"Фантастика 2023-198". Компиляция. Книги 1-21 [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать онлайн

Комбат Найтов Родитель «дубль два». роман

© Комбат Найтов, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Я направлялся к новому месту службы, так сказать, «дембельский аккорд». Борт сел на дозаправку, ночь, притихшие терминалы нового аэропорта Адлер. Жутко дорогой кофе возле выходов № 4–5 на посадку. Затем проход к развозке, посадка и семьдесят секунд полета. Не свезло. Подъемная сила появляется только на скорости, она и умение летчика держат самолет в воздухе.

Впрочем, мне не привыкать, хотел стать летчиком, учился в ДОСААФ, подлётывал с отцом и с его подчиненными, но зимой, учась в десятом классе, на Чегете во время спуска упал не совсем удачно. И когда казалось, что все кончится хорошо, на пути падения оказалось дерево. Черепно-мозговая травма, с огромным шрамом под бровями, и суровый приговор медиков: «Вы годны в истребительную авиацию, но через пять лет мы вас спишем». Отец предлагал пойти в Сызрань, на вертолеты, дескать, и блат там имеется, начальником училища служит его бывший курсант. Перегрузки на вертолетах небольшие, летать будешь долго. Но я закочевряжился и выбрал ВВМУПП, второй факультет, крылатые ракеты. По молодости лет я думал, что буду не только стрелять, но и делать их, в смысле конструировать. При поступлении выяснилось, что это – детские мечты. Масса комаров в «Сивой кобыле» (лагерь училища находился на форту «Серая Лошадь»). Сам форт практически отсутствует, только бетонные стены дальномерного поста управления стрельбой да остатки орудийных двориков. В лесу металлические полубочки для проживания курсантов, несколько домиков для командного состава и обслуживающего персонала лагеря. Наряды на камбуз, караул, строевые занятия и курс молодого бойца, крепко приправленный комарами. Четвертый курс, плавательская практика в Видяево, на «раскладухе», умудрился сдать на самоуправление боевым постом и на несение ходовой вахты, получил вызов в «семерку», в 122-й экипаж. Был горд и доволен собой, так как ходили упорные слухи, что весь курс будет направлен в БРАВ и на полигоны. Своего будущего командира, капраза Ивана Александровича Семенова, вспоминал просто с восхищением.

Выпуск! Две маленькие звездочки на погонах, кортик – и большой скандал с супружницей: «Ты едешь в эту дыру, а я остаюсь в Питере!» Чем заканчивается подобное сосуществование, я с курсантских времен знал, на личном опыте. Была подружка, проживавшая недалеко от Финбана, с которой несколько месяцев поддерживались более чем плотные взаимоотношения, до тех пор, пока не выяснилось, что у нее есть муж, закончивший первый факультет три года назад, и который служит в Гремихе. В общем, до штаба 7-й дивизии через месяц я добрался холостым, но обремененным алиментами. В штабе пробыл всего сорок минут и выехал обратно в Мурманск, где вначале угодил на «губу» в Североморске, за нарушение формы одежды, а затем смог выехать по месту службы: «моя» лодка встала на ремонт и переоборудование на «Звездочке», в городе Северодвинск.

Командир не терял времени и учился в Ленинграде в Академии имени Гречко. Вместо него – капраз Дурышев, который на мои допуски даже и не посмотрел, определил меня «на берег», гонять матросиков от казармы до пирсов, и на лодку я попадал только на «экскурсию», когда что-нибудь происходило и требовалось доставить очередного, перебравшего, «годка» до местной гауптвахты. Лодку перевооружали на «Базальты», более дальнобойную модификацию стандартных П-6 или П-35 (комплекс для надводников). Собственно, этот комплекс превращал сами лодки и их экипажи в смертников: точка пуска находилась в радиусе действия авиации авианосной группы противника, а приходилось всплывать для пуска. Залповая стрельба была возможна только с восьмисекундной задержкой между ракетами, иначе маршевый двигатель не запускался из-за пороховых газов предыдущей ракеты. Это было оружие надводных кораблей, но за неимением гербовой имеют кухарку.

Даже в училище обучение было поставлено несколько лучше. Плюс все носились с идеей получить звание «Лучший экипаж», поэтому на «учебу» был забит флотский болт, меня полтора года «вносили в режим», до этого я даже просматривать «спецлитературу» не мог. В общем, пока на берегу не столкнулся с комдивом, носившим очень известную фамилию – Калашников, вся служба проходила между матросской столовой и казармой.

В тот день я, как обычно, стоял помощником дежурного по части в/ч 81275, дежурный съел что-то не то, в общем, отсутствовал, пришлось докладываться «высокому начальству». Владимир Сергеевич лично давал разрешение Семенову принять у меня зачеты в том памятном дальнем походе, поэтому задал вопрос: как служится? На что я и вывалил все, что накопилось. В том числе, что до сих пор не имею доступа к вооружению, которым предстоит пользоваться. В общем, испортил идиллическую картину, созданную командиром лодки в глазах начальства. Результат не заставил себя долго ждать: допуск мне открыли, но перевели в в/ч 81275-а, во второй экипаж. Стало понятно, что дальнейшая служба на этом «корыте» практически закончена.

К этому времени я уже вполне освоился в Северодвинске и задействовал связи, наработанные в ресторане «Двина». В результате официально перевелся в Ненёксу. Там испытывался «Гранит», ракета, предназначенная специально для КрПЛ, ее «уменьшенный вариант» «Оникс» и «суперракета» «Метеорит-М». Где, собственно, и прошла моя служба от командира группы до замначальника полигона по научной части. Последнее назначение тоже было связано с полигоном и испытаниями. Предстояло выполнить целую серию подводных пусков новых ракет «Калибр» по реальным целям на берегу и, в случае чего, по нескольким авианосным группам в Средиземном, Красном морях и в акватории Персидского залива. Что касается «применения», то я настрелялся всеми принятыми и непринятыми на вооружение ракетами по самое «не хочу» и вполне серьезно собирался в отставку, в маленький домик на берегу Чудского озера, но не судьба.

Упали мы в море, «канадку» я успел снять и засунуть ее в ящик над головой, сидел в мундире капитана 1-го ранга, стареньком, «второго срока». Времена, когда каждый курсант мог пошить себе мундир и «фирменную мицу», давно канули в Лету. Нас переодели в «иудушкина», а на голову нахлобучили нечто непотребное, под кодовым названием «пидорки с “курицей”». Этого же «цыпленка-табака» прилепили на плечо. Комплект такой лежал в чемодане, я его иногда надеваю, когда начальство неразумное приезжает, а так хожу в форме «старого образца». Так как седой, как лунь, то никто на эти причуды внимания не обращает, тем более в Архаре или Северодвинске, а дома, в Ненёксе, я в основном в спецовке хожу, пардон, ходил.

Так на чем я остановился? А, на море! Не все оказалось так однозначно, к Нептуну я не попал, никого из знакомых не встретил, даже тех, кто сидел на соседних креслах. Мундир и даже нижнее белье кто-то упер. «Уже же наши души, голенькие, стояли меж алкоголиков и утренних крестьян…». Стою, как на медкомиссии, на всякий случай прикрывая непотребство руками. Никого не вижу, синеватый свет исходит прямо от стен, но иногда кто-то пихается, задевая в проходе. Скорость «приема» здесь высокая, шагать не нужно. Судя по всему, дефицит душ здесь высокий.

Сменился цвет, появилась расплывчатая фигура. Перед ней что-то вроде монитора, но видно не резко, я даже глаза протер, может, поэтому расплывается. Ни одного вопроса. Свет сменился на полную темноту, длилось это довольно долго, я даже подумал, что это – всё. Вдруг через неплотно закрытые глаза вижу окно с неплотно задернутыми тяжелыми занавесками. И утренний свет, пробивающийся через них. И дребезжание трамвая. Мне захотелось встать и подойти к окну. Но тело даже не дернулось. Наоборот, взяло и отвернулось от окошка, да еще и накрыло голову одеялом. Глупейшее положение!

Похоже, меня «подкинули» куда-то и к кому-то. Пытаюсь определиться, провести что-то вроде определения топологии сети. Это не ад и не рай, никаких гурий, ангелов, богов. Ничего не видно. Где-то стучит сердце, чувствуется ровный пульс. Громко тикают часы, терпеть не могу этот звук. Иногда за окном слышен трамвай. А сейчас кто-то метет улицу. Послышалось: «Доброе утро, Пал Иваныч!» «Доброе утро, Клавдия Михайловна». По-русски! Тоже хорошо, но где же я? Звонок! Металлический, противный. Тело начало еще больше заворачивать голову в одеяло, затем пошевелилось и выключило неприятный звук. Какой-то гад включил радио, и женский голос сказал: «Петя, вставай!» Ни мыслей «хозяина», ни его тела я не ощущаю. Просто «присутствую». Больше похоже на ад, но прикольно, как сейчас модно говорить. Скрипнула дверь, чьи-то шаги и звук отбрасываемых штор. «Хозяин» приоткрыл глаза и хрипловатым голосом сказал: «Я уже проснулся!» – «Так, мы уходим! Завтракай, и не опаздывай. У тебя математика сегодня!» – «Я помню!» – «Готов?» – «Всегда готов». Я, наконец, увидел женщину, которая это говорила. Лицо почему-то знакомое, но вспомнить ее я не могу. Красивая фигура, форменное платье белого цвета с золотистыми надраенными пуговицами с якорями: четыре пуговицы вниз, плюс две на карманах на груди. На левом рукаве одинокий шеврон клювиком вниз. Широкий кожаный ремень с массивной бляхой со звездой и якорем. На боку портупея и кобура, из которой торчала рукоять «нагана». Белокурые волосы уложены в тугой комок сзади. Где-то я эту женщину видел, но вспомнить: где, я не мог. «Хозяин» сел в кровати, увернулся от поцелуя, его потрепали по голове, он потянулся и встал. Подошел к окну. Этот пейзаж я ни с чем не перепутаю: за окном текла Нева, слева – мост лейтенанта Шмидта, прямо перед окном Адмиралтейские верфи. Справа виднеется стоящий у причала на достройке довольно большой кораблик с башнеподобной мачтой. Я такой никогда не видел. Похож на «Киров», но у того дальномерный пост стоял на четырех опорах. Скорее всего, это – «Максим Горький». Черт, сороковой год? Охренеть! Стоп! В сороковом он уже флаг поднял и был сдан флоту. А этот – достраивается. Может быть, не «Горький»? Или не сороковой год. Ничего не понимаю! Вот угораздило!

«Хозяин» вышел в коридор, в комнате – две двери, сходил в туалет, с кем-то поздоровался, вернулся в свою комнату и приступил делать зарядку. После этого я увидел его лицо в ванной: узкий нос, очень темные волосы, на мать, если эта женщина – его мать, совершенно не похож. А вот прищур глаз – ну очень знакомый! Возникло такое же впечатление, что я его видел, но узнать не могу. Ему лет шестнадцать, щупленький, невысокий, с густой черной шевелюрой. Он нацепил какие-то брюки, больше похожие на шаровары, из-за застежек внизу, рубашку, вытащил из стола командирскую сумку и вышел в соседнюю комнату. Она много больше той, в которой он только что находился. Там стояло три кровати, но две из них были детскими. И тут меня как пыльным мешком по голове стукнуло: над большой кроватью на ковре висела шашка с орденом Красного Знамени и «маузер» в деревянной кобуре с золотой нашлепкой. Это оружие я знаю с детства, еще бы номера посмотреть. Это оружие моего деда Василия. Я его никогда не видел. Не сохранилось к году моего рождения ни одной фотографии. Все, что было в этих комнатах, кроме этих двух предметов, сгорело во время блокады. После войны шашку «разоружили», поставили вместо клинка кусок обычного железа, а у «маузера» не стало бойка и появилось два отверстия, в одно из которых вкрутили болт, который мешал затвору подать патрон в патронник и закрыться. Это уже при Хрущеве. Так это – бабушка? А это – мой отец? Что за шутки? Для чего? Чтобы я осознал свою вину перед ними? Или для того, чтобы я лучше узнал их?

Петр, с чайником в руках, пошел на кухню. Квартира – коммунальная. В ней четыре или шесть комнат, одна кухня, туалет и ванная. Три керосинки, ведро с водой стоит рядом с ними. Противопожарная безопасность, наверно? Три коробка спичек и пустая банка из-под консервов для сгоревших спичек. Центрального отопления нет, в маленькой комнате есть дверца для печи-голландки, с помощью которой обе комнаты отапливаются. Так что Петя в осенне-зимний период истопником подрабатывает. Дату я уже увидел: 20 июня 1938 года, понедельник. Об этом, ленинградском, периоде жизни отца и бабушки я мало чего знаю. Помню, что она работала в училище имени Фрунзе, преподавателем, а отец здесь закончил десять классов, не поступил в военное училище, в какое – он не говорил, и записался добровольцем в РККА. Да, еще тетя Нина родилась здесь, но в каком году – я не помню. В общем, помалкивали они оба об этом периоде почему-то. Ладно, разберемся, может быть, для этого меня сюда и отправили? Завтрак состоял из яичницы, двух бутербродов и стакана чая с одной ложкой сахара. Сколько помню отца, он меньше трех-четырех ложек на стакан никогда не клал.

О-па! Талоны! Он аккуратно вырезал несколько штук, достал из шкафа кошелек, вынул оттуда несколько бумажек и сунул в карман. Из другого достал горсть мелочи и пересчитал. Что-то положил туда, где лежали бумажки, а остальное сунул в кармашек для резинки на командирской сумке. Посмотрел на часы и, быстро нацепив тряпочные туфли, выскочил на лестницу. Ключи от комнат и квартиры положил в сумку. Оттуда вытащил складной нож и сунул его в карман. Сумку через плечо и зашагал по набережной в сторону моста. Через квартал свернул на 10-ю линию и оказался у дверей школы. Довольно большая толпа, 60–80 человек, старшеклассников стояла перед дверьми и воротами во внутренний двор школы. Все что-то читали и зубрили, а этот стервец даже в сумку не залез. Впрочем, через пару минут он из нее вытащил мятую пачку «Севера», прикурил у кого-то и разболтался о каких-то пустяках с парой таких-же обалдуев, как и сам. Сейчас завалит экзамен! Тут я вспоминаю, что один раз у него прорывалось, что математику он одолел уже в 42-м, когда ему пригрозили, что из училища авиационного отчислят. За месяц выучил и сдал на «отлично». Тут меня зло разобрало, что не могу повлиять на ситуацию, и я стал придумывать, как до него достучаться. Он пару раз коснулся затылка, сказал, что проснулся среди ночи от резкого щелчка в этом месте, так и побаливает почему-то. Затем они затушили папироски, потому что открылись двери, и стали запускать вовнутрь. Там рассадили всех по одному через парту. Перед этим ребята получали листок с билетом, которые были разложены на столе преподавателя. Петр вытащил билет № 13, весь сморщился, сел за парту, сумка осталась у дверей класса. На парте было два простых карандаша, ручка и чернильница. Взял листок черновика, карандаш и затих. Я посмотрел на билет, а что там решать?! И я начал мысленно проговаривать решение, не как ему, а как себе. Доказали теорему Паскаля, построив линию NMP. Решили задачу и доказали теорему синусов. И через десять минут Петя поднял руку.

– Чего тебе? Что-нибудь забыл? В туалет не выпущу, – спросил учитель.

– Да нет, я готов, Александр Иванович.

– Куда готов?

– Отвечать.

Преподаватель подошел к парте и проверил содержимое самой парты, там ничего не было.

– Рубашку задери!

– Да не списывал я.

– Ну, прошу!

– Билет номер тринадцать, первый вопрос: теорема Паскаля. Если в окружность вписан произвольный шестиугольник, то точки пересечения противоположных сторон находятся на одной прямой…

Память у него была «лошадиная», сколько его помню, просто приехал он в Питер поздно, а там, где жил до этого, учителя как такового не было, и большую часть времени школа не работала. Шла война, героические пограничники и части ОГПУ гоняли басмачей, в школе преподавали на таджикском, киргизском и узбекском. Русские школы были только в городах, что-то успевала дать мать, в перерывах между постоянными командировками. В дневнике стояли отличные оценки, а когда приехали в Ленинград, тут и выяснилась глубина этих пробелов. Предлагали закончить обучение и идти в фабзауч. Но по гуманитарным предметам были сплошные пятерки, поэтому скрепя сердце ставили «три».

– Так, интересно! А что ж ты мне письменный-то завалил? Ну-ка, садись обратно. Держи! Решай, Петя, решай.

Угу, упростить выражение? Так, поехали! Сюда, сюда, меняем знаки, сокращаем, получаем. Готово!

Задача… Это – «Х», это – формула, вот это – в скобки, вычитаем, делим, ответ. Система уравнений… выражаем одну переменную через другую, подставляем, одно решение, подставляем, второе решение, ответ. Едем дальше, тригонометрическое уравнение: превращаем единицу в сумму квадратов обратных функций, сокращаем квадрат косинуса, выносим синус на скобки, получаем sin x · (sin x – cos x) = 0. Отсюда: x₁ = π ± 180, x₂ = π/4 ± 180.

– Готово, Александр Иванович.

– Марь Федоровна! Вы это видели?

– Видела, я всегда говорила, что Петруша – поразительный мальчик, сообразительный, но – ленивый, и пока его петух в темечко не клюнет, так и не пошевелится. Пусть перепишет начисто, и не карандашом, а ручкой. Медаль мы ему дать не сможем, у него тройка за прошлый год, а в аттестат пойдет пятерка. Садись, Петенька, пиши.

Тот тяжело вздохнул и своим бисерным почерком быстро переписал с черновика второй вариант годового и выпускного экзамена по письменной математике. Через пятнадцать минут оказался на 10-й линии перед школой. Завтра выпускной, а сейчас он свободен, как птица. Его мысли я читать еще не научился, а вот передавать свои уже могу.

– Петр! Сдал? – спросила его девушка в красивом белом фартуке, подошедшая сзади.

– Сдал, и переписал письменный.

– Как переписал?

– Ну, помнишь, Саня-Ваня говорил про тринадцатый билет на консультации. Вот он мне и достался.

– Ну и?..

– «Пять». Он еще шесть дополнительных вопросов задал, и я на все ответил, сам не знаю как, но ни разу не ошибся. Тогда он дал мне второй вариант контрольной, я же первый писал, ну и… как обычно. А здесь все четыре примера за пять минут решил. Мариша была ассистентом и все видела, сказала, чтобы переписал начисто, и тогда в аттестате будут одни пятерки. Ну, чо, как обещала: рекомендация с тебя!

– Ну ты же с пересдачей сдал на «пять».

– Но сдал ведь, уговор дороже денег, и в протоколе это записано. Так что завтра отдашь мне рекомендацию, в райком сам сбегаю.

– От тебя не возьмут, вместе пойдем.

– Вместе, значит, вместе, Кать. За тобой зайти? Во сколько?

– Нет, из школы пойдем, после выдачи аттестатов. Пока будут родителей поздравлять, успеем туда и обратно.

– А вдруг никого не будет? Всё бюро разойдется по школам, ищи их. Давай сегодня?

Комсорг наморщила лобик и нехотя согласилась. Через полчаса она появилась снова из дверей школы, возле входа которой уже было гораздо больше людей, выходили счастливчики, сдавшие устную математику, но Петр, несмотря на то что не успевал пересказывать вновь и вновь приключившуюся с ним историю, все-таки посматривал на дверь.

– Эй, вы куда? – раздалось несколько голосов.

– Я сейчас вернусь, мы в райком РКСМ. Я обещала, если сдаст без троек.

Пять кварталов по тенистому Большому, правда молчком, с Катей он почти не разговаривал, и вообще, было заметно, что они не дружили.

– Петя, а ты так и не сказал, в какое училище хочешь пойти.

– В самое далекое, чтобы отчима не видеть. Маму, правда, жалко.

– А что так?

– Злой он, и жадный. В общем, у мамы, меня и Верки одна бухгалтерия, а у них другая. Если я уеду, то Верке больше будет доставаться.

– А мне казалось…

– Да ты ж его никогда не видела.

– Как не видела, видела, они по выходным на набережной гуляют втроем.

– А нас – пятеро. Поняла?

– Теперь поняла.

– Может быть, если я уеду, Веруська с Нинкой вообще-то не разлей вода, то Верке легче будет. Она еще маленькая…

В здании райкома Петр немного потерялся, потому что Катя бегала туда-сюда, кого-то разыскивая. Наконец, появилась, уже без школьного фартука.

– Так, Ночных, сказали, чтобы ты сам подошел в тринадцатый кабинет. А я пойду, держи свою бумагу. До завтра.

В тринадцатом кабинете сидел молодой бровастый капитан с эмблемами кавалериста. Петр, вся жизнь которого в основном прошла на пограничных заставах, четко отрапортовал о прибытии.

– Садитесь, товарищ Ночных, вот вам анкета, заполняйте. – Сам он продолжал заниматься другими документами, куда-то уходил и приходил, а Петр на небольшом столике заполнял свою анкету, пропуск в другой мир. Пришлось немного помочь, тем, что знал, и что не захотел писать этот очень самостоятельный человечек. В том урезанном виде его анкета просто не пройдет.

– Готово?

– Готово, товарищ капитан!

– Так! Ух ты, из дворян! – довольно улыбаясь, проговорил капитан, как будто бы врага народа поймал.

– Из дворян, товарищ капитан, и папа, и мама, но вы читайте дальше, отец – с 1913 года в партии. Еще до войны, до той войны. Георгиевский кавалер, кавалер ордена Красного Знамени, и награжден золотым революционным оружием. Вручал лично товарищ Сталин. Оружие у меня дома висит. Могу показать подпись товарища Сталина на этом документе. Мать вместе с ним воевала, была начальником штаба, а я в тачанке родился в шестой армии РККА. Командовал ею бывший генерал-майор Генерального штаба Самойло. Отец с ним всю Империалистическую прошел и всю Гражданскую. Он мой «крестный», и не потому, что меня крестили, а потому, что он предложил меня Петром назвать. Это – который Перекоп брал в двадцатом.

– Почему мать ушла из НКВД?

– Потому что ее непосредственным начальником был назначен человек, лично ответственный за смерть моего отца.

– Фамилия!

– Кого?

– Того человека.

– Капитан госбезопасности Соколов.

– А вы когда в Туркестан приехали?

– В двадцать третьем. Уехали в тридцать шестом.

– Почему?

– Мать замуж вышла, а Ночных перевели в Ленинград.

– А фамилию почему сменил?

– Ночных настоял, мать его поддержала, я не хотел. Но мать очень просила, это еще там было. Голодали мы, брат мой, младший, умер в Оше, от голода. Мать хотела оттуда уехать.

– Так Мадамин-бека при вас?..

– Да, отец руководил этой операцией, а мама была его начштаба.

– Я подпишу тебе направление. Вспомнил я эту фамилию. Хвалили его очень. И жену его тоже хвалили. Лично не знал, но их всегда в пример ставили. Так, давай смотреть: здесь мест нет, команда набрана. Стоп! Сбил ты меня! Медкомиссия?

– Есть. Прыжки с парашютом – есть, и год и три месяца в аэроклубе, летная книжка есть. Самостоятельно не выпускался.

– Тогда всё, смотрим дальше. Нет, нет, тоже все забито, что ж ты так поздно?! Угу, есть, но в дополнительном наборе, одно место. Учти, можешь просто скататься, если всех, кто по списку, возьмут. Зато у теплого моря побудешь. Деньги-то есть?

– Ну, скопил немножко.

– Ты их там не транжирь, туда-то ты доедешь в команде, а обратно платить за всё придется.

– Да у меня билет в один конец, товарищ капитан. Если что – там останусь, хвосты самолетам заносить.

– Ну, гляди! Мать пожалей, ты ей здесь нужен будешь. Держи повестку, время там указано. Давай!

Петр буквально вылетел из тринадцатого кабинета! Выскочил из райкома и побежал домой. Тут вмешался я:

– Куда бежим? Там никого нет, так что радоваться некому. Надо идти в школу.

Тут я впервые разобрал его мысли: «Блин, дурь какая! На фига мне в школу? Чё за ерунда, я ж ее закончил!

– Нужна лаборатория, надо сделать платинит. Давай-давай! Шевели ножками, сумку забыл!

– Ой, блин! Папина сумка!

И Петр прибавил ходу, почти бежал по Большому проспекту по левой стороне, по самому пеклу. Свернул на Десятую, пробежал мимо штаба базы, ЛенВМБ. Слезно молил Дарью Степановну, что забыл сумку в двадцать первом кабинете. Сумка оказалась на месте, и после этого я направил его в химическую лабораторию. Там сидел лаборант Лева, который готовился к экзамену в Техноложке.

– Лева! У тебя никель есть? – спросил я его через Петра.

– Ну и чё? Есть.

– Мне нужно пятьдесят или сто граммов.

– Столько не дам. А у тебя папиросы есть?

– Есть, но столько – не дам.

– Жмот. Три папиросы, и по рукам!

– Идет! – Поменялись.

– Теперь на третий этаж, в физику, – дал я ценное указание Петру. Тот почесал затылок, но пошел наверх.

Лаборантка Настя сидела в лаборатории и скучала: Виктор Николаевич ушел к Марьяше, директору, и уже почти час оттуда не возвращался. А Насте наскучило сидеть взаперти в узком и длинном кабинете лаборатории. За окном сверкало лето, столь редкое в наших широтах, по набережной бродили курсанты «Фрунзэ́», завидные женихи, у которых закончились занятия. Настя сегодня надела новое платье, купленное позавчера по талонам на галантерею, и мечтала познакомиться с очередной жертвой, а не ждать танцев в училище. Ее мысли нарушил несносный Ночных:

– Анастасия, а где Виктор Николаевич?

– У Марьяши, обещал вернуться.

– Индукционку починили?

– Ну и что? Опять хочешь сжечь?

– Да нет, ты же помнишь, что Татьяна просыпала флюс, вот она и бахнула. Мы тут с Николаичем хотели новый сплав сделать. Я компоненты принес.

– Ты ври, да не завирайся! Мне об этом – ничего не известно. Вот журнал, здесь никакого 10 «Б» нету. – Настя показала высунутый язык Петру. Тот порылся в своей сумке и вытащил из нее записку, где рукой Яхонтова, школьного физика, было написано: предоставить оборудование.

– Ты мне ее уже показывал, и не один раз.

– Так опыт продолжается!

– Жди Виктора Николаевича, или сходи за ним.

Пришлось идти вниз и заглядывать к Марьяше. Перед этим Петр на листке написал: Платинит: Ni-C-Fe сплав 33,3:33,3:33,3.

Виктор Николаевич вышел из кабинета директора:

– Что хотел, Петя?

– Виктор Николаевич, я тут никель добыл, чтобы сделать новый сплав для ножек радиоламп. Смотрите!

– Так, Петя! Никель расплавить просто так не удастся, он окислится.

– Под флюсом, в качестве флюса – стекло.

– Годится! Затем добавляешь железо, и только после этого – уголь. Древесный не сыпь, лучше добавлять графит. Постой, а зачем?

– Лампу хочу сделать, пентод.

– Петя! Чуть нагреешь, и она расколется, требуется платина или молибден.

– Вот и посмотрим! – парировал я, через Петра, возражения учителя физики.

– Ладно, скажи Насте, что я разрешил.

– Она не верит.

– Отнеси ей записку и скажи, что я ее отпускаю. Без меня не уходи, нам еще долго, заполняем аттестаты зрелости.

Вернувшись и показав Насте новую записку, Петр надел фартук, снял с полки тигель, взвесил и высыпал в него никель в форме капелек, полученный у Левы. Покопался в мусоре, выбирая битые радиолампы и пробирки из «химического» стекла. В ступе превратил осколки в мелкий порошок и покрыл им металл в тигле. Включил электропечь и надел шапку с очками. Я напомнил ему, что температуру плавления надо посмотреть. Найдя никель и присвистнув, что требуется аж 1600 градусов, Петр выставил указанное число на лимбе немецкой индукционной печки. Потом занялся взвешиванием мелких двадцатимиллиметровых гвоздей. Отвесил он и пятьдесят граммов графита.

– Он же выгорать будет в присутствии кислорода, готовить надо в три-четыре раза больше, и смотреть по объему сплава, а не по количеству высыпанного графита.

В качестве заготовок шли выдернутые из круглых батареек аноды, с которых Петр удалял медные колпачки и еще раз протирал от следов электролита. Раздался квакающий звук печи, которая достигла заданной температуры. Гвоздики переместились в сплав без особых проблем, а графита ушло почти 200 граммов, прежде чем объем сплава достиг заданного объема. Вакуумная печь подошла бы больше, но ее не было. Несмотря на обилие всяческого инструментария – это всего-навсего школьная лаборатория. Дальше процессом управлял только я: разделил сплав на три части, отлив три удлиненных брусочка красноватого металла. На имевшемся вальковом прессе прокатал 0,5 мм проволочины. Натянув девять проволочин между двумя направляющими с десятью проточками, с помощью газовой горелки посадил двухмиллиметровые основания для будущих ламп. Петр перекусил аккуратно кончики, привел в порядок стол, за которым работал, и спустился к кабинету директора. Еще раз постучался, передал Виктору Николаевичу ключ от лаборатории, один из изготовленных образцов и лист бумаги, на котором были изображены пентод 6П14П и лучевой тетрод 6П45С. Изображение было в масштабе 3:1, поэтому никакого удивления у преподавателя не вызвало. Более того, Петр отвлекал его от работы, поэтому, сунув все в карман, Виктор Иванович протянул Петру руку и быстро с ним распрощался.

Здесь требуется отметить одно обстоятельство, непонятное для проживающих в XXI веке: радиодело и радиолюбительство в те годы было общенародным увлечением, как сейчас гаджеты и переписка в соцсетях. Гибель дирижабля «Италия» и счастливое спасение части его экипажа принесло мировую известность радиолюбителю из деревни Вознесенье-Вохма в Северо-Двинской губернии Николаю Шмидту. С 1925 года в СССР выпускается научно-популярный журнал: «Радио всем», в котором давались схемы, описывались принципы работы радиопередатчиков и радиоприемников, способы производства кустарных радиоламп. Все это можно сравнить, в качестве прямой аналогии, с процессом создания NIX-подобных операционных систем, где код открыт, и любой может его совершенствовать, в расчете на самородков-самоучек, которые найдут способ произвести дешевые и качественные радиолампы, методы и способы снизить шум, и, в конце концов, просто подготовить большое количество радистов и радиоспециалистов для РККА. Необходимые для работы элементы конструкции извлекались из сгоревших ламп, приобретались в магазинах «Сделай сам», заказывались по почте из Москвы и Ленинграда. Все это носило массовый характер, и я видел у отца на столе в его маленькой комнате эти журналы, самодельный приемник, несколько блоков будущего передатчика и отдельно лежащую в ящике стола лампу СО-242, на основе которой теоретически можно было собрать выходной каскад маломощного передатчика. На выходе из школы посмотрел на часы: 14:36. Мимо проходил трамвай № 6, чуть пробежав, Петр зацепился рукой за ручку и запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай был забит, что сильно его обрадовало: есть возможность проехать «зайцем». Кондуктор только кричала: передавайте деньги за проезд, но самостоятельно передвигаться по переполненному вагону отказывалась. Сразу за мостом Свободы Петр соскочил с трамвая на повороте на Боткинскую, навстречу шел трамвай № 20, который он пропустил, а затем запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай неторопливо постукивал колесами на стыках и был «наполовину пуст», поэтому избежать приобретения билета не удалось. Пришлось показывать ученический билет и платить 20 копеек на следующей остановке. Я ему уже успел «сообщить» цель нашей поездки. Так как «решение» принималось именно «им», то возражений не последовало. Его маленькая хитрость: прикинуться зубрящим математику прилежным учеником, не проскочила, кондуктор был строг и суров, с деньгами пришлось расстаться.

Наконец рощицы несколько отступили, появилась солидная стена из красного кирпича, с навешенной сверху проволокой, что-то вроде тюрьмы. На одном из зданий красовалась надпись: А. Ж. Айвазъ СвҌтлана 1913. Петр вышел на остановке напротив проходной. Вошел туда и спросил:

– А где у вас заводской техникум? Я сегодня сдал последний экзамен, хотел узнать, как туда поступить.

– Выйдешь, направо вдоль стены, там увидишь. Сначала будет лаборатория, а за ней – техникум. Там спрашивай. Давай-давай отсюда. Не мешай.

Пройдя до лаборатории, прочел вывеску: Отраслевая лаборатория электровакуумных приборов. Я несколько раз подумал: «Мне сюда сначала, потом в техникум». Петр тщательно вытер ноги о коврик и отворил дверь. Опять охрана.

– Что хотел, парень?

– Мне бы с товарищем Авдеевым поговорить, я сплав сделал для ножек, новый.

– Нет у нас никакого Авдеева. Ой, стой, Вальку, что ли, ищешь?

– Да, – тихо произнес Петр, упорно думая о том, кто такой Валька Авдеев и почему он поперся в такую даль непонятно зачем.

– Я зараз позвоню, он в последнее время реже стал бывать, а ты там у проходной постой, через пятнадцать минут гудок будет, я передам ему, что ты его ждешь.

Петр вышел, выбил папиросу из пачки и закурил, мысленно недоумевая: зачем все это? Пришлось думать на эту же тему и успокаивать разволновавшегося «клиента». Одной папироской не обошлось. Во рту уже было кисло от курева. Подошел круглолицый молодой парень, на вид – инженер, в костюме-тройке и в шляпе.

– Вы меня ждете, что ли?

– Товарищ Авдеев?

– Да, мастер Авдеев.

– Вот. – Петр протянул молодому человеку плашку с впаянными проводами. Порылся в кармане, достал оттуда моток проволоки и оставшиеся слитки. Один из слитков сунул в карман, затем залез в сумку и вытащил нарисованные схемы пальчиковых и стерженьковых ламп. – Это формула сплава, лучше всего делать в вакуумной печи, так как в индукционной много графита сгорает, наружную часть лудить или серебрить. Я пошел.

– Ты куда?!

– Домой. Есть хочется. – И он побежал к подходящему трамваю. Быстро сунув все в карман, за ним побежал и Авдеев. На следующей остановке в трамвай завалит толпа работяг, а так можно успеть даже сесть.

– Давай сюда, садись.

– Сгонят, молодой, скажут, постоишь.

– Садись-садись. Так ты предлагаешь делать такие цоколи? А держаться как при тряске будут?

– Пружинку сверху одевать.

– Понятно! Нагревать пробовал? Сопротивление замерял?

– Иначе бы не приехал в такую даль, да сразу после экзамена, я десятый класс закончил. Все проверено, коэффициенты расширения одинаковые.

– Ты даешь! Ты понимаешь, что это значит?

– Конечно, но я сегодня получил повестку и уезжаю в летное училище, поэтому и приехал.

– Зовут-то тебя как?

– Петром.

Подошедший кондуктор получил от мастера Авдеева деньги на два билета. Мастер – это тебе не ученик школы! Работяги даже не понукали «молодого» уступить место, так как видели, что мастер с пацаном обсуждают чертеж каких-то ламп. Ехали тут те люди, которые эти лампы делают.

– Здесь? Слюда, в ней отверстия, на катоде, он – прямого накала, наносится напыление карбонатов стронция, бария и кальция. В момент откачки катод должен быть нагрет, тогда пойдет разложение карбонатов на окислы этих металлов и углекислоту, которая удалится в процессе откачки. То же самое можно делать и с косвенными катодами.

– Делал?

– Нет, конечно, у меня нет для этого таких условий. Это – теория. Мне выходить. До свидания, Валентин.

– Ты фамилию свою не сказал!

– Есть причина, я ее скоро сменю.

Он протиснулся между работягами и соскочил с подножки. Валентин выбрал «неудачное» сиденье, с которого было не видно, куда делся пацан. А Петр уже трясся в «шестерке», которая везла его домой. В битком набитом трамвае можно было не беспокоиться с оплатой за проезд. Ему было немного жаль двадцати копеек, которые он потратил на бесцельную поездку. Сам он еще не осознавал, что он сделал.

С матерью пересеклись на улице. Вначале ему выговорили за то, что не появился дома до того, как она пришла с работы, и ей пришлось самой забирать двух девочек из разных мест, но узнав, что у него не будет троек в аттестате, мать сменила гнев на милость и сказала, что пойдет на завтрашний «выпускной». До этого она отказывалась. Поев дома, Петр отпросился «погулять», чтобы не встречаться с отчимом. Мать неохотно отпустила его, и до самого вечера я его тоже не тревожил, пусть отдохнет. Петр ушел на соседнюю улицу, там во дворе между 17-й и 18-й линиями во дворе была организована волейбольная площадка. Играли на вылет, весело, шумно и с полной отдачей. Их «команда» держалась на площадке дольше всех. Было очевидно, что в таком составе они выступают не первый раз. После игры выяснилось: зачем Петр в кармане ножик таскает. Район оказался не слишком спокойным: «спортсмены» пошли на набережную помыться и там «успели» подраться со шпаной, которая попыталась что-то украсть из одежды, пока ребята мылись. Драться Петр не умел, придется учить.

В свою комнату он прошел через коридор, на цыпочках, в соседней комнате все уже спали. На столике стоял стакан молока, прикрытый толстым куском хлеба. Петр поужинал, достал тестер из правой тумбочки и проверил сопротивление оставшегося у него образца. Удовлетворенно хмыкнул, разделся и быстро уснул, предварительно закрыв плотной шторой окно. Завтра – самый длинный день в году, и за окном – белая ночь. Я же в отдыхе не нуждался и, пока никто не мешал, прикидывал: что и как, и почему. Петру не шестнадцать, а восемнадцать лет, он родился 1 мая 1920 года. Школу заканчивал с перерывами, поэтому. Повестку, а про нее он никому еще не сказал, я видел. Сбор завтра в 15.00 у райвоенкомата. В какое училище его отправляют – неизвестно, написан только номер воинской части. Военкомат – в квартале от дома, насколько я помню.

Звонок прозвучал, практически один в один повторилась вчерашняя картина, за единственным исключением: я увидел двух дочерей бабушки – черноволосую Веру и совсем маленькую беленькую Нину. Последней чуть больше года.

– Отведешь Веру, я зайду на работу и оттуда в школу. Завтракай и не ссорься с Иваном.

– Он еще здесь?

– Бреется. Мы пошли.

Петр заканчивал завтрак, когда в комнате появился невысокий полный лысоватый мужчина в сапогах, белых галифе и в майке. От него просто несло одеколоном. На шее – махровое полотенце.

– Доброе утро.

– Доброе, доброе… Говорят, что вчера две пятерки получил и исправил аттестат?

– Исправил.

– На работу когда устроишься?

– Я сегодня уезжаю.

– Куда?

– В училище. – Петр вынул из кармана рубашки предписание и протянул отчиму.

Тот хмыкнул, прочитав, и вернул бумагу пасынку.

– По моим стопам решил пойти? Гляди! Я там учился, не позорь! Ну, проводить не смогу, у меня вылет в 11.30. – Мужчина подошел к кровати, на которой лежал белый морской китель с нашивками майора авиации, но с красными пробелами и красной звездой с золотистой отделкой, с двумя орденами Красной Звезды: одним советским, а вторым – Бухарской Народной Республики. Так как звезда на рукавах красная, получается, что он – батальонный комиссар. Блин, так все запутано! Бабушка об этом человеке ничего не рассказывала практически. Отец тети Нины вывез их из Средней Азии, погиб в 39-м во время войны с Финляндией. Все, что знаю. Батальонный комиссар вытащил пухлый бумажник, достал оттуда три черных купюры, потом одну сунул обратно и протянул их пасынку.

– Да не надо, я сам.

– Сам-сам, конечно. Слышал, и не раз. Дают – бери! Пригодятся. Давай, а то Верка к завтраку опоздает. На бомбера иди, не дури.

– Спасибо, Иван Савелич.

– Ладно тебе, бывай!

Детский сад находился на соседней улице в здании бывшего монастыря. Сейчас этого дома нет, там только пустырь и забор остался после войны. Петр передал Веру нянечке, несколько раз поцеловал ее на прощанье, но ребенок ничего не понял, вырвался и убежал завтракать.

– Ты чего это, сердешный?

– Уезжаю, теть Маш. Когда с сестренкой увидимся – не знаю.

– И куда?

– Служить, по месту службы.

– Так призыв-то кончился?

– Я – добровольцем.

– Тогда ладно, счастливо!

– До свидания!

После «выпускного», на котором выдали каждому аттестат, характеристику и пожелали успехов, Петр сказал матери о том, что уезжает, и попытался передать ей двадцать червонцев, полученных от отчима.

– Во сколько? – спросила Евгения Владимировна.

Петр ответил и сказал, что у военкомата. Бабушка посмотрела на золотые часики на руке.

– Мне пора, через десять минут – пара. Подойду пораньше, помогу собраться. – Она протянула сыну руку, повернулась и пошла, смахнув что-то с лица с обеих сторон.

Петр дошел до Фонтанки, дважды повисев на трамваях, не входя в салон. Заверил летную книжку в клубе, получил еще одну характеристику и успел вернуться домой до 14 часов. Вытащил из шкафа армейский вещмешок и небольшой «дежурный чемоданчик». Туда в первую очередь уложил паяльник, припои, канифоль и жидкий флюс. Тщательно упаковал главное сокровище: выходную лампу. Сложил готовые блоки, имеющиеся радиодетали. Мало ли для чего понадобятся? Да и «валюта» это. Любую эту деталь с руками оторвут такие же радиолюбители. Почему он и считал, что деньги у него есть. С верхней полки он достал «копилку». Туда уже два года он складывал все, что ухитрялся заработать на каникулах и на стадионе, играя в волейбол на деньги. Количество денег там он знал точно: 624 рубля ассигнациями, 27 рублей старыми серебряными рублями и полтинниками. За каждый рубль сейчас можно было получить четыре, а если повезет, то шесть рублей бумажками. Плюс двести, которые дал отчим. Больше, чем месячная зарплата квалифицированного рабочего. Если только на еду, то два-три месяца можно прожить. Все журналы было не забрать, чемодана на это не хватит, вытащил те, которые считал наиболее важными: пять штук. В этот момент появилась мать, погладила его по голове и принялась укладывать сменное белье в вещмешок. Собрались быстро, бабушка, то есть мать, попыталась сунуть ему еще 150 рублей пятичервонцами, но он отвел ее руку:

– Себе или Веруське что-нибудь купишь.

– Талонов нет, все ушло на Ниночку.

– Есть, я копил, чтобы тебе подарок купить, вот, держи, здесь на тысячу рублей. С «тройками» меня бы не взяли в училище, так я хотел в армию записаться, чтобы на шее не сидеть, вот и накопил тысячу и талоны.

– Спасибо, сынок. Присядем, на дорожку…

В 14.55 – перекличка, в 15.00 раздалось: «Смирно! Равнение на… средину!» Военная служба началась. Затем пешком до Московского вокзала, через полгорода по проезжей части Невского проспекта. Мать все это время шла по тротуарам за колонной. На перроне еще несколько раз обняла его, перецеловала, расплакалась и долго махала рукой вслед уходящему поезду.

Весь вагон был занят «командой». Старшим был старший лейтенант, с ним два сержанта, курсантов второго курса. Они были самыми занозистыми и самыми большими вралями. Основу команды составляли детишки 16–17 лет, которые, как и Петр, только сегодня оторвались от мамок. И несколько более старших ребят, полностью закончивших аэроклубы, которые ехали на «сокращенку». Поезд обычный, пассажирский, больше тормозящий и стоящий, чем движущийся. Трое суток добирались до Ростова, оттуда на грузовичках их привезли в маленькийгородишко Ейск. И прямо с колес на медкомиссию. Семь человек отсеялось, поэтому с зачислением никаких вопросов не возникло. Тут у «сокращенки» выявился «недобор». Желающим предлагалось сдать аэродинамику, в пределах курса аэроклуба, матчасть У-2 и М-11, выполнить четыре провозных полета и выпуститься самостоятельно. Я, который помнил о злополучном приказе Тимошенко, убедил Петра, что он способен сдать эти мелочи и сможет на год раньше закончить училище. Тем более что два дня на подготовку теоретической части давали. Инструктора просмотрели его летную книжку, характеристики, оценки в аэроклубе, и он перешел жить в другую палатку. Тут еще одна закавыка выяснилась: с утра прошел строевой смотр, и из восемнадцати кандидатов на три места осталось тринадцать. Два дня, которые давали на подготовку, прошли в строевых занятиях, стрельбах из винтовки и револьвера, а на СамПО давали три часа после обеда и неограниченное время после ужина, но с присутствием на вечерней поверке, и обязательным отбоем. Благо, что я сам в отдыхе не нуждался, лишь бы у Петра были открыты глаза. Аэродинамику и управление самолетом «мы» сдали. Матчасть – тоже, а вот остальное от меня мало зависело. Сам я сто лет не летал, да еще и не научился управлять телом Петра. Так, работал его «внутренним голосом». Но Петя справился, первый вылет прошел почти без ошибок, но выровнялся высоковато и малость «скозлил». Второй и третий вылет – все четко и без ошибок, а вот четвертый… Самолет столкнулся с чайкой, которая разбила козырек второй кабины, осколки ранили инструктора, в общем садился Петр совершенно самостоятельно. Закончил «коробочку» и сел, подрулил к СКП и заглушил движок. Вылез из кабины и стал помогать инструктору. Затем долго отвечал на вопросы, что и где случилось. Чуть было не запаниковал, когда отвечал на дурацкие вопросы, но я его сумел успокоить. Вечером на построении объявили, что курсант Ночных переходит в четвертую эскадрилью. Первым из трех кандидатов. Претендентов оставалось девять человек. За ним пришел старшина «четвертой». Скрупулезно пересмотрел и пересчитал полученное снабжение. Сделал целый ряд замечаний и потребовал завтра часть экипировки на складе заменить. Грозился выбросить к чертовой бабушке Петин чемодан с радиодеталями, но за полчаса до вечерней поверки Петр уже находился в расположении. Еще одна напасть! Макар Шершнев, грозный старшина, обратил внимание на почерк нового курсанта. И прозвучал приговор:

– Писарчуком будешь. И вот тебе первое задание: таблички к койкам. Пошли! Вот стол, вот ключи от канцелярии, тушь, рейсфедеры, ручки. На построения не опаздывать! Приступайте, курсант.

Почему приговор? Да потому, что эту работу приходилось выполнять за счет отдыха и самоподготовки. Это сейчас работу писаря может выполнить любой. Стоит набрать текст на компьютере, выделить его и выбрать подходящий шрифт, его размер и дать команду «Print». А тогда это делалось пальчиками, ручкой и теми самыми «рейсфедерами», чертежными инструментами. А следом за старшиной подтягивались штурман эскадрильи, политрук, командир и большая часть инструкторов. Плакаты, схемы маневрирования, поднятие карт, маршруты полетов. А подъем в четыре, и на полеты, вместо послеобеденного отдыха – пишешь или рисуешь, и на полеты, все на СамПО, а ты – в канцелярию. Но стоит отметить, что поощряют писаря эскадрильи чаще других.

Все лето осваивали самолеты И-5 и И-15бис, сдавали зачеты по ним, на «полетах», пишу в кавычках, так как на обоих крыльях не было перкаля, учились удерживать направление при взлетах. Особенно сложно было это сделать на И-5, он был очень неустойчив и все время норовил скапотировать. Первые потери четвертая эскадрилья понесла на нем.

Эскадрильей командовал майор Александр Харитонович Андреев, но не долго, он начал принимать должность начальника училища уже в конце июля, так как предыдущего начальника училища полковника Ивана Кукина отзывали в Москву и направляли на Северный флот. В сентябре вместо Андреева командиром нашей эскадрильи был назначен капитан Феоктистов. Петр учился в пятом звене старшего лейтенанта Ивана Сташко. Всего в училище было десять учебных эскадрилий, из них четыре истребительных, одна – разведывательная (или спасательная, там на летающих лодках летали), две эскадрильи «плохой погоды», переучки – в них учились только командиры из ВВС РККФ. Остальные эскадрильи были бомбардировочными, штурманскими и одна выпускала летчиков-наблюдателей. В одном наборе было тысяча человек, примерно.

Первый вылет на истребителе Петр выполнил на УТИ-1, двухместном биплане, созданном из истребителя И-5. Корпус у него был хлипкий, весь дрожал во время полета, и требовалось точно удерживать его при пробеге, и заходить четко против ветра, ориентируясь по «колдуну». А в жаркую погоду в Ейске ветер неустойчив по направлению и крутится, как уж на сковородке. Иван Сташко был опытным летчиком, еще во время пробежек ввел собственную систему «управления»: он колотил то одной, то другой рукой по фюзеляжу, и каждый удар нес свою «информацию». За это пятое звено называли «барабанщиками». В сентябре, когда утвердили нового начальника училища в должности, в нашей эскадрилье появилось шесть новых самолетов: УТИ-4, и лучших курсантов перевели учиться на них. Они отличались от остальных машин тем, что были монопланами. А так – тот же двигатель, что и у И-15бис, М-25В. Но машина имела убирающееся шасси, в отличие от «биса». Петр на эти машины сначала не попал, так как только перешел на ДИТ, учебно-тренировочный истребитель, базой для которого служил И-15бис. Но тут выяснилось, что за спиной у инструктора в УТИ-4 стоит радиостанция и СПУ (самолетное переговорное устройство). Радиостанция – хрен с ней, все равно связываться не с кем, а вот СПУ давало возможность инструкторам тут же обругать курсанта и направить его на путь истинный, не прибегая к ударам по корпусу самолета и переговорной трубе со свистком. Шершнев сразу же вспомнил о том, что в чемодане курсанта Ночных видел блоки передатчика, о чем и сообщил даже не Феоктистову, а самому Андрееву.

Звонок в канцелярию эскадрильи:

– Четвертая эскадрилья, канцелярия, курсант Ночных!

– Петя, загляни-ка ко мне, подполковник Андреев.

– Есть!

Странный звонок, и голос какой-то заинтересованный. Командир ждать не любил, поэтому Петру пришлось бежать до штаба, и за пятьдесят метров до него переходить на шаг, чтобы успокоить дыхание. Вошел, доложился.

– Тут такое дело, Ночных, мне доложили, что ты в радио сечешь. Так?

– Было такое, товарищ подполковник, занимался.

– Так вот, приказ о радиофикации всей истребительной авиации издан, а специалист по этому вопросу у нас только один на все училище, и у него времени на обслуживание еще шести машин нет. И он говорит, что данных устройств не знает, так как там какие-то другие усилители стоят. А инструктора желают, чтоб у них связь с курсантами была.

– А где посмотреть документацию на это устройство?

– О, сразу чувствуется специалист, пойдем!

Они прошли в техотдел, его освободили от занятий и вручили увесистую папку со схемами, описаниями, паспортами и инструкциями по эксплуатации. Симплексное переговорное устройство, собранное почему-то на лампах аж с 24-вольтовым питанием, соответственно, с никакой живучестью и офигенными шумами. Все то же самое можно было сделать на шестивольтовой сети. Якобы, чтобы снизить вес изделия и использовать тот же умформер, что и радиостанция. В общем, мы с Петей почесали репку, ну и выдали на-гора свое резюме: работать будет шумно и бестолково, гореть лампы будут со страшной силой, каждые 100–200 часов их придется менять. Вот схема, практически один в один по параметрам, и она будет работать много дольше. Взята из «Радио всем», номер такой-то. По ленинградским ценам это обойдется в 800–900 рублей. А эта хламидомонада стоит, как крыло самолета, и, кроме шума в наушниках, инструкторы ничего не услышат. А когда у тебя в полете в ухо начнут свистеть и выть, то хоть с парашютом выбрасывайся.

В тот же день вместе с Андреевым, главным инженером Савушкиным и Феоктистовым осмотрели переговорное устройство, включили его, настроили. Настройка изрядно сложна и требует двух человек или существенного удлинителя, но все равно по кабинам напрыгаешься будь здоров. После окончания «войсковых испытаний», послушав вой в наушниках, начальник училища задал вопрос:

– Петя, а долго делать ту схему, которую ты показывал.

– Саму по себе? Полдня где-то, но я не знаю, что есть на рынке и в магазинах Ейска. Я еще в городе ни разу не был. Но можно заказать это в Ленинграде, через «Сделай сам».

– Пал Фомич, чувствуешь, какой это подарок судьбы для тебя? Октябрьский и Остряков что на совещании говорили: шире развернуть почин изобретательства и задействовать скрытые резервы. Фонды, насколько я помню, выделены. Действуй. Петя, вот тебе бланки увольнительных, с моей подписью, свяжись со старшим техником Уткиным, из восьмой, он у нас заведует радиоотделом у бомберов, и вместе с ним выясните, что, где и как. Берешь на себя этот почин, а мы поддержим. Правильно я говорю, товарищ Савушкин?

Тому ничего не оставалось сделать, как согласиться с мнением начальства. Ближе к вечеру посыльный из штаба принес приказ о переводе Петра в новое звено на И-16. Надо отметить, что в эскадрилье все рвались перейти на «ишака», учиться на старье никто не хотел, особенно это касалось И-5, коварство и непредсказуемость которого стоили жизни многим курсантам. Но этот самолет еще находился на вооружении ВВС флотов. Более того, эта машина в качестве ночного легкого бомбардировщика принимала участие в обороне Крыма в 1941 году. Четвертая эскадрилья полностью перешла на И-16 в начале 1939 года. Пока ни одной «боевой» машины в училище не было, только УТИ-4 в мизерном количестве.

Утром, после завтрака, зачетов и «полетов», вновь пришлось отрабатывать пробежки по земле, теперь на УТИ-4, в 10 часов Петр нашел старшего техника-лейтенанта Уткина и впервые за три месяца покинул военный городок. В первую очередь зашли на рынок в самом городке, нашли парня, который приторговывал радиодеталями, в основном к бытовым приемникам. Он порекомендовал идти на Центральный рынок, найти там Ивана Грача, тот – радиолюбитель, и держит мастерскую по ремонту техники на рынке. Купили и вымыли виноград на рынке и двинулись по Карла Либкнехта в сторону Центрального рынка. Ейск – одноэтажный городок, утопающий в садах и палисадниках. Улица и тротуары выложены известняком, чем-то вроде пудожского камня. Большая часть улиц просто грунтовые. Многочисленные битюги тянут зерно с полей в порт на элеватор. Над каждым развевается какой-нибудь плакат. Грохочут телеги довольно громко, бибикают немногочисленные ЗиСы и ГАЗы. Тоже с зерном и другим сельскохозяйственным товаром. Идти – километра три, через полчаса они нашли мастерскую и познакомились с Ваней Грачовым, парнем лет тридцати, который в армии стал радистом, а на гражданке открыл мастерскую и зарабатывает неплохие деньги на ремонтах радиотехники, усилителей, патефонов и проигрывателей. Через него выяснили конъюнктуру и цены, которые оказались немного выше ленинградских, из-за пересылки. В «Сделай сам» – шаром покати, Ваня оттуда все выгреб, конкуренции он не допустит. Но заказной отдел работает. В нем рекомендовали обратиться в порт и сделать заявку там. А еще дешевле получится через… моряков. В общем, нам рекомендовали обратиться в «военно-морское авиационное училище летчиков имени Сталина», то есть к самим себе. Ценная рекомендация! Дело было в том, что Петр был одет в армейскую полевую форму, а Уткин был в комбинезоне, так что за военморов их не приняли. Взяли бланки заказов, на всякий случай, и пошли в порт на радиостанцию. Там «добыли» все, что необходимо, Уткин выписал требование, которым его снабдил главный инженер. Выкупались на Меляках, было жарко, и пошли в училище. После обеда, вместо сна, Петр пришел со своим чемоданчиком в мастерскую Уткина, и они собрали схему еще до вечерних полетов. Капитан Кузнецов, новый инструктор Петра, разрешил ставить новое оборудование только после полетов, чтобы не срывать занятия. После полетов одну из машин перетащили в ангар, Петр аккуратно отсоединил усилитель СПУ-2 от умформера РМ-1, открутил четыре болта, вытащил старый и вставил новый блок. Затем распаял фильтры на питающей подводке РМ-1 и на выходе генератора с заземлением на корпус умформера, так как это стало положено делать в 1942 году. Входные и выходные дроссели одели в оплетку и тоже заземлили, создав экран. Уткин недоверчиво косился на действия Петра, но после того, как усилитель запустили, вначале на аккумуляторе, а потом и на генераторе главного двигателя, и сравнили шум-сигнал-помехи на двух разных самолетах, Уткин вытянул вверх оба больших пальца и расплылся в улыбке.

– Моща!!! – покрутив ручку полевого телефона, назвал позывной начальника училища.

– Сделали, тащ полковник, работает, и чистенько-чистенько!

Утром, за десять минут до начала полетов, к самолету подошли Андреев и Савушкин. Андреев показал Петру рукой, чтобы лез в первую кабину, сам забрался во вторую.

– К запуску! – приказал начальник училища.

Петр вытащил «молитву», положил ее на колени, надел шлемофон, соединил его с папой-мамой, набросил поясной ремень, защелкнул замок и приступил к подготовке машины к запуску, дошел до пункта: «проверить связь по СПУ», нажал на кнопку:

– Тащ полковник, как слышите, прием?

– Отлично слышу. Никакого шума.

– Связь полудуплексная, если сами себя не слышите, то нажмите другую кнопку на РУДе, и можете говорить, мне вас будет слышно, даже, если я в этот момент выжал кнопку на ручке управления. Сам усилитель дуплексный, двухканальный. Можно переделать кнопки, и тогда вообще мешать друг другу не сможем.

– Отлично, запускай, проверим под генератором.

– От винта! Запускай!

У этих машин, учебных, ни стартера, ни пускового воздуха не было. Механик прикрепил к винту тягу от пусковой машины, и когда двигатель провернулся, крикнул: «Контакт». Петр включил зажигание и прокричал: «Есть контакт». Движок плюнулся сизым дымом, запустился, и Петя перевел его на работу на малом газу.

– Тащ полковник, как слышите, прием?

– Пять баллов, никакого треска нет, как на других. Убирай колодки.

Петя от неожиданности аж рожицу скривил и язык показал, ему еще предстояло неделю бегать по аэродрому без взлета. Но рукой подал команду: «Убрать колодки». И кончиком ноги придавил тормоза на педалях. Справа и слева показались механики, держащие в руках тросики колодок. Обороты, нога, истребитель выкатился с бетона ангара и затрясся на траве аэродрома.

– Давай вправо на старт.

Чуть прибавив оборотов, Петр резво побежал в дальний конец аэродрома, вывешивая голову то вправо, то влево, чтобы видеть то, что находится впереди машины. Капот закрывал большую часть горизонта. Городок надвигался на машину, Петр сбросил газ, придавил левый тормоз и дал туда ногу, выровнял, прижал оба тормоза. На СКП взлетел клетчатый флаг, обороты, полный газ.

– Взлетай!

– Поехали! – «Ишачок» стремительно разгонялся. Толчки слились, нос пошел вниз, 170, отрыв. И правой рукой Петр начал крутить довольно тугую ручку, предварительно отключив замки шасси. Тридцать один оборот, шасси убрано, горят зеленые огоньки.

– Хорошо! – послышалось в наушниках. – Направление взлета удержал. Пошли вверх!

Петр чуть прибрал газ, самолетик начал набирать высоту. Но вел машину Петя не ровно, а заваливая ее вправо-влево и осматриваясь каждые сорок секунд.

– Что головой крутишь?

– Осматриваюсь, в воздухе три машины: на два, на пять и на десять часов.

– Ты смотри! Молоток, не забываешь, что летишь на истребителе.

– Ну, какой это истребитель! Ни одного пулемета.

– Ты вместо них сидишь. Место? Вопрос!

– Три сорок до поворота, высота 2200.

– Принято!

Через минуту Петр доложил, что набрал заданную и перевел машину в горизонт, еще убрал обороты по экономического. Обошли идущий ниже И-5 второй эскадрильи. Крайний поворот на коробочке, и Андреев скомандовал снижаться. Обороты на самый малый, опустился нос, посвистывает ветер, перекрывая шум мотора. Петр не волновался, продолжал оглядываться, чуть заваливая самолет, чаще начал заглядывать под капот. Посадочного щитка на этих машинах не было, вернее, он был намертво зафиксирован, им не пользовались. Снизившись на высоту 500 метров, Петр открыл замки шасси и начал выпускать его. Щелкнули основные замки, красные лампы потухли и зажглись зеленые. Дурацкое техническое решение, сколько из-за этого машин было перепорчено! Уж лучше бы они моргали при выпуске-уборке, но… Впрочем, он сообщил свое мнение инструктору.

– Не отвлекайся. Потом поговорим.

Скорость уже посадочная, Петр чуть прибавил обороты и продолжал снижаться, все чаще и чаще выглядывая из-под козырька слева. Земля все ближе и ближе, видимая скорость начала расти, ручка аккуратно взята на себя, РУД от себя, выравнивание, ручка чуть вправо, нога чуть влево, и на себя. Трым, тра-та-та-та-та-та, застучали колеса по траве. Аэродром большой, надобности сразу использовать тормоз никакой нет. «Ишачок» пробежал около двухсот метров, и Петр свернул к ангарам. Пропустил помеху справа, стронулся и развернулся у ангара.

– Не выключай, – послышалось в наушниках. Сзади звякнул замок привязной системы. Подполковник стоял в кабине и делал какие-то знаки кому-то. Перенес ногу через борт и спустился на землю. Два техника бросили назад и пристегнули два мешка с песком. Справа появился Андреев, поднял Петру «ухо» шлемофона.

– То же самое, самостоятельно, эшелон – 2. Следи за сигналами. Давай! – он соскочил с крыла.

Петр чуть пробежал и тормознул у рулежки, дождался отмашки стартовика и занял дорожку. Вырулил на старт, получил добро с СКП и выполнил свой первый самостоятельный полет, хотя по программе до него было еще два месяца. Перед обедом на построении начальник училища объявил, что курсант Ночных первым в новом наборе выполнил самостоятельный вылет на новом истребителе. Кроме того, существенно усовершенствовал одну из важнейших систем управления этим самолетом, поэтому ему присвоено звание сержант и он переведен на должность помощника командира эскадрильи по освоению радиофицированной техники.

Три треугольника немного подравняли его с остальными ребятами, учился он на ускоренном выпуске, где большинство ребят были готовыми летчиками, даже инструкторами из ОСОАВИАХИМа. У некоторых было больше трехсот часов налета. Поэтому конкурировать с ним не приходилось, скорее прислушиваться к их советам и учиться летать, как они. Особенно когда перешли к технике пилотирования и наработке автоматизма навыков управления машиной. Инструктора в этом случае выезжали на полигон, в «зону», и там наблюдали за исполнением фигур. А связи – не было! Максимум инструктор мог выложить оценку «+» или «–». Поэтому через две недели Петр поднял вопрос о радиофикации как СКП, так и площадок наблюдения в «зоне». До этого, даже на радиофицированных машинах, сами радиостанции не включались вообще. Петр, по молодости лет, хотел решить этот вопрос чисто устно и с Уткиным, но я внес коррекцию в его мысли, и в результате родилось письмо начальнику училища, которое Петр передал в штаб и дождался вызова начальником училища. Андрееву показали схему организации такого управления аэродромом, воздушным пространством и полигонами. Три РСБ-36 с аварийных бомбардировщиков СБ и ТБ-1 у Уткина были захомячены. Петр об этом знал, но не проговорился, дабы не ссориться со старшим. Это – его епархия, ему обеспечивать работу оборудования требуется. Ну, слетали мы в Бельбек на УТИ-4 и на СБ, у которых вслед за нами появилась «правильная установка» умформеров. Показали свою работу флотским связистам. Нас похвалили, но дальше дело с места не стронулось. Андреев вызвал инженера, который и выдал с головой, что есть у «хомяка» про запас на складе.

– Отлично, Пал Фомич. Вот смотри, что наша молодежь предлагает. Взгляни на схему.

– Ну, на СКП не проблема поставить выпрямитель и запитать умформер РСБ. А полигонную я прям не знаю, как запитать. Динамо-машина нужна.

– Что скажешь, сержант? – переадресовал этот вопрос начальник училища.

– Ну, наверняка найдется списанный автомобиль. Снять с него двигатель, радиатор и бензобак и присоединить к нему генератор с регулятором от СБ на 24 вольта. Все имущество, вместе с радиостанцией, поместить в кузов ГАЗ-ААА, с телескопической десятиметровой антенной, плюс пару аккумуляторов с СБ в качестве аварийного питания. Машина сможет перемещаться на полигон и возвращать станцию на базу, когда полетов нет. Да, а если все это закрыть, например, фанерой, так такая станция сможет работать и на ходу машины.

– А что? Определенного смысла это не лишено. Вот что, Пал Фомич, оформляй это как рационализаторское предложение, выделяй людей, и начнем делать, и закажи еще РСБ, чтобы «хомяк» не удавился. Всё, товарищи! Работаем.

Тут по ходу «тела» выяснилось, для чего нагородили такого бреда с СПУ. Оказалось, что его питание совместили с питанием передатчика РСИ-3. Он выполнен трехкаскадным на шести лампах ОС-242 и одной ГУ-4. Четырнадцать кило весом. Плюс восьмикаскадный приемник, фактически аналогичный УС-1. В результате вместе с умформером набегало тридцать шесть килограммов, половина веса человека. Я такой схемы никогда не видел, помню, что РСИ-3М1 с умформером весила восемь кило. Передатчик был двухкаскадным, всего на двух лампах 6Л6, лучевых тетродах, кстати, именно эту лампу, ее чертеж, я и передал на «Светлану». Ну, а когда Петя вскрыл и приемник, и передатчик, я понял, что эта конструкция никогда работать не будет. Увы! И все из-за конструкции переменного конденсатора. Какой-то «очень умный товарищ», дабы сэкономить дефицитный алюминий, воткнул между металлическими пластинами картонные, пропитанные парафином. Умный мальчик! Мы с Петром переполошились, сунулись в гражданские приемники 6Н-1, а там стояли точно такие же. Кондер оказался цельнотянутым, серийным. Вот только в отличие от военных самолетов, приемники 6Н-1 под дождем и снегом не стоят, а эксплуатируются в идеальных комнатных условиях. Пришлось вручную городить переменник с воздушным диэлектриком, делая из двух конденсаторов один. Для шести штук радиостанций это не так и много. Ваня Грач был очень доволен, когда мы у него выгребли весь его залежалый товар. Кстати, и в УС-1 была та же проблема, но там температура побольше, так что конденсатор быстрее подсыхал.

Провозились с этим целый месяц, затем из Ленинграда пришел ответ на наше письмо, направленное в адрес дирекции завода. Письмо оформляли от имени начальника училища, но ответ получили сразу в два адреса. Один официальный, от директора завода, а второй от Валентина Авдеева. А через неделю Пете пришла посылка с лампами, у которых были оксидные катоды. И мы сделали РСИ-3М. Без единички, так как изготовить РМ-45у, в котором вместо меди используется алюминий, а в качестве магнитов – редкоземельный неодим, мы не могли. Но в двенадцать килограммов полетного веса мы уложились. Заявки на все оформлены. Мокрая туманная осень показала, что приемопередатчик РСИ-3М прекрасно держит настройки, связь устойчивая, и может быть рекомендован к массовому производству.

Петр третий месяц летает на УТИ-4 и на единственном в училище И-16 семнадцатой серии, с двумя пушками ШВАК и двумя пулеметами. Учится стрелять по воздушной цели и штурмовать наземные, а на УТИ все полеты на пилотаж и взаимодействие в бою. Но на боевом истребителе нет радиостанции. И не установить, так как люк для нее – отсутствует.

В ноябре, сразу после праздников, поступили «ишаки», пришел в порт и разгрузился пароход, который не смог доставить их в Испанию. Ни на одном из них не было ни одной радиостанции. Все были одного типа «шесть», с двумя крыльевыми ШКАСами и с толстыми колесами 750×150, с устаревшим мотором М25А, который держал мощность только до трех тысяч метров. На шести из двадцати были установлены радиоприемники УС-1, но со смещенным диапазоном. Видимо, в Испании другие частоты в стандарте. Остальные машины даже люков между седьмым и восьмым шпангоутом не имели. Плюс в упаковочных ящиках двух машин были обнаружены двенадцать странных приспособлений. А документация, как на грех, на испанском. Ну, я-то эти штучки видел на фотографиях, это были 93-литровые сбрасываемые подвесные баки. В заднем отсеке этих двух машин стояли АФА-И. Это были несерийные машины-разведчики. В общем, Петя авторитетно заявил про подвесные баки, затем открыли люки, и там обнаружили и РСИ-3, и АФА-И. Несмотря на то что решение по РСИ-3М явно отложилось где-то в Москве в долгий ящик, мы, не мудрствуя лукаво, переделали еще две радиостанции в этот вариант.

Переписка с Валентином не прекращалась, и мы имели возможность заказывать все прямо на «Светлане». Валентин и описал ситуацию, что не успела РСИ-3М попасть в план на будущий год. Их выпуск не запланирован, будут производиться только РСИ-3. Дело было в том, что у семи нянек дитя без глазу. Еще недавно «Светлана» и все заводы, выпускавшие радиотехнику, входили в Наркомат тяжелой промышленности, который создал Орджоникидзе. Но в 1936-м наркомат разделили. Часть предприятий бывшего «Главэспрома» осталась в Тяжмаше, и на следующий год еще раз была разделена между ним и Наркоматом машиностроения, часть перешла в Наркомат оборонной промышленности. Много заводов прибрал к рукам всесильный Наркомат связи (если ознакомиться со списком его наркомов, то волосы дыбом встанут: 17 января 1932 – 26 сентября 1936 – Алексей Иванович Рыков; 26 сентября 1936 – 3 апреля 1937 – Генрих Григорьевич Ягода; 5 апреля 1937 – 16 августа 1937 – Иннокентий Андреевич Халепский; 16 августа 1937 – 24 декабря 1938 – Матвей Давыдович Берман. Кстати, все они расстреляны, как враги народа, некоторые так вместе с братьями, женами и т. п.) «Светлана» за это время трижды сменила главк. А выпускать продукцию требовали все, но согласовывать всё тоже требовали все. Вот, обнаружилось, что присланные в Москву образцы РСИ-3м имеют диапазон, смещенный в сторону бо́льших частот, из-за переделки переменного конденсатора. Они же на коленке делались! Вместо того, чтобы исправить сам конденсатор, затеяли регистрацию данных частот в НКС. И всё встало! Без этой бумажки – ты – букашка! Дело стоит, а неработающие Радиостанции Истребительные № 3, выпускаемые на заводах, принадлежащих НКВД (в тюрьмах и колониях), продолжают выпускаться, зэков ведь кормить нужно. А новенькие лампы «Светланы», аналогов которым в мире нет, идут на склад. Я даже подумал, что зря Валя все это в письме пишет, расстрелять могут, не посмотрят, что мастер и изобретатель. Оказалось, что схватка между пятым управлением НКОП и остальными участниками проекта уже вышла за пределы наркоматов, на уровень Политбюро. Выпуск новых истребительных радиостанций поддерживают НИИ ВВС, ГУ ГВФ «Аэрофлот», которому требуются радиостанции на многочисленные малые самолеты типа Р-5, командование ВВС армии и флота. Авиапром, в лице наркома Кагановича и начальника 5-го управления, заняли выжидательную позицию, так как НКОП вновь собираются делить, и неизвестно, куда попадет 5-е управление: в новый наркомат авиапрома или в наркомат вооружений. В общем, схватка наверху идет не на жизнь, а на смерть, и пока неизвестно, кто победит. Поэтому Петя подбросил новую идею Андрееву: сделать скоростные разведчики из двух «испанцев» и продемонстрировать их возможности на ближайших зимних учениях Черноморского флота.

Андреев, которому внедрение автомобильных станций принесло благодарность наркомфлота и заметное ускорение обучаемости при выполнении пилотажа курсантами, тормозить эти предложения не стал. Вырвавшись вперед в деле радиофикации обучения личного состава, он прекрасно понимал, что этим все не ограничится, начнет влиять на тактику действий истребительной авиа-ции. Из тех же источников произвели закупку комплектующих, часть из которых уже была на балансе четвертой эскадрильи, сделали новые комплекты РСИ-3м, и образовали новое звено в четвертой эскадрилье, куда из шестой разведывательной перевели двух спецов по АФАрам.

Петю повысили до должности старшего летчика, сделав его ведущим этого неполного звена. Пригодилось мое умение работать с иностранной литературой. Мы с ним сумели косо-криво, с помощью русско-испанского разговорника, перевести испанские инструкции по эксплуатации подвесных баков. Оказалось, что это не разработка ОКБ Поликарпова, а сами испанцы заказали его на основе подвесного бака к своему верхнеплану Е-30. А КБ только готовит свои предложения по этому поводу. 186 литров хватало на час полета дополнительно. Присутствовал механизм сброса баков в воздухе, но так как они были уникальны, то приказом запретили это делать. Только в исключительных случаях, вроде отказа двигателя и при посадке на живот. Тьфу-тьфу-тьфу! А тут как раз «штурманская подготовка» подоспела, что резко повысило авторитет Петра в эскадрилье. В отличие от многих, практически всех, он с математикой теперь дружил, имел аккуратный красивый почерк и помогал остальным готовиться и сдавать это нелегкое дело. Дело было в том, что большинство курсантов закончили всего семь классов, а не десять, как Петр. Девиация, определения, СКО, истинный курс, магнитный, гироскопический, склонение, линии положения, и самое страшное: сферическая тригонометрия. Петр не забыл и любимую радиотехнику: дополнительно подготовил небольшой курс по радионавигации. Я-то в этом деле собаку съел!

Так как самолетов было только два, то совершенно естественно образовалась новая тактическая единица: пара. Зимой обе машины прошли модернизацию, им заменили часть нижних листов центроплана, на которых была сделана выколотка для лыж, а после выработки ресурса М-25А их заменили на новые М-63 с винтом регулируемого шага. Успели облетать машины и приняли участие в учениях под Одессой. Установка более мощного и тяжелого двигателя значительно улучшила балансировку разведчиков. Прежде установленный АФА-И менял центровку на заднюю, и в основном машина летала без них. На самих учениях Петр летал ведомым у капитана Кузнецова, своего комэска. А в обычных условиях в основном выполнял роль ведущего этой пары, тем более что радиопеленгатор стоял только на его машине, закрепленным на кокпите. Чтобы определить пеленг, приходилось разворачивать всю машину, но места для чего-то большего в тесной кабине «ишачка» просто не было. Тем не менее при полете в море его наличие, хотя бы на одной машине, было решающим в отсутствии видимости берегов. В общем, мы продолжали понемногу влиять на ситуацию в училище и, наверное, в авиации ВМФ, то есть РККФ. Некоторые признаки этого прослеживались, но топтание на месте нашей промышленности постепенно сводило на нет наши усилия.

На учениях мы играли за «обороняющуюся» Одессу. Нашей задачей было обнаружить основную эскадру противника и навести на нее самолеты округа. Пришлось перед вылетом посидеть в радиорубке у связистов, поймать передачу «Парижанки», настроить пеленгатор на эту частоту, и мы взлетели. Зима, плотный слой облаков на высоте между двумя и четырьмя километрами. А у Петра всего несколько часов полетов в облаках, карась еще, в СМУ (сложные метеоусловия) он только случайно попадал несколько раз. Но скидок на это никто не дает. Да и капитан Кузнецов выбрал щадящий режим полета. Через сорок минут Петр связался с ним:

– Четвертый, я – Тринадцатый. Есть пеленг на цель: курсовой 62, левого.

– Ворочаем!

– Идем тем же курсом шесть минут. Будем иметь место ордера и дистанцию.

– Понял.

Через три минуты самолет Петра рыскнул влево, взяв еще один пеленг, отвернул вправо и пристроился к ведущему вновь. И еще через три минуты повторил этот же маневр.

– Четвертый, есть точка, прошу добро передать на КП.

– Давай! Курс?

– Сто по магнитному.

– За мной! И передавай.

Петр запросил КП и сообщил координаты квадрата, где находился флагман флота. Теперь предстояло пройти над ордером и сфотографировать его.

Наглые действия разведчиков возмутили Октябрьского, и радиостанция линкора заработала еще, вызывая авиаподдержку. Ему-то сыпались все распоряжения «обороняющихся». Где-то там под Одессой начали взлетать бомбардировщики, и план учений приходилось менять на ходу.

– Справа четыре часа, тройка, «ишаки».

– В облака, и на них. Осилишь?

– Есть вправо, исполняю.

Обе машины на вираже ушли в облако. Через четыре минуты командир приказал:

– Переворот, атакуем!

– Принял.

Аккуратно перевернув машину, Петр взял ручку на себя. Одновременно сбросил обороты и уменьшил шаг до минимума. Они выскочили из облака в полукилометре от противника сзади.

– Атака! – прокричал комэск.

– Принял, снизу. Пятерки. – Бой приходилось вести мне, азарт у Пети просто зашкаливал, какая тут тактика!

– Снизу, атакуем, молодец.

Ведущий чуть увеличил угол пикирования, а Петя прибавил шаг. За счет аккуратного переворота и сброса оборотов он был метрах в двухстах пятидесяти от ведущего. Пошел вверх за хвостом Кузнецова, я его еще заставил сбросить обороты. Настигали мы тройку слишком быстро, они шли экономическим. Назад никто из них не оглядывался: машины шли ровно. Загрохотали пулеметы медленными «холостыми» очередями, заработал кинофотопулемет. Пара «разведчиков» взмыла над тройкой неудачников, уходя на боевой разворот. Их заметили уже после атаки, звено распалось, один из ведомых свалился вниз, чтобы не столкнуться с ведущим.

– Атака! – закричал Кузнецов, хоть и находился в перевернутом положении, выполняя иммельман.

Самолет Петра весьма неохотно перевернулся, намекая как бы, что пора и в штопор. Шаг на полную, обороты. Машина пошла за двигателем. Динамика у нового «ишака» была замечательной, это Петя зевнул, требовалось чуть раньше сделать эти эволюции. Кузнецов нацелился на ведущего, повторяя атаку. Левый ведомый был обстрелян Петром во время прошлого захода. Он дернулся атаковать правого, но я следил за тем, что он делает!

– Стоп! Куда я пошел! Хвост!

«Ишак» совершил совершенно невероятный маневр и остался позади самолета Кузнецова, еще одна атака основной пары, и обратная косая петля, с выходом на потерявшего высоту правого ведомого. Огонь они открыли одновременно. После этого Кузнецов вытащил флажки и передал ведущему условный сигнал: «Вы сбиты, следуйте домой». Ведущий показал кулак, но развернулся в сторону Крыма. А мы через двенадцать минут прошли их курсом над эскадрой, показав белые полосы под крыльями. Чистая победа!

Эскадра, правда, якобы отразила первый налет бомбардировщиков, но теперь над ней висела вся авиация Одесского военного округа, и положение у атакующих было «не очень». В итоге признали все-таки, что «одесситы» выиграли.

Нас с Петром круто допрашивали: каким образом обнаружили ордер. Пришлось сознаться, что почерк начальника службы «Р» линкора Пете известен, и каким бы кодом он ни пользовался, его слитные «С» и окончания абзаца в виде «семерки» – это характерный признак. Именно: почерк выдающегося радиста. Плюс – скорость передачи. Не в войнушку ведь играем: учения! Так что по трем пеленгам и двум линиям положения определили счислимо-обсервованную точку и навели бомберов. И бой с прикрытием выиграли. А иметь на борту командную радиостанцию, чтобы иметь представление: чем занято воздушное прикрытие – тоже требуется. Наш пролет над ордером моряки просто зевнули.

Короче. После возвращения «домой» решилась дальнейшая судьба Петра. Кузнецов, которому еще в воздухе присвоили майора, по прилету домой, после всех разборок сказал подполковнику Андрееву:

– Я по поводу Пети, Христофорыч. Такая корова нужна самому. Черкани-ка у себя, что служить ему в четвертой эскадрилье, командиром первого звена. Я с таким ведомым в разведку пойду.

– Да я в курсе, не волнуйся! В первое, говоришь?

– Да, Алиханов не тянет, пусть в войсках потренируется. Надеюсь, ты не возражаешь.

– Насчет Алиханова – согласен. Ну, а Петра из училища упускать не стоит. Серьезный парень, Миша. Имею такое же мнение.

Оставшиеся два месяца и десять дней до выпуска пролетели, как один день. Если не считать вынужденной посадки в плавни на том самом пушечном И-16 семнадцатой серии, самом новом, самым высотным, самым-самым-самым, который так и летал без радио. Над морем, на высоте 9 000 метров, вначале застучал и сдох нагнетатель, через некоторое время что-то пыхнуло под капотом и встал движок. Огонь сбить удалось, перекрыв подачу топлива, он чуть подстих, Петр открыл створки на полную, затем прикрыл их, и гореть вроде как перестало. Лишь временами из-под капота вырывался какой-то липкий пар. А до ближайшего берега – 46 километров, Ахтарский или Широкий полуостров. Он подобрал оптимальный угол, довернул под ветер. А крылышки у «ишачка» хоть и широкие, но короткие. Альтиметр откручивает метры до поверхности, а горизонт как прилип к далекому далеко. Море только-только начало освобождаться ото льда, навигации еще нет, лед весь покрыт разводьями и лужами. Первую неделю как тепло, март месяц. Купаться – интереса никакого. Даже если выпрыгнуть, то все равно – смерть, только от холода и воды. После того, как высота упала до трех, стало понятно, что дотянуть до берега не удастся. Петр вытянул декомпрессор и начал раскручивать винт.

Контакт! Отпущен трос декомпрессора. Двигун схватил. Но из девяти цилиндров работают от силы пять или шесть, но скорость возросла до двухсот двадцати. Высоту машина набрать не могла, но пролетела еще 27–30 километров. Затем пришлось отключать движок, потому что появился дым. Так, дымя и раскачиваясь из стороны в сторону, с бессильно повисшим винтом, дотянули до зарослей камыша, прорубили в них дорожку, скользя по льду. Двигатель опять загорелся, пришлось выскакивать из машины со снежным огнетушителем в руках и через открытые жалюзи брызгать под капот углекислоту. А потом пехом, по сплошной воде, в унтах шлепать часа три до рыбколхоза в Садках, в Приморско-Ахтарском заливе.

По возвращению «домой» ему еще и выговорили, что ориентироваться на земле не умеет. Оказывается, в четырех километрах от места падения есть наблюдательный пункт погранвойск НКВД, обозначенный на картах маленькой пирамидкой. В три раза ближе, чем колхоз. Но вышку и навигационный знак они обозначили, а строения не показали. Этот значок на карте он видел, но есть ли там люди, он не знал. Впрочем, к этой аварийной посадке все отнеслись безразлично. Выкрутился? Не погиб? А наказывать не за что, все под богом ходим. Аварий в авиации было с избытком, ругали только за «со смертельным исходом», когда ругать было уже некого. Никаких «черных ящиков» с самописцами и МАКа (межгосударственного авиационного комитета) еще не было. Расследование аварий частенько поручалось их виновникам. Авиации было всего три десятка лет, советской авиации – еще меньше.

В середине мая состоялся выпуск. Петр сменил, наконец, сухопутную фуражку на морскую (такой вот нонсенс: курсанты второго курса носили командирскую форму ВВС с курсантскими петлицами и командирскую фуражку ВВС, а в штатную форму авиации РККФ переодевались только после выпуска. Полевая форма была тоже «зеленая». Особым шиком считалась устаревшая синяя шевиотовая гимнастерка и такие же галифе). На выпускной вечер каким-то образом пробралась «рыбачка Соня», имевшая виды на лейтенанта авиации, с которой он познакомился в рыбколхозе во время вынужденной посадки. Пару раз они встречались на воскресных танцах в клубе училища. Но дальше обнимашек дело пока не продвинулось. Жила она у черта на рогах, в 70 километрах по прямой, но чтобы попасть в Ейск, ей требовалось преодолеть пятьдесят километров морем и пятьдесят на попутках или автобусом. Или чисто автобусом 250 километров через станицы Переяславская, Каневская, Ново- и Староминские или Ясенскую. Не наездишься. Своего жилья у курсанта не было, так что все увольнения только до отбоя. В 00.00 должен быть на проходной и сдать увольнительную. В общем, на личную жизнь времени не было. После танцев провожал до «автовокзала» – низенькой глинобитной хаты, в которой местное начальство расположило кассы и поставило несколько стульев для ожидающих. В воскресенье, по многочисленным просьбам «любительниц танцев», двери в зал ожидания на ночь не закрывали. Но только в теплое время года.

Рыбы на Азовском море было много, стоила она – копейки. Рыбаки больших денег не получали. Был у них кое-какой приварок от икры и балыков из осетра и белуги, которых возили сдавать в Ростов и Краснодар в коопторг, но это ж сезонно. Тая пыталась продавать рыбу и на рынке в Ейске, чтобы оправдать поездки. Но это не поднимало ее в глазах местных обитателей, будущих летчиков. Нет, торговать на рынке не было позорно или запретно. Просто товар пахучий, а соль и запах рыбы накрепко въедается в кожу и одежду. Сами курсанты предпочитали либо невест из родных мест, либо «городских», с образованием не ниже техникума или училища. Курсантских свадеб в училище практически не было, изредка у двухгодичников, и то «по залету».

Форма была получена еще две недели назад, отдана портному, который ее подогнал по фигуре, аккуратно пристеганы все положенные нашивки и эмблемы. Возня с этими атрибутами занимала все свободное время. Три раза обменивал кобуру для пистолета, хотелось иметь новейшую, со шлевками под шомпол и с более удобным кармашком для запасного магазина. И с латунью на пряжках, чтобы блестела. В мечтах он уже был на Балтфлоте и перебирал места, где ему хотелось бы служить. Склонялся к Кронштадту, на Шепелевском аэродроме. Но на последнем построении, когда вручали документы и предписания, с горечью услышал, что назначен командиром первого учебного звена четвертой учебной эскадрильи родного училища. Восторженный шепоток, пробежавший по строю, сослуживцы получали должность на две ступени ниже, не смог исправить ему настроение. Ейск все-таки дыра-дырой, по сравнению с Ленинградом. Он же собственноручно вписал в предварительное распределение Балтфлот, 13-й ИАП. Нравилось ему число 13, он был тринадцатым по списку, из тринадцати претендентов попал на «сокращенку», его позывной был «тринадцать», и смерти он избежал в той самой аварии 13 марта. Сталсчитать, что ему везет с этим номером. После того как строй распустили, чуть ли не бегом подбежал к командиру эскадрильи:

– Тащ майор! Разрешите обратиться?

– Ну, валяй, – ответил Михаил Григорьевич, который до самого конца хранил «военную и государственную тайну» о том, что лейтенант Ночных должен приобрести самую дорогую и быструю губозакатывающую машинку и принять командование над еще двумя инструкторами, старше и опытнее себя, и девятью курсантами, не считая технического состава и младших авиационных специалистов.

– Я по поводу предписания, товарищ майор. Я ж не потяну, это ж какая ответственность, а я только училище закончил и по сокращенке.

– Ты это, Петя, Петр Васильевич, на плачься. Тянул и будешь тянуть этот воз, помогая мне и курсантам быстрее встать на крыло. Заслуги твои оценили, но спрашивать с тебя будем вдвойне, потому как молодой, и без всяких скидок. Думаешь, я не хочу по Невскому фланировать в такой форме, чтобы все бабы в округе на шею вешались? Еще как хочу. Отпуск получил? Езжай в свой Питер, пофорси, а к началу занятий как штык в эскадрилье. Дел будет – во! – и майор провел ребром ладони себе по горлу.

– Есть! Разрешите идти?

– Свободен! К Христофорычу можешь не соваться. Мы вместе это решили, – обрезал он последнюю надежду.

Я сам в эти Петины заморочки не вмешивался, чем бы дите ни тешилось… Но он серьезно расстроился, и только в Ленинграде я понял истинную причину это стремления попасть в Ленинград. И вовсе не из-за матери или сестры. Мелькало несколько раз женское имя, но я не знал о ней ничего, поэтому значения этому не придавал. По гарнизону с первого мая объявлена форма одежды № «рас», вырядившись во все белое, бывшие курсанты отбывали в свой первый «командирский» отпуск. В основном это были 18–20-летние пацаны, которые бреются еще через день-два или не бреются совсем. Четвертая эскадрилья, а там народ был постарше, вся расположилась в одном вагоне с сидячими местами. Большинство из них уже успело посетить забегаловки и распивочные. Впервые за год их за это наказать нарядами вне очереди не могли. С рынка притащили прошлогоднее вино, как только тронулись, оно пошло по кругу. Первая пересадка в Ростове, который славился своей вокзальной комендатурой, поэтому пришлось урезонивать желающих продлить удовольствие тем, что на вокзале будут патрули. На всякий случай мы, с еще четырьмя лейтенантами, вышли в Батайске и там пересели на ленинградский скорый поезд «Минеральные Воды – Ленинград». На Балтфлот из «ленинградцев» попал только один – Дмитриев. В этом году оттуда заявка на истребителей была совсем маленькая. Там требовались летнабы, разведчики и бомберы. Шестеро этих счастливчиков ехали еще в двух вагонах. Так как поезд проходной, то места достались в разных купе. Впрочем, никто об этом не жалел. В вагоне было полно молоденьких женщин, возвращающихся из отпуска на строительство Верхнесвирской ГЭС. Шумно и весело добрались до Ленинграда, перед которым обменялись адресами со случайными попутчицами.

В Ленинграде – холодно, форма одежды – «три», пощеголять в белом мундире не удалось. Уговоры, что, мы из Ейска, не помогли. Прямо на вокзале в комендатуре заставили переодеться в форму «три» и сказали, что если еще раз увидят в одежде не по форме, то отдыхать мы будем до самого окончания отпуска.

– Видали мы на… «чей флот»! – Мощное предупреждение! «Балтосы» нормального языка не понимают, приборзели!

Фиг с ним, переоделись в темно-синее. Так и вправду теплее. Петр «отменил» какой-то визит и поехал на трамвае на Ваську. Ключ не подошел к входной двери, и пришлось отправиться во «Фрунзе», к матери на работу. Дежурный по училищу подтвердил, что мать на парах. Не на пара́х, а на па́рах. Пара закончится через десять минут, и ее вызовут, лейтенант. А в чем дело?

– Ну, тащ капитан-лейтенант, я только что выпустился в Ейске. Час назад приехал на Московский. Это – моя мать.

– Посыльный! Бегом в триста двадцатую, сообщи Евгении Владимировне, что ее сын приехал! Шустро, шевели ножками, курсант! Зовут как, лейтенант?

– Петром.

– Я три года назад училище закончил. Она у нас русский и специальность преподавала. Ну, в общем, дисциплину по специальности. Вот такой препод! За ключом – просто «бог». Это – твоя мама?

– Да.

– Везет! Пройди в дежурку. Чаю хочешь?

– Ну, только если за компанию.

– Сивков! Чаю! – изобразил адмирала дежурный по училищу.

Мать вошла на проходную с обратной стороны минут через десять. Обняла, расцеловала и передала новые ключи от входа.

– Петенька, у меня еще две пары, сходи домой, поешь, я скоро. Вырос-то как!

Вообще-то он ни сантиметра не прибавил за это время. Смущенно улыбнулся, взял ключи и пошел в соседний, через один, дом на набережной. Поднялся на третий этаж, потом отвечал на вопросы соседей, его напоили чаем, накормили. Всем было интересно, где учился Петр и чего достиг. Затем появилась мать, они пересели за стол в большой комнате. Там исчез свадебный портрет Ивана и матери.

– Он больше здесь не живет. Мы развелись более полугода назад. Живем втроем: я, Вера и Нина. Ждали тебя. Ты – навсегда?

– Нет.

– Надолго?

– Имел пятьдесят шесть дней отпуска, осталось пятьдесят пять.

– Поняла. Есть хочешь?

– Нет! Соседи накормили. Хотелось бы сходить в школу, но вместе с тобой и сестрами. А что с Иваном не поделили?

– Да стоит ли рассказывать? Не живет он здесь больше. Тебе не сообщала, чтобы не волновался. Даже легче стало, так что не бери в голову. Проехали.

На следующий день, забрав из садика и яслей двух сестричек, семейство прошло на 10-ю линию и заглянуло в 27-ю школу имени Бунина. Там ничегошеньки не изменилось практически, только вместо Анны Михайловны, секретаря, сидит бывший комсорг школы Катя. На ней уже нет накрахмаленного белого фартука, она постриглась и успела забеременеть. В общем, времени не теряет, дорабатывает до декрета. Настойчиво отводит разговор о муже в сторону, дескать, он у нее весь из себя секретный. Скорее всего, какой-нибудь «секретарь», и вовсе даже не муж. Но это ее проблемы. Виктор Николаевич на месте, он показывает Петру журнал «Радио всем», в котором он опубликовал статью о платините. Статья неплохо написана, указывается, что создал сплав Петр, а описал его ВикНик, исходя из имеющегося образца.

– Да, не предупредил я вас, что этого не надо делать.

– Почему? Это было необходимо, чтобы зафиксировать твое авторство.

– Виктор Николаевич, журнал этот читаем не только мы с вами, но и люди из немецкого и японского посольств. Впрочем, ладно, проехали, хотя нам на политзанятиях читают, что война неизбежна, и это будет война моторов.

– Ну, это же не мотор… – немного смущенно заметил «физик».

– А связь – это один из элементов боя, – вступилась за сына мать, преподававшая в училище не столько русский язык для первокурсников, сколько криптографию и шифровальное дело второму и четвертому курсам. – Будь у моего мужа с собой рация, мы бы успели направить к Ак-Ташу маневренную группу. Но связи не было, и он погиб.

Затем двое суток за окном лил дождь. Петр даже начал жалеть, что не поехал в Ялту, хотя и там еще купаться холодно. Наконец, утреннее солнце разбудило его, и в распахнутое окно пахнуло летом. Убедившись, что термометр перевалил за 25, к двум часам он начал чистить белые ботинки, отглаживать белые брюки и китель, который он носил с белым шарфом из парашютного шелка под стойкой. Орденов и медалей не было, обошлись значками ГТО и «Ворошиловский стрелок». Еще в Ейске он провернул одно дельце, и в его командирскую книжку был вписан номер пистолета отца и заверен печатью воинской части № 13820. Поэтому Петр расстегнул тренчики от кобуры с полученным ТТ и подвесил на них старинный добротный «комиссарский» маузер с личной подписью «И. Ст.». Он добавлял «солидности» вчерашнему курсанту и школьнику.

Такие тщательные сборы, естественно, привлекли мое внимание, но я не вмешивался, тем более что старый пистолет был вытащен из кобуры, разобран, вычищен и смазан. Из трамваев он выбрал «пятерку», которая свернула на мост лейтенанта Шмидта и через некоторое время остановилась возле Мариинского театра. Лейтенант направил свои стопы в сторону, которой я никак не ожидал: он подошел к консерватории. Не замечал у него любви к музыке. По дороге был приобретен какой-то веник. Он явно кого-то ждал. Дело чуть не испортил комендантский патруль, но обошлось только проверкой документов, хотя капитан-лейтенант несколько раз неодобрительно посматривал на «маузер», но, обнаружив соответствующую запись в командирской книжке, отдал честь и пожелал успехов.

Тут из дверей консерватории вышла девушка в легком платьице, носочках и светлых туфельках на небольшом каблучке. Она едва протиснулась в дверь, так как у нее в руках был футляр со здоровенной скрипкой, виолончелью. Этого нам только и не хватало для полноты ощущений. У девушки явно прослеживаются польские или белорусские гены: светловолосая, нос с легкой горбинкой, даже не голубые, а ярко-синие глаза, сухие тонкие губы. Петр оторвался от памятника и направился к ней. Они, оказывается, знакомы! Подарив веник, Петр ухватился за рукоятку футляра. Вообще-то, на ремне за спиной ее тащить проще. Называл он ее Летта.

Она приняла легкомысленное предложение Петра прогуляться пешком, так как давно не виделись. Они вышли по Майорова на Мойку и пошли по нечетной стороне в сторону Невского. Здесь «недалеко», это примерно пара километров. Пару раз Петр находил предлог, чтобы остановиться и поставить чертову виолончель на камень набережной. Они прошли ЛЭИС и остановились у подъезда, украшенного четырьмя сидящими медными львами. Напротив находился парк, скрывавший кузницу жен командного состава ВМФ – педагогический институт имени Герцена. Неловкая заминка, девушка перестала рассказывать о ричекарах Доменико Габриелли и о составе нового камерного оркестра, перехватила инструмент в свои руки, чуточку помялась и предложила испить чаю. Вот только папа болеет, поэтому возможны казусы.

– Он у меня профессор, и не любит военных, хотя и сам был когда-то военным.

Они поднялись на третий этаж, с инструментом в лифт они не влезали. Девушка покрутила звоночек, и дверь открыла дородная женщина в фартуке.

– Мариша, это мой друг Петр, сделайте нам чаю. Петр, вот тапочки, проходите в столовую, я сейчас.

В столовой вся мебель была белой и очень массивной. Еще до появления Летты туда вошла Мариша, которая вкатила небольшой столик на колесиках и поставила на стол большой и маленький круглые фарфоровые чайники, сахарницу, варенницу, расставила чашки из китайского фарфора, масленку, разложила столовые приборы из старинного серебра. Все делалось быстро и молча. Никаких изучающих взглядов. Ей – лет шестьдесят, плюс-минус. Движения отточенные, профессиональные. Даже чашки не звякали. Вошел курчавый, весь седой, короткостриженый мужчина в китайском, украшенном драконами, шелковом халате. У него был немного смешной нос, уточкой, и «борцовские», низко посаженные уши. Неприятное выражение создавали близко и глубоко посаженные глаза. Лицо было болезненным и злобным. На вид ему было больше пятидесяти, стариком он не был. Петр встал и представился:

– Лейтенант Ночных, Петр.

– Михаил Александрович. Здравствуйте, лейтенант.

– Папочка! Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, Летта, немного получше.

– Давайте пить чай.

Отец Летты сел на стул, не придвигая его к столу, на самый кончик, положил обе руки на стол, но не на локти, а чуть ниже, раскрыл масленку и начал намазывать тонким слоем сливочное масло. Наколол двузубой вилкой пару ломтиков твердого сыра и положил это на бутерброд. Отхлебнув чая и тщательно прожевав откушенный кусок бутерброда, неожиданно спросил у дочери:

– А с каких пор ты стала интересоваться военными?

– Мы познакомились до того, как Петр стал летчиком.

– Вот и дай ему от ворот поворот. В авиаторы идут какие-то примитивные люди, амебы. Их интересуют только три вещи: ручка, случка и получка. При этом вечно просят: дайте нам то, се, пятое, десятое.

– Амебы размножаются делением, товарищ профессор. Их случка интересовать не может. Позвольте спросить: что ж вы такое преподаете, что у вас авиаторы что-то просят?

– Радиотехнику.

– А! Действительно просим, а нам присылают РСИ-3, вместо РСИ-3М, хотя это изобретение авиаторов, а не радиотехников. Я, пожалуй, пойду, засиделся.

– Постой-постой, Ночных, говоришь? Это тот, который 3М сделал, оксидный катод и лучевой тетрод? Так это ты этот гадюшник расшевелил! Ну-ка, ну-ка, прошу, чай мы потом попьем, Летта. Нам с товарищем поговорить надо.

Фамилия у Михаила Александровича была Бонч-Бруевич. Его имя позже носил ЛЭИС, институт связи. Для тех, кто абсолютно не в теме, сообщаю, что этот человек изобрел триггер, на основе которого работает вся вычислительная техника. Именно это устройство позволяет выполнить сложение в сумматоре, из которых состоит в основном процессор, которым вы пользуетесь, что в телефоне, что в смартфоне, что в компьютере.

Когда мы закончили говорить, Виолетты дома не оказалось, она фыркнула и ушла на какой-то концерт. Ее магнетроны, волноводы, резонаторы и стоячие волны совсем не интересовали. На следующий день она вышла из консерватории не одна, а с каким-то молодым человеком, которому она демонстративно сунула в руки свою виолончель, а букетиком Петра, который он попытался ей подарить, очень точно попала в урну. Сиди, лейтенант, на скамеечке и размножайся делением, амеба!

Петр вначале воспринял это как личное поражение, даже хотел напиться по этому поводу, но я контролировал ситуацию, употребления спиртных напитков я не допустил, напомнил ему, что его пригласили в лабораторию, и мы поехали на Крестовский остров, где располагался так называемый НИИ-9. Достав из нагрудного кармана записку Михаила Александровича, Петр попросил разрешения позвонить по внутреннему телефону начальнику лаборатории Дмитрию Малярову. Тот радостным голосом сообщил, что пропуск на Петра заказан, ждут. Бюро пропусков оформило бумажку, и охрана рассказала: как найти «русистов». Если бы не их объяснения, в жизни бы не нашел. Небольшой домик под могучими липами и дубами, а справа на полянке весьма странное сооружение, в котором я не мог ничего опознать. Судя по всему, это и есть антенна. Ну и нагорожено! Петя постучался в дверь, которая оказалась запертой, оттуда выглянула голова, на петлицах у которой было четыре кубаря и скрещенные молнии. Дверь открылась шире, капитан протягивал руку и проговорил:

– Николай Алексеев, можно просто Коля.

– Петя, Петр Ночных.

– Проходите, приятно познакомится.

Несмотря на болезнь, здесь же находился Михаил Александрович. За решетчатыми дверцами таинственно горели катоды, временами щелкали какие-то реле. Шелестели бумагой самописцы.

– Вот, Петр Васильевич, это и есть будущий артиллерийский локатор, о котором я вам вчера говорил. Мы тут без вас начали обсуждение, на основе тех записок, которые я вчера сделал.

И мы подключились к разговору. Всех смущал вращающийся узел волновода, о котором вчера мы не успели переговорить.

Пока ехал на Крестовский, я успел создать у Петра картинку РЛС и отдельных ее частей, поэтому для Петра-художника не составило никакого труда изобразить в разрезе переход от прямоугольной к круглой форме волновода и обратно, показав штыри, с помощью которых волна Н10 сохранит поляризацию и без искажений будет передана на излучатель в подвижной части антенны. Отлично были изображены регулируемые поршни, позволяющие настроить этот узел, роликовые или шарикоподшипники, уплотнения и раструбы.

– Тут Петр Васильевич говорит, что плотность магнитного поля можно значительно повысить в магнетроне, если применить вместо феррита смесь неодим-железо-бор или неодим-иттрий-кобальт.

– Да, первый можно использовать просто как смесь тонко помолотых ингредиентов, которые можно скрепить какой-нибудь смолой, а второй это сплав, его можно катать и собирать как ферритовые пластины.

И никто из присутствующих не задавался вопросом: откуда Петр это все знает, он был «величина» в этом узком мирке создателей сложных электронных приборов. Человек, который перевернул мир вакуума. С этими ребятами удалось договориться, что их исследования пойдут по закрытой тематике. Вполне удовлетворившись прошедшими консультациями и оставив кучу качественных рисунков и эскизов будущим разработчикам, они с Михаилом Александровичем удалились на извозчике, который «принадлежал» ЛЭИСу, в котором Бонч-Бруевич был проректором по науке. От приглашения зайти и попить чайку Петр вежливо отказался.

– Что, не смогли помириться с Леттой? Не обращайте внимания, она и меня к моей работе ревнует. Мы, мужчины, должны быть выше этого. Ладно, не смею задерживать.

У Дворцового моста кучер придержал лошадь, Петр спрыгнул с дрожек и пошел в сторону дома, время от времени приветствуя встречных командиров.

В течение отпуска окончательно решился вопрос с девушкой, они так и не помирились, хотя напоследок все-таки сходили несколько раз в театры. Там Петр понял, что он никогда не сможет увлечься ни классической, ни популярной музыкой, это время он использовал для того, чтобы выполнить наброски карандашом в полутемном зале или для расчетов расстояния между электродами в кварцевых стабилизаторах частоты. Дело было в том, что, в очередной раз встретившись с Маляровым и Алексеевым, теперь в присутствии Авдеева, с помощью которого хотели уменьшить объем и вес аппаратуры, сам собой возник разговор о нестабильности задающих генераторов и противодействии противника, который может забить канал связи помехами. И РСИ-3, и более новая РСИ-3М настраивались на земле. В воздухе у летчика не было возможности перенастроить станцию, она стояла за бронеспинкой, и ее настройки были физически зафиксированы с помощью фиксаторов. Петр предложил использовать многоканальную систему, которая так же настраивалась на земле, но пульт управления, в виде кнопок с фиксированными каналами, выводился в кабину. В присутствии помех в этом случае появлялась возможность переключиться на дублирующие каналы. Такое же устройство, но более мощное, предлагалось и для РЛС. Для этого требовался кварцевый стабилизатор частоты на основе обратного пьезоэффекта. Кварцы выпускал широко известный в узких кругах завод «Аккорд» на Апрашке, а вот резонансом в кристалле кварца еще никто в СССР не занимался. Вот и пришлось остатки отпуска потратить на то, чтобы дома и в лаборатории «Светланы» собрать и обработать данные по этому явлению, в зависимости от физических размеров кристалла и расстояния между клеммами. Работы выполняло человек пятнадцать, круглосуточно, на пяти установках. Их обобщили и опубликовались в журнале ФИАН, публикацию в котором «пробил» член-корр Бонч-Бруевич.

Но, как и все хорошее, отпуск рано или поздно заканчивается. Вновь скорый поезд до Батайска, а там «кукушка» до Ейска. Ему «выделили» квартиру, комнату в городе в поднаём, который оплачивала КЭЧ училища. Хозяйка – Мария Ивановна, сразу предупредила: никаких баб и пьянок, что не так, сразу сообщу комиссару училища, с которым лучше было не связываться. Три шкуры сдерет.

А работы навалилось столько и еще полстолько, что и вздохнуть поначалу было некогда. И все больше бумажная. Заполни то, заполни это, выпиши, подпиши, ознакомься, отчитайся. «А что у вас в звене с партийно-комсомольской работой?», «Где план политзанятий с четырьмя разными группами военнослужащих?» и тому подобное. Петр уставал так, что частенько домой и не ходил. Зашел как-то, так Мария Ивановна пристала: с кем это он ночами охальничает, и чего это он ее со своей избранницей не знакомит? Мне очень захотелось ответить за Петра, но мы оба сдержались.

Привезенных стабилизаторов хватило только на две машины. Но и на них пока ставить их не было надобности. Подобные приспособления требовалось установить и на СКП. Но для этого кварцы должны иметь стандарт и прописанные частоты. А с этим, естественно, возник бюрократический «затык». Никаких известий о том, что что-либо происходит. Тем более на фоне грозных событий, происходящих на западе и востоке. Похоже, немцы хотят «коридор» прорубить, Данцигский. А в Монголии уже полгода идут непрекращающиеся провокации самураев. Еще в отпуске газеты написали, что нашим летчикам удалось захватить господство в воздухе. Дополнительно перебрасываются войска и техника. В июле стало известно, что командующий авиацией РККА находится под Халхин-Голом. Предстоят упорные боя с японской авиацией. 23 июля японцы перешли в наступление, а воздухе шла рубка между нашими и японцами. По статьям в газетах нашим удалось удержать инициативу и остановить врага через два дня. С 21 по 26 июля японская сторона потеряла 67 самолётов, советская только двадцать.

В звене было девять курсантов до августа, 2 августа прошел дополнительный набор, и их стало восемнадцать. Сократили программу для «сокращенки», хотя ребят прислали очень опытных, с большим налетом на У-2, но это же не «ишак»! У него свои и очень грозные «особенности». Инструкторам работы, само собой, прибавилось. Стало, вежливо говоря, не до технического творчества. С утра полеты, потом теоретические занятия с вновь прибывшими по устройству И-16 и УТИ-4, и по трем двигателям, стоящим на вооружении звена. Обед, пока курсанты спят, проверка готовности машин к вечерним полетам, затем практические занятия с вооружением и по тактике. Вновь полеты, ужин и затем, во время самоподготовки, опять проверка готовности машин. После каждой проверки писанина и подготовка к следующим занятиям по теории. А это – запись всего занятия, с расчасовкой, и подпись командира эскадрильи в конце конспекта каждого занятия. Инструкторы как взбеленились, строчат рапорты с просьбой отпустить их воевать. А большинство из них старше Петра по званию и дольше служат в училище. Просто так из кабинета не выставишь, да и кабинетом этот закуток было не назвать. Пришлось повесить над столом объяву, чуть пониже портрета наркомфлота: «Заниматься вопросами формирования ударного кулака в Монголии не уполномочен. Обращайтесь выше». Надо отметить: помогло. Отстали.

Все это происходило потому, что попал с корабля на бал. Конспекты инструктора пишут, как только ими становятся, начиная с минимальной должности, и хранят их как зеницу ока. Дома у нас вся нижняя полка в большой комнате, где книги стояли, была уставлена черными, прошитыми, 96-страничными тетрадями в коленкоровом переплете. В них были ответы на все вопросы, которые могли возникнуть у курсанта или рядового летчика, для всех моделей самолетов, начиная с Р-63, на котором стал старшим летчиком, заканчивая Су-27. Вечером, придя с полетов, отец выкладывал из командирской сумки или планшета те, которые становились больше не нужны, и клал туда другие. Когда переучивался сам на новую машину, то писал новые. Штампик «ДСП» (для служебного пользования) на каждой, и в них история боевого применения данного типа машин.

15 сентября начались переговоры с японцами, 16-го было подписано мирное соглашение и планам «Япония до Байкала» уже было не суждено сбыться. 17-го начался освободительный поход в Западные Белоруссию и Украину. За десять дней вернули себе потерянные в Гражданскую войну территории и вышли на «линию Керзона», международно признанную западную границу бывшей Российской империи. Но этим все не закончилось. В «Красной Звезде» регулярно появляются сообщения о провокациях на северо-западе СССР. Предыстория конфликта находится аж в 1816 году. У победителя Наполеона зачесалась правая пятка, и он подписал автономию Финляндского княжества, якобы в приступе благодарности маршалу Франции Бергнандоту, новому шведскому королю, за то, что тот сохранил нейтральный статус Швеции во времена русско-французской войны. Если помните, то этот самый «победитель» «Москву, спаленную пожаром», французам сдал. Принял присягу у генерала Мороза и вошел в Париж. Во время нашей революции в Чухле высадились немцы, две дивизии, и они подавили отряды Красной гвардии на территории Финляндии. Затем моча ударила финнам в голову, и родилась идея, что весь русский Север – это Финляндия. Тогда как «Финский удел» – это территория Аландов плюс западная часть современной Финляндии примерно до Порккала-Удд. И на север финны особо не рвались, там жили лапландцы, а это совсем другой народ. Но у народа никто не спрашивал, заправляли там со времен Новгородского вече шведы. Они захватили эти территории, и с ними шла длительная и кровавая война. Шведы начали проигрывать только Петру, который провел первую индустриализацию России. Он вернул Водьскую пятину, новгородские земли, в состав России, а заодно и Финский удел к рукам прибрал. После Петра много что происходило, но побережье Финского залива с того времени принадлежало нам. Северную столицу требовалось защищать, и ее оборона начиналась у Моозунда и Гангута. Но, повторяю, русский кавалергард, швед по национальности, Маннергейм и группа генералов, примыкающих к нему, довольно удачно оттяпали у РСФСР приличные куски, как на востоке, в Карелии, так и на севере, выйдя на норвежскую границу, хотя Финляндия никогда выхода в Баренцево море не имела, и граница там установлена в незапамятные времена по договору с… Данией, которая потеряла норгов, проиграв их шведам. Гром орудий под Полтавой восстановил русско-датскую границу, которую стали считать русско-шведской. Пограничные каменные знаки там стоят везде. И никакая «Финляндия» там не числится. Но во временной оккупации эта территория находилась.

Переговоры ничего не дали, и дело медленно, день за днем, двигалось к войне.

Как я уже писал, в училище было две эскадрильи с «переучкой», там обучались командиры ВВС РККФ на новые самолеты. В данном случае с И-5 на И-16 тип 18, с двигателем М-62, мощностью 860 лошадиных сил. В пятой эскадрилье находился личный состав 5-го ИАП Балтфлота. 1 ноября 1939 года в эту эскадрилью перебросили все УТИ-4 с таким двигателем, за три дня выпустили всех самостоятельно, несмотря на праздники, они летали. Петр провел с ними занятия по разведывательным полетам и «прокатал» личный состав их первой эскадрильи, обучая летчиков полетам с подвесными баками и фотоаппаратурой. 10 ноября «балтийцы» убыли на север, а нам пришло письмо, что НИИ-9 завершил испытания нового локатора и приступает к его войсковым испытаниям. В письме находился список комиссии, в которой числился он. Подписано наркомом обороны СССР маршалом Ворошиловым. Дескать, «Утверждаю».

Остановить Петра было невозможно, он тут же ломанулся к Андрееву. Так как инструкторы 5-й эскадрильи «освободились, и уже существовал приказ о передаче туда части переменного состава, то все это безобразие обрело вполне законные и, даже можно сказать, учебные формы. Официально 1-е звено 4-й эскадрильи направлялось для обеспечения войсковых испытаний нового локатора. Три самолета-разведчика и тоже самолет-разведчик самого Петра. Две пары. Воевать ни Петя, ни комэск Михаил Григорьевич не умеют, да и учиться этому не рвутся. Пока шли от штаба до расположения, я успел немного причесать мысли Петра, но до Кузнецова мне же не достучаться. Они всерьез собираются заказывать перелет в Кронштадт, вместо того, чтобы перемещать туда все звено, машину с радиостанцией, техников и запасные части. Стучусь своими мыслями в тупую восторженную башку Пети: «Ну прилетим? А машины кто будет готовить? Где возьмем запчасти к М-63, если там базируется 13-й авиаполк на М-25В и М-62?» Достучался! Петр взял Кузнецова за рукав и произнес:

– А вообще-то, мы летим на войну, Михал Григорич. И без техников мы там никому не нужны будем. Запчасти потребуются, в том числе к радиостанциям. И командная РСБ. Торопливость нужна при ловле блох. Нас же никто не подгоняет, и готовиться надо серьезно.

– А если без нас закончится?

– Испытания без нас не закончатся, я же в комиссии.

– Я не об испытаниях, а о войне.

– А я и о войне, и об испытаниях. Если связи не будет, то мы там на фиг не нужны.

– Ну, в этом ты прав. Ладно, придержим коней. Собираем эскадрилью.

Отдав распоряжение дежурному, Кузнецов ушел в свой кабинет, а Петр повесил на доску карту Финского залива, то есть приступил к подготовке к постановке боевого приказа. Так-то лучше. Смотрю, он так внутренне сосредоточился, как обычно ведет себя перед ответственным вылетом. Вошли сначала техники, расселись по табуреткам, они еще не знают причины внеочередного совещания, поэтому разговоры идут о текущих делах, очередной поломке шасси курсантом. Затем вошли пятнадцать из двадцати пяти летчиков и командиров эскадрильи. Следом за ними появился Кузнецов. Карта была прикрыта занавесочкой.

– Товарищи командиры! – подал команду начальник штаба майор Онуфриев.

– Вольно, садитесь, товарищи. Получен приказ: обеспечить испытания нового прибора, обнаружителя самолетов. Командование приняло решение направить для этого наши самолеты-разведчики в количестве четырех машин, три из которых будут непосредственно выполнять задачи испытаний, а четвертый – играть роль «противника». Требуется два добровольца, имеющих налет на модернизированных «испанцах» с подвесными баками. А также техники и вооруженцы на четыре машины. Ну, и все «фотографы», на них принцип добровольности не распространяется.

Про место испытаний он ничего не сказал, и правильно сделал.

– Вопрос имеется: как долго будем вне дома?

– От работы зависит, и не нашего оборудования, от двух до четырех месяцев.

– Кто старший группы?

– Я, моим заместителем назначен, на время моего отсутствия, майор Феоктистов.

Четверо желающих летчиков, три техника. Петр кивнул «своему» Петровичу, старшему технику звена, но тот отрицательно помотал головой. Не может или не хочет, значит, есть причины. В итоге, вместо него, поедет Волошин, техник с УТИ-4 первого звена. Вооруженцев целых восемь человек желающих, так что было из кого выбрать. Техники в училище служат в основном местные, кубанские. Личности прижимистые и себе на уме. У всех семьи, дети. Ехать согласились самые молодые. Уже потом, когда в эскадрилье стало известно, куда предстоит ехать, Иван Петрович подошел к Петру и сказал, что передумал, и едет с машиной. Так оно лучше, Волошин с «63-м» знаком хуже.

Кузнецов отпустил командиров, которые не приняли никакого решения, но оставил «лишних», чтобы дать всем еще возможность подумать.

– Давай, Петр, ставь задачу.

– Место базирования: Балтийский флот, предположительно Кронштадт или окрестности. Установка может быть установлена на любом из фортов северной стороны. Прибор будет испытываться в условиях взаимодействия с ПВО флота и города Ленинграда. Вероятно, что испытания будут проходить и значительно севернее. Наша задача: обеспечить воздушную обстановку в районе испытаний, прикрыть с воздуха место их проведения, без привлечения сил и средств ВВС Балтфлота, которые будут выполнять другие задачи. Действовать предстоит как самостоятельному подразделению, учтите при подборе техники. Никто нянчиться с нами там не будет. Запасные части получать с учетом возможных боевых повреждений и плановых профилактик. И оружие, оружие не забудьте. Не на прогулку едем. Старшим техником звена назначается старший техник-лейтенант Алешин. К 16.00 подготовьте докладную со списком привлекаемой автотехники и ЗиПа. Старшина Томилин!

– Я.

– На вас обеспечение вооружением и питанием младшего комсостава и специалистов МАС.

– Есть.

– Техсостав свободен.

Осталось шесть человек, включая Федотова, политрука эскадрильи. Тот с ходу наехал на Кузнецова, почему его в состав группы не включили.

– Ипполит, а с эскадрильи никто задачи по выпуску курсантов не снимал. Плюс, нет у тебя налета на «испанцах», и далеко в море ты никогда не летал. Так что, извини, твоя кандидатура даже не рассматривалась.

– А почему Ночных едет, он самый молодой и неопытный.

– А он отдельно от нас. У него свои задачи, помимо командования звеном. В некотором смысле слова, благодаря ему появилась возможность принять участие в испытаниях. Он – член приемной комиссии со стороны разработчиков устройства. Все понял? Сядь и успокойся. От подготовки группы я тебя не отстраняю. Это наша общая задача. Ну, что, ребята, с каждым из вас я готов лететь к черту на рога, но один лишний. Как будем решать? Самоотводы есть?

Все трое отрицательно помотали головой.

– Тогда жребий, но спички тянуть не будем. У кого мелочь есть?

– У меня! – подал голос Петр и протянул три серебряных полтинника.

– Два – один, все по-честному. Раз, два, три.

– А, всегда так! Не везет! – в сердцах сказал капитан Хабаров, поднял «свой» полтинник и передал его Петру.

Состав группы определился: майор Кузнецов, капитан Ухов, старший лейтенант Бердымухамедов и лейтенант Ночных. Через три дня они вышли из поезда Кисловодск – Ленинград. До войны оставалось всего четыре дня, но, кроме меня, об этом никто не знал. Их встречал батальонный комиссар Ткачев из штаба ЛенВМБ, управление ПВО базы.

– Здравствуйте, товарищи командиры! К сожалению, у нас в штабе о месте и времени проведения испытаний никаких данных нет. Сейчас несколько не до того. По плану местом размещения вашего звена определен аэродром «Бычье поле», но там пока не готова полоса, и мест нет, там сидит пока одна эскадрилья, и та не летает, полоса размокла. Поэтому временно поселим вас в Низино, туда же направим технику и ваших людей. Соответствующее распоряжение в пятый полк направлено. Да вы их всех знаете, наверное, они все только что от вас вернулись. Так, лейтенант Ночных – это вы?

– Да, товарищ комиссар.

– Вот ваше предписание, вам следует прибыть в НИИ-9. Знаете, где это?

– Да, знаю.

– Приказано обеспечить вас транспортом, но машин у нас немного, поэтому, как доберетесь, так отправляйте водителя в штаб. Понадобится – вызывайте по телефону вот по этим позывным. И, товарищи, сегодня ночью финны обстреляли наши позиции у поселка Майнило, несколько часов назад. Думаю, что это война. Так что, не взыщите за такой прием. Прошу к машинам.

Сам батальонный комиссар сел в машину с Петром, они завезли его на Васильевский, на 10-ю линию, там комиссар вышел, а водитель отвез Петра на Крестовский и уехал. Быстрее бы технари приезжали, чтобы ни от кого не зависеть. Не тут-то было! Ни Малярова, ни Алексеева в НИИ не было, они – в Кронштадте на форте «Комсомольском», или, по-старому, «Риф».

Больше часа Петр прождал машину под противным снегом с дождем. Так и не заехав домой, оказался в бетонном подземелье «Александровской» батареи. Там, на шестом равелине, самом восточном, на выстроенной башенке установили новый артиллерийский локатор «Риф». Вообще-то, он – корабельный, но впервые встал на береговой батарее. Испытывать будут не один, а целых четыре локатора: малогабаритный авиационный «Гнейс» (тоже на земле, для него не оказалось самолета), автомобильный 1,5-метровый «РУС» (собран по «старой схеме» с коаксиальным кабелем вместо волновода), 10 и 3,2 см «РИФ», и 3,2 см «Наяда» в автомобильном варианте, это значительно уменьшенный «РИФ», с единой антенной для измерения как пеленга на цель, так и высоты цели.

Я несколько охренел, услышав, что для самолетной РЛС не нашли носитель. Хотел было вспомнить Пе-2 и его прародителя ВИ-100, но вовремя прикусил себе язык: Петляков в тюрьме, машина еще не летает, и его имя широкой общественности, включая Петра, еще не известно. Есть самолет Таирова, но там огромная пушечная батарея и крайне малая скорость у земли. А действительно, ставить этот рояль некуда! Ночной истребительной авиации в СССР нет. А бомбардировщикам он не нужен. По земле он работает весьма условно. Комиссия, несмотря на то что стоит подпись наркома, еще не собралась, и когда прибудет – неизвестно. Все четыре установки собрались здесь, на узенькой песчаной косе, уходящей к маяку, носящему имя первого защитника Кронштадта. За оставшиеся до начала войны три дня приняли развернутую станцию «РУС», прибыли наши самолеты и техники, собирают машины. В небе над Ленинградом практически не появляются самолеты, нам вылет 29-го тоже запретили. Курим бамбук. Основные действия авиации будут происходить на другом фланге, у Таллина. Там находится и штаб ВВС флота, и большинство его кораблей. Кронштадт стоит опустевшим. Несколько старых «корыт» трутся бортами о причалы, да мотаются туда-сюда паровые паромы. На Бычьем поле – вялые никчемные работы: десяток краснофлотцев с лопатами, да ЧТЗ с катком и бульдозером. Все ждут снега, чтобы прикатать его и поставить самолеты на лыжи. А его нет.

Ночью с 29 на 30 ноября раздался звонок в домике в Низино, где спали летчики звена. Вахтенный снял трубку и затем разбудил командира эскадрильи. С форта «Риф» звонил Петр, что над Ленинградом появились устойчивые отметки на локаторе, что это означает – операторы не были в курсе. Звонки в штаб ПВО базы ничего не дали, там отвечают, чтобы не совали свой нос куда не следует. Кузнецов почесал лоб, заметил, что, скорее всего, это аэростаты заграждения, и, если их подняли, значит, получен приказ. Пятый полк продолжал мирно спать. Подъем сыграли 07.00, строго по расписанию. Завтрак, в 08.00 построение, на котором зачитали приказ об объявлении войны Финляндии. Прикомандированных попросили не беспокоиться и не мешаться под ногами.

А Петя попал, как кур в ощип. У них на форту боевую тревогу объявили раньше, сразу после завтрака, батареи форта начали подготовку к боевым стрельбам. 13-й артдивизион имел четыре 10-дюймовых орудия Бринка и восемь 6-дюймовых орудий Канэ. Они стояли во двориках, теоретически могли разворачиваться на 360 градусов, но рядом с каждым высился противоснарядный бруствер, так как форт находился в зоне обстрела другого форта, Ино, которым «владела» Финляндия. Максимальный угол возвышения этих орудий составлял всего 20 градусов. Механизацией дворики не страдали. Орудия прикрывал бронированный навес, никаких откатников и накатников не было. После выстрела орудие поднималось по наклонной дорожке, а потом накатывалось обратно, с шумом ударяя по резиновой шайбе-амортизатору. Немного попрыгав взад-вперед, орудие успокаивалось. Комендор открывал поршневой затвор, четверо дюжих подносчиков на специальных носилках несли 254 мм снаряд, который ставили на специальный желоб, выбивали фиксаторы, и вместе с комендорами, вшестером, досылателем, толстенной палкой с набалдашником из войлока, запихивали снаряд в горизонтально стоящее орудие. Да еще с такой скоростью, чтобы снаряд врезался толстыми медными поводками в нарезы. Затем забрасывались и досылались полузаряды в картонных картузах. Следом за досылом закрывался затвор и проворачивался на 90 или 45 градусов, в зависимости от года выпуска орудия. Из затвора выдвигался массивный вольфрамовый запал. Орудие поднималось и наводилось на ориентир позади позиции. Выверялся ствол по целику и по трубке (углу наклона). Командир расчета поднимал красный флажок вверх и ждал команды, широко раскрыв рот, чтобы барабанные перепонки не повредило от выстрела. Увидев сигнал или услышав слово «Залп», опускал руку и жал ногой на педаль магнето, ток которого поджигал порох и убирал запал из картуза обратно в затвор. Следовал выстрел, один каждые шесть минут, до 1924 года. С прокладкой дополнительных рельсовых путей, скорострельность повысилась до одного выстрела в три минуты на орудие.

За 30 минут артподготовки, начавшейся в 08.30 по московскому времени 30 ноября, форт выпустил 38 снарядов главного калибра и 240 снарядов из казематных пушек Канэ. В ответ форт Ино попал по форту тремя снарядами 12”, но подавить полностью огонь форта «Риф» не смог. 28 раненых и шестеро убитых было итогом этой дуэли. Снаряды главного калибра вполне нормально отслеживались РЛС «РИФ», и имелась возможность корректировать огонь каждого из четырех орудий. Шестидюймовые снаряды пушек Канэ из-за большой скорострельности отслеживать было затруднительно. Поэтому в середине артподготовки главный калибр перешел с залповой на индивидуальную стрельбу. По всей видимости, Ино получил значительные повреждения и прекратил контрбатарейную стрельбу. Семнадцатый стрелковый корпус, наступавший в направлении финского форта, при поддержке артиллерией двух дивизионов крепости быстро продвигался вперед, успешно форсировав приграничную реку Сестра. Семидесятой стрелковой дивизией взяты Терриоки, Райвола. Есть и потери. Иногда дурацкие. Выслали корректировщик к Ино, без прикрытия. Мало того что в декабре светает в половину десятого и внизу ничего не видно, так еще и сопровождения не дали. Сбили его финны, и тут же в Лондоне появились фотографии обломков и трупов летчиков. Ну, понятно, кто дирижировал этой войной.

В 10.30 самолет Кузнецова плюхнулся в лужу сразу за знаком «Т», выложенном на Бычьем поле, следом сели два его ведомых, по одному. Сразу после этого Петр выехал в порт и на пароме добрался в Рамбов. Оттуда его довезли до Низино, и он тоже перелетел под Кронштадт. Целый день строили две землянки для техников и занимались обваловкой стоянок, и от воды, и от бомбежек и штурмовок. Летный состав разместили в доме «капитана порта» у причалов с южной стороны косы. Телефонисты провели связь как на аэродром, так и в помещения для отдыха комсостава. Работы закончили довольно поздно ночью. Но поспать не удалось. РЛС зафиксировала подход неизвестных машин со стороны Финляндии, следовавших в сторону Лебяжьего, где стояли бомбардировщики и торпедоносцы Балтфлота. Две пары оторвались от земли, и их попытались навести на нарушителей спокойствия. АФАры остались на земле, по два пулемета и две пушки стояли на каждой из машин. Операторы выдают команды наведения на цель, набрана необходимая высота, пары идут в разорванном строе. Шесть малоскоростных целей, скорее всего, бомбардировщики из Выборга. Еще пятнадцать минут, и наш курс пересечется с ними.

– Они отворачивают, уходят вниз с набором скорости! Курс перехвата 310, дистанция двадцать шесть.

– Понял, принял, доворачиваю, – ответил Петр и подогнал отметку курса к указанной цифре.

Через некоторое время оператор передал, что они потеряли противника. Покрутившись в районе Сортавалы, это старое название Зеленой Рощи, ушли домой не солоно хлебавши.На стороне Финляндии воюет РОВС, Российский ОбщеВоинский Союз, поэтому их служба перехвата мгновенно переводит команды по командным станциям наведения, а мы утром много разговаривали на этом канале, пока занимались перебазированием, а канал связи не сменили, и служба перехвата принимает контрмеры. Налет мы сорвали, но сами остались с носом.

– Так, Тагир, берешь наставление по обмену и переводишь это дело на туркменский, только рядом пишешь, как это будет звучать по-русски.

– Послушай, Петя, это будет очень сложно.

– А ты сокращай, никто не мешает, придумывай новые слова, главное, чтобы слово совсем не напоминало русское. Даже если на твоем родном туркменском это – ругательство. Не страшно, это – код. Алга!

Тагир хитро прищурился, долго ржал над своим переводом. Мы потом с ним его «художественно» обработали. Почти неделю летали на перехват впустую, попутно уча «туркменский» всем звеном, затем вышли на перехват и сбили три «Бленхейма» и один «Харт». Больше финны за всю войну попыток прорваться к Ленинграду, Кронштадту и Лебяжьему ни днем, ни ночью не предпринимали. Свои потери они сочли неприемлемыми. Самолетов у них было мало, и они их берегли. Но активно пользовались тем обстоятельством, что командование ВВС армий пренебрегало сопровождением многочисленных бомбардировщиков. Служба перехвата, как я уже писал, у них была поставлена на «пять», и стоило нашим горе-командующим направить в их зону бомберы без прикрытия, как рядом с ними оказывались финские истребители «фоккер» или «гладиатор» или чуть позже «брюстер» или «фиат». Флотская авиация потеряла в этих боях 18 машин. Из них двенадцать в воздушных боях (в основном бомбардировщики и разведчики) и пять от зенитного огня. Большего финнам добиться не удалось.

10 декабря форт «Риф», наконец, посетило несколько членов комиссии во главе с наркомфлота Кузнецовым и адмиралом Трибуцем. К тому времени форт Ино был уже захвачен и противник оттеснен от побережья. Артиллерийские батареи фортов простаивали, занимаясь только противодесантной обороной. «РИФ» похвалили, обещали принять на вооружение и установить на всех кораблях, начиная с «лидера». На РУС посмотрели недоуменными глазами, поморщились и перешли к «Гнейсу».

– И на хрена он нужен?

– Для ночных и всепогодных истребителей ПВО.

Петру показали на его «ишак» и спросили: куда он его тут поставит? Ответить было нечего. «Гнейс» родился преждевременно, его достоинства не оценили. А нашу гордость, «Наяду», приказали переделать на мильную шкалу дальности. В имеющемся виде принимать ее на вооружение отказались. Им пофиг, что высота измеряется в метрах, а не в кабельтовых. И вообще, они такое не заказывали. Ищите заказчика, а если переделаете, то возьмем для малых кораблей, как в качестве локатора ПВО, так и как навигационный.

Это был практически приговор, на нашем лучшем произведении поставили большой жирный крест, поэтому, когда в газетах появились статьи об успехах финской, точнее, шведской авиации на севере, несмотря на жестокие морозы, звено и испытатели техники во главе с Бонч-Бруевичем переместились в Кемь.

Прибыли мы туда 13 декабря. Погода стоит ясная, полярная ночь, четыре часа более-менее светлого времени. Аэродром называется Подужемье. Это полоса 9-й армии комкора Духанова. Он пребывает в радостном настроении: его 163-я дивизия ударами с двух сторон взяла поселок Суомуссалми, не сам поселок, а то, что от него оставили финны группенфюрера СС Сииласвуо. Он приказал поселок сжечь, а через шесть дней перерезал Раатскую дорогу. С дорогами в этой стороне не шибко, как и с населенными пунктами на советской территории. Две рокадные проселочные дороги соединяют между собой небольшой поселок лесозаготовителей Ухта и Оленино. Остальное население – это конные наряды пограничников НКВД между редкими погранзаставами. С той стороны границы дорог малость побольше и хорошо развит водный транспорт, есть сеть посадочных площадок и довольно неплохой и укрепленный аэродром Кайанине, рядом с пунктом базирования 9-й дивизии финской армии, которой и командовал Сииласвуо. На стороне СССР один аэродром, расположенный в 253 километрах от Суомуссалми. С учетом радиуса действия «ишаков», они могли появляться в том районе на пару минут и начинать отход по топливу, иначе не долетят. «Чайки» могли находиться в воздухе дольше на 15–25 минут, но были уязвимы для имеющихся на вооружении финнов истребителей. К тому же «чайки» не имели радиосвязи, и работать разведчиками у них не получалось.

Девятая армия была свеженькой, ее управление было сформировано летом 1939 года, планировалось, что она будет состоять из двух стрелковых корпусов. На всех сайтах, посвященных «великому поражению крававаго режыма», упоминается, что она имела в своем составе пять дивизий. Но во всей литературе упоминается только один номер: 47-й стрелковый корпус. Там же написаны взаимоисключающие вещи: «До войны корпус, дислоцировавшийся в Бобруйске, был почти полностью укомплектован личным составом и материальной частью. Недостаточно, всего лишь на 40–50 %, был укомплектован имуществом связи и автотранспортом отдельный батальон связи, а 47-я корпусная авиационная эскадрилья лишь на 47 %». Но в Бобруйске в 1939 году стоял 5-й стрелковый корпус, который в полном составе вошел в 10-ю армию генерала Захаркина и ушел из Бобруйска на Белостокский выступ. То есть никакого 47-го стрелкового в Белорусском округе не было. Первое упоминание о таком корпусе относится к концу августа 1939 года, его командиром стал Иван Федорович Дашичев, в Ленинградском военном округе. Чисто мое мнение: сформировать корпус за три месяца – невозможно. «Второй» корпус вышеупомянутой «армии» числится как «особый», поэтому найти что-то не представляется возможным. Была такая 54-я стрелковая дивизия, во главе с ее командиром Ильей Паниным, получившая орден Ленина на знамя в 1940 году за действия во время Финской войны. Точно известно, что действовала она без одного полка, 162-го, на основе которого была сформирована 104-я горнострелковая дивизия. Скорее всего, эта вторая дивизия и находилась в составе «особого стрелкового корпуса». Получается, что 9-я армия была двухдивизионного состава. Об авиации армии упоминается один раз, и только в том ключе, что она не была укомплектована. Делаем выводы: на участке от Медвежьегорска до Кандалакши, шириной более 480 километров по трем дорогам маршевыми колоннами на территорию Финляндии доблестный маршал Ворошилов направил две свежесформированные дивизии, одна из которых только что прибыла на этот участок фронта из Литвы. При этом выясняется, что одну из дивизий в этот момент передавали из 8-й армии командарма 2-го ранга Штерна в 9-ю армию. Всего в двух дивизиях было шесть стрелковых полков и один разведывательный. В каждой дивизии существовал бронебатальон на легких танках БТ-7. Семьдесят километров фронта на полк в наступлении.

В этот критический для командования момент к ним прибывает четверка самолетов-разведчиков, но имеющая при себе приказ наркома обороны на проведение каких-то испытаний. А тут, как назло, комбриг Зеленцов «паниковать» вздумал! Докладывает, что попал в окружение, и требует разрешения оставить Суомуссалми и пробиваться по северной дороге обратно к границе СССР. За невыполнение задачи командарма по головке не погладят, а прищемят мужское достоинство в пеньке.

Аэродром до войны был «почтовым», не военным. СКП практически отсутствует, связи нет. Есть армейская 5-АК, в телеграфе, безголосая. В домике на восточном краю аэродрома смотрим местную карту, а даже глазами зацепиться не за что, сопка на сопке сидит и озером погоняет. Здесь не «Наяда» нужна, а П-20 минимум, надо выбираться ближе к границе, иначе от нас никакого толку не будет. Тут дверь распахивается, и на пороге гости: сам командарм, собственной персоной.

Майор Кузнецов доложился, что, дескать, так и так, обеспечиваем климатические и тактические испытания новой станции обнаружения. С нами член-корреспондент Академии Наук СССР Михаил Бонч-Бруевич. Фамилия у Михаила Александровича громкая, а командарм на слух не различает, что отчества не совпадают, и превращается в саму любезность. Ну, а подписанная самим Ворошиловым бумажка делает его самым лучшим другом экспедиции. Нас троих: Бонч-Бруевича, Кузнецова и Петра, сажают в машину и везут на ужин в штаб, в Кемь. Кормят, поят и показывают карту, где подробно указаны силы и средства могучей 9-й армии РККА. Мы тыкаем пальцем в пересечение рокадной и фронтальной дороги на Раате.

– Здесь что?

– Погранзастава и там же базируется наш разведывательный батальон на БА-10.

– Там цистерны для бензина есть?

– Гм-мм, затрудняюсь ответить, а в чем дело?

– Озеро видите?

– Конечно.

– Оно послужит аэродромом, а вот эта сопка – местом расположения устройства. Если действовать из Подужемья, то противник всегда будет успевать отбомбиться и уйти, ему лететь 78 километров, а нам 280. Там мы организуем аэродром подскока и попытаемся заблокировать работу вражеской авиации. Но установку требуется охранять, она – важнейший государственный секрет.

Командарм тряхнул аэродромную команду и роту аэродромного обеспечения. Мы продолжили отмечать прибытие на фронт, но с утра вылетели к озеру Гуоссат, на Гусинскую заставу. Снег не прикатывали еще, но это не сильно и требуется, все машины на лыжах. Красноармейцы жгут костры и пытаются создать три дополнительных землянки. Приехавшие техники установили над ними две большие палатки, дело пошло чуть быстрее. Для станции выбрали два места, одно у поворота рокадной дороги, второе – чуть в стороне от фронтальной, на вершинах двух, почти одинаковых по высоте, сопок. Людей здесь хватает, да и «командарм приказал». Машины дозаправили, и мы взлетели на облет района. Идем четверкой, Петр – ведомый второй пары. Под крыльями восемь РС-82 и пара подвесных баков. Нарезаем расходящиеся круги, по команде командира, без рации, покачиванием крыльев, заносим отличительные ориентиры на карту. Вдруг слышим в наушниках:

– Сизим гермет, гюрлюк сексен бас бас жюз. Сиксин ан мак?

Нам-то понятно: вас обнаружили, частота 85500, а вот каково противнику от такого сообщения?

Петр взглянул на картонку, сдросселировал движок, пропустив несколько оборотов и подав дымный сигнал, переключился на другой канал и выжал кнопку пеленгатора, пытаясь засечь работу радиостанции противника. Звено перестраивалось за ним, теперь он будет ведущим. Поймал голосовую связь на шведском, довернул, через пару минут коротко спикировал и расстрелял автомашину, с которой работали финны. Все пошли в набор, противник оказался совсем рядом, хотя эта территория на картах считается «занятой». Отсюда до Гусинской всего восемь километров. Из любой пушчонки могут накрыть. Пришлось шифровать и отправлять в штаб армии РДО, о том, что обнаружен и обстрелян радиофицированный автомобиль противника в квадрате В12. Пока Петр стучал на ключе, Тагир пристроился к нему сзади и прикрывал.

– Тагир, сес бермек^[1].

И старший лейтенант Бердымухамедов сообщил на базу о случившемся. Там тоже должны знать, что противник рядом. Израсходовав половину топлива, кругами добрались до Суомуссалми. Там – вялая перестрелка через озеро, однако красноармейцы обрадовались появлению краснозвездных машин, машут руками. На улице у рынка несколько солдат вытянули вдоль дороги брезентовую стрелу и крест: просят сесть, чтобы передать сообщение. Кузнецов пошел на посадку в заливе Сиикалахти, Ухов его прикрывает до посадки, а мы с Тагиром кружим наверху. Замечаем артбатарею, которая готовится открыть огонь по садящемуся самолету. Пошли вниз эрэсы, обстреляли ее из пулеметов и пушек. Кузнецов уже сел, к нему несется машина, и он взлетает. Топливо – на исходе, уходим домой, спокойно садимся. В котле весьма скверно с продовольствием. Комдив Зеленцов просит организовать воздушный мост и штурмовку опорных пунктов противника на дорогах, или дать приказ на отход. Отправили сообщение в штаб армии. Но строительство землянок идет медленно, заранее их никто не готовил, все думали, что будет легкая прогулка.

Третий вылет сделать не успеваем, наступает ночь. Но РЛС уже развернута, вокруг позиции создается опорный пункт, причем я сгонял туда Петра и лично проверил, чтобы противодиверсионная оборона была создана, не шлагбаумом легким перегородили подъезд к машине с РЛС, а перекрыли все противотанковыми ежами, мешками с грунтом из строящихся землянок и другими «усовершенствованиями». Петр после обеда нарисовал план-схему ОПа и подписал ее у Бонч-Бруевича. Дескать, наука требует жертв. Как позже выяснилось: не зря старались, очень пригодилось. Разведчики по нашим данным ушли к озеру Вииангинярви.

Около полуночи пришло сообщение, что разведка попала в засаду и требует поддержки. Майор Кузнецов и капитан Ухов взлетели, но чем они могут помочь, если с разведкой связи нет. Вторая пара сидит в машинах с прогретыми двигателями. Вдруг – зеленая ракета из связной машины. Запуск, загораются костры вдалеке, пошли в набор. «Наяда» обнаружила цели, но не смогла связаться с комэском, не отвечает. Идем на перехват противника. Цель воздушная, групповая. Скорость – чуть больше двухсот км/час. Держат курс на Гуоссат. Кстати, это не гусь, а член, по-саамски, из-за формы озера так назвали. Слева по курсу видны какие-то всполохи, трассы, там идет бой. Прорезался Кузнецов, просит курсовой и привод. Жив, все в порядке, но они пустые, штурмовали какую-то колонну. А мы набрали высоту и спешим навстречу противнику. Оператор дал новый курс, с доворотом влево. Затем вправо и новый эшелон. Дает пеленг и дистанцию от нас до цели.

Есть! Петр заметил выхлоп справа, на два часа, чуть выше. Прибавил и вышел вперед. Затем Тагир щелчком подтвердил, что цель видит, а Петр уже в вираже и выпускает закрылок, уравниваясь по скорости с «Хаукер Харт». Щелчок подсветки на прицел, кольцо которого загорелось слабым зеленоватым светом. Огонь! «Харт» сбрасывает бомбы, переворачивается и переворотом уходит вниз, впереди еще один, а сзади проносятся трассы: открыл огонь Тагир. Щиток подобран, обороты, облегчен винт, две машины сближаются, на хвосте у бомбардировщика пляшет огонь, но он идет в сторону машины Тагира, маленькая заминка у стрелка, видимо заметил наш самолет, дистанция еще велика, но стрелок открыл огонь. Петр маневрирует ногами и руками, меняя угол атаки. Пилот «Харта» сбросил бомбы и пытается с переворотом уйти вниз, но верткий «ишак» крутнулся быстрее и открыл огонь. Пулемет замолчал, летчик стал резко бросать «Харт» из стороны в сторону. Заговорили пушки «ишачка» практически в упор. И резкий рывок наверх, уворачиваясь от оторвавшегося верхнего крыла биплана. Оператор передал, что видит только две отметки целей. Первую машину обнаружили на льду озера. Они сели и немного отбежали от нее. Петр отстрелялся по стоящей машине, и она загорелась. Тагир зажег навигационные, ждет подхода Петра. Они меняют канал, чтобы сбить противника с толку. В наушниках раздается: «Урха УРРРР» – это кричит довольный Тагир и раскачивает машину, у которой горят навигационные огни. Петр пристраивается сзади. Они на обратном, вокруг никого. Почему-то ни один не воспользовался ракетами. Через пятнадцать минут Петр сел и выпустил в небо две короткие очереди. Тагир уже выключил двигатель, носовые в этом случае не стреляют.

На «земле» – проблемы! Заканчиваются «посадочные ракеты», пиротехнические патроны для посадочных фар, Кузнецов и Ухов их сожгли все за один вылет, на складах в «армии» их нет. Тут вообще ничего нет. Пришлось отправлять в командировку одного их техников, ибо на двух машинах их осталось по 12 штук, на два вылета, а у двух других: по 18 на машину. После вылета все собрались в «кают-компании», в новой землянке, точнее в прикопанном домике-срубе. Все из-за почвы, на глубине чуть больше полуметра «строители» уткнулись в скальное основание, вот и собрали то, что получилось, благо что на заставе бревна были. «Обслуживающего персонала» нет, вместо такового задействованы «скучающие фотографы», которые не слишком довольны переменой сферы деятельности. Кузнецов им пообещал урегулировать проблему, как только появится место для расселения авиаэскадрильи 47-го корпуса. Даже ночью был слышен шум работ аэродромной роты: в двух палатках продолжали разогревать почву и углублять землянки. Перелет эскадрильи намечался на конец недели.

– Их на завтрак все равно подменить придется, надо произвести аэрофотосъемку обоих дорог в Суомуссалми. В конце концов, мы – разведчики, а не ночные перехватчики.

– А сколько машин пойдет? – спросил сержант Стариков, командир фотографов.

– Все четыре готовьте.

– Что задумал, Петя? – обратился к нему с вопросом Леша Ухов, передав Петру раскрытую пачку твердого печенья и банку с мандариновым джемом. Петр добавил заварки, сахару и кипяток в эмалированную кружку.

– Начальник заставы сказал, что всех гражданских финны отселили, еще до начала войны.

– Ну и?..

– А жрать после вылета все равно хочется! – Петр показал рукой на потрескивающую печку. – Пролет звена вдоль дороги подозрения не вызовет, они ж не в курсе, что мы – разведчики. С виду: мы – истребители. А снимать будем по очереди. Сначала обработаем две эти дороги, потом займемся дорогами на Кайанине. Надо найти белофиннов, и воевать станет чуть полегче.

– Откуда ты у нас такой умный! – капитан потрепал Петра за макушку. – Отлично придумано! Ну, что, перебираемся спать?

Спали они пока в палатке с круглосуточно горящей печкой, не раздеваясь, в кожаных штанах и куртках, и даже шлемофоны не снимали. На улице около 23 градусов мороза, антициклон еще не пришел. Их было мало, всего 24 человека, имевших 8 пушек, 8 пулеметов и 32 пусковые установки для эРэС, не считая личного оружия. Они не могли изменить ход войны, но каждый из них старался приблизить день победы.

Испытатели жили отдельно, у них два утепленных грузовика с печками и две автомашины с оборудованием, в которых тоже стояли «буржуйки». Круглосуточно работали операторы наведения, а во второй машине находилась ремонтная мастерская и диагностическая аппаратура для проверки блоков и электронных ламп. Полевой телефон и небольшая радиостанция связывали их с радистами РСБ, которые тоже несли круглосуточную вахту втроем: два радиста и начальник радиостанции. Утро началось с обстрела погранзаставы с сопредельной территории. Но артналет был коротким и не слишком прицельным. В той стороне находилась рота разведки на бронеавтомобилях с 45-мм пушками, которая бросилась в атаку и захватила два старых русских 76-мм орудия. С командованием бронебатальона наладили взаимодействие и каналы связи. До рассвета занимались этим. Затем взлет, и от бывшей границы начали работать. Несмотря на «приглашение сесть», на этот раз в Суомуссалми не садились. Связь у них есть, их сообщение передали, Кузнецов сбросил вымпел, в котором было сообщение, о том, что пакет доставлен, и «бегунок» к нему. Противника в воздухе не было. При нашем появлении финны на другом берегу озера притихли, но их позиции мы тоже сняли. АФА-И довольно капризен, и требуется четко выдерживать высоту 2300 метров, тогда сигналы готовности совпадают с их истинными значениями, и снимки можно склеивать без разрывов и наложений. А «высота» зависит от фактической высоты места над уровнем моря и атмосферного давления. Высчитывают ее те самые «фотографы» и говорят, какой цифры требуется держаться. Закончили работу, вернулись в Суомуссалми и еще раз обработали позиции артиллерийской батареи противника за озером. Какая-никакая помощь обороняющимся. Штурмовики из «ишаков» те еще!

Наши находятся в северной части городка, озеро Нисканселка разделяет поселок на две части. Тот поселок еще не сожжен, и финские солдаты имеют возможность отогреться. Там есть железная дорога и довольно большой склад леса. Кузнецов сбрасывает командованию 163-й дивизии данные визуальной разведки. Мы видели, что небольшие отряды противника по двум проселкам выдвигаются к мостам у Рухтинансалми, чтобы окончательно перерезать путь, по которому дивизия прошла сюда. Видели, что в заливе Хуухтихиета Зеленцов расчистил посадочную полосу и установил «колдуна», готовится принимать самолеты. Но «голосовой» связи с ним нет. Уходим перезаряжаться, затем, сняв АФАры, сопровождаем четыре ПС-84, которые сели у Зеленцова. Миша и Леша уходили на перехват пары «фоккеров», которые пытались перехватить транспортники. Петя с Тагиром пасли «ПээСки», затем звено собралось и проштурмовало колонну у Кианнаниеми. Точно уничтожили «Эрликон». И Кузнецов сбил «фоккера», второй от них ушел, прижавшись к земле. В общем, поработали весь светлый день, садились уже затемно, и бегом в кают-компанию. Но там света оказалось маловато, пришлось с пачкой аэрофотоснимков идти в гости к погранцам. Кижеватов, старлей, был не один, у него в гостях какой-то майор в серой шинели, в буденовке. Весь из себя такой строевой, подтянутый.

– Майор Василевский, командир 25-го полка. Вы не могли бы подождать, мы еще не закончили!

– Майор Кузнецов, командир четвертой авиаэскадрильи, подождать мы не можем, нам свет нужен. Вася, стол освободи, пожалуйста, нам разложиться требуется.

Миша – он пробивной, и его на понт не взять. Данные разведки сейчас более важны, чем все остальное. Мы решительно перебрасываем все, что мешает, на стулья и табуретки и начинаем раскладывать все по номерам и соединять снимки скрепками. Петя достал из планшетки увеличительное стекло, красный, синий и простой карандаш и просматривает аэрофотоснимки. Василевский поинтересовался: что это такое?

– Данные воздушной разведки вокруг Суомуссалми. Там окружена 163-я стрелковая дивизия.

– Нам приказано деблокировать ее.

– Одним полком? – с усмешкой подал голос Петр, который уже начал черкать по снимкам красным и синим карандашами.

– Как вы разговариваете со старшим?

Несмотря на отсутствие знаков различия на зимнем летном обмундировании летчика ВВС РККФ, Петя – совсем мальчишка, который толком еще не бреется. Он оторвался от карты, забросил «папу» шлемофона за плечо и представился:

– Лейтенант Ночных, командир разведывательного звена четвертой эскадрильи ВМУЛ имени Сталина. Зам начальника специальной экспедиции государственных испытаний. Это – моя работа, а вы мне мешаете. И вообще, эти данные – секретны.

– Петя, не буянь, уймись. Лейтенант дело говорит, одним полком эту пробочку не вынуть.

– Идем всей дивизией, позавчера выгрузились на станции Кочком. Мы из Житомира. Закончили освобождать Западную Украину, и теперь нас сюда перебросили. Сорок четвертую Краснознаменную дивизию имени Щорса. Знаете, как нас там встречали? Цветами!

– А здесь пулями встретят, смотрите, как «басмачи» подготовились! – Петр ткнул в обведенные красным дымы в лесах южнее Раатской дороги.

– Тут же ничего нет?!

– Вы знаете, как басмачей в Ошской области искали?

– Басмачей бил, но не в Оше, в Гурьеве. Как там их обнаруживали – не знаю.

– Ждали, когда вечером ветер задует из ущелья, и нюхали воздух. Если пловом пахнет, то там басмачи. А какое дерево больше всего они любили с собой таскать?

– Саксаул, конечно, он дыма не дает.

– А в этой местности саксаула нет, и я обвел дымы в лесу, где печки топят, и от авиации скрываются. Вон, спросите у Кижеватого, он говорил, что финны всех гражданских перед началом войны принудительно выселили. Наши войска вот, и тоже – дымят, холодно! А их войска здесь, дали войти, и перерезали дорогу. Кто так действовал? Басмачи, партизаны. Дивизию заблокировали, а у нее продовольствия с собой было – кот наплакал. Много голодный навоюет? Сегодня мы провели четыре самолетика в Суомуссалми, но на такую ораву этого продовольствия хватит ненадолго. Вот финны и ждут, когда желудки и мороз заставят наших сдаться.

– Красная Армия не сдается!

– А если подумать, и не лозунгами? Все, мешаете, товарищ майор, эти данные в штабе армии нужны. Иначе сунетесь и, как кур в ощип, попадетесь. Все перышки повыдергают, финны – народ суровый.

– Пораженческие разговоры ведете, лейтенант.

– У меня три сбитых и куча автотехники и орудий на земле, товарищ майор, так что поражаю, ох как поражаю. Жаль, день здесь длится всего три часа сорок пять минут, а будет еще короче. Ваши бойцы драться ночью умеют?

– Как три часа?

– А вы что, внимания не обратили? Летом тут светло круглые сутки, а зимой темень, – сказал Кижеватов. – Все верно он говорит, вы вот вдвоем приехали, верхом. Вам крупно повезло. Границы как таковой не стало, так за последние три недели у нас сто шесть боестолкновений с шюцкоровцами. Диверсионных групп в округе – не пересчитать. Вон воронки от обстрелов, утром били.

Не отрываясь от карты, Петр спросил у Кижеватого:

– Вась, откуда столько войск? Смотри, сколько их тут!

– Вот отсюда, из Каяани, там девятая дивизия была расквартирована, командир – полковник Сииласвуо. Фашист, в Германии учился, там в СС вступил. Глупо все так организовано. Подогнали за два дня до войны две колонны, без разведки сунулись, без потерь и боев дошли до Суомуссалми, и… вляпались. Южнее еще одну дивизию так же прихватили, по отряду информация прошла. Местность здесь для техники труднодоступная, сплошную линию обороны не создать. А ходить пешком и на лыжах никто не любит. Ехать удобнее. Вот и приехали.

Василевский больше не пытался умничать и поднимать дух с помощью лозунгов. Смотрел на карту.

– Старший лейтенант, майор, что предлагаете?

– Сейчас, Петя закончит – будем думать. Без его данных это все выдумки.

Все стояли над душой, пока Петр лежал пузом на столе и внимательно по квадратам рассматривал карту.

– Ну, приговор: вот длинное озеро: Парсамонселка, по нему и на двух фронтальных дорогах видны отчетливые следы переброски личного состава и техники, как к мосту Алавуоки, так и в леса на северном побережье озера. Дымы вытянуты от границы в сторону Суомуссалми до озера Куивасярви. На фронтальной дороге три опорных пункта противника. Вот, вот и вот. Расстояние от границы до Куивасярви – 24 километра 750 метров. Они начнут атаки с восточной стороны дивизионной колонны. Скорее всего, как таковой атаки не будет. Думаю, что применят управляемые заряды. Шоссе, сто процентов, минировано. Времени для этого у них было достаточно. Разорвут колонну на части и начнут ночные атаки и минометные обстрелы. В остальных местах войск много меньше. Похоже, что мы сорвали им сегодня минирование мостов в Рухтинансалми, но время у них есть, а связи с батальоном Егорцева у нас нет. Предлагаю вызвать сюда или комкора Духанова, или их самолет для доставки аэрофотоснимков, или самим лететь в Подужемье.

– А почему не передать по телефону? – задал вопрос Василевский.

– В отличие от нас, противник вовсю использует разведку, и никакой уверенности, что он еще не подключился к линиям связи погранотряда, у меня нет.

– Стопроцентной гарантии дать не могу. Противник в курсе, где проходят линии связи. Периодически его «лежки» вдоль кабеля обнаруживаем. Заглубляли кабель, но тут во многих местах просто камень, скала. Там он идет по поверхности.

Василевский снял шинель, орденов у него не оказалось, в отличие от майора Кузнецова. Остальные, глядя на него, тоже сняли куртки и полушубок. Василий приказал принести чаю. Пока ждали чай, Кижеватов перенес на карту расположение войск противника. Звякнул в разведбат, и в комнате появился еще один майор, Кодинцев.

– Да, вчера мои туда попытались сунуться, еле ноги унесли, спасибо летунам, позволили оторваться от противника. Насчет Духанова – это вы зря придумали, он в такую даль не поедет, не по чину. Летчиков-ночников у него нет.

– Это точно, нам завтра приказано сопроводить борта из Суомуссалми в Подужемье, если за ночь их не сожгут, – поддакнул Кузнецов. – Самим лететь бессмысленно, мы никто и звать нас никак, в девятую армию не входим. Петя, свяжись с Бонч-Бруевичем, пусть свяжется с Духановым, ему он точно не откажет.

Петр вышел и, придерживая болтающийся «маузер», пошел наверх к локатору по снежной дороге. Неожиданно даже для меня он вдруг выдернул пистолет из кобуры и прыгнул с дороги в кювет, вытянув руку в сторону, и дважды выстелил из пистолета в какое-то появившееся бело-серое пятно. Раздался выстрел у караульной будки, взвыла сирена и зажглись прожектора на вершинах деревьев и на крыше казармы. Еще два выстрела из «маузера», в ответ – автоматная очередь, и громкая строчка ручного пулемета с наблюдательной вышки. Забили пулеметы из дотов на сопке, два каких-то взрыва, сухие выстрелы винтовок, несколько очередей из автомата. В общем, Духанов приехал сам, чуть позже, для того, чтобы лично разобраться, кто прошляпил нападение на высокую комиссию? Кто виноват в том, что дело государственной важности и жизнь члена-корреспондента Академии Наук СССР оказалась в опасности?

Петя разжился трофеями и вытащил из унта три осколка наступательной гранаты. Шестеро пограничников погибли: вырезали секрет и обстреляли выбегавших по команде в ружье из казармы. Диверсионная группа почти вся была уничтожена, трое пленных. Стреляет Петр отлично, а вот у меня, старого, мозгов и боевого опыта не хватило, я продолжал думать о том, что обсуждали в комнате, а молодой пацан смог определить засаду на дороге. Ну, все-таки всю молодость он провел на погранзаставах. Медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды, то, что мог дать сразу командующий армией, украсили его грудь. Это за три сбитых, а за сведения о противнике вся группа представлена к «Знамени». Направили представление командующему фронтом Ворошилову. Переброшены еще люди, счетверенные зенитные установки ЗПУ-4 (счетверенные «максимы»), и даже две ТКБ-149. Привезли цистерну под топливо. Увеличили охрану аэродрома. Доставили сборно-щитовые домики для комсостава и сборную столовую вместе с обслуживающим персоналом. Бонч-Бруевич пожаловался, что трое суток питался только консервами с сухарями.

На следующий день после налета на аэродром приземлилось три звена И-153 и четыре У-2. Прибыли артиллерийский и гаубичный полки 44-й дивизии, которые приступили к окапыванию и оборудованию позиций. Сама дивизия стоит пока в Ухте лагерем, техника в колоннах на советской территории. Увеличились, наконец, перевозки продовольствия и боеприпасов в 163-ю дивизию. Девятка «чаек» ракетами и бомбами работает по южной части Суомуссалми. Зеленцова заставили атаковать южный поселок. Лед озера покрылся занесенными снегом бугорками тел. Бессмысленная атака, сплошная показуха! Девятую дивизию финнов мы не трогали, но ежедневно проводили аэрофотосъемку их позиций. Высчитали мы места закладки фугасов. Наконец сосредоточение 44-й дивизии закончено, она развернулась в боевой порядок, артиллерийские полки и батареи были развернуты в девяти километрах от границы.

Утром 20 декабря 25-й стрелковый полк занял Раатте, тихо ликвидировав опорный пункт противника в 1580 метрах от границы. Ему обрезали связь, атаку провели во время смены гарнизонов дзотов. В самом Раатте был короткий бой на западной окраине села. Пехота продолжала наступление фронтом порядка километра, с целью захвата заградительных опорных пунктов, шесть из которых были вскрыты воздушной разведкой. Наша служба перехвата зафиксировала активизацию работы трех радиостанций, и в этот момент была проведена первая, двадцатиминутная, артподготовка по вскрытым позициям мест сосредоточения финнов: Котаниеми, Ала-Вуокки, Керала, Киисехто, Сангинахо, Хонкаярви и шести лагерям в лесах, названий у которых не было.

Наше звено было поднято в воздух, мы обнаруживали огни автомобилей, которые штурмовали сами или наводили на них артиллерию. С рассветом «чайки» провели штурмовку участков дороги, которые были выявлены как места закладки фугасов. В трех местах фугасы сдетонировали, «чайки» вернулись на базу, переснарядились и повторили налет по остальным предполагаемым местам закладок. Еще два минных поля сработало, а бронеразведывательные батальоны перебрасывали по дороге пехоту, которая разворачивалась и оборудовала опорные пункты для обороны шоссе. «Чайки» выискивали и штурмовали все, что движется, в лесу слева от дороги. В 11.00 44-й конный разведывательный эскадрон двинулся по дороге в сопровождении семи танков Т-26 в сторону Суомуссалми. Вышли на шоссе еще два полка: 131-й и 132-й, артиллерия приготовилась нанести еще один удар. Мы отвели эскадрилью «чаек», и они спешно готовились к вылету. Наше звено было готово взлететь и находилось в машинах. Над дорогой кружил корректировщик У-2, который и обнаружил на объездной дороге в районе торфяных болот колонну вражеских автомобилей в количестве 80 штук. Им требовалось преодолеть семь километров, чтобы перерезать дорогу в самой узкой части: у мостика через ручей между озерами Коккоярви и Тееринен. Но бункер на мысу уже уничтожен авиабомбой, к мосту выдвигаются с двух сторон танки и пехота, на подходе кавалерия. И звено И-16 сорвалось со льда озера и несется под самыми облаками к месту событий. Мы поймали колонну до того, как они успели выехать на дорогу к мосту. Кузнецов ударил ракетами и отвалил в сторону.

– Зацепили! – сказал он чуть позже сдавленным голосом.

Ухов разрядился практически в то же место, приказал бить по хвосту и ушел за Мишей. Мы выполнить атаку не успели и предпочли отвернуть, так как на дороге возникло громадное число разрывов артиллерийских снарядов. Два артполка накрывало дорогу частыми залпами, поэтому мы ушли в сторону и кружились там. Заполыхал склад леса в Суомуссалми. Эсэсовец понял, что южный поселок ему не удержать, и приказал сжечь его. Тут Петр подлетел к появившейся эскадрилье «чаек», помахал флажками, сбросил ход и повел эскадрилью в сторону. В этом полете он был ведущим, и Тагир пристроился за ним. Через 18 минут он ракетами обозначил цель: военную базу Холикангас, место квартирования 9-й дивизии, ее штаб и место проживания семей военнослужащих – офицеров и унтеров. Эскадрилья более получаса била по всему, что было внизу. А два «ишачка» выпустили 16 ракет и кружились над «чайками» в ожидании взлета противника с соседнего аэродрома. Но оттуда никто не взлетел. Последний заход, и домой. И только теперь сзади появился противник. Одиночный «Буффало Брюстер» догонял израсходовавших топливо и патроны «чаек». Серьезный и очень крепкий «товарищ». Имеет мощность двигателя на двести сил больше, четыре пулемета 50-го калибра, почти на сотню больше скорость, чем «ишачок». И на сто пятьдесят больше, чем «чайки». Сходили за хлебушком! Помощь оказать некому: командир ранен, Леша на аэродроме.

– Нас преследуют, одиночный истребитель, – сообщил Петр на базу по-туркменски.

– Наблюдаем, имеет скорость выше, чем ваша группа. Высылаем подкрепление.

До дома – 20 минут лёта на скорости «чаек». Петр и Тагир перешли на новый канал, чтобы успеть переговорить до начала боя.

– Это «Бревстер», про них говорили, что шведы их передали финнам. Движок на 200–300 лошадей мощнее, чем у нас, слаб на горизонте, плюс – нас двое и полный боезапас.

– Зря ракеты выпустили, – заметил Тагир.

– Можем что-нибудь изменить?

– Да нет уже.

– На месте не стой, выполняй змейку, отсекай от «чаек».

– Понял, давай назад, Петя, удачи!

Они вернулись на свой канал, где их уже вызывал Алексей.

– Идем парой, 12, – сказал он по-туркменски.

Перешли на двенадцатый канал, передали информацию.

– Блин, какого черта туда полезли? Ну, держитесь, на подходе. Назад!

Петр выполняет змейку, «чайки» идут как привязанные к друг другу. «Бревстер», их тогда все так называли, читая «брюстер» по-немецки, лезет на высоту, за счет этого чуть снизил скорость. Будет клевать сверху. Оставалось 50 километров, когда он свалился на крыло и начал пикировать. Пара пошла на разворот в разные стороны с набором высоты, вывешивая врагу морковку: либо правого, либо левого. Пустые дополнительные баки пошли вниз до начала маневра. «Бревстер» пикировал на Петра, но тот успел развернуться на него, поймать его в прицел и дать короткую из пушек. А сбоку к F2 уже пристраивался Тагир, который открыл отсекающий огонь из ШКАСов. Тут до «брюстера» дошло, что пара слетанна и опасна, его нос пошел вниз, подныривая под очереди, решил заняться «чайками». Связи у них нет, а вдруг? «Чайки» плотным строем пошли на иммельман, мгновенно развернулись и ощерились очередями. «Брюстер» решил уйти вверх, так как вниз у него уже не было высоты, от него полетели куски сорванной обшивки, «чайки» попали. Во время переворота пилот краем глаза заметил открывшую огонь пару «ишаков», ожидавших его в верхней точке маневра. Еще попадания, и он решил выйти из боя. Одиннадцать против одного – многовато. Ушел в пике, прижался к земле. За ним никто не пошел: фиг догонишь, да и горючки осталось последние литры. Алексей подлетел через три с половиной минуты и занял строй выше и сзади. Первая пара села с ходу, эскадрилья вытянулась колбасой, Алексей с ведомым прикрывали. Вдруг оператор прокричал:

– Цель по пеленгу 230, дистанция три километра, высота сто.

«Брюстер» решил посчитаться за пробоины. Два «ишачка» немедленно пошли в атаку. Но «брюстер» встал на вираж, дыманул двигателем и направился восвояси. Внезапная атака не удалась, ввязываться в бой рядом с аэродромом, на котором неизвестно сколько самолетов и зениток, было совершенно не с руки. Все летчики в один голос говорили, что у самолета были видны «короны» под «свастикой». Вместо раненого Кузнецова летал «начальник ВВС армии» подполковник Свириденко, у которого был допуск на тип 20, со всеми двигателями. Ранение легкое, пробита мякоть правой руки на плече снизу. Зря не взяли с собой Хабарова. Впрочем, Кузнецов уже отправил РДО и просит направить сюда дополнительно летчиков, техников и целый список специалистов и запасных частей. Воевать так воевать.

– Какого черта полезли так глубоко к белофиннам? – первое, что спросил Кузнецов, придерживая подвешенную на косынке руку.

– Финны начали жечь южный поселок, а командуют ими оттуда, Васек говорил и показывал.

– Ну, тогда ладно, это правильно, и что боезапас оставили – тоже хорошо. Откуда он взялся на нашу голову? Почему раньше не видели?

– Черт его знает, тепло сегодня, у него движок на морозе плохо запускается, я слышал. Вот и вылетел. Воюет грамотно, стервец, свое преимущество разыгрывает, как мизер без прикупа.

– Да ничего, пока он один – это не страшно, а вот «чайкам» надо держать ухо востро и действовать строго строями. Блин! Ладно, пошли обедать, стемнело, так что наше время кончилось, наверное.

Пожрать не дали! Не успели доесть первое, как прозвучала тревога. Бегом к машинам, все запрыгнули в них.

– Цель, групповая, пеленг 160, скорость 300, дистанция 100, высота 2500, курсом на нас.

– Там же наши?

– Я по отметкам опознать этого не могу. – Оператором сидел Володя Иванов, он – гражданский, и за словом в карман не лез. – О полете никто ничего не знает. К запуску! Мне не хочется, чтобы нас бомбили.

– Вторая пара – к запуску! Петр – ведущий. Первая пара – отбой. – Это майор Кузнецов. У Свириденко допуска к ночным нет. Леша, поругиваясь, выпрыгнул из машины, к которой техники начали пристраивать маслогрейку. Сдвинул шлемофон на затылок и пошел к столовой, заканчивать обед. Пересеклись со Свириденко:

– Лександр Иваныч, надо бы бумажку-то оформить, так и будем на земле сидеть!

– А что звеном-то не пошли?

– Ночью тройкой много не налетаешь, чуть зевнул, и похороны. Мы давно на четверки и пары перешли, когда курсантов не учим. Там все по закону, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Пара действует свободно, как один самолет, а тройка – то один ведомый мешает, то другой. Если не возражаете, то перед рассветом попробуем. А вечером – посадку отработаем.

– Давайте попробуем, – согласился Свириденко.

Пара шла на перехват, прошли под целью и с набором высоты вышли в хвост чуть справа и выше. Петр нажал на запуск посадочной ракеты. Вспыхнула мощная фара, которая осветила цель. ПС-84 с красной звездой на хвосте. А охранение их зевнуло, они впереди, и только отреагировали на вспышку сзади. Но пара зажгла навигационные огни, отвалила от цели и выпустила зеленую ракету, сигнал: «Я – свой!» на сегодня.

– Крамбол, я – тринадцать. Свои, пс-84, 26-й борт, ВВС РККА. И звено сопровождения, их пока не вижу. Выясняй, какой у них канал?

– Должен быть второй или шестнадцатый.

– Иду на второй. Борт двадцать шесть тринадцатому.

– На приеме, тринадцать, в чем дело? Это вы хулиганите?

– У меня приказ: перехватить, опознать, если финн, то уничтожить. В Кеми о вас данных нет.

– Петрозаводск, следуем UHTR.

– Мы оттуда, до встречи.

Они погасили огни и ушли вниз еще до того, как тройка сопровождения разобралась, как развернуться и атаковать их. Прибавили и сели раньше штабного самолета. Большое начальство летит, если даже в ночи охраняют. Надо успеть доесть обед.

Насчет «большого начальства» как в воду глядел. Прибыл командующий 8-й армией командарм 2-го ранга Штерн. Ворошиловские усики, ордена Ленина, Золотая Звезда и Красные Знамена в один ряд. Руки в карманах мехового пальто из очень дорогой и красивой кожи. В фуражке, несмотря на усилившийся к вечеру мороз. У него те же проблемы, что были здесь: в мешке сидит 54-я дивизия, и 168-я имеет все шансы повторить этот печальный опыт. У командарма приказ деблокировать 54-ю, прилетел на месте разобраться, как выкрутиться из сложившегося положения. Умный мужик, не в штаб прилетел, а на место событий.

Петр с Тагиром вышли из столовой, а перед ней стоят трое летчиков навытяжку, а этот тип их раз… разносит до основания, что от такого прикрытия одни занозы, и толку ноль, только топливо жгут. Ну, на флоте бабочек не ловят, правильно разносит, но очень жестко. Прошли в курилку, она – закрытая, из-за обстрелов это место прикопали и тремя накатами перекрыли. Чуть погодя, эти трое рас… разгильдяев входят туда, руки дрожат, видать попугал их командарм крепко, один из них высказался, что морду бы набил тому, кто их чуть под трибунал не отправил, но понятно, что не Штерна он имел в виду.

– А ты попробуй!

Ну и понеслось. Это раньше Петя драться не умел, так я ему целый комплекс упражнений продумал дляутренней «гимнастики». Он у меня и боевое самбо одолел, и удары теперь поставленные, и, главное, нет у него «спортивного комплекса»: главное не навредить противнику. Приемы проводит жестко, без опаски и оглядки на закон о превышении необходимой обороны. В общем, перехватил он руку, провел болевой в стойке, и маузер к голове задиры приставил. Их ведущий тут же:

– Ребятушки, успокойтесь, без стрельбы, он – погорячился, товарищи морячки.

Куртки у нас сильно иного кроя, этим морские летчики сильно отличаются от сухопутных. И кобуры висят по-другому, в стесненных условиях так носить удобнее, но при ходьбе мешают. Но мы ж много не ходим. Оставили сухопутчиков в курилке, пусть нервишки подлечат. А позже встретились снова, в кают-компании. Там и выяснилось, что летают ребята без раций, поснимали РСИ-3, ибо кроме шума – никакого толку, вот нас и зевнули.

– Кого привезли на нашу голову.

– Штерна, командарма нашего. Еще и дома получим по самое не балуйся. Блин, что такое не везет, и как с ним бороться, – сплюнул ведущий в сторону.

– На палубу не плюют, – заметил Ухов.

– Ну, так, вас-то вон набрали, как на подбор, орденоносцев, а у меня в эскадрилье все сразу после выпуска, кроме командиров звеньев. Только за ручку научили держаться.

– Так вас наши молодые и перехватывали, мы на такое дело не ходим, не по чину, – схохмил Ухов, переглянувшись со Свириденко. Им летать вместе, вот и на земле стараются рядом побыть, чтобы понимать друг друга с полуслова.

Штерн в это время находился на КП 44-й дивизии и разбирал операцию с двумя комдивами: комбригами Зеленцовым и Виноградовым. Зеленцов два часа назад прибыл сюда для согласования дальнейших действий. Виноградов напирал на выучку своей краснознаменной дивизии, дескать, продуманно и могучим ударом. А Зеленцов помалкивал, так как информацию он получал от Кузнецова, и о первоначальных планах Виноградова знал. Поэтому и молчал.

– Темните вы что-то, товарищи комбриги, недоговариваете. Откуда у вас данные о противнике, да еще и довольно подробные?

– Разведка моя сработала, – ответил Виноградов.

– Что ты мне врешь? Вон твоя разведка, в Тикше баб мнет, еще с восемнадцатого числа. Я своих армейских разведчиков с собой из Приморского края привез, восемь групп послали только они, не считая дивизионных, никто не вернулся.

– Ну, так, воздушная разведка сработала!

– Какая-такая воздушная? Что ж они: между елок летают? Начштаба! Откуда сведения?

– Доставил командир 25-го стрелкового полка майор Василевский, получил их здесь, на Гусинской заставе, 15 декабря. Он же приносил обновления каждый день до начала наступления. От первоначальных планов пришлось отказаться, так как данные говорили о том, что дивизия будет атакована на марше. Кто разрабатывал эти планы, мне не известно. На первом была подпись командарма: «Утверждаю».

– Он здесь был?

– Да, шестнадцатого числа, сразу после нападения финнов на заставу.

– Где застава?

– Это назад надо вернуться, там, где аэродром.

– Василевский далеко?

– Далеко, связь есть.

– Давайте.

Через несколько минут Штерн спросил у Василевского, которому сказали, с кем он разговаривать будет:

– Вы передавали бумагу в штаб, подписанную «Орлом», как она у вас оказалась.

– Ну, это не по телефону, тащ «Куприн», у Крамбола спросите, они подписывали. Крамбол! Ночных.

– Спасибо! – командарм передал трубку начштаба. – Крамбола дайте.

– Одну минуту. – Его соединили, там дали еще один позывной, переключили на Кузнецова. Он спросонья долго искал в справочнике, кто такой «Куприн» и «Накат».

– Да, Накат, понял, слушаю Куприна.

– Я про бумагу, которую подписал «Орел» 16 декабря. Кто ее готовил? Вы?

– Мы.

– Где вы?

– Там, откуда вы приехали.

– Понял, подготовьте оригиналы. Сейчас будем.

– Есть.

Кузнецов повесил трубку, левой рукой никак не мог защелкнуть ее крепление, сунул ее вахтенному, подошел к койке, где спал Петр, толкнул его.

– Вставай, Петя, едут, по нашу душу. Пошли в штаб.

Ждать пришлось довольно долго, хотя штаб 44-й всего в шести километрах от заставы. Подъехала колонна из одной легковушки ГАЗ-61, двух танков БТ и Т-26, одного БА-10 и грузовика с бойцами комендантского взвода. Легковушку пропустили на заставу, остальные остались за проволочным ограждением. Машина проехала вначале к зданию заставы, но там ей показали направление на штаб эскадрильи.

– Подполковник Свириденко, начальник ВВС армии.

– Вы «Крамбол»?

– Нет, товарищ командарм, мой позывной «Валет». К «Крамболу» относятся вот эти люди.

– Майор Кузнецов, командир четвертой эскадрильи ВМАУЛ имени Сталина, Ейск.

– Лейтенант Ночных, командир первого звена четвертой эскадрильи, Ейск.

– А вы что здесь потеряли? Впрочем, не важно! Так откуда у вас появилась эта бумажка, майор?

– Да вот, он писал, его звено – разведывательное. Все машины имеют камеру АФА-И. И, начиная с 15 декабря, мы вели аэрофотосъемку этой местности. Вот сами фотопленки, а это оригиналы фотографий, выполненных звеном на этом участке фронта.

– Понятно, понятно, понятно. Майор, а не хотите ли проделать ту же работу на другом участке, тут не далеко. Вы же, насколько я понимаю, к девятой армии не имеете никакого отношения. В справочнике вы находитесь в самом конце: иные воинские части, расположенные в полосе наступления.

– Вообще-то мы находимся здесь на климатических и тактических испытаниях нового обнаружителя самолетов. Испытания государственные и секретные.

– Вот как, и кто ими распоряжается?

– Здесь есть инженеры-испытатели, во главе с товарищем Бонч-Бруевичем, а авиационной частью и тактикой применения командует лейтенант Ночных. Он командир звена и член Государственной комиссии.

– Большой человек! Так что, лейтенант, у вас надо спрашивать о желании поработать на другом участке?

– А где это? Радиус у нас небольшой.

– Как небольшой, вы ж разведчики?

– Мы – скоростные разведчики, самолеты у нас И-16, с дополнительными топливными баками и местом для установки фотоаппарата. А задача: обеспечить воздушную обстановку для проведения испытаний, обнаружить и зафиксировать пределы точности обнаружения целей и вероятные мертвые зоны действия антенн обнаружителя. Заодно разработать и описать тактику применения авиации в условиях использования радиолокаторов данных моделей. Одна модель испытания закончила, эта продолжает испытания, но они перенесены с моря на сушу. Еще одна модель пока не имеет носителя, не может быть полноценно испытана.

– Та-ак! – протянул командарм. – То есть вы не против, но требуется как-то увязать это дело с испытаниями. Я правильно понял?

– Да, я не могу просто так остановить их и подвергать опасности разработчиков этих систем вооружения.

– Тактически, чем отличаются ваши действия от действия обычной воздушной разведки?

– Мы идем звеном, четыре самолета, каждый из которых снабжен фотоаппаратом с автоматической протяжкой пленки. Снимает одна машина, затем, по очереди, остальные. У нас – новейшие, сделанные у нас в училище…

– Сделанные им, тащ командарм, радиостанции, благодаря которым мы имеем шестнадцать каналов связи и можем переключаться на них в воздухе, что позволяет скрывать наши действия от радиоперехвата. Плюс, он с Тагиром код придумал, который финны пока разгадать не могут, – заулыбался Кузнецов.

– Это хорошо, когда руководство понимает, каким ценным подчиненным оно командует. Но, лейтенант, вы так и не дали окончательный ответ. Почему?

– Да противник тут у нас нехороший объявился. А вся авиация девятой армии здесь собрана: девять «чаек», летчики которых не имеют допуска к ночным полетам.

– Как это? Армия без авиации? – удивился командарм. – Вот же начальник ВВС стоит.

– Армия только формируется, на сегодняшний день у меня в подчинении эскадрилья 47-го корпуса, двенадцать машин, шесть ПС-84 и четыре самолета У-2. ПээСы и три «чайки» стоят в Кеми, а остальные здесь. Если ребята улетят, то финны выбьют эскадрилью за несколько дней. Она без прикрытия останется.

– Хорошо, мы можем переместить сюда хоть полк на И-16. Не проблема, но пойми, подполковник, они должны нам помочь, как помогли вам. Я специально прилетел, сразу как узнал, что удалось разблокировать 163-ю. Сейчас в ваш адрес направляется свежая дивизия, которая сменит ее, а ее командира я заберу, толково действовал в окружении, а мне командование 54-й сменить требуется. За одного битого двух не битых дают. Этот вопрос уже оговорили.

– А как же локатор? Как без него?

– Александр Иванович, локатор вашей армии нужен, как собаке пятая нога. У вас радиостанций нет. И, судя по всему, полк, который прибудет, будет тоже без них, – сказал Петр.

– Так это вы моих летунов сегодня чуть до инфаркта и трибунала не довели? Кто «тринадцатый»?

– Это мой позывной, – скромно потупил взгляд Петр.

– Он же несчастье приносит?

– Так не мне же, противнику!

– А когда успел, молодой вроде? – спросил Штерн, показав на орден и медаль Петра.

– Здесь и успел, и под Ленинградом. Разрешите позвонить, товарищ командарм, начальнику экспедиции.

Михаил Александрович громко кашлял в трубку, сказал, что не возражает против переноса места испытаний, но просит отправить его в Ленинград, условия оказались для него слишком суровы.

Штерн предложил забрать больного с собой, сразу сел в самолет и вылетел в Петрозаводск. Местом базирования назначено село Реболы.

Это чуть южнее, там довольно широкая низина, холмов почти нет, но болот и озер – с избытком. Все покрыто смешанным лесом. Дорог, понятное дело, тут практически нет. Есть старая Александровская железная дорога, которая некогда шла из Петербурга в Петрозаводск через Приозерск и Суоярви (Шуйский погост). Этот тракт проложили давно из-за железной руды, которая поставлялась на два чугунолитейных завода в Петрозаводске. После революции и двух войн между Финляндией и молодой Советской республикой, от РСФСР откусили два куска территории. Одну на Севере, где была оккупирована древняя Печенга и у Финляндии появился выход в Баренцево море, а второй здесь, в Прионежской Пятине, во вторую финско-советскую войну финнов остановили под самым Петрозаводском. Затем немного отбросили от города и заключили Тартуский договор. Корелов или карелов финны объявили разделенным финским народом, а Великая Финляндия должна была простираться от Белого до Балтийского моря, с выходом к Ледовитому океану. Вот так отблагодарили «бедные чухонцы» людей, которые создали им государство. «Не делай добра, не получишь дерьма!» – гласит старая русская пословица. Но кто ж к народной мудрости будет прислушиваться. Пришлось Советской власти проводить дополнительные изыскания и соединять Петрозаводск еще одной железнодорожной веткой в первую пятилетку и Беломоро-Балтийский канал строить. В условиях надвигающейся новой войны дорога из Ленинграда в Мурманск через Приозерск стала жизненной необходимостью. Вот вдоль нее и надо было наступать. Но командующий 8-й армией комдив Хабаров, согласно кивнув первому маршалу Ворошилову, разработал и начал осуществлять грандиозную операцию по освобождению Прионежской тайги именно поперек течения всех местных речек, за исключением Шуи. Процесс «освобождения» пошел немного не по тому сценарию, который нарисовали в штабах. На сопредельной стороне действовал полковник Паасонен и его 4-й разведывательный батальон шюцкора. Короче, с 54-й дивизией приключилась та же коллизия, что и со 163-й дивизией. Уже 7 декабря сняли командующего 8-й армией, вместо него назначили и.о. командарма Курдюмова, который решил отделаться от проблемы бюрократическим маневром: события происходили на стыке двух армий, восьмой и девятой, он издал приказ, которым 54-я дивизия передавалась девятой армии. С глаз долой, из сердца вон. В результате прокомандовал всего несколько дней, и его заменил Штерн, который 13 декабря прибыл, а 14-го вступил в командование армией, имея приказ Ворошилова либо деблокировать, либо отвести злополучную дивизию на исходные. До войны 8-я армия относилась к другому округу, Архангельскому, штаб базировался в Петрозаводске. Основные склады находились в Лодейном Поле. Там же базировалась авиация, большей частью. Еще имелась авиация на штатных аэродромах в Архангельской области. Армия росла как на дрожжах, но развертывалась на основе кадрированных полков, получая вооружение и технику со складов, арсеналов и парковых дивизионов армейских корпусов. То есть с консервации. И нуждающуюся в профилактике и обновлении. К моменту приема командования армией Штерн имел приказ с разрешением отвода дивизии, которая не принадлежала его армии, и не менее категорический приказ деблокировать ее. Снабжение дивизии как со стороны 8-й, так и со стороны 9-й армий не осуществлялось: у одной не было авиации, а у другой она числилась в соседней армии, была снята со снабжения. Более чем прикольная ситуация. А тут еще и погода постаралась: этот район считается самым снежным в Европе. Глубина снежного покрова доходит ежегодно до двух метров. Низкая облачность и густой снег блокировали все поставки, как продовольствия, так и боеприпасов. Горная цепь, практически незаметная сверху, не давала Сибирскому антициклону пройти на юг. На стыке двух климатических фронтов роились облака и валил густой снег.

Отъезд Бонч-Бруевича в Питер, вызванный простудой и обострением неизвестной болезни, которую позже назовут «лучевой», вызвал изменение положения Петра в экспедиции. Зам – это ЗАМ, а И.О. – это совсем другое дело! Ё-ма-ё! В прямое подчинение перешло 24 человека, обслуживающего персонала станции, большинство из которых составляли инженеры НИИ-9, механики бензомоторных генераторов, инженеры-измерители и инженеры КиПа. Народ гражданский большей частью, высокооплачиваемый и капризный. Село Реболы – довольно большое, расположено на западном берегу озера. В течение бурной истории ХХ века успело побывать в составе Российской империи, княжества Финляндского, добровольно присоединиться к РСФСР и к независимой Финляндии. Было обменяно Тартуским договором, вместе с округой, на какие-то территории на северо-западе Николаев-на-Мурмане волости РСФСР. Кто там считал и подписывал? В общем, территория СССР. В селе базируется целый погранотряд: 73-й. Кстати, ему «принадлежала» застава в Гусинском, и еще пара сотен километров северо-западной границы СССР до самой параллели Кандалакши. Экспедицию поселили в казармах погранотряда, но по дороге провезя мимо здоровенных воронок. Все члены экспедиции внимание на них обратили. Оказалось, что село обстреливается с противоположной стороны. Финны разоружили несколько фортов в Свеаборге, старой русской крепости вокруг Гельсингфорса, немцы предоставили лафеты от крупнокалиберных орудий, и финны взгромоздили девятидюймовые крепостные орудия Свеаборга на эти «железяки». Ведут спорадический обстрел всего и вся в зоне поражения этих пушек-гаубиц. Иногда достается и Реболам. Три-четыре обстрела в неделю. От одного до трех снарядов в залпе. Приятное соседство! На все сто!

Новоиспеченный начальник экспедиции пришел в расположение оной и застал «стихийный митинг», посвященный этому событию. Не назначению нового начальства, а воронкам вокруг Ребол. Дескать, линять надо отсюда, пока не накрыли. В Гусинском было страшно, но там погранцы все блокировали, и армейцы старались, а тут… Что мы можем предпринять? Домой надо, навоевались!

В ходе «дискуссии» главный идеолог «пораженцев» Володя Иванов бросил фразу: «Кабы у нас две станции было…», Петр тут же показал на него пальцем:

– Владимир Иванович, а вот теперь я слышу дело! Видать, не мне одному это в голову пришло! Сколько станций для ГОСов сделано?

– Четыре, одна – макетная, стационарная, там много чего наворотили, но тяжеленная, почти с пол «РИФа». И три автомобильных. Наша, три автомобиля, вторая – такая же, и третья, на пяти машинах со станцией помех и контрольно-измерительной аппаратурой.

– То есть, Владимир Иванович, мы мыслим в одном направлении. Мне лично кажется, что мы нашли заказчика на наши изделия!

– Это кого еще? – мрачно прореагировал инженер Иванов.

– ГАУ, главное артиллерийское управление. И оно нас в темечко до крови расцелует, если мы укажем координаты батарей, обстреливающих Реболы.

Длительное молчание, шелест листочков, один вопрос:

– Я правильно помню: девять дюймов?

– Правильно!

– А премия будет?

– Ленинскую обещать не могу, ее вроде как отменили… – ответил Петр. – Но если мы это сделаем…

Все поняли, что дело пахнет керосином и БОЛЬШИМИ деньгами. Петр побежал на радиостанцию. Ему вслед кричали:

– Хронометры не забудьте заказать!

Облет района выявил еще одну новую напасть: высокую плотность зенитного огня в некоторых районах, опять-таки на заметку артиллеристам, но облачность прижимала машины к земле, и провести аэрофотосъемку района пока не удавалось. Несмотря на наличие на этом участке фронта довольно большого количества нашей авиации, активность финской была довольно высокой. Здесь, чуть южнее, действовал финский регулярный истребительный полк LeR 1, а бомбардировочная ночная авиаэскадрилья действовала с аэродрома Йоэнсуу. Но и облет района полностью завершить не удалось, облачность начала «садиться», пошел сильный снег, добирались обратно практически по верхушкам деревьев. Синоптики дают прогноз, что непогода продлится от четырех до семи дней. Ночью из Гусинского прибыл капитан Хабаров. Привез письма из Ейска и Ленинграда для всех. Приехал не один, а с «подменным фондом»: с еще одним незнакомым летчиком-политруком, шестью техниками и мотористами, и еще четыре человека сопровождают какой-то груз на железной дороге. Теперь возвращать их из Кеми придется и перехватывать в Кочкоме. «Груз» оказался полевой типографией, ведь обещал начПО училища не забыть про отправленное на войну звено!

Транспортных сложностей здесь выше крыши! По территории Карелии проходит две железнодорожные ветки. Есть Октябрьская железная дорога и «Орловская». Соединялись они через Суоярви до революции. В первые же дни боев поселок был взят, и, по идее, должны были активизироваться перевозки по северному участку второй дороги, но этого не произошло. Самостоятельных железнодорожных войск у армии не было, они входили в состав НКВД и НКПС. Там ремонт поврежденных в боях путей почему-то не был запланирован. Место, куда мы перелетели, больших запасов топлива не имело. Рядом находилась 5-я эскадрилья 49-го истребительного полка, которая занималась… снабжением окруженных войск. Они быстро высасывали то, что успевали привезти бензовозы по заснеженной дороге, перевозя по два мешка ПДММ-100 за вылет. Несмотря на весь идиотизм приказа, парни 49-го полка мужественно вылетали практически в любую погоду. Но дни были слишком коротки. То есть вопрос о нормальном функционировании звена просто не стоял. Там, на Севере, мы находились в гораздо лучших условиях. Этот самка собаки Штерн нас обманул. Разговор об этом состоялся на второй день после перелета между Петром, Кузнецовым и прибывшим Хабаровым. Хабаров предупредил всех, что политрук стучит куда-то наверх, и в училище от него просто избавились. Нашли место, куда сплавить!

– Так, Петя, ты у нас на язык самый неуправляемый, поэтому держись подальше от звена, тем более что ты самый младший по званию, хоть и считаешься «большим начальством». Иначе греха не оберемся. Саня, ты будешь ведущим у Веденеева, но обоих к вылетам допущу только тогда, когда код выучите и зачет Тагиру сдадите. Времени особо нет, два дня даю на зачет. Зря ты его приволок, но деваться некуда.

Петру, которому такое приказание было явно против шерсти, все сказанное не понравилось, и он «полез в бутылку»:

– Михал Григорич, не дело говоришь, ой не дело. Не так надо вопрос ставить: бензина – нет, ракет – нет, подсветку так и не привезли, и где Матюшин – никто не знает. Там же, на железной дороге, болтается наш народ, которому неизвестно, где мы и что. Вот и надо отправить этого Веденеева решить вопрос со снабжением и обеспечением испытаний, а не подстраиваться под него. Отправим его к Штерну, пусть выбивает обещанное. Заодно пусть протолкнет сюда колонну машин из НИИ-9. А несданный зачет – это веская причина.

– Вот, говнюк, неймется тебе. Ладно, отправим его для связи в штаб армии. Если стучит, то ему самое место быть поближе к начальству.

Так и договорились, на полном серьезе рассказали Николаю Веденееву об имеющихся проблемах, о том, что туркменским он не владеет, и о том, что говорил Наполеон про снабжение. Выписали командировочное удостоверение, посадили на машину, идущую из Реболов в Петрозаводск. Кузнецов грозно махал ему вслед пальцем: умри, а снабжение должно быть. Он там пригрелся при штабе армии, прижился, позванивал и пытался получить отчет о наших действиях, чтобы передать это в газеты и командующему. Но топливо, продовольствие и боеприпасы пошли, и пачками листовки. На четвертый день пришли машины из Питера, одну из которых втащили на высоту 290,0, гору Мягловаара. Вторую – за Емельяновкой на высоту 253,2. Треугольник получился не очень, но Нижние Тулевары находились под огнем противника, и там располагать станцию было слишком опасно.

Двадцать шестого снег прекратился, облачность поднялась, и синоптики дали 2500, как ее нижнюю границу. Звено вылетело на облет района Кухмо. И тут выяснилось, что карты, предоставленные штабом армии, не имеют ничего общего с имеющейся конфигурацией дорог у противника. 54-я наступала по самому настоящему болоту. Дорога, которая по картам еще царского Генштаба, была, в настоящее время отсутствует. Разветвленная сеть проселочных дорог находится юго-западнее места начала наступления и занята противником. Очень много «вороньих гнезд» на деревьях. Это – воздушные и артиллерийские наблюдатели. Чтобы выполнить полный облет этой сети дорог, требуется три-четыре вылета. Основная сплошная линия обороны проходит по западному берегу реки Хуккайоки, примерно в пяти километрах от линии границы, использует все удобные для обороны места и перекрывает все лесные дороги. Глубина обороны на большинстве участков более тридцати километров.

Сам командующий не прилетел, приказал доставить все ему в Петрозаводск. Пришлось Кузнецову с раненой рукой лететь в Пески на У-2, пассажиром. Остальным предстояло совершить еще три вылета, чтобы завершить рекогносцировку. Но погода нас не баловала, вновь пошел снег и облачность опустилась. Противник активности не проявлял, его истребители работали исключительно по неохраняемым бомбардировщикам и связным самолетам. Те самые «вороньи гнезда» заменяли ему локатор. Там сидели добровольцы-наблюдатели, которые определяли марку самолета и передавали это в штаб ВВС/ПВО округи. Вступать в бои с истребителями полку LeR1 во избежание потерь воспрещалось. И тут наши локаторы засекли финскую батарею. Базы в тридцать километров хватило, чтобы высчитать ее координаты. Самим нам ответить с земли было нечем, пришлось взлетать парой, и отстреляться ракетами с малой высоты. Смогли повредить тягач и грузовик с расчетом. Еще до вылета сообщили в штаб армии о том, что засекли и вылетаем.

В этот раз Штерн прилетел лично, тем более что орудие смогли захватить и подорвать пограничники Ребольского отряда, ведь экспедиция жила у них, и их тоже беспокоили эти обстрелы. Эвакуировать орудие оказалось невозможно. Тогда и удалось задать вопрос командующему об орудиях корпусной или армейской артиллерии и о возможности вести контрбатарейную игру. Только перемещаться надо к Лендерам, там сосредоточена артиллерия противника. Там находится узел ПВО и какой-то штаб (8-й дивизии финнов, как позже выяснилось). Выяснилось, даже дивизионные артиллерийские полки участия в наступлении не принимали. Передовым полкам, кроме 76-мм «полковух» и противотанковых «сорокапяток», бороться даже с деревоземляными огневыми точками просто нечем. А основной артиллерии Красной Армии только дали команду подтягиваться к передовой. Вторая проблема: полное отсутствие бронированных бульдозеров. 54-я дивизия не окружена, она засыпана снегом, и противник не дает возможности почистить путь, по которому она прошла. Одиночные снайперы выбивают механиков-водителей и совершают обстрел групп прикрытия, рассеивая их. Требуется возводить опорные пункты и вешать на танки скреперы, как это сделали по нашему рецепту в 44-й дивизии. Определили основной наблюдательный пункт противника на горе Риковара. Еще один, поменьше, находится на вершине горы Хоманвара. Четырехугольник дорог в четырех километрах от границы – ключ к узлу обороны. Так как по дороге и окрестным лесам вообще никто не ходит, но видны свежие воронки, то участок минирован, а подрывается зверье. Многие хутора вообще стоят не занятые никем, видимо, местных жителей финны отселили и круто им не доверяют: они и русскоязычные, и православные. Церквушек с православным крестом сохранилось довольно много.

Командарм долго шевелил своими усиками, прежде чем слово молвить.

– Меня интересует треугольник Вяртсиля – Сортавала – Колатсельга. Отсюда достанете?

– Если с посадкой в Петрозаводске, то да, достанем, но наши локаторы туда не достают.

– А они там очень нужны?

– Соседи говорят, что активность авиации финнов там высокая.

– Есть такое. Ну, что ж, вот, высота 242,0, Лиозотур. Там находится ЗНП армии. Подъехать можно через Поросозеро, проводят. Третью станцию – установить в Кинелахти, там горушка прямо в поселке, доминирующая над местностью. Сами же жаловались, что база маловата. Такой треугольник устроит?

– Великоват, точность уменьшится, возможно, придется еще станции ставить.

– Ставьте. Вот, знакомьтесь, комкор Воронов, начальник артиллерии РККА. Николай Николаевич, вы познакомились с установкой? Что скажете?

– Моя фамилия, оказывается, фигурирует в составе их комиссии, вот только я об этом узнал всего день назад. Метод расчета баллистических кривых мне не совсем понятен.

– Это метод интерполяции, для уменьшения среднеквадратической ошибки. Имеет свои недостатки, но позволяет создать электромеханические вычислители, значительно ускоряющие работу. Оптимальное расстояние между станциями данной мощности – пятьдесят километров, товарищ комкор. – поздоровавшись и пожав протянутую руку, сказал Петр.

– Это мне уже говорили и показали опытный прибор-синхронизатор измерений. Для двух и более станций. – «Видать, Владимир Иванович расстарался, на “Ленинку” работает», – подумал я, но вмешиваться в диалог не стал, Петр сам твердо усвоил достоинства и недостатки прибора, который было необходимо синхронизировать во что бы то ни стало. Внимание со стороны начарта РККА вполне шло в русле задуманного.

– Ну, меня последнее время просто задергали всякими комиссиями и рассмотрением изобретений, которые чаще всего оборачивались фикцией, поэтому я дал команду адъютанту этими запросами меня не беспокоить. Хотелось бы ознакомиться с результатами тактического взаимодействия довольно дорогостоящей техники с войсками.

– Николай Николаевич, мы на войне, а не на рынке. Результат есть: артиллерия 9-й армии разгромила 9-ю дивизию финнов и разблокировала 163-ю дивизию, в результате действий одного звена самолетов-разведчиков и одного прибора. Так что прибор уже окупился, – за всех ответил Штерн и продолжил: – А у меня артиллерия отстала, благодаря предвоенным планам, и действовать пришлось опять этому же звену и погранотряду. Одним орудием крупного калибра у финнов стало меньше, плюс теперь я могу на направлении Кумхо задействовать более грузоподъемную авиацию, так как начал контролировать воздушное пространство в этом районе, и имеющихся истребителей должно хватить. Я ведь попытался снабжать 54-ю дивизию с помощью транспортников и Р-5, так их сбивать финны начали, пришлось истребители задействовать, а это просто смешно. Но после сброса груза они превращались в грозную технику, и потерь стало много меньше. Что скажете?

– Разрешите, товарищ командующий? – вновь подал голос неугомонный Петр, того и глядишь настроит против себя Воронова.

– Говорите.

– Сорок девятый полк не имеет связных радиостанций, судя по пятой эскадрилье.

– Николай Николаевич, а где Найденов?

– Да здесь он, вместе со мной прилетел, ушел на радиостанцию и до сих пор не вернулся.

Тут Петя всех «приколол»: достал из нагрудного кармана плоскую станцию и вызвал начальника радиостанции. После тех событий на Гусинской заставе они четыре таких «ходилки-говорилки» сделали и все машины первой группы испытателей были снабжены этими устройствами. Одна из них находилась в кунге РСБ, у начальника радиостанции. Дальность у них была махонькой, а батарею приходилось отдельно носить в другом кармане, но работала.

– Второй – первому.

– На приеме.

– Там у вас должен быть товарищ посторонний, его просят пройти в штаб.

– Он слышал, сказал, что идет.

Воронов протянул руку к станции.

– Это что? Где сделана?

– Это чтобы удобнее было настраивать аппаратуру и бегать не приходилось понапрасну между машинами установки. В Гусинской финны постреливали и диверсии пытались устроить, вот мы и сделали для себя.

– Да вас расстрелять, лейтенант, мало, за утаивание такого изобретения!

– Я ничего ни от кого не скрываю, товарищ комкор. Проект ламп для нее я передал на завод «Светлана» больше года назад. Лампы изготовлены на опытном производстве в отраслевой лаборатории. А остальное от меня никак не зависит. Радиостанцию РСИ-3М мы сделали тоже больше года назад, но кроме самолетов этого звена, они нигде не используются, хотя мы их уже усовершенствовали, и теперь они шестнадцатиканальными стали, с кварцевыми стабилизаторами частоты. Но серийно не выпускаются. Так кого расстреливать? Меня, за то, что станции совершенствую? Или кого-то другого? – Он всегда отличался абсолютно непроходимой прямолинейностью и умением прямо в глаза сказать, в том числе большому начальству, все, что он думает. Опасное для карьеры занятие!

Однако Воронов не был настроен ссориться, вернулся к решению треугольников, разобрался, что зафиксировать снаряд одной станцией обзора получается случайно, поэтому приходится приводить, интерполировать решение, как по времени, так и по скорости прохождения сигнала. Сравнил те же расчеты, полученные с помощью звукоуловителей, отметив, что скорость реализации вычислений заметно возросла, а СКО значительно ниже, чем у пеленгаторов, работающих со звуком.

– Сами понимаете, товарищ комкор, без связи между станциями и электронной синхронизации измерений не обойтись, и требуется связь с батареями, настроенными на контрбатарейную борьбу. В этом случае эффект будет значительным. Чуть меньше месяца назад мы сдали флоту станцию «РИФ», она побольше, но имеет вычислители в своем составе. Одна из установок, только что пришедшая на испытания, состоит из пяти машин и имеет более мощный передатчик и вычислитель в своем составе, поэтому удалось точно зафиксировать скрытую позицию одиночного орудия, и со второго ее выстрела получить место для нанесения удара. Приемник там позволяет корректировать огонь с использованием фугасных снарядов.

– А бетонобойных?

– Фиксируется разрыв или всплеск, пробитие не зафиксировать, но приблизительное место падения можно высчитать по баллистической кривой. Особенно эффективно работает по медленно летящим снарядам гаубиц и минометов.

В это время в комнату штаба вошел человек в одежде кубанского казака, взял веник, стоящий у входа, вышел и вернулся с обметенными от снега онучами. Снял башлык, папаху, полушубок и, растирая руки, лицо и уши, подошел к столику у стены, где стоял чайник, стаканы в подстаканниках и другие принадлежности для чаепития. Прикоснулся к чайнику, проверяя температуру, налил заварку, добавил кипяток и положил несколько кусков сахара.

– Примораживает, однако! – заметил он, подошел к столу с картами и обменялся рукопожатием с Григорием Штерном.

Тот спросил:

– Водку будешь, комдив? А каково моим в поле сейчас приходится?

– Я на военном совете буду голосовать за ваше предложение ввести водку в рацион на фронте, Григорий Михайлович.

– Я не об этом, – отмахнулся командарм, – почему задержался? Что-то не так?

– Да нет. Удивили меня местные радисты. Можно сказать, натыкали носом в то, что связью обеспечить войска на марше не можем, а у них все это есть. Локатор на ходу работает, большая радиостанция и куча маленьких с ретрансляцией через большую. Дуплексные, многоканальные радиостанции на всех машинах, переключение частот одним пальцем, миниатюрные антенны и приемопередатчики в кармане. Одно плохо: все с опытного производства и самоделки. Но могу сказать: у них связь есть, и по сравнению с ними штаб любой армии таких возможностей не имеет. А все «висит». Целый год висит, промышленность даже не пошевелилась. Где этот Ночных? Никак его поймать не могу. Был – здесь – ушел, уже часа три.

– Вон он.

Петру пришлось вставать и представляться.

– Сразу вопрос: учился в Ейске? Какой факультет?

– Истребительный, ускоренный курс.

– А криптографию откуда знаешь?

– Мать ее преподает во Фрунзэ.

– Что такое «Фрунзэ»?

– Высшее военно-морское училище имени Фрунзе.

– Силен, бродяга! Николай Николаевич, они случайно или специально прихватили это орудие?

– Целенаправленно, Ваня, и с помощью новейшей аппаратуры, которая в войсках нужна, как воздух.

– Что скажешь, лейтенант? Почему не принимают твои произведения в серию? На испытания подавал? – продолжил допрос начсвязь.

– Заявку подавали, до государственных дошли только три РЛС, одну из которых испытать не можем, для нее во всем ВВС нет самолета.

– Что-нибудь огромное?

– Да нет, двадцать четыре килограмма полетного веса. Из-за винтов требуется двухмоторная машина, без турельной установки в носу, размером примерно с тяжелый истребитель Таубина или Bf110, немецкий.

– То есть он небольшой?

– Да маленький совсем.

– А для чего?

– Ночной и всепогодный истребитель-перехватчик, для нужд ПВО и флота.

– Так почему промышленность не берет? Твое мнение?

– Из-за Фрязино. Деньги потратили, завод с задержками и огрехами построили, а требуется признаться, что технология устарела, и все придется переделывать, а там – поточная линия.

Начальник связи РККА опустил голову, он понял, что его голова будет следующей, седьмой, в длинной череде расстрелов очередных «врагов народа» на этой должности. Все в комнате притихли, потому что вылетела изо рта Петра новость не самая приятная для ушей командования. Речь шла о миллионах фунтов стерлингов, потраченных на пустой проект, за них кого хочешь могут объявить врагом народа.

– Вы как хотите, а я по коньячку вдарю. Майор! Посуда есть? И распорядись, чтобы закуски соорудили, – сказал самый старший по званию из присутствующих Штерн.

Майор Кузнецов вышел из штаба в столовую. Штерн порылся в своем портфеле, достал оттуда коньяк, сгонял Петра к столикам за стаканами, разлил на четверых, быстро и уверенно.

– Будем поднимать вопрос, товарищи начальники. Связь, действительно, ни к черту не годится. А он проблему решил.

– Там еще одна закавыка, товарищ командарм, Пятое управление, слаботочку, вывели из состава Наркомата вооружений и авиапрома. Они теперь гражданские, и пока их никуда не определили. Девять месяцев бродят неприкаянными. На заводах заканчиваются деньги, они на самообеспечении, вот-вот встанут, – сказал Петр.

Командарм хмыкнул и провозгласил тост:

– За удачу!

Петр вообще-то не пил практически, начальство хватануло коньяк как водку, до дна, Петр тянул-тянул с глотком, но под насмешливые взгляды «офигенного начальства» решительно выдохнул и проглотил проклятый коньяк. Присутствующие заулыбались.

– Пацан совсем, пить не умеет, баб, наверное, тоже не тискал. Ниче, парень, кои твои годы!

У каждого из начальников нашлись «фронтовые», но, плотно поужинав, все разъехались по делам. Петя дошел до домика, где жил, и рухнул, поругивая козлов, которые его напоили. Он не знал, как им было страшно вылетать из Реболы в Москву на срочное совещание военного совета РККА. Наступление по всем направлениям, кроме двух северных, было остановлено у основных линий обороны противника. За 27 дней преодолено только предполье. Предвоенные планы рухнули, как карточный домик. И кто-то за это должен ответить.

Проснулся Петр от ощущения, что в кровати он не один. Так и было. Его состоянием воспользовалась хозяйка дома, тридцатипятилетняя учительница местной школы. Они с коллегой отмечали окончание второй четверти, коллега ей подмигнула, они пошептались, соучастница помогла раздеть Петра и, с хитрым выражением лица и притворной стыдливостью, удалилась. У меня устойчивость к спиртному побольше, чем у Петра, поэтому все слышал и иногда видел. Девушка еще молодая, чуть располневшая, но тут большинство такие. Я организовать отпор не мог, телом Петра я владел довольно относительно, и только когда он находился в нормальном состоянии. Зарядку мы всегда вместе делали. Но каково было Петру проснуться со «старухой» вдвое старше себя, от которой несло перегаром. Я перевел его мысли с легкой паники на стремительный отход, он оделся и ушел, не разбудив провокаторшу и ее соседку-сообщницу. Вымылся в расположении погранзаставы, перебросился несколькими словами с дежурным по отряду, позавтракал, отдал распоряжения остальным сниматься и менять места дислокации, и через четыре часа они вылетели парой в Кудама-Губу. Его вещи из квартиры забрал посланный краснофлотец. Провокация «Женись, насильник» – провалилась. По словам дежурного, это не первая попытка девушки кого-то на себе женить и законно уехать из этих мест.

Пока перемещались локаторщики, вводили Саню Хабарова в строй, он давно не снимал и с новой модификацией радиостанции знаком только понаслышке. Ему, Саше, больше понравилось летать с Петром, поэтому пошел к нему ведомым, ибо больше свободы было, чем под началом у Алексея. Вот на этом их финны и поймали. Целью наступления на этом участке был город Лиекса. Маршрут наступления проходил мимо громадного зарастающего озера Коитере, весь северный берег которого был сплошным клюквенным болотом. Но на болоте деревья не растут. Летом – это топь гиблая, а вот морозной зимой это место превращается в отличный аэродром подскока. Вокруг этого озера-болота проходит шоссе, съемками которого они и занимались. 29 декабря мотор у Александра начал подчихивать еще в начале работы над шоссе. Петр приказал разворачиваться на обратный курс, в этот момент обнаружил визуально, что уже снял фотоаппарат Сани: большое скопление людей и техники в лесу у Кививаара. Мотор у Александра пропускал и подчихивал огромными сполохами пламени вначале из двух, а потом из четырех цилиндров, и еле тянул. Леша и Тагир уже взлетели, но им предстояло пролететь 48 километров, а Толик Вахромеев, оператор, зафиксировал появление трех пар противника, взлетевших как раз с этого болота. Из Гимол поднялась эскадрилья 49-го полка, но им лететь еще дальше. Дистанция между парой Петра и противником всего 18–20 километров. А Саша должен долететь, у него важные сведения: нашли расположение 8-й дивизии финнов. До этого были вскрыто расположение 14-й дивизии, которая в основном и была задействована против нашей 54-й. Они действовали севернее. Предстояло продержаться порядка трех-четырех минут, и подоспеют свои, и не дать сбить Хабарова.

Петр действовал быстро, но аккуратно: у «фиатов» скорость много меньше, чем у И-16, но от двух до четырех крупнокалиберных пулеметов, и в лоб лучше не лезть. Вертикальными маневрами сорвал последовательные атаки трех пар, на выходе из крайней атаки сам получил повреждения, перестал действовать правый руль глубины, упала маневренность по вертикали, пришлось уйти в горизонталь. Обстрелял еще раз ведущего первой пары, на развороте чуть не столкнулся с «фиатом», но сорвал их атаку на беззащитный «ишак» Александра, правым переворотом уклонился от атаки третьей пары, в этот момент появилось пламя на крыле. Подтекал бензин из основного бака, и выхлопные газы подожгли его. Бак был протектированным, но от пуль винтовочного калибра. Пламя сорвать удалось. Подошла пара Ухов – Бердымухамедов, Сашка был цел, хоть и терял высоту, но тянул, тем более что линию фронта они пересекли. Получив «добро» от Ухова, пошел вперед, но вновь вспыхнуло крыло, крутился, вращался, пытаясь сбить пламя: центроплан у «ишака» деревянный, а консоль – перкалевая, дойдет до нее, только успевай выпрыгнуть, а высоту Петр упустил. Я вспомнил, как отец рассказывал о такой ситуации на «Яке», тогда он выполнил прыжок с пятидесяти метров, методом срыва. Я успел подумать о левой боковине и о том, что парашют надо выставить за борт и бить по кольцу. Петр открыл боковину, попытался набрать высоту, но пламя перекинулось на перкаль.

– Всё! Пора!

Воздух ударил его изо всех сил, но парашют вывалился за пределы кабины. Он ударил по кольцу, его ударило о козырек кабины ногами, дернуло куполом так, что все кости затрещали, и боком протянуло по «мягкому пушистом снегу», который содрал очки и до крови расцарапал лицо. А вот встать Петр не смог. Самолет упал примерно в полутора километрах от места приземления. Лыж нет, местность – замерзшее болото, покрытое толстым слоем снега. Нога – как будто по ней футбольный нападающий ударил с маха, но перелома нет. Впрочем, идти бесполезно. По такому снегу далеко не уйдешь. Быстро стемнело и его не нашли. Над упавшим самолетом покружился У-2, не садился, так как быстро темнело, и ушел на восток. Он пополз к месту падения. Встать не было ни малейшей возможности. Все силы ушли на это бесконечное плавание в рыхлом снегу, затем выбрался на хрупкий наст, и дело пошло быстрее. Парашют он собрал, за его утерю в то время грозили трибуналом, да и палатку из него можно сделать. Неподалеку от места падения нашел левую консоль крыла и превратил ее в лыжу. С помощью которой перебирался через рыхлые участки. Самолет сгорел полностью, вместе с ракетницей. Вокруг голое болото, с парой сосенок невдалеке, туда и направился. Долго пилил стропорезом первые ветки,затем соорудил палатку, разложил костерок и забылся коротким сном. Проснулся от голода и холода. Аварийный паек, большой, сгорел в кабине, на парашюте в кармашке пара плиток шоколада и пеммикана. Перекусил и продолжил заготовку дров. Наконец, дерево упало, и удалось разжечь костер. По нему его и нашел конный разъезд частей охраны тыла. С дороги, проходившей чуть в стороне, они обнаружили дымок, заинтересовались и смогли пробиться к нему. А у Петра уже начался жар, простудился он за эти двое суток крепко.

Новый 1940 год он не отмечал, беспамятствовал в медсанчасти 96-го саперного батальона в Лахколампи, откуда его первого января вывезли в Лодейное Поле, а оттуда в Ленинград в 1-й ВМГ. Записали его по фамилии, выбитой на наградной табличке «маузера». Этот «маузер», как талисман, берег его из-за подписи вождя на оружии.

В 73-м погранотряде попытку «дамочки» поднять скандал и потребовать наказать «насильника», есть свидетели, замяли.

– Не давай летчикам, они по нитке ходят. Звонил я в Кудама-губу. 29-го он не вернулся из боевого вылета. Так что дело возбудить не могу, в связи со смертью подозреваемого, – сказал комиссар отряда и выпроводил девушку из кабинета.

Петра подвело то обстоятельство, что он только что вышел из тяжелого маневренного боя и был мокрым от пота. Да и «плавание в снегу» бесследно не проходит. В результате двухстороннее крупозное воспаление легких, в условиях полного отсутствия антибиотиков. В общем, выкарабкивался он из болячек полтора месяца. За это время его документы успели отправить в архив РККФ и внесли записи об этом во все данные. Мать получила похоронку, как на пропавшего без вести. Похорон не было, войска двинулись вперед, война закончилась 25 января 1940 года подписанием нового мирного договора с Финляндией. Условия Финляндия получила гораздо более жесткие, чем я знаю по другой истории. Вся Лапландия объявлена территорией СССР. Финнов заставили демонтировать оборонительные линии на тех участках границы, которые у нее сохранились. Две новые военно-морские базы в Ханко и Порккала-Удд. Полная демилитаризация Аландских островов, с которых вывезли 12″ орудия на Порккала-Удд. Матери в училище он смог позвонить в день окончания войны. Раньше он не вставал и не ходил. Вновь занялся сменой фамилии, в прошлый раз ему отказали, а в этот раз препятствовать не стали. Он до возвращения в Ейск так и не узнал, что на него приходил отзыв в Москву в Управление связи РККА, которое вернули обратно, в связи…

Летную комиссию прошел здесь же, в Ленинграде, в том же госпитале. Отпуск по ранению ему не предоставляли, ран не было, так, ради собственного удовольствия в снегу выкупался. Поэтому, сразу после получения штампа «Годен к летной работе без ограничений», выехал в Ейск. Где поставил на уши все училище. Его ж уже вычеркнули из списков. Подполковник Кузнецов получил полк на Балтике, Тагир – эскадрилью на Тихом океане, Ухов стал замкомандира полка в Евпатории. Четвертой эскадрильей теперь командует майор Саня Хабаров, который и разрулил всю ситуацию. Плюс Андреев, уже генерал-майор авиации, его тоже вниманием не обошли из-за этой командировки, очень обрадовался. Распорядился поднять архивы и вернуть отосланный назад в Москву орден. И написал представление на присвоение очередного звания старший лейтенант. По выслуге Петр уже подходил под очередное. Направили его в 6-ю эскадрилью, где он принял звено из трех сохранившихся самолетов-разведчиков. В марте неожиданно получил письмо от Летты, дочери Михаила Александровича, которая не знала о том, что он «погиб». В нем она сообщала о смерти своего отца и приглашала в отпуске посетить ее в Ленинграде. Только после этого Петр начал связываться с НИИ-9 и узнавать, как и что творится с этими разработками. Из госпиталя не выпускали, а времени после выписки не дали, выписав воинское требование на тот же день. За этим жестко следили, и врачи не отошли от инструкций ни на шаг.

Во всем, что произошло, Петр винил только самого себя, не справился он в поединке с шестью противниками, а требуется летать так, чтобы это были семечки для настоящего истребителя. Основательно взялся за стрельбы и технику пилотирования, так же жестко требуя этого и от своих курсантов. За что и получил от них кличку «Жареный», из-за ожога на щеке, с которого снег содрал кожу. Новая кожа почти не загорала и резко выделялась на лице своим бело-розовым цветом. Летом он в Ленинград не поехал, предложили путевку в санаторий ВВС в Гаграх, там его и провел.

В начале сентября получила продолжение история с «изнасилованием». Из тех же Гагр возвращался Кузнецов, который с женой и ребенком заехал в Ейск. Они здесь служили семь лет, поэтому проехать мимо не могли. Петр с ним практически столкнулся нос к носу, выходя из ангара шестой. Тот шел именно к нему, поэтому облапил его, приподнял и сказал:

– Живой, чертяка, живой!

У Петра исподволь гуляла нехорошая мысля, что его звено бросило умирать в том болоте. Поэтому он ответил:

– А что мне будет?

– Так ведь я послал «утенка» сразу по маршруту, они вернулись, сказали, что нашли, самолет полностью сгорел, труп в кабине, доставать не стали. Потому что обгорел сильно.

– Не садились они, Григорич. Я их видел, но я выбросился за полтора километра от места падения машины. Просигналить было нечем, ракетница оставалась в машине.

– У тебя топлива было, как грязи, вот я и поверил, что все взорвалось, а на утро – наступление началось, слетать лично не мог, рука, как помнишь. Пошли, все мои друзья собираются, тебе с ними служить.

После ресторана вышли на пляж, расставив на нем стулья, пили кубанское вино, ели шашлыки, которые заказывали в том же ресторане. Под самый вечер подполковник оглядел всех и сказал:

– Здесь все свои собрались, мне скрывать нечего: виноват я перед Петрухой, до самого гроба, что поверил двум ублюдкам, которые сесть побоялись возле него и окрестности не осмотрели. Через меня Петька пострадал. Но есть еще, как говорится, нюанс: пятого января, когда фронт прорвали, вызвал меня в Петрозаводск Штерн. Он представление написал на трех человек к званиям Героев. На тебя, Петр, на Саньку и на меня. Зачитали, тут комиссар армии Дубров или Дуброва помахал пальчиком, и на трибуну выскочил, как ты думаешь кто, Петя? Тот ублюдок, которого ты с фронта в штаб армии отправил, Колька Веденеев. И говорит, что политотдел армии имеет сведения, что незадолго до этого лейтенант Ночных совершил воинское преступление: изнасиловал гражданку Осипову или Осипенко, не помню. Под угрозой «маузера» овладел ею и через день пропал без вести, видимо, перешел на сторону противника. А твой же «маузер» у меня в столе лежал. Ты им молотил по стулу, Штерн приказал его отстегнуть и положить в стол, чтобы не шумел. Я тебя на твою квартиру сам доставил, без оружия. И ты был, вежливо говоря, нетранспортабелен. Какое к черту изнасилование? Штерн тоже помнил, что оружия ты не имел, сказал об этом, но Дубров заявил, что имеются показания свидетелей. Штерн ответил, что о мертвых либо хорошо, либо никак. Они сраму не имут. Если политотдел возражает, значит, ходатайство никуда не пойдет. Хотя армия наступает по разведданным, которые предоставил этот человек. Политотдел имел возражения, и Штерн при мне порвал одно из ходатайств, затем второе, Санькино, он всего два вылета совершил. Посмотрел на меня, я ответил честно, что я занимался тылом и обеспечением полетов, тактикой и техникой занимался ты. Что мне чужого не надо, если тебя не награждают, значит, и мне эта награда не нужна. Запомните эту фамилию: Николай Веденеев, он так в политотделе восьмой и служит. А ты, Петя, зла на меня не держи. Если хочешь, сегодня можем решить вопрос о твоем переводе в мой полк комэском, а там через год-полгода замом по боевой станешь. Считаю, что ты это место горбом заработал на той войне, а мы – маху дали, поверили двум мудакам. Это ничего, я их найду! Гадом буду, если им это не припомню.

– Петьку мы из училища не отпустим, – сказал командир «шестой» Шестопал, наш новый комэск. – Пусть людей готовит, он это крепко делает. Лучшее звено. Ну, а всем нам наука: доверять – доверяй, но проверять – проверяй. За тебя, Пётр, и за то, чтоб дружба наша выдержала все испытания.

С того дня кончились у Петра выходные: то на блинчики позовут, то на смотрины, более старшие летчики – сплошь женатики, у них свои заботы: подрастающее поколение. Стал Петр для всех своим, родным в полку, без которого и праздник – не праздник. Одна большая семья. До этого к нему присматривались: человек новый, а тут еще недавно были «чистки», и нашлась гнильца, которая стоящих людей под трибуналы подвела ради карьеры. Вот и его выскочкой и «себе на уме» держали. И соблюдали дистанцию, так как многим он был непонятен своими радиотехническими заскоками.

В общем, служба продолжалась, начали поступать слегка модифицированные РСИ-3М, которые приходилось чуть подлечивать от «паразиток». Была немного усовершенствована схема, чтобы не писать авторство, образовались паразитные связи в приемнике, «фонить» стал больше. Написал об этом на завод, проставив в скобках свою старую фамилию, на что ему ответили, что этим они компенсируют разность частот в серийных стабилизаторах частоты, чуть расширяя канал.

«Из-за этого начинает плавать частота, и именно об этом я и пишу», – ответил в очередном письме Петр, но от этого ничего не изменилось. Лишние конденсаторы приходилось выпаивать и дополнительно подбирать, ставшие массовой продукцией, «столбики» кварцев. Из Ленинграда в адрес училища пришла новенькая «Наяда», которые поступали в войска, расположенные в основном в Закавказском военном округе. И вообще, в газетах постоянно говорится об угрозе с Востока.

После относительно плотных боев над островом, после оккупации Европы, на западном фронте наступила вновь странная тишина. Англичане заговорили о том, что СССР кого-то аннексировал без их разрешения, намекая на фашиков Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы. Вот только они уже начали сдавать свои территории Гитлеру, и образовался Мемельский плацдарм. Я Петра этими вопросами не напрягал, что мы могли, мы сделали, система оказалась сильнее, сопротивлялась очень активно, пытаясь подвести страну к поражению. Мы это проходили в течение многих лет с 1986 по конец декабря 2017 года. Интересно, как они там? Опять выражают обеспокоенность растущей американской агрессией, пардон, «активностью партнеров»? Здесь все предельно ясно: две крупнейшие страны континента готовятся к решающей схватке. Против нас создается «Единая Европа», только вместо Меркель сидит Гитлер, который не забывает и открыто говорит о том, что его интересы находятся на Востоке, что ему нужны рабы, черноземы и пространства, чтобы расселить расплодившихся немцев. Приходите, земли у нас много, каждому выделим, по два куба.

В феврале поступило пять новых машин: Лагг-3 с Горьковского завода № 21. Они имели дальность, без подвесных баков, в полтора раза больше, чем наши «ишаки». И по комплектации полностью повторяли наши разведывательные «ишачки»: у всех сзади был люк, где стоял слегка модифицированный АФА-И, теперь под номером один. Чуть быстрее протягивалась пленка, из-за изменения скорости на 150 километров в час. В соседнем отсеке стояла РСИ-3М, тоже модернизированная, без кварцев еще. К ней приделали блок настройки и поместили его в кабине на приборную панель, как будто у летчика есть время настраивать станцию левой рукой. Там, по уму, обе руки надо задействовать, потому что фиксаторы стоят, которые выжимать требуется, чтобы покрутить диск и конденсатор настройки. Плюс от вибрации, частенько отдавались винты, которые крепят лимб с цифрами к оси переменного конденсатора. Настройка «уходила», а лимб оставался на месте. Еще из уникальных прибамбасов новой машины выделялся присос взлетно-посадочных щитков на взлете. Щиток был «правильный», гидравлический, быстро выдвигался и быстро убирался. Но масло туда лили частенько просто так, а то и с мусором, без фильтра. Давление высокое. Эта же система выпускала шасси и изменяла шаг винта, и масло было не совсем масло, а гидравлическая жидкость – знаменитый «ликер-шасси» на этиловом спирту. Соринки собирались не где-нибудь, а именно под клапанами. Идешь на взлет, по скорости должен уже оторваться, а самолет бежит, как бежал, потому что давление в этой части магистрали упало, и щиток поджало набегающим потоком от винта. В документах у всех машин не стояла отметка, что государственные испытания пройдены. В общем, прислали серийные, но опытные образцы. Выпускать на них курсантов само собой запретили. В сопровождающем письме писалось, что машина разработана для развития «метода Ночных» в области авиаразведки. Рекомендуется передать самолеты в руки летчиков, знакомых с этим опытом. Ну, их и передали в шестое звено Петру в шестую эскадрилью. По численности эта эскадрилья имела самое большое число самолетов, причем совершенно разномастных: от летающих лодок «Авро» и катапультных КОР-1, конструкции Бериева, до поликарповских Р-5, яковлевских Р-12 и Р-22, разведывательные модификации его ББ-22 или Як-4, и Су-2р. Все, что не летало – сбрасывали сюда. Аврушек, КОРов и РыПок это не касается, они летали, но низехонько, как крокодилы, и в качестве разведчиков были нужны, как корове седло. Но стояли на вооружении флота, и училище готовило на них будущих летчиков. Многие из них, летчиков, впоследствии себя очень неплохо проявили.

Пришлось принимать недоделанные самолеты, учить их и себя летать, крутить хвоста механикам, которые не рвались обслуживать М-105П и пять точек вооружения. Штатных механиков на них не выделили, свои обслуживали И-16 и многочисленные УТИ-4, мотористов пришлось шакалить во втором звене, где были ББ-22. В общем, это был «груз и ноша», предназначенная неизвестно для чего. Использовали их редко, разве что приняли участие в воздушном параде в Ростове на Первое мая. Но штатные летчики звена их освоили, и если будет приказ, то были готовы перейти на них. Косяки со станциями и приемниками убрали, переместили наверх весовой балансир вертикального руля, после того, как Петр чуть не угробился на нем из-за захваченной на взлете плохо прокошенной травы. На «Роскомбайне» добыли немецкие уплотнители на гидравлику, перекрасили две из пяти машин, они были высотными и имели ТК-2 за двигателем, высотный нагнетатель, изменили направляющую неразрывной ленты пушки ТП-6. Эти два истребителя имели оборудование для слепых полетов: неплохой авиагоризонт, подсветку всех приборов и радиополукомпас. Три других машины почему-то этих приборов не имели, и полеты в облаках для них были недоступны. Даже «пионера» не было. Для разведки они не слишком годились. Выписать штатные не удалось, пришлось перетягивать приборы с «ишаков», благо что ЗиПа для них было достаточно. Но все говорили, что промышленность сняла с производства И-16, и скоро возникнет дефицит всего и вся.

А училище на другой тип самолетов так и не переходило. Продолжало выпускать курсантов во все большем объеме, последний выпуск уже и одевать стало не во что. Так и разъехались в мае 1941 года по частям в полевой форме ВВС. Отпуска отменили, сделали новый набор. В январе командующим ПВО страны стал Штерн, который в мае приехал инспектировать южные округа. Из-за угрозы войны с Англией сюда в первую очередь пошли РЛС и большая часть ЛаГГов, более ста пятидесяти штук прислали. Но освоенными были только пять машин в Ейском училище. Шестого июня 164-й ИАП в Моздоке провалил проверку, не смогли обнаружить и перехватить посланные на Грозный бомбардировщики. Самолеты оказались не подготовлены к ночным полетам. Так как тревога была объявлена по всему округу, то на отходе их перехватила пятерка ЛаГГов Петра, а затем туда же подтянулись еще и И-16 Ейского училища. «Отстрелявшись» по пятой машине и израсходовав полностью холостые патроны в БС и ШКАСах, Петр передал в эфир:

– Я – Тринадцатый, работу закончил, шестое, сбор, домой.

Машины собрались на помаргивающий свет навигационных огней ведущего и начали снижение. ДБ-3Ф, изображавшие цели, шли на 9 тысячах, спускаться пришлось долго. А на земле надрывались телефоны, по поводу: кто, чем и как?

В Ейске Штерн появился на следующий день.

Училище было построено по ранжиру: отдельно те, кто принимал участие в «отражении налета», отдельно учебные эскадрильи с курсантами. Шестая эскадрилья стояла седьмой, первым стояло «управление», а шестое звено на самом шкентеле, на левом фланге, последним подразделением. После построения и поздравления объявили прохождение, все протопали мимо трибуны, на которой стоял дважды Герой и генерал армии. Так отметили его успехи в Финской войне. Рядом с ним стояли генерал-инспектор ВВС СССР генерал-лейтенант Смушкевич, тоже дважды Герой, начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-майор Жигарев, генерал-лейтенант Жаворонков, командующий авиацией РККФ и командующий авиацией ЧФ генерал-майор авиации Василий Русаков. В общем, вся верхушка нашего авиационного командования. Под трибуной, в качества мальчика для битья присутствовал майор Акуленко, командир 164-го полка, провалившего учения. Скорее всего, он мысленно считал минуты до расстрела. В апреле сняли командующего ВВС, вместо него пока никого не назначили. После прохождения собрали всех участников в клубе на разбор полетов.

Провал был мощнейший, так как ВВС округа готовилось отражать противника с другой стороны, днем и в хорошую погоду. Погода была хорошей, сменили направление, в свете новых осложнений с Германией, и заменили день на ночь. А в учебных планах практически начисто отсутствуют ночные полеты. Их как-то отменили, временно, и забыли включить снова. Количество летных происшествий пошло вниз, и всех это устроило. Особенно немцев. Они точно знали, что ночной истребительной авиации у нас нет. Петра вызвали сразу после выступления начальника штаба полковника Иванова. Он руководил полетами по тревоге, хотя шестое звено ушло в воздух до того, как он появился на СКП. Дежурил там командир «четвертой» Саня Хабаров, он и дал отмашку на взлет. Поэтому Петр рассказывал, как есть, а не причесанную версию для начальства.

– Готовность номер два была объявлена в 23.30 в субботу шестого июня. По этой команде была включена штатная РЛС «Наяда», и ее операторы были переведены на круглосуточный режим. Личный состав звена оставался в комнатах отдыха, готовым к вылету. Технический состав подготавливал технику к вероятному вылету. Так как тревога была учебной, то заменяли штатные боеприпасы на холостые. Воздушное пространство было чистым, в зону нашей ответственности никто не входил до 03.11 седьмого июня 1941-го. Самолеты появились на высоте девяти-десяти километров, на запросы не отвечали. Я объявил боевую тревогу и, согласовав с дежурным на СКП майором Хабаровым вылет, произвел взлет имеющимися пятью ночными истребителями ЛаГГ-3. При подходе к цели были обнаружены 27 самолетов ДБ-3ф, которые шли с потушенными АНО и не отвечали на запросы. Классифицировали их как учебную цель, произвели пять заходов. Атаки проводились из мертвых зон бомбардировщиков до полного израсходования имеющихся огневых средств. Стрелки бомбардировщиков вели ответный огонь холостыми выстрелами.

– Почему учебные цели не были обнаружены при пролете к Грозному? – задал вопрос Штерн.

– Этого я не знаю, еще раз повторяю, РЛС работала на максимальной дальности, периодически просматривая ближний сектор. В нашу зону никто не входил в радиусе 250 километров.

– Все правильно, товарищ Штерн. О наличии у училища этой станции нам было известно, курс был проложен так, чтобы не быть обнаруженными. На отходе специально изменили маршрут, чтобы проверить готовность войск и в районе Ростова. К сожалению, готовым оказалось только Ейское училище. Остальные никак не отреагировали на пролет большой группы самолетов, – сказал Смушкевич. – У всех одна отговорка: по шумам определили, что самолеты наши. А то, что группа скрывается и не несет огней, никого не насторожило. У меня вопрос к товарищу старшему лейтенанту? Вы сказали, что использовали самолеты ЛаГГ, а нам товарищ Акуленко доказывает, что самолет ЛаГГ для ночных полетов не приспособлен.

– Совершенно верно. В основной «первой» серии у него отсутствует соответствующее навигационное оборудование. У нас две машины нулевой серии с нагнетателями ТН-2. Так как эскадрилья и звено разведывательные, то без этих приборов не обойтись, мы в облаках и ночью летаем часто, то три машины были дополнительно оборудованы приборами с И-16р. Но у них нет нагнетателей, и они имеют значительно меньшую высотность. Непосредственно серийный И-16 зачастую тоже не имеет этих приборов, поэтому в отражении ночного налета приняли участие не все имеющиеся самолеты.

Его «пытали» достаточно долго, ведь работало именно его звено, остальные подтягивались к бою поодиночке, без строя, и атаковали один, а не пять раз. Но они практически не летали на перехват с помощью оператора РЛС. Само училище локатор не использовало, им «владело» только разведывательное звено. Чтобы прогнать всех, не хватало времени, топлива и соответствующего учебного плана. В самом конце совещания его поманил пальцем Штерн:

– Вы мне очень напоминаете одного человека, который, к сожалению, погиб в Карелии, но у него была другая фамилия.

– Да, у меня была другая фамилия. Эта – фамилия моего отца, та была фамилией отчима.

– Живой?

– Да, чуть не замерз, чуть не умер, но чуть-чуть – не считается, товарищ генерал армии.

– Я тебя заберу к себе.

– Не пойду, у вас нет авиации.

– Будет. Готовься!

Но 26 июня его, Смушкевича и многих других среди командующих не стало. Вызов от него пришел 24-го, но мы к этому времени поменяли командование: вместо флота стали относиться к учебным заведениям ВВС РККА, командовать нами стал генерал-майор Иванов, бывший начальник Качи, который за день до этого издал приказ, запрещающий перевод инструкторов авиашкол в действующую армию без его личного на то разрешения. Андреев Петра не отпустил, даже разбираться не стал, потому, что у него высилась гора рапортов о переводе, вызовов от старых знакомых и тому подобное. Отправили в Москву отказ с его основанием, рекомендовали обратиться к Иванову.

Срезали весь учебный план, ввели жесточайшие нормы на горючее, курсантов и инструкторов перевели на новый паек, летный теперь выдавался только в летный день. Со все возрастающим напряжением прислушивались к громкоговорителям с голосом Левитана. По сводкам Совинформбюро все люфтваффе уже пару раз уничтожено, а враг все прет и прет. 27 июля Октябрьскому позвонил сам Сталин и напомнил ему, что за оборону Николаева он несет личную ответственность, что он, Сталин, не видит взаимодействия между флотом и частями Южного фронта Тюленева, которому «передали» из Юго-Западного фронта две армии (всего-то!), 6-ю и 12-ю, находившихся на грани окружения.

Знакомый почерк, скинуть на соседа, пусть разбирается. Принять такую обузу и прикрыть ее авиацией Тюленев не может. В Крыму находятся три бригады авиации, но их никто никуда не перебрасывает, они охраняют флот и Крым, которые для отвода глаз противник бомбит одним штаффелем бомбардировщиков, практически безнаказанно. Для обороны Одессы флот направил группу летчиков в состав 69-го ИАП. Даже не эскадрилью, а группу. Флот несет потери от вражеской авиации, а его никто не прикрывает. Петр не выдерживает и направляется к Андрееву.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Если проситься пришел, то не пущу, права не имею. Приказ.

– Александр Харитонович, у меня сложилось впечатление, что на Южном фронте вот-вот грянет катастрофа.

– Ты за этим пришел?

– За этим. Там, похоже, никто разведкой не занимается, ни флотская авиация, ни армейская.

– Угу, умник, и если ты со своим звеном прилетишь, то все пойдет по-другому. Иди вон, – сказал беззлобно так, устало. Ему тоже казалось то же, что и командиру звена, но их задача – выпускать кадры, а не обсуждать, что происходит на фронте.

– У меня хватит топлива, чтобы парой провести высотную разведку в районе Умани. Может быть, хоть чем-то поможем Южному фронту. Иначе драп будет.

– На эти цели топлива в училище нет. Все, что есть, будет пущено только на обучение переменного состава. Понял?

– Понял: сиди и не чирикай.

– Иди, а то накажу.

– Есть!

Через две недели немцы перерезали дорогу Одесса – Николаев. Остатки 9-й армии остались в мешке под Одессой, немцы вышли к Днепру, образовался Каховский плацдарм. Полеты практически прекратились, топлива не выделяли. Средний налет у курсантов – 12 часов. 28 августа Петр, наконец, получил топливо на полную заправку двух ЛаГГов и присадку № 1 для высотных полетов (смесь изооктана и неогексана, 50 на 50). Нашли даже 23-мм снаряды к пушкам, которых «не было на складе» уже два месяца. Из Севастополя прилетел зам начальника ВВС ЧФ Ермаченков. На флоте вспомнили, что в Ейске стоят два «высотника-разведчика». Операцию курирует сам Семен Михайлович Буденный. Задачу ставят так, чтобы сведения любой ценой были доставлены в Ростов. Объяснения, что топлива туда может не хватить, категорически отметаются. «Делай что хош, а матерьялы доставь!»

– У пары пленки не хватит на 380 километров фронта.

– Снимай то, что важно и нужно.

– Важное и нужное они прячут.

Ермаченков вышел из себя и чуть не снял Петра с вылета, потребовав заменить его кем-нибудь посерьезнее. Тем не менее дали команду по машинам, и они взлетели. Ведомым идет старший лейтенант Осадчий. Воевал еще в Испании, но из-за шумного характера наверх не поднялся. Они хорошо слетаны, он – старший летчик в шестом звене. Над морем шли на верхнем пределе без кислорода. Разведчиком-то ЛаГГ сделали, а кислорода столько же, как и на серийной машине. На три бака с топливом, из пяти установленных. В первую очередь забираем бензин из крыльев. После Гуляй Поля пошли в набор, включились в кислород. Внизу отдельные рваные облачка, видимость – миллион на миллион. Вышли к Днепропетровску, который три дня назад был захвачен противником, углубились вдоль дороги на Кривой Рог. Немцам абсолютно пофиг, что их снимают. Их авиация работает внизу, можно было бы работать и с меньших высот, но фокус аппарата настраивается по заданию. Дошли до развилки на Пятихатку, легли на новый курс. Противник подтягивает войска, их много. По дороге на Запорожье – там тоже войска, длиннейшие колонны, на Хортице – артиллерийские батареи обстреливают город. В плотине – большой проран. У Лысогорки немецкие войска кончились. Берег пустой, отдельные машины. Здесь разрыв. У Никополя появились опять войска, густые колонны подтягиваются к городу, снимаем. Над Каховкой плотный артиллерийский зенитный огонь, четверка «мессеров» поднимается к нам, но они ниже и значительно. Не зря Петр занимался покраской этих двух машин. Со смесью, вместо топлива, правда, форсировать машину нельзя, она и так идет на форсаже, но полные обороты дать можно. Поэтому, обменявшись парой фраз на коде, быстро делаем снимки и прибавляем. По высотности мы примерно равны, по скорости если и уступаем, то самую малость. Взлетели они не только что, мы их уже минут пятнадцать наблюдаем. Так что топлива у них еще минут на десять-пятнадцать, а потом все, вниз. В наборе переходим через линию фронта, Днепр. На кренах, все равно оглядываться приходится, Петр сделал несколько снимков интересующей нас местности. Перехватить в лоб нас не успели, пока четверка разворачивалась, а на такой высоте это сделать можно только медленно, мы ушли и вернулись, внаглую, на территорию противника. Через семь минут – конечная точка маршрута. Снова видим новую поднимающуюся четверку. Встали на вираж, махонький, 6 градусов, и медленно повернули к дому. Они гнались за нами 25 минут, почти до Охримовки. Затем отвернули, топлива – только в основном баке. Петр на ключе запрашивает «дом». Есть вероятность, что топлива не хватит. Просит посадку и обеспечить топливом на другом аэродроме. Дали Мелитополь, а он у нас по левому борту уже за траверзом. Петя стучит: «возвращаться на курс не можем зпт противник». Молчание, а минутки тикают, шесть карбюраторов сосут бензин. Скоро море. Самый малый, спускаемся. Дали еще аэродром. Петр пересчитал, по дистанции подходит Мариуполь. По топливу: впритык. Бьет: «принято», выпускает щитки, пошел круто вниз. Тарас за ним. Спускаться приходится оглядываясь, немцы совсем рядом, с дополнительными танками – достанут как пить дать. До линии фронта 270 километров. Заход выполнили с ходу, без коробочки. Обе машины коснулись земли одновременно. Заруливаем и глохнем. Топлива больше нет. Инженер полка божится, что топливо шестой день не завозят. Петр исподлобья на него посмотрел:

– Ты мою фамилию слышал?

– Ну.

– Если через минуту не будет топлива, ты – покойник, – и щелкнул кнопкой кобуры пистолета. – Стоять! Тебе никто не разрешал двигаться. Отсюда командуй.

Привезли две бочки, перелили в баки.

– Спасибо! Извини. Зенитки есть?

– Откуда?

– Валите отсюда, у вас минут двадцать осталось, налет будет. От винта! Фамилия твоя как, инженер?

– Кустов, Михаил.

С двух перегазовок воздух из системы вышел, ушли в набор, через 17 минут под ними Ростов, уйти на Ейск не дали, приказали срочно в Ростов. Заход от Первомайки. С ходу, с малой высоты. Буквально стелились над степью. Она жнивьем поросла, все желтое, год урожайный, вот только убрать не успеют. Враг уже в 300 километрах, и естественных преград практически нет. Сели. Направляют в самый глухой угол, естественно. Топлива до Ейска хватит. Распечатывают отсек камеры, младший сержант-«массовик-затейник» снимает кассеты с пленкой и передает их полковнику.

– Молодцы! Такое задание, в срок и с доставкой, а говорили, не достанете. Дырочки на гимнастерках заготовьте! Тебе «Знамя», ведущий, ну, а тебе минимум «Звезду». Все. По машинам, и домой. Держи!

Молодцеватый и подтянутый полковник из разведывательного отдела направления протянул руку и широко улыбнулся Петру. Петя в ответ расплылся в улыбке, но рука полковника осталась висеть в воздухе. Он опустил глаза, а ему от бедра в лоб смотрел «маузер».

– Кассеты. Аккуратно! Клади, сука. И не дергайся, мозги вышибу. Медленно!

– Да я… – хлесткие выстрелы «маузера» вдоль ушей.

– Клади, сука.

Полковник положил кассеты на столик, ствол «маузера» переместился чуть ниже, но по всему чувствовалось, что дергаться не стоит.

– Тарас, освободи полковника от оружия. Директрису не пересекай. Вот так, спасибо. На колени, руки за голову. Хорошо! Ложись! Сержант. Особиста сюда, быстро!

– Да вона бежит.

– Вы за это ответите! – пробурчал снизу полковник. – Я этого не оставлю!

– Тарас, ствол обнажи. Не в бирюльки же играем.

– Щаз, Василич, – сказал несколько обомлевший Осадчий. Полковник чуть шевельнул челюстью и тут же получил мощнейший удар без замаха ногой по ней. Что-то блестящее выпало изо рта.

– Опустите оружие! – послышалось слева.

– Документы!

– Это наш особист, капитан Свиридов, – сказал младший сержант, растерянно переводя взгляд с одной фигуры на другую.

– Зайди правее и вяжи его!

– Это ж полковник Крутин, из разведывательного. Владимир Владимирович, что случилось?

– Это – немец или немецкий агент. Так ведь, товариштш польковник? Не шевелись! – и вновь прозвучала пара выстрелов, пули воткнулись возле головы лежащего.

– Не понимаю, в чем дело? – переспросил капитан, держа два пистолета на боевом взводе.

– Тарас, шевельнется – бей. Капитан, смотри справа, под ногами у его головы.

Капитан нагнулся и поднял маленькую, блестящую от слюны, витую ампулу с темной жидкостью. Развернулся и со всего маха врезал носком сапога по правой нижней стороне груди лежащего.

– У-у-у, сука! Взять! – Бойцы, до этого державшие на прицеле летчиков, кинулись к согнувшемуся от боли агенту. – Увести! Теперь вопрос к тебе: ты кто?

– Летчик, разведчик из Ейска, выполнял задание Буденного.

– Как расколол?

– Он сам прокололся. Он «легенду» не попросил, а приказал улетать, ордена обещал, сучонок. А без «легенды» это просто два рулона нитроцеллюлозы.

– Поня-ял! Держи пять!

– Где фотолаборатория?

– Да вон, сержант оттуда. Проводи товарищей моряков. Я двух человек оставлю, лейтенант.

– Машину через двадцать минут будет нужно. И кто-то, кто покажет, где штаб направления.

– Сам подвезу и провожу, – он немного отбежал, повернулся и крикнул: – Спасибо! Век не забуду!

Пока пленки проявляют и сушат, они с Тарасом писали о том, что видели по маршруту и указывали порядок выполнения фотоснимков, отмечая в том числе противодействие противника, использованные частоты, переданные РДО и принятые приказания. Упомянули об отсутствии связи на маршруте, кроме как на ключе, и локаторного поля, как со стороны противника, так и с нашей.

Да, несмотря на то что одна из армий фронта принимала участие в Финской войне и пять-шесть дивизий в остальных армиях Южного фронта были вполне обстреляны, сменилось руководство, и опыт был утерян. Не успели его корректно описать и зафиксировать в уставах и наставлениях. Плюс гигантский провал контрразведки, позволившей агенту Абвера влиять на ход и организацию обороны на целом фронте, если не на направлении. Вынесли распечатанные фотографии, уже с номерами и условными значками на углах, синьки полетных карт с пометками. Наиболее важные снимки сразу «поднимаются»: обводятся кружками и овалами цели, указывается положение наших войск, если таковые попадались в объектив.

Все готово практически, теперь нужна машина, которая отвезет их и документы в штаб. Особист бомбардировочного полка, который базировался здесь, не подвел, подъехал сам и выделил водителя на «газик» «разведчика», охранение. Бойцы, которые сопровождали полковника, арестованы до выяснения, и дают показания. Им доверия пока нет. На войне даже невольная работа на другую сторону – серьезное преступление, и только чистосердечное признание может облегчить душу и судьбу преступника. Будем надеяться, что невинные люди не пострадают.

Штаб находился на Октябрьской площади. Здесь уже в курсе событий, по «своим» каналам это происшествие уже передано не только сюда, но и в Москву. Их провели в небольшой кинозал, где меня, наконец, порадовал Петя. Я уж думал, что приключение в Реболах будет продолжать свое отталкивающее действие. Нет! Красота – страшная сила! Девушка, забравшая у него часть документов и помогавшая их раскладывать для начальства, бы не просто красива, но была совершенна. Это никакой формой не скроешь. Жаль, конечно, что служит в таком высоком штабе, и наверняка уже занята, таких мимо себя никто не пропустит. Но меня порадовало, что Петр обратил на нее внимание, несколько растерялся и не знал, как себя вести с ней. Она это заметила и чуть усмехнулась улыбкой Джоконды или Евы. Не то чтобы поощряла его, а так, мимоходом показала, что оценила его реакцию. Судя по всему, она служила в оперативном отделе и много работала с картами, потому как быстро «привязала снимки к местности». Вошла группа генералов во главе с маршалом Буденным. Маршал принял доклад от старшего из присутствующих генерал-лейтенанта. Маршал пожал руки обоим и слегка подтолкнул Петра к столу.

– Давай, сынок, с самого начала: что видел?

То ощущение, что нас послали просто для того, чтобы снять количество вражеских войск и развести руками, дескать: «Не шмогла я, не шмогла!», прошло. Был обстоятельный разговор, каждое фото проецировали на большой экран, старались разобраться с эмблемами на машинах и привязать их к имеющимся данным на противника. Буденный собирался драться, а не разводить руками. С выводом о том, что первым ударит Манштейн, он согласился. И тогда Петр решился напомнить о «Наядах-Б» и «М».

– А ты откуда знаешь? Этот опыт известен не слишком многим, в Москве его разбирали, признали удачным.

– Метод предложил я, и с группой товарищей из НИИ-9 впервые практически его осуществил.

– Там была немного другая ситуация: в воздухе мы превосходили противника, а сейчас уступаем ему. Плюс, говорили, что там был замечательный разведчик воздушный, который применил новый способ аэрофотосъемки, но который там и погиб.

– Да я-то жив. Вот сижу, только я служу в Ейском училище, и в этой войне у меня первый боевой. Локаторы нужны, а их в Баку отправили, Нефтяные Камни защищать от англичан. И автомобильные радиостанции во все полки. С подготовленных позиций «ишак» с «мессером» справляется. Маневренный он и злющий, кусается.

– Не заметно. Бьют их, и запчастей нет, во всех частях двигатели ресурс выработали.

– Так это потому, что их больше жужжать заставляют, барражируя над войсками на малой скорости, и наблюдения за воздухом нет. Немец атакует первым. Внезапно, и уходит, а у нас минус самолет и минус летчик.

– Так, мне говорили, что у тебя какие-то особенные машины, каких ни у кого нет. Сколько их у тебя?

– Высотных две, и три низковысотных, но их можно быстро переделать в очень хороший самолет. Один локатор у меня есть.

– Чем черт не шутит. А вдруг? – сказал маршал и замолчал. – Что требуется, чтобы быстро создать боеспособную разведывательную эскадрилью? Наверняка ж думал об этом?

– Конечно. Двенадцать ЛаГГов, пятибачковых, 21-го завода, с АФАрами, и с хорошей окраской и лакировкой. Шестнадцать двигателей М-82 в мотораме и с капотом от Су-2. Две минимум радиостанции РСБ-А. Пушки ШВАК, 20 мм, на все машины, включая высотные. Кислородная станция, три штурмана-наведения. Два ПС-84, несколько У-2, аэродромная рота, зенитная батарея. Остальное разрешить забрать из училища: летчиков, фотографов, техников, мотористов и вооруженцев. ПАРМ или авиазавод на неделю, чтобы переделки сделать. Или училищный ПАРМ задействовать.

– Вы записали? – спросил маршал у своего адъютанта. Тот подтвердил.

– В приказ по направлению, звание у него – капитан, отдельным приказом. Он по ВМФ проходит. Согласуйте с Октябрьским, – напомнил маршал.

– И с Ивановым, по вузам ВВС, – добавил Петр.

– За неделю ты не управишься, сынок. Десять дней. Через десять дней быть здесь, на Центральном. Ступайте.

– Есть!

Петр получил тумака от Тараса, который обрадованно замолотил в воздухе кулачищами. На фронт рвались очень многие, поэтому с личным составом проблем не будет. Можно будет отобрать самых-самых.

Получили приказы, доехали до аэродрома. Машины полностью заправлены. Правда, пришлось еще пройти через процедуру допроса. Не самое приятное, но необходимое, мероприятие на войне. И вылетели в Ейск. Ермаченков еще присутствовал на аэродроме, дожидался их. Вместо поздравлений устроил разнос за содержание приказа, отзвонился в Ростов и согласовал, что это будет разведывательная эскадрилья Черноморского флота.

Уже вечером приземлились два борта ПС, которые из Харькова привезли двигатели для будущих ЛаГГ-5. Три самолета из Горького прилетели утром. Петр к утру подготовил эскизы будущих машин. Масляный радиатор расположили на месте водяного, оставив систему регулировки воздушным потоком. Наложили стальные листы на район выхлопа. Воткнули по две ШВАК-20, и по два БС. Замом Андреев отдал Сашу Хабарова. Машины облетали, в девять дней уложились, прибыли на Ростов-Центральный полностью экипированными и укомплектованными. Южный фронт Манштейну слегка попортил картину, очень эффективно задействовал контрартподготовку и сорвал наступление на Каховском плацдарме, сбросив его в реку. Смотр Буденный провел. Быстро прошел вдоль выстроенной техники.

– Хлопцы, времени на раскачку нет. К вечеру быть в Нежине. Немцы взяли Чернигов. Под угрозой окружения наша пятая армия. Там действует вторая группа Гудериана. Твои «русалки», капитан, там в Нежине, так что собственную тут пока оставь. Помни, что за «русалок» несешь личную ответственность. Вот пакет, там я все написал. Авиацию там сильно потрепали, вся надежда на вас, хлопцы. Пять дивизий мы туда перебрасываем. Обеспечьте их данными о противнике и прикройте с воздуха. Все, по машинам! Капитан! – маршал сделал какой-то знак рукой, к нему подскочил адъютант, передал ему две коробочки и две красные книжки.

– Держи. Торжественно хотел, не получилось. – Развернулся и пошел к машине.

Петр в первую очередь отменил команду маршала. Это в кавалерии все быстро: ногу в стремя, и марш-марш, вперед. Мы – войска технические, подготовка – прежде всего! Инженера и начштаба под мышки и вперед на связь. Это участок даже не нашего направления: это Брянский фронт Западного направления. Звонок в Брянск, в командование ВВС фронта, и не по телефону, а по БОДО. Там о таком распоряжении знают, передаем заявку на топливо, присадку 1, масло, боеприпасы, продовольствие. Подтверждают наличие. Вопрос по РСБ-А, ответ – отрицательный. Тоже хорошо, хотя бы так, хоть какая-то ясность. Снимаем четырех- и десятиметровые антенны с автомобильной станции, аварийную аккумуляторную батарею, грузим все в ПС.

Первыми вылетели У-2, им туда добираться и добираться. Затем техники сдали машины своим летчикам и вылетели на двух ПС-84, пардон, на Ли-2, им только что сменили название, в направлении Нежина. Через полтора часа эскадрилья вылетела вдогон. А со станции Сельмаш в сторону Аксая тронулся воинский эшелон отдельной морской разведывательной авиаэскадрильи-13 Черноморского флота. Получить просто номер «13» было невозможно, такая эскадрилья существовала на Тихоокеанском флоте и командовал ею Тагир Бердымухамедов. Базировалась в Суходоле.

Семнадцать машин в воздухе, начштаба – тоже летчик, за ним закрепили первый «высотник» под номером «13», тринадцатых машин в эскадрилье две, на обоих летает Петр. Взаимодействовать придется с 28-й, 60-й и, вероятно, с 11-й САД. В каком они состоянии – сказать сложно. В Нежине на утро 9 сентября точно базируется 20-й ОРАЭ. Больше ничего не известно.

Один из Ли-2 включил привод, начштаба настроился на него и вел группу по маршруту. Тут Петр чертыхнулся и полез в карман кителя, вытащил оттуда орденские книжки. Он подумал о том, что надо было вручить Тарасу орден перед строем. Но, рассмотрев надписи, понял, что он ошибался: орден Ленина был прошлогодний, выдан дубликат в связи со сменой фамилии, «За создание новой системы вооружения», а второй – Красного Знамени, «за разведданные, определившие успех Южного фронта». Похоже,Осадчего либо не наградили, либо вручат позже. Хмыкнув, положил книжки обратно. Еще раз подумал о том, как не повезло тогда в декабре 1939-го. За Харьковом догнали транспортников, и начали хороводить вокруг них. Уже у самого Нежина приняли первый бой, второе звено атаковало и сбило «Хеншель-122», шедший без всякого охранения на малой высоте. Посмотрели и на «мессершмитты», которых он вызвал еще до падения. Но пара «мессеров» в бой вступать не стала. Увидев, что самолетов значительно больше, чем ожидалось, и они вовсе не «ратте», а что-то другое, немцы ушли со снижением, подгоняя себя форсажем. Радист Ли-2 поймал их волну, завтра ожидается «большой день». Нам готовят подарки.

Довольно большое и богатое село Перебудово граничит с Куликовским лесом и рощей Круглой. Капониров нет, шесть Пе-2р и один Пе-3 20-й ОРАЭ. Зениток нет, есть РСБ-А, а говорили, что нет, но в старом исполнении. Шипит, свистит, в основном используется для работы на ключе. Но топливо подвезли. Мужики обрадовались и решили, что им такое счастье подвалило, пришлось их огорчить. Из крайнего вылета «пешка» вернулась похожей на решето. Механики корпят над ней. Командует эскадрильей капитан Петросян, худощавый молодой парень с большими кавказскими усами.

– Тут еще какая-то машина приехала, вся брезентом закрытая, но к ней никого не подпускают.

– Понятно, где?

– На опушке у дороги стоят, метров сто пятьдесят отсюда. А что у вас за самолеты?

– Ой, как их назовут – мы не знаем, вообще-то это ЛаГГ, но переделанный. Так, Степаныч! Принимай обстановку, задействуй один из Ли-2 в качестве радиостанции. Пусть десятиметровку разворачивают. Тут в лесу никакой высотки нету? С дорогой к ней?

– Как нету, есть. Есть холм, через него дорога в деревню Диброво проходит. С километр отсюда на восток, – ответил Петросян.

Петр вышел из штабного блиндажа:

– Дементьев!

– Дементьева к командиру!

– Всем составом!

– Всем составом! – как эхом отозвались голоса. Из сумерек появился лейтенант в морском кителе с шестью краснофлотцами.

– За мной!

Пока шли, Петр объяснил лейтенанту, где будет позиция его взвода.

– Все тщательно замаскировать, провести наземную связь и закрыть ее, стационар Р100, и «комарика» держи под рукой. Рота обеспечения прибудет позже, за тобой посты, если здешний экипаж остается, значит – задействуешь и его.

Их остановил окрик: «Стой, кто идет!»

– Командир эскадрильи, в которую вас направили. Вызови старшего, часовой.

Из обшитого сталью зеленого кунга выскочил, оправляя форму, командир установки.

– Старший лейтенант Васьков, командир отдельной установки «Н-м», направлен в распоряжение командира отдельной морской разведэскадрильи, до особых указаний.

Петр предъявил удостоверение и представился.

– А это – лейтенант Дементьев и его боевая группа: операторы наведения и радиоспециалисты.

– А как же мы?

– Будете служить вместе, наша станция идет сюда эшелоном. А вы давно получили эту станцию?

– Полмесяца назад, в Баку. Перед этим заканчивал курсы при академии имени Буденного.

– Ну, а Саша Дементьев на этих станциях вторую войну начал. Так что будет чему поучиться.

– Есть, товарищ командир.

– В полукилометре отсюда идет лесная дорога, от поворота 750 метров, там холм. Установку развернуть, включить на дежурство, окопать и подготовить к круговой обороне. Задача ясна?

– Ясна! Так точно, ясна, – ответили оба командира.

– Удачи, приступайте.

Он вернулся как раз к ужину, который в этот раз готовили повара «двадцатой». Столовая располагалась в большой палатке с поднятыми стенками. Под самым потолком светилось несколько лампочек. Четыре длинных стола по два в ряду, чисто по-армейски. Палатку окружала широкая марля от насекомых, но их было достаточно. Бабочки кружились вокруг ламп и иногда падали вниз, прямо в тарелки. Их называли «доппаек» и «мясо». Отдельно стол сержантов, отдельно среднего и старшего комсостава. Две девушки-летчицы, Саша и Маша, и четверо девушек-сержантов. Для техсостава была отдельная столовая. Все по уставу.

– А ничего, что со стороны видно, что в лесу свет горит?

– Нормально, немцы ночами не летают, только на Москву, а это севернее.

– От Белоруссии отходим, ночью еще ни разу не бомбили.

– А мы тут разговор интересный перехватили, похоже, что завтра нас бомбить собираются. Юра Пехов у них «хеншеля» по дороге завалил, подлетала пара, но не решилась атаковать, ушла. Нас они обозвали «Гроссе Ратте». С незнакомыми машинами предпочли не связываться. Откуда они нас могут достать?

– В Чернигов перебросили только истребители третьей группе первого гешвадера. Группе – это полк, а гешвадер – дивизия, там что-то около эскадрильи, даже меньше, а ударить по нам могут, как из-под Гомеля, там третий полк пикирующих бомбардировщиков базируется, так и вот отсюда, Грибовая Рудня. – Капитан приподнял планшет и ткнул пальцем в карту. – Вот тут они и базируются, вот здесь у леса, и вот тут сразу за деревней. Разведку мы проводили, да что толку. Так никто и не ударил.

– А у тебя ночники-то есть?

– Все с допуском.

– А бомбы? РРАБ-два или три?

– Черт его знает, до войны были, сами их не бросаем, могли «забыть» или «не погрузить». Вооруженца надо спросить. А что ты хочешь, капитан?

– Так у меня тоже все ночники. Доставить несколько приятных минут асам Геринга. Еще бы знать, где они живут!

– В школе, они брезгуют жить в домах, высшая раса. Или казарму строят, они у них быстро собирающиеся. А технари в палатках возле машин.

– Давай после ужина глянем, как и что.

Аэрофотоснимки были, правда, им больше недели, но Петросян говорит, что два дня назад «лапотники» стояли на месте. РРАБов было всего десять штук обоих типов. Оруженцы с явной неохотой начали их собирать. Им подбросили в помощь людей из «тринадцатой».

Летный состав отдыхал, не спали только начальники штабов и оба командира. Рассчитали заход, так, чтобы накрыть обе площадки в одном заходе. Определили ориентиры, убедились, что «Наяда-М» работает. Затем попытались согласовать вылет 20-й с командованием ВВС 13-й армии. Но командующий выехал в войска, начштаба убыл в штаб фронта. Все понятно! Подъем, завтрак и «слушай боевой приказ». По машинам, и в два ночи легли на курс 360. Мимо Чернигова, не проходя над ним. Операторы уточнили место поворота на новый курс, по железной дороге сориентировались. Эскадрилья бомбить с пикирования не умела, поэтому ведущий группу начштаба 13-й Коростылев, опытнейший штурман, сбросил со своего высотника одну за другой две осветительные стокилограммовки, а пятерка «пешек» высыпала десяток РРАБов. Четыре истребителя прошлись из пушек и пулеметов по стоянкам и складам, пока горели ОФАБ, и все пошли обратно. Урон немцам нанесен, теперь требовалось дождаться утра и посчитаться с истребителями. К рассвету у службы перехвата уже были «новости» и время сбора у Городни. Бомбить нас идет другой полк. Ну, пусть идет!

Петр еще до рассвета взлетел на восток, там развернулся и на бреющем ушел к Днепру, обошел Чернигов с запада и через 24 минуты, к моменту старта штаффеля прикрытия, оказался над Черниговским аэродромом с восьмеркой ЛаГГов. «Мы их не ждали, но они уже пришли! А в колоде, как-никак, четыре масти, им достались все тузы и короли!» В этот полет никто не брал бронебойных, только осколочно-фугасные. А сбить двенадцать машин, только отрывающихся от асфальтобетонной полосы, для летчиков-инструкторов, имея две 20-мм пушки и тяжелые пулеметы, это как два пальца об асфальт. Не набирая высоты, все машины ушли на юг, чтобы показать противнику, что все кончилось. Вторая группе первого StG базировалась севернее, под Смоленском. Им сообщили о налете и о том, что их возьмут под сопровождение чуть позже еще восемь «мессершмиттов», которые готовятся к взлету. Пятьдесят четыре «лапотника», на высоте 5000 метров, продолжили свой путь в сторону Нежина. I/JG1 передал им, что аэродром атакован восемью «Große Ratte», которых они обнаружили в своем хвосте на высоте 6–6,5 тысячи, которые маневрировали, готовясь к атаке. Восемь против пятидесяти четырех. Русские «мялись» и не решались на критическую атаку, соблюдая дистанцию в полтора километра. Все внимание стрелков было обращено на них, так как самолетов у русских оставалось мало, и такое количество стволов превратит в щепки все, что войдет в зону поражения. Группе сомкнулась и представляла собой весьма грозную силу. Русские атаковали из нижней полусферы, где пулеметов у «штуки» не было. Снизу поднялась еще одна «восьмерка», два ЛаГГа и шесть «Große Ratte», и использовала весьма странный способ атаки: они били залпом из пушек сразу по всей «девятке» из шестнадцати пушечных стволов, чуть ли не одиночными выстрелами. Под крыльями у «штук» висели многочисленные бомбы, которые начали детонировать в плотном строю машин. Взрывающиеся машины уносили с собой от трех до пяти соседних, как только внимание стрелков переключилось на взрывы и пожары, так оказалось, что летчикам требуется уклоняться от атаки с пикирования.

Строй «лапотников» развалился, а в это время слева от них появилось шесть «ратте» и четыре «яка», которые атаковали оставшиеся машины, пытающихся выйти из строя и уцелеть под этим убийственным огнем. «Большие крысы» отвалили в сторону, собрались и пошли на поднимающуюся «восьмерку» «мессеров». Два против одного. «Мессершмитты», увидев валящиеся на них сверху пары, попытались уйти. Но удалось это только двум или трем самолетам. В Чернигове никто из «мессершмиттов» не сел, ушли на запад.

«Двадцатка» двумя парами разведчиков пошла к Чернигову и сняла то, что просил Буденный. Расшифровка ушла в Ростов, а «тринадцатая» выполнила шесть полетов звеньями, снимая все с высоты 2300. И все в течение одного дня. Работали люди на пределе своих возможностей. Как летчики, так и технари. Вечером того же дня на аэродроме сел одинокий «Як». Ставка приказала нанести удар по выявленному месту скопления противника под Черниговом, следовало согласовать этот удар с командованием Брянского фронта и ВВС 13-й армии. Смеха ради или чтобы понять глубину нашего поражения в пограничных боях: кроме 11-й САД, в составе истребительных полков которой летающих истребителей вчера набралось десять, у ВВС армии был всего один полк ночных бомбардировщиков У-2 и еще один полк скоростных ночных бомбардировщиков Су-2 и две эскадрильи связи. И всё. А требовалось нанести существенный урон 2-й танковой группе Гудериана. Причем времени на это – одни сутки. Потом немцы очухаются и врежут нам от всей души. Сил и средств для этого у них хватает. Шестнадцатью машинами небо не прикрыть.

В кабине «Яка» оказался командир 11-й САД генерал-лейтенант Григорий Кравченко. Бывший инструктор Качи, бывший летчик-испытатель НИИ ВВС, который после войны в Китае быстро за три года вырос из капитанов в генерал-лейтенанты. Участвует уже в четвертой войне с первого же дня. Но визит высокого гостя летчиков эскадрильи не слишком обрадовал. В столовой шло обсуждение статьи в армейской газете «За Родину», где было написано: «Появление группы самолетов во главе с дважды Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Кравченко решило исход тяжелого боя. Враг бросился врассыпную, надеясь уйти, но наши бесстрашные герои догнали самолеты противника и уничтожили 12 бомбардировщиков. Надо бить немецких захватчиков так, как это делают наши соколы из дивизии генерала Кравченко». Общий итог боя, естественно, не описан. Никакого упоминания о моряках-черноморцах нет. Мелочь, конечно, но неприятная. Газету привезли в двадцатую эскадрилью, тринадцатая в состав ВВС армии не входила. В общем, когда генерал и капитан Петросян, который его встречал, вошли в палатку столовой, главный заводила эскадрильи капитан Юра Пехов поднялся из-за стола, сделал испуганное лицо, чуть развел руки, изображая крылья, «встал на вираж» и, чуть повиливая задом, подражая знаменитому «Карандашу», выбежал из столовой. Эскадрилья грохнула и подалась почти в полном составе за ним, где временами продолжала взрываться смехом в темноте. Кравченко недовольно посмотрел им вслед и обратил свое внимание на оставшихся сидеть за «главным» столом Петра и начштаба подполковника Дениса Коростылева.

– Чего это они?

– Статью вот эту обсуждают, вот и обратились в бегство. Врассыпную.

– А вы чего не убежали?

– Да мне этот балаган до одного места, а вот действовала ваша группа в воздухе неосмотрительно. Рассыпалась и принялась гоняться за сбросившими бомбы «лаптежниками», упустив момент, когда могла нанести удар по истребителям. Докричаться ни до кого не удалось.

– Да слышал я какого-то Тринадцатого. Он предупредил, что «яки», слева-сзади-ниже «мессеры», дистанция три километра. Откуда он дистанцию знает – непонятно. Потом вообще белиберду какую-то понес. «Рцы, Глаголь, всем Цепочка, Люди, Он». Отвечать не стал, вдруг противник мозги пудрит. Смотрю, все ваши завершили атаки, собрались, довернули влево и пошли куда-то вниз. Противника видно не было, и мы продолжили атаковать «лаптей».

– Ну, видите, даже запомнили. Приказы простые и понятные тем, кто их знает.

Кравченко не ответил, продолжал жевать котлету и картофельное пюре. Петросян делал вид, что это его не интересует. Из-за стола встали девушки-летчицы и попросили разрешения выйти. Кравченко проводил их глазами. За столом осталось только начальство, летчики двадцатой тоже потихоньку слиняли, по одному, понимая, что вполне возможна «гроза».

– Да не стал бы я побираться, но у меня в полках исправных самолетов почти не осталось. Третий состав дивизии пошел стачиваться, и быстро. А вы, свеженькие, откуда-то появились. Откуда, кстати?

– Ейск. – Петр достал из кармана предписание и приказ Буденного, положил его на стол перед генералом.

– Понятно. Мы получили указание Ставки всеми имеющимися силами нанести удар по второй танковой группе. Утром. Ваша эскадрилья в приказе упоминается.

– Мы в курсе, получили его два часа назад, – ответил Коростылев.

– И что? Почему никто из вас не прилетел в штаб ВВС армии? Она наносит удар.

– Мы армии не приданы. У нас задача – координировать усилия ВВС 5-й, 13-й, 26-й, 40-й армий и Пинской флотилии, обеспечивать их точными разведданными. Данные сейчас обрабатываются. Со времени окончания крайнего вылета прошло 75 минут. Четыре связных самолета у нас имеются. Через тридцать-сорок минут документы будут отправлены в Киев, Брянск, Припять и Харьков. В Ростов пойдет свободный борт Ли-2, – еще раз ответил Денис Степанович.

– Другой вопрос, что действия, конечно, согласовать требуется, чтобы не получилось так, как сегодня: каждый сам по себе, – заметил Петр, продолжая ужинать.

– Да не писал я эту статью! Что прицепился, капитан?

– Я не про статью, я про связь.

В этот момент из кармана Петра послышалось: «Первый, первый – Крамболу. В секторе четыре появились две групповые цели, следуют в сторону Певцов». Петр вытащил «комарика».

– Понял, Крамбол. Сейчас буду. Извините, тащ генерал. Разрешите идти?

Кравченко залпом выпил компот, встал и показал рукой на выход. Все командование переместилось в новенькую землянку штаба эскадрильи. Там уже вели цели на планшете.

– Судя по скорости – истребители. Одна группа идет цепочкой, по одному, 12–16 самолетов, вторая звеньями, и отметки побольше. Похоже, что что-то двухмоторное, – отметил штурман наведения Теньков.

– Откуда они идут? – спросил Кравченко.

– Кто его знает? По направлению: Витебск, Орша и Могилев могут быть.

– Зэт-Гэ-26, старые знакомые, «мессера» сто десятые из Болбасова. А первые?

– Минск, Бобруйск.

– Этих я не знаю, кто угодно может быть. Черт, подтягиваются. По вашу душу, товарищи мореманы.

– Марик Акопович, привезли, что заказывали?

– Да, Петр Васильевич, привезли, перед ужином закончили подвешивать.

– Денис Степанович, дежурное звено на вылет, поднять подвахту. Марик Акопович, по машинам, к запуску.

– Тащ генерал, разрешите идти?

– Идите! Четко у вас налажено. Откуда цели-то берете, да еще ночью.

– Локатор у нас, локатор «Наяда».

Кравченко попытался взять в руки микрофон, но Петр отрицательно помахал ему рукой.

– Не надо ничего выдавать в эфир открытым текстом. Рцы, шапка, добро, – перехватив микрофон, сказал команды Петр.

Самолеты дежурного звена и шестерка Пе-2р перевели двигатели на взлетный режим и парами уходили в небо. Операторы приняли их, перенесли их положение на планшет и повели. Штурман пересчитывал взаимное расположение целей и ударной группы.

– Восьмой, покой.

– Тринадцать, покой.

– Ночь, машин мало, не попадут! – покачал головой Кравченко.

– На аэродроме сейчас шумно будет, у немцев только шумопеленгаторы, наши подойдут с той же стороны, что и немцы. Группа большая, сажать будут с каруселью по коробочке. Аэродром они подсветят сами. А у Акопыча и его эскадрильи РРАБ-3 подвешены, по три-четыре штуки на каждом борту. Фейерверк будет что надо!

– Тащ командир, время, – сказал Теньков, и второе звено ушло в небо: прикрыть отход и добить оставшихся. Им до цели десять минут лёта, заодно пошумят с востока, отвлекут немцев от западного направления.

«Пешки» уже довернули и на приглушенных моторах планируют на цель, где принимают самолеты, светят прожектора, расползаются по укрытиям с горящими фарами и огнями машины. Каждый, кто хотя бы раз в жизни видел эту картину ночного аэродрома, прекрасно представляет ту суматоху, которая там сейчас творится. И бомбы пошли. Десять секунд падения, и четыреста взрывов громкой очередью раздаются на летном поле. Горячие осколки рвут металл, пронзают тела захватчиков. Мы же говорили, что землю выделим всем, желающим и нежелающим. А кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет.

Бомбы, еще, еще и еще. Пушки и пулеметы дочищают за основной ударной группой. Возвращается третье звено, второе еще гоняется за тремя оставшимися в воздухе немцами. В эфире сплошной туркменский, затем звену дают сбор, крайняя машина сбрасывает фотаб и снимает общие результаты работы. Все возвращаются, правда механикам до рассвета придется поработать с несколькими машинами. Зенитчики на «эрликонах» пытались организовать сопротивление.

Что касается завтрашнего утра, то среди ночи, около двух часов, и после доклада об успешном налете на Чернигов-Певцы, в помощь ВВС армии выделили дополнительно два полка АДД и полк истребителей. Бомберы уже взлетели, и теперь все срочно переделывают свои планы, подстраиваясь под них, потому, что 13-я армия для налета может выделить только: тринадцать Пе-2 и четыре СБ 16-го БАП, двадцать один Пе-2 – 261-го полка и двадцать четыре штурмовика Ил-2. В качестве прикрытия будут использованы семь самолетов И-16 184-го полка, двадцать один МиГ-3 162-го полка и четыре машины Як-1 управления дивизии. 274-й полк майора Крайнева в составе 64 машин готовится к вылету из Москвы. Приказом Ставки он передан 11-й САД. Он подхватит идущие на Гудериана полки АДД и сядет в Шостке или Нежине. Начиналась первая за всю войну более-менее крупная воздушная операция. Тринадцатая эскадрилья получила задание по расчистке неба.

Кравченко после окончания полетов залез в ЛаГГ с «воздушником», включил лампочку и фонарик и осмотрел кабину.

– ЛаГГ, что ли? А это что? А это? А как?

В общем, по всему чувствовалось, что собирается его «освоить» и вылетать на нем. Снова пришлось идти на некоторое обострение.

– У нас нет лишней машины, товарищ генерал. И не привыкли вы работать по наведению с земли. И сигналов управления не знаете. Есть ЛаГГ с почти штатным двигателем, но с нагнетателем, высотный. Других машин нет. И в группу я вас не возьму.

– Не понял?

– У вас есть своя дивизия, товарищ генерал. А здесь командую я.

– Ну смотри, герой.

– Герой не герой, а мне придется править то, что накосорезили в штабах. Лучше дайте каналы с вашими истребителями.

– Какие такие каналы?

– Частоты, на которых работают ваши истребители, бомбардировщики и штурмовики.

– А черт его знает, не интересовался.

– А здесь – шестнадцать каналов связи, поэтому и говорю, что в группу вас не возьму.

– Умник, у тебя сколько сбитых?

– До вчерашнего дня было три лично, все ночью, и три групповых. Вчерашние еще не считали, но все в групповые пойдут. Кадры фотокинопулеметов еще не просматривали, эти спецы и оборудование еще не приехали. Они поездом добираются. Точно могу сказать про себя, что лично: два «сто девятых» над Певцами, еще один у Новоселовки, стрелял, и успешно, по «лаптям», и еще один «мессер» у Пекуровки, из последней восьмерки.

– Четыре точно плюс «лапти»? За один вылет? Сколько у него снарядов?

– Да по-разному, так получилось, есть ящики по 150, есть по 250 на ствол, и у всех по 500 для пулеметов на ствол. Машины-то не серийные, переделки, двигатели и винты от Су-2. И оригиналы из разных серий.

– Ты хочешь сказать, что они не выпускаются?

– Нет, полевые переделки.

– Черт знает что! Так, ладно, уговорил, где ваши коды, пойду ведомым. С машиной справлюсь, на ЛаГГе и Су-2 летал.

– Тогда сюда. Вот каналы, восемь кнопок. Наверху все нечетные. Восемь набираются каждый своей кнопкой, остальные набираются нажатием двух кнопок: девятый канал первая и вторая, удерживая первую, десятый – вторая, держишь и первая, одиннадцатый канал третья плюс четвертая. Понял?

– Понял!

– Шестнадцать!

– Восемь-держу-семь-отпустил.

– Ну, тогда в штаб. – Петр уже сообразил, что таким образом генерал будет меньше мешать на вылете. Пусть учит сигналы, а самому уже пора идти спать.

Это на земле утро начинается с рассветом, в авиации – за час до вылета и в темпе. Денис Степанович подтвердил, что Кравченко зачет по условным сигналам сдал. На разводе ставим его ведомым к майору Хабарову, ведущему второй восьмерки. Старлей Аврамцев скривил губы, но ответил «есть», он пойдет Петиным ведомым на высотном ЛаГГе, других машин просто нет. Еще перед вылетом забрали у генерала «шпаргалку» – свод сигналов он переписал и пытался на панели закрепить под целлулоидом с каналами.

– Собьют – врагу достанется, – генерал отмахнулся и продолжал готовиться к полету.

Петр услышал сигнал, поднял руку из кабины, запустился и поставил двигатель на прогрев. Оглядел опушку леса, где стояли выкаченные из леса истребили эскадрильи. Все запустили двигатели. Петр прибавил обороты Эм-сто-пятому и покатился на старт. Стартовики уже выставили сигналы уступом вправо, он затормозил после двух поворотов и занял свою позицию.

– Всем, шапка, добро.

– Принял, один-три. Поехали!

Обороты, шаг, отдан тормоз. Ноги привычно парируют возникающие моменты. Гусеница эскадрильи с зажженными АНО уходит на юго-восток и выстраивается для набора высоты в сторону запада. Выше всех идут два ЛаГГа-3, затем первое, еще ниже и правее – второе звено, с уступом влево и еще ниже третье, и в самом низу и впереди – шестерка Хабарова. Идем к Козельцу, чтобы потом довернуть вправо и просмотреть дороги от Киева на Чернигов. Вчера немцев видели на обеих дорогах по обе стороны Десны. Им остается пройти чуть больше ста километров, и они окружат пятую армию и отрежут ее от снабжения. А заодно и те армии, которые обороняют Киев. После поворота на юг от Смоленска они прошли уже 365 километров, пробивая себе дорогу «лаптежниками», танками и артиллерией. Все самолеты заправлены до упора, во все танки: на 1100 километров полета. Девять минут полета и доворот на север. У села Красное наблюдаем интенсивный артобстрел позиций. За ночь противник продвинуться вперед так и не смог, идет артподготовка. Петр на ключе собрался отдавать шифровку об этом. Тут на связь вылезает Кравченко:

– Крамбол – Девятому!

Петр с остервенением выжал кнопку постановки помех, забив шумом канал. Выждал минуту и четко проговорил:

– Девятый, твое дело держаться хвоста ведущего. Одно слово – уйдешь домой. Руку с кнопки убрать! Я – Тринадцать. Ноль-Ноль-Ноль. Конец связи.

Тут же вылез Юра Пехов, без позывных:

– У него не забалуешь!

– Всем, ноль-ноль-ноль.

Прошло всего четыре минуты полета, 240 секунд, когда в наушниках раздался хорошо знакомый нашим летчикам чуть хрипловатый голос Тенькова. В этот раз он говорил по-туркменски:

– Две цели в вашей нижней полусфере, курсовой 165 левого, поднимаются. Высота 500, скорость 480.

Два коротких шумовых сигнала в ответ.

– Саша, кошкёль, есть, твердо.

– Добро, спасибо.

Ни фига не понимающий генерал-лейтенант заложил вслед за ведущим крутой нисходящий вираж и оказался почти на противокурсе. Ведущий куда-то круто пикировал, на фоне зеленых полей генерал различил желтые носы ненавистных «мессеров». Соседняя пара пошла выше, а та, которая была самой левой, подвернула под брюхо и перестроилась для атаки с разворота. «Не дам!» – подумал Кравченко и привычно взял в прицел ведущего. Собственный ведущий краем крыла вошел в прицел. Поняв собственную ошибку, генерал перенацелился на ведомого. Хабаров открыл огонь, чуть позднее нос ЛаГГа генерала отметился выстрелами.

– Ха-ха-ха, фёрт! – раздался голос ведущего.

«Бл… Блин, ржет, что ли? Ух, я им задам! Черт, чертов код, “не трать патроны, отбой, набор”».

– Молодец, два, цепочка!

Ведущий похвалил его и дал команду возвращаться к эскадрилье, которая продолжала свой путь к Чернигову, сбросив скорость. Она отвернула влево, обходя город и ожидая подхода нижнего звена. Прошли над аэродромом, выполняя противозенитный маневр, затем резко развернулись на запад, но этим курсом прошли не очень долго. Третий раз прозвучали слова на непонятном языке, и ответ «тринадцатого». Крутой вираж и отход в восточном направлении. Справа работал 22-й авиаполк на самолетах ДБ-3ф и ТБ-3, сбрасывая тонны бомб на противника. С горизонтали. Не очень точно, но работал. И ему никто не мешал. В этом и заключалась работа эскадрильи. Небо она расчистила.

Затем последовал отворот налево, навстречу большой группе «мессеров». Примерно в два раза больше, чем вся эскадрилья моряков. Их ведущий что-то сказал на их абракадабре своему штурману наведения. Прозвучала команда, запрещавшая горизонтальный вираж. Это генерал-лейтенант понял. Сердце тревожно сжалось, когда он увидел закругленные законцовки крыльев, стремительно накатывающейся в прицел восьмерки «мессов», огонь и резкий уход вверх ведущего. Боевой разворот и вновь вниз.

В разгар боя подошли «миги» 274-го полка, прозвучала команда перейти на новый канал связи, перещелкнув на восьмой, генерал очутился в знакомом до боли пространстве мата, криков, команд. До этого эскадрилья атаковала молча, и единственными голосами были голос ведущего и штурмана наведения. Штурмана он совсем не понимал, а ведущий сыпал командами из того кода, который его заставили изучить. «Мессеры» скисли еще до подхода «мигов»: их ведущий сбит, «большие крысы» превосходят Bf-109F2 на вертикалях, утащить их на горизонталь у немцев не получается. Примерно половина немецких машин пошла на отход с пикированием до земли. За остальными гонялись модернизированные ЛаГГи. Кравченко отстрелял до железки патроны к пушке и бил только пулеметами. Его пару раз дергал ведущий: «Не отвлекайся, конец атаки. Следуй за мной». Наконец, дали сигнал отхода. С удивлением генерал пересчитал оставшиеся в строю машины: 16 штук, как и до начала боя. Один из самолетов поддымливал. Генерал вспомнил, как в конце августа остался без четырех «яков» после боя с шестью «мессерами» этой серии. У самого себя он видел пробоины на крыле, туго ходили педали. Всех с повреждениями сажали первыми. Его девятый номер шел головным в коробочке. Посадку, после поврежденных, осуществляли парами и четверками. Летчики в эскадрилье были экстра-класса. Стало понятно, почему вчера с ним никто разговаривать не стал. Он откинулся в кабине, опустил ключ контакта и перекрыл топливо. Механик открыл фонарь.

– Целы?

– Да-а!

– Замечания?

– Уровень масла дергался.

– За шагом следите, товарищ генерал, слишком облегчали винт, скорее всего. Помочь?

– Сам. Вот это – машина! Пушки под концом не стреляли.

– Сейчас проверим. Вылезайте, пожалуйста, нам надо откатить самолет.

Генерал спрыгнул с крыла, в пяти машинах от него стояла «скорая». Кому-то оказывали помощь. Пошел туда, сняв надоевший шлемофон, все летчики шли к четвертой машине. Возле которой стоял ГАЗ-АА с красным крестом на коробке кузова. Доктор 20-й эскадрильи злобно обернулся:

– Что здесь: цирк? Валите нафиг отсюда! Все живы, никто не помер и не помрет. Сейчас придет в себя, перегрелся человек малость.

Не только перегрелся, но и траванулся: снаряд «мессера» разворотил выхлопной коллектор и переднюю противопожарку кабины, куда начали поступать отработанные газы. Сесть Варламов сел, а потом включил АНО на проблеск и потерял сознание. Остальные машины заправлялись и заряжались. Эскадрилья готовилась ко второму вылету. Мимо горячих самолетов проехала полуторка, откуда помощник начштаба кричал:

– От машин не отходить, взлетный завтрак на месте, готовность номер один.

Но на вылет пошло всего одно звено.

Чуть ранее генерал-лейтенант увидел комэска, который стоял возле поврежденной машины и оценивал время для ее восстановления. Кравченко подошел вплотную и протянул руку:

– Отлично, комэск. Восстановите. Пара часов работы. Насколько я понимаю: свободных машин нет, и я – лишний?

– Где-то так, товарищ генерал.

– Ты знаешь, я от самого Бреста ждал этого вылета. Мы их сделали, желтоносых, с тузом. Ты их сделал, капитан. Держи пять! Моя машина готова?

– Была готова.

– Где она?

Петр пожал плечами и отрицательно помотал головой, он этого не знал.

– Ладно, найду. Мои все на полк пиши, я пятерых завалил, но все равно это – мизер. Мы их сделали! Они бежали, и не по топливу, а потому, что справиться не могли. Удачи! – и он третий раз протянул руку.

После удачного боя всех трясет даже сильнее, чем перед боем. Генерал ли ты, капитан или красноармеец. Адреналин должен выплеснуться. Всего распирает от эмоций. Живой и победил. Может быть – это цена победы. А может быть, это она сама и есть. Забываешь на некоторое время, что совсем недавно нервно ощупывал карманы и убеждался в том, что магазины на месте и снаряжены, что все смазано и работает, что оружие не подведет и ты выйдешь живым из этой мясорубки. Ведь каждый, идущий в бой, надеется выжить, и ощутить вкус победы. Сладко-горький.

«Як» Кравченко оторвался от земли и пошел на восток, а эскадрилья еще двое суток осуществляла очистку неба перед налетами, к которой присоединились, пусть и потрепанные, но боевые полки всех армий на этом участке. 15 сентября наши войска освободили Чернигов. На фронте установилась напряженная тишина. А эскадрилью отозвали в Ростов.

Петр не знал тогда, что в тот же день, на шесть часов позже, в Стаханово, в летном испытательном институте впервые взлетел почти такой же истребитель Гу-82, но он имел уродливо висящий под мотором маслорадиатор, достаточно серьезные переделки фюзеляжа, и, главное, его фотографии и эскизы попали на стол Сталина в тот же день, вместе с письмом Гудкова, но после того, как у Верховного побывал комдив-11 вместе с результатами работы ОРАЭ ЧФ-13, фотографиями этих машин с минимальными переделками серийного планера первой серии. На следующий день в том же кабинете состоялся «воздушный бой» известного генерала с группой конструкторов ЛаГГ, без участия Горбунова, который с легкостью выиграл генерал, еще раз побывавший в Нежине, вместе с фотокорреспондентом «Правды» Сергеем Струнниковым, которого генерал и Петр попросили снять «полезные переделки» на пленку. На стол Верховного лег эскиз «мечты фронтового летчика»: самолет с форсированным двигателем с непосредственным впрыском (со схемой, как это сделать), пониженным гаргротом, с убирающимся «костылем», с каплеобразным фонарем, отклоняемым носком крыла, увеличенным килем с полубалансирным рулем направления, автоответчиком для РЛС, 16-канальной станцией и с предложением скрестить «ежа и ужа»: патрон 14,5×114 со снарядом 23-мм от ТП-6 или ВЯ, а его с синхронным пулеметом Березина, то есть вооруженный тремя пушками БС-23.

Поврежденный самолет в тот же день встал на ремонт на 84-м авиаремонтном заводе в Химках, куда перелетел самостоятельно, где его внимательнейшим образом осмотрел главный конструктор Михаил Гудков. Его машина Гу-82 пока не стреляла: захлебывался пороховыми газами двигатель, имела скорость на 46 километров в час меньше и больший вес. Сильно сказывалось то обстоятельство, что летный состав, имея машину с недостаточной мощностью и тягой, готовил эти машины для боя и для себя, чтобы выжить. Все «лишнее» из машины было выброшено. Особенно это касалось проводки, преобразователей, магистралей. Вес радиостанций доведен до восьми килограммов, включая автоответчик и АРК. Изменена и перенесена антенна, отсутствует умформер, вместо него стоит преобразователь, количество трансформаторов сведено к минимуму. Все изменения в конструкциях преследовали одну цель: снизить вес оборудования, а не сделать «технологичнее» производство самолета. Сухой вес машины был на 150 килограммов меньше, чем у ЛаГГа. Гудков признал, что машина более совершенна, чем Гу, но лобовой обтекатель, кок винта и створки двигателя он поставил со своей машины, благо что запас этого добра у него был. Прекрасно понимая, что это – его шанс выиграть затяжную и тяжелую борьбу с членами бывшего триумвирата, у которых в руках этой машины не было, он закончил ремонт в тот же день и вызвал в ЛИИ Шахурина.

– Я тут выяснил, что командир этого 13-го ОРАП ЧФ (еще 11 сентября Верховный подписал приказ о развертывании на базе ОРАЭ ЧФ-13 отдельного разведывательного полка) – известный конструктор радиооборудования. Помните эту историю с радиостанциями 3М и 3М1, так это его разработка. В этой машине стоят модернизированные приборы, имеющие меньший вес, за счет корпусов и точек крепления. Вместо металлических хомутов крепления жгутов проводов – использованы тонкие шнурки, обувные. В общем, летуны нас носом тыкают в наши недоработки. И машина у них на сто пятьдесят два килограмма легче.

– А силовой набор?

– Нет, они его не трогали, за это можно и в тюрьму залететь.

– Я надеюсь, вы догадались переснять эти наработки?

– Конечно.

– Вот и отправляйте смежникам, пусть мучаются, соответствующие бумаги я подпишу. Что еще?

– Предлагаю обратиться в полк, с тем, чтобы нам передали их разработки по радиоаппаратуре. А мы внедрим это на заводах Авиапрома, так будет быстрее, чем действовать через Пятое управление. Тем более что это оборудование универсально, для всех машин. Только на этом мы выиграем солидную экономию как времени, так и ресурсов. Предлагаю развернуть производство самолетов для этого полка здесь, в Химках. Отработать все тонкости на одном заводе и распространить это на остальные пять.

– Хочешь быть первым?

– А почему нет? Вот, первая заводская переделка. Вот фотография, каким он был, а каким он стал, вы сами видите. Кстати, костыль теперь убирающийся. По эскизу из полка за три часа сделали. Давайте мы его поднимем, замерим скорость и примем окончательное решение.

Шахурин посмотрел на часы, вечером у него еще одна встреча со Сталиным, один из вопросов – вооружение этого ОРАП и пяти полков 11-й дивизии новыми самолетами. Зная, каким весом пользуется у Сталина Кравченко, особенно в свете того, что противник под Черниговом остановлен и отступает, впервые за время войны, не удовлетворить «просьбу» комдива было по-настоящему опасно. Да, первые машины будут хуже, чем переделки ОРАПа. Но они будут! А Гудков дело предлагает, сам рвется на бой со смежниками. Пусть набивает шишки.

Еще один нарком, Устинов, ломал голову над тем: откуда моряки добыли патрон 14,5×114? Переданные гильзы были стреляными, 1938 года выпуска, и имели ряд весьма характерных поперечных царапин, по которым оружейники сразу определили, что стреляли ими из ПТР Рукавишникова. Связались с Научно-исследовательским полигоном стрелкового вооружения ГАУ в Ларцевых Полянах, где продолжал служить инженер Рукавишников. Оказалось, что из-за открытого магазина на испытаниях несколько ружей были отправлены на форт «Риф», где проводили стрельбы в условиях зимы, сильных ветров и снегопадов. Ну и, соответственно, гильзы могли остаться у моряков. Но летчики были с Черноморского флота! Особый отдел наркомата сразу задвигал носом: учуяли добычу и врага. К их величайшему огорчению, выяснилось, что звено летчиков Ейского училища в начале войны с Финляндией было расквартировано на аэродроме Бычье Поле, в землянках которого в качестве светильников флотские особисты обнаружили старые гильзы именно этого калибра. С приклеиванием статуса «врага народа и германского шпиона» вышла промашка.

К переданным макетам снарядов было приложено устройство, с помощью которого моряки развальцевали латунную гильзу до калибра 23 мм и вставили в нее снаряд от штатных пушек ЛаГГа. Пишут, что с таким снарядом отдача будет значительно меньше и под него можно переделать синхронный пулемет Березина. Эскизы для этих переделок со всеми размерами приложены. Березин посмотрел на поделки «очумелых ручек», военно-морских, спросил у наркома про то, выпускаются ли патроны серийно?

– Хуже того, на них есть специальное задание Ставки. Эта линия восстановлена в Ульяновске на заводе № 3. Снаряды к ВЯ – серийные. Это приспособление изготовлено так, что хоть сейчас можно ставить на конвейер и массово собирать унитары. Вот ответ наркома боеприпасов Горемыкина. Товарищ Сталин подчеркнул, что мы обязаны удовлетворить просьбу авиаторов в максимально короткий срок.

– Да пушка ведь еще и стрелять должна. Мало ли что художник нарисовал! Рука чувствуется, хороший набросок.

– Это не набросок, это эскиз. Мне товарищ Сталин сказал, что эти люди за неделю создали пятнадцать самолетов из двух разных. И они летают, и помогли остановить немцев у Чернигова. Дайте им пушки!

– Я понял, товарищ нарком. – А сам про себя подумал: «Вот влип! Задали задачку! И как выкрутиться?» Деваться было некуда, забрал наброски и уехал в Ковров.

В Стаханово новая переделка устойчиво держала скорость 630 километров час на высоте 6000 метров. У земли – 570. Это был самолет, способный уйти от «мессера» на любом эшелоне. Как скоростной разведчик, он мог использоваться днем и ночью, не опасаясь воздушного нападения, не считая атаки сверху, где у «мессершмитта» оставалось преимущество в скорости пикирования. По высотности машина уступала Bf-109F2 не менее трех километров. Нагнетателя у нее не было. Шахурин прямо на месте подписал подготовленный Гудковым проект своего приказа о проведении опытно-конструкторских работ по самолету ЛаГ-5. Вторую буковку «Г» нарком собственноручно вычеркнул. Дескать, не будем отвлекать товарища Горбунова от более важных дел: наращивания производства самолетов. Владимир Петрович в тот момент занимался эвакуацией Таганрогского завода в Тбилиси и переводом туда серийного конструкторского бюро ЛаГГа. Бросая Гудкова под танк, нарком руководствовался мнением Лавочкина, что у сделанной на коленке новой конструкции рано или поздно вылезут «детские болезни», которые ее и погубят. Шахурин лично придерживался того же мнения, что за неделю самолеты не рождаются. Требовалось выиграть время, чтобы Климов смог успеть довести «107-й» двигатель, с которым ЛаГГ и Як превзойдут хваленые «мессершмитты» по всем статьям. А выскочки, типа этого комполка, пусть знают свое место! Их дело – ручку дергать и на гашетку давить, а не поднимать на уши весь наркомат, из-за того, что его самоделки еще не развалились в воздухе. Он последовательно проводил работу, нацеленную на то, чтобы оставить у руля конструкторских работ более дисциплинированного и послушного Лавочкина, который был достаточно удален от процессов производства и занимался именно конструкторской работой. Всегда был под рукой, на рабочем месте, и отвечал на любые вопросы начальства. Использовать более сложные схемы с соавторством было достаточно сложно, ибо приводило это к тому, что рано или поздно возникали вопросы о том, чей вклад в конструкцию больше, и соответственно о доле авторского вознаграждения. На этом многие авторские коллективы разваливались.

Двое суток, пока шла воздушная операция под Черниговом, были сумбурными и сумасшедшими именно из-за повышенного внимания со стороны всех и вся. В первую очередь, естественно, это были немцы. Они не знали нашего радиуса действий и нашей высотности, поэтому начали нас прощупывать с помощью Ю-86р. Но Кравченко, понявший, что над этой местностью расположился зонтик, радиусом 250 километров, свои полки сунул под него, расположив их поблизости, как с целью продолжать операцию против войск Гудериана, так и для того, чтобы прикрыть полки от штурмовых ударов, основного бича немцев. Немцы ошиблись сразу, они вошли в зону действия РЛС на высоте 14 000 метров. Совершенно ясно, кто к нам летит и за каким чертом. Нет чтобы совместить все 333 удовольствия! Мы, само собой, тихо и мирно сидели на аэродроме. Когда он крутнулся – подняли «миги», но РЛС работала – один оборот в шесть минут. Истребители пошли сопровождать штурмовики. Если помните, других машин просто не было. «Илы» по танкам работают через пень-колоду, но вместе с ними в воздух поднялся Петр с ведомым на ЛаГГ-3в. В стороне набрали высоту, когда «юнкерсу» и его экипажу надоело мерзнуть, и он пошел на спуск, его сбили.

Ставка наращивала удары, подтягивая все новые и новые бомбардировочные полки, включая те, которые летали на очень устаревших ТБ-3. Чисто как бомбардировщик он еще вполне тянул. Он не мог драться с истребителями. Сунувшихся было «мессеров» из группы армий «Юг», из третьего гешвадера, пришедших из-под Коростеня, перехватили еще до Днепра. Мы действовали вместе с остатками авиации 5-й, 6-й и 26-й армий. Пройти немцы не смогли, и вообще, посылать в лес желтую технику – вредно для здоровья. Эти истребители, видать, срочно из Африки перебросили, и цветом своего камуфляжа они резко отличались от других.

АДД отбомбилась без проблем. Но у нас были потери. Потому, что подходили «ястребки» других армий тройками да шестерками максимум, без связи и с разных сторон. Эскадрилья еще и была вынуждена на них отвлекаться. Несколькораз мы не успели к шапочному разбору, поэтому в общем бою по суммарному счету выиграли «люфты»: 26 против 32. Особо свирепствовало два звена истребителей, имевших красного фламинго на моторах. Возможно, что цвет был розовый, но от этого не легче. Немцы применили свою обычную тактику: более сорока истребителей пытались разорвать наш строй и разбить нас на пары. Снизу, с востока, с севера и юга подходили разрозненные тройки и шестерки наших истребителей, которые вступали в бой с двумя восьмерками «мессеров». Действовали эти звенья свободно, их прикрывала хренова туча истребителей.

Пока наше звено держалось вместе, мы пытались сорвать атаки и сожгли два из шестнадцати немцев. Но как только звено распадалось, каждому из них мы помочь не могли. Иначе и нас бы сожрали численно превосходящие враги. Мы атаковали их тогда, когда они собрались для отхода, и ни один из них не ушел. Топливо и боеприпасы у нас были, и мы навалились на противников, у которых все это кончилось. Внизу были наши войска, 5-я армия. Немцы разделились, один штаффель пошел на восток, на заклание, но мы атаковали тех, кто пытался уйти на запад, затем вернулись по наведению к тем, кто ушел на восток, и рассчитались с ними за ребят. Нас было мало, в три раза меньше, чем противника, потому выкручивались как могли. Взять их можно было только так: на отходе и без боеприпасов. Выпустить боезапас впустую мы им активно помогали. Ощущение все равно мерзкое. А тут еще «канарейки» приехали.

Попрощавшись с Петром утром, генерал Кравченко сел в свой «Як» и полетел не в Брянск, а в Москву. Он «поймал» Верховного, когда тот выходил из кабинета, получив от ВВС сводку, что удар по Гудериану нанесен. Не думаю, что его интересовали нюансы. Но Кравченко, бывший инспектор истребительной авиации ВВС, принял 11-ю дивизию 22 июня после гибели всего командования этого соединения. Без лишних слов он понял, что от его действий зависит судьба Родины. Сел в самолет и прилетел под Брест. Терял личный состав, полками. Отводил на новые рубежи и дрался, лично принимая участие во всех серьезных боях. На 9–11 сентября укомплектованных полков у него не осталось. Гудериан прорвался, и остановить его было нечем. При возникновении малейшей задержки, тот вызывал Stg3, который пятью штурмовыми группами пробивал любую оборону или оборонительный укрепленный рубеж, переворачивая бомбами все, что находилось внизу. «Где не справляются танки и артиллерия – там справятся “штуки”». И вдруг налаженная и стройная картина, созданная противником, дала сбой. Два полка «штук» прекратили свое существование. Полк истребителей, с усилением, отправился в том же направлении.

Генерал Кравченко попробовал новый истребитель и понял, что на нем можно бить противника, особо не теряя людей. Не надо говорить, что он «жертва режима, его выродок или сатрап, а не демократ». Он – истребитель, и его дело – истреблять. В течение июня, июля и августа, три месяца, истребляли его дивизию, его летчиков. Которых он любил, о которых он заботился. Он понял, что сделать самостоятельно такие самолеты он не сможет, у него нет таких знаний, которые могут позволить за неделю создать новый истребитель. Значит, нужно заставить людей, в этом соображающих и имеющих для этого силы и средства, дать ему такие машины, чтобы остановить врага. И он полетел в Москву, к Сталину. «Иосиф Виссарионович, товарищ Сталин, есть панацея!» Он не совсем понял то, что показал ему Петр. Но уловил, что вместо свалки, ему показали новый тактический способ уничтожения врага. Но во главе угла у него стояли самолеты, а не локатор и его операторы. Это дойдет позже.

Довольно сумбурно и без «реальных доказательств» генерал доложил об успехе, пожаловался, что сил и средств не хватает, и надо делать такие машины, как их сделали в Ейске. Верховный сказал, что успешная операция будет продолжена, а вот доклад Кравченко слишком эмоционален и лишен доказательств.

– Товарищ Кравченко! Покажите, о каком самолете идет речь, какие средства обнаружения задействовались. Я вас жду в 14.00. До свидания!

Генерал пересел в Як-7, во вторую кабину сунул корреспондента и через час был в Нежине. Там пока было тихо, работали самолеты 11-й дивизии, а эскадрилья переснаряжалась после второго вылета. Струнников снял все, что ему показали, съездил на позицию РЛС, ему проявили пленки и распечатали фотографии, которые тут же передали Кравченко, который сразу же улетел в Москву. Но оказалось, что о «разгроме “лапотников”» корреспондент успел поделиться с редакцией, несмотря на то что Кравченко звонил ему на квартиру, он был обязан сообщить о срочном вылете на фронт редактору. Плюс Левитан! Утренняя сводка содержала несколько слов об успехе. Во время пролета «юнкерса» на аэродром шлепнулся Ли-2 с целой толпой «москвичей»: корреспондентов, актеров, певиц и певцов. Мало того, что нас рассекретили, так еще и нос свой суют туда, куда не положено. Денис Степанович ведет бой, ему продохнуть некогда, а в штабную землянку рвутся «канарейки». В общем, Петр не выдержал и послал всю эту толпу в пешее эротическое путешествие. Никаких интервью не будет, это разведывательные подразделения, и делать здесь никому постороннему нечего, собрали манатки и вон отсюда со своими талантами. Вызвал караул, и они загнали «актрисок» в самолет. Что только про себя не наслушался: и чудак на букву «м», и, что на коленях, сука, приползешь, молить будешь, и что готовься на лесоповал, сосунок. Тут зеленая ракета, и пришлось бежать к машине. Без него «скоморохов» пригрел Петросян, они организовали свой концерт для «двадцатки». Марик Акопович был большой любитель похлопать в ладоши. Его эскадрилья принимала участие в налете на Ягодное, на самую «голову» Гудериана. Так что заслужили. Через два часа вернулась «тринадцатая», после тяжелейшего боя. Люди уставшие, злющие, бой-то мы проиграли. Немцы смогли нанести существенный урон и без того ослабленным донельзя ВВС полуокруженных армий. То, что сбили мы – это, конечно, здорово, но если так дело и дальше пойдет, то труба! Людям отдохнуть и прийти в себя требуется, а тут «шуты». Вопросы задают неуместные, с подколками: «А почему капитан майорами да подполковниками командует?» В итоге скандал продолжился, только вместо Петра в нем приняли участие еще семь летчиков. «Хамы! Рабы!» «Творческая интеллигенция» уже самостоятельно села в самолет и улетела. Но немцы затихли, то ли силенки кончились, то ли какую-то пакость готовят. На второй день операции серьезных боев в воздухе уже не было, и наши войска пошли вперед. Дивизии сумели развернуться, «Быстрый Гейц» начал отход.

Вернулся Кравченко на «нашем» самолете, который он попросил перегнать в Москву сутки назад. Ему поставили новый кок и винт, бронестекло на кабину. Петр показал ему расшифровку РДО из Ростова, что нас отсюда снимают, возвращаемся на исходные.

– Плохо! Обнаружитель заберешь?

– А он не наш, он – местный, только я не в курсе: кому он принадлежит. Экипаж у него есть, вместе с моими работали.

– Это здорово, Петь. Что ж ты колючий-то такой, нельзя с этим сучьим племенем так. Главное Политуправление просто завалено жалобами на тебя и твоих орлов, а с ГПУ шутки плохи. Нельзя так. Требовалось приласкать и выпить с ними…

– И пустить их, по их требованию, в штаб эскадрильи, чтобы они раззвонили немцам: почему их бьют. Так, что ли, товарищ генерал?

– Гриша, Григорий я. С точки зрения командира, ты прав. Но плыть против течения трудно. Снесет, как многих снесло. А фотографироваться чего отказался?

– Дело на мне висит, про изнасилование. Оно закрыто в связи с гибелью подозреваемого.

– Что, правда, что ли?

– Да ну на фиг. Напоили меня три больших начальника в декабре тридцать девятого, а хозяйка квартиры, где я квартировал, решила меня на себе женить, ну и залезла ко мне в кровать. А нас утром перевели в другое место, и пошантажировать меня не удалось. Написала заявление, что я ее под угрозой оружия заставил это сделать. А мне еще через день Саньку Хабарова, который у вас ведущим был, пришлось прикрывать, у него двигатель засбоил. Пришлось машину поставить под огонь, чтобы трассу сорвать. Сбить я его не дал, подошли наши, мы из боя вышли, а протектор «ишака» 12.7 не закрывает, топливо подтекало. По дороге домой полыхнуло, сбить пламя не удалось, высота маленькая, пришлось прыгать со срывом. Самолет упал далеко от меня. Сразу не обнаружили, но доложили, что сгорел, а меня через два дня охрана тыла подобрала, я уже никакой был. Дело закрыли на этом основании. О том, что оно было, я узнал осенью сорокового года, когда подполковник Кузнецов из отпуска возвращался. А я свой уже отгулял. Отложил на следующий. А тут война. Вот так вот, Гриш.

– Ситуёвина! Тем более нельзя было так, с этим стадом. Сейчас раскопают!

– Гриша! Обнаружить и запеленговать локатор – как два пальца об асфальт. Никого в землянку не пускай! Ни одного слова о нем. Их выпустили всего несколько штук. Вот орден Ленина, я его заработал за эту «Наяду», а получил через полтора года, перед вылетом сюда. Бывший командующий ПВО под арестом, а пили мы с ним, и он приказал «маузер» с меня снять, и он – основной свидетель по моему делу. РЛС может очень многое, но она не руководит боем. Она только инструмент. Все остальное решает человек, стоящий возле планшета. Он видит обстановку и выносит решение по использованию сил и средств.

– А этих людей ты забираешь, и все теперь предстоит решать самому.

– Здесь остается старший лейтенант Васьков, он все эти дни находился при штабе, закончил курсы при академии Буденного. Вот его береги, прислушивайся к тому, что он говорит. Он пока опытнее тебя в этом отношении.

– За это спасибо! Пойдем ужинать. – Кравченко встал со скамейки в курилке, где они разговаривали. Потянулся, размял плечи, несколько раз взмахнув руками. Хлопнул по плечу Петра. – Пошли, Петруха, не робей, прорвемся. Главное: танки остановили, а остальное – мелочи.

В 04.10 14 сентября 1941 года Петра разбудил начштаба.

– Петр Васильевич, подъем. Все отменяется.

– Что отменяется?

– Вылет в Ростов. Пришло РДО из Фрейзендорфа за подписью наркомфлота Кузнецова: «Первой эскадрилье 13-го ОРАП вылет Ростов-Центральный отменяю тчк Местом дислокации назначен ад Лисий Нос тчк Прибытии доложить не позднее 12.00 14.09.41 тчк Формирование остальных эскадрилий городе Стаханово МО тчк командующий РККФ адм Кузнецов тчк командующий ВВС РККФ гл Жаворонков».

– Крутой вираж! Вспомнили о нас, стоило чуть высунуться. Ну что ж, домой, в Питер! Меняйте требования для наземного состава, запрашивайте Ржев, Калинин, а лучше Борисово для дозаправки. Транспортники сажать тоже там. Им без охранения к городу не прорваться. Черт, не могли вчера дать, ночью бы проскочили. Делайте, что хотите, Денис Степанович, а через час максимум техсостав и операторы должны вылететь.

– Петр Васильевич, они уже в самолетах, я задержал вылет. Надо антенну от РСБ-А открутить и положить в самолет, и радистов догрузить. Разрешите идти, жду вас в штабе.

Обиделся! Надо будет извиниться, что это со сна наговорил. Он – начштаба опытнейший. Ему наши с Петром цэу на фиг не нужны. Быстро одевшись, Петр заскочил в столовую, куда уже подбегал народ на завтрак. Они еще не знают, что направление переменили. Петр выпил бурду, которую здесь кофе с молоком называют, сунул за щеку бутерброд с сыром и украинской колбасой и быстрым шагом пошел в штаб. За это время все четыре Ли-2 (их количество уже увеличили) и четыре У-2 взлетели и исчезли в ночи. На СКП находился и генерал-лейтенант Кравченко, который тряхнул ему руку и продолжал говорить с кем-то по телефону.

– Им дали Борисово, их обещали подхватить и сопроводить по маршруту. Григорий Пантелеевич поднимает шестерку, их наведут. Нам приказано прорываться без промежуточных посадок, – сказал начштаба.

– Они с дуба рухнули? Здесь – ладно, а там 250 километров по тылам противника под самое утро и на последних каплях.

– А ты как хотел? Ты ж – герой, и у тебя чудо-богатыри! И немцев ты одной правой, забыл, что ли? Я дозвонился до Мичугина, он дал команду обеспечить ночную посадку в Васильково, это – станция 246-й километр, под Окуловкой, и быструю заправку. Все, чем могу помочь, – улыбнулся Кравченко.

– Без техников останемся, без операторов и связистов. Ногу в стремя и марш-марш! Ладно, стенать поздно. Спасибо, Григорий Пантелеевич.

– Присели на дорожку. И с богом.

Построение. Поставка задачи, раздача новых карт, и по машинам. Эскадрилья собралась у Борзны и поднялась на шесть тысяч. Там новая машина имеет максимальную скорость. Противник под нами, но не кусается. Еще темно. И здесь он нас сам боится. В эфире тишина. Через час сорок начали снижаться, чтобы найти неизвестный маленький полевой аэродромчик. Впереди зажигается прожектор, мощный, зенитный. Но он не шарит по округе, а светит чисто вертикально. Он – ориентир. За пару километров до него эскадрилья включила АНО, и загорелся второй прожектор. Между ними находится ВПП. Первый прожектор быстро «упал» в направлении второго, который погас. Он освещает полосу, заходить надо через него. Эскадрилья вытягивается колбасой, и Петр первым заходит на посадку. Последним сядет начштаба. Все сели, подъехали заправщики и, по четыре самолета, начали обслуживать. Летчики от машин не отходят, ругаются с маслозаправщиками, которые пытаются МС-20 залить без фильтра, так быстрее, и меньше риска пролить масло на машину.

В ста километрах от нас, южнее, заправляются наши транспортники. Подождали их сорок минут и поднялись к ним. Восемь утра, уже светло. Машины разбились на звенья, сопровождаем самый ценный груз: своих техников. Через Тихвин, Сторожно и Морье идем к Лисьему Носу.

У Сторожно появляется четверка противника. Самолеты незнакомые, какие-то бипланы. Зато на борту знакомые знаки: голубая свастика в белом круге. Финны. Сами атаковать не решились. Петр запретил их атаковать сначала, но когда они попытались «потянуться сзади», их быстро причесало второе звено. На лобовой, не ввязываясь в маневренный бой. У Сухо понизу проскочили «мессера», с прямыми законцовками, старенькие «эмили». Восемь штук. Не ценят нас чухли. Расслабились. Камуфляж у них другой: желтых носов нет, корпуса «шарой» выкрашены, ее Россия в избытке оставила на старой базе линкоров. Желтый цвет только на самом кончике: кок и десяток сантиметров капота. Какие-то черно-белые полосы по верхней части фюзеляжа. Идут ниже наших транспортников на 500–700 метров. Мы молчим, и до этого команды отдавали белым шумом. Финны болтают, только треск стоит. Классифицировали нас неправильно, разрыв между этажами оценили в полтора раза больше. Видят только половину из 17 машин, если не считать транспортников. Считают, что летит большое начальство, и мы их не обнаружили. Впереди пара, сзади – три пары. Наши машины продолжают ходить «ножницами» и «качелями», не перестраиваясь и не реагируя на противника. Первая пара финнов пошла на боевой разворот, стремясь выйти в хвост четверке Ли-2. При перегрузке им сложно следить за остальным в воздухе, а ведущий нашего третьего звена с ведомым перевернулись и пошли на переворот, атакуя пару с 4/1, лобового верхнего левого сектора. Угол атаки примерно 30 градусов по горизонту и около 30 по вертикали. С таких углов обычные летчики не стреляют, цель быстро перемещается, дистанция изменяется стремительно. Это – как стрельба по тарелочке, когда она идет снизу-справа почти на тебя.

Мы с Петром и с Сашей Хабаровым отрабатывали стрельбу с любого ракурса по конусу. В каждом квартале один из них становился лучшим стрелком училища. Саша и своего теперешнего ведомого, старшего лейтенанта Николая Аврамцева, готовил по этой программе, пока было топливо в училище. Изо всех типов оружия. Здесь баллистику спиной чувствовать надо. В этот момент летчик сливается с машиной и, кроме двух точек, его ничего не интересует: положение своей машины и точка прицеливания, обычно это бортовой номер или, как у финнов, неудачно расположенная эмблема собственных ВВС. Трехпатронная очередь из ШВАКов, шесть трасс вырвались из пушек, щелчок выбора и шестипатронная очередь из БС. Саня с ходу пошел наверх, занять свое место в строю, а Николай чуть промедлил, желая убедиться, что трассы чертят нужную кривую, и тоже задрал нос вверх в косой петле. Передний «мессер» получил разрывы в районе фонаря, перевернулся и скользнул в озеро, а второй – точно в эмблему и по хвосту. Клюнул носом и, вращаясь через нос, рухнул. Атаку финны оценили. Так бьют только летчики-снайперы. Вместо иммельмана, проделали маневр «врассыпную», разойдясь веером со снижением. И, прижавшись к самой воде, пошли к Приозерску. До самого Лисьего Носа больше никто не мешал. Петр и начштаба сели на Бычье Поле. Требовалось получить «цэу» и представиться.

Петр передал свои высотные краги подошедшему технику:

– Заправить со смесью один и проверить масло. Боезапас полный.

– Есть. Именно лакированных авиационных гарантированных гробов в этом стаде хлама и не хватало.

– Язык придержи, сержант. Займись обслуживанием. Где начальство?

– Там. Смеси – нет. – Сержант пальцем показал в сторону, противоположную форту «Риф», к городу.

– Найди или не заправляй, это – разведчик, высотник.

– Есть, товарищ летчик. Прилетели, командуют. Где ее искать! – тихонько пробурчал не спавший несколько дней техник.

Петр вынул пачку папирос и протянул ее технарю. Тот взял папироску и вопросительно посмотрел на Петра, прося глазами вторую.

– Бери.

– Спасибо. Найду смесь. Не беспокойтесь.

Подошел Коростылев, которого поставили чуть дальше. Он уже куртку снял, чтобы нашивки были видны, видать, тоже с техниками ругался.

– Блин, бардак у них здесь! Никакого порядка.

– Ничего, привыкнете, товарищ подполковник. Это – шестьдесят первая бригада. Лучшая на Балтфлоте.

Петр куртку тоже снял и перебросил через плечо. Утро было жарким. Завыла сирена. Запыхали дымками двигатели «ишаков», из землянок выскочили летчики. Технари достали из-под крыльев их парашюты. Запуск двигателей осуществляли механики, чтобы сократить время вылета.

– Командир бригады на вылете. Командующий ВВС флота – вон там, за Кронверкским каналом, на Зосимова, в Южной казарме. Идите по Фортовой, не ошибетесь. Канал перейдете, там направо к «Петру Первому». Налет можете пересидеть здесь.

– Машина есть?

– Машины запрещено использовать для перевозки личного состава. Они грузы перевозят. Извините, товарищ подполковник, такой приказ. Вы поголосуйте по дороге, может, кто и подберет.

Загрохотали орудия, дежурный по штабу слегка побледнел, тревожно посматривая на накат блиндажа. Место это было раньше глухое, за окраиной города. Сразу за Фортовой дорогой то место, где заканчивали свой путь жители города со времен Петра, его основателя: кладбище, зажатое с двух сторон артиллерийскими «позициями»: складами со снарядами для кораблей и пушек крепости. В просторном блиндаже штаба, кроме дежурного, практически никого не было, только пара краснофлоток стучала на машинках какие-то бумажки, и лысоватый подполковник за столом что-то писал. Петр подтолкнул начштаба за рукав и показал ему рукой на выход. Картина маслом: плотные «девятки» «юнкерсов», двух типов, и «хейнкелей», под охраной немногочисленных «мессершмиттов» шла со стороны Гатчины над Рамбовом, их атаковали с разных сторон разрозненные пары и одиночные истребители И-16. Форты открыли заградительный огонь. Снаряды достаточно беспорядочно рвались на разных высотах. Их было много, но огонь был неорганизованным. Кто во что-горазд. Пара 88-х горела и отходила от города. «Ишаков» было мало. Боем никто не руководил. Его «исполняли» сами летчики. Били ведущих, уходили от атак «мессершмиттов», но атаковали только бомберов.

Многочисленные разрывы снарядов заставили противника начать маневрировать по направлению, еще несколько самолетов были повреждены, но противник прорвался. Часть самолетов пошла в пике, другие просто освобождали люки по команде ведущего. Столбы воды, взрывы. В трех километрах восточнее и в небе, и на море, и на земле был ад, который проигрывала авиация и ПВО города и флота. Настроение: сесть в самолет и броситься на помощь. Но от двух тяжелых высотных самолетов состав и результат боя не изменится. У штаба тормознула полуторка, два краснофлотца начали быстро выбрасывать из кузова пачки листовок и газет прямо в пыль. Они и вправду никому были не нужны здесь.

– Куда едете?

– Обратно в типографию.

– До штаба авиации добросите?

– Прыгайте в кузов, товарищи командиры, и помогите разгрузиться. Сейчас сюда зайдут.

Как только последние пачки бумаги вылетели за борт, водитель газанул, с визгом повернул на Фортовую, проскочил мост и тормознул. Петр и Денис Степанович выпрыгнули из машины, которая пошла прямо, а они, прижимаясь к домам справа, двинулись вперед. Выйдя из-за деревьев, Петр увидел мачты линкора, артиллерия которого вела зенитный огонь. На фок-мачте он увидел антенну РИФа. Она крутилась, но она была ОДНА!

– Пойдемте быстрее! – поторопил Петр начштаба.

Они прошли через пост, предъявили документы, и Петр побежал по трапам на третий этаж, потом выскочил на крышу. Там били 37-мм орудия и зенитные пулеметы. Но Петра интересовали только корабли. Второй линкор, стоявший на рейде за Морзаводом, антенн РИФа не имел. В доке стоял «Максим Горький» у него был полный комплект антенн, но они не крутились. Немцы отбомбились и уходили, истребители помогали друг другу отделаться от назойливых «мессеров» и спешили на посадку.

– Ты чего, Петр Васильевич?

– У линкора, ближнего, нет вертикальной антенны РЛС.

– Может быть, повреждена, а зачем она?

– Она замеряет высоту цели и подает сигнал об этом в СУАО и на орудия, по нему рассчитывается упреждение и выставляются трубки шрапнелей. Понимаете, ее нет. Она должна стоять справа от горизонтальной и чуть ниже на специальном вымпеле. Вымпел есть, а антенны нет. И в доке стоит «Горький», ведет огонь, но антенны у него не вращаются. Оху… ренеть! – Петр достаточно редко «выражался», для этого его требовалось сильно завести.

– Надо срочно связаться с командующим флотом. Бежим в штаб.

Влетели в кабинет, а там никого, ни души! Все в бомбоубежище, отбоя тревоги еще не было. Телефонный справочник подсказал позывной вице-адмирала Трибуца. Петр представился и попросил связать его срочно с адмиралом.

– Обращайтесь по команде, к командующему авиацией.

– Вопрос к авиации не имеет никакого отношения. Я – один из конструкторов радиолокатора РИФ. Во время отражения налета на Кронштадт ни один из локаторов нормально не работал. У линкора отсутствует вертикальная антенна, а на крейсере РЛС вообще не включена. Немедленно соедините с адмиралом. Или будем разбираться через Москву, через Верховного.

В трубке молчание, в кабинет входит генерал-майор Самохин:

– В чем дело, товарищи? По какому праву… Ба, кого я вижу! Денис Степаныч, сколько лет, сколько зим!

– Тсс, с Трибуцем говорит, выйдем, Миша, вопрос серьезный.

– А чё там, а чё?

– Не про авиацию, флот прокололся, фитиль может прилететь страшный, от Самого.

– Так какими судьбами, Денис Степанович?

– Да вот, прибыли, – и передал документы.

– А я не понял, он – командир? Капитан и командует тобой? Они что там, с дуба рухнули?

– Ну, ты тоже у меня ведомым был в эскадрилье, а теперь генерал.

– Так говорили вам, что на фиг вам это училище упало. Давно бы всей авиацией командовали.

– Кхым. На фронт-то еле отпустили, Петр сказал, что лучше начштаба, чем я – просто не найти. Андреев отпустил. Капитан – отличный мужик и командир. С руками и головой. Полк на формировании, первая эскадрилья села в Лисьем Носу. Пятнадцать модернизированных ЛаГГов и два высотных-разведчика. Переброшены из-под Чернигова, эскадрилья уничтожила более 150 самолетов в воздухе и на земле. А то, что капитан, так ему это звание второго сентября только присвоили. За данные о противнике на Южном фронте. Кузнецов же у вас служит? Он может рассказать тебе, как воевал под командованием Петра в Финскую.

– Не сможет он уже рассказать. Вечная ему память. Погиб на Ханко. Стоп, что-то он рассказывал о каком-то Ночных, изобретателе и прирожденном воздушном разведчике.

– Это он и есть, только фамилию сменил.

– Почему?

– Фамилия отчима, его мать с ним развелась.

– Постой, был такой полковой комиссар Ночных у нас, в восьмой БАБре, у Снеткова комиссаром был. Пропал без вести вместе с экипажем в январе сорокового года. Помню такого. Говорил он, что пасынок в Ейске учится.

Пока генерал и его бывший командир эскадрильи обсуждали Петра, тот выяснил, что вертикальную антенну с линкора «Марат» сняли по личному приказанию адмирала Трибуца во время подготовки к военно-морскому параду в Таллине 7 ноября прошлого года, «дабы видом своим мерзким флот не позорила» и симметрию не нарушала. Он приказал либо поставить их две, симметрично, либо выварить новый вымпел строго по диаметрали. И ему насрать, что теневые сектора возникнут. Второй антенны достать не смогли, и демонтировали имеющуюся. Тем более что возникли заморочки с подключением всех зенитных орудий в единую систему управления огнем, так как это требовало установки репитеров к каждому орудию. До ремонта, который планировался на осень сорок первого, решение отложили. На «Максиме Горьком» не удается запустить локатор, который установили в начале июля 1941 года. Вызывали специалистов из НИИ-9, которые в Таллин не долетели.

– Так вы говорите, что являетесь конструктором данной техники? Вот и разбирайтесь, что и как. Как я уже говорил, ни одной станции «Наяда» в городе нет. Были станции у ПВО на финской границе, но что с ними и где они, я не в курсе. Институт эвакуирован 4 июля в неизвестном направлении.

– Тащ адмирал, на форте «Риф» мы устанавливали локатор, опытный образец, вы его еще осматривали в начале декабря 1939 года. Где он? Вроде договаривались, что это будет постоянное место его базирования и совместно с институтом флот продолжит испытания и разработки.

– Точно-точно, капитан. Был там локатор. Перед самой войной видел, и он был исправен.

– Тогда, с вашего разрешения, я в первую очередь займусь им, и посажу туда своих операторов, потом «Горьким». И прошу вас отдать приказ об установке антенны на «Марате». Настроить станции я помогу.

Трибуц, который отчетливо понял, что такой прокол ему попросту не простят, и костоломы Берии уже ждут его с распростертыми объятьями, был сама любезность. Флот уже потерял кучу кораблей от действий авиации, враг напирал, адмирал лично просил главкома флота прислать отличившийся полк. Но выяснилось, что полк существует лишь на бумаге, и пока прилетело только 17 самолетов, а командир полка сразу доложил, что возможности доставить сюда необходимое ему оборудование у него не было. Станцию отгрузили из Ростова в адрес полка литерным поездом. Машины выгрузят и попытаются доставить их по Ладоге. В общем, все через одно место.

Чуть позже Петр представился Самохину, но их встреча была очень короткой. Прибыла машина с личным адъютантом комфлота, отданная Трибуцем для «ценного специалиста», и Петр укатил на форт. В 10.30 он позвонил уже оттуда и приказал доставить сюда всех локаторщиков, штурманов наведения, антенну и Ли-2, который будет исполнять роль радиостанции полка. Несмотря на то что РСБ-А было флотским изобретением, и весьма полезным, авиация Балтфлота еще не успела озаботиться его изготовлением. Поговорили и благополучно забыли. В 11.17 «Риф» вышел на режим, очертив невидимый круг радиусом 350 километров вокруг Ленинграда. Он гораздо мощнее «Наяды» и более точный. С нового командного пункта Петр поставил задачу Хабарову.

– Саша, РЛС заработала. Сейчас в воздухе никого, только в районе Волхова какие-то самолеты. Карта под рукой?

– Да.

– Значит, взлетаете, на малой высоте уходите в залив. Примерно до Песков, я подскажу. Там влево, на Копорье, с набором высоты. Держите шесть, если облачность позволит. От Копорья к Луге. Внимательно осмотреть аэродромы Торошковичи, южнее Луги, возле Череменецкого озера, второй аэродром может быть у Толмачева. Посмотри там всё. Немцы, истребители, базируются в Красногвардейске и в Сиверской. Держись повыше, чтоб тебя видно было. Они привыкли, что истребители здесь больше часа не летают, и ожидают подхода только с севера, напрямую. А ты их удиви, от души. Сам бы пошел, но есть дела, в ближайшее время буду занят. Действуй.

– Есть, пощекочем гадов.

Четырнадцать машин ушло на маршрут. Подгадали они как раз вовремя: немцы начали взлетать и собираться для набора высоты. Саша снизился и зашел снизу-сзади. Ребята основательно проредили группе, свалив двадцать машин. Когда к ним на расстояние два километра подошли «детишки Траутлофта», они с ними сыграли в кошки-мышки: не давая приблизиться и не отпуская от себя. А те привыкли работать на коротком плече, и даже тот мизер, который у них был в баках по умолчанию, так и его не доливали: И-16 шустрые и разворотливые. Но уйти от противника им скорость не позволяла. Поэтому немцы себя максимально облегчали. Через двадцать минут такой игры они запросили себе поддержку, но неожиданно для них их канал зашипел, захрюкал и оказался забит белым шумом. Перешли на запасной, их у них только два, там – то же самое. Под ними – Ораниенбаумский пятачок, и тут ЛаГГи переходят в атаку. Немцы на вертикаль, а не тут-то было! Догоняют и расстреливают. Чуть покрутились, решили отрываться на пикировании. ЛаГГи не отстают и продолжают стрелять. А внизу солдатики и матросики бегают, так и ждут, когда белый натуральный шелк можно будет пустить на простыни да на портянки. В общем, Саша испортил немцам настроение на все сто, и ни одного немца из JG-54 назад домой не отпустил.

Сам Петр совершил первый вылет над Ленинградом только на следующий день. Все это время он занимался двумя имевшимися локаторами флота. Оказалось, что на обоих кораблях командиры 2-й группы (вертикальщики) ушли в морскую пехоту. На «Горьком» и командир локаторного поста, который был полностью неработоспособен, тоже ушел на фронт. Двоих нашли и вернули на корабли, а третьим стал обнаруженный в городе инженер Владимир Иванов. Какие-то личные дела не позволили ему выехать вместе со всеми, затем его на улице загреб патруль, когда он возвращался из лаборатории на Каменном острове домой. Его объяснения, что, да, институт уехал, но он работает в институте, никого не устроили, его отправили рыть окопы под Лугой, затем он отступал оттуда в Ленинград. Сидит без пайка, денег и работы. И что делать – он не знает.

– Собирайте здесь всё, дочиста. Я пришлю машины, грузитесь, и в Лисий Нос. Будете служить на крейсере «Максим Горький».

– Я же не годен по здоровью.

– Ну, хватило же его выбраться из-под Луги. Да, вот, килька в томатном соусе. Немного галет и шоколад, не ели ведь давно.

– Черт, ножа нет.

– Держите.

Это – локаторщик от бога, человек, который каждый блок станции знает наизусть, без схемы. Плюс, он был разработчиком программы для контрбатарейной борьбы. Три РИФа позволят накрывать любую батарею, как орудиями, так и пикировщиками. И не надо будет больше заниматься этими делами лично. Еще одной головной болью стало полное отсутствие запчастей к двигателям М-82 и к ЛаГГам. Балтийский флот этими моторами и самолетами не пользовался. Отдали заявку, но как и когда ее исполнят – неизвестно.

Немцы имели в этом районе примерно 120 истребителей Bf-109f-2, причем почти половина из них находилась на ремонте или имела предельный износ двигателя. К тому же эти машины были разделены на четыре «группе». Из-за интенсивности налетов, вызванной приходом в Кронштадт 30 августа всех судов и кораблей Балтийского флота, кроме задействованных в районах военно-морских баз Ханко и Порккала-Удд, силы немецким истребителям приходилось распределять на два фронта: в направлении Ленинграда и Кронштадта, и в районе Волхова. Причем на Волхове количество авиации у наших войск было бо́льшим, и воздушные бои там были более напряженными. Тем не менее для «штурма» Кронштадта немцами было выделено 34 истребителя, более половины имеющихся исправных самолетов. Зато бомбардировщиков Геринг и Гитлер для этого действа не пожалели: на город были брошены KG1, KG76, KG77 и подтянулась группе из Риги KGr.806. Кроме того, специально для уничтожения кораблей Балтфлота с Центрального направления на север была временно переведена штурмовая дивизия SG2 на пикирующих бомбардировщиках Ju.87. Именно этим обстоятельством наша первая эскадрилья и обязана своим успехом под Черниговом. Немцам было просто нечем заменить уничтоженные на земле и в воздухе пикировщики. Действия эскадрильи в глубоком тылу у немцев, помимо потерь в пикировщиках и истребителях, вызвали большие потери в «Юнкерсах-88» и у «Хейнкелей-111». Из выделенных 34 машин в налете приняло участие только восемнадцать. Остальные ушли «быстренько разобраться» с неизвестно откуда взявшимися «Ратте» у Луги, и назад не вернулись. Более ста пикировщиков сбросили бомбы под Лугой и вернулись на базы.

Так как Коростылев заранее поднял по тревоге все имеющиеся в наличии силы, как авиации флота, так и армейские машины, то дневной налет на город был отражен на расстоянии в 25 километров от Кронштадта, где авиация противника сбросила бомбы на свои войска. Артиллерия огня по воздушному противнику не открывала, работала по немцам под городом, так как фон Лееб, одновременно с люфтваффе, предпринял попытку штурма Ленинграда. Генерал армии Жуков, который именно в этот день возглавил оборону города, приказал контратаковать противника на всех участках фронта, измотать его и отбросить от города.

Резко возросшее сопротивление наших войск и тяжелые потери в авиации, плюс требование Гитлера немедленно перебросить войска в группу армий «Центр», поколебало решимость фон Лееба одним ударом завершить операцию по захвату города. Вечером 14 сентября штурм города отложили, немецкие войска отошли на исходные, оставив Красное Село и Дудергоф, где понесли серьезные потери, и переходили к обороне. В РСХА о своем решении фон Лееб сообщил, в мотивировке было упомянуто то обстоятельство, что резко изменилась обстановка в воздухе, судя по всему, русские перебросили сюда «большие крысы». По сообщениям пилотов SG-2, сбившие их летчики летели на машинах, которых никто из них никогда не видел.

Коростылев собирал информацию об имеющихся силах и средствах, чтобы наносить ночные удары по аэродромам противника. Петр же озадачил инженера полка майора Сивкова тем, чтобы он погрузил и отправил в Стаханово ящики, которые Петр привез из Кронштадта. В помещении на форте «Риф», там, где стояли передатчик и приемник РЛС, в ящике лежал не принятый Государственной комиссией самолетный локатор. Самостоятельно браться за дело он не стал, решил поручить его главному конструктору завода № 84 в Химках. Там выпускают Пе-3р.

Поздно вечером приехал Иванов, с тремя полными полуторками запасных частей, о нем перезвонили Трибуцу, который издал приказ о зачислении инженера Иванова на действительную воинскую службу с присвоением ему звания старший лейтенант корабельной службы. Его назначили на «Максим Горький», находящийся в ремонте, и нагрузили еще и «Маратом».

Денис Степанович за ужином резюмировал, что внезапно достать немцев не получится. Скорее всего, наблюдательные посты у них выставлены через каждые двадцать километров. Во всяком случае, активность их радиостанций говорит об этом. Работать не с кем.

– В Калище – четыре ДБ-3ф, битые и грабленые, но летают. 57-й полк передал двадцать шесть оставшихся самолетов-бомбардировщиков первому МТАБ, и находится на перевооружении и переучивании в Богодухово. Осваивает Ил-2. Боеспособна одна эскадрилья, машина полностью дневная, нет приборов, позволяющих исполнять слепые полеты. Это – по восьмой БАБр. Четыре дня назад расформировали десятую «смешную», оставшиеся части, не истребительные, вывели из города. Здесь остался один полк: 73-й. Передается восьмой, базируется у ЛесАкадемии. Площадка маленькая, взлетать с полной нагрузкой не могут. Машин практически нет.

– Где они там базируются, там же сплошной лес.

– Там заводской аэродром Опытного завода № 117^[2]. После передачи завода в Авиапром в 1939 году его построили, чтобы авиадвигатели вывозить самолетами. Ну и начальству летать. Больше для этого, – улыбнулся начштаба. – Я с ними связался, так как других полков в оперативном подчинении Балтфлота нет. У армии дела на том же уровне, машины они потеряли еще в августе, во время боев за Чудово и Любань. Напрягает то, что это никому не нужно. Подтекст читается, и отчетливо. Никто ни во что не верит. Только что молодежь и среднее звено, а начальство, похоже, для себя уже все решило. Кстати, «юнкерсов» нам не засчитали: нет подтверждения наземных частей. Так что, двадцать два в минусе. Миша уперся, он вообще-то, как бы это помягче сказать, редкостное дерьмо, и летать бросил давно, как только «начальником» стал. Был неплохой истребитель, Качу заканчивал. Но на паркете воевать готов. Ты ему не понравился.

– Что я, девка красная, чтобы нравиться?

– Да ладно, наведем мосты, позже. Но самолетов нам он так и не дал. Приказа для 73-го полка так и нет. У них есть восемь Пе-2, остатки четвертой эскадрильи. Он сказал, что они не боеготовы, а у меня – другие сведения.

– Ну?

– Их приказали держать заправленными, и экипажи находятся в готовности номер два. Всё понял?

– Да что тут не понять?

– Доклад, судя по всему, будет сугубо отрицательный. От нас кровищи ждали, а мы – чижика съели. Требовалось вступить в открытый бой на глазах у всех, вдохновить, обратить в бегство, с обязательными похоронами героически погибших летчиков. Достали меня сегодня, что ты без приказа, ни с кем не согласовав, главное, провел рейд по тылам противника. И бился Санька где-то над лесом, в стороне, можно сказать: бил из-за угла.

– Тащ полковник, вас к телефону.

– Иду!

Момент был прикольный, потому что спрашивали не Петра, Самохин, наверное. Вернулся за стол Денис Степанович, вытирая правый глаз:

– Что случилось?

– Давно так не смеялся! Понимаешь, опозорили мы флот сегодня.

– Что так?

– Сегодня вечером под Старой Руссой летчики 401-го полка вчетвером сбили одного из пары немцев. Так вот этот сбитый оказался немецким бароном: Петером фрейхер фон Малапет-Нойфвиллем. Тоже из 54-й эскадры. А у нас – сущее безобразие, одни австрийцы безродные, и из шестнадцати сбитых – тринадцать трупов.

– А кто звонил?

– Сербин, начПО 61-й. Да, кстати, сказал еще, что они готовят предложение в ГШФ и штаб авиации флота о переводе нас в состав 61-й бригады, чтобы покончить с партизанщиной и вылетами вне плана боевого применения. А это уже серьезно. Через пятнадцать минут – подаю сводку, пойдем, подпишешь, Петр Васильевич.

Они вошли в штаб, Петр подписал бумаги, и собирались уже расходиться, когда дежурный штурман наведения выдал данные о групповой цели на подходах к Раквере.

– Разомнемся? – предложил Петр Денису Степановичу. – Оба ведь весь день бумажками да разговорами занимались.

– А давай! Все равно скоро эта вольница казацкая прекращена будет. По коням! Свистать всех наверх! Поднимайте дежурное, – сказал он штурману.

Их снаряжение висело здесь, в штабе, кожаные меховые брюки и такие же куртки, капковые жилеты, шлемофоны и перчатки. Быстро одевшись, оба выскочили из домика. Сели в высотные ЛаГГи, рядом уже запускало двигатели и прогревало их первое звено: Пехов и Васильев, Звягин с Остряковым.

Зажглись огни на полосе, добро на старт, и машины в воздухе. Нельзя давать противнику возможности расслабиться. Высотные машины взяли потому, что на такой дальности точную высоту цели не определить. Справа – форт Первомайский, подмаргиваем АНО, дабы не долбанули чем сдуру. Затем Обручев, и в набор. Форты утыканы орудиями по самое не балуйся. Еще во времена Финской войны их начали перевооружать на новые «стовосьмидесятки» и «стотридцатки». Там же стояли 85-мм зенитки и 37-мм автоматы. Как выяснилось, за весь день ни флотские, ни авиационные начальники на форте «Риф» не появлялись. Наши локаторщики сидят там абсолютно автономно. Такое впечатление, что это никому не нужно и не интересно. Так, московские гости забавляются, а мы их колпачком прикроем, и будут сидеть под ним, как мухи, пока не подохнут.

Но мы вылетели. Здесь мы пока свободны, и топливо нам передали через Главный штаб флота. Не через ВВС КБФ. Сумеет ли Петр отстоять свое командование полком? Трудно сказать. Пока его вес в штабе флота равен нулю. С ним даже не разговаривают. И ничего переделывать на новый лад не хотят. Но мысли мыслями, а время летит. Пятнадцать минут полета, справа – Лавенсаари, там сидит эскадрилья 61-й бригады. Но высоколетящие цели ее мало интересуют. Кстати, и связи у них нет, только на ключе работают. Обходим Кургальский полуостров, там у немцев прожектора и зенитки, входим в Нарвский залив. Раздается голос Тенькова, который передал на туркменском пеленг на цель, ее высоту и дистанцию.

Цель оказалась выше, чем предполагалось. Девять отметок. Скорость 380 км/час. Тремя доворотами Теньков вывел нас на цель. «Юнкерсы-88». Интересно, куда это они так спешат? Отсюда до наших позиций всего 56 километров. Линия фронта проходит по реке Воронка. Девять минут звено шло за ними, а Петр не давал команды атаковать, потому что курс шел точнехонько на Кронштадт. Машины какие-то пузатые. Противник приготовил какую-то «козу». Как только концевые машины пересекли линию фронта, раздалась команда:

– Рцы, иже.

Плавно прибавив обороты, но так, чтобы пламя не вырывалось из патрубков, пошли на сближение. Здесь умница Теньков дал дистанцию между отметками. Локатор-то артиллерийский.

– Наш! – подал команду Петр, и его ЛаГГ украсился сполохами выстрелов.

Он бил из мертвой зоны, «пузо» перекрывало этот сектор нижнему стрелку. «Юнкерс» накренился на левое крыло, еще одна очередь разворотила двигатель, вырвала элерон, и бомбер закрутился в штопоре. Вторую атаку было построить сложнее, действовать приходилось уже под огнем противника, но группа немцев строй не сомкнула, поэтому Коростылев с Петром атаковали с разных сторон один бомбардировщик. У него появилосьпламя, и нижний стрелок прекратил огонь, поднырнув под машину, Петр дал короткую из пушки в район кабины. Его МП-6 выпустила только три снаряда и прекратила огонь. Пулеметы! Вниз, и перезарядка пушки. Мимо пронеслась трасса. Немец падал, горел, но продолжал бить из носового пулемета. Петр дал ногу, резко перевалил машину и дал очередь по попавшей в прицел следующей. Фугасный снаряд взорвался у двигателя, вырвав консоль крыла. Строй противника по курсу кончился, и Петр встал на вираж. Впрочем, увидев со стороны, что шестерка «заканчивает» возиться с последней машиной, понял, что бой окончен. Зажег огни, обошел, на вираже чуть выше, «юнкерс», по которому било четыре пушки. И покачал крыльями, давая сигнал «сбор». Запрос Тенькову.

– Семь отметок, одна резко теряет высоту.

– Место уточни, здесь линия фронта кривая.

– Готово, тринадцать, переносим с планшета на планшет.

«Дома» всех ждал разнос от «начальства». К моменту приземления штаб ломился от обилия звезд и шпал на петлицах и поражал шириной нашивок на рукавах. Не поленились ведь среди ночи притащиться.

То, что у нас «гости», было понятно сразу. Дежурный по аэродрому на СКП говорил сухими уставными фразами, что на него, вообще, не было похоже. Сели, зарулили на стоянки, идем гурьбой в штаб, на ходу обсуждая, что каждый из шести делал и сделал. Делились впечатлениями. У штаба шесть «легковушек». Входим, докладывать не дают, пытаются атаковать в лоб и сбить на взлете.

– Кто разрешил вылет? – задал вопрос Самохин.

– Я, – ответил Петр и собирался продолжить доклад.

– Вам доводили приказ об экономии топлива? Вы что, не понимаете, что город в блокаде, и каждая капля бензина на учете? Люди за него жизни свои кладут. Топливо необходимо, чтобы отбивать налеты авиации противника.

– А чего ж нас тогда вчера дважды посылали впустую барражировать над городом? Четыре летных часа на пятнадцать машин, шестьдесят часов моторесурса и два раза по 620 литров топлива на каждую машину. Это 18 600 литров. Впустую! Ни одного самолета противника.

– Для того, чтобы встретить врага в воздухе!

– Именно для этого у нас стоит локатор. И я, как только прилетел, сразу занялся его запуском и настройкой на работу в целях ПВО.

– Вас не было в момент последнего налета в воздухе.

– Лично меня – нет, но эскадрилья провела два воздушных боя: один у Калище, между Оредежью и Лугой, второй – у Копорья. Эскадрилья сбила двадцать два «лапотника», заставила остальных сбросить бомбы на собственные войска, оттянула на себя шестнадцать истребителей противника и всех их сбила. Тридцать восемь самолетов. И руководил отражением налета на базу флота наш начштаба, подполковник Коростылев. Противник до города не дошел. А утром флот был атакован, и корабли получили повреждения. А я в это время выполнял приказ командующего флота: привести в порядок корабельные радиолокаторы. Запасные части для них доставлены в Кронштадт. Специалист-локаторщик принят на военную службу и направлен по предписанию на «Максим Горький».

– Нет никаких доказательств, что сбито столько самолетов. Подтверждения с земли нет.

– Есть аэрофотоснимки места боя, сделанные майором Хабаровым и его ведомым старшим лейтенантом Аврамцевым. Там костров – полно. Немцы шли в набор, только взлетели. И есть четырнадцать пленок ФКП. Там есть, что посмотреть.

– Почему не реагировали на мой приказ немедленно возвратиться на базу?

– Такого приказа не поступало, товарищ генерал-майор. Здесь все летчики.

– Я лично отдал его в 00.15, через двенадцать минут после вашего самовольного вылета!

Все недоуменно переглядывались. Это реальное неподчинение старшему начальнику, за это он имел право отправить всех под трибунал.

– Извините, товарищ генерал-майор, где вы его отдавали?

– На СКП.

– Так там станция на другом канале работает. Ее используют только для взлета и посадки, чтобы остальным не мешать. В бою связь осуществляется через передатчик, установленный в штабе и на посту РЛС. Вот стоит лейтенант Теньков, мы держали связь с ним.

– Вы, товарищ генерал, прибыли в… – он заглянул в журнал, – в 00.48, группа уже возвращалась, о чем я вам и доложил.

– Почему связь настроена в нарушение существующего «Положения об организации связи авиации КБФ»?

– А мы к КБФ не относимся и действуем на основании «Временного положения о средствах связи Ейского военно-морского авиационного училища летчиков РККФ имени Сталина», под моей редакцией и с корректурой на 25 августа текущего года. Утверждено начальником училища генерал-майором авиации Андреевым. Лейтенант! «Положение» дайте. Вот, пожалуйста. С печатями, отпечатано в типографии училища, с грифом «Совершенно секретно».

Это был удар под дых, так Самохина давненько не «опускали». Да еще и в присутствии начПО, начштаба и, главное, дивизионного комиссара Смирнова, Члена Военного Совета флота.

Но отступать было некуда, столько «политиков» в штабе, значит, решается вопрос о снятии с должности. Отстранить командира полка возможно только, если это дело согласовано и утверждено Военным Советом флота.

Поэтому в бой вступил молодой и курчавый дивизионный комиссар, бывший заместитель командующего по политической части морской обороны Ленинграда и Северного района. Это обстоятельство Петр уже знал, когда был в штабе форта «Риф», там на доске почета он видел фотографию этого человека. Голос у комиссара был довольно высоким, но не раздражающим.

– С какой целью был произведен вылет?

Они вошли в штаб недавно, разговаривать с лейтенантом не стали. Не их уровень. Самохин торчал на СКП, а дежурный плана и маршрута полета никогда не знает. Его дело – коробочка, старт, свободные полосы и места стоянок. Он сказал, что командир и начштаба вылетели с дежурным звеном, больше ему ничего не известно. Кричащее начальство никто не любит, а задающее глупые вопросы – тем более. С такой организацией управления никто из руководства не сталкивался, поэтому Самохин принял окончательное решение «снять к чертовой бабушке сопляка», тем более что Коростылев все знает, все умеет и гораздо более управляем. Он схватил там же на СКП трубку телефона и вызвал остальных, чтобы сразу по прилету «закрыть вопрос».

– Получили сообщение о групповой цели в районе Тапа-Раквере. Предполагали, что ее направили на усиление группировки. Данные фоторазведки говорили о том, что немцы проводят восстановительные работы на аэродроме Котлы. Приняли решение перехватить цель до ее посадки. Мой постоянный ведомый старший лейтенант Осадчий отдыхал, а второй высотный самолет – это самолет начштаба. Я предложил ему «проветриться». Смутило то обстоятельство, что самолеты шли выше пяти тысяч метров, а модернизированные ЛаГГи дежурного звена на высоте имеют проблемы с мощностью. Вышли к Нарвскому заливу и перехватили «девятку» Ю-88А, по номерам и эмблемам, приписанных к 806-му полку морской авиации немцев. Самолеты были странными, у них какой-то «живот» под брюхом, шли на семи тысячах, курсом на Кронштадт. И я принял решение сразу их не атаковать, довести до линии фронта у Калище и валить их там, чтобы посмотреть потом, что они нам приготовили. Девять машин сбито над нашими войсками и упали в районе Коваши – Сюрье.

– Ну-ка, ну-ка! – комиссар покрутил ручку «полевки», назвал позывные, подождал немного.

– Доброй ночи, Василь Егорыч, что скажешь? – И замолчал, кивая головой, лицо разгладилось, улыбнулся. А потом нахмурился, сжал губы. – Понял, сейчас позвоню на Александр. Уже звонили? Правильно, молодцы.

Поднял руку, вытянул палец и сказал:

– Восемь упало там, где сказали. Один перетянул через линию фронта, но тоже упал. Сбросили парашюты, шестая бригада думала: десант, а это мины и торпеды с крыльями. Но все-таки, почему вылетели без разрешения, капитан? Почему игнорируете командование? – и его палец указал на Самохина.

– Да никто его не игнорирует, начальство есть начальство. Было приказано прибыть и доложиться в ГэШаэФ до 12.00 вчера. Несмотря на утреннюю бомбежку, отсутствие транспорта и прочие неудобства, я уж не говорю, что пытались нас сюда засунуть без наземного состава, в 09.45 были у командующего авиацией флота. Но по дороге я обратил внимание на то, что на «Марате» отсутствует вторая антенна РЛС, вертикальная. То есть высота целей не определяется, только направление. Пришлось прямо из кабинета товарища Самохина звонить командующему флотом и объяснять тому, насколько он не прав, пренебрегая таким средством ПВО. Часть разговора шла в его присутствии, потом они, с моим начштаба, вышли, чтобы не мешать. По окончании разговора и представления я сообщил, что имею приказание комфлота срочно заняться локаторами.

– А вы какое отношение к ним имеете?

– Самое прямое, я – один из соавторов трех из этих разработок: РИФа, «Наяды» и «Гнейса». И впервые здесь на Балтфлоте появился именно в качестве члена Госкомиссии по сдаче этих изделий заказчикам. Тот локатор, который сейчас стоит на форте «Риф», устанавливался с моим участием. Первый мой сбитый самолет: бомбардировщик «Бленхейм», был сбит над Финским заливом ночью 5 декабря 1939 года. Вот запись об этом. А это – орден Ленина за эти разработки.

– Теперь становится более понятно, почему вы проявили такое рвение в этом вопросе, – ехидно вставил Самохин.

– Я свое рвение проявил несколько раньше, товарищ генерал-майор, когда организовывал работу отдельного звена у Суомуссалми и эскадрильи под Черниговом. Вас сегодня просили предоставить в наше распоряжение пикирующие бомбардировщики? И где они? А у меня приказ наркомфлота: защитить флот от истребления с воздуха.

– Такой приказ у всех, – злобно заметил командующий авиацией.

– И как этот приказ выполняется, я лично наблюдал с крыши вашего КП. Для того, чтобы защитить флот – требуется не допускать к нему противника, действовать на бо́льших дистанциях и уничтожать его, в первую очередь, на аэродромах. Лучшее ПВО – это наши танки на его аэродромах. С этим у нас пока проблемы, так хотя бы бомбардировщики дайте с ротационными бомбами.

– Не дает немец действовать по-другому, войска прикрыть не можем. Превосходит «мессершмитт» все наши самолеты.

– Нормалёк! А нас какие самолеты атаковали у Луги? «Ньюпоры», что ли? – не выдержал Коростылев. – Миша, ты говори, да не заговаривайся. И не сраная пара или четверка, а четыре звена. Все сбиты.

– Ну, повезло один раз. У нас утром не вернулось пятеро из тринадцати. Днем еще трое. С такими потерями от 61-й скоро ничего не останется.

– А у нас потерь нет.

– Говорят: у вас самолеты новые.

– Самолеты у нас ЛаГГ-3, только самодельные. Вон, Петр их за неделю сделал в Ейске, с Сивковым, инженером нашим.

– Не понял! – сказал Самохин.

– И я тоже, – удивился начПО Кузнецов, тоже член Военного Совета, заместитель Смирнова по авиации.

– У нас три машины – заводские, два высотных перехватчика, у них М-105ТК-2 стоят и пушки 23-мм, и один, собранный на заводе № 84, недавно, во время его ремонта в Москве. Остальные – самоделки.

Начальство всей толпой двинулось в импровизированный ангар, который был сооружен для производства ночных работ по обслуживанию машин в целях маскировки из обычного капонира.

– Смотрю, обживаетесь! А материалы где достали?

– Соседи поделились: катерники и Курортстрой.

– Смотрите, с этим делом строго. Оформляйте заявки, наладьте работу службы снабжения.

– У нас еще ничего нет и никого. Приказ о формировании полка получен двое суток назад.

– Понятно, ладно.

Вошли в ангар, там стоял раскапоченный ЛаГГ с движком M-82. Со снятыми пушками и пулеметами, только что вернувшийся из боя.

– Чья машина? – спросил Самохин.

– Моя, капитан Звягин, старший летчик первого звена, – представился один из пилотов.

– А почему все разобрано? – задал вопрос Смирнов. – Повреждения получили?

– Нет, послеполетное обслуживание, пушки чистят, проверяют двигатель, обычная процедура. Если есть повреждения, то их устраняют, – недоуменно ответил Николай.

– А вроде как все заводское. Что не так-то? – продолжил задавать вопросы ЧВС.

Самохин слегка усмехнулся, дескать, с кем имеем дело, но ответил без усмешки:

– Да нет, машина совершенно новая, впервые вижу. А мощность какая?

– 1420–1580 сил, их две модификации, одинаковых достать не смогли.

– А скорость?

– Конкретно у этой машины не замеряли, больше 600 километров в час. В ЛИИ намерили 630 на высоте 6000 метров. А у земли – 570, гораздо больше, чем у «фридриха». Но с высотой – падает, нагнетатель у нее отсутствует. Двигатель – от легкого бомбардировщика-штурмовика Сухого.

– М-да… Такие бы машины, да перед войной, – вздохнул Самохин. – И что говорят промышленники? Их выпускать будут? И когда?

– Есть постановление ГКО об их выпуске на 84-м заводе. Правда, мы его еще не видели, но полк будет укомплектован этими машинами. Одну, как я говорил, уже прислали. Захаров далеко стоит?

– Да, в том конце аэродрома.

– Идти туда смысла нет, да и ночь на дворе. Так, товарищи летчики, все свободны. К вам вопросов никаких нет. Всех со сбитыми поздравляю. Так их и бейте. Ну, а с вами, товарищи, мы продолжим.

– Может быть, за столом, товарищ комиссар. Мы, вообще-то, после вылета, – обнаглел Петр.

– От чая мы бы не отказались, – сказал Смирнов.

И, вместо штаба, все повернули к столовой. Но, кроме чая, оба комиссара от всего остального отнекались, глядя на них, то же самое сделали и остальные. А Петр и Денис Степанович съели свой стартовый завтрак: яичницу из двух яиц, бутерброды с джемом и выпили какао с молоком. Бросили в рот обязательные желтые драже витаминные^[3]. Первое звено попрощалось с начальством и вышло.

– Пройдемте все-таки, в штаб, к телефонам, я себя без них как без рук чувствую, да и руководству надо сообщить о том, что разобрались с ситуацией, – сказал Смирнов.

Не знаю, что подумал Петр, но у меня ехидная мысль проскочила: Трибуц таким образом пытался отделаться от важного свидетеля своего прокола. А что, локаторщика ему Петя нашел, теперь самое время его «врагом народа» объявить и в расход пустить. И никто об этом никогда и ничего не узнает. Смирнов соединился именно с Трибуцем, выдав его с головой:

– Владимир Филиппович, я еще в тринадцатом полку, разобрались с самовольным вылетом на задание… Нет, никакого нарушения дисциплины не было. У них организовано круглосуточное дежурство по боевому расписанию, в случае обнаружения противника на одиночный самолет высылается пара самолетов, на групповую цель – звено или звено с усилением. В случае массового появления противника – все самолеты. Приказ оформлен, подписан вышестоящим руководством и закреплен действующим положением командования Черноморским флотом… Да, отличается… Видите ли, Владимир Филиппович, командир полка и начальник штаба вылетели на задание потому, что имеют машины с повышенной высотностью. То есть действовали в соответствии с обстановкой. Вы получали доклад из шестой бригады морской пехоты?.. Комиссар бригады устно по телефону сообщил мне, что над их участком фронта был ночной бой между немецкими бомбардировщиками и нашими истребителями. Сбито девять вражеских самолетов, часть из которых сбросила на парашютах свой груз. Для ликвидации вероятного десанта был поднят третий батальон. Парашюты были обнаружены и вызван Александров, флагмин. Немцы шли торпедировать наши корабли и минировать Морской канал. Мины донные, командир 3-го батальона капитан-лейтенант Макарычев сам минер, сказал, что мины – новейшие. А торпеды снабжены крыльями. Так что награждать надо всех участников вылета. И по поводу дневного налета. Имеются доказательства, что первая эскадрилья 13-го полка сорвала налет пикирующих бомбардировщиков на Кронштадт, в котором принимало участие около 120 пикировщиков. Внезапная атака эскадрильи вынудила немцев сбросить бомбы и уходить, так как в тот момент они не были прикрыты истребителями. Наши летчики сбили двадцать два самолета Ю-87, а затем еще и шестнадцать истребителей. Причем они увели их от Кронштадта к Калище, чем облегчили отражение налета на город. Полк особенный, в эскадрилье собраны лучшие летчики-инструкторы училища имени Сталина. У них новейшие самолеты, которые превосходят немецкие, и новая отработанная тактика ведения боя. Поэтому товарищ Самохин не понял действий этого полка и его командования. Полк сейчас находится в стадии формирования, поэтому предлагаю наших «безлошадных» опытных летчиков направить в Стаханово, с тем, чтобы ускорить появление данных машин у нас… Соответственно, Владимир Филиппович… Несомненно… В завтрашнем номере, и в Москву отправим… Само собой… Организуем, привлечём… Ну, а куда денутся, поделятся, конечно… Так и сделаю, от вашего имени.

ЧВС положил трубку, покопался в портфеле, подозвал своего помощника или адъютанта, показал ему на машинку в штабе, и тот с большой скоростью застучал на ней, заполняя красно-белый лист бланка. Второй полковой комиссар подозвал Коростылева, получил от него требующиеся бумаги, достал кучу бланков временных удостоверений и начал в них писать. Стоявший у стены дивизионный юрист, который молчал всю дорогу, обратился к дивизионному комиссару:

– Николай Константинович, похоже, что мы здесь больше не нужны?

– Да-да, можете уезжать.

Тот подошел к Коростылеву и Петру, козырнул и подал руку.

– До свидания, товарищи командиры. Еще увидимся.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – съёрничал Петр, сплевывая через левое плечо.

Дивюрист не обиделся, хлопнул пацана по плечу.

– Служба у нас такая. Председатель трибунала флота Нестеров. Рад знакомству и тому, что услышал. Успехов.

Самохин немного походил по штабу, подозвал Коростылева, и тот объяснил назначение штурманских приборов в центре управления полетами, должности каждого из присутствующих там. Покивал головой, затем взялся за трубку телефона, запросил какую-то «гвоздику», затем рявкнул на кого-то:

– Что ты мямлишь? Кто тебя на связь поставил, если доложиться не можешь? Где Крохалев? Быстро на связь! Распустились в тылу, понимаешь… Я, я. И тебе не хворать… Понял, понял. Ага… Отменяю. Добро! У тебя РРАБы есть?.. Ну, тут требуются. Вот что, освобождай машины… Да, все, ситуация изменилась. Ты последний приказ комфронта слышал? Что там сказано? Атаковать днем и ночью, изматывать. Так что готовь РРАБы на полную нагрузку. Сам сюда, я в Лисьем Носу. Кондаурова захвати с собой. И быстро. Давай.

Пальцем сделал знак Петру, чтобы подошел.

– Пикировщиков я тебе дам, все, что остались. Беречь как зеницу ока. Им тут другое приказание было дано, так я его отменил. Сейчас подъедут командир 73-го, Герой Союза полковник Крохалев, и его начштаба. Ну, и распланируете работу. План – мне на стол на утверждение. Базируются они вот здесь, скорректируйте карту, полосу закончили удлинять три дня назад. Груз там тяжелый и секретный. Но аэродромы – важнее, это ты заруби у себя на носу. Но помни, что это задание на них висит, и проводи все так, чтобы машины были целы. Государственной важности вопрос.

Самохин уже понял, что прямой как палка Петр режет правду-матку прямо в глаза, и тем опасен. Лучше ему потакать, быстрее сам голову сломает, потому что противник его и его людей будет караулить, так как опасны они и сами лезут к теще на блины, туда, куда Макар телят не гонял. Они, немцы, и не таких обламывали. А если все пойдет хорошо, то действиями этих людей руководил он, поддерживал их начинания, и это буксиром выведет его на более высокую ступень в сложной иерархии флота.

Было уже половина третьего, когда в штабе появились «пикировщики». В кавычках, потому сразу заявили, что делать это даже днем они не умеют. Машин у них двенадцать осталось. Из них два Пе-2р, которые в бомболюках имели стационарный АФА, и для бомбежки не годились. Итого – десять, РРАБов всего шесть, для остальных нет 2,5-килограммовок. Будут использованы сотки в мотогондолах и 25-килограммовки в люках и пакетах под крыльями. Маршрут проложили аж через Ополье, чтобы сбить противника с толку. После атаки отход на восток, потом через Колпино домой.

Так как разработка маршрута прошла без Крохалева и Кондаурова, и уже на плане стояла подпись Самохина, тем ничего не оставалось делать, как надиктовать координаты поворотов в свой штаб и дать команду на вылет. Сопровождать отправили Сашу Хабарова в составе третьего звена. Какой-то урон аэродрому был нанесен. Бомбили курсом 90 просеку в лесу, которой до войны не было. Я-то знал конфигурацию этого аэродрома, который два года был для нас домом родным. И где немцы прятались от бомбежек и выставляли нелетающие самолеты, мне было хорошо известно. С детства! На фотографиях отмечались пожары и взрывы. Там же в лесу был склад боепитания и ГСМ. Хабаров удачно провел штурмовку прожекторов ПВО и фактически сорвал постановку заградительного огня. Эскадрилья «пешек» шла на большой высоте, бомбила с горизонтали и шумела здорово. Сопровождающее звено, наоборот, шло на малой и впереди бомбардировщиков, и заходили они со стороны Выры, правее и под углом к линии просеки. Немецкие батареи стояли до и после будущей улицы Куприянова. После атаки истребителей у немцев осталось только два прожектора на станции за железной дорогой. Пара немцев после атаки взлететь не смогла, ее тоже обстреляли, но поджечь не смогли. В тот же день оберст-лейтенант Траутлофт отправил в Берлин шифровку, что настоятельно требует прислать новейшие Fw-190, с ночными прицелами, так как «Große Ratte», действительно, появились в ночном небе Петербурга и проявляют активность.

Еще в пять утра стало понятно, что немцы не отказались от своих планов: стереть Балтфлот бомбами. Активизировалась работа радиостанций в Острове, Пскове, Тиле. Там базировались «большие» немцы. Петр позвонил Самохину, но за него ответил адъютант:

– Командующий отдыхает, разрешил вам действовать по обстановке.

Двенадцать самолетов взяли курс на Тарту. Погода, вежливо говоря, была не очень, низкие облака, правда, невысокой плотности с вытянутыми разрывами. Запасной целью были те же самые Торошковичи. Лишь на подходе к Гдову, когда прошли Сланцы, оператор обнаружил цели: над Чудским озером поднималась немецкая «свинья»: в растянутом строю находилось около 50–60 «юнкерсов-88».

Тяжелогруженные машины подходили к восточному берегу озера, когда их выставили на фон посветлевшего востока и взяли в прицелы двадцати четырех пушек и такого же количества пулеметов. Атака с 3/2 снизу. У этих машин это ахиллесова пята. Нижняя огневая точка сдвинута вправо и кабина стрелка тесная, с небольшим ходом пулемета. Работали в основном из пушек, на обратном возможен бой с истребителями. Весь экипаж у «юнкерса» находится в небольшой кабине с довольно высоким фонарем. Шесть замыкающих машин II/KG1 одновременно были атакованы из темноты. Строй не сомкнут, скорость в наборе маленькая, а облачность узкая и рваная. Канал связи забит помехами, и тут же последовала атака головных машин. Опять одновременно, но на этот раз вторая шестерка ушла вверх с переворотом, стремясь выйти из-под возможного обстрела на косой петле. Нервы и отсутствие команды ведущего, который получил снаряды по кабине слева, а штурвал у машины один, и его бомбардир нажал на сброс боезапаса, вызвали массовое сбрасывание бомб у остальных машин. Задача выполнена! Пусть летят куда хотят. Петр подал команду сбор и развернулся на обратный. Возвращение домой могло быть сложным.

До шести восемнадцати еще дважды атаковали группы бомбардировщиков, в последней группе были Ju-87, с большими тонными бомбами под фюзеляжем. У этих немного задержались, они наиболее опасны для кораблей. Затем отрывались от восьми истребителей, почти стелясь над лесом. Они отстали и потеряли эскадрилью, но Петр развернулся и атаковал их сзади снизу. Сбили четырех замыкающих и повернули на Кронштадт. Через полчаса выйдет солнце. Собраться для нанесения удара по флоту эскадрилья не дала. Это – главное, но счет – явно в нашу пользу, и будет учтен командованием, как нашим, так и немецким. Треугольник Лисий Нос – Тарту – Луга мы освоили. Пастись там никому не удастся. Жаль, силенок маловато, и те раздергивать на несколько целей приходится. Денис Степанович уже поднял остатки двух полков 61-й на «чайках», «ишаках» и «мигах» встречать остатки «армады» и подчищать небо от них. Хабарова он придержал, как резерв, до пополнения остальными запасов топлива и боекомплекта. Но немцы отвернули. Лишь несколько бомбардировщиков на малой высоте попытались прорваться, но не к Кронштадту, а к Пушкину. 71-й ИАП отлично по ним сработал, и без потерь.

Следующий вылет организовали уже на прикрытие действий 71-го и 73-го полков. «Чайки», «илы» и «пешки» работали по позициям немцев между Красногвардейском и Дудергофскими высотами, и на подходах к Пушкину. Целями для БШУ были артиллерийские батареи 105-мм, пытающиеся выбить наши войска из Тайцев, кирпичного завода Свердлова и высоты 94 у деревни Новой. Немцы здесь пытались задержаться на плацдармах на левом берегу Ижоры, для будущего штурма города. Это была «вотчина» Траутлофта, который уже поселился со своим штабом в царском дворце. Из Сивориц до Вайи и Вайялово всего 16 километров. Это – требование комфронта. Ведь налеты на Кронштадт помимо давления на флот, действовали, в первую очередь, на красноармейцев, морских пехотинцев и бойцов народного ополчения. Когда в воздухе черно от немецких самолетов, то руки начинают дрожать, прицелы сбиваются, и в сердца забивается страх, а в голове пульсирует одна мысль: «Всё, сходил за хлебушком».

Узнав, что у флота есть еще порох в пороховницах, генерал армии приказал все имеющиеся силы бросить на самое угрожающее направление. Приказы посыпались один за другим, часто взаимоисключающие. Какое-никакое взаимодействие с Левашовым, Бычьим Полем и ЛесАкадемией было установлено. Мы, втроем, Петр и Степаныч, проработали чисто тактику, ведь остатки флотских машин бросали прямо в пасть «пятьдесят четвертой». А у нас только 16 летчиков, Степаныч на боевом посту и на вылет не пойдет. Его дело – дирижировать этим оркестром. Первыми пошли «чайки» 71-го полка, их подхватят у выхода из-за дамб Морканала «ишачки» непосредственного прикрытия. Выше пойдут «пешки», с задачей быть над целями через пять минут после «чаек», их прикроют три МиГа и два наших ЛаГГа. Все машины – высотные, и вниз не пойдут. А между ними в серединке будут работать семь пар «свободных охотников» на ЛаГГ-3м.

Петр обменялся с Захаровым машинами, решил опробовать «заводчанина», куда перенесли станцию постановки помех с его ЛаГГа. Там, где у стандартного самолета стоял неудобный блок настройки «Океана», Петр на своей машине воткнул генератор белого шума, подстроенный по выявленным немецким частотам. Мощность, конечно, мизерная, но шум противный, и слышали его только немцы. Долго выдержать такое в наушниках никто не мог, слушатели вставали и уходили с концерта, чего, собственно, и добивался «маэстро». Наличие переменного контура позволяло настроиться на ходу, зафиксировать несколько каналов, короче, влиять на условия связи в месте боя. Такая же, но с автоматической перенастройкой, кнопка могла быть использована и на своих каналах, как дуплексной, так и симплексной связи, чтобы прервать болтуна или забить передачу ненужных сведений. Различие было в том, что для своих стояла нефиксированная нормально разомкнутая кнопка, а на немецких – тумблер. По уму, такие приборы надо ставить на все машины командиров звеньев минимум, но началась война, и канал получения электронных ламп иссяк. Задумка, как это сделать, была, но существовала одна «маленькая проблема» – режим перемещения по городу. В городе – осадное положение, множество патрулей, комендантский час и прочие удовольствия. Из-за этого не удается посетить мать и сестричек. Постоянный ночной пропуск у него еще отсутствовал. Маме отправил письмо и телеграмму с почты поселка. Но ответа еще не получил. Я знал, что бабушка пошла добровольцем, заряжающим орудия в батарею на Стрелке. Но Петр этого не знает. Всё, взлет!

На этот раз заправлено только три из пяти баков, на большей части машин сняты камеры, высоту не набираем, идем на максимале у самой земли. Задача – войти в соприкосновение с противником в момент выхода из атаки наших «чаек». Строй эскадрильи – разорванный, с визуальным контактом только с двумя парами, между которыми 500 метров. У Красного Села нас Степаныч чуть придержал, торопимся, немцы еще даже не взлетели. Конечно, атака самих Сивориц была бы предпочтительней, но там немцы столько зениток наставили, что всеми имеющимися силами это сделать затруднительно. Еще много зениток было у Гатчинского дворца. Для взятия Красногвардейска 18-я армия использовала силы трех армейских корпусов, два из которых были моторизованными: 41-й и 56-й. Правее действовала 16-я армия генерала Буша, 28-й армейский корпус. Это ее 39-й мотокорпус замкнул кольцо вокруг города. Сам по себе наш удар – комариный укус, но его требуется использовать для нанесения невосполнимых потерь основному противнику: 54-й истребительной эскадре. И Петр сменил тактику, до этого он оттягивал противника от бомбардировщиков, подставлял хвост. Сейчас предстояла атака с хода.

– Буки! Глаголь! Есть! – И переход на туркменский, для каждой из семи пар даются свои цели.

Немцы уже маневрируют и пытаются атаковать на выходе из атаки тройки «чаек», подставляя хвосты под удар снизу. Щелчок тумблером последует только после того, как враг нас заметит. Огонь! Четыре трассы рвут «мессер» ведущего, капитан Антохин решетит ведомого. «Чайки» ушли на вираж, атака на них сорвана, они разворачиваются для удара по земле. Шесть пар охотников удачно сработали, одна из пар немцев виртуозно увернулась от атаки, маневром у самой земли. «Мессер» легче ЛаГГа, этот маневр у него получается лучше. Но ее уже берут в клещи Хабаров и Пехов, позволяя Звягину спокойно набрать высоту. Степаныч дает новые цели, часть немцев пытается забраться выше к подходящим «пешкам», на них устремились «миги» верхнего прикрытия, еще одна пара чуть в стороне набирает высоту. У немцев сменился голос диспетчера, в этот момент Петр щелкнул тумблером и перекрыл передачу данных от наземника к звену «мессершмиттов». Он находился между ними и Сиворицами. Это было важно, так как сверху на немцев пикировали «миги», а снизу подходила пара Звягина. Выше пяти тысяч «МиГ» вообще-то превосходит «фридриха», даже по огневой мощи: три БС и два ШКАСа. Их еще не ободрали. «Пешки» отбомбились, точнее, сбросили бомбы с пологого пикирования, и пошли назад.

Немцы больше машины не поднимают. Две пары крутятся возле Сивориц. Пара охотников пытается завязать бой с Захаровым на высоте, три пары ведут бой с четверкой Хабарова и тройкой «мигов». Петр собирает шестерку и набирает высоту, чтобы помочь Хабарову. Но после того, как вспыхнул еще один «мессер», оставшаяся пара и ведомый второй свалились в пике, попытались уйти за счет этого. Три пары Петра на встречных курсах их обстреляли, еще двух повредили, но разворачиваться было бессмысленно. Немцы уходили. А Захаров продолжал «хороводить» с немцами на высоте, выписывая белые круги инверсии, иногда украшая их трассами. К сожалению, с тремя баками по дальности мы были примерно равны с «мессерами», совсем ненамного превосходя их по этому параметру. К тому же наверх подходили «миги», поэтому бой наверху закончился ничьей. Немцы из его вышли, Захаров преследовать их не стал. Опять отказала пушка у обоих ЛаГГов, а двумя пулеметами много не навоюешь.

Линдеманн немедленно вызвал к себе Траутлофта, оба жили в одном дворце, но оберст-лейтенанта пришлось ожидать, он, видите ли, в воздухе. Прибыл в шлемофоне и комбинезоне, от него несло порохом и бензином. Не мог переодеться?!

– В чем дело, оберст? До каких пор мне терпеть удары русской авиации, которая, по вашим же словам, давно уничтожена и вы действуете свободно? – генерал обострял, он знал исход вчерашних налетов, и что под Петербург прибыли «Große Ratte». Но требовалось отводить не успевшие окопаться войска с плацдармов, на которые русские обрушили огонь тяжелых корабельных орудий с позиций у Дудергофа, перемалывая там все, что только можно. Требовался «козел отпущения», и Линдеманн выбрал такового.

– Господин генерал, дело не только и не столько в «больших крысах», у русских явно сменился командующий авиацией. И он знает, что исправных машин у меня совсем чуть-чуть, коммуникации растянуты до предела, мы вынуждены были снять последний шварм с Волховского направления, так как ночным ударом у меня выведены из строя полностью или значительно повреждены двенадцать самолетов в Сиверской.

– Вы не укрыли самолеты? Для меня это новость.

– Самолеты были рассредоточены в лесу, мы согнали пленных, захваченных 16-й армией, и за два дня оборудовали площадку, которую накрыли маскировочными сетями. Но русские ударили бомбами именно по ней. Служба безопасности выяснила, что перед этим ночью несколько человек из пленных предприняли попытку побега, трем из них это удалось. По всей видимости, они сумели каким-то образом передать эту информацию русскому командованию. Мы предприняли меры по предотвращению новых таких попыток, каждый пятый военнопленный был расстрелян, но я не могу отказаться от использования пленных для скорейшего оборудования всех аэродромов гешвадера.

– Сколько у вас исправных самолетов?

– После сегодняшнего боя их осталось девять. Есть еще четыре, но они находятся под Сольцами, обеспечивают оборону и сопровождение правого фланга группы армий. Там такого не наблюдается, потери есть, но они незначительны. Я направил в адрес рейхсмаршала радиограмму о срочном направлении сюда для борьбы с «крысами» новых наших «кошек». Ответ получен, через два дня перегонщики доставят новые машины.

– Два дня, оберст, не более! Через два дня пробить эту чертову оборону у Дудергофа. Я вынужден отвести войска с плацдармов на левом берегу Ижоры, и вина за это целиком лежит на люфтваффе. Я доложу об этом фельдмаршалу, а он – выше. Подумайте об этом! Дворцы Петербурга уже видны в бинокль, но сделать фото напротив них вам может и не удастся. Я наблюдал за сегодняшним боем с наблюдательного пункта в левой башне дворца. Ваши люди были просто беспомощны.

– Русские сменили тактику, раньше «гроссе ратте» открыто в бой не вступали, уходили за счет большей скорости и били тогда, когда у нас начинался отход, то есть не было топлива, боеприпасов и времени с ними связываться. Большой маневренности они не показывали. Сегодня выяснилось, что и по вертикальному и по горизонтальному маневру они имеют значительное превосходство, не говоря уже о мощности огня. Организованный ранее радиоперехват, с помощью офицеров бывшей царской армии в качестве переводчиков, по совету летчиков Финляндии, мало чего дает. Они используют код для переговоров, в отличие от нас и остальных русских. Их действия скрытны и непредсказуемы. Я сегодня дрался с парой русских ЛаГГов на высоте десять – одиннадцать километров. По используемому каналу связи – эти машины принадлежат этой группе русских. Я решил сбить их, чтобы попытаться захватить летчика оттуда и осмотреть оборудование этих самолетов. Но мне этого не удалось. Прекрасно слетанная пара, в кабинах которых сидят настоящие асы. ЛаГГ – очень крепкая машина, сбить ее трудно, но этим двум даже зайти в хвост не удалось. Правда, у нас отказала связь. Они же действовали слаженно и агрессивно. Но у них отказали пушки. Сначала у ведущего, он всего три выстрела из нее сделал, а возможности ее перезарядить мы ему не давали, а потом и у ведомого. По нам они попадали, и у меня, и у Хольтце есть пробоины. Хольтце привез дыру на хвосте от их пушки. Если остальные пилоты их группы такие же асы, то проблем у нас будет с ними много. Надеюсь, что новые машины дадут нам возможность рассчитаться за камерадов.

– Речь не мальчика, но мужа, полковник. Признавать опасность и достоинства врага, но стремиться к бою с ним, это тевтонский дух. Ваших объяснений достаточно. Я смягчу формулировки. Но срока я не изменю. Фельдмаршал требует ключи от города, мои войска стоят у его стен ближе всех.

Во время второго и третьего нашего налета на позиции 18-й армии противодействия со стороны немецких истребителей не было. Они притихли и ожидали пополнения. В середине дня начался отвод их войск с плацдармов. Наши войска занимали утерянные было позиции на Ижорском рубеже, вновь зарываясь в землю, убирая мины-ловушки, поправляя блиндажи и дзоты. Артиллерия «Авроры» перенесла огонь, выселяя непрошеных жильцов из музея.

В 16.00 из Стаханово прилетела вторая эскадрилья полка во главе с новым батальонным комиссаром Алтуфьевым. К сожалению, большая часть летчиков – сержанты выпуска сорокового – сорок первого годов, в основном – двухгодичники. Их еще учить и учить требуется. Доложились начальству, Смирнов, Кузнецов и, главное, Самохин, приказали отправить всех, не имеющих боевого опыта, во 2-й и в 3-й ЗАПы флота, в Паголду под Тихвином и в Богодухово. Вместо них из Кронштадта и Левашова перевели безлошадных летчиков.

Нам же требовались срочно блоки переключения каналов связи для этих машин и кварцы. С этим вопросом Петр обратился к Кузнецову, так как в отличие от остальных, он имел высшее образование. В результате в полк передали из города автомашину М-1, с водителем, который привез пропуск, с комплектом каких-то хитро зашифрованных отметок, которые открывали доступ на различные объекты, в том числе склады ВМФ и оборонные заводы. Уже после решения этого вопроса стало известно, что Гудков на большинстве машин поставил РСИ-3м1 и РСИ-3м2, а к остальным прислал недостающие комплектующие. Но Петр поездку не отменил, и сразу после прихода машины выехал на Лесную сторону, к заводу «Светлана». Завод встретил его запустением, но он охранялся, его цеха использовались как продовольственный склад. Начальник караула внимательно прочел удостоверение.

– А сюда зачем?

– Здесь кто-нибудь из руководства завода остался? И где его найти?

– Один цех работает, есть люди в техникуме и в Отраслевой лаборатории. Остальное все – склады различные.

– Замечательно. В лабораторию разрешите пройти через территорию?

– Нет, там закрыто и опечатано. Обходить придется, в цех пойдете?

– Да, конечно.

– Вас сопроводят.

Женщина в синем ватнике, с неизменным наганом и с карабином провела его закоулками до цеха. Основной его продукцией были именно мощные радиолампы. Там он представился двумя фамилиями и показал орденские книжки с исправлениями. Официальный характер разговора мгновенно ушел в сторону оксидных катодов, новых методов нанесения и прожига, в прочие конструкторские дебри.

– Такой вопрос: здесь на «Светлане» выпускались магнетроны для РЛС «Наяда»: МИ-202д.

– Делали такие, здесь и делали.

– Так, отлично, а что из этого списка можете сделать здесь.

– Вот эти пятнадцать позиций, остальное – это «маломощки», третий цех. Его оборудование не вывозили, он к взрыву подготовлен.

– Макар Иванович, а люди, заводчане еще есть?

– Ну, как не быть? Увозили только тех, кто хотел, и тех, без кого не сделать ничего, а так вокруг стариков полно, с руками и головой, а рабочий паек много больше иждивенческого. У меня очередь стоит из тех, кто хотел бы поработать. Но пока заказов нет. Будут – народ найдем. Голодно, товарищ Ночных.

– Спасибо, Макар Иванович, увидимся.

– Как там немец? Жмет? Что-то второй день нет бомбежек.

– Бомбежки мы сорвали. Теперь хотим локаторы делать. «Наяду-Б» и «Наяду-М».

– Ну, по части сборки – это не ко мне. Это на Лесном и на Ваське. Я позвоню им, поговорю. У них тоже ремонтируют радиостанции поврежденные, и тоже заказов мало.

Вохровка, как только вышли, сразу поинтересовалась:

– А правда, что бомбить больше не будут?

– Постараемся, правда постараемся.

– Господи, страх-то какой был. Лишь бы не бомбили!

Политотдел флота базировался не в Кронштадте, а в городе на Исаакиевской площади, в здании бывшего германского консульства в Ленинграде. Большую часть здания занимал госпиталь, а Политотдел ютился, без всякого смеха, в двух комнатах отдельного домика во дворе, предназначенного для охраны. Перед войной их перевели в Таллин, который стал главной базой флота. Старое здание нашло новых хозяев, готовят им «хоромы» в Адмиралтействе, но туда они переедут много позже. Кажется, в сорок третьем. Там Петр нашел Смирнова и рассказал ситуацию.

– И зачем? Я понимаю, что вы специалист в этом вопросе, но какую пользу это может принести городу и флоту?

– Три станции могут надежно запеленговать место, откуда бьет вражеская батарея. И корректировать огонь по ней. Нас тут трижды гоняли бомбить батареи у Красногвардейска, бомберы отчитываются: снайперским ударом разнесли в щепки. И ведь не врут. По бревнышкам раскатывают ложные позиции, а батареи как били, так и бьют. И еще, «Риф», «Залп», «Заря», «Редан» – отличные станции, но они корабельные, а «Наяда» – три и пять машин в разной комплектации. Она мобильна. Может быть использована как в авиации, так и в артиллерии. Она нужна, как хлеб. А город мы удержим, а это – рабочие места. Люди есть хотят. Мне на заводе так мастер и сказал: дайте заказы, людей мы найдем сами, без всякого отдела кадров. Рабочие говорят, товарищ дивизионный комиссар.

Смирнов оперся на стол локтями, молчал и о чем-то думал, потирая большим пальцем правой руки левую.

– Закурить есть?

Петр достал пачку «Беломора».

– Вот что, заседание по этому поводу будет на днях. Я сообщу Щербакову и Кузнецову о ваших предложениях. Почему Кузнецову – потом узнаете, забирают его от нас. Жаль, но, конечно, масштаб для него мелковат. Есть такое. Если ответ будет положительным, то оборонпром обкома с вами свяжется. Вы на машине? Захватите с собой для полка, там подарки летчикам-орденоносцам. Именные. О действиях 13-го ОРАП ВМФ в двадцать один час Совинформбюро будет говорить. Готовится приказ Ставки о вашем переименовании. Но это пока секрет.

– Попросите номер не трогать, пожалуйста. Он нам удачу приносит.

Смирнов ухмыльнулся, ничего не ответил, что-то пометил карандашом у себя в бумажках.

Отсюда до дома – рукойподать, но главная дверь в квартиру заколочена крест-накрест. Спустился вниз, на одной из дверей увидел листочек «уполномоченный домкома». Им оказалась пожилая пенсионерка.

– Ночных? Девочки выехали в Пермь вместе с детсадом, 3 сентября, обе. Вот запись. А мать твоя в ополчении. Заходила один раз, когда девочек отправляли. Зенитчица она. Придет – что передать?

– Запишите мою полевую почту. Я здесь, на севере, напротив Кронштадта.

– Телеграмму приносили. Она на почте. Грохочет, когда ж это все кончится? Закурить есть?

Передав женщине несколько папирос, Петр повернулся и вышел к машине. Его путь лежал через Стрелку, поэтому я перед ней подал ему мысль постоять у парапета, там, где их всей семьей снял на второй день после приезда в Ленинград батальонный комиссар Ночных. Тоска, что не успел и, может быть, никогда больше не увидит родных, глодала Петра, он вытер глаз и попросил водителя остановиться у Стрелки. Магический пропуск на часового подействовал, он козырнул и разрешил пройти на батарею. Стрелку не узнать! Вся в брустверах, землянках, две когда-то песчаные дорожки покрыты дерном. Шесть орудий в орудийных двориках, наблюдательные посты на самих колоннах. Аккуратные штабели больших ящиков. Молоденький лейтенант обратился:

– Товарищ капитан, разрешите узнать цель вашего прибытия на батарею?

– Вон там постоять. Вот, видишь? Это – я. А это мама и две сестры. Тридцать шестой год. Вернулся, дверь заколочена, и никого.

Лейтенант щелкнул фонарем, быстро посмотрел на фото. Чему-то улыбнулся.

– Пожалуйста, проходите, товарищ капитан. Уважительная причина. Разрешите идти?

– Да, конечно. Вас это не касается, хочу немного постоять один. – Петр прошел к парапету, где-то внизу плескалась вода.

Вдруг чьи-то руки его обняли.

– Петенька, живой!

Он обнял бабушку, приподнял ее. Потом поставил на место.

– Ты здесь? Каким образом? Ты же майор госбезопасности.

– Нет, я – красноармеец, заряжающий вот этого орудия. На батарее не знают, что я – майор запаса. Не говори им. Отсюда я не уйду. С этого места орудие может жечь танки, откуда бы они ни подошли. Ты-то как здесь?

– Мышление у тебя так и осталось штабное, уже и директрисы прикинула, и возможность накрытия. Ты же можешь большее?

– Я им не верю, Ворошилову и компании, только пыль в глаза умеют пускать, поэтому буду исполнять свой долг здесь. Потом поговорим на эту тему. Ты не ответил.

– Я здесь вместе с моим полком. Перелетели двое суток назад. Четверо суток, как мою эскадрилью начали переформировывать в полк. Базируемся в Лисьем Носу. Может быть, перейдешь к нам? Я поговорю, вряд ли мне откажут.

– Ты под Лугой был? Не был. А я была. Этих нелюдей, которые женщин и детей гусеницами давили, жечь надо. Я останусь здесь, на батарее. Ой, шашку отцовскую забери, он всегда хотел, чтобы она тебе перешла от него.

Он пошел вначале за ней, но потом остановился и закурил. Опять этот лейтенант, просит закурить.

– У вас замечательная мама. Планирую ее командиром расчета поставить, я – командир взвода, это – два моих орудия. Это еще до меня было, видите, парапет посечен. Это стокилограммовка с «юнкерса», расчет почти полностью погиб, остался в живых только горизонтальный наводчик, она подбежала к орудию и встала на место заряжающего и вертикала. С того дня она у нас и служит. Мы ее бережём.

Петр зло махнул головой. Мать не переубедить, она упряма, и принятых решений не отменяет. Она передала шашку.

– И думать не смей меня с батареи забирать. Я здесь нужнее, да и тебе такой обоз совсем не нужен.

– А девочки? У тебя двое дочерей, каково им в детдоме.

– Не трави душу, без тебя слез хватает.

– Ну, вот что, спорим, что через месяц ты сама запросишься отсюда. Я не дам стрелять вашей батарее. Иди и слушай радио про мой полк, в двадцать один передадут. – Он распахнул шинель и показал полную грудь орденов: Ленина, два Знамени, две «КЗ» и медаль «За отвагу.

Развернулся и пошел к машине.

– Петя, Петенька! – Он обернулся. Мать так и стояла на том же месте. – Береги себя, если что – девчонок найди.

«Вот упрямица! Не бабское это дело: воевать! Впрочем, она на войне провела большую часть своей жизни», – эта мысль буквально пульсировала у него. Он осознавал, что мать имеет на это право. Это ее революция, ее страна, и она знает свой долг перед ней. Надо найти Веру и Нину. Больше всего она нужна им. Он уже вырос, и в ее опеке и поддержке больше не нуждается.

Три остановки по пути для проверки документов, затем раздача подарков. Черт, забыл передать матери свой пакет, пайки-то в армии гораздо меньше, чем в ВВС. Полк уже выслушал Левитана. Эскадрильи он предложил переформировать, с целью ускорения ввода в строй новых людей. Четвертое звено ночью сопровождало двух разведчиков к Тилю, это под Тарту. Остальные отдыхали. Завтра с утра вывозные полеты для вновь прибывших летчиков, сдача ими зачетов по связи и сигналам. Большинство из них так и уснули с конспектами на лице. Полк жил обычной фронтовой жизнью в период небольшого затишья на фронте. А командир озадачил комиссара небольшой просьбой: организовать поиск своих сестер. На официальные запросы отвечают быстрее и подробнее.

17 сентября с утра Петр занимался полетами и занятиями по тактике с вновь прибывшими. Особенно тяжело проходили именно занятия: люди имели свой, проверенный в боях на других машинах, опыт. Большинство из 61-й бригады прошли две войны, как и Петр, имели сбитых, но «управлению в бою» не поддавались. Не привыкли к такому и мало обращали внимания на приборы. Да еще если команду передают не по-русски. Пришлось ссылаться на первый опыт перехвата с наведением, о том, как тихоходные финны свободно уходили от преследования, за счет того, что их радиоразведка слышала переговоры. Показал, что процент «холостых» вылетов в первой эскадрилье очень мал, и что он подрос только на Ленинградском фронте. Говорили и об опасности строя «клин» в построении звена, о дистанциях в бою. Разбирали типичные ошибки в построении маневров. В общем, закладывали основы слетанности. Уже к обеду каждый из «новеньких» попробовал себя в воздухе с наведением на цель «туркменским способом». Там другой порядок начала маневра, и есть необходимость запоминать и «приводить к норду» положение видимых ориентиров. То есть чувствовать свой курс и положение в пространстве. Из новичков в первую эскадрилью пошли только те люди, которые хорошо владели слепым полетом и умели маневрировать ночью. Таких нашлось только шесть человек, остальные допуск к ночным имели, но строем ночью не летали. Как стемнело, приступили и к этим упражнениям.

Но жизнь внесла свои коррективы в процесс обучения уже в 04.24 на следующую ночь. Обнаружили три крупные цели, выслали звено. Цели подошли ближе, оказалось, что за собой они ведут цепочки мелких целей, еще несколько более быстрых описывали круги над ними. Сыграли боевую тревогу, Петр назвал фамилии семнадцати человек, идущих с ним к цели, но остальные просто сказали, что:

– Мешать не будем. Взлетаем все, командир.

– Радиомолчание, даже на взлете, наведение раздельное, строго по очереди, друг другу не мешать.

Пошли не напрямую, обогнули Кронштадт, над заливом набрали высоту, и на приглушенных, под прикрытием ночного обстрела позиций немцев в районе Копорья пересекли линию фронта на высоте восемь километров. Работали на тринадцатом канале, который еще ни разу здесь не использовали. В районе южнее Нарвы визуально обнаружили три цели с зажженными АНО. Звено капитана Пехова под ними, готово к атаке. Петр передал ему:

– Один, цепь, наш. Сумма.

Звено разделилось и атаковало Ju-90, которые, естественно, вырубили огни. Каждое звено переключилось на свой канал, и четыре оператора наводили по одному самолеты из разных звеньев на цели, еще двое выводили их из атаки и возвращали в строй. У немцев наведения не было. Пехов самостоятельно добил уцелевший транспортник, затем вернулся в строй. Последовательные атаки позволили основательно проредить «фоккеров», часть из которых еще и не погасило кормовой.

Траутлофт сам себя перехитрил: желая уложиться в срок, послал своих людей в учебный полк дивизии в Пярну, отобрать там самых лучших. Не желая рисковать, послушался совета из Берлина использовать для перегона летчиков-перегонщиков из Бремена и Рехлина, которым и понадобились «лидеры», чтобы не заплутать ночью над незнакомой местностью. В результате лишился большой части пилотов, принимавших участие в Восточной кампании с самого начала. Поспешишь – людей насмешишь. В результате в Красногвардейске и Сиверской приземлились только Bf-109E из Эрггруппе, на которых начинали кампанию, правда, с восстановленными и новыми двигателями. Они самостоятельно вышли из боя, потому, что русских было много, атаковали с разных сторон, и очень слаженно. «Как будто кошки, которые в ночи видят», и девять из тридцати шести, высланных Герингом, Fw-190А первой серии, еще без пушек, с пулеметами MG-36A.

Общую красивую картину испортили действия трех летчиков, только что переведенных из 61-й: один, после атаки и промаха, самостоятельно пошел на разворот, чтобы добить, второй раз промахнулся и помешал другому сбить противника. Чуть не столкнулись. Двое бросились в атаку на горящий транспортник, и получили от его стрелка пробоины, сунувшись к незнакомой машине. На первый раз все было предельно строго: их, сразу после вылета, от полетов отстранили и отослали в ЗАП. Вместо них прислали новых. Немцы заявили целых шесть сбитых «Гроссе Ратте», видимо, чтобы поднять дух у своих.

До рассвета три звена сопроводили три «девятки» ДБ-3ф к Сиворицам, которая продолжала светить прожектором, пытаясь собрать уцелевших. В 12 часов прослушали решение Ставки ВГК и приказ наркома обороны Союза ССР от 18 сентября 1941 года № 308, четырём стрелковым дивизиям Союза ССР – 100-й, 127-й, 153-й и 161-й – «за боевые подвиги, за организованность, дисциплину и примерный порядок» были присвоены почётные звания «гвардейские» и новые войсковые номера, и они были переименованы и преобразованы в 1-ю, 2-ю, 3-ю и 4-ю гвардейские соответственно. Кроме упомянутых дивизий, этого почётного звания удостоен 13-й отдельный разведывательный авиаполк Черноморского флота, который переименован в 13-й гвардейский отдельный разведывательный авиаполк Военно-морского флота СССР.

Этим приказом полк стал «центрального подчинения». «Прихватизировать» Балтфлоту нас не удалось. Правда, исчез источник опытных кадров. Больше полк ни одного человека не получил, хорошо, что успели обменять «хулиганов».

В тот же день Петра и Дениса Степановича вызвали в разведотдел фронта. Он находился на Интернациональной площади, теперешней Московской, в здании Ленсовета, часть которого была еще не достроена, до войны здесь шли отделочные работы. В таком неотделанном помещении и находился этот отдел. Установили систему связи, были упомянуты финские и немецкие самолеты, базирующиеся в Каукколо и Саккола на западном берегу озера, и в Олонце, Салми и других местах на южном. Две эскадрильи 54-й эскадры и финский полк LeR1 препятствуют перевозкам по Ладоге и проведению воздушной разведки в том районе. Авиация трех сухопутных армий понесла тяжелые потери, а штабу фронта требуются данные по этому участку. Пока стоит бабье лето – надо успеть.

– Все хорошо, товарищ комбриг, но вот есть проблема: из-за высот на Карельском перешейке, низковысотные цели над Ладогой мы не видим, ни на 10-, ни на 3,2-сантиметровом диапазоне. По нашим сведениям, в частях ПВО, до войны расквартированных на полуострове, были РЛС «Наяда». Это такие автомашины с мачтой, на которой установлено что-то вроде уплощенной бочки или тазика, еще одна машина, с радиоантенной, и передвижная электростанция. Есть вариант, когда вместо бочки стоит такая бабочка довольно больших размеров, которая вращается довольно быстро или совершает такие вот такие движения, – ход антенны Петр показал рукой.

– Видел, на учениях перед войной. Сколько нужно?

– Две минимум, и разных.

– Карпов! – позвал он кого-то. Подошедшему майору он передал листок, на котором начертил название РЛС и их состав.

– Разослать циркуляром по всем разведуправлениям армий и дивизий, на обоих участках фронта. Упомянуть, что машин в комплекте три или пять, все закрытые, с аппаратурой внутри.

– Добавьте, пожалуйста, что в любом состоянии, кроме абсолютно разбитых. Да, груз, направленный в адрес 13-го ОРАП, в/ч 13821, руками не трогать, идет в наш адрес из Ростова. Впрочем, если найдут, пусть протолкнут на погрузку на суда и предупредят, чтобы мы прикрыли этот пароходик.

– Есть! – козырнул майор, но достаточно слышно пробурчал: «Свое – так прикроют, а до остального у них нет ни самолетов, ни бензина!»

– Карпов!

– Я!

– Язычок свой укороти, разведчик! – резко сказал комбриг.

– Есть, но пайка от этого не прибавится, товарищ генерал. На фронт отпустите!

– Выполняйте приказание.

– Так вы генерал или комбриг? – переспросил его Петр.

– Да генерал, генерал. Старая гимнастерка, я прямо с передовой, так что стирается она. Вымазал меня фриц, зараза. Ладно, смотри сюда, капитан. Это – северный участок фронта. Во Мге и в Шлиссельбурге – немцы. Железная дорога перерезана в шести местах. Немцы продвинулись только вдоль дорог, пробились танками. Но вводят сюда егерей из пятой горнострелковой. Вот здесь, в Выставе, есть площадка для истребителей. В Волхове мы их остановили. Под Шлиссельбургом пока тоже держимся, но натиск усиливается. Нужно облетать здесь всё, и снять на пленку: как и что. Справитесь? Противодействие противника я тебе гарантирую. И зениток там, как грязи. Сведения нужны еще три недели назад, когда удар на Отрадное и Волхов пропустили. Вот телефон, командуй.

Но никто к телефону не кинулся. На карте появился аккуратный «серпик» с координатами точек поворота, расстояниями и тому подобное. Утвердили. После этого – звонок.

– Майора Хабарова, срочно.

– Слушаю.

– Пиши.

Ему передали пятнадцать точек, предупредили о Выставе и о том, что с северо-запада имеем мертвую зону по малой высоте.

– Записал? Это все в приказ, проверить камеры, для работы звена более чем достаточно. Обеспечить плотное прикрытие. Предупредить, что зениток много. Там два моторизованных корпуса. И у финнов самолеты с большим запасом топлива, отрываться ходом. Как понял?

– Понял, разрешите выполнять? – ответил Хабаров и повесил трубку. Не любил он задания, в разработке которых лично участия не принимал.

– Передайте, что пленки можно не проявлять, сразу в штаб фронта.

– У нас не Пе-2. Съемки будут низковысотные, с 2,3 километра. И их соединять и согласовывать надо.

– Ну, тогда мы к вам приедем.

– Добро пожаловать. Разрешите идти?

– Да, до встречи.

Машины возвратились, но без двух самолетов. Они сели в Выставе, оба повреждены, Васильев ранен. Саша Хабаров забрал рулоны с пленками, в Выстав вылетели механики и замена Васильеву, чтобы перегнать самолеты обратно. Пришлось и этих сопровождать, потому что обещанное «противодействие» было, и было сильным. Немцы готовят что-то у Ладоги, но нашего появления там они не ожидали.

Воздушный бой прошел без потерь с нашей стороны, а вот от зениток уберечь мы не можем, тут – как повезет. Новинка немецкая! Звено сверху, а пара, ротте, снизу пытается прорваться к разведчикам. Звено бросается наутек, дескать, ой боюсь, боюсь, боюсь! А нижние пытаются остаться незамеченными и атаковать из нижней полусферы. «Фоккеров» нет, только «фридрихи». Без локатора – полная тоска! Привыкли!

Пленки еще сохли, когда появился Евстигнеев в компании с несколькими младшими и старшими командирами. Таких мы еще не видели! Их в кино не показывают, в газетах не публикуют. Молчаливые, тихие, в камуфлированных костюмах. Антабки у оружия обмотаны, ни стука, ни звука. Глаза внимательные и лиц не запомнить. Волкодавы от разведки, псы войны. Это не Панин в роли Мамочкина. Они вошли, говорил только Евстигнеев, узнав, что есть время, тихонько сели на стулья и на пол, где кто стоял, и через минуту уже спали. Когда фотографы закончили раскладку, генерал тронул одного из них за плечо, причем мне показалось, что он и прикоснуться не успел, последовало короткое движение локтем, и все уже на ногах, в руках немецкие складные цейсовские линзы, неизвестно откуда появившиеся карандаши. Через несколько минут тишины и звуков шуршания грифеля о фотобумагу, оторвались от фотографий. Один из них подал генералу список, который он составил по знакам, которые молча показывали разведчики.

– Спасибо, летуны. Удобная штука, – тихо произнес один из них, а остальные кивнули.

Генерал оторвался от бумаги, переданной разведкой, поправил прическу, обтер губы и произнес:

– Да-да, спасибо. Через сутки – повторим и сравним. До встречи, капитан. Да, сегодня из Кобоны выйдет ваш груз. Прикрытие не потребуется. Его прикроют бронекатера. Нашли шесть машин, насколько я понимаю, разукомплектованных малость, и две целые, но нет электростанции. Завтра будут в городе. Взял это на себя. До встречи.

– До свидания, товарищ генерал.

Из его слов осталось непонятным: какой груз проследует из Кобоны и какие машины нашли? Но задавать вопросы Петр и остальные присутствующие в штабе не стали. Слишком озабоченным выглядел генерал. Видимо, ребята сняли что-то ценное. Васильев – в санчасти полка, делают операцию, три осколка от «эрликона» принял, но машину посадил. Обе машины получили повреждения маслорадиатора и маслосистемы, и требуется думать, как это прикрыть. И вообще, разведкой, видимо, придется заниматься часто, требуется что-то придумать, чтобы защищаться от «эрликонов». Но путного в голову ничего не лезло, сказывался постоянный недосып и большое количество вылетов за последние дни. Петр об этом сказал прямо в штабе, попросил всех подумать, что можно сделать, и пошел отдыхать в соседнюю комнату. «При пожаре выносить вместе с одеялом!» Но ночь прошла спокойно.

Утром позвонил Евстигнеев, зовут его Петр Петрович, и приказал повторить вылет. В этот раз Петр пошел на сопровождение, чтобы лично посмотреть условия, в которых придется работать полку.

Немцы, взяв Любань и упершись в оборону на реке Тосна, пошли в обход, на север, мимо Пельгоры и торфоразработок, на Шапки, в обход узла обороны. Взяли Мгу, Павлово-на-Неве, двинулись вверх по Неве, к ее истоку, и захватили Шлиссельбург. Этот район обеспечивал всю энергетику гигантского города. Здесь добывали торф для электростанций и многочисленных котельных города.

Киношные «буржуйки» блокадного Ленинграда в старом городе немного смешат: переход на водяное отопление еще только начался. Во всех домах, кроме новостроек, существовали печи. Более того, они сохранились и сейчас. Центрального отопления не было, имелось «централизованное», когда в каждом квартале оборудовалась котельная, которая использовала торф, добытый в районе Шапок, Малуксы, Назии, Керести, которым и отапливались дома города. Этот же торф использовали и электростанции города. Но стояло жаркое лето 41-го года, и никто не ожидал, что 8 сентября все районы торфоразработок окажутся у противника. Топлива в городе практически не было. Массово хранить его было негде, город обеспечивался «с колес». Для этого вокруг него были построены в конце XIX – начале ХХ века многочисленные железные дороги и склады. И все это оказалось за пределами «кольца». В руках защитников города оставался только «поселок № 2» и «поселок № 13», которые под непрерывными налетами ФИНСКОЙ авиации (это специально для любителей Маннергейма и переписывателей истории) и обеспечивали, как могли, оборону города. Там же был расположен аэродром Борисова Грива, место совместного базирования армейской и флотской авиации, обеспечивавшей функционирование этих торфоразработок и «Дороги жизни» все 900 дней блокады. Торф в городе был по карточкам. Им отапливались и землянки защитников Ленинграда. О хлебе пишут много, но когда холодно, то всегда есть хочется гораздо сильнее, и согреться. Начиналась битва за хлеб и топливо, в ходе которой погибнет огромное количество солдат и офицеров РККА и РККФ, чтобы спасти жителей. И в этой битве никто не будет спрашивать о том, почему не вернулся из боевого вылета самолет. Нет данных? Высылайте еще разведчиков.

Так вот, пока Петр «мирно спал», те самые «волкодавы» форсировали Неву напротив Невской Дубровки, вырезали береговое охранение 20-й моторизированной дивизии и обеспечили переправу на плацдарм 1-го батальона 576-го стрелкового полка 115-й стрелковой дивизии, который в ночном бою продвинулся вперед на полтора километра и на километр в обе стороны. Что позволило начать переброску на плацдарм, несмотря на немецкий огонь из здания 8-й ГРЭС. Но сосредоточить огонь на переправляющихся войсках немцы не могли. Вместе с пехотинцами действовали и моряки 4-й бригады морской пехоты, высадившиеся севернее, на северной окраине 1-го Городка (современного Кировска), почти у самой ГРЭС-8. Их действия позволили пехотинцам перебросить еще 800 человек и четыре 76-мм орудия. Поэтому Евстигнеев, помимо разведки, требовал помочь десантам. Петр оставил два звена второй эскадрильи в Лисьем Носу, а остальным составом вылетели на разведку и штурмовку, срочно подвесив на машины РО, РОФС-132 и бомбы.

До этого немцы не слишком интересовались укреплением обороны на этом участке, считая эти позиции надежно захваченными, и занимались обстрелом Дубровки и штурмом Ульяновки, в общем, штурмом города, а не ликвидацией остатков частей 64-й армии, полуокруженных на южном побережье Ладоги. Сказалось то обстоятельство, что каждый командир многочисленных дивизий немцев хотел войти в историю, что именно его полк, дивизия, корпус или армия первыми вошли в «северную столицу России».

Хорошо было и другое: истребители из Ейска все до этого летали на И-15 и И-153, лобастых и неохотно набиравших скорость на пикировании. Они умели бомбить с пикирования, что и продемонстрировали на здании 8-й ГРЭС, поразив его двумя стокилограммовыми бомбами, каждый из шестнадцати. Стены этого сооружения выдерживали попадания тяжелых снарядов, а крыша имела две железобетонные балки, поддерживаемые колоннами изнутри, по которым ездил кран. Остальная часть нормально пробивалась фугасными бомбами. Огонь из здания стих, опорный узел прекратил свое существование, и моряки четвертой бригады сумели перебросить подкрепление десанту.

Наиболее плотный огонь по разведчикам открыли в «новом» месте: южнее Рабочего поселка № 6, из Келколово, Мги и Михайловского, о чем Петр немедленно шифром передал в разведуправление. Там, где зенитки, там и танки. Под атакой будет еще не занятый противником Рабочий поселок № 6.

Сейчас, после остановки штурма, противник «озаботился тылами». Генерал-полковник Буш приказал «взять господствующие над местностью Синявинские высоты» и готовил атаку на них. Ленфронт, пользуясь господством в воздухе истребителей, еще до обеда направил тяжелые железнодорожные артиллерийские батареи на кольцевую дорогу у Поселка № 3 (современное Щеглово). 180-мм, 306- и 356-мм орудия быстро выбили скопление техники 20-й МД. Тем более что к этому моменту заработала та самая станция «Наяда-М», которую нашел и переправил в Борисову Гриву начальник разведывательного управления фронтом.

В самом конце первого вылета пришлось «скрестить шпаги» с новыми Fw-190. Общее мнение летчиков полка было: «Утюг-утюгом, ни огня, ни маневренности. “Мессер” более динамичен и более опасен». Высотных боев не было, и свои возможности немцам показать было негде. И четырех пушек на этой серии не было.

Вторую эскадрилью, а затем и прибывшую третью командование перебросило в Борисову Гриву, фактически на постоянной основе. Туда убыл Саша Хабаров, к тому времени занимавший должность заместителя командира полка. 1 октября Ленинградский фронт выполнил приказ Сталина: во что бы то ни стало деблокировать Ленинград. Но над городом нависла новая угроза: генерал-полковник Буш, несмотря ни на что, форсировал Волхов и двинулся на Тихвин, так как 54-я армия оказалась втянута в бои в районе Синявино, а у 52-й, довольно потрепанной в боях, не хватило сил, чтобы предотвратить переправу и продвижение немцев в сторону Тихвина. Буш рисковал, но честно пытался выполнить приказ фюрера и замкнуть кольцо блокады, соединившись с финскими войсками на Свири.

За все эти дни Петр сумел выполнить только пять или шесть вылетов. Основным его занятием стало построение «бермудского треугольника» для немецких войск на востоке-юго-востоке от Ленинграда. Найденные и восстановленные станции: одна «Наяда-Б» и две «Наяды-М» встали в Борисовой Гриве, у Пулковской обсерватории и на высоте 56, между деревнями Пельчала и Горка, в нескольких километрах от станции Войбокало. Причем для станции у Войбокало поставлена РЛС, питание для которой вырабатывал новый мотор-генератор, собранный не на автомашине, а на трофейном прицепе. Сама РЛС тоже сменила ГАЗ-ААА на «Татру-81». 24 сентября система заработала, что в конечном итоге предрешило победу в этой операции. Но в ночь на 29 сентября в Москву отозвали Жукова, исполняющим обязанности стал Федюнинский, командующий 42-й армией и замкомандующего фронтом. Его армия 9 сентября не выдержала удара под Красногвардейском и начала отход от него. К 14 сентября, когда наметился перелом в битве, армия находилась уже за Красным Селом, сдерживая расходящиеся удары 41-го моторизованного и 50-го пехотного корпусов на Урицк, Стрельну и Пушкин, подпустив гитлеровцев ближе всех к Ленинграду. Вот только ругать его не стоит! В его армии было всего три дивизии, две из которых гвардейские дивизии народного ополчения. Героические, но необученные и неукомплектованные. Причем 2-я ДНО удерживала Красногвардейский укрепрайон еще 13 сентября. То есть своих позиций не оставила. И которые немедленно перешли в контрнаступление, как только представилась возможность, и вновь заняли свои позиции на начало немецкого наступления 9 сентября.

И. о. командующего фронтом, естественно, знал весь ход оборонительной операции и причину, почему фон Лееб дал приказ на отход. Поэтому, когда 30 сентября Ставка и нарком флота отдали приказ о передислокации 13-го ГвОРАП ВМФ на аэродром Селиверстово, под Калугой, Жуков, назначенный командующим Западного фронта, естественно, позаботился о разведке, тем более что деблокада практически завершена, идет штурм Рабочего поселка № 5 и станции Малукса, Федюнинский, не будь дурак, кинулся к Жданову, тот тут же позвонил в Москву, Сталину. Жуков сказал, что полк ему нужен здесь. К этому времени подполковника Коростылева поставили командиром 61-й бригады, потому что Романенко «гавкнулся» с Самохиным из-за технического состояния «ишаков», которые уже на ладан дышали. А так как дело было вечером, и после «фронтовых», то его сняли и отправили на ТОФ, с понижением.

В результате, никого не спрашивая, с учетом новых штатов, полк разделили надвое: первая и четвертая, еще не прибывшая, эскадрильи остались 13-м ГвОРАПом, а вторая и третья – стали 1-м гвардейским полком КБФ. Крики и ругань по телефону не помогли. Саня Хабаров клялся и божился, что он здесь так же ни при чем, сказал, что отправит РЛС и ее команду, включая тех, кто сидит в Кронштадте, к новому месту службы. Времени совершенно не оставалось, и пришлось вылетать в Калугу ободранными до нитки, с одной эскадрильей, без РЛС и без радиостанций. Как и в прошлые разы, везя в самолете только ее антенну.

Перед вылетом Петр попытался связаться с Жаворонковым, чтобы объяснить всю несуразность положения, но тот инспектировал ЧФ, все решали без него, по указанию Ставки. То есть главный штаб флота свалил всю вину на Жукова и передал, что полк придается командованию Западного фронта. Посадку в Стаханово не дали, приказали не тянуть волынку, а срочно прибыть по назначению. Предупредили, правда, что ближайшая станция от аэродрома: Сляднево, на аэродроме там не садиться, он зарезервирован для двух полков бомбардировщиков. Селиверстово находится за разъездом, справа от железной дороги, в трех километрах на юго-запад от станции. Чтобы сопроводить своих транспортников, пришлось вешать дополнительные баки под крылья. Взлетели, и курсом 90 пошли в сторону Старой Ладоги. Голос диспетчера незнакомый, значит, Саша свое обещание выполняет. Через 140 километров подвернули и пошли на Тихвин. Здесь уже все может быть, хотя «Горка» досюда достает, а идем мы высоко.

Полет прошел относительно спокойно, если не считать того, что потом пришлось снизиться по погоде. Через два часа десять минут пришлось оставить без прикрытия шесть Ли-2, увеличить ход и садиться на последних каплях горючего на обычное поле возле небольшой деревни. Вскоре появились наши самолеты с техниками, но уже на бреющем. Просигналили им ракетой. Они развернулись и сели. Их атаковал одиночный МиГ, после атаки ушедший на запад. Стрелкам пришлось поработать, есть раненые на одном из бортов. Пока ждали транспортников, два сержанта из крайнего пополнения сходили в деревню и выяснили, что никакого БАО здесь нет. Телефона нет, военные появлялись пару-тройку дней назад. На станции есть комендант и телефон. В обмен на «чекушку» они выделили подводу и лошадь. Крестьян явно не устраивает, что на озимое поле сели самолеты. На станции нашлись квартирьеры 34-го и 459-го БАПов, аж из Туркестанского военного округа. Здесь трава скошена, поле укатано и разровнено, но работы велись пару недель тому назад. Перелететь сюда требуется, а топлива – в обрез. Чуть ли не по ведру добавляли из Ли-2 в наиболее пустые машины, и, пока двигатели еще были теплыми, перепрыгнули через лесок и железную дорогу. А там новая проблема, на той площадке – есть, где переночевать. Тут четыре дома и столько же сараев и сеновалов. Честно поделили все жилье на сто сорок человек личного состава. Передали РДО о местном гостеприимстве, и тут же получили задание комфронта на вылет. Составили шифровку для него, дескать, так и так, перелететь – перелетели, аэродрома и БАО нет, ТЗ отсутствуют, топлива и присадки № 3 – нет. Боеприпасов один комплект, баки пусты.

Получаем офигительный ответ: «И на хрена вы сюда прилетели?» Причем хрен был не закуской. После почти получасового перерыва, вместо ответа на вопросы, дали частоту командующего авиацией фронта генерал-майора Мичугина. Отдали еще раз шифровку. Ответ: «В связи с началом наступления немцев выделить БАО для 13-го ГвОРАП возможности не имею. Согласовывайте поставку с ГШФ». У главного штаба флота под рукой ничего и никого не оказалось. Они только отменили вылет четвертой эскадрильи. Все умыли руки! «Забытый полк»! А Совинформбюро передает об оставлении Севска и Дмитриев-Льговского. «Быстрый Гейнц» ударил не по шоссе, а в стороне от него, пробил, как шилом, оборону Брянского фронта в трех местах, и стремительно окружает три наши армии. Дмитриев – это выход на столь любимые немцами шоссе, которое ведет к Туле. А мы «забыты» в ста километрах от нее. Прикол еще в том, что кроме нас и полков на Су-2, присадку 3 никто не потребляет! Двигатель у нас нераспространенный. Топливо есть только у Ли-2. Тут комендант «вспоминает», что вчера немцы бомбили Калугу. Тут же мелькает мысль, и у меня, и у Петра, видимо, потому что Петр сразу спросил:

– Как позвонить в горком партии?

Комендант глянул в талмуд, почесал нос, но прокричал в трубку какие-то позывные.

– Слушаю, Тимарев. – Петр представился. – По какому вопросу?

– Из-за начавшегося наступления немцев на станцию не прибыл батальон обслуживания. Шестнадцать боевых машин стоят без топлива и присадок к нему в двадцати километрах от города. Кто может помочь решить эту проблему.

– С топливом? Никто.

– Ну, а можете все-таки подсказать, к кому обратиться. Мы только что прилетели из Ленинграда. Хотя бы комендант гарнизона или начальник обороны города. В конце концов, с нашим присутствием вас бомбить перестанут.

– Я уточню кое-что и перезвоню вам, капитан.

В общем, глухой номер. Дело осложнялось еще тем обстоятельством, что я знал, где находится штаб Западного фронта. Отсюда всего 47 километров, в Обнинске он занимал уютную усадьбу на берегу Протвы. В пионерском возрасте нас туда на экскурсию водили. Через небольшой мостик находился аэродром, на котором стояли самолеты командующего и несколько связных самолетов. Их прикрывала эскадрилья Як-1. Но это – государственная и военная тайна. Плюс – это перелет в тыл без разрешения. Соответственно: трибунал и расстрел. Надо делать запрос в штаб фронта на перелет за топливом. Я передал эту мысль Петру, но он еще надеялся решить проблему местным порядком, не привлекая для этого фронт.

Километрах в двадцати отсюда началась бомбежка: Ю-87 под прикрытием буквально пары «мессеров» что-то бомбили в районе Калуги, но не сам город. День в самом разгаре.

– Что там?

– Киевское шоссе, – отмахнулся комендант. – Сейчас санитарный будет, готовьте раненых, будем останавливать.

Пока грузили шестерых раненых, в дальнем углу аэродрома показалось четыре машины: одна легковая, два грузовика с красноармейцами и топливозаправщик. Красноармейцы оказались бойцами Калужского истребительного батальона. Они борются с диверсантами и десантами немецкими. Проверка документов. После этого махнули рукой водителю ТЗ. Бензин – чистый Г-70, грозненский. Летать на нем можно, а воевать – нет. Еще раз вышли на связь со штабом фронта, сообщили, что самолеты могут быть заправлены без присадки, имеем борт Ли-2, дайте место, где ее можно получить, именно № 3. Бойцы и комендант гарнизона уехали, а водитель остался и страшно нервничал, боялся опоздать куда-то, чтобы вывезти семью. Штаб дал, наконец, позывные, частоту и разрешение на вылет в Липицы, это под Серпуховым, 85 километров отсюда. Решили не рисковать и вылетели туда все. Там стоял 178-й полк ПВО на ЛаГГах. Его командир, майор Раков, подтвердил, что получил от командующего ПВО Центрального округа указание передать две тонны не нужной ему присадки. Ее используют на ЛаГГах только в смеси с «единичкой» для высотных полетов, а таких машин у него не осталось. Стоит два звена с заклинившими ТК-2. Но разрешить базирование здесь может только Москва. Поэтому сливайтесь-заправляйтесь и ищите себе место. Новый выход на связь, и тут зазвонила «москва», телефон ВЧ, соединяющий полк с управлением ПВО. Взбешенный Жуков на связи.

– Немедленно на взлет! Мне эти данные нужны были еще вчера, поэтому вас и вызвали. Не придет разведчик – пойдешь под суд.

– Куда их доставить? Фотолаборатория у нас не развернута, все лежит в самолетах, а аэродрома базирования так и нет.

– Вот что, даже по телефону не могу сказать, где тебе нужно будет сесть. После выполнения задания выйдешь на связь на ключе, дашь точку, тебе назовут курс. Взлетай, время, капитан!

Еще на постановке задачи и проработке маршрута комэск Пехов высказал сакраментальное:

– Северный пушной зверек! Им что там, в штабах, вместо голов жопы прикрутили? Облачность чуть выше 500 метров, какая съемка с 2300? Район не облетан, РЛС нет, и двое карасей, которые в облаках не летали.

– Они останутся здесь, идут одни «старики». Тащить балласт не собираюсь.

– Какой дурак нас отправил сюда на неподготовленную площадку?

– Конкретно? Генерал-майор Мичугин, который поручил все полковнику Аладинскому. Дескать, БАО попал под бомбежку, вот и не смог прибыть. Если учесть, что места размещения готовят примерно за месяц-полтора до расквартирования, то все это ложь, п… и провокация. Закончили об этом, слушай боевой приказ:

Обследовать район по маршруту деревня Снопоть, Смоленск, Ярцево, деревня Вердено, Андреаполь. Маршрут отхода – Ржев, Малоярославец, Липицы. Дистанция – предельная. Маршрут полностью находится в зоне действия истребителей противника. Вертикальное построение невозможно по погоде. Вероятно, мощное зенитное прикрытие расположения войск противника. В бои не ввязываться, топливо на пределе, подвесные сбрасывать по израсходованию. РО – сняты по моему приказанию. Сторонние цели атаковать запрещаю. Канал связи – 13, запасной 16, первый канал – связь с наземниками, если прорежутся, в чем я сомневаюсь. Комэск Пехов – ведущий первой восьмерки. От атак противника уходить в облака. Топлива на бой нет. Только то, что под крыльями. Обстановка нанесена условно, точных данных о площадках приземления нет. Помните об одиночном МиГе! По коням, и к запуску. Сержанты Мальцев и Горынин. В случае перелета прикроете транспортников. Находиться возле Тринадцатого. Связь там. Напоминаю об одиночном МиГе! В хвост никого не запускать! Сбивать к чертовой бабушке, если сумеете. Разойдись.

Зашипел воздух, провернулся винт, Петр пощелкал станцией и пошел на взлет. Убраны обороты, шестерка пристроилась двумя звеньями справа. Пропустили вперед восьмерку Пехова и пошли к цели. Высота – 800 метров, почти под облаками, временами – слепой полет. За полчаса прошли Калугу, Сухиничи, довернули на Рославль. Это все над железными дорогами, не строго над ними, там стоят которые «сами не летают, но и другим не дают», и есть ли у них в талмудах ЛаГГ с воздушником – неизвестно. Судя по обстрелу у Воймирово, они у них некорректированные, от слова «вопче». Заморгал широкополосник на панели в районе первого канала, маленький «прибамбас», сооруженный нами с Петром, для определения чужих запросов. Петр перещелкнулся на первый, прослушал его. Запрашивают позывные, сдавая противнику наше место. Пришлось отвечать и менять курс.

Впереди – линия фронта и несколько точек примерно на одной высоте с нами. Охотники. Передал остальным, напомнил об осмотре задней нижней. Затем обменялся «любезностями» с парой наглецов, попытавшихся атаковать с ходу. Дюраль обоим придется штопать. Тарас тоже по «своему» попал. Увеличили ход до 550 по прибору. «Мессер» столько не выдает на малой высоте, а у нас – почти экономический. Пехов уже минут пять как снизился и ведет съемку. Петр ведет привязку работы зенитных батарей к местности. Приходится вновь прибавлять, из-за маневров по горизонту упала путевая, а сзади телепаются «мессера».

Подходим к самому опасному месту: отвороту на Ярцево, это почти на 90 градусов вправо, и «мессера» пойдут по диагонали, и могут перехватить. Так и получилось, пришлось паре Звягина боевым разворотом через облака заходить «мессерам» в хвост и шугануть их. Хорошо шуганули! Вывалились из облаков точно у них за хвостом, чуть справа, и помогли их ведущему сориентироваться: где земля, а где небо. К группе не пошли, ушли влево, курсом на север, и пристроились после нашего отворота на Духовщину. Там замыкающий «восьмерку» лейтенант Денисов «пропустил» пару разрывов рядом с машиной, и, дымя, отвалил в сторону, на восток. Маневрировать он не мог, вел съемку. И наша «шестерка» превратилась в звено. Капитан Котов с ведомым пошли прикрыть и забрать пленку. Денисов тянул к Троицкому, где на карте была обозначена площадка. А Котов и Вострушко отбивали атаки «мессеров», кинувшихся на подбитую машину. «Земля» выслала им навстречу какие-то машины, затем проскочило кодом, что пленку сняли, идут на Ржев. Через шестнадцать минут пошли все вправо, маршрут пройден, отбили еще две атаки пошедших на перехват «мессеров», втянуть себя в бой не дали, но запросили посадку во Ржеве. Туда идет пара Котова – Вострушко, плохо, если не догадались с Денисовым поменяться. Но на машине Котова прилетел один Денисов. Причем по дороге ему еще и драться пришлось. Хорошо, что человек он опытный, сбить себя не дал. На машине пара некислых «отметин» от атак и полностью расстрелянный боекомплект. И Котов, и Денисов использовали оружие на всю катушку. Прямо на крыле пишет легенду, что снимал, когда, и про собственные ощущения от увиденного. Без этого снимки будет не привязать к местности, если нет отчетливых ориентиров. Оставили его ремонтировать машину. Три из них как корова языком слизнула, за один вылет.

Взлетели и пошли курсом 145 в сторону Москвы, пересчитывая данный несколько десятков минут назад пеленг на конечную точку полета. Наконец под капотом появился изгиб Протвы и небольшое поле, размером 1200 на 500 метров. Оттуда взлетели ракеты, выложили «Т». Зашли на посадку, их загнали в самый дальний угол. Там отличная дубрава, с небольшими просеками, где и разместили одиннадцать оставшихся после полета машин. Пленки сняли и увезли, но приказали двигаться в сторону небольшого пешеходного мостика, ведущего на другой берег Протвы. Через 400–450 метров от мостика – несколько Г-образных желтых двухэтажных домиков, с покрашенными в зелено-желтый цвет крышами. С воздуха мы их и не заметили. Куча дзотов, охраны. Прошли в самый дальний дом, и всех усадили писать отчет о вылете. Тишина, все условия, только кока-колы и нарзана нет, а так: покрытые белыми скатертями столы с письменными принадлежностями, хорошая белая бумага и громко тикающие старинные часы с боем. Как только закончили, всех перевели в соседний дом, где на большом столе была разложена крупномасштабная карта, к которой начали прикреплять наши снимки. Честно говоря, получилось не очень, не хватало высоты и количества снимков из-за этого. Но все АФАры сработали, до последнего кадра, даже у Денисова. Всех опять вывели в соседний дом, и сказали: «Ожидайте, вас вызовут».

Петр уснул, что сделали и остальные, кроме нескольких человек, которые рассматривали картины и любовались мраморными скульптурами возле курилки. Прошло около получаса, когда Петра разбудили и провели обратно в соседний дом. А там генерал армии Жуков беснуется!

– Ты что привез, капитан? Где сведения? Это же курам на смех? Тут же пяти километров нет по глубине!

– Что заказывали, то и привез. С высоты облачности. Шесть и три десятых километра по ширине – размер каждого снимка.

– Немедленно обратно, и чтобы через час у меня на столе были данные!

– Вот такие? – и Петр бросил на стол серию снимков, сделанных со стандартной высоты. Красивые позитивы верхней кромки густых сплошных облаков.

– Вы приказ слышали? Немедленно повторить вылет.

– Товарищ генерал армии, а снимать на что будем? Полк двенадцать суток работал над южным побережьем Ладоги. Затем какой-то чудак на букву «М» разорвал его пополам и выставил в чистое поле, без бензина, присадок, локатора, людей и транспорта. Без ничего. Смогли, через горком партии, заправитьсамолеты и зарядить оставшейся пленкой восемь машин, а для обработки такого маршрута, с такой высоты, машин требуется шестьдесят четыре. Пленки нет, и, я уже поинтересовался, ее нет и здесь на площадке. Ни одна заявка полка не выполнена, и мы потеряли три машины. А через два часа будет темно.

– Ты, сосунок, молокосос, назвал меня мудаком? Меня, который фон Лееба под Ленинградом остановил? – будущего маршала Победы было не остановить. Он рвал и метал.

А Петр тихо задал один вопрос:

– Чем?

– Что ты сказал?

– Я поинтересовался: чем вы могли остановить фон Лееба? Тремя потрепанными дивизиями армии Федюнинского? Чудес не бывает, товарищ генерал. Их остановил флот: два линкора, полтора крейсера, четыре лидера и восемнадцать эсминцев, которых вывели в Морканал, практически на прямую наводку, и которые отбросили два корпуса немцев от Петергофа и Стрельны. После того, как мой полк приземлил «люфтов» и обеспечил им плотное прикрытие над каналом, и корректировку, как через РЛС, так и визуально. Еще точнее, первая эскадрилья моего полка. Та самая эскадрилья, которая только что провалила ваше задание. С такой организацией разведки – результат более чем предсказуемый.

В зале появился комендантский взвод, охрана Жукова.

– Арестовать за отказ выполнить приказ комфронта. И этого, корвоенюра, Моисеича, ко мне, быстро!

– Есть!

Один из командиров метнулся обратно, а к Петру подошел подполковник и приказал сдать оружие. Петр расстегнул ремень на комбинезоне, протянул его за кобуру начальнику охраны.

– Увести!

– Руки за спину! Кругом, шагом марш.

Петр развернулся, потом повернул голову и сказал:

– Они начнут утром, генерал, – и шагнул на выход.

Пап, извини, ну, не сдержался! Слишком многое случилось за эти дни. Все, что было сделано, пошло насмарку, хотя снятие блокады в сорок первом дорогого стоит. Интересно, а что со мной будет? Еще куда-нибудь перебросят? Или на этом всё, как не справившегося с заданием? Судя по настроению этого наполеона местного разлива, жить Петру осталось недолго. Петр сказал старшине комендатуры, что документов нет, он с вылета, они остались в Серпухове, открутил пять орденов и снял медаль. Его охлопали по карманам, приказали снять меховые штаны и унты. Он остался босиком, в брюках и тужурке. Прошел по жухлой траве к невзрачному сараю за двумя рядами колючей проволоки, дверь за ним закрылась, он лег на нары, укусил травинку вместо папиросы и закрыл глаза. Ему было все равно, что будет дальше. Этот бой он проиграл.

– Заседание военного трибунала Западного фронта, под председательством корпусного военного юриста Могилевского, в составе комиссара третьего ранга Цанавы и бригадного комиссара Жиленкова, объявляется открытым. Прошу всех сесть. Слушается дело о массовом отказе от выполнения задания командования фронтом командным составом 13-го гвардейского отдельного разведывательного истребительного авиационного полка ВМФ. Подсудимые, прошу встать! Вам понятен смысл предъявленного обвинения? Имеются возражения?

– Имеются.

Неугомонный Петр представился.

– Во-первых, ни о каком массовом отказе и речи быть не может. Никто не отказывался от исполнения задания. Требовалось обеспечить его выполнение. Заявка на необходимое снабжение была выписана и отдана по радиостанции четыре раза: из Ленинграда, дважды с аэродрома Сляднево и еще раз с аэродрома Липицы. Имевшаяся на момент вылета из Ленинграда пленка для фотоаппаратов АФА-И1 была полностью израсходована в первом вылете. Теперь, чтобы скрыть собственное разгильдяйство и срыв исполнения поставленной боевой задачи, на скамье подсудимых оказались командир полка, командир эскадрильи и все командиры звеньев первой эскадрильи. Которые перед этим выполнили задание и доставили в штаб фронта данные о противнике.

– Командование не удовлетворено полученной информацией и требовало совершить повторный вылет, – спокойно парировал комиссар ГБ Цанава.

– Вы уж извините, товарищ комиссар третьего ранга, я по памяти, но цифры точные. Длина маршрута – 365 километров, путевая скорость на маршруте – 550 км/час, время на маршруте 39 минут 49 секунд. Каждая пленка имеет 12 кадров. С высоты 500 метров создается кадр длиной 3,97 и шириной 6,3 километра при минимальном фокусе. Все данные об этом есть в техническом описании камеры АФА-И1. Там же написано, что максимальная техническая скорость съемки – 2 кадра в минуту или 6 минут полета, или работа семи камер в течение всего полета. Предпочтительнее использовать восемь камер, чтобы была возможность наложить изображения концевых кадров друг на друга. То есть имеющегося запаса пленки хватало, чтобы произвести аэрофотосъемку всего маршрута шириной 6,3 километра. Именно поэтому я и принял решение вылетать на разведку и выполнить приказ комфронта, несмотря ни на что остальное. Для съемки полосы шириной 50 километров, как требует сейчас командующий, требовалось выстроить все восемь машин строем фронт, с расстоянием между ними 6 километров. В этом случае эскадрилья смогла бы снять около 48 километров фронта или тринадцать процентов маршрута. То есть для выполнения задания требовалось выполнить восемь полетов, не потеряв при этом ни одной машины, при условии того, что прикрыть восемь машин, находящихся на таком расстоянии друг от друга, шестью оставшимися без пленки самолетами было бы невозможно. Противник обладает на этом участке фронта абсолютным превосходством в воздухе и мощной противовоздушной обороной. Компактное построение в этих условиях – единственное, что помогло выполнить задание, несмотря на повреждение трех машин из четырнадцати. Приказ повторить вылет был технически невыполним по двум причинам: до окончания светлого времени суток оставалось два часа, а пленок для работы камер на площадке приземления не было, наша заявка на них ни командованием авиацией фронта, ни авиацией флота не была выполнена. Разведотдел фронта, как заказчик, не выполнил этих расчетов и не учел погодные условия, в которых пришлось работать эскадрилье. Потеря из-за огневого воздействия трех машин и трех летчиков ослабляла и без того слабое прикрытие группы фотографирования до предела, так как за первые 18 минут полета освобождаются только две машины из трех, так как на головной машине лежит ответственность отбивать лобовые атаки противника, он лидирует группу, и по нему ориентируются остальные летчики. Противник был уже настороже, так как атаки в конце полета значительно возросли, противник понял, что мы не просто так находимся над линией фронта. И последнее: 13-й гвардейский ОРАП специально создавался маршалом Буденным для разведки «способом Ночных», с применением новейших РЛС «Наяда». Наибольших успехов полк добился, именно используя новые способы обнаружения целей и проведения разведки. Но, пользуясь служебным положением, некоторые начальники стали его перебрасывать с места на место, без учета технической составляющей обеспечения его работы. Без техники, без которой эффективная работа полка невозможна. Полным составом самолетов, 64 штуки, за два полета задание командования могло быть выполнено. Но половина полка осталась на Ленинградском фронте, там же находится и вся материальная часть. Полк поставили в условия, когда выполнение любого задания сопряжено с высокой вероятностью его срыва. Намеренно или нет – это решать не мне. Но ВВС флота лишилось мощного и надежного средства ведения войны. Проведенные полком операции сами за себя говорят об этом: враг был остановлен под Черниговом, что дало возможность предотвратить разгром и окружение частей Юго-Западного фронта, предотвращен разгром флота под Ленинградом, полк, во взаимодействии с кораблями Балтфлота, отбросил 18-ю армию немцев от Стрельны и Петергофа и дал возможность 42-й армии вернуться на позиции у реки Ижора, оказал помощь в деблокировании города Ленинграда. Сегодня днем войска Невской группы войск фронта соединились с Волховской. Вызывали к командующему всех по одному, и каждый принимал решение самостоятельно. Так что категорически возражаю против такой формулировки обвинения.

Цанава придержал руку председателя, который хотел заткнуть Петра.

– Пусть говорит, а я пока его цифры проверю, – сказал он с небольшим акцентом и продолжил двигать карандашом по бумаге.

– Почему в полку было так мало пленки?

– Полк выполнял задание комфронта генерала Жукова на южном побережье Ладоги и обеспечивал ПВО и разведку на участке прорыва блокады. Две из трех эскадрилий базировались в Борисовой Гриве, там же находилась большая часть оборудования и личного состава взвода фоторазведки. Самолеты первой эскадрильи базировались на аэродроме Лисий Нос с задачей защиты флота от авиации противника. Генерал Жуков, по прилету в Москву, решил забрать полк себе, но мы армии не подчиняемся, это полк ВМФ. Полк разделили, первую эскадрилью и ее техсостав отправили сюда по приказу Ставки. А две эскадрильи оставили на Ленфронте. Первая эскадрилья на разведку вылетала восемью машинами две недели назад, провела первую разведку участка прорыва. Поэтому на восьми машинах пленки не было совсем. И аппараты были сняты. Здесь нам дали неподготовленный полевой аэродром, обычное озимое поле. БАО и техники на нем не было. Снабжения и питания – тоже. Бензин мы достали через Калужский горком и отработали всю пленку, которая была. Повторить вылет мы не могли. И нас отдали под суд.

– Командующий подчеркнул, что вы его назвали нецензурным словом! – вставил корвоенюрист.

– Цензурным, чудаком назвал, уточнил, что на букву «М», чтоб чужие победы не присваивал.

Дело чуть не испортили остальные участники действа, оказывается, все они оказались на скамье подсудимых, неправильно отвечая на вопрос Жукова: «Кто, по вашему мнению, удержал и деблокировал Ленинград». Все ответили: «Флот и мы».

– Вы тоже так считаете?

– Еще разведка фронта, которая захватила Невский пятачок. А мы – точно отбомбились по главному узлу обороны немцев: 8-й ГРЭС. Кстати, все подсудимые – участники того налета. Они решили участь плацдарма, по просьбе генерала Евстигнеева.

– Почему просьбе?

– Зениток там было как собак нерезаных. Требовалось аккуратно и точно ударить по противнику, который прижал десант огнем. Между немцами и нашими было сто – сто пятьдесят метров. А наших там очень мало оставалось, могли одной бомбой всех положить.

– А почему вы в таком виде? – продолжил допрос обвиняемого Цанава.

– Комендачи раздели, меня ж все равно расстреляют, так летный зимний флотский комбез достанется вот этим, которые трибунал охраняют, а так комендачи носить будут. Или на водку поменяют.

– Мне кажется, что трибуналу требуется перерыв заседания. Вопрос несколько не проработан, нет допросов обвиняемых, чем серьезно нарушено их право на справедливое рассмотрение дела.

– Встать! Трибунал Западного фронта объявляет перерыв заседания.

Всех отвели по камерам. Через полчаса появилась недовольная рожа старшины комендантской роты. Два красноармейца забросили на нары отобранное обмундирование, старшина вернул часы, сказал, что зажигалка у него, но не положено. Еще позже принесли «обедо-ужин-завтрак». Исполняющий роль «разводящего» поставил на нары эмалированную миску с кашей со стаком, жидкий чай и половину армейского пайка хлеба. Воровато обернулся на часового, залез в карман и положил два куска сахара и пару папирос.

– За Ленинград, тащ капитан. Под шконкой посмотрите, – прошептал он, повернулся и вышел.

Сахар был весь в табачной крошке. Под досками Петр нашел две спички и обломок терки от коробка. Судя по всему, это и есть высшая награда Родины за операцию под Ленинградом. Зато от души.

После ужина прикурил солдатскую «Пушку» от расщепленной на четыре части спички. Голова немного закружилась, и проняло даже меня. Крепкий калибр! Сон не шел, ибо прикрутили им расстрельную статью. Было жаль ребят, и Петр обвинял себя в том, что не сдержался и наговорил лишнего Жукову.

В шесть часов загрохотала дверь: «На выход, с вещами». Вернули всё: ордена, деньги, мелочь из карманов, немецкий десантный нож в ножнах, маузер, шелковый шарф и планшет. Расписался в получении.

– Тащ капитан, прошу следовать за мной!

Тот же домик, где писали отчет, снова белые скатерти. Генерал-лейтенант подозвал к карте.

– Тридцать пять минут назад немцы начали артподготовку на всем протяжении нашего фронта. Местом базирования вашего полка будет аэродром «Пещерник». Готовьтесь принимать все четыре эскадрильи. Ваши заявки на снабжение исполнены. Первый вылет произведете отсюда, кассеты с пленками устанавливают наши специалисты. Прошу считать все произошедшее недоразумением. А за языком, капитан, следите.

– Вопрос разрешите?

– Ну, давайте.

– Кто такой Цанава?

– Начальник Особого отдела фронта. Ему и маршалу Буденному не забудьте как-нибудь спасибо сказать. На будущее, все вопросы – мне, а не товарищу Жукову. Он никогда не вникает в проблемы. Отвечайте «есть» и прямым ходом ко мне. Петр Петрович отзывался о вас самым лучшим образом, надеюсь, что и у нас с вами сложатся такие же рабочие отношения. Зовут меня Василий Данилович. Чаще вам придется контактировать с полковником Корнеевым. Вы с ним уже знакомы?

– Нет.

– Я ночью подъехал, за меня Ковальчук оставался.

– А где он, кстати? Я его вчера и сегодня не видел.

– Мне передали, что его с поручением товарищ Жуков отправил в штаб Резервного фронта. Что за поручение – не знаю, но его до сих пор нет. Благодаря этому непроверенная информация о готовности площадки у Селиверстово ушла в главный штаб ВВС, оттуда в штаб флота и в Ленинград. По Селиверстову давали команду «отставить» еще десять дней назад. Там возникли сложности с погрузкой-выгрузкой на правую сторону станции. Данные отправила младший лейтенант Захарова. Уберите вы ее от меня, пусть сидит в комендантской роте, Василий Данилович. Но отметок на документе не было, Ковальчук не отметил в нем отмену места дислокации. Его рукой зачеркнута 38-я ОРАЭ и вписан 13-й ГвОРАП, вычеркнуто Новое Село, вписанное до этого, и указано Селиверстово. И вообще, товарищ начштаба, у меня по штату не хватает девять человек только в управлении отделом, и текучка страшная.

– Всё, Тарас Федотович, надоел. Заведи толкового заместителя, и тогда я прекращу тебя дергать организационными вопросами. А так чуть не потеряли приданный разведполк, на пустом месте, из-за пары идиотов и трех бумажек. Почему под приказом о передислокации не стоит сноска о разведотделе фронта, мне не понятно! Вопрос поднял ты, что в 38-й осталось два самолета, и фронтовой авиаразведки у нас не стало. Тебе решили эту проблему, но составлять так приказы нельзя. Они прилетели и вышли на связь непосредственно с командующим. И огребли, заодно и всем остальным влетело. Все, забирай капитана, и ставь ему задачу, – приказал Соколовский.

«Детский сад» и административное переваливание с одной головы на другую закончилось, и Петр с полковником Корнеевым вышли на свежий воздух. Там в курилке сидело все командование первой эскадрильей.

– Товарищ полковник, для начала. Люди к вылету не готовы, техника – тоже. Им требуется привести себя в порядок, расположиться, дождаться нормального прогноза и после этого начать работать. Камера на гауптвахте и заседание трибунала здоровья не прибавляют.

– Это точно подмечено, сейчас перелетайте на новое место базирования. Это здесь рядом, ваших людей из Липиц уже направили туда.

– Это невозможно, там остались два самолета и два сержанта, которые ночью не летают.

– Да, мне сообщили об этом. Они прилетят с рассветом.

– Что известно о Котове, Вострушко и Денисове?

– Ничего. Перелетите, связывайтесь с командованием авиацией 19-й и 31-й армий, и передавайте им информацию о вашем месте базирования.

– Немцы прорвались?

– Скорее всего, точной информации об этом нет.

– Котов и Вострушко сидят в Троицком, это в непосредственной близости от линии фронта.

– Данных о захвате Троицкого пока нет, – «успокоил» полковник.

– Разрешите идти?

Дурацкий арест лишил нас возможности передать сидящим на вынужденной какую-либо информацию. Вполне вероятно, что эти двое уже в часть не вернутся.

Аэродром назывался «Балабаново», но чаще упоминался его грифованный позывной «Пещерник». На нем базировался полк «дальников», которые по плану должны были вскоре перелетать на восток, если немцы прорвут фронт. Пока под стоянки и вылеты полку отдана самая северо-западная стоянка и вся западная сторона летного поля. Сами «дальники» живут на другой стороне аэродрома в довоенной постройки летном городке, ближе к деревне Пекино. Условия у них там шикарные. Но до войны тут стоял другой полк, который уже был расформирован, а в городке проживали семьи несуществующего больше полка. Военный городок носит название Балабаново-1. Вокруг поселка густой красивый лес. Улицы, как и до войны, метут дворники, функционирует школа. Многие жители служат или работают в БАО.

Шесть наших Ли-2 уже на аэродроме, станция развернута прямо на стоянке. Техники приступили к обслуживанию прилетевших машин. БАОшники лениво пытаются соорудить жилые землянки для личного состава, переругиваясь между собой, что людей полк мог бы разместить и в городке или в соседней деревне Ермолино. Им заглубиться мешают многочисленные корни вековых деревьев. Подъехал автобус, и молоденький лейтенант сообщил, что командира просят подъехать в штаб, для согласования дальнейших совместных действий. На вооружении полка «тяжелых» стоят ТБ-3. Их всего десять штук, у шести из них возятся техники, четыре стоят раскапоченными и основательно подгоревшими. Тут ремонт надолго. Командир 3-го ТБАП, полный, лысоватый, с большим двойным подбородком и брюшком, ни в один наш истребитель конечно бы не поместился. У него медаль: «Двадцать лет РККА», значит, служит очень давно, ведь ее давали за двадцать лет выслуги. То есть тем, кто вступил в армию в 1918 году. Недоверчиво осмотрел молодое лицо вошедшего Петра, который представился первым.

– Майор Осадченко, комполка. Вас на прикрытие, что ли, прислали?

– Нет, у нас другие задачи. А где зенитное прикрытие?

– Ишь чего захотел! Была одна батарея, да ее к станции переставили. Так что, давай-ка, капитан, с моим начштаба подумаем, как нам оставшуюся технику хоть немного сохранить. Вчера разведчик пролетал, добра ждать не приходится.

– Соседи ваши сказали, что ваш полк будет передислоцирован.

– Завтра еще один вылет на Сещу, и после этого перелетаем.

– А что нас тогда в такую даль загнали? БАОшники говорят, что есть свободное жилье, а у меня люди третьи сутки на ногах и без горячей пищи.

– Передали сегодня ночью, что перелетит целый полк полного «старого» состава, вот и решили, что там будет безопаснее. Завтра переберетесь. Мои отдыхают после двух ночных вылетов, да и туман, видишь, ложится. Завтра станешь хозяином и все расставишь, как надо.

– Командир БАО где?

– Через три домика.

– Разрешите идти?

– Идите, что я держу, что ли?

Зачем вызывал и почему такое отношение, осталось непонятным. С командиром БАО договориться удалось сразу, стоянки перенесли к Ермолино. Летчики заняли пустующие казармы младшего командного состава. Командирам эскадрилий и выше достались отличные квартиры, с телефонами, в небольших стандартных коттеджах на четыре двухкомнатные квартиры. Удалось поспать два часа.

Затем туман рассеялся, и началась работа. Первый вылет организовали в район Озерного – Вердено – Духовщины. Пришлось брать с собой в прикрытие и двух сержантов, дабы закрыть вчерашнюю «дыру». На обратном прошли над Троицком. Там на связь вышел Котов. Самолет Денисова восстановить за ночь не удалось, присадки нет, боеприпасов к БС тоже. Передали кодом место базирования, приказ уничтожить радиостанцию и самолет сжечь. Одинокая машина тут же взлетела и пристроилась к группе прикрытия. Петр сманеврировал и рассмотрел, что в одноместном самолете сидело два летчика. Второй сидел на коленях у первого. Как им удалось сесть – загадка! По прилету выяснилось, что верхний сидел без парашюта. Сам парашют положили в отсек с АФАром. Довоенный приказ о них – еще никто не отменял. Хотя бросали ПЛ-1 и ПЛ-2 частенько. Блок переключения, с кварцами, они сняли еще ночью, когда началась артподготовка. Поэтому подожгли машину и сразу взлетели. Пока эскадрилья находилась в воздухе, в Пещернике сел Денисов. Сержанта Горынина послали в Москву за новым самолетом, а Мальцева от полетов отстранили. Он запутался в кодах и перешел на открытый текст. Посадили учить условные сигналы и туркменский.

Генерал Соколовский приказал доставлять кассеты лично, поэтому на второй вылет Петр пойти не смог, на его машине ушел Пехов, а Денисов пересел на машину сержанта. За день эскадрилья выполнила четыре вылета, сбила несколько «мессершмиттов», но такого активного противодействия немцы уже не оказывали. Они работали по земле, а погода позволила 13-му ГвОРАП работать с 2,3 километра. Задание Жукова было выполнено. Оставалось загадкой, зачем оно было нужно, если враг уже впереди, а мы работали по позавчерашним планам.

Еще одной загадкой было почти полное отсутствие нашей авиации над участками прорывов. За все время эскадрилья видела только пять или шесть групп наших истребителей. Основные бои происходили южнее, в районе Орла и Брянска, туда командование перебросило 6-ю Резервную группу. В ВВС Западного фронта входило семь смешанных дивизий, которые были приданы армиям. Распоряжались летчиками командующие этих армий. Генерал Мичугин централизовать действия авиации Западного фронта не рвался, отдав полностью инициативу вниз, а сам занимался тем, что пересылал распоряжения Жигарева по штабам растерзанных и разодранных дивизий, пытающихся разобраться, где свои, а где противник. Жуков, после исполнения его приказа, успокоился. Отдельная эскадрилья его перестала интересовать, а разукомплектованному полку предложить командованию было нечего.

Лишь вечером 2 октября из Стаханово перелетела четвертая эскадрилья и три новых самолета для восполнения потерь и в управление полком. Одна машина была именной, имела много общего с теми набросками, которые передал Гудкову Петр. Было три пушки: одна – 23 мм, БС-23, и две БС-20. Все орудия – опытные образцы. Две из них официально находились на войсковых испытаниях, одна – проходит государственные. На крыльях стояли восемь РО-132 и штатное место для бомбодержателя и подвесных баков. У нее занижен гаргрот, имеет более высокий киль с полубалансирным рулем направления, что позволяло использовать РС по одному. Трехсекционный отклоняемый пневмогидравлический носок крыла, управляемый кнопкой на ручке, рядом с гашеткой. Нормальное положение – прижат. При падении давления прижимается потоком и пружинами перед гидроцилиндрами. Имелось переднее и заднее бронестекло. Главной изюминкой был новый двигатель со взлетной мощностью 1720 сил, с номинальной 1540 и с неограниченным временем использования взлетного режима. Пригнал его сам Гудков. Стоял вопрос о наименовании самолета. Серийные машины официально лишились двух букв: «Л» и «а».

– Петр Васильевич, СКБ ЛаГГ, то есть товарищ Горбунов, активно работало над хвостовой частью машины и внесло серьезные коррекции в конструкцию отклоняемого носка. Теперь выход из строя даже трех гидроцилиндров на крыле позволяет работать системе. Плюс оригинальный предохранитель-синхронизатор, не позволяющий одностороннее отклонение носка. Это – серьезные доработки. Плюс, у них гораздо больше людей, чем у меня, и помогают они охотно и инициативно. Плюс, и это главное, они готовят оснастку для серийных заводов, закладывают основу под крупносерийное производство. В общем, никакого резона отказываться от сотрудничества с Горбуновым у меня нет. Лавочкин сам отказался от этой работы, говорит, что перспективнее установка мотора м-107ПФ на серийный ЛаГГ. Он уже назвал будущую машину Ла-5. Вы свою машину на Государственные испытания не выставляли, оно и понятно, вам было совершенно не до того. Те машины, которые поставлены вашему полку, они прошли под, исправленной мною, заявкой на испытания для Гу-82 – моей первой переделки стандартного ЛаГГ-3. Но в протоколе испытаний на допуск в серию, вот, мною было исправлено название: ГС-82. «У» пришлось убрать, потому, что «Гусь» получался. Если оставить еще и Горбунова, то название станет совершенно неудобоваримым. ГГС, СГГ или ГСГ. Не звучит. Номер «3» нам оставляют. Вечером я должен передать в НИИ ВВС окончательное название машины. Государственные испытания она прошла, вот все экземпляры протокола, их требуется вам подписать, ну и решить вопрос с названием.

– Да поставьте «С» после номера. ГэГэ-3с, вполне нормально.

– Но там обычно модификация пишется. Могут не пропустить.

– Не пропустят – и бог с ним.

– Хорошо, с этим понятно. Есть еще заморочка: пришел приказ на подготовку к эвакуации завода. Времени дают две недели.

– Здесь ничего не могу сказать, приказ есть приказ, но работать вам в другом месте никто не позволит. Это если честно. От завода ничего не останется, он слишком маленький, чтобы кто-нибудь хоть пальцем шевельнул, чтобы его сохранить.

– По разнарядке завод отправляется в Ташкент, а ОКБ-301 в Новосибирск.

– Ну, сами понимаете, вас раздирают так же, как разодрали нас. Если хотите, могу подключить еще и генерала Кравченко, чтобы он убедил руководство, что эвакуация 84-го завода ухудшит ситуацию на фронте. Он что-нибудь из этой продукции получил?

– Две эскадрильи, почему вам четвертую так и задержали.

– Тогда пройдемте на радиостанцию и попытаемся связаться с ним.

Был вечер, и на шифровку генерал откликнулся почти сразу. Затем перезвонил по ВЧ. Петр ВЧ имел, но не имел в ней позывного, мог только отвечать на звонки.

Рассказали о ситуации. Он в Думчино, под Мценском, обеспечивает отвод войск Брянского фронта на вторую линию обороны. У Гудкова ему есть такой же подарок, но лететь под Мценск в одиночку он не решился.

– Я вас понял, дайте три дня, прилечу, и покажем машину «Самому». Петр, чем занят?

– В основном – дурью маюсь. «Коробочка» разорвана на две части, все «игрушки» остались на старом месте базирования.

– Плохо, очень плохо. У меня одна игрушка, и больше получить не могу.

– А у меня нет «барабанов», одни «дудки». Да еще и под колпаком у «кофе».

– Не позавидуешь! Что-нибудь обещают?

– Говорят, что коробку склеят полностью. Дело только за «игрушками». Жду.

– Не будем о грустном, увидимся. Позывной прежний у тебя?

– Да. У общего буква «У» впереди появилась, в радиограмме видели.

– Все, до связи, удачи.

Вышли из штаба, идем по улочке к столовой.

– Петр Васильевич, вы так и не сказали, понравилась машина или нет?

– Чисто ТТД? Конечно. А вот с оружием – перемудрили. Требуется два 23-мм орудия и одну БС-20 х 110. Или три БС-23. Но ящик одной сделать чуть больше, чем остальным, чтобы НИИ ВВС не приставало. Где-то двадцать выстрелов добавить.

– Пушка БС-20 уже прошла госиспытания, а «23» – только на них выставили. Я исходил из этих соображений.

– Это понятно, но этот боеприпас массово не выпускается, поэтому хода пушке не дадут, а 23х115 – использует развальцованную гильзу 14,5х114 и снаряд от серийной пушки. Это проскочит за милую душу. Физически у вас такие пушки есть?

– Имеются.

– Вот и замените все на один калибр, точнее, пришлите, а мы сами установим и проведем войсковые, вы только бумаги оформите, там кучу подписей собрать надо, а нам некогда.

– Ну, есть только одна проблема, как доставить.

– А мы вас подбросим до Стаханово. У нас сегодня все машины затребовали в Ленинград. Машина с вами вылетит раньше остальных, а потом догонит группу. Только распорядитесь, чтобы их подготовили к погрузке. Через Ленинград и доставим.

Михаил Иванович улыбнулся.

– Как у молодых все просто! Раз-два и в дамках.

– О, если бы так! Два дня назад нас тут всех расстрелять хотели. Спасибо добрым людям, что уберегли нас от гнева неправедного.

– А что так?

– Да победу не поделили с одним человеком. После войны расскажу. А по поводу машины? Я не ожидал ее раньше следующего года увидеть. Спасибо.

Борт с ним вылетел в Стаханово после ужина. Остальные транспортники вылетели через два часа. «Малышню» до самого отбоя мучили на тактике и в «радиоклассе», обучая нерадивых азам воздушного боя. С утра запланировали полеты с молодежью, перераспределив их между имеющимися инструкторами. В плановом задании ВВС фронта напротив 13-го полка стоят две буковки «П.Р.»: Переформирование. Резерв. Плановое топливо поступило.

Утром на «Пещерник» плюхнулись вторая и третья эскадрильи, с двенадцатью Ли-2, вывозивших матчасть, личный состав и запасные части с Ленинградского фронта. Одна беда: оставшийся на Балтфлоте Саша Хабаров уже отправил радиолокационный взвод и полковые радиостанции поездом в Селиверстово. Инженер полка поехал на станцию Балабаново предупредить о передислокации полка и сделать запрос на грузы в наш адрес. Поэтому в штаб фронта доложились, как есть, что ожидаем прибытие матчасти, ведем учебные полеты с вновь прибывшим пополнением. Приказов на вылет не последовало. И до 10.30 проводили облеты района и групповое пилотирование теперь для трех эскадрилий. После того, как сел и начал выгрузку последний из бортов, к Петру подошли два лейтенанта и капитан, причем с неавиационными петлицами, связисты. Капитан предъявил предписание, что направлен в в/ч 13821 для ввода в строй новой техники, а лейтенанты – для прохождения службы.

– А что за техника?

– РЛС «Наяда-БЛ», я – начальник испытательного центра завода имени Козицкого капитан Балтонис. У меня два письма, одно лично вам, а второе меня просили зачитать личному составу полка.

– Кто просил?

– Первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) товарищ Жданов и заведующий общим отделом обкома партии товарищ Кузнецов. Письмо вам – от него.

Петр открыл письмо и озадаченно почесал затылок. Такой разговор был три недели назад, точнее, двадцать дней назад, когда решался вопрос о производстве РЛС в Ленинграде. Дело в том, что саму РЛС проектировали без него, по его наброскам, но самостоятельно. Тогда было решено с Бонч-Бруевичем, что слишком большое количество новизны в изделии вызовет отторжение у производственников, и проект «зарубят». Речь тогда шла только о том, чтобы пробить тему, найти заказчика, а агрегатно-магистральный метод вводить в конструкцию постепенно. Начавшаяся война отодвинула на задний план эти разработки для Петра, но оказывается, они шли и после смерти профессора. Петра достало то обстоятельство, что возможности доставить на новое место дислокации эту громадину возможно только железнодорожным транспортом, что если бы в Ленинграде на форте не оказалось бы РИФа, то неизвестно, чем бы кончилась эта эпопея. Ему требовался аэромобильный вариант локатора. Наброски, как это сделать, он показал Кузнецову и посетовал, что рановато ушел из жизни Михаил Александрович. Кузнецов поднял на уши всех и вся, нашел эту документацию, готовые и полуфабрикаты блоков. Одна станция была практически полностью готова в НИИ-9. Завод Козицкого, на котором производилась до войны РЛС, возобновил их производство, но уже не как «Наяду», а как «Наяду-Ленинградскую». Она разбиралась и собиралась свободно, помещалась в самолет Ли-2, понятное дело, что без автомобиля. В общем, конструктор «Сделай сам» для самых маленьких дяденек, играющих в войнушку. Первую станцию такого типа было решено подарить нашему полку. Поэтому нас и попросили выслать самолеты в Ленинград.

Нельзя сказать, что РЛС вокруг Москвы совсем отсутствовали. Они были, но на них наложили лапу новые командующие ПВО. Разворачивал зону ПВО Москвы генерал-полковник Николай Воронов, который о локаторах знал, что называется, из первых рук. Сейчас он назначен на свой старый пост начальника артиллерии РККА, а вместо него руководит генерал-майор Михаил Громадин. Ему же подчиняется 6-й истребительный авиакорпус ПВО. Сам округ разбит на сектора, их – четыре:

– Западный. Командир – подполковник П. М. Стефановский (семь иап);

– Северный. Командир – полковник А. И. Митенков (три иап);

– Южный. Командир – полковник К. Н. Трифонов (шесть иап);

– Восточный. Командир – майор М. Н. Якушин (два иап).

Корпус постоянно пополняется, сейчас в составе корпуса насчитывается один бомбардировочный и семнадцать истребительных авиационных полков. К ночным полетам готовы больше сотни человек. Но сектора закрывают только ближние подступы к Москве. Даже в ущерб других фронтов, в район Москвы стягивается истребительная авиация, чтобы не дать возможности немцам нанести существенный урон столице. О фронтовой авиации такой заботы не проявляют, ее откровенно мало.

Балтонис и двое прибывших командиров получили под свое командование красноармейцев и часть специалистов МАС. К сожалению, собственных автомашин еще не было, они добирались сюда эшелоном, поэтому Балтонис показывал процесс сборки с установкой агрегатов станции на фундаментах и на земле. Конструкция предусматривала обсыпку агрегатов землей или установку их в зданиях и укрепленных сооружениях. Сразу после обеда Петра пригласили на пробный пуск «большой» «Наяды». До этого штатной станцией была «Наяда-М». Основное отличие – наличие открытых вращающихся частей. Антенна – одна, но может совершать вращательное движение, и два вида колебательных движений, ведя узкий сектор по горизонтали и по вертикали. Антенна гораздо больше, даже больше, чем у РИФа. Разборная, упаковывается в ящики. В грузовую дверь Ли-2 помещается.

Собирали станцию не абы где, а на холме на берегу Протвы, самом высоком месте рядом с церковью. Там же стоял и наблюдательный пост ВНОС, который жил в этой церкви, какая-никакая, но охрана. Мальчишек собралось вокруг – море. Ключи-отвертки держали, винтики и гаечки подавали. Трудились по полной. Пока станция – это просто подарок ленинградцев, а не матчасть полка. Принимать ее некому. Все локаторщики отсутствуют, а вновь прибывшие не имеют штатной должности. Но пусть тренируются. Петр уже хотел дать команду выключить станцию, когда увидел по пеленгу 250 градусов, на расстоянии 240 километров большое число отметок.

– Коновалов! Цель, групповая, держи секундомер. Онищенко, передай в полк – боевая тревога.

Большая группа самолетов шла из Сещи. Мне показалось, что они идут на нас, но, когда Петр доехал на полуторке до штаба, выяснилось, что самолеты идут курсом 55–57 градусов. По курсу у них станция Бабынино, аэродром в Воротынске и Калуга. А мы же топливо брали под честное слово защитить город. Да и «карасей» надо к фронтовой жизни приучать.

– Начштаба, боевой не записывай, могут неправильно понять. Мы на переформировке. Пиши учебно-боевой на слетанность и действия при атаке плотных строев противника, – сказал Петр и выскочил из штаба.

Короткая постановка задачи, и 66 машин начали прогревать двигатели. Взлет, сбор и в набор. Две четверки пошли низом, остальные начали пробивать облака. Они слоистые, не слишком плотные, но для первого раза для молодых – серьезное испытание. Проинструктировать их проинструктировали, а вот реализация… Могут и дров наломать. Однако обошлось, Звягин, новый зам вместо Саши, подал сигнал, что все вышли из облаков и собрались. Пацанят готовило родное училище, оно пополняло полк, который само и создало. Отбирали лучших, чтобы не позориться перед старыми сослуживцами.

Девять минут полета, под нами Калуга. Впереди и выше – многочисленные точки самолетов противника. Им еще идти минут шесть – восемь. Так что еще и Бабынино прикрыть успеем. У Петра всего второй вылет на этой машине. Она еще не стала родной и донельзя знакомой. Самолет и летчик довольно долго притираются друг к другу. Предыдущий верой и правдой отслужил два месяца и встал на замену двигателя. Как поведет себя этот в бою?

Группа немцев отделилась от основной группы и пошла вниз. Это Bf-110. С ними одна пара «сто девятых». Она выше. А четверка Петра идет над самой землей. Наш локатор ее не видит, впрочем, немцы их тоже пока не заметили. Вторая четверка отвлекла их внимание. Немцы ее видели в три четверти и классифицировали как «Ratte», И-16. Прекратив снижение для атаки станции, немцы соревнуются между собой: кто быстрее собьет «крысу». Атаку со стороны «живота» «сто десятые» не видят. Они ее «слышат» в виде громких взрывов на обшивке. За двигателем на крыле у них еще и маслорадиаторы. Ведущему замыкающей пары хватило одной короткой очереди. Видимо, обрыв тяги элерона, машину закрутило вокруг оси. Петр включил глушение канала и успел отстреляться по ведомому следующей пары. Тут «тихонько» уже не получилось: сдетонировали бомбы на подвеске. Это не увидеть сложно. Тряхнуло здорово. И Петр ушел на косую петлю. «Мессеры» встали на вираж, а Петр разворачивался в противоположную сторону. Пара «немцев» на «сто девятых» попала в клещи звену Плахуты из второй эскадрильи. Немцы после неудачной атаки пошли на вертикаль, но ни скорости, ни мощности не хватило. Бомбардировщики сбросили бомбы и выстроились в оборонительный круг, вытянутый в сторону Сещи.

Повторять атаку Петр не стал, так как бомбардировка станции была сорвана, а в бой вступали основные силы полка. Они вывалились из-за облаков и атаковали «лапотников» и оставшихся «сто десятых». Практически не имевшие истребительного прикрытия Ю-87 начали освобождаться от бомб еще до того, как их атаковали гвардейцы. Внезапное появление численно превосходящей группы стремительно атакующих истребителей на хвосте действует магически. А вот бой «карасята» вести совсем не умеют. После первой атаки, на перестроении, большая часть из них потеряла ведущих и ринулась в самостоятельную атаку. Медленно плывущие по небу довольно крупные самолеты противника представлялись им кучей мишеней, но это было не так, совсем не так. Пришлось отказаться от кода и собирать разбежавшуюся «четвертую» грозными окриками. Но шестеро «азартных Парамош» уже немного захромали, получив от стрелков пробоины. Трех пришлось полностью выводить из боя и сопровождать на посадку в Воротынске их ведущим.

Полк повторил атаку, полностью рассеяв группу бомбардировщиков. Но на этом всё, начали отход. Для первого раза достаточно. Тем более что немцы вызвали подкрепление. Оно пока далеко и набирает высоту. Петр перестроил полк, третья эскадрилья взяла молодежь под крылышко и под ручку, а первая и вторая пошли за облака и навстречу резерву немцев.

Четверка Петра продолжала делать вид, что гоняет поодиночке оставшихся на ходу и на лету немцев. Вызывая у них панические крики. Засада удалась. Земля точно определила дистанцию и направление атаки. Вторая эскадрилья состояла из опытных летчиков-балтийцев: битых, осторожных и осмотрительных. И очень хотевших отомстить немцам за неудачи в былых боях. Они были не менее опасны, чем первая эскадрилья, и уже успели вкусить радость побед в боях у Ладоги. Но там немцев было значительно меньше. Здесь же предстоял бой примерно с равным количеством самолетов противника. Впрочем, после первой же атаки превосходство в численности было уже за 13-м полком, причем кратное, а немцы вылетали из Шаталовки, форсировали движки, чтобы успеть к «большой» драке с «крысами». А это двести километров от места боя. Времени у них оставалось по топливу гораздо меньше, чем у нас.

Атака, мало того, что была неожиданной для немцев, она была еще и необычной. И-16, «крысы», старались использовать свою поворотливость, немедленно уходя на горизонтальный вираж и подставлялись под огонь замыкающей ротте штаффеля. Эти же прошли над строем, повредив или обстреляв все машины, и начинали отрыв с набором высоты, вынуждая идти за ними и форсировать двигатели. Отрывались, переворачивались и атаковали вышедший из атаки штаффель, или что от него осталось. Постоянно владели инициативой, превосходством в высоте и скорости. Каналы связи были забиты непонятными сильными помехами. Боем из немцев никто не руководил, их «земля» хрипела и пищала. Переключение на запасной канал не избавило от проблем со связью. Группе рассыпалась на пары, каждую из которых атаковало не менее звена истребителей русских, а от Воротынска подходило еще три пары. Немцы пошли в отрыв с высоты 2500. Но пикирование заканчивается на земле. Русские не стали гнаться за ними и терять высоту. Они разогнались на горизонтали, и когда высота у немцев «кончилась», Петр подал команду:

– Топливо есть, валить всех.

Истребители с «красной пустельгой» на капоте поняли, что шансов нет, и «красные соколы» начали покидать свои машины, а внизу были тоже русские. Один из выпрыгнувших от злости открыл огонь из пистолета по «злым большим крысам». Сам напросился. Зажигательный снаряд в купол оборвал жизнь нациста. «Большие крысы» вернулись и громко заявили о том, кто в небе хозяин.

Я-то начитался их «википедии», где их последыши после войны нацарапали огромные статьи о том, как эти бравые «красные соколы» сбивали пачками «неумех на фанере», дескать, приходилось постоянно корректировать количество сбитых для получения Железного креста, что шли они сюда с единственной благороднейшей целью: освободить население от сталинской диктатуры. И «пипл хавает»! Правда прорывается между строк: за два первых месяца войны 51-й ягдгешвадер потерял 89 самолетов из 120 имевшихся на вооружении на день начала войны. Или 74,17 % техники, именно в боях с И-16, И-153, «яками» и «мигами» первых серий. Это к вопросу о том, кто сломал хребет люфтваффе.

Комбат Найтов Родитель «дубль три»

© Комбат Найтов, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Полк еще заправлялся и переснаряжался, когда вернулись пятеро «утят», посланных собрать «трофеи» к месту боя. Из трофеев больше всего Петра интересовали списки частот, сами приемопередающие станции, планшеты и карты. Остальное его мало занимало. Звено управления грешило тем, что обменивало на что-нибудь более ценное, например, спиртное, имущество бывших асов, их оружие и кресты. Ребята повадились крепить их на борта своих ЛаГГов. На этот раз «утята» просто ломились от трофеев. На Ленфронте пространства было немного, всебольше неудобица, даже У-2 не посадить, или приходилось добывать все это из вторых рук, так как пехота успевала первой. Петру сначала подарили французский коньяк, который его совершенно не интересовал, а потом передали все планшеты. Едва глянув на них, он забросил все это в машину и выехал в соседний Обнинск. Один планшет передал Соколовскому, второй Корнееву, а затем постучался в кабинет начальника особого отдела.

– Разрешите войти, товарищ комиссар?

– А, крестничек. Если благодарить, то не трать ни мое, ни свое время. Не до сантиментов.

– Нет, товарищ комиссар, это попутно, главное – вот, – он протянул планшет.

– Где взял?

– Посылал за подтверждениями «утят» из звена управления. Это карты шести ведущих «девяток» немцев из StG3. Их маршрут и задание. Мы считали, что они идут на Бабынино и Калугу, а они шли на Малоярославец и Обнинск. С конкретным заданием. Не знаю, как у соседей, а здешние места они прекрасно знают.

– Начштаба в курсе?

– Передал такую же и полковнику Корнееву. Я их попросил пока радиостанции не трогать. Немцам важно сейчас сорвать управление фронтами. Они повторят попытку. А мы – готовы, товарищ комиссар. Разрешите идти.

– Да-да. Не зря я перерыв объявил и дело закрыл. Такое «спасибо» принимается, капитан.

К сожалению, немцам повезло, генерал Жуков отменил распоряжение Соколовского, штабы обоих фронтов переехали во Власиху, Одинцовского района, а полк был послан в район города Белый, одновременно на разведку и на штурмовку. Перед самым возвращением дали команду следовать к железнодорожной станции Ожигово. Все недоумевали, почему нас выгнали с такого удобного аэродрома. Кстати, там была и приличная горка для РЛС. Но в армии рассуждать позволено немногим. По-прежнему в основном летаем на штурмовку, прикрывая действия «группы генерала Болдина» в составе двух стрелковых дивизий и четырех танковых бригад. До места их наступления было 214 километров. Полк был вынужден разделиться на две ударные группы, иначе не успевали. Удобнее было бы действовать из Ржева, но нас никто туда не переводил. На этом направлении действовало три немецких танковых дивизии: 1-я, 7-я и 6-я. Максимальную опасность представляла именно 1-я дивизия, потому что она не попала под удар «группы» и сама нанесла удар с правого фланга контратакующих войск, взяв 3 октября город Белый, и двинулась лесными дорогами окружать войска Болдина и перерезать ему поставки топлива. Полк поймал дивизию на марше и выполнил за два дня 21 БШУ, запечатав наглухо дорогу у села Владимирское. «Возили» по восемь РОФС-132 и по две «сотки». На новых, сразу после приемки с завода, машинах – по две 250-килограммовки. Затем Болдин подтянул туда 10-й гвардейский минометный полк и накрыл скопление немцев на дороге «Катюшами». Увы, в составе бригад было 150 танков, из них 9 – Т-34, 13 – КВ-1 и КВ-2, остальное – БТ-7 и Т-26. Окружить мы их не дали, но пробить поток немецких танков двух дивизий группа Болдина не смогла. 32-я армия Резервного фронта, стоявшая на рубежах от Мосолова до Дорогобуша в составе второго эшелона, состояла из дивизий народного ополчения Москвы. Командовал ею генерал-майор Вишневский. Фронт армии был растянут на 60 километров. По 12 километров на дивизию. Рубежом была река Днепр. Только это еще не тот Днепр, через который не каждая птица перелетит. Это – верховья великой реки, изобилующее бродами. Задержка у Холм-Жирковского была неприятна Готу, но не смертельна, тем более что 40-й танковый корпус после взятия Юхнова повернул на северо-запад и подошел к Вязьме, за два дня преодолев 75 километров по тылам наших армий. И никто Гёпнера не побеспокоил, прошел, как на параде. Ввязываться в бои с 33-й и 43-й армиями он не стал.

Двумя днями ранее 4-я танковая бригада под Орлом, действуя под прикрытием авиации генерала Кравченко и из засад, смогла нанести значительный урон танковой группе Гудериана и заставила его маневрировать силами и средствами. В результате Брянскому фронту удалось вывести свои армии из образовавшихся мешков.

Из-за «центрального подчинения» каждый вечер приходилось ездить в штаб фронта со сводками и заявками на снабжение. Пользоваться самолетом командование запрещало, чтобы не вскрывать новое расположение штаба фронта. За эти несколько дней полк потерял 12 самолетов, четыре летчика пропали без вести. Их сбили над Владимирским. Пока никаких вестей о них нет. Шесть машин ремонтируются. Две пришлось сжечь на вынужденных посадках, летчиков сумели вывезти на У-2. Больше полутора часов Петр добирался до Власихи. И не поспать, постоянные проверки документов. Въезд-выезд в каждом населенном пункте контролируется. Корнеева и начштаба на месте не было, приказали их дождаться. Как назло, попался на глаза Жукову, который вошел в комнату оперативного отдела с двумя командирами-танкистами.

– Ага, а вот он, лично, обеспечит вас связью и поддержкой. Начштаба нет? Плохо. К столу, товарищи. Бригадам выдвинуться на рубеж Колесники – Мальцево. Там действуют стрелковый и артиллерийский полки 126-й стрелковой дивизии. Задача бригад: уничтожить разрозненные силы противника, действующие восточнее-северо-восточнее Вязьмы. В дальнейшем идти на соединение с 16-й и 19-й армиями группы генерала Лукина. 13-му ОРАП – прикрыть действия бригад в этом направлении. Обеспечить их разведданными и связью с частями группы Лукина.

– Тащ генерал, разрешите аэродром сменить. У меня «Наяда» ничего дальше пятидесяти километров не видит. Местность низменная. Приличная высотка 221,8 есть в районе станции Кубинка. Рядом – хорошая площадка.

– Что ты ко мне пристаешь со своими просьбами? Тебе задачу поставили?

– Я ж не в тыл прошусь.

– Где это?

– Вот.

– А ты?

– Здесь.

– И что тебе дадут эти двадцать километров?

– Место под локатор.

– Если до утра не перебазируешься, то запрещаю.

– У меня все готово, нет только приказа.

– Ладно, будет тебе приказ. Все, товарищи. Приступайте к выполнению задачи.

Все откозыряли и, кавалеристы хреновы, собрались усесться в машины и рвануть выполнять распоряжение.

– Одну минуту, товарищи полковники.

– В чем дело?

– Вы так и собираетесь уехать? Вы обстановку знаете? Там, куда вас послали, никаких штабов нет. Это – практически десант, танковый. Так что: все свое вожу с собой. Предлагаю вернуться и подать заявки на топливо, боеприпасы и продовольствие, а то через сутки встанете и будете жечь машины.

– Но там же дивизия…

– Дивизия там действительно была, вчера. Есть ли она сейчас – этого никто не знает. Так что ждем Соколовского, а я сейчас своих наводчиков в Можайск отправлю. Вы в Можайске выгружаетесь? И включены в состав 16-й армии? Вот карта на пятое и на вчера. 16-я армия под Ярцево. Так что дождаться Соколовского рекомендую. Кстати, вон он приехал. Тащ генерал!

– А, Петр, вовремя, тут задание для тебя есть.

– Так меня озадачили.

– Кто?

– Комфронта.

– Где он?

– В оперативном, вместе с Рокоссовским, командующим шестнадцатой.

– Да, не вовремя ты подъехал… – сменил мнение начштаба.

– Как приказывали, строго по часам.

– Да носом должен чуять, когда в курилку уйти требуется.

– Не срослось, полковник Львов задержал с заявками.

– Да, ладно, чё уж там. Вязьма?

– Так точно! Мне семерых летчиков-ночников требуется подкинуть, тащ генерал. Четверо сбиты, где находятся – непонятно. Двоих на «утят», ранения, одного снимать требуется с вылетов.

– Что так?

– Выспаться ему надо и оклематься. Двести сорок пробоин привез, и ни в одном глазу. Нервяк пошел. Пусть отдохнет, нервы у всех не железные. Машины получаем, а летчиков – нет.

– Хорошо, постараюсь дать людей. С тебя – облет и фотографирование района фронта. Как хочешь, так и крутись.

– Есть. Тут, Василий Данилович, объяснить командирам требуется, что такое Вязьма и с чем ее закусывать придется.

– Пройдемте к секретчикам, товарищи командиры, там переговорить сможем. То, что называется: все не так просто, как хотелось бы. Есть нюансы.

Соколовский подробно рассказал и показал на карте то, что ему известно о противнике, указал места складов боепитания. Выделил два батальона пехоты в качестве прикрытия. Передал в 126-ю приказ пробиваться к Минскому шоссе, соединяться с танкистами и держать связь с 13-м ГвОРАП.

– Петр, какими средствами можешь усилить группу?

– Две радиостанции РСБ-А, два взвода охраны с тяжелыми пулеметами, они, правда, авиационные, но стреляют, станки им приспособили. Шесть командных радиостанций непосредственного наведения. Две автомашины с зарядниками для аккумуляторов, топливом, боеприпасами и продовольствием. К сожалению, больше ничего нет. Да, радиостанции – немецкие, но переделанные под наши частоты. Нужна серьезная бумага, тащ генерал, иначе радистов могут расстрелять.

– Зайдете к Лаврентию Фомичу с этой запиской, получите у него. – Он черканул несколько строк на листочке. Затем дал возможность Петру позвонить в полк. Пожал всем руки и вышел.

Полковник Калихович и подполковник Дружинин вышли на крыльцо, закурили, а потом Калихович спросил Петра:

– А самолеты-то у тебя есть, капитан? И что означает ГвОРАП?

– Пока есть, вот еще что, как только развернетесь на месте, подберите площадки для связных самолетов. Их у меня шесть, как раз на каждый ваш батальон. И не забывайте моих наводчиков, вся связь пусть идет через них. У вас самих связи практически нет. До штаба фронта будет 130 километров и более.

– Ты про самолеты не сказал.

– Шестьдесят машин наберу.

– Во врет, столько мы только на парадах видели. От Белоруссии пятимся, а воздухе одни немцы, – сказал Дружинин.

– Не заводись, Афанасий. А что форма такая странная?

– Гвардейский отдельный полк ВМФ.

– А-а-а, поссыте на грудь и качните лампочку, без моря жить не могу. Ладно, капитан, не обижайся. Поехали.

Все испытывали огромное недоверие к авиации. Во-первых, толку от нее на поле боя не видели, во-вторых, более чем странное ее использование в сухопутных войсках не прибавляло уверенности наземникам в своем прикрытии. Прилетят, пожужжат без толку, а при появлении немцев их уже нет.

РЛС и БАО сворачивались. Часть людей уже выехали на новое место дислокации. Первый вылет будем производить отсюда, из Ожигово. РЛС уже две, поэтому будем подбирать второй другое место позже. Передав в ГШФ сведения и о смене места, Петр пристроился поспать прямо в штабе. Это стало уже привычкой, может быть вредной. До утра было почти пять часов сна.

Бригады выдвигались двумя колоннами: одна следовала старо-минской дорогой, вторая шла по новому шоссе. К утру 6 октября они сосредоточились на рубежах деревень Кузнечики – Зубково, в 15 километрах от Гжатска. Сначала Петр озаботился разведкой, ибо Соколовский этого требовал, да и обстановка тоже. В первую очередь интересовал правый фланг. Разведку провели одновременно со штурмовкой колонн 6-й танковой дивизии немцев. За ночь они сильно продвинулись вперед, что было необычно. Немцы ночью обычно не передвигаются. Она практически не попала под удары «группы Болдина», действовала в центре танкового клина, имея справа и слева сильных соседей: 1-ю и 7-ю танковые дивизии. Еще вечером она была в районе села Верховье-Малышкино на берегах Вопи. Утром Петр их обнаружил в районе Днепра. Нанесли удар по мосту у Казанирова, но справа – брод, и вряд ли он минирован. Не захватив Канютино, «группа Болдина» отошла в Вадинские и Калыгинские леса. Увлекаться штурмовкой не стали, прошли к мостам через Вопь. Это сейчас важнее. Их там шесть. Вчера их бомбили, но уже восстановлены, куча зениток, море автомобилей и солдат. Там же провели и первый за день воздушный бой с четверкой Ме-109ф, не совсем стандартно окрашенных. У них не было зеленого камуфляжа, серый с темными пятнами, полностью окрашены в желтый цвет капот и рули направления. На капоте – черный туз пик в белом ромбе. Два из них сильно поддымливали даже на прямом полете, видимо двигатели уже дышали на ладан. Насколько я припоминаю, 53-ю эскадру должны были отправить во Францию, так как на начало октября она потеряла 70 процентов первоначальной техники. Из 170 машин безвозвратные потери составили: 55 самолетов уничтожено, 41 тяжело повреждены, 23 повреждены в меньшей степени. Ввязываться в бой они не пожелали, висели в стороне на большой высоте, ждали, что кого-нибудь из наших подобьют их зенитчики. Спускаться с высоты начали только тогда, когда за несколькими машинами появились дымные хвосты. А «дымы» были искусственного происхождения: летчики при горизонтальном полете затяжеляли винты и переводили настройку всасывающего коллектора в положение «один». Получалась очень богатая смесь, и знатный такой дымище из коллекторов. На этом их и купили. Уйти наверх, после срыва атаки, «мессера» не смогли. Им в хвосты вцепились ребята из второй эскадрильи и приземлили их. Как долго будут доводить нагнетатель – это «загадка номер один». Всем хороша машина, кроме высотности. Задыхается на высоте свыше 7,5 километра. И место есть для нагнетателя, только его сразу надо делать свободным, а его приводным городят. Одно хорошо: немцев мы научили нас бояться.

Начальник разведотдела фронта уже сидел в штабе полка, когда приземлились вторая и четвертая эскадрильи. Обещание начштабу мы выполняли, привезли снимки справа от Вязьмы. Установили связь со 126-й дивизией. Полковник Бедин передал, что никакого приказания ночью от командования не получал, хотя разговор был при мне. Его полки находятся севернее, ведут бои в районе Починка-Глушково, отбивая атаки немцев на Ржев с юга. У Глушково немцы ужу на левом, восточном, берегу Днепра. Немцам от Казаринова до Вязьмы остается пройти 55 километров. А 18-я и 19-я бригады бункеруются после марша в 77 километрах от нее, практически без поддержки пехотой. Корнеев тут же разложил «Кристалл», зашифровал донесение и отправил его во Власиху.

В воздухе находились 1-я и 3-я эскадрильи, которые передали, что вынуждены изменить задание: юго-юго-восточнее Вязьмы обнаружена большая колонна легкой бронетехники и мотоциклов. Захвачена станция Тимкино, перерезана дорога на Калугу. Противник в 45 километрах от Вязьмы и пятидесяти от Гжатска. Приступили к штурмовке. Корнеев передал и это сообщение. Тут же звонок из штаба фронта. На проводе Жуков, который выговорил Петру все, что он о нем нелицеприятное думает. Что панику капитан сеет. А в районе Ельни появились отметки групповой цели. Вторая и четвертая эскадрильи пошли на взлет без РС и бомб. Надо прикрыть «нечетных». Петр сам повел группу из 30 машин. Немцы попытались за счет разновысотного построения сорвать штурмовку колонны и растянуть полк, но это проходит только с «карасями». Предупрежденные «Крамболом», «нечетные» эскадрильи были всего на треть укомплектованы сержантским составом, который уже успел понюхать пороху и имел какой-никакой опыт следования за своими ведущими. Плюс подходило усиление, заранее набравшее нужную высоту и скорость. Алексей Звягин уже собрал обе эскадрильи и подскочил на 3000 метров. Немцев около двадцати, меньше, чем наших, но он рисковать не хочет, и показывает немцам хвост, отходя в сторону Москвы, навстречу Петру. Сам Петр на шести тысячах, а две эскадрильи идут много ниже и чуть «отстают». Бой только начинается, и неизвестно, какие сюрпризы подготовили немцы. Пока оттянем их в сторону нашего аэродрома. Алексей прибавил и плавным разворотом начал уходить влево, давая немцам возможность сблизиться, а заодно подставить их хвосты под удар «четных». Сам он пока не различал своих на горизонте, но Петр подсказал дистанцию. Немцы «клюнули» и пошли на «карусель». Четверка «верхних» начала атаку на встречном курсе, остальные заходят в хвост. Первыми открыли огонь самолеты второй эскадрильи, атаковавшие немцев снизу 3/2. А Петр и Тарас в составе четверки прикрытия отбили атаку «верхних» немцев и закрутились с ними на вертикалях. У немцев – смешанный состав: часть машин имели «пустельгу» на капотах, вторая часть, более многочисленная, имела номера на капотах и маленькую эмблему перед кабиной. Коричневый крест на белом фоне. Окрашены машины были примерно одинаково, у «номерных» капот в желтый цвет окрашен только внизу. Только для зенитчиков. Поняв, что их подловили, немцы заорали про подмогу, но четыре «глушилки» работали на трех их каналах, одном общем и двух резервных. Но внизу, в проштурмованной колонне, был их наблюдатель, забить которого не удалось. Он поднял с трех сторон еще истребители противника: от Сещи, Шаболовки и Стабны пошли еще групповые цели, но им лететь сюда 20 минут. А на каждого из присутствующих немцев приходилось уже четыре наших. Через три минуты бой был закончен. Звягин повел домой две эскадрильи, а Петр повел «своих» на перехват группы, идущей от Стабны, но через пять минут обе эскадрильи снизились и произвели обстрел еще одной большой колонны, большую часть которой составляли танки, на дороге от Теплушки к Красному Холму. Сняли и отвернули назад. Эти данные были важнее, чем несколько сбитых самолетов противника.

Дома оказалось не все так хорошо, как хотелось бы. На СКП присутствует «командующий авиацией фронта» генерал-майор Мичугин, со товарищи из НКВД. Задержан «до выяснения» замкомандира полка Звягин, Петру тоже предложили сдать оружие. Полковник Корнеев еще здесь, поэтому Петр с ходу перешел в наступление:

– Если «ваши» войска – это войска СС, то на хрен вы нашу форму нацепили? Вылет согласован с начштаба Соколовским, и я имею важнейшие сведения: к Красному Холму идет огромная колонна танков, более трехсот штук. Ей осталось километров тридцать до Вязьмы. Пленки сейчас принесут. Можете радоваться: ваши вот-вот будут в Вязьме. Ну, а пока это наша территория, то я приказываю вам сдать оружие.

«Маузер» неуловимым движением уже был у живота и недвусмысленно смотрел на присутствующих расходившихся начальников.

– Петя, опусти ствол, и ты, Федор Георгиевич, до греха не доводи, люди только из боя вышли. Они же не на словах говорят, они снимки привезли. А панике 13-й гвардейский полк не поддается, – тихо проговорил Тарас Федотович.

– Отпустите майора Звягина и верните ему оружие. Леша, пока я здесь вожусь, готовь полк к БШУ. И в темпе!

Злобное молчание тянулось двенадцать минут, когда принесли снимки группы Звягина. Черный «щит» с уложенной набок буквой «Цет», бьющие счетверенные «эрликоны», танки, «блитцы» и «бюсинги» с «мерседесами», «гробики» бронетранспортеров. В общем, полный набор. Вновь застучал аппарат Корнеева, доставляя сведения теперь уже в два адреса: в Генштаб, то есть в Ставку, которая послала Мичугина «разобраться с паникерами», и в штаб фронта, Соколовскому. Мичугин засуетился, начал звонить куда-то, в общем, через сорок минут в воздухе было три полка: 120-й ИАП, 321-й БАП и 13-й ГвОРАП. Первый имел на вооружении Пе-3 и относился к ПВО столицы, а 321-й на Пе-2, только что перелетел из Сторожилово, из ЗАПа. Лететь в такой компании: больше 150 машин в воздухе, значительно веселее, но вот когда 1-я эскадрилья 120-го полка не перестраиваясь, залпом, вывалила с горизонтального полета все бомбы, как будто бы бомбит площадную цель, а не колонну, то у Петра аж зубы свело.

– Вам девок только гладить! Глубже надо, глубже! Отставить заход! Делай, как я!

Он пересек курс ведущей девятки 321-го полка и занял место лидера.

– Делай, как я! Строй – колонна, дистанция – 50. За мной! Юра! Саша! Возьмите остальных!

«Пешки» неуверенно закачали крыльями, но их ведущий повернул за Петром, и остальные восемь машин начали перестраиваться в колонну.

– Целится не штурман, летчик! Следить за креном, укладывать колонну на вертикаль. Прицел – три. Ветер справа, прицел – влево два щелчка.

– Я – «Захар». Исполнять! – голос их ведущего.

– Отворот по месту, моему месту! Крен – 90, на себя и ногу в пол, угол пикирования – 70. Взяли в прицел, выровнялись и РЕШЕТКИ! Прямо не ходить, скользить вправо-влево, собьют к чертовой бабушке. Сброс – 500–1000 метров. И автомат. Мотогондолы не открывать, их с горизонтали. Внимание! Подхожу к месту. Всем следить за крылом, винтом и скоростью. Начали!

Его «ГэГэ» повалился на крыло, наклонил нос, выровнялся по крену и отдал щитки. Левая рука подбирала шаг и обороты. Ноги и руки задавали угол скольжения, уклоняясь от несущихся навстречу шаров трассеров. На очередном проходе носа через колонну Петр дал обратную ногу, нос замер на цели, машина несколькими легкими движениями дослана в нужную точку, сброс левой, парируется увод правой ногой. Чуть на себя, сброс правой бомбы, щелчок тумблером «носка», и ручку на себя, убирая щиток в ноль. Потемнело в глазах, выждав пару секунд, Петр отдал ручку, зрение восстановилось, угол пикирования порядка 5 градусов, пошли по одной ракеты, между пусками затворы трех пушек начали поглощать унитары и выплевывать из себя снаряды, уделяя особое внимание «ганомагам» с «эрликонами». Восьмая ракета, ручку на себя, крен и вираж вправо. Он отработал. Обороты и в набор. Оглянулся и увидел, как последний из «его» девятки свалился на крыло и пошел к земле. Бомберы «встали на вертушку», Лешка повел куда-то в сторону две восьмерки ЛаГГов. Где-то подходит противник.

– «Пешки»! Работать самостоятельно, у нас работа, не волнуйтесь! Прикроем.

– «Тринадцать», я – «Захар» – понял. Работаем.

Они вышли из пикирования раньше, на полутора тысячах, и сейчас уходили вверх для разворота и новой атаки. Тарас появился чуть справа и выше, обозначив себя. Тоже без ракет и бомб. Пара к бою готова, но противника нет. Полк связал его боем в стороне от объекта атаки. Петр постоянно кренится, чтобы не пропустить низом «мессера». А вот и они! Атака сверху в ¼, ведущий сбит, Тарас обстрелял ведомого, были попадания, «мессер» запарил движком. Им не до него, идут в набор, внимательно осматривая окрестности. Растянувшиеся «бомберы» – самый лакомый кусок для истребителей. Но пока чисто, «пешки» закончили работу и собираются. У них всего пять – шесть бомб, до восьми. Для более мелких бомб сегодня целей нет. Пе-3 давно отработали. Ходят кругами, тоже прикрывают 321-й. Подошел на большой скорости Алексей с ребятами, на капотах черные следы работы пушек и пулеметов. Они встали на вираж, и полк собрался. «Селфи» на память, для отчета, и домой. Колонна расползлась. Битых машин и танков довольно много, небестолковый налет, давно бы так.

А вот на следующий вылет ушли без одной эскадрильи: они заправлялись с армейского склада, прислали бензовозки оттуда. И взлететь не смогли. Еще на прогреве начали пропускать движки. Петр тоже не полетел, остался разбираться. Сняли свечи, а в зазорах – свинец. Вся эскадрилья заправилась с двух машин ТЗ, в обоих бешеное содержание свинца в бензине. Не всем нравится то, что авиация залетала. Полк, без второй эскадрильи, сопроводил в Вязьму новую бригаду, в которой практически не было легких танков: 24 КВ-1, пять КВ-2, 30 Т-34 и два Т-26. Они усилили 18-ю и 19-ю танковые бригады, оседлавшие подходы к городу. Еще бы мозгов хватило не атаковать на встречном, а действовать из засад. В город вошла 4-я ДНО. Она была вооружена винтовками «Лебель», 8-мм, и пулеметами «Гочкис», под тот же калибр. Выдали это дерьмо со складов и по сорок патронов к винтовкам, и по двести к пулеметам. Судя по всему, армии оставили арьергарды и отходят к Вязьме. Официально объявили о централизации командования авиацией города. Командовать парадом будет не Петр, а генерал-лейтенант Жигарев. Лучше от этого не стало. Вместо вылетов группами по 32 машины, пришло распоряжение использовать не более двух звеньев по три самолета. Потребовали сократить расход топлива, в связи с объявленным осадным положением. Слава богу, что в Москву вернулся Жаворонков, с его и Соколовского помощью решили проблему с топливом и подчинением. Но шесть вылетов на барражирование «успели» сделать. Подбирали для этого наиболее слетанные пары, которые вели «свободную охоту». И не в составе звена, а именно парами, под тщательным наблюдением с земли. Благо что немцы были озабочены по самое не хочу, справа и слева от Вязьмы. Как только стемнело, Петр понесся в штаб фронта, хотя его «часы» были после 24.00. Ведь пришел категорический запрет на использование самолетов ПВО Москвы для вылетов к линии фронта. То есть якобы «приданный» 120-й полк забирали. Толку от них не сильно много: бомболюк у них занят топливом и АФАром, тормозных решеток нет, но как штурмовики они вполне годятся, и устойчивее к зенитному огню. 321-й полк, совершив всего два вылета в район Вязьмы, был переключен на Юхнов и Сухиничи. Ставка по-прежнему считала, что главное направление удара – это Тула. Угрозы с западного направления она не усматривала. Куда девались их снимки массы танков в штабах – оставалось загадкой.

В первую очередь посетил начальника особого отдела. Дело в том, что двух водителей ТЗ с некачественным топливом мгновенно осудили и расстреляли перед строем полка. Причем не перед строем своего полка, а перед 13-м. Как будто бы они хоть каким-то боком к нему относились. Летчики, естественно, забурчали, и совершенно верно. Во-вторых, не могли они добавить в бензин ничего. Эта присадка – импортная, не могли водители ее достать нигде, кроме самой нефтебазы. А так, их хлопнули, а проблема осталась. Глубже рыть требуется. Угроза – серьезнейшая. Здесь они «переборщили», выделяться свинец начал на земле, если уменьшить количество присадки, то двигатели будут отказывать в полете.

– Я уже в курсе событий, – заявил комиссар 3-го ранга Цанава. – Следователь и члены трибунала сейчас отвечают на некоторые неудобные вопросы. И вообще, аккуратнее действуй, капитан. Данные перехвата говорят, что немцы озаботились твоим полком и «неизвестными радиостанциями» у Кубинки.

– У меня охранение никакое, товарищ комиссар. Большего ничего не могу сделать, роту охраны сократили вдвое.

– Кто и когда?

– Позавчера, БАО ведь нам не принадлежит, он – приданный, мне не отследить.

– Вот что, выходи на «своих» в ГШФ и требуй собственный БАО. Можешь сослаться на мой приказ по фронту. Укажи сразу: исполнить 08.10.41 к 07.30 и доложить. Иначе греха не оберемся. Вот еще, из Крекшино докладывают, что в течение двух суток к ним вышло трое, без документов, в странной форме, представились капитаном Марущенковым, старшим лейтенантом Хворостовым и сержантом Андрейченко из 13-го полка.

– Фу, нашлись! Там еще старшина Димов был сбит.

– Увы, двое из них говорят, что похоронили его в Рябиковском лесу, принесли его пистолет и письма. Спуститься с дерева не смог из-за ранения, умер от ран. Хорошо, доставим в полк, но это через Ржев.

– Я туда Ли-2 подгоню.

– Замечательно, заодно моих людей туда переправишь. Свяжусь, когда будет нужно.

Появился повод позвонить Жаворонкову и объяснить ситуацию, подсказали ему, как надавить на командование, пригрозив переправить полк на юг, где немцы начали новое наступление от Каховки к Перекопу. Дескать, раздергиваете разведывательный полк, жжете понапрасну моторесурс ценных разведчиков. Подключился Соколовский, и вопрос со штабом ВВС РККА был решен. Полк остался в свободном плавании и решал задачи по авиационной поддержке вывода войск «группы Лукина». Вопрос стоял на контроле Ставкой. Жигареву пришлось согласиться с этим положением, тем более что флот взялся за поставку топлива из собственных резервов. Больше той злополучной нефтебазой пользоваться не пришлось. Трое летчиков добирались «домой» практически неделю.

Мы обеспечили отвод за пределы кольца 199-го и 200-го ОАДН ВМФ в полном составе: сорок орудий, с боеприпасами, которых перебросили к Можайску, где они сыграл впоследствии важную роль. Этим нас озадачил Жаворонков лично. Снизошел, приехал посмотреть, как устроились в Кубинке его подопечные. Обещал присвоить майора, проговорился, что Саша Хабаров и Денис Степанович представлены к званиям Герой Советского Союза, Указ уже опубликован, но этих газет мы в тот день не получили. Мы все хором под трибуналом были. Так что, похоже, пролетели мы мимо наград, как фанера над Парижем. Два кусочка сахара и две папироски. Жаворонков пообещал разобраться. Но время такое, что вряд ли у него это получится в ближайшее время. Поезд уже ушел.

К сожалению, этот разговор по душам имел последствия. Жаворонков написал представление, подал его Кузнецову, а тот пошел с ним выше. Пятнадцать Героев Советского Союза – это не баран начихал. Все летчики первой эскадрильи были поданы на это звание. Перед этим список и ходатайство подписали у Жданова. Жданов не входил на тот момент даже в состав Военного Совета фронта, он был первым секретарем Ленинградского обкома и главой комитета обороны Ленинграда. На нем персонально лежала ответственность за оборону города. Именно он предложил снять Ворошилова с поста командующего фронтом и назначить кого-либо другого. Выбор Сталина пал на Жукова. И когда раздавали «пряники» за прорыв блокады, то наградили местных и Кузнецова, который разрешил вывод кораблей в Морканал, что соответствовало плану затопления кораблей Балтфлота. (Кстати, кто не в курсе, линкор «Марат» был поврежден немцами не под прикрытием фортов Кронштадта, а в ковше на месте предстоящего затопления, на выходе из дамб ЛенМорканала. И там же был отремонтирован с помощью плавдоков и понтонов. Водолазы под водой и под обстрелом варили подводную часть носовой части линкора «Фрунзе» к «Марату». Рыбу глушат с помощью обычных безоболочечных тротиловых шашек. Но приварили. Окончательно списан он был после войны.) Но утверждать список должен был командующий фронтом на тот момент. Он тремя зачеркиваниями вычеркнул Петра из списка и лично добавил: находится под судом и следствием. Вызвал Могилевского. До войны Фроим Моисеевич командовал юридическим отделом 1-го стрелкового корпуса 10-й армии, расквартированного в Белостоке. Сумел вывезти из Белостока личное, и не только, имущество, включая обстановку в квартире, принадлежавшей не ему, а арестованному и осужденному им начальнику дефензивы Белостока и окрестностей. Счастливо избежал трех котлов по дороге к городу Москва и приобрел еще один ромб на петлицы. Из-за заседания трибунала по делу о массовом отказе от исполнения приказа комфронта командованием 13-го ГвОРАП, не попал и в четвертый котел. Там собирались судить командира дивизии 16-й армии, отказавшегося исполнять приказание об атаке для улучшения тактического положения дивизии в ночь с 31 на 1 октября.

– Ты приказание получил о командире 13-го полка?

– Именно так, работаем, товарищ генерал армии.

– Я его не отменял, и не отменю, но тебе от неисполнения легче не будет, это я те обещаю. Пол?

– Непременнейше понял, тащ командующий. Есть заковыка, правда, по хозяйственной части, там срока маленькие.

– Похрен! Действуй, чернилка. Пошел вон! Без результата не появляйся!

«Именем Союза Советских Социалистических Республик. За проявленное стяжательство и нарушение советского законодательства в области взаимоотношения хозяйствующих структур, а также присвоения государственного имущества, выразившегося в незаконном использовании 80 тонн оцинкованного железа толщиной 3 мм, и незапланированном расходе 2300 килограммов свинцового сурика, 800 килограммов олифы и 420 килограммов шаровой краски, предназначенной для окраски самолетов 13-го отдельного полка ВМФ, трибунал Западного фронта приговаривает…»

Я опять подвел отца своим послезнанием. 18 октября пойдут дожди, и все встанет, в том числе и немецкое наступление захлебнется в русской грязи. Я нарисовал его рукой эскизы сборного металлического покрытия. Петр послал краснофлотцев на станцию, там под откосом лежало несколько вагонов с оцинковкой, нарисованный от руки эскиз съемного покрытия принес на железнодорожные мастерские. Заказал и составил договор от имени полка, получил и установил покрытие на ВПП и стоянки. Что там делать? Один удар штампом! А юридический отдел фронта эту оплату не пропустил. Нарушение! Стяжатель! Ату его! Лишить орденов, звания и два месяца в дисциплинарной роте Западного фронта. Трибуналом получена отрицательная характеристика с места прежней службы, подписанная новым командиром полка и батальонным комиссаром Алтуфьевым. Почему он подписал, осталось загадкой для Петра, может быть потому, что его в списке Героев тоже не было? Но сам Петр никаких представлений не писал, это было много выше его полномочий в РККФ. Так как «преступление» хозяйственное, то предварительного ареста не было. Пара допросов, в условиях выполнения основной боевой задачи. Рассмотрение проходило без него, присутствовал вышеупомянутый комиссар полка Алтуфьев. Дали возможность сдать обмундирование, ордена, оружие и личные вещи на хранение в части. И увезли в 192-ю отдельную дисциплинарную роту Западного фронта. Там командовали лейтенант Сучков и младший политрук Засядько. В роте сплошь бывшие командиры РККА: от полковника до капитана, ниже званий не было. В основном: за проявленную трусость и потерю управления войсковой частью или даже соединением. «Хозяйственником» был один Петр. Рота находилась у деревни Жучки на правом берегу реки Вазуза, в чистом поле, на танкоопасном направлении. ПТР в роте не было, обещали подвезти. Засядько в первый же день «провел душеспасительную беседу» с бывшим капитаном.

– Ты мое дело читал?

– Читал.

– Я что-нибудь украл?

– В деле так написано.

– Да и пошел ты! Винтовку дай и маскхалат. Будем кровушку пускать будущим маршалам вермахта, ибо плох тот солдат, кто не мечтает стать маршалом.

– А стрелять-то умеешь, летун?

– Вместо соски ствол винтовки использовал, по словам матери. Не надо меня учить, как Родину любить, политрук. Пустые места на кителе видишь? У тебя это первая война, а у меня – вторая. Разницу чуешь?

– Ну пойдем, покажешь, гвардии капитан…

И стал командир полка штатным снайпером штрафной роты. Все два месяца, от Жучков до Волоколамска. Должность такая, что кровью не смыть, только посмертно, так что от звонка до звонка. На седьмой день наступления его вызвал с позиции лейтенант Сучков, который совсем не соответствовал своей фамилии. Душевный был человек и отличный командир, кстати, как и его политрук.

– Петр Васильевич! Ваш срок истек полтора часа назад. Снять с вас судимость права не имею, требуется подпись врача, а она у нас – сука известная. Извини. Вот записка, прибудете в часть – пишите, ни я, ни Захар слов не пожалеем. Спасибо.

Задерживаться в штрафной роте Петр не стал, ни к чему это. Никто не оценит. Собрал манатки, сдал винтовку и прицел, боеприпасы, и с бумажками пошел в тыл, благо – недалеко. Получил подтверждение, что полк базируется на старом месте: в Кубинке. Сел на «кукушку» и поехал. От Матренино до 50-го километра, пересадка, затем до Кубинки. На площадке пусто, машины запрятаны в лес под горушкой, но их мало, очень мало. Доложился командиру полка капитану Федотову. Он из третьей эскадрильи, один из немногих там, кто имел боевой опыт на Балтике, 13-й ИАП ВМФ.

– Здравия желаю, товарищ гвардии капитан, с возвращением.

– Не ждали?

– Ждали, товарищ капитан, очень ждали. Машина ваша здесь, никому не отдали.

– Да не капитан я, краснофлотец. Так что, прибыл после отбытия установленного срока. Судимость не снята, звания лишен, в должности не восстановлен.

– Как же так, товарищ гвардии капитан?

– Кровь требуется, ранение, а я снайпером был. А там два варианта: либо живой, либо мертвый, третьего не дано.

– Что делать будем, товарищ капитан?

– Хрен его знает, Женя. Сколько самолетов в полку?

– Две эскадрильи, товарищ капитан, по восемь штук.

– А где остальные?

– Нас делили четыре раза. Когда полк узнал, что подписанная всеми летчиками характеристика на вас осталась в штабе полка и не рассматривалась трибуналом, то нового командира и замполита подвели к немцам и оставили их одних. Их хватило секунд на тридцать, сопляков. После этого нас начали делить, потом дожди начались, и немцы локатор разбомбили, потому что в полку не осталось никого с «плохой погодой». Из первой эскадрильи остался только Быстров, он был комполка до меня. Его ранили в том вылете, когда немцы нас бомбили. Ну, и я вот четвертую неделю командую.

– Понял, пиши направление в ЗАП. Смысла не вижу тебе мешать.

– Да как же так, командир, это же ваш полк!

– Жень, не трави душу. Пиши направление.

– Машину свою заберите, она – именная. На ней никто летать не хочет. Вас ждет.

– Хорошо, заберу. Краснофлотец, с именной машиной, и 38 звездами на ней, и со ста сорока семью убитыми гитлеровцами. Что-то в этом есть.

У машины обнялся с Петровичем, своим техником, который третий год неотступно следовал за командиром, переходя из одного подразделения в другое. Тот прослезился, что Петр вернулся и живой. Машина расчехлена, два массовика сворачивают продубевшие на морозе чехлы. Выяснилось, что произведена замена обшивки на ПАРМе, она у деревянных машин склонна к загниванию. Так что на морозе и без дела стоит только четыре дня. Специально готовили ее к его возвращению, ждали и верили, что вернется, хотя ни одного ответа на письма, написанные в 192-ю роту, не приходило. Скорее всего, цензура не пропускала. Оно и правильно, наверное. Новости в письмах были грустные и плохие.

– Ну, что? Облетаем после ремонта?

– Да сейчас не стоит, вот-вот «мессеры» прилетят. Повадились, понимаш, командир, облет делать, маскировку проверять очередями.

– А зенитчики где?

– На страже, только они больше станцию охраняют и себя. Если заход не по их позициям идет, то даже огня не открывают. Они теперь чужие, и полку не подчиняются.

– Понятно. Откуда подходят?

– Прямо над шоссе так и идут. У них в Бобрах аэродром. Вот как вон там разрывы появятся, так через пять минут они у нас.

– Прогрей машину, Петрович. Я сейчас.

Петр почти бегом отправился к вещевому складу. Отбрыкался от обнимашек, скинул ватные брюки и ватник, натянул на солдатскую гимнастерку комбинезон и куртку. Надел шлемофон и выскочил из дверей. Петрович рукой показывал на появившиеся облачка разрывов где-то над Можайском. Низкие зимние облака не особо способствовали бою. Нырнут в облака, и без локатора хрен найдешь. Петр прижался к самой дороге, но так, чтобы сзади не клубился снег. Четко вписался в небольшой отворот шоссе влево и увидел пару немцев на высоте около 150 метров. У Землино Петр чуть шевельнул ручкой и оторвался от шоссе, определил упреждение и дал очередь по ведущему. 23-мм снаряды перерубили центроплан «желтоносого», но еще до первых разрывов в прицеле был ведомый, и туда пошла вторая порция снарядов. Чуть менее удачно, но густая черная полоса потянулась за немцем. Вираж, еще один, повторяющий черный след в небе, вход в облако прямо по копоти, сброс скорости, щиток. Коптящая полоса набегала на кабину. Очередь по темному силуэту, возникшему из белой мглы. Обороты, и аккуратный выход на вираже вниз. Второй упал в Захарьинский лес, справа от шоссе. Еще один вираж. Петр вошел в облака, и несколько удалился от дороги. Второй немец выпрыгнул, и сейчас будут «гости». В поле у Захарьино вполне может сесть «шторьх», которого будут прикрывать немцы. У Красного Стана он ненадолго выскочил из облаков. Четыре «мессера» кружились над деревней, проводя короткие «клевки» атак, видимо, прижимая к земле нашу пехоту. В облаке Петр пересек линию фронта, и вышел из него после виража на курс 90. Вниз, к земле и набор скорости. Одинокий «шторьх» под самыми облаками неторопливо шевелил винтом, следуя на выручку незадачливому «асу». Атака из «мертвой» нижней полусферы. Немецкую машину просто разорвало снарядами. И уход в облако, не изменяя курс. Определился перед входом. На планшет легла линейка. Скорость 500, курс 87, дистанция 25, 180 секунд полета, выход из облака и огонь по «мессеру», руль направления которого весь покрыт отметками. С ракурса 90 Петр прошил его от винта до хвоста, как в тире, когда тот увлеченно пикировал на фигурки солдат на снегу. Левый разворот на вираже с опущенным носком крыла, и крутыми белыми полосами за крыльями. Но атака не состоялась. Немцы нырнули в облака, и сейчас пересчитывают такой же маневр, как выполнил он: в слепом полете выйти из облака таким образом, чтобы противник даже охнуть не успел. Здесь – кто кого переиграет, и у кого крепче нервы. То, что они пойдут вправо, сомнений не было. В небольшом разрыве промелькнул хвост противника. Расчет был верным, курс примерно определен. Теперь вниз, и ждать выхода. Немец вывалился прямо перед ним и не видел его. Щелчок «глушилки», забыли, гады, и буквально трехпатронная очередь в упор снизу между мотором и кабиной. Десяток снарядов сорвал двигатель с рамы. В облако, и широкий вираж. «Глушилку» вниз, требуется знать, что предпримет противник.

– Манфред сбит, уходим, это «большая крыса». Домой!

«Домой» – это 268, «сверхчеловеки»! Вираж, обороты и вниз. Вот они! Вверх и взлетный. 87 секунд полета, нос вниз. Чуть не столкнувшись с ведомым немцем, Петр успевает отстреляться по обоим. Ведомый упал, а ведущий получил пробоины и ушел в облако, но в конце очереди две из трех пушек замолчали. Осталось 20 снарядов, поэтому отворот, и тоже домой. Тем более «крамбол» разоряется, орет, сука, открытым текстом.

– Крамбол! Ноль-ноль-ноль.

Из облаков Петр вышел у самого аэродрома, двумя виражами погасил скорость и сел с хода.

– Петрович, принимай аппарат. Облетали, и рисуй шесть звездочек. Крайнего не добил.

Погода окончательно испортилась, и, вместо перелета, Петр пошел в баню, смыть с себя окопную грязь и пот. В баню штрафников водят, и даже чаще, чем остальных, так как устав в дисциплинарных подразделениях чтут выше всего. Но с полковой баней она сравниться не может. Петрович составил компанию и напарил его так, что Петр, еле дыша, вывалился на снег и от души повизжал, катаясь по нему голышом. Затем долго пили чай с прошлогодним кубанским абрикосовым вареньем.

– Слушай, Петрович, а где этот самый настил? На зиму сняли?

– Да прям-таки, во Власихе он, на аэродроме связной эскадрильи штаба фронта. На следующий день после того, как тебя увели, приехали за ним, дескать, вещественное доказательство.

– Так суд-то был до этого! Меня ж после суда увезли, я же на нем не был, не вызывали, он же был заочным.

– Э, брат, приглянулся настил штабным, удобно же, и похрен, что полк из-за этого взлететь после 18 октября две недели не мог, пока не подморозило да не прикатали хляби. Я-то думал, что только у нас на Кубани такая грязь бывает, ан нет, в Московии грязи не меньше.

– Слушай, а полк его оплатил или нет?

– Конечно, оплатил. Еще и подгоняли финансистов. Мария жаловалась, начфин.

– А списать – списывали?

– Нет, точно не знаю, не интересовался, но могу спросить. – Петрович малость «подженился»на начальнице финотдела полка. Одно другому не мешает, тем более что оба были в летах и вовсе не холосты. «В летах» – это 38 лет, но по сравнению с Петром, с его неполными 22 годами, он был стар, как дерьмо мамонта, мудр и опытен, как в технике, так и в делах житейских.

– От мамы писем не было?

– Нет, в штабе спроси, там ответ за запрос приходил, но мне его на руки не отдали, оно на имя замполита пришло. Алтуфьева уже не было, так что должно сохраниться.

– Вот скажи, Петрович, что за человек такой, Алтуфьев, был? Чего ему не хватало?

– Чё не хватало – чё не хватало? Вот ты всегда, Петруха, такой: ляпнешь, не подумавши, и врагов себе наживаешь. Ты на разборе в сентябре что ему сказал? Что с пилотированием у него проблемы, допуска к ночным нет, поэтому сидите на земле, подлетываете, и готовьтесь к сдаче зачетов по всему курсу боевой подготовки. Все ордена за ночной вылет получили, а он спал в Курортстрое, его даже не вызвали, когда у нас разборки с начальством шли.

– А что его вызывать-то было? Человек новый, суток не прошло, как в должность вступил. Людей не знает, тех, кого он знал, мы всех в ЗАП отправили. Комиссар полка – должность серьезная, поэтому и хотел сначала присмотреться.

– Толку от твоего присмотра, Петр.

– Толк все-таки какой-то есть. Я же так и не сошелся с ним, значит – что-то отталкивало.

– Ну, а что тогда спрашиваешь, что ему не хватало: славы. Привлекать писак ты запретил. Летчики почти все это воспринимали с пониманием, но были и те, кто бурчал, читая газеты, что у него или у нас все круче, а о нас ни слова. Люди же привыкли к тому, что если передовик, то о нем трубят во всех газетах. А о том, что мы, вообще-то, самые передовые, по всем позициям, молчали, как будто чем-то постыдным занимаемся. Те, кто помоложе, так кивали, что у тебя пять орденов, а у них – два или один.

– Так у меня же три с 39-го и 40-го. А здесь – два, как у большинства в первой эскадрилье.

– Полку внимания не хватало, а это дело командира и комиссара. А корреспондентов можно застращать и вычеркивать то, что публикации не подлежит.

– Так это ж врать! Нас засмеют!

– Да мне-то все равно. Вон, один дали за ту войну, и тем доволен. Да еще ты свои фронтовые и за сбитые отдаешь, посему «золотой запас» имеется, что если что нужно достать для «птичек», даже остродефицитное, то завсегда пожалуйста, с расплатой на месте. Людям не все равно, учитывать нужно эти настроения. Война – дело такое: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

Их разговор прервало появление рассыльного из штаба:

– Тащ гвардии майор! Разрешите обратиться?

– Да какой я тебе «майор»? Обращайтесь.

– Вас в штаб вызывают, там генерал-лейтенант Жаворонков прибыл, с каким-то немцем. Приказал вас позвать.

– Иду.

– Вас тоже кличут, товарищ старший техник.

Пришлось накидывать китель, куртку, завязывать «хромачи», брать фонарики. Было уже темно, и, несмотря на снег, на улице никакого освещения не было. По следам посыльного, ворча, что баошники совсем от рук отбились и дорожки не чистят, добрались до штаба полка. Доложились. Петр, естественно, как краснофлотец.

– Что за рапорт, майор?

– Вот предписание, там указано.

– Правильно указано: до прибытия в часть – краснофлотец и лишенец. Если не прибыл, ну мало ли какие случаи бывают, так и похоронили бы. А так, вот твои ордена, вот обещанный мною приказ о повышении в звании, вот приказ о восстановлении в должности.

– Все замечательно, вот только полка нет.

– Ну, забузили твои, а полк придан Западному фронту, а не наоборот. Чтоб до греха не доводить, пришлось пойти на крайние меры. Ты сам тоже виноват, и с точки зрения юридической прихватили тебя за дело. Никаких прав присваивать металл ты не имел. Мог написать требование.

– Показать? Я его писал! И направлял в три инстанции, откуда эти гады и узнали об этом. Ноль! Никто даже не пошевелился. Максимум получил ответ из вашего ведомства: материал в реестре снабжения не числится и поставлен быть не может. Забрали то, что гнило под откосом. Сегодня проезжал утром мимо, так и лежат под снегом. А покрытие себе фронт забрал, хотя числится оно за полком.

– Точно знаешь?

– Говорят.

– Это хорошо, если это так… Николай Герасимович дал указание фронту твоего ареста не прощать. Разобраться до конца. Ну, а сам понимаешь, в этих условиях «вытаскивать» тебя из-под ареста административными методами мы не могли. Полк отвели на отдых и профилактику, но не поэскадрильно, а вразброс. Потом поговорим, вот тебе пять минут, приведи себя в порядок, я уже выяснил, кто «бедокурил» сегодня у Кубинки! Шесть «мессеров» за один вылет, в сложных метеоусловиях, – это высший класс!

– Пять «мессеров» и «шторьх».

– Еще и «шторьх»? Великолепно! Про «шторьх» доклад был, но мы не думали, что это тоже твоя работа. Шестой «мессер» линию фронта не перетянул, сел у Облянищево на полевом аэродроме у ночников. Я его с собой привез. Очень хочет познакомиться с тобой. И посмотреть «Große Ratte». Давай шуруй, переодевайся. А ты, Алешин, в ремонтный ангар перетащи его самолет. Шустренько. Людей мы туда уже послали.

– Во, удовольствие, из-за этой немчуры корячиться и самолет по снегу толкать.

– Для этого и посылаем, чтобы двигателем помог. Бегом! Распустились тут, понимаш!

– Есть!

– Вот ведь не понимают, что для полка стараемся! Петр, по словам этого гауптмана, трех офицеров люфтваффе сегодня завалил: двух командиров эскадрилий и двух командиров полка: Краля, насмерть, и его, Голлуба, приласкал. Это должен был быть его последний вылет на Восточном фронте. Его перевели в Германию. Говорит, что приказ получил полмесяца назад, но не отпускали из-за сложной обстановки на фронте. Сегодня сдал командование 2-й группе Кралю, а того сбили на облете района. Это ж какая удача и для Петра, и для полка, – сказал генерал Федотову.

– Я вообще ничего не понимаю, тащ генерал. Почему про успехи полка вообще ничего и никогда не пишут? Это странно по меньшей мере, это же полк асов был. Такому полковому счету любая армия мира позавидовать может. И тишина. Ни одного слова! Обо всех пишут, а нас – как не было. Штурмуем, и успешно, 6-ю танковую – молчок, атакуем 20-ю танковую – бомбил 321-й полк и 120-й. А нашего полка – нет. В списках не значится, что ли?

– Есть такое дело, еще с операции под Черниговом за полком тянется. Центральные газеты, даже «Красная Звезда», не пропускают статьи с участием или с упоминанием 13-го полка. И ссылаются за запрет по причине секретности данных. Вот мы им «бомбу» и подготовили. Я же не один приехал, со мной наши флотские корреспонденты и фотографы. А если серьезно, Петр Васильевич был прав, запрещая публиковать данные о действиях полка, потому что создал не обычный полк, а разведывательный. И это – важно! Это – глаза армии и флота. Но есть такое дело, многое в ваших действиях, капитан, секретно.

Петр вернулся, генерал его критически осмотрел.

– Ты когда форму получал?

– Полтора срока ношу, и на складах пусто, мы ведь недавно сформированы.

– Учтем. – Генерал черканул себе что-то в блокнот.

По его приказанию ввели немца. Одет тот был «легковато»: хромовые сапоги, короткая кожаная куртка черного цвета с небольшим меховым воротником и серое галифе. На голове – летний сетчатый шлемофон. На шее выделялся Железный крест на трехцветной красно-бело-черной ленте, которую стягивал непонятный значок из золота. Сам крест также имел золотистую кайму. На куртке немного оттопыривался карман с вертикальным разрезом, видимо, это кобура для пистолета. Удлинённые перчатки немец держал в руке. Пока переводчик представлял присутствующих, Петр осматривал недавнего противника. Ранее он избегал смотреть и разговаривать с пленными. Играть лицом он не умел, в силу своего характера, и никакого удовольствия от подобного созерцания не испытывал. Сбитый немец оказался бывшим командиром II Gruppe 3-го истребительного гешвадера «Удет». Гауптман, с тремя «птичками» на обоих рукавах. Австриец, как и Гитлер. Говорит, что не повезло, не успел уехать в рейх.

– Он спрашивает: почему такая странная форма? Это НКВД?

– Ответьте, что это летная часть военно-морского флота СССР.

– Просит показать «большую крысу», говорит, что его второй раз сбивает такая. Первый раз это было у Комарино, на Днепре.

– А не замерзнет? В летнем шлемофоне… – Немец сжал губы и исподлобья взглянул на Петра.

– Найн, – ответил он.

– Пройдемте, товарищи! – подхватил генерал и подтолкнул Петра к выходу. – Че ты застеснялся, активнее, активнее допрашивай, вопросы задавай каверзные.

– Оно мне надо, он уже не интересен, – ответил Петр, надевая старый кожаный меховой реглан с косым воротником, в котором «плавал» в снегах Карелии.

– Спрашивает, почему такой странный покрой?

– Лицо оттирать, если кабина открытая.

– Die alte «Ratte»?

– Скажи: «да».

– Спрашивает: вы летали на «крысе»? Вас сбивали?

– На этой войне – нет. И не летал, и не сбивали. Летал в 39-м, в Карелии, против финнов.

– Вы же очень молоды?

– Ничего, успел и повоевать, и поработал инструктором в авиашколе.

– Почему вас одного показывают? Машин было несколько.

– Машина была одна. Сейчас увидите.

Они вошли в ангар, там стояло несколько машин, в том числе и самолет Петра.

– Ну, какого вы видели?

– Вот этого.

– Он у нас один, только у меня. Вот написано на борту. А это моя командирская книжка. Это мой персональный самолет, подаренный рабочими и инженерами «восемьдесят четвертого» завода. А над Днепром вас сбил вот такой, он, как видите, отличается. Это – ЛаГГ-3м, а это – ГГ-3с. Он в полку пока один. Он первый в серии. Сейчас машина проходит испытания, вот-вот пойдет в массовую серию. И тогда люфтваффе конец.

– Американская?

– Нет, с чего вы взяли? Советская. Просто в ней учли наши пожелания, эскиз для нее делал я, с учетом накопленного опыта по переоборудованию вот этой серии машин. Вот эта – не заводская машина, это сделано из двух разных самолетов непосредственно в нашем полку.

Немец ухмыльнулся и гордо произнес:

– Насчет конца люфтваффе вы несколько забегаете вперед. У нас есть машины лучше этой. Люфтваффе и вермахт – непобедимы.

– Ну, ты, мужик, даешь! Вот эти пять звездочек – это ваши новые FW-190, сентябрь месяц, Ленинградский фронт. Ты – в плену, я вас, как котят, сделал, непобедимых. В лагере отдохнешь до конца войны, и будешь потом через шаг кланяться и говорить: «Гитлер капут». Хрен вам, а не Ленинград, и хрен вам, а не Москва. Говорил вам ваш Бисмарк: «Русские всегда приходят за своими деньгами». А то, что ты сказал, что «тебе не повезло»? Повезло, крупно повезло, что у меня боеприпасы кончились в двух пушках. А так, война для тебя закончилась. Но именно ты подставил своего ведомого, болтун! Твои слова: «Manfred ist abgeschossen! Das ist die “große Ratte”. Nach Hause!» А домой – это 268 градусов, я прибавил до полного в облаке, догнал вас и, как котят, расстрелял, четко по времени. Вот и живи с этим, пусть он тебе во сне каждую ночь снится.

Петр развернулся и вышел.

– Да, парень, но ты не дрейфь! Живой и ладно! А машины уже в серии. Полк полностью переходит на эти машины. Так что тебе повезло. Остальным – не очень, – самодовольно произнес Жаворонков.

Немец понял, что ляпнул лишнего в своем положении. Но спросил уже генерала:

– Вы сказали: только мне повезло, но Виктор был жив. Кто его убил?

– Да, живой он, живой. В госпитале. Вы пехоту атаковали, которая за ним через поле пошла?

– Да, мы ждали «шторьх».

– Петр его завалил еще до линии фронта, а пехоте не понравилось, что несколько человек из-за вас погибло. Срастется его челюсть, не дрейфь.

День на этом для Петра не закончился. Жаворонков повез его в Москву, на Малый Харитоньевский переулок, в штаб ВМФ. Петр еще ни разу здесь не был. Знал только позывной ГШФ, куда отправлял заявки и требования по снабжению. Официально его полк числился «за Главным штабом», то есть в состав ни одного флота не входил. Напрямую подчинялся наркомфлоту и командующему авиацией ВМФ. Так что смотрины намечались. Буквально через несколько минут после прибытия получил замечание, что в форме второго срока приходить в штаб запрещено, сразу, как снял реглан.

– А я не приходил, я приехал, и не сам, а меня привезли. Так что спасибо скажите, что не в штрафном ватнике и не в проссанных брюках снайпера. Я, можно сказать, прямо со снайперской позиции под Волоколамском, из 192-й дисциплинарной роты Западного фронта.

Штабные поняли, что это немного другой уровень общения, что-то пробурчали насчет распущенности фронтовиков. Ведь войну вели они, штабные и адъютанты, они – главные в этом маленьком и тесном мирке Главштаба. От них зависит все, что происходит на трех театрах военных действий. «Хамло» расположилось на стульях и уснуло после баньки, в ожидании возможности предстать перед светлыми очами самого наркома. Жаворонков и Кузнецов появились в приемной откуда-то из коридора.

– Пацан совсем, спит, как сурок, даже будить жалко. И форма вся потертая.

– Форму заменим, вопрос уже проработан, тащ нарком. То, что пацан? Да, мальчишка совсем. Немец удивлялся этому и спрашивал, много ли у нас таких «экспертов».

– Почему «экспертов», он же ас?

– У них это слово не в ходу, оно – английское, и у немцев оно с жопой ассоциируется. Летчиков с большим количеством сбитых они называют «Experte». Посмотрел я летную книжку этого самого Голлоба, показал ее Петру. Так вот, до 18 сентября у него было 42 сбитых, а 26 октября их стало восемьдесят пять. Петр говорит, что такого количества нашей авиации в этом районе просто не было. На юге успешно действует дивизия Кравченко, хуже получается, чем у 13-го полка, но больших потерь там нет. А здесь 13-й полк не дает им разойтись и бесчинствовать.

– Это отличное наблюдение, товарищ Жаворонков, когда начинают проигрывать, начинают больше врать. Ладно, будите и заходите, – адмирал повернулся к адъютанту.

– Чаю, и что-нибудь покрепче, с лимончиком.

Петр протер глаза, буркнул: «Извините!», его похлопал по плечу Жаворонков, и они вошли в кабинет. После доклада их пригласили к столу. Пара подтянутых адъютантов поставили перед всеми крепчайший «Адмирал», нарезанные лимоны и пузатые рюмки с коньяком. Петр пересказал сегодняшний бой. Жаворонков отметил, что на сегодняшний день майор является самым результативным летчиком-истребителем в СССР и среди союзников. Петру рассказали, где находятся его люди, что с завтрашнего дня полк соберут в Боголюбово. Туда же перегонят новую технику, собранную в Москве на 84-м заводе. Вторая серия машин доработана по рекомендациям Петра и генерала Кравченко. Часть машин имеет непосредственный впрыск топлива в двигатель, то есть не глохнет на отрицательных перегрузках. Нагнетателя по-прежнему нет, увы, и с Пермью не связаться. Хрен знает, что у них там происходит. Нет, и все. Разбор заданий на завтра кончился, Петр уже посчитал, что впустую провел столько времени в штабе, поспать было бы значительно интереснее, но тут Кузнецов перешел к вопросам боевого применения, и стало понятно, что это была прелюдия, чтобы разговорить Петра, и показать, что начальство беспокоится и заботится о небольшом подразделении, неожиданно проявившем высокую эффективность. Выслушивая уже выводы командования, Петр покивал головой, поддерживая такие начинания, как подготовка специалистов службы наведения, обязательное наличие логарифмической линейки и транспортира в экипировке, наличие обязательной фотокамеры во всех истребительных полках ВМФ. Затем сказал:

– Это, конечно, необходимо, товарищ адмирал, хотя мы и подзадержались с принятием этих решений. Они были разработаны давно, еще во время Финской войны. Но главное не в этом. Когда я пришел к генералу Андрееву, а я был единственным, наверное, летчиком-инструктором в училище, который, после запрета, ни разу не написал ему рапорт с просьбой отпустить на фронт, то я ему сказал, что, судя по всему, разведка в войсках не ведется, от слова «совсем». Я командовал тогда звеном разведчиков. Ну, понятное дело, генерал меня «послал» подальше, но согласился со мной, что разделяет мои опасения. О ней, разведке, вспомнил маршал Буденный, и после первого же полета был задержан немецкий шпион в разведотделе Южного направления. В Ленинграде разведка также не велась, а действия командования вызывали очень много вопросов у тех, кто понимает, каким образом ведется инструментальная разведка. Вам про локаторы на «Рифе», «Марате» и «Горьком» докладывали?

– Про «Горький» докладывали, что 15 сентября старший лейтенант Иванов, командир группы службы «Р», запустил недействующий с момента установки локатор на крейсере.

– Так вот, товарищ адмирал, непосредственно у флота имелось три новейших и мощнейших локатора «РИФ». Один – экспериментальный, два – серийных. Ни один из них для обороны Ленинграда не использовался до дня нашего прилета в Кронштадт. Один из них был исправен, работоспособен, но разукомплектован, была снята вертикальная антенна, которая замеряет угол цели над горизонтом, и с ее помощью вычисляется высота цели. Второй полностью исправный локатор на форте Риф не был укомплектован личным составом. Корабельные «локаторщики» были направлены в морскую пехоту. А старшего лейтенанта Иванова я нашел в здании эвакуированного НИИ-9. В тот же день его назначили на «Горький».

– Стоп! Одну минуту. Как имя-отчество этого Иванова?

– Владимир Иванович. Он был одним из испытателей «Наяды» и «РИФа» в 1939 году, работал с нами на форте Риф и в Карелии при войсковых испытаниях этой техники.

Нарком снял трубку и затребовал личное дело старшего лейтенанта Иванова с крейсера «Горький», которое ему принесли через несколько минут.

– Продолжайте, гвардии майор.

– Несмотря на наши запросы, а мне точно было известно, что несколько «Наяд» было поставлено в войска ПВО Ленокруга, никто так и не занялся их поиском, хотя они еще в 1939 году доказали свою эффективность в контрбатарейной борьбе. Их, по моей просьбе, за одну ночь нашел начальник разведотдела фронта генерал-майор Евстигнеев. Как только мы создали условия для работы станций и подключили к этому артиллерию округа и флота (железнодорожные батареи), так пушки просто вымели немцев с южного побережья Ладоги. А дальше – новая загадка. Нас переводят с Ленинградского на Западный фронт, хотя весь успех операции обеспечивали люди нашего полка. У меня возник вопрос: для чего? Но приказ есть приказ. Нас приземлили на неподготовленный аэродром, оставили без топлива, людей и снабжения. Но мы достали топливо и все-таки провели разведку над линией фронта. Пленки передали непосредственно в штаб фронта. На снимках было отчетливо видно сосредоточение бронетанковой техники и большого количества автотранспорта на флангах Ярцевской группировки наших войск. Нас чуть не расстреляли за это, но обошлось. Весь день 2 октября мы снимали и доставляли данные о противнике в штаб фронта, но я все пленки оставлял у себя, передавал только фотографии, негативы пленок за первое октября мне вернуть в полк не удалось, официально они были уничтожены. Фактически – не совсем. Мы их достали, за спирт. И после каждого вылета мы сдавали снимки, где отчетливо было видно большое количество танков в Воронцово, у Демяхи и по всему правому флангу фронта. А вылетов на левый фланг нам не давали вообще. Когда мы их там обнаружили и доложили кодом на ключе, что обнаружено большое количество войск с юга от Вязьмы, нас опять попытались арестовать.

– Что вы хотите этим сказать?

– Кому-то требовалась катастрофа под Ленинградом и под Москвой. Все было сделано для того, чтобы ввести Ставку в заблуждение. Наши снимки куда-то исчезали, а когда полку, наконец, придали бомбардировщики, и мы нанесли серьезный урон немецким колоннам и укрепили оборону Вязьмы, то меня осудили и отправили в пехоту. 18 октября начались дожди, у нас сняли покрытие, специально сделанное для того, чтобы летать, когда все размокнет, а немцы действовали с бетонированных аэродромов. Войскам пришлось оставить Вязьму, так как они лишились авиационной и радиолокационной поддержки.

– Так, понятно. Для чего?

– Оставление Москвы и Ленинграда – это повод для смены руководства страны и установления военной диктатуры.

– Еще один вопрос, вы же академию не заканчивали, год на ускоренных курсах… Откуда знаете военное дело?

Петр немного повозился с кобурой и положил ее на стол, золотой табличкой на адмирала.

– Я – потомственный военный, самым большим грузом при переездах у родителей была библиотека. Большинство книг в ней, так или иначе, связаны с военным делом. Ну, и разговор у меня был с матерью, я ее тогда не понял. Она сказала, что не верит «Ворошилову и компании» – прямая речь, – и будет исполнять свой долг на этой позиции: жечь немецкие танки. Она не знала, что комфронта сменился.

– Кому-нибудь об этом говорили?

– Только о том, что непонятно куда деваются данные воздушной разведки. Об этом я доложил начальнику особого отдела фронта Цанаве. После того, как меня отправили в дисроту, в полку побывали люди генерала Жукова, арестован командир взвода фоторазведчиков. Искали негативы. Не нашли, по журналу они – уничтожены.

– А фактически?

– Фактически – нет. Но комвзвода не знает, где они.

– А на чем с Жуковым сцепились?

– Победу под Ленинградом не поделили. Я, в отличие от него, прекрасно знаю, кто принимал решение и кто давал гарантии, что флот немцы в ЛенМорКанале не достанут. Эти гарантии давал я, но вице-адмирал Трибуц сказал, что у него нет права отдать такую команду и принять, может быть, последний бой. Он позвонил вам, Николай Герасимович, и вы отдали команду вывести корабли в канал. Правда, сослались на приказ о затоплении, поэтому только в места в соответствии с планом. После того, как мы сбили немцев у Калище и сорвали немецкую минную постановку, флот зашевелился и отогнал немцев от Петергофа и Красноармейска.

– А он что сказал?

– Что это он остановил немцев под Ленинградом.

– Вот нахал! Так, майор, насчет этого молчи в тряпочку, просто так этот вопрос не решить. Требуется серьезная подготовка. Утром перелетайте в Боголюбово. И заберите с собой те самые негативы, о которых вы говорили. Они скоро понадобятся.

– Есть.

– Теперь вопрос: почему сидели скучный и грустный, пока обсуждался вопрос о вашем использовании?

– Без ударного кулака, который немедленно будет реагировать, занятие это тяжкое. Нужно не менее восьми эскадрилий пикирующих бомбардировщиков.

– Ну что, Семен Федорович? Дадим ему усиление?

– Губа не дура у нашего Андрея, хотя в одном он прав: действовать кулаком – эффективнее, чем врастопырку.

– Ну, на том и порешим. Свободны, товарищ майор!

– Скажи моим, чтобы тебя отвезли, – сказал генерал-лейтенант, которого из кабинета не отпустил наркомфлота. Они еще долго обсуждали услышанное, перезванивались с различными людьми, затем Кузнецов уехал в Кремль, в Ставку.

Еще ночью Петр расписался в приказе о приеме полка и отдал приказание всем сниматься. Это касалось и БАО, который официально был приписан к 13-му ГвОРАП. Поэтому поспать не удалось, так как баошники собирали все имущество, включая постельные принадлежности. Тремя эшелонами все это поедет в новое место. Заодно Петр осмотрел РЛС «Наяду», которую разбомбили немцы. Фактически сильно повреждена электростанция и вертикальный передатчик. Приказал все грузить на платформы, так как транспортную эскадрилью «прихватизировал» штаб Западного фронта. Часть улетела с другими эскадрильями, в общем, хватит только на перевозку штабных бумаг и л/с штаба. По приказу наркомфлота ему было не рекомендовано светить свое появление в полку, поэтому передал телефонограмму Жаворонкову, чтобы вернули Ли-2. И вылетел в имеющемся составе в тыл.

Боголюбово – это больше собирательный образ, аэродромов там была целая сеть, просто штаб размещался в бывшем монастыре, и там же были казармы для сержантов и «кельи» для командиров на переучивании или на отработке боевого применения в ЗАПах. Аэродромы находились на обоих берегах Нерли, притока Клязьмы. Высокий монастырь использовался для антенн радионавигации АДД. Самый большой аэродром мог свободно принять 80–90 самолетов-бомбардировщиков. Поселок рядом с ним носил «характерное» название «Сокол». Туда полк и приземлили. Общая площадь, отведенная под этот аэродром, равнялась 20 квадратным километрам. Зима, от снега чистят только полосу и стоянки для бомбардировщиков, а ГГ-3с лыж не имел. Мы просто этим не заморачивались, так как там требовалось дополнительно ставить тросовую лебедку, жутко ненадежную, вечно заедавшую. ЛаГГ-3м имел лыжи, но далеко не во всех полках их использовали. Снегоукладчиков на аэродроме было только два. Собственные застряли где-то по дороге во Владимир, из-за неисправности буксы их отцепили. Пришлось привлекать в том числе и летный состав, чтобы нормально разместить машины. А 5-й пап (перегоночный авиаполк) за трое суток перегнал из Можайского 72 самолета. Семнадцать собственных, из них 16 требуется куда-то сдать, да и, несмотря на приказ добираться в Боголюбово поездом, все группы, находившиеся на профилактике, предпочитали прилетать на своей технике. Типа, «не бросать же самолеты!» Петр связался с генералом Жаворонковым, и тот направил 64-й апОН забрать излишки. Наши самолеты ушли в Ленинград и в Мурманск. Местное начальство успокоилось, организовали «культурную программу», с выездом во Владимир. Лучше бы они этого не делали… Восемнадцать действующих госпиталей в городе, куча инвалидов на улицах. Милостыню, правда, не просят, больше папироски и табачок «стреляют». Три госпиталя были госпиталями ВВС. Так что поход в театр оставил тяжелое впечатление, так как 80 процентов зрителей были раненые, обгоревшие летчики, штурманы и стрелки. После спектакля кто-то организовал танцы в фойе Народного дома, участие в которых приняли актрисы местной труппы и немногочисленные зрительницы. Затем, откуда ни возьмись, появилась большая группа девушек в военной форме с авиационными петлицами. Во Владимире существовала школа ШМАС, где готовили младших авиационных специалистов: оружейников, прибористов и масло-топливозаправщиков, укладчиков парашютов. Вот оттуда и привели целую роту или даже больше. Конферансье сразу же объявил «белый» танец. К Петру подошла местная «прима», ох, зря она это сделала, до этого уже успела потанцевать с большинством обладателей медали Золотая Звезда в полку. Ее, видимо, этот металл притягивал. В спектакле она играла роль Вари, невесты главного героя симоновской пьесы «Парень из нашего города».

– Наталья, – представилась она.

– Петр, очень приятно.

– Мне сказали, что вы командир полка и имеете больше всех сбитых, – сказала она после того, как убедилась, что ее ноги находятся в безопасности, и их не отдавят. – Говорят, что это про вас писали в «Правде» четыре дня назад, обозначив вас как майора «N», что вы в одном бою сбили семь немецких самолетов, причем пятеро летчиков были немецкими асами.

– Насчет пяти асов – не знаю, не интересовался их счетами. Одного видел, с Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Это точно.

– А что вы испытываете, когда видите сбитый вами самолет?

– Я их обычно не вижу. Они уже не представляют опасности. Поэтому ничего особенного не чувствую.

– Никогда не видели, как он падает?

– Ну, несколько раз видел, только не само падение, а летящие на меня крупные осколки, там, крыло или полфюзеляжа, от которых приходилось уворачиваться.

– А как вы это делаете? Телом?

– Нет, самолетом, двигаешь руками и ногами, чтобы изменить его положение относительно обломков.

– А почему вы не «Герой»?

– Видимо, не достоин.

– Но мне сказали, что у вас – сорок пять сбитых?

– Сорок пять, шесть на той войне, с финнами, остальные на этой.

– Странно, мне многие летчики говорили, что за пятнадцать сбитых положено такое звание.

– Это звание не полагается. Его присваивают. Мне не присвоили, но меня это совершенно не волнует. Я – не артист, я – летчик. Реакция публики меня не интересует. Мне важно только отношение ко мне моих товарищей.

– Но звание – это признание заслуг!

– Значит, я их еще не имею. Прошу! – он передал молодую женщину в руки ее художественного руководителя, заслуженного артиста Я.А.С.С.Р. В. Д. Бутурлина, который зорко наблюдал, чем занимается «прима». Кто-то за званиями в бой идет, а кто-то в удаленный театр едет на пару лет. Якутск – город контрастов!

«Прима» на этом не успокоилась, на следующий день они заявились на аэродром, дали какой-то концерт для формирующихся МТАБовцев и возжелали сфотографироваться возле Петиного самолета, и непременно вместе с ним.

– Извините, у меня нет времени, полк готовится вылететь на фронт. Куча дел.

Звезда местного театра, фыркнув, удалилась. Ее любопытство так и не было удовлетворено. Но Петру и впрямь было некогда заниматься причудами актрисы. Бомберов ему пообещали, но выполнить это обещание флоту было ой как сложно. Собственный полк пикирующих бомбардировщиков у авиации ВМФ был один: 73-й БАП КБФ, которым командовал известный летчик Герой Союза полковник Крохалев. Наш ейский инструктор и бывший командир этого полка майор Федор Матвеевич Коптев, не совсем заслуженно пониженный в должности в 1941 году, прочно занял место вечного дежурного по штабу ВВС КБФ. Его и вытащили из Ленинграда в качестве одного из командиров формируемых полков. Дело в том, что флот заказывал себе самолеты Ар-2, а их по неизвестной причине прекратили выпускать. Жаворонков связался с Петром и спросил:

– Петр Васильевич, проблема возникла. Нет у нас столько пикировщиков Пе-2, их в час по чайной ложке выпускают. И летчиков на них нет, переучивание занимает до полугода. Есть в Казани и на ПАРМах 127 самолетов Ар-2. Они пикирующие. И еще семь новых. На них летчиков найдем без проблем, в крайнем случае с ДВ заберем.

– Ар-2 меня полностью устроят.

– Вот и я так думаю. Вот что, те машины, которые я у Запфронта забрал, я отправлю в Кинель, там без машин сидит 121-й полк ЧФ. Их переброшу в Казань, они начнут подгонять Ар-2 в Крымскую. Передатчик и электростанция из Ленинграда вылетают вечером. Утром планируй вылет всем полком в Красный Курган. Резко ухудшилась обстановка на юге. Сам немедленно в самолет, с тем, что удалось сохранить для наркомфлота. Сядешь на Центральном, затем вернешься в полк. Жду!

На Центральном его ждал не Жаворонков, а генеральный комиссар госбезопасности Берия. Жаворонкова даже к разговору не пригласили. Берия сказал, что получил подробную характеристику на Петра от Цанавы, и то, что он, Петр, действительно, сигнализировал о том, что снимки куда-то исчезают. Но выявить полностью цепочку Цанава не успел, так как полк прекратил свою работу и канал прервался. Больше съемки района не велись. Последовавшие отходы были свалены на то обстоятельство, что командование фронтом выполняло приказы Ставки о перемещении войск на помощь Брянскому фронту.

– Товарищ генеральный комиссар.

– Товарищ Берия достаточно, слушаю вас.

– Вот отдельная пленка, время и дата на ней указаны, соответствующая легенда приложена. Второе октября, район станций на ветке Владимирский тупик – Дурово, рокадной железной дороги, на снимках – погрузка и отправка наших войск с направления главного участка прорыва линии фронта. Их отправляли по ветке Вязьма – Калуга, которая к тому времени уже в двух местах была перерезана противником. То есть в плен, без пересадки. А вот эта пленка – отвод войск со второй линии обороны от Сычевки на Вязьму и снова на Калугу. А это карты противника, с нанесенными на них точными данными о всех наиболее значимых штабах наших войск и узлов связи. Никакой разведкой с воздуха этих данных не получить. Все штабы были подвергнуты атаке, пункты управления были разбиты, кроме двух, которые охранял наш полк. Но их сняли и перенесли в новое место, что внесло дополнительную сумятицу.

– Итак, майор, у нас есть оба направления главных ударов за несколько часов до наступления, есть организованный отвод войск с этих направлений, с первой и со второй линии обороны, несмотря на имеющиеся сведения, есть точное количество задействованной немцами бронетехники на одном из направлений, и снимки двух моторизованных колонн до и после удара на левом фланге, куда вас не посылали вообще.

– Да, меня, после первого вылета туда, хотели арестовать как паникера, пришлось ствол доставать и приказать дождаться проявки пленок. В тот же день нас заправили некачественным топливом. И уже вечером передали приказ о «централизации» управления авиацией на всем фронте в руках генерала Жигарева. Полк больше на разведку ни разу не вылетал. А через день меня осудили по надуманному предлогу. В обоих случаях председателем трибунала был корпусной военюрист Могилевский.

– Замечательно! Который даст нам человека, который хотел скрыть это все от Ставки. Подпишите показания. Вот вам моя расписка, что я получил указанные вещественные доказательства, с указанием места, времени и описаниями снятого на пленку. Вероятно, что вы еще понадобитесь в качестве свидетеля по этому делу.

– Я утром вылетаю на фронт, и это другое направление, не менее важное.

– Мы это понимаем. Удачи вам на новом направлении. Мы, со своей стороны, будем ходатайствовать о вашем награждении по линии контрразведки. Так и действуй, разведка. – Они пожали друг другу руки и разошлись.

До Красного Кургана добирались через Ахтубу или Ахтубинск, куда перевели наше училище, временно. Предстали перед светлыми глазами начальства с единственной мыслью и желанием: вырвать у него главного специалиста по бомбометанию в РККФ подполковника Куркина, Александра Андреевича.

– Вернем, в целости и сохранности, ей-богу.

– Ты чего, в Бога веровать стал.

– Да нет, так, к слову пришлось. Понимаете, нам придают два больших полка пикирующих бомбардировщиков, а большинство из этих летчиков никогда этим не занимались. Как вы помните, это пришло из Германии в 1939-м.

– Вот здесь ты ошибаешься. Ты, главное, это Куркину не говори. Замучит тебя доказательствами, что «джаз родился в Одессе». Но фактически – он прав. Действительно, в Одессе. С его, Куркина, участием. Затем он показал это в Липецке, оттуда это попало в Германию. Наибольшее развитие этого метода, да, принадлежит Удету, асу Первой мировой, который предложил использовать решетки и новые прицелы. А затем демонстрировал эти самолеты по всему миру. Но это уже история. Какие самолеты дают?

– Ар-2, и это здорово, тащ генерал.

– Это хорошо, плохо другое: Куркин – не тот человек, которому полк можно доверить в боевой обстановке.

– Командовать полками будут майоры Коптев и Злыгарев.

– Этих я знаю, оба у нас служили, это – хороший выбор. Двух месяцев хватит? Больше времени предоставить не могу, к началу обучения нового набора Александр Андреевич должен быть в училище.

– Спасибо, Александр Харитонович.

– Ну, Петр Васильевич, надеюсь, что ты меня не подведешь.

Он потянулся к трубке телефона и приказал вызвать Куркина. Тот встал на дыбы, либо совсем, либо на фиг это ему нужно.

– Тащ полковник, вообще-то штаты заполнены, плюс для перевода требуется виза Иванова, а он ее не даст, вы ж его знаете. Просто 13-й ГвОРАП, это полк, созданный училищем. Мы туда планируем всех инструкторов и преподавателей направлять на фронтовую практику, чтобы учили молодежь именно тем приемам, которые используются в войсках. Так как полку приданы два полка пикирующих бомбардировщиков Ар-2, требуется посмотреть, что нового появилось в войсках за это время. Вот мы и решили начать этот опыт с вас, как с самого уважаемого преподавателя в училище.

Лесть – дело тонкое, генерал знал, на что бить и по каким местам. Короче, сломался товарищ Куркин, подписали ему командировку, оставили на ночь одну машину из транспортников, а сами вылетели дальше.

Ну, и несколько слов о новом аэродроме. Это, наверное, самое ровное место на Тамани: дно высохшего лимана. С одной стороны – колхоз «Маяк Революции», производит вино, молочную продукцию и, в условиях войны, естественно, чачу. С другой – колхоз имени Ворошилова, хутора Ольховка, Вознесенское, Крюков. Основная продукция: виноград, вино и чача. У Крюкова – высота 107,3. У «Красного Кавказа», еще одного колхоза, высота 184,2, с более плоской вершиной, там локатор установить будет проще. А вот садиться здесь негде, кроме как у Красного Кургана. (Если бывали в тех краях, то 90 процентов тамошних населенных пунктов после войны не стало. Она как катком прошла, оставив только фундаменты.) Сама Анапа – поселок 1430×1880 метров, остальное – виноградники, затем шла Алексеевка, село, и Анапская Николаевская сельхозстанция, основную часть которой занимали те же самые виноградники. Я сам к винограду хорошо отношусь, но у него есть небольшая особенность: он растет между столбами на проволоке. А столбы и проволока как-то совсем с самолетами не дружат. Тем не менее аэродром был освоен. Незадолго до этого здесь стояла 27-я ОРАЭ ЧФ, убывшая на переформирование и переучивание в Баку. Но места для полка явно не хватало. Очень мало капониров, неудовлетворительна и маскировка. Поэтому срочно начали готовить запасные площадки в районе хутора Артеменко и в Южной Озерейке.

Прислали новый БАО из Ейска, «старый» в первую же ночь оплошал с количеством принятого на грудь. Не рассчитали морячки свои силы, тем более что пахать им пришлось ой как немало в эти дни. Но никто скидки на это не дает. Обстановка не та. Под стремительным ухудшением обстановки Жаворонков подразумевал эвакуацию с полуострова Крым 51-й армии генерал-полковника Кузнецова, бывшего командующего Прибалтийским Особым военным округом, доблестно провалившего оборону на том участке. Потом ему поручили 21-ю армию и Центральный фронт, и он продолжил успешно отступать до Смоленска, где позволил окружить самого себя. Его «сослали» оборонять Крым и готовить его к обороне. «Подготовил»! Двух эскадрилий Ю-87 хватило, чтобы пробить хлипкую оборону Перекопа, и армия оказалась прижатой к Керчи, а Севастополь оказался в блокаде. Выигрыш по времени в три недели, данный ему ликвидацией в августе Каховского плацдарма, совершенно делу не помог. Первого декабря, после эвакуации армии из Крыма, командующий был снят с должности и отозван в Москву. Его заместитель, генерал Батов, принял командование и начал подготовку к десанту в Крым, одновременно пополняя и формируя армию. Кроме 51-й, готовилась еще одна, 44-я армия, выведенная из Ирана. Немцы вовсю занимались Севастополем, ибо престиж непобедимой армии был подорван в боях под Ленинградом, Ростовом и под Москвой. В районе Керчи, на трех аэродромах, примерно штаффель JG77, до 24 машин. Нашими приготовлениями они не сильно обеспокоены, основные воздушные бои развернулись на Миусе.

Погода стоит мерзкая, как обычно в это время года. Затяжные дожди превратили все в сплошное болото. Из-за этого командование тянет с началом высадки. Еще 8 ноября все дивизии и бригады пополнения прибыли в район Таманского полуострова, но занимаются противодесантной обороной. Как будто бы у немцев есть, чем осуществить высадку. Приказом Ставки десант назначен на 13 декабря, но уже 17-е, а воз и ныне там. Ночью пришли вагоны со второй РЛС, имуществом взвода фоторазведки, который вывезти самолетом не хватило места. Кое-как прикатали полосу, вытолкнули на нее восемь машин. А штабные во Власихе пользуются нашим покрытием! Впрочем, после возвращения из первого полета выяснилось, что я несколько сгустил краски: в эшелоне из Москвы было 10 вагонов с таким покрытием. Часть его было из оцинковки и снабжено нашими инвентарными номерами, а часть – новых, часть неокрашенных из того же материала, часть выполнена из стали без покрытия. То есть снабженцы флота этой проблемой занимались, и время в Боголюбово потрачено не зря. В первую очередь, покрытие отправили на вновь оборудуемые стоянки. Здесь пока обойдемся. Тем более что подмораживать начало. Садились в сплошном снегу и при облачности высотой 250 метров. Тем не менее в штаб направления пошла радиограмма, что есть результаты разведки с воздуха по маршруту: Керчь – Феодосия – Карасу-базар – Андреевка – Владиславовка – Агибель – Азовское побережье Керченского полуострова – Керчь. Основные силы противника сосредоточены в Керчи, до трех полков пехоты и артиллерия. Парчак – около батальона пехоты, артиллерия. Феодосия – отдельные части пехоты и бронепоезд под парами. В воздушный бой не вступали, от него уклонились, ушли в облака ранее, чем нас смогли обнаружить. На пяти аэродромах большое количество пикирующих бомбардировщиков. Сидят по погоде. Зенитное охранение – сильное. В районе Севастополя – облачности нет.

РДО ушла, занимаемся обустройством нехитрого хозяйства полевого аэродрома. По Совинформбюро узнаем, что немцы начали штурм Севастополя. А нас прижал к земле прогноз и погода. Помочь абсолютно не можем. Вдруг РДО из Ростова в наш адрес: «отследить движение конвоя РЛС не допустить воздушного воздействия него». И три подписи: Кузнецова, Октябрьского и Горшкова. Флот послал Козлова в пешее эротическое путешествие, на бортах две бригады морской пехоты, они идут полным ходом, прикрываясь непогодой, к Феодосии. 136 морских миль – двенадцать часов перехода для транспортов, и всего пять – для кораблей. Информации Петра поверили, в портах началась активная погрузка на корабли основного состава десанта. В 19.30 в устье Байбуги высадились первые морские пехотинцы и повредили пути на мосту через речушку, заперев на трехкилометровом участке бронепоезд «Орджоникидзевец», немецкий экипаж которого уже вступил в рукопашную схватку с нашим десантом, высадившимся в порту. Артиллерия кораблей после этого начала обстрел высоток, на которых стояли «флак 88», оборонявшие порт. Мы их «заботливо» перенесли на карту и отдали их координаты артиллеристам флота. Самая удобная цель для морской артиллерии – это цель с известными координатами и высотой над уровнем моря.

Как только снежный фронт продуло дальше в Азов, и флотские метеорологи дали погоду над Феодосией, так полк нанес удар по румынскому аэродрому в Бай-Буге. Это в паре-тройке километрах от Феодосии. Били малокалиберными осколочными бомбами в кассетах по 8 штук, и ракетами РОФС-132. Вылетали парами, и устроили там отличный пожар. Моряки там появились в два ночи. Однако, возвращаясь домой, каждая пара снимала на пленку шоссе Керчь – Феодосия и железную дорогу до Владиславовки. Основные силы немцев на Керченском полуострове находились в Керчи. Командир 46-й пехотной дивизии генерал Курт Химер получил из 42-го корпуса командувыдвинуть два полка к Феодосии и сбросить десант в море. Один полк на автомашинах последовал выполнять приказ генерала Шпонека, второй сел в вагоны и до четырех утра планировал начать наступление. Их подловили у Кията и Агибеля. Там практически сходятся три дороги на Керчь: железная, старое и новое шоссе. В общем, пришлось им спешиваться. Юра Пехов, известный балагур в полку, после возращения оттуда продекламировал:

– Будем «шпонку» рвать, бить и убивать! Не ходите, дети, в Африку гулять! Снаряжай, Трофимыч! Там работы до утра хватит. Мариша! Молочка бы!

Новый состав БАО практически на 70 процентов был женским. Даже рота охраны. С одной стороны, это здорово давило, потому что и в полку большую часть оруженцев и массовиков заменили девушками из Владимирской ШМАС. А с другой стороны, они меньше пили, я имею в виду чачу. Вино девушки употребляли, благо что оно было практически бесплатное и вкусное.

После падения Ак-Моная, это произошло в 05.30 18.12.41 года, генерал Шпонек, герой Нарвика и Крита, дал команду отходить и прорываться к своим. 51-я армия высаживалась на причалы в Керчи. Пошла бронетехника, в том числе и напрямую в Феодосию. Манштейн прекратил атаки на Севастополь и начал разворачиваться на восток.

С самого утра отовсюду сыплются различные приказы и распоряжения. Особенно старается Тбилиси, за подписью некоего дивкомиссара Шаманина: провести, довести, зачитать, поднять, рассмотреть и, главное, доложить. Отдельного товарища на должность комиссара полка не направили пока, и чтобы предотвратить приезд очередного «варяга», вспомнив, что майор Кузьмин не так давно был военкомом 2-й АЭ в училище, Петр вызвал его в штаб, хотя он – штурман полка, и прекрасно справляется с этой работой.

– Василий Петрович, выручай, у нас вакантна должность военкома полка, и в эскадрильях с этим тоже некоторые проблемы. Чувствую, что пришлют какого-нибудь очередного варяга.

– Ни за какие коврижки не пойду. Я – штурман полка, и это важнее. Есть у нас такой человек: капитан Благих, «колдун», например. И, вообще, тех, кто раньше военкомами были – человек двадцать, а ты сразу на меня пальцем показываешь.

– Ну, старший по званию.

– Да ничего подобного, у нас два бывших полковых комиссара есть, подполковник Олейник, например, командир третьей эскадрильи. Вон идет, предложи ему.

Теперь втроем решаем, Олейник отмахивается, и у него неснятое взыскание есть, так что его кандидатура не пройдет, да и жалко такого командира эскадрильи. Решение принято «соломоново», комиссаром полка станет Иван Петрович Пролыгин, тоже полковой комиссар в недавнем прошлом, бывший летчик, списан с летной работы по медицине, который буквально на днях вернулся из госпиталя. Левая рука у него не полностью восстановилась. Из первого состава первой эскадрильи, очень неплохо проявил себя на штурмовках, сумел с одной рукой посадить машину на аэродром в Ожигово. К тому же он только прибыл из госпиталя и был без должности. Пусть долечивается и разрабатывает руку. Начштаба готовит бумаги на него.

Тут подоспел завтрак, после которого полку и объявили о новом назначении, пока как и.о. За сорок пять минут до рассвета полк поднялся на штурмовку, хотя по приказу из Тбилиси от нас требовали прикрывать транспорты, идущие к Феодосии. Но мы имели полное право игнорировать эти цэу. Мы приданы направлению, а не фронту. У нас несколько иное представление, что требуется делать. Предстояла «звездная» атака на аэродром «Ички». Пока погода позволяет скрытно подойти к нему, прикрываясь облаками, и растащить его оборону, атакуя одновременно с разных сторон. Кузьмин раздал планы атаки командирам эскадрилий и звеньев, Петр напомнил о связи и порядке отхода, о том, что на штурмовке необходимо работать только двумя из четырех пушек. У этой серии машин пушек больше, хотя общее количество снарядов осталось почти неизменным. Возрос вес залпа. Одна пушка имеет на двадцать снарядов больше остальных – 170. Сам Петр машину пока не сменил, у него три пушки, имеющие ленты по 220 и 250 выстрелов. Под крыльями у всех: десять 25-килограммовок, по пять на узел подвески, и по восемь РОФС-132. 16 тонн бомб, не слишком много, если честно, но бомбардировочные полки так быстро перебазироваться не могут. У них в разы больше работы.

Взлетали звеньями, довольно долго кружились над аэродромом, занимая места в строю. Здесь недалеко, всего 19 минут полета. Все, наконец, заняли свои места. Это подтвердил штурман наведения и задал курс. Путевая – 520, бомбы и ракеты скорости не прибавляют. Высота облачности 800–1200 метров. Толщина 500–1000. Полк идет на высоте два километра, поверх облаков. Внизу следуют четыре пары, они будут работать «осветителями», если понадобится, и отвлекают противника от пролета группы. Наши действуют всегда мелкими группами, поэтому противник не ждет массированного налета. Наверно. Да и история полка «больших крыс» уже в прошлом. На фронте он не появлялся более двух с половиной месяцев. Был – кончился. Три эскадрильи прибавляют и несколько расходятся, охватывая аэродром с разных сторон. Нижние пары делают то же самое, но под облаками. Сквозь слой облаков проносятся трассы «эрликонов», бьющих по ним. Огонь не слишком плотный, бывало и похуже. Точка! Атака!

Петр с разворота входит в облако, за ним идет первое звено. Их задача – артиллерия противника. Пошли ракеты, но бомбы Петр придержал, отработал из двух пушек, а кассеты выпустил на изогнутую двойную полоску выруливающих Ю-87. То, что называется: «поймали за хвост». Порядка сотни «юнкерсов» вылезли из своих укрытий и расползались по полю девятками строем «клин». Часть из них еще находилась на рулежке. Поле огромное, можно взлетать поэскадрильно. Хороший аэродром. Вроде без покрытия, но почему-то не раскис. Может быть, просто подморозило. Первый заход получился очень удачным. Головной штаффель накрыт двумя сериями осколочных бомб. А Петр запечатал «рулежку». Батареи зенитчиков тоже пострадали, РОФС дает взрыв большой мощности и большое количество осколков. При этом летит довольно прямо, много лучше, чем РС-82 или 132. Он вращается в полете, и площадь рассеивания у него много меньше. При близком взрыве может повредить даже средний танк. А при прямом попадании, особенно в моторный отсек, танк восстановлению не подлежит. Но это больше случайное попадание, нежели специальное. Точность довольно невелика. Никак не удается встретиться с людьми, отвечающими за вооружение ВВС. По-моему, их всех посадили перед войной. Нижняя «восьмерка» закончила работать с одного захода, вошла в облака и пошла навстречу группе истребителей из Симферополь-Центрального. Штурман наведения перевел их на другой канал, куда уйдут все после окончания работы. Полк выполнил еще три захода, точечно работая по важнейшим целям: складу ГСМ и бомбохранилищу. Степь есть степь, тут, как ни прячь, все равно все видно. Петр объявил сбор, тем более что с керченских аэродромов идут три группы истребителей противника. Около 20 машин.

Оставив под облаками первую эскадрилью, остальные пробили облака и прибавили обороты. Задача: зайти в хвост всем трем группам. Юра Пехов по радио изображает панику, зовет на помощь. «Вижу большую группу “мессов”. Они атакуют! Спасите-помогите!» Пилоты «мессеров» расслабились и приготовились делать записи в летных книжках. Подползли к верхней кромке, чтобы атаковать было удобно. И получили! От души! Противника оказалось много больше, и он тут же разорвал швармы на пары, которые мгновенно превращались в отдельные самолеты. И разворачивался противник много быстрее. И огонь мощный, и слетаны они прекрасно. Как застоявшиеся кони, летчики «отдохнувшего» полка вернулись на работу. Их дело – истреблять, они – истребители. 187 секунд боя, сбор. Сзади подходит «восьмерка» Вовка, который отказался от помощи полка, и теперь догонял его.

– Нэ трэба, шо не зьим, то понадкусываю.

На земле все механики и оруженцы бросились к первой эскадрилье. Ее заправляют и снаряжают первой. Приехал начштаба подполковник Евстигнеев, предупредил первую, что у нее времени нет, от машин не отходить. Подхватил Петра и выговорил ему за восемь минут задержки.

– Петр Васильевич, ведь договаривались, что без опозданий. Ордер подходит к точке один, через пятнацать минут первая должна быть в воздухе.

Точка «один» – место, откуда десантный ордер должен иметь постоянное прикрытие с воздуха. При взлете с места самолеты не могут успеть к кораблям до их атаки противником.

– Понял, исправлюсь, противник не отпускал без боя.

– Ерунда, на земле считали, что 32 машин должно хватить.

– Восемь ушло перехватывать «мессеры» от Симферополя.

– Требовалось отпустить «первую». Ладно, это больше на будущее, успеем. Вас в Новороссийск вызывают, документы я подготовил. Сейчас перекусите, и с богом. Там Козлов прилетел и бушует.

– Не беда. Еще новости?

– Заскочите на обратном в Крымскую, там села вторая эскадрилья 121-го полка. Но мне кажется, что прикрытие там хлипковато. Оцените и постарайтесь настроить людей, Петр Васильевич. Кстати, вы так и будете все бросать и вылетать на каждый чих? В Ростов позвоните, беспокоятся.

Они еще только срабатывались с начштаба. До этого работать вместе не приходилось. Это уже третий человек на этой должности после Коростылева, полностью заменить Степаныча было очень сложно. Тот был абсолютно вне конкуренции. Новый, Евстигнеев, несколько более беспокойный и не любит брать на себя ответственность: подпишите, товарищ командир. Без подписи – даже не чихнет. Может быть, побаивается принятия решений, может быть, еще в силу и во вкус не вошел. Особых проблем пока не возникало, но это первый его бой в этом качестве. Эскадрилья – это одно, там он был хорош, а полк – совсем другое дело. Просмотрев и подписав документы, Петр, после взлетного завтрака, вылетел в Новороссийск. Аэродромов там два, один возле Васильевки, называется «Перевал», второй не достроен, на Мысхако. Садиться пришлось на «Перевале». Две горы – две дыры. И километр узкой полосы между зарослями сероватого бука. Начинали строить еще один, в Цемдолине, но дальше разговоров и промеров дело так и не сдвинулось. Носатый автобус, как у «убойного отдела товарища Жеглова», довез Петра до улицы Свободы, 4. (Этот адрес существует, только здания штаба НВМБ на этом месте нет, «сталинка» послевоенной постройки, напротив здания Пароходства, а когда-то это был центр обороны города. Позже штаб переехал в Седьмую Щель, в горную выработку, под землю.) «Колючка» на ежах «защищала» штаб от честных людей. Ни огневых позиций. Ни охраны толком. Ни зениток. Петр поднялся на второй этаж старинного здания, представился адъютанту начальника ВМБ капитана 1-го ранга Холостякова.

– Да, вас вызывали. Одну минуту, я доложу.

Адъютант написал что-то на листочке и вошел в кабинет начальника, откуда доносился, даже через двойную дверь, зычный бас какого-то начальника. Он пробыл там минут пять, не меньше. Вернулся и кинулся что-то писать. Потом показал на дверь:

– Входите, товарищ майор, завещание можете положить вот сюда. – Чувство юмора его не покинуло даже в момент разноса.

Петр вошел в кабинет, где, видимо, давно и грозно пахло потом, расстрелом и трибуналом. Запаха крови, правда, не ощущалось. Доложился о прибытии и попросил разрешения обратиться к командиру ВМБ.

– Почему игнорируете распоряжения и приказы командующего фронтом, майор. Под трибунал захотелось? Вмиг устрою!

– Извините, товарищ генерал, а почему вы решили, что мой полк имеет к вашему фронту какое-либо отношение? Мой полк придан «Направлению», по распоряжению командующего направлением мы вам пересылаем разведданные. Этим наши взаимоотношения начинаются и заканчиваются, товарищ генерал-майор. Любые ваши распоряжения и приказы должны быть заверены нашим непосредственным руководством: начальником разведывательного отдела направления или командующим, маршалом Буденным. Ни одного такого распоряжения я не получал. Полк выполняет задачи, согласованные с руководством направления. Если у вас есть претензии, то, пожалуйста, обращайтесь к моему руководству. Вот мое предписание, такое же имеете и вы, оно выслано в ваш адрес. Это же относится и к двум полкам бомбардировщиков, которые начали передислокацию в Крымскую. Это – резерв командующего направлением, который вы использовать, без него, не можете.

Блеснуть четырьмя звездами на петлицах у генерала не получилось. Пришлось сесть в лужу. В армии принято единоначалие. Здесь прав не тот, кто прав, а у кого их больше. В кабинете присутствовало шесть человек, не считая хозяина кабинета, русоволосого пожилого капраза, с усталым и окаменевшим лицом. Петр позже узнал причину: его семья находилась в Севастополе. Здесь были: Козлов, какой-то дивизионный комиссар, видимо, Шаманин, командующие трех армий и контр-адмирал Горшков. Одного из командующих Петр знал, остальных – нет. Я знал еще одного, Батова, но не знал первого. Судя по всему, все ругались на Горшкова, который сослался на приказ Ставки и данные разведки. Именно поэтому он выдвинул накопленные плавсредства для погрузки, и от своего имени, через свой штаб, передал приказ наркомфлота начать операцию по высадке десанта.

Погода пока благоприятствовала десанту, правда, препятствовала действиям авиации, но как нашей, так и немецкой. Синоптики опять дают ухудшение на двое суток. Однако операция началась и ей сопутствует успех. Неожиданное решение Шпонека на отход сократило до 4 миль расстояние доставки войск на полуостров. Арьергарды противника уже сбиты с позиций, катера Азовской флотилии и привлеченные средства переправляют массу войск в Керчь. Освобождены Феодосия и сама Керчь. Через три часа начнет выгрузку 56-я танковая бригада в порту Феодосии. 24-й танковый полк уже переправился в Керчь и преследует противника. Никто еще не знал причин, вынудивших немецкого генерала принять такое решение. Это выяснилось чуть позже, когда начались бои с частями 46-й дивизии генерала Курта Химера. Они пошли в бой достаточно потрепанными штурмовкой и всего с одним носимым боекомплектом. Дивизионные склады немцев находились во Владиславовке и охранялись драпанувшими румынами, которых всего был один батальон. Ночной бой с русскими морскими пехотинцами не входил в «Каму с утра», не был освоен как прием, румыны предпочли драп. Тем более что моряки пришли не одни, они с собой отбитый бронепоезд привели. Которому немцы еще и заменили пулеметы на MG-34. А это уже не «Кама с утра», а групповуха жесткая. В общем, огромные склады и парковые артиллерийские дивизионы немцев достались морской пехоте, у которой остро не хватало тяжелого вооружения. А основной специальностью большинства командиров взводов, рот и батальонов в обеих бригадах числились БЧ-2 и 3, артиллерия и мины. Так что «Паки» и «Флаки» нашли новых заботливых хозяев, и заняли круговую оборону на реке Чурюк-Су и ручье Асан-Су. У немцев оставался единственный путь отхода: по Арабатской стрелке. Ак-Монай еще у них в руках. Наша оборона носит пока очаговый характер, освобождены: Карагез, Сеит-Эли, Кулеч-Мечеть, Сеит-Асан, Владиславовка, Корпечь, Кой-Асан. Идет бой за Дальние Камыши и высоту Тепе-Оба. Бригады переходят к обороне. Теперь им предстоит выдержать удар 46-й дивизии немцев. И продержаться минимум три-четыре часа, пока будет выгружаться и занимать позиции 157-я дивизия полковника Куропатенко, следующая во второй волне десанта.

Сейчас в Новороссийске «крымские фельдмаршалы» никак не могут решить вопрос: куда направить многострадальный бронепоезд. Хотят его к станции Ак-Монай двинуть и подставить под огонь 150-миллиметровок немецких. Пришлось вмешаться.

– Разрешите вопрос, товарищ генерал-майор?

– Ну, что тебе.

– Не тебе, а вам. Мы для чего пересылаем вам снимки? У Ак-Моная – усиленный батальон с восемью 150-мм орудиями в старой крепости, часть из которых может вести круговой огонь. Послать туда бронепоезд – означает угробить его. У него 85-мм, и перебить 150 он не в состоянии. Ак-Монаем займемся мы, а задача бронепоезда – Ислям-Терек. Только балластные платформы не отцепляйте. Пусть мины под ними рвутся. Немцы не случайно их прицепили спереди и сзади.

Петр вытащил из планшета снимки, которые, как выяснилось, командование фронтом еще не рассматривало, а командующие армиями о них и не знали. Их видел только Горшков, и то в Ростове. Пришлось на глазах у всех поднимать их карты и переносить со снимков сведения о противнике, включая текущие. Пошел третий час пребывания в Новороссийске. Связи нет, что делает полк – неизвестно. Есть только одно сообщение, что конвой дошел до Феодосии и выгрузка идет. Петр не выдержал и заявил, что больше времени у него нет. Козлов хотел возмутиться, но затем сказал, что всех их флот подставил, и будет нам всем на орехи. Бессмысленное совещание наконец прервали. В коридоре командарм-44 спросил Петра:

– Мы с вами ранее не встречались, майор?

– Встречались, «дядь Лешка», в Туркестане. Вы меня из школы частенько забирали.

– Петька!? Вот это да! А вырос-то как! А где Евгения Владимировна?

– Не знаю, нет писем. Была в ПВО Ленинграда, крайний раз виделись в сентябре. Два письма получил, а теперь молчит.

– Ее бы сюда, начштабом.

– Вы куда сейчас?

– В порт, иду с третьей волной.

– Вот что, товарищ генерал «Дядь Лешка», как там Чапаев в фильме говорил о месте командира в бою? Мы находимся в Красном Кургане, подъезжайте туда. Передадим новейшие данные и перебросим вас в Керчь. Аэродром в Бай-Буге уже наш, так что в войсках побываете. Сегодня зачистим аэродромы у Керчи. Через Керчь, и из нее, управлять войсками армии будет удобнее. Давайте не забывать, что у немцев агентуры здесь полно, и штабы соединений – любимая цель для люфтваффе. А в Керчи Аджимушкай есть, где штаб не разбомбить. Намек поняли?

– Чего уж не понять. Тебя подвезти или своя есть?

– Подвезти, я на Перевале приземлился.

Генерал подвез Петра прямо к самолету, даже вылез из машины, увидев «иконостас» на борту. Да еще и с прикрученными «Железными крестами».

– Твой?

– Мой.

– И сколько же их здесь?

– Еще не обновляли, так что нарисовано сорок пять, без двух сегодняшних.

– Вот это да! А мы таких самолетов еще и не видели.

– Скоро увидите, их на пяти заводах выпускать начали. Так что скоро. Ну, жду у себя, до свидания, тащ генерал.

– Давай, майор. Надо же, давно ль в первый класс бегал! Слушай, а что ж… Ладно, давай!

Пара через десять минут оторвалась от земли, выполнила крутой разворот в небе и скрылась за пригорками. Адъютант спросил у генерала:

– А кто это был?

– Сын моих первых командиров, я тогда у его матери адъютантом был. Басмачей гоняли в Узбекистане и Киргизии. Теперь он командир 13-го ГвОРАП, гвардии майор.

– Пацан ведь еще. Сколько ему?

– Двадцатого года, кажется. Точно, двадцатого. Так что двадцать один. Странно, что о нем ничего не слышно, с таким счетом. Впрочем, его полк – центрального подчинения, наверно поэтому. Кто его знает.

– Самолеты у них какие-то другие. Я таких и не видел.

– В этом и вопрос: сколько их? Если несколько штук, так это вопрос не закроет. После погрузки поедем к нему, за данными фоторазведки, там и посмотрим.

Петр вернулся на аэродром, полк работал в режиме 2+2, обеспечивая беспрерывное нахождение над линией соприкосновения войск.

– Федор Иванович, связь с Крымской есть?

– Есть.

– Дайте Крымскую.

– А что, вы туда не летали? – спросил, в перерывах между запросом позывных, начштаба.

– Нет, Козлов с данными разведки незнаком. Черт знает, что творится. Вслепую идут сухопутчики. Что-то есть у моряков, а остальным это не довели. Так есть связь?

– Держите, Коса – это майор Татулов, командир 121-го полка.

– Как Татулов? Кто такой?

– Вот так, Злыгарев в полк не прибыл.

– Коса, я – Крамбол-1.

– Слушаю, первый.

– Не видел доклада о готовности к вылетам?

– Так нет никакой готовности, первый. Новый командир не прибыл, здесь только товарищ из Ейска проводит какие-то занятия с личным составом. А мне надо другой полк принимать, я – истребитель, а не бомбер. Сидел и. о. в Кинеле, временно. Оказался здесь.

– Куркина к телефону пригласите.

– Его в штабе нет, придет – перезвоним.

Начштаба слышал весь разговор и выразительно посмотрел на Петра. Дескать, я же говорил, что требуется лететь в Крымскую.

– Так что там Козлов?

– Хочет сунуть бронепоезд к Ак-Монаю. Требуется удар по старой крепости, а наносить его нечем. Где первая?

– У них полтора часа перерыв в полетах, все спят. Всю ночь ведь летали. Врач намерил всем высокое давление, поэтому дали им отдохнуть.

– Вешайте им две по 250, а тем, кто с ними пойдет – максимальное количество 25-килограммовок.

– РРАБы пришли.

– Там целей для РРАБов нет. Прибережем для аэродромов.

Звонок. Крымская, подполковник Куркин. Четкий доклад, строго по уставу и с использованием кодов. Ответы на все поставленные вопросы. Успел погавкаться с комполка Татуловым и фактически отстранил его от командования. Но есть проблемы, он их перечислил, короче, полк никогда строем полка не вылетал, кроме как один раз на парад. Маневрировать даже в составе эскадрильи никогда не пробовал. Александр Андреевич может обеспечить вылет одной эскадрильи, но строем растянутая «девятка», то есть позвенно. И работу каждого звена в отдельности.

– Чудес не бывает, Петр Васильевич. Вас я так же учил пикировать, от «тройки», если помните.

– Помню. Но готовых экипажей у вас тридцать щесть.

– Да, четыре «девятки».

– Карту Крыма доставайте.

– Под рукой.

– Цель номер один – форт в Ак-Монае, зенитная батарея: шесть средних и восемнадцать малокалиберных пушек. Цель «два» – старая крепость в Арабате, во дворе – четыре полевых орудия. Цель «три» – противотанковая батарея западнее форта в Ак-Монае и шесть дзотов и бронеколпаков перед ней. Цель «четыре» – три артиллерийских позиции восточнее Ак-Моная на юго-восточном берегу бухты. Они отчетливо видны, начинаются в 1750 метрах от форта, и идут через 500 метров. Там по одному орудию, но будут мешать высадке.

– Первую цель нам, скорее всего, не взять. Экипажи не настолько опытны. Что там с погодой?

– С погодой плохо, высоту облачности предугадать сложно, разведчик погоды будет. Объекты маленькие, удар с горизонта ничего не даст, Александр Андреевич. Воздействие вражеской авиации можете смело исключать.

– Пойду сам. Попробуем. Начинаю подготовку, о готовности – сообщу.

Через сорок пять минут подполковник доложился о готовности, еще через тридцать пять их подхватила смешанная эскадрилья над Азовским морем. Вторые половины нечетных эскадрилий ушли сменить «четных» и отработать у Семиколодезей.

Затем Петр довел «девятку» 121-го полка до цели. Ну, что сказать! Можно было вести один самолет к цели, и Александр Андреевич четко это знал. Он загрузил свою машину ОФ-50 на все точки подвески. Четыре точки под крыльями несли по четыре «пятидесятки». Две по две. Работал он просто ювелирно, выходил из пикирования на 250–300 метрах, взрыватели поставил с замедлением. Остальные ребята только воздух винтами баламутили, да мешали ему выполнять задачу. Двадцать два пике, и двадцать шесть целей за вылет. Три вылета, больше не успели. Парпачский хребет моряки взяли практически без потерь, все было выбомблено. Но через полчаса после того, как стемнело, подполковник лыка не вязал. Поэтому генерал Андреев и предупреждал Петра, что ему нельзя доверять полк. Без вылетов он не пил, в рот не брал, а после «работы» его было не остановить, до «салата».

Петр смог попасть в Крымскую только через сутки, когда туда прилетел новый командир полка, и произошла передача дел от Татулова к Коптеву. Второй полк формировался из безлошадных, и две эскадрильи они получили с Дальнего Востока из 33-го и 34-го БАПов. Часть людей совсем молодые сержанты из школы имени Леваневского (Безенчук) и Ейского училища. Эти заканчивали курс на СБ и пикировать не умели. Некоторую помощь оказали ВВС южного направления, переведя уцелевших летчиков из 33-го сбап: майора Рассказова и четырнадцать командиров экипажей. В целом флот задачу выполнил: собрал уцелевшие машины, частью – из капиталки, частью – из среднего ремонта, частью – совершенно новых, и предоставил 138 летчиков. С технарями было хуже, значительно хуже. К тому времени образовался значительный дефицит их во всех округах. Полки их «теряли» при отступлении. Пришлось идти на поклон к Петрову, командующему Севастопольской группой войск, через Острякова, командующего авиацией ЧФ, у которого часть техников, в связи с потерей матчасти, воевала в морской пехоте. Он посмеялся, типа, как вывезете? А тут как раз к нам прилетело три DC-3 с РЛС «Наяда-БЛ» из Ленинграда, вместе с Ивановым Владимиром Ивановичем, уже капитаном 3-го ранга. Приказано их сопроводить в Севастополь. Мы «прицепили» к ним еще один, больше аэродром на Херсонесе не принимал. Взяли туда какой-то попутный груз и вывезли обратно 30 человек. Всего, конечно, так как основным обратным грузом были раненые. Но операция прошла успешно и без потерь. Позднее несколько раз повторяли вылеты в Севастополь, и на обратном пути забирали еще механиков, пока не укомплектовали полностью оба полка.

Активные бои на Керченском полуострове продолжались пять дней. Незначительная часть 46-й дивизии сумела выскочить из кольца: те, кто сразу выполнил приказ командующего корпусом. Так как его сняли немедленно и отдали под суд, то остальные попытались занять оборону в районе Мариенталя и Седжеута. Дольше всего они продержались восточнее Седжеута на довоенном полигоне 156-й стрелковой дивизии. Там бои закончились 24 декабря.

Новый командующий 42-м корпусом генерал-лейтенант Маттенклотт выдвинул на Керченское направление 170-ю дивизию генерал-майора Витке, последнее, что у него оставалось. Дивизия находилась в Симферополе и участия в штурме Севастополя не принимала. Рассчитывал быстро выдвинуться на место боев, но не учел местный климат: его бронетранспортеры и грузовики застряли на дороге между Зуей и Карасу-Базаром. Грунтовка не выдержала давления тяжелой техники и «поплыла». Попытались свернуть в степь, а там еще хуже. Тонны грязи навернулись на гусеницы и колеса, и техника встала. 21 декабря по дивизии был нанесен воздушный удар, предотвратить который у люфтваффе не хватило сил и средств. Последние иллюзии растаяли, когда русский одиночный самолет в сопровождении эскадрильи «больших крыс» уложил серию бомб в предмостные сооружения на железной дороге Симферополь – Армянск на реке Салгир в Спате, отрезав 11-ю армию от снабжения. Стало ясно, что русские нацелились окружить 11-ю армию. Их передовые части уже взяли Сеитлер и продвигаются к Джанкою. Русским помогало отличное знание местных условий. Неожиданно возросла активность и действенность огня русских фортов «Максим Горький-I» и «II», и остальных стационарных батарей флота. Стоило открыть огонь по городу или войскам, как батарею накрывали крупнокалиберные снаряды с высокой точностью. Особенно стало доставаться гаубичным и минометным батареям, позиции которых раньше русскими вообще не накрывались.

А мне с 22 декабря приходилось бороться с Петром. Он рвался в бой, впрочем, как и вся его дивизия. Как только прилетела 4-я эскадрилья 29-го бап, его стало очень трудно останавливать. Тут еще «ля мур» и «тужур» подвернулся, так вообще: «кина не надо, свет гаси!». Девица и впрямь была хороша! Эдакая Моника Белуччи в девятнадцать лет. Кипа волос на голове (умудрилась сохранить прическу), черных как смоль. Если не сильно приглядываться, то ноги у нее начинались от ушей, несмотря на юфтевые сапоги на низком каблуке. А что будет, если ей нормальные туфли надеть, на высоком каблуке? Высокий таз, четвертый номер, ну, все при всем. Глаза? Да в них раствориться можно. Короче, глаз не оторвать, несет орудие с чистки, как коромысло с двумя парами кадок, да еще и глазками стреляет. Её Петр сразу отличил, как только они прибыли, но тут она ему улыбнулась ненароком, и вся выдержка у Петра куда-то ушла. Гормоны, мать их! Ему требовался бой, такой же, как под Москвой. И он начал его искать. Добром это кончиться не могло. Немцев – гораздо больше. У них порядка 400–450 боевых самолетов, плюс возможность быстро наращивать силы на направлении главного удара. И командующим у них опытнейший генерал авиации Роберт Риттер фон Грейм, чей штаб находился в Мариуполе. Слава богу, что он не знал о настроении Петра!

Потеряв в первых боях приличное количество истребителей, генерал озаботил свою разведку: найдите лежбище «крыс» и подайте мне его на блюдечке. При таком внимании, в то, что немцы не заметят переброску «fрочек», поверить было невозможно. Почему я и не стремился полностью обеспечить прикрытие их аэродрома. Давайте не забывать, что Дон и Кубань были кузницей кадров Белого движения. На этом строился весь расчет. Кто-нибудь да сдаст. Сдали! Вечером операторы РЛС сообщили, что наблюдают четыре большие группировки воздушных целей над Бердянском, Мариуполем, Мелитополем и Джанкоем. Фон Грейм решил избавить Петра от обузы! Зачем ему два полка пикировщиков? Это – лишнее! Вопрос этот был заранее проработан, запасные площадки для всех восьми эскадрилий – готовы. Только в районе Краснодара их штук пятнадцать заготовлено. Грейм строил свой расчет на том, что вечер, все уже отлетали и их не ждут.

От Бердянска на малой высоте шла группа расчистки неба, около тридцати машин. Их встретили первыми, над морем. Забили их канал и начали разбираться на вертикалях. Прошло не совсем удачно, двоим, из молодых, пришлось возвращаться назад. Увлеклись малость. Всех доставать не стали, как только они отвернули, так их и бросили. Двинулись направо, где наблюдалась самая значительная группа. Идут «большие»: Ю-88 и «Хейнкели-111». Петр завалил ведущего и пошел наверх, за ним пошли немцы и свои. Четверо ведущих звеньев отработали по еще четырем ведущим. Петр заложил восходящую спираль, показывая, что собирается еще раз атаковать «юнкерсы», но те начали освобождаться от бомб, и стали совсем не интересны. С их охранением сошлись на горизонтали, и после потери ведущего их группа пошла за «юнкерсами». Отвернули и «крысы». Чуть ниже виднелись «лапотники», которые уже слышали о присутствии «больших крыс». Справа подходила довольно большая группа истребителей, о чем сообщил штурман наведения. Это – свои, «миги» и «яки», цели как раз по ним, так что ситуация немного меняется.

– Работаем по прикрытию! – подал команду Петр и стремительно отвернул под атакующий строй полка.

«Мессеры» находились ниже, и несколько пар болтались на самом верху. Это охотники, будут ждать подбитых. Но с ними пока не справиться. «ГГ» наверху превращается из охотника в жертву. Требуется стянуть этих ребят вниз. А это не всегда получается. Немцы из нижней команды распадаются на пары, уклоняются от боя, но пытаются прорваться к строю «мигов». Отсекаем их атаку, еще один разворот, и они будут на «блюдечке». Но штурман наведения напоминает, что следует отходить на юг, чтобы перехватить еще одну группу целей. Оставив «третью» помогать «армейцам», остальные прибавили и с легким снижением пошли курсом 180. Еще одна группа «лапотников» с довольно сильным прикрытием. 18 «мессеров» ни с того ни с сего пошли в лобовую. Окрашены не «по последней моде»: полностью желтый капот и киль. На носу – «меч Зигфрида» в красном треугольнике. У кабин – буква «R». Четко держат строй, манера вести бой совершенно другая. Но БС-23 уговаривают их не выпендриваться, а разваливаться на пары. Ходить в лобовую на нас никто не решался никогда. Делиться немцы не захотели. Значит, будем делиться мы. Звенья уходят на разворот попарно: одна пара через вертикаль, вторая через вираж. Эти элементы боя у нас самые сильные. Те летчики, у кого машины «ФН», идут на переворот, «ранверсман», оказываясь сразу в хвосте у четверок немцев. Это действует, строй немцев рассыпается, чувствуя угрозу сзади-сверху. Отворачивают и валятся в пике. Это – единственное спасение, но за ними никто не пошел: дорога к строю «лапотников» открыта. И атака пошла на них. Те, больше не видя прикрытия, повторяют их маневр, вниз, сброс бомб и попытка отрыва. А вдруг не пойдут. Налет отражен. Сбито не так много машин немцев, однако штурман наведения дает новый курс. Два штаффеля «больших» продолжают следовать к Крымской. Петр подзывает остальных, они перестраиваются, выставляя вперед ведомых, которые тратили снарядов меньше. Этих требуется добить. Ибо упорны и настойчивы. Пара валится на строй «юнкерсов» сверху, и ведущий буквально натыкается на очередь Петра. Его задний стрелок не может так поднять стволы. С этой позиции днем стрелять удобнее всего. Ночью приходится работать снизу-слева. Пока работают все три пушки, поэтому разворот и новая атака. Но ее прерывает предупреждение Тараса. Сзади пикируют «мессеры». Приходится уклоняться от них, опять виражить и заходить в хвост охотникам. Опять «R» у кабины, похоже, что в Крыму появился новый гешвадер или его «группы». Не справляются «люфты» после начала нашего наступления на всех фронтах. Противник оказался весьма слетанный и поворотливый. Какие-то новые машины. Требуется сбить и посмотреть, что за зверюга. У немцев кончилась высота, оторваться для разворота они не смогли. Для надежности Петр выполняет перестроение с Тарасом. Тарас бьет, «мессер» горит. Петр отстрелялся по ведомому и тоже сбил. Метка на карте, и вверх, там бой еще идет, только «юнкерсы» все-таки отвернули. Смысла продолжать это занятие не стало.

– Всем сбор! «Сорок шестой», как слышите, прием!

Это подполковник Олейник, он оставался у первой группы «лапотников». Ответа Петр не услышал. Вахромеев, штурман наведения, передал другой канал и что эскадрилья возвращается. Потерь не имеет. Есть повреждения.

После разбора вылета подвели итоги. Слово попросил новый комиссар полка, ему даже зааплодировали, поддерживая его вступление в должность. От имени всех он поздравил Петра, который «разменял полтинник». С сегодняшними сбитыми его личный счет: 52 самолета. На хвост ему наступают сразу шесть человек. Впереди всех Звягин и Олейник, который «побил» сегодня рекорд Петра: восемь сбитых за вылет. Тот замахал руками:

– Нет, не считается. У меня шесть из них – «лапотники», три из которых свалились сами от взрыва бомб внутри строя. Так что рекорд не побит: шесть «мессеров» плюс связник, и в одиночку. Считать надо корректно, с учетом возможностей противника, комиссар.

– Возражений не имею, но тем не менее, подполковник Олейник и майор Звягин имеют 40 и 41 сбитый соответственно. Всем троим мы тут небольшие подарки приготовили. – Он показал на три внушительных пакета, которые внесли три девушки. Петру пакет вручала «предмет его вожделений».

Комиссар пригласил всех на торжественный ужин, после которого обещал танцы до упаду. В общем, вошел в роль и начал поднимать воинский дух до небес. Петру достались три поцелуйчика и незабываемый запах «Ночной Москвы» в подарок. За ужином Иван Петрович сказал, что три письма Петр найдет в пакете.

– Раньше-то что не сказали! – Петр выскочил из-за стола и рванул в свой домик, куда посыльный отнес пакет. Два письма – ответы на запросы о сестрах. Там только сообщалось, что еще в двух детских домах девочек с такими фамилиями нет. Третье письмо от матери, она в госпитале в Ленинграде была, выписалась и вернулась на батарею, которая теперь охраняет станцию Путилово на «дороге Жизни». Там она ранение и получила. Не писала, чтобы не волновать. Просит писать почаще. Праздничное настроение куда-то испарилось. Пришлось еще и на вопросы полкового комиссара отвечать. Пролыгин сказал, что направит еще письма от имени полка для поиска сестер командира.

На обещанных им танцах Петр наконец познакомился с предметом вожделений. «Итак, она звалась Татьяной». Как я и предчувствовал, девушка самовлюбленная, высоко ценящая саму себя, и ее трогают только подарки. Худший из всех вариантов: «Холодное сердце, высматривающее добычу». Петр еще и потащился ее провожать. До обнимашек дойти не успело, прибежал посыльный из штаба, сорвал свиданку, иначе не знаю, чем бы это кончилось.

– Иду! Вот так всегда, Танечка. Стоит на секунду выйти из штаба – звонок, все сюда. Разрешите идти?

«Вот дурак! Зачем давать ей в руки такой козырь?» – подумал я и постарался донести до Петра, что он делает глупости. Насколько я его знал, он никогда подкаблучником не был. Все равно их встреча не осталась незамеченной сослуживцами. Эти стервецы попытались «помочь надеть хомут на шею», Таню «закрепили» за самолетом командира. Ей, кстати, только легче: на одну пушку меньше чистить. По счастью, это все быстро кончилось: в полк за данными разведки приехал генерал Козлов, и Танечка, через пару недель после этого, была переведена в штаб фронта в Тбилиси. Далее ее судьба не прослеживается.

А в ту ночь произошло более выдающееся событие: Петра вызвали в штаб, потому как там дали разрешение на посадку подбитому самолету 27-й ОРАЭ. Он шел на одном двигателе, и у него не встали шасси на замки. Мог наломать значительное количество дров. Летчик покидать машину отказался, так как на борту двое раненых, и сам он тоже не в том состоянии, чтобы это сделать. Посадил машину на брюхо, его – летчика, штурмана-наблюдателя и стрелка увезли в госпиталь. Ну, казалось бы, все, что тут такого. Я упорно вдалбливал в эту пустую голову, которая собралась возвращаться к Танечке, мысль: «Надо снять капоты и пролить там, могут загореться!» Мысль была здравая, поэтому Петр отдал такое приказание. Когда отбросили замки, то сам Петр замахал руками:

– Пену не давать! – за двумя рядами цилиндров стоял импульсный центробежный нагнетатель. А R-2600-3 – это родной брат М-82, это же Райт «Циклон».

– Петровича ко мне, быстро! И Сивкова!

На слегка подмороженной траве, чуть завалившись набок, лежал «Хаос», высотный фоторазведчик А-20R, с кучей интереснейших «игрушек»: качающейся фотокамерой «Кодак», полупроводниковым болометром для синхронизации работы камеры и сбрасываемой «вспышки». С трехступенчатым высотным нагнетателем на обоих двигателях, причем бесприводным, со свободной турбиной. Двигатели оборудованы автоматом температурного режима. Автомат решал и подбор оборотов на границах высотности. Сивкову и Петровичу поставлена задача: все аккуратно снять, подогнать на два истребителя: Петра и Осадчего.

– Испытаем у себя, потом отправим отчет Гудкову, если что, уменьшайте отсек вооружений. Помните, мы там предусматривали возможность смещения бронезаслонки на 60 мм. Вроде Гудков это не менял. А по ленд-лизу мы сможем получать эти нагнетатели. Это же всевысотный самолет получится.

Я радовался, как дитя. Петя «сдал» экзамен на «взрослую жизнь» сегодня. Не увлекся ради девицы боем и личным счетом, провел отражение атаки грамотно и без особого риска, как для себя, так и для остальных самолетов дивизии. Помнил, что главное – это не счет, а отражение атаки с четырех направлений. А увидев нагнетатель – сразу отбросил все мысли о промежности и включился в работу. Все равно мне было абсолютно ясно, что с Танечкой роман долго не продлится. Она знает себе цену и ищет человека, который даст ей больше. Молодость – это только способ заработать себе обеспеченную старость. А красота – достаточно мимолетна, редко удается сохранить ее во времени. Я не осуждаю таких женщин, но предпочитаю с ними не связываться: предадут и глазом не моргнут.

Так что оставшиеся денечки у Танечки были практически свободны: Петр сам не летал, его пушки не стреляли, лежали на козлах, укрытые брезентом. С Петей у них дошло до поцелуев. В ее тумбочку переехал весь шоколад, шевиотовая гимнастерка комсостава, еще какие-то мелочи. Много ли у Петра было возможностей делать какие-то другие подарки. Все имущество помещается в маленьком чемоданчике. Затем появился Козлов и зачастил его адъютант, который привозил ей письма командующего. Петя всерьез настроился сделать девушке предложение, слава богу, не успел. Через пять дней у него начались вылеты на новой машине, возня с охлаждением нагнетателя, для которого пришлось дополнительно подводить воздух в интеркулер. Всю документацию отправили Москву, оттуда приехали инженеры из ЛИИ и провели замеры высотности. Между этими делами как-то незаметно прошла бомбежка мостов через Ускут, Шелен и Ворон, создание завалов на Приморском шоссе от Ялты к Феодосии. Сумели вызвать сход лавин в ущелье между горами Торкез-Оба и Перчем-Кая, не дав немцам перебросить технику 162-й дивизии в Судак. В самом Судаке хозяйничали немцы. Две горнострелковые дивизии созданного Крымского фронта сосредотачивались на перевалах от Олихот-Бохаза до Урбаша и Коктебеля.

Полк, хотя генерал Петров постоянно требовал от полка помощи Севастополю, помочь ему не мог по целой куче причин: во-первых, подлетное время до Севастополя у нас – 32 минуты, а у немцев – 8. Висеть постоянно над городом мы не можем, у нас двигатели имеют ресурс 100–150 часов. Если барражировать поэскадрильно, то на 50 суток едва хватит, а менять нас просто некем и нечем. Требуется перемещаться в Ички, но там нет зениток, а у противника появится большая возможность нанести низковысотный удар, вылетая с аэродромов, где облачность выше. Собираем по всему фронту брошенные немцами зенитки, большой запас снарядов на складах во Владимировке есть. Строим капониры, которых там нет, будем перемещаться вперед, а там, глядишь, и подкрепление получим. Сейчас отрабатываем по 162-й пехотной, чтобы фронт не получил фланговый удар. После этого займемся авиацией противника в Крыму. На нас ведь еще и охрана аэродрома в Крымском, без бомбардировщиков мы сами мало чего можем. Только проштурмовать колонны на марше. В общем, уговорили генерала потерпеть и не давить на нас через Сталина. А он – грозил. После Нового года, как на грех, установилась холодная морозная погода.

В Мариуполе несколько дней подряд кипели страсти из-за неудачного налета. Генерал фон Грейм прекрасно понял, что его, старую лису, провели. Замысел был раскрыт на таком удалении, что получить в итоге решающее преимущество в численности не удалось. Больше всего бесило то обстоятельство, что все сбитые в тот день летчики погибли в ледяной воде Азова. Основные надежды возлагались на эскадру «Рихтгофен» на новейших «мессершмиттах» Bf.109f.4, часть которых имела пять огневых точек. Тактика «больших крыс» резко отличалась от тактики остальной авиации русских, и было подозрение, что эти люди прошли подготовку не в СССР. К тому же фон Грейм имел на руках кинопленку, снятую оператором V отдела Reichsministerium für Volksaufklдrung und Propaganda, находившемся на борту одного из бомбардировщиков, которыйне был сбит и успешно доставил снятый материал в Мариуполь. Для пропаганды он не годился, а вот как разведывательный имел большую ценность. Впервые удалось запечатлеть внешний вид нового «Große Ratte». В прежнем еще угадывался не слишком удачный, но очень крепкий ЛаГГ-3. Этот был совершенно новой машиной, сильно отличавшейся от исходной в хвостовой части и имел более открытую кабину, что позволяло осматривать заднюю полусферу. Ему занизили гаргрот и увеличили площадь и высоту вертикального оперения. Характерная форма крыла осталась неизменной. Самолет был очень зализан, отлично покрашен и не имел выступающих антенн. Каким образом была организована на нем связь – осталось загадкой. Но связь была. Радисты люфтваффе отмечали, что используемый диапазон очень велик, и его сложно охватить. При попытке выставить на их канале помехи самолеты переходят на запасные каналы без какого-либо труда. Высокие боевые качества нового самолета весьма высоко оценили летчики «Рихтгофена».

– Они превосходят любой самолет, как наш «фридрих», так и все английские. Единственным выходом из положения видятся высотные засады. На большой высоте их никто не видел. Мы разговаривали со многими, кто сталкивался с «большими крысами» из JG77.

– Вы заблуждаетесь, парни майора Хандрика, действительно, сбили несколько старых «больших крыс» под Харьковом. Но все они были предварительно повреждены зенитной артиллерией или у них закапризничал мотор, и отходили со слабым прикрытием. К тому же уровнем выучки 11-я дивизия русских не слишком отличается. Там ночников нет совсем. Но при прямом столкновении с этими машинами сбить никого не удалось. А эти еще и летают днем и ночью, и практически в любую погоду. Хорошо действуют в облаках. Но с нами Бог, и синоптики дают несколько недель отличной погоды, – заключил фон Грейм.

Он же приказал доставить из Берлина специалистов по радиоиграм и радиолокаторам. По тактике боя было понятно, что русскими командуют с земли, так как они отходили от обнаруженных и атакованных ударных групп и направлялись к тем самолетам, которые представляли угрозу для их аэродрома. Летчик не может иметь столько информации в своей кабине. Этот бой выиграл кто-то на земле, который имел полную картину атаки. Иначе не объяснить, как одна группа самолетов умудрилась отразить массированную атаку на фронте в 275 километров с четырех направлений. Приехавшие спецы установили, что в Севастополе работают два локатора на мысе Херсонес на частоте 90 и 200 MHz, теоретически дальность может достигать 225–300 километров. Иногда проскакивали «английские» частоты, и дважды засекли мощные импульсы на запредельной частоте порядка 9 GHz. Вердикт вынесен: подавить их частоты нам нечем, можно забить 90 и 200, а 9 GHz – это нечто! Будем бороться с ними на земле.

Видимость – миллион на миллион, в небе – ни облачка. Степь промерзла, Сиваш встал, на несколько дней прервалось снабжение войск на Керченском полуострове через Керчь, только через Феодосию. Тут же выяснилась вторая ошибка Грейма: вслед за видимостью зимой в России приходит мороз. Морозы ударили такие, что резина катков на танках начала отваливаться. Замерзло топливо в немецких автомашинах и бронетранспортерах. Резко снизилась активность авиации. Этот момент и использовал Петр для атаки аэродромов. Наши чудо-механики, в отличие от немцев, оказались более подготовлены к такой погоде. И Петр резко сменил тактику ударов: вместо больших групп истребителей и бомбардировщиков перешел на скрытные удары малыми группами. РЛС на Сапун-горе работала и обеспечивала необходимую поддержку, а удары с малых высот позволяли избежать потерь в технике и людях. Немцы не могли выставить против них большое количество авиации, но их аэродромы были серьезно укреплены, до двухсот орудий зенитной артиллерии на каждом из тринадцати аэродромов только в самом Крыму. Первый удар нанесли по самому уязвимому: Сакам. Нашу полосу немцы использовать не могли, ее вспахали еще при отступлении, вывернув асфальтобетонное покрытие. В нем немцы проделали два прохода, самолеты и капониры расположили полукругом (этот порядок на данном аэродроме существует по сей день), а полосу соорудили как продолжение нашей старой полосы строго с запада на восток. Из-за сложной конфигурации пришлось делить атакующие бомбардировщики и их прикрытие на пять групп, идущих разными курсами. В каждой группе звено Ар-2 и звено ГГ-3с. Группа расчистки: два звена. В первом ударе приняло участие 28 истребителей и 15 бомбардировщиков. Они сумели подавить противовоздушную оборону немцев, и после этого нанесли удар 120 бомбардировщиков, загруженных РРАБами. Которые камня на камне не оставили в Саках. Там базировалось около 90 самолетов-пикировщиков, методично выбивавших наши обороняющиеся войска. Три самолета Ар-2 сели на воду, экипажи подобрали летающие лодки МБР из Севастополя. Затем полк расправился с Бахчисараем, точнее с аэродромом в нем. Он был небольшой, но противный: минимальное время подлета до Севастополя. Там базировались Ме-109 третьей группе 77-й дивизии. Терроризировали истребительную авиацию флота и транспортников по наводке со скалы Ифигения и Кастрополя. Били на посадке. Ударное звено зашло от Тав-Бодрака, спустившись ниже уровня гор в ущелье Бодрак. У Хан-Эли – крутой вираж влево, и, прижимаясь к земле, восьмерка перестроилась строем клин. Шли вплотную к отрогам низких, поросшим густым лесом гор, которые глушили звук моторов. Ориентиром служила проселочная дорога, по которой местные жители возили дрова для печек. Аэродром начинался за таким же отрогом, высотой в 26 метров. Для самолетов в роще были прорублены просеки, накрытые маскировочной сеткой, опорный пункт ПВО вынесен на левую сторону поля. Часть зениток стояли вдоль шоссе Бахчисарай – Симферополь. Оно обычно служило ориентиром для всех. Но ударное звено шло левее. Головной истребитель выпустил две ракеты по домику привода FuG-10. На аэродроме взвыла сирена, и тут четыре машины показали высший класс бомбометания: восемь бомб они сбросили с кабрирования, уходя вверх на боевой разворот. Остальные машины несли только ракеты, которые они залпом отправили во вторую батарею ПВО. Бомбы описали параболу, давая возможность истребителям уйти за пределы площадки бомбометания, и разорвались точно на позиции зениток. Второе звено разошлось веером и пошло на боевой разворот по косой петле. Сошлись ближе к верхней мертвой точке и вновь атаковали орудия ПВО, а из-за гор появилось шесть девяток пикировщиков, которые зашли поперек аэродрома и выложили свои «подарки» в заснеженную рощу, набитую «мессершмиттами». Бомбардировщики выполнили шесть заходов, сровняв все: склады ГСМ, позицию, стоянки, казармы и стартовый домик, изрыли полосу и ушли.

Изменились и действия противника: в первую очередь атаке подвергся аэродром на мысе Херсонес. Но нанести большой ущерб немцы не смогли. Там было все подготовлено, самолеты находились в закрытых капонирах, а РЛС стояла на 35-й батарее в специальном укрытии, сооруженном для нее еще до войны. Капитан 3-го ранга Иванов успел все крупнокалиберные зенитки, имевшиеся на мысу, соединить в единую сеть, со стрельбой через радиолокационный вычислитель Б-3 радиолокатора «РИФ». Немцы потеряли 17 из 27 самолетов, участвовавших в налете, причем наши истребители в воздух не поднимались. И немцы вновь сменили тактику: в Очакове и в Мелитополе приземлились самолеты Aufkl.Gr.(F)Ob.d.L из Oberst Rowehls Gruppe. Это были стратегические разведчики, которые, кроме фотокамер, могли нести и бомбы. Четыре Ju-88D получили антенну, которая могла пеленговать новые русские локаторы. Высотные разведчики вновь появились над Крымом, а раздолбанным МиГам-3 32-го полка набрать такую высоту было не по силам. Двигатели давно выработали свой ресурс, заменить их было нечем, присадок для них давненько не поставлялось. Угроза была серьезной, поэтому Петр принял решение на перелет. Забросили туда сначала топливо и присадку, сопроводив четыре Ли-2, после разгрузки и их вылета обратно, пара ГГ-3срв села в Херсонесе. Их закатили в импровизированные «подземные» ангары: перекрытые рельсами и бетонными сваями капониры на самом краю аэродрома. Капитан Авдеев, комэск-1, сам летал на «Яке». Звеном МиГ-3 командовал старший лейтенант Савва, имевший трех сбитых, из них два – таранным ударом. В составе звена один – МиГ-1 и два МиГ-3, все со снятыми БС. Вот и приходилось после окончания боеприпасов бить фашистов винтом.

Встретили их в Херсонесе «недружественно». Командовал 8-м ИАП полковник Константин Иосифович Юмашев, известный мастер воздушного боя. Как-то его перехватило звено «мессеров» на одиночном И-16 24-й серии, пушечном. И он сбил трех из них и повредил четвертый. (Это к тому, кто сломал хребет люфтваффе.) За этот бой он получил орден Красного Знамени в 41-м. Других наград нет. Полком командует с 1939 года. На 18 лет старше Петра, и сумел сохранить полк, и его боеспособность в условиях полной блокады. Недоволен, что прислали «варягов» «помочь». Похлопал по обшивке самолета Петра у хвоста:

– Нам отказали в поставках этих машин. Через Кузнецова просили. Почему?

– Этого я не знаю.

– А почему у вас есть, а у нас нет?

Взгляд у него совсем недобрый. «Прислали, понимаш, юнца, твою мать, помочь…» Петр залез в карман, вытащил небольшую связку ключей и открыл лючок кормового отсека. Там на дверце лежал «полевой паспорт» машины, талмуд для механиков: как, что и где обслуживать на случайном аэродроме. В заголовке указывалось полное название машины с фамилиями авиаконструкторов, причем в порядке их реального участия в создании машины. Фамилия Петра там стояла первой, потом Гудков, а затем Горбунов.

– Наверное поэтому, товарищ полковник. Это – моя фамилия. Этот самолет впервые был сделан в Ейске в августе прошлого года мною и инженером нашего полка инженер-майором Сивковым.

– Извини. Не сдержался. Обидно было, что нам не доверяют.

– Не обижайтесь, тащ полковник, придут машины, обязательно придут. Вот только против высотных «юнкерсов» их будет невозможно использовать. Таких машин всего две, мы их и перегнали. Я давал радиограмму, что нужен кап-три Иванов? Он прибыл?

– Прибыл, сейчас на 6-й батарее настраивает «Блок-3». Скоро будет.

– Где пост штурманов наведения?

– Кого?

– Откуда дают курс и высоту цели летчикам?

– А я откуда знаю? Звонят по телефону, позывной «Рассвет».

Появились «моряки» во главе с Ивановым. Петр им высказал, что пункт управления должен быть дублирован в штабе 8-го полка, иначе все пойдет прахом. Учить людей требуется, а не в секретность играть.

Механики заканчивали заправку самолетов. Владимир Иванович рассказывал, что удалось проделать за эти три недели, что он здесь. Созданы четыре ложных антенны, три из них могут давать импульсы на восьми частотах. Есть широкополосная антенна, соответствующая частоте Фрейи и Вюрцбурга. Позволяет точнее классифицировать цели. В общем, работа кипит. Он теперь – начальник отдела в ГШФ. Большой начальник с прекрасными перспективами роста. Полковник Юмашев и здесь не удержался, спросил: кто кому отчитывается о проделанном?

– Я – ему! – улыбнулся Иванов. – Я был у него в подчинении еще в 39-м. Он – начальник экспедиции и член госкомиссии, а я – рядовой инженер-радионаблюдатель. Он меня в Ленинграде нашел в пустом здании девятого института и на флот определил. Так что: он – начальник, я – дурак. Вы не обращайте вниманияе, мы знакомы кучу лет и у нас своя иерархия. Он – известный конструктор радиоаппаратуры, каким-то образом оказавшийся в ВВС. Вся наша техника работает на его лампах. И это не мои слова, а слова начальника «девятки» академика Бонч-Бруевича.

Интересующий их «немец» появился в 22.15 у Очакова. Он высветил «UН6» на своем автоответчике. Даже не сменили код, неуважение проявили. Вообще-то, игра пошла серьезная, и недооценивать противника – смерти подобно.

– Это – он, – сказал Владимир Иванович. – Вчера здесь крутился у Джарылгача и Евпатории.

– Кто перехватывал?

– Савва. Степан! Подь сюда! Ты его видел? – позвал летчика полковник Юмашев.

– Темновато было. Дважды на фоне луны.

– Классифицировал?

– Да нет такого в справочнике. Крылья очень длинные. И шел очень высоко.

– Двигатели какие?

– Да черт его знает, вроде не воздушники. На мессершмиттовские похожи. Но шире.

Два «ГГ» подготовили к высотному полету. Им сменили законцовки, удлинив крыло на метр, подвесили дополнительные топливные баки. Взлет производили раздельный и с минимальным освещением, только небольшой костер на краю ВПП. Дополнительно к «языку наведения» предусмотрен план переключения на новый канал связи после каждой фразы. Было принято решение, что Тарас наберет высоту и останется барражировать над аэродромом. Будет прикрывать ближний радиус. Петр пойдет на малой высоте навстречу разведчику и в набор пойдет «из-под хвоста». Немцы могли приволочь локатор из Германии, и его радиус действия требуется учитывать. Могли и выставить наблюдателей, поэтому взлет не светили. Машины без огней ушли в небо. Тарас набрал высоту над морем. Противник шел в наборе со средней скоростью всего 320 километров в час. Петр уклонился влево, чтобы не пролетать над Тарханкутом, где наверняка есть наблюдатели. Набрал 10 000 и после этого сделал запрос о цели. Получил курс перехвата, и требовалось идти еще выше. Немец попался осторожный и имел сейчас полтора километра превышения. Подвесные, наконец, выработались, и после сброса машина пошла вверх на 11 500. А тут еще и Тарас «порадовал», что у него греется компрессор, поэтому он начал снижение. Немцам хорошо, у них кабина герметизирована. А у Петра сплошные проблемы с обледенением фонаря. Ветоши он положил много в кабину, поэтому сидит и трет плекс. Благо что лобовое пока не потеет, обдува хватает. И тут он заметил силуэт «немца». Машина – абсолютно незнакомая: толстый лобастый фюзеляж, Петру показалось, что и двигатели поставлены как-то под углом к оси самолета. Спутная струя сходилась сразу за хвостом машины. Машина была более чем странная. Петр имел небольшое превышение и атаковал противника. Даже после атаки ему никто не ответил. Один из двигателей немца выбросил пламя, за вторым потянулась какая-то странная струя. Радист, сволочь, начал передачу на ключе, так как на голосовой «шел концерт по заявкам слушателей». Пришлось добавить по кабине, и Петр вышел на связь:

– Я его зацепил, он, похоже, не вооружен, но может иметь бомбы. Сажаем? Вопрос.

– Ну, если уговоришь. А куда?

– В Ичках или в Керчи.

– Договаривайся.

– UH6 – Große Ratte Falke. Feuerzauber, oder Abschuss^[4].

Немец открыл бомболюки, и четыре бомбы вывалились оттуда. Море зимой холодное, и купаться никому не хочется. Пожар левого двигателя немцы погасили. Снизились до 7000 и взяли курс, который указал Петр. У Херсонеса к ним присоединился Тарас. Они облетели Крым, вошли в нашу зону. Им осветили Войково, куда и сел немецкий разведчик. Это был Hs-128 из полка стратегической разведки люфтваффе. Большая удача, тем более что на нем стоял уникальный нагнетатель и система с использованием закиси азота, с которыми машина могла летать на 15 500 метрах. Ее в тот же день отправили в Москву, перегонял сам немец, ну, не один, правда.

Ночевали в гостях у командующего 44-й армией. Выясняли почти до утра, почему наступление идет такими низкими темпами. У армии из-за морозов вышли из строя все танки Т-26, на ходу только четыре «тридцатьчетверки». Настилают дорогу через Керченский пролив. Утром передали «воздух» с требованием немедленно перегнать «Хеншель» в Москву, а самим прибыть в Красный Курган, причем сопроводить туда обоих командующих армиями. Похоже, предстояло отвечать на те самые вопросы, которые ночью задавали Алексею Николаевичу.

Предчувствие Петра не обмануло. Еще с воздуха он увидел чужие машины на площадке. Стояла пара «чужих» ДС-3 и шестерка незнакомых Петру истребителей, в которых я узнал «кобры». Кто-то из очень высокого начальства. В гости в полк прибыл маршал Буденный. Так как в радиограмме фамилия Петра фигурировала, то избежать представления никакой возможности не было. Последовал разнос трех генералов одним маршалом. Крепких выражений он не пожалел. Попало и Петру, что до сих пор не уничтожено все люфтваффе в Крыму, что немцы вольготно чувствуют себя в небе Крыма, хотя хвост они давно поджали под себя. С него требовали Сарабуз и остальные аэродромы немцев. Дескать, сил и средств у него достаточно.

– Товарищ маршал, мы уже выносили один раз немцев отсюда, так они новый гешвадер прислали. Сейчас соотношение сил примерно три к одному, было пять к одному, до этого было два к одному. Нет у меня возможности в такую погоду нанести внезапный удар по Сарабузу и Фрайдорфу. Там зениток полно, а самолеты Ар-2 не производятся. Беречь приходится. Самолеты надо давить танками, а как мне сказали, танков в обеих армиях четыре штуки.

– Это правда? – повернул голову на командующих Семен Михайлович.

– Ремонтируем, товарищ маршал. Катки не выдержали морозов.

– Почему не доложили? – Оба командующих посмотрели на Козлова.

– Понятно. Вот что, дорогой, что-то у тебя штаб далековато от фронта, и со связью проблемы. А танки, танки фронт получит, вместе с новым командующим.

– Товарищ маршал, все исправим, завод в Керчи уже делает эти катки. К концу недели закончим.

– Пока ты ремонтируешься, тебя Манштейн с полуострова выбьет. Забыл, как драпали? Все, все свободны. Командир, задержись. Почему в Крым не перелетаешь? Жалуются на тебя севастопольцы.

– Я уже объяснял генералу Петрову, в чем причина задержки: у немцев – развитая аэродромная сеть, где погода отличается от крымской. Ички находится в степной зоне, там в это время года частые туманы. Вот видите, товарищ маршал, вот этот треугольник.

– Вижу.

– Вот этот угол – прямой. Это – возможность бомбить нас через облака. А агентуры у немцев в Крыму хватает. Я тут ловушку для них придумал, но мне никак не дают ее осуществить, запрещают использовать немецкие зенитки. Они сейчас охоту на нас открыли, самое время их подловить в Ичках. Генерал Грейм спит и видит, что мы сядем в Ичках. Ждет этого. Он прекрасно понимает, что взять он нас может только там. И наверняка где-то неподалеку от аэродрома у него разведгруппа находится. Их интересует наш локатор. Не случайно немцы самолеты-разведчики сюда подтянули. А положение на фронте шаткое, товарищ маршал, сами видите. 51-я наступает в час по чайной ложке, 44-я уткнулась в высокий снег в горах, завалы на дорогах и вообще перешла к обороне. Им тяжелые танки нужны, а их нет. А мне зенитный полк нужен. Я через Первушина провел приказ разместить все немецкие зенитки в Ичках, как на складе. Позиции им подготовили, ну а людей у меня нет. И нет разрешения на получение немецких боеприпасов. Немцы сейчас охотятся на наш локатор. У кап-три Иванова есть излучатели на нашей частоте и вычислитель, который можно связать с орудиями. Вот и сделать там в Ичках засаду для немцев. Они сунутся, это – сто процентов, вот и подравняемся в численном составе.

– Ну, как говорится, на войне без хитрости не прожить. Добро, готовь свою ловушку. Да, еще, тут за мной должок висит за Чернигов. Я быть должником не люблю. Представлял к большему, да ГПУ завернуло, не нравишься ты им. Так что строй людей, награждать будем. Лучше поздно, чем никогда. А Фрайдорф и Сарабуз за тобой! Дров ломать не стоит, ты прав, маловато вас, но при первой же возможности – бей. Как там твой самолет называется? Ар-2? Записал. Будут вам самолеты. А Белецкий где? Он у тебя бывает?

– Нет, мы к нему не относимся. Еще не виделись.

– Плохо, что не виделись. Выдели время и сработай на Миусе. Понимаю, что сейчас не отвлечься, но основная угроза Крыму сейчас находится там. Группа Клейста. Ты мои глаза и уши, тебе и карты в руки. Как только армии зашевелятся, Клейст будет здесь. Пока его мороз держит. Переправа заработает через день. По секрету говорю, что подарок немцам я подготовил.

Подарок был большой: переправу начали две армии: 47-я и 53-я. В составе обеих армий были горнострелковые дивизии, 53-я практически полностью состояла из них. В составе 47-й – две танковые дивизии. Временно исполняющим обязанности командующего Крымским фронтом стал генерал-лейтенант Сергеев, до этого исполнявший такую же должность на Закавказском фронте. Он проводил ввод наших войск в Иран. В составе обеих армий есть авиадивизия: три истребительных и один бомбардировочный полк. Один полк на ЛаГГах, один на «яках», третий полк на «харрикейнах». Бомбардировочный полк имел смешанный состав, переучивался «на лету»: ТБ-1, ТБ-3, Ил-4 и СБ. Командующим авиацией фронта назначен Горюнов, который до этого был командующим ВВС Южного фронта, и его управление находилось в Ростове. Как видно, товарищ Буденный брал тех, кто был под рукой, и тех, кто хоть как-то себя проявил. Кстати, эта самая Татьяна переехала в Тбилиси именно в тот день, после «второго пришествия» Козлова в полк. Она на совещании, понятное дело, не была, и то, что Козлов будет снят – не знала. Я думал, что Петр будет переживать, но он отнесся к этому совершенно спокойно, а своим командирам, которые не преминули сунуть в это дело нос, спокойно сказал: «Чуть не сделал большую ошибку, купившись на внешний вид и лоск. В другой раз буду умнее». Горюнов появился в полку вечером того же дня, не совсем вовремя, потому как собрались обмывать награды, которые вручил командующий направлением. Петр получил второй орден Ленина, а оставшиеся летчики первого состава первой эскадрильи – БКЗ. Все БКЗ были с временным удостоверением, подписанным Буденным этим же днем, 13 января 1942 года. А орден Петра имел орденскую книжку августа 1941 года. Собственно, только собрались на ужин всем полком, как появились генералы, на машинах приехали: Горюнов, Белецкий, Нанейшвили, полковник Токарев и подполковник Шалимов. Все авиационное командование на фронте. Самым занозистым из них был генерал-майор Нанейшвили, который последовательно был командующим ВВС трех из этих армий, а в настоящее время командовал авиацией у Первушина. Так как последний не раз тыкал генерала-героя в действия разведывательной группы Петра, то зол на него Нанейшвили был изрядно. А тут еще нагоняй получили в Новороссийске от Буденного. Приехали перенимать опыт. Дело было в том, что у Нанейшвили был единственный авиаполк на ТБ-3, весь боевой опыт которого состоял из 124 вылетов на сброс листовок в Иране до начала Керченской операции. Он же принимал участие в выброске воздушного десанта на Ак-Монайские позиции 18 декабря 1941 года. Прикрывали его флотские истребители. В 51-й армии числилось три полка: 1-й или 774-й ИАП, 182-й ИАП и 2-й ШАП. 774-й – сразу после высадки отправили на переформирование, он окончательно «сточился», да и техника у него была И-15бис и И-16 пятой серии. 182-й имел на вооружении «миги», из трех эскадрилий действовало 12–18 самолетов. Второй ШАП был уникальным полком: его сформировал полковник Судец из самолетов со складского хранения Качинской авиашколы. В основном это были И-5 с насмерть заезженными курсантами движками. Безлошадные летчики, потерявшие свои Су-2 – три полных состава шестиэскадрильного полка, собирали из нескольких самолетов один и летели бить колонны войск Манштейна и Рунштедта. До десанта они не успели получить ничего. В двух новых армиях летчики участия в боевых вылетах еще не принимали. Подполковник Шалимов был самым «богатым» из всех. Он принял у генерала Нанейшвили 25-ю дивизию в составе остатков четырех полков бывшей 51-й армии первого формирования. За время переформировки армии сумел их укомплектовать до дивизии четырехполкового состава. Два полка на «мигах», и два полка на «чайках». И с начала десанта осуществлял достаточно эффективное прикрытие конвоев и занимался штурмовками войск 46-й пехотной дивизии. Держался в тени действий 13-го ГвОРАП, сумел подготовить пять аэродромов на Керченском полуострове и, из-за ограниченности радиуса, рвался туда. Больших потерь в декабре он не понес, и его единственного похвалил и поставил в пример Буденный. Но он действовал самостоятельно, им руководил Батов, а ПВО обеспечивал Петр. В условиях отсутствия авиации противника действия 25-й авиадивизии выглядели очень неплохо. Но штурмовой авиации у фронта не было.

Последние данные фоторазведки говорили о том, что со дня на день немцы попытаются начать наступление против войск 51-й армии. К фронту выдвигается 73-я пехотная дивизия, специально доставленная из Германии чисто пехотная дивизия для штурма Севастополя. Старая, рейхсферовская, 15 000 отборных солдат-гренадеров, обстрелянных во всех кампаниях Второй мировой войны. Они сосредотачиваются у хребта Кубалач, обходя его с двух сторон. Район Тау-Баши надежно перекрыт 63-й горнострелковой дивизией 44-й армии, а вот в обороне на стыке армий приходится сомневаться. Она проходит по реке Малая Карасу, которая зимой не более чем ручей. Оборону там держат остатки 170-й пехотной дивизии немцев. Подойдет 73-я, попробуют деблокировать шоссе Симферополь – Керчь, обойдя массив Кубалач с севера.

Пришлось Петру покинуть столовую, так как генерал Нанейшвили сказал, что не чай пить в такую даль приехал. Он базировался в Керчи со своим штабом. В общем, начальства много, да у семи нянек дитя без глазу. Горюнов коротко поздравил награжденных, пригубил рюмку и решительно показал рукой на дверь.

– Нам тут рекомендовали более плотно познакомиться с вашей группой, особенно в части управления действиями авиации. Хотелось бы узнать, чем таким новеньким вы так обрадовали командование?

Вошли в штаб и приуныли товарищи командующие. На планшетах и картах выложена воздушная обстановка, расположение наших и немецких частей и аэродромов. Идут доклады с пяти РЛС: трех флота и двух собственных. Причем в штабе ни одного индикатора нет, все только по докладам. На морском участке выложены идущие в Феодосию суда и корабли охранения. Люди работают в наушниках, все происходит достаточно тихо. Активности немцев в этот час обычно нет.

– Вот воздушная и боевая обстановка над полуостровом и в тех местах, докуда достаем. Вот это – возвращается девятка 134-го дбап, там осталось семь машин, бомбили станцию Калай. Их сопровождали шесть истребителей 25-го ИАП. Вот они, оставили бомберы без прикрытия, спешат сесть, так как быстро темнеет. Это три пары наших «охотников». А вот это – противник. Два или четыре немца будут пытаться перехватить ТБ-3.

– Там ДБ-3Ф, – заметил Нанейшвили. – Уйдут.

– Мы уже наводим «охотников». Вон слышите, оператор дал новый курс и высоту цели.

– Он же не по-русски говорит.

– А что, по-немецки сразу подсказать немцам, что их атакуют? Неплохая идея, товарищ генерал. Вы же в Финскую воевали. Как вас финны перехватывали по трепу на каналах связи? Забыли, что ли? Мы тогда этот код придумали, меняем его изредка.

– А как летчики понимают, что он сказал?

– Учат код и сдают зачет по нему. А неспособных запомнить две сотни слов мы списываем.

Пока Петр объяснял, пара Марущенкова атаковала «мессеров – 110-х» и доложила о двух сбитых.

– То-то у вас счета такие огромные! – недовольным голосом выговорил Нанейшвили. Остальные – молчали, понимая, что им показывают иной способ управления боем, гораздо более эффективный, чем использование ненадежной системы ВНОС и докладов от наблюдателей.

– Откуда такое богатство, майор? – спросил генерал Горюнов.

– Я принимал участие в разработке этих локаторов, товарищ генерал, в 1938–1939-м годах. А тактику и методику управления разрабатывал на войсковых испытаниях в Карелии во время войны с финнами. Полностью отработали все это уже в 1940/41-м у нас в училище, в нашей шестой эскадрилье. Полк сформирован у нас в Ейске. Там же сделаны и первые самолеты ЛаГГ-3М с двигателем М-82. На этих самоделках и пошли воевать. Вроде успешно.

– А из чего сделали? – спросил Шалимов.

– Из ЛаГГов и Су-2.

– Блин, у нас этих Су-2-х было – море. И ЛаГГи были.

– А кто разрешил такое? – вмешался опять Нанейшвили.

– Буденный.

– Да, этот мог, – кивнул головой Горюнов. – Ему никто не указ, если война. А эти штуки, локаторы, выпускают?

– У нас оба локатора уже военного времени производства. От довоенного только часть осталась после бомбардировки под Москвой. А главный локатор может быть переброшен по воздуху, поэтому в полку есть транспортники, которые перевозят его, пункт управления, техников и эскадрилью наведения.

– Штатное расписание покажите, – попросил Горюнов.

– И журнал боевых действий, – добавил Белецкий.

Давно бы так! По сути это был первый случай, когда «большое авиационное начальство» заинтересовалось тем, что происходит в штабе полка, откуда ноги растут у таких показателей боевой эффективности отдельного разведывательного полка. Ранее все сваливали на наличие у него на вооружении новой техники, но дело далеко не в этом. Добиться локального численного превосходства можно и чисто за счет управления боем. Заранее предусмотреть этот результат в ходе подготовки к нему. Первым был, конечно, генерал-лейтенант Кравченко, который что-то успел перенять в течение Черниговской операции. Но и его, в первую очередь, интересовали самолеты, а не подготовка кадров для управления боем. Этим он озаботится позже, когда отведут на отдых, тогда он и появится вновь. Сейчас у него нет времени на учебу. У этих – времени тоже будет немного, но пинок от маршала они получили, это более эффективный армейский метод передачи информации, чем личная заинтересованность командира дивизии, до предела загруженного собственными проблемами и ситуацией на фронте. Этих заставили учиться. Хорошо, что полк отдельный и центрального подчинения, иначе ком ВВС фронта попросту мог перенести сюда свой пункт управления и сказать, что «так и було». Еще более плохой вариант просматривался невооруженным взглядом: кто-нибудь напишет наверх письмо и потребует организовать курсы для командующих ВВС фронтов, армий и флотов, и прощай боевая работа. Переведут в тыл и продолжат ломать дрова и самолеты об люфтваффе. Ведь реально их его боевая работа мало интересовала. Никто из них за это время ни разу в полку не был. Дескать, сами с усами. Так что пусть пыхтят и читают документы, вообще-то – это их работа. Евстигнееву это не слишком нравится. Могут придраться к чему-нибудь. Поэтому стоит рядом и озабоченно сопит, глядя, как в руки командования переходят все новые и новые папки и тетради. За время «отдыха» Петра он малость подразобрал обычные завалы с документацией, которая горами высилась в штабе. Без бумажки – ты букашка. Визит затягивался, и Петру очень хотелось куда-нибудь слинять. Как любой подчиненный, он проверки не любил. Понимал, что идеальных штабных документов нет и быть не может при такой плотной работе. Но что делать: приказ маршала.

Через пару часов Горюнов взглянул на часы.

– М-да, одним днем здесь не обойдешься, и требуется посмотреть, что творится в штабе при более интенсивной работе полка, чем сегодня вечером. Место переночевать нам найдется? Или у кого-нибудь есть другие планы?

– Я должен вернуться в Анапу, у меня через час совещание командиров полков. Если Петр Васильевич не возражает, я бы хотел их подвезти сюда и показать, почему мы согласовываем свою работу с 13-м ГвОРАП, – сказал Шалимов.

– В этом случае необходимо взять с собой начальников связи полков и дивизии. Без них – никак.

– Это еще почему? – вновь встрял Нанейшвили.

– Эта система управления строится на ином построении системы связи. Необходимо модернизировать оборудование и радиостанции самолетов.

– Вы хотите сказать, что в обычном полку это сделать невозможно?

– Возможно, но не по мановению волшебной палочки: раз и готово. Это системная переделка всей системы управления боем. И ее еще нужно согласовать с соседями, иначе можно начать мешать друг другу.

– И как это сделать? – задал вопрос Горюнов.

– Какой-то канал общий и аварийный, а остальные каналы должны быть распределены между полками и дивизиями. Эскадрильи наведения работают на других частотах и связываются между собой в случае необходимости. Схема, сама по себе, есть, утверждена начальником училища, не так давно ее утвердила Москва, но в штабе флота, не в ВВС. Поэтому вы нас не очень часто слышите, мы обычно работаем на флотских каналах связи.

– Задал Семен Михайлович задачку… – задумчиво проговорил генерал-майор, – Но деваться некуда. Ладно, хозяин, пошли в столовую, мы ж тебя из-за стола выдернули, думали ненадолго.

После ужина, прихватив с собой техника-капитана Уткина, начальника связи полка, начальство продолжило знакомиться с новшествами в области приема-передачи данных. Правда, уже без Петра, который ушел готовить вылет в район реки Миас. Просьбы командующего надлежит выполнять даже быстрее, чем приказания, ибо за ними скрывается главная обеспокоенность и признак благоволения. Дескать, доверяю, понимаю, что сложно, но требуется. Петр решил провести обычную разведку, поэтому уточнял через разведотдел Южного фронта расположение наших частей и конфигурацию линии фронта. В полет пойдет всего одна машина, это – Пе-2ВИР. Высотный разведчик, с установленным на него радиолокатором «Гнейс». Тем, который нашли на форте «РИФ» и который пока не выпускается промышленностью за неимением заказчика. Еще из Ленинграда Петр отправил его на 84-й завод Гудкову. В ноябре самолет пришел обратно. Никто им не занимался до перелета в Красный Курган, так как перегоняли его без экипажа, использовали перегонщиков. Здесь Петр нашел силы и время, чтобы немного облегчить не самую удачную машину советского авиапрома. Сняли часть тяжелой электросистемы сброса бомб, заменили магистральную электропроводку, установили более новую радиостанцию РСИ-6 вместо РСБ-бис. АФА там был установлен на заводе, вместо него воткнули «Кодак». Экипаж состоял из двух человек, стрелка-радиста не было. Вооружение – две 23-мм мотор-пушки Березина, неподвижный БК в носу и ШКАС у штурмана (стоял заводской установки, УБТ, 12,7-мм укороченного турельного Березина в полку не было, заменить было просто нечем). Предкрылков машина не имела, решетки просто закрыли. Нижняя турель, дистанционно управляемая оборонительная установка ДЭУ-1 с пулеметом УБК, управлялась штурманом и могла пугнуть противника. Прицела у этой турели как такового не было в большей части нижнего сектора. Была кнопка «Ноль», по которой УБК занимал положение для стрельбы назад точно в хвост. В этом случае его наводил летчик по зеркалу. Нагнетатель был приводным ТК-3. Для ночной съемки машина использовала 26 американских ФОТАБ и два наших в моторных бомболюках. С битого «Хаоса» на «пешку» перешла часть его электрооборудования и шланги пневмогидросистемы. В общем, кроме как ночью, машину использовать было опасно без хорошего прикрытия. Но он вдвое превосходил «ГГ» по дальности и мог обследовать фронт до Лисичанска, Славянска и Барвенкова, на всю его глубину. Локатор мог работать и по земле, не настолько хорошо с большой высоты, как хотелось бы, но танки он мог отличить от строений. Летчика и штурмана на него взяли из бомбардировочного полка. ФОТАБ – из 27-й ОРАЭ ЧФ. В общем, вылетели, и будь что будет. По-другому – никак. Только днем и открыто демонстрируя наш интерес к этому участку. Вопрос согласовали с Буденным, и он согласился с тем, что так будет вернее.

Машина ушла в небо, начальство где-то болтается по полку, вдруг боевая тревога: нападение на радиолокационный пост на высоте 184,3. Это в пяти километрах от аэродрома. Караул ведет бой с неизвестным количеством атакующих. А в карауле почти все – девушки. Роту охраны в ружье, звоним в ближайшие воинские части, расквартированные в колхозе «Красный Кавказ», в службу охраны тыла и в охрану водного района. Бой длился тридцать минут, и, если бы не организованные дзоты, двойное ограждение и минные поля между ним (привычка со времен Финской войны), и не мужество трех пулеметчиц и начальницы караула, неизвестно, чем бы это кончилось. Экипажу РЛС тоже пришлось вступить в бой. Неизвестные в нашей форме, ряженные под кавалеристов-казаков, попытались проникнуть на охраняемую территорию и взять в ножи вызванного разводящего. Краснофлотка Андреева, пулеметчица, не растерялась и срезала атакующих из ДП. После этого началась атака с трех сторон. В карауле – потери, большие потери, но «объект» удалось отстоять, РЛС не пострадала. Помогли кавалеристы, расквартированные в станице Гостагаевской, и ополченцы из соседней Султанки. Тут же прибыл начальник особого отдела фронта полковник Белянов, позвонил Буденный, устроил небольшой разнос, обвинив Петра в том, что он – бабник. Вместо роты охраны получили целый батальон, оба локатора теперь охраняло по роте горных стрелков. По возвращению «пешки» из полета приказано прибыть в Ростов за подарками в виде клизм с патефонными иголками. Делать нечего, по машинам и вперед. Пришлось еще долго сидеть, пока маршал освободится. Заднице уже стало все равно, будет клизма или нет, лишь бы встать. Рядом с самым невозмутимым видом сидели начальник разведотдела направления генерал-майор Бекетов и трое его людей.

Наконец нас допустили в святая святых. Маршал настроен благодушно, подшучивает, что сам был большим любителем женщин. Петр хотел было обидеться, что не он это придумал, но благоразумно промолчал. Пока его распекали, сотрудники разведотдела разложили снимки, откозыряли и вышли.

– Давай смотреть, дорогой, что привез. Танки нашли?

– У Краматорска только.

– И сколько?

– Около ста штук.

– А вот это – плохо! Их должно быть не менее трехсот. Ищи, сынок, ищи. Чать не иголка.

Прошлись по всем снимкам, их всего 26, это совсем немного для 1800-километрового полета. Снимались только те места, где были сильные отметки на земле. Но большей частью это были артиллерийские части и горючее.

– Так вот, сынок, все эти бочки должны гореть. И чем раньше, тем лучше.

– Есть.

Петр не знал, просто не мог знать, что через четыре дня начнется наступление под Барвенково, а Буденный не знал, что один из его противников сегодня оказался в госпитале с инсультом: генерал Рейхенау, с утречка выйдя на мороз, упал, и умрет по дороге из России в Берлин. Наступать требовалось сегодня, 14 января. Но командующие медлили, ждали, когда развернутся две вводимые в Крым армии. Задача у всего направления: отрезать группу армий «Юг» от снабжения и разгромить ее, проведя операцию вдоль левого берега Днепра.

– Эти данные у твоих есть?

– Есть, товарищ маршал.

– Вот и командуй им начать немедленно. Справятся без тебя?

– Справятся, с подвесными.

– Начинать от Краматорска.

– Нелогично, товарищ маршал, начинать надо от Таганрога. И в Ейск перебросить топливо и авиабомбы. И, если есть еще одна РЛС, то установить ее у Первомайского под Дьяково на высоте 219, спецов я пришлю немедленно.

– Для чего?

– Чтобы бомбить по координатам и обезопасить себя от низколетящих немцев.

– А почему именно там?

– Левый берег там крутой, а правый – низкий, атаковать пехоте удобнее.

– Все хочу тебя спросить: а ты че с собой такую дурищу-то таскаешь? Поудобнее что ли нет? – маршал показал на «маузер».

Петр показал кобуру.

– Не понял! Стоп. Так ты Василия Николаевича сын, получается? Так?

– Так.

– Вот теперь понял. Я ж тебя, когда ты титьку сосал, помню. А хватка чувствуется. Яблоко от яблони далеко не падает. Так вот, сынок, поставлена задача разгромить группу армий «Юг». Где тебе и твоей дивизии отводится не последнее место. Начнем вот здесь, восемнадцатого.

– Тогда сегодня бить рано. Требуется одновременно, и пока морозы стоят. Техника у Гитлера тоже стоит. Так что чем раньше, тем лучше.

– В Крыму армии развернуться не сумеют.

– Это только к лучшему, товарищ маршал. Они бросятся сюда, а мы ударим оттуда, а топлива нет, и перебросить войска нечем.

– Ну, здесь «железок» хватает.

– «Железки» вполне реально обрубить, имея бомбардировщики. Вы только место покажите, где проход нужен.

– Сам же показал: у Дмитровки.

– Разрешите позвонить в полк?

– Звони. Посмотрим, как у тебя дела пойдут, и начнем.

Надиктовав цели и объяснив задачи Евстигнееву, приказал перебросить в Ростов несколько штурманов наведения самолетами УТИ-ГГ. Сам решил присоединиться к вылету у Таганрога. По докладам: противник начал продвижение в горных районах силами 1-го горнострелкового гвардейского королевского корпуса. Обходят завалы пешим порядком, продвигаются к Старому Крыму. Шалимов перебросил в Красный Курган своих начальников штабов. По всему чувствуется, что немцы намерены дать большой бой в Крыму. Но три эскадрильи истребителей и два полка пикировщиков готовятся к вылету на Миус-фронт. Тем неожиданней для немцев будет удар под Ростовом. Одна эскадрилья оставлена на всякий случай на основном направлении.

Через сорок минут после взлета крайнего звена «арочек» Петр и Тарас начали набор высоты, заодно проверяя связь с новым пунктом управления в Первомайской. Через пять минут после взлета «Первомайка» передала сигнал, что синхронизировала обороты по времени с остальными станциями. Какая-никакая уверенность в том, что найдем все склады, появилась. «Пешка» в строю, работает по земле, ищет отметки. Но высота теперь другая и отвлекающих моментов много. Противодействия противник не оказывает. Высота пять километров. С заводского аэродрома бьет несколько зениток. Дачного поселка вдоль шоссе на Мариуполь еще нет, зато склад бочек огромный. Две «арочки» повалились на крыло и пикируют на еще недавно свой аэродром. Одна работает по советскому нефтехранилищу и складу бомб, вторая сбросила РРАБ на немецкую позицию. На взлетном поле и площадках пустынно. Скопление машин только у ангаров 325-го завода. Он им достался целеньким, и даже с рабочими, ЛаГГи делал. Горбунов за это выговор схлопотал. Он успел только оснастку вывезти в Тбилиси. Кто-то задержал приказ на эвакуацию. На ремонтирующиеся «большие» пошла вторая РРАБ. А вот площадка на «Кирпичном» это «лежбище» «мессеров», замороженных непривычным морозом. Там пришлось поработать целой «девяткой». Под прикрытием звена ГГ-3С они пошли домой после окончания работы.

Некрасова Балка – склад ГСМ в овраге. Работаем. Матвеев Курган окрысился зенитным огнем, где-то здесь танки. Потом выяснилось, что их под крыши загоняли. Сам курган еще без якоря, но с артиллерийскими позициями. Пока – не наша цель. Просто наносим метку на карту. Кучеровка – доты на высотах на выходе из поймы. А выглядит – дыра дырой. Умно! Отметим. Лесок под Куйбышево – весь дымится печками, прямо напротив немецкого плацдарма на левом берегу Миуса. Подходим к точке. Петрделит бомберов, отправляя большую часть назад к лесу. Там резервы противника, приготовленные, чтобы обрезать прорыв и не дать ему расшириться. Оба полка встали на «вертушку», подполковник Куркин свое дело знает, работать полки уже научились. Эх, не пил бы, цены б не было! Вон он сам выполняет самую ювелирную работу: вгоняет с минимальной высоты бомбы в дзоты и капониры над обрывистым правым берегом Миуса. И ни одного немецкого истребителя! Становится как-то неуютно от мысли, что Грейм нас с Петром переиграл. Как условлено с Буденным, на крайнем заходе даем зеленые ракеты, и с противоположного берега на лед реки выскочила куча фигурок в ватниках и шинелях. Теперь они просят огня в шести местах, а из скотного двора на северо-западе Дмитриевки выскакивают немецкие танки. Они их там грели. Наш авианаводчик дает цели: хутор на лесистом мысу у Лимана и высота 173,4, доты и артиллерийские позиции. Две девятки, которые еще не работали, аккуратно заходят на новые цели начинают снова свою адскую карусель. С Саур-Могилы начала работать крупнокалиберная артиллерия немцев. А мы вынуждены отходить по топливу. Голос самого Буденного:

– Петька! Продержись пять, сядешь ближе. Не давай им поднять головы. Свои на подходе.

Отход дали на Ростов, но две эскадрильи идут домой. Здесь истребителям делать особо нечего, требуется поддержать тех, кто рубится сейчас в Крыму. Они сели в Ейске, быстро переснарядились и пошли к Феодосии. Там с утра идет страшная зарубка между «мигами» и «мессерами». Три эскадрильи встретили большую группу немцев, шедших к Суук-Су. Это уже второй налет на позиции 44-й армии. Румыны расчистили старую дорогу и ударили во фланг позициям 9-й горнострелковой. Еще один налет «юнкерсов» пехота не выдержит. Идут «чайки», которые будут штурмовать королевских горных стрелков, высоко забрались «миги», «а мы посередине, точно лошадь в магазине». Нам отбиваться от всех. А тут еще и душа болит: «Как там под Ростовом?» В общем, сами себя перехитрили. Напрасно так разделили полк. Впрочем, не все так плохо: взят Кизил-Таш, он оправдывал свое название, и целых три недели был камнем преткновения на пути к Судаку. Передовые части 44-й армии пробили оборону румын у перевала Урбаш. К вечеру бомбардировочные полки сели в Крымской. Без восьми машин и экипажей. Три из них, будем надеяться, вернутся. А судьба еще пяти экипажей – неизвестна. Все сбиты при штурмовке Саур-Могилы, 16 километров от линии фронта. Ночью Александру Андреевичу упасть лицом в салат не удалось. Немцы ему испортили праздник души (кстати, с той ночи он с этим делом завязал, после разговора по душам, который за Петра вел я). Танки, о которых так беспокоился Буденный, нашлись. Немцы ремонтируют переправы на Чонгаре, подтянули туда свои «коробочки». По танкам мы не били, это дело требуется засветло решать, а вот мосты и ледовые переправы Александр Андреевич уложил в час ночи. Лед, конечно, за ночь восстановится, а мосты – нет. Утром началось наступление на Джанкой. Измотанные части 51-й армии сменила свежая 47-я. Секрет такого быстрого перемещения был прост, часть этого секрета теперь стояла в автопарке нашего полка: «Studebaker», «GM», «Dodge» и «Willis». Еще в Иране обе армии пересели на ленд-лиз. С барского плеча Буденного «упала шуба и прям нам в руки». Все три автобата пересели на «американцев». Кстати, автобаты авиаполков переходили на эту технику почти в последнюю очередь. Приказ об этом он передал нам сразу после того, как отпустил пикировщиков в Крымскую. Все утро гоняли Клейста по степи, а вечером отмечали освобождение Джанкоя. Затем испортилась погода, и дивизия собралась и направилась бомбить самый большой на тот момент аэродром в Крыму. Прикрыт артиллерией он был очень неплохо, поэтому большая часть машин пошла с подвеской РОФС-132. А бомберы подвесили в основном РРАБы, до упора набитые двумя сотнями малокалиберных бомб. Более сложная работа была у истребителей: следовало прикрыть большое количество самолетов на разных высотах. Тем более что буквально в паре минут лёта находились немецкие истребители. Но немцы смогли поднять только восемь самолетов, которые попытались прорваться к строю бомбардировщиков, и шестеро из них тут же были сбиты. Пара ушла, набрала высоту в стороне от места схватки, к ней присоединилось еще шесть машин из Евпатории. И они попытались ударить с глубокого пикирования, причем выбирали они не Ар-2, а ГГ-3с. Это, видимо, была установка их командования. Бедолаги не знали, что прекрасно видны на экранах трех локаторов, причем один из них работал на шкале 64 мили. Тем не менее для Петра это налет кончился неудачно. В самый неподходящий момент пришлось отключать перегревшийся нагнетатель и уходить парой на Херсонес. Подшипник ротора турбины приказал жить долго. Там требовалось другое масло, а его не было, поэтому лили то, что было. На тридцать часов работы его хватило. А дальше – все. Полк опять остался без верхнего прикрытия.

Вылетели оттуда ночью, демонтировав ротор турбины. Подвывал двигатель жутко, но долетели. Петрович развел руками: здесь на Тамани его козырный товар не ходит. Все пьют чачу, и на «казенку» даже не глядят. Подшипники и масло пришлось заказывать в Москве, а получать через Баку. Две недели были «безлошадными», так как Петрович не мог дать гарантии тому, что турбина у Тараса не остановится так же, как у Петра. Тарас скучал, а Петр занимался дивизией. Работы ему хватало. Ее так и раздергивали на два фронта, плюс разведка. Да еще начальство зачастило. Чуть ли не каждый день кто-нибудь, но прилетал или приезжал. В один из дней на аэродром село три новеньких С-47, их только-только в серию пустили. Куча иностранцев, с генеральскими звездами на погонах и погончиках, и «непотопляемый авианосец Победы» товарищ Жуков. Прямо скажем, не самое приятное посещение. Чего он него ждать – приходилось только гадать. Но виду никто из них не показывает, что приложили усилия по уничтожению друг друга. Организовали полеты даже в Севастополь, где стало значительно поспокойнее, не до штурма, в освобожденные города и показали 11-ю армию, прижатую к морю. Союзников интересовал недавно освобожденный Фрайлебен или Фрайдорф, единственный уцелевший в Крыму аэродром с бетонированной полосой. Наши крестились и божились, что вот-вот немцев выгонят с Донбасса, а в крайнем случае они все смогут поставлять через паромы Крым-Кавказ. Дескать, лучшего места нет, чтобы бомбить Плоешти. Американский генерал был не робкого десятка, облетал самолет Тараса. К этому времени в полку было четыре самолета с нагнетателем. Их включили в список поставляемых запчастей для самолетов А-20R и для самолетов-разведчиков ГГ-3СР, как классифицировали ГГ-3С, снабженный фотокамерами, радиополукомпасом, пеленгатором и полным набором приборов для ночных и слепых полетов. Выпускал их единственный завод в Химках, ставший головным заводом для всех этих истребителей.

Генерал-лейтенант Арнольд, начальник USAAF, покрутившись над аэродромом, сел и возжелал сразиться с «джерри». Его, кстати, очень заинтересовала обстановка в штабе, как ему сказали, дивизии. Но он так и не понял: откуда идут данные о реальной обстановке в воздухе. У немцев был зафиксирован взлет трех транспортников из Евпатории, поэтому из Ичков поднялись вместо дежурного звена четыре высотных разведчика. Генерал шел ведомым у Петра. Тарас занял место ведомого у подполковника Звягина. В сумме на счетах у трех человек было 146 сбитых самолетов противника. Так что сопровождало генерала «ударное звено». Тем не менее начальник особого отдела фронта полковник Белянов исподтишка показал большой кулак Петру.

– Не вздумай угробить дурака, костей не соберем.

Перехват был быстрым, стандартным, но с неожиданным поворотом сюжета: транспортников прикрывало четыре «фоккера» и четыре «месса». Кто летел в этих машинах – неизвестно. Обычные транспортники так не охраняют.

– Переводчика, срочно!

– На приеме.

– Связь дуплексная, сразу переводи. Понял?

– Как?

– Кнопку нажми и говори. Дошло?

– Да. Говорите.

– Противник под сильным прикрытием. Идем домой.

– Отвечает, что будем атаковать, он – летчик, а не… Не знаю, как перевести. Сленг.

– Атака с ходу, атакуем транспортники, в бой с истребителями не вступать, скользить, не давать прицелиться. Одна атака и в набор, сбил – не сбил – по хрен. Дать зацепиться за хвосты и тащить наверх, до отворота, затем ранверсман, и такая же атака. Команды: «мотор плюс» – увеличить ход, «минус» – убавить. «Ап» – ранверсман. И пусть держится за хвост, оторвется – песец. Пискнуть не успеет, собьют, как котенка. Спроси, как понял.

После довольно долгого «перевода» генерал ответил по-русски:

– Good, understands. Поньял.

– Атака! – и Петр наклонил чуть вниз нос и облегчил винт. Решение принято, рисунок боя позволяет рисковать по минимуму. А там – как масть ляжет. Ответил «фоккеру» на вызов на бой, дав прицельно одиночный выстрел из пушки. Увернулся от атаки в лоб. У этих «фокков» – четыре точки. Проскользнули мимо «мессеров», поднырнув в последний момент под трассы, дали вправо-влево, вниз-вверх и огонь по транспортам сверху. Не по двигателям, а по фюзеляжу и кабине с носовым двигателем. Петр отстрелялся неплохо, попав по кабине сразу тремя ОФами. «Тантхен Ю» резко клюнул носом и продолжил свой недолгий неуправляемый полет, войдя в море под большим углом.

– Три в минусе, отворота не будет, – констатировал сзади Тарас.

– Щаз. – Генерал увидел, как за ведущим потянулся хвост дыма.

Но ближайшие «мессеры» были местными, уже на эту шутку не ловились, они решительно развернулись под «фокков», давая им возможность проявить себя. Ведущий «фоккер» выбросил белесоватый след форсажа на GM-1. Генерал еле успел среагировать за Петром, который резко развернулся, буквально на пятке, и уже несся навстречу «фоккерам» под большим углом. Их звено нацелилось на самолет Тараса. Идущий с большого ракурса «ГГ» они опасностью не посчитали. И напрасно. Генерал не поверил собственным глазам, когда «фокке-вульф» вспыхнул и прочертил последний путь над волнами. Через несколько десятков секунд бой был окончен победными очередями Петра, Тараса и Алексея. Так думал генерал, но не остальные. Они прижались к воде и запросили курс и высоту «мессов». Через пять минут состоялась атака снизу, в которой принял участие и Арнольд. Из полета он возвратился «асом». Первые четыре он сбил в далеком 1918 году.

В Ичках всю троицу уже ждали «кровавые мальчики Берии», не буквально, конечно, но страсти там бушевали изрядные: «На хрена с собой американца потащили?» «Они собираются подорвать дух союзничества!» «Под трибунал, к чертовой бабушке!» «Кто разрешил?» и тому подобное. Ну, будем говорить так: не запретил, лично, обращаю внимание, «генерал-полковник Жуков», который присутствовал на СКП и одобряюще сказал, что «порох понюхать командующим всегда полезно!». Остальные – перестраховывались. Плюс, Петр предлагал генералу отвернуть и предупреждал, что могут сбить, если генерал оторвется от группы. Это слышали все, в том числе и члены делегации, которые одобрительно загудели, услышав ответ генерала. Ну, а когда все увидели, что высокий статный американец на земле тискает в объятьях сразу двух худеньких и невысоких наших летчиков, то все сразу успокоились, кроме грузноватого полковника-грузина, который тут же приказал внимательно осмотреть самолет американца на предмет пробоин. Затем подошел к Жукову и что-то сообщил ему на ухо. Но тот отмахнулся:

– Живой, долетел и кого-то сбил, вон как радуется. Проехали! Сам в пекло полез за ощущениями. Это – полезно.

Арнольд тут же наградил всех троих летчиков крестом «DSC», причем Петру и Алексею выдали кресты с дубовыми листьями, то есть повторные. Их, оказывается, уже наградили этими орденами за общее количество сбитых. Отмечали награждение и вхождение генерала в ранг «аса» до поздней ночи. Затем состоялся разговор между Петром и Жуковым. Сам Петр его инициатором не был. Вышел покурить из столовой, в которой продолжался банкет. Он сам не пил, максимум, который себе позволил: выпил вина на брудершафт с Арнольдом.

Подошел Жуков и протянул руку:

– Тут некоторые горячие головы тебя под суд хотели отдать. Я запретил. А то, что американца уберегли – это хорошо. Я, кстати, в курсе, откуда у Кузнецова данные разведки за октябрь. Я их тоже искал: у меня, как и у тебя, они исчезали куда-то.

– Нашли, кто это делал?

– Нет, но после гибели трех человек в управлении направлением и в Политотделе фронта утечки прекратились. Меня, «за утерю бдительности и управления фронтом», понизили в звании, впаяли выговор с предупреждением и отстранили от командования. Чувствовал, что не доверяют, поэтому попросился комбатом на Истринское направление. По ранению сняли взыскание, сейчас назначили заместителем Верховного. Вот, вожу иностранцев по фронтам, глаза б мои на них не смотрели. Кстати, готовься, в Америку полетишь.

– Да никуда я не полечу! Мое место – здесь: в воздухе и в штабе полка.

– Это – армия, майор. Ты не забывай, что у тебя самый большой счет по сбитым. Предложение это не мое. Тебя Кузнецов рекомендовал. Дивизию твою усиливаем еще двумя полками на этих самолетах. Товарищ Сталин приказал до весны очистить Крым от немцев. Здесь американцы будут базироваться для ударов по Румынии. Завтра получишь утверждение в должности комдива. Точнее, уже сегодня. А по поводу Америки – не кочевряжься, это прямой путь к «звездам» на петлицах.

С тем, кто был на борту этих Ju-52, возник казус. Наши выслали «Каталину» из Севастополя, подобрать сбитых. К этому времени там же находилось дежурное звено, которое подняли еще до начала боя, чтобы заменить звено с американцем, если бы тот согласился на отход. Оно дожидалось как прилета нашей летающей лодки, так и поджидало возможный прилет немцев на Do-24, которые базировались ближе, в Донузлаве. Один из Ju-52 довольно удачно сел на воду, потому что имел поплавки, погасил огонь и активно работал радиостанцией, добиваясь своего спасения. Но немцы так и не выслали никого, потому что над ним носились «большие крысы», связываться с которыми немцы не рвались. После приводнения нашей «Каталины» немцы сдались. Пассажирами оказались немки – актрисы кабаре. Несколько из них погибло при обстреле самолета, были и раненые. Тем не менее слушок о том, что среди спасенных были только женщины, пошел. Не самый приятный, и было очень подозрительно, что какой-то ансамбль так прикрывали. Но экипаж и немки твердили, что это именно их вывозили в Одессу. Кто был на других самолетах, они не знают. Двух немецких летчиков-истребителей с «фокке-вульфов» тоже подобрали, но показаний с них получить не удалось. Один умер от переохлаждения еще в воздухе, второй упорно молчал. Так что, кого сбили – оставалось загадкой еще три дня, пока из Германии, по линии ГРУ, не пришло сообщение в Москву, что в Германии объявлен траур по командованию 11-й армией. На двух других машинах вывозили Манштейна, Велера, Буссе, Гаука, Думитреску, Манолиу, около 40 генералов и старших офицеров 11-й и 3-й румынской армий. Немцы верно оценили свои возможности по дальнейшей обороне в Крыму.

В дивизию прибыли два «новых» полка: 402-й ИАП под командованием майора Груздева, и 255-й ИАП ВМФ майора Якушина. Один из полков к авиации ВМФ не относился. В начале войны был сформирован в НИИ ВВС из летчиков-испытателей, довольно быстро потерял матчасть, в основном по техническим причинам. Его отвели на пополнение и переучивание. Испытатели вернулись на прежнее место службы. Лишь командир полка и три комэска – бывшие летчики-испытатели. Переучивались на ЛаГГ-3, как и второй полк, в котором значительно больше «довоенных» летчиков с опытом полетов над морем. Штаб дивизии находился в Каранкуте (немецком) – небольшой пустом селе, построенном немецкими колонистами, выселенными в 1941-м. Аэродром построили другие немцы чуть позже. До войны этот район Крыма носил название «Тельмановский». Ближайший аэродром немцев – в Чкалове, которое они переименовали в Доррнбург. Это недалеко от Аскания-Нова, бывшего имения прусского генерала и герцога Friedrich Ferdinand von Anhalt-Köthen. Во Фрайдорфе полным ходом идет восстановление аэродрома, и дивизия мается не-пойми-чем, охраняя историческую стройку. Наступление на Каховку провалилось: «неожиданно» закончились морозы, и любое передвижение по Таврии стало невозможным. Все то же самое и в Крыму: к сапогам мгновенно прилипает местный чернозем, приходится переобуваться перед самолетом. Если бы не покрытие, то летать было бы невозможно. А так, чапаем потихоньку.

Бои за Сталино и Ворошиловград завершились. Удалось несколько потеснить фашистов, заняв города Изюм, Барвенково, Славянск, Краматорское, Октябрьское, Красноармейское, Сталино, Волноваху, Буденновку. Достаточно большой успех. Еще бы все это и удержать! Природа дала передышку как нашим войскам, так и немцам. Водим пикировщиков бомбить железнодорожные станции, но их здесь много, а нас становится все меньше и меньше. Обещанные Буденным Ар-2 пока не поступают. Из 138 машин осталось чуть больше 90. Крымский фронт создал несколько плацдармов на другом берегу Сиваша. Немцы оставили Чонгарский полуостров до Сальково, но горловину держат крепко, не пробить. По моим данным, немцы перевооружаются: навешивают дополнительную броню на Т-3 и делают из них «штуги» с 75-мм пушкой. Увеличивают количество автомашин в пехотных дивизиях, готовятся к летним боям и мечтают повторить успех 41-го года. Есть и новинки в плане самолетов: появились «Густавы». Они почти сравнялись по максимальной скорости с ГГ-3с, уступая всего 30 километров в час, но по-прежнему превышают наши машины по высотности и скорости пикирования, даже ГГ-3СР. Первые «Густавы» имели практический потолок 13 800, недоступный для наших самолетов. Однако на Восточном фронте так высоко никто не летал. Им все равно приходилось снижаться. Где они начинали резко проигрывать «ГГ». Но угроза внезапных атак с пикирования значительно возросла, особенно в линейных полках. Кроме них, массово пошел FW-190А2 с четырьмя и А3 с шестью огневыми точками. Но его скорость у земли сводила на нет огневое преимущество опять-таки на Востоке. На Западе у союзников практически не оказалось машин, способных с ним бороться. К тому же немцы научились преодолевать рубежи английской ПВО на малой высоте. Наносить молниеносные удары и уходить через Канал. Третий рейх очухался от зимних поражений, с некоторым запозданием переодел солдат в зимнее обмундирование и полным ходом готовился к летним боям. Тут и подтверждение пришло из Ленинграда. Мать прислала письмо Петру, написанное карандашом, с нарисованной головой индейца и циферкой «5» снизу странички, как будто пронумерована она. Петя ухмыльнулся и начал вырезать «спираль майя», древний календарь, предварительно замерив ширину пяти букв матери возле головы индейца. Это они в детстве так изучали криптографию, создавая слоговый шифр. Вращая дешифровальный круг, Петр выписал слоги того сообщения, которое хотела передать бабушка ему. Их батарея близ Посадниково отражала танковую атаку немцев, которую не смогли остановить противотанковые батареи 316-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона (ОИПТД). Все танки и самоходки немцев имеют 75 мм орудие и не пробиваются «сорокапяткой» ни в лоб, ни в борт. Найди возможность и сообщи командованию. Петр решил в первую очередь сообщить об этом Первухину, которому мог открыто сказать о том, кто передал эти сведения. Штаб его армии находился в Симферополе, куда и выехал Петр. Но командующего там не оказалось, он в Севастополе на совещании, куда доступ нам закрыт, ибо по должности не проходим. Оригинально вообще-то проводить совещания без разведки. Их ничему не научило скверное начало Феодосийско-Керченской операции. Дескать, мы начнем, а вы потом эти щи лаптем хлебайте. Как я уже писал, 13-й ГвОРАП в данный момент занимался ПВО полуострова. О разведке опять все забыли.

Петр подъехал к штабу флота в Инкерманских каменоломнях, но там его уже не было. Штаб вернулся в довоенное здание, видимо, война уже кончилась, а нам об этом сообщить позабыли. Поехал туда, там тоже никого, дежурный по штабу сказал, что все собрались в Матросском клубе, бывшем офицерском собрании. Это – рядом. На площадке полно машин, еле притиснулся. Вошел в здание, оказалось, что в связи с ликвидацией Крымского фронта, ВРИД командующего генерал Сергеев раздает «пряники и конфетки» бойцам и командирам фронта и СОР (Севастопольского оборонительного района), который полностью вошел в состав фронта на последних этапах операции. Нас на этот праздник жизни не позвали, но мы сами пришли, правда, по делам заглянули. Там Петр и услышал все самое лестное о своем полку. Оказывается, по словам бригкомиссара Кузнецова, несмываемым пятном на теле героической обороны Севастополя лежит отказ командира 13-го ГвОРАП в самую трудную минуту второго штурма Севастополя перебазироваться в Крым и прикрыть город от разрушения авиацией противника. Что он, бригадный комиссар, специально поинтересовался итогами работы этого полка: за время проведения Крымской освободительной операции полк не потерял ни одного самолета, ни один человек не погиб. В общем, пока мы здесь кровь проливали, уважаемые товарищи, личный состав полка труса праздновал, но получил более восьмисот пятидесяти тысяч рублей премиальных. В том числе бывший командир этого полка – сорок две тысячи рублей. И, сволочь, ни одного слова о том, за что выдаются эти деньги. Как я ни удерживал Петра, этот молодой кретин встал и из зала задал вопрос ЧВС Приморской армии:

– А за что деньги были выплачены, очень интересно, товарищ бригадный комиссар? Люди кровь проливают, а тут отдельные товарищи крохоборствуют, в карман государству лезут.

Нелетная часть собрания его поддержала громкими аплодисментами. А летчики молчали, быстро поделив 42 тысячи на тысячу.

– Это к делу не относится, товарищ.

– Еще как относится, товарищ бригадный комиссар! Согласно приказу наркома обороны СССР № 0299 от 19 августа 1941 года за каждый сбитый самолет-истребитель противника назначается премия в тысячу рублей, а за бомбардировщик – две тысячи, за потопленный транспорт – три. На Крымском фронте полк уничтожил в воздухе 348 самолетов, на Южном фронте – еще 173. Всего: 521 самолет противника. Полком и приданными пикирующими бомбардировщиками атакованы все аэродромы противника, кроме Евпатории. Уничтожена практически полностью вся воздушная группировка противника. Потоплено 12 транспортов и три торпедных катера. А вы об этом ни одного слова не сказали. Так кто кого позорит? Это я спрашиваю, как командир полка и дивизии, которая и сейчас составляет основу противовоздушной обороны Крыма.

И все бы ничего, это бы проскочило, но в Ичках, где базировался новый 402-й полк и приданный зенитно-артиллерийский, кто-то бросил дохлую собаку в полковой колодец и пару крыс. Кроме «местных» этого никто не мог сделать. А воды там постоянно не хватало, пресные колодцы наперечет во всей округе. В общем, оба полка взяли оружие и пошли наводить порядок. Выяснилось, что сами Ички охраняет «полиция», организованная немцами. Мужики построили всех «местных» и заставили рыть могилу. После этого и исполнителей, и организатора им сразу отдали. Но это же «разрушает единство советского народа!». «Это же самосуд!» «Произвол и отсутствие пролетарской солидарности». «Командир дивизии самовольно выехал в Севастополь, его на месте не было, вот и возник межнациональный вопрос». Петра отозвали в Москву, длинной волосатой лапы, которая могла бы выдернуть из дерьма, под рукой не было, а установка – была. От греха подальше его понизили в звании и в должности и отправили служить на Тихий океан. Бухта Ольга, аэродром Молдовановка, 31-й ИАП ВМФ. Ну, цифры местами поменялись. Рогов так и сказал.

– И скажи спасибо, что на всю катушку не развернули. – Рогов был начальником Политотдела флота.

Петр вернулся в Крым. На «боевые», деньги были, упаковал свой «ястребок» в ящик, переправил его на станцию Кавказ, выкупил платформу и теплушку, как для перевозки личных вещей, в которой поместились все запчасти Петровича, сам Петрович и четыре «массовика» для охраны и сопровождения. Сам Петр также ехал в этой теплушке все тринадцать суток. По пути прихватили четырнадцать девиц из какой-то ШМАС по пути, во главе с двумя «престарелыми» инструкторшами. Девочки ехали на ТОФ подменить в полках мужиков, уходящих на фронт. Горевали, что в тыл едут. Но народ оказался довольно жизнерадостным и настроение в пути не портил. Добрались. Их встречали, правда, вместо крутого «доджа» – жеребая кобыла, которая через каждые пять километров останавливалась покормить жеребенка. Она довезла его до Новомихайловки, где останавливался автобус на Кавалерово. А самолет погрузили на «ломовик», с ним остался Петрович. Снег еще не сошел. Вокруг сплошная тайга, сопки и разбитая вдрызг дорога на Кавалерово. Соседнее село – Серафимовка, домов пятьдесят, сейчас немногим больше из-за «экуиранных». В Молдовановке – три старинных купеческих дома и восемнадцать сборно-щелевых ДОС. Плюс землянки для техсостава и БАО. К прежнему командиру полка «пришла белочка», увезли во Владик лечиться. В полку две эскадрильи «нового состава»: двенадцать И-153 и четыре И-5, по восемь самолетов в каждой. Вооружены самым современным оружием: пулеметами «ШКАС» и «Ультра-ШКАС». Будем гнать самураев злым духом от самогона на кедровых шишках. Один уже пошел на сближение с противником, остальные замерли в ожидании. Но это Петр немного преувеличивал, по молодости лет. Реально: никто из комсостава полка сидеть в Молдовановке не хотел. Все рвались на фронт. И не только на словах. Использовали любую возможность улететь отсюда на фронт. Знакомых, обстоятельства, даже отпуска. Здесь, на Дальнем Востоке, этот мирный анахронизм еще сохранился. В полку недоставало пяти летчиков и половины техсостава. Техникам было легче попасть на фронт, чем летчикам.

Ближайшая железнодорожная станция – Новочугуевка, бензин шел только оттуда. По «шоссе» через Кавалерово. Еще он поставлялся летом в Ольгу, где была довольно большая нефтебаза у причалов на входе в саму бухту из залива. Бухта замерзает, всегда, а залив только временами.

Полк находится в стадии формирования, на двух аэродромах еще базировались две ОРАЭ: сотая и сто первая, на вооружении которых стояли И-16, 28-й и 29-й серии в исполнении «Р», почти такие же, какими Петр командовал в Финскую. Аэродромы прикрывали важнейшую военно-морскую базу ТОФ: ВМБ «Владимир», незамерзающую закрытую бухту – пункт зимнего базирования флота. Блин, как таким старьем можно прикрыть базу?

В первый день, а приехал он поздно вечером, никто ему на эти вопросы не ответил. С утра в штаб, принимать дела у начштаба, который исполнял обязанности. Вчера начштаба не было, сказали, что он в Ольге, что-то принимает в порту. Петр поприветствовал довольно пожилого подполковника Арсентьева. Тот взглянул на предписание и с ходу заявил, что в полк вылетел командующий, и лично у него приказа на передачу дел нет.

– Так что посидите, товарищ капитан, прибудет Петр Николаевич, с этим вопросом разберемся. Что там в Москве решили – не знаю, устраивают тут место ссылки какое-то. Там не справились или провинились, так сюда шлют, а потом они чертиков ловить начинают, – пробурчал подполковник, показал на дверь из кабинета и стулья, где можно расположиться за пределами его кабинета.

Все верно, он старше по возрасту и званию, и до вступления в должность Петр младше его и обязан подчиняться. Сколько ждать командующего, приходилось только догадываться. Он вышел из штаба и сел в курилке напротив входа. Где-то в стороне от аэродрома на северной его окраине запустился двигатель самолета, звук был знакомый, работал М-82 без нагнетателя. Интересно! Откуда? Домик штаба – стандартный, довоенный, одноэтажный. Дорожки разметены, знамени части еще нет, но пост № 1 организован. У часового самозарядная винтовка. Летного состава не видно, где он – непонятно. В общем, обстановка все меньше и меньше нравилась Петру. Из штаба никто не выходил и не входил. Прошло более получаса, когда появился подполковник Арсентьев и к углу штаба подъехал ГАЗ-АА. С собой Петра он не позвал, а набиваться и трястись в кузове Петр не захотел. Подполковник уехал, а где-то в стороне послышался гул моторов Ли-2. Он выскочил из-за сопок на западе, заложил крутой вираж, выпустил шасси с лыжами и сел. Развернулся и побежал в обратную сторону вдоль стоянок. За ним пристроилась машина с начштаба. Но самолет зарулил на ближайшую к штабу стоянку. Оставаться сидеть в курилке было бы невежливо, поэтому Петр встал и пошел к самолету. Из самолета выпрыгнул невысокий человек в кожаной короткой американской меховой куртке с завернутыми манжетами белой шерсти. Планшет на боку. Довольно молодой, лет тридцати пяти. Следом на снег вышел пожилой капитан 1-го ранга в шинели, какой-то интендант и еще один летчик или штурман, совсем молодой. Арсентьев подошел и отдал рапорт первому, потом показал рукой на Петра, видимо отвечая на какой-то вопрос. Все двинулись в его сторону. Петр доложился и передал предписание, которое генерал не читая сунул в карман. Протянул руку и крепко пожал руку Петра.

– Третьего дня ждали, думали, что вы скорым подъедете.

– У меня самолет с собой. Механика пришлось в Новочугуевке оставить.

– В курсе, их разместили в Соколовке. Вам следовало тоже добираться через Соколовку, а не автобусом.

– В Москве сказали ехать так, и проездные документы выдали через Кавалерово.

– Ничего, зато посмотрели на окрестности. Давайте в штаб. У нас на вас большие планы, а времени нам отвели совсем чуть-чуть. Прошу.

В кабинете ему передали три больших конверта, он расписался в получении и вскрыл первый. Приказ сформировать 1-ю УАГ ВВС ТОФ (ударную авиационную группу) в составе семи полков. Организовать обучение группы управления полетами на основе опыта действий 13-й авиагруппы. Срок формирования – 20 суток. Один из формируемых полков заменит 402-й полк в 13-й гвардейской смешанной авиадивизии ВМФ особого назначения. Во втором пакете – приказ организовать выпуск необходимых приборов и радиооборудования на трех заводах Приморского и Хабаровского краев для самолетов ГГ-3СР, выпускаемых на Арсеньевском заводе № 116, и самолетов Ар-2, выпускаемых заводами № 116 и № 126 для нужд двух дивизий особого назначения ВМФ.

Третий приказ касался комплектации истребительных и бомбардировочных полков дивизий особого назначения: предпочтение отдавать добровольцам из числа кадровых летчиков ВВС флота и РККА имеющих не менее 300 часов налета на истребителях ЛаГГ-3 и бомбардировщиках СБ и Ар-2. В том же приказе упоминалось, что не позднее 10–13 апреля текущего года Петру прибыть в аэропорт Фербенкс, где отобрать машину для дальнейшей переделки ее в самолет дальнего радиолокационного обнаружения для нужд авиации всех флотов. Предусмотреть возможность выпуска подобных машин на заводах СССР. Подписал наркомфлота Кузнецов.

Начальник контрразведки флота, тот самый капраз, объяснил, почему дали ход делу Кузнецова: Сталин подписал оба Указа о присвоении звания Героя Советского Союза. Указы пока не публиковали. Первый указ касался 1941 года и Ленинградского фронта, тот, который задробил Жуков, второй – Крымского фронта за 27 сбитых и действия его авиагруппы. Бомбардировочные 29-й и 121-й полки дивизии переименованы, соответственно, в 13-й и 131-й гвардейские ПБАП. Дивизия стала именоваться 13-й ГСАД. Все указы будут опубликованы после того, как будет сформирована 1-я УАГ ТОФ. Специфика такая: японские военные атташе контролируют исполнение договора о ненападении. В Ольге сидит официальный представитель японского военно-морского и торгового флота, поэтому новые самолеты ЛаГГ-3 над Ольгой не летают. Из-за этого в официальных документах 100-я и 101-я эскадрильи вооружены самолетами И-16, и они стоят на основных стоянках. ЛаГГи базируются в лесу, хотя прибыли сюда еще до подписания договора, в 40-м году. В общем, дурдом! Но летчиков, кто налетал на ЛаГГах более 300 часов – 700 человек. Почти армия. Тот же самый капраз объяснил, для чего требовалось выдать Петру предписание на полк и сделать запись о понижении в звании: по пути документы неоднократно просматриваются в различных комендатурах, и исключить возможность просмотра их японской агентурой – невозможно. Поэтому все должно было быть чисто: понизили в звании и сослали на ТОФ. Это – реально, с каждым может произойти. Поэтому его визит на Тихоокеанский флот освещаться в прессе не будет. «Смотрины» пройдут в Молдовановке, соответствующие указания в полки приморского и дальневосточного фронта уже разосланы. Техники здесь хватает, так что – выбирайте лучших.

– Есть сведения, что ВВС РККА желает заполучить вашу дивизию под непосредственное управление, поэтому наркомфлота и принял решение срочно создать еще минимум одну аналогичную дивизию, и принял во внимание вашу рекомендацию по созданию самолета ДРЛО, – сказал в заключение генерал-майор Лемешко. – Мне, к сожалению, запретили принимать участие в этом смотре. Я должен буду находиться в штабе ВВС флота, как будто бы ничего в Молдовановке не происходит.

Во всех этих словоблудиях мне лично не понравилось только одно: указы не опубликованы и привязаны ко дню формирования УАГ ТОФ, которую за 20 дней не создать, нет представителя Политуправления флотом, все приказы не подписаны Роговым, который ясно дал Петру понять, что тот легко отделался. И приказ на занятие должности командира 31-го полка никто выполнять не собирается. Шла какая-то крупная игра между «политиками» и «военными», в которой Петр был «пешкой», или разменной фигурой. Опыт его полезен, но против Политуправления все эти генералы и адмиралы ничего не весили.

Прошел месяц, начался второй, Петр, как висел между небом и землей, так и продолжал висеть. Просмотрел около сорока человек, из которых отобрал 11 человек, но они уехали в свои полки продолжать службу. Подходило 10 апреля, когда он должен был прибыть в Фербенкс, но визы не было. И не было и «union pass», который разрешал пересечение границ. Стало совершенно очевидно, что Петра «сослали», без должности, без учета заслуг, просто выбросили на обочину на «лесной дороге». 25 апреля 1942 года Совинформбюро объявило, что оставлен город Джанкой. Выслушав сообщение на площадке у сельсовета, Петр повернулся и направился к штабу. Снег давно сошел, грязи – немерено. Отряхнул ноги и прошел в кабинет ВРИД командира полка.

– Иван Иванович, будьте добры, соедините меня с Петром Николаевичем.

– А по какой надобности, Петр Васильевич?

– А вам какое дело, исполняющий обязанности. Я формирую группу и мне нужен командующий.

– Так нет никакой группы, капитан. Выйди из кабинета!

Петр повернулся на выход и, с небольшим разворотом, обратным ударом, резко выбросил правую руку вверх и рукоятью маузера врезал козлу по челюсти. Разоружил находящегося в рауше подполковника.

– Есть группа или ее нет, тебя, козел, это не касается. У тебя в полку давно несчастных случаев не было? Будут! И. о. застрелится. Проглотит пулю из собственного пистолета. – И Петр с размаху вставил ствол «ТТ» в рот ВРИДа. Слегка добавил по голове, снял телефон и произнес абракадабру, называемую позывными командующего. Тот ответил довольно быстро, назвав Петра «Иваном Ивановичем».

– Здесь Петр Васильевич, тащ генерал. Вы можете сказать: что происходит? Группа формируется, или мы в бирюльки играем?

– Не знаю, где Иван Иванович?

– Здесь, рядом, но сказать ничего не может, язык прикусил. Я тут вам телеграмму отправил, приняли?

– Принял, но не подпишу, по этапу пойдешь, пацан.

– По фене ботаешь, тезка? Ты мое личное дело читал? Видел штампик в уголке? В пяти минутах от меня есть другое ВЧ. Играем? Знаешь, чем для тебя это закончится?

– Пойми, дурачок, ГПУ не рекомендовало исполнять приказ наркомфлота.

– У тебя есть эта телеграмма?

– Есть.

– Береги, как зеницу ока. Это твой шанс остаться живым. Понял, тезка? Подписывай, или я лечу в Москву по линии НКВД.

– Да и хрен с тобой, лети. Доказывай, что ты не верблюд. А меня избавь от этого. Держи!

Ивану Ивановичу Петр запихал портянку в рот и запер в комнате отдыха. Бегом к Петровичу. Тот был на месте. Сводку он слышал и готовил машину к вылету. «Мудрый змей» давно понял, что они здесь надолго или навсегда, поэтому заранее разжился «кобрячьими» перегонными подвесными. Благодаря этим бакам «Кобра» имела дальность 4000 километров. Дополнительный электробензонасос перекачивал топливо в расходник.

– А сам-то как?

– Так это тебя, Петруша, сюда ссылали, а я – в командировке. Вот тут черкани, с машиной я договорился. Взлетай, не поднимая хвоста, по рулежке, на взлетке – кочки великоваты. Где Иваныч-то, провожать не придет, что ли?

– Не придет, пока портянку изо рта не выплюнет.

– Понял. То есть действуем по-быстрому и по-фронтовому.

– От винта!

– Есть от винта.

Загудел на прогреве двигатель, но прогреваться будем на ходу, поэтому колодки вон, отрулили на самый край стоянок, развернулись, пошли на взлет. 1600 метров едва хватило, чтобы оторваться с таким перегрузом. Высоту пока не набираем, идем над деревьями и пользуемся складками местности. Радиолокационных станций тут только одна, в Ольге. Есть еще в «Ракушке», вот от нее и прячемся. Через 13 минут полета полезли вверх на экономическую высоту 6000 метров. Здесь все летают немного другим маршрутом и иным курсом. Отсюда до японской границы 215 километров. Но нам сейчас свои опаснее, чем чужие. У японцев здесь нет техники, способной нас достать по высоте. Их «зеро» и И-97 выше 5000 не летают. Свои малость опаснее, но и они толком не дотянутся. «Миги» сейчас все на западе, эти два фронта снабжаются по остаточному принципу. А точкой приземления я, с Петром, выбрал аэродром Новосибирского завода № 153, который упомянут в приказах наркомфлота, который выпускает ГГ-3с. Еще есть Чита, там базируется авиация Забайкальского фронта. Там немного будет сложнее, но не хуже, чем на фронте. Пересекли японскую границу. Внизу облачность, озера Ханка не видно. Свои перехватить не сумели, да и не пытались, просто не заметили. Японцев пока не видно. Где-то далеко внизу, примерно таким же курсом, ползет транспортник. И больше никого. Внизу – Саньцзян, провинция государства Маньчжоу-Го. Путевая скорость получается 480 километров в час. Здесь облачности почти нет, но внизу только маленькие поля и деревушки, и людям нет никакого дела до «крестика» где-то высоко в небе. Здесь идет другая война, партизанская.

К концу третьего часа полета подошли к госгранице СССР. Петр предварительно набрал высоту 10 000 метров, приглушил двигатель и на малых оборотах пересек линию госграницы между Зарголом и Бурой. Снизился до высоты 6000 метров и пошел дальше вглубь территории. Радиосвязь здесь отсутствовала начисто. Внизу сопки, пасется скот на еще зеленой травке, мирная идиллия в воюющей стране. У Слюдянки чуть довернул вправо, чтобы обойти Читу. Три часа сорок пять минут полета, пройдено 1800 километров. У Читы дважды сработал автоответчик. В Светлом шли полеты, звено СБ прошло встречным курсом, помахали друг другу крылышками. Прошел долину реки Чита и довернул на северо-восточный мыс Хобой острова Ольхон. Плохо, что автопилота нет! Петру сейчас тяжеловато, я ему напомнил о свертке, который ему сунул в кабину заботливый Петрович. Там оказалась копченая изюбрятина, бутерброды с икрой и кетой, хлеб и фляжка, полная молока. Затем перенастроились на новый привод: Томск. Маленький самолетик продолжал наматывать на винт километры. Хмурые мысли немного отошли в сторону. Здесь уже совсем другая ситуация, вряд ли нас здесь будут встречать с цветами и караваем, но то, что нас здесь совсем не ожидают, это точно. Слишком далеко это от Ивана Ивановича Арсентьева и Петра Николаевича Лемешко, под крылом – Иркутская область, на внутренние баки еще не переходили, и ветерок помогает. Пересекли Транссибирскую магистраль, теперь она справа. Тут так почти никто не летает, все идут точно над ней. Так безопаснее и есть места, где можно сесть. Но у нас другая задача: как можно дальше оторваться от места ссылки. Пройдено 3085 километров, перешли на внутренние танки, но подвесные не сбрасываем, ибо взять их будет негде. Еще раз перенастраиваем привод, теперь это уже сам Новосибирск, до которого осталось чуть больше 800 километров. Через сорок минут пересекли Енисей, пришлось чуть убавить скорость, пустые подвесные баки немного вибрировали. Наконец, Верхний Пашенский пруд, вираж, щитки, и восемь часов двенадцать минут полета закончились. На связь он так и не выходил, разрешения на посадку не получал. Уже темнело, поэтому все свалил на это обстоятельство. Аэродром – полувоенный, здесь хозяйничают вместе авиапром и военприемка. Ночью здесь не летают. Стоянку ему определили самую дальнюю. Руководителю полетов показал телеграмму Лемешко, передал талоны на топливо и присадку. Тот поворчал, мол, носятся тут всякие, дал талон на койко-место и на обслуживание. Быстренько поужинав в столовой, которая готовилась закрыться, Петр пошел к самолету, требовалось незамедлительно его заправить и пополнить масло в турбине нагнетателя. Это самое сложное, здесь его могло и не оказаться. Застегнулся на полную, чтобы не светить петлицы, ибо технари с ходу обратили внимание на звезды и кресты на борту. Заранее положил летную книжку в карман.

– Вот это да, товарищ гвардии майор. А что ж об этом-то не пишут?

– Воздушная разведка, незачем о нас писать, какой же я разведчик буду, если обо мне и моем полку каждая собака будет знать. Масло Shell-90 есть, у меня двигатель высотный?

– Найдем, товарищ майор.

– Вон там – фляжка, половина – твоя.

– Вот что значит – фронтовики! Спасибо, товарищ гвардии майор.

Видя, что механик вполне профессионально и быстро работает, Петр расписался за получение топлива, присадки и двух сортов масла и пошел в гостиницу переменного состава. Он тогда не знал, что в ста метрах от него находился Гудков, который прилетел в Новосибирск воевать с Лавочкиным, который пытался доказать, что его Ла-5 превосходит ГГ-3с. В отличие от ГГ, у которого сохранился овальный фюзеляж, Лавочкин закрыл его фальшбортом, а когда начали перегреваться верхние задние цилиндры, то подвел воздухозаборник сверху. Действительно выиграл 5 километров в час максимальной скорости, но за счет этого температура в кабине поднималась до 50 градусов. Однако он имел связи в наркомате много более мощные, чем Гудков, и решительно продавливал решение на замену ГГ-3С на «более быстрый» Ла-5. Пока ему удалось добиться только опытного производства на 153-мзаводе. Но вода и камень точит.

Петру было не до этого. Его цель – Ростов-на-Дону, поэтому с раннего утра, еще до смены дежурного по аэродрому, он пришел на СКП и доложил о готовности вылететь по своему маршруту.

– Давай-давай, у меня через двадцать минут начало испытательных полетов, шуруй, добро.

Оторвавшись от земли, Петр ощутил просто ликование! До места – 3090 километров, на 800 меньше, чем он преодолел вчера. Полет штатно записан в план и получен временный позывной. Настроился на Омск и ушел на шесть километров вверх. В 11.05 «Москвы» знакомые кочки Ростов-Центрального, здесь все свои. Так что мгновенно дали машину до штаба направления. А дальше: стоп! Пропуска нет, его за это время сто раз сменили, со страшным трудом пробился к начальнику разведотдела генералу Бекетову.

– Так, не понял, ты же в Америке?

– В какой Америке?

– Сказали, что направлен туда руководить перегоном по ленд-лизу. Мол, генерала получил.

– Капитана я получил, вот запись об этом. 31-й полк так мне и не передали, а сюда я просто сбежал из Молдовановки, после того, как услышал, что Джанкой взяли.

– Так ты ничего не знаешь?

– Откуда?

– Тебя вызвали в Москву, после этого сюда приехал армейский комиссар первого ранга Мехлис. И сразу в Крым, с проверкой твоей дивизии, и у тебя такого наковыряли! Дескать, большая часть комиссаров – самовыдвиженцы, поставленные на должность тобой, что анархия, пьянство, дебоширят летчики, честных советских людей могилы рыть заставляют. А вместо тебя и Звягина прислали Антощенко и Мережко, те, действительно, за воротник залить горазды были. 402-й полк было приказано из Крыма вывести, как неблагонадежный, тринадцатому в очередной раз сменили командование, а твои – ребята дружные, они этих варягов придавливали, и сильно. И тут началось: вначале заболело сразу шесть человек, чума, представляешь! Полк на карантин, и в этот момент немцы захватывают узел связи в Каранкуте и наносят массированный удар по 13-му полку и Фрайдорфу, где американцы расположились. Одновременно высаживают десант с воздуха в Армянске и в одну ночь берут Перекоп.

– А кто узел связи захватил?

– Абверкоманда «800».

– Где полк?

– Я же тебе сказал: все разбомбили.

– Люди, люди где?

– Не знаю, тут не до этого было. Вот что, Семена Михайловича понижают, командующим Южным фронтом хотят назначить. Так что ты вовремя, пошли со мной.

Через несколько минут Петр был уже в кабинете Буденного, тот его выслушал, посмотрел на приказы Кузнецова.

– Мне тоже указы показывали, что ты – дважды Герой и генерал-майор авиации ВМФ. И о твоей просьбе направить тебя на самый трудный участок перегона самолетов из Америки. Писал?

– Нет.

– Понятно. Аркадий Иванович, покличь Петра Ивановича, самое его дело. – А сам снял ВЧ и через несколько секунд сказал: – Коба, есть новости, я вылетаю к тебе… Да. По Крыму и по всему направлению… Нашелся комдив тринадцатой гвардейской, ни в какой Америке он не был, сидел практически под арестом на Дальнем Востоке. Сбежал оттуда… Да, все доказательства есть… Все недостающие доказательства есть, Коба. Да, захвачу с собой… Есть.

Из Ростова вылетали целой кавалькадой: шесть Си-47, причем большая часть из них была набита «волкодавами» из особых отделов двух фронтов. Возглавлял это воинство генерал-майор Ивашутин. Одеты были все не в «парадку», а по-боевому. Эскадрилья «кобр», одна из которых несла «вещественное» доказательство под крыльями. Петр подвесил обычные подвесные баки, которые можно было сбросить в любой момент. Плохо, что ведомого нет, от предложенного на «кобре» он отказался. Не хотелось никому спину показывать. Вот и нарезает круги по маршруту, не совпадающему с основным прикрытием маршала. «Волкодавы» усаживались в машины и взлетали в стороне от двух «штабных» машин. По плану перелета эти машины сядут первыми. И до высадки этих людей прикрытие будет находиться в воздухе и контролировать всю ситуацию на земле. Несколько немецких переделок висели на спинах особистов, так что наведение с земли будет. На этот раз у Петра полный боекомплект, а не тридцать выстрелов в одной пушке, как при вылете из Молдовановки. Все остальное пришлось снять, и они едут сюда с Петровичем. Если едут, конечно. Пожелаем ему удачи.

Все, Москва-Центральный. План посадки не меняется. Все проходит штатно. Петр садился последним, когда в воздухе не осталось ни одной машины. Чтобы в хвост не зашли. Срезал круг, сел и побежал к месту, которое ему определили еще в Ростове. Возле каждого человека на взлетном поле находились люди Ивашутина. А в штабе направления – «течь»! Петра попытались арестовать. Из цехов первого завода вышла группа людей и направилась в сторону его самолета. Их захват прошел практически мгновенно!

– Лежать! Контрразведка!

– Военная прокуратура! Вы не имеете права!

Возле головы пытающегося «качнуть права» взметнулись трава и песок от хлестких выстрелов из нагана.

– Молчи, дурашка, иначе на допрос не попадешь. Тебе русским языком сказали: контрразведка.

Ремешок опоясал горло, руки завернуты под самые лопатки, кляп и повязка на глаза. Два дюжих «силовика» рывком переводят задержанных в вертикальное положение, третий, со стороны спины, рукояткой пистолета и его стволом помогает переставлять ноги и выдерживать общее направление движения. Всех грузят в несколько разных машин. Подъезжают еще несколько серых бронированных автомобилей. Чувствуется напряжение у всех. Кто приехал на правительственных машинах – неизвестно. Но оттуда вышло по одному человеку, которые распахнули задние двери. Из небольшого здания на поле вышли Буденный, Мехлис, Бекетов, Ивашутин и еще несколько человек. Буденный рукой показал Петру на одну из машин. «Студебеккеры» и два М-3 выстроились колонной и двинулись куда-то на юг, не к Кремлю. Пересекли Москва-реку, едем куда-то на юго-запад, справа какой-то парк, я этот район Москвы знаю плохо, еще раз повернули, теперь на юг. Переезд, это Белорусская ветка. Насколько я понимаю – это Дорогомилово, пригород Москвы, слева небольшая высотка, по-моему, Поклонная гора, сплошной лес или парк. Угу, ограда появилась и дорога вдоль нее. Пошли по кругу, у КПП бронетранспортеры пошли чуть дальше и встали, а серые машины повернули к открытым воротам. Куда-то приехали. Один из «волкодавов» вышел из машины, но дверцу прикрыл, второй сидит рядом, за спиной – рация, гарнитура странная: однобокая, и ларингофоны. В левой руке кнопка приема-передачи. Он кому-то ответил: «Есть!»

– Маузер давайте и выходите, вас зовут.

Петр щелкнул крышкой, расставаться с оружием не слишком хотелось, но место – явно непростое. Вылез, поправил китель, фуражку и застегнул кобур-маузер. Подошел к Буденному, отдал честь.

– Пошли, приехали.

Ухоженная лесная дорожка, обсыпанная красным, плотно укатанным песком, привела к небольшой усадьбе. Все присели в беседке перед домом, вовнутрь зашли только Буденный и Мехлис. Бекетов что-то чиркал в блокноте, Ивашутина не было, он остался со своими людьми и, наверное, «колол прокурорских». Появился минут через пятнадцать и передал какие-то бумаги в дом. Сел рядом с Петром, вытащил дорогие «Герцеговина Флор» и закурил, предложив папиросу и Петру.

– Не дрейфь, все нормально и четко по легенде. Блин, че щаз будет! – и он довольно потянулся.

Дом был странный. Главный фасад входа не имел. Он был сбоку. Сейчас туда подъехала машина, хлопнули двери, и она уехала. Кто это был? А кто его знает. Стекла сделаны так, что снаружи ничего не видно. Даже водителя. Подъехала еще одна машина, кто-то из нее вышел, и она уехала. Петр задремал, день был насыщенным и долгим: между Москвой и Новосибирском – четыре часа разницы. Так что сутки у него были на четыре часа длиннее обычных. Впрочем, теперь дремали все. Напряжение спало, операция близилась к завершению. Происходящее внутри этого странного дома их касалось только поскольку-постольку. Петра легонько толкнули в бок, он открыл глаза. К беседке шло три маршала, генеральный комиссар и Сталин. Все встали и приложили руки к головным уборам, отдавая воинское приветствие высшему командованию страны. Семен Михайлович представил всех Сталину. Тот поздоровался со всеми участниками операции, поздравил с успешным ее завершением. О каком «успехе» он говорит? Что он несет? Откуда такое шапкозакидательство? Меня просто трясло, и у Петра желваки ходили, и кулаки сжались так, что вены вздулись. Всё, все свободны. Петр, так и не сказав ни одного слова, что было на него совсем не похоже, двинулся в сторону ворот. Видимо, как и его мать, потерял последнюю веру в «руководство», и решил действовать самостоятельно.

– Генерал, останьтесь.

Генералы повернулись к руководству, так и не поняв, кого из них зовут, а капитан даже не повернул головы. Он-то свободен!

– Петр Василич, тебя!

Он повернулся и недоуменно посмотрел на Сталина.

– Да-да, генерал, вас! Не привыкли к званию?

– Я его не получал, товарищ Сталин.

– Все правильно, его присваивают после представления Верховному Главнокомандующему. Пройдемте. – Сталин показал рукой на боковой вход.

Вместе с ними пошел и Буденный. Подписывал представление он. Его креатура. Удобно обставленный кабинет, практически чистый стол. Сталин открыл верхний ящик стола и вынул оттуда личное дело.

– Как удалось так быстро добраться до Ростова, и почему именно туда, а не в Москву?

– Мой механик добыл в Соколовке перегоночные подвесные баки от «Аэрокобры» на 660 литров и с разбитой «Кобры» снял перекачивающий электронасос. Снял три пушки из четырех и загрузил только тридцать выстрелов. Этого хватило, чтобы перелететь в Новосибирск, там дозаправиться и сесть в Ростове.

– Четыре тыщи семьсот километров? Что-то слабо верится!

– Три тысячи восемьсот, товарищ Сталин, я летел по ДБК, дуге большого круга, и навстречу вращения Земли, так что пролетел я всего около трех – двух тысяч восемьсот километров. Вращение земли добавляло мне примерно сто километров в час к физической скорости самолета. С такими огромными танками он еле летит. Так что это возможно только при перелете с востока на запад. В обратном направлении такой «фокус» не пройдет.

– То есть вы пересекли Маньчжурию?

– Да.

– И что японцы?

– Меня никто и нигде не перехватывал. У границы была облачность, а над Маньчжоу-Го я шел выше потолка японских самолетов и над местностью, где практически нет городов.

– Да, самостоятельная личность!

Буденный решил вмешаться, вопрос был достаточно скользким.

– Петр Васильевич, кобуру сними!

– Не надо, я знаю, чей он сын, и сам этот маузер вручал. Приятно, что сам он помнит о том, кто были его отец и мать. Кстати, где она?

– Под Ленинградом, в ПВО.

– Странно, что о ней ничего не слышно. Воюет?

– Воюет.

– Тем более странно, что о ней ничего не слышно.

– Она прислала письмо, с которого все и началось. Вот оно, а это – его расшифровка. – Петр передал письмо и расшифровку Сталину. Сталин прочел и передал расшифровку Буденному, а сам внимательно осматривал письмо.

– Что значит «старая школа»! Восхищен! Как это делается?

– По спирали, используя общий шаг. Точно так же, как в шифровальной машине «Кристалл», но с одним диском, в «Кристалле» их четыре. Мать разрабатывала ее и внедряла в производство, и в практику работы штабов погранохраны. Но там используются цифры, а здесь – буквы.

– Цифры – это сразу понятно, что шифр, а тут кроме головы индейца – никаких указаний на то, что это шифровка.

– Голова индейца необязательна. Это просто знак для меня, что письмо содержит сообщение. Этот знак может быть любым или вообще можно не использовать никаких знаков, если получение письма само по себе знак. Шаг можно обозначить тоже в любом месте. Здесь шаг «5». Он внизу страницы. Просто для этого кода используется майянский календарь. Он – спиралевидный.

– Отличная придумка, но почему она не обратилась к непосредственному начальству? Вопрос ведь очень важный.

– Видимо, докладывали, но безрезультатно. У меня – тоже не получилось доложить об этом.

– Даже ему? – Сталин кивком головы указал на маршала.

– Так точно, хотел доложить генералу Первушину, командарму-44, его на месте не оказалось, приехал в Севастополь, и пришлось вступиться за свой полк, который пытались обвинить в том, что я и он отказались помогать Севастополю. Через два дня меня вызвали в Москву, но кроме дивкомиссара Рогова, со мной никто из руководства не стал встречаться. Мне вручили предписание и отправили на ТОФ. Там у меня доступа к ВЧ не было, так как полк мне не передали, и в командование я не вступил. Но это – уже история, товарищ Сталин, меня больше всего интересует вопрос: где мой полк, точнее, люди моего полка. Материальная часть, я знаю, потеряна, но главное – это люди.

Сталин повернулся к Буденному.

– По докладу сануправления Южного фронта оба полка гарнизона Каранкут, штаб дивизии, части батальона охраны и БАО, двенадцатью спецэшелонами вывезены через станцию Кавказ на станцию Аральск, Туркестанского военного округа. И помещены в карантин на острове Барса-Кельмес в трех поселках: отдельно летный состав, отдельно технический и отдельно – зенитчики, охрана и БАО.

– Идиоты! Товарищ Сталин, разрешите вылететь в полк?

– Нет. Почему «идиоты»? Чума – смертельно опасное заболевание!

– Суслики, товарищ Сталин. Чума передается блохами, а на острове – огромное количество сусликов.

Сталин поднял трубку и кому-то позвонил.

– Их лечат красным пенициллином, союзники поставили, в самом полку среди летного состава заболевших нет, для них карантин может закончиться 25 мая. Летный состав с острова вывезут немедленно, – сообщил он результат звонка. – Но вернемся к вам, генерал, и к вашей дивизии. Вы прорабатывали вопрос на Дальнем Востоке? Сколько, по-вашему, полков мы сможем сформировать на ГГ-3с?

– Судя по разговорам с командующим ВВС ТОФ, там есть летчики, налетавшие более 300 часов на ЛаГГ-3. Их где-то порядка трехсот-четырехсот человек. Следовательно, пять-шесть полков старого штата. А если всех забрать, то десять-одиннадцать.

– Что мешает нашей авиации действовать так же эффективно, как вы действовали на всех фронтах?

– Децентрализация, полное отсутствие эффективного командования. Низкий уровень организации связи между штабом фронта и частями. Отсутствие самолетов дальнего радиолокационного обнаружения. Низкий уровень подготовки штабных работников и операторов наведения. На фронте должна действовать воздушная армия, а не отдельные части ВВС сухопутных армий. Вот сейчас немец ударит с Харьковского выступа во фланг Юго-Западного и Южного фронтов. Чуть степь просохнет – и начнет. Останавливать их нечем, 85-мм зенитки сосредоточены в Москве, Баку и Ленинграде. «Сорокапятки» пробить «панцеры» уже не могут. Толковых бомбардировщиков практически нет. Ар-2 почти не выпускаются, а Пе-2 – это больше плохой истребитель, чем пикирующий бомбардировщик.

– Твои полки: 13-й и 131-й гвардейские ПБАП, мы пополнили. Ты их в Крым не переводил, их аэродром атакам не подвергался. Я их дополнительно рассредоточил, а так как прикрытия не было, то вывел их на переформирование.

– Спасибо, товарищ маршал, но двумя полками войну не выиграть.

– Вот это – верное замечание, – тут же вставил Сталин. – Война разрушила многие мифы, которые создали вокруг нашей авиации. Самолеты, которые ругали больше всех, оказались самыми эффективными, в умелых руках. А вот этих самых умелых рук оказалось очень мало. Есть мнение, что вас необходимо поставить на должность руководителя Липецкого Центра боевого применения, чтобы готовить кадры для нашей авиации.

– Есть мнение, товарищ Сталин, что заниматься этим надо было в сороковом году, сразу, как у финнов войну выиграли. А сейчас придется жопу на портянки рвать, чтобы прикрыть армии от ударов в сторону Волги и Кавказа. А генералы пусть прилетают и учатся. Я не против. Я только «за». Разрешите вылететь в полк? Зараза к заразе не пристает, товарищ Сталин. Я сейчас максимально нужен там. Требуется вернуть людям веру. Это крайне важно. Их сдали.

Сталин замолчал, ходил по кабинету, несколько раз смотрел на нас совсем недобрым взглядом.

– Узнаю Василия Николаевича! Теперь я понимаю твои сложности с Политуправлением. Увидишь мать – земной поклон передай. Сегодня из Новосибирска прилетает Гудков, мы его вызвали оттуда. Встретитесь с ним, выясните срок исполнения изготовления самолетов для дивизии, доложитесь, а после этого я смогу дать вам разрешение на посещение карантина. На территорию карантина входить запрещаю. Категорически.

– Есть, товарищ Сталин.

– И переоденьтесь, товарищ гвардии генерал-майор. – Сталин из стола достал пару золотых погонов. – Принято решение повысить статус офицерского состава армии и флота. Сегодня отменен указ Президиума ВС СССР от 16 июля 1941 года о восстановлении института военных комиссаров в армии и на флоте, принятый под давлением Главного Политического Управления Наркомата Обороны, который принес больше вреда, чем пользы. Решено вернуться к довоенному положению о заместителях командира по политической части. ГПУ НКО отныне лишено права проводить проверки командного состава частей и подразделений действующей армии, требовать отвода «неблагонадежных частей» от руководства соединениями и вмешиваться в их боевую деятельность. Московский и Крымский опыт показал, насколько опасным может быть подобное вмешательство. В обоих случаях ошибочные решения принимались именно представителями ГПУ, без учета военной составляющей положения на фронте. Так под Москвой, член Военного Совета Западного фронта «для предотвращения возникновения паники» вычеркивал нули, сокращая в десять раз количество войск и военной техники противника на одном из направлений. В Крыму тот самый член Военного Совета, с которым вы спорили на совещании фронта, распылил силы и средства 51-й армии и Черноморского флота на борьбу с мифическими десантами и допустил окружение Севастополя и эвакуацию разбитой армии из Крыма. А потом разгромил лучшую авиадивизию, ключ к обороне полуострова! Вместо того, чтобы бороться на месте с агентурой противника, которая использовала его и еще одного деятеля из ГПУ в своих целях. Только наладили взаимодействие с союзниками, так допустили уничтожение особой группы прямо на аэродроме. И начали врать, что, дескать, комдив-13 сам попросился в Америку! Ему там золотые горы Арнольд пообещал, он и уехал. Аргументированно, с липовыми приказами, прикрывали свои толстые задницы и чернили человека, который и провел освобождение Крыма и деблокаду Севастополя. Товарищ Буденный дал совершенно иную характеристику на вас, так и его предложили снять с направления за допущенные ошибки, политическую близорукость и связь с американским шпионом. Они всё в 37-й год играют, когда они вырвали себе право вершить судьбы армии и флота, обвиняя всех подряд в моральном разложении, троцкизме и военно-фашистском заговоре. Да, заговор был, но число этих заговорщиков было многократно преувеличено, а многие из реальных «троцкистов» так и остались сидеть в своих креслах, в том же ГПУ, мгновенно перекрасившись в борцов против самих себя. А «утечки» совершенно секретных данных шли прямо в германский генштаб. Их разведка пустила глубокие корни и в центре, и на местах. Допущенные нами ошибки и перекосы позволили им фактически разгромить наши войска в приграничном сражении и остановить мы их смогли только под Смоленском. Впрочем, вы это и сами знаете.

– Вот именно, Коба. Я с ним провел уже две операции, агитировать его не надо. А помочь – требуется. В первую очередь, комплектацией. Петр, у тебя документы с собой?

– Штатное расписание для истребительных и бомбардировочных полков.

– А почему вы не используете штурмовики? – спросил Сталин.

– Из-за низкой живучести одноместного штурмовика. Людей не напасемся. Ар-2 имеют значительно большую боевую нагрузку и эффективность. Единственная замена этому самолету – самолет «103у» с моторами АМ-37. Он будет более эффективен.

– То есть вы считаете, что бронированный штурмовик – это ошибка?

– В том виде, как он есть – очевидная ошибка. Основной калибр у немцев – 20-мм «Эрликон». Что на земле, что в воздухе. Последние модификации их истребителей имеют пушку 30 мм. Бензобак «Ила» расположен прямо за летчиком. Туда и бьют. Скорость у него маленькая, маневренность никакая, фонарь практически полностью закрыт, летчик атакующего не видит. В условиях отсутствия мощного сопровождения, это – летающий гроб. Бензобак надо прятать за бронеспинку, это можно сделать, перенеся его вперед на место воздухозаборника, и под кабину. Стрелок нужен, металлические рули направления. Вот, примерно такой. – Петр показал эскиз и компоновочную схему штурмовика в своем блокноте.

– Я заберу? – спросил Сталин. – Хорошо рисуете!

– Писарем был в училище, рисовать много приходилось.

– А что там еще есть? Разрешите взглянуть?

Отвечать не пришлось, Верховный уже перелистывал блокнот. Внимательно рассматривал схемы, наброски различных систем вооружения. Иногда задавал вопросы. Увидел и «новый» ГС-5, у которого не было выступающего маслорадиатора.

– А куда вы его спрятали?

– Под капот, за бронекольцо.

– Я смотрю, что никаких тросов нет.

– Нет, ненадежно и вытягивать приходится.

– Скорость?

– Около семисот на высоте и шестисот пятидесяти у земли.

– Когда будет готов?

– Трудно сказать, меня почти два месяца не было, после встречи с Гудковым мы вас сориентируем.

– Ла-5 видели?

– Нет.

– Мне доложили, что он превосходит ГГ-3с по скорости и дешевле, так как не использует дельта-древесину, которая у нас заканчивается. Запасы фенолформальдегидной смолы практически израсходованы. Чему вы улыбаетесь?

– Анекдоту про «две новости», одну – плохую, а вторую – хорошую.

– Это про то, что носороги кончились?

– Так точно. Эту смолу могут поставить американцы в любом объеме, да и самим не грех производить, это – мебель, как минимум. Ну и самолеты, как максимум. А на дерьме – пусть сам Лавочкин летает. «ГГ» – очень крепкая машина, практически не горит и не гниет. А скупой платит дважды. Боевые повреждения наши машины получают постоянно, а за все время потеряно от воздействия противником только шесть машин, не считая бомбежки в Крыму. По техсостоянию ни один планер не списан. Даже после дождливой осени и очень холодной зимы. А вот фонари приходится менять часто, плексиглас очень тускнеет. Мы пробовали в Анапе делать триплекс: два закаленных стекла склеивать между собой раствором плексигласа в дихлорэтане. Примерно та же технология, как при изготовлении бронестекол. Отличные фонари получаются. Прозрачные, и осколков при пробитии не дают почти.

– А это что такое? – прервал Петра Сталин, его эти вопросы не сильно волновали.

– Приставка к радиостанции, позволяющая зашифровать голосовой сигнал, но не готова, только для бомбардировщиков. Ну, и не хочется ее внедрять, потому что легко может попасть к противнику.

– Но фактически такая возможность есть? Я правильно понял?

– Правильно.

– Полностью схему, и немедленно! Вы что ж творите, генерал! Это срочно надо внедрять, как и те ракеты, кассеты и бомбы, которые вы нарисовали. Соответствующих специалистов я к вам направлю. Блокнотик я пока у себя оставлю. Верну обязательно. А на сегодня всё! Время, товарищи. Мы и так задержались из-за этих событий. Рад был познакомиться. Желаю дальнейших успехов в службе. Жду вашего звонка от товарища Гудкова. Семен, задержись.

Когда Петр вышел, Сталин потряс блокнотом перед лицом маршала.

– Этому блокнотику – цены нет, а он его наверняка с собой в полет берет.

– Коба, успокойся. Про блокнотик он мне говорил, он у него в штабе лежит, в сейфе. К противнику он его не таскает. Говорил, что много работал с ним в Приморье. Что ты там еще нашел?

– Схемы системы наведения для слепой бомбежки, в том числе самолетом-снарядом.

– Это он уже делал на Миус-фронте, каким-то образом согласовывал работу локаторов, и какой-то приборчик ставил на флагмана. Бомбил по нему Саур-Могилу. Там его парней посбивали в первом налете, так он вынес все немецкие батареи из-за облаков. Это – было!

– А с фронта его придется снимать, он в тылу нужен.

– Не сейчас, Коба, только не сейчас!

Буденный вышел из дома минут через пятнадцать. Все поднялись и пошли за ним. У КПП он остановился.

– Людей постройте.

Несколько минут ждали, пока прибегут со всех «точек» выставленные посты. Буденный объявил благодарность за выполнение задания особой важности. Предупредил, чтобы языки не распускали: где, что и каким образом. Сказал, чтобы Ивашутин подготовил списки для награждения.

– По машинам!

Возвращаться пришлось в кабине одного из «студебеккеров». Все улетали в Ростов, а он оставался в Москве. Перед посадкой в Си-47 маршал передал Петру пакет и попросил не задерживаться на переформировке.

– Тебя оставили мне на Южном направлении. Со связи надолго не уходи, не забудь представиться у своих. Возникнут сложности с формировкой – звони «самому». Позывные – в пакете. Сдай на хранение в особый отдел. Черкани здесь.

Петр подставил планшет и расписался в получении документов «ОВ» (особой важности). Попрощался с маршалом, затем выяснилось, что он теперь не один, Ивашутин приставил к нему двух человек из особого отдела Южфронта: капитана Васильева и лейтенанта Алехина. Из этих самых «волкодавов». Прошли в дом переменного состава переодеться, предстояло «добыть» автомобиль и довольно много ездить по Москве. Саша и Володя сняли камуфляж, сели перешивать петлицы, менять их на голубые. Петр показал им погоны. Товарищи «офицеры» покрутили их в руках, поудивлялись, но продолжили пришивать петлицы. Сам Петр понял, что приторачивать погоны не к чему, требуется знать, как будет выглядеть новая форма. Переодеться он не мог: требовались новые нарукавные нашивки, новые звезды на рукава и голубые лампасы как минимум. «Контрики» закончили подшиваться, куда-то позвонили, через полчаса все направились к ЦУМу в Центральный Военторг. Москва – город военный и строгий, приходилось соответствовать. Сержант за рулем присланного автомобиля уже был в новенькой гимнастерке нового образца. Видимо, все это готовилось загодя, потому, что в ЦВТ уже все было. Правда, стояла внушительная очередь из желающих приобрести новые знаки отличия. Тут и сказалось новое звание: генералов и адмиралов обслуживали в другом зале, и стоял Петр в очереди совершенно напрасно. Но он был в форме капитана ВВС ВМФ. Записи в командирской книжке не было, пришлось показывать приказ двухмесячной давности, завизированный Сталиным сегодня. После этого его быстро обслужили: спороли старые нашивки, притачали новые, а брюки и «адмиралку» пришлось купить новые. Старые было сложно быстро переделать. После переодевания проехали к Боровицким воротам, там Петр вошел в Кремль, машина и охрана остались за его стенами. В Большом дворце нашел наградной отдел, получил две медали и два ордена Ленина. В машине пересел назад, снял китель, проделал новые дырки. Из-за этого чуть не попали в аварию: водитель больше смотрел в зеркало, чем на дорогу, за что и получил подзатыльник от капитана Васильева.

В штабе флота передал приказ и командирское удостоверение в окошко, а сам сел на стулья возле него. Прошло минут десять, никто окошко не открывал. И он постучался вновь.

– Извините, товарищ гвардии генерал-майор, но вашего личного дела нет.

– И где же оно?

– По документам – передано в Главную Военную Прокуратуру, оттуда не возвращалось. Выясняем.

– И что делать?

– Сходите, представьтесь генералу Жаворонкову и сообщите ему об этом. Начальник Управления Кадрами Флота с утра куда-то уехал и до сих пор не вернулся. Товарища Рогова в кабинете тоже нет. Жаворонков здесь, но трубку не берет.

В левом крыле штаба флота на первом этаже, похоже, шел обыск, потому что вход туда был перекрыт «кровавыми мальчиками Берии». Поднявшись на третий этаж, Петр вошел в кабинет начальника ВВС флота. За столом с испуганным лицом сидел подполковник авиации. Напротив него расположилось два офицера НКГБ. Но не «борзые», как на аресте или допросах, а даже оторвали свои задницы от стульев и поприветствовали вошедшего генерала. Правда, в глазах проскальзывало, что им невероятно жаль, что приходится выполнять устав. Тем не менее документы у Петра и его сопровождающих проверили, но и свои им пришлось предъявлять, так как капитан Васильев на их просьбу среагировал очень быстро, мгновенно прикрыв Петра и в раскрытом виде предъявил удостоверение «Контрразведки Южфронта». «Контриков» все побаивались, в том числе и люди Берии. Мельком взглянув в командирскую книжку Петра, один из офицеров прошел в кабинет Жаворонкова. Через пару минут вышел оттуда и показал Петру на вход.

– Вас примут, товарищ гвардии генерал-майор. Проходите.

НКГБ решило провести «очную ставку», сработать на неожиданности.

– Да вот он! – из-за стола воскликнул Жаворонков. – Жив-здоров, и ни в какой не в Молдовановке, и не в Америке. Говорю же вам, по РДО из Владивостока вылетел в Фербенкс восьмого апреля, и на связь более с Владивостоком не выходил. Все, что знаю! Затем дивкомиссар Рогов сообщил, что, похоже, что он в Америке перешел на службу в ВВС США. Связи с Фербенксом у меня нет, они по каналам Ставки и ВВС РККА проходят. Я ни секунды не сомневался, что он никогда ни на сторону врагов, ни на сторону союзников не перейдет. Это – лучший ас СССР. Мы его и к двум звездам представили, и к званию генерал-майора.

Лишь когда майор ГБ задал вопрос: «Почему об этом странном случае не доложили Верховному или генеральному комиссару ГБ?», генерал заюлил, что он в Ставку постоянного доступа не имеет, что комиссар Рогов имел в Главном Штабе непререкаемый авторитет, что не подумали о том, что это может быть провокация спецслужб иностранных государств, то есть начал сам себе противоречить.

– Вопросов более не имею, товарищ генерал, если понадобитесь, Вас вызовут. Впредь, до особых указаний, исполняйте свои обязанности. Подпишите, – майор передал Жаворонкову несколько листов протокола допроса. Тот расписался на каждом, встал, когда поднялся майор, проводил его до лестницы, идя чуть сзади и демонстрируя готовность сотрудничать со следствием. Вернулся в кабинет, вытер пот платком, полез в сейф и достал оттуда начатый коньяк.

– Будешь?

– Вы же знаете, что я не пью!

– Грех отказываться, генерал-майор в 22 года – так не бывает! Наливаю.

– Двадцати двух еще нет, через три дня.

– Блин, руки трясутся. – Генерал несколько раз ударил кистями рук по ногам, еще раз поднял бутылку, налил только себе, выпил, успокоился, глубоко выдохнул и наполнил рюмки. – Еще пара таких допросов, и жене придется оплачивать похороны. Ну, сука! Так подставить! Это не про тебя!

Коньяк переехал на стол, видя состояние начальника, Петр перечить не стал, чокнулся и пригубил старый выдержанный коньяк.

– Рассказывай! – Ему, конечно, хотелось знать, что врать следующий раз. Но я сумел внушить Петру, что показывать, что он догадался о том, что все струхнули и его бросили – не стоит. Роговы приходят и уходят, а других генералов и адмиралов у Сталина нет. Служить придется с ними.

– Судя по всему, ты очень вовремя оттуда улетел! Скорее всего, группа для твоей ликвидации была уже в пути.

– Я тоже так думаю. Надо найти Петровича и помочь ему добраться до Москвы.

– Петрович – это кто?

– Мой техник, техник-капитан Иван Петрович Алешин, 13-й ГвОРАП, вы его видели в Кубинке. Он возвращается из командировки в Молдовановку, с четырьмя младшими авиационными специалистами. Они выехали оттуда в тот же день, что и я вылетел в Ростов.

Генерал нажал на звонок адъютанту и продиктовал ему данные на Петровича.

– Найти! Особо проверить комендатуры по дороге. Понял? Обеспечить беспрепятственный проезд, а лучше – пролет, пересаживай их на самолеты. Максимально ускорить передвижение. Дергай всех, поднимай всех. Найти и доложить.

– Есть!

– Ну, что, возвращаемся к тому, что требуется сделать. Приказ я вижу, отметочки «И. Ст.» – тоже. Давай по порядку.

– Первое: подполковник Звягин, где, что и когда может прибыть в Стаханово.

– Добро.

– 255-й ИАП, состояние, расположение, командный состав.

– По нему сразу могу сказать: потерял 82 процента личного состава, всю технику в Крыму, в Кара-Чакмаке, 24 апреля. Командир полка майор Якушев в госпитале в Москве. В полк за тридцать пять минут до бомбежки привезли новый фильм «Секретарь райкома». Первая же бомба упала точно на клуб. Уцелело только 14 человек первой эскадрильи, которая стояла на дежурстве.

– А почему не полностью?

– Двое сбежали с дежурства на фильм. Осуждены военным трибуналом. 402-й полк в настоящее время базируется под Калинином, в составе 301-й дивизии ВВС РККА.

– Там интересны только 18–20 человек из первого состава полка.

– Список есть?

– Есть, вот он.

– Пошлю своего зама, пусть поговорит. Что удалось сделать в Молдовановке?

– Просмотрел 36 человек, отобрал и получил согласие на переход в дивизию одиннадцати летчиков. Вот фамилии и номера полков. Большая часть – наши, моряки. Два человека – ВВС Дальневосточного фронта. Потом мне сказали, что топливо для просмотра выделить не удалось.

– Что Лемешко?

– Либо хорошо, либо никак. Так что – никак. Разговоров много, а дел – ноль. Подписывать телеграмму – разрешение на вылет не хотел, пока НКВД не припугнул. Больше иметь дело с этим человеком не хочу, да и сомневаюсь: человек ли он.

– Понял. Сейчас куда?

– На 84-й завод, после этого должен связаться со Ставкой, доложить о сроках.

– А там что просили?

– Сколько полков сможет поставить Даль и ЗБ фронты. Видать, совсем туго с кадрами на ГГ-3С.

– Сюда ЛаГГи практически не поставлялись. Еще интересно, что Сталин день назад сослал Яковлева в Оренбург на 47-й завод директором.

– Конструктора, что ли?

– Ну да, с замнаркома авиапрома снял и отправил в Оренбург производство налаживать.

– Выкрутится.

– Я тоже так думаю. Ну, что, буду форсировать перевод сюда дальневосточников, по той схеме, что согласована с наркомфлота. Все полки, кроме бомберов, собираем во втором ЗАПе, в Боголюбово. На посошок! И держи меня в курсе, генерал.

После представления зашли еще раз в кадры, уже с Жаворонковым, получили новое удостоверение личности. Наркомфлота по-прежнему не было в здании штаба. До прилета Гудкова оставалось два часа, поэтому поужинали в штабе флота, затем выехали в Химки, где должен был сесть самолет с Гудковым. Коротко переговорив с Михаилом Ивановичем, перезвонили в Ставку из его кабинета, доложились о сроках, количестве выпущенных машин с литерой «Р», запасах ставшей дефицитом дельта-древесины, количестве моторов с индексом «ФНК», прошедших стендовые испытания для этой серии машин. Получили приказ принять все имеющиеся в наличии и обеспечить их перегон в Боголюбово. Для этого Гудков, Саша и Владимир вылетели в Стаханово (Жуковский), а Петра отвезли на Центральный, и он на своей машине перелетел туда. Заночевали там, в доме переменного состава. Поспать, правда, дали всего три часа, затем опять пришлось вставать и отвечать на телефонные звонки, так как здесь в Стаханове одновременно оказалось шесть различных самолетов трех КБ, пять из которых использовали одинаковые двигатели М-82 различных модификаций. Это были ГГ-3срв, ГГ-3ср, опытный экземпляр ГС-5, два самолета Поликарпова И-185-71 и И-185-82, и самолет Лавочкина Ла-5. Сталин приказал провести сравнительные испытания всех машин, учебные бои между ними, и обещал лично приехать и посмотреть на это действо. Как из-под земли появились Поликарпов, он, правда, единственный из всех был «местным», он – директор и главный конструктор 51-го завода, расположенного именно в Стаханове, Шахурин и Лавочкин, которые прибыли из Москвы через полтора часа после объявления «открытого конкурса». Пока Шахурина не было, воспользовавшись тем, что Гудков носился с военприемкой и записывал выявленные ею неисправности и недоделки партии самолетов «СР», созванивался с Химками и перебрасывал сюда необходимых специалистов, к Петру подошел Поликарпов, представился и попросил разрешения осмотреть его машину.

– Она ведь отличается от остальных, длиннее моторный отсек. Но, я смотрю, что общие габариты остались прежними.

Они открыли капоты, и Поликарпов поджал губы.

– Я так и думал, где взяли такое… убожество?

– С «Райт Циклона» R-2600-3, по ленд-лизу. Не слишком высотный, но удобен тем, что автомат стоит по наддуву по высоте и скорости. Он регулируется в широком диапазоне.

– А воздухо-воздушник где?

– Внизу, у масляного радиатора.

– Я бы его все-таки здесь же поставил, кольцевой. Покажу. А как получилось, что такой маленький отсек оружия?

Пришлось вскрыть и отсек вооружений.

– Тоже по ленд-лизу? – спросил Николай Николаевич, показывая на БС-23.

– Нет, это БС-23, ковровского завода, но их пока массовой серией не выпускают, какие-то проблемы с наладкой линии по производству, плюс требуется много пулеметов для Ил-2, освободить линию пока не получается.

– Не совсем честная конкуренция, я такие даже не видел.

Затем прошлись по радиоаппаратуре, после этого Поликарпов пригласил Петра посмотреть и, если хочет, то попробовать его И-185.

– С точки зрения живучести «185-й» будет превосходить все имеющиеся на вооружении машины. А также по скороподъемности и возможности ремонта в полевых условиях.

Главной изюминкой его машины был свободный импульсный синхронный нагнетатель: в отличие от американцев, он подвел к корпусу нагнетателя каждый цилиндр отдельно, и для каждого из них определил свое место присоединения, что позволило получить в два раза более высокие обороты турбины.

– А сколько он стоит, в часах?

– 80 часов на обычном масле МС-20, правда, для него мы отдельный радиатор поставили. Но ваш – консольный, с одним подшипником, а у нас осевой, с двумя.

– У нас используется масло Shell-90, контур охлаждения тоже отдельный, а на МС работает только 30 часов. Совместить бы эти триста тридцать три удовольствия.

– А я как раз об этом, Петр Васильевич. Вот сами скажите, возьмете мой «185-й»?

– Однозначно «нет», и причина не в его технических характеристиках. У вас капот длиннее, летчик сидит в хвосте, а у нас – практически в центре.

– То-то и оно! Мой пилот как бы сидит у вашего за бронеспинкой.

– А из-за этого резко меняется центровка самолета, товарищ Поликарпов, а следовательно – маневренность в начале и в конце полета. Наш – более сбалансирован по этому показателю.

– Я к этому и клоню! Сейчас подгонят наш УТИ, там и посмотрим, что можно изменить в компоновке, чтобы получить сходные характеристики по центровке. Я предлагаю объединить наши усилия, ведь ваш вариант уже проверен боями и вот этими звездами и крестами, а моя машина – перспективная. Она лучше по корпусу, он – цельнометаллический, по высотности, скорее всего, по скорости. А ваш выигрывает за счет уникальных боевых качеств, так как «сделан для себя и под себя» именно летчиком. А что за машину «прячет» Гудков под чехлами?

– ГС-5, нашу новую разработку, с более правильными аэродинамическими формами. Я могу вас называть Николаем Николаевичем?

– Да, пожалуйста.

– Дело в том, что ваш самолет более высотный. Крылья такой длины мы используем только для высотных полетов.

– Вы можете менять длину консоли?

– Да, вот это – технологический разрез для смены законцовок. В этом случае наш самолет имеет боевой потолок 12 000 метров. Выше просто не ходили, но движок не задыхается, теоретически можно подняться выше. Единственное «но»: этот комплект законцовок пока потерян. Один при бомбежке аэродрома, а второй едет с Дальнего Востока, поэтому показать не смогу.

Николай Николаевич задумался. Что-то пересчитал, затем сказал:

– А это – вариант! Мы, честно говоря, об этом не задумывались. То, что скорость по крену возрастет, это точно, а посадочные характеристики?

– Не хуже, чем у ЛаГГа, плюс у нас крыло имеет большую механизацию.

– Не заметил. Я же не случайно двигал рулями вниз-вверх.

– Четыре положения носка крыла, извините, можно вас обратно пригласить к моему самолету?

– Говорите так, я вполне вам доверяю.

– Это не автоматический предкрылок, как у немцев или на И-185, Пе-2 или Ла-5. Я отклоняю носок, когда мне это нужно. Требуется резко сократить время виража, отклоняю на максимум, иду на посадку – в третье положение, на взлете – во второе. В наборе – первое, а стандартно – нулевое, все прижато и работает, как единое целое. Кнопкой на ручке выбираю нужное мне положение.

– Это только для хорошо подготовленного летчика. Курсантам это не по силам, так что учебные машины надо делать с автоматическим предкрылком.

– Возможно. Но у нас в полку таких людей нет. Об этом я не задумывался.

– А щиток в воздухе используете?

– Конечно, и он тоже автоматизирован. Используем, чтобы сократить время виража и в качестве воздушного тормоза.

– А шаг?

– Стоит доработанный автомат шага винта, с датчиками скорости, оборотов и положения машины, но есть ручной привод. Все на гидравлике, и со флюгированием винта в случае остановки двигателя.

– Имеет смысл устанавливать такие на все истребители с М-82, но для этого кто-то должен напинать наше руководство. Вашего личного веса может не хватить. Вы с Иосифом Виссарионовичем знакомы?

– Да нет, наверное, если не считать представления на звание генерал-майор, то никогда с ним не общался.

– К ВЧ вас подключили? Свой позывной есть?

– Да, есть.

– Ну, считайте знакомы.

– По вопросам формирования дивизии мне разрешено обращаться непосредственно к нему.

– Это хорошо, потому как противник у нас сильный: замнаркома Яковлев. Ему поручено опытное самолетостроение, а он в нем видит только источник собственного благополучия.

– Вчера мне сказали, что его товарищ Сталин отправил в Оренбург, директором завода.

– Я этого не знал. Странно! По меньшей мере странно!

– Во время представления мне задавали вопрос по поводу самолетов Ил-2 и Пе-2. Мне кажется, что идет переоценка отношения Верховного Главнокомандующего к предвоенным установкам по тактике действий авиации в современной войне. Не могу сказать, насколько мое впечатление верно, но мне сказал «сам» о том, что «оцененные перед войной, как неудачные самолеты, оказались наиболее эффективными ивостребованными».

– Это хорошо! Мне откровенно жаль, что очень удачный истребитель И-180 оказался не у дел и не принял участия на начальном этапе этой войны. Увы! А скажите откровенно: что вас побудило создать этот гибрид?

– Недостаток мощности у ЛаГГа. Я на них летаю с сорокового года. Очень высокие маневренные характеристики, большой вес залпа и просто никакой двигатель. Плюс водная рубашка не обеспечивает нормальной живучести машины. Наверное, это было главной причиной. Су-2 оказался значительно более живучим именно за счет двигателей. А М-82 был самым мощным в линейке модификаций «Су». А самолет требовался немедленно, не завтра, а еще вчера. Мне кажется, что увлечение водяным охлаждением навеяно успехами люфтваффе в Испании и в польской кампании. В некотором смысле и опыт моего полка показывает именно это. 11-я смешанная дивизия получила аналогичные самолеты сразу после 13-го ГвОРАП. Она, конечно, действовала удачнее других полков и дивизий ВВС РККА, но уровень организации полетов и разведки не позволил ей значительно превзойти общий уровень. Дело все-таки не только и не столько в самолетах, сколько в организации боевого управления. Вот этот момент нашими «стратегами» был принижен. Напирали на личное мужество летчиков и на мудрость командования, которое на первом этапе войны особо не блистало. Довольно странно, что опыт Финской войны не был обобщен, потому что в нем было много как положительных, так и отрицательных моментов. Мы, например, у себя в училище, изменили полностью подход к планированию управления боем. В остальных местах этот опыт распространения не получил.

– Скорее всего, его побоялись распространить, так как выпуск тех же радиообнаружителей был минимальным, и распространение РЛС получили только в войсках ПВО. А ведомства между собой дружить не любят, да и не умеют, – улыбнулся Николай Николаевич, оглянулся и добавил: – Сейчас сами в этом убедитесь, наш нарком прибыл.

– Который из двух?

– Который справа, слева – Лавочкин. Вы не знакомы?

– Только по телефону, когда он сказал, что делать ЛаГГ с М-82 не будет, так как есть указания, что лоб воздушников не позволит достичь скорости то ли 500, то ли 600 км/час. Мы тогда дали 665, – рассмеялся Петр.

– Зря смеетесь, указание ЦАГИ такое существовало, и существует теперь. Сколько из-за этого копий было сломано… – он замолчал, потому что нарком подошел.

Поздоровались, познакомились, Шахурин сразу приступил к тому, что начал оговаривать «некоторые уступки» для самолета Лавочкина, так как ему стало известно о распоряжении Сталина организовать поставки «ФФС» по ленд-лизу, и стало понятно, что протащить лозунг «дешевле» не удастся. На заводах сейчас собирается шесть версий «ГГ», одна из которых по оборудованию кабины практически не отличается от стандартного ЛаГГа и нового Ла-5, дешевый вариант для массового летчика. Предусмотрен и переход на обычную фанеру. Горбунов особенно занимался именно «серией» и полностью был в курсе ситуации с поставками смол. Он же начальник СКБ «ЛаГГ». Но его усилия организовать поставки блокировались на уровне Яковлев – Шахурин: «Можно дешевле – будем делать дешевле. Все – не сгниют, наклепаем еще». Поэтому «тбилисские ГГ» в частях сразу получили прозвище: «тяжелое говно-говном, трехскоростное». Трехскоростное, потому что существовали три ограничения по скорости: скорости отрыва, скорости посадки и скорости пикирования. Эти машины имели двигатели М-82 выпуска 40-го года, 1420 сил номиналом, и пять минут форсажа, 1570 сил. Оборудование было упрощено до предела. Два ШВАКа и два БС. А вес сухого самолета превосходил вес стандартного ЛаГГа на 370 килограммов, как за счет веса двигателя, так и самой конструкции. Им никогда не заправляли два крыльевых бака, использовали только три из пяти. В этом случае они вполне могли справиться с большинством истребителей люфтваффе, кроме новейших «G». К сожалению, эта серия была довольно распространенной, более 500 машин было выпущено. Гримасы авиапрома. Не хватало материалов и комплектующих, а план был, вот и нашлепали. Здесь, в Стаханово, ни одной такой машины не было, а вот у Лавочкина она была, и свой Ла-5 он делал, сравнивая его с ней. Ближайший к этой серии самолет был горьковский ГГ-3с, тоже массовый, но имевший более мощный М-82ф, и вполне нормальный набор навигационных приборов. Его, правда, к конкурсу не предъявляли, так как уже устарел и не соответствовал «эталону» 84-го завода. Считался «внебрачным сыном» основных серий. Нагуляли, так сказать. Вообще-то горьковчане делали очень приличные машины, вполне на уровне 84-го завода. Вот его и попытался пропихнуть на конкурс Шахурин. Я не возражал, а Петр уперся, дескать, и так показывает кучу машин, у которых к концу подходит моторесурс. Это правда, он вылетал 85 часов на своем. Новых машин было только две.

Второй «неприятностью» для Шахурина и Лавочкина было отсутствие директора ЛИИ полковника Чесалова. Он был «свой в доску», авиапромовский до мозга костей, но его несколько дней назад сняли, и сейчас на его месте был генерал-майор Василий Молоков, «челюскинец», друг Громова и весьма педантичный человек. Тем более что это его «бенефис» в этой должности. Поэтому он все поставил на строгий учет и контроль. Испытания начались с подготовки машин на земле, с фиксацией времени на обслуживание. Вперед сразу же вырвался И-185. Петр и Гудков отказались выставить на этом этапе ГС-5. Машина несерийная, техники ее не знают. А ЛИИ на все машины предоставил собственных техников. К Петру подошел военинженер 3-го ранга, представился командиром эскадрильи испытателей, которые будут проводить испытания. Представил всех летчиков. Их оценки машин будут основой для общей оценки каждой машины в отдельности. Несколько странноватый способ сравнения.

– Я не совсем понимаю, как человек, только что севший за ручку моей машины, сможет ее оценить.

– Такова процедура, товарищ гвардии генерал. Да вы не беспокойтесь, испытатели у нас опытные. Все летчики испытывали ЛаГГ-1 и ЛаГГ-3, трое воевали на ЛаГГ-3м в 274-м полку 11-й САД на Брянском фронте.

– Но это же не «три-ЭМ», практически ничего общего. Впрочем, делайте, что хотите.

Тут появился Гудков, обменялся рукопожатиями с летчиками.

– Чего такие кислые? Петр Васильевич? Леша?

– Да вот, товарищ генерал не очень хочет давать свою машину шести разным летчикам. Оно понятно, конечно.

– Ну и правильно, что не дает, на восьмой стоянке стоит «эталон» ГГ-3срв, такой же машины, как и у него. Там увидите Гошу Шиянова, он – заводской испытатель, не приставайте к Петру. Петр Василич, мы закатили «ГС» в ангар, пойдем, познакомишься. Сам будешь показывать, так лучше будет. Сам понимаешь, ее еще пропихнуть надо.

Прошли в ангар, чехлы с машины сняты, вокруг множество людей. Гудков подергал одного из них за рукав.

– Знакомься, Петр: Зосим Даниил Степанович, он нашу «птичку» и поднимал.

– Петр Васильевич, комдив 13-й ГСАД.

Они похожи: худощавые, небольшого роста. Рукопожатие у обоих крепкое.

– Наслышан, у меня такое впервые, когда конструктора приходится знакомить с машиной. В общем, это первый летный экземпляр, машина совсем не боевая, вместо боезапаса мои «ящики» стоят. Второй летный сейчас в ремонте, сделать его до показа не удастся. Крышки капотов отсека вооружений изменены, чтобы аварийно сбрасывать данные самописцев. Если, тьфу-тьфу-тьфу, придется оставлять машину, вот рукоятка сброса, – улыбаясь, сказал испытатель.

Инженер-испытатель Зосим создал прообраз современных «черных ящиков», бортовых самописцев, которые фиксировали работу двигателей, рулей, поведение отдельных частей самолета, чем внес первую научную лепту в дело испытаний самолетов. Чуть позже возглавил летно-испытательную службу ЛИИ, затем ЛИС бюро Туполева. Сейчас он руководил ЛИСом 84-го завода. До 13.00 Петр готовился впервые вылететь на новой машине. Затем буквально прибежал Гудков, с сообщением, что «руководство прибыло, выкатывайте». Это сейчас к носовой стойке цепляют «водило», его – к автомашине, и самолет вывозят из ангара. Здесь Петр остался сидеть в кабине, а остальные летчики, конструкторы, механики и «массовики-затейники» обступили самолет, уперлись руками в обшивку и на «раз-два» вытолкали его с места в ангаре и покатили вперед. Причем направлением правили внешние участники действа. Функцией Петра было только по команде нажать на тормоза на педалях. Ряд самолетов, с утра использовавшихся в испытаниях, приближался. Там уже стоял техник с флажками и поднял обе руки вверх, показывая, куда требуется поставить машину. А руководству первым показывали Ла-5. Он сегодня, по замыслу Шахурина, должен был стать «звездой салона»: массовый, дешевый, технологичный, не требующий в производстве высококвалифицированного труда.

Не успел Петр выскочить из машины, как рядом с ней появился его собственный самолет. Место для него оставили справа. Гудков поставил новую машину после «заслуженного ветерана». Показ – это «действо», правила которого были неизвестны Петру. Я в этом понимал больше, но предпочитал не ввязываться, так как мог напортачить и накосячить, так как впервые принимал участие в этом мероприятии: показе техники Верховному, который прибыл не один, а в составе целой свиты командующих, наркомов, секретарей ЦК, членов Ставки. Большинство из них Петр видел впервые, знакомые лица были, но не Петру, а мне, по старинным фотографиям. Сталин был не в шинели, а в сером матерчатом плаще. Я мысленно посоветовал Петру встать между машинами у винтов и не лезть в свиту, хотя Гудков ушел туда и несколько раз кистью руки подзывал Петра послушать то, что говорят. Я же, зная характер Петра, предпочел удерживать его на месте, дабы не ляпнул чего лишнего. Врагов в этой толпе более чем достаточно, заводить лишних ни к чему. Закончили обсуждать Ла-5, перешли к самолетам Поликарпова. Он выставил две машины: И-185 и И-185-УТИ. Говорил Поликарпов, остальные его слушали, затем повернулись на Петра. Пришлось ему немного пробежаться и доложить о прибытии.

– Тут товарищ Поликарпов говорит, что получил ваше согласие на совместную доработку самолета И-185?

– Да, я ответил положительно на его предложение. – Гудков изобразил на лице полное негодование и постучал пальцами обеих рук по вискам.

– С чем это связано?

– С материалом корпуса и с 1-м заводом, который освоил клепку «впотай». Самолетам «ГГ» и «ГС» не хватает именно цельнометаллического корпуса. Объединение усилий принесет свои плоды быстрее. Эти самолеты нужны были еще вчера. За основу будет принят вот этот самолет. – Петр указал на И-185-УТИ.

– Чуть позже покажем, товарищ Сталин. Перекатить его нужно к двум крайним самолетам в этом ряду. – Поликарпов рукой подал команду, и техники покатили его УТИ к ГГ-3срв Петра, и к ГС-5.

– Что по испытаниям? – спросил Сталин.

Генерал-майор Мочалов подал Сталину заполненный наполовину формуляр конкурса.

– В наземных испытаниях победил И-185, остальные места распределились в следующем порядке: ГГ-3ср, Ла-5, ГГ-3срв. Подготовка к полетам сложнее всего именно на высотном дальнем разведчике. Там требуется замена законцовок на обоих консолях крыла. Эта операция на других машинах не предусмотрена. Но эта машина победила в конкурсе по максимальной высоте полета: 13 900 метров, со скоростью 615 километров в час. Опробованы стандартные маневры по высотному бою: горизонтальный вираж, ведение огня из двух пушек, бочка, повторный набор высоты.

– Что с высотностью у других?

– Ла-5 на последнем месте, 7200 метров, выше начинается значительное падение скорости. ГГ-3с-82ф горьковского завода – 8400 метров, остальные машины «ГГ» дали стандартную высоту полета 10 200 метров. И-185-82фн – 10 100 метров. И-185-71 показал 11000. Полеты на максимальную скорость у земли…

– Называйте только первое и последнее место, – сказал Сталин.

– ГГ-3 с двигателем «фн» всех модификаций – первый, Ла-5 – последний. На высоте 6200 метров – И-185-71. Среди машин с М-82 – ГГ-3срв – первый, Ла-5 – последний. Ну, а бои мы оставили на ваш приезд, товарищ Сталин.

– Давайте перейдем к трем крайним машинам, – предложил Поликарпов.

Сталин согласился, и вся свита последовала за ним. У самолета Петра «вождь» остановился.

– Все на этом самолете?

– Нет, шесть на И-16, восемнадцать на ЛаГГ-3в, пятнадцать – на ЛаГГ-3м и тридцать три – на этом.

Сталин встал возле мотора и показал Петру место возле него. Защелкали камеры. Смущенный Петр не знал, куда девать глаза. Наконец, съемка закончилась, и они с Поликарповым начали показывать Сталину общие черты двух разных самолетов. Николай Николаевич сказал, что его И-185-71 бой у ГГ-3срв выиграть не может, несмотря на превосходство в максимальной скорости и высотности. Скорость по крену у него ниже, а капот – длиннее.

– Конструктор обязан видеть недостатки своей машины, товарищ Сталин. Василий Андреевич! Иди сюда!

– Полковник Степанчонок! – представился Сталину шеф-пилот Поликарпова. – Товарищ Сталин, так нечестно! Обещали все машины дать попробовать, а лучшую из них – зажали!

– И которая лучшая? – улыбнулся «вождь».

– Вот эта.

– Она – опытная, товарищ Сталин. В конкурсе говорилось только о тех машинах, которые готовы к немедленному производству, – ответил Гудков. – И она превосходит всех по дальности, это больше самолет сопровождения, чем обычный фронтовой истребитель. Мы готовы ее предоставить товарищу Степанчонку для испытания, но с использованием трех топливных танков из семи. Ее дальность в этом случае будет равна И-185-71. Если такое ограничение всех устроит, то я не возражаю.

Петр поморщился: все утро готовился слетать на этой машине, и на тебе. Но Сталин разговора не прервал, достаточно долго слушал Поликарпова, который говорил о том, что необходимо переделать в его машине, чтобы достичь той же эффективности, что и «ГГ». Подключился и Гудков, который увидел и услышал, что его машина будет «образцом» для переделки «сто восемьдесят пятого». В разгар разговора близь аэродрома появилось звено «арочек». Его, скорее всего, и ждал Сталин.

– Товарищ Степанчонок, вы, кажется, возглавляли «группу М» в сороковом году? – спросил Сталин.

– Да, товарищ Сталин.

– Я тут попросил товарища Лебедева подготовить к вылету трофейный «мессершмитт». Вы на нем летали, кажется?

– Тот, который в Стаханово стоит? Летал, конечно.

– Ваша задача – атаковать вот это звено. А ваша задача, генерал, на новом самолете прикрыть действия звена. Задача звена – атаковать наземные цели на Шлюзовом острове напротив устья Гжелки. Выполняйте!

К такому развитию событий никто готов не был, а я-то думаю, с кого наши генералы пример брали? Сняли с «ГС» один самописец, установили снарядный ящик с холостыми выстрелами и американский фотокинопулемет. Возились довольно долго, наконец Петр взлетел. Радара и привычного оператора наведения нет. Пристроился к «арочкам», «закачал маятник». «Арочки» пошли на круг, размашистый. Рядом еще Быково и Мячково, там полеты идут. Разглядели, что быковское дежурное звено повели на посадку, значит, Степанчонок взлетел. Кто ж позволит «мессершмитту» рассекать небо под Москвой. Петр быстренько настроился на канал ПВО Москвы. Посты в Лыткорино сообщают о пролете «мессера» в наборе высоты. Звено легло на курс, ведущий к Томилинскому лесу и станции Лыткорино. Петр уже освоился в новой машине. Обзор хороший, работа – привычная, противник – одиночный Bf-109f-4. Летчик, правда, необычный, ну и зритель внизу своеобразный. Кстати, о зрителе! Скорее всего, атака состоится прямо над аэродромом. Точно! У станции Обираловка дают курс 172, проходящий прямо через СКП Стаханово. Показуха! Но на западе – все чисто, ни одной машины, радио ПВО подозрительно замолчало, а с востока болтается ужас до чего неприятное облачко. Петр увеличил размах «качелей», используя всю мощность двигателя в наборе и убавляясь на снижении. Есть! За облачком прячется.

– Внимание, противник слева, десять тридцать, выше два. Как поняли?

– От глазастый! – голос Степанчонка. – Атакую!

Они сошлись в пяти километрах от аэродрома, и Петру сразу удалось выполнить задачу: Степанчонок «забыл» о бомберах, ввязавшись в маневренный бой с Петром. Тот давал ему возможность атаковать, срывая его атаки в последний момент, и тем самым еще больше подзадоривая его. Бой сместился к аэродрому.

– На боевом! – послышалось в наушниках, и Петр размазанной правой бочкой сорвал атаку Степанчонка, тот был вынужден уйти на вираж влево. За крыльями «ГС» Петра потянулись скрученные жгуты инверсии, РУД – вперед до упора, подача воды, и через пару секунд пошел вниз подкрылок и носок. «Мессер» въехал в прицел. Одиноко захлопала пушка медленной холостой очередью.

– Условный противник условно сбит.

– Всем посадка, – послышался голос с кавказским акцентом.

Так и оставаясь сзади от Степанчонка, Петр выполнил маневры и сел в паре с ним. Диспетчер приказал заруливать к СКП, перед которым стояла толпа «сопровождающих лиц». Машины поставили крыло к крылу: некамуфлированный ГС-5 и перекрашенный в цвета и знаки ВВС РККА бывший «мессер» второй дивизии немцев. Его взяли в Крыму, на аэродроме в Китае, немецком селе. Они прикрывали Сарабуз. У этого «мессера» была подломлена стойка. Буква «R» до сих пор видна из-под краски. Столько возюкались, чтобы отправить его в Москву.

Степанчонок проигрывать не любил. Злобно пнул переднюю стойку «мессера», обозвал его «клячей», а Сталину сказал:

– Закиси азота не было, я б его достал! Да еще этот змей глазастый назубок знает те маневры, которые этот гад выполнить не может.

Петр, улыбаясь, пожал протянутую руку.

– Вообще-то, я с одного виража в хвост зашел, а до этого просто оттягивал вас от звена бомберов. Задача стояла их прикрыть. Впрочем, немецкие летчики действуют точно так же. Их легко втянуть в воздушный бой, они очень уверены в своих машинах и считают, что быстро сумеют сбить верхнее прикрытие и успеют атаковать бомберов. Не успевают.

– Ну, что ж, пройдемте, товарищи, будем подводить итоги, – сказал начальник ЛИИ Молоков.

Местом для этого был выбран самый старый ангар, где уже были расставлены стулья, хотя места хватило далеко не всем. Петр и Степанчонок стояли у стены, как и остальные летчики-испытатели, выполнившие сегодня все, что просило начальство. Впрочем, их всех вызвали сразу к трибуне и вручили им именные часы и денежные премии, поблагодарили и выпроводили из ангара. Петру же указали на свободный стул в первом ряду. Как только малая дверь закрылась за последним выходящим летчиком, вместо начальника института слово взял Верховный.

– Товарищи авиаторы и промышленники, мы провели этот конкурс не случайно. Впереди серьезнейшие бои с немецкими захватчиками. А так получилось, что немецкая разведка нашими руками уничтожила одно из самых боеспособных соединений наших ВВС. Использовали брешь в нашем законодательстве, устаревшие на сегодняшний день некоторые нормы и понятия и нанесли упреждающий удар в преддверии летних операций РККА, существенно ослабив наши возможности на южном фланге. Именно там, где мы планировали продолжить наше стратегическое наступление, и где успехи наших войск были особенно велики. Тут же, как чертики из табакерки, появились прожекты по замене показавших максимальную эффективность самолетов другими, более дешевыми, более скоростными, более лучшими. Причем с «проверенными данными». Вот мы их и проверили. Вы, наверное, обратили внимание, что в конкурсе не принимали участие самолеты Як-1, МиГ-3, Ил-2 и Пе-2. Могу назвать причины: повысить мощность и надежность двигателя М-105 за три года так и не удалось. Нами налажен, наконец, выпуск самолетов Ил-2, но потери этих машин недопустимо велики. В результате мы лишились двигателей АМ-35 и АМ-37, удовлетворяющих нас по мощности и высотности, но мы были вынуждены снять их с производства для выпуска моторов АМ-38 и АМ-38ф. В результате оказались блокированы такие перспективные машины, как «103у», с двигателями АМ-37, МиГ-3 пришлось снять с производства, и авиация ПВО осталась без высотного истребителя. Наладить выпуск самолетов Пе-8 не удается по этой же причине. Перед войной наш Наркомат авиапрома пропихнул на вооружение огромное количество новых типов самолетов, а эффективное воздействие на противника оказывают совершенно другие модели. Нам рекомендовали отказаться от выпуска самолетов Ар-2, так как они используют двигатели М-105, необходимые для выпуска самолетов Як-1, Пе-2, ЛаГГ-3 и ДБ-240. Затем доказали, что и ЛаГГ надо снять с производства, дескать, «лакированный гроб». Присутствующий здесь товарищ Лавочкин открыто заявил, что ставить на этот самолет М-82 – значит полностью испортить эту машину. Было, товарищ Лавочкин? Подтверждаете? Что ж вы теперь-то прибежали со своим Ла-5? Он уже устарел, это модель прошлого года, а год на войне – это огромный срок! По докладам руководителей заводов авиапрома, в течение этого года войны, вразрез установкам Ставки, шло плановое снижение количества выпускаемых самолетов Ар-2. Ставка и фронт требовали эти машины, а выпускались Пе-2. Мы испытали один из таких серийных самолетов в НИИ ВВС. Получили скорость 465 км/час на высоте и 378 у земли. Для сравнения взяли Ар-2, выпущенный в этом же месяце и на этом же заводе: 510 и 443 соответственно. И, Ар-2 «везет» полторы-две тысячи килограммов бомб, а Пе-2 – 500 или 1000 в перегрузе. Где те самые 30 километров в час, из-за которых Пе-2 якобы победил на конкурсе? При переучивании на него приходится затрачивать полгода! Летчики же говорят, что Ар-2 может заменить только «103у», а не Пе-2. Товарищ Шахурин! Когда наши летчики получат эту машину? Государственные испытания он прошел в еще в 1941 году, еще до войны!

Шахурин встал, весь бледный, помялся и сказал:

– В планах на этот год самолет не числится.

Сталин спросил у Петра:

– Бывали ли в вашей дивизии представители авиапрома?

– Так точно, товарищ Гудков, неоднократно.

– А Архангельский?

– Я его не знаю.

– Товарищ Архангельский! Вам все равно, как воюют ваши самолеты?

– Нет, товарищ Сталин, но меня сняли с этой машины еще до войны, я работаю в ЦКБ-29, в Омске. Сюда меня вызвали два дня назад. Прилетел сегодня на тех самолетах, которые использовались при испытаниях. Я – бывший конструктор бывшего самолета, снятого с производства. Мне неоднократно об этом говорилось.

– То есть вы не в курсе того, что полгода назад было принято постановление о возобновлении производства ваших машин. Вы читали это постановление?

– У нас режимное предприятие, товарищ Сталин. Тюрьма. Я, правда, не заключенный, и имею свободный выход в конце рабочего дня, который практически никогда не заканчивается. Так что ночую там же, как все, на нарах.

Сталин не нашелся, что ответить Архангельскому. Он обратился к Шахурину с этим вопросом. Тот отвел разговор в сторону, дескать, ЦКБ-29 в состав авиапрома не входит. Что касается их наработок, то по плану предусмотрен серийный выпуск самолета «103В» с двигателями м-82ф, так как моторы АМ-37 не выпускаются.

– При условии того, что самолеты «ГГ» и «ГС» используют именно этот двигатель, а его производит самый большой завод в Молотове, то думаю, что это будет оптимальным решением.

Петр, как всегда, ну, не сидится человеку на жопе ровно, поднял руку и влез в спор старших.

– Что вы хотите сказать?

– У меня вопрос к товарищу Архангельскому: вы эти две машины знаете?

– Да, конечно.

– Какая из этих машин является пикирующим бомбардировщиком? И сколько километров в час теряется из-за установки м-82ф вместо АМ?

– Около сотни, как пикирующий бомбардировщик ближе всего именно «У» модификация, из трех имеющихся. Но двигателей для него нет.

– Есть на него двигатель, – громко заявил кто-то из зала.

– Слушаю, товарищ Микулин! – сказал Сталин.

– АМ-39 прошел заводские и государственные испытания, в зависимости от форсажа может выдать 1800 и 2130 лошадиных сил. Но мне говорят, что для него нет самолета.

– Это тот, о котором мне писал товарищ Флисский?

– Писал! И еще писать будет. Он у нас штатный «писатель». Делать бы еще что-нибудь умел. Я ведь хорошо понимаю, почему возник этот вопрос. Вот если бы 13-й ГвОРАП летал на яковлевских машинах, тогда – другой разговор… А тут – незадача… Насколько я помню, они ведь сами эту машину сделали.

– Именно так, товарищ Микулин. Сделали ее в Ейском училище самостоятельно, для нужд армии и флота, – ответил Сталин. – А уже позже к этому подключился товарищ Гудков. Так вот, товарищи, требуется в кратчайшие сроки восстановить 13-ю гвардейскую смешанную дивизию в составе шести полков: четырех истребительных и двух бомбардировочных. Срок – две недели. Предусмотреть создание подобных дивизий для развертывания воздушной армии Резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Немедленно развернуть серийное производство самолетов «103У» и «103В» минимум на трех заводах. Обеспечить восполнение потерь в бомбардировочных полках дивизии на базе Казанского завода. Сворачивать производство самолетов Пе-2 на нем, сосредоточиться на новых машинах и выпуске Пе-8. Я ведь правильно вас понял, товарищ Микулин, что для Пе-8 АМ-39 вполне подходит?

– Абсолютно правильно, товарищ Сталин.

– Поручить товарищу Архангельскому возобновить производство самолетов Ар-2 на Казанском авиазаводе, а также заводах № 84-т, 116 и 126. Будете производить их до тех пор, пока не поступят в войска новые «103-и». Вам понятно?

– Понял, товарищ Сталин.

– Теперь по истребителям: сворачивать производство самолетов типа «Як», товарищу Горбунову обеспечить передачу на все эти заводы технологического оборудования и техкарт для производства самолетов ГГ-3с. Исключение – завод № 1. Там, и на заводе 153, начинать производство самолетов товарища Поликарпова, с перспективой выпуска того самолета, о котором вы мне втроем сегодня говорили. Ковровскому пулеметному заводу согласовать потребные объемы выпуска авиационных пушек БС-23. Что еще, генерал? – спросил Сталин у вновь поднявшегося Петра.

– Радиооборудование и приборы, они у нас сильно отличаются от того, что использовали на «Яках».

– Товарищ Шахурин! Возьмите на карандаш, и в течение этой недели вопрос должен быть закрыт. Вы что-то хотели сказать, товарищ Горбунов?

– У меня дефицит копировальной техники, конструкторов и чертежников.

– Загрузите этой работой бюро товарища Лавочкина. Теперь что касается 18-го завода, и остальных, на которых развернуто строительство самолетов Ил-2. Выпуск одноместных самолетов этой марки немедленно прекратить, продолжать выпуск запасных частей и комплектующих к имеющимся машинам. Товарищ Ильюшин получил отдельное задание на создание нового штурмовика с измененной конфигурацией, по рекомендациям фронтовых летчиков. Если машина через месяц не полетит, то будем снимать их с производства, а 18-й завод привлечем к выпуску Ар-2, который там ранее выпускался, и новых «103у», именно «У» модификации, конструкции Путилова. Ну и, товарищ Хруничев: жду от наркомата скорректированный план выпуска самолетов и оборудования, также в течение недели. На этом всё, товарищи производственники. Остальные вопросы вас не касаются.

Пока промышленники выходили, один генерал спросил у другого:

– А нас-то на фига сюда на разборки между промышленниками притащили, своих дел что ли нет? Что за 13-я дивизия? Не слыхал о такой. И почему ее потеря вызвала такую реакцию «самого»?

– Да помолчи ты, Тимофей, беду накличешь, сейчас за нас возьмутся.

– Возьмусь, возьмусь, товарищ Курочкин! – тут же подтвердил Верховный, у которого слух был достаточно острым, чтобы в шуме выходящих из зала людей услышать и увидеть недоумение многих военачальников, когда они услышали, что промышленников громят и перетасовывают из-за того, что «одна дивизия куда-то делась». Большинство из присутствующих в ангаре теряли значительно больше.

Когда «промышленники» вышли, Сталин продолжил совещание.

– Мы собрали здесь в основном командующих фронтами и начальников ВВС фронтов. Меня тут упрекнули, что опыт войны с Финляндией не был полностью проанализирован и не использован для обучения высшего командного состава РККА и РККФ. Я просмотрел вопросы, поднимавшиеся на совещаниях в 1940 году, доклады командующих армиями, начальника артиллерии РККА и начальника войск связи, и с удивлением обнаружил, что «да», действительно, вопрос о создании ПВО участка фронта разрабатывался именно в 1939 году, генералы Штерн, Воронов, Найденов, Андреев неоднократно докладывали и писали о новом способе управления авиацией в современном бою. Принималось шесть постановлений о совершенствовании этого метода построения ПВО. Товарищи генералы, кто из вас помнит о методах Ночных?

Три генерала подняли руки: генерал-полковник Воронов, генерал-лейтенант Найденов и генерал-майор авиации Андреев. Остальные недоуменно переглядывались между собой.

– Что вы помните, товарищ Воронов?

– Один из изобретателей новейших радиоламп и конструкторов РЛС «РИФ» и «Наяда», командир отдельного звена лейтенант Ночных на участке 8-й армии генерала Штерна путем одновременной засечки траектории крупнокалиберного снаряда, методом интерполяции, вычислял координаты батарей противника и мог наносить по ним артиллерийские и авиационные удары. К сожалению, он погиб в конце декабря 1939 года. Но его метод используется на Ленинградском фронте артиллерией фронта и флота.

– У него в отдельном звене был целый командный пункт с новейшими, в основном разработанными им самим, средствами связи, позволявшими ему контролировать воздушную и артиллерийскую обстановку на участке фронта шириной в 250–300 километров. Были малогабаритные, вот такого размера, радиостанции, обеспечивающие связь между подразделениями. Он же применил новейший способ фоторазведки участка фронта со съемкой на малой высоте. Мы докладывали об этом, и его данные использовались при разгроме финнов на Заладожском участке фронта и в Северной Карелии, в полосах наступления 7-й, 8-й и 9-й армий. Мы докладывали об этом вместе с генералом Штерном, но гибель самого изобретателя не позволила развить эти наработки, – подтвердил слова начарта начальник войск связи.

– Лейтенант Ночных не погиб, вон он сидит, – сказал генерал-майор Андреев. – В госпиталь он попал без сознания, записали его в госпитале по фамилии отца, она у него на «маузере» выгравирована. В сводках его опубликовали как погибшего. Запросы о его переводе в Москву из управления ПВО и войск связи поступали, мы на них ответили. Сам он появился спустя три месяца и продолжил службу в училище. Вновь отличился перед самой войной на учениях ПВО, генерал Штерн прислал на него вызов, но Штерна самого сняли с должности, поэтому до августа прошлого года он продолжал служить в 6-й разведывательной учебной эскадрилье командиром звена истребителей-разведчиков, пока его не задействовали для разведки участка фронта на Днепре. После этого маршал Буденный приказал сформировать 13-ю ОРАЭ ЧФ, в которой и были созданы самолеты ЛаГГ-3м. От этой эскадрильи ведет свою историю 13-я гвардейская смешанная авиадивизия, лучшие летчики-инструкторы училища были направлены в нее. Мое училище продолжает курировать это соединение, туда направляются лучшие курсанты, там же проходят стажировку наши инструкторы. «Методы Ночных» опробованы и оформлены как наставления и временные положения, утверждены мною. Они касаются, в первую очередь, системы связи соединения, системы управления и комплектации. Изучаются отдельным курсом радионавигации и боевого управления, в училище создана учебная эскадрилья по подготовке специалистов – штурманов наведения, товарищ Сталин. Этот опыт не потерян, мы в состоянии взять на себя и переучивание старшего и высшего командного состава ВВС армии и флота. Я, как начальник училища, с 1938 года поддерживаю эти наработки, оставил их разработчика в училище инструктором, неоднократно поощрял его за эти работы, добился направления на Финский фронт отдельного звена для проведения войсковых испытаний новых методов создания участка ПВО фронта. Инструктор нашего училища подполковник Куркин, один из основоположников бомбардировочных ударов с пикирования, обучил 13-й и 131-й гвардейские пикирующие бомбардировочные авиаполки соединения этому способу БШУ. Специально направлял его в командировку. Так что все это родилось в Ейском ВМАУЛ ВМФ имени товарища Сталина.

Это был «звездный час» генерал-майора Андреева, его детище снесло золотое яичко, и все, что он сказал – было правдой или почти правдой.

Сталин взглянул на Петра, тот встал и твердо сказал, что училище и генерал Андреев лично всегда оказывали и помощь, и выделяли финансы для обеспечения затратной части создания новой системы управления. Сталин черкнул себе что-то в блокнот. Он ведь ищет место, где развернуть обучение тех, кто сидит в этом ангаре. Пусть это будет родное училище.

– Так вот, товарищи авиаторы и командующие фронтами, с анархией в области применения авиации давно пора заканчивать! Действия этого подразделения позволили отвести от Киева и не потерять три армии, они остановили танки Гудериана под Черниговом, не дали удержать немцам южный берег Ладоги и тем самым блокировать и захватить Ленинград, с их помощью удалось вывести большую часть войск из Вяземского котла, выбить немцев из Крыма и большей части Донбасса. Ставка Верховного Главнокомандующего приказывает приступить к созданию воздушных армий на базе ВВС фронтов, и трех воздушных армий резерва на базе ВВС тыловых военных округов. КП воздушных армий укомплектовать средствами связи и обнаружения по образцу 13-й гвардейской смешанной авиадивизии. Всем командующим ВВС фронтов и начальникам связи пройти курсы повышения квалификации либо непосредственно в 13-й ГСАД, либо в Ейском Центре переучивания высшего командного состава. Генерал Андреев!

– Я!

– Где вы сможете принять слушателей?

– В Ахтубинске и в Моздоке, товарищ Сталин.

– Хорошо. Местом дислокации 13-й ГСАД пока является Ростов-на-Дону, запрашивайте командующего направлением маршала Буденного и уточняйте. Что касается комплектации частей воздушных армий, то Ставкой переданы типовые штатные расписания в распоряжение командующего ВВС товарища Новикова. Особое внимание обратить на средства связи и обнаружения, командирам и начальникам связи полков и соединений пройти курсы повышения квалификации, которые должны быть развернуты в каждой армии. Обучить всех в трех точках невозможно. Наиболее отличившихся направлять на обучение и стажировку в части 13-й ГСАД на полковом и эскадрильном уровне.

Ближайшей задачей ВВС страны является переход на новую систему управления в бою. Начальнику Учебных заведений генералу Иванову немедленно создать во всех летных училищах учебные подразделения для подготовки штурманов наведения, ввести курсы радионавигации и управления боем в теоретическую и практическую часть подготовки летчиков. Это же касается всех ЗАПов. Финансовому управлению ВВС пересмотреть штатные расписания и выделить средства для приобретения необходимой техники, ЗиПа и комплектующих к ней. И последнее: вся эта работа должна проводиться без ущерба для боеготовности частей и соединений.

– Разрешите, товарищ Сталин! – встал Петр.

– Говорите.

– Требуется в приказе Ставки отметить необходимость обеспечить охрану и оборону подразделений управления и средств связи, чтобы не получилось, как в Крыму.

– Это – верное замечание. Товарищи, противник охотится за нашими станциями радиообнаружения. Применяет наземную разведку. Особую ценность для гитлеровцев представляют электронные лампы для РЛС. Дивизионные и полковые РЛС должны быть обеспечены соответствующей охраной. Теперь вопрос к вам, генерал: какой самолет наиболее отвечает требованиям для создания ДээРЛэО?

– Американский «Митчелл» B-25 серии G или Н, для ВМС США, причем с двойным управлением. Именно охотник за лодками. У него нет бомболюка и нет застекленного кокпита. Самая большая дальность: 3800 миль или 7000 километров.

– Нам поставляются?

– Эта серия – нет, но в сикрет лист его нет. Поставки возможны.

– На этом все, товарищи. Жду докладов об исполнении, – заключил Сталин.

Позади Петра опять забурчал тот же генерал:

– Что за фигня? Чему мы должны учиться у пацана, только что от сиськи оторвавшегося? Три года после училища!

– Воевать, Тимофей, воевать. Так, как он воюет, не умеем воевать ни мы, ни немцы, – хлопнул его по плечу генерал Горюнов. – Я вот тоже поленился в 39-м к нему слетать, плюс обиделся, что командарм ему, пацану, целую эскадрилью «чаек» отдал в прикрытие его аэродрома. Чуть ли не половину моей авиации. Пришлось учиться в Крыму.

– Что там еще? – послышался голос Сталина.

Горюнов и ляпнул:

– Да тут Тимофей Федорович сомневается: чему он может научиться у мальчишки.

– Это опять Куцевалов, что ли? – переспросил Сталин. – Товарищ Новиков! Я просил разобраться: почему не удалось сорвать воздушный мост немцев в Демянск? Вы разобрались?

– Так точно, товарищ Сталин! Все документы отправлены в Ставку.

– Так почему же тогда товарищ Куцевалов по-прежнему командует авиацией Северо-Западного фронта? Это ваша недоработка, товарищ Новиков. – Будущий генералиссимус терпеть не мог, когда его приказы обсуждаются.

Сталину-то чё? Он сел в машину и уехал! А отдуваться пришлось мне и Петру. Двадцать разъяренных генералов атаковало вначале Новикова. Тот в отказ, дескать, я тут ни сном, ни духом, для меня это все, как и для вас, внове. Те к Жаворонкову и Горюнову. А Петр в обнимашки с Алексеем и Тимуром играется, нет, чтобы свалить отсюда подальше. Тимур прилетел вместе с «тихоокеанцами», которых отобрал Петр на ТОФе. Кроме того, прибыло двенадцать летчиков из 100-й ОРАЭ и десять человек из 101-й. Они, по умолчанию, входили в 31-й ИАП, он формировался на их базе. Девять человек, из одиннадцати отобранных, было из 13-й ОРАЭ ТОФ, которой командовал Тимур Бердымухамедов. Как старший по званию, он сопровождал всю группу, отправленную на фронт, но сам отбора не проходил, и летел чисто по случаю своего законного отпуска, который решил провести в Ейске, сказал, что жениться собирается на молодой казачке оттуда. Надо докладываться Жаворонкову, а тот с генералами застрял, и уже полчаса о чем-то там говорит. Послали самого молодого, дескать, не может ли уделить внимание «великий джинн» маленькой группе летчиков будущей дивизии? Толпа генералов направилась к прибывшим. Быстренько построились, подравнялись, равнение на середину! Обратились вначале к старшему по званию генерал-лейтенанту Новикову, их всего трое на все ВВС осталось, сегодня одного из них сняли с должности и запросили добро обратиться к генерал-майору Жаворонкову. Доложили, что его приказ выполняется: прибыл заместитель командира дивизии подполковник Звягин и первая партия «дальневосточников» 31-го ИАП ВМФ, на замену 402-го ИАП ВВС РККА. Всего 33 человека и с ними «дядька Черномор»: майор Бердымухамедов, которого смело можно ставить командиром этого полка.

– Это точно?

– Абсолютно! Был моим ведомым в 1939-м. С сорокового года командует 13-й ОРАЭ ТОФ на ЛаГГах. Ему и поручить формирование полка, так как сейчас прибыла только половина. Готовые машины уже есть. Военприемка их приняла.

– Постой-постой! Так получается, что мы сегодня можем доложить «самому», что две эскадрильи у 13-й дивизии восстановлены? Так получается?

– Нет механиков, операторов наведения, радистов, локаторов, БАО и батальона охраны.

– Локаторы, положим, есть. Не прямо здесь, но есть. А с остальным, Александр Александрович, помогите!

– Только при одном условии: с меня трясут данные по центральному и южному участку фронта. А немцы там озверели, сбивают все. Требуются данные от Вязьмы до Мариуполя.

– Ну, че, Василич, возьмешься? – переспросил Жаворонков.

– РЛС на всех участках, и два аэродрома подскока: Воронеж и Краматорская. Три или четыре локаторные станции, топливо, присадки или американский бензин для тридцати двух машин. Тогда – берусь. Эти летчики все мне знакомы.

– Вот что, сам не пойдешь, Звягин справится. А то мне мужские принадлежности открутят. Ты – комдив, на тебе все формирование. Сутки на подготовку и облет новой техники, и вперед! А вы уж с техниками и остальным не подведите, товарищ Новиков. Я своему так и доложу, что совместная операция.

– Докладывай! Именно как совместная.

Остальные генералы примолкли. Некоторые из них понимали, что две эскадрильи отправляют прямо к черту в зубы, а остальные – догадывались об этом, так как Звягину пообещали вторую звезду за эти данные.

Вчетвером отошли от группы офицеров и генералов, кстати, младшего командного состава среди прилетевших не было, то есть заканчивали все «бурсу» одновременно или раньше Петра. Вошли в штаб 746-го авиаполка дальнего действия. Там Петр и Звягин перенесли на карту линию фронта. Вылет назначили с аэродрома со смешным названием «Кукуреки». Кстати, этот аэродром, в Стаханово, носил «официальное» название «Кратово», по названию ближайшей станции, так как основным способом ориентирования в ВВС Красной Армии был полет над железными дорогами. Вылет из Кукуреки, и вдоль линии фронта до Курска, точнее – Щигров, там отворот и посадка в Воронеже-Б. Дозаправка, смена кассет в АФАрах, возвращение к Курску и через Белгород на Чугуев. Затем по Северскому Донцу до Балаклеи, собственно это и есть Харьковский выступ, к Изюму и Славянску. Там посадка в Краматорской, еще одна смена кассет, и заключительный этап ведет вокруг Сталино через Волноваху к морю, посадка в Ростове-на-Дону. И все бы ничего, вот только немцы создали здесь VII авиационную область, куда понапихали до отвала самолетов: более 1080 штук. Справа и слева еще две такие области. Там машин поменьше, но в сумме более 1200. Правда, и на вооружении ВВС армий свежие машины появились, хотя в количественном отношении это были крохи, остатки некогда мощнейших ВВС мира. Заводы сумели выпустить около 1600 Лагг-3м и ГГ-3с, их выпускают по 13–14 машин в сутки, за это же время, четыре месяца 1942 года выпущено 2260 Як-1 и Як-7а. То есть задел был, небольшой, но был. Однако превзойти показатели Германии за этот же период еще не удалось. Они сумели восстановить подорванное в боях зимы «здоровье люфтваффе». Звягин сразу после перелета начал гонять новичков на слетанность в группе, а Петр занялся местами установки РЛС, лично принимая настройки как по курсу, так и по высоте по общим целям. Не без путаницы, но удалось немного настроить работу локаторов и опробовать связь по маршруту. Ночью стало известно, что пленка доставлена в точки«подскока». Несмотря на запрет Жаворонкова, он решил лично принять участие в разведке, и не для того, чтобы прицепить лишнюю звезду на грудь. Просто у остальных было маловато боевого опыта, и требовалось прикрыть их сверху. Верхнее прикрытие составили всего четыре самолета: Петр и Тимур, и Алексей с Рукавишниковым, комэском 100-й ОАИЭ. Тот некогда дрался на Хасане и на Халхин-Голе. Так что хоть что-то, но есть.

Вылет Петра чуть было не сорвал прилет 42-го ИАП из Знаменки, но с полком прибыл полковник Романенко, бывший командир 13-го ИАП на Балтике и 61-й авиабригады, с которым сложились отличные отношения еще во время боев под Ленинградом. Он насиделся в резерве командиров дивизий, закончил несколько курсов, в том числе при училище в Ахтубинске, поэтому согласился «сопроводить» личный состав «сахалинцев», в надежде, что сумеет зацепиться за какую-нибудь должность в формируемой дивизии. А там – как масть ляжет. Петр поставил его и.о. зам по боевой, и поручил заняться проверкой вновь прибывших по летной и штурманской подготовкам, включая ночь и СПУ. Этих летчиков он не знал, брать их на вылет просто не решился, хотя в сопроводительных документах у всех больше 300 часов на ЛаГГах. Через некоторое время участь Романенко была решена, и, хотя была вакансия командира, вновь формируемого, 18-го ИАП, его утвердили заместителем командира дивизии, с «легким скрипом», но проскочило, курсы помогли. Было заметно, что Жаворонков и Кузнецов стремятся опередить ВВС и направляют в ускоренном порядке личный состав именно авиаполков ВМФ. Пока из ВВС Дальнего Востока прибыло только два человека. Всю эту «сборную солянку» еще предстояло обучить тем приемам боя, которые использовала дивизия. А «главные учителя» пока находятся за решеткой: в фильтрационном лагере в Суздале в крепости Спасо-Преображенского или Ефимьева монастыря. В Улово, на запасной посадочной площадке 2-го ЗАП ВМФ, стоят их новые самолеты. Техники полка живут в том же монастыре, но даже охрана вовнутрь не заходит! Предосторожности такие, что мама-не-горюй! Шутить с чумой никто не собирается. Хотя она коснулась в полку всего трех человек: одного моториста и двух прибористов, один из которых был кислородчиком. К нему за спиртом приходили заразившиеся из зенитно-артиллерийского полка. Зенитчиков чума выкосила изрядно. Эти подробности Петр знал еще до вылета, на обратном пути решил «заскочить» в Суздаль. А пока: «От винта!», и «Всем! Взлет!».

Первый участок прошли практически без осложнений. Встретились со «старыми знакомыми»: летчиками 27-й эскадры. Они особо на рожон не лезли, выполнять задачу не мешали. После посадки в Воронеже полк вернулся к Щиграм и повернул налево. Тут немцы себя с головой и выдали: на подходах к Прохоровке начались непрерывные атаки. У Щебекино, после того как начали подходить к концу боеприпасы у прикрывающей группы, пришлось отвернуть и идти в Бутурлиновку. И там ждать, когда подвезут боеприпасы 23 мм, и прилетят 13-й и 131-й ПБАПы. Доложились в Москву по ВЧ. Маршал Шапошников приказал штаб дивизии (которого еще практически не было) переместить в Бутурлиновку, все боеспособные полки расположить на аэродромах в Дивногорье-Копанище, в Алексеевке, Валуйках, Россоши и в Подгорном. Заканчивать формирование там, все снабжение перевести на Борисоглебск – Бутурлиновку. Готовность – к 5 мая 1942 года. Взаимодействовать с 7-й ударной группой и с формируемой 2-й воздушной армией генерала Красовского.

– Мне нужен 13-й ГвОРАП.

– Они в карантине.

– Они в Суздале, в монастыре. А Суздаль – город. Здесь есть монастырь в Дивногорье, товарищ маршал, плюс нет города, так что режим карантина не нарушим. Ведь их кто-то обслуживает в монастыре?

– Второй санитарно-эпидемиологический отряд.

– Вот они и выполнят роль БАО, кроме аэродромных работ, так что режим карантина не нарушим.

– А если собьют?

– Мы в основном за линией фронта действуем.

– А при чем здесь за или до?

– Так ведь как у греков Феодосию забрали? Умерших от чумы через стену перебрасывали.

– Ты так не шути!

– А если серьезно, то с момента заражений прошло одиннадцать дней, никто в полку не заболел. Чума имеет всего три дня скрытого периода. Бессмысленный карантин получается.

– Врачи говорят, что до полутора месяцев. Ну, вот что. Немедленно не обещаю, завтра у них заканчивается три дня после острова, если заболевших не будет, то перебросим их в Дивногорье, но в карантин.

– Через Улово, товарищ маршал, пусть машины и техников с собой заберут, там все готово.

– Хорошо, через Улово. Когда проведете разведку у Харькова?

– Из Москвы вылетели испытатели на ГС-5рв. Попробуем ими, и на большой высоте. Через полчаса сядут, опробуем машины, все настроим и к вечеру повторим вылет.

– Это крайне важно! Ускорьте формирование дивизии.

– Мне бы Коростылева, хотя бы временно.

– Кто такой?

– Бывший мой начштаба, сейчас на Ленфронте. Денис Степанович, был подполковником в 41-м, Героя за Ленинград получил.

– Есть такой на Волховском направлении, генерал-майор Коростылев. Он, правда, на 14-ю армию запланирован, но ее формирование начнется позже. Я подумаю над этим вопросом. Жду сведений по Харькову, не прощаюсь.

То есть, хочешь или не хочешь, а сегодня требуется добыть эти сведения. Начгенштаба не может, не имеет права, с ходу менять утвержденные операции, полагаясь только на косвенные признаки ухудшения ситуации на каком-либо участке. Ему требуются точные данные. Попробуем!

На посадку заходит звено ГС-5. Их сделано всего пять штук, как положено. Один экземпляр – не наш, он принадлежит ЦАГИ. Остальные прилетели сюда. Мы тут покумекали и решили реализовать «принцип Лого» на этих машинах. Дело было в крыле: в плане оно имело прямую законцовку, в которой существовало три отверстия, внутри имелось два замка, всего четыре, работающих от одного пиропатрона. С его помощью можно было отстрелить высотные накладки, которые, во-первых, удлиняли крыло на целых полтора метра каждое, и, чтобы уменьшить продольный изгиб и нагрузку на замки и шкворни, туда заливалось топливо для высотных полетов, которое расходовалось последним. Этим уменьшалось поперечное «V». Если требовалось отстрелить законцовку, и имелось свободное место в танках, то его «выдавливали» из законцовок в основные танки. Самолет из «танкера» превращался в истребитель и мог вести маневренный бой. Высотность, понятное дело, после этого падала. Крыло имело ламинарный профиль, полностью симметричный. Предкрылков или отклоняемого носка оно не имело, были щитки, которые заметно сокращали время виража. Вот эти четыре машины и перегнали в Бутурлиновку. Понаехала тьма сотрудников Гудкова, НИИ ВВС и ЛИИ ГВФ. Все хотели зафиксировать. Дело было в том, что заводские испытания накладки не проходили. Они отстреливались только на земле, и грозили серьезными авариями в случае неотделения от крыла или несинхронного отделения в воздухе. Честно говоря, все планировалось провести так, чтобы отстреливать законцовки не пришлось. Было не до того, а выполнить задание не получалось, иначе придется вступить в открытый бой с численно превосходящим противником. Как только «нарисовалась» такая ситуация, Петр подал сигнал отхода и наплевал на задание. Драться на высоте 2,3 километра со сворой «мессеров» не улыбалось ни в какую. Новые машины имели метровый «кодак» в четвертом отсеке фюзеляжа, сразу после 11-го шпангоута. Было бы просто, если бы в Дивногорье сейчас присутствовал 13-й ГвОРАП, но приходилось выбирать летчиков из имеющихся. Пересматривая летные книжки, Петр обратил внимание на трех человек, которые имели опыт съемок японских позиций на Сахалине и в Приморье. Ведущим второй пары пойдет Тимур. Двое ведомых – это капитан Архангельский и майор Белов. Один – из 13-й ОРАЭ, второй из 101-й ОИАЭ. Третий – молоденький лейтенант из Ейска Елисей Мамонтов. Вот его Петр помнил: был у него в звене курсантом, подавал большие надежды, да прокололся на… ну как бы это сказать помягче… В общем, девки на нем висли, пришли и заложили начПО, что все трое ждут девятимесячную неожиданность от курсанта Мамонтова. Смеху было! Словами не передать, в итоге – село Великая Кема на два года стало его домом родным. Там он тоже постарался, морду ему местные набили, после этого женился на местной и имеет двойняшек: мальчика и девочку. Великая Кема – это строго на широте Вакканая, напротив пролива Лаперуза. Эти самолеты сопровождали пароходы с ленд-лизом от пролива до Находки. Лейтенанта он получил за эти вылеты. Выпускался – младшим сержантом. Петр выбрал его: он еще в училище увлекался стрельбой по конусу и давал очень неплохие результаты. Вторым ведомым стал капитан Архангельский. Сирота, фамилию в детдоме дали по месту поимки. За спиной у капитана Школа имени Достоевского, город Ленинград, Лермонтовский проспект, дом 1 «А», знаменитая «Республика ШКИД», Ейское училище он закончил в 37-м по полному курсу, был ведомым у Тимура, своего однокурсника и друга. Тимур выбрал его. Отстреляли по одному разу законцовки и пошли. Кабины у всех герметичные, а немцы в «гиблую Россию» направляли G-2, которые так высоко не поднимались. Звено пересекло линию фронта у Курска, где было немного поспокойнее, сделало семь заходов над Харьковом и окрестностями, и село в Бутурлиновке. Полк на свободной охоте «настрелял» 26 немцев, гонявшихся на «ГээСками». На следующий день, перед вылетом произвели «очистку неба». Вылетели восьмеркой ГС-3срв. Вдруг навстречу попадается одиночный «мессер-109G-2». Ну, казалось бы, беги, дурашка, ты – влип! «Месс» внаглую заходит поперек курса и делает одиночный выстрел из пушки, дескать, вызываю на бой.

– Елисей, оттянись, твоя задача: не дать ему развернуться до меня. Атака!

Елисей тормознул, выпустив щиток, и пошел следом в 400 метрах за Петром, немец грамотно уклонился от обстрела, хотя Петр попал, а немец – нет, на лобовой, боевой разворот ему пресек длинной очередью Елисей, тот на вираж, причем левый. Петр успел перевернуться и правым нисходящим виражом атаковал немца. У того встал двигатель, но он управлялся и начал планировать за речку, Северский Донец, то есть через линию фронта, к Огурцово. Петр не поленился, развернулся и одиночным выстрелом из пушки вырвал у «мессера» полкрыла. Летчик выпрыгнул. Провели еще несколько боев и вернулись. Немца взяли наши пехотинцы. Оказался командир эскадрильи 52-го гешвадера Герман Граф. В январе 1942-го имел 42 победы, к маю этого же года нарисовал себе еще сорок пять. Где взял? У нас столько авиации на юге не было.

– Нам, правда, скоро вылетать, но привезите его, пусть расскажет моим ребятам, где он 87 самолетов сбил. Особо интересует период с января по конец апреля.

Привезли, говорит, что не врет, сбил 87 самолетов, в том числе шесть «больших крыс» в Крыму. Что у них – самые лучшие самолеты, самые лучшие летчики, и победа предопределена.

– Ну, вот что, сынок. Во время боев за Крым мы не потеряли ни одной машины и ни одного летчика, а «большие крысы» были только у нас, 13-го полка. У вас, конечно, самые лучшие самолеты, самые лучшие летчики, самые лучшие в мире танки и лучшие танкисты. Ваши пехотинцы – лучшие в мире, а вашим генералам вообще цены нет! И подпись под актом капитуляции у вас будет красивее всех. Но это будет акт капитуляции Германии. И твоя Марта или Клара будет раздвигать ноги за буханку хлеба или банку тушенки. Или спать с негром. А у тебя будут русские или чернокожие дети. Причем ты, лично, это все увидишь. Вернешься из лагеря и будешь качать черномазого бэби. Запомни мои слова, и никогда не ври. Ты впервые принял участие в бою с «большими крысами», иначе бы не полез на четыре пушки в лоб. Ты-то промахнулся, а я – попал.

– Я вызывал на поединок, по-рыцарски, а вы его приняли, но «прихватили» с собой ведомого.

– А ты – «рыцарь», что ли? По-моему, ты – слесарь-сантехник второго разряда, мойщик унитазов. Поэтому не звезди, ты увидел, что нас – восемь, и тебе деваться было некуда. И все время лез на высоту, дескать, у русских все машины невысотные. Ведомый по тебе не стрелял, он просто отсек тебе возможность пойти наверх на боевой разворот, чисто, чтобы время на идиота не терять. Не помогут вам ни новые движки, ни чистота расы. Твоему «густаву» четырех снарядов хватило для полноты ощущений. Что ты можешь с одной пушечкой против четырех? Иди, и благодари бога, что я не стал тебя добивать до взрыва.

Наши зимние победы практически никак не отразились на воинском духе вермахта и люфтваффе, тем более что допущенные нашим командованием ошибки позволили вновь поднять его на недосягаемую высоту. При внимательном просмотре летной книжки Графа выяснилось, что он принимал участие в налете на Каранкут, и пять из шести ГГ-3с записаны за один вылет 24 апреля, после того, как полк и зенитчиков оттуда вывезли и там никто не охранял стоянки. Налет отражали летчики 25-й дивизии, которые успели к шапочному разбору: ударили по отходящим немцам, сбив одну или две машины на отходе от цели. То есть немцам пишут в книжку любой самолет, где бы они его ни уничтожили, на земле или в воздухе. В принципе резонно, плюс, видимо для поднятия духа, вожжи зимой отпустили, так как количество побед резко возросло. Что очень странно, так как наступление РККА не поддерживалось с воздуха. Тупо не было самолетов. Промышленность эвакуировалась и на новых местах пыталась начать выпуск новых машин. Из 180 предприятий, входивших в отрасль авиастроения до войны, 55 были ликвидированы или законсервированы. Основными поставщиками фронтовой авиации оставались всего четыре завода – № 21 в Горьком, № 153 в Новосибирске, № 126 в Комсомольске-на-Амуре и № 292 в Саратове. Выпуск самолетов падал до отметки 600 машин месяц в декабре прошлого года. Сейчас, об этом говорил Сталин у себя на даче, выпуск машин достиг довоенного уровня, к июню будет достигнуто 150 процентов довоенного выпуска. Одно плохо: катастрофически падает качество выпускаемой продукции, и самое печальное, что падает качество, и без того невысокое, у двигателей. Почему и был так остро поставлен вопрос о переходе на выпуск «потребной техники», с тем, чтобы снизить вал и повысить качество. Петр уже приложил к этому кое-какие усилия: удалось наладить выпуск в Ленинграде и в Москве (с помощью Гудкова) и пермских (молотовских) моторостроителей выпуск втулок цилиндров для М-82фнтк. Несколько машин, поступивших в декабре 1941-го, имели новые двигатели с непосредственным впрыском топлива, более мощные, чем серийные. Часть из них была собрана до войны, и у них был модернизирован только впрыск. А часть была собрана из деталей военного выпуска. Несколько таких двигателей вышло из строя, не отработав положенных часов. Образовались наклепы на стенках цилиндров, моторы начинали дымить после 50 часов работы. Петру пришлось тогда писать в Молотов, и от них приехал инженер Владимир Толмачев и зам главного Павел Соловьев. С ними удалось договориться, а в Ленинграде и в Москве найти «чудо-литейщиков», которые занялись производством цилиндров мотора с параболическими внутренними стенками. Этим устранялась возникающая конусность цилиндров. При нагреве они становились идеально цилиндрическими. Цилиндры получили название «гвардейские» из-за знака, который наносили, чтобы не перепутать при сборке, что этот цилиндр идет для 13-го полка. Гудкову пришлось взять на себя и доработку двигателей для «ГС» и «ГГ-эталон». К сожалению, массовый выпуск таких цилиндров еще не начат. В результате «скрещения ежа и ужа» получился «М-84фнтк» со взлетной мощностью 2100 сил и с высотностью 12 300 метров. Серии этих моторов еще не было. Пока их делают, что называется, «под заказ», но интерес Сталина к этой разработке уже известен, так что есть надежда, что работы продвинутся. Тем более что Поликарпов предложил новый осевой свободный нагнетатель.

Пока первые «ГС» имеют двигатель в 1850 сил, у них ламинарное крыло, нет ни отклоняемого носка крыла, ни автоматических предкрылков. Крыло имеет наплыв в районе центроплана и ярко выраженную стреловидность с двумя разными углами. Угол стреловидности имеют и рули глубины. Из всех машин с двигателем М-82 эта машина имеет наименьший лоб и отсутствуют выступы на корпусе отсека вооружений, так как вместо БС-23 стоит пушка ВС-23 Владимирова, выброс гильзы у которой не вбок, а вперед-вниз. Патроны она использует такие же, как БС, затворная коробка у нее круглая, и есть возможность устанавливать ее под любым углом. Самолет Петру понравился, о чем он и сообщил Гудкову. «Экземпляр № 2», на котором летал Петр, имеет 2100 сил, ниже опущенные стволы пушек (смещены на 50 мм к оси двигателя). Запорожский моторный завод подготовил к выпуску двигатель М-90, главный конструктор – Туманский. Этот 18-цилиндровый двигатель был готов еще в прошлом году, но его тормозили со страшной силой, из-за «группы Яковлева». Выход такого мощного мотора ставил крест на усилиях Яковлева сместить «короля истребителей». «Яки» проигрывали «мессершмитту» и «фокке-вульфу» на всех этапах войны, с 41-го по 45-й год. Наши моторостроители не смогли поднять мощность «Hispano-Suiza 12Ybrs» выше 1210 сил. Из нее выжали все, что могли, так как оригинал имел следующие характеристики: V-образный 12-цилиндровый Hispano-Suiza 12Ybrs со взлетной мощностью 860 л. с., весивший всего 470 килограммов. М-105 ПФ весил 570 килограммов. М-90 имел больший лоб, 1296 мм, против 1260 мм у М-82, и большую мощность, особенно номинальную. Туманский мог еще увеличить мощность, запаса прочности вполне хватало. Он бросил, наконец, свои эксперименты с центральным, как у первых «фокке-вульфов», забором воздуха охлаждения, правда, подобрал «правильный» диаметр входного отверстия, в отличие от Курта Танка. В принципе, появление ГГ-3с в самый пиковый момент схватки с гитлеровцами, когда единственный авиаполк сумел переломить ход нескольких ключевых сражений первого этапа войны, показал Сталину глубину введения его в заблуждение новым составом НКАП. Что было на уме у этих деятелей – не совсем понятно, но, имея готовый к боям И-180 и полностью разработанный И-185, наш Наркомат авиапрома предпочел их «не заметить». Когда все колебалось на грани катастрофы, продолжали чинить препоны и вставлять палки в колеса показавшей себя в боях технике. Пузырь или нарыв лопнул 27 апреля на совещании в Стаханове, но «они» еще вернутся из ссылок и из небытия. Они умеют мимикрировать, маскироваться под окружающую действительность, говорить правильные слова и прятать очень глубоко свою суть и сущность. Петр и я перли напролом, не обращая внимания на мелкую шушеру, облепившую подходы к власти, дескать, правда свой путь пробьет. Но это был «их дом», поэтому они любыми способами пытались защитить свои хлебные места, даже подставляя под удар миллионы других людей. Они и теперь пишут гневные messages, дескать, вы позорите наших дедов, которые ценой своей жизни защитили «нашу Россию». Вашу – никто бы так не защищал. Флаг у Победы – красный, а у предателей памяти – власовский. И что он делает во главе Парада Победы – мне лично непонятно.

Однако подходило 5 мая, дивизия еще не была собрана, единственное, что успели сделать полностью, это разместить средства связи и обнаружения на участке фронта шириной 700 километров от Сталино на юге до Думиничей на севере. Смогли переместить и развернуть два полка «арочек», укомплектовали три полка: 13-й ГвОРАП проходит карантин в Дивногорье, 31-й ИАП ВМФ – проводит тренировочные полеты на слетанность в группе, 42-й полк ВМФ на формировании в Стаханово, командовать им будет майор Константин Груздев, летчик-испытатель и знаменитый пилотажник, бывший командир 402-го полка. Четыре машины ГС-5 продолжают проводить высотную разведку этого участка фронта и дразнить немцев, выдергивая у них наиболее подготовленных летчиков для боев с 13-м полком, который облетывает «новые» машины. Они хуже «старых», их приходится доводить по отделке и лакировке. Много возни с приводами рулей управления: тянутся и «люфтят». Но получили 50 новых двигателей, все с нагнетателем и «фирменными» гильзами. В полк пока никого не пускают, только по радио с ними связываемся. Полк вместо Звягина принял Олейник. Комиссар, пардон, замполит полка подполковник Пролыгин получил, наконец, допуск к управлению самолетом, рука восстановилась. Четвертый полк – 18-й ИАП ВМФ, имел смешанный состав вооружения, на ЛаГГах летало только две эскадрильи, причем командный состав самого полка летал на Як-1. Его передача в дивизию затягивалась по непонятной причине. Насколько я понимаю, его командиры решили срочно переучиться на ЛаГГ, поэтому оттягивали передислокацию. Но это на руку Гудкову, у которого слишком много работ по доводке машин в Кратово. Двух недель еще не прошло, и 5 мая – это промежуточный этап.

Несмотря на вскрытие нами наличия в тылу у немцев войск 6-й армии, наступление на Белгород и Харьков никто не отменил. Через Воронеж перебрасываются дополнительные силы для Юго-Западного фронта. 5 мая его вызвали в Миллерово на совещание командующих двух направлений. Майский, праздничный, приказ Сталина был сформулирован так, как будто победа в войне уже состоялась, от войск требовали вытеснить противника за пределы СССР. Наступление намечалось на всех фронтах сразу, как зимой. Свои сомнения по этому поводу Петр высказал маршалу Буденному, еще до начала совещания. Он передал тому все снимки, которые удалось сделать за эту неделю.

– Ты лучше скажи, почему до моря не дошел. Не в упрек, понимаю, что неспроста, хочется знать, в чем загвоздка.

– У немцев в Харькове локатор, причем частоты две: 150 и 10,2 сантиметра. Им удается создать локальное количественное превосходство, поэтому необходимо начинать воздушную операцию уже сейчас, до начала войсковой, а у меня большая часть людей еще не обстреляна. Летчики они – хорошие, а воздушных бойцов из них еще предстоит сделать. 13-й полк из карантина не выпускают. Они летают, но столько ограничений, что не забалуешь. Срочно требуется начать операции против немецких аэродромов. Не случайно они столько авиации сюда натащили.

– Звягину передай: пусть начинает, а самого тебя в Москву вызывают, срочно. Завтра прилетают заказанные тобой Б-25. Что с четвертым полком? Где он?

– Две эскадрильи получают самолеты в Кратово, где остальные – не знаю. Запросил ВВС ТОФ, ответа не было.

– Тереби.

– Семен Михайлович, я тут получил приказ № 130, от первого мая, мы что – возвращаемся обратно на круги своя? Нет у нас возможности наступать на всех фронтах.

– На совещании не ляпни. Не знаю, кто его готовил, времени поговорить с «самим» не было, так несколькими словами по ВЧ перебросились. Вот что, рассмотри вопрос: чем можешь помочь на направлении Лозовая – Днепропетровск, Лозовая – Ахтырка и Волноваха – Верхний Токмак? Я небольшой сюрприз для немца подготовил, – улыбнулся маршал и поправил свои усы. Он сумел восстановить мосты на ДЖД (Донецкой железной дороге), накопить подвижной состав и посадил в него три кавкорпуса и 24-й танковый корпус. Все это «богатство» было его резервом, и он мог быстро перебросить его в любое место на Донбассе за счет развитой железнодорожной сети. Все они формировались весной в районе Ворошиловграда. В корпусе в основном были танки Т-70, частично укомплектованные орудием 80-К, образца 1941 года, с длиной ствола 66,7 калибра, конструкции Логинова, морским универсальным орудием, вместо 20-К, образца 1932/38 года, с длиной ствола 46 калибров. Ими готовились оснащать подводные лодки и торговые суда СССР в качестве зениток. Несколько сотен стволов опытных пушек нашлись на заводе № 8 имени Калинина под Москвой в ОКБ-29. Вся модернизация танковой пушки сводилась к выкручиванию ствола и накручиванию нового, и на противовес добавлялся свинцовый грузик, равный по весу разнице в весе стволов. Менялся шток полуавтоматики и заменялась серьга в ручном приводе затвора. Мотовилихинский завод уже производил еще более длинное орудие М-42, оно принято на вооружение, развернуто серийное производство, но для полевых противотанковых орудий. До танковых еще руки не дошли. Тем более что работы велись инициативным порядком в «закрытом» ОКБ-172, эвакуированном из-под Москвы. Вел их конструктор Цирюльников, осужденный по 58-й. Буденный пожаловался, что «старые» боеприпасы не всегда открывают затвор в автоматическом режиме, но даже ими немецкие модернизированные танки и самоходки пробиваются и в лоб, и в борт. Так что почти успели. Сменить стволы «сорокапяткам» грозятся к середине лета. Продержаться бы!

– Что касается совещания: ты там особо не высовывайся, пусть говорят, что хотят. Тебя придали мне, и это я тебя расположил в центре, потому что считаю, что именно там находится слабое звено: Черевиченко и Тимошенко между собой никогда не договорятся и будут срать друг другу до последнего. Я их обоих слишком хорошо знаю. Сеня-то ляпнул Сталину, что Киев удержит, меня решил подсидеть. Ну, подсидел, меня на Резервный перекинули, да все руки повязали. А штаб Западного с потрохами Сеня сам сдал! Два с половиной месяца не менял его расположение, вот и получил! Пришлось срочно его менять. Но, вместо меня, двинули Жукова, дескать, я слишком осторожный. Будешь здесь осторожным, когда то одно дерьмо, то другое вылезает. Ай, ладно! Пошли! Отвечай: «есть», и не лезь в споры. Действовать будем так, как зимой работали. Если все пойдет как надо, то задницу фон Боку крепко укусим.

Запасной командный пункт направления располагался неподалеку от аэродрома на северо-восточной окраине Миллерово, в стороне от вокзала, водокачки, среди невысоких домишек, казацких мазанок с соломенными крышами. В одном из этих домов и квартировал маршал Буденный. Совещание проходило в бывшей конюшне, ворота которой выходили на небольшой пруд для купания лошадей. Запах конского пота и мочи еще не выветрился из нее, хотя везде было чисто, стойла частично разобраны, часть из них используется различными службами штаба. Здесь же оборудован пункт управления, примерно такой же, как у Петра в дивизии. Сюда стекается информация со всех участков фронта этого направления, плюс с соседних участков, в том числе и из 13-й ГСАД. «Гости» прибыли, пока Петр с Буденным разговаривали у него в доме. Два конармейца церемонно пожали друг другу руки. Некогда Тимошенко командовал полком и дивизией в конной армии Буденного. С Черевиченко за руку маршал не поздоровался, принял рапорт о прибытии, откозырял и посчитал этого достаточным. Сделал замечание ему и Хрущеву за то, что не переоделись в новую форму.

– Меня в Москву отзывают, товарищ маршал, передаю дела товарищу Чибисову.

– Генерал-лейтенант Чибисов, представляюсь по поводу назначения ВРИД командующего Брянским фронтом.

– Почему ВРИД? – спросил Буденный.

– Генерал Рокоссовский не закончил лечение, его врачи выписывать отказались. Приказано принять командование.

– Вот и славненько! Товарищ Черевиченко, я вас больше не задерживаю. Счастливого полета.

Чибисов до этого был зам командующего этим фронтом и «пересидел» трех командующих. Так что надобности в передаче дел просто не было. Черевиченко надеялся, что Буденный за него слово замолвит, вот и прилетел в Миллерово. Пожал плечами и направился в сторону дороги и аэродрома. Следом за ним потянулись и два офицера из «свиты».

Без предисловий Буденный всех подвел к карте и приказал снять с нее шторку.

– Это утвержденный план действий войск Южного направления, товарищи. И, прошу заметить, одна из целей наступления у нас – совместная: Харьков. Это считается совместной операцией трех фронтов и двух направлений. Агентурная разведка в Харькове передала сведения, что защищают Харьков незначительные силы немцев, ведутся работы по сооружению долговременной обороны. Данные Генерального штаба говорят, что основной удар будет наноситься немцами в сторону Москвы из района Калинина. То есть противник против нас стоит несерьезный. Брянскому фронту подбросили немного войск, в основном: воздушно-десантных. И вперед! Силами трех фронтов вернуть крупнейший промышленный центр. Есть, правда, одно маленькое обстоятельство: в районе Харькова немцы сосредоточили большую часть своей авиации на «восточном фронте». Собрать полностью данные нам активно не дают. Ради этого немцы провели целую операцию в Крыму и выбили разведполк, который мог провести подобную разведку. Но мы ее все-таки провели. Западнее Харькова противник обладает значительными силами. По данным воздушной и наземной разведки, 6-я армия Паулюса в настоящее время находится в ближайшем тылу немцев и участия в зимних боях не принимала. Это – резерв немцев, подготовленный ими для проведения летней кампании сорок второго года, и одновременно силы, предназначенные для того, чтобы подрезать вот эти подготовленные прорывы на Южном направлении. Чисто теоретически мне до Днепра всего 95 километров. Приказ на выход к Днепру есть, и его никто не отменял. В 130-м приказе подчеркивается, что мы должны гнать противника на всех фронтах и выбить его с территории страны в этом году. Итак, я начинаю от Лозовой, мне дают возможность прорваться и двумя одновременными ударами запирают меня в мешке. Так что удар на Днепропетровск – исключен из приоритетов операции. Необходимо заставить немцев маневрировать своими резервами. Поэтому Южное направление начнет действовать южнее. Не позднее 8–9 мая мы осуществим прорыв немецкого фронта под Волновахой. Наступление проводим в сторону железнодорожной станции 1-й Верхний Токмак. Этим мы создаем угрозу окружения части армий Клейста. Одновременно 13-я ГСАД атакует станцию и мост в Васильевке и Малокатериновке, создавая затор на железной дороге от Запорожья к Мелитополю и к Сивашу. Если все состоится как надо, то я введу туда свой маневренный резерв. Постараемся навести как можно больше шума на южном фланге и вынудим противника снять резервы из-под Харькова. И тогда подключится Юго-Западный. Задача Брянского на первом этапе – жесткая оборона. Вот данные разведки: у Курска, напротив Щигров, сосредоточена армейская группа Вейхса, с 4-й танковой армией генерала Руоффа. Шесть танковых дивизий и три пехотных корпуса только в этой армии. Так как позиции у тебя, генерал, к обороне не подготовлены, не отнекивайся, что только что принял фронт, ты заместителем был и прекрасно представляешь, что это так, то решено резервы: три армии, включая танковую, направить тебе. Ставь во вторую и в третью линию обороны и зарывайся в землю. С сегодняшнего дня мой резерв, 13-я гвардейская смешанная авиадивизия, начинает воздушное наступление на стыке двух фронтов. У вас – две воздушные армии, вторая и восьмая. Требуется поддержка и взаимодействие с дивизией резерва Ставки. Обращаю внимание на из рук вон плохую работу службы тыла в обеих армиях. Понимаю, что они только сформированы, но никаких скидок предоставить не могу. Объясните товарищам, что не наладят работу тыла – пойдут под трибунал.

Теперь, Семен Константинович, о главной задаче. Наши действия носят сдерживающий и отвлекающий характер. Задачу взять Харьков никто не отменял, и взять его можешь только ты. Мой резерв будет задействован на юге, чтобы помешать немцам атаковать тебя. Иван Христофорович, выкладывай, какие сюрпризы подготовил немцам?

Сюрпризов не было. Два удара со стороны Изюмского плацдарма и севернее Балаклеи, чтобы ликвидировать плацдарм немцев на левом берегу Северского Донца. От соседнего Брянского фронта они хотели форсирования Северского Донца южнее Волчанска и быстрого наступления на Харьков и Белгород одновременно. Брянский фронт имел только четыре армии, против семи у Юго-Западного. Так что делил Баграмян обязанности лихо. Плацдарм у Балаклеи сидел занозой уже полгода. Там мешала высота 173, западнее Чугуева у Печенегов, она стояла на другом берегу Северского Донца, и с нее немцы корректировали артиллерию и авиацию на всем плацдарме. Бетонный аэродром Чугуевского летного училища мог вместить целую дивизию. В Харькове их еще больше, и забиты по самое не хочу. А тут улетать приказывают. В конце совещания попытался отмазаться.

– Приказ Верховного. Звягин и Олейник справятся. Твоя задача – дать им этот самый ДРЛО. Так что лети.

Вместе с ним возвращались и все «ГээСки». Они свою задачу уже выполнили. Разведка проведена, «ловля на живца» перестала срабатывать. Несколько дней дразнили немцев, которые пытались их перехватить, а в это время 13-й авиаполк заходил в тыл немцам и атаковал их с западных направлений. Затем немцы перестали поднимать машины на перехват «невооруженных» разведчиков. Ни одного боя на них не было проведено. Ни одного отстрела законцовок тоже не выполняли. Не хотелось рисковать машинами.

Московский аэродром в Химках 84-го завода (его давно застроили) находился прямо у Ленинградского шоссе, между ним и железной дорогой на Ленинград. Северо-западная оконечность аэродрома оканчивалась у железнодорожного переезда. Два из шестнадцати B-25G стояли у заводского цеха. Где находились остальные машины, Петр не знал. Осмотр подтвердил, что эта модификация полностью подходит для переделки: бомболюков нет, носовой кабины штурмана-бомбардира тоже нет, стоит батарея «браунингов», есть второе управление. Сзади – кабина стрелка радиста, пеленгатор и антенна РС установлены снизу. Довольно высокая башенка со сдвоенными «Браунингами» 12.7 мм. Всего на борту 14 пулеметов и одна 75-мм пушка.

Четыре пулемета сняли, 75-мм пушке – тоже не повезло. Было большое желание снять и носовую башню, но уперлось НИИ ВВС. Вместо носовых пулеметов встал локатор «Гнейс-1м» в вертикальном исполнении. Он будет замерять угол над горизонтом и высоту целей. Основной локатор – горизонтальный «РИФ» кругового обзора с модифицированной антенной во вращающемся кожухе. Лишь когда ее установили, тогда НИИ ВВС согласилось, что носовая турель не нужна.

Или, в окончательном варианте, вот так.

С конструкцией обтекателя неожиданно возникли проблемы. Дело было в том, что современных материалов в стране, строящей социализм, не было как класса. А конструкция подвергается весьма значительным нагрузкам. Поэтому я, без всякой задней мысли, взял два равнобедренных треугольника и наложил их друг на друга. В этих направлениях расположил деревянные лонжероны. По кругу пустил деревянный обод, все зашил двумя полусферами из фибры и соорудил накладку из нее, дабы соблюсти хотя бы минимальное аэродинамическое качество. Все замазали шпаклевкой, затерли и покрасили. И ее не пропустили! В плане силовая часть напоминала «звезду Сиона». Твою мать! Пришлось делать такую же, но на основе пятиконечной звезды, но она разрушилась при продувке.

Было много криков, что не полетит. Вся это деревянно-фибровая конструкция, действительно, доверия не внушала. Посты боковых стрелков через некоторое время пришлось все-таки снять, оставив шкворни и УБК вместо казематных башен. Но машина летала и уровень «комфорта» для операторов и штурманов наведения был достаточно высоким. Вот только Петру пришлось «задержаться» с возвращением на тонущий корабль Южного направления. Бои начались без него. Буденный мастерски провел прорыв у Волновахи, сделал вид, что туда вошли казаки и танки, и вывел оттуда свой резерв. Тем не менее фронт остановился только у Мелитополя. Бердянско-Мариупольская группировка немцев попала в окружение, и немцы сняли часть войск из-под Харькова. Звягин неплохо отработал по аэродромам, хотя потери Ар-2 могли бы быть и ниже. Но здесь больше виноваты промышленность и службы тыла воздушных армий. Бестолково и вразнобой поставлялись топливо и боеприпасы, тем более новые. Пару-тройку раз приходилось возвращаться и нести необоснованные потери в 7-й ударной группе, состоявшей из трех полков Пе-2, одного на Су-2 и четырех ночных на По-2. Их непосредственное прикрытие по различным причинам взлететь не смогло. В общем, разнотык и невпопад. 18 мая дивизия понесла первые потери именно в воздушных боях, отражая массированный налет немцев на КП армий, узловые железнодорожные станции, узлы связи и обнаружения. Потеряно 15 самолетов и три летчика.

Получив 18 ГС-5 и два B-25R, 26 летчиков-ночников и высотников, Петр вернулся в Дивногорье 22 мая. В этот день с 13-го ГвОРАП сняли карантин.

Вот теперь немного о чумном карантине: в расположение «чумных» персонал входит в противочумных костюмах, по сравнению с которыми ОЗК кажется детской шалостью. Второй санитарно-эпидемиологический отряд с честью выдержал это испытание: на жаре, в пыли, в старинных монастырях и меловых подземельях они кормили, поили, «кололи», брали анализы и «делали посевы» трем сотням человек. Обеспечивали их боевые вылеты, занимались выгрузкой боеприпасов и топлива. Короче, летуны добрались до монастырских складов, спрятанных в лабиринтах меловых гор Дивногорья, и, когда 2-му отряду позволили снять свои наряды, выставили несколько огромных бочек вина. Мужиков в отряде оказалось только трое, их напоили и положили спать. Купание голышом в Дону Петр запретить не смог. Его раздели и под оглушительный визг воительниц, одетых нимфами, русалками и ведьмами, отнесли на берег и сбросили в воду. Ну и что, что генерал. Зато какой молоденький! Заодно, со снятием карантина, полк таким образом обмывал новое звание и две звезды своего командира. Одна из нимфочек во время поцелуя чуть прихватила его нижнюю губу, требуя нечто большего, чем поцелуйчик.

Но в 04.00 на станцию прибыл эшелон, и началась погрузка личного состава 2-го отряда. С очаровательной блондинкой пришлось расстаться. Петр проводил ее до теплушки, их отводили на Забайкальский фронт. А два других фронта требовали поднимать машины в воздух. ГС-5 передали первой эскадрилье подполковника Пехова. Они машины уже приняли и всю ночь раскрашивали их, перенося на борта гвардейские значки, звезды, надписи. Всем поставлены высотные законцовки. Им предстоит вырвать жало у немецкой змеи: налет на РЛС «Фрейя унд Вюрцбург» в Харькове. Ее уже бомбили, но молчала она всего сутки. Агентурная разведка дала место расположения приемопередатчика и узла связи немцев. Еще три группы самолетов готовятся к вылету: эскадрилья Ар-2, две «девятки» Пе-2 и штурмовой 505-й полк на Ил-2, тоже две «девятки». Прикрытие осуществляют 13-й и 42-й полки 13-й ГСАД и Краснознаменный 69-й ИАП майора Марьинского на ГГ-3с. Драка предстоит знатная, на КП дивизии собрались Хрюкин, Рязанов, Красовский, Вершинин со своими замами и начальниками штабов. Действиями группы руководил генерал-майор Коростылев, временно исполняющий обязанности начальника штаба дивизии, фактически – начальник штаба 14-й воздушной армии, еще не сформированной, но определенной приказом Ставки. Денис Степанович не слишком охотно принял это назначение, так как боялся, что потом будет не уйти обратно, а прикажут «готовить кадры». Несколько недель, пока Петра не было, фактически он занимался обучением эскадрилий наведения всех новых полков, формировал штаб новой дивизии, занимался всем и вся, ворча на отсутствующего Петра: носит его где-то нелегкая, нет, чтоб делом заниматься.

Звягин – он больше боец, чем администратор, бой – это его стихия, а «бумажки» и «снабжение» – это совсем не его субстанция (на чем многие из ему подобных горели ясным огнем, о чем писал еще Наполеон). Но человека не переделать. Зам по боевой – это его место. Он ведет основную группу. Петр ушел в верхнее прикрытие. 18-й полк будет обеспечивать работу самолета ДРЛО, он так и не закончил формирование, по-прежнему имеет две эскадрильи по 16 самолетов. 31-й полк объявлен «засадным», на случай усложнения воздушной обстановки. Денис Степанович объявил по радио: «Рцы, шапка, добро!», и самолеты начали отрываться от земли.

Петр и первая эскадрилья в это время подходили к Волчанску. Высота – 10 000 метров, скорость 600 ровно, чтобы оператору считать было удобнее. Две машины: Петра и Остапа, держатся чуть в стороне и идут очень плотной парой. «Фрейя унд Вюрцбург» не слишком хорошая станция, поэтому есть вероятность того, что их пару примут за более крупный разведчик. Пока немцы крутнули его пару раз и остановили. Место для локатора они выбрали примечательное. Заводской аэродром граничит с кладбищем. На нем есть церковь Петропавловская. Вот она и есть наша цель. Приемник – в домике сторожа кладбища, а передатчик – в самом соборе. А строили эти сооружения добротно! «Фрейю» немцы поставили вместо маковки на церковь, а высотомеров «Вюрцбургов» у них много. Это две разные станции, но работают они совместно. Задача группы – расчистка неба, выявление расположения объектов ПВО противника. В Харькове сейчас четыре аэродрома: Харьков-Сокольники (Центральный), Харьков-Основа (Войченко), Харьков-Рогань и Харьков-Коротыш. Как только мы пересекли Северский Донец, так со всех начинают взлетать самолеты. В Основе базируется первый и третий полк 51-й истребительной дивизии и второй полк 52-й. Там же сидит 51-я бомбардировочная дивизия. Рогань – его построили немцы, он чуть в стороне от Основы, сейчас на этом месте микрорайон «Горизонт». Пользуясь тем, что запаса топлива у нас гораздо больше, мы применяем «раннюю» тактику. Налет длится дольше, чем могут находиться в воздухе немецкие самолеты. Эскадрилья идет не «пустая», под крыльями у всех по два 250-килограммовых контейнера КМГУ, из Петиного блокнота. Простой и надежный способ доставки большого количества мелких осколочных бомб на голову врага. Они предназначены, в первую очередь, зенитчикам, которые нас самих они достать не могут. Эскадрилья идет выше эшелона действия Flak88, то спускаясь чуть ниже, то поднимаясь за предел их возможностей. «Вюрцбург» имеет невысокую точность измерения углов и дистанций. Поэтому при подходе к Харькову ниже нас небо украшается черными облачками разрывов. Чуть в стороне набирают высоту новенькие «мессеры» G-2. Их кабина не герметизирована. Их специально разрабатывали для «восточного фронта» для борьбы с «русфанер» и «Иванами». Так немцы называли все самолеты на «востоке», кроме «крыс» и «больших крыс».

Наша «шутка» с плотной парой удалась, в воздухе более 50 немцев. Они хотят выполнить «Маскерад Вильге Зау», новый прием для отражения атак высотных самолетов, находящихся под управлением с земли. Его разработал командующий 4-м корпусом генерал Курт Пфлюгбайль. Смысл был в том, чтобы забить отметками радар противника и сорвать наведение и оповещение противника. Но мы тоже летим не с пустыми руками. Еще в декабре в наши «жадные ручки» попал полупроводниковый болометр, возник договор о поставках, один из типов этих самых диодов имел защиту от ложного срабатывания. Свет одновременно должен был попасть на восемь секторов фотодиода. Мне этого хватило, чтобы собрать головку самонаведения на основе направленной поляризованной антенны, увязать этодело с КОСом, и получить приемлемую точность. Дык что, у Петра и у Остапа под крыльями четыре бомбы, они – свободнопадающие, но имеющие склонность к тому, чтобы идти на источник излучения с длиной волны полтора метра. А у «Фрейи» – громадный вертикальный лепесток. Дело в коаксиальном кабеле. Немцы его подводят вертикально, затем ставят вращающийся элемент и принудительно, физически, разворачивают поляризацию антенны. Нам, главное, войти в конус лепестка и аккуратно с большой высоты уронить эти игрушки, рули направят их туда, куда нужно. А вот сам приемник будут бомбить «арочки». И пусть им повезет! А пока включаем раскрутку ветрогенератора бомб. Лампы там стержневые, но все равно время требуется, чтобы прогрелись. Сигнал готовности правой. Сброс! Система: выстрелил – забыл.

Сами уходим на вираж, дабы попробовать все четыре варианта бомбежки: с горизонтали, с пологого пикирования, под углом 70 градусов и вертикально. Первая бомба ушла за «молоком». Похоже, что не попали в конус, еще заход, неглубокое пикирование, есть отметки о работе РЛС и готовности системы. Сброс. Больше заходов не понадобилось.

Первая часть задания выполнена, теперь можно и немного «развлечься»! Слева поднимается Ю-88С-7, высотный ночной истребитель с такими же движками, как у «фоккера». За ним наверх ползет, и довольно шустро, какая-то «каракатица». Немцы считали, что наши самолеты не вооружены. Англичане и наши использовали невооруженных высотных разведчиков «Спитфайр-PR», максимально облегченных, чтобы могли уходить как по высоте, так и по скорости, и представляющих собой летающую цистерну с бензином, с соответствующей живучестью. Как уже говорилось, при проведении разведки эти машины в бой ни разу не вступали. Их пытались перехватить, сбить зенитками, но тщетно. Поэтому притащили из Германии что-то новенькое. У «каракатицы» такие же длинные крылья, как у нас, двойной киль, два двигателя, сильно сдвинутая вперед кабина, очень узкий фюзеляж. Так как из всех пока только Петр освободился от бомб, ему и пришлось демонстрировать иные способности ГС-5. Скорость на пикировании по прибору составила 840 километров в час. Машина при этом отлично управлялась. Немец попытался сманеврировать, уйти на вираж, но был слишком тяжел и неповоротлив для этого. Отстрелявшись, Петр поставил машину в набор и увидел, что второй немец пытается выставить помехи, сбросив металлические ленты. Но как-то глупо бросает, одним комком. Скорее всего, перепугался, что самолеты противника вооружены и атакуют. Немец прекратил набор высоты, и полого пикировал, разгоняясь для отхода.

Так как самолеты крутились над городом довольно долго, то немцы внизу начали готовить машины для смены. Настал момент, ради которого все это и затевалось! Самый большой аэродром немцев в 13 000 метрах ниже нас, вниз пошли КМГУ, которые сработали на 2000 метрах и выбросили из себя по очереди 8 блоков БКФ, в каждом из которых находилось 156 мин, установленных на неизвлекаемость и реагирующих на нажим, вибрацию и время. Часть блоков вместо мин несла гранаты и авиабомбы весом 2,5 килограмма. Этакий коктейль смерти. Несмотря на то что Харьков-Основа по площади примерно 7 квадратных километра, одного звена с восемью контейнерами хватило, чтобы прекратить его работу. Никаких конвенций о том, что бомбы и мины должны иметь яркую расцветку, еще не принималось, куда разлетелись эти «подарки» – одному богу известно. Первый же попытавшийся взлететь самолет подорвался на мине, и полеты были прекращены. Единственный аэродром, который эскадрилья не бомбила, был «Сокольники», куда и села вся эта толпа. А тут и «арочки» с «пешками» подошли. Да еще и «илы» добавили. Первая эскадрилья отстрелила законцовки и приняла бой с двумя штаффелями немцев, базировавшимися на Харьков-Сокольники. Денис Степанович «запустил конвейер», и БШУ по аэродромам продолжались в течение всего дня и всей ночи, задействовал даже имевшиеся в большом объеме ночные По-2, подключилась АДД. Немцы попытались прикрыть Харьков из Чугуева и Балаклеи, но как только они это сделали, так получили БШУ с высотным минированием и там. Садиться им пришлось на многострадальный аэродром в Сокольниках. Пфлюгбайль понял, что его провоцируют подтащить всю имеющуюся у него авиацию в Харьков, и с утра начал эвакуацию уцелевшего личного состава и оборудования в Курск. Тогда и мы переключились на удары по обороняющим город войскам. Наши зацепились за северо-восточную и юго-западную окраины города, после этого выбросили посадочный десант на Харьков-Сокольники. Немцы из города ушли, но только до Ольшан, где у них железнодорожные пути были подготовлены как узел обороны. В этот момент Буденный ударил из Лозовой в сторону Днепропетровска, а немцы ударили от Курска и севернее Белгорода на Старый Оскол.

Для меня лично был непонятен замысел Буденного. Понятно было с его слов, что он не рвется помогать Семену Тимошенко, но он же сам говорил, что удар на Днепропетровск не входит в его приоритеты? Задать ему вопрос я не мог, а Петр – он из другого теста, он – не спросит. Трижды дивизия вылетала под Лозовую: дважды под Павлоград, и один раз к Орельке. А истребительные полки работали в районе Курска и Белгорода, не давая немцам возможности «захватить небо» над Брянским фронтом. В пик воздушных боев – 2 июля, из-под Москвы перебрасывают 2-ю смешанную авиационную дивизию резерва Ставки, под командованием Кравченко.

Он появился в Дивногорье на два дня раньше. Его полки перелетают в район Воронежа и Ельца. По прилету упал спать в подземелье в келье и проспал почти сутки. Потом ругался, что не разбудили. Сходили к Дону после обеда, выкупались. После заплыва Григорий Пантелеевич признался, что три недели спал по два часа в сутки.

– Благодать тут у вас! Эх, недельку бы отдохнуть! Да не получится. Я, собственно, на учебу прибыл. Направление в Москве получил.

Петр только улыбнулся, подхватил свой белый китель, портупею с оружием, и они зашагали в сторону монастыря к переезду.

– Алферов, Зверев, Семенов и их начальники штабов и эскадрилий наведения вчера прибыли, сразу после вас, но у них ознакомительный курс, вечером все улетят по местам, Григорий Пантелеевич.

– Гриша. Называй меня так, я же говорил тебе. Я прилетал в конце марта, как только затишье наступило, но тебя не застал. Мне сказали, что ты в Америку улетел. Сказали, что учиться здесь надо тому, как не надо командовать дивизией. Прыщ какой-то из ГПУ так и заявил. Коростылева не было. Командовали два подпола, и у них работала комиссия ГПУ. Я развернулся и улетел. Что это было, Петр?

– Отголоски той истории под Черниговом. Плюс немецкая разведка подсуетилась. Но ничего, выкрутился. Вы ГС-5 получили?

– Восемь штук, и обещали еще прислать. Не совсем понятная машина, слишком сложная.

– Их много и не будет. Машина – не массовая. Летали?

– Летал, но пересаживаться на нее не буду. ГГ-3св и легче, и маневреннее. Скорость, конечно, у ГС большая, но толку от этого немного.

– Без них мы бы не смогли «удержать небо» под Харьковом. Их основное назначение – высотная постановка мин на аэродромах противника. Благодаря им Харьков и Белгород взяли.

– Пацанва на них побьется, он бокового ветра не любит.

– Поэтому и будет их немного. Для самых опытных летчиков. Плюс вы летали с длинным крылом явно. И с полностью залитым топливом.

– Да, они пришли с таким крылом, а снять его у техников не получилось. Хотели его отстрелить, но и это сделать не смогли: рычаг нажали, а отстрела не произошло.

– Там предохранитель стоит, который запрещает отстрел при выпущенном шасси. «Защита от дурака», чтоб техники случайно не обстреляли соседние машины. Просто не освоенная машина, поэтому такие сложности и возникли. Сколько планируете здесь пробыть? Почему интересуюсь? Потому что курс очень сокращен по времени, и на полеты требуется добавить еще три-четыре дня.

– Столько времени у меня нет.

– Я могу направить к вам своего Звягина, вместо вас, быстрее получится наладить взаимодействие. Тем более что бои за Черемисиново продолжаются, немцы давить не перестают, и если в ближайшие дни полностью не задавим «люфтов», то их танки могут прорваться. Насколько я понимаю, дивизия у вас пикировщиков не имеет.

– Пикировщики есть, вот только бить с пикирования они не умеют.

– Ну, мои тоже не сразу выучились.

– Мне прислали инструктора, точнее, инспектора ВВС полковника Полбина, будет готовить эти полки. Говорит, что в 131-м гвардейском учился. Это вроде твой полк. Плюс, 611-й ШАП начал получать новые Су-6.

– Еще не видел! Ну и как?

– Да черт его знает, полк только прибыл с переучивания, до этого на Су-2 летали. Новые двигатели, М-71, новые орудия РО и новые ракеты РС-57 и РС-203.

– Мы тоже кое-что новенькое для этого дела подготовили, благо что сумел выбить «персональный» дивизионный ПАРМ. В первую очередь, это радиовзрыватели ЭВ-85Р для РС всех типов. Но вернемся к нашим баранам. Переигрывают нас немцы, – сказал Петр.

– В чем проблема?

– В снабжении. Как ни пытались подтянуть это дело во второй, четвертой, пятой и восьмой ВА, так ничего и не получилось. Более или менее нормально пока только у Горюнова, в Крыму, где мы выдрессировали докеров, паромщиков и железнодорожников доставлять вовремя грузы с «птичкой». Плюс нами создан в Крымской механизированный склад, где готовят комплекты на поддонах для полков. Еще один сейчас заканчиваем комплектовать в Бутурлиновке. Но требуется иметь такие в каждой армии и на каждом направлении. А с тыловиками сложно работать. В общем, сбои идут постоянно во всех «ударных» группах: то топлива нет, то боеприпасов. Все это приходится уточнять перед постановкой задачи. Сейчас здесь находятся все командующие армиями Южного направления, но на склады они ни ногой, считают, что не по чину.

– Ладно, тебе это сложнее сделать, сам поговорю.

– Им даже Денис Степанович не указ, они ж почти все кавалеристы.

– Значит, зови Буденного, он им клизму с патефонными иголками пропишет, вмиг зашевелятся.

На следующий день Петр и Кравченко в составе первой эскадрильи вылетели на сопровождение двух полков Ар-2, шедших к переправам через реку Тим. Немцы ввели в бой свой резерв: 4-ю танковую армию, у которой сменилось командование. Вместо генерала Руоффа командование в конце мая принял генерал-полковник Гот. Наши войска выбиты из Черемисиново, у немцев появился плацдарм на правом берегу реки Тим, немцы атакуют Ефремовку, угрожают прорваться к Кшени. Под угрозой рокадная железная дорога на Ливны. Приказ Буденного – уничтожить переправы и смести плацдарм, обеспечить прикрытие 3-й и 5-й танковых армий Романенко и Лизюкова. Они севернее и южнее участка прорыва, их задача: подрезать Гота. В случае успеха у Гота имеется шанс окружить две армии: 5-ю танковую и 40-ю. Поэтому на расчистку неба отправили 13-й ГвОРАП. На машинах Петра и Григория, и у их ведомых висят «елочки», на каждой из которых 7 ракет со взрывателями ЭВ-85р. По 28 ракет на каждом из четырех самолетов. Крылья у ГС-5 – короткие, для боя, а не для высотного минирования. Ведомым у Кравченко идет капитан Варламов, опытнейший летчик из первого состава эскадрильи. Будем пробовать то, что нагородил с ракетами лично Петя. Немцы изменили тактику с появлением у них «густавов»: первая атака идет в плотном строю, затем группа рассыпается на разновысотные пары. Очень мощный по бризантному действию снаряд их новой пушки MG151/20, наряду с высокой скоростью снаряда и отличной настильностью, позволял немцам атаковать наши самолеты раньше, с большей дистанции, и уклоняться от лобовых атак более тяжеловооруженных ГГ-3с, вес залпа которых в три-четыре раза превосходил вес залпа «мессершмитта». То есть немцы разыгрывали свои козыри. Установка четырех «елочек» практически уравнивала скорости Bf.109.G-2 со скоростью ГС-5. Была возможность сбросить «приспособление», но «деталюшка» несерийная, изготовление штучное. Поэтому мы будем разыгрывать свои плюсы.

По «комарику» слышится голос Кравченко, он решил передать свои ощущения:

– Слева что-то подсвистывает, и на больший угол приходится отклонять ручку вправо-влево, затем отрабатывать назад. Но сетка видна даже под солнцем. Девять-девяносто выставил.

– Понял. Вниз сместил? Вопрос! – это он про оптический дальномер, примитивный и не учитывающий ракурс, но помогающий уточнить дистанцию.

«Крамбол» и «Крамбол-С» уже дают пеленг на цель, её высоту и скорость, так что вылет будет не пустым. Ракеты РС-82 полностью переработаны. Собственно, от них остался только двигатель и вертушка. Через 0,5 секунды после начала работы двигателя его выхлопные газы отодвинут защелку, и пружины выдвинут вверх-в-стороны выдвижные рули, которые начнут вращать ракету. Длина направляющих всего 60 мм. Диаметр головной части – 160 мм, хвостовой – 82. Вес БЧ – 6,3 кг. Ракета – длинная, 1400 мм, против 600 у РС-82. Это НУР, но ее «вертушка» вырабатывает питание для приемника взрывателя, его конденсатора и контактного реле. Скорость полета небольшая, ракету видно, поэтому у нее имеется поворотное кольцо с цифрами канала подрыва. Кольцо меняет частоту колебательного контура антенны приемника, настраивая его на свой, уникальный, канал подрыва. Все настраивается на земле, но есть одна «заморочка»: до подрыва нельзя пускать другие ракеты с этим каналом, ибо взорвутся они одновременно. Если что, то другие «елочки» могут быть настроены на другие каналы, но это сложно: следить за разными залпами и не ошибиться во времени подрыва. Так что на первый раз все идут с одной настройкой ракет на одном самолете. По земле эта штука тоже работает, в этом случае срабатывает контактный взрыватель, если летчик не успел произвести подрыв. БЧ разработано шесть разных, в этом случае у всех ракет кумулятивно-осколочная БЧ с готовыми элементами.

Итак, подходим, высота – 4,5 километра. Спереди на нас идет плотная группа «мессершмиттов»: 16 штук, которые уже перестроились для атаки в лоб. Петр совмещает кольцо прицела с головным немцем, чуть выждал и пустил залпом семь ракет по нему. РС-сов с больших дистанций немцы не боялись, поэтому даже не среагировали на залп. Затем, когда ракеты приблизились к этой группе машин, Петр произвел подрыв, дистанция была много больше той, на которой немцы открывали огонь из пушки. Рассеивание, даже при залповой стрельбе, у ракет довольно значительное, так что главное – это конуса разлета осколков, большую часть которых представляли 2000 штук СПЭ – стреловидных поражающих элементов в каждой из боевых частей.

– Ни хрена се! – послышалось по всем каналам связи. – Прямо «Катюша»!

Тут же в нарушение правил голосовой связи кто-то загорланил популярную песенку. Второй залп выполняли с четырех бортов двумя ракетами каждый. Еще более удачно получилось: двадцать четыре самолета противника пошли к земле. Воздух был расчищен. Опробовали эти ракеты против «эрликонов», коими густо снабдили войска 4-й армии. Неплохо работают с парных залпов, вычищая до нулей расчеты, которые сверху не прикрыты совсем. На несколько месяцев найдена панацея при штурмовках колонн и аэродромов. К сожалению, немцы быстро учатся и пытаются навязать собственный бой. С анализом у них все в полном порядке. Но в данном случае уже ничего не изменить: фланги были прорваны в тот же день, и туда вошли казаки и танковые армии. К маю 1942 года Челябинский УАБТЦ отправил на фронт 408 маршевых рот (тяжелых, средних, легких танков), в составе 2 536 экипажей, с численностью личного состава 12 429 человек. За 1941–1942 годы только экипажей тяжелых КВ-1, КВ1с, КВ – 8 (огнеметный) отправлено почти 3 000 с численностью личного состава более 17 000 человек. Это означает, что ни одна выпущенная машина не ушла на фронт без подготовленного экипажа.

Всего с 1 июля 1941 – по 31 декабря 1942 года Челябинский Кировский завод выпустил 3 039 тяжелых танков. Выпуск КВ не прекращался и в Ленинграде, там запущен в серию ИС-1 с 85-мм пушкой. Их пока не слишком много, они массовыми еще не стали, но они есть, КБ-1 работает, немцев отжали от Киришской ветки, выбили из Отрадного. Участок железной дороги на Москву, перерезанный немцами в 41-м, еще во время зимнего наступления был освобожден. Линия фронта всего в пяти километрах от нее, дорога обстреливается, ее регулярно бомбят, но Ижорский рубеж весь превратился в сплошную крепость. Это много дальше от города, чем это было в той истории, которую я знаю. Но и тогда Ленинград на трех танковых заводах в условиях блокады выпустил 14 процентов всех танков, изготовленных в СССР за годы войны. Не хватало металла, и мартены заполнялись металлом с поврежденных кораблей и судов, разбитой техникой, корпусами неразорвавшихся бомб, из которых промышленным способом извлекали немецкую взрывчатку. Работал «Арсенал», выпускавший АРС и РС для самолетов, «Катюш» и «Андрюш», были такие, калибром 203 мм и с повышенной точностью залпа. Работал завод «Большевик» (Обуховский), производили противотанковые «сорокапятки». Наладили выпуск уникальных «ленинградских» снарядов к ней, с гильзой из картона, так как латуни не было. Пистолет-пулемет Судаева – ленинградская блокадная разработка. На Кировском заводе восстановили выпуск 76-мм полковой пушки, знаменитого «бобика». Недостающие станки, отправленные в эвакуацию, забирали из школ, ПТУ, мастерских, искали неотправленные на всех станциях, устанавливали в цеха и работали, приближая нашу Победу. Ижорский и Кировский заводы находились в 3–4 километрах от передовой и давали продукцию.

Сейчас, когда удалось сохранить устойчивую транспортную связь с Большой Землей, речь шла уже о массовом производстве военной техники ленинградской марки.

Стал понятен и замысел Буденного: заняв Орельку и Павлоград, он выровнял фронт. Идет наступление на Красноград, Ново-Московск и Синельниково. Бои умеренной интенсивности, но они не позволяют перебросить в район наступления армейской группы Вейхса ни одной дивизии из состава 6-й армии Паулюса. Как только удары 3-й и 5-й танковых армий от Колпны и Яковлево сойдутся у Курска, так «полтавский сиделец» фон Бок будет вынужден перебрасывать 6-ю армию под Курск, и у Буденного появится возможность взять Красноград, выйти к Днепру у Днепропетровска, и, может быть, у Запорожья. 2-я и 13-я САД резерва Ставки поддерживали наступление обеих танковых армий. Петр с юга, от Белгорода, а Григорий с северо-востока. 13-й и 131-й ГПБАПы дивизии отработали на обоих направлениях и пробили оборону противника, так как 2-я САД резерва не была готова полноценно отработать с пикирования, и пока обеспечивала массовку. Танки пошли на Курск, громя румынские и венгерские части противника. Еще несколько дней, и Вейхса зажмут под Старым Осколом. И в этот момент Петр получает приказ Ставки на передислокацию. Тут же перезвонил Семену Михайловичу по ВЧ.

– Да, я в курсе. Англичане, суки, выпендриваются. Речь идет о вооружении для Степного фронта. Сегодня англичане распустили конвой PQ-17. На нем шло вооружение для него, частью по ленд-лизу, а большую часть мы закупили. Поэтому тринадцатый и оба пикирующих полка срочно требуется перебросить в Мурманск, в Грязную и Ваенгу-1. Возьмешь один «грибочек». Вылетать срочно. Сам туда, Звягин остается здесь. Аллюр «три креста». Вот так вот. Давай. Удачи, – ответил по телефону маршал и опустил трубку. Для него это был удар под дых.

Ночь, но несмотря на это, начали подготовку к вылету. «Арочкам» в бомболюки и на внешнюю подвеску цепляем дополнительные топливные танки. Лететь далеко, больше 2000 километров, так что топлива требуется много. В воздухе будем находиться почти четыре с половиной часа. Дают три промежуточных аэродрома: в Белозерске, на Соловках, и в Кумжозере. В 05.30 – взлет, сбор в воздухе, без кругов над аэродромами. «Крамбол-С» пересчитал машины, три группы сошлись над Анной. Скорость – 470 км в час, крейсерская для «арочек». Высота – 5000. 2-я, 3-я и 4-я эскадрильи на ГГ-3срв с двумя 300-литровыми подвесными баками ушли вперед догонять В-25-й, который взлетел раньше на полтора часа, у него скорость еще меньше, чем у Ар-2. ГС-5 шли с «длинным крылом», так что даже «покружиться» можно, не опасаясь за расход топлива. Второй «грибочек», который обеспечивал сбор и безопасность на этом участке полета, попрощался со всеми и пошел обратно в Дивногорье, в сопровождении звена из 18-го полка. Нам включили привод в Череповце, Петр выставил курс на автопилоте, «ГС», в отличие от «ГГ», имел пневматический автопилот, немного шумноватый, но неплохо работающий как по компасу, так и по радиокомпасу. Поэтому на хвосте приподнята его кольцевая антенна. Пришлось немного выпустить щиток, чтобы уравнять скорости с бомберами. Ну, и повертеть головой. Фронт не так далеко, всякое может быть. Но через сорок минут полета мы вышли за пределы радиуса действия истребителей противника и продолжили догонять ушедший вперед B-25G.

Петр отдал на ключе шифровку в ГШ ВМФ о вылете и повторил ее в адрес Ставки. Ставка разродилась длиннейшей радиограммой, которую самостоятельно Петр принять не мог, ее принял радист командира 13-го ГПБАП подполковника Коптева. Самому Петру, занятому наблюдением и находившемуся в строю, такую длинную РДО было принимать неудобно. А вот ключа к шифру радист не имел. Поэтому ему пришлось кусочками передавать Петру РДО для расшифровки. За этим занятием пролетело полтора часа полета. Обидно было, что почти ничего срочного в радиограмме не было, кроме упоминания Ваенги-3, как места базирования 131-го полка. У Рыбинска переключились на привод в Грязном, там же понесли первые «потери»: два самолета Ар-2 пошли на вынужденную в Староселье из-за перебоев в двигателях. Там им двигатели и заменят, благо что завод реэвакуирован из Уфы. Прошли над «Рыбинским морем». После Белого озера вошли в зону ответственности Карельского фронта. К самолетам первой эскадрильи из Белозерска присоединились машины 3-й и 4-й эскадрильи, садившиеся там на дозаправку. Дальше путь самолетов лежит вдоль линии фронта в 125 километрах от него. Всякое быть может, поэтому 2-я эскадрилья сядет вместе с «грибочком» на Соловках, дозаправится и приведет его в Ваенгу-1. Впрочем, командир «В-25» принял иное решение: он отвернул и взял курс на Андозеро, так как обстановка в небе ему не понравилась. Много финнов и немцев. «Добро» на смену курса он получил. Этот аэродром будет использован для перелета технического состава трех полков. Оттуда их сопроводят наши истребители уже из Ваенги или Грязной.

* * *

В 09.42 Петр сел на маленьком аэродроме Грязная-2, названный так по наименованию реки, протекающей с восточной стороны аэродрома и впадающей в губу или бухту Грязную Кольской губы. Здесь базировался 2-й гвардейский смешанный авиаполк Северного флота, бывший 72-й САП. В моем времени все постройки от мыса Никитина до аэродрома носят название поселка Сафоново, в котором находится штаб авиации Северного флота. «Где некогда бывал и я, но вреден Север для меня». Поселок состоит из трех частей, так исторически сложилось. Внизу, у моря, была площадка для базирования МБР и ДБР: Ша-2, Че-2, Бе-2. На мысу между бухтами Чалмпушка и Грязная, иногда упоминается название мыс Серафим, был еще один аэродром: Чалмпушка. Чуть восточнее у поселка Варламово, теперешнего Североморска, находился большой аэродром Варламова Губа. Поселок Ваенга, название которого в мое время постоянно пытались связать с городом Североморском, находился на месте сегодняшнего КПП Окольная Верхняя. Каждое поколение воинов-североморцев вносило, и вносит, свое представление о географии. Город Североморск кратковременно носил название Новая Ваенга. Следует отметить, что 4-я эскадрилья Сафонова базировалась на аэродроме Варламова Губа. Начинался он почти от железнодорожных путей, строго с севера на юг. Площадка была 1600 метров в длину и 1260 в ширину между рекой Варламовкой и озером Кривым. Главным аэродромом считалась Грязная-1 или Чалмпушка (она не сохранилась в настоящее время, был только памятник в виде самолета Бе-12 в 70-х, но сейчас и его нет). Там базировались бомбардировщики и торпедоносцы (5-я и 6-я эскадрильи 2-го ГвСАП СФ). Штаб авиации, как и штаб флота, находился в поселке Полярный, на другой стороне залива. Собственно, у Северного флота был единственный полк в июне 1941-го, 72-й САП, Беломорская флотилия была тогда отдельно, их позже объединили. 72-й полк стал 2-м гвардейским смешанным полком, с сентября 1941 года исполняющим обязанности командира полка был капитан, затем майор, Иван Константинович Туманов. В октябре 1941 года из полка «ушла» 4-я эскадрилья в полном составе. На ее основе был создан 78-й ИАП, командовать которым стал капитан Сафонов. Сейчас в составе ВВС Северного флота находилось 11 полков: восемь полков в Особой морской авиационной группе генерала Петрухина и три собственных полка авиации СФ. А тут еще и нас прислали. А теснотища! Аэродромов тут – кот наплакал. Спрашивается: какого черта?

Дело было в том, что во время визита товарища Молотова в Лондон и Вашингтон в мае 1942 года господа Черчилль и Рузвельт сообщили ему, что они готовы открыть второй фронт в Европе. И не где-нибудь, а в Норвегии, дабы обезопасить поставки по ленд-лизу в СССР. Благая цель, истинные джентльмены. Правда, эту информацию английская разведка сообщила Гитлеру. И даже чуточку раньше, чем Сталину. Поэтому линкоры «Гнейзенау», «Шарнхорст» и крейсер «Принц Ойген» в ночь с 11 на 12 февраля 1942 года вышли в море и передислоцировались на Север. Не в полном составе, два корабля получили повреждения и встали на ремонт. Но цель была достигнута: немцы освободили от своего присутствия южную часть Европы. Целью англичан и американцев была не помощь Советскому Союзу, а захват колоний Франции, вышедшей из войны в 40-м году. Поэтому они готовили операцию «Торч» в Марокко, это совсем недалеко от Берлина. Отсюда до ближайшего немца всего 1743 километра. И начали подготовку к выводу сформированной в СССР польской армии генерала Андерса. К выводу ее на африканский участок фронта. Американцы изготовили и подготовили к транспортировке 580 истребителей Р-39 «Аэрокобра» для СССР. Они даже отправили их в Исландию. Но в Советский Союз большая часть из них не попала. Они отправились на африканский участок фронта. И вот в тот момент, когда вся авиация противника сосредоточилась на юге, мы были вынуждены отправлять значительные силы на Север: четыре истребительных, три бомбардировочных и один минно-торпедный полк, чтобы прикрыть конвои. Англичане их прикрывать отказались. Следующий конвой по заявлению Черчилля пойдет только после наступления полярной ночи. Я, конечно, знал всю эту историю, но толку от моих знаний? На что надеется Сталин и Кузнецов? Что мы сможем «настоять на продолжении поставок»? Но приказ получен, и Петр спрыгнул с крыла своего самолета на укатанную стоянку в Грязной-2. На этот же аэродром село шесть Ар-2, которые перевозили ракеты для «ГСок» и вооруженцев по ним.

– Работаем звеном, два – ударных, два в прикрытие. Топливо заливать до упора. Я в штаб, ускорьте подготовку.

Здесь был американский бензин, поэтому колдовать со смесями не приходилось. В штабе 2-го гвардейского находился генерал Кузнецов, командующий авиацией флота. Откозыряв, Петр представился и передал генералу шифровку Ставки.

– Мы имеем эту информацию. Шесть часов назад конвой находился в точке 76°12′00''N и 26°55′0''E. Рядом крутится «кондор», и где-то там находятся лодки 11-й флотилии. Два часа назад одна из них пыталась атаковать английский транспорт «Эмпайр Байрон». Транспорт передает открытым текстом, что его преследует лодка в надводном положении. Пытается оторваться, но надежды никакой.

– Карты подготовлены? И приводы? Через пятнадцать минут первое звено будет готово к вылету. Через сорок пять минут вылетит следующее. Так и будем дежурить в том районе.

– А лодки?

– Попробуем. Кое-что – имеем.

– С вами хотел встретиться контр-адмирал Беван, начальник миссии.

– Да пошел он. Ему надо – пусть сам приезжает.

Они вышли из штаба и пошли обратно к стоянкам. Там уже собрался народ: машины новые, таких еще никто здесь не видел. Так как собственные техники еще в пути, пришлось самим полностью проверять все проделанные операции по молитве. На одной из машин оказался не заполнен расходный бак с маслом для компрессора. На двух машинах висят по две «елочки» с ракетами, у остальных подвешены по четыре «пятидесятки». Особенно всех смущает длинная и как бы провисающая законцовка крыльев. Но больше всего изумляет количество звезд у всех машин.

– Дмитрий Михайлович, готовы?

– Так точно, – ответил командир полка Олейник.

– Полк, становись! Равняйсь, смирно, слушай боевой приказ! Сегодня ночью английское адмиралтейство передало приказ рассеяться и следовать в русские порты самостоятельно конвою ПэКу-17 в составе 32 транспортов, часть из которых имеют боевые повреждения. Место роспуска: точка 76°12′00''N и 26°55′0''E. Конвой находится под наблюдением со стороны немцев, крейсерский отряд отошел от него шесть с половиной часов назад. Задача первой эскадрильи: собрать конвой и обеспечить его прикрытие на проходе к порту Архангельск. Задача четвертой эскадрильи: обеспечить работу самолета ДРЛО. Задача 2-й и 3-й эскадрилий: совместно с силами ВВС ВМФ и ОМАГ ВМФ обеспечить прикрытие действий 13-го и 131-го ГвПБАП. Подполковнику Олейнику: найти и обеспечить уничтожение всех радиолокационных станций противника в этом районе. Я вылетаю на задание, за меня остается подполковник Олейник. Запросить дополнительно еще один самолет ДРЛО, для обеспечения непрерывности наблюдения за районом. Первое звено – по машинам, остальным – готовность номер «два». Действовать по обстановке.

Вторую пару возглавил командир 1-й эскадрильи Алексей Пехов. На него ляжет основная работа в этой «командировке». Машин мало, расстояние – значительное. Единственное, что радует: не ждут немцы увидеть над конвоем истребители. Их «мессеры» и «фокки» такой дальности не имеют.

Взлетели сразу на северо-запад, следуем курсом 345° в сторону Шпицбергена. Через час пришло сообщение, что «Эмпайр Байрон» получил одну торпеду и экипаж оставляет судно. Тридцать одно судно осталось, а над Белым морем идет бой между самолетами, прикрывающими наш «грибочек», и «стодесятыми» «мессершмиттами», появившимися с востока. Операторы В-25G отработали отлично, четвертая эскадрилья довольна, но, вместо Ваенги, им приказали следовать в Белушью губу. Оттуда якобы ближе до точки роспуска. Ни фига не ближе! Петр на ключе передал на борт, в штаб СФ и в Москву РДО, в котором приказал следовать в Варламову губу. Точкой базирования для «грибка» станут Пумманки или Большая Волоковая губа.

Заняли эшелон 3, большинство «морских» самолетов немцев выше просто не летают. Аркадий, ведомый Алексея, забрался выше, на 6000: нам сверху видно все, ты так и знай. В 415 милях от берега обнаружили и атаковали U-boot, возле которой сидела летающая лодка ВV.138c-1. С подводной лодки на «Блом унд Фосс» были поданы шланги, и самолет заправлялся прямо в море. Голь на выдумки хитра! Гансы – умнейшие ребята, они таким образом организовали постоянную слежку за конвоем. Дешево и сердито. Гонять кругами четырехмоторник дорого, топлива не напасешься, поэтому, если погода позволяла, они высылали в район дальних трехмоторных разведчиков, с запасом топлива на 4272 километров. Винты у них флюгируются, могут летать на одном, центральном, на двух крайних или использовать все три двигателя на взлете и в бою. А топливо, еду и отдых им поставляли «дойные коровы», большие подводные лодки обеспечения. В результате «волчья стая» постоянно имела разведданные о противнике.

Петр атаковал «тандем» двумя ракетами, а Алексей очень точненько уронил одну «пятидесятку» на лодку. Выйти на связь они не успели, хотя горящее топливо в такую погоду видно далеко.

Еще 20 минут полета. На высоте 2,5 километра обнаружили «попутчиков»: восемь Хе-115 летели «развлекаться» пересекающимся курсом, строем клин. Пришлось снижаться, строить достаточно сложный маневр, с тем, чтобы оказаться ниже и сзади от торпедоносцев. Вооружены они хиленько, нижняя задняя полусфера у них не защищена. Они неповоротливы и страшно медлительны. Так как мы шли выше, то они могли нас уже обнаружить. Так и есть, тоже пошли ниже и начали поджиматься друг к другу. Включили им помехи на КВ. Расстояние до берега велико, голосовая связь уже не работает. Теперь кто быстрее окажется ниже. Атака с 2/3, снизиться они не успели. Каждый из четверки обстрелял свою цель. Три машины упали, одна горит, все сбросили торпеды и стали не интересны. Пусть уходят, боеприпасы важнее. Петр дал команду в набор и на тот курс, которым шли немцы. Они лучше знают, где находится конвой.

Внизу видим несколько шлюпок, отдали их координаты в штаб флота. Североморцы направили эсминцы «Гремящий», «Грозный», «Куйбышев» и «Сокрушительный» на помощь конвою. Им это пригодится. Есть контакт! На связи коммодор Даудинг, который быстро сыпет какую-то информацию в эфир. Есть отметки о работе двух радаров. Конвой мы нашли, но есть проблема: я понимаю, что говорит коммодор, могу передать это Петру, а он по-английски ни бельмеса. Медленно проговариваю слова для Петра:

– Коммодор Даудинг. Зыс ыз рашн пайлот. Ю а анде ауэ протекшн. Зэ рашнз шипс гоин фо хелпс. Эссембле конвой, плиз. Ду нот гоу ту Новая Земля.

Слева Петр обнаружил вертикальный столб дыма, и рядом с ним несколько шлюпок и «семерку» – немецкую подводную лодку. Разворот, и атака. Надо сказать, что немцы за воздухом не следили, все самолеты они считали немецкими. Заходившую на них пару они приветствовали выстрелом из ракетницы с тремя зелеными ракетами. Две ракеты сорвались с левого крыла самолета Петра. Под удар попадали и шлюпки англо-американских моряков, тем не менее отпустить просто так ПЛ он не мог. Подрыв, и через пару секунд заговорили четыре пушки Владимирова. Немцев снесло с боевых постов, бронебойные снаряды прошлись точно по рубке. Но толку от этого не слишком много. 23 мм не слишком впечатляющий калибр. Но это задержало лодку на поверхности, и уже Алексей нанес окончательный удар одной бомбой.

Встали на круг, выпустив щиток, обошли и пересчитали суда. Часть из них шла противолодочным зигзагом, часть шпарила напрямую и пыталась открыть огонь по истребителям. Пришлось рисковать и показывать красные звезды каждому судну, стрелять ракетницей поперек курса, приказывая следовать к месту сбора. Аркадий атаковал еще одну лодку на перископной глубине. Наконец зазвякал СПО-3, ДРЛО подлетел на дистанцию обнаружения и передал координаты смены. За ней идет дальний разведчик Ил-4Т, который пойдет севернее искать «беглецов», четырех судов и двух кораблей мы так и не обнаружили. Подошло звено Аксенова, совершили еще один облет конвоя, уже восьмеркой, выслушали пожелание доброго пути и скорейшего возвращения, и легли на обратный курс.

«Митчелл» находился в квадрате Ы37-38, примерно в 300 милях от берега и на таком же расстоянии от конвоя. К сожалению, через пять часов он будет вынужден отойти домой. Так что маловато выделено самолетов и людей. Полет занимает четыре часа двадцать пять минут, перерыв между вылетами придется удлинять, но он все равно слишком короткий, чтобы отдохнуть. Второе звено получит смену через 1 час 25 минут. Придется брать людей из других эскадрилий, а технике работать на износ. Дальних истребителей всего 18 штук. Пока возвращались, Петр подготовил радиограмму в Москву и передал ее. Чтобы обеспечить безопасную проводку конвоя, сил и средств недостаточно. И хоть разорвись. Угораздило же англичанам забраться к самой кромке ледяного поля. Начали спускаться южнее, но это – время!

Еще до посадки стало известно, что самолеты дивизии нанесли удар по аэродрому в Тромсё. Через полтора часа «арочки» сели на свои аэродромы и начали заправляться. Предстоял удар по Банаку. Проверяем результаты бомбардировки, и у причалов в Гимле видим «флот открытого моря» со снятой маскировкой. Идет погрузка чего-то там на линкор «Тирпиц», стоящий у причала. Совершенно охреневшие звоним в Полярный. Англичане конвой бросили, а линкор гавани не покидал. 18-й разведполк СФ поднял два «спитфайра PR». Беван говорит, что вчера там был английский разведчик, и у причалов никого не было. В штабах полный переполох, такое впечатление, что все забыли о конвое. А у Петра – приказ довести его до Архангельска. Поэтому на предложение всеми имеющимися силами навалиться на врага, он вытащил шифровку Сталина и показал ее Кузнецову.

– Без линкора мы переживем, а вот без грузов в трюмах этих транспортов на юге будет скверно. В порту мы его ничем не достанем. Его на выходе ловить нужно. Так что выполняем задачу, поставленную Ставкой, а не влажные мечты адмирала Бевана.

Чертиком из-под земли появился генерал Петрухин, у него есть 35-й МТАП, который сформирован весной и сидит под Архангельском: 18 Ил-4Т. Участия в боевых действиях полк еще не принимал. Чем он собрался «брать Казань» – непонятно. А звездочку на грудь всем хочется! Самому Петру этот момент совершенно неинтересен: нечем ему бить по линкору. Самолетов у него много, но ни одного, который может поднять бомбу более чем в полторы тонны величиной, и нет Т-18, точки подвески, чтобы подвесить торпеды.

Вся эта истерия длилась довольно долго: желающих атаковать голой жопой линкор «Тирпиц» было гораздо больше, чем линкоров на плаву во всех флотах мира. 99 процентов из них собирались послать туда самолеты и сразу делать операцию по расширению груди под местной анестезией орально или энтерально, посредством спирта. Запыхавшись посылать и направлять желающих, Петр уединился в комнате отдыха, у него через час был назначен вылет в район конвоя. Осторожный стук в дверь.

– Кто там еще? Сказано же: отдыхаю.

– Командир, это я, полковник Куркин.

– Вас разместили? – он только прилетел с шестью инструкторами из Моздока.

– Да, но есть вопрос.

– Минуту! – не мог Петр ему отказать, он никогда не по делу его не беспокоил. Нацепил брюки, набросил китель и открыл дверь. Александр Андреевич доложился о прибытии, сел после приглашения. Достал из планшета карту.

– Командир, ты меня, одного, вот сюда довести сможешь? На одиннадцати тыщах. – Палец показывал точку в полутора километрах от причала в Гимле. Это район в Тромсё.

– Ну, да, а чё?

– Понимаш, Петь, у каждого броненосца есть своя ахиллесова пята. Точнее – труба. Больше мы ничего предложить никому не можем. Пойду один, вы доведете, ни стрелки, ни штурман не нужны. Как только пойду вниз, вы спуститесь и немного заберёте огонь на себя. Но низко не спускайтесь, мешать будете, да и риск велик. Ну, чё? Готовим машины? Оформишь как разведку.

Александр Андреевич выглядел абсолютно спокойным. Я понимал, что это – авантюра. Но Петр смотрел на него совсем другими глазами. Короче, чуток подумав, он почесал подбородок и сказал:

– Готовьте машину. Сходим в Тромсё, на разведку.

– Есть! – козырнул старый вояка и выскользнул из комнаты отдыха.

Петр свой вылет отдал в 1-ю эскадрилью, а сам, со второй, начал готовиться на вылет. Идет 19 машин: 16 ГГ-3срв, две ГС-5 и одна «арочка». Так как об этом вылете просили все, то все решили, что Петр «сломался».

– По машинам, к запуску!

Полковник Куркин подвесил только 750 килограммов бомб в центральный отсек, три по 250, полный внутренний люк. Все остальные машины взяли полный комплект «елочек», по 28 С-3К на подвеске. Восьмерка впереди, восьмерка сзади, а пара «ГС» выше. Так как Ар-2 облегчена до предела, то идет свободно на 11 300. Радиомолчание, две РЛС «Фрейя» уже раздолбаны командиром 13-го полка. Довольно высокая, но редкая, облачность. Немецких машин в воздухе нет, страна непуганых идиотов. Сразу после вылета мы легли на курс 270, так что идем бомбить финнов, и это их головная боль. Машин с такой высотностью у фиников нет, нас оставляют в покое, так иногда летают англичане. Через Швецию. Мы не можем: нейтралы! В Каутокейно работает привод, обратный нашему в Варламовой губе. Так что удобно! Над Каутокейно доворачиваем вправо, надо просмотреть Квенанген-фьорд и прилегающие окрестности. Там доворот в пролив Коксун, он ведет из Тромсё в Альта-фьорд. Все чисто. Самая широкая часть Тромсё-фьорда, где сходятся вместе три пролива: Грёт, Ван и Рут Сунны. Нам вдоль Грётсунна. У Квалсунна – доворот влево, на боевом! Зенитки надрываются, Петр и Тарас выше всех, но у немцев есть и 128-мм, так что тем, кто внизу, совсем несладко! Маневрируют. Подходим к точке. Вдруг перед носом «арочки», чуть ниже, вспухают три мощных черных разрыва. Она задирает нос, видно, что винты еле вращаются, хвост совсем опустился. И она вошла в обратный прямой штопор! Так бывает, когда летчик убит и конвульсивно взял все на себя: и штурвал, и РУД. Блин!!! А так все замечательно шло! Но перед этим Александр Андреевич сказал по радио:

– Я – вниз! – А он просил на земле отвлечь от него зенитки.

Петр дал команду на разворот и в атаку. Выпустил щиток, крутнулся и послал 14 ракет без самоликвидатора в сторону линкора. Остальные повторили его маневр и дали ракеты по различным целям в проливе, в основном по артбатареям, как уславливались на земле. Вывод на 10 800, чтобы не влезать в эту кашу из взрывов. Андреич кружится в обратном штопоре и падает. Жалко! Замечательный мужик был, и так не повезло! Земля тебе пухом!

Тут из-под хвоста «арочки» выскакивает какое-то черное облако или шлейф. Еще раз подбили? Но ее хвост уходит наверх, вращение прекратилось, и она в пике! Шлейф отлетает в сторону, самолет явно управляется, и выходит из пике на высоте, которую не определить, у самой воды.

– Попал! Тринадцать, я попал, снимай!

Он обманул всех! И нас, и зенитчиков Геринга и Редера. И попал прямо в трубу всеми тремя бомбами.

Головная восьмерка по команде ведущего с переворотом ушла вниз, выручать Андреича. Они разделились, звено пошло за Ар-2, а второе звено атаковало четверку из «Айсмеера». Они – не местные, они из Тронхейма. С истребителями в этом году у «Айсмейера» туго! Большая часть перелетела на юг: в Псков-Южный и в Пори, это в Финляндии. Там наивысшая точка приложения сил. Здесь вполне справлялись ребята из Киркинеса и Петсамо. Это – глубочайший тыл, куда ни русские, ни англичане не залетают. Но нет, наведались в гости! Горючка у «мессеров» на исходе, местный аэродром в труху разбит пять часов назад и заминирован. Ближайшая площадка в Анденесе, в 115 километрах на запад-юго-запад. Их послали барражировать над городом, по старинке, так как с утра проклятые русские вывели из строя локаторы в Лаксельве и в Банаке. Бомбит – одна пара с огромной высоты. И сейчас над городом крутится такая, поэтому «Фрейя унд Вюрцбург» выключены, а локатор «Тирпица» работать прекратил после попадания в него бомб. Желания связываться на невыгодных условиях с русскими у всей четверки не было.Одинокий бомбардировщик уже не представлял из себя лакомый кусочек, и шварм отвернул с пикированием в сторону Анденеса. «Большие крысы» преследовать его не пошли. Встали в набор и начали отход на восток. Свою задачу они выполнили. Над Тромсё ходила только пара Петра, которая зафиксировала три взрыва и пожар на линкоре.

Петр еще в воздухе отдал РДО в Москву, поэтому ко времени прилета оттуда пришло поздравление Куркину в связи с присвоением ему звания Героя Советского Союза. Но синяков у Куркина было! Глаза кровью налились, под глазами «очки», весь в крови перемазался, но хохочет:

– Похоронили меня? Фиг вам! Я еще на твоей свадьбе, Петя, буду отплясывать.

Как он смог выдержать длительную «отрицаловку» и сознание не потерять? Ведь словом не обмолвился, каким образом будет атаковать «Тирпица».

– Чтоб никто лишнего не болтанул по радио. Ведь сбить одиночный самолет немцам как два пальца об асфальт.

На соседнем аэродроме Ваенга-3 село две эскадрильи англичан на новеньких «ланкастерах». Муха не сидела! Против Гитлера они начали применяться только с марта этого года. Опять зовут к ВЧ, там в Москве англичане атакуют Ставку своими предложениями. Отбрыкиваемся, мотивируем тем, что необходимо проверить выучку и слетанность. Под это дело вытащили англичан на совместную операцию. Пользуясь абсолютным превосходством в воздухе, мы организовали аэрофотосъемку с малых высот южного побережья Мотовского залива. Одновременно пеленговали все частоты, так как у наших радиосвязь практически отсутствовала, а немцы вовсю ей пользовались. Было обнаружено большое количество ЗНКП немцев, причем даже на территории, которая считалась формально нашей! Немецкий НП существовал даже на мысу Поганьнаволок. Две разведгруппы работали на Сетьнаволоке. Ближайшая немецкая радиостанция работала в 17 километрах от штаба флота. Головко скривил такую рожу, дескать, быть того не может! И это он мне! Я ж бывал на этих НП. Немцы считали, и не без основания, что контролируют весь южный берег Мотовской губы по 69°20′0.0''N. На лето они сняли часть постов, день кончится и опять вернутся. Пришлось-таки привлекать разведку СФ и 14-й армии, и «чистить» «нашу часть побережья».

Мы, после завершения проводки судов PQ-17 в Архангельск, 9 июля получили задание отработать по частям 6-й горно-егерской дивизии в основании Мотовского залива между губами Западная Лица и Титовая. Первый вылет был организован на аэродром в Луостари, где перепахали все, что могли, благо что нам подвезли уже «заводских» ракет С-3К, поэтому работали в достаточно комфортных условиях. Второй совершили на десять ключевых мостов, через которые снабжался этот участок обороны. Шесть на Титовке, два моста на Западной Лице, два на озере Поссемявр. К налету на саму Титовку привлекли и англичан. Каждый из них загрузил по 10 тонн «пятисотфунтовок». Они, конечно, избыточны против пехоты, но по складам работают неплохо. Еще одному массированному налету мы подвергли ОП-317, расположенный между озерами Руф и Финн, конечный пункт проложенной немцами дороги на полуострове. Рядом располагался командный пункт 6-й горно-стрелковой «Альпшпиц», расположенный на другом берегу Финнозера. Пока идет полярный день и вылеты можно делать в любое время. Погода – миллион на миллион, и егерям очень несладко приходится под нашими бомбами. Но сил на этом участке у наших совсем немного, в основном это ополчение: снятые с кораблей моряки, сведенные в морские стрелковые бригады, и местные призывники. Благодаря нашим усилиям, они выбили немцев с правого берега Западной Лицы, у немцев там был плацдарм с 41-го года, с которого они просочились по всему побережью Мотки-губы. Фронт предпринял несколько попыток потеснить немцев на других участках, но сил у 14-й армии не хватило. Англичане несколько раз слетали на Тромсё, но кроме многочисленных пробоин они оттуда ничего не привезли. Одно попадание, и то – сомнительное. Немцы установили стационарную дымогенераторную установку. Они перетащили линкор в Гаммельгарден, это военно-морская база напротив Тромсё.

Потерь англичане не понесли, но из 36 машин только двенадцать смогли после этих налетов вылететь обратно в Англию. Остальные остались в СССР и впоследствии, после ремонта, были переданы в АДД.

Адмирал Беван сказал, что конвой PQ-18 отправится из Рейкьявика после 20 июля. В составе конвоя впервые будет находиться конвойный авианосец «Эвенджер».

Из Москвы сообщили, что в течение июля 78-й истребительный полк ВВС СФ получит 12 ГС-5, 13-й ГвОРАП должен провести обучение их летчиков, и, собственно, мы с минуты на минуту ждали приказа на вылет обратно, ведь дело свое мы сделали: суда провели, операцию «Ход конем» сорвали, порядком проредили 5-й гешвадер, ликвидировали немецкие аэродромы на Новой Земле и в горле Белого моря. Но я напрасно надеялся, что мы сумели не показать англичанам и американцам самолет ДРЛО. В составе экипажей судов и кораблей PQ-17 и обратного QP-13 нашлись «специалисты», которые успели снять на пленку и нарисовать странный самолет с «грибом», который сопровождало не менее эскадрильи самолетов. В общем, Сталина приперли к стенке, к нему прилетел Черчилль, и не 12 августа с извинениями, что второй фронт в Европе открыт в этом году не будет, а 15 июля, меньше чем через неделю после окончания проводки конвоя. 29 судов дошло до острова Мудьюг, два вернулись в Рейкьявик. Два судна были потоплены до роспуска конвоя, и еще два в первые часы после роспуска. Потоплено 8 субмарин 11-й флотилии немцев, сбито 47 самолетов противника над морем, поврежден линкор «Тирпиц». Первый лорд Роял Флита однозначно связал воедино эти факты и заявил, что русские использовали какое-то новое оружие, позволившее им провести блестящую операцию. «И я такую жу хачу!» Дескать, договор, объединенные нации, никаких секретов друг от друга, а то, что там где-то ядрён-батон клепается, так про то нам неведомо. Петр, понятное дело, про него абсолютно ничего не знал. Я ему об этом сказать, как вы понимаете, не мог. В общем, 14 июля его отозвали в Москву. Предстояло награждение непричастных и наказание невиновных.

Так как стало известно, британская нота содержит выражение: не менее эскадрильи прикрытия, то сразу же был вычислен день, когда «союзники» видели машину – 05.07.42 года. А Юрчевский, командир первого экипажа, вспомнил, что во время взлета и посадки в Андозере, на рейде у острова Кий стояло несколько судов и кораблей Беломорской флотилии. И на четырех причалах в Онеге, в Поньге и в Легашевской шла погрузка-выгрузка судов. Особый отдел дивизии тут же припомнил ему, что курс он изменил самостоятельно. Так-то оно, конечно, так, но причины у него были достаточно веские.

Уже в Москве выяснилось (фотографии англичане для убедительности передали именно в Москве), что одна фотография сделана в Талагах, на новом аэродроме для тяжелых самолетов под Архангельском. 6 июля там садились на дозаправку сопровождавшие второй борт истребители. Этот самолет мы получили прямо с 84-го завода. Перегоняли его заводчане. Еще одно фото: заход на аэродром Пумманки. Снимок сделан через зенитный перископ. Это английские «морские волки» постарались. Снимок сделан 8 или 9 июля. То есть еще 5-го числа, убедившись, что «ужаса» не получилось и конвой находится под эффективной охраной, и мы не защищаемся, а нападаем, и что мы в курсе, что приказ на роспуск конвоя был отдан преждевременно, англичане начали искать оправдание своим неудачам и ошибкам. И задействовали весь арсенал разведывательных средств. Лучше бы они его использовали на территории Норвегии. Хотя, честно говоря, нам требовалось задействовать дальние истребители раньше, еще в период перехода предыдущего конвоя PQ-16. Но пока гром не грянет – мужик не перекрестится. Усиление бомбежек Мурманска напрямую связано с приходом туда конвоя. Отбить массированную атаку немцев авиация Северного флота и 14-й армии не смогли. Порт и город Мурманск серьезно пострадали во время майских бомбардировок. Конвой следовало вести в Архангельск, но понадеялись на ПВО города. Административная инерция оказалась очень велика. В мае «все» выполняли жесткое поручение Сталина: создать две дивизии резерва Ставки. С большим трудом и огрехами – создали, к концу июня. Основное внимание уделялось Южному направлению, северный участок фронта особо не контролировался и действовал по старым планам. Усиление противника профукали, а наглый приход PQ-16 прямо в Мурманск спровоцировал Николауса фон Фалькенхорста отдать приказ уничтожить Мурманск и его порт. Ведь по переданным английской стороной немцам данным, русские и англичане готовили десант в Норвегию. Группу Петрухина требовалось разместить в Мурманске до 30 мая, до прихода туда конвоя. Её начали перебрасывать туда, когда город уже горел, и Борис Сафонов погиб над этим конвоем, а город защищали устаревшие «харрикейны», «киттихауки» и «ишачки». Первоначально в группе было всего два истребительных полка: 13-й и 225-й. Первый в течение двух дней стал из бомбардировочного истребительным, боевого опыта не имел, второй имел ЛаГГи и ГГ-3с тбилисского завода. Воевала группа под Ленинградом, в Мурманск была переброшена за три дня до перелета туда 13-го ГвОРАП, второго июля. На разведвылетах 13-й ИАП СФ потерял четыре машины, но обнаружить конвой PQ-17 у острова Медвежий не смог. Англичане его координат не давали. И только тогда Жаворонков и Кузнецов обратились к Сталину.

Всех посадили на Центральном, затем до самого вечера 14.07.42 года все писали отчеты и объяснительные в ГШФ. В 20.00 в Георгиевском зале состоялось награждение участников операции: Куркин, Пехов, Олейник и Юрчевский получили ГСС, у Олейника это третья звезда, Пехов получил вторую. Петр, это стало уже традицией, наград не получил, и вообще не участвовал в этом действе. Продолжал писать отчет генерал-майору береговой службы Петрову, начальнику 3-го Управления Наркомата ВМФ. О нем «вспомнили» только к часу ночи, и Петров лично отвез «преступника» в Кремль. Первым в кабинет Сталина вызвали именно Петрова. Пробыл он там недолго. Затем пригласили пройти Петра. Сталин был не один, присутствовало много людей, большую часть из которых Петр не знал. Мои знания этого круга были особо не нужны. Жаворонков присутствовал, и на доске, которую он перевернул, находились схемы, нарисованные Петром в середине дня. В них были отражены важнейшие моменты проведенных операций. Схемы были кем-то увеличены до размеров листа ватмана. Петр отчитался по трем из них. Сталин буквально несколько минут только слушал его доклад, затем сказал, что этого достаточно, и что вызвали Петра совершенно по другой причине.

– Операции проведены на высоком уровне, что стало характерным для вашей дивизии Резерва Ставки. Вы оправдываете оказанное вам доверие, генерал. Нас интересует другой вопрос: англичане настоятельно просят передать в их распоряжение самолеты, подобные вашему B-25R и ГС-5. Мы считаем, что обмен должен быть равноценным. Как вы считаете, какие требования мы можем выставить английской стороне за передачу этих машин им?

– Не передавать, ни за какие коврижки.

– Такой ответ их не устраивает, грозятся перекрыть поставки по ленд-лизу.

– Их, как и наших немецких товарищей-камерадов, интересуют не самолеты. Их интересуют лампы, приемопередатчики, вычислители, усилители, фильтры, резонаторы и волноводы. А самолеты мы используем стандартные В-25G, которые нам поставляются по ленд-лизу. Фюзеляж ГС-5 изготовлен из дельта-древесины, в нем интересны только приборы и сверхфорсированный М-84. Предлагаю валить все на меня, дескать, все вручную и несерийно, на вооружение не принято, штучное и опытное производство. Самим мало. У нас еще не во всех воздушных армиях есть эти машины. Нам ничего нового и свежего не продают. Так что, снятие сикрет лист, открытие второго фронта именно в Европе, и тысяча тяжелых бомбардировщиков не хуже, чем «Ланкастер». Не стоит повторять ошибки 1860 года.

– Вы про освобождение крестьян?

– Частично, про указ заселять северные земли жителями финского удела. Вот и стала Печенга Петсамо. Сами сглупили.

– Не сами, царь! Народ об этом не уведомили.

– Пусть так, но факт остается фактом: древняя русская Печенга носит название Петсамо.

Сталин недовольно пошевелил усами, собираясь что-то сказать, затем передумал и обратил свое внимание на форму Петра.

– На сегодня, генерал, вы свободны. Приведите себя в порядок! Завтра быть на Центральном для встречи союзников. Передайте это и остальным вашим товарищам. Зайдите в общий отдел немедленно, они в курсе, что делать.

– Есть!

Ну, не наказали, и то хлеб, а пряники будут раздавать позже. Никакой вины за собой сам Петр не чувствовал, воевать понарошку не привык, вот и «спалился». Предстоял «бой с тенью», с противником, который прикидывается другом.

Начальник общего отдела, он же секретарь Сталина, сидел за стенкой. Напротив него сидел второй секретарь этого отдела, который ждал Петра. Как они так быстро передают информацию – осталось загадкой. Секретарь Сталина попросил расписаться за получение и передал Петру новые орденские книжки и две коробочки.

– Наградной отдел уже закрыт, завтра этим заниматься у вас не будет времени. Так что, поздравляю! – он протянул руку Петру. – Сейчас Борис Ефимович проводит вас к нашим портным и отвезет вас в гостиницу. Самолет с премьер-министром будет в Москве в 13.30. Вот ваш пропуск, а это ваше место в строю.

Он передал небольшой конверт.

– Еще раз поздравляю, отдыхайте, завтра будет трудный день. До свидания.

– До свидания.

– Егоров, Борис Ефимович. Следуйте за мной, товарищ генерал, – протянул руку помощник Поскребышева, после рукопожатия быстро пошел на выход через вторую дверь в кабинет.

В этих переходах можно легко было запутаться. Сплошные лестницы и двери, редкие часовые, ковровые дорожки привели Петра в какой-то кабинет в подвале Большого дворца. Там его обмерили, спросили размер обуви, пересчитали ордена, чтобы обметать дырочки для них. После этого Борис Ефимович вывел его под арку, в стороне от главного входа. Сели в одну из пяти машин, стоящих на площадке. Через несколько минут были в гостинице «Метрополь». Отдельный номер! Душ, жаль, что чемоданчик остался на аэродроме, поэтому голышом в чистую хрустящую постель и СПАТЬ!

Разбудили Петра звонком по телефону в 10.00. Привезли новый мундир, парадный. Петр сходил, позавтракал, перевесил ордена, еще раз принял душ и переоделся в новое нижнее белье, которое привезли вместе с мундиром. Еще один звонок, предупредили, что за ним выехала машина. Он спустился в холл. Неожиданно там внизу оказалась целая толпа журналюг, каких-то женщин с цветами, часть из которых были явно от «союзников». Защелкали фотоаппараты, замигали вспышки, со всех сторон поздравления, поцелуи незнакомых дам. Это испытание и называется «медные трубы». С некоторым трудом он протиснулся к дверям, там его ждал водитель автомобиля, лейтенант ГБ в парадной форме. «Виллис» с военными номерами доставил его на Центральный аэродром, где он быстро нашел своих. Их тоже переодели. Ребята очень жалели, что он не вернулся вчера на обмытие наград, на что Пехов сразу прореагировал:

– Зато есть повод сделать это еще раз сегодня!

Смех остальных подтвердил его предложение. Затем объявили построение. Командовал здесь генерал-полковник Василевский, заместитель начальника Генерального Штаба. Он обошел фронт строя, придирчиво осматривая всех и вся. Сделал несколько замечаний. Прибыли Молотов и маршал Ворошилов. Мне было очень странно, почему именно он. Маршал еще раз обошел строй, проверил, так сказать, лично. Затем в небе появился «Освободитель». Кого от кого может освободить бомбардировщик? Освобождает он только от жизни. Длиннокрылая машина легко коснулась земли, реверс не включала, остановили крайние двигатели сразу после приземления, над кабиной летчиков появилась фигура человека, вылезшего из люка стрелка. Поскрипели тормозами и остановились, где указано. Двигатели остановлены. Тишина. Под фюзеляжем появилась чья-то нога, потом вторая, и, кряхтя от напряжения, из-под машины вылез толстый и неуклюжий человек в военной форме. Это и был Черчилль. Прозвучала команда «Смирно», оркестр изобразил гимн Англии: «Боже, храни короля». Начальник почетного караула отдал рапорт несколько запыхавшемуся пожилому человеку, суетливо надевавшему фуражку. Подошли Молотов и Ворошилов, пожали немного растерявшемуся пожилому человеку руку. Протопал почетный караул с «токаревками» в руках. Премьер прошел мимо строя почетного караула, внимательно присматриваясь к лицам красноармейцев. Затем перешел к строю встречающих. Похоже, что Интеллидженс Сервис предоставила ему полную информацию о тех, кто позволил себе немного опустить лорда Дадли Паунда. Он остановился именно напротив летчиков 13-й авиадивизии Резерва Ставки. Внимательно рассмотрел каждого, но протянул руку только Александру Андреевичу.

– Это вы повредили «Тирпиц»?

– Так точно.

Черчилль подал знак рукой, к нему подошел его секретарь, стоявший чуть сзади, и передал ему орден с полосатой фиолетовой колодкой, напоминающей матрас. Хотел повесить ее выше всех наград, но «дядя Саша» решительно указал ему другое место, ниже всех его орденов. «Боров» немного посопел, но пристегнул крестик туда, куда указали. Позже выяснилось, что такими орденами наградили всех участников налета на «Тирпиц». Вручать их прилетал в Мурманск посол Криппс. Но на аэродроме был награжден только полковник Куркин. К тому же его DFC имел на планке «розу Ланкастера», отметку о двойном награждении. Остальных летчиков лорд Черчилль рукопожатием не удостоил. С Петром он познакомился позже, в Большом Кремлевском дворце.

Хотя по расписанию, которое передал Петру Поскребышев, Петр должен был принять участие в переговорах, реально этого не произошло. Сталин и Черчилль вели переговоры наедине. Скорее всего переговоры были сложными, хотя бы потому, что лидеры двух стран разговаривали больше пяти часов. Все это время Петр бесцельно просидел, простоял и прокурил в комнате для переговоров, где находились делегации обеих сторон. Там за стенкой решался ход войны и дальнейшее сотрудничество или соперничество, а здесь, кроме нескольких попыток с ним познакомиться, не предпринималось ничего. Положение на фронтах тяжелое, немцы очень активны, но пока их активность не принесла им ничего. Их наступление на юге выдыхается, правда, Курск нами все еще не взят, немцы остановили обе танковые армии. Но туда будут направлены «матильды» и «шерманы», пришедшие с конвоем. Существенное количество из полученных самолетов составляли В-25С, у которых «официальная» нагрузка была 2000 кг. Спаренное управление, и, устанавливаемая в СССР, система заполнения всех танков выхлопными газами, существенно повышали боевую устойчивость машины. Очень крепкий планер позволял ставить любое вооружение, подвешивать подковообразный дополнительный топливный бак прямо в бомбоотсек. Дополнительно устанавливались точки внешней подвески бомб. Двигатели практически такие же, как на «ГГ». Простой, удобный и неприхотливый фронтовой бомбардировщик. У него были и недостатки, но сделаны они были гораздо лучше, чем «пешки», и значительно быстрее и удобнее обслуживались, нежели Ар-2. Да, меньше скорость, да, бить с пикирования не может, к тому же им вместо «Норденов N-9» устанавливали «Вимперис D-8», которые приходилось снимать и ставить наши ОПБ-1 и НКПБ-7. Но летают и бьют фашистов.

Неожиданно всех пригласили спуститься в зал Советов, совместые переговоры в составе делегаций отменили. Черчилль не согласился на предложение Сталина отменить «secret-list» без предварительных консультаций с США. Также они не смогли договориться о высадке в Европе, дескать, не готовы Британия и США к такому развороту событий. Но будет поставлено крановое оборудование в Мурманск, взамен уничтоженного налетами немцев, и арктические конвои с периодичностью три-четыре недели будут продолжены. Зону нашей ответственности не увеличили. Все это стало известно позже, после банкета. А на нем Черчилль официально пригласил Петра посетить Великобританию и США с пропагандистской кампанией. Цель приглашения – понятна, поэтому сразу после выступления Черчилля Петр попросил слова, и, поблагодарив премьера, пообещал приехать, но после окончания войны, так как он не выполнил пока взятые на себя личные обязательства: сбить две сотни гитлеровских стервятников. Сталин ухмыльнулся и провозгласил тост за советско-британскую дружбу и военное сотрудничество. Тостов было много, Сталин основательно напоил британскую делегацию. Петр пил только сухое вино, как и Черчилль. После банкета его пригласили пройти в приемную Сталина.

– Сбить двести самолетов противника у вас не получится, генерал. Решено, что больше вы принимать непосредственное участие в боевых действиях не будете. Ваш опыт и ваши знания требуются сейчас в тылу. Необходимо как можно быстрее закончить проектирование и серийно строить ваш, совместный с Поликарповым, самолет. Сам товарищ Поликарпов серьезно болен, но ложиться на операцию отказывается, мотивируя это подготовкой к выпуску нового самолета. Вы, как один из конструкторов этой машины, возглавите его бюро. Кроме этого, есть еще несколько задач. Как я вам уже говорил, вашему блокнотику – цены нет. Многие эти идеи сразу же из него пошли на фабрики и заводы, и оттуда на фронт. Вот ваш блокнот, с моими пометками. Синим карандашом помечены темы, на которые стоит обратить особое внимание. Так как в городе Москве вы не проживали, то вам будет предоставлена отдельная квартира недалеко от завода № 1. В вашем подчинении находятся два крупнейших авиазавода страны: 30-й и 381-й. Заводы № 1 и № 39, которые прежде находились на этих площадях, успешно работают на новых площадках, и переводиться обратно в Москву не будут, чтобы не снижать график выпуска продукции. Вижу, что вы пытаетесь мне возразить, что вы генерал и боевой летчик, а не конструктор. Это так, мы это понимаем, но не можем больше рисковать. Вы – носитель секретов государственной важности, и продолжаете заниматься этим даже на фронте. Причем ваши разработки опережают общий и мировой уровень развития техники. Особенно это касается радиолокаторов и средств связи. Стоит отметить, что ни одно другое советское серийное вооружение наших «союзников» не заинтересовало. А для того, чтобы получить доступ к вашим образцам, британцы и американцы мгновенно прислали правительственную делегацию во главе с премьер-министром. Плюс мы получили радиограмму, что господин Рузвельт желает посетить нашу страну.

– Обе страны-союзницы – морские державы, американцы ведут именно морскую войну и несут потери. Их наш радиолокатор интересует не меньше. С ними придется торговаться, я понимаю, товарищ Сталин. Требуется патентная поддержка изобретений. А технологию производства ламп, особенно стерженьковых, передавать рано. Там тонкостей и нюансов огромное количество, пусть сами голову ломают. Нам же нужно переходить, и как можно быстрее, на полупроводниковые приборы, которые позволят значительно снизить вес и размер аппаратуры.

– А каким образом отклонить их требования? Ведь, действительно, договоренность о сотрудничестве в военной сфере имеется.

– Давить на наличие «secret-list». Они же не поставляют нам прицелы «Norden N-9», нет поставок тяжелых бомбардировщиков, у них есть торпедные автоматы стрельбы, которых нет на наших кораблях. Да, мы не просили их поставлять нам РЛС, потому что наши станции лучше, но вы же просили бомбардировщики, а нам в основном поставили старые истребители, которые списали из RAF, а «Аэрокобра» не прошла аккредитацию в Англии. И англичане, и американцы вовсю используют гиростабилизированные прицелы на истребителях, но нам их не поставляют. С поврежденных «ланкастеров» англичане сняли и увезли прицелы. Не поставляется и оборудование для слепой посадки. И этот список можно продолжать до бесконечности. Так что требовать от нас поставок наших «Рифов» и «Рифов-А» они не могут. И это – не говоря о реактивной технике. У нас пока и двигателей таких нет. А у англичан есть. Кроме того, у них нефтеперерабатывающие заводы используют каталитический крекинг, а у нас – термический. Но они предпочитают гнать сюда танкеры.

– Сложная задача, но почему вы не хотите реально передать свои наработки?

– Я думаю, что наша «дружба» с англосаксами – временное явление. С ними еще придется повоевать, не сейчас, чуть позднее. Эту войну запланировал не Гитлер, а какой-нибудь Рокфеллер. Максимально выгодна она Соединенным Штатам. Это война Америки против Европы. Причем чужими руками и с минимальными потерями. В итоге им достанется вся Британская империя и большая часть Европы. Не случайно же их марионетка Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. Он пригласил их в Европу. Надеется, что, объединившись с Англией и США, сумеет разбить нас. Поэтому я не хочу передавать им ключи от нашего неба. Война уже идет не так, как ее запланировал Гитлер. Немец уже не тот, что был год назад. Очень много молодых и неопытных пилотов. Так что люфтваффе мы проредили основательно. А нет абсолютного превосходства в воздухе, и вермахт ничего не может сделать на земле. До Воронежа они не дошли, на Севере им пришлось отступить. Еще бы наладить работу войск тыла, снабжение, и научиться быстро концентрировать войска… А то проделали дыру на Севере, а силенок у 14-й армии не хватило, чтобы воспользоваться тем, что противник ослаблен.

– Ну, будем говорить так, что вас туда послали, потому что никакой надежды не было, что удастся уберечь конвой. Если бы возник перерыв с поставками, то у нас не хватило бы сил удержаться на своих позициях на Донбассе. Просто не хватило бы топлива для танков и самолетов.

– Так все-таки, товарищ Сталин, может быть рановато меня в тыл переводить? Я еще на своем месте нужен.

– Нет, не рано, скорее поздновато. Это надо было делать еще в сороковом. Сами говорили. Посмотрим, как сможете развернуть работу этих заводов, получите опыт, необходимый для следующего задания: зенитные ракеты. Не случайно и американцы, и англичане создают такое количество бомбардировщиков. Они попытаются использовать доктрину Дуэ. И есть сведения, что в Америке создают новое оружие: урановую бомбу. Гитлер тоже подумывает о ней. Мы пока отстаем в этом вопросе, поэтому в первую очередь будем готовить оборонительное оружие. Систему управления я уже видел у вас в блокноте. То есть возможность создать такое оружие у нас есть. Вот и займетесь. Так что отговаривать меня бесполезно, генерал. Ваше место сейчас в тылу, на заводах и полигонах. Воевать будут ваши товарищи, которых вы к этому подготовили. Ваше дело – дать им оружие. Вам понятно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Идите. Документы получите у секретаря.

В душе Петр весь противился этому назначению. Его вынуждали сменить полюбившуюся работу, именно работу. Да, война была для него работой, со смертельным риском, с бешеными перегрузками, грохотом пушек, мгновенным анализом ситуации. И его устраивал результат этой деятельности. С производством он был знаком слабо, готовых алгоритмов решения у него не было. А пришлось ответить «Есть!». Его отвезли к Центральному аэродрому, но не в дом переменного состава, а на Скаковую улицу в дом Манташева. В правом крыле дома располагалась квартира директора завода № 1.

На самом заводе идет сборка первой серии самолетов ПС-185 с двигателем М-84. Кроме этих машин, доделывается большое количество бомбардировщиков Ил-4. На второй площадке идет установка нового оборудования для раскроя дюраля. Все станки новенькие, прямиком из Америки. Здесь работают ленинградцы, которых вначале увезли в Молотов, а теперь реэвакуировали в Москву. С жильем – просто бедствие!

Поликарпов на появление Петра прореагировал сдержанно, не проявил ни радости, ни возмущения.

– Все-таки хотят упечь меня в больницу, – сказал он, пожимая руку Петру. – Но, Петр Васильевич, мне удалось вытащить в Москву из Омска Томашевича, поэтому за организацию производства можно особенно не волноваться. Знакомьтесь: Дмитрий Людвигович. Работает со мной давно, с 31-го года. И второй мой зам: Янгель Михаил Кузьмич. Он, кстати, бывший директор обоих этих заводов. Оба – конструкторы, один по системам управления, второй по системам вооружения и специалист по испытаниям и доводке. Это – товарищ Путилов, прочнист, он же проводил перекомпоновку И-185. На сегодняшний день цельнометаллические планеры для ГС-5 и ПС-185 прошли государственные испытания в ЦАГИ на прочность и продуты на флаттер. И-185-82 перемоторен под двигатель М-84. Готовимся все машины передать на испытания в НИИ ВВС и в ЛИИ 18 июля. Дима, за три дня уложишься? Давят со сроками, уже не знаю, что говорить.

– Должны закончить завтра, облетаем и перегоним в Чкаловск. Вторые экземпляры будут готовы семнадатого.

Я подумал: «Какие знакомые слова: Давай-давай! Сроки жмут! Сколько служу – каждый раз их слышу! И на войне, и без войны». Мне-то хорошо, я к этому привык, а Петру придется переучиваться. Он привык уже действовать по-другому: обстоятельно, без спешки и риска. Поэтому он поморщился, попросил Михаила Кузьмича поводить его по заводу. В принципе, Поликарпов поступает мудро: он решил выставить на единые испытания все машины с одним двигателем. Лучшая из них пойдет в серию. Хотя они заметно различаются по дальности и по высотности. Основным отличием конструкции ГС и ПС были крылья. У ГС крыло выполнено по кессонной схеме со съемным носком.

Вполне вероятно, что выпускаться будут обе. И-185-84 – это, так сказать, контрольный образец. По дороге Петр обрисовал Янгелю ближайшую перспективу, что после запуска машины в серию предстоит начать работать над абсолютно новой техникой.

– Этим в основном НИИ-1 занимается. Флоров, Глушко, Березняк с Исаевым.

– Это не совсем то, что нужно, это самолеты. Речь идет о вертикальном или наклонном старте без разбега. И управляемом полете.

– Это сложнее, но интересно. Что ж, подключимся. – Михаил чуть смущенно улыбнулся. – Только Николаю Николаевичу не говорите, не расстраивайте человека.

– Хорошо, не буду. Но так решили наверху. Я себя не особенно представляю в роли директора.

– Да ничего, справитесь. Я стал директором через два года после окончания МАИ.

Встретили Ильюшина в первом цеху. Производство его самолетов здесь заканчивается. Ил-10 он сделал, но ему дорогу перебежал Сухой. Производство его штурмовиков сохранилось только на 1-м и 18-м заводах. Остальные выпускают двухместный Су-6, имеющий большую скорость и большую дальность. Нас с Петром он проигнорировал. Кстати, Петр его и не знал, поэтому переспросил у Михаила: «Кто это такой?», и, получив ответ, сказал: «Тогда понятно…» На заводе неприятно удивило большое число не принятых военной приемкой машин с серьезными недоделками. 84-й завод этой болезнью не страдал. Кроме того, у каждого цеха была свалка бракованных деталей. После увиденного он попросил Янгеля пройти в цех, где собирались кессоны крыльев для ГС. Работа очень ответственная, мелкая, требующая большой ловкости и координации движений у исполнителей. Непрошедших ОТК кессонов было очень много. Целая бригада перебирала брак, искала протечки и устраняла их.

– Начальник цеха где? – Ему рукой показали направление. – Вот и сбегайте туда, и позовите его!

– А ты чего тут раскомандовался? Ты кто такой? Еще одна «метла»?

– Новый директор завода и главный конструктор этого самолета. Это крыло не полетит, начнет скручиваться, как у «густава». Нарушена последовательность сборки. И какой «умный человек» развернул «паутинку» до укладки ее в крыло. Для кого написан техпроцесс? Вы что творите?

– Не собрать его!

– Так! Работы прекратить, вызвать заводской автобус, и в Химки, всех.

– А как же план? Нас на дыбу поднимут! Чем детей кормить будем?

– Отработаете сверхурочно, после обучения на 84-м заводе.

Подошел начальник цеха, представился. Разрешил изменить порядок сборки он, дескать, рационализаторское предложение. Быстрее поставить сначала два лонжерона и к ним навешивать обшивку, как это делали с фанерой, которую распаривали на Як-1, выгибали и в таком состоянии крепили к собранному полностью крылу. На пикировании такие листы частенько просто отрывались. Вместо рабочих с первого завода, здесь, на самом ответственном участке, работали люди с 30-го, которые заклепочником толком пользоваться были не научены. Привыкли работать со степлером и молотком. В общем, первое, что сделал Петр на новом месте: сорвал план выпуска и государственные испытания своей машины. Но дело требовало именно этого.

– Поймите, Виктор Васильевич, лонжероны здесь полунагруженные и воспринимают максимум 20–40 процентов нагрузки, остальное распределяется на обшивку. Поэтому они такие тонкие и невесомые. Вы же их заставляете работать и на изгиб, и на скручивание. Треск будет стоять такой, что мама не горюй, и потекут баки. Это же бак с топливом. «Паутинка» вкладывается в крыло после окончания всех работ, проверки на герметичность, и только в том состоянии, как свернута. Специально наклеена бумажка: «Резать тут». Ножницами режете проволочку и вешаете вот на этот крючок, и паутина сама заполнит бак. Иначе бак взорвется при попадании в него зажигательной пули.

Пришлось просить Гудкова направить на завод мастера и начальника цеха несущих поверхностей, и через две недели пятый цех наверстал плановый выпуск. Испытания машин начались 20 июля, с опозданием на два дня. Как и думал Петр, в серию пустили обе машины. Короткокрылый вариант ГС-5 превосходил в маневренности ПС-185-84, но уступал ему в высотности. Длиннокрылый вариант имел дальность без дополнительных подвесных баков 3200 километров и легко превращался в очень маневренный самолет после отстрела законцовок. Версию ПС-185-71 решили не выпускать, несмотря на то что летчики очень ее хвалили. Остановились на варианте ПС-185-90, который уже превосходил М-84 по мощности. ГС-5 от перехода на цельнометаллический планер много выиграл в весе и вертикальном маневре. Скорости маневренного боя резко возросли, здесь и сказался конструктивный дефект «мессершмитта»: однолонжеронное крыло и слабая балансировка «элеронов Фаулера»^[5], которые имели малый выход из-за поверхности крыла. Установка подвесных пушек еще больше снизила маневренность «густавов», а «высоту» у них отобрали новые импульсные нагнетатели, предложенные Поликарповым. К середине сентября 1942 года советские ВВС завоевали полное господство в воздухе. Петр заметно нервничал, читая сводки с фронтов. Он хотел быть там.

Заводы, действительно, были немаленькими! Четыре поточных линии на 30-м заводе, еще одна вводится и пять на новом 381-м. Ежедневно два полка истребителей улетали на фронт. Плюс режим работы фактически не подразумевал отдыха. Еженощные доклады в Кремль, и многочисленные звонки со всех заводов-смежников. Но постепенно Петр втянулся в этот ритм, и даже начал успевать что-то делать как конструктор, ведь никто задание Сталина не отменял. Заниматься сейчас ракетами большого радиуса действия смысла никакого не было, задание предусматривало дальность комплекса в 75–200 км. Ракет – не было, двигателей – тоже. Томашевич предложил использовать радиоуправляемый самолет с ракетным ускорителем для начала. Я, через Петра, настоял на твердотопливном ускорителе на смесовом топливе. В качестве основного двигателя – ПВРД Березняка. Крыло – треугольное, переменной стреловидности с несущим корпусом, бесхвостая схема, воздухозаборники бортовые. Самолет чем-то напоминал послевоенную разработку бюро Антонова. Была возможность быстро его построить. Мы же с Петром занялись ГСН, которую предстояло втиснуть в этого монстра. Понятно, что схема – слойка, доплер-эффект, требовался качественный автопилот и решить алгоритмы управления. Привычная для меня задача. Всю свою сознательную жизнь учил летать крылатые ракеты. В первый полет машина отправилась через месяц после начала разработки, но в качестве подвешенного под ТБ-3 планера с ракетным ускорителем. Шестнадцатиканальный «пульт управления», естественно, не помещался на груди оператора. Это была радиостанция 5-АК с узконаправленной антенной, весом около трех тонн, внутри которой располагалась дубль-кабина самолета, куда выводились данные с него, и был прицел, через который оператор мог совмещать отметку цели с перекрестием. Или вести самолет по маршруту.

ТБ-3 сбросил «бомбу» над Щелково, ракета взяла курс 15 градусов и пошла в сторону полигона в Красноармейске. Быстро набрала скорость, ускоритель работал только 10 секунд, и перешла в планирующий полет. Отследить ее с самолета не удалось. Обломки ее нашли в 45 километрах от места старта. В этом полете оператор ею не управлял. Просто стоял автопилот и несколько самописцев. Пуск посчитали успешным, и на второй машине начали устанавливать прямоточные двигатели и систему управления, в общем все, кроме боеголовки. Пересчитав полученные результаты, я настоял на установке четырех ускорителей. Повозились с пусковой балкой, вдруг в НИИ ВВС нагрянул Новиков. Выполнили пуск с земли при нем, и понеслось! Комиссия за комиссией, то не так, это не эдак, и не на чем показать, что система работает. Управляемых радиомишеней нет. И тут товарищ Геринг решает нам помочь. Они послали днем Ju-86R, посмотреть, что там под Москвой происходит. Видать, не только у нас есть агентурная разведка. Да тут еще наше ПВО раздухарилось, подняло в небо «спитфайры». Петр позвонил в штаб ПВО и сказал, что готов уничтожить высотного разведчика. И дал команду на сопровождение цели. Из ПВО пришел отказ. Тогда Петр связался со Сталиным.

– Пускайте.

Ракета пошла, быстро набрала высоту цели и перешла в горизонтальный полет. Дальше все зависело только от головки самонаведения. Я волновался, как первоклассник. Это – моя собственная разработка. Никто такие ни здесь, ни в мое время не делал. У ракеты не было собственного локатора, но стояла пассивная система на отраженный от цели сигнал, то есть радиопрозрачный колпак не давал возможности поставить отработанную кумулятивно-осколочную голову. Сделал боеголовку наподобие «Бука», с круговым разлетом, а это резко уменьшает количество элементов на площади поражения. Подрыв, мы с Петром даже глаза закрыли. Вокруг вопли! Попали! Самолет перешел в неуправляемое падение.

Всех причастных вызвали в Кремль, причем их оказалось много больше, чем разработчиков. Совещание проводили в кинозале Большого дворца. Оказывается, все эти комиссии, и лично товарищ Новиков, оказали огромное влияние на конструкцию ракеты и аппаратуры наведения. Блин, а мужики и не знали! Ни одну заклепку не переставили. Плюс, оказывается, мы нарушили все нормы, приказы и распоряжения ЦАГИ, НКАП, НИИ ВВС и Политбюро ЦК ВКП(б), так как не внесли в план производство этой ракеты. Инициатива – это хорошо, но она должна быть наказуема за самоуправство. В общем, количество желающих примазаться просто зашкаливало. Все хотели заполучить в руки этот проект и деньги на его развитие. Большие деньги. Дело было в том, что ракетный самолет, как его обозвали в ЦАГИ и НКАПе, установил кучу рекордов. На большую часть из них установлены международные премии, все рвались «поучаствовать», и были решительно настроены подать заявки на эти рекорды в ФАИ. Для этого они приволокли к Сталину новый проект, в котором к нашей ракете приделывается посадочная лыжа, пусковое устройство называется «катапультой», а вместо боевой нагрузки и приборов управления туда сажается «смертник».

– Здесь речь идет не о скорости звука, а гораздо выше. Выпрыгнуть из машины никому не удастся. Второй момент: двигатель у нас охлаждается топливом, которого достаточно мало и на определенном участке полета происходит запланированный взрыв.

– Переделать охлаждение.

– Невозможно, сплавов, способных держать такую температуру, у нас нет, двигатель Березняка мы переделали, в качестве металла сопла использовали турбины нагнетателя «Мерлин ХХ», благо что таких двигателей от «харрикейнов» великое множество и они бесплатные. Еще один момент: на скоростях ниже определенного предела этот двигатель не работает. Его невозможно использовать для посадки. Это – прямоточные двигатели, и практически любой маневр, кроме очень плавного, ведет к помпажу двигателя. У нас на автопилоте стоит вычислитель, который ограничивает углы рулей в зависимости от скорости полета. А человек подобного вычислителя не имеет. У нас была задача: управляемая зенитная ракета. Задание практически выполнено, но ракета получается слишком дорогой. Применять ее на фронте не имеет никакого смысла. Это – опытный образец, и предстоит пройти огромный путь, прежде чем сумеем наладить их производство. Нам требовалось доказать, что создание подобной машины реально. Она летает и может попадать по противнику. Наведение сработало, боеголовка смогла поразить цель, оператор четыре раза смог вмешаться в наведение и внести коррекцию в ее траекторию. Все остальные предложения – от лукавого. Для самолета требуются другие двигатели. ПВРД для этого не годится.

– А планер?

– Планер может быть использован, тем более что нам удалось решить проблему тяжелого носа. Можно прямо сказать: ракета управляется на любых скоростях движения. Звуковой барьер мы преодолели.

– Где взяли профили для этого? Ведь мы не имеем возможности продуть такую модель, – задал вопрос начальник ЦАГИ Сергей Николаевич Шишкин, незадолго до этого вернувшийся в Москву. Он и был инициатором проведения «атаки» на группу разработчиков.

– За счет анализа поведения самолета БИ. Константин Груздев, командир 18-го ГвИАП, был руководителем группы испытателей самолета БИ-1. Он рассказал о возрастающем давлении на ручку при увеличении скорости. То же самое происходит во время пикирования на самолетах с профилем Clark YH. Поэтому было принято решение использовать S-образный асимметричный профиль NACA-2R2-12, так как применена бесхвостая схема с элевонами, что позволяет значительно увеличить площади рулей высоты.

– А если поставить на эту машину наши ЖРД? – спросил генерал Королев, неизвестно как оказавшийся в Кремле. Он же должен был «сидеть»? Впрочем, пути господни неисповедимы.

– А вы их дросслелировать научились?

– Нет. Но есть вариант с использованием двух двигателей, то есть четырех. На старте работают все четыре, а затем только два малых.

– Я, вообще-то, никого не останавливаю в экспериментах, но наша группа сажать человека в ракету не будет. Эта ракета предназначена для другого. Она летает. Все остальные предложения лично мною рассматриваться не будут. Для самолетов необходим другойдвигатель. Прототип мы сделали. Вот сам двигатель, а это фильм, как его изготовить.

Дело в том, что я «подрабатывал» в девяностые, когда денег в армии и на флоте не платили, и изготавливал реактивные двигатели для авиамоделей. Станочный парк в Ненёксе был большой. Сами рабочие колеса брал обычно с разбитых автомобилей. Была у меня книга Томаса Кампса «Modellstrahltriebwerk» (Модельный реактивный двигатель), с чертежами и расчетами для двигателей модельного ряда KJ. Сам тоже руки и голову приложил, плюс доступ был к ракетной свалке. Хорошие движки получались. За каждый можно было получить от 2500 до 5000 «убитых енотов», правда, продавались они достаточно редко. Времена были тяжелые, богатенькие буратино и их дети мало интересовались моделированием. Здесь я взял нагнетатель с того же «Мерлина ХХ», с аксиальной турбиной и радиальным компрессором, и сделал первый образец с тягой 56 килограммов. Второй образец имел вентилятор и диагональный компрессор, и ту же самую турбину. Он был двухконтурным, с коэффициентом 3,5. Тяга была уже больше: 120 кг. Два таких двигателя по 120 кг мы использовали для летных испытаний модели нашей ракеты. Показали фильм, в котором был снят процесс изготовления, балансировки, сборки, пусковых испытаний и регулировки двигателя. Затем монтаж их в корпусе радиоуправляемой модели ракеты, с упоминанием того, что подобное моделирование значительно удешевляет и ускоряет процесс создания основной продукции. Что все изготавливается в строгом соответствии с чертежами в масштабе. На ней отрабатывается все, поэтому обошлись всего тремя пусками, один из которых был боевым.

Несмотря на свое присутствие, Сталин на этом совещании практически не выступал, сидел, смотрел и слушал. Что-то помечал в своем блокноте. В заключение, не упоминая имен, поблагодарил коллективы создателей опытной зенитной ракеты, добавив при этом, что это большой задел на будущее. На следующий день он приехал на завод сам. Походил по цехам, побеседовал с рабочими, просмотрел журнал заводских испытаний, попросил показать полет реактивной модели. Увидев, что их две, разных, одна имела шасси и взлетала-садилась по-самолетному, а вторая использовала парашютную систему, задал вопрос:

– Почему вы вчера не сообщили о том, что у вас есть самолетный вариант, и не показали посадку этой модели, а только парашютный способ приземления. Пачему ви отказались строит такой самалет? – последние слова он произнес с довольно резким акцентом.

– Потому что летчик такой машины не сможет ее покинуть в случае необходимости. Требуется катапульта, чтобы это сделать. Будет катапульта – будем делать и летать. Специально заострил вопрос о производстве турбореактивных двигателей. В фильме, если вы помните, отдельно говорится и показывается, что лопатки у турбины красные от нагрева, и что этого допускать нельзя. На маломощном двигателе, вроде этих, из-за малого диаметра, очень сложно сделать систему охлаждения лопаток. Во всех остальных случаях это придется делать. Искать новые материалы, заменять сталь и дюралюминий на титан с никелем, делать лопатки съемными и полыми. За те четыре месяца, которые прошли с момента перевода меня сюда, этого не сделать. Сделали то, что смогли, и это не серийный, а опытный образец. Так сказать, заявка на будущее. Вы сами говорили об урановой бомбе, товарищ Сталин. Эта ракета делалась против самолета-носителя такой бомбы. В этом случае ее производство оправдано.

– Пачему ви не оформили тему через плановый отдел НКАП?

– А вы считаете, что самолет-разведчик случайно здесь появился? Пока шла постройка моделей и прототипа, и мы только подлетывали на Центральном, отрываясь от земли на пять-десять метров, не выше крон деревьев, никакого внимания со стороны кого-либо не было. Стоило появиться Новикову и его комиссиям, так прилетел разведчик. О том, что у ракеты есть головка самонаведения, знают всего семь человек, включая вас. Вы, правда, не знаете принципа ее работы. Остальные считают, что она наводится по радиолучу. Пройдемте, я покажу: почему она попала в цель. На участке, когда до цели остается 10–15 километров, происходит так называемый «захват» цели. Отраженный от нее сигнал из-за скорости самого самолета меняет частоту и фазу, и отличается по этим признакам от сигнала, кстати, более мощного, локатора подсветки. Характер изменения зависит от курсового угла на цель. На догоне частота и фаза краснеют, навстречу – они увеличиваются, синеют. Как только вот эта антенна ловит такой сигнал, и он становится устойчивым, на пульте загорается лампа «захват», и оператор нажимает кнопку «автомат». То есть передает управление самой ракете. Это – самая дорогая часть ракеты. – Петр показал Сталину в лаборатории, доступ в которую имело всего три человека, стоящие на невысоких постаментах три готовых ГСН с частотной селекцией. Небольшое зеркало антенны, ее механизмы, позволяющие найти и направить антенну на источник излучения, и механическое вычислительное устройство, вырабатывающее вектор на цель в двух плоскостях. Это устройство и подрывает боезаряд, то есть рассчитывает и учитывает время сближения. Как только цель оказывается в зоне поражения осколками, так следует подрыв.

– Из каких средств профинансирована работа по их созданию?

– Как обычно, из боевых за сбитых, вот только их теперь платить перестали. Может быть, отпустите на «заработки», в отход, товарищ Сталин? Работу мы выполнили, результат есть, схемы и чертежи готовы.

Он ничего не ответил, еще раз взглянул на внушительные по величине «хитрые устройства», повернулся и вышел из лаборатории. Не ругал, но и не хвалил.

На следующий день нагрянула проверка из Наркомгоскона, и не простая, а возглавляемая лично товарищем Поповым, исполняющим обязанности народного комиссара государственного контроля. Шерстить все собирались в течение месяца, особенно интересовались личными тратами Петра. Контролеров интересовали закупки радиоэлементов из Ленинграда и Новосибирска. Дескать, чтобы делать такие закупки, требуется зарегистрироваться в финансовой инспекции как промартель. А ничего, если военнослужащим запрещено «подрабатывать» на стороне? Передавать полный список закупленного Петр отказался, показав только запись в журнале учета совершенно секретной документации. Правом доступа к ней присланные инспекторы не обладали. Пристали к купленному им списанному автомобилю «Додж», который подорвался на мине, пришлось менять передний мост. А ездить на чем-то надо было. Директорский «М-1» пал смертью героя где-то за Волгой, разыскивать его было некогда. Машину восстановили на средства Петра и ремонтировали не на заводе, а на автобазе Центрального дома авиаторов, в трех кварталах от завода. Был оплаченный счет за ремонт, машина оформлена как персональная. Как трижды Герой СССР, он имел право на персональный автомобиль, поэтому оформили без проволочек. Оказывается, требовалось получить новую машину из специального фонда, и обязательно закрытую. Нарушаем, товарищ генерал! А Петр просто не привык пользоваться льготами, не знал об их существовании и действовал так, как подсказали ему товарищи по работе. На пятый день работы «инспекции» Петр не выдержал и связался с 3-м управлением НКАП. Те подтвердили, что вопрос согласован. Пришлось звонить Сталину, не нравилось Петру, что люди пытаются узнать состав закупок.

– Вопрос инициирован мной лично, допуска к секретной части у инспекторов нет и не будет. Работайте спокойно, – ответил Сталин и повесил трубку. Что это значило – оставалось только догадываться.

Много нареканий вызвало выделение из прибыли средств на восстановление трех сильно поврежденных и практически полностью сгоревших домов в Шайкином тупике. Реэвакуированные жили на территории завода в бараках, вместе с семьями. Селить людей надо было. А в 1941-м немцы пытались разбомбить 39-й завод, серия бомб упала в Шайкином переулке, который упирался в забор завода. Дома были определены райсоветом под снос. Денег и материалов у Совета не было. Удалось договориться и начать строительство. В этом тоже усмотрели нарушение действующего законодательства: требовалось согласовать это с тремя или четырьмя ведомствами. Три недели шла эта проверка. После этого вызвали в Кремль. Перед этим 8 ноября части РККА освободили Киев, окончательно разгромив южную группу армий Гитлера. Есть и еще отличия от той истории, которую знал я: союзники не высадились в Марокко. Стало известно, что начались поставки в СССР крупных партий «Ланкастеров», «В-24» «Либерейтор» и «В-17» «Летающая крепость». Десять «либерейторов» прибыло на 84-й завод под установку РЛС «РИФ-А». Судя по всему, Сталина додавили «союзнички». Настроение перед визитом у Петра было ниже плинтуса.

Сталин выслушал доклад и впервые пригласил пройти к столу. Кстати, на прилет Рузвельта в Москву Петра не вызывали, несмотря на то что Арнольд прилетал вместе с президентом. Его лицо на фотографиях в «Правде» Петр видел. Сталин заговорил именно о работах над «Либерейторами».

– Принято решение укомплектовать смешанный авиационный полк, который будет базироваться в Исландии. Предложение Америки о создании такого же полка для действий на Тихоокеанском театре военных действий нами отклонено, так как они не приняли решение о высадке в Европе, а с Японией у нас подписан договор о нейтралитете. Самолеты из ВВС Северного флота союзникам передаваться не будут. Решено временно направить вас с группой офицеров из ОсНаз ГРУ для организации службы на аэродромах Тоурсхёбн и Эйильсстадир. Два пункта базирования выбраны из-за тяжелых погодных условий и активности немцев в местных водах. Ваша задача: обеспечить патрулирование и поиск немецких подводных лодок от острова Медвежий до Гренландии, и, совместно с приданными войсками особого назначения, обеспечить оборону обоих аэродромов. Рузвельт и Черчилль не хотят высаживаться в Европе, поэтому был найден компромисс, в виде расширения зоны нашей ответственности в Арктике. Срок вашей командировки – два месяца. На время вашего отсутствия ваши обязанности будет исполнять товарищ Томашевич. Теперь о результатах вашей деятельности на должности главного конструктора. Неожиданно много было нареканий со стороны руководства НКАП, командования ВВС, НИИ ВВС и, как ни странно, ЦАГИ. В течение последнего времени они уверяли меня, что ракета не полетит, потому что нарушает законы аэродинамики. При этом вы не передавали ничего на экспертизу и на сторонние испытания. Было высказано предположение, что вы знали, что и как делать, чтобы эта ракета полетела. И ваш категорический отказ заниматься разработкой рекордного самолета окончательно поставил всех в тупик. В том числе и меня. Советский Союз всегда был впереди всех в вопросах авиации. У нас больше всех в мире мировых рекордов в этой области. Это престиж страны и показатель превосходства нашей советской науки и техники, нашего строя. Руководство Народного Комиссариата Авиационной промышленности предлагает отстранить вас от руководства заводами номер 30 и 381. Вот письмо товарища Шахурина, подписанное всеми его заместителями. Вы успели всех настроить против себя. В чем дело?

– Ставить рекорды во время войны необходимо, а вот регистрировать – это равносильно передаче информации противнику, товарищ Сталин. Сделали и сделали, противник сбит. Точка. Я ведь не в претензии, что звание Герой Советского Союза по вашему приказу может быть присвоено после пятнадцати сбитых. У меня сорок пять сбитых было еще в декабре сорок первого. Но я не рекорд ставил, я использовал собственные разработки для получения такой результативности вылетов. Две первых звезды я получил в один день, когда у меня было почти восемьдесят сбитых. Здесь – все то же самое! Когда вы назначали меня на эту должность, вы мне поставили задачу: запустить в серию самолет ПС-185. Это задание выполнено, самолет стоит на потоке. Задания на создание зенитной ракеты я не получал. Вы сказали, что оно будет следующим. Разработка опытной ракеты шла полностью инициативным порядком. Системы управления и самонаведения этой ракеты берут свое начало от самонаводящейся бомбы, которую мы применили под Харьковом. Хоть бы один из этих «ответственных работников» поинтересовался: «Как она работает?»

– Я об этом впервые слышу. Кто об этом знает? – возразил Сталин.

– Маршал Буденный и пятнадцать человек из ПАРМа моей бывшей дивизии, которые продолжают производить подобные бомбы. Да, это первая в мире самонаводящаяся бомба свободного падения. Но я не кричу об этом, а применяю ее против РЛС противника. В ракете дополнительно использован автопилот и пассивный радиолокатор, так как самолет противника своего локатора не имеет. Просто этой ракете не повезло испытываться в НИИ ВВС, где ее раньше времени увидели деятели из НКАП и ЦАГИ. Они не знают пока, как нам удалось решить эти задачи. Вот и злятся, понимая, что эту тему для дальнейшей разработки все равно передадут нам. Их «объект 312» летает только по прямой, с точностью три лаптя по карте.

– Что за строительство вы там затеяли возле завода? Где взяли рабочих и материалы? – решил продолжить гнуть свою линию Сталин.

– Восстанавливаем дома на улице рядом с заводом. Рабочим 381-го завода жить негде. Выделенное «жилье», во-первых, находится далеко от завода, во-вторых, это просто бараки, а они работают на новейшем, по оборудованию, заводе страны. Командир обязан заботиться о личном составе, вот и приняли решение образовавшуюся сверхплановую прибыль направить на жилищное строительство. Три дома позволят расселить примерно двадцать процентов семейных рабочих. Через наркомат действовать было невозможно, действовали на местном уровне, есть решение районного Совета. Работают сами рабочие и члены их семей. Руководит стройкой начальник отдела капитального строительства завода Бахметьев.

– Мне докладывали несколько иначе. Установлено, что вы лично потратили на изготовление систем управления 2 453 342 рубля, тогда как на вашем счету было всего 1 320 852. Откуда взяты еще 1 132 490 рублей?

– Это деньги летчиков 13-го ГвОРАП, в основном из первого состава, подписку я организовал еще в Крыму. В этом году я должен получить авторские за выпуск самолетов ГГ-3с, ГС-5 и ПС-185, и за локаторы и радиостанции сумму в районе пяти-шести миллионов рублей или больше. Деньги требовались сейчас, пришлось взять в долг у сослуживцев. Расписки у меня и у них есть. Выплаты пройдут в январе, так что – рассчитаюсь, товарищ Сталин.

– Почему ко мне не обратились?

– Не знаю, даже в голову не приходило.

– Это плохо, товарищ генерал. Видите, к чему приводит отказ от плановой системы разработки новых вооружений. Требовалось написать обоснование и подать ее в ГКО. Есть специальный фонд, куда поступают средства как от предприятий, так и от трудящихся. А вы создали, условно говоря, параллельный фонд. Так дела в дальнейшем вести запрещаю. Так как проверка не выявила незаконного использования государственных средств в личных целях, принято решение до суда дело не доводить, предупредить вас о недопустимости подобных нарушений, – закончил Сталин.

– Есть! Разрешите идти?

– Нет. В докладной записке товарища Новикова говорится, что ему остался непонятен принцип действия системы наведения.

– Он что: конструктор? Ему-то это зачем? Машина там стоит, вычислительная. Часть ее схемы имеет логические элементы, имеется в виду математическая логика. Они способны решать алгоритмы, то есть действовать по программе без участия человека, в момент получения заданного сигнала. Получив какой-то сигнал, машина его обрабатывает, сличает с тем, что должно быть, если есть отклонения, то вырабатывается сигнал на автопилот, который приведет к тому, что получаемый сигнал станет равен образцу. А оператор только помогает машине принять верное решение.

– Насколько я понимаю, ракета, действительно, получилась опытной. Запустить ее в серию мы не можем. Что необходимо сделать, чтобы довести ее или ее модификацию до серийного образца? Слушаю ваши предложения, с учетом того обстоятельства, что в конце войны мы можем столкнуться с целыми воздушными армиями.

– В первую очередь необходимо усовершенствовать головку самонаведения, сделав ее многоканальной. РЛС достаточно легко подавляется помехами. В данный момент мы имеем на «Рифе» два частотных канала. Головка должна использовать собственный локатор, быть активно-пассивной, плюс необходимо снабдить ее тепловыми датчиками на основе полупроводниковых болометров собственного, не американского, производства. Чтобы уменьшить вес и размер блоков, требуется переход на полупроводниковую элементную базу. Для этого надо привлечь наших физиков и Наркомат электронного приборостроения или электронной промышленности, которого у нас нет. По двигателям: считаю, что разработку двигателей для нее необходимо проводить непосредственно в ОКБ, передать в него соответствующие мощности и специалистов теплотехников и двигателистов. То есть сконцентрировать усилия в одном месте. Принципиальные схемы мы уже отработали и опробовали, но они нуждаются в реальном наполнении. А это в первую очередь деньги, товарищ Сталин. Деньги на проведение опытно-конструкторских работ. Я понимаю, что в условиях идущей войны это сделать очень сложно, но другого выхода у нас просто нет.

– Именно поэтому мы и проводили эту проверку вашей финансовой деятельности. Требовалось знать, насколько рачительным руководителем вы будете, так как желающих потратить государственные средства у нас хватает. Расходов ведь предстоит очень много. Пожалуй, стоит отменить вашу командировку в Исландию.

– Только не это, товарищ Сталин, отдыхать тоже иногда требуется. С этой ракетой все нервы вымотали.

– Через месяц быть здесь. Идите.

И уже в спину: «Боевые вылеты над морем запрещаю!»

Переехал в Химки, так как «золотой ключик» находился там. Истребители берем с 381-го и 84-го заводов. Здесь находился личный состав 1-й эскадрильи 392-го ОСДРАП ВМФ, сформированного на базе 118-го ОМРАП и 2-го ГИАП ВМФ. Так что люди в основном знакомые. Из десяти «либерейторов» восемь принимает первая эскадрилья. Полным ходом идет замена радиооборудования, устанавливаются «РИФ-2А» и «Гнейс-3», более мощные модификации нашего оборудования, больше предназначенные для работы по земле. Личный состав трех истребительных эскадрилий заканчивает переучивание на ГС-5 в Стаханове. Проверили у всех подготовку по радионавигации. Зимний период на Севере очень тяжел в этом плане. Собственно, в приказе Ставки за Петром закреплено четыре направления: обеспечение навигации, систем слепой посадки, аварийно-спасательной службы и безопасности секретной аппаратуры. Командует полком майор Семен Кириллович Литвинов, хорошо знакомый по работе в июле этого года командир 2-й эскадрильи 118-го ОМРАП. Он летал на ГСТ и обеспечивал подбор летчиков 13-й дивизии над морем. Хотя инцидентов не происходило, но мы регулярно проводили такие полеты, и в воздухе «Каталины» находились постоянно. Он и сейчас будет летать в эскадрилье АСС. Для них по ленд-лизу зарезервировано шесть новеньких PBY-6A, снабженных радиолокаторами AN/APS-4. Для них сразу готовим замену оборонительного вооружения, вместо «браунингов» с магазинным питанием везем УБТ и В-23. Конкурировать придется с командой «веллингтонов», на стороне которых более удобные аэродромы в западной части Исландии. Подготовку этих площадок начали всего два месяца назад. В ОМАГ очень много контрразведчиков, два батальона ОсНаз, планируется поставка 20 тяжелых танков ИС-2 и КВ-8. Союзное командование решило полностью обезопасить маршрут полярных конвоев. Основной противник – подводные лодки Деница, ну и «Айсмейер» со счетов сбрасывать рановато. В приказе особо говорится о возможных провокациях и диверсионных действиях как союзников, так и противника.

Две недели ушло на подготовку перелета, прежде чем приземлились на берегу озера Лагарфльоут. Ближайший аэродром союзников находится возле городка Сейдисфьордюр, аэродром Sæberg. Сейдисфьорд – это место, где формируются конвои PQ. Здесь у озера живет одно семейство в огромном доме. Для матросов, солдат и офицеров установлены стандартные металлические полубочки, изолированные изнутри асбестом. Рядовой состав живет по 24 человека в домике, офицеры нелетного состава по восемь человек, механики и массовики устроились в 16-коечных домах. Летчики, стрелки и бортмеханики живут по 4–12 человек в домике, в зависимости от типа техники, на которой летают. Домики достаточно комфортабельны, кроме тех, в которых живет рядовой состав, там просто двуярусные койки в два ряда. В остальных – система коридорная, от четырех до восьми кают на домик плюс туалет, душевая и сушилка для одежды и обуви. Много комфортабельнее, чем землянка. Нарыто довольно много бомбоубежищ. Немцы в покое эти места не оставляют, иногда бомбят. Одно хорошо: союзники для БАО перебросили много «катерпиллеров», поэтому сооружение капониров, убежищ и дорог больших сложностей не вызывало. Ну и управление таким трактором было один в один со «Сталинцем», что не удивительно. Именно фирма «Катерпиллер» подала в суд на невозвращенца из СССР Сергея Михайловича Лещенко за нарушение ее авторских прав, в результате усилий которого у нас появился Челябинский тракторный завод.

Присутствие Петра здесь, скорее всего, служит еще одной проверкой, а заодно будущим компрометирующим материалом для заседания специального собрания Верховного суда СССР. Судя по всему, его наметили в Спецкомитет № 1. Оно и верно! Его ракета превзошла «312-ю» по дальности и управляемости, могла быть подвешена на самолет и нанести удар по радиозаметной цели, не входя в зону действия ПВО противника. А ее скорость позволяла безнаказанно атаковать авианосную группу. Ее бы еще вертикально пикировать научить, так вообще бы цены не было. Поэтому здесь на острове для него были созданы все условия, чтобы он прокололся, и это не осталось незамеченным НКВД. «Кабинет» и «спальня» генерала располагались не в расположении полка, а в единственном доме семейства Эйильсстадир. Кроме пожилой четы самих Эйильсстадиров, в доме находилось шесть или семь молоденьких девиц, как говорили, это были дочери и внучки хозяев. Дом был огромный, его в наши дни используют как гостиницу. Генералу выделили «люкс». Здесь же жили два «переводчика» из «конторы глубокого бурения», приставленные к нему еще в Москве. Питались все практически всегда в полку, но частенько ужинали в доме. Девушки на «дочек» похожи не были. Три из них, скорее всего, действительно были исландками и напоминали родителей, старшей было около пятидесяти, а молодые точно были из «Интеллидженс сервис» и ведомства Донована, Управления стратегических служб США. Уж больно старательно они «играли глазками». Но «руссо туристо – облико морале»! Трое жильцов вели монашеский образ жизни, тогда как их гости могли себе позволить отвесить «леща» по аппетитным попкам девиц.

Как только стало известно о том, что пароходы ГС-3, «Диксон» и «Арктика» прибыли в Сейдисфьорд и встали под выгрузку, так истребительная часть полка, за исключением одной эскадрильи, вылетела к месту назначения. Пароходы подвезли техсостав, боеприпасы, три штабных «Аиста» и два батальона ОсНаз. Этими же бортами были доставлены офицеры «наземных служб», как поименовали оперуполномоченных УОО, управления особых отделов. Операция была настолько важна, что руководил ей лично начальник 9-го отдела старший майор государственной безопасности Петр Гладков, который одним из первых появился на острове. Ходил старший майор в форме майора береговой службы, ничем особенным не выделялся. Его «накачал» товарищ Абакумов еще перед выходом сюда в составе обратного конвоя, дескать, операция на контроле Ставки, чтоб комар носа не подточил, головой отвечаешь! Вот он и старался. Человек он был вполне береговой, а переход проходил в зимних условиях, когда в тех краях девятиметровые волны гуляют под ручку с двенадцатиметровыми, приходится бороться с обледенением, так как шлепает пароходик против волны и течения. Плюс туманы, снежные заряды и авиация противника, отбиваться от которой приходится с помощью пяти длинноствольных «сорокапяток». В общем, оморячился человечек на все сто. И ведерко пообнимал. Море не обращает внимания на звания и должности, а так как он отказался от отдельной каюты на ГС-3, дабы изнутри посмотреть на персонал ОМАГ, то пришлось и ледок поколоть, и подносчиком постоять.

Еще с воздуха Перт обратил внимание на то, что на озере лежит с оторванным крылом В-24. Не у самого аэродрома, а ближе к устью реки Йокулса а’Брю, за порогами, почти у залива Гератсвандир. Посадку производили по одному самолету, поэтому кружились долго в районе аэродрома, заодно знакомясь со сложной местностью. Лед на озере, вежливо говоря, был совсем хлипкий, но садиться здесь особо негде, и американец сел на вынужденную на озеро, да еще и шасси выпустил, в результате крыло лежало метрах в ста от фюзеляжа. В тот же день Петр послал туда «Аиста» с инженером полка. Посмотреть: что и как, может чего ценного и присмотрит. Так как лед хлипкий, то американцы эвакуировать машину не могли. Автомобили и тягачи туда пройти не могли. А «Аист» сел, и в тот день три блока N-9 улетели в Ваенгу, а оттуда на завод в Москву. Чего добру пропадать, тем более что лежит самолет там довольно давно. Уже ночью вновь повалил снег, задуло, и все следы на озере исчезли. «Норден N-9» нам не поставлялся и находился в «сикрет-лист». Немцы его получили еще в 1939-м, англичане – в 1940-м. А мы чем хуже? Во время войны его, конечно, выпускать не станут, а после войны может пригодиться.

Озеро, вообще-то это водохранилище, образованное построенной в 1923 году низконапорной электростанцией, замерзало редко, но в этом и в прошлом году зимы были достаточно суровыми, рекордными не только в России, но и в других местах Северного полушария. Упавший самолет выполнял такую же задачу, как предстояло выполнять и нам, а полеты на малой высоте над морем весьма коварное занятие. В любую минуту может пойти заряд, а вслед за ним обледенение машины. Американец, скорее всего, попал именно в такую переделку, потерял высоту и скорость и плюхнулся там, где ему это удалось. Петру и «Петру-второму», старшему майору Гладкову, пришлось писать и подписывать цедулю, запрещавшую аварийные посадки на территории острова. Только на воду. Благо что аварийные радиостанции имелись у всех членов экипажа. К сожалению, это мало что давало зимой. Приводниться в шторм «Каталина» не могла. Выручало только то обстоятельство, что новые локаторы позволяли работать по поверхности с большой высоты, выше четырех километров, основной высоты верхнего края облачности в это время года.

Главная база находилась в неширокой долине между двумя хребтами, расстояние между которыми было всего 16 километров. Взлетать и садиться приходилось только в одну сторону, так как с северной стороны аэродрома находилась довольно высокая одиночная гора. Вообще, горы здесь были везде, и приходилось это постоянно учитывать. Особенно сложно было летчикам довольно больших и неуклюжих Б-24.

Второй аэродром имел довольно короткую полосу длиной 1400 метров, всего в 400 метрах от уреза воды. Главную опасность там представляли немецкие подводные лодки, которые могли запросто обстрелять аэродром, высадить диверсионную группу. Воспрепятствовать этому должна была радиолокационная станция «РИФ», позволявшая корректировать артиллерийский огонь двух береговых батарей 130-мм башенных орудий Б-2ЛМ, доставленных на остров из Молотовска. РЛС расположили на плоской вершине горы Селватн. Второй локатор установили на горе Ланганес, это была самая высокая гора, доминирующая над местностью в этом районе Исландии. Там находился английский наблюдательный пост, который был передан в наше распоряжение, так как установленный там локатор имел дальность всего 50–80 миль. Защищала его батарея зенитных 94-мм орудий 3.7-Inch QF AA. Английские зенитчики остались, а локаторщики уехали.

Оккупационные власти обеих сторон были всей душой за присутствие нашей ОМАГ и делали все возможное и невозможное, чтобы мы остались здесь подольше, чтобы смочь добраться до наших радаров и самолетов ДРЛО. Пока никаких коллизий с ними не возникало. Ну, просто воинское братство, помогали даже в мелочах. Чего не скажешь об остальных солдатах и офицерах обеих армий союзников. С американцами было проще и легче, а вот англичане отличались подозрительностью и недружелюбием.

Тем не менее, через три дня после прилета истребителей, мы пошли встречать 1-ю эскадрилью над морем. Ланганес уже функционировал, РЛС доставили в Ланганесбигд еще две недели назад, еще до нашего прибытия в Исландию. Она пришла самой первой. Так как «грибочки» вылетали с минимальной бомбовой загрузкой, то летать из Тоурсхёбна им понравилось больше. Местность там более ровная, чем на основной базе, и море ближе. Работали в основном оттуда. Плюс Ланганесбигд какой-никакой, а поселок, а Эйильсстадир, как я уже писал, это один дом на берегу озера. А девушек в обслуге из БАО и там, и там хватало, но сами понимаете, одно дело сходить с ней в настоящий кинотеатр или паб, это одно, а свидание где-нибудь за складом боепитания или вещевым, это совершенно другой коленкор.

Второй «подарок от американцев» тоже состоял из трех частей, как говорится:

Этот состоял из приемника, блока питания и приемоиндикатора с электронно-лучевой трубкой. Работал на средних волнах и позволял замерить время между приходом сигнала от ведущей и ведомой станции системы «Лоран-А». Измерение производилось вручную с помощью ЭЛТ. Как только остановил бег сигнала на экране, останавливай секундомер и снимай показания с двух механических индикаторов настройки. Дальность, правда, не слишком большая, но есть кнопочка, которая позволяет переключиться на длинные волны и одновременно замерять разницу во времени и разницу в фазе подобных сигналов. Это уже «Лоран-С», новейшая разработка американского авиапрома. Ей еще и года нет от роду, тоже в «сикрет-лист», а главное, работает значительно дальше, чем не слишком удачный «Лоран-А». Такие станции американцы успели соорудить как на самой Исландии, так на Ньюфаундленде (британская Канада), в Гренландии (оккупированная часть Дании), на острове Шпицберген (Норвегия и СССР) и вдоль всего восточного побережья США, Канады и Мексиканского залива, включая острова в Атлантическом океане и Карибском море, чтобы не заморачиваться с определением координат классическим способом через секстан и таблицы. Самолеты делались на разных заводах, но сборочные чертежи для всех были одинаковыми. Поэтому любой В-24 имел одинаковую для всех машин проводку. Приборы снимались перед отправкой машин «заказчику». А провода оставались. Поэтому снятый приемоиндикатор через пару суток встал на штатное место на один из прилетевших «грибков». Петр погонял его некоторое время, разобрался с моей помощью: что и как, и «слегка» его усовершенствовал. Теперь одновременно принималось две пары станций и получались четыре линии положения. Точность кратно возросла по сравнению с аналогом. Впоследствии именно такие станции встали на все дальние боевые и пассажирские самолеты и суда, использующие «Лоран-С» и нашу «Чайку». По точности она сравнялась с «Деккой», впрочем, как и по скорости определения места. В местах, где углы пересечения гипербол были близки к перпендикуляру, появилась возможность бомбить через облака с отличной точностью.

Ну, а на патрулирование наши «грибочки» вылетали в сопровождении восьмерки истребителей ГС-5, если маршрут шел на восток, и четверки, если на запад. Уничтожали лодки в основном истребители. PB4Y-1R, такое название получили эти машины и у нас, и на Западе, ниже трех тысяч метров обычно не спускались, предпочитали руководить действиями прикрытия оттуда. Уже первые недели их использования принесли огромный результат: 16 лодок уничтожено днем и 8 ночью. Активность немцев на этом участке упала до нуля. Чуть позднее, уже осенью, у немцев, правда, появились лодки со «шнорхелем», и русским «либерейторам» пришлось снизится, так как цель была слишком мала, а немцы поставили на лодки сдвоенные и счетверенные «эрликоны» вместо орудий. Но это было позже. Наши локаторы позволили проводить конвои практически без потерь до конца лета 1943 года. Петру же пришлось расстаться с 392-м ОСДРАП ВМФ через две недели после прилета. В одной радиограмме было получено распоряжение Ставки возвратиться в Москву для отчета о миссии. Ни полетать, ни поохотиться на «серых волков Деница» ему так и не дали. Обидно!

Несмотря на то обстоятельство, что Николай Николаевич в конце декабря 1942 года вернулся из госпиталей и Кисловодска в Москву и фактически возглавил ОКБ-51, и даже с новым проектом самолета НБ, уже прошедшим макетное проектирование и включенным в план НКАП, Петра на фронт не отпустили. ОКБ-51 расширили, передав ему здания и территорию бывшего завода № 63. Некогда он был авиаремонтным заводом ГВФ, затем НИИ ГВФ, потом стал тюрьмой, а затем его передали в НКАП. Фактически это остров, образованный реками Москва, Сходня, Химка и каналом имени Москвы. В южной части острова – большой аэродром, некогда это был главный аэропорт Москвы, но на нем давно базируются военные. Сам завод стоит на берегах Сходни. Здесь же находится Центральный аэроклуб ОСОАВИАХИМа и парашютный завод. Все это привязано к железнодорожной станции Тушино и носит такое же название. Кстати, это еще не Москва, а Московская область, Москва заканчивается окружной железной дорогой. Сама деревня Тушино имеет две улицы и располагается справа и слева от Волоколамского шоссе в западной части острова. Центральный аэроклуб практически не пострадал от бомбежек, но в его зданиях сейчас находится штаб Западного сектора ПВО Москвы и все помещения забиты солдатами и офицерами-зенитчиками. В дни обороны Москвы все заводы подвергались неоднократным бомбежкам, немцы пытались разбомбить шлюз канала, который использовался для поставок всего и вся на фронт. Оборудование с заводов вывезли в сорок первом. На другом берегу Сходни находится вторая половина 63-го завода, 62-й, с марта месяца ее восстанавливают под номером «82» и в его цехах сейчас выпускают Ар-2 и Ту-2у. Нам же достались фактически развалины моторостроительного участка. Им присвоили № 500, выделили средства и стройматериалы, немецких военнопленных, два штрафных батальона и батальон охраны, у расходного канала шлюза на западном берегу восстановлены бараки и создано два лагеря для военнопленных и арестованных, а командовать всем этим назначили Петра. Задача: восстановить завод и приступить к созданию прямоточных и турбореактивных двигателей. Цеха № 25 и 26, это здания радиозавода № 85 ГВФ, подготовить для производства систем управления и ГСН. Это у Сходненского канала. Оборудование идет частью по ленд-лизу, точнее, вместе с ним, морем из Англии и Америки, а частично из Рыбинска, Казани и Молотова, куда его и отправляли в сорок первом. Тема «управляемая зенитная ракета» – утверждена ГКО, финансирование выделено, самолетостроительная часть ОКБ продолжает курировать серийное производство на двух заводах и строит опытный ночной бомбардировщик. Поликарпов всерьез заговорил об усовершенствовании прицела Нордена, в плане возможности связать его с имеющимся локатором. То есть речь идет о создании радиолокационного гиростабилизированного прицела. Что-то вроде ОПБ-11Р или ОПБ-48. В общем, жизнь бьет ключом, и все по голове. Правда, сразу после возвращения и доклада об успешном начале операции «Сатурн» получил звание генерал-лейтенанта. Впрочем, все директора крупных оборонных заводов неожиданно стали генералами, даже если до этого в армии не служили. Поликарпов получил звание генерал-майора. Чаромский, главный конструктор «пятисотки», тоже стал генерал-майором инженерно-авиационной службы еще раньше, в апреле 1942 года. Несмотря на разбитые цеха, завод производил с июня месяца мелкие серии дизеля М-30Б для самолетов Пе-8 и Ер-2. Чаромскому и главному инженеру Танакаеву прибытие новой «метлы» не сильно нравилось, как и предстоящие перемены в плане выпуска продукции. Но старый директор Дубов их не устраивал еще больше, он вообще требовал закрыть завод и все оборудование передать на новый 45-й завод, восстанавливаемый на месте 24-го моторостроительного завода на Соколиной горе в Москве. Там производились двигатели АМ и требовались станки и персонал.

ЦАГИ продолжило свои атаки на Петра, особо напирая на полное отсутствие у него какого-либо образования. Особенно старался лично начальник ЦАГИ Сергей Шишкин, редкостное сено, пропущенное через корову. В общем, чтобы отделаться от нападок, пришлось диссертацию написать на тему «Автоматизированные системы управления летательными аппаратами», благо что сам я по ней защищался. Высшая аттестационная комиссия зарегистрировала тему. Научным руководителем стал доктор Некрасов, из МГУ, замначальника ЦАГИ по науке. А оппонентом он выбрал Сергея Христиановича, академика, замначальника и руководителя отдела больших скоростей ЦАГИ, который закончил летом 1942 года новую трубу ЦАГИ Т-106. Тот очень заинтересовался планером Х-1. В январе 1943-го он продул предоставленную ему модель Х-1 и «доказал», что планер свободно преодолевает трансграничный порог, не теряя управляемости. Защищаться, правда, не пришлось: уже в феврале 1943-го Петру присвоили звание доктора наук без защиты диссертации по совокупности работ в области авиации, радиотехники и радиолокации. Учиться было некогда: полным ходом шло строительство турбореактивного двигателя со сверхзвуковой скоростью потока на первой ступени компрессора. Более ранние двигатели мне учить не приходилось, я же начинал уже с КРД-26 комплекса П-6. А он – сверхзвуковой, с тягой 2250 кг.

Дабы не перекрывать кислород всем и не лезть в чужую епархию со своим уставом, так как от нас требовали пока только зенитную ракету, а делать самолет мы отказались, мы занялись именно короткоресурсными двигателями. Они – одноразовые, первое время в этом качестве использовались выработавшие свой ресурс авиадвигатели, но это все равно было дорого. И только позже развилось короткоресурсное направление. Если скорость у ракеты 1750–1800 км в час, то движок должен отработать только 500 секунд при дальности 250 километров, то есть 8–10 минут. После этого он может начать кидаться лопатками, оправляться, взрываться или пробивать своей бешено вращающейся турбиной броню крейсера или авианосца. Х-1, к сожалению, имела двигатель без такой «бронебойки». И при попадании в корпус корабля, например, она обращалась в пыль. Но и корабль мог получить значительные повреждения из-за переданного импульса, скорость у нее была гораздо выше. Но прямоточный двигатель массивных частей не имеет, у него нет турбины, он использует для сжатия специальную форму воздухозаборника и воздухопровода. Воздух сжимается и нагревается до температуры воспламенения топлива, подаваемого с помощью испарительных форсунок. На Х-1 топливо подавалось турбонасосом, работавшим от керосино-перекисно-водородной турбины, с коими я был знаком по торпедам 65–73, 65–76, 65-76А, керосин для которой подавался вытеснительным методом сжатым воздухом. В отличие от Сталина, меня больше интересовали англо-американские «коробочки», я их опасался гораздо больше, чем их армад в воздухе. Сказывался опыт боев с немцами и наличие ГС-5, вооруженного ракетами С-3. Задавим и в воздухе, и на земле. А вот на море их «давить» нечем, кроме авиации. Поэтому вместе с зенитной ракетой мы начали проектировать авиационную крылатую ракету, строить для нее КР-двигатель с осевой турбиной. Пришлось отказаться от наработок по диагональному компрессору, так как требовалось уменьшить диаметр двигателя. Первыми носителями станут поршневые самолеты, скорее всего ими будут ленд-лизовские «Ланкастеры». Он имел самый длинный бомбоотсек, длиной 9,4 метра, шириной 1,5 метра. Глубина бомбоотсека составляла 1,2 метра. Еще 1,2 метра можно было использовать под брюхом «Ланкастера», в случае полуутопленной подвески. Короче, предстояло создать что-то вроде АМ-5, дабы втиснуться в эти размеры.

Сам прототип сделали довольно быстро, только он получился совсем не дешевенький. Координатно-расточных станков с ЦПУ, сами понимаете, нет. Максимум, что может предложить промышленность, это копировально-фрезерные. А они демонтированы и вывезены на другие заводы. А те, что вернули – их еще устанавливать надо. Поэтому компрессор получился золотой. А малоресурсные должны быть «штамповкой». Только приступили к «упрощению процессов», как набежали деятели из ЦИАМа. После испытаний Х-1 они глаз с КБ не спускают. Этот-то работает и тонны тяги выдает, целых одну и восемь, при весе 492 кг. 3,65 килограмма тяги на кило, без форсажа. До форсажной камеры наши руки пока не дотянулись, продолжаем снижать вес и надежность. А «циамщикам» пока такие характеристики и не снились. Через неделю они притащили постановление изготовить и передать им 20 двигателей до конца года. Под шумок сумели выбить поставку литьевых машин «Ротакастер» для литья с противодавлением, из Америки, так что статорные направляющие начали отливать с приличным качеством. Стальные крыльчатки научились лить в жидкостекольную смесь, а три первых ступени – штамповать. Много промучились с балансировочным станком. Но ленинградские товарищи, ставшие основой нового завода, с этими задачами справились. Тем более что практику строительства квартир для рабочих Петр не забросил. А люди намучились за два года без жилья. Удешевить двигатель удалось. Одновременно подбирались параметры его работы с точным хронометражем начала разрушения или достижения критических температур. Кроме этих работ, выпустили опытную партию германиевых диодов, кремниевых транзисторов и тиристоров. Несколько примитивных, но изготовленных по КМОП технологии, напряжение питания от трех до 15 вольт. Новая ГСН выполнена почти полностью на них, стала дешевле в сорок раз, компактнее и надежнее. Лампы остались только в выходных каскадах активно-пассивного канала наведения. Удалось создать восьмипиновую ячейку динамической памяти, что значительно упростило хранение промежуточных вычислений. В июне 1943 года на государственные испытания были представлены обе ракеты: Х-1м, и новая Х-Х.

Х-Х полностью в люк «Ланкастера» не влезла из-за оперения. Вертикальный киль и сложенные крылья торчали из специально сделанных отверстий. Причем до принятия в серию нам не разрешили«портить боевую машину». Поэтому выглядело все это предельно «убого». Но другого самолета для нее не было. Нами было подготовлено пять ракет и летающие радиоуправляемые модели, и «Ланкастера», и Х-Х. Х-1м были подготовлены для запуска в серию. Ну, а вторая была опытовой. В качестве «аккорда» на суд публики выставлялись радиовзрыватели к зенитным и дистанционным ракетам и снарядам калибра 57, 76, 85, 100, 130, 180 и к перспективному 220 мм, то есть всей линейки флотских орудий, выполненные на новейших тиристорах и с турбогенератором, работающие на допплер-эффекте. Несмотря на то, что Сталин дергал нас только по поводу серийного выпуска ПС и ГС, на заявленные испытания он приехал, хотя отдельно его мы с Поликарповым не приглашали. Работы были больше перспективными, чем злободневными. Переименованная РККА еще зимой 43-го вышла на государственную границу СССР. В мае сорок третьего она отразила наступление немцев под Нововолынском, в котором приняли участие новейшие немецкие танки «Тигр» и «Пантера». Румыния и Болгария вышли из Оси и перешли на сторону Объединенных Наций. На юге идет стремительная операция по освобождению Румынии и Югославии. В центре войска вышли к Висле, началось освобождение Прибалтики. Ему не до нас было.

«Ха-Ха» ему не понравилась, опять придрался к тому, что с ним ее концепцию не обсудили. Во-вторых, сказался стереотип, что ракета должна лететь ровно, как стрела. А она у нас противозенитный маневр осуществляла, как по курсу, так и по высоте, причем на основе случайных величин в каком-то заданном диапазоне. Наши объяснения, что прямоидущую ракету легче сбить, на него не подействовали.

– Давайте у зенитчиков спросим, какой самолет им удобнее сбивать.

Но предложение было им проигнорировано. Начал выяснять у Поликарпова: как ему с Петром работается? А мы с Николаем Николаевичем не ссорились ни разу, если не считать ситуации с прототипным движком, который он сразу хотел плюхнуть на самолет и никому не отдавать. Поликарпов пожал плечами и сказал:

– В общем и целом – нормально работается, есть вопросы, по которым спорим, особенно что касается двигателей. И наблюдается большая разность в подходах между тем, что называется авиацией и ракетной техникой. Намного более жесткий подход ко всему, что касается самолетов, а интереснейшие предложения по совершенствованию ракет бывает, что не проходят, если они ведут к увеличению стоимости. Мы хотели присоединиться к программе высотного реактивного перехватчика, очень перспективное направление, так он отказался принимать в этом участие.

– Почему? Что скажете, генерал?

– Ракетой достать высотную цель быстрее, надежнее и дешевле. Смысл тратиться на самолет, его оружие, обучение личного состава, создание и поддержание аэродромов и средств их обеспечения, если есть взлетающая почти вертикально, дешевая и достаточно надежная Х-1м? Обогнать ее по скорости и скороподъемности пока возможности нет. Летает ракета в любую погоду. Один оператор может управлять несколькими ракетами. В любом случае этот способ «держать небо» гораздо более выгоден. Есть, конечно, задачи, которые решить ракете невозможно, например, перехватить и посадить цель на своем аэродроме, но самолеты ПС и ГС вполне справляются с подобными целями. Двигателей для подобных реактивных перехватчиков пока нет. Мы передали в ЦИАМ три, различных по конструкции, ТРД и несколько схем их охлаждения. Ждем промышленность. У нас – другое направление, вполне перспективное: дешевые короткоресурсные ракетные ТРД и прямоточные воздушно-реактивные двигатели. И есть задумка на будущее: можно попытаться совместить двухконтурный ТРД и прямоточный двигатель. До определенной скорости машина разгоняется за счет ТРД на форсаже, при достижении давления в камере сгорания близкой к расчетной, воздухозаборник первого контура перекрывается, и машина идет на ПВРД, который использует собственную камеру сгорания. Турбина работает только на обеспечение самолета электроэнергией за счет частичного отвода газов от ПВРД. После снижения скорости турбина раскручивается с помощью открытия воздуховода первого контура и самолет садится с помощью ТРД. Над созданием такой системы можно и подумать, товарищ Сталин. Правда, нам самим ее не потянуть, там значительные расходы.

– Почему вы так считаете?

– Рост скорости неизбежно вызовет нагрев поверхности фюзеляжа. Как вы знаете, большинство метеоритов до земли не долетают. Потребуются новые материалы для защиты от перегрева.

– Еще один вопрос, генерал: назовите причину, почему вы взялись за проектирование противокорабельной ракеты?

– Косвенные признаки говорят о том, что наши отношения с союзниками ухудшаются. А это – морские державы. Вероятно, что скоро задачей авиации СССР станет перекрытие ленд-лиза военными методами.

Сталин долго и неотрывно смотрел в глаза Петру. Тот взгляда не отвел.

– Для нее нужен другой самолет. Подумайте вместе над этим. Финансирование мы выделим.

Комбат Найтов Родитель дубль «N»! Снято

Глава 1. Новое задание

– Еще один вопрос, генерал: назовите причину, почему вы взялись за проектирование противокорабельной ракеты?

– Косвенные признаки говорят о том, что наши отношения с союзниками ухудшаются. А это – морские державы. Вероятно, что скоро задачей авиации СССР станет перекрытие Лендлиза военными методами.

Сталин долго и неотрывно смотрел в глаза Петру. Тот взгляда не отвел.

– Для нее нужен другой самолет. Подумайте вместе над этим. Финансирование мы выделим.

Два Главных конструктора тяжело вздохнули, «озадаченные» по самое «не хочу», но, кроме как ответить: «Есть», выхода у них не было.

Они вышли из Большого дворца Кремля. Небо ясное, звезды, лето, жаркое лето 1943 года.

– Николай Николаевич, Вам куда?

– Ну, вообще-то, домой, но топать целый час не хочется, поеду на Чистые пруды. – Ветка «Охотный ряд – Чистые пруды» действовала круглосуточно, так как в шахтах станции «Чистые пруды» действовали отделы Генерального штаба и ПВО Москвы. В пятистах метрах от станции находился Наркомат Авиапрома, часть здания которого использовалось как гостиница для приезжающих в Москву специалистов авиазаводов.

– Я на машине, могу подбросить. А ваша-то где?

– Опять в ремонте! Вечно у Марка что-нибудь ломается!

– Да, похоже, что он «шабашит» где-то… – заметил Пётр, усаживаясь за руль «Доджа».

– Ну, а как ты это запретишь? Есть всем хочется, нормы опять подрезали.

– Самому сесть за руль, Николай Николаевич.

– Только не это! Имею печальный опыт. Я все время думаю не о том, о чем нужно думать за рулем. Так что, Петр Васильевич, это не мое! Что делать-то будем?

Петр тормознул у Боровицких ворот, без остановки здесь могли проезжать только «серые» машины. Оба предъявили постоянные пропуска и тронулись дальше. Только тогда Петр смог начать отвечать на вопрос Поликарпова:

– Вся беда в том, что показали мы промежуточный вариант компоновки «изделия». Совершенно очевидно, что ее придется серьезно дорабатывать. И сама ракета, и приборы управления по габаритам не лезут в обычный самолет. Может быть, имеет смысл использовать «летающее крыло»? В этом случае…

– Получим серьезнейшую головную боль с управлением. Ты еще «бесхвостку» предложи.

– Да, я, в принципе, так машину и вижу.

– Я, к сожалению, тоже.

– Ну, вот от этого и начнем плясать.

– Легко сказать! Исходных данных для расчетов маловато, придется много продувать, а у нас и так очень напряженные отношения с ЦАГИ. Чего он на тебя так взъелся? – «Он» – это начальник Центрального Аэрогидродинамического Института Шишкин.

– А я откуда знаю? Ваш же человек, у вас работал.

– Да я его толком и не помню, кажется был в отделе у Путилова, прочнист. Как только строим, что-нибудь, по его расчетам, так 110–120 % перевеса. Все, что помню.

– Ну, вот он и отдувается за старые грехи.

– Ты мне зубы не заговаривай, Петр Васильевич, делать что будем?

– Мне нужно две-три недели перекомпоновать и пересчитать исходные для «изделия».

– Две, попробуй уложиться в эти сроки, а я за это время подберу людей, с которыми будет проще решить эту задачу. Что у тебя с двигателями?

– На это можете не рассчитывать. Нет пока двигателей, способных развить такую тягу. Он же тяжелый получается, там тяга нужна, а у нас используется скорость истечения струи. Теоретическая возможность повысить тягу есть, но дело упирается в насосы. Топливо необходимо распылять навстречу потоку, а параметры скоростей и давлений там неизвестны. Методом проб и ошибок там не пролезть, необходимо защищать топливные трубки от перегрева. Требуется повышать давление в магистрали, а это – вес. Решения пока нет. Будем встраивать датчики, а это – время. Николай Николаевич, я – есть хочу. Вы как?

– Я – пас! Ни копейки в кармане, все сегодня в Новосибирск переправил Саше и Мирочке. Там цены на все просто неимоверные! А Саша – болеет.

Я не стал говорить ему, что у меня несколько иные сведения об этих ценах, впрочем, как жить?

– Тогда едем прямо, вам, после операции, питаться следует регулярно.

– Ой, где ее взять эту регулярность.

Москва, конечно, был прифронтовой город, но из-под Ржева немцы ушли, и теперь стояли возле Смоленска. Дыхание войны здесь практически не ощущалось, разве что регулярные залпы орудийного салюта будили жителей столицы в 22.00. Но, только тех, кто спит, а не сидит в ресторанах. В связи с тем, что наиболее «состоятельные кроты» освобождались либо очень рано, с 18 до 20 часов, а, в основном, очень поздно: после 23 и значительно позднее, все «коммерческие» рестораны перешли на ночной образ жизни. Гуляли до пяти. «Основные» рестораны мы уже проехали, поэтому, не сворачивая на Беговую, где жил Николай Николаевич, поехали в «чернильницу», ресторан в Химкинском Речном вокзале. Это буквально в нескольких «шагах» от «моих» заводов, поэтому там меня знают, и выделят нормальное место, чтобы «посидеть». Ибо публика там несколько специфичная, особенно ночами. Это по Ленинградскому шоссе, перед мостом через канал Волга-Москва налево, современники знают его под другим названием: канал имени Москвы. Пожилой дородный швейцар в фуражке, с золотым околышем, почтительно отдал честь. Судя по барским замашкам, он, до революции, был в Государственной Думе, как минимум. Впрочем, «вратари» во все времена всегда ценились, и на их место подбирали соответствующие типажи.

– Што ж не позвонили, Петр Васильевич? – в гардеробе (тогда его писали с буквой «п» в конце слова) появился главный метрдотель Иннокентий Иванович. – Товарищи генералы, придется подождать немножко. Пива? Коньячку? Салатик? Есть астраханская вобла!

Поликарпову, с его вырезанным желудком, только воблы и не хватало!

– Нарзанчик, пока этого будет достаточно.

Я присел за небольшой журнальный столик, а Николай Николаевич с интересом заглянул в главный зал, где, под не слишком яркими светильниками в виде ландышей (большая часть ламп не горела, а на окнах висела светомаскировка), отдыхала и веселилась «псевдо-военная Москва». Нет, были и фронтовики, несколько компаний офицеров с черными нашивками на рукаве, где золотом скрестились пушки. Части ПТО, «длинные стволы – короткая жизнь». Им доплачивали за каждый подбитый танк, тем, кто остался в живых. Видимо, обмывали какие-то награды. Между ними сидели «девушки», впрочем, может быть и невесты, но скорее всего – нет. Зал, в основном, был наполнен «хаки». Одна компания каких-то моряков. В то время все ходили в «хаки», только часть людей не носила погоны. В основном, это – местные воришки, «братва», по-нашему. У них, тоже, деньги водились. Большинство посетителей носили эмблему с серпом и молотом, со звездой. Эти появлялись здесь регулярно, но «долго не засиживались». Они менялись с завидной регулярностью. Интенданты. Эти, перед судом военного трибунала, захаживали сюда часто, и исчезали, чтобы за этим же столиком вновь появился следующий интендант, может быть, из этой же части. Их «дирижеры» предпочитали оставаться в тени, а «зиц-председатели» ловили свой шанс. Были и летчики, у них зарплата чуть повыше, чем у остальных.

Нас проводили в отдельный кабинет минут через десять. В отличие от женатого Поликарпова, Петр довольно регулярно пользовался этим рестораном вечером. Днем питался в заводской столовой, а вечером вечно тащили куда-то на различные совещания или слушания. Плюс его обязали посещать лекции в Академии имени Ворошилова (академия Генштаба).

– Смутное место! Какой-то воровской притон! – отметил Поликарпов, и, в ожидании официанта, налил себе еще «Нарзана». – Никогда здесь не был, впрочем, был, сразу как построили, с Межлауком и Кагановичем, но это было так давно!

– Да не так, чтоб очень, Николай Николаевич! Тридцать седьмой? Тридцать восьмой?

– Тридцать седьмой, летом, почти сразу после смерти Серго. Но, как-то больше приезжать сюда не доводилось. Бывали на вокзале, с женой и дочерью, но все как-то бегом, от кассы до парохода. Но вообще, здесь стало уютнее, раньше зал был сильнее освещен, а так выглядит более камерно. Мы, с Сашенькой, были завсегдатаями во многих ресторанах Москвы, но в центральной части. Дела шли очень неплохо, поэтому предпочитали ужинать вне дома. А вы откуда, Петр Васильевич?

– Да сложно сказать, сын военного, так что, кочевал. Вырос в Средней Азии, школу заканчивал в Ленинграде, потом училище и война.

– Странно, мне казалось, что у вас очень хорошее академическое образование. Скорее всего, Шишкин поэтому Вас недолюбливает. Сквозило у него, что конструктор – это дар божий плюс образование.

– По-моему, я реально доказал, что написать докторскую я вполне могу. Кстати, она перечислена в приложении к диплому, хотя защиты, как таковой, не было. Скорее всего потому, что мне 23 года, а я – генерал-лейтенант и доктор. Многих это нервирует.

– Будут списывать на сложности военного времени и близость к «вождю». Меня, тоже, многие в этом обвиняли.

Когда принесли заказ, Николай Николаевич сделал незаметный знак правой рукой, видимо, перекрестился. Я читал его биографию, под редакцией Иванова, тот, видимо, из «булкохрустов», так что, по книге, Поликарпова давно пора причислять к лику святых русской Православной церкви, вместе с Николаем Кровавым, но реально никто на эти мелочи внимания не обращал. Ну, может быть, молодежь, вроде Петра, воспитанная в духе отрицательного отношения к представителям культа и людей его поддерживающих. Впрочем, отец к этому всегда относился безразлично. В войну, кстати, Сергий, с подачи Сталина, официально стал Патриархом, первым с 1721 года, когда Петр Первый решил более Патриархов не выбирать. Они, потом, появились, в 1917-м. Временное правительство искало себе союзников, и, при участии господина-товарища Керенского, в Москве 15-го (28) августа 1917 года прошел Поместный собор, которому Керенский «разрешил» создать Патриарха. Создать при Керенском не успели, спешно и тайно выбирали уже при земляке Керенского, Ульянове-Ленине. Выбрали человека, набравшего наименьшее количество голосов, Тихона, который, в первую очередь, предал анафеме ни эсэров или кадетов, учинивших Февральскую революцию, и даже не английскую Интеллидженс Сервис, чьей задумкой эта революция и была, а ни в чем не повинных, на 5-е ноября по старому стилю, большевиков. Прикольно! Впрочем, кто платит за ужин, тот девушку и танцует! Так что, до сентября 1943 года церковь находилась в «непримиримой оппозиции к правительству». И лишь приход в 44-м году патриарха Алексия (первого) окончательно положил конец этому раздору. Почти окончательно. После того, как была объявлена «перестройка» и «гласность», в среде священников вновь возродился дух «Декларации 1927-го года». Деяния Сергия и Алексия были подвергнуты критике, а в Википедии появились следующие высказывания: «На наш взгляд, позиция и действия митрополита Сергия имели для РПЦ достаточно тяжёлые последствия. Фактически, с молчаливого согласия митрополита Сергия в 1930-е гг., прошла наибольшая волна репрессий против священников и мирян РПЦ, а после убийства законного патриаршего местоблюстителя Петра (Полянского) митрополиту Сергию удалось впоследствии стать патриархом. Неоправданные уступки митрополита Сергия (Старогородского) атеистическому государству в конечном счёте нанесли урон православной религии и церкви в нашей стране». Вот такие вот у нас «историки»! «Сидели бы сейчас в Мюнхене и пили «Баварское»! Сдали бы Ленинград, и жертв бы не было!»

Но это я так, немного отвлекся от беседы между Петром и Поликарповым. Разговор у них шел вполне серьезный: задание получено, и его требуется выполнить, ибо никто ничего забывать просто не станет, а, как только придут какие-то деньги, то потребуется обоснование: на что и как они были потрачены. К тому же, данное задание, явно, направлено (было или будет) не только в их КБ. Да, Петр со своей ракетой может оказаться при делах в любом случае, а Поликарпову придется очень туго, ведь его КБ самолетами, более чем с двумя двигателями, никогда раньше не занималось. А машина требуется 4-хдвигательная, с возможностью летать на двух. Несмотря на не слишком подходящее для этого место, разговор свелся к обсуждению системы управления самого бомбардировщика, а не комплекса наведения. Петр в свою епархию обычно никого не пускал. Он прекрасно понимал, что понимает в этом немного больше, чем остальные, так как свободно пользовался моим багажом знаний, накопленных за 40 лет календарной службы, причем, в практической ее части. Но, шпионам можно было только посочувствовать, ибо понять, о чем идет речь было довольно сложно, а звукозаписывающая техника еще не достигла тех высот, когда вместо того, чтобы приподнять шляпу, при встрече на улице, из уха выдергивают «банан». Человечество еще до этого не дошло, но, с моей помощью, эти времена стремительно приближаются. А так, запомнить всю эту абракадабру с элевонами, флапперонами, интерцепторами и турбулизаторами мог только специалист равного с нами класса. Представить себе, что в соседнем кабинете ресторана сидит еще один начальник 18-го Главного управления НКАП СССР по реактивной технике, а именно эту должность занимал в то время Поликарпов, было просто невозможно. С «нас» он не «слез», в два счета доказал Петру, что без новых реактивных двигателей обеспечить такую мощность, дальность и скрытность будет невозможно. Плюс, буквально потребовал, чтобы Петр взял на себя систему управления двигателями, которая в то время была чрезвычайно запутанной, тяжеловесной и ненадежной. Чтобы пустить двигатель на первой модификации И-185, требовалось вручную из кабины поднять давление в топливной магистрали инжекторов. Для этого, с правой стороны стоял поршневой насос с краником: краник влево, ручку насоса вверх, краник вправо – насос вниз, и смотреть на отдельный индикатор манометра. И так до того момента, пока не поднимешь давление до нормы. Затем открываешь кран воздушного пуска, после первого проворота винта включаешь магнето, затем прерыватель и инерционный стартер-ускоритель. В случае неудачи – повторяешь все это с самого начала. А теперь представьте себе, что движок заглох в бою! Сможете вы его запустить по инструкции? После доработки от всего этого в кабине осталась кнопка подготовки к пуску и зеленая лампочка с кнопкой «пуск». 140 килограммов «лишнего» оборудования просто исчезло, как и поступление топлива непосредственно в кабину пилота. В машине, после окончания ужина, Николай Николаевич заметил, что, несмотря на служебные разговоры, он расслабился и отдохнул.

– Напрягают эти срочные вызовы в Кремль: никогда не можешь знать, что предстоит и за что ругать будут.

Это соответствовало действительности, секретариат Сталина никогда не упоминал будущей темы разговора, поэтому приходилось вспоминать обо всех поручениях, данных «Самим», так как вопрос мог быть поднят совершенно неожиданный. Пару раз и Петр попадал, как кур в ощип, когда Иосиф Виссарионович поднимал вопросы, о которых говорил, как бы вскользь, но требовал по ним развернутый и полноценный ответ. С тем же домом в Шайкином переулке! Но ему докладывали обо всем, а Петр часть информации считал несущественной или незначительной, передавать которую он никому не стремился. Он был «фигурой» вполне самостоятельной, привык действовать так, как считал нужным, и не стремился заглядывать кому-то в рот, чтобы разрешили или запретили это сделать. Надо – значит «Надо»! Тем более, что чаще всего этого никто и никогда не делал. А иногда это запрещалось какой-нибудь инструкцией «одна тысяча девятьсот лохматого года».

Наступившее утро началось через два с половиной часа. «Домой» он не поехал, вернулся на завод и добрал немного в комнате отдыха, которую разрешили организовать во всех «директорских кабинетах». Все директора жили на заводах, в основном, при ВЧ, протянутом и к месту отдыха. Сталин работал ночами, и утро – было единственным временем, когда звонка из Кремля можно было не ждать. В 08.30 собрал совещание трех отделов, где объявил о принятом решении на создание стратегического ракетоносца.

– Здравствуйте, товарищи. Позвольте сообщить вам результаты вчерашнего показа техники: наша «Ха-Ха» стала «Хи-Хи». В серию она не пошла. Разработка признана «опытной», так как в закрытый люк она поместиться не смогла. То есть, это не оружие, а заготовка к нему. Тем не менее, нас не ругали, модель будет представлена ко 2-й Государственной премии в ноябре, но поставлена задача произвести дальнейшую доработку с тем, чтобы перспективный бомбардировщик, к разработке которого нас подключили вместе с КБ Поликарпова, мог взять на борт четыре таких ракеты с той же дальностью. Предложено рассмотреть вариант расширения номенклатуры целей.

Зал зашумел, так как все прекрасно понимали, что стоит за этим предложением. И кто! В бюро отлично поняли: «по ком звонит колокол». У Третьего рейха надводных кораблей практически не было. Шмалять такими дорогостоящими «игрушками» по всплывшей ПЛ противника никто не станет. Чтобы успокоить товарищей-разработчиков, подкинул идею, что союзные обязательства требуют от нас подключиться к войне на Тихом океане, вкладывая в головы инженеров ответ на дурацкие вопросы подружек и знакомых. Ни для кого не секрет, что большинство членов семей прекрасно знало тематику разработок КБ. Но, так как Петр ходил в форме морского летчика, то обстоятельство, что КБ занимается морской проблематикой особых нареканий не вызывало.

Пробежались по проблемным направлениям, в первую очередь, по компоновке оперения. Так как крылышки нам, так и так, предстоит складывать, и флот пока не рвется принимать ракеты на вооружение кораблей, то мы с Петром сделали следующее предложение.

– Так как нам катастрофически не хватает внутреннего объема изделия, то есть предложение отказаться от круглого сечения ракеты. Она будет квадратной, со скруглениями. Внешний «диаметр» становится стороной квадрата. Это нам даст почти 15 % дополнительного объема внутреннего пространства. Плюс удобнее будет располагать наши «гармошки». Ведь засовывать в ствол ее не требуется. А бомболюки имеют прямоугольное сечение. Как идея?

Иван Петрович Толстых, двигателист и компоновщик, не вставая с места, сказал:

– 15 % – это много, двумя руками «за!», но, какой дурак придумал стрелять по неконтрастной цели?

– Имя этого человека широко известно в нашей стране. У меня пока нет готовой схемы: как и каким образом будет наводиться это изделие на точку с известными координатами. Проблема общая, которую необходимо решить. Все упирается в вычислитель и в датчики. Возможно, это будут светила, возможно, что станции радионаведения, но расположенные в стороне от цели. Что точно известно, что цель подсветки давать не будет. Элементы такого наведения мы используем в инерциальной системе ракеты от пуска до начала работы ГСН. Зацикливаться на этом пока не будем, но группу разработчиков придется выделить, потому, как задача поставлена.

Иван Петрович несколько стушевался, не того человека обозвал «дураком», но, фактически он прав! Задача далеко не тривиальная, решать ее придется, причем, в условиях отсутствия глобальной позиционной системы.

– Проблема, о которой говорил товарищ Толстых, реально существует. Скажу больше, но не для прессы, чтобы решить эту задачу требуется позиционная система, которой у нас нет. Что-то вроде «Лорана-С», но с большей дальностью.

– Вы намекаете на обратное полушарие? Мы же, вроде как, союзники?

– Союзники… Пока существует Гитлер. Как только его не станет, не дай бог в течение войны, так быстренько переквалифицируемся. Так что, готовиться надо заранее. А под шумок они затеяли перехватить у Англии первенство по военно-морскому флоту. Строящийся тоннаж просто огромен. И его придется топить. Поэтому основное направление для нас – противокорабельное, а вторую задачу нам поставили на перспективу: пощупать, потрогать за вымя и определить недостающие элементы. 2-й отдел, служба «Р»! Что с передачей в промышленность наших разработок? Долго еще будем все сами делать? Что говорит Шокин?

– Говорит, что до окончания войны у него нет возможности перейти на новую элементную базу.

– Понятно, спасибо! То-то он носа не кажет последнее время! Учтем! – Петр сделал себе пометку в блокноте, чтобы «надавить» на упирающегося наркома радиопромышленности. Все приходилось буквально продавливать, так как в планы это не было внесено, а финансирование находилось на строжайшем учете. Ему, благодаря тому, что он прошел «большую проверку», на экспериментальную деятельность финансы выделили, но не через Госплан, а через внебюджетный фонд. Для многих остальных это было принципиально невозможно. За малейшее нарушение финансовой дисциплины можно было получить высшую меру. Шла война, и грозить просто пальчиком никто не станет. Определив разработчикам срок исполнения предварительных расчетов, от которого все взвыли, Петр уехал на Беговую, где, как он рассчитывал, идет подобное совещание у Поликарпова, которого он застал стоящим у большой доски, на которой он показывал присутствующим контуры будущей машины. Петр приехал не один, с ним находились Николай Кузнецов, бывший зам главного конструктора Климова на Уфимском моторостроительном заводе, и неизменный товарищ Гудков. Я-то по специальности: «китаец», мне интереснее с крылатыми ракетами возиться, а у Петра страсть – это самолеты, поэтому, несколько наплевав на необходимость многое что переделывать у себя «в огороде», он кинулся на Беговую, где начиналось обсуждение нового «стратега», правда они пока так не называются. Перед этим он совещался с обоими своими конструкторами. Кое-какой толк от этого был! Я не преминул влезть и в эту епархию, дабы глупостей не натворили. Ведь почему я так настойчиво пробиваю дорожку к крылатым ракетам? Да все потому, что их достоинства оценили слишком поздно, и «забывали» о них с завидной регулярностью. Что у нас, что у американцев, первая ставка была сделана на единственную летавшую в то время ракету Брауна, которая, благодаря известной нечистоплотности и амбициям незабвенного С.П. Королева, надолго преградила путь более надежным и более точным крылатым ракетам. В «баллистику» были вбуханы миллиарды, с нулевым результатом, а перспективнейшее направление долго числилось в приживалках у всемогущего баллистического монстра. Фактически, уязвимость последних предопределена: их можно уничтожить в шахте, во время старта, на любом участке траектории, так как она просчитывается на раз! Ну, кроме квазибаллистических траекторий, до которых еще топать и топать! Поэтому важно уже сейчас застолбить за направлением «свою веху», чтобы не допустить того страшного перекоса, когда под нож пускали самолетостроительные КБ, как «бесперспективные». Ведь будут кричать, что сбить крылатую гораздо проще, основываясь на «скороспелке» Fi-103, скорость которой была меньше, чем скорость перехватчиков «Спитфайр». Ну, а о точности даже и говорить не приходилось. Так как сейчас есть распоряжение Сталина: рассмотреть вопрос о возможности атаки цели с известными координатами, этим надо пользоваться, тем более, что я знаю, что вслед за ним придут совсем другие люди, кругозора которых не хватит даже на то, чтобы оценить имеющееся. И советовать им будут люди с совершенно другим представлением о том: как это делается. Вот и приходится действовать на два фронта, подгоняя носители к еще не родившемуся «изделию».

Поэтому попросил слова, воспользовавшись возникшей небольшой паузой из-за нашего прихода. Николай Николаевич – человек вежливый, и, хотя у него, наверное, было и самому что сказать, показал мне, то есть Петру, рукой направление к доске, а сам присел на стул неподалеку.

– В первую очередь, хочу сразу познакомить всех с тем «изделием», вокруг которого будет строиться эта «железяка». Как танк – это повозка для орудия, так и самолет – это средство доставки авиационных боеприпасов к месту вероятного нахождения противника. А боеприпас у нас немаленький, длина у него – девять четыреста, злого умысла не было, так получилось. 9000 – само изделие, и 400 прибавляют стартовые ускорители. Такую длину имеет бомболюк «Ланкастера». Но вообще-то бомболюк требуется длиной более 12-ти тысяч, так как дальность у изделия пока недостаточная. Основными целями для «изделия» являются авианосцы и авианосные группы, которые имеют довольно «длинную руку». У японцев их «Зеро» имеет дальность почти 2000 километров, при соответствующем радиусе в 1000–1200 километров. А еще у одного вероятного противника тяжелые истребители имеют дальность 2880 километров. Но есть маленькое «но», весьма существенное: крейсерские скорости, при которых указанные самолеты имеют эту дальность, очень малы: от 275 до 350 километров в час. Высотность не превышает 11 000 метров. Нашей задачей является создание машины с высокой крейсерской скоростью и большей высотностью, чем у наших противников. Крейсерской скоростью у нее должна быть максимальная скорость у противника: 640–680 километров в час. Или выше, как получится. Мы тут у себя прикинули, что можно сделать, Николай Дмитриевич предлагает вариант поднятия тяги, достаточно интересный: винто-турбовентиляторный двигатель, трехвальный, с коэффициентом двухконтурности порядка 15–16. Если его немного изменить и задать стреловидность 30° лопастям, винтов и вентилятора, то может получиться вполне приличный движок. Будем пробовать. От форсажной камеры, о которой шла речь ночью, можно будет отказаться в этом случае, сделать – мы ее сделаем, но торопиться с этим не будем. Там расход топлива здорово повышается, а это для дальнего бомбера не слишком хорошо.

– А какой расход будет у вашего двигателя? – спросил у Кузнецова Поликарпов.

– По моим подсчетам, где-то 0,62-0,65 на килограмм-силы тяги в час. Петр Васильевич посчитал, что с его дополнениями можно довести до полукилограмма.

– Что-нибудь готово? Или только на бумаге?

– Газогенератор, двухвальный, прошел огневые, это тот самый двигатель, о котором и шла речь. Третью свободную турбину добавить сможем, это проще, чем городить форсаж, валы все полые. – ответил Петр.

– А как это будет выглядеть здесь? – Поликарпов показал рукой на нарисованный мелом на доске самолет. – Речь идет о винте, насколько я понимаю, а это увеличивает размеры.

– Я предлагаю полностью утопить двигатель в крыле, снизу заподлицо, а сверху оставить воздухозаборники, изогнуть их и расширить до размеров винта, это где-то 2500 миллиметров. Продуть требуется и прикинуть размеры воздухозаборника. А сопло сделать управляемым и плоским.

– Прогорит! – заявили все, почти хором.

– Ну, у Березняка же не прогорает, на Х-1м у нас стоит такое, к тому же активное, с изменяемым вектором тяги. А у него температура газов выше, чем у вентиляторного двигателя.

– А зачем такие сложности? Пусть будет круглым…

– Скорость истечения поднять.

– Ладно, все! Что тут обсуждать, когда готового решения пока нет! – отрезал Поликарпов. – Петр Васильевич! Форсажную камеру продолжайте делать, рассмотрим оба варианта, как вентиляторный, с форсажем, так и винтовентиляторный. Хотя, конечно, полкило на килограмм звучит заманчиво! Ой, как заманчиво! Но, как и договаривались, все управление двигателями берешь на себя!

– Добро-добро, я и не отказываюсь.

Совещание «скушало» почти восемь часов, без перерыва и перекуров, курили все на месте. Мне пришлось обратить внимание Петра на то обстоятельство, что Николай Николаевич ладонью поджал левый бок. Он, по молодости лет, на такие вещи еще свое внимание не распространяет. Поэтому Петр встал, похлопал по часам, и предложил обсуждение закончить и поужинать, так как обед они уже пропустили. Предложение было поддержано, перешли в столовую, где совещание продолжилось с новыми силами, но у нас времени на это уже не оставалось, требовалось ехать в центр и начинать катить бочку на Шокина. Прощаясь Поликарпов спросил у Петра:

– А может быть сделать верхнеплан по обычной схеме, а двигатели, которые предлагает Кузнецов подвесить под стреловидным крылом?

– А куда ракеты денем? 4 штуки? Будем втискивать их в узкий фюзеляж? И скорость надо дать, и инверсионный след куда-то девать. В классическом варианте только две или три ракеты и шасси огромное.

– Я понимаю, но пока очень сыро, и не понятно за что ухватиться.

– Посмотрим, пока не припекает, время на подумать есть. Модель строить я начал, а там и посмотрим.

Глава 2. Вторая половина проблемы

Петр позвонил Поскребышеву, но сегодня его принимать отказались, поэтому всю «свою» программу он изменил под моим давлением. Мне требовалось поднять дальность, а он тут профанацией занимается, нереализованный двигатель чуть ли не пятого поколения на свое «крылышко» приспосабливает! Хотя, выбрал он достаточно верное направление и человечка подобрал подходящего, точнее, он сам к нему пришел. Может быть и не добровольно, кто его знает этот ЦИАМ, все двигателисты через него прошли. Меня интересует совсем другое направление, хотя, конечно, «с хорошим мотором и забор полетит»! Но для этого требуется найти в Москве человека, который согласится немного «похимичить». И «мы» направились в Институт горючих ископаемых. Там нас ожидал «облом»: институт эвакуирован в Казань и еще не возвращался. Внутри – госпиталь для старшего и начальствующего состава армии. Хорошо еще, что я обратил внимание, что не все кабинеты используются под палаты, часть из них опечатана, причем, печатью института. А следовательно… Хватаю проходящую нянечку за руку, показываю на опечатанную дверь и спрашиваю:

– А кто за этим следит, есть кто-нибудь здесь из Института?

– Завхоз, он и в институте был завхозом, и у нас им числится.

– Где он?

– Да в подвале, где ж ему еще быть?

– Как туда пройти?

Нам показали проход вниз, сразу под центральной лестницей. Петр прошел между тюками с постельным бельем и одеждой, немного промахнулся вначале, затем обнаружил незапертую дверь. Завхоз был «настоящий»! Хитроватый изучающий взгляд, скользкие ответы, но, три «звезды» на груди и две на каждом из погонов сделали свое дело:

– Сергей Сергеевич днями заходил, интересовался: когда госпиталь отсюда вывезут. Обещал в течении месяца урегулировать этот вопрос в ГосПлане. Он сейчас здесь и работает на Охотном Ряду, в Госплане.

– А как фамилия Сергей Сергеевича?

– Намёткин его фамилия, директор наш. Оченно уважаемый человек, академик. Обходительный, такой…

«Понял, не дурак!» Быстренько прощаемся с завхозом, и через пять минут оказываемся напротив Кремля. Фамилию эту Петр знал, и совсем недавно общался с этим человеком: он входил в ВАК и требовалась его подпись на ходатайстве, так что найти его в Госплане оказалось проще простого. Он председательствовал в Совете научно-технической экспертизы при Госплане. Петру даже улыбнулись, и мило поинтересовались: по какому вопросу.

– Что-нибудь не так с дипломом? Сейчас их быстро не выдают, товарищ генерал.

– Нет, спасибо, мне выдали его довольно быстро. Меня интересуют предельные алканы и возможность их получения для нужд моего «изделия». – и он предъявил свое удостоверение.

– Насколько я в курсе, у нас этим вопросом никто не занимается. Там достаточно сложные процессы синтеза. Что конкретно вас интересует?

– Разветвленные полициклические циклоалканы: бицилин или децилин. Первый предпочтительнее.

– Могу я поинтересоваться: зачем и в каком объме?

– Можете, мне требуется более тяжелое и энергоемкое топливо, нежели белый керосин или уйат-спирит. Для моих двигателей.

– Бензин?

– Склонен к детонации, не годится. Двигатели непоршневые. Как вы могли видеть, я работаю в комитете № 2.

Академик тяжело вздохнул.

– Это официальное предложение?

– Считайте, что «да». Если требуются какие-то бумаги, то они будут вам предоставлены в любое время.

– Вы понимаете, о чем идет речь?

– С точки зрения химии процесса? Да, понимаю. Для их производства требуется вакуумный газойль, в нем достаточно много циклоалканов или нафтеновых углеводородов, а дальше жесткий гидрогенизационный процесс, с насыщением их водородом, в присутствии никель-молибденовых катализаторов. Их предварительно требуется поместить в какой-нибудь естественный фильтр, например, в кизельгур.

– Это кто-нибудь делает?

– Немцы.

– Это – точно?

– Это – точно.

– Ну, и на том спасибо! Когда это требуется?

– Вчера.

– Вы меня порадовали! Кто будет оплачивать?

– Заказчик – я, из внебюджетного фонда ГКО.

– Как много требуется?

– Много меньше, чем бензина для авиации, но заказ на 500 изделий я имею. Каждому из них требуется от 180 до 500 килограммов топлива.

– 250 тонн?

– Да, примерно. И предупредите людей, что оно очень текучее и ядовито.

– Лабораторно мы получали, примерно, такие вещества, но здесь требуется промышленный процесс. Следовательно, необходимо провести это через Госплан. Вы представляете стоимость этого топлива?

– Все необходимые для этого бумаги будут вам предоставлены. Вот мой позывной по ВЧ, а это – телеграфный. Территориально мы находимся в Химках. Стоимость я представляю, но это копейки по сравнению со стоимостью целей, по которым они будут работать. Плюс это горючее позволит не входить в зону действия авиации и ПВО противника. А, следовательно, мы не будем терять людей и машины, так что, само окупится.

– Я вас понял. У войны – страшная экономика.

Быстро этот процесс не проскочит, но заявка подана, так что результат рано или поздно будет. Немцы, действительно, первыми начали заниматься подобными топливами, так как подавляющее количество бензина они производили искусственно. Их «Водопад» летал, точнее, будет летать на подобной гадости. Мы же, даже имея в руках способы получения более энергоемких топлив, тянули с этим вопросом до тех пор, пока в Европе не начали разворачивать ракеты малой и средней дальности. Причина? Да ядовитое оно до жути, и уплотнения должны быть супер-надежными. А это – технологии и качество сборки, которое у нас хромало и хромает сейчас.

Глава 3. «Учиться военному делу настоящим образом» В.И. Ленин

Из Госплана, а движение по Москве было еще не таким запутанным, как позднее, мимо Генерального штаба, с Моховой выскочил на Волхонку, и прямо по ней до Кропоткинской, пересек Садовое кольцо, и по Зубовской до проезда Девичьего поля. Свернул на Новоконюшенный переулок, еще один поворот, и площадка перед бывшим Оперативным факультетом Академии имени Фрунзе в Долгом переулке. Это – с тыльной стороны самой академии. В наше время – это здание переделано в офицерское общежитие и в столовую для слушателей. А тогда здесь располагалась «святая святых» любой армии: Высшая военная академия имени К. Е. Ворошилова. Проход с Новоконюшенного переулка предназначался только для преподавателей. Слушатели попадали туда через другое КПП, к которому и подъехал Петр. Курс на разведывательном факультете, впрочем, как и на всех остальных, был урезан до 4-х месяцев, правда, для особо занятых товарищей, вроде него, обучавшихся без отрыва от основного места службы, этот срок несколько растягивался. Петр уже шестой месяц вынужден выделять время для этих поездок. Факультет он выбрал не совсем удачный, то, чем он хотел заниматься, не входило в программу обучения. Его интересовала инструментальная разведка, а программа была заточена под обучение будущих военных дипломатов – военных атташе. Но, ему удалось убедить генерал-полковника Кузнецова, что именно неумение применить и прочитать сведения, полученные инструментальным путем, привели РККА к поражениям первого года войны. Тот уцепился за это, так как был одним из основных виновников наших поражений. Он – бывший командующий Северо-Западного, Западного и Крымского фронтов 1941-го года. Сюда его «сослали» из-за профнепригодности. Несколько недель назад его заменил маршал Шапошников, при котором пропускать занятия стало много сложнее. Этот лично проверял наличие людей на всех факультетах. Петра выручало только то обстоятельство, что он находился на последнем этапе: писал дипломную работу. Тем не менее – не повезло! Попасть незаметно к профессору генерал-лейтенанту Шиловскому не удалось. Его в кабинете не было, он был закрыт. Петр принес свою работу, откорректированную, после очередного прочтения Евгением Александровичем, так сказать, окончательный вариант. А тут такой «облом»! Выйти из «закутка» он не успел, пока укладывал работу в папку и в портфель, в коридоре появились фигуры маршала Шапошникова и Шиловского. А Борис Михайлович помнил всех слушателей и их «проступки». Не обошлось без «втыка»!

– Голубчик! (это было любимое выражение маршала по отношению к провинившимся!) Я же Вас уже предупреждал, генерал, что пропускать занятия в Академии, тем более, на постоянной основе, практически, воинское преступление! Где изволили пропадать? Вас не было на занятиях трижды за последнюю неделю!

– Проводил контрольные стрельбы для Государственной комиссии по вооружению, и обеспечивал показ новой техники Верховному Главнокомандующему, товарищ маршал.

– Вот интересно! И у моряков, и у летчиков, четыре Академии! Ну почему они своих бездельников к нам сплавляют? Что вы об этом думаете, Евгений Александрович? Почему он здесь?

Шиловский некоторое время был сам И.О. начальника Академии, и сейчас числился вторым заместителем, поэтому был в курсе событий.

– Он – по спецнабору, но вступительные экзамены сдавал, и успешно, товарищ маршал. Направлен порекомендациям товарищей Сталина и Буденного. Курс им пройден, готовится защищать дипломную работу. Мой дипломант.

– А кто его допустил до защиты? У него нет зачета по железнодорожной сети Южного направления! Тоже по спецнабору?

– Я ее сдавал, товарищ маршал, три недели назад генерал-полковнику Кузнецову. Вот зачет.

И Петр предъявил «зачетную книжку».

– А почему в ведомостях этого нет?

– Не могу знать, товарищ маршал! Генерал Кузнецов на следующий день отбыл на 2-й Прибалтийский.

– А почему не сдавали с группой?

– Находился в командировке, в Исландии.

– Товарищ маршал, Борис Михайлович, вы не могли бы выступить оппонентом к его работе? Петр Васильевич! Вы принесли её? – вмешался в разговор Шиловский.

– Так точно! Вот она.

– Взгляните, Борис Михайлович, что наши слушатели, с голубыми лампасами, предлагают. – Евгений Александрович быстро раскрыл пачку отпечатанных листов на том месте, в котором говорилось об обеспечении боезапасом, продовольствием и горюче-смазочными материалами соединений и частей фронта. Маршал достал из нагрудного кармана пенсне за тесемочку, повесил его на переносицу и углубился в чтение.

– Применялось? Где?

– Крымский фронт, товарищ маршал, с января сорок второго. Затем Южный и Юго-Западный для снабжения двух воздушных армий и двух смешанных авиадивизий резерва Ставки.

– А почему Генеральный штаб об этом ни сном, ни духом?

– Этого я не знаю, товарищ маршал, меня перебросили на другое направление, на Север, а затем перевели на работу в тылу, директором двух авиазаводов. Теперь тремя «командую».

– Там еще очень много про инструментальную разведку говорится, Борис Михайлович. Ну, а времени у него, действительно, мало. Но справляется, очень интересную работу написал. – сказал Евгений Александрович.

– Я выступлю вашим оппонентом. Готовьтесь отвечать на неудобные вопросы, генерал!

– Есть! Разрешите идти?

– Ступайте, голубчик, готовьтесь.

Откозыряв и пройдя мимо начальства, Петр недовольно прошептал: «Да чего там готовиться? Заканчивай-не-заканчивай это заведение, а на фронт все равно не отпустят! Вцепились, как клещи!». Ему не нравилась эта работа, в первую очередь из-за того, что результат зависел от работы и настроения других людей. С той же «Х-Х»! Она вполне работоспособна, дешёвая и довольно точная. В серию не пошла, все, что на нее потратили, придется списывать на убытки. А сразу сделать «конфетку» невозможно! Тем более в такие сроки, которые назначает война. Но, ситуация чуточку изменилась, пока надобности держать за горло западных союзников нет, поэтому дали отбой. Через некоторое время, еще не успеем закончить работу с ее «наследством», последует команда: «Давай «Х-Х»! Срочно!» И будешь дневать и ночевать на заводе, чтобы «дать» фронту то, что мог выпустить совершенно свободно еще летом. А на дворе будет поздняя осень или зима. На фронте все несколько проще: у противника настроение меняется реже, и его, при любых раскладах, требуется уничтожать. Здесь – мы, здесь – противник! Все ясно и понятно. А тут смежники, отсутствие финансов и возможностей, или нет бумажки, без которой ты – букашка!

Настроение было ни к черту! За каким хреном Шиловскому понадобилось привлекать бывшего начштаба ГШ к его работе, Петр не понимал. У нас из опалы не возвращаются! Получить под старость лет Академию, в ходе войны, это – ссылка, хоть и почетная. Петр крутил баранку, направляясь к дому, где не был больше недели. Требовалось нагреть титан, помыться, сменить обмундирование, а уж потом пройтись по цехам двух заводов. За их работу тоже стружку снимают регулярно, хотя последнее время заказы сократились, третья смена организовывается только для «лентяев и бракоделов», исправляются косяки, допущенные при серийной сборке.

Машину он оставил прямо возле дома на Скаковой. Обошел особняк, зайдя на задний двор, где прихватил несколько поленьев для титана. После этого поднялся наверх. «Удобства» находились на втором этаже и в мансарде. Первый этаж – парадный, второй и третий этажи – жилые. Из «детской» выскочила длинноногая, немного нескладная девица в халатике и черных чулках.

– Петенька приехал! А зачем ты дрова приволок? Все давно готово! Сейчас разожгу, ты ж с полигона!

Это Вера, его темноволосая сестра, худющая, до сих пор, хотя уже пять месяцев, как они приехали в Москву из Молотовской и Свердловской областей. Нине повезло больше, ее приютила большая и дружная семья в Верхнетуринске, а Верунчик приехала худющая, завшивленная, из Частнинского детского дома № 48, переболевшая и гепатитом, и тифом. Видя состояние сестры, и отчетливо понимая, что уделить много внимания девочкам ему просто не удастся, Петр втихомолку организовал перевод матери сначала в зенитный полк, охранявший завод, а затем добился ее увольнения в запас, тем более, что повод для этого был: грыжу мать «заработала», таская снаряды 85-мм. Теперь еще и инвалидность второй группы. Разругались они страшно, когда мать выяснила, кто и зачем организовал этот перевод, но, увидев Веру, она согласилась с тем, что ее направили на «комиссию», которая признала ее негодной к дальнейшей службе. Но былые добрые отношения с ней оказались несколько подорванными этим деянием. Вот и сейчас матери и Нины не было дома, она обивает пороги реэвакуационной комиссии, собираясь забрать дочерей в Ленинград. Сам Петр помогать ей в этом вопросе отказался: квартира здесь гораздо больше, чем две комнаты в коммуналке, и девочкам будет гораздо удобнее. Но матери «не нравилась Москва», и было понятно: почему. Рано или поздно НКВД задаст ей вопрос: почему она не прибыла к ним по объявлению мобилизации. И почему майор госбезопасности запаса проходила службу в частях ПВО на должностях младшего командного состава. С войны мать вернулась ожесточенная до предела, хлебнула и голода, и холода, и «дураков-командиров». После снятия блокады ее часть входила в состав войсковой ПВО 7-й армии, Карельский фронт. Второстепенный участок войны, со всеми проблемами снабжения по остаточному принципу. Они так и стояли на Свири в районе Свирицы на правом берегу, под Олонцом. Гиблое место! Уже после войны она несколько раз уезжала туда, искала тех бойцов, с которыми вместе служила, и которые остались в тех болотах. Возвращаться в «элиту» общества, как мать трижды Героя, общаться с «высшим командованием», после тех ошибок, которые они совершили, она категорически отказывалась. Она так и не смогла им простить того, что пришлось увидеть врага на окраинах Ленинграда, что полстраны лежит в развалинах. Разговаривать с ней на «военные темы» было невозможно, тем более, что многих из тех, кто командовал и командует сейчас, она лично знала.

– Про Ворошилова еще под Царицыным было известно, что он – полное ничтожество, как командир. И про Хрущева, да про многих, но именно эти люди везли во власть и творили, что хотели. В результате имеем то, что имеем.

– Мам, да ты успокойся! Былого не вернуть, а гляди, мы уже на территории Германии!

– Дурак! Я тебе про Фому, а ты мне – про Ерему! Готовить армию нужно было! А не льготы и звания себе выбивать! Слава богу, что отец твой не видел этого позора!

– Его и тебя очень хвалили Буденный и Сталин.

– А мне-то что от этого? Кто меня, тебя, Верку и Митьку в Оше бросил умирать? Дескать, дворяне, чуть ли не белогвардейцы. На работу никто не брал, по происхождению, видите-ли, не подходим. Когда революцию приходилось защищать, то подходили, а когда война закончилась, то про происхождение вспомнили. Классовые враги! Врагами было то отребье, которое пришло к власти, погубив настоящих борцов за революцию. Ведь Гришка Соколов так до сих пор и служит!

– Служит, здесь, под Москвой. Видел недавно. На фронт его не пускают.

– Война кончится – героем станет! Москву оборонял! И Ленинград, где провалил всё!

– Все, мам! Закончили об этом! Меня на фронт тоже больше не пускают. И, может быть, после войны вспомнят, что я – не пролетарий. Все может быть, но это не повод, чтобы ничего не делать.

– Я не отсиживалась, Петя, я – дралась, на том участке, который мне выпал. Я – мать четверых детей, трое из которых живы. По закону имела полное право находиться в тылу, и даже по мобилизации мне никто повесток не присылал. Я пошла добровольно. Зря ты меня отозвал с батареи!

– Ты нужна здесь. Девочкам требуются твои знания и опыт. Только не нужно им говорить то, что ты говоришь сейчас мне. Они еще дети.

– Мы уедем, чтобы не навредить тебе.

– Мам, не надо об этом! Ты мне ничем навредить просто не можешь. Ты в курсе, что твой принцип шифрования используется теперь всеми ВВС?

– Нет.

– Начал я, еще в Финскую, теперь этим способом пользуются все. Так что, занимайся девчонками. Это гораздо важнее, чем все остальное!

– Мы сидеть на твоей шее не будем! Вернусь в училище, буду опять преподавать.

– Они в Баку, в Питер еще не возвращались. А на твою пенсию можно только ноги протянуть, а вас – трое.

– Не надо об этом, проживем.

Она, как была упрямой и своенравной, так и осталась! Видя ее нескончаемые попытки уехать, уже я, не Петр, нашел ей место для работы. Мне ведь о себе тоже надо подумать! Я ведь могу не родиться! Все к этому и идет! Поэтому аккуратно и без давления, я сподвиг вначале Петра заняться ее трудоустройством, а через него и бабушку уехать во Фрунзе, преподавать криптографию, шифровальное дело, русский язык и литературу в Одесской военной авиационной школе пилотов. Почему? Ну, как сказать… В общем, мои родители там познакомились. А в 52-м, в отпуске после Кореи, в декабре, отец съездил за будущей моей матерью в какую-то глухую деревню под Пржевальском, где она работала по распределению после окончания университета. Она преподавала «великий и могучий» в киргизской школе, и должна была там проработать то ли три, то ли пять лет. При этом она сама киргизским не владела, а в селе на русском практически никто не говорил. В местном аулсовете они зарегистрировали брак, и он увез ее в Дальний, в Китай. Так что, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Память об этом случае мне вбивалась через зад: около года мне под него подкладывали очень толстый русско-киргизский словарь, который мама приобрела сразу после распределения. С его помощью я овладел гаммами и этюдами, сидя перед фоно, пока, наконец, не был приобретен стул на винте, с помощью которого можно было подстроить его высоту к моему росту за фортепиано.

Глава 4. Москва и «москвачи»

По большому счету бабушка была права! Глядючи на собравшуюся в Москве публику, я не имею в виду тех работяг, которые с раннего утра заполняли сначала метро и трамваи, а потом цеха заводов, а очень многочисленную диаспору различного рода чиновников и управленцев плюс к этому еще более многочисленный клан воинских начальников всех уровней, я иногда диву давался: насколько они похожи на «дворянство»! Каждый из них считал себя пупом земли, без которого и солнце не взойдет! А как они гордились близостью к «телу» или «органам»! Это надо было видеть! Те же самые билеты в многочисленные театры ежедневно раскупались. Причем, смотрели все подряд, выкупая абонементы. И не потому, что были без ума от музыки, оперы или оперетты. А просто потому, что это было «модно». В старые времена, да кто бы их пустил в ложу со своими фантиками и шуршащей шоколадной фольгой? Но все премьеры обязательно посещали члены ЦК, и с ними надо было раскланиваться, показывая, что ты, такой же как они, «любитель прекрасного» и «повышаешь свой культурный уровень». Они старательно пытались скопировать поведение тех людей, которые до этого были хозяевами жизни. Это как сейчас: вдруг все стали «экспертами» по всем вопросам, в том числе, военным. Всерьез и взахлеб обсуждают модели самолетов, танков, другого вооружения, на основании того, что написано у них в ТТХ. Да что хочу, то и пишу! Мое изделие! И чем круче напишу, тем сильнее напугаю противника.

Как Петр появился в Москве, так отовсюду посыпались пригласительные билеты, абонементы, делегации. Приглашали на торжества, премьеры, семинары, они тогда «слушаниями» назывались, торжественные заседания, пленумы. И очень обижались, что от большинства из них он отказывался.

– Ну Вы же первый трижды Герой в стране, вы должны показать пример, рассказать, как вы добились таких выдающихся результатов. Вдохновить воинов и трудящихся на новые подвиги.

И, в конце заседания или премьеры, обязательный фуршет или просто застолье, знакомство с примой или просто симпатичной особой, нацелившейся на двойной оклад директора завода и отдельную, пусть и служебную, квартиру. Собственно, из-за этого Петр выбрал ресторан на окраине, неподалеку от мест обитания, чтобы его поменьше видели в тех местах, где вновь и вновь будут пытаться заставить его выйти на сцену и говорить никому ненужные словеса, отвлекая его от своих мыслей, расчетов и дел. Больше всего третировали партийные чиновники и женщины от Мельпомены.

Петр ворчал, после каждого такого приглашения:

– Как добился, как добился? С трудом! Если им правду рассказать, то хрен поверят! За все приходилось платить нервами, приговорами и сроками. Чуть высунешься, так и норовят по башке чем-нибудь стукнуть! «Нарушил то, не доложил туда-то, не получил разрешения на…». Пытаются регулировать процесс и держать руку на пульсе, при этом, кроме как вставлять палки в колеса, сами ничего не умеют, бестолочи.

С женским полом в Москве тоже ничего не получалось. Его одногодки либо еще учились, либо были призваны в армию. А институты из Москвы были все эвакуированы. Чаще всего на него обращали «пристальное внимание» «слегка подержанные» дамы неопределенного возраста, которым требовалось обратить на себя внимание, что они еще в самом соку. Или войти в определенный круг. Этим они буквально отпихивали тех, кто, может быть, мог бы добиться гораздо большего. Но тут сказывалось то обстоятельство, что в МАИ практически не принимали девушек, а если такие и попадались, то это были либо чьи-либо «дочки», либо они быстро становились замужними дамами в чисто мужских коллективах. И быстро привыкали к повышенному вниманию со стороны мужчин. Плюс к этому высокая занятость мешала личной жизни. Прокалываться, как это уже было несколько раз, Петр не хотел. Плюс, из-за занимаемых постов и имеющихся званий, настрой у всех женщин, с кем доводилось общаться, был слишком решительным и радикальным, а надевать дополнительный хомут он пока не рвался. Он был молод для этого. Я был в курсе того, что в 45-м он женился в первый раз на стрелке-радистке из соседнего штурмового полка. Но брак был коротким и печальным. В самом начале 46-го ее не стало, последствия ранений, полученных в мае 45-го. Вспоминать об этом отец не любил.

Ну и еще один момент, который помогал ему сохранять необходимую дистанцию: он не употреблял спиртное, вообще. За все время было два таких случая, один из которых закончился неприятностями. О втором он иногда вспоминал, и даже выяснял где и что делает та самая «нимфочка». Она оказалась замужней, и он поставил на этом эпизоде точку. Сам я за него в этом отношении не волновался, что будет, то и произойдет. От судьбы не уйдешь, как ни старайся.

Круг его интересов был окончательно сформирован, выходить за него или позволить кому-нибудь нарушить «спокойствие на его границах» он уже вряд ли кому-нибудь позволит. Несколько весьма удачных машин и большое количество изобретений, запущенных в серию в различных направлениях, обеспечили его достаточно раннее вхождение в элиту авиапрома. Так что, вряд ли его кому-нибудь удастся сместить с этой работы. Во всяком случае, пока жив Сталин. Весьма интенсивные телодвижения в этом направлении предпринимали и спецы из ЦАГИ, и чиновники из НКАП, да и часть военных принимало в этом участие. Но, я – калач тертый, и привыкший действовать в более сложной обстановке, когда дефицита инженерных кадров просто нет. Плюс, в отличие от них, я «знаю как» и что предпринимать, чтобы находиться на пике исследований и впереди всех. И не потому, что хочу урвать от жизни все, а для того, чтобы не допустить того, что происходило чуть позже со страной и населением. Уже сейчас заметны резкие сдвиги в ходе войны, значительное уменьшение потерь, в цейтноте уже находится Германия, а не Советский Союз. Инициатива перехвачена еще зимой 42-го, а летнее наступление немцев, кроме больших потерь, ничего им не дало. Возвести «Днепровский вал» они просто не успели, и теперь откатываются все дальше и дальше. Но, я слишком хорошо помню слова будущего Президента Соединенных Штатов: «Если мы увидим, что войну выигрывает Германия, нам следует помогать России, если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они, как можно больше, убивают друг друга, хотя мне не хочется ни при каких условиях видеть Сталина или Гитлера в победителях. Ни один из них не держит обещанного слова». Именно для него мы готовим маленький сюрприз в виде кумулятивно-проникающей боеголовки, которая уже готова и ждет своего часа. И чем ее доставить – у нас тоже есть. Требуется только больше обезопасить тех людей, кто пойдет в атаку на линкоры и авианосцы. Задача сложная, но решаемая.

Глава 5. «Скорость стука выше скорости звука» (из наблюдений)

Вечером Петр встретился с группой Кузнецова, с которыми проработал пятиступенчатый компрессор, его уплотнители, три турбины высокого, среднего и низкого давления, и планетарно-дифференциальные редукторы для двух винтов и вентилятора двигателя. Постарались ужать до минимума внешний диаметр, но сохранили коэффициент двухконтурности 15.2. Удалось отыграть почти 98 мм диаметра.

– Делайте изменения в чертежах, и запускайте в производство модифицированный двигатель. Первую разработку не бросать, четырехступый тоже найдет себе нишу. Мест, куда можно его бросить, много!

Фактически мы делаем два двигателя по этой схеме. Первый из них более отработан, там изменения коснулись только турбинной части, и его быстрее можно будет показать Госкомиссии. Второй позволит реализовать ту задумку, которая оставит далеко позади все существующие на сегодняшний день истребители. С этим движком наше «летающее крыло» просто никто не достанет, ни по высотности, ни по скорости. «А там посмотрим: кто – кого!». Петр практически перестал бывать дома, как только начали сборку двигателей и планера. Модель продули в ЦАГИ, причем сумели добиться секретности продувки, услав нашего «общего друга» Шишкина в Новосибирск. Из директората ЦАГИ машину видел только Некрасов, наш научный руководитель. Продули сразу три модели, в том числе с работающими двигателями, с размахом крыльев в 16,8 метра. Получив «добро» от института по управляемости и прочности, сразу начали подготовку этого варианта к испытательным полетам. Сама машина резко уступала будущей по экономичности. Движки на ней стояли ракетные, короткоживущие, какие были. Их запас у нас имелся, а компоновка позволяла за смену их заменить. Ведь предстояло научить на них летать летчиков, которым «такая лошадь» могла просто не понравиться. Во-первых, это был первый советский воздушно-реактивный самолет, во-вторых, у него была весьма «странная» аэродинамика и совершенно иные органы управления, в-третьих, это была первая в мире машина, в управление которой был встроен компьютер и гироскоп. Сама схема имеет врожденные и неустранимые недостатки: эти машины, все, неустойчивые в полете. Человек просто не успевает отреагировать на изменения, ну, я и приспособил устройства, которые помогают летчику держать машину по курсу и тангажу. Надобности следить за креном никакой нет, с этим и обычный человек хорошо справляется. Единственной проблемой были двигатели. Как я уже писал, они были малоресурсными. Для того, чтобы не расходовать ресурс, после первой серии испытаний, мы стали подвешивать к самолету стартовые ускорители, и только в этом случае могли обеспечить полную выработку бортового топлива. Все четыре двигателя работали на 35 % мощности. С такой нагрузкой они могли работать долго, но на ней взлететь было невозможно. Тем не менее, самолет совершил 20 обычных и 45 полетов с ускорителем. Было подготовлено пять человек, включая Петра, к полетам на будущем бомбардировщике. Сам самолет был полностью некомплектный: не было локатора, ставить его на машину с такими движками просто не стоило. На полной мощности он гарантированно мог пролететь только 400 километров, за двадцать минут. Это была летающая модель, а не предсерийный самолет. Но, как известно, скорость стука многократно превышает скорость звука. Сталину нас «заложили», хотя мы летали только со своего аэродрома Встречный, в Химках, и никаких заявок на испытания нигде не оформляли. Аэродром за городом, рядом с заводом. В общем, секретность, вроде как обеспечили, но не на 100 %. Последовал звонок Поскребышева, а мы со Сталиным встречались за это время один раз, когда Петр на Шокина давил. Начиналось все хорошо: вызывает «сам». Уже в Кремле выяснилось, что вызван не только Петр, но и Поликарпов. Они успели переброситься несколькими словами, ну, чтобы не было разногласий. Дескать, Николай Николаевич об этом ни сном, ни духом. Саму модель строили не у него, а на ракетном заводе № 500. Официальный полигон – Встречный. Туда модель доставили поездом.

Сталин к столу не пригласил, так что, разговор предстоял совсем не о том, как идут дела с совместным самолетом.

– Мы получили письмо начальника ЦАГИ Шишкина… – и дальше полилось такое откровенное вранье, что мы с Николаем Николаевичем от удивления начали переглядываться. Дескать, вышеупомянутый товарищ получил запрос Северо-Западного сектора ПВО Москвы, одновременно с этим такой же запрос получил Наркомат Авиапрома, что в секторе проводятся неустановленные полеты аппарата неизвестной конструкции, и так далее, и тому подобное. Когда Сталин выговорился и пригрозил нам обоим, что делом будет заниматься Наркомат Внутренних Дел, то Петр обратился к нему с вопросом:

– Тащ Сталин! Это же не письмо, это – закладная, в которой все перевернуто с ног на голову! Один из постов управления ПВО сектора находится у нас на СКП. Любые полеты в секторе разрешаются ими. Без этого ни одна машина взлететь просто не имеет права. Заявки, суточные, мы подаем ежедневно, и все полеты проходят только после получения такого разрешения. Ни ЦАГИ, ни НКАП, к процессу подачи заявок на испытания никакого отношения не имеют. Никто им никаких запросов не присылал. Им нужна информация о том, что происходит у нас на аэродроме. И у меня возникает резонный и законный вопрос: зачем Шишкину такая информация? Вот пусть с этим НКВД и разбирается: куда решил передать Шишкин эти сведения?

– Ну, он же пишет, что все летательные аппараты должны иметь разрешение ЦАГИ на допуск к полету.

– Такая бумага у нас есть, получена 18 августа, подписана руководителем лаборатории прочности Антоновым и замначальника Института Некрасовым. Вот она. Испытывается летающая модель будущего бомбардировщика, задание на строительство, которого, на средства внебюджетного фонда ГКО, было нами получено в июне месяце непосредственно от вас. Ведем отработку новых систем управления и подготавливаем летчиков, которым предстоит испытывать саму машину, на модели, изготовленной в масштабе 1:4, так называемом самолете-аналоге. Так дешевле, особенно, когда приходится строить довольно большую машину, еще и сложную, к тому же.

– То есть, у вас все готово?

– Нет, товарищ Сталин, машина будет готова не ранее января будущего года, если не выявим каких-нибудь неприятностей на моделях. – ответил Поликарпов.

– Так долго? Ви понимаите, что идет война, товарищ Поликарпов? Показывайте, что сделано, иначе мы отстраним вас от задания!!!

Он, видать, не с той ноги встал, и желает разрядиться на нас! Этого нам только и не хватало!

– Максимально готово у меня, в плане планера и систем управления, товарищ Сталин. Вот сама машина, это она в воздухе, это взлет с помощью ракетных ускорителей. А вот эта пачка – описание всех 65-ти полетов. Летных происшествий не было, программа полетов выполнена на 100 %.

– А почему не предъявляете на Госиспытания?

– Это же модель, а не самолет, товарищ Сталин. Экспериментальная машина.

– Какую скорость она показала?

– 1075 километров в час в горизонтальном полете на участке в 200 километров.

– Сколько? – спросил Сталин, и, после повтора мной установленной скорости, взорвался: – Ви понимаете, что это новый мировой рикорд?

– Отчетливо, товарищ Сталин. Мы уже говорили с вами на эту тему. Идет война, и речь не о рекорде. Речь о жизни наших летчиков. Они должны иметь возможность нанести удар и безопасно оторваться от противника. И никаких рекордов мы ставить не будем. Тем более, что двигателей для этой машины у нас нет, и в ближайшее время их не будет. Летает она на двигателях от крылатых ракет «Х-Х», не принятых в серию. Ресурс этих двигателей – 25 минут работы на полную мощность. Здесь полную не давали, чтобы не переходить за скорость звука.

Сталин, видимо, вспомнил тот разговор, который был у нас с ним в этом году. Сощурился, недовольно сжал губы.

– Что сделано у вас, товарищ Поликарпов.

Тот показал несколько эскизов, и стапель, где, кроме двух лонжеронов, еще ничего не было.

– Изготовлены и испытаны шестнадцать лонжеронов для 8-ми самолетов. Изготовлены моторамы и часть сопел. Из готового – пока все. Приступили, после окончания испытаний, к изготовлению органов управления и приборов. Общая компоновка закончена, ждали только окончания испытаний. Далее работы пойдут более интенсивно. Первый планер будет в январе месяце. Когда будут двигатели – мы не знаем.

– Кто их делает и где?

– Петр Васильевич, на заводе № 500. – Сталин перевел взгляд на Петра.

– Делаем, товарищ Сталин, но до окончания работ еще… Пока точных данных нет, работаем. А вот ракету, под эту машину, мы закончили. На следующей неделе начнутся бросковые испытания, заявка на которые уже подана.

Сталин был явно озадачен, и не знал ругаться ему или вызывать охрану. Петр достал фотографию готовой «Х-ХМ». Уже «заквадраченной», с новой укладкой плоскостей и рулей, и выдвижным воздухозаборником.

– Товарищ Сталин, сделали двух модификаций, на всякий случай, чтобы в «Ланкастеры» входила. Каждый из них сможет взять две ракеты. 400 километров дальности. И, теоретически, дальность можно удвоить, но, когда Институт горючих ископаемых выдаст заказанный объем топлива, у меня сведений нет. Пока ни килограмма не поступило. Прожигов тоже не делали.

– А как будете испытывать основной вариант?

– Подвешивать под брюхо, товарищ Сталин. Носителей для нее пока нет.

– Почему не докладывали о ходе работ? – «Ну надо же за что-нибудь отругать!»

– Мы не думали, что вас интересуют технические детали, самолет новый, эту схему у нас еще никто не применял, кроме Никитина и Черановского. У нее есть «врожденные» недостатки: рыскливость и чувствительность к изменению центровки. С подачи Петра Васильевича, применили вычислительное устройство, которое отвечает за эти параметры в полете. Испытания на модели этих недостатков не выявили. Самолет устойчив, как по направлению, так и по тангажу. А заявленную дальность и крейсерскую скорость может обеспечить только эта схема. В классическом варианте мы теряем почти 50 % по дальности или по тоннажу. Ну, сорок, если очень постараться. Классический вариант разработан, но к постройке не приступали.

– Почему, товарищ Поликарпов?

– Малые модели очень уверенно летали. Петр Васильевич показал самую большую из них. Были еще две, но беспилотные, радиоуправляемые. Там проблем с двигателями малой мощности не было, летали они здорово, и появилась уверенность в том, что все получится. Поэтому вопрос этот даже не поднимался. Продувку проходили все, так что больших «коз» не ожидается, если сами, что-нибудь, не напортачим. Уверенность в том, что планер и система управления будут работать – есть. Дело только за двигателями и системой их управления. Но это все разрабатывается у Петра Васильевича.

– Ну, тогда поговорим о двигателе. – выразил свое мнение Сталин.

– Как можно говорить о том, чего еще нет. Есть более или менее готовый, менее мощный и менее экономичный, но заданных параметров по дальности и грузоподъемности мы с ним не получим, максимум 12 000 километров. Как аварийный вариант мы его рассматриваем и готовим. Заканчиваем тепловые и параметрические расчеты, установим форсажную камеру и двигатель будет готов где-то через два-три месяца. К сроку готовности планера, минимум один вариант, двигателя будет готов к установке на самолет, чтобы не срывать испытаний. Как основной двигатель он не годится, но других просто нет.

Сталин усмехнулся. Он, видимо, ожидал другого ответа. Привык к тому, что все и вся, быстренько и без проблем, выскакивает из цехов, как чертик из бутылочки. Последнее время все занимаются только модернизацией имеющегося парка машин. Что-то новенькое появилось – быстренько прикрутили это дело к имеющемуся образцу, и доложили, что сделана новая машина. А здесь – принципиально новая, да еще и с рекордной дальностью. И таких машин еще никто не строил. Тоска! Зеленая!

– Чито можно сделать, если все пойдет по самому плахому варианту?

– Взять Брест.

– Мы же его уже взяли?

– До Бретани мы еще не дошли.

– Вот нахал! Но с него станется! Пошлю его брать! – пригрозил пальцем Иосиф Виссарионович. – А если более серьезно? Как военный!

– Необходимо увеличить скорость проведения операций на северном, приморском направлении. Здесь, кстати, могут пригодиться «Ланкастеры» с «Х-ХМ», так как наши доблестные адмиралы не спешат выбраться из Маркизовой Лужи.

– Там серьезная минная опасность и флот находится в удручающем состоянии. А германский флот активно применяется Гитлером в акватории Балтийского моря.

– Вот и сорвать поставки морем всего и вся. Решить эту задачу нам по силам.

– А что сделано по расширению номенклатуры целей?

– Приемоиндикаторы CПИ-Р изготовлены и установлены на новые ракеты. Так что палить по площадям уже возможность есть. Радиоконтрастные цели – как само-собой разумеющееся.

– Вы сказали, что на следующей неделе вы готовы приступить к испытаниям? Можете приступать! Впредь – ежемесячный доклад о ходе работ. Постарайтесь ускорить их проведение.

– Есть.

Сталин демонстративно вынул письмо Шишкина из папки и что-то черканул на нем.

– Ступайте, работайте, товарищи Главные конструкторы.

Глава 6. Отправка матери – бабушки к месту постоянного проживания

Незадолго до этого разговора Петр проводил мать и сестер во Фрунзе. В реэвакуации в Ленинград матери отказали. Дом на набережной лейтенанта Шмидта находился в аварийном состоянии, и не был разминирован, в подвале дома лежал подарок от Гитлера и люфтваффе. Так что возвращаться было некуда. Училище имени Фрунзе, в котором работала мать, тоже не вернулось к месту дислокации, работы по специальности в городе не было. Но тут на первый завод прилетела целая делегация из Фрунзе, во главе с начальником школы майором Михаилом Кобяковым. Проблема была в чем: эта Одесская авиашкола 2-го формирования. Основной состав школы еще в 1939-м перебазировался в город Конотоп, школа была «именная»: имени Полины Осипенко, героя Советского Союза, участницы перелета Москва – Комсомольск-на-Амуре в составе женского экипажа. Вторая школа была организована на том же аэродроме и в том же здании, что и первая. Время было предвоенное, требовались летчики во вновь формируемые полки ВВС. Официально школа «принадлежала» Черноморскому флоту, но, сразу после начала войны, все учебные заведения авиации перестали делиться на сухопутные и морские. А тут ВМФ «вспомнил» о ее «морском прошлом», ну, а если серьезно, то вышел приказ об усилении подготовки летчиков морской авиации. Вот и вспомнили о ней. Да вот беда! На момент формирования летная часть имела на вооружении самолеты УТИ-1, И-5, УТИ-2, УТИ-4, УТ-2 и У-2. Во время эвакуации в Сталинграде из состава школы изъяли все «боевые» самолеты и большую часть инструкторов в два вновь формируемых полка: 651-й и 652-й ИАПы. Всех курсантов второго года обучения выпустили досрочно. Во Фрунзе школа прибыла обобранная до нитки. Плюс добирались туда почти полгода. Там ей передали УТ-2 из Алма-Аты, а боевых машин выделить не смогли, не было их. Весной 1942-го школа, наконец, получает самолеты, как учебные, так и боевые из Новосибирска: Як-7 и Як-7б. А в мае 1942-го «Яки» снимают с серии. А набор в школе – полный! 16-ть эскадрилий, более 400 человек только курсантов, которых обучают на самолеты, отсутствующие на вооружении. Прибывшей из Москвы комиссии от главного штаба ВМФ показали хорошо оборудованные классы (вывезли из Одессы), вусмерть залетанные У-2 и УТ-2 и то, что ни одного боевого самолета в училище нет, кроме «Як-7б». Комиссия доложилась в ГШФ, Жаворонков позвонил Петру:

– Петр Васильевич, выручай! – было это еще в конце мая месяца. Пришлось, после согласования с руководством, закладывать целую серию ГС-5УТИ и организовывать дополнительную смену, так как надо было освободить одну из конвейерных линий. К сентябрю месяцу заказ флота был исполнен, но «папы», перегоночные авиаполки, в том направлении не работали. У военно-морского флота было два ПАПа, 64-й и 65-й ПАП ОН, и оба гоняли самолеты из Америки. В Средней Азии выпускались только Ли-2 в Ташкенте, так что училище обязали прислать людей в центр переучивания в Стаханово, и начинать перегон самолетов самостоятельно. Перегоночная дальность позволяла прямой перелет Москва-Фрунзе, но после Актюбинска там запасных аэродромов просто не было, до самого Джамбула. В первом выпуске был и начальник школы Миша Кобяков, с которым Петр был знаком еще по Ейску, по «переучке». Он у них И-16р осваивал, и был направлен служить в Одессу инструктором. Школой командует недавно, сменил «сухопутчика» полковника Холзакова на этом посту. С ним-то и состоялся разговор о том, что хотелось бы мать и сестер пристроить.

– Преподаватель такой нам нужен, до зарезу. Мы же уже три замечания получили, что курсанты кодами не владеют. Но есть проблема, причем серьезная: она – женщина, к тому же с детьми. А, с жильем очень туго, город небольшой: пять на пять километров. А там сейчас 38 предприятий находятся, и выпускают продукцию, причем, практически, все для фронта. У меня жилого фонда еще нет. А население города выросло в два с лишним раза. До войны было 93 тысячи, сейчас 220 тысяч. Хотя, на Сталина (многострадальная центральная улица города, чаще других менявшая название) мы с пехотным училищем четыре дома строим, а пока поживет на Садовой (эти дома были построены для прапорщиков пехотного полка в 1864 году, располагались вдоль Садовой, но вход во двор был с улицы Казарменной, а весь квартал, обнесенный глинобитной стеной, в 50-е-60-е носил название: «Пентагон»), там комнаты большие, правда, кухонь нету, не для семейных строились, Волохины в той комнате живут, а они получили предписание во Владивосток, полк принимать там будет. Зам мой. Если разрешат, само-собой.

– Кто разрешить должен?

– Иванов, естественно, он нами командует.

Генерал-лейтенант Иванов, бывший начальник Качинского училища, был замкомандующего ВВС по учебным заведениям. Так как кандидатура, так или иначе, проходила через него, то я начал «двигать» Петра позвонить Владимиру Ивановичу и решить проблему. Двое суток я не давал возможности ему забыть об этом. На третьи сутки он заехал домой, предварительно позвонив туда, чтобы убедиться, что мать дома.

Та, в первую очередь, попыталась его покормить, но он сказал, что его достаточно хорошо кормят на заводе, и нет никакой надобности «объедать» остальных.

– Мам, я в курсе, что у тебя не получилось получить справку на реэвакуацию, потому, что там сейчас нет жилья и работы. Вера рассказала. Кончается август, ей требуется продолжать учиться. Документы ты так никуда и не отдала, потому, что не хочешь оставаться в Москве. Тут есть вакантное место преподавателя в Одесской авиашколе, четко по твоему профилю, ее переводят на подготовку летного состава для авиации ВМФ. Скорее всего в ближайшее время школа вернется в Одессу. Может быть в этом году, а может быть, в следующем. Ходят слухи, что могут вернуть его на Балтику. Но пока она в Киргизии, во Фрунзе.

– Опять Киргизия? В этом что-то есть… – воспоминания об этой республике у нее достаточно тяжелые. В Оше она потеряла сначала мужа, потом работу, а затем младшего сына.

– Я в курсе того, что было, мам, но оставаться здесь ты не хочешь, вернуться в Ленинград можно только после того, как от него уберут финнов…

– Что от меня требуется?

– Заявление, и съездить представиться начальнику учебных заведений, здесь в Москве, на Пироговской, 23. И переоденься в морскую форму, с орденами.

– А что говорить, если спросят: где была?

– Правду. Мобилизации ты не подлежала, в эвакуацию не попала, так как была на строительстве Лужского рубежа, пошла добровольцем в ПВО, где служила до самого списания по состоянию здоровья. Документы возьми все, в том числе, по НКВД. Училище сейчас принимает у нас самолеты, на следующей неделе туда пойдет транспортный борт, это удобнее, чем ехать поездом.

– Откажут.

– Нет, иждивенцев на руках у тебя только двое. Начальник школы – мой бывший курсант, майор Кобяков, из ВВС ВМФ. Сейчас заедем к нему, а оттуда вместе поедем в Главный штаб.

– Через десять минут буду готова.

Сейчас, став относительно большим начальником, он прекрасно понимал ситуацию с увольнением матери из погранвойск НКВД. У нее родился третий ребенок, а муж, который был ее начальником, погиб. Дама, да еще и с тремя мал-мала-меньше детишками, старшему из которых 11 лет, а младший только родился, на должности начштаба целого округа как-то не очень сильно смотрелась. Плюс трения у них были с тем человеком, которого поставили командовать вместо мужа. Формальное право уволить ее он имел, что он и сделал. Вот только он ждал, что, помыкавшись, она сама придет к нему просить за себя, а она – не пришла. И гордость не позволила, и не хотела она обращаться к этому человеку за помощью. К любому другому бы обратилась, а к нему нет. Она, не без основания, считала его виновным в смерти мужа, моего деда. Тогда она выкрутилась, с серьезной потерей: Митька не выжил, но выкрутилась. Отталкивать руку сына она не стала. Через 10 минут появилась в той форме, в которой я увидел ее в теперь уже далеком 1938-м году. Она изменилась с того времени: стала стройнее, ну это чтобы не говорить слово «худая», прибавилось морщин и седины. Прибавилось и орденов, и медалей на груди.

– Хорошо выглядишь! – сказал Петр, – Как в тот день, когда меня в училище провожала.

– Какая есть. Я – готова.

– Прошу! – Петр показал рукой на дверь.

Кобяков, который видел ее впервые, очень серьезно рассматривал ее награды и бумаги. Заявление он подписал, не задавая никаких вопросов. После этого позвонили в Главный штаб ВВС, Иванов был на месте. Это совсем рядом от Академии имени Фрунзе, в Хамовниках, на Пироговской улице. Им это здание передал Наркомстрой. Через сорок минут все втроем вошли в кабинет. Василия Ивановича Петр знал еще по Качинской школе, доводилось контактировать с ним еще до войны, когда РСИ-3М «проталкивали» на вооружение. Известный лизоблюд, он получил эту должность, хотя я ни капли не сомневаюсь, что он – один из создателей того конвейера по подготовке кадров для ВВС, который действовал всю войну и принес в ней Победу, потому, что Качинское заканчивал Василий Сталин. И, если кто и «развратил» тогда еще юного Василия, так это он, и ему подобные. И звание генерал-лейтенанта он получил именно тогда. Выручало то обстоятельство, что звания у них сейчас были одинаковыми, и Иванов знал, что Петр – его бывший подчиненный, летчик-инструктор, командир звена, сделавший головокружительную карьеру. Иванов был сама любезность, но камень за пазухой держал, попытавшись сразу увязать быструю поставку большого количества УТИ с трудоустройством матери.

– Здесь вы ошибаетесь, Василий Иванович, просто, как бывший инструктор, я хорошо помню тот хлам, на котором приходилось летать в училище. Плюс ко всему, у нас упали планы по производству боевых машин, их требуется все меньше и меньше. А рабочих надо кормить! Это был выгодный заказ для двух заводов. Мама уволилась из армии совсем недавно, чуть больше месяца назад. Мечтала вернуться домой, но в доме лежит неразорвавшаяся бомба, и он признан аварийным. А майор Кобяков четыре дня назад пожаловался, что у него три комиссии определили, что новыми способами кодирования его курсанты не владеют. Перед Вами, Василий Иванович, разработчик этих методов. А в ВВС их внедрял я.

– Ах, вот оно что! Ну, в этом случае, я напротив вашей фамилии, Евгения Владимировна, галочку поставлю, и буду иметь в виду, кто сможет толково подготовить преподавательский состав по этому курсу!

После этого «выбить» у него комнату для семейства матери было проще простого. Девочки с восторгом узнали, что они впервые в жизни полетят самолетом. Что касается Нины, то она полет с многочисленными посадками перенесла отлично, а Вера после этого написала, что лучше бы она поехала поездом. Что она не понимает, зачем брат выбрал эту профессию. Справиться со своими внутренними органами при «болтанке» она не сумела. Больше самолетами не летала, лет двадцать.

Я, конечно, понимал, что делаю глупости. Матери сейчас всего 13 лет, и живет она отдельно от отца, директора завода имени Ленина, эвакуированного из Луганска во Фрунзе. Крупнейшее предприятие города, плюс у него еще три «спутника» развернуты на территории республики. Все строил дед. Место было удобное: большие месторождения свинца (и урана), меди, неподалеку. И азотный завод на той же ветке ж/д. Выпускали унитарные выстрелы для нужд РККА, всю номенклатуру от 7,62 до 85 мм. В конце войны начали «сотки» делать. Дед прибыл туда из шарашки, на заводе, где он работал главным инженером, в Омске, взрыв произошел «из-за нарушения норм безопасности». Упала женщина, переносившая гремучую ртуть для капсюлей. Сдетонировал склад с инициирующими ВВ. Так как он туда только приехал и писал о нарушениях, и в наркомат, и парторганы города и области, то расстрел ему заменили на 10 лет. Народу много погибло. Во Фрунзе он прибыл под конвоем в июле 1941-го, на должность главного инженера, через месяц стал директором, но без освобождения от конвоя. Зимой 1942-го его расконвоировали: завод выдал продукцию, а как только завод вышел на плановый выпуск боеприпасов, то сняли судимость и наградили ТКЗ (Трудовым Красным Знаменем). Мать, собственно, почему в селе оказалась: это в 52-м было,перед днем Победы, на завод приехал лектор от ЦК КПСС, который прочел рабочим лекцию о том, почему СССР победил Германию, и обязательно победит в новой холодной войне. Ну, работяги ему поаплодировали, а так как товарищ был из Москвы, то его к столу пригласили, где дед, не удержавшись, дал тому совет, что когда он выступает на оборонных предприятиях, то для пущего эффекта, требуется упоминать заслуги «инженерного корпуса СССР», без усилий которого победа была бы невозможной. Некоторое право на это он имел: Сталинскую премию он получил вместе с академиком Кошкиным за создание роторно-конвейерной линии сборки унитарных боеприпасов. Благодаря ее внедрению, РККА не имела «патронного» и «снарядного» голода в ту войну. 15-ть таких линий работали во Фрунзе. Лектор полез в бутылку, доказывая, что его лекция утверждена в каком-то отделе ЦК партии. Тогда дед выложил из кармана три кружка латуни: большой, средний и совсем маленький.

– Вот, держи! Сделай из этого, непрерывным методом, патрон. Хотя бы один! Это – входящие заготовки. На выходе формируются пачки, их укладывают в цинки и запаивают, или закатывают в банки. В количестве миллионов штук. Не можешь? Тогда не звезди, а то твою лекцию смешно слушать. За Победу!

Через неделю его отстранили от руководства заводом и до марта 1953-го он находился под следствием. До суда дело не дошло, его освободили, увязав дело со смертью вождя. А он-то какое отношение к этому имел? Кто там у нас рукой водили в отделе пропаганды? Товарищи Суслов и Михайлов! Под общим управлением Хрущева. Так как «освобождение» прошло под «амнистией», то в Министерство сельскохозяйственного машиностроения, как теперь назывался Наркомат боеприпасов, дед не вернулся. (Стал директором физико-химической спецшколы № 25. Заканчивал он «Техноложку» в Ленинграде и стажировался в Германии на заводах «ИГ-фарбениндустри». Знаменитая фирма!) Хотя разрабатывал и изготовлял взрыватели для «слойки Сахарова», делал первую термоядерную бомбу. Поэтому мама, вместо ВТУЗА при заводе, от которого имела направление в университет, золотая медалистка, с красным дипломом, была распределена в аул в 80 километрах от Пржевальска, где проживала ее мать, «отказавшаяся» от мужа-«врага народа», еще в 38-м. Их туда вывез дед, Илья Николаевич, сразу, как освободился от конвоя. И сумел дать высшее образование обоим дочерям. Оно тогда бесплатным еще не было.

В любом случае, им там сытнее будет! «Ташкент – город хлебный»!

Глава 7. Появление конкретной цели для «Х-ХМ»

А на СССР накатывался голод. Европейская часть СССР с черноземными областями юга России и Украины выпали из севооборота на два года. Отличный урожай 1942-го сгорел и был затоптан на юге танками и пехотой. Урожай сорок первого страна полностью собрать не смогла, тоже много зерна было втоптано в землю на корню. Больших площадей в Сибири, Казахстане и Средней Азии не было. В том же Фрунзе, чтобы увеличить посевные площади, с сорок первого года начали «народную стройку»: канал БЧК, Большой Чуйский канал. В истории 20-го века – это единственное гидротехническое сооружение такого масштаба, сооруженное без применения тяжелой техники. Вручную. Добиться включения его в бюджет страны и республики не удалось. Финансов на это не было ни там, ни тут. И тем не менее, канал построили, одними лопатами и кетменями-мотыгами. Плюс Красная Армия помогла: прислала большое количество бесплатной рабочей силы, военнопленных. Кроме канала, они построили и железнодорожную ветку от Канта до Рыбачьего через Боомское ущелье. Но, в 1943-м году канал до города еще не дошел, поэтому значительного прироста посевных площадей еще не произошло.

В других регионах так же предпринимались огромные усилия в этом направлении, поощрялось и приусадебное земледелие. Но, страна оказалась в полной зависимости от поставок продовольствия из стран Объединенных наций. Ленд-лиз обеспечивал как Действующую армию, так и часть населения, в основном, работающих на оборонных предприятиях. Для успешного сбора урожая осенью сорок третьего впервые были использованы воинские части, не задействованные непосредственно в боевых действиях. На все заводы, включая и авиационные, пришла разнарядка: выделить не менее 25 % штатной численности, плюс автотехнику, для помощи селу. В приказе двумя отдельными строками были перечислены номерные КБ и комитеты, которые освобождались от этого. В этом списке мы обнаружили и «свои» номера. То есть, Верховный этим подчеркнул первоочередность нашей задачи. Так как изменения в «Х-ХМ» коснулись только корпуса и части системы наведения, то отстрелявшись двумя ракетами по радиоконтрастной цели, мы перешли к составлению таблиц поправок для стрельбы по «площадям». С помощью перестановок навигационных станций «Декка» и «Лоран-А» подбирались углы входа и высоты, при использовании которых будут достигнуты минимальные отклонения. Здесь следует отметить работу англичан в этом направлении. Имея «хорошие» отношения со Швецией, они добились создания над западной частью Балтики, северным и западным побережьем Германии устойчивых зон приема этих РНС. Судя по всему, они использовали для полетов какие-то новые приемо-индикаторы на своих бомбардировщиках, отличные от судовых, но никому не предоставляли карт с нанесенной сеткой разности. Эти карты у них числились в «secret-list», но ГРУ, каким-то образом, сумело добыть черно-белые снимки всего комплекта. Их расшифровали, пришлось туда самолетик сгонять с приемо-индикатором, чтобы разобраться с цветами гипербол. А американцы сами притащили под Полтаву свой «Лоран-С», там добыть карты удалось абсолютно легально. Но, если американцы и англичане использовали их только для обсерваций, то нам пришлось создавать «микро-Декку» и такой же «Лоран». Несмотря на мизерный объем памяти, я сумел втиснуть в вычислитель алгоритм корректировки курса по этим замерам. Толку от этого было не слишком много! СКО было огромным, а мощность не превышала 250 килограммов в тротиловом эквиваленте. Так что, эту эпопею мы прекратили впоследствии, когда убедились, что без подсветки стрелять абсолютно невозможно. Уровень инструментальных ошибок всех приборов управления не мог обеспечить необходимую точность. Но, поломать голову было интересно! Еще продолжая работу над этой проблемой, мы доложились Сталину, что готовы провести войсковые испытания ракет по кораблям и судам противника. Я считал, что это «обрадует старика»!

– Ми считаем, что проведенных испытаний пока достаточно. Нет никакой необходимости преждевременно демонстрировать возросшие ударные способности нашей морской авиации. Что сделано вами для расширения номенклатуры целей?

– Можем попасть в квадрат три на три километра гарантировано, без использования головки самонаведения. С ней – с вероятностью 45–65 %% попасть по слабоконтрастной цели, для высококонтрастных целей вероятность близка к 90 %. Большего выжать из системы не удалось.

– Мы же выполнили вашу просьбу добыть карты союзников! Пачему такая низкая точность?

– На последнем этапе требуется управление по телевизионному сигналу. – Я чуть не ляпнул «лазерному», но вовремя придержал язык. Их-то еще нет. – Товарищ Сталин, в те радионавигационные системы, которые используют союзники, заложены куда большие ошибки. То, что вдвое удалось сократить СКО, это очень хороший результат. В идеальных условиях, используя данную систему и «Лоран-С» можно получить 100 метров отклонения. Осколками уже зацепим. А так, площадь поражения у нашей ракеты мизерная. Она предназначена для уничтожения кораблей и радиоконтрастных целей. Там точность выше. И уклониться от этих ракет пока никто не может. Ну и плюс ко всему, эти цифры для дистанции в 800 – 1000 километров от точки пуска. Три и тысяча – вполне прилично.

– Оно, конечно, прилично, но совершенно недостаточно для конкретных целей!

– Я понимаю, товарищ Сталин, но что есть, то есть.

– Что с самолетом?

– Готовность планера ориентировочно к 1-му – 7-му декабря. Двигатели встанут на испытания где-то 20 – 25-го ноября.

– То есть, Поликарпов отстает?

– Нет, мы отстаем на сто часов. Но резерва по времени у нас больше нет.

– Сколько ракет будет готово к этому времени?

– Около 300. Но, товарищ Сталин, самолет-то еще не взлетел! Сколько будут идти испытания я не знаю.

– Мы, как всегда, опаздываем. Нам требуется, чтобы самолет полетел до начала декабря. Предстоит одна важная встреча, к этому времени мы должны быть готовы. Быть во всеоружии. Вы меня понимаете?

– С одной стороны: «да».

– А с другой?

– Торопливость нужна при ловле блох.

– Ставки слишком высоки. Есть сведения, что наши «союзники» предпринимают сепаратные переговоры с немцами.

– К этому давно идет. Они не успевают развернуться к тому моменту, когда Германия окончательно будет ликвидирована, как военная сила, Советской Армией. А что за «конкретная цель»? Если у меня будет, хотя бы, три-четыре дня для подготовки, то найти способ для ее 100 % поражения не так уж и сложно. В Европе, по меньшей мере.

– Ну, по сведениям нашей разведки, в одной нейтральной стране…

– Мне координаты нужны, товарищ Сталин, чтобы всю нейтральную страну в пепел не превращать.

– Такой возможности у нас нет! Я – про превращение в пепел. – Сталин открыл ящик стола и разложил карту на столе. Это был план города Лозанна. – Вот здесь вот, в этом доме проживает господин Аллен Даллес, резидент управления стратегических служб США.

– Если это – конкретное место, то оно очень удобно, двух ракет хватит, чтобы там никого и ничего не осталось.

– Как сделать так, чтобы не пришлось оправдываться за содеянное?

– Собрать эти ракеты из немецких комплектующих, товарищ Сталин, и проследить за тем, чтобы сборка велась без общепринятых клейм и надписей. То есть, всю начинку снабдить немецкими маркерами. У меня есть место и специалисты, которые могут собрать эти изделия, не привлекая внимания остальных рабочих и инженерный состав завода: экспериментальная мастерская.

– Насколько нам известно, основные переговоры назначены на 28 ноября. В этот день там соберутся руководители заговора против Гитлера, британские и американские представители. Все подготовлено американцами, но подписывать будут англичане. В тот же день, в другом месте, будут встречаться лидеры трех стран. В случае удачи переговоров, нам объявят ультиматум: остановиться на достигнутых рубежах под угрозой блокирования Ленд-лиза. И не говорите мне, что без них справимся, генерал. У нас критически мало продовольствия, и его поставки сокращаются.

– Тащ Сталин. Нескромный вопрос: до июня протянем?

– До июля запасов продовольствия хватит.

– Есть возможность срочно заказать в Канаде зерно? С поставкой в этом месяце.

– Зачем?

– На семена.

– Вот мне интересно, генерал, вы что: семи пядей во лбу? У меня на столе лежит отчет нашей академии, что канадские сорта зерна в наших условиях дают более низкие урожаи, чем селекцированные у нас.

– Совершенно согласен с ними, товарищ Сталин, но если их высадить озимыми в Северном Казахстане и на прилегающих территориях, то в июне будем с хлебом. Широта одинаковая, а сорта Канады – засухоустойчивые.

– Там инфраструктуры нет! Там нет людей, транспорта, элеваторов и тракторов!

– Зато Омск выпускает танки, которых на фронте сейчас даже слишком много. А само зерно – бесплатное. Все остальное – вахтовым методом и с привлечением труда военнопленных.

– Это – авантюра!

– Согласен! А есть другой выход?

Сталин молчал минут десять. Затем предложил вернуться к обсуждаемой теме: Лозанне. Приказал немедленно заняться изготовлением ракет из немецких комплектующих.

– И подготовьте все, что необходимо для успешного выполнения задания. – сказал он в конце довольно длинного монолога.

– Есть!

– Мы обсудим на ЦК…

– Товарищ Сталин! Я – военный, и подхожу к этому с военной точки зрения. Точно знаю, что там иной способ обработки почвы из-за «пыльных бурь», которые случились через 10 лет после начала освоения этой территории. Пока отношения совсем не ухудшились, необходимо послать туда наших ученых и председателей колхозов. Все остальное, увы, не входит в мою компетенцию. В Академии изучал Канаду, как вероятного противника, извините. Заинтересовался освоением степной части Канады.

– Понятно, товарищ «академик», зачет-то получили?

– «Отлично», товарищ Сталин. Я и диплом уже получил, так что ваше приказание выполнено: Академию имени Ворошилова я окончил с отличием и золотой медалью.

– Поздравляю! Стране нужны люди, успешно прошедшие войну и способные учиться. О ходе исполнения поставленной задачи докладывать ежедневно в 21.30. Но, не забывайте об основной программе.

– Есть! Разрешите идти?

– К этой работе подключится второе управление НКГБ, надеюсь, что вы найдете с ними общий язык. Вам, лично, я запрещаю принимать непосредственное участие в операции. Будете сопровождать меня на встрече глав Правительств Объединенных наций. И никаких разговоров, что ваши подчиненные без вас не справятся. Сделайте так, чтобы справились! Идите!

Глава 8. «Запрещаю принимать непосредственное участие»

«Он не понимает, что делает! Он же вяжет меня по рукам и по ногам!» – подумал я, хотя в голове у Петра были совсем другие мысли. Ну, как же! «Вождь» приблизил его к решению государственных задач. По Канаде, он действительно писал реферат, и, действительно, долго и нудно собирал данные в библиотеке по экономике этой страны, ища способ максимально «отравить» желание сопротивляться у противника. Именно хорошо организованное сельское хозяйство давало шанс канадцам получить, даже не по Ленд-лизу, а закупить большое количество вооружений, но, не спасало от вероятного голода северные, восточные и частично западные регионы страны. Там не было железнодорожных путей с направлением восток-запад, все пути уходили на юг. Так что, даже если кто поинтересуется, то такой реферат был. А вот как сделать так, чтобы не промахнуться, стреляя с довольно большого расстояния, и не раскрыть при этом самого себя? Этого он, скорее всего, не слишком понимает. Требуется солидная подготовка для таких пусков!

Само собой, пришлось взять все в свои руки. В первую очередь, испытания были перенесены на юг. Задействовано 6 самолетов ДРЛО и составлен радиолокационный «портрет» местности. Мы использовали самолеты «PB4Y-1R» 392-го ОСДРАП ВМФ, с дальностью 5000 километров, из Николаевского авиаузла. В районе Женевского озера Швейцария «граничила» не с Францией, как нарисовано на всех картах, а с Италией. Эти районы находились под итальянской оккупацией до 3-го сентября 1943 года, затем их сменили немцы, так как произошел известный переворот, и было подписано перемирие с Великобританией, США и СССР. Но мы успели выполнить шесть полетов туда в то время, когда по американским машинам там никто не стрелял. Экипажи использовали автоответчики, сделанные по образцу и подобию американских, снятых с подбитого «В-24» в Исландии. Мы наложили радиолокационную картинку на карту и смогли обозначить точку, которая нас интересовала. Расстояние, на которое можно было подойти – 6 километров, практически в упор, так что, никаких особых сложностей не возникало, о чем Петр и доложил Сталину. В ответ последовало то приказание, «о котором все время говорили большевики»! Увеличить до максимума производство как самолетов ГС-5, так и ракет обоих типов, разместив дополнительно заказ на еще трех заводах. Так как мы с Петром догадывались, что так и произойдет, то подготовили все для срочной передачи документации в Куйбышев и Саратов. Для производства двигателей нам передали половину Рыбинского завода. Вот только где столько жаропрочных сталей взять? Кое-какой запасец имелся, но это был «мизер».

Товарищи из 2-го Управления помочь мало чем могли: доступа на объект они не имели, и даже установить отражатели они не могли, или не хотели, кто их знает. Мы не имели данных: кто там работает, и из каких источников поступает эта информация. Наши говорили, что проявлять излишнее внимание к объекту нельзя, иначе противник сменит дислокацию. В этом отношении они действовали верно.

– Ну, сигнал о том, что все в сборе они дать сумеют?

– Мы сейчас отрабатываем этот вариант. – сказал начальник Второго управления, который так и не представился, старший майор по званию. Я его где-то видел на фотографиях, но кто это такой – не помнил. Да и вспоминать не хотел. Беда состояла в том, что решить задачу «Либерейторами» было невозможно: скорость у них маленькая и дальность не позволяла долго болтаться в воздухе. Крейсерская скорость его была всего 295 километров в час. Чтобы «добраться» до места ему требовалось 7 часов полета. Ни одна «тайная вечеря» так долго не длится! Ближайший аэродром, занятый союзниками, находился в 1175 километрах от Лозанны. Да и никто не даст нам им воспользоваться. Это будет слишком очевидно для всех. Сложить два и два смогут даже туповатые американцы. Так что, ничего не оставалось, кроме как форсировать до предела строительство нового самолета и двигателей для него. Ведь реально помешать немцам слиться в экстазе с американцами другим образом, мы не могли. Одно хорошо, англичане увязли в боях под Салерно, и не смогли прийти на помощь американцам, которых солидно потрепали немцы, несмотря на подавляющее превосходство в воздухе. Хотя союзники работали по глубоким тылам, где фактически и войск Вермахта не было. В общем, «партнеры по переговорам» пока выясняют отношения, делят первую скрипку. Хотя известно, что задействованы Вольф и Роммель. В бой пошла «кавалерия Джорджа Вашингтона». Они так Саддама завалили потом. У них это – основной маневр.

Первого ноября десять винто-турбовинтовых двигателей встало на огневые. 7-го ноября один из них благополучно сгорел, воспламенившись в районе подшипникового узла турбины низкого давления. Пришлось останавливать все и разбираться с этим узлом. Тут на заводе появляется Николай Николаевич, которому Петр сообщил о происшествии.

– Да понял я тебя, Петр, понял! Ты вот что, замени подшипники на восьми двигателях, и подавай их на сборку. 156 часов во взлетном режиме они отработали, без потери мощности. Норматив НКАП – 100 часов, с 10 % потерей. Как ты там говорил: идет война, и нам не до рекордов. Давай акт испытаний, я его подпишу. Начальник управления – я.

Отправили ему восемь двигателей, хотя на душе было очень неспокойно, пока слесари не нашли стружку в масляной магистрали сгоревшего двигателя. Запустили новые испытания. А десятого ноября первую машину вытащили из цеха на Центральный аэродром. А это же «проходной двор»! Плюс полоса короткая. Сделали две пробежки. Полковник Жданов, назначенный ведущим испытателем, за день до этого попал в госпиталь, умудрился столкнуться с грузовиком на своей машине. Поэтому Петр, проверив работу двигателей и сделав две пробежки, оторвал машину от земли, и через 17 минут приземлил ее в Чкаловском. В 02.12 10.11.43 года он доложил об этом Сталину. Тот был «уже в курсе». Кто-то успел доложить быстрее. С раннего утра пришлось отбивать буквально атаку деятелей НКАП и ЦАГИ, но в первый ангар их не пустили. В 11.30 приехал «Сам», и испытания перенесли в Крым во Фрайлебен. Американцы там бетон настелили, в данный момент все села в округе стоят пустыми, немцы постарались и ликвидировали остаток населения, которое пометили шестиконечной звездой. Да и погода лучше, чем в Москве в это время. Вторая машина, вместо того, чтобы уйти в ЦАГИ «на слом», прилетела туда через сутки. На перелете, а это 2000 километров, машина вела себя прекрасно. Без нагрузки ей хватило 900 метровой полосы на Центральном, чтобы, без подрыва, набрать взлетную скорость. Оторвалась легко и плавно. Тех, кто не летал на моделях, тем казалось, что машина слегка «подтормаживает»: реагирует на изменение положения ручки с опозданием. Да, вот такой вот у нее постоянно действующий автопилот. Немного необычно, особенно для тех, кто летает на истребителях. Но это – ракетоносец. Впрочем, бомбовые кассеты, с горизонтальной загрузкой, он тоже брать может. Всю номенклатуру до 5-титонных, включительно. Этих – четыре штуки, двадцать тонн. Это, кстати, самое неудобное для него оружие. Вряд ли он сможет бросать их по одной с малым запасом топлива. Система, пневматическая, на азоте, позволяющая быстро перекачать вытеснительным методом топливо для балластировки есть, но как себя поведет самолет в это время было неизвестно. Все это требовалось отработать до того, как он пойдет в серию. Впрочем, деньги выделены сразу на 19 машин: две девятки и для испытаний на прочность. Прицелы на первых машинах стоят американские N-9 с блоком «Р» – «Рубидий, то есть со связью с радиолокатором. Штатно будут стоять ОПБ-11Р и «Рубидий». Первые машины имели одну кормовую оборонительную установку. Но Поликарпов предусмотрел их семь, штатно будет три верхних и три нижних стрелка, всего 14 пушек Б-23. Планируем перейти на централизованное управление огнем, но ничего пока не готово.

Испытания шли успешно, в первую очередь отрабатывалась та задача, ради исполнения которой нас так подгоняли. Через неделю, в среду 17-го ноября, ушли в «автономку» на 14 часов полетного времени. Из Фрайлебена до Каннов, там пять кругов по 2200 км над морем, и домой, с четырьмя ракетами в бомболюке. Топливо позволяло выполнить еще четыре круга, но днем машину решили не показывать никому. Глаз там много! Дистанция до цели 340 километров при приближении к береговой линии, но наличие высоких гор не дает возможности «увидеть» серпик озера на локаторе, требуется подходить ближе, при этом снижать скорость и уменьшать шумность. Впрочем, при высотных полетах, шум до земли практически не доходит. Петр, несмотря на приказание Сталина, сам провел рекогносцировку и убедился, что машина вполне может безопасно подойти на «пистолетную» дистанцию и может долго барражировать над морем в ожидании команды с Земли. Двадцатого ноября обе машины поставили на перемоторивание. Первая, не самая сложная часть программы испытаний была выполнена. А на боевое задание лучше идти на «свежих движках», хотя их вторая партия на стендах крутит роторами уже полных 14 суток на полном режиме. Замечаний пока нет. Стрельбы ракетами выполнены, при сбросе ракеты самолет ведет себя… ну, так скажем, не совсем устойчиво. Пытаемся найти режим, уменьшающий возникающую раскачку. Я с ужасом думаю о предстоящих испытаниях на отказы! Решили их начать после исполнения задания. 25-го во Фрайлебене утром села третья машина, пришедшая в сопровождении двух звеньев ГС-5, о которой мы даже и не договаривались, затем неожиданно появился Сталин, да еще и не один! С ним Берия, Ворошилов и Молотов. Приехали на машинах от Весёлого, там полковая станция выгрузки. Более чем неожиданный визит, а главное: вовремя как! И связи с утра нет, хоть убейся! Кто и зачем прислал третью машину – непонятно. Позднее стало известно, что связь выключили по прямым указаниям Сталина и Берии. Вместе с Берией – тот самый начальник 2-го Управления. Здесь я и услышал его фамилию: Судоплатов. А я-то все никак не мог вспомнить её! Это стало известно, когда Сталин отозвал нас в сторонку и, вместе с Берия, начал выяснять: как и что.

– Две машины подготовлены, обоим заменили двигатели и облетали. Подготовлено восемь ракет, даже корпуса изготовлены из вторичного алюминия германского производства. Пришлось отменить противозенитный маневр в программах, металл менее прочный, чем мы используем. Расчетное время прибытия в точку залпа: 2 часа 32 минуты, плюс время на запуск, рулежку и тому подобное. Это если сигнал поступит неожиданно. Запланировано, что 27-го и 28-го все темное время суток одна из машин будет находиться над акваторией Средиземного моря. Это позволит сократить подлетное время до одного часа, максимум.

– Время встречи нами установлено: 27 ноября в 22.00, но туда должны подойти три группы переговорщиков, одновременно это не произойдет. Район взят под наблюдение, условную фразу передадут на волне Лозаннского радио. Радиостанция достаточно мощная. Вот условные фразы: эта – на атаку, эта – на отбой. Отбой пойдет только в том случае, если встреча отменена или сорвалась. Немцы прибудут через озеро вот с этого причала. Катер для них уже подошел, стоит у причала вторые сутки. – доложил Судоплатов.

– А что, сразу-то, не сказали? Нам катер топить удобнее, и у них переход займет где-то около получаса – часа, если это не глиссер какой-нибудь.

– Товарищ Судоплатов! Предусмотрите подачу сигнала сразу, как немцы сядут на катер. В этом случае ми будем атаковать законную военную цель, и не будем бить по территории нейтрального государства. Предусмотрите два сигнала для атаки: в первом случае – катер, во-втором – усадьба. – подал голос Сталин.

– А если катеров будет несколько? – задал вопрос Петр. Сталин на несколько секунд задумался.

– Нас интересует только катер, идущий к месту встречи. Если будет несколько катеров, идущих к этому месту, то топить всех. Принимайте командование, товарищ Судоплатов. Кто у вас заместитель, генерал? – спросил он у Петра.

– Полковник Жданов.

– Передайте ему, что он поступает в распоряжение товарища Судоплатова. На этом все, товарищ старший майор, Вы свободны. Работайте.

Продолжил он тогда, когда Судоплатов удалился.

– Где товарищ Поликарпов? Почему его не видно?

– Он в Саках, в грязелечебнице, товарищ Сталин. Будет к десяти часам, у нас вылет назначен на 11 часов.

– Принято решение показать самолет в Тегеране, Лондоне и в Соединенных Штатах, в воздухе и на земле, с тем, чтобы у англичан и американцев не возникло ощущения, что их действия останутся безнаказанными. Замеры расхода топлива Вами произведены? Какую дальность может показать этот самолет?

– 18–20 тысяч километров в зависимости от нагрузки. Но, мне бы не хотелось…

– Что Вам хочется – никакого значения не имеет, генерал. Не волнуйтесь, ракеты мы им не покажем. А вот полную загрузку бомб необходимо сфотографировать. И мы, втроем, нет, вчетвером, охотно попозируем рядом с этим «монстром».

– Бомбы мы еще не бросали…

– Идеальным вариантом было бы то обстоятельство, если бы их и бросать не пришлось. Дайте команду подвести к машине полную загрузку, точнее, все пять вариантов ее загрузки. Разделите их белыми лентами. От самых тяжелых до самых мелких. Видели, наверное, как бомбардировщики показывают на выставках. А затем грузите тридцать тонн самых мелких, для фотографии. И подходите на СКП, а то мы уже продрогли.

Их компания двинулась греться, ну, а Петр попал туда только через полчаса. Я все это время злобно матерился, хотя и понимал, что у Сталина больше не осталось козырей. Встреча немцев и англо-американцев пройдет до встречи глав Правительств, если мы ее сорвем и вывалим на всеобщее обозрение сверхдальний реактивный бомбер, к тому же с грузоподъемностью большей, чем вес «толстяка» или «малыша», и со скоростью, которую дать даже истребители не могут, это будет сильный ход, чтобы отсрочить переход союзников в другой лагерь. На СКП Петра проинструктировали что и как делать, предоставили план перелета. Садиться они должны были через полчаса после приземления «основной» группы самолетов делегации. Там два «Си-47» и восемь «ГГ-3срв». Команду на взлет им передадут, как только будет принято решение на перелет. Сталин и члены его делегации, в компании с Петром, снялись возле трех машин, попозировали у загруженного бомболюка. Сделали общую фотографию с членами экипажей и летчиками сопровождения. После этого уселись в автомобили и выехали к своему поезду.

Через полтора суток «01» борт выпустил одну ракету, а через час после этого пришел сигнал, что встреча не состоялась, немецкая делегация на встречу не прибыла. Цель поражена буквально в нескольких метрах от границы по середине озера. Хорошо попали, так как в том месте – самые большие глубины, около 300 метров. Никому ничего не досталось. Официальная версия: взрыв неустановленного взрывного устройства. Взрыватель стоял мгновенного действия, фугасный, 250 килограммов разнесли катер в щепки. Жаль, конечно, что Даллес остался жив, да и черт с ним! Заговор против Гитлера сорвался, Штатам было нечего предъявить, а Черчилля жадность погубила: он настоял на том, что высадка будет произведена в Средиземноморье, плюс настаивал на том, чтобы мы повлияли на Турцию, чтобы она объявила войну Германии. Сталин, на словах, обещал похлопотать, но турки так и остались нейтральными.

Глава 9. Тегеран-43, в составе делегации, на новой машине

Наш прилет был большим шоком для всех присутствующих. Петр догнал нашу делегацию еще у Манджиля. В отличии от них, наш перелет был высотным, а высоту для «ГС-5» Петр подобрал оптимальную, по дальности им не было нужно цеплять подвесные баки. Петр обнаружил самолеты делегации и их прикрытие, как только они вышли из-за хребта, когда группа находилась еще над Арменией. Связался с ведущим, им оказался, судя по позывному, сам Голованов. Тот приказал истребителям близко не подходить, держать дистанцию в два километра. Петру разрешил подойти ближе, но держаться выше на 1000 метров. Такой этажеркой, уже удерживая скорость по «Си-47», подошли к Тегерану, пока они садились, успели дать круг над городом, сразу обратив на себя внимание. Затем сели в новеньком аэропорту Мехрабат. Заходили от речки, с запада-северо-запада. Слева-спереди – высочайший вулкан Азии, покрытый вечными снегами: Девовенд. Выглядит красиво, если не взлетать на восток и не разворачиваться на север. Город большой, но с очень узкими улочками. В первый же день произошла попытка покушения на Президента США. Если говорить более точно, то не на самого него, а на «подставную машину», которая направлялась в сторону посольства. Неизвестные люди блокировали дорогу гужевой повозкой и попытались приблизиться к охраняемой машине. Инцидент закончился перестрелкой. Дело заключалось в том, что советское и английское посольства в Тегеране находились рядом, через улицу, точнее, переулок. Забор в забор. А американское располагалось в 1,5 километрах от обоих площадок. Именно площадок! «Восток – дело тонкое, Петруха»! Наше посольство занимало, и занимает, целый квартал, огорожено со всех сторон и охраняется днем и ночью со времен гибели Грибоедова. По занимаемой территории оно самое большое в Тегеране: 108 тысяч квадратных метров. Страна у нас большая, и граничим мы с Персией давно, и на большом протяжении. Еще в царские времена, это место было выкуплено у местного шаха. Англичане появились тут позднее, они через Индию сюда добирались, у них участок в четыре-пять раз меньше. Они, вообще, прижимистые. Здания так же окружены сплошной стеной и вышками с пулеметами. В отличие от англичан, наше посольство оказалось менее забитым людьми, и Президенту США были выделены хорошие апартаменты, своя кухня и тому подобное. Для того, чтобы покушение, которое очень легко было организовать на этих узких улочках, не состоялось, Рузвельт принял приглашение Сталина разместиться у нас в Посольстве. К большому неудовольствию англичан! Дескать, нарушил единство западных Объединенных наций.

Но все это было позже! В момент «покушения» Президент и Премьер-министр находились в воздухе! Сталин сказал, что на этой машине он уже летал, и даже показал свою фотографию в правом кресле (фотомонтаж! в воздух он не поднимался, но сделано было два снимка с камеры, закрепленной в одном месте, одна в воздухе с пустым креслом, а вторая на земле. Кое-что в рекламе Сталин хорошо понимал!). Вопрос о том, как разместить Рузвельта рассматривался еще в Крыму. У нас в бомболюк вел люк из переходного герметического перехода. Сделан он специально, чтобы иметь возможность обслуживать подвешенные ракеты. Сам бомболюк был, по моему настоянию, герметизирован, вообще-то для перевозки атомных бомб, которых у нас еще не было, но зачем терять время и переделывать потом самолет, если и так ясно, что не любая техника любит морозы в минус 50–70 градусов за бортом. Тем более такая привередливая, как ракеты и бомбы с «умной начинкой». После того, как Сталин показал себя в кабине, оба лидера загорелись посидеть в «супер-самолете русских». Для вида замерили кресло-каталку Президента (хотя ее размер наши «специалисты» откуда-то знали до того). Петр раскрыл бомболюк, а бортинженер Кудрявцев поднял гермолюк. Два дюжих морских пехотинца достали из машины охраны специальные веревки, которые у них, заметьте, были! Сверху у нас стояла электролебедка, с помощью которой Президента подняли в переходной отсек, и прикатили в пилотскую кабину. Черчиллю пришлось забираться туда как всем, по трапу. Рузвельта один из моряков перенес руками в правую «чашку», кресло осталось за кабиной. Черчилль занял место бортинженера. Попросили запустить двигатели, а потом пристали, как «банные листы» или дети: «Дяденька! Прокати!».

Согласовали вопрос со Сталиным, тот не возражал. Пришлось Черчиллю занимать место стрелка-бомбардира, то есть спускаться вниз и проходить в остекленный штурманский кокпит, а Рузвельт остался за второго пилота, потому что Петру одному эту громадину не поднять. Бортинженер на взлете – лицо крайне необходимое. Взлетели, набрали 2500 метров и скорость 950 километров в час. Сделали круг, показав им Каспийское море и 5604-метровый вулкан, и сели. Все, что требовалось, чтобы получить приглашение в Соединенные Штаты и в Великобританию, чего мы собственно и добивались! Реклама – двигатель торговли! Еще в воздухе Рузвельт по СПУ спросил меня о дальности. Так как вопрос был заранее согласован со Сталиным, то я ответил, а вот про скорость сказал, что машина новая, и испытаний на полную скорость еще не проходила. По плану через месяц будем знать.

Черчилль не усидел на своем месте, он просто не мог допустить, чтобы Рузвельт остался один на один с русскими. Вместе с ними в кабине находился и один из переводчиков. Разговор шел через СПУ, и оба лидера не были в курсе, что все записывается. Петр, еще на земле, сказал, что немного говорит и понимает по-немецки, но английским не владеет, как и остальные члены экипажа. От наших присутствовал Павлов, но «кабина не резиновая», поэтому использовался личный переводчик Рузвельта Салливан, по виду – типичный одесский еврей, с соответствующим выговором и манерами. Он стоял за спиной у Черчилля, который вновь уселся на ленту между креслами командира и второго пилота.

– Дядюшка очень неплохо подготовился к встрече! – было первым, что сказал Черчилль, как только надел наушники. Я это прекрасно понимал, а Петр вопросительно посмотрел на Салливана.

– Это не вам, это – господину Президенту. – Петр махнул рукой и повернул голову вперед. У нас получалось очень здорово: Петр действительно не понимал и не реагировал на возникший диалог между Черчиллем и Рузвельтом, которые, сдвинув гарнитуру с ушей довольно громко обсуждали возникшую ситуацию.

– Встреча не состоялась, они не приехали, хотя и не отменили ее заранее. Был какой-то взрыв на озере. Аллен в полном недоумении, так не договаривались.

Слова Черчилля я расслышать полностью не мог, он уже сидел и говорил на ухо Рузвельту, но было понятно, что оба «лидера» в курсе проводимой операции в Швейцарии.

– Да, Винни, у меня сложилось аналогичное впечатление, что эта машина предназначена не для бомбардировки Германии. Размер бомболюка просто огромный. Интересно, какой камешек держит Джо в кармане? Боюсь, что урановый. – сказал Рузвельт после продолжительного молчания, во время которого он внимательно слушал Черчилля.

– Импасибл, Фрэнки, и ты прекрасно это знаешь! Им требуются века, чтобы овладеть этими технологиями.

– А ты посмотри сюда! – Рузвельт ткнул в указатели скорости, отградуированные в милях, километрах в час и в числах Маха.

– И сюда! – Рузвельт перевел руку на рычаги РУД, стоявшие в среднем положении, ближе к малому газу. – Я не удивлюсь, если эта громадина летает гораздо быстрее, чем 512 узлов, как показывает этот прибор.

Рузвельт нажал кнопку СПУ и спросил Петра:

– Генерал! Я не могу понять: в каких единицах измеряют скорость эти приборы?

– Этот – в километрах в час, 950, этот – в морских узлах, 512 узлов, а этот – в числах Маха, 0,776 скорости звука.

– Он может летать быстрее скорости звука?

– Теоретически – да, но резко повышается расход топлива. 950 – это крейсерская скорость для этой машины, на ней достигается максимальная дальность. Мы сейчас пустые, без груза, поэтому обороты двигателей сейчас в таком положении.

– А с полной нагрузкой летали?

– Нет еще, максимально брали 12 тонн. На земле грузили на полную нагрузку 30 тонн, и делали пробежки и отрывы. Взлетать с этим грузом она способна.

– А вы всегда так делаете?

– Конечно, процесс испытаний у нас прописан, и отклонятся от него запрещено. Конкретно эта машина делает всего шестой полет, все до этого выполнялись на проверку управления и навигационных приборов. Мы подходим к точке поворота, начинаем снижение и посадку. И вам, мистер Черчилль, придется уступить место бортинженеру.

Переводчик закончил перевод, Премьер послушно встал, уступив место Саше Кудрявцеву, но остался стоять у него за спиной, внимательно наблюдая за тем, что происходит. К моменту касания его радист усадил на место и пристегнул ремнями. Но, машина была «легкой», поэтому коснулась земли мягко, и только включенный реверс доставил несколько неприятных секунд отрицательного ускорения.

На земле их ждали в меру взволнованные члены делегаций и неторопливо прогуливающийся Сталин. Куча фоторепортеров и просто военнослужащих с фотоаппаратами запечатлели появление на трапе и под брюхом бомбардировщика лидеров двух стран. Затем они втроем сели на выставленные стулья у трапа и сделали памятное фото. Не слишком многочисленные аккредитованные корреспонденты расспрашивали участников встречи не столько о самом событии, сколько о впечатлениях от полета. Рузвельт отметил, что шума практически не слышно, только во время взлета и посадки, ну и то обстоятельство, что с такой скоростью он еще никогда не летал.

– Этот самолет летает быстрее любого истребителя наших ВВС. Наши русские друзья и союзники в очередной раз удивляют мир своими достижениями в области авиации. Впервые это произошло над просторами Атлантики, теперь в небе над Тегераном. Я надеюсь, что мы скоро увидим эти машины в небе над Берлином и Токио. И страны Оси ощутят на себе мощь этого бомбардировщика.

Говорил он долго, это больше походило на предвыборное выступление, чем на интервью. Судя по всему, до него дошло, что ссориться сейчас со Сталиным не стоит. Самолет мог с полной нагрузкой долететь из Калифорнии до Токио и вернуться обратно. И хуже того: с Камчатки навестить любой город Соединенных Штатов и потом сесть в Москве. Дело осложнялось еще двумя обстоятельствами: «эффектом Таравы» и наличием большого числа «ястребов», как среди военных, так и среди законодателей. Причем, два этих обстоятельства враждовали между собой. Тарава – это маленький клочок земли в океане в составе архипелага Гилберта. Это практически на самом экваторе и уже в восточном полушарии. До повторного открытия этих островов адмиралом Ваней Крузенштерном, это тот, который стоит на набережной Васильевского острова, напротив Фрунзе, они так и стояли неназванными и никому ненужными. Принадлежали острова Англии. Один из островов, Банаба или Ошен, имел значительные запасы фосфоритов. Благодаря этому в 1900 году об островах «вспомнили» и присоединили их к Британии. В августе сорок первого там появились японцы, которые вывезли с островов практически все население на остров Науру и быстренько укрепили некоторые из них. Даже вывозом фосфоритов японцы не занимались. Они охраняли главную базу флота. На Тараве было всего 14 орудий береговой обороны, из них восемь калибром 203 мм, купленных у Великобритании еще в годы русско-японской войны, для всех были построены бетонные доты. Несколько десятков зенитных пушек 127 мм, так же включенных в оборону острова. И более 500 дзотов. Гарнизон состоял всего из одного полка, 2600 человек морских пехотинцев. Кроме них, было 1000 японских рабочих и 1200 корейцев. Все они находились на самом западном острове атолла: Бетити. И вот туда была доставлена 2-я дивизия морской пехоты США и части 27-й пехотной дивизии. Всего примерно 35 000 человек. В составе конвоя находилось, всего на всего, 17 (семнадцать!) авианосцев, из них пять – тяжелых, двенадцать линкоров, восемь тяжелых и четыре легких крейсеров и 66 эсминцев. Среди этой армады находился тогда малоизвестный кинооператор сержант Норманн Хатч, которому командование поручило снять фильм о важнейшей победе американского оружия, о втором наступлении американцев на Тихом океане. Фильм он снял, но вот чтобы выпустить его на экраны понадобилось специальное разрешение Президента.

20-го ноября 1943 года на кусок суши площадью в 1,43 квадратных километра обрушился огонь крупнокалиберной артиллерии, до 406 мм, который продолжался полтора часа, кроме артиллерии, на остров были направлены самолеты со всех авианосцев. На острове не осталось ни одного целого дерева. Но трое суток эти перекопанные позиции оставались за японцами. Окончательно зачистка острова закончилась лишь 28 ноября, в тот день как раз и встретились лидеры трех стран. В живых у японцев остался 1 офицер и 17 солдат. Потери американцев составили 1696 человек плюс более 2000 раненых. Так что теперь «битва за Гуадалканал» показалась американцам легкой прогулкой, по сравнению с побоищем на Тараве. Общественное мнение тут же среагировало, так как потери за три дня составили больше 23 % от потерь за все время войны, не считая потерь в Перл-Харборе. А главным было то обстоятельство, что этот кусок коралла не имел никакого военного значения для США. Пацифисты всех мастей резко активизировались. Если им сейчас добавить еще сообщение о том, что кроме японцев, у Америки врагами станут русские, у которых есть чем достать сытую далекую страну, то импичмента будет не миновать!

На другом фланге стояли «ястребы», которые и раздули пожар Мировой войны. Ведь Америку даже не пустили в Лигу Наций! Представляете? После Первой Мировой, из-за того, что проблем с американцами, не умевшими воевать, было больше, чем это можно было себе представить, Англия и Франция «забыли» пригласить «бывшего союзника» в свою лавку. Даже СССР впоследствии туда вошел, а Америка не могла оказывать там свое влияние. «Кушайте свою доктрину Монро большой ложкой! Не обляпайтесь!» Вот они и решили показать зубки, и развалить две империи. Подхватили Гитлера и втащили его на Олимп Европы. А тот с гонором оказался! Сначала вел себяприлично, как ему советовали, а потом выпер англичан с континента, а Францию поставил в известную позу прачки, и «отпетушил». И Петена к ней пристроил, затем вышел из перемирия и захватил Францию полностью. А с СССР у него этого не получилось! Поэтому Рузвельт очень хорошо понял, что плохой союз лучше доброй ссоры! И, чтобы потом его не обвинили в том, что он струсил и поддался на шантаж со стороны Сталина, тут же на аэродроме предложил организовать вояж нового самолета в Америку. Дескать, вот что могут Объединенные Нации! Расчет у него был верным! Только прилет этого монстра мог остановить горячие головы в Сенате, Конгрессе и в Комитете начальников штабов! Ведь Сталин мог заслабо, в ответ на блокирование поставок, продать эту машину японцам. А в случае худшего варианта, то есть заключения сепаратного мира с Германией, подравнять силы, уничтожив армию вторжения прямо на острове. Ведь неслучайно за штурвалом самолета сидел именно морской летчик, к тому же, лучший ас Объединенных Наций.

Глава 10. «Большой сюрприз для маленькой, для маленькой такой компании, огромный такой сюрприз»

Даже дав согласие поселиться в посольстве СССР, Президент собрал совещание не там, а у англичан. Ночь с 27-го на 28–е ноября и прилет нового бомбардировщика Поликарпова многое изменили в предварительных планах. Выяснилось, что будущий противник не сидит на попе ровно, а планомерно готовится к изменению формата участников войны. То, что неделю назад казалось перспективой и позволяло обуздать аппетиты русских, рассыпалось, как карточный домик, а дядюшка Джо, в доступной для понимания форме, показал, что церемониться не станет. На европейском участке пока ведущая роль у западных союзников принадлежала Великобритании, на Тихом океане они уже в 1942-м году поменялись местами. Там лидерство удерживают янки. Поэтому собраться отдельно от них было невозможно. Кабинет посла Буллэрда был почти переполнен. Здесь собрались члены двух официальных делегаций. Так как выяснилось, что мест не хватает, то перешли в обеденный зал. Рузвельт, коляску которого вкатили туда последним, недовольно осмотрел скопление «помощников» и заявил:

– В таком составе мы точно ни о чем не договоримся! Господин Хелл, господин Иден, господин Гарриман, господин Керр, адмирал Лехи, адмирал Кэннингхем, генерал Арнольд, генерал Маршалл, адмирал Кинг, вице-маршалы Харрис и Теддер, пройдите в кабинет посла! Господин генерал! – обратился Президент к начальнику Имперского штаба Бруку, – Вас не затруднит? Господа! Всех остальных я прошу обсудить ситуацию здесь, и постараться выработать ваши предложения. Мистер Гопкинс, объясните собравшимся нашу точку зрения. Господин Мензис! Господин Донован! Прошу за мной! Господин Черчилль! Вы не возражаете собраться в таком составе?

– Сэр Чарльз! – Черчилль помахал рукой начальнику штаба РАФ вице-маршалу Портеру. – Вот в таком составе я не возражаю.

– Прошу! – улыбнулся Рузвельт, и сделал знак рукой морскому пехотинцу, держащему его коляску. Тот покатил его в направлении кабинета посла, которого не пригласили в собственный кабинет. Инициативу Президент из рук не выпустил, и начал говорить первым.

– Господа! Все наши домашние заготовки и наши козыри оказались битыми. Операция «Санрайз» успешно провалилась. Немцы, несмотря на свое обещание, на переговоры не прибыли, переворот в Германии не состоялся. И, честно говоря, я благодарен богу за это! Русские времени не теряли и подготовили нам очередной сюрприз. Вы все его видели. Маршал Сталин сделал ход конем и объявил нам шах! Вечный шах! Теперь мы будем вынуждены отступать. У кого какие предложения? И еще, господа, попрошу выступать кратко и по делу. Через 55 минут у меня назначен ужин с господином Сталиным, пропустить который я возможности не имею.

– Господин президент! Нас допустят взглянуть на этот самолет? Хотелось бы убедиться в реальности заявленных характеристик, особенно по дальности и грузоподъемности. – этот вопрос задал Портер.

– И они не объявили о его высотности. – заметил другой вице-маршал Харрис. Англичане продолжали сомневаться и не верили глазам своим. Авиаторы не слишком доверяли сэру Уинстону, хоть он и надел сегодня форму королевских ВВС. Профессиональным авиатором он не был.

– Их альтиметр имеет внутреннюю градуировку до 30. В качестве единицы измерения у них принят километр или 3281 фут. Тридцать означает фантастическую высоту 98 тысяч 425 футов.

– Как они с такой высоты будут бомбить? – подал голос генерал Арнольд.

– Насколько я понял, центральный бомболюк у них герметизирован, как и все кабины. Кислородные маски присутствуют, но высоко мы не поднимались. Разговора о высотности у меня завести не получилось, господа. Они совершенно не говорят по-английски, о чем сразу предупредили. Полет был коротким, поэтому обсуждали только скорость. Их крейсерская равна 512 узлам, морским узлам. Или 590 миль в час.

– После этого говорить о высоте уже не приходится. – это был снова Арнольд. – Мы тут прикинули, господин Президент, удобно получается бомбить Токио. Прямо из Калифорнии, без посадок. И десять процентов топлива в остатке.

– А РЛС у них есть?

– Есть, и, видимо, не одна. У обоих пилотов стоит справа и слева.

– И у бомбардира, что особенно печально. – добавил Черчилль.

– Господин Сталин подарил нам вот такие вот фотографии, с явным намеком. – Президент вытащил их из внутреннего кармана и передал остальным для рассмотрения. Харрис, после того, как увидел бомболюк, сразу задал вопрос:

– Господа! Обратите внимание на его длину! Он предназначен для подвески чего-то очень длинного, а в показанном наборе таких боеприпасов нет.

– Господин Президент! Разрешите? – обратился к Рузвельту его Государственный секретарь.

– Да-да, дорогой Корделл, я вас слушаю.

– Мы согласились на эту встречу при условии, что Россия выступит на нашей стороне в Азии. Мы с господином Иденом имели продолжительную встречу с русским руководством, где мне было передано, что немедленно после поражения Германии Россия вступит в войну на Тихом океане. О чем я Вас уведомил еще 30-го октября. Еще тогда мне было сказано, что русские готовят большой сюрприз для японцев. Мне кажется, что это и есть тот самый сюрприз, о котором говорил Сталин.

– Я в этом и не сомневаюсь, дорогой Корделл, но это стало большим сюрпризом и для нас. Неприятным сюрпризом. Фактически это означает, что мы не сможем остановить операции русских в Европе, а высадка во Франции еще не подготовлена должным образом. При попытке договориться с немцами, в ущерб интересам России, может последовать жесткий ответ русских, как в Европе, так и в Азии.

– А я все время говорю о том, что лучшим местом для высадки будет Греция! И продолжаю настаивать на продолжении операций в этом районе. Тем более, что не так плохо получается. – вступил в разговор Черчилль. Его совершенно устраивало, что русские в одиночку несут основные потери, и перемалывают одну за другой немецкие дивизии. Время высадки на той стороне канала еще не пришло! Требуется обезопасить «подбрюшье» Европы и основные пути доставки нефти в метрополию. Иначе воевать придется на американском бензине и мазуте. А войска стали очень прожорливы! – Но меня интересует вопрос: кто дал команду вступить в переговоры с немцами?

– Я, господин Премьер. – генерал Маршалл встал. – Речь шла о том, что войска СС готовы вступить с нами в переговоры, что могло резко поменять ситуацию в Южной Италии. На этом настаивал Папа Римский, при посредничестве которого удалось встретиться с генералом Вольфом.

– Он – не генерал, он – обергруппенфюрер СС.

– Это не важно, он – замкомандующего группы армий «Си» фельдмаршала Кессельринга.

– Русские на полном серьезе обвинили нас в сепаратных переговорах. – нахмурил лоб Черчилль, и затянулся сигарой.

– Какая разница в чем нас обвиняют русские? Им нужны наши поставки гораздо больше, чем нам их участие в этой войне. Они свое дело уже сделали.

– И Вы считаете, что нам следует предъявить этот ультиматум Сталину? – спросил Рузвельт.

– Да, я так считаю, и единственный самолет не может изменить это положение.

– Ну, генерал, вы плохо смотрели снимки. Их, по меньшей мере, три. Каждый из них – 9 «летающих крепостей». Целая эскадрилья, сбить которую нам просто не удастся. – заметил Арнольд. – И они посадили на них своих лучших летчиков. Того парня, который управлял сегодня их машиной, я лично знаю, летал с ним на боевое задание в Крыму. Пока я сбил одного «джерри», он сбил четырех. Причем, одного с таких углов, что нормальный человек даже на гашетку не нажмет, а у него это – отработанный прием. У меня таких асов нет.

– Он же совсем мальчишка. – генерал Маршалл, будущий автор знаменитого «плана».

– Этот мальчишка вырос на войне, у него счет к двум сотням подходит. – мрачно заметил Черчилль, – И таких у них много.

– А главное, господин генерал, мне бы очень не хотелось, чтобы русское оружие и русская нефть появилась у японцев. Это здесь, в Европе, мы – союзники, а там, они – нейтральная страна. И потом мне кажется, что вы живете понятиями 41-го года. Да, тогда они просили у нас и у Великобритании все, забирали все подчистую. С середины 42-го года они отказались закупать у нас вооружение, как недостаточно надежное и мобильное. Они полностью изменили структуру импорта: мы поставляем сюда только автомобили, рельсы, паровозы и продовольствие. Изредка требуются поставки запасных частей к ранее приобретенным бомбардировщикам. Наши истребители сняты с вооружения действующей армии и переведены в ПВО внутренних военных округов. За полтора года они не закупили ни одного истребителя, и приобрели запасные части на смешную сумму в полтора миллиона долларов. Они говорят, что эти машины серьезно устаревшие, и не представляют никакой боевой ценности. Закупили 60 «Либерейторов», запасные части к которым регулярно просят поставить. И все! Они самостоятельно справляются с Гитлером. И наша «помощь» со вторым фронтом им не нужна. А вот нам их участие в войне с Японией ой как бы пригодилось! От России до Токио – рукой подать можно, все находится в радиусе 1000 километров. Но нас они на свою территорию не пускают. Они – нейтралы! У них договор о нейтралитете с Японией. А появление этой машины ставит крест на всей авиации: она вся устарела. – сказал Президент.

– У нас только во Второй воздушной две тысячи бомбардировщиков! Они сметут все! – упрямо продолжал гнуть свою линию Маршалл. К разговору подключился посол Гарриман:

– Генерал, они просто не дойдут, а до Москвы у русских бомбить нечего. Там уже побывал Гитлер, и ничего взамен не получил, кроме проблем и войск Красной Армии на своей территории. А до Урала им просто не долететь. Так что, остаются Москва и Санкт-Петербург. В прошлом году, осенью, немцы послали туда высотный разведчик «Ju-86R». У него потолок более 47 тысяч футов, с их помощью немцы давно сняли расположение нашей 2-й Воздушной в Англии. Сбить их пока ни у кого не получается. Так вот русские его сбили, я лично наблюдал. Они воздушную тревогу объявили, чего очень давно уже не было. Самолет шел очень высоко, его выдавал только инверсионный след. Несколько истребителей, марку не знаю, но похоже, что это были «Спитфайры», пытались до него безуспешно дотянуться. Вдруг на северо-востоке появился еще один белый след, который с большой скоростью поднимался под углом где-то 70 градусов. Он как бы распался на пять частей, таким «тюльпаном», из достаточно широкого «хвоста» появился тонкий, почти прозрачный, хвост, и все это очень-очень быстро поднялось наверх, изменило угол, выполнило несколько маневров, такая «змейка», и взорвалось возле разведчика. Его обломки русские выставили возле Большого театра. Это – недалеко от посольства, и мы все ходили смотреть. Листы обшивки были просто измочалены осколками, как дуршлаг. Русские не объявили, чем они сбили разведчик, на табличке было написано: сбит средствами ПВО города Москвы и его «порядковый номер»: 627-й, за время всех налетов на Москву.

– Господин посол! Что вы мне сказки рассказываете! Они не смогли обеспечить ПВО нашего аэродрома в Крыму! Оно у них просто никакое!

– Гат! Ты не прав! Это была совместная операция Абвера и Люфтваффе. Я знакомился с результатами расследования этого инцидента. Был задействован полк «Бранденбург», который вывел из строя узел связи и воздушного оповещения, уничтожил три радиолокатора, прикрывающих нашу базу во Фрайдорфе. Операция, конечно, успешная, но единичная. Последствия для некоторых русских были очень серьезные, особенно для, так называемого, ГэПэУ, политического управления. Их отстранили от командования армией. Многих судили и приговорили к высшей мере. А предатели и шпионы есть в любой армии. Россия – не исключение. Плюс, мы сами попросили русских расположить базу там, и она находилась в радиусе действия немецкой авиации. Командовал там этот самый парень, который летает на новой машине. Его немцы убрали куда-то с помощью ГэПэУ, затем была диверсия против его дивизии, кто-то заразился чумой, и ее вывели с полуострова. И только после этого немцы смогли провести основную операцию и выбить нас из Крыма. Печально, но факт. Немцы тоже воевать умеют и в средствах достижения цели не стесняются. Что касается машины: у нас есть заказ на 200 бомбардировщиков «В-35», создаваемых по этой схеме. С неплохой дальностью в восемь с половиной тысяч миль… – но генерала Арнольда прервал возглас оппонента:

– Так они это у нас сперли???!!! – взорвался Маршалл.

– Гат, да помолчи ты! Дай сказать! Машины абсолютно разные, схема применена одинаковая: «летающее крыло», первый самолет, созданный по такой схеме полетел в России в 1922-м году. У нас этой схемой увлекается «Джек» Нортроп из Калифорнии. Ему я и поручил сделать подобную машину. Она взлетела еще в сорок первом году. Но у нас нет таких двигателей, как у русских. Господин Черчилль! Может быть хватит прятать от нас «Метеоры» и их «Уэллэнды»?

– Мы их не прячем, они просто не готовы, да и тяга там смешная. Для такого монстра, как у русских, они явно не подходят. Да и скорость пока не выше 400 узлов.

– Тем не менее, господин Премьер, имея образец, дела пойдут быстрее!

– Господа, господа! Время, я вынужден вас покинуть, поэтому подведем промежуточный итог: судя по высказываниям, принимаем совместное решение: не дразнить господина Сталина и попытаться вытащить эту машину в США и в Англию, где, может быть, удастся лучше разобраться в ее конструкции и назначении. Вы с этим согласны, господин Премьер?

– При условии того, что следующая высадка произойдет в Греции, я, господин Президент, согласен.

– О’кей, эта поправка принимается! Все господа! Продолжайте без меня и выработайте стратегию проведения дальнейших переговоров. Нам требуется, чтобы русские приняли участие в разгроме Японии. Мы еще увидимся, не прощаюсь. – Президент сделал знак рукой своему секретарю, который немедленно запустил в кабинет охранников.

Дальнейшее обсуждение возглавил Черчилль, который не упустил случая озадачить всех «греческим салатом». Русские стремительно продвигались по Южной Европе, они уже были на границе Греции в районе Салоник. Равнинная часть бывшей Югославии так же перешла под их контроль. Премьер надеялся, что немцам удастся задержать русских в Динарском нагорье, так как у них традиционно сильны альпийские стрелки.

Глава 11. Приказ: «Сотворить невозможное»!

Петра увезли с аэродрома вместе со всей делегацией. Всего в ней было три человека: Сталин, Молотов и Ворошилов. Остальные числились «техническим персоналом». Из военных только два «авиатора»: маршал авиации Голованов и Петр. Их вдвоем посадили в старенький «шевроле», не бронированный, тогда как автомашина посла, на которой поехала делегация, была явно из «кремлевского гаража». Берия, судя по всему, остался в Баку или уехал в Москву, во всяком случае Петр его на аэродроме не видел. Однако он ошибался, Берия не входил в состав делегации, но обеспечивал ее безопасность. Стрельба в городе началась еще до того, как приземлился самолет Петра, и Берия мгновенно уехал на место происшествия. Тегеран был оккупирован именно частями Красной Армии, в городе существовало несколько британских воинских частей, и, буквально, пара американских. В основном, это были летчики и техники. Раньше они перегоняли самолеты, поступавшие морским путем в порты Персидского залива в Тегеран и передавали их перегонщикам наших ВВС. Они же «разбирались» с авариями и непринятыми самолетами. Теперь просто маялись дурью, так как объемы авиапоставок уменьшились до предела, но сохраняли свою численность, так как это была «удобная крыша» для военной разведки США. Об этом экипажи перелетевших машин предупредили еще в Крыму. Впрочем, у нас любили сгущать краски по этому поводу. Голованов, впервые увидевший машину, пристал как банный лист. Тоже хотел покататься на такой. У него на нее свои виды, он – командующий АДД, авиации дальнего действия.

– Тащ маршал, испытания по программе бомбардировщика еще даже не начинались. Пока, кроме центрального бомболюка, ничего не испытывали. Один раз подвесили нагрузку во все имеющиеся, и то, по личному распоряжению Верховного. В первую очередь отрабатывали применение моих изделий, да и проектировали его именно как морской ракетоносец. Но по имеющимся планам, машина будет проходить полный цикл испытаний, в том числе, попробуем ее как бомбардировщик. Весь арсенал будет подвешиваться. Ограничение только по подвеске 5-титонных бомб, не более 4 штук попарно в центральном отсеке. Остальные бомболюки рассчитаны на подвеску 2-хтонных, максимум. То есть вариант: 4х5 плюс 4х2 плюс 2х1, так что 20+8+2, тридцать тонн. Если центральный занят ракетами, это 12 тонн, то в остальных бомболюках помещается 18 тонн свободно падающих или планирующих бомб. Но последние еще не прошли всех испытаний. Готовим. При работе с бомбами есть свои сложности, довольно значительные. Машина чувствительна к изменению балансировки. В общем, ее еще научить летать надо, а потом научить летчиков ей пользоваться. Она довольно сложная даже для испытателей. Боюсь, что до конца войны мы с ней можем не успеть, только как ракетоносец.

– Жаль, я уж, было, губищу раскатал, что у меня будут такие машины!

– Да будут-будут. У нас все делается вот так! – и Петр показал удар кулаком по столу. – Мы ведь совершенно не рассчитывали здесь оказаться с ней. У нас работы – выше крыши, а тут катай Черчилля и Рузвельта.

– Ну, это тоже необходимо, раз Верховный принял такое решение.

– Да я понимаю… Но время поджимает, очень не хочется опоздать с ней.

– А кто-нибудь такие еще строит?

– Ходили слухи, что нечто подобное делают в Америке. Мне показывали даже наброски, вот только вряд ли она нормально летать будет. Там ошибочка заложена серьезная, почему я и не хотел бы ее показывать американцам. Могут скопировать и решить проблему со штопором.

– Вот как? А почему Сталину об этом не сказал?

– Я говорил, что машину готовим против американцев, но видимо посчитали, что аргументов у нас маловато, чтобы убедить тех не делать глупостей. Решение принимал не я, я бы не показывал. Удалось скрыть только применение управляемых ракет. Верховный считает, что этого достаточно.

– Понял. – задумчиво ответил Голованов. – Но, я с тебя не слезу! Домой пойду на этой машине! Вторым пилотом.

Через час после приезда их обоих вызвали к Сталину. Тот интересовался реакцией Черчилля на произошедшее. Он так и сказал, что Рузвельт слишком заинтересован в том, чтобы СССР принял участие в войне с Японией, и его реакция интересует Иосифа Виссарионовича меньше, чем реакция Черчилля. Петр ответил, что оба лидера знали о том, что должно было произойти в Лозанне. Для Сталина это было некоторой неожиданностью. Он считал, видимо, что только один из лидеров запачкал свои руки в этом дерьме. Нет, два сапога – пара.

– Они оба знают об… о том изделии, о котором вы меня предупреждали, когда с фронта снимали.

– Об урановой бомбе? Маршал Голованов в курсе того, что такой подарок нам готовят. А вы знаете английский?

– Говорить не говорю, не пробовал, а понимать стал достаточно хорошо, после командировки в Исландию.

– Тогда, о чем они еще там говорили?

– О том, что нам понадобятся века, чтобы овладеть этими технологиями, имеется в виду уран, на что Рузвельт не согласился, показывая на машину, он по приборам установил, что скорость у нас предусмотрена и сверхзвуковая, хотя я ему этого не говорил. Как и уславливались, сообщил только дальность и грузоподъемность. Они поняли, что машина предназначена не для бомбардировок Германии.

– Хорошо! А что они сказали о том: кто ликвидировал немецких переговорщиков?

– Они не в курсе, что делегация ликвидирована. Говорили о полном недоумении Аллена.

– Это тоже хорошо! Как Вы отнесетесь к тому, что именно Вас мы назначим главой делегации в Англию и США?

– Товарищ Сталин! С машиной предстоит столько работы на испытаниях, что мое присутствие на них является жизненной необходимостью. Управление полностью разрабатывало мое КБ.

– У Вас заместитель есть?

– Есть.

– Вот он и заместит вас на испытаниях. Вам-же, генерал, предстоит заняться более важным делом. В первую очередь, не допустить перехода союзников в лагерь наших противников, то есть, продолжить начатое. Переговоры, которые шли в Берне и Лозанне, мы сорвали. Но стороны будут предпринимать новые и новые попытки возобновить их. Им мешает Гитлер, и они попытаются его убрать в ближайшее время. Вот и требуется доказать, и Англии, и Америке, что даже объединив усилия с немцами, они с нами не справятся. «Уже» не справятся, поздно. Кстати, озимые взошли, и очень густо. Уже укрыты снегом, так что, ваш совет пригодился. Будете находиться в Англии, присмотритесь: откуда они готовят высадку. Явно вам предстоят там полеты. Используйте их по полной.

– Есть.

– Что так не весело, генерал?

Петр помолчал, только желваки ходили, не нравилось ему задание, совсем не нравилось.

– Улыбаться придется, а я лицом плохо владею.

– Главное – не мимика, главное – слова. А слово – не воробей, вылетит – не поймаешь! Почему я именно вас и направляю туда. С этим у вас все в порядке, и чувствуется, что будущих противников вы четко определили. Так что, миссия у вас будет тяжелая. Тех людей, которые знают о том, чем вы занимались в Крыму, мы с вами не пошлем. Подберите себе нового второго пилота и нового бортинженера.

– Я прилетел с тем экипажем, который был на этой машине, все они понятия не имеют, чем мы занимались в эти дни.

– Это хорошо. – Сталин посмотрел на часы. Мы решили, что аудиенция окончена, попытались встать, но нас остановил ладонью Верховный.

– Через 15 минут начнется обед с президентом Рузвельтом, начальником снабжения Сомервеллом и генералом Дином, начальником военной миссии США. С нашей стороны, по протоколу, должно быть два военных. Так как состав нашей делегации сильно ограничен, то вам обоим предстоит участвовать в этом мероприятии. Вам требуется переодеться.

– У меня с собой нет парадной формы. – сказал Петр.

– Ее вам доставили. Действуйте!

На обеде, после целой серии взаимных расшаркиваний и высказанном восхищении американцев вкусом дикой кумжи, которую предложили в качестве закуски, речь пошла о срыве поставок авиационного бензина марок 100 и 120, отсутствие которого серьезно задерживало наступление 4-х фронтов. Сталин немного утрировал ситуацию, которая не была столь острой, как ее обрисовал Верховный, но планирование – есть планирование, и было желательно иметь небольшой запас, на случай обострения ситуации на Западном фронте. Немного поговорили и о новых немецких самоходках «Хетцер», появление которых на фронте отметили. Сталин довел до сведения Рузвельта, что посол СССР в Швеции Александра Коллонтай приняла делегацию Финляндии, в ходе которой финны заявили о своей готовности пойти на перемирие и запрашивали условия, при которых это станет возможным.

– Они не хотят признавать результаты войны тридцать девятого года, мечтают о том, что все вернется на круги своя, дескать, мы дошли только до старой границы и остановились. Мы предоставили им карту, на которой отчетливо видно, что во многих местах они выдвинулись далеко за пределы той границы, перекрыли работу Беломорканала, Свирского энергоузла и крупных заводов по производству алюминия. Мы передали им требования выполнять договор 1940, начиная с отвода войск от жизненно важных наших коммуникаций, возвращения военнопленных и интернированных лиц на места постоянного проживания. При невыполнении этих условий – безоговорочная капитуляция.

Рузвельту поднятый вопрос был явно против шерсти, разработанный Бруком план предусматривал «быструю накачку» Финляндии войсками и авиацией для флангового удара от Ленинграда на Москву. Настроение народа Финляндии, третий год сидящего в окопах на «бесполезном фронте», в условиях жесткой карточной системы и на полуголодном пайке, не учитывались. Финны устали от войны. Надежды 41-го года растаяли осенью сорок первого, когда ни взять, ни окружить Ленинград не удалось. Их наступление было тоже остановлено, и их отбросили за реку Свирь, выбили с левого берега полностью. При этом РККА сумело захватить и удержать плацдармы на её правом берегу. Но фронт остановился, незначительные боестолкновения, с целью улучшить положение осуществляла только 7-я армия. 14-я – провела успешное наступление в районе Мурманска, где, в основном, базировались немцы. В ходе двух наступлений советские войска вошли на территорию Норвегии, отрезав немцев от богатых никелем месторождений в районе Колосъйоки. Финны обратились и к Америке, надеясь таким образом закрепить за собой завоевания 20-х годов. Рузвельт им пообещал поддержку, но это было до того, как он прокатился на новом русском самолете. Теперь приходилось выкручиваться, тем более, что перед этим был положительно решен вопрос о продолжении поставок топлива для ВВС СССР. Мешала и глобальная задача: требовалось закрепить международными договорами отрыв трех колоний Великобритании от метрополии. Вступая в войну на Тихом океане и в Европе, Америка рассчитывала на приобретении этих территорий. Ведь ее «обошли» при дележе мира! В тот момент, когда его делили, она сама была колонией Англии. Приходилось наверстывать упущенное, этот процесс начали еще при Вудро Вильсоне. Экспансия начала развиваться в направлении безжизненных островов в Карибском бассейне и на Тихом океане. Будущей империи требовались фосфаты, чтобы «завалить Европу хлебом». Ну и немного заработать на хлеб с маслом и толстым слоем икры. Аппетиты росли, и вот уже кресло Президента толкают два филиппинца, хотя долгое время Филиппинами владела Испания. Филипп был ее королем, некогда. Взвесив аргументы, Рузвельт начал говорить о крахе политики колонизации. Это потому, что в колониях существовал закон, ограничивающий доступ иностранных государств на рынок колонии. Только через метрополию. Этот закон дискриминирует само понятие «свободный рынок»! Короче, а не может ли господин Сталин не возражать против того, что мы немного ощиплем Великобританию? Ну, а с Финляндией – сами разбирайтесь, голые скалы нам не слишком нужны. Да и, к тому же, у них там с демократией все в порядке, потому, что нефти нет. Так что, проводите принуждение в миру, господин Сталин, мы не возражаем! Потому, что доставить туда солдат и авиацию в новых условиях будет весьма проблематично. Но поддержите нас с вопросом Индии, Австралии и Новой Зеландии. Далее Рузвельт сумел развернуть разговор в сторону создания Организации Объединенных Наций, в составе 35-ти государств мира. И создании «мировых полицейских сил» из состава армий четырех государств: США, Англии, СССР и Китая, по замыслу Рузвельта, постоянных участников Совета Безопасности. Под Китаем подразумевался Чан Кай Ши.

Пока лидеры двух стран обсуждали глобальные проблемы, Петр выполнил задание Сталина и оговорил поставку бензинов через Бенгази, Энзели и Бендер-Гез в Астрахань и Баку. Кроме того, американцы согласились, что завод в Плоешти, принадлежащий американской Стандарт Ойл, начнет свою работу только в интересах СССР, и передавать топливо для группировки в Италии не будет. На чем активно настаивали американцы еще совсем недавно. Передавались по Ленд-лизу и четыре танкера, которое подогнали американцы для вывоза нефти из Румынии. Благодаря этому СССР получил возможность доставлять нефть в Констанцу из Новороссийска, и перерабатывать ее на более производительных НПЗ с каталитическими ректификаторами. Там вырабатывался Б-100 и Б-95, а не 55-й, как у нас на всех заводах. Революция в Румынии еще не произошла, и король Михай еще серьезно рассчитывал на орден Победы!

На следующий день Верховный сообщил Черчиллю и Рузвельту пренеприятнейшее известие: войска 2-го Прибалтийского, 1-го и 2-го Белорусских, 1-го, 2-го, и 3-го Украинских фронтов перешли в решительное наступление. Форсированы Одер и Варнов, бои на Зееловских высотах, взят город Росток. Южнее Берлина – город-крепость Коттбус. Советская армия пошла на решительный штурм последних укреплений немцев, подготовлено окружение Берлина. Развернулись бои за Будапешт и Вену.

А в Тегеране говорили о мире, всем мире. Его делили! Прочерчивались будущие границы, говорилось о суммах репараций, предпринимались попытки договориться со Сталиным о собственных зонах контроля в Европе. Обсуждали американо-английский план раздела Германии на пять частей, границы Польши. Много, о чем говорили. А Петр «катал» представителей «союзников», поголовно с «птичками» на петлицах и погонах. Устраивал показательные бои между «Тандерболтами», «Спитами», «Лайтнингами» и «Мустангами» с нашими самолетами. Здесь были «ГГ-3срв», «ГС-5» двух модификаций и «ПС-185». Были «спрятаны в рукав» все наши основные козыри: стандартная «собачья свалка», то есть проверялась маневренность, обзор и навыки личного состава. В эскорт вошли истребители довольно высокого уровня, почти все имели более 15 сбитых и носили звезду Героя. Сам Петр тоже «развлекся и размялся», тем более, что возглавлял восьмерку «ГС-5» майор Осадчий, Тарас, его бывший ведомый, теперь командир 4-го ГИАП Балтфлота. Их пара доказывала, что равных им, и их машинам, в воздухе Тегерана просто никого нет, хотя в составе сквадронов сопровождения обоих лидеров западных стран были очень неплохие летчики. Так как новости с фронтов поступали регулярно и хорошие, то споры о будущем мироустройстве принимали все более и более острый характер. Лидеры трех стран разлетелись в разные стороны, не сумев выработать совместного коммюнике. Обострились отношения как внутри западной группировки, так и между Западом и Востоком. Хотя внешне, на снимках, все демонстрировали полное единство и готовность продолжать начатое дело.

Петр еще раз попытался отговориться от полета в США, так как полученное задание не позволяло ему «отменить» посещение Великобритании, но безуспешно. Сталин обещал «подбросить» конкретное задание по Америке. Машины им сменили, вместо Тараса назначили генерала Хабарова, которого Петр не видел с сорок первого года. Кажется, что у Осадчего будут неприятности. Он и его ребята ляпнули что-то лишнее в не совсем трезвых разговорах последних двух дней пребывания в столице Ирана.

Последний визит Сталин нанес шаху Пехлеви в предпоследний день пребывания, причем, не принимал его у себя в посольстве, а сам прибыл во дворец Голестан, предварительно спросив у шаха: в какое время хозяин страны пребывания сможет принять советского лидера. Лично гарантировал шаху неприкосновенность границ Ирана и вывод советских войск с его территории в течение полугода после окончания войны. Подарил ему самолет и пригласил на обучение в Ленинград в военное училище ВМФ.

Глава 12. «Черчилль нашел способ заключить мир с Германией»

После прилета «домой», во Фрайлебен, неделю отрабатывали дозаправку в воздухе «из крыла в крыло». В Англии им запретили ее показывать, эта фишка предлагалась только для Америки. Одновременно можно было заправлять два истребителя сопровождения. Для них были предназначены 18 тонн топлива в крыльевых бомболюках, при загрузке 12 тонн ракет в центральный. Каждую эскадрилью могло сопровождать до 18 самолетов-истребителей. Дурость, конечно, но идея Сталину понравилась, а высказана она и реализована Николаем Николаевичем. Мы с ним рассматривали вопрос о полете вокруг земного шара. Топлива немного не хватало, тогда мы рассмотрели возможность его передачи в полете. Ну, а затем ситуацию «развили». Новый заказ на машины спустили на завод, количество увеличено до 128 штук, дополнительно к строящимся. Это 16 эскадрилий, точнее, 16 полков, так как Голованов подбросил идею, что «тройка» самолетов станет эскадрильей, а «девятка» – полком, то есть самостоятельной воинской частью. Первые испытания самолета, как бомбардировщика, показали, что необходимо иметь две программы продольной балластировки, так как самолет раскачивался при сбросе бомб крупного калибра. Опасно раскачивался. Но кто будет слушать конструктора, когда «надо»! Уже в Англии получили известие, что один самолет пришлось покинуть в воздухе. Погибло два члена экипажа. Вошел в автоколебания и выполнил петлю Нестерова, малого радиуса. Проще, говоря перевернулся вокруг оси крыла. Петра вызвали в посольство в Лондоне, они базировались в Фарнборо. Состоялся долгий разговор со Сталиным, который закончился неожиданно:

– Это то, о чем вы предупреждали?

– Так точно. И настаиваю на моем отзыве отсюда.

– У Вас есть выход из этого положения? Я имею в виду по самой машине.

– Есть! Необходимо удлинить внутреннее «дубль-вэ» и поставить дополнительные флаппероны на этих оконечностях.

– Ваш полет в США не отменяю. Вас сейчас соединят с товарищем Поликарповым. Продолжайте выполнять задание, на короткой машине. Пусть они тоже ошибутся. Погибших товарищей мы представили к званиям Героев. Позаботимся и об их семьях.

– У меня написана новая программа для автопилота…

– Передайте ее через посольство. У них есть возможность быстро доставить ее в Москву. Высылаю вам новое задание и каналы связи. Готовьтесь к перелету в США.

Гибель одного самолета не могла остановить хода истории. Нам увеличили задание на одну единицу. И вышло распоряжение о производстве дополнительных работ по планеру. Насколько я помню, именно катастрофы всех построенных «В-35» привели к тому, что даже в музеях эти машины не сохранились. Несмотря на выдающиеся летные характеристики и замену двигателей на реактивные, врожденные недостатки все равно не дали возможности реально использовать эти машины. Им не хватало продольной устойчивости, и все они закончили свою летную карьеру в виде обломков. Решить эту проблему удалось лишь за три года до смерти их конструктора. Мы же ошиблись на полтора метра по длине в своих расчетах. Для стандартной нагрузки этого хватало, а первая же попытка применить «перегруз» для коротких дистанций, «обычную» операцию в АДД, закончилась катастрофой. Не хватило массы топлива, чтобы уравновесить машину. На втором варианте самолета был четырежды дублирован автопилот и снабжен таким же количеством аварийного питания с собственной электросетью. Целую тонну взлетного веса «съело» это «усовершенствование». Без довольно приличного компьютера машина летать не могла. В общем, намучились мы с ней славно! Ведь за все приходится платить, особенно, если это – дальность! Тем не менее, к февралю 1944 года машины пошли на вооружение как ВВС ВМФ, так и на вооружение АДД. Четыре полка вошли в резерв Ставки. В первую очередь пополнялись они. Еще в декабре 1943-го года мы установили, что в максимальной готовности к вторжению на континент у англичан находятся порты в районе Портсмута. Там находились суда-трубоукладчики и составные части «мобильных портов», предназначенных для переброски значительного тоннажа на неподготовленное побережье. Это чуть в стороне от Па-де-Кале, где сосредоточены основные немецкие силы.

«Войну» против нас англичане начали немедленно после Тегеранской встречи: была разгромлена законспирированная ячейка Коминтерна, через которую наша разведка сумела получить сведения о сепаратных переговорах в Швейцарии. Выдали ее швейцарским властям именно англичане. Укол незначительный. Но достаточно болезненный. После окружения Берлина последовала короткая, но пауза, требовалось подвезти боеприпасы и то самое топливо, запасти которое не сумели осенью. В это время в Берлин зачастили «Москито», Сталину пришлось писать в Лондон и пытаться надавить на него, но в ответ приходили только требования выделить Великобритании зону оккупации. Американцы помалкивали многозначительно, но было понятно, что разреши мы это дело Англии, как аналогичное требование выставит и Америка. 3-го марта, в пятницу, состоялось неудачное покушение на Гитлера, к этому времени Петр уже вернулся в Москву, и на него давили со всех сторон, требуя новые и новые самолеты и ракеты. Тем неожиданнее для него стал вызов в Кремль и поступившее предложение Сталина:

– Мы решили поручить вам командование 1-й истребительной армией ВВС в Германии, которой придаем полностью все новые самолеты резерва Ставки. По нашим данным, Черчилль нашел способ заключить сепаратный мир с Германией. Видимо, не сегодня-завтра состоится устранение Гитлера и Геринга, причем будет объявлено, что они героически погибли под бомбежкой, под русскими бомбами. Руководят заговором Кальтенбруннер, Гиммлер и Канарис. В основном, это – войска СС. Немцы сняли практически все силы с Атлантического вала. Там находятся не более 10 тысяч человек, в основном – остбатальоны, которым сдаваться нам никакого смысла нет. Силы противника определены нами как три свежих армии, при поддержке 11-ю тысячами самолетов и 7-ю тысячами судов и кораблей. Четыре дня назад состоялась пробная высадка, в ходе которой потеряно до 800 человек личного состава, так как отряд был обнаружен немецкими подводниками. У немцев на этом участке 49 лодок-«семерок», предназначенных для обороны побережья. Требуется разработать меры, которые сорвут высадку противника. Ваши предложения?

– Есть возможность объявить о состоявшемся сепаратном соглашении немедленно по подписанию? Именно с территории Германии или стран под их оккупацией.

– Товарищ Ильичев! Вопрос, в общем-то, к Вам!

– Чисто теоретически, «да». Из трех мест: в Норвегии, Дании и во Франции мы имеем такую возможность. Но требуется текст соглашения.

– Товарищ Абакумов, могут ваши люди быстро передать сам текст?

– Предварительный текст у нас есть.

– Товарищ Ильичев, думаю, что этого будет достаточно. Там есть самые главные слова: о борьбе с большевистско-монгольскими ордами в Европе.

– Есть, понял!

– Требуются 10–15 самолетов ДРЛО большой дальности. – продолжил Петр.

– 392-й ОСДРАП в Вашем распоряжении, генерал.

– Извиняюсь, ходили слухи, что немцы не успели взорвать склад мин для подводных лодок в Ростоке.

– Это соответствует действительности, но ничего нам не дает. Наших кораблей в том районе нет.

– Корабли и не требуются, товарищ Сталин. Требуется полоса, неподалеку от складов, и немецкие минеры, которые смогут их подготовить к постановке.

– Каким-таким образом?

– ПС-4 с большим трудом обнаруживается метровыми локаторами англичан. Но они об этом не знают. Немцы его не могут обнаружить вообще.

– Вы же там были, и ваш «портрет» уже у англичан есть! – сказал маршал Новиков, и Голованов послушно закивал.

– На самолете предусмотрена установка шести дополнительных огневых точек. Во время нашей экскурсии мы установили там 6 дополнительных отражателей. Но только на одном самолете, и особо не рекламировали того, что они там стоят. Так что, радиолокационный портрет у них несколько отличается от истинного, во много раз. Нам он тоже понадобится, когда приступим к ослеплению противника. И прошу добро на проведение фоторазведки побережья пролива. Днем, демонстративно.

– Добро, как говорят моряки. Вилетайте в Ганновер нимедленно, генерал. – Сталин махнул своей трубкой, разрешая Петру идти.

Ситуация складывалась следующим образом: 2-й Прибалтийский продвинулся дальше всех и вышел к Атлантическому океану, но не закончил штурм крупных городов. Гамбург, Киль и Бремен находились в кольце, как и Берлин. Часть сил повернули в сторону Копенгагена. Значительная группировка немцев была сосредоточена в самом Берлине, около двух миллионов штыков. Эсэсовские дивизии по-прежнему держали жесткую оборону у Билефельда, не давая нам возможности быстро выдвинуться к Ла-Маншу. Украинские фронты находились на Рейне и готовились форсировать его. Им до места высадки почти 600 километров. Не успевают! Поэтому единственным способом было нанесение неприемлемых потерь противнику на этапе перехода из портов Англии во Францию. И Петр сосредоточился на этом. Повезло с Ростоком, там немецкие моряки пожалели собственных жен и детей, и не дали взорвать склады флотских боеприпасов. Более 15 тысяч мин калибром 530 мм были в нашем распоряжении. Требовалось только научиться их сбрасывать со всех типов самолетов. Благо, что немцы сами часто применяли такие постановки, поэтому требовалось найти таких спецов, и действовать как можно быстрее. Еще перед вылетом из Москвы Петр дал команду установить постоянное наблюдение за каналом. Немецкой авиации там не было, практически. В исправном состоянии находилось около 70 истребителей, не считая ночников.

Теперь все зависело от разведчиков. Нам требовались доказательства того, что британцы нарушили Тегеранские соглашения. Там им разрешили высадиться в Греции, где они увязли в боях и продвигались в час по чайной ложке. Наши освободили Салоники и прошли на Тирану, намертво отрезав англичан в южной Греции. Для того, чтобы затруднить исполнение «приговора» Гитлеру, в эти сутки Берлин бомбежкам не подвергался. Сбрасывалось обращение к войскам, призывающее их прекратить бессмысленное сопротивление. Группировка под Берлином была у немцев самой большой. Все остальные войска, вне кольца, насчитывали не более 380 тысяч штыков, большинство из которых состояли из фольксштурма и гитлерюгенда, слегка разбавленного бывалыми ветеранами. Угрозу представлял только танковый корпус СС на севере Франции, недавно укомплектованный новыми танками. Но он был один вне кольца. Гитлер истерил и приказывал сражаться до последнего немца. Дисциплина в армии держалась только за счет быстродействующихвоенно-полевых трибуналов. Вот и решили деятели СС вдохнуть немцам призрачное видение «Великой Победы». Ночная разведка показала, что армия вторжения находится на марше и следует к пяти портам от Уэймута до Истборна, где сосредоточено большое количество судов и кораблей. Через сутки они смогут начать погрузку. Доложились в Ставку, Верховный ответил, что в Берлине пока тихо, на море шторм, так что говорить о готовности англичан не приходится.

– Готовьтесь к минным постановкам и держите под контролем всю акваторию пролива. Не упускайте ничего!

На следующий день англичане запросили разрешения бомбить Берлин, но получили отказ советской стороны.

– Немцам отправлен ультиматум, до срока его окончания активных действий предприниматься не будет.

Англичанам ничего не оставалось, как согласиться на вынужденную отсрочку. В тот же день немцы передали, что снят с должности рейхсмаршал авиации Геринг, который покинул Берлин и вылетел в сторону Кенигсберга, где 1-й Прибалтийский фронт окружил немцев, но пока топтался на месте. Геринга перехватили и посадили у Шнайдемюля. Рассказал много интересного. Он посоветовал Гитлеру сдаться, так как реальных сил у того просто не осталось. Но Гитлер надеется на десант англичан и войну между союзниками. Сталин позвонил Громыко и попросил передать содержание допроса Рузвельту и попросить лидеров стран Объединенных Наций присоединиться к советскому ультиматуму. Но этого не произошло. И Рузвельт, и Черчилль отмолчались, сказали, что передадут в письменном виде свои ответы.

Сталин собрал всех членов Ставки, после того, как Петр передал, что войска союзников приступили к погрузке. В 01.22 шестого марта 1944 года Петр сообщил, что немецкие тральщики вышли из Гавра и Шербура и приступили к тралению подходов к нормандскому берегу. Стало очевидным, что сепаратный договор подписан, и Петру приказали уничтожить корабли противника и приступить к дополнительным минным постановкам. Пока только у немецкого берега. Приказ был выполнен, в основном, планирующими бомбами. В 06.00 немецкая радиостанция объявила о смерти Гитлера, но не сообщила: каким способом это произошло. И обратилась ко всем странам мира встать на борьбу с большевизмом, костлявые руки которого дотянулись до самого сердца Европы и вырывают его из тела. Об абажурах из человеческой кожи отдельно не упоминалось, да и мыло, изготовленное из жира после кремации жертв, тоже, почему-то, не упомянули. Забыли, наверно! Говорилось о миллионах изнасилованных немок, о великих страданиях немецкого народа, об общечеловеческих ценностях. В общем, полный набор, я его уже слышал, и не раз, поэтому мне он надоел еще до того, как я сел в тот дурацкий самолет, который должен был отвезти меня в Дамаск, а оттуда в Тартус, где я должен был взять на слежение три авианосные группы. Эх, были времена! Нам бы сейчас такие возможности и ядрен-батон, но его еще не сделали. А жаль!

Сталин, Рузвельт и Черчилль обменялись злобными радиограммами, и с этого момента всю 1-ю истребительную перевели на постоянную готовность № 1. Наши зачем-то дали коридор для выхода мирного населения из Берлина. Так было объявлено, и листовки с этим обращением вновь разбросали над городом. Немцев, если у них остались человеческие чувства, попросили этому не мешать. Не самым гладким образом какие-то гражданские успели выйти к 14 часам. Одна совсем юная девица сказала первому же советскому офицеру, что у нее есть важное сообщение для советского командования. Её немедленно перебросили в Потсдам, где находился маршал Жуков. В качестве гигиенической прокладки она вынесла полный текст соглашения между Германией и западными союзниками, которое немедленно было передано в Москву, и заработали три радиостанции, подходы к которым обороняли группы коммунистического сопротивления в Ренне, в Эсбьерге и Ставангере. Акт предательства был опубликован и в Москве. Двумя нотами СССР уведомил посла Гопкинса и Керра о разрыве союзного договора с Великобританией и США, так как в подписанном тексте немцы капитулировали перед западными союзниками и открыли фронт, пригласив англичан и американцев на территорию Германии для совместной борьбы против СССР. В ноте подчеркивалось, что любое корыто, отошедшее в сторону Германии и оккупированных ею стран будет рассматриваться как вражеское. СССР считает себя в праве предпринять действия превентивного характера, чтобы не допустить высадки войск союзников Германии на территории бывшего Третьего рейха и стран-сателлитов.

Никаких «извинений» не последовало. В Портсмуте ускоренным темпом грузился десант, дипломаты обещали ответ глав правительств as soon as possible. На четверг, 9-е марта, синоптики давали временное улучшение погоды. Петру Сталин еще раз напомнил, чтобы он не упустил момента выхода конвоев. На море – очень приличный шторм, низкая облачность, авиация союзников прижата к земле. В 02.00 по Москве, в Женский день, выползли первые «жирные гуси», либо авианосцы, либо линкоры, и встали у фарватеров. Из Лондона пришел условный знак, и после этого отрубили связь с Посольством. Москва передала условный сигнал, и вот тогда Петр поднял «коротышку», на котором летал на остров. «Хвост» ему, правда, удлинили, довели до модификации «М». Выставив отражатели, на высоте всего 10000 метров он двинулся в сторону острова. Ожила система ПВО англичан. Локаторов у них довольно много, остров полностью перекрыт ими без просветов. Но нас интересовали только локаторы между Уэймутом и Истборном. Шесть других ракетоносцев легли на боевой курс, и отстрелялись ракетами со стороны Кельтского моря. Дальние локаторы туда вообще не смотрели, и продолжали работать до самого поражения. Ликвидировав, пусть даже временно, самые большие из них, дали отмашку на бомбежку и минную постановку во всех портах, где находился десант. Первыми туда подошли «ПС-4М», познакомив корабли Роял Флита с последними достижениями в области противокорабельной ракетной техники. Затем отработали ночные истребители, убрав барражирующие «Москито НФ», «Реперы» и «Хэвоки», которые могли помешать работе. Истребители еще «работали», когда над портами появились «ПС-4», с 24 тоннами мин на каждом борту. Ими они засыпали порты и фарватеры, где, снявшись с якорей и швартовых, тяжело разворачивались корабли с десантом. В штормовых условиях капитанам судов и так приходилось нелегко, а тут еще внезапная минная опасность. Начались столкновения, навалы, посадки на мель. И паника! Потому что сверху продолжал сыпаться бомбовый дождь. Зенитный огонь мало помогал, так как били через облака, да еще и с помощью ДРЛО. До утра выполнили три налета на порты, а шесть машин занимались тем, что минировали аэродромы. КМГУ совершенно нормально работали с высоты 12 000 метров, поэтому не имело значения: есть облачность над аэродромом или нет. Достать «ПээСки» англичанам и американцам было нечем. Утром высадку отменили, и началась снова работа дипломатов. О результатах бомбежки было «громко» объявлено, как только появились просветы в облаках.

Когда посла Гусева вызвал Иден для вручения ему ноты о недружественных акциях русской авиации, тот положил ему на стол акт, подписанный в Берлине, и приказ на высадку в Нормандии, где черным по белому противником назывался СССР. Здесь необходимо отметить, что, как среди англичан, так и среди американцев, было много настоящих друзей Советского Союза. Они нам хорошо помогали до войны, во время и после нее. Добывали гораздо более серьезные документы, чем приказ Кэннингхема на переход Портсмут – побережье Нормандии.

– Я готов принять ноту об объявлении нам войны, и вручить вам такую же, господин бывший союзник. – Гусев – не Майский, тот лебезил, заискивал и просил. Гусев требовал, был настоящим послом великой державы.

Глава 13. Переброска на Дальний Восток

Утром 9-го марта, сразу после завершения крайнего вылета на Портсмут, Петр связался со Ставкой, доложил, что выход всех пяти конвоев сорван, и попросил разрешения ударить по Берлину. Требовалось, как можно быстрее, ликвидировать последний крупный очаг сопротивления немцев. Но получил резкий отказ со стороны Сталина:

– Там без Вас разберутся, генерал. Подготовьте двадцать семь «ПС-4» и 54 «ГС-5» с системой дозаправки, и немедленно перелетайте под Комсомольск-на-Амуре, в Каменный Ручей. Указания получите в воздухе.

– У нас нет карт того района, товарищ Ивáнов.

– Хорошо, даю промежуточную посадку в Большом, Хабаровск. Там получите необходимый комплект карт. Вечно у этих моряков сплошные проблемы. Если бы не некоторые ротозеи из командования ВМФ, то этого перелета не понадобилось бы. Действуйте, как можно быстрее. Промедление – смерти подобно.

– Есть! – опять что-то случилось, и впереди полная неизвестность. Перелет далекий, поэтому экипажи пока не беспокоим, они отдыхают, ну а мы с Петром – люди сильные, двужильные, и ночью не летали, спать, правда, не спали. Главной неприятностью была необходимость тащить с собой истребители, а это минимум одна дозаправка, а в случае «плохих» ветров, две. Пока штурман дивизии, а эти 27-мь машин ею считаются, делает расчет ДБК до Хабаровска, Петр схватил ВЧ и позвонил на завод. Тут и выяснилось неприятное обстоятельство, что ТОФ новых машин не получал, от слова вообще. Стало понятно: для чего нас перебрасывают. Своим ходом они туда три дня добираться будут, если не больше, так как с топливом на участке, вежливо говоря, хреново. Оно расписано чуть ли не на месяц вперед, каждый литр на учете. Это же тыл! Так что, отмазаться от истребителей не удалось. Придется тащить отсюда. В справочниках Каменный Ручей числится запасным аэродромом участка перегона техники для тяжелых самолетов. 2,3 километра – длина полосы. Позывных нет, привод включается по особому распоряжению. О нем можно временно забыть, пока не долетим до Хабаровска. Проверив расчеты у Дунаева, Петр вызвал начштаба и передал ему приказ Ставки.

– Готовьте штаб к передислокации. Я – отдыхаю, будить по технической готовности к вылету, вместе с остальными.

Не слушая ответа, повернулся и ушел в комнату отдыха. Через минуту он уже спал, а я ковырялся в своей памяти по поводу того, что мы там потеряли? Помнится, что в 1943-м американцы раскатали губищу, что кратчайший путь в Японию лежит через Курильские острова. Тем более, что сами японцы им об этом напомнили: они захватили острова Атту и Кыска в Алеутской гряде. В тырнете «пишуть», что это была первая потеря «истинно американской территории, впервые с момента какой-то там войны». Врут, как обычно! Эти острова принадлежали России, но их «продали» американцам, вместе с Аляской. Так что никакая это не «истинно американская территория». Мы вон, тоже купили Прибалтику, а все их считают собственностью ливнов, эстов и латгаллов. Тогда деньги верните, раз сделка не состоялась! С процентами! И учетом инфляции. Ну, как, господа шведы? Способны? Тогда не надо говорить, что это не наша собственность!

Попробовав вести там боевые действия, американцы быстро поняли, что этот кратчайший путь будет усыпан инвалидами войны и санитарными потерями. Поэтому решили не рисковать, и перенесли действия в более теплые районы, пытаясь захватить Японию с юга. Генерал Маршалл, выслушав доводы Президента и компании в Тегеране, а он был начальником объединенного штаба вооруженных сил США, похоже, вовсе не успокоился насчет нас, и решил доказать, что он – самый крутой вояка в мире. Так как он – военный советник самого Президента, то, скорее всего, именно он «уговорил» «Френка» реализовать присутствие в Европе явочным порядком. До реального срока готовности операции «Оверлорд», названного в Тегеране: июль 1944 года, оставалось 4 месяца. Именно поэтому и было принято решение, что в помощи союзников в Европе СССР не нуждается. Все будет закончено в марте – апреле. Забавляйтесь в Средиземноморском регионе, детишки, и не лезьте в разборки, которые взрослые дядьки чинят. Он же мог вернуться и к «плану Левитта», который предусматривал удар по островам Парамушир и Шумшу, а так как, его удобнее наносить от Петропавловска – Камчатского, то в данных условиях, скорее всего, он и попытается реализовать его. Если уже не попытался. Но, если это так, то у меня есть пара интересных подарков для него!

В 10.30 Петра разбудили, он сразу взял телефон и связался с Лешей Пеховым, командиром 13-го ГвОРАП, который был вооружен новыми самолетами, с системой дозаправки в воздухе. Люди свои, проверенные, им и карты в руки. Запросил его о готовности и о тех, кто летит. У того было все готово, ждал звонка, чтобы поднимать людей, они ночью тоже много работали.

– Тебя понял. Остальных отправляй в Хабаровск. Топливо обещали выделить. Машины для них пришли?

– Да, Петя, пришли, все в порядке. А что за срочность?

– Все потом, Леша. Уточнять будем по ходу тела.

– Понятно, до связи!

Далее был завтрак, построение и взлет. Из Лангенхагена до траверза маяка Деодде, и там ложимся на ДБК. 7 671 километр, не считая вращения земли. А она, зараза, крутится, да в ту же сторону, куда летим! Далее над Балтийским морем, курс проходит над Хельсинки, а финнов еще не «отмиротворили», некогда было, но к самолетам, летящим с Запада, да еще и на большой высоте, здесь «особое отношение». Раздался голос ихнего диспетчера на немецком.

– Группа самолетов в районе Уппаниеми и Порккала! Сообщите вашу принадлежность и направление полета.

– Везем подарки генералу кавалерии Маннергейму. Где оставить? Как поняли, прием?

– Большевистская свинья! Мы еще будем ссать на ваши могилы! Ваш козел Сталин решил выиграть войну и у Гитлера, и у Англии с Америкой? А жопа не треснет? Столицей Великой Финляндии будет Петербург.

– Да ничего, парень. Ты успокойся, лет 15 снежок побросаешь где-нибудь в Сибири, и вернешься на свои Аланды. Другой земли у финнов никогда не было, ну а мы – дальше! Бывай!

Пока он болтал, мы эти 80 километров уже проскочили. Говорил по-русски, кроме первого предложения. Финны до сих пор используют русских эмигрантов на узлах связи. Ничего, война заканчивается, скоро и до него доберемся! Линию фронта пересекли у Сегозера. А напротив Архангельска начали принимать радиограмму из Москвы. Длинную! Но в ней ничего не говорилось о том, что предстоит делать. Петра вводили в курс того, через какие узлы заказывать снабжение и обеспечение дивизии и полка прикрытия. Дали наличие топлива и боеприпасов в точке базирования. Через несколько дней в Совгавань придет конвой с грузами для них. Пожелали счастливого полета и замолчали. Новостей было не густо. Нарьян-Мар, когда прощался и переключал нас на мыс Каменный, сообщил о том, что американцы бомбили Петропавловск. Так что, летим на войну. Нас перебрасывают, явно, не только для того, чтобы перебросить истребители. Скорость маленькая, истребительная. За Обской губой, еще засветло, приступили к бункеровке 13-го полка. Лешка, как всегда, хохмил, рассказывал новые анекдоты про англичан и американцев в Англии. Прослушали сводку СовИнформБюро, в которой говорилось о том, что авиацией СССР предотвращены прорывы конвоев к британскому острову и к Гибралтару. Много судов и кораблей потоплено в Средиземном море. СССР приступил к морской блокаде армий США и Великобритании в Европе. Это стало ответом на бомбежку Петропавловска-на-Камчатке и Елизово.

Анализ самых первых ударов, которые пришлись по авианосцам и линкорам, подтвердил догадку Петра, что ракеты «Х-1М» с прямоточным двигателем, небольшие и дешёвые, за счет своей скорости, наносят мощные удары по корпусу и настройкам кораблей, серьезно повреждают валопроводы, выводя из строя двигательные установки. При попадании в верхнюю палубу авианосца, следует ее пробитие и наносятся очень большие разрушения в ангарных помещениях корабля. А эти ракеты дешевы и их произведено гораздо больше, чем тяжелых «Х-Х» и «Х-ХМ». А главное, их можно взять с собой гораздо больше, чем 4 тяжелых. Да, приходится входить в зону действия авиации авианосной группы, но пока потерь нет. Только «поляки» из 303-й эскадрильи британских ВВС заявили о двух победах в ночном бою над Ла-Маншем. Сбиты именно «бананы», как обозвали наш «ПС-4М». И даже предъявили пленку из фотопулемета. Мы так ржали! (Позже стало известно, что из-за этих сообщений англичане организовали целую экспедицию, чтобы поднять «сбитые» из воды. Сами понимаете, чем она закончилась.)

Американцы, в отличие от англичан, оказались более готовы к ответным действиям, судя по поступающей информации.

Люди в воздухе находились уже 11 часов, болтовни в эфире стало больше, таким образом они «будили себя» и проверяли не спит ли ведомый. Едва загорелся восток, как Петр приказал начать вторую бункеровку, чтобы окончательно разбудить всех. Оставалось около полутора – двух часов полета. Петр предупредил:

– Кто чувствует, что устал и может не справиться, справа по курсу в ста километрах запасной аэродром Зея. Чуть дальше, в Шимановской – еще один аэродром. Туда вам топлива тоже хватает.

– А сколько осталось, командир?

– 940 километров.

– «Пить или не пить? Вот в чем вопрос!» Я, всегда, решаю это вопрос положительно! «Тринадцатый»! Я – «Пех», подхожу к вашему левому! Зацеп! Полилось!

– «Пех», много не пей, нам оставь!

Ушло в Зею только два человека, из «молодых». Один из них трижды пытался подойти с двух сторон, но так и не справился. Второй вызвался его сопровождать. Люди устали и никто его не обвинял в том, что он не смог этого сделать. Через полтора часа все произвели посадку. На больших машинах есть даже «комната отдыха» с удобными диванчиками, а в ГС таких условий просто нет и быть не может. В Хабаровске, напротив 12-го ремонтного завода, находился «дом переменного состава», где все, кроме Петра, увалились спать. Он же связался с Читой, доложил о прибытии в Хабаровск. Там располагался штаб 12-й ВА, который обязали передать нам пакет навигационных карт. Они сообщили, что выслали их самолетом, передали его бортовой номер. Петр обратился к дежурному по аэродрому и приказал найти экипаж из Читы. Неожиданно к нему подошел рослый фельдъегерь, и попросил показать свое удостоверение личности.

– Вам пакет, товарищ генерал. Передано по БОДО четыре часа назад. Распишитесь!

Пришлось уединяться в комнате спецсвязи и читать целую «портянку» за подписью Верховного. Ни Штаты, ни Великобритания войны пока так и не объявили, но нанесли бомбовый удар по Петропавловску. Их сдерживает то обстоятельство, что на территории Соединенных Штатов появился наш плацдарм. В бухте Колд-Бэй, на побережье Аляски, проходили обучение моряки и летчики из СССР в количестве более 12 тысяч человек. При попытке их разоружить и интернировать, оказали вооруженное сопротивление и захватили базу флота, три аэродрома и более сорока кораблей. На складах базы имеется вооружение и боеприпасы для нескольких дивизий. Американцы готовятся высадиться на Восточных Алеутских островах, с целью уничтожить плацдарм. Требуется оказать быструю и эффективную помощь.

Как выяснилось чуть позже, американцы не совсем поняли, с кем имеют дело. Примерно 60 % личного состава «моряков» составляли морские пехотинцы Северного флота. Причем исключительно те, которые служили на кораблях СФ, имели корабельную специальность, и «сошли» на берег. Сделали они это в июне 1941 года, и были живы к началу 44-го. У большинства у них в послужном списке числился 23-й укрепрайон, полуостров Рыбачий, хребет Муста-Тунтури, «Долина Смерти» в русле реки Западная Лица, и другие «санатории», где они «укрепляли свое здоровье», соревнуясь с лучшими представителями горно-стрелковых войск Европы. И победили их. А после взятия Северной Норвегии, и обещания Сталина принять участие в войне с Японией, в декабре 1943-го прошерстили все части морской пехоты, и тех, кто имел корабельный ВУС (воинско-учетную специальность), перевели на ТОФ, и отправили принимать корабли в Колд-Бэй. У мужиков было три года войны за плечами, а их пришли «интернировать» какие-то «пацаны». Восстание началось со слов «Полундра!». Абсолютно спонтанно. Командование курсов, пороха не нюхавшее, обещало командующему COMNORPACFOR адмиралу Кинкейду, что СССР уважает международное право, и они совершенно не возражают провести некоторое время, пока Вашингтон и Москва не разберутся между собой, находясь в рамках этого права в лагере для интернированных лиц. Их переместили в тюрьму на линкоре «Миссисипи», стоящем на якоре в заливе Колд-Бэй. Восстание возглавили главный старшина Алексеев, бывший наводчик, бывший разведчик 181-го отдельного разведотряда, бывший снайпер, в послужном списке у него много чего числилось, и, бывший старший политрук, капитан-лейтенант Кокосов из 63-й бригады морской пехоты. Алексеев видел, как арестованных офицеров штаба вывели из здания, и успел предупредить часть подразделений. Когда американцы, через командира учебной бригады, попытались построить соединение на плацу, то выяснилось, что бывшие североморцы успели «сменить» пулеметчиков на вышках, и «вышли» на построение в полной боевой готовности. Шесть катеров «Хиггинс», от причалов, без хода, атаковали торпедами старый линкор и притопили его на якорной стоянке. Были захвачены все зенитные и береговые батареи, радио и локационные станции. Военнослужащие Соединенных Штатов были согнаны в «концлагерь» посередине базы, и служили «живым щитом» для остальных участников обороны базы Колд-Бэй. «Главным заключенным» был адмирал Томас Кинкейд, командующий Северотихоокеанскими силами Соединенных Штатов. Солдатики и матросики, которые были задействованы для процесса обучения будущих моряков Тихоокеанского флота, были неспособны курицу зарезать, а им подсунули волкодавов-морпехов с Рыбачьего в качестве противников.

Глава 14. Первый и последний налет на Америку

Выяснив задачу и оценив те сложности, с которыми придется столкнуться, Петр на час сократил время отдыха летному составу, так как инженер дивизии сообщил, что дозаправка заканчивается, самолеты осмотрены, можно двигаться дальше.

– Пошлите кого-нибудь поднять людей, нам требуется поторопиться, Николай Иванович.

– Есть поторопиться. – Инженер был недоволен тем, что маловато «захватили» техников, и слишком много «штабистов», так как обслуживать пришлось еще и истребителей. Но, в СССР того времени не было дальних транспортников, а местные товарищи техники были незнакомы с новыми машинами. Вылет «строем» Петр отменил, каждый добирается до места самостоятельно. Привод для них включили и на аэродроме есть «Глиссада».

СовГавань, или Константиновский пост, или Императорская Гавань, был заложен перед самой «Крымской» войной в 1853-м году, которая происходила не только в Крыму, но и на Тихом океане. И там, и там она было проиграна по причине отсутствия возможности своевременно снабжать войска, героически сражавшиеся везде. Размер коммуникаций значительно превысил чахлые возможности российского транспорта. Похоже, что и в этот раз наши противники решили использовать эту проблему, чтобы несколько умерить аппетиты Сталина. А тут, как назло, появился «ПС-4», у которого особых проблем с расстояниями не было. И, хотя противник знал о его присутствии на Европейском ТВД, Маршалл решился проверить возможности Тихоокеанского театра военных действий. К 38-му году вокруг Совгавани было построено 5 аэродромов, в основном для истребительной и морской авиации. Во время войны дополнительно открыли еще три, правда, закрыв один из самых старых возле Лососины. «Каменный ручей» был «запасным» аэродромом, который строили весь 41-й и 42-й год. Он изначально предназначался для тяжелых самолетов. Таких аэродромов здесь в этом районе было три: Май-Гатка, Дземге и Камручей. Все три грешили тем, что вокруг них часты туманы, особенно с мая по июль, но наступали они в разное время. И получалось так, что если закрыт один, то два других могут принимать самолеты. Максимально могли быть закрыты только два. Они все находятся на разной высоте. Строили аэродром жители ближайшего села, тогда райцентра, Датта, плюс несколько воинских подразделений, входивших как с состав флота, так и в состав АДД из перегонных дивизий. В настоящее время, март 1944-го, никаких поселков возле Каменного Ручья просто нет. Несколько землянок, бункербаза, тридцать обвалованных стоянок, сорок оборудованных двориков для зенитных орудий. Четыре палаточных городка, и все завалено двухметровым слоем снега. Большая часть зениток – 37 мм, восемь 85-мм. То есть, от налетов аэродром не прикрыт, одна надежда на то, что у американцев просто не хватит дальности. Но если они возьмут Елизово…

Первыми там приземлились Пехов со своим ведомым. Они и сообщили о том, что вылет «бананов» можно отложить на пару-тройку месяцев, так как аэродром их принять не может, не расчищена полоса, тяжелой техники там просто нет. Что тут началось! Доложили, естественно, в Москву, но три машины начали готовить к вылету, выгружая вооружение с одних машин, и подвешивая все на эти. Через два часа «08», «20» и «13» борта вырулили почти к локомотивному депо, так как полоса была несколько коротковата, меньше двух километров, и оттуда начали разбег в сторону Гнилой Пади. Работать из Хабаровска было практически невозможно! Но, сумели оторвать машины, проскользнули над деревьями и пошли в набор. Курс 58 градусов, высота 15 200, скорость 980. Внизу сплошная тайга, покрытая снегом, слева – река Амур, там есть селения, дымки поднимаются. Давление высокое, видимость миллион на миллион. Затем Амур отвернул от нашего курса еще больше на север, под крылом небольшое нагорье, покрытое густой тайгой. Справа различается мыс Сюркум, там Татарский пролив. Он почти на 50-й широте, так что границу Японии не нарушаем, пройдем гораздо севернее, над советской частью Сахалина. Машина уже давно на автопилоте, ведет ее штурман, а оба летчика только наблюдают за показаниями приборов. Сахалин под нами был всего около шести минут, и внизу еще замерзшее Охотское море, а впереди на горизонте появились конусы вулканов Ключевского массива. Мы прошли между четырьмя «дымящими горами»: три слева по ходу и один справа. Все с большим интересом наблюдали за тем, что под нами. И вот мыс Шуберта, внизу – Тихий океан. Но, по карте, это Берингово море, Камчатский залив.

– Восьмой, принять «люди», «Буки 1–2». Двадцатый, вам «есть», работай, на связи.

– Тринадцать, исполняем.

Звено, так было более точно, тем более, что самолеты были из разных эскадрилий, разошлось. Правый ведомый должен осмотреть и сфотографировать острова Беринга и Медный, затем Атту и Крысиные острова. Левый – осмотреть остров Карагинский, особенно его восточную оконечность, и залив Оссора. Далее осмотреть залив Корфа и Олюторский. Там есть столь любимые американцами «пляжи», удобные места для высадки десанта. Три места пригодны для быстрого создания прибрежных грунтовых аэродромов.

Первой заговорила «восьмерка»:

– Глаголь! Восемь вымпелов! Курс 270, у траверза Говена. Два «жирных».

– Работай, Вася. У нас толстых нет. Мы все – худенькие!

– Вас понял. – с двухсот пятидесяти километров он выпустил две «Х-1м», обозначив свои действия условным сигналом.

– Есть захват! Есть второй! Попали!

Радист, сержант Антонов, сдвинул наушники вперед:

– От заразы, заголосили! Раньше думать надо было! – морщась, сказал он, и нажал правую кнопку СПУ:

– Командир! Два сигнала бедствия, Би-Би-43 и Цэ-Вэ-И-16. По справочнику: это линкор «Теннеси» и эскортный авианосец «Нассау». Им отвечают три эсмица, «Ди-Ди», два транспорта и еще один корабль, классифицировать который не могу. А на авиачастотах, 3 канал, активный обмен, в воздухе восемь машин, которым сесть негде.

– Василий, что у тебя? – запросил Петр командира «восьмерки» Зубова.

– Пока не вижу, далеко, 12 минут ждать.

Каждый из них шел своим маршрутом, выполняя собственное задание. Малая группа кораблей могла означать только одно: наши «южные ребята» понятия не имеют, что делают. Между Оссором и Тымлатом наземное сообщение есть, дорогой это, правда, назвать сложно. А дальше никуда не проехать! Скорее всего, их задачей является создание аэродрома подскока. У «двадцатки» все чисто, они подходят к Никольскому, на острове четыре села и несколько погранзастав. «Восьмерка» доложилась, что сбросила четыре планирующие бомбы по двум транспортам и танко-десантному кораблю. Добилась трех попаданий. Запросила добро на удар ракетами по эсминцам.

– Добро, работай. И посмотри куда пойдут самолетики. Больше одной ракеты на них не трать, и догоняй нас, мы – убавились.

– Добро, понял.

А радист «двадцатки» попытался связаться с Никольским, вначале на частоте заставы, потом метеостанции. Ответила метеостанция. У них тихо, дали новую частоту погранзаставы. Те ответили, и попросили передать их сообщение о проходе восьми вымпелов генеральным курсом 320.

– С ними уже работают, но радиограмму продублирую. Спасибо, до связи.

А вот на западном побережье Атту шли какие-то работы, сооружалась ВПП. Но нас интересовал только один небольшой домик в бухте Пирамид: станция «Лоран-С», на которую не пожалели ракеты. Стрелок-бомбардир «двадцатки» доложил, что сигнал исчез и через некоторое время сделал снимок. Полоса находилась под толстым слоем снега, и ее чистили, тоже, видимо, готовят к использованию.

Оставался час полета до Колд-Бэя, когда сзади появилась приотставшая «восьмерка». «Двадцатка» скорости не снижала, но шла по более длинному маршруту и стала видна через 15 минут. Три машины двумя разными курсами подходили к одной точке. От Уналашки начали вызывать Колд-Бэй. Наконец, радисты установили связь, радиолокатор показывал, что вокруг чисто, и только у Ложного прохода, у одноименного городишки, находилось несколько кораблей. Часть на якорях и четыре у двух причалов. Корабли были небольшие, и тратить на них ракеты было совершенно не с руки. Зато этим заинтересовались в Колд-Бэйе, и провели там штурмовку. На трех аэродромах было довольно много самолетов, в основном «Б-25» и «А-20», которые еще поступали в СССР по Ленд-лизу. Кроме них, был сквадрон «Р-51», два сквадрона «Р-38» и «Р-47», и несколько десятков «Аэрокобр» и «Кинг Кобр». То есть, практически полный набор вполне приличных самолетов, но освоены были только «Кобры» и «Тандерболты». Петропавловск и Елизово бомбили отсюда, но из полета никто не вернулся, так как здесь произошло восстание, а ближайший аэродром находится на острове Кадьяк, в 700 километрах восточнее. Туда никто не дотянул. У американцев – пауза, и наши восстанавливают оставшиеся неисправные «Либерейторы», но Кадьяк просили «посетить», дав точные координаты нахождения запасов топлива на нем и складов боеприпасами. Болтали они об этом свободно, без шифрования, но что сделаешь, они, всего на всего, морские пехотинцы, так что шифрование было слишком условным.

От Колд-Бэя все три машины пошли по своему маршруту. «Восьмерка» – в сторону Фербенкса, где находилась авиабаза, на которой базировался 1-ый ПАП, 1-ой ПАД полковника Мазурука. «Двадцатка» – навестить Кадьяк и Анкоридж, и посмотреть: что там и как в порту, проливе и на аэродромах. Экипажу Петра предстояло обследовать что творится на главной базе Тихоокеанского флота: в Бремертоне. Расстояния тут солидные, даром, что-ли океан носит второе название «великий». Полет был довольно скучным. Внизу – практически полное отсутствие какого-либо движения. Рыболовецкие суда, несколько лесовозов, идущих в сторону Гавайев. И все! Американская военная машина еще только начала перенастраиваться на войну на Севере. Идем уже не по ДБК, а по ломанной кривой, ближе к побережью, чтобы не пропустить ничего. Петру предложили немного отдохнуть, чем он и воспользовался, и разбудили его за полчаса до подлета к основной цели.

– Тащ генерал, подходим, через тридцать минут будем у цели. Ваш кофе! И рагу, вы к нему так и не притронулись.

– И не буду, унеси его. Что слышно, и где моя бритва?

– Здесь, в сумке, а ничего хорошего не слышно. «08-й» разнес радиостанцию в Фербенксе, похоже первого ПАПа там больше нет. Ну, а Корзунов повеселился в Анкоридже, в Меррилл Филде и в Кенае. Там самолетов было много, да еще и выстроенных как на параде, в несколько рядов. Крупных кораблей в заливе не оказалось.

– Это хорошо! Всё, по местам, тащ инженер. Приступаем к основным обязанностям!

Они прошли вперед, Петр сел в левую чашку, пристегнулся, опробовал СПУ и маску подачи кислорода пристегнул к шлему.

– Володя, как?

– На курсе, тащ командир. Это – Ванкувер, Канада, прямо по курсу – железнодорожный мост, от него тридцать шесть секунд и вправо на курс 180, снос определим по Олт-Филду. Должны пройти по самой оконечности его полосы.

– Не нравится мне этот заход! Помех будет много, там все сольется в сплошную засветку, заходить лучше с юга, через залив. Тогда батопорты будут, как на ладони, видны. Согласен?

– Как скажете, командир! Так куда курс держим?

– А пока так и идем курсом сто двадцать. Пусть считают, что мы мимо проходим.

Через двадцать минут второй вопросительно посмотрел на Петра, типа, а не слишком ли быстро мы бежим?

– Да ты сам посмотри, город справа еще не кончился. О, господи! А это что у нас такое? Никак истребители! Да еще такой толпой! Не было – не было, и вдруг алтын! Что ж они тут такое пасут? У кого какие мысли?

– Да тут же чистая степь! Да речушка.

– Так, ну-ка, все вниз смотрим! Внимательно смотрим!

– Прямо по курсу дом с огромной трубой, а чуть слева еще какое-то здание, и куча «двориков» зенитных. – сказал бомбардир, у него 40Х труба перед носом.

– А чем черт не шутит? Пощупаем! Просто так, ведь, охранять не станут! Слава, в большое – две, в малое – одну. Иван! Вторую! Володя, ведешь третью. Приготовились! На курсе!

– Есть на курсе.

– Дистанция – 50, высота 14.8. Первая, товсь! Люк, пошла! Вторая! Пошла! Доворот! Третья, товсь!

– На курсе.

– Третья пошла.

Цель не подсвечивалась абсолютно, приходилось молотить собственным радаром.

– Есть захват!

– А у меня – не берет, веду вручную. – Медленно доложил штурман. – Есть захват, но веду сам, чует мое сердце, сейчас сорвется.

– Третий, захват, идет нормально, сигнал отчетлив.

Противник открыл заградительный, но две из трех ракет идут с исполнением противозенитного маневра. Штурман тоже переключился на автомат.

– Накрытие!

– Накрытие!

– И я попал! – сказал второй пилот. – Повторять будем?

– Не-а. – ответил Петр и заложил вираж.

– Командир! А снимать?

– Да ну, на фиг. По шапке дадут. Куда-то в голую степь три ракеты пустили. Костя, стрелок!

– На связи.

– Щелкни на память, не хочу над целью проходить.

Оно и верно! Нам эти самые нейтроны нафиг не нужны!

Мы еще не успели подойти к точке поворота, как радист принял РДО, приказывающее нам возвращаться на базу и по Америке больше не стрелять. Необъявленная война закончилась. Американцы повторяли это на всех каналах: «Тринадцатый! Маршал Сталин считает инцидент исчерпанным! Прекратите огонь! Как поняли, прием!» Достали орамши! Через 7 часов 40 минут мы сели в Май-Гатке. Но у борта нас ждали представители второго управления Особых Отделов. Предстояло ответить на целый ряд вопросов, ответов на которые ни у кого не было.

Глава 15. Неожиданные «домашние» проблемы, операция «Гхост»

Обратный полет машины начали в разное время, и каждая из них шла по «своему» маршруту. Впереди неслась «восьмерка», у которой в люках уже ничего не было, чуть сзади «двадцатка», закончившая работу немного позже, и имевшая на борту 4 тяжелых и две «единички». Ну, а наш борт телепался в полутора часах лета от шедшей первой, да еще и немного отставал по ходу полета, так как отстреляться ему практически не дали. «Исчерпали инцидент!» Но, все равно, настроение было приподнятое, до того момента, пока «восьмерка» не получила место посадки в Май-Гатке, вместо Хабаровска. По РДО, полученному еще под Архангельском, указывалось, что в Май-Гатке нет керосина. Он мог появиться там только с приходом каравана из Владивостока. Немного поспорили с диспетчером 12-й армии, но тот сослался на туман. Через 15 минут начальник радиостанции Антонов принес метеосводку, из которой следовало, что все аэродромы открыты, и ни одного слова про туман нигде нет. Странно! Еще через сорок минут начались «проблемы». Радист «ноль восьмого» отстучал, что самолет окружают солдаты НКВД с винтовками. На земле наши монстры практически беззащитны, есть, правда, одно средство, которое не учли товарищи. Василий Зубов, видя винтовки наизготовку, начал сбрасывать топливо, делая вокруг себя большую лужу. Одна искра, и все вокруг превратится в сплошной огненный шар. Солдатики конвойной роты отступили. А у нас прибавилось головной боли. Антонов отдал РДО личным кодом командующего АДД Голованова. Ответ появился через пять минут: «Противник получил доступ правительственным каналам связи тчк Распространяет небылицы тчк Командование на местах дезориентировано тчк Случае неподчинения применяйте оружие тчк маршал авиации Голованов».

– Василий! Зубов! Ты принял? Вплоть до применения. С кем там говорил?

– Менгон-42, сейчас не отвечает.

– Менгон-42, ответь тринадцатому. Менгон, 13-му! Имею приказ на применение оружия. Не ответишь – пройдусь сразу по поселкам.

Поселков было два: один севернее полосы, а второй – сама Гатка в шести километрах в междуречье рек Тутто и Хадя. Там же проживали и «воены» из НКВД. Они охраняли лагерь на правом берегу Хади. Менгон ответил.

– 13-й, Менгону.

– С кем говорю? – и Петр представился командующим 1-й истребительной армии.

– Командир 56-го шап ВМФ майор Никитин.

– Кто отдал приказ об аресте экипажа? На связь его!

– Капитан Тарасенко, командир батальона конвойных войск НКВД, передаю трубочку ему.

– Приказ пришел по ВЧ, тащ генерал-лейтенант, подписан Алексеевичем, начальником Алроса.

– Он в плену у американцев. Его управление было в Фербенксе. Запросите Москву.

– Связи нет, тащ генерал, запрашивали.

– Будь на связи, сейчас сами запросим.

Через несколько минут тот получил приказ из Москвы, отменяющий приказ Алексеевича. Затем 56-й полк вручную перекатывал самолеты в сторону от залитых керосином стоянок. А кругом снега полно! Он им пропитался на славу! «Двадцатка» ушла в Хабаровск, а нам пришлось садиться в Май-Гатке. Требовалось передать топливо «восьмерке» и разобраться с еще одной «делегацией». Алексеевич, до «Алроса», командовал вторым управлением Особых Отделов НКВД, и продолжал числиться ее начальником. Поэтому из Владивостока прилетел целый рой «следователей». Делать им было нечего, вот и рвались в бой. И опять подвела нас сложившаяся система: как тогда в 42-м, когда «телефонное право» решало больше, чем устав и закон. Заточенные именно под «арестовать, а доказательства выбьем», Зубову начали вменять теракт, дескать, хотел вывести из строя аэродром и самолеты 56-го ШАП. Потребовалось личное приказание Сталина, чтобы остановить вакханалию особистов. Этот экипаж, в одиночку, сорвал высадку союзников на Камчатке, а их арестовать решили! Да еще и по приказу сдавшегося американцам генерала. Потеряв три дня на закрытие этого «дела», наконец прилетели в Москву, где стали известны еще более «смешные» обстоятельства. В 41-м все посольства были эвакуированы в Куйбышев, где они очень неплохо пристроились. Там же находились крупнейшие оборонные заводы и большинство узлов связи, так как предполагалось, что туда же будет эвакуировано правительство СССР. Правительство туда попыталось сбежать, но его «отловил» будущий маршал Голованов, тогда полковник ВВС. Он вернул сбежавших без приказа наркомов, которые поддались панике и распространили на себя приказ об эвакуации населения Москвы. Времени американцы и англичане не теряли, и активно вербовали себе «помощников». Благо, что время голодное, а у них продуктов было в избытке. В общем, некоторые секреты к ним уплыли. Ну как же, «мы же союзники», «объединенные нации». В итоге, несмотря на «капитуляцию Рузвельта» и принесенные им извинения Сталину, была запущена операция «Гхост», в ходе которой восток страны оказался без системы правительственной связи, разорванной в районе Куйбышева. По этим каналам полилась «деза», что в Москве восстание, военные, недовольные тем, что Сталин ударил по союзникам, отстранили его от власти, Сталина сместил 3-й Интернационал, пленум ЦК партии, в общем, его нет, народ против войны между союзниками и тому подобный бред. Передано несколько приказов на аресты тех людей, на которых Сталин мог опереться на местах, и кое-где эти приказы были выполнены ретивыми «вояками» из особых отделов. Распространялись такие приказы именно по линии ОО. В общем, внесли сумятицу, сорвали мобилизацию сил и войск на Востоке страны.

В результате, несмотря на обнаружение пограничниками конвоя противника, мер по противодействию высадке никто не предпринял, так как передать сообщение пограничники не смогли. Оно оказалось и к лучшему, но шанс у американцев реализовать задуманное был отменный. Диверсия получилась масштабной, а система связи – ненадежной. Самого Петра довольно долго «расспрашивал» Берия, очень аккуратно и вежливо, но в мельчайших подробностях обо всем, что происходило и в воздухе, и на земле. Такой же процедуре подверглись и остальные члены экипажа. Но никто из них не знал назначение того объекта, который они атаковали. Решение на атаку принимал Петр, но заход делался без него. Легли на курс 120 градусов в тот момент, когда Петр спал. Второй пилот, стрелок-бомбардир, радист и штурман, показания самописца подтвердили, что командир взял управление на себя только непосредственно перед атакой. Самолет до этого шел на «автомате».

– Это самый невероятный случай везения, с которым мне приходилось сталкиваться! – сказал маршал Берия, он за день до этого перестал быть Генеральным Комиссаром ГБ, так как его перевели на новую должность, включавшую в себя и должность Председателя комитета № 1. – Ты в курсе, во что вы попали?

– В два здания, одно побольше, с трубой, а второе – небольшое у реки, вокруг которых было просто море зениток и истребителей.

– Это реактор, на котором нарабатывалась взрывчатка для урановой бомбы. Наши люди никак не могли выйти на него, никто не знал, где он расположен.

– А нам было странно, что в голой степи находится такое количество самолетов и зенитных орудий. Обнаружил это – стрелок-бомбардир, у него самый мощный бинокль в экипаже. Мы поняли, что это что-то очень важное, поэтому его так и охраняют.

– Конечно важное! За счет этого они собрались бескровно победить японцев. Теперь они отброшены назад на несколько лет. И сяпонцами им придется серьезно подраться, и без нашего участия. Таскать для них каштаны из огня мы не будем.

«Ghost» не затронул каналы связи в Москве, и управление войсками на западных фронтах нарушено не было. Там все шло по плану, смерть Гитлера поначалу мало что изменила, но вот известие о том, что высадки не будет, и что «новые союзники Германии» понесли самые высокие разовые потери за всю войну, это обстоятельство окончательно сломило сопротивление войск третьего рейха. Началась массовая сдача в плен уцелевших военнослужащих. «Канал» контролировался очень тщательно, отступать было некуда. Затем состоялся знаменитый «бросок на юг»: части «СС», вне Берлинского кольца, под командованием непосредственно Гиммлера, двинулись по направлению к Французской Пальмире, чиня по дороге страшные зверства. Их целью было эвакуироваться с помощью США и Англии в южную Италию. Вооруженный новейшим немецким танком «Тигр-II» танковый корпус СС обергруппенфюрера Хейнрици сумел преодолеть около 250 километров и дойти до города Лангр, где ему пришлось подорвать оставшиеся 20 танков, и рассеяться. Отсутствие воздушного прикрытия, топлива и запасных частей, в условиях организованного Советской Армией преследования, не позволило довести марш до конца. Это было уже после того, как в Гамбурге капитулировал адмирал Дёниц, официальный преемник Гитлера. Официально война в Европе закончилась 16-го марта 1944 года. Реально бои на отдельных участках продолжались еще полтора месяца.

В марте-апреле последовали громкие отставки среди политиков и военачальников стран Западной коалиции. Первым «пострадал» генерал Маршалл, его, правда, пригрели такие же ястребы, и даже попытались просунуть чуть позже в Сенат, но службу в армии ему пришлось оставить. Он перебрался в Китай помогать Чан Кайши. Не был переизбран Черчилль, который спровоцировал правительственный кризис в Англии, и проиграл лейбористам. В Америке лидер республиканцев Дьюи, губернатор Нью-Йорка, который ругал демократов за увеличение государственного долга до 40 % от валового национального продукта, за самое дорогое путешествие американцев в Европу, имея в виду содержание трех американских армий на острове без участия в боевых действиях, за продемонстрированное полное бессилие на полях сражений в Южной Европе, а, заодно, за продолжающееся сражение «за Гуадалканал», стал кандидатом в Президенты США. При этом, сам Дьюи, в одной из своих предвыборных речей, проговорился о том, что Рузвельт знал о времени нападения на Перл-Харбор, но ничего не предпринял для того, чтобы парировать угрозу.

– Он втянул нас в бессмысленную и жестокую войну, которую мы, если не проиграли, то не достигли ни одной из поставленных задач. Германию разбил и оккупировал Сталин, он же хозяйничает в Европе, а нам выделил мафиозную Сицилию и беднейшие районы Италии и Греции.

Дьюи прославился в Америке как борец с организованной преступностью, и он знал, о чем говорит! Но японцы сменили «Пурпурный код», и над Тихим океаном вновь поплыл «густой туман войны». В своих выступлениях очень осторожный Дьюи (по натуре и прокурорской привычке) проигнорировал просьбу, тогда еще генерала армии, Маршалла не касаться этой темы в своих высказываниях. Но, в отличие от «демократов», Дьюи, еще в марте 1944-го, посетил в составе делегации штата Нью-Йорк Москву. В тот момент наши прекратили контакты с военными и правительством США, но пропустили через границу делегацию «трудовой Америки». В некотором смысле это был полный идиотизм, они одним мирром мазаны, но кто-то посчитал, что так будет выгоднее для нас. Делегация прибыла в Москву через Исландию и Мурманск. Во время визита губернатор пытался добиться личной встречи со Сталиным, но смог только увидеть его в Большом театре и попытался задать вопрос о том, как сам Сталин рассматривает произошедшее.

– Несмотря на произошедшие столкновения между нашими армиями, и попытку США и Великобритании заключить сепаратное соглашение с Германией, Советский Союз не станет отвечать зеркально и усугублять положение бывших союзников на Тихом океане. Соглашение с Германией дезавуировано Соединенными Штатами. Есть надежда на то, что в ближайшие дни так же поступит и правительство Великобритании. Мы приостановили наступательные операции против ваших войск, но сохраняем за собой право их продолжить, в случае дальнейшей эскалации конфликта. Советский Союз настаивает на исполнении Тегеранских соглашений, господин губернатор. Германская армия разгромлена Советским Союзом, и агонизирует, раздавая при этом невыполнимые обещания.

Сталин чуть наклонил голову и, не попрощавшись, проследовал к себе в ложу, так как оркестр закончил настройку инструментов и затих, ожидая появления «вождя» и начала увертюры. Корреспонденты, сопровождавшие Дьюи, вместо оперы, отправились сообщать о встрече и словах Сталина, а сам Дьюи понял бессмысленность своей поездки в Россию. Отношения между странами окончательно испорчены, и их предстоит отстраивать вновь. Как человек, близкий к промышленным кругам, он прекрасно понимал, что назначенная на июнь валютно-финансовая конференция Объединённых Наций находится под угрозой срыва. Впрочем, как и вся «антигитлеровская коалиция». Гитлер – капут, скапутился. Русские, выйдя из коалиции, никого не приглашали на подписание актов о капитуляции отдельных городов и соединений Вермахта. Попытка германского флота прорваться к берегам Британии была жесточайшим образом пресечена русскими ракетами и планирующими бомбами, несмотря на очень плохую погоду и низкую облачность, точность поражения была очень высокой, близкой к единице. Плюс, обещание Сталина вступить в войну с Японией документально нигде не было зафиксировано, ни в одной бумажке, поэтому он мог поступить, как ему вздумается. Совершенно не случайно он ударил, в первую очередь, по заводам в Хэнфорде. В такой же опасности находились и остальные лаборатории «Манхэттенского проекта». Созданное вокруг этих объектов ПВО показало свое полное бессилие. Русские в зону действия пушек не вошли, а «Тандерболты», самые высотные самолеты Америки, до их «бананов» просто не дотягивались. А русские, всего два месяца назад побывавшие в Америке с одним из таких самолетов, даже словом не обмолвились, что этот самолет будет вооружен ракетами «воздух – поверхность». Они отстрелялись задолго до зоны поражения, а их ракеты шли по сложной траектории, предвычислить точку наведения самый мощный новейший вычислитель «Mk-1» не смог. К тому же, замеренная скорость ракет оказалась значительно выше, чем 600 узлов, на которую был рассчитан «Mk». По обломкам ракет, найденных в Уэллсе, было установлено, что они имеют воздушно-прямоточный двигатель, и скорость около 1865 миль в час, почти 3М, а на участке пикирования и больше. Все это потрясло «авиационную» Америку, особенно то обстоятельство, что РЛС оказались практически бессильны. Самолет слабо отражал сигналы, и был виден только с дистанции, когда он мог быть визуально обнаружен. При этом звук далеко отставал от него, засекать с помощью шумопеленгатора было тоже невозможно. То есть, ни новые, ни старые способы обнаружения и наведения не годились. В сочетании с «летающими радарами», этот коктейль мог перечеркнуть любые усилия флота на любом направлении. Кошмарным сном командования ВМС США стало возможное заключение Сталиным союзного договора с Японией. А финансисты искали предлог обязать СССР взыскивать с Германии репарации в пользу США.

Что касается Японии, то ее посол в СССР Наотаке Сато запросил в МИД разрешения посетить Москву, сразу, как узнал о том, что русские заблокировали выход конвоев из Англии. Но, пока Сталин не стал с ним встречаться. Его время еще не пришло. Требуется все хорошо взвесить, тем более, что у нас есть территориальные претензии к Японии. Курилы и Сахалин они получили при содействии Англии и США, даже на Хоккайдо русские побывали несколько раньше, чем японцы, как не пародоксально это звучит, но это зафиксировано в истории. Японские императоры не считали Хоккайдо своей территорией, там жили айны, и запрещали жителям страны контактировать с ними.

Глава 16. «Считайте себя в отпуске до 10 апреля, еще две недели»

До разговора с Берией, то есть до окончательного ответа на все возникшие сомнения, все попытки Петра встретиться со Сталиным заканчивались ответом Поскребышева о том, что ИВС занят и выделить время на прием не может. Дело было в том, что его «старые» позывные в системе правительственной связи прекратили действовать, а новые никто не выдавал. Фактически это означало то, что его отстранили от всех должностей: ему звонить могли, он же мог воспользоваться только городским телефоном. Впрочем, это уже не его мысли, а мои: хорошо, что не арестовали, и, главным было то обстоятельство, что я использовал для расчетов «сдвинутую опорную точку», находящуюся на одной прямой с реактором «В», но не указывающую на него явно. Помогло, что одна из начерченных линий положения на карте с гиперболами «Loran-C» проходила через этот район. Её я выбрал в качестве «опорной», а все остальные расчеты выполнял штурман Парфенов, для которого тоже было удобно использовать постоянную величину при расчетах. Так что, оставалось «придумать» только мотив для отказа от поворота на курс 180, и приказать разбудить за полчаса до точки поворота. Внимание самого Петра к будущему объекту атаки я старался не привлекать. Беспокоило только другое: позднее, в космическую эру, прикрытие перенесли почти на 100 миль от этого квадрата, дабы не светить это место для спутников, но понимание этого вопроса пришло позднее. Здесь сами американцы выдали себя: не будь большого количества средств ПВО, кто б обратил внимание на два одиноких здания на берегу реки в глухом месте? Даже с лагерем строителей и охраной.

Через день после этого разговора с Председателем комитета № 1, последовал звонок Поскребышева, сообщившего, что ИВС готов принять Петра «по личному вопросу». «Личников» Сталин недолюбливал, за «план» сейчас отчитывался Томашевич, официально никаких поводов беспокоить Сталина у Петра не было. Поставили на самое неудобное время, перед обедом, время ограничили 5-ю минутами, приняли, правда, без задержек.

В первую очередь, после доклада о прибытии, Петр поблагодарил Сталина от имени экипажа «восьмерки», и передал ему письмо Зубова, на котором расписались все члены экипажа.

– А что за личный вопрос? – спросил Сталин, напомнив Петру о теме приема.

– Да я, каким-то образом, оказался не у дел, в каком-то вакууме. Был директором, командующим 1-й армией, никаких приказов и распоряжений не поступало, но даже доклады не идут. Восемь суток бездельничаю, только отвечаю на дурацкие вопросы каких-то непонятных людей.

– Да, всем интересно: откуда вы знаете самый большой секрет Америки? Мне передали решение НКГБ и Председателя комитета № 1, что это – стечение обстоятельств. Мы приказали проверить все, в том числе, и все ваши контакты в Америке, так как совершенно очевидно, что это – чья-то игра. Может быть, японцев, может быть, республиканцев. Тот же Дьюи взял и выдал японцам, что США читают их сообщения по радиокоду. Если выйти на того человека, который ведет эту игру…

– Извините, товарищ Сталин, я, вообще-то, нахожусь в кабинете этого человека. Задачу нам ставили вы, но, скорее всего, не осознавали того, что создаете новый род войск: стратегического назначения. Я же, с самого начала, еще с тридцать восьмого года, пытаюсь придать авиации новые функции, отличные от прописанных в ее уставе «поддержки войск на участке фронта». Начинал, тоже, не совсем осознанно, с организации разведывательного звена, и постепенно дошел до такой жизни, что меня «упрекают» в том, что я поломал планы Америки. Точнее, что кто-то моими руками это сделал. Все к этому шло, самого начала, до того момента пока нам не поручили создать «телегу» для наших ракет. Ну, а то, что «телега» хорошо и быстро ездит, кажется, напугало всех.

– Стратегическая авиация… – задумчиво произнес Сталин. – А Вам не кажется, что этого недостаточно?

– Конечно, кажется. Наш новый противник сидит за океаном.

– Да-да! А наши судостроительные возможности близки к нулю.

– Те же самые ракеты можно располагать на любых носителях, в первую очередь, на подводных лодках, но, для их использования требуется глобальная радионавигационная система, товарищ Сталин. Американцы приступили к ее созданию в наземном варианте. Мы же, пока, пользуемся их наработками. А требуется создавать свои. Ракета должна иметь свои текущие координаты. Но без Шокина этого не сделать.

– Вы про полупроводники?

– Да, у кого что болит…

– Решение по этому поводу принято. Ви когда научитесь не ссориться с людьми? Вам показать?

– Опять «телеги»?

– Нет, их количество! – Сталин подошел к шкафу в кабинете, и достал оттуда увесистую папку. – Пришлось в шкафу отдельное место для этого сооружать.

– Рабочие жалуются?

– Есть и такие, наказываете за брак и грязь на рабочем месте.

– Ракеты и самолеты должны летать, для этого нужен порядок, в первую очередь, на рабочем месте. И точное выполнение всех технологических приемов. Не можешь создать такое на своем рабочем месте, тебе не место на авиазаводе.

– А почему проигнорировали приглашение на Совет Главных Конструкторов при Наркомате, ваш с Поликарповым проект не был утвержден Наркоматом?

– Времени не было, товарищ Сталин. Это был октябрь месяц, вы тогда требовали ежедневно отчитываться о проделанной работе. Ну, а СГК хотел затормозить работы над машиной. Так как тему открыли вы, финансирование шло через внебюджетный фонд, то Наркомат, ЦАГИ и прочие организации мы не информировали: что и как делается, для того, чтобы сохранить в тайне основное предназначение машины. В результате противник до последнего не знал, что машина вооружена противокорабельными ракетами.

– Понятно, повод не появляться у вас был. Пишут, что вы не уделяете внимания распространению своего опыта и не ведете научную работу.

– Если не считать трех ВТУЗов при наших заводах, то да, не веду и не распространяю. Из-за очень специфической специализации, товарищ Сталин. Как вы видите, эти «изделия» могут менять стратегический баланс в мире. Тот, кто умеет их делать и конструировать – инженерная «элита», и требуется очень серьезно подходить к этому вопросу, ведь «кадры решают все». Ваши слова.

– Мои… Вот, что! Вы когда последний раз были в отпуске?

– В сороковом году.

– Давненько! Считайте себя в отпуске до 10 апреля, еще две недели. 10-го состоится совещание, на котором будем заново создавать комитет номер «два». Принципиально он у нас существует, но результатов его работы мы пока не видим. Постоянно идет какая-то грызня, делят портфели, пилят предприятия, хватаются за все, а результаты имеются только у вас. Создавали его под носитель урановой бомбы. Денег было выделено много, а машину построили вы с Поликарповым, за существенно меньшие деньги. Требуется разогнать этот «курятник» и поручить дело тем, кто реально с ним справится. Так что, генерал, не волнуйтесь, отдыхайте. Я, где-то, даже вам завидую, Вы – первый из руководящих работников отправляетесь на отдых после войны. Честно говоря, заслужили! И вы, и товарищ Поликарпов. Ну, а такого успеха – никто не ожидал! Абсолютно!

Глава 17. Двенадцать дней отпуска на будущей улице имени «себя»

От Сталина, а вышел он оттуда в начале четвертого, Петр поехал на Беговую, в бюро Поликарпова, поделиться информацией о том, что их похвалили и разрешили немного отдохнуть. Николай Николаевич достаточно откровенно сказал, что не ожидал еще раз увидеть Петра в добром здравии, так как его тоже допрашивали по поводу «этой личности». То есть, Абакумов подошел к заданию абсолютно серьезно, и рыл во всех направлениях, а Нарком сдал дела и превратился в заместителя Сталина. Теперь он работал непосредственно в Кремле, неподалеку от кабинета «Самого». Ситуация усугублялась тем, что сам Сталин не верил в случайность произошедшего, и настрополил всех искать корень этих причин, то есть, меня! А попробуй меня найди! Я – лицо неодушевленное, считай, покойник, да еще из будущего! Петр за прошедшее время, все-таки, скоро шесть лет пройдет, когда я появился в этом времени, уже привык к тому, что его внутренний голос иногда с ним спорит, а иногда дельные мысли подает, но я, слишком хорошо зная его характер, не решился предоставить ему полную информацию. Времена сейчас наступают темные, слишком многие захотят стать героями войны, без которых ничего бы не состоялось. Одних звезд Героев, врученных в сорок пятом: 4586, из этого количества следует исключить 1106 человек, награжденных посмертно, вечная им память. Хотя грех, конечно, всех награжденных в том году уравнивать с той небольшой кучкой генералов, которые получили это звание в результате организованной кампании. Но статистика – наука подлая, и говорит следующее: самым «золотоносным» оказался именно 1945 год. Особенно в сравнении с 1942-м: 393 награжденных, из них 145 – посмертно. Почти 40 процентов награжденных – отдали свои жизни до награждения.

Наград у Петра хватает, так что дело совсем не в этом. Сталин точно подметил основную проблему: не всем нравятся его успехи, и слишком многим он перебежал дорогу, закрыв доступ к новейшим разработкам. А тут еще и Сталин засомневался, что Петра кто-то, помимо него, использует в своих целях. К тому же, и в Англии, и в США, было несколько «скользких» встреч, где Петру предлагали не возвращаться в СССР. Это, кстати, было достаточно большой послевоенной проблемой. Как только начали сокращать представительства в Канаде, США и Великобритании, так появились «отказники-невозвращенцы». Тот же незабвенный Гузенко сдал коды и агентуру из-за того, что срок его командировки заканчивался, а возвращаться в условия послевоенного Советского Союза не захотелось. Плюс активно заработали различного рода «землячества», «товарищества» и «союзы», получавшие деньги за подобных людей «с головы». В условиях того, что большинство городов европейской части страны лежали в руинах, возвращаться в бараки и коммуналки мало кому хотелось. В наше время «колбасных эмигрантов» тоже было много, и страна понесла огромные потери, как интеллектуальные, так и демографические, не говоря о практически полностью разрушенной экономике.

Так или иначе требовалось найти свое место в новых реалиях послевоенной страны, и Петру совершенно не хотелось из-за каких-то дрязг потерять свои позиции в оборонном комплексе. Хотя, я, лично, был на сто процентов уверен, что после «смены руководства» его от кормила уберут. На смену победителям придут неудачники. Ракетный комитет № 2 давал призрачный шанс остаться на коне, из-за своей востребованности.

С этими мыслями он собрался в дорогу, и вылетел во Фрунзе на Ли-2, который гнали на завод по рекламации. Перелет был сложный, с многочисленными посадками и техническими неисправностями, но до Чимкента он добрался на нем, дальше поездом до станции Фрунзе-1. От вокзала шел проспект Дзержинского, бывший Бульварный проспект. Тенистые тротуары просто располагали к тому, чтобы немного размять ноги. Между проезжей частью и тротуаром – обязательный арык с кристально чистой водой. Пройдя четыре квартала, Петр повернул налево. Вдоль дороги слева тянулись одноэтажные дома, свежевыбеленные, с камышовыми крышами. Улица называлась Тоголока Молдо, но в нескольких местах попалось старое ее название: Купеческая. Машин здесь практически не было, кроме армейских белых закрытых автобусов с красным крестом. На этой же улице располагался военный госпиталь. Справа дома были все огорожены дувалом из такого-же самана, но выглядели более «респектабельно», по сравнению с левой стороной. Они стояли на фундаментах из камня. Среди них попадались и двухэтажные. Дома относительно «большие», по сравнению с глинобитными, стоявшими напротив. После того, как самые большие дома остались в глубине кварталов, справа через дорогу возник глинобитный дувал, с капитальными воротами. За калиткой находилась старинная будка часового, роль которого исполнял молодой человек с погонами курсанта. Одинокая «птичка» указывала на то, что их владелец – военнослужащий школы летчиков, один из «не успевших на войну». Короткий палаш в старых потертых ножнах, и невыносимая грусть в глазах. Шинельку он свою повесил внутри, и малость разоблачился на солнышке, расстегнув ворот гимнастерки, и подставив грудь в майке под яркое мартовское солнце, можно сказать, апрельское. «Нарвавшись» в таком виде на генерала, да еще и авиатора, он не знал куда деться, пытаясь одной рукой застегнуть тугие маленькие пуговицы. Второй рукой отдавал, как положено, честь.

– Застегнитесь и передайте начальнику караула, что я сделал вам замечание.

– Есть товарищ генерал! Все равно война кончилась, не успели мы. Проход закрыт до 17.00, товарищ генерал. А КПП – с той стороны. – Это он про калитку в противоположной стене, через которую, минуя КПП, проживающие в этом дворе попадали в училище. Постоянный пост возле нее не держали, а просто закрывали на то время, когда мало кто ходит.

– Мне вот сюда! – Петр показал на невысокое крыльцо в середине одноэтажного деревянного дома с большими высокими старомодными окнами.

– А там никого, тащ генерал, Евгения Владимировна на занятиях, в училище, а девочки в школе.

Петр поправил курсанту пилотку.

– Я тогда чемоданчик оставлю, и пройду в училище.

– А вы к ним? Так ключ под ковриком, мы там чайник ставим и поесть девочкам греем. Проходите!

«Узнаю бабушку! У нее всегда отношения с курсантами были самыми доверительными, что не мешало ей снимать с них три шкуры на экзаменах и зачетах!» Петр открыл дверь: прихожая, кухня и спальня в одном флаконе. Одна огромная высокая и широченная кровать. Несколько раскладушек, удобства – во дворе. Высокий комод-бюро в одном углу, и письменный стол, на котором, видимо, занимаются девочки. Двустворчатый шкаф и небольшой столик у окна, скорее всего, кухонный. Довольно большая печь-голландка, несколько эмалированных ведер, и керогаз на табуретке, под которым стояло пустое ведро для мусора и отходов. Очень чисто, ни пылинки. «Чего ей в Москве не сиделось?» – кто из нас так подумал, я не знаю, скорее всего – оба. Обещанной квартиры пока так и нет!

Петр поставил свой «дежурный» чемоданчик, вышел на улицу и снова положил ключ под коврик. Еще раз поприветствовал курсанта, и вышел, направляясь на КПП. Там и выяснилось, что Миши Кобякова больше нет, командует здесь контр-адмирал Топленинов, бывший преподаватель Ейского училища, был несколько недель даже его начальником, вместо Андреева, который попытался уйти на фронт, но Топленинов сам ушел в 75-ю морскую стрелковую бригаду под Москву, с огромным понижением, командиром минометной батареи, и Андреева вернули на училище. Теперь именно Андреев «вспомнил» о бывшем заме по летной подготовке, и Никанорыча сняли с фронта, и отправили сюда, готовить кадры для морской авиации. И, хотя Петр сказал дежурному по КПП, что прибыл в училище по личным делам, он не успел пройти 50 метров бассейна и подойти к столовой, следуя к учебным корпусам, как ему навстречу, выйдя между кустами, появился Дмитрий Никанорович, собственной персоной.

– О, боже мой! Какие люди, и в нашей глуши! Никак меня сменить приехал, Петр Василич!

– Нет, таких указаний я не получал, я – не по делам, я – в отпуске. Приехал мать и сестер проведать.

– А зачем к нам заглянул?

– Ну, как зачем? Мама здесь работает.

– Как здесь?

– Уже 8 месяцев преподает в училище криптографию.

– Евгения Владимировна – твоя мать? Вот это номер! Кажется, я понимаю: зачем ты приехал. Это проклятый квартирный вопрос. – грустно сказал начальник училища.

Мать, после крайнего изменения своего семейного положения, сменила фамилию на девичью: де Рикс, только писала ее слитно, так что артикль «де» стал слогом. Когда-то, еще при Петре, ее родственники приехали в Петербург из Ирландии и записались в русскую гвардию. Служила в ПВО она под этой фамилией, с отговоркой: чтобы не мешать тебе, Петя.

В чем было дело адмирал не объяснил, а сходу взял быка за рога.

– Петя, а она как к собственному хозяйству относится? Или чистая горожанка?

– Да, нормально, а что так?

– Да, понимаешь, есть тут у нас на 1-м Кубанском шесть фундаментов, пожар был, а у нас там на постое две эскадрильи стоят. Это за железкой, у Аламединки. Там казачьи хутора, которые пока к городу не относятся, но в перспективный план входят. У нас туда и оттуда людей возят. Есть школа, хотя захватить с собой девочек не велика проблема. Школа хорошая, учителя сплошь из Ленинграда работают, хоть и на подселении там живут. Участки хорошие, сады, виноградники, каменные сараи, где сейчас наши летчики-инструкторы и живут. Есть договоренность с поссоветом и утвержденный архитектурный план. Но, провести финансирование можем только через кассу. Стройматериалы есть, и это будет не служебное, а личное жилье. Пять комнат, кухня и веранда, 16 соток приусадебный участок. Двадцать тысяч, стройматериалы есть. Людей я подброшу. А главное – начать, потом инструкторы увидят какая это конфетка, сами вложатся в остальное. Переезд через пути уже сделали.

Время было голодное, Петр уже видел, что все пространство между дувалом и бывшей казармой было разбито на грядки, и даже посадки уже сделаны. Но все это придется поливать, вручную, поэтому в комнате было столько ведер. Это – юг, здесь земледелие полностью и целиком зависит от полива.

– Дмитрий Никанорыч, я переговорю с ней, но в Москве ей обещали квартиру на улице Сталина.

– Тут я сплоховал, понимаешь, перевели к нам нового инженера училища, а у него жена горластая и сразу в женсовет пролезла. В общем, им пришлось ту квартиру отдать. И уже не переиграть, ору не оберешься.

– Взглянуть надо, что предлагаете.

– Это щаз организуем! Зуев! Мурядько! Берете мою машину, и отвезите генерала на 1-й Кубанский.

Видавший виды Газ-64, «русский Willis», запрыгал по мостовой, и через 5 километров остановился посреди небольшой станицы. Дома здесь были типовыми «пятистенками»: четыре окна на одной стороне, три на другой. Часть из них были саманными, часть деревянными, еще дореволюционной постройки, а значительная часть была сложена из кирпича. Точно такими же домами застроена вся Тамань. Мода на них пришла оттуда, вместе с Таманским казачьим войском. Станица раньше явно была полковым поселением. Все продумано. Большая часть домов – на двух хозяев. Матери предлагали построить большой дом. Мода на сплошные заборы, как в городе, сюда еще не пришла. Фундамент ограждала живая изгородь из барбариса и шиповника, с небольшой калиткой. Мурядько, старший лейтенант с петлицами интенданта, хвалил участок и соседей, которые не забывали поливать его несколько лет, виноград и все деревья живы. В сарае, а это такого же размера дом, но поделенный на четыре части, жили 15 инструкторов-холостяков. Забегая вперед, дом, впоследствии, уже при Хрущеве, разделят на две части. Вдоль улицы шел водопровод и стояла чугунная колонка. В километре от этого места, севернее, прямо под открытым небом и небольшими навесами, стояли станки и работал какой-то завод. Там Кубанская дорога превращалась в улицу Горького, переезд находился на улице Советской, бывшей Базарной. Водитель Зуев показал место, где стоит для посадки автобус, «носатый друг летчика». Сюда приходят автобусы из училища и 1-го полка, Канта и Токмака. Ходят каждые полчаса, утром и к вечерним полетам, а так каждый час. Петр договорился с Зуевым, что тот, как только освободится, подъедет к старым казармам. По дороге назад заглянули в магазин в одном квартале от дома, есть коммерческий отдел, где все продается, без карточек, и в школу. Это был лучший дом в станице. В общем, Петр решение принял сам, и попросил матери ничего не говорить. Предъявил в кассе денежный аттестат и расплатился за выделенную землю под строительство, стройматериалы и транспорт. Предварительно выяснил, что «пустая койка» в сарае существует. Вечером, отметив с матерью и сестрами Победу, и первый послевоенный отпуск, он сел в ГАЗик и переехал на 1-й Кубанский переулок, в сарай возле будущего дома матери. Никанорыч смог выделить двух человек и автомашину ГАЗ-АА, один был водителем и плотником, а второй – каменщиком. Роль добровольных помощников выполняли мальчишки, которые впервые в жизни увидели живого и настоящего трижды Героя. Слух об этом мгновенно разлетелся по станице. Помощников было в изобилии. Училище прислало и кран, чтобы поставить стропила. Доплатив еще денег, провели водопровод в дом, поставили три печи: две голландские, круглые, и одну кухонную. Внутреннюю отделку завершить не успели, только мальчишки набили деревянную сетку на внутренние части стен, под штукатурку, и в двух комнатах успели настелить полы. Отпуск заканчивался, и требовалось улетать. В предпоследний день, вечером, он надел парадный мундир и прибыл в клуб училища на встречу с курсантами и преподавателями. Здесь, в торжественной обстановке, матери вручили ордер на квартиру и пообещали помощь в достройке дома. О том, что это Петр оплатил и построил все, Евгения Владимировна узнала значительно позже, когда окончательно переехала в новый дом и обжилась там. Соседи сообщили, и на доме табличку повесили: «Здесь проживает семья…», украшенную Тремя звездами. Собственной семьи у Петра еще не было, так что, все верно. А через некоторое время решили переименовать улицу, слава богу, им этого не удалось.

В тот же вечер мать познакомила сына с неким Ильей Николаевичем, директором одного из оборонных заводов, который, в основном, танцевал в клубе только с ней. Утром 9-го апреля в первом полку приземлился самолет 30-го завода, который прислал Поликарпов. Ему звонил Поскребышев и напомнил о том, что 10-го числа в 22.00 состоится заседание Государственного Комитета Обороны. Попросил обеспечить явку обоих без опоздания. Пришлось гнать Си-54 через полстраны.

Водитель начальника училища приехал рано, он торопился, ему еще везти самого адмирала в Кант на полеты. Мать села в ГАЗик на заднее сиденье. Она вернулась совсем недавно, Петр в последнюю ночь ночевал в ее комнате вместе с сестрами. Проскочив мост через канал и КПП, водитель свернул направо, мимо спортгородка, проехал по свеженасыпанной дамбе, и еще раз повернул направо к небольшой рощице, под которой стоял небольшой домик и кунг от радиостанции. Над домиком возвышалась ее антенна.

– Здесь подождите, тащ генерал! Это – звено управления. Ваш самолет сюда подрулит. Все хотел спросить, что там в Москве слышно: когда демобилизацию начнут? Сеять надо, а тут крути баранку.

– Вот чего не знаю – того не знаю, но скоро.

– Ребята наши из автобата просили передать, понравилось, как вы выступали, тащ генерал. – Он перегнулся через свое сиденье и поставил на землю старенький вещмешок. Переключил передачу, не слушая возражений, и понесся обратно за адмиралом.

Его борт еще шумел в воздухе на «коробочке», ему предстояло заправиться и получить разрешение на обратный вылет. Петр заглянул в домик, сообщил дежурному, что прибыл. Тот выскочил с докладом, хотя до этого отдыхал на топчане и не слышал, как подъехал ГАЗик. Во фронтовых условиях за такое «дежурство» можно было схлопотать «по полной», вплоть «до». Но это был глубокий тыл, к тому же, война кончилась. Часть – чужая, и наводить порядок Петру не слишком хотелось.

– Мам, посмотри, что там Зуев оставил, и забери себе, если что. А я на озеро схожу. Смотри, целый набор удочек! Хорошо живут! – он выбрал из кучи различных удилищ самое длинное, составное, раскрыл несколько консервных банок, стоявших рядом, и выбрал одну из них, с самыми свежими червями. Подхватил низенькую скамейку, и направился к «озеру». Оно – искусственное. С водой в этих местах было всегда напряженно, только весной и в конце лета здесь протекал ручей. В прошлом году до этих мест довели БКЧ, большой арык, шириной метров десять, с глинистой мутной водой. За счет отвода воды заполнили небольшой овражек, и образовалась целая цепь озер, вдоль всего аэродрома. Воды авиация потребляет много. Плюс – это возможность выкупаться после полетов.

Озеро, в первую очередь, удивило огромными «тушами» очень крупных сазанов. Петр потом поинтересовался: откуда такое богатство? Оказалось, что их специально привезли с Балхаша, чтобы увеличить пайки для летного и технического состава. А так как аэродром огорожен, то живущие за каналом гражданские сюда доступа не имеют. Раннее утро и отличный клев несколько сгладили достаточно напряженное настроение у Петра. Это, по-видимому, обыкновенная сыновья ревность. Мать, оказывается, может появиться дома к 4-м утра. Этот самый Илья Николаевич не слишком понравился Петру: он не любил крупных людей, на которых приходилось смотреть снизу-вверх. Ростом инженер-генерал-майор был далеко за 180, сантиметров на 15 выше самого Петра, и значительно крупнее. Курчавые волосы цвета перец с солью, три ордена, один очень старый, видимо, за гражданскую войну, БКЗ. Трудовое Красное Знамя, на винте, и Знак Почета, уже на колодке, новый. Медаль лауреата Сталинской премии. Речь очень правильная, ленинградская, неторопливая, и казацкий чуб, торчащий из-под фуражки. Хотя никакого отношения к кавалерии он, явно, не имеет.

Мать подошла через минут пятнадцать, Петр к тому времени смог поймать штук десять довольно увесистых сазанчиков, граммов по 500–600.

– Твой самолет сел, его заправляют. Сразу полетишь?

– Да, наверное, если командир согласится.

– Клюет!

– Вижу… Я что хотел спросить…

– Повёл.

– Подсекаю. Здоровенный-то какой!

– Ну, вот и возись с ним, а я – пошла, через 10 минут автобус пойдет в училище за второй сменой. Я знаю, что ты хотел спросить… Я еще не старуха, и у меня бывают увлечения, не часто, но бывают.

Сазан ни в какую не хотел выходить из воды и показывать голову.

– Ма! Там у кунга подсачник стоял! – но, ему никто не ответил, когда он повернул голову, то мать заходила по тропе за кусты ивняка, метрах в двадцати от мостка, с которого он ловил. Говорить на эту тему она отказалась. Чертыхнувшись и сплюнув папиросу, Петр несколько раз перехватил руками высушенный ивняк, используемый в качестве удилища, дотянулся до довольно толстой лески, сделанной из парашютного шнура ШХП-20, руками подобрал ее до поплавка, и повел рыбу к берегу, отходя по доскам мостка. Было ясно, что поднять такого красавца просто не удастся. Повезло, что в этот момент от домика звена подошел незнакомый молодой офицер, который не пожалел сапог и гимнастерки, и помог вытащить сазана.

– Вот это красавец!

– Красавица, явно. Так что, аккуратненько освобождаем ее, вот так, и пусть плавает дальше!

– А я из-за нее весь вымок!

– Это ничего, солнце яркое! Вон там на кукане тебе компенсация. Примерно такого же веса. Вы ко мне или рыбу ловить?

– К вам, товарищ генерал. Штурман «30-ки», старший лейтенант Анисин, добро на вылет получено. Командир просил тридцать минут, чтобы позавтракать и помыться, а мне помочь вам погрузиться.

– Добро, удочку вон туда поставишь, а шмутки я и сам донесу.

«Старлей» начал сворачивать снасти и извлекать улов из-под мостков, а Петр подошел к курилке, там на скамейке стоял его чемоданчик и злополучный подарок, из-за которого не получился разговор с матерью. Из кармашка торчал сложенный листок, на котором рукой матери была написана записка: «Спасибо, что приехал, жаль, что ненадолго и постоянно отсутствовал где-то. Это – женщина? Почему не познакомил? Я ожидала увидеть ее в клубе. У меня, кажется, грядут некоторые события, но окончательного решения пока нет, я сообщу позднее. Целую, мама». Решение она, конечно, уже приняла, но для нее было полной неожиданностью, что отпуск Петра так быстро и внезапно кончился. Она узнала о том, что он улетает только поздно вечером, когда он отказался пойти с «ними» в ресторан на Сталина, сослался на то, что у него с утра вылет. Сам виноват, надо было соглашаться и выслушать обоих. А так, показал, что чем-то недоволен. Мать – человек взрослый и самостоятельный. Ей предстоит самой принимать решение. Петр подхватил чемоданчик и вещмешок, забросил его в самолет, а сам пристроился под крылом, в теньке, в ожидании экипажа. Сам черт не разберет: чего хочет женщина? Продолжала бы жить в Москве, и никакого Ильи Николаевича не появилось бы. А я сидел тихонько у него в голове. Дед мой, по матери, как-то обронил, что поздновато он познакомился с моей бабушкой, по отцу, многих глупостей удалось бы не допустить. Он в сорок восьмом женился второй раз, и не слишком сильно удачно. Подробностей не знаю, а вот к бабушке он приезжал часто, помогал ей по хозяйству, о чем-то подолгу беседовали, она ему книгу помогала писать про ДВР, Дальневосточную республику, в которой прошла молодость деда. Он был чуть младше Евгении Владимировны, на два или три года. Молодость обоих пришлась на революцию.

Свежей рыбке больше всего обрадовался бортмеханик, у которого оказалась коптильня и куча рецептов, как приготовить нечто вкусненькое. Пока четыре «Pratt & Whitney» в течении 8 часов приближали к нам Москву, он запустил в воздухе свою конструкцию, и в середине полета устроил маленький «праздник живота» для всех членов экипажа, включая Петра. К тому времени он отошел от неприятного происшествия, рассмотрел подарки, переданные Зуевым от автобата училища. Там были миниатюрные шахматы, набранные из цветных раковин и перламутра, отличный нож в ножнах, с наборной ручкой, новенькая «колодка» – орденская планка, в точном соответствии с его «набором» наград, разные атрибуты к парадной форме, в виде различных уголков, шитые, а не из анодированного алюминия, и тому подобные мелочи. Так сказать, «вершиной» были три модели «его» самолетов, воспроизведенных с большой точностью, один из которых был украшен точно так же, как его «собственный» ГС-5 под бортовым номером «13», аккуратно уложенные в специально сделанные коробочки из плексигласа. Чувствовалась рука опытнейшего мастера. Отличный подарок! Так как летели на запад, то успели сесть засветло на Центральном, где его встретили Поликарпов, Томашевич, Чаромский, Танакаев и другие. Он вернулся, так сказать, в родные пенаты. Завтра предстояло большое мероприятие, но сегодня все его потащили в ресторан при доме Авиаторов: опубликован Указ Президиума ВС СССР о награждении орденом «Победы» и присвоении звания генерал-полковника. Поликарпову присвоено звание Героя Соцтруда. Орденами и медалями награждена большая группа работников всех шести заводов, которые изготавливали первые две серии «ПС-4». Отказаться было невозможно, да и оно того не стоило. Повод, что не говори!

Ресторан в доме авиаторов, старинный, сохранивший шик и блеск для азартных игроков и букмекеров (ипподром рядом, поэтому ставки на бега, как только закончилась Гражданская, там принимались, ну и соответствующая «мафия» присутствовала. Якобы законная, все шло через кассу, так мы и поверили). «Гудели» до утра, ни в какую не желая понимать, что у человека была почти бессонная ночь и 8-ми часовой перелет, треть из которого он проделал самостоятельно.

Глава 18. Совещание в Кремле, должность – «зиц-председатель»

Расставшись ненадолго, почти все присутствовавшие в «Доме авиаторов» встретились вновь в 14.00 возле входа в Октябрьский зал Большого дворца. Все самые неприятные мероприятия в Кремле всегда назначались на это время. Все точно знали, что разговор будет коротким и жестким, и в 15.15 он будет закончен. Начали точно по расписанию, кроме Сталина присутствовали Берия, Маленков и Булганин. Берия стал первым заместителем Председателя ГКО, в общем, «самым первым», все что касалось «государства», кроме партии, практически подчинялось напрямую ему, по большому счету. В медицину и образование он не совался, но все важнейшие направления курировал лично. Но отчитывался не Маленков, как Председатель комитета, а два его «зама»: Туполев и Королев. В Президиуме отсутствовали два «основных» наркома: Шахурин, авиапром, и Носенко, судопром. Машина Шахурина стояла на стоянке перед Дворцом, но его, почему-то, не было. По выражению лица Сталина было понятно, что ничем хорошим эти доклады не кончатся, ибо докладывать двум исполнителям было не о чем. Королев, главный инженер института «Нордхаузен», в достаточно свободной форме рассказывал о перевозе в СССР стендов и пусковых площадок для ракет «Фау» и «Вассерфаль», а Туполев о недостаточном финансировании и нерешенности проблемы с флаттером горизонтального управления его новой машины АНТ-64 или Ту-10. Бомбовая нагрузка 10 тонн, дальность – около 6 тысяч километров. То есть, при одинаковой нагрузке, самолет имел дальность вдвое больше, чем американский В-29. К сожалению, первый экземпляр потерпел катастрофу из-за разрушения консоли.

Петр числился членом этого комитета, входил в подкомитет «три», так как он занимался «крылатыми ракетами», незаконнорожденными на «его» 381-м и 500-м заводах. В состав комитета его ввели задним числом, но участия в совещаниях он принимал только дважды. Его ракеты имели нестратегическую дальность. Они были оперативно-тактическими, и, пока, как носители ЯО даже не рассматривались. «Королёвская» Р-1 «могла» доставлять 800 килограммов амматола, заряд «Х-1» равнялся 25-ти килограммам пластита, а «Х-Х» – 180. Я, конечно, знал, что со временем этой грузоподъемности будет достаточно, чтобы доставлять термоядерные «игрушки» на расстояние свыше 2500 километров, но доступа в комитет № 1 Петр не имел, а я не слишком стремился туда попасть, ибо выдам себя с потрохами, как только побеседую со «знающими» людьми. Пусть сами стараются. Нам только этого и «не хватало». Нельзя быть в каждой бочке затычкой. У «нас» – свое направление, и этого – более чем достаточно! Поэтому мы с Петром сидели тихонечко-тихонечко в самом дальнем углу зала, и ни во что не лезли. Врагов у нас и так накопилось выше крыши. И большая часть из них сейчас сидит в этом зале.

Вторая «странность» заключалась в том, что сам Сталин не задал докладчикам ни одного вопроса, хотя и предложил задавать их другим. Видимо, он надеялся, что Петр выхватит шашку и начнет атаку самостоятельно. Но мы предпочли отмолчаться. Когда Туполев отчитался, он выступал вторым, то зал вновь попросили дать оценку проекту. Высказалось несколько человек, обративших внимание «вождя» на то, что самолет Туполева превосходит заявленные характеристики новой американской машины, из которых только что сформировали 52-е крыло и отправили его в Индию, рассчитывая таким образом дотянуться до Японии. В настоящее время в Индии, на аэродромахЧакулия и Чарра американцы сосредоточили около 150 самолетов «В-29». Но пока не летают по техническим причинам: перегреваются двигатели, которых хватает только на один полет. В Ченту, это Китай, в Кванхане, Шинчине и Пеншане китайцы вручную строят аэродромы для американцев. Но, в Китае не было 100-октанового бензина, поэтому его приходилось перевозить туда такими же «В-29», переделанными в танкеры.

– Как мы видим, никто принципиальную оценку деятельности комитета № 2 не дает! Товарищи Королёв и Устинов, ви доложили о том, что вами созданы два исследовательских института «Нордхаузен» и «Берлин». Какова практическая отдача от создания этих дорогостоящих «игрушек»?

– Направление новое, мы привлекли туда людей, чтобы разобраться с тонкостями этих конструкций. Ведем работы по удешевлению их производства и подстраиваем его под наши комплектующие. – ответил Устинов.

– Это я уже слышал! Я спрашиваю о практической стороне вопроса.

– Удалось поднять дальность ракеты и перейти на новый принцип наведения, используя наработки товарища Пилюгина. – мрачно заметил Королев.

– Вы начали серийное производство этих ракет?

– Серийно они выпускаются только в Германии. Завод по их производству строится в Днепропетровске на основе перемещаемого из Пенемюнде оборудования. Второй завод начнем подготавливать к производству в Куйбышеве, товарищ Сталин.

– Какова дальность ракет фон Брауна? – Сталин знал фамилию основного разработчика.

– Сейчас – 270 километров, товарищ Сталин, но мы готовим ее модификацию, с дальностью 600 километров. Немцы серьезно обогнали нас в этой области, товарищ Сталин. Самого фон Брауна и часть документации мы так и не нашли, есть подозрения, что он сумел выехать в Швейцарию или Италию, и там сдался американцам. Так что следует ожидать, что в ближайшее время американцы смогут нас обогнать в этом направлении. – перехватил инициативу Устинов. – Направление очень перспективное, товарищ Сталин. Пока это первые шаги, мы еще учимся делать и запускать эти ракеты.

– Хорошо, товарищ Устинов, а Вы знакомы с разработками пятисотого завода?

– Их ракета «Ха-1» прошла Государственные испытания и встала на вооружение Московского округа ПВО. Но это – зенитная ракета. Были еще какие-то испытания, но нас к ним не привлекали, товарищ Сталин. Их проводил Военно-Морской флот. С этими разработками я не знаком, на вооружение они не приняты, как мне ответили в ГШФ.

– С этими тремя заводами вообще черт знает, что происходит. – тут же вставил Туполев. – Химичат что-то себе потихоньку, никого не ставя в известность. Якобы у них все секретное, поэтому отчитываться перед Наркоматом они не будут. На испытания никого не приглашают, и проконтролировать, что они там наворотили, невозможно. Все из себя исключительные и незаменимые. А незаменимых у нас, как известно, нет. – Патриарх советского самолетостроения прекрасно понимал ситуацию! Он создал очень неплохой бомбардировщик! Да, у него есть «детские болезни», но новые двигатели Микулина АМ-42ТК давали ему возможность иметь одновременно и высокую дальность, и почти такую же скорость, как у новейшего «американца». Микулин, же, обещает добавить еще мощности. О том, что кому-то еще дадут аналогичное задание, он – знал. Абсолютно точно, что одним из них был Мясищев, но вот от Поликарпова он этого не ожидал! Старая договоренность, что тот «не лезет» в бомбардировщики, почему-то не сработала. Виной тому, само собой, был Петр. Что точно они сделали – не знал никто в Авиапроме, но то, что тему закрывают стало известно еще в январе месяце. Деньги на строительство прототипов заморозили. Впустую сработали, а столько надежд было! Он сегодня попытался «разговорить» Николая Николаевича, но тот ответил, что сам он испытаниями не занимается, официального решения о том, что машина принята на вооружение и будет серийно выпускаться, еще нет.

Более молодой Мясищев, проект которого тормознулся в самом начале: не было двигателей, а договориться с Микулиным просто не получилось, тот обещал двигатели только Туполеву, поднял руку, прося предоставить ему слово, и довольно долго на него внимания никто не обращал. Наконец, его, все-таки, спросили:

– Что вы хотели спросить, товарищ Мясищев?

– С января месяца и ОКБ-482, и ОКБ-240, извещены о том, что финансирование проектов по конкурсу на дальний тяжелый бомбардировщик временно приостановлено. Конкурс отменен, товарищ Сталин? Или его кто-то выиграл?

– Конкурс мы не отменили, планом на этот и будущий год такие расходы предусмотрены. Деньги ушли на создание опытной партии самолетов, созданных по другой тематике, но, как оказалось, вполне подходящих под решение вопроса доставки изделия «РДС» на территорию вероятного противника. Начинали эту машину не как бомбардировщик, а как носитель ракетного оружия. Именно поэтому мы сегодня и собрались в таком составе. К сожалению, созданный нами специальный комитет эту задачу решить не сумел. Принципиально вопрос решили в других ОКБ, практически не связанных с деятельностью этого комитета. Из них только один человек входит в его состав, но совершенно по другой тематике. Их работы остались за пределом внимания руководства комитета. Поэтому мы переходим к следующему вопросу повестки дня. – и он предоставил слово Берии. Работать всем предстоит под его чутким руководством. Непосредственно руководить комитетом № 2 поручили Петру. Отчитываться он должен был перед Председателем Спецкомитета или непосредственно перед «самим» Председателем Совета Народных Комиссаров СССР.

Закончили точно в 15.15, как и предполагал Петр. Так что, все было решено заранее, и обсуждению не подлежало. Наша пассивная позиция вызвала неодобрительную «улыбку» на лицах обоих «председателей», которые встали и ушли, оставив «нас» наедине с весьма недовольными участниками совещания. Таков был стиль! Точно также Сталин поступил весной 42-го, два года назад, когда в очень жесткой форме отправил все командование ВВС и фронтов учиться воевать в 13-ю Гвардейскую.

Глава 19. Разговор с «патриархом» Авиапрома

Должность «Зиц – председателя» ни мне, ни Петру, очень не понравилась. Работать с Берией нам не приходилось. Но, роли были распределены без нашего участия, так решил главный режиссер, да еще постоянно пробовал подключить нас к уничижительным процедурам избиения будущих сотрудников. Эту привилегию мы брать на вооружение отказались. Сменив «руководство» на подиуме, Петр подошел к трибуне, чтобы сказать несколько слов участникам.

– Так как руководство страны высказало, в основном, претензии к ракетостроителям, и подчеркнуло, что авиационное средство доставки создано, то предлагаю авиастроителям самостоятельно принять решение: принимать им участие в этом заседании или нет. От себя могу сказать следующее: Ту-10, так кажется вы, Андрей Николаевич, назвали свою машину, несмотря на то, что проигрывает ПС-4 по многим показателям, имеет важное преимущество перед ним. Он много дешевле, и целей для него будет в избытке. Я не могу сказать какой из этих самолетов, в конечном итоге, будет массовым. Эти решения будем принимать не мы с вами. Это самолеты разного назначения. Один из них – межконтинентальный, а второй – дальний.

– Какая у него дальность? – недовольным голосом спросил Туполев.

– Заявленная дальность – 20 тысяч километров при полной нагрузке.

– А где двигатели для него взяли?

– Сделали сами, в них все и упиралось.

– Нам его так и не показали, каким образом умудрились воткнуть туда столько топлива?

– Это – летающее крыло-бесхвостка, так что, места в нем много. В мае на параде его покажут всем.

– «Сам» сказал, что он ракетами вооружен? Какими?

– Названия вам ничего не скажут: «Ха-Икс», «Ха-Икс-эМ» и «Ха-1-эМ». Все – серийные, но «Госов» две еще не проходили. Только заводские и войсковые. Разрабатывались для нужд ВВС ВМФ и ПВО.

– Дальность? – спросил Устинов.

– От 10 до 1000 километров. «ХМ» модификация имеет дальность 400-1000 км в зависимости от высоты полета. Следует еще уточнить, что они – противокорабельные, но с возможностью стрельбы по месту с известными координатами. А вот для того, чтобы их сделать универсальными, нам требуется создать и поддерживать позиционную систему навигации. Желательно, глобальную. Это – задача ближайших лет, так как без решения этой проблемы мы не сможем решить проблему точности. Максимальное среднеквадратичное отклонение, которого удалось добиться, составляет 100 метров при использовании радиотехнических систем «микро-Лоран-С» и 50 для «микро-Декка». А инерциальная система наведения, как на вашей «Р-1», товарищ Королев, дает СКО три километра, у вас – 12. Для дистанции в 1000 километров это очень высокий результат, но недостаточный для поражения цели 250 килограммами тротила. Разговор об этом у нас с товарищем Сталиным был, две недели назад, на эту должность я не набивался. Решение принято не мной. Но именно под эти задачи. Единственным надежным местом для размещения такой навигационной системы является космос. А так как наши ракеты имеют крылья и воздушно-реактивные двигатели, то нам эту систему на орбиту Земли не вывести. Здесь больше подходит изобретение фон Брауна, которое, кстати, не слишком годится для боевых ракет. Боевые ракеты по этой схеме, на паре горючее-жидкий кислород мы делать не будем. Это я сразу говорю! Боевая ракета должна уметь долго лежать или стоять, и быть всегда готова к старту. Низкотемпературные жидкости для этого не годятся. В принципе, у меня все. Вопросы?

Томительно потянулись секунды. Никто не хотел начинать разговор, так как большинство из этих людей над всем комплексом проблем еще не задумывалось. А те, кто это делал, видели во вновь поставленной задаче множество неизвестных положений.

– Тут немец, Дорнбергер, эсэсовец пленный, умную идею подкинул: поселить всех в одном месте…

– Я попробую решить эту задачу. – ответил Петр подполковнику Глушко.

– А у меня вопрос лично к вам, генерал. Когда планируете подавать заявки на Госиспытания ваших ракет? – спросил Устинов. – С меня ведь теперь не слезут, пока я их на вооружение не поставлю.

– Как только мне дадут такую отмашку. Постановка на вооружение – это вероятное раскрытие большинства секретов противнику. Обстановка пока не позволяет этого сделать. Нам и так пришлось стрелять по территории бывших союзников.

– Значит, это уже секрет полишинеля. Наверняка они уже кучу комиссий создали и просеивают песок на месте этих взрывов. Я задам вопрос руководству, с Вашего позволения, Петр Васильевич.

– Это Ваше право, Дмитрий Федорович.

– Мы как-то обсуждали проблемы навигации, и многие высказали свое мнение о том, что заниматься тем, что делают американцы и англичане, то есть замерять разность фаз и время прихода импульсов, малоэффективно из-за высоких значений инструментальных ошибок и промахов операторов.

– Такая проблема существует, поэтому мы предлагаем автоматизированный метод получения текущих координат места, с использованием электронных карт местности. Это, конечно, далеко небесплатный метод, но единственно надежный. Единственное светило днем дает слишком большую СКО, так как все обсервации являются счислимо-обсервованными. А звезды не всегда бывают видимыми. Радионавигационные звезды лишены этих недостатков. Придется создавать их. Причем, мы это успешно доказали на нашем полигоне, на котором развернута РНС «Декка» с углами пересечения, близкими к идеальным. Четыре линии положения позволяют попадать в объект 10 на 20 метров и высотой 5. То есть, в капонир истребителя, гарантированно уничтожая его.

Еще немного поговорив о текущих проблемах и будущих задачах, начали сворачиваться: зал для длительного заседания совсем не подходил, Кремль – не место для производственников. Вышли из Большого дворца, рассаживаемся по машинам, как обычно, подбирая «бедных родственников», тех руководителей, кто работает в других городах и здесь без машин, или таких несчастных, вроде Николая Николаевича, который взял на работу в качестве водителя одесского еврея с многочисленной родней, окопавшейся в его бюро, поэтому сам остался без нее. В общем, Поликарпов сел в правое кресло «Доджа», а так как сам «Додж ¾» рассчитан на перевозку отделения или расчета, то сзади сидело еще восемь человек, во главе с Томашевичем. Гудков, к тому времени, сам обзавелся «персональным автомобилем», как лауреат, так что его трофейный «Мерседес» пользовался популярностью, не меньшей, чем «Додж» Петра. Еще не успели тронуться, как возле нас остановился «Бьюик» 1936 года, внутри которого сидел Андрей Николаевич. Они сумели, каким-то образом, вернуть конфискованный у них при аресте новенький автомобиль, привезенный ими из Америки.

– Дима! Пересядь, пожалуйста! – выйдя из машины, попросил Туполев Томашевича, а заглянув под тент недовольно пробурчал: – Да сколько вас здесь набилось! А-ну, марш в соседнюю машину. Поговорить надо, Николай.

– Мне как? Выйти? – спросил его Петр.

– Вы у нас теперь большое начальство, товарищ генерал-полковник, так что, вам я приказывать не могу, да и в этом нет надобности. Поехали, это не место для стоянки. Рассказывай, Николай, как ты дошел до жизни такой.

– Собственно, что говорить, задание мы получили в прошлом году в самом начале лета. Вызвал «Сам», после того, как Петру не удалось втиснуть в «Ланкастер» его «Х-Х». Ей пришлось «хвост» подрезать, из-за задней точки опоры, и требовались технологические вырезы, люк полностью не закрывался, а это – значительное снижение дальности и скорости. Тема была чисто его, но расположился он у меня на 1-м заводе, так как тогда он исполнял мои обязанности на обоих заводах. Свой завод он только начал комплектовать, да и полоса там была короткая. Я, когда из больницы вышел, продолжил вести проект в части носителя. Еще осенью 42-го стало понятно, что «Ланкастер», как носитель, ни к черту не годится. Проработали 12 вариантов компоновки нового самолета, остановились на двух, начали их разработку и подготовку чертежей, оснастки и карт. Проблема была у обоих вариантов: подходящих двигателей не было, как обычно. Но Петр построил модели разных размеров. Так как у него были «часы на трубах»^[6], по его тематике, то продули их все.

– Знаю, что втихаря продули, Шишкин рвет и мечет! – ухмыльнулся Туполев.

– Это он просто не знает, что основные продувки шли в прошлом году, он тогда из Новосиба сюда прилетал очень редко, а про «Рябушинку» вообще никто не помнил. Большинство продувок выполнены там. – ухмыльнулся Петр.

– Как там? Там же мощность никакая, и скорость потока низкая.

– Да, именно так. Дело в том, что взлетает машина прекрасно, а вот посадить ее оказалось очень трудно. Крыло в корне очень широкое, экранный эффект такой, что машину было не прижать к полосе, хоть убейся. Летит и все! А там мы нашли «лекарство» от него. Теперь глиссада у машины нормальная, и посадку можно выполнять по укороченному варианту. Практически все отработали на моделях и прототипах. По факту, можем создать уникальный дальний истребитель сопровождения, с дальностью примерно 15 тысяч, и выдающейся маневренностью. Но пока необходимости в нем нет.

– Как нет?

– Основной вопрос даже не в необходимости. Я не совсем точно выразился. Для него пока нет противников. Ему требуется другое оружие, которого пока нет. В общем, сплошные «пока». – это я дернул Петра за язык, чтобы он его не распускал. Туполев – не наш друг, и «стучит» в ЦК и НКГБ, с завидной регулярностью. – В общем, Андрей Николаевич, там расходы большие, которые нам самостоятельно не потянуть, а задания на него нет. Проблему решили за счет ГС-5, с дозаправкой.

И я вновь остановил «откровения» Петра. Если наши генералы и маршалы узнают, что мы можем с минимальными потерями бомбить США, то нам придется все силы бросить не на восстановление Европейской части СССР, а на создание на Камчатке и Чукотке нового военного округа и флота вторжения. А оно нам надо? Основным вопросом было показать противнику уязвимость его морских коммуникаций и бессмысленность противостояния с нами. То, что это подстегнет Америку на создание чего-нибудь новенького, это – несомненно. Но у нее сейчас другая головная боль! Их усилия на Тихом океане ведут к увеличению потерь, финансовым издержкам и росту недовольства среди избирателей. Сталин, насколько я его понимаю, ждет-не-дождется, когда американцы придут к нему на поклон: «Дядюшка Джо, помоги!». Но сам он четко придерживается нейтралитета с Японией. Сколько будет продолжаться эта игра – самому богу неизвестно. Я бы на его месте… Но, именно поэтому, я – не Сталин, а бывший капитан 1-го ранга бывшей великой державы. Даже что имели, и то прос…ли. Поэтому я, без острой на то необходимости, в политические вопросы просто не суюсь. Не мой уровень, мое дело – подтянуть промышленность, связь и боеготовность армии и флота. Задача не менее важная, чем все остальное. Войны выигрывает экономика. То, что удалось раньше закончить войну, и с немного другими потерями и результатами, это – здорово, но «холодная» война уже началась, на два года раньше, чем было в нашей истории. И еще один «нюанс», это заметно на Дальнем Востоке: в учебных дивизиях Дальневосточного военного округа полным-полно китайцев и корейцев, так что, какие-то шаги Правительство предпринимает. Не думаю, что Сталин просто так отдаст победу на Тихом океане американцам. А разногласия между нами и Японией в том регионе слишком велики.

Туполева привезли прямо на завод, где достраивалась часть третьей серии машин. Серии были небольшими, по 18 самолетов. «Нулевая» была «похерена» и переделана в первую полностью. «Нулевых» машин просто не осталось, если помните, они были короче, чем все последующие. Естественно, что Туполев хотел увидеть двигатель, чтобы приспособить его для Ту-10.

– Петр Васильевич, а почему двигатель-то не показываете? Я смотрю, что на всех машинах они не установлены.

– Здесь идет сборка планера, а окончательно все машины собираются на 500-м заводе. Здесь мы полностью собрали только пять машин, нулевой серии, затем перенесли все ко мне, это же проходной двор, а не аэродром, а машины – секретные. Приспособились по реке переправлять, летом, а зимой центропланы вывозим к нам по Леншоссе. Неудобно здесь работать, но другого места просто нет.

– Как вы считаете, они могут встать на Ту-10?

– Нет. Он – низкоплан, и шасси у него за двигателем. Всю схему придется переделывать. Для него оптимальная установка на консоли высокоплана или среднеплана.

– А если верхнее расположение?

– Крыло начнет греться, воздух второго контура имеет довольно высокую температуру. Плюс коэффициент двухконтурности упадет до безобразия. Крыло обдувать нежелательно, совсем.

Туполев еще не строил реактивные машины, поэтому и задавал «глупые вопросы», на самом деле – перенимал опыт. Поэтому возникло множество вопросов, типа: «А как? А почему?». Затем он задал вопрос, ради которого, собственно и приехал:

– Вот интересно, нам двигатель не показывают, дескать, секрет. А на западе его показали! Вы же с ним в Америку летали!

– Летали. Вот только, двигатели мы никому не показывали. Вот эти заслонки опускаются и закрываются из кабины. А канал воздухозаборника имеет форму буквы «S». Это мы отрабатывали на полигоне самым тщательным образом, проверяли любое расположение скрытых камер. Ничего рассмотреть невозможно. Ну, и нас целый батальон ОсНаз прикрывал во время этих «путешествий». Плюс, Андрей Николаевич, вы же присутствовали на том заседании, когда я показывал фильм: как изготовить турбореактивный двигатель, в сорок втором, помните? И что, кто-нибудь вам предложил? С тягой восемь тонн?

– Нет.

– А это – далеко не предел, нам было нужно, чтобы его диаметр был не слишком большим, и жестко нормировали расход топлива, экономичность, поэтому смогли получить только такую мощность. Не было бы этих ограничений, так дали бы больше. Но стоимость! Почему я вам на совещании и сказал, что ваш Ту-10 значительно выигрывает по этому показателю.

– А почему же вам разрешили сделать эту «золотую игрушку»?

– Ваш самолет будет постоянно требовать замены двигателей. Каждые 100 часов полета.

– Двести, Микулин обещал довести его до этого параметра.

– У нас двигатель рассчитан на 10–15 тысяч часов. 150 или 100 двигателей Микулина стоят дороже, чем один наш. Но мне пришлось доказывать целесообразность постройки, и, именно, как машины послевоенного времени. А заложенные характеристики на ближайшее время дают возможность без потерь провести какую-нибудь небольшую кампанию. Что мы тоже доказали, сорвав высадку англо-американцев во Франции, американцев на Камчатке, и выполнили налеты на Фербенкс, Анкоридж и пригороды Сиэтла. Без потерь, и с высокой эффективностью.

– Так это вы там «похулиганили»?

– Я. Я командовал 1-й истребительной армией и дивизией стратегического резерва Ставки.

– Вот теперь понятно: почему именно вас поставили руководить этим комитетом. Так мне дадут деньги на завершение работ над Ту-10?

– Пока я не могу ответить однозначно. Вы же сами слышали, что конкурс никто не отменял. А вот какое решение примет командование – этого я не знаю. Есть все основания предполагать, что Ту-10 будет пользоваться спросом, скорее всего, его предложат китайцам. Объявляли, что Чан Кайши едет в Москву, и здесь уже находится делегация КПК. Так что, будем ждать развития событий.

Глава 20. Ракетчики забеспокоились появлением «новой метлы»

Не успели попрощаться с Туполевым и пообедать, как в столовой появилась новая делегация, с той же целью: просить денег. На этот раз это были «баллистики», практически в полном составе. Они решили схитрить и оказаться первыми, поэтому вначале рванули на 500-й завод, где их охрана развернула на 180 градусов: «Петр Васильевич выехал в Москву, еще не возвращался». Решили заглянуть сюда, предварительно заехав к Янгелю на 39-й. Там тоже никого не оказалось, тогда они приехали сюда. Ну, хоть с Туполевым поговорить дали! Была необходимость настроить его на совместную работу, а не на борьбу с тенью, чем он очень любил заниматься в послевоенное время. Дело, в первую очередь, касалось двух их институтов: «Нордхаузен» и «Берлин», названных по месту их дислокации. В этой истории большого развития тема ракет в Германии не получила, хотя задел у Дорнбергера был большой: во-первых, две ракеты летало, на двух разных двигателях. Во-вторых, им была построена первая в мире сверхзвуковая аэродинамическая труба. В-третьих, испытательный полигон и серийный завод в Пенемюнде сохранились в целости и сохранности, а также были живы все сотрудники, кроме Вернера фон Брауна, но про него было ничего неизвестно. Он выехал в Берлин и исчез. Зато главный конструктор двигателя Вальтер Тиль был жив, и даже настроен на дальнейшую работу в комитете № 2. Но его с собой товарищи «баллистики» не привезли. Вообще, ни одного немца в делегации не было. Связано это было с тем, что их бы просто не пустили ни на один из наших заводов, а не с тем обстоятельством, что наши люди что-то хотели скрыть от «нового помела». В основном разговор вел подполковник Глушко. Он первым приехал на полигон в Пенемюнде, и его «экспедиция» собирала разбежавшихся по всей Германии людей Дорнбергера. Королев подключился чуть позже, что было на него «похоже». Сергей Павлович всегда отличался повышенным самомнением, дескать, и сами с усами, без сопливых справимся. Лишь увидев: сколько усилий и приборов понадобилось немцам, чтобы совершить первый суборбитальный полет в безвоздушном пространстве, он понял, что несколько заблуждался в возможностях нашей науки и техники. Недаром еще в сороковом году немецкая разведка отрапортовала Канарису, что в этой области Германия опережает весь мир, а Советский Союз безнадежно отстал, как в развитии самих ЖРД, так и в развитии ракетостроения. Причина проста, как три рубля: Королев был «китайцем», крылатчиком, как и я. Он принимал участие в создании двух крылатых ракет: «217» и «212» с пороховым и жидкостным двигателем. Работая в ГИРД имел отношение к испытаниям ракет, предшественников РС-82 и РС-132. В годы войны занимался пороховыми ускорителями в Казани. В данный момент служит главным инженером института «Нордхаузен». Это рядом с Бухенвальдом, если помните, это был крупный концлагерь у нацистов. Узники этого лагеря построили подземный завод Миттельверк, на месте подземного нефтехранилища в Тюрингии.

Королев провел два летных испытания трофейных ракет. Глушко – 14 раз испытывал двигатели ракеты ФАУ-2, которые дают тягу 27,5 тонн-силы. По сравнению с лучшим достижением самого Глушко – 1,7 тонны, это в 16 раз больше. Немудрено, что впечатление они получили на все сто. На этот раз, вместо Устинова, их сопровождал генерал-майор артиллерии Гайдуков, начальник обоих свежеобразованных институтов. Им всего от роду пара месяцев, так что требовать от них результата – было делом бессмысленным с самого начала, но этот вопрос рассматривался на заседании Ставки, когда решался вопрос о создании ядерного оружия. Еще шла война в полном разгаре, но получив первые известия о том, что в США начались работы по проекту «Манхеттен», немедленно был создан спецкомитет № 1. А после того, как Сталину доложили, что создание ЯО возможно в ближайшем будущем, то последовало и появление спецкомитета № 2. Чуть позднее стало известно: почему на совещании отсутствовал Шахурин. Он писал объяснительную записку Сталину, в которой излагал причины, побудившие его написать приказ по НКАП, запрещающий заниматься ракетной техникой. По этому приказу начатые работы НКАП в Германии начали свертываться. Виноват оказался «снова» Петр: у нас лучше, мы летаем дальше, наши двигатели – не чета немецким, а то, что отстаем в жидкостных реактивных, ну так мы этим не занимались! Работы по ним были свернуты еще в 1942-м году, на что у Шахурина было предписание Ставки. Весной 42-го Ставка распорядилась закрыть работы по самолету Би-1. Докладную записку по этому вопросу подготовил Яковлев. Таким образом дело попало к артиллеристам. Благо, что генерал Гайдуков, Член Военного Совета частей гвардейских минометов, хоть и не был инженером и специалистом в области космонавтики, но был членом ЦК ВКП(б), и обладал гибким умом. Он проконсультировался со «знающими людьми», и привлек к делу «бывших врагов народа»: инженеров бывшего НИИ-3, которых заботливо упрятал в кутузку небезызвестный Костиков, в данный момент находящийся под арестом и следствием бывший главный конструктор ОКБ-55, которым руководил Бисноват. В общем, тема оказалась перегружена и основательно запущена. Знакомство с ракетной тематикой Германии только началось, и сулило немалые сложности. Плюс к этому, и минус к делу, было то обстоятельство, что в одной кубышке собрались такие пауки, которые ничем не брезговали, лишь бы достигнуть цели. «Экскрементаторы», так сказать, отцы современной космонавтики. Радовало только одно: вообще-то, именно эти люди обеспечили выход СССР в космическое пространство, и создали ракетно-космический щит нашей страны. Так что, относиться к ним надо бережно и аккуратно.

Дав товарищам ракетчикам пообедать, выехали в Химки. Немцы, конечно, народ организованный и дотошный, но и нам есть что показать, с точки зрения организации производства. И я им уже «нашел крышу», но об этом еще говорить рановато, вначале необходимо разбить их амбиции. В первую очередь посетили бывший 39-й завод, нынешний 381-й. Благодаря его новейшему оборудованию удалось выполнить заказы как на «ПС-4», так и на все ракеты, корпуса которых изготавливались здесь. Кооперация называется. Хотя, все три завода имели общее руководство. Фактически это был один завод на четырех площадках. Гудковский 84-й входил в эту «корпорацию», но сам Гудков стоял, все-таки, несколько отдельно и самостоятельно, но наш 500-й находится за речкой, аэродром у нас общий. Почти 79 % корпусов всех серий были изготовлены на 381-м в двух цехах, а собирались они на разных заводах. 1-й и 39-й территориально находятся в одном месте, а 84-й и 500-й разделены только рекой Сходня, и соединены двумя мостами: Восточным и Западным, что позволяет доставлять готовые машины на военный аэродром Тушино-2, это в районе теперешнего метро «Планерная». 500-й завод имеет и собственный испытательный полигон-аэродром в будущем «старом» Шереметьево. Пока он носит название Черная Грязь. Это при Хрущеве все будет переделано и поломано, так как «авиация устарела, все решают ракеты».

Закончив достаточно короткую «экскурсию» по двум заводам, собрались в маленьком одноэтажном домике заводоуправления, строении № 36 по улице Октябрьской, такой у него был официальный адрес, (это за бизнес-центром «Империал Парк», господа-наследники, не перепутаете! «До первой звезды нельзя!») по государственному плану строительства завода № 500 НКАП. Здание старое, видимо, чья-то усадьба была. Это – Тушино. Довольно большой зал с балконом для оркестра, который мы переделали в зал заседаний. Вот там все и расселись, так как наш маленький кабинет всю эту «толпу» вместить бы не смог. На руки присутствующим раздали макеты и модели наших «изделий», одна из которых даже полетала, демонстрируя раскладные плоскости и рули. Петр посадил ее на длинный стол, за которым сидели инженеры и военные с перекрещенными пушками.

– Так как вы бывали там, где еще не вступала нога представителя НКАП, то имеете возможность сравнить: что сделано у нас, и что у них. Как видите, мы пошли немного другим путем, хотя, наверняка, есть и общие черты. Итак, прошу вас, в чем различие программ?

– Ваши ракеты, точнее, ваши радиоуправляемые самолеты, предназначены для полета в воздушном пространстве противника. – сразу же бросился в атаку Королев. Увидев произведение фон Брауна, он на лету поменял тапочки, переобулся, и из «крылатчика» стал убежденным «баллистиком».

– А ваша, то есть немецкая, воздушное пространство врага не пересекает? А где же, по-вашему, разрушается ее корпус? Вот в вашем отчете написано, что на втором пуске корпус ракеты загорелся и разрушился на этапе пикирования на цель. Боеголовка сдетонировала в воздухе. Товарищ Алешин!

– Слушаю, Петр Васильевич!

– Мы в состоянии поразить прямоидущую цель, движущуюся по баллистической кривой, если находимся в районе объекта ее доставки?

– При курсовых углах до 30 градусов и нормальной отражающей поверхности попасть не так сложно. Она же не маневрирует. Заряд – кумулятивно-осколочный. А ракета – довольно большая.

– Товарищи, вы слышали мнение человека, который досконально знает возможности ракеты «Х-1» и «Х-1М», стоящих на вооружении Московского округа ПВО. В том виде, в котором существует ракета «Фау-2», она уязвима для средств нашего ПВО. А мы можем отразить удар ракет «Х-Х» и «Х-ХМ»?

– Чисто теоретически, с расходом ракет не меньше десяти. И только по одиночной ракете. Если в секторе будет находиться больше ракет и будет включена система радиоподавления и постановки ложных целей, то сбить все ракеты однозначно не получится.

– Каждый бомбардировщик «ПС-4» несет четыре тяжелых и 18 легких ракет, имеющих сверхзвуковую скорость. При этом дальность системы не 270 километров, а более 20 тысяч. Единственный «недостаток» системы: большое время подлета к цели. Баллистические ракеты имеют в этом отношении заметное преимущество. – сказал Петр, встал и повесил на доску давно подготовленный плакат расчетов атаки авианосной группы, то есть цели, имеющей собственное, глубоко эшелонированное, ПВО.

– Собственно, мы решали вот такую задачу: есть противник, который на месте не стоит, маневрирует, производит перестроения на ходу, выставляет активные и пассивные помехи, может использовать перехватчики и массированный, управляемый вычислителем СУАО, зенитный огонь. Практические стрельбы по таким целям были: уничтожены – легкий авианосец, линкор, два эсминца, три транспорта и танко-десантный корабль. На плаву остался один эсминец, но даже отремонтировать его наши корабелы не берутся. Он основательно выгорел. Средствами ПВО противника наш самолет обнаружен не был, несмотря на хорошую погоду и видимость миллион на миллион. И, даже обнаружив его визуально, они не смогли навести на него свою авиацию, так как, в первую очередь, был поражен авианосец, и уходить от спасительного берега в холодный океан пилоты не решились. Тем более, что достать его по высоте они не могли. Так вот, к чему я это! Вовсе не для того, чтобы похвастаться! Я подчеркиваю: система, состоящая из самолета, станции наведения, обнаружения и наводки, и самих ракет, создавалась сразу с учетом возможностей противника. У немцев подход был другим: противник туп и глуп, и ответных мер к нам применить не сможет. Сможет, и еще как! Особенно при такой дальности!

– Для защиты своих заводов и пусковых установок немцы начали строить бетонные подземные города, и ставить на вооружение ракеты «Вассерфаль», чтобы защитить их от бомбардировок противника. – сказал подполковник Тюлин. – Я побывал на строительстве в районе Ла-Манша. Вот фотографии. А это – ракета «Вассерфаль», конструктор – Дорнбергер.

– Вы прикинули: какова стоимость строительства такого «объекта», с учетом того, что рабской силы в СССР не существует. За труд требуется платить.

– Да я согласен с вами, товарищ генерал-полковник! Я это к тому, что немцы думали об этом, и последнее время увлеклись мобильными установками по пуску ракет.

– Это – достаточно реальный способ сохранить ракеты в случае превентивного удара противника. Он должен стать основным для наших ракетных комплексов. Теперь о дальности. Кто может назвать основное отличие наших ракет от немецких?

– Я, инженер-майор Тихонравов, ОКБ-55 НКАП!

– Прошу, инженер-майор!

– Они все составные, и каждая часть работает на своем этапе. После отработки своего этапа – эта часть сбрасывается. Насколько я понимаю, именно поэтому они летают так далеко. А сложенные крылья и прочая-прочая-прочая – это чисто для того, чтобы в бомболюк влезали.

– Это – абсолютно точно. Вот вы, товарищ… Королёв, вы же – крылатчик, по-моему? Мне о вас подполковник Груздев рассказывал.

– Да, майор Груздев был испытателем прототипа моей ракеты «212».

– Ну, и почему мы так и не увидели действующий серийный образец изделия «212»-ть?

– Нас промышленность подвела, обещали обеспечить проводной связью с ракетой, чтобы наводить ее на цель, да так ничего и не поставили.

– Зачем ракете провода? Вот, посмотрите, «Х-1М», дальность до 250 км, и никаких проводов. И наводится автоматически.

На первый вопрос Сергей Павлович ответить не смог, зато зацепился за второй:

– В то время радиолокаторов не было!

– Это вы мне говорите? Локатор «Гнейс» прошел государственные испытания в 1939 году, но для него не нашлось подходящего самолета. Так и пролежал на форте «РИФ» до сорок первого, пока Гудков его на Пе-3 не поставил. Шире надо смотреть на свои «изделия», товарищ Королев. Проблема с наведением была, но вы даже не поинтересовались, каким образом можно было ее закрыть еще в тридцать девятом году. Да, там была и куча других проблем, почему и ограничились двумя запусками.

– Я находился под арестом в то время и не мог свободно получать информацию обо всех новинках.

– Но о радиолокаторах вы слышали?

– Конечно, слышал, но о том, что существует самолетный локатор – нет.

– Хорошо, будем считать, что эти ошибки произошли из-за ограниченности пространства и времени у конкретного инженера Королева. А вы один делали этот проект? Или, все-таки, это был коллективный труд?

– Коллективный.

– И все участники были арестованными? Тот же майор Груздев?

– Нет, конечно. Просто, как-то сразу не пошло, и я больше не возвращался к этой теме, переключился на ускорители маневров.

– Тут, главное, чтобы вы в этот раз на что-нибудь не переключились, или не увлеклись чем-то одним. Как вы считаете: можно создать авиационный двигатель, мощностью 2400 лошадиных сил, с одним цилиндром?

– Нет, конечно!

– Вот вам и ответ: как повысить дальность этой ракеты. Прямой и доступный метод! И, я жду от вашего института возможность запустить на околоземную орбиту искусственный спутник Земли, массой 3000 килограммов.

– Сколько? Я не ослышался?

– Я думаю, что со слухом у вас все в порядке. Меньшая забрасываемая масса меня мало интересует. Мне нужны радионавигационные звезды.

– Но ракета – не двигатель внутреннего сгорания! – возмутились все присутствующие. – У нее нет коленвала, чтобы синхронизировать работу цилиндров.

– А синхронизация здесь не нужна. Требуется научиться управлять собственной частотой каждого двигателя и не допускать резонанса, как в пакете, так и во всей системе. И будет летать.

– Во! Пакет! Точно! – воскликнул Тихонравов.

– Вот и подготовьте доклад на эту тему к будущему совещанию комитета. Все, товарищи! К сожалению, выделить вам больше времени не имею возможности. Тут мне секретарь сообщил, что у наших телевизионщиков какие-то проблемы, и они тоже хотят немного со мной пообщаться. Следующее заседание проведем через месяц. Связь только по ВЧ или лично, лучше заранее предупредить, и договориться о встрече. Хотелось бы пообщаться и с немецкой стороной. Генерал Гайдуков! Задержитесь на минуту.

– Есть! – не слишком довольно ответил артиллерист и политработник.

– Вас смущает прошлое Королева? – сходу начал разговор генерал. Это он привлек бывших работников НИИ-3 в этот проект, и считал, что сделал правильный выбор. Эти люди ему были обязаны своей свободой, поэтому были лояльны по отношению к нему, человеку без должного уровня образования и знаний.

– Нет, товарищ генерал. Извините, не знаю вашего имени-отчества!?

– Лев Михайлович, но я больше привык, когда ко мне по званию обращаются.

– Ну, а на флоте в ходу больше имена и отчества. Меня зовут Петр Васильевич. В первую очередь, меня интересуют немцы, которые разрабатывали и строили контрольно-измерительные пункты на всех площадках запуска ракет. Вот эти вот здания, Лев Михайлович. – Петр ткнул пальцем в несколько фотографий, которые принесли ракетчики и оставили у него на столе.

– Я понял, о ком идет речь. Привезу. Меня больше интересует вопрос: а не слишком ли мы широко шагаем, тащ генерал-полковник? Вы не видели того, что наворотили немцы, но дальность у них так и осталась меньше 300 километров. Проекты других ракет есть, их много, но от всех пахнет утопией. К тому же, полстраны в руинах, а все это денег стоит огромных. И последнее: чем вам, все-таки, Королёв не нравится?

– Незавершенностью, Лев Михайлович. Ни одного завершенного проекта, брался за многое, но так и остался «популяризатором от ОСОАВИАХИМА». Вот я и напомнил ему об этом. Мне о том, что такой проект существовал и имелся шанс довести его до ума еще перед войной, рассказал летчик-испытатель, командир одного из моих полков, недавно, когда посмотрел на наши «Хашки». Так вот, на первых испытаниях выяснилось, что напортачили со схемой управления, и машину требовалось «лечить», учить летать. А ее главный конструктор потерял к ней всякий интерес, увлекся другим проектом, и машина больше ни испытания не вышла. Что касается остального: немцы совершили много ошибок. В таком виде ракета летать далеко не может. Есть главное: двигатель и какая-то система управления и телеметрии. Все остальное необходимо присоединить к имеющемуся. Вопрос о том, кто это будет делать – уже решен, и это – не артиллеристы. Вас, конкретно, я от проекта не отстраняю, продолжайте собирать данные по ракете и предприятиям-смежникам. Делать будем сразу производственные комплексы. Это вы решили абсолютно правильно. Людей подобрали тоже верно. Наш НИИ-1 не сумел убедить наркома «взять чужую головную боль». Нарком большой – ему видней. Но мне требуются эти ракеты. А что с ними дальше делать – посмотрим, потому, что жидкий кислород, в качестве окислителя, для боевых ракет применять невозможно по умолчанию. Это – гражданский вариант ракеты.

– Я это уже понял, товарищ генерал. Разрешите идти?

– Да, конечно, до свидания! – Петр протянул руку, генерал пожал ее, отдал честь, развернулся и вышел. Естественно, что на следующий день у Сталина и Берии была на столе гора рапортов и докладных записок из всех возможных и невозможных мест. Поэтому Берия снял трубку телефона и позвонил «своему» Председателю. Но тот отрезал:

– Лаврентий! Вопрос решен! Мы знали, что это – болото! Он их бистро успокоит!

А вот Петру переговорить с группой товарищей с характерными фамилиями: Брейтбарт, Слиозберг и Черток просто не дали. Пришлось их усадить в машину и выслушивать на ходу. Позвонил нарком Шахурин и попросил срочно приехать на Новокировский проспект, именно, как руководителю спецкомитета № 2. У них собрался Совет Главных конструкторов, так как поступило ценное указание выделить в распоряжение комитета № 2 производственные и конструкторские мощности. Попытка свалить это дело на наркомат вооружений, несмотря на то, что Устинов поддержал стремление Шахурина избавиться от тяжелого задания, с треском провалилась.

Петр слушал жалобы и просьбы конструкторов почти в пол уха. Сложностей там хватало! Даже с избытком, но ему требовалась телевизионная система для окончательного наведения ракет на завершающем участке полета. Деваться было некуда. В СССР телевидение до войны существовало, но было механическим. Электронного стандарта и электронной развертки просто не было. Хотя, я подчеркиваю, это – советское изобретение. Но война спутала все карты. В 43-м, когда зашли в тупик попытки увеличить точность ракет с помощью радионавигационных систем наземного базирования, Петр поднял на уши всех, и нашел тех людей, которые разрабатывали систему передачи телевизионного сигнала для Ленинградского телевидения. Они оказались живы и здоровы, и вот уже скоро год, как тихонько терроризируют его своими неудачами. А у него самого нет времени, чтобы создать эту проклятую фотоматрицу.

– Я вас понял, что разрешение недостаточное, и требуется более мощный объектив. А у вас ко мне какое дело, и почему вы вместе, товарищ… – Петр сделал паузу, потому, что фамилия небольшого щуплого человека, с большими оттопыренными ушами, выскочила из головы, что-то связанное с чертом, поэтому пришлось сделать паузу, чтобы не ошибиться.

– Майор Черток, НИИ-1, тащ генерал, я сейчас работаю, извините, служу в Германии, в группе товарища Болховитинова. Есть возможность «достать» такой объектив, но я не по этому вопросу. Мы тут новый автопилот разработали, способный переключаться на новый курсавтоматически, но тему по «Би-1» и «302П» закрыли, так что все наработки остались не у дел. Вот схема, и он – рабочий. У немцев тоже видел такой. Рассмотрите вопрос, товарищ генерал.

Петр вначале хотел высадить нахального майора, хотя, какой он – майор? Сразу виден донельзя гражданский человек из «МАПа».

– Помогите товарищам, а там решим, что с вами делать. Чем в НИИ занимались?

– Я больше по электрике и самолетному оборудованию. Последнее время по приборам автоматического управления.

– Так, товарищи, вот метро, мне дальше! – сказал Петр и остановился напротив станции Маяковской, попрощался со всеми, забрав пакет со схемами у майора. Я чувствовал, что Петру за несколько часов, прошедших после назначения, эта должность встала поперек горла, а впереди еще не менее трудный разговор в НКАПе. С неизвестным количеством людей и таким же неизвестным числом претензий. Он вновь «перебежал дорогу в неразрешенном месте». Я даже чувствовал некоторую вину перед отцом. Не в его характере такие должности, где надо согласовывать, обосновывать и соединять несовместимое. Он, по натуре, воздушный боец, а не администратор. И конструктор, думающий и умеющий видеть перспективу, упертый, и вникающий в мелочи, от которых другой бы отмахнулся и заставил бы кого-нибудь разбираться с «проколом». Но, набрав форму и определенный вес, ты волей-не-волей переходишь в иной разряд, а отказаться от назначения он не мог. Слишком велики ставки!

Глава 21. Еще одно совещание, теперь в Авиапроме

Его даже встречали в вестибюле, помогли сориентироваться и привели к кабинету Шахурина. Здесь он за все время бывал только пару-тройку раз, в самом начале, уже пару лет назад. Здесь даже интерьер поменялся за это время. Провели косметический ремонт, новые ковры под ногами. Летом сорок второго все выглядело совершенно по-другому. Шахурин принял его одного, заседание начиналось через 15 минут. Показал приказ ГКО, в котором говорилось, в том числе, о строгом выговоре Наркому.

– Алексей Иванович, я здесь, совершенно, не при чем. Я – боевой летчик, и если дерусь, то дерусь открыто. Был на фронте, командующим армией, затем в отпуске, вернулся вчера вечером. Ну, а сегодня меня новой должностью «порадовали». – сказал он, глубоко выдохнув воздух на последнем слове.

– Я вас и не обвиняю, просто из разных источников стало известно, что нам, нашему наркомату, придется заниматься сразу двумя взаимоисключающими направлениями: реактивной авиацией и ракетной техникой. Были люди, которые хотели заниматься обеими проблемами, но большинство сказало, что нам и воздушно-реактивного за глаза хватит. Сами знаете, как у нас с этим вопросом обстоит. Встретился с Устиновым и договорились, что он возьмет под крылышко ракетчиков. Да вот, не получилось, у хозяина оказалось иное мнение по этому вопросу. Мне бы и с Вами хотелось бы договориться, чтобы дочиста нас не обирали. Если что, Устинов может подбросить кое-какие производственные помещения и мощности. И еще, нам двигатели нужны для истребителей…

– У меня готовых нет, я же, в основном, короткоживущими занимался. Специально не лез в чужую епархию.

– Были у нас такие предположения, Петр Васильевич, но времена изменились, поставлена задача в кратчайшие сроки перейти на реактивные машины. Тут потребовалось перебросить на расстояние 8 000 километров 13-й ГвОРАП ВМФ, так, вместо 7 часов, сопровождающие бомбардировщики находились в воздухе больше 14.

– Я принимал участие в этом перелете.

– Вот как? И как прошло?

– Устали истребители, для таких перелетов требуются другие машины и аэродромы подскока. А их в тех местах практически нет.

– Ну, слава богу, не нам этим заниматься, пусть у командования ВВС голова болит в этом отношении. А машины придется дать. В чем там сложность?

– Требуется второй пилот, и, соответственно, больший запас кислорода на борту. Или полностью герметизированные кабины.

– Хорошо, потом поговорим. В первую очередь, Петр Васильевич, требуется допустить ЦИАМ и наших моторостроителей к вашим разработкам. А мы учтем ваше авторство в этом направлении.

– Пусть приезжают, только побеспокойтесь о том, чтобы публикаций «лишних» не было. Любят у нас звонить раньше времени. Сейчас наши бывшие союзники находятся в таком же цейтноте: им показали то, чего они сделать пока не могут. Им помогать я не собираюсь. Считаю, что уже в ближайшее время придется с ними еще раз столкнуться. Не думаю, что до них дойдет с первого раза. И вообще, вокруг авиации слишком много людей крутится, куча «Вестников», открытых семинаров. Тут опять начали идею космического полета обсуждать. Это – однозначно работа МИ-5 и ОСС. Щупают: что нам досталось. Насколько я понял, все заводы были подготовлены к взрывам, а документация – к планомерному уничтожению. Все придется вывозить, требуется предусмотреть эти расходы. Я, конечно, постараюсь вести дела так, чтобы сократить расходы и сроки, но без полной кооперации нам не обойтись, Алексей Иванович. Так что, мы – вам, вы – нам. По-другому – не получится. Новые машины будут гораздо сложнее поршневых. Нам пришлось, кроме двух борттехников, вводить должность бортинженера на «ПС-4».

– Где же их столько взять?

– Готовить, давно пора часть училищ перевести в высшие, как летные, так и технические.

– Так поднимайте этот вопрос в Ставке. Вы же туда вхожи, Петр Васильевич. Пока инженеров готовит только академия Жуковского, причем, на конструкторском направлении. А требуются – эксплуатанты.

– Хорошо, я подниму этот вопрос, но требуется и ваше слово.

– Договорились! Ну, что, прошу, через минуту начинается!

– Мне требуется толковый зам. – уже на ходу сказал Петр.

– А чем вас Янгель не устраивает?

– Янгель – конструктор, от бога, а не администратор…

– Понятно, решим на совещании. Прошу! – сказал Нарком, открыв дверь, ведущую на сцену, где располагался президиум. Новая должность определила местоположение Петра на совещаниях. Теперь ему не спрятаться, усевшись на шкентеле, подальше от начальства и поближе к выходу. От него ждут новых указаний, замечаний, новых задач и финансирования. И будут спорить, доказывая, что он – ошибается, ведь это – не армия, хотя большинство присутствующих носит погоны и даже голубые лампасы. Но они – гражданские люди, которые, большей частью, и устава в руках никогда не держали.

Сказать, что народа в большом кинозале было много – сложно, где-то 10-я часть зала была занята. Здесь были и его «представители», всех, кто оказался под рукой или в гостинице НКАП, выдернули на большой Научно-технический Совет Наркомата. Одна война закончилась, пора начинать готовиться к следующей.

Председательствующий генерал-лейтенант Хруничев, начальник планового отдела, предоставил слово Наркому, который зачитал приказ Ставки и ГКО, опустив при этом слова о своем наказании, но упомянул о неудачной попытке разделить направления. Отметил, что наркомат вооружений добровольно решил оказать помощь авиапромышленности, взяв на себя разработку приборов наведения, объективного контроля и обнаружения целей. То есть, Петра известили о том, что работать придется с двумя наркоматами одновременно. Затем в зале погас свет, и начали показывать фильм, предваряющийся надписью: «Совершенно секретно. Особой важности». Туда вошли кадры, снятые в Германии, в Тегеране и в Крыму. Большая часть фильма была сделана в Германии. Циклотроны, газовые диффузоры, реактор на тяжелой воде, металлические полусферы урана-235, пушечная ядерная бомба в разобранном состоянии. Ракеты: V-1, V-2. Пусковые площадки, подземные заводы по производству ракет, жидкого кислорода, концентрационный лагерь «Дора» и его узники. Мрачные кадры! Затем облачное небо Крыма, первый пуск ракеты «Х-ХМ» из-под брюха нашего «ПС-4», нулевой серии. Музыка сменилась, это – торжество советской науки и техники. Кадры из кабин «ПС-4», ведущих огонь по портам Уэллса, съемка с «восьмерки», отчитывающейся о попаданиях в десантный ордер американцев. Петр тоже попал в этот фильм, хотя узнать его несколько сложновато, из-за кислородной маски на лице. Заканчивался фильм демонстрацией вариантов подвески на «ПС-4» и кадров, снятых в Тегеране, где лидеры великих держав, после полета на «тройке», сидят перед ней. Двое на стульях, а один в кресле-каталке. И, снятыми крупным планом, сотнями ракет типа «Ха», лежащими в помещениях какого-то крупного склада. Точно не у нас! Какой-то арсенал.

Фильм кончился, на трибуне вновь Шахурин.

– Товарищи, вы ознакомились с тем, что готовила для нас Германия и наши бывшие союзники. Мы тут, неоднократно, слышали о «дворянском гнезде», о неуважении к Научно-Техническому Совету Наркомата со стороны дирекции заводов №№ 30, 84, 381 и 500, «казаках-разбойниках» и тому подобное. Я сам также не был в курсе, чем занимаются ОКБ этих заводов, поэтому не одергивал некоторых товарищей, начавших эту кампанию. Вчера мне доходчиво объяснили глубину моих заблуждений. Немцы сумели наработать уран на три бомбы и пообещали передать его американцам, так как у них не было самолетов, способных безопасно достигнуть Москвы с этим грузом. На заводах «дворянского гнезда» разрабатывалось оружие и средства его доставки, позволившее нашему командованию сорвать эти планы. – он замолчал, а потом сказал: «Я что-то не слышу аплодисментов, товарищи? Или вам хотелось познакомиться с урановой бомбой над Москвой?». Аплодисменты, весьма жиденькие, прозвучали со стороны ОКБ Туполева и Мясищева, входивших в комитет № 2. Для остальных участников совещания слова «урановая бомба» были незнакомы, и никакого впечатления не произвели. «Стоило ли показывать фильм, ведь Хиросиму и Нагасаки еще не бомбили? Они просто не понимают значения этих слов» – подумал я. Но Шахурин решил по-своему, предоставив слово Петру, чтобы он доказывал необходимость существования комитета. Первой мыслью Петра было отказаться от выступления: не было задачи раскрывать назначение комитета, с одной стороны, но в этом случае повышался риск, что большинство этих людей начнет искать предлоги, чтобы остаться на самолетном направлении, просто потому, что они этим уже давно занимаются. В этом случае придется работать с толпой «неудачников», тех, кто пытался использовать ракетные технологии в авиации и потерпел фиаско. Пару секунд подумав, он решительно вышел к трибуне.

– Я пройдусь коротко по тем задачам, которые предстоит решить конструкторам, предприятиям и рабочим, которые будут объединены в составе специального комитета № 2. В фильме, который вы только что просмотрели, показывались две металлические полусферы, совсем маленькие, так как этот металл в один и семь десятых раза тяжелее свинца. Если их соединить при определенных условиях, то прозвучит взрыв, мощностью в несколько десятков тысяч тонн тротила. От 10 до 60–70. Это оценки академика Флёрова. Мы стоим на пороге того времени, когда жизнь и смерть государства будет зависеть от этого металла, потому, что это не обычная взрывчатка, от которой можно укрыться в бомбоубежище, в щели, блиндаже. Сам взрыв несет, конечно, огромные разрушения и большое количество смертей, но та местность, над которой он произошел, долгое время будет источником излучения и непригодна для проживания. О том, что Гитлер, США и Великобритания приступили к созданию такого оружия стало известно несколько лет назад. Меня сняли с фронта и направили в НКАП, в том числе, и в связи с этой угрозой. Именно поэтому четыре наших завода начали заниматься, помимо производства истребителей, зенитными и крылатыми ракетами, которые позволяют каким-то образом защититься от него, хотя и не являются панацеей, а затем нам дали поручение создать самолет-носитель для этих ракет, с целью поставить заслон для переброски урановых бомб в Англию. Носителя, способного доставить ее из Америки в Москву, пока у американцев нет. Но, рано или поздно, они построят самолет, подобный нашему «ПС-4». На этом этапе, мы решили две основные задачи: показали противнику, что его коммуникации уязвимы, а в качестве «авианосца» Англия не годится. И то, что вся территория Америки находится в пределах досягаемости нашей авиации. – Вот тут раздались те самые аплодисменты, отсутствие которых так взволновало Наркома. После того, как людей удалось успокоить, Петр продолжил:

– Ну, а о том, что весь наработанный Германией уран, включая еще недоработанную бомбу, находится в наших руках, наш вероятный противник знает. Уран уничтожить можно только его взорвав. Во всех остальных случаях он останется ураном. Теперь о стоящих задачах перед комитетом № 2. Авиационное средство доставки создано, самолет «ПС-4», после небольших переделок бомболюка, может доставить «изделие» в любую точку северного полушария. Но делает он это довольно медленно. На сегодняшний день он неуязвим для ПВО противника, но уже завтра, буквально, против него найдут противодействие. Однако, некоторая фора у нас есть, как по времени, так и концептуально. Второе обстоятельство: к нам в руки попали наработки немцев по ракетному оружию, баллистического принципа. Если их «V-1» мы опередили на много лет, и по точности, и по скорости, и по боевой мощи…

– Как же: «опередили»! – послышалось из зала. Кто-то, из «осведомленных», решил влить ложку дегтя в наш мед.

– Именно так! ОПЕРЕДИЛИ!

– Вес заряда у немцев – 800 килограммов, а у вас – 180 и 220.

– Меня всегда изумляли «экспёрды», судящие о преимуществах по табличным ТТД! Сразу чувствуется «интеллектуальный» потенциал! Ракета «ФАУ-1», действительно, имеет боезаряд 800 килограммов. Она предназначена для оказания «психологического воздействия на население». Там – чем громче, тем больше эффект. Если «избавить» нашу ракету от системы самонаведения, как это сделано в «ФАУ», в которой, кроме автопилота, ничего нет, открутил положенное количество оборотов этот прибор, рули переводятся на пикирование, двигатель глохнет, и «бабах»! накладным зарядом мгновенного действия, то у нас можно разместить 1400 килограммов. У нас всего 180 или 220 килограммов нового ВВ, с тротиловым эквивалентом 1,7. Но он – кумулятивно-проникающего действия. Пробивает метровую броню, еще раз взрывается, и в тоже место влетает двигатель от ракеты, который начинает крушить все в той «коробочке», которая оказалась на его пути. Скорость у него огромная, а броня уже пройдена. Преград для него нет. Одной ракеты хватило для американского линкора. Англичане о потерях не сообщили, но думаю, что их потери – значительно больше, чем у того десантного ордера, который прихватила «восьмерка» у берегов Камчатки. От высадки они окончательно отказались, и американцы начали отводить войска на тихоокеанский театр боевых действий. Так что, сами считайте: опередили мы немцев или нет. – Реакция слушателей не заставила себя ждать, не то, что после фильма. Еще бы! Небольшое число самолетов, без потерь, превратили в профанацию идею высадки на континент и союз с Гитлером или его последышами. И Петр продолжил:

– Как сказал один умный еврей: Вы думаете, что мы победили фашизм в Европе? Нет, мы всего лишь освободили Европу от оккупации. И всё. Ментально фашизм в Европе никуда не делся. А прежнюю ненависть к евреям европейские политики переключат на русофобию и теперь русские для европейцев станут целью для холокоста. – Евреев в этом зале хватало, и каждый из них мог приписать эту фразу себе, а не заслуженному ветерану разведки Израиля, которого на карте еще нет, и неизвестно: возникнет он или нет, скорее – второе.

Отбив, пусть и не очень компетентно организованную, атаку на наши «изделия», Петр сумел переключить внимание слушателей на текущие задачи по созданию глобальной позиционной системы, которую смогут использовать все, кроме противника. И военные, и гражданское население, в том числе. Немного поговорили о новом направлении в приборостроении, без которого будет сложно разместить, в небольшой объеме, довольно сложный комплекс наведения. Большие дальности требовали изменить сам подход к этой проблеме. А мы все, привыкли к тому, что, пройдя от точки «А» в точку «В», делаем возле счислимой точки обсервацию, получаем невязку, и переносим в обсервованное место дальнейшие вычисления. Таким образом человечество ходило между континентами веками. А так как скорость была мизерная, то высокой точности просто не требовалось. Подходили ближе к берегу, открывались видимые ориентиры, с их помощью уточняли свое место и «уничтожали» накопленные ошибки и промахи, накопившиеся за время океанского перехода. На скоростях, близких к первой космической, когда в одну секунду тело проходит около 7 километров, требовались «непрерывные» обсервации. Их могли дать только звезды, либо искусственные, которых еще не было, либо астронавигационная система. Выше определенных высот крупные звезды видны даже днем. И, оставался участок спуска, на котором астронавигация прекращала свою работу. Здесь требовалась какая-то другая система ориентации. Наиболее подходила инерционная, точность которой сильно зависела от точности работающих датчиков. До определенного момента, пока у противника нет ракет-перехватчиков, боеголовка могла двигаться по баллистической кривой, но требовалось начать работы по маневрирующим БГ. БГ – это не бог, а боеголовка.

Очертив круг проблем, с которыми предстояло столкнуться, начали «делиться». Как в первой бомбе, где среагировало всего 18 % чистейшего урана-235, так и здесь деление проходило по живому, и по принципу. Принцип звучал очень просто: «Бери боже, что нам негоже». Первым «возбух» председательствующий на Совете Хруничев. Он сказал, что эти 3 завода в комитет передавать нельзя, так как 75 % поступающих в войска истребителей выпускаются на этих заводах. Плюс, если «ПС-4» поставят в план, то их выпускают тоже эти заводы. Наркомат может просесть с выпуском так, что ни о каких премиях можно будет даже и не вспоминать. А тут еще Дементьев поддакнул и рекомендовал передать в комитет «мощности» бюро Микояна, дескать, сидят без работы, без производственных мощностей, вот пусть и перекатывают яйца этой программы, держа руки в пустых карманах.

Тут Петру пришлось и «власть применить». По своей должности он был выше наркома.

– Все три завода уже подготовлены для выпуска ракетной техники, поэтому речи о полной передаче их в НКАП даже не идет. Вопрос о выпуске «плановой продукции». Мы продолжим ее изготовление, в переходной период, постепенно освобождая производственные мощности под продукцию прямого назначения. Завод № 84 официально в наше объединение не входит, так что его дирекции предстоит решать: будут они работать в прежней тематике, то есть совмещая работу в комитете и в НКАП, или выберут иной путь, работая только на НКАП.

– Вообще-то, Петр Васильевич, наша «корпорация» начиналась на нашем заводе, еще в августе 41-го года. Остальные предприятия подключились позднее, в 42-м, так как наших мощностей стало не хватать, после того, как наши с вами разработки стали основными истребителями ВВС. Ни я, ни заводчане, своего будущего без совместной работы с вами и Николай Николаевичем не видят. Времени переговорить на эту тему у нас с вами не было, вопрос решен с Поликарповым, Янгелем и Танакаевым. Заявку на создание объединения мы подготовили. Окончательная сборка и предъявление военной приемке самолетов «ПС-4» уже три месяца ведется на территории 84-го завода. Ломать существующие технологические цепочки – нерационально. – похоже, что Гудков немного обиделся на предложение «подумать». Он хоть и «отдельно», но всегда работал в тандеме, в этом он прав. Но, официально, Петр не входил в дирекцию 84-го, это был «завод-спутник».

В комитет передали ОКБ Болховитинова, вместе с прикомандированными людьми нескольких «хозяйств», которые были организованы в феврале 1944-го, по приказу Ставки для сбора информации на территории Германии. Но Петра не устроило такое «деление», поэтому в план передачи дополнительно включили НИИ-1, в котором Болховитинов был замом по науке, а г-м Пётр Фёдоров – начальником, Омский авиазавод № 29 и завод № 219 под Москвой, который занимался выпуском систем жизнеобеспечения и средств спасения. На первом этапе этих предприятий было достаточно, тем более, что Шахурин связался с Устиновым, и тот сообщил, что в распоряжение комитета готов выделить завод № 88 и шесть зданий НИИ-4, в который он собирался передать все разработки по «баллистике», они еще не достроены, но их обещают сдать в мае месяце. Устинов сказал, что подъедет в ближайшее время, чтобы утрясти некоторые вопросы, которые интересуют лично его.

Всё, собственно говоря, так и намечалось по первым планам, он забрал только те предприятия и организации, которые были перечислены в его экземпляре приказа ГКО от 03 декабря 1943 г. Дополнительно получен только завод № 88 или «восьмерка», да недостроенные здания НИИ-4. Приобретение – ценное! Тут важно вспомнить немного историю. Во-первых, что ГАУ изначально находилось в Ленинграде, и при нем был артиллерийский завод, основанный еще Петром Первым. Здания завода находились на Литейном проспекте. В конце прошлого, девятнадцатого века на этот завод устроился Михаил Иванович Калинин. Проработал он не слишком долго, но запомнился людям по стачкам 1905 года. В 1917 году он стал депутатом Петроградского Совета от этого завода. Но в 19-м году завод эвакуировали под Москву, в Подлипки. Так что, изначально, это был филиал Ленинградского завода «Арсенал». Но, с 1922-го года он носил название Московский артиллерийский завод № 8 имени Калинина. Знатоки советской артиллерии, наверное, помнят буковку «К» в индексах ГАУ на многих орудиях, начиная с 1-К, калибром 37 мм, 8-К (76-мм пушка Лендера), с целой серией зенитных орудий, созданных перед Отечественной войной, 61-К, 37-мм зенитная пушка, ну и знаменитая 52-К – 85 мм зенитное орудие, на станке ЗУ-8. Это было взято с логотипа завода: большой буквы "К" внутри большой шестеренки. Калининцы. В 1942-м году артиллерийская часть Арсенала вновь была эвакуирована в Подлипки, ставшие к тому времени городом Калининградом, ну, а градообразующим предприятием был именно завод имени Калинина. Несколько лет в бывшей тюрьме, неподалеку от завода, находилась «знаменитая шарага» № 29, куда от «справедливого пролетарского гнева» спрятали многих инженеров и конструкторов НКАП. «Злобный монстр» НКВД «постарался»? «Проклятая «Ежовщина»»? Ничего подобного! Работяги! Разрыв в доходах инженеров и рабочих был многократным. Инженеры могли себе позволить иметь домработницу, жены, большинства из них, не работали, а были домохозяйками. Вот и возникли процессы «Промпартии» и тому подобное. Плюс, многие из них, были не очень чисты на руку, как тот же Королев, потративший деньги, выделенные для одной темы, на другую. Или Туполев, не слишком удачно распорядившийся достаточно крупной суммой в командировке в США. В сравнении с 90-ми – это «мелочь», но впереди была война…

Но, ценность завода заключалась несколько в другом: если вы обратили внимание, то завод занимался противотанковой и зенитной артиллерией. И именно на этом заводе началось производство сначала ПУАЗО – прибора управления артиллерийским зенитным огнем, а затем приборов СОН – станций орудийной наводки, следящей системы с силовыми элементами точной наводки. Имея такую станцию в составе дивизиона или батареи, расчеты орудий стали выполнять только задачу по обеспечению пушки боеприпасами, и следили за исправностью исполнительных механизмов. Все остальное выполнял расчет станции СОН и приборы ПУАЗО. Автоматически все пушки дивизиона нацеливались в одну точку, и открывали огонь по команде командира станции (дивизиона). Плотность и точность огня значительно повышалась, и та же зона ПВО Москвы или Ленинграда считалась недосягаемой для бомбардировочной авиации противника. Это были аналоговые вычислители, снабженные исполнительными механизмами точной наводки. В состав станции обязательно входил радиовысотомер и радиолокатор, а, чуть позже, на снаряды начали устанавливать радиочувствительные взрыватели. В нашем мире это произошло чуть позже, а здесь наши «шаловливые ручки» создали их еще в 42-м, одновременно с созданием ракет С-3, которые мы испытали еще под Харьковом. Артиллеристы, само-собой, сразу же перебросили их на крупнокалиберные снаряды для зенитной артиллерии. И не важно, что завод продолжает выпуск орудий и приборов для артиллеристов, главное, что есть люди, которые умеют делать следящие системы. Директорствовал там полковник Александр Каллистратов, а главным конструктором был Михаил Полозов, хорошо знакомый Петру по работе с С-3К. Я настраивал Петра на то, чтобы он взял на себя основную часть: управление на активном участке и общее руководство проектом. Со вторым вопросом проблем не возникло, а вот над первым пришлось немного поработать, в ту же ночь, лучшее время, когда, кроме звонков по ВЧ, ничто не отвлекает от мыслей.

Вернувшись в заводоуправление, и попросив дежурного взять полностью на себя ответы по телефону, и, кроме как с Берия и со Сталиным, ни с кем не соединять, Петр уселся за привезенные чертежи «ФАУ-2», получив их в секретной части.

Насколько я знал эту историю, и мы, и американцы, залезли в эту часть ракеты только в 55-м году, американцы даже позже, так как там работали те немцы, благодаря которым вся эта штуковина вообще летала. В этом и заключался «конек» этой системы. У американцев она работала гораздо лучше, чем у нас. Ракета имела смешанное управление: на участке отрыва основным средством управления были 4 газовых руля, изготовленных из высокопрочного графита. Они позволяли ракете сохранить вертикаль до того момента, пока не станут эффективными четыре аэродинамических руля, расположенных на стабилизаторах. По мере возрастания высоты подъема, аэродинамика свою работу прекращала, так как усилий на аэрорулях становилось недостаточно, и в действие вступали вновь газовые рули. Графит в Германии был очень высокого качества, и американцы, точнее, немцы фон Брауна, просто ввозили его из Германии. У нас очень большое количество пусков заканчивались неудачей из-за потери управления на третьем участке вывода. Мне требовалось внушить Петру, что в первую очередь необходимо избавиться от газовых рулей, при этом четко контролировать себя, не дать понять Петру, что он знает эту уязвимую пяту проекта. Поэтому, как только он пытался перейти к другим узлам, я возвращал его внимание к этим четырем «перышкам». На следующий день Петр сказал Янгелю, которого собирался поставить главным конструктором, что ему «не нравится вот этот крестик». Не нравится, и хоть убейся!

– Давай вместе подумаем, Михаил!

Созвонились с Гайдуковым, попросили его отправить в Москву не только Хоссермарна и Хойтера, но также Тиля и Мразека. На вопрос: «А в чем, собственно дело?», последовал не менее обстоятельный ответ: «Да, ничего, все в порядке». Рановато еще остальным знать, что мы собираемся «сломать». Честно говоря, большинство этих людей, имеются в виду «немецкие специалисты», особо не рвались работать на СССР. Они, почти поголовно, искали малейшую лазейку, чтобы «уйти на Запад». Сильно сказывалось то обстоятельство, что все они долгое время находились под воздействием Reichsministerium für Volksaufklärung und Propaganda, министерства народного просвещения и пропаганды. Стоял в каждом доме такой небольшой коричневый ящичек Typ DKE38, с утра до ночи доносивший до народа просвещение из Орденспале. Это министерство не занималось образованием, как Наркомат просвещения РСФСР, оно просвещало немцев на другие темы. С началом генерального наступления РККА, а затем Советской Армии, основной темой стали немыслимые страдания, которые ждут немецкий народ, в случае, если Германия проиграет эту войну. В ход пошли страшные «казаки» и «монголы», хорошо еще, что до «бурятских бронекопытных войск» дело не дошло! Это их последыши позже выдумали. И, весь последний год войны, немцам упорно вселяли в душу, что спасение «великого рейха» в том, что «союзники обязательно передерутся между собой». Да, война пошла именно по этому сценарию: нам пришлось останавливать силой вторжение англосаксов на континент. Но средневзвешенный немец продолжал верить в сказочку, что злые «евреи-большевики глумятся над немецким народом, а добрых англосаксов не пускают им помочь». Они ведь не прошли через концлагеря американцев и англичан, где погибло более двух миллионов пленных, добровольно сдавшихся западным союзникам. Тот же Греттруп, давший добровольное согласие работать в СССР пришел к этому не сразу: он сдался американцам, но, из бесед с их офицерами, он узнает, что они не желают видеть Германию индустриально развитой. Его жена вернулась в Советскую зону оккупации, встретилась с представителями группы Болховитинова, и наши вывезли Греттрупа и его семью вначале на восток, а потом на остров Городомля, где им были созданы условия для работы. Сейчас у них таких возможностей нет! Нет «права выбора». И наш подход несколько отличается от того, который был в то время, хотя общая цель не изменилась: новое оружие должны создавать наши инженеры, а не немцы. Их задача – обучить наших ракетчиков. Но здесь можно двигаться двумя путями. Первый путь был реализован в СССР: наши воссоздали чертежи «V-2», важнейшие технологические тонкости, и, используя доставшееся оборудование, и исследовав всю цепочку поставок комплектующих, создали у себя копию завода «Миттельверке». Заполучив в руки серийную «игрушку», попытались излечить ее от тех болезней, которые изделие имело с рождения, затем начали строит новые ракеты, но на это ушло 10 лет. Второй путь: захватить лидерство в проектировании ракет, применить те технологии, которые немцы не использовали для «Фау», опираясь на работающий завод в Германии. То есть подготавливая у себя возможность серийного производства ракет, значительно отличающихся от немецких. В первую очередь, по комплектующим и средствам управления. Немцы примут участие в создании этих «изделий». Это – необходимо! Нет у нас двигателей, даже рулевых. Не менее остро стоял вопрос о зажигании. Королев пошел по полуторной схеме: первая и вторая ступень ракеты начинали работать вместе, и запускались по немецкой схеме от немецких пирозажигательных устройств, установленных во все камеры сгорания. Соответственно, двигатели второй ступени работали дольше остальных, и, соответственно, с меньшей тягой, чем могли бы. Схему реализации химического запуска, когда двигатель начинает работать на самовоспламеняющемся топливе, а затем переходит на керосин или спирт, я, естественно, знал. Оставалось воплотить ее в металл, чем мы и занялись, предварительно переговорив с двумя «ведущими» конструкторами: Тилем и Мразеком. А «двух «Гэ»», Хоссермарна и Хойтера, расположили в заводской лаборатории 500-го завода переводить системы управления с 27 вольт, принятых в люфтваффе, на 5,7, на которых работали наши схемы самонаведения, и на полупроводниковые элементы. Для них это был шок. Вот уж чего они совсем не ожидали, так это увидеть схемы в 15–20 раз меньшие по весу, чем их ламповые «монстры». Делали, естественно, специалисты, которые изготавливали наши системы. Задачей немцев было наиболее полно охарактеризовать работу каждого узла. В общем, это был рай для настоящего и опытного ракетчика, ведь каждый из «нас», с высоты набранного практического опыта, знает «как» и «каким образом» сделать ракету лучше и быстрее, чем Королев и его команда, которая, в силу множества причин, и командой стала значительно позже, чем это было необходимо для дела. А когда дела пошли, то непомерные «безымянные» амбиции разорвали установившееся хрупкое равновесие в Совете Главных Конструкторов, и в итоге проиграли все. Здесь у меня были все козыри на руках. Работа стронулась с мертвой точки, и пошел обратный отсчет. Менее мощные двигатели у Тиле были, была возможность уменьшить количество форсунок, туда же в рулевые двигатели мы планировали отводить генераторный газ. 500-й завод приступил к реализации химического пуска главных двигателей. Все пошло как по маслу, до 20-го июня 1944 года.

Глава 22. Суд офицерской чести и увольнение в запас

В этот день Петра сняли со всех должностей и отправили под суд офицерской чести. На скамье «подсудимых» он был в теплой и дружественной компании, вместе с адмиралом флота Кузнецовым, адмиралами Галлером, В. А. Алафузовым и Г. А. Степановым. Из ВВС ВМФ был только он. Причем, Петр сам себе «наговорил статью». Расследовался инцидент высадки американцев на Камчатке, наши адмиралы передали союзникам карты побережья Камчатки и минных постановок, без согласования с Верховным, давно, еще в 41-м. Кроме того, речь шла о передачи образцов торпед для высотного торпедометания и каких-то еще образцах вооружения. Его вызвали свидетелем, требовалось подтвердить, что он «видел», что американцы прошли сквозь минные поля всем ордером и без повреждений. Карты, что ТОФу, что по Северу и Белому морю, были выданы в момент, когда решался вопрос о поставках по Ленд-лизу. Причем, удар наносили «выборочный»: все флоты передали карты с минными постановками «союзникам», а судили только четверых, во главе с комфлота. Присутствие на «скамье» Галлера вызывало еще одну головную боль: именно с ним договорились, что второй комитет выделит людей для создания ракет для ПЛ и надводных кораблей. А человека, который первым заговорил о необходимости решить вопрос со скрытностью ПЛ и необходимости принять на вооружение крылатые и, в перспективе, баллистические ракеты, Министерство Вооруженных Сил СССР, только что образованное, и находящееся под командованием абсолютно гражданского человека Николая Булганина, решает предать суду Военной Коллегии Верховного суда СССР. Остановить Петра, если он принял решение и считает, что так и должен поступить, невозможно. В результате, суд офицерской чести признал его виновным в передаче секретной информации «союзникам», вспомнили, что он руководил созданием аэродромов в Исландии, и помогал англо-американцам бороться с субмаринами Деница. И предложили рассмотреть его «дело» на закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР. Суд признал его виновным в оскорблении суда и лично его председателя генерал-полковника юстиции Ульриха, и приговорил его к расстрелу. Однако приговор утвержден не был, его разжаловали до полковника, дела Председателя комитета № 2 он передал Министру Вооруженных сил СССР генералу армии Булганину. «Персональную квартиру» на Скаковой признали незаконно занятой, фактически она принадлежала 30-му заводу, а не 500-му, и, несмотря на то, что руководство «30-ки» никаких прав на нее не предъявляло, его оттуда выселил суд, еще во время рассмотрения его дела. Доступ на «режимный завод» ему закрыли в связи с антисоветской деятельностью. Нового назначения он не получил. Получил то, что называется «волчьим билетом». Доступ к ВЧ, естественно, закрыли сразу. Руководство не вызывало, несмотря на освобождение. Выйдя из камеры смертников, он не стал писать писем, требовать сатисфакции и бить себя кулаками в грудь. Достаточно было «собственноручного признания», написанного им в Бутырской тюрьме, благодаря которому его признали антисоветчиком. В нем он признавался, что сбивал немцев, чтобы втереться в доверие, прикрывал полковника Куркина, чтобы помочь британскому империализму свободно проходить в советские города Мурманск и Архангельск со своими конвоями. Внедрял, чуждые любому пролетарию, изобретения, чтобы утяжелить и без того не самое сладкое положение трудящихся. Регулярно наказывал рабочих за брак в работе, лишая их премий и выписывая штрафы. Лично, в обмен на соответствующую информацию по минным полям вокруг Исландии, передал аналогичную информацию адмиралу Фрезеру по острову Медвежий и архипелагу Новая Земля. Его, Петра, возмутило то обстоятельство, что ни один человек, включая Сталина, не прекратил этот балаган. Более того, незадолго до этого, его вызвал Берия и устроил ему «выволочку» в себя в кабинете.

– Нашей задачей является овладение технологиями, позволившими запустить жидкостную ракету, а не самодеятельность! Пачему ви сняли с производства четырех важнейших инженеров-конструкторов завода «Миттельверке? Почему вы обвинили их в ненадежности и ущербности их ракеты? Они отказываются работать с вами! Как многие из тех, кто сталкивается с вами по работе! Почему не согласовали со мной ваши нововведения? – и минут пятнадцать перечислял все наши прегрешения перед наукой и техникой Советского Союза. Поэтому Петр решил, что с него – хватит! Заехал в ГШФ и подал рапорт об увольнении в запас. Купил гражданскую одежду, ходить в форме полковника авиации он посчитал для себя оскорбительным, взял билет на скорый поезд во Фрунзе и уехал к матери.

По приезду выяснилось, что матери дома нет, ключи от него у него были. «Квартирантов» в сарае тоже не стало. На «старой квартире» матери узнал, что училище реэвакуировано в Ригу. Час от часу не легче! Добиться пропуска туда несколько сложновато. Сунулся в ГВФ, но там еще не прошла демобилизация, все летчики пока служат, так что, облом. Так как он не выслужил установленный срок действительной службы – 25 лет со льготами, то пенсия у него шла только за звание: полковник, 250 рублей, такую же пенсию получали колхозники, она была минимальной. Но это еще повезло, средний комсостав выходил в запас с нулевой пенсией. Так как официальной профессии у него не было, то местом работы стал Дом Пионеров на улице Белинского, который был только построен, лаборантом, требовалось разместить станки, верстаки, подключить все к сети и тому подобное. Зарплата – 350 рублей. Вместе с пенсией получалось уже более или менее. Тем более, что деньги у него были. По окончанию работ в мастерских, обещали дать ему «кружковую работу». Ночами приходилось ходить на Аламединку и следить за тем, чтобы кто-нибудь не перекрыл воду для полива виноградника и сада. Днем в реке воды не было, ее полностью забирала Лебединовская ГЭС. Ночью нагрузка снижалась, и в реке появлялась вода. Мать, ее новый муж и трое девочек появились в первое же воскресенье. Девчонок, на самом деле, было четверо, еще одна, Римма, к отцу никогда не ездила. Она была старшей, и вместе с матерью подписала «отказ» от отца в 1938-м. И мать, и Илья Николаевич, отнеслись к тому, что произошло в Москве, даже с юмором: «Раз не расстреляли, значит жить будешь долго!». Через них удалось «добыть» автопогрузчик и, в качестве шефской помощи, 12 человек военнопленных, с помощью которых все станки встали в мастерских на свои места. Договорились и о латунных трубах, так как Петру до смерти надоело ругаться ночами из-за воды, и он придумал систему автоматического капельного полива (это изобретение он сделал у нас на даче в Алма-Ате, и даже получил на него несколько авторских свидетельств, хотя придумал его много раньше, еще во Фрунзе, когда служил там инструктором, но тогда у него не хватило денег и времени, чтобы полностью реализовать его. Так поливалась только клумба с цветами у бабушки).

Дед, мой дед, обожал различную автоматизацию, и они вместе соорудили эту систему, которая, кстати, снимала большую головную боль и освобождала кучу времени. Теперь не нужно было бегать на речку и прыгать с кетменём по грязи, чтобы полить довольно большой участок. И размывов стало много меньше.

Сданные досрочно мастерские позволили уже в августе начать занятия в кружках по авиамоделированию и радиотехнике. Получив «рабочие руки», пусть и шаловливые, дела закипели! А так как связи в Москве остались… то для участия в Чемпионате СССР начали готовить радиоуправляемую модель «ПС-4» с четырьмя настоящими реактивными двигателями и системой управления на полупроводниках. А между делом, Петр продолжал начатое в Москве: делал модель трехступенчатой ракеты с химическим зажиганием всех двигателей. То есть, он не прекратил заниматься порученным делом. Да, мощность совершенно иная, да, это, всего на всего, не слишком большая модель, но все в ней настоящее, масштабируй и направляй в цеха. Благо, что рядышком с заводом отчима, начал действовать завод по производству систем управления для самонаводящихся торпед. А так как директора и главные инженеры дружили с Ильей Николаевичем, а попробуй не будь дружным, если тот руководил крупнейшим предприятием республики, то часть их внимания доставалась и Петру, с «его детишками». Тем более, что сынишка Каюрского, главного инженера и конструктора 53-39ПМ, прибегал в кружок без всякого расписания ежедневно. Так что, и гировертикал сумели сделать, и наладили прямые и непосредственные связи с новым заводом, оборудование для которого вывозили из Германии.

Полученный высокий урожай винограда, плюс большой опыт Ильи Николаевича в области химии, с доступом к катализаторам, позволили получить «горючее» для ракеты. Не мудрствуя лукаво, Петр не стал менять пару, топливом оставался 78 % спирт, но так как получить жидкий кислород было делом достаточно затруднительным, то двигатели прожгли, вначале, используя баллон с кислородом. Зажигание – работало! Надежно и стабильно. Протоптали тропу и к детандеру: за рекой находился племсовхоз, куда привезли аппарат для хранения спермы. А наличие очищенного ректификата открывало широкий путь к его практическому использованию. Дело, правда, чуть не испортил сосед, работавший в милиции, но «наши самогонщики», пользуясь добравшейся, наконец, до Фрунзе автомашиной, успели вывезти запасы топлива в Дом Юного Творчества, где имелся склад и цистерна для этого. Завод имени Фрунзе сделал баки для окислителя, по заказу «Дома», и работа закипела. К тому же, осенью прилетел Янгель, повидаться и посоветоваться. Михаил посмотрел на модель:

– Слушай, Петь! Угораздило же тебя ляпнуть такое на «судилище». Черт тебя дернул!

– Миша, я сказал правду, такую, какая она есть. А то, что это многим не понравилось, так это их проблемы, не мои. Ну, что? Пускать будем?

– Нет! Здесь киностудии нет и зенитных теодолитов. Не пускай, пускать будем на «единичке». Я – в Москву, буду пробивать. Подбрось меня к самолету.

– Хорошо, только Кате позвоню, что задержусь.

– Ты, что, женился?

– Да нет еще, ну, так, соседка вдовая, по хозяйству помогает, она – мне, я – ей. Дом большой, одному не справиться. А жениться… Рано еще. Дел невпроворот.

Михаил уехал и пропал почти на месяц. Ни слуху – ни духу. Погоняли сделанные компрессорные движки для модели «ПС-4», сделали перерасчет с учетом их тяги, пришлось многое изменить в конструкции, некоторые доработки вполне годились и для «живого» «крыла». Немного усовершенствовали гиростабилизаторы, по сравнению с моделями 43-го года. Сразу после праздников, утром девятого ноября пришла телеграмма от Янгеля: «Выслали самолет тобой игрушкой ТЧК Приказанозадействовать пионеров двух человек ТЧК Михаил». А дети на каникулах! Петр позвонил Каюрскому, объяснил, что и как, что детям покажут настоящий полигон и настоящие ракеты. Кандидатуру второго мальца предложил он сам, но искал его Георгий, самый активный член кружка. Они с Юрой Мальцевым и двумя семействами подъехали во Фрунзе-1, где уже погрузили «упакованное» изделие в самолет, со всеми необходимыми для старта приспособлениями и приборами. Но полетели не в Капустный Яр, а в Тушино. Михаила на борту не было, летчиков Петр не знал, борт был из Чкаловска, из НИИ ВВС. Мальчишек увезли на экскурсию по Москве, а сами готовились показать ракету. Михаил сказал, что вероятно подъедет или Берия, или Булганин. Миша морщился, и был чем-то не доволен, а Петр возился со «столом», готовя модель к показу. Подошел секретарь, и что-то шепнул на ухо Янгелю.

– Петр Васильевич, я сейчас, заканчивай!

– Добро, немного осталось. – четырех с половиной метровая ракета лежала на подъемнике, снабженным механизмом установки на стартовый стол. Сделана она была в масштабе 1:10, в не заправленном состоянии весила почти полторы тонны, 1265 килограммов. Петр подключал источники питания, чтобы показать работу рулевых машинок.

Янгель появился вместе с Берия и Булганиным. Не самая приятная встреча, но, именно они отвечают за это направление в СССР. Но руки он обоим не подал.

– Злишься? Правильно злишься! – неожиданно сказал Лаврентий Павлович. – Твое дело направлено на пересмотр. Решение принято сегодня. Хорошо, что ты мальчишек с собой привез. В июне из США была доставлена кинопленка, якобы с тобой в главной роли. Тебя обвинили в гомосексуализме и педофилии. Все это время ты проходил проверку, обвинения слишком серьезные, чтобы мы закрыли на это глаза. Да еще и наговорил кучу разного на суде. Действительно так думаешь?

– Об Ульрихе?

– Да.

– Конечно, не думал бы – не сказал.

– Именно таким тебя и характеризуют. Что здесь?

– Трехступенчатая жидкостная ракета на паре спирт-жидкий кислород, первая ступень: 20 маршевых и 12 рулевых двигателей, вторая ступень: четыре маршевых и 4 подруливающих двигателей, третья ступень: один маршевый и четыре подруливающих. Плюс тормозной двигатель на головной части. Изготовлена в масштабе 1:10. По идее, должна летать. Все двигатели имеют химическое зажигание с троекратным дублированием запуска.

– А это что? Где сопло?

– Оно утоплено в топливный танк. На второй ступени этого не получилось, а третья – она уже в космосе начнет работу, там это удалось сделать.

– А это что?

– Решетчатые рули.

– Они же остановят ракету в воздухе.

– Вряд ли. Их сопротивление полету меньше, чем у стабилизаторов, а эффективность – выше, и масса ниже.

– Ну, что ж, отправляйте на полигон, будете готовы – вызывайте.

Опять упаковка, погрузка, выгрузка. Самопальный вертикант отработал штатно. Сумели увести ракету на указанное направление, кстати, побили рекорд дальности немецкой «ФАУ». Единственное, что отличало ее от настоящей: телеметрию она не отдавала. Такой возможности во Фрунзе просто не было, чтобы ее сделать. Вместо этих приборов стоял масс-макет. Трехступенчатая схема показала себя во всей красе! Головная часть спустилась на парашюте. Парашютами воспользовались, чтобы спустить 2-ю и третью ступени. Реально так не получится, Петр воспользовался отсутствием телеметрии, поэтому смог разместить спасательную систему. Но, скорость снижения второй ступени была довольно высокой, ступень придется делать заново, если захотим повторить пуск. Только после этого его принял Сталин. Извинений, естественно, не последовало, но вернули и звание, и награды. Все, кроме должности Председателя комитета. Теперь Петр числился главным конструктором. Проект утвердили на самом высоком уровне, основные части двигателей доставили из Германии, и начали их переделку. И пополз вес! Так пополз, что становилось просто страшно за все, что сделано перед этим. Основная проблема была в той куче трубок, которая шла к каждой форсунке на «немце». А двигатель – подвижный. Соответственно, каждая топливная трубка представляла из себя спираль, которая сопротивлялась и работала, как пружина, внутри нее топливо под очень приличным давлением. Смасштабировать рулевой двигатель один в один не получалось более полугода, пока не нашли решение. А это, в первую очередь, значительная потеря времени! Королев, которого оставили у руля, и он продолжал работать по старой схеме, за это время успел сделать «Р-1» и приступил к «Р-2». А мы топтались на месте из-за проклятых трубок. Заменили материал на карданах на титан-магниевый сплав, смогли передавать бóльшие усилия. Довели аппаратуру до предельно малого веса, но сухой вес изделия уже превышал 15 тонн.

– Нашел! Ребята, я, кажется, нашел, что сделать! – Петр опоздал на 10 минут к началу утреннего совещания в ОКБ, чего с ним никогда не случалось!

На модели все рулевые двигатели висели в свободном кардане. Каждый двигатель мог отклонятся в любую сторону.

– Предлагаю ограничить подвижность рулевых машин одной степенью свободы! Вправо-влево. В этом случае сможем подавать топливо и окислитель всего по двум трубкам с шаровыми соединениями, находящимися на оси вращения. А перепишем программу управления.

– Петь! Дай я тебя в лобик поцелую! – сказал Николай Николаевич Поликарпов, сидевший рядом с ним за столом в Президиуме.

– Кто кого первым будет в лобик целовать, мы еще посмотрим. Это к слову, не обижайтесь. Это еще не все! Форсунки рулевых двигателей должны питаться из одной области. Во-первых, это – дополнительное охлаждение камеры сгорания, во-вторых, это избавляет нас от лишней массы, и повышает управляемость всей системы, так как, подчеркиваю, мощность по осям, раздельно, у нас падает в два раза. Мы должны повысить скорость реагирования на отклонение от нормали.

– А по синусоиде не пойдем? – задали вопрос из зала.

– Это – не исключено, мы должны запретить это дело программно.

– Годится, Петр Васильевич! Стартуем?

– А что вы еще в зале делаете? Бегом!

Когда они остались одни с Поликарповым в зале заседаний, Николай Николаевич, считавший что-то до этого у себя в блокноте, сказал:

– Петя, я тут прикинул, получаем около 2400 килограммов выигрыша, и почти впишемся в график.

– Да, где-то так.

– Ты меня в Кисловодск отпустишь? С этой нервотрепкой что-то совсем не по себе стало, требуется подлататься. Пока тебя не было, меня тут мордом по столу ежедневно раскатывали.

– Николай Николаевич, можно вопрос, ну, не совсем вежливый, что ли?

– На пенсию, что ли, меня решил отправить?

– Нет, к хирургам. Что-то мне подсказывает, что не все так хорошо, как нам бы хотелось. Вы обещали барыню на моей свадьбе сплясать, а придется подождать несколько лет. Кандидатура есть, но меня в педофилии обвинили, так что три года требуется подождать. Ей сейчас пятнадцать.

– Ну, ты даешь!

– Это не я, а инстинкты и природа человеческая. Для себя я выбор уже сделал, а там – посмотрим. Так что, по поводу Центрального госпиталя?

– Думаешь туда?

– Есть такое подозрение. Не похоже это на язву.

– Черт! Впрочем, бог шельму метит! Отдаются нам грехи наши.

– Давайте в госпиталь, а после этого хоть в Кисловодск, хоть в Карловы Вары. Только живым и здоровым. Договорились?

– Почти. Ладно! Рад, что решение найдено, а я – подумаю, завтра скажу, надо дома посоветоваться.

Глава 23. Дела пересмотрены, звание и награды возвращены

Больше всех возвращение Петра огорчило немцев из «Нордхаузена» и «Берлина», большинство которых хотело занять более высокие места в иерархии ракетостроителей. Война закончилась, шло «строительство новой Германии», и ее Президент Вильгельм Пик уже официально провозгласил намерение сделать немецкую республику этаким паровозом прогресса социалистического мира. Я, да и Петр, догадывались, что «фильм про него» подсунут абакумовцам с подачи «немецкой стороны». Во-первых, формулировки выдавали европейское происхождение «диагноза». У нас слово гомосексуализм не использовалось, даже в Уголовном кодексе это деяние называлось мужеложством. Мелочь, конечно, но противная. Во-вторых, не успев появиться в этой среде обитания, Петр заслужил у немцев прозвище: «General Allwissend», по имени отрицательного героя одной из немецких сказок «Doktor Allwissend», «Доктора Всезнайки». Они моментально уловили момент, что Петр не нуждался в обучении, а, следовательно, это вычеркивало их из списков на повышенные зарплаты и пайки. Плюс он требовал от них новые решения, большую часть которых они хотели приберечь на будущее. Многие из них понимали, что Советам и так досталось слишком много. И они обвиняли в этом не самих себя, а Гитлера. Причем, только с одной стороны: не сумел договориться с Западом. Верить в то, что западные союзники предлагали разделить Германию на пять частей и полностью деиндустриализировать ее, они не хотели. Большинство из них продолжало свято верить в сказочку про «добрый Запад». Наши «телодвижения» в направлении создания ракет они, однозначно, классифицировали как военные приготовления. И тут бывшие эсэсовцы становились такими пацифистами, что клейма было некуда поставить. Не стоит забывать о том, что 90 % «ракетостроителей» носило черную форму с черепом и костями, на полигоне и заводах использовался рабский труд военнопленных, и их жены имели остарбайтеров в качестве прислуги, мойщиков посуды и садовников. А так как это был проект, находящийся за гранью обычных представлений о существующем мире, новизна и смелость технических решений тут просто неоспорима, то появление в качестве руководителя проекта человека, который, не успев принять дела, натыкал их в сделанные ошибки, и поставил жесткие сроки по их устранению, не радовало их.

Пришлось «поднимать задницу» над землей, и, с разрешения ИВС, задействовать для перелета новенький, только с завода, «ПС-4», и лететь в Пенемюнде, куда Петр приказал собрать всех немцев из обоих «институтов» для встречи с ним. Только продемонстрировав «ПС», можно было «убедить» немцев, что войну они проиграли не потому, что Гитлер не смог договориться с Западом. Сталин на встрече, когда Петр пришел к нему с этими проблемами, что немцы тормозят работу его ОКБ, согласился с его доводами, и передал ему из личного архива несколько фотографий, сделанных в ноябре 1943-го в Тегеране. В том числе, фотографии, где Петр снят в компании лидеров трех великих держав.

– Можете рассекретить те сведения, которые вам известны о переговорах с «союзниками». Большой тайны в этом уже нет.

– Есть! Я буду напирать на то обстоятельство, что ракета, создаваемая на основе двигателей доктора Тиле, предназначена для мирного исследования околоземного пространства. Мы ведь не собираемся использовать ее в военных целях, для этого низкотемпературные жидкости совершенно не годятся. Так что, они, немцы, работают не на войну, как при Гитлере, а то эти волки, в овечьей шкуре, уже достали своим «пацифизмом».

Сталин изобразил подобие улыбки, и махнул своей трубкой в знак согласия.

Шла ранняя весна сорок пятого года, сразу после окончания войны, время побежало вперед с утроенной скоростью, видимо из-за того, что сделать хотелось многое и, как можно, быстрее, а получалось медленно и нескладно. Шла революция в вооружениях, навеянная войной. Все, что ставилось «под ружье», еще недавно считалось фантастикой. Новые скорости в воздухе ставили совершенно новые задачи и требовали новой тактики и… нового оружия! В нашем мире все взаимосвязано.

Глава 24. Германия, уцелевший полигон Пенемюнде

Петр заходил на аэродром Пенемюнде от моря, курсом 150,4°. Ветра почти не было, солнечно, небольшие тучки, веселыми белыми кучерявыми боками украшали картину. Полоса довольно длинная, более двух километров. Внизу все уже было зеленым, снега как не бывало, хотя под Москвой он лежит еще толстым слоем. Выровняв машину точно над приводным огнем в море (Anflugfeuer, по-немецки, низкий кирпичный радио и проблесковый маяк, находящийся точно на глиссаде, и служащий ближним приводом) на высоте 20 метров, Петр притер машину к полосе, коснувшись задними стойками точно у ее начала, обозначенного 10 полосами и цифрой «13». Число для него счастливое, он до сих пор летает с этим позывным. «Надо будет отметить этот факт, когда буду выступать перед немцами. Они «мистику» любят!» – подумал он про себя, выполняя торможение на полузагруженной машине. Пробежав примерно две трети полосы, Петр убрал реверс, оставив двигатели на самом малом газу, убрал «лишние» интерцепторы, управляя пробегом только тормозами, почти остановился перед крутым поворотом направо на курс 250 градусов, на, довольно узкую, истребительную дорожку, в конце которой резко повернул налево, к тому месту, которое указывал «стартовик» с двумя бело-красными кружками в руках. Через несколько секунд тот скрестил руки над головой, показывая, что самолет прибыл на место парковки. Пискнули тормоза, и борт-инженер начал процесс выключения двигателей, но сам он встал и, левой рукой, отстегнул ремень своего «кресла» от кресла командира, приглашая того встать и следовать к выходу. Петр привычно отстегнул папу-маму шлемофона, сунул его за кресло, достав оттуда генеральскую папаху.

– Аркадий! Щелкни бомболюком! – распорядился он, встал и вышел из-за кресла. Прошел за перегородку, там достал из шкафа короткую куртку с меховым воротником. Вылет не боевой, так что она висела в шкафчике, вместо того, чтобы «греть почки». Накинул ее и прошел к люку, который уже открыл 2-й бортмеханик. Тот протянул руку, забрал планшет командира, и подал ему портфель с тремя замками, украшенный тремя «блямбами» для печатей.

– Печати целы, товарищ генерал!

Мельком глянув на неповрежденные «секретки», Петр, держа портфель в левой руке, спустился по трапу, встроенному в люк, на землю. Пахнуло запахом свежей зелени, весной. Поднеся руку к папахе выслушал доклад генерала Гайдукова.

– Спасибо, Лев Михайлович! Вольно! – Петр протянул руку для рукопожатия, но сам внимательно осмотрел генерала и его свиту. Все на месте: и Дорнбергер, и Греттруп, и Дам, и Тиль, и даже младший фон Браун. Человек 15 немцев и шестеро русских, большую часть из которых Петр не знал. Узнал троих: Тюлина, самого Королева и вездесущего майора Чертока. Но поздоровался со всеми, пожав им руку, и выслушав представления. Каждый, кроме имени и фамилии, назвал отдел и направление, которым он занимается.

– Вот, товарищи, получил разрешение познакомить вас с той техникой, с помощью которой было остановлено вторжение англо-американских войск во Францию и уничтожен десант, направлявшийся к берегам Камчатки для организации места высадки для более крупного соединения. Прошу! – и Петр рукой показал направление к открытому бомболюку.

– Это крылатые ракеты типа «Ха», в данном случае, модели «Икс-1-Эм», шестой серии. Отличаются от предыдущих моделей повышенной дальностью и точностью, хотя значительно повысить последнюю пока несколько затруднительно. Но, что касается дальности, то выпустив ракету точно над Пенемюнде, можно обстрелять Фарерские острова или Галлвэй, в Ирландии. На территории острова Великобритания нет ни одного места, куда бы эти ракеты не долетели. При этом, они мобильны, в каждый из таких бомбардировщиков помещаются четыре таких ракеты, плюс 18 ракет поменьше, но не менее серьезных, чем эти. Вот они, тоже типа «Ха», но первой «Эм» модели. Отличаются очень высокой скоростью полета, три и две десятых эМ. Способны бить как по наземной цели, так по кораблям и самолетам. Дальность у них меньше, всего 250 километров, есть модели имеющие вдвое большую дальность, при тех же размерах, но это пока большой секрет. В серию они еще не пошли, проходят испытания. Но физически они уже существуют. Эти – вы можете потрогать руками. Кажется, что ваше предыдущее руководство и мечтать о таких не могло.

– А какова их точность? – задал вопрос бывший генерал СС Дорнбергер.

– В зависимости от радиоконтрастности цели от 0 до 50 метров при стрельбе по береговым целям, в условиях работы радионавигационных систем. Без них – СКО порядка 150 – 1500 метров. Но цели для них подбираются именно радиоконтрастные. Оператор имеет возможность переключить головку самонаведения на любую из имеющихся целей, вне зависимости от ее контрастности, даже на пустое место.

– Он «видит» цель?

– Да, он видит ту же картинку, какую видит сама ракета. И имеет возможность поставить маркер на любое интересующее его место.

– А если цель находится за горизонтом?

– То для передачи данных используется высотный самолет-ретранслятор, плюс передача идет на частотах, которые отражаются от атмосферы Земли и передаются на большие расстояния. Если связь утеряна, то ракета идет на выбранную ей самой цель, по заложенным параметрам. Я бы хотел собрать всех сотрудников всех отделов обоих институтов, чтобы поставить задачи, с которыми вы не справились в прошлом году.

Тиль и Дам переглянулись и Дам сказал:

– Но Вас же снимали, генерал!

«Ага, они в курсе!» – подумал я и перевел глаза на русскую часть делегации. Гайдуков стоял не менее удивленный, чем Петр, информация была секретной, а двое других «помощников»: Королев и Черток, усиленно покраснели. Тут и детектор лжи не нужен! Их работа! Да и черт с ними! Наказывать за это бесполезно! Они рвутся в руководители! Надоело занимать уязвимые позиции. Давайте свои идеи, ребята, а не перемывайте косточки начальству. Виноваты не они, а существующая система, когда органы просто вынуждены «прислушиваться» к любой информации. Мы через это уже проходили в сорок втором. Через два года еще раз повторили те же приключения. Кто-то сказал: «Фас!», и система закрутилась. И тут уже все равно, был бы человек хороший, а летать можно в любую погоду, это же – кирпичи на голову. Но, систему поддерживают именно такие люди, которым она выгодна. «Нам все должны!» – у нас сейчас целое поколение таких выросло.

– Как вы можете видеть, это было временное отстранение от исполнения обязанностей. Дело в том, что все те «изделия», которые вы видите, включая этот самый большой в мире бомбардировщик, с самой большой в мире дальностью, родилось вот здесь. – Петр показал пальцем на свою голову. – Все это – продукция четырех заводов, членом совета директоров и одним из главных конструкторов являюсь я. Именно поэтому первоначальное решение Правительства СССР было таким. Кто конкретно «изобрел» то или иное «изделие» сказать уже сложно, времена «одиночек» давно кончились. Это продукция коллективного труда, но, как в любом коллективе, необходим лидер. На сегодняшний день мне приходится выполнять эти обязанности. И я привык, что мои распоряжения выполняются. Хотя бы потому, что именно меня поставили руководить этим проектом. В результате того, что немецкой стороной были не выполнены работы по созданию рулевых двигателей для новой ракеты, мы имеем отставание от графика производства в 8 месяцев.

– Такие наработки мы делали, и готовы в течение 4-х месяцев предоставить вам образцы для испытаний.

– Спасибо, но вы опоздали. Эту работу выполнило ОКБ-500. Я привез новое задание, и если оно не будет выполнено, то извините, но я буду вынужден закрыть два неэффективных предприятия. Причем, именно, научно-исследовательские институты. Откроем их там, где сможем эффективно управлять исследованиями. Желающих получать такие зарплаты и пайки – хоть отбавляй.

– В чем оно состоит? – спросил Тиле. – Оно касается двигателей?

– Да, господин Тиле, двигателей, но об этом позже. Заканчивайте знакомство с машиной, и двинемся дальше. Я уже назвал цель моего визита.

– Генерал, а самолет осмотреть можно? Мы таких никогда не видели. Слухи ходили, что в Вунсторфе базировался полк каких-то странных машин весной 44-го, но их толком никто не видел, так как они летали только ночью.

– Да, дивизия таких самолетов базировалась под Ганновером, и входила в мою армию. На такой же машине мы выполнили последний боевой вылет в той войне. Только бортовой номер отличался: «чертова дюжина». О том, что война закончена мы узнали над Сиэтлом. Нас просили прекратить бомбардировку.

Кто-то из присутствующих немцев сказал: «Raupen»^[7]. Явно это было сказано не про нас. Немцы прошли на самолет, долго и внимательно рассматривали пульт прицела, находившегося за спиной командира экипажа. Кто-то из них поинтересовался судьбой «дубль «H»», которые в Германию так и не вернулись.

– Работают под Москвой, работы у них много, так как требуется перевести управление ракетой на новую элементную базу. Ваши приборы управления значительно устарели и не соответствуют новым стандартам в СССР в отношении систем наведения и управления. Но специалисты они хорошие, сильные. В настоящее время работают в ОКБ-885 в отделе товарища Пилюгина. Вы его знаете, он здесь работал.

– Как это: устарели? – осторожно переспросил доктор Рудольф.

– Они у вас используют устаревшие электронные лампы с высоким напряжением на катодах. Мы от таких отказались еще в 38-м году. Ну, а сейчас и вовсе отказываемся от ламп в пользу других приборов, не вакуумных. Они слишком хрупкие и ненадежные.

Закончив осматривать машину выехали целой кавалькадой в соседний городок. Кстати, за оградой аэродрома, находилось достаточно большое количество людей, издали наблюдавших за происходящим. Это рядовые работники института и военнослужащие Советской армии, имеющие к нему отношение, пришли взглянуть и на новую машину, и на то, как проходит встреча «нового помела». Этот вопрос волновал многих! Жизнь и служба в Германии несколько отличалась от службы «дома». Здесь условия проживания были гораздо выше, по сравнению с разрушенными городами в СССР. И пайки были выше, для этих институтов денег и продовольствия не жалели. В этом Петр лично убедился на обеде, который обслуживало около тридцати официантов, в не слишком большом, но уютном ресторане. Говорят, что эти же люди здесь принимали всю верхушку рейха. И Болховитинов, и Гайдуков, и Тюлин, сохранили «традиции и церемонии» этого логова СС. А лагерь для заключенных – снесли. Вшей, говорят, много было, да и глаза мозолил. Там остался только камень, на котором выбиты фамилии тех, кто хотел оставить память о том, что сидел в этом лагере. Этим, видимо, два генерала и подполковник рассчитывали завоевать сердца бывших эсэсовцев.

Городок небольшой, крупных зданий всего шесть: электростанция, кислородный завод и три здания сборочного завода, разнесенных между собой, так, чтобы соблюсти маскировку. Все «ракетчики жили в городке Узедом-Норд. Неподалеку от жилого городка на 9-й испытательной площадке в лесу находилось здание самого института и циклопического размера кинотеатр, где и собрался весь коллектив. Пять ступеней вело к этому зданию. Справа и слева остались постаменты каких-то фигур, что-то из монументальной скульптуры, наверное, которую очень любил Гитлер, но самих фигур уже не было, и даже таблички были сбиты. Зал, около 1000 квадратных метров, имел хорошую акустику и аппаратуру для трансляции звука, и был разделен тремя проходами. Громкая команда «Встать! Смирно!», произнесенная по-немецки, создала неприятное ощущение между лопаток. Еще совсем недавно он видел этих людей только через коллиматорный прицел. И «товарищами» они не были. Привезенные с собой снимки и фильм, Петр через Гайдукова уже передал для оператора кинотеатра.

– А это – для особо бдительных, перевод моего доклада, согласованный с «самим». Вот, видите? – Гайдуков кивнул, и забрал несколько экземпляров, чтобы передать их полковнику Кутейникову и группе переводчиков, которые будут переводить все, что скажет Петр для советского персонала. Сам доклад был написан Петром по-немецки. Он приехал к ним, чтобы попытаться убедить их бросить валять дурочку. Впрочем, весть о том, что он сказал на аэродроме, уже разлетелась среди немцев, которые отчетливо понимали, что может последовать вслед за закрытием институтов. Работы в Германии было много только на разборе завалов и развалин в городах. И паек там был мизерный. И все зависело от выполнения неизвестного задания.

Доклад Петр начал лично с себя. Он представился, и сообщил о том, что назначен главным конструктором будущей новой ракеты.

– Немного о себе: закончил ускоренный курс высшего училища летчиков имени Сталина в 1939-м году. Имел отношение к изобретению и внедрению в радиопромышленность новых радиоламп, повышенной надежности и мощности, и созданию новейших образцов радиолокаторов, как наземных, так и воздушного базирования. В течение месяца принимал участие в боевых действиях против Финляндии, сбив лично и в группе 6 самолетов противника. Войну с Германией начал в звании старшего лейтенанта, и в должности командира звена разведывательных самолетов-истребителей в августе 1941 года. В том же месяце вступил в командование эскадрильей, созданных мной и инженером Сивковым новых истребителей «ЛаГГ-3М», с двигателем воздушного охлаждения, снятым с фронтового бомбардировщика «Су-2». Благодаря появлению этой эскадрильи под Черниговом, мы впервые заставили немецкие войска отойти и освободили город, не дав Гудериану окружить пять наших армий под Киевом. Эскадрилью переформировали в разведывательный полк, и перебросили под Ленинград. Где летчики этого полка сорвали планы группы армий «Север» взять вторую столицу России или удушить ее блокадой. Полк произвел разведку на участке прорыва и обеспечил успех операции. Затем действовал в составе Западного фронта на Московском направлении. С 4-го октября 1941 года я проводил войсковые испытания новой своей машины, созданной в конструкторском бюро «ЛаГГ» на основе моих предложений, набросков и эскизов. Машина называлась «ГГ-3С» и стала основным истребителем советских ВВС. К концу года на ней я довел свой личный счет до 48 сбитых. В следующем году принял смешанную дивизию на Крымском фронте. За половину 1942 года прибавил еще 97 сбитых, но был отозван с фронта и переведен на работу директором и главным конструктором заводов номер «30» и «381», где начали выпускать два новых истребителя, разработанных с моим участием. Это – ГС-5, совместно с товарищем Гудковым, и ПС-185, совместно с Поликарповым. Кроме того, мною был создан первый в мире самолет дальнего радиолокационного обзора – «PB4Y-1R», на базе бомбардировщиков «В-25» «Митчелл H и G» и «В-24» «Либерейтор». В том же 1942-м году под мое руководство был передан завод № 500, под Москвой, который теперь специализируется на выпуске ракет типа «Ха», зенитного и воздушного исполнения. В 1943 году получили указания начать строительство нового реактивного ракетоносца-бомбардировщика, известного сегодня как «ПС-4М», имеющего дальность 20 000 километров, с грузом 30 тонн, при крейсерской скорости 1050 километров в час. На котором я сегодня и прилетел к вам. А это – конец ноября 1943 года, мы показали эту машину главам стран, тогда «объединенных наций». Это Черчилль и Рузвельт в кабине моего самолета. Меня здесь немного видно. Это мы в воздухе над Тегераном. Вот там решалась судьба Германии. Было это на ужине в советском посольстве. Вот этот ужин, я сижу вон там на заднем плане слева. Рузвельт предложил разделить Германию на пять частей и полностью запретить ей производство стали, вооружений, танков, автомобилей и радиодеталей, так как в течение ХХ века именно Германия развязала две мировые войны. – зале возник шум, который с трудом удалось успокоить Дорнбергеру.

– У меня вопрос, господин генерал! Вы можете это доказать?

– Вас устроит подписанный всеми сторонами официальный протокол стенограммы этого дня переговоров?

– Конечно!

– Покажите снимок, а это – второй экземпляр, составленный и подписанный сторонами после ужина. И прочтите ответ товарища Сталина на это предложение.

– Господа! Здесь написано, что «гитлеры» приходят и уходят, а народ Германии остается. Речи о разделе Германии и быть не может.

– Именно поэтому мы так жестко отреагировали на нарушение «союзниками» договоренностей в Тегеране и заключение ими сепаратного соглашения с Гитлером и его «последышами». Несмотря на возникающую при этом высокую вероятность войны на два фронта для СССР. Вас эти машины не бомбили, хотя, откровенно говоря, я делал такое предложение Верховному, чтобы ускорить сдачу уже окруженного Берлина, но он запретил применение этих машин, и перебросил большую часть имеющихся ракетоносцев на Дальний Восток, где три из них приняли участие в первом и последнем боевом вылете на разведку и бомбардировку Аляски и штата Вашингтон. Получив безответные удары по собственной территории, противник понял, что эту войну он проиграл.

Что касается ваших настроений, что если бы Гитлер договорился с Западом, то вы бы смогли победить нас: не стройте иллюзий! Вы оказались не готовы к такому уровню потерь, и к такой интенсивности боевых действий. Вам вскружили голову легкие победы в Европе. Плюс вы, господа ракетчики, постарались и загрузили в голову Гитлера мысль о спасительном чудо-оружии, и, вместо того, чтобы реально оценить ситуацию, Гитлер вбухал в этот проект миллиарды марок. А эта ракета для войны абсолютно не годится. Увы! Она не обладает ни скрытностью, ни точностью. Стоит немереных денег, и уязвима на любом участке полета. Тем не менее мы нашли ей применение. Включите, пожалуйста, фильм! – последнюю фразу Петр сказал по-русски для киномеханика. Съемки проводились на полигоне № 1 в Капустином Яру. Сделаны они были таким образом, чтобы скрыть истинные размеры самой ракеты. А так как там – голая степь, то сделать это оказалось довольно просто. Стартовый стол и фермы обслуживания дети сделали очень тщательно, все было электрифицировано, и присутствующие просто обомлели, глядя на кучу абсолютно знакомых им двигателей первой ступени. Вновь возник шум в зале, возгласы, все показывают пальцем на рулевые двигатели и счетверенные камеры сгорания. Ракета поднялась, ее обхватили фермы обслуживания, началась заправка. А те, кто хоть раз видел: как заправляется жидкий кислород в ракету, тот никогда не перепутает этот процесс с другим. Зал притих, пошел обратный отсчет, камеры снимают ракету снизу, а там нет магниевого запального устройства. Опять крепкий шепот в зале, но из дюз одновременно вырывается поток пламени. Ракета «встала на хвост», разошлись удерживающие ее нижние фермы, и она пошла. Ровно, чисто и красиво. Отстрел пяти блоков первой ступени, и вспыхивает факел двигателей второй. День для пуска был выбран солнечный и безоблачный. Так как ракета очень легкая, то и пускали в ранние часы, когда ветер в степи «отдыхает». Отделение второй ступени видно, но ракета уже очень высоко! Сработала третья ступень и ракета пошла потихоньку уходить на заданную траекторию. Ее ведут и теодолиты, и радиолокаторы. Пошли доклады о пройденном расстоянии.

– Есть отделение третьей ступени. Боеголовка движется по баллистической кривой!

Когда перевалили за 270 километров, то все встали и зааплодировали! Немцы ли, русские, они все – ракетчики, и все прекрасно понимают, что произошло.

– Сработал тормозной двигатель! – доложил оператор. Немцы удивленно начали переглядываться.

– Есть выход вытяжного, есть выход стабилизирующего. Есть выход основного парашюта. Возвращаемая часть совершила мягкую посадку. Удаление 380 километров, цель № 4, отклонение – 4 километра.

Вновь аплодисменты, и только после этого Петр назвал размеры и остальные параметры ракеты. Малышка, по сравнению с гигантской «ФАУ», в 3.8 раза меньше по длине, летала дальше и точнее знаменитой «прародительницы».

– Это действующая модель будущей ракеты, предназначенной для исследования околоземного пространства и самой планеты Земля. Модель изготовлена в размере 1:10. При этом она показала феноменальную дальность полета, благодаря правильно подобранным мощностям и габаритам ступеней, из которых она состоит. Заводы комитета № 2 приступили к реализации проекта. Но, есть существенное отличие той модели, которая летала, от строящегося прототипа. У модели один турбонасос обеспечивает работу блока двигателей. Двигатели сделаны не в Германии. Немецкие аналоги имеют турбонасос на каждой камере сгорания. В результате имеется перевес в 400 килограммов сухого веса, ликвидировать который мы быстро не можем. Требуется изменить систему подачи топлива и окислителя, и поднять производительность насоса в 4 и 5 десятых раза, с тем, чтобы один турбонасос обслуживал 4 камеры сгорания, плюс две или четыре рулевых камеры. Задача ясна?

– Каким образом запустились двигатели у модели? – задал вопрос Тиле.

– С помощью системы химического зажигания. Она позволяет трижды запустить двигатель. На третьей ступени шесть раз.

– Задача, которую вы поставили, конечно сложная, но решаемая, господин генерал. Сроки?

– Три месяца, в эти сроки обещают изменить стартовый стол на первом полигоне, и мы сможем приступить к бросковым испытаниям отдельных ступеней и пакетов. Хочу сразу заметить, что тема – не военная, хотя и двойного назначения. Это будет зависеть от тех приборов, которые мы уложим в возвращаемый аппарат. Если испытания пройдут успешно и в установленный срок, то мы наверстаем упущенное время и успеем к моменту запуска серийного завода по выпуску ракет этого типа.

– А к чему такая спешка?

– Мы так работаем, это – раз. Второе, вслед за нами в космос устремятся и другие участники. Мы ведь не одиноки на Земле. Наши успехи в этой области обязательно подтолкнут развитые страны начать работы в этом направлении. Не думаю, что мы будем одни в космосе.

– А какова наша роль в этом вопросе? – спросил генерал Дорнбергер. – Ведь заполучив все, вы сможете сказать: мавр сделал свое дело, мавр должен уйти.

– Так у нас и так все есть, господин Дорнбергер. Модель летала на двигателях, сделанных не в Германии, и показала дальность выше, чем ваша «ФАУ». Можете спросить у господ Тиле и Мразека, которые были у меня в Москве на приеме, еще год назад. Я им на ошибку, что вы тащите за собой весь корпус и двигатель, указал еще тогда. А в результате фюзеляж разваливается при входе в плотные слои атмосферы, и преждевременно подрывается заряд. Что и случилось на контрольном пуске у товарища Королева.

– Расчеты показывали, что скоростной напор на участке взлета очень велик, и сделать составную ракету было много сложнее, чем цельную.

– Ну, еще бы, такие лопаты! Да еще и толстые. – напомнил Петр о стабилизаторах.

– Ракета на столе стоит на них. Да, кстати, а у модели вообще нет аэродинамических рулей?

– Есть, но они откидные, и раскрываются только тогда, когда набрана определенная скорость. Они присутствуют и на второй ступени, но тоже находятся в сложенном состоянии до начала работы ее двигателя.

– А как ракета «стоит» на столе?

– Она не стоит, она висит на вот этой решетке, соединяющей 2-ю и первую ступени.

– А это что такое? – показал бывший генерал на самую верхушку ракеты, заканчивающейся шпилем.

– Средство повысить дальность, уменьшив сопротивление воздуха на сверхзвуковых скоростях движения. Вы видели, как у ракеты сверху начинают отходить «усики».

– Да, видел.

– Процентов 40 сопротивления воздуха на этом участке мы отвели от ракеты, за счет того, что создали скачок уплотнения в стороне от самого корпуса на маленькой детали. Ракета идет как бы в мешке кавитации, в каверне, фактически в пустоте. Это дает значительное дополнительное ускорение и позволяет набрать большую скорость в плотных слоях. Дальше этот «рог» становится не нужен, и мы его сбрасываем. А в пилотируемом варианте, на этом месте будет стоять спасательный двигатель, предназначенный для спасения пилотов на ранних этапах полета, до включения двигателей третьей ступени. Или для эвакуации ценного спутника, если происходит авария носителя.

– Вы предусмотрительны!

– Я же летчик.

– Считаете, что полет человека в космос возможен?

– Пока однозначно сказать не могу, нет данных, а солнце – громадный источник излучения, а вот автоматы там работать явно смогут.

Немцам о позиционной системе пока знать не положено, поэтому разговор Петром был переведен немного в иную плоскость. Минут тридцать обсуждали возможность-невозможность космических путешествий. Неожиданно задали вопрос о возможности принять непосредственное участие в разработке «большой ракеты».

– В настоящее время корнем проблем является иное направление: требуется создать нормальные условия для долговременной работы искусственных спутников Земли на околоземной орбите. Для этого необходимо поддерживать высоту и скорость полета, так как совершенно очевидно, что аппарат будет стремиться упасть на Землю. Соответственно, требуются двигатели с многократным пуском в условиях пустоты. Разгонные блоки для перехода на высокие орбиты. Плюс системы возвращения на Землю, как самих спускаемых аппаратов, так и добытой информации. Мне бы хотелось, чтобы ваши коллективы начали продумывать свои подходы к этим проблемам. Что касается меня, то, несмотря на свое генеральское звание, я бы хотел, чтобы космос оставался мирным для всего человечества. Он и без того достаточно враждебен по отношению к «биологическим объектам». Большие скорости возвращения на Землю потребуют от нас, ученых и ракетостроителей, больших усилий для сохранения возвращаемых частей. Ведь, как известно, большинство метеоритов сгорает в плотных слоях, и лишь немногим из них удается достигнуть поверхности Земли.

– Это – официальное задание?

– Это задание на подготовку мозгового штурма, господин Дорнбергер. Требуется исправлять ошибки, допущенные при создании «ФАУ».

– Но с вашим спускаемым аппаратом ничего же не произошло?

– Он не достиг скорости в 7 километров в секунду, господин Дорнбергер. Большая ракета должна обладать этой скоростью.

– Интересная задача! Какова планируемая забрасываемая масса?

– От 3000 до 3700 килограммов. И это ответ на ваш вопрос о вашей роли и направлении дальнейшей работы. И, подчеркиваю, надобности для вашей работы на войну больше нет. Она – закончилась. Вы меня понимаете, господа?

– А кто же защитит Германию?

– Пока за безопасность Германии несет ответственность Советский Союз.

– Но вы же развиваете свои вооруженные силы?

– Мы свои вооруженные силы и развиваем, и снабжаем необходимым вооружением. И, по мере вывода американского контингента с островов в Северном море, мы отводим свои контингенты с Европейского театра боевых действий. Прошло уже три волны демобилизации, в основном это коснулось военнослужащих старших возрастных групп. Тем не менее, более полутора миллионов человек возвратились в СССР. Не считая 6 миллионов, насильственно депортированных для работы в третьем рейхе и бывших военнопленных. Кстати, возвращаются они на места, находившиеся под оккупацией, где части СС проводили практику выжженной земли, господин бывший генерал войск СС. Быстрее нам выводить войска и перемещенных лиц некуда. Там, как катком прошлись. Могу экскурсию организовать в тот же Минск.

– Здесь нет военнослужащих, воевавших на Восточном фронте, кроме шести летчиков. – недовольно сказал Дорнбергер.

– А что они делают в институте? – спросил Петр у Гайдукова?

– Летают на транспортных «Ме-323», перевозят продукцию из Тюрингии сюда и в Союз, и комплектующие с других заводов. Экипажи – смешанные.

– Заменить.

– Есть. Но никаких нареканий на них не было. – пришлось Петру изобразить недовольную усмешку.

Глава 25. «У нас ЧП, есть погибшие. Пройдемте, товарищ генерал»

Через некоторое время встреча закончилась, во всяком случае ее официальная часть, поговорили в «коридорах». Было много вопросов, часть людей всерьез собиралась перебраться в Москву, чтобы продолжить более интенсивно работать на программу, в том числе, Тиль. Он, кстати, вполне серьезно извинился за ту задержку, которая произошла, и сказал, что более этого не повторится. Затем руководство института пригласило на ужин, который вполне удался, но, во время очередного тоста, со стороны аэродрома раздался незнакомый рев моторов и несколько до боли знакомых очередей из башен «ПС-4М». Их ни с чем не спутаешь! Гайдуков поставил рюмку и вышел. Затем вернулся и на ухо сказал Петру:

– У нас ЧП, есть погибшие. Пройдемте, товарищ генерал.

Гайдуков, Петр и еще трое офицеров сели в джип, сзади пристроился бронетранспортер с охраной, водитель рванул в сторону аэродрома, над которым во тьме наблюдалось зарево. Три КПП, с поднятыми по тревоге караулами. На аэродроме отсутствует освещение полностью. Зарево погасло, виден ярко освещенный фарами незнакомый самолет с красными звездами, скособочившийся, и с отвалившимся крылом. Куча народа, редкая цепь солдат с автоматами. Несколько пожарных машин. Петр мельком взглянул на стоянку с «ПС-4», машина вроде не пострадала, но работали именно его орудия, других таких пушек на аэродроме нет. Была попытка угона «Ме-323», причем, внутри салона находилось более 70 человек, в том числе, женщины и дети. Идет прочесывание местности: кто-то подорвал трансформаторную будку, через которую шло питание на аэродром и на радиолокационные посты. Взрыв произошел неподалеку от стоянки «ПС-4», в котором находилось два из семи борт-стрелков. На «чужом» аэродроме внутри самолета оставляли верхний и нижний пост обороны, и стрелки менялись вместе с караулом. Погасив огни и вызвав остановку локаторов, один из транспортников решил взлететь, но получил несколько очередей из пушек от верхнего стрелка «ПС-4М», а нижний прижал к земле тех, кто хотел разбежаться после того, как загорелось крыло, продолжать взлет стало невозможно, и машина остановилась в конце полосы. «Ме-323» разгонялся не по основной, а по вспомогательной, 90-270, взлетке, рядом с которой стоял ракетоносец. Бойцы решили, что их намереваются протаранить. «323-му» полоса особо сильно и не нужна, он с болота взлетать может. Почти вплотную к капонирам, где стояла эта машина, подходит густой лес. Самое печальное было в том, что экипаж был смешанным, и в полном составе присутствовал на борту, кроме двух человек, одного – нашего, а второго – немца. Лететь собирались в Швецию, 14 человек погибших, более 20 ранено. Есть обгоревшие. Среди вещей, найденных в самолете и окрестностях, четыре гиросферы с вертикантами для А-10, ракеты для стрельбы по Америке. Их искали с января 44-го, нигде не было, ни самих, ни документации. Оказывается, все-таки, они были здесь, в Пенемюнде. Собственно, этот случай и послужил отправной точкой для института «Берлин». Он был ликвидирован. Желающиепродолжать работать были переведены в СССР, в Городомлю, а остальные были интернированы на 10 лет, по режиму, в Сибири. С этого момента и полигон, и заводы начали «разбирать». Охрану на себя, вместо частей гвардейских минометов, взяли батальоны ОсНаз. Выяснилась судьба Вернера фон Брауна, но живым он сдаваться не стал, принял яд, после того, как отряд Вервольфа, в составе которого он находился в Австрии, был обложен бойцами СМЕРШа и принял свой последний бой. И он не просто так сидел в Австрии: в одной из горизонтальных штолен старого свинцового рудника были обнаружены 16 автомобилей, доверху загруженных картотеками и чертежами А-4 и А-9(10). Кстати о картотеках, судя по всему, основная картотека, вместе машиной для ее чтения и хранения фирмы «IBM», попала в руки наших войск в целости и сохранности, но помешала кому-то для чего-то, и ее выбросили из помещения, расположив там дивизионную типографию. Бесценными перфокартами был просто завален лес на 6-й площадке. Но никого это не интересовало, в том числе, начальника института генерала от политики Гайдукова. А что делать? Он реальной «стоимости» этой картотеки просто не знал.

Каким-то образом о происшествии с угоном самолета стало известно в группе войск, и последовало еще три попытки перелететь на Запад, две из которых закончились «успешно» для перебежчиков. Поэтому последовали «разборки» в Москве, где попытались свалить это дело на Петра. Неожиданно, на его сторону встал «сам», обвинив напрямую Берия и Булганина в том, что всего этого можно было избежать, если бы они не начали целую кампанию против отличившихся в войне генералов и адмиралов.

– Именно вы настаивали на том, что необходимо основательно «проверить» утвержденного ЦК Председателя комитета. Вы поверили американской фальшивке, вы вытащили на свет «нарушение режима» в ВМФ, абсолютно не учитывая специфику его работы. И сейчас пытаетесь подсунуть мне и остальным членам ЦК, что 500-й завод нарушил требования «первого отдела» и передал во Дворец пионеров 25 двигателей для прототипа новой ракеты. А сами допустили, что у наших противников появилась реальная возможность переправить на Запад новейшие приборы для трехступенчатых ракет! Да, дети не могли сделать эту ракету, и он, тоже, не мог, в отрыве от своего завода и экспериментальной мастерской. Но оторвали его от них именно вы! Вы виновны в том, что идет серьёзная задержка в реализации проекта. Опять начинаете делить портфели, обосновывать ненужные решения, затягивать реализацию крайне важных задач по обеспечению обороноспособности нашей страны.

«Разбор полетов» закончился вопросом Сталина к Петру: «Насколько вы удовлетворены поездкой в Германию»?

– Удалось ликвидировать источник возможной утечки информации, это – раз, настроить большинство людей на более эффективную работу с нашим объединением и комитетом, это – два. Ускорен перенос сооружений полигона на новые площадки в глубине страны. Восстановлена полная картотека поставщиков оборудования для ракетной отрасли, и намечены пути перевода этих производств на территорию СССР. Заполучили в свои руки труп главного конструктора ракеты А-4 и полный комплект чертежей и технологических карт на нее. Так что, бывшим союзникам этот материал не достался. Увеличено количество консультантов для ускорения перевода системы управления на новую элементную базу. В общем, пару лет мы сэкономили, товарищ Сталин.

– Возвращайтесь к руководству комитетом. Здесь требуется специалист, а не «организатор», как мне пытались доказать эти два года.

«Валить» Гайдукова, несмотря на решительный настрой Петра, я не стал, и уговорил Петра умерить свой пыл. За ним реальный запуск двух заводов по производству ракет, а с нашим появлением в Германии один из них фактически прекратил свою работу. Но, сокращать выпуск двигателей для ракет мы не стали. Оба завода продолжали работать на полную мощность. Тиле посмотрел изменения, внесенные нами в рулевой двигатель, касательно работы форсунок и дополнительного охлаждения камеры, показал большой палец вверх, и обещал в конце года сделать аналогичную подачу на основном двигателе. А Гайдуков – член ЦК партии, свалить его весьма проблематично, тем более, что и Берия, и Булганин, не просто так взялись за генералитет, получивший известность и авторитет во время войны. Это – решение Политбюро ЦК партии, и Сталин, каким бы авторитарным диктатором его не показывала сейчас пресса, всегда оставался верным решениям большинства в нем.

А ближайшее окружение уже забеспокоилось за свои кресла! Первый удар нанесен, тем более, что и генералитет успел запачкаться после войны и в трофейных скандалах, и в «некотором моральном разложении», да и «уголовщина» обратила свой алчный взор на открывшиеся на Западе несметные богатства. Начиналась «эра «лимонии» и сплошной «чемодании»». Оттуда тащили всё! И если не все, то многие. Петру, тоже, пытались вручить дорогие «подарки»: автомашину и какие-то картины, ковры.

– Спасибо, ребята, в моем общежитии это все повесить некуда. Так что, оставьте себе. А «Мерседес» в бомболюк не поместится.

– Да что вы говорите, тащ генерал! Сейчас упакуем в ящичек, подвесим, и долетит!

– Успокойся, старшина! Я понимаю, что тебя попросили сделать так, чтобы те игрушки, которые сейчас подвешены на замках, остались на некоторое время здесь. И вот, пока ты не ответишь на вопрос: «Кто тебя попросил об этом?», ты посидишь вон там! Уведите его! Пистолетик дай сюда!

В общем, торговля секретами здесь была уже налажена, так что можно ожидать, что скоро, очень скоро, можно ожидать появления аналогов за границей. Сталину он обо всем этом доложил. Тот вздохнул:

– Не можем мы быстрее выводить армию, а органы не справляются.

– Увеличить ротацию, это существенно уменьшит издержки, кроме транспортных расходов.

– Подумаем. Но дивизии резерва Ставки мы уже давно отвели в Белоруссию, так что, до них не доберутся.

– Тащ Сталин, я, с Вашего разрешения, уеду в Ташкент и в Алма-Ату. Там до войны велись исследования по фотоэлементам. Надо найти людей и оборудование. Я посмотрел, что есть в Германии на эту тему, но там практически пусто. А без этого у нас может ничего не получиться с позиционной системой.

– У Вас что, помощников нет? Полномочий не хватает? Почему сами за все хватаетесь?

– Быстрее получается, убираю время на раскачку. У нас же как: получив приказание, военнослужащий должен ответить «есть», удалиться с глаз начальства, и не спешить с исполнением приказания. Может быть, последует команда «Отставить!». Там какие-то «дела» были, я покопался в документах Академии, и ничего не нашел по этим лабораториям. Буду разбираться на месте. Может быть, потребуется вытащить этих людей из мест не столь отдаленных. А заместители у меня есть, работа от этого не остановится. И требуется найти место для пятой площадки, где и будем разворачивать основной полигон. Там широта ниже, что дает преимущества при старте, и степь кругом, народа почти нет, а то у нас при старте много чего назад на землю падает. На первой площадке опять в чей-то сарай попали, трех коров убило. Маловат полигон стал.

– С Вашими ракетами, вы скоро весь бюджет страны растащите по степи… – недовольно сказал Сталин, но запрещать поездку не стал. И, перед самым расставанием, спросил:

– Насколько я понял из доклада, вы живете в общежитии?

– Я там, практически, не бываю, товарищ Сталин, живу в комнате отдыха директора 500-го завода товарища Танакаева.

– Хорошо, вернетесь – вопрос будет решен. Работайте!

Глава 26. «Ташкент – город хлебный» А.С. Неверов

«У него всегда так: если настроение хорошее, то «работайте», а если не очень, то «свободны»!» – подумал я, даже не зная, как подступиться к этой проблеме. Сам я, непосредственно, фотоэлементами не занимался, хотя использовал их довольно часто. Пришлось напрягать память и вспоминать все, что касалось открытого Беккерелем и Столетовым фотоэффекта. Более или менее работающие «солнечные батареи» имели смешанную слоистую структуру, состоящую из кремневой основы из поликристаллического кремния, нанесенного методом осаждения из газовой среды. Процесс достаточно сложный, и на его разработку уйдут годы. Для производства полупроводниковых приборов мы используем эпитаксию и электронный луч, единственные доступные, пока, методы внедрить акцепторы или доноры в подложку. Ну, кроме химического травления. Для всего остального еще не придумали приспособления и приборы, чтобы осуществить этот процесс. Сейчас этим занимается группа наших «телевизионщиков». Кстати, надо бы посмотреть, что там они наворотили. Но, чуть позднее. Стоп! Вспомнил! Карбин! Углерод, соединенный в цепочку одинарными и тройными связями. Плюс линза Френеля из полиакрила для увеличения интенсивности света, ведь первое, о чем говорил Столетов, что сила тока зависит от интенсивности. А наличие карбина на подложке из поликристаллов кремния снимет «утомление». Так, карбин… Углерод, сажа… Те ребята, которых я хочу найти, им, точно, не занимались! Все, что касается углерода – это наш лучший друг Сергей Сергеевич Намёткин. Поэтому прямо из Кремля в Госплан, они, тоже, сейчас сидят и с легкой дрожью в руках ожидают звонка по ВЧ. Если рано уходишь с работы – значит не работаешь! Чтобы не терять времени, спрашиваю у дежурного на входе:

– Наметкин здесь? Председатель эН-Тэ – Э?

– Ключ еще не сдавал, тащ генерал-полковник.

– Я к нему! – и правой рукой Петр показал удостоверение. «Думали» мы вместе, и об одном и том же. Второй этаж, знакомое помещение, крепкое рукопожатие. Наш «заказ» он исправно выполняет: и бицилин и децилин в необходимом количестве поставляется.

– Доброй ночи, Сергей Сергеевич!

– Да уж, какая она добрая, если Вас нелегкая принесла? Опять что-то требуется?

– Ну, не без этого. Мне нужен спец по углероду. Есть тема: попытаться соединить углерод вот таким образом: —С≡С – С≡, и так далее, то есть: скобочки и эН.

Намёткин глянул на формулу, на Петра, опять на формулу, тяжело выдохнул и спросил:

– А почему к нам? И что это даст?

– Ну, углеродом у нас только ваш институт занимается.

– Ну, не скажите…

– Не прибедняйтесь, Сергей Сергеевич, плюс поставленную задачу вы же выполнили, а там требовалось решить несколько более сложную проблему.

– Так что это даст? – повторил вопрос Намёткин.

– Теоретически? Возможность легко выбить электрон с поверхности. И Сталинскую премию, как за бицилин.

– Да-да, премию мы получили… Да, кстати, а почему вас не упомянули в Указе?

– А меня не было, я… находился в творческой командировке или в отпуске, так сразу не понять. В общем, отдыхал в городе Пишпек, он же – Фрунзе. Виноград выращивал, занимался совсем другими делами.

– Понятно. Ну, вот, что, хотя уже поздновато для звонка, но попробую. Где вас найти и куда подъехать человеку?

– Тушино-2, сегодня в 07.30, с вещами, командировка в Ташкент и Алма-Ату.

– Ну, тогда подождите, Владимир Иванович у нас человек с норовом, сами переговорите.

Он снял трубку телефона, не ВЧ, обычного, набрал пятизначный номер, и довольно долго ожидал ответа.

– Владимир Иванович? Сергей Сергеевич… Да, уж, извините. Тут такое дело, Комитету Два понадобился специалист по углероду. Есть тема, заказчик тот же, что и на нафтеновые алканы, в случае успеха гарантирует тот же результат, как по той теме. Возможны командировки… Отказать не могу, это – Спецкомитет, а не Академия Наук… Что хотят? Получить полимер с определенным набором связей, нечетным… Нет, только углерод… Да, интересно… Не говорят… Даю трубочку, договаривайтесь.

Петр в нескольких словах объяснил собеседнику, что требуется выехать на место и согласовать работу с лабораторией высокомолекулярных соединений Академии Наук. Самолет завтра в 07.30 с аэродрома в Тушино-2.

– Хорошо, я заеду за вами, называйте адрес. Записываю!

Ехать, правда, на другой конец города, но иначе члену-корреспонденту до Тушино утром не добраться. Фамилия его была Касаточкин.

Они встретились, как уславливались, человек стоял у подъезда с чемоданчиком в руках.

– Владимир Иванович. – представился он, когда сел на правое сиденье «Доджа». – Мы с Вами знакомы, если помните, на ученом Совете у нас в институте пересекались.

Одет он был в типичную для «москвичей-академиков» одежду, со шляпой с широкими полями, снабжались они из одного места, зала № 100 ГУМа, и были похожи друг на друга, как грибы подосиновики, срезанные в одном месте. Серый плащ, серый костюм с брюками, имевших широкий подворот внизу в английском стиле. Английские же полуботинки. Где-то под плащом должны быть медали Сталинской премии, без нее в член-корры не принимали. В будущем все нефтехимики будут учиться по его учебникам. Честно говоря, это был «Большой Ученый», и очень плодовитый. Сейчас, наверное, забыт, как и многие из «той эпохи». О нем напоминают только каталоги Академии Наук СССР. Разговор в машине не получился, так как Петр сразу сказал, что необходимо заехать в 1-й отдел и оформить допуск. Это известие несколько надавило на «свободного ученого».

– Ничего, привыкайте! Это – авиация, у нас все немножечко секретно, но людей, работающих на нас, мы любим и ценим!

Уже в воздухе, передав управление второму и автопилоту, Петр вышел в салон «54-го», подошел к американскому автомату по приготовлению кофе, сделал две большие чашки «эспрессо», достал бутылочку армянского «КВ ВК», и приступил к разговору с Владимиром Ивановичем. Взглянув на формулу, тот сразу пошел в отказ:

– Так – не бывает! – и нарисовал кристалл алмаза, – Вот так, всего остального быть не может!

– Такие цепочки встречаются в графите на Цейлоне и в метеоритах. Требуется научиться синтезировать такой материал.

– Как? Каким образом мы сможем развернуть валентные связи?

– Ну, существует же диацетилен, внутри которого есть такая цепочка, только на концах, вместо атомов углерода, там прицепились два атома водорода. Требуется подобрать катализатор, при котором удастся сохранить центральную часть, и получить новый полимер.

Владимир Иванович залез в справочник, полистал его, отложил в сторону, поднял рюмочку с коньяком, отхлебнул кофейку, забросил ногу на ногу. Похвалил кофе, затем коньяк и бутерброды. Затем поставил все на стол, схватил карандаш и начал что-то писать в блокноте. Отложил блокнот в сторону.

– Покажите, как пользоваться, пожалуйста! – он указал пальцем на автомат.

– Поставьте чашку под краник и нажмите красную кнопку три раза.

– И всё? Умеют же делать люди! – 90 % нашей интеллигенции преклонялось перед Западом. Им нравились глянцевые журналы, им требовалась «публичность» и «открытость». Они еще знакомы только с Аркадием Гайдаром, а мы еще и с его внуком успели «познакомиться». И с его «реформами», которые выбили цвет нашей науки. – Петр Васильевич! Вы так и не сказали: зачем это нужно?

– Есть подозрение, что с помощью этого материала удастся повысить кпд фотоэффекта. Вот эта тройная связь – слабая, и есть надежда, что из него удастся легко выбить электрон и создать разность потенциалов. Пока это – чистой воды теория.

– Но мне кажется, что материал будет стремиться к виду (=С=С=)_n.

– Возможно, вам это и предстоит проверить.

– А почему Ташкент?

– Там максимальное количество солнечных дней в году. Именно там проводились до войны исследования по созданию солнечной электростанции. Теперь она понадобилась нам.

– Вот у нас всегда так: пока военным что-нибудь не понадобится, так на исследования денег не допросишься. Но стоит появиться «погонам» на горизонте, то все пожалуйста, но распишитесь в «первом отделе»!

– Так было всегда, дорогой Владимир Иванович. Науку двигала война. Да сами посудите, ну какая наука должна была потребовать от человека письменность?

– Как-то не задумывался… История или религия. Нет?

– Нет, конечно. Тактика, наука об управлении войсками.

– Вы серьезно?

– Конечно! Ведь там требовалось передать информацию на расстояние. Вот и начали рисовать иероглифы, что вижу отряд противника, столько-то пеших, столько-то конных, движется в направлении на запад. Ни одна наука, до этого, передачи информации на расстояние не требовала. Из этих рисунков и родилась письменность, ну, а потом и другие науки начали вести свои записи.

– Я такого никогда раньше не слышал!

– Людям свойственно забывать привычное.

Еще немного поболтав с Владимиром Ивановичем, Петр прошел в кормовой отсек самолета и там проспал до тех пор, пока бортмеханик не разбудил его на обед. Леонидыч, на всякий случай поинтересовался:

– Тащ генерал, а во Фрунзе-то будем?

– Нет, наверное, в планах Ташкент и Алма-Ата.

– Жаль! Ну ладно! Рыбалка там хорошая.

Сели в Ташкенте, на аэродроме 84-«А» завода, это в Пролетарском районе нового Ташкента. Солнце уже было низко над горизонтом, восьмой час вечера, по местному времени. Фактически весь день ушел на полет. Так как никуда особо не докладывались, то встречающих не было. Появление на СКП целого генерал-полковника авиации вызвало вначале шок у дежурного, а затем прибытие целой кавалькады «начальников». Дело было в том, что право летать на самолетах сохранили из высшего руководства только Берия и Петр, не считая армейского начальства и ВВС. Но эти летят в сопровождении истребителей, и предварительно согласовывают абсолютно все. И не дай бог, если к моменту касания сапогом начальства земли, рядом не будет стоять куча автомобилей, адъютантов и подчиненных! А мы до СКП шли пешочком. Заветный телефончик был! И соответствующий позывной имелся. Можно было с воздуха вызвать средство передвижения и эскорт, но Петра раздражала охрана, и шум вокруг его прибытия. Поэтому он решил вызвать машину по телефону с СКП. Но: не тут-то было! Он не учел, что аэродром смешанный: и ВВС, и НКАП. И именно здесь базируется «придворный» транспортный полк командующего округом. В общем, машина из НКВД еще не успела доехать до аэродрома, как тут уже появился генерал-майор Липатов, исполняющий обязанности командующего Среднеазиатским Военным Округом, с автомобилями и эскортом для Председателя Спецкомитета № 2. Его понять можно! Он – один из немногих генералов, которые во время войны «сидели в тылу». Если не считать того, что одна дивизия округа принимала участие в оккупации Ирана, и он несколько раз, как начальник оперативного отдела и начальник штаба округа инспектировал эту дивизию, то на фронте он не был. При этом сумел попасть под военный трибунал, правда, отделался он тогда «легким испугом». На станции Арысь летом 1943-го года загорелся и сдетонировал артиллерийский склад округа. Многих, включая такого же «везунчика» генерал-майора Курбаткина, тогдашнего командующего САВО, отправили под суд. 416 вагонов с боеприпасами взлетели на воздух. Но, с головы этих двоих даже волос не слетел. Поэтому, приезд «московского гостя» из непонятного «Спецкомитета» его взволновал до глубины души. Ходили слухи о том, что округ вот-вот ликвидируют. Не «прогнуться» он просто не мог! И не он один! Работать просто не давали! Ох уж мне эта «Азия»! Как только их с Касаточкиным поместили в «спецгостиницу», неподалеку от штаба округа, как вечерком на огонек собрались и Усман Юсупович Юсупов, 1-й секретарь ЦК компартии Узбекистана, и Абдували Муминов, Пред Президиума ВС УССР, и Абдуджабар Абдурахманов, Предсовнаркома Узбекской ССР. Ресторан гостиницы, вместе с персоналом, просто вывернулся на изнанку! Но плов и манты были на высоте! Давненько такие не ел! Я даже боюсь обозначить ту сумму, которая была вбухана в этот ужин. Они все чего-то боялись! И все тихонечко пытались узнать цель нашего визита. Но говорить им правду – значило слить ее непонятно кому. Зато товарища Кары-Ниязова эта троица чуть не довела до инфаркта, требуя обеспечить работу Председателя Спецкомитета. Он у них Президентом Академии Наук УССР числился. Математик по специальности, преподавал в Педагогическом. Но, это не помешало ему знать положение с наукой в республике, и он свел нас С Сергеем Васильевым, директором Физико-Технического Института АН УССР. Одной из специализаций которого были фотоэлементы и ускорители. Вот ему Петр и показал статью из «Вечерней Москвы» за 1933 год. Тот ее внимательно прочел заметку, но сведения, которые он сообщил нам, были весьма скорбными.

– Такой проект, действительно, существовал, но и Трофимов, и Фаздев, о которых пишут в газете, мне не знакомы. Я в те годы был препаратором на кафедре в САГУ, если бы это было что-то стоящее, то об этом было бы известно в университете. Требуется поднять архивы.

– Поднимайте. И подскажите, как найти Лабораторию Фотоактивных Супрамолекулярных Систем, ЛФСМС, эвакуированную в Ташкент в октябре 1941 года из Москвы.

– Алексея Сладкова?

– Можно и Сладкова, я не в курсе, кто сейчас там работает.

– А могу я поинтересоваться: зачем он требуется? Они, в основном, растениями занимаются, это они так свои листочки и цветочки обозвали. Они, в основном, рассматривают воздействие света на сохранность продовольственных товаров. Их институт работает на Наркомат Продовольствия.

Петр несколько секунд раздумывал: стоит или не стоит посвящать малознакомого человека в стоящие задачи.

– Сергей Сергеевич, меня совершенно не интересует проблема сохранности продуктов питания. Меня интересует фотоэффект, еще более точно, возможность прямой генерации электрического тока с помощью фотоэффекта. Это примерно та ситуация, о которой говорится в статье. Александр Сладков в 39-м году исследовал диацетилены. Еще в прошлом веке один из немецких ученых высказал предположение, что графит и алмаз – не единственные аллотропные соединения углерода, что может существовать еще одна SP-форма: С≡С, он ее назвал полиином, но синтезировать его не сумел. Сладков разобрал ошибку фон Байера, и указал, что такая форма должна существовать и существует в некоторых видах графита, но выглядит она не так, как предсказывал Нобелевский лауреат. Это – карбин, имеющий формулу (—С≡С – С≡)_n, при которой образуются довольно длинные нити, которые должны резко менять сопротивление при облучении их светом. Меня интересуют вот эти нити, так как, с их помощью, можно создать фотоэлемент нового типа, генерирующий электродвижущую силу.

Прилетев сюда, я надеялся найти всех трех человек: как двух создателей «солнечного дома», так и товарища Сладкова, с его карбином.

– Я довольно много занимался фотоэлементами, и, даже, внедрил несколько своих изобретений на эту тему здесь в Узбекистане, но, позвольте, Петр Васильевич, кпд такого «генератора» будет очень низким. Порядка 5–6%. Обычный генератор имеет КПД – 80–85 %.

– Это без учета кпд двигателя, Сергей Сергеевич, кпд которых не превышает 20–40 %. Из этого КПД необходимо дополнительно отнять 15–20 % потерь самого генератора. Вся система имеет очень невысокий КПД, сравнимый с фотоэффектом. Но, речь идет о существенном повышении КПД прямого преобразования: не 5–6%, а 24–36 %.

– Я позволю себе усомниться в таких цифрах.

– Вы занимались вакуумными фотоэлементами. Что вы скажете о таком приборе? – И Петр достал из портфеля упакованный транзистор и его паспорт со снятыми характеристиками. – Это полупроводниковый триод. Есть и более интересные приборы, на основе которых мы хотим сделать такую «электростанцию». И нам теперь не требуются высокие напряжения, поэтому нам будет достаточно тех напряжений, которые могут дать небольшие и легкие фотоэлектрические генераторы.

– Но им же требуется свет!?

– Там, куда мы их пошлем, света в избытке.

– Мне предлагают перевестись в Москву, в Университет, и я бы хотел поучаствовать в этих исследованиях, товарищ Председатель комитета.

– Переберетесь – черкните вот на этот «ящик». А сейчас, поднимите, пожалуйста, архив, требуется посмотреть, что реально сделали Трофимов и Фаздев, чтобы решить вопрос о дальнейшем их поиске.

Чуть позже на трамвае вернулся в гостиницу Касаточкин, и не один, с ним приехал какой-то демобилизованный солдат в пыльной гимнастерке и грязных сапогах, один вид которых и пыльные следы на натертом паркете, заставили Петра вскипеть!

– А ну, марш отсюда! Перед входом лежат щетки и вакса. Найдите швабру и привести все в порядок!

Солдатик вылетел из номера, а Владимир Иванович зашелся в беззвучном смехе:

– Это – Сладков, он – не военнослужащий!

– Какая разница? Порядок для всех один! А вы? – обратился он ко второму человеку в довоенном потертом костюме.

– Доктор Коршак, Василий Владимирович, директор лаборатории высокомолекулярных соединений Академии Наук СССР. Товарищ Сладков работает у меня.

– А почему он в таком виде?

– Мы сейчас на хозрасчете, открытых тем нет, платить нечем, а у Леши – туберкулез, ему питаться нужно. Вот и подрабатывает на съемках, какой-то фильм снимают.

– Возраста он – призывного, на демобилизованного похож.

– А он и есть демобилизованный, по здоровью. До фронта не доехал, контузило, а в госпитале туберкулез подхватил.

Сладков был 22-го года рождения и с «пятном на биографии», сын врага народа.

– Ладно, пока он там сапоги и ковры чистит, вернемся к «нашим баранам».

В этой лаборатории был создан лавсан, аналог дакрона, сделанного американцами еще перед войной. Это я знал точно. Коршак позже стал академиком. Но в данный момент весь его вид показывал, что он – «на мели», внутренне опустошен и придавлен каким-то горем. Руки выдавали, они у него подрагивали. Он нервничал, тем более, что разговор начался не слишком удачно. Он надеялся на новый хоздоговор, а «заказчик» оказался с гонором. Поэтому он постоянно пытался пригладить «ежик» волос на голове. Ярко выраженных национальных черт у него не было: что-то южнорусское, где сам черт не разберется в корнях. Впоследствии говорил, что он – из запорожских казаков. Это – вряд ли, хотя черт его знает! Были там и татары, и евреи, и поляки. Мама – русская, а папа… Не важно!

– Сколько у вас людей?

– Двадцать… двадцать восемь осталось, вот только с оборудованием большие проблемы, только то, что привезли с собой. За время эвакуации новых поставок не было, только били.

– Понятно. Все только химики? Тема больше физико-химическая.

– С физхимией люди у меня знакомы.

– Это – хорошо. Так, чтобы не углубляться, есть проект аппарата, который требуется обеспечить бортовым питанием в 5,7 вольта, суммарной мощностью примерно 15–20 киловатт. Требуются легкие аккумуляторы большой емкости и большой плотности заряда, выдерживающие большое количество циклов зарядов-разрядов, и зарядное устройство для этой батареи, использующее в качестве источника питания солнечный свет. Других источников энергии рядом не будет.

– Ничего себе задачка! А почему именно к нам обратились?

– Все это должно быть очень легким. В аппарате каждый грамм на учете. Без новых материалов не обойтись. А вы у нас специализируетесь именно на новых материалах.

– Разрешите, товарищ генерал! – у приоткрытой двери стоял Алексей Сладков, со шваброй в руках и начищенных до блеска сапогах, с дырявыми кирзовыми голенищами.

– Да-да! Входите! – Тот вошел и несколькими движениями затер следы на паркете.

– Швабру оставьте в тамбуре и проходите. Вот сюда!

Они познакомились.

– Я читал вашу курсовую, Алексей, и меня заинтересовал этот материал. Нам он нужен для того, чтобы создать вот такое устройство. – И на столе появилась схема туннельного фотоэлектрического преобразователя и сам прибор. – Это устройство уже испытано, показало КПД 15.1 процента. На медной подложке создается тонкий слой полупроводника р-типа, выше n-типа, или наоборот, выше находится полупрозрачный металлический проводник, выполняющий функции сетки или электрода. Между полупроводниками находится запирающий слой.

Петр щелкнул зажимами авометра на выходах элемента и показал, что он работает и выдает 1,24 – 1,4 вольта напряжения.

– Нас не устраивает сразу несколько параметров: резкое снижение мощности светового потока при прохождении верхней решетки. Стоимость материалов этой самой решетки, это золото или серебро. Большой удельный вес всех материалов, без каких-либо исключений. Невысокая стойкость к повреждениям и хрупкость всей конструкции. Здесь, в основном, использована медь и ее соединения плюс те элементы, о которых я уже говорил. Требуются другие материалы: легче и дешевле. И, каким-то образом, надо организовать охлаждение всей системы, в очень специфических условиях. В этом отношении мы рассчитываем на быстрейшее получение карбина, так как этот материал должен быть полупроводником, к тому же гибким. Кроме того, нити из углерода интересуют меня как материал для корпусов обтекателей. Поэтому мы объединим вас троих и добавим в ваш триумвират чистого физика Васильева, который кое-что понимает в самом фотоэффекте. Сразу по возвращению в Москву, я подниму вопрос о вашей реэвакуации отсюда. Пока в Химки, а по готовности зданий в Калининграде, переедите туда. Вопросы?

– Я, до войны, имел квартиру в Москве…

– Я вас понял, Василий Владимирович. Если она существует, то вы там и поселитесь. Если нет, то ведется строительство в Калининграде, где будет располагаться жилой комплекс для работников комитета. Еще вопросы? Вопросов нет. Вот на этих бланках заполняете свои анкеты, а здесь – свои паспортные данные и прописку на сегодняшний день. Это бланк допуска формы «три нуля», «Особой важности». Ваша работа будет связана, напрямую, с обороноспособностью всей страны. Утечки информации нам совершенно не нужны. Вот ручки, вот чернила. Приступайте!

– А вы? – спросил Коршак у Касаточкина, увидев, что ему никаких бланков не дали.

– А я уже повязан со всех сторон, еще вчера. От них – член-корреспондент кивнул головой в сторону Петра, – лекарства нет. Наш шеф, академик Намёткин, меня сразу предупредил, что это – не Академия, а специальный комитет номер два, отказывать которому никто не может. Во всяком случае: безопасно для себя. Петр Васильевич, согласно документу, который лежит у него в кармане, третье лицо в государстве, после товарищей Сталина и Берии.

– Четвертое, существует еще Председатель спецкомитета № 1. Его распоряжения обязательны для меня.

– И кто же это? – спросил Сладков.

– А вот этого вам знать не положено. Мой начальник. – улыбнулся Петр.

– А три Звезды за что? В тылу или на фронте? – Сладков был на два года младше Петра, «салажонок» совсем, а Петр оставался «темной лошадкой» для большинства населения Советского Союза.

– Все на фронте, за тыл только вот эти медали да половина вот этого ордена. – Петр ткнул пальцем в одну из колодок.

– А что за орден?

– «Победы».

– Ого, как у Сталина!? Это за что же?

– Ну, посчитали, что достоин. Попали туда, куда нужно было попасть в Америке.

– А что мы с ними, вдруг, поссорились? – спросил Коршак, – Они же оружие нам давали и продовольствие. У нас здесь нормы в полтора раза упали после этого.

– Они нарушили договоренности в Тегеране и попытались заключить сепаратный мир с Германией, против нас. Это же объявляли!

– Они говорят, что мы им отказали в зонах оккупации в Европе.

– Какие у нас осведомленные доктора наук!

– Здесь Афганистан рядом, Би-Би-Си, по-русски, передачу новостей вело всю войну. Гораздо более полные, чем давало СовИнформБюро.

– Вот так вот всегда! В тылу знают о войне больше, чем на фронте. Ну, а мою фамилию там упоминали?

– Да, в декабре сорок третьего говорили, что Вы – лучший ас Объединенных наций, трижды Герой, и показывали лидерам трех стран новый бомбардировщик. Это – правда?

– Частично. Я – один из конструкторов этого самолета, они просто не знали этого. А что касается Би-Би-Си, это – тоже оружие. Честно говоря, я могу рассказать о войне больше, чем Би-Би-Си. Значительно больше. И более честно. В том числе, о том, что летчикам моей дивизии пришлось заставлять англичан честно выполнять свой долг, и поставлять нам Ленд-лиз по кратчайшему пути, в Архангельск и Мурманск. Это в сорок втором, когда мы еще в нем нуждались. После этого был принят курс на полное самообеспечение всех фронтов. Ради этого меня с фронта и отозвали. А вновь привлекли, когда стало понятно, что предстоит еще и война с Англией и Америкой, при недобитом Гитлере. Би-Би-Си об этом передавало?

– Нет, этого не было. Больше говорили об ошибке, которую совершает «товарищ Сталин». – Василий Владимирович остерегся произносить просто фамилию, без упоминания слова «товарищ», подчеркивая, что он – «свой, буржуинский», неистово колотя себя в грудь двумя гранатами. Мальчиши-плохиши – они такие! Их обуревают сомнения и обыкновенная человеческая зависть: там сто сортов колбасы на витринах, и запах гниения, зато какой запах! Я их многих знал. Которые, работая в оборонном комплексе, и получая столько, что гражданским и не снилось, «требовали перемен». Ездили в Архангельск и Москву, сидели на съездах «демократических сил», и получили закрытие большинства предприятий, на которых они работали. Мальчиков в малиновых «пинджаках», торговлю «красной ртутью», германием, полученном на «Салюте», с чистотой девять девяток после запятой, нищету и голод реформ Гайдара. А начиналось это здесь, в это время, в «хлебном городе Ташкенте». Эти люди подняли на щит Хрущева с его ложью после закрытия ХХ съезда. И помню свою мать, которая сказала, что когда-нибудь эта ложь ударит по нам. Очень больно ударит. Ударила! Еще век не кончился. Вот и приходится городить из «г-на конфетку», чтобы ни у кого и мыслей не было пытаться с нами поссориться.

С «солнечным домом» получился «большой облом»: сам дом давно стал «обычным», устройство, точнее, его бренные остатки, были обнаружены в сарае. Один из создателей получил высшую меру социальной защиты, но не за изобретение, а за растрату, второй был призван в ряды РККА и погиб под Харьковом, в 41-м. Устройство, действительно, вырабатывало тепло и электричество, то есть выполняло функции солнечной батареи, но использовало биметаллические термопары, которые охлаждались водой. Очень интересное следящее устройство, которое, к сожалению, не сохранилось, но его схема была найдена в архивах САГУ. Речи об использовании этой батареи в космосе, конечно, не могло и быть. Хотя, все элементы настоящей солнечной батареи были: линзы, часть из которых были линзами Френеля, элемент, вырабатывающий ЭДС, свинцово-кислотные аккумуляторы, следящее устройство, позволяющее разворачивать всю систему для учета движения светила, и система охлаждения, создать которую пока у Петра и компании не получалось. Какие-то наработки этих людей можно и нужно было использовать при конструировании следящей системы.

По возвращению в Москву, удалось быстро добиться перевода нужных людей и их оборудования в Москву, поставить лабораторию на снабжение и приступить к исследованиям. Удалось, не вызвав большого удивления Сладкова, подсказать ему путь получения карбина непосредственно из ацетилена, в присутствии меди. Дешевый, легкий и очень интересный полупроводник у нас появился. А уж доноры и акцепторы к нему подобрать не так уж и сложно. Он же стал основой для разработки углепластиков, нужда в которых была просто огромной. В июне 1945-го официально началось проектирование и строительство первого в мире искусственного спутника Земли в НИИ-1 в Чкаловске, хотя у большинства участников разработки никакого опыта и знаний по его созданию не было. Отдельные наметки, и кое-какая телеметрия, имелась у, переехавших в Городомлю, немцев, под общим управлением Греттрупа. Получили 20 ракет «ФАУ-2», с которых сняли боеголовки, и часть системы наведения. Эти ракеты могли взлетать, только удерживая вертикаль, как геофизические ракеты, без отклонения на боевой курс. «По условиям», нам требовалось создать прототипы отделяемого «спутника», и отработать его отдельные системы: спасения, ориентации, жизнеобеспечения и возвращения на Землю. Чем и занялись.

Глава 27. Командующий 1-й бомбардировочной армией РСВГК

Но Петру плотно заняться этим вопросом просто не дали. Еще весной его привлекли к работе в Генштабе, где разрабатывалась операция по освобождению оккупированных Курильских островов и Сахалина. Японцы так и не смогли договориться со Сталиным и предложить ему реальное сотрудничество. Некоторые успехи в боях против американцев и англичан, плюс упорное сопротивление гарнизонов на островах, вселили в них уверенность в своей непобедимости. Но американцы продолжали войну, и останавливаться не собирались, видя, что у Японии не получается диалог с СССР. С учетом метеорологических данных, операция должна была быть начата в конце июля и завершена до начала октября. Таковы условия на Курилах. Руководить операцией Сталин назначил Василевского. В его распоряжении находились две армии Народно-Революционной Армии Китая, под командованием Линь Бяо и Чень И, и 1-я армия Корейской Народной армии, под командованием Ким Сон Чжу (более известного по псевдониму Ким Ир Сен), которые составляли лишь первый эшелон еще трех фронтов, в составе пятнадцати армий всех родов войск. В составе одного из фронтов находилась Народная армия Монголии, под командованием маршала Чойбалсана. При этом одному из фронтов, первому Дальневосточному, предстояло высадиться и занять все острова Курильского архипелага. Но главную роль играли четыре «местные» армии, до предела насыщенные артиллерией и техникой, прошедшие длительные тренировки и имевшие в своем составе большое количество «советников», уже на уровне отделений. Первыми удар наносили монгольская и две китайских армии, которые, без артподготовки, выдвинулись вперед через безводные степи и пустыню Гоби, с марша разгромив три мощных японских группировки и вошли в Пекин. Продолжая наступление, они вышли к берегам Бохайского залива, перерезав коммуникации Квантунской армии. Заняв столицу, Линь Бяо и Чень И провозгласили создание Китайской Народной Республики, и пригласили войска Советского Союза помочь в окончательном разгроме японских оккупантов. 2-го августа ударили войска всех фронтов. Президент США Томас Дьюи решил использовать момент, и послал приветственную телеграмму Сталину, так как потери американцев в этой войне уже превысили миллион человек.

Петр находился в Хабаровске, вылетать на боевые задания ему запретили. Командовал первой бомбардировочной армией Резерва Ставки, задачей которой было не допустить прорыва японского флота к берегам Советского Союза. Сталин не успел ответить американцам, потому, что через два дня Япония вступила в мирные переговоры с Советским Союзом, признав его требования законными. Ничтожными были признаны Портсмутский мирный договор 1905-го года и Синодский протокол 1855 года. Япония отказалась от претензий на Корею, Маньчжурию, континентальный Китай и Вьетминь, принадлежавший Франции. Воевать еще и с СССР Япония не стала. 4-го августа об этом был подписан мирный договор. Войска Японии подлежали эвакуации на территорию метрополии, что естественно, усиливало ее возможности по обороне островов. Сталин не стал таскать каштаны из огня для бывших союзников. Мирный договор предусматривал поставки нефтепродуктов для Японии. Пошла речь и о поставках вооружений. Стремительно проведенная операция показала слабость японской армии, а перевооруженные СССР армии Кореи, КНР и Монголии продемонстрировали отменную боевую выучку и прекрасную организованность.

Премьер-министром Японии впервые стал представитель императорского дома: генерал армии принц Хигасикуни-но-мия, который оказался более дальновидным политиком, нежели Тодзио и остальные члены «ордена войны до победного конца». Будучи командующим обороной метрополии и командующим ПВО страны, он прекрасно понял, что его войска бессильны против реактивной авиации, в массовом количестве появившейся над островами. И, хотя бомбежек городов не было, армия резерва Ставки вела охоту только за транспортами и кораблями противника, он понял, что при необходимости эти гиганты поднимут бомбы, и превратят страну в развалины. Лично приняв участие в мирных переговорах, буквально с первой минуты он начал зондировать возможность получить новые вооружения для продолжения войны против США и Англии, на что Сталин, в своей телеграмме по БОДО, предложил японскому премьеру посредничество при переговорах с западными странами. То есть заключение мира на приемлемых условиях. Так как начинали оправдываться самые мрачные прогнозы, о которых предупреждали многие военачальники США и Великобритании, что война продлится до 1947 года и потребует еще больших жертв, то США и Англия приняли предложение о заключении перемирия. Не сразу, и очень неохотно, с диким воем в прессе. Пришлось допустить несколько «утечек» в прессе о ведущихся переговорах. Они шли и до этого, оставшись в гордом одиночестве после разгрома Оси, японцы буквально забрасывали НарКомИнДел своими предложениями, и получали обратно такие же портянки, в которых декларировались принципы послевоенных отношений между двумя странами. Японцы пытались отстоять принцип максимума, жестко отстаивая «достигнутое» и «завоеванное». Им терпеливо доказывали, что нас не устраивает потеря, принадлежащих России с давних пор, островов Малой Курильской гряды, что эту уступку царское правительство сделало из-за войны с Англией и Францией. В тот момент даже Хоккайдо не был включен в Японскую империю, а большинство айнов были православными. Что войну между Россией и Японией 1905 года спровоцировали те же силы, и, несмотря на исход Цусимского сражения, Россия была в состоянии удержать Порт-Артур и Маньчжурию, но это совпало с началом Первой русской революцией, и царское правительство пошло на заключение мира в Портсмуте. Мы завершили, начатые еще 1905-м году, преобразования как политической системы, так и промышленности страны, разгромили силы объединенной Европы и смогли отразить нападение Англии и США, поэтому настаиваем на возврате незаконно оккупированных русских земель. Так как Вторую Мировую войну начала Япония, аннексировавшая часть Китая еще в 1932-м году, и собиравшаяся напасть на СССР в случае взятия Москвы Гитлером, то мы требуем отвода японских войск на территорию метрополии со всей континентальной части Азии, за исключением территорий Великобритании и США, с которыми Япония в настоящее время ведет войну. Нас с Китаем связывает договор о взаимопомощи. Договор с Кореей был подписан еще в 1884-м году. Япония захватила Корею в 1910 году, воспользовавшись ослаблением влияния России в регионе. Так что оккупацию Кореи, тоже, придется прекратить. Мы –вернулись, и это зона нашего влияния. Была и будет. Японцы уперлись, дескать, мы и сами с усами, щаз США на колени поставим, и заживем! Поэтому началась разработка силового метода успокоения агрессора. Успешный прорыв к Пекину войск Китая и Монголии, при массовой поддержке его нашей авиацией, выявил практически полное отсутствие противотанковой обороны у противника. Видать, японским генералам грамотности не хватило, чтобы прочесть в открытой печати, как ведутся современные войны. Ни одного танка с противоснарядной броней у них не было, противотанковая артиллерия состояла из одной пушки калибром 37 мм. В общем, мне было непонятно: каким образом они смогли захватить такие большие территории. Вышибали их те же китайцы, монголы и корейцы с насиженных мест, как пушинку веником. А их «банзай-атаки» были просто верхом бессмысленности. Впрочем, чуть позднее, посмотрев на «армию» Чан Кайши, я понял, что японцы просто прибрали к рукам то, что плохо лежало.

Создав в Монголии и Северной Маньчжурии две «коммунистические» армии из частей бывшей Красной Армии Китая, а также 4-й и 8-й армий Гоминдана, в которых было очень много про-коммунистически настроенных крестьян, служащих и, даже, интеллигенции, и обкатав их в войне с Японией, Сталин создал мощнейший противовес Гоминьдану, партии Чан Кайши. Дело было в том, что Гражданская война в Китае шла с 1927-го года. С одной стороны – действовала Красная армия Китая, с другой – войска Гоминьдана, под командованием Чан Кайши. При этом, сама партия Гоминьдан была создана в Японии и ее первый Председатель, великий революционер Сунь Ятсен, с ранних лет уехавший из Китая на Гавайи, и закончивший образование в Гонконге, был таким же китайцем, как и я. Англичанам и Японии требовалось разгромить чужими руками Китайскую империю, которую еще до начала I Мировой войны начала сотрясать революция. Причем, доходило до смешного, что одни революционеры желали больше уничтожить других, нежели последнего императора Пу И. А так как возникшими проблемами в первую очередь воспользовались добрые и отзывчивые соседи-японцы, то в декабре 1936 года гоминьдановские генералы Чжан Сюэлян и Ян Хучэн, во время так называемого «Сианьского инцидента», арестовали Чан Кайши, заставив его согласиться на предложение коммунистов о перемирии – с тем, чтобы обе стороны могли сосредоточиться на борьбе против японских захватчиков. Официально КПК и Гоминьдан были союзниками! Примерно такими, как Англия и США для СССР. Через КПК в Китай прибывали «советники», генерал Чуйков, например, или Власов, которые набирались военного опыта, командуя частями армии Гоминьдана. Здесь же «на крыло» встали многие летчики, наиболее известный среди них генерал Григорий Кравченко. Но армия Чан Кайши, как и ее полководец, стойкостью и дисциплиной не блистала. Как говаривал маршал Блюхер, главный военный советник Чан Кайши во время Северного похода: «Неустойчивость верховного главнокомандующего проявлялась при первой же военной неудаче. Несколько раз, когда противнику удавалось нанести удар Национально-революционной армии и перейти в наступление, Чан Кайши пытался бежать с фронта. Не один раз его чуть ли не за руки держали, не допуская бегства, которое внесло бы моральное разложение в командный состав революционной армии». Исход Гражданской войны теперь был предрешен, хотя до полной победы еще было довольно далеко.

Не менее активно и наступательно действовала и Народная Армия Кореи, тем более, что коридор для нее на участке бывшей границы пробила артиллерия Советской армии и ее саперы. Поход на Сеул сопровождался довольно кровопролитными боями, из которых армия Кима выходила победительницей. После заключения Мирного договора, бои стихли, продвижение ускорилось, 12-го августа 1945 года они вошли в Сеул, и начали отстранять от власти японскую и про-японскую администрацию.

Несмотря на значимость происходящих событий, все-таки, три крупных азиатских страны объявили об избрании социалистического пути развития и освобождении от оккупации и колониальной зависимости, большого напряжения в штабах Советской Армии это не вызвало: больших боев не было, погода благоприятствовала применению как авиации, так и флота. Неожиданный маневр трех армий, проведенный не по канонам обычной войсковой операции, поставил в тупик всех, а многочисленные десанты вновь созданных воздушно-десантных войск (все их корпуса в 1942 году были переформированы в стрелковые и мотострелковые) под командованием маршала Голованова, позволили охватить Квантунскую армию, тем более, что китайские и корейские товарищи дали точное расположение основных складов японцев, которые и были захвачены десантниками. Гарнизоны островов Курильской гряды сдались позже, уже после подписания мирного договора и в обмен на беспрепятственную эвакуацию домой. Остров Сахалин был занят и очищен от противника в течение двух первых суток.

Глава 28. Налаженное взаимодействие с НИИ артиллерии

Спустя три недели после своего прилета в Хабаровск, Петр запросил в Москве разрешения вернуться. До смерти надоело болтаться без дела и посещать обязательные мероприятия и переговоры. С момента посещения им Германии прошло уже 4 месяца, но никаких новых насосов оттуда так и не поступило. Немцы опять тянули с выполнением заказов! Добро было получено, но его возвращение «с войны» совпало с прибытием первых двадцати новых двигателей для первой ступени. Задержку Тиле объяснил тем обстоятельством, что немцы столкнулись с явлением резонанса при испытаниях полного пакета, и переделали механическую часть управления рулевыми двигателями центрального блока двигателей. То, чем собирался заняться Петр. Двигатели пришли собранные в пакеты, на них были сделаны графики частотных характеристик. В общем, Тиле требуется переводить в Москву, и именно этот вопрос Петр и поднял на очередном совещании в Кремле, на котором присутствовал Сталин. Это предложение в корне расходилось с установкой, что «немцы должны обучить наших ракетчиков», принятой год назад и утвержденной ЦК партии. Петр и я прекрасно понимали, что команду «не прекращать расследование», несмотря то, что внешне все выглядело строго наоборот, дал именно Берия. Причем, со строго определенной целью. Именно ему было выгодно «подружиться» с новым «Министром Вооруженных сил СССР», перед самой войной с Японией вышло постановление, в которое переименовывало Наркоматы в Министерства. Булганин был человеком, крайне ценившим внешнюю сторону «власти». Поручив ему должность «зиц-Председателя», ведь реальным Председателем был и оставался сам Берия, Лаврентий Павлович рассчитывал растопить лед во взаимоотношениях между ним и Булганиным. Самого Петра Берия просто недооценил: мальчишка-генерал, без всякого образования, но умело пользующийся знаниями окружающих его талантливых инженеров: Гудкова, Поликарпова, Янгеля и многих других, старательно подобранных для сотрудничества самим Петром и мной. Но развитие проекта остановилось. Людям требовалось накопить «маленький чемодан» знаний, величиной в сорок лет, практических пусков, большого количества отказов, взрывов, ошибок проектирования, через которые прошел я сам, и которые сумел передать Петру. В результате получилось не очень удобно всем, когда, через семь с небольшим месяцев, расстановку вновь поменял лично Сталин, ведь летающий прототип взял и полетел, хотя его корпус и часть оборудования была сделана детьми. А у остальных, в том числе, и у конкурентов, пуски, в основном, заканчивались взрывами. Однако с ходу пробить решение не удалось:

– Давайте не будем забегать вперед и торопиться с выводами. Привлечь Тиле можно и позже. У вас по плану: бросковые испытания первой ступени. Большинство аварий сейчас происходят на этом этапе. Выполните программу – тогда и вернемся к этому разговору. – отложил решение Иосиф Виссарионович, который, как я уже писал, очень неохотно шел на нарушение решений Пленума Политбюро ЦК. Ему требовались доказательства того, что коллективный разум ЦК принял неверное решение.

Будущие блоки легли на столы для сборки на 500-м заводе, а мы, конструкторский отдел объединения, забросив все остальное, занялись проблемой транспортировки, где столкнулись с неразрешимыми проблемами. Получалось так, что окончательную сборку данного типа ракет, точнее, первой ступени, необходимо проводить неподалеку от места старта. А отдельные блоки доставлять на место «надутыми» азотом, и, желательно, без вибраций. При этом размер первой ступени по длине – 20 метров, требовал применения спаренных или строенных платформ. По железнодорожным габаритам, радиусу поворота, требовалось обеспечить свободный ход головной части ступени над передней платформой. Так как схема оказалась полностью не готова, то пришлось переносить место сборки из Москвы на вторую площадку, где был готов комплекс подготовки ракет типа «Фау-2» к пуску. Это не сам завод по производству, а именно сборочный цех. Причем, его готовило не наше объединение, а Сергей Павлович Королев. Впрочем, на первой площадке царствовал тоже он. Пока мы с Петром отдыхали во Фрунзе, все испытательные площадки, кроме пятой, где еще конь не валялся, только начались геодезические работы, перешли под начало ОКБ-1 НИИ артиллерии. Чужое ведомство! В общем, Устинов нас туда попытался не пустить.

– Стройте сами! Я, лично, приказал, в первую очередь, озаботиться полигонами, а у вас, у авиаторов, вечно так! Сначала сделаете черте что, а потом выясняется, что в габариты не влезаете, бетонированных полос не хватает, мощности предприятий. На что рассчитывали? На халяву наш комплекс себе отхватить? Не выйдет!

– У нас готов стартовый комплекс на первом полигоне, но там нет места для сборки.

– Вот и стройте! У нас под вашу ракету ничего нет.

– Переделать стартовый комплекс – три месяца, Дмитрий Федорович. А сделать цех – год! А у меня бросковые назначены на октябрь. Так что, придется разбираться на ЦК.

Спорил он с Петром до хрипоты, потому, что Р-1 приняли на вооружение, и Мирный отдан под развертывание первой дивизии ракетных войск.

– Дмитрий Федорович! Не будет эта ракета стоять на вооружении: дальность маленькая, точность – никакая. Чего вы упираетесь?

– Есть план развертывания, и его никто не отменял.

– Но у вас там два здания подготовки, мы возьмем то, которое еще полностью не готово, нам столы требуется переделывать. А на Пятой площадке мы заложили вертикальную сборку этих ракет. 1-я дивизия, по моему глубокому убеждению, будет вооружена нашими ракетами, но не С-1, а РС, которое проектирует Миша Янгель. И которая не использует низкокипящие жидкости.

– Когда это будет? – недовольно буркнул Устинов.

– Скоро. Проблему хранения окислителя преодолели, так что скоро. Вы же знаете, что я и власть могу применить, зачем доводить до этого?

– Хорошо, но мои будут присутствовать, в том числе, и на пусках!

Устинов не хотел выпускать из рук очень перспективное направление, поэтому пригрел у себя Королева и компанию, еще надеясь, что мы, где-нибудь, но споткнемся. Промах с нашей стороны был обусловлен тем обстоятельством, что было потеряно 7 месяцев на сидение во Фрунзе, а денег на строительство нового сборочного цеха в тот момент выделено не было. Приходилось решать кучу чисто технических проблем, догонять, и, в общем и целом, не имея возможности принять кардинальное решение. Тех нескольких месяцев, которые прошли с момента возвращения на должность «Председателя» не хватало, чтобы построить новый завод. Поэтому и было «запланировано» ограбить артиллеристов. Теперь, имея полностью разработанные блоки двигателей, можно было аргументированно доказать необходимость такого шага. Тем не менее, первые двадцать комплектов закладываются на «пятисотом», семь, излишних, метров «длинномера» возможность разместить, все-таки, имеется, на будущий год в планах заложен цех вертикальной сборки, так что, перебьемся. А цех в Плесецке нужен! Оттуда будут выводиться спутники для позиционной системы и для наблюдения за запусками у противника.

Глава 29. Проверка министром вооружений и выговор

Утряся с Устиновым разногласия, мы слегка подставились под проверку, которую министр вооружений непременно организует. Что и произошло через три месяца, как только мы смогли доставить под Архангельск первые пять блоков первой ступени, два масс-макета второй и третьей ступени и управляющий блок с макетом корабля. Сам Устинов, естественно, не приехал, от него была назначена комиссия: генералы Вознюк и Тверецкий, консультанты: Глушко, Королев, Бармин и Рязанский.

В первую очередь, нас обвинили в полной технической неграмотности, дескать, перетяжелили мы машину, испытания проводим по заранее сниженным показателям по дальности. Замечание, в общем и целом, верное. Вот только ехали сюда блоки почти две недели, чтобы довезти в целости и сохранности отдельные блоки. Если бы, как предлагал Королев, сделали бы два танка, то доставить их сюда можно было бы только по воздуху. Этот вариант мы тоже рассматривали. Но единственный тяжеловоз «ПС-4-м» перевезти этот бак на спине просто не мог. Мы их продули в аэротрубе и убедились в том, что без серьезной переделки всей схемы, включая установку вертикального оперения, просто не обойтись. Управляемость по горизонту падает настолько, что управлять этим самолетом становится невозможно. Плюс резко растет опрокидывающий момент по вертикали, а он и так в этом отношении не устойчив. В общем, не предназначен наш гигант для таких перевозок. А «Антонова» и «Мясищева» в живом состоянии просто нет. Так что, есть вот такая первая ступень, и мы испытываем ее. Главное, чтобы со стола сошла, и выдержала изгибающие моменты на участке работы первой ступени. Следующий пуск будет с двумя ступенями. А пока – так! Но их отчет, естественно, лег на стол Берии и Сталина. Пусков пришлось делать не один, а четыре. Два из них со значительным изменением всей ступени, с целью проверки возможности спасения двигателей. Не получилось. Парашютные системы срабатывали, но приземление было жестким, и двигатели достаточно серьезно повреждались при этом. Для повторного использования мало что годилось. Идею оставили «на потом». Отказались и от разделения пакета на пять частей при спуске, отработали перепуск топлива и окислителя из «отказавших» двигателей в работоспособные. За счет этих изменений удалось, не изменяя общий объем ракеты, немного уменьшить ее высоту, и уйти от возникающих продольных автоколебаний системы на 90-й -105-й секундах полета. Вторая ступень получило «утопленное сопло», тогда как третья получила «вакуумный насадок». С ракетой дело шло достаточно быстро и без особых проблем. Гораздо хуже обстояли дела со спутником. Они, имеется ввиду ОКБ-885, во-первых, кроме спутника, разрабатывали еще и носимую отделяемую боеголовку, а во-вторых, не лезли ни по габаритам, ни по массе аппаратуры. Требовались новые материалы, а их не было. Заполучив тему от «бывшего Председателя», их начальник и главный конструктор Пилюгин, до этого не имевший опыта разработки радионавигационных систем, к теме никого не подпускал. ОКБ-500, плотно задействованное на самой ракете, выделить людские ресурсы пока возможности не имело. И, главное, система ориентации была готова только на 5–7%. А к системе коррекции орбиты еще вообще не приступали.

В декабре 1945 года стартовала первая двухступенчатая ракета, имевшая масс-макет третьей ступени и отсек управления, в котором все, что было необходимо для вывода спутника на орбиту уже существовало. Она показала дальность 8200 километров с расчетной боеголовкой весом 4,7 тонны. Но самой боеголовки еще просто не было, даже ее макета. После удачного пуска все Политбюро высказалось за приостановку дальнейших испытаний. Дескать, деньги на ветер бросаем. И действительно, мы несколько обошли всех в этой области. Несмотря на то, что использовали не самую лучшую «пару», полученная дальность говорила о том, что имеющегося достаточно, чтобы, перейдя на пару керосин-кислород, иметь дальность 11–12 тысяч километров, чего с избытком хватало на оборонные задачи.

– У меня практически готова третья ступень, испытать которую на Земле мы не можем, она предназначена для работы в пустоте. После испытаний, в случае успеха, высвободится большое количество сотрудников, чтобы в кратчайшие сроки довести до готовности маневрирующие спутники системы «Марс». Если остановимся и снимем ракету с производства, то на восстановление процесса уйдет больше времени, чем на практическое создание с нуля. Ну, и, соответственно, больше денег. Нам требуется четыре пуска, и после этого мы начинаем переход на новую «пару» для этих ракет. Создав группировку из трех спутников над Северным полушарием, можно будет начинать работы по уменьшению КВО при наведении. Полное развертывание, действительно, может подождать. Но, отработаны ракеты должны быть полностью. После этого мы можем положить их на хранение, сорок штук, чтобы иметь возможность экстренного развертывания системы «Марс» в угрожаемый период. Отработку систем наведения проведем на более дешёвых атмосферных ракетах типа «Х».

Неожиданную поддержку мы получили со стороны Устинова.

– У нас было очень много сомнений в начале осени, когда выяснилось, что ОКБ-500 полностью проигнорировало наработки немецких товарищей и работу нашего ОКБ-1. Несмотря на полученные от нас, и от них, замечания, изменения в ракету внесены не были, хотя несколько экспериментальных пусков было произведено, но которые доказали, что предлагаемые решения, несмотря на кажущиеся выгоды, в настоящее время реализовать проблематично. Они «оставлены на потом». В результате мы имеем баллистическую ракету, способную доставить будущий термоядерный заряд к цели. С достаточно высокой точностью, превышающей точность ракет нашего ОКБ Академии Артиллерии. Так как два пуска Петр Васильевич выполнял по нашей просьбе, плюс вносил требуемые изменения в конструкцию, то есть возможность передать в его распоряжение часть финансирования, предназначенного для опытных и экспериментальных работ по этой тематике, которая осталась нереализованной в этом финансовом году по нашему Министерству. Пусть доделает начатую работу. Тем более, что большая часть средств у него ушла на создание двигателей для ракет постоянного дежурства, первый из которых успешно прошел огневые испытания на первом полигоне.

– Ваше мнение, товарищи? – спросил Сталин, но все мялись, предпочитая не нести ответственность за решение. Присоединиться – это совершенно другое дело.

– Товарищ Берия! Пожалуйста, вы подняли вопрос, что имеющегося – более чем достаточно, что Комитет–1 полностью удовлетворен проведенными испытаниями.

– Комитет – два, как таковой, свою задачу выполнил. Мы имеем средства доставки. – но не тут-то было! Вот я всегда пытался вбить в голову этого молодого человека, что лучшее – враг хорошего! Понятно, что Берии в первом комитете понадобилось дополнительное финансирование. Взять его можно только содрав рубашечку или пиджачок со второго. По-другому – никак! Бюджет уже утвержден, и никто его под Берию менять не будет! Соответственно, надо закрыть успешный комитет и кинуть деньжат отстающим. Но Петр считаться с этим не хочет! Он уже опустил глаза вниз, и приподнял над столом руку.

– Вы что-то хотели сказать?

– Да, товарищ Сталин. В 44-м, когда обсуждалась эта проблема, то речь шла о триаде: космос-воздух-вода. Закончены, почти, две темы: доставка воздухом, но остаются проблемы с точностью, доставка через космос, с теми же самыми проблемами, а к разработке водной части проблемы мы так и не приступили. Нет ни ракет, ни их носителей. А собираемся закрыть комитет. Вода – еще более агрессивная к человеку среда, чем космос, и не только к самому человеку, но и к тем же ракетам. Считаю совершенно очевидным тот факт, что пока никто ни одного проекта в этом направлении не предоставил. Хуже того, за все это время ни один представитель командования ВМФ ко мне ни разу не обратился, а летающие ракеты есть только в ОКБ-500. Следовательно, можно констатировать, что программа развития нашего флота не предусматривает установку на корабли ракетного вооружения. Похоже, что вместе с водой мы выплеснули младенца.

– Это в каком смысле? – тут же поинтересовался Берия. Его сын собирается писать диплом на тему применения ракет при стрельбе по радиоконтрастной морской цели.

– В прямом, товарищ Берия. Незадолго до известного процесса, мы согласовали с руководством ВМФ внесение изменений в состав вооружения кораблей, строящихся по программе «Большой флот». На их вооружение должны были встать зенитные ракеты трех радиусов действия, пускаемые с двух типов установок, крылатые ракеты «корабль-корабль», крылатые ракеты с подводным пуском, той же номенклатуры, но с возможностью стрелять из-под воды и по береговым целям, и баллистические ракеты на подводные лодки новой конструкции, с ядерной силовой установкой. В начале июня 1944 года была согласована номенклатура всех ракет для этой цели, но с этого момента больше разговор о них и не заходил. Финансирование не было открыто даже для НИР. Вопрос умер, не родившись. Еще раз подчеркиваю, что все необходимые бумаги для этого были подписаны мной, адмиралом Галлером и командующим флотом адмиралом флота Кузнецовым. Но флот к этому вопросу более не возвращался. Финансирование они должны были открыть по своим каналам и из своих статей бюджета. И где оно? А если у нас и есть «дыра» в обороне, то она находится в море.

Последовала короткая, но ожесточенная перебранка между членами малого Политбюро, в которой больше выясняли, кто допустил, что комплекс вооружений остался неизмененным. Всплыли и тайные мелочи, из-за которых и начали тот «процесс». Галлер срывал сроки рассмотрения и принятия решения по всей программе, то есть затеял переиначить всю программу. Кузнецов его поддерживал, но в детали особо не вникал, его больше волновали новые пункты базирования и большие потери при разминировании. К тому же Кузнецов воспротивился объединению флота и армии в одну систему, в одном Министерстве, вопрос о котором стоял еще в те дни. И вообще, вопросов к флоту накопилось достаточно. А тут подоспело расследование инцидента на Камчатке. Сам Петр, как уже отмечалось, попал под пресс случайно, оторопев от тех обвинений, которые были выдвинуты против людей, под командованием которых прошел самый тяжелый год войны. Ведь неизвестно, как бы сложились обстоятельства, если бы Кузнецов и Жаворонков не прибрали к рукам его полк. И дивизию сформировали тоже они, и полк сохранили, пока он в два месяца находился в дисциплинарной роте.

Свое мнение члены Политбюро в очередной раз поменяли, комитет и его председателя оставили в составе спецкомитетов, нагрузив дополнительно Военно-Морским флотом. Но, когда выходили из кабинета, то Берия попросил подождать его в другом крыле Большого дворца.

Глава 30. Разговор с Председателем: «Выговор снимайте!»

Он – «лицо кавказской национальности», весь из себя «горячий-горячий», вряд ли он так просто «простит» Петра за то, что он сорвал достаточно простую операцию. Но в этот раз тот был настроен вполне миролюбиво: сделал замечание, что Петр не посоветовался с ним, прежде, чем взять слово на Бюро.

– Так со мной же тоже никто не посоветовался. Не возьми я слова, комитет был бы закрыт, и советоваться с вами было бы некому.

– Ну, будем считать, что мы не посоветовались друг с другом, прежде чем принять не совсем обоснованное решение. Надо чаще встречаться, и более тесно работать, Петр Васильевич. А то привыкли все тишком да молчком решать и протаскивать уже полностью подготовленное решение без согласования с главой спецкомитетов.

– Я – человек военный, не вызывают – значит в этом нет необходимости. Задачи поставлены, и их надо выполнять. Больших проблем не возникало, все решалось рабочим порядком. Графики отчетов я всегда выполнял.

– Но, вместо личного доклада, предпочитали отправку документов и отчетов в мой адрес.

– Отчеты большие, и их, обычно, фельдъегерская служба забирает. А плановый отдел докладывает по своей линии. Комитет у нас небольшой, после того, как ликвидировали отставание в 8 месяцев, дергать нас прекратили, так как сейчас не мы, а другие комитеты несколько тормозят с реализацией проекта. Меня беспокоит положение с ОКБ-885. Хотелось бы, совместно с вами, разобраться в чем дело. Есть подозрение, что следующие испытания пройдут не столь успешно, как хотелось бы, так как по их отчетам, а они выполняют работы по спускаемому аппарату, по нашей тематике, готовность системы возвращения практически нулевая.

– Что вы хотите этим сказать?

– Они с головой ушли в ту тему, которую спустил комитет-один, и, кажется, куда-то не туда роют.

– У вас готовая двухступенчатая ракета есть?

– Есть.

– Сколько времени вам понадобится, чтобы установить их инертную «боеголовку».

– Так как размеры все совмещены, не больше одного-двух дней. Но я еще ни разу не видел их систему управления по дальности и направлению.

– У Вас есть такая система?

– Есть, но она, скорее всего, не совместима с их боеголовкой. Мы ничего ни разу не согласовывали.

Берия снял трубку и вызвал Пилюгина и Каллистратова, директора 88-го завода, на территории которого находилось ОКБ-885, или пятый цех.

– Николай Алексеевич, Лаврентий Павлович… Да-да, я получил. Поздравляю Вас! Вы доложили, что закончили разработку спускаемых корпусов для изделий РДС-4. Это так?… Поздравляю, разработка будет включена в список работ для представления на Сталинскую премию 1-й категории… Не за что! Доставьте изделие на площадку № 2, в снаряженном состоянии для учебных пусков… Да, именно для РДС-4… Ну, это у вас нет. Выполняйте приказание! – Берия повесил трубку, сохраняя несколько удивленное выражение на лице.

– Как он заюлил!

Через четыре дня произвели два пуска по полигону Кура на Камчатке, двумя типами боеголовок: большой, предназначенной для будущего термоядерного заряда, и тремя «маленькими», это были ядерные боеголовки для ракет Р-5 конструкции Королева, корпуса для которых готовили в том же пятом цеху. Удалось заснять только «маленькие», хотя и они до полигона не долетели, сгорели в плотных слоях. Большой корпус разрушился еще раньше.

Это была та самая ошибка, которую сделали на 88-м заводе, правда, чуточку позже. С появлением дальнобойных ракет, все существовавшие до этого боеголовки, испытанные на ракетах типа «ФАУ», разрушались на этапе спуска. Это – история наших ракетных войск и нашего ракетостроения. Но делали ее эти люди! Это находилось за той гранью, за которой кончалось наше представление о природе. Эти результаты невозможно было просчитать или получить лабораторно. Скорость входа в атмосферу была 26М. Таких аэродинамических труб нет, и никогда не будет! А Берия, который очень болезненно реагировал на малейшую неудачу, начал наезжать на «святую троицу» 88-го завода.

– Лаврентий Павлович! Они здесь не при чем. Изделие никогда не летало с такой скоростью. Ошибочно считать, что дно спускаемой боеголовки отведет в стороны возникающую плазму. Она прижмется к корпусу, и он прогорит. Как сгорают все метеориты, кроме самых больших. Снимки спускаемых боеголовок сделаны, требуется получить их и перераспределить абляционный материал и на борта конусов. И еще раз испытать. Ракета-то ведь есть! Остальное доведем до ума.

Мне удивительно совершенно другое: как эти люди не смогли понять, что «Меркьюри» и «Джемини», не имевшие абляционного слоя, не годились для орбитального полета! Это – слепое преклонение перед Западом! Значит – они могут, а у нас таких материалов просто нет! Они проиграли еще до старта, поверив, что противник играет честно. Ведь физические законы выполняются везде, вне зависимости от того, на какой стороне Атлантики проводят эксперимент.

Но, Берия – он – чужой, он – представитель другой епархии, хоть его и поставили командовать нами. Он точно уловил момент, поэтому, вместо того, чтобы успокоиться, отбросил в сторону свою «вежливость», перешел на «ты» и злобный шепот:

– А ты откуда знал, что так произойдет?

– Пхе! – фыркнул Петр, на «ты» скатываться не стал. – Вот она, благодарность руководства! Вы меня уже отблагодарили за эти знания. Три месяца назад, когда начинали бросковые. Именно вы, основываясь на докладной Министерства вооружений, обвинили меня «в сознательном уменьшении дальности ракеты», за то, что я к «спускаемому аппарату» цеплял блок управления, который мне через КИП-11 и 13, передал информацию и о скорости полета, и о температуре на разных участках корпуса. Вам всем только рекорды нужны, а знания вас не интересуют. Выговор снимайте! В этом деле, без телеметрии, как нам это показали немцы, чихнуть нельзя, и подвергать ее полному анализу.

– А почему вы этого не сделали?

– Ну как это не сделали? Поднимайте отчеты, их же никто не читает. Их начнут читать, когда на меня дело откроют. Вы их для этого собираете, а не для того, чтобы это анализировать. Этот подход надо менять! О чем на следующем бюро я подниму вопрос. К отчетам должны иметь доступ другие бюро.

Берия тут же сменил тон разговора, более того, на аэродром Петр ехал в машине Председателя, где ему было предложено занять место его Первого заместителя по науке, и курировать весь блок.

– Я совершенно не склонен к штабной деятельности. Да, такой человек нужен, могу рекомендовать академика Келдыша. У него широкие знания, и он сможет потянуть этот воз. А мне деньги выделили на развитие темы ракет морского базирования, начнем строить стенды и три полигона. На апрель готовим запуск прототипа маневрирующего спутника «Марс-1». В случае успеха, начнем готовить возвращаемый аппарат, там у нас еще конь не валялся. Я на своем месте пока нужнее.

– Я тебя понял, Петр Васильевич! Спасибо, что предупредил и обратил внимание на ошибки проектирования и организации работ. К Келдышу – присмотрюсь, но он – гражданский.

– Мы сейчас все – военные. Война так и не закончилась. Что там с «единичкой» по срокам?

– Года полтора осталось. В конце следующего года обещают закончить первую. Со второй пока не все получается. Может быть, взглянешь, сторонним взглядом.

– Нет, не моя сфера, абсолютно. Могу посмотреть только блоки управления, и не сам, а Алешин может помочь и сделать их более компактными. Он у нас главный спец по этим приборам. Но на совсем – не отдам. Такая корова нужна самому. А что у американцев?

– Пыхтят, повторяют то, что уже делали.

– Англичане?

– Тоже пыхтят, примерно в 50-м закончат.

– А ракеты?

– Строят. Типа «Ха», с прямоточным двигателем. Восстановили по обломкам в Уэллсе. Очень активно пытаются попасть на наши заводы радиопромышленности.

– Полупроводники не получаются? – улыбнулся Петр.

– Да, в открытой печати об этом ничего не было, а в Англии и в США выделены гранты на создание таких приборов.

– Года два осталось, и создадут. Но ничего! «У нас в секретном научно-исследовательском монастыре на Новой Земле недавно разработаны новые, особо мощные, заклинания пятого поколения, теперь всем врагам, вообще, кабздец».

– Где-где???

– В монастыре, новые кадила и супер-кропила, с кропильницей на ядерной тяге.

– Ты так не смеши! До аэродрома не доедем! – зашелся в смехе Лаврентий Павлович. Сидевшие за прозрачным бронестеклом водитель и охранник даже начали оборачиваться, машина чуть вильнула.

В общем, Берия понял то же, что в свое время понял и Сталин: не следует беспокоить курицу, несущую золотые яйца, спускать ей план и требовать ежедневного отчета. Руководимый Петром спецкомитет обошел всех, кто создает новое оружие, и начал работать на перспективу. Открываются еще два НИИ, которые заключили договор с физико-техническим факультетом МГУ в Долгопрудном, разворачивается строительство такого же института в Жуковском, так переименовали Стаханов, так как сам Стаханов круто запил, и больше не мог представлять передовую часть рабочего класса. 51-й завод передали в объединение, так как он находился в непосредственной близости от Электростали, откуда мы получали кованный и катаный титан, без которого теперь не обходились ни ракеты, ни двигатели для «ПС-4м», выпуск которых так и не прекратился. Выпускать машин стали меньше, и план выпуска был достаточно щадящим. Машины были, вежливо говоря, дороговаты для массового производства. Поэтому было принято решение создать на его основе транспортный самолет для перевозки крупногабаритных грузов, отказавшись от схемы «летающее крыло» в хвостовой части. Получался эдакий гибрид, с весьма своеобразным фюзеляжем, ведь для него не слишком важна невидимость в радиолокационном диапазоне. Это был «мирный» самолет. Еще одна модификация – пассажирская машина на 180–200 пассажиров в широком салоне с двумя проходами. После второй операции «наш поп» сказал, что больше ни одной боевой машины делать не будет. Взял это направление и создал «Триумф». Тот самый пассажир, с самыми секретными в мире двигателями. Все объединение было настолько занято в основном проекте, что выделить ему людей для создания новых движков мы просто не имели возможности. Самолет прошел испытания в конце 46-го года, но эксплуатировать его было негде. Два летающих образца превратились в «борт № 1» и служебный самолет комитета № 2. Петр уговорил Николая Николаевича выставить машину под названием «По-14», и отказался от авторства.

– Это – ваша машина, и это – шедевр. Сделали его полностью Вы и ваши люди. Да, не спорю, системы управления взяты с «ПС», нашей совместной разработки, но я не принимал в его создании никакого участия. Это – ваша машина, самый большой в мире пассажирский самолет. Чувствуете себя как?

– С одной стороны, счастлив, что получилось, а с другой, понимаю, что это моя лебединая песня.

– Мы все, все трое, знаем диагноз, поэтому нашли деньги, не дергали ваших людей, несмотря на крутой завал по основному направлению, и старались не только не мешать, но и помогать тому, чтобы эта машина появилась. Мы обратились в ЦК с просьбой официально назвать наше объединение именем Поликарпова. Но это – не лебединая песня, Николай Николаевич. Требуется закончить грузовой вариант машины.

– С верхней подвеской?

– Да, принимайте проект, как главный конструктор. Миша – занят, у меня времени просто нет, раздирают на части, а проектирование урывками – это вообще не дело. На него нацелился Туполев, остальные наши конструкторы опыта создания таких машин не имеют. Поэтому, выручайте! И, это не военный, а гражданский самолет, так что ваш обет мы не нарушаем.

Повторная операция показала, что остановить рак желудка в сорок втором году не удалось. Сколько ему оставалось – было неизвестно. Сразу ответа он не дал, появился через два дня и забрал у Петра все по этому самолету. К сожалению, машина взлетела через восемь месяцев после его похорон. «По-14» остался, таки, лебединой песней, но и «По-16» носил его имя, даже на борту.

Глава 31. «Есть предложение запретить создание и развертывание такого оружия» И.В. Сталин

В апреле 46-го запустить на орбиту первый спутник нам не дали, чисто по политическим мотивам. Начались переговоры на острове Искья, близь Неаполя. Запуск искусственного спутника Земли мог помешать «умиротворению» бывших союзников. Сталин посчитал, что новая демонстрация силы может повредить мирному процессу. Я, внутренне, сопротивлялся, эти господа понимают только силу. Но сделать ничего не мог, как и Петр. Эти решения принимались без нашего участия. К тому же в последний момент, как обычно, пошли задержки с поставками комплектующих, как для самого спутника, так и для системы управления третьей ступенью. Все усилия радиопромышленности были брошены на завершение работ на Семипалатинском полигоне. В результате, с разницей в три дня на полигоне Аламогордо и в под Семипалатинском прогремели два ядерных взрыва, примерно одинаковых по мощности. Но, у нас бомба была сброшена с самолета, а американцы взорвали ядерное устройство. О том, что американцы готовятся это сделать стало известно за месяц до этого, в марте 1946 г. Они провели «калибровочное» испытание, взорвав 100 тонн тротила, чтобы определить мощность плутониевого устройства. И само испытание было направлено на проверку работоспособности имплозивного «толстяка». Наша РДС к этому времени была готова именно как носимая авиабомба.

Успех создания бомбы был во многом обеспечен успешной разработкой газовой центрифуги для разделения изотопов урана по проекту Фрица Ланге, созданной на Уфимском моторостроительном заводе, часть помещений которого были переданы нам для создания винто-турбовентиляторных двигателей в том же 43-ем году. Опытная лаборатория Ланге находилась на «нашей» половине завода, в результате общения удалось избавить подшипниковые узлы центрифуги от врожденных недостатков и довести обороты до сверхкритических. К моменту, когда у нас появился трофейный уран, первые 46 каскадов уже были выпущены и убыли на Урал. Вторая половина завода была достроена к концу 44-го года. Дальше возникла пауза, о которой написано выше, когда все ждали полностью готовой «начинки» для боеголовки, которую начали собирать в ОКБ-11. Первая бомба была собрана, и испытана точно в срок, спустя 49 часов и двадцать минут после американцев. Еще в 43-м году американцы незаконно изъяли все радиостанции из консульств СССР, так как не могли больше перехватывать наши радиограммы, передаваемые с помощью приставки, схему которой еще в 42-м Сталин «изъял» из Петиного блокнота. Дескать, пользуйтесь, как все, телеграфом. Это им практически ничего не дало. Те коды, которые использовались сейчас, вторичному использованию не подлежали. Эти наши «ошибки» были нами исправлены еще тогда, в 42-м. Но переправить сообщение о взрыве смогли только через почти двое суток, из Мексики. Самолет и «изделие» находились «под парами», и, дождавшись светлого времени суток, «ПС-4МА» поднялся и сбросил изделие над полигоном. Пленку с собой забрал Сталин на остров, неподалеку от Неаполя.

Президент Дьюи, естественно, поделился известием о том, что у США «теперь есть оружие необыкновенной разрушительной силы».

– Мы знаем. – ответил Сталин и предложил посмотреть фильм, снятый двумя днями позже, с субтитрами на английском языке.

– Ми обладаем целым арсеналом таких боеприпасов. – сказал Сталин, когда показали склад с двумя рядами авиабомб, нескольких конструкций. Там были как немецкие «пушечного» типа, так и наши, имплозивного, плутониевые. Около 20 бомб находилось на складе. К ним подносили счетчики Гейгера и армейские ВПХР, которые показывали, что «изделия фонят». Кроме того, что в СССР налажен серийный выпуск этих изделий. Так и было! Сразу изготавливалась серия из 3–5 изделий. Мы смотрели этот фильм и немного недоумевали. По фильму получалось, что их много, а видели мы только четыре штуки! Чудеса современного кино! Точно знали, что есть РДС-1 и РДС-2, как и у американцев. Это нам таким образом повышали веру в советскую науку. Петр никуда, ни в какой Неаполь не вылетал, фильм мы посмотрели до встречи лидеров. Трех человек Берия попросил смотреть фильм внимательно. Это была, так сказать, контрольная группа. Остальных зрителей тоже опрашивали по содержанию фильма, делая вид, что речь идет о сохранении тайны. На самом деле, проверяли реакцию зрителей. То есть, шла психологическая проверка реакции на показанное. А трое «избранных» пытались найти «зацепки», где был виден брак оператора или сценариста. Несколько довольно серьезных замечаний были устранены и фильм перемонтировали, после обсуждения. Почему я и сожалел, что не показали нашу «С-1». Но Петру сказали, что еще не время демонстрировать подавляющую мощь.

– Это мы оставим на закуску. – хищно улыбаясь, сказал Берия.

Сталин внес предложение запретить создание и развертывание такого оружия, но даже обсуждать этот вопрос американцы отказались. Они дорвались до него, и теперь вопрос, по их мнению, решался на уровне экономики: у кого денег больше, тот и победит. А сравнивать валовый национальный продукт мы могли только в планах и в газетах.

Глава 32. История повторяется в виде фарса: второй «Перл-Харбор»

В общем и целом, Берия был прав, тем более, что доставленное к нам «изделие» сработало как бомба, но совершенно не годилось для ракет большого радиуса действия. Ее почти инертную модель, с 12-ю тротиловыми шашками, весом 70 граммов каждая, мы поставили на вибростол, протрясли по графику вибраций на взлете, и взрываться она «не захотела». Это без вибраций на спуске и без нагрева. Пришлось переделывать систему управления предохранителями и подрыва. Берия лично присутствовал на всех испытаниях и переделках. Следил, чтобы «в сферу никто не лазил». Здесь требуется поставить кучу смайликов, но можете себе представить его состояние: ведь устройство проходило подобные испытания, и успешно, но, для самолета «ПС-4М». А тут такой «облом»! А акт о готовности уже подписан! И не кем-нибудь, а лично ЛПБ. Деваться ему было некуда! Это он довел все до полного абсурда со своей секретностью, когда работа одних шла абсолютно параллельно с другими и не пересекалась ни каким образом. Пришлось его успокаивать, и говорить, что много времени нам не понадобится, напомнив ему, что об этом его предупреждали еще в декабре. У нас – своя специфика и свои требования. «Главенство» комитета № 1 постепенно сойдет на ноль, они будут выполнять роль исполнителя заказа под определенные виды вооружения, по мере накопления опыта создания боеприпасов этого типа. И вообще, это только запал к «настоящим бомбам». Лаврентий Павлович несколько успокоился, и через неделю, когда мы смогли подорвать все заряды с заданной точностью, то «выставил» угощение всем «присутствующим», а за «рюмкой чая», признался, что: «С тобой хорошо работать, Петр! Ты знаешь, что нужно получить в результате. А для меня это – темный лес. Я – инженер-строитель, а мне приказали создать «бомбу»».

После этого он забросил на некоторое время свой 1-й комитет, и «переехал к нам», появляясь в конце каждого дня, проверяя, как идут работы по сборке боеголовки для «С-1», естественно, в неснаряженном состоянии. Мы, предварительно, проверили доставленное изделие «на вшивость». Оно слегка фонило наведенной радиацией, но было пустым, как по весу, так и по радиоактивности. Два месяца мы вырабатывали методы и оснастку, позволяющие засунуть «изделие» в конус корпуса. Затем продули уже собранный прибор, пересчитали положение центра тяжести. Послеэтого Берия нас покинул, исчез еще на месяц. Потом вернулся с генералом Зерновым, который привез результаты взвешивания и продувки на сверхзвуковой трубе.

После этого наступил час «Х». Поднять такую массу на орбиту на трехступенчатой ракете мы не могли. Головка оказалась весом более 5 тонн. То есть, ограничения по дальности не миновать. Вместе с ними прибыл Михаил Первухин, предприятия которого выпускали большую часть «изделия». Министр химической промышленности СССР и Председатель Государственной комиссии. Петр жестко отказался запускать «готовое изделие» без испытаний «на кошечках».

– У вас перевес – 500 килограммов.

– Это не у нас, это у вас! Мы – 4700 выдержали.

– А конус вы не считаете?

– Считали! Но вы навесили на него какую-то «абляцию», и в таком количестве, что создали перевес.

– В противном случае она до земли не долетит. Это мы уже проверяли. – Берия кивнул, и на свой страх и риск разрешил два пуска с полуинертными боеголовками. То есть с подрывом имплозивного заряда, а вместо плутония в боеголовке будет свинец. Первая ракета ушла в двухступенчатом варианте со второй площадки. Это Плесецк, там меньше 6000 километров до полигона, так что небольшой перевес ни на точности, ни на дальности не сказался. «Голова» долетела и красиво разорвалась над полигоном с точностью менее двух километров. Пуск второй ракеты состоялся с «пятой» площадки, и в трехступенчатом варианте. Заправка третьей ступени была неполной.

У меня шевелилось какое-то неприятное чувство, в чем было дело я еще не понимал. Пусков с «тройкой» было мало, и я откровенно беспокоился за третью ступень. Отрыв от стола прошел прекрасно! Точно в заданный момент произошло разделение и запустилась вторая ступень. Так как расстояние было больше, почти 6400, то останавливать, как при первом пуске, вторую не стали, она отработала до конца, запустилась третья ступень и начались пульсации двигателя. Стало понятно, что мы промахнемся мимо полигона. Тут Берия выдал:

– Да и черт с ним! Ясно, что не попали, давай на полную дальность.

Петя, чудак на букву «М», сходу согласился и отдал команду: «Не останавливать работу третьей ступени»!

И тут до меня доходит. Причем не сразу, а минуты через три, когда эта чертова третья ступень отработала в пульсирующем режиме и прошло разделение. Я мысленно проговорил Петру фразу. Сам-то я не говорю! До Петра тоже доходит смысл сказанного мной. Точно на ДБК находится Гавайский архипелаг! «Голова» идет туда! Она, конечно, инертная, но не полностью. Взорвется в воздухе на высоте 1.5 километра. Ну, если, конечно, долетит!

– Не долетит, Петя, далеко. – сказали Келдыш и Берия.

– Бутерброд падает всегда маслом вниз. Это – вариант «Орб», трехступенчатый. И остановился двигатель поздно, что-то потеряли на пульсациях.

– Тринадцатый! Где данные телеметрии! – прокричал он в микрофон.

– Передаем, тащ генерал.

– Скорость?

– 7065 на последнем участке, тангаж положительный, продолжала набирать высоту.

– Принять и просчитать СВО.

Из-за перевеса на «голову» не стали устанавливать блок управления и телеметрии. Теперь все зависело от блоков астрокоррекции третьей ступени и его датчиков бокового смещения и правильности расчетов дрейфа гироазимута. Чем хуже – тем лучше. «Голова» шла просто по баллистической кривой. Летящая железка или планета Шелезяка. На кого бог пошлет. Петр снял трубку ВЧ и сообщил Поскребышеву «воздух», хотя «старшим на полигоне его никто не назначал», если официально, то руководили пуском Берия и Келдыш. Связи с головкой нет. От Куры в сторону Гавайев послали самолет-наблюдатель с задачей прослушать эфир. Получилось точно, как в том анекдоте про Варшаву: «У пани Пшешинской, а она была очень богатая женщина, было три туалета в квартире, где стояли платиновый, золотой и серебряный унитазы. Но когда громыхнуло, то процесс дефекации начался у нее на лестнице». Обзорный радар ПВО засек «объект» в примерно в 300 километрах. Так как локатор был дальним, а вертикальный лепесток его не захватил, он сыпался из космоса и был высоковато, то пока антенна неторопливо развернулась на полный оборот, то до «прилета» оставалось семь секунд. Понятно, что никакой тревоги никто объявить не успел. Наблюдатели обнаружили визуально огненный шар, оставляющий после себя яркий след. Имплозивный заряд составлял не 12 шашечек по 70 граммов, а почти две тонны гексогеновой смеси в двух весьма прочных корпусах. И вот это дело «пукнуло» на высоте 1,5 километра точно над Пёрл-Харбором. И все почувствовали себя пани Пшешинской. Так как там было раннее утро, то обошлось без жертв. Свидетелей было не слишком много: несколько негров-разносчиков газет и молока для завтрака, да несколько десятков часовых у трапов. Но в гавани, как на параде, собрался весь Тихоокеанский флот, одних тяжелых авианосцев 20 штук. И такой пассаж!

– Каким образом это произошло? – первое, что спросил Сталин, когда ему доложил Поскребышев.

– Испытывали вариант доставки с помощью орбитальной боеголовки, но работающей без управляющего блока. Разгонный блок вышел на пульсирующий режим работы из-за неполной заправки танков с топливом и окислителем. Но так как у него шесть зажигающих устройств, то сумели разогнать боеголовку до скорости 7065 метров в секунду, почти до первой космической, при которой спрашивать о дальности не приходится. Боеголовка преодолела 11247 километров по прямой, не считая вращения Земли. И взорвалась точно над Пёрл-Харбором. Отклонение составило 6,8 километра от расчетной.

– Пачему не прекратили испытания, когда возникла нэштатная ситуация? Кто дал команду продолжать испытания?

Ну и понеслось! Всех, кто находился на командном пункте вызвали в Москву, а американцы поначалу не поняли, что произошло, пока какой-то мальчишка не нашел под водой в Юго-восточном «лохе» крупный осколок с русскими буквами на боку, от внешнего корпуса боеголовки. Его отец был старшим офицером на «Айове», в которую попало несколько осколков во время утреннего взрыва, но их сочли осколками внеземного происхождения. Материал оказался на вид одинаковым. И только тогда его передали в лабораторию и поплыл слушок, что с утренним «метеором» не все так чисто. За то время, пока разбирались, Дьюи принесли письмо Сталина, в котором он извинился за инцидент, связанный с отказом на испытаниях одного из средств доставки. И предложил еще раз встретиться и обсудить проблему. Без Эттли. У того еще не было ни ракет, ни бомбы.

Еще не получив ответа от Дьюи, Сталин дал команду готовить ракету со спутником «Марс-1», название которого тут же поменяли на «Космос-1». Несмотря на крутые возражения Власика, Сталин приехал на Пятую площадку лично, да еще и с толпой кинематографистов, правда, все они были из военного ведомства, снимала киностудия документальных фильмов Министерства обороны, режиссер Шнейдеров. Не стали скрывать, что основным назначением данной серии является создание глобальной радионавигационной системы, как для нужд ВВС, так и для ВМФ, МинМорФлота и самолетов ГВФ. Что этот процесс начался и его уже не остановить. СССР вышел в космос. Пуск, действительно, прошел успешно. И, несмотря на присутствие начальства, первый спутник заработал без сбоев, смогли получить место на трех контрольных пунктах: на земле, в воздухе и на море. СКО, квадратическая ошибка, не превышала 150–200 метров по одному спутнику. Вот теперь стройте свои «надувные «Атласы» с наземным стартом!

– Вас, конечно, следовало наказать, обоих. Но я специально приехал посмотреть: как и что здесь сделано. Прочувствовать обстановку на месте. Что могу сказать, Лаврентий… Я бы тоже дал команду попробовать на полную дальность. Завидую всем, кто занимается этим делом! Петр Васильевич! Теперь дело за человеком! Сможет наш советский человек побывать там, где кроме звезд и планет, ничего нет?

– Мы ведем исследования на эту тему.

– Абратите на них асобое внимание.

Макс Далин Записки Проныры

Абсолютные неприятности

Никогда и никому не стал бы говорить, что не встречал чудаков.

Это просто вышло бы враньём. Я видал. И простых чудаков, и таких, что на букву «м», короче, самых разнообразных и во всех проявлениях. Честно говоря, я и сам не так уж далёк от этой человеческой породы. Во-первых, я живу в таком месте. Во-вторых, даже в месте моего жительства такие фрукты, как я — изрядная редкость.

Это место — Мейна. Для тех, кто не слыхал — мир такой. Обитаемая, то бишь, планета. В системе жёлтого карлика умеренной светимости, точные координаты спросите потом, если захотите уточнить. Не самое, прямо скажу, цивилизованное место в нашей Галактике. Но, с другой стороны, есть и похуже.

Только не верьте, что у нас тут живут одни сплошные негодяи. Неправда. Хотя такие есть, конечно, и даже в немалом количестве. Если мир считается космическим притоном, то для этого наверняка имеются веские основания. Впрочем, уж не знаю, к сожалению или к счастью, я к пиратам особого отношения не имею. Разве вот только родственное. И не в родню пошёл — нарушаю славные семейные традиции.

А Тама-Нго нашим орлам Простора даже не родня. Хотя он мой ближайший товарищ, и мы уже давно странствуем вместе. Он почти человек, то есть, он-то считает, что это я — почти человек, но между существами из разных миров всегда происходят разногласия по этому вопросу. Ну, я более, скажем, обыкновенно выгляжу, по крайней мере, внешне — я имею в виду, обыкновенно для антропоидов. У Тама-Нго, видите ли, кожа иссиня-черная, волосы совершенно красные, глаза и зубы голубые, два сердца и на ушах — кисточки. Такой типаж почему-то встречается сравнительно реже. А парапсихики мы оба, это здорово помогает общаться. Иногда мы с ним по неделям не разговариваем — пользуемся прямой мыслепередачей, так удобнее. Но не суть. Самое главное — драгоценный мой Тама-Нго — милейшее существо на свете, а при этом трогательно не пилот, не пират и вообще противник цивилизации. Принципиальный. Совершенно. И ни в астронавигации, ни в космогонии ни чёрта не смыслит, смыслить не собирается и даже больше: считает, что среди всех бесчисленных областей человеческого знания эти штуки — самая полная блажь и лабуда.

Он в своем праве. Он, видите ли, шаман. Оставим тему про то, как мы с ним познакомились — это было давно и не здесь. Он родился на Исштар, а это такое местечко, где никаких космических кораблей или там модулей и авиеток, равно как и прочей техники, никогда в глаза не видали, и нет никаких шансов, что когда-нибудь увидят. Хотя культура у них там древняя и, вообще говоря, далеко не дураки там живут. Короче, странное место. Тамошний народ просто дружно считает, что вся эта наша цивилизация — одно баловство.

Тама-Нго обычно так и говорит:

— Моему народу это не нужно. Знающий Нечто может перенести себя куда угодно, потому что ему служат духи. А простым смертным ни к чему куда угодно — до леса или до реки они и пешком дойдут.

— А почему, — говорю, — ты себя не переносишь?

— Странный вопрос, — отвечает. — Тебе же так нравится возиться с Этой Грудой Летающего Металлолома и Прочего Хлама. Ты — мой друг. Я потакаю твоим слабостям.

Попробуй с ним поспорь!

Но духи у него действительно есть. Я его духов сам видел внутренним зрением — как верный сын своей расы — Народа, видите ли, Умеющего Произносить Слова, Не разжимая Уст, как Тама-Нго любит выражаться высоким стилем. Но видеть — одно, а объяснить — совсем другое, будь ты хоть сто раз телепат. Эти его духи представляют собой продукт его собственного, совершенно невообразимого для нас, грешных, воображения, только почему-то отделившийся от его сознания и живущий себе отдельно. И как они у него в ментальном пространстве образовались — я, простите, без понятия.

Мы, лаконцы, так не умеем. Но Исштар, повторяю, странное местечко. Поэтому я своему товарищу драгоценному верю на все сто и не удивлюсь, если Тама-Нго и вправду может выкинуть что-нибудь ненормальное: телепортировать себя, например, или, допустим, превратиться в птичку, в рыбку или во что-нибудь вроде того. Да легко! Мне, положим, не случалось видеть ничего подобного, но я других вещей насмотрелся. Мир у нас весёлый.

На Мейне чего только не насмотришься!

Ещё с тех давних пор, когда на неё высылали всяких преступников и диссидентов из так называемых цивилизованных миров, тут завязалось совершенно интернациональное общество. А уж когда по собственной инициативе повадился прилетать кто ни попадя, население вообще стало вдрызг разнообразным — иногда и не сообразишь сразу, разумное перед тобой существо, животное, растение или какой-нибудь неодушевлённый предмет. Но, честно говоря, наших орлов это не особенно смущает. Лишь бы у боевого товарища мозги имелись — ну, не мозги, но хоть какой-нибудь аналогичный орган для думанья. Совсем без мозгов — в мейнцы не годятся.

Соображалка у наших граждан работает — будь здоров. Иначе не выжить бы на голом камне, без атмосферы фактически, без полезных ископаемых, без воды — не рай, мягко говоря. Но вот выжили же. Принципиально необходимым постепенно обзавелись. Кислород. Надежная база. А все остальное можно стырить — тем и существуем.

Ну, так вот. Процентов семьдесят всего населения тут, понятное дело, промышляют пиратством, контрабандой и всем, что связано с этими почтенными занятиями. Торговлей оружием, к примеру, торговлей транспортом, опять же. Ремонтом всего этого добра. Медициной — у нас, к слову, обалденная медицина, самая лучшая в обозримой части Вселенной. Из кусочков могут собрать. Ясное дело, профессии у наших орлов опасные. Повышенный риск и травматизм соответствующий. Ну, что ещё… Научными разработками занимаются некоторые маньяки, примерно в тех же сферах. Добывают еду. Наркотой подторговывают, конечно, хотя, в связи с тем самым повышенным риском для обдолбанных, спрос, пожалуй, поменьше, чем дилерам хотелось бы. Но есть. Нервы у орлов, понимаете ли.

Большая часть оставшегося населения — дамочки. Или… как бы помягче выразиться… всё остальное, их заменяющее в экстремальных условиях космической базы и военного времени. И вовсе не факт, что все они — люди. И даже не факт, что поголовно разумные. И не заложусь, что все стопроцентно живые, без левой синтетики и прочего всякого разного.

И уж самая малость — скажем, процента полтора — эти самые чудаки, вроде нас с Тама-Нго. Барды-поэты, сбрендившие искатели кладов, которых нет, романтики-идиоты, которые по своей никем не мерянной дурости припёрлись в наш свободный мир, а теперь не знают, куда тут себя деть и чем заняться. Ну и мы сами, коллекционеры такой неслыханной ценности, как всякие удивительные истории.

Вообще-то, нас больше интересует поучаствовать. Но послушать тоже годится. А большинство орлов Простора, равно как и весь прочий народ из летающих, будь он хоть расцивилизованный, больше всего на свете любит трепаться, толкать телеги, травить баечки — это кто как привык называть. Хлебом не корми — дай похвастаться подвигами и не перебивай. Любимый вид отдыха после боя: тут тебе и способ пальцы раскинуть, и нервная разгрузка в скукотище долгого перелёта или, положим, бесконечных вахт, тут тебе и развлекалово — универсальное занятие.

И вот мы с Тама-Нго зарабатываем на жизнь, как древние менестрели — сбором, а потом развертыванием перед охотниками эпических полотен. Перед простыми ребятами — на словах, народу посложнее — вперемежку с мыслеобразами, но встречают нас в любой стае одинаково радостно. Где ни появимся — нальют выпить, возобновят крыльям топливо и боекомплект, да еще будут уговаривать остаться подольше. Потому что после прослушанных историй каждый в приступе вдохновения рвется поделиться личным опытом.

А у нас диктофоны в головах и богатое воображение. И мы заменяем пиратам концерты-театры в лучшем виде. Плюс ведем научную работу. Может, потом опубликуем в какой-нибудь цивилизованной местности.

Действительно интересно. У каждого народа свои байки ходят в любимых и свои любимые герои. На Мейне, к примеру, таких местных развлекушек две: о Темнейшем Люце — покровителе всех пиратов, и о пирите — вроде как абсолютном топливе. Это, конечно, не больше, чем легенды. Хотя я своими ушами часто слышал, как ребята клялись и божились, что беседовали с Люцем лично. Только люди этим страдают — нелюдям в голову не приходит. А у людей от усталости после долгих рейсов или после анабиоза крыша, бывает, съезжает чуток, а тут ещё — активный отдых на гостеприимной родине: водочка, травка, порошочки, отварчики, сушёные грибочки того самого сорта… Тут и слоны летают, случается. Хотя… всеобщий Господь Всего Сущего им судья.

Что до пирита — то тут другой коленкор. Пирит — это современный вечный двигатель. Средняя байка звучит так: в древние времена кто-то из старых асов нашёл мир, где некие существа добывают пирит и пользуются им как идеальным источником энергии. Что поэтому, де, звездолёты старых орлов были совершенны, стремительны и непобедимы — ничьи войска не могли им противостоять. А потом, де, карты затерялись, секрет пропал, всё вырождается. Обычная типовая бредятина.

Только один человек из всех моих знакомых рассказал историю про пирит совсем в другом роде. И вот вам первая история.

Мы с Тама-Нго тогда отдыхали на Мейне, вернувшись из дальних странствий. Сидели на базе Линдси Беленького, в кабаке под названием «Открытое Небо». Болтали с его охотниками и пили лаконский лач — Тама-Нго от меня научился.

Вот тогда и зашёл этот парень. По виду — типичнейший старый волчара антропоидной расы. Йтэн, например. Но с одним минусом. Только представьте себе: обожжённая физиономия, седой «хвост», острый взгляд, бластер, пилотский комбез и магнитные ботинки, — а под мышкой плюшевый мишка. Розового цвета. С голубым бантом на шее. В таких медведей играют трёхлетние детки. И он, значит. Мало ли, какие причуды бывают у людей.

Назвался орёл Снайком. То есть, действительно, скорее всего, йтэн по рождению. И вот он с нами разговорился, заказал выпить, курил такие тоненькие длинные травяные сигаретки, какие курят только йтэн, и слушал историю про то, как Озли не поладил с имперским патрулём. Банально. А мне всё хотелось спросить, зачем ему мишка, но было неловко.

Ещё обидится — что, мол, лезу не в своё дело. А если сканировать чужую башку без спросу на предмет поиска информации — за это и по морде можно схлопотать. Потому что обычно люди чувствуют, даже если аккуратно просочиться. Поэтому я сидел, блюл этикет и дох от любопытства.

И как-то вот засмотрелся в другую сторону — девочка там пела про неразделенную любовь — и голос, и всё такое прочее… а когда повернулся снова к ребятам, у этого Снайка медведя уже не было. А куда, спрашивается, можно спрятать такой крупный предмет? Не в карман же, честное слово!

Я здорово удивился. Заглянул под стол грешным делом, на колени Снайка — нету. Обсмотрел стулья рядом — опять же нету! Где?!

И тут мне Тама-Нго сказал вполголоса:

— Не парься, Проныра. Это создание здесь, только это уже не игрушка. Это теперь во-он тот стул — видишь, к стойке пополз?

И эти слова тут же все услышали и посмотрели на стойку. А стул, натурально, притворился, что он совершенно не при делах — что он самый обычный стул и не более того. А Снайк улыбнулся во всю дверь и сказал:

— Вы чего это, орлы, смущаете моего друга, а?

Тут мы на него насели и, боюсь, совершенно неприлично. Но история стоила того.

— Всё началось с пирита, будь он неладен, — начал Снайк…

Всё началось с пирита, будь он неладен. Это случилось лет семь наших назад, — был я тогда куда дурнее, чем нынче. Многие, знаете ли, молодые болваны готовы встрять куда угодно, лишь бы показалось интересно.

У меня к тому же подходящее состояние духа случилось — я в одном бою влетел. В хорошей наземной драке, помнится, речь шла о лаконском платиновом руднике. А камешек, на котором тот рудник находился, тяжеленный был, один ужас. Охотники еле ноги таскали, кнопку на пульте нажать — и то запаришься. Не повоюешь особо в таких условиях. Тем более что драться нам пришлось с киборгами, а им, ясен перец, плевать на силу тяжести. Мы, правда, кое-что поимели с той заварушки, но и пощипали нас — будь здоров.

Тогда этих штучек, которые живые ткани регенерируют в темпе фокстрота, еще и в проекте не было, поэтому мне пришлось сделать себе синтетическую ключицу и пару ребер, а вы, наверное, в курсе, как паршиво приживается эта синтетика. Пришлось, значит, отдыхать и ждать, когда бок болеть перестанет.

И вот, сидел я в нашем штабе, курил — дай-ка, кстати, твою вкусную, лаконец — и думал, чем бы мне пока заняться, чтобы не особенно себя утруждать и притом со скуки не сдохнуть. Сижу, значит, никого не трогаю, и вдруг причаливает ко мне Виви. У нас на станции техобслуживания этот самый Виви ошивался — довольно древний уже старикан и вроде как с головушкой не в ладах. Забавный тип, никому не мешал, умом, говорили, ушёл после того, как башкой обо что-то тяпнулся в деле, а до этого, опять же, по слухам, тот ещё был охотник. Ну, его никто и не гонял от себя. Сами знаете: калеку гонять всё равно, что «караул» в космосе оставить без ответа. Примета плохая.

И вот подходит этот Виви ко мне и присаживается за мой стол.

— Ну чего, — говорит, — ас звёздных трасс, фигнёй страдаешь, как я погляжу?

— Почему, — говорю, — сразу «фигнёй»? Отдыхаю я, ранен.

— Эх, — говорит, — вырождаются охотнички! В моё время и словей-то таких не знали: «отдыха-аю»! Пижон, — говорит, — ты занюханный! По-твоему, сто грамм синтетики — это тебе прямо-таки смертельное ранение? Бедняжечка!

— Ну и что, — говорю, — скажи на милость, ты ко мне пристал? Тебе что, делать нечего? Иди, — говорю, — товарищ, своей дорогой, нечего мне мозги канифолить. Что хочу — то и делаю, советов у тебя не спрашивал.

А он этак гаденько хихикает и говорит:

— Я вот ищу дельного человечка для одной миссии, да только, похоже, не там ищу. Не стая, — говорит, — а толпа старых баб. Ни на ком глаз не задерживается.

Мне смешно стало — сил нет. Дельного человечка он ищет. Угу.

— А что, — говорю, — ты, Виви, свою стаю собрать хочешь? Галактику, что ли, завоёвывать собрался?

— Дурак, — говорит, — ты, Снайк, а закидываешься. Мне, может, помирать пора, да жаль, что такое дело без пользы пропадёт. И потом — если бы ты знал, о чём я толкую, не покатил бы на старого аса, перед которым сам ещё — сопляк и салажонок.

— Ой, — говорю, — убил! Дело у него! Ты, Виви, сегодня, случаем, вместо микстурки от бессонницы керосину не хлебнул?

А он прищуривается, придвигается ко мне вплотную и свистит в самое ухо:

— А про пирит ты, пижон, когда-нибудь слыхал? Так вот, мне, чтоб ты знал, точно известно, где его брали те, кто пошустрее. Самое, что ни на есть, старое корыто превращали в такую машину, что усохнуть — а делов-то на грош!

— Ну да, — говорю. — Конечно. Трепись больше. Сказки это всё.

А он весь скривился на сторону и цедит сквозь зубы:

— Раз сказки, то вот же и не видать тебе лоции как своих ушей! Все вы тут, шибко грамотные, меня норовите идиотом выставить, а маршрут на той лоции, между прочим, сам Даргон отмечал. Слыхал про такого когда-нибудь?

— Че-го?! — говорю.

Интересненько. Про Даргона мне ещё мамуля в детстве рассказывала, бывало. Да про него все, наверное, слышали — звездолёт у него, действительно, был хорош, да и сам он был не плох, если помните. И вот сказал, значит, это Виви, а сам встал и попёрся к выходу, нос в потолок — я, мол, ему никто, ничто и звать никак. И, до кучи, смотреть на меня противно.

Первая мысль была — пусть катится колбаской, чего на сумасшедших внимание обращать. Но вторая — интересно всё-таки.

— Да ладно тебе! — кричу, — кончай выкаблучиваться! Я ж не со зла, а так. Не дорубил просто. Покажи лоцию?

— Ну-ну, — говорит. — Прощаю на первый раз.

Ух, и доволен же он был, поганец такой!

Дискетку с лоцией я забрал у него. Охота была проверить, правда ли хотя бы, что это Даргонова рука. Я хотел у Змея спросить. Я тогда в стае Змея летал — стремноватый был тип, и на вид, и вообще, но умный и дошлый, как десять человек зараз. Адмирал божьей милостью — в бою с ним ни один компьютер не тягался, мозги у него круче любой машины работали и на порядок быстрее.

В чудной свой кораблик он никого не пускал: там у него для любого человека слишком тёпленько, как у них, у змеиной породы, на планете — сам блаженствует, а грешный антропоид и испечься может. И ещё он себе генератор жёсткого излучения завёл для полного кайфа. Так что вряд ли нашлись бы желающие угонять его несреднюю машину, чтобы самим пользоваться: себе дороже.

А вне своего корабля он, бедняга, всё время зяб и дремал — так мы ему устроили в штабе специальное место: поставили глубокое кресло с подогревом изнутри, а над ним приспособили кварцевую лампу локального действия. Любили Змея ребята — ну и жалели, что мерзнет, да и потом — по делу совсем не выгодно, что он тормозит с таким-то своим умищем. Ну, такое условие ему маленько облегчило жизнь — и сидел наш Змей теперь там целыми днями, и руководил оттуда же, в случае чего.

Когда я к нему подошёл, он голову поднял и уставился на меня своими глазищами.

Я ему изложил. Вообще-то эти, змеиная порода, глухие, по-человечески не слышат, только как-то хитро, по-своему, ушей у них и то нет, но Змей любил, чтоб люди ему словами излагали. Так ему легче мысль ухватить. А то он, бывало, всё жаловался, что люди сумбурно думают. Приходится в их мозги по макушку зарываться, чтобы понимать начать — запаришься, пока дойдёшь до сути.

Я рассказываю — а Змей грабку свою чешуйчатую протянул, взял дискетку и вертит-рассматривает.

— Ну что, — говорю, — похоже на правду, или как?

И он, как водится, свой ответ прямо внутрь головы впечатывает, но человеческим голосом.

— Виви летал с Даргоном. Это я знаю точно. Дискетка похожа на дискетки Даргона — оформлена так же, вот его личный значок — но что там внутри, я же не в курсе. Всё возможно. А насчёт пирита я не слыхал. Но звездолёт у Даргона был очень хороший.

— А если, — говорю, — мы с тобой просмотрим лоцию? Сможешь узнать тогда?

— Да, — отвечает. — Мне документы Даргона приходилось видеть. Почерк у него характерный.

Похоже, это дело здорово Змея зацепило, потому что он сполз со своего кресла и потащился по холоду в информационный центр проверять. А когда посмотрел, то выдал уж совершенно уверенно:

— И дискетка — его, Снайк, и лоция — его. Но про этот мир я ничего не слыхал.

— Хочешь посмотреть со мной? — говорю.

Морда лица у Змея неподвижная была, как у них у всех, но он как-то внутри себя умел улыбаться, когда хотел. И я почуял, что он улыбается.

— У меня тоже хороший звездолёт, Снайк.

У них, у змеиной породы, на это свои взгляды.

Я ведь тогда как рассуждал: что, в сущности, там может случиться такого, что мне, всему из себя орлу Простора, сильно повредит? Ничего там особенного нет. Судя по лоции — а Даргон, аккуратник, даже вид с орбиты туда загнал на всякий пожарный, чтоб, значит, было под руками — там и электричества-то не знают. Тёмная сторона не светится. Понятия не имею, как местные жители, если там кто-то живёт, конечно, используют свой хвалёный пирит. Печку им топят, может быть. Короче говоря, в сущности, делать там нечего. Раздобуду себе пирита и вернусь. Делов-то на пару месяцев. Вроде прогулки получается. Развлекалово.

Самоуверенный болван был, и говорить нечего.

Пока я свои крылышки готовил, Виви так вокруг меня и увивался. С ужасно серьёзным видом излагал, что знал.

— Даргон, — говорит, — наземную карту не составлял. На словах рассказывал. Свой этот мир называл — «Мангра». Говорил, бывало, что всё там совершенно ненормальное: и устройство ненормальное, и физические законы ненормальные, а уж жители, те такие ненормальные, что по всей Галактике ничего более сумасшедшего днём с фонарём не сыщешь.

— Погоди, — говорю. — Чего-чего? То есть, как это: ненормальные физические законы? Яблоки, что ли, с деревьев вверх падают? Или это камень у них там жидкий, а вода твёрдая?

— А понятия не имею, — говорит. И хихикает. — За что купил, за то и продаю. Сам-то я не видел, где мне видеть. Я, понимаешь, только слышал. А это вроде как не одно и то же.

Я только башкой потряс, чтобы повытряхивать лишнее.

— Ну ладно, — говорю. — А что ещё твой Даргон насочинял? Жители там есть? Разумные?

— Полно, — отвечает. — Надоедят ещё.

— Антропоиды? — спрашиваю.

— У-тю-тю! — говорит. Издевается, плесень. — Разные есть.

— То есть? — говорю. — Разные — это как? Туда что, инопланетяне какие-нибудь переселялись?

— Да нет, — говорит. — Зачем же, к примеру, инопланетяне? Самые что ни на есть доморощенные. И кстати: Даргон, бывало, говорил, что на звездолёте туда лучше не приземляться. Лучше взять авиетку, — а то они там всё воруют, сволочи.

— В смысле? — говорю, а сам уже чуток шалею. — Вот эти самые неандертальцы, которые электрической лампочки в глаза не видели, воруют звездолёты?! А Даргон, он как был, в себе?

— Ну, — говорит. — Дай, господи, нам с тобой быть настолько в себе. И он рассказывал, что там чему угодно умеют приделать ноги. Так что, имей в виду, деточка.

— Дык, — говорю, — поимею.

Вот такой у нас вышел разговор.

А Мангра эта самая от Мейны чёрт знает как далека, но поскольку для пространственных прыжков это ровно ничего не значит, тем более что Даргон рассчитал, где начинать прыжок, а где закончить — так мне на это расстояние было начхать.

У меня и в голове не было, что мне может понадобиться помощь и всякое такое дело. Я был вооружённый до зубов и крутой до невозможности. И я туда отправился.

Пока я туда добирался, на Мейне, может быть, месяцев пять прошло, а по звездолётному кривому времени — меньше недели.

Мир этот, Мангра, с орбиты в натуре хорошо выглядел, прямо не хуже чем в записи: такой он был голубой и зелёный и сверкал себе на чёрном космическом фоне, как аквамариновая бусина в подарочной коробке на бархате. Отличался, в общем, от большинства планет, с которыми нам профессионально приходится дело иметь.

Ну, я звездолёт оставил на орбите, уж постарался принять меры, чтобы он никуда не делся, а сам взял авиетку. Была у меня такая, знаете, маленькая, удобная авиеточка лавийская, четырёхместная, с гравитационными двигателями. И я спустился на поверхность планеты, туда, где мне показалось тепло и зелено.

Выглядело это место, я скажу, просто здорово. Вроде как в тех самых мифах про Рай, Эдем, Валгаллу или ещё какой приятный уголок, куда попадают праведные души, когда тело, что до них относилось, кони двинет. Я, признаться, думал, что попасть в подобный край мне ни при жизни, ни после смерти не светит — так что приятно удивился.

Там рос такой лес, как парк. Солнышко — жёлтый карлик очаровательной светимости — сияет в небесах с глянцевой открыточки, тучки ватные плывут. Внизу, у больших деревьев, такой рисунок на коре, будто кто специально вырезал, и листья широкие и лакированные, самого качественного тёмно-зелёного цвета, удобные, как тот фирменный зонтик. Тенисто. Между листьями — цветики, видом вроде фонариков, даже чуточку светятся, белые, как молочный крем, и пахнут совершенно так же.

Под деревьями травка растёт, мяконькая, коврик ковриком, а на ней, кое-где — для красоты, надо думать — сложены замшелые валуны: из трещин пробиваются вьюнки с розовыми цветами и листиками сердечком. Воздух съедобный и вкусный, о скафандре думать неохота, а ветерок такой, будто его часами настраивали для создания того самого комфорта. И птички поют во всех мыслимых диапазонах, и даже возникает мысль, что всё прочее им подпевает.

И я от вида всей этой прелести ошалел, вроде мартышки в концертном зале, а от запахов и восьмидесяти процентов кислорода в здешней атмосфере просто зашатался, как обкурившийся. Чувствую, что морда сама по себе расплывается в улыбочку — жизнь, мол, прекрасна и удивительна. Сомнительное местечко. Как говорил, бывало, мой первый шкипер, слишком красивенько — будь осторожен.

И точно: вдруг слышу — человек смеётся. Где-то у меня над головой. Первая мысль, натурально, что это просто похожий звук, но, с другой стороны, уж больно выразительный смешок. И я начинаю всматриваться.

Их там обрисовалось человек восемь-десять. Они сидели на деревьях и высовывали из ветвей свои личики. И я их про себя обозвал мангровскими эльфятами, потому что имелось выраженное сходство, на мой взгляд. Читал я в детстве сказочки — ну вот один в один явление.

В веночках из цветочков на златых кудрях. А кудри плавно колышутся в воздухе, как в воде. В каких-то блестящих побрякушках на запястьях и шейках, и на глаз — так золото и бриллианты. А на этих детках выглядит ни капельки не шикарно — меркнет от их собственной неземной красы, надо полагать. И рубашечки из чего-то мягкого и шёлкового тоже выглядят рогожкой рядом с их собственными нежными рожицами. Рожицы высокого класса. Розовые и гладенькие, и на каждом личике — веснушки ростом с горошину, самого яркого золотого цвета. А глазки огромные, синенькие и ясные. И чертовски умненькие. И хитрые.

Короче говоря, представьте себе очень ушлых ангелочков, которые вас из листвы разглядывают и хихикают.

И одна девочка, хорошенькая, как ваш любимый эротический сон, только гораздо приличнее, свешивается пониже и говорит:

— О великий воин! Мы видели, как ты спустился с небес на нашу ничтожную землю, и теперь интересуемся узнать: божество ты или смертный?

А голосок у неё, как флейта. И выдаёт она эту тираду на церемониальном языке моей далекой родины — а дешифратор у меня выключен и не нужен ни зачем. И у меня отвисает нижняя челюсть, да так, что ушибает пальцы нижних конечностей, и я решительно не могу сообразить, что на такую изысканную речь ответить.

В это время мальчик с другого дерева — примерно такое же существо, если не всматриваться в детали, тоже в цветочках и фенечках, говорит — не как флейта, но как скрипка, положим:

— Недостойное создание, не смей обижать сына великих небес, обращаясь к нему своими грешными устами! Ты что, не видишь, что он погружён в раздумья, несчастная?!

И, между прочим, это тоже — на отличном йтэн, лучше, чем я сам говорю. Я-то светского этикета не знаю, папашка пират был, мамуля — маркитантка, у кого обучаться…

А остальные как прыснут — серебряными иголками в уши:

— Ах, как ты божественно прекрасен, сын небес!

— Что красота — как ты возвышенно мудр!

— О, сколь могучи твои железные крылья!

— Прости нам нашу неслыханную дерзость — мы умираем от ужаса!

И тут до меня дошло: эти хорошенькие сволочи просто надо мной издеваются.

Им, мерзавцам таким, на самом деле не только не страшно, но даже не удивительно. Никакой я им не сын неба — просто болван, который впёрся в их владения и таращится, отвесив хлебальник — людей никогда не видел.

— Да ладно уже, — говорю тогда, — развлекаться-то! Человек тут первый раз, а вы уже и лезете с вашими насмешками! Ни стыда, — говорю, — ни совести…

Это им ужасно понравилось, они прямо закатились там у себя на деревьях.

А та первая девочка отсмеялась и говорит:

— Ну и зачем же ты, воин звёзд, посетил нашу землю?

— Вашу Мангру? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Наш Поющий Лес.

— Честно? — говорю. — Случайно. Я тут ищу кое-что, ну и приземлился в вашем лесу наугад.

Они вроде бы заинтересовались даже больше, чем я мог рассчитывать.

— Что ж ты ищешь? — спрашивает один в голубых шелках.

— Ну, как вам сказать, — говорю. — Вроде как такую вещь, которая двигает машины.

А они как давай корчить брезгливые гримаски!

— Машины? Это такие грубые, тяжёлые и вонючие?

— Какая бяка! Фу! И зачем это, спрашивается, их куда-то двигать?

— И ты вот это ищешь у нас? А ты, оказывается, нехороший, небесный воин…

— А что, — спрашиваю, — собственно, в машинах плохого?

А та первая девочка сморщила носик и говорит:

— А что хорошего? Неестественно, гадко и грязно.

— А как же, — говорю, — железные крылья? Ведь круто же, а?

Вот тут они по-настоящему развеселились. Все их прежние хихиксы просто в счёт не идут. Они повизгивали, и стонали, и вытирали слёзки, а когда вдосталь наразвлекались, спустились вниз со своих деревьев.

Красивое было зрелище и странное. Вроде перышек, если их бросить с высоты: медленно так спланировали, только волосы волной разлетелись и рубашечки раздулись, как парашютики. И на землю не встали, а вроде как дотянулись до неё кончиками пальцев — у всех босые ножки, зуб даю, лучшие ножки в нашей части галактики. Совсем игрушечки.

В общем, сущее кино. Но нарисовать-то, дело ясное, что угодно можно — а тут всё наяву! И я ещё подумал: сколько ж весит такая лапусечка? Положим, рост у них не богатырский — но всё-таки? Ведь живое же тело!

А они тем временем окружили мою авиетку и комментируют:

— Как внушительно! Почти божественно!

— Н-да-с, совершенная техника…

— Удивительно просто: неужели такая ко-онструкция — и вдруг летает?!

— А давайте её сталкивать! Со скалы, например? Бабах!

— Хватит уже! — говорю. — Давайте вас сталкивать! Вы ведь сами сверху вниз летаете!

А они — хи-хи-хи — и врассыпную! Как связка воздушных шариков с гелием внутри, если верёвочка лопнет. И до меня дошло, что не весят они абсолютно ничего.

Я одного, что подвернулся, в лиловых цветах, поймал за ножку. Крохотная тёплая ножка — и тянет вверх, как тот самый шарик на ниточке, легонько, но ощутимо. А владелец как брыкнётся!

— Свободу летающему люду! — кричит. — Помогите, охотятся!

Похоже, они дружно решили, что развлекалово продолжается.

Я всех их девочек переподнимал — будь у меня такая подруга, на руках бы её всю жизнь носил, честное слово! Одно удовольствие. Они свой вес меняют, как захотят — и когда им летать не надо, делаются, как маленькие птахи. Будто одну одёжку в руках держишь. Что они с законом тяготения вытворяют — я так и не понял. Я их серьёзно спрашиваю, а они издеваются в своём стиле:

— Бабочек едим.

— Не слушай её, всё по-другому: берёшь ветер, только несильный, обвязываешь шарфиком…

— Всё враньё, слушай меня: тут самое главное — ни о чём не думать. От мыслей голова перевешивает…

— Слушайте, трепачи, — говорю, — скажите лучше, где вы так насобачились говорить по-нашему?

— Мы, — хохочут, — дорогуша, вообще всё знаем!

— И как только, — говорю, — у вас головы не перевешивают? Ну ладно. Если всё знаете, тогда где взять пирит?

— А это минерал? Тогда под землёй. А если под землёй — значит, в подземельях ищи. Пусть тебе хозяева подземелий сами покажут.

— А где, — спрашиваю, — те подземелья?

— Вот сейчас и выкопаем, — говорят. — Только бы ты улыбался.

Поди получи от них серьёзную информацию!

Но к тому моменту я с ними уже освоился. Всё-таки славненькие, весёлые… сволочи… И вокруг их уже собралось душ пятьдесят. Что показательно: дети у них такие же лапулечки, только маленькие, а старых и даже просто зрелых совсем не видно. Все подросточки. И я даже подумал, что эта летающая братия совсем не взрослеет. В принципе. Что они это физически не могут. Помню, даже решил, что они и не умирают — ну как таких вообразить мёртвыми? Невозможно…

Где они живут, в смысле, где у них дома, я так и не узнал. «Здесь и живём», — говорят. Но не на деревьях же! Чем питаются и как делают себе такую одежду и такие феньки — между прочим, сложные в работе безделушки — опять же непонятно. «Колдуем», — говорят. Но, несмотря на всю эту чушь, я понял, что мозги у них не первобытные. Что они до чего угодно сходу дорубают. И я решил, что на Мангре все жители такие умные, смелые и весёлые. И хорошенькие.

Звали они себя — Летающий Народ.

Я ту, первую девочку, у которой имя пишется нотами, с собой звал. Объяснялся в вечной любви с первого взгляда. Но дозовёшься, как же! Смеётся и похабничает, как старый пират с перепою. И взаимопонимания я от неё не дождался…

Жуть, как мне жаль улетать было. К вечеру они костёр устроили — зажгли непонятно что, неизвестно как — и горит выше травы. И у них откуда-то оказался мёд, хлеб как пирожное и какой-то странный выпивон, в вазах или бутылях, светящийся. Внутри организма он, по-моему, тоже светится, субъективное наблюдение.

Уютный выдался вечерок и ночка ничего себе, если не считать, что добропорядочная до безобразия. Они песни пели, но исключительно наши песни, причем самые хамские — а я, помнится, всё просил их сказать что-нибудь на местном наречии, чтоб дешифратор настроить. Но они, верно, думали, что я уже совсем в хламину накачался, потому что несли какую-то изящную тарабарщину с просветлёнными минами… Нет, всё равно славно.

А где подземелья, они мне так и не сказали. Врали, трепались — и отпускать не хотели. Но утром я всё-таки улетел. В просветлённо-грустном настроении, и направление выбрал по собственным догадкам…

А утречко выдалось славное. Ясное, свежее и тёплое.

Но минут через пятнадцать полёта на самой малой, чтоб всё рассмотреть получше, лес кончился. И солнечное утро кончилось. И похолодало сразу, и потемнело, и облачка набежали непонятно откуда. И потянулась под авиеточным бортом ровная травяная степь под пасмурными небесами — скучноватое, надо сказать, зрелище.

По степи дорога вьётся — разрезает простор на две неровных половины и за горизонт уходит. И я опустил авиетку к самой земле и повёл над дорогой — может, думаю, встречу кого-нибудь.

И точно: получаса не прошло, как увидал человека. Едет верхом на мохнатом длинноногом звере с тощей шеей, а второй зверь, гладкий и потолще, тащится следом на верёвке. Лошадь, говоришь? Может быть, я не зоолог. Пусть будет лошадь.

Я подлетел поближе и поставил авиетку на грунт перед этими — ну, как ты их назвал? Ожидал, что всадник — такая же лапочка, как мои лесные знакомцы, и такая же умница, но обломался, и очень неприятно. Это оказался не всадник, а всадница. И, во-первых, далеко не красавица, чтобы не сказать больше, а во-вторых, она так удивилась, что схватилась за меч — а вооружение у неё имелось весьма и весьма нехилое.

Я сам обалдел. Деваха, представьте себе, той самой породы, которой лавры воюющих мужчин покоя не дают. Без всяких, то есть, милых округлостей, плоская боевая машина, глаз не радуется. В этаком, знаете, первобытном бронежилете из проволочных колечек поверх полотняной рубахи, в юбке из грубой кожи с какими-то пластинами железными, в тяжёлых сапогах, а поверх всего этого — широкий плащ с капюшоном. Ни одна уважающая себя красотка ни за какие коврижки так не оденется. К тому же в левой могучей мозолистой руке — поводья этой её лошади, а вправой — рукоять меча солидных размеров. На широком ремне — целый арсенал: фляга, нож, какой-то примитивный самострел, целая связка метательных штуковин вроде дротиков, а из-за плеча торчит оперение целого букета стрел, которые как-то там приспособлены.

И всё это венчает хмурая обветренная физиономия без малейших признаков дружелюбия, грубоватая и малосимпатичная. И вдобавок, когда я с ней заговорил, обнаружилось, что она ни черта не понимает. Не всё коту масленица.

И пошло-поехало: я её упрашиваю остаться поговорить, а сам дешифратор настраиваю, чтобы хоть какие-то мосты навести, а она — ноль внимания, фунт презрения, замахивается мечом и выражает, согласно ПП-индикатору эмоциональных состояний, негодование, отвращение и досаду вместе взятые.

Но на ругательства наши машины настраиваются быстрей, чем на любые церемонии. В конце концов, с грехом пополам поняли мы друг друга, хотя симпатий это и не прибавило.

Дама на меня смотрит, как святой отшельник на нечистого духа, и говорит:

— Что тебе от меня надо, колдун?

— Я не колдун, — говорю, — я солдат.

— Откуда ж у тебя машина колдунов? — говорит, ядовитая, как тот самый цианистый калий — смертельная доза. — Ты всё врёшь, ты колдун, таких, как ты, надо убивать!

Я про себя поминаю господа бога-душу-мать.

— Я, — говорю, — колдуна убил, а машину себе забрал.

— Допустим, — говорит. — Но как же она тогда тебя слушается?

— А я, — говорю, — перед тем, как колдуна убить, заставил его рассказать, как она управляется. Сообразила?

Смотрю: у неё глаза по тарелке.

— Так ты что ж, — говорит, — пытал колдуна?

Я уже сообразил, что влип по самые уши, но решаю доврать до конца — гладко выходит.

— А чего, — говорю, — с ними церемониться, с мокрохвостыми!

И понимаю: правильная тактика, хоть и подлая — сменила надменная особа гнев на милость, смотрит на меня с некоторым даже интересом.

— Никогда бы не подумала, — говорит. — Ты, значит, крутой… А откуда держишь путь?

— А вон, — говорю, — с той стороны, где лес.

— Ого! — говорит. — Там летающие ведьмы живут. Знаешь?

Умереть — не встать.

— Да за кого, — говорю, — ты меня держишь-то? Я что, по-твоему, слепой, или идиот? Натурально, знаю. Видел. И даже больше. Но не болтать же об этом направо и налево!

Дама успокоилась и кивает:

— Это правильно. Они могут и подслушать, эти ведьмы.

— Они такие, — говорю. Щёки надул — крутого строю по местным понятиям.

Начинает налаживаться вроде как светская беседа — и вдруг ни с того, ни с сего снова заводится моя собеседница. Хватается за меч.

— Слушай, — кричит, — колдун, кончай мне зубы заговаривать! А почему это ты меня сначала не понимал, а потом понял!?

— А разве так не всегда бывает? — спрашиваю.

— Нет! — вопит, а сама уже рвёт и мечет. — Ведьмы понимают сразу, а чужеземцы не понимают вообще! А так, как ты — это колдовство! Ты мне всё наврал, колдун, готовься к смерти!

А драться мне с ней, понятно, совершенно неохота. Потому как я не люблю, когда меня убивают, а для самообороны у меня штурмовой тяжёлый бластер — такое злое колдовство, что ей, бедняжке, и не снилось никогда.

— Ну ладно, — говорю. — Я тебя просто проверял: вдруг ты сама шпионка колдунов. Понимаешь? А теперь вижу, что ты свой человек, с тобой можно откровенно говорить. Я тебе всё расскажу откровенно, но уж ты держи язык на привязи. Тайна.

На тайну кого угодно можно купить. Особенно если обстановка подходящая, а она подходящая. Так что гляжу — подруга кивает и задвигает свой ковыряльник обратно в ножны.

— Ну, так вот, — говорю. — Слушай. Я ужас как интересуюсь машинами. Ведь если ты не колдун, то ни летать не можешь, ничего, верно? И я путешествую по всему свету, а если где попаду на колдуна, то сражаюсь с ним, а машину отбираю. Теперь понятно?

— Да, — говорит, а у самой глазки загорелись. — Понятно. Давай дальше.

— Думаешь, эта летающая машина — всё, чем мы располагаем? — говорю. — Да ничего подобного! К примеру, чтобы чужих понимать, у меня специальная машина есть, и ещё есть кое-что. Но это потом. Сейчас скажи такую вещь: колдуны же в подземельях живут?

— Ох, — говорит. — Да.

— Ну, — говорю. — Я узнал, что у них там имеется такая шикарная штука для машин, что если она у тебя есть, то уж никакой колдун не страшен. Ты приколись — я собираюсь её разыскать и отнять.

Говорю, а сам наблюдаю за ней. А вид у неё делается торжественный и печальный, значит, клюнула.

— Знаешь, — говорит, — вообще-то, я тебя зря обидела. Ты, конечно, несредний воин, но план у тебя, прости, совершенно идиотский. Тебе просто ужасно везло до сих пор — вот ты и думаешь, что так всегда будет. Бывает, что человек закидывается, особенно мужчина. Но ты всё-таки послушай: одно дело — один колдун, а целое логово — дело совсем другое. Там повезти не может. Там тебя убьют или хуже. Я-то точно знаю, потому что сама туда еду.

— Занятно, — говорю. — Интересно, почему это меня убьют, а тебя нет? Надеешься их обворожить?

Посмотрела она на меня особенным женским взглядом: «Ничего-то ты не понимаешь, несчастный дурачок», — и вздохнула, не горько, а, знаете, этак безнадёжно. И с жалостью.

Воюющие женщины бывают двух типов.

Первый — это девочки, которые у нас на Мейне выросли. Среди других рас огромная редкость. Это когда у женщины война в крови, и она относится к ней спокойно и естественно, как нормальный парень — бывает, мол, время, когда сражаешься, а бывает — когда плюшки с миндалём печёшь. Дело жестокой необходимости. Вот такие никогда не выпендриваются и крутых бойцов из себя не строят, потому что на самом деле крутые, причём не мускульно, а по духу. И если судьба сводит такую с воином мужского пола, то получается не союз, а одна прелесть. Они свою натуру прекрасно знают и не стесняются. Ну, она замечает одно, ты — другое, ты в рукопашной представляешь из себя, она стреляет лучше, ты сильнее, а она медленнее устаёт и боль легче переносит. И при этом вы оба постоянно в тонусе, потому что перекидываетесь шуточками, к тому же она смотрит, чтобы была еда, и у неё чертовски лёгкая рука на перевязки.

Второй тип — это все прочие. Я думаю, что у них такое происходит от зависти и какой-то нелюбви к самой себе, что ли… Если с мужчиной случается такая беда, он начинает жутко за собой следить, выводит везде волосы, красит губы и норовит носить юбку, а женщины — наоборот, плюют на собственную наружность и считают своим долгом возиться с оружием. Причём такая особа делает всё мыслимое и немыслимое, чтобы смахивать на мужчину, но с таким видом, будто мужчин безмерно презирает, а сама — дама в квадрате. Такая не союзник, как ни печально. Она, конечно, способна совершать эпические подвиги, но только чтобы доказать, какая она крутая и какие презренные самцы ничтожества.

Я это всё к чему клоню: свела меня судьба с дамой второго типа. Когда она вздохнула, я догадался, куда она клонит: она собирается в этих подземельях подвиги совершать и мир спасать, а я фигнёй страдаю. Когда она заговорила, я понял, что правильно догадался.

— Понимаешь, — говорит, да проникновенно так, — меня много лет готовили к тому, что я должна совершить. Это не развлечение какое-нибудь, а миссия. Моему народу грозит беда от колдунов, а я должна её предотвратить. Мой меч закалён в воде из двенадцати священных источников, а ещё меня благословила Великая Жрица Третьей Луны. Я, быстрей всего, погибну, но мне дано свыше выполнить миссию.

Говорит она, значит, а я, подлый циник, думаю: если всё так серьёзно, чего ж не послали с ней хотя бы десяток крепких ребят, чтобы подстраховать вместе с благословением и волшебным мечом?

— И почему ж ты, — спрашиваю, — одна едешь?

— Так было предначертано свыше, — говорит. Торжественно и важно, в тоне «не твоего ума дело». — Великой Жрице было видение, понимаешь?

— Не-а, — говорю. — Я бы на её месте послал с тобой пару крепких ребят, на всякий пожарный случай.

— Я, — изрекает патетически, — сама воин. А мужчин среди жриц Третьей Луны нет вовсе и быть не может.

— А как, — говорю, — насчёт нормальных… в смысле, этих… ну… королевских — или какие там у вас — нерелигиозных солдат?

Она напыжилась ещё больше.

— Простые смертные должны спать спокойно, — говорит. — А то это слишком ужасно для неподготовленной души.

— А мне скажешь? — спрашиваю. — Всё-таки я не совсем простой смертный — я колдунов не боюсь. И потом, мы ведь встретились по дороге в одно и то же место — вдруг это тоже вроде знамения?

Она призадумалась.

— Может быть… — говорит. — Ну ладно. Слушай, — и тоном, соответствующим важности момента, изрекает. — Великой Жрице в пророческом сне открылось, что страшная колдунья, живущая под горами, задумала навести порчу на весь наш народ, чтобы стереть его с лица земли.

— Не может быть, — говорю и вежливо делаю круглые глаза. — Какой кошмар. И что же ты?

— Должна убить колдунью и забрать её чёрный талисман, — вещает торжественно. — А чтобы колдуны не могли следить за нашим народом, я должна разбить их волшебное зеркало.

Ничего я на это не сказал. Я много видал идиотизма на свете. Но не этому чета. Этот — редкость.

А звали её Ада.

Я с ней потом долго препирался, чтобы она разрешила мне себя проводить.

На мой взгляд, в этом для нас обоих был резон: я вместе с ней, раз уж она знает дорогу, попаду без хлопот в нужное место, а она заимеет хорошо вооружённого спутника, не обременённого предрассудками. Но это на мой взгляд — на дилетантский. У Ады были другие резоны. Она вбила себе в голову, что я рвусь её защищать — ну странствующий рыцарь и прекрасная дама! Она себе льстила. Ей даже, по-моему, казалось, что я — абсолютный такой болван — влюбился в неё с первого взгляда. Подобные вещи она считала жутко унизительными, они не подходили ей ни с какой стороны. Мне всё время давали понять, что я не на ту напал, что всякие сексуальные подходцы её оскорбляют, а защищать её я не имею никакого морального права. Она, мол, такой же рыцарь, как и я, только лучше.

Еле-еле убедил.

Поклялся страшной клятвой руку и сердце не предлагать и вообще — не приставать с гнусностями, а в бою не мешать, не лезть, пока не попросят. Одним словом, вести себя прилично.

Потом мы ехали по степи, она верхом, я — на авиетке над самой землёй, с лошадиной скоростью. Молчали. Не было у нас общих тем для разговора. Она, по всему видать, обдумывала план боевых действий, а я вспоминал девочек из Поющего Леса — и аж слёзы на глаза наворачивались.

Так, помаленьку, мы и продвигались весь день. Только раз притормозили перекусить. У Ады были сухари, но я ей дал попробовать кое-какой консерв, и ужасно ей понравилось, особенно шоколад.

— Это что, — спрашивает, — еда колдунов?

— Угу, — говорю. — Трофеи.

Долго ли, коротко ли, как в сказках говорится, мы так ехали, но, в конце концов, как и полагается, наступил вечер. На Мангре сутки малость длиннее мейнских.

Закат тут классно оборудуют: цветов на небе появилась целая куча, все разные и симпатично смешаны. А облака снизу как прожектором подсвечены — дорогая декорация. Весь горизонт просматривается, простор, красотища — аж сердце щемит. А Ада говорит:

— Как бы завтра дождя не было.

Уже совсем стемнело и вызвездило, когда подъехали мы с ней к странному месту. Из степи скала торчит, как клык. В скале дыра, вроде пещеры. Около пещеры — следы кострищ и палки в землю вбиты, я так понял, чтобы лошадей привязывать.

— Это у вас постоялый двор? — спрашиваю.

Смеётся.

— Вроде.

Поставил я авиетку рядом с входом в эту пещеру, и пока Ада лошадей привязывала, внутрь заглянул. Ну что сказать? Опять же выгоревшее место посередине, а вокруг охапки сена лежат — кто-то спал и оставил. Номер люкс.

Нет уж, думаю, увольте, я тут спать не буду, лучше застрелиться. Во-первых, наверняка собачий холод, а я люблю тепло. Во-вторых, спал тут чёрт знает кто, и потом — букашки всякие ползают, микробы… Ну их! Поэтому я в авиетке сиденья раскинул и устроил себе спальню по своему избалованному вкусу. А перед тем, как лечь, зашёл к Аде в гости. Из пещеры воняло со страшной силой — это она там себе ужин готовила.

У неё там с собой оказался серьёзный припас: в сумке, что к седлу приторочена, пара ободранных ног какой-то мерзкой… в смысле, местной зверюги, уже, понятно, давно дохлой. И Ада, признанный кулинарный гений, господин шеф-повар, подпаливала эту гадость на костре, отчего распространялся по всей округе жуткий букет тухлятины и горелого. А от меня этикет и святые традиции требовали посидеть рядом и понюхать.

Я очень старался сделать вежливую мину. Но Ада, женщина умная, сообразила, что её стряпня меня не вдохновляет. Это её задело.

— Ты что ж, — говорит, — вообще мяса не ешь?

— Да как тебе сказать, — говорю. — Вообще-то ем, но сейчас настроение не то совсем… Хочешь орешков в сахаре?

— Да ну, — говорит. — Вкусно, конечно, но разве это еда для воина?

— Подумаешь, — говорю. — Не хочешь козявку — ходи голодная.

И вот сидим мы и мирно ужинаем — и вдруг в авиетке как взвоет сирена!

Угоняют!

Я пулей из пещеры вылетел. Никого. Темно, степь, одна луна взошла целиком, от другой — толстый серпик, третья из-за горизонта горбиком высовывается. Абсолютно никаких признаков жизни вокруг.

Я сирену вырубил. Чего это, думаю, с ней приключилось, ведь всегда всё проверяю перед стартом с Мейны, и потом — безотказная же противоугонка! Дивно всегда работала! Дурь какая-то…

Повернулся к Аде — выскочила Ада из пещеры с мечом наперевес, стопроцентная боевая готовность.

— Силы небесные, — говорит. — Это что было?

— А ляд его знает! — говорю. — Намудрил тут чего-то этот колдун, понимаешь… Ну ничего страшного, ты иди спать, а я уж побуду здесь. Заодно лошадей посторожу, а завтра с утра разберёмся, что это она запиликала.

Ада посмотрела на меня подозрительно, но ушла. Я чуть было ей не предложил спать со мной, где теплей и удобней, но вовремя вспомнил, с кем дело имею. Прикусил язык, пока не сорвалось.

И Ада, значит, ушла, а я «фонарь» опустил, запер и лёг спать.

Это, я вам скажу, ночка была! Врагу не пожелаешь.

Сначала мне снилась всякая тупая муть. Будто ко мне Виви пристаёт, лезет целоваться, а сам приговаривает: «Ты, Снайк, имей в виду — среди Жриц Третьей Луны мужчин быть не может». Потом — будто налетели на «фонарь» какие-то поганые птички, и давай долбить его носиками, всё громче и громче.

В конце концов, совсем уж нагло забарабанили. Я проснулся. Гляжу, за стеклом — незнакомая рожа и смотрит на меня с живым любопытством. А все три луны уже в зените, не так уж темнее, чем днём, и видно во всех деталях.

Стоит рядом с авиеткой, расплющивши об стекло носопыру, ветхий такой дедок: Виви, по моим прикидкам, ему бы во внуки сгодился. Седенький — там, где не лысо. Горбатенький, кукишного ростика. Мордочка сморщенная, как у обезьянки какой-нибудь, вся в бороде и в усах. И совершенно непонятно, как он тут оказался — ни лошади, ни какого-нибудь иного транспорта поблизости нету.

Я авиетку отпер. Он сразу жутко засуетился, закланялся такими, знаете, мелкими поклончиками, захихикал — и говорит:

— Прости, что разбудил тебя, добрый человек.

— Ничего-ничего, — бормочу, а сам соображаю, что он на йтэн сходу заговорил. — Чего тебе надобно, старче?

— Ах, — говорит, — какой у тебя летающий конь! — а сам обшивку авиетки оглаживает ладошкой. — Слушай, добрый человек, давай меняться, а? Что хочешь, проси — всё будет.

— Слушай, — говорю, — отец, ты что, объелся? Не могу я с тобой меняться, засохни, — и хочу «фонарь» закрыть. А он в пазы грабки суёт.

— Ну погоди, — говорит, — погоди, герой! Ты послушай: хочешь дезинтегратор? Дезинтегратор дам. Даже два. Или вот. Хочешь лучше женщину? Звездоликую, даже летающую? Где ты ещё возьмёшь летающую женщину, подумай!

— Дедуля, — говорю, — убери ручки, так и прищемить недолго. У меня дома этих дезинтеграторов — до фига, я, куда их девать, уже придумать не могу. И потом, у меня жён — человек двадцать, все звездоликие и половина — летающие. От детей уже проходу нет. Так что иди, отец, своей дорогой, ладушки?

— Ну и дурак, — говорит. И поплёлся потихоньку прочь.

Ёлы-палы, думаю, сон в руку. Посмотрел на часы: перевалило за второй пополуночи по местному. Ну куда деда понесло в такую пору?

— Эй, — кричу, — отец, ты бы тормознул!

И тут понимаю, что моего торговца женщинами уже и след простыл. И это меня так прибило, что я выбрался из авиетки.

Оглядываюсь кругом. Глухая ночь, сверчки цырликают, степь вокруг разлилась травяным морем, всё гладко, как облизано. Светло от лун — ни дать, ни взять, стол в операционной. И нигде ни души, что показательно.

Не иначе как на реактивной тяге старичок. Ну шустренький такой попался…

Может, думаю, в пещеру забрёл? До греха недалеко — Ада такая моралистка, что и преклонный возраст не поможет.

Заглянул в пещеру. В костре угли тлеют, Ада спит, как невинный младенец, только посвистывает. И тут меня что-то толкнуло — такое, знаете, шестое чувство охотника с большой дороги — опасно!

Я до авиетки добрался в один скачок. Гляжу… слов нет!

На пассажирском месте рядом с моим креслом девочка сидит. Очень красивая, вне всякой критики, и абсолютно голая. Причём вид у неё такой, будто я к ней в гости зашёл, а она меня ждала годами!

— Так, — говорю. — Доброй ночи.

Как она расцвела и запахла! Совершенно буквально запахла, чтоб мне лопнуть! Розами!

— Приветствую тебя, — декламирует нараспев своей флейточкой, — великий сын неба и мой повелитель!

Может, мне эта хреновина снится, думаю…

— Это ты, — говорю, — звездоликая, да?

— Да, — мурлычет. И потягивается всеми своими прелестями, неземными и сверхъестественными. Дайте скорее верёвку — удавиться…

— Очень хорошо, — говорю. — А летать ты умеешь?

— А как же! — выпевает. — Обязательно!

И как сидела в кресле, так и всплывает в воздух, как я в лесу видел. И я её вынужденно созерцаю в самом том ещё ракурсе. Но беру себя в руки и прыгаю в авиетку на пилотское место.

— Класс! — кричу. — А теперь, дорогая, ненаглядная, лети отсюда! Лети, птичка!

И захлопываю кабину. А звездоликая ещё успевает ногой по «фонарю» впилить на прощанье. От чувств, надо полагать.

Куда она потом делась, я не смотрел. Улёгся на кресла и заснуть пытаюсь. И так уже голова квадратная. Но как бы не так! Заснёшь тут, пожалуй, с этими звездоликими кралями и их старичком, чтоб ему триста раз, да во все места… Я не железный всё-таки!

Но мечтал-мечтал, и сам не заметил, как отрубился. И даже начал сниться приятный сон, что-то такое про танцы, про летающих девочек — и постепенно дошло до забавных вещей… И тут Ада как заорёт!

Пресвятые драконы и ползучие твари! Ну почему я, думаю, её не пристрелил сразу, как встретил!

Я бластер схватил и в пещеру влетел, с предохранителя снимал уже по дороге. И в тот самый момент, когда Ада закрыла ротик, а я спросил, в чём, собственно, дело — слышу, у авиетки двигатели взвыли!

Какая-то падла не включила звукоуловители!

И я только и успел увидеть, как мне мигнули кормовыми огнями. И врезали орбитальную скорость — рёв и грохот, только эхо прокатилось…

Как же мне было погано, кто бы знал! От досады, от злости, с тоски — ком к горлу, слёзы к глазам! Нет, ну не сволочи!? Передатчик! Аптечка! Жратва, что в этом мире, таком и сяком, тоже немаловажно! И главное — как, ну как, скажите на милость, я попаду домой!?

Чем жить здесь — лучше себе голову тупым ножом отпилить.

Минут через пять я проанализировал ситуацию. Спокойный стал, как тот самый разложившийся труп. Шок, наверное, не знаю.

Ада меня за плечо тронула.

— Машина улетела сама? — спрашивает.

Думаю, что сейчас удавлю её собственными кишками, но отвечаю почему-то очень вежливо. Сам себе удивляюсь.

— Нет, — говорю, — милая. Сама она улететь не может. Её украли. А теперь скажи мне, доблестная воительница, жрица и всё прочее, какого-растакого ляда ты не спишь по ночам?! Ну что с тобой за припадок приключился? Я до сих пор думал, что так вопят, только когда рожают, в крайнем случае, когда помирать собрались.

Ада слегка смутилась.

— Прости, — говорит, — меня пожалуйста. Просто никогда со мной такого не бывало. Я спала, а оно мне волосатой лапой по шее провело. Я глаза открыла, а оно такое страшное… и закричала. Так вышло.

— Ада, — говорю, — кто — оно? И где оно сейчас? Смерть люблю пугаться.

— А сейчас, — говорит, — его уже и нету…

— Ладно, — говорю. — Тогда расскажи, какое оно было из себя.

Ада ладонью по груди водит.

— Один ужас, Снайк, — говорит. — Паук размером с твою машину. Волосатый такой, четыре глаза…

— И ни в одном — совести, — говорю. — Впечатляет. Я понимаю. Только куда же он девался, такой большой и страшный? В щёлку уполз?

Смотрю, Ада чуть не плачет.

— Не знаю, — всхлипывает. — Был, Праматерью клянусь! А куда девался — не заметила!

— Хорошо, — говорю. — Ну, врубись: ты паука видела в пещере?

— Да, — говорит.

— Так, — говорю. — Выход из пещеры один?

— Да, — говорит.

— Замечательно, — говорю. — Но на выходе стоял я. Что ж твоё оно меня с ног не сбило-то?

Пожимает плечами.

— Ну, — говорю. — Какой следует вывод?

— А, — догадалась, — это колдовство?

— Нет, — говорю, — дорогая. Это тебе приснилось. И именно тогда, когда я отважно и доблестно сражался с колдуном, который позарился на мою машину, ясно?!

Ей, наверно, было здорово стыдно. Разнюнилась, обругала колдуна по-всякому… но я её утешать не стал. Нечего строить из себя героя, если пауков боишься!

Я решил, что паук там всё-таки был. Что Ада только размер чуток преувеличила.

Остаток ночи я проспал на этом сене, а бластер под себя в сено закопал.

Утром я себя чувствовал наипаршивейше; ночью замёрз, как на айсберге, задёргался до головной боли, какие-то кусачие зверушки за пазуху налезли — и злой я был, как самый ужасный местный колдун. Зато и приобрёл способность логически мыслить.

Если и вправду — а на то похоже — колдун украл мою авиетку, то он, быстрей всего, погнал её к себе домой. По идее, всё ворованное домой тащат. Так значит, мы найдём её в подземельях! Я все их поганые норы обшарю, но своё имущество получу обратно. Заодно с пиритом. Так что ж я тут сопли распускаю? Дурак, действительно…

И успокоился. Ровно до того момента, когда вспомнил, что не худо бы позавтракать.

Ну, вывернул карманы. Нашёл кусочек витаминизированного шоколада, пяток таблеток, снимающих жажду, полтюбика джема… Самое большее, до вечера протянуть можно. А дальше-то как? Только подумаю, что придётся тухлую мертвечину жрать, аж тошно становится. Нет уж, дудки. Устроим охоту. Есть же тут какие-нибудь звери?

А тем временем Ада лошадей оседлала. И я сообразил, что верхом на живых тварях не ездил никогда.

Лошадь мне досталась та, что потолще. Как я на неё карабкался — туши свет. А Ада наивно так спрашивает:

— Ты чего, ездить не умеешь?

— Ездил когда-то, — говорю. — Разучился. И зубы-то нечего скалить — это ты во всём виновата. Между прочим, у меня в машине заговорённое оружие было. И бальзам от любых ран. И ещё полно отличных штук. И всё погибло — а ты ржёшь!

Чувство вины — великая вещь, если пользоваться умеючи. Если б Ада не провинилась накануне, обгадила бы меня за мою утончённую манеру верховой езды с ног до головы. А так — ничего, только похихикивает про себя.

Да я и сам понимаю, что смотрюсь, как мешок с фиалками, на той лошади. Но мне совершенно не до смеха было, честное слово! Это вы не представляете, что такое практически вся эта первобытная романтика! Я сам в жизни не думал, что лошади такие неудобные — жёсткие, без всяких амортизаторов, и к тому же ещё приванивают.

К полудню у меня уже было такое ощущение, что меня сутки палками лупили. И я ненавидел эту скотину безмерно, особенно, когда мы нашли колодец, и лошади начали оттуда пить и вдвое раздулись, и ехать стало ещё хуже, если это вообще возможно.

Утешало меня только одно. Когда солнце встало в зенит, на горизонте горы обрисовались. И Ада мне сообщила, что надо поторопиться, тогда мы к завтрашнему вечеру будем на месте.

День прошёл без особых приключений, но запомнился, как кошмарный сон. Я устал, как каторжник в каменоломнях, и был точно такой же голодный. Уже ближе к вечеру я ухитрился подстрелить какую-то ушастую попрыгушку, про которую Ада сказала, что она съедобная. Только раньше-то я не часто охотился, по неопытности с зарядом переборщил чуток… В общем, это существо обуглилось посередине, в нём образовалась дыра, а целыми фактически остались только ножки… Единственное, чего я добился, это безмерное Адино уважение.

— Великолепное оружие! — говорит. — Вот именно колдовское. Настоящая молния.

— Да уж, — отвечаю. — Гром его разрази…

Вечером, на отдыхе, я пристроился жарить этим ножки. А Ада тем временем возилась со своей оставшейся тухлятиной. И букет мы вдвоём распространяли такой, что, по-моему, в округе должно было дохнуть всё живое. Но Аде, конечно, не привыкать, проблемы мои личные…

Мне жрать хотелось ужасно — и я погрыз эти горелые кости, как голодный шакал, обругал последними словами местную фауну и бросил остатки в костёр. А потом лёг спать — глаза сами собой заклеивались намертво.

Я сразу отключился, хоть мы и легли в этот раз у костра, под открытым небом. И мне почему-то было тепло, даже теплее, чем в пещере. Мне приснилось даже, что это Ада прилегла рядом, обняла меня и греет. Но наяву выяснилось, что это просто сонные бредни — она спала через костёр от меня. Ради безопасности, надо полагать. И я решил, что мне до сих пор от звездоликой в себя не прийти.

Утро на следующий день выдалось холодное, на траву роса выпала. Просыпаюсь ни свет, ни заря и понимаю, что вчерашний день был всего-навсего тренировкой перед сегодняшним. Мокрый я, как мышь, думаю одной нецензурщиной, а суставы от сырости, похоже, заржавели и скрипят. И не нужно мне уже от жизни ничего, ни пирита, ни авиетки — пристрелите меня, кто-нибудь, чтобы не мучился, и я умру счастливым, и всех прощу, даже Виви.

А Аде всё нипочём. Странная штука цивилизация. Почему, интересно, мозги развиваются за счёт способности адаптироваться? Нет, дикарём быть хорошо: выспался на голой земле, нажрался тухлятины — и вперёд! Чем не жизнь!

Ада на завтрак доела то, что от муравьёв осталось — по-моему, даже вместе с теми муравьями, вроде приправы, для пущей пикантности. Я выпил водички из её фляги. Хотел покурить с горя, но выяснилось, что сигареты мокрые. А эта дурища ещё давай меня расспрашивать про курево — вчера ей, видите ли, было неловко.

— Ох, отвяжись, — говорю, — от меня ради покойных родителей хоть на полчасика! Дай в себя прийти!

Она обиделась и заткнулась.

Едем дальше.

Дорога раньше была песчаная, лошади шли легко, а теперь какие-то булыжники начались. Лошади ногами грохочут и трясутся, как нездоровые. Кругом туман пластами лежит — хоть режь его — а из тумана какие-то камни торчат. Скалы или что-то в этом роде. Свежо. А на мне единственная сухая вещь — это трусы, да и те не вполне.

О том, чтобы залезть в душ, я уже мечтаю, как грешник о загробном блаженстве. Безнадёжно.

А потом взошло солнце, стало тепло, потом жарко. Я пожалел, что быстро высох, и стал думать, что нет в мире совершенства.

А местность, между тем, совсем другая пошла. Степь кончилась. Дорога стала подниматься кверху и петлять, как тот самый запутанный шнурок. Кругом кусты и камни, камни и кусты, в кустах птицы вопят, а через дорогу змеи ползают. Синие и красные, попарно. Мимо толпа каких-то зверей пронеслась. У каждого из башки ветки растут, по две штуки, только без листьев. Глючное местечко.

Но люди уже третий день не попадаются, кроме того колдуна, чтоб он лопнул.

— Слушай, — говорю, — Ада, а почему людей давно не видно?

— Место, — говорит, — тут паршивое. Кто ж будет по соседству с колдунами жить? Разве только горцы, но это туда дальше. И вообще, боюсь я чего-то. Как бы колдуны в свои волшебные зеркала не увидали, что мы идём…

— Не идём, а едем, — говорю. — Не увидят, не мандражируй.

Но сам думаю, что неохота с этими гадами близко общаться. Не то, чтобы я верил в колдунов, но всё-таки…

Тревожно как-то. Едем, а я по сторонам озираюсь. В космосе мне сам чёрт не брат, там я знаю, что опасность не пропущу, что всё важное замечу — там мне привычно, да и техника помогает. А тут сплошная каша, зелёная и пёстрая, тяжело даже движение засечь — верно, неприятно. Я тогда вообще много думал, что орлу Простора, мол, в принципе нечего делать в чужих мирах с постоянной силой тяжести. Понесла ж меня нелегкая…

Короче, я чуток нервничал, что пропущу что-нибудь дико важное. Но мы ботинком щей не хлебаем — внимание тренированное всё-таки. Я заметил.

Дёрнуло меня от макушки до самых пяток. Ножку я увидал, представляете!? Торчит из зарослей ножка, босая, крохотная, вся в ссадинах и крови!

Дураку ясно, у кого может быть такая ножка!

— Ё… — говорю. — Да стой ты, Ада! Смотри!

И спрыгиваю с лошади. Спрыгивать я лихо научился, как настоящий наездник — куда приятней и проще, чем залезать снова.

— Золотко, — говорю туда, в куст, — ты меня слышишь, а?

Услыхали. Ножку подтянули и сели.

Сидит в этой пыли у дороги, в высокой траве, крохотный лешачок, эльфёнок летающий. Незнакомый. Выглядит жутко. В смысле, жалко. Лохматый, пыльный, без цветочков, без блестяшек, в длинной рубахе из мешковины какой-то драной… В тёмных пятнах — в крови, силы небесные!

И тут я, идиот, наконец, сообразил: ничего в них сверхъестественного нету! И больно им бывает, и умирают они, как и мы. И никакие они не ведьмы, просто необычная такая раса со своими причудами. И у меня аж сердце кольнуло.

Я полез в заросли, а он смотрит и улыбается. Успокоенно так. Знаю я такую улыбку: как у тех ребят, к которым ты успел на помощь, когда у них уже один баллон кислорода на троих оставался.

Я его поднял и вынес на дорогу. Он лёгонький был, но чуток потяжелее, чем мои дружки в лесу. Будто у него этот самый внутренний регулятор веса вырубился от боли или ещё от чего… и он, как ребёночек, положил мне голову на плечо — а пахло от него сквозь пыль Поющим Лесом и тамошними цветами.

И вот выбираюсь я на ровное место с этим птенчиком и вдруг вижу: уставилась Ада на нас, как моль на нафталин, рука на эфесе, общий вид — готовность номер один.

— Ада, — говорю, — расслабься. Великие воины с ранеными не сражаются, дык?

— Это, — шипит, — ведьмак из леса! Что он тут делает?

Меня такое зло взяло — дышать стало трудно.

— Загорает! — рявкаю. — Ты что, не понимаешь, что он делает, трах-тибидох!? Общался с твоими колдунами, дошло, наконец!?

Ада обороты слегка скинула, но рожа хмурая и смотрит искоса.

— Мне, — говорит, — это не нравится. Мне вообще не нравятся летающие ведьмы.

— А мне очень нравятся, — говорю. — У них мозги есть, и ещё они пауков не боятся.

Тут мой раненый тихонечко хихикнул, как в лесу, а я подумал, что он выживет, раз может ехидничать. Зато Ада разобиделась в пух и прах и выдаёт мстительно:

— Поехали, Снайк. Ты верхом-то сесть сумеешь?

— Какая ты заботливая, — говорю. — Не беспокойся, пожалуйста, дорогая — без шибко грамотных разберусь.

Я посадил своего найдёныша на лошадь, а он, добрая душа, подал мне руку. И никаких эксцессов. Ну что бы я без него делал?

— Как ты, старина? — спрашиваю. — Живой?

— Маленько есть, — отвечает. Чуточку хрипло для лешака. — Спасибо, Снайк. Теперь всё — путём.

— А тебя как звать? — говорю.

Махнул ресничищами, как девочка, и пропел в две ноты, с улыбочкой:

— Ори…

С того момента, как я лешака нашёл, жизнь пошла чуток повеселее. Мне действительно летучий люд нравится — даже то, что они всё время хохмят и треплются. Куда приятней, чем с угнутой мордой нести всякую злобную чушь.

Славно. Едем не торопясь, Ори к моему плечу привалился — и гонит, и гонит… Диву даёшься, как это можно часами придумывать всякие весёлые прогоны и болтать без передышки. Но приятно послушать толкового собеседника. Даже Ада, я замечаю, прислушивается, хотя невзлюбила его сходу — невооружённым глазом заметно.

А я очень и очень много всего выяснил. Например, что у лешаков с колдунами, которые на самом деле не колдуны вовсе, а хозяева подземелий, отношения жутко напряжённые, чтоб не сказать больше. И что в действительности это две высокоразвитые мангровые расы. Подземный народ, видите ли, технократы, у них машинная культура, а лешаки такое дело не принимают. У них самих развитие по какому-то другому пути пошло, как выразился Ори, «наша обалденно совершенная психика позволяет обходиться без механических протезов». Имеет место контроль лешаковского живого разума над мёртвой материей, и тот контроль привёл к тому, что мёртвой материи осталось не чересчур много. Всё одухотворилось. Во всяком случае, в их Поющем Лесу и других местах, которые они по-настоящему контролируют. Они там делают себе климат и улучшают свою среду обитания до полного совершенства. И норовят переделать весь мир в нечто доброе, прекрасное и гармоничное, в общем, сказку сделать былью и устроить микроэдем во плоти, в масштабе отдельно взятой планеты.

Такое дело подземным не нравится. У них насчёт сказки и были другие представления. Они агрессивные, и им хочется самим всё менять по своему усмотрению. И если лешаки воевать не умеют в принципе, то подземные собаку съели на этом деле. У них имеется настоящее оружие. Если лешак попадётся подземным в лапы, ему мало не покажется. А попадают, часто случается.

Одно время летающий люд пытался вести переговоры. Но те переговоры, ясен перец, никуда не вели, потому что моментально выяснилось: в сущности, каждый хочет весь мир себе заграбастать и жить в своё удовольствие, ни с кем не делясь. И поэтому теперь идёт постоянная полувойна за сферы влияния.

Лешаки стараются с подземными не пересекаться, но плоховато выходит.

— Да ещё такие, как эта дама, — говорит, — под руками путаются на нашу голову.

Самым невинным тоном.

Ада как вскинулась! Ну первое из всего рассказа Ориного, что она до конца поняла.

— Ты как смеешь такое говорить, — кричит, — ведьмак паршивый!? Подобрали, не издох — сиди, молчи и радуйся!

А Ори будто не слышит.

— Это, — говорит, — Снайк, в нашем мире — побочный продукт эволюции антропоидов. Тупиковая ветвь. Почему-то боятся возможностей собственных мозгов, от страха клинятся и не могут развиваться. Мы их охраняем от подземных жителей, как интересную редкость, а они вот так выступают при случае. Не знают, кто их кормит и воспитывает.

— Кто это тупиковая? — Ада говорит. И пыжится.

— Правильно, — отвечает Ори. — Ты, моя прелесть.

— Скажи ему, Снайк, — рявкает Ада, — чтоб не смел оскорблять Жрицу Третьей Луны, а то я за себя не ручаюсь!

— Жрица! — и Ори воздевает глазки. — Не жри меня, милая, а?

— Да хватит уже, — говорю. — Вот и не подерётесь!

— А что он всё время говорит непонятное? — Ада бурчит. — Ведь заклинания, наверно.

— Успокойся, — говорю, — девочка, порчу не наведут. Я слежу.

Ори на меня понимающе посмотрел и промолчал. Ада его застрелила презрительным взглядом и отвернулась. И я понял, что можно нормально разговаривать дальше.

Мне ужасно хотелось понимающему собеседнику в плечико поплакаться, как меня обокрали, бедного. Но разве у лешего зловредного дождёшься сострадания?

Сплошные хихиксы.

— Одного понять не могу, — говорю, — как этот гад туда попал? Я сейчас так понимаю, что там ваши земли, да? И потом: как же это ему удалось переманить вашу девочку? Она ж с ним заодно была…

А Ори мне в плечо уткнулся и всхлипывает — ржать уже моченьки нет.

— Снайк, — стонет, — я не могу! Ты что ж, думаешь, что этот дед твой — это и есть подземный житель? Ох, убил!

Тут мы с Адой уже на пару зависли.

— А кто же? — говорю.

Ори слёзки вытирает.

— Милые, — говорит, — хорошие, ну разве так можно? Ну Аде простительно — дикарка, что возьмёшь, но ты, Снайк, цивилизованная личность! Стыдно! Ведь подземные жители-то не люди, причём совершенно, так-то, дорогуша! А наша девочка с ними заодно — просто пошлый анекдот! Нет, ты мне скажи, душка, ты что ж, правда, думаешь, что там два разных существа было? Так вот, ошибаешься. Одно.

У меня чуть глаза не выскочили.

— То есть как, — говорю, — одно!? Да быть того не может!

А у Ады губы побелели и задрожали.

— Праматерь, — шепчет, — Творец, силы небесные! Оборотень…

Ори улыбается и кивает. Я вообще соображать перестаю.

— Погодите, — говорю, — ребята, одну минуточку. У меня ум за разум зашёл. Что это — оборотень? Или кто?

Ада как набросится на меня!

— Я ж тебе говорила, — вопит, — что был паук! Не смей мне не верить! Это он был паук, и дед с девкой тоже! Подлый гад! Ведьмино отродье! Нечисть поганая! Это холуи у колдунов, Снайк — шпионы да воры, их колдуны отряжают добрым людям пакости делать!

Я от этого словесного обстрела только башкой мотаю. А Ори как выпрямится! Синие глазки у него прямо серыми сделались, в прищур, острым металлом — по живому телу.

— Ты бы, — говорит, а тон ледяной, без смешочков и приколочек, не слыхал я от лешаков такого раньше, — заткнулась, девушка. Оборотни — вершина эволюции, миру хозяева. Им и подземный народ, и летающий равно побоку, а уж такие, как ты — вообще пустое место. Плюнуть да растереть. И никому они не служат — кто их заставит?

Ада скривилась и цедит сквозь зубы:

— Гонорной, как видно… Здорово ж тебя причесали, ведьмак.

Ори на неё взглянул надменно, как король на прачку.

— Уж не ты ли?

— Да нет, — режет, тоном оплеухи — «на, дорогой, за всё хорошее!» — Это, по всему видать, колдуны с оборотнями вместе. То-то ты их готов облизывать, как сахарных, холуйская душонка!

И выдано это всё чётко, ровно, не торопясь, чтоб злой недруг во все детали врубился. А Ори задохнулся и моргает — может, и от злости, но скорей от удивления. И вдруг как рассмеётся:

— Ну и дама! — говорит, а вся злость с лица без следа стекла. — Ну и умница! Свободную душеньку, без предрассудков сразу видно! Да сиди уж, раз не понимаешь, молчи и радуйся!

Ада обломалась, что такой заряд вхолостую пролетел, обозлилась и молчит. Ори на меня посматривает боком: «Здорово, мол, я её срезал?» — а мне задумчиво и странно.

Ну чего он вскинулся, чего так дёрнулся оборотней защищать? Что он о них знает? Что его задело? Но это ладно. Меня другое волнует: кто из них правду сказал. Служат оборотни колдунам или нет? И это не какая-нибудь этическая задачка, это, можно сказать, вопрос жизни и смерти.

В подземельях ли моя авиетка?

К вечеру прибыли мы в милое место.

Этакий вокруг скальный лабиринт. Ущелья, камни, пещеры, заросли лиан с синенькими цветочками и кустов с шипами. И родники. Некоторые из- под камней вытекают, некоторые по скалам сверху льются, а иные бьют ключиком прямо из земли. А вода в них чистая, вкусная и холоднущая, аж зубы ломит.

Уютно, как на Йтэн в столичном парке с гротами.

Ада огляделась и говорит:

— Дальше уже страна колдунов начинается. На ночь глядя туда глупо тащиться — попадёшь как раз к демону в зубы. Надо тут заночевать, выбрать пещерку посуше, а с утра и отправиться, тем более, что ночью явно дождь будет — дождём пахнет.

— Мы, — говорю, — скоро в пещерных людей превратимся.

Но ворчу, сам-то понимаю, что укрыться — резон есть. Пахнет действительно, сыростью и свежестью, и ветрено. По небу между скал стремительные тучи клочьями летят.

Остановились около пещеры прелестного вида — хоть в дикарей в ней играй. Рядом родничок. Мы лошадей распрягли, напоили и дали кусты щипать. Удивительно, скажу я вам, всеядные твари эти лошади! И траву жрут, и кусты, и кору, и колючки — и ничего им не делается. Только раздуваются и пыхтят, и носами шевелят. А носы у них длинные и странные: собраны в один пучок с верхней губой, и лошадь этим пучком траву щиплет и в пасть суёт… Что ты говоришь? Почему не лошади? А кто? Ну, ёлы-палы, у тебя семь пятниц на неделе, зоолог фигов! Раз уж договорились, будут и дальше лошади, я уже так привык.

Ада из арбалета подстрелила что-то летающее и потащила к костру портить. Ори на неё посмотрел — и его от брезгливости передёрнуло.

— Ты ведь это тоже не будешь, Снайк? — говорит.

— Не знаю, — признаюсь. — Я не в восторге, но жрать-то охота, не дохнуть же с голодухи.

Тогда он улыбнулся и подмигнул таинственно. И кивает на ближайший куст. А на кусте между цветами, на ветках, такие зелёные блямбы размером с кулак. На вид не аппетитнее Адиной стряпни.

— Это что, — говорю, — за чудо природы?

— А, — смеётся, — у подземных хозяев первейший деликатес.

— Так они ж, — говорю, — не антропоиды!

— Не антропоиды, — кивает. — Но и не дураки, будь уверен.

Разламывает, значит, эту шишку пополам, а она внутри кремового цвета, мягкая и по вкусу вроде творога. И я его просто расцеловать был готов, потому что всё вокруг такими кустами заросло. Снял рубашку — и мы туда набрали этих шишек, как в мешок, рукава связали, чтоб не высыпалось.

— А если их в костер покидать и подождать, пока полопаются, — Ори говорит, — то вообще потрясающая пища. Для пира.

И мы пошли в пещеру, где уже дым стоял коромыслом, потому что Ада костёр развела.

Ада на Ори — ноль внимания, а мне сказала только:

— Если всё время будешь одну траву щипать, то скоро запыхтишь, как лошадь, а потом ноги протянешь.

Но я был в таком восторге по поводу открывающихся возможностей в смысле хавки, что ничего ей на это не ответил. И душа моя, выражаясь высоким штилем, исполнилась благодарности к Ори, во всяком случае, подозревать я его перестал.

Я его всё полечить хотел, но он отпирался, мол, ничего серьёзного, одни царапины с синяками. И потом, мой лешак, похоже, голодный был, потому что, когда мы закончили наш парадный ужин, вид у него стал куда как живее.

Ада к нашим шишкам не притронулась, очень демонстративно. Повернулась к нам спиной, грызла кости, хрустела и чавкала. Я представил себе себя вчерашним вечером у костра, и мне стало муторно.

Потом начало быстро-быстро темнеть, и мы все втроём занялись устройством ночлега. Я притащил снаружи целую охапку сухой травы и веток для спанья, Ада себе принесла. Ори не стал.

— Я, — говорит, — не привык на камне спать. Там, около пещеры, трава всё-таки, кусты — уж лучше там, если настоящих деревьев нет.

Ада на него покосилась и улыбается: «Баба с возу — кобыле легче!»

Ори и ушёл.

— Слушай, старик, — говорю вдогонку, — а не опасно?

Толькоусмехнулся.

— Если что — улечу.

Ну ладно. Я ему не нянька, в конце концов.

Лежу на ветках. Колко, щекотно, но запах такой славный: вроде как мёдом пахнет и ещё чем-то сладким, пряным… Если б ещё костёр не дымил — совсем бы ладно.

Ада на огонь смотрела, думала, а потом встала.

— Слушай, — говорит, — надо ещё хвороста принести, а то костёр еле коптит. Ночью холодно будет. И потом… — и замялась.

— Что, — говорю, — потом? Ладно тебе, все свои, как бы…

— Лошадей проверить хочу, — хмуро так говорит. — Не доверяю я этому ведьмаку. Ты, конечно, в своём праве, можешь делать, что захочешь, но имел бы в виду: им только дай очаровать, обморочить, голову задурить, а потом над тобой же и посмеяться. Не друг он нам, Снайк! Сердцем чую!

— Ну что я тебе скажу, великий воин, — отвечаю. — У тебя, натурально, женская интуиция, знание обстановки и тонкое женское чутьё, но ты не допускаешь мысли, что просто злишься? Ну, за его дурацкие шуточки? Или за эту лекцию про тупиковую ветвь? Да брось! Обыкновенный лешаковский трёп, не со зла.

Ада на меня посмотрела серьёзно.

— А что он за нами увязался? — говорит. Тоном полиса с тридцатилетним стажем, который наконец-то выследил серийного убийцу. — Ты мне скажи, что ему от нас нужно, если не шпионить и не строить козни? Колдуны-то рядом!

Меня смех разобрал.

— Да не будет лешак шпионить в пользу колдунов, — говорю. — Воюют они друг с другом, понимаешь?

И Ада снова на меня серьёзно посмотрела и вздохнула специальным вздохом.

— Наивный ты, Снайк, — говорит, — как ребёнок. Есть на свете такая вещь — предательство… Ах, ну что я убеждать-то буду?! Сам когда-нибудь убедишься, только бы поздно не было!

И вышла. А мне нисколько не беспокойно, скорее, наоборот. Чем больше этакого пафоса и торжественности, тем верится тяжелей. Дама второго типа, что поделаешь. Не злиться же.

И я уже совсем собрался спать, как вдруг Ада вернулась. Без хвороста.

Вот тут меня тряхнуло. Я сел.

— Ты чего это? — спрашиваю. — Случилось что-нибудь?

Ада костёр обошла, а он уже еле тлел, и присела рядом со мной на корточки.

— Он дрыхнет в зарослях, — шепчет. — Не услышит, не увидит… Я его убью, а?

Я чуть собственным языком не подавился.

— Да что с тобой сегодня? — говорю. — Ты головой ни обо что не билась? Очнись, а!

А она смотрит мне в глаза. А у самой глазищи, как у кошки или у совы: в зрачках плавает зеленый с синевой туман мерцающий, всё лицо — в красных бликах от горящих углей, как тёмная бронза, только тёплое, живое, подвижное… И белёсый чубчик отливает золотом расплавленным. Вот это магия, так уж магия…

А она шепчет — у меня мороз по шкуре ползёт:

— Снайк, ну зачем он нам? Он же нам чужой! Зачем людям ведьмак? Людям люди нужны. Ты погоди, мы выполним долг, я освобожусь… Я не смею сейчас, а ждать так устала уже…

Меня спиной к стене повело. Крыша едет не спеша…

— Ада, — бормочу, — Ты про что это? Тебе нездоровится?

— Священное чрево! — шепчет. — Как про что!? Про тебя, про меня, про нас! Мне нездоровится. Я… совсем больная. Мне холодно, знобит что-то…

Говорит, а сама цепляется горячими руками за мои колени, из её пальцев в меня вливается жидкое пламя, и меня тоже начинает знобить, уши — дыбом, планка — на одном гвозде, и я совсем ничего не соображаю. Мне только жалко, что я раньше не знал, какая она на самом деле — я был бы гораздо вежливее и дразнить не стал бы такую женщину…

И тут у неё с плеч плащ потёк. Старая холстина, как бархат какой — тяжёлыми складками, прямо-таки струями. Я глаза зажмурил и башкой потряс, чтобы чуток в себя прийти, а как открыл глаза — она уже без этой своей проволочной штуковины и распускает ворот у рубашки. Тянет шнурок, тянет… А рубашка на груди выглядит так, будто там у неё… А у неё там, по моим наблюдениям, ничего подобного нет, такого у живой женщины вообще не может быть, только у нарисованной, да и то, если гениальный маньяк рисовал. Но оно есть, потому что в вырез кое-что видно.

Я уже ничего поделать не мог. И она меня притянула к себе одними глазами, а зрачки, как ведьмины омуты, и кожа — горячий металл, и зубы леденцового вкуса… И пахла она убийственно: костром, луной, мокрыми травами, фиалками и сладким вином…

Я понял, что любит она меня. Любовь её вдруг проявилась, как запах, как вкус, как смех — как факт, осязаемая совершенно и реальная, как весь мир, который качался и плыл вокруг, а я снова думал, какой я идиот. Надо было ни на что не смотреть, а петь ей песни и на руках таскать. И она мне казалась не тяжелее девочки из леса, но в ней была живая сила, честная человеческая надёжность…

И тут, в самый неподходящий миг, снаружи захрюкала проклятая лошадь и всё обломала. И вторая, будь она неладна, тоже забила ногами и захрюкала на всё ущелье. И Ада выскользнула из моих рук, прямо-таки сорвалась, как вихрь, только и успела прихватить своё имущество и крикнуть на ходу:

— Боюсь, что сопрут!

Я взял бластер и приложился к холодному металлу лбом. А когда чуть-чуть остыл, услышал, как снаружи шелестит дождь.

Тем временем в пещеру Ори вошёл. Мокрый и весёлый, с венком из белых цветов на голове — а запах такой, что даже дым перебил.

— Слушай, — говорит, — там такой дождище ливанул — только в предгорьях и бывает такой. А деревья такие реденькие, некуда спрятаться. Холодно, — и смеётся.

И усаживается около остатков костра греться. А мне жарко. И тут входит Ада.

Мокрая и весёлая, с охапкой хвороста, завёрнутой в плащ. В своей броне из колечек, под которой ничего не поймёшь, хотя рубаха фигуру облипла.

— Дождь хлынул, — говорит, — будто небо треснуло. Но хворост сухой, а плащ высохнет.

И начала подкладывать ветки в огонь, будто важнее и дела нет. Оттолкнула Ори коленом, чтоб не мешал.

И вот, значит, она повелевает огнём, а меня колбасит и замыкает, но голова ясная, и я думаю: куда же можно деть такую грудь, если она есть? И куда деть вот это вот… эту силу, этот свет, эту честность, если они, опять же есть? И как это всё увязывается между собой?

Женская нелогичность…

Может, думаю, я чего-нибудь не понял и Ори со мной заодно? А она всё-таки какая-нибудь ведьма? Или это у Жриц Третьей Луны бывает временами? Вроде лунного удара, скажем…

И я закуриваю высохшую сигарету. Ори тут же морщится, корчит рожицу и выдаёт:

— Ну и вонючий же ты дракон, Снайк! В жизни таких не видал!

А Ада смотрит на него с омерзением, на меня — с презрением, и молчит. Как всегда.

Ори как Ори, и Ада как Ада. И у меня последние проблески понимания исчезли.

Я теперь сижу и жду, не скажет ли Ада хоть чего-нибудь замечательного. Но она молчит, только фыркает и косится. И я начинаю ждать, когда ей захочется спать, и она ко мне придёт. Даже если обниматься при лешаке ей неловко, то спать уж она должна прийти?! Просто так, без всякого этого… для тепла?

Так проходит с четверть часа. И, в конце концов, она идёт ложиться туда, где у неё постелено — через костёр от меня. И меня такая обида взяла! Кем она меня считает, интересно?! Своим оруженосцем, или как там это называется? В смысле — мальчиком на побегушках? Верно, думает, что жутко неотразимая и я никуда не денусь. Свистнет — и приползу. Размечталась.

— Слушай, — говорю, — подруга, ты там не замёрзнешь?

Наверное, у меня рожу перекосило или я яду переложил в это высказывание, потому что они на меня посмотрели вдвоём: Ори — с этаким весёлым удивлением, а Ада — подозрительно и странновато.

— Я к тому, — поясняю, корректно, прямо-таки светски, — что ты ж простужена, кажется? Может, тебя погреть?

Ори хихикнул — и очень неприлично. Ада его взглядом убила, меня, так скажем, ранила.

— Ори, — говорю, — ты любишь под дождём гулять?

— Не-а, — говорит. — Не особенно.

А физиономия при этом совершенно порнографическая.

— Тогда, — говорю, — увянь и покройся пылью. А то как бы кто-нибудь не схлопотал по носу.

Улыбается во весь экран и демонстративно так поворачивается спиной. И говорит через плечо:

— Воркуйте на здоровье, мои дорогие, я вас не вижу и не слышу.

Вот же падла, думаю. Но отругиваться некогда. Охота с Адой прояснить кое-что, хотя, честно говоря, я на неё уже поменьше злюсь — Ори отвлёк. Знала бы — должна бы поблагодарить.

Гляжу, ждёт моя амазонка лихая, что я ещё выкину. И вид у неё угрюмый, и выглядит она довольно неприятно. Даже после всего, что было — неприятно, и всё тут. В смысле, абсолютно обыкновенно. Боевая машина в боевой готовности. К тому же сделала морду кирпичом, будто дико блюдёт свой дурацкий кодекс и в жизни никого не целовала. И я опять потихоньку начинаю закипать.

— Послушай, — говорю, — Ада, ты не могла бы мне объяснить кое-что?

— Что это? — режет. Ледяным тоном: «вижу я тебя насквозь, самец убогий».

— Что, — говорю, — означают эти твои выверты, боевые, дружеские и всякие прочие, а?

— А твои? — отвечает. Точно с такой же интонацией.

— Кончай, — говорю, — переводить стрелки, ладно? И заодно: перестанешь ты когда-нибудь изображать униженную и оскорблённую? Втравила ты меня, трах-тибидох, в дурацкую историю, которая ещё непонятно чем кончится, но я, заметь, терплю и молчу. Могу я при таком раскладе попросить хотя бы, чтоб ты себя по-человечески вела?!

А она как вскинется!

— А ты себя по-человечески ведёшь, Снайк?! — кричит. Даже забыла от злости, что Ори слышит. Разоткровенничалась сгоряча. — Это не я тебя втравила, ты сам напросился! Теперь-то я понимаю, зачем! Животное! Думаешь, не видно!?

У меня на минуту дар речи пропал. Ну ни фига себе! Я чуть не задохнулся, сейчас, думаю, я её всё-таки задушу, а после всю жизнь буду спать спокойно. Но взял себя в руки.

— Я, значит, животное? — спрашиваю. — Именно я, да? Ладно, я животное. Ты, в сущности, и раньше догадывалась. Тогда объясни мне, примитивному, что ж ты расшнуровываешься при животном-то? Животное не железное.

И вдруг вижу: теперь уже Ада выпучилась и ртом воздух хватает. Странно.

— Когда это я расшнуровывалась?!

И тут у неё в глазах, красиво выражаясь, сверкает молния понимания. И она моментально хватает меч и с размаху впиливает по Ори, который полулежит спиной к нам и хихикает.

Она должна была его тут же убить. Во-первых, он её не видел. Во-вторых, у него очень невыгодная поза была для того, чтобы увернуться. Слишком расслабленная, не сгруппированная. Но факт остаётся фактом.

Он очень легко увернулся. И вскочил на ноги. И пошла потеха.

Я очень немало видел в жизни, но я никогда не видал ни до этого, ни после, чтобы кто-нибудь так издевался, как Ори тогда над Адой.

Она классно владела мечом, как ас, заложусь, лучше большинства моих знакомых мужчин. Но Ори ей было не достать. Он ускользал, прямо-таки утекал, он превратился во что-то аморфное, без мускулов и костей. Ада каждый раз промахивалась сантиметра на полтора, никак не больше, а он хихикал и кривлялся, и строил ей глазки, и посылал воздушные поцелуйчики. Шоу. Через пару минут — она вся в поту, а он как новенький, всё нипочём. И если Ада случайно не прирезала меня, так это только потому, что Ори, видать, из гуманных соображений, не приближался ко мне особенно.

Ну, от стен — искры, от костра — дым и копоть, Ада бесится всё сильнее, а лешаку всё забавнее. Он умудряется ещё и комментировать происходящее. В излюбленной манере:

— О, пресвятые небеса, ка-кой кош-мар! Главное — не порежься, он острый! Ах, великая жрица, меня не жалеешь — скалу пожалей! Ада, глянь, паук ползёт!

Я, честно говоря, завис и протормозил минуты полторы. Сидел и тупо наблюдал за этой комедией. Но тут Ори брякнул:

— Ах, Ада, оставь мне мою жалкую жизнь, а то разобьёшь Снайку сердце! Он же, как мы с тобой знаем, не железный, ему будет жаль звездоликую…

И в этот момент до меня всё дошло в тончайших нюансах.

Хватаю бластер и рявкаю свирепо:

— Отдавай авиетку, зараза!

Ну, и мне честно уделяют частичку красноречия:

— А тебе жалко этой безделушки для любимой женщ-щины?! Ах, жестокий! Знаю, знаю, ты хочешь улететь домой, а меня бросить!

И всё это говорится из таких несусветных поз, с такими минами — падай и отползай! И у меня щёки горят и срывается планка — и я, распоследний кретин, расширяю луч, насколько могу, и очень удачно засаживаю импульс в стену пещеры рядом с Адиной головой. Ада шарахается, камни сыплются, порода плавится, трескается и стекленеет, жарища сразу настаёт, как в том самом мартеновском цеху, дышать нечем — а у меня над самым ухом голосок, наинежнейший:

— Ах, убил, злодей! Ужасно, ужасно — ах, умираю! Снайк, изверг, как ты мог!?

Пылища, дымище, ни чёрта не видно, зато я чувствую, как по моей щеке проводят тёпленькой ладошкой — и поймать её я, натурально, не успеваю.

— Ада! — кричу. — Ты жива?!

И слышу: откуда-то из дыма кашляют и хрипят злобно:

— Жива, придурок!

А совсем рядом — голосочек-колокольчик:

— Фу, какая ты грубая и неженственная! А ещё жрица Третьей Луны…

А дым тем временем постепенно оседает. Обрисовывается Ада с самой злобной гримасой на закопчённой роже, страшный разгром — и тоненькая фигурка этого подонка у самого входа, на фоне позлащённого неба. И у него в руках пучок горящих веточек — а костра уже не существует в природе.

И эти веточки Ори всовывает в какую-то щель в стене, как букет в вазу.

— Очень, — говорит, — с вами было весело, но теперь тут душно как-то… И вообще: злые вы, уйду я от вас.

И драматически поворачивается к выходу.

— Эй, — говорю, а злиться уже нет сил, — мерзавец, а мерзавец! Авиетку-то верни?

Оборачивается и заламывает руки.

— Силы небесные! — стонет обессиленно. — Опять он про эту авиетку! Вот же заладил: авиетка, авиетка — будто нет приятных тем для разговора! Ну какой же ты всё-таки противный, Снайк!

Но я чувствую, что он готов разговаривать о чём угодно, что ему просто поломаться охота, и начинаю надеяться на мирное решение проблемы. И вдруг, так некстати, такой странный звук послышался! Этакий, представьте себе, подземный гул — и вибрация ощущается ступнями. Сперва слегка, дальше — больше, — и слышу, как в пустоте под нашим полом железо лязгает и камни сыплются! И тут же соображаю почему-то, что это не землетрясение вовсе, а куда злее! А Ада вопит не своим голосом:

— Это колдуны! Они нас выследили! Он нас предал!

А тем временем пол начинает вспучиваться и трескаться, и я понимаю, что разговаривать времени уже нет. Сматываться надо.

И мы с Адой хватаем то наше имущество, какое попадает в поле зрения, и вылетаем из пещеры в мокрую ночь, и я проверяю бластер, а Ада в сумасшедшем темпе седлает коней и втаскивает меня в седло — и последнее, что я во всей этой суматохе фиксирую рассудком, это рыдающий голосок, который покрывает все звуки:

— Нет, Снайк, нет! Это не я! Это не я! Это не я!

На Мангре погано живут по ночам!

Ада гнала свою лошадь по дну ущелья диким галопом, и моя пыталась не отстать от своей подружки. Я еле на ней держался и чувствовал тылом все камни, на которые она наступает. А в голове у меня крутилась одна-единственная чёткая мысль: куда ж мы таким аллюром!? Мы ж здесь ничего не знаем — попробуй-ка сориентироваться ночью, впотьмах, когда небо в облаках и луны из них высовываются мелкими кусочками! Ада сама говорила: демону в зубы! Но я ничего не мог сделать.

И мы пролетели по скальному коридору, и дорога начала подниматься, и мы с разгону заскочили в другой коридор. А скалы по бокам — всё выше и круче, и дорога всё темнее и темнее, и Ада всё шпыняет свою зверюгу, чтоб она торопилась — и мне уже кажется, что шеи мы себе непременно сломаем. Но не хочу терять Аду из виду. Какая бы ни была — она мне теперь единственный товарищ.

И вдруг скалы сверху сомкнулись и небо заслонили. И я понял, что мы на всём скаку попали в тоннель, который непонятно куда ведёт. Брезжил в конце такой слабый и бледный отсвет, как, говорят, мерещится, когда умираешь, а больше ничего не было видно.

— Ада! — кричу. — Погоди! На два слова!

И именно в этот момент она вдруг делает резкий рывок вперёд и исчезает в темноте. А я чувствую, как у моей лошади земля исчезает из-под ног — и через миг осознаю, что падаю вместе с ней в какую-то тёмную бездну…

В себя я медленно приходил. Первое, что почувствовал — это как всё болит. Болит спина, поясница болит, всё, что ниже, до самых пяток, болит ужасно. И голова трещит — прямо-таки на части раскалывается. И я соображаю, что раз я это чувствую, то, значит, она не раскололась буквально. А это очень и очень странно.

В глазах круги плывут. Открываю глаза — в них солнце бьёт, над головой — небо, и уже не утреннее.

Пробую сесть — сажусь. Кости целы — совершенно невероятно. Но руки, ноги — всё в запёкшейся крови, крови столько, что удивительно, как я ещё жив. Но оглядываюсь — и вижу, чья это кровь на самом деле.

Рядом лежит лошадь моя бедная. Кости шкуру порвали и наружу торчат, потроха — как расплескались, и череп раскололся. Всё кругом в кровище метра на два. И едят её муравьи ростом с мизинец. Мне мутно стало — понятно, я у них вторым блюдом ожидался.

И тогда я посмотрел наверх.

Надо мной, метрах в двадцати, а может, чуть выше, кусок скалы, как навесной мост, который не опустили до конца. Это, значит, из одной скальной стены, а из другой, на изрядном расстоянии — другой соответствующий кусок. Понятно: Ада в последний момент провал заметила и перепрыгнула, в смысле, лошадь её перепрыгнула, а я сверзился.

Повезло, думаю, чудовищно. Так повезло, как не бывает.

Меня, значит, вышвырнуло из седла прямо на пучок местной травы размером с диван. Чудеса. Не может этого быть. Не может — и всё. У меня ноги были в стременах, стремена глубокие, надёжная конструкция, всегда путался в них, когда с лошади слезал, а тут, получается, они сами по себе слетели… И бластер, вместо того, чтобы воткнуться, как полагается, стволом в бок, рядышком лежит… Мистика!

И вот размышляю так и слышу шаги.

Обернулся. Смотрю: девочка идёт. Обыкновенная человеческая девочка. Не безобразная, но и не премированная красотка, плотненькая брюнетка, и всё при ней. Вышитая рубашечка, зашнурованная безрукавка, — а может, корсет, не знаю, — синяя юбка, чулочки, тапочки… В руках корзинка. И идёт, заметьте, не куда-нибудь, а именно ко мне.

Смотрю и молчу. Жду, что будет.

Ну, что было… Подошла, присела на корточки, вытащила из корзинки беленький платочек и флягу, намочила — и давай стирать с меня кровь. С таким, причём, видом, будто она моя родная сестра или профессиональный местный доктор.

И воркует. Непонятно, но дешифратор легко взял. Язык на Адин похож.

— Это, — говорит, — хорошо, что ты очнулся, бродяга. Здесь долго лежать опасно. Здесь колдуны рыщут. Увидят нас с тобой в волшебное зеркало — хлопот не оберешься.

— Я, — говорю, — не бродяга. Я — солдат.

— Всё равно, — говорит, — здесь тебе не место, солдат. Я тебе еду принесла. Ешь и уходи.

Вытаскивает из своего запаса пресную лепёшку, кусок сыра и зелёные шишки печёные. И всё это, опять же, с таким видом, будто так и надо.

— Слушай, — говорю, — сестрёнка, это всё здорово, конечно, спасибо, но… Ты почему со мной возишься-то? Ты сама из горцев?

— Да, — говорит. Совершенно невозмутимо. — Как почему вожусь? Сердце у меня доброе. Иду это утром за водой к роднику — гляжу, кто-то по верхней дороге ехал, где куска моста нет, и сорвался. Лошадь дохлая валяется, а человек — ты, бродяга, в смысле, солдат, живой ещё. Везунчик. И я подумала: на тебе милость небес, а мне зачтётся помощь несчастному, попавшему в беду. А ты ешь, не зевай по сторонам.

— Ага, — говорю. Жую сыр и думаю, что в ней такое ненормальное. Речь, что ли… Или поведение? Никак не поймать, чувствую только, что не то.

— Тебе, — говорит, — бродяга, то бишь, солдат, лошадь нужна, наверное?

— Ага, — говорю.

— Вот лошадь, — говорит, — я не могу достать. Нашу взять мама не разрешит.

Очень серьёзная девочка. Даже слишком серьёзная. Чересчур.

— Мама не разрешит? — говорю. — Не переживай, дорогая, это бывает. А, между прочим, как тебя звать, красавица?

Смотрит на меня святыми и невинными глазами.

— А я не сказала?

— Вроде бы и нет, — говорю, а сам тихонько беру её за ручку. — Так как?

Пожимает плечами и говорит кротко:

— Ори.

И я не знаю, смеяться мне, беситься или плакать.

— Сволочь, — говорю.

Вздыхает, пожимает плечами.

— Что ж делать, Снайк, — говорит. — Не всем же быть ангелами. Сволочь, конечно… Ох, и сволочь же… Ах, какая сволочь! — и улыбается. — Убить меня мало. Правда?

И что я мог ему ответить, скажите на милость?

И вот сижу, доедаю лепёшку с водичкой. А Ори сидит рядышком, обхвативши ручками коленочки. Смотрит и улыбается. Симпатяга.

— Ну, что? — говорю. — Это, значит, ты меня спасла? В смысле, чтоб я не разбился? В смысле — спас? О, ёлы-палы, Ори, ты вообще — мальчик или девочка?! Или кто!?

Навыдавали знакомых хихиксов, серьёзной малютке — не к лицу.

— Ну, я, — говорит, — предположим, тебе помогаю, действительно. А тебе что, так уж принципиально, какого я пола, по-вашему, по-человечески?

Я затылок потёр — неловко как-то.

— Как тебе сказать, — мямлю. — Пожалуй, принципиально.

Слушает и прётся, скотина.

— А как бы, — спрашивает, — тебе хотелось, дорогуша?

И с такой подлой улыбочкой, что меня в жар бросило.

— Что значит «как бы хотелось?» — это я, значит, пытаюсь рыпаться. — Да мне-то какое дело? Мне всё равно…

Закатывается и делается парнем — тем самым лешаком — прямо на глазах, как будто голограмма меняется. Даже не верится, что плотское существо.

— Вот видишь, — пожимает плечиками, — тебе всё равно, а уж мне — и подавно.

И задирает кокетливо рубаху на голой поцарапанной коленке. Как раз в тему.

— Ага! — говорю. — Попался! В смысле — попалась! Ты — девочка!

Заваливается на спину, визжит и ногами дрыгает — дикий восторг.

— Обломись, — верещит, — Снайк! Я — мальчик!

Я только плюнул.

— Да ну тебя, — говорю. — Всё ты врёшь, поганец… в смысле, поганка, ни пола у тебя нет, ни стыда, ни совести…

— Ах, — говорит, — Снайк, душечка, как тонко! Дай, я тебя поцелую!

— Сначала, — говорю, — опять поменяйся.

Но, тем не менее, чем дольше я с этим типом разговариваю, тем меньше в состоянии на него злиться. Забавный — и хитрющий, зараза, — уважаю, ничего с собой не могу поделать. И настроение у меня меняется к лучшему. Но тут я вспоминаю одну важную вещь — и делается не по себе.

— Слушай, — говорю, — старик, а ты не знаешь, где Ада?

Улыбается безмятежно.

— Вот уж, — говорит, — на кого мне исключительно наплевать. Наверное, попёрлась искать свою страшную колдунью, которой не существует в природе, потому что любой подземный хозяин — это мальчик с девочкой в одном флаконе. Или разбивать волшебное зеркало, которое спьяну приснилось такой же набитой дуре, как она сама. Или заниматься какой-нибудь другой лабудой — почём мне знать, какой именно?

— Да, — говорю. — Это на неё похоже… Ори, а если её поймают?

— Выдадут замуж за своего короля, — смеётся. — Да понятия не имею, Снайк. Скорее всего, тихонько, не больно пристрелят, чтоб не мешалась, и сказке этой — конец. А что?

— Да ничего, — говорю, — так, жалко просто… Может, поищем её? Наверное, ещё можно вытащить…

А Ори только что сиял, как та самая золотая монета — и вдруг погас. И отвернулся от меня. И говорит в сторону:

— Я в этом не участвую. И тебе не советую.

— Да я же тебя не тащу, — говорю. — Тогда я один поищу. Для душевного равновесия. Ладно?

Тогда он начинает плакать. Всхлипывает и шмыгает носом. И я немного теряюсь.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Ничего! — режет. — Не ожидал! Она тебе всё-таки нравится! Эта безмозглая машина для махалова! Эта злобная дура, которая вопила на всю степь, что я тебя предал! Нет, помолчи! Она ж ни чёрта не соображает, что вокруг происходит, хоть земля расколись! Зато настоящая стабильная баба, да?! Благие небеса, а я-то, дурак, сам, своими руками… Доигрался!

Отцы, радетели…

— Да что ты, дружище, — говорю, — в самом деле? Просто жалко — живой человек, по дури загнётся…

Поворачивается ко мне — мама родная! Рыльце мокрое, но уже не печальное — в ледяной ярости. Маленький, очень злобный дракончик. Настроение меняется, как погода в умеренных широтах.

— Как же, Снайк, — не говорит уже, а шипит сквозь зубы. В синих глазах вприщур — красные огоньки загорелись, губу приподнял, как хищный зверёк, а под ней — кошачьи клыки. На лешака уже не похож, даже смотреть страшновато. — Я понимаю — жалко. Что ж тут непонятного? Давай, беги, спасай свою суженую — только не надейся на повторение… сам знаешь чего! Давай, воюй с колдунами, разбивай дурацкие зеркала, плодись и размножайся — если она тебе это позволит и не прибьёт за это — а я в этой лажовине больше не участвую! Сыт по горло! Точка! Только не надейся получить назад свою летающую колымагу! Я её забираю на память, ясно!?

Вот клянусь на духу чем угодно — об авиетке я в тот момент даже не вспомнил.

— Да бог с ней, Ори, — говорю. — Я же не про то, я просто хотел…

Сам понимаю, что какую-то чушь несу, но нужные слова не придумываются, хоть тресни.

Ну, встал он, размазал слёзы рукавом, посмотрел на меня, — жутко посмотрел, зло, насмешливо, разочарованно, грустно, — подпрыгнул, руки раскинул, и уменьшился на глазах. Чудным таким созданьицем стал — меховым комочком, из которого кожаные крылья с перепонками растут. Взмахнул крыльями раз-другой — и исчез из виду.

А я смотрел вверх — и у меня почему-то всё внутри переворачивалось.

Наверное, с полчаса прошло, пока я куски души вместе собрал. Как было погано, описать тяжело. Но через полчаса до меня всё-таки дошло, что поезд ушёл и надо как-то бултыхаться дальше. И самое реальное, как ни гадко — это идти искать Аду. Хотя, куда идти и как там действовать, я на тот момент даже представить себе не мог. Просто сил не было сидеть и ждать у моря погоды.

И я встал, поднял бластер и попёрся, куда глаза глядят.

А вокруг — скалы и скалы. Травы с кустами всё меньше и меньше, сплошной голый камень цвета дорожной пыли… А дорога меж двух скальных стен всё круче вверх забирает, идти тяжело, жарища и пыль… Абсолютно никаких признаков жизни, даже птички не щебечут, каменная пустыня. Только и увидел, как пара ящериц в камнях копошится, до того, как солнце поехало к закату.

От жажды я не помер только потому, что у меня Орина фляжка осталась. Но есть очень хотелось, а хуже всего было то, что я совершенно не знал, куда податься и где искать этих подземных хозяев, чтоб они полопались… И о пещере с кучей соломы я уже думал, как о райских кущах, потому что переться в гору по камням пешком оказалось ничуть не приятнее, чем на лошади.

Так я бродил, пока не начало темнеть. Ничего не нашёл, только устал, как будто на мне кто-нибудь верхом катался. Заблудился так, что без солнца определять, откуда пришёл, ни за какие деньги не взялся бы.

Когда сумерки наступили, попрохладнее стало. Я сначала обрадовался, а потом как начало холодать! Камни за день раскалились, как та самая сковородка, хоть блины на них пеки, но в темноте остыли быстрее, чем я успел покурить. Закон подлости.

Ну, сел я на камень с бластером в обнимку. Сижу и трясусь, как припадочный. Между скалами полоска неба видна, на ней серпик одной луны и пара звёздочек. И тишина стоит такая, что тревожно делается — будто кто в спину глядит.

Кутался я в куртку, кутался — кое-как согрелся и вроде бы начал задрёмывать. Снится мне, что сижу я в звездолёте, в рубке, только будто бы на пилотском месте не кресло, а почему-то табуретка. Ускорение, а пристегнуться нечем и сидеть очень неудобно — того и гляди, свалишься… И вдруг Ори в лешачьем обличье меня за плечо трясёт. Шепчет в самое ухо — даже щекотно:

— Снайк, проснись! Ну, просыпайся! Оглох, дурень!?

Мотнул я головой, открываю глаза — так люди и становятся заиками от неожиданности.

Прямо передо мной, где обыкновенная скала была — чёрный провал. А из провала ползёт на меня тварь огромная — вроде сороконожки, как я её себе представляю, только голова больше моей авиетки, глазища — из этих самых… как у стрекозы, а под ними такие, представьте себе, клешни, или, положим, щупальца с шипами — и шевелятся. И чешуя в лунном свете блестит сталью полированной. Кошмарный сон.

Я бластер вскидываю — и вдруг слышу голос, отовсюду или ниоткуда, без выражения и без модуляций, как под дешёвый дешифратор:

— Брось оружие, смертный.

И я опустил ствол.

Подземные хозяева, трах-тибидох! Интересно, эта идиотка, Великая Жрица Третьей Луны, их хоть капельку себе представляла?

Стою, молчу. Держу бластер за ремень. Жду, что будет дальше.

Выдают тем же голосом:

— Смертный, я повторяю.

— Вы, — кричу, — хозяева! Я не из вашего мира, я с вами не воюю! Я не буду стрелять, но не брошу, не ждите! Я вас не знаю, а в гости так не зовут! Не нападайте — буду защищаться!

Говорю под наш дешифратор, чтобы они свою машину не мучили даром. И до них тут же доходит, до умных — слышу голос самого хозяина. Будто шестерни в часовом механизме крутятся, жужжат и тикают. Чудной язык.

— Мы тебя тоже не знаем, смертный. Мы в тебе не уверены. Ты — человек, а люди сюда гулять не ходят. Особенно вооружённые. Хочешь общаться — брось оружие.

Швыряю бластер в сторону.

— На, — кричу, — подавись! Я, между прочим, тут не гуляю, я ищу кое-кого. Больше мне от вас ничего не нужно!

А сам думаю: вроде мне никто не говорил, что они телепаты. Хорошо бы, а то ещё пронюхают, что я затем сюда и летел, чтобы их ограбить.

Немножко помолчали. Видать, от громкоговорителя отодвинулись и совещались. Потом говорят:

— Ладно, поднимайся.

И у их этой сороконожки — а я уже сообразил, что это механизм, может, с биологическими частями, но машина, не живое существо, как мне спросонья показалось — открывается отверстие в боку. Одна овальная чешуйка отъезжает в сторону. И спускается лёгонькая лесенка.

Когда я на борт поднимался, не мог отделаться от мысли, что в кабине у этой штуки сейчас людей увижу. Стереотип мышления. Но оказалась чушь собачья.

Кабина отличная. Панорамные стёкла, инфракрасные экраны, довольно хитрая система, которая управляет механизмом этим странным — для движения в тоннелях, для копания и даже, по-моему, для ведения боя. У пульта вместо кресел — висячие штуковины, как гамаки. А в них — хозяева подземелий. Три особи.

Зелёного цвета, в какой-то серебристой броне, как в скафандрах. А может, как в доспехах. Двумя конечностями цепляются за рычаги в полу, двумя работают с клавиатурой на уровне живота, и ещё две свободны. На всякий случай. На нижних конечностях — по три пальца с когтями, на верхних — по четыре. Шея длинная. Голова тоже удлинённая: затылок торчит шишкой назад, подбородок — такой же шишкой вперед. Черепушка лысая, здоровенные ушные раковины, как лопухи зелёные, с острыми кончиками. Глазища огромные, скошенные, жёлтые, зрачок — как у змей, узенький, сжат при свете в полосочку, хотя в кабине темновато, на человеческий взгляд. Носа вовсе нет, дышат дырочками, как черепахи, а рот без губ, но очень выразительный. По-человечески.

Очень обаятельные нелюди. Морды зелёные — живые и подвижные, смотрят на меня с интересом: ждут, как отреагирую.

И я говорю:

— Рад видеть, ребята, — и улыбаюсь.

Смотрю: удивились сверх меры. Удивляются забавно: шкурка над глазами собирается гармошкой в два барханчика.

Один, почему-то показалось мне, что тот, кто разговаривал, чешет верхней левой грабкой за ухом.

— Рад видеть колдунов? — спрашивает. — Крепко, крепко…

— Ну за кого, — говорю, — вы меня принимаете? Я ж не здешний. Не верю я в этот бред. Я думаю — вы пограничники, патруль, стража — как вы привыкли?

— Да, — говорит. — Патруль, тёпленький. Верно замечено. Умный. Летающий люд знаешь?

— Не уверен, — говорю, — что знаю, но видеть приходилось.

Переглянулись.

— Нравятся? — говорит этот, общительный.

Мне смешно стало. Тоже мне, игры военного времени!

— Да мне, — говорю, — и они нравятся, и вы тоже. Мне здесь почти все не противны. Я, — говорю, — разведчик. Изучаю другие миры, понимаете?

— А, — говорит тот же самый. — Разведчик, стало быть… Так это твоя машина у нас на орбите?

Вот когда мне чуток поплохело. Это тебе не лунные жрецы. Серьёзные ребятки.

А их подземный транспортёр в это время уже нёсся по тоннелям — хозяевам удобно, а меня отшвырнуло назад и к стеночке прижало: больно скорость велика. На инфракрасных экранах я ничего не соображаю с непривычки, одно только ясно: все эти немереные горы внутри ходами источены, как сыр — дырками. И насколько те тоннели тянутся, если по ним с такой сумасшедшей скоростью гонять можно, я даже представить себе не могу.

А тот, разговорчивый, бросает через плечо:

— Ничего, тёпленький, всё путём. С тобой давно Тшанч хотел поболтать за жизнь, так что держи хвост морковкой. Скоро на месте будем.

Дешифратор у меня хороший — чисто берёт.

Пока добирались до их базы, я положение обдумывал. А когда тормознулись и мне предложили на выход, не удержался — глупость ляпнул.

— Да почему «тёпленький»-то? — говорю. — И потом: что это за тема: «смертный»? Сами-то вы тут самые бессмертные, как я посмотрю…

И тогда этот мой собеседник без звука подходит и хватает меня своей верхней грабкой за шею. И половину я понимаю сходу. Холодный, как камень. Как неживое — холодный, сухой и гладкий. Манекен.

— А что до «смертного», — говорит и улыбается своим неслабым хлебальником, — так это, дорогуша, для местных суеверов. Приятно, знаешь ли, произвести впечатление… Хотя, если уж совсем философски подойти к этому вопросу, все мы, мой теплокровный друг, в сущности, смертны — кто раньше, кто позже… Ну так пошли, что ли, любознательный ты наш!

И мы вместе вышли из машины в подземелье.

Темно, как в заднице у дьявола.

Машина стоит между такими же — пока проходили, всю пыль с бортов собрал боками. Пещера — или ангар, скажем — очень большая и высокая, по эху чувствуется. Под ногами — камень гладкий, если щели и есть, то крохотные, сквозь подошвы не заметно. Чисто сделано.

Я бы носом тыкался, как слепой щенок, в потёмках этих, но мои конвоиры взяли меня под белы ручки своими средними грабками. Когти вполне ощутимые, и дёргаться не хочется, но с другой стороны, агрессия не витает в воздухе. У меня в общении с нелюдями большой опыт: тут надо интуиции доверять. Если существо в принципе способно испытывать какие-то эмоции, то они у всех в Галактике приблизительно одинаковые и число у них счётное. Страх там, радость, злоба… Отличаются только тонкие оттенки и способы выражения, но такие вещи интуитивно переводятся на привычный вид. Почти бессознательно, автоматически. Живой живого всегда поймёт, только не вздумай воспринимать чужака как «гадость» и прислушивайся повнимательнее к собственным нежным нервам.

Мои нежные нервы донесли, что мной развлекаются. То есть, по логике, быстрей всего, выполняют некое задание, но по ходу дела развлекаются по полной программе. Заметно. Не деловитые, не напряжённые и не злобные. Я оценил, как они могли бы меня помучить, если бы хотели — совершенные бойцы, и силёнок на человека явно хватит с избытком, и руки запасные, и численное преимущество, и обстановка на их стороне… Но больно не делают, когда могут, а значит, не хотят. Ну что, приятно.

И ведут меня какими-то своими коридорами, а глаза у меня всё равно что завязаны. Могу только повороты считать. Развлеченьице со скуки — поворотов тут изрядно, и все в разные стороны. Очень беспомощно себя чувствуешь. Не по-бойцовски. Но не рвусь. Посмотрим, думаю, что дальше будет.

Я молчу — и они молчат. Только глазищами, как фарами, лупают в темноте. Понимаю, что между собой как-то общаются — слишком много у них рук свободных. Жестами, к примеру, или осязательными какими фишками — но слов-то не произносят, вот дешифратор и не берёт. Строится только на издаваемые осмысленные звуки — в любом, правда диапазоне, но всё равно, примитивная техника, в сущности.

Время в темноте совершенно не идёт. Может, пять минут прошло, может, полчаса — не определить. Но в один момент я сообразил, что вдалеке какой-то слабый отсвет пробивается. Будто там свечки горят или что-то такое. Сперва-то мне показалось, что это просто у меня глаза устали, и в них светящиеся круги плывут, но чем дальше — тем ярче. Не мерещится. А мой знакомец из конвоиров шипит и щёлкает мне в самое ухо:

— Смотри-ка, тёпленький, никак пришли!

И точно. Пришли.

Проходим высокую арку, а за ней — этакая просторная зала пещерная. Занятное местечко. Стены обработаны аккуратными такими потёками, на них — богемные светильники. Изображают факелы, и очень похоже издали, а вблизи цивильный человек мигом отличит — электрические. На фоне задней стены громадная статуя возвышается, из мягкого камня, известняка, я думаю. Или песчаника. Раскрашенная.

Супер-люкс-сюрреализм… Пасть с тремя рядами челюстей, одни из-под других торчат. Глаза горят красным — электричество подведено. Третий глаз — во лбу. Вместо рук — десяток клешней во все стороны растопырен. Громадное брюхо и, что показательно, человеческая грудь. Как у женщины, я хочу сказать. Народное творчество. Ничем культовым, заложусь, тут и не пахнет. Такие ферты, как мой конвоир, шутили. Под чутким руководством опытного специалиста по психологии примитивных теплокровных.

Но юмор у них всё-таки мрачноватый.

У нижних тяпок этой, деликатно выражаясь, модерн-богини сложены человеческие черепа. Аккуратненькой декоративной кучкой. И в той кучке, по моим прикидкам, штук сорок есть, как минимум. Очень эстетично. А на шее у неё — целая гирлянда сушёных ладоней. Побольше — человеческих, и маленьких — лешаковских. И из золотистых лешаковских кудряшек сделано что-то вроде ковра, и на том ковре стоит трон в виде свернувшегося дракона, украшенный белыми косточками. Рёбрами, я думаю. И тоже человеческими.

Мне стало противно, местный народ, наверное, замертво выносят.

А на троне восседает фильдеперсовый такой господин. На лысом черепе у него — золотой обруч с рогами, на птичьих его лапах — золотые шипастые браслеты, модельный костюм по местной моде: мундир — не мундир, но вроде того. И последний здешний хит сезона: ожерелье из чужих пальцев и ушей. Гаже не бывает — вполне под стать богине, и за колдуна вполне сходит.

И, что трогательно: за троном у него — два хмыря в шлемах с рогами и этих скафандрах-доспехах, и у них в средних конечностях внушительные стволы. Из тех, что не энергетическими импульсами стреляют, а пулями, знаете? Ну, вот.

— Салютик, — говорю. — Это ты — Тшанч?

У этого шоу-владыки пачка отвисла и зенки разинулись.

— Допустим, — щёлкает ошалело. Притормаживает. — Я — Тшанч. А ты, смертный, откуда такой наглый? А может, куриной слепотой страдаешь? Свет усилить?

Меня пробивает на ржач.

— Нет, — говорю, — уважаемый хладнокровный, я зрячий. Я только малость не тот, за кого вы меня тут все принимаете. Я, например, знаю, что ты, милый, тоже смертный. Так что зови меня, как солдаты твои, «тёплым», мне так больше нравится. Это во-первых. А во-вторых, что я, по-твоему, должен делать? Вопить, как зарезанный: «Ах, не убивайте меня, ах, пощадите меня» — да? А дальше что? Ведь даже если весь этот ваш театр — это настоящие куски людей, не бутафория, то всё равно будет смешно. Ты что ж, по этому поводу убивать меня передумаешь, если решил? Не глупи.

Мои конвоиры, между тем, Тшанчу знаки делают пальчиками верхних рук — теперь точно знаю, что есть у них жестовый язык. Теперь, как я понимаю, угорают над собственным начальничком — как ему челюсть ноги отдавила. Ну, я-то, положим, не дорубаю, на что намекают, но Тшанч моментом допёр.

— Отпустите, — говорит, — этого… философа.

Отпустили и удалились. Как мне показалось, в страшном горе, что представление до конца досмотреть не дали. А Тшанч с башки рога снял и кивает мне.

— Пошли, — говорит. — Нечего тут патруль развлекать.

И мы вчетвером: я, Тшанч и его обломы со стрелялками — выходим из этого их дурацкого храма и попадаем по узенькому коридорчику в помещение куда поинтереснее первого.

Зал длинный, полон мониторов, но изображение, похоже, инфракрасное. Не иначе, как у хозяев тепловое зрение есть — и то, как же они иначе ориентировались бы в кромешной темноте? Тут банальные глаза не тянут.

По моим впечатлениям, на мониторах только тусклые цветные пятна плавают, ничего разобрать, ясен перец, нельзя, но шестое чувство охотника с большой дороги подсказывает: центр слежения за поверхностью земли у них здесь. Я думаю, один из множества. А простую картинку какая-то, видно, спецуёвая программка переводит для операторов в тепловую схему. Волшебные, так сказать, зеркала. Здорово, ничего не могу сказать.

А Тшанч говорит:

— Мы тебя под колпаком держим с тех пор, как ты звездолёт на нашей орбите оставил. У нас система наблюдения за космосом имеется — и за воздухом, кстати. У тебя ведь и внутриатмосферный летательный аппарат был, правда?

Жутко приятно слышать.

— Был, да сплыл, — огрызаюсь. — Вы, случайно, не скажете заодно, где он сейчас, всеведущие вы мои!?

— А вот это, — говорит, — уже интересная тема. Мы ведь не только пришельцами интересовались. Ими тоже, но главное не это. Пришельцы тут у нас бывали уже. Теплокровные, вроде тебя. Так что есть опыт в этом направлении. Мы знаем, что теплокровных инстинкт влечёт друг к другу — ваших, значит, влечёт или к нашим дикарям, или к лешакам, чтоб они передохли. И мы просто вынуждены присматривать, чтоб чужаки с лешаками не наломали дров. Осложнения нам ни к чему.

— А я не думал, что вы лешаков боитесь, — говорю. — И здорово страшные?

У Тшанча — злобная такая ухмылочка по всей морде. Синусоидой.

— Почему — страшные? — говорит. — Вредные для нас, всего только. Эти их леса — вроде громадных информационных систем, коллективный разум с серьёзным влиянием и очень большими возможностями — сила, как ты понимаешь, неестественная. Или сверхъестественная — колдовство, волхование это… Но одно дело — информационные миражи, а другое — влияние на климат и сейсмичность. Последнее для нас особенно принципиально.

— Тесновато в одном мире? — спрашиваю. Пусть думает, что сочувствую.

Тшанч зрачки сузил, нехорошо посмотрел.

— Тесно, — говорит. Звук такой, будто кто карандаши ломает — сердитый звук. — Им с нами тоже тесно, тёплый. Они ведь нас считают болезнью мира. Мы же всё окружающее материально меняем, без всяких чар — по их меркам, раним, режем… И они меняются вместе с миром.

— Как это? — говорю.

— Раньше, — поясняет, — существовалаодна-единственная разновидность: неизменная в собственной форме, зато способная менять мир. А в последнее время появились мутанты. Мир они не меняют — но меняются сами. Какие-то нестабильные структуры, никто из нас не знает, энергетические или физические. Монстры.

— Почему, — говорю, — монстры?

— А тебе эти твари, по-видимому, очень милы и симпатичны, — и задирает один угол рта до глаза, а второй опускает к подбородку. — До такой степени, что ты готов поступиться своим имуществом и желанием вернуться домой, чтобы удовлетворить их манию воровать?

— Ах, вот ты о чём! — говорю. Прикидываюсь полным идиотом. — Так ты об оборотнях! Так эти — гады, конечно. Поймал бы — ноги бы выдернул. Жаль, что они трудно ловятся.

— Ишь ты, — говорит. С человеческим ехидством, удивительное рядом. — А мы думали, что это дикая самка ему хотела выдернуть конечности. А ты с ним весьма мирно общался.

— А что ты мне посоветовал бы? — усмехаюсь. — Сачком его ловить? Как бабочку? И думаешь, поймаю? Или стрелять в него? Умный какой! Ну, допустим, даже попаду — ну, повезет мне. Но как потом найти авиетку, если чёрт знает, куда он её запрятал?

И Тшанч лучезарно, по-человечески, лыбится во всё хлебало, и на каждой челюсти у него по два ряда отличных зубов, загнутых внутрь и не дай бог, каких острых. И мне становится не по себе.

— Вот мы и подошли, — говорит, — к самому главному. Мы поможем тебе вернуть твою машину. Ты сможешь вернуться домой. Но за это ты поучаствуешь в поимке нестабильной твари. Чем-то ты её весьма интересуешь. Поймать можно что угодно — была б хорошая ловушка, а развязать язык мы сумеем даже энергетической структуре — если поймём её основные свойства и выберем оптимальный метод воздействия. Они эмоциональны, тёплый. И они тоже смертны, я в этом не сомневаюсь.

Так что ж, думаю, вы, хладнокровные олухи, следили-следили, да так ничего и не поняли? Да какой бы он ни был, мой друг — энергетический глюк! Без него бы я шею свернул! Что ж я им, сука последняя — друзей за авиетки продавать?

— Можно помочь, — говорю, — но он, понимаешь, вроде как обиделся на меня. Наорал и обещал по гроб со мной не связываться. Так что фиговая я приманка. И кстати: как вы ловить-то будете?

А зелёное рыло лыбится и верхней грабкой за лопухом скребёт.

— Ловить — просто, — говорит. — Силовым полем накроем. Но какое это имеет значение, если ты с ним на штыках? Ты же, оказывается, нам совершенно не нужен…

Час от часу не легче!

— Я только к тому, — говорю, — что они гонорные ребята, эти оборотни. А быть-то всё может.

Ни за что, думаю, не сунется. Во-первых, сердится. А если сущность у него всё-таки бабья, то ещё и к Аде ревнует. А во-вторых, объясните вы мне на милость, что общего у поля с телом? Секс? Смешно… Скорей, я ему просто игрушка.

А Тшанч так разулыбался — я думал, у него верхняя часть черепа отвалится. И в порядке поощрения гладит меня по шее своей шершавой ледышкой. Неземное блаженство.

— Вот так-то лучше, — говорит. — Я уж подумал, что ты нам не союзник. Ты, может, его и не видел, а приборы зафиксировали около тебя… Ну, когда ты спал в ущелье, около выхода номер восемьдесят три. Так что ты ему зачем-то нужен, что бы он тебе ни плёл. Так что, тёплый, ты полезный. Ты постарайся — и домой вернёшься.

А я кивал, как собачка на пружинке, а сам думал, что кривая да нелёгкая меня на этот раз всё-таки не вывезли. Насильно подлецом делают! Ходят, гады, по волосам моих лесных подружек! Ну, будь положение хоть чуточку благоприятнее — я бы из их шкур ботинки не шил. Я бы предложил ими задницу подтирать, если только найдутся желающие извращенцы!

— Слушай, Тшанч, — говорю, — а где моя самка?

Никогда не думал, что нелюди могут так скабрёзно ухмыляться.

— Она что, — говорит, — тебя интересует как евгенический материал?

— Ну, — говорю. — Положим. Тебя-то это почему заботит?

— Забавные, — говорит, — вы твари, теплокровные. Нежизнеспособная раса. Слишком тяжело достигаются комфортные условия для воспроизводства. Наши психологи интересуются моральными аспектами. Не хочешь заодно поучаствовать в работе по этой теме?

Вот интересно, думаю, как они это себе представляют? Собираются научно свечку держать? Класс! Да кто ж я им, в самом деле: приманка для оборотней или кролик подопытный? Не хреново, извините. Нет уж, господа, я начинаю войну на стороне лешаков. Я, ясное дело, не ксенофоб какой-нибудь там, и не шовинист, но не те это нелюди, чтобы с ними по-человечески общаться. Не такие, как Змей мой бесценный, к примеру, а гораздо хуже. Ну, а если я вступаю в войну, то никакими средствами не брезгую. Пусть знают, с кем связались.

— Заманчиво, — говорю.

— Вот, — говорит с поганой гримасой, — что меня всегда поражало, так это любовь эта ваша. Удовольствие от процесса, причём несложного процесса, в сущности… Ну, хорошо. Этот экземпляр у нас в загоне для рабочего материала.

— Не понял, — говорю. — Как это вы с ней работаете?

А сам думаю: не твое это пресмыкающееся дело о любви рассуждать. Психолог, тоже! Как-нибудь сами разберёмся, а то без сопливых скользко.

А он машет всеми четырьмя ладошками.

— Часть, — говорит, — используют учёные. Но в основном, употребляем в дело их мускульную силу там, где труд ещё не автоматизирован.

Так бы, думаю, и сказал: как рабов. Удовольствие-то ниже среднего — человек в рабстве у нелюдей. Что они понимают, гады лопоухие?

— Знаешь, — говорю, — с прочими можете хоть суп варить, но мою самку уж верни, сделай милость. Что вам: одной больше — одной меньше…

И Тшанч кивает согласно и говорит через селектор:

— Шлокт, доставить самку номер двести восемь из загона для рабочих в сектор «Ш». Будете отлавливать — не повредите: нужна здоровая.

И оборачивается ко мне.

— Подождёшь, — говорит, — в комнате отдыха для операторов. Потом ещё поболтаем. Занятно.

Кому занятно, а кого сейчас вырвет.

У операторов небольшой закуток оказался, этакая каморочка, тёмная и тёплая, метров в двадцать квадратных, а потолок невысокий — рукой можно дотянуться. И никакой тебе лампы — никакого тебе света. Операторам-то ни к чему, тем более, на отдыхе.

Когда Тшанч дверь закрыл, темно стало, как в сундуке.

Я решил, что там нет никого. Пробираюсь ощупью, дай, думаю, найду, куда присесть, может быть, посплю чуток. Ещё ночь кромешная по моим расчётам. И вдруг натыкаюсь рукой на что-то гладкое и холодное. И прямо у меня перед носом два жёлтых огня вспыхивают — как те самые циферблаты для модерновых будильников.

— Ты что, — слышу, — теплокровный, ошалел совсем?!

И чувствую: у меня под боком что-то шевелится.

— Ё! — говорю. — Кто тут!?

А вокруг как начали глаза открываться! Смотрю, а в этой клетушке тех операторов только проснулось шесть штук, а сколько ещё спит, непонятно, но по ощущениям — порядком. Честно говоря, не так уж и уютно.

А гады щиплются и трещат. То ли недовольны, что я в помещение вторгся, то ли, напротив того, прикололись и веселятся — впотьмах непонятно.

А, думаю, плевать! Однова пропадать, терять нечего.

— Ну, чего, — говорю, — страшные колдуны, ужас мира! Бедный смертный не хотел вам дрыхать мешать, он и сам не прочь от того, да только жрать ему до дури охота. Может, тут у вас еда есть, раз всё равно не спим?

Молчат, моргают. Ну, я уже учёный, я знаю, что жестами общаются. Жду, пока договорятся.

— Эй, — слышу, — теплокровный, ты как это сюда забрёл? Вам в жилом секторе не место!

— Меня, — говорю, — некий Тшанч просил тут подождать. Знаете такого?

— Дык, — говорят. — Шеф контрразведки. Но до диких-то ему какое дело? Он же с лешаками работает…

И тут я становлюсь в пятую позицию и делаю морду кирпичом.

— Это кто тут, — говорю, — дикий, я не понял? Ты глаза-то свои крокодильи разуй, недоразумение!

И тишина. У гадов — шок. И я начинаю действовать.

— Мы, — говорю, — с вашим шефом контрразведки разработали совместную программу против нестабильных существ из леса. И я вам не дикий. Забудьте это слово. Я — инопланетчик. Только контакты до сих пор были засекречены, ясно, мокроносые?! Я вот до сих пор не знаю, можно ли вообще всяким операторам доверять, или я зря тут язык распустил. Инструкции мне не дали по этому поводу.

— А откуда знаешь Тшанча-то? — кто-то спрашивает, робко так.

— Тебе скажи, — говорю, — рептильная морда! А ну как ты шпион? Ну ладно, шучу. Так и быть. Случайно. Меня завербовали. Ваш Тшанч кадры нюхом чует. Я такое видал — вы б в собственные уши позаворачивались со страху. Что мне оборотни какие-то — фу!

Наглость — второе счастье, если только не первое. Кто-то мелкий уже пищит под ухом:

— Так ты, как я понял, кушать хочешь?

— Времени, — говорю, — не было пожрать. Только что сверху. Что было: рассказать — никто не поверит.

— Сейчас, — говорят. И завозились в темноте.

Я же помню — они вполне съедобные штуки едят, даже вкусные. Воспользуюсь случаем, думаю. Ну и суют в руки какую-то миску или тарелку, а пахнет от неё будто орехами. Пошарил рукой — точно, орехи, с полпальца длиной каждый. Попробовал один — есть вполне можно, солёный такой.

— Класс, — говорю. — Будем представлять к наградам — вам зачтётся.

И меня кто-то обнимает холодной лапищей за шею — мир, дружба, жвачка. Терплю. Этикет есть этикет. А в самое ухо редко и холодно дышат и говорят:

— Надо же! Совсем на дикого не похож! В доску свой!

— А то, — говорю. — Будь спок, старина.

Тогда меня хватают за пояс и тянут вниз. И мне приходится сесть на что-то мягкое. И я сижу, хрупаю эти орехи и веду светскую беседу аса контрразведки: вру, хвастаюсь и надуваю щёки. А гады развесили уши по всему помещению — вешай хоть какую лапшу, уже всему верят. И тогда я спрашиваю между прочим:

— Тшанч как-то обмолвился о каком-то обалденном источнике энергии… Я тогда-то не стал уточнять — времени не было, но сейчас вспомнил, и интересно… Вы не в курсе?

Мнутся и гнутся.

— Вообще-то, — говорят, — мы не такие большие персоны, как Тшанч. Насчёт всяких новых идей нас не слишком просвещают…

— Я, — говорю, — слыхал, что уже не чересчур новая, в том-то и дело. Про сверхсекретные разработки я бы и спрашивать не стал.

— Ну, — мямлят, — трудно сказать, что он имел в виду из старого… Может, гравигенератор или…

— Пирит, — подсказываю. — А?

— Не наше слово, — говорят. — Может вещь и есть, да зовётся иначе…

— Да ну вас, — ворчу. — Не знаете ни чёрта, только пальцы гнёте.

Они смутились и позатыкались, а я думаю: слишком хорошо — это тоже плохо. Наелся, сунул горсть орехов в карман про запас — неплохая, между прочим, еда, чувствуется много калорий и места мало занимает. Потом нашёл ощупью флягу с водой, напился и задремал. И гады расползлись по своим углам, чтобы не мешать.

Я ещё подумал, что здорово их построил — душа радуется.

Проснулся — скандалище!

В зале с мониторами так орут, что эхо поигрывает — в операторской слышно. Я потихоньку встал, подобрался к двери и приоткрыл чуток — чтобы слова разобрать.

По голосу узнал: Тшанч разоряется.

— Это, — трещит, — не пограничная полоса, а отхожая дыра в гладком месте! Почему, хотел бы я знать, никто ни за что не отвечает?!

Кто-то незнакомый урчит виновато:

— Так ведь это учёный был… Особые полномочия… Что ж я мог сделать-то?

Тшанч опять свои карандаши ломает со злости:

— Уважаемый Шфепп, — говорит, ядовитый, как мышьяк, — вы кого-нибудь посылали за этой самкой? И почему именно за этой?

В ответ — тихий такой голосок — как у вши:

— Не представляет научного интереса. Никого не посылал.

Тот, виноватый, похоже, охранник, бурчит, как в животе:

— А номер-то вашего сектора, Шфепп! И пропуск ваш с вашей подписью!

И Шфепп снова шелестит еле-еле:

— Ну как же, позвольте? Я ж никого не посылал. Я ж уже объяснил — не представляет…

А Тшанч совсем вышел из себя. Тут уже не карандаш — целое бревно ломается:

— Варвары! — трещит с привизгом. — Украли ценную особь! Как раз вовремя! Ведь сожрали небось?! Ну точно, сожрали! Вам что, паёк не выдают, учёные?! Хуже уголовников, честное слово…

Но я не Тшанч, слава богу. Я смекнул кое-что. Только поверить боюсь. Но мне интуиция подсказывает, шестое чувство — аж дух захватило. Ну думаю, настал психологический момент для появления меня.

Захожу в зал. Свет убрали, только от мониторов цветной сумрак стоит. И в этом сумраке тени снуют, суетятся, грабками машут — проблемы у гадов.

— Тшанч, — говорю, негромко так, спокойно, — что случилось, а?

И все разом заткнулись и замерли — как по команде.

Тшанч говорит:

— Рекомендую, господа, тот самый теплокровный, о котором я рассказывал.

— Это да, — говорю. — Но случилось-то что?

Трёт верхними ладошками нижние.

— Да небольшое недоразумение, — говорит. — Тут кто-то из загона по ошибке твою самку забрал. Но она найдётся…

— Ты ж, — говорю, — вроде бы кричал, что её того… съели? Или мне показалось спросонок?

Так трёт, что вот-вот до дыр протрёт. Что-то его хорошо прижало, какие-то левые обстоятельства. Интересненько.

— Да я так, — говорит. Уже без всяких карандашей, без всякого визга — жужжит, как пчёлка. — Я так, понимаешь, для красного словца… Но если что, мы тебе другую самку подберём, какую захочешь, у нас полно, ты не переживай…

Всё правильно. Я так и думал. Но закатить бучу мне сам бог велел. И я как рявкну:

— Как это «не отыщется»?! — они аж присели, поджимают свои лопухи, их-то голосочки против моего слабовато выглядят. — Да ты соображай, что говоришь! Что ж ты из себя специалиста строил по нашей психологии, если не понимаешь ни рожна?! У нас же комфортные условия для размножения, знаешь, как фигово достигаются?! Мне что, объяснять надо, что другая самка не подходит?! У меня узкий спектр приемлемости! Мне, может, из-за вашего бардака будет вообще не размножиться — что ты тогда скажешь?!

Какие они стоят виноватые — сердце радуется. И я дожимаю.

— Сволочи вы, сволочи, — говорю трагически. — У нас, у теплокровных, от таких вещей запросто помирают. А иногда и окружающих душат — от темперамента зависит. Я, может, теперь смысл жизни потерял. Депрессия. Видеть никого не охота.

Он меня хватает за шею, а я его грабку скидываю. Видимо, страшное оскорбление — потому что морда у него вытягивается.

— Прости, — говорит, — не ожидал я, что так выйдет… Ну попробовать-то можно, правда? Может, ещё та отыщется… а может, у тебя дома какая-нибудь подойдёт… утрясётся как-нибудь… Ты уж, пожалуйста, сейчас не раскисай. Сейчас сил нет, как твоя помощь нужна. Мы оборотня в наружном тоннеле видали. Значит, он может и в подземелье просочиться — представь?

— У-тю-тю, — говорю, — какие вы добрые! Сейчас, пока я нужен. А когда тварь поймаем, под каким соусом меня сожрёте, а?!

Ух, и лебезили же они! И уговаривали, и рассыпались в извинениях: как я вообще мог подумать, что меня могут съесть?! Они вообще теплокровных не едят! Они вообще — только травку. А тот урод, который Аду забрал без спроса — он просто отдельно взятый выродок, позор и поношение всему роду подземных хозяев.

Ишь ты, думаю, поджали хвостики. Ну, я вам на них насыплю соли, мои дорогие! Как у вас всё хорошо, так бедного теплокровного шантажировать можно, в подопытные кролики записывать, угрожать, а как припекло — «прости, что так вышло»!? Фигушки.

— Ладно, — говорю. — Я гуманист. Я обещал. Так и быть. Но с утра. Сейчас у меня душа болит, и потом, я спать хочу. Заторможенный я вам всё равно ни к чему.

Согласились. Тем более что оборотни, видать, тоже спят по ночам. В смысле они так думали. Ну, отвели меня в операторскую, всех оттуда разогнали и прикрыли дверь. Деликатные…

А сна у меня ни в одном глазу. Я лежал и ждал событий — а сердце у меня билось так, будто вот-вот выскочит.

Как умудрился заснуть — чёрт его знает.

Проснулся оттого, что когтистой грабкой за плечо тряхнули.

— Вставай, — говорят, — Снайк. Охотничий сезон уже открыт.

Глазюки горят в темноте, как те самые карманные фонарики.

Спросонья подумалось: какой-нибудь патрульный пошустрее. И вдруг меня как ударит: откуда гад знает, как меня звать!? Никто ж из них не интересовался!

И тогда я его глажу по шее. Нежно-нежно.

— Конечно, — говорю, — пойдем, дружок. Пойдём, малыш. Я уж заждался тебя.

И только одну малую минуточку слышу тёплый смешок. Ни один подземный житель на такой звук не способен — разве если только запишет каким-нибудь механическим способом. Но такой ангельский хихикс разве запишешь точно!

А он щёлкает и шипит, как и полагается хозяину:

— Не годится на охоту с пустыми руками идти.

И я чувствую под руками приклад бластера. Этакая магия светлейшая!

— Солнышко моё! — говорю.

Хрустит карандашом сердито:

— Ну ты выдумаешь! Горячее пятно на холодном фоне… Зрение у нас тепловое, Снайк. Знаешь, что такое инфракрасные очки?

Я не знал, пока их на меня не надели. Всё вокруг контуры обрело, не идеально, но ориентироваться можно. И я понял, что бежим мы к ангару, где эти местные подземные танки стоят.

Я этот ангар разглядел. Стальные гусеницы блестят в потёмках — борта, видать, чуть теплее камня. Пол — камень полированный, стены — грубо тёсаный известняк. Мы уже около машины были, как вдруг слышу Тшанчев голос:

— В сторону, тёплый! — и меня швыряет в сторону и впечатывает в стену.

Силовое поле.

И я ещё от стенки не отлепился — увидел. Мерцание такое бледное и радужное, как мыльный пузырь из шампуня для волос. Купол небольшой — высотой со среднего подземного жителя, значит, генератор не шибко-то мощный. Хотя, может, они специально энергию экономят… А мы так глупо влипли!

Стало вроде как посветлее, и я осмотрелся вокруг.

Мати моя женщина! Гадов — так и кишат! Тшанч с довольным рылом, эти его охранники, какие-то типы в скафандрах, ещё какие-то — белых хламидах, гад с генератором поля и парочка обслуги для генератора… Вся толпа — вокруг силовой ловушки. А внутри — хоть и смутно, но видно — лешак при полном параде. Брюлики блестят, цветы в волосах, выпрямился, лицо бледное, злое, гордое…

Мой Ори…

Тшанч чирикает и трёт правые ладошки о левые.

— Класс, — говорит, — теплокровный, нельзя похаять. Чистейшая работа. Ну теперь давай клади оружие и присоединяйся: переместим его в лабораторию вместе с клеткой.

А Ори сквозь купол светится, как блуждающий огонёк: и кудри, и кожа, и глазища — чтоб мне было повиднее. И вид у него напряжённый и вопросительный: «Какого чёрта, Снайк, неужели ты меня продал?» — ножом по сердцу.

А Тшанч уже щёлкает нетерпеливо:

— Ну что ты встал со стволом, как дурень с писаной торбой!? Положи на пол и иди!

А у меня нервы — как струны. Я понимаю — они двоих поймали: один — оборотень, а второй — идиот-союзник.

— Ага, — говорю, — родной. Уже иду. Сию секунду.

Я бластер скинул с плеча за ремень, как рюкзак. И перехватил так быстро, как сумел — а всего-то и нужно было успеть один раз выстрелить.

И я успел. Я неплохо стреляю. Врезал тройной импульс в генератор поля.

Шарахнуло так — я только и успел подумать: Ори-то жив? Я ослеп от вспышки и оглох от грохота, а волной энергии меня так задвинуло обо что-то твёрдое, что я даже вырубился на секундочку: и позвоночником, и локтем, самой костью, будто иголку вогнали в нервный узел.

А в чувство привели вполне по-нашему — горячей ладонью по морде. От души. И крикнули звонко в самое ухо:

— Рвём когти, Снайк! Дёру, дёру!

Как он у машины люк открывал, а я отстреливался — не помню, хоть убейте. Вроде жарко было очень, камни сыпались, верещал кто-то — противно — даже, кажется, стреляли. Но пулями — грохоту много, а толку чуть. А вообще, если бывает ад, и он под землёй, и там жарко, темно, всё горит и ужасно больно, то это была та самая картина.

В кабину танка Ори меня втащил за шиворот.

Я в гамак плюхнулся и соображаю: хоть у меня и имеются известные пальцы на ногах, но ведь не такие же, как у гадов. Как же я буду держаться ногами за эти штуки?!

А Ори тормошит меня и кричит:

— Ну, ты что, заснул, герой!? Давай, шевели мозгами, пока они не опомнились!

— Ты, — ору, — не наезжай, что ты понимаешь! Это ж тебе не авиетка!

А сам судорожно пытаюсь сообразить, как хотя бы с места сдвинуть эту штуку. Как там гады-то делали… Вот это, блестящее, от себя, большую клавишу — вниз… И вдруг чёртова машина ка-ак рванёт!

Я ещё краем глаза заметил, как Ори рядом со мной в гамак влетел. В подземном виде — есть, чем за рычаги хвататься.

А на экранах ни пса не понять!

Я только дорубил до очевидного — что за ангаром длинный прямой тоннель, а мы прямо в него заскочили, потому и живы до сих пор. А Ори верещит в самое ухо, как подземный солдат со страху:

— Повороты — блестящая ручка! Слушай меня! Вправо! Ещё! Так, прямо!

Пошло попроще. Только ужасно трудно удержатся — ноги до пола не достают, мотает на скорости в разные стороны, назад по инерции относит, как тот самый цветок в проруби. Еле держу эту ручку блестящую. А Ори командует, как будто ничем другим и не занимался никогда — реакция у него вполне охотничья, в космических боях таким цены нет.

Я еле успеваю выполнять — слишком погано себя чувствую. Локоть так болит, что рука почти не слушается, но хуже, что мне не видно, куда едем. За стёклами — чёрная муть, полосы розовые и жёлтые…

— Ори! — кричу. — Ты дорогу-то знаешь?!

— Не отвлекайся! — рявкает. — Влево, ещё влево, вперёд!

Один тёмный ужас, а не дорога.

И вдруг из этой мутной каши как выскочит что-то ярко-золотистое — как торпеда! И сразу — грохот, удар в бок, так что занесло в сторону, еле удержал руль, а Ори визжит нестерпимым визгом, даже в этом шуме слышно:

— Стреляют! Круглые кнопки в ряд! Одну за другой!

Я жму, машина дёргается, грохочет, я жму ещё — и на экранах вспыхивает солнце!

И я всем телом ощущаю, всеми нервами, как наш танк прёт прямо по тому… по горящему пластику, по металлу искорёженному, по костям, по разлитому горючему — и за нами всё взрывается и рушится. И нас швыряет из стороны в сторону и вперёд — и мы влетаем на всём сумасшедшем ходу во что-то твёрдое, и наша машина пробивает его насквозь. Летят в нас куски пластика, осколки стекла — и в дыры врывается ослепительный свет, и скорость падает, падает, скрежет — по ушам, по спинному мозгу — и мы останавливаемся…

И я вижу, что вся передняя часть нашей машины разбита вдребезги, экранов нет больше, а сама машина уже не в тоннеле, а снаружи. Солнышко светит.

А Ори подтягивает ноги в гамак, и скручивается в узел — и его трясёт и выворачивает наизнанку, совсем как человека. И он уже не подземный хозяин — выглядит, как лешак. Правда, как больной лешак, если только такие бывают.

И я выбрался из своего гамака, подошёл к нему и вынес его из машины наружу. Он был лёгонький, как всегда, и я держал его, как девочку, и чувствовал, как его знобит — а Ори всё прижимался ко мне, цеплялся, как котёнок, которого вытащили из воды, кашлял, всхлипывал и бормотал:

— Снайк, как я ненавижу эти подземелья!..

Потом я сел на траву и положил Ори к себе на колени.

Мы как раз попали в то самое место — или, скажем, примерно то самое, где он меня дурачил, прикидывался Адой — и всё такое… Там были эти кусты, лианы, родники… Машина как будто вышибла какую-то заслонку — в скале дыра зияет, а края рваные: никак не камень, а то ли металл, под камень деланный, то ли блестящий пластик. Земля от дыры шагов на тридцать распахана — хоть окоп оборудуй. И стоит солнечное утречко.

— Ори, — говорю, — очнись, дружище. Надо сваливать отсюда, а то слишком уж к гадам близко…

Он голову поднял — усмехнулся.

— Зачем идти, Снайк? Полетели, а?

— Да где уж мне, — говорю. — Рождённый ползать…

И Ори тряхнул головой — и улыбается победительно, как в лучшие времена.

— Что, — говорит, — бродяга, — признал, наконец, какой ты есть? Верно, золотые твои слова. Но ладно уж, так и быть. Помоги мне только встать — устал я что-то…

И я опять его поднял, но он выкрутился и встал на ноги. И потащил меня за больной локоть куда-то в заросли. А когда раздвинул густеющий куст — у меня чуть глаза не выскочили.

Стоит между скал на узенькой площадочке моя многострадальная авиетка, и вся ветками закидана. «Фонарь» заперт — и на задних сиденьях лежит Ада. Причём вовсе не спит — вполне себе бодрствующая и живая, не раненая, зато злобная, как тот самый сатана. Потому что очень профессионально связана по рукам и ногам, а рот у неё заткнут моим стерильным индивидуальным пакетом из авиеточной аптечки и сверху завязан платочком. Чтобы не вздумала возмущаться. И её верный меч — только без ножен — почтительно так покоится на переднем сидении, где ей не достать при всём желании.

А я, наверно, переутомился чуток, потому что когда это всё увидал, со мной вроде как истерика приключилась. Я сел на травку и начал ржать. Я чуть не задохнулся, у меня слёзы из глаз потекли — но никак было не остановиться.

А Ори прислонился к борту и смотрит. Ждёт.

— Орёл, — говорю. — Ас. Уважаю. На ходу подмётки срежешь.

Как наморщит носик!

— Совет да любовь, — говорит, — Снайк. Вот, милостивый государь, ваше имущество в целости и сохранности, а я, пожалуй, пошел. Очень уж беспокойно с тобой, душенька.

Делает подленькую улыбочку в своем роде, но вздыхает. И уж слишком демонстративно собирается. И я его поймал за плечи — то есть, он дал себя поймать.

— Моего тут мало, — говорю, — дружище ты мой отважный. Одна авиетка. А жрица — она своя собственная. Её надо выпустить.

Как у Ори в глазах огонёчки вспыхнули! Ничего он не сказал, улыбнулся — и только.

Я авиетку открыл и стал Аду развязывать. И первым делом она хотела съездить мне по морде. Ничуть не изменилась.

— Знаешь, — говорю, — подруга, я ведь могу тебя и связанной выгрузить.

Перестала руками махать. Отплевалась от индпакета и говорит:

— Если бы я знала, Снайк, что ты всё-таки сродни колдунам и якшаешься с нечистым, я б тебя убила ещё на дороге в степи. Твоё общество позорит человека чести.

— Да если б, — говорю, — не наша золотая нечистая сила, вкалывала бы ты в подземных рудниках, или где у них там рабы работают — а потом съели бы тебя, и сказочке твоей — конец. Легко. Так что не плюй в колодец, девушка. Лучше скажи Ори спасибо.

А она посмотрела на Ори — и он немедленно изменился очередной раз. И стал звездоликой лесной кралей с шельмовской рожицей и самой малостью одежонки. И Ада всё-таки плюнула ему под ноги.

— Я, — говорит, — знала, Снайк, что ты презренный развратник. Что тебя любая поганая ведьма может обморочить. Но я не такая. У меня святые цели.

— Ты убила страшную колдунью? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Но я её видела. В смысле, я видела статую их злобной богини и теперь знаю, где её храм. Вот.

И Ори прыснул в ладошку. А я уже устал смеяться. Только говорю:

— Девушка, не позорься, а!

И Ада как всегда надулась и замолчала. А Ори вдруг спохватился — и торжественно так изрекает:

— Я слышал, ты интересовался самым мощным источником энергии у подземных хозяев?

— Да, — говорю, — солнышко, да! Пирит!

— Ну, — говорит, — они эту штуку называют иначе, но я выяснил точно: это у них самая страшная военная тайна, лучшее из лучшего. Так вот, смотри.

И самым фокусным жестом открывает у авиетки багажник.

А там я вижу этот хвалёный, легендарный, невозможный пирит, из-за которого я во всё это влип. И эта удивительная вещь — самый обыкновенный, даже внешне легко узнаваемый кси-аккумулятор. Ну один в один такой же, как на моём звездолёте. Вылитый. Просто удивительно, откуда у подземных хозяев чертёж — я думаю, им Даргон показал. Господи, боже милостивый, какой был облом…

Я повернулся к Ори, а Ори сиял, как сверхновая звезда и смотрел на меня нежно, и я понял, что не могу я его обидеть ни в коем случае. В конце концов, это мой личный облом.

— Ну что бы, — говорю, — я делал без тебя, дружище! Люблю я тебя.

Что бы вы думали, он на это ответил? Махнул девичьими ресницами и пропел:

— Я тоже.

Дальше всё было просто.

Аду мы подкинули к селению каких-то мирных дикарей, чтобы она купила себе лошадь. Не собиралась она домой возвращаться — то ли подвигов ей не хватило, то ли шило впилось в тайное место.

И мне она только одно и сказала на прощанье:

— В сущности, Снайк, ты не отпетый негодяй. Я бы могла на тебя повлиять в добрую сторону, если бы ты не был таким похотливым и беспринципным самцом. Всё доброе, что в тебе есть, заглушает эта твоя несдержанность. И ты такой неразборчивый, что даже не можешь отличить порядочную женщину от бог знает чего.

— Ах, — говорю, — Ада, я сам себе ужасаюсь, только вот поделать ничего не могу.

— Постарайся, — говорит.

— Непременно, — отвечаю. — Лет через пятьдесят обязательно начну развивать силу воли в этом вопросе. Может, и вовсе перестану женщин замечать, как знать.

— Мерзкое, — говорит, — ты, Снайк, животное!

— Спасибо, — говорю, — милая, я тебя тоже люблю. По-братски.

На том мы с ней и расстались. А Ори сделал себе вид ещё прелестней прежнего, и улыбался загадочно, и накручивал на палец златой локон.

— Слушай, — говорю, — а почему ты на дороге объявился, в смысле, объявилась мужчиной, а не женщиной?

— О, — смеётся, — это была военная хитрость. Чтобы ты не заподозрил про звездоликую, а главное — чтобы Ада сразу не убила. А вообще, тебе не всё равно?

— Оставим, — говорю, — эту скользкую тему. Хочешь орехов?

Он мне протянул ладошку. Я достал из кармана горсть орехов от подземных жителей — а Ори тут же спрятал руки за спину.

— Я передумал, — говорит.

Я тоже передумал. Потому что это были сушёные горные муравьи. Те самые.

С тех пор я имею ещё больше претензий к подземным жителям.

А что до Ори — то он перед вами. У него такая фантазия — не заложусь, что вы узнаете его при новой встрече. А историю эту я рассказываю уже, наверное, раз сотый, потому что Ори обожает слушать про себя. Он вообще к себе хорошо относится. Вот такушки.

Снайк рассказывал почти до утра. А рядом с ним примостился подросток-йтэн, тихий ребёночек, с длинными ресницами и славной застенчивой улыбкой.

Никто из нас не заметил, в какой момент он перестал быть стулом.

А утром, когда мы шли к кораблю, Тама-Нго мне сказал:

— Послушай, Проныра, а не слетать ли нам на эту Мангру? Как ты думаешь?..

Но это уже другой сюжет.

Мышиная дыра

Когда мы с Тама-Нго узнали, что Марсэлл пропал без вести, нас это известие здорово расстроило. Да это всю стаю Ирма Счастливого, с которой Марсэлл летал, огорчило до невозможности. Он был забавный парень, Марсэлл, Сын Грома.

Вообще-то, Дети Грома оказываются на Мейне нечасто. И всегда производят подобающее громоподобное впечатление. Самый тихий Сын Грома создает в любой тусовке больше шума, чем сорок антропоидов из других миров, а выглядит он в толпе, как яркое пятно на сером фоне, даже если это мейнская, то есть очень пестрая толпа.

О Земле Грома для точности надо сказать несколько слов.

На Мейне ходит упорный слух, что цивилизация, населяющая Землю Грома, — плод чьего-то безответственного генетического эксперимента. Очень может быть. Эта гипотеза, в смысле — сплетня, по крайней мере, правдоподобно объясняет тамошние чудовищные странности.

Сына Грома с чертами взрослой личности, по моим данным, никто никогда не видел.

История Земли Грома звучит, как пародия.

Начать хоть с того, что с периодичностью лет в семьдесят-сто местных этот чудный мир сотрясают сумасшедшие социальные катаклизмы — оттого, что Детям Грома приходится по душе очередная бредовая идея какого-нибудь местного психа, наделенного богатым воображением. Понятия «неадекватность» Земля Грома не знает — большая часть тамошних авторитетов в других мирах проводила бы время в запертых помещениях, обитых войлоком.

Между прочим, название «Земля Грома» местные жители придумали себе сами, вскоре после объединения полутора тысяч враждующих местных государств в одно странное целое, во время всеобщей эпидемии пацифизма. Для нормального уха одно это звучит, как выписка из истории болезни. Обалдев от бесконечных войн, Дети Грома вдруг без видимых причин приняли общее решение прекратить играть в войнушку. И прекратили. Вдобавок, заключили бессрочный мирный договор с соседями по планетной системе, которых постоянно долбали ближайшие лет двести. А чтобы те окончательно восхитились, им было объявлено, что с этих пор Дети Грома протягивают всем нуждающимся руку бескорыстной помощи.

В такие заявления нельзя верить во всех случаях, кроме данного. Дипломатия у Детей Грома никогда не была сильным местом — врать они не умеют, как пятилетки. Собираются навалять — так и говорят, наваляем, мол. А любое вранье у них выглядит шитым белыми нитками — я не ел варенье, оно само куда-то делось. Поэтому умные соседи не нашли ничего лучшего, как восхититься, пока Дети Грома не передумали.

А на Земле Грома вовсю строили светлое будущее — придумали себе новое экстремальное развлекалово.

Я, конечно, не большой знаток их истории. Но вроде бы, перед тем они всем миром боролись с рабством. А после того — с расизмом. И эта их борьба граничила с сексуальной революцией, снеся все прежние моральные устои ко всем чертям. Во всяком случае, теперь Земля Грома стопроцентно однородна в расовом отношении. А еще и сотни лет не прошло. Быстренько они это провернули, в своем вкусе…

А Марсэлл появился на Мейне во время всеобщей борьбы с неравенством. На Земле Грома шла дележка поровну местных материальных ценностей, от энтузиазма все старые устои опять трещали по всем швам — а покойный папуля Марсэлла имел неосторожность быть миллионером. Вот стыдоба-то!

Марсэлла хотели заставить принять капитал в наследство — кошмар, как подумаешь! А другие ютятся в заброшенных канализационных системах. А еще есть бедные сиротки и неизлечимо больные. Представляете? Такое честная Марсэллова душа пережить не могла. Он был Сын Грома в высшей степени — он отписал папино состояние в благотворительный фонд и сбежал на Мейну от двух своих дядюшек, которые были Дети Грома в чуть меньшей степени и хотели его удушить.

Эта история была в ярких красках рассказана Ирму. Ирм был очарован. Марсэлл моментально приобрел прочную известность, как достопримечательность Ирмовой стаи.

Когда мы с Тама-Нго впервые его увидели, мы тоже были очарованы. Редкое зрелище.

Марсэллу тогда едва стукнуло двадцать четыре стандартных года. И внешне он выглядел, как Сын Грома в высшей степени: бледная треугольная физиономия, зеленые глаза, курносый нос, веснушки и ямочка на подбородке. И еще у него были вечно взлохмаченные волосы оттенка апельсина и серьга с громадным тэффским сапфиром в правом ухе. Он носил атласную рубаху кислотно-салатного цвета в алых разводах, черные штаны с дико-желтыми лампасами и серебряный пояс в ладонь шириной с громадной позолоченной пряжкой в виде оскаленного черепа, а помимо того — сапоги из змеиной кожи с острыми носами, окованными сталью, и тесак в золотых ножнах, украшенных рубиновыми звездами. Я это к чему так подробно рассказываю — если бы вы посмотрели на Марсэлла, а потом отвернулись бы в сторону, у вас на сетчатке глаза остался бы отпечаток этого дикого цветового эффекта. Как после взгляда на солнце.

На посиделках в штабе Ирма между боями Марсэлл выглядел, как попугай в стае стервятников. Его все тискали. Его обожали девочки. Он с наслаждением играл в бандита и таскал с собой тяжелый бластер — но совершенно не умел злиться всерьез и был физически не способен на подлость. На Мейне ему совершенно ничего не угрожало — ни одна живая душа не принимала его всерьез, никто никогда на него не обижался, никто не мог бы его подставить.

К слегка юродивым на Мейне относятся бережно.

Зато каждый раз, когда стая улетала на дело, за Марсэлла было страшно. Ну просто как за ребенка на войне бывает страшно. Но он был редкостно везучий, этот охламон — и возвращался без царапины. И охотники его на радостях поили до бесчувствия, а он со всеми обнимался и с горящими глазами хвастал самыми опасными моментами боя. Бояться он тоже не умел и в смерть совершенно не верил.

Наверное, из-за этих своих ценных качеств через некоторое время Марсэлл стал талисманом стаи Ирма. Поэтому, когда мы опустились на их космодром и не увидали его крыльев — раскрашенной монстрами и девками дивной машины — можно было и не спрашивать, что случилось.

Траур в стае, вот что. Вы слышали, наш Марсэлл пропал. Из «прыжка» не вышел. Может, релаксометры сбойнули? Нет, не дозваться. Может, некорректно вывалился в физический космос?

Хоть бы уж не мучился…

И ни с кем невозможно разговаривать. Любая тема сворачивает на Марсэлла. Лучше б уж в бою погиб — там, хотя бы, понятно, что сразу. А так…

Полунадежда.

Но Тама-Нго мне сказал:

— Знаешь, Проныра, я думаю, он еще появится. Вернее, мои духи так думают.

— Ирму скажи, — говорю.

— Ирм — Философ, Верующий В Великого Духа, Не Одобряющего Всех Остальных Духов, — говорит. Сущность монотеизма в изложении Тама-Нго. — Ирм не прислушается к моим словам.

Так что Ирму мы ничего не сказали. Но меня это утешило.

И вот, через солидное время после этого бедства, когда стая уже эту рану почти залечила и жизнь в секторе «Счастливый» мало-помалу вошла в обычное русло, сидели мы у Ирма в штабе и слушали свежие новости. И тут свежая новость буквально рухнула на космодром. Да с таким звуком!

Он не приземлился, нет. Он грохнулся, как сброшенный с самолета страус. Мейна содрогнулась.

Он выглядел так, будто триста лет лежал на дне огромного мусорного бака: слоя копоти на бортах было не видно из-за дымовой завесы — это у него защитные экраны горели. И заложусь — все, кто это видел, инстинктивно полезли в карманные аптечки за противорадиационными капсулами.

И, кстати, у всех, кто это видел, физиономии расплылись в улыбочках — разве только чужие не прониклись. А Ирм осклабился и говорит нежно:

— Марсэлл вернулся, туды-т его матушку…

Через минуту все на космодроме были — охотники, техники, девочки, медики — и все, стоя на сравнительно безопасном расстоянии, глазели, разиня рот и чуть не со слезами на глазах, на это явление. А Марсэлл со страшным скрежетом, от которого у народа волосы встали дыбом на всем теле, отдраил люк и спрыгнул на покрытие.

Яркого на нем осталось — зеленые глаза на закопченной роже и грязные рыжие лохмы. Он отощал, как скелет борзой собаки, оброс щетиной, носил промасленные брезентовые штаны, истлевшие лохмотья рубахи и все. Босиком. И лучезарно улыбался, обнаружив выбитый верхний резец.

Потом Марсэлла тискали минут пять, все, кто мог до него добраться, а он порывался что-то сказать. Но его все равно не выслушали, пока не выразили подобающие эмоции.

А когда выразили, разобрали, что он хочет. А он говорит:

— Ребята, мне хавка нужна. Много.

Эльфа, подружка Ирма, смахнула слезинку и говорит:

— Бедненький, ты голодный?

А Марсэлл только рукой махнул.

— Да я-то, — говорит, — это ерунда. Я успею. У меня там мышки. Мышатки, понимаете? Мне консервы нужны. Лучше мясные. Ящик. И сок какой-нибудь. И сгущенка. И еще что-нибудь сладкое. Потом рассчитаемся.

И тут народ вспоминает, что это же Марсэлл, а не кто-нибудь. Хотя вся эта тирада про мышек и ящик тушенки — как будто слегка чересчур даже для Марсэлла.

Беркут его по голове погладил и говорит:

— Ты, Марсэлл, успокойся, ты уже дома, все — путем. Щас все будет в порядке…

А Марсэлл:

— Беркут, да ты не понимаешь! У меня же там мышки, целое гнездо. Сиротки, понимаете? Девять штук. Они же кушать хотят, и потом — им нездоровится и они «прыжок» неважно перенесли.

Тут все чуток поутихли и вроде бы опечалились. Потому что — дальше-больше. И у всех на памяти Бен Паленый, который застрял в гиперпространстве на полгода, а когда вернулся, разговаривал только с гномиком, а гномик, якобы, сидел у него на левом плече. А у Марсэлла психика вообще никогда, даже в лучшие времена, не была особенно устойчивой.

А я переглянулся с Тама-Нго. Мы с ним телепаты в разной степени, нам понятно, когда человек бредит, а когда — нет. Марсэлл не бредил. Он был весь в досаде, что его не понимают — просто объяснить путем не умел. Сын Грома…

Бедолагу уже совсем, было, собрались тащить к медикам тестировать — он же все пытался им донести про мышек — но спасло его одно обстоятельство.

Из люка его несчастных крыльев высунулась девичья рожица, совершенно прелестная, жутко чумазая и неописуемо злющая. И кричит:

— Марсэлл, зараза! Где тебя носит, я уже больше не могу тут одна сидеть с твоими погаными крысами!

Реабилитировала, можно сказать. Ясно же, что с ума на почве мышек толпой не сходят. И в гиперпространстве женщину не раздобудешь — значит, где-нибудь он да приземлялся. И стая успокоилась насчет Марсэллова умственного здоровья и принялась собирать для него провизию — второпях и пока не вдаваясь в подробности.

А насчет подробностей Марсэлл изложил в штабе. Вечером. Когда все собрались послушать. Он пришел совершенно уже чистенький, бритый, с невероятно огненной челкой, сияющий, с новым зубом, в серебряных штанах и голубой куртке с алым аксельбантом. И народ на него смотрел и душой отдыхал — все в порядке, слава богу.

Ирм говорит:

— Ну и где твои пассажиры?

А Марсэлл:

— Эдит не хочет общаться. Дуется. А мышки пока стесняются выходить…

— Мышки, я говорю, стесняются. Они, ребята, у меня агорафобы поголовно — боятся открытого пространства. Ничего, они привыкнут. Они ко всему легко привыкают. Вы, на всякий случай, у себя сигнализацию пока проверьте хорошенько и замки. Ну, просто — на всякий случай. Но — как следует, потому что они очень сообразительные насчет открыть то, что заперто.

Что ты говоришь?! Да нет, что ты! Они же безопасные совершенно. Просто они жили в вечном экстриме, понимаешь? У них же инстинкт, они все тащат в норку. С этим ничего поделать нельзя. Так что — если вдруг, я говорю, если вдруг у кого-то что-то пропадет, вы сразу говорите мне. Я у них в гнезде поищу. И если найду — отдам. Они не обидятся.

И нечего прикалываться. Сонни, помнишь тот анекдотец про крысу, которая украла кусок НЗ у каторжника? И как они решили, что если крысе не западло посидеть с братвой, то она наш товарищ? Ну вот. Моему другу Старшему Мышу совершенно точно будет не западло. Он только чуточку освоится. Он очень славный. Он со мной прилетел по делу.

Ну, я вижу, надо обо всем рассказывать по порядку, иначе непонятно. Только не перебивайте выменя, я вас прошу, я и сам собьюсь. И не теребите вы меня все время — вообще, положите руки на колени, как послушные детки… Нет, Айра, к тебе это не относится.

Эдит? Не знаю, может, и обидится. Но мне уже все равно. Теперь уже она в безопасности, если даже совсем обидится и уйдет — с ней ничего непоправимо страшного не случится.

Я?! А я-то тут при чем?! Нет, я к ней хорошо отношусь, правда, но если она захочет уйти — она свободный человек, а я не стану биться головой об стенку и приковывать ее на цепь.

Вы не понимаете, потому что не знаете наших обстоятельств. На самом деле, ведь с Эдит все и началось. Я просто чуть-чуть за вами в «прыжок» опоздал. И поэтому я поймал «караул», а вы — нет. Ну, просто минуты на полторы разминулись. И я принял. И все.

Я сразу понял, что разоряется лицо гражданское. Передатчик был такой, гражданский — маломощный и в одном только диапазоне. А вы уже ушли в гиперпространство, и я, понятное дело, никого уже не мог предупредить — но ведь бросить «караул» без ответа я тоже не мог.

А вдруг — что-то серьезное? Вдруг у кого-то кислорода на час осталось, правда?

Ну вот. И я, значит, поменял направление «прыжка». То есть, «прыгнул» туда, к этому бедолаге, попавшему в историю. Совсем оказалось недалеко.

Выпадаю в нормальное пространство и вижу: дрейфует вокруг желтого карлика шикарнейшая спасательная капсула. Ну просто вы не поверите, какая роскошная штуковина. И бестолковая. То есть, если бы они ее, например, снаружи позолотили и сделали вокруг иллюминаторов барельефы в виде, скажем, цветочков — то даже и тогда она не выглядела бы дороже и глупее.

Это, в общем, я увидел, как выглядят на практике выброшенные деньги.

И у меня тут же врубается ближняя связь. И эфир забивают наглухо — женский голосок и изображение хорошенького личика. Такая пышечка в ямочках. И вовсе не перепуганная, как я ждал, а ужасно сердитая.

Я потом уже узнал, что у Эдит это нормальное эмоциональное состояние.

— Ну наконец-то! — выдает эта дивная особа. — Ну и где вас носило, молодой человек?! Я, — говорит, возмущенно так говорит, представьте, — уже сорок минут тут торчу! Как это, по-вашему?!

Ну, я подобрал челюсть с пола и говорю:

— А что случилось?

А барышня воздевает руки и закатывает глазки и продолжает в той же манере:

— Он еще спрашивает! Возьмите меня на борт немедленно! Сколько можно тут болтаться! Что за безобразие!

И я уже тем временем настолько пришел в себя от шока, что понял — она дура. И мне стало ее ужасно жаль. Потому что жизнь дурака в космосе коротка и печальна.

Я стал готовить маневр. А она занимала эфир потоком сообщений на тему «Безрукий, безмозглый, медлительный, непонятно откуда взявшийся олух никак не может справиться с пустяковым делом». А я очень торопился, потому что боялся, что она нажмет что-нибудь на пульте жизнеобеспечения.

Передатчик давал прекрасную картинку. И я рассмотрел, что, кроме прочего, грудь у нее тоже очень красивая. На ней был не скафандр, а какой-то пеньюарчик с большим вырезом. И я боялся, что из-за какого-нибудь пустяка это все может ей больше не понадобиться.

Ребята, я закончил маневр за семнадцать минут! Мой учитель навигации мог бы мной гордиться. И за эти семнадцать минут я узнал о себе столько, что если бы раньше не догадался, что она дура, впал бы в депрессию по поводу собственной неописуемой убогости.

Ирм, я очень хотел с тобой связаться, честное слово. Но мне было некуда вклиниться. И потом — я боялся ее выключить. У меня было такое чувство, что она может не вспомнить, как принимается связь. И потом я узнал, что это чувство меня не обмануло.

Я поставил ее капсулу в трюм и сказал ей, что теперь она может отдраить люк. А она говорит в ответ:

— А что, я знаю, как он отдраивается?

Я про себя помянул Господа всуе и говорю:

— Я вам сейчас буду объяснять, что делать, ладно? А вы делайте.

А она говорит:

— Вы что, люк открыть не можете?! Я что, должна во всей этой технике разбираться, по-вашему? У меня, чтоб вы знали, гуманитарное образование!

Я говорю:

— Это очень просто. Вы не волнуйтесь. Посмотрите на панель, пожалуйста. Там справа есть такой красный рычажок. Потяните его на себя.

Проходит минута. И через минуту она кричит:

— Из-за вашего рычажка теперь тут что-то шипит! И пахнет химией!

Я стукнулся лбом об обшивку.

— Это, — говорю, — вы включили систему пожаротушения. Она слева. А рычажок — справа. Попробуйте еще разок.

А она как завизжит!

— Вы хотите меня убить, да?!

Я подумал — да. Очень.

— Отойдите от люка, — говорю. — Я сейчас его разрежу.

А она:

— Если вы можете его разрезать, то какого дьявола вы этого раньше не сделали?!

Вот так мы с Эдит и познакомились.

Она была очень хорошенькая, Эдит. Беленькая. И очень такая ухоженная. У нее от волос пахло персиками, а от всего остального — яблоками и свежей травой. И она была похожа на сдобную булочку, а капсула изнутри была похожа на такую подарочную коробку в шелку, и фольге, и гофрированной бумаге, в которой булочка хранится.

Эдит, сразу, как вышла из капсулы, меня окинула скептическим взглядом и выдает:

— А что это у вас за вид?

— Мне так нравится, — говорю.

А она фыркнула и говорит жутко недовольно:

— Куда только ваше начальство смотрит!

Я подумал, интересно, Ирм мне считается начальством или нет. И куда-то он сейчас смотрит. А она изрекает, раздраженно так:

— Вы так и будете стоять столбом? Мне нужно в душ. И сварите мне кофе.

Но мне это уже начало слегка надоедать.

— Вы, может быть, решили, что у меня тут летающий ресторан? — говорю. — Или салон красоты? Так вот, совершенно напрасно вы это думаете. Вы лучше расскажите, как вас занесло в эту капсулу. А я поразмыслю, стоит ли мне за кофе бежать.

— Не смейте мне хамить, — говорит. — Это вам даром не пройдет.

Тогда я говорю:

— Я не стюард. Я пират. И если я спрашиваю, вам лучше ответить. А то я разозлюсь.

Она напыжилась и говорит:

— Как вам не стыдно!

Тогда я говорю:

— Считаю до трех. Или вы начинаете отвечать, или я начинаю вас убивать и насиловать. В конце концов, вы сами ко мне напросились.

И тут она на меня посмотрела, внимательно-внимательно. И в первый раз за все это время меня увидела. А я засунул за ремень большие пальцы, прищурился и соорудил кривую ухмылку.

И тогда она пришла в ужас, и стала отступать назад, и уперлась попой в обшивку капсулы. И начала горько плакать. А мне стало ее жалко.

В конце концов, она же не виновата, что она дура.

Минут через пятнадцать я ее утешил. Я ей все-таки сделал кофе и плеснул туда ложечку успокоительного. И принес водички. И дал чистый платочек — еле нашел. И она потихоньку начала меня слушать. И я попытался еще раз.

— Я, — говорю, — не буду вас обижать. Честное слово. Просто попробуйте понять обстановку. Я не из вашего мира. Я не служу в вашем гражданском флоте. И мне будет очень тяжело доставить вас домой, даже если вы мне каким-нибудь чудом точно расскажете, где живете. А вы пытаетесь командовать вместо того, чтобы объяснить толком, где вы свой экипаж потеряли.

Тогда она говорит:

— У меня тушь не потекла?

— Не знаю, — говорю. — Кажется, нет.

Она сходила в капсулу, принесла оттуда такую, знаете, сумочку для всякого женского барахла, достала зеркальце и стала что-то там поправлять у себя на лице. И говорит между делом:

— Я понятия не имею, что у них там произошло. Они просто ошалели, вот и все. Я терпеть не могу этот космос, эти ваши «прыжки» — меня от них тошнит, но мне очень советовали тот курорт, там совершенно особые условия, климат, сила тяжести — а поскольку он на другой планете, туда просто невозможно было попасть нормальным транспортом. Но мой папочка — а мой папочка президент корпорации…

— Какой, — говорю, — корпорации?

Меня уже слегка укачало к тому моменту, но я еще надеялся добраться до сути.

— Обыкновенной корпорации, — говорит. — Президент корпорации, которая производит что-то такое, связанное, вроде бы, с компьютерами, какие-то там процессоры или что-то в этом роде, но у меня гуманитарное образование…

— Так, — говорю. — Стоп. Вы начали про экипаж.

Она смотрит на меня. Я — на нее. И она говорит:

— Я же сказала — я понятия не имею, какой белены они все объелись. Папочка заказал мне персональный рейс в лучшей транскосмической компании, у экипажа были прекрасные рекомендации, но оказалось, что они просто невменяемые. Этот тип — капитан корабля — мне сказал, что по техническим причинам мне нужно на минуточку пройти в эту капсулу — или как ее там? — а когда я прошла, они ее, я так думаю, просто выбросили за борт. Как вам это понравится? Они же мне даже переодеться не дали!

Мне это понравилось. Я подумал — если рейс долгий, то я понимаю капитана. Но все-таки не стал делать поспешные выводы.

Я пошел в капсулу и поискал дубликат бортжурнала. Эдит ходила за мной и давала советы, где искать. Но я эту запись все-таки нашел, несмотря на те советы, и стал ее просматривать, а Эдит комментировала.

Запись кончалась сообщением информационного центра звездолета о пожаре в реакторе с критическим подъемом температуры. Мне стало ужасно грустно.

Я понял, что у них там вышло. Они ушли в «прыжок», чтобы взрыв не уничтожил капсулу. Их вышвырнуло в физический космос далеко отсюда, там, где реактор рванул… ну да. Люди чести.

— Ваш экипаж погиб, скорее всего, — говорю. — Спасая вашу жизнь.

Эдит на меня посмотрела рассеянно и вздохнула.

— Да? — говорит. — Ужас. Как вы думаете, эти жулики в транскосмической компании оплатят страховку?

— Наверно, — говорю. — Куда они денутся.

— Мое вечернее платье, — говорит, — стоило восемьдесят пять тысяч. Эксклюзив. Тканое серебро и бриллианты. А еще было…

Тогда я говорю:

— Я лечу домой.

— Вы уже выяснили, где Строн? — говорит.

— Я, — говорю, — лечу на Мейну.

И пошел в рубку. А она — за мной.

— Как это — на Мейну?! — говорит. — Где это вообще?! У меня билет пропадет! Мне надо связаться со своим секретарем! Папочка будет волноваться!

А я уже устал и злился, и думал — пусть говорит, что хочет. Я сел в кресло пилота и стал готовиться в «прыжок», а Эдит остановилась рядом и говорила все громче и громче, про билет, про папочку, про закон и порядок, про бессердечие и беспринципность, про то, что по мне каторга плачет, и про то, что я мог бы заработать хорошие деньги, если бы не был таким упрямым идиотом.

Но я просто готовил маневр и не слушал. Я ее сильно недооценил. Потому что, когда гипердвигатели уже пошли, Эдит вдруг выдает:

— Не смейте меня игнорировать, я с вами разговариваю! — и ударяет кулачком по преобразователю.

И наступает шиздец. Потому что от удара его замыкает.

Мы в «прыжок» провалились на секундочку — нескоординировано и непонятно, куда — а потом нас вышвырнуло в физический мир. Кувырком.

А рядом оказалась серьезная масса. Планета. И мы прямо из «прыжка» попали в ее атмосферу, а атмосфера оказалась плотная.

Что тут скажешь… Эдит перестала кричать минуты за три до того, как я отключился. Но я успел затормозить, уже ничего не соображал, но затормозил, а то мы бы, ребята, сейчас уже не разговаривали.

А момент прикосновения к грунту я не помню. Было очень плохо.

Первое, что я помню в том мире, это — как все болит. Больше всего болела грудь, но голова тоже болела основательно. А живот и поясница — уже гораздо меньше. Так, на утешительный приз. Но когда я осознал, что у меня все болит, я, точно помню, ужасно обрадовался.

Я подумал, раз я это чувствую, значит, жив еще. Что, припоминая детали, весьма и весьма большое везение.

И вот, припоминая эти самые детали, я вспомнил про Эдит. И ужаснулся. И открыл глаза. И увидел, что все намного лучше, чем я думал.

С одной стороны, она оказалась жива. Что для нее тоже — большое везение, потому что она стояла, когда это все началось. Я боялся, что ее переломало, как соломинку, но она упала между приборными панелями, и ее прижало к полу — а это в подобной ситуации самое лучшее, что вообще могло случиться. А с другой стороны, она была до сих пор без сознания. И это огромная удача, что сперва я очухался, потому что, очнись Эдит первая, она могла бы от ужаса начать что-нибудь трогать или даже — о чем просто думать страшно — попыталась бы оказать мне первую помощь.

А так — господь явно был на нашей стороне. Так что я спокойно, не торопясь, отскреб себя от кресла, выплюнул кровь изо рта, активизировал аптечку и включил анализаторы внешней среды. И никто мне не мешал.

У Эдит оказались только множественные ушибы. Даже без сотрясения мозга обошлось. И я подумал, что хорошо иметь такой мозг. Безопасно. Почитал хорошенько диагноз, потом Эдит наколол стимуляторами и переложил в кресло: развернул его поудобнее, чтоб она не свалилась. В стимуляторы добавил капельку снотворного на всякий случай. А потом стал изучать местность, куда меня судьба забросила.

Что? Почему — злился? На Эдит?! За что? Нет, ребята, тут был мой личный недосмотр. Женщина с таким характером на звездолете — это же опасное стечение обстоятельств. Форс-мажор. Стихия. Я ведь это знал, просто некстати ослабил бдительность. Вот и поплатился. В экстремальной ситуации пилот должен быть очень внимательным — а у меня на борту, когда я подобрал Эдит, образовалась именно такая ситуация.

А злиться на стихию глупо. К чему? На метеоритный поток, к примеру, или там, на скачки силового поля никто же не злится. Природа — она и есть природа. Она не виновата.

Ну, так вот. Теперь у меня было время с вами связаться. Просто сколько угодно времени. Но, когда я включил передатчик, оказалось, что нет, к сожалению, такой возможности. И понял я это так, что передающая антенна приказала долго жить. И подумал, что вас, ребята, такое дело огорчит: пропал без сигналов — значит, быстрее всего, мертвый. Но ничего нельзя было сделать. Разве что постараться поскорее вернуться.

Кресло занимала Эдит; я сел на край приборной панели и стал смотреть. Жутко неудобно, потому что машина стояла криво, но я приноровился.

В оптике все было темно, и я решил, что в нашем новом мире сейчас ночь, и включать свет отложил до утра. Анализаторы выжили и очень меня порадовали: здешняя атмосфера оказалась кислородно-водородно-азотная со слабой примесью инертных газов. Прелесть, в сущности. Ведь мог быть целиком газовый шарик, например, или нечто с фторной, предположим, или метановой гадостью. Так что вокруг все было хорошо. И в воздухе жили всякие разные микроорганизмы — я порадовался еще и тому, что мир живой, и возобновил нам с Эдит биоблокаду. Радиоактивность, правда, оказалась на порядок выше нормы, причем это не наш реактор течет, а здешний постоянный фон — но где наша не пропадала! Съел полпачки «Антирада», еще полпачки отложил для Эдит.

Мне самому ужасно хотелось поспать после стимуляторов, но было страшно. Я боялся, что засну, а Эдит в это время проснется. Но меня просто отключало — и я придумал хитрость. Я пристегнул ее к пилотскому креслу, затянул фиксатор, как следует, а замок перетащил почти под сиденье — где ей было бы не видно. Я так рассудил, что она, когда проснется, захочет встать, станет дергаться и ругаться и меня разбудит. Исходя из этого, спать мне надо было прямо в рубке. Я сходил в каюту, вернее, съездил, — коридор так перекосило, что он просто в пандус превратился, — взял оттуда матрас, положил его на пол и улегся спать на этом матрасе. В непосредственной близости от кресла. В том самом проходе между приборными панелями, где Эдит лежала — потому что в любом другом месте матрас выезжал из рубки наружу.

Но я решил смириться с неудобствами — лишь бы любые звуки, издаваемые Эдит, меня сразу разбудили.

В экстремальной ситуации лучше перестраховаться.

Расчет у меня оказался совершенно правильным. Потому что Эдит действительно сразу завопила так, что труп бы подняла — я не просто проснулся, я подскочил. Мне приснилось, что врубилась сирена пожарной тревоги.

Смотрю — она вся розовая от злости, ужасно симпатично выглядит. И говорит:

— Капитан, что вы себе позволяете?! Выпустите меня немедленно!

— О чем речь, — говорю. — Сейчас. И — меня зовут Марсэлл.

Я присел и стал открывать замок. Она спрашивает:

— А кто вы по национальности?

— Сын Грома, — говорю.

— Понятно, — говорит. — У нас на Строне считают, что все Дети Грома сумасшедшие.

— Ну что вы, — говорю. — Не все. Как можно, чтобы целая раса. То есть, сумасшедшие есть, конечно. Попадаются просто совершенно ненормальные. Представляете, подбирают в открытом космосе всякое разное, что другие выкинули…

К этому времени у нее руки уже были свободны, и она хотела съездить мне по физиономии. Но я этого ожидал и увернулся. Тогда она говорит язвительно:

— Я сразу поняла, что вы никакой пилот, Марсэлл.

— Что поделаешь, — говорю. — Не всем же быть асами.

— А почему, — спрашивает, — у вас в рубке пол под наклоном? Так же ходить неудобно, — а сама держится за спинку кресла, чтобы не съехать, потому что лежать у нас с некоторых пор действительно намного удобнее, чем сидеть, а стоять вообще проблематично.

— Это потому, — говорю, — что мы очень некорректно приземлились.

— На Мейну? — спрашивает. Насмешливо.

— Понятия не имею, куда, — говорю. — Но точно не на Мейну.

— Ну конечно, — говорит, — что от вас еще можно ждать… А почему за окном темно?

— Ночь, — говорю. Сам слегка удивляюсь. Судя по силе тяжести, не должна быть очень большая планета, а ночь все длится и длится. А мы почти девять часов проспали. И вот будет номер, если этот мир повернут к своей звезде все время одной стороной — и не нашей. — Ладно, — говорю. — Это ночь. А вам нужно съесть несколько таблеточек.

Смотрит на меня, как на овощ бескультурной формы.

— Вы что, меня отравить решили?

— Нет, — говорю. — Если бы хотел вас отравить, вколол бы яд, пока вы были без сознания. Чтобы вы не успели начать разговаривать. А эти таблетки — они от радиационного поражения. Тут фон нехороший, надо выпить, а то заболеете лучевой болезнью.

Тогда Эдит берет коробочку с «Антирадом», как древняя царица — ядовитую змею для суицида, вынимает оттуда одну капсулку, кладет ее в рот — и совершенно перекашивается.

Я ей протянул стакан с водой, но она капсулу все равно выплюнула.

— Вы почему мне не сказали, что она такая горькая?! — кричит. — Я это принимать не буду! Ни за что! Меня тошнит! И вообще…

— Прекрасно будете, — говорю. — А то заболеете лучевой болезнью, а от нее лысеют. Совершенно. Становятся гладкими, как колено. А у вас такие волосы красивые… были…

И она съела все, что полагается. Мне ее было ужасно жалко — она их жевала и давилась, и плакала горючими слезами, но съела. Я ей за это принес шоколадку, она и шоколадку съела с горя.

— Ну вот, — говорю, — теперь вы тут выживете.

А Эдит посмотрела на меня сердито и говорит:

— Прекрасное у меня тут общество, ничего не скажешь.

А я пристегнул аптечку и перезаряжаю бластер. А она говорит:

— Куда это вы собрались, Марсэлл?

— Надо, — говорю, — взглянуть, куда это нас занесло. И насколько сильно крылья повреждены. Так что я собираюсь выйти.

Она сделала большие глаза.

— Ночью?

— Ну да, — говорю. — А что? Сейчас вот прожекторы включим…

— Так, — говорит. — Я ночью в чужом мире одна не останусь.

— Ладно, — говорю. — Как хотите. Можете идти со мной, можете лететь домой одна, маша ладошками, можете даже телепортироваться, если умеете — лично я не возражаю.

Уперла руки в бедра, сдвинула бровки, покраснела — выпалила:

— Не смейте так со мной разговаривать! Вы что, издеваетесь?! Вы что?! Я говорю — вы не можете идти!

— Если будете так мило сердиться, — говорю, — я вас поцелую.

— Вы, — говорит, — меня не уважаете. Вы не уважаете женщин.

— Наверное, так, — говорю. — Я — пират, негодяй, подонок всех обществ Галактики, убийца, злодей, подлец и, по секрету вам скажу, сексуальный маньяк. Так что я, пожалуй, пойду, если вы меня больше не задерживаете.

Тогда она меня просто испепелила взглядом на месте, но не нашлась, что ответить. А я включил прожектора.

И мы увидали, что у нас в оптике не ночь, а какое-то искусственное сооружение, закрытое сверху и закрытое с боков. И темно, потому что наша машина его пробила, провалилась внутрь и загородила своей верхней частью дыру, которая при падении образовалась в крыше этой штуки. И даже если сверху светло, вниз солнечный свет не проникает.

А прожектора осветили громадный тоннель с грязными стенками, выложенными, может, бетонными блоками, а может, каменными плитами — издали непонятно. И уходил тот тоннель куда-то вниз и вперед. И выглядел местом очень древним и заброшенным. И я подумал, что строители тоннеля уже лет триста не приходили его чистить, следовательно, он им не особенно нужен и на нас не рассердятся за то, что мы сломали в нем потолок.

Эдит смотрит на это дело, бледнеет и говорит:

— Марсэлл, что это?

— Не знаю, — говорю, — я тут никогда не был. Шахта, коллектор, может, кусок канализации, может, вход в храм местного божества — выбирайте, что вам больше нравится. Тут же нет указателя.

— Для вас, — говорит, — Марсэлл, нет ничего святого.

— Это, — говорю, — мы уже обсуждали. А теперь я пойду. У меня нехорошее предчувствие, что крылья наши в очень неважном состоянии. Хоть броня у меня и надежная, но вот навигационные системы могло совсем оборвать при таком-то падении. И, кстати, связи у нас нет. Совсем. Так что надо в темпе действовать.

Тогда она села, отвернулась, уцепилась за спинку кресла, чтоб не съезжать, пробурчала: «Не могли даже приземлиться, как следует», — и замолчала. А я говорю:

— Вы не должны ни к чему прикасаться. Под страхом смерти. Понимаете, Эдит?

— Очень мне надо, — говорит.

— Может, вас лучше в каюту проводить? — говорю.

Повернулась и смерила меня взглядом.

— В каюте вам будет удобнее, — говорю.

— Опять, — шипит, — хотите меня запереть? Ни за что! — а в глазах плохо скрытая угроза.

Я понял, что мы так с ней битый час будем пререкаться. И что потом она попытается мне как-нибудь отомстить за мою неучтивость. А получаются у нее такие штуки отлично, и поэтому моему бедному звездолету угрожает окончательная гибель. И страх перед собственной участью Эдит не остановит — не такая она особа. И тогда я сделал вид, что вожусь с приборным щитом, а сам выбрал точный момент и столкнул ее с кресла. Ужасно негалантно.

На ней пеньюарчик шелковый. А у меня отличное чувство траектории. И все вышло, как по маслу.

Машина-то стояла боком. И пол под углом градусов в сорок пять уходил из рубки в коридор, а коридор кончался дверью в каюту. Вниз, к трюму и двигателям, у меня люк и лестница — как на всех «Огненосцах». Очень удобно.

И Эдит уехала в каюту с ветерком, на пятой точке. Дверь на фотоэлементах перед ней открылась, а за ней закрылась. И я слышал, как она там туфельками затормозила.

Полный порядок. Я заблокировал все линии связи между каютой и рубкой, а потом выключил контроль двери. Хотя, думаю, она в своих скользких туфельках и шелковом пеньюрчике по пластиковому полу вверх, под таким уклоном до двери вряд ли доползет.

Подготовка не та. Если только не сообразит, как использовать мои личные вещи. Но, похоже, не сообразит.

Ну, потом, понятно, я сам спустился. Мне все-таки проще — на мне были, натурально, магнитные ботинки, я вчера еще активизировал аварийный контур под полом, когда за матрасом ходил. Подошел к двери — она из-за двери ругается страшными словами. Тогда я говорю:

— Слушайте, Эдит, там удобства за дверью, дверь открывается вручную. Они, получается, ниже входа в каюту — держитесь за койку и легко туда попадете. Душ принимать не советую, но умыться можно. Кофеварка к столу не прикреплена и где-нибудь там валяется — так что, если найдете банку с кофе и если бисквиты не рассыпались, можете позавтракать. А я пошел работать. Обедаем вместе.

— Марсэлл! — кричит. — Я вас ненавижу! Вы самая отвратительная тварь во Вселенной! Я бы вас убила своими руками!

— Вы мне льстите, — говорю.

И спускаюсь в люк к выходу из машины.

За бортом мне показалось холодно. Но на самом деле, я думаю, просто в разных там подземельях и пещерах всегда зябко и сыро — а тут было отменно сыро и зябко.

И пахло… как вам сказать? Атмосфера пригодная для дыхания, биоблокада надежная — скафандр только мешает воспринимать запахи и звуки, так что я, ясное дело, не надевал скафандра, только бронежилет. Поэтому запахи этого мира отлично обонялись.

Пахло плесенью, ржавчиной и живыми существами. Запах живых существ ни с чем не перепутаешь. Он бывает разный, но всегда определенный. Кто-то тут обитал — а это, вообще говоря, всегда тревожно. Мало кто любит чужих, а если и любит, то не всегда так, как самим чужим нравится. В качестве закуски любит, к примеру. Так что я был при оружии, на всякий случай. И при очень хорошем фонарике — темно же. Фонарик из тех, знаете, у которых есть режим подачи сигнала для наблюдателей с орбиты. В крайнем случае, такая штука тоже используется как оружие — и очень славно получается. Сильный свет — вещь мощная.

Первым делом я, конечно, поизучал наши проблемы и неприятности. Вышло вот что.

Машина наша в это подземелье криво провалилась. Следящая система вся переломалась, жалко было смотреть — обломки висели, как перебитые крылья. Антенну дальней связи вообще снесло с концами — просто с мясом выдрало. Я все облазил, как смог, и понял, что, в принципе, можно рискнуть взлететь, если стабилизаторы поправить — но только до орбиты. Потому что без ощущал далеко не улетишь — без глаз, без ушей… Надо все монтировать заново.

Ну, поразмыслил, с чего лучше начать. Запустил пару ремонтных автоматов — чтоб начали потихоньку налаживать стабилизаторы и разгребать обломки — и тут сообразил, что у меня с чего-то спина горит.

Просто кто-то мне в спину смотрит из темноты.

А вокруг — тоннель. Или, лучше сказать, горизонтальная, выложенная камнем труба диаметром метров в десять. И уходит эта труба с двух сторон в глухую темнотищу, и из глубины пахнет сыростью и живым. И у меня появляется ощущение, что нечто живое и тихое в этой темноте осторожно шныряет.

А работающие автоматы шумят, и мне из-за них ничего не слышно.

На самом деле, ребята, разведывать такие места в одиночку — занятие нервное и неприятное. Кто захочет — тот может тебя окружить или сзади напасть. Как говорится, войдя в чужой дом в чужом мире — чаще оглядывайся. Но мне было ужасно интересно. И я пошел по этой трубе прочь от крыльев.

У меня был, как я уже говорил, кажется, отличный фонарь, и бластер, который я, кроме летальных импульсов, зарядил еще импульсами, парализующими белковые организмы. Мы ж не звери — не глядя палить на поражение. Так что я был готов к неожиданностям. Не ко всем, конечно, но ко многим.

Я быстренько сообразил, что труба эта — штука циклопическая. Уходила она в бесконечность с обеих сторон — и от нее с боков отходили какие-то такие тоннельчики. Такой же формы, только уже. А на стенках — бетонных, я хорошенько рассмотрел, во всяком случае, очень похожих на бетонные — периодически попадались металлические пластины с надписями выцветшей краской. И я решил, что, быстрей всего, это отстойник городской канализационной системы или выводная труба, которая ведет к отстойнику.

А город наверху должен быть очень большим.

И совершенно мертвым. Причем — очень давно уже.

Потому что невозможно себе представить живой город с чистыми и сухими канализационными стоками. Все живые существа, к сожалению, гадят.

А эта система, где все уже давным-давно вымыто дождями и высохло само по себе, она меня на очень грустные мысли навела. О бренности всего сущего.

И я подумал — если город мертв, то кто же здесь живет? И тут увидел на стене зверя, который удирал от моего света.

Ночной кошмар Эдит. Я знаю таких существ — интернациональные бытовые паразиты. Только этот таракан был ростом с ладонь и с антеннами длиной в четверть метра. И на вид довольно неприятный.

Вот как, думаю, уходит слава мира… Цивилизации рождаются и умирают, а тараканы остаются. И вид у них, прямо скажем, процветающий…

Я шел и предавался грустным раздумьям. О том, что по типу сооружений и по виду письменности, вроде бы, похоже, что жили тут раньше люди, насколько я помню лекции в университете, цивилизация могла бы быть, близкая к индексу «8-А». И еще я думал о подозрительно высоком радиационном фоне. О слишком крупных тараканах. И о том, что надо бы выбраться на поверхность и посмотреть на этот бедный мир, который, похоже, каким-то образом себя угробил.

Сфотографировать бы это печальное зрелище и показать Эдит. Как пример безответственности так называемых цивилизованных людей.

Но, несмотря на всю эту депрессивную философию, я все-таки старался сечь обстановку. И вдруг слышу: в боковом проходе возня и писк.

Причем — возня довольно крупных существ, а писк такой тоненький… Мышиный, в общем.

Я, конечно, дернулся туда посмотреть. Хотя уже догадывался, что увижу. Крыс-мутантов. Которые тут так же процветают, как и тараканы. Почетное второе место по выживанию.

Но все равно дернулся. Интересно было подтвердить гипотезу.

Я побежал, и не учел, что эхо от моих шагов кого угодно распугает. Так что они, натурально, кинулись врассыпную.

Насколько я заметил, удирали на четырех конечностях. Ага, крысы…

А одно существо — я уж не посмел его крысой назвать — осталось лежать на полу. И оно смотрело на меня, а глаза у него были круглые, выпуклые и черные. На очень странном… странной… морде лица. Не знаю, как точнее назвать.

Вот так мы со Старшим Мышом и познакомились.

Когда я подошел поближе, он сделал так: «К-к!»

Как кашлянул тихонько. Но я понял, что на этот звук надо дешифратор строить. Потому что передо мной просто товарищ по разуму.

Только не антропоид, а… как бы это сказать… рэтоид, наверное. Крысоид.

Но раньше, чем строить дешифратор, я Мыша заклеил пластырем. Он истекал кровью, ребята — поэтому не мог убежать. У него были укусы и несколько колотых ран, как от заточки — в опасных местах, шея и грудь. И я его заклеил и накачал теми стимуляторами, которые были у меня с собой — портативный диагност из аптечки выдавал, что организм у него, за небольшими исключениями, напоминает крысиный и человеческий. А значит, наши препараты должны работать.

Он, похоже, догадался, что я пытаюсь ему помогать, потому что не сопротивлялся, только понюхивал воздух и мои руки и шевелил вибриссами. Они у него росли около носа, как у крысы усы — двумя пышными пучками. Личная локация. Длинные — сантиметров по тридцать, плотные такие, упругие волоски.

Забавно выглядит. Он вообще ужасно мил. Мышки внешне — обаяшки редкостные. Они меньше людей намного — Старший Мыш ростом с восьмилетку из нашего мира примерно, в свои двадцать, а это у них возраст уже не юный. На двух ногах только сидят, когда делают что-то руками — а так предпочитают бегать или ползать на четвереньках и невероятно ловко. Ладони и стопы у них крошечные, а головы крупные — и череп, вытянутый в нос. А ушные раковины громадные и подвижные. Зубы — ну совершенно как крысиные, и верхняя губа раздвоена. Волосы у них на голове, как у людей, а на туловище — поменьше, чем на голове; еще немного — на руках и на ногах, и между волосинками тоже попадаются вибриссы. И они носят одежду — у Старшего Мыша куртяшка такая была, вроде брезентовой, и что-то похожее на набедренную повязку. И ремень с ножнами — а нож враги у него отобрали и вообще забрали его вещи.

И еще у мышек есть хвосты. Совершенно крысиные, в чешуйках и редкой щетинке. Очень длинные и очень сильные. И выглядит это поразительно. Я некоторое время просто неприлично пялился на его хвост, но ему, похоже, польстило.

Я его колол всякими необходимыми веществами, гладил между ушей и говорил что-то такое, что всегда раненым говорят. Ну, вроде там: «Ничего, братишка, держись, сейчас пройдет», — в таком роде. Я же знал, что он смысла слов не поймет, но надеялся, что о цели моих действий догадается как-нибудь. И он догадался — не мешал, спокойно следил. Только когда начал засыпать — занервничал.

Но у меня получилось его успокоить. И я его унес в звездолет — не так, в конце концов, было далеко, мышки легонькие, как дети, а оставаться с ним в тоннеле мне показалось опасно.

Во-первых, я догадался, что мышки наблюдали за мной, когда я запускал ремонтные автоматы. А во-вторых, у него тут были враги.

Я не знал, прав он или виноват. В чужом монастыре со своим уставом не разберешься. Может, на него грабители напали, а он тут уважаемая особа. Может, он последний подонок, а я жандармов спугнул. Я понятия не имел. На них было не написано. Но он же был живой, ребята. Он был один против троих. Ему было больно. А у меня была аптечка. Вот и все.

Пока я его нес, у меня все время было паршивое чувство, что меня ведут. Крысиный хвост.

Мои шпионы в поле зрения не мелькали и близко не подходили, но я их все время ощущал. Мышки — существа очень тихие, но живые все-таки. Дышат, шуршат чуть-чуть. А слух у меня очень хороший, хотя эхо от шума автоматов сильно мешало разобраться в шорохах. Но я понимал, что за нами следят и что эти, следящие, мне вовсе не друзья. Может, те госслужащие или грабители, которых я спугнул. И замышляют что-то нехорошее. А у меня руки заняты раненым и фонарем.

Так что я шел все быстрее и быстрее, в конце концов — почти бежал, и когда добрался до крыльев, жутко обрадовался. Дома, слава богу. Сейчас закроемся от всех посторонних и спокойно во всем разберемся.

Я сгоряча забыл, что у меня в машине тоже экстремально сейчас. Вернее, не принял во внимание. Вошел внутрь, открыл каюту — а Эдит тут как тут.

— Марсэлл, — говорит, тоном инспектора, — что это у вас?

Я спустился к койке осторожненько и уложил своего раненого. Эдит его рассмотрела — и как завопит:

— Крыса! Господи! Какая огромная крыса! Марсэлл, зачем вы сюда крысу приволокли? Вы с ума сошли?!

Мыш дернулся, но не проснулся. Я при хорошем свете увидел много такого, чего в тоннеле не рассмотрел. Какой он грязный. Как он истощен чудовищно, кости кожу рвут, но при этом все, что осталось от тела — сплошные мускулы. И сколько на нем шрамов. На носу. Выше глаза. Уши рваные во многих местах. Существо для боя. Выживал тяжело, сразу видно.

И я сказал Эдит:

— Во-первых, не кричите, пожалуйста. Он ранен, ему поспать надо, чтобы восстановиться. А во-вторых…

Она уперла руки в бока фирменным жестом и перебивает:

— Нет, вы мне объясните, Марсэлл, зачем вам понадобилась эта крыса? Ужас какой-то, ненавижу крыс, она грязная, а вы ее на чистое покрывало положили, и какая громадная и мерзкая…

Я говорю:

— Разве вы не видите, что на нем одежда? Животные не одеваются, Эдит. Он — разумное существо, местный житель…

Она топнула ножкой. И говорит с отвращением:

— Все равно — крыса. Может, дрессированная. Это у вас на Земле Грома привыкли с помоечными крысами возиться?

— Вот что, — говорю. — Запомните такую вещь, Эдит. У нас в языке слово «крыса» имеет несколько негативный оттенок. Типа «пройдоха». А на мейнском арго «крыса» значит предатель, тот, кто пакостит своим. Поэтому, пока дешифратор не настроим идеально, я вас прошу местных жителей крысами не называть. Пусть они будут мыши.

Она скривилась.

— Ничего себе — мыши! Знаете, Марсэлл, если я вижу крысу, я ее так и называю. Я все вещи называю своими именами. Я всегда говорю правду.

— А я, — говорю, — не всегда. Вот, например, когда вижу злую дуру, иногда обращаюсь к ней «барышня». Этот вид вранья называется «вежливость». Короче, я надеюсь, что мы договорились. Вы варили кофе?

Дернула плечами.

— У вас какая-то странная кофеварка. Она не работает.

Эдит пристроила кофеварку на мой атлас разумных форм жизни, чтобы ровно стояла. Я ее поднял и потряс. В ней зашуршал сухой кофе.

Я говорю:

— У нас на Земле Грома, когда хотят кофе, сначала наливают воды, а потом включают кофеварку.

И она возражает очень логично:

— Но вы же не велели принимать душ!

Я вздохнул. Тут ничего нельзя было поделать.

Потом я готовил еду. Эдит сидела в углу на двух подушках, потому что побрезговала сидеть на койке рядом с крысой. Она мне сказала, что не может передвигаться по каюте, потому что у нее туфли скользят. В сущности, это было и мне, и ей одинаково удобно. Мне — потому что Эдит явно не могла выбраться в рубку без посторонней помощи, а ей — потому что я был просто вынужден теперь помогать ей во всяких бытовых действиях.

Готовить еду, в частности. Хотя во многих мирах нашей Галактики считается, что это дело особей женского пола. Но, вообще-то, это больше позабавило Эдит, чем меня огорчило.

Я сварил кофе, сделал бутерброды, нашел пачку бисквитов и открыл банку джема. И когда кофе дошел, я увидел, что Мыш просыпается.

Начал он с носа. Зрелище. Глаза еще закрыты, а кончик носа уже шевелится и вибриссы уже нацелены на интересующий предмет — на кофейник. А потом он проснулся окончательно, хотя это сложно сделать быстро в таком полузабытьи от лекарств.

Но он проснулся, посмотрел на меня внимательно и пискнул.

Ребята, это было что-то! Язык у мышек фонетически очень сложный. Многие звуки произносятся в ультразвуковом диапазоне, слова выговаривать — не для человеческой гортани. Я думал, что строить дешифратор придется дико долго и мучительно из-за этого языкового строя. А он взял чисто — первое же слово.

Потому что слово было невероятно принципиальным для аборигенов. Исполненным глубокого смысла и мощной эмоциональной энергии. Сакрально значимым. Такие важные вещи ловятся на раз.

Мыш сказал «еда».

Глядя на меня. Вопросительно и серьезно.

— Еда, — говорю. — Ты голоден?

Попал в десятку. Еще одно очень значимое слово. Мыш издал утвердительный звук. И сел.

Забавно мышки сидят, не как люди, а как бы на корточках. Собираются в такой комочек и делаются больше похожи на крыс, чем когда-либо. Мышу, наверное, было еще всерьез больно, но он этого ничем не показывал, только смотрел на меня и водил носом. Я дал ему бутерброд.

Мыш взял обеими руками и сделал какое-то хитрое быстрое движение — вроде маленького прыжка сидя. Повернулся ко мне спиной и стал есть. Чудной местный этикет.

Эдит на это смотрела с омерзением. Я только надеялся, что у мышек принципиально другая мимика, поэтому Мыш не поймет. Ошибся.

Они очень чувствительные, мышки. Почти парапсихики в том, что касается эмоций. Все он понял. Но это потом.

Он был жутко голодный, я видел. Я поставил перед ним блюдо с бутербродами и бисквитов положил — и он съел почти все. Я налил ему сладкого кофе. Подумал, что надо было бы воды — но он вылакал кофе из чашки. Потом посмотрел на меня и принялся чиститься. Лизать ладошки и тереть щеки с вибриссами. Показывал, что закончил обед.

— Ну что, — говорю. — Ты — в порядке? Хорошо?

Взглянул на меня, пискнул:

— Хорошо.

Контакт как по маслу пошел. Если бы не Эдит, все было бы еще лучше.

Ну что сказать. Словарный запас у Мыша богатством не отличался — образование у него, похоже, было не гуманитарное. Но мы начали разговаривать и оба поняли, что договориться сумеем. На этом «еда» и «голод» дешифратор очень быстро раскочегарился, на удивление.

Я сел рядом с Мышом, и он как следует меня обнюхал. Я дал ему руки понюхать, потом он меня в нос понюхал, и Эдит на нас смотрела, как на парочку идиотов. Невдомек человеку, что у каждой расы свои любезности.

Потом Мыш сказал:

— Ты богатый, — я не понял, утвердительно или вопросительно.

— Да, — говорю.

— Много еды, — говорит. — Хорошая еда. Свет в гнезде, жена толстая.

Лицо Эдит надо было видеть. Она на Мыша посмотрела с ненавистью — я имел дурость подстроить ее дешифратор тоже, на всякий случай. А напрасно.

— Не жена, — говорю. — Просто самка.

Мыш ничего не ответил. По-моему, не поверил. Немного подумал и спросил:

— Как получилось, что гнездо упало сверху?

Озадачил меня. Я никак не мог придумать, как ему объяснить. Нужно было не только на доступном уровне, но еще и короткими фразами, потому что длинные совершенно не переводились. В конце концов, говорю:

— Гнездо летает. Гнездо летело. Сломалось. Упало. Это плохо.

Мыш выслушал внимательно и присвистнул:

— Плохо. Очень.

— Почему? — спрашиваю.

Мыш ткнул меня носом в плечо и сказал речь. И говоря, все время двигался: припрыгивал, подергивал ушами, менял позы — по человеческим меркам, вероятно, темпераментно жестикулировал.

— Я — Старший. Сын Бойца. Внук Бойца. Сам Боец. Я одиночка. Контролирую тоннель. Маленькие тоннели — до Грязных Вод. Большой Босс против. Большой Босс велел шестеркам — убить одиночек. Будет Большой Клан. Все под ним. Все тоннели — их. Катакомбы — тоже их. Крепость всегда была их. Если одиночки хотят жить — пусть дают еду. Так. Я сказал — нет. Я ушел. Я говорю — могу ходить в тоннель. Большой Босс сказал — тоннель его. Все, что в тоннеле — его.

— Ух ты, — говорю. — То есть, ты хочешь сказать…

— Гнездо упало в тоннель, — продолжает. — Шестерки шарят вокруг. Сказали — гнездо Большого Босса. Все, что в гнезде — Большого Босса. Я сказал — я посмотрю. Они сказали — ты умрешь.

— В смысле, — говорю, — ты или я?

— Мы, — отвечает. — Мы умрем. Будем едой. Гнездо возьмет Большой Босс. Свет. Двери. Ему нужно — так они сказали. Кто возразит — будет едой.

Вот так я и определился, на чьей я стороне. Я поразмыслил и решил, что такая крыса, как Старший Мыш, товарищ пирату на сто процентов. Отчаянный парень. И потом: я не знал, кто тут у них Большой Босс — тоже мне крысиный король! — но мне этот тип не понравился заочно.

Я не слишком люблю тех, кто все норовит подгрести под себя. Мы, Дети Грома, не приемлем диктатуры. Наш девиз — свобода, мир и человечность. А эти святые понятия требуют защиты.

— Мы не умрем, — говорю. — Мы будем драться. У меня есть — чем.

— Хорошо, — отвечает. — Драться — хорошо.

Но сказано это было, по-моему, не очень уверенно.

Эдит все это время слушала. Мне даже показалось, что она выводы делает — лицо у нее приятно выглядело, сосредоточенно. Казалось разумным. Но потом она сказала:

— Напрасно вы все-таки сюда притащили эту крысу, Марсэлл. У них тут какие-то грязные дела. И знаете, хоть они и говорящие, эти крысы, все равно…

Это с работающим-то дешифратором!

Мыш на нее посмотрел молча. И было совершенно непонятно, о чем он думает. У мышек оказалась не просто другая мимика — у них не оказалось никакой. Совершеннонеподвижные мордочки. Без мимических мускулов. Мне пришлось долго выяснять, как они выражают свои эмоции — а до того только угадывать.

Я подумал, что Мыш рассердится или обидится. Не слишком-то мне это нравилось.

— Эдит, — говорю, — вы недопустимо грубо отзываетесь о разумном существе из мира, куда мы с вами, между прочим, без спроса свалились. Причем — о существе, которое нас пытается предупредить об опасности.

А она говорит язвительно:

— Марсэлл, у вас на борту есть крысоловки?

Я уже хотел рявкнуть, но тут Мыш пискнул:

— Самка, молчи. Большой, слушай.

Эдит хотела возмутиться насчет «самки», но я захлопнул ей рот ладонью. И прислушался.

Акустическое сканирование окружающей местности у меня было включено на всякий случай, и в каюте был дополнительный динамик. Так что мы все это время слушали, как снаружи работают мои автоматы — обломки разгребают, пытаются что-то поправить и все такое.

Как известно, к звукам привыкаешь, если их долго слушать. Но Мыш обратил мое внимание — и я сразу понял, на что.

Звуков стало вдвое меньше. Один автомат как будто отключился.

Мыш говорит:

— Шум в тоннеле? Машины?

— Да, — отвечаю.

Тут он не пискнул, а как-то скрипнул. Что этот звук обозначает на их языке, я так и не знаю: в нашем нет аналогов, зато в языке Эдит, похоже, аналоги нашлись, потому что она густо покраснела.

Я посмотрел на Мыша.

— Что-то не так? — говорю.

— Шестерки, — пищит. — Выключили машину. Взяли себе.

Вот когда мне стало всерьез неуютно. Я до этого думал, что мышки — цивилизация очень примитивная, возникшая по какой-нибудь случайной причине на обломках цивилизации человеческой. Судил по одежде Мыша, по оружию, по речи — и ошибся. Сообразил, что мышки взломали пароль моего автомата, отлично защищенного мейнского автомата — и неизвестно, что они еще могут делать.

— Интересно, — говорю. — Старший, как они ее взяли?

Он почесался, ногой — или это у него задняя лапа — за ухом, очень быстро. И пискнул:

— Не знаю. Меняли программу. Погрузили и увезли. Не знаю.

Я сдунул волосы со лба. Ну да. Знаете, что такое «компьютерная мышка»? А вот и не то, что вы подумали. Я молчал — но тут Эдит вдруг осенило. Она переменилась в лице, схватилась за собственные щеки, округлила глаза — и как выпалит:

— Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!

Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:

— Еда. Самка — еда. Хорошая.

Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:

— Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!

Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться — жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.

А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:

— Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!

А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке — но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.

Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.

Людей больше нет, а мышки остались.

Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.

Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.

— Что ты? — говорю. — Что-то нужно?

— Большой, — пищит, — я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.

Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.

— Нет, — говорю. — Ты не должен. Я сам хотел.

Тогда он сделал маленький прыжок вперед — прямо сидя — и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить — это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.

Он дал погладить себя за ушами. И пискнул:

— Я тоже хочу. Вместе есть. Вместе драться. Чинить гнездо. Защищать гнездо.

Да уж, думаю, будем драться. Война мышей и лягушей. Вот интересно, насколько я для них серьезный противник.

— Я не вижу в темноте, — говорю. — Их много, Старший, да? Шестерок?

— Много, — пищит. — Вдвоем — мы еда. Будут еще бойцы.

— Погоди, — говорю, — откуда? Ты говорил — ты одиночка.

Он свистнул.

— Я — Старший. Боец. Вторая жена — Сталкер, дочь Сталкера. Третья жена — Нюхач, дочь Нюхача. Четверо детей — взрослые. Дети Бойца, сами Бойцы.

Эдит, которая снова прислушивалась, хотела что-то сказать с язвительной миной, но я ее перебил.

— Старший, — говорю, — почему «вторая и третья»? А первая?

И тут, ребята, он первый раз сделал что-то совсем как человек. Он по-человечески тяжело вздохнул. И пискнул:

— Первая. Старшая. Боец, дочь Бойца. Любил. Трое детей. Всех съели. Шестерки Большого Босса.

Я разговаривал с Мышом долго. Только отдал приказ автомату подняться на борт и задействовал противоугонку на полную мощность. И занялся контактом вплотную. По бортовому времени кончился день, наступил вечер, а мы все разговаривали. Эдит сначала слушала, потом устала, начала раздражаться и капризничать — и, в конце концов, заявила, что хочет есть. Мыш издал презрительный звук и сказал мне, что моя самка слишком много ест, что ее выгоднее съесть, чем кормить — и это им с Эдит взаимных симпатий не добавило. Но обед я все-таки приготовил.

Мыш в этот раз почти не ел, посвистывал и нервно чистился. Я уже научился различать, как он чистится по необходимости, как — из вежливости, а как — на нервной почве: движения совершенно разные. Он беспокоился о своем гнезде, Мыш. И его совесть мучила, что он тут ест, а его жены с детьми сидят голодные.

Прожорливость Эдит его раздражала. А она его нарочно бесила — мазала галеты джемом в три слоя и капризничала, что в концентрате мало пряностей. Будто не понимала, что это очень скверный поступок — так себя вести перед носом у того, кто долго голодал.

Впрочем, она действительно не понимала. В чем другом, а уж в еде у нее никогда недостатка не было. Ее батюшка же президент корпорации, она изволила кушать только нечто вкусное и полезное, диетическое, чтобы фигуру не испортить. И уж что ее совсем не занимало, так это мышиные проблемы.

А еда в этом мире, жестоком до предела, была проблемой. Еще какой.

Мой друг Мыш, конечно, не занимался историей профессионально. Но его вторая жена происходила из гнезда Сталкеров — а так называли мышек, которые промышляли, выходя из системы подземных коммуникаций на поверхность, в мертвый город. Его жена видела много интересного и кое о чем ему рассказала.

И ему вполне хватало информации, чтобы изложить мне взгляд на происхождение мира. Мышиного мира, я имею в виду. Выглядело это так.

В незапамятные времена мышки были намного мельче и слабее, а миром правили Большие. Антропоиды, наверное, потому что Мыш уточнил: «Большие, как ты». Большие заняли всю Крышу мира своим городом, который мышки воспринимали, как одно огромное гнездо. В подчинении у Больших состояли все природные силы — электричество, атом и все такое — и эти вещи Мыш тоже называл своими именами, ибо в принципе понимал, что они собойпредставляют. Между Большим и Малым народом шла вечная война — мышки жили внизу, в шахтах, тоннелях и прочих подземных постройках, сделанных Большими, а те всеми силами старались выгнать с собственной территории чужаков.

И так длилось до часа «ч», который Мыш назвал «Светящаяся Смерть». Была тут у них глобальная атомная война или какая-нибудь другая всемирная катастрофа — он не знал. Но почти все Большие сразу погибли, а те, кто умудрился выжить, болели и вырождались, а в конце концов вымерли совсем.

Множество мышек тоже погибло. Но с уцелевшими начали происходить изменения к лучшему. Малый народ стал крупнее, сильнее и умнее, чем раньше. Сначала-то было очень много пищи, которая осталась от Больших — «хорошая еда», как уточнил Мыш, — и его сородичи процветали, размножались и строили собственную цивилизацию. К тому же мышки жили все дольше и дольше, некоторые долгожители из них начали даже доживать лет до сорока местных. А потом мир стал меняться.

Что-то случилось с Большим Светом — с солнцем, наверное. Я думаю, катастрофа повредила что-то в атмосфере, и солнечная радиация добавилась к общему, и без того задранному фону. Поэтому мышки, выходившие на поверхность днем, теперь заболевали и гибли. От лучевой болезни, наверное, потому что Мыш сказал — «от порченой крови». Вдобавок, выжившие растения, которые поначалу разрастались очень пышно, тоже постепенно пропали, кроме, быть может, лишайников и грибов, а от всего животного мира остались только мутировавшие насекомые.

Вот тогда слово «еда» у них и стало сакральным. Потому что начался Голод с большой буквы.

Мышиные кланы, всегда слегка воевавшие за сферы влияния и за власть, схватились не на живот, а на смерть за пищу. Подземный мир делили и переделили, имея в виду места скопления насекомых и места, где что-нибудь росло. А когда стало совсем туго с продовольствием, охотиться принялись и на себе подобных.

Каннибализм у мышек так жестко, как у людей, никогда не запрещался. А в создавшемся положении у них осталась одна-единственная заповедь: «Кто смел, тот и съел». Что относительно спасло положение, так это только их способность размножаться: у одной мышки за жизнь детенышей рождалось тридцать-сорок, а выживали двое-трое.

Печальный мир.

Излагая эту грустную сагу, Мыш ни одной секунды не сидел спокойно. Я уже тогда подумал, что все эти маленькие прыжочки, дерганье ушами, поднимание хвоста, почесывание и шевеление носом имеют какой-то дополнительный смысл, который нельзя перевести на человеческий язык. Эти мелкие движения, по-моему, сильно раздражали Эдит; в сущности, можно понять, что тяжело воспринимать смысл речи, когда собеседник вертится — но не в данном же конкретном случае!

Впрочем, не это главное.

Когда он закончил рассказывать, я спросил:

— Что будем делать?

Мыш задумчиво почесался и отвечает:

— Я уйду. Позову своих. Ты жди. Думай, как починить гнездо. Слушай.

— Мне, — говорю, — не лучше пойти с тобой?

Он ткнул меня носом в плечо.

— Нет. Ты не пройдешь. Там узко. Нож есть?

— Да, — говорю.

— Хорошо, — пищит. — Дай.

Я ему дал отличный нож с комплектом лезвий и несколько пачек витаминного концентрата. На прощанье он меня понюхал в нос и несколько раз лизнул. Я его погладил в ответ — надеясь, что это адекватно выглядит по здешним меркам.

Мне не хотелось, откровенно говоря, его отпускать — но привести его семью сюда, похоже, было нужно нам обоим.

По нашим бортовым часам уже поздний вечер был, когда Мыш ушел, но Эдит не спала. Во-первых, она выпила многовато кофе, а во-вторых, ей слишком хотелось сделать мне выговор.

Только я вернулся в каюту, как она тут же заявила:

— Вы невыносимый человек, Марсэлл! Слушаете какую-то поганую крысу, а человека не слушаете!

— А что вы, человек, — говорю, — хотите сообщить принципиально интересное?

— Я уже сказала, — говорит. — Нужно срочно улетать отсюда, а не разговаривать с крысами. Что вы там сломали в этом своем звездолете?

— Передатчик и следящую систему, — говорю. — И вдобавок, мы не стоим на грунте, а почти что висим наискосок, касаясь пола этого тоннеля одним амортизатором из трех. Потому что застряли в сломанном потолке. Понимаете?

Она посмотрела на меня с неприязнью. И говорит:

— Я домой хочу. Сейчас же. Мне все это уже надоело. А вы, вместо того, чтобы заниматься делом, расспрашиваете тут говорящих крыс о смысле жизни, — и повысила голос: — Вот что вы расселись?! Думаете, все само починится?!

Я немного подумал и понял, что в чем-то Эдит права. Самое лучшее — поскорее все закончить. Но автоматы нельзя оставлять без присмотра, чтобы мышки не взяли их себе, поэтому нужно выходить и все самому налаживать.

Не слишком большое удовольствие, но придется.

— Утром начну работать, — говорю. — Сейчас уже спать пора.

И Эдит тут же выдает приказным тоном:

— Отправляйтесь спать в рубку. Не надейтесь, что я буду тут с вами ночевать на одной постели.

Я пожал плечами и пошел в рубку. Убавил в каюте свет, дверь закрыл. Только собрался как-нибудь устроиться в кресле, чтобы с него не съезжать — слышу, как Эдит кричит:

— Марсэлл, идите сюда!

Пришлось вернуться. Смотрю — она чуть не плачет.

— Марсэлл, — говорит со слезами в голосе, — как вам не стыдно! Мне же страшно одной, в темноте, койка какая-то кривая и слышно, как там вокруг эти звери бегают! А вам все нипочем — бросили меня и ушли!

Я выровнял койку, как смог. А Эдит всхлипнула и говорит:

— Ну что вы ведете себя, как неживой?!

Я понял это так, что уже можно начинать вести себя, как живой — и начал. Не лишено приятности, хотя и в этих вещах Эдит оказалась особой совсем без фантазии. Но она была очень милая и тепленькая и потом быстро заснула. Только и успела сказать, что мы, Дети Грома, в интимных делах только о себе и думаем, а вот у них на Строне мужчины нежные.

Я еще успел пожалеть нежных мужчин со Строна, засыпая.

Зато следующим утром Эдит спала так крепко, что даже не проснулась, когда я встал с койки. Хотя койка в моей машине очень узкая и на двоих не особенно рассчитана — постоянной подружки у меня не было, а если бы и была, я б не таскал ее с собой в бои и походы. В общем, я встал тихонько, плеснул воды в физиономию, съел что-то условное и пошел заниматься делом, оставив для Эдит кофе и завтрак.

У меня самого здешнее положение с пищей отшибло аппетит напрочь.

Я вооружился потеплее перед тем, как выйти. А снаружи установил пару датчиков, фиксирующих движение дальше зоны работ — и только потом уже запустил автоматы. Сам вскарабкался на борт, поближе к сорванному локатору, и начал тестировать то, что от него осталось.

Через час примерно сигнализация сработала. Причем движущийся объект не смылся в темноту, как только я его обнаружил, а остался сидеть на освещенном месте.

Он не походил на Старшего Мыша даже издали — Мыш-то был серый такой, вернее, бурый, а этот — почти черный. И помельче. И держался очень смело — сел, скрестив руки, и принюхивался. Я подумал, что он вряд ли из шестерок Большого Босса, а может быть, даже родич Мышу — но ошибся.

Этот чужой очень внимательно наблюдал, как я спускаюсь. А когда я стал подходить, он весь напрягся, но не убежал. Дал себя рассмотреть.

Волосы у него на голове выглядели, как грива — длинные, и он мне показался намного тощее Мыша, просто непонятно, в чем душа держалась. Какая-то брезентовая хламида на нем едва не рассыпалась от ветхости — и никакой другой одежды. И ни ножа, ни другого оружия у него не было. И он пискнул:

— Большой, все хорошо, — и показал пустые ладошки, будто знал, что люди так делают.

Редкостная умница.

Я подошел поближе, присел на корточки и дал ему руки понюхать. Если начинаешь контакт с чужой расой — надо принимать их правила игры, ничего не поделаешь. Он меня очень деликатно обнюхал, как полагается по местному этикету, и в нос понюхал аккуратно, не прикасаясь. И я сделал вид, что тоже его нюхаю, хотя он не пах, на мой взгляд, ничем, кроме здешнего подземелья.

— Здравствуй, — говорю. — Я — Большой, Боец. А ты кто?

Он посмотрел на меня и потер за ушами. И присвистнул.

— Я, — пищит, — Поэт, сын Сталкера. Пришел говорить. Не драться — говорить. Будешь говорить?

Хорошо представился. Я чего угодно ожидал, откровенно скажу — но не того, что со мной придет беседовать мышиный поэт. Это меня потрясло. Мышиная цивилизация вообще поражала своей многогранностью. Я совсем забыл, как перед выходом из корабля заряжал пистолеты и проверял бронежилет. Я думал только, сумею ли оценить мышиную поэзию по достоинству, если мой гость надумает читать мне свои произведения.

Я понюхал его в нос так светски, как смог.

— Я рад, — говорю. — Мне лестно. Зайди в гнездо. Поговорим.

Поэт взволнованно подпрыгнул и почесал щеку. Очень хорошо дал понять, что ему страшновато. Я даже подумал, что он откажется, но настоящие таланты отважны — он вприскочку подбежал к люку и остановился. Пискнул:

— Я пойду. Мне интересно.

По наклонному коридору нашему гостю было тяжело подняться, потому что у него… чуть не сказал «лапки»… ноги скользили. Я его поднял поперек живота и донес до каюты; мучился собственной бестактностью, но Поэт оказался существом демократичным. Он даже взъерошил мои волосы — в этом мне показалось что-то от высших приматов, явно дружеский жест, во всяком случае, доверительный.

Дверь в каюту открылась, а за дверью Эдит ела ванильные коржики.

Я сразу поставил Поэта на пол и сказал:

— У меня есть еда. Ты голоден?

Вопрос был ритуальный, и ответ был ритуальный — утвердительный писк. Поэт выглядел голоднее Мыша — богема и в лучших-то мирах досыта не ест. Я забрал у Эдит тарелку с коржиками и придвинул ему. Поэт по правилам здешнего хорошего тона повернулся к нам спиной и принялся их грызть. А у Эдит сделалось такое выражение лица, будто я из собственного извращенного удовольствия заставляю ее жевать ношеные носки. Она воздела руки и возопила:

— Марсэлл, ты же собирался что-то чинить! А сам опять с кры…

Но я ее перебил и поймал ее «крысу» на подлете.

— Эдит, — говорю, очень серьезно, — ты ставишь меня в неловкое положение. Этот господин, который оказал нам честь и нанес визит — представитель здешней богемы, гуманитарий, как и ты. Он пришел побеседовать — а ты затеваешь ссору. Нехорошо.

У Эдит лицо вытянулось и глаза округлились. Она еле выговорила:

— Богема?!

— Не веди себя вульгарно, дорогая, — говорю. — Лучше налей нашему гостю кофе. И сахару положи ложек пять. У них очень непросто с продовольствием, как ты помнишь.

И это сработало. Все-таки этикет у так называемых «цивилизованных людей» накрепко в мозги впечатан и на ключевые слова они реагируют, как компьютер — на ввод правильной команды. Поэтому Эдит налила кофе, и положила сахару, и размешала, и поставила перед Поэтом чашку на блюдце. Даже запахнула пеньюарчик и принялась тщательно поправлять прическу, даже свою сумочку с тушью-помадой достала — потому что Поэт ей теперь был не «крыса», а «коллега».

С «цивилизованными» всегда так. Им кодовое слово важнее, чем живое существо. Но тут ничего не поделаешь и по-человечески не объяснишься — просто нажимай на нужные рычаги, и будет результат. Тоскливо, но действенно.

Я отметил, что Эдит меня слушает, и говорю:

— Скажи, Эдит… видишь ли, раньше у меня как-то не было подходящего момента спросить, какая у тебя, собственно, профессия, а теперь очень хорошо бы это узнать.

Она задрала подбородок и сообщает:

— Я — искусствовед.

— Это, — говорю, — нам повезло. Потому что наш гость — Поэт. Надеюсь, ты поможешь мне беседовать компетентно.

И тут я впервые увидел, как Эдит краснеет. Она спрятала помаду, и потупилась, и сказала очень скромно:

— Откровенно говоря, Марсэлл, с крысиной поэзией я раньше как-то не сталкивалась.

— Это ничего, — говорю. — Профессионал должен быть ко всему готов — если он профессионал высокого класса. А ты сама хвасталась образованием.

Тем временем Поэт поел и принялся церемонно чиститься. Заложусь, ребята, он действительно был местным аристократом духа. Мыш чистился очень просто и грубовато, как и полагается бойцу и охотнику — Поэт гламурно вылизывался между пальцами и тер за ушами.

Я потом узнал, что за ушами — это очень непросто. За ушами — это эстетика, шарм и пикантность, особенно когда двумя руками сразу. Высший пилотаж светского тона и хорошего вкуса. А щеки под вибриссами — это простое выражение благодарности. Обычная такая домашняя вежливость.

Но дешифратор, разумеется, не берет такие тонкости. Я потом много думал, что орлу Простора нужна не такая примитивная машина, а дешифратор, который используют профессиональные контактеры — он громадный, в рюкзаке еле умещается, зато уж берет все исходящие от субъекта контакта оттенки информации в любом виде.

Кто бы создал такую вещь поминиатюрнее… Но неважно.

Потом Поэт повернулся ко мне. Сидя в «позе белки», что означает у его народа открытость и признательность.

Я сел рядом.

— Что, — спрашиваю, — тебя интересует?

Он задумчиво ткнул меня носом и свистнул:

— Искусство Больших.

Я стал думать, как с ним объясниться. Об искусстве дьявольски тяжело беседовать короткими фразами и однозначными словами. Эдит смотрела на меня надменно — и, разумеется, рта не раскрыла, чтобы помочь.

В конце концов, говорю:

— Я не готов. Мне нечего показать. Я Боец.

Поэт фыркнул. Звук досады.

— Не надо показывать. Дай послушать.

Эдит говорит:

— Вы хотите послушать стихи?

— Да, — пищит. — Стихи, музыку. Музыку Больших. Есть легенды. Говорят, остались записи. Говорят, Большой Босс слышал. Говорят, восхитительно.

Тогда я говорю:

— Эдит, почитай пока нашему гостю стихи, а я пойду в рубку и в базе данных пороюсь. У меня записи музыки есть. Надо найти что-нибудь классическое и дать послушать Поэту.

Эдит снисходительно кивнула, а Поэт повернулся к ней и весь вытянулся в струнку — приготовился внимать. Я выскочил из каюты очень поспешно, чтобы не хихикнуть.

Потом я, вместо того, чтобы заниматься наблюдением за ремонтными автоматами и тестированием оборудования, полчаса искал в памяти у своего компьютера музыку, соответствующую случаю. Пока не нашел дивную запись — что-то такое с флейтой, скрипкой, колокольчиками, старинное, нежное и очень хорошо людей характеризующее.

Но ставить сходу не стал, чтобы не помешало Эдит с Поэтом стихи читать. Пошел сперва их предупредить.

У них в каюте был жаркий диспут на тему «Оптимальный способ донесения стихов до широких масс». Эдит раскраснелась, размахивала руками и доказывала, что для стихов, напечатанных в книге, вообще не важно, с какими там жестами автор их творил. Поэт возбужденно подпрыгивал, ерошил вибриссы, дергал ушами и возражал, что способа адекватно воспроизводить стихи — кроме исполнения их Менестрелем — еще не придумано. Знаки, буквы — для технарей. Буквы — для формул, не для высокого поэтического слога. Ну как возможно записать подрагивание кончика хвоста, соответствующее бессмертной строке: «Слижи с моих ног боль тяжелой дороги»? Ведь в правильном акценте — половина смысла, а в записи, лишенной акцентов, смысл во многом утрачивается.

— Большие, — пищит, — переоценивают звук. Мы организуем пространство. Мы отражаем движения души. Душа движется вместе с телом.

Для меня это уж слишком высоко, хотя и любопытно, конечно. Я тихонько кашлянул и говорю:

— Не помешаю?

Они ко мне обернулись. Эдит говорит со странной миной:

— Знаешь, Марсэлл, он — последователь авангардной поэтической школы. Считает, что сонет может быть составлен, видишь ли, в четыре писка. А по их классическому канону полагается пять. И это считается очень серьезным шагом вперед. Видишь ли.

А Поэт изящно почесал под глазом и пискнул:

— Стихи Больших — длинные. Звук и смысл хороши. Весьма. Только долго. Трудно воспринимать. И Менестрель не двигается. Жаль.

А Эдит кивнула и говорит:

— Надо их стихи записать на видео, как Поэт их читает. Своеобразно, такого у нас никто не слышал. Если я соберу видеозаписи и привезу на Строн, они в моду войдут, я чувствую. Знаешь, Марсэлл, на этом можно бешеные деньги заработать — крысиные сонеты. Все с ума сойдут.

Но Поэт скептически ткнул себя носом в живот. По-моему, он не был уверен, что люди могут понять все поэтические тонкости правильно. Я тоже не был уверен, — во всяком случае, в жителях Строна, — и потом, как-то мне не очень понравилась постановка вопроса. И я решил закрыть тему.

— Ладно, — говорю. — Видео — потом. Музыку слушать будете?

Эдит зевнула. Поэт нацелил на меня вибриссы и нежно свистнул:

— Большой, я должен.

Это прозвучало ужасно трогательно. Я погладил его по голове и включил проигрыватель.

Ребята, мышки — самые потрясающие слушатели музыки в нашей части Галактики.

Поэт просто превратился в статую самого себя. Его уши развернулись. Он почти перестал дышать, честное слово. Музыка очаровала его до экстаза, и слезы восторга скатывались по его мордочке и повисали на вибриссах. Это было так трогательно, что я сам чуть не прослезился. Но по-настоящему удивительное еще впереди.

Я подумал, что наружные звуки могут помешать Поэту наслаждаться нашей классикой, и выключил прослушивание шумов снаружи. И, наверное, случайно или, как говорится, автоматически врубил наружную трансляцию, но сам этого не заметил.

Минуты три я наслаждался вместе с Поэтом — Эдит, похоже, классика Земли Грома не особенно нравилась. А потом спохватился — вот сейчас, думаю, когда ни шума автоматов, ни сигналов детектора движения мне не слышно, коварный враг как раз подберется и напакостит. И я тихонечко вышел из каюты, дверь за собой прикрыл — и выбрался из звездолета проверить обстановку.

Обстановка была — дай Бог.

Ремонтные автоматы замерли около груды обломков, и их никто не трогал — всего-навсего отключили, чтоб они не шумели. Пятый концерт для скрипки Р-Лэнса наполнил тоннель, как зал в консерватории — акустика оказалась неописуемая. Мощные прожектора освещали все вокруг, как сцену — а на сцене, против всех правил, сидели зрители. В смысле — слушатели.

У меня защемило сердце. На меня никто не обратил внимания. Они сидели, насторожив уши, с одухотворенными мордочками, у многих — мокрыми от слез. Они замерли от восхищения — и только время от времени кто-нибудь из них очень тихо, чтобы ни в коем случае не нашуметь и не помешать, осторожно ступая, подбирался поближе к динамику.

Я никогда в жизни не видел ничего подобного.

Это были боевики Большого Босса, крупные, довольно-таки сытые и сильные, в чем-то вроде жилетов из прошнурованной кожи — по-моему, мышиной — и таких же набедренных повязках, вооруженные кинжалами во вшитых в одежду ножнах и огнестрельным оружием в кобурах на животе. Это была, я думаю, разведка Большого Босса — пяток гибких созданий с написанным на всем теле интеллектом. И наконец, в сторонке, подальше от самого яркого света сидел Старший Мыш в окружении пары мышек в каких-то вязаных рубахах и нескольких юных, скудно одетых мышат, худых и отчаянных, выглядевших, почему-то, гораздо серьезнее, чем боевики. И вся эта пестрая компания была очарована музыкой совершенно одинаково. Они, похоже, в высоком эстетическом наслаждении забыли и о давней вражде, и о приказах, и об опасности.

Я никогда не встречал больших меломанов, чем мышки. И тогда, увидев, как они слушают музыку, грустно подумал: как жаль, что во всех цивилизованных мирах тонкие ценители искусства всегда друг друга жрут… неужели не в силах человеческих это исправить?

Но вопрос показался мне философским до неприличия и, пожалуй, риторическим. Я стал с ужасом ждать, когда запись закончится.

Потому что было понятно, что примирило их высокое искусство только на время.

Но надо отдать должное мышиному эстетическому чувству — оказалось, у мышек есть что-то такое… может, рудимент совести, может, зачатки благодарности. Потому что они не разодрались сразу, как только музыка смолкла.

Правда, шестерки Большого Босса основательно просекли обстановку, насторожили уши и ощетинились. А семейство Большого Мыша сомкнулось в компактную группу и явственно приготовилось к рукопашной. Но серенький интеллектуал с крученым шнурком на шее свистнул на боевиков и запрыгал ко мне, выгибаясь дугой, немного боком — очень выразительно, только я еще не знал, что такие жесты выражают.

А я спрыгнул со ступенек. Он отпрыгнул в сторону и пискнул:

— Разговаривать. Не убивать.

И присел, протянув руки.

Ну что ты будешь делать!

Большой Мыш ко мне подошел — просто подтек по полу, как только настоящие крысы умеют, и все его семейство просочилось следом. Боевики их проводили носами, но не шевельнулись — так что дамы и дети Мыша без помехи уселись с двух сторон от меня, как почетный эскорт, а сам Мыш попрыгивал рядом со мной мелкими прыжочками. Потрясающая пантомима, только совершенно непонятная.

Я погладил Мыша между ушей — все смотрели на мою руку — а потом сказал серому:

— Говори. Я слушаю.

Серый облизал ладошку и потер кончик носа. И сделал несколько шагов, чтобы меня понюхать, но Мыш сделал «к-к» — а это значит: «отвали, не трогай».

Серый смутился и сел. И свистнул в сторону:

— Я Разведчик. Служу Большому Боссу.

Мыш кашлянул презрительно и отвернулся почесать около хвоста — два боевика подпрыгнули боком, но снова сели. Нас, похоже, почему-то нельзя было просто атаковать. Разведчик вздохнул и пискнул:

— Музыка хороша. Большой Босс любит. Дай. Большой Босс обменяет твою жизнь на музыку.

Я почесал бок, демонстративно, как смог. Они оценили.

— Моя жизнь, — говорю, — так при мне и будет. И их жизни. Пошли вы…

Разведчик начал увлеченно чесать живот. Зато боевик, бурый, кудлатый, весь в рубцах, пискнул:

— Я тебя съем. Много мяса. Надолго хватит.

И начал медленно ко мне подходить — а его коллеги присоединились. Тогда я сказал:

— Я вас убью, а мясо брошу. Пусть ест, кто хочет. Ясно?

Они остановились. И Разведчик пискнул:

— Отдай записи. Почему не хочешь? Отдай — и все живы.

— Отдайте мой ремонтный автомат, — говорю. — Воры.

Они приосанились. Похоже, у слова «воры» тут положительная эмоциональная окраска. Разведчик даже пискнул:

— Украли хорошо. Взломали пароль. Отключили защиту. Умные, — со скромной гордостью.

— Ну да, — говорю. — Теперь ничего не дам. Ни еды, ни музыки. И буду тут жить и чинить гнездо. Пока не захочу уйти. Ясно?

А дальше мне оказалось проще с боевой готовностью — я просто скинул бластер с плеча, а им пришлось лезть в кобуру. И поэтому они проиграли.

Просто потому, что я человек, а не их сородич, и руки у меня к оружию более приспособлены. А что такое оружие, мышки хорошо знали. И тихо ушли в тень, не пытаясь затеять перестрелку. Я так понял, что теперь они решили заставать меня врасплох.

Печально. Зато мой товарищ Мыш два раза лизнул меня между пальцами и пискнул:

— Все в порядке. Будет караул. Будет ремонт. Все будет.

— Да, — говорю. — Все будет. И даже ужин будет.

А сам ужасно радовался в тот момент наличию на борту синтезатора белка — и думал, что в случае чего я им еду сооружу из любой местной неорганики, в неограниченном количестве. И мои друзья немножко поправят себе здоровье.

На тот момент я еще глобально не мыслил.

Эдит и Поэт перепугались совершенно одинаково. Только обозначили свой испуг разными жестами.

Эдит вскочила на койку с ногами и завизжала, а Поэт молча прижался к стенке всем телом, и мордочкой, и ладонями, будто хотел в нее спрятаться.

Я сказал:

— Не надо нервничать. Это наши друзья. Они будут нас защищать.

На Поэта это произвело более выраженное впечатление. Он спустился на пол и стал обнюхиваться с Мышом и его командой. А Эдит сделала убитое лицо.

— Марсэлл, — говорит, тоном «горе мое», — ну неужели так необходимо было набирать сюда битком этих кр… мышек? Что, снаружи никак нельзя было договориться?

— Нет, — говорю, — дорогая. Не знаю, как на Строне, а у нас, на Звезде Грома, друзей приглашают в дом. А наш дом в настоящий момент заменяет этот звездолет.

Эдит посмотрела на меня неизъяснимо.

— Марсэлл, — говорит, — иногда я тебя ненавижу.

— Я тебя тоже люблю, — говорю. — Ребята, располагайтесь. Сейчас я еду принесу.

И все это общество меня проводило за дверь движениями носов.

Ребята, я понимаю, что я вас уже задолбал рассказами про мышиные обеды — но вы поймите, невозможно по-настоящему постичь эту культуру, если не учитывать их отношение к еде, любви, стихам и музыке. Да — и к дракам. Это у них просто киты, на которых мир стоит. Или черепахи, не знаю.

Ибо Поэт был принят семейством Мыша очень хорошо — именно потому, что он творил стихи. А я был связан с двумя другими святыми вещами — едой и музыкой. Мыш теперь охранял не только мою особу — из чистой дружбы. Он теперь помогал мне сохранить Музыку — это, по-моему, наполняло его миссию другим, высшим смыслом. Он ведь тоже слушал там, около звездолета — и сказал мне: «Большой, это чудо. Мы были счастливы». Так что Мыш ужасно торопился наружу — патрулировать местность. И буквально через десять минут — только перекусив — он и его старшая жена в сопровождении двух старших мышат, самца и самочки, отправились патрулировать окрестности.

С остальными я познакомился поближе.

Младшая жена — дочь Нюхача — на мой человеческий взгляд показалась изящнее, чем старшая Сталкерша. Хорошенькая такая мышка, серенькая, некрупная, с большими ушами, с остреньким носиком, волосы коротко обрезаны, зато вибриссы очень густые и длинные; в общем, как бы мы сказали про женщину, сплошная нервная утонченность и изысканность. Старшая — та крупнее, жестче, бурая, волосы жесткие, и мордочка жестче, и уши почти всегда прижаты. И шрам на голове, от уха до щеки. Чувствуется, что сильная и отважная, а мужу скорее товарищ и соратник. Я ее зауважал невольно.

Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило… волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности… эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью — я почти жалел, что я — человек. Очень на них было приятно смотреть.

Она ведь уже долго замужем. А Сталкерша и того дольше. У них уже мышат много. У Сталкерши — два выводка было, и у Нюхачки — один. Но они его до сих пор по-настоящему любят, и не делят, и не дерутся, и сцен не устраивают… Мышки, по-моему, вообще не знают ревности. Наши бы так.

А мышата, особенно маленькие — прелестнейшие создания на свете. Только все тянут.

Я с ними посидел минут десять — эти десять минут они меня изучали. Во все детали моего костюма тыкались носами, открутили все пуговицы, до которых можно было достать, отгрызли часы и попробовали на зуб бронежилет. Потом слегка потеряли ко мне интерес — и я пошел наружу, смотреть, как там работа идет, и заканчивать тестирование. Маленькие мышата в это время затеяли возню между собой, а старшие отдыхали, обнимались и чистили друг друга.

Диву дашься, какие они ласковые существа, мышки.

Я проработал спокойно часов шесть. За это время никто со стороны не мешал, я успел закончить с локаторами, а автоматы почти разгребли обломки. А потом наступила смена мышиного караула, и я вместе со Старшим Мышом и Сталкершей пошел передохнуть.

И мы все вместе застали в звездолете абсолютный кавардак.

В каюте все было даже больше вверх дном, чем сразу после посадки. Эдит сидела на койке с ногами, плакала навзрыд и бранилась ужасными словами. Маленькие мышата расшугались по углам, и у них там происходила какая-то тихая деятельность, а старшие спокойно, деловито и не торопясь, доедали у двери в санузел мой ксенологический атлас.

При виде всего этого со мной приключился приступ неконтролируемых эмоций. Я смог начать утешать Эдит и выяснять, в чем тут дело, только когда отсмеялся немного. И Эдит, обнимая меня и ругая последними словами, стала жаловаться со страшной силой.

Все тут началось с того, что маленькие съели ее губную помаду — два тюбика с мятным вкусом, один с клубничным и один — самый ценный — с абрикосовым. Потом они разделили честно поровну пудру золотистого цвета в капсулах, удобную для использования в отсутствии силы тяжести, а тушь попробовали на вкус, но она им не понравилась, поэтому они ограничились тем, что изгрызли тюбик. А Эдит это сразу не заметила, потому что объясняла двум старшим мышкам, почему ее цепочку и два золотых кольца им нельзя взять себе. И сообразила, что ее косметика погибла, только когда старший мышонок стал доставать сережку у нее из уха.

А обнаружив гибель косметики, Эдит вышла из себя и стукнула кулаком по лбу мышонка, который съел абрикосовую помаду. По нему было заметно, потому что он себе мордочку перемазал. А он испугался и укусил Эдит за колено. А она начала швырять в мышат все, что под руку попадалось — и тогда Нюхачка, которая дремала и ее разбудили, накашляла на детей в воспитательном смысле. И они устыдились, оставили Эдит в покое на койке и чинно занялись своими делами.

Эдит их ругала ругательски. Поэт попытался ее утешить и поговорить о высоком, но она пообещала выдрать ему вибриссы пинцетом для бровей. Он испугался, обиделся и ушел в рубку, а в рубке попытался утешиться обшивкой пилотского кресла, которая оказалась очень приятной не то, чтобы на вкус, а так — на хруст и ощущение у челюстей. Все мышки очень обрадовались, когда я вернулся, потому что мое общество им казалось надежнее, чем общество Эдит. Я тоже очень обрадовался, потому что они были так умны и деликатны, что не стали грызть провода и совершенно не прикасались к приборам, а выбирали такие вещи, которые для жизнедеятельности не необходимы.

Эдит в этом смысле представляла большую опасность — от мышей на борту устанавливался беспорядок, а от нее несчастья. Поэтому я не стал принимать близко к сердцу ее сетованья. Я просто ее поцеловал, хотя она и отбивалась, и заклеил ее коленку пластырем, а синяк на голове у мышонка намазал зеленкой, а потом запустил в синтезаторы программу насчет сухарей, вяленого мяса и репки. Чтобы у гостей было чем зубы точить.

Старший Мыш хотел вытряхнуть у мышат все мелочи, которые они нашли у меня в каюте и припрятали у себя в одежде и за щеками, но я его уговорил этого пока не делать.

— Если открутили важное, — говорю, — мы узнаем. Что-нибудь не будет работать. Тогда и найдем. А пока пускай. По-моему, у них вернее не потеряется.

Он согласился. И я попил кофейку, послушал изящные рассуждения Поэта о бренности — в частности, о бренности еды — и снова пошел наружу. А чтобы внутри машины было поспокойнее, включил им проигрыватель. Поставил все классические записи, сколько нашлось — пусть наслаждаются. Под музыку все угомонились; я даже пожалел, что сразу не додумался так сделать.

Эдит мне еще говорила возмущенно, что у нас тут теперь не звездолет, а какая-то мышиная дыра, и что у нас нет возможности даже словом перекинуться наедине, не говоря уж о других возможностях человеческой личной жизни. А я возразил, что сначала нужно организовать возвращение домой, в человеческий мир, а потом уж думать о человеческих желаниях. И она сморщилась, сказала, что я тупой, грубый, жестокий эгоист, и замолчала.

Но потом спросила вдогонку, нет ли у меня случайно каких-нибудь дамских романов или, на худой конец, каталога мод, потому что ей скучно.

Я сказал, что, к сожалению, нет, и посоветовал для развлечения поговорить с Поэтом. Но она предположила, что я издеваюсь — на том мы и расстались.

А снаружи меня ждали с визитом.

Я порадовался, что Старший Мыш вышел со мной. Потому что это уже пришли не боевики, а, я не знаю, наверное, дипломат с почетным эскортом.

Он был пегий — черный и седой — и довольно гладкий. На нем висела хламида из каких-то светящихся волокон, — вот как морские светлячки на Земле Грома светятся, зеленовато так, — а на голове красовалась золотая цепочка, витая. И на шее, на другой цепочке, болтался человеческий перстень с крупным рубином. В общем, вся эта картина, видимо, имела тот смысл, чтобы поразить меня великолепием.

А вокруг дипломата прогуливалась и попрыгивала стража, вооруженная пистолетами. Я присвистнул.

Они все огорчились, что не поняли.

Тогда я говорю:

— Ты, красавец, от Большого Босса?

Мой друг Мыш презрительно скрипнул, но дипломат сделал вид, что не заметил. Он подпрыгнул на полметра и пискнул:

— Я — Секретарь, сын Мудреца. Большой Босс хочет с тобой говорить. Зовет к себе. Проверяет слухи. Пророк вещал — ты можешь быть всем сразу. Большим счастьем, большой бедой. Большой Босс слушал Пророка. Хочет слушать тебя.

Мыш подпрыгнул на всех четырех, выгнувшись, и пискнул:

— Всегда ложь. Всегда подлость. Нельзя верить.

Секретарь смутился, взял в руки хвост и начал его задумчиво чистить. Потом пискнул, негромко и не очень уверенно:

— Боец, пойдем к Пророку. Пророк говорил Большому Боссу — и тебе скажет. Пророк подтвердит. Важно.

Тогда Мыш сел и потеребил меня за пояс. Я сел рядом с ним, чтобы легче общаться, и он пискнул мне в самое ухо:

— Пойдем к Пророку. Это серьезно. Это правда.

— Мы пойдем, — говорю, — а они нападут на гнездо.

Мыш почесал в затылке ногой.

— Не думаю, — пищит. — Святое. И потом — семья будет охранять. Я — с тобой.

— Ладно, — говорю. — Иду к Пророку. Пусть подтвердит. Тогда посмотрим.

Так что я отправился в паломничество по святым местам. Эдит, когда об этом узнала, язвительно рассмеялась и говорит:

— Ты, Марсэлл, совсем с ума сошел. Нам больше делать нечего, как беседовать с крысиными святыми. Что за чушь вообще — пророк у крыс? О чем он там может сказать? Я в этой ерунде участвовать не собираюсь.

— Я, — отвечаю, — пойду один.

— Ну да, — фыркает. — А они тут все сожрут. А что не успеют сожрать — то разворуют.

— Подумаешь, — говорю. — Они не трогают систему жизнеобеспечения, не лезут в механизмы и в электронику, а остальное — наживное дело.

Она воздела руки и возопила:

— Это же не их вещи! Они же, звери мерзкие, вообще не понимают, что такое собственность!

— Ну да, — говорю. — Они мои друзья. Что мне, для друзей пустяков жалко? И вообще — я полагаю, что не годится слишком заморачиваться на вещах. Бездуховно.

Она говорит:

— Это не пустяки, это деньги. Твои, между прочим.

Тогда я говорю:

— Все, я пошел.

Она меня останавливала и даже пыталась драться, потому что я не слушал, но я ее отцепил и вышел из каюты, а она не смогла подняться по откосу, даже снявши туфельки. И я уже в рубке проинструктировал жен Мыша, как обращаться с синтезаторами, чтобы им было что есть. И велел кормить Эдит. А сам немного послушал, как она ругается за дверью, и пошел наружу. При обычной экипировке — бронежилет, бластер, фонарь и аптечка.

Мыш был со мной, Поэт тоже пожелал идти.

— Пещера Ветров, — говорит. — Трогает. Сердце Мира. Рядом — Усыпальница, древняя. Все — пыль веков. Тебе будет интересно.

Я согласился. Ну что еще можно сказать.

Секретарю мы поставили условие — за нами не ходить. У меня, мол, свои проводники, надежные ребята, так что мы и сами не заблудимся. А к Большому Боссу мы придем, если Пророк даст добро.

Но пусть господин Крысиный Король не надеется, что нам можно повесить лапшу на уши.

С тем наши визитеры и отчалили. А мы с Мышом и Поэтом шли минут сорок по главному тоннелю вперед, а потом свернули в другой тоннель, поменьше. Вот тут я и почувствовал, что звездолет мой уже далеко, а мир вокруг чужой — и все это по-настоящему.

Уже совсем теперь по-настоящему.

Это, ребята, был негатив человеческого города. Его отпечаток под поверхностью земли. То, что при жизни города всегда получается за кулисами.

Мы сначала шли по канализационным тоннелям. Потом из них через лаз с чугунной крышкой перебрались в тоннели подземки — там рельсы еще лежали и даже кабели уцелели кое-где, только обесточенные и без изоляции. Изоляцию мышата грызть любят, ее в свое время для этого и снимали — зубы точить. Но по кабелям, замурованным в стены, по-прежнему шел ток от единственной работающей в городе электростанции, которую, как мне сказали, приводили в действие ветер и клан Электриков. В подземке многие мышки устроили себе жилища — Мыш сказал, что тут живут лояльные к Большому Боссу граждане и те, кто состоит у Крысиного Короля на службе. Может быть. Они тут обитали довольно открыто — в стенах кое-где были ниши для осветительных приборов и всякие подсобные помещения, так все эти места уже давно заняли под мышиные квартиры. Рядом с некоторыми даже светильники горели, хотя и тускло, поэтому я не зажигал фонарь. И мышки то и дело перебегали нам дорогу по своим делам, останавливаясь только поглазеть на нас — на чудо небывалое. Мышки — существа любопытные и почти бесстрашные.

Изо всех дырок и щелок торчали носы и поблескивали глаза. У меня создалось ощущение, что весь мышиный мир уже в курсе, что с неба упало человеческое гнездо, а более того — что люди неопасны для жизни. На меня смотрели не испуганно, а с обыкновенным бытовым интересом. Скорость распространения информации в этом мире, лишенном СМИ, не могла не восхитить. Идеальное сарафанное радио.

В общем, вокруг нас жила обыкновенная улица мышиного поселка. Надо сказать, здешние бытовые сценки вовсе не всегда выглядели радостно. Где-то за поворотом пищали и дрались, разбежавшись только от луча фонаря. Я наступил на совершенно чистые белые косточки, явно принадлежащие мышонку — и мои спутники не были этим зрелищем особенно шокированы. В одной нише, совсем не глубокой, молодая мышка кормила мышат, крохотных, слепых еще и голеньких. Поэт, увидев ее, вздохнул и сказал, что драматично выглядит нищета, юность и материнство. Мыш добавил, что эта бедная мамаша, скорее всего, обречена, если никто о ней не позаботится — потому что невозможно жить с маленькими детьми на семи ветрах, не зная, где завтра пищу возьмешь. А кормильца у этого семейства, как видно, нет, раз никто ей нормальное жилье не освободил. Я уже думал, что надо бы проводить бедняжку на звездолет, но оказалось, что мы ошиблись.

Он пришел и битых тараканов ей принес. Юный, худющий, вдвое худее, чем его возлюбленная, и хромой — прыгал на ладошках и одной ноге. Всей одежды на нем было — ножны с кинжалом. Конечно, даже человеку ясно, что он своей даме более удобную жилплощадь не отвоюет, калека — но вдвоем у них был вид существ, вполне готовых защищать свое условное гнездо. Я для этой дивной семейки выгреб все съестное, что в карманах осталось — галеты, тюбик джема, шоколадные крошки.

Они смотрели настороженно, но подарки приняли с достоинством. Тема для поэмы. Я хромому еще капсулу стимулятора подарил на прощанье.

Когда мы уходили, Поэт лизнул меня между пальцами и сказал, что я странный, но в этом что-то есть. А Мыш сказал, что раздавать подарки — роскошь, но обзаводиться друзьями мудро.

— Только, — добавил, — не давай тем, кто клянчит.

Но у меня пока никто ничего и не клянчил. Мышки в лучшей своей части — существа гордые, не попрошайничают, предпочитают благородное воровство. Или благородные на том же уровне грабеж и убийство.

Мы очень долго шли по шпалам. Прошли несколько станций, довольно ярко освещенных — мышки жили под перронами, все переделав на свой лад. Мы волей-неволей видели их домашнюю жизнь. Как супруги друг друга ласкали. Как молодые мышки плели одежки из каких-то волосатых ниток. Как старый седой вояка готовил себе какую-то похлебку в мятой миске на электроплитке, подключенной к уцелевшей местной сети очень оригинальным образом, а рядом спали мышата. Все это неярко освещалось электрическими лампочками. Открытого огня мышки не любят, даже побаиваются, а электричество очень хорошо освоили. В одном месте пришлось забираться на перрон и обходить дом, который хозяева построили, отгородив кусок трассы кирпичами и какими-то обломками. Но в общем и целом я понял так, что мышки не слишком-то профессиональные строители, предпочитают приспосабливать то, что построено до них.

Потом оказалось, что это не совсем справедливо. На самом деле они не то, что не умеют строить, а не слишком-то любят. Если есть возможность где-то примоститься — они ее используют, а строят только по очень большой необходимости.

Как, согласно местным легендам, строили крепость Большого Босса. Хотя я потом узнал, что легенды, как и во всех других мирах, имеют тут довольно шаткую основу из реальных событий.

Мы шли и шли — наверное, весь город прошли по подземной трассе. Времени под землей не чувствуется, но у меня уже ноги ломило, когда мы мимо каких-то мастерских, где гудели вентиляторы, дошли до конечной станции. Потом вылезли в депо, где мышки жили в ржавых вагонах, очень здорово там все устроив, — и через люк спустились куда-то ниже.

Вероятно, это были некие технические коммуникации. Там оказалось темно, как в ящике, очень пыльно и узко — я, раскинув руки, касался стен пальцами. Мышки тут оказались в лучшем положении, чем я, потому что ощущали поверхность вибриссами, а я ничего не видел. Пришлось фонарь зажечь, первый раз понадобилось. И мы по этим подземным закоулкам мало-помалу попали в место, откуда тянуло земляной сыростью и сквозняком. Пришлось лезть через пролом в стене — а за стеной, выстроенной в давние времена руками антропоидов, оказалось место совершенно природное.

Естественная пещера.

Наверное, это была городская окраина. В этом потрясающем месте природные пещеры соединялись с подземными человеческими постройками. Мы с ребятами напились из подземного ключа воды редкой чистоты — но меня предупредили, что в этом мире чистой воды куда меньше, чем грязной: Грязными Водами мышки называли очистной коллектор с проломленной стенкой, откуда все это дело в незапамятные времена вытекло и образовало подземное озеро. На побережье Грязных Вод никто старался не селиться, кроме самой уж голи перекатной или совсем отчаянных, потому что там все-таки до сих пор любой мог подцепить какую-нибудь заразу.

Но сейчас Грязные Воды остались далеко в стороне. Я понял так, что мы шли по самому краю пещер — охотничьих угодий, опасного и непредсказуемого места. Тут на стенах водилась плесень, великолепный мох, найти на котором орешки было гастрономической мечтой любой мышки, и грибы, которые частью шли в пищу, а частью могли использоваться в качестве надежного яда. Мыш рассказал, что из-за таких свойств местной флоры Большой Босс держал шестерок-разведчиков, в чьи обязанности входило пробовать потенциальную пищу первыми — а их трупы в случае провала потом никто не ел, само собой. Еще тут росли странные растения, похожие на водоросли — из их жестких волокон мышки делали себе одежду. Правда, некоторые предпочитали этим хламидам, напоминающим брезент в худшем его варианте, выделанную кожу себе подобных — но это уж как водится.

В этих местах нам несколько раз встречались мышки, которые разыскивали моховые орешки, а также сборщики грибов. С представителем последней профессии, рискованной, как саперская, я перекинулся парой слов. Он оказался веселым фаталистом, ткнул меня носом в ладонь, спросил, много ли еды в мире Больших, и пожелал удачного путешествия. Я тоже пожелал ему удачи и подарил последнюю пуговицу на память. Это было всеми молчаливо одобрено.

Еще мы видели многих охотников, потому что кроме растений разной степени съедобности тут обитали насекомые. Чаще всего встречались тараканы — самая легкая, правда, незавидная добыча. Пара тараканов попалась нам по дороге, была поймана и съедена моими спутниками. Они предложили перекусить и мне, напомнив про дальний и тяжелый путь, но, когда я отказался, не стали настаивать.

В сущности, и Поэт, и Мыш не были особенно голодны — но не пропадать же добру.

Идти по пещерам мне показалось тяжелее, чем по тоннелям. И пол неровный, и сверху капает, и много таких мест, где мне, крупному существу, тяжело протиснуться. Мышки, правда, выбирали такой маршрут, чтобы я мог пройти с гарантией — но бока я все-таки ободрал и пару раз очень удачно приложился лбом об низкий свод.

Неуклюжие, все-таки, мы, антропоиды, существа. Неуклюжие и неважно устроенные. Мышки — конструкция значительно более удачная. Они в любую щель проходят, к примеру — куда сумеют голову просунуть. Туловище просто втекает, расплющивается, как пластилиновое. И мускулатура у мышек такая, что поневоле позавидуешь. Тоненькие пальчики их довольно-таки крупное тело держат на весу много часов — они могут на отвесной стене сутками висеть, а держаться только пальчиками. Нет, мне нравится. Вот, к примеру, когда мы поднимались по такой стене — я же им был просто обуза, и только: фонарь мне пристроить некуда, в темноте я не вижу, пальцами чувствую слабее, чем они вибриссами, и вдобавок за выступы в камне толком ухватиться не могу. Ну, они, милые мои товарищи, забирались наверх, там укреплялись, а я поднимался, держась за их хвосты.

Я боялся, что им больно. И им действительно было не слишком приятно — они потом попросили сделать привал, чтобы хвосты полизать и почистить. Но ни единым писком не заикнулись, что я некстати навязался на их голову.

Мы отдыхали часа два — у них хвосты, а у меня ноги. А потом пошли дальше — и вскоре вышли в очень странное место.

Сначала мне показалось, что вдалеке кто-то играет на флейте, причем очень нежно и точно. Странную такую, капризную мелодию — эхо по пещере далеко разносится. И чем ближе мы подходили, тем музыка проявлялась сложнее — уже будто не одна флейта, а несколько флейт или рожков каких-нибудь. Мыш пискнул, чтобы я фонарь погасил, я думал, что буду все время спотыкаться в потемках, но вокруг заметно посветлело, потому что ядовитые грибы на стенках светились, белесым таким, желтоватым.

Мы прошли по кривому лазу, заросшему этими грибами, и оказались в довольно-таки узком зале, по которому гулял сквознячок. В зале этом было в высшей степени… чуть не сказал «многолюдно», наверное, «многомышно» — и все присутствующие там мышки слушали музыку, а кто ее исполнял, я никак не мог понять.

Мы тоже остановились на некоторое время. Завораживающее ощущение — полумрак, поганки светятся, нежная музыка с тонкими такими странными переливами, мышки вокруг нервно дышат… Я думал, мне не удастся моих ребят отсюда так просто увести, но Мыш, оказывается, туго помнил о нашей конечной цели — толкнул меня в колено, идем, мол, а Поэта укусил за ухо, дружески, чтобы тот вышел из транса.

Поэт, правда, пока эхо слышалось, все оглядывался. И им обоим потребовалось на минуточку остановиться и почиститься, чтобы привести в порядок мысли и нервы.

— А кто так играет? — спрашиваю.

Мыш фыркнул и пискнул:

— Это Пещера Ветров. Мастера делают флейты ветра. Трубки. Изгибают. Вставляют в стены. Играет сквозняк.

А Поэт вздохнул и свистнул мечтательно:

— Высокое искусство. Мелодия сложнее с каждым годом. Все совершенствуется. Каждый мастер дополняет других. Дыхание гения.

Я погладил его по голове. Я был согласен насчет гения. Мышки не честолюбивы по-человечески. У них же и имен нет по-человечески. Вот же кто-то пришел, выразил себя и ушел, а музыка осталась. Скромный анонимный автор…

Благородно. Преклоняюсь. Я бы так не смог.

А жаль, наверное.

Короче говоря, еще не доходя до Пещеры Пророка, я уже был о мышиной цивилизации очень высокого мнения. И размышлял о том, как для успешного контакта важно победить свою дурную человеческую гордыню. Люди — они же по сути своей шовинисты, они стараются в упор не признать в тех, кто им не нравится, ни разума, ни возвышенной души, даже в себе подобных, бывало… я думал, как же в таком случае рассказывать людям о мире крыс, создавших собственную уникальную культуру, и мне было не по себе. Крысы все-таки очень многим не нравятся. Я людей хорошо знаю — будут еще говорить про мышек всякие гадости, а то и наделают им гадостей… может, думаю, не распространяться особенно далеко на эту тему?

Правда, вряд ли на этот мир, очень, похоже, бедный ресурсами, кто-нибудь всерьез польстится. Но на всякий случай я решил об их координатах никому не сообщать без крайней нужды.

Из этих размышлений, самых пространных, меня вывел толчок носом в колено. И Поэт пискнул:

— Хочешь взглянуть на Усыпальницу?

Я решил, что это культовое место мышек, кивнул и пошел за ребятами. Изучать — так изучать.

В этой части пещеры было совсем темно, грибы не росли и ничего не росло; вообще казалось достаточно неуютно — и я фонарь зажег. И в свете фонаря увидел, что пещера уже не слишком-то и естественная — под ногами уже не песок, а бетонные плиты, а свод укреплен стальными перекрытиями, вроде арок. Что, по моим наблюдениям, не очень похоже на мышиную работу. Вдобавок сбоку от дорожки можно было разглядеть рельсы, полузасыпанные песком и каким-то буроватым прахом.

— Боец, — спрашиваю, — чья Усыпальница?

Старший Мыш сел, поднял мордочку и свистнул:

— Ваша. Больших. Тебе интересно?

Меня чуточку так тряхнуло. Интересно, пожалуй. Мороз по коже. А Поэт вздохнул и пискнул:

— Красиво и гордо. Чувствовали смерть. Пришли сюда умирать. Народ с достоинством.

И побежал вперед по плитам к стальному трапу, который вел вверх, в черную темноту. Я поднял фонарь и увидел, что там, наверху, открытый люк, толстенная броневая плита. А в люке уже совсем непроницаемая темень.

— Можно подняться? — говорю.

Мыш только подпрыгнул утвердительно. А Поэт свистнул сверху:

— Надо видеть. Надо помнить, учиться предсмертному спокойствию. Благородные враги.

Я пошел. Мышки истоптали трап основательно, чувствовалось, что много поколений по ним поднималось. Почему-то мне сразу стало понятно, что это мышиные ножки ступеньки сбили, а не человеческие ноги. Другие следы остались. Меня очень тронуло, что мышки ходили помянуть людей и уважали их достоинство перед лицом Вечности… только вот на человеческое поведение это благородство духа было как-то не очень похоже в моем понимании.

Мы влезли в люк и осветили все внутри фонарем. Это место было похоже на шлюз, какие бывают на космических станциях — маленький кубический такой закуточек, в котором только и есть, что бронированная дверь, тоже открытая, но вся в уплотнителях, и ясно, что раньше закрывалась герметично.

А за этой дверью располагался бункер. Громадный, как город в миниатюре.

Может, типа бомбоубежища, может, более универсальная штуковина — только видно, что вещь строилась на века и с размахом. И вовсе не с той целью, чтобы кто-то там, уставший от жизни, сюда пришел умирать, а совсем наоборот, чтобы эти самые пришедшие выжили, невзирая ни на какие внешние катаклизмы.

Он был очень обширен, этот бункер. И оборудован так же шикарно, как та капсула, в которой я Эдит нашел. Чувствовалось, конечно, что мышки, которые первыми сюда попали, большую часть всяких бытовых предметов взяли себе — но все равно, поразительная роскошь. Искусственные окна, за ними системы для создания трехмерной голографической картинки — электроника, конечно, в прах рассыпалась, но на голограммах пейзажи убитого мира были, наверное. Или еще какие-нибудь местные прелести — но обычно делают пейзажи, посентиментальнее. Мебель, которая уцелела, в музей годится, блистательный модерн, стены отделаны чем-то… сразу не поймешь, что за материал, но выглядит здорово и сохранилось на диво. Отдельные такие номера тут были, сущий люкс, а еще спортивный зал, наверное, с какими-то ржавыми штуковинами и нечто вроде салона… Наблюдательный пункт я нашел, чтобы спасшиеся могли поглядеть, как во всем остальном мире дела — оптика все-таки сохраннее, чем электроника. В оптике я увидел величественные развалины бывшего города под местным злым солнцем в выцветших небесах, только менять обзор не получалось, механизмы уже, конечно, умерли бесповоротно, но все равно… Город серьезный был, громадный, ясно — может, красивый, но теперь уж, по этим руинам бетонным, по ржавой арматуре никто бы ничего не понял, кроме археологов, конечно…

В общем, бункер по последнему слову, по самому последнему. Чудо науки и техники. И вся эта прелесть завалена скелетами, буквально. Всюду кости. Я поднял один череп поглядеть. Антропоиды, совершенно точно, почти такие же, как мы. Может даже, думаю, те самые, которые начали эти апокалипсические игрушечки, вот весело-то. А мышки их считают благородными врагами. Что-то про смерть с достоинством толкуют. А эти покойные убийцы просто мечтали поубивать всех, кроме самих себя. Но при этом уцелеть, хоть весь мир провались.

Одежда в пыль истлела. Зато на некоторых черепах противогазы сохранились. Ну да. Помогли вам противогазы, бункер и все такое. Господь не фраер.

А на кухне, откуда, конечно, вытащили в незапамятные времена все, что только можно, я нашел несколько показательных вещей. Их, наверное, проверили и бросили.

Баллоны с ядом для грызунов-паразитов. Смешно, действительно. У меня появилось настолько нехорошее чувство, что даже глаза стало жечь и в животе похолодало.

— Ребята, — говорю, — пошли отсюда, а?

А мышки меня не поняли. Наверное, решили, что настроение у меня испортилось от скорби и памяти. А мне просто было стыдно, и все. А я все думал, из каких соображений мышки не заняли это отличное место для жилья. Может, конечно, только из уважения или, там, из местных суеверий — но, может, у них подсознательно дурная память осталась. Страх пополам с брезгливостью охраняют понадежнее абстракций вроде уважения — а в мышином мире особенно.

Яд у меня из ума не шел, вот что.

Из-за того, что я замолчал и все такое, мышки тоже тактично молчали. Чтили память моих родичей. Меня только толкали и покусывали за ноги, когда надо было сворачивать. А я почти по сторонам не смотрел в мрачных мыслях о бренности.

Тем более что места тут были глухие, безмышные, а из всех живых существ бегали только многоножки чудовищной длины, о которых мне сообщили, что они вкусные, но могут насмерть укусить ядовитыми челюстями, поэтому ловить надо умеючи. А «пещерные водоросли» то тут, то там свисали с потолка и колыхались на сквозняке, как лохмотья савана на привидении, что мне, конечно, угнетенный дух не поднимало.

Я даже не заметил, как мои товарищи притормозили и сели. Я сделал еще несколько шагов вперед по инерции — и тут мне навстречу запищали и заскрипели пронзительно:

— Большой, стой! Я тебя ждал, но стой на месте!

Я чуть не упал от неожиданности. А тот, кто сказал, что ожидал меня, впрыгнул в луч моего фонарика. Я сразу понял, что это Пророк — ибо личность в луче света выглядела удивительно и незаурядно даже внешне.

Он был весь седой, совсем седой. Без одежды — а туловище обросло косматой седой шерстью. У него на голове росла седая грива, волочившаяся по полу. А мордочку покрывали страшные шрамы, через которые прорастали длинные вибриссы и неровные клочки седой шерсти — и от глаз остались пустые дыры, затянутые розовой кожей. А большие уши были широко расправлены, наведены на меня, как локаторы, и шевелились.

Слепой Пророк. И у него за спиной нарисовались две юные мышки в плетеных хламидах, — то ли жены, то ли воспитанницы, то ли просто свита, отдающая дань уважению, — они нервно подергивали носиками и смотрели настороженно.

А Пророк подошел ко мне так уверенно, будто видел своими ушами и вибриссами. И я почувствовал поток странной силы, которая от него исходила. Как от человека-парапсихика. Странное ощущение. Мыш с Поэтом подались назад — они благоговели и, кажется, чуточку боялись.

Я присел на корточки, и Пророк меня внимательно обнюхал. И проскрипел:

— Да. Все так, как можно было думать. Все, как ожидалось. Да.

Я смахнул с себя занятное ощущение, что Пророк пытается уловить запах моей человеческой греховности, и говорю:

— Что ты ожидал учуять?

Пророк помедлил и почесал за ухом. Потом потер нос и сипло пискнул:

— Ты — стихия. Не враг — стихия. Разрушаешь, не желая.

— Я не разрушаю, — говорю. — Я вправду не враг мышек.

Тогда Пророк сел, поднял свою изуродованную мордочку — и ощущение этой внутренней силы стало еще заметнее. Он раздвинул руки, будто ощупывал воздух — и заскрипел, почти взвизгнул, как железкой по стеклу провел:

— Что ты знаешь! Мир говорит со мной. Мир говорит движениями. Гнездо падало — обрушился свод в нижнем ярусе. Машины работают — вибрируют своды. Гнездо взлетит — маленькие трещины станут большими. Все рухнет. Рухнут стены и пути. Будет смерть, смерть и хаос — стихия. Мир говорит со мной.

И от ужасных этих откровений две маленькие мышки свернулись шариками, а мои друзья подались к стене и прижались к ней, просто прильнули всем телом. А Пророк вытянулся вверх, нюхал воздух, шевелил вибриссами на незрячей вдохновенной морде и скрипел-свистел так, что у меня холодный пот по спине потек:

— Мир говорит со мной. Мир стар. Мир болен. Мы — его последние дети. Мы живем среди смерти. Свод рухнул — кто-то был убит. Но хуже — нет Пещеры Лишайников. Жители низа лишились пищи. Гнездо взлетит — рухнет Тоннель Охоты. Не будет пауков и мокриц. Придет страшный голод. Матери съедят своих детей.

Я сел на пол. Мокрый нос Мыша сунулся к моей щеке — Мыш, наверное, имел в виду, что все не так мрачно, но я поверил во все услышанное.

Слепой Пророк, я думаю, именно из-за своей слепоты чуял всем телом неощутимые для других мышек, а тем более — для меня, вибрации. Он был, как сейсмологическое оборудование у мышиного народа. Поэтому мышки и чтили его настолько, что считали откровения святой истиной. И Пророк, конечно, был прав. Он все оценил. И оказалось, что мне нельзя вот просто так взять и взлететь.

Я сидел и чуть не плакал, потому что совершенно не знал, что делать. Из-за неустойчивости мышиного царства нам с Эдит теперь было не попасть домой.

На душе у меня стояла темень беспросветная. Но в этой темени где-то мелькала какая-то тепленькая искорка — я только поймать ее пока не мог. И искорка поймалась, когда Поэт вздохнул и пискнул, что сожалеет о жителях нижнего яруса.

— Я придумал, — говорю. — Пророк, я должен. Мыш, сначала вы с Поэтом проводите меня на нижний ярус, а потом мы пойдем к Большому Боссу. У меня есть отличная идея.

Пророк подошел поближе и очень тщательно понюхал меня в самое ухо, будто через ухо хотел учуять, чем пахнут мои мысли. И видимо, учуял-таки, потому что изрек:

— Иди. Мир не хочет твоей смерти. Ты — стихия. Ты можешь быть пользой. Не только злом.

А я погладил его по голове со всей возможной почтительностью. Я хотел быть пользой.

Когда мы ушли из Пещеры Пророка и остановились для обсуждения дальнейших действий, мои товарищи долго не могли взять в толк, зачем мне понадобилось тащиться вниз.

Мыш подпрыгивал на месте, чтобы выглядеть поубедительнее, и пищал, что туда просто опасно соваться.

— Ты слышал Пророка, — свистит. — Свод рухнул. Лишайники засыпало. Пути ненадежные. Ты тяжелый. Что тебе там делать?

— Надо посмотреть, — говорю, — вдруг кто-нибудь там остался в живых.

Поэт скорбно почесал шею и пискнул:

— Боевики, наверное, посмотрели. И нашли выживших. Потом добили и съели. Зачем нам? Еда есть. Мертвые — под камнями.

Я стал их убеждать, забыл про дешифратор и упомянул про «очистку совести». Фигуральные выражения в разговорах с помощью машины лучше не использовать — мне пришлось минут сорок объяснять, что такое совесть, зачем ее чистить и почему от сотрясения сводов она у меня испачкалась. Но объяснения возымели действие — Мыш пискнул, когда дослушал:

— Мы пойдем. Я должен. Ты остановил кровь. Кормил моих детей. Для очистки совести.

И мы отправились в самый трущобный квартал мышиной страны. Он считался не слишком благополучным местом даже в лучшие времена — слишком уж часто тут случались обвалы свода. Так что если там и бывал кто-то из высшего общества, то только на предмет набрать лишайников на суп. Постоянно жили в этом мрачном местечке только личности маргинальные и сомнительные, по разным причинам ушедшие из густонаселенных районов. Каннибалы, охотящиеся на мышат, наркоманы, бродяги и мошенники, как говорили в свете.

Но я не хотел причинять вред и таким. Тем более что был вовсе не уверен, что они тут все такие.

Мы долго возвращались назад. Прошли несколько уже знакомых станций подземки, а потом свернули на одной из развилок — и подземная железная дорога пошла вниз под углом. Там начинались грузовые коммуникации — они вели прямехонько к приятному месту — городской свалке, куда упирался пробитый звездолетом канализационный тоннель. В этих местах эрозия и обвалы и образовали жутковатое нечто, называвшееся у мышек Пещерой Лишайников.

Через эту Пещеру Сталкеры поднимались на свалку за интересными и полезными вещами. Младшая жена Мыша до сих пор приносила оттуда удивительные редкости вроде лампочек из закаленного стекла, пуговиц, стеклянных бутылок и металлических пластин. Но ходить на свалку было даже опаснее, чем лазать по городским развалинам — со временем выкинутые туда людьми ядовитые вещества разъели контейнеры, в которых хранились, и заразили почву на десятки метров. Неосторожный или неопытный Сталкер мог не заметить, что наступил в яд, и травился насмерть, когда чистил ноги после путешествия — так многие погибали. Простые же смертные, не искушенные в сложных путешествиях по Крыше Мира, знали о свалке только из жутких историй.

Но отчаянные аутсайдеры, жившие в Пещере Лишайников, как говорят, иногда поднимались туда по ночам, разыскивая одурманивающие вещества. Этим изгоям было нечего терять. К сожалению, в смысле любви ко всякого рода отраве, изменяющей сознание, мышки от людей недалеко ушли — по дороге в опасную зону я узнал, что спирт в большой цене, что из некоторых видов лишайника делается отвратительная, но эффективная брага, а некоторые несознательные индивидуумы даже нюхают эфир. Нет во Вселенной совершенства.

Поэтому, ребята, я заявляю с полной ответственностью, выпить с Мышом можно совершенно по-человечески. Он в указанном состоянии ласковый и трогательный — мышки во хмелю редко бывают буйными. Но это вы потом сами увидите.

А тогда, значит, мы по довольно узкому тоннелю, похожему на колодец, лежащий на боку, — из больших выкрошившихся бетонных колец, — попали в сырую темноту, откуда тянуло плесенью и мертвечиной. Мне было чрезвычайно неуютно — даже я слышал, как проседает и сыпется грунт откуда-то сверху. Один раз целая горсть грязного песка насыпалась мне за шиворот — хорошо еще, что мышки чуяли самую явную опасность, а то пришлось бы совсем худо. Шагах в пятидесяти от нас обрушился целый, наверное, центнер песку — получить такое дело на голову было бы чертовски неприятно.

Но не мог же я отступить после того, как сам их сюда притащил. К тому же гуманизм — высшее достижение человечества… мышеству, к сожалению, пока не знакомое.

И во имя гуманизма мы с Мышом и Поэтом бродили по сырым норам, воняющим, как старый сортир, и вопили: «Эй, есть кто живой?!» Мои вопли и их писк одинаково глухо проваливались в этот мерзкий песок, как в тухлую вату, и от них сыпалось с потолка. Несколько раз мы натыкались на раскопанный грунт и кости, обглоданные добела, но явно свежие, едва успевшие обветриться. Нашли еще и пару мышиных черепов, которые кто-то расколол на части, чтобы слизать мозг. Я ругался скверными словами, мои товарищи считали, что я сужу слишком строго. Они понюхали и решили, что кости принадлежали мышкам, погибшим в завалах — а их свежие трупы просто нашли какие-то голодные подонки. Так что это не убийство, а более простительное дело по здешним меркам.

Не по моим.

Никто не отзывался.

— Боятся, — пищал Поэт. — Думают — выманим и убьем. Не верят.

Я в растрепанных чувствах уже хотел повернуть назад, но тут Мыш свистнул:

— Большой, слушай. Следят.

Сел, вынул нож и выщелкнул лезвие. И я стащил бластер с плеча на всякий случай и осветил фонарем узкий лаз в стене, где песок шуршал.

Мы все ждали страшного врага. Каннибала или охотника. А выполз из лаза худющий грязный мышонок-подросток. В том возрасте, когда мышата еще только учатся добывать пищу, а до создания семьи им расти и расти — года четыре-пять независимых. Без одежды и почти без шерстки на костлявом тельце. Весь в шрамах. И левую руку поджимал под себя — она была не повреждена, а, похоже, травмирована от рождения или недоразвита.

Мыш спрятал оружие. А Поэт это бедное дитя обнюхал — небрежно и снисходительно, но дал понять, что хоть малыш по его меркам и ничтожное создание, но обижать его никто не намерен.

Мышонок между тем присел, поджимая больную руку, и уставился на меня — умненькие такие живые бусинки смородинового цвета. Я присел рядом и стал его гладить. А он пискнул:

— Ты — Большой, да? Я — Урод, сын Алкаша. Мы одни остались. Хочется есть. Печку засыпало. Не мог раскопать. Ели лишайник так.

И я понял, что мы не зря тут блуждаем. Те взрослые, которые были в силах уйти отсюда — ушли, а дети остались без присмотра и по этому поводу обречены. Вот я в чем виноват.

— Урод, — говорю, — я дам еду. Сколько вас?

Он задумался, облизнул здоровые пальцы и почесал в ухе.

— Пять, — пищит. — Четыре маленьких и я. Они уже видят, но шерсти еще мало. Младшие без имен.

Мыш говорит:

— Он из первого выводка. А маленькие — второй. Вероятно, больные. Наследственность.

Поэт печально потеребил кончик хвоста.

— Да, — свистнул. — Вероятно. Никто не возьмет. Пропадут.

Тогда я говорю:

— Почему — никто? Я возьму. Покажи мне, где твои братишки, Урод. Я дам еду.

А чтобы он поверил совсем, я вытащил из-под бронежилета рубаху и укутал его. И страшно жалел, что у меня для него даже конфеты не осталось.

Но кто ж знал?

Это был первый выводок, который мы подобрали в Пещере Лишайников. Урод, самоотверженное существо, своих родичей спрятал очень здорово — в дыре, куда маленький мышонок еле-еле протискивается, а взрослая мышка уже не пройдет. Он их всех выволок оттуда за шиворот, хотя малыши уже умели не только ползать, но и бегать небыстро.

Ну подумайте сами, нельзя же было оставлять детей на произвол судьбы!

Когда к нам присоединилась семья Урода, мы стали выглядеть безопаснее. И из какой-то расщелины, откуда несло неописуемой мерзостью, выбрались Близнецы, которые тоже здорово прятались. Они дико воняли падалью, зато их не нашли каннибалы. Старший Мыш на них посмотрел и свистнул одобрительно.

Близнецы были славные мышки-самочки чуть помладше Урода, на удивление здоровенькие, только истощенные. Они не знали, погибли их родители или бросили своих детей — но поскольку родителей звали Торчок и Заноза, можно предположить все, что угодно. Я отодрал для бедных девочек пряжки от башмаков и пообещал еды и отмыть их от запаха.

Следующий был Куцый. Собственно говоря, у него остался кусочек хвоста, длиной с две ладони, но для мышки это все равно увечье, потому что чувство равновесия страдает. Хвост ему откусила собственная мамаша сразу после рождения. Имени отца бедолага не знал, а такое у мышек бывает чрезвычайно редко. Просто родительница редко пребывала в виде трезвом и неунюханном. Куцему, можно сказать, повезло выжить, ведь кормить его то и дело забывали, а съесть могли в любой момент. В общем, я так понял, что этот мышонок — везунчик и любимец богов.

Мы бродили по остаткам Пещеры Лишайников, пока Старший Мыш не сказал, что Мир над Крышей уже темнеет, но после Куцего нашлась только одна безымянная мышка-малышка, почти не умеющая говорить и умирающая от голода. Мне пришлось наколоть ее витаминами из аптечки — а потом вся наша очень большая компания направилась к звездолету.

И реакцию Эдит на моих сироток я даже представить себе боялся.

Добирались мы очень непросто. Маленькие мышата не могли идти быстро, а надо было очень быстро, потому что нас тут окружали сплошные опасности и неприятности. Ну, троих маленьких братцев Урода тащили в зубах сам Урод и Близнецы. Его четвертого братца согласился тащить Поэт, хотя вид сделал скептический и долго чистил между пальцами, наглядно изображая, что насчет дальнейшей судьбы этого ничтожного младенца умывает руки. Куцый кое-как брел своим ходом. Безымянную малышку я взял за пазуху, а фонарь пришлось закрепить на голове, благо есть приспособление.

Сначала мышка мне казалась жесткой, холодной и не по росту тяжелой, потому что все время вертелась и устраивалась поудобнее. Потом согрелась, приноровилась ко мне, обхватила руками за шею и дала возможность кое-как дотягиваться до бластера — правда, я очень надеялся, что стрелять не понадобится. А еще позже выяснилось, что малютка сообразительнее, чем раньше казалось, потому что она все время совершенно членораздельно попискивала мне на ухо: «Старший, хорошо», — и мелко, часто лизалась в щеку. Было щекотно, она мне мешала, отвлекала от окружающих событий, но невозможно же бросить ребенка на произвол судьбы.

Я надеялся на Старшего Мыша. У него и руки, и зубы были свободны, а в качестве бойца в местных условиях он стоил нас всех, вместе взятых. И Мыш попрыгивал вокруг, прислушивался и шевелил вибриссами, бдительно, как только мог. Ясное дело — у Поэта семьи нет, богема, что возьмешь, а Мыш — существо семейное и обстоятельное, к детям относящееся серьезно, со всей надлежащей ответственностью.

По-моему, он решил, что я собираюсь всю эту компанию усыновить. Вроде того, что самка у меня бестолковая, детей у нее нет, а гнездо без детей ничего не стоит. В ком будет жить твоя душа, если не в выживших потомках?

Все это он, между прочим, говорил по дороге. Поэт порывался возразить, наверное, что душа может жить и в живых созвучьях, сохраняющихся в веках, но рот у него был занят мышонком, и получалось только возмущенное фырканье.

Я вслух согласился с Мышом, отчасти — из принципа, отчасти — потому что старшие мышата уже кое-что понимали и приободрились. Я решил, что человек своего назначения во Вселенной не стоит, если не может позаботиться о девяти разумных неприкаянных созданиях. Я догадывался, что буде выберусь отсюда на Мейну, мне будет обеспечено погоняло вроде «Мышкин папа» или даже как-нибудь похлеще, но это меня, натурально, остановить не могло.

Мы выбрались из Пещеры Лишайников грязные, как смертный грех, вонючие, как унитаз в армейском сортире, и уставшие до полусмерти. В начале тоннеля пришлось сделать передышку.

Урод и Близнецы, похоже, приняли к сведению, что теперь им надлежит общаться друг с другом по-родственному, и вели себя самым нежным образом. Они за наш короткий привал наскоро почистились сами, насколько это было возможно, а потом почистили младших мышат и Куцего, довольно условно — вылизали их мордочки, глаза, уши и вибриссы. Поэт, у которого появилась возможность высказаться, заявил, что с детьми слишком много хлопот, поэтому лично он в жизни не женится, посвятив себя чистому искусству и не вешая на шею непосильную обузу. Мыш выслушал, насмешливо почесывая бока, и резюмировал, что Поэт молод еще.

Мы все очень устали и отдохнули плохо, все время отвлекаясь на сомнительные шорохи. Дорога к звездолету поэтому напоминала какой-то путаный сон. Уже в пределах досягаемости звука от работающих механизмов нас встретили старшие дети Мыша, проводили и помогли тащить сироток. Домой мы добрались часам к трем пополуночи, не раньше.

Эдит проснулась от шума. Спросонья она была капризная, но сравнительно мирная. Сидела на койке, потирая глаза, помятая такая, щурилась на свет и бормотала томно:

— Как мне все это надоело, Марсэлл! Я беспокоилась и не могла заснуть, а как только заснула, ты меня будишь… от тебя жутко крысами несет. И вообще, у меня такие головные боли… мне даже размяться негде, у меня мышцы атрофируются, я растолстею… что с тобой снова за зверинец?!

А я говорю:

— Ага, мне очень жаль… Нюхачка, помоги воды согреть. Дети, сейчас будет еда. Мы с тетей Сталкершей из трюма принесем…

И тут Эдит проснулась окончательно.

Мне было некогда ее слушать, потому что я все время бегал то в трюм, то к синтезаторам, то в ванную, то за аптечкой, потому что мышата требовали мытья, кормежки, лечения и чтобы их устроили на отдых. Я слышал только урывками о сумасшедших Детях Грома, которым крысы дороже чего-то там и о звездолете, в котором из-за крыс людям негде разместиться, и что я ее ненавижу и изощренно издеваюсь. Но ничего не отвечал, потому что мышки меня спрашивали о разных вещах, и ответить им мне казалось важнее. Только потом уже, когда все кое-как устроилось, я сел рядом с Эдит на койку, прислонился к стене, уложил уже сытую и чистую мышку-малютку себе на колени спать и говорю:

— Ну вот, если ты хочешь еще что-то сказать, говори, только недолго и не бей меня, а то я устал, — и глаза у меня закрываются сами собой.

А Эдит посмотрела на меня, сдвинув брови, потом их раздвинула, усмехнулась, сказала только: «Идиот ты несчастный, Марсэлл», — и поцеловала меня в щеку. И больше я ничего не помню, хоть убейте.

Когда я проснулся часов через десять, обнаружил, что все мои сироты собрались около меня. Мышки традиционно спят в куче, друг на друге, чтобы греться в холодных сырых подземельях — и они пришли меня греть. Я проснулся оттого, что вспотел, было жутко жарко и тесно: у меня на ногах спали пятеро самых маленьких, а рядом еле-еле уместились Близнецы и Урод, мордочками у меня на плечах и на груди. Куцему не хватило места, и он с горя грыз мой бронежилет.

У мышек очень хорошие зубы. Он ухитрился изгрызть келаврит сантиметра на три в глубину. Я испугался за его желудок и провел с ним беседу педагогического свойства, предложив в дальнейшем грызть для утешения что-нибудь съедобное. Он согласился — но вы же знаете, трудно доверять детям, которые пообещали, что больше не будут.

Эдит на койке не оказалось. Она унесла с собой одеяло и подушки. Потом я узнал, что она уходила спать в ванну — и еще немало о собственном грязном эгоизме.

Мыш, который ходил проверять посты, подгадал вернуться как раз к моему пробуждению — или будить собирался, не знаю. Обозрев моих мышат, он очень удовлетворенно пискнул:

— Ну вот. У тебя есть верные души.

Я погладил его по голове и рассказал про свой план. Мыш был восхищен. Потом мы позвали из рубки Поэта и старших детей Мыша и рассказали им тоже. Поэт пискнул:

— Стоит оды.

И я говорю:

— Сочиняй. Только — по дороге. Я надеюсь, ты пойдешь со мной. Мы начнем новую эру. А жены Мыша будут заниматься запасами еды. Запасов нужно много.

После подробных инструкций я разбудил Эдит, сообщил, что снова ухожу, немного послушал, как она ругается, попросил ее проследить за малышами, понял, что она не станет это делать, поручил малышей старшим мышатам и покинул звездолет в сопровождении двух своих старых боевых товарищей.

На сей раз мы направились к катакомбам, к крепости Крысиного Короля. С ультиматумом. Я был отлично вооружен: имел при себе бронежилет со следами зубов Куцего, фонарь, аптечку, пистолет, флягу с ромом и пачку дисков с записями нашей классической музыки.

Крепость располагалась на территории подземного завода. Своеобразное оказалось местечко. Вела туда грузовая ветка городской подземки. Шестерки Крысиного Короля эту дорогу привели в надлежащий вид: горели тут все светильники, кабели вдоль стен шли изолированные и под током, а семафоры, которые не работали, местные умельцы обмотали колючей проволокой и водрузили сверху черепа мышек.

В назидание потенциальным врагам Большого Босса.

Поэта, по-моему, вся эта бутафория не волновала. Поэт в мышином мире пользовался неприкосновенностью творческой личности — отчасти поэтому я его и позвал с собой. Но Старший Мыш нервничал, потому что он с его диссидентской натурой был Крысиному Королю, можно сказать, не потенциальным, а явным неприятелем и, к тому же, имел с ним личные счеты.

А с врагами тут не церемонились. На эту территорию не особенно часто забредали даже лояльные подданные Большого Босса, ибо охрана вторжений не одобряла — а уж оппозиционер-то точно не мог рассчитывать на снисхождение. Поэтому мы ждали стычки, а это хорошему расположению духа не способствует.

Первый патруль нам встретился минут через сорок — хотя время под землей как-то странно ощущается, поэтому точности я не гарантирую. В месте их дежурства тоннель был перекрыт баррикадой из каких-то железяк, вроде кусков рельсов, сваренных между собой, и довольно умело, а поверху обмотанных той самой колючей проволокой. По виду этой баррикады легко определялось, что делана она была в расчете на мышек, чтобы между рельсами, когда проход закрыт, никто из них не мог просочиться.

Но сейчас проход был открыт — кусок своеобразных таких ворот из гнутых железин отодвинут в сторону напетлях. А боевики перед воротами попрыгивали боком — показывали, что при исполнении и контролируют обстановку.

Заметили нас и приняли «на караул» — выгнув спину дугой. За оружие хвататься даже не подумали. Я понял, что нас тут точно ждут.

— Кто старший? — говорю.

Старший вышел вперед. Живописен был до невозможности — бурый, мордочка тупая и широкая, в глубоких шрамах, сам крупный и мощный. Сидя, доставал ушами мне до пояса. Вышел и пискнул:

— Хорошо, Большой. Тебя ждут. Я Охранник, сын Охранника. Я провожу.

И покосился на Старшего Мыша. Я боялся, что Старший Мыш начнет чесаться или отколет еще что-нибудь вызывающее, из древнего презрения к этим воякам, но он вздохнул, небрежно облизнул ладошки и потер щеки.

Охранник подпрыгнул несколько, пожалуй, грубовато. И я сказал раньше, чем Мыш успел на эту грубость среагировать:

— Эти двое — мои друзья. Они со мной. Или разговора не будет.

Боевики поняли. Нас пропустили за ворота, и мы пошли по тоннелю, который был освещен, как главная улица в праздничный день.

Патрули нам попались еще дважды. Последний — уже рядом с контрольно-пропускным пунктом, перед самой территорией завода. Пункт этот был оснащен видеокамерами, а управлялись они компьютером. И другой Охранник — очень интеллигентного вида мышка, серый, некрупный, с любопытной мордочкой — довольно лихо ладил со всей этой человеческой техникой. Правда, когда камеры передали наше изображение, он не утерпел и выскочил посмотреть воочию на такое диво.

В крепости уже знали о нас. Нас встречали торжественно, как послов враждебного государства. Мы шли по обширному, бетонному, ярчайше освещенному прожекторами пространству, нас вел Охранник, а из сумеречных мест, образованных этим ярким светом, нас разглядывало множество внимательных глаз.

Я никак не мог отделаться от мысли, что освещение стратегически продумано, а в темноте сидят бойцы, вооруженные пулеметами — никак не меньше. Поэтому мне было неуютно. Мои друзья, вероятно, чувствовали то же самое, потому что жались к моим ногам.

Вскоре мы оказались в заводском цехе. Цех тоже освещался только по центру, и мы увидали мостовой кран с гирляндой из черепов, свисающей с крюка. А с боков, на множестве ярусов, уходивших в темноту, сидели смутно видимые бойцы в одежде из мышиной кожи, вооруженные от хвоста до зубов. Под крюком наш Охранник передал нас другому охраннику, более высокого ранга — и мы поднялись по лестнице куда-то в служебный корпус, но мне все это почему-то напоминало средневековый замок со слугами и верными вассалами.

Крысиный Король встретил нас в лаборатории, за дверью, обшитой броневыми листами. Внутри лаборатории был оборудован тронный зал. Непонятно как уцелевшие вазы цветного стекла, алюминиевые кастрюли, надраенные до блеска, бронзовые канделябры без свечей и торшеры с горящими лампами, расставленные в странном порядке по коврам из «пещерных водорослей», придавали этому одиозному производственному помещению элегантность королевских покоев. Все было, как в книжке про средние века: раболепная челядь толпилась вдоль стен, четыре королевы, лоснистые, холеные, с блестящей шерсткой, в человеческих ювелирных украшениях, скомпонованных с чисто мышиным изяществом, восседали на дивной сохранности лайковом диване и манерно чистили друг друга.

Большой Босс сидел в черном офисном кресле, окруженном встревоженной стражей.

Глянцево-черный, очень крупный, в мышиной коже, с золотой пряжкой на длинных черных волосах, между настороженных ушей. Вибриссы длиной сантиметров по сорок, минимум, очень густые. Немолодой уже, с совершенно нестерпимым взглядом черных глаз, очень острых, холодных, пронзительных. Он был стопроцентный парапсихик, ребята.

Мои друзья спрятались за мою спину — и кто мог бы их осудить. Крысиный Король и на меня надавил так, что я чуть не сел на пол. Я в жизни не общался с такими сильными и бесцеремонными телепатами.

Устоять на ногах мне помогло только человеческое уважение к себе. Но никакой это был не поединок — я не отталкивал Короля в сторону, а наоборот, раскрылся, насколько сумел.

Я очень надеялся, что он меня поймет, но первое, что он сказал:

— Большой, я не понимаю.

— Что не понимаешь? — спрашиваю. — Я же предлагаю выгодную вещь. Все живы. Все почти сыты.

Он смерил меня взглядом и пискнул:

— Зачем тебе?

Если бы он не был телепатом, прозвучало бы довольно пренебрежительно. Но он вступил со мной в ментальный контакт, а это орудие обоюдоострое. Я тоже его чувствовал. Я почуял, что ему на самом деле интересно, дружелюбно интересно. Он оказался вовсе не тупым тираном, Большой Босс — он удерживал власть в мышиной стране с помощью своего гипертрофированного разума и был, похоже, правителем не из самых худших. Поэтому я подошел к нему и дался себя понюхать, а потом сел рядом с креслом, обнял своих друзей за шеи и стал рассказывать, перемежая рассказы мыслеобразами, насколько умел.

Большой Босс иногда вставлял реплику. Мышки не умеют по-человечески врать, поэтому он делал политику по-мышиному: нажимал и задавал резкие вопросы. Мне пришлось рассказать, что такое совесть, еще раз, очень подробно — а Король пискнул, что никогда раньше с таким явлением не встречался. Я объяснил, что оставлю синтезатор белка взамен пещеры Охоты, которую должно засыпать при старте — он выслушал, поразился, но спросил, почему я хлопочу обо всех подряд и что надеюсь с этого иметь. Объяснял я долго, он, кажется, так и не проникся, но сама сущность моего предложения восхитила и его, как всех прочих. Я собирался оставить Мыша и Поэта у Короля в качестве Гласа Народа, но поговорив с ним, понял, что это будет лишняя предосторожность: Большой Босс был, в общем, заинтересован в благоденствии подданных и сам.

Он даже предложил оставить жен и детей Мыша в своей свите — как моих друзей, но Мыш отказался. Не чесался, но потер затылок — и пискнул:

— Мы — не слуги. Мы — Бойцы, свободные. Мы найдем пищу.

Я только уговорил его слетать со мной, чтобы выбрать пару мощных синтезаторов и еще кое-какое агрономическое оборудование, оставив семью при дворе на время полета. Большой Босс даже поучаствовал в уговорах. Но Мыш согласился без энтузиазма.

Потом я предложил Королю выпить, чтобы скрепить договор. Мы хлебнули из моей фляги по глоточку — ром оказался крепковат для мышки, потому что Большой Босс после долго чистил вибриссы, а потом предложил поговорить об искусстве. Вот тогда-то я и подарил ему записи.

Моя щедрость настолько его потрясла, что он пообещал помощь своих механиков в починке звездолета. Так что получилось даже лучше, чем я думал, потому что мы надеялись хотя бы уговорить его не мешать. Правда, краденый ремонтный автомат мне не отдали — но требовать показалось грешно.

А Большой Босс сделал еще один глоток и вернул мне флягу. И прокомментировал:

— Приятно, но вредно. Путает мысли. Не увлекаюсь.

А Поэт пискнул:

— Это понятно. Алкаша бы съели. Власть под силу сильному телом.

Большой Босс потер кончик носа — польщенно, как мне показалось — прижал диски к животу и сообщил:

— У меня только две слабости. Любовь и искусство. Музыка лучше выпивки. Мысли яснеют. Живопись больших мы знаем. Ничего, если масляными красками. Нежно. Кино — тоже неплохо, но книги лучше. У старой бумаги тонкий вкус. Скульптуру видели. Невкусное искусство. Ничего не дает душе.

Я видел, как ему хочется попробовать диски на зуб — но воля у Большого Босса была тверже стали. Он только чуть-чуть обгрыз коробку, в которой они лежали, с уголка. И спросил, нет ли у меня человеческих бумажных книг в кожаных переплетах, потому что у его старшей жены слабость к романам, особенно в интересном положении.

Мне жаль было его разочаровывать.

Мыш с Большим Боссом не примирился, но был готов сотрудничать. А я с ним почти подружился, несмотря на предубеждение. Я вовремя вспомнил, что в каждом мире своя мораль — и эта мысль мне помогла в очередной раз.

Расставались мы дружески и даже печально.

Больше рассказывать, в общем-то, не о чем.

С помощью специалистов Большого Босса ремонт пошел очень быстро. Я им, можно сказать, доверил основную работу, потому что сам был занят налаживанием синтезатора белка, а еще мы с учеными Большого Босса строили в пещере рядом с Усыпальницей комплекс теплиц с подсветкой. Я собираюсь привезти в Мышиную Дыру семена растений понеприхотливее, грибницы шампиньонов и еще какую-нибудь культуру в этом роде. Синтезатор — это капля в море, а сельское хозяйство, возможно, поможет мышкам решить продовольственную проблему.

Поэт сочинил оду про гуманизм, и публика встретила ее с интересом, но по окончании декламации неизменно требует комментариев.

Имена композиторов Звезды Грома мышки теперь знают, как родные, потому что мы дали несколько концертов по звездолетной трансляции. Я взял слово с Большого Босса не прятать еду и искусство от народа — и рядом с Пещерой Ветров теперь запланировано создание концертного зала.

Эдит сначала скучала, потом занималась фитнесом с помощью кое-какого корабельного оборудования, а потом со скуки открыла для мышек-самок курсы макраме. Ее ученицы превзошли ее через неделю, а через две подарили ей плед-шедевр из волокон «пещерных водорослей», с вплетенными зернышками песчаного жемчуга, с самым тонким и сложным узором, какой только можно себе представить. Этот подарок Эдит оскорбил безмерно, и она сначала зареклась когда-либо иметь дело с мышками, а потом вспомнила про видеозаписи мышиных сонетов и остаток времени приставала к менестрелям. Теперь у нее целая куча записей и она надеется отвезти их на Строн и прославиться.

А потом мы улетели — и у меня душа болит, как там, в Мышиной Дыре, теперь сейсмическое положение. На Мейне мы с Мышом ненадолго, ребята. Только машину приведем в порядок, закупим все необходимое, подлечим детей — и сразу обратно. Нас там многие ждут, я знаю.

Гуманистическая миссия меня привлекает больше, чем корсарство.

А Эдит, когда мы стартовали, поклялась страшной клятвой, что ноги ее в том мире больше не будет, но сегодня днем сказала мне, что собирается за меня замуж.

Так что я теперь даже и не знаю, как оно все выйдет. Может, она еще и передумает…

Владыка Океана

Когда на космодроме Рэдрика объявился нотариус, мы дружно усомнились в том, что чудес не бывает.

Найти на Мейне Князя, по-моему, было не намного проще, чем разыскать пуговицу в метеоритном потоке с помощью лупы и магнита, особенно для человека цивильного. А этот тип ухитрился. Сначала ужасно вежливо попросил посадку, а потом вышел из своего пижонского кораблика с громадным портфелем в руке и спросил у Рэдрика так:

— Уважаемый господин Бешеный, не могли бы вы оказать мне любезность и подсказать, как найти гражданина Шии, его светлость господина Эльма эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова?

И, что забавно — Рэдрик сразу понял, о ком речь. Во-первых, в его стае под «светлость» подходила только одна живая душа, во-вторых, Князь был действительно шиянин, а в-третьих, он намалевал свое полное имя и титул на броне своей машины. Под шикарно нарисованным родовым гербом, изображающим башню посреди океанских волн.

Князь всегда любил распространяться о своем благородном происхождении. Несмотря на то, что папуля Князя, его светлость с непроизносимым именем, на Мейну прилетел, имея, кроме благородного происхождения, разбитую колымагу класса «Скиталец», два боекомплекта и одни запасные брюки. И все. Потомок древнего и славного рода ведь не обязательно должен быть богатым, правда?

А пекся его папа о древнем и славном имени не меньше, чем сам Князь. Когда решил жениться на маме Князя, чуть из кожи не вывернулся, разыскивая священника-шиянина. Нашел. Так что Князь был самой, что ни на есть, настоящей «светлостью», рожденной в законном браке и унаследовавшей титул. Но никому из жителей Мейны никогда и в голову не пришло бы, что это имеет значение для кого-то на Шие.

Натурально, целая толпа ломанулась его искать, чтобы сообщить. А когда Князь пришел, этот тип чинил политес, поклонился в три этапа и преклонил колено.

Перед нашим другом Князем, у которого был рабочий комбез, протертый на коленях, медальный профиль, лохматая белокурая грива и голубая кровь. Орлам польстило.

А тип тем временем говорит:

— Ваша светлость, — и снова произносит Князево имя без единой запинки, — я имею честь и удовольствие огласить вам завещание вашего троюродного дяди, — и произносит имя втрое длиннее, — изволившего сделать меня своим душеприказчиком и поручившего мне найти после его кончины последнего представителя вашего, ваша светлость, древнейшего и славнейшего рода.

А Князь в это время хлопает светлыми ресницами и соображает, кто такой душеприказчик.

Зато нотариус глазами не хлопал, а достал из этого своего портфеля папку с бумажными документами, пожелтевшими от времени, и даже, вроде бы, листы пергамента там лежали — а еще микрокомпьютер и авторучку. И разразился речью. Мы стояли и внимали, а он вещал про преемственность, верность традициям, отсутствие предрассудков и родовую честь. В том смысле, что судьбе, видимо, было угодно сберечь батюшку Эльма в таком опасном и непростом месте, как Мейна, чтобы его благорожденный отпрыск мог вернуться в свое родовое гнездо, трагически пустующее уже третий месяц как.

Когда он закончил, Уран сказал в виде резюме:

— Князь, это круто, за это, типа, надо выпить, — и Князь кивнул, чуточку, по-моему, ошалело.

Но нотариус не позволил.

— Если его светлость не против, — говорит, — то я попросил бы отложить празднование до того знаменательного момента, как будут подписаны бумаги.

Его светлость был не против, ему и в голову не пришло возражать, так что мы пошли в штаб, чтобы Князь всю эту макулатуру удобно подписал.

Вообще-то, подчерк у Князя был не фонтан. Когда человек всю сознательную жизнь пишет исключительно посредством компьютерной клавиатуры, к авторучке ему тяжело приноровиться. И сидел Князь за барной стойкой, вздыхал, скреб затылок и жутко старательно выцарапывал свои каракули на всех этих листах, изрисованных гербами, как лавийские стотысячные купюры. И судя по выражению его лица, когда процедура закончилась, бедняга за это время устал больше, чем за сутки ремонтных работ в открытом космосе.

А закончив этот адский труд, Князь поднял один гербовый лист, помахал им в воздухе перед физиономией нотариуса и спрашивает:

— Уважаемый, а мой дядюшка, часом, не любил шутить? Он вправду мне вот это вот все оставил? Или, парр-рдон, у него изощренное чувство юмора?

И я понимаю, что не верит он в этот абсурд ни грамма, потому что сумма там совершенно нереальная. Но нотариус упаковал половину писанины обратно в портфель и говорит:

— Совершенно верно, ваша светлость. Титул князя, — увольте только меня повторять этот титул, язык заплетается, — фамильный замок на острове Добрых Детей, каковой остров является в последние семьсот шестьдесят три года собственностью ваших предков, а также четыре с половиной миллиона в шиянских бонах и ценных бумагах.

Вокруг зааплодировали. А Князь обмахнулся листом, встал и снова сел. И говорит:

— Это кстати, господа… Мне, понимаете ли, нужно на генераторе защиту заменить… — растерянно так.

Кто-то нервно фыркнул, а Инчи заржал и выдал:

— Да ты новые крылышки купи! С четырех с половиной лимонов, типа, можно себе позволить!

Князь покивал и смотрит на нотариуса вопросительно. И вид у него такой, будто он ждет, что этот пижон со своим портфелем скажет: «Ну все, малыш, спасибо за внимание, свободен», — и свалит. Похоже, всякие острова и замки вместе с нереальными деньжищами никак не могут в голове уместиться — если в последнее время человек заправлялся в долг. Князю с деньгами как-то не очень везло.

Тогда нотариус включает свой компьютер и вызывает на все той же стойке трехмерное изображение этого замка — такой грезы на высокой скале, а под той скалой плещет прибой, а на башнях развеваются синие флаги. Князь с этого дела окончательно потерял чувство реальности происходящего, потому что посмотрел на эту картинку, как невинное дитя — на торт из мороженого, и спрашивает:

— И что же, су-ударь, мне вправду можно туда слетать, а?

И нотариус тут же извлек из своего безразмерного чемодана лоцию на фирменной дискетке с Князевым гербом и протянул эту дискетку с низким поклоном, да еще предложил проверить прямо сейчас, знаком ли его светлости этот маршрут…

Короче говоря, эта сказка про Золушку длилась почти до самого вечера, а вечером нотариус улетел. Оставил Князю жирную пачку денег на дорожные расходы и сказал на прощанье, что преданные вассалы в том замке на острове аж ножками сучат, как желают видеть своего драгоценного господина, ибо без него замок мертв.

Князь чуточку опомнился, только когда нотариус слился с горизонта. И первым делом, натурально, пригласил народ выпить — и напоил ребят до потери гравитации в течение часа. Но сам, как ни странно, надрался не до полной невменяемости, потому что поймал Тама-Нго и попросил очень еще здраво:

— Тама-Нго, друг мой, вы не могли бы пару слов мне сказать о… как это говорится… о моем непредсказуемом будущем?

А Тама-Нго, который все это время как-то так помалкивал и держался в сторонке, отнесся очень серьезно, хотя вообще-то гадать по жизни терпеть не мог. Взял Князя за руки, посмотрел — и говорит грустно:

— Ты, Рожденный Для Власти — Дитя Великой Соленой Воды, тебе от нее не сбежать. Темен твой путь, и куда бы ты ни пошел — потеряешь в муках и боли часть себя самого. Изменить это ты не сможешь, но, если отважно и обдуманно пойдешь вперед, то эта часть, возможно, будет невелика.

Князь окончательно протрезвел.

— Дорогой мой, — говорит, — погодите. Как это, позвольте узнать, «часть себя»? Кусок тела, что ли?

Тама-Нго его по голове погладил и говорит:

— Может быть.

Утешил.

Князь передернулся и говорит упавшим голосом:

— Печально… А с какого места?

Тама-Нго пожал плечами и выдал, что этого его духи сказать не могут, ибо возможны варианты. И тогда Князь тряхнул челкой и говорит:

— Вероятно, вы правы. Но чтоб я струсил — это черта с два.

И на следующий день улетел на Шию.

Месяц о нем не было ни слуху, ни духу. Улетая, Князь кому-то сболтнул о Тама-Нговом предсказании, и теперь ребята делали ужасные предположения. Говорили, что на Шие, вроде бы, до сих пор узаконено гильотинирование, так что Князь мог и голову потерять в самом буквальном смысле. Мало ли, что наш брат-пират мог отколоть на исторической родине. Говорили даже, что потеря могла прийтись, каким-нибудь кошмарным образом, страшно сказать, на что, и теперь Князь друзьям ни за какие коврижки писать не будет. Говорили, что четыре с половиной лимона — это слабая компенсация за одни мысли на эти темы. Короче, много чего говорили. Но пару месяцев спустя Князь объявился собственной персоной.

Мало сказать, что звездолет у него теперь был шикарен — он был обалденно шикарен. Шиянская машина, сделанная, похоже, по индивидуальному проекту, прекрасная, как дракон из чистого серебра, и совершенная, как Млечный Путь. Приземлился божественно — асы рыдали.

А на броне вытравлен герб, так что ни с кем не перепутаешь — и все аж дыхание затаили, когда Князь выходил. Но друг наш выглядел еще шикарнее, чем звездолет, загорел и казался совершенно целым. К тому же за ним выпорхнула девушка совершенно ангельской внешности, вся одетая в бриллианты и голубые шелка — в пропорции примерно один к одному. И народ решил, что предсказание не сбылось. Даже когда Князя все тискали, никто почти ничего не заметил.

Седина в белокурых волосах в глаза не бросается, знаете ли. Только когда он с нами пил, уже в штабе, руки у него оказались на виду, так что скрыть ничего не вышло.

Ну да. У него на правой руке теперь не было безымянного пальца. Вот по это место. И обручальное кольцо он носил на среднем, хотя это и не по обычаю на Шие.

Насчет того, что у него там в родовом имении приключилось, к нему не только мы с Тама-Нго — вся компания Рэдрика пристала. И он не отбрыкивался долго.

— Имейте же терпение, господа, — говорит. — Зачем я сюда летел, как вы полагаете? Во-первых, мне самому хочется, чтобы вы узнали, чего это стоит — неожиданные сокровища на голову. Во-вторых, мне совершенно необходимо сказать спасибо вам, Тама-Нго — за предсказание. А в-третьих, позвольте представить вас моей жене, господа! Летиция. Мой ангел-хранитель. Если бы не она, мы бы нынче не беседовали…

…О да, государи мои, если бы не моя драгоценная девочка, ваш покорный слуга не рассказывал бы вам нынче странных историй! Но все, полагаю, нужно излагать по порядку. В подобные вещи и без лишней путаницы сложно поверить.

Но вы же меня знаете, не так ли? Вся Мейна… ну, пусть не вся, но Юго-западный сектор, знает: то, что говорит Князь — документ. Непререкаемая истина. Поэтому все же постарайтесь поверить, друзья мои, хоть история эта и звучит довольно неправдоподобно. Истина, знаете ли, иногда чуднее любого вымысла, не я первый это сказал… Да, Ци, дитя мое?

Ну так вот, начнем с того, как я туда прилетел, к себе на родину.

Цивилизованный мир, господа, преестественный барр-рдак. Редкостный идиотизм, и что особенно забавно, называется это порядком и законом. Закон и порядок, не угодно ли? Ну да. Выпендреж и ломание, никак не более.

Сначала меня затормозили на таможне. Какие-то задрыги жизни в штанах с лампасами все в моих крыльях вверх дном перевернули, лазали во все углы всякими детекторами или там датчиками, как это у них зовется — вели себя, как стадо дорвавшихся обезьян, а я должен был это терпеть. Вежливый грабеж! Нет, обращались они корректно, «пожалуйте сюда, ваша светлость» да «позвольте взглянуть, ваша светлость», но конфисковали блок лаконских сигарет, — смешно, право, — штурмовой бластер, батареи к нему и пылесос. Говоря при этом:

— Вы должны нас извинить, ваша светлость, но наркотики, тяжелое оружие и приспособления для сексуальных извращений к ввозу на Шию запрещены.

— Вот как? — говорю. — Очень любопытно. А не расскажете ли вы мне, любезный, как можно извратиться с пылесосом? У меня в сем направлении скудная фантазия.

Но этот сумасшедший в лампасах ухмыльнулся и говорит:

— Если вы, ваша светлость, к вашей чести не знаете об этом, то вам, вероятно, и ни к чему.

Ладно, думаю. Ваши местные забавы мне, действительно, ни к чему. И вы, господин хороший, теперь сможете на просторе забавляться с моим пылесосом сами, как вам любо. Я же со всяким быдлом по пустяшным поводам в пререкания не вступаю и объясняться не намерен. Обкуритесь, застрелитесь и упылесосьтесь в доску, думая при этом любую чушь — я препятствовать не могу.

После того, как меня выпустили эти пристукнутые, я был изрядно зол, но счел, что уже свободен. Что теперь-то от меня отстанут. Документы у меня в шикарном порядке, ни с кем не спорю, законопослушен до офонарения, заранее согласен с любой блажью… Только оказалось, что цивилизованному миру этого мало.

У них там нарисовался еще и санитарный контроль.

И эти горе-медики меня два часа мурыжили в какой-то штуке, вроде барокамеры, утыкали всего электродами на липучках. Изучали, будто я, пардон, разумный помидор, а они такой впервые видят. Потом выпустили и заставили заполнить анкету из трехсот вопросов. Не могу себе представить, господа, какой звезданутый их придумывал, но, придумывая, он, полагаю, основательно поразвлёкся. Меня больше всего очаровали два: «Любите ли вы запах зеленых чернил?» и «Снится ли вам металлическая посуда?»

Потом компьютер выдал распечатку результата, и там значилось, что моя прабабка, возможно, страдала мигренями, но это, как будто, мой единственный серьезный недостаток. И на том они меня все-таки выпустили.

Мои те крылья, где обмотка у генератора была пробита, помните? — поставили в шикарный ангар в столичном космопорте. Я в приступе законопослушности дернулся немедленно заплатить наличными, но холуй в белом мундире объявил, что и так давно заплачено. И еще — пока меня все эти так называемые наземные службы доводили до белого каления, кто-то дал моим, видите ли, преданным слугам и вассалам телеграмму, что князь, мол, прибыл — так что, когда вся эта утомительная хрень закончилась, меня уже ждали.

Признаться, я думал, что за мной на лимузине приедут, как обычно показывают в кино. Но прилетела авиетка в моих гербах, изящная игрушка баснословной цены. Когда я ее увидал, сообразил, что мне и вправду придется лететь на остров, господа, на милый остров с чудным названием — остров Добрых Детей. Ах, тогда сердце мое замерло от восхищения — ибо я осознал до конца сей факт и проникся.

Всем известно: каждый шиянин мечтает жить на острове, засыпать и слышать, как шумит прибой за окнами. Блаженнейшая мечта, господа. Меня всю жизнь тянуло к воде; милейший Тама-Нго верно сказал, что море у меня в крови — очень хотелось всегда хоть суррогатов, хоть чего-нибудь похожего. Я даже смонтировал у себя в каюте стену с прелестной движущейся голограммой: берег океана, прибой, позеленевшие камни, брызги разбивающихся валов, да… Поэтому я просто поражался про себя, что мои родители никогда не распространялись об острове Добрых Детей. Хотя наша линия в роду всегда была самая бедная, а ветвей на нашем родословном древе немеряно — так что с чего бы бедным родственникам трепаться о невероятных и недостижимых богатствах… Папенька у меня отличный был, храбрый и гордый, никогда в чужих карманах денег не считал, но кое-что о предках рассказывал, бывало. И при всем этом на родовую легенду о замке на острове всего разок и намекнул, когда ваш покорный слуга еще пешком под стол ходил. Про Владыку Океана, верного вассала Морского Дьявола. Но маменька тогда сразу на него зашикала, мол, Эрик, тише-тише, Эльм еще маленький — и папенька мне пообещал, что остальное доскажет после. А после не успел, разбился на Серпенте, на посадке, как вам известно.

А моя бедная маменька, я думаю, не все знала. Или решила оберечь мою детскую невинность. Так или иначе, меня никто не просветил, а очень зря. Я эту сказочку о Морском Дьяволе с замком никак не связал тогда, потому что от всей этой возни с таможней, с врачами и с лучезарными мечтами о прекрасном будущем у меня совсем выветрилось из головы довольно-таки все же мрачненькое предсказание Тама-Нго. Я слишком радовался и, полагаю, вел себя весьма неумно.

Итак, я подошел поближе, а из авиетки выбрался импозантный господинчик в черном костюме с золотыми галунами, пожилой, но не дряхлый еще старик, плотный, и сразу заметно, что силенка пока есть. Улыбался, отвесил этакий утонченнейший церемониальный поклон — и отмахнул дверцу в сторону.

— Я счастлив вас видеть, ваша светлость, — говорит. — Я — ваш управляющий, Митч, к вашим услугам. Ах, я легко узнал бы вас в любой толпе, вы вылитый ваш прадед, у вас в точности такой тип лица, как у аристократов древности…

— Здравствуйте, — говорю. — О, как круто, что я дома.

И тут же сообразил, что ответил на его изысканную речь не особенно изысканно. Что надо следить за языком, право, а то пиратское арго просачивается само собой. Не годится, думаю, давать волю привычке в присутствии слуг — еще сорвется потом в порядочном обществе. Но Митча мое «круто» нимало не шокировало, он только снова улыбнулся, показал целый сервиз фарфоровых зубов у себя во рту, и говорит:

— Я счастлив, что вы радуетесь.

Ах, дорогие мои, как мне сейчас хочется сказать, что Митч мне сходу не понравился! Но не могу позволить себе солгать друзьям: я в те минуты обожал истово весь мир божий, и на Митча в его фарфоровых зубах, галунах и желтых перчатках тоже смотрел с обожанием, как ни прискорбно. Я, видите ли, умиленно думал, что вот, мол, старый слуга из родового гнезда встречает меня. Улыбается и ведет себя корректно и чинно. Отлично воспитан, не подает виду, что слышит мои словесные перлы, не возмущается моим прошлым и не пытается учить меня манерам. О, какой славный мужик, думал я. Возможно, он объяснит мне, что к чему в моем замке, и — в далекой перспективе — поспособствует разобраться в светской жизни.

И, разумеется, ровно ни в чем я его не подозревал.

Так вот, он мне открыл дверцу, чтоб я сел, а потом залез сам и пилоту дал «добро» взлетать. Первый раз, господа, меня кто-то вез, даже чудно как-то было, почти страшновато, что штурвал в чужих руках. Или, возможно, я нервничал из-за своего отнюдь не блестящего воспитания и опасался, что меня плохо примут. Но Митч меня отвлекал — рассказами о том, как идут мои дела. Финансовые, не изволите ли?!

О да, он изрядно говорил о деньгах. Что куда вложено, что дает прибыль, сколько — тут я и узнал про верфь и, разумеется, не смог удержаться от расспросов. Спросил, нельзя ли заказать машину по личному проекту — а Митч так красиво расписал мои права, что я едва не прослезился. О том, что мне пришлют каталог оборудования, о том, что их конструкторское бюро в любую минуту в моем распоряжении, Боже мой, о том, что у моих ног едва ли не вся шиянская индустрия.

Он был чертовски хваткий тип и, вероятно, сходу сообразил, чем меня можно очаровать окончательно.

— Ваша светлость, — говорит, — ваш покойный дядюшка, князь Эдмонд, не особенно благоволил этому способу вложения капитала, но если вы захотите продолжать сотрудничать с этой компанией, с вами будет рад в любое время побеседовать ее президент…

Ах, кто б не захотел! Я улегся на сиденье спиной и размечтался. Общение с техникой всегда у меня удавалось, как вы знаете, господа. Я свою старую машину вылизывал до зеркального блеска и апгрейдил за свои гроши — и, полагаю, получалось неплохо, даже при всей скромности средств. А теперь я собирался развернуться вовсю, во весь свой неординарный инженерный талант. О, вы не поверите, как я намеревался развлекаться своим мейнским опытом! Мне представлялись уже реализованными самые безумные идеи, на которые у меня никогда не хватало…

Впрочем, оставим это.

Итак, господа, пока мне в розовом сиянии мечты представлялся переворот шиянского кораблестроения, я пропускал мимо ушей всю Митчеву болтовню. И вдруг сообразил, что он про кого-то там говорит «ваша невеста». Меня как будто по лбу огрело кирпичом — даже оглушило на минуту.

— Су-ударь! — говорю. — О чем вы толкуете, какая невеста, очнитесь! Об этом мы, как будто, не договаривались!

В ответ он забрал у меня папку с документами, вынул один, развернул и сует мне под нос. А там черным по белому написано, что по древним родовым законам отпрыски нашего благородного дома должны жениться до совершеннолетия, иначе закон может усомниться в их имущественных правах. А совершеннолетие — это двадцать пять. А двадцать пять мне стукнет через три недели. Я только головой помотал — это я то ли не прочел раньше, то ли упустил из виду. А Митч говорит:

— Ваши верные люди, ваша светлость, обо всем позаботились. Мы знаем, когда вы родились. Все будет совершенно законно и по обычаям. Девица — из древнего славного рода, родители ее благословили, она дала согласие, так что вам не придется в спешке выбирать кого попало. Свадьба состоится через две недели, после полнолуния. Все уже готово.

Как вы полагаете, намного ли легче в подобной ситуации от того, что у них все уже готово?!

— Но позвольте, — говорю, — я же не имею чести знать эту барышню! Как же я на ней женюсь? А если это, пардон, уродина какая-нибудь?!

Митч опять все осветил своим набором зубов и говорит:

— Ну что вы, ваша светлость! Госпожа Летиция молода, мила, образованна. Она вам понравится.

Ну да, думаю. Она мне понравится. Полага-аю… Вот уж о чем никогда не думал, не гадал и во сне не видел! Некие посторонние выбирают мне жену! На всю жизнь! С брачным контрактом! По рукам и ногам! С петлей на шее! О, какая внешность может быть, какой характер у этой дамы — после будешь всю жизнь рыдать от одного вида корсажа в магазине на витрине…

Боже милосердный, думал я, какой ужас!

А Митч, полагаю, сообразил и тут, и говорит так вкрадчиво:

— Да не волнуйтесь вы так, ваша светлость. Это брак династический, по обычаю — а если что, барышень на Шие много! В сущности, вас это мало к чему обязывает, верность-то больше ценится у дам, знаете ли…

И гаденько захихикал.

Это должно было меня утешить. Должно. Но не утешило. Мне отчего-то стало почти противно. Мало того, думаю, что этот старый сводник нашел мне жену — он что ж, еще собирается поставлять мне любовниц?! Орр-ригинально они тут живут… Ну уж нет, если мне понадобится свечка рядом с постелью, я не стану звать лакея, а принесу канделябр.

И больше я к этому разговору решил не возвращаться пока. А под нами уже был океан.

Ах, государи мои, как же это было прекрасно!

О, эта безбрежная водная гладь, это зеленое и голубое живое стекло, все в солнечных зайчиках, все в сиянии лучей, все движется, качается… Все дышит… Я откинул фонарь — а ветер соленый, как поцелуй, пахнет йодом, свежий, сырой… я упивался им.

Я не мастер рассказывать, увы. Если бы я мог, то рассказал бы, как холодеет душа, как перехватывает дыхание и слезы наворачиваются на глаза, как весь мир становится раем… Нет, я не смею спорить, Простор есть Простор. Но с океаном космосу не равняться. Простор — пустой, мертвый, ледяной, а океан — живая стихия, чистая прелесть, светящаяся вся насквозь, и с авиетки видно, как в нем медузы качаются, как там стайки рыб ходят на глубине… Нет, друзья мои, это неописуемо!

Во мне проснулся истинный князь Шии. Для шиянина океан — восхитительнейшая из красот Вселенной. И я обо всем забыл, смотрел, смотрел, не отрываясь — пока из этого чуда, из этого зеленого, солнечного, соленого чуда не появились мои милые скалы, а на них замок с моими флагами на башнях. И я боялся дышать — ибо боялся, что сейчас проснусь.

Митч мне не мешал. Его было вообще не слышно. Это мне импонировало, я решил, что он человек с совестью и тактом, несмотря на частности.

Мой пилот опустил авиетку на хорошенькую стоянку: плиты не бетонные, а из тесаного камня, обсаженные вокруг кустами в розовых цветах и серебристыми тополями. И вид оттуда открывался на солнечный океан, на пирс с маяком и на дорожку, выложенную камешками и ведущую прямо к замку мимо маленькой часовни.

Часовня показалась мне исключительно мила: с ликом Отца-Солнца, сияющим ярким золотом на остром шпиле, со стенами в изразцах, как в чешуе: черной, зеленой и синей. С первого взгляда легко понять, что моряки в этом очаровательном местечке много сотен лет молились благим небесам о попутном ветре и скором возвращении домой. Общий вид навеял мне мысли о бренности и преемственности, о превратностях и чудесах истории, о памяти и набожности… Я едва не прослезился, господа. Я не устоял и подошел поближе.

Часовню окружала решетка из чугунных копий, перевитых золочеными змейками и драконами, а за решеткой располагалось, вероятно, кладбище. Я увидел тесаные каменные плиты, лежащие рядами, как обычно устраивают монументы на могилах, и спросил Митча:

— И что же, почтеннейший, моих предков хоронили прямо здесь, на острове, не так ли? Всех?

Митч в ответ улыбнулся, говорит:

— Конечно, ваша светлость. Фамильная усыпальница.

— Мой бедный дядя тоже тут лежит? — спрашиваю.

Кивает.

И тут во мне окончательно проснулись родственные чувства. Государи мои, мне стало жаль его до слез, бедного одинокого старика, который умер здесь, в уединенном замке, пережив жену, не сумев, увы, обзавестись детьми… Я представил, как он, умирая в окружении лишь преданных слуг, вспомнил о нищем мальчишке из побочной ветви, — и снова чуть не расплакался от высших чувств. Бедняга отнесся ко мне, как к сыну, думаю. Надлежит стать ему сыном. Надо сходить к могиле. Положить цветы на этот скорбный камень. Постоять, помолчать… помолиться…

— Митч, — говорю, — я желал бы взглянуть на дядюшкину могилку.

И тут он будто слегка замялся. Не то, чтобы смутился, а как-то растерялся, что ли… Но говорит:

— Ладно, ваша светлость, пойдемте.

Я не понял. Я полагал, что он должен обрадоваться тому, как я свято блюду традиции. И отчего бы мне и не помянуть моего несчастного родственника, а? Но Митч как-то похолодел и увял, если вы понимаете, о чем я толкую, а лицо у него сделалось как будто даже брезгливое.

Но воротца отпер, и мы вошли на кладбище.

На этом кладбище не было цветов, могилы покрывал лишь дерн, и букетов никто не клал. Скудно и скупо, а оттого еще более печально. И одинаковые плиты лежали рядком, как койки в казарме. И на плитах я не нашел ни гербов, ни титулов, ни имен. На каждой вырезано лишь две строчки — даты рождения и смерти и слова «Доброе дитя». И все.

Признаться, мне сделалось как-то не по себе, чтоб не сказать больше. А если откровенно, господа, то я просто офигел, до такой степени это показалось мне диким.

А Митч между тем подвел меня к последней могиле. С первого взгляда очевидно, что плита еще не выцвела и дождями не вымылась. А на плите все то же самое. «Доброе дитя» и даты. И если верить тем датам, бедный мой дядюшка опочил вовсе не дряхлым старичком, как я с чего-то решил, а всего лишь тридцати восьми лет от роду. Совсем молодым мужчиной — мой папенька был старше, когда разбился.

— Боже мой, — говорю, — Митч, как он мог покинуть бренный мир таким молодым? Злосчастная судьба?

Митч секунду странно на меня смотрел, будто не понимает чего-то, а потом буркнул, с некоторой даже неохотой:

— Сердце.

— А почему, позвольте узнать, — говорю, — на могилах нет имен?

Митч пожал плечами и говорит, будто через силу:

— Древний родовой закон.

— И у жен не пишут имен? — спрашиваю. — И у детей?

— Да, — говорит. Уже с некоторым нажимом и раздражением. — Ни у кого не пишут. Так принято, ваша светлость. Это ведется уже более семи веков и не требует оправданий.

— Мне не нравится, — говорю.

Митч смолчал, но я не слеп, я заметил, что ему тоже не нравится. Но не эти странные похоронные обряды и не анонимность эта, будто тут похоронены жалкие бродяжки, забывшие родство, а не владетельные князья — именно мое любопытство не нравится. И рассказывать, что к чему, он мне вовсе не рвется, чтобы не сказать больше.

— Ваша светлость, — говорит, — ваше желание обо все узнать весьма похвально, но, полагаю, у вас будет достаточно времени. В замке уже сервируют обед к вашему прибытию. Госпожа Летиция будет присутствовать.

У меня слегка испортилось настроение. Я не люблю чего-то не понимать, и чувствовать, как от меня что-то скрывают, я тоже не люблю. Но спорить я не стал. К чему?

В случае чего, решил нажать на него потом. А спешка потребна при ловле блох.

И мы покинули кладбище — причем Митч едва ли не побежал вперед меня, будто ему неприятно там оставаться. Я тоже немножко ускорил шаги, иду, а сам думаю, с чего это господин управляющий так чудно себя ведет. О нет, моего дядюшку он не любил! Если к человеку хорошо относишься, не будешь смотреть на его последний приют, пардон, как на раздавленную букашку. Не любил. Почему?

И за что ему ко мне хорошо относиться в таком случае? Неужели они не ладили из-за денег? Может, его дядя обсчитал или наоборот? Или хуже — тут задета чья-то честь? Но какое же тогда между нами будет доверие?

У меня голова пошла кругом от сих печальных мыслей. Но тут ворота в крепостной стене поднялись, — там, между прочим, стояла видеокамера, по последнему слову техники, несмотря на всю древность этих стен, — и мы вошли во внутренний двор.

Я думал, что во дворе замка, как в крепости, никаких таких вычурностей нет, но ошибся. Посредине двора бил чудесный фонтан с бронзовыми фигурами, которые его украшали еще больше. Я не мог не остановиться, чтобы полюбоваться этим чудом. Никогда ничего подобного не видел, ни по видео, ни на картинках.

Самая сильная и высокая струя, бурля, и пенясь, и сыпля брызги, летела из пасти громадного позолоченного морского змея, и красивого, и страшноватого сразу. Он там, посередине, на две трети в воде, в бассейне, свернулся кольцами, растаращился, разинул клыкастую пасть — и плавники торчали во все стороны, как пародия на крылышки. А вокруг него в воде расположились изваяния играющих деток.

Удивительно живо сделано и натурально на диво, будто и не бронза вовсе, а живые тела. Старый мастер ваял, сразу видно, и большой талант. Очаровательные игры — как всегда малыши играют в воде — и очень много веселого движения. Изображали те статуи и совсем крошек, и детей постарше, и подросточков, лет одиннадцати-двенадцати — но все прехорошенькие, все мальчики и все голенькие.

А дно бассейна не плоское, как бывает обычно, а чем ближе к змею, тем сильнее уходит вниз. Поэтому фигурки детей — кто по колени в воде, кто — по пояс, кто — по грудку, а у некоторых только пальчики ножек под водой. И тут я подошел еще ближе и заметил вещь такую… можно сказать, нехорошую.

Вода-то колеблется, качается, брызги от струи из змеевой пасти, круги — но прозрачная. И если приглядеться, можно рассмотреть, что тела у деток нормальные, человеческие — только выше воды. А в воде они не дети вовсе, а то ли змееныши, то ли еще какие-то рептилии, но уж точно не люди. Ножка, к примеру, у малыша до кромки воды настоящая, человеческая, пухленькая — а под водой кончается лапой какой-то твари, чешуйчатой, с перепонками. Или, к примеру, парнишка в воде по пояс рядом с самой пастью — ладошки подставил под струю и с них вода расплескивается: выше пояса — очаровательный малютка, а ниже — гад в шипах, с хвостом, как у ската, и чешуя от воды позеленела, хотя на воздухе все от позолоты сияет.

Я обернулся к Митчу — а он созерцал фонтан глазками, повлажневшими от умиления, с самой сладкой улыбкой.

— Смотрите, — говорит, — ваша светлость, какая прелестная аллегория! Дети земли, которые становятся детьми океана… как это символично, верно? Как трогательно…

— Это, я полагаю, сделано довольно давно? — говорю.

А Митч в ответ просиял и изрек:

— Седая древность, ваша светлость! Только на сотню лет моложе замка. Покойный господин так любил этот фонтан… ах, если бы вы знали!

И тут я вдруг увидал, что у него слезы на глазах, а улыбка — сплошная горечь. Митч даже достал платочек, утер набежавшую слезку и говорит:

— Как покойный господин любил древности, ваша светлость! Он был таким тонким ценителем, он так восхищался прекрасным… — и я понимаю, что он еле терпит, чтобы не заплакать навзрыд.

Но это было невозможно, господа! У меня едва не зашел ум за разум от тщетных попыток уложить в голову несовместимые факты. Я уже никак не мог понять, что побудило Митча так адски холодно вестисебя на кладбище, потому что моего дядюшку он, как видно, не просто любил, а едва ли не боготворил, как старые слуги из романов.

И тогда я решил, что ему, вероятно, просто тяжело между этих могил, где таких особ, как дядя, закапывают по отвратительному обычаю, без имен и особых почестей. Потому могильный камень дядю Митчу вовсе не напоминает, зато фонтан — напоминает совершенно как живого. А потому я решил не распространяться о своем отношении к скульптурам такого рода.

— О да, — говорю. — Удивительно искусная работа. — Я даже снизил тон, я покивал, я делал все, чтобы Митч понял, как я сочувствую. — Аллегория точно жутко интересная. Пойдемте обедать.

Митч вздохнул, снова промокнул глазки, спрятал платочек и кивнул:

— Да, ваша светлость. Конечно.

А слуг, господа, в замке оказалось совсем немного. Митч потом сказал, что всем руководят они с женой, а кроме того есть пилот, садовник, повар с женой, бельевщица, она же прачка, и пара лакеев, которые присматривают за всем оборудованием. Митч говорил, что дядя, мол, не любил, когда по его дому слоняется целая толпа прислуги, поэтому завел вместо толпы холуев хорошее оборудование для уборки, современное — так что домочадцы легко справляются.

Я был согласен с дядей. Я, знаете ли, тоже не люблю, когда непонятно кто путается у меня под руками. Так что мы по дороге в столовую не встретили ни одной живой души, но залы замка содержались, с одной стороны, чистенько и очень уютно, а с другой — сразу бросалось в глаза, что седая древность, как Митч это называет.

Митч много показывал мне разные чудные вещицы, редкости, и объяснял в меру познаний, какой в них смысл. Замок ломился от всякой всячины со дна моря, от ракушек размером не меньше арбуза, только самых замысловатых форм, рогатых таких, крученых, завитых, здесь также хранилось множество кораллов, сушеных звезд, осьминогов, еще каких-то тварей — страшных и забавных сразу… Но кроме всей этой бывшей живности дядя еще коллекционировал произведения искусства.

Я, увы, дилетант в сем предмете. Но насколько я, дилетант, понимаю, мой покойный родственник отлично разбирался в искусстве, полагаю, не хуже, чем я в технике. Все его собрание выглядело прекрасно и как-то особенно печально: и картины, и гобелены, и статуи — все это сладко цепляло за самое сердце. Особенно много у него было статуэток в виде мальчиков, играющих с рыбками или с крабами, мраморных или бронзовых, сильно напоминающих тех, в фонтане — и я начал потихоньку понимать, почему этот остров зовется островом Добрых Детей. И мы еще не дошли до столовой, как я получил еще один повод для занятных раздумий.

К столовой из салона вела предлинная галерея, и вся эта галерея была увешана портретами. Самый последний — самой модерновой манеры, насколько я вообще могу судить обо всей этой живописи, а чем дальше — тем старше и старше. Я так понял, что вижу портреты предков, но на них были только юноши, плюс-минус моего возраста. Ни одного старше, ни одного младше — и все с приятными лицами, с чистыми такими, благородными лицами, государи мои… И, что смешно — в основном, блондины, и почти все чем-то смахивают на меня, с некоторой поправкой на стиль. Разумеется, в древние века лица были вообще-то немного другие, но общий вид, волосы, светлые глаза, нос — все это выглядело на удивление знакомо. Мои братья… ну, положим, двоюродные или троюродные братья. И одеты по большей части в синее и голубое — в родовые цвета, а оттого еще больше друг на друга похожи. Фамильное сходство.

Мне польстило. Я шел и любовался предками. Митч сказал мне, что на том, самом первом портрете изображен покойный дядюшка, но я и без него уж догадался. Митч еще много говорил, какие художники писали эти портреты, когда, все такое — но имен упорно не называл. Художников он помнил, не угодно ли, а предков не помнил!

И это мне тоже напомнило Добрых Детей. Под портретами тоже висели бронзовые таблички с датами без имен. И здешняя дурная анонимность уже начинала меня бесить.

А жен и детей у моих предков будто и не было. От них самих хоть плиты и портреты остались, а их подруги вообще оказались окутаны мраком неизвестности, без всяких пометок, даже самых крохотных. Не топили же их, право…

В самом конце коридора, уже перед самой дверью в столовую, висел последний портрет. И рядом с ним я остановился надолго, потому что человек на этой картине был — совершенно не чета всем прочим.

Во-первых, изображенный был стар. Вернее, лет сорока пяти — пятидесяти, но выглядел обрюзгло и потрепанно. И потом — он отличался, пардон, феноменально противной физиономией. Ну на диво отвратительная, господа, я не шучу — смотреть тяжело. Причем не то чтобы лицо было уродливым или, предположим, исковерканным болезнью — нет, нормальные черты, даже правильные. И мерзкие. Гадчайшая слащавая улыбочка, а взгляд цепкий и холодный, и жестокий, и похотливый, что ли… Но написано с чудесным искусством: он смотрел на меня в упор, глаза в глаза, улыбался — и прикидывал, что сделает со мной, будто я стоял перед ним в цепях, а он — безумный судья или вовсе палач.

О, нет слов передать, как мерзко вспоминать об этом! Никогда я не думал, друзья мои, что меня может так глубоко задеть некое произведение искусства. Раньше мне казалось — ну картина и картина, кто бы ее ни написал, будь он хоть трижды гений. Но нет, ничего подобного, больно сердцу, как от оскорбления, на которое нельзя ответить. Я смотрел на эту улыбающуюся мразь, глаз не мог отвести, и думал, что от таких впечатлений и рождаются сказки о призраках, живущих в портретах.

Митч молитвенно сложил руки и говорит:

— Я рад, что вы остановились здесь, ваша светлость. Это он, вы правы. Родоначальник династии. Это его замок. Вот он, Эдгар олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыка Океана, — и опускается перед портретом на одно колено.

Мне показалось, он ждал, что и я тут же начну благоговеть изо всех сил. Но я не мог бухнуться на колени перед этим портретом, перед этим мерзавцем, даже если он Владыка Океана — его рожа никого не могла бы обмануть. Мне даже стало мучительно стыдно, что у меня такой родоначальник. Тошно.

— Ладно, — говорю, — Митч, предок — и хорошо. Пойдемте дальше, сделайте милость.

Митч встал, посмотрел на меня укоризненно и открыл дверь в столовую.

Столовая — чуть ли не самая приятная зала в замке, по моему вкусу. Окна громадные, длинные, чуть не от пола, с видом на океан, оттого много солнца, и на позолоченном шелке, которым оббиты стены, на полу, на высоком потолке бродили мерцающие зайчики от волн, от хрусталя и серебра — блики, блики… И пахло, между прочим, очень славно, потому что обед действительно устроили хороший.

Только я на Мейне, признаться, все же привык к сервировке попроще, а здесь уж слишком много вилок-ложек-рюмок-ножиков разложили рядом с каждой тарелкой. Серебряных, конечно, с ручками в виде странных рыб, в аквамариновой чешуе, но… Да… впрочем, и салфетки сложены такими пышными розами, что вытирать что-то салфеткой просто жалко — и смешно от собственного плебейства.

Итак, мы с Митчем вошли в одну дверь, а в другую — чудное виденье.

Ее сопровождали, как говорится, священник и дуэнья, жена Митча, как выяснилось. Коротенькая нелепая тетка — поджатая пожилая плюшка в черном, а поп — этакая жердь с бородой, облачение на нем висело, как на вешалке. Но я не смог их разглядывать особенно: Митч сказал: «Это госпожа Летиция», — и я глупейшим образом на нее уставился. Увидел — и превратился в статую, верите ли, господа — даже моргать не мог.

Потому что Летиция оказалась нереальным существом, государи мои. И потому что я осознал дикий факт: это совершенство — моя невеста. И еще потому, что не мог себе представить, как этот сияющий ангел выйдет замуж за пиратюгу.

Ах, да ведь волос цвета солнечных пятен на золотом прибрежном песке в полдень вообще не бывает на свете, как я полагал доселе. И таких громадных мерцающих очей цвета зеленого моря в золотых ресницах тоже не бывает. И синий шелк этот не тело прикрывал, а сплошной солнечный свет, слегка облеченный в человеческие формы — пардон, дивные формы. И шла она, паря, едва касаясь пола крохотными туфельками, будто у нас на Шие половинная сила тяжести.

Вот только посмотрела она на меня совсем не так, как мне бы хотелось. Будь она очаровательной дурочкой, меня не тронули бы ее капризы, разве что рассмешили бы — но я видел, чуял, что она умна. И она меня просканировала взглядом, оценила и наклеила бирочку.

Она меня признала качественным экземпляром, вот так, государи мои. Удовлетворительным. И ей это было смешно, а мне — обидно до невозможности. И я ляпнул, как на космодроме:

— Барышня, я — Князь Эльм, — но тут же спохватился, вспомнил, как меня маменька в детстве учила хорошим манерам, и продолжаю более светски: — Счастлив с вами познакомиться, сударыня.

А Летиция усмехнулась и сказала:

— Я рада. У вас интересное лицо, э-э… Эльм. Чистокровка. Но ваша фигура слишком мало напоминает хлюпиков из «золотой молодежи». Где это вас откопали, хотела бы я знать?

Лакей отодвинул ей стул, и она села. А я еще некоторое время стоял — укладывал ее довольно-таки угловатые слова в своем рассудке и пытался совместить их с хорошим тоном.

Она хамила напропалую. Жестоко. Утонченная-то светская дама.

И тогда я говорю:

— Знаете, пташка, я вообще-то с Мейны, — сажусь и ставлю локти на стол. Сгребаю серебро в букет и командую лакею: — Дружок, убери-ка отсюда все это барахло, мне вилок, ложек и ножей вполне хватит по одной штуке, а стакан оставь самый большой. Понял?

У лакея отвисла до пола челюсть, но лишнее он забрал. Митч рядом нервно сглотнул, у ее сопровождающих чуть глаза не повыскакивали — а сама Летиция как расхохочется!

— Так это правда, что ты пират?! Потрясающе, — и хлопает в ладоши.

Я понял, что правильно сделал. Ах, видели бы вы, как у нее потеплели глаза и лицо оттаяло. А я подумал, что раз ей смешно, когда я ей орла Простора строю, так надо и продолжать в том же духе. И говорю, небрежно так:

— Знаешь, Ци, мы с тобой это еще обсудим, но сейчас я жрать хочу, как морской змей. Я последний раз что-то проглотил еще в состоянии искусственного тяготения, так что в настоящий момент, пардон, голодный и опасный для жизни.

Она снова рассмеялась.

— Бедняжка, — говорит. — Только не умирай, не желаю овдоветь так рано, не познав высоких наслаждений нежной страсти! Стэн, положите этому голодающему какой-нибудь еды — хоть тарталетку с икрой — пока он еще жив…

Ничего себе, думаю. Н-но — сдаются ли настоящие пираты?! Засовываю в рот эту штучку с икрой — целиком — и говорю:

— Не беспокойся, малютка, я никак не могу позволить себе умереть в такой момент. А высокие наслаждения нежной страсти ты можешь познать, когда захочешь — только скажи. Хоть прямо сейчас.

Если ей, думаю, наплевать, что кругом полно греющих уши идиотов, то мне и подавно. Смутить меня еще не удавалось ни одному живому существу, хоть изредка носящему юбку.

Но тут я прокололся. Летиция посмотрела на меня насмешливо и говорит:

— Не разгоняйся так, шустренький. Сперва прыгают в воду, а потом плывут — не перепутай.

Ну что должен сделать порядочный человек в данном случае? Привстаю со стула и кланяюсь:

— Прошу прощения, сударыня. Фигню спорол.

Она снова рассмеялась — этакий добрый ангел, сменила гнев на милость. Но тест ее я понял и второй раз на ту же швабру наступать не стал. Принялся есть и болтать. Нес какой-то забавный вздор — про таможню, про полет, потом рассказал, как Диэлни менял свою информационную базу на дрессированного жука, как Огл настраивал дешифратор, чтобы заключить с комарами мирный договор… О, да, не глядя ни на что, трепался напропалую, врал, дурачился — лишь бы она смеялась.

Она смеялась. Сначала. А потом как-то вдруг погрустнела. Перестала есть, принялась вязать узелки на салфетке, свела брови под жестким углом, опустила глаза и замолчала.

Я огорчился и обломался, господа. Я чувствовал себя полным дураком, не способным понять, в чем дело, — ничто не предвещало, — а потому никак не мог придумать, как исправить положение.

— Ци, — говорю, — прости грубияна и невежу. Я, вероятно, снова влез не в ту тональность, не так ли?

А она тряхнула волосами, вздохнула, говорит:

— Нет. Голова заболела, пустяки. Я пойду к себе, — и встает.

Эта пожилая тетка, которая с ней пришла, тоже встала, но священник первый раз за все это время прорезался и подал голос. Довольно козлиный голос для святого человека, сказал бы я, если бы не опасался согрешить:

— Летиция, пожалуйста, задержитесь еще на несколько минут. Вы же знаете о необходимости вашего присутствия.

Она, я полагаю, действительно знала, потому что послушно села обратно. Но когда садилась, на мгновение скорчила гримаску.

Со стола очень быстро убрали, а священник с Митчем встали и в высшей степени торжественно подошли ко мне. У Митча в руках оказалась маленькая бархатная коробочка, он протянул мне ее, а священник сказал:

— Вы, ваша светлость, преломили хлеб в этих стенах. Теперь они принадлежат вам, а вы — им. Примите главный символ вашей власти и вашей благородной и древней крови.

Я взял коробочку и раскрыл.

Да, государи мои. В ней лежал самый восхитительный перстень, какой мне только доводилось видеть. Аквамарин, нежный, зеленый, голубой, как океанская вода, чистейший, на нем вырезан мой герб — башня среди волн — а оправлен в платину, серую, тяжелую… Это была удивительная вещица, мои дорогие. Это была не ювелирная побрякушка, а нечто из сплошного океана, из злого океана, из доброго океана — так это легло на мою душу, а почему — я не умею объяснить.

Митч сказал:

— На правую руку, ваша светлость. На безымянный палец, — и я надел этот перстень на правую руку, на безымянный палец.

Он пришелся точно-точно к руке, как живая часть руки, и моментально нагрелся. Все вокруг заулыбались, я невольно улыбнулся тоже — а Летиция прижала руки к вискам, сказала: «Я должна выйти», — и выскочила из столовой.

И я ничего не успел сказать.

Зато Митч сказал:

— Не принимайте всерьез девичьи капризы, ваша светлость. С барышнями случается — она и сама не знает, отчего капризничает.

Мне не показалось, что она не знает. Не могу похвастаться, увы, что у меня на тот момент была толпа знакомых светских барышень и что мне есть, с чем сравнивать — но я знал достаточно женщин, чтобы почувствовать: Летиция вовсе не истеричка. Отчего-то ей стало плохо. Отчего бы?

— Спасибо, господа, — говорю. — Теперь, с вашего разрешения, я пойду осмотреться, — и собираюсь уйти из столовой.

И они все дергаются ко мне. Митч заглядывает в лицо и говорит:

— Прикажете вас сопровождать?

— А что, мой друг, — говорю, — вы боитесь, что я заблужусь в своем родовом гнезде, да? Сделайте милость, не тревожьтесь.

Замялся и умильно так мурлычет:

— Ваша светлость, вы же тут ничего не знаете, может быть, я могу…

И тут я взбесился. Предположим, я собираюсь поискать девушку. Свою невесту, если это хоть что-то значит. Предположим, я собираюсь попытаться ее утешить. И, возможно, это кончится — при благоприятной погоде — веселой болтовней, поцелуями — или… чем черт не шутит. И что Митч мне такого покажет, о чем я сам не знаю, где оно находится?!

— Нет, — режу, — нет, милостивый государь. Не можете. И окажите мне любезность — не ходите за мной, как припаянный. Если я правильно понял написанное дядюшкой, это теперь мой дом. Если я правильно понял также смысл только что законченного обряда — я теперь могу считаться истинным хозяином, не так ли? Так будьте добры не мешать хозяину взглянуть на свое жилище в одиночестве. Точка.

Митч заткнулся, но нехорошо заткнулся. Он мне вообще сильно разонравился за последнее время. Смотрит на меня — а глазки бегают. И не говорит, а выжимает из себя; мне показалось, что ему хочется орать, а приходится быть вежливеньким:

— Видите ли, ваша светлость… замок-то очень древний… в некоторых местах он, как бы вам сказать…

— О, я понял, — говорю. — Кусок штукатурки может упасть сверху и разбить мне голову, да? Или подо мной проломится пол? Мне казалось, что замок содержится лучше, но я буду осторожен, если это необходимо. И постараюсь ничего не испортить — это, Митч, кстати, в моих интересах.

Священник напряженно рассмеялся, так: «Хе-хе-хе», — а Митч смолчал и кивнул. И я вышел из столовой в ту дверь, куда убежала Летиция со своей толстухой-дуэньей.

Забавно, господа, забавно — но вскоре оказалось, что сориентироваться в родовом гнезде действительно не так-то просто. Не замок, а лабиринт какой-то. В какой-то момент я отчаялся настолько, что даже пожалел об обществе Митча. Я достаточно сообразителен, чтобы понять: найти тут кого-то — дело кислое.

В логике средневековых строителей цивилизованному человеку нипочем не разобраться, государи мои. Впрочем, мне случалось видеть в папенькиных исторических энциклопедиях, до которых он был большой охотник, планы древних шиянских замков — так все они были куда как проще, чем мое родовое гнездо. И светлее, на мой взгляд. Так что я до сих пор не возьму в толк, почему моим предкам понадобилось непременно наделать в своем доме всяких ходов-коридоров-переходов-галерей, будто их нагрызли жуки в полене, лестниц, ведущих в какие-то загадочные места, глухих ниш… Все это глядело сумрачным и темным, хоть в замок и провели давным-давно электричество. И всюду царил сумрак, а от путаных закоулков у меня стало нехорошо на душе.

Короче говоря, я долго бродил в одиночестве, а в голову лезли печальные мысли о том, что, в сущности, ничего своего у меня тут пока нет. Все мои заветные вещицы остались в звездолете, даже одежда и оружие, а тут все выглядело стильным и милым, но казалось совсем чужим. И эта мысль, господа, вогнала меня в тоску и депрессию. И Летиции нигде не было, и я понятия не имел, где она может находиться.

Но в конце очередного коридора забрезжил какой-то свет, и я пошел туда. Светился вход в библиотеку, которую, по моему разумению, специально спланировали очень светлой и повернули окнами на восток, чтобы в ней можно было легко читать без свечей и прочего искусственного освещения.

Я зашел. Во-первых, после блужданий в полумраке мне хотелось в помещение с окнами, откуда виден солнечный океан. А во-вторых, как это ни странно для пирата, я люблю читать. У меня всегда было мало бумажных книг, но электронных — в достатке, так что я полагаю чтение одним из приятнейших способов провождения времени. И теперь, увидев стеллажи, уставленные книгами снизу доверху, я немедленно решил, что сейчас найду себе чтиво по вкусу и легко скоротаю время до ужина. А на ужин выйдет Летиция — и наступит момент объясниться.

О да, друзья мои, бумажных книг тут было полным-полно, по большей части — очень старых. Некоторые даже не бумажные, а из чего-то… не знаю… то как тряпка на ощупь, то — как тонкая-тонкая кожа. Возможно, это и есть пергамент, но я не видел его прежде, потому не могу утверждать наверняка. Переплеты мне попадались преимущественно кожаные или металлические, с чеканкой и с камешками. Даже позолоченные. Но дешифратор я с собой не взял, — глупо было бы, когда летишь домой, — а многие книги оказались на древнем языке Приморья, который упорно не желал пониматься. Я впервые в жизни держал книги, написанные от руки — вязь рукописного текста меня очаровала, но и только. Никакой информации невежде-пирату извлечь из нее не удалось.

Более новые книги я мог читать. Но названия встречались забавные в высшей степени: «Преодоление стихии посредством сил, заключенных в благословенных жилах», «Роза ураганов, или создание маяка в душе предвечного», «Совокупности благих возможностей небесных светил и земных путей»… У меня попросту не хватало воображения понять, о чем в таких книгах может говориться. Хотя в немалом количестве попадались и просто астрономические таблицы, промеры глубин, лоции разных мест, карты — специальная механика для моряков.

И на одном стеллаже, где стояла вся эта макулатура про глубины, фазы луны, ветра и течения, я вдруг увидал книжку, замусоленную чуть ли не до дыр — сразу видно, что ею часто пользовались. На ее обложке значилось: «Новейший и подробнейший учебник по родовспоможению и уходу за младенцем».

Не смейтесь, господа, это было просто странно. Никак нельзя сказать, чтобы эта тема меня так уж особенно занимала. Скорее, наоборот — мне отчего-то стало дико до невозможности. Никак не место этой книге тут было — и все. И в самой книге мне померещилось нечто неправильное и нехорошее.

Я ее раскрыл наугад, и она раскрылась на самом зачитанном месте: «Как сохранить роженице жизнь». Нормально. Всего-то навсего. И я машинально прочел, что древний автор советует по сему вопросу. Совет заслуживал внимания: «Постарайтесь устранить от роженицы людей, — логично, не так ли? — их присутствие часто влияет на ее здоровье очень дурно. Положите под голову роженице листок пергамента с написанными своей кровью рунами Продолжения и Приветствия. Во время родовых схваток должен начаться шторм, — совершенно стандартная ситуация, не правда ли? — а если этого не происходит, вызовите его сами, рисуя титлы Ветра и Силы и читая заклинание: „Трубите в рога, дуйте в трубы — приветствуйте чадо Океана!“ — правильно, надо вызвать, непостижимо, как же можно рожать без шторма? Главное — слова не перепутать. А далее: — Если камень в кольце Продолжения не светится, недурно надеть на шею роженице амулет Продолжения — это утишит её отвращение к новорожденному и дарует радость создания жизни. В момент появления головки новорожденного лик луны должен затмиться тучами…»

Я читал этот вздор и думал, кто ж кого и от кого рожает таким образом? Что за болезненный бред, какие ветры, какие трубы, какое отвращение у мамаши и с чего это луна должна затмиться? Может, я не слишком профессионально разбираюсь в этом деле и не понимаю неких важных моментов, но нормальные человеческие дети, по-моему, рождаются как-то пообычнее.

Тогда я открыл первую страницу, чтобы попробовать разобраться, и прочел на титульном листе: «Как принять дитя человеческое у дщери океана». И тут мне в ярчайших красках представилась, пардон, чья-то противоестественная связь с каракатицей. Как упомянутой каракатице кладут под пупурыщатую голову отвратительные бумажки, исписанные кровью, чтобы она родила этот ужас непонятной породы. Черр-рнуха, государи мои! Не просто мерзкий разврат, а, вероятно, ведьмовство. И мне стало настолько худо, что я зашвырнул эту гадость на полку.

Возможно, это прозвучит излишне самонадеянно, но я все же полагаю, что средневековые люди были все-таки не вполне в себе по современным меркам. Ведь пробовал же кто-то из моих предков этой чертовщиной заниматься, очевидно, пробовал… Не тот ли отвратительный тип, Эдгар, у которого рожа сумасшедшего палача, думал я — и спине становилось холодно.

После такого чтения мне вообще захотелось поскорее уйти из библиотеки. Эти средневековые сумасброды… то они пытаются извлечь золото, пардон, из дерьма, то сооружают вечный двигатель из аналогичного материала, то вот… И никого почему-то не останавливал простой факт, что подобные опыты никогда не удаются. О нет, неудачи приписываются чему угодно, только не тому, что экспериментатор пытается извратить естество. Восхитительно разумно!

И я пошел прочь. Но у самой двери на маленькой полочке заметил очень симпатичную книжку — изящное нечто, напоминающее молитвенник. Обложка из чудесно мягкой кожи, на ней тиснение — мой герб — и название «Призывы, обращения и иные слова, имеющие смысл».

Слова, имеющие смысл — это хорошо, я полагаю. В старинной инкунабуле такое нечасто встретишь. Но я открыл и разочаровался. Никакого смысла эти слова не имели. Ни малейшего. И не то, что старинный язык — нет, господа, написание почти современное, исполненное лет триста назад самое большее, тогда уже вошел в обиход нынешний алфавит. Просто в столбик написана полнейшая чушь.

Но одно словцо мне понравилось. Уморительно, право, господа: читается точь-в-точь, как, пардон, «шиздец» на мейнском арго. Я даже произнес его вслух — и вправду, удивительно похоже звучит. И тут наверху, на стеллаже, что-то зашуршало, небольшое живое существо, как кошка.

Я поднял голову — и встретился взглядом.

Если бы кошка — было бы не так чудно. Но там оказалась совсем другая зверушка; никогда не подумал бы, что такое дело может заползти в библиотеку.

У нас на Шие такие существа во множестве живут по побережьям. Зовутся тритонами-крабоедами, а выглядят, как крохотные дракончики. Шесть лапок с перепонками, хвостик, бородавчатая мордочка — страшненькая и трогательная, вправду не больше кошки ростом. Безобидные созданьица и смешные, дети с ними играют. Но как такая тварь Божья оказалась в библиотеке — это показалось мне совершенно непостижимым.

Ножки у них не слишком сильные, плавать на таких удобнее, чем ходить. Как же он добрел до замка, поднялся по лестницам почти что в башню на своих перепонках, да еще на стеллаж вскарабкался — вот чего я не мог понять.

А тритончик уставился на меня своими глазами на стебельках и все переминался с лапки на лапку, будто показывал, как хочет слезть, но боится и ждет, чтобы я помог. Я протянул ему руку, он ухватился и перелез ко мне на плечо. Ну ручной зверь — не забавно ли?

Я поставил его на пол и пошел прочь. И он за мной пошлепал. Я ускорил шаги — и он тоже, а вид у него сделался просто отчаянный, потому что ему за мной на сухом полу тяжело угнаться. И я его пожалел, взял в руки, а сам думаю — ему же вода нужна. Надо, вероятно, на кухню сходить или куда там, налить воды, например, в таз и пустить туда бедолагу. Где ж тут у нас лестница?

И вдруг я совершенно четко сообразил, где лестница. И где кухня. И вообще, все свои блуждания по родовому гнезду на диво ясно вспомнил. В голове будто кто-то план расчертил.

Я удивился, но пошел. Минут через пять уже был внизу, вышел точнехонько во двор — решил, что в тазу тритону все-таки будет тесно, а лучше пустить его в фонтан. Так забавно получилось: я же по-прежнему совершенно не знаю замка, мне никто ничего не объяснил, но стоит мне решить, что надо попасть туда-то, как в голове будто включается некий загадочный автопилот. И мучительно необъяснимо, отчего это происходит.

Так я вышел во двор, сел на бортик бассейна и хотел пустить тритона в воду, но нелепый зверь ухватил меня за палец своими лапками цепко и основательно, будто в воду вовсе и не хочет. Тогда я побрызгал на него водой — вода в фонтане оказалась морская. Соленая. Но на скульптурах за все это время к моему пущему удивлению, не осело ни крупинки соли.

Некоторое время я просидел, пытаясь привести в порядок мысли. Потом вдруг вспомнил о Летиции, стал думать, как славно было бы разыскать ее. И вообразите: стоило только представить ее себе, как во дворе послышались легкие шаги. Обернулся — и увидел ее, всю в солнечных лучах и синем шелке. Она смотрела на меня и улыбалась.

— Привет, — говорю. Мне тоже стало весело.

— Привет, — отвечает. — Надо же, Эльм, доброе дитя, а у тебя способности, оказывается. Кровь. Здорово.

— Вот как — способности? — говорю. — Какие способности? — а сам пытаюсь отцепить от себя зверушку, но она прицепилась всеми шестью и держится.

— А вот, — смеется, — вящий демон у тебя какой симпатяга! Признал хозяина — ах, лапочка! Да не отдирай ты его так, ты прикажи — он сам отцепится.

— Ну полно веселиться, — говорю, — Ты не могла бы для начала объяснить, что такое «вящий демон»?

А Летиция снова принялась хохотать, да так заразительно, что мне тоже стало смешно. Она меня и тогда, и потом, очень легко заражала своим настроением. Хохотала, прижимала руки к щекам, а щеки горели. Восхитительное зрелище.

— Ты, — говорит, сквозь смех, — ты его откуда взял? Сам призвал или помог кто? Хотя… кто тебе поможет…

— Вообще-то я его не звал, — говорю. — Он, видишь ли, сам привязался ко мне. В библиотеке.

Она опять закатилась. Я порадовался, что у нее голова прошла вместе с нервностью и печалью.

— Сам привязался? — говорит. — Ах ты, малек, в библиотеке, значит?! — и прыснула снова. — Да скажи ты ему, чтоб он твои пальцы отпустил, они тебе еще пригодятся!

Я поднес руку с тритоном к лицу, посмотрел ему в мордочку и очень серьезно говорю:

— Будь любезен, отцепись и отправляйся плавать.

Дурачусь, конечно. Но тритон меня моментально отпустил и нырнул в бассейн прямо с руки, этаким весьма эффектным пируэтом. Чрезвычайно разумно, как нарочно против моего убеждения, что эти существа совершенно бестолковые, вроде черепах и ящериц.

У меня, вероятно, физиономия вытянулась от неожиданности, потому что Летиция хихикнула:

— Что, малек с мелководья, не ожидал? Имей в виду, они понимают приказы, хорошо понимают. Можешь даже вслух не проговаривать, а мысленно командовать, им все равно. А ты ничего, надо же…

— Погоди, погоди, — говорю, — кому можно мысленно приказывать? Тритонам?

Что сказать, господа, я уже привык к тому, что смешон в ее глазах. Это Летицию насмешило просто до слез.

— Да не тритонам, — говорит, — а то ты ж пойдешь с тритонами беседовать, с тебя станется! Своему вящему демону! Вот этому! Которого ты вызвал!

Тут уж я не выдержал и сам рассмеялся этой чепухе.

— Ци, — говорю, — я никого не вызывал! И с тритонами не разговаривал, слово чести! И вообще — что такое «вящий демон»? Объясни мне, наконец!

Летиция скорчила серьезную мину и погладила меня по щеке пальцем. И говорит — пытается посерьезнее, но сама давится от смеха:

— Бедный малек, выкинули на берег, а как дышать — не объяснили…

Ее рука пахла морем — нежные теплые пальчики — и я не выдержал. Я повел себя как повеса, господа — поймал ее за руку и поцеловал в запястье. А Летиция вырвалась — господа, это нелепо прозвучит, но эта маленькая девушка оказалась сильной, как боевой киборг — и врезала мне по физиономии, так что посыпались искры из глаз в самом буквальном смысле. Оплеуха не нежной ручкой, а обрезком стальной арматуры.

Я только головой потряс.

— Пардон, — говорю. — Почему?

А Летиция сузила глаза, окаменела лицом и говорит:

— Потому. Держись от меня подальше, человек. Ты мне мил, но пусть это тебя не обманывает.

И ушла, да… А я остался сидеть, как оплеванный. Никак не мог взять в толк, что, собственно, так уж ее оскорбило. Никак мне было не приноровиться к этому ангелу — я, пардон, просто космодромный волокита, а нравственности девушка оказалась совершенно не мейнской. Дальше слов ее ветреность не шла, господа — обычно бывает наоборот. А мой тритон, когда я окончательно пал духом, выполз из фонтана и забрался ко мне на колени. Жалеть пришел, как иногда собаки приходят, будто понял, что у меня скверное расположение духа — и мои брюки промочил насквозь, насекомое.

Вот так.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы склеить кое-как осколки моего разбитого сердца. Но с синяком на скуле за это время ничего особенного не произошло, если уж быть откровенным до конца, господа. Когда я понял, что это уныние может затянуться надолго, пришлось прибегнуть к испытанному способу — я сунул голову под воду, а потом встряхнулся.

Тритон все это время смотрел на меня преданно, с такой уморительно разумной мордой, что я ему сказал:

— Что же, друг мой, не поглядеть ли нам еще на что-нибудь интересное в нашем новом доме, а?

И тогда, господа, он, представьте, сполз с бортика бассейна и пошлепал к некоей небольшой дверке в сооружение, принятое до этого мною за пристройку для хозяйственных надобностей. Он шел с таким деловым видом, что я решил: эта пристройка, похоже, служит не чуланом для метелок, а погребом для хранения вяленой рыбы и других лакомых припасов. Что бы еще могло показаться интересным местом существу, созданному, в основном, для того, чтобы есть?

Но тритон подбрел к самой двери, остановился и уставился на меня. И у меня, господа, появилось определенное чувство, что это создание изо всех сил желает меня подозвать. Весь его вид, вся поза мне показались сплошным напряженным ожиданием. Я подумал, что тритон, вероятно, голоден — а потому подошел и подергал дверь.

Дверь не поддалась. Я наклонился к тритону и говорю:

— Ничего не поделаешь, закрыто, дружок. Если ты тоже не можешь отпереть, придется поискать Митча, хоть это и досадно…

Тогда тритон уперся в дверь самой верхней парой лапок и изобразил, как толкает изо всех сил. Мне это показалось уморительным, но пока я смеялся, дверь открылась.

Я даже не успел удивиться, как ему это удалось.

За дверью обнаружилась узкая и крутая лестница, вырубленная, как я полагаю, в самой скале, на которой стоял замок. Лестница эта уходила в темную глубину, и конца ее я не мог рассмотреть сверху. Место действительно оказалось весьма интересным.

У меня не было фонаря, господа, но таможенники, отобравшие мои сигареты, оставили при мне зажигалку. За всеми событиями дня я ни разу о ней не вспомнил — только здесь, на лестнице, увидев на стене нечто вроде зажима, держащего факел.

Впервые в жизни я увидел такой светильник: палка, к которой крепится дырчатая металлическая чаша с промасленной паклей. Когда я поджег паклю, оказалось, что сей источник света больше воняет и коптит, чем светит — но все же мрак рассеялся, и я смог спуститься по лестнице, не опасаясь сломать себе шею.

Лестница оказалась чудовищно длинной. По моим предположениям, она могла спускаться вглубь острова метров на двести, если не больше — мои ноги устали от крутых ступенек, выбитых посредине. Но, в конце концов, она вывела меня в место, до такой степени странное, что я невольно остановился — и тритон, который старательно спускался за мной, тоже остановился.

В небольшом высоком зальце было несколько светлее, чем на лестнице — на его стенах горели синим светом газовые светильники. И в этом неверном синем свете я увидел по-настоящему странные вещи.

Начнем с того, что помещение казалось совершенно голым и пустым, как коробка, вырубленная в камне. Лишь в одну из стен было вделано круглое, толстое и чрезвычайно прозрачное стекло, похожее на иллюминатор, — около полутора метров в диаметре, — выходившее прямо в океан. А за этим иллюминатором, в темной толще океанской воды, неподвижно стояли три довольно крупные рыбы, поблескивающие серебристо-голубой чешуей, и смотрели на меня удивленными глазами.

Напротив иллюминатора из шлифованного камня пола поднималось нечто вроде алтаря: грубо обработанная каменная плита, установленная наклонно, скатом к океану — а на ней виднелся глубокий оттиск человеческой фигуры в натуральную величину.

Здесь за версту несло какой-то магией, мистикой. Представьте, друзья мои, у меня даже мелькнула дикая мысль о человеческих жертвоприношениях в этом подземном святилище — но ни малейших следов крови в чистых изломах камня не было видно. Зато, когда я нагнулся пониже и дотронулся до плиты правой рукой, мою ладонь вдруг проткнул насквозь сильный и внезапный удар боли. Пролетело по всем нервам до самого локтя.

Я даже вскрикнул от неожиданности. Кольцо с аквамариновой геммой вдруг стало тяжелым и очень холодным. Мне стало гадко до тошноты, я попытался снять его с пальца — и не смог.

О, не подумайте, друзья мои, что оно оказалось чуть маловато мне и застряло на руке, как иногда застревают тесные перстни. Нет, с пальцем и с самим кольцом все казалось в порядке, но металл будто врос в кожу — я не мог даже повернуть перстень камнем внутрь.

Это странное открытие привело меня в ужас — вызвало приступ чего-то, похожего на клаустрофобию. Боже, да мне показалось, что перстень сковывает меня, как кандалы! Я принялся дергать его изо всех сил — но он и на миллиметр не сдвинулся. А когда я поднял глаза, то вновь увидел трех удивленных рыб, которые слегка повернулись в воде и пожирали меня не по-рыбьи пристальными взглядами.

Я не выдержал, прихватил тритона под мышку и побежал по лестнице наверх. Ах, право, я думал, эта отвратительная лестница никогда не кончится! Я запыхался до удушья, добравшись до верхней ступеньки, распахнул дверь пинком — и был, наконец, вознагражден ярким солнечным светом. День стоял истинно лучезарный, господа.

Я захлопнул дверь за собой и подпер ее спиной. Кажется, меня слегка знобило, а от звука шагов я, к стыду своему, вздрогнул и оглянулся довольно нервно.

Митч объявился, будь он неладен — и едва ли не бежал по двору ко мне. Мне снова не понравилась его физиономия — этакая раздраженная и испуганная вместе.

— Ваша светлость! — завопил он, будто не чаял меня живым увидать. — Ну где ж вы ходите, прошу прощения…

Я посмотрел на него холодно.

— Что же, — говорю, — милейший, где-то пожар?

Он сразу как-то смешался, стушевался и пробормотал:

— Так ведь вам же, ваша светлость, принесли костюмы, церемониальный костюм вот… ваш портной прилетел, вас ожидают…

— Ну, вот что, — говорю. — Прежде чем беседовать с портным о тряпках, я хочу поговорить со священником. И немедленно, Митч. Не сердите меня.

Митч взглянул на меня довольно колко, но сказал только:

— Извольте подняться к себе, ваша светлость. Я его приглашу.

Я прихватил тритона и пошел. Митч остановил глаза на тритоне и спросил:

— А гадость вам к чему, ваша светлость? Если вы идете к отцу Клейну…

— Я, — говорю, — видите ли, завожу себе тех зверушек, которые мне нравятся. Захочу — ручного кальмара заведу или гигантскую сколопендру. Вы хотите мне запретить их держать?

Митч явно проглотил раздражение. Смолчал. А мне было ужасно неуютно и хотелось все время дотрагиваться до перстня, как до больного зуба. Нет, господа, он меня больше не беспокоил — физически, я имею в виду. Но меня страшно угнетало, что на мне есть что-то такое, от чего я не могу избавиться — даже если это драгоценная побрякушка. Я вроде бы не понимал до конца, почему это так меня бесит — но бесило безмерно.

Я надеялся, что разговор с попом мне что-нибудь прояснит. Не то чтоб я уж особенно истово веровал или так уж отчаянно боялся черта — но мне было неспокойно. О, да я просто жаждал, чтоб меня кто-нибудь успокоил. Хотелось, знаете ли, чтобы все объяснилось просто и привычно.

Лучше всего, знаете ли, — материалистически.

В роскошный кабинет, где я устроился, отец Клейн пришел быстренько и улыбался чрезвычайно любезно. Уселся, молвил:

— Вас что-то тревожит, ваша светлость? Может быть, вы желаете исповедаться?

— Я, — говорю, — желаю узнать, почему не снимается перстень! И у меня почему-то такое чувство, что по этому вопросу нужно обращаться к вам. Почему, а?

— Ах, ваша светлость, — отвечает. — Вас, безусловно, нужно было предупредить, но я как-то не подумал, что вы можете не знать этого. Простите, я упустил из виду, что вы выросли не на Шие — а то вам было бы легко догадаться…

— Батюшка, — говорю, — не тяните.

— Дело в том, — говорит, — что это кольцо — ваш родовой талисман. Его в незапамятные времена благословил святой Эрлих, а оттого оно никак не может вас покинуть до смерти, которая будет положена от Бога. Кольцо не должно бы вам мешать — что случилось?

— Мне стало больно от него, — говорю. — В подземелье. Поэтому я спрашиваю.

И тут смутился мой батюшка невероятно, у него даже лицо залилось краской. Еле выдавил из себя:

— Видите ли, ваша светлость, я, конечно, как духовная особа, должен бы… воспрепятствовать… но людей так сложно к чему-то принудить в вопросах веры…

— Не понимаю, — говорю.

— Ваш троюродный дед, — говорит, — как бы сказать… был, в некотором роде, язычником… и воспитывал вашего дядюшку соответственно… Нет, я ничего не хочу сказать, наши благороднейшие господа жертвовали на церковь и вели себя достойнейшим образом… но в это древнее святилище порой спускались… помедитировать…

— А перстень? — говорю.

— Вы там были впервые, — отвечает. — Для перстня святого Эрлиха это все-таки нечестивое место. Он попытался вас предостеречь. Вам лучше бы не ходить туда, ваша светлость…

Но я, откровенно говоря, и сам не рвался спускаться в этот провал еще раз, господа. Я начал успокаиваться.

— Надеюсь, они не резали там людей, батюшка? — говорю. Уже не совсем серьезно.

Его краснота моментально слиняла до бледности.

— Боже вас упаси так шутить, ваша светлость, — говорит. — Так, по древним языческим обычаям, ходили поговорить с Океаном, умолить его о милости… особенно в бурные ночи, когда тут мрачновато… Просили духов Океана не гневаться… пустяки какие для образованного человека… архаическая романтика…

— Нынче это местечко содержится в образцовом порядке, — говорю.

Отец Клейн расслабился, даже улыбнулся.

— Митч чудит, ваша светлость. Бывало, вместе с вашим дядюшкой туда… похаживал. Теперь и жжет там газ… в память. Вот вас увидал у входа — и перепугался, что вы узнаете о его пристрастиях и прогоните с места…

Я успокоился. Совсем.

Откровенно говоря, господа, все эти тайны и летучие голландцы выглядели в своем роде даже интересно. Надо же, думал я, настоящий языческий культ. Жрецы Океана, понимаете ли. Архаическая романтика, как говорит батюшка, своеобразная прелесть есть и в этом. И у меня настоящая священная реликвия — перстень святого Эрлиха… о, мои дорогие, как это тешило мое самолюбие и грело душу!

Я, к сожалению, законченный грешник.

А этот личный портной меня безмерно утомил. Я подумать не мог, что у важных особ столько возни с тряпками. Этот зализанный господинчик с девичьими глазами меня крутил и вертел, как мог, и утыкал всего булавками, будто ежа колючками. Мне было жарко и ужасно хотелось на него рявкнуть, но рядом вился Митч и утешительно бормотал нечто вроде: «Вам, ваша светлость, понадобится выездной костюм, да и не будете же вы жениться в вашем рабочем комбинезоне… имейте терпение, ваша светлость…» Пришлось набраться терпения.

По завершении этих бесконечных примерок меня одели в синее и голубое: в брюки из чего-то шелковистого, которое называлось, как цветок, в рубаху, которая тоже понравилась мне на ощупь, и в какую-то штуковину без рукавов, сплошь вышитую моими гербами — золотом по ярко-синему фону. Мне сказали, что теперь это будет моим домашним костюмом.

И облачаясь во все это безобразие, я вдруг сообразил, что моего товарища-тритона что-то давно нигде не видно. Отчего-то меня огорчило его отсутствие. Я оставил портного с Митчем, а сам пошел его поискать. Мне показалось неудобным, что у зверушки до сих пор нет клички — и я, усмехнувшись про себя, окликнул его тем самым нелепым древнимсловечком, похожим на «шиздец».

Господа, это смешно, но он тут же выполз из-за какого-то громоздкого резного сооружения и шустро пошлепал ко мне. И я окончательно убедился, что уморительную тварюшку зовут именно так. Меня решительно очаровал ее здравый смысл — кто бы мог подумать, что такое нелепое создание, как тритон, может запомнить кличку и на нее откликаться?

Откровенно говоря, я обрадовался ему, господа. Я даже поднял его и почесал ему шейку. Он с такой готовностью поднял головенку, будто эта моя любезность ему безмерно польстила. Тритон казался мне все забавнее и забавнее; я забрал его в кабинет и принялся выяснять, на что он еще способен.

К ужину я обогатился потрясающими познаниями по поводу удивительного тритоньего интеллекта. Мой земноводный дружок с неприличной кличкой разыскивал спрятанную зажигалку, потом — спрятанную авторучку, совершенно по-собачьи, быстро и точно. Потом «умирал» — заваливался на спину и замирал, а еще давал лапку и даже вставал на дыбы — опираясь только на задние лапки и хвост, а двумя парами передних лап размахивая в воздухе.

Видите ли, господа, я люблю животных. Мне еще на Мейне хотелось завести кошку или собачонку, но было жаль подвергать невинное живое существо превратностям войны. Теперь же зверушка завелась сама, и я с удовольствием думал, что ей ничего не грозит и не мешает жить поблизости от меня.

Глупо и наивно, но человеку может льстить симпатия сине-зеленого создания, покрытого чешуей и с глазами на стебельках. Когда пожилой представительный лакей, похожий на передвижной шкаф в благородных сединах, сообщил, что меня ждут к ужину, я не удержался от искушения прихватить тритона с собой. Конечно, с точки зрения дрессировки не годится приучать зверей выпрашивать кусочки в столовой, но ведь бедолага почти целый день провел со мной и ничего не ел, а подавали тут, большей частью, рыбу и крабов — то, что отлично подходило ему в пищу.

Тритон так меня развлек, что я на некоторое время даже позабыл о… как это называется… о ссоре с Летицией. Вспомнил только, войдя в столовую и увидев ее — но она улыбнулась мне весело и даже, как мне показалось, чуточку виновато.

— Эльм, — говорит, — я тебе так сильно врезала? О, бедный, как же ты теперь непристойно выглядишь — будто в кабаке подрался…

— Не беспокойся, малютка, — говорю. — Если бы я дрался в кабаке, такие рожи были бы у моих противников, знаешь ли!

Она прыснула:

— Тебе идет, малек. Теперь сразу видно, что ты пират, а не какой-нибудь светский выродок. Мне даже нравится.

— О, — говорю, — крошка, значит, так у меня больше шансов?

— Ах, — веселится, — шустрый, как усоногий рачок! Усики с ножками чешутся? — и откусывает от пирога.

— Коварр-рная, — говорю, в тон, — жестокая, вы мной игрр-раете!

Она так фыркнула, что чуть не выплюнула пирог на скатерть. А я отломил кусочек вареной рыбы и протянул тритону, который устроился у меня на коленях, совсем как кошка.

Летиция всплеснула руками и еле пролепетала сквозь смех:

— Эльм, ты меня поражаешь! Чем ты ешь, милый?

— Бесстыдница, — говорю. — У меня там тритон.

Она уткнулась лицом в ладони и пару минут всхлипывала, пока не успокоилась настолько, что смогла говорить. А потом посмотрела на меня чудными глазами, влажными и блестящими от смеха, розовая, прелестная неописуемо, и простонала:

— Твоя роковая страсть к тритонам мне, конечно, известна, но это, я все же полагаю, не тритон, а твой вящий…

И тут ее дуэнья грохнула об тарелку бокалом, а Митч изменился в лице до неузнаваемости и что-то прошипел еле слышно. Мне показалось, что я прочел по его губам: «Молчи, дура!» — а Летиция…

Да, государи мои, Летиция расслышала хорошо. Она просто погасла, исчезло это дивное сияние у нее внутри — она опустила ресницы и принялась крутить в руках вилку. Мне показалось даже, что она сдерживает слезы — и я пришел в ярость, от которой меня кинуло в жар. В бешенство.

Я посадил тритона прямо на стол, а стул отшвырнул ногой. Митч отшатнулся, когда я к нему шел, а отец Клейн и дуэнья заголосили: «Ваша светлость, ваша светлость, успокойтесь ради Бога!» Да черта с два!

Я бы поднял Митча за лацканы, будь мы оба на Мейне. Но в родовом замке меня остановило что-то — может, присутствие Летиции или тени предков, не знаю. Я только остановился напротив, скрестил на груди руки и уставился на него — он вскочил сам. Он был бледен до зеленоватости, господа, и это вовсе не преувеличение.

— Ну, вот что, Митч, — говорю. — Я уважаю ваши заслуги перед моим покойным дядей, но если вы еще когда-нибудь позволите себе не только говорить с женщиной в таком тоне, но и смотреть на нее с такой миной, я, честью клянусь, выставлю вас отсюда за одну секунду.

Его мелко затрясло.

— Простите, — бормочет, — ваша светлость… я думал…

— Я не против размышлений, — говорю. — Но если вы думаете грязные вещи, извольте оставлять свои мысли при себе.

Он взял себя в руки и сказал, не поднимая глаз:

— Я вас понял, ваша светлость. Я прошу прощения, ваша светлость.

— У дамы, — говорю.

Он тупо взглянул на меня.

— Просите прощения у дамы, — говорю. — У госпожи Летиции.

Какая-то фибра, господа, какая-то непонятная жилка дрогнула у него в лице, но он поклонился Летиции и сказал:

— Я прошу прощения, сударыня. Я был недопустимо груб.

И милая девочка, этот океанский ангел, весь золотой и голубой в луче закатного солнца, посмотрела на меня нежно, господа — по-настоящему нежно, без обычной снисходительной усмешечки — и сказала:

— А ты, кажется, и вправду князь, малек… я это запомню.

У меня сердце сгорало от ее тона, друзья мои… но наш разговор тем вечером так и не наладился. Мне показалось, что Летиция все же не желает говорить при Митче. Меня страшно раздосадовало, что она ушла к себе, вместо того, чтобы прогуляться к берегу и взглянуть на дивный закат. Я огорчился и ушел коротать время в обществе тритона — разговаривать с Митчем абсолютно не хотелось.

Я не знал, какая муха укусила его за ужином, и из-за чего разгорелся сыр-бор — но видеть его я не мог.

Той ночью я ложился спать в скверном расположении духа.

Я, знаете ли, отвратительно засыпаю на новом месте, даже если это мое родовое гнездо. Я лежал на огромном холодном ложе, пахнущем лавандой; шиянская Старшая луна, громадная, зеленая, неподвижно стояла за окном и светила мне в лицо — она нарастала, близилось полнолуние. Я слушал, как за окном шумит океан — мне было тревожно-блаженно от этого мерного рокота.

Я долго пролежал, глядя на луну, а потом заснул незаметно для себя. И впервые в жизни, мои дорогие, впервые мне приснился дикий кошмар, ярче любой реальности.

Мне снилось, что я очутился в подземном святилище — лежу на этом алтаре или жертвеннике, будто впечатанный в ледяной камень всем телом, совершенно голый, не в силах пошевелиться. Я отлично помню это ощущение полной беззащитности — и тянущего ужаса. А рядом с алтарем стоял этот…

Смейтесь, господа, если угодно — это был Эдгар, Владыка Океана. Отвратительная рожа с портрета в галерее. Только на портрете он выглядел сорокапятилетним, еще довольно крепким мужчиной, а в моем сне это был дряхлый старик, трясущийся, слюнявый, высохший и сморщенный, как мумия, пролежавшая в могиле целую вечность. Но — тот самый человек, без сомнения: его губы ссохлись и беззубый рот провалился, но слащавую и жестокую улыбочку было невозможно не узнать. И он смотрел на меня плотоядно или похотливо, потирая скрюченные руки, пускал слюни и бормотал:

— Чудесно, ах, чудесно! Породистый жеребец, ах, какое тело, подумать только… молодцы, ах, какие молодцы! Ух, ты, красавчик, доброе дитя… — и потянулся ко мне, чтобы дотронуться до моего бока…

Пардон, господа, я понимаю, что это звучит глупо. Но я почувствовал такой дикий ужас… я подумал, что умру, если он ко мне прикоснется, а в мою правую руку, от перстня и дальше, до самого локтя, будто загнали раскаленную спицу. Я проснулся весь в поту и увидел на подушке, освещенной луной, грустного тритона, который смотрел на меня, склонив набок голову.

У меня даже не нашлось сил его согнать. Моя рука горела огнем, и боль прошла нескоро. Я спросонок никак не мог взять в толк, отчего я настолько испугался такого пустяка, и что у меня с рукой. Перстень казался страшно тяжелым, но и это ощущение постепенно отпустило.

Прошло с полчаса, пока я слегка пришел в себя. Я сидел в постели и бранил последними словами предка Эдгара. Я был уверен, что гадкий сон — последствие целого вороха новых впечатлений и местных странностей, но от этой уверенности мне, признаться, не становилось легче.

Мне уже хуже смерти надоел этот перстень, якобы благословленный святым Эрлихом. Я не святой, государи мои. Все эти рр-реликвии — не по мне, довольно. Может, святой Эрлих, думал я, решил наставить меня на некий правильный путь, но я таких знамений не понимаю и не хочу.

Мне больно, наконец. Я не желаю, чтобы меня воспитывали пинками, как паршивую собачонку. И не возьму в толк, как человек может грешить во сне, когда им руководит что угодно, только не разум.

Я дергал этот перстень, как мог. О да, с тем же успехом, господа, я мог бы пытаться избавиться от пальца! Когда эта сверлящая боль, пришедшая во сне, наконец, отпустила, чертов благословленный перстень сделался просто частью моей руки. Как ноготь. Все время в одном положении, не снимается и не двигается.

В конце концов, я утомился этой бесплодной возней и заснул. Только сон оказался еще более реальным, чем предыдущий. Правда, гораздо приятнее.

Мне приснилось, что я поднимаюсь на стену, выходящую на океан. Стою и смотрю в воду, зеленую, мерцающую от луны — и вдруг мне начинает страшно хотеться прыгнуть туда.

Безумная мысль. Стена очень высока; я отчетливо видел, как океан плещет в каменные контрфорсы метрах в двадцати внизу. Я в принципе не мог себе представить прыжок с этой высоты — несколько секунд я не мог даже дышать от холодного спазма в груди. Но мне вдруг показалось, что оттуда, из этих лунных волн меня зовет Летиция.

Вот тут, господа, я и осознал, что это только сон. И с бредовой свободой сна и таким же бредовым бесстыдством я стал раздеваться, глядя на эту далекую воду. Черр-рт, государи мои, как глупо, но у меня вылетело из головы, что вообще-то наяву я не умею плавать. Самый большой водоем, в котором я до этого купался, был, видите ли, обычным бассейном длиной с две стандартных ванны и глубиной мне по пояс.

Но во сне люди умеют не только плавать, но даже летать.

Я разделся догола и бросил одежду на зубцы стены. А потом некоторое время стоял между зубцами так, что океан был у меня прямо под ногами — и наслаждался чудовищно странным состоянием спокойной готовности к самоубийству. Я же знал, что не утону во сне — это уж, пардон, никак не возможно — но сон был так ярок, что я чувствовал кожей холодный ночной ветер.

Решиться на прыжок оказалось непросто, но я подумал, что глупо трусить во сне. Я зажмурился и шагнул вперед.

Сначала была невесомость полета. Потом я ушиб ноги об воду так сильно, будто прыгнул с крыши на асфальт. Во сне так обычно не бывает. А потом меня окружила сплошная вода, плотный зыбкий холод — и я понял, что тону.

Я открыл глаза, увидел вокруг зеленоватую тьму и ощутил, что опускаюсь на дно, как камень. Но я не чувствовал удушья. В какой-то миг я сообразил — я вдыхаю воду! Я выдыхаю воду! Наверное, так делают рыбы!

Это открытие, господа, как-то освободило меня, я смог двигаться. Я вытянул вперед руки и оттолкнулся от воды — на диво легко вышло, и я увидал, что мои руки… как это говорится…

Я перестал быть собой, государи мои — вот было чудно, право! Я стал каким-то гибким серебряным существом, покрытым чешуей; мои пальцы удлинились, между ними появились перепонки. Ноги, мне показалось, соединились вместе, и с ними сталось что-то, не менее странное: они так легко и упруго гнулись, будто пластиковые или резиновые, на них, наверное, тоже появились перепонки, или, может быть, хвост, я не знаю.

В тот миг я не мог понять, во что превратился. Мне пришел на ум морской змей или некая уморительная сирена мужского пола, если такие бывают в природе. Но, как бы то ни было, ощущения оказались упоительными. Я скользил, парил в воде, освещенной луной, как в небесах. О, это было дьявольски легко и необыкновенно приятно — я чувствовал, хоть и не понимал, чем, вкус соли и йода, а океан нес и качал меня, как и тех рыб, которые скользили вокруг какими-то серебряными тенями…

И вот тут, господа, я увидел Летицию.

В первом сне я не усомнился, что вижу предка Эдгара, хотя он был не похож на портрет. А во втором у меня не возникло ни малейших сомнений, что чудесное создание, которое выскользнуло из зеленоватой лунной мглы, серебряное, необыкновенно изящное, с пышнейшими волосами, колышущимися вокруг точеной головки, будто плавники у вуалехвоста — это она, Летиция.

Глаза у нее теперь были громадные, выпуклые, сияющие, а нижняя часть лица — почти человеческая, если бы не что-то вроде жаберных щелей, идущих от скул по линии нижней челюсти. Но тело не имело ничего общего с рыбьим — шейка, плечи и, пардон, бюст теперь покрылись мелкой серебряной чешуей, но остались при этом почти прежними, восхитительными. Ее ножки, действительно, соединились в подобие хвоста, то ли рыбьего, то ли змеиного, в колеблющихся плавниках, чудесной грации и гибкости. Я не мастер описывать такие небывалые вещи, господа — а оттого вам, вероятно, сложно себе представить все очарование этого прекрасного существа, увы… Этой…

Да, мои дорогие, этой дщери Океана. Тогда, во сне, я это ни с чем не связал — понял куда позже. Тогда-то у меня на уме не было никакой дедукции — сплошная эстетика. Разве что несколько разбавленная малопристойными мыслями…

Ах, милостивый государь, только не надо вот этого! Если дело было бы лишь в моей болезненной фантазии, я бы вообще не упомянул про этот сон. Все впоследствии оказалось гораздо интереснее. И прошу впредь оставить шуточки на тему «дельфин и русалка», как вам не совестно! Если человеку и тяжело представить себе, каковы русалки в определенные моменты бытия, то я, видите ли, смотрел тогда отнюдь не с человеческих позиций. Пресловутые дельфины, а также акулы и прочие подобные существа, к вашему сведению, господа, проводят всю жизнь — и медовый месяц в том числе — в океане, но хвосты на месте человеческих ног их личным отношениям не мешают.

И нам не помешали. И я немедленно прекращу рассказывать, если вы, мой милый, будете настаивать на подробностях. С вас вполне достаточно откровенности. Лучше уж я расскажу о… ну, друзья мои, как уж расскажется.

Вода в верхних ее слоях нежна, как атлас, и полна воздуха. Они любят резвиться там, почти у самой поверхности, где много света и тело ощущается легким и стремительным. Вниз, в темную глубину, где тяжело дышать и толща воды заметно давит на тело, они спускаются для того, чтобы попасть в свои странные жилища — какие-то гроты, освещенные призрачными огоньками, в которых фонтанчики воздуха бьют прямо из песка, а в темных нишах колышутся водоросли, мерцающие холодным, белесым, туманным свечением.

А еще они опускаются в глубину за золотом и прочими странными сокровищами. Летиция мысленно толковала о разбитых кораблях, лежащих на морском дне, набитых древним золотом, серебряными слитками, алмазами и изумрудами, которые для них — только игрушки, господа, зато для того, другого…

О том, другом, они думали неохотно, полагаю, даже с некоторым страхом. Я никак не мог добиться ни от Летиции, ни от прочих, которые появились потом, кто он такой. Они стряхивали на лица свои вуалевые челки и отплывали в сторону — и мне, представьте, даже пришла в голову мысль о Морском Дьяволе.

Я уже верил решительно во все, по крайней мере, во сне. Но ни во что не вдумывался, если вы меня понимаете. Сон есть сон, право.

О, господа… они такие нежные… Говорят, дельфины очень игривы и чувствительны, а потому любят, чтобы люди прикасались к ним и гладили их. В этом смысле у этих созданий немало от дельфинов, друзья мои. Они тоже игривы и чувствительны.

Дельфины, их близкие товарищи, свистят и чирикают, как птички — они тоже свистят и чирикают, вероятно, все в том же ультразвуковом диапазоне. Но друг с другом общаются мыслями… или обыкновенными человеческими словами — когда выходят на берег.

Дело в том, господа, что они, как будто, не совсем русалки. Они — оборотни, если можно так сказать. Земноводные существа, создающие себе то жабры, то легкие по своему разумению, одной силой духа. Именно поэтому ортодоксальная шиянская наука не может допустить их существования даже в качестве гипотезы. В нашем милом мире, покрытом Океаном на три четверти, конечно, всегда ходили легенды о Морском Змее, о сиренах или русалках, об удивительных существах, живущих в воде и наделенных разумом, но… Вы же понимаете — легенды есть легенды. А поверить, что среди обычных людей по нашей суше ходит странная раса, способная усилием воли изменять собственную плоть, чтобы жить в морской воде — абсурд, пардон!

Они, конечно, всеми силами поддерживали в людях убеждение, что их существование — миф. Они побаиваются людей, господа. К тому же, у них были чрезвычайно веские причины… Но пока оставим это — о причинах скажу после, более к месту.

В тот момент они были для меня созданиями сна. И я попал в такую сказку, в такой океан любви и нежности — с Летицией, совсем не такой резкой и насмешливой, как на берегу…

Но любому сну приходит конец.

Я проснулся довольно поздно, проспал едва ли не до полудня. Океан так сиял в солнечных лучах, что глаза ломило. И, если уж говорить начистоту, тело тоже поламывало, как от непривычной физической работы. Зато на душе у меня сиял сплошной свет, хоть я и позабыл почти все перипетии сна.

Я сидел в постели и тянулся. А потом улегся снова — на минуточку — и обнаружил, что подушка влажная. Мои волосы были влажными, господа! Я поразился.

Я хотел одеться — но вчерашних тряпок не нашел. Рядом с моей постелью лежали новые, другие. И моего дружка-тритона нигде не было видно. Впрочем, его я просто позвал неприличным словцом, и он с готовностью вылез из-под кровати. А между тем, когда я заглянул туда минуту назад в поисках и тритона, и ботинок — там, господа, не было ни того, ни другого.

О, как странно стало у меня на душе, когда я принялся все это обдумывать! Ну что, скажите на милость, со мной случилось этой ночью? Я ходил во сне? Я во сне плавал? Ну да, я во сне летал! Плавающий лунатик…

Ну это, допустим, не самое странное. Бывает чуднее. Летиция. «Как принять дитя человеческое у дщери океана», а? Моя невеста — сирена? Или я сумасшедший? Или в этом замке сумасшествие — вещь нормальная и длящаяся на протяжении веков? Ах, ты…

Я напялил то, что нашел, прихватил тритона под мышку и выскочил из спальни. Я на пробу позвал Летицию мысленно — и она тут же появилась в конце галереи. Веселая, господа!

Я побежал к ней навстречу — и она радостно кинулась ко мне… как это говорится… на шею! Я опомнился только после третьего поцелуя.

— Ци, — говорю, — что случилось во Вселенной? И где мне это записать?

Она поцеловала меня еще раз и говорит:

— Ах, не прикидывайся. Ты превосходно целуешься, малек. Можешь быть спокоен.

Тогда я ее немножко отстранил. И говорю:

— А где твой амулет Продолжения?

У нее на миг вытянулось лицо — но через миг она уже хохотала.

— Ого, проглоти тебя креветка, какой же ты умный стал, доброе дитя! Где-где! На этот вопрос, малек, есть столько смешных ответов, что и перечислять замучаешься!

— Вот, значит, как, — говорю. — А где дядина жена? Уплыла?

Летиция тут же перестала смеяться. И резанула:

— Умерла.

— Вместе с ним? — спрашиваю.

— Вместе с ним, — говорит, а голос глухой.

Я обнял ее и прижал к себе. И она положила мне голову на плечо. Ее волосы благоухали океаном, а от нее самой исходила такая печаль, что и мне стало грустно до боли.

— И ты… — но я не смог выговорить.

Она подняла глаза на меня:

— Да, малек, и я умру. И ты умрешь. Все смертны. Только в разное время. А где твой вящий…

— Стоп, — говорю. — Ци, ты когда-нибудь объяснишь…

И тут в галерею не вовремя принесло Митча с каким-то дурацким «кушать подано». Но лицо у него мало соответствовало словам. Он смотрел на Летицию неодобрительно. Он нас застал — но черр-рт возьми, мы живем не в средние века, чтобы кому-то казались так уж предосудительны поцелуи до свадьбы!

А Летиция отстранилась — но успела мне шепнуть:

— Держи при себе своего… тритона.

И нам пришлось пойти завтракать — будто Митч имеет право нас заставлять. Мы пошли, как послушные дети, не касаясь друг друга — и мне почему-то показалось, что Летиция боится.

И боится именно Митча.

Мне это не нравилось до предела, и я решил, что с ним необходимо, наконец, объясниться. Поэтому за столом я спросил напрямик:

— Скажите-ка мне, Митч, почему это вы скрыли от меня, что моя невеста — русалка?

Летиция рассмеялась, священник побледнел, а Митч чуть не подавился. Но взял себя в руки:

— Вы очаровательно шутите, ваша светлость.

И я вдруг понял, что не могу ничего толком пересказать. Что все эти амулеты Продолжения, портреты, рыбы с удивленными глазами, тритоны, кольца смешались у меня в голове в какую-то кашу. Я уже совершенно отчетливо видел, что Митч ведет какую-то безумную игру и что поп, если не участвует, то, по крайней мере, в курсе — но я не знал, как их уличить. И не знал, в чем эта игра состоит.

А Летиция сказала:

— Мы здорово поплавали нынче ночью, — и довольно скабрезно хихикнула.

Отец Клейн поджал губы и укоризненно проговорил, подняв вилку:

— Это очень опрометчиво, сударыня. Ваша мать…

— Пардон, — вклиниваюсь, — а где, кстати, ее мать? Мне ее до сих пор не представили, а это, как будто, неловко. Что ж, будущие тесть с тещей древнего славного рода резвятся в океане, а?

Летиция прыснула. А Митч принужденно улыбнулся и говорит:

— Они, безусловно, прибудут на вашу свадьбу, ваша светлость. И не кажется ли вам, что купаться ночью наедине с девицей…

— О, — говорю, — Митч, вы, я вижу, решили перевоспитать меня в святого Эрлиха? Любопытно, мой милый, а кто это вас уполномочил? Вы не забыли, что я — ваш хозяин?

И Митч с какой-то готовностью поклонился и сказал тоном с тоненькой шпилькой внутри:

— Если вы считаете, что я перешел границы приличий, прошу меня простить, ваша светлость. Но по древним родовым законам девица, предназначенная вам в жены, действительно не должна оставаться с вами наедине до свадьбы. С вашего позволения, теперь ее будет постоянно сопровождать моя жена… просто для того, чтобы все шло по обычаю, ваша светлость. Госпожа Летиция несколько легкомысленна…

— Все русалки таковы, — говорю.

Тут поп взвился:

— Ну полно, ваша светлость. Не годится повторять эту шуточку — она граничит с богохульством. Все-таки русалки считаются порождениями Морского Дьявола, а вы порочите девушку…

И мне вдруг пришло в голову, что все мои соображения — просто бред.

— Митч, — говорю, просто чтобы проверить, — вы нашли мою одежду… ну скажем, вчерашнюю одежду? А где?

Митч улыбнулся и пожал плечами:

— Там, где ваша светлость изволили ее оставить. На пляже, у маяка.

На пляже у маяка. Я ходил во сне? Я брежу? Или мне лгут?

— Отец Клейн, — говорю, — я хочу снять этот перстень. Снимите его с меня. Мне надоело.

Поп сокрушенно покачал головой.

— Ну как же это возможно, ваша светлость? Теперь он — часть вашей особы. Если даже вы прикажете его распилить, вам покажется, что пилят вашу кость. Я сожалею, что пока он доставляет вам неудобства, но вы еще встанете на верный путь, вы привыкнете… Сказано: «Тесны врата, ведущие к благу…»

Меня затошнило. Я посмотрел на Летицию, но она опустила глаза в чашку с чаем. Тритон под столом обхватил мою ногу лапками — я его подобрал и вышел из столовой.

Потом я бродил по замку, как неприкаянный. Никак не ловилась какая-то важная мысль, было никак не понять, где кончаются сны и начинается действительность. Я уже не понимал, реальный зверек мой тритон, или это — сложная и странная галлюцинация. Мое тело помнило прыжок в океан со стены и это чудное чувство скольжения-полета, воды, проходящей через мою грудь, как струя кислорода… Как это могло быть сном? А как это могло не быть сном?

Мне казалось, что я схожу с ума, господа. Мне было так плохо, ах, так тяжело… я не знал, что делать. Я ушел из замка, ходил по берегу, не зная, куда себя деть. Потом поднялся на маяк, сидел на смотровой площадке, смотрел вдаль, но никак не мог успокоиться и собраться. И вдруг меня тронула за плечо крохотная ручка.

Я обернулся — и увидел девочку, государи мои. Девочку, которая никак не могла здесь оказаться — очаровательнейшую крошку в голубом платьице, всю золотую, с большими зелеными глазами, с роскошнейшей косой — цвета волос Летиции, такой же солнечной. Возможно, этому милому ребенку было лет около семи… Сущая кукла, право!

И такая печальная…

— Откуда ты, — говорю, — прелестное дитя?

Она махнула ручкой в океан и пролепетала:

— Оттуда.

Я улыбнулся. Я думал: «Русалочка»…

Малютка присела рядом на корточки и принялась гладить тритона, который от ее ручек просто млел, как кот. А на меня она посматривала искоса, будто смущалась, но потом все-таки осмелилась сказать:

— Господин князь, меня послала сестренка. Ци.

Я чуть не подскочил.

— О, Боже! — говорю. — Она просила тебя что-то передать?

Русалочка серьезно кивнула:

— Да, господин князь. Она просила сказать, чтобы вы уезжали.

У меня упало сердце.

— Как?! — говорю. — Как — уехать?! Она не хочет меня видеть?!

Малютка так затрясла головой, что я испугался, как бы ее не укачало.

— Нет, — говорит, — господин князь. Она хочет, но не может. Она за вас боится. С вами случится беда, если вы сегодня не уедете. Вы не беспокойтесь за кольцо — оно снимется, когда вы уедете с острова. Она вас очень просит…

— А она не хочет уехать со мной? — говорю. — Как же я ее тут оставлю, одну…

Бедняжка так вздохнула, что у нее даже уголки губ задрожали, а глазки наполнились слезами.

— Она не может, господин князь, — говорит. — ОН ее не отпустит. ОН ее отметил, понимаете? Над вами у НЕГО пока власти нет, а над ней — есть…

И тут я вскипел.

— Так вот же, — говорю, — передай Ци, что я без нее никуда не поеду! А что до НЕГО, то шел бы он к черту, своему другу и рр-родственнику! Я еще доберусь до НЕГО, так Ци и скажи!

Малютка рассмеялась, совсем как Летиция, даже в ладоши захлопала, а я поймал ее за хвостик косы и говорю:

— Ты — русалочка, верно?

Она захихикала, но кивнула.

— Ты все знаешь, да? — говорю.

Она опять кивнула — зажала рот ладошкой, чтобы не хихикать, но плохо получилось.

— Кто такой вящий демон?

Она показала пальчиком на тритона.

— Вот. Ваш сторож и помощник. Вы очень способный. Ци говорила, вы его заклинанием вызвали, — и произносит то самое словечко, — вот этим.

Я, господа, оказывается, уже был морально готов к такой новости. Даже не удивился по-настоящему.

— Здорово, — говорю. — А что такое «амулет Продолжения»?

Она перестала хихикать и показала на перстень.

— Вот.

Приехали.

— А почему «Продолжения»? — спрашиваю. — Что он продолжает?

Она выкрутила свой хвостик из моей руки, отошла в сторонку и как выпалит:

— ЕГО! Больше ничего нельзя сказать!

И улетела с маяка вниз по лестнице — с топотом. Я побежал за ней, но крошка была очень быстрая — она выскочила на пирс и с разбегу прыгнула в воду, без плеска, как иголочка ушла.

Как рыбка — прямо в платьице.

А мне, государи мои, хоть и было жаль, что она сбежала, но я начал потихоньку кое-что понимать. Я отправился искать Летицию, а на предмет помощи взял тритона — своего, видите ли, вящего демона.

У каждого ведьмака, понимаете ли, есть свой вящий демон. Этакий мелкий бес для мелких поручений. А я — способный ведьмак. Вот что мои рыбки имели в виду.

И вот почему здесь именно я. Не потому, что я — последний представитель рода. Не последний, что бы они все ни говорили. А потому что я — способный ведьмак. Они, я полагаю, как-то об этом проведали.

А Шия — такое удивительное местечко… историческая родина… родовое гнездо… Боже мой!

Я понял, кто рисует в моей голове четкую схему замка. Я просто попросил его включить эту навигационную систему — и все. Вот так.

Я впервые попал в ту часть родового гнезда, где гнездилась вся эта дрянь — потому что там жила и Летиция, господа. Я шел с железной решимостью забрать ее отсюда. Я уже тихо ненавидел это поганое место. Ах, думал я, значит, вы, господин Митч, и вы, батюшка, возжелали сделать из меня ведьму? Любопытно, для каких это гнусных целей?

Пока я шел к Летиции, мне вспомнилось множество древних поверий и примет — моя бедная маменька была их великим знатоком. Я всегда воспринимал это, как нелепые простонародные сказочки, папенька ведь поощрял мое неверие — но форс-мажор, господа! Я вспомнил все, что мог.

Черная душа колдуна не находит покоя после смерти, пока не найдется преемник. Преемник получает дар, а вместе с ним — проклятие. Ведьмы любят полумрак, синий свет и штормовые ночи. Все самые мерзкие вещи случаются в полнолуние — когда Младшие луны не видны, а Старшая светит полным светом.

Прошедшей ночью луна была почти полной. О, господа — моя милая девочка решила спасти мою грешную душу от проклятия! Как я мог оставить ее в этом змеином логове?! Я был бы последним подонком, если бы так поступил!

О, как я жалел, дорогие мои, что мерзавцы-таможенники отобрали у меня штурмовой бластер. Я бы показал тварям, кто настоящий Владыка Океана — меня трясло от ярости, господа.

И стало тем злее, что я услышал Летицию раньше, чем увидел. Я услышал, как она плачет — дубовая дверь в ее покои оказалась на палец приоткрыта.

— Я не стану, — говорила она и всхлипывала. — Что вам дался этот нелепый ребенок? Он же дикарь, малек, он ничего не стоит и не смыслит!

— Влюбилась, дура, — я впервые услышал голос дуэньи. Жирный женский бас. — Ты хоть понимаешь, как это выглядит? Будто этот вздор вправду может что-то изменить…

— Довольно, — сказал Митч странным голосом, незнакомо холодно. — Пусть поблажит. Сегодня все и закончится.

— Вот именно, — сказал я и распахнул дверь ногой. — Сегодня же и закончится. Ци, собирайся, мы улетаем.

Она стояла у окна, узкого, будто бойница, и смотрела на меня во все глаза — бледная и заплаканная. Она серебристо, по-русалочьи, светилась. Вся эта кодла — Митч, дуэнья, поп, пара седых лакеев, какая-то тощая баба — тоже уставились на меня. Митч улыбнулся.

— Вы решили отказаться от наследства, ваша светлость?

— Я возьму деньгами, — говорю. — А замок продам под санаторий. И все эти загорающие идиоты моментально вычистят отсюда всю эту чертовщину и таинственность вместе с витающими духами предков. А лично вы, милейший, можете считать себя уволенным. Сколько я вам должен за два дня?

Меня поразило, господа, что никто особенно не удивился и не испугался. Они очень спокойно меня выслушали. И когда я договорил, Митч изрек:

— Вам не следует принимать необдуманные решения, ваша светлость.

— А я, — говорю, — все обдумал. Мы с Ци уедем в какой-нибудь приморский город и купим домик на побережье. Мне, любезный, все равно, русалка она или не русалка.

Летиция молчала, как убитая, прижав руки к щекам. Поп скорбно покачал головой, а Митч улыбнулся.

— К сожалению, ваша светлость, из идиллии, описанной вами, ничего не выйдет. Ваш приезд сюда уже привел в действие древние силы, обитающие в этих стенах. Эти силы, ваша светлость, призвали ее, это существо, из океана. Если вы покинете ее — она погибнет сегодня на заре, превратится в морскую пену. Если же вы возьмете ее с собой, не проведя соответствующих обрядов — вам придется пронаблюдать за этим процессом.

Мне нанесли удар в солнечное сплетение, господа. От боли я несколько секунд не мог вздохнуть — просто удивительно, право, что слова могут нанести такую дикую боль!

Весь ужас положения заключался в истине этих слов. Я видел по лицу Летиции, что это не ложь. От слез ее лицо было похоже на мрамор под дождем. Боже мой, она послала ко мне ребенка — она была готова умереть ради спасения моей души, друзья мои!

Я больше не мог сопротивляться.

— Ладно, — говорю. — Что я должен делать, Митч?

У всех присутствующих слуг Морского Дьявола ощутимо отлегло от сердца. Митч улыбнулся и сказал:

— Просто не мешайте. Не волнуйте дщерь океана, завтра утром она будет ваша. Это не так страшно, как вы полагаете, ваша светлость — вы просто поможете нам ЕГО упокоить, а потом и вы освободитесь, и мы вместе с вами освободимся. Оставьте ее здесь, мы попробуем ее утешить.

Летиция смотрела на меня отчаянно, но молчала. Я сжал кулаки.

— Ци, — сказал я, — любовь моя… Одно слово — и я тут все разнесу, а лично Митча скормлю крабам. Это поможет?

— Малек, — прошептала она белыми губами, — не спеши. Если я что-то для тебя значу — не бултыхайся, думай. Это ведь говорит такой же Митч, как у тебя в руках тритон, пойми.

Я не понимал, хоть тресни.

— Ци, — говорю, — как ты могла велеть мне уехать? Я что ж, гляжу таким подонком, который плюнет на девушку и будет шкуру спасать? Благодарр-рю…

И тут она улыбнулась сквозь слезы, улыбнулась мне, господа!

— Океан существует для мальков, — говорит. — Для кого же еще? Тем более, что они растут на глазах — того гляди, вырастут во что-то покрупнее… Ну, все, уходи. До ночи — уходи. Думай… ах, думай!

Митч следил за ней с какой-то чужой миной, не слишком-то даже подходящей к его физиономии. Я всей душой хотел врезать по этой брезгливой улыбочке, так чтоб он к стенке отлетел — но Летиция как-то поняла мои намерения и отрицательно качнула головой.

Я поднял с пола тритона и тихо вышел. О, государи мои, впихивать злость в себя — тяжелый труд. Я пошел к маяку, поднялся на смотровую площадку и стал смотреть в океан. Мне хотелось то броситься туда вниз головой, то разбить кулаки в кровь о каменный парапет — но я, видите ли, не мог себе этого позволить.

Я должен был помочь ей освободиться. А она запретила мне бултыхаться зря.

О да, друзья мои, это был не лучший день в моей жизни, скажу прямо.

Я сидел на камне, нагретом солнцем, смотрел, как сверкает вода океана, вся в мелкой ряби, как в россыпи золотых монет, и думал. Я думал, как могло оказаться, что мой дядюшка стал ведьмаком.

Продал душу темным силам, невозможно уложить в голове! Связался с Морским Дьяволом, Боже мой… Хотя, с другой стороны, судя по характеру Летиции, русалки вовсе не так плохи, как о них говорят. А дядю сбил с толку мой троюродный дед, который устроил эту молельню в подземелье, размышлял я. Надо бы сходить в библиотеку и разобраться в отношениях между моей родней. Но, похоже, все-таки не дядя, а дед во всем виноват…

Я оглянулся в поисках тритона — не хотелось все время использовать заклятье, будто я уже ведьмак. Тритон что-то выковыривал из трещины между камнями. Я решил, что он ловит букашек, но вдруг увидел, что у него между лап мелькнуло что-то светлое, желтовато-белесое, как старая бумага.

Я подошел и посмотрел. Это была глубоко засунутая между двух камней в том месте, где площадка переходила в стену маяка, очень старая упаковка от дискет. Кусок плотного и плоского пластика кто-то сложил пополам — а я вынул наружу и развернул.

На упаковке обнаружилась надпись, сделанная несмываемым синим маркером, крупно и криво. Маркер выцвел от времени, но буквы легко можно было разобрать.

«Мне некому сказать, потому что она задается, а они все мне не ровня! Он обещал, что я стану волшебником — это звучит глупо, но, похоже, это правда!!! Вот тогда-то они все и узнают!!! Сегодня ночью — полнолуние, а послезавтра женюсь на зазнайке!!! Никуда она не денется!!! С позавчерашнего дня — князь Эдмонд, хозяин замка!!! Ясно вам?!!»

Нет, пропади все пропадом. Не ясно.

Я поймал тритона, поднял и спросил, глядя ему в мордочку:

— Друг мой, я брежу, ошибаюсь, или это написал мой дядюшка Эдмонд?

Я уже не питал иллюзий, господа. Я понимаю, что беседа с тритоном выглядит, мягко говоря, чуточку по-идиотски. Но, по-моему, вящий демон должен был знать ответ — он явно неспроста вытащил на свет Божий эту записку.

Я оказался прав, господа. Он кивнул, и кивнул очень осмысленно.

— Но как это возможно? — спрашиваю. — А троюродный дед, который…

И еще раньше, чем тритон отрицательно покачал головой, я осознал, что спрашиваю глупость.

— Боже мой! — говорю. — Эдмонд… он мне не дядя. Он — некий дальний родственник, седьмая вода на киселе, да? Из какой-то нищей побочной ветви нашей фамилии… И дед во время оно завещал ему…

И все это время тритон мерно кивал, будто бы полностью соглашался с ходом моих мыслей. Меня мелко затрясло, будто с океана подул свежий ветер. Как же так… дед передал Эдмонду черный дар вместе с проклятием, а заодно завещал свое… а детей у деда не было, да? Потому что бабка — русалка, как и Летиция… как и зазнайка, на которой женили… беднягу Эда… а сохранить ребенка русалки сложно, если верить той старой книге…

— Так, — сказал я тритону. — Нам с тобой, друг мой, нужно перестать спешить и волноваться. Пойдем-ка домой, у меня появилось желание кое-что проверить.

Тритон бы пополз по ступенькам вслед за мной, но я пожалел его лапки и взял его под мышку. Вящий демон, думал я, спускаясь. Как забавно, господа, если подумать! Ведь демон, в моем понятии — нечто такое громадное, адское, клубящееся, огнедышащее, неодолимое, а тут вдруг — тритончик, уморительное создание, раздвоенный язычок и глазки, как у краба.

Не слишком-то выдающиеся у меня способности по части ведьмовства, я бы сказал!

Но, с другой стороны, я вспоминал, как всю ночь проплавал в океане с русалками — если нам с Летицией не приснился один и тот же сон — и сам был русалкой, если их мужчины тоже так зовутся. Обернулся, превратился… Нет, кое-какие способности все же есть, право…

Я перехватил тритона поудобнее, чтобы видеть выражение его мордочки, и спросил:

— Дружище, скажи-ка мне, а у Эдмонда были способности к магии? Он, к примеру, мог вызвать вящего демона?

Тритон помотал головой отрицательно. И мне в лицо вдруг краска бросилась, даже стало жарко щекам. Вот как, значит, думаю. А может, все это не так уж и плохо? Во всяком случае, не так беспросветно, как мне до сих пор представлялось? Проклятие… ну да, это, конечно… но, с другой стороны, я же получу и черный дар тоже. Могущество, силу и власть. Любовь Летиции. Такие возможности…

Я вспомнил эту восхитительную ночь. Ах, государи мои, кто не был любим русалкой в ее естественной стихии, тот вряд ли сумеет понять, сколь многим можно пожертвовать ради этого! Как она светилась сквозь воду! О, да что говорить!

Направление моих мыслей круто поменялось. Зачем я, собственно, вообще упираюсь и не желаю подчиниться неизбежному? Летиция так печется о моей душе, потому что любит меня, думал я не без удовольствия. И она же, нелепая девочка, ради собственной любви и такой эфемерной вещи, как добродетель, готова отказаться и от любви, и от меня, и от собственной жизни… К чему?

Нет, государи мои, я решил сделать ее счастливой, даже став ведьмаком. Что во мне изменится? Подумаешь, проклятие! Да и что за нелепость — богобоязненность русалки!

Мысли эти совершенно меня успокоили. Я направился к замку, чтобы поговорить с Летицией и успокоить ее. Мне стало весело — но вид кладбища около часовни меня как-то неприятно поразил.

Мерзавец Митч запер воротца, но я перемахнул через ограду и принялся рассматривать одинаковые могильные холмики под одинаковыми черными плитами. Надписи вогнали меня в тоску. «Добрые дети». Остров Добрых Детей. Откуда такой ненормальный обычай?

По датам на плите я определил могилу деда-ведьмака. Он прожил всего сорок семь. Могила решительно ничем не отличалась от прочих; ни кол в его тело никто не вбивал, ни сажал рядом с могильным камнем остролист или чеснок… Хотя у них с бедным псевдодядюшкой Эдом, кажется, все вышло полюбовно…

С Эдом он, похоже, успел переговорить до смерти, размышлял я. Вероятно, приказал ему прибыть к смертному одру умирающего родственника. Перед смертью пообещал, что Эд станет волшебником, русалку ему представил… И сам велел похоронить себя так, под надписью «Доброе дитя».

Но — чье?!

Я стал сверять даты на камнях. Мои предки не отличались долгожительством; более пятидесяти семи никто из них не протянул. И тут меня ударило чудовищно странным фактом — я даже потряс головой, не веря собственным глазам.

Год смерти на каждой предыдущей плите соответствовал году рождения на каждой следующей. Дед умер в тот год, когда родился Эд — тридцать восемь лет назад?!

И разговаривал с Эдом перед смертью?! И дурацкую записку оставил новорожденный младенец?! Или — как?!

Мой тритон не умел говорить. Он только взобрался передними лапками ко мне на колени, когда я уселся на землю рядом с могилой Эда, и, жалеючи, терся головой о мой локоть. Мне это мало помогло. Я чувствовал, что схожу с ума. Простейшие факты на этом проклятом острове не желали вязаться друг с другом в правильную цепь.

Я просидел так ужасно долго. Сначала мои мысли путались и сбивались в узлы, как некие тонкие, легко рвущиеся нити; потом в голове у меня появились какие-то проблески: я начал вспоминать все, что со мной произошло с тех самых пор, как на наш мейнский космодром приперся этот болван-нотариус.

И чем дольше и тщательнее я вспоминал, тем явственнее осознавал, что дело вовсе не в безумии фактов. Дело в том, что я не все знаю. От меня скрывают нечто очень принципиальное — и совершенно непонятное непосвященному.

Перед тем, как возвращаться в замок, я зашел в часовню, чтобы последний раз поставить свечку Богу. Часовня была заперта на висячий замок, но уж что умел делать мой вящий дух, так это отпирать запертые двери — замок так и остался висеть на петле, а дверь отворилась.

В часовне оказалось чрезвычайно затхло и пыльно. Насколько прелестной она выглядела снаружи, господа, настолько неухоженной и грязной оказалась внутри. Мне показалось, что ее не прибирали и не чистили священной утвари уже тысячу лет — такой там царил неуют. Предвечерний свет еле-еле брезжился сквозь мутные запыленные стекла. Паутина свисала с потолка пыльными клочьями, а все украшения и образа — очень древние, как я полагаю — пыль покрывала на два пальца, как толстое серое одеяло. Поп, отец Клейн, оказался вовсе не попом; он был обманщик, шарлатан и предатель в священническом облачении. Ниодин поп в здравом уме не допустит такого безобразия в часовне своего прихода — к тому же, кто угодно смог бы весьма легко определить, что тело бедного Эда тут не отпевали, конечно. Впрочем, еще бы! Как можно отпевать ведьмака в часовне, построенной для светлейшего Творца всего сущего? Мне даже представилась гадкая картина, как Митч и так называемый поп Клейн кладут мертвого Эда, который все еще немного похож на меня даже в смерти, на серый камень в подземном святилище, в выемку, сделанную специально для тела — нагого, наверное, расписанного кровью, тайными ведьминскими рунами по голому телу. Я просто-таки увидел, господа, как эти подонки служат какую-то гадкую службу Морскому Дьяволу, а три рыбы с удивленными глазами тупо смотрят на это сквозь стекло… Меня передернуло от омерзения.

И тут, государи мои, на меня вдруг нашел такой приступ благочестия, какого не бывало никогда в жизни! Я стащил с плеч эту шелковую тряпку, вышитую золотом, и принялся стряхивать ею пыль сначала со скульптур Божьих Вестников с крыльями чаек, а потом с лика самого Отца-Солнца, Создателя Жизни. Позолота на лучах, обрамлявших лик, выцвела и потускнела, но сам лик сохранился порядочно. О, друзья мои, мой Господь посмотрел на меня с доброй улыбкой, и я Ему улыбнулся и помолился единственной молитвой, которую помнил от маменьки: о ниспослании света на душу творения Его.

Мне здорово полегчало. Я нашел старые-престарые, чуть не окаменевшие свечные огарки, обгрызенные мышами, расставил их по пыльным подсвечникам и зажег. В запущенной часовне сразу стало веселее, даже обозначились остатки золотых облаков под сводом. Я подумал, что обязательно наведу здесь порядок, независимо от того, что случится этой ночью. Еще я подумал, что завтра же на рассвете непременно выгоню Митча с Клейном со службы и с острова заодно. И в моей душе окончательно воцарился мир и покой.

Смешно, господа, но тритон остался здесь. Я думал, раз он демон, то не сможет пребывать на освященной земле — но в часовне ему, похоже, оказалось совсем неплохо. Он, правда, стал пыльным, обшарив все темные углы, но не исчез, как исчезал в замке при приближении Митча или Клейна.

Сей странный факт дал мне возможность предположить, что тритон — существо, относительно более божье, чем Клейн и Митч. Мысль эта меня насмешила, я подумал, что становлюсь записным богословом прямо на самом краю адской пропасти.

Я провозился в часовне довольно долго, господа — меня странно увлекла эта работа. Я смел столько пыли, что сам покрылся ею с головы до ног, а тритон просто-таки превратился в пыльную колобашку с ножками. Тот предмет одежды, которым я пользовался в качестве подручного средства для уборки, становился тем грязнее и неузнаваемее, чем больше вокруг появлялось чистого пространства — а меня это отчего-то повергало в злорадство. Выйдя из часовни, я зашвырнул этот портновский шедевр в кусты, чувствуя абсолютное удовлетворение.

Когда мы с тритоном закончили наши благочестивые труды, солнце уже побагровело и опускалось к водам океана. Замок показался мне мрачной темной громадой; как-то не тянуло туда, но невозможно было отступать.

Перед воротами меня встретил неотвязчивый Митч, который расширил глаза, когда увидел мой костюм, и тут же принялся предлагать ванну, свежее белье и ужин.

— Благодарю вас, милейший, — говорю как можно холоднее. — Я желал бы увидеться с Летицией.

— Конечно, конечно, — говорит. Меня поразило, что тон у Митча стал почти таким же, как вчера поутру, в начале нашего знакомства, будто ничего и не произошло. — Само собой, вы с ней увидитесь, ваша светлость, но не в таком же виде, право…

Что-то резонное я в этом заявлении усмотрел. Пошел с ним, отмылся от пыли и переоделся — а потом обнаружил, что мой тритон опять пропал. Я позвал его вполголоса — но он не показался. Я ужасно огорчился и решил, что мой вящий демон окончательно меня покинул — почему-то мне это показалось очень грустным.

Я прошел в столовую по галерее, увешанной портретами. Остановился посмотреть на беднягу Эда — он так лихо улыбался, как не вышло бы ни у кого из «светских вырожденцев», как их звала Летиция. Рядом с ним мой молодой дед, совершенно не похожий на ведьмака, задумчиво гладил белого щенка с рыжими пятнами — может, своего вящего демона? Забавно, господа: мне мерещилось, что все мои предки, «Добрые Дети», провожают меня взглядами — они смотрели как из другого мира, и очень печально, хотя вчера казались мне совершенно спокойными.

А в тот вечер, в красном закатном свете, они выглядели, будто сонм призраков — полными какой-то странной жизни и скрытой боли. Мне стало жаль их, непонятно почему — даже деда-ведьмака.

Зато предок Эдгар, Владыка Океана, почти совсем скрылся в тени, из сумерек рамы только его глаза блестели — и блестели недобро. Я подумал, что и его при желании можно назвать Эдом, но уж не бедным — а мне померещилось, что он усмехнулся. Моя рука с перстнем тут же заломила по самое плечо, нестерпимо.

Сниму гада, подумал я тогда. Вот завтра же утром и прикажу снять и закинуть на чердак. Наверняка это он придумал мерзкий обычай не оставлять имен от своих потомков — из чистой злобности. Парр-ршивец. Ну, погоди же…

В довершение всех огорчений в столовой я обнаружил, что Летиция не вышла к ужину.

Я рявкнул на Митча так, что он подпрыгнул:

— В чем дело, милейший, где моя невеста?!

А он спокойнейше ответил:

— Ну, полно, что вы, ваша светлость, она одевается, вы непременно встретитесь с ней сегодня, но позже.

Мне хотелось есть, когда я пришел в столовую, и расхотелось, как только я сел за стол. Поп-предатель Клейн ковырял вилкой в рыбе и елейненько улыбался, а Митч жрал пирог — от взглядов в их сторону кого угодно замутило бы.

Они пили кофе, надо полагать, чтобы отбить сон — но лично я и так не смог бы заснуть. Кофе показался мне ужасно горьким, а перстень, о котором я совершенно позабыл, пока чистил часовню, после свидания с родоначальником на портрете опять оттягивал мне руку, как пудовая гиря.

Тревожно мне было, тревожно, несмотря на всю мою решимость. Ах, государи мои, что бы я отдал за возможность немедленно увидеть Летицию! В конце концов, я остался ради нее! Почему ей было не прервать утонченное таинство припудривания носика и примерки тряпочек и не выйти ко мне, думал я, раздражался и изнывал от чего-то вроде тоски.

Я вышел из столовой и снова бродил по замку. Меня будто водило что-то — я никак не мог найти себе места. Весь замок окутался сумерками, и Митч, конечно, не удосужился включить электрическое освещение — потому в глухих углах ползали какие-то мутные тени. Это страшно действовало на нервы; к тому же мне все время казалось, что кроме мерного шума прибоя я все время слышу чьи-то приглушенные рыдания.

Я стал разыскивать того, кто плакал, и вышел к ярко освещенному маленькому зальцу наверху, под самой крышей. Там горело электричество и кто-то шуршал — я заглянул посмотреть.

Господа, в это сложно поверить, право! Вся крошечная зала была завалена моими фотографиями, большого формата, на отличной бумаге, выполненными самым безупречным образом! Не нелепо ли?! И перебирал их самого добродушного вида маленький старичок, которого мне представили как садовника.

Я остолбенел от неожиданности — просто стоял и смотрел. Вы не представляете, друзья мои, сколько там было моих фоток! Меня фотографировали с того момента, как я высадился на Шию. Я на космодроме, я в авиетке, я с глупым видом рассматриваю какие-то редкости из то ли Эдовой, то ли дедовой коллекции, я в новых тряпках — но на всех фотографиях я один, без Митча или Летиции, к примеру… Меня столько раз щелкнули некоей скрытой камерой, будто я был звездой шоу-бизнеса, а папарацци могли бы получить за мой снимок бешеные деньги.

Только на маяке у них не было незаметных камер. Это искупалось десятком фотографий на пирсе и у часовни. Брр-ред, господа, не правда ли!

Якобы садовник наблюдал за мной с доброй улыбкой. С очень какой-то доброй улыбкой, я бы сказал — хотя, возможно, к тому времени у меня уже сильно расстроились нервы. Потом он сказал:

— Ну что же, князюшка, вы б показали, коли уж все равно пришли, которая вам больше по вкусу…

— Я, — говорю, — мой милый, не понимаю, зачем это все нужно. Что за глупости? Зачем они вообще нужны, эти фотки, пардон?

И он ответил, все так же улыбаясь, поглаживая мою фотографию, где на мне еще рабочий комбез:

— Так ведь портрет-то ваш, князинька, в галерею… С такой фотокарточки… Нынче все компьютеры, вот и сделают костюмчик на компьютере, а личико так останется… Живописец его так и напишет, как есть…

— Я думал, — говорю, — для подобных вещей художникам позируют… И почему так срочно занадобилось? Я еще поселиться не успел, а вы уже о портрете…

Он поднял на меня глаза, выцветшие, бледно-голубые и совершенно безумные, и ухмыльнулся. У него во рту осталось не больше пяти зубов, и я увидел их все. Я вдруг понял, как он дико стар, господа. Ему давно сравнялось лет сто, как минимум. И он проворковал с улыбкой маньяка:

— А Он у нас любит портреты, князинька. Всенепременно потребует. А спешка нужна, как же иначе, ведь личико-то завтра совсем другое будет. Не изменится, нет, Он не любит, чтоб менялось, но другое будет — это уж как вам угодно! А Он любит, пока такое, как есть, вот так, князинька золотенький!

И принялся мелко хихикать. Этот старик уже очень давно сошел с ума, это сразу бросалось в глаза, я ощутил что-то такое сразу, как вошел к нему. И вот теперь этот ровесник смерти оглаживал мои фотографии пальцами, чуть ли не облизывал — и хихикал. Я не выдержал и выскочил наружу.

Я оказался в компании сумасшедших — вот что я думал. Нельзя же служить Морскому Дьяволу и при этом оставаться нормальными. Похоже, мы с Летицией тоже спятили в этом дурдоме. Она вообразила себя русалкой, а я — наследником колдуна, крр-руто! И все мы выдумываем: опасности какие-то немыслимые, шепчущие тени, печальные портреты, вящих демонов… Галлюцинируем одним и тем же тритоном — может быть, нас накормили наркотиками? Тогда легко объясняется и превращение человека в русалку, и нелепейшее эйфорическое плаванье в ночном океане… почти все объясняется, если закрыть кое на что глаза. А впервой ли человеку закрывать глаза на то, что тяжело объяснить? Это не трусость, а попытка защитить собственный здравый смысл, так я тогда рассуждал.

А посему решил пойти спать. Наплевать на все их дурацкие обряды, просто выспаться, а завтра убедить Летицию уехать. Объяснить, что ничего с ней не сделается. Все это ей внушили некоторые местные идиоты, которые уже так поверили в собственные галлюцинации, что не могут от них отказаться.

Уеду, а сюда вызову бригаду квалифицированных психиатров. Вот так.

Я нашел спальню быстрее, чем ожидал — наверное, все же подсознательно запомнил, где она находится. А когда вошел и увидел расстеленную постель, меня вдруг с нечеловеческой силой заклонило в сон.

Нелепо звучит, господа, но я просто сдулся, как проколотый мяч. Не стало сил раздеться, я только кое-как стащил сапоги и еле выдернул руку из одного рукава куртки — а потом рухнул на постель и отключился. Со мной не приключалось подобных казусов, даже если мне случалось мертвецки напиться. Это был не сон, друзья мои, это был рауш. Нокаут. Полное темное беспамятство.

Я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Увидел себя лежащим на смятой постели поверх скомканного одеяла, полуодетым — а в настежь распахнутое окно светила Старшая луна, полная, зеленая, невозможно огромная. Поверх луны бежали облака; ветер выл и ревел, и я услышал грохот громадных валов, с силой бившихся в пирс и скалу, на которой стоял замок.

День прошел таким солнечным, а ночь ни с того, ни с сего пришла штормовая. В спальне было холодно и пахло морской солью.

Сон абсолютно слетел с меня. Я сел на подоконник, глядя на океан, бушующий под холодным лунным светом. Мне было чрезвычайно неспокойно — и тут я услышал шаги многих людей за дверью.

Я встал, а они вошли.

Митч и лжепоп Клейн, безумный старик, пара лакеев и дуэнья Летиции — в странных синих балахонах с капюшонами. Сама Летиция, бледная, лунная, с напряженным больным лицом, в синем шелке, еле прикрывающем грудь и плечи, с голубым камнем на тонкой цепочке вокруг шеи, мерцающим между ключицами — он светился так ярко, что кожа вокруг амулета казалась голубой. Они вошли и встали у порога — и тут оно началось. Дьявольщина началась.

Руку с кольцом проткнула такая дикая боль, что все прежние приступы просто в счет не шли. По моим нервам пропустили электрический ток, который их медленно поджаривал, от пальца до самой шеи, от боли мне хотелось орать, но я не мог. Будто кто-то схватил меня за горло и сжал: я ощущал этакий холодный ошейник, не только не крикнуть — не захрипеть. Но хуже всего показалась странная потеря власти над телом.

Господа… как это сказать… простите великодушно, тяжело вспоминается. Проныра, друг мой, плесните мне на донышко… к вам ближе… Благодарю. За вас — и за тебя, Ци, мой ангел… Так вот…

Впервые в жизни мне было настолько жутко, мои дорогие. Я как-то отделился от собственного тела — не знаю, право, как это можно описать иначе. Мой разум оказался внутри тела, действующего совершенно независимо от него, как пассажир — внутри машины, идущей на автопилоте. Я не контролировал собственных движений, но чувствовал их и понимал, что происходит — вот в чем ужас. Я понимал, что Митч со своей безумной сворой и Летиция смотрят на меня, я совершенно не хотел — но я начал медленно раздеваться и разделся догола. Летиция не сводила с меня глаз, лицо у нее выражало боль отчаяния, мне было стыдно и страшно до предела — но я двигался, как киборг с запущенной программой, не в силах даже пальцем шевельнуть по доброй воле.

Я разделся и бросил одежду на пол. Камень в перстне засветился призрачным голубым светом, будто внутри него включили крохотную лампочку. Увидев это, Митч и Клейн запели низкими голосами нечто на одной ноте и на языке, которого я не мог понять — но слова напомнили мне ту абракадабру в книге, якобы имеющей смысл.

Они пели заклинания, конечно. И вся эта черр-рнуха сработала, государи мои, хотя больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы из всей их мерзкой суеты ничего не получилось.

Они расступились, и я медленно пошел из комнаты. Какая-то сила, которая завелась внутри меня, просто переставляла мои ноги по своему усмотрению — я шел, как заведенный механизм, и мне плакать хотелось от ярости и унижения. Летиция улучила момент и прикоснулась к моей правой руке — от ее пальчиков боль чуть утихла, но кроме этого ничего не изменилось.

Я медленно шел по коридору, потом так же медленно, осторожно спускался по лестнице, потом шел по двору, чувствуя всем телом, как холодно, какой ледяной ветер дует с океана — и все подонки так же медленно, продолжая подвывать в такт, провожали меня.

А я уже догадывался, куда меня ведет. К входу в подземелье.

Пока я спускался по этой бесконечной лестнице, для меня прояснилось очень многое, господа. Вся нелепая блажь о власти, силе и прочей тщеславной ерунде вылетела у меня из головы. Не был я властелином, кандидатом во властелины я тоже не был. Летиция об этом знала — не могла сказать прямо по какой-то причине, скрытой от меня, но намекала, а я блажил, просто блажил…

Дурень.

А само святилище все светилось голубым — газовые фонари на стенах излучали свет яркий и мертвенный, как, бывает, светятся кометы в плохих оптических системах. В первый миг мне показалось, что стекло, через которое в мой прошлый визит сюда виднелись океанская вода и три удивленные рыбы, сменили на выпуклое желто-зеленое зеркало с длинной черной трещиной посередине, но спустя самое небольшое время я понял, что это…

Ну да, господа. Да. Неописуемо громадный глаз, который заглядывал внутрь этой каменной дыры. Глаз какой-то хладнокровной твари, вроде рептилии, или…

Да. Или глаз Морского Дьявола. Вот что я подумал. Холодный взгляд, исполненный жестокого нечеловеческого разума. И этот взгляд вперился в меня и рассматривал мою сущность, запертую в теле, как в клетке — я ни секунды не сомневался, что он ее видит.

Митч воздел руки и забубнил громче, прочие подхватили, только Летиция молчала — и я сам, Боже милосердный, сам лег на этот ледяной камень, в это самое углубление, вырезанное будто специально для моего тела. Было дико холодно и больно — но голова работала превосходно. Я бесился от совершенно безнадежной злобы — на судьбу ли, на дьяволопоклонников ли, на собственную ли глупость — право, до сих пор не пойму хорошенько. Но уж на их ложь-то точно! Ах, они никогда не приносили тут людей в жертву этой твари с глазами размером с звездолетный иллюминатор!

Я еще успел подумать, что дорогое удовольствие — разыскивать человека на другом краю Галактики, тратить на него кучу денег, обхаживать всеми мыслимыми способами, и все это только ради того, чтобы его убить. Мне это даже успело показаться глупым — но ведь мне, господа, с самого начала казалось, что существуют некоторые факты, которых я даже представить себе не могу.

Или — у меня просто не хватило храбрости додумать до конца некоторые мысли. Потому что случилось самое худшее из возможного — меня собирались принести в жертву, да, но в особо извращенной форме.

Убийство по сравнению с той процедурой, которую они задумали, выглядело в моих глазах пикником на побережье.

Под их вой и скулеж, в котором уже появились нотки чего-то вроде истерики, из стены рядом с иллюминатором вышел тот, кого они не рисковали называть, а здешнее традиционное «Он» даже вслух произносили как бы с большой буквы.

Призрачная, полупрозрачная, но все же невероятно отчетливая фигура родоначальника Эдгара олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыки Океана. Тень мертвеца — вот что это было.

Дьявольски старый, господа. Чудовищно старый. Сизо-голубоватый, светящийся каким-то неоновым светом. С той самой улыбочкой, сладенькой, жестокой и похотливой — как приснился мне. И пока он реял в воздухе, приближаясь ко мне, распространяя запах гниющих водорослей и плесени, потирая призрачные ладони, все его… как это говорится… вассалы повалились на колени. Кроме Летиции, государи мои. Кроме Летиции.

Вот тут я понял все до самого конца. До тончайших частностей.

Я не мог раньше додуматься до такой дикости. У меня, друзья мои, просто воображения не хватало. Но теперь все детали будто осветились — так стало ясно и прозрачно.

Никаких родственников, никаких предков, никаких дядюшек и дедов. Он был один-единственный на все времена, кошмарный Эдгар, Владыка Океана, хозяин замка, как с самого начала проговорился Митч — его, по всей вероятности, доверенный слуга.

Симпатичные лица на портретах принадлежали тем ребятам из побочных линий нашего, будь он проклят, княжеского дома, которых он убивал, чтобы заполучить их тела — продлевал свою трижды поганую жизнь. Даже не убивал, не то слово — просто их души, их рассудок, память, все, что у них было личного, уходили куда-то туда, на небеса, или куда положено уходить душам, а Эдгар занимал тело, как трофейные крылья. Как чужую машину — чтобы приобрести человеческое естество. Именно этим и объясняются странные даты на могилах: Эдгар бросал состарившееся тело, чтобы взять себе новое, а прежнее, как изношенную одежду, закапывали, отмечая лишь, сколько лет ее носил этот ворюга, этот убийца…

Владыка Океана, будь он проклят дважды и трижды. Надеюсь, господа, ему понравилось в аду.

И когда он подобрался ко мне вплотную, бормоча какие-то пошлости насчет того, как мое тело может нравиться женщинам и каким здоровым я выгляжу, когда рассматривал меня, как… не знаю… как некое лакомство — с какой-то развратной жадностью… Вот тогда я раскаялся во всех грехах, какие только смог припомнить — потому что явственно понял: сейчас меня не станет.

А встанет с алтаря Эдгар, Эдгар с моим лицом и телом. И Летиция предназначена ему.

Вот в это-то время, когда я от отчаянья пытался молиться, взывал ко всем известным мне силам и просил только возможности действовать самостоятельно… О, я тогда уже совершенно потерял надежду как-то выбраться из этой ловушки, государи мои, но вдруг случилось нечто вроде чуда!

Мои руки лежали в углублениях камня — каждый палец отдельно. Я не мог повернуть головы, но по тому, как горела моя правая рука, легко было догадаться, что камень в перстне не просто светится, а сияет — мне даже мерещились синие отсветы на потолке. Призрак Эдгара наклонился над алтарем и положил свои руки на мои — не плоть, а пронзительный обжигающий холод, будто от сухого льда, такое это было ощущение. И в этот самый момент Летиция пронзительно закричала:

— Отец, он не Эдгара, он мой! — и кинулась к алтарю.

Она сделала что-то, чего я не видел, потому что перед моими глазами была только физиономия Эдгара, но расслышал короткий стук и ощутил горячий тупой удар куда-то в ладонь. Совсем не больно, господа, право, во всяком случае — на тот момент абсолютно не больно, особенно по сравнению с прежней дикой болью. Зато я увидел, как чудовищно исказилась физиономия духа, ужасно, как скорчивший гримасу череп, но главное — вдруг появилась свобода движений, государи мои!

Свобода! Будто с меня свалились какие-то невидимые цепи!

Я рванулся изо всех сил и вскочил с алтаря, как-то пролетев привидение насквозь. На миг меня окатило диким холодом, и раздался скрипучий вопль или визг, который тут же стих — а потом по воздуху поплыли рваные клочья сизого тумана, еле сохраняющие форму рук, кусков призрачного тела, косм седых волос…

Компания Митча прижалась к стене и смотрела на меня бешеными глазами, а он сам, тряся челюстью, выпучившись выразительнее прочих, молча разводил в воздухе руками. Я съездил ему кулаком по физиономии — увы, удар отдался во всем теле такой неожиданной жгучей болью, что в глазах потемнело.

А Митч только мотнул головой — и вдруг истерически захохотал, размазывая по роже невесть откуда взявшуюся кровь и указывая пальцем на что-то позади меня. К моему крайнему удивлению, Летиция тоже рассмеялась — просто весело, без всякого намека на истерику. Я обернулся. О, господа!

На алтаре, где только что лежал я, сидел пропавший тритон. Он облизывался раздвоенным языком и был страшно похож на детский ночник — полагаю, вы видели такие забавные лампы в виде всяческих зверушек и птичек, со светящимися животиками. Его живот сиял ровным голубым светом, таким ярким, что рядом можно было бы, кажется, прочесть газету. Но сияние постепенно угасало.

— Ужасно, — пробормотал отступник Клейн. — Он же сожрал… теперь уже ничего нельзя сделать…

А моя рука тем временем заболела как-то иначе — жгучей ломящей болью на месте кольца. И я поднял ее к глазам — но не особенно им поверил.

Я увидел то, о чем вы все, полагаю, давно уже догадались. Не было больше ни кольца, ни пальца, на который его надели. И текла кровь — слабее, чем можно было ожидать. А все эти подонки таращились на меня с тоскливой безнадежностью на синеватых мордах — дуэнья рыдала.

Зато ко мне подошла Летиция. Она улыбалась, голубой камень у нее на шее померк и блестел не больше, чем стразовая побрякушка в полумраке — зато очи звездами сияли. Мне показалось, что ее можно поцеловать — и интуиция меня не обманула.

Никто из предателей даже не пошевелился. А Летиция сказала:

— Цел, малек? Это вправду ты или все-таки уже Он, Владыка Океана, а?

— Наверное, я, — говорю. — А это вправду ты или уже какая-нибудь другая русалка, а? Рабыня Эдгара, пардон?

Она фыркнула. Это была стопроцентная Летиция, господа — она опять болтала, не обращая на посторонних ни малейшего внимания. Она их неописуемо презирала, сухопутных крыс. А тот, кто наблюдал огромным глазом из-за стекла, похоже, приходился ей близкой родней.

Так что на мою жалкую попытку съязвить Летиция ответила с совершенно обычной насмешливостью.

— Не мути воду, не кальмар! Дай сюда свою клешню, надо кровь остановить. Как ты думаешь, кто это дозвался до твоего вящего духа, когда тебя сделали одержимым, а, малек? Мы с твоим товарищем только хвостом вперед не плавали, чтобы избавить мир от этого гада Эдгара — а если заодно вышло и от твоего пальца, то так уж, прости, получилось.

Она весьма легко отодрала полосу шелка от своего чудного одеяния и принялась перетягивать мне руку. Вероятно, это было очень эффективно, но так больно, что передо мной все плыло. А Летиция говорила:

— Это был его амулет Продолжения, видишь ли. Главная часть его существа, когда он лишен плоти. Пока существует перстень, у него есть шанс. Но твой вящий демон…

Тритон тем временем подполз ко мне и обхватил лапками мою лодыжку — такой трогательный!

— Погоди, Ци, — говорю. — Он же живое существо! А если ему захочется… как это говорится… пардон…

Она захохотала. Я уже знал к тому времени, что русалки, если они не встревожены и не печальны, всегда язвят или хохочут. Это воспринимается как сигнал отсутствия опасности.

Из-за смеха она еле выговорила:

— Ты, креветка без усов, что, все еще думаешь о нем, как о настоящем тритоне? Ох, убил! Гляди!

Это было интересное зрелище, государи мои. Полоса чистого голубого сияния, вроде струйки плазмы, еле-еле облеченная в форму, тритона было бы в ней не угадать, если бы я не знал о нем — и этот свет обвивался вокруг моей ноги, источая холодок и йодный морской запах.

— Шарман, блин, — говорю. — Что это за кометный хвостик, Ци, а?

Она хихикнула и ответила:

— Он у тебя еще маленький, Эльм. Подрастет со временем. Ты ж у нас теперь Владыка Океана, как-никак, страж тебе полагается серьезный.

И тут меня бросило в пот.

— Как это, Ци?! — завопил я в настоящем ужасе. — Как — Владыка Океана?! Я что ж, теперь буду, как эта старая сволочь, пардон, воровать чужие тела, да?! И — какими он там еще занимался мерзостями?!

Я вдруг осознал, что стою Бог знает в каком отвратительном месте, нагишом — а эти уроды уже на коленях, чуть ли не носами в пол. И все вокруг в голубом сиянии. Дракон издох — да здравствует Дракон, да?

— Не желаю! — ору. — Даже ради тебя! Никого сюда заманивать не желаю! Заниматься этими колдовскими штучками тоже не желаю! Никакой я не Владыка, все это чужое, и вообще — если ты меня любишь, Ци, уедем отсюда! А этот чертов замок, чтоб он провалился…

Вассалы Эдгара пялились на меня в ужасе — им, полагаю, было все равно, кому служить, лишь бы он был истинным мерзавцем. А Летиция зажала себе рот, чтобы не хихикать, а свободной рукой обняла меня.

— Ну, малек, — говорит, — ну ты дитя! Доброе! Значит, уедем, да? И бросим твой народ?

Взяла меня за голову и повернула к иллюминатору. А за стеклом, господа…

Мне даже стало несколько неловко. Громадный глаз исчез. Вы не поверите, друзья мои — за стеклом кишели русалки. Они даже отталкивали друг друга, чтобы посмотреть; их относило течением, но они подплывали снова. От их серебряных тел по каменным стенам ходили зайчики.

Летиция подошла к иллюминатору и погладила стекло ладонью.

— Вот посмотри, — говорит. Почти серьезно. — Они же были в рабстве у твоего предка чуть ли не восемьсот лет. Восемьсот лет оторванными от цивилизации собственного мира, как бы тебе это понравилось, а? Корабли топили для твоего старого осьминога, золото для него добывали, жемчуг! Может, ты думаешь, им это так уж приятно, а, шпротина?

Я устыдился и помахал русалкам рукой. Они так замахали в ответ, что их тут же унесло от стекла. Впрочем, на их место немедленно подплыли новенькие.

— Мы мечтали об этом сотни лет, — продолжала Летиция. — Ты это хоть представить себе можешь, а, малек? У нас появлялся шанс, когда умирало его очередное тело и одержимые начинали искать преемника. Тогда его заклятие убивало бедняжку, которая принадлежала ему в той жизни, и он требовал новую. Молоденькую, видишь ли, килькин ты хвост! И наш Отец, которого сухопутные дураки вроде тебя зовут Морским Дьяволом, выбирал самую ловкую и отважную девушку, которая могла бы проверить, на что годится новенький, пока его душа еще при нем…

Я помотал головой. В ней тяжело укладывались эти вещи, господа.

— И что ж, — говорю. — Как же вышло, что до сих пор…

Летиция презрительно хмыкнула.

— Очень понятно, — говорит. — Большая часть этих твоих предков оказалась трусами или бездарями. Либо: «Ах, чертовщина!» — и готовы просто и подло удариться в бега, либо и хотели бы, да не могут, вроде твоего мнимого дядюшки. Попадались обычные дураки — ничего не видит и не понимает, кроме денег, хоть ты утопи его! Пару раз были такие, что стань они Владыками — оказались бы со временем жесточе Эдгара… А ты вот…

— А я, — говорю, — интересен тем, что почти все эти качества совмещаю в себе одном. Кроме трусости, может быть. Бездарь — ну разве это демон, право! — и взял в руки тритона, который уже почти не светился. — Дурак. Долго думал, да так ничего и не понял, увы, пока ты не объяснила мне на пальцах… на пальце, гм… И зверр-рь! Потому что намерен развлекаться в ближайшее время ловлей акул на Митча.

Летиция прыснула и заявила:

— Даже не подумаю тебя разубеждать, а то зазнаешься. Не важно, что за чушь ты себе вообразил — главное, что ты прошел мою личную проверку. И не обижай вящего — он тебя спас, а ты в нем сомневаешься, ракообразное! Ему, между прочим, пришлось несладко, когда он проламывался через твою одержимость — а он сумел-таки. Будь у тебя совесть, ты б его поблагодарил.

Я устыдился и погладил тритона по голове.

— Прости, друг мой, — говорю. — С меня причитается. Я должен тебе дюжину устриц, по крайней мере. Ты вел себя просто геройски.

Тритон обнял меня за оставшиеся пальцы и улыбнулся. Мне сложно будет вам описать, как улыбаются тритоны, но поверьте мне на слово: улыбка вышла самая лучезарная.

Компания одержимых тем временем потихоньку пришла в себя. И первое, что я услышал с той стороны после довольно-таки продолжительной паузы, это спокойнейший голос Митча:

— Прошу прощения, ваша светлость, вы не озябли? Может быть, накинете мой плащ, пока идете в свои покои? Ночка-то нынче холодная…

Я так оторопел, что потерял дар речи. Наверное, физиономия у меня была преглупая, потому что Летиция хихикнула. А Митч укутал меня своим плащом — я стоял столбом — и вдруг сделал вид, что заметил кровавый лоскут у меня на руке.

— Ах, — говорит, — ваша светлость, что ж у вас с пальцем, что за ужас?! Где это вы так поранились? Пойдемте-ка отсюда, вам лечь надо, это не шутки. Заражение крови может сделаться. Гордон, помогите его светлости подняться по лестнице.

А дуэнья улыбнулась моей Летиции нежной улыбкой старой обезьяны и говорит:

— Пойдемте и вы, милочка. Что это вы вздумали спускаться сюда в такой поздний час, ведь завтра проспите до полудня — как бы голова не разболелась…

— Ци, — говорю, — что это происходит? Митч, не смейте до меня дотрагиваться, что это такое! Что вы тут разыгрываете, дьявольщина, пардон! И вообще — вы все уволены!

Надо было видеть, господа, как у них вытянулись лица! Митч прослезился.

— Ваша светлость, — говорит, — ваша воля, конечно, и я ни слова против не скажу, но — за что?

А Летиция сказала:

— Мы с тобой, малек, не только наш народ освободили этой ночью. У твоих слуг одержимость прошла — видишь? Теперь уже не дух Эдгара за них говорит, а они сами. Вы, Митч, что же, забыли, что ли, как сами позвали нас сюда на русалок взглянуть, а?

Митч на нее посмотрел с мучительной миной, лоб потер и бормочет:

— Вот же, госпожа, хоть на куски меня режь, а не помню! Погода сегодня тяжелая, буря идет — даже виски ломит, а с памятью у меня что-то совсем плохо на старости лет…

Смешно, господа, но он действительно был совершенно не в себе. Вернее, наверное, как раз очень в себе — вел себя, как на космодроме, когда летал меня встречать. Старый слуга, фанатик, готов из кожи вывернуться ради моей светлости — вплоть до поиска кандидаток в мои любовницы.

У остальных был такой вид, будто их неожиданно разбудили. Поп, отец Клейн, про которого я уже даже и не мог понять, настоящий он священник или фальшивый, говорит:

— Простите меня, грешного, Митч, но что это за вино ваши люди подавали за ужином? Голова раскалывается, просто раскалывается… Ваша светлость, зачем вы звали меня сюда? Я уже немолод, мне тяжело…

Летиция прыснула и говорит:

— Ах, мы просто хотели попросить вас благословить нашу помолвку тут, в океане.

Отец Клейн сморщился и возразил:

— Ну что за фантазии на грани греха, милая госпожа! Прости мне Бог, если бы это ужасное вино не ударило так мне в голову, я бы ни за что не согласился на такие глупости. Завтра, дети мои, — «Добрые!» — хихикнула Летиция, — завтра, в часовне, а не в этом капище… Я пойду прилягу с вашего позволения, ваша светлость…

И потащился вверх по лестнице. Я явственно видел, что ему очень худо: он постанывал, тер виски и не вполне твердо держался на ногах. Мне стало почти жаль его; я даже не стал упоминать о перстне святого Эрлиха.

Те же, кто остался в подземелье, так со мной возились, будто я был смертельно болен. Их, похоже, мучили какие-то смутные догадки, вроде следов кошмара — они казались виноватыми и слишком передо мной заискивали. Летиция хихикала, а я решил сделать вид, что все идет вполне нормально.

Как обычно.

Когда мы — мы с Летицией и наша княжеская свита — покидали подземелье, русалки тоже оставили свой наблюдательный пункт около иллюминатора, правда, весьма неохотно. Идти по лестнице мне оказалось совсем не просто, — рука болела ужасно, голова кружилась, тошнило, — зато меня обнимала Летиция. Так очаровательно изображала сестру милосердия, что глупо было раскисать и хныкать в ее очаровательном обществе.

Пока мы поднимались, тритон сидел у меня на плече. Меня несколько удивляло, что это холоднокровное существо в тот момент потеплело настолько, что его тельце грело меня через Митчев плащ. Я подумал, что проглоченные ужасные артефакты влияют на пищеварение маленьких демонов не очень благоприятно — может, у него жар? Все разъяснилось на поверхности земли.

Шторм кончился. Ночь стала тиха и свежа, а вокруг Старшей луны сияли звезды величиной с горошину. Воздух так благоухал океаном, что я опьянел от этого запаха. И пока я жмурился и мотал головой, пытаясь немного привести себя в порядок, случилось…

Право, друзья мои, я уже решил, что запас чудес на эту ночь исчерпан. Теплое давление тритончика на мое плечо вдруг оборвалось. Я открыл глаза — и увидел громадного… как бы сказать, господа? Чудовищно громадного, достающего точеной серебристой головой до площадки сторожевой башни, крылатого, с сияющими глазищами — голубыми, господа! Каждая его лапа была не меньше звездолетного амортизатора, а когти на этих лапах — числом шести — опаловые кривые острия почти в человеческий рост. И он нагнул ко мне свою голову, всю в серебряных шипах, и потянулся к моему лицу — будто захотел поцеловать…

Кто? О, я разве не сказал, кто, государи мои? Ах, глупая рассеянность! Мне хотелось бы сказать — дракон, но это был мой тритончик, невероятно выросший, изменившийся до неузнаваемости, заимевший крылья, стальные клыки, серебряные рога — но мой тритончик, без сомнения.

Именно поэтому зрелище поразило меня, но ни на миг не испугало. Я просто погладил его нос в прохладной серебряной чешуе, так что милый зверь зажмурился от удовольствия, — и спросил Летицию:

— Ци, ангел мой, это, вероятно, совершенное дилетантство, но ты не могла бы объяснить…

Летиция так расхохоталась, что согнулась пополам — это весьма удивило свиту, и без того достаточно шокированную явлением серебряного дракона.

— Ну, малек, ты меня удивляешь! Я же сказала, что малютка вырастет со временем!

— Я, — говорю, — думал, что времени пройдет больше…

Она вытерла слезы.

— Ты специально, головастик? Нарочно меня смешишь, да? Ты, наверное, не знаешь, что придает силу вящему демону, а?

— Нет, — сказал я серьезно, и бедняжка чуть не задохнулась от смеха.

— О, малек! — еле выговорила между смешками. — Любой колдун скажет: сила связи — это плоть и кровь. Капелька крови обычно и кусочек ногтя, к примеру. Или прядь волос. А он твой палец съел. Да еще вместе с такой побрякушкой! Он же теперь почти всемогущ для тебя, дорогуша… а в подземелье просто места мало было для таких демонстраций.

Дракон — называть его тритоном теперь было бы как-то неправильно — положил мне на плечо невесомую голову, а я спросил:

— Покатаешь меня, старина? А Ци?

И он согласился на то и на другое. Покивал, друзья мои. Вот так.

Больше, в общем-то, рассказывать нечего, господа.

Нашу свадьбу благословили через месяц, в той самой часовне — весь этот месяц отец Клейн и добровольцы из какой-то религиозной организации приводили ее в порядок вместе со мной и Летицией. Большая часть бывших одержимых тоже участвовала; смылись только сумасшедший старик и один лакей, которые при Эдгаре Ужасном отлично понимали, что делают. Митч остался, очень любезен со мной, охотно устраивает моим гостям экскурсии по памятным местам и пишет мемуары. Теперь бедняга так блюдет субординацию и этикет, что больше не обедает со мной за одним столом — видите ли, считает себя слабым и недостойным. Мне его не переубедить, хотя я давно перестал злиться.

На свадьбу как-то просочилась толпа журналистов, так что наши фотографии потом оказались в светской хронике. На этих фотках у меня на плече сидит тритон, поэтому все эти идиоты написали в своих статьях, что «его светлость очень любит животных». А среди гостей русалок оказалось больше, чем людей, процентов на девяносто пять — потому что с русалками я уже успел познакомиться, а людей из высшего шиянского круга до сих пор не знаю… как-то не выходит у меня с высшим светом.

Русалки не мечут икру, Бен. Они живородящие. Союзу между человеком и русалкой много помогает магия. Вот эта штука, этот голубой камень на цепочке, у меня на шее, — это мой амулет Продолжения. И он мне нужен не для кражи чужих тел, Оуэн, а для того, чтобы у нас с Летицией были человеческие дети…

Правда, человеческие — условно говоря. Не более человеческие, чем я. Я финансирую исследования океанских глубин, а заодно и контакты с русалками — физиологи нашли, что у многих членов нашей княжеской фамилии есть лишний рецессивный ген. Для трансформации в это самое. В земноводное.

Можете заменить погоняло «Князь» на что-нибудь типа «Морской Змей», я не стану возражать. Я — такой счастливчик, господа! Душа — это самая важная часть себя, верно? Я мог легко потерять ее… а палец, в конце концов, не самая страшная потеря. И потом — ведь столько найдено взамен…

А на Мейне мы с Ци по важному делу. Я слышал, у жителей Раэти непревзойденная техника для глубоких погружений. Мы бы купили. А еще хочу поговорить с рептилиями с Сомы. Наши врачи считают, что их медикаменты подходят для наших, шиянских земноводных. Но это потом.

А сейчас — хотите взглянуть, как мой тритон становится из звездолета драконом, а, господа?

Время Любви

Вся Мейна говорит на одном языке, довольно-таки примитивном на цивилизованный взгляд. Этакий вариант эсперанто — если разумное существо способно издавать звуки в среднем диапазоне, то этот язык учится быстро, как-то сам цепляется. Почтенные филологи называют его «мейнской феней», «блатной музыкой» и «заразой», но общаться на этой «фене» удобно. Не надо поминутно перестраивать дешифратор для каждого встречного… Так, о чем то бишь я?

Ах, да. Я хотел сказать, что лоции и карты орлов Простора тоже заполняются на «фене». Письменность у нас совсем простенькая, не сложнее произношения — как услышал, так и пиши, все догадаются. А миры принято обзывать так, как сами аборигены их зовут. Поэтому много получается названий, дико звучащих на средний слух. И если в лоции попадается камешек под названием Мечта или Ромашка, или там Убоище или Безнадега, то для рассматривающего значит, что разумной жизни там нет. Первооткрыватель самочинно обозвал, исходя из уровня фантазии и произведенного миром впечатления.

А если уж Раэти или Т-Храч — то можно смело сказать: звуковое впечатление мейнца от настоящего аборигенского названия. И из этого следует вывод.

«Раэтянин» — это еще куда ни шло. А «т-храчец» — как вам? Или «т-храчник»? Или, скажете, «т-храчанин» лучше? «Житель Т-Храч» — культурнее, конечно, но уж слишком длинно, никто из наших заморачиваться и каждый раз это произносить не станет. Он проще скажет: мохнатый. Жители, значит, Т-Храч, по сути своей — антропоиды, только одежды не носят, потому что покрыты шерстью, довольно-таки длинной, густой и волнистой. На Мейне упомянутую шерсть, бывает, и бреют, и стригут, и в косички плетут, и красят, но общий смысл не меняется. Мохнатый — значит мохнатый. Коротко, ясно, не обидно и всем понятно, о ком идет речь.

По той же причине жители Сомы для мейнцев традиционно — змеи, хотя они, на мой взгляд, скорее, ящерицы. Но, действительно, рептилии, не поспоришь, а змея или, скажем, змей — это звучит красивее и богаче, чем ящерица какая-то там. Того, кто живет на седьмой Веги — тут название вообще нельзя произнести — зовут обычно «ползук» или «многоножка». Уроженцев Слиоласлаерлей, если не особенно обидчивые, обиходно называют «ангелочками», а если орел задается и возражает, что черта с два он ангел, то так и будет «орел пернатый». Марсэлловы друзья с его легкой руки стали «мышками», правда, их мир так и вписан теперь в лоции — «Мышиная Дыра», они спорить не стали. А вот обитатели Нги-Унг-Лян — «фехтовальщики».

Я раньше думал, что фехтовальщики — стопроцентные антропоиды. Они ужасно похожи, просто вылитые. Разница в пределах обычных для нашей породы расовых различий. И название-то у них такое, потому что к внешности не зацепиться — люди и люди. Разве что их мужчины постоянно ходят с мечами — а больше никто на Мейне так не делает. Меч на перевязи поверх скафандра смотрится глупо не глупо, но странно как-то. Хотя когда первые фехтовальщики появились на Мейне, это на народ произвело впечатление. Одно время многие повадились мечи носить, для красоты и для понта. Но — штуковина тяжелая и бестолковая, пистолет или даже нож удобнее и компактнее, поэтому ребятам скоро надоело. Мы даже думали, фехтовальщики тоже скоро бросят эту свою заморочку и перейдут на оружие посовременнее — а не тут-то было. Никто и никогда парня этой расы без меча не видел. Злые языки болтают, что фехтовальщики и в сортир ходят с мечом, а когда спят, суют меч под матрас. Самое смешное, что это может быть и правдой.

Правда, для чего пилоту меч — никто из нас себе непредставляет. Я лично ни разу не видел, чтобы фехтовальщик пользовался этим мечом для чего-нибудь, кроме таскания с собой. В стае эти ребята — люди мирные, держатся особняком, с прохладцей, общаются корректно, для Мейны даже, пожалуй, слишком корректно. Слыхал, правда, рассказки, что кто-то когда-то видел, как фехтовальщик на спор мух рубил в полете этим мечом и лист бумаги, который девочка держала, порезал на ленточки толщиной в макаронину — но это было не при мне и слишком похоже на обычные байки про супервладение оружием.

Вот в космосе — да. В космосе они представляют из себя. Отличные бойцы, и машины у них вполне ничего в работе. Правда, внутрь своих крыльев они чужих не пускают. И никогда не летают в одиночку или двое друзей вместе — исключительно мальчик с девочкой. Бывает — с двумя девочками. Как-то видал одного Казанову с пятью. Но второй парень поблизости совершенно исключен, а с нашими орлами они стараются даже не сидеть рядом — косятся и отодвигаются. Никаких тебе проявлений дружбы и симпатии к братьям по полу — строго по делу и только так. И не пьют вместе. И не развлекаются вместе. Железной нравственности люди, такой железной, что наши хихикают. Каждый нежно мурлычет со своими женщинами, как лев с прайдом, но на чужих смотрит косо. И, кстати, что смешно — на чужих девочек тоже посматривает косовато. И фехтовальщицы от наших ребят не в восторге; не слышно, чтобы какая-нибудь их красотка — а они сплошь и рядом красотки — польстилась на орла из чужого мира. И наши, если видят такую — исключительно в сопровождении громилы с мечом — язвят со страшной силой и высказывают дикие предположения о том, для чего ее благоверному нужен этот меч, что именно он компенсирует и почему без меча об этом гибком высоком чуде с ногами от ушей лучше и не думать.

Тама-Нго они нравятся. Мы как-то сидели в баре рядом с Медицинским Центром, слушали музыку и вообще отдыхали, когда мимо нас парочка фехтовальщиков прошла. Приятно посмотреть: почти одного роста, ну, может, на полголовы пониже девочка, плотные, гибкие и сильные, походка у них такая упругая и легкая, как у здоровых хищников, а лица открытые и смелые. Одеты без всяких диких наворотов, и у парня длинный меч на бедре. Глаза у обоих, как темный янтарь, и смотрели они друг на друга нежно, держались за руки, просто-таки излучали на всех диапазонах любовь и доверие, и вообще — являли собой живую картину «Вечная весна». И Тама-Нго сказал:

— Скажи, правда, странно среди вашего Народа, Вечно Разыскивающего Что-нибудь Подходящее, видеть такое проявление гармонии?

— Точно, — говорю. — Среди людей такие вещи не часто встретишь.

И тут вмешался хмурый волчара, который сидел неподалеку в обнимку со стаканом и бутылкой:

— Слышь, вот только не надо о том, что фехтовальщики — люди!

Тама-Нго хихикнул, а я посмотрел на этого типа повнимательнее. Приплыли. Первый раз вижу, чтобы кто-то их настолько терпеть не мог. Они же, все-таки, не насекомые, не рептилии, не слизняки какие-нибудь полуразумные. Не может же быть, чтобы от них физически мутило. Может, девочка этой расы обломала? Любопытненько.

— Почему — не люди? — говорю. — Нормальный типаж: две руки, две ноги, голова. Не осьминоги же…

А орел сгреб свое пойло и придвинулся ближе. Такой мрачный тип, похож на жителя Объединенной Империи, но, может быть, и полукровка. В имперском пилотском мундире без нашивок, накинутом на комбез. И весьма несимпатичная у него физиономия, обветренная и небритая, и глаза, как смотровые щели в танке, и шрам на лбу под сивой челкой. По виду похоже, что улыбаться вообще не умеет, и вряд ли в принципе способен кого-нибудь любить, кроме собственного штурмового бластера и своей машины класса «Стерегущий-Дельта».

И этот фрукт сверлит меня своими бесцветными гляделками и выдает:

— А что, по-твоему, все, кто не осьминоги, люди, что ли?

Тама-Нго снова хихикнул. И телепатнул: «Не принимай опрометчивых решений и не делай поспешных выводов о Незнакомцах, Воспринимающих Нечто Иначе, Чем Ты». Но я отмахнулся от него и говорю:

— Чем, любопытно знать, тебе фехтовальщики не угодили?

— Чем! — хмыкнул. — Я, к твоему сведению, знаю об этой породе все. И меня всякие фигли-мигли не обманывают. Фехтовальщики — ни разу не люди, ясно? И телом они не люди, и мозги у них совершенно по-другому заточены, и нечего нести всякую хрень, если ты не в курсе.

— Только не рассказывай, что был на Нги-Унг-Лян, — говорю. — Закрытая планета, они к себе и дипломатов-то со скрипом великим пускают, а уж пиратов-то точно — ни за какие коврижки. Фехтовальщики — вещь в себе.

— Да уж, та еще вещь, — говорит. И усмехается. — Да нет, не был я там… слава Вседержителю… Ладно. Все равно, чем тут сидеть, наливаться этой дрянью и дергаться, расскажу. Так и быть. Как бы ни было, мне тут еще долго сидеть.

Тама-Нго говорит:

— Нам очень интересно. И мне нравится, что ты не сердишься на моего Друга, Пристрастного В Суждениях.

А я:

— Ну, хорошо. Что ж ты такого знаешь и откуда?

Тогда этот тип отодвинул свое пойло и говорит:

— Ну, что. Начнем с самого начала. Когда, лет пять назад, о фехтовальщиках на Мейне еще никто не слыхал, я летал с Большим Эдом и считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе…

— …Короче, я считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе, и звали меня тогда Рисковый Фог. В том смысле, что мне порой просто нравилось ходить по самому краешку, чтоб адреналин тек из ушей и дух захватывало. Такое качество, с одной стороны, создает репутацию, а с другой — я себе пилота не мог найти.

Я не хочу сказать, что мейнцы — такие уж хлюпики убогие. Просто все обо всех треплются. А чем больше о тебе треплются, тем более чокнутым ты кажешься народу, который плохо знает тебя лично. Дурь такая: «А, это ты — тот самый отморозок, который приземлялся на Пятой Ахху просто по приколу? Нет уж, ищи себе другого самоубийцу, это не по мне». Ладно, нет — так нет. Он же не в курсе, что плотоядные черви с Пятой Ахху на самом деле прокусить бронежилет не могут и биоблокадой травятся, а я не рассказывал. Еще решит, что набиваюсь и оправдываюсь. Ну его к дьяволу. Если у пилота очко играет еще до начала работы — то лучше уж работать одному, чем с таким партнером. В реальном деле он либо продаст тебя, либо от ужаса в обморок гукнется, как малокровная цацочка.

А в «Стерегущих» управление сдвоено. Я в каждом полете делал двойную работу, за себя и за того парня, который очередной раз обгадился от моей дурной славы, и задрало это меня не по-детски. Народ Большого Эда считал, что у меня паршивый характер — ну и пусть будет паршивый, зато я никогда не поворачивался кормой, когда надо было драться.

И так продолжалось не то, что долго, а просто всегда было, с тех самых пор, как я обосновался на Мейне. В Империи, правда, тоже не намного лучше. Я работал с парнем, который сначала казался вполне ничего, а потом оказалось, что эта сука сливает информацию о нашей группе Имперской Службе Общественной Нравственности. Мне пришлось с ним очень серьезно побеседовать. Прежде, чем подохнуть, он много веселого рассказал: и в каком пушку рыло у нашего Папы, и кто куда стучит, и почему у нас станция дозаправки накрылась… Ладно, это вам не интересно. Я же на Мейну свалил, потому что о мейнцах говорили, как о людях верных и отчаянных, которые с шибко нравственными и прочим мусорским сбродом дела в принципе не имеют. Не имеют, да. То есть, вправду, верные. Но настоящие отчаянные остались дома. А если на Мейне кого-нибудь из своих встретишь, так против воли одно на уме: чего это ты из Империи-то слился, гнида? С кем у тебя там вышли несогласия? С нравственными уродами или же ты с товарищами не поладил, потому что стукач?

Но в один прекрасный день, когда я из веселого приключения возвращался домой, и крылья были целы, и горючего я себе надыбал у одного неудачника, все в принципе переменилось к лучшему.

Я вышел из «прыжка» в пустынной местности. Хотел маленько ощущала потестировать, мне показалось, что в физическом космосе у меня сигнал от оптики не вполне корректный. Ну и повезло: смотрю, совсем рядом, тысяч за тридцать километров, драка. Конкретное рубилово, на поражение — и трое атакуют одного, а он неплохо отмахивается и не чешется сдаваться или удирать в гиперпространство.

Машин я тогда таких не видел, и в атласе они не упоминались, но это мне было до звезды. Я не ксенофоб. Я подумал, что такой крендель, которому не слабо в одиночку против троих, мне вполне подходит. Мой принцип гласит: в драке я всегда за одинокого бойца. А если он совсем уж нелюдь, то, в конце концов, подкорректируем мою систему жизнеобеспечения.

Я все это мигом рассчитал и ввязался на стороне одиночки. Уже когда вблизи все это наблюдал, заметил, что, хоть у них крылья и одного типа, но мой одинокий друг модернизирован и подогнан, а эта троица — на стандартных, с некими эмблемами, хоть мне и незнакомыми, я такие вещи сердцем чую. И совсем перестал сомневаться в этом парне: наш, кто бы ни был, человек или нет.

Они его здорово распушили, но и он не щелкал клювом; один из троицы уже тянул на одном движке, а второй маневрировал как-то странно, как полуслепой. Ну, я им и врезал по-нашему, основательно. Одного мы вынесли вчистую, а двое не торопились туда, откуда нет дороги, и потому просто свалили из физического космоса, как только появилась возможность.

Я был не в претензии, и одиночка, похоже, тоже. Он, как увидел, что простор чист, так сразу переложил в дрейф и покричал. Только я его волну словил, а точно расшифровать сразу не смог, пришлось минут десять подгонять и приемник, и дешифратор. Еле-еле сговорились, да и то условно — изображения нет, вместо голоса имеем на дисплее титры с приблизительным переводом. Так что до стыковки я был стопудово уверен, что парень — нелюдь, голос выше или ниже среднего диапазона, сам страшен, как смертный грех, и вряд ли мы с ним долго прообщаемся.

Но оказалось, что у нас просто системы связи слишком сильно разнились. Я его увидел — и он с первого взгляда ужасно мне понравился. Я еще понятия не имел, что за фрукты фехтовальщики.

Молодой, но высокий, почти с меня ростом. И такой… ладно пригнанный, что ли? Хорошо сделанный. Сильный, гибкий и быстрый. Как очень качественное оружие — приятно смотреть. Потом тут больше их южане ошивались, а он их северянин — физиономия не черномазая, а бледная, с желтизной, но выглядит неплохо. Открыто, спокойно. Волосы белесые, по плечи, глаза желто-зеленые, немного враскос, взгляд цепкий. Комбез из какого-то эластичного материала, высокие ботинки, шнурованные. Меч за спиной — длинная рукоять торчит из-за плеча. Больше при нем никакого оружия не было.

Посмотрел на меня, обхватил себя за плечи и поклонился.

Я говорю:

— Нормально работаешь, орел.

А он:

— Вы поразили этих ничтожеств, подобно вспышке сверхновой. Ваша машина стремительна, как луч света, пронзающий пространство. Я вам обязан, — и улыбается.

— Я Фог Диш, — говорю. — Родом из Объединенной Империи, со Второй Сета, но сейчас отправляюсь на Мейну. Там отличная база для приведения машины в порядок.

— Я Юу-Укки-Эль, — отвечает. Печально. — Родом с севера Нги-Унг-Лян, с гор Лю-Игд, и приводить в порядок мне нечего. Моя птица мертва.

— Ладно уж, — говорю. — Я и не таких мертвецов воскрешал. А зачем тебе меч?

Он на меня посмотрел, будто я спрашиваю, зачем ему голова.

— А вы почему без меча?

— Я, — говорю, — Укки, кого угодно могу уделать голыми руками, если возникнет такая потребность.

Он на меня покосился странно, но больше расспрашивать не стал. И долго к этой теме не возвращался.

Его «птица» была не то, чтобы совсем мертвая, но на последнем издыхании. Он на резерве додрался, стоило притормозить, как все сразу накрылось — и движок, и ощущала, и система жизнеобеспечения. Те трое, какая-то мусорня с Нги-Унг-Лян, как я понял, напоследок его очень хорошо достали, машину дешевле бросить, чем с собой тащить. Так что, не ввяжись я, что-нибудь Укки потерял бы; под его натуру, скорее — жизнь, чем свободу.

У него в трюме валялось нечто якобы ценное, свежестыренное. Мне долго и совершенно без толку объясняли, в чем радость обладания этой штуковиной и почему в его мире за нее платят бешеные бабки, но дешифратор все-таки требовал настройки потоньше. Я так и не воткнул, что к чему.

— Ладно, — говорю. — Ляд с ним. Попробуем толкнуть это дело на Мейне. Там могут купить практически все, только надо знать, к кому обратиться.

— Что это за место, Фог? — спрашивает.

Тогда я ему и рассказал, что это за место. В красках. И еще кое-что рассказал. Что ищу нормального партнера для хорошей работы. Что лет через двадцать надеюсь купить оборудование для агротехнической станции, устроить там себе сады эдемские, продавать желающим райские яблоки и все такое прочее. Но пока намерен отвязываться по полной — и готов взять Укки в пилоты, если его это устроит. За серьезную долю в добыче.

Он внимательно всю эту декларацию выслушал. И говорит:

— Дома меня ждет каторга. Я не умею жить, как благонадежный государственный подданный. Мой отец, Юу-Гдилл-Эль, пребывающий ныне в Туманных Чертогах за Великой Звездной Рекой вместе с моей матушкой, шел по пути пренебрежения к власти и был отважным воином. Похоже, я унаследовал часть его души. Я останусь с вами. Отправлюсь на Мейну. Буду вашим пилотом.

— Тебе интересно? — спрашиваю.

Улыбнулся.

— Я очарован. Но есть вопросы.

— Валяй, — говорю. — Задавай. Никаких таких страшных тайн от товарища у меня на данный момент нет.

— Где ваша жена? — говорит.

Я удивился слегка.

— Не женат, — говорю.

Теперь он удивился.

— Да? — говорит. — Как можно?

Ладно.

— А твоя, — говорю, — жена где?

Плечами пожал.

— Со мной просто, — отвечает. — Для меня еще не наступило время любви. Но вы же взрослый.

И вопросительно смотрит. Ну, вы знаете: когда первый раз в жизни видишь фехтовальщика, кажется, что он не живое существо, а ходячая мораль. Лицо вполне уже разумного парня — и невинные детские глаза с наивным вопросом, идущим из глубины ангельской души. Он меня даже смутил чуток.

— Умерла моя жена, — говорю. Вру. — В космосе погибла. А новой еще не обзавелся.

Он снова поклонился.

— Простите за жестокую бестактность, — говорит. — Скорблю вместе с вами.

И больше ни о чем спрашивать не стал, посовестился. Я, натурально, не стал у него выяснять, что ему не так. А зря.

Мы вытащили из его машины в мою все ценное, так что я видал их крылья изнутри. Хорошая штука, по рабочим качествам нет претензий, особенно вооружение впечатлило, но частности забавные довольно-таки. Вот, к примеру, у его пилотского кресла под правым поручнем — подставка для меча. И около койки — тоже такая подставка. Убиться.

Я говорю:

— Ты с мечом вообще никогда, что ли, не расстаешься?

А он:

— Меч — моя душа. Часть моего естества. Надеюсь, что не расстанусь с ним без принципиальнейшей причины, — помолчал и добавил: — Надеюсь вообще никогда с ним не расставаться.

Я выслушал и позволил забрать старое кресло и подставку из каюты. А то ведь с него бы сталось в бою держать меч в малоподходящем месте, на приборном щите, к примеру, и, в конце концов, воткнуть его куда-нибудь или себе, или звездолету. Я ж все понимаю. Чужие заморочки, они кажутся смешными постороннему, но для хозяина заморочек они страшно важные. Ну какой, положим, лавиец пойдет в бой без образка со святым Эрлихом? А тэффяне плюют на ладонь и втирают в висок — ляд знает, зачем, но любой тэффянин так делает. Йтен курят траву эту мерзкую, лаконцы прокалывают себя всякими железками, астропанки с Боура морды себе татуируют… Ну меч, подумаешь… да пусть со своим мечом хоть в обнимку спит, если ему это привычно. И вообще — молодой еще.

У него в каюте на стене стереокартина висела, красивая. Яркий такой лес — лианы в крупных красных цветах на черных деревьях, листья желтые, рыжие, а на переднем плане дерутся два зверя. Красно-бурые такие, полосатые, сплошные клыки и мускулы, и страшное напряжение очень здорово схвачено. У одного уже между ухом и шеей шкура располосована, кровища хлещет, но ему это, вроде, до звезды в данный момент. Не чувствует на адреналине и в горячке. Эффектно.

Укки говорит:

— Вам нравится?

— Да, — говорю. — Возьми с собой. Хорошая картина. У нас в машине повесим.

И, вижу, ему от таких моих слов очень полегчало, он совсем расслабился и заулыбался. Картину снял и унес. Мы ее повесили в каюте. Потом еще Укки в нашей справочной базе на экране заставку сделал: два оленя с Сеты на скальной плите сшиблись рогами. Ужасно ему нравились всякие картинки, на которых зверюги сражаются, хоть настоящие, хоть выдуманные чудовища. А я не препятствовал, тем более что картинки он вполне хорошие выбирал. С чувством.

В трюме у него обнаружилось полдюжины контейнеров с кристаллами, симпатичными такими, фиолетовыми, прозрачными. Очень твердыми, типа сапфиров по физическим характеристикам. Судя по способу хранения, не радиоактивными и для человека безопасными. Мы их потом загнали одному, который вел дела с ювелирами Лави и, вроде бы, Тэффа тоже. А он их, слышно, перепродал, как очень экзотические драгоценности, и довольно основательно наварился, хотя на Нги-Унг-Лян эти штуки используются в индустрии развлечений. Вызывают эйфорию, будучи вставлены в какую-то излучающую фигулию, которую Укки мне так и не смог объяснить.

А может, и сам путем не знал. Спереть наркоту, чтобы толкнуть — это да, а самому оттягиваться — это уже нет. Не того он у меня воспитания был. Чисто классический мальчик из хорошей семьи — такой вежливенький, спокойный и нетрепучий, не пилот, а находка. Сокровище. Вдобавок чистюля. Отличные качества. В космосе, в крошечном пространстве, вдвоем с гавриком, который целыми днями трындит тебе в уши и всюду сует объедки вперемежку с грязными носками, долго не протянешь — в конце концов, хочется вышвырнуть его за борт и полюбоваться агонией.

На самом деле пилота выбрать — не ботинок обуть. Пилот — не девочка на вечерок, тут подход нужен, психология. В Просторе смерть всегда в затылок дышит; важно, чтобы этот затылок был прикрыт, хоть относительно. И важно не собачиться из-за пустяков, потому что из-за пустяков в приступе клаустрофобии чаще всего и цапаются насмерть. А Укки был такой идеальный партнер, что я диву давался.

Мы вернулись на Мейну и отлаживали машину целую неделю. И Укки кротко вкалывал, без слова протеста. Как буйвол, тянул. Как киборг, чтоб мне треснуть.

Ему, бывало, скажешь:

— Ты, орел, с чего это параллаксоид включил и бросил? У тебя что, пожар где-то случился?

А он:

— Простите, я был недостаточно собран, — и смотрит с детской виноватой улыбочкой. — Я задумался о всяких пустяках, это плохо.

При всем том, что собранности-то у Укки на пятерых мейнских охламонов хватило бы. Я до того, как с ним познакомился, никогда не думал, что на белом свете, а не в больном воображении мейнских охотников, бывают до такой степени совершенные члены экипажа. Нет, он не был совсем уж ангелом — но если бы не эти крохотные недостатки, Укки просто забрали бы в Эдем живым.

Он по вечерам махал своим мечом. Предпочитал внутри машины — потому что снаружи собиралась толпа глазеть, а Укки, особь повышенной скромности, злился, раздражался и сбивался с ритма. А то, что я смотрю, ему, похоже, даже нравилось, и мне тоже нравилось: сущий балет. Такой он был грациозный и опасный, как кот, который ловит птичку… его вечерние тренировки для меня скоро стали вроде развлечения. По самому началу он и мне предложил спарринг на палках, только я отказался. Если мне понадобится кого-нибудь убить, я убью без всяких танцев, быстро и просто. Меня хорошо учили. Все эти выверты не для меня. Но смотреть приятно.

Покидать наши крылышки без крайней нужды Укки не любил. И вообще Мейну не залюбил без видимых причин. Его неплохо приняли, но… не нравились ему парни Большого Эда. В принципе. Никто.

Пить он не пил ни капли. Попробовал ром, закашлялся, выплюнул. Шнапс только понюхал и отставил. Даже кофе не жаловал, а приглянулся ему шоколад на молоке. И я радовался, конечно, потому что непьющий пилот — это уж совсем фантастический персонаж, но и удивлялся. Думал, может, Укки только кажется взрослым парнем, а на самом деле дитя еще горькое? Не по годам умненький, очень послушный ребенок, а? Вундеркинд…

На девочек он косился и молчал. Если какая с ним заговорит — только что не шарахался, а мина такая, будто с ним человекообразный навозный жук пытается кокетничать. Но ни о чем не спрашивал, пока как-то я не остался у одной… допоздна.

Прихожу, а Укки не спит, читает. И не видит меня в упор, мой вежливый пилот. Без обычных «здравствуйте, Фог» и «доброй ночи». А я замечаю, что он, хоть и смотрит в книгу, не об этом думает совершенно — тошно ему и брезгливо до невозможности от моей безнравственности.

Тогда я говорю:

— В чем дело, Укки? Хочешь сказать — говори прямо, не мнись.

Поднял глаза — живой укор. Просто больное лицо. Тяжелое разочарование.

— От вас пахнет этой сладкой дрянью, Фог, — говорит. — Этой женской мерзостью. И у вас красная краска на воротнике. Вы трогали такую женщину.

— Положим, — говорю. — У меня-то уже наступило Время Любви, малек. Почему бы и нет?

— Почему, — говорит, — вы не женитесь? Как можно?

— Да нет, — говорю, — тут подходящих, чтоб жениться. Так, шкурки. Товар. И что ж теперь — не жить, что ли? Подумаешь…

А у этого дурачка чуть не слезы на глаза навернулись.

— Нет, — говорит, — невозможно. Недопустимо. Отвратительно. Простите, Фог, мне это отвратительно.

— Ты, — говорю, — мелкий еще. Вот наступит у тебя Время Любви, посмотрим, что ты запоешь.

Мотнул головой, прищурился, выдал:

— Да ни за что! Никогда человек, которому мать вручила меч своими святыми руками, не прикоснется к такой, как эти! К продажной! Которая с кем попало! Не мне вас упрекать, Фог, но это мерзко!

Бросил книгу, лег, отвернулся и одеялом укрылся с головой. И даже, вроде бы, всхлипывал. А мне было стыдно, хоть это и смешно звучит. Ребенок ко мне всей душой расположен. Невинное создание. Сиротка. А я по девкам шляюсь, вместо того, чтобы показать этому юному праведнику пример добродетели.

Но не жениться же для его удовольствия! Вот уж чего я не собирался делать в принципе, так это вешать себе на шею существо, пользы от которого на грош, а возможностей в смысле подстав — цистерна и маленький контейнер. Каждая женщина — потенциальный трепальщик нервов и источник повышенной опасности.

Но ребенку я это излагать не стал. Укки и так на меня еще два дня дулся, не заговаривал, отвечал сухо и кратко, но потом мы на дело улетели — и он сменил гнев на милость. А я после той истории конспирировался от собственного пилота, как только мог — лишь бы не видеть этого его больного лица. Правда, он, похоже, догадывался, что я все равно развратничаю… но смирился, скрепя сердце.

Он мне, видите ли, был благодарен и доверял. И никого у него больше не было, а меня он считал, видите ли, старшим товарищем и наставником. И простил, хоть не одобрял.

Великодушная зараза.

Я в первом же бою понял, что Укки — талант. Вообще без нервов парень — работал спокойно, четко и с компьютерной скоростью. И с легкой такой улыбочкой, злорадной. Но самое главное — чертовское у него было чувство партнерства, телепатическое почти. Немножко поподгонялись друг к другу, и он стал просто моей отдельной рукой: с полуслова, с полувзгляда понимал, чего я хочу. Опыта у него, натурально, недоставало, но чутье компенсировало. Ясно, что такой быстро научится.

И он учился. Лихо. Я нарадоваться не мог. Считал его через пару рейсов чем-то типа младшего братишки. И думал, что он слишком, все-таки, хорош для Мейны. Вот, прикидываю, бывало, куплю станцию и его позову к себе в партнеры. Все равно ему деваться некуда. Женится, наверное, с его-то моральными принципами, если только сумеет найти себе девочку под стать, чистую такую, как вода в пустоте. Ну и пусть, веселее будет, мне, понимаете, старому цинику.

Размечтался.

Мне даже хотелось ему подарить что-нибудь. Я ему передатчик собрал гравитоновый по типу его старого, на ультракоротких волнах, чтоб он из дома новости ловил. Он обрадовался, смотрел. Иногда меня позовет.

— Взгляните, — скажет, — Фог, у нас в горах весна уже… Ся-глян цветет, розовая метель… Знаете, в эту пору лепестки в воздухе, как снег, а под деревьями все розовое, подобно облакам на закате… розовые сугробы, сладкий запах…

Посмотришь — ну, цветочки. А у него вид такой… Романтик, что возьмешь. Малек. По дому скучает.

— Да, — говорю. — Очень красиво.

А он смотрит благодарно и улыбается. Много ли надо… Хотя иногда его и посложнее цветочков вещи занимали. Фильмы еще любил, про древние века, почти целиком из поединков. Я видел краем глаза — бои исключительно прекрасно сняты, но сюжет всегда невнятный, бредовый какой-то… тогда я из его фильмов только и усмотрел, что живописные драчки.

А однажды Укки посмотрел новости и говорит:

— У нас экстренные перевыборы президента. Жаль. Господин Юу-Клодн-Данг вполне ничего был, достойный человек. Молодой разумный политик, насколько мне известно.

— А что случилось? — говорю. — Стырил чего? Или взятку хватанул не у того?

— Ну что вы, — отвечает, — Фог, как можно. Нет, проиграл поединок. Удивительно, да? Любовь жестока для сердца, она никого не щадит. Даже не дождался конца срока…

— Суровые вы, — говорю, — однако, перцы. Продувший поединок, значит, в президенты не годится?

Сделал дикие глаза:

— Немилосердно, — говорит, — оставлять под грузом государственных дел человека в таком состоянии. Откуда взять силы? Нет, все кончено.

— А поединки у вас, — говорю, — значит, на любовной почве происходят? И из-за этой блажи даже президента порезали?

— Конечно, — он только плечами пожал, мол, само собой. — Вы же видите, Фог, — и кивает на картинки, где вся эта живность выясняет отношения. — Все живое, когда наступает Время Любви, стремится в бой ради продолжения рода. В этом красота и боль жизни.

— Да уж, — говорю. — Красота, да. Наверное, иным и головы оттяпывают напрочь? В вашем цивилизованном мире, а?

Меч Укки я уже, как следует, рассмотрел. Хороший меч. На керамилоновом лезвии вытравлены цветущие веточки, а рукоять — эргономическое совершенство, продолжение ладони. И режет эта славная вещица закаленную сталь, как картоночку. Для битвы за любовь — самое оно.

А Укки улыбнулся, как солнышко, погладил пальцами рукоять и изрек:

— Прекраснейшая из смертей. Но убивают, все-таки, сравнительно редко.

И я, старый сентиментальный идиот, эту его улыбочку тихого маньяка как-то пропустил, не обратил внимания. Он был такой милый ребеночек, мой Укки, что мне и в голову не могло прийти его наблюдать, как нелюдя в карантине. Я знать не знал, что этак дружески воркую с тротиловой взрывчаткой в чистом виде, и что детонатор настроен, а часы уже тикают.

Охотники с медиками, как вы знаете, всегда на дружеской ноге. Никто ж не заговоренный, всяко может случиться. У нашего Эда тоже были приятели в Медицинском Центре — вот этом самом, к слову. Особенно — один с Сомы, змеюка. Мы звали его Наг, ляд знает, как там на их змеином языке его имя правильно выговаривается. А скорее всего, и вовсе никак: змеи — телепаты, они шипят без особого смысла, все равно как люди орут, так, пугают больше. Если им что-то важное надо передать, они транслируют прямо в башку. Никто этим особенно не смущается: манипулировать людьми они не могут, разве только тормознут, если почувствуют угрозу, а в сущности — безобидные и умнющие твари. Не наступай им на хвост — не тронут. И притом, полезные, медицина, в частности, у них первоклассная — и Наг у нас был вроде семейного доктора, моментально сек, с кем что не так.

Так что, когда Наг меня остановил, я его спросил, о чем сходу подумал:

— Что, биоблокаду надо обновить?

А он головой мотнул и прошелестел изнутри моей головы:

«Нет, Фог, иммунитет у тебя в порядке. Просто — есть просьба».

— Лично ко мне? — спрашиваю. — Не к Эду? Лестно.

Наг изобразил, что исполнен дружескими чувствами — тепло изнутри, это у змей вместо улыбок идет — и продолжает:

«Видишь ли, Фог… Это довольно-таки непростое дело, к тебе обращаюсь потому, что ты никогда не боялся впутываться в опасные переделки. Если у тебя получится, будет большая удача для нас и для людей тоже. Знаешь об ускорителе регенерации?»

Еще б я не знал. Я ему изложил, что слышал, а слышал, что все слышали. Есть, мол, такой препарат, который ускоряет обменные процессы на клеточном уровне раз в пять. С помощью этой штуки, бывало, с того света возвращали только так — с тяжелыми ожогами, с кровопотерей чуть ли не досуха, с травмами, что называется, всмятку. С фатальными радиоактивными поражениями. Процесс дорогущий, но кто на такое денег пожалеет? Припоминаю, скидывались для одного орла, чтобы спинной мозг ему сделать — его ж никаким протезом не заменишь, живой и настоящий надо. И ничего, через пару месяцев вышел из больнички своими ногами.

«А знаешь, — говорит, — что ускоритель фактически собой представляет?»

— Ну, Наг, — говорю, — вообще-то, я ж не медик и не биохимик. Болтают, типа плесени что-то. Или грибка. С неспецифическим действием на живую ткань белковых существ.

«Вроде того, — говорит. — Грибок. Да. Вот это и есть моя просьба».

— Не понял, — говорю. — По грибы для вас слетать?

И тогда Наг мне изложил в тонких частностях.

Грибок этот, культура, как Наг выразился, в естественных условиях растет в одном только месте. В пещерах мира, который Наг назвал по-нашему, Бездной, будто там разумные существа не водились. Но тут же пояснил, что местный разум там есть и это сильно все осложняет. Этот самый разум грибок разводит в собственных целях — он им питается. Можно было бы закупать — но тамошние жители не понимают, что такое торговля. На обмен им тоже ничего не надо. Странненькая раса. Вроде бы не особенно высоко развитая, но хитрая и небезопасная. Вот у них надо надыбать этой культуры, чем больше, тем лучше, но не меньше пары килограммов.

— А искусственно разводить это дело нельзя? — спрашиваю.

«Так мы, — отвечает, — и разводим искусственно. Только искусственная культура, выведенная в местных условиях, через несколько лет истощается и теряет свойства. Чтобы ее восстановить, нужны новые споры. На Соме в свое время даже дискутировался вопрос о попытке экспансии с целью овладения местами произрастания культуры… но окончательное уничтожение чужаков уничтожило бы и грибную колонию — там очень сложные симбиотические связи между разными организмами мира… А договориться с хозяевами не удалось. У них слишком необычный разум. Не человеческий и не наш. Без аналогов».

— Значит, воруем? — говорю.

«Люди воруют. А что остается? Это непросто и опасно, но у некоторых мейнцев получается. О тебе говорят, что ты не пасуешь в трудных случаях. Если сумеешь раздобыть и вернуться живым, мы в долгу не останемся. Заплатим, как положено — плюс пожизненная страховка и, если вдруг что случится, лечение с помощью культуры даром. Устроят такие условия?»

— Сильно, — говорю. — Устроят. По рукам.

На том и сговорились. Я Нагу пожал его чешуйчатую лапу еле теплую и пошел с ним в Медицинский Центр. Там он мне показал культуру: сине-розоватые ниточки вроде как с бусинками на концах, растут густо-густо, щеточкой. На вид не противные, но и особенно приятными не назовешь. В стеклянном боксе — и стекла запотели изнутри от сырости и тепла.

Наг сказал, что для этого дела, чтобы споры сохранились в лучшем виде, нужна особая тара. Дал мне три контейнера с какой-то питательной грязцой внутри, герметично закрывающихся. Объяснил, как собирать, как в контейнер совать. Вокруг медики собрались, змеи, букашки и люди, смотрели на меня, как на монумент — с восхищением. Один мне принес дискету с лоцией и пару видеодисков.

— Это, — говорит, — Фог, фильмец в том мире сняли. Наш, мейнец, летал туда лет десять назад, вернулся. Ты посмотри, что и как. Там все подробненько. И, кстати — если у тебя будет возможность и желание, ты бы тоже отснял диск-другой, а?

— Знаешь, — говорю, — золотко, вообще-то, я не режиссер и не оператор. И кино не снимал отродясь — как-то интереса такого не было. Ни бельмеса в этом не смыслю. Договаривались о чем попроще: прилетаю, собираю грибы, улетаю.

Помялся.

— Ну да, — говорит, — это конечно. Я же не настаиваю. Просто — мало ли, там что-то сильно изменилось… для тех, кто за тобой пойдет… с запасом на будущее… — и камеру мне сует портативную. — Ну, Фог, не в службу, а в дружбу, а?

Ну что ты с ними будешь делать! Взял контейнеры и камеру, взял диски и пошел к себе, ознакомиться и экипаж познакомить.

Укки я так и сказал:

— В космосе, старина, у нас все выходит — зашибись. Теперь пришел момент проверить, на что мы годимся в поле постоянного тяготения. Так и так. Медики говорят, местечко не курортное, так что ты решай, давай, со мной или нет.

А он просиял, как мальчишка, которому обещали Дворец Волшебных Игр и мороженое с сиропом, и говорит:

— Конечно, с вами, Фог! Я ваш товарищ, я ваш пилот, я всюду с вами.

Потом мы посмотрели, что этот крендель там наснимал. Восторг у Укки вроде бы угас чуток, он сидел и хмурился, а потом выдал:

— Мне это совсем не нравится, капитан. Но я не могу бросить вас на таком пути. Я хочу быть достоин вас — страху в наших сердцах не место.

Так мил был, что я подумал: грустно будет до невозможности, если он там гробанется. Где я еще найду такого? Истинно бриллиант среди пилотов.

И уж что меня совсем не ковыряло, так это недоверие и ожидание от Укки проблем в экстремальной обстановке. Не было у меня для этого ни малейшей причины. Мы просто вместе тщательно всю имеющуюся информацию изучили, перезаправились и перезарядились и улетели. И я считал прыжки, а Укки вел машину в физическом космосе — и совершенно никакого страха в сердцах не было. Исключительно адреналин и ожидание приключений и подвигов.

Искусственного свечения над этой Бездной не наблюдалось. Электричеством здешние гаврики не пользовались. И атомной энергией не пользовались. И ляд их знает, как надо назвать то, чем они, гады, пользовались.

На поверхности планеты было довольно-таки тепло и сыро. Бурые скалы поросли плесенью и жесткой волосатой дрянью. На посадке — турбулентность сильная, тучи, уже у самой поверхности — туман, парной, как в бане или в теплице. Видимость посредственная. Пасмурно и жарко, да не столько жарко, сколько душно. Ландшафт унылый, булыганы в рыжих волосах и в липкой серой гадости, деревья такие, будто тут только что было наводнение и схлынуло — а растения сгнили и на них водоросли висят. Из фауны ползают сизые плоские гниды, размером с надувной матрас, а в воздухе парят штуковины, похожие на резиновую распухшую жабью башку. Из каждой башки кишки какие-то метра на четыре вниз свисают и покачиваются. Красота, короче, неописуемая.

Никаких признаков бытия разумных тварей мир не имеет. Все разумное — внутри. Под поверхностью.

Мы нашу машину вписывать в этот дивный пейзаж не стали. Взяли авиетку — ту, что продается в комплекте со «Стерегущим», двухместную, восьмимиллиметровая керамилоновая броня, двигатели сдвоены, и атомный есть, и гравитационный, хорошая штучка — и на ней спустились, а крылья отправили на орбиту на автопилоте.

При нас был запас провизии в концентратах на две недели, с учетом всех возможных неприятностей, вода, аптечка, боезапас для авиеточных ракетниц и контейнеры для культуры. Плюс у меня на лбу, вроде диадемы, камера, на поясе — надежный нож, а в кобуре — десантный бластер. А у Укки — пистолет с пулями, который я ему навязал, хоть он и отнекивался, и меч.

Без меча он никогда никуда.

И вот мы врубили нашу систему поиска, сверились с лоцией — и уже часа через полтора нашли первую пещеру. Не так уж она и замаскирована была; просто дыра в скале, диаметром метров пятнадцать-семнадцать, заросшая мохнатой рыжей щетиной. Черный небритый провал.

Когда мы туда заводили авиетку, Укки нервно хихикнул.

С прожекторами шли на самой малой скорости метров пятьсот — вниз под плавный уклон. Камень вокруг блестел жирным таким слизистым блеском, синеватый, с наплывами, вроде барханов; только кое-где виднелись заросли щетины. На траву или, там, мох совершенно не похоже, а похоже, будто чья-то взъерошенная громадная голова из камня торчит, а волосы на ней жесткие, длинные и дыбом встали. И пошевеливаются. И мне все было никак не отвязаться от ощущения, что так, наверное, червяк по горлу тухлого покойника ползет.

Очень вокруг все было гнусно.

Потом стало посветлее. Причем непонятно, откуда свет идет. Снизу откуда-то, желтоватый, зеленоватый, гнилой какой-то такой отсвет. Пещера расширилась, потом еще расширилась. А дальше вниз — не описать, какая оказалась громадная. Свод держался на каменных столбах, вроде как сросшихся вместе сосульках этих пещерных — сталактитах, сталагмитах, как там они зовутся — а между столбами можно было не то, что авиетку, а прямо наш «Стерегущий» провести и нигде стабилизаторами и антеннами не зацепить.

А свет сочился из столбов, как гной. Некоторые столбы вроде как просвечивали насквозь, как очень мутное стекло, а в глубине, в этом мутном, что-то шевелилось, какие-то тени, и мерцало, тускло, желто…

Я не ксенофоб, парни. Совсем. Я знаю, вы скажете, имперец, мол, почти всегда чуток шовинист. У трети наших на броне машин надпись «На Сете — только люди», да, правда, но я такого никогда на своих крыльях не рисовал. У меня в друзьях и рептилии ходили, и букашки, и… короче, я совершенно спокойно отношусь к чуждым формам жизни, но тут, честно говоря…

Когда из двух ближайших этих колонн полезли эти волосы, потянулись к авиетке, как щупальца, тихо-тихо, причем вообще беззвучно — передернуло слегка. Ждал, что увидим подобное дело, вроде их здешнего контрольно-пропускного пункта, но все равно дернулся. Скорость увеличивать опасно было, а эта дрянь облипала броню, и будто бы даже просачивалась в сам керамилон, протачивалась — тут уже был звук. Мерзкий такой хруст.

А Укки откинул фонарь — и мечом эту погань. Мы оба знали, что огнемет или бластер тут — штука кислая, они не горят, техноорганика. Ракету в центр этой дряни я засадить не рискнул, чтобы свод не рухнул к ляду, а мечом вышло очень здорово. Самое оно, то, что надо. Я пригнулся к штурвалу, а Укки обрезал вокруг нас эту волосню так, что аж паленым запахло. Меча было не видно от скорости замаха — вспышка, вспышка…

К мечу они цепляться не успевали. И отрезанные больше не полезли.

Нет, мы из фильма знали, что авиетку волосы вряд ли остановят. Но тот орел, который запись делал, предупредил, что рули они у него забили и в двигатель набились. А такое нам не надо. Сильная задержка и лишний риск.

Так что я сказал:

— Молодчина, отличная работа.

А Укки посмотрел на меня совершенно счастливым взглядом — и как-то мне не понравился. Глаза у него горели, щеки горели, нехорошо, болезненно так. Мне даже показалось, что у него жар.

— Фог, — говорит, а сам улыбается странненькой улыбочкой, нежной и немного сумасшедшей, — мы с вами их и в дальнейшем отлично сделаем, я полагаю. Смотрите, как получилось славно.

— Слушай, — говорю, — малек, а ты биоблокаду колол? Тебе как, не жарковато часом?

Он опять улыбнулся, как слегка пьяный.

— Я сделал все, как вы сказали, — говорит. — Со мной все хорошо… только в животе странно как-то. Но не больно, а просто…

Я поднял авиетку к потолку и повесил ее там на силовое поле. И вмазал Укки еще одной порцией иммунопротектора, на всякий случай. Знаем мы эти «все хорошо», думаю. Сейчас хорошо, а через час офигительно плохо. На кой мне осложнения. Кто знает, что эта дрянь излучает и в каком диапазоне.

Он не возражал, руку дал спокойно, только все улыбался этой пьяной улыбочкой, и глаза повлажнели, а на него такие идиотские гримаски совсем не похожи. Вот тут я первый раз и дернулся.

Я начал за ним присматривать.

Но все, вроде бы, шло — ничего себе. Диагност наш, из аптечки, против Укки ничего не имел, говорил, что кровь чистая, только давление чуток сверх нормы и адреналин из ушей. Но это в работе, вроде бы, нормально. И я слегка успокоился.

Мы спустились и поползли дальше, в смысле — ниже. Пещера шла под уклон, делалось все светлее — хоть прожектора выключай. Никого живого вокруг не наблюдалось, если эта дрянь внутри колонн только не живая. Под нами виднелся пол, гладкий, как облизанный, с пучками волосни — и вдруг он ухнул куда-то вниз.

А авиетка повисла над обрывом. Пропасть. Реально — бездна. Глубина — метров, может, сто пятьдесят. А внизу, в здешнем дохлом свете и клубах пара — не знаю, как сказать…

Город.

Дайте чуток передохнуть. В горле пересохло.

Терпеть не могу описывать всякие странные штуки из чужих миров. Они не похожи ни на что, вот в чем беда… да даже и не в этом. Просто если сравнивать, то вроде получается некий шанс объяснить, хоть и неточно, а вот если сравнивать не с чем? Вы не пробовали негуманоиду описывать какую-нибудь совсем простую обиходную вещь из своего мира, которой он не представляет? А попробуйте. Вот опишите ему, к примеру, хрустальную рюмку. Так, чтоб он понял, что это за штука. Если он отродясь не видел стекла и не знает, как люди пьют. Э?

Своим рассказывать, что нелюди нагородили, ничуть не проще.

Ну ладно.

Это было, как… Скелет? Скажем, скелет. Этакое нагромождение желтых костей вокруг спинного хребта. Ребра торчат. Из них — еще какие-то чудные отростки. И этот скелет — позвоночник длиной километра, может, два или три, лежит среди других скелетов, поменьше. И кости торчат во все стороны, желтые, блестящие, но мертво блестящие. А между ними… Ну, вот как сказать… Какие-то штуки, сизые, розоватые, как потроха, вздымаются и опадают, дышат, не дышат… И волосня эти кости, эти потроха кое-где проросла насквозь. И кто-то там бегает, шевелится, мелкий, шустрый, типа опарышей в тухлятине.

Скажете, многовато эмоций? А вы бы сами посмотрели на такое дело, с борта авиетки, в пещере, которая гравитонные волны экранирует. Там все было офигенно чужое. Не только мне, но и Укки чужое — он руку так и держал на рукояти меча. И нервничал — а я думал, что он вообще психовать не умеет.

Нам надо было в этот город, вот в чем дело. Тут вопрос даже не опасности, а чуждости совершенно невозможной. Мы переглянулись, будто одно и то же разом в голову пришло. А именно: этим гаврикам, которые понастроили себе муравейников из костей, тут ведь так же уютненько и спокойно, как мне— в столичном парке у фонтана, а Укки — у себя в горах, когда розовые цветочки цветут. И мы с моим пилотом им вряд ли намного симпатичнее, чем они нам…

А это чревато.

Мы спустились как можно ниже, но не до самого дна. Поставили авиетку на выступ скалы. И врубили самую жесткую противоугонную систему. Очень эффективную, нашу, имперскую. Кто дотронется, не введя пароля в бортовой компьютер дистанционно — того шарахнет тысячевольтным разрядом. А пепел мы потом смахнем.

Дома мы такое дело никогда не использовали. Из врожденного гуманизма. Но тут ужасно не хотелось оставаться без крыльев, и мы приняли меры, жестковатые. Зря, конечно.

Портативный компьютер с базой связи — все-таки довольно солидную вещь, размером с том «Устава Космических Сил Общественной Нравственности» — я повесил на Укки. Сказал, что мне хорошо бы иметь побольше свободы для маневра. Потом понял, что это тоже зря, ошибся — но что уж говорить теперь.

А мой пилот, как всегда, кротко взвалил все это на себя: флягу, компьютер, пару контейнеров — как вьючная лошадь. Только улыбнулся. И в глазах у него опять появился этот влажный чахоточный блеск. Я, помню, подумал, что совершенно ему не полезны эти подземелья, чтоб им еще глубже провалиться.

Стыдно признаться, но я тогда его наблюдал и тестировал, как ценное корабельное имущество. Думал, вот засбоит мой славный экипаж в ответственный момент, а я уже привык к хорошей жизни. Я думал о себе, да. Как мне будет тяжело, если придется в случае чего снова работать в одну харю, да еще в таких условиях. А что там думал Укки, мне было… ну не то, чтобы совсем до звезды, но не особенно принципиально. В экстриме я его считал отличной навигационной системой и редкостным оружием — чтобы воспринимать по-другому, нужна более спокойная обстановка. Экстрим к психологическим тонкостям не располагает. Так я тогда думал. И это тоже большая ошибка.

Когда мы первого жителя увидали, больше всего поразили — ноги. Человеческие совершенно ноги, понимаете? С коленями. В серой такой, серебристой обувке, вроде ботинок, и в штанах, тоже серых, тоже серебристых. Без швов и без видимой фактуры — будто их из полиэтилена сплавили. И штаны держатся на ремне. Ремень из черной блестящей кожи, даже пряжка заметна: вроде как костяная, желтая такая.

А выше ремня — почти ничего. Не совсем, но почти.

Над ремнем — невысокий такой выступ, красный, влажный, как сырое мясо без кожи. Выдается вперед — и из него торчит недлинная сизая кишка и какие-то мелкие шевелящиеся отросточки, как ложноножки. И все. Ничего больше не видать, ни глаз, ни носа, ни ушей, к примеру. Только эти потроха — и ноги. Будто человека разрезали пополам, а нижнюю половину оживили и пустили бегать.

Змеи, они относительно своими воспринимаются. Они довольно нормально выглядят, а морды у них даже симпатичные. К букашкам тоже можно легко привыкнуть. На жвала поначалу смотреть неприятно, но потом смиряешься, даже замечать перестаешь. Кто попроще — тот вообще никаких негативных эмоций не вызывает. Подумаешь, инопланетянин. Видали мы. Но эти…

Мы с Укки к ним так никогда и не привыкли. Каждый раз болезненно отдается внутри — не живая тварь, а просто гнусь, упырь потрошеный. И ничего с этим не сделать, в особенности после всего, что там произошло.

Мы стоим, и он остановился. Нацелил на нас свой хобот, из хобота красноватая слизь капает. И тут у него из красного мяса тоже волосня полезла. Очень быстро, много, длинная, тихо — и потянулась к нам, как щупальца. Зрелище такое дикое, что ноги просто к земле прирастают. Транс.

К тому же, я думаю, что гад как-то на нас воздействовал. Не то, чтобы телепатически, но некая волна от него исходила. И я наблюдал и решал, что будет, если эта волосня до нас дотянется.

Но когда до Укки осталось всего ничего, я очнулся-таки — и шарах из бластера пониже хобота!

А оно… как сказать? Взвыло, но неслышно. На диких низах, так, что нас чуть наизнанку не вывернуло, инфразвук прошел насквозь, как нейтринный поток — а из дырки от разряда выплеснулась слизь, сгустки черно-синего, клубки волос… И дырка закрылась. Срегенерировала. Раз — и нету.

И я в один миг сообразил, что эта тварь с рождения питается культурой, и вся эта шарага, будь она неладна, живет одной культурой, а культура регенерирует белковые тела с дикой скоростью. И здешние гаврики просто насквозь пропитаны культурой. Они регенерируют себя.

Может, вообще бессмертные. Или — очень близко к тому.

И меня изрядно дернуло. Я секунду не знал, что делать. Я только понял, что на этот неслышный рев сюда сейчас сбегутся твари со всего города — а твари эти нам враги. Мы для них — воры, страшные, как смерть. Нас постараются уничтожить.

Я приказал:

— Укки, рвем отсюда когти! — но Укки мотнул головой, сунул мне кейс с компьютером и рванулся вперед, ураган с мечом.

Он был такой умница… Он думал отчасти при помощи меча — и сообразил, что если гаврика резать на части, то на регенерацию, по крайней мере, уйдет гораздо больше времени. А нам нужно время.

Меч прошел, как сквозь масло. Только брызги полетели — без всяких воплей. Гад не успел завопить, как развалился пополам и еще пополам. Никакой крови не было, только слизь, черно-синяя густая жидкость и какие-то бурые ошметки. А может, кровь у него такая, черно-синяя. Как смола. А мы смылись, когда куски перестали дергаться.

Ужасно хотелось бежать к авиетке, а надо было в город. И мы побежали к городу, между костями, торчащими, как кривые колонны, стараясь только не попасть в кучу волосни. Укки так и не убирал меч, а я больше не попытался ему всучить компьютер. Он с мечом тут был куда полезнее, чем я с бластером.

И я снова думал, что мой пилот — сокровище.

Когда мы тормознули на минутку за желтоватым валуном сложной формы — типа вырванного зуба с двумя отростками — Укки мне показал тыльную сторону ладони. До него эта волосня все-таки дотронулась: кожа вся была в крохотных язвочках, довольно глубоких, и кровоточила.

— Я думаю, они питаются так, а не через хобот, Фог, — говорит. — Больно и чешется.

— Сделай милость, — говорю, — не суй к ним руки, пока их до костей не обглодали. Твои руки нам еще пригодятся.

Он улыбнулся виновато. Самое интересное, что лицо у него лучше выглядело сейчас, пока ему было больно. Он будто протрезвел, что ли — стал похож на обычного себя. Я его грабку обработал и накачал его стимуляторами до ушей. Мне еще казалось, что все не так уж и плохо.

Эти местные ничего не строят в нашем понимании. Они вообще ничего так, как люди, не делают. И как, как большинство нелюдей, тоже. Биомеханика… У них все само растет. Они как-то так делают, что костяные эти города растут сами по себе. Развиваются, как живая тварь. А гаврики, состоящие из ног и хобота, их как-то убеждают расти, как им любо. Симбиоз. Темный ужас.

Они за нами охотились, да. Серебристые штаны — у их… как бы точней сказать-то? У солдат, наверное. Или — у мусоров. Но солдатами у тутошних рождаются. Как отпочкуются — так и солдаты, я так думаю. Генетическая память или генопрограмма. Как у некоторых насекомых, у тех же букашек, к примеру.

А кроме солдат у них есть… гм-мм… выращиватели костей. Кости растут из камня, вытягиваются медленно-медленно, по полпальца в день, а гады облепляют их со всех сторон — красные куски мяса с ногами, завернутые в какие-то паутинные лохмотья, волосня мотается — и вроде как облизывают, чем-то склизким, синеватым… Потом на костях нарастают эти… которыми они дышат. Серые волокна, типа мышц, серая кожа, лоснящаяся. И между этих штуковин, в коконах из белесой слоистой ваты… ну, не ваты, гораздо прочнее… так вот, в коконах они и живут. А как они там живут и что делают, мы с Укки не поинтересовались узнать. Видели только, как вползают внутрь, на коленях — и как за ними зарастает стенка из переплетенных бледных веревок.

Иногда волосня лезет из кокона. Но — это когда он нежилой. Иногда видишь сети скрученных веревок, не беспорядочно, а как бы плетеным узором, симметричным, вроде паутины. Может, это антенны какие-то или произведения искусства. Не знаю. А то еще думается о звукоулавливателях, потому что кругом ужасно тихо.

Такая тишина, что шаги кажутся страшно громкими. Но звук от них глухой, тупой, бессильный, будто идешь не по каменным плитам и костям, а по войлоку. Здешние гаврики естественных звуков не любят. Общаются они не звуками, если только рев на инфранизких частотах не считать. Может, телепаты. Если у них мозги есть.

Они нас старались подловить в каком-нибудь тупике, откуда деться некуда. Загнать туда своей волосней и, может быть, убить или сожрать, если они и вправду могут питаться людьми. Когда их много, зрелище дикое: наступающий отряд человеческих половинок, в полной тишине. И очень хочется не сопротивляться и не бежать, а прижаться к костяной стене и замереть. Тяжело выдраться из этого оцепенения. А сквозь их строй можно прорубиться только мечом. Я стрелял, но уж очень отвратительно, когда они вопят.

А меча Укки они очень скоро выучились бояться. Старались подобраться с моей стороны, пока он не порубил в мелкий фарш штук шесть или семь. Потом разбежались. Но парочка так и ходила за нами, не приближаясь особенно, трясла волосней и внимательно наблюдала, не знаю уж, каким органом восприятия.

Плантацию культуры мы нашли довольно скоро. Круглое пространство, заросшее этой щеточкой плотно-плотно, а вокруг выращиватели, только мелкие. Распластались животами и выпускают волосню, волосня вползает куда-то под щеточку.

Хотя, может быть, они и не выращивали культуру, а жрали, не знаю.

Мы их пуганули, они полетели в разные стороны, но далеко не разбежались, а остановились поодаль, пульсировали хоботами и переминались с ноги на ногу. Парочка с разбегу растянулась, так из них капала слизь и черно-синее — но скоро перестало. И они стояли, переминались и наблюдали, как мы распаковываем контейнеры и культуру туда собираем. Они, заложусь, в этот момент очень плохо о нас думали, потому что их отвращение нам просто кожу жгло.

Укки говорит:

— Они, действительно, разумные. И злые. Они решают, чем нам досадить. Они понимают, что мы — воры. Вот ужас, Фог…

Я только хмыкнул.

— У людей, — говорю, — тебе воровать — не ужас, а у этих — ужас? Приступ нравственности?

Укки дернул плечом:

— Людей я не боюсь. И что со мной могут сделать люди, в принципе, себе представляю. А действий этих вот представить себе не могу. Поэтому меня даже тошнит от страха. Простите.

— Ничего, — говорю, — малек. Не дрейфь. Дело сделано. Мы улетаем.

Нагрузились этими контейнерами, килограммов десять культуры в общей сложности по двум рюкзакам, и пошли назад, к выходу из лабиринта этого костяного, как вдруг… Не грохот это был, а какой-то такой тупой толчок в уши. И свод пещеры на секундочку полыхнул оранжевым, потом — синим, и стало, как всегда.

Мы переглянулись. И Укки стукнул себя костяшками пальцев под подбородок. Я этот его жест уже давно понимал, еще с наших космических драк. Это у него значило: «Поубивал бы».

— Авиетка? — говорит.

А то.

— Авиетка, — отвечаю. — Не иначе. Я думал, что мы за сутки обернемся, но, похоже, мы тут чуток увязли. Надо выбираться из пещеры на своих двоих и связываться с крыльями на орбите. Придется побегать.

Укки вцепился в рукоять меча, как в последнюю надежду, вздохнул, как всхлипнул, и говорит:

— Я восхищаюсь вами, Фог. Вы подобны гранитному утесу в жестокий шторм. Ваше спокойствие внушает мне надежду, но я так боюсь… Я же представляю себе путь, который мы проделали на авиетке. Вниз, вниз, вниз, мимо отвесной стены. Как мы на нее поднимемся?

Я хлопнул его по спине, он привалился ко мне плечом на секундочку. Он настолько не терпел все эти телячьи нежности, что я понял — ему совсем худо. Невыносимо. И он не считает нужным это от меня скрывать, мой откровенный Укки.

— Я пройду всюду, где вы пройдете, — говорит. — И страх не помешает мне делать то, что понадобится, аккуратно и точно.

Это меня тронуло.

— Ничего, — говорю, — где наша не пропадала! Выберемся. Надо выбираться из города.

А из-за ближайшей стены начали потихоньку выходить здешние. Выходили и выстраивались полукругом, и мы кожей чувствовали, что они злорадствуют и вусмерть хотят, чтобы нам стало по-настоящему худо.

Укки крутанул перед ними мечом, а я всадил пару зарядов в пол под их ноги, чтобы впечатлились. Они впечатлились и расступились, а мы побежали из города. И гаврики побежали за нами, не приближаясь и не удаляясь. Наблюдали, как стервятники, и определенно ждали, когда мы перестанем рыпаться и попадем к ним в лапы… Ну, в условные лапы, скажем. В волосню.

Они очень там неторопливые и целеустремленные. Я отлично понимал, что они вполне могут и дождаться. У нас воды почти не было, а еды — пара плиток витаминизированного шоколада на брата. И надо было обязательно тащить эту, будь она неладна, культуру, и наш компьютер с базой связи. Без культуры все это теряло смысл, а потеряй мы связь — можно было смело лечь и умереть.

Пилоты без крыльев — ноль без палочки.

А наш собственный биологический ресурс вовсе не беспределен. Нам есть-пить-дышать да и спать иногда надо. Иначе мы отлично превратимся в корм, невзирая на всю человеческую крутость.

Поэтому мы понимали, что особого смысла в этом нет, но все-таки бежали к авиетке. И только когда увидели пустое место и пятно сажи там, где она стояла, до нас по-настоящему дошло, что ловить тут больше нечего.

У них вряд ли было нечто такое, что могло уничтожить нашу авиетку в хлам. Я думаю, что они каким-то сверхъестественным образом замкнули нашу же собственную противоугонку на наш же генератор. Я не знаю, как это делается, но они как-то додумались. И теперь выстроились вокруг и с удовольствием внимали, как мы будем выкручиваться.

Если они нам хотели отомстить за своих, порезанных на ленточки — они не срастаются обратно, так и остаются — то получилось очень здорово. Мы не знали, куда податься. Можно было только тыркаться наугад среди камней, костей, волосни и всякой дряни в поисках пути наверх.

В принципе, климат Бездны в этих широтах довольно теплый, но это на поверхности. Тут, внизу, тепло было только местами — и именно теми местами, где гаврики жили. Они выделяли энергию, вся их техноорганика выделяла энергию, культура тоже, похоже, выделяла какую-никакую энергию, и там было тепло и влажно, как в ванной комнате, когда горячая вода течет. Но чем мы больше удалялись от города, тем становилось холоднее. Темнее, хоть нигде не полная темнота, холоднее и затхло. Заплесневелый погреб.

А в погребе живут слизистые мокрицы длиной с руку, волосатые. И маленькие слепые твари, типа самоходных котлет из красного шевелящегося фарша, тоже волосатые, но не настолько. И тени в светящихся стенах и в колоннах, то ли живые, то ли это не жизнь, а одна видимость. И вся эта нечисть нас очень не залюбила. Весь воздух в подземельях пропитывала сплошная ненависть, капельку разбавленная страхом.

Они все там были симбионты: гусеницы, слизни, мокрицы, ползучий фарш, даже культура. И по своим каналам очень быстро сговорились не давать нам уйти спокойно. Они, я думаю, действительно были в своем роде разумными — понимали, что если нам все будет просто и легко, то мы можем и повадиться к ним сюда ходить за их жратвой. И в конце концов им станет нечего жрать нам на радость. И население Бездны решило, что существование людей на этой территории ни в коем случае не должно казаться малиновым сиропом — чтобы никаких левых искушений у нас не возникало.

Они были ужасно терпеливые и осторожные. Они знали, что это их территория, которую мы, в силу собственного человеческого несовершенства, толком освоить не можем и чувствуем себя тут неуютно и тревожно — а поэтому вляпаемся в какую-нибудь дрянь рано или поздно. И выстраивали незаметные ловушки по всему пути нашего следования.

И мы только старались отслеживать малейшие изменения обстановки, а обстановка менялась быстро. Тут же казалось, что кругом ничего живого, только камни — и тут же из трещин вдруг прет волосня, а сверху ползут какие-то светящиеся сопли и вид у них нехороший. И карабкаться вверх по той же стене, с которой они лезут вниз, может только законченный идиот.

Мы бродили часов семь в общей сложности, пока не поняли, что уже с ног валимся от напряжения и усталости. Тогда мы разрешили себе по глоточку воды и разделили плитку шоколада. И я говорю:

— Малек, хочешь — поспи, я покараулю.

— Давайте, — говорит, — сначала вы, Фог. Мне не хочется спать.

А у самого синяки под глазами и физиономия в одночасье осунулась.

— Нет, — говорю. — Первый — ты. Приказ.

Мы выбрали местечко между валунов без трещин, подальше от сплошных стен, с гладким полом. Я сел спиной к стене; Укки помялся и устроился-таки у меня на коленях, в обнимку с мечом.

— И все-таки, — говорит, — вы напрасно приказали мне, Фог. Я в полном порядке, — и отключился.

Я больше присматривал за обстановкой, но и за ним — тоже. Спал он беспокойно, дергался, как щенок, вертелся — и я даже сквозь комбез чувствовал, какой он горячий. Все это выглядело так, будто он болен — а наш диагност из аптечки выдавал «норму данного организма», правда, «экстремальную норму», но все-таки больным его не считал.

Укки проспал часа два. Я думал, дам ему еще часок — но он вдруг проснулся, резко, как пружиной подброшенный. Подскочил — и через миг оказался шагах в трех. И сна — ни в одном глазу, щеки горят, глаза дикие, и эта улыбочка, уже окончательно сумасшедшая.

Я говорю:

— Укки, малек, ты что? Все в порядке, все тихо. Проползла какая-то сикараха, но особенно не приближалась. Успокойся.

А он выслушал, улыбаясь этак нежно, зло и снисходительно, и говорит:

— Прости, Фог, так вышло. Это от меня не зависит, — и тянет меч из ножен.

— Блин, — говорю. — Что «не зависит»?

— Оно пришло, — говорит. — Понимаешь? Время любви. Мое время любви. Прости, — и встает в боевую стойку. Я ее миллион раз видел — он ее еще на Мейне каждый день отрабатывал.

Я тоже встал. И мне уже было крупно не по себе.

— Поздравляю, — говорю, — с началом времени любви, Укки. И дальше что?

Он мотнул головой, откинул челку со лба — и атаковал. Дивная картина — красиво и точно, как учился. Как в балете. Если б не моя пилотская реакция, меч бы прошел насквозь где-то в районе печени.

Я еще не мог взять в толк, в чем дело. Только шарахнулся. И говорю:

— Ну, ты что, псих малолетний? Это же я, Фог, капитан твой! Мы же экипаж, вроде бы! Ты что, забыл?

Он притормозил и снова улыбнулся. Той самой улыбочкой, пьяной какой-то, совершенно лучезарной и абсолютно маниакальной. И говорит:

— Я помню, Фог. Ты — мой капитан. Ты мой товарищ, мой наставник. Мы дружили. Защищайся.

И наступает. А я отступаю. Ну что прикажете делать? Пристрелить тут, в этой Бездне, чтоб ей провалиться, моего Укки, моего драгоценного пилота? У которого худо с головой, но это, может быть, и временно? Но слова-то он понимает, а?

— Послушай, — говорю, — а может, ты ошибся? С чего ты взял, что оно пришло, время любви твое? Не было, не было — и вдруг…

Он меч перехватил поудобнее.

— Я чувствую. Прости, я чувствую, и мне странно, что ты не чувствуешь. Я вырос, я уже не могу стать прежним. Защищайся, Фог, я прошу тебя. Иначе все будет очень плохо, понимаешь?

Делает шаг вперед — а я шаг назад. Он снова вперед, а я снова назад. И соображаю, что он прав — я уже давно чувствую, что с ним что-то не вполне.

— Укки, — говорю, — я все понимаю. Ты вырос, тебе дико срочно понадобилось решить, кто из нас круче, да?

Кивает. И еще шаг вперед. В боевой стойке. А я ему показываю раскрытые ладони.

— Видишь, — говорю, — я с тобой драться не собираюсь.

Он усмехнулся — я бы не поверил, что мой пилот может так. Усмешечка старого циника.

— Не суть, — говорит. — Ты как-то сказал, что можешь сражаться голыми руками. Не обманывай меня. Все должно быть решено. Хватит играть.

Тогда я говорю, ласково, как только могу:

— Укки, дружище, я же не против выяснить отношения, ты не думай. Просто — почему же непременно здесь? Тебе не кажется, что ты немного не вовремя раскипятился?

Он как будто чуточку протрезвел и слегка смутился.

— Ну, я не знаю, — говорит, но отвел глаза. Уже не такая прямая боевая готовность. — Это пришло сейчас, что же делать? Мы с тобой тут вдвоем, из двух мужчин должен уцелеть сильнейший, это закон жизни…

А я смотрю на него и понимаю, что он уже не так дивно собран, и что, в случае, если не сработают убеждения, я его обезоружу на раз. Но пока не тороплюсь и дожимаю:

— Укки, — говорю, — мы же культуру на Мейну доставить подрядились, а не поубивать тут друг друга на радость местным жителям. Давай закончим дела, вернемся домой, а дома уже… Ну, подеремся дома, если хочешь.

Он меч опустил, но в ножны не убрал. И посмотрел на меня своим специальным взглядом воплощенной добродетели. Испытывающе так и чуточку укоризненно.

— Ты ведь не пытаешься меня обмануть? — говорит.

Я в душе возрадовался до невозможности и говорю:

— Ну что ты, старина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Разве я тебя обманывал когда-нибудь?

И слышу, как острие меча легонечко звякает об камень. А Укки говорит:

— Я тебе верю, Фог. Но имей в виду: если ты попытаешься меня обмануть, я тебя убью. Возможно, это причинит мне боль, но моя рука не дрогнет. Древо нашего товарищества еще цветет, но лепестки уже осыпаются.

— Чтоб я сдох, если вру, — говорю. У меня чуток от сердца отлегло.

И он медленно задвинул меч в ножны, но лицо у него так и не изменилось.

По-настоящему он мне не поверил. С ним что-то в одночасье случилось. Укки по жизни всегда очень собранный, но теперь он стал собранным и напряженным, как в космическом бою. И взгляд сделался странным. Если бы отчужденным и холодным, я бы понял, но нет, наоборот, очень каким-то дружелюбным, чуть ли не страстным — и малость виноватым. Он не обычай блюл, вот что. У него инстинкт проснулся. И он тем сильнее хотел со мной сцепиться, чем более теплые у нас раньше были отношения. Он все решил разом порвать.

Вроде бы немного этого стыдился и нервничал, но это ровно ничего не меняло. Инстинкт сильнее.

А я думал, что Укки — первый человек за ближайшие десять лет, к которому я по-настоящему привязался, и мне это досадно было. Будто у тебя обжился котенок, ты его кормил, он у тебя на подушке спал, мурлыкал и мышей ловил, казалось, что тут обоюдная симпатия есть, но в один прекрасный день этот подлый зверь непонятно с чего вцепился в тебя всеми когтями и убежал. Зараза…

Вот и подпусти кого-нибудь поближе! Больше, думаю, ни за что. Баста. Слава Творцу, что это еще не баба отожгла, а всего-навсего пилот.

Но это все лирика, а жить дальше как-то надо. И мне спать хотелось не по-детски. А охранять меня, если что, должен юный маньяк с мечом.

— Ладно, — говорю, — Укки. Мне теперь поспать бы. Ты же честный боец, правда? Во сне меня не прирежешь?

У него едва ли не слезы на глаза навернулись.

— Как ты можешь так думать, Фог? — говорит. — Ты сам злишься на меня, потому что это пришло в Бездне, и сам подозреваешь в отвратительных вещах… Неужели я похож на такую низкую мразь?

— Не то, чтобы, — говорю, — но у тебя время любви. Ты неадекватен чуток, сам себе не подконтролен. Ты не подумаешь, что это самый простой способ решить все проблемы, а?

Тогда он поцеловал клинок. И всхлипнул.

— Фог, — говорит, — я никогда не совершу низкого поступка, клянусь тенями родителей. Я к тебе очень привязан, честное слово, даже больше, чем сам ожидал — ты ведь с Мейны, а это гадкое, безнравственное место… Но все равно. Ты — мой самый близкий друг, наши отношения может решить только честный поединок.

И вытер слезку. Он так трогательно выглядел, что я сглупил.

— Может, — говорю, — тогда как-нибудь так обойдемся? Без кровопролития?

Слез в секунду как не бывало. И всех сантиментов тоже. Укки понесло, он снова выдернул меч.

— Ах, — говорит, — ты презираешь меня, да? Я, значит, в твоих глазах, только и могу, что ударить спящего, так? Я, по-твоему, поединка не стою? Мы, значит, вернемся на твою поганую Мейну с этой дурацкой культурой — и ты просто выставишь меня, да? Брезгуешь поединком с такой мелкой тварью? Ну давай, скажи? Я еще сопляк для тебя? Малек, да? Ну говори, чего там!

Вот, думаю, блин, я старый идиот… Ни к черту из меня ксенопсихолог.

— Ну что ты, — говорю, — дружище. Я тебя просто не понял. То есть, я, конечно, старый больной пес, а ты молодой и шустрый, но драка так драка. Разве что мне было бы жаль…

И он тут же вскинулся:

— Ах, жаль?!

Тьфу же ты, думаю, пропасть.

— Жаль, — говорю, — если наш с тобой бой выйдет второпях и в этой дыре.

Он опустил меч, улыбнулся.

— Я тебя перебил, не дослушал, прости.

Я понял, что угадал фишку, и дожал:

— Ну, мы же с тобой, Укки, не как-нибудь «привет-пока», да? Мы уже старые друзья, пережили много. Этот поединок достоин быть хорошо оформленным. Красиво. Без суеты. И чтобы эти гаврики с волосней под ногами не мешались.

Укки это выслушал с мечтательной улыбочкой. Нежно. Задвинув меч в ножны.

— Как, — говорит, — славно, Фог, что ты тоже так это видишь. Для меня тоже очень важно, чтобы между нами все было правильно. Мне хочется верить, что ты меня не подставишь.

— Можешь мне полностью доверять, — говорю.

Я сел на камень рядом с нашим имуществом, и Укки сел, но не так, как раньше бывало. Он будто боялся ко мне случайно прикоснуться — отодвинулся и подобрался.

— Прости, — говорит, — Фог, но юноша, для которого только что настало время любви, не может доверять полностью никому. Даже собственному отцу. Ах, если бы ты знал, какие грязные вещи знает история Нги-Унг-Лян! Грязные, отвратительные вещи, но хуже того, что кое-какие из них случаются до сих пор… а ты, все-таки, намного старше меня.

Смешно, но тут мне жаль его стало. И вообще — мальчишек его расы. Если я, думаю, правильно понял этот расклад, то отцы, случается, сами убивают подростков покруче, чтобы свой статус не ронять. И с чего бы ему спокойно довериться мне при таком диком раскладе?

А он сидел на камне, подобрав ноги под себя, хохлился, с таким встревоженным напряженным лицом, осунувшимся в одночасье, с мечом на коленях — жутко одинокое существо, даже дома офигительно одинокое. И я подумал: а ну, как ему повезло, что он сирота? Он же теперь смертельно боится, что я окажусь подлецом, как толпа всякого народу с Нги-Унг-Лян… интересно, кого бы это ему мейнцы напоминали, если он так от них шугается?

— Укки, — говорю, — дружище мой отважный. Я, может, и пират, но не подлец. Я никогда никого не подставлял и в спину не бил, а уж тебя — в принципе не могу. Мы вернемся и устроим шикарный поединок по твоим правилам, да?

Он кивнул, как ребеночек. Кротко, по-старому.

— Ну, все, — говорю. — Теперь я посплю, а ты покарауль наши вещи. Культуру — это важно, но компьютер — это важнее.

Он снова кивнул.

— Конечно, Фог.

И я лег спать. С компьютером под головой. Я, как ни странно, тоже слегка успокоился.

Паршиво я спал, если честно. Психанул. И не из-за обстановки, смешно сказать. Из-за Укки.

Мне снились волосатые твари. Укки, нагишом, в каком-то шевелящемся коконе, тело в этих язвочках от волосни. Потом — его голова, по которой фарш ползает; я четко видел, что глаза у него открыты, а шея очень чисто срезана, его же собственным мечом, надо полагать. Потом — что он тянет руку из какой-то расщелины между светящимися скалами, я его тяну — и у меня в руке остается его ладонь, видите ли. Отрезанная его дурацким мечом.

Короче, боялся я за него, и во сне почему-то интуитивно не сомневался, что вреда он себе может сделать куда больше, чем мне. Я несколько раз просыпался, с интервалом, кажется, минут в пятнадцать. Подниму голову, увижу, что он сидит рядом с рюкзаками, с потерянным видом, с мечом на коленях — живой — и дальше спать.

И в конце концов вырубился совсем. Провалился в сон без снов, в черную черноту.

Укки меня разбудил оплеухой. Очень эффективно. Я подскочил, и уже через миг сообразил, что вокруг совсем нехорошо. В полу поползли трещины, а через трещины выдавливалось какое-то бледно-розовое тесто, пузырящееся. Надо было срочно сваливать, мы и свалили — совершенно наугад.

Мы долго плутали. Съели еще по полплитки шоколада и еще попили, но пить все равно не по-детски хотелось. Укки вел себя почти как всегда, только шарахался от меня, если я забывался и подходил слишком близко. Было полутемно, сыро, холодно и очень гнусно, пахло, как из погреба, какой-то влажной прелью и землей, хотя этой самой земли в этом каменном и костяном царстве нигде не виднелось. И, в конце концов, мы все-таки нашли на этой отвесной стене, которая вела в верхнюю пещеру, такую расщелину, по которой нам с Укки, ни разу не альпинистам, можно было попытаться забраться наверх. Подъем там казался более или менее пологим.

Расщелина шла зигзагами; кое-где это выглядело, почти как ступеньки, только очень выщербленные. А самое главное, что волосня там не росла. Мы стали подниматься.

Укки я пропустил вперед. В этом виделось два резона: во-первых, я хотел его подстраховать, а во-вторых, лучше уж, думаю, пусть он на меня упадет, чем я на него. Я его, может быть, и удержу, а он меня, однозначно, не удержит.

Его это нервировало. И я чувствовал, что мое присутствие за спиной нервирует даже больше, чем эти скалы. А еще он цеплялся за камни, поэтому вытащить меч с должной скоростью не имел ни малейшей возможности. Но все шло терпимо. Мы кое-где просто перебирались с уступа на уступ, чуть придерживаясь, кое-где карабкались, хватаясь всеми четырьмя, благо подошвы у приличных ботинок эластичные, но такого, чтобы склон становился совсем уж отвесным, не случалось. Хотя, на мой вкус, радости мало. Даже если нога чуть скользнет — сердце заходится с непривычки. И думается, что опыта у нас нет в таких делах. Тут веревки нужны, крюки. Страховка. А мы — так, как Вседержитель положит на душу.

Мы уже поднялись довольно высоко и приостановились передохнуть в довольно глубокой нише. Теперь сверху снова виднелся этот город в клубах пара, а вокруг торчали каменные выступы и толкались, как локти. С уступа вверх поднималась этакая кривая ступенчатая дорожка, типа карниза, хорошей ширины — человек мог бы на ней лежать, в совершенно расслабленной позе. А ниша была, по-моему, размером с звездолетный гальюн. То есть, вдвоем находиться весьма неудобно и тесно, но, в принципе, возможно. Укки отодвинулся и вжался в стену изо всех сил, до синяков, наверное, только чтобы до меня случайно не дотронуться. Офигенно похоже на какого-то дикого зверя, которому деваться некуда, а к человеку подойти страшно. Смотрел на меня, глаза у него были больные и загнанные. И усталые.

Я говорю:

— Не дергайся, братишка, скоро уже выберемся отсюда. Все путем.

А он:

— Не путем, Фог. И я тебе не брат, ах, как все по-сволочному вышло. Уж лучше бы меня убили в том бою, когда ты появился! Зачем, зачем только я с тобой связался… зачем мне сдалась эта Мейна, будь она трижды неладна… Как мне плохо, Фог, как мне плохо, как страшно, ты бы знал… — и шмыгает носом.

— Да ладно, — говорю, — малек, чего там. Не в таких переделках бывали, выберемся. Что с тобой, ей-богу, ты ж такой отважный парень, чего расклеился?

Он вздохнул и всхлипнул и говорит:

— Мне эта пещера не нравится, Фог, но не это самое поганое. Я, прости, боюсь тебя. Тебя боюсь, понимаешь? Ты — это такое несчастье, такое несчастье… вне зависимости от того, как кончится поединок. Все нехорошо, все как-то неискренне… и в тумане не видно моих цветов, Фог. Но, пожалуйста, не сомневайся во мне. Я обещал тебе, и я пойду до конца, даже если в конце будет кровавое озеро.

А я говорю:

— Ты просто устал малость. И тебе нездоровится с твоим этим временем любви дурацким. Мне кажется, тебе тяжело, Укки. Хочешь, отдай мне контейнеры, а я тебе — компьютер.

Он опять вздохнул, и я понял, что прав. Он на меня посмотрел виновато и говорит:

— Давай я тебе один контейнер отдам, а ты мне — компьютер. Пока поднимаемся, хорошо?

Я взял у него контейнер, сунул в рюкзак и протянул компьютер — и тут вдруг внутри скалы что-то треснуло, как старая тряпка, тихонько. И из камня вокруг Укки полезли тонкие синие жилки.

Это случилось ужасно быстро, как в кино или во сне — вот их не было, и вот уже у него и ноги все в этой дряни, и плечи, и в волосы она впуталась, и он дергается ко мне, но почти не может двинуться, и меч достать не может, потому что эта гнусь ножны оплела. И тогда он отталкивает обеими руками компьютер, по лицу слезы текут, и выпаливает:

— Фог, забирай его и уходи! Улетай отсюда, я не могу освободиться! Быстрей, быстрей — бери и беги!

Я почти не помню, как оно все в точности было. Наверное, я действовал быстрее, чем соображал. У меня тоже инстинкт проснулся. Но примерно так.

Я сунул компьютер под куртку, за пазуху. И вытащил свой нож, про который почти забыл. А потом резал эту дрянь, она ужасно тяжело резалась, наверное, тоже была биомеханическая, и из разрезанных жилок текло синеватое, мутное, жгучее, с острым спиртовым запахом, а Укки выдирался мне навстречу, и я откромсал те, что держали меч, и он начал мне помогать, а я кромсал его волосы вместе с жилками, и кое-где задел кожу, у него по лицу кровь текла, и он резал что-то внизу, а потом все разом ослабло, он дернулся последний раз, и влетел в меня, потому что было ужасно мало места, а я потащил его наверх, по тропе, и он отбивался изо всех сил, от меня, как от жилок, одной рукой, другой держа меч у меня над головой, рыдал и шепотом орал:

— От-пус-ти меня сию минуту! От-пус-ти, не смей меня трогать! Я кому сказал, Фог!? Не смей, не смей меня трогать!!

Я его отпустил метрах уже в ста выше этой ниши. Я только боялся, что я отпущу, он шарахнется назад и сорвется вниз, поэтому сначала отхлестал его по щекам, чтобы привести в чувство. Он только моргал, а меч так и держал над головой, довольно неловко — и достать меня мечом даже не попытался.

Потом я говорю:

— Я тебя больше не держу, только не грохнись с этого карниза, — и разжал руки, все в ожогах от этой дряни, в красных пятнах — и в кровище.

Укки тут же убрал меч в ножны, достал пачку бумажных платков и стал стирать с лица кровь, слезы и эту дрянь. Мы потеряли его рюкзак, флягу и три или четыре кило культуры — но это у нас вышла единственная серьезная потеря. А Укки выглядел так, будто его пытались через мясорубку пропустить, головой вниз, но он как-то выцарапался. У него на голове осталось несколько длинных хохолков волос, в крови насквозь, а на щеке обнаружилась красная полоса — глубокий ожог от этой жилки или щупальца. Он смотрел на меня виновато, кровь тер, тер — а она все текла, текла…

Я отстегнул аптечку, ширнулся биоблокадой — через пару минут ожоги гореть перестали и начали чесаться — и хотел Укки тоже вмазать, но он отступил на шажок.

— Фог, — говорит, — прости, можно, я сам лучше?

А выглядит совершенно не блестяще.

Я говорю:

— У тебя руки трясутся, ты вену не найдешь. Да что ты от меня шарахаешься, как от волосни, съем я тебя, что ли? Будь ты посообразительнее, давно бы понял, что не съем. Ну, все, малек, хватит истериковать, закатай рукав и дай руку.

Он скомкал платочки в крови, сунул в карман комбеза и принялся рукав задирать, а сам смотрит на меня странно, то ли улыбается, то ли снова собирается расплакаться. Я подумал, у него совсем нервы сдали, но тут же вспомнил, как он мне компьютер совал и уговаривал бежать и бросить его.

То ли святой, то ли совсем дурак…

Тогда Укки протянул руку, а рука, действительно, заметно трясется, мелкой нервной дрожью. Я диагност подключил, он тут же выдал «химические ожоги», «биотоксин в крови», «множественные травматические повреждения кожного покрова» и «нервное истощение». Тогда я ему стимуляторов смешал и наколол вместе с иммунопротектором, но рука у него так и дрожала, и лицо было такое же странное. И я говорю:

— Может, тебе дать культуры пожевать? Заживет, как на собаке…

— Не стоит, Фог, — отвечает. — Меня вырвет.

После стимуляторов обычно дико клонит в сон: организм запускает резервы, а это утомляет со страшной силой, надо восстанавливаться. И Укки глотал зевки и тер глаза, когда мы шли по этому поганому карнизу. За стену цеплялся, еле держался на ногах, даже налегке. А я боялся остановиться, потому что тут стоит на десять минут притормозить, как из камня прет всякая дрянь, которой симбионты как-то сообщили, что рядом отдыхает коварный враг.

Я Укки прекрасно понимал. Он был травмирован изрядно, к тому же сейчас иммуновосстанавливающая химия ему кровь чистила — ясен перец, он через силу шел. В таком состоянии здравая мысль только одна — упасть и заснуть. Почти что на ходу спишь. Я по себе знаю, что это такое — короче, сочувствовал со страшной силой.

— Орел, — говорю, — ты хотя бы держись за меня, что ли. А то я боюсь, что ты с карниза навернешься.

Он притормозил, посмотрел на меня мутно, полулежа на стене, благо попалось пологое место, потер лоб и говорит, медленно:

— Не беспокойся… Фог, — и пытается скрыть, что зевнул. — Я в порядке… могу сам идти.

— Кончай-ка дурить, — говорю. — Ты мне за последнее время хуже смерти надоел со своей блажью и кодексом чести.

Делаю к нему шаг, а он — по карнизу шаг назад и прижимается к камню изо всех сил. Он даже проснулся, и держит руки перед собой, будто собрался сталкивать меня вниз, и говорит умоляюще:

— Фог, нет, нет. Не трогай меня, пожалуйста.

— Да что за дурь?! — говорю. — Что ты, растаешь, что ли, если тебя тронуть? Что-то я за тобой ничего такого не помню. Успокойся, обопрись на меня и пошли уже.

А он:

— Нет, нет, тебе и так тяжело, я сам дойду, все в порядке, — и пятится.

— Замри!! — рявкаю. — Там же пропасть, дубина! Вниз с ветерком захотел? Чтобы гаврикам было чем культуру закусить?

Остановился. Тут я не хуже диагноста могу определить, что с ним творилось — выброс адреналина на почве стресса привел его в чувство. Причем, стресс — не окружающая опасность, а то, что я собирался до него дотронуться. Фигня какая-то…

— Укки, — говорю, — послушай, мы же не на прогулке тут. Можешь считать меня гнилым гуманистом, но мне вовсе не светит, чтобы ты подох. В конце концов, я не хочу опять черт-те сколько времени искать подходящего пилота, если тебя этот резон больше устроит. Я думал, ты понимаешь, что такое дисциплина. Я приказываю, ты подчиняешься. Баста.

А он стоит, смотрит на меня щенячьими глазами, чуть не плачет и бормочет:

— Это — злоупотребление служебным положением, Фог… об этом нельзя приказывать… нехорошо, грязно, грешно… Если бы моя бедная матушка узнала… А ты ведешь себя, как средневековый тиран… — шмыгает носом, делает над собой усилие и вымучивает остатки сил и боевого задора, — или, мой наставник и тень мрака, будет поединок прямо здесь и сейчас!

И кладет ладонь на рукоять меча. Энергия у него в тот момент вообще сошла на нет, его мутило, еле стоял, но кодекс блюл — и то ли смешно это было, то ли трогательно.

Не знаю, сколько времени бы мы пререкались, но тут я снова услышал этот треск, тряпичный, ползущий такой. И среагировал, как учили. Очень быстро.

У Укки реакция сейчас не то, что замедлилась, а вообще пропала. Я его схватил за руки повыше запястий и рванул к себе — за ним эта сизая дрянь уже прорастала из камня, только, видимо, не почуяла рядом тела, потому замерла в воздухе и подрагивала, как щупальца. А Укки ещё что-то бормотал, но у меня не было ни секунды его слушать. Я его на плечо закинул — «способ транспортировки раненого номер три» в хрестоматийном виде — и побежал по карнизу так быстро, как смог.

Бегу и молюсь, чтобы камни под ногами не осыпались и не просела вся эта радость. И стараюсь вниз не смотреть. Не очень люблю высоту в условиях постоянного тяготения.

Хорошо, что камень там не хрупкий. Вообще, я думаю, тоже что-то такое, специально возведенное и биомеханическое, которое где попало не осыпается. Я поднялся метров на сорок, легко — только потом под ногами начало подозрительно шуршать.

К тому моменту Укки уже смирился и не пытался вырваться — а может, все-таки понял, что дергающегося пилота мне тащить тяжелее. Не трехлетняя девочка, как-никак. Плюс рюкзак с компьютером и культурой этой, которую мы уже возненавидели оба.

Потом я некоторое время еще пробирался дальше, медленно, внимательно глядя, куда ногу поставить. Но когда карниз сузился до ширины ступни примерно, я не рискнул дальше тащить Укки на себе. Там уже надо было по одному как-то. Может, думаю, так меньше шансов обрушить это дело нашим весом.

Я его поставил на карниз. Он вниз посмотрел, ахнул и сам за меня уцепился. Было уже очень высоко.

— Ну вот, — говорю, с этаким театральным оптимизмом. — До верха уже всего ничего. Последний рывок, выбираемся из этой поганой пещеры и вызываем наши крылышки. И мы — короли.

— Некоронованные, — отвечает. Мрачно. И заставляет себя — просто-таки диким волевым усилием — отпустить мой рукав.

— Да ладно, — говорю. — Забудь. Никаких нарушений кодекса, все — в рамках поведения бойцов в экстремальной ситуации. Пойдем дальше, только осторожно.

— Фог, — говорит, с фирменной виноватой интонацией, — давай помогу что-нибудь нести, а?

Меня пробило на приступ идиотского хохота — он даже не обиделся.

— Ты себя дотащи как-нибудь, — говорю. — Вот же закон подлости! Вот бы у тебя время любви случилось где-нибудь дома, чтобы вокруг тепло, чисто и девочки! И прямая возможность помахаться, если очень уж приспичит! Так ведь нет. Твой потрясающий организм просто на диво подгадал и место и время!

Возмутился.

— Вот интересно, Фог, — говорит, — а что я могу с этим сделать? Я что, в состоянии по собственной воле перестать расти? Это все равно, что женщине предложить погодить рожать!

Прозвучало резонно. Логикой он владел неплохо. Только один небольшой нюанс нарочно упустил.

— Тетку перед родами я бы с собой на экстремальное дело не попер, — говорю. — Ну все, хватит болтать. Пойдем уже.

Пошли. Укки, как я думаю, чуток отдышался, пока я его тащил, поэтому двигался более-менее нормально. А главная подлянка оказалась в том, что наверху трещин и уступов почему-то было гораздо меньше, чем внизу. Я, моментами, просто холодным потом обливался, представляя себе, как мы, в конце концов, доберемся до места, откуда начинается совершенно гладкий камень — и придется возвращаться обратно той же дорогой.

И как накаркал.

Мы оказались на карнизике шириной с табуретку. А дальше — гладкая стена, высотой метра в три. Резко обрывается, вероятно, тем самым вылизанным полом, который мы еще савиетки видели. Вот так.

Тогда я говорю:

— Вот что. Я сам до этого дела не дотянусь ни за что. Подпрыгивать тут чревато. Стрелять — тем более, все может обрушиться. Поэтому сделаем так. Я поднимаю тебя, ты подтягиваешься, потом забираешь компьютер и рюкзак, как-нибудь там закрепляешься и вытаскиваешь меня. Принято?

И у Укки на лице отражается жестокая борьба. С одной стороны, он понимает, что это совершенно резонно, единственный выход. А с другой — надо мне позволить опять до себя дотрагиваться. А его из-за этого дурацкого времени любви от такого дела корежит до колик.

Он думал минуты две. Потом сказал:

— Фог, ты, конечно, прав.

И я его поднял. Его мелко трясло, но он как-то взял себя в руки. Встал ко мне на плечи, а там уж довольно легко подтянулся и взобрался наверх. Потом лег на край обрыва, свесился ко мне и говорит:

— Тут вправду та самая пещера, Фог. Тут рядом — колонна, может, привязать к ней веревку?

Я ему подал компьютер и рюкзак, а сам думаю. Представляю себе эту колонну, в которой мутный свет и шевелящиеся тени, и со страшной силой не хочу, чтобы Укки к ней даже притрагивался, не то, что веревки вязал.

— А больше не за что закрепить? — говорю.

Он убрался наверх и некоторое время там осматривался. Потом снова свесился ко мне.

— Все гладко, — говорит. — И лежать неудобно. Тут поверхность камня, как лакированная шкатулка… или как внутренняя поверхность ракушки… И идет она немного под уклон. Я не смогу тебя удержать, мы оба соскользнем вниз. Я привяжу веревку, хорошо?

И я понимаю, что мы в заднице. В первый раз за все это время — в настоящей, печальной заднице. Потому что все мое внутреннее чутье восстает против вязания веревки к этой штуке. Вот вылезет из нее дрянь, рядом с которой волосня и ногастые гаврики со своим фаршем нам покажутся прогулкой по парку с фонтанами…

— Укки, — говорю, — знаешь, что… Мне кажется, что мы оба накроемся, если ты будешь теребить колонну своей веревкой. Вот скажи откровенно, тебе нравится эта колонна?

Он чуть помолчал.

— Нет, — говорит.

— Ну так вот, — говорю. — Видишь выход из пещеры?

— Далеко, — говорит. — Какой-то мутный отсвет, в полукилометре отсюда… Или в километре — поверхность идет наклонно вверх, Фог, мне сложно определить точнее.

— Славненько, — говорю. — Забирай наши манатки и иди туда. Выйдешь на поверхность — свяжись с крыльями. Вызовешь нашу резервную авиетку, если выйдет. Тогда заберешь меня на ней. А не выйдет — улетай.

— Фог, — говорит, — ты нашей резервной ту авиетку называешь, у которой двигатель разобран и антенны сняты? Да? Ты еще говорил, что энергоблок с нее для протонного ускорителя очень подходит?

Ну что я могу сказать…

— Хорошая, — говорю, — у тебя память, малек. Я думал, ты с этой беготней и временем любви забыл уже. Тогда скажу просто — вали отсюда, пока можешь. Сейчас какая-нибудь дрянь наползет, мы уже с четверть часа тут гужуемся.

— Наставник, — говорит, — я привязываю веревку. Все это ерунда. Я сейчас вытащу тебя, — а лицо совершенно отчаянное.

— Нас, — говорю, — сейчас сожрут обоих. Выполняй приказ, пилот, чтоб ты опух, а то у меня под ногами уже камни вибрируют, — и вытаскиваю бластер. Больше делать нечего.

А Укки кричит:

— Нет, нет, нет! Я спускаюсь к тебе! Мы идем вниз и ищем другое место!

— Не смей! — рявкаю. — Ты меня убить хотел — ну считай, что убил. Вали отсюда, я сказал!

Тогда он на пару минут исчез наверху, а потом снова свесился. И протянул вниз руки. Подо мной уже вовсю шла какая-то неторопливая работа.

А Укки говорит:

— Фог, держись. Все путем, — куда спокойнее.

Я потянул его за руку, осторожно — и чувствую, что он не скользит. Совсем. Я даже удивиться не успел — тело само подтянулось. Я ногу закидывал на край обрыва, когда внизу что-то чавкнуло… с хлюпаньем, но негромким. Так, будто кто-то лужицу молока со стола схлебнул. Когда я потом туда посмотрел, ничегошеньки там уже не было — только ровный камень, но Укки, похоже, видел. Стоял на коленях, смотрел на меня снизу вверх, бледный-бледный, глазищи — из-за зрачков радужки не видно. И держался за рукоять меча.

— Что это было, герой? — говорю.

— Не знаю, — отвечает. Бесцветным, неживым голосом. — Не проси меня описывать, Фог. Не могу.

Я присел рядом с ним на корточки и руку протянул. А Укки ее отвел, как всегда. Пробормотал:

— Не трогай же меня, Фог, и без того тошно.

— Ну так поднимайся, — говорю, — товарищ мой отважный, и рвем когти отсюда, пока оно снизу сюда не вскарабкалось.

— Не могу, — говорит и вытягивает меч из ободранных ножен.

А меня разбирает истерический хихикс.

— Ты что, — говорю, — с горя зарезаться решил?

Укки на меня посмотрел с укоризной.

— Не так велико это горе, видишь ли, — говорит. — Просто я приклеил к полу комбез на коленях. У меня же твой рюкзак, а ты всегда с собой таскаешь микроотвертки, суперклей и всякое такое. Я видел, когда мы оставили авиетку, как ты из карманов комбеза все это в кармашки рюкзака перегрузил, а по своим карманам распихал лишние шприцы с иммунопротектором и химические фильтры для воды… вспомнил вот. От страха, наверное.

— Супернаблюдательность, однако, — говорю. — Что бы я без тебя делал…

А Укки очень аккуратно отрезал мечом куски ткани со штанов — от колена до лодыжки. Потом встал, — приклеенные лоскуты так на полу и остались на веки вечные, — подумал и обрезал болтающиеся тряпочки. И получилось вроде комбеза с шортами по колено.

Я взял рюкзак, и мы пошли к выходу. Свет вдалеке постепенно гас, снаружи, похоже, ночь наступала, а внутри было гораздо светлее — и когда мы проходили мимо той самой колонны, в ее светящемся нутре что-то темное метнулось в нашу сторону и прилипло изнутри. И даже думать не хотелось, что это могло быть, и сумело бы оно или нет вылезти наружу, если бы Укки привязал веревку.

Когда мы выбрались на поверхность, уже совсем стемнело. Большая часть местной погани расползлась по своим дырам спать, только жабьи башки с кишками мотались на ветерке по черному небу дирижаблями, и кто-то невидимый в камнях тоненько посвистывал, как сверчок.

Мы так хорошо вышли, что я все время напрягался и ждал подвоха. Но, кроме волосни из самых ближних к выходу колонн, никаких неприятностей не было. Укки держал меч наготове, но тут, вдалеке от города и цивилизации, у гавриков, похоже, не хватало влияния.

А может, они сочли за благо оставить нас в покое. Решили, что нам уже хватит по самые гланды. Если так, то я бы с ними согласился.

Но все равно, пока я не распаковал компьютер и не связался с нашей машиной, мне было неспокойно. Только получив сигнал от нашей справочной базы и автопилота, я смог немного разжать нервы.

Укки стоял рядом с мечом в руке и милой улыбкой. И мне казалось, что уже идет по-старому. В смысле — сорванная планка у пилота встала на место, и весь этот дурной психоз со временем любви уже остался за флагом.

Я читал сообщения от наших крылышек, всякие приятные вещи о начале маневра, о расчете схода с орбиты, о наших координатах, о координатах машины — и на душе у меня постепенно становилось тихо и благостно. Мы скоро улетим из этого бардака. Потери в экипаже нулевые. В моем рюкзаке два контейнера с культурой — в общей сложности, килограммов семь. Мы отлично справились с очень непростым делом, и теперь можно расслабиться и получить удовольствие.

До прибытия звездолета осталось минут четырнадцать, когда Укки, который молчал и тоже, вроде бы, отдыхал, подал голос.

— Фог, — говорит. — Ты очень занят или его автопилот ведет?

— Автопилот, — отвечаю. — А что? — и блаженно улыбаюсь.

А Укки крутанул мечом какую-то сложную фигуру и говорит, таким тоном, будто хочет сообщить очень приятную вещь:

— Фог, я подумал, что, наверное, не стоит откладывать поединок до Мейны. Там неудобно, соберутся твои… товарищи, будут глазеть… Мне кажется, что зрители — это совершенно лишнее. Давай, когда прилетит машина, чуточку попьем, вымоемся, передохнем немного… и найдем тут где-нибудь хорошее местечко, а? Вроде вон той площадки. Гладкий камень, отличное место… как будто специально для поединков сделано, и нет никого, кто станет пялиться и мешать идиотскими советами…

Боже Вседержитель, я подумал, что сплю!

Он говорил без малейшего оттенка нервозности или неприязни, так дружески, почти нежно. Улыбаясь совершенно солнечной улыбкой. Пытался, между делом, смахнуть со лба уцелевшую прядь волос, но она присохла к запекшейся крови. И сказалось так естественно-естественно. Как о деле обычном и совершенно решенном.

Как сказал бы, к примеру, что, по его скромному мнению, кроме концентрата для синтезатора хорошо бы еще купить лавийских конфеток с начинкой и сушеных вишен, потому что в далеком рейсе иногда дико хочется сладкого.

— Укки, — говорю, — ты с ума окончательно сошел, да? Ты хочешь на эту милую поверхность звездолет поставить? Вот любопытно, что будет, если пока мы рубимся, с ним произойдет что-нибудь славненькое!

Он потупился. И пробормотал виновато:

— Может, отдышаться на орбите, высадиться, а его потом вызвать, как сейчас?

— Молодец, — говорю. — Чудесная идея. А кто будет во время драки охранять компьютер? Или ты собираешься махаться с ним за пазухой? Или мне его дашь, чтобы я им твой меч парировал?

Он совсем смутился. И еле выговорил:

— Фог, прости, я не рассчитал… Понимаешь, я же все время думаю о поединке, от этого так тяжело отвлечься… я просто мечтаю, когда, наконец, у нас будет и время, и возможность… и, конечно, в голову лезут всякие глупости…

Круто.

Офигеть, думаю. Я абсолютно не понимаю своего пилота. Я думал, что мы все уже решили. Что эти его цветущие ветки нашего товарищества опять обросли лепестками, когда я отдирал его от скалы или когда он меня с карниза вытаскивал. Вот нафига он меня вытаскивал, если все еще мечтает, видите ли, меня убить?

Он мечтает! Мечтатель выискался!

А Укки гладил лезвие меча, немного нервно улыбался и говорил:

— Я понимаю, что ты гораздо старше, Фог, что тебе это не в первый раз и вообще… Может, ты теперь и не волнуешься особенно. Я же слышал, что о тебе болтают на Мейне. Ты так часто доказывал людям, чего стоишь, что, наверное, немного найдется храбрецов тебя вызвать… а у вас там такие свободные нравы…

— Знаешь, малек, — говорю, — они ведь правы. В смысле, я оправдываю репутацию, со мной не особенно связываются. Может, тебе стоит принять это к сведению?

Он опустил лезвие и прижался щекой к эфесу. Посмотрел на меня шальными глазами, не бешеными, а эйфорическими, как у пьяного в дрезину. И говорит:

— Фог, ну подумай сам, как я теперь смогу отказаться? Я тобой восхищаюсь, я так счастлив… Все это похоже на какую-то старинную книгу с приключениями… Я никогда не думал, что буду участвовать в поединке с таким человеком, как ты — вдвое старше и вдесятеро круче, к тому же с настолько близким товарищем. Я ощущаю себя героем, понимаешь? Даже если ты меня убьешь, я умру совершенно счастливым.

— Дурак ты, а не герой, — говорю. — И убивать я тебя не хочу. Почему я должен, вообще?

— Не хочешь — не убивай, — говорит. Пожал плечами, опять сделал такой вид, будто ему сама собой разумеется какая-то непреложная истина. — Это же от тебя зависит, если ты победишь.

Наша машина была уже на подлете. Я закрыл компьютер.

— Слушай, — говорю, — помнишь, ты мне когда-то предлагал помахаться палками? Давай, когда вернемся, устроим поединок на палках. Я тебе наваляю, если хочешь, но уж точно не убью, даже случайно… это тебя удовлетворит?

Тогда Укки вздохнул и посмотрел на меня с неизбывной тоской.

— Фог, — говорит, — может, хватит меня дразнить? Как только мне кажется, что ты начал относиться ко мне серьезно, ты сразу превращаешь все в глупую шуточку, будто с ребенком разговариваешь. Я сам знаю, что для тебя, вероятно, всегда буду ребенком. Но неужели ты считаешь, что я ничего не стою?

Звездолет показался в небесах и включил прожектора. И жабоиды от него поплыли, качаясь, как по волнам — им, похоже, свет не понравился.

— Кончай дурить, — говорю. — Хочешь считаться взрослым — прекращай ребячиться. Что за мысли — «стою, не стою»?

— Вот и славно, — отвечает. — Раз так, значит, я могу рассчитывать на настоящий поединок?

— Да можешь, — говорю, — можешь, отвяжись. Только не сейчас. Сейчас я устал и зол, я хочу свалить отсюда как можно скорее, а ты пристаешь с пустяками.

Это его ужасно расстроило. Даже нормальная посадка наших крыльев не обрадовала. И когда мы улетали, он сидел молча, работал, как машина, быстро, четко и холодно, а на меня отчаянно старался не смотреть.

— Да ладно, — говорю, когда вышли в «прыжок». — Прекращай злиться. Я тебя сильно задеть не хотел.

Укки повернулся ко мне — опять у него от смертной обиды глаза на мокром месте. Что-то у него в последнее время нервы совсем никуда стали, думаю.

— Иногда мне кажется, что ты презираешь меня, Фог, — говорит. — Ты всегда выбираешь что-нибудь такое, что я считаю половиной своего сердца, чтобы назвать это пустяком. Мне хочется быть искренним, а ты каждый раз это высмеиваешь. Ну почему?

Старая я сволочь, думаю.

— Брось, — говорю. — Ты лучший пилот из всех, с кем я работал. И один из самых отважных ребят, какие мне встречались. Я просто не могу все время говорить комплименты, мне кажется, что это как-то пошловато.

Ну, он, конечно, легко кидался в обиды, но и отходил не тяжелее. А потому улыбнулся и говорит:

— Хорошо, забыто. Значит, как только будем дома?

И мне пришлось-таки ему назначить время и место.

— Нет, — говорю. — Хочешь серьезно — будет серьезно. Сначала приведем себя в порядок и отнесем медикам культуру. А потом уже будет драка. И если уж тебя так бесят зрители — слетаем в Тридцать Первый сектор, там есть одно удобное местечко. Договорились?

Укки кивнул и больше долго не приставал со своим поединком.

Мы пили, как верблюды, и съели трехдневный запас провизии. Мы еле отмыли от себя эту Бездну, запах погреба и всякой тамошней дряни. Мы проспали почти сутки. Потом торжественно отнесли культуру в Медицинский Центр.

Медики верещали от восторга. Наг контейнеры огладил чешуйчатой лапой и говорит:

— Знаешь, Фог, честно говоря, я не особенно надеялся, что вы вернетесь с культурой. Обычно народ отказывается еще на стадии просмотра видеозаписи, а уж поглядев на все это дело воочию, улетают, не спускаясь под землю, почти все.

— Если бы там золото было, — говорю, — бриллианты или радиоактивная руда, лазали бы туда, как миленькие. И не припухли бы ни разу. А за грибами им западло.

Наг покачал головой.

— Эти грибы обеспечивают более или менее легкий выход из травмы, — говорит. — Как можно быть такими безответственными?

— Это же люди, — говорю. — Легко. Лазать там противно, а в собственные травмы никто особенно не верит. Тем более — мейнцы.

Змеи с букашками очередной раз подивились странной человеческой природе и отстегнули нам, как мы договаривались. А после того выдали именной сертификат на вечные времена, как сущим благодетелям всей мейнской братии.

Но я, перед тем, как отдавать им контейнеры с культурой, отлил немного питательного дерьмеца в баночку из-под белого соуса и отсадил туда грибов с полблюдечка. На всякий пожарный и непредвиденный случай. А баночку поставил в теплое место над вентилятором, чтобы культура хорошо себя чувствовала и не подохла, по крайней мере, до поединка.

Я так рассуждал, что до Центра, в случае чего, от Тридцать Первого сектора на нашей авиетке добираться минут десять-двенадцать, а за это время кое-кто может двинуть кони. Ужасно мне эта история с поединком не нравилась, и чем дальше, тем больше не нравилась, но Укки ходил весь такой праздничный до полной невозможности, сиял, как надраенная пуговица, и весело болтал о типах мечей с Нги-Унг-Лян и о стилях «Северный Ветер» и «Полет Птицы».

Он привел в порядок свою шевелюру и удалил рубец от сизой дряни на виске и на щеке. И так тщательно чистился перед нашим предстоящим боем, что мне плохело. Когда мы собрались лететь, он был весел, но как-то взведен, взвинчен, как кот, которого надразнили бумажкой на ниточке. Только что хвостом не повиливал, за неимением оного.

У него был меч. У меня был кусок керамилоновой арматурины длиной метра полтора и диаметром в сантиметр. И Укки на эту штуковину юмористически поглядывал и хихикал, нервно, злобно и весело.

— Это, — говорил, — будет стиль «Бешеный Носорог» или «Варвар На Охоте». И очень будет смешно, если ты и вправду победишь. Что ты будешь делать этой штукой? Можно было бы такую уморительную комедию снять и неприличную совершенно…

Вся эта болтовня пролетала у меня мимо ушей, как миленькая. Мне тогда еще казалось, что Укки бывает на диво нелогичен, так я и не расшифровывал то, что не понимал, и не переспрашивал. Обычно, если начать расспрашивать людей чужой расы, то комментарии выслушивать задолбаешься. А перед этим поединком всякий треп казался мне совершенно неважным.

В общем, я самый паршивый ксенолог на Мейне. Ну просто из идиотов идиот. Меня чуточку извиняет только то, что я считал Укки до упора человеком, хоть и с блажью. Потому что, как и вы, думал, что две руки, две ноги, голова — это ни разу не осьминог, а все, кто не осьминоги, люди по определению.

Баночка с культурой лежала у меня в бардачке под пультом. И перед тем, как опустить авиетку, я ее потихоньку переложил в карман. Не то, чтобы я был неуверен в себе — просто Укки вел себя странно, и я хотел быть, по возможности, ко всему готовым.

В Тридцать Первом есть такая Старая Стоянка. Когда-то дико давно там был космодром, но потом у одного из орлов на старте реактор рванул — дело происходило еще во времена атомных двигателей со всеми вытекающими. Ну, натурально, все вокруг накрылось медным тазом. Те, кто на тот момент был на крыльях, уцелели, но из обслуги много народу погибло и все постройки вокруг разнесло в пыль. И ляд знает, сколько лет никто там не ошивался. Орлы несчастливые места не любят и никогда не любили, тем более что вокруг полно других мест, которые можно разрабатывать и заселять.

Сейчас, конечно, места уже поменьше. Народ-то все прибывает, и всем где-то жить надо. Поэтому Старую Стоянку потихоньку прибирают к рукам. Вокруг, на месте убитого комплекса обслуживания, много кой-чего построили — ангары там, заправочную станцию для авиеток, мастерскую, где всякую кибербайду чинят — и еще что-то такое строят. Но самое место, где звездолет разнесло, пока никто не трогает. И не из-за радиации или чего-то вроде, — все давно дезактивировано, — а просто вроде как мертвец не любит, когда на его стартовой точке копошатся посторонние.

Короче, на Мейне куда ни плюнь — попадешь в суеверного. Ведь, казалось бы, цивилизованная публика, физики, механики… охотникам положено быть циничными по определению — и ни фига подобного. Духов боятся, или, во всяком случае, уважают самым ненаигранным образом.

Но мы с Укки это дело перетерли и решили, что на нас мертвец не обидится. Мы его стартовую площадку занимать не собираемся, а кровь обычно духам нравится, как бы она ни пролилась.

Про кровь Укки сказал. Но пока мы не вылезли из авиетки, я все равно до конца не понимал, насколько он всерьез.

А местечко было интересное, действительно, со всячиной. Окрестная мелюзга сюда наверняка побояться приходит. Вы не были на Старой Стоянке? Нет, покрытие выдержало. Покрытие даже тогда сооружали на совесть, чтобы реактивные струи из двигателей его не разнесли. В общем, выдержало. Только прогнулось такой… воронкой не воронкой, а вроде блюдца, просело. И остекленело. Черное такое, вогнутое, блестящее, битумного цвета. И кое-где из него торчат вплавленные обломки чего-то там.

Мы авиетку поставили не в самую воронку, а подальше. Между обгорелым и обветшалым покосившимся каркасом какого-то сооружения — за триста лет не рухнуло, полчаса-то уж с гарантией продержится — и стенкой ангара для модулей. Укки спрыгнул на эту черную окаменевшую смолу, огляделся, вздохнул и сказал:

— Как здорово!

А у меня секундочку было ощущение… Не знаю, как сказать. Будто я ребеночку под подушку потихоньку яблоко сунул, а он нашел. Этакая снисходительная радость. Доставил удовольствие пилоту — только та еще обстановка.

Укки поозирался восхищенно и спрашивает:

— А у вас правила, как наши?

— Не знаю ваших, — говорю.

И он выдал, глядя мне в глаза — я почти телепатически ощутил, что его потряхивает, но не от страха, а от возбуждения:

— Допустимо что угодно. Бой останавливает только просьба пощадить. Все.

Мне стало холодно. Сурово, думаю. Если это официальные правила поединка, то весьма сурово. Каковы ж неофициальные?

— Ладно, — говорю. — Требуются пояснения. Допустим, ты… ну, не ты, а мой некий условный противник, лежит на земле, безоружный, с клинком и горла и молчит, как рыба об лед. И что?

Укки пожал плечами, как всегда, когда, по его разумению, все и так понятно.

— Личный выбор. Ему легче умереть, чем проиграть. Убиваешь. Личный выбор надо уважать, — и надменно улыбнулся, а я понял, что уже он взвинчен до предела, просто сплошные натянутые нервы, и что он собирается драться всерьез.

Совершенно всерьез. Без всяких скидок. И я попробовал последний раз, не выдержал.

— Нам ведь, — говорю, — совершенно нечего делить, Укки.

А он втек в боевую стойку.

— Мы слишком многим связаны, — говорит. — Неужели ты не чувствуешь? Это так по-настоящему… истинно… искренне… — и атакует.

Многовато я трепался, как могу навалять кому угодно. Конечно, я себя переоценил. Укки был фехтовальщик от природы, он был абсолютный фехтовальщик, а я служил в Имперском Спецназе, потом связался с урками. А на Мейне вообще не дрался врукопашную, бой в космосе — это совсем другое дело. И потом, я никогда не имел дела с мечом.

Когда я с трудом великим парировал его первый выпад, до меня вдруг дошло — он меня убьет сегодня. Потому что в смысле мечей я ему совсем не противник.

А Укки смотрел на меня сумасшедшими глазами, с яростной нежностью, обожающе и ненавидяще сразу, и гонял, как жучку, как шелудивого по бане. Поначалу мне было не отдышаться. Я думал, хорошо, что у меня хватило ума не драться с ним в помещении — он бы загнал меня в угол в два счета или прижал к стене. Тут, на просторе, я, по крайней мере, мог удирать, уворачиваться и все такое — а он…

Такая это была нечеловеческая красотища… стремительный гибкий хищник… то ли он был продолжением меча, то ли меч — его продолжением, но я еще в Бездне понял, что у них с мечом все непросто. Больше я никогда не видел вживую такого офигенно прекрасного фехтования и не увижу уже. Ребята с Нги-Унг-Лян, узнав, что мы такое, больше не прилетают на Мейну в одиночку; кроме Укки, насколько я знаю, никто из них с человеком не рубился — так что это можно только в кино посмотреть. Укки показывал мне товар лицом, демонстрировал, чего он стоит на этом свете… я думал, что его фехтовальный стиль слишком хорош для меня.

И мне остается только полюбоваться напоследок, самоуверенному болвану.

Вот это, на лбу — это от его меча пометочка. И еще несколько хороших полосок на шкуре осталось. В общем, я с вами разговариваю только потому, что мой Укки был мальчик из хорошей семьи, с принципами, слишком чистенький для Мейны, а я пират. И он год тренировался у меня на глазах, я его технику видел, понимал и представлял себе, как он связывает выпады и как чередует атаку и оборону. Просто знал. И характер его достаточно знал. И самым подлым образом воспользовался.

Я не мог обставить его в технике, и я его пересчитал. И надул. То, что я сделал, настолько грязно, что сейчас даже стыдно. Я выбрал подходящий момент, когда он чуть-чуть замешкался, и говорю:

— Нет, ну ни фига себе! Они и сюда приперлись!

Укки тут же понял это так, что у него за спиной — наглые мейнские хари, которые пришли поглазеть. Он этого не мог так оставить, малек глупый, он отвлекся и почти обернулся. И я его двинул концом своей арматурины в нервный узел на правом локте.

В тот момент, когда он ахнул и выронил меч, мы тут же поменялись ролями. А когда он потянулся левой рукой, а я отшвырнул меч ногой, все, можно сказать, кончилось.

Я не умел драться мечом. А Укки не умел драться без меча. Просто не представлял себе такого бедства — что его обезоружат. И ему было не шевельнуть правой рукой… Ляд меня побери, он отлично держался, он даже пытался отмахиваться, просто без меча у него не осталось ни одного шанса.

Он сопротивлялся, как мог, и я его отпинал по полной. Теперь я его начал гонять; он отступал, у него хватило ума понять, что без меча это единственная возможность сохранить хоть немного сил. Укки бегал замечательно, он бы мог удирать хоть до вечера, но это противоречило его правилам: ему нужен был настоящий спарринг и он подставлялся время от времени, потому что надеялся, что я пропущу удар.

И ему очень хотелось заполучить свой меч, хоть в левую руку, а я просто играючи ему мешал. Без меча он дрался на голом самолюбии и мучился больше, чем от любой раны. И, в конце концов, я врезал ему в солнечное сплетение.

Он остановился, попытался вздохнуть, не складываясь пополам, а я просто подошел, сбил его с ног и завернул его левую руку к лопатке.

Укки ужасно долго молчал. Я уже думал, что мне придется ему руку сломать, потому что убивать я никак не собирался и заранее решил сделать ему так больно, чтоб он взмолился. Но я чувствовал, что кость вот-вот хрустнет, а он молчал и дышал через раз.

Тогда я говорю:

— Хочешь умереть?

И он шепчет еле слышно:

— Нет. Хватит.

— Хватит — это ты пощады просишь? — уточняю. Потому что мне не хотелось бы через минуту начать все сначала.

Он не сразу ответил, я еще немного подтянул его руку. Просто вынудил — и диву давался, как он долго держится. Но Укки все-таки сломался.

— Да, — говорит. Едва губами шевелит. — Оставь мне жизнь. Я твой трофей.

Я так понял, что это фраза ритуальная, и все действительно кончено. Отпустил Укки, и он сел. Обхватил себя руками за плечи и начал плакать. Тихо. Молча. То еще зрелище.

Не злился, не огрызался и не жаловался. Просто сидел и плакал. И смотрел на меня внимательно и непонятно. Я в жизни не видал, чтобы человек так себя вел после потасовки.

Я вытер с морды кровь, заклеил пластырем, где сильнее всего кровоточило, и принес Укки меч. А он говорит:

— Возьми себе, Фог. У тебя не было меча, теперь будет.

Это мне так дико показалось… будто он мне руку отдал. Не мог я Укки без меча представить и перепугался.

— Брось, — говорю, — оставь себе. Он тебе еще пригодится.

— Нет, — говорит. — Не пригодится. Может, моему сыну пригодится, если я выживу, и у меня будут дети. Но не мне. Я проиграл. На Нги-Унг-Лян в таких случаях меч отдают.

Это такое было неизбывное горе, что я сел рядом с Укки, положил меч рядом, а его обнял за плечи. Сначала сделал, потом понял, что зря… а потом сообразил, что Укки против обыкновения не дернулся. Вроде бы даже прислонился ко мне чуть-чуть. И говорит:

— Ты так добр ко мне, Фог… Ты ведь не заставишь меня страдать больше, чем необходимо?

Мне опять сделалось не по себе. До меня дошло, что это еще не все.

— Конечно, — говорю. — Ничего плохого больше не будет. Ну что, возвращаемся на корабль?

Тогда Укки улыбнулся бледной улыбкой.

— Фог, — говорит, — ты тоже тут не хочешь? Я тебе так благодарен, я думал, что прямо тут… тут пустынно, но все равно, кто-нибудь может увидеть, как я… — и больше говорить не может, цепляется за мою куртку, утыкается лицом мне под мышку и начинает рыдать.

Я его отодвинул и встряхнул. И спрашиваю:

— Укки, что я, по-твоему, тут не хочу? Я от твоих тайн и загадок скоро с ума сойду…

Он взял себя в руки. Достал платок, вытер лицо, глубоко вздохнул.

— Прости, — говорит. — Ты, как я понимаю, не хочешь здесь меня изменять. И, по-моему, хотя я, как твой трофей, права голоса в этом вопросе и не имею, это, с твоей стороны, очень великодушно и благородно. Так делают не все. У некоторых так падает забрало, что им наплевать на чувства трофея. Потом, когда страсти улягутся, они, конечно, жалеют и раскаиваются, но разбитое сердце уже не склеить…

Я отчетливо ощутил, как у меня заходит ум за разум.

— Укки, — говорю, — а что победитель делает с трофеем?

Укки на меня посмотрел своим фирменным взглядом системы «опять спрашиваешь об очевидных вещах», пожал плечами и говорит:

— Порядочный, благородный и великодушный победитель на нем женится. Если победитель этими качествами не обладает, то возможны варианты. Впрочем, я очень надеюсь, что ты не поступишь со мной жестоко, Фог.

— Стоп, — говорю. — Укки… ты — мужчина? Точно?

Он совсем успокоился, даже хихикнул.

— Фог, — говорит, — ты что? Мы же только что сражались!

— Хороший ответ, — говорю. — Не верти. Да или нет?

— Конечно, мужчина, — говорит. И вздыхает. — Пока.

— Так, — говорю. — А если бы, не дай Господь, ты победил?

— Я бы женился, — говорит. Проникновенно. — У нас нет кровной связи. И я предан тебе.

Вот когда я понял, что жители Нги-Унг-Лян, может быть, и антропоиды, но ни разу не люди. Потому что люди разных рас, бывало, угрожали меня поиметь самыми извращенными и нецензурными способами, но уж взять замуж мне таким тоном не обещал никто и никогда.

Потому что Укки это сказал всерьез. И не в запале. И не в прикол. Он очень хорошо понимал, что говорит. А я — нет.

Он бы женился! На мне! Каково, а?!

Укки дал мне вести авиетку обратно. Сидел рядом, печальный, но спокойный. Он уже что-то решил для себя и был морально готов. А я боялся его расспрашивать прямо здесь. Мне нужна была хоть пара минут, чтобы собраться с мыслями.

Укки молчал. Он такие вещи отлично сек, никогда не лез с разговорами, когда его не просят. И за время полета я чуточку пришел в себя, так что в звездолете отвел Укки в каюту, посадил напротив и говорю:

— Рассказывай.

А он смотрит на меня святыми глазами, спрашивает:

— Что рассказывать-то? — и расстегивает молнию на комбезе.

Это уже что-то совсем новое начиналось. Потому что вообще-то Укки, существо ужасно застенчивое, в жизни не раздевался напоказ. Поведение трофея. Ладно, думаю. Я его нагишом никогда толком не видел, теперь поглядим, что там с ним такое и что его соотечественники за фрукты.

Оказалось, фрукты те еще.

Пилот мой был… ну, скажем, относительно, мужчина. Процентов на восемьдесят пять, может быть. У него, кроме обычной, имелась резервная система, незадействованная. И чтобы это оценить, его надо было изучать, не как своего пилота, а как биологический экспонат. То есть, просто, как котенка, рассматривать, которому надо пол определить. Я и рассматривал, а он не возражал. Мне бы раньше такое в голову не пришло.

И не подумайте, вовсе Укки не выродок какой-нибудь. Просто жители Нги-Унг-Лян, они вообще такие, чтоб им пусто было.

Он потом сидел на своей койке в одной рубашке и излагал, а я медленно фалломорфировал. И к концу его рассказа процесс почти закончился. Потому что Укки вовсе не был нелогичным и ненормальным. Он был совершенно нормальным антропоидом нечеловеческого типа. И спала пелена с моих глаз, и я узрел всю эту чертовщину в тонких частностях.

Рассказывал он вот что. На Нги-Унг-Лян вообще нет двух полов. В смысле, никакие местные животные не размножаются, как в прочих местах. Вариантов этого дела в их мире много, но все они с диким вывихом и креном — а соотечественников Укки это нисколько не грузит, потому что в космос они вышли сравнительно недавно и другого особенно не видели.

У большинства тамошних тварей два комплекта гениталий. И принцип «кто кого поборет, тот того и порет». То есть, такая борьба за существование, что вчуже не по себе становится. У некоторых видов после поражения в драке лишний комплект отваливается, у некоторых победитель у побежденного его откусывает, у некоторых женская система недоразвита и их сношают, куда придется, совершенно кошмарными способами. И не участвуют в общем празднике жизни только одноклеточные и всякая мелкая дрянь, которые, как повсюду, размножаются делением и почкованием, поэтому в расчет не берутся.

У моего пилота, который вовсе не биолог, не укладывалось в голове, как это я родился мужчиной, мужчиной и умру, как любой из людей. И как это у нас, у людей, в самом худшем случае, не будет вообще ничего. Потому что фехтовальщики мыслят в абсолютно другой плоскости.

У них, как у всех живых существ их мира, рождаются детеныши только условно мужского пола. Только! Но у каждого из них имеется резервный комплект женских запчастей, на всякий непредвиденный случай. При наличии мужского женский не функционирует, просто выключен. И пока ребеночек еще маленький, его воспитывают, как мальчика, но с поправкой.

Может оказаться, что это не навсегда. Чтобы оставаться мужчиной, он должен быть классным бойцом. Потому что инстинкт и естественный отбор велят драться на выживание и передавать по наследству только самые, что ни на есть, отборные признаки. И они играют в поединки с детства, а с мечом ходят с тех пор, как ходить начнут. Потому что в их мире победитель с мечом — всегда сверху, а побежденный автоматически скатывается вниз, становится вообще самкой, или, вежливо скажем, дамой, и ему надлежит подчиняться, рожать детей и играть вторую скрипку.

На Нги-Унг-Лян никакого там сексуального шовинизма нет, по отсутствию поводов. Там есть только, не дай Бог, какой шовинизм по статусу. Рожать никто не хочет. Это физически тяжело, дико больно, чересчур ответственно и все такое. Но рожать надо, детей все хотят. То, чего никто не хочет, как везде, делает крайний. Проигравший.

Процесс, как они говорят, «изменения», превращения в женщину — тоже занятие малоприятное. У них же не только грудь появляется и все эти женские прелести, у них еще и разъезжаются тазовые кости, чтоб рожать, а это, как утверждают сведущие, даже менее приятно, чем сами роды. Поэтому проигравший и называется «трофеем». Он все проиграл. Он себя проиграл. В принципе. Навсегда.

Поэтому ребята, у которых начинается «время любви», то есть, отмечается готовность системы, первое время повышенно агрессивны и нервозны. Им же предстоит так определяться и доказывать, что они настоящие мужики, как нашим оглоедам и не снилось. Пока они дети, их защищает закон и инстинкт, когда они становятся взрослыми, от них отступается одно, а другое начинает играть явственно против.

По идее, существуют правила поединка. Ребята, которые друг другу доверяют, дружат и чувствуют влечение, официально выясняют отношения. Нормальная любовная история, с поправкой на то, что в бою парочка договаривается, кто будет Ромео, а кто Джульеттой. Это дело освящено религией, они верят, что Князь Света сражался с Князем Тьмы, победил, взял Княгиню Тьмы в жены и породил от нее мир. Случаются нормальные драмы, как везде, промахи и беды, но, в общем, все работает.

Вот, для примера, кино, которое Укки любил и пересматривал несколько раз. Там две средневековых страны долго и со страшной силой воевали — а войны у них были просто темный ужас. Пленные становятся рабынями победителей сплошь. Я, когда первый раз смотрел, понял по-человечески неправильно, а на самом деле — «изменяли» поголовно и добивались, чтобы бедолаги беременели от победителей. Если б я это тогда осознал, меня бы прямо у экрана вырвало, наверное… но это неинтересно. Ну так вот, они, значит, воевали, а два юных принца, возраста Укки — с той и с другой стороны — решили, против воли родителей, положить войне конец. У них там происходит очень красивая драка, на поле боя, перед выстроенными войсками, а потом режиссер все неудобопоказуемое опустил, и дальше уже свадьба. Я раньше так понимал, что проигравший — переодетая девочка, и еще думал, что она не по-девичьи лихо рубится, но на самом деле, когда он проиграл, его «изменили». Дальше победитель внес свою зазнобу в пиршественный зал на руках, она была бледная, осунувшаяся и напряженно улыбалась, а свита победителя вопила от восторга. Я думал, что ее, все-таки, зацепили мечом — но на самом деле, это у них официальная первая брачная ночь была, которую не показывают по эстетическим и цензурным соображениям. И короли заключили мирный договор — дети их просто вынудили, потому что вассалам стало, наконец, ясно, кто под кем. Спорные земли, за которые воевали, отошли державе победителя как приданое. Офигенно романтично. Укки как-то говорил, что это, на его взгляд, самый лучший фильм про войну и любовь. Самый такой добрый.

А просто про любовь на Нги-Унг-Лян не снимают кино. Там просто любви нет. Только война. И не всегда выходит так красиво и романтично.

В стране, где родился мой Укки, детьми хотя бы откровенно не торгуют. И родители могут загреметь в тюрягу на долгие времена, если кого-нибудь из детей «изменят» без поединка, чтобы выдать замуж за солидного дяденьку. Но все равно бывает всяко.

Сволочи, короче, не только люди. Сволочи — почти любые антропоиды.

Средневековье на Нги-Унг-Лян совсем не было таким радужным, как в том кино. Я потом читал их исторические романы — и мало не показалось. Проституция в этом мире считается грязнейшим пороком, Укки, к примеру, воспитывали в том смысле, что к дешевым девкам пойдет только слабак, боящийся боя и не способный отвоевать себе истинную подругу — но в темные века людей продавали почем зря. Пленных и рабов, смазливых ребят из простонародья, которых «изменяли» вассалы придворных тварей, чтобы их господин недельку позабавился… Отсутствие победителя рядом автоматически опускало «трофей» ниже плинтуса — женщины в этом мире мечей не носят, это сакральный запрет, а по-другому они, как правило, за себя постоять не умеют. Так что упомянутые дешевые девки — это уж полные неудачники, которых победили и бросили, и которым надо как-то выживать в мире, который неудачникам ничего не прощает.

Зато правящий класс, как и везде, пользовался незаслуженными привилегиями. Единственный наследник государя, как правило, всеми правдами и неправдами оставался мужчиной, поэтому с его личной жизнью мухлевали, как могли. Отважного юного бойца из аристократов «изменяли», чтобы он стал женой или фавориткой какого-нибудь убогого коронованного ничтожества, едва умеющего меч держать. Если надо было организовать брачный союз между принцами, равными по статусу, то обычно бой выигрывал тот, у кого придворные подлее. В ход все шло. Могли потенциальной королеве перед боем наркотика в вино плеснуть, чтобы притормозить, могли вбить гвоздь в подошву сапога, чтобы отвлечь в подходящий момент, могли и еще что-нибудь удумать. Сплошь и рядом в летописях рассказывается, что королева родила и покончила с собой, от унижения и тоски. Короче, темное прошлое этого мира не светлее, чем везде.

И настоящее не светлее.

Батюшка с матушкой Укки, предположим, по его рассказу, были очень счастливой парой. Два юных правонарушителя, познакомились в колонии для несовершеннолетних преступников, где, вообще-то, запрещены поединки, подружились, дрались спина к спине, а когда вышли, выяснили отношения. И у них все было совершенно по любви, но вот приятеля Укки, чуть постарше, чем он сам, вызвал на поединок мужик моего возраста, вдовец, и никто ничего не сказал — все законно. Отказываться от поединка — позор, проиграть в таком случае — кошмар, и парень просто был убит, семнадцати стандартных лет от роду. У другого парня, постарше, был назначен официальный поединок с каким-то другом родителей, но он перед этим ухитрился рубиться с одноклассником, победил — нефигов был на мечах — и домой явился с женой. А дяденьке сказал, что, в принципе, примет его второй женой, когда разделает. Деморализовал до боя, но было уже не пойти на попятный. Дяденька поединок проиграл и в ужасе от положения пощады не попросил, а мальчик его прирезал совершенно хладнокровно, унаследовал его первую жену, свою ровесницу примерно, а потом радостно рассказывал, что вторая барышня сходу нашла с ним общий язык.

Какие у вас глаза дикие, а! Ничего. От любовных дел на Нги-Унг-Лян свежему человеку плохеет изрядно, но это с непривычки. Ксенофобия, ксенофобия… а между тем, они ведь тоже имеют право жить на свете, как бы вам это ни казалось. Так что успокойтесь и слушайте дальше.

Бывает, конечно, всякое. Укки рассказывал, что один его знакомый из старой компании был до такой степени влюблен в главаря шайки, что вызвал того на поединок без всякой надежды и сам сражался только для проформы. Главарь, кстати, уже был женат, но этот фантик так ошалел от сильных эмоций, что стал младшей женой и решительно ни на что больше не претендовал. Ну, все-таки и воля, и наклонности у всех разные. Хотя слабость очень не приветствуется. Насколько я понял, намекнуть своей родне и окружению, что тебе больше хочется детей и домашнего уюта, чем боев и походов — смерти подобно. Все, кто ни попадя, будут ноги об тебя вытирать.

И, в конце концов, продадут или сделают еще что-нибудь такое же гадкое.

Так что я слушал Укки и радовался, что родился не на Нги-Унг-Лян. Но это все были еще цветочки.

Надо ведь было с ним самим что-то решать. Потому что он — мой трофей. А я ни разу не фехтовальщик.

Всем известно, что люди разных рас, в принципе, могут иметь общее потомство. Но мой пилот-то — нелюдь. И я просто не представлял себе, что делать.

Да, в сущности, ляд с ним, с потомством! Я никак не мог решить, как мне ко всему этому относиться. Я же до сих пор считал Укки мужчиной без всяких левых заскоков, а он мне всячески давал понять, что он без всяких левых заскоков в высокой степени. Левые заскоки на Нги-Унг-Лян — порок, достаточно отвратительный, но, надо сказать, не распространенный. У них же главный стимул — бой, адреналин, кровища, а если кто отказывается — так он трус и дезертир, сопля и ничего больше. Чистый Укки к таким вещам, натурально, ничего, кроме омерзения, не испытывал.

Я тоже.

Но у меня в голове было натуго завинчено, что мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. И посоветоваться совершенно не с кем — ну как ты кому-то чужому опишешь такую проблему? Ведь мало того, что не поймут, так еще и на смех поднимут. А такого довеска к репутации нам не надо.

— Ну, хорошо, — говорю. — Сам-то ты как думаешь дальше, Укки?

Он помолчал, видимо, действительно размышлял, и говорит:

— Знаешь, Фог, вообще-то я был настроен на победу или смерть. Но это пока мы с тобой не побегали по той пещере. У меня не было подобного опыта, понимаешь? Это вроде сказки, которую мне мама в детстве читала, про короля и его оруженосца. Как король не мог найти достойного рыцаря, а паж защищал его, совершал подвиги ивообще… — потерялся, замялся, закончил, — король потом его вызвал…

— А если бы паж победил, — смеюсь, — ваш король стал бы королевой? В смысле, паж получил бы корону, да?

Укки совсем смутился, даже покраснел, хотя не в его обычае, еле выговорил:

— Это же сказка…

— Ну-ну, — говорю. — Но ты такой возможности для себя лично не исключал?

Он спрятал нос в ладони, то ли хихикал, то ли всхлипывал. Потом говорит:

— Фог, ну пожалуйста, перестань меня дразнить!

— Нет тебе пощады, — говорю. — Ты же ничего обо мне не знал, зараза мелкая, ты не знал, что люди иначе устроены. Ты же рассчитывал, что я, в принципе, могу стать твоим трофеем, паршивец. И какую же змею я на груди пригрел, люди добрые!

Тут уж никаких сомнений у меня не осталось. Этот гаденыш уткнулся в подушку и пытался не ржать громко. А я, все это уже отлично понимая, почему-то не мог на него всерьез сердиться. А мог только на уровне желания влепить пендаля, чтобы смеяться перестал.

Неважный, кстати, способ успокоить. Укки все равно пробивало на хихиксы. Он смотрел на меня, прикусив себе палец, и по глазам было видно, как ему хочется смеяться.

— У вас на Нги-Унг-Лян все чокнутые, — говорю. — И ты, как все.

Он отсмеялся, наконец, стал серьезным и говорит:

— Ты же знаешь, почему я попросил пощады, Фог. А спрашиваешь.

— Ничего, — говорю, — я не знаю. Ты не отвечаешь прямо.

И у него снова сделался вид «ах, как все очевидно для всех, кроме тебя».

— Хорошо, — говорит. — Только имей в виду, у нас на Нги-Унг-Лян чокнутые говорят такие вещи только один раз. И на повторение не надейся. Для меня достаточно поражения в поединке, — помолчал минуту и выдал. — Я тебе верю, Фог. И могу… тебя любить…

Если ему хотелось, чтобы меня шарахнуло по мозгам, то он вполне достиг.

— Молодец, — говорю. — Лихо. Но я уже думал, не стоит ли нам с тобой забыть об этом поединке, а тебя отвезти домой, на Нги-Унг-Лян. Ну что тебе делать на Мейне? И со мной? Ты сглупил, потому что людей не знал, а я… гм-м… ну какой я тебе победитель? Вернешься в свой мир, будешь считать, что ничего не было, найдешь себе настоящее…

Но тут у Укки такое лицо сделалось, что я заткнулся. Такая мина, будто я его снова ударил, но не под дых, а ножом в спину. Он ни слова не сказал, но я все понял. Он совсем раскрылся, а я его предал. И это был сплошной темный нестерпимый ужас.

— Бли-ин, — говорю, — Укки, прости меня! Я просто идиот, я пошутил по-дурацки, я больше тебя дразнить не буду, честное слово! А ты тоже хорош — ты что, всерьез это принял? Да вот еще, отпущу я тебя, жди.

У него, по виду, камень свалился с души. Он меня за руку взял, прижался щекой и говорит:

— Больше не прикалывай меня так, Фог. А то я уже пожалел, что не умер.

Ну и что мне оставалось? Я влип. Я получил-таки подругу жизни самым диким образом из всех возможных.

Я еще пытался рыпаться. Укки говорил, что обычно все эти «изменения» вообще делаются прямо на месте поединка — у фехтовальщиков крышу сносит. Но мне надо было основательно набраться храбрости, чтобы… кромсать своего пилота. Я сопротивлялся.

— Слушай, — говорю, — у ваших инстинкт, генетическая память, а у меня-то нет… Вдруг я тебя искалечу, к чертям? Может, к медикам сходим, раз пошла такая пьянка? Чтобы все стерильно, цивильно и без осложнений, а?

Так ведь этот змей подлый чем ответил!

— А с женщиной своей расы, Фог, — говорит, ехидно, — ты бы тоже после свадьбы к медикам пошел? Чтобы они все сделали по правилам науки?

Разозлил меня.

— Ладно, — говорю. — Потом не скули.

Улыбнулся.

— Не сердись, Фог. Просто — у тебя есть право ко мне прикасаться, а у других нет. И больше я никому не позволю. Что еще не понятно?

Все понятно. Мечом. Не для слабонервных дело. В первую брачную ночь кровь должна быть, говорите? Было дело. Все, как положено. Крови — залейся. Стакан, не меньше.

Хорошо, что я после поединка культуру не выкинул. А то, хоть моя невеста и утверждала, что кровотечение остановится, я вовсе не был уверен. Так что Укки… Ие-Укки-Эль ее теперь звали, кстати. «Юу» в имени значит «мужчина», а «Ие» — «женщина», и эта приставочка может меняться в течение жизни. Так вот, Укки жевала культуру и ругалась пилотскими словами. В том смысле, что от культуры ее тошнит еще с Бездны. Но кровь остановилась.

Потом, правда, было плохо. Мы никуда не летали. Время после свадьбы у людей называется «медовый месяц», а на Нги-Унг-Лян — «время боли». Эта метаморфоза мою девочку отважную выламывала так, что жутко делалось. Укки спать не могла, я с ней сидел по ночам, болтал всякую чушь… Вы тут восхищались, как фехтовальщики друг к другу привязаны… Если между ними все правильно, то этот месяц общей пытки отношения замыкает намертво. Она менялась со страшной силой и похорошела болезненной такой, чахоточной красотой, ей было ужасно больно, но она вылепливалась в потрясающую женщину, просто расцветала, как орхидея… Их девочки офигенно уязвимы во «время боли», особенно, когда таз начинает раздаваться, они ходить почти не могут, поэтому есть смысл и в этом расцвете, который вызывает неописуемые эмоции, и в супербоевой подготовке у мужика. В первобытные времена, видать, так и было — когда девочка доламывается до женщины, мужчина сидит рядом с мечом и готов рубиться хоть со всем населением преисподней. За нее и свое будущее.

Я уже потом узнал, что фехтовальщицы иногда умирают от этого дела, как человеческие женщины при родах. Не от Укки. Она меня лишний раз, видите ли, дергать не хотела. Она сильная, гордая и отважная, она решила, что справится, и справилась-таки… Э, вообще не объяснить, что такое — фехтовальщица. Это абсолют, а вы — человек…

У нас потом были боевые операции. Я Укки учил стрелять, швырять в цель ножи и кое-чему из рукопашного боя. Она — прирожденный боец, обучается на раз, но, конечно, такого совершенства, как с мечом, ей, видно, уже не достигнуть. С другой стороны, меч у нее в руках был чуть ли не с младенчества, стаж несравним… Вот пилот она первоклассный. Совсем без нервов… ну, вы знаете.

А насчет детей… женщине периодически приходят такие мысли, инстинкт, ничего не поделаешь. И я придумал кое-что. У нас страховка в этом Медицинском Центре, медики нам обязаны по гроб, и мы заявились туда и спросили, можно ли как-то подогнать наши ДНК друг к другу.

Наг, похоже, решил, что мы совсем сбрендили, но попробовать взялся. Они там долго мудрили и, в конце концов, кое-что придумали. Жалко только, что за основу взяли не человеческие гены, а гены фехтовальщика. Но иначе Укки выносить бы не смогла. Так что…

Тут Фог замолчал и повернулся к дверям. И мы с Тама-Нго повернулись.

А в дверях остановилась девушка редкостной, даже для фехтовальщиц, прелести. Очень высокая, стройная, гибкая, загорелая до золотого цвета, сияющая блондинка в десантном комбезе. Раскосые длинные глаза ее хризолитового цвета остановились на Фоге, и она улыбнулась, как солнце.

Ее пиратское одеяние, конечно, ничего такого не подчеркивало, но все-таки она была ощутимо полненькая. То есть, не скоро, но ожидается.

Фог встал, вытащил из-под стойки длинный меч на перевязи и закинул его за спину, как автомат.

— Пойду, — говорит. — Похоже, с моим семейством все в порядке. Укки сюда каждый месяц на обследование ходит, Наг за нашим парнем сам присматривает. Все хорошо, одно плохо: когда вырастет, сложно ему будет на Мейне. Местечко же у нас — сами понимаете, безнравственное и отвратительное, но главное — где найти нормального партнера для поединка? А?

Дочки-матери

Мы с Тама-Нго хотели повидать Чамли, для того и заявились в его сектор. Вообще-то, говоря откровенно, обычно не слишком-то мы рвались тут бывать, потому что Чамли — изрядная таки сволочь и общаться с ним бывает довольно противно. Но он нам в прошлый раз обещал протонный генератор показать с какой-то модерновой суперзащитой — а это было кстати, потому что мой потек. Может, купим.

Правда, Тама-Нго всю дорогу ныл и канючил, что он Чамли не любит, что Чамли на него не так смотрит, что он Чамли убьет когда-нибудь и в Место Блаженного Упокоения ему тогда не попасть. Что, чем туда лететь, он лучше сам мне генератор сделает. Но этого я ему не мог доверить при всем уважении.

— Ты уже сделал нам синтезаторы белка, — говорю. — С меня хватит.

— Ты, Воин Простора, Проницающий Нечто, вечно недоволен, — говорит. — Синтезаторы получились хорошо.

— Это, — говорю, — по-твоему. А я жареных древесных змей не ем. И этих твоих медуз маринованных — тем более. А на бутерброд или на чашку кофе их теперь не уговорить, даже вежливо. Зачем ты вообще вселил в них духа, не понимаю.

— Терпеть, — говорит, — не могу вещи без души.

— Угу, — говорю. — В этом все и дело. А что может отчебучить генератор с душой — я себе даже представить не могу. Вот ты представляешь?

— Да я, — говорит, — выберу духа повеселее, — и улыбается.

— Нет, — говорю, — спасибо. Мы лучше по старинке. Без твоих магических штук. Чтоб работало, когда включишь.

А он тяжело так вздохнул и сказал обреченно:

— Ты — Дитя Мира, Наполненного Механическим Барахлом. Высокое тебе не понять, — помолчал немного и говорит печально, — Но если я Чамли убью, грех будет на твоей душе.

И мне осталось только согласиться, потому что я-то был в Тама-Нго уверен на сто восемьдесят процентов. Все эти разговорчики об убийстве — поза пиратская, а так мой пацифист и мухи не пришлепнет. Пожалеет.

У мухи же душа. Как можно.

Но Чамли его действительно достал. Я бы тоже бесился.

Поэтому по дороге Тама-Нго был жутко скучный. А перед самой посадкой вдруг ни с того, ни с сего воспрянул духом. И разулыбался.

Настроение меняется, как вектор силового поля.

— Чего, — говорю, — полегчало?

Жмурится и выдает:

— Чамли тут нет.

— Откуда это ты знаешь? — спрашиваю, а сам захожу на посадку, на стоянку для гостей.

Воздевает очи и заламывает руки.

— Это можно еще из космоса заметить, — говорит. — Теперь тут — порядок.

Я смолчал. Кораблик поставили — вышли. Елы-палы, точно — порядок. Ну образцовый космодром — даже машины ремонтной службы новые, надраенные и в полной боевой. Держите меня.

— Правда, — говорю. — Что-то тут не так.

Тама-Нго улыбается: «Ну да. А я о чем и толкую».

Зашли в штаб. Ну полнейший отпад — и тут порядок. То есть, обычно в таких местах — дым коромыслом, только уворачивайся, а тут — цивильненько так все занимаются своими делами. И упившихся в хлам не видать. И отношения никто не выясняет. Просто светский салон какой-то. Да, думаю, давненько мы тут не приземлялись.

Я смотрю на Тама-Нго, а он показывает мне глазами:

— Во-он теперь их адмирал. В углу под светильником.

Я посмотрел. Так не бывает.

Стая Чамли отличалась чем — у него народ страшно нетерпим был ко всему «ксено» — это раз. Ни одного нелюдя, никогда, ни под каким видом. А два — просто команда упертейших женоненавистников. Крутые, если вы понимаете, про что я толкую. Курица — не птица. Девочки тут селились только от очень уж большой нужды — и сбегали, как правило, при первой возможности. Оставалась только очень особая женская порода, потому что не каждый будет терпеть издевательства по доброй воле. А женщина-пилот вообще тут могла образоваться только через Чамлин труп: он считал, что это худшая примета из всех мыслимых.

Но.

Деваха — невероятных размеров в смысле мускулатуры. Высоченная. Боевая машина. Я непроизвольно вспомнил Снайкину Аду — даже поплохело слегка. Собственно говоря, если б не прическа и не звезда с блестками вокруг левого глаза, я б вообще не догадался, что деваха. Просто крейсер с антиплазменной броней — и бронежилет приподнят грудью на сантиметр, и не факт, что это у нее грудь, а не амортизирующая прокладка.

Но такой хвост — торчком на макушке — и эта звезда, нарисованная вокруг глаза — это женщина с Мортиса. А на Мортисе, как известно, страшных женщин не бывает — все красотки. И большинство — стервы. И как мортисянка тут оказалась, так выглядит, прижилась и адмирал — воображения не хватает себе представить.

Но вокруг этого чудовища — Чамлины асы с любезными мордами. А рядышком с ней, только что не под мышкой — этот маленький лавиец, бывшая Чамлина пассия и пилот.

Офонареть.

И тут нас Рыжий заметил и машет руками:

— О, Проныра с Тама-Нго! Валитесь сюда, давно не были!

Ну, что делать — отступать уже некуда. И тут я вижу, что Тама-Нго не больно-то и хочет. И мы подходим, Тама-Нго здоровается с чудовищем за руку, и мне тоже приходится — а чудовище улыбается славной человеческой улыбкой и говорит:

— Я — Луис. Мне о вас рассказывали. Рада видеть.

И голос у нее — конечно, не бас, но, знаете ли, и не сопрано.

Мы остались. И нам тут же организовали травник, ром, лаконские сигареты, плюшки, музыку и пообещали послать техника посмотреть генератор. И чудовище очень толково всем этим распоряжается, а народ смотрит ей в рот и не отсвечивает.

А манера у чудовища, между прочим, ничего общего с Чамлиной не имеет. Королевственная такая. Спокойная и любезная. Другой адмирал, чтоб народ почесался, полчаса матерится и выходит из себя, а эта: «Мальчики, надо бы… А еще хорошо бы… Старина, ты не мог бы…» — и дело в шляпе.

Просто, как говорится в отсталых мирах, государыня божьей милостью. И даже вроде бы не такое уж и чудовище, если присмотришься. Но все-таки у нас везде свербело у нее спросить: «Как дошла ты до жизни такой?»

В конце концов, я набрался храбрости и спрашиваю:

— Слушай, Луис, а вот ты же с Мортиса, а мортисянки обычно в таких мирах, как наш, не задерживаются… Чего ты тут зависла?

Рассмеялась. Говорит:

— Да что вы, ребята. Я не с Мортиса. Я с Аллариа.

— Впервые слышу, — говорю. — И потом, ты эту звезду рисуешь…

— Ну что тебе сказать? — говорит. — По крови я — мортисянка. Звезду рисую недавно. Так, по обычаю. А на Аллариа я родилась.

— Так вот, на Аллариа я родилась. Не слыхали? Колония Мортиса. Урановые рудники, плутониевые, палладиевые. Платина. Тяжелое, одним словом, место во всех смыслах. Не курорт совсем. Двукратное тяготение, в атмосфере метана больше, чем кислорода, из флоры и фауны — только местные вирусы, которые очень людям обрадовались. Присылайте открытки с видами.

Поселение там уже лет сто тридцать — сто сорок. Сначала в этот мир хотели высылать по этапу преступников, устроить вроде ссыльнокаторжного поселка, но потом этот проект зарезала Служба Контроля над Чистотой Вида. Особенно насчет преступников мужского пола. Ну, ну, что смешного-то? Есть такие и на Мортисе, представьте себе. Везде есть. Но Служба Контроля рассудила, что бедняги еще могут исправиться и потом иметь здоровое потомство. Генетики выли и зубами щелкали, но Этическая Комиссия отстояла. И в итоге набрали туда только баб-добровольцев с генетическими изъянами, с пожизненным запретом вступать в брак. Не все ли вам, мол, равно, где работать с таким-то личным шифром.

Приличное место и отличная зарплата. И почетная служба, как трубили во все трубы.

Ну а потом с добровольцами поступили так, как на Мортисе всегда поступают — мягко стелют, а жестко спать. Сообщили подписавшим контракт, когда те прибыли на место, что обратно им дороги нет. Мол, в ДНК происходят необратимые изменения, да такие, что не только храни Матерь с ними детей иметь, а даже близко подходить к субъектам противоположного пола категорически не рекомендуется.

В общем, папаша-Мортис смахнул скупую слезу и помахал своим негодящим дочуркам ручкой на прощанье.

Специалистов подбирали очень тщательно, так чтобы ни в ком на Аллариа недостатка не было. Не только горняков — педагогов, врачей, психологов, весь обслуживающий персонал для космопорта — чтобы все были под рукой на всякий случай, родные, чтобы с Мортиса никого не требовать. Для полной автономности базы. Причем грузовики тоже родные, и пилоты свои, с Аллариа — долетаем до базы, где обогатительный комбинат, сваливаем и улетаем обратно, а на Мортис ни ногой. Ни-ни. Грузовик-то грязный и сама ты не чище.

В самом начале этой эпопеи среди поселенцев еще были мужчины. Сохранились хроникальные съемки. Правда, мужчин было немного совсем, так, одно название — для поднятия боевого духа. И потом — с генетическими изъянами, причем не моральными, а физическими, короче говоря, с ног до головы хворенькие, для этого мира совсем непригодные. И, еслиоткровенно, они на Аллариа не жили, уж тем более не работали, а только мучились, бедные, правда, недолго. Y-хромосома вообще штука неустойчивая.

Детей естественным путем родилось очень и очень немного, все слабенькие, болезненные, особенно мальчики — и радиация, и тяготение, и наследственность. И смертность оказалась чуть не на восемьдесят процентов выше, чем Служба Контроля запланировала. Ну, поселенки поплакали и послали на Мортис запрос. А с Мортиса, как и положено, немедленно прислали фигу с маслом. Ответили примерно так: мужчин больше набирать нет смысла, если они там не живут, только материал переводить, поэтому справляйтесь, родные, своими силами. А своими силами — это хоть и без особой радости, зато дешево и сердито.

Что, правда не знаете? Так ведь партеногенез. Отбирается самый толковый генетический материал — в нашем случае, лучший из худшего — и у него искусственно стимулируется развитие яйцеклетки, пересадив в неё ядро из лимфоцита. И ничего смешного, олухи. Рождаются клончики — ну клоны, клоны, вегетативные копии, натурально, с поправкой на агрессивную среду, радиацию и силу тяжести.

И уже с тех пор на Аллариа рождались только девочки. Каждое новое поколение тестировалось по официальной методике Службы Контроля и делилось на матерей и рабочих. И жизнь такая — не сахар и не мед, но далекой родине нужны тяжелые металлы. И все.

А я, ребята, алларианка в шестом поколении. Мутант. Прошу любить и жаловать. Моя пра в четвертой степени бабка, возможно, еще вполне соответствовала обычным канонам красоты среди антропоидов, а я — уж извините. Мускулатура от тяготения, волосы стрижем, чтобы не мешали шлем надевать и дыхательную маску — хвост по мортисянской моде я уж здесь отрастила, от хорошей жизни. Рожа черная от загара — ультрафиолет нас там жарит, как куриц в духовке. А вот почему грудь маленькая, я не знаю. Да и ляд с ней. Мне, конечно, шлем и дыхательную маску надевать, а не бальный туалет.

Когда мне исполнилось шестнадцать, меня протестировали и признали непригодной к вынашиванию потомства. Перечисленные признаки сочли неблагоприятными для передачи по наследству — хотя у нас на Аллариа кандидаток в актрисы немного. Рожать, стало быть, мне не позволили, зато оказалось, что я идеально переношу состояние «прыжка» — и меня отправили учиться пилотировать грузовики.

Девчонкам, ответственным за воспроизводство — у нас их зовут наседками — я всегда завидовала белой завистью. Да что там — все завидовали. Нормальное, настоящее женское дело. А вся эта паршивая романтика приедается за пару лет до тошноты. И на душе холодно и пусто — я же не автомат, я человек, как это человеческое в себе ни утаптывай.

И вот стала я, значит, пилотом. У меня, конечно, была подружка, из патрульных, но она разбилась втяжелом рейсе. И вот, водила я эти грузовики, будь они неладны, одна, как перст — и не столько, честно говоря, водила, сколько чинила, потому что техника списанная сто лет в обед. На Мортисе близко бы к такой машине подойти запретили. Но нам можно. Нам уже терять нечего.

И в очередном рейсе у меня релаксометры сдохли. Совершенно — сколько я их ни ковыряла, бортовой компьютер висит и ничего не соображает, а на радаре — одна мутная пустота, как у меня на душе. Где я, что я — все, узнать невозможно.

Ну что, я, конечно, развернула все антенны и давай орать на весь Простор: «Помогите!» А сколько передатчик энергии жрет — вы все знаете, но мне уже до лампочки, лишь бы услышали. А никто не слышит. И я врубаю аварийный аккумулятор. И у меня для пущей радости летит и система жизнеобеспечения.

И последнее, что я узнаю от своего компьютера — это что через пять часов двадцать одну минуту у меня встреча с предками в чертогах Праматери.

Ну что делается в таких случаях? В системе двадцать тысяч ячеек. А времени — проверить двадцать штук. Или взорвать все к чертям и не мучиться. И я, конечно, весь свой последний резерв отдаю передатчику: «Помогите, мол, помогите — шиздец, человек погибает!»

И тут мне приходит сигнал с мортисянского транспорта. Картинка на дисплее красивая, без помех — передатчик там новенький. И пилот — такая принцесса в синей форме, генетическое совершенство, после каждого рейса ползарплаты на салон красоты уходит.

— Борт девяносто два шестьдесят, — говорит. — Проблемы?

— Сестра, — говорю, — забери меня отсюда! У меня ощущала накрылись и кислород почти накрылся! Возьми, — говорю, — грузовик на буксир, а не можешь, давай здесь оставим с маяком, только забери меня, пока мне еще есть чем дышать.

А эта прелесть морщит свой пластически совершенный носик и изрекает:

— А вы, простите, с Аллариа?

— Да, — говорю. — Борт пятьсот семь А. Груз — обогащенный уран. Ну давай стыковку в темпе.

— Простите, — говорит, — я не могу.

У меня на минуту дар речи отшибло.

— Как это, — говорю, — не можешь? Я же помру!

А она поправляет прическу и говорит:

— Согласно распоряжению Службы Контроля над Чистотой Вида от восемнадцатого, третьего, года Огня, экипажи транспортных кораблей Мортиса не имеют права брать на борт колонистов, проживающих в генетически нестабильных зонах. Во избежание радиоактивного заражения или заражения болезнетворными микроорганизмами. Согласно инструкции, я обязана дать знать Спасательной Службе. У них есть все необходимое для карантина и прочего. Так что ложитесь в дрейф и ждите. Не более чем через сутки они будут на месте.

Я не трусиха. Но тут меня просто мелко затрясло. Может, больше от злости, чем от страха.

— Я через пять часов сдохну! — ору.

— Значит, — говорит, — через сутки они подберут груз. Груз ценный, на Мортисе нужен.

— А я? — говорю.

— А вы — нет.

— Слушай, — говорю, — сестра, ты человек или кто? Это же космос, никто же не застрахован…

— Знаете, — говорит, — я из-за ваших проблем идти под суд и лишаться лицензии не собираюсь. Конец связи.

И все, что я о ней думала, я рассказала уже отключенному передатчику.

Ну что мне оставалось делать?

Сходила в переходник, взяла скафандр, надела. Мертвому припарки — кислорода-то нет, сжатый мы с собой не берем, и так взлетать тяжело, а тут такой лишний вес. Надежда на регенерацию. А регенерация агонизирует — и уже девятнадцать процентов кислорода вместо двадцати. Быстренько. Скафандр при таких условиях меня бы на этом свете, конечно, надолго не задержал, но мощный инстинкт почему-то подсказывал, что в нём надежнее.

Переложила в дрейф. Настроила пеленгатор — пусть найдут родимые, Мортису, в рот ему компот, нужны тяжелые металлы.

Вскрыла НЗ. Баллончик с кислородом — минут на сорок, прессованные витаминчики, шоколадка, баночка с водичкой. Пистолет и обойма к нему. Спасибо любимой Службе Обеспечения Полетов: начну задыхаться — ствол в ухо и в объятия Праматери. Быстро и не больно.

И вот сижу, заряжаю пушку, ем шоколад и, конечно, реву. Все равно никто не слышит.

И тут на передатчике загорается индикатор.

Ну, у меня первая мысль — тут же нету никого, значит, у подруги с транспорта совесть проснулась. Но я, конечно, ошиблась. Какая совесть у госслужащей с идеальной генетической картой, не бывает такого.

И я вытерла рожу, включила прием дрожащими руками — а на мониторе нечто. И с Мортисом это существо никогда рядом не было. А если бы было — Служба Контроля его родителей публично расстреляла бы, это точно.

Это я так в первый раз в жизни увидала мужчину, который не герой сериала. До сих пор-то я, как все наши, их видала во сне, в гробу и по видику, но этот всем тем экранным дивам соответствовал, как баллистическая ракета — лесной фиалке. Да что я говорю — Козерог, вот он сидит. Все его знают.

Но тогда меня как громом ошарашило. Особенно — наколка на его физиономии… ну, прости, дорогой — из песни слова не выкинешь. И щетина… он человек очень славный, но на меня тогда произвел неизгладимое впечатление.

И он на меня смотрел — а я только зевала, как рыба на берегу.

— А я, — говорит, — думал, ты с Мортиса.

А я радостно говорю:

— Нет, что ты! Я с Аллариа!

— А… — говорит. И я немедленно понимаю, что он просто понятия не имеет, где это и что это. — А чего орешь? У нас чего, неприятности?

— Ой, да ты знаешь, — несу, очень быстро, пока слушают, — у меня тут положение «ничего не вижу, ничего не слышу», у меня кислород гигнулся, вот-вот все вообще накроется. И как же чудесно, что ты услыхал и связался — ты мне помоги, пожалуйста, а?

И я это все почему говорю — я уже, конечно, на тот момент поняла, что мужчина этот такой же отщепенец, как и я. И что болезнетворных микроорганизмов бояться не будет. И что в смысле ДНК мы с ним товарищи по несчастью.

А он говорит:

— Да, хреново, — слово это мой дешифратор не берет, но я по интонации догадалась, что это он мне сочувствует. — А меня видишь? В смысле — крылья?

— Не-а, — говорю.

— Ну ладно, — говорит, — фигня. Я уже на самом деле впритык подошел. Между нами десяти километров нет. Сейчас подгоню поближе — и сообразим чего-нибудь, не ссы.

— Не буду! — говорю. А он улыбнулся.

Потом мы с ним начали маневр. Передатчик он так и не выключил — надо ж было как-то подгоняться: «вверх, вниз, вправо, влево», — но по ходу он только так еще болтал на отвлеченные темы. Даже быстрее, чем работал с клавиатурой.

— Не, ну ты представляешь, — говорит между прочим, — а я-то твою частоту когда словил, думал — девка с Мортиса.

— Ну, — говорю.

— А у нас это бабье отвратительное просто на дух не выносят, — говорит.

— У нас, — говорю, — тоже.

— Я так уж, — говорит, — связался. Поприкалываться.

— Мне повезло, — говорю.

— А че, — говорит, — грузовик трофейный?

Я замялась немного. Он так это сказал… надо было соглашаться. У него тон не терпел возражений.

— Ну, — говорю, — вроде.

Смеется.

— Так их, — говорит. — Мы тут с мужиками еще одну накрыли в соседнем квадрате. Ну буквально только что. Может, полчаса назад. Пилотша — вся такая из себя, груз — комплектующие для радаров, и пассажирки — какие-то старые жабы. Мужики там остались им ноги выдергивать, а я решил посмотреть, кто это тут разоряется.

— Представляешь, — говорю, — она со мной тоже связывалась. И даже баллона кислорода не оставила. Ну не сука?

— Сука, — соглашается. — Бог-то не фраер, правду видит. Ну да теперь она горько пожалеет, что тебя бросила.

А тем временем до меня постепенно доходит, с кем я имею дело. С бандитом.

В первый-то момент, конечно, меня дернуло и еще как. Я ж все-таки законопослушная гражданка. Меня хорошо учили. Я туго знала кодекс. Но при этом была, видимо, порочна на генетическом уровне, потому что отчего-то жутко обрадовалась тому, что услышала.

— Ваши мужики, — говорю, — у нее на борту были, да? Без карантина? И все там немытыми руками трогали? Ну, так она наподцепляла болезнетворных микроорганизмов по самое не балуйся!

И тут с ним случилась истерика. Я до тех пор в жизни не видала, чтоб так закатывались. Я даже слегка трухнула, что наши сварные швы на живую нитку сейчас от вибрации развалятся и все придется заново переделывать.

Он даже слезы вытирал. И еле-еле выдавил в конце концов:

— Ну, артист! Убил! Немытыми руками!

А я поправила дешифратор. Как-как он меня назвал?! И до меня все начинает доходить в тонких частностях. И дура-баба соображает, что мужики-то — это целая компания мужчин, ведущих антиобщественный образ жизни. И мало того — меня этот пилот считает определенно себе подобным.

Дома бы я оскорбилась.

Хотя… Знаете, ребята, может быть, те фильмецы, которые выдавались в прокат в нашей видеотеке, и не отражают действительность, как чистое зеркало или капля воды, или как там еще говорится, но герои мужского пола там совершенно другие. Представить, что кто-то из них занимается космическим бандитизмом? Э-э… Ну, компьютерный техник, порочный такой цветочек, который взламывает для своей подруги-ганкстерши чужой пароль. Ну, отравитель какой-нибудь, средневековый роковой герой. Аферист, наконец. Но бандит?!

А посмотришь на Козерога и сразу ясно — этот может. Даже больше, чем можно подумать. Впрочем, на Мортисе таких, как Козерог, нет уже лет пятьсот — с тех пор, как окончательно победило равноправие между полами. Хотя и раньше — вовсе не факт, что были.

Орлы, вы бы убавили громкости — я себя не слышу. Будете так ржать — что-нибудь забуду, точно. Короче, я решила его не разочаровывать. Мне же было ясно сказано, что бабье отвратительное его друзья на дух не переносят. Ну и пусть я буду тоже мужчина. Тем более, под скафандром мои вторичные половые признаки рассмотрел бы только эксперт, да и то — не факт. И что эти генетические монстры, думаю, приняли меня за своего — конечно, не комплимент моей наружности, но мне все-таки не художникам позировать.

И тут наши автоматы закончили подгонять и варить стыковочный отсек, и я пошла на своего нового товарища посмотреть.

И увидала — ого-го!

Я просто почувствовала себя маленькой девочкой. Вы взгляните на Козерога — он выше меня ростом! Он шире меня в плечах — вдвое. В общем, тот еще вояка. Ну и весь, конечно, в феньках — мужчины, как известно, любят всякие феньки. Но его эти штучки выглядели довольно-таки агрессивно.

Но мне было уже все равно.

Он говорит:

— Я — Козерог.

А я ему:

— Прелесть ты, Козерог! Спаситель! Я тебе теперь — по гроб жизни! — и поцеловала его в щеку.

Не как героиня кино. Как сестра.

Ух, как он удивился! У него прямо даже глаза стали большие и выразительные, как у героя фильма. Он еле выговорил:

— Ты чего, а? Ты чего, переволновался?

— Ну а то, — говорю. — Помирать-то кому охота? Ну ладно, меня зовут Луис, что будем делать? Чиниться мне долго, а бросить жалко — обогащенный уран все-таки.

— Ты чего — бросать! — говорит. — Обалдел? Живые деньги! На что новые крылья купишь? Не, надо его в «прыжок» тащить, как хочешь.

— А куда в «прыжок»-то? — говорю.

— Домой, — отвечает. Будто само собой разумеется.

— Куда это — домой? — спрашиваю.

Смотрит на меня, как на интеллектуально неполноценную.

— Куда! К нам домой, дубина.

Дальше уже показалось глупо как-то расспрашивать.

Потом мы все подгоняли, долго провозились. Сутки, может быть. Но Козерог считал, что игра стоит свеч, а я и не спорила. Тем более что он, похоже, и не торопился никуда, а все эти подгонялки в экстремальных условиях были для него вроде хобби.

А у самого Козерога прекрасная была машина. И шикарный набор ремонтных автоматов — загляденье просто. На все случаи жизни. У него сейчас крылья еще лучше, но мне и той, старой, хватило тогда как следует повосхищаться. Я дома насмотрелась на списанный хлам — а у него машина была, как боевой конь у древней воительницы. Лоснилась, если вы меня понимаете. Я тогда еще не знала, что для бойца это своего рода норма.

А Козерогу польстило, как я рассматриваю его крылышки. Мы очень мило пообсуждали технические характеристики, светски так. И когда «прыгнули» к его базе, я уже ни в чем не сомневалась. Только наслаждалась, что не мутит при ускорении.

А на орбиту Мейны мы прямо из «прыжка» вывалились. У меня дух захватило с непривычки, даже страшновато стало — сейчас вот как вмажемся во что-нибудь с гиперразгону. Но зря паниковала. Козерог здешнее пространство, похоже, знал, как собственную комнату, а местный народ — лихие пилоты — так изящно уворачивались, что только диву дашься.

Им тут всем было наплевать на технику безопасности. А космос вокруг этого мира напоминал проходной двор.

— У вас что, все на чем-нибудь да летают? — говорю.

— Почти, — отвечает Козерог. И врубает атмосферные двигатели. И пилит вниз, не размыкая стыковочный узел.

— Послушай, — говорю. — Это, конечно, не мое дело, но не связаться ли тебе с диспетчером, а? Чтоб там поле приготовили побольше…

— С кем? — говорит, а мы в это время входим в атмосферу. И турбулентность такая, что весь наш тандем вибрирует и трещит по всем швам. — Ну, ты даешь! А с президентом мне не надо связаться? Выдумают тоже…

Я удивилась. Но промолчала. В конце концов, думаю, он здесь живет и, вероятно, знает, что делает. Я просто забыла святое древнее правило — мужчины слишком склонны к риску, скоростную технику им лучше не доверять.

А напрасно забыла.

Место посадки было отмечено у Козерога в лоции. Чем ниже мы опускались, тем было виднее, что под нами — большое поселение со всеми признаками цивилизации. И расчетная точка — на огромном космодроме. И уже совсем рядом стало ясно, что, против ожиданий Козерога, в этой самой точке уже стоит чей-то звездолет.

Я тогда впервые в жизни увидела наяву этот киношный трюк — как тяжелую боевую машину для дальних полетов, да еще и с грузовиком на буксире, выворачивают, как авиетку. И теперь, как человек опытный, могу сказать точно — издали на это смотреть куда приятнее, чем находиться в этой самой машине.

Что-то так скрежетнуло и грохнулось, что у меня волосы встали дыбом. Но — дернуло, качнуло, еще качнуло — встали на грунт.

Я, наверное, была совершенно зеленая. Но очень радовалась, что мы остались живы. И радостно обернулась к Козерогу. И увидела, что он пребывает в состоянии неописуемой и неконтролируемой ярости.

— Пошли, — говорит, вернее, цедит сквозь зубы. — Я ему сейчас кишки на шею намотаю.

— Кому? — говорю.

— Рыжему, — и добавил, что еще он сейчас сделает с Рыжим.

Это должно было быть мучительно больно, продолжительно и совершенно аморально. Я пожалела Рыжего. А Козерог, говоря эти ужасные вещи, перекинул через плечо ремень тяжелого бластера, запрещенного к применению в обитаемых разумными существами мирах, и вытащил меня из кресла за руку. И так мы вышли наружу: он впереди, с кошмарным орудием убийства всего живого, я — за ним, в легком ошизении, чтоб не сказать сильнее.

Козерог сразу оглядел масштабы бедствия. Масштабы были…

Его маневренный кораблик даже не поцарапался — аккуратно так встал, загляденье. А грузовик, который мы не успели придержать силовым полем, рухнул, как мешок с картошкой — и амортизаторами снес всю навигационную систему с левого борта у того бедолаги, который стоял в нашей расчетной точке.

И у Козерога сразу похорошело на душе. Он демонически так хохотнул и выразился в том смысле, что, пожалуй, не будет делать с Рыжим то, что собирался. Что Рыжий сам уделается по уши, пока будет восстанавливать свои ощущала.

Я говорю:

— Нехорошо быть таким злым.

— А нефиг, — отвечает. Саркастически ухмыляется и поднимает указательный палец. — Ну ладно. Нормалек, что хорошо кончается. Пошли в штаб, что ли.

И я пошла. Мне было интересно до невозможности, куда это меня занесла судьбина, поэтому я шла и глазела по сторонам. А здешний космодром, наблюдаемый с земли, был потрясающе экстравагантным местом.

Ну что я видела до сих пор? Тоскливое убожество. Списанная рухлядь, вылизанная до солнечного блеска. Покрытие, отдраенное шампунем. Дурацкий неоновый транспарант над диспетчерской «Аллариа приветствует гостей!» Чахленький цветничок под тусклым куполом возле здания Санитарно-Карантинной Службы.

То ли дело — здешняя величественная панорама! Я сразу догадалась, что тут проживают широкие натуры.

Чистоту покрытия тут поддерживали посредством реактивных струй, вырывающихся из двигателей при взлете и посадке. Некоторое количество мусора таким образом разлетается в разные стороны, а то, что не успевает улететь — сгорает, плавится и навсегда прилипает к покрытию, переставая путаться под ногами и мешать. Поэтому мы шли по разноцветным пятнам, и в одном из этих пятен я узнала расплющенную латунную консервную банку.

Тот мусор, который еще не успел подвергнуться очищающему воздействию, валялся в первозданном виде. Я пожалела, что я не ксенолог. Потрясающе интересный был хлам, хоть диссертацию по нему пиши — но я не понимала назначения и половины выброшенных предметов. Бедная серая мышь из заштатной дыры на краю Галактики.

А звездолеты! Это совершенство линий! Эта безупречность мощной техники, повидавшей на своем веку множество боев и катастроф и вышедшей в полной боевой! Эти заплаты на броне! Эти намалеванные на обшивке драконы, хищные птицы и женщины, скудно одетые, но тяжело вооруженные, с такими телами, что Служба Контроля плакала бы горючими слезами!

Я поняла, что этот мир мне нравится. В его жителях было нечто очень славное.

Через четверть часа блуждания среди сказочных крыльев мы вышли к их штабу. Я, грешная, ожидала увидеть офис космодромного начальства. Судя по внешнему виду этого местечка и количеству пристроек, это и был гибрид офиса с диспетчерской и станцией слежения. Но уж казенной скуки тут и в помине не было.

Вход в этот псевдоофис украшали неоновые и лазерные изображения все в том же порядке: драконы, женщины, оружие и крылья. И выглядело все в целом, как парадный подъезд провинциального театра.

— Что это? — говорю.

Козерог открывает дверь плечом, из-за двери валит дым, будто там пожар, и доносится такая музыка, будто там кого-то под музыку пытают. И коротко отвечает:

— Кабак.

И словечко это мой дешифратор тоже не взял. Но о смысле я опять догадалась.

Там, внутри, все было в дыму, а сквозь дым светили цветные прожектора. Дым пахнул чем-то странным, от него хотелось чихать и хихикать, и я сначала не поняла, откуда он тут взялся, а потом увидела, что его выдыхают местные жители. Было полутемно, я брела за Козерогом — и впотьмах наступила на руку аборигену, который почему-то спал на полу. Он проснулся и обозвал меня ужасными словами, мне стало стыдно, но Козерог сказал, что он сам виноват, и пошел дальше, потащив меня за собой. Мы вышли на пятачок сравнительно светлого пространства. С одной стороны там была барная стойка, уставленная цветными бутылками, с автосинтезатором, а с другой — маленькая эстрада. На эстраде молодая женщина, одетая в блестящую бахрому — красивая, холеная, с отличной большой грудью, и то ли пела и танцевала, то ли постанывала и гладила себе грудь и бедра. Я несколько секунд наблюдала это действо, и мне было никак не отвязаться от мысли, что она хвастается.

Козерог посмотрел на нее, на меня, ухмыльнулся — и сел возле стойки на табурет. А я заметила, что за танцами наблюдают еще несколько людей: мужчины и женщины, сидящие в обнимку. Причем среди мужчин попадались такие громобои, что Козерог перестал выглядеть монстром на их фоне. Все женщины были одеты очень скудно, и я поняла, что это — местная мода, и мне стало неловко, что на мне — тяжелый скафандр с керамитовыми плашками, но с другой стороны, я поняла, что мне бы так раздеться не пошло: и грудь у меня маленькая, и рожа обветренная, и волосы стриженые. И я прониклась гуманизмом Службы Контроля, которая не пускает алларианок на Мортис, и они не могут себя сравнивать с женщинами, у которых личная генокарта в порядке.

А пока я предавалась этим грустным мыслям, к эстраде подошел Рыжий, которого я сразу узнала, потому что даже в полумраке было видно, что волосы у него цвета медной проволоки. Он тогда мне показался как-то варварски красивым, и я вспомнила уроки истории Мортиса. Этерли бин Дерша вспомнила, который во время Освободительных Войн вторгся в Северо-Восточный Предел во главе конного отряда из двухсот своих любимых жен, вооруженных по тогдашнему последнему слову. Рыжий был на него похож в моем представлении. Тем более что его с двух сторон обнимали две женщины, одежды на которых, можно сказать, не было совсем, а это я сочла здешним супершиком.

И Козерог отставил стакан, из которого пил, и сказал вредным и радостным тоном:

— Привет, Рыжий, чтоб ты опух! Вались сюда, есть разговорчик.

Рыжий томно на него посмотрел и подошел, не выпуская женщин из-под мышек. И лениво спросил:

— Ну, чего тебе?

Козерог говорит:

— Ты, рыжая твоя морда, какого ляда поставил лоханку на мое место?

Рыжий зевнул и говорит:

— Твое место, Козерог — гамадрилья задница. Че ты разоряешься, как в нюх ударенный?

Козерог опасно улыбнулся и говорит:

— Да я — че, я — ниче. Мой номер — шестнадцатый. Я так, интересуюсь, потому как твой драндулет поцеловал в левый борт на посадке. И чего-то там, вроде бы, трещало. Но мне, конечно, фиолетово.

И Рыжий на глазах превратился из сонного кротика в гремучую змею. Женщины в ужасе полетели во все стороны, а мужчины придвинулись поближе и принялись с любопытством наблюдать, а сам он положил руки на пояс, где слева висел пистолет в тисненой кобуре, а справа — нож, и прошипел нечеловеческим голосом:

— Козерог, ну ты, инфузория зеленая, меня удивил до невозможности! Я че-то не понял — если ты мои крылья зацепил своим обгаженным корытом, че ты тут передо мной выеживаешься, а не лижешь пол, стоя на карачках? Ты ж, урод, горелым электродом деланный, еще можешь выжить, если сумеешь меня умолить взять у тебя денег на ремонт. И за моральный, типа, ущерб. И принародно признаешь себя полным дерьмом.

Козерог всю эту неприличную тираду выслушал с большим интересом и пониманием, а окружающие вообще чуть ли не аплодировали. А выслушав, дружелюбно ответил:

— Ты, хрен самоходный, только потому еще жив, что я жалею больных на голову. И, как у меня хорошее настроение и пятнадцать личных процентов в общаке, я тебе прощаю, что ты свою консервную банку суешь, куда ни попадя. У тебя блок двадцать один всегда был, у меня — блок тридцать, но ты ж, микроцефал, считать умеешь только до трех, так что и взять с тебя нечего. Я без претензий.

Рыжий сжимает кулаки и воздевает глаза:

— Не, он без претензий! Его унесло, как дерьмо в хвосте кометы, он поленился вынуть на минутку язык из ануса, чтоб связаться с адмиралом, а теперь — без претензий! А мне, чтоб ты знал, Чамли сказал.

— Чего тебе Чамли сказал? — говорит Козерог. И усмехается.

— Чего. Что, типа, Козерог, вроде, накрылся, связь молчит — сдох, ну и фиг с ним. А мне сказал, что я могу встать рядом с ним теперь.

Козерог улыбнулся нежно.

— А лечь рядом с ним он тебе не предложил, марципанчик?

Я ничего и сообразить не успела. Вот они довольно дружелюбно перелаивались — и вот уже сцепились. И совершенно серьезно, схватившись за ножи и с такими лицами, что мне стало нехорошо. Насмерть. Такой был вид.

УязвимаяY-хромосома.

А вокруг зрители свистели и улюлюкали. И даже, кажется, кто-то делал ставки на выжившего. Как в средние века, во время гладиаторских боев.

И я поняла, что эти два охламона — Козерог, который теперь мне друг, и Рыжий, который мне ничего плохого не делал, сейчас друг друга в лучшем случае покалечат, в худшем — убьют. И что они оба в таком запале и аффекте, что вряд ли соображают, чем это может кончиться. И вообще не думают ни о чем, кроме — как удобнее пырнуть ножом боевого товарища.

И что потом выживший пожалеет.

И я сделала единственное, что в данном случае допускала обстановка. Я заорала что было сил, заглушив музыку вместе с голосами:

— Пре-кра-тить!! Сию минуту!!

Ну, охламоны, конечно, как настоящие асы Простора, реакцией отличались отменной. Они только на секундочку и отвлеклись — на неожиданный раздражитель, посмотреть, кто орет. Но я-то тоже пилот, у меня тоже кое-какая реакция все-таки — и мне этой секундочки хватило, чтобы вытащить энзешный пистолет, снять с предохранителя и шарахнуть в потолок.

И я говорю:

— Ну все, дорогие друзья. Кто шевельнется, в того я стреляю.

Я когда-то в ранней юности учила психологию антропоидов. А психология гласит — чем неожиданнее поведение, тем вернее окружающие впадут в транс, и ты выиграешь время. Они и впали.

Они просто замерли. В синяках, в кровище и с вытаращенными глазами. И все вокруг тоже смотрели на меня, как загипнотизированные.

— Все, — говорю, — молодцы. А теперь — ножи на пол.

Козерог смотрит на меня дико и говорит, очень вежливо:

— Луис, ты чего, белены объелся?

А я правой рукой держу их на мушке, а левой расстегиваю аптечку на поясе. И говорю, очень членораздельно и медленно, чтобы дошли мои слова до их вскипевших мозгов и чуточку их охладили:

— Ребята. Я сейчас считаю до трех — а вы успеваете положить ножи на пол. Кто не успел — тот опоздал, — и снова взвожу курок, со щелчком, чтобы они услышали.

И они осторожно кладут, глядя на меня. И выпрямляются, глядя на меня.

— Молодцы, — говорю. — А теперь послушайте. Козерог, ты должен был сообщить, где находишься. Это верно. Рыжий, скажи, а ты почему его не позвал и не убедился?

Рыжий молчит.

— Оба хороши, — говорю. — Очень умно. Рыжий, Козерог ругался, потому что на посадке мог шею свернуть, понимаешь?

Кивает, молчит.

— Козерог, Рыжему жалко звездолет, понимаешь?

Кивает и этот.

— Как-нибудь уладим? — спрашиваю.

У Рыжего голос прорезался.

— А чего он сказал…

— Он, — говорю, — больше не будет. Он переволновался, — а сама не опускаю пистолет. — Ну как, успокоились?

Кивают оба.

— Можно убрать оружие?

Кивают снова.

— Молодцы, — говорю. Ставлю пистолет на предохранитель, и сую в кобуру, и вытаскиваю из аптечки регенерирующий пластырь. — А теперь идите сюда оба. А то на вас смотреть жутко.

И они подошли. А зрители вокруг вздохнули и стали разочарованно расходиться. А я заклеила Козерогу щеку, а Рыжему — плечо под рубашкой. И говорю:

— Ну Козерог, ну погляди. Тут же рядом вена. Ну прямо совсем рядом. У тебя совесть есть?

А Козерог смотрит не на Рыжего, а на меня, и говорит:

— Ну, ты даешь…

— Дураки оба, — говорю. И Рыжему говорю: — Что-нибудь придумается с твоей машиной. Твой Чамли нехорошо поступил. Хуже, чем Козерог. Так нельзя.

Рыжий ощетинился.

— Он не мой.

— Тем более, — говорю. — Нехорошо. Съешь вот эту штуку — кровь восстанавливает.

Рыжий говорит:

— А ты кто вообще?

— Я Луис, — говорю. — Я теперь буду здесь жить. Хорошо, Козерог? Мне можно здесь жить?

А Козерог все это время так и глядел на меня, и держался за пластырь на щеке. И выражение лица у него было какое-то странное, задумчивое какое-то, будто он еще не совсем вышел из транса. Но он ответил.

— Я чего, — говорит, — я думаю, тебе просто нужно здесь жить. Только не от меня зависит. Что еще Чамли скажет.

— Это что я ему скажу, — говорю.

Я здорово злилась на Чамли.

Потом мы втроем сели на табуреты около стойки. И они опустили в автомат монетки, и им в стаканы налилось что-то, пахнущее жидкостью для дезинфекции. Я достала мортисянскую кредитку и спрашиваю:

— А у айвового сока какой код?

Они поставили стаканы, посмотрели на меня, потом на автомат. Потом Козерог открыл дополнительную панель и начал что-то там искать, а Рыжий нажал звонок, и пришла барменша. Вот это была всем женщинам женщина! Одежды на ней было много, даже очень. Из ее юбки можно было всем здешним женщинам сшить по платью. А из остатков материала сделать парашют. И лицо у нее было, как у сердитого бульдога.

Она на меня презрительно посмотрела, выслушала заказ и тоже начала что-то подбирать вместе с Козерогом. В конце концов, они мне сделали сок, только не айвовый, а какой-то незнакомый. Кисловатый, розового цвета. И взяли за него немного. Но не привередничать же — я догадалась, что тут, в основном, пьютместную дрянь, а запах в этом месте такой странный из-за общей от нее отрыжки.

И я отхлебнула сока и спрашиваю:

— А что он вообще за тип, этот Чамли?

Рыжий говорит:

— Адмирал.

— Пышно, — говорю. — Роскошный титул. По-моему, надо — атаман.

Смеются. А вокруг тем временем мало-помалу снова начал потихоньку собираться народ. Кое-кто расселся рядом, некоторые — подальше, где эстрада, но все — так, чтобы нас держать в поле зрения. Видимо, сообразили, что мы интересные, и стали ждать, не отколем ли еще чего-нибудь замечательного. И я уже совершенно смирилась с тем, что тут, вокруг, сплошные уголовники — я сама хороша. Я украла у далекой родины грузовик обогащенного урана. Тоже уголовница. Но далекая родина сама виновата — не надо было бросать свою гражданку на произвол судьбы. И мысль эта надежно успокаивала мою совесть.

Мужчина с волосами, выкрашенными в красную полоску, и с чем-то вроде мелких гнутых гвоздей, проколотых через брови — ну, Бриллиант, вы все его знаете, спросил, откуда я свалилась. И я начала рассказывать про Аллариа, про аварию, про трофейный грузовик, стараясь только не забыть, что о себе надо говорить в мужском роде, хотя по этому поводу никто и не беспокоился — и тут меня кто-то подергал за рукав сзади и сказал:

— Гляди — адмирал.

Я оглянулась — и увидала самого красивого мужчину, какого только могла вообразить.

Норлибин Ситтл, кинозвезда, который снимался в «Великих Переменах» в главной роли, и по которому с ума сходили все девочки с нашей базы, рыдал бы в коридоре от ревности и комплекса неполноценности. Это копна белокурых волос ниже лопаток. Это глазищи, сияющие, сине-зеленые, огромные, в длиннющих ресницах. Это персикового цвета кожа, нежные руки, длинные ноги в блестящих штанах в обтяжку, и талия, на которой он мог бы, условно говоря, носить мой браслет.

Я поняла, что погибла. Я, клон несчастный в четвертом поколении, поняла, что такое любовь. Угрожай этому ангелу опасность — я с наслаждением рискнула бы жизнью, лишь бы он потом махнул ресницами в мою сторону. Я поняла, что никаких шансов у меня нет. Я — робот-пилот в дурацком скафандре, с черной мордой и волосами ежиком — рядом со здешними женщинами, так шикарно раздетыми и такими ухоженными, выгляжу, как закопченный танк рядом с авиеткой.

Мое сердце было разбито. Я еле спросила у Козерога — хрипло:

— Это он — Чамли?

Козерог резко вдохнул и выплюнул напиток на стойку.

— Легче, Луис, — говорит. — Предупреждать надо.

Рыжий фыркнул и говорит:

— Это — Котик, Луис. А Чамли — рядом.

А что там ошивалось рядом — я вообще не заметила. Котик был — как маяк в темноте. Мне пришлось здорово потрудиться, чтобы как-то сосредоточиться на этом Чамли. Потому что он-то генетической картой не блистал. Щетина на вульгарной его физиономии отросла так, что образовывала на подбородке, щеках и под носом сплошной волосяной покров бурого какого-то цвета. А нос был немалый. И маленькие цепкие глазки. И множество мускулов, довольно небрежно друг к другу приделанных. И одежда с большим вырезом и без рукавов — а на груди и на руках тоже растет бурая шерсть. И на поясе — целый арсенал.

И смотрел на меня этот тип подозрительно и недружелюбно. И мне хотелось смотреть на него так же.

А кругом все с интересом замолчали, и я уже знала, что это значит. Я поставила пустой стакан.

Чамли выпятил нижнюю губу и говорит:

— Ты чего это так на моего пилота пялишься?

— А что, — говорю, — на тебя надо?

Вокруг сдержано захихикали. Чамли сделал лицом какое-то движение, из-за шерсти плохо понятное, и говорит:

— Ну, ты хам…

А я говорю:

— Ты почему Рыжему стартовый блок поменял, а Козерогу не сообщил? Это ж твои люди, тебе что, наплевать, если кто-нибудь разобьется?

— А ты кто, — говорит, — вообще такой? Откуда вылупился, я не пойму?

— Мы с Козерогом прилетели, — говорю. — Меня зовут Луис, я хочу тут остаться.

Чамли большой барменше щелкнул пальцами, и она ему налила какой-то отравы, от которой так несло горючим, что рядом стоящих передергивало. И он отхлебнул этого пойла, и тоже передернулся, и говорит:

— А мне по хрен, чего ты хочешь.

— Тогда, — говорю, — мне тоже. Останусь, и все.

Вокруг стало совсем тихо. Чамли опять перекосил лицо под шерстью и говорит:

— Я, типа, не понял.

И мы вместе, совершенно синхронно, положили руки на пистолеты.

— Ты чего, — говорит, — нарваться хочешь?

— Нет, — говорю. Медленно. — Я хочу тут остаться. Я не хочу ни с кем ссориться. Просто хочу остаться.

И тут встревает Рыжий, от которого я никак не ожидала.

— Слушай, Чамли, — говорит, — ну что ты к нему прикопался? Он — ниче так, вообще.

Чамли смотрит на него мутно.

— Не понял, — говорит, — я че, твоего совета спрашивал?

Козерог говорит:

— Это, на самом деле, не совет. Это ты ему должен. Мы из-за тебя ему крылья грохнули.

У Чамли сделался такой вид, как у быка, когда он роет копытом.

— Я не понял!

Мне уже надоело это слушать. Вот же непонятливый.

— Чамли, — говорю, — давай не будем выяснять отношения. Скучно. Я просто останусь.

— Ты мне не нравишься, — говорит. — Ясно?

— Так я же не замуж прошусь, — говорю. И народ вокруг поголовно ложится. Хотя я это сказала совершенно случайно. Так, по привычке. Но из-за этой случайной глупости я вдруг почувствовала, что здешние жители на моей стороне. Не знаю, чем это ощутилось, но очень явственно. Вокруг стало тепло. И я чувствовала спиной Рыжего с Козерогом. Они были больше на моей стороне, чем все остальные.

И Котик, прелесть моя, застенчиво так улыбнулся и тихонько говорит:

— Ну чего, Чамли, да пусть он остается, кому помешает-то…

А Чамли резко к нему обернулся и как рявкнет:

— Не твое дело, сука, поотсвечивай еще! Пшел вон отсюда, в звездолете дел полно! Пшел, я сказал, а то поддам сейчас!

Котик только пожал плечами и ушел. Я еще успела заметить, что вид у него был скорее равнодушный, чем оскорбленный. Потому что, если бы он всерьез обиделся, я не знаю, что бы я сделала. Мне и так хотелось Чамли затряхнуть. У меня на него уже составилось досье. Он слишком легко делал гадости тем, с кем близко общался.

Тем более, что он оторвался на Котике, а мне буркнул, неприязненно, но тоном ниже:

— Да ляд с тобой, кто тебя гонит. У нас, типа, свободный мир.

Если бы он сразу это сказал, это здорово бы прибавило ему очков в моих глазах.

Чамли со мной разговаривать не стал, и я это восприняла, как большой подарок судьбы. Чамли допил свой страшный напиток, передернулся напоследок, съел какую-то коричневую корочку и удалился. А к нам с Козерогом и Рыжим подошли участники Чамлиной банды, стаи, как они тут говорили. Познакомиться.

Компания пестрая — смотрела я на них и дивилась, что человек может с собой сделать, была бы фантазия. Мужчины любят фенечки, это понятно — но что они любят такие экстремальные фенечки, это для меня оказалось новостью.

Наколки, к примеру, штука болезненная. Но если кто контур губ, к примеру, татуировкой подчеркивает — хоть понятно, за что мучается. А зачем на лице какого-то паука ужасного рисовать в паутине, как Козерог — это для меня затея совершенно непостижимая. Или вставлять эти крючки под кожу — ведь явно больно и выглядит странно. Но чемпионом мне тогда показался Фэнси.

Нет, я понимаю — тяжелая работа, война, травмы. Я понимаю — можно во время какой-нибудь катастрофы потерять глаз. Всяко бывает. Но любая из моих соотечественниц так бы себе синтетику подобрала, чтоб никто даже не догадался, что глаз искусственный. А тут…

На Фэнси я в первое время вообще не могла смотреть. И не могла понять, почему он себе этот кошмарный шрам не только не заполировал, а еще и подсветил красным. И зачем у него это красное свечение из синтетического глаза. В сумерках выглядит вообще ужасно. Просто сказочный бес какой-то. И я, между прочим, до сих пор такого мнения. А этот фрукт — и нечего ухмыляться — сообразил, что у меня от его вида шерсть дыбом встает, и взял моду подходить со спины и трогать за плечо.

Я ему три раза обещала, что уши оторву, если он еще раз так сделает. А на четвертый он говорит:

— Знаешь, если до сих пор уши целы, то им уж ничего не грозит. Я че, не вижу — тебе тоже прикольно.

— И убеждать тебя без толку, — говорю, — и насчет морали ты не в курсе.

А он только ухмыляется.

Но что интересно — они меня все цепляли разными способами, но они и друг друга постоянно цепляли — и я поняла, что это у них такая игра. Кто первый выйдет изсебя — тот и продул. Поэтому перестала показывать эмоции по поводу, тем более, что они сами так делают. И очень быстро почувствовала, что эта дикая компания довольно легко может быть компанией моих товарищей. Мне было смешно и уютно. Вообще, они были по-настоящему дружелюбны. Они пили разные виды яда, смертельные даже по запаху — и порывались угостить меня, а любые попытки заметить, что употреблять эти штуки в пищу неполезно, веселили их до упаду. Еще они вдыхали наркотический дым — и предлагали мне, а я, наученная опытом с напитками, даже не заикнулась, что это вредно, просто отказывалась поделикатнее. Потом Бриллиант предложил мне пластик жевательной резинки. Я хотела взять — но у них были такие заговорщиские физиономии, что передумала, и, как потом выяснилось, правильно сделала.

И, в конце концов, Бриллиант положил мне руку на плечо, проникновенно посмотрел в глаза и спросил, не тяготит ли такое просветленное существо, как я, присутствие толпы грешников вокруг.

— Знаешь, — говорю, — мне ж звездолет надо покупать. Я же не могу с вами на ваши дела летать на старом грузовике, у которого вся электроника выгорела. А если я буду пробовать все, чем вы угощаете, я себе бумажный самолетик куплю, а отдам за него все свое имущество.

Вокруг зааплодировали.

Козерог говорит:

— Ты че, прямо сейчас собираешься? Да брось, завтра сходим. Я одно место знаю.

Рыжий тут же сказал, что тоже знает одно место и ему завтра туда тоже нужно. И Фэнси опять меня сзади подтолкнул и опять-таки пообещал одно место. И Бриллиант сказал, что завтра лично устроит мне экскурсию по всем здешним интересным местам, и опять предложил жвачку.

— А, Мать с тобой, — говорю. И взяла.

Что в тот вечер было дальше, я помню очень смутно.

Сначала мне, вроде бы, было очень смешно, что у Бриллианта железки на бровях, и я показывала на него пальцем и объясняла, что у нас на Аллариа серьги носят в ушах, а не где попало. Потом я обнимала Козерога и говорила, что он — мой лучший друг, и что вот мы сейчас загоним мой груз, и купим крейсер, и отправимся куда-нибудь странствовать — и это все еще было очень смешно. А Козерог гладил меня по голове и говорил что-то непонятное, но забавное.

Потом Рыжий налил мне чего-то, и я выпила. Оно оказалось на вкус, как жидкий огонь, и мне стало горячо — ячуть не выплюнула половину, но кто-то постучал меня по спине. Я сказала спасибо, и тут мне стало ужасно грустно, и я расплакалась и сказала Рыжему, что люблю Котика, но понимаю, что дело это безнадежное.

И Козерог сунул Рыжему кулак под нос, обхватил меня под мышки и поставил на ноги. Потом мы, кажется, куда-то шли втроем, и я то смеялась, потому что ноги у меня завязывались в какие-то странные узлы, то плакала и говорила, что я — урод несчастный, и что ничего хорошего у меня в жизни не будет.

Потом я, вроде бы, сидела на чем-то мягком и пила что-то горькое и горячее, а Козерог говорил, что Котика лучше оставить в покое, потому что иначе Чамли взбесится, а он и так от меня не в восторге. А я, насколько слушался язык, пыталась объяснить, что не собираюсь никому себя навязывать, а уж тем более — Котику, а на Чамли я плевать хочу.

Рыжий спросил что-то о моих приключениях с мальчиками, а я, как будто, еще успела сознаться, что если и были приключения, то только с девочками, что моя подруга погибла в космосе, что в любви мне не везло по жизни и что я ни на что уже не рассчитываю. И говоря все это, я ревела в три ручья, и Козерог сказал, что мне надо поспать, и я согласилась, и легла на что-то, свернулась клубочком и моментально заснула.

Проснулась я у Козерога в каюте, на койке поверх одеяла, в скафандре. И было у меня такое чувство, что моей садовой головой вчера забивали гвозди, а во рту у меня обжились мыши и напачкали. И весь мир вокруг плыл и покачивался.

И прошло минут десять, пока я не начала видеть в фокусе.

На голографической картине над рабочим столом вовсю светило незнакомое розовое солнце, но звездолет так и стоял на космодроме — поручусь. А Козерога в каюте не было.

Я встала, поправила койку потщательней, хотела поменять белье, но не нашла, где у него утилизатор. Поэтому оставила все так, как есть, и отправилась искать, где можно умыться. На душ в чужом корабле я надеяться не посмела.

Я как раз заканчивала приводить себя в порядок, когда Козерог появился в дверях отсека. Смотрел он на меня огорченно и сочувственно.

— Ты, вот что, — говорит, — ты не бери в голову. У тебя просто иммунитета нет.

— Жаль, — говорю.

— Башка трещит? — спрашивает.

— Угу, — говорю. — Еще как.

И тогда он мне протянул флягу, а я инстинктивно отшатнулась.

— Не дергайся, — говорит. — Это — нейтрализатор. По уму тебе еще вчера надо было дать, но пока я сообразил, ты отключился. Сволочь Рыжий все-таки — тэффское пойло неподготовленным людям нельзя давать. Оно того… как бы… на прогоны пробивает. Просто сыворотка правды, блин…

Я отпила очень осторожно. Но полегчало почти сразу же.

— А ты где спал? — говорю.

Пожал плечами.

— Да там…

И вид виноватый. И ничего о вчерашнем не говорит. И я решила тоже молчать.

— Мне надо уран продать, — говорю. — Мне машина нужна, оружие. Ты говорил, что место знаешь.

— Пойдем в штаб, — говорит. — Надо с Базаром связаться.

— А Базар, — говорю, — это кто? Или — что?

Ухмыляется.

— Общепланетная коммерческая информационная директория, — говорит. — Можно и прямо из крыльев, но тут база выйдет меньше. Там общая, всей стаи, она круче.

Я подумала и говорю:

— Нет, давай лучше прямо отсюда.

И мы пошли в рубку, и оттуда связались со спутником, в который на орбите чуть не вмазались, а он нас вывел на эту директорию с варварским названием.

Я надеялась получить плату за уран в мортисянских деньгах — во-первых, я знала, сколько он в них стоит, во-вторых, я знала, как они выглядят. Я решила, что так меня будет труднее надуть. Но скромные мечты не сбываются.

Мы начали читать объявления о покупке урана.

О деньгах речь тут вообще не шла. Я поняла, почему эта система называется Базар.

За уран предлагали черный жемчуг и полевые синтезаторы, рубины, комплектующие для йтенских внутриатмосферных флишей — знать бы, что это такое — и средство для выведения каких-то труднопроизносимых паразитов, компоненты для биоблокады, шоколад, искусственные почки с инструкцией по пересадке, киборгов любого назначения и внешности, некий убойный синтетический наркотик — из расчета «грамм за грамм», лекарство от рака, дрессированных жуков с Крины, афродизиаки, золото в слитках с маркировкой Лавийского Имперского Национального Банка, двигатели для авиеток и девственниц из какого-то варварского мира (фотография образца прилагалась)…

Через десять минут у меня голова пошла кругом, а список еще и к середине не приблизился.

— И что мне потом делать с этими жуками, девственницами и запчастями? — спрашиваю.

А Козерог ухмыляется.

— Да что хочешь, — говорит. — Можешь использовать, можешь на крылья обменять. Но я на твоем месте поискал бы такие объявления, где уран хотят за звездолет. Это вернее. Посмотри ближе к концу.

Я послушалась.

Через минуту я любовалась фотографиями машин, прекрасных, как праздничная мечта пилота. Я не могла вдаваться в технические характеристики — каждая фотография была произведением искусства, созданным влюбленным художником. В фотографиях по непонятной причине чувствовалось что-то эротическое.

Козерог на меня снисходительно посматривал. В конце концов, не выдержал.

— Слушай, — говорит, — ты чего, чудо, не понимаешь…

— Что картинки не только отретушированы, но и дорисованы? — спрашиваю. — Понимаю, чего непонятного. Но что, помечтать нельзя?

Это его развеселило. И вид стал не такой уже снисходительный.

— Хватит мечтать, — говорит. — Чего ты хотел?

Чего. Мне хотелось мортисянский патрульный класса «Валькирия». Я всю сознательную жизнь мечтала на таком полетать. Хоть чуть-чуть. А тут на фоне других машин наша «Валькирия» выглядела, как бабочка рядом с ястребами.

— Погоди, — говорю. — Сейчас разберусь.

А сама смотрю на какую-то тяжеловооруженную прелесть в иссиня-черной броне. Силуэт — как у настороженной хищной птицы. Прекрасна, дух замирает.

Козерог смотрит на меня с уважением и говорит:

— Это с Лаконы. Управление наполовину ручное, наполовину — ПП. Обалденный агрегат. Ты че, телекинетик?

— Как это? — говорю. — Что такое — телекинетик?

Ухмыляется.

— Пролистывай, — говорит. — Проехали. Если не можешь взглядом гвозди гнуть или кирпичи поднимать, то в такой машине делать нечего. Она на парапсихиков рассчитана, на Лаконе почти все такие.

— Слушай, — говорю, — Козерог, а может, ты чего посоветуешь?

— Ха, — говорит, — как? Я ж не знаю, что ты умеешь в натуре.

Ну, я, конечно, тяжело вздохнула. И созналась:

— Водить «Валькирию». Стрелять ракетами «Н-14», но чтобы прицел был стандартный. Или — излучатель «Сполох-8», в крайнем случае — «Сполох-5», — и снова вздохнула.

— Да… — говорит. — Для аса негусто.

Я хотела обидеться и рассказать, что и тому-то случайно научилась — ходила на курсы в приступе романтики, пока еще Хэзел была жива… но не рассказала.

А Козерог вовсе и не собирался надо мной издеваться. Он уже серьезно думал.

— Вообще-то, — говорит, — «Валькирия» — ничего. Легкая маневренная машина. В гиперпространстве скорость маловата, зато в физическом — в самый раз. И делают их хорошо — мортисянки в смысле безопасности бабье дотошное.

Я кивнула.

— Но я бы на «Валькирии» летать не стал, — говорит.

— Почему, если хорошая машина? — спрашиваю.

Хмыкнул.

— Несерьезно. Бабья цацка.

Резонно.

— Что ж мне делать? — говорю.

— Я уж сказал, — отвечает. — Пошли в штаб, посоветуемся с народом.

Мы пошли в штаб, где по раннему времени еще никто не сидел. Козерог с пульта общей связи всех, кто не спал и был у себя в звездолете, позвал и сказал, что Луис покупает себе крылья. И через пять минут вокруг уже была толпа.

И все давали советы.

Рыжий говорит:

— Надо йтэнскую машину брать. Классная вещь. Если че, она сама объяснит, что ей надо.

А Бриллиант:

— В задницу Йтэн вместе с их крыльями — они горючее жрут, как сволочи, на вираже неподъемны, броня слабая. Не, надо имперскую пташку, лучше всего — «Стерегущий», пятой модификации или шестой. В работе — скрипка ваще.

Козерог:

— Да ты опух! «Стерегущие» — для асов, они ж на каждый чих и пук реагируют, скрипка твоя! Кто на таком не летал — тот еще на старте гукнется. Нафиг.

Фэнси:

— Ну да, ну да. Я б тоже не стал связываться с имперскими — самое дело тэффский. Дешево и сердито.

Рыжий уже на повышенных тонах:

— Да на тэффских даже сами тэффяне не летают! Это ж не машина, а гроб с крылышками! Там регенерация дохнет как моль, ты чего!

Бриллиант кричит:

— Я говорю — имперский, нах! Они, хоть, надежные!

Козерог:

— Ты че, моего товарища угробить хочешь?

Тут еще несколько бойцов подошли — мужчины, с которыми я еще была почти не знакома, и спросили, что за шум, а драки нет. И им начали объяснять, они вступили в дискуссию — и про меня все забыли.

Поэтому я тихонечко села поближе к дисплею и стала листать объявления и читать характеристики.

И тут меня очень скромно спросили:

— Луис, можно сказать?

Я обернулась и чуть не умерла на месте. Ко мне подошел Котик и сел рядом на краешек кресла. И спросил:

— Я тебе не мешаю?

Я еле собралась с мыслями и говорю хрипло:

— Нет, что ты.

И он аккуратно сдвинул несколько объявлений и одно увеличил. И говорит:

— Смотри. Это наш кораблик, лавийский. В управлении он несложный, а вооружен очень прилично. И у него довольно хорошая скорость на маневре в физическом пространстве.

Я слушала Котика, и мне нравились крылья. И мне нравилось, что Котик не кричит и не суетится вместе со всеми. И я была просто счастлива, что он со мной заговорил.

И я попыталась схохмить:

— Это че, единственный во Вселенной звездолет без недостатков?

Котик наполовину отвернулся, но я заметила, что он улыбнулся, и говорит:

— Он с недостатками. Там управление на двоих раскидано. Правда, можно объединить, но заморочечно.

Кажется, я покраснела.

— Откуда ж, — говорю, — я возьму пилота?

А он уже явственно улыбается и говорит:

— Может, сам найдется.

И тут ко всей нашей компании подошел Чамли. Поинтересоваться. И когда увидел, что мы с Котиком разговариваем, направился прямо к нам. Выглядел он абсолютно спокойно, я и не дернулась, поэтому дальнейшее для меня оказалось совершенной неожиданностью.

Не привыкла я еще к этому миру — меня тут слишком хорошо встретили.

А Чамли подошел вразвалочку и, уже совсем рядом с нами, фокусным каким-то неуловимым движением выхватил пистолет и приставил ствол Котику к виску.

Я сразу превратилась в лед внутри. И замерла, боясь пошевелиться.

А Чамли говорит:

— Слышь, Луис, мужики хотят с тобой работать — ладно. Хрен с тобой и хрен с ними. Но эти твои фортеля мне надоели в натуре. Волкине грызутся из-за всякого паршивца, которому цена — шоколадка. Так что выбирай: или я его шлепну — и нет больше повода, или ты отваливаешь.

И взводит курок. И Котик бледнеет и зажмуривается, а я понимаю, что это совсем не шутка. И говорю:

— Я отваливаю. Чамли, я все принимаю, со всем соглашаюсь и делаю, как ты скажешь. Только опусти пистолет, пожалуйста.

Чамли пистолет спрятал и ухмыльнулся.

— Я, — говорит, — тебя раскусил. Я понял, че тебя цепляет. С тобой, малыш, договориться можно, даже просто. Ты меня не обманешь. Потому что знаешь — если обманешь, я эту суку кружочками нарежу. Ты еще со вчерашнего дня в курсе, что я могу. Мне пофиг.

Я сижу и киваю. И вдруг слышу, как вокруг тихо. А Чамли говорит:

— Умница. А с этим я еще пообщаюсь по душам. Ты выбирай корабль. Все путем.

А сам Котика дернул за плечо — и они ушли вдвоем. А я так и осталась там сидеть. Я только изо всех сил старалась не разреветься — а то еще все догадаются, что я женщина, и вдобавок будет скандал, что я обманщица…

А Рыжий говорит:

— Ну, Чамли перегнул чуток…

А Козерог:

— Ну, ты выбрал машину?

Я говорю:

— Угу. Вот этот. Лави. Класса «Легионер». Ничего, как думаешь?

— Ничего, — говорит. — Даже очень. Но там же управление на двоих раскидано?

— Да, — говорю, — знаю. Может, пилот найдется. И потом, управление, вроде бы, можно объединить… только заморочечно.

Я весь день была жутко занята и была бы не прочь еще больше чем-нибудь загрузиться и устать, лишь бы не думать ни о чем. Козерог мне объяснил, как — и я выставила на Базаре объявление, что продаю старый мортисянский грузовик на запчасти. Потом я уран меняла на корабль. Друзья помогли мне поторговаться, потому что бывший хозяин кораблика, горбатый человечек по имени Урли, на ходу подметки рвал и норовил меня просто ограбить. Крылья были очень хороши, просто — очень. Я их заправила, погрузила запас провизии, обзавелась отличной аптечкой, зарядила ракетницы — и кто бы из моих подруг с Аллариа видел, как это все было красиво!

Машина только что сошла с конвейера — броня на солнце сияла, как зеркало. И мы с Козерогом на этой сияющей броне написали черной и серебряной краской мое название, на удачу: «Мать».

Козерогу не нравилось. Он предлагал: «Вдова», на здешнем жаргоне — смерть, и уверял, что это гораздо более стильно. Но я сказала, что у нас первый личный боевой корабль всегда называют в честь Вечной Матери Сущего, чтоб она охраняла пилота. И он перестал спорить — в каждом мире свои суеверия, а чужие суеверия здесь уважали.

Вся стая приходила смотреть. Они мне сказали, что звездолет надо обмыть, в смысле — выпить за него чего-нибудь ядовитого, но я сказала, что им выпивку куплю, раз такой обычай, а сама не буду. У меня иммунитета нет.

Они согласились.

И вечером охотники из нашей стаи пили, а я просто сидела с ними. Мне ужасно не хотелось уходить — жильем каждого из пилотов традиционно считался звездолет, так что мне теперь было куда уйти, но там пришлось бы сидеть одной. Мне было очень грустно.

Козерог и Рыжий разговаривали со мной и пытались даже меня утешать. Особенно Рыжий — он считал, что во всей этой истории он виноват: это он меня вчера напоил, я принародно сболтнула лишнее, кто-то сказал Котику, кто-то Чамли стукнул и все такое.

И Рыжий говорил:

— Луис, ну ты ж нормальный мужик, ну тебе это надо? Ну ладно б ты был псих, вроде Чамли, но ты ж раньше, как будто, не увлекался?

Я говорю:

— Угу.

А Рыжий:

— И вот нафига ты начинаешь? Че он тебе дался? Тут полно девок, попадаются даже очень шикарные девки — если б ты вчера тут не митинговал, как ты его любишь, у тебя б давно на шее толпа девок висела.

Я говорю:

— Вот только не хватало мне толпы на шею.

Козерог смеется, а Рыжий опять за свое:

— У меня, — говорит, — полно подружек. Хочешь, познакомлю? Ну гораздо ж круче, чем это непотребство, — и в ярких красках, не жалея эмоций и огня, описал непотребство, да так, что мне захотелось немедленно пойти и пристрелить Чамли.

Козерог говорит:

— Ну че ты к нему привязался? Ну в каждой башке ж свои тараканы!

А Рыжий говорит:

— Да я просто не могу смотреть, как человек мучается из-за какой-то фигни! Я щас пойду приведу какую-нибудь девку. Я ей объясню, в чем дело, и пусть она устроит ему небо в алмазах, и назавтра он и не вспомнит об этой своей блажи.

И ушел. А я подумала — ну я и попала.

А Рыжий был человек слова.

Через пять минут он вернулся с девкой, хотя у нас на Аллариа и на Мортисе не принято называть женщин таким словом. Это неприлично, потому что значит — женщина, бросающая своих детей, чтобы их воспитывали ее мужчины.

У этой особы была идеальная генетическая карта.

Она была точь-в-точь как те женщины, которых охотники из стаи рисовали на своих звездолетах. У нее была большая красивая грудь, роскошные волосы, длинные ноги, яркие глаза и холеные руки. И модный минимум одежды. И светящаяся пыль вместо пудры. И она мне совсем не нравилась.

В ее красивом лице было что-то нехорошее. Она совсем не хотела быть моей подругой, и не хотела, чтобы ее приласкали, и я вообще не понимаю, чего она хотела. И не по-настоящему улыбалась великолепными зубами — и сразу замечалось, что их у нее тридцать две штуки ровно.

Я вспомнила Хэзел, с ее сожженной кожей, с рубцом на щеке, с выцветшей челкой, бедную мою Хэзел, которая была мне как сестра — и мне стало неприятно от того, что пришла эта барышня.

А она говорит:

— Скучаешь, мальчик? — хотя по ней заметно, что ей это совершенно не интересно.

— Нет, — говорю. — Веселюсь.

И она жеманно захихикала. И я поняла, почему Рыжий сказал про нее «девка». Я хотела сказать Рыжему, что мне не хочется больше общаться и что я спать пойду, но Рыжий вместе с Козерогом уже куда-то провалились. А девка поправила блестящие кудри и говорит:

— Купи мне выпить и чего-нибудь сладкого.

Я говорю:

— Зачем?

Она рассмеялась и отвечает:

— Зачем, зачем… Затем!

Я говорю:

— Давай, я куплю, ты поешь и уйдешь?

И она посмотрела на меня, сузив глаза, как сердитая лиса.

— Не обижайся, — говорю. — Просто у меня настроение плохое.

Она встала, посмотрела на меня сверху вниз и говорит:

— Да вот еще — на тебя обижаться. Много чести. Подумаешь. Извращенец несчастный.

И ушла странной походкой — вся нижняя часть туловища у нее двигалась, как вывихнутая. Мне показалось, что она все-таки обиделась и решила в ответ обидеть меня. Я только никак не могла взять в толк, почему — ведь ей самой не слишком-то хотелось со мной оставаться.

Она подошла к мужчине, который завязывал свои длинные волосы бантом на затылке и звали его Гад. Он улыбнулся, и она уселась к нему на колени, как в кресло, и вид у нее в мою сторону сделался совершенно победительный. А Гад погладил ее по спине, чего-то налил и принялся разговаривать с Фэнси, будто ее и не было.

На месте этой женщины я обиделась бы на Гада, а не на меня. Но я ничего не знала о местных нравах. Возможно, у нее и был какой-нибудь внутренний резон.

Мои товарищи ушли, разговаривать мне стало не с кем, и я решила тоже идти домой.

Пробираясь к дверям в темноте и дыму, я услыхала, как Чамли болтает с Бриллиантом и еще с кем-то из своих друзей. Я просто автоматически прислушалась, потому что болтали они обо мне, даже притормозила в тени, благо они сидели в нишке, где горел свет, и меня не видели.

— Да этот Луис — смешной парень, но, вроде, ниче так, — говорит Бриллиант.

— Только он был где-то извозчиком, — говорит мужчина совершенно без волос на голове. — Это не трофей, это его грузовик — я такие штуки чую. В драке он будет ваще никакой.

— Ну, есть же реакция кое-какая, — говорит Бриллиант.

Чамли хмыкнул и говорит:

— Это ему в деле не поможет. Он нездешний. Слишком нервный. До всех дело есть. Вы еще увидите, как он в ближайшем бою накроется. Да еще этот «Легионер» у него с двойным управлением. Какой пилот пойдет к такому лоху.

Бриллиант говорит:

— Его Козерог прикроет. Он Козерогу нравится.

А Чамли:

— Ну да, дел у Козерога в бою не будет, как за чужим хвостом следить.

— Такого не прикроешь, — говорит тот, без волос. — У такого два варианта есть: он либо сунется под ракету, если не трус, либо, если трус, вывалится нафиг из драки, — и хихикнул.

— А пусть попробует вывалиться, — говорит Чамли. — Тогда я его сам сожгу.

— Знаешь, Чамли, — говорит Бриллиант, — все-таки, ты на него просто взъелся из-за…

А Чамли — трах кулаком по столу!

— Я взъелся?! Ты, Бриллиант, врубись, как он себя ведет. Он же просто поля не видит. Сам себе проблем хлопочет. Ну и огребет по полной.

Бриллиант только вздохнул.

— Ну да, — говорит, — похоже, ты прав.

— Еще бы, — говорит Чамли. — Так что Рыжий с Козерогом с ним играются — пусть. У Козерога припадок гуманизма случился — бывает. Недельку — полторы поиграются до следующего дела, а потом он накроется. И все, нах, думать забудут, как там его звали.

Безволосый говорит:

— Точно. Слышь, Чамли, а у тебя сменные модули для наружки остались, нет?

И я поняла, что насчет меня разговор закончен и что все со мной уже ясно. И побрела прочь.

Что было обидно, так это что они правы.

Я поняла, что я — пилот грузовика — сдуру вообразила себя грозой Простора, хотя бои вела только пять раз в жизни, и то — на симуляторе. И что я купила на деньги, принадлежащие Мортису, великолепную боевую машину, которую не умею водить. А вдобавок, тем, что я тут осталась, я соглашаюсь принимать участие в этой помеси корсарства с терроризмом и убивать людей — и меня извиняет только то, что они убьют меня первые.

Я брела по космодрому, освещенному прожекторами, под чужим черным небом, и думала, что мне сейчас надо попробовать разобраться в пилотировании этого чудесного звездолета и как-нибудь добрести на нем до Аллариа. Где и сдать его властям в счет проданного урана. И получить года три штрафных работ, а потом навсегда лишиться пилотской лицензии и устроиться работать ассенизатором или грузчиком, потому что после каторги меня больше никуда не возьмут.

У меня от слез все перед глазами расплывалось — но я все-таки увидела, что на платформе амортизатора моей машины кто-то сидит. Я вытерла слезы, а он встал.

Меня ждал Котик. С пластиковой торбочкой и ноутбуком. И его белокурая грива перевязана сзади ленточкой, как хвост у жеребенка.

И его тут появление мне резануло ударом ножа в сердце.

— Ты что тут делаешь! — кричу. — Тебе что, жить надоело?!

А он улыбается и мотает головой.

— Луис, — говорит, — я тут случайно слышал, что тебе пилот нужен. А я как раз больше всего люблю эти «Легионеры». Соскучился по ним, понимаешь. Ты меня возьми, пока лучше не найдешь, ладно?

— Ты сумасшедший, — говорю. — Просто псих и не лечишься.

А он кладет ноутбук на землю, прижимает руки к груди, смотрит на меня хитренько и весело и говорит:

— Ну шкип, ну пожалуйста! Я буду пахать — ну день и ночь, вот увидишь!

Тогда я опустила трап и отперла люк.

— Заходи, — говорю. — Ты сам не знаешь, что творишь.

— Нет, — говорит. Нежно. — Знаю.

Я в звездолете поняла, почему его зовут Котик. Он осматривался точно, как кошка или как мангуст. А мне хотелось любоваться им. Но просто любоваться не вышло, потому что я заметила у него на шее, из-под воротника, длинную красную полосу. След от ремня или от куска кабеля, к примеру. Здорово.

— Стой, — говорю. — Это что?

Он ужасно смутился, говорит: «Ничего», — и тянет воротник вверх.

— Как это — «ничего»? — говорю. — А ну покажи.

Так, наверное, не следовало делать, потому что это выглядело ужасно бесцеремонно, но я вытряхнула его из рубашки. Он оказался гораздо сильнее, чем девушка его комплекции, но сопротивлялся довольно условно. И то, что я увидела, меня здорово вывело из равновесия.

— Так, — говорю. — Работа Чамли?

Пожимает плечами. Говорит в сторону:

— Ну… так.

— Ты поэтому ушел? — говорю.

— Ну, вроде, — говорит, — и поэтому тоже. У всех есть свой предел, понимаешь? Мой номер шестнадцатый в этой стае, конечно, и я, как принято считать, для Чамли боевой трофей и личное имущество — но и я так больше не могу. Достало.

И в глазах у него вдруг появляется такой острый огонек, какого никогда не бывает у киногероев. Как у Козерога. Мне это, наверное, должно было показаться вульгарным, но не показалось.

— Ладно, — говорю. — Снимай все остальное, а я принесу аптечку.

И он говорит: «Да брось, фигня», — но раздевается. А я беру обезболивающий бальзам и начинаю приводить его в порядок. И он сначала говорит: «Легче, блин!», и сжимает кулаки, потом: «Луис, кончай, щекотно!», и пальцы у него разжимаются, а потом: «Луис, ой, какого ляда ты делаешь!» — хихикает и краснеет.

А меня вдруг занесло. Я вспомнила все, про что читала, и что видела в кино, я вспомнила, чему меня учила Хэзел, о чем болтали другие девушки и даже о чем говорил Рыжий. И практически использовала эту информацию процентов на девяносто восемь.

И потом он открыл глаза, посмотрел на меня растерянно и спросил:

— Луис, а что это было?

А мне сделалось ужасно неловко, я одной рукой прикрыла то, что называю грудью, а другой — все остальное, и говорю:

— Ну… так.

А Котик говорит:

— Этого быть не может. Это магия какая-то. Чудо господь явил. Или, может, это у меня парапсихические способности прорезались, вроде ясновидения. Надо же, а я думал, у меня совсем крыша потекла, раз захотелось к мейнцу в экипаж напроситься по доброй воле, да еще после таких его слов…

И я поняла, что сейчас задохнусь, и мне стало смертельно страшно, и я почувствовала себя невероятно беспомощной, потому что я совершенно не хотела его обманывать, и я пробормотала какую-то несусветную бессвязную глупость, что я, конечно, самая страшная в их мире женщина, и что я — мутант несчастный и уж точно не та женщина, на которую такой ангел, как Котик, может смотреть с каким-то интересом, и еще что-то — но Котик прижал палец к моим губам.

И говорит:

— Слушай, Луис. Может, ты и мутант, но это ничего не меняет. Ты, совершенно точно, не самая страшная женщина на Мейне, я знаю, о чем говорю. Но ты, уж точно, единственная на Мейне женщина, которая не стала меня гнать, когда я пришел, и я, видишь ли, теперь хочу остаться. Да и вообще, ты — женщина. Достаточно, я бы сказал. А те красотки, о которых ты говоришь — на их счет я бы усомнился. Я тут много всего видел. Ты ведь ничего не знаешь о моей поганой жизни.

— Я, — говорю, — просто жутко боюсь, что с тобой что-нибудь случится. Я тогда убью Чамли, но что это изменит. Я больше не хочу, чтоб умирали люди, которых я люблю.

А Котик обнял меня крепче, чем любая девушка, улыбнулся и сказал:

— Мы с тобой отобьемся от кого угодно. Я тоже умею драться. Ты веришь?

— Верю, — говорю. И я вправду верю, потому что у него в глазах эти острые огоньки бойца. — Конечно, верю.

Утром мы проснулись очень рано. Все еще розовое было от зари, и космодром был совершенно пустынный, как заколдованный город, потому что тут люди живут, в основном, по ночам, а на рассвете спят.

Но я привыкла рано вставать еще на Аллариа, а Котик не привык спать ночью и поэтому к рассвету выспался.

На нашей новой машине оказался дивный водоочиститель, поэтому уж мы могли себе позволить душ и все блага цивилизации. А потом я увидела, что Котик зашвырнул в угол свою рубаху в серебряных розах и блестящие штаны и надел рабочий комбез и куртку из своей торбочки. И волосы снова завязал ленточкой. И стал похож не на звезду экрана и героя-любовника, а на старшеклассника на практике. Правда, тоже киношного.

— Жаль, — говорю. — Раньше было красивее.

— Прости, Луис, — говорит. — Просто, кажется, так сейчас будет лучше.

И я, глядя на него, подумала, что глупо постоянно ходить в скафандре, что еще надеть шлем — и вид будет совсем как у ипохондрика, который чужого мира боится до одури. Хотела снять, но Котик сказал:

— Не снимай, пожалуйста. В нем надежнее.

— Ага, — говорю. — Будто я боюсьболезнетворных микроорганизмов.

— А если и боишься, — говорит, — кому какое дело? Знавал я одного парня, так он, как увидит какого-нибудь незнакомца, сразу грабки спиртом протирает, потом — глоток внутрь, а по вене — шприц биоблокады. На всякий пожарный. Кто-то ему рассказал про гуршгианскую проказу, так он жутко боялся подцепить.

— Не подцепил? — говорю.

Смеется.

— Нет. Спился. Так что не парься. Что ваще может быть нормальнее, чем пилот в скафандре?

Потом мы взяли пульверизатор с красной краской, вышли наружу и крупно написали на покрытии: «Блок Луиса. Не занимать, а то он вернется и даст в ухо». А потом уже, со спокойной душой, улетели проверить машину.

Особенно далеко мы не забирались. Так, «прыгнули» тысяч на пятьсот километров, только чтоб посмотреть, как он идет в гиперпространстве — до ближайшего астероидного потока. А там постреляли в астероиды. И в этом пробном рейсе я окончательно поняла, что такое Котик.

Сокровище.

Рассчитывал «прыжки» он не особенно лихо, но на этом я сама зубы съела. Зато Котик дивно вел машину в физическом космосе — мне случалось гостить у патрульных и смотреть маневры, но я в жизни не видала такого виража. Ни у кого. Он все забортное ничто просто собственной кожей чувствовал. Поэтому мы сразу решили, как разделим обязанности в бою — он будет выводить машину на цель, а я — стрелять, благо я, оказывается, вполне терпимо стреляла. Котик только сказал:

— Попрактиковаться бы на чем-нибудь пошустрее астероидов…

— Да, — говорю, — хорошо бы. Но не вижу мишени. Если только попросить кого-нибудь нас атаковать и пострелять понарошку.

— Угу, — говорит. — Давай Чамли попросим. А я случайно выстрелю не понарошку. Совершенно холостой, то есть, очень одинокой ракетой.

— Если мы, — говорю, — попросим Чамли, то еще на планете раздеремся.

— Ну да, ну да, — говорит. И улыбается со злыми огоньками в глазах. — Он в жизни мне не простит, что я свалил. Думаешь, им движет что-то вроде страсти? Фигу, я три года был его пилотом. Он привык к хорошей жизни, теперь ему будет сложно… разыскать кого-нибудь с хорошей квалификацией… и широкого профиля.

— Да, — говорю. — Ты крут.

— Я!? — фыркает и закатывается. — Нет, я?! — и тыкается мне носом в плечо. — Ты правда так думаешь? Нет, Луис, ты — просто чудо какое-то!

Ну да, думаю. Чудо. В перьях. Но ничего не говорю. Я была совершенно счастлива.

В штабе на нас смотрели, как на неведомую иномирную диковинку — с ноздрями на коленях, например. С любопытством и легкой опаской.

Козерог говорит:

— А ты, все-таки, прешь буром.

— Нехорошо, — говорю, — по-твоему, да?

— Да не то, чтобы, — говорит, — у нас тут свободный мир. Для тебя это хорошо. Но ты можешь переманить Чамлина пилота, а Чамли может тебя пристрелить. Но ваще вы оба — в своем праве.

— Кто кого переманивал? — говорю. — Если у вас тут свободный мир, надо думать, как себя вести, чтобы твои подчиненные хотели с тобой остаться.

А Козерог хмыкнул и пробормотал что-то вроде «Ну-ну».

Рыжий в разговор не вмешивался — он сидел в уголке, под розовым светильником, и обнимался с двумя женщинами. А если на меня и на Котика случайно смотрела женщина, то вид у нее делался, как у мортисянской госслужащей из департамента Службы Контроля — означал, что мы оба преступники, подлежим насильственной стерилизации и ссылке в генетически нестабильную зону, как носители признаков, не подлежащих передаче по наследству.

Рыжий на меня так не смотрел — но на Котика смотрел очень похоже. Вероятно, думал, что это у него генетическая карта за двоих неблагоприятная. Но вообще-то, к нам отнеслись лояльнее, чем я думала. Я, когда мы входили в штаб, держала руку на кобуре — так нервничала.

А теперь мне было неприятно ждать только разговора с Чамли. И успокаивало только то, что общественное мнение скорее за нас, чем против.

А Чамли появился с помпой, с целой свитой, как средневековый вельможа или вождь племени. С ним были Бриллиант, Гад, тот его друг без волос, которого все звали Череп, незнакомый мне мужчина со стальными шипами в крыльях носа и юный красавчик, бледный, темноволосый, в змеиной коже. И в повадках у него тоже было что-то змеиное.

Чамли подошел — и я встала.

А он оглядел меня с головы до ног и усмехнулся.

— Это не ты, — говорит. — Это — он. И он за это еще заплатит.

И тут у него глаза расширились. Я первый раз увидела, что Чамли удивился. А потом увидела, чему — Котик, оказывается, стоял рядом со мной и в руках у него был пистолет. И он держал Чамли на прицеле.

Чамли говорит:

— Ого. Ты еще трепыхаешься?

А у Котика лицо каменное и искорки в глазах. И он говорит:

— Чамли, ты мне денег должен.

Чамли удивился еще больше. Просто-таки поразился.

— Я, — говорит, — должен тебе? Сильно сказано.

А Котик говорит, тихонько, очень вежливо по своему обыкновению и очень серьезно:

— У тебя, Чамли, счет в Лавийском Имперском Банке, оформленный на анонима, и из суммы счета моих — восемь процентов. Доля пилота в общаке, которую ты демонстративно не принимаешь во внимание. Но я с тебя, милый, ничего требовать не собираюсь, раз уж у нас громкий развод со скандалом в столичной прессе. Тебе может на старость не хватить, если доживешь. Просто оставь нас с Луисом в покое.

А вокруг стоит гробовая тишина. И у Чамли дергается мускул на скуле. А томный красавчик в змеиной коже обнимает Чамли за шею и лениво говорит:

— Чамли, солнышко, нефиг портить себе кровь из-за всякого урода. Пошли отсюда?

Я видела совершенно точно, что одну секундочку Чамли хотел сбросить с себя его руку и сделать что-то ужасное. Но ухитрился загнать все извержение вулкана вместе с землетрясением куда-то внутрь, притянул красавчика к себе и сказал свите невероятно ровным голосом:

— Как они мне насточертели, блин. Пошли выпьем.

Железной выдержки человек.

А Чамлина свита сделала вид, что этой реплики Котика никто не слышал. Но все слышали, и это, по-моему, произвело впечатление. Это тоже выглядело, как гладиаторский бой, только на арене теперь были я, Котик и Чамли, а зрители готовы были делать ставки на то, у кого первого сдадут нервы.

Только Козерог в этом не участвовал. Он не любит развлекаться чужими скандалами. И пока все сплетничали о наших с Чамли делах, он сидел со мной и рассказывал о тактике ведения боя у лавийцев. А когда твой товарищ отказывается слушать сплетни о тебе, это не меньше, чем помощь в космосе. К тому же он не только не смотрел на Котика, как на патологическую особь, а даже сказал довольно дружелюбно:

— Знаешь, малыш, а ты, пожалуй, даже покрепче, чем я думал.

Это тоже было очень много в такой момент. Я была ему ужасно благодарна. Он до сих пор мой ближайший товарищ.

Мы думали, что у меня есть неделя, чтоб освоиться с новым кораблем и попрактиковаться в поединках, хотя бы на тренажере. Но человек предполагает, а Вечная Мать располагает.

На следующий день я продала грузовик какому-то человеку с лицом в мелких желтых пятнышках. У меня уже был кое-какой опыт торговых сделок, поэтому удачно продала, даже дороже, чем рассчитывала. Тут самое главное — когда тебе объясняют неприличными словами, что товар никуда не годится, ответить такими же неприличными словами, что товар на самом деле очень хорош, а покупатель ничего не понимает. И при этом не улыбаться. Самое принципиальное — не улыбаться, даже если очень хочется. А то покупатель подумает, что ты его держишь за полного идиота, и обидится.

Так вот, я, конечно, продала грузовик, взяла за него боеприпасами, едой и медикаментами, и только самую малость — золотом, на всякий случай. И вернулась домой, а Котик мне и говорит:

— Луис, нас зовут в штаб. Стая летит на дело.

— Э-э, — говорю, — с какого перепугу?

Котик пожал плечами и отвечает:

— Чамли чего-то там накопал и теперь торопится. Мне тоже не очень это нравится, но нас с тобой никто спрашивать не будет. И если мы отмажемся, то потом ничем не отмоемся.

У меня ноги стали ватные от ужаса. Я поняла, что времени чему-то учиться у меня уже нет совсем, и что остается уповать только на небеса, в смысле — не на Простор, а на тех, кто обитает в метафизических небесах — на Праматерь, например.

Котик взял меня за руку и говорит:

— Не психуй, прорвемся как-нибудь.

Мы пришли в штаб. Там было тихо, светло, никто не пил ядовитые смеси и не было женщин. Весь народ собрался у большого плазменного экрана, а на экран была выведена карта системы, которой я никогда раньше не видела. А сидели так — с одной стороны Козерог, Рыжий, Фэнси и мы с Котиком, а с другой — Бриллиант, Гад и Череп, и стояло развернутое кресло для Чамли. Но красавчика в змеиной коже тоже не было, и я поняла, что он — не новый пилот Чамли, а так, его приятель, с которым они веселятся в свободное время.

А Чамли пришел вместе с тем, со стальными шипами в крыльях носа. И они пришли не в обнимку, так что я догадалась, что этот мужчина, уж наверное, просто пилот, а не что-нибудь другое. Чамли тронул экран, так что ожила картинка, и говорит:

— Вощем, мне птичка на ушко шепнула, что хитшане со своей базы на Надежде-15 будут груз вывозить.

Гад говорит:

— Сырье какое-нибудь? Радиоактивное дерьмо небось?

А Чамли говорит:

— Точно, сырье. Но не то, чтоб очень радиоактивное. Берчатий.

Все оживились. Штука дорогая и редкая, идет на всякие сверхпрочные и сверхтугоплавкие сплавы. Здесь, в мире, где оружие — вещь близкая к самой важной на свете, он должен бы вообще на «ура» продаваться.

Рыжий говорит:

— О, круто. И скажи, что его везут на старом грузовике, вроде Луисова.

А Чамли:

— На трех. Не таких увечных, но все же. Патруль Хитши их провожает до зоны «прыжка», а дальше никому и не нужно.

Наши тоже так делали. В гиперпространстве кораблю ничего извне не грозит — если только что-нибудь не заклинит и ты не вывалишься в физический космос. В пункте отправления проводят, в пункте назначения встретят. Дешево и сердито.

Бриллиант говорит:

— А конвойных много будет?

А Чамли:

— Стандарт на Хитше — трое на грузовик.

Козерог говорит:

— Нефигово. Их девять, плюс грузовики — а нас восемь. То есть, мы, конечно, крутые, но они-то там тоже не только что вылупились — им же платят за что-то. К тому же у них рядом база, они, если что, подкрепление свистнут.

Чамли посмотрел на него, сморщился и говорит:

— Не свистнут. Столько там и есть, вряд ли больше. Не та там база, чтоб флот держать. А из дома не успеют, если не будем спать на ходу. И к тому же я думаю, что бой будет попроще, чем вы тут навоображали. Мы можем отвлечь патруль. А потом внезапно атаковать.

Фэнси говорит:

— Как это — «отвлечь», нах? Вызвать и показать черепаху?

Чамли усмехнулся и объяснил:

— Всепросто, как высморкаться. Один из стаи выходит в физический космос, когда они еще в зоне тяготения, и сходу разворачивается в атаку. Пара-тройка патрульных сразу ломанется крутить ему руки — а мы выходим через минуту-полторы. Главное — хорошо рассчитать «прыжок» — и всего делов.

Козерог говорит:

— Ну да, ну да. Иначе мы легко можем потерять двоих-троих, но это если не повезет. А так — одного, но с гарантией. Круто.

Гад говорит:

— А кто этот счастливчик, Чамли? Забавно, как это ты выбирать собрался. Лично мне, видишь ли, в ад для пилотов торопиться нет резона, мне пока и в этом мире интересно. На свои шансы ловить буду, но вот так под ракеты соваться…

И я вижу, что с ним все согласны. А Чамли усмехается и говорит:

— Тут думать нечего. У нас новый боец, так что я собираюсь проверить, чего он стоит. Луис их отвлечет, тем более что пилот у него — вполне еще ничего. И это будет вроде боевого крещения. А там посмотрим.

Все молчат и у всех лица совершенно потрясенные, только Череп нервно хохотнул. Козерог говорит в тишине:

— Ты бы, знаешь, счеты-то не сводил так откровенно.

А Чамли говорит:

— Я тут никого не держу. Боится — пусть валит отсюда к едрене фене.

Рыжий говорит:

— Здорово — он сваливает, а вся Мейна за неделю по твоим каналам узнает, что он свалил перед делом, потому что струсил за свою шкуру. Без подробностей, конечно. И куда, хотел бы я знать, он сваливает?

Чамли дергает лицом и говорит:

— Не мои проблемы. Или пусть докажет, что ему можно верить, или пусть хиляет отсюда. Я за него поручиться не могу — первый раз его вижу. Ты, Козерог, его где-то подобрал — но что ты о нем знаешь-то, собственно?

Козерог только плечами пожал. И взглянул на меня безнадежно.

Чамли говорит:

— Ну и все.

И у меня как-то само сорвалось:

— Чамли, я полечу. О чем речь. Только мне нужна хорошая лоция.

И на меня все посмотрели с любопытством и уважением. А Котик развалился в кресле и улыбался. Мы сделали такой вид, будто для нас это — самое обычное дело. Потому что, как говорится в одном древнем романе, нас точно убьют там, но нас еще вернее убьют, если мы туда не пойдем. И мы с Котиком, совершенно не сговариваясь, решили не терять лица.

Хотя было чертовски обидно умирать, когда только-только понравилось жить.

Чамли нам лоцию дал. Весьма приличную, кстати, тщательно считанную, собственноручно проверенную. Но когда отдавал дискетку, оглядел меня с головы до ног, и этот его взгляд означал: «Не воображай, что я поверил. Тебе и лоция смыться не помешает». А я постаралась на него посмотреть с дивным здешним выражением: «Мне, милый, твое мнение совершенно фиолетово». Но получилось у меня или нет, я так и не знаю.

А после этого Чамли, по своему обыкновению, ушел куда-то со своим новым товарищем и Черепом. Японимала, что мир этот космодромом не ограничивается, тут вокруг есть некий город или поселок, но я даже представить себе не могла, какие ужасные дела с криминальной окраской могут там твориться, поэтому даже не пыталась туда сунуться и посмотреть. А Чамли, конечно, ходил туда отдыхать и, как охотники говорили, оттягиваться. Но, я заметила, не все ходили. У многих, наверное, в своих машинах было дел по горло.

Бойцы меня просто затискали, когда Чамли ушел. Они ко мне пристали с напитками и советами, но у меня в голове был сумбур, и я почти ничего не понимала, кроме того, что никто не мог мне помочь по большому счету. Поэтому я им сказала, что мне надо пойти подумать, а потом поспать — и все согласились, что это правильно.

Я обняла Котика за шею, как тут полагалось ходить, когда хочешь изобразить совершенно наплевательское отношение ко всему, кроме любви, и мы ушли из штаба. И у Котика была фирменная равнодушная улыбочка ровно до тех пор, пока мы не поднялись к себе на борт и не задраили люк.

А в нашей каюте Котик встал на колени, обнял мои ноги и сказал снизу вверх:

— Девочка, а откуда ты прибыла на Мейну?

Я говорю:

— С Аллариа.

Котик кивнул и говорит:

— Нам с тобой самое время туда вернуться.

Я села на пол рядом с ним, чтоб смотреть глаза в глаза, и говорю:

— Дружище, Аллариа — это колония Мортиса. Да не просто колония, а гетто для генетически увечных. Но мы с тобой попадем не просто в гетто, а на каторгу при двойной силе тяжести. Я сравнительно привычная, а ты не выживешь. Y-хромосома — штука уязвимая.

Котик говорит:

— Я по-любому не выживу.

У меня прямо слезы на глаза навернулись, как он это сказал. С каким великолепным пофигизмом. И я говорю:

— Ты можешь остаться. Никаких проблем. Я доведу машину до места, а больше никому и не надо. Продержусь там как-нибудь эту минуту. В конце концов, я все равно в долгу у Козерога, он меня спас, а я ему с его друзьями за это отплачу. Но одна. Не хочу, чтоб ты гробанулся вместе со мной — зачем? И за что?

Тогда он дал мне подзатыльник. И говорит:

— Ты — мортисянская стерва, Луис. Вы на своем гадском Мортисе мужиков за людей не считаете, я наслышан. Ты, как все мортисянки, думаешь, что мальчики нужны только для развлечений, а друзьями они быть не могут. И что их перед серьезным делом можно отослать носик попудрить. Так?

Я почти рассердилась и говорю:

— Ты что, ты гонишь! Никогда я так не думала!

И тут он рассмеялся, и я поняла, что на самом деле он обо мне совсем не такого мнения. Просто хочет дать понять, что сам выбрал и мое общество, и приключения, с ним связанные. И что намерен со мной все поделить. И тогда мы стали целоваться, потому что были совсем не уверены, что у нас будет другое время на любовь. И получилось, что мы действительно сначала думали — только не о бое, а потом спали. И проснулись только следующим утром, перед самым стартом.

Мы с ним совершенно себя вручили Праматери, на ее милость.

Я все время старалась думать, что это — симулятор. Симулятор и все. Ни мы тут никого не можем убить, ни нас никто не убьет. Просто симулятор. Если облажаемся — нас просто выкинет из программы, а потом инструктор скажет, что мы огребли пересдачу.

Только внутри меня все равно кто-то твердил, что они — на государственной службе, а я бандитка, уголовный элемент. Что у них дети, мужья… а может, они мужчины и у них жены — я тогда ничего не знала о Хитше. Но что смешно — мне было не столько страшно, сколько стыдно. До того самого момента, как я выпала из «прыжка» в расчетном месте, и Котик развернулся раньше, чем я сообразила, что этот караван у нас в оптике — тот самый — мне было стыдно до ужаса.

А потом понеслось — и я про все забыла. Это уж была не пальба по астероидам. Они перестроились, так чисто и красиво, как танцоры в балете — и нас контратаковали двое, а остальные прошли сгруппированным строем. И я увидела, как ближайший грузовик дрейфует без огней, а уже потом поняла, что сама же и накрыла его электромагнитным импульсом — просто на автомате нажала — и что это правильно.

А двое скользнули мимо — и у борта разорвалась ракета, и нас отшвырнуло так, что секунду дышать было нельзя, а потом Котик очень здорово выровнялся, и я смогла стрелять, и я все ловила патрульного в прицел, а он выскальзывал, и я выстрелила, а Котик вывернул нас прямо из-под ракеты, и я успела удивиться, что мы еще живы, а потом нам в оптику плеснуло огнем — прямо в глаза — и я сообразила, что попала, и тут кто-то свалился на нас непонятно откуда.

Мне уже казалось, что прошел час, а не минута. У нас на хвосте висели трое, и Котику было от них никак не отцепиться, и тогда он развернулся и мы их встретили в лоб, и один куда-то провалился, и тут раздался грохот, от которого заложило уши, и стало тяжело и душно, но я догадалась, что зацепили по касательной и броня выдержала, и нас развернуло очень удачно, а он попал в прицел, как раз, когда атаковал, и перед тем, как он разлетелся в клочья, я очень-очень четко видела какую-то черную закорючку в красном круге у него на борту. Как мишень.

Может быть, название или номер.

А потом что-то оглушительно треснуло, и врубились аварийная регенерация и система пожаротушения, и на пульте что-то закоротило и искры посыпались, и я увидела, как патрульный разворачивается и даже как ракеты у него на консоли движутся, то есть он наводит их на нас, и это было жутко долго, Котик даже успел сказать, что нет связи с двигателями, или как-то короче сказал, но я поняла, и поняла, что это смерть, и это было ужасно медленно, и все клавиши западали под пальцами — и тут наш соперник превратился в огненную кашу, а нас развернуло и понесло, и выровняться уже не было возможности.

И я, кажется, отключилась на мгновение.

А пришла в себя оттого, что Козерог орал на связи:

— Луис, мать вашу, вы еще живы?!

Я хотела сказать, что мне больно дышать, что наши чудесные крылья превратились в жестянку, набитую мертвой электроникой, что Котик лежит в кресле, мокрый насквозь и белый, как бумага, что они потерялись, по моему хронометру, на две минуты десять секунд. И сказала:

— Живы.

И Козерог заорал:

— Вот и по кайфу! — и я почувствовала, как нас плавно тряхнуло, и стало легко.

Я поняла, что нас тормознули силовым полем, и что на борту, можно сказать, невесомость, потому что искусственная гравитация приказала долго жить. А Котик кашлял и держался за грудь, и улыбался, и показывал в оптику, но не мог ничего сказать из-за кашля. Я посмотрела и увидела, что бой еще вовсю идет, но мы в нем уже не участвуем.

Наша машина дрейфовала с астероидной скоростью, а вокруг была жуткая мясорубка. Рядом с нами плыли куски оплавленного металла, какие-то черные лохмотья, почему-то — совершенно целая и чистая панель воздухозаборников, только с бахромой из проводов с двух сторон, чей-то скафандр — но без тела в нем… Страшненькое было зрелище. И на нас никто не обращал внимания, из чего я заключила, что выглядим мы со стороны так же, как этот батальный мусор. И мне стало ужасно жаль машину, которая нам по крайней мере три раза жизнь спасла.

А Котик говорит:

— Плохо, что рули не фурычат. Нас могут случайно добить — и сказке конец. Обидно будет.

— Ну, так, — говорю. — Обидно.

Но до нас совершенно никому не было дела. Бой уже сместился от этой Надежды тыщи на полторы километров, и все были заняты тем, что тянули дрейфующие грузовики с убитой электроникой в разные стороны. А я все считала наших и патрульных, и никак не могла сосчитать, потому что скорости все еще были очень большие. Я не выключала передатчик, но в эфире только матерились, и если Котик и понимал что-нибудь, то мне было совершенно непонятно, о чем идет речь.

И тут вокруг начало происходить нечто очень странное.

В нашем бедном корабле начала медленно появляться тяжесть, и нас нежно прижало к креслам. Я подумала, что кто-то подцепил нас силовым буксиром вместе с грузовиком, но увидела, как Котик жмет на все подряд, сначала — подушечками пальцев, потом — кулаком — и поняла, что это не наши нас тащат.

А скорость все увеличивалась — и я увидала в оптике, как нас несет по спирали в какую-то чудную воронку — в этакий черный беззвездный провал в Просторе — а вместе с нами закручивает и бандитов, и грузовики, и патрульных. И что у всех двигатели работают по полной, но не справляются — а закручивает все быстрее и быстрее. И что траектория у нас — как у чаинок в чашке, когда размешиваешь сахар.

А скорость тем временем так возросла, что тело будто свинцом налилось, уже дышать тяжело и шевельнуться трудно. И у меня не хватает воображения представить себе, куда это мы дружно влипли, но я понимаю, что это очень и очень серьезная неприятность — но додумать до конца я не успела.

Тяжесть сначала выключила мне зрение, а потом — разум.

Первое, что мне в голову приходит, почему-то: «Стану поливать я цветик голубой, чтоб он рос в подарок маме дорогой». И эта глупость у меня в голове вертится и вертится в каком-то кровавом тумане, пока я не вспоминаю, что эти стишки я в детском саду учила. Двадцать лет назад. А сейчас я уже не там.

Но я не помню, где тогда.

Мне было больно везде. Меня будто били палками по ребрам. Но все-таки я сообразила, что живая, раз что-то чувствую, и очень осторожно открыла глаза. И увидела, что вокруг все красно. И сообразила, что это я в рубке нашего с Котиком многострадального кораблика, и что горит аварийный свет. И тихо так.

И я, конечно, первым делом посмотрела, как там Котик. А он лежал в кресле, как спящий, спокойно-спокойно, и из уголка рта у него стекала струйка крови, совсем черная в этом свете.

Я тогда забыла про все свои болячки, просто мигом излечилась. У меня теперь была самая чудесная аптечка из всех, какие я могла достать на Мейне — и я тут же ею воспользовалась. Я не помню, сколько у меня ушло времени, на то, чтобы запустить Котику сердце и помочь ему самостоятельно дышать — я только осознала, что он, по датчикам, не совсем мертвый, а после этого уж действовала по инструкции, как машина, очень быстро и очень четко.

И когда мой друг замечательный пришел в себя, я разревелась от счастья и почему-то начала его ругать:

— Вот, — говорю, — смотри, ты на Аллариа собирался, а тебе от ускорения худо. Просто от ускорения — как же мы бы стали жить, когда вокруг постоянно тяжело, а?

Котик чуть-чуть улыбнулся и шепчет:

— Луис, не нуди.

Я говорю:

— У нас все прекрасно, кислород идет. И мы сели. Куда-то.

— Почем, — говорит, — ты знаешь?

— Тяжесть постоянная, — говорю. — И направлена так, будто машина на амортизаторах стоит. Чувствуешь?

— Точно, — говорит, — не искусственная гравитация?

— Ну что ты, — отвечаю, — солнышко, тяжеловато для искусственной, и потом, она же убилась еще до того, как нас потянуло в эту штуку.

Котик оживился и приподнял спинку кресла почти до позы «сидя».

— Луис, — говорит, — а ты помнишь эту штуку?

— Ну, — говорю, — так.

— А ты не знаешь, где все? — говорит.

И меня бросило в стыд, потому что я еще ни разу не подумала обо всех, но тут же отпустило — я была занята, моему другу было плохо. И я сказала:

— Давай свяжемся.

Но передатчик был мертвый, как полено. И Котик сказал:

— Можно, я тогда посплю минуточку? — и отключился раньше, чем я среагировала.

А я вдруг вспомнила, что мне нехорошо. И тогда я почитала инструкцию, и выпила из трех бутылочек по очереди, как там было написано, и меня тоже очень чисто срубило.

Без всяких бредовых стишков.

Проснулась я от звона колоколов. Просто подскочила, потому что звук этот, по уму, мог мне только присниться, но я его абсолютно отчетливо услыхала наяву.

А в рубке уже совсем другое освещение, потому что в оптике не такая тьма кромешная, как раньше: в оптике — чужое белое небо, и ярко-белое солнце чужого мира. И из-за УФ-фильтров такое чувство, будто ты в отеле у моря на шикарном курорте. И раздается этот странный звук: «Бан-н-н! Бан-н-н!» И я спросонок совершенно не понимаю, как на это реагировать.

А Котик улыбнулся и говорит:

— Стучат, блин.

И я сообразила, что это за звук: это некто снаружи стучит по нашей обшивке чем-то тяжелым. А я-то думала, что в люк боевого звездолета, так, чтобы услыхали хозяева, можно постучаться только ракетой.

Котик говорит:

— Мы, наверное, сели ночью. А сейчас день. И кто-то из наших тоже здесь, жив и стучит.

Я говорю:

— Котик, я — глупая женщина, но я не понимаю, нафига стучать-то? Почему они тогда люк не вырежут?

Котик в ответ очень весело смеется и говорит:

— Ну да, ну да. Они вырежут, а тут — живые мы, которые тут же им наподдают, чтоб не портили чужую броню. Сначала надо убедиться, что мы не можем сами открыть.

Умно.

Мы оба влезли в скафандры и шлемы пристегнули. А потом пошли к люку и принялись его отдраивать. Это оказалось очень непросто, потому что электронная система контроля умерла бесповоротно. А кинематический привод заело, как всегда заедает, когда про него вспомнишь.

Но зато снаружи услыхали, что мы ковыряем кинематику, и перестали звенеть.

Минут через пять механизм сработал все-таки. Мы увидали наш дивный новый мир. И посреди нового мира стояли Фэнси и Козерог. Они были без скафандров и в очень странном виде.

На них были только штаны, сапоги и пояса с оружием и аптечками. И у них в руках были железяки металлоломного вида, а плазменный резак лежал в узенькой тени рядом с нашим бортом. И вид был такой, будто они стучались в дверь, потому что наша машина ушла в грунт метров на восемь, и люк теперь оказался очень и очень невысоко. И физиономии у наших боевых товарищей были очень приветливые.

Мы сняли шлемы, и сразу стало, как в духовке.

Козерог бросил железяку и радостно сказал:

— Так вы еще не сдохли, уроды!

А я спрашиваю:

— Вы атмосферу проверяли?

Фэнси говорит:

— А как же! Смотрю — Козерог сошел на берег и не окочурился. Значит, думаю, кислород тут есть. Народная примета такая.

Я говорю:

— А серьезно?

Козерог говорит:

— А серьезно, мой анализатор показывал кислорода сорок процентов. Пока не сдох.

Я говорю:

— А больше он тебе ничего не показал, пока не сдох?

Козерог говорит:

— Очень хорошую погоду. Кислорода много, вредных примесей нет, приятная теплая температура. Вокруг огромный классный пляж, и мы с Фэнси уж собрались идти купаться, только решили сперва зайти за вами.

Котик говорит:

— А где море?

Эти двое сложились пополам от смеха, а Фэнси простонал сквозь зубы:

— Вот ты, сладенький, и поищешь.

А я тем временем огляделась вокруг. И увидела, что все наши машины в сборе.

Они все лежали в белом горячем песке, кто — кормой, кто — боком, как игрушки, которые кто-то в песочницу из корзинки высыпал. А еще я увидела патрульный звездолет с Хитши, который закопался в песок носом. И в стороне от нас, в километре примерно, валялся хитшанский грузовик, разбитый почти вдребезги. И с моей точки зрения весь обозримый мир был — белесое небо, белый песок, над которым дрожал раскаленный воздух без вредных примесей с большим процентом кислорода, и белое солнце, ослепительно яркое. И яркий белый свет лез в глаза, как дым.

Фэнси говорит:

— Правда, тут клево?

Мы с Котиком переглянулись, потом — с Козерогом. И я сказала:

— Не нахожу.

Козерог говорит:

— Последний бой у нас был около Надежды. А это, получается, Безнадега. Правда, стильное название для базы? Теперь мы будем тут жить, если только у кого-нибудь электроника не уцелела.

Я говорю:

— Вот здорово. А что, у вас что-то с машинами?

И они опять начали смеяться, и я поняла, что это у них нервное, и решила пока к ним не приставать. И тут мы услыхали, как кричит Рыжий, откуда-то сверху, будто с неба:

— Эй, мужики!

Мы посмотрели. Он отдраил люк и стоял в проеме. И до песка было метров шесть, потому что его машина завалилась на правый борт.

Козерог кричит:

— Ты веревку какую-нибудь поищи или трос!

Рыжий кричит:

— Зачем?

Козерог:

— Удавиться, амеба! Если тебе не додуматься, как спуститься!

Рыжий исчез в люке. Из-за его корабля вышли Чамли, пилот Чамли и Череп. И пилот Чамли был совершенно зеленый, не землистого, к примеру, цвета, а нежно-салатового, какими обычные антропоиды никогда не бывают. И он сел на полоску тени и стал мотать головой.

Я присела рядом с ним на корточки и говорю:

— Тебе от жары плохо или ты ушибся? Ты отвечай быстренько, потому что стимуляторы на эти случаи разные нужны.

Не успел он мне ответить, как Чамли говорит у меня из-за спины:

— Наш Луис — ко всякой дырке затычка. И неустраним, как вирус. Круто.

Козерог говорит:

— Уймись уже, а?

А пилот Чамли говорит:

— Я не знаю, меня тошнит. У нас в мире так жарко ваще не бывает никогда. У нас всегда дождь.

Тогда я задрала ему рукав и вколола климатический стимулятор. А потом говорю:

— Надо проверить, как там Бриллиант и Гад. Может, они ранены и выйти не могут.

А Череп хохотнул и говорит:

— Вспомнил! Гад еще в бою накрылся. И Бриллиант, надо думать, с ним заодно — потому что егоуже давно не слышно.

Я посмотрела на машину Гада, всю черную от копоти. И на крылья Бриллианта, в песке по самую корму. И подумала — неужели внутри звездолетов их трупы? И мы даже не посмотрим?

И говорю:

— Чамли, надо проверить, как хочешь.

Чамли смерил меня взглядом и говорит:

— Что надо проверить, дак это можно ли воскресить электронику хоть у кого-то. Потому что лично ятут гнить не собираюсь. Может, придется из всех колымаг собирать пару годных в дело. А те две жестянки явно мертвые, невооруженным взглядом видно.

Я говорю:

— Козерог, это твой резак?

Козерог поднял резак и говорит:

— Пойдем, поглядим. Ты, похоже, прав.

Чамли говорит:

— Пойдете целые машины проверять.

А его пилот, еще бледный, но уже не такой зеленый, говорит:

— Брось, Чамли, тебе что, задницу напекло? Воздух есть, хавка есть, времени много — пусть они проверяют.

Чамли скрипнул зубами и пнул его в бок ногой. И говорит:

— А ты, Дождь, сиди и молчи, если, типа, самый немощный. Знал бы я, что ты так расклеиваешься, хрен бы я тебя взял, урод.

Я не успела уследить, когда Дождь вытащил пистолет. Я только услышала, как хлопнул выстрел. И Чамли схватился руками за грудь, и посмотрел на Дождя, и глаза у него были совсем детские — удивленные безмерно. А Дождь отвел со лба мокрые волосы рукой с пистолетом и говорит:

— Меня, Чамли, ни одна падла ногами не била. И не будет.

И Чамли упал в песок рядом с ним. А все стояли и смотрели.

Я его перевернула на спину и вытащила диагност из аптечки. А у него кровь текла сквозь пальцы, а потом потекла изо рта. И он сказал:

— Луис, я… — и замолчал. А через минуту диагност запищал.

Выстрел Дождя его так ранил, что надо было в клинику. Наверное, там сделали бы операцию, или заменили бы его сердце синтетикой. Но тут я ничего не могла поделать. И он сначала умер клинически, а потом умер совсем. И я стояла рядом с ним на коленях, в песке, как в горячей каше, и мне ужасно хотелось плакать над ним, хотя он был моим врагом.

А все охотники стояли вокруг и смотрели. Рыжий спустился, и ему Фэнси шепотом рассказал, в чем дело. А Козерог сказал, в конце концов:

— Ну че, Луис, тут уже ловить нечего. Его надо закопать и идти смотреть, как там Гад с Бриллиантом, да?

И я сказала — да.

Череп и Фэнси начали копать в песке могилу, около его звездолета. Дождь остался сидеть в тени и приходить в себя, а мы, все остальные, пошли смотреть.

Мы вырезали в броне у Гадовых крыльев маленькую дыру, чтобы ее легко было заварить, если что. И мы с Котиком пролезли в эту дыру, а резак отдали Козерогу, чтобы он пока открыл машину Бриллианта. И Козерог с Рыжим ушли.

В машине у Гада было прохладнее, чем снаружи, но пахло горелой изоляцией и было почти совсем темно. Мы разыскали фонарь и включили. И сразу стало видно и пробитые щиты, и сгоревшие ячейки. И пробираться вдоль отсека было неприятно, как внутри мертвого зверя.

Потом мы вошли в рубку. Там было светло из-за экранов обзора, и мы увидели Гада. Он ничком лежал на пульте управления, и весь пульт был залит кровью. Кресло висело под каким-то странным углом, а привязные ремни с одной стороны вырвало напрочь.

Когда мы переворачивали Гада, то почти не сомневались, что он необратимо мертвый. Но он матюгнулся сквозь зубы даже раньше, чем что-то высветилось на диагносте.

С Гадом вообще все было гораздо лучше, чем я думала. Его поранили осколки стекла, когда один дисплей разлетелся, и на ускорении он оказался в очень неудачной позе, поэтому его, конечно, помяло сильнее, чем могло бы. Но хватило стандартной аптечки, чтобы зашить раны у него на лице и вправить сломанные ребра. Поэтому мы просто накачали его стимуляторами и уложили поудобнее, чтобы он поспал, пока будет восстанавливаться.

Мы с Котиком уже выбирались наружу, когда услышали, как меня зовет Фэнси. Голос у него, почему-то, был панический, и мне это ужасно не понравилось, потому что ни трусом, ни истериком он не был совершенно точно.

И мы побежали, хотя это было очень непросто, потому что ноги вязли в песке. И еще издали увидали всю нашу компанию, которая собралась вместе и что-то рассматривала. Среди охотников был совершенно целый Бриллиант, который явно пришел туда своими ногами — а у них под ногами лежал мертвый Чамли, которого они так и не похоронили.

Я подошла и говорю:

— Что-то случилось, да?

А Фэнси говорит:

— Мы хотели выкопать поглубже, и наткнулись вот, — и показывает пальцем.

Песок осыпался, но яма у них, действительно, получилась глубокая. А на дне ямы я увидела мумию.

Мне никогда раньше не случалось видеть мумии не в кино, но я догадалась. Это был очень старый труп, который высох в горячем сухом песке до совершенно деревянного состояния. Это был труп антропоида, в черном мундире, черных узких штанах и магнитных ботинках. На рукавах мундира и на груди слева у него были нашивки в виде красного круга с черной загогулиной. Он при портупее, с пистолетом на поясе, с примкнутой аптечкой и с портативным передатчиком в нарукавном чехле. И все это мне что-то напомнило, но я никак не могла уловить, что именно. Но мне тоже стало очень серьезно не по себе.

Но я взяла себя в руки и говорю:

— Надо же. Тут уже кого-то когда-то хоронили. И он был вполне таким цивилизованным человеком.

А Козерог говорит:

— Луис, ты не дорубаешь. Это хитшанский патрульный, а не туземец. И я не удивлюсь, если он, гадюка, с того самого корыта, которое сюда навернулось вместе с нами.

Я говорю:

— А так вообще может быть?

А Котик говорит:

— Ребята, посмотрите вон туда.

Все очень резко обернулись, и мы увидели над хитшанским звездолетом, метрах в ста, я думаю, в небе — второй такой же звездолет, только перевернутый, как отражение в зеркале. И это отражение чуть-чуть дрожало в воздухе.

Я говорю:

— Это, наверно, мираж. Тут же пустыня, а в пустынях бывают миражи.

Рыжий говорит:

— Да, похоже.

А Фэнси:

— Тогда этот мусор — тоже мираж, — и показывает на мумию носком башмака.

Череп нервно хохотнул. Бриллиант говорит:

— А давайте ту колымагу откроем и поглядим, там жмурик или не там.

И Рыжий говорит:

— Вы как хотите, но лично я туда не полезу ни за что. Мне пофиг все живое, но если этот мертвяк там окажется, разинет хлебало и скажет чего-нибудь, то у нас будет третий жмур.

Череп опять расхохотался, а Бриллиант говорит:

— Как же он скажет, мертвый?

А Рыжий:

— А вот так же, как вылез из своей жестянки и в песок закопался.

Тогда я говорю:

— Мы все сюда свалились ночью, верно? — все покивали. — Ночью, — говорю, — никто не выходил, да? — все снова покивали и слушали внимательно. — Ну вот, — говорю. — Никто из наших не выходил, отлеживались, а этот бедолага вышел. И умер. А потом началась, например, песчаная буря. И его засыпало песком. А мы на него случайно наткнулись. А мертвые, конечно, не могут ходить. Это правда, Рыжий.

Я видела, что охотники хотят поаплодировать. Объяснение им понравилось, потому что в нем была, конечно, трагедия, но не было ничего из ряда вон выходящего. Им понравилось, даже если это была и неправда.

Я говорю:

— Давайте доделаем могилу и их все-таки похороним. А потом подумаем, что делать дальше.

Так они и сделали. А я сказала Чамли на ухо, что мне очень грустно и что я надеюсь на его легкую дорогу в чертоги Праматери, хотя я и не заложилась бы, что Чамли был верующий. И когда Фэнси с Черепом засыпали их с патрульным песком, я помолилась за них обоих. И на всякий случай нарисовала маркером на броне звездолета Чамли старинный знак, отгоняющий выходцев с того света и успокаивающий грешные души, которым нет покоя.

Мои товарищи все это видели, но никто ничего не сказал.

Потом мы до сумерек пытались привести в чувство хоть какую-нибудь навигационную систему. Мы замучились до полусмерти, жара и злость утомляли ужасно — но все, что помогло бы нам поднять хоть одну машину на орбиту и проложить курс меж звезд, безнадежно сломалось.

И мы никак не могли понять, почему. Все наши крылья будто попали под электромагнитный импульс — но тогда непонятно, почему везде работали системы жизнеобеспечения. Мы наперебой придумывали разные причины — но это ни к чему не вело. Какая-то непонятная сила просто привязала наши машины к этой раскаленной земле — и все.

И к тому же, хоть мы и были ужасно заняты, я думаю, у всех не шел из ума этот мертвый хитшанин. Наверное, поэтому вечером никто не торопился расходиться по своим машинам. Тем более что сутки тут оказались короче мейнских и вечер наступил очень быстро и довольно неприятный: белое солнце побагровело, белесый пейзаж сделался темно-красным, как ведро с кровью. И само собой думалось о Чамли, как он лежит в остывающем песке чужого мира, рядом с патрульным, который был ему врагом при жизни, и уже не понимает и никогда не поймет, как это печально и страшно.

И как-то само собой все собрались в нашем с Котиком разбитом корабле. У нас только два звездолета были рассчитаны на двоих — мой и Чамлин. У Чамли был имперский, тот самый «Стерегущий», который в деле скрипка и реагирует на каждый чих и пук — конечно, более просторный в смысле жилого пространства, чем наш, но туда все равно никто не пошел.

Даже Дождь. Он вел себя вовсе не как победитель.

Так что ребята принесли из своих машин спальные мешки и кое-как устроились в каюте и в ближайшем к ней отсеке. Бриллиант и Череп привели сюда Гада, Гада знобило, он дремал на ходу — и мы его устроили на моей койке.

А мы с Котиком устроились под распределительным щитом. Мы думали, никому до нас дела не будет, потому что никому нас отсюда не видно — но мы только один раз поцеловались, и на нас сразу зашипели из всех углов, что мы — извращенцы несчастные, сами не спим и другим не даем.

Целоваться мы перестали, но спать все равно не выходило. Котик мне сказал на ухо:

— Знаешь, что я думаю? Если в мире есть кислород и водород, значит, и вода должна быть.

— Хорошо, — говорю тихонько. — Вода — это хорошо.

— Луис, — шепчет, — я не об этом. В мирах, где есть вода, есть и жизнь. Закон.

— Здорово, — говорю.

— Луис, — шепчет, — я тебя умоляю! Какая это жизнь, а? Ты можешь себе представить?

— Мы, — говорю, — пока ничего не видели. Бактерий — вирусы засечь нечем, а больше ничего в этом пекле нет. Даже насекомых. Может, тут дальше вирусов и не идет.

— Угу, — шепчет. — Тех самых, которые превратили мусора в мумию.

— Ладно, — говорю. — Давай спать.

Котик меня обнял, уже не для поцелуев, а как человека рядом, когда кругом для людей все очень плохо, и я обняла его в ответ, и мы задремали.

Сквозь сон я услышала, как Череп пошел в гальюн.

И потом — как в отсеке около гальюна что-то грохнулось. Да так, что я испугалась за Черепа. Если это он упал в темноте, так и покалечиться недолго.

Я тихонько встала и включила аварийный свет. И увидела, что Череп сидит на полу и нервно хихикает, а лицо у него белое-белое, без кровинки, и зрачки широкие.

Я к нему подошла и подала руку. Он за нее уцепился и встал.

Я говорю:

— Ты не ушибся?

А он так и держит меня за руку. И говорит:

— Ты, Луис, нормальный парень. Я всегда знал, что ты — нормальный парень. Ты же веришь, что я ничем не закидывался сегодня, да?

— Да, — говорю. — Никто не пил, не курил, жвачки из мира Бриллианта не жевал и уколов себе не делал, кроме лекарств без побочных эффектов. А что?

Он захихикал, а глаза по-прежнему испуганные — и говорит:

— Вот видишь, я сухой, мозги в порядке. Я же не сумасшедший, правда, Луис?

Я говорю:

— Конечно, нет. Череп. Сумасшедший никогда не будет в себе сомневаться. Ты в порядке.

Тогда он взял меня за другую руку и говорит шепотом, как умеет только он — с невеселой такой улыбочкой:

— Луис, я только что вроде как Чамли видел.

Меня как током ударило. Я глажу его руки и говорю:

— Тебе показалось. Ты в порядке, но мы устали. Ты просто дремал на ходу. Бывает, знаешь.

А он улыбается имотает головой.

— Нет, Луис, — говорит. — Я не спал. Я очень хорошо видел. Он из вашей рубки вышел, прошел вдоль всего отсека и вышел сквозь стену.

— Конечно, — говорю. — Конечно, тебе показалось. Люди сквозь стены не ходят.

Он хотел засмеяться, но удержался и фыркнул. Наверное, он понимал, что смеяться, в сущности, тут не над чем, но у него была привычка смеяться по всякому поводу, и он ничего с собой сделать не мог.

И он говорит:

— Люди-то не ходят, Луис. А привидения — еще как. Чамли же мертвый — тело у него в песке лежит закопанное, а душа бродит повсюду. Вот найдет Дождя и покажет ему козью морду.

Я про себя говорю: «Мать преблагая, пречистая, заступница, спаси нас и сохрани», — а вслух:

— Слушай, Череп, привидений не бывает. Тут, наверное, все-таки есть в атмосфере какая-нибудь гадость, проверяли-то небрежно… Ты только, — говорю, — никого не суети и не пугай, ладно? Всем и так плохо.

Тут он все-таки хохотнул. И говорит:

— Кого мне пугать! Некого мне пугать! Все и так в курсе.

Я обернулась. Вижу — в дверях отсека Козерог с Дождем стоят, Рыжий сидит на трубопроводе, а под щитом — Котик. И все слушают. И у Дождя лицо серое, шипы в носу — как рожки у улитки, а на виске — капля пота, хотя в звездолете и не жарко.

И я поняла, что Гад и Фэнси с Бриллиантом тоже узнают, только завтра. Кто-нибудь им непременно расскажет. Теперь уж нечестно не рассказывать тем, кто проспал.

Не по-товарищески.

И тогда я говорю:

— Вы что, верите в привидения? Вы, пилоты звездолетов, жители цивилизованного мира, физику знаете, анатомию — и в привидения верите?

Котик кивнул и вздохнул. А Козерог говорит:

— У Черепа с головой все в порядке. Как можно не верить в факт?

Я говорю:

— Это не факт, а галлюцинация. Вот если бы мы все его видели…

Дождь говорит:

— Я бы лично обошелся.

А Череп вскинулся:

— А тебя лично никто не просил стрелять в нашего товарища! Кто ты такой ваще! Он тебя где-то подобрал, блин, взял на дело — а ты, сука, его макнул за это, да?!

Дождь переменился в лице, но я уже знала его приемчик и схватила его за руку с пистолетом. И Козерог с Рыжим тут же взяли его на прицел. И он закричал:

— Вы все тут против меня, да?!

Тогда я говорю:

— Ребята, знаете, что? А если тут есть какая-то неприхотливая жизнь, невидимая простым глазом? И она так защищается: заставляет своих врагов разными способами друг друга убивать?

Эти слова их, как будто, чуть-чуть отрезвили. Лица у них сделались не такие бешеные. И я говорю:

— Ребята, вы же знали Чамли. Он со всеми своими пилотами обращался, как с крепостными. А Дождю и так плохо в этом климате, он сам по себе неадекватен немножко. Он дома не стал бы стрелять, нет. Он бы просто ушел. А тут ему и уйти-то некуда было…

Тут я увидела, что Дождь кивает, и руку он перестал вырывать. И мои старые товарищи убрали пушки.

Я говорю:

— Ребята, нам всем поспать надо. Мы все устали. Завтра будем вообще никакие, а это плохо. Кто знает, что тут завтра может случиться. Давайте поспим, а? Может, травничек заварить, чтоб нервы успокоить?

Рыжий проворчал, что ему лично требуется не травничек, чтоб нервы успокоить, и все с ним согласились, но у них все-таки хватило здравого смысла не пить яда в создавшейся ситуации. А то, как Козерог сказал, в следующий раз кто-нибудь увидит мертвого хитшанина, разгуливающего с маленькой полосатой улыбающейся медузой на поводочке. И мы выпили травника по старому мортисянскому рецепту, благо я еще на Мейне запаслась компонентами. Организмы у нас всех оказались совершенно разные, потому что Козерог с Черепом почти ничего не почувствовали, почти как мортисяне, только полегчало, зато Дождь и Котик уснули, где сидели, даже не допив, а Рыжий еле доплелся до постели. А мы втроем некоторое время сидели без света и пытались рассказывать шепотом забавные истории.

А снаружи по черной пустыне, без луны и почти без звезд, все проходили какие-то зеленоватые отблески, будто кто шарил по песку поисковым прожектором. Это было неприятно и непонятно. Мы тогда включили свои наружные прожектора поярче — и стало ничего не видно. И мы решили, что со всеми здешними нехорошими чудесами завтра разберемся, и тоже легли спать.

На следующее утро мы решили хорошенько осмотреть местность.

У нас, конечно, были и авиетки, и атмосферные модули, но они все были мертвые, и ничего не поднималось в воздух, а в большинстве даже вообще не заводилось. Единственный транспорт, который мы смогли использовать, выглядел совершенно невозможным образом.

У Фэнси оказался старый вездеход. Такая большая тяжелая штуковина, склепанная из листов брони, с обыкновенным двигателем внутреннего сгорания. И этот двигатель завелся. И вокруг распространился отвратительный запах и синий дым, а вездеход затрясся и зарычал, как хищник перед атакой.

Стаю это привело в восторг. Гад сказал:

— Мужики, вот клево, что Фэнси такой барахольщик. Вот выбросил бы он этот хлам — и пришлось бы идти пешком.

Фэнси говорит:

— Это тебе не хлам, это очень хорошая машина. Она мне осталась от отца. Он говорил, что она страшно надежная.

Гад ухмыльнулся располосованным лицом и говорит:

— А отец тебе не говорил, чтоб ты ее берег хорошенько, потому что ему она досталась от деда?

И я подумала, что Гад уже хорошо себя чувствует. Но ехать ему с нами все равно пока не надо. И говорю:

— Наверное, кто-то должен остаться охранять крылья, да?

Козерог говорит:

— Правильно, — и косится на звездолет Чамли.

Я говорю:

— Тогда давайте останутся Гад и Дождь. Гаду лучше не трястись на этой машине, чтоб швы не разошлись, а Дождь может получить солнечный удар. А тут, в тишине и в тени, они от кого хочешь отобьются.

Дождь говорит:

— Мы тут пока посмотрим, че там с грузовиком.

Козерог говорит:

— Ну, ты, Луис, дипломат.

А я говорю:

— Поехали, пока не началось самое пекло.

И мы отправились на разведку, куда глаза глядят.

На самом деле принадлежащая Фэнси семейная реликвия для путешествий по пустыне очень неважно подходила. Уже минут через десять машина нагрелась, как печка, а через полчаса Котик обжег сквозь рукав локоть, когда случайно прислонился к металлу. И еще от нее несло самым мерзким запахом, который можно себе представить, так что всех тошнило от сочетания жары и вонищи, и Бриллианта вырвало, в конце концов, и потом он минут пять увеличивал моему дешифратору обсценный словарный запас.

Зато когда мы отъехали километров на десять, на горизонте замаячило что-то, неопределенно большое и блестящее металлическим блеском. Мы немножко поспорили об этой вещи: Козерог говорил, что это здесь такие скалы, а Котик с Рыжим — что это какая-то постройка. Но что бы это ни было, мы могли узнать точно, только подобравшись поближе. И Фэнси сказал, что это вполне возможно, потому что у него с собой есть несколько канистр с топливом для этой машины, про запас, а Козерог сказал, что при такой жаре все это вонючее хозяйство может взорваться, и они начали пререкаться по поводу техники безопасности впервые за все время, которое я с ними была знакома.

А тем временем эта блестящая громада на горизонте определилась по форме.

Это был большой пассажирский лайнер. Он, как и наши звездолеты, лежал на песке, наполовину в него зарывшись. И когда я это поняла, меня начало мелко трясти, несмотря на горячий ветер в лицо.

А Козерог говорит:

— Вот, они так и не смогли взлететь.

А Котик говорит:

— Может они не смогли, потому что умерли еще в космосе?

И Бриллиант говорит мне:

— Луис, ты к ним ближе, дай им в глаз, чтоб не каркали.

Фэнси никого не слушал и вел свой тяжелый драндулет вперед. Мы проехали мимо куска радара, который торчал из песка, как ажурная калитка без забора. Потом — мимо чего-то неопределенного, блестящего, неправильной формы. И Череп хихикнул и говорит:

— Да они просто по частям разваливались.

АКозерог говорит:

— Это у нас не мир, нах, а какой-то остров погибших кораблей. Такие штуки просто так не происходят.

Я говорю:

— Какая-то космическая аномалия. Вы помните, как нас затянуло?

Рыжий говорит:

— Тогда бы сюда и астероиды затягивало. А так выходит, что только звездолеты.

И тут мы увидали, как на фоне лайнера что-то тихонько шевелится. Охотники сразу схватились за пистолеты, а я подумала, что та сила, которая нас сюда принесла, вряд ли побоится даже ракетной установки. И то, что там движется, слишком маленькое и слабое, чтобы иметь к ней отношение.

И я говорю:

— Только не стреляйте. Мне кажется, это кто-то выживший с лайнера.

А это существо встало на ноги. И мы все увидели, что это человек, причем — ребенок. Не то, чтобы совсем кроха, но и не подросток, а лет так пяти, много — семи.

Он стоял и смотрел на нас, опустив руки. На нем был белый комбинезон с зеленой веточкой на груди, а личико и руки у него оказались совсем черные — я не поняла, от здешнего солнца или он такой расы.

Я перескочила через борт, хотя кто-то попытался меня остановить, и побежала к нему. Наверное, он мог оказаться чем-то опасным, каким-нибудь подлым местным обманом — но не оказался.

Он поднял на меня круглые глаза, слишком яркие и слишком голубые, как у куклы, улыбнулся растерянной улыбкой и говорит:

— Тетя, мне пить хочется.

У меня руки дрожали, когда я флягу отстегивала. Я просто не могла себе представить, каково-то ему тут было, бедному. Но он спокойно попил и вернул мне флягу, так что я поняла, что от жажды он вовсе не умирает. А потом он повернулся к охотникам, которые остановили машину и подошли поближе.

— А дяденьки, — говорит, — с тобой, да? Вы из города?

Я говорю:

— Из какого города, малыш? Тут есть город?

А он странно улыбается, не по-детски, рассеянно, но при этом почти надменно как-то, и говорит:

— Город золотого размера. Там тени живут, а главный у них — золотой король. Город по ночам появляется, он летает на зеленых бусинках, а под домами там солнышко светит. Ты разве не знаешь? Хотя, вы, наверное, не из города. Вы из космоса. А город — вот он.

И тут я несколько секунд ясно-ясно вижу что-то вроде дворца из сплошного сияния, а потом — темноту, зеленые сполохи и какие-то темные крылатые силуэты. И чувствую совершенно безнадежный ужас — и вдруг понимаю, что ужас этот — не мой.

И пока со мной это творилось, мне было дико холодно, хотя вокруг стояла обыкновенная дневная жара.

Меня Козерог привел в себя. Тряхнул за плечо и говорит:

— Это уж точно нездешний парнишка. Я таких уже видел. Он — парапсихик. Но — сумасшедший. Дар не контролирует и бредит. Чувствуешь?

А малыш говорит Козерогу:

— Дядя, ты только не стреляй в теней. Они рассердятся и пожалуются золотому королю. А потом ты в город улетишь. Там солнышко плачет, а они бегают и смеются.

Козерог только головой мотнул. А я говорю:

— Ну что ты, милый, он не будет ни в кого стрелять. А как тебя зовут?

— Раньше, — говорит, — звали Дзерлинг. А теперь — Подарок. Так золотой король велел.

Я видела, что бойцам, даже Котику, очень сильно не по себе. Что этот зайчик их напугал больше, чем все мертвецы и космические аномалии вместе взятые. Но мне было не страшно и не казалось, что он — сумасшедший. Я чувствовала, что он видит что-то необычное — но почему это непременно безумие?

Фэнси говорит:

— Слушай, Подарок, или Дзерлинг, как там тебя, ты сказал — в вашем корабле кто-нибудь живой остался?

Подарок на него глаза поднял — удивленные безмерно:

— В нашем?

А Фэнси:

— Ну в вашем, — говорит, — в вашем! Вот в этом, — и показывает пальцем.

Подарок улыбается, и опять с таким же странным выражением:

— Это, — говорит, — не наш корабль. Этот здесь недавно. А я тут сто миллионов лет. Я видел, как он падал. На нем была сеточка из солнца и тени вытекали. Его золотой король себе забрал.

Бриллиант говорит:

— Ну хорошо, не ваш. Но живые там есть?

А Подарок:

— А тени живые или нет?

Тогда Козерог говорит:

— Ничего мы от него не добьемся. Все это бред. Возьми его в машину, он, вроде бы, пойдет к тебе — а мы сами посмотрим, как там и что.

Охотники пошли к лайнеру, со мной остался только Котик, но не подходил близко. Я присела рядом с Подарком на корточки и говорю:

— Хочешь с нами поехать? Наверное, за сто миллионов лет ты соскучился один, а?

А он обнял меня за шею — оказалось, что ручки у него совсем холодные — и говорит мне на ухо:

— Я с тобой поехать не могу. Золотой король огорчится. Но ты — хорошая тетя, ты не бойся. Они тебе верят. А пока они тебе верят, птички-глазки ничего вам не сделают.

Я его на руки взяла. Он был совсем легонький, он был похож на одуванчик — личико черное, а волосы белые и пушистые. И он прижался ко мне и говорит:

— Моя мама — с другой стороны бесконечности. Я скучаю. Я бы тебя с собой позвал, но им тоже будет плохо без мамы. Они начнут себя плохо вести, и песок их скушает. А я с золотым королем буду играть.

Я говорю:

— Ты ведь дружишь с золотым королем, да?

Он улыбнулся совсем победно и говорит:

— Мы играем. Только он занят иногда. У него такая клетка, тяжелого цвета, из песочных волос, он туда тени собирает, а еще он играет с корабликами и птички-глазки пускает. Тогда я один остаюсь.

Я говорю:

— А может, съездим к нам в гости? Хочешь?

Тогда он ерзнул у меня на руках, чтобы я его отпустила — и я его поставила на песок.

И он сказал:

— Нет, у вас игрушек нет. И дяденьки меня боятся, и золотого короля боятся, и боятся, что я буду плохо себя вести. Знаешь, те, кто тут оказывается, не любят, когда я им в головы смотрю. А если мы играем, кто-нибудь обычно умирает. А тебе жалко будет. Так что я лучше пойду, хорошо?

И я поняла, что ни в коем случае нельзя его силой тащить, и поэтому кивнула. И говорю:

— Иди, если хочешь, конечно. А если все-таки надумаешь прийти…

Я ему хотела отдать маленький пеленгатор и объяснить, как он включается. Но Подарок рассмеялся и говорит:

— Мне эту игрушку не хочется. Я и так приду. Смотри.

И протянул ко мне ладошки, сложенные лодочкой. А в них появилась крохотная, очень яркая искорка и стала расти. И я несколько мгновений совершенно отчетливо видела, что это — маленькая-маленькая моделька нашего с Котиком звездолета, сделанная будто из расплавленного зеркала. А потом Подарок дунул на нее — и она взлетела из его пригоршни и прямо-таки растворилась в здешнем белом свете.

А Подарок помахал мне рукой и побежал по песку прочь от мертвого лайнера — легко, как никто из нас тут не передвигался. А от песка поднялось дрожащее сияние — и Подарок нырнул в него, как в воду. Я еще услышала, как он крикнул: «До свидания!» — а потом сияние спалось и все исчезло.

Я обернулась к Котику и увидела, что Котик спит.

То есть, он стоял в трех шагах от меня, с открытыми глазами, но лицо у него было отрешенное, как у загипнотизированного. И он не моргал и не шевелился, и поэтому был похож на выключенного киборга.

Я перепугалась до смерти, подбежала и принялась его тормошить. Но все обошлось — стоило мне до него дотронуться, как он сразу проснулся. И говорит:

— Луис, у меня голова болит что-то. И тошно. Тут так жарко…

Я облила его водой из фляги, и глаза у него стали немного поживее. И он спросил:

— А где тот мальчик?

Я говорю:

— Пойдем в этот корабль, там сейчас все наши. Там тень, рассказывать будет легче.

Тогда Котик взял меня за руку и пошел рядом. Рука у него была горячая и влажная — и я поняла, что для человека в здешнем пекле это совершенно правильно, а вот холодные пальчики у Подарка — это очень странно. И мы, держась за руки, подошли к люку, который оказался приоткрыт, и пассажирский трап был спущен.

Мы поднялись наверх и вошли в салон.

А в салоне был такой вид, будто тут сражались средневековые варвары. Все кругом покрывали пятна крови, которая засохла до почти зеленого цвета, все, что можно было разбить, разбилось, и на полу лежали мумии людей в форме и людей в гражданской одежде, причем — в таких позах, что было видно, отчего они умерли.

В основном, от огнестрельных ран. Но некоторых убили ножом.

В кресле около иллюминатора сидела стюардесса-киборг. Рядом с ней на коленях стоял Бриллиант и что-то рассматривал. И вздрогнул, когда услышал наши шаги.

Я говорю:

— Ты ее запустить хочешь?

А Бриллиант:

— Ее, блин, ни за что не запустишь. Ты только приколись, Луис!

Я отпустила Котика и подошла поближе. И увидела, что Бриллиант имел в виду. Он расстегнул на ней китель и рубашку, надрезал пластик и хотел, наверное, проверить аккумулятор — но аккумулятора там не было. Из нее сыпался белый песок. Из надреза на груди, из ушей, изо рта, из глазниц — сыпался и шуршал, сыпался и шуршал.

У нее на коленях, на кресле и вокруг уже целая горка песка насыпалась, а он все шуршал и шуршал, и это было вправду жутко.

Но тут в салон вернулись наши ребята, которые были в рубке, наверное, и в приборных отсеках. И вид у них был хмурый, а Козерог сказал:

— Тут та же самая история, как и у нас — вся электроника мертвая. Только тут еще из всех систем жизнеобеспечения песок сыплется.

Я говорю:

— Если бы мы так же передрались насмерть, как здешние пассажиры с экипажем, у нас тоже отовсюду песок бы посыпался.

Рыжий говорит:

— А где этот мелкий гвоздик?

Я им рассказала все, как сумела. Про город теней, про золотого короля, про птички-глазки и про то, как мелкий гвоздик сделал кораблик из света и растворился в воздухе. И они меня слушали очень внимательно. А потом Фэнси спросил:

— А как ты думаешь, Луис, он ваще настоящий человек? Или видимость?

— Не знаю, — говорю. — По-моему, не совсем человек. Может быть, частичка той силы, которая устроила себе этот… музей… не знаю… зоопарк… Череп, ты, я думаю, видел тень Чамли. Если мальчик это имел в виду. И мне кажется, мы много занятного тут увидим. И еще мне кажется, что можно выжить только одним способом.

Козерог говорит:

— Каким? Ты, похоже, уже эксперт по этому месту, так что выкладывай.

Я говорю:

— К этой силе нужно относиться с уважением. Она разумная и у нее есть какие-то свои резоны. Но самое главное — мы с вами хорошо начали, у нас пока только один мертвец. И ни в коем случае нельзя тут цапаться. Ни ругаться, ни драться, ни хвататься за оружие. Потому что вот они схватились — и смотрите, что вышло.

Они покивали. А Рыжий говорит:

— Нам надо срочно возвращаться. У меня че-то предчувствие паршивое.

И Котик подтвердил, что у него тоже предчувствие паршивое. Больше никто об этом не говорил, но я видела, что все чувствовали то же самое. А я даже знала, почему у них паршивое предчувствие.

Потому что мы могли найти в наших звездолетах песок в системе регенерации в виде наказания за Чамли. И это было бы справедливо.

Я думала, что наши следы пропадут в песке, но они не пропали, только слегка осыпались. Было полное безветрие, полнейшее — ни одна песчинка с места не стронулась. И охотники молчали, теперь даже за оружие никто не хватался. Все так тихо сидели.

Мы ехали не просто той самой дорогой, но и по своим собственным следам, поэтому я думала, что мы не увидим ничего неожиданного. Но мы увидели.

Это была высокая пирамида из черепов. Ее раньше тут не было, но она нарисовалась прямо около нашей дороги, поэтому мы ее очень хорошо рассмотрели, в тонких частностях. Это были, в основном, черепа людей и антропоидов, и они были совершенно чистые, белые и блестящие. Такие чистые и белые, такие блестящие, что я попросила остановить машину и подошла поближе.

А вблизи стало видно, что черепа не настоящие. Они были из чего-то вроде белого стекла, но очень и очень точно скопированы. Не безликая штамповка, а будто бы для каждой конкретной копии была отдельная модель. А вытащить один череп из этой пирамиды оказалось совершенно невозможно, потому что они были так и отлиты, или вырезаны, или я уж не знаю, что — из монолита размером с машину Бриллианта.

И охотники через минуту уже все вместе со мной рассматривали эту странную штуковину. Вдруг Котик сказал:

— Луис, гляди. Или я с ума сошел, или оно растет из песка.

Мы наклонились и увидели, что из самых нижних черепов вырастают тоненькие стеклянные нити, похожие на корни, и уходят куда-то вниз, в глубину.

Козерог говорит:

— Его вырастили из песка, пока мы ездили. И специально для нас. Чтоб мы знали свое место.

Череп хихикнул и говорит:

— Я б этому золотому королю… — а Рыжий захлопнул ему рот ладонью, чтоб он молчал.

И Бриллиант говорит:

— Правильно, давайте пока не будем распространяться на эту тему.

А в это время вдруг начало темнеть.

Мы, конечно, никак не могли привыкнуть к здешним суткам, в которых было всего-то часов пятнадцать-шестнадцать, к тому же у нас часы не ходили, ни механические, ни электронные. Но все-таки у всех было такое чувство, что вечер даже по здешним меркам наступил очень уж рано.

Прямо день свернуло на глазах, будто кто стал медленно уменьшать напряжение в местном солнце, пока мы рассматривали стеклянную пирамиду.

И тогда мы все бросили, забрались в вездеход, и Фэнси его погнал с самой большой скоростью, какую тут только можно было развить. И включил прожектор дальнего света, потому что у него, как у нас всех, было такое чувство, что не найдем мы больше наши крылья.

Просто не найдем — и все. Приедем на место, где наши следы кончаются — а там груда песка. Мрачная шуточка в духе золотого короля.

Поэтому, когда машины оказались на месте, это всех ужасно обрадовало. Тем более что на нашем с Котиком корабле были включены все прожектора, а Гад с Дождем сидели в проеме открытого люка.

Единственное, что мне не понравилось — это что у них были штурмовые бластеры в руках. И судя по горящим индикаторам — заряженные.

Фэнси с шиком тормознул вездеход и мы выбрались наружу, а Дождь и Гад к нам подбежали. И вид у них был очень радостный, но немного нервный. И Дождь схватил меня за руки, а Гад прямо-таки обнял Бриллианта с Черепом, и я поняла, что они тоже боялись, как бы от нас не остался один песок.

Я говорю:

— Вы почему такие тяжело вооруженные?

И Гад отвечает:

— У нас тут был контакт с местной формой жизни, симпатичной, но агрессивной, как зараза.

Козерог говорит:

— Это с какой?

Тогда Гад сходил в корабль и принес оттуда прозрачный контейнер для образцов. А в контейнере лежало мертвое существо, похожее на воздушного змея из целлофана и тоненьких блестящих реечек. Но когда мы внимательно присмотрелись, то увидали, что оно, точно, раньше было живое — и в прозрачных крыльях усматривались какие-то тоненькие трубочки, вроде жилочек, а то, что казалось рейками — на самом деле оказались косточки.

Будто сделанные из того же белого стекла, как и те черепа.

Гад говорит:

— Смотрите, какая лапушка.

А Дождь говорит:

— Оно сейчас не такое уже интересное. Ему Гад глаз прострелил, глаз и вытек. А в полете выглядело очень круто: как стеклянный такой, будто бы, сканер с золотистым зрачком — а к нему крылышки приделаны.

Козерог говорит:

— Ну и нах вы в него стреляли, чудилы царя небесного? Пострелять захотелось?

А Гад говорит:

— Эта штука хотела, я даже не знаю, как сказать, блин. Ну, наверное, она хотела как-то съесть Дождя.

Череп хохотнул, а Рыжий потыкал контейнер сапогом и говорит:

— Дак у нее не только рта, но и желудка нет ваще.

Гад говорит:

— А она и не ртом. Давайте зайдем в машину и задраим люк, и я там расскажу. А то уже совсем темно, и черт его знает, что тут еще живет.

Это было очень здраво сказано. Мы зашли, и задраились на все задрайки, и ужасно долго пили и умывались, а потом поели холодных консервов, потому что Череп вспомнил, что мы едва ли не со вчерашнего вечера к еде даже не прикасались. Но пить очень хотелось, а есть, можно сказать, совсем не тянуло.

Но все-таки мы перекусили, кто как смог. А потом Гад стал рассказывать.

— Мы, — говорит, — посмотрели грузовик. Но там, в рубке — два жмура, оба какие-то стеклянные, блин, или деревянные, вощем, нетипичные никаким местом. И из всего песок сыпется, а как он туда попал, мы с Дождем ваще не поняли. Но груз на месте, а больше ничего и не надо. Ну, вышли мы, идем назад. И тут эта штука летит. Вот она, типа, летит и подлетает она к Дождю, и зависает над ним, маша крылышками. А он на нее уставился, как очарованный или притюкнутый, и замер, отвесив хлебало…

И Дождь перебивает:

— А мне было как-то очень странно. Будто падаешь в какую-то пропасть светящуюся — аж глазам больно, а в ушах — как колокольчики, и ни одной мысли в башке.

Череп хихикнул и говорит:

— Ниче странного. Совершенно нормальное твое состояние.

А Рыжий говорит:

— Заткнись, дай людей дослушать.

Тогда Гад рассказывает дальше:

— Я кричу: «Ты че, проснись» — а он уже совершенно какой-то не такой. У него всегда морда лица серая, но тут еще, блин, какая-то прозрачная. А из башки вверх что-то течет и втекает в эту штуку с крыльями.

Козерог говорит:

— Что течет?

А Гад:

— Ну не мозги ж! Вроде, я не знаю, тумана какого-то или ваты какой-то, но жидкой и светящейся. Может, у этого козла душа такая, почем я знаю.

Дождь говорит:

— Легче на поворотах, — но за пистолет хвататься даже не пытается.

А Гад продолжает, будто не слышал:

— И я понял, что он тут сейчас тоже того, мумифицируется, или как там это зовется. И выстрелил в эту штуку. Я, кстати, нефигово стреляю. И она упала вниз, а Дождь брыкнулся с катушек долой и глаза закатил. Как я его в машину пер — сказка, блин. А вас все нет. Я думал, он откинется. На него диагност пищал, как на мертвого. Я его водой поливал и все такое — ну он оклемался постепенно. Вот и все. А эту штуку я спрятал, чтоб вам показать.

Я говорю:

— Эта штука тут называется «птичка-глазка». Я все объясню. Только ты скажи, Гад — ты о чем думал, когда Дождя в машину тащил?

Гад усмехнулся и говорит:

— Да вроде ни о чем конкретно.

Я говорю:

— Не о том, что если мы пропали, то кроме Дождя у тебя никого нет?

Гад фыркнул и говорит:

— Да вывалился он мне.

А я говорю:

— Ты сейчас врешь, но это не важно. Я думаю, иначе он бы действительно мумифицировался, или как ты это назвал, — и говорю остальным, — Все концы сходятся, правда?

Никто спорить не стал. А Котик тихонько сказал:

— Знаешь, Луис, похоже, у этого мира есть какой-то местный бог.

Это немного глупо прозвучало, но даже с этим никто не стал спорить.

Мы потом долго разговаривали. И все мои друзья склонялись к мысли, что положение у нас почти безнадежное. Что в самом лучшем случае, мы можем, если очень постараемся, свести игру со здешним игривым божеством вничью, но мы не знали, во что нам это обойдется.

Ребята очень нервничали, и им приходилось совсем тяжело от того, что надо было сохранять лицо и делать вид, что все фиолетово. Котику, похоже, его бывший статус миньона Чамли и мужчины вовсе не крутого позволял не скрывать то, что чувствуешь — но он этим положением почти не пользовался. Единственное, что он себе позволил в этом смысле — это сидеть со мной в обнимку, но не слишком откровенно, чтобы нас в очередной раз не начали обзывать плохими словами.

Хотя я заметила, что охотники отвлекаются и веселятся, когда думают о чем-то неприличном. Поэтому поцеловала Котика в ухо, когда он зазевался. Гад это тут же заметил и выдал циничную шуточку. Это всем понравилось. Тогда Рыжий рассказал историю про патрульного с Тэффы, который сбился с курса. Байка была просто чудовищная, но ребята совсем развеселились. И Дождь рассказал про змею, которая жила на астероиде, и Козерог рассказал про шийенского жреца и говорящую лошадь, а Череп — про парапсихика и пожилую туристку, но сам смеялся в ответственных местах и испортил впечатление.

Потом они стали вспоминать своих подружек и всякие приключения, случившиеся дома, и Бриллиант расстроился, и я поняла, что эта ностальгия сейчас снова их опечалит, и они будут думать, что заперты в безвыходной ловушке. Тогда я притянула Котика к себе и принялась расчесывать его волосы, а когда они начали хихикать, попросила Козерога еще что-нибудь рассказать.

Откровенно говоря, я думала, что никто не уснет. Тут были слишком короткие сутки, к которымнаши организмы никак не могли приноровиться. Но я вдруг поняла, что Котик дремлет у меня на коленях, и Рыжий спит у Козерога на плече, а Дождь — как-то полулежа, свесив с койки ноги. И даже Козерог, рассказывая очередную историю, уже раза три зевнул. И это меня слегка встревожило, но потом я подумала, что жара их утомила, тем более что я сама тоже устала.

И так вышло, что минут за сорок уже все спали, и я почувствовала, что проваливаюсь куда-то — а потом начался сон, такой жутко явственный, будто это все вовсе не во сне и виделось.

Мне приснилось, будто я встаю потихоньку, чтоб никого не разбудить, и выхожу из звездолета. А передо мной — черная темнота, безветренная тишь, слепое небо без лун и звезд и песок, освещенный прожектором. И свет ограничен ровным желтым кругом, а за светом — будто пустое ничто.

И вдруг все озарил какой-то ниоткудашний зеленый полусвет. И песок, который теперь казался зеленоватым, вдруг зашевелился и потек вверх, он тек и стекленел — и вокруг меня сам собой образовался круглый зал с колоннами, и все это было из остекленевшего песка, полупрозрачного, будто какой-то зеленоватый самоцвет. И по кругу стояли стеклянные статуи, а в центре зала была круглая стеклянная чаша, и в ней горело зеленое пламя — длинными медленными языками. И из этой чаши раздался голос, совершенно никакой, не мужской и не женский:

— Ты, кусочек органики, живое ничтожество — приветствуй бога безвременья!

И из этих зеленых языков огня собралось огненное лицо — как лицо Чамли, только огромное и светящееся — передернулось и пропало. А у меня подогнулись ноги — я поняла, что нужно встать на колени, но как-то извернулась и села на пол. И говорю:

— Я тебя приветствую, но у меня другое божество. Мать живого.

Тут голос расхохотался, очень громким смехом, но неживым каким-то, холодным и невеселым. И говорит:

— Ты, белковая молекула, в моем мире и в моей власти. Как и вся эта органика внутри этих контейнеров из сложных сплавов. Ты это осознаешь?

Я говорю:

— Да, это так. Но мы, белковые существа, приспособлены жить в другом мире, нам тут плохо. Я не знаю, зачем мы тебе нужны, но я понимаю, что это по твоей воле мы тут находимся. Пожалуйста, отпусти нас! Если от меня что-то зависит — то я тебе подчиняюсь. Я сделаю все, что могу — только отпусти нас домой, очень тебя прошу.

И тут языки пламени застыли на миг — и собрались в лицо той красавицы-пилота, которая не взяла меня на борт, когда я просила помощи. И голос говорит:

— Вы, живые организмы, пожираете друг друга, надеясь выжить. Но вместо этого вы забавно самоуничтожаетесь.

— Нам, — говорю, — это не забавно.

А голос говорит:

— Ты хочешь выжить?

— Конечно, — говорю. — Этого хочет любое живое существо. А как?

Тогда голос говорит:

— Я тебя отпущу. Но сделай то, что делаете вы все ради выживания — уничтожь остальных. Считай, что это твоя жертва мне, богу этого мира.

Я говорю:

— Это будет совершенно неравноценно. Одна моя жизнь — за восемь других? А почему так? За что? Нет, так быть не должно. Нет.

Он говорит изо рта огненной мортисянки:

— Разве для тебя твое собственное существование не ценнее, чем существования других белковых субстанций? Ведь так у всех тебе подобных.

Я только головой помотала.

Голос говорит:

— Хорошо. Допустим. Но я требую жертвы. Ты не даешь им самоуничтожаться, и из-за тебя они не дают мне забрать то, что мне причитается. Я знаю, что они не могут быть тебе нужны одинаково. Выбери одного и уничтожь. Это будет просто. Тогда остальные покинут мой мир.

И тут я вдруг поняла, что это за статуи по периметру зала.

Просто стеклянные подобия моих товарищей, очень точные. Восемь статуй. Я уверена — ни один человеческий скульптор не достиг бы такого совершенства: выражение чудесно схвачено, все в мельчайших деталях точно. И все — из полупрозрачного зеленоватого стекла, и у всех — даже ресницы и волоски на бровях различимы. Будто это даже не статуи, а они сами превратились в это стекло. А у меня в руках, непонятно откуда взявшись — пистолет.

И тогда я поняла, что могу просто выстрелить в одну из этих статуй, и не будет никакой крови, стонов и падающего тела. Она просто разлетится стеклянными брызгами — и все. Просто-просто.

И у меня все внутри превратилось в лед. Я еле смогла вдохнуть, чтобы сказать:

— Почему — я?

А голос отвечает:

— Потому что только ты — самка. Я знаю, как вы устроены. Тебе хватило бы одного самца, чтобы иметь потомство. Зачем тебе остальные? В белковых мирах тебе подобные особи принципиально ценнее. Для продолжения существования вида хватило бы одного самца на сотню и даже на тысячу самок. А я даже не прошу, чтобы ты уничтожила семерых ненужных. Только одного, самого лишнего. Для тебя — пустяк.

Я ничего не смогла сказать. Только мотала головой.

А голос говорит:

— Все самки выбирают очень легко. Мне случалось это видеть очень много раз. А ведь ты используешь только одного, я знаю это точно. Другие тебе ни к чему, они даже не понимают, что ты — биологически другая особь. Они не станут тебя оплодотворять, даже если ты попросишь. Так что ж?

Я говорю:

— Я не могу. Они мне верят. Они — мои товарищи. Мне каждый из них верит, понимаешь?

Голос говорит:

— Я могу очень легко уничтожить вас всех.

Тогда у меня в голове что-то забрезжило. И я говорю:

— Ты точно отпустишь остальных? Вот если я выберу одного из нас, ты клянешься, что не станешь развлекаться с другими?

Голос говорит:

— Ложь — свойство белковых созданий. Не мое. Это будет достаточно забавно. Этого хватит за ваши ничтожные существования.

Я кивнула и очень быстро, чтобы не начать колебаться, поднесла пистолет к виску и выстрелила.

И от выстрела проснулась. Сердце колотилось об ребра, так что дышать было больно. Прошло, я думаю, минуты три, прежде чем я отдышалась и сообразила — я сижу на нашем с Котиком надувном матрасе, Котик меня обнимает, а все остальные — вокруг и смотрят.

И Рыжий говорит:

— Луис, ты что, правда девушка?

А Козерог:

— Вот же были у меня какие-то странные импульсы…

А Череп давится смешком и говорит:

— Вот блин! А! — и хватает меня за руку.

А Фэнси:

— Я не пойму, мужики, это что, всем сразу, что ли, снилось, или это ваще был не сон?

Тогда я говорю:

— Почему не сон? Если я не…

А Котик цепляется за меня, как пятилетний малыш, и говорит дрожащим голосом:

— Дура ненормальная. Идиотка. Я тебя сам застрелю потом. Сумасшедшая.

А Дождь говорит:

— Только попробуй! — но Котик не слышит.

А за иллюминатором — утренняя зоря, розовая и золотистая. И все в нашей каюте розовое — стены, вещи, их лица…

И тут нас как будто позвали.

Все это ощутили и поняли совершенно точно — и разом обернулись к двери. Но я поняла, что идти никто особенно не хочет, и заметила, что все схватились за оружие — и испугалась, что они сейчас наделают глупостей. И говорю:

— Пока не надо злиться, ладно? Ведь если это не сон, то все могло быть и по-другому. И если теперь с нами хотят общаться не во сне, то надо сначала послушать, что скажут. А потом посмотрим.

И ребята с неохотой рассовали оружие по местам. А потом мы вышли из звездолета.

И увидели Золотого Короля.

Он спускался по хрустальной лестнице из этого розового рассвета. И был похож на статую из расплавленного золота, только он выглядел куда живее, чем любая статуя. Он был, как статуя бандита с Мейны, не кого-то из наших знакомых, а — вообще одного из нас: такой у него был рабочий комбинезон, и бронежилет, и магнитные башмаки, и волосы, выстриженные клоками. И все из текучего золота. И лицо — как живое золото. И с ним был Подарок — как золотой паж.

И мы все стояли и смотрели, как завороженные.

А Золотой Король спустился на песок, и песок стал под его ногами, как стеклянное озеро. И на этих стеклянных волнах он остановился поодаль от нас — но от него несло нестерпимым жаром, как от солнца. Я догадалась, что мы просто сгорим, если он подойдет ближе, а не подходит он именно потому, что не намерен никого испепелять.

И он сказал почти так же, как говорили на Мейне:

— Из моего мира не уходил никто из живых. Некоторых я уничтожал совсем. Из некоторых выдергивал их внутреннюю суть и делал то, что малыш Подарок зовет тенями — для пополнения зверинца. Меня забавляло, что все ваше поведение предсказуемо, хоть вы и считаете себя разумными существами. Ваша команда меня удивила.

Я говорю:

— Ты же не хочешь законсервировать нас здесь по этому поводу?

Золотой Король рассмеялся совершенно как человек — обезоруживающе. И говорит:

— Знаешь, так, как ты их защищала, ваши самки защищают только своих детенышей. Ты, значит, служишь Матери живого? Ты служишь ей хорошо. Я даже, пожалуй, уверовал. Может быть, когда-нибудь в мире песков и безвременья поселятся живые. А может, я создам мир живых где-нибудь тут поблизости. Живые вы можете быть милее, чем мертвые.

Мы как-то инстинктивно придвинулись друг к другу поближе. И тут вспыхнуло огромное, во весь мир, золотое солнце.

Я пришла в себя в шкиперском кресле, в рубке нашего с Котиком звездолета. Просто как проснулась. И ничего не болело, и было невероятно спокойно. А в оптике светили тихие звезды — и я поняла, что машина дрейфует на самой малой скорости в физическом пространстве.

А Котик спал в пилотском кресле, и лицо у него казалось совсем юным и очень милым. А среди звезд я увидела семь ярких точек — и даже без увеличения поняла, что это охотники, мои товарищи. И я машинально нажала общий вызов, раньше, чем вспомнила, что ничего у меня не работает.

И все, все, представляете?! — откликнулись. Котик проснулся от голосов — и мы за три минуты выяснили, что наши топливные емкости полны горючим, связь в идеальном состоянии и функционируют даже те приборы, которые еще до мира песков и безвременья разнесло в клочья.

Особенно удивлялся Гад. От его корабля осталось не больше, чем от нашего — но сейчас там тоже все было в порядке. На его машине, как и на нашей, все, не подлежащее восстановлению, было теперь сделано из той самой белой, полупрозрачной субстанции, про которую мы думали, что она — стекло.

Наши с Котиком крылья и звездолет Гада состояли из этой штуки больше, чем наполовину. Мы с Козерогом потом пытались ее исследовать, но структура у нее оказалась совершенно ни на что не похожей и анализу не поддавалась — иначе Мейна испытала бы технологический прорыв.

Мы вернулись домой — теперь это и мой дом. Ребята считают меня адмиралом стаи, но я никому ничего не навязываю, а все наши боевые операции мы разрабатываем вместе с Козерогом, Черепом и Бриллиантом, потому что они — главная тактическая сила. Дождь унаследовал машину Чамли. Когда мы вернулись, он сделал мне предложение, уже после Козерога. Мне польстило, но я люблю Котика.

А Котик, лавийский аристократ, когда-то давно оказавшийся у мейнцев в плену, со своим титулом и тремя высшими образованиями, теперь, когда убили Чамли, мог бы вернуться домой — но он хотел остаться со мной, а нас вместе не приняли бы его родители. То, что он выбрал меня и нашу здешнюю рискованную жизнь, а не свое светское общество, здорово подействовало на воображение охотников: никто ему прошлым в лицо не тычет. Да и виноват в этом самом прошлом, если есть тут чья-то вина, не Котик, а Чамли с его замашками рабовладельца и моральным вывихом.

Ребята называют меня Мамулей, и эта кличка не так уж и иронически звучит. Хоть Служба Контроля и сочла меня непригодной для вынашивания потомства, она, похоже, жестоко ошиблась.

Рыжий язвит, что девочка, которая намерена через полгода появиться на свет, просто обязана быть похожей на Котика, а мою внешность надо оставить про запас, если когда-нибудь потом у нас будет сын. Но Рыжий всегда язвит.

И напоследок. Вся информация из наших бортовых журналов оказалась стертой. Так что мы так и не знаем, где находится мир песков и безвременья, которым правит Золотой Король.

Блаженны миротворцы

Я всегда говорил, что жизнь — штука офигительно разнообразная.

Мы с Тама-Нго, вроде бы, не новички в Просторе — но то и дело встречаешь такое удивительное создание, что потом глаза долго не впучиваются обратно. Смотришь иногда на кого-нибудь и думаешь: как же ты, сердешный, жить-то можешь с такой внешностью и заморочками?

А сердешный живёт, ни у кого пить-есть не клянчит и невероятной своей сущностью не пришиблен. И норовит на тебя посмотреть с сочувствием: как же ты, думает, бедолага, ухитряешься существовать, когда так убого устроен…

Мейна — место специфическое. Боевые товарищи друг к другу относятся с пиететом, можно сказать — с уважением. В хорошей стае может прижиться кто угодно; народ только чужаков предупреждает, чтобы правильно себя вели и не попали впросак. Ну, знаете, вроде того: «Ты, приятель, Дика со спутника АН-978с по спине неожиданно не стучи и за руки не хватай — а то тебя потом от слизи очищать задолбаешься, а Дику объяснять, что у соседей просто такие странные обычаи, его, мол, никто бесить не хотел». Или, как наш друг Трёхглазый Снурри любит говорить: «Это, бестолочь, тебе не диван, а мой навигатор. Ещё раз попытаешься на него сесть — не только он тебя стреканёт, а ещё и от меня в ухо получишь, для памяти».

В общем, удивительно, какой странный на свете попадается народ.

Иногда к чужой внешности долго приходится привыкать, хоть к тем же АН-978с, в просторечии — слизеплюям. Иногда чувствуешь себя, как ёжик, который кокетничает с кактусом: те же фехтовальщики с Нги-Унг-Лян внешне — вылитые люди, чистый обман зрения. А иногда посмотришь на чужака — а он прекрасен.

Чуждое восхитительное создание. Как орхидея. Или лебедь. Или ягуар. Не факт, что безопасное, но такое восхитительное, что дух захватывает.

И тянет совершать всякие глупости. Или — не глупости, как выйдет.

Так вот.

Мы с Тама-Нго гостили у Снурри. Снурри и вправду Трёхглазый, только, если уж совсем точно, третий глаз у него — тепловой, почти незаметен, поэтому не совсем считается. Ясное дело: когда адмирал — ксенофил, тогда и стая подтягивается. У его ребят на броне никаких дурных лозунгов, вроде: «Люди — к людям, прочие — на фиг!» — не бывает, да и сам он, хоть и антропоид, но не вполне человек, всё-таки. Вот у него-то в штабе мы и увидали это чудо.

Неописуемо вообще.

Ясно, что детёныши. Парочка, вроде какблизнецы. Самые милые и грациозные детёныши, каких только можно себе представить. Они в уголке тихонько играли с шариками светящимися — а мы с Тама-Нго залюбовались.

Форма, в общем и целом — пожалуй, антропоиды. Но явно не люди. Не кожа — мелкая-мелкая перламутровая чешуя, нежная; на головах что-то вроде дредов — гребень такой, наверное, или выростыкручёные, упругие, сине-лиловые, длиной до плеч. Глазищи — громадные, умные, влажные, тёмные, одни зрачки, кажется, райков не видно. Носики крохотные, можно сказать, что их вовсе нет — просто две дырочки, у ротиков — своего рода губы, лиловые такие полосочки, из них то и дело высовываются язычки раздвоенные. Ушных раковин тоже нет — перепоночки, как драгоценные камни, радужные, переливаются. Лапочки ловкие, с четырёхпалыми ладошками, пальчики длинные, цепкие, коготочки на них острые, чёрненькие, блестящие. Чем-то похожи на рептилий, пожалуй, но ящерицы так двигаться не могут, ящерицы — как заводные игрушки, неуклюжие, грубоватые, а эти — как резвящиеся котята, шустрые, быстрые, прямо-таки перетекают из позы в позу. Пропорции — как у человеческих деток, головы большие, сами — ростом с наших пятилеточек примерно. Тоненькие, лёгонькие — и одеты эти малышки в детские платьица в рюшечках, одна — в розовое, вторая — в голубое, и в туфельки с бантиками. То есть, по-человечески говоря, девочки. И щебечут, как райские птички.

Таких надо фотографировать для голографических открыток «Ксенофобия — пережиток!» и рассылать эти открытки по разным отсталым мирам. Даже у законченного антропоцентриста вызовут желание сюсюкать и слёзы умиления. Детки-конфетки.

— Умереть — не встать, — говорю. — Снурри, чьи это ангелочки у вас?

Снурри как-то странно ухмыльнулся, вроде бы, смущённо, а сумрачный парень, лицом похожий на йтен, что сидел неподалёку, оторвался от планшета с картами и говорит:

— Мои.

Тама-Нго ему:

— Не твои. Ты — человек.

А он:

— Приёмные, ясное дело, — и в тоне тоже что-то странное, не ухватывается даже с мысли: вместе с любовью — то ли стыд, то ли тревога, то ли гордость, то ли ещё какое смешанное чувство.

— Чудесные какие детки, — говорю. — Мама, наверное, красавица?

Вздохнул.

— Не то слово, — говорит. — Ослепительная. О Чиеоле, слыхал? Красивые жители… и своеобразные.

Никогда я не слыхал про этот мир, если честно, но Галактика, как известно, большая. И никак мне не понять, в чём тут хитрость у этого парня. Прямо вагон противоречивых чувств к этим деткам понаверчен.

Очень интересно.

А Тама-Нго как будто что-то просёк и говорит:

— Ты — Мужчина, Готовый На Многое Ради Жизни, я бы сказал…

Парень головой мотнул — первый раз на нас посмотрел внимательно.

— На многое?! Да — на всё!

И Снурри говорит:

— Вот уж точно. Йомин у нас — точно, что с крутым прибабахом, он — и вправду на всё. Трагическая, как говорится, судьба. А с Чиеолы — они и верно, необычные и очень красивые в своём роде… но я бы… я бы… не важно, в общем, я бы того, что он, не сделал. Не смог бы.

Вот тут-то я и ощутил, что помру от любопытства, если не услышу всю эту историю целиком.

— Йомин, — говорю, — а вот ты бы не мог рассказать, как познакомился с чиеолийкой?

А Снурри:

— Лучше не надо. Душевное равновесие целее будет, — и посмотрел куда-то в угол. — Наворотили мы тут с Йомином…

И мне в нём, в орле Простора, который очень по-дружески общался и с букашками, и со слизеплюями, и со своим навигатором, который вообще — разумный полип, вдруг мерещится что-то, очень и очень неожиданное. То ли стыд, то ли неловкость какая-то. И Тама-Нго смотрит на него и щурится. И становится ещё любопытнее, так что нестерпимо до зуда в пятках.

— Йомин, — говорю, — пожалуйста. Я же спать не смогу, пока не узнаю!

Йомин, вроде, задумался.

— Да ведь я, — говорит, — уже уходить собирался, вроде… Ладно. Только жене надо звякнуть.

И врубает голопроектор. И посреди снурриного штаба появляется прекрасное видение.

Мы с Тама-Нго поняли, что из близняшек вырастет. Какая-то это была серебряная, перламутровая наяда, грации невероятной, с такими очами, с таким лицом… В общем, цивилизация её породила древняя, мудрая — и с вышесредним чувством прекрасного.

Конечно, не женщина. Чуждый вид, даже не млекопитающее, похоже. Но ведь восхитительная: лебедь, понимаете, орхидея, ягуар. Морской анемон. Эволюционное чудо. В комбезе из золотого синтеклана, золотых браслетах и тоненьком золотом обруче на шее. Переливается, как жемчужина, подвижна, как ртуть, мерцает, как далёкая звезда.

Йомин говорит:

— Гелиора, я задержусь тут. Дело есть, — а она райским щебетом, русалочьим пением отвечает:

— Конечно, милый капитан. Только пришли домой девочек. Им обедать пора.

Голограмма погасла — мы выдохнули. Йомин малышкам говорит:

— Слышали, что мама сказала? — и они чирикают, как птички, ласкаются, как котята, и упархивают, как бабочки. А их приёмный папаша поворачивается к нам.

И Снурри вставляет:

— Вы не пожалеете?

А Тама-Нго говорит:

— Мы были бы рады услышать твою историю, Воин С Шипом В Сердце.

Снурри слушать не стал, ушёл. Его что-то смущало с нездешней силой. А Йомин выключил планшет, скатал в трубочку, сунул в карман и говорит:

— Вот уж точно, старина… С шипом.

* * *

Точно ты это сформулировал. С шипом. Невыдёргиваемым.

Подруга моя была — человек. Соотечественница. Была. Потеря герметичности скафандра, вот так. На третьем месяце, жизнь наша… А куда денешься? Мейна ведь, а она была — боевая подруга, навигатор мой… Наша вечная война, что поделаешь — мы с ней оба родились тут, другой жизни не знали. А здесь — тянет в пилоты, а пилоты живут недолго. Ты — сегодня, я — завтра, рок, он для всех один, судьба не выбирает и не разбирает.

Разве что — не даёт быть счастливым слишком долго.

Первое время часто хотелось выбрать камешек потяжелее, необитаемый, и в него — на второй космической, не тормозя. Потом — реже. Люди — твари живучие, сам себе удивляешься. Сначала жил, чтобы её астероид навещать, где она… Потом — просто жил.

В стае — не трогали. Я не слишком общительный, отгородился. Некоторые утешать пробовали — пришлось огрызаться. Я не могу так: сегодня одна, завтра другая — привычки такой не имею. Так что со мной им было скучно тусоваться… А Снурри знал, конечно — поэтому просто звал, если меня дома не было. Знал, что, если меня дома нет, значит я — к Дилайне на астероид свалил опять.

Не в нашей системе, кстати. Подальше. Потому что у нас тут — сами знаете. Кому-нибудь понадобилось пострелять, масса вещества зачем-то понадобилась или ещё что — они же рассматривать не будут. Ну и привет, не найдёшь своего астероида на прежней орбите. А мне хотелось, чтобы… вроде как вечно. Блажная романтика.

Поэтому улетал я надолго.

Сначала там только плита была. С именем. Потом я оставил маленький генератор, кислородный купол вокруг плиты. Да что… ну, привёз капельку грунта — наши цветы посадить, розовые колокольчики с Йтен, она любила. Фонарик повесил, влажность отрегулировал. Потом — сделал искусственную гравитацию, чтобы росли лучше. Искорка живого… Чуть-чуть полегче на душе.

Снурри ещё тогда подумал, что я тронулся. Ты тоже так думаешь? Нет?

А, ну ладно. Тогда ещё можно говорить.

Так вот, я как раз тогда возвращался от Дилайны. С её астероида, в смысле. Лишайник ей туда отвёз, хороший, лавийская разработка, чтобы потихоньку астероид грыз и кислород вырабатывал. Культуру приличных бактерий, для обогащения почвы… Ну, знаете — чтобы было ещё больше похоже на живое место. Когда-то в детстве я космобиологией увлекался — вот, пригодилось.

В общем, слегка безумное такое хобби: оживление холодного камешка, чтобы… Глупость, в общем. Неважно.

И я на тот раз всё закончил, шёл домой. Как раз покинул орбиту камешка, собирался в «прыжок» — и тут поймал чей-то сигнал. Незнакомый, но человеческая частота. Я расшифровал.

Человеческая… «„Эдем“, „Эдем“, говорит „Святой воин-4“, проект „Очищение Огнём“. Были атакованы охотниками противника. Разгерметизированы и выведены из строя четыре отсека, прямое попадание ракеты в узел управления. Остался один, ранен, прошу помощи… „Эдем“, „Эдем“, ответьте…» — как-то так.

Мне это не понравилось. Это, знаете, «атакованы охотниками противника». Потому что — война у них там. Какой-то постоянный противник есть, который их атакует. А вмешиваться в чужие дела мейнцу, вроде бы, не годится. Мейнец же вне закона — накладут с двух сторон.

Но этот вояка там, вроде, ранен, а этот его «Эдем» что-то не отвечает. И я подумал, что, пожалуй, слетаю посмотреть.

Мысли у меня тогда были довольно забавно перемешаны — приличные с неприличными. Я собирался оказывать помощь и мародёрствовать одновременно. Он мне — не сват и не брат, я не люблю всяких «святых воинов», я решил, что стребую с него за помощь по первое число. С тем и «прыгнул» в направлении сигнала.

А там в вакууме дышали, ребята… полной грудью.

Я вышел в физический космос на поле боя. Такие дела.

«Святой воин» оказался космической станцией, которая, по идее, должна была нести крылышки-охотники — и, видимо, несла. Раньше. Но все они болтались вокруг. В виде трухи.

Простор на пару сотен километров по орбите станции был завален обломками. Я в жизни не видел такого фарша и в таком количестве: обычно, всё-таки, вояки пытаются вывести из строя больше технику, не живую силу — а тут уничтожали всё и вся к облезлой матери, с особым цинизмом.

Я шёл по инерции, а мимо проплывали куски машин и трупы; трупы — гуманоидов, я бы сказал, насколько можно рассмотреть гуманоидов в тех грустных останках. Некоторые из тех убитых были одеты в комбезы, а не в скафандры — я так понял, что их подняли по тревоге, и они поскакали убивать, нимало не заботясь о собственной безопасности. Прямо я тогда вспомнил, как читал про древние битвы — когда выбегали в одном белье и кидались рвать врагов чуть ли не зубами.

Тут друг друга ненавидели. Так ненавидели, что я удивился — я, вроде, пират, но и среди урок не принято звериться настолько. В бою надо холодную голову сохранять — а тут мозги кипели, по всему видно. Никакой корысти. Чистая злоба.

Станцию расковыряли ракетами — любо-дорого. Удивительно, что там вообще кто-то уцелел; судя по состоянию брони, калибр вполне основательный. Обычно охотники такие ракеты не несут, опасное оружие, можно по своим того… но здешних вояк это не волновало. Мне как-то совсем разонравилось вся эта, так сказать, спасательная операция, но я всё-таки вызвал «Святого Воина».

А он спросил пароль.

Я сказал, что я тут — человек посторонний, просто готов помочь, если нужна помощь.

Он спросил, точно ли — человек.

— Слушай, орёл, — говорю, — я не философ. Двуногое без перьев тебя устроит?

Он выразился в том смысле, что двуногих без перьев полна Галактика, но никто не поручится, что все они — люди. Я сказал, что тогда я, пожалуй, пойду — и этот идиот тут же завопил, что даёт стыковку.

Конечно, не факт, что я — человек с его точки зрения. Но жить хочется. Ладно.

Я поставил крылья в ангар для охотников. Стыковку без толку было и спрашивать: он открыл створы, а рядом со створами я увидал дыру в обшивке, через которую бы провёл свою машину, не задев краёв. Но вояка, видимо, сам не очень представлял, в каком состоянии его собственное оборудование.

Хорошая станция, кстати. Распотрошённая в прах, со сквозными дырами в броне, во всех местах — ещё функционировала и неплохо. Надёжная техника.

Выходить из машины пришлось в скафандре и попадать в жилые сектора — через двойной шлюз. Мой газоанализатор дал типичную смесь; самое оно для нас, двуногих без перьев. Но я даже шлем не снял, только поднял забрало. Мне там не нравилось.

В узел управления оказалось не попасть, после удара там всё загерметизировалось — да я и не рвался. Двигатели, похоже, накрылись, когда пригрело ракетой — просто удивительно, как переборки уцелели. Они, правда, выгнулись, как резиновые — но выдержали ударную волну. Хорошие переборки, опять же — качественный материал.

Кого-то с той стороны, конечно, по ним размазало. Но я совершенно не жаждал смотреть на это клубничное варенье — достаточно, что сиропчик кое-где изрядно в щели подтёк, до того, как сработала аварийная герметизация.

На войне как на войне, так сказать. Простор — колыбелью, все там будем.

Поэтому я взламывать этот склеп не стал. Вызвал раненого и говорю: «Ты где?» — а он сбросил мне голографический план и отвечает: «Иди вперёд, через лаборатории — к медотсеку». И я пошёл через лаборатории. Лаборатории у них там защищала целая система шлюзов с двойными переборками — исследовательская станция, ради лабораторий и устроена. Так что эти научные богатства почти не пострадали. Но стоило мне туда попасть — пары минут не прошло, как я понял, за что владельцам станции глотки рвали, за что приласкали их по полной, и почему так яростно ненавидели.

Хозяева тут изучали разумных нелюдей. Как морских свинок. Посредством вивисекции.

Я прошёл мимо целого ряда больших сосудов со спиртом или формалином, в которых плавали букашки. Целиком. Не то, чтобы я их фанат — но видеть разумных союзников заспиртованными, будто они колорадские жуки, жутковато, парни. И на душе тяжело.

Дальше пошли какие-то потроха на витринах. Я сперва не мог понять, что к чему, а потом дошёл до витрины, где нги был целиком препарирован, как лягушка, и сообразил, что это были образцы их репродуктивной системы. От этого мне стало похуже, чем от букашек — буквально затрясло. Нги-то был ещё совсем молодой, его невидящие глаза смотрели мимо меня, а тело приобрело белёсый цвет, какой бывает на препаратах из трупов… откуда-то я знал, что его убили специально, чтобы вскрыть. И не его одного.

Ангелов они, почему-то, целиком не сохраняли; от ангелов остались только головы и крылья, растопыренные и высушенные в вакууме. Немного. Может, ангелы им не попадались А вот слизеплюев и мохнариков с Т-Храч тут оказалось во множестве. Причём, мохнариков они брили целиком, прежде чем выпотрошить — так было гораздо заметнее, что мохнатые — тоже антропоиды. Попался детёныш и пара самочек — ясное дело, гражданские, с транспорта какого-нибудь. И я за время этой экскурсии так проникся, что сам бы этим, разрядник им в ухо, учёным дал бы в Просторе вакуума нюхнуть до полного кайфа.

Я нашёл ещё много кой-кого, о ком можно было только догадываться, что они разумные. Больше всего, само собой, жителей Чиеолы. Они, в сущности, тоже слегка антропоиды: удобный комплект, руки-ноги-голова — но я уже по внутренностям догадался, что эволюция там шла другим путём. И ещё — я опознал в чиеолийцах тех ребят, кого видел в Просторе около станции. Врагов здешних добрых хозяев.

В общем, чем дальше, тем больше я сочувствовал мёртвым парням с Чиеолы. Жалел, что они проиграли драку — дрались, как звери, против превосходящих сил… а своих не спасли. Жизнь наша… Да ладно, я бы сам рубился на их стороне, хоть они явные нелюди, а я — мейнец, который принципиально в чужие разборки не суётся.

Самый мрак — что один чиеолиец был распят на операционном столе в герметичном стеклянном боксе, будто его резали как раз, когда началась бойня. Может, его и можно было бы спасти, если бы местные гады все эти искусственные лёгкие и прочую дрянь не отключили, уходя — но они отключили, и к моему приходу парень уже окоченел. И я стоял, смотрел на мёртвого и жалел, что учёные, вероятно, тоже накрылись, и у меня нет никаких шансов поговорить с ними по-свойски, когда тот, раненый, подал голос: «Ты что там, заблудился?»

У меня уже руки чесались не на шутку пристрелить этого типа, просто за то, что он тоже во всём этом участвовал, хоть и косвенно. Но я решил пока не пороть горячку и сказал: «Ничего, я найду дорогу».

И тут увидел в стеклянном кубе живую чиеолийку. Я видел их мужчин, догадался, что это — женщина, самка. Единственная в коллекции женщина — не иначе, как на сладкое её оставили, сволочи. Она была меньше, гибче — и здорово по-другому выглядела, даже в одежде: у чиеолийцев есть такие… как бы… выросты на нижней челюсти, как бакенбарды, а у неё — только эти локоны-гребни, улавливатели вибрации и органы равновесия, как я узнал потом. Она хотела привлечь моё внимание, колотила по стеклу ладонями изнутри — но стекло было толщиной, как станционная броня, и я её не слышал и не видел, конечно, пока случайно не посмотрел в ту сторону.

Гады её держали для тех же дел, явно — живой экспериментальный материал.

Я не знал, как её оттуда достать. Эта штуковина была всё равно, что запаяна со всех сторон. Я обошёл террариум вокруг, не нашёл никакого подобия двери и даже хотел уже жахнуть из бластера, только луч настроить потоньше — но чиеолийка сделала все отрицательные жесты, до которых додумалась, и показала мне на пульт у стены.

Я боялся, что ничего тут уже не работает, а хуже того — что я облажаюсь как-нибудь непоправимо, выкачаю воздух из её террариума, к примеру, но всё обошлось. Это был человеческий пульт, а что один человек сделал, в том другой всегда разберётся.

Над кнопками оказались вполне доходчивые пиктограммы. И я выпустил чиеолийку, чувствуя, что, всё-таки, не зря сюда летел.

Она сцепила пальцы, и прижала к груди, и защебетала-зазвенела — вы слышали, как они общаются, ребята — и дешифратор оказалось только чуть-чуть сложнее строить на её трели, чем на этого здешнего раненого. Хотя, конечно, нелюдя всегда понимаешь с пятого на десятое.

Она благодарила меня ради детей. Ради своих детей. Двойняшек, девочек.

Я спросил, где дети, и она показала. Сказала: «Внутри». У неё внутри. Вот так. А потом пошла туда, к герметичному боксу, и прижалась к стеклу ладонями.

Я сказал: «Пойдём». А она сказала: «Это мой второй муж. А вон там — мой первый муж и мой третий муж. Они никогда не увидят своих детей».

Чиеолийцы не умеют плакать, но в её щебетании слышалось безысходное горе, и поза… Поза обозначала «Я не могу его бросить, даже мёртвого» — и дешифратора не надо.

Я сказал: «Пойдём, пожалуйста. Ради девочек», — и тут меня вызвал раненый: «Ты там скоро?»

— Ты учёный? — спрашиваю.

— Учёные и командный состав погибли, — говорит. С огорчением. — Я техник.

Это хорошо, что ты не офицер и не учёный, думаю. Даёт мне возможность тебя не добивать: руки при женщине марать тобой неохота. Может, ты доорёшься до своего «Эдема». И сказал чиеолийке:

— Нам вправду надо уходить, милая. Сюда могут нагрянуть убийцы.

Она гладила стекло, гладила — и посмотрела на меня.

— Ты воин? — говорит.

— С этими я до сих пор не воевал, — говорю. — Но теперь собираюсь, будь спокойна.

— Уничтожь это, — сказала она и обвела круг пальцем. — Ты можешь? Если да, то уничтожь всё это. Мёртвые выбрали бы огонь. Уничтожь.

Тогда я вызвал раненого и сказал:

— У тебя есть минут семь, чтобы покинуть станцию. Может, восемь, — а он как завопит:

— Ты же собирался мне помочь! — ну что я мог сказать…

— Я выбрал, кому буду здесь помогать, — говорю. — А ты свой Эдем покричи. В общем, у тебя семь минут — и как сам хочешь… двуногий без перьев… — и повернулся к ней. — Мы вместе уничтожим это логово. И никто больше над ними измываться не будет. Ты осталась одна?

Она издала согласную трель. И я пошёл искать ей скафандр.

Гелиора… вообще-то, мне её имя не произнести. Их щебет и трели нашими звуками не передать — гортань и голосовые связки иначе устроены. Но она назвала себя — и я придумал называть её Гелиора. Она согласилась. Она же моё имя тоже выговорить точно не может. Она называла меня просто — капитан.

Ей подошла та же кислородная смесь, что и мне. Почти весь здешний виварий был при жизни кислорододышашим. Может, она чуточку и подрегулировала себе что-то — температуру, или влажность, или ещё что — но в общем и целом обошлась скафандром для местных сволочей.

Он оказался ей немножко великоват. И всё.

А я так и не опустил забрало, пока мы шли к ангару. Правильно сделал. Когда ты без шлема, интуиция лучше работает. Я прямо-таки учуял, что нас поджидают — только не определил, с бластером или так.

Я его вызвал.

— Эй, раненый, — говорю, — Я тебя пока убивать не хочу, но могу и передумать. Выходи оттуда и имей в виду: у меня коридор под прицелом. А то давай так: ты — техник, я — пират, в этой игре я вожу и больше не играю.

Он понял и вышел. Не знаю, куда он был ранен, под скафандром не видно. Но двигался он медленно и забрало тоже поднял. Эти гады, двуногие без перьев, были похожи, может быть, на наших или на лавийцев. Или на шиян. Как-то так. Без причуд антропоид. Бритый, морда бледная с прозеленью, под глазами чёрные синяки. Без бластера.

— Тут, — говорит, — сокровища. Надо их спасти. Научные труды. Проект «Очищающий огонь»…

— Сокровища? — говорю. — Ясное дело, что ж, я — слепой, что ли… Разрабатывали оружие против нелюдей, ясно же. Биологическое, биохимическое, может — генетическое… Очищающий огонь, говоришь… будет вам огонь. Порадуетесь. Очистим по самое не балуйся. Я только уточню, откуда вы родом.

И Гелиора пропела:

— Я знаю. Я скажу.

А раненый скрипнул зубами.

— Мы же с тобой оба — люди, парень, — говорит. — Где у тебя здоровая солидарность с тем, кто к тебе ближе по крови? Паразитка — лучше?

— Сам ты, — говорю, — паразит, тоже мне, человек. Мы сваливаем отсюда — и ты тоже можешь, пока яэтот ваш гадючник не взорвал.

Он сжал кулаки.

— Да эти — самые мерзкие твари в нашей части Галактики, я не шучу! Я не ругаюсь, я классифицирую!

— Обалдеть, — говорю. — А я думал, самые мерзкие — нгишки или букахи. Или мохнарики. Короче, для вас все мерзкие — но ты ещё не знаешь, кто тут мерзее всех на самом деле. Может, и я — ты ведь меня без скафандра-то не видал, вдруг что-то недопонимаешь, а? Отойди с прохода, классификатор лядов, а то я случайно выстрелю.

Не знаю, из чего он хлопотал. Может, задерживал нас — но надолго не вышло. Мы покинули станцию, можно считать, вместе — мы с Гелиорой на моих крыльях, и увечный этот на своей аварийной капсуле. И я подумал, что ради такого случая можно поступиться принципами, распаковал пару ракет с термоядерным зарядом и жахнул прямой наводкой.

Издали было даже красиво. Как сверхновая, только крохотная. Всё ушло в это плазменное облако — и станция, и фарш вокруг. А раненый ещё некоторое время поливал меня по связи последними словами, но брань на вороту не виснет. Я просто ушёл в «прыжок», так и не дослушав, что он там ещё обо мне думает.

И Гелиора смотрела, как я их взрывал и как потом Простор свернулся пространственным тоннелем в моей оптике. Молча.

С чиеолийцами чем тяжело общаться — у них мимических мышц нету. Лица — неподвижные серебряные маски. Непонятно, что они думают-чувствуют, пока не привыкнешь к их невербальщине — к позам, которые идут вместо мимики.

А она сидела, сгорбившись, свесив руки между колен, вся — поникнув. В позе «горе и безнадёга».

Скорбела об убитых мужьях. О троих. Безутешная трижды вдова. Чудно у них там общество устроено.

— Гелиора, — говорю, — я иду домой. У нас — безопасно.

Она на меня взглянула.

— Людей мы почти не знаем, — говорит. — Знаем о них только то, что люди нас ненавидят. Ты мне не враг, капитан, ты меня спас, но — как же мне лететь с тобой к тебе домой? Я не знаю, как меня встретит твоя родня. Мне страшно.

— Хорошо, — говорю. — Фигня — вопрос, полетели к тебе.

Она покачала головой и отгородилась ладонью. «Нет».

— Как же тебе, человеку, лететь на Чиеолу, — говорит, — если люди — наши враги? Видишь, что наши соседи делали с нами? Знаешь, как мы туда попали? Гедонцы напали на нашу геологическую станцию в соседней звёздной системе, убили почти всех, а случайно выживших забрали на опыты. Мы ведь — не солдаты. Мой первый муж — хирург, мой второй муж — специалист по грунтовым водам, мой третий муж — техник связи. А я — педагог и педиатр… мы надеялись, что наши дети будут жить рядом с нами, а в ожидании я кормила Посредников. Люди в первую очередь убили наших детей; мне и моим близнецам повезло, просто повезло — что мы ещё одно целое, что ты спас меня… Я боюсь звать тебя к себе домой, человек… в Просторе — одно, на планете — другое. Всё может измениться.

— Я, — говорю, — никогда чужих детей не обижу. Ты — вдова, а я — вдовец. И моя жена тоже ждала ребёнка…

И тут мне в голову приходит кое-что.

Сидит рядом чуждое существо… женщина? Сама грация, тонкая и гибкая, как змея, талия тоненькая, бёдра узкие. Беременная? Двое детей, сказала. Девочки. Много ли там тех девочек? Судя по её фигуре — по паре-другой клеток на сестру.

— Твои дети, — говорю, — скоро появятся на свет?

Она высунула кончик языка, как змея. И убрала. Потёрла пальцем уголок рта. Лёгкое замешательство, но я тогда не понял.

— Что? — говорю.

— Не знаю, — отвечает. — Откуда мне знать? Мы с детьми будем ждать, когда подвернётся возможность — но я не могу предсказать, когда именно это случится. Ты сам видишь, в каком мы положении.

Я почувствовал, что у меня слегка заходит ум за разум, но вспомнил, что она — ксеноморф в полный рост. Зато мне понравилось, что она о себе с нерождёнными детьми сказала «мы».

Как-то это было очень по-женски и хорошо.

— А откуда ты знаешь, — спрашиваю, — что родятся девочки?

Расширила глаза и показала мне ладони. Удивилась, как я потом выяснил.

— Мои же девочки, — говорит. — Как я могу не знать? Они — моя сладость, они горят, как звёзды внутри меня. Я даже догадываюсь, что они — второго мужа. Но это пока лишь женская интуиция. Точно можно будет сказать только после вторых родов. Когда девочки родятся окончательно.

Тут у меня ум зашёл за разум окончательно.

— Ладно, — говорю. — Пока не будем вдаваться в подробности. Ты мне веришь?

— Лично тебе — да, — отвечает.

— Вот и хорошо, — говорю. — Летим на Мейну, на Мейне разберёмся.

Гелиора потёрла щёки кончиками пальцев.

— Я боюсь. Я никогда не была в мире людей. Но ты меня спас и, быть может, поможешь мне с детьми. Хорошо. Летим на Мейну.

Потом я работал, она сидела и смотрела, хрупкая, прекрасная и совершенно таинственная. И мне опять было не понятно, что она думает.

— Ты голодная? — спрашиваю. Вдруг её не кормили эти живодёры.

Она опустила веки, согласно. А ресниц у чиеолийцев, можно сказать, нет.

— А прости мне моё невежество, — говорю, — чем вы питаетесь? В смысле, вы — хищники? Или как?

Она только вздохнула. Очень по-человечески.

— Как всё сложно… Как сложно всё объяснять… Жизнь среди своих собратьев — проста и прозрачна, а попытки контакта с людьми всё время ставят в тупик… У тебя живут Посредники?

— Хороший вопрос, — говорю. — А кто это такие?

Гелиора отвела взгляд. Сказала в сторону:

— Прости меня, капитан, я совсем не понимаю, как люди могут жить без Посредников. Я, конечно, не ксенолог, но, по-моему, без них вообще невозможен социум. Мои сородичи питаются с помощью Посредников.

Я вытер пот со лба.

— А Посредники — это животные или растения?

— Животные, — говорит.

— Значит, вы — хищники, — отвечаю.

Посмотрела на меня, расширив глаза:

— Неужели ты думаешь, мы их убиваем и едим их трупы?! Мы не люди, чтобы так кормиться… снова прости меня. Я не в себе. Я не хотела тебя обижать. Просто я видела, как люди убивают живых существ и едят их — это отвратительное зрелище. И страшное.

Чем больше я Гелиору слушал, тем хуже мне становилось. Рядом сидела голодная беременная женщина, а у меня на корабле не было ни одного Посредника. И я даже представить себе не мог, на что они похожи.

— Они, может, яйца несут? — спрашиваю. — Молоко дают? Мёд собирают? Да? Вы едите то, что из них выделяется?

Гелиора оживилась:

— Да! — говорит. — Ты очень умный и понятливый. Значит, у людей тоже есть Посредники? Вот бы никогда не подумала, все говорят, что у людей их нету…

— Придём домой, — говорю, — я тебе всё покажу. У нас много чего есть. А пока угощу выделениями наших Посредников, если они тебе понравятся.

Принёс ей баночку мёда с Йтен. Наши шмели — знаменитые, мёд на экспорт идёт, многим нравится. Гелиора открыла баночку, дотронулась кончиком раздвоенного язычка — и говорит:

— Точно. Если Посредника кормить плодами растений, то он выделяет нечто похожее. Как это хорошо, как я тебе благодарна, капитан! Ты меня успокоил. Раз у вас есть Посредники, значит, в вашем мире и у меня, и у моих девочек есть шанс. Все мои мужья стали бы твоими друзьями, если бы рок судил иначе.

— Славно, — говорю. — Угощайся.

И тогда Гелиора выдала одну из этих чиеолийских штучек. Она убрала свой раздвоенный язычок и вытянула откуда-то из горла тоненькую трубочку — вроде коктейльной соломинки, гибкую. Погрузила её в мёд и начала им питаться. В смысле — тянуть через эту трубочку самым элегантным образом.

Ага. И я вдруг сообразил, что в ртах чиеолийцев такое странное. Элементарно же! Зубов у них нет! Я подумал так: они питаются мёдом, который им собирают Посредники, а для того, чтобы есть мёд, зубы ни к чему. У них — хоботок, очень удобно.

Я понял, почему она напрягалась, когда я улыбался. Может, боялась, что я её укушу. Кто нас, зубастых знает…

В общем, я понял, что никакие они не хищники. И не паразиты. Если кто и паразит, так сами гедонцы.

Я успокоился.

На Мейну Гелиора сошла с опаской, робко, как кошка в чужой дом.

По позе сразу ясно, что ей страшно. Оглядывалась напряжённо, будто собиралась улизнуть в звездолёт в любой момент. И дышала осторожно, всё высовывала кончик языка, где обонятельные рецепторы. Принюхивалась. Хорошо ещё, что прибыли утром — почти безлюдно было на космодроме, никто на неё не уставился.

Ведь уставились бы иначе. На Гелиору все смотрят, куда с ней не появись. А ей бы вряд ли понравилось, если бы на неё уставилась толпа агрессивных человеческих самцов — после гедонской станции-то.

— Что, — говорю, — давно у вас такие жестокие конфликты с соседями? Ты так людей боишься…

Гелиора провела ладонью перед лицом.

— Мы не любим воевать, — говорит. — Что за дикость — война между расами разумных существ! Но гедонцы постоянно вынуждают нас защищаться. Мы не любим убивать — а они без убийств себе жизни не мыслят. Но хуже того — мы не можем забыть, что они — мыслящие существа, а они вообще не верят, что мы — разумная раса. Понимаешь, капитан, нам люди, в сущности, безразличны. Вот мы людям противны. Я больше боюсь не за себя — за девочек. Девочки, зачатые в такой маленькой семье, как моя — это редкостный дар небес. Я не ожидала такого счастья.

Э-э…

— У тебя, — говорю, — разве маленькая семья была?

Опустила веки согласно.

— Мы же работали в космосе, — говорит. — Я даже не надеялась, что у меня появится шанс произвести на свет девочек — всего с тремя мужчинами. Мы любили друг друга — но для такой удачи обычно мало нежных чувств. Лотерея…

— Кх-м, — говорю. — Прости моё любопытство, а сколько в принципе вашей даме нужно мужей, чтобы родить девочку с гарантией?

Рассмешил её. Она похлопала в ладоши кончиками пальцев — я потом узнал, это у них заменитель хихиканья.

— У великих королев древности, которые должны были оставить своему народу истинную наследницу, бывало и по сотне мужчин, и по две. Но они, конечно, были намного физически сильнее современных изнеженных женщин, — говорит. — Я лично каждый раз восхищаюсь и поражаюсь, думая, как чувство долга и жажда оставить стране принцессу побуждала этих героинь и богатырш принять Лунной Весной за одну ночь сотню возлюбленных…

— А… — говорю. — Вон оно что… Ваш народ, значит, состоит, в основном, из парней?

— Да, — отвечает. — На каждую женщину приходится полсотни мужчин. В тяжёлые годы — больше. Закон бытия в нашем мире.

— И у тебя при таком раскладе будет только двое детей? — говорю. — Как же…

Взглянула мечтательно.

— Так ведь — девочки. Девочкам нужно место и резерв. Нужна особая пища. Нужно особое воспитание. Можно быть беременной десятком или двумя мальчиков, но столько девочек сразу женщине не выносить.

Я слушал и пока не очень понимал, восхищает это меня или ужасает. И не мог себе представить, как это хрупкая статуэтка, вроде Гелиоры, может принести десятерых близнецов зараз.

Но расспрашивать пока не стал.

— Понятно, — говорю. — Очень интересно, но в человеческом мире ты, всё же, об этом первое время не распространяйся. А то у нас подходы другие.

Пожала плечами, почти как человек.

— Я знаю. Мне уже говорили. Вообще-то, всё это неважно, капитан. Скажи лучше, чем я могу быть полезной? Мне хочется сделать что-нибудь для тебя.

— Что ж ты можешь сделать, — говорю. — Ты ведь, вроде, педагог и детский доктор…

— Я хорошо разбираюсь и в биохимии, — говорит. — Все колонисты имеют по несколько профессий.

Ну и славно, думаю. Раз разбирается в биохимии, значит, с пищей проблем не будет. А то ещё захочет, чтобы я ей предоставил Посредников….

И как сглазил.

Мы шли по космодрому к штабу, ничто не предвещало, беседовали о «прыжках» и технических службах, встречные ребята пытались не глазеть и поднимали с полу челюсти — и тут Гелиора сказала:

— Послушай, капитан… Я понимаю, что не имею права ничего требовать, но мне кажется, что тебе не безразлично… Может, мы заведём Посредника на звездолёте? Ты ведь знаешь, какое это полезное создание — а мои предки обожествляли подобных, считали их аватарами божеств-хранителей в нашем мире… Тем более, что в моём положении… в общем, это было бы очень хорошо.

Ну что тут будешь делать!

Потом мы стояли среди космодрома, и я пытался объяснить, что выделения-то покупал уже упакованными в баночку, и вовсе не уверен, что Посредники, которые их навыделяли, смогут жить в моих крыльях. А Гелиора говорила, что урбанизация доведёт высокотехнологичные цивилизации до беды, что горожане так привыкли к консервам, что уже и живых Посредников в глаза не видели, но мужчинам оно, быть может, и не к чему, а она — женщина. А для женщин пища в баночке живого Посредника не заменит, особенно — для беременных женщин.

И мне ничего не оставалось, как пообещать Гелиоре что-нибудь придумать.

В штабе нас встретили чуть ли не овациями. Тот же Снурри затоковал, как глухарь по весне, а все остальные изощрялись в комплиментах и любезностях, будто дело происходило не в штабе мейнской стаи, а в лавийском светском салоне. Всё-таки, чиеолийки очень красивы, хоть и не по-человечески. Хочется сделать что-нибудь приятное, произвести впечатление… Жаль, что они улыбаться не умеют.

С другой стороны, кошки тоже не умеют улыбаться. Но стоит кошке куда-нибудь забрести, как все сюсюкают, протягивают лакомства, чешут за ушком и вообще напропалую стремятся понравиться — живому существу, которое уж совсем не антропоид.

На Гелиору они среагировали, как на женщину и как на кошку сразу. Я так и понял: им хочется со страшной силой причитать: «Хорошая, хорошая кисонька!» — и угощать её так, чтобы она хоть кусочек съела. Одна беда — местное угощение, большей частью, на неё особого впечатления не произвело. Она благодарила душевно, но, конечно, не откусила ни кусочка.

А вот нечего совать ксеноморфу печенье и шоколад, когда у него организм заточен под питание полужидкой пищей!

Но, с другой стороны, Гелиора успокоилась. И, когда ей придвинули кресло, уселась туда, поджав ноги, очень уютно. И щебетала-пела, как райская птица, о том, как поражена и обрадована: люди её хорошо встретили.

— Я всегда была уверена, — говорит, — люди и чиеолийцы, в принципе, могут жить мирно. Это — счастье.

А у людей морды расплывались сами собой. Но Гелиора уже знала, что это — позитивная мимика у нас, приматов. Не нервничала.

Я, первым делом, рассказал про Гедон. Про эту их мерзкую лабораторию и программу «Очищающее пламя». И с удовольствием пронаблюдал, как О-Тэлл переглянулся с подругой, отшвырнул за спину косу и схватился за эфес меча, Кехотч щёлкнул жвалами и выпустил капельку яда, у Нои и Ау шерсть встала дыбом до самого крестца и клыки открылись до дёсен, а люди сжали кулаки и сказали о Гедоне и его жителях много тёплых слов. И я точно знал: эта информация хорошо распространится, через Базар — да и просто сарафанное радио местное.

В общем, если мейнцы в тот момент и не объявили Гедону войну, то взяли его на заметку, как источник крайне подходящей добычи. А такое дело означает, что с колониями в космосе гедонцам, похоже, придётся проститься.

Я рассказал и о судьбе Гелиоры. Не стал распространяться, только и упомянул, что гедонцы убили всю её семью, а её саму собирались выпотрошить с научными целями. И Снурри галантнейшим образом прижал руку Гелиоры к губам — она даже удивиться не успела — и провозгласил, что лично вывернет наизнанку любого гада, который ради сомнительной цели убивает и калечит беззащитных гражданских.

И ведь какая она умница! Она же догадалась, что Снурри не собирается её кусать! Её инстинкт велел бояться существ с зубами, особенно когда они подносят тебя ко рту — но тут она даже не дрогнула. Только посмотрела на меня вопросительно.

— Это он выказывает уважение, — говорю. — Это у нас, у людей, очень вежливо. Так мужчины поступают с женщинами… но только уважение, ты не подумай.

И тогда она набралась храбрости и взяла меня за руку.

— Капитан, — говорит, — я так рада! Знаешь, я никогда не думала, что буду чувствовать себя среди людей, как дома. Я обязательно, обязательно расскажу в своём мире о вашем, о том, как тут уживаются существа с самой разной физиологией и потребностями, — и повернулась к Снурри. — У вас в мире — очаровательные обычаи. Это очень трогательно.

И Снурри сказал, изнемогая от собственной любезности:

— Гелиора, дорогая, у вашего народа теперь есть союзники. И мы вашим гедонцам ещё покажем, как в аду прохладно!

Этого, про ад, она, по-моему, не поняла, но о смысле догадалась. А я, когда услышал про физиологию и потребности, кое-что вспомнил.

— Ребята, — говорю, — такое дело… В общем, нужны пчёлы. Живые.

На минуточку стало тихо. И я в этой тишине говорю:

— Чиеолийцы едят мёд. Понимаете? А Гелиора ждёт малюток, ей нужен самый свежий, только из улья. Они пчёл называют Посредниками и вообще считают священными животными. Ну, или шмелей. В общем, нужны такие, которые делают мёд. Живьём.

Народ слегка потерял дар речи.

Шиянин Эльдар очухался первый, поднял брови домиком и сказал Гелиоре:

— Сударыня, уверяю вас, любой из нас готов на всё ради вашего удовольствия… Но найти на Мейне пчёл — это задача почти не выполнимая.

Кое-кто закивал. Но Крейн, мой соотечественник и толковый парень, возмутился.

— Вы, — говорит, — дорогая, не слушайте этого островитянина, он болван. Надо пчёл — будут пчёлы, пустяки какие. Вот сейчас с Базаром свяжемся и выясним, кто у нас держит пчёл, чем он их тут кормит, и нельзя ли у него купить… как бы… стайку. Или… как оно называется… рой.

Гелиора удивилась.

— Стайку? Рой?

А Крейн с широким жестом сказал, что мелочиться тут не привыкли. И какой смысл в одной пчеле — он не понимает.

И тогда у меня впервые появилась мысль, что мы, похоже, и впрямь что-то недопоняли. Но стая уже видела цель, верила в себя — и ринулась на поиски пчёл, будто это было радиоактивное месторождение на необитаемой планете.

Гелиора растрогалась, защебетала, что не ожидала такой доброты, щедрости и всеобщей готовности прийти на помощь — и этим, конечно, распалила орлов ещё больше. И за полчаса, самое большое, они ей нашли адрес через Базар.

Отозвался немолодой лавиец. У него был целый сад на искусственном грунте, а в саду жили живые пчёлы. И их хозяин очень охотно согласился продать одну колонию и даже рассказать, как за ней ходить, чтобы пчёлам хорошо жилось в суровых мейнских условиях.

Но Гелиора не пришла в восторг. Отвела меня в сторонку и спрашивает:

— Послушай, капитан, а почему, всё же, этот добрый человек сказал «колония»?

— Ну как, — говорю. — Пчёлы — они живут колониями.

— Удивительно, — говорит. — А много их в колонии?

— Да не знаю, — говорю. — Может, тысяча штук, может, десять тысяч — как-то так. Хочешь, давай этого мужика спросим, он точно скажет — его же пчёлы.

Она расширила глаза поражённо.

— Десять тысяч?! Посредников?! Капитан, милый, я очень ценю то, что ты хочешь сделать, но мне уже страшно. Где же мы будем их держать? Чем кормить? У нас в посёлке геологов на пятьсот профессионалов жило восемьдесят Посредников. Десяти тысяч хватит, чтобы прокормить небольшой город — а ты, мой добрый друг, хочешь всех их отдать мне одной?!

Я только вздохнул.

— Знаешь, что? — говорю. — По-моему, ваши Посредники — это другие звери.

Гелиора кивнула по-человечески:

— По-моему, тоже.

Ребята прислушались к нашему разговору, и Крейн попросил лавийца показать даме живую пчелу. Для полной ясности.

Лавиец отошёл минут на пять, а когда вернулся, принёс к монитору пяток пчёл в прозрачной баночке. Гелиора смотрела, расширив глаза, а он одну пчелу достал двумя пальцами, очень ловко, чтобы не цапнула, и поднёс к самой камере.

И мы все увидели в подробностях эту насекомую с её рожками и ножками. А Гелиора сказала:

— Вот удивительное создание! Никогда таких прежде не встречала. Спасибо вам всем, милые люди, это очень интересные животные, они выделяют замечательный продукт, только это не Посредники. К сожалению.

Так что сделка не состоялась, а я в тайне порадовался, что не надо придумывать, куда деть улей в моём звездолёте.

Но вопрос-то остался открытым! Ничего не изменилось, только ещё больше запуталось. Самое печальное, что я чувствовал: это у Гелиоры не каприз беременной женщины, ей действительно нужен этот чёртов Посредник со страшной силой.

Ксеноморфы — такие ксеноморфы… У них бывают совершенно особые потребности. А Гелиора мне нравилась, просто по-человечески нравилась: такая была милая, благодарная и деликатная… а я ей помочь не мог.

И мы все сели в кружок в штабе, а Гелиоре налили тёплого шоколада со сгущённым молоком. Она его попробовала и стала пить — а вся наша компания смотрела на это действо, как на фокус какой-нибудь.

И думали, что теперь делать.

О-Тэлл говорит:

— Люди, вы действуете не методически. Уважаемая Госпожа Гелиора, не могли бы вы описать Посредника с биологической точки зрения?

А Снурри хмыкнул:

— Ах, ты какой умный! Ну-ну…

Гелиора описала. Только мы не поняли. Она пела-щебетала минут пять — и мы вообще не поняли ни единого слова. У нас не было подходящей терминологии. Это адово существо не укладывалось в биологическую классификацию, которая в известных мирах была в ходу. И Снурри обэтом, похоже, ещё тогда догадался, когда шёл трындёж о пчёлах.

Тогда Эльдар говорит:

— А как-нибудь попроще объяснить вы можете, сударыня? Какой он из себя, этот Посредник?

Гелиора говорит:

— Пушистый. С большими глазами… вернее, глаз множество, но они фасеточные и выглядят, как два огромных. Вот такого, примерно, размера, — а размер показывает солидный, с половину моего роста, не меньше. — У него восемь ног и хвост, обычно — небольшой.

И каждый из нас представляет себе странную тварь в меру своего воображения — у меня выходит маленькая печальная восьминогая коровка с очами, как у стрекозы. Но я понимаю, что это ещё не худший случай.

Тогда попробовал Нои:

— Слушай, Гелиора, да нарисуй ты его, и дело с концом! — и суёт ей планшет и световое пёрышко. — Нарисуй, может, кто-нибудь опознает. Или будем продавцам показывать.

Но Гелиора говорит печально:

— Прости, пожалуйста, пушистое существо, я рисовать не умею. Только совсем-совсем чуть-чуть, для детей. Самые простые картинки.

Но Нои не сдавался:

— Да какая разница! — говорит. — Рисуй, как будто для детишек. Разберёмся как-нибудь.

Гелиора взяла пёрышко — и все ей в планшет уставились. Я говорю:

— Да не мешайте вы рисовать, и так дама не художник! — но народу хоть бы что.

А Гелиора тем временем изображает длинную сосиску с глазками — две ножки спереди, две ножки сзади. И хвостик треугольничком. И мы дружно понимаем, что это может оказаться чем угодно.

Вот абсолютно.

Все внимательно рассмотрели эту сосиску — но никаких мыслей ни у кого не появилось.

А Гелиора говорит, вроде, смущённо — потирает уголки рта:

— Есть множество детских песенок про Посредника… для самых маленьких… — и напевает. И вся наша компания заслушивается, потому что звучит это очень приятно. Нежные такие трели.

А смысл улавливается с пятого на десятое. Вроде: «Посредник ножками — топ-топ, ротиком — хруп-хруп, хорошим деткам несёт сладенькое, а маме и папам — хороших деток». И ясности это совершенно не вносит, чтобы не сказать сильнее.

Крейн говорит:

— Теперь мне кажется, что это аист.

А Ау:

— Вот уж на аиста совсем не похоже. Скажи ещё, что это капуста. Чиеолийская.

Но смех — смехом, а я понял из этой песенки, что Посредники, похоже, и вправду имеют к рождению детей прямое отношение. То есть, нам надо его достать во что бы то ни стало. К тому же лично мне хотелось найти для Гелиоры то, чего ей не хватает для радости.

Нравилась она мне невероятно.

Чиеолийки — женственные в самом лучшем смысле. Они нежные, тактичные, добрые — изо всех сил стараются не доставить кому-нибудь неудобства, не огорчить и не обидеть. Они — красивы, с голосом, как музыка, с кожей, как тёплый перламутр… глаза у них говорящие… И они — необыкновенно заботливые матери. Вот что.

Я на неё смотрел и вспоминал Дилайну, которая тоже думала о ребёнке уже с появления на свет пары делящихся клеток… Нет, я не извращенец какой-нибудь. Я всё прекрасно понимал: чиеолийцы совсем не люди. Ну и что?!

Я просто вдруг понял, что буду искать ей Посредников где угодно. Потому что это правильное мужское дело — защищать мать, хоть и будущую.

Мы ещё пытались найти через Базар что-то, вроде этой сардельки с глазками. Показывали картинку продавцам экзотических животных, те показывали фотографии — мы насмотрелись на целый зоопарк всяких удивительных созданий, но Гелиора никого из них не опознала, как Посредника.

В общем, после посиделок в штабе, которые так ни к чему и не привели, мы с ней вернулись к себе в звездолёт. Гелиора была тихая и печальная. И я принял решение.

— Надо, — говорю, — лететь на Чиеолу. Потому что, похоже, Посредники больше нигде не водятся. Ты же веришь, что я никакого вреда твоим согражданам не причиню?

Она меня первый раз за руку взяла.

— Капитан, — говорит, — я в тебе и раньше ни мгновения не сомневалась. Но наши боятся людей, не доверяют им. Они охраняют наш мир от людей. Я знаю, ты скажешь, что испугавшийся убийцы шарахается от шевельнувшейся тени, но наш мир не так совершенен, как хотелось бы. Многие, особенно бойцы, защищающие нашу планету, не поверят в твои благие намерения. И ещё… я боюсь, что они не поверят и мне.

— Как так? — говорю.

— Скажут: «Не предаёт ли собственных родичей женщина, позвавшая в наш мир давнего врага?»

Это да, думаю, это — легко. Если вообще, в принципе, будут с нами общаться, а не шлёпнут на подлёте, как только их космический патруль засечёт мои крылышки.

Человеческие ведь, характерные такие крылышки. Да ещё и тяжело вооружённые.

Гелиора увидела, что я молчу, погладила мою ладонь, осторожно — и говорит:

— Я не могу позволить тебе рисковать жизнью ради меня. Ты и так сделал больше, чем люди когда-либо делали для чиеолийцев. Чем звать тебя на Чиеолу, лучше я останусь жить в твоём мире. Для своих родных я всё равно уже мертва, мои возлюбленные убиты… А здесь я в безопасности, со мной — добрый друг… которому я обязана жизнью и могу быть в чём-нибудь полезна…

Я бы ей поверил и согласился, но уже понимал смысл их поз. А поза у неё была — «всё кончено».

— Нет уж, — говорю. — Давай-ка, рассказывай, что тебя печалит.

Она подняла на меня очи, прекрасные, с золотым сиянием в глубокой черноте, и говорит:

— Я никогда не смогу произвести на свет своих девочек. Потому что для этого нужен живой Посредник. Ты ведь уже это понял, да?

— Как же так? — говорю.

— Так устроен мой народ, — отвечает. Медленно, тихо — не пение, а рыдание. — Они будут дремать внутри меня и ждать своего часа ещё некоторое время… а потом уснут навсегда. И будут похоронены во мне, пока я жива.

Так это было сказано, ребята, что меня в сердце кольнуло.

— Ну нет, — говорю. — Так дело не пойдёт. Мы с тобой полетим к Чиеоле — и я… я придумаю что-нибудь, вот увидишь. Потому что нельзя не дать дитю ни одного шанса на жизнь. Мы же с тобой — разумные существа, да?

Тогда Гелиора впервые прислонилась ко мне и прижала мою руку к своей груди — плоской, да, они же не млекопитающие, но я слышал, как билось её сердце. Как у человека — может, чуть быстрее.

— Хорошо, — говорит, — милый капитан. Выживем все вместе — или умрём все вместе. Ты умеешь делать так, чтобы было не страшно.

Так я решил, что всё устрою непременно. Мейнец я или нет, в конце концов?

Первым делом мне надо было узнать частоту чиолийской космической связи.

Я думал, это окажется непростым делом, потому что Гелиора образование получила чисто женское — биохимик, воспитательница, детский доктор — и откуда ей знать такие технические подробности. Ошибся.

У неё младший муж был — оператор связи высокого класса. А у неё была прекрасная память. И Гелиора вспомнила для меня и стандартную частоту, и аварийную, и даже — частоту космического патруля Чиеолы. И мы что сделали: мы вышли из «прыжка» на большом расстоянии от планеты, даже не заходя в планетную систему, я лёг в дрейф — и запустил передатчик на частоте перехвата.

А сообщение надиктовала Гелиора.

«Доблестный воин, защитник мира! Это я — воспитательница с погибшей станции на Матери Металла -18. Со мной человек, который спас жизнь мне и моим будущим детям. Пожалуйста, не уничтожай этот звездолёт — мы ждём сеанса связи».

И этот призыв мы повторили раз сто, и я чувствовал всей шкурой, что нас уже давно засекли, и моя система слежения уже зафиксировала несколько прямо-таки сияющих точек в окружающем пространстве. Тысячах в ста километров, никак не более. Нас вели местные патрульные, но никто не торопился отвечать.

И я воображал, как суровый чиеолиец с иссиня-чёрными бакенбардами-ощущалами, глядя в оптику и барабаня по пульту четырёхпалой конечностью, мрачно щебечет: «Мало того, что эти сволочи нападают на наших мирных геологов, они ещё и голоса наших женщин подделывать навострились!» И что — я бы на его месте сам так и подумал.

И, наверное, какое-нибудь начальство приказывало суровому оператору подстраховаться и уничтожить мои крылья к трёпаной матери. А оператор, лаская взглядом тумблеры запуска ракет, возражал, что голос, всё-таки, женский, и нет пока определённых данных о нашей истинной цели.

Мол, у него пока рука не поднимается.

А мы ждали и гадали, чего в чиеолийцах больше: рационального мышления или того, другого. Того самого, что заставляет рисковать, когда речь идёт о своих — даже вопреки здравому смыслу.

Оказалось — больше того, другого.

Но когда рядом в физический космос вываливается пятёрка патрульных, вооружённых до зубов, тяжело дрейфовать и не рыпаться. Никогда до этого я не делал то, что все патрульные Вселенной требуют от мейнцев — не выходил с поднятыми лапками.

И больше не собираюсь. Когда тебя держат на прицеле — неприятно себя чувствуешь.

Ну так вот.

Оказалось, что чиеолийцы мужского пола не щебечут. Что они… ну как сказать? Издают такой гортанный клёкот, как хищные птицы. Но именно такого сурового типа, как представлялось, правда, бакенбарды у него были, скорее, фиолетовые, я на мониторе связи и увидел.

И он заклекотал, как ястреб:

— Следуйте за нами. Идём на наблюдательную станцию.

— Иду, — говорю. — Смотри, вот — ваша женщина.

Гелиора хотела что-то сказать, но патрульный её прервал — я отметил, что прервал, в общем, вежливо:

— Прости, женщина. Побеседуем на нашем борту.

А у чиеолийцев, если верить дешифратору, обращение «женщина» имеет вовсе не тот смысл, что на Мейне — «эй, тёлка!» На Чиеоле оно звучит, как титул. Причём — почётный. Причём — не как «мадам» или «леди», в смысле — важная особа, а почётно, что женщина как факт. То есть, писалось бы это «Женщина», наверное, с заглавной буквы.

Надо думать — при их-то процентном соотношении полов.

Пятёрка охотников взяла нас в сферу, чтобы не рыпались. Они, всё-таки, здорово страховались. Я включил двигатели и пошёл на самом малом, постепенно добавляя ускорения — так и добрались до их базы, постепенно, с эскортом.

База была очень серьёзная; я думаю, персонала там работало человек триста, не считая патрульных. И нас довели до неё под прицелом, отконвоировали до места посадки — крытого ангара, вышли из своих охотников и выстроились у нашего входного люка.

С бластерами. От нас ждали любой пакости.

Но когда мы вышли, безоружные и без скафандров даже, только в комбинезонах — бойцы, похоже, слегка расслабились. И Фиолетовый, одетый в мундир, я бы сказал, ультрамариновый, в серебряных витых галунах, сунул в кобуру штуковину, сильно похожую на нейропарализатор.

Он тут был, похоже, старший по званию — Гелиора обратилась именно к нему. И я перестал понимать её щебет: она назвала своё настоящее имя, место, где жила раньше, имена своих мужей — и ещё что-то говорила о себе, совершенно непереводимое на человеческий язык.

Фиолетовый её почтительно выслушал. И вынес вердикт.

— Скорблю вместе с тобой о твоих близких, Женщина. Тебя проводят на Чиеолу, там ты сможешь спокойно растить детей под защитой наших вооружённых сил, — а потом посмотрел на меня. И сразу сменил тон. — Правительство Чиеолы благодарно тебе, человек. Ты можешь свободно покинуть нашу систему. Патруль проводит тебя до наших рубежей.

Что показательно — совершенно нормально, умно, правильно и закономерно. Но я стоял, как оплёванный. Это всё обозначало примерно следующее: «Ты, человек, вроде бы, не такая мерзкая тварь, как все твои собратья, поэтому мы тебя отпускаем. Но ведь ты и не думаешь, что мы будем общаться с такой гнусной гадостью, как люди, правда же?»

Ладно, думаю. Вы правы.

— Ну что, — говорю. — Прощай, Гелиора. Ты — дома…

И тут она отожгла. Она схватила меня за руку:

— Капитан, — говорит, — ты ведь возьмёшь меня с собой? На Мейну?

— Милая, — говорю, — конечно, я бы взял. Но ведь твои не позволят.

Тогда Гелиора зачирикала на повышенных тонах. Для своих. Говорила слишком быстро для дешифратора, но суть её монолога я понял.

Она сказала, что я, конечно, первый человек, который пришёл на помощь чиеолийцу, но в мире, где я живу, полно людей, которые встретили её как друга. Что она видит будущее, в котором чиеолийцы и люди могли бы жить в мире. Что я взорвал гедонскую космическую станцию, чтобы отомстить за убитых там нелюдей, что люди людям рознь, что надо учиться понимать соседей по Галактике. И что ради того светлого будущего, в котором разные существа будут добрыми товарищами, она намерена попытаться вырастить детей в мире людей.

Вырастить девочек в мире людей. Вот что она сказала, на самом деле.

Чтобы это были девочки, которые понимают людей. И чтобы они потом научили своих детей их понимать.

Она всех поразила. Бойцы смотрели на меня, как на невидаль, и на неё — как на героиню, как на сумасшедшую и как на пророчицу. Ей дали договорить. И Фиолетовый в замешательстве поскрёб когтями бакенбарды.

— Конечно, — говорит, — звучит всё это прекрасно. Но ведь ты не можешь не понимать, Женщина: в мире людей чиеолийцу не выжить. Тебе, предположим, придётся питаться искусственной или консервированной пищей — дипломату или ксенопсихологу можно пойти на такое неудобство. Но как же твои дети? Как ты собираешься вынашивать детей и чем будешь их выкармливать в человеческом мире? Даже если люди захотят тебе помочь — ведь не смогут…

Гелиора тряхнула локонами-ощущалами — «а, пустяки!»

— Достойный командир станции слежения, — говорит, — я всё продумала. Я — биохимик и дипломированный специалист по кормлению Посредников в экстремальных условиях. Я просто возьму с собой Посредника. Посредники-универсалы легко живут на космических станциях — почему бы такому не выжить в человеческом мире?

Фиолетовый потёр пальцами виски и высунул язычок раздвоенный — «нахмурился».

— Это было бы неплохим решением, — говорит, — но наш печальный опыт подсказывает, что люди ненавидят Посредников даже больше, чем нас, если это возможно. Ты не можешь этого не знать, Женщина, после того, что ты пережила — их всегда уничтожают первыми. Каждый поймёт, что это значит. Если твои товарищи, с которыми ты сумела общаться в мире людей, увидят Посредника — это может перечеркнуть всё, что ты запланировала.

Гелиора посмотрела на меня. И я понял, что нужно сказать.

— Фигня — вопрос, — говорю. — Покажите мне Посредника, и я скажу, что люди будут делать. Я-то, вроде бы, лучше, чем любой ваш ксенолог, представляю, какие у людей будут реакции. Сам человек.

Фиолетовый задумался, стал себе лоб тереть. Потом говорит:

— Хорошо. Я свяжусь с Чиеолой, пусть пришлют Посредника. Прости, Женщина, но здесь, на станции, персонал часто меняется, пилоты бывают транзитом, ни одной женщины нет — а мы более или менее нормально живём на консервах и синтетике. Было бы жестоко держать Посредников в переменном тяготении, без квалифицированного ухода. Правда, у наблюдателей был молодой породистый фруктовый Посредник, любимец, память о доме — но его выпросили наши друзья с патрульного крейсера. Наши отдали — у персонала крейсера тяжёлая работа, они не бывают дома чрезвычайно долго, им нужнее… и он пошёл. Понимаешь?

Гелиора захлопала в ладоши.

— Дорогой командир, — говорит, — я была уверена, что мои драгоценные сородичи могут проявить не меньше доброй воли, чем люди! Значит, ты распорядишься, а мы — я и человек — можем подождать на станции, пока Посредника не доставят?

Фиолетовый снова, вроде, задумался. Тут я говорю:

— Слышь, командир, если дело в деньгах, я заплачу, не проблема. Ваших денег у меня нет, но ты можешь взять энергией или боеприпасами — чем хочешь. Понимаешь, я тоже хочу, чтобы у неё были здоровые дети. Нам действительно нужен этот Посредник, будь он неладен…

Фиолетовый кончики пальцев потёр — «улыбнулся», а кое-кто из его людей даже опустил ствол и зааплодировал по-настоящему. Я их насмешил. Уже неплохо.

Фиолетовый говорит:

— Вы можете подождать. В такой ситуации несправедливо было бы требовать плату за Посредника. Я свяжусь с Чиеолой. Пока длится ожидание, наш врач осмотрит тебя, Женщина, и убедится, что с твоими будущими детьми всё хорошо. Человек может пройти в отсек для отдыха. Мне кажется неправильным обыскивать машину, на которой вы сюда прибыли — поэтому, в качестве меры предосторожности, вы её запрёте и оставите в ангаре. До отлёта в мир людей.

Не могу сказать, что мне это особенно понравилось. Всё-таки, одно дело — Гелиора, а другое — толпа самцов-ксеноморфов, у которых неизвестно что на уме. И я видел, каковы эти ребята в бою с превосходящими силами. Зверюги, бьются насмерть. Кто их знает… Но я решил проявить добрую волю в полный рост.

— Ладно, — говорю, — парни. Пусть Гелиору смотрит доктор. Показывайте, где у вас тут отдыхают.

Они меня, всё-таки, обшмонали на предмет сомнительной электроники — не касаясь, одними детекторами, но радости так и так мало. А потом их врач в лимонного цвета комбезе забрал Гелиору, а я пошёл за бойцами. И бойцы меня рассматривали, высовывали языки понюхать и вообще — еле держались, чтобы не как-нибудь не выдать, что по правде думают.

Не любили они людей. Совсем.

Но, после того, что гедонцы делали с их гражданскими — кто их осудит!

По конструкции станции, конечно, чувствовалось очень, что строили нелюди. Острых углов чиеолийцы не любят, глухих стен не любят, а любят они простор и плавно изогнутые плоскости. И резкие обрывы вниз. Я так понял, что у них вся архитектура совершенно другая. Нам, людям, к примеру, неуютно, когда, пусть даже при искусственном тяготении, коридор кончается площадкой с низеньким бортиком, а под площадкой, в десяти метрах ниже, жилой сектор, или бассейн, или тренажёрный комплекс. И на него с поощадки открывается прекрасный вид в духе «костей не соберёшь».

Из таких штук я заключил, что если чиеолийцы и употребляют что-нибудь тонизирующее, то на координации движений это не отражается. Иначе в состоянии лёгкого поддатия с таких площадок ныряли бы — только в путь.

В зоне отдыха я нашёл сад, довольно большой и очень ухоженный. Уголок, как говорится, родного дома под чужими звёздами… Сразу представляются чиеолийские пейзажи — даже при минимальном воображении. Начать с того, что листья растений — бурые, пурпурные, малиновые и металлического цвета. Сами растения — то ли как папоротники, то ли как пальмы; вьюнки вьются — листья веерами. Скальная гряда сделана из тёмного камня — а по ней ползёт мох, ярко-жёлтый, голубой и алый, в пупырышках. И почва под растениями покрыта то ли мхом, то ли плесенью, бежевой, канареечной и шоколадной. А небо сделано белёсое, зеленоватое, с белым солнцем в дымке. Прекрасная родина Гелиоры. И они, само собой, не они были бы, если бы не сделали иллюзию глубокого обрыва — а под ним, в дымке же, город, бордовые небоскрёбы в малиновых зарослях.

Нет, своего рода красиво, конечно… Главное, ярко так…

Я сидел на скамейке в саду — такая обычная скамейка из чего-то тёплого и пористого, вроде пемзы — и рассматривал растения, букашек голографических, порхающих, типа больших стеклянных бабочек, и город в дымке. А несколько бойцов околачивались поблизости, делали вид, что дышат свежим воздухом, и рассматривали меня.

Я им улыбнулся во всю пасть.

— Что, — говорю, — кошмар, да?

Почему-то даже по ксеноморфам легко определить возраст, если есть минимальная привычка. Так вот, молодой парень, тёмный такой, как воронёная сталь, говорит:

— Сам знаешь, что кошмар. Зачем эти попытки провоцировать конфликт?

— Угу, — говорю. — А почему кошмар-то?

Тёмный говорит:

— Ты не в курсе, как на твои зубы тяжело смотреть? Прости, сразу приходит в голову, как ты ешь, как рвёшь этими зубами — а если знать, что рвёшь мясо, то просто худо делается.

Остальные прикрыли глаза согласно. Ну да, вы — эльфы, питаетесь мёдом. Что скажешь…

— Послушай, — говорю, — ну да, я мясо ем… правда, искусственное больше, но предки мои, было дело, убивали зверей, чтобы съесть. Только ведь у многих животных — зубы.

Тёмный говорит:

— У многих. Но то — животные. Ты же — мыслящее существо.

— Ну что, — говорю, — поделаешь. Пережиток дикости. Но вот вы… вы ведь в доисторические времена тоже, наверное, защищались от врагов чем-то. Зубов у вас нет, вам без надобности — но когти вполне достойные. Я думаю, такими когтями можно порвать — мало не покажется.

Тёмный кончик языка показал и принялся уголки рта тереть. Смутился.

— Нет, — говорит, — ядовитые железы под когтями уже много сотен лет, как почти что атрофировались… яд уже не тот, что в варварские времена…

Я очень постарался не осклабиться.

— Ну вот видишь, — говорю, — брат по разуму. Я — боец, и ты — боец. Чего уж там! Когда надо самок-детёнышей защищать, и зубами рвали, было такое, и когтями вцеплялись, да ещё и ядовитыми. Природа, дружище — ничего постыдного тут нет.

Смотрю — ребята расслабились. Не то, чтобы совсем, но позы не такие напряжённые, а позы для чиеолийцев — главный показатель настроения. Один красавчик — правда, чудо, как хорош, зеленоватый такой, в синеву, цветов побежалости, в общем — даже потёр кончики пальцев. Этакая застенчивая улыбка.

И дело пошло. Разговор завязался.

Стали расспрашивать о гедонской станции. Я им рассказал, и про Дилайну рассказал — они прониклись. Детей охранять и растить — это абсолютно всем понятно, это больше, чем любая другая заморочка любых живых существ. Замечали, наверное: увидишь какого-нибудь ксеноса нестерпимой внешности — с души воротит, но стоит понаблюдать, как он растит детёнышей — и всё, он уже не гадость, он уже — живое, родня тебе, как всё живое. То есть, я так решил, что они меня относительно приняли.

И по разговору про семейные дела я вдруг сообразил, что они меня, как будто, уже записали Гелиоре в мужья. Намекнули, что я ей принадлежу.

— Круто, — говорю. — Я ж не чиеолиец.

— Но для тебя важны она и её потомство, — говорит Зеленоватый. — И потом, ты за неё дрался, и она тебя выбрала.

А Тёмный добавил:

— Она особенная. Мать будущих женщин. Её решение — вещь значимая.

Ох, ты ж, думаю. Женщина в этом мире — сокровище невероятное, выбрала — будь счастлив, даже если до постели никогда не дойдёт, а будешь только чужих детёнышей охранять. У других-то и того нет…

Дрался за неё… Ну, не то, чтобы дрался, конечно. Надо думать, уж не как они дерутся — одна прекраснейшая дама на пятьдесят остолопов! Это в древние века у королев по сто мужей бывало, сейчас, похоже, порядки другие: кто не понравился, дерись-не дерись — ходит холостой и печальный.

Но как же льстило самолюбию и грело душу, что Гелиора меня выбрала! Как будто серебряная стрекоза сама села на ладонь.

А стеснительный парнишка, белёсый такой, со шрамом через всё лицо — надо думать, безнадёжный случай по местным меркам, личной жизни в принципе не светит — ещё уточнил.

— Она, — говорит, — всё равно вряд ли будет рожать в ближайшее время. Пока девочки не вырастут, она на мальчиков силы тратить не будет. Не может же быть, чтобы она дважды девочек родила! Поэтому её вёсны будут целомудренны.

Ага. Мужиков тут полно, поэтому они особенно не ценятся. Расходный материалец. И я, несмотря на всю симпатию к местным ребятам, тайно порадовался, что человек, а не чиеолиец. Ну да, я — не медовый эльф, у меня зубы. Зато у нас, приматов, куда больше шансов на женское общество — и статус по жизни повыше, опять же.

Разобрался более-менее с положением чиеолийских дел — и спросил, как они сумели так жестоко схлестнуться с гедонцами. Оказалось, что не поделили никелевые рудники на каком-то пустом валуне: Чиеола выстроила там базу, а Гедон решил наложить лапу. А потом соседи посмотрели друг на друга — и люто, бешено друг другу не понравились.

До ярко выраженного физического отвращения. И дело уже не в никеле, а в том, что чиеолийцы — гадкие твари, а люди — зубастые хищники. И с двух сторон пошла такая волна, что в спорных мирах камня на камне не осталось.

До самих Чиеолы и Гедона пока не дошло — грызня в таких случаях случается за колонии. Но гедонские бандюги и так попортили соседям предостаточно крови, а чиеолийские пацифисты — девиз: «Я-то — никого, но уж если кто — меня, тогда — ухх!» — несмотря на отсутствие зубов и любовь к сладенькому, в долгу не остались. Не знаю, какая пропаганда шла на Гедоне, но чиеолийские средства массовой информации поддавали жару по полной программе, создавая образ омерзительных зубастых чудовищ, пожирающих живьём беззащитных женщин и детей.

И мне пришлось рассказывать, что такое Мейна. А чиеолийцы слушали — и у них, похоже, не укладывалось в голове.

Это очень сложно объяснить тем, кто всю жизнь общался только с себе подобными: если у тебя есть друзья, которые сильно отличаются, если ты среди ксеноморфов вырос и живёшь в обществе, где каждой твари — по паре, то тебя будет очень непросто убедить, что вон те — гады поголовно.

Ты подкоркой понимаешь, что среди вон тех — гадов и негадов примерно поровну. Как и среди своих. И дело не в том, кто как питается.

Хотя в данный момент мне казалось, что правда, в основном, на стороне чиеолийцев. Потому что гедонцы придумали проект «Очищающее пламя». У меня, конечно, не было данных обо всех военных программах Чиеолы, но почему-то казалось, что такие штуки, скорее, в человеческом характере.

Насчёт людей я иллюзий не питал. А насчёт Чиеолы они у меня пока что были.

Тем временем кто-то сходил к автомату с консервами. Они принесли чашки, закрытые крышечками-мембранами, как из вощёной бумаги — и одну чашку протянули мне.

Я оторвал мембрану и попробовал. И очень удивился.

Там был не мёд. В смысле — совсем.

Оно было солоноватое, не очень жидкое, нежное, отдавало рыбьим жиром. Мне захотелось намазать это на хлеб.

— Погодите, — говорю, — ребята… Вы же говорили, что питаетесь выделениями Посредников?

— А это что? — говорят.

— Так ведь — не сладкое!

И Тёмный объясняет:

— Посредник вырабатывает выделения из собственной пищи. Фруктовые — сладкие выделения, а приморские, полуводные, которые питаются планктоном и водорослями — вот такие выделения. Есть и ещё всякие разные. Пород-то выведено множество, и с кормом специалисты постоянно экспериментируют — что тебя удивляет? Космическая эра, новые технологии, скорости соответствующие — можно сохранять продукты надолго и перевозить из дальних мест, чтобы более разнообразно питаться. Везде же так, нет?

— Полезные звери, — говорю, — ваши Посредники.

Они оценили.

Зеленоватый говорит:

— Конечно. Посредники — это наша жизнь.

Я согласился. Я ещё не знал, в каком это широком смысле сказано.

Меня поселили в жилой капсуле, такой же, в каких местные бойцы живут. Такая ячейка два на полтора и на два, со скруглёнными углами. Гамак на силовом поле, «пемзовое» кресло, «пемзовый» же откидной столик — и вся обстановка. Но можно вместо стандартной окраски стен забабахать голографическую панораму родного дома, всё больше — вид с обрыва на лес, океан или город в нежной дымке, а можно эти самые стены сделать прозрачными, переглядываться с соседями — но это уже если с той стороны тоже захотят. При желании в капсуле двери открывались не только в коридор, но и к соседу справа — соседу слева. Компанейские ребята, в общем.

Туда приходила Гелиора. Сидела рядом, обнимала меня, как человек — хвасталась, что у будущих девочек всё замечательно, мечтала о будущих мирных временах. Расспрашивала о человеческих порядках. Пела песенки, как канарейка, пыталась рассказывать сказки, но у меня дешифратор отказывал — фольклор и иносказания сложно переводятся. А потом мы уходили гулять. В саду или около бассейна мне нравилось больше всего. Туда приходили почти все ребята, свободные от вахт, купаться, болтать и чирикать хором. Петь на их языке я, естественно, никогда не научусь, но не пением единым они развлекаются. Чиеолийцы плавают, как дельфины, им нравится вода — ну, я тоже поплавал с ними наперегонки и понырял. Разве только Гелиора смотрела с берега — видимо, привилегированные Женщины, дабы не возбуждать страсти и драки, не купаются в обществе мужчин.

Между тем, я по этой станции прикинул, как устроен их мир. Он многоярусный, горы — ступеньками, и чиеолийцы раньше, видимо, любили селиться на верхних этажах, для хорошего обзора. А может, там им воздух больше нравится — не любят слишком высокого давления. На горных ступенях у них, видимо, озёра или, там, водопады… И растения сплошь красно-фиолетового цвета, а трава не растёт. Вместо травы — мхи или лишайник. Как-то так.

Я прожил с ними дня три. Успел перезнакомиться с персоналом; у народа прошло ощущение «по улицам слона водили» — они шарахаться и пялиться перестали. Узнал, какие чиеолийцы-пацифисты уютные, вежливые и тактичные — если не дерутся из-за женщины и гедонцев на горизонте нет.

А на третий день привезли Посредника.

Понимаете, ребята, я уже совсем не ждал ничего дурного. Я же вместе с чиеолийцами ел выделения Посредников и совершенно нормально себя чувствовал. Если там и было что-то, не очень для меня пригодное, биоблокада это что-то легко отстреливала. В остальном — вполне нормальная пища, чтоб не сказать — вкусная. И я давно свыкся с мыслью, что Гелиоре нужен Посредник, чтобы произвести на свет детей… Так свыкся, что перестал задумываться о частностях.

И совершенно напрасно.

Гелиора всё нарисовала довольно точно. Точнее, чем всем нам, мейнцам, тогда показалось.

Во-первых, представьте себе, Посредник — это червяк. Или гусеница. Длиной в половину моего роста — и толщиной почти в обхват. Жёлтого цвета в коричневую крапинку. Мохнатая, но не целиком: те сегменты, где ножки — гладкие, как пластмасса, а ножки — две пары у головы, две пары у хвоста. Маленькие. Хвостик пикой вверх торчит. А голова — с серьёзной челюстью, которой можно, по-моему, и жевать, и откусывать, и с парой громадных фасеточных глаз. А над глазами — чубчик. Как помпон.

Во-вторых, те самые выделения Посредников, о которых всё это время шла речь, выделяются в два таких… пузыря, что ли, около головы. И на пузырях есть какие-то клапаны, из которых это дело, собственно, и можно забрать, если знать, как подойти к процессу. Но надо быть профи — всё равно, что корову доить, только экстремальнее, на мой взгляд.

Что оно такое, эти выделения — я не понял. Но уж не мёд.

А в-третьих, создание это, оно — ручное. Домашнее. Чиеолийцы могут его трогать, чесать эти мохнатые бока — и ему явно нравится. И им нравится: Гелиора присела на корточки, тёрлась лицом об червякову голову и гладила его за глазами. Как щенка.

Всё-таки, мне было здорово не по себе.

Я понимал: это Посредник, главное сельскохозяйственное животное Чиеолы. В этих его выделениях ничего ужасного нет; в конце концов, мёд — это тоже не амброзия, а пчелиная отрыжка. Ничего — едим. Любовь или нелюбовь к громадным мохнатым червякам — дело привычки и менталитета. Чем его кормить — мы на Мейне придумаем, тем более, что Фиолетовый сказал: червяк универсальный, особая порода для пионеров Простора. Ест практически всё.

Безвредный полезный зверь.

Только меня от него мутило. И от его шевелящейся челюсти было неприятно точно так же, как чиеолийцам — от моих зубов. Небось, и палец откусит, если недосмотришь.

А Гелиора гладила мою руку и щебетала:

— Ты посмотри, какой хорошенький! Пусечка, лапусечка, дусечка! — видимо, по смыслу какие-то девчоночьи междометия, голое восхищение пополам с умилением. И на Фиолетового обрушила целый водопад благодарностей. — Ах, командир, какая прекрасная порода! Что-то исключительное, я таких только на открытках видела! Я так рада, я так благодарна!

И Фиолетовый, благодушно потирая кончики пальцев, клекотал в ответ:

— Совет Матерей Мира высоко оценил твою идею, Женщина. Они дарят тебе и человеку этого Посредника и надеются, что это будет значимое событие. Блестящий эксперимент, вот как это охарактеризовала Старшая Мать. Даже сам факт пребывания нашей Женщины и Посредника в человеческом мире представляется немаловажным. Четыре материка Чиеолы желают тебе и человеку удачи.

— Это в том смысле, что мы будем воспитывать её девочек на стыке культур? — спрашиваю.

Надо чем-то отвлечься от червяка.

А Фиолетовый отвечает:

— Все понимают, что квалифицированный ксенолог, вероятно, был бы эффективнее, чем воспитательница. Беда в том, что человеческое сообщество может и не принять нашего ксенолога. А профессионалы из человеческого мира пока не спешат к нам налаживать отношения. В общем, будем считать вашу светлую дружбу подарком судьбы.

— Ясно, — говорю. — Спасибо за доверие. Теперь надо придумать, где Посредника держать и чем для начала кормить.

А Фиолетовый:

— Совершенно не проблема. С ним пришёл очень удобный террариум с хорошей дверцей, а ещё специалисты по кормлению предоставили на первое время центнер прессованной целлюлозы и ещё столько же подвяленных растений. С учётом выкармливания будущих детей Женщины — весь корм витаминизирован и содержит дополнительные культуры полезных бактерий. Этого хватит весьма надолго.

Ух, думаю. Веселуха.

Но, с другой стороны… ну, червяк! Ну и что? Мог бы быть удав, крокодил, слизень какой-нибудь неимоверный — а тут всего-то навсего червячок. Мохнатенький. Гелиоре нравится. Что такое двести кило груза? Да мои крылья добычи вдесятеро больше принимали, бывало. Освободим в трюме местечко под террариум…

В общем, я впустил в свою машину чиеолийцев. Они мне помогли собрать в трюме террариум: прозрачный куб, два на два и на два метра, с дверцей. В этот куб Посредник за Гелиорой сам пришёл. Не поверите, ребята, он шёл за ней, как собачонка, очень смешно — и я с ним смирился.

Он, в сущности, оказался забавной тварью, этот Посредник. Пока мы грузили корм, Гелиора чесала Посреднику за глазами и давала плитки прессованной целлюлозы, и он их трескал с хрустом и явно был очень доволен жизнью.

Я не верил в то, что у червяков бывают какие-нибудь мозги. Но Посреднику явно нравилась Гелиора. Почему-то чувствовалось, что он со своей кусалкой, которой, похоже, может и доску в опилки перемолоть, чтобы съесть, для Гелиоры совершенно безопасен.

Не факт, что для меня тоже. Но для неё — очевидно.

И она вокруг своего Посредника суетилась, как девочка — вокруг корзинки с котятами. Чтобы у него была пища, чтобы у него была вода — в специальной поилке-непроливашке — и чтобы мы с ней время от времени выпускали его погулять из террариума. Под её профессиональным присмотром.

Я убедился, что Гелиора — специалист по Посредникам, обожающий свою работу.

И ни один чиеолиец не выказывал никакой неприязни к этому существу. Наоборот. Для чиеолийцев эти мохнатые червяки, похоже, были воплощением всего прекрасного в живой природе.

Ну да. Роза, белая лошадь, колибри. Бабочка, коралловая рыбка. Живое чудо, последний мазок в картине, называемой гармонией.

И они пили его выделения, как в патриархальных мирах — парное молоко у домашней скотины. Лаская его по ходу дела. И Посредник вёл себя, как добрая корова. С нежной снисходительностью к хозяевам, насколько это можно заметить на червячиной физиономии.

Когда чиеолийцы возились с Посредником, Гелиора подошла ко мне, заглянула в лицо и тихонько пропела:

— Знаешь, дорогой капитан, я чувствую себя почти счастливой. Во мне уже не так болят смерти моих любимых — ведь мы с тобой спасём девочек. И как было бы славно всё изменить! Убить ненависть, убить войну… Тебе не противно смотреть на Посредника, хоть ты и человек; чем больше я узнаю тебя, тем больше ты для меня значишь.

Это было так трогательно, что я подошёл к червяку и дотронулся до него. Думал, что будет отвратительно — как жёсткие щетинки на насекомых — но оказалось почти приятно. Упругая такая, но не колючая шёрстка, как ворс на хорошем ковре. Захотелось погладить — и я погладил.

Чиеолийцы заметили, что я трогал червяка. Они оценили: Фиолетовый отколол одну странную штуку. Здешние парни до меня, естественно, не дотрагивались — но между собой у них водился любопытный жест: взять руку своего товарища и ткнуть его пальцем себя, можно сказать, в глаз. Я эту примочку несколько раз наблюдал. Первый раз увидел — сильно удивился, потом сообразил, что это у них вроде ритуала. Как рукопожатие, только сильнее.

Потому что в глаз чужим пальцем себя тыкали не все, а только товарищи. В какие-то важные моменты. К примеру, я видел, как Белёсый говорил Зелёному, что ему снятся багровые скалы какой-то его родной местности — и Зелёный ткнул себя его пальцем. Будто хотел утешить, показать, что сочувствует, или — что зато здесь у Белёсого есть друзья, которым за него и глаза не жаль. Как-то так.

И вот, ко мне подошёл Фиолетовый, вроде, немного смущаясь, потому что всё время высовывал язычок — но потом взял меня за руку и ткнул себя в глаз моим пальцем. Вообще-то, во внутреннем уголке глаза у них — тоже перепоночка, вроде нашего третьего века, но всё равно такое чувство, что сейчас глаз ему выколешь.

Когда со мной так сделали, я понял смысл. Телом. Это у них — знак доверие, такое доверие бывает у кровных братьев, наверное.

— Я не стою, — говорю. — Слишком сильно.

А Фиолетовый:

— Стоишь. Мы видели людей, можешь мне поверить. Так что — стоишь.

Тогда я собрался с духом, взял его за руку и тоже ткнул себе в глаз его пальцем. И тут ещё кое-что сообразил.

У них ведь, ребята, когти. Довольно длинные и очень острые, а раньше были ещё и ядовитые. Так вот, пока тащишь его за руку, он вжимает коготь чуть ли не вглубь мышечной ткани. Чтобы тебе глаз не выколоть. И, подозреваю, с ядовитыми железами под когтями тоже что-то происходит в этот момент.

Это у них серьёзнее, чем «Я тебе доверяю глаз». Это у них — «Я тебе доверяю мозг. Куда ты можешь воткнуть коготь с ядом через глазницу».

У них, у пацифистов, с доверием друг другу всё обстоит лучше, чем у людей. И они это дело отлично демонстрируют. Сразу чувствуешь, всем организмом: если обманешь доверие — окажешься последней гнидой.

Боевое братство. Они мне доверили Женщину.

И Гелиора захлопала в ладоши.

— А ты со мной в это не играла, — говорю.

— Я была в твоих руках целиком, — отвечает. И кладёт голову мне на грудь. — Я была в твоих руках, и мои девочки — тоже.

Ну да. Всё верно. Она была — а вот я не был.

И я ткнул себя её пальцем тоже. Под, можно сказать, овации.

Когда мы улетали со станции, я чувствовал себя так, будто мы с чиеолийцами кровь смешали, как древние рыцари. И теперь они — мои братья по разуму. Буквально.

И я уже точно знал, что я — первый в истории человек, с которым они провели этот обряд. Братания.

Они здорово отличаются от нас, чиеолийцы. Людей клинит на сексе, а у них спариваются сезонно, раз-два в год, да и то не все и не всегда. Половина самцов вообще ни разу не спариваются за всю жизнь — и я не заметил, чтобы они невероятно страдали от этого. Привыкают, надо думать — и становятся, как термиты-воины: их дело защищать и служить, а не заниматься романами. Поэтому чиеолийцев клинит на материнстве-отцовстве и на товариществе. И эти вещи для них важнее, чем любая роковая страсть — потому что общие для всех и непроходящие.

И мне нравились чиеолийцы. Даже вместе с их червяками.

У меня было самое благостное настроение, когда мы шли домой. И у Гелиоры тоже: она сказала, что пришло её заветное время. А я думал: как это её время могло прийти, если она не пополнела ни на волосок?

Я так ещё ничего и не понял.

Потому что, ребята, Гелиора имела в виду то, что называется на Чиеоле хитрым чириком, смутно переводящимся на человеческий язык, как «первые роды». Ага, есть ещё и вторые.

У них точно каждое дитё дважды рождается. Просто первый раз они появляются не на свет, а — как бы выразиться помягче… Они меняют носителя.

У милой моей подруги оказалось скорпионье жало, которое в небоевом положении убирается в специальную такую впадинку в животе. А в боевом — может быть использовано, как оружие и как… ну, скажем, стыковочный узел. С Посредником.

Это же — сакральное действо, а я был кровным братом чиеолийских рыцарей и её мужем: Гелиора не пряталась. Я видел, как она проколола этим жалом шкуру Посредника в двух местах там, где у него шерсти не было — на том сегменте, где передние ножки. Слева и справа; остались маленькие дырочки, которые тут же и затянулись.

И всё.

И торжественно объявила:

— Теперь я и Посредник — одно целое: мы живём ради моих девочек.

А меня тряхнуло по первое число. Нет, я понял всё в тонких частностях. Но я понял и ещё одну вещь: по какому пути идёт античиеолийская пропаганда на Гедоне. И почему гедонцы называют чиеолийцев паразитами.

Детёныш чиеолийца развивается в два этапа, как у совсем неантропоидных существ. В теле собственной матери — крохотный зародыш, а дальше — внутри Посредника. И когда я думал, как эти будущие серебряные эльфы медвяные до рождения жрут червяка изнутри, мне становилось всё больше не по себе.

Тем более, что Посредник буквально ластился к Гелиоре, а она кормила его вялеными фруктами и кусочками целлюлозы, чесала за глазами и гладила места, где проколото. И щебетала что-то нежное.

Я молчал, и Гелиора, видимо, ничего дурного не думала. Она в моей мимике на тот момент разбиралась так же посредственно, как я — в её позах и жестах. Поэтому совершенно спокойно мне говорила, что теперь-то всё точно будет в порядке — и небесная благодать сошла на её душу.

А я пытался сообразить, что, на самом деле, чувствую: благородное негодование нормального разумного существа при виде монстра, или подлый страх, смешанный с отвращением — при виде ксеноморфа, который мне доверился.

Никак не получалось собраться с мыслями.

Но Гелиора, хоть и была счастлива, через некоторое время сообразила, что со мной что-то не так. Она сидела на корточках около Посредника, которого гладила и кормила — а смотрела на меня.

— Капитан, — спросила она, в конце концов, — почему мне кажется, что ты встревожен или расстроен?

Я жестоко задумался, как бы сформулировать то, что хотелось сказать по этому поводу.

— Ну, — говорю, — Гелиора… я вот думаю: а червяк — подохнет?

Она вздрогнула и вскинула глаза.

— Когда?! От чего?! Храни нас Судьба от такой беды!

Я сообразил, что ляпнул что-то не то.

— Нет же, — говорю, — милая… я имею в виду: не сейчас, потом. Когда твои дети… ну, подрастут, что ли?

Она заслонилась ладонью — «нет, как можно!»

— Зачем ты так? Почему ты об этом?

И я вдруг сообразил, что плохо моей подруге. Всё это серебряное свечение счастья погасло.

Я сдурил. Совсем.

— Гелиора, — говорю, — ты прости, я дурак. Я просто не понимаю… как это всё устроено. Оно уж совсем непо-человечески.

Она вздохнула, высунула язычок — и обкрутилась сама вокруг себя, обхватила себя руками. Про человека сказали бы «замкнулась».

— Я подло себя веду? — говорю. — Как гедонец? Ты это имеешь в виду?

И Гелиора сказала медленно — чем им хуже, тем их щебет медленнее и минорнее:

— Капитан, разве я не говорила тебе, что чиеолийцы не убивают живых существ себе в пищу? Разве я уже давно тебе этого не говорила?

Ох, ты ж, думаю. Было дело — но я же упустил из виду! Потому что мы все мыслим стереотипами. И с нашей точки зрения, если кто-то насильственным путём оказался внутри у другого — то для того, чтобы сожрать. Как в классических страшилках: оставить от бедной жертвы пустую оболочку и вылезти наружу в крови и кусочках потрохов.

Гелиора говорила, что чиеолийцы — не хищники. Но люди-то хищники — и мне другого просто в голову не впихнуть.

— Ты говорила, — говорю. — Только я забыл. Из человеческой дурости.

И она пропела печально:

— Разве я не говорила тебе, что Посредники с древних времён считаются священным даром небес? Разве не говорила, что Посредники — наша жизнь? Разве бойцы со станции тебе этого не говорили? И ты всё равно думаешь, что мы убиваем симбионтов, чтобы их сожрать или своим детям скормить…

— Вы — симбионты?! — говорю. Чуть не подавился.

Гелиора удивилась. Для неё это было так естественно, что она даже не заостряла моего внимания на этом факте. Думала, я и так понял. Наивная.

— Конечно! — говорит. — С незапамятных времён наши предки и предки Посредников — тогда ещё они выглядели иначе — жили вместе. Мы кормили и защищали Посредников — а они кормили нас и вынашивали наших детей. Взгляни, какими их создала природа: у них нет никаких средств защиты от хищников! Мы — их средство защиты. Так было всегда.

Я попытался уложить это в голове.

— Но ведь ты… ваши дети развиваются внутри…

Гелиора постепенно раскрутилась, но вид всё ещё имела печальный.

— Ну да. Но наш секрет, который попадает внутрь Посредника вместе с зародышами, запускает особый механизм развития самого Посредника. Внутри него формируются зародышевые капсулы, в которых после спаривания с себе подобным появятся его собственные детёныши. Посредники — гермафродиты, кстати. Они оплодотворяют друг друга. Но особи, не инициированные нашими детьми, не могут полноценно размножаться. Ты понимаешь, что такое «симбиоз»?

— А что это за секрет? — говорю.

— То, что яд для всех остальных существ нашего мира, — и Гелиора даже соприкоснулась кончиками пальцев. Про человека сказали бы «тень улыбки». — В двух словах тяжело описать, как плотно мы с Посредниками взаимодействуем. В их выделениях содержатся культуры бактерий, позволяющие нам переваривать пищу. В оболочке, окружающей наши зародыши, живёт структура, похожая на вирус, которая перестраивает тело молодого Посредника во взрослую особь, а заодно защищает его от паразитов.

Ничего себе, думаю.

— Ещё и паразиты бывают? — говорю. — У Посредников?

Кивнула.

— В нашем мире, — говорит, — довольно много существ, которые размножаются с помощью Посредников или родственных им видов. Хищные гигантские шершни. Птицелии. Скорпионусы, — или как-то так она их назвала, дешифратор тяжело взял. — Но детёныши хищников разрушают тело Посредника — поэтому наши предки и выработали механизм защиты симбионтов от вторжений…

— То есть, если кто-нибудь посягнёт его съесть…

— Он будет убит нашим вирусом, безвредным для Посредника.

Я сам сел рядом с Гелиорой. От Посредника пахло, почему-то, свежими стружками.

— Гедонцы этого не знают? — говорю.

Гелиора крутанула в воздухе пальцами.

— Может, и знают… какая разница! Ты же видел, там, на станции… они достаточно знают о нашей физиологии, странно было бы, если бы не знали после всего этого! Только ничего понимать не хотят. Воевать удобнее с теми, кто вызывает отвращение.

— Ага, — говорю. — Это точно.

— А паразиты отвратительнее, чем симбионты.

— Ну да, — говорю. И задумываюсь.

Что-то мне подсказывает, что не гедонцами это закончится.

— Знаешь, — говорю, — милая девочка… это вообще будет очень тяжело объяснить. Всем остальным, кто не чиеолийцы. Тут, наверное, надо быть биологом, чтобы сходу проникнуться. А на Мейне, в основном, бойцы. Примитивные, как гвоздь. Вот взять меня: я ведь давно уже должен был сообразить — так ведь нет! Удобнее пугаться старых страшилок, чем просто смотреть и понимать, что видишь.

И замечательная моя подруга взяла меня за руку и ткнула моим пальцем себе в глаз. Чтобы утешить и напомнить, что мы, если и не одной крови — то одного духа, что ли.

А я её поцеловал — и даже, кажется, особенно этим не удивил.

И точно. Всё пошло так, как я и предвидел.

Стоило нашим узнать про Посредника — у них сразу начались всякие и всяческие подозрения. А когда Гелиора проболталась про первые роды, в стае стало очень неспокойно.

Сперва свалили нги. Тихо. Просто в один прекрасный день исчезли и всё. В шовинизме их заподозрить тяжело, но они, похоже, слегка психанули. Правда, до самого последнего момента сохраняли лицо: вы же знаете, фехтовальщики очень вежливые и хорошо себя в руках держат. И Гелиоре они — ни звука. Не стали обижать.

Но свалили.

Мохнарики собой так не владеют. И вежливостью не блещут, честно говоря. Нои прямо ляпнул:

— Знаешь, Йомин, в нашем мире тоже есть твари, которые так плодятся. Откладывают свои поганые личинки под чужую шкуру. Кто знает, что это такое, тот не будет так уж умиляться чиеолийцам, я бы сказал.

— Они у вас — паразиты? — говорю.

А Нои:

— Ещё какие паразиты. Ты представь себе несчастное создание, нашпигованное этими личинками, которые его изнутри жрут!

Я говорю:

— Нои, чиеолийцы-то не паразиты, а симбионты, — а он только фыркнул.

— Ага. Уже. Ну что ты наивничаешь! Они же разумные существа! Каждое разумное существо придумает подходящее слово для своих грязных делишек, если эти делишки ему жизненно необходимы. Не убийство, а охота. Не каннибализм, а война. И всё такое.

И Ау поддакнул.

— Я когда думаю об этих личинках, просто тошно делается.

Я почувствовал, что выхожу из себя.

— Да едрён реактор! — говорю. — При чём тут те личинки и чиеолийцы?!

— Способ плодиться, — говорит, — сходный.

— Да ну вас, — говорю, — мохнатые ваши рыла…

А Нои говорит:

— Ну, конечно! Лысым людишкам вольно хаять чужой волосяной покров только за то, что им правду в глаза говорят.

И умотали. Не дослушав. И если бы одни они! Да они были ещё и не худшим случаем!

Хорошо ещё, что Гелиора почти всё время возилась с Посредником, кормила его, щебетала, начёсывала ему бока и всё такое. Потому что мне всё время приходилось отрявкиваться — от своих же мейнских товарищей, которым ещё пару недель назад чиеолийка страшно нравилась.

Сам Снурри, адмирал и широкая натура, отколол номер. Смех и грех, честное слово.

Поймал меня за локоть, оттащил в сторонку и говорит:

— Тут, — говорит, — мне один шкет с Тэффа рассказал про чиеолийцев. Они же паразиты, ты знал? Откладывают свои личинки внутрь теплокровных существ. Именно самки. Ты осторожнее.

— Почему я-то должен осторожнее? — говорю. Сам ошалел. — Я-то тут при чём?

— Да как! — говорит. И глаза сделал по циферблату размером, все три. — У Гелиоры скоро планируется потомство. Вот она внутрь тебя это дело и отложит. И её потомки тебя сожрут в лучшем виде.

Я подумал: по морде ему съездить, что ли?

— Снурри, — говорю, — ну откуда ты взял этот бред? Чиеолийцы размножаются через Посредников, они симбионты. Что за дикость ты про людей городишь?

— Это всё, — говорит, — для отвода глаз. А на самом деле, чиеолийка в нашем мире — как вирус. Заразит всех своим потомством…

— Снурри, — говорю, — может, хватит уже гнать эту пургу?

Он на меня посмотрел — и я вдруг понял, что у него уже инстинкт проснулся. Ксенофобия как она есть: страх. И что наш доблестный адмирал не особо себя контролирует.

— Знаешь, — говорит, — по Галактике давно слухи ходят про существ, которые могут плодиться внутри людей. Они так чужие миры захватывают…

Тогда я говорю:

— Снурри, я от кого угодно ожидал, только не от тебя. Ты же с полипом работаешь!

А Снурри только пожал плечами:

— Ну и что, что с полипом? Кому он что плохое сделал? Он — отличный штурман, у него чутьё траектории феноменальное и чувство юмора, так что ты к полипу привязался?

— Он же хищник! — говорю. — У него — стрекательные клетки! Он насекомых ловит и трескает! Что ж тебя это не смущает?

А Снурри:

— Ты сравнил! Насекомых же, а не людей!

Железная логика.

И ведь они ещё не знали, что у меня с Гелиорой форменный роман. Странный со всех сторон, с какой не погляди.

Чиеолийки — они в любовь не играют. У них страсть — это экстрим сплошной. Испытание, которое надо пройти ради детей. Когда у них особый сезон, Лунная Весна — они себя определённым образом накручивают и входят в боевой транс, чтобы пережить это дело, совсем не простое и, мягко говоря, не то, чтобы особенно приятное. Ради детей. А чиеолийские рыцари сперва устраивают свой рыцарский турнир до полусмерти, а потом у победителей с дамой случается эта местная оргия, без которой дети появляются с трудом, а девочки вообще невозможны. И всё. Праздник заканчивается, начинаются трудовые будни.

Поэтому человеческих заморочек Гелиора, конечно, не понимала. Но она была ласковая, нежная и, как все её сородичи, серьёзно относилась к разным ритуальным действиям, укрепляющих дружеские союзы. И мои поцелуи воспринимала, как тыканье пальцем в глаз — как важные ритуалы, цементирующие нашу с ней чисто духовную связь.

Она и была чисто духовная с чиеолийской точки зрения. Я, как честный рыцарь, заменил ей погибших мужей, чтобы помогать с потомством и поддерживать морально. Беззаветно и безвозмездно, ради святой дружбы и будущих девочек. Так она это понимала.

А я это понимал так: она была одинокое и прекрасное существо, которое моих родичей-людей пугало до недержания. И представитель своеобразной и прекрасной расы, которую люди ненавидели за свои собственные выдумки. Исключительно.

Ещё она была храбрая и самоотверженная.

В общем, я любил её. По-любому. И с точки зрения людей это, конечно, выглядело законченным безумием. А я не мог объяснить даже такую простую вещь: не бывает таких паразитов, которые будут что-то откладывать в инопланетян, хоть в теплокровных, хоть в каких. Страшные сказки — и всё.

Я говорил чистую правду. Но страх — такая штука…

Его так просто не заткнёшь. Он сам грызёт изнутри, как паразит. И иногда что-то там, внутри, убивает.

И Гелиора — она ведь всё понимала абсолютно. Нехорошо ей бывало, когда случалось ходить по Мейне. Чувствовала, что на неё смотрят нехорошо и что её боятся, становилась печальная. Сидит, бывало, такая тихая и поникшая — жалость берёт смотреть.

— Гады, — говорю, — да? Ну скажи — форменные гады, а не боевые товарищи. Шарахаются от тебя из-за личной блажи — будто ты их изнутри съешь…

А она обнимает меня, как человеческая женщина — быстро научилась — и говорит:

— Ну что ты, капитан. Какие же они гады? Ведь ни один из них не захотел меня убить…

Вот такое у чиеолийцев о людях было впечатление. И я был готов в лепёшку разбиться, чтобы только это как-нибудь изменить — но все объяснения приходились нашим идиотам, как об стенку горох. То есть, они меня, вроде, слушали, но не слышали абсолютно.

Потому что всякие инстинктивные вещи совершенно иррациональны. Вот почему некоторые инопланетчики наших бурбулек боятся? Тех, которые испокон веков на Йтен в деревенских домах живут и ловят всякую ползучую нечисть? Ты говоришь, что твари полезные, безопасные, ручные и симпатичные — а ребята слушают, но всё равно ни в руки бурбульку не возьмут, ни подпустят к себе поближе. А всё только потому, что у лавийцев бурбулька ассоциируется с нетопырём-кровососом, на Шие похожие существа лихорадку разносят, а тэффянам просто не нравятся, потому что «ползают противно и мордочки гадкие».

Нужно время. Или обстоятельства соответствующие.

И я ждал, когда случатся обстоятельства.

Дождался, в конце концов.

Снурри, хоть и оказался чуток неуравновешенным в смысле чиеолийцев, всё-таки, человек слова на все сто процентов. Адмирал, орёл Простора — не какой-нибудь цивилизованный хлюпик. И всё, что я говорил о Гедоне, Снурри принял к сведению.

И вот, в один прекрасный день, он нас в штабе собрал и говорит:

— У нас нынче, парни, отличная возможность развлечься подвернулась. Наш старый товарищ О-Тэлл со мной связывался. Фехтовальщики засекли одну гедонскую станцию, на которой руднообогатительный комбинат построен. Туда грузовики из колоний всякие ценные вещи возят, а там, чтоб дома атмосферу не коптить, эти ценные вещи доводят до ума. И мы можем принести много пользы Галактике, если вытряхнем у гедонцев карманцы.

— А сам О-Тэлл присоединится? — спрашиваю.

— О-Тэлл, — говорит, — предоставил нам лоцию. Но сам не участвует — у него какие-то дела в его новой тусовке.

На данные фехтовальщиков всегда можно было положиться. Но я, помню, подумал, что О-Тэлл и его подружка хотят лично нам с Гелиорой показать, насколько нги на нашей стороне, расплатиться за своих убитых сородичей… а возвращаться всё равно не хотят.

И если фехтовальщики и решат гедонцам навалять, то наваляют исключительно лично. Без всяких боевых союзов с чиеолийцами и намёков на эти союзы.

И это немного грустно.

Но наша стая приняла это сообщение очень весело. Особенно мохнарики рвались в бой, потому что у них тоже имелись кое-какие претензии к Гедону. Т-Храч с Гедоном отродясь не воевала — но эта война, похоже, мыслилась гедонцами в проекте, иначе зачем бы было потрошить пушистых деток с т-храчских пассажирских звездолётов?

Ксенофобия и обоюдная ненависть во всей этой истории просто тройным узлом затянулись. А Гедон хлопотал себе приключений по первое число, потому что Т-Храч, Нги-Унг-Лян, Слиоласлаерлей, мир слизеплюев и родина букашек, объединившись, могли бы вывернуть наизнанку любую космическую империю — а если вспомнить ещё Чиеолу и то, что мейнцы тоже рвутся в бой, то делается совсем очевидно, на чьей стороне тут будет военная удача.

Это цивилизованные миры ещё не раскачались. Не успели кое-кого обвинить в военных преступлениях. Ну да мы будем первыми.

Я знал, что космические станции Гедон строит на совесть, и что бой будет серьёзный. Судя по лоции О-Тэлла, всё это было вполне укреплённое и охранялось соответствующе. Но у меня просто руки чесались сцепиться именно с гедонцами — я только беспокоился за Гелиору.

Поэтому, после того, как мы в нашем штабе бой обсудили и спланировали, я вернулся домой, можно сказать, бегом.

Гелиора сидела в нашей каюте, а Посредник свернулся на полу клубком — и я об него чуть не споткнулся. Посредник давно уже в террариуме не сидел, а ходил за Гелиорой хвостом, как нитка за иголкой. И я поймал себя на мысли, что уже привык к нему, как к собачонке какой-нибудь, тем более, что запах стружек и сена, которым Посредник пахнул, мне лично казался вполне ничего себе, а гадил гелиорин симбионт твёрдыми шариками, которые элементарно подбирал бортовой уборщик. А выделения у него были на вкус приятнее, чем мёд — сладкие, но не приторные, с древесным чуточку привкусом. В общем, симпатичное опрятное создание и полезное. Я его почесал за глазами, душку нашу. Но на душе не полегчало.

А Гелиора к тому времени, видимо, привыкла к моей мимике, потому что сразу спросила:

— Милый капитан, что случилось?

— Мы, — говорю, — отправляемся гедонцам морду бить. А тебе с Посредником лучше остаться на Мейне, потому что война есть война, и женщинам с детьми там не место.

Но Гелиора только поводила перед глазами ладонью — «нет, ни в коем случае».

— Пожалуйста, — говорю. — Сделай так, как я прошу.

А она сказала:

— Капитан, мы будем вместе. Я, конечно, не солдат, но, может, чем-нибудь пригожусь. Я понимаю, чем рискую, но — прости меня, друг мой, нам с девочками и Посредником безопаснее быть с тобой, чем с другими людьми, которые нас не любят и боятся.

И возразить на это было совершенно нечего. А Гелиора обняла меня за шею и пропела:

— Тем более, что ты отправляешься мстить за моих мужей, как за своих братьев.

И я больше ни слова не сказал. Просто взял её с собой — и всё. А в террариум Посредника поставил запасные гравитаторы и силовую защиту, на всякий пожарный.

Бой вышел тяжёлый.

Вообще-то, я знал, что гедонцы любят повоевать. Что другое, а это…

Они задались целью не дать нам приблизиться к станции. Сторожевых охотников там было штук десять, и мы с ними сцепились кромешно, не на электромагнитных импульсах — на ракетах. Вот так.

А дерутся гедонцы грязно. В пылу и от ярости делают чудовищные вещи. Идиот, с которым рубился лично я, жахнул ракетой с чрезмерного расстояния, так ему не терпелось меня достать. А их собственная, ими же тщательно охраняемая станция была как раз у меня за кормой, километрах в стах всего-то навсего. Чтоб я сгорел, я в жизни не видел такого оголтелого и злобного идиотизма! Мне стоило только уйти с траектории выстрела и посмотреть, как гедонский подарочек гукнется о броню гедонской же станции, оставив дыру размером с ангар для пассажирского лайнера.

Я бы на месте этого долбоклюя тут же и застрелился. А он только развернулся для новой атаки.

Пока мы сходились, я поймал гедонскую волну и успел сказать: «Давай ещё разок!» Но тут слева от меня крылья Крейна превратились в шар белого пламени, и мне сразу стало невесело. И вместо того, чтобы оперировать электромагнитным полем, я тоже расчехлил ракеты.

Когда я всаживал ракету в двигатели гедонцу, чувство было такое, будто штык в него втыкаю, в живое, под рёбра, честное слово! Не бывало такого со мной: первобытная какая-то жаркая злоба. Мстительная.

Суки.

И подозреваю, многие из наших чувствовали похожие вещи. Я вспоминал о чиеолийцах, которые дрались за своих родичей, на которых гедонцы ставили опыты — об их мстительной ярости, о том, что никто из них не выжил — и это ещё усугубляло. Я отрывался по полной. Да, кроме прочего — за мужей Гелиоры. Как за братьев. И за Крейна, как за брата. И за выпотрошенных нги, и за детёнышей мохнариков. И за тех, кого они ещё убивали, будь то пираты, солдаты или гражданские, будь то двуногие без перьев или двуногие с перьями, или даже совсем ксеноморфы.

Мы пустили им пух. Скажу больше — мы пустили им кровь по полной. Мы снесли со станции антенны глубокой связи и все ощущала, какие отследили, с мясом и костями, мы слушали эфир — и никто из гедонцев даже не мяукнул своим вооружённым силам. Мы потеряли троих, но гедонцам дали Простора нюхнуть, чтоб им всем гореть — и когда они превратились в куски металла, пластмассы и органики, мы взяли их станцию с потрохами, мы взломали ангар и завели туда наши крылья.

А Гелиора всё это время сидела со мной в рубке, неподвижно, вцепившись когтями в подлокотники, и смотрела в оптику. Мне показалось, что она ни разу не отвела глаз от мониторов. Даже, вроде бы, не моргала. Могу только догадываться, что она себе думала.

Я крылья поставил в ангаре. Мы выбили створы, а когда наши разместились на платформах для здешних охотников — которым те платформы уже без надобности, их ад встретит — Снурри опустил аварийную герметизирующую заслонку. Техника у гедонцев надёжная: заслонка держала воздух под нормальным давлением, хотя, по-моему, и не должна была — мы не церемонились ни разу.

Гелиора выдернула когти из обивки кресла.

— Не спеши, — говорю. — Я иду воевать, а ты ждёшь на борту. Посредника охраняешь. Хорошо?

Молчит, смотрит.

— Брось, — говорю. — Ты же не солдат, ты — воспитательница. Что тебе там делать? Попадёшь под пулю…

Вздохнула, как человек.

— Ладно, — говорит. — Хорошо. Будет, как ты прикажешь, ты — капитан.

И я пошёл воевать. Посредник высунул башку из террариума, проводил меня взглядом. И я, кажется, первый раз тогда подумал походя, что этот насекомый, похоже, что-то понимает.

Наверное, не по-человечески. Но понимает.

Но обдумывать это было некогда. Я догадывался, что персонал станции ещё даст нам прикурить. По Ау и Снурри кто-то шмальнул из бластера со смотровой площадки — и мы тут же превратили её в решето, но гедонец, кажется, смылся в жилые отсеки. И мы принялись обшаривать станцию… кажется, не столько для того, чтобы угомонить гедонцев и забрать добычу, сколько для того, чтобы счёты с ними свести до конца.

Есть, есть в Гедоне что-то особенное. Не припомню, чтобы ещё кто-то вызывал у орлов такие мощные чувства. Нам было мало просто вытряхнуть их и смыться — мы хотели сеять ужас. И поэтому у нас вышла такая игра в прятки с побегушками-пострелюшками, что любо-дорого. Мы выносили герметичные переборки. Мы отслеживали движение — и настроились выловить персонал этой гадской станции, чтобы вышвырнуть его к ляду в открытые шлюзы. А персонал о чём-то таком догадался, потому что огрызались они отменно. Не как инженеры — как солдаты.

И вот, когда мы подошли почти к самому центру управления, вдруг ка-аак бабахнет!

Шарррах! Аж уши заложило — а пол ушёл из-под ног. Искусственная гравитация отрубилась. Только мы успели похвататься за что попало — снова как даст! Нас приложило об стены, а свет мигнул и погас — загорелись аварийные красные фонарики.

На несколько секунд наступила тишина — и в этой тишине Снурри начал:

— У них тут система самоуничтожения, и они… — и тут снова как врежет!

Перетряхнуло до костей. И снова на миг стало тихо, и Эльдар сказал:

— Кирдык, господа.

И с ним все согласились, только до нового взрыва никто не успел никак это выразить. Мы опустили забрала шлемов, но толку-то! Было ясно, что тот, кто у них уцелел в рубке, сейчас уничтожает сектор за сектором — и до нас тоже очередь дойдёт.

Вот прямо сейчас.

Но тут врубилась внутренняя связь: перед нами в воздухе возник такой мутный прямоугольник, голограмма глючила. И Нои прокомментировал:

— Ага, ультиматум, — но ошибся.

Потому что оттуда, из мутного, зеленоватого, мы услышали чиеолийскую трель. Как голос ангела.

— Милая, — говорю, — поправь дешифратор, — и она поправила.

— Капитан, — говорит, — мы в рубке управления. У меня — твой лёгкий бластер, и я держу их под прицелом. Мне страшно. Приходите скорей.

Снурри говорит:

— Гелиора, там должна регулироваться искусственная гравитация, — а Гелиора:

— Ага, я нашла! — и мы рушимся на пол.

— Солнышко, — говорю, — чуть легче, — и через миг стало можно встать и бежать, причём — по полу, а не по потолку. И мы побежали в рубку.

Ни я, ни другие наши парни даже представить себе не могли, заложусь, как Гелиора туда попала. Мы только поняли, что она там и спасает наши жизни — поэтому мы очень торопились.

И в рубку вломились с бластерами наперевес. Зрелище нам открылось просто феерическое.

Четверых гедонцев она поставила лицом к стене. Мой лёгкий бластер оттягивал её хрупкое плечико, как гранатомёт. Она, конечно, не подстраховалась, стояла прямо в дверном проёме. Ей просто повезло, что никто не вошёл за ней и не шмальнул в спину — нами были заняты.

А рядом с Гелиорой на полу сидел Посредник, чью голову она запихала в шлем стандартного скафандра. К шлему подключила кислородный баллон, а баллон двумя ремнями привязала к посредниковой спине. А над ними, в обшивке потолка был открыт квадратный вентиляционный люк, довольно большой; я подумал, что и Гелиора, и Посредник прошли бы через этот люк, не напрягаясь.

Кехотч поднял забрало и лязгнул жвалами, как клыками. И говорит:

— Давайте кончать этих гадов и рвать отсюда когти.

А гедонец, который стоял с краю, начинает хихикать. Не смеяться, а прямо-таки ухихикиваться с привизгом — то ли у него истерика, то ли что.

— Рвать когти! — говорит. — Рвать когти! Рви! Ваши крылья-то — тю-тю! Ангар-то — тю-тю, уроды! Ксеноморфы поганые!

Эльдар врезал ему прикладом между лопаток, он хрюкнул и заткнулся. Наши мохнарики скрутили гедонцев чем-то, что под руку подвернулось — ремнями от кресел, кусками кабеля — а Снурри и мы с Кехотчем подошли к приборным панелям и стали разбираться, что эти гады сделали со своей станцией.

От станции осталось мало. Совсем. Нас всех, включая гедонцев, от того света отделяла ещё пара минут и пара взрывов: двигателей не было, ангара не было, посадочной платформы не было, большей части жилых секторов тоже не было, сам обогатительный комбинат со всем оборудованием рассеялся по окружающему пространству.

Остался островок рядом с рубкой — и всё. И автоматика это всё загерметизировала. Тут была очень интересная страховка на случай вторжения: если что, можно вообще всё уничтожить, кроме рубки, а рубка оснащена автономной системой выживания — и те, кто там остался, могут протянуть несколько дней в ожидании помощи.

А может, и не дней. Потому что в специальной нишке мы обнаружили пять капсул для гиперсна. То есть, пятеро могли бы и год прождать в состоянии анабиоза. А всех лишних, видимо, полагалось ликвиднуть вместе с коварным врагом. Исключительно гуманная и продуманная система.

Я смотрел на Снурри;у нашего адмирала в глазах стояли слёзы: у него в корабле остался товарищ, его навигатор-полип, существо в одиночку беспомощное, и он сейчас был в лучшем случае мёртв, а в худшем — ранен и умирал в обломках звездолёта. И все остальные наши парни выглядели… не блестяще. Я, вероятно, тоже. Я подумал: вот же, дурак, приказал Гелиоре остаться на борту наших крыльев! А если бы она послушалась?

Ведь всем бы хана тогда…

Меня аж в пот бросило от облегчения и страха задним числом.

Нои к Гелиоре подошёл и сказал, глядя в угол:

— Сестрёнка, прости, я был не прав… насчёт тебя и насчёт этого… твоего… инкубатора.

Гелиора протянула к нему руки ладонями вверх. И говорит:

— Он — не инкубатор. Он — Посредник. И нас всех спасло его Чутьё. А я рада, что ты больше меня не боишься, пушистое существо.

Нои дотронулся до её ладони мохнатой лапой, и Ау кивнул одобрительно. И Эльдар подошёл поближе и говорит:

— Конечно, сударыня, конечно. Посредник. Вы и ваш Посредник — благословение Создателя. Мне тоже хотелось бы… В общем, я тоже думал… кхм…

Гелиора протянула руку и ему. А потом подошла ко мне и прижалась ко мне спиной, а за ней подковылял Посредник. Я взял у неё бластер — она отдала с облегчением, не только потому, что он ей тяжеловат, я так думаю. Посредник устроился у моей ноги, как собачонка, я его почесал за глазами, в смысле — под шлемом. Я был рад его видеть — не передать; Гелиора бы не пережила, если бы с Посредником что-то случилось.

Снурри с Кехотчем всё возились с панелями управления. Видимо, хотели разобраться, чем мы вообще пока живы. А этот гедонский истерик — мы его рассмотрели: молодой ещё парень со следом, вроде бы, ожога на морде — опять захихикал.

— Вы, — говорит, — уродцы! Как вы кстати связь блокировали! Теперь если мы с вами кого и дождёмся, то только нашей регулярной армии. Очищающее пламя, вот так-то, твари! Всем вам в этом огне гореть, всем!

Снурри обернулся и снял бластер с предохранителя. С совершенно недвусмысленной миной: а вот сейчас будет шашлык из гедонца.

А истерик не побледнел даже, а позеленел с лица, но хихикать не перестал. Отвратное было зрелище, до тошноты; даже гедонцам поплохело, по-моему. Один из своих пнул истерика ногой и прошипел что-то, а истерик плюнул в сторону Снурри, но не попал. И тут Гелиора сказала:

— Адмирал, пожалуйста, не убивай его. Он смертельно перепуган, но честно пытается держать себя в руках. Гедонцами управляет не разум, а страх. От страха они приходят в ярость. Ты же видишь: спровоцировать тебя убить им легче, чем быть с нами в одном помещении. Пожалей их, как жалеют больных.

Снурри на неё посмотрел. В нём как будто понимание постепенно прорезалось.

— Они, небось, ваших не жалели, — говорит.

А Гелиора:

— Да. Но Гедон болен страхом. Страх застит им глаза. Посмотри внимательно, адмирал: разве он здоров, этот человек?

Снурри говорит:

— Не думаю. Удивительно, что эти психопаты не доуничтожили станцию, когда ты сюда вломилась. Такие обычно думают, мол, я умру, но и ты, гад, подохнешь.

А Гелиора:

— Нет. Им не хотелось умирать. Они испугались умереть. Они надеялись дождаться своих, они хотели не умирать, а убить вас. И ещё… они, адмирал, испугались, что я их убью. Что — именно я. Они испугались меня, потому что мной, чиеолийкой, их пугали десятилетиями. Мной, паразиткой.

Тогда Снурри опустил глаза, как сегодня, когда вы начали его расспрашивать. Всё он понял до донышка — и ему было мучительно стыдно. До того, что больше он ни слова не сказал.

— Ты бы их убила? — спросил Ау. — Поджарила бы за други своя, а, Гелиора? Если бы кто-нибудь дёрнулся?

Гелиора присела, обняла Посредника за голову в шлеме, спрятала глаза. Прощебетала куда-то вниз:

— Я хотела… я не знаю… я не умею убивать. Совсем.

Я тоже присел, рядом с ней, погладил по плечу.

— Слава Творцу Сущего, — говорю, — что ты меня не послушалась. И как же ты только додумалась сюда прийти? Через вентиляцию? Ты так хорошо понимаешь устройство гедонских станций? Сокровище… Немыслимо…

Гелиора взяла меня за руку и ткнула себя в глаз моим пальцем. Нежно.

— Это — не я, — говорит. — Это — Посредник.

Эльдар присвистнул.

— Хотите сказать, что Посредник провёл вас по вентиляционным ходам, сударыня? Йомин прав — немыслимо.

И я увидел, что все слушают, даже гедонцы. И все с этой мыслью согласны. Гелиора тоже увидела — и защебетала.

Она хотела объяснить то, что объяснить людям не могла. У нас не было таких слов, понятий и представлений. Мы доводили её до отчаяния, переспрашивая — но всё равно поняли одно слово из пяти, если не из десяти. И даже эти слова не укладывались у нас в головах.

Во-первых, я до сих пор жестоко ошибался насчёт Посредников. Они — не животные. В смысле — не просто животные. То есть, чиеолийцы их растят и ухаживают за ними, как за животными, вроде бы — но у Посредников есть некий немыслимый, совершенно нечеловеческий и даже не чиеолийский разум. Странное свойство, которое чиеолийцы называют Чутьём.

Во-вторых, это Чутьё — паранормальщина чистой воды. По крайней мере, по нашим примитивным представлениям. Может, гедонцы, которые делали свои ужасные вскрытия, что-нибудь и поняли, но мы-то не понимали этого механизма вовсе: сами по себе беспомощные, Посредники, по словам Гелиоры, чувствовали опасность и умели побуждать людей-защитников эту опасность преодолевать.

Заключалась опасность в землетрясении или нападении хищников — это Посредникам было фиолетово. Они чуяли и то, и другое. И когда я ушёл воевать, наш Посредник забеспокоился и стал звать Гелиору из звездолёта. Она вооружилась, чем смогла — и побежала; она привыкла верить Посредникам, как себе. А Посредник вывел её к очагу угрозы.

Он как-то определил, что Гелиора сможет с этой угрозой справиться.

— Он защищал девочек, — закончила моя подруга. — Приёмышей. Они — наши общие. И всех нас заодно — он, кажется, воспринимает всех двуногих, как защитников. Из-за моего капитана.

И все молчали, наверное, с полминуты. И тут Снурри схватил одного из гедонцев, которые сидели у стены, за грудки, вздёрнул на ноги и заорал ему в лицо:

— Вы же, сволочи поганые, их резали! Ваши учёные их кромсали вдоль и поперёк! Вы же должны лучше всех прочих, вместе взятых, знать, что они — симбионты! Не паразиты! Какого же ляда?! Какого ляда вы всё время врёте?!

А гедонец, сухой мужик с проседью, перекосился от страха и бешенства и рявкнул в ответ:

— А ты поверил?! Паразитке?! Да вы с ней — один чёрт, нелюди, твари, нечисть! Есть люди — на Гедоне и ещё в паре мест — и есть ползучая плесень вроде вас, ясно?! Тошнит от вас!

Снурри его отшвырнул от себя, гедонец влепился в своих — они его придержали, как смогли — сплюнул и бросил:

— Ничего! Транспорт сюда придёт через трое наших суток! А с ним — конвой, ясно?! Что бы вы с нами не сделали — это выйдет чистый кайф по сравнению с тем, что с вами сделают наши, твари вы гадкие!

Мы переглянулись.

Я говорю:

— Кехотч, а мы, вообще-то, проживём тут эти трое гедонских суток? Такой толпой, а?

Он постучал лапой по пульту.

— Системы жизнеобеспечения работают. Регенерация тоже пашет. Надёжная техника, не похаешь… у сволочей… При восемнадцати-девятнадцати процентах кислорода мы бы и пять суток протянули. Только воды нет совсем… без воды плохо, а здешняя система очистки рассчитана на десять литров в сутки. Меньше, чем по литру на рыло, считая гедонцев, если их поить — плюс Посредник, которому, наверное, тоже надо… сухо. Не продумали они.

Истерик снова захихикал. А у седого сделалась такая мина — не сказать. Он бы лично полюбовался, как нас будут кромсать на части живьём. И остальные двое смотрели с бессильной ненавистью — зубы ныли от их взглядов. Честное слово, ребята, они были совсем отмороженные, гедонцы. Меня с души воротило — и я ничего не мог сделать с собой.

Гелиора не дала их убить — но они с наслаждением убили бы её. С настоящим наслаждением. Я не могу этого понять.

Эльдар скрестил руки на груди и смотрел в оптику, на Простор, загаженный обломками. А Нои сказал, хрустя пальцами:

— А зачем их поить?..

И Гелиора прощебетала:

— Чтобы не стать на них похожими.

Никто не спорил. Мы начали всё отлаживать и проверять оружие. Гедонцы сбились в кучу и смотрели на нас, как загнанные. Один, нестарый мужик, посерьёзнее прочих — до сих пор не орал и не визжал, самый адекватный крендель — спросил Эльдара, негромко:

— На что вы надеетесь-то?

Эльдар ему улыбнулся, как шиянская кинозвезда на рекламном плакате:

— На драчку, сударь! Думаете, мы ваших палачей будем ждать, раскинувшись, как дама полусвета? Связи-то нет, ваши будут не в курсе, что у нас тут творится. Пришвартуются к обломку, войдут — а тут су-урприз!

Седоватый сжал кулаки, истерик скрипнул зубами — зато мохнарики хрюкнули, представив Эльдара, который ждёт с бластером, как дама полусвета, и Гелиора захлопала в ладоши, а Снурри хлопнул Эльдара по спине.

— Если выйдет, — говорит, — отбудем отсюда на гедонском транспорте. Кто-то ведь должен оплатить нам убытки?.. — и вдруг резко погрустнел. Вспомнил навигатора.

И Нои сказал:

— Всё будет хорошо. Можно даже уложить девочку с её Посредником в анабиозную камеру. Чтобы было безопаснее.

— Я уже пробовал оставить её на своём борту, чтобы было безопаснее, — говорю. — Фальшивая безопасность.

Гелиора согласилась. Защебетала, что Посреднику, когда он растит зародышей, своих или чиеолийцев, вредно впадать в анабиоз — а Посредник тыкался башкой ей в колени, будто всё понимал. Мы сняли с него шлем — и мохнарики стали чесать его за помпоном на макушке, как чиеолийцы, а Эльдар набрался храбрости и почесал под челюстью. Гедонцы за этим следили дикими глазами, а Посредник блаженствовал.

Время шло страшно медленно. Мы сидели на полу и в креслах и чувствовали, как от нашего дыхания греется регенерированный воздух в маленьком помещении. Эта живопырка, в которой мы всё оказались, не была рассчитана на такую ораву. Она была рассчитана на пятерых управляющих станцией инженеров — те четверо, что выжили, были именно они самые. Эти инженеры, похоже, в экстремальной ситуации должны были мочить своих вместе с чужими — лишь бы уничтожить стратегическое сырьё. Чтобы врагу не досталось.

То есть, гедонцы были, конечно, двуногие и без перьев, но, по-моему, не очень-то люди. Чиеолийцы со всеми их закидонами мне казались больше людьми — и, похоже, мои товарищи тоже так думали в последнее время.

Ждать нестерпимо, даже говорить тяжело — всё время думаешь, что через трое гедонских суток тут будет мясорубка. А с нами Гелиора и Посредник — и нет никаких шансов, что гедонцы их пожалеют, скорей, наоборот.

Посредник вставал на заднюю пару лапок, а переднюю пару клал мне на колени. Ему, наверное, пожевать хотелось — а мне и дать было нечего. Сердце кровью обливалось, честное слово, ребята. Вот тогда, в том обломке, в компании гедонцев, перед дракой — я наладил с Посредником настоящий контакт. Я начал его чувствовать, а через него — и Гелиору. И я чувствовал, что ей не страшно.

Она нам, людям-нелюдям, доверяла.

Гедонские сутки — подлиннее стандартных. К концу первого дня нас всех, включая наших милых хозяев, жажда мучила нещадно — воздух был страшно сухой. Эти десять литров воды в очистителе — мёртвому припарки. Я, Кехотч и мохнарики — мы собрали всю свою воду вместе и отдали Гелиоре и Посреднику, но дивная моя подруга только головой качнула.

— Так, — говорит, — не годится.

Ну да. Она собрала у Посредника выделения в пустую ёмкость для воды. Размешала с водой — и дала нам всем попробовать.

Наш с ней Посредник раньше выделения давал чуточку сладковатые, чуточку с кислинкой — свежего такого вкуса, с лесным запахом. Но вместе с водой вышло что-то совсем неожиданное и, мне показалось, не совсем обычное. Будто немного корицей приправлено.

Выпили по полстакана — и, вроде, уже жрать не так хочется и жажда не так мучает. И жить повеселее.

А Гелиора говорит:

— Наши исследователи пустынь с незапамятных времён используют такую смесь для спасения от жажды. Посредник же чувствует, что у его друзей неприятности — вот и выделяет особый фермент. Тонизирующий.

Эльдар присел рядом с Посредником на корточки, обнял за голову и говорит:

— Какой полезный зверь — или как его правильно называть, сударыня? — я восхищён!

А Гелиора:

— Не очень зверь. Посредники — это добрая душа Чиеолы.

Но у гедонцев был такой вид, будто их сейчас вывернет прямо нам под ноги. Мы им воды отлили, как-то они её делили, препирались шёпотом — мы не встревали. На нас они смотрели, как на монстров. И вода их не расхолодила.

Особенно седоватый. Он, мне кажется, материал собирал. Чтобы сказать своим, когда они будут нас вскрывать: вот, мол, эти жрали то, что червяк навыделял, посмотрите, ребята, что с их потрохами от этого сделалось. Ясное дело, мы теперь, глазами гедонцев, были ужасом не хуже, чем чиеолийцы.

Заодно же с врагами.

Забавно, что заодно в бою — это их ещё не так уедало, но что мы пьём посредниковы выделения — это их добило совсем.

Они страстно ждали. И мы ждали. Вот чужие выйдут из «прыжка», подцепят силовым полем, вскроют шлюз — и мы это поймём только по скачку силы тяжести…

Спали и мы, и они — по очереди. Следили друг за другом. Мы гедонцев развязали, когда давали им воду. Снова связывать не стали, чтобы руки-ноги у них не отвалились потом — но спаяли стальные детальки на их скафандрах. На рукавах и на штанинах. Руки — за спиной, ноги — друг с другом. По идее, им теперь было без посторонней помощи не освободиться — но мы им всё равно ни одной минуты не доверяли.

А они, по-моему, думали только о том, как до нас добраться — и как их соотечественники дадут нам прикурить. Скоро, уже скоро.

Но что нас найдут настолько скоро — никто не ждал, даже гедонцы.

Я как раз дежурил, с Гелиорой и Эльдаром — а от гедонцев дежурил седоватый. В оптике виднелся только кусок какой-то ажурной конструкции, который туда отнесло после взрыва — за ним Простор можно было разглядеть поскольку-постольку — но всё равно все пялились в оптику.

Зря.

Свет мигнул, пол на миг из-под ног ушёл — и у меня просто желудок провалился к коленям.

— Шухер! — рявкаю. — Парни, мы на силовом буксире!

Пронесли, поставили. Толчок — и ощущала увяли: темно на экранах. Мы — в трюме.

С истериком спросонья случился приступ. Он заорал и захохотал, благословляя гедонскую армию и поливая нас, на чём свет стоит — и его дружки присоединились. А мы сняли оружие с предохранителей и приготовились дать бой.

Ясное дело, для большинства — последний. Но — чёрта с два они нас напугали!

Мы слышали, как они режут заслонки — и держали дверь в рубку на прицеле. Были твёрдо уверены, что они через дверь шмалять не будут — слышат же, как их истерик вопит. Мы молчали и ждали.

А они не стали сразу резать дверь. Они к нам обратились.

Мы услышали орлиный клёкот. Под отличный дешифратор.

— Мы — солдаты Чиеолы, — проклекотал чиеолийский орёл. — Приказываем гедонцам сложить оружие, если они хотят жить.

Гедонцы заткнулись, как прирезанные. А Гелиора пропела:

— Брат мой, гедонцы безоружны, а мои друзья ни в коем случае не станут открывать по вам огонь.

И всё. И мы убрали бластеры. И дверь открыли.

А на пороге стоял вороной чиеолиец, и нейропарализатор уже торчал у него в кобуре, и его товарищи убрали оружие и любовались нашей лучезарной подругой, и Посредник подковылял к Вороному, боднув его в колено.

И Снурри протянул Вороному руку — а тот уже каким-то образом знал, что руку человека надо пожать. Но я сам взял Вороного за руку и ткнул себя в глаз. Совершенно мягкой подушечкой его пальца — коготь он втянул до самого конца.

И Вороной сделал то же самое: ткнул в свой глаз моим пальцем. Как близкий товарищ.

Люди бы обнялись на нашем месте.

— Дружище, — говорю я, — как же вы сюда попали? Как вы нас нашли? Пуговица в Млечном Пути же…

Вороной погладил Посредника между глаз.

— Брат, — говорит, — это мой Посредник. С орбитальной биостанции, там экспериментальный питомник. Я универсал, как все, кто у нас работает в космосе: не только десантник, но и принимаю у Посредников потомство. Фиолетовый, — Вороной не так его назвал, но я понял, о ком идёт речь, мой дешифратор уже помнил это имя, — связался с нами, когда у него гостила Гелиора. Ввёл в курс дела. И я выбрал для вас самого лучшего из молодых Посредников… и на всякий случай, с его согласия, вживил ему «жучок».

— Вы ожидаемо мне не доверяли, — говорю. — Правильно, чего уж… Только я что-то не засёк, чтобы внутри Посредника пахала электроника.

Вороной свёл пальцы — типа, улыбнулся.

— Мы не можем следить за Женщиной без её ведома и согласия, — говорит. — «Жучок» долго был неактивен, поэтому ты его и не засёк. Его запустил сам Посредник — в тот момент, когда над ним и его Женщиной нависла угроза. А дальше — дело техники.

— Ах, ты ж… — говорю. — Кто же такие — Посредники?

— Наши симбионты, — отвечает. — Вторая половина нашей цивилизации.

Вот так-то.

Чиеолийцы даже не прикончили наших пленных. Вытряхнули их из скафандров, их обломок — из шлюза, — и предоставили собственной судьбе. С их пятью анабиозными камерами, водой и помётом Посредника.

Чиеолийцы и вправду нелюбили убивать. Во всяком случае, не убивали безоружных.

Зато Вороной и его друг, Бронзовый, подобрали в космосе корпус звездолёта Снурри, который был здорово повреждён взрывом, но полип, снуррин навигатор, ухитрился уцелеть. Чиеолийцы оказали ему помощь, как сумели. Он довольно долго болел, но как-то выкрутился. Правда, стал намного меньше, похудел, я бы сказал, но Снурри считает, что размер — дело наживное.

Нам тоже помогли, куда серьёзнее, чем мы рассчитывали. Изрядная часть наших обломков не подлежала восстановлению, но подлежавшее чиеолийцы отремонтировали. А нам с Гелиорой и мохнарикам, чьи крылья пропали полностью, Чиеола подарила звездолёты.

Как бойцам, сражавшимся вместе с чиеолийцами против гедонской агрессии. Мохнарики ещё долго не могли прийти в себя — всё поражались.

Но самое поразительное — не это. Мы узнали, что О-Тэлл ухитрился поставить в известность Совет Государств Нги-Унг-Лян, и нги официально потребовали у Гедона объяснений. За компанию с ним Нои тоже отослал сообщение на Т-Храч, и мохнарики предъявили Гедону ноту протеста. А спустя небольшое время мы узнали, что к этой ноте присоединились слизеплюи. Не знаю, что сделал Кехотч, но родина букашек, которую мне не выговорить, объявила флот Гедона вне закона вплоть до переговоров и компенсаций, которые букашек устроили бы.

В общем, Гедону была показана такая подробная козья морда, что Чиеола перестала казаться гедонцам самой большой в Галактике проблемой. Обитающие на Гедоне двуногие без перьев задолбались объяснять ближним и дальним соседям, что они — разумные существа: в это никто особенно не верил.

Их планы очищения Галактики от нелюдей увяли и скукожились, не успев расцвесть — гедонцам дали почувствовать на собственной шкуре, каково быть для всех изгоем и выродком. Я слышал, что диктатор объединённого Гедона застрелился — но его согражданам предстояло жить дальше и расхлёбывать кашу, которую они дружно заварили под его чутким руководством.

Мой астероид, на котором похоронена Дилайна, теперь находится в системе звезды Чиеолы. Это мемориал Чиеолы и наше с Гелиорой священное место: рядом с могилой Дилайны поставили чиеолийский обелиск с именами трёх её мужей. Вокруг Дилайны цветут розовые колокольчики с Йтен, а обелиск опушил чиеолийский багровый и жёлтый мох. Наш камешек имеет в чиеолийском небесном атласе собственное имя: его зовут Сердце Союза. Его орбита неприкосновенна, и сам он охраняется. Мы теперь бываем там с малютками. Чиеолийцы бывают тоже — они оставляют цветы по-нашему, по-человечески, и прядки посредниковой шёрстки, обвязанные ниточками с женской одежды — по-своему: мачта с маячком вся в этих цветных пушинках и ниточках.

Снурри никак не может мне простить, что я дал чиеолийцам разрешение на одну вещь, а его не спросил: теперь у них в Столице Мира, напротив здания Совета Матерей, памятник стоит. Кусок гедонской рубки, вырубленный из красной скалы — и мы все, каменные и прекрасные. Мы с Гелиорой и Посредником, изображаем семейный портрет, Снурри, Эльдар и мохнарики с бластерами — вроде как охраняют нас от зла, Кехотч бдит в пустую оптику. Доблестные бойцы за мир. Смех и грех.

Но Снурри ещё помнит, как убеждал меня опасаться Гелиоры. Ему до сих пор стыдно — видишь, даже слушать не стал.

Мы все видели, как Посредник выносил гелиориных девочек. Дочери стаи, я бы сказал: жили у Посредника на боках, в полупрозрачных пузырях, прямо за железами с выделениями. В один прекрасный день эти пузыри ровненько разошлись посередине, будто кто «молнию» расстегнул — и мы с Гелиорой их вынули, маленьких и серебряных. Размером они были меньше, чем человеческие новорождённые дети, но шустрее — и могли самостоятельно питаться. Как там у них устроено: мама — это опыт, Посредник — это пища, а папа — это защита. Нормальное чиеолийское семейство.

Они уже совсем большие, наши девочки… Когда мы возили Посредника на экспериментальную станцию, а потом у него появились детёныши, малютки были просто в восторге. Огорчились, когда пришлось их отдать — но вместе с нами не может жить десять Посредников.

Никто из наших больше не верит в суперпаразитов, которые откладывают зародыши во всех подряд. Но Мейна большая, а Галактика — ещё больше.

И желающие делить всех её обитателей на правильных и неправильных, всё никак не переведутся окончательно.

К сожалению.

Расовая теория

Напугать мейнца — дело очень непростое. А уж напугать его другим мейнцем — вообще гиблая затея. Все свои нам свои, вне зависимости от внешнего вида, привычек и достоинств в куче с недостатками. А если кто-то из своих вдруг выходит из себя — это же не повод пугаться, это пустяки, дело житейское.

Мир тут, конечно, такой, что святых мало. И народ выходит из себя, бывает. Из-за денег, как правило. Порой — из-за статуса. Иногда попадается какая-нибудь законченная гнида, подлец или ещё что-то в таком роде, которую охота вывернуть мехом внутрь или выставить в открытый шлюз без скафандра — но сравнительно редко, и уровень гадства от места рождения не зависит. И уж совершенно точно в нашем общем доме не бывает распрей из-за идеи.

Если вдруг у кого-то такие идеи, что другие идеи мешают — он находит себе подходящую компанию, работает и общается с этой компанией, воюет вместе с этой компанией и параллельно поминутно обсуждает с друзьями, какие сволочи все остальные. Нормальная игра. Я даже как-то видел лавийца, то есть, стопроцентного гуманоида, в команде категорических ненавистников людей — и ничего, приняли его там. Он терпеть не может своих, они — чужих, им есть, о чём поговорить.

Многим нравится дружить против кого-нибудь — так и пусть. В нашем общем доме это дальше трёпа не идёт.

В Просторе — другой вопрос. В других мирах полно идейных борцов из породы тех самых законченных гнид, которые на Мейне не уживаются. Но Простор — он и есть Простор, глупо пенять. Во Вселенной главный девиз — «Разнообразие!»

Бывает, встретишь в космосе кого-нибудь, кто решит наставить тебя на путь. Ну что… У наших бойцов для подобных случаев есть баллистические ракеты, лазерные установки и электромагнитные пушки, а у тех, кто не воюет — отличные двигатели, позволяющие оторваться раньше, чем оппонент войдёт во вкус. Как правило, хватает — того или другого.

И я привык о себе думать как о пацифисте, который понимает и любит обитателей всей видимой Вселенной, за крайне редкими исключениями. Забыл, что есть у меня одна старая фобия; как-то случая не было ей проявиться. Потому что, слава Простору, объектов фобии я живьём никогда не видал.

Но всё когда-нибудь случается в первый раз.

Честно скажу: я Шеда Бухгалтера не очень-то хорошо знал. Понаслышке больше. Народ о нём говорил, что он — адмирал ответственный и спокойный парень, да и вообще тэффяне — приятные ребята. И мы с Тама-Нго к нему заглянули, когда понадобилось заправиться.

Он нас принял по-дружески. Да, симпатичный: немолодой такой орёл, красная шевелюра сединой присыпана, как пеплом, серьёзный — и стая отлично выглядит. Прошли мы по его космодрому между высококлассными боевыми машинами: сразу видно, что никого тут не шугают и не гнобят, и люди, и нелюди в пропорции, как говорится. В общем, уютное, думаю, местечко.

И вот сидим у него в штабе, я пью кофеёк и гоню всякую всячину, а Тама-Нго орлам гадает по зрачкам и по отпечаткам пальцев. И вдруг у меня на ПП-уровне ощущение: угроза сзади.

Оборачиваюсь — и вижу самую кошмарную тварь в нашей части Галактики.

Прямо скажу — не совладал с собой. Никогда у меня до этого спонтанных приступов телекинеза не случалось, а тут — так вмазал, что жуть пролетела метров пять, сшибая столы, и врезалась в стену. И силовой кокон я выстроил быстрее, чем сообразил. И как заору:

— Шед, вы что, обалдели тут?! ЭТО же расстреливают на дальних подступах!

А Шед:

— Проныра, успокойся, это же Ли-Рэй…

— Да мне, — ору, а самого трясёт, — начхать, как его звать! Что оно на Мейне делает?! Нельзя этому на Мейну! А если оно тут живёт, то мне тут делать нечего! Тама-Нго, валим отсюда срочно!

Шед состроил виноватую мину.

— Прости, — говорит, — не предупредил. Это Ли-Рэй, он безопасный.

А мне не успокоиться никак. Фобия — она и есть фобия. Единственное, что могу сделать — пытаюсь удержаться, не добить тварь-то.

— Не бывает, — говорю, — их безопасных! Атомные бомбы, может быть, и бывают безопасные, а кэлнорцев безопасных не бывает! Тем более, что ты на морду-то его глянь!

Шед покивал.

— Ну да, — говорит, — на морде — да… Не стирается. Особым способом нанесено, фактически в ткани встроено. Даже если до черепа содрать, всё равно восстанавливается.

Спокойно так говорит. И меня начало немного отпускать, да ещё, гляжу, Тама-Нго, хоть и дёрнулся, тоже, вроде, успокоился уже. И я совсем было собрался спросить, что к чему, но тут к твари подошла девочка-нги — помочь встать, всё такое. И ведёт себя… нежно. И меня снова замкнуло.

— А почему, — говорю, — тогда девчонка рядом с ним?! — и тут вдруг мне такая кошмарная мысль приходит в голову, что аж в пот бросает. — Слушай, — говорю, — Шед… а вы тут не сторонники расовой теории, часом?

Чтоб я сдох! Я уже на полном серьёзе думаю, не стоит ли всё это место выжечь атомным костерком к трёпаной маме, чтобы на Мейне жилось спокойнее. Но Шед сам на меня смотрит безумными глазами. Оскорблёнными.

— Я что, — говорит, — похож на идиота? Как ты мог предположить вообще?

Ну, неловко было признать, что чуток есть, напоминает. И тут Тама-Нго выдаёт:

— Проныра-Берегущий-Свободу, послушай… Он… Боец-Железной-Когорты-Несущей-Себя-Как-Чуму — безопасен.

Ну, Тама-Нго сказал. Он не ошибается. И я стал медленно дышать, чтобы начать спокойно думать.

А кэлнорец вместе с девочкой остановился в сторонке, близко не подходит. Сообразил, что я собой не особо владею. И девочка встаёт так, чтобы я не мог врезать и её не зацепить. Между прочим, правильно делают, оба. Когда парапсихик начинает дёргаться, его лучше не раздражать. Телекинез — ещё ничего. Мог бы и воспламенить на нервной почве.

Если от кого-то делается худо, его надо хорошенько рассмотреть. Даже если тебя им в детстве пугали. Взять себя в руки — и рассмотреть внимательно, тогда будет чуть полегче.

Смотрю. Медномордая бестия. Самый кошмар, что антропоморфная. И самая угроза от Кэлнора идёт именно другим антропоморфным. Для нелюдей ещё не настолько опасно.

Полтора средних роста — боевая машина. Морда — цвета надраенной меди, на морде растопыренный паук — знак Железной Когорты — светится радиоактивно-зелёным. И глаза такие же — зелёные, как датчики радиоактивности. И просто с души воротит на него смотреть — нет сил, тошно, хоть, вроде, почти обычный гуманоид. Две руки, две ноги, голова…

Потому что понимаешь при взгляде: они все такие, на одно рыло. Одинаковые, как неживые. Штамповка Железной Когорты. Расовая теория Кэлнора: вот такими, на одно рыло, должны стать все остальные жители Галактики — их антропоморфная часть, по крайней мере. Разумные мхи, медуз и электромагнитные поля их генетическое оружие не берёт — поэтому их полагается истреблять оружием обыкновенным. Убивающим без затей.

Тама-Нго правильно его обозначил. Железная Когорта и впрямь себя, как чуму, разносит. Если гены этих вояк в какой мир попали — их уже ничем не вытравить, зараза, а потом в этом несчастном мире начинается такой ад кромешный, что атомная война кажется желанной радостью. Поэтому те цивилизации, что уже вышли в Простор, с кэлнорцами обычно рубятся ещё на подлёте. И на Мейне даже трофейные кэлнорские звездолёты — отличные машины, чего там! — не используют, разбирают на запчасти. Потому что у народа рефлекс на Железную Когорту — шарах, а потом уже разбираться.

Хорошо Кэлнор себя зарекомендовал. Всеобщее пугало.

И странно, когда про такого типа говорят «безопасный».

— Шед, — говорю, — а с чего вы все взяли-то, что он чем-то отличается? Они же все — как с конвейера. И мозги тоже проштампованные…

Но ответил мне Тама-Нго:

— У него волосы.

Тут и до меня дошло. Мало того, что волосы, ещё и до плеч — как спутанная медная проволока. А все знают: у Железной Когорты — всегда бритые черепа. Или выводят они волосы, не знаю, но изображают их с голыми черепушками, на всех записях они такие. А нарушить этот их дресс-код — немыслимо, для конвейерных-то.

А этот вообще не соответствует. Мейнский комбез на нём, ожерелье какое-то, ремень с лавийской пряжкой в виде дракона… Но, быть может, это у них новая хитрость такая. Особый приём, чтобы в доверие втереться.

А Шед говорит:

— Он — как человек, Проныра, — и звучит это совершенно ненормально. — Как человек — безопасный для других людей. Заражения быть не может.

Потрясающе, что. Так не бывает. Я от потрясения даже психовать перестал. И гляжу — кэлнорец на меня смотрит. Спокойно, беззлобно, с ухмылочкой даже. И девочка у него под мышкой.

— Эй, — говорю, — кошмар, а кошмар? Ли-Рэй? Ты что такое с собой сделал, что тебя тут считают безопасным, а? Как это может быть, вообще-то?

Он подходил, а я ПП держал, чтобы не слететь с нарезки. Просто сидел и уговаривал про себя подсознание: это человек, это человек, а на кэлнорца он только похож… Сработало. Дал я ему подойти и на табуреточку сесть. И фехтовальщица, тёмненькая, худенькая, уселась к нему на колено и обняла. Снова прикрывает собой.

Такое противоестественное зрелище, что по спинному мозгу как ржавым ножом скребёт.

А меднорылый говорит даже, пожалуй, печально:

— Ага, я — Ли-Рэй. Вернее, Ли-Рэй хойя Дан-Бар, ЮнКомСотни, бывший только. И, чтобы до основы доскрестись, оперировали меня шесть раз.

* * *

— Руки я тебе, Проныра, не подам. Не потому, что я — кэлнорец из Железной Когорты, а ты — недочеловек, а потому, что вижу: еле терпишь меня поблизости, а уж о том, чтобы дотронуться, вообще речь не идёт. Не хочу тебя заставлять.

Тебе ведь плохо только потому, что ты слушал в детстве мейнские сказочки. Ну, про злых кэлнорцев, про генетическое оружие — всякие страшилки, которые тут кочуют из стаи в стаю. Глупые, в общем, страшилки, пустенькие, рядом не лежащие с тем, что такое Кэлнор на самом деле — а тебя уже выворачивает. Если бы ты знал правду, ещё не так бы вывернуло, ручаюсь.

Думаешь, надо рассказать? Чтоб ты это разнёс по всей Галактике во вред моей прекрасной, великой и непобедимой Родине? Аргумент… Я ведь расскажу. Мою прекрасную и непобедимую Родину хорошо бы заколотить досками навсегда, чтобы оттуда не просачивалось ни струйки — мне прямо жаль, что нельзя это сделать. Нет, я знаю, что можно изменить. Но мне не дадут.

Я ведь враг народа и предатель. Ты даже не представляешь, какие святые вещи я предал, над чем надругался. А я даже не представляю, какой казни заслуживаю; таких страшных преступников на Кэлноре ещё не было — или о таких страшных преступлениях засекречена вся информация.

Никто не должен знать, что нормальный кэлнорец, с идеальной родословной, с генетическим индексом больше ста, с прекрасными психофизическими показателями способен на такой ужас, какой я совершил. Ну, да никто и не узнает.

Сперва я тебе чуть-чуть расскажу о Кэлноре. Не о себе. Кэлнор — превыше всего. Кэлнор — надо всем. Я — ничто, а Кэлнор — всё. Кэлнору будет принадлежать Вселенная. Кэлнор — не просто раса хозяев, Проныра, Кэлнор — единственная раса, имеющая право на существование. Прочие — недочеловеки, в самом лучшем случае. В худшем — подлежащий уничтожению генетический мусор.

Я это всё тебе сейчас наизусть цитирую. Я это слышал по сто раз на дню, каждый день, с рождения. Мне стоит сказать «Кэлнор», как с языка дальше тянется «превыше всего», а ведь с тех времён, как я покинул великую родину, уже больше пятнадцати лет наших прошло. Но это вбито даже глубже, чем в мозг. Это в кости вбито. Методом, который называется «патриотическим воспитанием».

А знаешь, чем недочеловек отличается от мусора? Нет? Вот! Вот этого вы все и не знаете, вам просто интуитивно страшно. А это важно. Запомни: недочеловек достоин быть контейнером для святых генов Кэлнора. А мусор надо просто сметать. Ликвидировать. Вот так я на всех вас с пелёнок и смотрел, не было другого взгляда, и выбора тоже не было. Вы — контейнеры для наших генов. И этот метод работает лучше, чем любая война, а главное — мы несём ужас, который недочеловеки даже осмыслить не могут, пока сами не столкнутся с тем, что Великий Отец Расы назвал «гуманным геноцидом».

Великий Отец родился почти пятьсот лет назад. Это он разработал расовую теорию, а уже потом биологи и генетики претворили её в жизнь. В школьных учебниках пишется так: Великий Отец Расы решил, что Кэлнор, который тогда был не межзвёздной империей, а маленькой гордой страной на одной из мириад планет нашей бедной Галактики — это будущее всей Вселенной. Буквально, Проныра, буквально: Вселенная — это потенциальный Кэлнор. Именно так.

У нас было сорок миллионов населения. А вокруг был мир, населённый шестью или где-то около того миллиардами, но Великий Отец Расы решил, что мир будет принадлежать Кэлнору, а для этого жителей Кэлнора надо сделать сверхлюдьми. Буквально.

Война — что… Та война была как война, как все войны. Это, конечно, тоже не сахарный сироп, но та война ещё была сравнительно обыкновенной. Разве что — побольше размахом, чем обычно, но за пределы атмосферы она так и не вышла. Хотя Великий Отец уже тогда думал о гуманном геноциде. И ещё при его жизни первые Железные Когорты стали совершенствовать. Улучшать. Ну, да, и генетически в том числе.

В нашем мире всегда проживал какой-то процент людей с особо активным набором генов. Супердоминантным. Самые яростные бойцы моей великой Родины; они бы, очевидно, вскоре сами по себе населили мир, но слишком часто погибали ещё до того, как успевали оставить потомство. Именно их-то Великий Отец и взял за образец.

В школьных учебниках пишут, что работы по совершенствованию Железных Когорт шли более сотни лет. Ну, да, думаю, плюс-минус… Скорее, дольше. И мир сопротивлялся, всё-таки. Деткам не рассказывают подробностей, но можно себе представить, насколько это было жестоко. Добровольцев облучали и оперировали, спаривали, как животных, с отборными особями… позже пошла генная инженерия. В конце концов, за несколько поколений учёные Кэлнора вывели идеальных бойцов, запрограммированных на гуманный геноцид изначально и идеально. И мир рухнул, вернее, превратился в Кэлнор.

Первые супердоминанты из отборных боевых частей просто оплодотворяли женщин противника. Всех. Каким бы недочеловеком женщина ни была, рожала она наших, Проныра. Понимаешь? Вот тогда и появилась концепция контейнера для генов. Но последователи Великого Отца Расы мизинца бы его не стоили, если бы не продолжили дело до логического конца.

Прямое неудобство ведь: женщины-недочеловеки рожали наших, пока их оплодотворяли наши. Их самцов приходилось истреблять под корень, и очередной Великий Сын счёл, что это затратно. Последний виток исследований ликвидировал проблему.

У того поколения Железных Когорт, которое подверглось последнему воздействию, тело уже окончательно превратилось в генетическую бомбу — вернее, в супероружие превратилась сперма. Новый модификат, тот самый, с генетическим индексом больше ста — иногда он приближался аж к трёмстам — ломал уже любой генотип. Навсегда.

Генная инженерия усовершенствовала сперматозоид бойца. Кроме ядра с единичным набором хромосом, оснастила его вирионными конструктами из ДНК, заключённой в белковую гильзу. Сделала сперматозоиды снарядами, выстреливающими при соприкосновении с мембраной чужой клетки, любой клетки — и вирионы-осколки поражали вражескую клетку, внедряя в неё часть нашей ДНК, крохотную, но достаточную, чтобы полностью смоделировать все признаки кэлнорской расы. Вышло красиво — та самая страшилка, которой на Мейне пугают детей.

Новому модификату было уже всё равно, кого оплодотворять: женщину, мужчину, недочеловека из нашего мира или с другой планеты… Ломать мужчину было даже выгоднее: после генетической атаки он мог спать со своими женщинами — и они рожали наших. Всё.

Недочеловек любого пола, расы, возраста, встретившись с бойцами Железной Когорты, неотвратимо превращался в контейнер для генов Кэлнора. Генетики нашли способ расправиться с разнообразием, ненавистным всем последователям Великого Отца — жители всего обозримого мира должны были стать нашими. И Кэлнор вышел в космос.

Сейчас, кроме нашего Родного Дома, резиденции Великого Сына, у нас пять планет. Две — не в счёт, недочеловеки, которые там обитали, даже не поняли, что произошло. Это был гуманный геноцид во всей красе — их просто вытеснили. Но с более цивилизованными мирами так аккуратно не вышло.

В первый супердоминанты Кэлнора явились как гости. Они оплодотворяли местных недочеловеков якобы забавы и игры ради, а лет через пятнадцать, когда оказалось, что в мире подросло много наших, Кэлнор запустил массированную пропаганду. В мире началась война — и наши сработали как агенты Кэлнора. Эту несчастную планету завалили трупами и залили кровью… сейчас там и следа не осталось от прежней цивилизации. Она — дубль-Кэлнор, наша база. Кончен бал, в общем.

Со вторым уже не вышло так гладко. А третий сопротивлялся отчаянно, но гнилой гуманизм недочеловеков помешал им избавиться от собственных детей — с кэлнорскимгенотипом. Когда они осознали, что происходит, было уже поздно.

С тех пор даже относительно мирных вторжений уже не было. Только бойни; четвёртую планету из цивилизованных уничтожили сами её жители, когда им уже приходил конец. Но это ничего не изменило. Железные Когорты всегда используют недочеловеков в качестве контейнеров, Проныра. И всегда ищут миры, населённые годными контейнерами, готовые к программе «гуманного геноцида». И тебя ведь это ужасает, да? Как всех мейнцев? Ты боишься стать папулей Апокалипсиса, верно? И видеть Дотти рядом со мной ты не можешь по тому же самому: ощущаешь её мамулей Апокалипсиса. Дельно, кстати. Я это хорошо понимаю.

Будь я в порядке, будь мои мозги и моё тело в том состоянии, какое Кэлнор считает идеальным, так и вышло бы, я тебя уверяю. Чтобы меня остановить, тебе надо было бы меня сжечь.

Я знаю, что ты чувствовал. Спасибо, что не сжёг.

Теперь, когда мы прояснили основы, расскажу, как я дошёл до жизни такой — до положения чудовища, генетического преступника, изменника великой Родины и врага народа.

Тогда я был дитём в самом, что называется, сопливом возрасте. До пубертата, в бесполезном возрасте, по кэлнорским меркам. Но не без амбиций: сын УльтраГлавноКомандующего Железной Когорты — по нашей табели о рангах выше отца только ФельдМаршал и ЭкстраАдмирал. Я сам был Юный Командир Сотни, запрограммированный наилучшим образом, обучавшийся в ЭлитАкадемии Железной Когорты. Впучь глаза на место: великая Родина обожает самые громкие названия, какие только может придумать.

Мой генетический индекс был — сто сорок один. Бывает выше, но и так достойно. И с пелёнок моя жизнь крутилась вокруг моих генов, моих предков, моего члена, моей будущей военной карьеры — и снова генов, предков и члена. Всё остальное особого значения не имело.

Кэлнор — превыше всего. Кэлнор — надо всем. Мальчик высшей расы — храбрый воин и первопроходец. Юный кэлнорец должен быть стремительным, как метеор, упругим, как закалённая сталь, и неуязвимым, как звездолётная броня. Его долг — стать непримиримым к врагам Кэлнора и безжалостным к недочеловекам, контейнерам для наших генов. Прости, я повторяюсь, но я не могу рассказывать о детстве, если это исключить.

Я сказал, что вся моя жизнь крутилась вокруг моего члена, как вокруг оси, но в здешнем представлении я понятия не имел, что такое секс. На Кэлноре секса нет. Вообще. Не говоря уж о нежности, любви и прочих штучках, придуманных недочеловеками, чтобы друг друга растлевать. Там есть Долг, а член — это гибрид инструмента и оружия, такая штука, при помощи которой отдают Долг великой Родине. Как-то так.

Что делают членом, кроме тех простых вещей, для которых никто больше и не нужен, я, кажется, тоже знал с пелёнок. Им оплодотворяют женщин и совершенствуют мужчин, если те — недочеловеки или просто недостаточно совершенны. И его необходимо держать в той же идеальной боевой готовности, что и штурмовой бластер. У моего отца член в идеальном состоянии, а я — прямой продукт его деятельности.

А мать — одна из шести женщин, которые обязаны рожать и растить детей от моего отца. В идеале — мальчиков. Мальчик — храбрый воин и первопроходец. А женщина, даже высшей расы, всё-таки — контейнер для генов. Как хорошо, что я мальчик.

Что такое дружба, я тоже понятия не имел. Вокруг меня были братья и мальчики с высокими генетическими индексами. Мы играли исключительно в командные игры на выбывание; все наши разговоры, периодически переходящие в драки, сводились к тому, кто круче в генетическом смысле. Порой приходилось драться очень жестоко: если вдруг тебя заподозрят в том, что ты недостаточно крут, то могут попытаться усовершенствовать на свой лад. Я видел, естественно, как это делается, и категорически не хотел, чтобы это проделали со мной; мне случалось видеть слабаков, которых совершенствовали несколько раз, и взрослых, носящих гены вышестоящего начальства, а не собственные. Старшие смотрели на младщих, как на идеальные контейнеры, не столько для генов, сколько для чужих амбиций. Поэтому ненавидел я старших и не доверял ровесникам.

От младших я не видел толка. Подозреваю, через несколько лет, став физически взрослым, я тоже стал бы смотреть на них, как на объект «усовершенствования». Девочек мы могли воспринимать только в качестве мишеней; их воспитывали отдельно, они тоже были страшно озабочены генами и членами, смотрели на нас оценивающе — но право выбора было у воинов и первопроходцев.

Оплодотворить женщину — отличный поступок, неважно, что она об этом думает. Нравственная женщина должна быть в восторге. Если она не в восторге — это безнравственная женщина.

О безнравственности нам говорили почти столько же, сколько о генах и о том, что Кэлнор — превыше всего. Безнравственность — то, что отличает недочеловеков. Все недочеловеки — извращенцы. Извращение — это использование члена в противоприродных целях, для удовольствия, например. Член — не игрушка, с оружием играть нельзя. Юноша Кэлнора должен быть чист — в смысле, никогда не впадать в извращения, не развлекаться теми вещами, которые ведут к зачатию, а тем паче — не ведут к нему, не привязываться к контейнерам для генов и не стремиться к низким удовольствиям. Удовольствие должно быть привязано к чувству выполненного Долга.

Тебе плохо, Проныра? Ну, ты же хотел рассказывать о нас, тебе информация нужна… ладно, я больше не буду. Ты ведь представил, как выглядит воспитание на моей великой Родине, правда?

Теперь речь пойдёт о том, как я, кэлнорец в высшей степени, оказался на Мейне вместе со всеми своими принципами.

Эта история началась с экскурсии лучшего из Младших Курсов ЭлитАкадемии на военную базу.

В космос мы все, конечно, хотели — ночей не спали. Нас же учили на АстроДесант, на штурмовиков. Все мои детские сказки были про отважных астродесантников, про атаки, про вторжения — в общем, про всякого рода весёлую и замечательную войну. Нет, я более-менее знал, что на войне можно и погибнуть, но это тоже было весело и замечательно: для тебя будет играть музыка, десант понесёт гроб, прикрытый штандартами, будут говорить речи, называть героем, внесут в Вечные Списки… Больше я на эту тему ничего думать не мог за неимением достоверной информации. Альтернатива для меня была: герой при жизни или герой посмертно.

А увешанные Железными Звёздами ветераны разговаривали с нами каждую неделю и это состояние — весёлое и замечательное желание рвануться в бой — поддерживали и накручивали.

В итоге вся моя сотня, в которой я был лучшим по психофизическим и генетическим показателям, состояла из круглых идиотов, страстно жаждущих оплодотворять и убивать, а потом и умереть, весело и замечательно. Средний недочеловек с Мейны умнее, когда ещё только выползает из пелёнок и учится говорить.

Да… Проныра, тебя это «недочеловек» не бесит? Прости, не могу ничем заменить, когда говорю о Кэлноре. Я знаю, кто тут «недо», но из песни слова не выкинешь. Если можешь, воспринимай это, как термин, что ли. Я тогда думал и говорил именно в этих терминах — и весь Кэлнор говорит в этих терминах, ты имей в виду. Штришок к общей картине.

Ну так вот.

Моя Сотня год была лучшей по всем нашим дисциплинам, а главное — по физической подготовке. И нас с гордостью проводили родители: такие мы были лучезарные мальчики, храбрые воины и первопроходцы, покорители космоса, дивно одинаковые, идеальный строй — расплывались в объективах видеокамер от слёз умиления у взрослых.

Транспорт до военной базы — сильные эмоции. Мы себя ощущали уже АстроДесантом — ну так нам всем же имплантировали знак Железной Когорты на щёку ещё в зародышевом состоянии, мы сроду — Железная Когорта, часть той силы, которая… в общем, перед нами трепещет Вселенная.

Во время стартовых вибраций корпуса нашего транспорта мы просто-таки чувствовали, как она трепещет. Но — военная станция куда круче, чем банальный мирный транспортник, где нам и с антигравитационных кресел встать без разрешения не позволяли.

Нас повели на экскурсию. Какой был восторг, дух захватывало: десантные модули, ракетный отсек, ангар для истребителей… На этой станции, верно, постоянно принимали детей — смену, так сказать. Репертуар уже отработали. И даже штурмовые скафандры держали нашего размера — правда, парочку, не больше, но всё равно, нам больше-то и не надо…

Ветеран привёл нас в отсек, где хранились скафандры, и показал, как они выглядят не на видео, а наяву. Детский размерчик, конечно, огорчал рядом с теми, что для взрослых, но детские были сделаны очень точно и достоверно. И мне предложили надеть скафандр и почувствовать себя настоящим штурмовиком.

Это и спасло мне жизнь. Каприз судьбы, хохмочка случая. Восторженный идиотик-ЮнКом, трясясь от восхищения, влезает в скафандр, чтобы поиграть в суперубийцу — и в это время звучит боевая тревога.

Оцени уровень моего восторженного идиотизма: я обрадовался. Я успел просто задохнуться от счастья: я же сейчас увижу всё это интересное, как наши раскатают в клочья недочеловеков, возьмут пленных, превратят их в контейнеры для наших генов — ну, я успел всё это себе представить в ярких красках перед тем, как потерять сознание.

А потом очнулся мордой в кровавой каше. Ладно, не мордой, защитным стеклом скафандра. Еле отодрал себя от пола, тёр-тёр стекло перчатками, но жидкие компоненты крови испарились, остались сухие красные полосы. Впрочем, и через это красное, размазанное — мне хватило рассмотреть.

Я в отсеке один выжил. Спасло, что скафандр делали, как точную копию штурмового — всё болело, но экзоскелет выдержал, кости остались целы. Прочих большей частью просто размазало — прямое попадание, в переборке дыра, через соседний отсек — кусок черноты за отсутствующей бронёй. Кого не расплющило ударной волной, тот умирал дольше и тяжелее; я заглянул в лицо ветерану-экскурсоводу — и снова отрубился на какое-то время. Мне ещё крупно повезло, что вырубился, а не блеванул внутри шлема.

И никто меня не спас и в чувство не привёл. Я опомнился там же, в том же положении. Дыра, мясо, кровь. Уже тогда я понял, что про войну взрослые всё врали — все взрослые, и мои родители тоже — а на войне всё не так, как в сказках, на картинках. Я начал соображать — и рядом не было никого, чтобы снова вывихнуть мои мозги. Я впервые в жизни тогда начал думать сам.

Потому что, хоть я ничто, а Кэлнор — всё, Кэлнор мне сейчас на помощь не придёт. А я себе нужен. Мне хочется жить. И я забарахтался, как какая-то неразумная тварюшка ничтожная, которой в мясорубке подохнуть бы, да не хочется.

Я стал делать то, чему учили. Отсоединил столько кислородных баллонов, сколько мог унести. Выбрался в шлюз между отсеками, загерметизировал, выровнял давление — оно никак не выравнивалось — и вышел в технический сектор. Он был не развороченный, а просто мёртвый; я — отличник, я догадался про электромагнитный импульс.

Надо было идти куда-то дальше — и я побрёл дальше. Давление в отсеках скакало синусоидой. Вся станция была в сквозных дырах от прямых попаданий ракет. В ангары я войти не смог: судя по показаниям датчиков, за переборкой был уже космос, просто космос. В жилом секторе мне пришлось пробираться по кускам мяса, клочьям скафандров и лохмотьям астродесантной формы; подозреваю, что не съехал с ума только потому, что был туп, как пластиковая заглушка, и не осознал произошедшего до конца. Но на тот момент мне хватило и того, что я понял.

Я понял, что Железная Когорта не всесильна и не непобедима. Я понял, что ничего весёлого и замечательного в войне нет. Я понял, что в сияющих гробах под штандартами лежит мешанина мяса и костей — и что я сам умру от удушья, жутко и больно, в скафандре, перемазанном кровью сокурсников.

Я читал схемы, рассматривал планы переходов и постепенно добрался до командной рубки. В рубке понял ещё одну вещь: что уже не расскажу никому из экипажа, что меня обманули. И вообще, скорее всего, никому не расскажу.

Рубка была загерметизированаи цела. Газоанализатор показывал ноль процентов кислорода. Я вошёл внутрь и увидел, как буду умирать сам: четверо взрослых задохнулись в рубке, пытаясь вызвать помощь с Кэлнора, но дисплей главной передающей антенны светился пустым серым бельмом.

Я не умел плакать и не знал, кого звать на помощь. Видимо, был слишком туп, лишён воображения и не по годам рационален — не звал мать, которая не могла бы помочь, наоборот — врала, как все. Я не звал и Великого Сына, для которого я — ничто, один из миллиардов бойцов. Я забрался в кресло Командора, поджав ноги, чтобы не прикасаться ногами к его трупу, в агонии скатившемуся на пол, и стал думать.

И додумался до дикой вещи, которая никогда не пришла бы в мою голову, не будь я в ужасе и шоке. Я вспомнил, что нам говорили в ЭлитАкадемии.

Рядом с мёртвым дисплеем главной антенны горел крохотный красный огонёк. Аварийный передатчик, настроенный на общую волну недочеловеков. Выключенный.

Этот передатчик монтировали всегда, порой использовали в тактических целях — как приманку, к примеру. Но сейчас, видимо, кругом были враги — и экипаж не включил этот сигнал даже в последний смертный момент.

А я включил. Я не собирался никого заманивать в ловушку, я сознательно позвал на помощь врагов Кэлнора, тех, кто убил моих соотечественников. Я, холодея, проследил, как вместо красного индикатора вспыхнул зелёный — как к недочеловекам ушёл зов о помощи. В тот момент я и стал предателем Родины. Малолетним преступником.

Но меня по-настоящему беспокоило только одно: пусть они прилетят поскорее. Пусть заберут меня отсюда или убьют. Я думал, что умереть от пули легче, чем от удушья.

Не смотри на меня так, Проныра. Я был рационален, как мелкий робот.

Я понял, что услышали и прилетели, когда в моём последнем баллоне заканчивался ресурс и дышать было уже очень тяжело. Я вдыхал тот воздух, которым уже дышал — горячий и мёртвый — и тут ожил газоанализатор. Кто-то выравнивал давление в рубке и снаружи, кто-то пустил в рубку струю кислорода — столбик анализатора пополз вверх — четыре процента, семь, десять, двенадцать, пятнадцать, семнадцать — я сорвал шлем и вдохнул.

Воздух меня опьянил. Я дышал-дышал-дышал, когда открылась гермозаслонка.

В рубку вошла чужая женщина.

Я ждал чего угодно, но не такой женщины. Она не умещалась в моей голове. Женщины не должны воевать, женщины — добыча, контейнеры для генов. Женщинам полагается подчиняться. Даже наши женщины — существа второго сорта, с ними не особенно считаются.

Но с этой сложновато было не считаться.

Выше моей матери, вдвое шире в плечах. Экранирующий скафандр бойца. Умное, жёсткое лицо, сожжённое ультрафиолетом. Короткий седой ёжик волос. Тяжёлый бластер, направленный на меня.

Я слышал про гнилой гуманизм недочеловеков, но никогда особенно не понимал, что это такое. А увидев женщину с оружием, вспомнил россказни о том, как у недочеловеческих женщин не поднимается рука на кэлнорцев — и понял, что тут мне лгали тоже.

Она рассматривала меня с выражением, которого я не мог понять. Потом медленно спросила, не опуская ствол — и её перевёл отличный дешифратор, лучше штатного:

— Кэлнор — превыше всего?

— Да, — сказал я. А что ещё я мог сказать?

— Кэлнору будет принадлежать Вселенная? — спросила она.

— Да, — сказал я, как мог чётко. Вдохнул, взял себя в руки и попросил у неё — всё равно я уже предал Родину. — Товарищ недочеловек, убейте меня, пожалуйста, быстро. Я ещё никого из ваших соотечественников не убил, поэтому вы можете убить меня быстро.

— Ты знаешь, что тебя дОлжно убить? — спросила она.

— Да, — сказал я через силу. — Потому что я ваш враг. Только быстро, если можно.

— Ещё живые есть? — спросила она.

— Нет, — сказал я. — Если бы были, мне не позволили бы вызывать врагов.

И тут женщина закинула бластер на плечо. Я не поверил глазам.

А в рубку ввалилась такая… я никак не мог придумать слово, чтобы определить эту группу точно. Шайка? Банда? Сброд? Они все были разные, совсем разные, даже униформу не носили, чтобы попытаться это скрыть. Никогда раньше мне в голову не приходило, что такое вообще возможно. Мне казалось, что недочеловеки — такая же армада, как мы, вернее, несколько таких же упорядоченных обществ, но в тех, кто пришёл на зов, порядка не было вовсе.

Я не понимал, как они могут существовать. Как они могут терпеть рядом друг друга — так невероятно отличающиеся. В одной толпе я увидал и недочеловеков, и явный генетический мусор — и что-то держало их вместе, они действовали, как команда.

Впереди всех оказался молодой высокий мужчина-недочеловек, Шед-Бухгалтер, скажу я сейчас — тогда у него ещё были ярко-красные блестящие кудри ниже плеч и такая же красная курчавая борода. Кудри и борода меня поразили. Меня вообще поразили их волосы.

У женщины — ещё ничего. Но вот у мужчин — эти локоны, косы, хвосты, этот гребень, крашеный в зелёный и красный, чёлки ниже глаз и звериная морда, заросшая целиком — это было невероятно, это был разврат, этим они обольщали своих недочеловеческих самок, мне тоже хотелось такое на голове, когда я смотрел — то есть, они обольщали и меня. Меня учили, что волосы надо убирать везде. Волосы — пережиток недочеловеческого, они создают беспорядок, за ними сложно ухаживать, они мешают рассмотреть форму черепа и квалифицировать генетический индекс. Но недочеловеки не уничтожали волосы и делали с ними, что хотели. Им никто не запрещал. Вот о чём я думал, глядя на них — об их волосах, а не об оружии.

Я насмотрелся на оружие. В этом не было ничего поразительного. Но такого невероятного растления я не мог себе представить.

— Не пристрелила, Мать Хейр, — сказал Шед, спокойно констатируя факт. — Пожалела деточку?

— Надо было всадить в рубку ракету, — кивнула Мать Хейр. — Но я подумала: вдруг это пленный? И — да, не могу. Слабая баба. Да, он ребёнок, хоть и кэлнорский.

— А какая, позволь спросить, разница? — подошёл нги с косой очень красивого цвета, золотистой, как закатное небо. Такие волосы я хотел бы больше всего, но нги — даже не недочеловеки, нги — генетический мусор. Никому не удавалось оплодотворить нги — они погибали сразу или чуть погодя. Поэтому нги, согласно директиве Великого Сына, подлежали уничтожению поголовно. — Какая разница, ребёнок кэлнорец или взрослый? Даже младенец с Кэлнора носит в себе генетическую бомбу. Да и пленный, если выжил — заражён. Честный пленный покончил бы с собой, а не стал бы звать на помощь.

— У всех разная сила, — сказал огромный синий недочеловек с чёрными волосами, закрученными в множество длинных жгутов. В его случае мне хотелось бы не такие же волосы, а такие же мускулы. — И почему непременно сразу играть в ящик?

— Ага, — хихикнул тощий, с завидным красно-зелёным гребнем. — Можно ведь просто ликвиднуть проблему вместе с проблемным органом — и жить себе дальше! И, кстати, если кастрировать котёнка — то пусть, наверное, живёт?

— Лучше пристрелить, — сказал заросший сплошь. — Гуманнее.

— Может, проблема и меньше, чем кажется, — усмехнувшись, сказал статный и бледный недочеловек с роскошной чёлкой. От такой чёлки я бы не отказался. — Вдруг ему понравятся парни, когда он подрастёт.

— О, нет! — воскликнул Шед. — Если парни — это будет трындец. Ангел, ты хоть представляешь себе, каково это парню — понравиться кэлнорцу? Жесть, лучше и впрямь пристрелить сразу.

Они решали мою судьбу, а я пялился на них. Я их жрал глазами. У них всё было: волосы, с которыми они развлекались, как хотели, блёстки в ушах, пряжки, рисунки на бронескафах, фигурные рукояти у ножей… У них было всё, что запрещали мне, им было можно всё, что мне нельзя, им было можно заниматься любым развратом, даже заплетать себе косы. И они были сильнее, они ведь победили.

Наших лжецов. Тех, кто врал мне про войну. А мне всегда твердили, что прав тот, кто сильнее.

Я сжал кулаки и сказал:

— Товарищи недочеловеки, а можно попросить?

Они все замолчали и уставились на меня.

— Что? — спросила Мать Хейр.

— Можно мне посмотреть, где вы живёте? — сказал я, глядя прямо ей в лицо. — Клянусь Великим Сыном, расой и кровью, я ни до кого даже не дотронусь. Хотите, я буду ходить в скафандре, даже в шлеме. Я только посмотрю — а потом вы меня убьёте, товарищ Мать Хейр. Или кого-нибудь попросите, если вам самой будет тяжело.

Недочеловек с гребнем расхохотался, и нги улыбнулся. Шед присвистнул, нагнулся ко мне и спросил:

— Зачем тебе, кэлнорец? Какая разница, где сдохнуть, малыш?

Я не мог объяснить.

— Пожалуйста, товарищ недочеловек, — сказал я так любезно, как смог. — Хотите, вы сами меня потом убьёте? Я только посмотрю немного, как вы живёте в своём мире.

Тогда Шед выпрямился и сказал своему сброду:

— Вы как?

Никто ничего не ответил — не согласились, но и не возразили, и Шед сказал Матери Хейр:

— Можешь забрать его себе. Под твою ответственность. Как только доберёмся до дома, я сам прослежу, чтобы его осмотрел наш лепила — и подумаем вместе, что с ним делать. Понимаю, что глупость… но ребёнок, ладно… глаз не спускай. На цепь посади. Пусть ходит в скафандре. Ни шагу от тебя. Дёрнется — убей. Можно тебе доверять, или ты совсем расклеилась?

— Мне его жаль,Шед, — сказала Мать Хейр. — Но если я замечу, что он пытается пакостить — пристрелю, и рука не дрогнет.

— Ну и всё, — подытожил Шед. — Забираем отсюда всё ценное, что сможем унести, и валим. Тухло тут, Кэлнор всё-таки.

— Пойдём, ценное, — сказала мне Мать Хейр и усмехнулась.

И мне стало как-то… неспокойно, странно. Надо было что-то сделать, сказать — я не умел. Я ещё не всё понял, вернее, не понял ничего, кроме того, что не умру вот прямо сейчас.

И ещё я понял, что ужас перед Кэлнором — тоже враньё. То есть, может, кэлнорцев в какой-то степени и боялись, но сильнее ненавидели. И брезговали. И от этого «тухло», сказанного Шедом, в моём бедном мозгу что-то сломалось окончательно.

Я отломился от Кэлнора. Будто услышал этакий пластмассовый хруст.

Недочеловеки-мужчины остались собирать трофеи на погибшей станции, а Мать Хейр увела меня к себе на борт. И я впервые оказался на чужой территории.

Тут всё было другое, даже запах. Внутри крыльев Матери Хейр царил беспорядок — не беспорядок, но и следа не замечалось стерильной упорядоченности Кэлнора. Я рассматривал её машину — и мне казалось, будто тут всё собрали из разнородных кусков, заботясь только о том, чтоб заработало. Без лоска и глянца. Даже пилотское кресло в рубке было обтянуто чем-то необычным, вроде цветного меха, а на центральном пульте, между панелями, Мать Хейр прикрепила крохотную фигурку из тёмно-жёлтого металла, обнажённую женщину ростом с палец.

Мортис, культ женщины, всё мне на тот момент было понятно — я же учился распознавать среди недочеловеков контейнеры и мусор. Мортис у нас классифицировали базой контейнеров средней паршивости, но не мусора, всё-таки.

Я хотел остаться в рубке, но Мать Хейр сказала:

— Иди в каюту. Умеешь пользоваться диагностом? Подключись; потом расскажешь, всё ли с тобой в порядке.

— Со мной всё в порядке, — сказал я. — Меня учили самодиагностике, товарищ Мать Хейр.

Она кивнула и чуть нахмурилась.

— Зови просто Мать Хейр. Или просто Хейр, какая я тебе мать…

— Но те вас так называли, товарищ, — попытался возразить я. — Они точно не ваши дети.

— Это другое дело, — отрезала она.

— А чья вы мать на самом деле, товарищ? — спросил я. — Ведь они вас не просто так называют Матерью, да?

— В каюте есть голограмма, — сказала она. — Иди посмотри. Иди туда, не мешай мне.

Я смотрел на неё и думал, что всё понимаю. Она думает, что я — себе на уме, что у меня есть какой-нибудь не по возрасту грязный план. И что она права.

Потому что он у меня был. Сразу появился в голове, сам собой. Понимаешь, Проныра, Кэлнор не сбросишь с себя, как одежду — Кэлнор в генах и в костях, в извилинах, в душе, внутри. Чтобы совсем убить его в себе, надо убить себя — я не мог. И думал, что смогу стать агентом Кэлнора в их мире, когда вырасту. Если они не искалечат меня, у меня может быть потомство.

Я — бомба. Моё назначение — взорваться. Я шёл в каюту и думал: Мать Хейр жалеет, что не пристрелила меня — и, наверное, правильно делает. Я вёл себя, как предатель, но, наверное, смогу что-то исправить. Стать генетической бомбой Кэлнора в их ненормальном мире.

Думать об этом было тошно — и вот это уже не получалось объяснить.

Я шёл и думал, что могу стать героем. Но меня воротило от слова «герой» — с ним ассоциировалась кровавая каша в коридорах нашей военной станции.

Каюта Матери Хейр оказалась до удивления похожа на каюты наших бойцов, которые нам показали на военной станции, разве что — уютнее. Я, по дурости своей, бессознательно ждал каких-то экзотических штук, чуть ли, кажется, не деревянных идолов варварских божеств — а Мать Хейр жила аскетично и просто. Правда, я отметил рабочее место, мониторы связи с рубкой — но ведь это была капитанская каюта. Мать Хейр сама командовала своим маленьким кораблем класса, по системе Кэлнора, приблизительно «звездный охотник», ей нужны были дополнительные возможности мониторинга машины, даже во время сна.

Но над пультом связи я впрямь увидел большую голографическую фотку. Вообще-то, и кэлнорцы порой возили с собой голограммы своих женщин и детей, так что в самом факте фотки не было ничего необычного; иное дело — изображение.

На фоне сооружения из бронестекла, в котором я узнал рубку космической связи, сфотографировалась сама Мать Хейр, в рабочем комбинезоне и магнитных ботинках, как пилот — она казалась моложе, чем сейчас, ежик ее волос был не алюминиевым, а почти черным. Она улыбалась.

И, улыбаясь, она держала на руках какую-то небольшую и мерзкую тварь. Личинок букашек с Раэти я на тот момент еще не видел, и это существо, длинное, суставчатое, с цепкими мохнатыми лапками, с головой, состоящей, как мне показалось, из одних только громадных лаково-чёрных глаз и выпяченной челюсти, меня перепугало. Я подумал, что в мире Матери Хейр гадкие домашние питомцы.

Впрочем, на мой тогдашний взгляд, на фотке было изображено кое-что погаже личинки.

Мать Хейр обнимал за талию тощий гуманоидный ребенок непонятного пола — генетический мусор в шелку и косичках. Мало того, что он — оно — было нги и подлежало уничтожению, как досадная ошибка природы — даже для нги оно выглядело аномально. Насколько я помнил занятия по ксенологии, так выглядели искалеченные нги, ещё в детстве лишённые признаков пола, непригодные для воспроизведения потомства. Я запомнил это, потому что наставник пошутил тогда: «Даже сами недочеловеки зовут несчастных ублюдков никчемушниками».

Но больше меня поразило не оно.

Рядом с Матерью Хейр стояло кресло на колесах, а в кресле сидел урод.

Не чужеродное существо, вот в чем главное потрясение, Проныра. Настоящий урод, ошибка природы, отброс, которого надлежало бы уничтожить еще внутриутробно — в крайнем случае, сразу после рождения. Уроды не должны портить генофонд расы — это в меня было крепко вбито. Урод, прислонившийся костлявым плечиком к бедру Матери Хейр, смертельно уронил бы ее в моих глазах, будь он её настоящим сыном — но его родила не она.

Мой примитивный ксенологический анализ говорил о том, что Мать Хейр происходит с Мортиса. На злом лице урода, под белесой челкой, блестели такие же глаза, как у тебя, Проныра: бледно-голубые ледышки, вертикальный зрачок — глаза парапсихика с Лаконы. Генетически урод не мог иметь к Матери отношения.

Но он был — лаконец, а потому — урод втройне.

Ты ведь совершенно оправданно дёргаешься, когда меня видишь, Проныра. Твоя раса на Кэлноре считается очень ценной, о ней уже много лет думают всерьез. Предположу, что войну тормозят только ваши технологии, заставляющие перестраховываться наших стратегов. Генетики-то просто мечтают о вас как идеальных контейнерах для наших генов. Есть авторитетные ученые, жаждущие дополнить вашими генами и, таким образом, усилить генетическую мощь Кэлнора: вторжение сделало бы модификацию массовой. Глупо удивляться, что ваши парапсихические способности уже которому Великому Сыну спать спокойно не дают, правда?

Я, конечно, слышал об этом на лекциях по стратегии и генетике. Я был свято уверен, что лаконцы так же блюдут чистоту генетических рядов, как и мы, и что они — такие же поборники евгеники. И вообще — достойные противники. Кажется, лаконцы были для меня единственными недочеловеками, вызывавшими что-то вроде уважения. И вдруг я вижу лаконца — урода.

Шок.

Голова у этого недочеловека в кубе держалась на тонкой шейке, как пустой шлем на палке, тщедушное тельце утонуло в кресле, руки выглядели паучьими лапками, а от скрюченных ножек, раза в три короче, чем бы ему полагалось, меня затошнило. Сын великого народа, подумал я. Как только недочеловеки-парапсихики не стыдятся своих выродков в космосе, где их видят существа других рас? Вот, скажем, я? Ведь я теперь знаю, что лаконцы оставляют жить и, чего доброго, размножаться, генетический мусор! Чего же стоит их хвалёный уникальный генофонд?

И тут мне в голову — в дочиста промытые мозги ЮнКома — пришла мысль, которую я в тот момент счел блистательной. Гора страха и вины свалилась с плеч. Даже если у меня не выйдет генетической диверсии, даже если меня — спаси меня судьба! — искалечат до невозможности иметь потомство, я не стану бесполезным, я — не ничтожество. Я — разведчик Кэлнора в мире недочеловеков. Если меня не убьют, я смогу выяснить, где у них слабые места, и сообщу об этом великой Родине. Я уже начинаю выяснять — я уже знаю о такой слабине.

С другой стороны, подумал я, снова вспомнив слащавое враньё и растерзанные трупы, я могу сделать выбор. Я — разведчик, у меня — явный талант к сбору информации, я соберу столько информации, чтобы решить наверняка, кто тут прав, а кто виноват.

Не для Кэлнора решить. Для себя. Так и становятся на путь чудовищных измен.

В этот момент я впервые в жизни осознал себя хозяином и командиром себе самому.

Мне сразу стало легче. Я с удовольствием заглянул в выключенный монитор, как в зеркало — на свою физиономию, на которой горел знак Железной Когорты. Я в тот миг себе очень нравился: я крут, я умен, я все сделал правильно — выжил в экстремальных условиях и втерся к недочеловекам в доверие. Если так пойдёт и дальше, я уцелею и сохраню жуткое и блаженное, как ощущение свободного падения, чувство личной свободы.

Я просидел в каюте Матери Хейр несколько часов. Все это время я пытался подогреть в себе презрение к мейнцам. Чтобы забыть, что они носят любую одежду, какую хотят, отращивают волосы и не убивают своих злейших врагов, я смотрел на фотку, на Мать Хейр, снятую вместе с мусором и уродом — это помогало мне думать, что она не так уж и хороша. Я не хотел рассчитывать слишком на многое — но в моей голове то и дело коротило противоположные идеи, и я путался в оценках и умозаключениях.

Вероятно, размышлял я, желание обнимать уродов и улыбаться им — это и есть гнилой гуманизм.

Вероятно, возражал в моей голове незнакомый голос свободы, желание опустить бластер, видя беспомощного врага — это тоже гнилой гуманизм?

Я шёл вразнос. Мать Хейр отчаянно нравилась мне, и я ее оправдывал тем, что мусор на фотке — не настоящие ее дети, хоть она и назвала их своими. Мне хотелось понравиться ей — и я никак не мог придумать, как этого добиться.

Для начала я решил не пытаться что-то изменить и никуда не совал свой нос: мне было ясно, что Мать Хейр имеет полное моральное право передумать и пристрелить меня, если я вздумаю неправильно себя вести, а умирать мне категорически не хотелось. Когда накатывало чувство вины¸ я снова и снова внушал себе, что хочу выжить не из эгоизма, а ради процветания Кэлнора; время от времени мне почти удавалось в это поверить. Когда смерть не дышала мне в затылок, я то и дело снова становился мелким роботом — но больше не оставался им надолго: голос свежеобретённой свободы сбивал меня с толку.

Но в любом случае не мешало быть осторожным. Поэтому я чинно дождался Мать Хейр в её каюте.

Она вошла без оружия и бронежилета, с рассеянным и усталым видом, я бы даже сказал — каким-то домашним, свойским видом. Я смотрел на нее — и не чувствовал, что она мой враг, а я пленник.

— Голоден, кэлнорец? — спросила Мать Хейр.

— Да, — сказал я. — Товарищ Мать… В смысле, Мать Хейр, мое имя Ли-Рэй, но вы, конечно, можете звать меня и кэлнорцем, если вам так удобнее.

Я почему-то не мог называть её просто Хейр. Я ожидал, что рассержу её этим, но она улыбнулась, почти как на фотке. И мне вдруг снова стало мучительно стыдно непонятно из-за чего.

— Хорошо, Ли-Рэй, — сказала она. — Я запомню. Я научилась даже произносить имя Крошки Хнжу на его собственном языке, а уж имена гуманоидов я запоминаю на раз-два.

Она говорила очень спокойно, совсем без злобы, даже без неприязни — и я внутренне разжался настолько, что посмел спросить:

— Мать Хейр, а кто такой Крошка Хнжу?

Она снова улыбнулась и принялась что-то набирать на панели бортового синтезатора органики.

— Я не знаю, что тебе по вкусу, Ли-Рэй, — говорила она между делом, — поэтому сделаю так: машина внесет коррективы в наши традиционные блюда — поправку на вашу физиологию… А Крошка Хнжу уже давно не крошка, он уже прошел третий метаморфоз, взрослый парень — это я его так зову по привычке.

Она кивнула на фотку — а я пытался вспомнить, что такое метаморфоз.

— Вы говорите про нги, Мать Хейр? — спросил я. Мне было очень неуютно.

— Нет, Ли-Рэй, — сказала она, и от синтезатора запахло чем-то совершенно незнакомым, но явно съедобным и даже вкусным. — Я говорю об инсектоиде с Раэти. Их у нас на Мейне зовут букашками.

Меня передернуло.

— Оно… вон то… разумное?! — спросил я, изо всех сил стараясь не менять правильно-безразличного выражения лица. Матери Хейр нравились личинки длиной с руку взрослого кэлнорца, она могла рассердиться на того, кто этой симпатии не разделяет, а я всё сильнее хотел ей понравиться. — Они даже не недочеловеки, да?

Мать Хейр посмотрела на меня внимательно, но я не почувствовал ее неудовольствия.

— Многим гуманоидам инсектоиды кажется жуткими при первой встрече, — сказала она. — К их виду надо привыкнуть. Пока что — запомни, что раэтяне безопасны для тебя.

— Они хищные? — вырвалось у меня, но Мать не рассердилась и на это.

— Нет, — сказала она спокойно. — Они питаются растениями, которые уже начали гнить. А ты, всеядный гуманоид с Кэлнора, можешь попробовать это, — и протянула мне пластиковую миску и пластиковую лопаточку с зубчиками по краю. — Это свежие растения с Мортиса, прошедшие особую тепловую обработку. Понимаешь, как их можно брать с тарелки?

Я понял — и еще я понял, что ужасно голоден, а тушеные зерна и какие-то красные кусочки — неожиданно вкусная штука.

— Как нам с тобой повезло, Ли-Рэй, — сказала Мать. — С пищей для Крошки Хнжу пришлось повозиться, я долго училась ее готовить. Разыскать рецепты сыра из молока нгиунглянских коз и травяной каши для Дотти тоже было непросто. А вы с Эрзингом — непривередливые ребята, легко едите стандартные блюда Космофлота Аллариа с крохотными поправками. Большая удача.

Я слушал её, ел и постепенно осознавал: мне придётся увидеть их — генетический мусор разных миров, о котором Мать Хейр говорит, как о своих детях.

И среди этого мусора — урод, калека и ксеноморф-инсектоид. А я не должен желать их уничтожить. Более того: я должен как-то сделать вид… какой? Что мне всё равно? Что мне не отвратительны эти существа? Что они мне симпатичны, потому что Мать Хейр говорит о них, как кэлнорки — о нормальных детях, о настоящих детях?

К такому опыту меня не готовили ни дома, ни в Академии.

Но я понимал: я выживу, если сделаю всё правильно. Я был настроен узнать, как сделать правильно — и вести себя соответственно. Кэлнор лгал мне; я собирался выслушать Мэйну и понять, насколько она правдива.

Мать Хейр не позволила мне во время посадки присутствовать в рубке. Мне пришлось лежать в кресле с антигравами в каюте, на её рабочем месте, перед заблокированным пультом — я понял, что мне не доверяли, но не огорчился. Скорее, убедился в предусмотрительности Матери — она была вовсе не такая дура, как нам рисовали недочеловеков.

Но мне страшно хотелось увидеть мир, отличающийся от Кэлнора всем, что я мог и не мог себе представить. От любопытства у меня буквально свербело внутри, просто подошвы чесались, как хотелось идти туда. И Мать Хейр не стала меня долго мучить, снова сжалилась.

— Но ты должен надеть и не снимать свой штурмовой скафандр и шлем, Ли-Рэй, — приказала она. — Когда мы придём домой, я заменю твой кэлнорский скафандр на наш бронескаф, но пока пусть будет хоть этот. Я не хочу, чтобы кто-нибудь убил тебя от страха или из отвращения.

Когда я это услышал, моя благодарность Матери стала более осознанной. Я понимал, что не заслужил такой заботы недочеловеческой женщины — она сама ни на что не могла бы рассчитывать, попади она в руки кэлнорцев.

Она даже принесла чистящий состав и помогла мне смыть присохшую к скафандру кровь. Когда мы её смывали, мне снова стало очень худо, закрутила какая-то дикая мешанина чувств: страх, жалость, злость, разочарование, вина… Руки тряслись, я пытался это скрыть, но Мать Хейр заметила и дотронулась до меня, в первый раз — коснулась плеча.

— Да, — сказала она, — космос жесток. Но попробуй это пережить: для того, кто превратил свою жизнь в войну, потери — тяжёлая неизбежность. И мы — воюющий народ, и каждый из нас кого-то потерял, даже если воевал не с ксеноморфами, а с самим Простором.

Когда она сказала «и мы» — у меня сжалось сердце. Надо было придти в ярость от того, что у женщины-недочеловека кэлнорцы и мусор — «мы», но я не почувствовал злобы. Я понял, что уже не так бесконечно одинок, как миг назад. Это были первые мейнские парадоксы.

Я изрядно напрягся, когда мы с Матерью Хейр сходили с корабля в её мир.

Стоило только бросить взгляд, чтобы оценить: порядка в понимании Кэлнора тут нет. Порядок в понимании Кэлнора — это порядок плаца, никаких других его разновидностей Кэлнор не знает; порядок дикой чащобы, не внешний, а внутренний, держащийся на глубинных связях между живыми обитателями мира, Кэлнору не только чужд, но и ненавистен.

А на Мейне он как раз такой.

Мне потребовалось много времени, чтобы понять, как может существовать, не разваливаясь, этот мир полнейшего, в понимании кэлнорца, хаоса и разгильдяйства. Но что разврат недочеловеков не ограничивается ношением волос, блёсток в ушах и картинок на бронескафах — я понял сразу, как только вышел из звездолёта Матери.

Мир, окруживший меня, был целиком из обучающих фильмов «Растленное и разлагающееся общество недочеловеков: эволюционные ошибки». Размалёванные и совершенные «охотники» мейнцев показались мне отвратительно-прекрасными, соблазнительными настолько, что хотелось облизнуть губы: я не мог себе представить, что когда-нибудь увижу эту мерзкую красоту наяву. У меня рот приоткрывался, когда я глазел на эти машины. Кажется, именно так я впервые начал смутно понимать, что такое «эротика».

Сами пилоты были для меня такими же отвратительно-прекрасными, как и их машины. Они косились на меня, клали ладони на оружие, хмурились — я понимал, что меня убили бы, не будь рядом Матери Хейр, и это тоже было захватывающе странно. Они, мужчины, подчинились решению женщины, настоящего, полноправного штурмовика — это было тяжело уложить в голове.

Мы прошли ту самую стеклянную рубку космической связи, рядом с которой Мать Хейр сфотографировалась вместе со своими приёмышами-мусором. Мы миновали штаб охотников, похожий на вертеп из пропагандистских фильмов, мастерские, заправочную базу и ещё какие-то служебные постройки. Я успел увидеть столько разных существ, недочеловеков и настоящих нелюдей, что у меня рябило в глазах и в душе. Но, в конце концов, Мать Хейр привела меня в жилой сектор, к нескольким коттеджам, вокруг которых под колпаками силового поля росли и цвели невероятные растения из диких миров.

Её коттедж был целиком увит красновато-фиолетовым плющом, цветущим довольно крупными белыми цветами. Этому плющу, вероятно, были нипочём и радиация, и пыль, и загрязнённый воздух космопорта. Буйные заросли кустарника в пурпурной с зелёными прожилками листве довершали картину.

Из зарослей появился… появилось… В общем, я увидел того самого нги без пола, уже не ребёнка, а подростка, выбежавшего нам навстречу и с разбегу прыгнувшего на шею Матери Хейр.

Таких диких проявлений положительных эмоций мне видеть не приходилось. Я остановился, соображая, к чему бы это — к драке?

Но Мать Хейр не рассердилась и не возмутилась. Она держала это существо на весу, прижимая к себе, гладила по голове и по спине и говорила:

— Ты когда-нибудь собьёшь меня с ног, Дотти. Ты уже выше и сильнее меня, большая девочка, пожалей старуху-мать…

Это прозвучало ложью. «Девочка» Дотти еле доставала Матери Хейр макушкой до плеча, была худой и гибкой, как медный кабель — и, в общем-то, не тянула на «девочку». Её змеиное тельце казалось совсем бесполым, без малейшей выпуклости и на груди, и на бёдрах, и в паху. Зато это существо носило множество цветных бус, длиннейшие глянцево-чёрные косы и одежду из шелковистой ткани, разрисованной большими яркими цветами. И хихикало.

«Девочка»… Ладно, подумал я, пусть будет девочка, раз так хочет Мать Хейр.

Калека, настолько здоровая, насколько это вообще возможно для изувеченного существа. И самодовольная. И украшающая себя. Это противоречило всему, что я знал о жизни.

— А где братишки? — спросила Мать Хейр.

— Жук — на свалке, — сказала Дотти тонким голоском. — Ищет подходящие железяки для какой-то новой идеи. Я уже связалась с ним, он сейчас будет. А Эрзинг — дома. Мы экспериментировали с твоей поваренной книгой.

И тут Дотти заметила меня.

— Ой, — сказала она и вытекла из рук Матери Хейр на бетон дорожки. — Ты всё-таки…

— Да, это кэлнорец, малютка, — сказала Мать. — И ему больше некуда деваться в нашем лучшем из миров.

Дотти на меня посмотрела настороженно, но не испуганно — и подошла. Взглянула в лицо, протянула руку.

— Привет, — сказала, — кэлнорец. А и впрямь, отчего я струсила-то, глупая? Я же бестелесная, Мама права. Мы с тобой друг другу никакого вреда не причиним, правда?

Я несколько секунд не мог придумать, как себя вести. Что делать? Взять её за руку? Зачем? Трогать недочеловека — не ради генетического апгрейда, а просто так?

Но Дотти смотрела мне в лицо — и я взял её за руку.

И Мать Хейр сказала:

— Молодцы. Дотти, Ли-Рэй, пойдёмте в дом, поглядим, цела ли кухня после кулинарных опытов, а то мне тревожно.

Я сделал шаг к дверям, но тут из глубины дома раздались довольно-таки тяжёлые шаги. Я тормознул, ожидая чего-то нехорошего — и из дома вышел Эрзинг.

На нём был штурмовой скафандр с экзоскелетом — и в этом скафандре он выглядел почти обычным недочеловеком, вдобавок — громадным взрослым мужчиной. Он повзрослел с того дня, когда сфотографировался с Матерью Хейр, у него стало интересное лицо подростка-парапсихика, злое и умное — а тщедушного исковерканного тельца было не видно под бронепластинами скафандра. Он двигался удивительно тихо, я слышал только шаги — и подумал, что он управляет экзоскелетом без сервомоторов, с помощью ПП.

— Привет, Ма, — сказал Эрзинг весело. — Как я смотрюсь? Новый апгрейд.

— Привет, — сказала Мать. — Смотришься дивно. Не тяжело?

Улыбка Эрзинга стала победительной.

— Пёрышко. Я мог бы двигать боевой экзоскелет весом в полтонны, — сказал он небрежно. — Привет, Ли-Рэй. Сними шлем, кэлнорец может тут дышать.

Мне показалось, что он обрадовался. Это было поразительно, почти до восхищения.

Я снял шлем.

— Привет, Эрзинг, — сказал я. — Это телекинез?

Сказал невнятно, но Эрзинг понял.

— Да, — сказал он всё так же небрежно и лихо. — Потенциал велик. Я же всё время тренируюсь — ПП накачивается, как мускулатура. О, смотри, Жучара вернулся.

Он говорил так, будто давным-давно меня знал. Как мой сокурсник — но, я подозреваю, ни у кого из моих несчастных сокурсников не хватило бы самообладания говорить непринуждённо-дружеским тоном с давним врагом нашей расы.

Я обернулся на гул двигателя маленькой авиетки. Она плавно опустилась на бетон, и из неё выбралось существо, как мне показалось, в бронескафе необычной модели. Но, присмотревшись, я понял, что это — не скафандр, а… не знаю… панцирь?

Приёмыши Матери Хейр называли Хнжу Жуком, но похож он был на другое существо. На термита, быть может. Или на муравья. Если он и был жук, то из мира, где жуки выглядят совсем иначе, чем на Кэлноре.

Не выше ребёнка лет десяти-одиннадцати — но казался громадным, потому что насекомое, инсектоид, не должно быть такого размера. Будь он с настоящего жука — не было бы жутко смотреть. Двигался очень шустро. Тело в блестящих пластинах, переливчатых, как цвета побежалости на металле, с восьмью конечностями: на четырёх он стоял, две верхних пары лап, мохнатых, когтистых и цепких, видимо, заменяли ему руки.

Голова стала страшнее, чем у личинки на фотке. Глаза оказались меньше, но их стало больше — два больших пониже, два маленьких — над ними. Верхней парой Хнжу, похоже, видел и то, что находится у него за спиной. Под глазами — жуткие челюсти, на которые мне было тяжело смотреть. С боков от пасти, раскрывающейся четырьмя волосатыми клыками, росли длинные усы — как два сегменчатых хлыста.

Но Дотти кинулась к этой кошмарной твари, как только что — к Матери Хейр:

— Ты что опаздываешь, Жучище?! — и прижалась губами к блестящему панцирю между глаз.

Хнжу потрогал её щёку своей ужасной лапой и подбежал к Матери Хейр.

— Виноват, — заскрипел-затрещал он; дешифратор еле улавливал в этом скрипе человеческие слова. — Мать, мне так жаль, — скрипел он, когда Мать Хейр чесала жёсткую щетину между пластинами на его груди. — Я нашёл несколько отличных плат для внутреннего экранирования. Сделать твои крылья безопаснее. Торопился, но не успел. Прости.

— Не огорчайся так, дорогой механик, — сказала Мать с теплом, которое меня потрясло. — Это ничего. Ты ведь был занят важным делом.

— Важным делом, — подтвердил Жук. — Твоей безопасностью, Мать. Когда начнёшь брать меня с собой, Мать? Так будет ещё вернее — я буду охранять тебя.

На меня Хнжу было наплевать — если инсектоид умел плевать. Он был поглощён беседой с Матерью — и я вдруг понял, что эта страшная тварь любит Мать всем сердцем — или что там у него. Его любовь как-то передавалась на расстояние: я понял, что Жук умрёт, защищая Мать, ни разу не усомнившись в том, что это правильно и хорошо. Мать Хейр обещала Хнжу, что непременно возьмёт его, когда они закончат монтаж оборудования жизнеобеспечения для инсектоидов — а Жук ощупывал своими усами её лицо и касался лапами рук. По-моему, пытался нежничать на свой лад.

— Жучара, — окликнул Эрзинг, — смотри, Ма привезла кэлнорца.

— Да, Крошка, — сказала Мать ласково. — Смотри, у нас будет жить Ли-Рэй.

Хнжу повернул усатую голову в мою сторону.

— Привет, — выдавил я.

— Не бойся, — скрипнул Жук. — Тебя привезла Мать, я всё понимаю. Это всё объясняет.

И я понял. Похоже, с точки зрения Хнжу, Мать Хейр не могла ошибаться. Если она считает, что я должен тут жить — так и говорить не о чем.

Жук мне казался очень страшным, но был предан Матери и безопасен. Я в это поверил.

Что окончательно добило во мне ЮнКома, кэлнорского штурмовичка — так это странная и теплая близость между этими тремя приёмышами. Хнжу и Эрзинг весело вытаскивали из авиетки куски пластика и металла, Дотти суетилась вокруг и мешала, но ее никто не гнал — напротив, все вели себя так, будто их радует ее присутствие. Присутствие недоделанной девчонки.

Дотти хихикала и говорила, что Эрзинг неуклюже управляет экзоскелетом — что он раздавил перчаткой какую-то мелкую вещицу на кухне, потому что не рассчитывает силу нажима. Эрзинг корчил свирепые гримасы и фыркал, говоря, что Дотти рассыпала что-то сыпучее без всяких технических приспособлений, лишь по причине природной криворукости, а Жук трещал щитками панциря, щелкал челюстями, шевелил усами и скрипел что-то невнятное для меня, то ли возражая, то ли соглашаясь.

Это должно было напоминать обычное общение кэлнорцев, естественно самоутверждавшихся за счет промахов и слабостей ближнего, но почему-то не напоминало. Вероятно, потому, что в их обидных словах и насмешливых минах чувствовалась очень странная ложь, с какой я еще никогда не сталкивался: Дотти не ехидничала, а делала вид, что ехидничает; Эрзинг только изображал злость, причём утрированно изображал, непохоже.

Кэлнорцы, когда они лгали, преследовали абсолютно противоположные цели. Иногда кто-то изображал дружелюбие или лояльность, в душе раздражаясь или приходя в ярость — но изображать злость, чувствуя симпатию? Зачем?

Думаю, ты понял, до какой степени я тупил, Проныра. Мейнских шуточек, даже самых простых, тех, какими перекидываются дети, я не понимал в упор. Я умел смеяться только с оттенком злорадства.

Но у меня хватило ума понять, что им, недочеловекам и мусору, хорошо — так, как мне никогда не было. Я завидовал ксеноморфам-ублюдкам. Мне тоже хотелось, чтобы со мной разговаривали так, но я, конечно, не смел это показать. Я думал, что уж мне-то они лгать не станут: в моем случае любая издевка прозвучит искренне — я же их враг.

Я побоялся подойти близко и стоял поодаль. Это заметила Мать Хейр; я до тех пор не встречал взрослых, настолько наблюдательных в отношении детей.

— Пойдем в дом, Ли-Рэй, — сказала она и обняла меня за плечи. Это меня смутило и обрадовало: я был уверен, что недочеловеки будут шарахаться от меня, как от заразного. — Эти обалдуи теперь будут возиться с железом Хнжу до самого вечера.

И это была здешняя разновидность лжи: Мать не считала их обалдуями и не раздражалась, лишь делала вид. Я называю шуточки и подначки ложью, потому что не знал для них другого слова. Кэлнор понимал под шутками совсем другие вещи. Поставить кого-нибудь в смешную или глупую ситуацию, ткнуть носом в грязь, подсунуть камешек в упаковке от тянучки — это шутки, это я бы понял, но Мейна играла наоборот. Я очаровался, но я еще не знал слов и не смел подражать.

Зато я впервые ощутил ущербность установок Кэлнора. Я уже догадывался, что можно иначе, но что можно лучше — это я воспринял как откровение.

Я пошел в дом за Матерью Хейр, ожидая новых открытий — и не ошибся в ожиданиях. Пуховый клубок кинулся нам под ноги сразу же, как Мать открыла дверь, а откуда-то сверху, ей на шею, спустилось ярко-желтое существо из множества длинных цепких лапок, приделанных к мячу с большими золотистыми глазами.

Я нагнулся, и пушистое, растопырив полупрозрачные уши, розовые ладошки и глазенки-пуговицы, полезло мне прямо в руки. Оно было теплым и довольно резко пахло. Почему-то мне стало смешно.

— Это домашние животные, да? — спросил я, держа пушистое в руках. Оно, попискивая, мусолило мой палец. — Для чего они?

— Да, — сказала Мать, поглаживая существо с лапками, жмурившее свои глазищи. — У тебя — Ларга, Перекати-Поле, тушканчик с Нги-Унг-Лян, а у меня — Клай, Шнурок, мортисянский лемур. Им нравится тут жить, а они нравятся нам.

— Но какую пользу они приносят, Мать Хейр? — спросил я.

— Любят нас, — ответила Мать.

Чистая правда. Существа оказались совершенно бесполезными, но любвеобильными до удивления. Недочеловеки безобразно их забаловали: Ларга спала с кем-нибудь из людей в его постели и громко протестовала, если пытались ее прогнать, а Клай во время обеда взбирался кому-нибудь на колени, совал пальчик в тарелку и со вкусом облизывал. Но сердиться на это живьё почему-то было невозможно. Быть может, потому, что эта неразумная животинка наивно требовала ласки, лезла в руки и доверяла безоглядно — мне еще не случалось видеть такое доверие.

Уже потом я давал Клаю тюбик с густым сладким сиропом из лаконских ягод и наблюдал, как он, завалившись на спину, вцепляется в добычу двумя парами лапок, а свободной парой сосредоточенно откручивает пробку. Открутив, он нажимал на тюбик — и встречал первую каплю сиропа таким восторженным воплем, что просто невозможно было не смеяться.

Увидев это представление в первый раз, я подумал: интересно, какая бы у него была морда, окажись в тюбике перечная настойка — небось, уморительно разочарованная… И вдруг у меня загорелись щёки, будто я сам себя поймал на какой-то стыдной низости.

Я довольно легко врал людям — но неожиданно оказалось, что я не могу обмануть маленького ксеноморфа с крохотным мозгом, с самыми зачатками разума.

Жившее в доме зверьё и было, по существу, бесполезно, но мне оно принесло неожиданную пользу: приемыши Матери Хейр, втащив, наконец, в дом находку Жука, увидели тушканчика у меня в руках. Это помогло нам начать разговор.

— Тебе, значит, нравятся звери? — спросила Дотти.

Я как-то замялся, смешался и поставил Ларгу на пол; она тут же попыталась вскарабкаться по моей штанине.

— Он им нравится, вот что любопытно, — сказал Эрзинг и подошёл ко мне. Ему пришлось нагнуться, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. — Знаешь, Ли-Рэй, — сказал он, пристально глядя на меня, — я хочу, чтоб ты знал: я ненавижу твой Кэлнор. Изо всех сил. Но лично к тебе это не относится. Ты тут — такой же, как я. Тебе врагов и без меня хватит, а я хорошо себе представляю, каково это — когда людей от тебя тошнит, а ты не виноват. От тебя тошнит, Ли-Рэй, но ты не виноват, что таким уродился. И — чтоб я сдох, если тебя попрекну хоть раз. Подло попрекать в том, в чем вины нет.

От взгляда лаконца меня слегка тряхнуло. Тебе, наверное, говорили, Проныра: когда вы нервничаете или кого-то пристально изучаете, взгляд у вас — как лазерный резак. А Эрзинг смягчить эффект даже не пытался, будто хотел, чтобы я с самого начала понял, с кем имею дело, и принял — ну, или не принял и как-то это обозначил.

Я принял. Мейна через Эрзинга говорила довольно жестокую, но стопроцентную правду. Я решил ответить тем же — и будь что будет.

— Эрзинг, — сказал я, собравшись с духом, — меня и тошнит, и я боюсь тебя. Ты, наверное, знаешь… ну, что Лакона — в сфере интересов Кэлнора, и предполагается, что вас… В общем, наши мечтают о войне. А ты — парапсихик и урод, меня учили, знаешь… Убивать. Но я не хочу.

— Почему? — спросил Эрзинг, щурясь.

Дотти и Хнжу стояли за его спиной, молча, и очень внимательно слушали. Настороженный взгляд Дотти я помню до сих пор, будто он сфотографирован у меня в голове.

Они ждали, что я отвечу.

— Потому что умирать больно, — сказал я.

— Так другим же, — хмыкнул Эрзинг.

— Так из-за меня же, — огрызнулся я, совершенно не понимая, как объяснить. — Ты слышишь мысли?

Эрзинг снова уставился на меня — насквозь.

— Ага, — сказал он странным тоном. — И что?

— Вот и слушай, — сказал я и даже подошел к нему на шаг. — Слушай, правду я говорю или нет. Я ничего плохого вам не сделаю. Меня Мать Хейр спасла от смерти.

И тут меня обняла Дотти.

Я поразился… Да что там! Я был потрясен! У меня в голове вертелось: «Они же от нас умирают! Они же от нас умирают!» — и вдруг стало до острой боли страшно за нее. Она далась мне в руки так же доверчиво, как ручной тушканчик — ужасно уязвимая.

И сказала:

— Я тебе верю. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь предложил Эрзингу покопаться у него в голове. Все боятся; у всех — тайны.

— Плевал я на свои тайны, — сказал я.

Клянусь кровью, расой и всеми нашими предками, Проныра, я вправду так думал. Может, будь я старше и умнее, может, погрузись я в войну постепенно, в более зрелом и здравом возрасте — из меня и вышел бы тот самый диверсант, стать которым я хотел себя заставить. Но я был тупой зверёныш, которому всё время хотелось каплю удовольствия, как таким зверятам всё время хочется жрать — и предвкушение удовольствий, незнакомых кэлнорцу, было разлито по всей Мейне ровным слоем. Я не мог противиться.

Я не мог противиться, когда ощущал доверие других существ. Это ощущение было очень внове — и оно было блаженным, более сильным, чем мгновенная власть над другим после победы в драке.

Противиться проявлениям симпатии и дружбы я тоже не мог: дома меня этим не баловали.

И тут я ощутил, что меня тычут в локоть чем-то твёрдым и плоским.

Я оглянулся и увидел, что Хнжу держит в лапах плоскую тарелку, а на ней лежит кусок какого-то лакомства. Краем тарелки он меня ткнул. Я оценил, что не лапой — мне удалось сдержаться и не шарахнуться.

Дотти отпустила меня. Эрзинг скрестил руки-манипуляторы на груди бронескафа и, ухмыляясь, наблюдал за нами.

— Что это, Хнжу? — спросил я.

Он шевельнул усами и затрещал-заскрипел — мне пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.

— Человеческое угощение, Ли-Рэй. Это человеческое угощение из герметика для ёмкостей с жидкостью и волоконной теплоизоляции. Гуманоидам это нравится, многим гуманоидам это нравится, брату и сестре это нравится. Хочешь попробовать, Ли-Рэй?

Пока я пытался понять, что он имеет в виду, Дотти рассмеялась:

— Жук, ты забыл разжёванную жевательную резинку и пыль, которую мы с Эрзингом вымели из-под кроватей! А так — да, правильный рецепт!

Я беспомощно посмотрел на Эрзинга.

— Жучара пытается хохмить, — серьёзно объяснил Эрзинг, и Дотти снова захихикала.

Я взял тарелку, и тушканчик посмотрел на неё с живым интересом.

— Он тоже ест теплоизоляцию и подкроватную пыль? — спросил я.

— Все мы едим разную дрянь, — невозмутимо пояснил Эрзинг, и Дотти взвизгнула от восторга. — Чем Ларга лучше?

— Спасибо, Хнжу, — сказал я, совсем растерявшись.

— На здоровье, — скрипнул Жук. — Ты — гуманоид. Всё правильно.

Так я был принят в это очень странное общество.

Мы с Дотти помогли Эрзингу снять бронескаф — да, Проныра, и я. Мне было жутко, любопытно и ещё как-то; слово «жалость» в мой лексикон не входило, да я и не жалел Эрзинга, чувство казалось сложнее. Я просто увидел его — каким он стал, повзрослев — и мне стало не по себе.

Его крохотное скрюченное тельце мало на что годилось; он не мог использовать для хотьбы коротенькие кривые ножки — они не выдерживали веса тела. Но худенькие ручки с длинными сухими пальчиками, по-прежнему похожие на паучьи лапки, отлично действовали — Эрзинг лихо обращался с любой клавиатурой, паяльником, микросхемами, световым пером… Чтобы передвигаться по дому, он обычно использовал не бронескаф, а лёгкий экзоскелет, который изобрели они с Жуком — этот протез Эрзинг надевал, как одежду, проснувшись поутру.

Я смотрел, как Эрзинг защёлкивает на груди ремни, удерживающие опору для спины, и пытался представить, каково жить в таком исковерканном тельце, двигаться только за счёт телекинеза и высокотехнологичных протезов — да ещё и смеяться над любым пустяком.

Может, ему легче было бы умереть, думал я, но посмотрев Эрзингу в лицо, понимал, что восприятие мира у него вовсе не предсмертное. Я слушал, как он расспрашивает Мать Хейр о перипетиях боя и обсуждает тактику пиратов, как Хнжу время от времени вставляет своё скрипучее слово — и все старые установки в моей голове ломались с тем же пластмассовым хрустом.

Урод Эрзинг казался более самодостаточным и счастливым, чем большинство моих идеально здоровых кэлнорских знакомых с высоким генетическим индексом. Мать Хейр разговаривала с ним, как с союзником и партнёром, а не как с больным ребёнком — и подход к боям в Просторе у Эрзинга был не ученический, а профессиональный.

Из разговоров за обедом я понял, что Эрзинг легко заменяет компьютер в системе управления полётами — и это меня уже не удивило. Мозг Эрзинга работал за себя и за исковерканное тело.

А каждый обед представлялся мне непростым приключением, пока я не привык к особенностям здешней компании. Эрзинг, желая достать что-то, находящееся вне его досягаемости, пользовался телекинезом так же непринуждённо, как обычный гуманоид пользуется собственной рукой. Дотти болтала и рисовала на клочках бумаги капельками соуса. Жук разевал пасть, вытягивал оттуда ужасающее подобие пары тонких щупалец и сгребал ими с тарелки буроватую слизь — а потом тщательно чистил щупальца лапами. Мать Хейр с непроницаемым лицом поясняла, из каких невероятных и несъедобных ингредиентов синтезированы вполне вкусные блюда, а прочие с теми же минами предлагали новые рецепты.

Я помалкивал. Мне нужно было всё это переварить, объяснить себе. Я не тосковал по дому, как ни дико в этом признаться, но я ещё не был частью этого мира, хоть и желал отчаянно. Я набирался храбрости, надеясь задать откровенный вопрос — и был уверен, что начинающееся общение после этого вопроса прервётся, поэтому храбрости не хватало.

Вечером Жук забрался в паутинный кокон на потолке спальни, а Эрзинг и Дотти сделали себе инъекции — очевидно, разных препаратов. Я наблюдал и думал, что оба живут на лекарствах — и снова мелькала мысль, что такая зависимость, пожалуй, ужаснее смерти.

— Хочешь спросить, что это? — перехватила мой незаданный вопрос Дотти, почёсывая за ушами тушканчика, забравшегося к ней на подушку. — У меня — гормональный коктейль: Мать и медики Стаи считают, что моё тело может чуточку измениться, если делать эти уколы в периоды, которые мне рассчитали. Что я могу стать немного более женственной. Хотя, знаешь, Ли-Рэй, это — просто для красоты, — подытожила она и хихикнула. — Девочкам хочется быть красивыми.

— Дотти надеется на бюст! — хмыкнул Эрзинг. — Будто наличие или отсутствие сисек делает человека лучше или хуже… женщина!

— А ты? — осмелился я.

— Я — другое дело, — спокойно сказал Эрзинг. — Я поддерживаю свой жалкий скелет, чтобы он не развалился на части. Прямо-таки заставляю его быть скелетом, а не растаявшим мороженым. Видишь: до сих пор он держится. Уже шестнадцать лет держится — наверное, так будет и впредь.

— А больше ничего сделать нельзя? — вырвалось у меня, и я тут же об этом пожалел, но Эрзинг был непробиваем.

— Недавно считалось, что и этого сделать нельзя. Эта инфекция деформирует и размягчает кости, от неё обычно умирают. Моя мать — не Ма, а биологическая мать — подцепила вирус после катастрофы на посадке. Лаконцы, бывает, его цепляют на фоне ослабленного иммунитета — ну и вот. Она покалечилась, нервы… Оказывается, была беременна несколько дней. Конечно, случись это где-нибудь в цивилизованных местах, а не на дикой планете, её бы от меня избавили. Но спасатели подзадержались — а когда потеряшек нашли, было поздно. Её организм уже собрал меня из бракованных деталей.

— Ты родился на Мейне? — спросил я, хоть слова застревали в горле.

— Да, — сказал Эрзинг и так точно швырнул использованный шприц в кюветку на другом конце комнаты, что без телекинеза явно не обошлось. — Лаконцы печально посмотрели на меня и решили, что я не жилец в лучшем из миров. Что ласковые руки Солнечных Дев заберут меня в хрустальные сады рая, этого не избежать. И размышляли, стоит ли затягивать мою агонию.

— Но ведь… — заикнулся я, а Эрзинг усмехнулся.

— Ли-Рэй, Ма пыталась лечиться в этом медицинском центре. Лучевое поражение, ага… Её они, как ты понимаешь, отлично вытащили, но обрадовали, что жить ей придётся без детей. А Ма любит детей, она переживала. И тут вдруг рядом такое дело — абсолютно неуместный в нашем лучшем из миров полудохлый уродец-парапсихик. Ма запретила им меня добивать.

— Да! — вставила Дотти. — Мама сказала, что заберёт Эрзинга себе. Её пугали — ну, просто ужасно — все, и доктора, и лаконцы, ей все говорили, что она не справится, что будут спонтанные эти… выбросы ПП… что младенчик ей дом спалит, она же не умеет блокировать ПП у детей и научиться не сможет, потому что не парапсихик…

— Научилась, — сообщил Эрзинг с глубоким уважением, переходящим в восторг. — Сначала мне было очень плохо, понимаешь, и я был очень тихий. Ма начала поддерживающую терапию, мне чуть полегчало и появились силы орать. Я орал целыми днями, во всех диапазонах, и голосом, и телепатически, вокруг меня всё летело на пол и в стены, Ма заменила все предметы в нашей комнате на негорючие — но её одежду я всё-таки поджигал два раза. Честное слово, Ли-Рэй, я не знаю, откуда у Ма столько сил и терпения — мы ведь как-то это пережили, оба.

— Когда стало ясно, что у Эрзинга интеллект выше среднего, лаконцы порывались его исследовать, — снова встряла Дотти. — Только Мама не разрешила к нему приставать — его чужие раздражали…

— Только ты не раздражала, — ухмыльнулся Эрзинг. — Просто, понимаешь, бесит, когда кто-то сперва собирался тебя придушить, а потом начинает жутко интересоваться твоим здоровьем.

— Не я… — сказала Дотти задумчиво. — Не тебе, кстати, удивляться Маминому терпению — ты тоже невозможно терпеливый. Я ведь была несносная, да?

— Никогда ты не была несносная, — возразил Эрзинг. — Ты была нервная и печальная. Кто угодно был бы таким, если бы его украли из дома, искалечили и продали, как куклу. Но ты всегда была очень милая и обожала обниматься.

Дотти сделала скорбную мину — и Ларга сделала скорбную мину, цепляясь за её плечо. Эрзинг наблюдал с еле заметной усмешкой.

— Я, наверное, тебя тискала, как плюшевую зверюшку, — сказала Дотти покаянно. — Тебе ведь было больно…

— Было бы — сказал бы, — возразил Эрзинг.

— А откуда взялся Жук? — спросил я.

Мне уже не было страшно. Я слушал и становился мейнцем — так я это воспринимал, Проныра. Переставал быть кэлнорцем. Мне больше не хотелось быть кэлнорцем. Мне больше не хотелось, чтобы Кэлнором стала вся Вселенная, потому что я уже начинал понимать, какова ценность тех, кого мы считали недочеловеками.

Я понимал, что они должны оставаться такими, как есть.

— Жук — это просто, — сказала Дотти. — Одна стая нашла в Просторе повреждённый транспорт с Раэти. Она говорила, что на букашек не напали, у них случилась какая-то беда с двигателями — и экипаж погиб. Груз транспорта был — яйца. Ну… почти все яйца тоже погибли. Но одно осталось, и парни забрали его с собой.

— Ага, — кивнул Эрзинг. — Но они ведь знать не знали, что раэтяне с Мейны этим яйцом не заинтересуются. Оказывается, это была… чёрт разберёт букашек! — то ли контрабанда, то ли какой-то безответственный эксперимент. В общем, яйца оказались не обработаны каким-то идентифицирующим ферментом и не… тутя не могу толком объяснить. Вроде бы, яйца должна как-то отмечать их матка, чтобы можно было их определить по её меткам, а потом эти яйца проходят какую-то хитрую обработку, после которой из них вылупляются полезные члены общества…

— Да, да! — перебила Дотти. — На этих яйцах не было идентификаторов. Из них могли вылупиться только самцы-солдаты, поэтому наши букашки решили, что с яйцом опасно связываться: мало ли, на что оно запрограммировано!

— И наша Ма, у которой талант приходить на помощь детям, попавшим в беду, отняла у них это яйцо, — улыбаясь, сказал Эрзинг. — Она сказала, что букашки — разумные существа, значит, детёныша букашек можно воспитать, несмотря на сомнительную программу. И — вот он, наш Жук. «ХНЖУ» — было написано на контейнере, в котором лежала эта партия яиц, и мы все неправильно произносим это слово. Оно означает «странник», и его умеют правильно выговаривать только Жук и Ма.

— Жук! — окликнула Дотти. — Ты спишь?

Из кокона высунулась усатая голова.

— Уже ночь, — скрипнул Жук. — Ночью спят.

— Скажи, как тебя зовут на языке Раэти? — спросила Дотти. — Пожалуйста!

Жук издал такой звук, что услышать его как «Хнжу» мог только гуманоид с гипертрофированным воображением. Мне стало смешно, но я оценил лингвистические способности Матери Хейр.

— Ты сам сделал такой кокон? — спросил я.

— Это капсула для метаморфоза-три, — пояснил Жук. — Я её сделал на прошлом этапе. Так делает любая букашка с Раэти — когда приходит срок.

— Ты был куколкой, да? — спросил я, расслабившись.

— Это Дотти была куколкой, — проскрипел Жук, и Дотти прыснула. — Я прошёл критический метаморфоз, полную перестройку во взрослую особь.

Мне вдруг стало неистово интересно. Я понял, что хочу задать Жуку минимум сотню вопросов, хочу спросить, как он узнал, что пора делать кокон и окукливаться, что он чувствовал, когда менялось его тело, помнит ли он, каково быть личинкой — и ещё много-много всего. Ужасная голова Хнжу меня уже не пугала — и я удивился тому, как страх сменило любопытство, почти симпатия.

Но Жук не стал долго распространяться.

— Ночью все спят, — скрипнул он напоследок. — Поговорим утром, — и его голова пропала в коконе.

— У букашек — чёткий ритм сна и бодрствования, — сказал Эрзинг. — Но завтра он поговорит, если обещал. Ты ему приглянулся, Ли-Рэй: сперва он принёс тебе еду, для него это много значит, а теперь вот разговаривать обещал. Вообще-то Жучара — парень неразговорчивый. Ему больше нравится работать лапами.

— Он мне тоже приглянулся, — сказал я и сам с удивлением сообразил, что это — правда. — Он очень интересный.

— Точно, — улыбнулся Эрзинг. — Раэтяне вообще интересные поголовно, они — наши союзники, но их понять тяжело. Они обычно с трудом подбирают человеческие слова. А Жук — приспособился. Его же Ма учила говорить с червяковского возраста, он в людях разбирается хорошо и может всё доступно объяснить. Даже человеческие хохмы ловит.

На Мейне всё происходит удивительно быстро — может, потому что местные авантюристы живут быстро и недолго. Мне хватило двух суток: Мейна выломала из меня кэлнорца, а я даже охнуть не успел.

В первые дни жизни на Мейне я то и дело пытался снова вызвать у себя чувство вины или вспомнить о долге — но получалось плохо. Говоря начистоту, если я о ком и жалел, то лишь о сокурсниках: их обманули так же, как и меня — только повезло им меньше. Воспоминания о родителях вызывали только раздражение, иногда переходящее в приступы ярости. Отец отправил меня в ЭлитАкадемию, где сладко врали, делая из меня квалифицированного убийцу, и сам врал не менее сладко, когда я приходил домой — а ведь он воевал и знал правду. Что мешало ему хоть раз поговорить со мной откровенно? Мать мной гордилась и хвасталась, потому что я родился с высоким генетическим индексом: родись я уродом — она бы от меня избавилась, родись низкоактивным — она бы меня презирала. Она прямо говорила о своём везении: ей лишь раз пришлось удалять из организма потенциально неудачный плод; я видел, как мать относилась к братьям индексом ниже. Само собой, между мной и братьями шла постоянная тихая война за внимание родителей: в ход шло всё, от кулаков до мелких подлостей. Вспоминать об этом в доме Матери Хейр было противно.

Ни один мой брат, даже в лучшие минуты моего детства, не вёл себя, как Эрзинг; удивительно, но я сходу принял и ни разу не оспорил его более высокий статус — легко, без внутреннего протеста признал старшинство и первенство недочеловека и урода.

Ни одна моя сестра ни разу не сказала мне чего-нибудь неофициально-доброго; впрочем, сёстры меня попросту игнорировали, я был им не интересен. Дотти на второй день знакомства вдруг сказала, что я красивый.

Прозвучало невероятно. И пропустить мимо ушей не получилось.

С кэлнорской точки зрения, «красота» — это что-то, намекающее на разврат. Мужчина должен быть рационален и высокоактивен, женщина должна быть здорова и послушна. С «красотой» носятся недочеловеки — об этом нам твердили с детства. Но я был уже заражён мейнскими взглядами, нормальные кэлнорские представления теперь не умещались в моём бедном сознании, идущем вразнос.

Я вспомнил великолепных мейнцев на мёртвой станции — и мне до невозможности захотелось быть таким же развратно-прекрасным, как и они. Слово Дотти пролилось маслом мне на сердце: я решил, что именно это она и имеет в виду.

На всякий случай я уточнил у Эрзинга.

— Вообще-то, — сказал он, ухмыляясь, — этикет велит тебя поправить. Сказать, что только очень легкомысленная маленькая девочка может счесть красивым громилу с габаритами портового погрузчика и мордой, сияющей, как медный таз. Но да уж ладно. Мы, красавцы, снисходительны к чужим слабостям. Ты — ничего себе. Морда инстинктивно не отворачивается.

— Вам, красавцам, легко, — сказал я, пытаясь попасть в его тон, который казался мне идеально правильным. — Вы здесь родились. А я не уверен…

— Побольше уверенности, — посоветовал Эрзинг. — Уверенность — непременная часть красоты, так и знай.

Я последовал разумному совету, набрался храбрости и спросил у Матери Хейр, можно ли мне не выводить волосы на теле.

— Конечно, — удивилась она. — Это твоё тело и твои волосы, ты можешь располагать ими, как хочешь, Ли-Рэй.

— Он хочет выглядеть, как кокосовый орех с дикой пальмы, — съязвил Эрзинг, но Дотти его окоротила:

— Не цепляйся. Тебе любые фокусы с внешностью уже привычны, а Ли-Рэю в новинку и интересно.

— Мне тоже интересно, — возразил Эрзинг. — Смотаемся в город? В салон красоты, а?

— И я? — спросил Хнжу.

— Почему бы и нет? — сказала Мать Хейр. — Гулять так гулять.

— А что такое «салон красоты»? — спросил я.

— Там круто! — восхищённо сообщила Дотти.

— Это такое место, — сказал Эрзинг. — Там ты можешь сделать с собой что-нибудь этакое, чтобы почувствовать себя в новой роли — или просто для развлечения. Если тебе что-то в себе не нравится, там можно всё переделать. Кроме мозгов.

Я понимающе кивнул, хотя сам принцип был мне абсолютно внове. Мейна нравилась мне настолько, что я даже не мог подобрать подходящие эпитеты на кэлнорском языке. Я предчувствовал чудеса невероятные — и ощущал в животе холод свободного падения.

Потом Дотти уговаривала Мать Хейр пойти с нами в салон красоты. Мать отбивалась, говорила, что старому мутанту не к лицу эти детские игры и что её собственный стиль уже давно создан — но Дотти её убедила. И мы отправились вчетвером, пешком: Мать в десантном комбезе, с портативным бластером в кобуре под мышкой, Дотти в цветастых шелках и бусах, Эрзинг в бронескафе с экзоскелетом и штурмовым бластером в набедренном чехле, Жук как есть — букашки никакой одежды не носят — и я в скафандре какой-то гуманоидной расы и респираторе, чтобы скрыть от чужих глаз знак Железной Когорты на моей скуле, тавро Кэлнора.

Более безумной компании я никогда и представить себе не мог — и все, кто меня окружал, впервые в жизни были милы мне невероятно. Все.

А ещё мне было жутко и весело, как никогда.

Так я и увидел впервые мейнский посёлок — или город, или как бы ещё назвать это странное место, полувоенную, полуторговую базу отщепенцев из разных миров? Иногда, в дешёвых якобы героико-реалистических кэлнорских фильмах пафосно упоминаются «перекрёстки звёздных трасс» и «остановки на Млечном Пути» — но эти самые перекрёстки-остановки всегда выглядят не так. Наше стерильное воображение не способно соорудить развесёлый бардак, который я увидал на одном из таких перекрёстков.

Мне было дико отсутствие улиц, хотя я и понял его причину: очевидно, сооружения возводились как попало, по личному вкусу каждого, кто решал тут поселиться. Меня добилинанесённые для простоты ориентировки на стены зданий посадочные знаки с точными координатами. Мать пояснила, что эти знаки дублируются и на плоских крышах с солнечными батареями — жители уже привыкли и называют адрес с точностью до минут и секунд. Ни одной пары одинаковых или даже чем-то похожих друг на друга сооружений в этом населённом пункте я не нашёл бы ни за какую награду: небоскрёб-башню из сияющего стекла сменял целый комплекс плоских домиков-дисков, похожих на древесные грибы, за ними громоздился мрачный бетонный замок в щелях бойниц, дальше — прозрачное здание-стрекоза в машущих крылышках ветряков, а за ним неожиданно оказался купол силового поля, накрывавший обширный луг, сплошь заросший пышной и высокой сизой травой. Траву с аппетитом щипали двуногие толстенькие и пушистые создания чуть ниже человеческого роста; коротенькие ручки бессильно висели у их узеньких грудок, а из пухлых брюшек торчали гроздья сосков, похожие на пальцы надутых резиновых перчаток.

Я даже вопросов не задавал, только глазел.

Бесформенное красновато-бурое сооружение, напоминающее домик из песка, выстроенный великаном, обрадовало Жука — он тронул меня лапой и скрипнул:

— Ли-Рэй, биостанция букашек с Раэти. Модерн. Какая красота.

Я даже не вздрогнул.

— Очень необычно для меня, Жук, — сказал я. — Никогда ничего подобного не видал.

Жук с удовольствием расправил усы верхней парой лап.

— А я видала, — сказала Дотти. — На Нги-Унг-Лян, в предгорьях Лосми живут колонии термитов; мне кажется, что они строят чем-то чуть похожие термитники — без всяких технологий, конечно, они ведь просто животные.

— Да, — согласился Жук. — Что-то есть.

Жители посёлка оказались под стать зданиям. Больше всего удивляло не расовое разнообразие, а то, насколько непохожи между собой представители одной расы — я, зубривший ксенологические особенности по учебникам, сбивался и путался, пытаясь их идентифицировать. Я разглядывал женщин с причёсками, похожими на рога, крылья, соцветия, какие-то кручёные воланы, всех цветов радуги, с телами, еле прикрытыми одеждой, расписанными пёстрыми узорами, с грудями фантастических форм, с ресницами невероятной длины или вовсе без них, передвигавшихся на искусственных копытцах, на роликах, на каких-то позванивающих платформах — и у меня ум заходил за разум. Я, шалея, уставился на рослого молодого недочеловека, у которого гладкое лицо гуманоида с Йтен обрамляли по вискам и подбородку длинные волнистые пряди волос, переходя на шее в плотный волосяной покров — он держал планшет в четырёхпалой и когтистой, как у жителей Т-Храч, руке.

Поймав мой взгляд, он ухмыльнулся, подмигнул и спросил Мать Хейр:

— Что, Мать, показываешь своему трофею Мейну?

— У нас дело в городе, Элвери, — сказала Мать приветливо.

Сообразив, что Мать его знает, я встрял в разговор.

— Товарищ недочеловек, — сказал я. — Скажите, пожалуйста, откуда вы родом?

— Отсюда, — сказал мутант и ухмыльнулся ещё шире. — Ты же видишь.

Я кивнул, но не понял. Мать заметила это и пришла мне на помощь.

— Генная инженерия помогает иметь детей возлюбленным из разных миров, — сказала она. — Мать Элвери — с Йтен, а его отец — как тут говорят, мохнатый. Кстати, Ли-Рэй, если тебе не трудно, постарайся не называть жителей Мейны недочеловеками. Кто-нибудь может счесть это слово обидным.

— Не я, — хохотнул Элвери. — По мне, формулировочка — что надо, Мать, шкет — по-своему вежливый. Салютик, товарищ кэлнорец, ты всё понял правильно!

Что я действительно понял, так это — что знакомые Матери не причинят мне никакого вреда, даже точно зная, что я — кэлнорец. А незнакомые, по-видимому, не признавали во мне кэлнорца — или им не приходило в голову, что представитель цивилизации общих врагов может спокойно разгуливать между вольными жителями посёлка.

А чего я не понимал — так это чем они все занимались. Мейнцы не были снабжены табличками с подписями, они не носили униформы, на них не было никаких чётких и недвусмысленных знаков отличия, позволявших отличить купца от штурмана с космического крейсера, врача от бойца абордажной команды, технаря от проститутки — впрочем, я не очень понимал, что такое «проститутка». Они все сливались, пестрели перед моими глазами, как сливается перед глазами неуча в ботанике множество разнородных цветущих растений на одной поляне. Их дела казались мне непостижимыми, их речь — непонятной, несмотря на прекрасный дешифратор Матери Хейр. Тянуло расспрашивать, но пока не получалось формулировать вопросы.

Очень хотелось снять респиратор, но я вдруг понял, что отчаянно не хочу светить здесь клеймом Железной Когорты. Каждому из здешних жителей оно определённо скажет: «Вот чужак, цель которого — уничтожить твоё будущее».

Мне не было страшно. Мне было стыдно.

И я уже знал, что в действительности отчаянно хочу изменить в собственной внешности.

Салон красоты, полагаю, навёл на мой критический метаморфоз окончательный лоск. Если из личинки кэлнорца вылетел мейнский шершень — то во многом из-за этого места и этого действа. Именно там я не просто понял, а прочувствовал: моё тело принадлежит только мне самому. Я — его хозяин.

Степень крамольности этой мысли с точки зрения Кэлнора даже описать невозможно. Чтобы осознать собственную власть над своим телом, надо предать всё самое святое: идею расы, крови, рода, цель собственной жизни, которая вколачивалась даже не в мозг, а в кости с младенчества, собственную физиологию… да что там! Кэлнорец, осознавший себя чем-то, кроме ходячего генетического оружия — аномалия, почище двухголового мутанта.

Я ведь понял, что изначально это место создавалось как клиника для лечения тяжёлых травм головы, лица и кожных покровов. Судя по голографическим постерам в гостиной, напоминающей кают-компанию крейсера, здесь могли восстановить из ничего обожжённое лицо, собрать переломанные кости лицевой части черепа, вырастить заново утраченный глаз… Правда, на мой взгляд, иногда результат пластической хирургии выглядел, как морда монстра… но, по-моему, это входило в планы пациента. Судя по выражению морд, блестевших новыми глазами, их владельцев вполне удовлетворял результат — и позировали они с истинным наслаждением, откровенно гордясь собственным новым образом.

А врачи и художники из салона — растлители и чудотворцы из салона — посмеиваясь, показывали мне другие голограммы, невероятной, порочной, чудовищной красы — и я отрывался. Чудесное мейнское словцо: я отрывался от корней, становился личностью и боевой единицей сам в себе, потихоньку себя осознавал.

Можно было вколоть цветной или светящийся рисунок под кожу.

Можно было отрастить любую шевелюру, поставить на черепе гребень или жёсткий ёжик, заплести косы или жгуты, отпустить бакенбарды. Строение кожи на моём лице не позволяло отпустить бороду, но весёлый недочеловек с орнаментом из стеклянных шариков по всему лицу обещал всё исправить, если мне захочется. Можно было отрастить рога, клыки, когти — и превратиться в роскошную бестию, навсегда или на время. Можно было побыть не собой — и снова вернуться в себя; можно было попробовать чего-то совсем другого, можно было любоваться собой и играть собой, как красным зайчиком лазерного луча.

Можно было всё.

Я разглядывал изображение гибкой нагой девушки-недочеловека, на спине которой был рисунок — как трещина в мироздании и в её теле, и на месте её позвоночника, в нарисованной глубине Простора, таинственно мерцали абсолютно достоверные звёзды. Лицо обычного гуманоида каким-то фокусом превращалось в ухмыляющийся череп с кровавыми искрами в глазницах — но саркастическая ухмылка невероятным образом оставалась живой и разумной. С голограммы мне улыбалась рыжая девчонка с усиками бабочки или цикады. Я увидел живого человека, чья кожа блестела, как полированная бронза, а лицо, полускрытое золотой чёлкой, походило на тронутый патиной лик древней статуи. Я любовался, вожделел — мне хотелось попробовать всего.

Но лавиец, бледный, с металлической мушкой над верхней губой, предложил выбирать на моём родном языке — и я стряхнул наваждение.

— Товарищ, — сказал я тихо и ткнул в тавро на щеке, — сделайте, пожалуйста, чтобы у меня на лице не было этого знака. Уберите его, пожалуйста. Насовсем.

Подвижное и лукавое лицо недочеловека на миг замерло — но он тут же улыбнулся.

— Товарищ кэлнорец, — сказал он на кэлнорском, — вы — очень интересная личность. Я кое-что знаю о вашем родном мире, но о бойцах Железной Когорты, желающих избавиться от знака собственного высокого статуса, я даже баек не слышал. Ведь истинным бойцом можно стать только по праву рождения, да? Кровь и раса же… Вы ведь появились на свет с этой хре… штуковиной?

— Да, — сказал я. — Я родился, это наследственная штуковина, но вы, может быть, можете как-нибудь ее срезать или выжечь? Если это больно, ничего.

— Ваша отвага, товарищ боец, внушает уважение, — сказал лавиец серьёзно, — но убрать не выйдет. Вы, очевидно, знаете: создавая эту модификацию, предки генных инженеров Кэлнора постарались на славу: боец мог потерять полчерепа, но не эмблему Железной Когорты — логично? Так что, срежем мы или выжжем — клеймо восстановится вместе с вашими живыми тканями. Впрочем, мы на Мейне и нашему разуму нет преград, товарищ. То, что нельзя отскрести, можно замазать.

— Как это? — поразился я, и лавиец показал, как.

Биологический грим, пояснил он, накладывается, как вторая кожа, а уж на нем мы нарисуем все, что угодно. Шрам, чешую, имитацию татуировки — хоть третий глаз. Только выбирай.

— Я могу сделать вас на некоторое время настоящим мохнариком, живым мертвецом, языческим божеством или боевой машиной, товарищ, — пообещал художник. — Я всякое делал. Только скажите.

Я выбрал. Лавиец возился со мной несколько часов, но результат стоил того. Когда работа была закончена, я с наслаждением увидел в громадном зеркале странное и безродное существо, помесь кэлнорца с генетическим мусором — или, если хочешь, Проныра, мусор как таковой. На моей голове топорщился жесткий ежик цвета латуни, а во всю щеку расползлось багровое родимое пятно, из которого росли целые пряди длинных рыжих волос. Оно выглядело не как грим для игры, а как настоящая мутация. Художник пообещал, что маскарад продержится не меньше шестидесяти суток — и я упоенно думал о шестидесяти сутках, свободных от Кэлнора и от статуса ЮнКомСотни с высоким индексом.

Я хотел ощутить себя свободным и цельным — а в роли ЮнКомСотни с индексом больше ста это не выходило.

А лавиец, стянув латексную перчатку, подал мне руку жестом восхитительного мейнского доверия.

— Приходи, когда начнёт смываться, товарищ, — сказал он совсем по-свойски. — Мы сделаем что-нибудь еще. Шрам. Коросту. Протез щеки… ну, придумаем.

— Спасибо, — сказал я прочувствованно. — Вы, товарищ, меня очень здорово поняли.

Лавиец улыбнулся и кивнул.

Между тем, сердце у меня колотилось, словно после тяжелой тренировки. Я наслаждался ощущением невероятной власти над собственным телом. До сих пор такой власти не давал никакой спорт: ловкость и физическая сила были моей обязанностью, очередным долгом перед великой Родиной, а изменение лица — личным желанием, крамолой, преступлением и неизъяснимым запретным кайфом.

Я снова крал себя у Кэлнора.

Выйдя из мастерской лавийца, я увидал в гостиной, изображающей рубку крейсера, Эрзинга, Дотти и Жука, они встретили меня восторженными воплями — праздник продолжался. Эрзингу выкрасили его бесцветные волосы в алый цвет с золотыми кончиками и подняли их стоймя, превратив голову в горящий факел. Дотти щеголяла копной косичек, в каждую из которых вплели неоновую нить — а в крыло носа сестренки вставили крохотный сверкающий камешек. Панцирь Жука сиял, как никелированный — яркое серебро сходило в синь к его голове и в зелень — к лапам.

Мы стали яркими, как вспышки ракет в ночных небесах, подумал я с наслаждением.

Мать Хейр, помолодевшая и весёлая, с серебряной мортисянской звёздочкой вокруг наружного угла глаза, восхищенно ахнула, увидев нас.

— Орлы! — воскликнула она, всплеснув руками. — Потрясающе! Я уверена, Простор содрогнется! Можно считать, что Галактика уже у ваших ног.

Почему-то это ее замечание (изрядно насмешливое) вызвало у всех нас, считая Жука, ту детскую радость, от которой хочется прыгать и кричать — а я-то думал, что уже слишком взрослый для этого чувства.

Меня тревожила только одна вещь.

Я увидел, как Мать Хейр расплачивалась с художниками из салона кредитками Лави, плотными прямоугольниками перламутрового оттенка — и я мгновенно вспомнил вечные поучения родни. Я, выходит, вынудил Мать, которая и так бесконечно много для меня сделала, потратить деньги на ерунду?!

Неужели, подумал я почти в панике, Мать сейчас думает, что у меня глупые и разорительные прихоти?! Я беспомощно взглянул ей в лицо, боясь увидеть на нем привычный упрек — но Мать неожиданно улыбнулась и погладила мою голову в непривычной жесткой щетинке: я почувствовал, как щетинка шуршит о её кожу.

— Уж не жалеешь ли ты этих денег, Ли-Рэй? Не стоит. Нам всем хотелось отметить твое прибытие чем-то веселым — а оплатил Кэлнор.

— Мамочка с утра продала пару ваших регенерационных блоков! — не удержалась Дотти. — С той станции, откуда ты.

Я растерялся, не зная, как к этому отнестись. Эрзинг хлопнул меня по спине тяжеленной перчаткой бронескафа:

— Мейнец празднует победу над системой за ее счет! — сказал он весело, и я понял, что случилось настоящее чудо.

Меня назвали мейнцем.

— Я — такой же недочеловек, как вы, да? — спросил я с робкой и радостной надеждой.

Жук тронул усом грим на моей щеке.

— Почти, — сказал он. — Не совсем, но издали похоже.

Наверное, подробный рассказ о таком пустяке, как игра подростков в красу адову, кажется тебе слишком длинным, Проныра. Но это было очень важно для меня.

Почти как первый бой. Даже больше, чем первый бой: к бою я был с младенчества готов, а к свободе — нет.

В тот день я почувствовал себя окончательно освободившимся.

Я вырос на Мейне. Честное слово, Проныра, я до сих пор не понимаю, как Мейне удалось так обработать напильником заготовку для примитивной боевой машины, без воображения, без особого мыслительного маневра, с погашенными эмоциями, что из этой грубой штуковины получился более-менее сносный мейнский пилот. Думаю, что, главным образом, дело в Матери, братьях и сестричке.

Эрзинг, Мать и информационная директория Мейны помогли мне закончить образование — именно в таком порядке. Мы с Эрзингом и Жуком модифицировали самые чудесные крылья, которые только можно себе представить — лаконского «Серого Охотника». Я даже мечтать не мог когда-нибудь пилотировать эту мечту: ты знаешь, Проныра, ваши машины рассчитаны на парапсихиков — только на Мейне всегда работал принцип «Можно всё, что нельзя, но очень хочется».

Мы потратили целый год, подгоняя «Серого» к себе. Когда Мать смотрела его в полёте, она сказала, что гордится нами — и, вообще-то, было чем гордиться. Шед до сих пор считает, что мы — счастливое приобретение для стаи: капитан-парапсихик идеально управляет машиной в физическом космосе, я — ладно, я — вполне достойный канонир, а Жук — гениальный техник.

Мы втроём заменили стае Шеда Мать — Мать снова была занята на Мейне. Тогда в нашем невозможном семействе появилось очередное пополнение — птенцы гарпий с Слиоласлаерлей, самец и самочка, которых Эрзинг довольно метко назвал Дикими Цыплятами.

На Мейне серьёзно и бережно относятся к детям, только детей собственной расы воспитывать проще, чем приёмышей: йтен из стаи Тощего Джуни честно попытался усыновить детей погибшей боевой подруги, но сломался. Он сидел у нас в коттедже, на кухне, курил, всхлипывал и говорил Матери:

— Прости, что собираюсь навязать тебе эту обузу. Не могу я больше. С тех пор, как они вылупились, я ни одну минуту не прожил без того, чтоб не психовать, Мать. Я любил Кериоланлио, видит Небо, но всему есть предел. Я не знаю, что с ними делать. Они почти не спят, всё время орут, ничего не хотят есть и, по-моему, чем-то больны — а мой диагност не может эту болячку определить. Честное слово, Мать, сам разобьюсь — и их угроблю…

— Не надо извиняться, Даймир, — отвечала Мать. — Всё-таки возиться с маленькими детьми — не совсем мужское дело. Ты же не воспитатель, а солдат… Поехали к тебе, заберём птенцов.

На том всё и решилось.

Не знаю, почему мейнцы называют эту породу генетического мусора «вестниками Всевышнего». Я видел изображения, сделанные недолюдьми, когда их цивилизации были ещё юными — ничего общего с жителями Слиоласлаерлей… или, может, мне не везло. Я вспоминаю сияющие фигуры с ослепительно-белыми крыльями, безнадёжные в смысле реального полёта, но импозантные.

А гарпии… ты видал гарпий, Проныра? Теплокровные рептилии, покрытые перьями, почему-то почти всегда взъерошенные. Шумные в принципе, а в детстве орут особенно пронзительно. Снабжены парой очень цепких и ловких лап и крючковатым клювом; этими инструментами могут превратить в мелкие обломки любой предмет в зоне досягаемости — кроме, разве что, чего-нибудь очень тяжёлого и из нержавеющей стали. Для правильного обмена веществ их надо кормить детским питанием, производимым на Слиоласлаерлей: толстыми живыми личинками, выращенными в идеальных условиях, на витаминизированной листве какого-то местного растения.

Но — толковые. И даже в чём-то обаятельные, этого не отнять.

То, что Мать всей душой приняла участие в бедных сиротках — не удивительно; то, что Дотти теперь проводила с Ниэлле и Ниалло почти все свободное время, учила их рисовать картинки и кормила червями — понятно. Удивляет, что мне было не все равно. В какой-то момент я вдруг понял, что в полете скучаю по взъерошенным шумным тварям и что они меня не раздражают. Вспоминались как-то даже умилённо: как уморительно бегают по полу, как слушают, склонив набок клювастые головки с хохолками — и что рисуют, пожалуй, уже интересно. Не по возрасту.

Я о Цыплятах часто думал и играть с ними любил, потому что они отвлекали меня от мрачных мыслей. Мои шестнадцать были ужасным возрастом, мрачных мыслей хватало.

Я вырос. Я, кэлнорец, супердоминант, вырос, будь оно проклято. А вокруг оказалась Мейна, в общем-то, ничем, кроме моей доброй воли, от меня не защищенная.

Бойцы Шеда мне верили, потому что верили Мать, Эрзинг и Жук. А я себе верить не мог: во мне тикали биологические часы — я боялся, что меня, в конце концов, сорвет с нарезки.

Я истерически боялся за Дотти. Себя драил жёсткой щёткой каждую свободную минуту, дезинфицировал одежду и постельное белье горячим паром, драил сантехнику концентрированной кислотой — лишь бы как-нибудь, случайно, не прозевать нескольких опасных боевых клеток, на которые потом Дотти напорется. Меня мучили кошмары про то, как моя сперма жутким образом, помимо моего желания, словно злобное и расчетливое живое существо, затаивается где-то вне моего организма, а потом подкарауливает и убивает сестренку.

Я уже отлично понимал, что люблю Дотти с некэлнорской силой.

У братьев, само собой разумеется, таких проблем не было. Жук родился бойцом, размножение не входило в число его жизненных возможностей — у букашек этим заняты специализированные особи. Бесполость он ущербностью не считал, для его расы она была одной из разновидностей нормы. Жук служил Матери, как матке букашек, упоенно возился с нашей электроникой и чувствовал себя абсолютно счастливым.

Эрзинг в ответ на прямые вопросы фыркал, что он — как Жук: особь, не созданная для амуров и прочей суеты. Он лгал.

Он был гуманоид со всеми нашими общими инстинктами, ему нравилось нравиться — так он и нравился. Чтобы чувствовать себя на высоте, Эрзинг сделал себя орлом Простора в кубе, идеальным бойцом, строил скептическую мину, играл в бестелесный разум — и восхищал молодых недочеловеческих женщин вне зависимости от того, был ли на нём в тот момент бронескаф с экзоскелетом.

Я знал, что Эрзинг не может оплодотворить женщину — но этот момент моего брата совершенно не заботил. С этой стороны Эрзинг был единственным гуманоидом в поле моего зрения, кому я, вроде бы, не мог причинить серьёзного вреда, но мне от осознания этого легче не становилось. Всё равно я боялся его трогать, потому что знал: планка может неожиданно слететь и в этом случае тоже: кэлнорец внутри меня осознавал, что, усовершенствуй я Эрзинга — он перестал бы быть стерильным… но от этих мыслей мне становилось жутко.

Прикосновения гуманоидов стали мне нестерпимы — всех гуманоидов, всех, тресни небо! Ты знаешь не хуже меня, Проныра: мейнцы развязно-нежны друг с другом, а их женщины всячески подчеркивают спокойную готовность к близости любой степени — лишь бы ты им нравился. Из-за местных манер я чувствовал себя, как голодный хищник, бродящий среди потенциальной добычи — но не мог же я заразить Кэлнором этот свободный мир! Мне представлялись ряды одинаковых зданий, стерильные улицы кэлнорского города, по которым ходят одинаковые кэлнорцы в униформе — и тут же скручивало желудок.

Иногда приступы омерзения случались такой силы, что мне казались прекрасными даже обдолбанные бичи у кабака или старая бандерша, которая пыталась кокетничать. Может, они и не были перлами творения и совершенством без изъяна, зато они делали, что хотели, никого не боялись и никому не подражали.

Можешь считать меня дураком, Проныра, но я до сих пор думаю: лучше какой-нибудь веселый распустёха, выбравший самый неправильный образ жизни, чем идеальный член идеального общества, знающий, как надо на самом деле. Я сравнивал — и знаю, чего стоят и тот, и другой.

В общем, я держал себя в железных тисках. А мейнцы этого не замечали. Они ко мне привыкли, перестали шарахаться за несколько лет, раскрылись. Мы ведь сражались вместе — стая знала, что на меня можно положиться в бою. Даже осмотрительныйШед уже не орал: «Почему не в скафандре?!» — если я приходил в штаб в гражданском, а его орлы уже не меряли уничтожающими взглядами… Это было плохо само по себе, но то, что они меня трогали, было безнадёжно худо.

Женщин я обходил, делая большой крюк. От мужчин пытался уворачиваться — а они ржали, полудурки: «Душа у Ли-Рэя ранимая и утонченная». Я на них орал ужасными словами или пытался объяснить, что кэлнорцу, когда он на взводе, все равно, какой расы и пола его подружка — но действовало слабо. «Хе, размечтался!» — вот и все, что я от них слышал.

То, что связано с сексом, здесь не принимали всерьёз — даже попадая порой в беду из-за этого.

Стая Шеда считала меня проверенным боевым товарищем, из-за этого мне прощали и расу, и тавро на морде. Но я-то не перестал быть кэлнорцем, Проныра — а этого они не могли осознать! Они не верили, что я опасен — но я-то знал! Я знал, что, по их меркам, я — законченный маньяк. Услыхали бы орлы, что я о них думаю — пристрелили бы. Если моя братская любовь надежно хранила Эрзинга и Дотти, то к прочим орлам я так тепло не относился — в моём подсознании все они были потенциальными контейнерами для генов.

Впрочем, с мужчинами было сравнительно проще — они же, скорее, подначивали, чем вправду цеплялись. Вот женщины…

С женщинами мне трудно. Мейнский кодекс запрещает их бить — многие пользуются этим довольно грубо, словно вынуждают этот кодекс нарушить. Одна таки вынудила.

Эвия. С Тэффы. Имела темно-красные волосы и здоровое тренированное тело — идеальный контейнер для драгоценных генов Кэлнора. Я наводился на нее, как баллистическая ракета; рядом с ней было не отвлечься — не позволяла.

Сперва она всё время оказывалась рядом, и показывала мне себя во всех видах, и превратилась в мой постоянный ночной кошмар — но это было еще начало. Совсем худо стало, когда начала дотрагиваться.

Когда она полезла лапиться, я её отодвинул и хотел уйти. А Эвия облизнула губы и распустила шнурок на вороте. И сказала:

— Ах, Ли-Рэй, как глупо, когда парень ведет себя недотрогой!

— Не хочу я тебя, отвали! — сказал я зло. Да я был просто в ярости! То, что она делала, здорово смахивало на пытку: физиология и воля во мне шли вразнос.

— Неумело врешь! — хихикнула она. — Невооруженным глазом видно, как ты не хочешь!

Она права была, конечно. Супердоминант эрекцию не скроет, даже если очень постарается. Но для любого недочеловека, вроде бы, эрекция кэлнорца — как пистолет, направленный в чужой висок! А Эвия в упор не понимала, чем недочеловеческая игрушка для секса отличается от кэлнорского оружия гуманного геноцида.

К тому времени я уже наигрался с гримом; тавро Железной Когорты закрывала пластмассовая пластинка, изображающая хирургическую сталь — будто у меня скула вдребезги разбита и восстанавливается. Я повернулся к Эвии правильной стороной и снял эту пластинку.

— Знаешь, — спросил, — что это за клеймо?

Она вздохнула — вытеки мой глаз! — восхищенно, Проныра! И сказала с придыханием:

— Железная Когорта. Ах, какие мальчики… Как мне всегда хотелось кэлнорца! Они такие крутые… Ты дуралей, что свалил с Кэлнора, Ли-Рэй! Кэлнор — это будущее, там настоящий порядок…

— Как интересно, — сказал я, думая, что сейчас напугаю её до полусмерти, если она сама лезет прямо в пасть зверюги. Что отучу искать приключения, чреватые мерзкими вещами. — Хочешь стать контейнером для наших святых генов? Для самки недочеловека это странно.

— Знаешь, милый, — сказала Эвия, — с любящей женщиной ты мог бы быть и полюбезнее.

Я усмехнулся — ну просто мышцы вспомнили кривую полуулыбочку, презрительную, про которую я сам уже почти забыл.

— Ты не смеешь одергивать кэлнорца, — сказал я. — И не лезь ко мне со своей блажью, пока не прикажу. Как забавно, что от тебя я могу ничего не скрывать. Ладно, ты родишь от меня первой.

У нее лицо вытянулось.

— Как это «родишь первой»? — спросила она возмущенно. — Я, вообще-то, не собиралась рожать пока…

— Я вообще-то не спрашиваю недочеловеков об их планах, — сказал я. — Ты — приличный контейнер, детей у тебя будет много, это хорошо. Ты станешь собственностью Кэлнора. Кэлнор — превыше всего.

Она отступила на шаг. У меня, видимо, было абсолютно кэлнорское лицо, потому что она вправду перепугалась. И пролепетала:

— Я пошутила.

— С Кэлнором не шутят, — сказал я. Меня несло, я перестал себя контролировать, возбуждение запустило программу — а прочее оказалось самообманом. — Кэлнору служат. Кэлнор — будущее. Твое единственное право — благоговеть.

Она дернулась, чтобы уйти, но я поймал ее за локоть. Я всё вспомнил. Кэлнор сдетонировал во мне глупостями Эвии, и я начал чётко раскручивать давным-давно заученный сценарий.

Женщина пришла в ужас, но супердоминанту с высоченным генетическим индексом было всё равно. Я отстраненно подумал, что всю одежду рвать не надо, заметят — но тут меня позвала Дотти.

Ага, бегала по космодрому и меня разыскивала, потому что я срочно понадобился Эрзингу. И, вероятно, женская интуиция чувствительной самочки недочеловека привела её в узкий проход между ангарами, где мы с Эвией выясняли отношения.

Я оглянулся — и Дотти увидела мое лицо. Я знаю, насколько отвратительно выглядел — по глазам Эвии было понятно — но Дотти не просто не испугалась, она даже не удивилась.

— Ли-Рэй, братишка, — сказала она сочувственно, — тебе очень плохо, да? Ты вспоминаешь?

— Да, — процедил я сквозь зубы. — Не подходи, милая, я опасен.

— Нет, — сказала Дотти и улыбнулась. — Тебе уже легче, я вижу. Сейчас отпустит совсем.

И я с удивлением понял, что — таки да, отпускает, я уже могу дышать.

А Дотти напустилась на Эвию:

— Тэффянка, ты что творишь?! Ты что, не понимаешь, что Ли-Рэй не владеет собой, когда доходит до секса?! Он же кэлнорец! Ты не понимаешь, что тебя пришлось бы пристрелить, если б он тебя трахнул?! Нет, на тебя-то мне плевать, но брат бы переживал, поэтому — как ты могла, вообще?! Ведь вся стая знает, откуда он родом!

Этот выговор, как ни странно, вернул на место мою сдвинутую крышу.

Эвия раздраженно фыркнула:

— Не твое дело, лапуся!

— Мой брат — мое дело, — сердито возразила Дотти. — Думаешь, с ксеноморфами можно себя вести, как попало? Даже если они очень хорошие, как Ли-Рэй, ты запросто попадешь в беду, если на их физиологию наплюешь.

— Твой драгоценный братец — просто псих! — обиженно выдала Эвия.

— Дурочка, — констатировала Дотти, пожав плечами.

— Тебе бы Дотти спасибо сказать, — сказал я.

— Нгишке-никчемушке?! Кастрату, который притворяется девкой?! — выпалила Эвия — и я не выдержал.

Я дёрнул ее за руку, повернул — и влепил свободной ладонью по заднице. И она взвизгнула, как птенец гарпии, а я оттолкнул её в сторону.

— Вали отсюда, — сказал я. — И дура, и злая. Дотти больше женщина, чем ты, контейнер для спермы.

Эвия хотела еще что-то сказать, но посмотрела мне в лицо — и передумала. Ушла злая и оскорбленная, а уходя, вертела задом, чтобы показать мне, чего я по глупости лишился.

Но мне уже полегчало, напряжение сошло на нет. Я даже рискнул подойти к Дотти поближе.

— Прости, — сказал я. — Я сам — дурак. Хотел только напугать ее, чтобы отстала, но завелся.

— Ты не виноват, но больше так не делай, — сказала Дотти. — Я ужасно за тебя боюсь. Кто-нибудь может допрыгаться по глупости — а потом тебя убьют, потому что твои гены, сам понимаешь…

Я понимал.

Той же ночью, когда заснули Птенцы, я поговорил со своей семьей.

Так и так, сказал я, супердоминант во мне выходит из-под контроля. Я приложил много сил, добиваясь, чтобы недочеловеки перестали испытывать ко мне отвращение — и, оказывается, зря. Программу гуманного геноцида не дураки создавали: наши суперактивные самцы вызывают инстинктивное влечение у чужих самок — а потом случается всякая дрянь. Если кто считает, что один кэлнорец не оставит много потомков — ошибается: следуя программе, эти самые потомки размножаются в геометрической прогрессии.

Самое поганое, что дело не ограничивается женщинами. Я рассказал, как наблюдал за Ангелом с Лави, которого местные девицы любят больше прочих — и вдруг поймал себя на мысли, что парализующего дротика хватило бы лавийцу за глаза и за уши. А если Ангел будет походя хватать меня за шею и ржать, что я краснею, как его подружки — то и дротика не понадобится: я решу набить ему морду, а кончится перестройкой его генома. Запросто: я уже намного сильнее, чем лавиец.

— Что же мне делать? — спросил я под конец. — Я не хочу делать это с недочеловеками, это подло, я знаю — но сегодня я почувствовал, что любая глупая игра может снести мне крышу.

— А может, тебе стоит завести подружку? — предложил Эрзинг. — Одну, постоянную? Вероятно, если с кем-то спать, то сперма перестанет давить на мозг…

— У меня есть постоянная подружка, — сказал я. — Это Дотти. А с потенциальными контейнерами для генов я дружить не умею. И спать рядом с ними не умею: этот акт — штука одноразовая. Ничего хорошего не выйдет.

— А может, я могу?.. — заикнулась Дотти, но я тут же ее оборвал:

— Нет! Ты не можешь! Запомни: меня трогать нельзя, целовать нельзя, прижиматься нельзя! И постель мою не трогай. Я — отрава, все! И имей в виду: если я тебя случайноубью — застрелюсь. Точка.

— Я не предлагаю, — ухмыльнулся Эрзинг.

— Вот спасибо, — буркнул я. — И тебе, и Жуку — за доброту и душевную щедрость.

Эрзинг ухмыльнулся еще гаже:

— Что, надо было предложить?

— Мать! — взмолился я. — Пожалуйста, объясни этому калькулятору на палочках, что я в последнее время не помогаю ему одеваться, потому что моя поганая супердоминантность воспринимает как контейнер и его тощую тушку! Ну что мне делать, а?! Обратиться к медикам? Пусть оттяпают под корень всё, что сумеют, или радиацией выжгут — больше ничем они мне не могут помочь, я узнавал. Мне страшно, знаешь, но я не могу всю жизнь жить с бомбой внутри. Я хочу, как Эрзинг и Дотти: спокойно заниматься работой, не просыпаться от диких кошмаров и обнимать брата и сестру, не думая, что могу их случайно убить или покалечить. Я устал.

— И все же не торопись, Ли-Рэй, — сказала Мать ласково, но и она до меня не дотрагивалась, мучить не хотела. Мой несчастный организм воспринимал как провокацию любое прикосновение, даже её. Кэлнор внутри меня знал, что моя Мать — недочеловек; уже за одно это я себя тихо ненавидел. — Не стоит в таком взвинченном состоянии принимать решения, о которых потом пожалеешь. Надо хорошенько подумать.

Я мог только кивнуть в ответ. Подозреваю, выглядел я, как затравленная зверюга.

— Да, ты слишком горячо взялся, — сказал Эрзинг. — А Госпожа Кулак в твоем случае — совсем не выход?

— Я с ней незнаком, — сказал я мрачно. — Я не умею возбуждаться сам с собой. Нет перспективы зачатия — нет ничего… Да о чем я говорю! Вы, недочеловеки, можете в это играть, развлекаться так, баловаться — а я устроен, чтобы так завоевывать или убивать, без вариантов! Не-хо-чу! Гадко.

— Я слышал, секс — не такая плохая вещь, — заметил Эрзинг.

Я только вздохнул.

— Для недочеловеков — возможно. Неплохая, если не чувствуешь себя придатком к драгоценному члену, главной части кэлнорского тела, — сказал я мрачно. — Всё это закончится тем, что либо я его себе отпилю тупым ножом, чтобы освободиться и от мании, и от страха — либо после какого-нибудь жуткого моего поступка это сделают наши орлы. А потом пристрелят меня из жалости.

Дотти шмыгнула носом.

— Зачем — тупым? — вдруг спросил Жук. Я думал, он не слушает.

— Ну да, — сказал я сердито. — Острым выйдет быстрее.

— Я не об этом, — сказал Жук. — Я о раэтянах. Биохимия меняет организм. Изменяет его целиком — метаморфоз. Изменяет его принципиальные свойства. Наши биологи изучили это идеально.

— Всё это круто, — сказал я. — Только я не бабочка.

— Тебе и не надо изменяться целиком, — сказал Жук. — Только биохимия. Только гормоны. Только секреция. Это просто. Для букашек это просто.

— Откуда ты знаешь, Крошка? — спросила Мать.

— Читал, — сообщил Жук.

Ясно и понятно. Так мы и решили, что со мной делать.

Мы с Жуком и Эрзингом шли в центр биологических исследований, принадлежащий букашкам — но нас тормознул Шед, а с ним была его свита. Помнится, Хэтти, Ангел и Якорь — все вооружённые до зубов.

И Шед сказал:

— Говорят, Ли-Рэй, в тебе кэлнорец просыпается. Вырос — и началось?

— Что началось-то? — сказал я. — Ты пока при своём геноме, Шед, значит, ещё ничего не началось. Отстаньте от меня срочно, я иду по делу.

А Ангел сказал:

— Ну ничего себе! Далеко это зашло, если ты заговорил про геном Бухгалтера!

— Могу про твой, — сказал я. — Если хочешь, чтобы стало безопасно, пропусти ты меня, во имя рода и крови!

А Эрзинг выдал ледяным голосом:

— Эвия уже настучала. Ничего себе делишки: сперва деваха клеит кэлнорца, а потом обещает всем кранты и громы небесные! Знаешь, Бухгалтер, я бы, на вашем общем месте, присматривал за этой дамочкой. Мало ли что у неё на уме, если она собиралась сама себе геном взломать.

— Чего это — сама?! — тут же возмутился Хэтти. — Это кэлнорец. Я как чувствовал ещё тогда. Пока они маленькие — ничего, а как вырастают — так и кранты котятам…

Я не выдержал.

— Хэтти, — сказал, — легче на поворотах. Если бы это был я, она бы была беременна и помалкивала. Ты что, думаешь, кэлнорцы за потенциальными контейнерами для генов долго бродят с печальными глазами, дарят плюшевые игрушки и серенады им поют? Ничего подобного. Минутное дело, знаешь ли.

Хэтти посмотрел на меня, как на кэлнорца:

— Ну и тип же ты, Ли-Рэй. Змею на груди пригрели.

И тут Эрзинг сказал:

— Ладно, поболтали — и хватит. Мы идём к букашкам, если уж люди не могут помочь брату по разуму справиться с этой фигнёй.

И Жук щёлкнул своими жвалами прямо у Шеда под носом — тот даже отпрянул.

И Ангел сказал:

— Ну-ну. Букашкам, по крайней мере, это ничем не угрожает.

И мы пошли, удивляясь по дороге, как Эвия вздумала сводить счёты. Я сам всё время размышлял, пристрелили бы меня, если бы не наши успехи в космических операциях, или нет.

Думаю, всё-таки тяжело пристрелить того, кто тебе спину в бою прикрывал.

В общем, Проныра, я туда очень бодро шёл, до тех самых пор, пока мы не добрались до того самого здания, похожего на домик, вылепленный ребёнком из тёмно-красного песка. А когда мы добрались, мне вдруг стало очень страшно.

До меня внезапно дошло, что Жук — один такой. Все остальные — совершенно чужие мне инсектоиды, опасный генетический мусор. Что мне придётся иметь дело с целым поселением букашек, а ещё жутче — придётся позволить им что-то делать с моим телом. Ну да, с кэлнорским портовым погрузчиком на сервомоторах, в который встроена биологическая бомба. Ну да, боюсь я собственной туши в последнее время. Но позволить делать с ней что-то посторонним разумным жукам, которые вообще непостижимы для гуманоидов…

— Жучара, — сказал я, — ты, я надеюсь, со мной останешься, не уйдёшь?

Он меня усом тронул за лицо — его проявление дружеской симпатии, я уже привык.

— Лучшая биостанция в нашем секторе, — сказал он. — Букашки с Раэти. Наши союзники с Фья-Скоу. Самые серьёзные специалисты в биологии и биохимии. Гуманоидам далеко.

А я кивнул и подумал, что каждый жук хвалит свой термитник — или как это назвать? — из букашечьей солидарности. И посмотрел на Эрзинга.

— Если пустят, — сказал Эрзинг. — И вообще, надо было раньше этим заняться. А я — дурак.

— Почему? — удивился я.

— Потому, что уже пару месяцев, минимум, чувствую, как ты напрягаешься, — сказал он неожиданно серьёзно. — А вместо того, чтобы придумать, как тебе помочь, придумываю хохмочки. Люди паршиво устроены, братан: их так смешит всё, что связано с сексом, что сосредоточиться тяжело.

— Хорошее оружие Кэлнор придумал? — спросил я грустно.

— Офигительное, — кивнул Эрзинг. — Зашибись. На все сто. Ладно, Ли-Рэй, валимся в букашкину контору. Попробуем решить хотя бы сейчас.

Мы и повалились.

Ты когда-нибудь бывал внутри строений, сделанных букашками, Проныра? Вот именно: гуманоид не может там уютно себя чувствовать. Хотя бы потому, что их технологии от наших технологий отличаются, как живой кальмар от кузнечного пресса — и внешне, и по существу.

Пока наш Жук объяснялся с местными, я их отлично рассмотрел. Похожих на Жука среди здешних не было вообще: Жук ведь произошёл из неспециализированного яйца, в букашечьей табели о рангах — где-то на нижних ступенях, обычный работяга или наёмник. А здесь работали профессионалы, специализированные с рождения. Специализированные, я бы сказал, всем телом. Даже вахтёр, охранявший вход, был специализированным бойцом: его верхние лапы преобразовались в острые клешни, а громадные челюсти выглядели, как орудие убийства. Я впервые подумал, что у Жука симпатичный маленький рот — и очень порадовался, что один из нас может очень легко найти с букашками общий язык.

Потому что после коротких переговоров с Жуком — а может, это была какая-то другая передача информации, более непосредственная, потому что они общались прикосновениями усов — нас с Эрзингом пропустили в коридор, с моей точки зрения, необыкновенно похожий на чей-то слабо освещённый кишечник.

Нас сопровождало небольшое и очень странное существо. Инсектоид, но, как я сразу подумал, родом не с Раэти — слишком заметно отличался от расы Жука: у раэтян по восемь конечностей, а у этого создания — только шесть, причём верхние, по-моему, недоразвитые. Кроме того, у создания имелись большие фасеточные глаза, а рот, можно сказать, почти отсутствовал — его заменял тонкий, скрученный спиралькой хоботок.

— Ты кто? — спросил я. — Ты не с Раэти?

Он посмотрел на меня, кажется, печально — но ничего не сказал, только показал вперёд маленькой мохнатой лапой.

— Она — с Фья-Скоу, — сказал Жук. — Младшая сестра-прислуга.

Сестра. Впрочем, я до сих пор не умею отличить самца-букашку от самки — причём, всё равно, какой расы. Всё, что связано с размножением, устроено у них так сложно, что внешние признаки только сбивают с толку. К примеру, потом я узнал, что все неразмножающиеся рабочие-фья — самки, а на Раэти — самцы. Для более серьёзных обобщений и выводов тут нужен ксеноэнтомолог, а не пилот.

Не знаю, Проныра, стоит ли распространяться о консилиуме мейнских букашек. Они, предполагаю, имели в виду, что их медицина может понадобиться существам других рас — и приняли меры. В глубине их биостанции, между зарослями грибов и какими-то биомеханическими структурами, они устроили имитацию жилища гуманоидов. Вырастили кровати из раэтянских грибов особой прочности и шелка, который вырабатывает особая каста фья — уровень сходства можешь прикинуть. И без окон: главные эксперты, слепые суперчувствительные аналитики, дневного света не любят. Освещено колониями бактерий. Оборудование — выше моего понимания: совершенно другие принципы.

Сам не понимаю, почему я не сбежал. Наверное, потому, что Жук им верил и понимал их, а я верил Жуку. Не знаю, сумел бы я хотя бы объяснить букашкам, чего от них хочу, если бы не Жучара. Он все понимал — он объяснил.

А Эрзинг не смог. Он, конечно, парапсихик, но инсектоиды так основательно отличаются от гуманоидов, что даже его телепатический дар работал лишь в самых общих чертах — на уровне эмоций. А эмоции у букашек другие.

Впрочем, положа руку на сердце, скажу, что эмпатия у Эрзинга в принципе не самое сильное место. Не чета телекинезу. Но я отвлекся.

Понимаешь, для работы букашкам требовалось, чтобы я остался в терми… на их биостанции на несколько дней. Для метаморфоза, который они собирались вызвать, требовалось время. И Эрзингу они ожидаемо не разрешили со мной остаться, а Жуку ожидаемо разрешили. Вот Жук и остался — и мы стали с ним очень близки за эти дни. Ни один кэлнорец не мог бы вообразить такой близости с генетическим мусором, даже я — даже с моим братом-Жуком: все-таки он был очень загадочным существом.

Неразговорчивый Жук в те дни со мной разговаривал. Чтобы меня отвлечь или развлечь, он отвечал на все мои идиотские вопросы — как мог. Тогда я узнал, что букашки помнят себя личинками, что чистота — самый главный залог здоровья, что человеческая злость им не очень понятна, что массаж приятен, сахар — самая вкусная вещь на свете, а семья — самое святое.

Меня тогда удивил пассаж про злость — букашки же воюют, да ещё и в космосе. Хнжу сообщил, что порой они воюют и на планете, между кланами, но такой злости, как гуманоиды, не знают всё равно. Не теряют головы. Ненавидеть умеют, а приходить в ярость, от которой падает забрало — нет. Расчётливее, чем люди.

Я позавидовал. У них не падало забрало не только от злости, но и от выброса половых гормонов. Счастливцы. Мне бы тоже очень хотелось так.

Жук был со мной невероятно терпелив. Ему не повезло с семьёй — достались бестолковые теплокровные — но это не имело никакого значения: семья всё равно прежде всего. А я — член семьи, причём — младший. О младших надо заботиться, говорил Жук — кажется, имея в виду яйца и личинки.

А я слушал и думал, что у меня прекрасный членистоногий брат. И что мне надо научиться соответствовать.

Букашки долго со мной возились. Ощущалось это так, будто они откусывают по кусочку и пытаются распробовать. Я чувствовал, что Кэлнор во мне — в панике. Мечется, запертый в моём мозгу, как личинка-паразит, которую вырезают из-под кожи. Зато моё новое «я», мейнское, за этой паникой наблюдало с некоторым даже любопытством. Без страха.

Еще я наблюдал за букашками — они разные, в этом мало кто из мейнцев по-настоящему разбирается. Раэтяне — одна раса, но в одном клане-термитнике различаются касты, специализации; фья — рас несколько, между ними общего потомства быть не может, но они сотрудничают самым странным образом. Раэтяне могут жить автономно, а могут — как часть роя; фья — только своим ульем. Но все жуки — невероятно деловитые и, что меня больше всего удивило — между своими совершенно не агрессивные.

Кэлнор любых инсектоидов всегда считал агрессорами по умолчанию — а они очень спокойные. И компанейские. Мне потребовалось пожить в их жилище и хорошенько во все вникнуть, чтобы понять: к тому же дружелюбные и своеобразно красивые.

Что-то в их внешности есть от старинных механизмов — с шестернями, рычагами и поршнями, сложных и точных на свой лад. Пока я у них жил, научился ими прямо-таки любоваться.

Правда, то, что они со мной делали — операции на их манер, метаморфоз — меня здорово нервировало. Очень сильно отличалось от всего, что я привык видеть — страшно, когда в твоем организме что-то меняют насекомые, пусть и разумные. Пришлось серьёзно брать себя в руки: чтобы меня утешить, сестра-медик фья, специализирующаяся, как я понял, на гормональных изменениях во время метаморфоза, крупный специалист по этой части, сказала, что принцип перекодировки генома, который использовали мои предки, ей ясен.

— Я чую биохимический путь, — перевел Жук.

— Интересно, — сказал я, — почему она не сказала «вижу»?

— Потому что она чует, — сказал Жук. — У неё нет глаз. Очень проницательная. Наши уважают.

И жуки с Раэти развели усами в знак согласия.

Потом они делали мне инъекции чудовищным способом — и специализированный медбрат с Раэти спрашивал, очень заботливо:

— Ты чувствуешь дискомфорт?

Я чувствовал, ещё как — но не столько от препаратов, стимулирующих метаморфоз, сколько от того, что моя кэлнорская часть изо всех сил желала выбраться из моего мозга и убежать.

Зато мейнец во мне отмечал, что все это жучьё очень аккуратное и внимательное. Впрочем, что раэтяне чистоплотные до маниакальности — я уже давно знал: наш Жук чистился чуть ли не часами. Фья в этом смысле здорово их напоминают.

Букашки сделали шесть попыток перестройки моей гормональной системы. После каждой меня скручивало так, что впору было сплести кокон из паутины — а они проверяли уровень моей генетической активности.

Этот уровень сперва вообще не снижался, а потом снижался, но через некоторое время восстанавливался. Мне было очень худо, но букашки — и Жук — уверяли, что так и должно быть. Что в конце концов они доберутся до моей истинной природы — надо только окончательно уничтожить Кэлнор во мне. Под Кэлнором букашки подразумевали генетический индекс Железной Когорты.

И в итоге они добрались. И я это понял по тому, что меня перестало ломать.

Во всех смыслах.

Букашки понаблюдали меня еще немного, на всякий случай, и отпустили с миром. И я тут же сходил к человеческим врачам, чтобы проверить результат. Все-таки я опасался, что у раэтян другие критерии оценки моей опасности; недолюдям я доверял больше, ещё в первый год моей мейнской жизни они меня изучили вдоль и поперёк — всё верно поняли.

На меня сбежались смотреть из всего исследовательского центра. Читали мои анализы вслух, как поэму — или пародию — и приговаривали: «Так вот как оно должно выглядеть на самом-то деле!»

Лепила стаи, который работал с травмами наших орлов и хорошо знал меня, наконец-то объяснил простыми словами, что букашки со мной сотворили.

Переделать геном они не сумели — да это никому и не надо. Зато они выключили новые гены, отвечающие за «оружие гуманного геноцида», и запустили старые, давно «молчащие». Док показал мне, как теперь выглядит под микроскопом моя сперма — и я понял, что букашки всё сделали правильно.

Потому что мой организм теперь работал, как у недочеловеков. Как у моих давным-давно побеждённых предков, у тех самых, которые жили на Кэлноре ещё до Великого Отца Расы. Думаю даже, если бы я сказал букашкам, что хочу избавиться от клейма, они, наверное, и его бы счистили — да только я не догадался, а теперь мне было всё равно.

Даже, пожалуй, нравилось это клеймо. Знак того, что разум может сбросить любое ярмо, была бы на то добрая воля.

Именно тогда я и понял, что можно сделать для спасения моей великой Родины. В смысле, для спасения Кэлнора как живого — как это живое можно вытащить из обезличенного и жуткого механизма. Мы с букашками могли бы разработать программу, которая победила бы гуманный геноцид.

Только я видел в этой идее одно серьёзное «но»: никакой кэлнорец в своём уме на это не пойдёт.

Видимо, во мне всё-таки было что-то изначально дефектное. Какой-то скрытый протест, что ли — или желание выжить вопреки всему, способность наплевать на статус, всё такое… В общем, я думал об этом — и понимал, что мессии из меня не выйдет: последователей не найду.

Потому что кэлнорцы, живущие у себя дома, даже представить себе не смогут, что живут чудовищно. Им сравнивать не с чем. И я никаким образом ничего и никому не смогу не только доказать, но и объяснить.

Я думаю, что могло бы меня ждать, реши я вернуться, так сказать, домой — и воображения не хватает представить. Я же отказался от супердоминантности — плюнул на могилу Великого Отца, никак не меньше.

Тем более что после превращения в недочеловека я, как на Мейне говорят, ударился во все тяжкие. Мне хотелось проверить, каково оно, то, во что недочеловеки играют с таким азартом.

Оказалось забавно. Поиграть с кэлнорцем, который совсем как настоящий, нашлось немало охотников — чаще охотниц, ага, хотя и мужчины попадались — хоть отбивайся. И я пробовал, пробовал — изрядно напробовался, стая соврать не даст. Только настоящего ходока из меня не вышло.

Не склеивалась у меня физиология с товариществом и любовью — и даже с азартом оказалось плоховато. Дело тут, я думаю, ещё и в том, что мейнские женщины, не скрываясь особенно, проводили профилактику зачатия — и Кэлнор, навсегда запертый в какой-то дальний закуток мозга, отчётливо говорил мне в ответственный момент: «Детей не будет, предатель. Сам и виноват, мог бы делать детей — неважно, что она не хочет». Приходилось основательно учиться не обращать внимания. Врать себе хоть на полчаса. А врать себе мне очень тяжело, воображение не так развито, как у недочеловеков, хоть я и пытался научиться.

Да ну… всё это — недочеловеческая фигня, на самом деле. Супердоминантность теперь глаза не застит, гормоны не превращают в машину для оплодотворения — и в один прекрасный момент я всерьёз задумался, нужна ли мне в принципе вся эта суета.

Похоже, что нет. Во всяком случае, не настолько, чтобы убивать на неё всё свободное время.

Главное, я перестал бояться за Дотти… за семью. Я теперь не подыхаю от ужаса, наоборот, радуюсь, когда Дотти меня обнимает, помогаю Эрзингу надевать скафандр — и чувствую себя чудесно. Свободным. А все эти недочеловеческие игрушки — несвобода всё-таки. Ну, или не окончательная свобода. И нервотрёпка.

Оказалось, что я, как наш Жук, больше всего люблю свою семью. Именно с ним мы — родственные души, ха! У нас настоящий кайф — в семье. И семья выдающаяся, что там: Мать — лучший на Мейне воспитатель, Эрзинг — великолепный пилот, Дотти — отличный художник, Жук — гениальный механик, Цыплята уже научились летать… а я — недочеловек с Мейны, вот что.

Мне для счастья этого вполне достаточно. И даже, не поверишь, Проныра — для гордости.

Только временами нестерпимо хочется швырнуть каменюкой побольше в нашу великую Родину. Я, недочеловек, иногда понимаю, что ненавижу — до сердечной боли. Или жалею. Или ненавижу. Когда речь заходит о Кэлноре, я сплошь и рядом путаю эти штуки. Последствия патриотического воспитания.

Стараюсь только удержать забрало — как мои милые друзья-жуки. Ненавидеть с холодной головой, без глупостей — насколько это может теплокровный дуралей.

Как-то раз мы с Эрзингом поймали персональный канал моей семьи и скинули фотку. На фоне той самой рубки связи, ага. Я в обнимку с Эрзингом и Дотти, рядом Жук, на ступеньках Цыплята сидят. Подписал: «От Ли-Рэя, недочеловека — и его братьев и сестер».

Глупо. Ребячество. Сам не пойму, чего добивался. Ведь, если по большому счёту, у меня на Кэлноре никого нет. Да никто и не ответил, а канал сменили. Может, боятся получить ещё что-нибудь.

А я иногда мечтаю… Впрочем, пустые это мечты.

Так что, если пересекусь в Просторе с Железной Когортой — сам понимаешь, Проныра. Шарах — а потом уж разберёмся. Хоть иногда меня это сильно печалит.

Максим Далин Лестница из терновника

…В бою со Смертью одержав победу,

Князь Жизни ей позволил жизнь дарить –

Любовью породили род людской,

И в каждом сердце – Зло с Добром на равных…

Господин Он-О из Семьи Фу, Кши-На,

Нги-Унг-Лян, 1278 г.

…Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал…

Если ты на свете не любил –

Значит, и не жил, и не дышал!..

В. Высоцкий, Россия, Земля, ХХ век

Книга первая Знакомство

…Нам прививки сделаны от слёз и грёз дешёвых,

От дурных болезней и от бешеных зверей,

Нам плевать из космоса на взрывы всех Сверхновых –

На Земле бывало веселей!

В. Высоцкий, Россия, Земля, ХХ век

Запись N24-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, горное плато Хен-Ер

Сегодня я, наконец, на месте. Радостно.

Вообще-то, «на месте» – громко сказано: от гор Хен-Ер до ближайшего города километров четыреста, никак не меньше; абориген может попасть сюда только случайно – поэтому этнографу тут, в сущности, делать нечего. В горах работают биологи; это место – биологический рай, месяц работы опровергает сотню лет классических теорий. Лаборатория тщательно замаскирована; даже вблизи она напоминает горный кряж – чтобы гарантировать секретность миссии: аборигенам совершенно не нужно о ней знать. Ксенологи и эволюционисты с Земли пускаются на любые ухищрения, чтобы попасть на плато Хен-Ер хотя бы в командировку.

Этнографы на Нги-Унг-Лян так не рвутся. В этом мире уже произошло катастрофически много несчастий с земными учеными. Смерть – не худший случай, ей-Богу…

А вообще, я замечал, даже биологам аборигены не нравятся. Срабатывает охранная система «ключ-замок» – местные гуманоиды слишком похожи на людей, но при этом не люди, наше подсознание выдает неслышный сигнал тревоги: «Чужой! Оборотень!» В других гуманоидных мирах система иногда сбоит, не распознает, чужак воспринимается, как землянин другой расы – люди пускаются во все тяжкие. Гражданское население Земли вытаращивает глаза: «Ах, Аэлита! Неужели возможно – с инопланетянкой?!» – ужас, помноженный на болезненное любопытство. Что возьмешь с гражданских… Этнограф знает: вживешься в образ, просуществуешь в их мире, в шкуре шамана-барона-аптекаря-министра-менестреля лет десять – и они для тебя уже не инопланетяне. Люди для тебя инопланетяне.

Но на Нги-Унг-Лян такого не случалось и, надо думать, не случится. Совсем чужие. Хотя у меня нет статистики для точного вывода… мой предшественник, продержавшийся дольше всех, не проработал тут и полугода. Сняли с программы – нервное расстройство. Его от аборигенов тошнит, физически. От любого телесного контакта, хоть от толчка локтем в толпе, замыкает – фобия. А казалось бы – прожженный парень, немолод, работал на Шиенне…

Смешно, как подумаешь. Шиенна считается непростым местом: гуманоидная – да ладно, человеческая! – культура, уровень развития основных государств мира соответствует примерно Х – ХI веку земной Европы. Как говорил один из моих приятелей-историков, милейший Женька Проскудинов, «царство мрака и срака». Местные жители ещё не знают понятий «канализация», «гигиена» и «микробиология» – ох! По колено в грязи, дерьме и прочих средневековых радостях. К вони города надо привыкать неделями. И ничего, нормально. Привыкаешь в конце концов. И к тараканам ростом с ладошку младенца, и к крысиному помету в твоем утреннем напитке, и к цвету нижней юбки твоей случайной подружки – каковой цвет гражданским лучше не описывать. И к обыденным смертям. Работать интересно; на частности порядочный этнограф не должен обращать внимания.

Брезгливость – свидетельство профнепригодности. Зато фатализм – очень и очень полезное качество.

Нги-Унг-Лян – «старше» Шиенны. Можно прикинуть век семнадцатый-восемнадцатый, причем культура – не сравнить с шиеннской. Аккуратники. Уже изобрели примитивный микроскоп, понимают, что такое зараза, но и раньше отличались мастерским избеганием эпидемий. Надо думать. Их обычный уровень смертности – в мирное время, в нормальной обстановке – так высок, что приличная земная эпидемия чумы, вероятно, погубила бы цивилизацию. Они очень наблюдательны, среди них есть отменные интуитивные лекари, они любят чистоту и прирождённые эстеты; их города – конфетки, сравнительно. В здешних, расположенных в предгорьях Хен-Ер, в стране под названием Кши-На, есть что-то общее с раскрашенными японскими гравюрами по ощущению; Анатолий Петрович, начальник биологической партии в разговоре со мной называет аборигенов «эти твои самураи».

Со странным выражением лица. Боюсь, что это – гадливость.

Я рассматриваю фотографии «своих самураев», своих нги-унг-лянских ровесников, сделанные со спутника – никто, кроме этнографов, в прямые контакты не вступает. То же самое впечатление, что и на Земле – никакие они, конечно, не самураи. Но не кажутся мне отвратительными, как многим другим парням с Земли. Хотя… я ещё с ними не жил.

Мой камуфляж несовершенен. Я смотрю на себя в зеркало – и на изображения местной молодежи. Прикидываю возраст своего «персонажа» – он старше меня лет на восемь. За тридцатилетнего местного жителя я никак не схожу, и моя, довольно-таки привлекательная для земных барышень физиономия кажется мне грубой харей по сравнению с фотками аборигенов.

Здешние мужчины – гораздо женственнее наших. На земной лад – очень женственны, одно это у многих землян вызывает омерзение. Из-за мягкого очерка лица, больших глаз, чистой линии подбородка, у всех, вне зависимости от местной расы, как у земных женщин; правда, у отчаянных местных мачо с возрастом лицо грубеет, но ненамного. Из-за того, что на их телах фактически нет растительности, а на лицах её нет в принципе. Гнусно было, когда весь мой волосяной покров выжигали лазером, зато теперь я гладкий, как младенец – первого работавшего здесь этнографа убили от ужаса перед его щетиной: приняли за злого духа. Ещё из-за того, что их подросткам и юношам нравятся косы, ожерелья, браслеты, из-за того, что местная аристократия следит за руками, как может, и показывает холеные пальцы, как земные манерные дамочки. Из-за подчёркнуто небрежных поз, кошачьей лени и расслабленности движений в покое – и пружинной собранности в минуту опасности, опять-таки, кошачьей. Из-за балетной какой-то пластики, чужого строения скелета и мускулатуры, чужого строения суставов… Человеческие мужчины движутся гораздо более угловато, резче – особенно демонстрируя силу. Боюсь, что в толпе буду выглядеть, как танк на городской улице…

Внешность аборигенов обманывает дилетантов. Мы все мыслим стереотипами; наши стереотипы, прихваченные с Земли, могут определить юного местного аристократика, как «жеманного хлыща», он кажется слабым и зависимым – если не приглядываться. Землян несет, они могут почувствовать себя королями в этой «стране слепых», стране хлюпиков – и это их последняя иллюзия в жизни.

Мне никогда не подделать жаркий огонёк, горящий в глазах любого аборигена, эту искорку в их душах, которая при виде крови разгорается в полыхающий костер. В меня вцементирован ограничитель внутривидовой агрессии, я не могу убить человека, не перешагнув через высоченный внутренний барьер – у здешних, похоже, этот ограничитель отсутствует в принципе. Как факт. Любил-убил. Господь наш Иисус до этого мира не добрался – а буде добрался бы, вероятно, был бы тут крайне непопулярен. Другие представления о гуманизме.

Перед самым отлетом случайно слышал, как мама говорила по телефону приятельнице: «Коля исследует цивилизацию гермафродитов», – с легким презрением к самому факту существования гермафродитов, ничтожных созданий. Ей простительно, она химик. На самом деле, Коля – я – прилетел сюда, чтобы исследовать цивилизацию боевых гермафродитов. Отнюдь не бабочек. Гермафродитов – прирождённых убийц. Гермафродитов с Нги-Унг-Лян, мира, опровергающего теорию эволюционистов о невозможности существования биологической системы такого типа, не вырождающейся через несколько поколений.

Старые теории допускали в качестве модели статичную культуру гермафродитов, размножающихся автономно, запуская природный механизм самооплодотворения в подходящем возрасте – её даже описывали в научных трудах и фантастических романах (правда, больше в романах, чем в трудах). Тогда у генетиков считалось модным доказывать, что эта модель не работает: при фактическом клонировании, без обновления генетического материала, в каждой цепочке поколений стремительно накапливается генетическая погрешность, возникают мутации и наследственные болезни, вскоре становясь несовместимыми с жизнью. Для того, чтобы эффективно бороться с вырождением, высшим животным необходимо постоянное обновление генофонда, а потому оптимальнейший способ размножения – двуполый, соединяющий генетический материал двух организмов.

Гермафродиты с Нги-Унг-Лян нашли альтернативу. Оригиналы, надо отдать им должное…

Биологи гостеприимны. На обед у них – местная дичь и местные же фрукты, здешняя флора и фауна съедобна и даже вкусна, если её готовить на земной манер; потом, в роли радушных хозяев, зоологи Крис и Сашка приглашают меня в виварий, чтобы я посмотрел на животных. Виварий – зрелище, поражающее воображение, хоть эти существа уже давно знакомы по фильмам-слайдам. Видовое разнообразие зоологи хорошо представили. Забавное создание, которое хочется назвать «попугаем», важно надувшись, сидит во главе стайки «условных самок», уже перелинявших, менее ярких, без хохолков. В отдельных клетках на изрядном расстоянии друг от друга – звери, очень напоминающие земных енотов; они игнорируют пищу, занятые одной жгучей проблемой – как добраться друг до друга. Они пыжатся, фыркают, ерошат шерсть роскошными полосатыми гривами, пушат мохнатые хвосты столбом – как земные животные-самцы перед самкой – но при этом демонстрируют выраженную агрессию, скалятся, щелкают зубами и показывают когти. На языке нги-унг-лянских гермафродитов это означает: «Я люблю тебя, а потому сделаю самкой или убью! Подчинись!»

– Хочешь, стравим их? – смеётся Сашка. – Половозрелые особи в период активного поиска партнёра, хе! Молодые, шустрые… Если их выпустить – немедленно подерутся, а потом победитель у побеждённого причиндал откусит и съест. И будет у него самочка.

– Пошляк, – смущённо улыбается Крис. – Ник, этот вид млекопитающих организует брачное сражение наиболее традиционным способом. В природе у каждого взрослого самца – гарем трансформированных самок, а молодые ищут себе…

– Приключений на гениталию, – заканчивает грубый Сашка и хохочет, конфузя англичанина.

– А вы знаете, ребята, – говорю я тоном мэтра-этнографа, – что представители здешних городских низов стравливают таких половозрелых и делают ставки на то, кто останется самцом? Популярная плебейская игра… азартная.

– Сыграем, мужики? – тут же предлагает Сашка. – На интерес? Не, я серьёзно – мучаются же зверюшки, у них гон, а мы всё равно собирались наблюдать трансформ и беременность…

Крис колеблется. Эти существа традиционно легко размножаются в неволе. Биологи хотели отловить несколько пар, сравнить трансформацию у нескольких «условных самок», подсадить уже рожавшую «условную самку» к «условному самцу» и пронаблюдать, как спаривание пройдет в этом случае… Но мне интересно – и Крис соглашается. Мы с Сашкой делаем ставки; я выбираю более тёмного, с забавной полоской над глазами в виде буквы W, Сашка – того, что посветлее, который всё время морщится, показывая клыки. Ребята очень умело вынимают шипящих и лязгающих зубами зверей из клеток за шиворот и запускают в просторный вольер.

– Чтобы не стеснялись, – комментирует Сашка. – Это у них будет общая территория. А то чужак на территории владельца скованно себя чувствует, может просадить бой из чистой нерешительности.

– Наверняка местные владельцы тотализатора умело этим пользуются, – замечаю я.

Я жду, что звери сцепятся сразу, но они принимают друг против друга угрожающие и живописные позы, демонстрируя собственную боевую подготовку – и осторожно, чуть касаясь, обнюхиваются, начав с носов и закончив анальной зоной, совсем как земные собаки. Они двигаются очень медленно, не сводя друг с друга глаз – и вдруг с визгом кидаются в драку, сцепившись в вопящий клубок.

Клубок то распадается, то сцепляется снова. Мой хватает Сашкиного за ухо, Сашкин пронзительно верещит и вцепляется моему в губу. Мой отдирает противника от себя обеими передними лапами, напрыгивает сверху, треплет за холку… Пышная чёрно-бело-серая шерсть – в крови…

И тут Сашкин заваливается на спину, всем видом умоляя: «Не бей меня», – подставляя горло под укус, отдается на милость победителя. Остановка агрессии позой покорности – так делают млекопитающие и на Земле, а вот дальнейшие действия победившего – это уже местная экзотика.

– Тьфу ты, пропасть, – усмехается Сашка. – Мой продул, бестолочь! Тоже – сс-слабак…

– Кофейку мне принеси, если проиграл, – торжественно и барственно говорю я. Крис смеётся.

Между тем, проигравший кричит, но не вырывается. Победитель тщательно вылизывает «новую самку»; он становится бережным и осторожным. Враг-самец превратился в объект заботы и любви.

Поучительная картина. В этом мире в принципе отсутствует разделение на два пола с рождения – но почти все животные Нги-Унг-Лян утверждают свой пол и мужское доминирование в бою.

И люди…

Я пью кофе и снова разглядываю себя в зеркало, стараясь смотреть глазами аборигенов. Хочется быть совершенно уверенным, что нигде не напортачено – но, вроде бы, всё в порядке. Я выгляжу, как простолюдин. Грубая скотина, высоченный и слишком широкий. Хамская морда с крупными чертами, тяжёлая челюсть, маленькие глазки… Волосы коротко, неровно острижены. Деревенщина или наемник. Или – и то, и другое. Урод, но с лица не воду пить. На мне длинная посконная рубаха, такая же длинная куртка из якобы дешевой недубленой кожи, широкие штаны – мне не по чину подчёркивать гульфик, обойдусь и так – и тяжёлые сапоги, подкованные железками. У меня на бедре – тесак в ножнах. Эта штуковина напоминает мачете, местные мужики используют такие для рубки тростника, резки лоз – и брачных поединков. Мой тесак – копия местных, но из керамилона; теоретически может резать не только медные листы, но и железные лезвия. Меня год до позеленения обучали местным приемам боя, модифицированным земными инструкторами. В данный момент я весьма сносный фехтовальщик.

Я не люблю фехтования, я не маньячил холодным оружием, я собираюсь уклоняться от боя, как только смогу. Фехтование любят люди другого типа – им противопоказана работа на Нги-Унг-Лян. В начале исследований был момент, когда среди этнографов выбирали увлеченных бойцов – потом эту практику прекратили навсегда: у фехтовальщиков-землян не выдерживает психика, они превращаются в одержимых убийством. Аборигены это чувствуют – одного из наших д`артаньянов зарезали во сне, второго – пристрелили, третьего забрали домой, когда горожане начали от него с омерзением шарахаться.

Здесь не нужен вояка. В любом мире хватает и своих убийц. Здесь нужен человек, способный удержаться на той тонкой грани, на которой аборигены балансируют с младенчества – между любовью и смертью. И жестокие женственные лица здешних бойцов не должны бесить, не должны раздражать, не должны провоцировать. Они должны перестать быть тебе инопланетянами.

Вот тогда ты соберешь годный материал.

* * *

Ра почувствовал, что становится взрослым, в день первого поединка Старшего Брата.

До этого жизнь казалась простой, понятной и светлой. Любые неприятности забывались быстро, так же быстро, как высыхают на листве дождевые капли – небесные слезы. Разбитое колено заживало. Зимняя лихорадка унималась. Страстные ссоры с товарищами по играм после драк сходили на нет. Мать и Отец не бывали недовольны подолгу. Мир устроен хорошо, и всё в нем занятно – примерно так выглядела философская база Ра в те времена.

Конечно, Ра знал, что небосвод Семьи Л-Та вовсе не безоблачен – но он сам не видел этих облаков в солнечном сиянии детства. Он, как любой из братьев, скорее, гордился, слыша в адрес Семьи Л-Та слова «опальный род» – надлежало насмешливо и надменно ответить: «Такая опала – это не пропасть, а вершина, потому что Государи всегда опасались моих предков!» Возможно, Семья Л-Та не располагала большим богатством, но Ра никогда не бывал по-настоящему и подолгу голодным – потому врезал бы любому, кто назвал бы его родичей бедными. Все остальные неприятности и хлопоты казались Ра непостижимыми, а потому несуществующими. Жизнь в его представлении была вечной, спокойной и огромной, как Лиловая гора – во всяком случае, до тех пор, пока не пришло Время Старшего Брата.

Ра обычно общался с Третьим братом – они были почти погодки. Старший Брат и Второй Брат, само собой, всегда существовали на другом этаже бытия, выше и дальше – почти в мире взрослых. Ра страшно радовался, когда удавалось провести в этом горнем пространстве хоть некоторое время. Там было невероятно интересно: бешеные необрезанные жеребцы, фыркающие и дико косящие кровавым глазом, лихие драки на палках, ужасные истории, рассказанные ночами, у костра, венки из цветов и ожерелья из красных ягод, шуточки, понятные ровно настолько, чтобы можно было посмеяться вместе со всеми… Юноши из свиты Старшего и Второго общались с Ра снисходительно-нежно, будто имели в виду старую пословицу: «Старший – благословение Небес, Младший – их улыбка». И казалось, всё так и пойдет. Всегда.

Пока Ра не оказался в крайне неловком положении, случайно подслушав чужой разговор – взрослый разговор, совершенно не предназначавшийся для его ушей.

Ра сидел на полу в комнате Матери и чинил клеточку для сверчков. У него на коленях лежал пучок гибких сухих травинок, которыми нужно было связать тоненькие реечки – сложное и требующее внимания дело. Ра увлекся так, что почти не замечал ничего кругом. Как всегда в летнюю жару, рамы выставили – и солнечный воздух, пахнущий садом, заполнял комнату. В снопах солнечного света медленно плавали пылинки. Ра хотелось прохлады, и он спрятался от горячих лучей за расписной ширмой, на которой в голубых тростниках сражались дикие коты.

Шаги и голоса словно разбудили его. Ра услышал шелест шёлковой накидки Матери и сильный влажный запах лилий. Мать сопровождал Старший Брат; судя по шуму, который он произвел, распахивая дверь и задев что-то ножнами меча, Старший нервничал или злился.

«Вообще-то, похоже на него, – подумал Ра, – но не в обществе же Матушки!»

Он поборол мгновенный порыв выбежать к Матери навстречу, чтобы обнять её; говорились такие странные слова, что Ра просто должен был дослушать всё до конца. Ведь если его заметят – отошлют, сказав: «Тебе ещё рано думать о многих вещах». Это несправедливо.

– Мне не нравится! – говорил Старший Брат запальчиво, шагая по комнате взад-вперед. – Почему всегда было можно, а теперь нельзя? Запретите мне ходить босиком, чтобы не огрубели ступни, спать на земле, чтобы не подцепить лихорадку, запретите мне дышать воздухом с гор, чтобы я не вдохнул проклятие! Каким заморышем меня считают?

– Весенний гром, ты говоришь не о том, – сказала Мать. По её голосу Ра понял, что она не сердится, но огорчена. – Ни я, ни Отец, не запрещаем тебе поединков на заточенном оружии в принципе. Мы всего лишь не хотим, чтобы это были поединки именно с Ди.

Старший Брат остановился.

– Но – почему? – спросил он как-то растерянно, сразу снизив тон.

Голос Матери похолодел.

– Вы оба выросли, – сказала она. – Кто тебе Юноша Ди, ураган?

– Паж, – сдавленно ответил Старший. – Партнёр для тренировок.

– Он – родом из деревни, – продолжала Мать. – У него нет ничего, кроме того, что мы ему дали. Ты ведь понимаешь, что в любом случае Официальный Союз с Ди исключен?

Старший молчал.

– Ты ведь не хочешь разбить его жизнь и сердце? – спросила Мать мягче. – Ты, наверное, не хочешь, чтобы мы с Отцом отослали его назад в деревню? Мне кажется, юный рыцарь, получивший образование вместе с тобой, не будет счастлив среди мужиков…

– Он мне… друг… – сказал Старший так, будто ему причиняли боль, и он старался не закричать. – Просто друг.

– В вашем возрасте среди ровесников не бывает «просто друзей», – сказала Мать. – Бывают враги, слуги, никто – и возлюбленные. Я нахожу, что мы напрасно не поговорили с гадальщиком ещё год назад – но это поправимо. Господин К-Тар из Семьи А нашёл Юношу из хорошего дома, который подходит тебе по пяти знакам. Я хотела показать тебе его письмо, а ты вскочил, как рассерженный кот, – Ра с удивлением услышал в её голосе улыбку.

– Да я убью этого типа и всё! – усмехнулся Старший, но сразу вслед за словами зашуршала бумага.

Ра ужасно захотелось взглянуть на настоящее письмо от Официального Партнёра, но тогда получилось бы, что он до этого вел себя нескромно и подслушивал украдкой. «Лучше пусть обо мне вообще не знают», – подумал Ра и остался сидеть за ширмой.

Звуки рисовали совершенно отчетливую картину. Шёлковый шелест и чуть слышный скрип – Мать села и, вероятно, улыбается, наблюдая за Старшим. Шуршание бумаги, насмешливое фырканье – Старший читает письмо.

– Юноша Яо из Семьи О-Ми! – сказал Старший то ли зло, то ли с каким-то жестоким смешком. Он произнес «Я-аао»,как бродячие актеры декламируют трагедии. – «Писал в день, когда зацвели розовые акации!» Протягивает мне руку! Ха, Мать, его ладонь меньше моей!

Они помолчали – вероятно, рассматривали традиционный отпечаток ладони на письме. Ра подумал, что Старший Брат, наверное, сразу приложил к отпечатку свою ладонь.

– Нельзя судить по бумаге, – сказала Мать. – Юноша Яо рожден в тот же год, день и час, его Семья занимает достойное положение. Вот увидишь, знаки сойдутся, если вы коснетесь друг друга руками.

– Ну и каков он? – спросил Старший. Теперь он, похоже, хотел скрыть небрежностью любопытство. – Он хорош собой? Он – хороший боец? Он нормально воспитан? Почерк у него… ничего.

– Он аристократ, – сказала Мать, повеселев. – Красивый. Волосы цвета мёда. Фехтовальный стиль «Прыжок Рыси», как и у тебя. Вот что сказал гадальщик. Тебе надо ответить на письмо. Когда он приедет, ты сам всё увидишь.

– Дашь мне бумагу? – спросил Старший. Он ещё волновался, но его злость прошла. Теперь он торопился написать ответ Юноше Яо из Семьи О-Ми – и забыл обо всём остальном.

Мать вышла в дверь, ведущую к кабинету, и Старший почти выбежал за ней. Ра, собрав своё имущество – реечки, траву, каркас клеточки – выскользнул в противоположную дверь, в сад – и едва не столкнулся с Юношей Ди.

Ди и вправду родился в деревне – но, глядя на него, об этом никто не догадался бы. Его обветренное, умное и нервное лицо казалось аристократически породистым, манеры – безупречными, а вкус – утонченным: Ди был совсем маленьким, когда его взяли в свиту юного Князя. Ра тихонько восхищался им издали: и его фехтовальным стилем, и тем, как легко он понимал зверей – соколов, лошадей, и собак – и, в особенности, тем, что в его голосе не слышалось снисходительности, когда он обращался к младшим. Ди всегда был весел, но сейчас выглядел бледным и напряжённым; он грыз костяшку указательного пальца – и прокусил её до крови.

«Ди тоже слышал этот разговор, – подумал Ра. – Ему плохо оттого, что Старший не приказал отослать письмо этого чужака назад и не стал возражать, когда Мама запретила поединки. Неужели из-за этого стоит так мучиться?»

– Ди, – сказал Ра, – тебе не хочется, чтобы у Старшего Брата был Официальный Партнёр?

Ди слизнул кровь и улыбнулся через силу.

– Что ты, Дитя, – сказал он. – Меня это радует. Значит, скоро мы с тобой будем есть пионовые пирожные на свадьбе, да? О, у тебя ускакал сверчок? Ты идёшь ловить другого?

Ра подумал, что Юноша Ди не хочет говорить откровенно. Сперва это его обидело, но потом, размышляя и вслушиваясь в пение сверчков в саду, Ра решил, что Ди просто нужно побыть одному и смириться с положением плебея, которому никак и никогда нельзя вступить в брак с господином.

Впервые Ра задумался о странных и сильных чувствах, которые правят миром взрослых. С одной стороны, зачем Ди нервничать и огорчаться, ведь Мама вовсе не хочет отсылать его в деревню. Он может по-прежнему дружить со Старшим; им запретили только поединки на остром оружии… С другой стороны, почему Старший должен знакомиться, сражаться и вступать в брачный союз с каким-то там Яо, которого никогда в жизни не видел? Чем этот Яо лучше Ди, кроме того, что он – аристократ? Тем, что у него волосы цвета мёда, длинные, как у людей благородного происхождения, а у Ди – короткие и тёмные? Да ну и что, зато Ди – самый сильный из всех юношей свиты, он лучший наездник и лучший стрелок, и, уж конечно, умнее этого Яо!

Летний зной раскалил сад до бледно-золотого цвета. Сверчки звенели громче, чем обычно, а розовая акация благоухала тяжёлым, сладким, хмельным ароматом, который висел над кустами в ярких гроздьях цветов неподвижно, как туман. Ра бросил недоделанную клеточку и ушёл к водоему. Из каменной чаши, оплетенной плющом, бил ключ, и холодная вода стекала в бассейн, где хотелось не просто выкупаться, а поселиться навсегда, превратившись в рыбку-златоперку. Третий Брат и дети из свиты Ра плескались в воде. Рядом, на камне, сидел горбатый Юноша К-Ви, старый дядька детей Семьи Л-Та, который, будучи калекой, никогда ни с кем не сражался и не был в браке. Он рассказывал сказку, и в его голосе слышалась страстная вера в каждое собственное слово.

Ра, очнувшийся от знойного полусна после холодной воды, присел рядом с К-Ви, чтобы послушать.

– …Шёл Юноша Т-Кен дремучим лесом, – говорил К-Ви, почесывая колено на искривленной ноге, – и вдруг увидал между деревьями железный дом. Окна в том доме светились синим огнём, а вокруг стоял частокол из копий, и на тех копьях – головы мертвецов…

– Там жила Девка Ш-Рки? Да? – шепотом спросил Крошка Ие, младший паж Ра. – Ведьма?

– Она, – кивнул К-Ви, и его зрачки расширились, будто прямо перед ним оказался железный дом Тысячи Бед. – Как вышла она навстречу, как распахнула ворота, как увидал Т-Кен ведьму – так и понял, что и союз её был проклят Небесами, и метаморфоза её была проклята, и тело её было проклято. Груди у неё были, как железные шипы, между ног могла проехать телега, груженная бочками, а лица и вовсе не было – сухой череп без кожи, в глазницах огонь, в пасти жёлтые клыки. И сказала ведьма, что раньше и вправду владела Счастливым Мечом, но уже давно отдала его единственному сыну. Получить этот Меч можно только после поединка – но надлежит помнить, что сотня бойцов уже оставила головы на копьях. Её сын проигравших бой в живых не оставляет – так она сказала.

Ра слушал – и не столько слышал, сколько, как и К-Ви, видел внутренним взором ужасный железный дом и юного ведьмака с волосами цвета меда, заплетенными в косу, в ожерелье из живых зрячих глаз, с нежным жестоким лицом, странным образом похожего на Юношу Яо. На поясе у ведьмака висит Счастливый Меч в золотых ножнах, а на руках – чёрный полосатый кот-баска, и он того кота чешет и гладит…

Из грёзы его вышвырнул крик Второго Брата:

– Мать! Старший рубится с Ди!

В таком сообщении не было ничего принципиально ужасного, юноши из свиты затевали поединки постоянно, кто-нибудь то и дело рубился с кем-нибудь на остром оружии – царапины от клинков считались роскошным украшением, а боевая доблесть придавала веса в компании молодёжи. Но тон Второго, то, как Мать выбежала из розовых кустов, без накидки, с замершим, встревоженным лицом, то, как, кривясь от боли, вскочил на ноги Юноша К-Ви – всё это объяснило Ра, что поединок вышел не чета прежним, обычным.

О детях забыли. Ра вслед за Матерью выскочил в квадратный мощёный дворик, где обычно устраивались лихие игры с оружием – увидел толпу дворни, жмущуюся к стенам, чтобы не мешать сражающимся, и Старшего с Ди, скрестивших клинки.

Ра едва ли не каждый день смотрел, как эти двое устраивали возню или дрались на палках. Он уже привык к их весёлому азарту, подначкам, синякам и ссадинам, выставляемым напоказ, как трофеи, к их хохочущим и откалывающим шуточки друзьям вокруг – но сегодня было другое и выглядело по-другому.

Лица Старшего и Ди показались Ра незнакомыми и почти страшными. Он никак не мог определить их выражения, почти одинакового у обоих: то ли это настоящая ярость, то ли злая радость, которой горы по пояс, то ли что-то среднее и гораздо более сложное. Солнце обливало мир нестерпимым зноем, и белые рубахи бойцов насквозь промокли от пота и прилипли к телу.

Ра вдруг стало жутко. Он оглянулся на Мать, но она словно окаменела, прижав пальцы к губам. Ра вспомнил, как легко она кричала раньше: «Эй, весенний гром и осенний ливень! Хватит лупить друг друга, идите обедать!» – и понял, что сейчас Мать молчит, потому что любое слово, сказанное ею, может стоить жизни одному из бойцов.

Их нельзя отвлекать. Их ведет Судьба. Нельзя, грешно становиться у Судьбы на пути – даже если кого-то ждёт смерть. Любовь и смерть всегда рядом, смерть всегда стоит за спиной у любви, смерть всегда подразумевается, жертва всегда подразумевается – Мать сделала безнадёжную попытку обмануть Судьбу, но это не в силах смертных. Эти слова всегда и все говорят: свадьбы после поединка может и не быть, родов после свадьбы может и не быть, счастья после родов может и не быть.

В данном случае, свадьбы, родов и счастья точно не будет. У Старшего – письмо от Официального Партнёра, подумал Ра. От незнакомого красивого юноши, который носит на бедре меч своей матери с эмблемой Семьи… а на руках – чёрного кота…

Меч Ди скользнул по мечу Старшего до гарды – и Старший остановил руку Ди в одном вздохе от своего горла. Они замерли в отчаянном напряжении, лицом к лицу, в позе «Встреча Буйволов» – и Старший выдохнул:

– Я под тебя не лягу. Умереть легче.

– Я – твой паж, – проговорил Ди сквозь зубы. – Только паж. Не посмею убить господина.

Мгновенного усилия Ди, потребовавшегося на слова, хватило Старшему, чтобы освободиться и отпрянуть. В следующий миг меч Ди коснулся плеча Старшего; царапина казалась неглубокой, но кровь тут же залила рубаху Старшего до пояса.

– Я заберу тебя в свой деревенский дом, – усмехнулся Ди, скидывая со лба мокрую чёлку. – И моя Матушка огорчится, что моя благорожденная жена – неумеха. Ты же думаешь, что пирожки растут в огороде?

– Твоя мать огорчится, что её любимица – наложница Князя, а не законная жена мужика, – парировал Старший насмешку, как фехтовальный выпад. Это было бы почти как раньше, если бы не реакция Ди – он отшатнулся, будто его ударили хлыстом.

– Я не буду наложницей, – огрызнулся Ди. – Я – не игрушка для тебя.

– Моя жена уже решена, – рассмеялся Старший, и смех прозвучал зло. – У тебя выбора нет.

Ди стиснул зубы, легко уклонился от удара и полоснул Старшего по правой руке чуть выше локтя – двигаясь небрежно, почти играючи. Взгляд Старшего стал отчаянным. Тяжёлые чёрные капли запятнали светлые каменные плиты. Ра оглянулся на Мать; она смотрела на сражающихся, ломая пальцы. Поединок близился к концу – и конец обещал быть ужасным. Ди оказался более сильным бойцом, Старший вряд ли мог долго держать оружие в раненой руке. Ра подумал, что ожидается как раз тот ужас и позор, который Мать предвидела, запрещая Старшему Брату драться с Ди острым оружием.

Но в этот момент Старший прищурился, облизнул губы и ударил снизу, а Ди даже не попытался парировать удар или увернуться. Он даже отвёл в последний миг руку с мечом – и клинок Старшего, не встретив сопротивления, вошёл в тело Ди ниже рёбер, с поражающей лёгкостью, будто Ди был бесплотным духом.

На миг оба замерли. Старший расширившимися глазами смотрел на кровь, текущую по лезвию. Кто-то в толпе вскрикнул, и Ра показалось, что Мать облегчённо вздохнула.

Ди подставил левую ладонь под капающую кровь – и провел вдоль клинка окровавленными пальцами. Он улыбался – и живые краски выцветали на его лице.

Старший то сжимал, то разжимал руку на рукояти меча, с выражением нестерпимой боли. У него, очевидно, не хватало решимости ни выдернуть меч, ни прикончить Ди – и Ра подумал, что Старший всем сердцем жалеет и о том, что согласился на поединок, и обо всём, что успел сказать другу перед его смертью.

– Ты зачем? – прошептал Старший еле слышно. – Я бы женился, я бы – что угодно… Зачем ты?!

– Врёшь, – Ди улыбался, и струйка крови вытекала из уголка его губ. – Не надо. Живи, Н-До. Всё хорошо.

Он протянул Старшему меч, и это простое движение, похоже, окончательно обессилело его. Старший бросил меч, чтобы помочь Ди осторожно опуститься на камни. Лицо пажа уже было изжелта белым.

– Я подхожу тебе по одному-единственному знаку, – выдохнул Ди с кровью, протягивая Старшему раскрытую ладонь. – Вот по этому.

Старший потянулся навстречу, и их ладони, соприкоснувшись, совпали идеально, как любой предмет совпадает с собственным отражением в зеркале.

– Не умирай! – взмолился Старший, будто Ди мог его послушаться.

– Всё хорошо, Н-До, – простонал Ди. Он больше не мог улыбаться. – Всё правильно. Ты меня хотел – я изменяюсь для тебя. Я твой. Вытащи меч, очень больно.

– Прости, – шепнул Старший. По его лицу текли слёзы, которых он, кажется, не замечал. Старший ухватился за рукоять меча с решимостью человека, собравшегося заколоться, и изо всех сил рванул его на себя. Из глубокой раны Ди хлынула кровь; он инстинктивно попытался зажать её руками, его лицо приобрело бесконечно удивленное выражение – и Ди мягко завалился на бок.

– Ди, – окликнул Старший, занеся руку, будто хотел потрясти Ди за плечо, но побоялся причинить ему боль. – Погоди. Так нельзя. Я ещё не успел…

Он ещё не успел ничего понять, подумал Ра и догадался, что тоже плачет.

Потом Старшего Брата оттаскивали от трупа, а он рыдал и цеплялся, с ног до головы в своей и чужой крови. Потом Мать перевязывала раны Старшего, а он покорился, словно оцепенев, с равнодушным опустевшим лицом. Потом Отец вернулся из города, куда с утра уезжал по делам – и его встретили приготовления к похоронам, спокойная печальная Мать и родители Ди, не смеющие показать свою тяжёлую скорбь и не способные радоваться чести, которой Ди удостоился – почётной смерти на поединке с аристократом чистейшей крови.

Ра не мог принимать участие в общей суете. Он сидел в кустах, в крохотной естественной беседке из зарослей розовой акации, уставший от слёз, полупьяный от сладкого запаха, и пытался уместить в голове жестокие понятия взрослого мира. Ра думал, что ему страшно не хочется взрослеть – не понимая, что эти мысли сами по себе означают начало взрослости.

Ра впервые в жизни думал, что мир зол и несправедлив. Он ненавидел незнакомого Яо, похожего на юного ведьмака, испытывал к Старшему Брату странную смесь жалости и злости – и не мог вспоминать о Ди. Ди он любил.

Ра вспоминал собачек и лошадок, когда-то в светлом детстве связанных Ди из сухой травы и подаренных ему, вспоминал, как ловили сверчков, как Ди учил его швырять нож в цель, как Ди, Старший Брат и сам Ра, радостно к ним прибившийся, отдирали кору со старого валежника, собирали толстых белых личинок и жарили их на углях, устраивая себе шикарное угощение далеко от дома… Вспоминать игрушки, сверчков и жареных короедов было легче, чем вспоминать лицо Ди, бледное и вымазанное кровью, и его прощальную улыбку пополам с болью.

Я никогда не убью друга, думал Ра. Как бы ни сложился мой поединок, друга я не убью ни за что. С нынешнего времени я начну тренироваться целыми днями, научусь всем боевым техникам на свете – и к поединку буду готов победить так, чтобы мой друг остался жив и чувствовал как можно меньше боли. И я никогда не скажу своему другу, что не женюсь, если выиграю – это подло.

Я буду убивать только врагов, думал Ра. И Старший Брат после этого тоже, вероятно, будет убивать только врагов. Мы же не такие гады, как юный ведьмак. Почему Т-Кен дал этому убийце измениться и сделал своей женой? Это ведь несправедливо…

Тогда Ра и представить себе не мог, что полгода спустя Старший Брат убьёт на поединке Юношу Яо из Семьи О-Ми, намеренно и абсолютно хладнокровно. И что Юноша Яо окажется вовсе не похожим на ведьмака, что он будет худеньким и высоким, с маленькими ладонями – действительно не совпадающими с рукой Старшего Брата. И что он окажется довольно посредственным бойцом, будет печально играть на флейте – и Старший Брат запрезирает его всей душой. И что мать Яо проклянет духа Ди, а Мама печально скажет, что свиту для подрастающих детей надо подбирать более тщательно.

А Старший Брат мало-помалу совсем сменит свиту на компанию городских головорезов, приобретя прочную репутацию человека без сердца.

Запись N24-08; Нги-Унг-Лян, Кши-На, пригород Тхо-Н

Сегодня начинаю работать всерьёз.

Как я, вроде бы, уже говорил, в приступе доброжелательности ребята с биостанции хотели подкинуть меня ночью почти до города. Пришлось поблагодарить и отказаться: легенды о НЛО в этом мире совершенно не ко времени. В результате, последние километров двадцать я прошёл пешком.

Поздняя весна; по земным меркам – май; умеренный климат, вроде земных средних широт. Всё цветёт. Деревья стоят в цветах, как в облаках – белых, розовых, золотисто-жёлтых – из-за этого буйного цветения на многих растениях не видно листвы. Розовая акация пахнет ванилью или чем-то похожим; нги-унг-лянская айва пахнет мёдом и корицей, златоцветы пахнут мёдом и хмелем. Вокруг всего этого великолепия жужжат местные пчёлы, бело-жёлтые мохнатые шарики с крылышками. Очень жарко.

Впервые увидел аборигенов и поговорил с ними в деревушке Ф-Дэ, почти в пригороде уездного городка. Насколько я знаю, неподалеку от деревни проходит проезжий тракт, чужаками их не удивишь – но мелюзга всё равно глазеет на меня, приоткрыв рты. Немного странно видеть стайки мальчишек разного возраста без признаков девчонок поблизости; такое чувство, что женщины падают с неба взрослыми. Мальчишки, как в любом обитаемом гуманоидами месте, носятся, вопят, дерутся на палках или на самодельных деревянных мечах – но я заметил, что кое-кто из местной однородной в отношении пола мелюзги, особенно совсем маленькие, нянчат тряпичных зверушек. Старшие присматривают за мелюзгой привычно и с готовностью – здесь это заметнее, чем на Земле.

Взрослых я интересую меньше, чем детей – у взрослых свои взрослые заботы. Я останавливаюсь у плетня, за которым чистенький дворик, прошу молодую женщину, которая кормит цыплят, принести воды. Она окидывает меня взглядом, усмехается:

– Не очень внятно говоришь.

Да, красавица, язык у вас фонетически невозможный – чуть другой характер звука придает совсем другой оттенок смысла. Практика на Земле совсем не то, что практика с носителями языка. Через недельку на Нги-Унг-Лян акцент пропадет.

– Я здесь чужой, – говорю виновато.

Она уходит в дом. Здешние женщины бывают поражающе красивыми; эта, к примеру – высокая, гибкая, с великолепными формами: тяжело поверить, что это «условная самка», фактически – трансформированный мужчина. Одежда – длинное платье из тонкой ткани, что-то, напоминающее корсаж – округляющее и приподнимающее грудь, шарф вокруг бедер и накидка-пелеринка с набивными голубыми и жёлтыми цветами. Костюм подчёркивает её женственность, так же, как мужские костюмы подчёркивают мужество своих носителей. Тело тут скрывают очень тщательно, зато грудь у женщин и пенис у мужчин акцентируют одеждой, как могут – цветом, формой, кроем… Это значит «я – состоявшийся член общества, важный и ценный», к таким вещам относятся серьёзно.

Когда красавица приносит чашку с водой, я спрашиваю о работе.

– Тут нет таких, у кого лишние деньги, – говорит она. – Всяк справляется сам. Иди в город, на базар.

Кажется, она мной слегка брезгает. Восхищённые взгляды на чужих подруг тут не в чести, тем более, если смотрит неуклюжее и косноязычное чудовище. Делаю смущённый вид: да, я безобразный чужак, сейчас уйду. Она забирает чашку. Мальчишки – лет трех и лет пяти – зовут её в глубь двора, и она уходит.

Я воодушевлен. Первый контакт прошёл не так плохо. Меня приняли, я не вызываю чрезмерной неприязни, я не кажусь более чужим, чем иностранец. Я отправляюсь в город.

Лес бел, золотисто-розов и фиолетов. Акация впечатляет больше всего: нежнейшие розовые мотыльки цветов в золотом пуху тычинок, благоухая, осыпают голые и чёрные колючие ветви – необыкновенно нервная и утончённая эстетика. Наверное, из-за этого контраста ощетиненных колючек и розовой нежности, акация и считается в здешних местах символом всего прекрасного, а уж любви и боя – в особенности. Тот, кто будет обрабатывать мои видеозаписи, получит настоящее эстетическое удовольствие.

Видеозапись ведётся всегда – и всегда, непрерывно, транслируется на спутник. Потом её обрабатывает компьютер – на предмет выявления фрагментов, выделенных этнографом; аналитики получают уже только то, что предназначено, по мнению исследователя, для всеобщего обозрения.

Остальное, правда, хранится в базе данных Интеркосмического Этнографического Общества. Хорошо, что архив закрыт семью печатями и доступен только специалистам с супер-пупер-полномочиями – а то какой-нибудь маньяк вполне мог бы поднять видеозаписи и понаблюдать за бедолагой-этнографом в сортире, в постели, в проблемах и в неприятностях. Этнограф – существо публичное, во всяком случае – этнограф во время работы. Жизнь наша – как свеча в фонаре.

Первые модификации следящей аппаратуры, используемые в свое время ещё КомКоном, представляли собой фальшивые драгоценности: объектив камеры встроен за «бриллиантом», микрофоны – где придется. Неудобно – камера в ухе вечно закрыта волосами-воротником-головным убором, орден дает чёткую картинку окружающих животов, а перстни не выдерживают никакой критики. Оптимален обруч на голове – «а во лбу звезда горит» – да, всё это представляет из себя, если мир соответствует и твоя роль соответствует, но «бриллиант» можно потерять, его могут украсть, его могут разбить – сплошное искушение для аборигенов. И ещё хорошо, когда такая диадема не противоречит местной моде. А сколько на белом свете миров, где – таких украшений не существует, таких статусов не существует, просто условий для звезды во лбу не существует в принципе? Да и соответствующая роль… каждый раз, когда я читал отчеты восьмидесяти-столетней давности, невольно представлял себе этнографа-антропоида из чужого высокоразвитого мира, сошедшего на грешную Землю веке в восемнадцатом и явившегося с такой лучезарной блямбой в сибирскую деревню… Какое счастье, что всё совершенствуется!

Мне бы с такой бижутерией пришлось очень кисло. Роль бы не оправдала, да и диадем местные ребята не носят вовсе. Мои сканеры встроены непосредственно в глаза, информация передается по зрительному нерву и далее – на имплантат, вживленный в затылочную кость. Крохотные микрофоны, существующие в коже под ушными раковинами, пишут звук. И всё это безобразие я непрерывно транслирую в астрал… то бишь, на спутник слежения. Как там шутили в стародавние времена? Левым глазом фотографирую, правым – проявляю микроплёнку, хе. «Нужное и ценное» выделяется особым движением зрачка, его долго и специально тренируют, доходит до автоматизма – чуть увидишь что-то интересное, тут же, автопилотно, сооружаешь этот зрительный кульбит, «вугол-нанос-напредмет». Что до всяческих неприятностей и проблем – так мы считаем, что читающий материал компьютер должен непременно засечь сигнал SOS, а это поможет спасателям немедленно вытащить этнографическую душу грешную из любой задницы, куда она провалится. Хорошо бы.

Сигнал SOS – это частота пульса, сердечный ритм и сокращение-расширение зрачков в момент жестокого экстрима. Считается, что бравая спасательная команда выдернет меня с эшафота или из камеры пыток тёпленьким – страх смерти подаст сигнал без моего согласия и будет нам счастье. Задумывалось хорошо, но, как всегда, гладко было на бумаге – моих коллег скоропостижно убивают в бою, режут во сне и травят ядом, они умирают совершенно счастливыми, не успев ничего сказать напоследок далёкой Родине, зато парочку любителей лихого секса с инопланетянками вытаскивали из постелей с шумом, гиком и последующим скандалом. Следящая аппаратура реагирует на зашкаливающее сексуальное возбуждение, как на любое возбуждение, а Этнографическое Общество ходоков не одобряет.

Нет в жизни совершенства… Но это лирическое отступление.

Надо только отмечать режимы «съемка для публики» и «съемка, потому что съемка» – проще пареной репы. Разве что иногда находит страстное желание сбежать из состояния «Большой Брат следит за тобой» – но приходится мириться. В конце концов, забываешь об этой связи – да и пёс с ней. Инструкции, соображения безопасности, обычные благоглупости гражданских – а хуже того, прогрессоров.

Прогрессоры – кровные враги этнографов.

Между КомКоном и Этнографическим Обществом за любой мир идут форменные звёздные войны. КомКон может счесть мир перспективным для будущих отношений с Землёй и представить план ускорения НТП; Общество – и ваш покорный слуга – уверено, что в большинстве случаев такое вмешательство глубоко аморально. КомКон рвётся спасать, помогать, жечь корабли и рубить гордиевы узлы; Общество считает абсолютно любую чужую культуру ценностью, имеющей право на существование. КомКон иногда провоцирует глобальные конфликты в мирах, где работают его сотрудники; этнографы порой умирают, собирая чистое знание, но не убивают и не провоцируют убийства ради чисто гипотетического светлого будущего чужой цивилизации… Чёрт… увлекся.

Неважно. КомКон к Нги-Унг-Лян лап не тянул. Они отступились – не знают, как тут работать, не знают – зачем. И здешнего светлого будущего не могут себе представить. Их представители навестили базу в горах Хен-Ер; парочка прогрессоров прогулялась в город – и возвратилась в праведном гневе. Нги-Унг-Лян их возмутила: согласно их рабочим теориям, такая гадость, как этот мир, вообще право на существования не имеет. Их шеф потом рассматривал фотографии, сделанные с наших видеозаписей, как отвратительный курьез, и вынес вердикт: «Мир, очевидно, является социально-биологической аномалией и представляет чисто научный интерес исключительно с этой точки зрения. Вряд ли эта квазицивилизация с выраженной тенденцией к самоуничтожению просуществует достаточно долго». Сказал – как припечатал.

Очень хорошо. Развязал нам руки. Не придется бегать за прогрессорами, чтобы попытаться их отговорить от какого-нибудь дикого эксперимента. Никто не будет мешаться под руками. Но, между нами говоря, я понимаю, отчего они отстали так быстро.

Будь Нги-Унг-Лян обитаема разумными рептилиями с подобными свойствами, или хоть осьминогами, которым двуполость ничего не изменит в смысле степени чуждости землянам – этим миром бы не с такой миной интересовались. И разума аборигенам стремились бы, скорее, прибавить, чем убавить. Дело в том, что разумные осьминоги-гермафордиты – это очень интересно, но нги-унг-лянцы – почти люди. Очень похожи. Феноменально – для настолько биологически чуждого вида. Сам факт этого сходства оскорбителен для многих из нас, а для амбициозных и знающих, как надо на самом деле, комконовцев – он оскорбителен в особенности. Вот и всё.

Тропинка вьётся по лесу, и я иду по ней один: май – не то время, когда жители деревень поминутно мотаются в город. Я иду и любуюсь видами. Ясный и яркий солнечный день, небо голубое, как на Земле. Цветов под деревьями больше, чем травы: жёлтые здорово напоминают одуванчики, а белые – этакий гибрид ландыша и крокуса. На златоцветнике с писком дерутся местные «воробьи» – маленькие и взъерошенные голубовато-серые птахи с розовыми нагрудничками. Весна…

Тропинка резко сворачивает, огибая огромный, заросший цветущим кустарником, замшелый валун. И из-за поворота я вдруг слышу крик человека, рычание какой-то зверюги – а мимо меня галопом пролетает взнузданная и осёдланная лошадь.

Ничего себе! Кто-то из аборигенов попал в беду неподалеку от тракта и от деревни! Я выхватываю из ножен тесак и бегу на помощь.

Успеваю к развязке. Лежащий на земле парнишка сбрасывает с себя «дикого кота» – пятнистое существо ростом с азиатскую рысь. Кот распорот мечом парнишки от шеи до брюха, а его победитель – весь в крови от удара лапой. Мцыри с барсом.

Я подхожу, герой смотрит на меня, отирая кровь со щеки. Одежонка бедненькая, но из-под потрепанной куртейки торчит широкий вышитый родовым орнаментом воротник рубахи, и штаны благородный молодой человек носит в обтяжку, с зашнурованным вышитым гульфиком. Меч тоже хорош – не то, что тесаки крестьян. Итак, Мцыри – нищий, но настоящий аристократ, я думаю. Ему лет шестнадцать-семнадцать, тот катастрофический возраст, который здесь называют Временем Любви – период созревания, когда выброс гормонов делает тело эротической игрушкой непонятного пола, а норов – совершенно нестерпимым. Я вспоминаю «енотов» в лаборатории.

Надо обратиться к нему «Господин», но я – мужик-лапотник. Я ни чёрта не смыслю. Я говорю:

– Ты серьёзно ранен, Мальчик?

Он улыбается через силу.

– Рана пустяковая. Серьёзно, что лошадь убежала. Этот гад её испугал, а я не удержался в седле… – пропускает «Мальчика» мимо ушей. Очень недоволен собой.

– Я помогу её поймать, – обещаю я. – Лошадь найдётся, если ты цел.

Смотрит на разодранную руку.

– Поцарапал. Крови много, но царапина неглубокая, только рукав порвал, – поднимает глаза на меня. – А вот нога ужасно болит. Колено. Я ушибся.

Колено – это да. Это, судя по положению ноги, вывих. Он пытается встать, я его останавливаю.

– Не стоит. Ты вывихнул сустав. Я могу вправить – но это больно…

Смотрит с любопытством, которое сильнее боли.

– Ты – лекарь?! Никогда не подумал бы…

– Я не лекарь, – говорю я и улыбаюсь. – Я горец. Моя бабка умела лечить – и я кое-чему от неё научился.

Горец – это святое. Проще всего создавать так легенду на равнине. В горах живут интересные дикари по определению, тем более, что Хен-Ер необитаемы. Это мы, лаборатория – гипотетическое племя интересных дикарей. Мне поверили – Мцыри кивает.

– Я ничего не знаю про горцев. Ты очень издалека? У тебя такой акцент…

Он желтовато бледен, и зрачки – как блюдца, но дворянская честь велит поддерживать светскую беседу даже если подыхаешь от боли. Я чувствую невольное уважение.

– Я потом тебе расскажу, – обещаю я, осматривая его. – А сейчас твою ногу нужно крутануть и дернуть. Будет больно, но недолго. Держись за что-нибудь.

Мцыри лихо улыбается, хватается за корень, выступающий из тропы – и я вправляю его колено. Он на минуту отключается; я перевязываю его руку лоскутком чистого холста из своей сумки. Царапины смазываю стимулятором регенерации – должен же быть у настоящего горца бальзам, подаренный бабкой на дорогу?

Действие стимулятора клинически проверено на здешних млекопитающих. Он действует медленнее, чем на землян, но безотказно.

Я оттаскиваю Мцыри с тропы на траву – и он приходит в себя. Я спрашиваю:

– Легче?

Он кивает.

– Горячо, но уже не так болит. Ты здорово это сделал, как ученый костоправ… Вправду поможешь мне поймать лошадь?

– Конечно.

– Как тебя зовут?

Меня зовут Николай Дуров. Имя вполне горское, я считаю, одна беда – они его не произнесут. Так что я собираюсь назваться Ником. Ник. Чудесное сочетание звуков. Со здешними фонетическими вывертами на местном языке его можно произнести шестью разными способами. Что, соответственно, будет значить Ухват, Лист Молочая, Красный, Оса, Подожди и Ищу. Я выбираю последний вариант.

Мцыри смеётся.

– Это – твое имя? И что ты ищешь?

Улыбаюсь в ответ. Улыбкой настоящего горца, мудрого от природы.

– Как знать… истину, быть может.

– Юноша Ник? – спрашивает Мцыри.

Выясняет мой статус. Непременная добавка к имени означает состояние твоего пола на данный момент. Необходимая вещь в этом мире абсолютной нестабильности.

– Мужчина Ник, – говорю я. Я уже был женат у себя в горах. Сражался, победил, женился и у меня были дети. Потом я всё потерял по трагической случайности – и покинул свой опустевший дом. Такова моя легенда.

Все этнографы рвутся посмотреть, как в этом обществе обстоят дела на верхних ступенях власти – только туда никому не добраться. На данный момент землянин не может адекватно сыграть здешнего аристократа, что бы наш брат о себе не воображал. Я не собираюсь и пытаться. Я просто горец. Я думаю, что бродить по белу свету неудобно для глубокого исследования культуры, а потому намерен пожить на одном месте. Пообщаться с людьми и посмотреть на быт изнутри, а не снаружи. Это совершенно не обязательно делать во дворце.

– У меня когда-то было всё, а теперь ничего нет, – говорю я. – С тех пор, как погибла моя семья, я – бродяга. Ушёл с гор в поисках новой жизни.

– Ах вот что ты ищешь… – Мцыри улыбается сочувственно. – Если хочешь, можешь жить у нас в поместье. Маме всегда нужна помощь по хозяйству… правда, она не может платить много.

– Я вижу, Господин, – говорю я. – Это не важно, – до меня дошло, с кем я имею дело – я чуть кланяюсь. Мцыри победительно смеётся, чувствуя себя Гаруном аль Рашидом.

Я впервые близко общаюсь с аборигеном, даже прикасался к нему – очевидно, у меня нет фобии, по крайней мере, на данный момент. Мцыри, в сущности, симпатичный парнишка. Он очень загорелый, у него тёмные глаза, смазливая мордашка злой девчонки, длинная русая челка и отлично тренированная мускулатура. Мне очень хотелось бы считать его обычным подростком, это здорово облегчило бы общение, но надо всё время держать в уме, что он – не человек. Его нормальные реакции могут отличаться от наших, отличия не должны вызывать раздражения и неприятия.

– Если так ты зовешь меня на службу, то я считаю день счастливым, – говорю я. – Как к тебе обращаться, Господин?

– Юноша Лью из Семьи А-Нор, – сообщает Мцыри с родовой гордостью и протягивает мне руку. – Помоги мне встать – и пойдем искать лошадь.

Конечно, Юноша. Я был бестактен, какой же он Мальчик! Он воспринял это обращение, как мягкий упрек – «детский сад – штаны на лямках, кошка его оцарапала и лошадь сбросила!» – и принял без обид. Не спесив. А с именем всё понятно. Лью, так, как он произносит – Верный.

В смысле – способный на преданность. У Мцыри выразительное имя, много говорящее о его семье. О его матери, скажем. Вдове.

Не будь она вдовой, не говорил бы он за всех. Надлежало бы посоветоваться с отцом, но он лично принял решение. Старший сын вдовы, вот что я думаю.

Я помогаю ему подняться, мы снимаем шкуру с убитого кота – нельзя же бросать на дороге охотничий трофей Мцыри! – и идем искать лошадь. Аборигены приняли мою легенду. Я – слуга Господина из Семьи А-Нор. Моя работа начинается просто прекрасно.

* * *

С тех пор розовая акация цвела ещё один раз, отцвела, осыпалась, покрылась узкими сладкими стручками, а потом листва на ней тронулась осенней рыжиной.

Н-До здорово изменился после того, как убил своего любимого пажа на поединке – и изменился не только внутренне: когда он шёл по городской улице, на него оборачивались прохожие. Н-До привлекал все взгляды – его лицо приобрело совершенство и законченность в выражении постоянной готовности к бою и насмешливой жестокости.

Свои волосы – не цвета мёда, а цвета выгоревших колосьев ся-и, почти до пояса длиной – Н-До заплетал в косу вместе с побегами лунь-травы; в двадцать лет он догнал ростом Отца, которого за глаза и в глаза называли Корабельной Сосной. В его компании фехтовальный стиль «Прыжок Рыси» был не в чести; Н-До начал тренироваться с наставником в стиле «Укус Паука». Кажется, это изрядно не нравилось Отцу.

– Я не хочу, чтобы моего первенца называли убийцей, – сказал он как-то, при очередной попытке «серьёзного разговора». – Ты должен подумать о репутации Семьи.

– Я думаю, – отозвался Н-До, маскируя насмешку почтительностью. – У Семьи прекрасная репутация. Я хочу её поддержать. Дети нашего рода всегда обманывали ожидания и черни, и светских лизоблюдов, это хорошо, правда?

– Не способ, – возразил Отец.

– Чернь говорит: «Старший – благословенная жена», – улыбнулся Н-До. – А я так не считаю и лучше умру, чем отдам меч. Лощёные аристократики лепечут, что жизнь – бесценный дар, а я знаю вещи, стоящие дороже. О них писал Учитель Ю в Наставлениях Чистосердечным. Отец, я прошу позволения идти своим путём.

– Ты учишься убивать, – сказал Отец. – Не лучший путь.

– Я учусь побеждать, – Н-До говорил слишком задушевно и проникновенно для настоящего почтения, так говорят с ребенком, а не с родителем. – Я не отдам Маминого меча и не хочу рядом слизняка, рохлю и труса, который после метаморфозы станет бесформенной клушей. Я хочу, чтобы мои дети были достойны памяти наших предков. Понимаешь ли?

Отец не нашёл слов для убедительных возражений. Н-До утвердился в своих мыслях, а думал он о ладони Ди, о его духе, появлявшемся в снах, и о том, что других таких нет.

Н-До должен был заниматься делами Семьи. Он вместе с Отцом объезжал родовые земли, а вместе с управляющим сводил счета, ему случалось подолгу пропадать в полях, если Отец желал точного отчёта – но в последнее время Н-До охотнее ездил в город, чем оставался в усадьбе. Смерть Ди странным образом встала между ним и Братьями; городские приятели, отчаянные парни его возраста из более или менее благородных Семей, казались ближе и понятнее. В их компании Н-До чувствовал себя спокойнее – в отличие от Отца, Матери и Братьев, которые теперь казались Н-До ещё детьми, кое-кто из этих парней мог себе представить, что такое «убить на поединке».

Город сам по себе нравился Н-До – будил любопытство, смутные желания, странный азарт… Н-До с Юношей У и Юношей Хи с наслаждением бродил по улицам, отвечал на взгляды прикосновением к эфесу и сам глазел с бесцеремонностью самоуверенного бойца, разбираясь в хаосе собственных чувств.

В деревне жизнь течет слишком спокойно, там всё слишком понятно. Молодые деревенские парни, разумеется, не проводят время в благородных тренировках, развлекаясь вульгарными драками; они не носят мечей, единственный поединок в жизни проводя на тех же тесаках, которыми рубят лозы и режут хлеб. Деревенские женщины не будят воображения – они слишком далеки и в них нет ничего интересного. Многие из деревенских молодух по бедности вместо благородной накидки и шёлковых юбок носят платок вокруг пояса вполне мужского костюма; это выглядит тем безобразнее, чем красивее женская фигура – ведь даже у деревенских случаются эффектные метаморфозы. Жаль смотреть на молодуху, которая тащит воду или рубит дрова, кусая губы, бледная от напряжения, потому что её свекровь считает, что Время Боли у бедняжки затянулось – но это самые сильные чувства. Город – другое дело.

Конечно, уездный городок, неподалеку от которого расположились земли Л-Та – не столица. Но и тут, по сравнению с деревней, всегда шумно и многолюдно. Около храма Благословенного Союза – лавки торговцев шёлком, бумагой и цветным стеклом; на главной улице с лотков торгуют жареной саранчой, карамелью и печёным сыром, который тянется на зубах длинными пряно-солеными нитями – город пахнет сыром, маслом лилий, конским навозом и дымом уличных курильниц… Аристократки, возвращаясь из храма, где молились о легких родах и о семейном счастье, покупают палочки карамели и шелковистую бумагу с золотым обрезом для записывания стихов…

Н-До смотрел на аристократок – и поражался, насколько, в сущности, часты их телесные изъяны, не скрываемые даже великолепной одеждой, но иногда проходила настоящая женщина, сияющая чистой красотой, силой и здоровьем, с выражением несмиренной родовой гордости. С ней хотелось перекинуться хотя бы парой слов, хотя прелесть чужой благородной женщины вызывала, скорее, восхищение, чем вожделение.

В городе Н-До начал постепенно узнавать ту сторону жизни, которая дома не показывалась ему – как говорят, «увидел тень от облака». К примеру, приятели издалека показали ему никудышников – как показывают любую тошнотворную дрянь, чтобы пронаблюдать за реакцией. Никудышники чистили выгребную яму; за ними приглядывал плебей с таким выражением, будто ему давно опротивели и рабы, и должность. Н-До ощутил ожидаемое дружками омерзение – но к нему примешалась холодная жуть, будто довелось взглянуть в пустые глаза поднятого чародейством трупа. Жалеть это ходячее ничто он не мог, хотя, вероятно, надлежало бы – для этого нужно было вообразить себя на его месте, а на такой прорыв воображения мало у кого из молодых людей нашлись бы душевные силы. Люди, обрезанные, как скот, опускались в сознании на уровень человекообразного скота; Н-До лишь порадовался, что таких рабов не держат в поместье Отец с Матерью.

В квартал, где находились весёлые дома, компания Н-До идти не смела, хотя парни постоянно подначивали друг друга на эту тему. Любопытно – но слишком… стыдно? Страшно? Тяжело себе представить женщину для всех, наготу, показанную за деньги? Или – ужасно думать о том, каким образом женщина могла попасть в такое место и что она думает о приходящих к ней мужчинах? Н-До, пожалуй, чувствовал всё понемножку – и любопытство ещё не одолело страх, брезгливость и жалость.

Но той осенью Н-До никак не мог не думать о благородных юношах и сформированных женщинах. Оттого, дожидаясь своих дружков в трактире, набрался храбрости заговорить с солдаткой – благо она тоже ждала кого-то за чашкой жасминового настоя. Эта женщина выглядела явной простушкой, плотная, темноволосая, с обветренным жестоким лицом, с белым шрамом, рассекающим бровь; холщовая рубаха и куртка из грубой кожи, проклепанная сталью, должны были скрывать её тело – но совершенно ничему не мешали. В трактире было жарко, и солдатка расстегнула куртку; Н-До, устроившийся за столом напротив, видел совершенство её груди в распахнутом вырезе рубахи, а короткий платок с бахромой подчёркивал скульптурную точность бедер. Глаза Н-До всё время останавливались на её руках, узких ладонях с длинными пальцами, с обломанными ногтями и мозолями – в конце концов, женщина рассмеялась.

– Каких знаков на моих грабках ищешь? С твоими не совпадут, не надейся!

– Я не надеюсь, – сказал Н-До. – Просто интересно…

– Как выглядит тело чужого трофея? – усмехнулась солдатка. – Узнай на своем теле или на своем трофее, Дитя.

От циничной шуточки к щекам Н-До хлынула кровь, и солдатка развеселилась совсем.

– Тебе ещё рано об этом думать. Благородные взрослеют поздно.

– Я думал о том, что в армии, как говорят, присягая, клянутся не сражаться с товарищами по оружию, – сказал Н-До.

– А мы не с государевой псарни, – сказала женщина. – Мы – дикие псы, дерёмся за того, кто плеснёт похлёбки. Не знаю, как у государевых вояк, а у нас не слышно, чтобы кто-то жаловался на подруг.

Она повела плечом, на котором висели ножны тяжёлых метательных клинков. Боевой тесак так и не покинул её пояса – зрелище было цепляюще-невероятным, почти непристойным. Даже если женщина ещё не родила – нельзя же продолжать носить меч с собой, будто подразумевая возможный поединок с мужчиной!

– Где же ты… менялась? – спросил Н-До, облизывая губы. Говорить и слушать об этом было нестерпимо стыдно и нестерпимо интересно.

– Мы стояли в приграничной деревушке, – сказала солдатка спокойно. – Вдова из деревенских приютила меня на пару недель; мы догнали своих, как только я начала ходить.

– Тебя могли убить в бою, – сказал Н-До.

– Всех могут убить в бою, – солдатка улыбалась, и Н-До не видел в её глазах ни капли той скрытой горечи и боли, какая так часто светит из глаз плебейки. – Кого угодно могут убитькогда угодно. Зато мы свободнее, чем мужики – и даже свободнее, чем благородные…

Приятели Н-До болтали, что все солдатки, в сущности – девки, и он надеялся, что это правда, но чем дальше заходил разговор, тем очевиднее была ложь той похабной болтовни. Женщина – не девка и не вдова, а напряженный интерес молодого аристократа ей смешон. Н-До понимал, что нужно придумать, как проститься и уйти, не дожидаясь своих дружков, но никак не мог насмотреться на неё, поэтому сидел, глазел и пил до тех пор, пока не подошёл её мужчина – кто знает, муж или любовник. Н-До взглянул в его лицо с дважды сломанным носом, в прищуренные смеющиеся глаза – и встал.

– Чему ты учишь благородного Мальчика, сердце мое? – сказал солдат с благодушным смешком человека, абсолютно уверенного в любви к себе. – Мы – плохая компания для такого, как он.

Женщина улыбнулась ему навстречу и обняла его за шею, позволив лапать себя любым непотребным манером, на глазах у всех желающих смотреть. Н-До выскочил на улицу в злобе, тоске и крайнем возбуждении, досадуя на себя, на весь мир – и больше всего на Мать и Отца.

В тот момент ему казалось, что именно они лишили его всяких надежд на счастье. Скорбь смешалась с жестокостью в такую смесь, что ею можно было бы взорвать подкоп.

Н-До думал, что, возможно, не убьёт своего партнёра… по крайней мере, не убьёт его сразу. В последнее время он постоянно думал о женщинах – в день разговора с солдаткой у него, вероятно, хватило бы храбрости, любопытства и дерзости пойти к девкам. Н-До отправился бы прямо туда, не подойди к трактиру шальная парочка – Юноша У и Юноша Хи, ближайшие приятели.

Хи сходу принялся рассказывать о балагане на площади у храма, где за три гроша показывают морскую собаку, двухголовую змею и прочих мерзких тварей, а У добавил, что какой-то юный бродяжка там же танцует на барабане – и нельзя было сказать о непотребном квартале, чтобы это не выглядело глупо.

Н-До пошёл с ними к храму.

Морская собака оказалась совсем не похожей на собаку – скорее, на кошку, только без хвоста. На её круглой мокрой голове росли два пучка усов, как пышные плюмажи из белого конского волоса, а глаза напоминали круглые пуговицы; тварь плавала в кадке с водой, загребая лягушачьими лапами. Друзья посмеялись над ней, строя предположения о том, в воде ли спариваются такие твари или выходят на сушу, подивились странным монстрикам в клетках, похожим на храмовые картинки, изображающие мелких бесов – и вышли из шатра как раз к началу танца.

Танцор, очевидно, ровесник Третьего Брата Н-До, не старше, представлял собой куда более захватывающее зрелище, чем самые отвратительные звери. Начать с того, что он не носил меча. Его рубаха была завязана под грудью узлом, открывая полоску загорелой кожи на животе, а штаны не прикрывали лодыжек. Волосы, выгоревшие до почти серебряного цвета, он заплел в косу и закинул за спину. На миг Н-До встретился с ним взглядом: взгляд танцора, насмешливый, презрительный и обещающий одновременно, сразу обесценил разговор с солдаткой. Н-До залюбовался его нервным лицом с тонкими чертами, как любуются солнечными бликами на лезвии.

Пожилой флейтист завел мелодию в сложном прерывистом ритме – и танцор вспрыгнул на барабан босыми ногами. Большой плоский барабан отозвался глухим гулом; танцор заставил его тяжело зарокотать, чуть улыбнулся толпе – и выхватил из ножен, спрятанных в рукавах, два узких клинка, ослепительно сверкнувших на солнце. Старинный танец – «Укротитель Молний».

Флейта звенела и лилась дождевыми струями, барабан рокотал тяжело и угрожающе, как далекий гром, а танцор окружил себя сиянием ножей, вращая ими так, что едва можно было уследить за движениями его рук. Повинуясь мелодии, он то внезапно замирал вместе с ней в позах, похожих на позы атакующей змеи, то делал несколько стремительных выпадов, в смертоносности которых никто бы не усомнился. Безумное сочетание полудетской беззащитности и отточенной техники ловкого хищника создавало нервное напряжение, действительно, предгрозовое, которое овладело толпой зрителей целиком. Оно не спало сразу, как кончился танец.

Флейтист убрал в футляр инструмент и протянул танцору, спрятавшему ножи, медную тарелку для подаяния. У тут же бросил на медь горсть мелочи – и был вознаграждён яркой улыбкой.

– Эй! – окликнул танцора мужчина средних лет, одетый, как зажиточный горожанин. – Кому ты принадлежишь?

Танцор остановился. На тарелку, которую он держал, продолжали бросать монетки.

– Я свободный, – сказал танцор, чуть растягивая слова на южный манер. – Хочешь драться?

Горожанин облизнул губы, вынимая вышитый кошелек.

– Не вижу смысла. Ты без всяких драк мог бы поменять свои бесконечные дороги, холод, голод и базарные танцульки на счастливую жизнь в тепле и довольстве…

Танцор рассмеялся.

– В качестве твоей наложницы? Предполагается, что ты возьмешь меня без боя? Очень смешно – а когда я тебя убью, будет ещё смешнее!

Ответ доставил зевакам большое удовольствие. В толпе кто-то свистнул. Молодые женщины, укутанные в шерстяные накидки, хихикая, захлопали в ладоши. Флейтист взглянул на танцора с отцовской нежностью. Н-До положил на тарелку пару серебряных монет.

– Спасибо, богатый Господин, – сказал танцор, в чьем насмешливом тоне не слышалось ни нотки почтительности. – Это всё мне? Не ошибся?

– Если бы ты убил паршивца, который покушался тебя купить, я заплатил бы золотой, – сказал Н-До, тоже смеясь. – Иногда мне жаль, что таких, как ты, мало среди аристократов.

– Сразись со мной, – предложил танцор, непонятно, в шутку или всерьёз.

– Не дури, Таэ, – сказал флейтист, подходя. Танцор протянул ему тарелку.

– А что? У меня была бы жена-аристократка, а её богатая родня ненавидела бы нас, – сказал он весело.

– Маленькая дрянь, – усмехнулся Н-До, скрывая грусть притворным гневом. У хлопнул его по плечу, показывая, что пора уходить. – Мне, пожалуй, пришлось бы убить тебя.

– Жаль, что я так и не узнаю, хорош ли ты в бою, – сказал Таэ без тени обиды и махнул рукой.

Толпа расходилась, и приятели тоже пошли прочь.

– Представляешь, как бы выглядело это чудо после хорошей метаморфозы? – мечтательно спросил Хи вполголоса. – Не жена, конечно – но какая была бы наложница… Паршивец-то зорок…

– Воображаешь, что победил бы его? – хмыкнул Н-До. – И вообще – стал бы драться с плебеем? С профессиональным танцором с ножами? Сумасшедший риск за сомнительную радость…

– Не стал бы я с ним драться, – сказал Хи. – Знаешь, говорят, что можно заставить трофей отлично измениться и без поединка – нужно только вызвать у него злость, боль и страх перед тем, как обрезать. А это – не проблема.

– Ведешь себя, как насильник – и, скорее всего, имеешь калеку, которая тебя ненавидит, – с отвращением сказал Н-До. Ему вдруг стало очень неуютно.

У кивнул, изображая благородное негодование – но вышло как-то неубедительно.

– Это всё равно, – возразил Хи. – Я получил бы то, что на стыке девушки и юноши, а потом… Да какая разница! Я не собираюсь жениться на таком трофее – и детей не стал бы дожидаться.

– Подло, – сказал Н-До.

– Ты, говорят, убил двоих? – улыбаясь, спросил Хи.

Н-До развернулся и пошёл прочь.

– Ты приедешь на Праздник Листопада? – крикнул У вдогонку.

– Не знаю, – буркнул Н-До, не оборачиваясь.

Запись N73-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, поместье А-Нор

Маленький Лью собирается к своему сюзерену на Праздник Листопада. Я намерен его сопровождать.

Хорошее было лето. Плодотворное. Я узнал по-настоящему много, но главное – я начинаю привыкать. Я чувствую себя очень славно: похоже, мои отношения с аборигенами налаживаются.

Мать Лью, Госпожа А-Нор, ко мне благоволит. Ещё бы – я из кожи вон лезу, чтобы стать в её маленьком хозяйстве незаменимым. Я – демонстративный бессребреник. Я успел ей объяснить, что на свете один, как перст, что, в сущности, просто искал замену семье и людей, в общении с которыми можно забыть горе – всё отлично сошло. Я получаю за работу гроши, но ем чуть ли не вместе с господами – Лью благоволит ко мне не меньше.

Да, он – старший. У него двое братишек, девяти и семи лет. С тех пор, как их отец умер от какой-то сердечной болезни, сюзерен не платит Семье – и они, непонятно как, существуют на скудный доход с земель. Клочок земли сдается крестьянам в аренду, арендная плата вносится, большей частью, не деньгами, а натурой – Госпожа А-Нор едва сводит концы с концами. Усадьба представляет собой небольшой дом, изрядно подбитый ветром, окруженный обширным и довольно сильно заросшим садом; крыша покрыта не черепицей, а тростником, внутри – чистенько прибранная нищета. Единственные предметы роскоши – книги, письменный прибор, оружие и несколько отличных картин на шёлке, оставшихся с лучших времён. Госпожа А-Нор бережет, как зеницу ока, выходную накидку – а собственное приданое постепенно перешивает в детские костюмчики. Она мне нравится, эта худая, жёсткая женщина с резкими движениями, которая смягчается только в обществе детей. Её моральные принципы неколебимы; в деревне говорят, что Госпожа А-Нор резко развернула к порогу какого-то состоятельного хлыща, пожелавшего на ней жениться. Сказала, что честная женщина принадлежит тому, кто сильнее, а не тому, кто богаче – а сила проверяется только поединком. Это в том смысле, что женщина не может сражаться: если ты проиграл – то это был последний поединок. Гордячка. Вероятно, очень любила мужа; за это говорит ещё и её фигура. По народным приметам, чем сильнее чувства, тем легче и точнее проходит метаморфоза – любящая буквально становится красавицей. Забавно, что у примет есть вполне научное обоснование: жаркая страсть – более сильный гормональный выброс.

Кроме меня, Госпоже А-Нор служит пожилая семейная пара – садовник, он же лакей, и кухарка. Садовник – суровый мужик, ровесник моего персонажа-горца, то есть, ему лет сорок; он давно женат, уже вышел из возраста возможных гормональных перестроек, его лицо огрубело, а тело как бы отлилось в форму, утратив большинство женских чёрточек. Кухарка – смешливая толстая тетка, совсем земная. «Условные женщины» сильно полнеют в двух случаях: при неудачной метаморфозе и от страстной любви к еде – у кухарки второй диагноз. Дети этих почтенных людей изображают свиту Лью, когда и они, и Лью, свободны от домашних забот. Забот хватает – сад, конюшня, птичник, где живет кое-какая живность; я ухаживаю за местной домашней скотиной, делаю массу домашней работы – и наблюдаю именно то, что хотел.

Непринуждённую и непарадную сторону жизни.

У Госпожи А-Нор нет средств содержать домашнего учителя, но детям нужно образование; она учит их сама – у моей Госпожи каллиграфический почерк, отличная память и изощренная фехтовальная техника. Младшие дети учились фехтованию у собственной матери, а их мать, будучи в статусе Юноши, когда-то считалась третьим мечом уезда. Отец Семьи, насколько я понимаю, и вовсе был фехтовальным монстром – до самой смерти он учил детей сюзерена; Лью начинал учиться именно у него, а с мамой только оттачивал мастерство. Теперь он рубится со мной – он совсем непростой противник, у него стальные тросы вместо нервов и правильное воображение убийцы. Будь у Лью боевой опыт, земному фехтовальщику в спарринге с ним приходилось бы несладко.

Ещё Лью и его Второй и Третий Братья, Ет-А и Би, которых родственникам не положено называть по именам, ловят со мной рыбу, собирают саранчу и короедов – кошмарных тварей ростом с сардельку, считаемых местным деликатесом, ставят силки на птиц и учат меня распознавать съедобные грибы. Я – дядька при барчуках, в чистом виде.

Я совершенно погружен в этот мир. Я вижу и слышу вокруг деревню. Я давно понял, отчего срывает с петель и прогрессоров, и этнографов – но дал себе слово не судить аборигенов земными мерками, и с моей психикой на данный момент всё в полном порядке.

Мы с садовником «обрезаем» поросят, которыми Госпоже А-Нор за что-то заплатили. Поросята – очень удачное приобретение. На мой взгляд, зверушки больше напоминают помесь тапира с капибарой, но функционально – форменные свиньи. У них вкусное мясо, они быстро жиреют – и совершенно всеядны. А обрезают их, как большую часть домашних животных – чтобы самцы, созрев, не рвались в драку друг с другом. Получаются не самки, а… хочется назвать результат «боров» или «мерин», скорее, кастрированные самцы. Для получения полноценной самки, во-первых, крайне желателен полноценный поединок, чтобы стресс выбросил в кровь гормоны, необходимые для трансформации, а, во-вторых, после поединка должно произойти спаривание, которое «раскрывает», окончательно формирует вторую половую систему. В обход этих условий получается бесплодное существо, мясной или вьючный скот.

Человека, с которым проделали такую вещь, называют «ничто». «Никудышник». Кошмарная участь преступников, военнопленных и рабов – тюрем в земном понимании нет в этом мире. Попавшегося злодея обрезают, как свинью: он обречен на вечный каторжный труд и общее гадливое презрение. Когда такие материи обсуждаются в присутствии землянина, его начинает мелко трясти, несмотря на любую подготовку, а местные даже ухитряются обсмеивать эту тему.

Во всяком случае, она – не табу. Но тактичные аборигены заметили, что тема мне неприятна, и не особенно распространяются. Я оставляю сбор информации о местной пенитенциарной системе на потом. В конце концов, работа только начата.

Я приобрел репутацию мужика, с трудом выходящего из глубокой депрессии. Это объясняет деревенским жителям мои длинные паузы в разговоре, моменты, когда мне приходится сражаться с раздражением, и этакое подчёркнутое, декларированное целомудрие. Из сочувствия первое время при мне старались не хвастаться женами и не болтать о семейных делах; это и хорошо, и плохо. С одной стороны, мне пришлось долго присматриваться к этой сфере жизни, с другой – у меня была фора, чтобы успеть адаптироваться.

Лью рассказывает о моих лекарских талантах матери, она, вероятно, ещё кому-то. Через некоторое время я приобретаю репутацию костоправа, это вызывает уважение. Ко мне обращаются за помощью. Я вправляю вывихи, лечу растяжения и заговором плюс наложением рук останавливаю кровотечения. Заговариваю стихами Мандельштама – горский язык производит на поселян правильное впечатление. Я не лекарь, но до настоящих лекарей далеко, они живут в городе – и их услуги дороги; я всегда под рукой и знаю, как лечить те простые болячки, которые случаются у деревенских мужиков и баб во время сельскохозяйственных работ.

К моей безобразной морде в деревне постепенно привыкают. Я вместе с аборигенами в поле и в лесу, учусь всему, чему могу – деревенские жители прощают мне безобразие, и молодёжь мало-помалу начинает обращать обычные шуточки-подначки и ко мне. Это – расположение, знак симпатии и доверия, даже влечения, но нужно заставлять себя не дёргаться, когда милейший Юноша Иу, деревенский обалдуй, с которым мы косим луг Госпожи А-Нор, кричит через покос:

– Ник, сразись со мной! Ты похорошеешь после метаморфозы, вот увидишь – и моя Мать полюбит тебя! Она одобряет крупных женщин!

Я делаю глубокий вдох и считаю про себя до пяти. А потом отвечаю:

– Я не стану с тобой драться – не хочу искать жену в постели граблями, Иу! Ты слишком тощий, тебе никакая метаморфоза не поможет.

Иу хохочет; его дружки, которые ворошат сено, тоже закатываются. Правильная реакция. Такие выпады – не всерьёз, ребята просто хотят дать понять, что твое лицо не вызывает физического отвращения. Это – своеобразная вежливость, деревенское грубоватое дружелюбие. Я предпочел бы такие знаки внимания со стороны «условных женщин», но по здешнему этикету это было бы предельно непристойно, женщины не заигрывают с чужими прилюдно ни при какой погоде. Нужно мириться с тем, что есть. Мне понадобилось три месяца, чтобы привыкнуть, не напрягаться, отбрехиваться автоматически и весело – мои покинувшие Нги-Унг-Лян коллеги так и не научились реагировать спокойно. Чёрт побери, грош цена нашим методикам подготовки кадров, если ученый в чужом мире истерикует, как жеманная девица!

Хотя порой думаешь, что с осьминогами было бы проще. Например, потому, что вряд ли тебе пришлось бы самому изображать осьминога…

Пока мне везёт и я не присутствую при поединке – крестьяне не сражаются летом, во время страды, оставляют свадьбы на осень, совсем как на Земле в старину. Я не смею смотреть на чужих молодых жен – слишком пристальный взгляд может спровоцировать убийство, и ни одна живая душа убийцу не осудит. У меня в высшей степени странное положение.

Лью хочет со мной общаться. Он благодарен мне за многие вещи – и за вправленный вывих, и за то, что я помогаю его матери, и за бескорыстие – и искренне хорошо ко мне относится. Он – славный, мой Мцыри… Но в какие же тупики он ставит меня походя!

Я понимаю, Лью растет без отца. Иногда ему хочется поговорить со старшим Мужчиной, из всех окружающих старших он выбрал меня. В сущности, я не имею морального права его отсылать… но всё время балансирую между правдой и легендой. Не могу же я врать человеку, который хочет докопаться до сути!

Вечерами я выхожу из своей каморки, устроенной рядом с комнатой Лью, подышать свежим воздухом. Сижу в беседке, густо оплетённой лианами, похожими на клематисы; Лью подкрадывается, как котенок, устраивается рядом.

– Хочешь пирога, Ник?

По статусу мне не полагается делить трапезу с Господином, но Лью от щедрот приносит пирог с господского стола и мы его съедаем. Пирог – это вполне отлично. Его начинка – вареная рыба и местные травы, а пекут его из муки, похожей на кукурузную. По мне – гораздо вкуснее и привычнее, чем жареная саранча, которую Лью обожает, и к которой мне пришлось долго привыкать.

Я отряхиваю ладони. Лью шалит – берет меня за руку, прикладывает свою ладонь к моей. Считается, что ладони должны совпадать по размеру у близких друзей и у супругов. Наши – не совпадают: узкая длинная кисть Лью с тонкими пальцами – совсем другой формы, не говоря уж о размере. Он ещё ребенок, в сущности… хотя нежной его руку не назовешь. Мозоли, царапины, обломанные ногти – не то, что рука богатого и растленного аристократа.

– Это суеверие, Господин, – говорю я. – Ты всё равно можешь мне доверять.

Лью смеётся. Вдруг спрашивает:

– Твоя жена была красивой, Ник?

Вспоминаю Зою – и киваю.

– Тяжёлый бой? – о чем это он? Ах, да…

– Да, – отвечаю после паузы. – Она была сильной и гордой.

– Ужасно резать того, кого любишь? – спрашивает, отвернувшись. – Даже ради будущего любви, а?

Ах ты, чёрт побери, какой земной вопрос…

– Знаешь, – говорю совершенно искренне, – ужасно… но, наверное, закономерно.

– А если чувствуешь, что проигрываешь бой… как ты думаешь, легче убить или умереть? Или сдаться?

Мцыри, Мцыри… Вообще-то, я в курсе его сердечных дел. Госпожа А-Нор нанимала Астролога, чтобы тот нашёл Лью достойного партнёра для боя и брака, но этот Ромео-Джульетта не принял письма. Он, видите ли, без памяти влюблён в сына своего сюзерена – с тех пор, как десяти лет от роду впервые его увидал. Детские страсти, мечты о недостижимом… Сюзерен – Смотритель Земель, важная особа, отмеченная королём. Он серьёзно богат, его статус так высок, что бедолага Лью терпим в свите только в память о заслугах отца. Я несколько раз мельком видел предмет обожания Лью – это высокий статный блондин, старше Мцыри года на три, с совершенно жлобским выражением смазливой физиономии. Он мне не нравится – и я еле сдерживаюсь, чтобы не начать выговаривать Лью, как земной девчонке, которая может попасть в беду. Это он постоянно слышит и без меня – от своей матери.

Предостережения, как всегда, ни на что не влияют и ничему не помогают.

Дети и подростки удивительно стимулируют контакт. На свете немного людей, совершенно равнодушных к детям; я к таким уж точно не отношусь. Не угодно ли: начинаешь беспокоиться за судьбу инопланетянина – делаешь первый шаг к тому, чтобы стать в этом мире своим.

Я собираюсь на Праздник Листопада, чтобы попытаться присмотреть за подростком, беззащитным перед собственной гормональной бурей. А потом уже – чтобы сделать записи самого Праздника, которые нужны для моей работы. Процесс контакта сдвинулся с мертвой точки.

* * *

Праздника Листопада в городе не получилось, хоть Н-До и помирился с Юношей Хи на следующий же день – Отец и Мать получили приглашение на Праздник в дом Смотрителя Земель, Уважаемого Господина Эу-Рэ.

Младшенький страшно возмущался их решением непременно ехать, и Н-До был целиком и полностью на его стороне: когда это Семья Л-Та зналась с преуспевающими правительственными чиновниками, богатенькими выскочками? Эу-Рэ ещё в юности так отличился в ведении дел, а впоследствии – в управлении губернией, что ему был высочайше дарован персональный титул Всегда-Господина – о, каким тоном Младшенький это произносил! «Всегда-Господиии-ин – меч гвоздями приколочен!» Н-До непедагогично хохотал, Второй усмехался, Третий хихикал в рукав, а Мать строго говорила: «Солнечный луч, забудь эти грубые и неприличные деревенские шутки!»

Шуточка, вправду, деревенская – но уморительная. Почётный титул с таким грязным и непристойным двойным дном, что невозможно делать серьёзное лицо – пусть мужики благоговеют! Никогда бы такого не принял аристократ крови – и никогда не принимали члены семьи Л-Та, как бы их не улещали подхалимы Дома Государева. Н-До считал, что иметь какие-то отношения с такими особами – унизительно и зазорно, Младший ему радостно поддакивал, но Мать и Отец были другого мнения. Приятельство с богатой и влиятельной Семьёй! Смотритель Эу-Рэ заискивает в дружбе, сказал Отец – так давайте снизойдем до него. Они богаты, это выгодно.

Младший, между тем, отказался ехать наотрез, хотя его и пытались соблазнять угощением, фейерверками и драками на палках. «Да вот ещё – в таком обществе и свинина с жареными улитками покажется противнее прошлогодней брюквы, а играть и драться я хочу с друзьями, а не со всякой завалью!» – Н-До очень любил его за эти слова и не позволил Отцу отвесить ему подзатыльник, но сам отбрыкаться не смог. Второй и Третий должны были сопровождать его, как свита, но Третий ухитрился очень удачно подцепить лихорадку и только Второй ничего не придумал. На него свалили все обязанности, воззвали к чувству долга – и он вынужден был согласиться.

– О, Старший, – буркнул Второй, когда родители отвернулись, – я чувствую себя козой на верёвке!

– Держись, – усмехнулся Н-До. – Может, ещё удастся опрокинуть на кого-нибудь миску с горячим соусом или играючи морду набить… Попробуем сделать так, чтобы было весело.

Он и понятия не имел, насколько будет весело на самом деле…

Усадьба Эу-Рэ, надо отдать ей должное, действительно, располагалась в живописном месте. Золотые ясени окружали её шелестящей толпой, как изысканные придворные дамы на столичном балу – и узкие язычки листвы, трепеща, срывались с гибких ветвей и летели по ветру, создавая чудное настроение праздника и осенней светлой печали. Старый дом из выбеленных временем плит известняка, был по-настоящему хорош, его окружала высокая и изящная ограда, кованная в виде переплетенных ветвей и гербовых щитов – но к празднику челядь Эу-Рэ завесила чугунный узор ужасными и ярчайшими фонариками в виде цветов йор и добрыми пожеланиями, написанными на алом полотне кем-то криворуким.

– Хок! – не сдержался Второй. – Необрезанного осла слышно, а безмозглого богача – видно!

Н-До попытался сдержать смешок и совершенно неприлично фыркнул.

– Тише, северные ветры! – сказала Мать огорченно. – Я вас прошу, сделайте, хотя бы, вид, что восхищены приемом.

– Отец! – воззвал Второй с комической тоской. – Взгляни, как Мать учит нас лицемерить!

Н-До рассмеялся, уже не скрываясь, но Отец даже не улыбнулся.

– Вы уже достаточно взрослые, – сказал он, раздражаясь. – Юноши Времени Любви должны уметь сдерживать себя, соблюдать приличия и вести себя так, как выгодно Семье. Вы не дома. Будьте вежливы и пристойны.

Слова Отца сразу сбили весь озорной настрой. Второй нахохлился и замолчал, а Н-До криво улыбнулся. Праздничек…

За воротами, распахнутыми настежь, открылся широкий двор, усыпанный листвой – и слуги зажигали благовония в курильницах; сладковатый дым смешивался с ароматом осени. Сам Эу-Рэ встретил Отца церемонным поклоном, и, пока слуги уводили лошадей, Н-До невольно глазел на него, бессознательно пытаясь разглядеть некую незримую печать – клеймо на душе Всегда-Господина.

Сейчас, разумеется, никто не вызвал бы Эу-Рэ на поединок, даже если бы это было разрешено – и печать вправду бросалась в глаза. Эу-Рэ обрюзг и разжирел, двигался медленно; его лицо хранило надменно-спесивое выражение, превратившееся во время разговора с Отцом в слащавое.

«Интересно, – подумал Н-До, – он что, не сражается ВООБЩЕ? Даже на палках? Даже с собственной женой и наложницами не играет? Даже с детьми? Забавно… Вот что такое «золотой мешок»… И какой смысл и радость в подобной жизни?»

– Большое счастье – видеть вас в моем доме, Господин Л-Та, – говорил Эу-Рэ, улыбаясь. – Рад приветствовать Госпожу Л-Та и ваших благородных детей…

– Счастлив вам угодить, Смотритель Эу-Рэ, – отвечал Отец холодно-любезно, с еле заметной улыбкой.

«Называет его Смотрителем, чтобы не выговаривать «Всегда-Господин», стыдится, – подумал Н-До. – Отцу стыдно, а этот Эу-Рэ, похоже, привык». К Семье Л-Та подошла Госпожа Эу-Рэ в сопровождении пары наложниц, и Н-До пришлось сделать над собой серьёзное усилие, чтобы не передернуться от отвращения.

Госпожа Эу-Рэ растолстела так, что её подбородки свисали на грудь, грудь лежала на животе, а в живот, очевидно, поместился бы целый поросенок – и у неё было точно такое же надменно-спесивое выражение лица, как и у её мужа. Наложницы казались рядом с ней худыми, как щепки: первая – женщина постарше с усталым и равнодушным бледным лицом – и вторая, совсем юная, похожая на больного изнеженного мальчика. У молоденькой грудь едва приподнимала вышитую пионами накидку, а бедра не подчёркивал даже праздничный пояс. Пока женщины знакомились и здоровались с Матерью, Н-До вспомнил о танцоре с ножами: вот такое бы с ним сделали без поединка? Если бы тот тип настоял на своем, если бы танцора продали насильно, если бы он попал в беду? Больную рабыню сделали бы, подумал Н-До – и содрогнулся. Жаль, что этого Хи не видит – перестал бы трепаться о том, чего не понимает.

Сложно сказать, о чем думал Второй, но по его хмурому лицу было ясно, что Семья Эу-Рэ ему совсем не нравится. Вероятно, Смотритель Эу-Рэ ухитрился заметить недовольство братьев, потому что радостно изрек:

– Юношам скучно с взрослыми, Господин Л-Та. Может, наши дети познакомятся между собой до пира?

Интересно, какие жабята рождаются у таких жаб, подумал Н-До – но статного юношу в длинном тёмно-синем кафтане, с мечом дома Эу-Рэ, никто не назвал бы жабёнком.

– Привет, – сказал он, глядя на Н-До с любопытством. – Я – Лян из Семьи Эу-Рэ, – и добавил после многозначительной паузы, с тенью какого-то неуловимого недобра, протягивая руку ладонью вперед, – я родился в тот же год, день и час, что и ты.

Новость вышибла у Н-До дыхание. Что?! Три совпавших знака? Да это – ложь, это – чушь, и как он, вообще, посмел?! Они что, ополоумели все?! Н-До оглянулся, раздувая ноздри: Мать чуть хмурилась, Отец прищурился и имел тот, не терпящий возражений, вид, который делал, желая без ссор настоять на своем. Чета Эу-Рэ благостно улыбалась.

– Пойдем разговаривать, – тихо, со сдерживаемой яростью в голосе, бросил Н-До. – Подальше отсюда.

– Да пожалуйста, – Лян чуть пожал плечами с самодовольной ухмылкой и пошёл прочь.

Н-До шёл за ним, обшаривая Ляна глазами. Походка и движения бойца – уже хорошо, подумал Н-До саркастически, только в кого бы? Волосы светлые, но тусклые. Черты лица правильные, оно могло бы быть очень приятным, если бы не это спесивое самодовольство – точно такое же, как у Смотрителя Эу-Рэ. Ни за что, подумал Н-До, вообще его близко не подпущу.

Лян остановился в выездном дворике рядом с конюшней. Вокруг никто не мелькал: вся челядь Эу-Рэ, очевидно, встречала гостей и заканчивала приготовления к развлечениям и пиру. Лян зацепил пальцы за тканый золотом пояс и вызывающе взглянул на Н-До:

– Не думал, что это будет неожиданностью для тебя.

– Ты же мне не написал, – Н-До, в ледяном бешенстве, даже не пытался быть вежливым. – С чего бы мне знать? Если кто-то и говорил мне, я не принял к сведению – это звучало слишком глупой шуткой.

– Я не люблю писать писем, – хмыкнул Лян. – И зачем обмениваться отпечатками ладони, если можно сравнить их при встрече? У тебя симпатичное лицо, аристократ, – и снова протянул руку интимным, приятельским, обещающим жестом.

Н-До сжал кулаки.

– Хочешь подраться? – рассмеялся Лян. – Я тоже нравлюсь тебе?

«Ди, прости!» – подумал Н-До, облизал губы и сказал, растягивая слова:

– Да, ты мне нравишься… Тебя ведь уже предупреждали, что мне нравится убивать? Я убил двоих, знаешь ли. Один из них был Официальным Партнёром, у нас совпадали все пять знаков. Жаль, что с тобой, в лучшем случае, будут четыре…

– Это ещё почему? – Лян удивился, он выглядел обескураженным.

– Ах, тебе тоже не всё сказали? – рассмеялся Н-До, которого понесло. – Не может быть пяти, даже если совпадут ладони. Пятый знак – происхождение, видишь ли.

– Я аристократ, – Ляна задело, его глаза сузились в щели и щека дернулась.

– Ага. Внук помещика, сын Всегда-Господина и рабыни, – бросил Н-До, демонстративно поправляя воротник, вытканный древним родовым узором. – А я – Князь, рождённый у Официальных Партнёров, после поединка. Ты можешь это сравнивать?

– Бывают годы, когда вы едите кашу зимой и летом – за всех своих благорожденных предков, – огрызнулся Лян. Теперь он сжал кулаки. – Накидка твоей матери принадлежала её матери, верно?

– Наши матери почти ровесницы, – усмехнулся Н-До, – а моя выглядит дочерью твоей.

Лян в ярости схватился за эфес – и Н-До расхохотался.

– Какой ты нетерпеливый, летний рассвет! Хочешь сразиться со мной по-настоящему прямо сейчас? И не боишься, что я тебя убью, Дитя? Мне нравится убивать, мой стиль – «Укус Паука», а твой?

– Нищий сноб, – процедил Лян сквозь зубы, едва взяв себя в руки. – Да я бы сделал тебе честь, взяв тебя в дом! Станешь моей женой – будешь хоть иногда досыта есть и носить не обноски, а свой собственный костюм!

– Когда ты переживешь метаморфозу – если ты её переживешь – тебе придется отвыкать от роскоши, – рассмеялся Н-До. У него резко исправилось настроение. – А вообще – это только слова. Не забывай, ты-то – не Всегда-Господин. Если меня принудят к поединку, я просто убью тебя – и всё. Я предупреждаю честно.

Лян отвел глаза. В его позе, в напряженных плечах, в пальцах, стиснувших эфес так, что побелели костяшки, Н-До прочел злость и страх – злость, прячущую страх – и тут же почувствовал к Ляну презрение, граничащее с тошнотой.

– Я вернусь к своим родителям, – сказал он, чувствуя досаду от необходимости стоять рядом с Ляном.

– Нам надо вернуться вместе, – сказал Лян, не глядя на него. – Иначе взрослые будут недовольны.

Н-До безразлично пожал плечами, и они вернулись с заднего двора в сад, где под кустами чан-чи, пурпурными, багряными и оранжевыми, как столбы осеннего пламени, уже накрывали на плотных двойных циновках из расщепленного тростника угощение для пира. Юноши шли рядом, но только очень ненаблюдательный человек мог решить, что они вместе, вдвоем или что-нибудь в этом роде.

Враги.

Взрослые пировали отдельно, дети и юноши – отдельно.

Рядом с Н-До сидел Второй и с наслаждением уплетал тушеную свинину и жареных прудовых пиявок, которым дали насосаться гусиной крови – в исправившемся расположении духа, почти весёлый. Н-До ничего ему не сказал: слова просто с языка не шли. Он бы дорого дал, чтобы на празднике присутствовали Хи, У или Т-Рой – хотелось болтать злые глупости и дурачиться, чтобы сбить отвратительный привкус последнего разговора.

С помощью еды это как-то не получалось: свинина с предубеждения и непривычки казалась Н-До слишком жирной, пиявки – пересоленными и недоперченными, а в жасминовый настой, похоже, пожалели лепестков. В конце концов, Н-До взял палочку хрустящих вафель и, откусывая маленькие кусочки, принялся рассматривать свиту Ляна, устроившуюся напротив.

Они ели и болтали. Дылда с грубым красным лицом и такими короткими волосами, что они торчали в стороны, был, вероятно, пажом или сыном управляющего: шёлковая рубаха и красивый кафтан с широкими завернутыми рукавами совершенно не меняли к лучшему его вульгарную наружность. Н-До скользнул взглядом по его обветренным рукам с квадратными ладонями и толстыми пальцами, послушал громкий голос и хохот в ответ на примитивные шуточки – и с неприязнью решил: «Зажравшийся плебей».

Худенький верткий юноша, похожий личиком с мелкими чертами на лисичку, тихонький, вкрадчивый, с мягким мурлычущим голоском, кутающийся в широкий полупрозрачный шарф, накинутый на атласную, в золоте, распашонку, лебезящий напропалую: «Мой обожаемый Господин Лян…» – и бросивший на Н-До беглый взгляд, выглядел то ли противно, то ли страшновато. Противно, когда такой в чужой свите, подумал Н-До. Этот – кровный аристократ. Он, как минимум, неглуп. Как знать, может быть, он хитер, ловок и хорош в бою… но в качестве противника кажется лжецом. Кажется опасным.

Третий – загорелый дочерна, как бывает с вынужденными проводить много времени в полях, с длинной челкой цвета лесного ореха, обаятельный чистым открытым лицом – пожирал Ляна глазами, как Князя Света. Улыбнулся Н-До быстро и небрежно – а Ляну добавил сиропа в жасминовый настой, заметив его взгляд в сторону сосуда с сиропом. Его одежда, слишком простая для праздника, показалась бы неприлично плебейской, если бы не странное изящество кроя кафтана, вышитого родовыми знаками, который он накинул поверх простой рубахи из домашнего холста. Безнадёжное дело, подумал Н-До. Нищий аристократ, влюблённый в богача – дух Ди коснулся затылка и шеи холодными пальцами.

Лян хвастался, чем только мог. Хвастался прудами в парке, где водятся пиявки, златоперки и рыбы-ножи, хвастался конюшнями, рассказывал о Празднике Листопада в Столице – и страшно наскучил Н-До. Каждую новую тираду он предварял шпилькой в адрес аристократической спеси; это, кажется, обижало загорелого юношу, которого называли Лью, зато приводило в восторг дылду Эн-О. По востренькому Ар-Нелю ничего нельзя было понять, он кивал и улыбался Ляну, но отвернувшись, улыбнулся и Лью, сделав брезгливую гримаску – зато вставлял в Лянов монолог отменные иголки.

– Господа, помните ли вы историю про сверчков с немытыми ногами? – говорил он, демонстративно перебирая пальцами веточку с пожелтевшими листьями, показывая изысканно узкую кисть с тонкими холеными пальцами. – Нет? Как можно? Очень глупая история…

– О том, как нищий князь велел всей своей дворне ловить сверчков в саду и мыть им ноги, чтобы они не осквернили грязными следами его любовного письма? – фыркал Лян. – Кто когда видел других аристократов?

Н-До сжал под столом кулаки. Пир затягивался, а раздражению было некуда деться. Слуга Ляна принес со стола взрослых кувшинчик с ежевичным вином, которое, вообще-то, по этикету не полагалось бы юношам – и Эн-О тут же выхлебал полную чашку, похваляясь тем, что ему пить вино не впервой. Лян протянул кувшин Н-До:

– Выпей, Официальный Партнёр! Это так весело – смотреть на твою свирепую физиономию!

Второй уронил в соус кусочек мяса. Ар-Нель хихикнул, Эн-О загоготал, как необрезанный осел, а Лью уставился на Ляна с видом человека, получившего пощечину.

Н-До оттолкнул кувшин, расплескав вино по столу. Жест выглядел прямым вызовом, но в этот самый момент распорядитель ударил в гонг и прокричал, что начинается праздничное представление. Гости зашумели, поднимаясь с мест.

– Моя жена – решена, – бросил Лян, уходя в глубину сада. Его свита ушла с ним.

– Подначка, достойная деревенщины, – хмыкнул Второй, присвистнув, но, взглянул на Н-До и перестал улыбаться. – Чушь, это ведь не может быть правдой – то, что он несёт?

– Это правда, – сказал Н-До. – Наши родители заключили с Всегда-Господином какой-то договор. Дело в деньгах, полагаю – но я не из тех, кто продает фамильную честь. Я намерен убить его – если этого поединка не удастся избежать.

Второй поёжился и кивнул.

Смотритель Эу-Рэ устроил праздник с размахом. Актеров пригласили в городе, показывали танцы на проволоке, танцы с ножами и мечами, жонглирование… На площадке, огороженной лентой, сражались на деревянных мечах, увитых шёлковыми розочками, два шута – в кафтанах с громадными воротниками и несусветным вырезом спереди, с гульфиками размером с небольшую дыню. Они были отменными комедиантами: один изображал бойца старой фехтовальной школы, вставал в живописные позы и делал картинные выпады, не достигавшие цели на две ладони; второй прикидывался уличным мальчишкой, отпускал похабные шуточки, уворачивался, ковырял в носу, пока его противник позировал на публику, шарахался в комическом ужасе и норовил удрать, когда положение становилось опасным. Н-До, увлекшись представлением, обхохотался до слез, особенно, когда в финале «опытный фехтовальщик» победил-таки бродяжку и с озадаченным видом вытряхнул у него из штанов вполне живую, но совершенно ошалевшую курицу.

Второй, всхлипывая от смеха, ткнулся Н-До в плечо:

– Матушка будет недовольна, – проговорил он сдавленно. – Она не любит таких вульгарных простонародных развлечений… но это и вправду жутко весело!

– Дураки, – улыбаясь, сказал Н-До. – Ничего. Не будем делать вид, что добродетельны до полного невежества. И вообще, надо же хоть чем-то развлечься в этом гнусном месте!

В толпе гостей, среди праздничного шума, глядя на танцы и комические сценки, дожидаясь огненной потехи, он не видел ни Ляна, ни его прихлебателей – и несколько расслабился.

Второй держался поблизости до тех пор, пока какие-то юные незнакомцы, по виду показавшиеся Н-До вполне приличными, не утащили его драться на палках. Н-До не стал мешать Второму развлекаться. Он сам смотрел представление, пока его вдруг не осенила мысль, от которой весёлый день померк.

Не считает ли Всегда-Господин, что вся эта роскошь – праздник в честь официальной помолвки его сыночка?

Уже начинались прозрачные осенние сумерки, гости ожидали фейерверка – но Н-До разом потерял интерес и к танцорам, и к шутам. Видеть развесёлую толпу стало нестерпимо – и Н-До направился прочь из сада, решив посидеть где-нибудь в беседке на заднем дворе, в одиночестве. Хотелось всё обдумать и решить, как разом покончить с этим жерновом, невзначай повешенным на шею любящими родителями.

Н-До выскользнул за увитую лентами и увешанную фонариками калитку, прошёл мимо пустынных служб и обогнул дом, оказавшись в маленьком внутреннем садике. Здесь росли розовая акация, ежевика и синие вишни; заросли кустарников, смыкавшиеся над песчаными дорожками, образовывали небольшой лабиринт, закрытый сверху и с боков колючими пестролистными стенами ветвей. Н-До подумал, что это – безупречное место для уединенных прогулок, и вошёл в один из таких тенистых коридоров. Тень внутри была гуще; очевидно, если бы листва не начала уже осыпаться, сейчас, в сумерки, тут было бы совсем темно. Звуки музыки и весёлые крики долетали сюда издалека, еле слышно…

Н-До глубоко вдохнул похолодевший вечерний воздух и тихонько пошёл вперед. Праздник уже казался какой-то пестрой путаной грезой, и это было приятно.

И вдруг Н-До померещилась какая-то возня и голоса за поворотом живой изгороди. Говорившие не снижали голос – и Н-До пораженно узнал Ляна, который раздраженно сказал:

– Что ж теперь? Ломаться поздно!

– Прошу тебя – не здесь, – ответили ему, и Н-До показалось, что он узнал голос Лью – здорово изменившийся, прерывающийся, как от крайнего волнения или сильной боли. – Сюда кто-нибудь придет…

– Какая разница! – нажал Лян.

Н-До, со смутным ощущением неправильности собственного поведения, задерживая дыхание, раздвинул ветки. От открывшейся сцены кровь бросилась ему в лицо.

Лью полулежал на песке, опираясь на него локтями, в одной рубахе – кафтан и штаны валялись в стороне, и Н-До отчетливо увидел его голую ногу, вымазанную кровью. Лян, тоже без кафтана, стоял рядом на коленях; его меч в ножнах висел на поясе, а меч Лью он держал в руке, лезвием – Лью под подбородок.

Загорелое лицо Лью казалось белым в полумраке, глаза выглядели огромными и тёмными. Лица Ляна Н-До не видел, но о его выражении догадался по тону.

– Что скажет твоя Мать, узнав, что ты изменил меня на улице? – спросил Лью тяжело дыша и кусая губы.

– Ничего она не скажет! – в голосе Ляна насмешка мешалась с угрозой. – Какое ей дело до моих рабынь!

Последние слова прозвучали таким ударом под дых, что Н-До содрогнулся, а Лью дернулся, забыв о мече у горла – из-под лезвия показалась кровь. Лян чуть отвел руку назад:

– Не пытайся зарезаться собственным мечом, милашка! Ты – мой трофей и собственность, если это ещё не понятно!

– Я не могу быть твоей наложницей, – прошептал Лью. – Ты говорил… ты сказал, тебе претит решение родителей…

Лян рассмеялся. Н-До, сжав зубы, медленно потянул меч из ножен.

– Да, мне претит! – сказал Лян, смеясь. – Ну и что? Ты, побирушка, что ж, думал быть моей женой? Думаешь, я не замечал этих взглядов-вздохов? Как бы не так! Знаешь, будь ты покорнее, я бы подумал о тебе, как о Младшей Невестке при настоящей Жене, но ты же дрался всерьёз! Неужели надеялся изменить меня, а, дрянь?!

Лью смотрел на него расширившимися глазами; теперь у него на лице был написан один только ужас.

– Не пялься на меня так, – усмехнулся Лян. – Если ты перестанешь ломаться, это будет отличная метаморфоза… А если будешь продолжать – так станешь не девкой, а никудышником, милашка! Хочешь быть никудышником? Хлев чистить для нашего скота, а? Вот твоя спесивая мамочка обрадуется…

Тень Ди подтолкнула Н-До в спину. Он вышел из кустов, с треском продравшись сквозь ветви, выдирая колючками нитки из вышивки на одежде – и скинул на песок праздничный кафтан. Лью сдавленно ахнул, пытаясь натянуть рубаху на голые ноги. Лян вскочил – и Н-До остановил в замахе меч Лью в егоруке.

– Ты что тут делаешь, Официальный Партнёр? – пораженно сказал Лян. – Иди веселиться, это мое дело!

– Отдай мне его меч, – приказал Н-До тихо, едва переводя дух от презрения и ярости.

– С какой стати? – Лян сделал шаг назад, улыбнулся и провел пальцем по окровавленному лезвию. Теперь Н-До видел, что он тоже ранен: на щегольской шёлковой рубахе расплывались кровавые пятна. – Я не отдаю трофеев!

– Или отдашь, или я заберу его у твоего трупа, – прошипел Н-До. – Послушай, Лян, давай решим это мирно. Я не хочу с тобой сражаться, мне противно. Ты просто отдашь мне его меч и уйдешь. И забудешь то, что тут было.

– С чего бы? – Лян взял себя в руки. Он принял отвращение Н-До за неуверенность в себе, перестал опасаться и смотрел теперь с обычной снисходительной улыбочкой. – Ты оскорбляешь меня, ввязываясь не в свое дело. Что за дурные претензии?

– Ты подлец, – сказал Н-До. – Отдай меч, это моя последняя попытка.

– Возьми его! – рассмеялся Лян, пародируя боевую стойку шута в спектакле. – Давай, бери! Я убью тебя, а эту дрянь, которую ты решил выгораживать, продам в бордель, клянусь! Вы оба – бобы из одного стручка, ах, нищие, но благородные! Плевал я на ваше благородство! Я ненавижу таких спесивых снобов! Где же ваши деньги и земли, если вы такие умные?

Н-До взглянул на Лью. Лью, скорчившийся на земле от боли, холода и стыда, ответил взглядом, полным ужаса и безнадёжной мольбы – и в этот миг Лян сделал первый выпад.

Н-До парировал так, что Лян чуть не упал, пытаясь сдержать удар. Ярость вскипела в крови Н-До – он почувствовал себя сильнее и быстрее, чем обычно; окружающий мир стал четок и ярок, а на теле Ляна словно нарисовали крестики-мишени в уязвимых местах.

Лян был отличным бойцом. Возможно, он был самым серьёзным противником за всю жизнь Н-До – и дрался в стиле «Полет Ястреба», двигаясь свободно и легко, но даже отличному бойцу непросто провести два настоящих боя за такое короткое время. Н-До заметил, что из-за раны у ключицы, Лян избегает некоторых движений – и вынуждал его поворачиваться раненым боком, стискивая зубы от желания увидеть кровь врага на земле.

Драться на песчаной аллейке между колючих кустов оказалось не так уж удобно. Пару раз Лян отшвырнул Н-До назад, спиной в переплетение веток. Н-До не остался в долгу; через несколько минут спины противников были располосованы колючками в кровь, а рубахи разодраны в клочья. Меч Ляна скользнул по щеке и виску Н-До, оставив ощущение не боли, а жара, Лян злорадно рассмеялся – и Н-До воткнул клинок ему в горло.

Лян выронил меч и грохнулся на колени, зажимая рану ладонями. Н-До толкнул его ногой и всадил меч под его ребро.

Над домом Смотрителя Эу-Рэ с грохотом распустились огненные цветы первого фейерверка.

Н-До подобрал меч Лью и протянул его владельцу. Лью, обхватив себя руками, покачал головой:

– У меня нет на него прав. Я изменяюсь, – сказал он дрожащими губами.

Н-До присел на траву рядом с Лью. Дотронулся окровавленными пальцами до его щеки. Это – не слабость, думал он, это – доверие. Ты же дрался всерьёз, просто не захотел – как Ди…

– Я тебя не знаю, – прошептал Лью. – А ты – меня. Что же мне делать? Я не могу понять, зачем тебе нужен…

Н-До раскрыл ладонь. Лью вытер слезы, обтер руки о подол – и приложил свою.

– Напоминаешь моего лучшего друга… погибшего… – голос Н-До тоже сорвался. – И ещё… Мы сходимся, по крайней мере, по одному знаку.

– Твоя – чуть больше.

– Я – здорово старше. А вообще – мы сходимся по двум знакам, Лью. По руке и по происхождению. Не бойся, – Н-До взял Лью за плечи и притянул к себе. Заглянул в глаза, чёрные от расширившихся зрачков. – Мы скажем вот что: мне пришлось убить его, чтобы иметь возможность жениться на тебе. Я влюбился с первого взгляда. Небеса свели нас.

Лью качнул головой.

– Н-До, кто в это поверит?

– Все, – голос Н-До стал жестче. – Потому что усомнившихся я убью.

– Ты – сумасшедший…

– Ты изменишься для меня, – Н-До коснулся пальцем искусанных губ Лью, и тот их облизнул. – Будет прекрасная метаморфоза. Идеальная.

Они оба понимали, что надо поцеловаться, но не слишком хорошо представляли себе поцелуй – и просто дотронувшись друг до друга губами, ничего особенно не ожидая. Они оба не знали, что это прикосновение прошьет их насквозь, как разряд молнии – и всё разом станет просто и понятно. Очевидно – что делать дальше.

– Нас кто-нибудь увидит, – выдохнула Лью, уже не пытаясь убрать с бедер руки Н-До. – На улице. Рядом с мертвым. Это меня опозорит.

– Никто и ничто не опозорит мою женщину, – прошептал Н-До. – Не бойся. Мне никто ничего не скажет. Я решил. Ты – моя Жена.

Он сказал даже слишком смело, смелее, чем чувствовал себя, потому что Лью была – сплошная кровь и сплошной жар, и на миг показалось страшно – как клинком в открытую рану. Но в зареве фейерверка Н-До явственно видел её лицо, её взгляд, страдающий, но при этом отважный и прямой, как у Ди – и это напомнило: «Я изменяюсь для тебя», – успокоив и обнадежив. Ты доверяешь мне, подумал Н-До, погружаясь в её кровь и огонь, ощутив мгновенное сопротивление её плоти – и Лью тут же подалась ему навстречу, как парируют выпад, стиснув зубы и глядя в глаза. Ты не знаешь страха и не боишься боли, подумал Н-До – и не нашёл, как высказать это чем-то, кроме объятий, а Лью сжала пальцы на его рукавах – держась за него, удерживая его, всё признав.

Ты возвращаешь мне часть того, что нельзя вернуть, подумал Н-До в нестерпимом блаженстве и нестерпимой нежности. А, почему, почему, почему ты, Госпожа Пламени, сражалась не со мной? – но любовь была похожа на бой, и его раненая партнёрша не собиралась сдаваться.

Как в бою, Н-До слушал её дыхание, срывающееся на всхлипы, и видел глухую черноту зрачков, и думал о том, что боль сейчас убьёт её, думал, что её боль и его ужас убьют их обоих – но в какой-то момент всё вдруг изменилось.

Лью ахнула и замерла с сосредоточенно-напряженным лицом, будто пытаясь прислушаться к самой себе – расслышать, как внутри расцветает огненный цветок. Кажется, я победил, успел подумать Н-До…

Запись N73-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, поместье Эу-Рэ

Поначалу всё идет хорошо и весело.

Господа веселятся в саду, где накрыты столы и устроено нечто вроде маленькой, огороженной ленточками, эстрады для циркачей и танцоров. Сад роскошен; здешняя осень красно-желта с очевидным уклоном в разные оттенки пурпурного и фиолетового. Красные и голубые фонарики парят на ленточках над пестрым кустарником. Парадные костюмы местной знати так же ярки. Кафтаны мужчин напоминают пародию на фрак: длинные полы, иногда почти до икр, но спереди вырез, чтобы не лишать публику удовольствия любоваться штанами «в облипочку», с гульфиком, украшенным плетеными шнурами. Дамы в длинных платьях, широких поясах, обтягивающих бедра, и в нескольких пелеринках разного цвета – одна видна из-под другой, и сочетания оттенков самые утонченные. Чрезвычайно элегантная публика. Маленький Лью выглядит рядом с разряженными ровесниками серым мышонком, это его несколько огорчает – но он так рад видеть сына своего сюзерена, что забывает обо всём, когда его зовут с собой. Я отвожу наших лошадей к коновязи, привязываю им на шеи торбочки с «кукурузой», и тоже отправляюсь поглядеть на праздник.

Слуги Эу-Рэ делят остатки барских кушаний; я воздерживаюсь. Повседневная пища в этом мире, на земной взгляд, гораздо сноснее праздничных деликатесов. Жареные пиявки и тушеные причиндалы свиней моей любимой едой стать не успели.

Смотритель Эу-Рэ – Всегда-Господин. Забавная штука. Насколько я понимаю, это знак отличия важного чиновника, которого правитель хочет видеть на определенном посту подольше. Ему официально, высочайше запрещёны поединки; его жизнь и статус Мужчины так принципиальны, что ради них приходится наступать на горло собственному инстинктивному поведению. Выглядит Всегда-Господин не лучшим образом – похоже, спокойная жизнь ему на пользу не пошла. Где такой чин берет себе жену – не знаю; у здешнего хозяина кроме жены обнаружился выводок довольно-таки посредственных наложниц – но детей только двое, почти взрослый парень, тот самый Лян, обожаемый Лью, и пятилетний малыш. Мне это кажется странным: обычно здешние дамы рожают и рожают – многовато мальчиков погибает в поединках, это должно быть компенсировано. Пытаюсь расспрашивать, но видимо, это не слишком прилично: местная челядь не особенно откровенничает о женщинах своего Господина.

Зато мне сообщают, что сегодня у Господина гостят родители Официального Партнёра его старшего сына. Я вспоминаю, как Лью с горящими глазами описывал мне фехтовальную технику этого Ляна, и мне невольно делается грустно. Жизнь есть жизнь, всё закономерно, но Мцыри в ближайшее время будет очень худо.

Хотя, быть может, это и к лучшему, думаю я. Поревет и перестанет забивать себе голову блажью.

Я устраиваюсь на траве у ограды и смотрю на праздник. Мои земные коллеги должны хорошо это себе представить – развлечения достаточно необычны.

Танцы с ножами и мечами, равно как и жонглирование холодным оружием разной степени опасности, очевидно, воспринимаются, как выраженно эротическое действо. Эти танцы не бывают парными; видимо, на подсознательном уровне они изображают готовность танцора к поединку, а его партнёром волен себя представить каждый желающий. Начни танцевать с кем-нибудь – в драку перейдет: два танцора показывают не танец, а эстетизированный поединок под музыку. Наверное, поэтому женщины и не танцуют… или они не танцуют в приличных местах. Ловлю себя на мысли, что мне интересно устройство и образ жизни какого-нибудь местного «весёлого квартала». Любопытно, как выглядит стриптиз по-нги-унг-лянски? Здесь ведь закрывают тканью всё, что только возможно…

Дальше – больше. Ближе к вечеру воздух буквально пропитан эросом, комические сценки – и те имеют явственный подтекст, понятный даже мне. Через некоторое время молодежь – на взводе, их подогрела эта атмосфера жестокости и соблазна; земляне в таком состоянии тискаются по углам, жители Нги-Унг-Лян затевают драки. Глаза респектабельных господ загораются острым и жарким огоньком. Мелюзга дерется на палках, вернее, на тростнике, стеблях травы, изрядно напоминающей земной бамбук – аж треск стоит, но эти потасовки никого, кроме самих малышей, не занимают. Зато на интересных юношей, которые рубятся не только на палках, но и на боевых мечах, жадно смотрят, тискают эфесы, облизывают губы, часто дышат – обмениваются репликами, довольно неловко делая вид, что действо интересует лишь чисто технически. Взрослых тоже взвели эти танцы-шманцы. Делаются хорошие мины – но хочется видеть кровь; понятно же, что ран, серьёзнее случайной царапины, не будет – но всё равно ждут. Бой – обещание и намек; так земляне упоенно наблюдают за танцорами танго.

Сражаются до изнеможения. Потом пьют настойку на местных цветах, разбавленную кипяченой водой и напоминающую по вкусу холодный чай, слушают музыкантов, умываются, стирают кровь с царапин и слизывают её с пальцев. Молодежь взвинченно весела и демонстративно миролюбива – бойцы плетут венки из пожелтевших и ставших фиолетовыми листьев, мурлычут друг с другом, упиваясь воспоминаниями и перипетиями боя; им явно хорошо. Старшие снова едят, будто хотят заесть слишком сильные чувства, пьют вино и прикидываются равнодушными. У многих – прицеливающиеся взгляды.

Я давно потерял Лью из вида – он развлекается где-то со своей компанией. Я смотрю на приготовления к фейерверку и слушаю, как сказительница, уже не первой молодости, с ног до головы укутанная в тёмную ткань, вышитую золотыми трилистниками, поет, аккомпанируя себе на струнном инструменте с длинным грифом. У инструмента мягкий нежный тон, а голос певицы – глубокое сильное контральто.

Я понятия не имею, о ком говорится в балладе, но, честное слово, сочетание прозрачных осенних сумерек и нервного страстного голоса сказительницы вызывает приступ настоящей жути.

Начинается фейерверк. Он изобретателен и великолепен. Аборигенам нравится огонь – закономерно при таком стиле жизни; огненные цветы в синем прозрачном небе, шутихи и фонтаны огня – всё это представляет собой завораживающее зрелище. Жонглеры заменяют отточенные лезвия горящими факелами. Лица гостей делаются одухотворенными. Я любуюсь вместе со всеми, чувствуя несколько детскую радость.

Игры с огнем подходят к концу, когда меня окликает незнакомый парнишка, по виду – постарше Лью, жесткий серьёзный блондин в кафтане цвета какао. На широком воротнике – в высшей степени причудливый орнамент.

– Это ты – Мужчина Ник?

Я встаю. Он зябко пожимается – явно нервничает. Очень интересно.

– Тебе надо пойти со мной, – спокойный приказ. Ничего себе…

– Я тебя не знаю…

Сдерживается, чтобы не вспылить. К нему нельзя обращаться в единственном числе – и он не желает, чтобы я задавал вопросы. Говорит подчёркнуто спокойно:

– Я – Юноша Юу из Семьи Л-Та.

Круто. Официальный Партнёр Ляна тоже из Семьи Л-Та. Об этой Семье говорят, как об аристократах почти королевского рода – с какими-то неназываемыми проблемами, правда. Всё чудесатее и чудесатее.

Я иду за Юу, больше ни о чем не спрашивая. Вокруг начинается нечто по-настоящему интересное. Психосоциальный материал высшей пробы. Интрига.

Юу выходит через высокую калитку.

Я иду за ним в закрытую часть сада, любопытное местечко – совершенно ампирный лабиринт из подстриженных кустов в версальском стиле. Мне очень интересно и слегка неспокойно.

Фейерверк закончился, совсем темно. Автоматически включается «режим ночной съемки», инфракрасные датчики в моих глазах-камерах – я чувствую себя помесью киборга с вампиром. Мир окрашивается в радиоактивно-зеленоватое, колышущееся свечение; Юу чувствует себя не так уверенно, как я – он не может видеть в темноте, как кошка, и вряд ли легко ориентируется в чужом саду. Он, щурясь, вглядывается в сумрак – и в конце концов негромко окликает:

– Старший, я не вижу тебя!

– Не кричи, Второй, – отзывается из-за стены ветвей негромкий и слишком ровный голос. – Я здесь.

Я иду на голос, тихо поражаясь: что может делать здесь его старший брат, ради которого всё это пышное действо и затеяно? У него свидание с Ляном? А я зачем? Откуда они вообще меня знают? «Мужчина Ник»?!

Выхожу из кустов на аллею – и прямо под ногами вижу труп Ляна. Он без кафтана, а рубаха залита кровью из перерезанного горла и глубокой раны ниже ребер. Его меч – в ножнах на поясе. Песок вокруг пропитан кровью, как губка. Я чувствую что-то вроде шока.

Старший брат Юу, высокий, очень стройный парень с точёным жестоким лицом, лет двадцати, по крайней мере, встает с земли, глядя на меня в упор. Он тоже в одной рубахе, заляпанной кровью; кровь течет из пореза на виске, через щеку – до подбородка и на шею. У его ног какое-то существо, скрученное в узел, прячет лицо в рукав, а босые ноги – в окровавленные тряпки. Вот тебе и праздничек…

– Лью сказала, что тебе можно доверять, – говорит братец Юу. – И ещё говорила, что ты почти как лекарь. Ты был женат… знаешь, как облегчить начало метаморфозы?

Ч-черт! Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу!

Стоп! Лью?! Лью – сказала?!

– Что ты сделал с моим Господином, убийца? – срывается у меня само собой. Я делаю шаг вперед.

Видимо, это совершенно адекватная реплика. Он чуть смущается, сдает позиции, мотает головой – «нет»:

– Я – не убийца. Это был поединок… поединки… Послушай, сюда придут! Нам нужна помощь.

Я и сам вижу, что нужна помощь. Я подошёл слишком близко к аборигенам, я уже – часть этого мира и этой системы. И я имею отношение к бедняге Мцыри, мне его жаль… Какого дьявола… они сделали из него девушку?! Он всё-таки впутался…

Я присаживаюсь рядом на корточки – и Лью поднимает глаза. Его страдающая мордашка в одночасье осунулась, губы искусаны в кровь и опухли, под глазами синяки; он весь мокрый от слез и пота. Хватается за мои руки, как утопающий за соломинку.

– Ник, я не думала… я не хотела… всё вышло случайно…

Боги, боги мои… Подмосковье, девятнадцатый век! Лорд Грегори, открой… Что же теперь будет с ним… с ней? Бедная дурёшка, на Земле у таких вляпавшихся ещё был какой-никакой условный шанс всё скрыть и исправить, Нги-Унг-Лян шанса не дает.

Массирую Лью виски и – на удачу – те точки под челюстью, которые помогают приглушить боль землянину. Он… она, черт, никак не привыкнуть – горячая, очень горячая, только кончики пальцев влажные и прохладные. Метаболизм уже раскачался, процесс набирает обороты – сердце бьется часто и сильно, пульс тоже частит и дыхание участилось. Вообще, сколько я могу судить, нормальная метаморфоза. Без обмороков, болевого шока и сердечных кризов – если данные биологов основаны на сносной статистике.

Её кавалер присаживается рядом на корточки. На его лице – самые искренние забота и сострадание.

– Что я скажу её матери? – изрекаю я тоном сурового стража. – Метаморфозу она переживет, конечно – а дальше?

– Я на ней женюсь, – говорит он тихо. – Я – Мужчина Н-До из Семьи Л-Та, мое положение достаточно для брака с баронессой.

Мужчина, ага.

– Ты Официального Партнёра прикончил, – говорю я, и «тыканье» сходит с рук. Моя манера принята и здесь. – Что скажут твои родители и его родители, Н-До?

Леденеет тоном:

– Пусть говорят, что хотят.

Лью смотрит на Н-До со странным выражением, делает движение рукой, будто хочет стереть кровь с его лица – но не смеет дотронуться. Н-До берет её руку, прижимает к груди незапамятным жестом, одинаковым, очевидно, у всех антропоидов – «послушай, как бьется сердце». Лью отвечает виноватой и благодарной улыбкой.

Что-то во всём этом видится странное. Неувязка. Не верю в сражение Лью с этим парнем – она, положим, дурёшка, но… дралась она с Ляном. Вот что. Просто не стала бы с другим. И Н-До её смущает.

Да он лжет обо всём, что произошло! Ах ты, черт подери…

Я слышу легкие шаги. Оборачиваюсь.

Худенький невысокий юноша с совершенно девичьей рожицей, в подчёркнуто роскошном костюме аристократа, с факелом – остановился шагах в шести и дико смотрит на труп. Я видел его раньше, но мельком – вроде бы, это Ар-Нель из Семьи Ча, он имеет какое-то отношение к хозяевам дома.

Юу подходит к нему, сжимая кулаки.

– Ча, что за нечисть принесла тебя сюда?!

Ар-Нель улыбается напряженной улыбкой, с ужасом в глазах:

– О, Уважаемый Второй Сын Л-Та, – и отступает назад, – вы ведь не думаете, Господин, что я шпионю за вашим братом? Я всего-навсего разыскивал несчастного Ляна, об этом просил Господин Смотритель… – и отступает ещё. – О, благорожденные Господа! Да если бы мне могло прийти в голову, что тут происходит, неужели я пришёл бы сюда?! Я оставлю вас сию же минуту…

Юу обнажает меч, Ар-Нель отступает спиной вперед, натыкается на колючий куст, качает головой:

– Господин Второй Л-Та, я не хочу, я не могу драться с вами… позвольте мне уйти…

– Позволь, – бросает Н-До брату. – Всё равно все узнают.

Юу с сердцем вкидывает меч в ножны, Ар-Нель мгновенно исчезает за поворотом аллейки. Н-До приподнимает Лью, и я подсовываю под неё мою свернутую куртку. Рубаха Лью в крови насквозь, я нервничаю, думая о том, сколько крови она потеряла, и прикидываю, насколько прилично осмотреть её как следует. Кажется, я – первый землянин, непосредственно наблюдающий самое начало метаморфозы у здешнего разумного существа; предельно ценная информация и для биологов, и для психологов.

Лью не хочет, чтобы я её рассматривал. Мне кажется, что ей хуже не от метаморфозы, а от страха и стыда. Нерезко, но твердо отстраняет мою руку.

– Как ты себя чувствуешь? – говорю я как можно мягче. – Очень больно?

– Странно, – отвечает она шепотом. – Жарко. Тяжело – в животе и вот здесь. А больно… уже потом.

«Вот здесь» – это в груди. Вернее, там, где начал формироваться бюст. Быстро, я бы сказал…

Её руки дрожат. Н-До обнимает её за плечи.

– Пожалуйста, не бойся, – говорит он, но мне кажется, что ему тоже страшно. – Послушай, Ник, – обращается он ко мне, – а её поместье – далеко?

– Хочешь сбежать? – спрашиваю я. – А как? Верхом ей ехать нельзя – она кровью истечет.

– Н-До, зачем? – шепчет Лью, заглядывая ему в лицо. – Ничего не изменим, нельзя бежать – мы не трусы, верно? – но её трясет от ужаса.

Я слышу приближающиеся голоса. Юу шипит сквозь зубы:

– Ча – покойник!

– Всё равно узнали бы, – говорит Н-До, махнув рукой. – Ничего не поделаешь.

Он укрывает пропитанную кровью одежонку Лью своим кафтаном – и тут на аллейке становится очень светло и многолюдно. Рваный факельный свет придает сцене драматический пафос. Смотритель, хозяин, подлетает к Н-До, багровый, задыхаясь и трясясь подбородками, замахивается – Н-До с неподвижным лицом останавливает его лезвием меча, плашмя.

Жена Смотрителя пронзительно кричит и падает на тело Ляна. Мать Н-До, восхитительная леди, осанистая, фигуристая и чопорная, содрогается от отвращения к подобной безобразной несдержанности: её ледяной лик, похоже, не дрогнул бы, даже если кого-нибудь из её отпрысков резали на куски. До мозга костей аристократка. Смотритель, сжав кулаки, орет на отца Н-До, высоченного блондина с медальным профилем:

– Как я мог делить трапезу с отцом убийцы?!

– Господин Смотритель, – голосом, превращающим в ничто, режет аристократ, – ваше поведение недостойно и оскорбительно. Вы жаждали поединка между нашими детьми – поединок состоялся. Остальное Небеса решили за нас.

– Я не думала! Я не хотела! Будь проклят этот день! Боги, где вы?! – причитает мать Ляна, и мать Н-До брезгливо отодвигает подол шёлковой юбки от её ноги.

Гости шепчутся. У них на глазах происходит потрясающе интересный скандал; гости пытаются скрыть любопытство за сочувственными или негодующими минами.

– Это из-за неё! – возглашает Смотритель, указуя перстом на Лью, свернувшуюся в клубочек у ног Н-До. – Из-за этой нищей потаскухи! Сперва она бегала за моим сыном, теперь я её вижу рядом с вашим! Когда мой несчастный Лян покинул земную юдоль, она просто легла под вашего убийцу! У неё больше не было шансов как-то пристроиться!

– Заткнись, ты, Всегда-Господин! – бросает Н-До. – Что ты знаешь о любви и о поединках? У тебя-то всегда были только рабыни…

– Я убью тебя, мерзавец! – ревет Смотритель, а Н-До издевательски смеётся.

– Тебе же нельзя сражаться! Твоя жизнь драгоценна, ты не имеешь права ею рисковать! А стоять и ждать, когда ты меня убьёшь – не стану, не надейся!

– Когда это ты научился тявкать на старших, как паршивый щенок?

– Я покидаю твой дом. Здесь я сделал всё, чего от меня хотели – а радушные хозяева оскорбляют меня и грозятся убить.

– Ты убил Ляна!

– На поединке.

– Его меч – в ножнах.

– Я его туда вложил. Вынь и посмотри – его меч в моей крови.

Кто-то из гостей дёргается проверить – и всем тут же делается интересно. Смотритель пытается оттащить жену от тела сына, она вырывается и воет, колотит кулаками тех, кто сунулся близко. Меч вытаскивают из ножен, кровь размазана по лезвию; мать Ляна рвет меч из чьих-то рук, хватается за лезвие, режет ладонь, кровь течёт на землю, пятнает праздничные наряды…

Н-До тихо говорит мне:

– Ник, забери Лью, пока они отвлеклись. Я не хочу, чтобы они её оскорбляли – я тут сам разберусь, а вы уходите.

– Н-До, это неправда, – шепчет Лью. – Всё, что он говорил – неправда.

Н-До кивает.

– Я знаю, знаю. Поговорим потом.

Я помогаю Лью подняться. Одной рукой она пытается прикрыться охапкой тряпья, другой хватается за мое плечо. Я хочу взять её на руки, Лью отстраняется, позволяя только поддерживать себя. Я втаскиваю её в тёмную аллею. Юу с обнаженным мечом идет за нами, как телохранитель.

Ноги Лью заплетаются, она едва не падает. Задыхаясь, говорит:

– Больно и голова кружится. Прости.

Я страшно досадую на технику безопасности: как мне пригодилась бы стандартнейшая аптечка, которой в чужих мирах пользуются все, кроме этнографов! Мне жаль Лью и нечем помочь по-настоящему. При мне только «бабкин бальзам» и пара капсул нейростимулятора, замаскированных под некие фантастические семена. Использовать «бальзам» нельзя – во-первых, Лью не даст, а во-вторых, тут уж нет никаких данных о результатах такого лечения: не надо нам осложнений. Но капсулу я разламываю у Лью перед лицом.

Она отшатывается.

– Что это? Странный запах…

Держу её за затылок, чтобы не уворачивалась от паров препарата:

– Семечки живи-травы с гор. Дыши, дыши.

Юу с любопытством за нами наблюдает. Стимулятор действует – Лью лучше держится на ногах, мы с горем пополам добредаем до конюшен. Тут темно и пустынно, только горят масляные фонарики у входа в стойло: челядь побежала смотреть на труп младшего Господина. Все лошади гостей ещё у коновязи.

Помогаю Лью сесть на траву. Замечаю, что сидеть ей больнее, чем стоять – и укладываю её на кафтаны. Она вздыхает, как всхлипывает; я глажу её волосы, мокрые от пота. Как бы не простудилась – мокрая насквозь, а вечер прохладен, приближается время заморозков. Укрываю её своей курткой.

– Что делать дальше, Младший Господин? – спрашиваю я у Юу.

– Ждать брата, – говорит он. Юу тоже волнуется. Он садится на корточки, рассматривает лицо Лью, освещённое слабым светом горящего масла. Простенькая обветренная мордашка Лью от боли и обрушившихся нравственных страданий приобретает чахоточную прелесть; её щеки горят, а глаза болезненно влажны. Юу рассматривает её восхищённо-задумчиво. – Как ты познакомилась с моим Старшим? – спрашивает он.

Лью приподнимается на локте, поводит плечами. Улыбается – и вдруг рыдает, закрывая лицо рукавом. Мне нестерпимо жаль её.

– Она красива, – говорит мне Юу извиняющимся тоном. – Просто странно…

Я окончательно утверждаюсь в мысли, что Н-До лгал. Пока я записывал для Земли здешнее огненное шоу, Н-До спасал мою девчонку от чего-то гнусного – и это очень по-человечески.

Возможно, более по-человечески, чем иногда в мирах людей…

* * *

Н-До смотрел, как Госпожа Эу-Рэ воет над трупом, и думал о матери Лью.

Лью сказала, что у неё нет отца. Её мать – одна. Что бы она сказала, когда узнала бы, что у Лью нет чести? Что может почувствовать аристократка, узнав, что её Старший – никудышник?

Не было бы никакой метаморфозы. Юноша Лью отказался от метаморфозы, как Юноша Ди отказался от жизни. Надо будет спросить, почему. Решил казнить себя за миг слабости? За доверие недостойному? Ужасная казнь, легче покончить с собой – но одно другому и не мешает… Или дело только в том, что после таких слов невозможно позволить возлюбленному, ставшему врагом, изменять твое тело?

Н-До было очень тяжело думать о чем-нибудь, кроме Лью, кроме тела Лью, души Лью и жуткой мешанины собственных ощущений и чувств. Связь, в одночасье возникшая между ними, была так сильна, что отсутствие Лью поблизости казалось дырой в душе. Смерть Ляна значила по сравнению с этой связью даже меньше, чем смерть Яо – взаимная неприязнь с которым возникла с первого же разговора. Как странно, думал Н-До, что Официальные Партнёры, которых выбирают мне тайные силы Земли и Небес, оказываются до такой степени отвратительными, а появившиеся на моем пути случайно, не подходящие никаким образом, неудачники, над которыми висит скандал или позор – забирают сердце, не спрашивая моего согласия…

Отец тряхнул Н-До за плечо, выдернув из мира грез. Н-До очнулся, обнаружив, что Господин Эу-Рэ, стоя вплотную к нему, уже с минуту что-то требует, шмыгая носом.

– Ты слышишь?! – сипло взывал он. – Я должен узнать, как вышло, что этот поединок…

– Неучтиво дышать людям в лицо, – сказал Н-До, отодвигая Эу-Рэ лезвием меча.

– А тыкать в старших обнаженным оружием – учтиво? Тем клинком, который только что оборвал жизнь?!

– Уверен ли ты, что хочешь узнать? – спросил Н-До устало. Ему страшно не хотелось врать снова, но правда прозвучала бы слишком жестоко не только для Смотрителя, но и для Лью. Гости пялились в рот, как стая стервятников, но Н-До не опустил глаз. – Всё было грязно. Я поссорился с Ляном на обеде, потому что он дурно отзывался об аристократах крови. На обеде же я познакомился с Лью. Потом мы болтали, было весело… мы понравились друг другу… Лян увидел нас вдвоем и сходу оскорбил меня, а Лью сказал, что считает его своей собственностью и сделает наложницей, когда я буду мертв… это уже после того, как Лью вызвал меня на поединок. Ты доволен?

– Старший Щенок А-Нор бегал за Ляном, высунув язык! – процедил Эу-Рэ сквозь зубы. – С чего бы ему вызывать тебя?

– Ты лучше меня знаешь, что произошло? – Н-До едва справлялся с отвращением. – Так удовлетворись и не смей отзываться в таком тоне о моем трофее. Я женюсь на ней.

– Как бы не так! – воскликнул Смотритель.

Н-До взглянул на Мать – и напоролся на её взгляд, как на нож, но она молчала.

– Я не должен больше ничего объяснять, – сказал Н-До. – Это меня унижает. Но знай, если хочешь знать: я понял из разговора с Лью, что Лян – самовлюблённая дрянь, которой плевать и на дружбу, и на любовь. Такие люди легко предают – разве Лью можно было верить Ляну?

– Молчи, ты не смеешь унижать мертвого! – рявкнул Эу-Рэ. – И эта дешёвка не смеет его порочить!

– Довольно, – сказал, наконец, Отец. – Я слышал достаточно. Этот дом мы покидаем. Поединок состоялся, больше у нас нет никаких обязательств.

– Ты, Сноб Л-Та, потерял всё, что мог бы иметь! – ненавидяще проговорил Эу-Рэ.

– Зато честь при мне, – холодно сказал Отец. – Сын, Жена, настало время уйти. Я благодарен Господину Эу-Рэ за радушный прием. Если бы Господин Смотритель вел себя, как подобает Мужчине, мое удовольствие было бы полнее.

– Как говорится, сердце аристократа – камень, покрытый изморозью, – выплюнул Эу-Рэ.

Отец ничего не ответил. Отец, Мать и Н-До прошли между гостями, проводившими их взглядами, но не спешащими расходиться, и направились к коновязям.

Возле конюшен, в стороне от дороги, Лью лежала на ворохе кафтанов. Чуть поодаль сидел её безобразный паж, а рядом, на траве, устроился Второй; похоже, он беседовал с Лью, и это вызвало у Н-До сложную смесь радости и ревности. Громадный мужик со нелепым именем, который прислуживал Лью, больше напоминал не человека, а горную обезьяну без шерсти; его лицо состояло из одних углов, длинный нос и широченный подбородок с ямкой выдавались вперед, а светлые глазки смотрели из узеньких щелок – но при этом, общаясь с Лью, он вел себя очень заботливо и бережно. Н-До он, скорее, нравился – забавно видеть трогательную нежность на такой грубой морде – но Мать брезгливо поморщилась, а Отец, подойдя и глядя на Лью и мужика сверху вниз, сказал:

– Ты… как тебя? Надеюсь, тебе не понадобится помощь? Отвези свою Госпожу домой. Пусть её мать напишет письмо. Если она нуждается в деньгах…

– Отец, ты не спросил меня, – сказал Н-До, чувствуя, как горят щеки. – Женщине нечего делать в доме матери. Это – моя женщина. Её место в моем доме.

Мать взглянула на него с улыбкой бесконечного удивления.

– Солнечный огонь, прошу тебя, остынь, – сказала она ласково. – Я понимаю, ты впервые получил свой трофей целиком, теперь ты занят мыслями об этой женщине – но ты ведь её не знаешь. Ты возмутился мыслью о том, что твой Официальный Партнёр – сын Всегда-Господина, как же ты миришься с мыслью, что хочешь взять в дом незнакомку? Женщину сомнительной репутации? Из свиты этого Ляна? И – кажется, они дружили, об этом говорят все. Ты уверен, что они не договаривались о поединке?

Лью сжалась в комок и закрыла руками лицо. Н-До сжал кулаки – и Второй поднялся с травы с таким выражением лица, будто слова Матери его оглушили.

– Это – мой трофей и моя женщина. И я не подлец, – сказал Н-До тихо. – И не уверяй меня, будто жалеешь, что я не убил её.

– Жалею, – сказала Мать, продолжая улыбаться. – Жалею, что ты убил Юношу Яо и Юношу Ляна, а в этом поединке у тебя случился приступ нежности.

– Госпоже нравятся убийства? – спросил безобразный мужик. – Доставляют удовольствие?

Мать потеряла дар речи, глядя на него, как на заговорившую лошадь.

– Благородный Господин, – сказал мужик Н-До с теплом, какое обычно обращают к собственным детям, – ты же не позволишь своей высокорожденной родне погубить девчонку, которая только в том и виновата, что влюбилась? Правда?

– Конечно, – сказал Н-До, глядя на Мать и Отца.

– Глупости, – сказал Отец. – Раньше никому из молодежи не приходило в голову рубиться на остром оружии с первым встречным, да ещё настолько терять голову, чтобы так заканчивать поединок. И если какой-то авантюристке до такой степени хотелось измениться – надеюсь, она сможет насладиться метаморфозой в одиночестве. О чести тут говорить не приходится.

– Это был честный бой, – сказал Н-До потускневшим голосом.

– А это уже и неважно, – сказал безобразный мужик и осклабился. – Господин Старший Сын Л-Та, ты спрашивал, далеко ли Госпожа живет? На самом деле, тут рукой подать. Поехали. Госпожа А-Нор обрадуется, а Госпожу Лью никто не будет мучить. В поместье А-Нор нет любителей мучить тех, кому и так больно.

– Отлично, – сказал Н-До, у которого с души свалилась глыба острого льда. – Поехали. Я возьму Лью в седло… как-нибудь устроимся, чтобы ей было полегче. А свадьбу справим в поместье А-Нор. Будет смешно.

– Ещё бы, – ещё шире осклабился мужик. – Князя с княжной родственники из дома выгнали, а баронесса их приняла. Все животики надорвут.

– Я с вами, Старший, – вдруг сказал Второй.

Бледные щеки Матери вспыхнули так, что это стало заметно даже в темноте.

– Ты шантажист, северный ветер.

– Лью – мой истинный партнёр, – сказал Н-До. – Я больше не стану слушать ни тебя, ни знаки судеб – всё время выходит ложь. Ди умер, но Лью жива.

– Никаких скандалов и позора, – сказал Отец с неприязнью. – Мы едем домой. Ты добился.

– Но моя камеристка не станет сидеть с твоей девкой, – сказала Мать. – Я ей не позволю. Пусть твоя Подружка-Сходу ломается сама, как знает. Если метаморфоза убьёт её – я буду думать, что такова воля Небес.

– Не беспокойся, Господин, – сказал мужик, которого игнорировали напоказ, но отлично слышали и принимали к сведению его слова. – Я буду сидеть с ней. И умереть ей не дам.

– Ник – горец, – прошептала Лью, – он знает травы.

– Дождусь ли я счастливого момента, когда мы покинем этот вертеп?! – воскликнула Мать в отчаянии.

– Пошли лакея домой, – сказал Н-До, на чью душу сошло неземное спокойствие. – Мне понадобится повозка. И уезжайте – а я дождусь тут, вместе с Лью и её слугой. Если все обернулось так, нет смысла рисковать её здоровьем.

– Я не могу больше спорить, – вздохнула Мать. – Когда-нибудь ты пожалеешь.

Отец промолчал; Н-До видел, что вся эта история в высшей степени неприятна ему. Старшие Л-Та удалились к коновязи, где их свита уже седлала лошадей.

– Хочешь, я останусь? – спросил Второй.

– Лучше проследи, чтобы поскорее прислали повозку, – сказал Н-До и присел на траву рядом с Лью и безобразным мужиком. Забавно было чувствовать поддержку, исходящую от плебея. – Слушай, горец, – спросил он весело, – а почему у тебя такое смешное имя? Это горское? Что ты ищешь?

– Лучшую долю, – усмехнулся мужик.

– Справедливость, – возразила Лью. Н-До взял её за руки; холодным вечером её пальцы были как раскаленные камни в очаге. Лью прижалась пылающей щекой к его ладони.

– Поговори с ней, Господин, – сказал мужик, вытаскивая из ножен широкий тесак самого разбойного вида. – Я отойду в сторонку и посторожу. Никто не помешает.

Н-До даже не усомнился в том, что это горское чудовище, если что-нибудь случится, станет сражаться на его стороне – он только улыбнулся в ответ:

– Мне очень нравится твоя Госпожа, – и мужик отошёл, встав в сторонке, почти невидимый в тени.

– Видит в темноте, как лесной кот, – сказала Лью. – Все удивляются. Он вообще странный.

Начать непростой разговор с её необычного слуги показалось очень легко.

– Этот Ник вообще не понимает, что такое субординация? – спросил Н-До. – Он так смел…

– У него другие представления о благородстве, – Лью улыбнулась устало и успокоенно. – У них в горах считается, что честь души важнее, чем честь рода. Он считает тебя более благородным человеком, чем твоего уважаемого Отца, хотя ты и младше. За поступки.

– Это с первого взгляда кажется глупым, а потом – вызывает уважение, – кивнул Н-До. – Знаешь, я заметил, что с сильными движениями души всегда так: сперва они кажутся глупыми, а потом вызывают уважение.

– Ты обо мне говоришь? – спросила Лью робко.

– Я слышал конец твоего разговора с Ляном, – сказал Н-До. – Как ты предпочла сомнительному статусу смертельный позор…

– Я не предпочитал… предпочитала, – сказала Лью. – Как трудно помнить, что надо называть себя иначе, называть с другим определяющим знаком… Так вот, я не предпочитала. На меня просто обрушилось Небо. Н-До, я всё понимаю. Если ты будешь сражаться с другими, если будут другие трофеи, если у тебя будут наложницы – я не стану тебя упрекать. Моя преданность тебе – долг чести. Спасти честь важнее, чем спасти жизнь; ты спас мою честь и честь моей Семьи – я радостно умру за тебя.

– Меня порадует, если будешь жить для меня, – улыбнулся Н-До. – Ты клянешься, как на церемонии Союза, а до свадьбы ещё далеко… Видишь ли, я не могу думать о других поединках и о других трофеях. Я надеюсь, что мы с тобой сможем стать близкими, сможем быть счастливы… Ты веришь?

Вместо ответа Лью положила голову ему на грудь.

Запись N80-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Я получил нежданное-негаданное повышение по службе. Теперь я – нечто вроде камериста при Н-До и его супруге.

А уважаемый Господин Н-До из Семьи Л-Та – он не просто так, а Князь королевских кровей. И отчаянный парень. И, как мне кажется, ухитрился совершенно без обмана врезаться в Лью по уши.

В замок Л-Та мы прибываем ночью, но я оцениваю масштаб – настоящее жилище князей, не жук нагадил. Через сад повозка едет минуты четыре, никак не меньше, а сам замок, трехэтажное сооружение, освещённое масляными фонарями, выглядит в высшей степени внушительно.

Тяжелоописуемо. Впечатление, пожалуй, готическое, видимо, из-за двух башен с острыми шпилями – но под шпилями этакие лихие закрученные карнизы, как в пагоде. А вообще, эти острия, я подозреваю, символизируют мечи, которыми хозяева салютуют Небу, как сюзерену. Аборигены нежно любят всё, похожее на мечи. А карнизы напоминают типичные гарды здешних клинков. Парирование небесных ударов. Окна огромные – когда летом вынимаются рамы, помещёния в нижних этажах превращаются в открытые террасы. Солнце тут привечают, как могут; такие громадные стекла, разумеется, ещё не научились делать – и на зиму вся эта прелесть закрывается этакими картинами на промасленном пергаменте. Тусклый зимний свет просачивается сквозь него вполне сносно, разве что – холодно.

Поэтому жилые покои наверху. Внизу – присутственные места: гостиные, приемные, «бальные залы»… Всё это уже закрыто от глаз пергаментными витражами. На том, что обращён к «парадному подъезду» – любопытный и показательный сюжет: в лучезарные небеса, к самому солнцу, ведет лестница, сплетенная из ветвей цветущей розовой акации – нежные цветы не прикрывают длинных чёрных шипов. Изящный юноша висит на лестнице, как матрос на снастях – босые ноги на ступеньках, держится левой рукой, в правой – обнаженный меч. Кровь на ступнях, раненых шипами, и на ладони, проколотой насквозь – прописана тщательно и со знанием дела, нижние ступеньки в крови, кровь стекает тягучими каплями на соцветия, с них, по чёрным ветвям – вниз; на земле идет кровавый дождь. Лица юноши не видно, но его выражение отлично угадывается.

Прозрачная и очаровательная аллегория. В этом доме не питают иллюзий насчет придворной карьеры.

Меня тронула эта картина. Напоминание молодежи – Семья Л-Та не слишком ладит с королем, до позлащённых небес, в случае чего, придется добираться по колючему и острому.

Увидев у парадного входа такой красноречивый символ, я окончательно понял: Семья Л-Та мне совершенно неожиданно нравится.

Н-До, решительно отвергнув все мои попытки помочь, тащит Лью на руках до лестницы в свои покои. Жалкое зрелище – они оба смертельно устали, оба ранены. Н-До еле держится на ногах, время от времени прислоняясь плечом к стене, но настроен решительно – обычай велит внести в свой дом свою женщину, у победителя – своя проверка на прочность. Лью снова стыдится собственной слабости, это у аборигенов здорово завинчено, шепчет: «Жаль, что я не могу сама…» – Н-До трется щекой о её волосы, дует ей в макушку, пытается скрыть тяжёлое дыхание. Он мокрый, как мышь: весь в поту в ледяную осеннюю ночь. Я иду за ним, чувствуя себя бесполезной сволочью. Нас почти никто не встречает; очевидно, челяди запрещёно оказывать моим детям услуги. Только хромой перекошенный горбун ждет с фонарем, а с ним – бледный Юу, укутанный в широченный шарф или плед. Они освещают нам путь до жилища Н-До, потом горбатый старик – верный, как видно, слуга Семьи вообще и Н-До в частности – уходит, чтобы принести воды и чистые рубахи.

Я зажигаю светильник. Комната Н-До отлично характеризует своего хозяина: на поставце, напоминающем бамбуковую этажерку – книги и свитки шёлковой бумаги для заметок, рядом с поставцом – приспособление для письма, похожее на этюдник. На подставке – кубик туши в резной чернильнице из мыльного камня и десяток кистей. Плюс – тренировочное оружие и конская сбруя по стенам не развешаны, а в качестве украшения интерьера я замечаю только элегантное панно из беленькой вертикальной дощечки – на нем каллиграфическая надпись «Обязательно победить!», обвитая веточкой златоцветника.

Образованный мальчик с хорошим вкусом.

Образованный мальчик опускает Лью на свою постель, в грязи и кровище – на золотистое шёлковое покрывало, расписанное лилиями. Садится рядом. Лью мотает головой: «Я – грязная…» – Н-До останавливает её прикосновением пальца к губам.

Юу смотрит на брата вопросительно, но Н-До не в настроении и не в состоянии с ним говорить.

– Твоя помощь не нужна, – режет он делано-бесстрастно.

Юу исчезает, зато появляется новое лицо: юный белокурый эльф, вылитый принц из старинного мультфильма, с такой же надменной осанкой, как у всего этого семейства, с хорошеньким наглым личиком. Эльфу – лет пятнадцать или меньше.

Вероятно, необыкновенные события его разбудили – ребенок умирает от любопытства. Он смотрит на Лью горящими глазами – его глубоко цепляют и кровь, и раны, и вся эта порочная тайна. Цепляют и восхищают.

– Сестренка, ты отважна, – говорит он Лью нежно. – А ты знаешь, что наш Старший – убийца?

– Младший, пошёл вон! – приказывает Н-До, и эльфа сдувает ветром.

Я слышу, как по лестнице ковыляет хромой, бегу ему навстречу и помогаю дотащить два больших кувшина теплой воды. В комнате Н-До есть маленький кувшинчик и таз для умывания

Хромой бормочет: «Позволь служить твоей подруге, Господин», – но Н-До отсылает его жестом полководца. Он доверяет мне – слуге матери Лью, а не своей матери.

Впервые вижу Лью нагишом; как большинство аборигенов, она мучительно стыдится взглядов на собственное нагое тело, но сейчас деваться некуда – самой ей не справиться. Забавно: шёлковые тряпки превращают подростков в фарфоровых кукол, но без одежды – никакого фарфора, мускулатура юного бойца, шрамы от множества полушутливых потасовок, несколько свежих и довольно глубоких царапин. Рана на месте «ампутации» выглядит не так страшно, как я себе представлял, даже почти не кровоточит, зато тело уже начало меняться: её грудь заметно припухла, метаморфоза идет полным ходом. Лью пытается заслонить грудь локтем – древним женским жестом, какого за ней раньше, в роли юноши, никогда не водилось. Её пластика меняется вместе с телом, удивительно.

Горбун приносит сосуд с притертой пробкой – настойка листьев местного «подорожника» на спирту, примитивное и повсеместное дезинфицирующее и ранозаживляющее средство. Я лью воду, а Н-До отмывает Лью от крови, и мне всё время кажется, что вода, всё-таки, холодновата. Наверное, я прав: у Лью начались боли в пояснице и животе. Подозреваю, пока не самые сильные, но уже вполне достаточные, чтобы совсем её измучить. Н-До помогает ей надеть чистую рубашку, я меняю покрывало и простыни и мы снова укладываем Лью в постель – постель представляет собой широкий волосяной тюфяк на низенькой тахте, она достаточно удобна, но Лью никак не устроиться. Её знобит. Я помогаю Н-До наскоро отмыться, потом он укутывает Лью пледом, прижимает к себе – и у неё начинается жар. Лью не может спать. Ей всё время хочется пить, но пить надо как можно меньше; есть тоже лучше как можно меньше, но бедняжку тошнит, так что еда – не проблема. Н-До держит чашку, Лью смачивает губы, облизывает влагу… Честно говоря, я вообще не понимаю, как они переживают эту метаморфозу – с чисто физиологической точки зрения, об этом даже думать жутковато. Это, значит, сперва – травматическая ампутация половины наружных половых органов, потом – взлом внутренних, потом раскрывается матка и раздвигаются тазовые кости, набухают молочные железы… И всё это – без наркоза, в течение уймы времени, от двух недель до месяца.

Никакие млекопитающие этого мира так не выламываются: дикая боль – обычная плата гуманоидов за прямохождение. Лошади, несколько напоминающие земных с поправкой на местный колорит, лихо бегают уже на второй день после спариванья. У коров, коз и оленей всё ещё проще – их скелет почти не изменяется. К тому же копытные-травоядные друг у друга ничего не откусывают: лишняя деталь проигравшего просто атрофируется и отваливается перед родами без особых проблем. Драматичные хищники переживают тяжелее, но и они страдают меньше и короче. Люди, как и на Земле, выглядят отщепенцами, пасынками природы – хоть и разумными пасынками. Большой мозг младенца требует широких родовых путей – и будущая мать платит за разум собственного ребенка такими муками, что хочется заплакать от жалости.

Несколько облегчает положение выброс гормонов от близости и запаха партнёра. Когда Н-До сидит рядом, Лью держит его за руки, уткнувшись лицом в его ладони – и её, кажется, чуть-чуть отпускает. Кодекс чести велит молчать, принимать страдания, как испытание на прочность – и Лью молчит, когда ей совершенно нестерпимо, и пытается болтать, когда может разжать зубы. Н-До проводит с ней столько времени, сколько может. Я тоже; я сижу с ней, когда Н-До засыпает – её лицо в полудрёме-полубреду приобретает болезненное очарование усталого ангела.

Я ожидаю, что чета Л-Та попортит моей дурёшке крови, сколько сможет – слишком уж они агрессивно приняли само известие о поединке Н-До – но они обманывают мои ожидания. В первую ночь нашего с Лью пребывания в их замке они, похоже, тоже не спят. Утром в комнате, где Лью и Н-До ночевали, появляется ледяная Госпожа Л-Та, вылитая Снежная Королева в бледно-голубом шёлке – и я поражённо отмечаю, что она оттаяла. Она подходит к постели Лью с некоторой даже улыбкой. Н-До следит за ней настороженно.

– Ты вела себя тихо, – говорит Госпожа Л-Та. – Ты чувствуешь себя хорошо?

Лью пытается улыбнуться.

– Конечно, Уважаемая Госпожа, – говорит она. – Я вчера была недостаточно учтива… так вышло… Простите меня. Честное слово, я не из тех, кто льёт слёзы дни напролёт.

– Ну, – Госпожа Л-Та в ответ улыбается заметнее, – тот небывалый человек, кто не оплакивал поражения в поединке.

– Мне надо радоваться, – говорит Лью. – Мне нечего оплакивать. Н-До… добр ко мне.

– Любит тебя, – говорит Н-До и смотрит на мать.

Госпожа Л-Та кивает.

– Да, ты аристократка… Вот что, осенняя звезда, не смей называть меня Госпожой. Это дурное обращение к Матери. Возможно, я была дурной Матерью, когда вчера пожалела о твоей метаморфозе… Так вышло, – передразнивает она Лью и смеётся. – Этого больше не будет. Ты голодна?

– Нет, – отвечает Лью, опуская ресницы. – Меня…

Госпожа Л-Та бросает на неё быстрый цепкий взгляд.

– Мутит? Интересно. Я послала за твоей матерью, сентябрьская радуга. Она прибудет к обеду, мы побеседуем.

Она выходит из комнаты, высоко неся голову.

– Меня больше не зовут Сходу-Подружкой, – говорит Лью. В её улыбке и тоне появляется тень иронии.

– Мать уважает мужество, – отвечает Н-До, облегченно вздыхая.

Мне кажется, дело не только в этом. Госпоже Л-Та хочется, чтобы всё выглядело пристойно. Мне с первого взгляда стало ясно, что Госпожа Л-Та главнее Господина на порядок – именно она принимает основные решения, будто кровь Л-Та, авантюристов, гордецов и смутьянов течет именно в ней. Она всегда думает о том, как любое событие и поступок будут выглядеть со стороны. Очевидно, всю ночь просчитывала варианты и решила, что для доброго имени Семьи будет гораздо полезнее болтовня о внезапной роковой влюблённости двух юных аристократов, а не сплетни о ком-то, подлым образом лишённом добродетели. Конечно, степень влиятельности и богатства Семей А-Нор и Эу-Рэ не сравнить – но, похоже, для Снежной Королевы это и не главное.

Там, в поместье Эу-Рэ, она побрезговала и Лью – бедолажкой с обтрепанным подолом, и самими Эу-Рэ, у которых не хватило похвальной выдержки и которые вели себя отнюдь не подобающим образом. А здесь, у себя дома, она поговорила с чистой, выдержанной и аристократичной Юной Госпожой А-Нор, проявляющей похвальную гордость – и Эу-Рэ на контрасте стали куда гаже, чем раньше.

Госпожа А-Нор прибывает к обеду. Она очень тщательно одета, церемониально причёсана и бледна, как полотно. Ей очевидно, что возможный союз Лью и парня из Семьи Л-Та – просто неописуемый мезальянс – и она очень логично решает, что недобор средств и влияния надо компенсировать избытком аристократизма.

Я успеваю сказать ей несколько слов.

– С девочкой всё хорошо, – говорю как можно убедительнее, пока устраиваю её лошадь. – Их старший сын с ней всю ночь просидел, а хозяйка утром мило побеседовала. Лью – чудесная, они её полюбят. Не терзайте себя, Госпожа.

– Ты ведь останешься с ней? – говорит Госпожа А-Нор, сплетя руки, чтобы избежать искушения нервно и неаристократично теребить бахрому накидки. – Надо, чтобы рядом с ней была хоть одна верная душа.

В ответ я отвешиваю глубокий поклон. Госпожа А-Нор касается моего плеча кончиками пальцев – немыслимо нежная ласка и сверхъестественная барская милость.

Я её слегка утешил.

Провожаю Госпожу А-Нор в гостиную. Там происходит длинный и тяжёлый разговор. Господин Л-Та изображает ледяную статую, Госпожа Л-Та говорит, рассматривая Госпожу А-Нор с видом ювелира, выискивающего изъяны в алмазе.

Очень непростая ситуация: А-Нор – чужие подданные, отношения с Эу-Рэ у их Семьи рушатся, защиты, похоже, больше нет. Нищая аристократка, вдова, вот-вот по миру пойдет, двое детишек непризывного возраста, в послужном списке если не скандал, то авантюра сумасшедшего старшего сына – ныне дочери…

Госпожа А-Нор держится изо всех сил. Её лицо – такая же светская маска, как у Госпожи Л-Та, она почти так же искусно делает вид, что её занимает только доброе имя своей и княжеской Семьи. Демонстративно ничего не требует и не просит, говорит только о том, что Старший Сын Л-Та, по-видимому, достойный человек, если её дочь доверилась ему сразу и настолько. Что Госпоже А-Нор хотелось бы убедиться в этом, чтобы в разговорах с другими людьми иметь возможность нелицемерно проявлять уважение к княжескому дому.

Идеальная линия защиты. Даже Господина Л-Та пробивает.

Лёд ломается. Господа Л-Та решают считать Госпожу А-Нор своей родственницей со всеми вытекающими из этого последствиями. У неё принимают присягу. Малышей Госпожа Л-Та милостиво соглашается учить при своем дворе. С Госпожой А-Нор обмениваются ритуальными подарками.

Госпожа А-Нор сделала всё возможное, чтобы сохранить лицо и тут. Она привезла не бочонок ягодного вина или ещё что-нибудь такое же из области натурального хозяйства, то есть, махрового мещанства, чего, разумеется, подсознательно ждали, а настоящее сокровище – старинную картину на шёлке, изображающую хищную птицу, парящую над горами. Картине лет двести, она помнит расцвет Семьи А-Нор и принадлежит кисти Господина Э-Кн из Семьи Хе-Я, знаменитого художника. Жест оценивают по достоинству.

Господин Л-Та восхищается, и разговор переходит на искусство и древние традиции. Госпоже А-Нор торжественно преподносят не менее древнюю книгу сказаний, в бронзовом переплете с аметистами. Я оставляю их на обсуждении тонких оттенков смысла в изображении Господином Э-Кн гор в тумане, как символа Вершины. Иду присмотреть, как во дворе слуги Семьи Л-Та снаряжают повозку, которую грузят всякой всячиной – копчёной свининой, свернутым шёлком, вином и «кукурузной» мукой. Это уже не следование ритуалу, а вполне бескорыстная помощь. Здешние хозяева так ценят аристократизм духа и выдержку, что готовы ради них плюнуть на деньги. Редкие дела.

Госпожа А-Нор навещает Лью, и Лью прилагает страшно много сил, чтобы не расплакаться при матери. Ей нельзя – на неё смотрят Господа Л-Та, она должна быть идеально аристократична, это залог будущего семейного счастья. Даже Н-До не поможет, хотя он болеет душой за Лью и её репутацию.

И Лью оправдывает ожидания. Она заставляет себя говорить, хотя ей, по-моему, хочется стиснуть зубы и молчать – и просит мать забрать у Н-До её меч. Просит прощения у Семьи Л-Та, выражает надежду на то, что почтенная Госпожа Л-Та одарит оружием её первенца, надеется, что меч Госпожи А-Нор передадут второму брату и он останется в Семье А-Нор. Улыбается, говорит, что любовь Н-До делает её счастливой, что Семья Л-Та известна, как пример всяческих добродетелей, что стать матерью детей из Семьи Л-Та – честь для неё. Отдает матери вместе с мечом откромсанный кусок себя, завернутый в отодранный от кафтана окровавленный рукав – чтобы его закопали в саду родного дома, на удачу потомков в бою и любви… Её выдержка вознаграждается – старшие благословляют её и уходят из комнаты раньше, чем Лью теряет сознание от дикой боли и усталости.

Я даю ей подышать ещё одним «семечком живи-травы», массирую её стопы, а Н-До – виски.

– Ник, скажи, это закончится скоро? – спрашивает Н-До, сам чуть не плача. – Я хочу сказать, эта её… пытка?

– Не очень, – сознаюсь я. – Но ей немного легче от твоих прикосновений. Чем больше будешь рядом, тем легче ей будет.

Н-До кивает, гладит её руки. На его лице – выстраданное понимание. Земляне чувствуют нечто подобное, поприсутствовав при родах.

Как бы там ни было, на сопереживание аборигены вполне способны.

* * *

Из всей свиты Ра лучше всего раздобывал интересные новости Крошка Ие.

Он умел сидеть или подойти так тихо, что взрослые его попросту не замечали, а поэтому ухитрялся весьма редко слышать обращённые к нему слова, вроде: «Этот разговор – не для твоих ушей, Дитя». За это ценное качество Ра не удалял Крошку Ие от себя, хотя сейчас ощущал его совсем малышом.

Время Любви разверзает пропасть между Мальчиком и Юношей, а Крошка Ие казался совсем маленьким Мальчиком. Тем удивительнее выглядела его способность открыто говорить о совершенно непроизносимых вещах.

В день Праздника Листопада, когда Ра проводил старших родственников и играл в саду с собачонкой, Крошка Ие его окликнул:

– Хорошо, что ты не поехал, Младший Господин.

– Хок! – отозвался Ра. – Ты хочешь покататься на моей лошади? Я скажу конюху…

Крошка Ие подошёл ближе.

– Знаешь, о чем Господин К-Тар беседовал со Старшими Господами?

– Отец думает, продавать ли зерно сейчас или подождать холодов, – сказал Ра безмятежно. – Позвал гадальщика спросить, что силы Земли и Неба говорят о ценах на урожай ближе к зиме.

Крошка Ие мотнул головой и, округлив глаза, прижал к щеке указательный палец – «ужас»:

– Нет, благорожденный, они договаривались о помолвке твоего Старшего Брата. Знаешь, с кем? С сыном Всегда-Господина!

Ра отшвырнул щепку – пестрая деревенская шавка радостно полетела за ней.

– Врёшь!

Крошка Ие поцеловал рукоять своего меча для тренировок.

– Клянусь честной сталью.

Собачонка юлила у ног и тыкала щепкой в руку. Ра с досадой отпихнул её коленом.

– Мне не сказали… это никуда не годится!

– Старшему тоже не сказали, – Крошка Ие взял щепку и снова её бросил. – Старшие Господа решили, что, возможно, они сумеют подружиться, если увидятся.

– Ты веришь в справедливость Небес? – спросил Ра. – Скажи, может ли быть, чтобы Старший убил Ди, а сына этого… у которого клинок к ножнам приржавел – признает Официальным Партнёром?

Крошка Ие пожал плечами.

– Говорят, он красивый и отлично фехтует. И подходит твоему Старшему Брату по пяти знакам, говорят.

Ра щелкнул его по носу:

– По четырем. Не сравнивай моего Отца и Всегда-Господина, гнусно!

Крошка Ие покладисто улыбнулся.

– Я этого не говорил, а ты не слышал. Пойдем в конюшню?

– Мне не хочется, – буркнул Ра, чей день был отравлен смертельным ядом. – Развлекайся со свитой, я не в настроении. Я отправляюсь читать Наставления Чистосердечным.

– Сегодня же праздник! – начал Крошка Ие, но Ра, не дослушав, ушёл из сада в свои покои.

Он взял книгу, накинул на плечи широкий шерстяной шарф и поднялся на башню. Бесконечная винтовая лестница вела на круглую площадку, с которой открывался потрясающий вид на сжатые поля, деревню, далекий золотой и лиловый лес в солнечной дымке и ленточку дороги, ведущую к ещё более далекому городу. Ра уселся между балками, поддерживающими шпиль, положил толстый, переплетённый в кожу том на колени и стал смотреть вдаль.

Но на этот раз долгое созерцание горизонта Ра не успокоило, хоть он и сидел, пока не продрог. Потом весь день всё валилось из рук: Ра не пошёл обедать, читать не получалось – глаза бездумно скользили по строчкам, развлекаться не хотелось… Тянуло вытряхнуть мешок с новостями к ногам Третьего и послушать, что он скажет, но жаль было огорчать и расстраивать того, кого мучает озноб и болит грудь. Хотелось поговорить со Старшим, хотя в последнее время он вел себя до обидного снисходительно.

Дико было думать, что Отец и Мать могли согласиться с гадальщиком, поехать праздновать в богатое и ничтожное семейство, позвать Старшего – и не сказать ему о своих планах… Ра снова злился на подлый взрослый мир, смутно осознавая, что окончательно теряет ускользающую детскую веру в справедливость, всеблагость и всемогущество родителей.

Ра расправлял ладонью потертые страницы Наставлений. На фоне душевной смуты и тяжёлых мыслей их строки, знакомые с детства, звучали необычно весомо: «Честь дороже жизни». «Семейная честь дороже личной». «Чистосердечный верит в справедливость Небес, поддерживая её на земле словом и сталью». «Благорожденный живет во имя отваги, искренности, понимания и милосердия». «Брызги грязи пятнают белизну навсегда».

Я намерен следовать Наставлениям в любой тьме, думал Ра, чуть не плача от незнакомой боли в душе. Брызги грязи пятнают белизну навсегда. Я намерен следовать слову Учителя Ю, даже если слова Отца и Мамы будут ему противоречить. Я – Младший, но я – Господин Л-Та, Господин Головная-Боль-Государей, Боец-за-Честь. Кажется, я становлюсь взрослым не только телом.

Или – это тоже детская блажь? Интересно, когда-нибудь наступит такой ужасный момент, когда на Наставления Учителя Ю нельзя будет опереться, как теперь на слова родителей? А вдруг единственная опора – это только своя собственная вера в Честь и Любовь?

Насколько это надёжно?

До вечера непривычные мысли утомили Ра, он почти дремал, но не позволял себе пойти спать, не дождавшись известий. Чтобы не пропустить возвращения Н-До, он перебрался с башни в коморку привратника. Мужчина Эл-Т, добродушный краснолицый плебей, принял Ра радушно и даже послал за горячим отваром цветов чок. В маленькой коморке у парковых ворот горел масляный фонарик за розовыми стеклышками, тут было неожиданно уютно – и Ра почти развеселился. Он сидел на низеньком табурете возле крохотного чугунного камелька, слушал, как привратник рассказывает о ловле рыбы на сушеных кузнечиков, и чувствовал, как вся муть во взбаламученной душе постепенно укладывается на дно.

Впрочем, стук копыт, лязг сбруи и голоса мгновенно обо всем напомнили. Ра выскочил из каморки навстречу вернувшимся – и остановился.

Старшего с ними не было.

– Ясный полдень, немедленно отправляйся домой! – сказала Мать, спрыгивая с коня. – Что ты тут делаешь?!

Её усталое лицо с опасной складкой у губ выглядело совсем не празднично, и Отец обжег Ра неодобрительным взглядом сверху вниз.

– Я огорчил вас ожиданием?! – возмутился Ра. – Тем, что хотел скорей вас увидеть?!

– Устраивай лошадей! – приказала Мать конюшему, а Ра кивнула. – Вот что, я устала сегодня. Не затевай ссор, просто сделай, как я прошу.

Отец и Мать ушли по саду пешком. Ра ещё расслышал, как Отец говорил Матери вполголоса:

– Мне кажется, ты слишком строга, И-Вэ. Не помнишь ли, как один взбалмошный юноша, не признающий правил, рассказывал своему Официальному Партнёру, как паж учил его поцелуям?

– Я лгала, – сказала Мать с нервным смешком. – И ещё – я не дралась с пажами, поставив на карту тело, статус и доброе имя Семьи.

Ра придержал за узду лошадь Второго:

– О, ты слышал? – сказал он вполголоса. – Когда взрослые забываются, мы можем узнать, что их юность не была безоблачной.

Второй тоже спешился. Он глядел хмуро – и не ответил на улыбку Ра.

– Прогуляемся. Слушай, Ли, – сказал он конюшему, – Ты не забыл распорядиться, чтобы в имение Эу-Рэ прислали повозку? Сейчас же!

– Да что случилось, во имя Небес?! – взмолился Ра. – Вы напугали меня! Я хочу видеть Старшего! Он ведь жив?!

– О чем ты думаешь, Дитя? – Второй взъерошил Ра волосы. – Все живы. Старший женится.

– На отродье Всегда-Господина?! – прошептал Ра с отвращением и досадой. – Земля, разверзнись!

Второй невесело усмехнулся.

– Отродье мертво. А кто невеста, я не понял. Только – аристократка. Вроде бы…

Кто бы смог спать после этого!

Пока Госпожа Лью переживала Время Боли, Ра простил Старшего Брата.

Ра понял его лучше всех, лучше Второго и лучше родителей. Ра тоже казалось, что в этой загорелой плотной юной женщине с короткими волосами цвета ореха и открытым благородным лицом есть явственное сходство с погибшим Ди. С тех пор, как он увидел истинный трофей Старшего, в крови, грязи, поту – и с глазами, светящимися, как роса под луной, Ра был слегка одержим трагической любовью.

Он служил бы Госпоже Лью, как паж, если бы Старший не охранял её от всего мира. Нехорошо, стыдно, грешно смотреть на метаморфозу чужой возлюбленной – но Ра улучал момент, приносил воды, приносил молока, приносил зажжённую свечу, перехватив по дороге Юношу К-Ви – и жадно смотрел на на её осунувшееся и восхитительное лицо, на припухшие губы и грудь, приподнимающую плед.

Ра был влюблён той самой чистой любовью, какой влюбляются подростки, ещё не думающие ни о чем, кроме безумного счастья как следует посмотреть и, в виде апофеоза, услышать два благодарных слова. Так влюбляются не в человека, а в саму любовь, воплощённую в метаморфозе – в сотворение совершенной красоты из драмы, риска и страсти. Его раздражал его собственный слишком юный возраст – Время Любви уже пришло, а что-то интересное ещё не думает начинаться.

Госпожа Лью была – воплощение тайны. Даже её паж, страшный мужик родом откуда-то с диких гор, с необыкновенно добрыми и спокойными глазками на безобразном лице – и тот был изрядно таинственной личностью. За своей Госпожой он ухаживал, как нянька; Ра хотелось думать, что дикарь её и воспитывал – это казалось страшно романтичным, и Ра был жестоко разочарован, узнав, что тот жил в имении А-Нор лишь с весны.

Впрочем, не это главное. Сама Госпожа Лью, её сильная и внезапная драматическая любовь к Старшему, её поединок в день знакомства, её безрассудная отвага и благородное доверие, её красота, отеческая нежность, которую питал к ней слуга-горец, обожание Старшего Брата – все это звучало, как строфы баллады.

Сама свадьба, сыгранная спустя месяц, когда листопад уже обнажил ветви деревьев, показалась Ра значительно менее захватывающим действом, чем чистая истина поединка. Госпожа Лью в длинном шёлковом белом платье без корсажа, в красном платке, подчёркивающем дивные очертания бедер, смущённо улыбающаяся и болезненно прекрасная, очевидно, была тем зрелищем, на которое всем приятно посмотреть – гостей прибыло в избытке. Конечно, когда Госпожа Лью первый раз наполнила Чашу Любви, ближайший родственник толкнул её под локоть – чтобы вода выплеснулась ей на грудь и абсолютное совершенство женщины стало очевидно всем, сквозь мокрый шёлк, как сквозь матовое стекло. Разумеется, Старший вспыхнул до корней волос, торопливо помогая своей Даме укрыться церемониальной белой накидкой с алыми цветами – но его глаза горели. Храмовая церемония не могла не впечатлить, но, слушая, как толпа родственников, друзей Семьи и вассалов шепотком обсуждает метаморфозу невесты, благородство союза и всё то, что обсуждается на любой свадьбе, Ра ощутил что-то вроде ревности.

Младшие Братья на свадьбе Старшего – неприкаяннейшие существа.

Каждый пожилой родственник, увидев Ра в праздничном костюме, явно считал своим долгом назвать его «Улыбкой Небес», сравнить с собой в молодости и посулить знакомство с блестящим столичным аристократом, намекнув на прекрасное будущее. Каждая дама чувствовала необходимость воскликнуть: «А, так ты уже Юноша!», – и сообщить, что видит в этих глазах отвагу победителя. За праздничное утро всё это так надоело Ра, что даже целование клинка и свадебные клятвы уже не показались ему по-настоящему романтичными.

Оставить всю эту компанию: тетушек, дядюшек, неожиданных дедушек по какой-то хитрой родственной линии, вдовствующих бабушек, важных господ из уездного города, ещё более важных господ, свалившихся, как снег с безоблачного неба, из Столицы, льстивых вассалов, отвратительных двоюродных и троюродных братцев, которые, все, как один, предлагали «помахать палками» и пялились, словно на двухголового теленка – так вот, бросить, наконец, весь этот светский сброд и удрать было исключительным удовольствием.

Свита, как назло, угощалась пионовыми пирожными с медом. Ра не стал звать своих сопровождающих, в досаде направившись к беседке для уединенных мыслей, в сад, уже по-зимнему обнажённо-прозрачный – и здорово удивился, обнаружив там другого Юношу, элегантно одетого аристократа, сидящего в одиночестве с карманным томиком «Увядшей ветви в прозрачном сосуде».

– О! – Ра остановился, ухватившись за ветку плюща, свисавшую с крыши беседки. – Тебе не нравится свадьба или тебе не нравится толпа?

Юноша поднял взгляд от книги на его лицо – и Ра узнал читателя: Ар-Нель из Семьи Ча. Субтильное, востренькое и лукавое существо, о котором Старшие были отнюдь не лучшего мнения – Второй как-то сказал, что у Ар-Неля глаза прирождённого предателя.

– Привет, Младший Л-Та, – сказал Ар-Нель с задумчивой улыбкой. – Отчего же вы не с братьями, благорожденный Господин? Вам не нравится свадьба или вам не нравится толпа?

– Я не люблю толпу, – сказал Ра. Ему вдруг стало неуютно.

– Напрасно, юный Господин, – сказал Ар-Нель. – В толпе может оказаться кто-нибудь, кто держит в платке за поясом семена вашего прекрасного будущего. Новости, видите ли. Сплетни. А может быть, даже планы – как знать.

– Отчего же вы не слушаете всё это? – насмешливо спросил Ра, невольно подражая его исключительно светскому тону.

Ар-Нель вдруг улыбнулся широко и неожиданно искренне, без претензий на церемонность:

– О, Младший Л-Та, там, среди гостей, оказался один юный зануда, который, увидев меня, хватается за эфес или за мои рукава! Небо – свидетель, если я встречусь с ним сегодня ещё раз, то не смогу быть достаточно любезным. Мне хочется не драться, а выплеснуть ему в физиономию чашку вина, чтобы охладить его пыл.

А он не такой уж и гадкий, подумал Ра, улыбнувшись в ответ. Просто – чуточку не нашего круга. Из баронов Всегда-Господина – и теперь без места, с тех пор, как Старший убил этого Ляна…

– Вас огорчила смерть сюзерена? – спросил Ра. – Вы считаете Старшего врагом?

– Ах, нет! – воскликнул Ар-Нель поспешно. – Мои дела оказались плохи при дворе Эу-Рэ. Мои родители желали бы присутствовать при поединке между мною и старшим сыном Господина Смотрителя, но ни мне, ни ему, ни даже его отцу это не казалось лестным. Я обрадовался, узнав о договоре Эу-Рэ с вашей почтенной семьёй. Вас это не оскорбляет?

– Нет… – Ра несколько растерялся от смеси салонного тона и весёлой искренности. Ар-Нель вдруг стал ему интересен – и Ра присел на скамейку рядом с ним. – Я удивлен. Вы говорите о вещах, которые обычно таят…

– Какие секреты между Младшими Детьми высокородных домов! – воскликнул Ар-Нель, смеясь. – Мой Старший Брат наследует Имя Семьи. Мой Второй Брат привел в дом двух женщин – и его называют за глаза Озабоченным Господином Ча. Моя Третья Сестра замужем за Господином Градоначальником. Чего же ждать мне? Лишь удачного поединка!

– Как у моего Старшего? – спросил Ра.

– Вы ещё Дитя, – сказал Ар-Нель, каким-то чудесным образом ухитрившись избежать малейшей нотки снисходительности, просто констатируя прискорбный факт. – Вы полагаете, что победа в поединке с милой и нищей, которая на три года с лишним младше – это победа. Меня же обстоятельства научили думать, что такая победа легко оказывается поражением.

Ра присвистнул.

– Хок! Это ново!

Ар-Нель потянулся и поплотнее укутался в плащ, подбитый пушистым беличьим мехом. «Ему бы подошёл чёрный кот на руках, – невольно подумал Ра. – В нем есть что-то от сказочного ведьмака. Какая-то весёлая угроза… скрытая улыбками». Ра стало чуть жутковато, но уйти не захотелось. Он потихоньку начал понимать Юношу Т-Кена.

– Знаете ли, блистательный Младший Господин Л-Та, – продолжал Ар-Нель, мечтательно улыбаясь, – иногда мне приходилось думать, что, возможно, самая лучезарная победа в моем случае – это поражение в поединке с отважным и сильным вельможей. С таким отважным и таким сильным, чтобы я мог драться на последнем пределе. Чтобы он сломал меня – чтобы после боя меня не мучили ни совесть, ни оскорбленная гордость…

Ра изрядно ошарашило услышанное. Слова Ар-Неля звучали чудовищно цинично и странно романтично одновременно; Ра даже представить себе не мог, чтобы кто-то из Юношей был способен мыслить настолько здраво и настолько… словечко «грязный» Ра удержал, но другое – «прагматичный» – с мысли всё же сорвалось.

– Отчего же вы не сразились с Ляном? – спросил Ра. – Он ведь был сильным… и вполне вельможей…

Ар-Нель пренебрежительно мотнул головой – качнулись длинные пряди волос у висков, украшенные бусинами из сердолика и бирюзы.

– Не вельможа, – сказал он, и его губы невольно дрогнули в почти презрительной усмешке. – Так… дешевое железо в дорогих ножнах. Мог выглядеть очень сильным только в глазах младших – а со мной он сходится по году. Он тоже родился в год вишни – только я весной, а он – зимой, я ночью, а он – днем. Ровесника не обманешь показной отвагой – оттого Учитель Ю и писал, что честному человеку сражаться надлежит лишь с ровесником.

Показная отвага Ляна несколько уменьшила в глазах Ра подвиг Старшего.

– Дурно о мертвецах не говорят, – сказал Ра почти в сердцах. – Лян оскорбится в своей Обители Цветов и Молний…

– Если попадет туда, – возразил Ар-Нель. – Следуя безупречной братской искренности, которую у меня вызывает ваше место в Семье и ваш возраст – я продолжу. Лян понравился мне, когда нас представили. Я попытался быть милым с ним, чтобы вызвать симпатию и интерес – но напоролся на острие открытой ладонью. Лян сразу высмеял меня. Он сказал, что у меня руки младенца, что я выгляжу, как заморыш – и что мне будет тяжело родить ребенка рода Эу-Рэ, в котором отродясь не было мышей среди лесных котов. Он дразнил меня до тех пор, пока я не понял, что сейчас расплачусь или ударю его – и мне пришлось вызвать его на спарринг. На палках.

– Он тебя отлупил? – усмехнулся Ра, сбившись со светского тона от насмешек Ар-Неля над самим собой. – И ты решил…

Ар-Нель протянул палец к его губам – «молчи».

– Вы ошиблись, восхитительный Младший Л-Та, – сказал он, смеясь. – Лян остановил бой именно в тот момент, когда понял, что я его отлуплю. Он умело сохранил лицо – отступил на шаг, сказав, что ему скучно валять со мной дурака – и я увидел тревогу в его глазах. Страх перед поражением и желание отступить. Страх перед унижением.

– Я думал, он был силен, – сказал Ра с оттенком разочарования.

– Да, если был уверен в себе, – пренебрежительно бросил Ар-Нель. – Он сражался в стиле «Полет Ястреба», это прямолинейная техника, столь любимая юными аристократами, которых Земля и Небеса наделили физической силой. Меня тоже учили ей. Но видите ли, мой милый Младший Л-Та, я ни на что не мог бы рассчитывать, если бы рассчитывал лишь на силу собственных мускулов…

– Как понимать эти парадоксы? – спросил Ра, чувствуя на губах растерянную ухмылку.

Ар-Нель улыбнулся загадочно и жестоко.

– Моя Маменька, жалея Младшего, который болел с рождения и выжил лишь благодаря особой воле Небес, обучила его тайком от Батюшки нескольким элегантным приемам, которые достались ей самой от деда, – сказал он. – А её дед – мой Прадед – был весьма знаменит в свое время. Гвардеец Государя, из личной свиты Государя – при дворе его даже в глаза звали Нежным Убийцей… Видите ли, Младший Л-Та, телохранители Государя легко пользуются древними техниками стиля «Поцелуй Во Тьме».

– А! – воскликнул Ра, пораженный до глубины души. – Это же не стиль поединков! Это стиль убийств! Он подлее, чем «Укус Паука»! Рассчитан лишь на смертельные удары! Считается, что ему нельзя обучать Юношей!

Ар-Нель перевернул чеканный браслет на своем запястье бирюзовой бляшкой вверх.

– Прислушайтесь ко мне, милый Младший Л-Та, – сказал он вкрадчиво. – У меня развито чутье – и мое чутье говорит, что такому очаровательному Юноше, как вы, вскоре могут очень понадобиться сильные друзья, знающие жизнь. Моя Маменька заклинала меня использовать приемы «Поцелуя» лишь против врагов и из самозащиты, но я точно знал, что это – отравленный стилет у меня в рукаве, и я воткну его в кого захочу. Возможно – в самонадеянного мерзавца, который сочтет меня слабаком и легкой добычей… И Ляну я кое-что показал. Как говорится, отодвинул ширму на три пальца.

Ра глядел на него во все глаза, качая головой.

– Благие Небеса, Господин Ча, вы так легко об этом говорите! Мне! Я заслуживаю вашего доверия? Но – за что?!

Улыбка Ар-Неля стала чуть печальной.

– Скажу, что восхищён вашим безумным братцем – назовете меня лжецом, правда? В действительности, дорогой Младший Л-Та, мы с вами сходимся по одному знаку. И это не происхождение, это тот знак, который гадальщики называют «Потайной Шестёркой». Это – место в Семье. Вы – Четвёртый и Последний Сын, и я тоже. Мое расположение к вам – следствие духовного родства сочетающихся силами Земли и Неба.

– Вы смеётесь надо мной?!

Ар-Нель покачал головой.

– Отнюдь. Я собираюсь предложить вам спарринг после праздников. Не на остром, конечно, оружии – но на палках. Я намерен кое-что показать вам… ради духовного родства…

– Я не понимаю…

– И не надо… – Ар-Нель на миг задумался – и вдруг резко перевел разговор на другую тему. – Послушайте, милый Младший Л-Та, говорят, будто вы родились в тот же час, день и год, что и Сын Государя… Правда ли это?

Ра усмехнулся.

– Моя Мать никогда не скрывала этого.

Ар-Нель кивнул.

– О да… ваша Мать говорила об этом с неким столичным вельможей, для знакомства с которым мое происхождение слишком низко… Но знаете ли вы, Дитя, что ваша «Потайная Шестёрка» тоже сходится с Принцем?

– Нет! – Ра даже привстал. – Послушайте, Господин Ча, это смешно, все знают, что Принц – Единственный Сын и Наследник!

– О да, – повторил Ар-Нель, снижая голос. – Единственный. Но – это оттого, что трое его старших братьев умерли в младенчестве. Сын Государя – Четвёртый и Последний Сын, как мы с вами, мой драгоценный новый друг Младший Л-Та. Никто и никогда не станет обсуждать это с вами – а что до меня, то меня толкает на эти слова духовное родство.

Ра всё мотал головой.

– Я не понимаю… у меня не складывается… я не могу как-то во всём этом…

– Вам и не надо, – сказал Ар-Нель. – Ваша Семья знаменита тем, что ваш прадед имел прямые права не престол и больше сторонников, чем сам Государь. Господин Л-Та, Господин-Головная-Боль-Двора, был блестящ, был неукротим, был подло убит… и с тех пор прошло уже лет шестьдесят или семьдесят… При Дворе вашу уважаемую Семью ненавидят – но не забывают…

Ар-Нель дружески протянул раскрытую руку, не предлагая сравнить ладони – и Ра смущённо коснулся его тонких, холодных, сильных пальцев.

– Пожалуйста, пожалуйста, Господин Ча, не надо об этом. У меня в животе холодеет, а мое солнце, как говорится, еле видно за тучами! Я не готов говорить об этом. Может, мой Старший готов, но я – нет. Мое образование не закончено, и вокруг слишком много… Господин Ча, лучше приезжайте драться или пить жасминовый настой, если хотите… я буду рад вас видеть…

– Хорошо, – сказал Ар-Нель покладисто. – Всему своя пора… Однако, не вас ли разыскивают, мой новый друг? Кажется, на Мальчике – ваши цвета…

К беседке подбежал запыхавшийся верный Крошка Ие с корзинкой.

– Господин, – сказал он огорченно, – я принес для вас пирожных и хочу позвать смотреть на жонглеров! Ваша свита грустит без вас.

– Ну да, – хмыкнул Ра, запуская в корзинку руку и понимая по искоркам в глазах Ар-Неля, что ведет себя до смешного ребячливо. – Вам было всё равно, когда угощали сладким… Я приду. Господин Ча, вы со мной?

Ар-Нель покачал головой и раскрыл книгу.

Запись N87-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Итак, значит, меч. Не люблю я это дело, но раз далекая родина требует…

Длина, насколько я заметил – от шестидесяти до семидесяти сантиметров; короткий, в общем. И узкий, пальца в три. И легкий – редко весит больше килограмма. Очень здорово сбалансирован – каждый, какой я держал в руках. Обычно – одно лезвие, но бывают варианты. Обычно – прямое, но опять же бывают варианты: у клинка любимого меча Н-До – элегантный еле заметный изгиб. Такие были в моде при дворе в стародавние времена – этому мечу уже лет сто пятьдесят.

В основном приспособлен, чтобы резать и рубить; впрочем, острие часто тщательно затачивается. Тем не менее, высший пилотаж фехтовальщика – обезоружить; это – цель большинства салонных фехтовальных стилей. Убить – быстрее и проще, но нам надо, чтобы противник остался жив и не был тяжело травмирован. Потому ритуальный поединок и длится гораздо дольше, чем смертельный бой – соперники берегут друг друга, даже если настроены очень агрессивно.

Но вернемся к мечам. При таком всеобщем помешательстве на холодном оружии этой темы в любом случае нельзя избежать. Меч всё время оказывается перед глазами или на уме. Вокруг него крутится речь, фольклор, религия и бытовые детали. Я даже не знаю, с чем на Земле сравнить эту штуковину. С очагом, быть может, но очень, очень условно. Без дома жить можно – без меча нельзя.

Так вот.

Крестовина небольшая, кончики креста могут быть прямыми, лихо загнутыми вверх или опущенными вниз, к острию, как рога – видимо, тоже используется для попыток обезоружить. У мечей высшей знати часто – сложная гарда, защищающая кисть. Рукоять, как правило, кончается птичьей или звериной головкой; головка нужна, чтобы рука в бою не соскользнула. Держать такую рукоять очень удобно, она просто врастает в ладонь. На рукояти меча Лью – головка орла; у Н-До – дикого кота. Меч Ра украшен головкой странного создания, похожего на дракона. Этих маленьких тварек называют Разумом Стали, их призывают в свидетели, ими клянутся и обещают, если только клятва не требует прикоснуться губами к лезвию – это уже нерушимый обет. Чеканные головки, кованые тонко и точно, самоцветы, травление, эмаль, гравировки и позолота – должны бы превращать оружие в ювелирное украшение, но ровно ничего не убавляют в функциональности: меч – не церемониальная побрякушка; при всём своем глубоком смысле он, в первую очередь, оружие.

Форма – эргономичная и прекрасная; технология изготовления оружия оттачивалась тысячелетиями, каждый меч воспринимается сакральным, принципиально значимым – при таком подходе халтуры быть не может по определению. Оружейных дел мастер – наследственная, воспеваемая, чрезвычайно престижная и прекрасная специальность. Что-то рядом с философом, художником и поэтом.

Сталь на лезвия идет самая качественная, даже на крестьянские тесаки; подозреваю, что страсть улучшать сталь для мечей изрядно двигала прогресс. Ухаживать за ними на удивление легко; конструкция такова, что в случае крайней нужды можно и о камень наточить – хотя, конечно, ни один аристократ до такого не опустится: «тупой клинок» – это самое грязное оскорбление из всех мыслимых, хуже только «никудышник» – применительно к «нормальному» мужчине. За обожаемым оружием ухаживают больше, чем самая озабоченная внешностью земная модница – за своим личиком.

Меч стоит дорого; небогатая семья может год себе во всём отказывать, но купит меч, ценой сопоставимый с породистой лошадью. Такие покупки делаются, когда подрастает очередной младший ребенок: малышня может на палках тренироваться, на «тростнике» – но у юноши должно быть настоящее оружие. Меч – слишком серьёзная вещь: неудачный клинок может лишить своего обладателя жизни, чести и ещё массы всякой всячины.

Оружейных дел мастер к аристократам не ходит – они сами его посещают. В таких блистательных семействах, как Семья Л-Та, у каждого не по одному мечу, а по несколько: тот, главный, который с Разумом Стали, легкий меч для тренировок, похожий на фехтовальную рапиру, «тростник» – стальная имитация настоящего стебля тростника с деревянной рукоятью… И всё это добро – как одухотворенный семизвонный бубен у шамана, с множеством всяческих примочек, с защитными знаками, травлеными на лезвиях, с клеймами в виде семейных гербов, с клеймами оружейника, Господина Огня и Металла – создает упомянутый Господин, доверенное лицо Семьи.

Я хотел сказать, что Семья Л-Та благоволит к Господину Ур-М, столичной штучке – провинциальные оружейники из Тхо-Н для неё низковаты – но, похоже, скорее Господин Ур-М благоволит Семье. Ему пишут почтительное письмо после окончательного решения о свадьбе Лью с Н-До; он отвечает благосклонно и к свадьбе присылает подмастерье с выполненным заказом – изящнейшим стилетом в нарукавных ножнах, прелестной вещицей, надлежащей юной аристократке, подарком Семьи окончательно принятой невестке.

Стилет заменит Лью её навсегда утраченный меч; считается, что он нужен для защиты женской чести, но я думаю, что бедные «условные женщины» просто жестоко тоскуют по оружию, а маленький клинок – нож, стилет – это компромисс, уступка, смягчающая депрессию. Я вижу, как Лью радуется подарку – просто расцветает; Н-До целует её локоть, пристегивая ножны.

Лью – положительно моя счастливая карта. Дружба с этим милым существом – в любом его виде – принесла мне столько пользы, что большего этнографу и желать грех. Конечно, за этот месяц я не видел ничего, кроме её спальни, но в её спальне произошло достаточно. Мало того, что малышка продемонстрировала коллегам с Земли метаморфозу в деталях – как камердинер Лью, я наблюдаю свадьбу.

Свадьба на Нги-Унг-Лян, в Кши-На, во всяком случае – особая история. Чуждость тут заметна в особенности.

Сходство с аналогичными земными ритуалами заключается только в том, что обряд закрепляет «право собственности» жениха на невесту. И всё.

Ведь даже невестой-то новобрачную по меркам большинства земных культур назвать нельзя. С земной точки зрения – она уже жена. То, что земляне зовут «первой брачной ночью», уже давно позади. В нашем конкретном случае Лью даже беременна – что торжественно объявляется в храме под восторженные одобрительные крики гостей. Исключительно добродетельный у моих ребят союз.

Символические таинства обряда – очевидны. Храм Союза или Святого Союза посвящён местным божествам – Князю Света и Княгине Тьмы, Днюи Ночи, которые породили человеческий род и весь мир. Их фигуры украшают храмовый зал, прозрачно-светлый из-за своеобразной архитектуры: купол со шпилем-стилетом поддерживает ажурная конструкция из невесомых колонн и высоченных окон. Монументальное высокое здание отменно рассчитано в инженерном плане – оно кажется совершенно эфирным. В солнечном свете, льющемся сверху – то ли помост, то ли алтарь из розового мрамора, шагов в пятнадцать длиной, заканчивается с двух сторон широкими круглыми площадками: на одной площадке стоит лучезарный беломраморный День с золотым клинком-лучом в руке, в развевающихся одеждах, на другой – чёрная агатовая Ночь, укутанная в ритуальную накидку и собственные кудри, держащая тонкими руками священную чашу, Озеро Звёзд. Фигуры чуть выше человеческого роста, выглядят одухотворенно и прекрасно – смотрят друг на друга, как влюблённые, с очень здешней всепонимающей нежностью. К каждой фигуре ведут мраморные ступени, по ступеням супруги и поднимаются на возвышение – новые День и Ночь, Господин и Госпожа, он – с фамильным клинком, она – со священной Чашей Любви, чтобы зачерпнуть из небесного озера и дать суженому напиться.

На середине этого алтаря – врезанный в мрамор золотой диск, Точка Равновесия или Точка Гармонии, на котором молодые должны встретиться; там их ждет принимающий клятвы жрец с накидкой, символизирующей добродетель жены и матери. У скульптур на площадках – ближайшие родственники: около Дня – невестины, около Ночи – жениховы. И какой-нибудь крендель из родни жениха, пока невеста набирает воды в свою Чашу, делает всё возможное, чтобы она облилась этой водой сама.

Во-первых, хорошая примета. Вода символизирует небесную любовь, этакий звездопад счастья: выльется на невесту – девочка будет счастлива в браке. А во-вторых, на невесте белое платьице из тонкого шёлка, под которым, по традиции, нет ничего, кроме тела – мокрый шёлк обрисовывает фигуру самым честным образом. Сразу видно – всей собравшейся толпе родни, друзей и любопытствующих – удалась метаморфоза или нет.

Так что молодые кидаются друг другу навстречу почти бегом – девчонка смущается, а мальчик ревнует. И толпа, натурально, приходит в восторг, радостно вопит, что им на роду написано, что Небеса их свели, что им минуты поодиночке не прожить – обычная свадебная пошлятина. Несколько секунд условной наготы невесты – и жених укрывает её накидкой, делает глоток воды из Чаши и протягивает девочке меч, чтобы она поцеловала клинок.

Не только клятва верности и символ зависимости – ещё и символ прощения, ведь оружие – то самое. Красиво, надо отдать им должное…

В храме холодно – начинается декабрь – и мокрая Лью зябнет. Они с Н-До потом сидят в карете в обнимку, укутанные его плащом, поверх её накидки, а дома он её сразу уводит переодеваться в сухое и теплое. Они выходят к гостям только на некоторое время – на фейерверк взглянуть – а до и после болтают и пьют «жасминовый чаек» у себя в покоях. Кажется, Лью всё ещё не очень хорошо себя чувствует.

Братья приносят им традиционные сладости, чёрно-белые пирожные – но на пиру наша красивая пара не присутствует. Что тоже трактуется в их пользу – наглядеться друг на друга наедине не могут. Никто из родственников и знакомых их не дёргает.

Насколько я успел понять, Семья Л-Та далеко не так богата, как Семья Эу-Рэ, но для свадьбы старшего сына они поставили грош ребром. Хмурый сад с облетевшей листвой и убитыми утренним морозцем цветниками украшен фонариками, алые ленты образуют этакие торжественные арки над аллейкой, ведущей к замку – на них укреплены гирлянды красно-белых бумажных цветов, я и укреплял. В «бальном зале» зажжены все светильники и устроен правильный пир с дорогой свининой и ещё более дорогой местной дрянью, вроде жареных пиявок и червяков. Вечером устраивают фейерверк, не столь шикарный, как у доме Эу-Рэ, но всё равно впечатляющий.

Знаю от слуг, что на этот праздник пошли все тайные заначки Госпожи Л-Та. Семья Л-Та дает понять всему свету, что князья богаты, аристократичны, любят старшего сына, приняли его избранницу и не считают медяков. Судя по реакции гостей, им поверили.

Среди приглашенных – толпа столичной знати. Это меня несколько удивляет, я знаю, что Семья Л-Та – опальный род, а нелюбимых Государем придворная аристократия обычно не навещает. Но в данном случае, похоже, дела Л-Та идут на лад: им передают приветы, дарят подарки и желают счастья «прекрасным детям». Господин Л-Та взирает на всю эту суету горделиво, как лев; он кажется полностью удовлетворённым происходящим. Госпожа Л-Та принимает поздравления, чуть улыбаясь легкой надменной улыбкой.

Госпожа А-Нор счастлива, но пытается скрыть неприличную бурную радость под прохладной светскостью. На ней шикарное платье – подарок Господ Л-Та, её малыши тоже одеты, как подобает, и пытаются вести себя безупречно. Младший сын Л-Та по имени Ра, тот самый очень хорошенький мальчик с мордашкой нахального эльфа, угощает братишек Лью пирожными и печеньем; они смотрят на него, как на бога.

На свадьбе я впервые вижу матушку Господина Л-Та, вдову, доживающую дни в горном монастыре – высокую, сухую, очень прямую старуху, укутанную в белое, с двумя седыми косами, своеобразно красивую, несмотря на преклонный возраст. Она до сих пор кажется сильной, и взгляд у неё жёсткий – такой Святой Сестре лучше пальца в рот не класть.

Брат и две сестры Госпожи Л-Та – убийственная компания: от них веет арктическим холодом абсолютного аристократизма. Только на миг их лица вспыхивают искренней радостью встречи – и тут же почтенные особы удерживают явственное желание хвататься за руки, обниматься-целоваться, проявлять плебейский восторг. Подбородки вздёргиваются, улыбки делаются отстраненными, новости излагаются светски-прохладно. Железной выдержки люди!

Уже потом, в сумерки, во время огненного шоу, исключительно благодаря встроенному «прибору ночного видения», я застаю в беседке младшую сестру Госпожи Л-Та горько рыдающей у неё в объятиях: «Ах, И-Вэ, как я несчастна! Он позволил мне этот визит лишь оттого, что проводит время с Ми-Э! О, дорогая, в их Семье Официальный Партнёр – дань приличиям, а любовь – это пряные приключения после свадьбы! Каждый раз, каждый раз я думаю – что ждет меня, если мой сумасшедший муж проиграет поединок?! Что будет со мной и с этими бедными девицами, на которых у меня недостает сил сердиться?!» Госпожа Л-Та гладит сестру по плечам, сама чуть не плача: «Са-О, на всё воля Небес… дети подрастут и вернут тебе радость. Не падай духом, вспоминай счастливые моменты, закрой сердце от отчаяния… Я тебя люблю, Т-Нар и О-Цу тебя любят…»

Вулкан страстей под коркой льда светских приличий и условностей. Бесчувственными их не назовешь, однако…

Гости обсуждают невесту: громко хвалят, шепотом – говорят изящные гадости. «Нищая девочка». «Младше Л-Та на три года… какова честь поединка с партнёром, который на три года младше?» «Увидел – и решил взять. Кто бы помешал ему? Он – сумасшедший боец, кровь его только вдохновляет…»

Да, Н-До, как выяснилось – парадоксальная личность. В поместье Эу-Рэ, а потом в собственной спальне, когда он Лью на руках туда втащил – казался мне романтичным добрым парнем, слегка сдвинутым на почве семейной чести. Сейчас я не знаю, как к нему относиться. Такие психические контрасты и вызывают у землян внутренний диссонанс и раздражение.

За этот месяц я узнал, что Н-До – действительно, убийца. Впервые убил в возрасте Лью, собственного пажа, который, так же, как Лью, ухитрился влюбиться в сюзерена. «Ди был чистый мальчик, – говорил мне горбатый К-Ви с искренней печалью. – Его взяли из деревни, когда им с Господином Н-До было по шесть лет – Госпоже понравилось, как Ди двигается, она решила, что он будет хорошим спарринг-партнёром для её Старшего… Ди ради своего Господина в огонь был готов… Большое, большое вышло несчастье – его мать до сих пор утешиться не может… думала, Ди сделает карьеру, вступит в брак с кем-нибудь из баронов – он был посвящён в рыцари, хорошее образование получил…» Рассказ К-Ви меня уже достаточно сильно впечатлил – но потом мне рассказали ещё, что полгода спустя Н-До убил и своего первого Официального Партнёра, с которым не сошёлся характерами. Вот когда я впервые подумал, что чего-то не понимаю.

Итак, Господин мой Н-До – жесток. В обыденной жизни рассудочен и хладнокровен. Приказывая своим людям, не повышает голоса, но вполне способен заставить повиноваться ледяным тоном и взглядом. Не то, чтобы я долго знал Ляна из Семьи Эу-Рэ, но мне показалось, что тот несчастный парень по сравнению с Н-До – просто светский разгильдяй. Немудрено, что рядом с Н-До Лью чувствует себя очень неуютно.

С тех пор, как Госпожа Л-Та официально её благословила, к Лью приходит акушерка. Мою бедняжку учат тянуть мышцы, двигаться – чтобы помочь метаморфозе и будущим родам; Лью делает эту гимнастику, белая от боли, со слезами на глазах, но безропотно. Н-До всё время находится где-то поблизости; его взгляд трудно описать – какой-то, я бы сказал, хищный огонёк в глазах. Как у кота, который наложил лапу на добычу, чуть выпустив когти – и рычит, чтобы никто не посмел приблизиться. На потерянного, перепуганного и страдающего мальчика, которого я увидел в парковом лабиринте – уже совершенно не похоже.

Когда у Лью расходились тазовые кости – боль была ужасная, я думаю, и длилась целый вечер и ночь, слегка отпустив только к рассвету – Н-До всю ночь просидел с ней, протянув ей руку. Лью сначала терлась щекой, как раньше, целовала – а потом укусила. Впилась зубами в его ладонь, чтобы не заорать – а Н-До даже не шевельнулся, чтобы отнять руку. Смотрел на неё мечтательно – только взгляд повлажнел. Теперь у него на левой ладони, пониже мизинца – шрам от зубов Лью, всё очень чётко отпечаталось; ранка оказалась посерьёзнее, чем можно себе представить, заживала долго – но результат Н-До определенно считает подарком судьбы. В отсутствии Лью сцепляет пальцы и поглаживает этот шрам – и в его лице появляется что-то маниакальное.

А Лью… не знаю, боится его, стесняется или просто метаморфоза на неё так действует. Большей частью – кротко подчиняется, кротко улыбается. Слушает. И что-то с ней не так. Она стала не очень на себя похожа.

После многих исследований местных животных мы уже знаем, что развитие женской половой системы провоцируется активнейшим выбросом в кровь женских гормонов, которые начинают вырабатываться исключительно при соблюдении правильных условий – поединок, травматическая ампутация, спаривание. Очевидно, этот гормональный фонтан не может не сказываться на психике аборигенов: Лью, похоже, превращается в женщину не только телом, но и душой. Это как-то… грустно, что ли… Бедняжка утратила непосредственность и живость, как-то погасла.

Я пытаюсь с ней поговорить. Н-До почти не оставляет её, но я выбираю момент для пары слов наедине.

За время метаморфозы она очень изменилась внешне. На сорванца больше не похожа; вылитая «девица чёрная и прекрасная» из Песни Песней, даже лицо смягчилось – а тело приобрело совершенно скульптурные очертания. Как-то это слегка смущает.

Меня Лью тоже стесняется. Не знаю, как это понять: то ли ей стыдно, что я видел её в совершенно непарадном виде начала метаморфозы, то ли она догадывается, что я знаю их с Н-До секрет… Как бы то ни было, откровенничать со мной она больше не торопится, хоть и очевидно симпатизирует по-прежнему. Н-До вышел – и Лью тут же просит принести ей «чаю».

– Госпожа совсем перестала говорить со мной иначе, чем по делу, – говорю я грустно. – Жаль. Меня это огорчает.

Лью тоже огорчается – смущается, улыбается, краснеет:

– Да… ты так много сделал для меня… слушай, Ник, раньше, чем болтать с людьми, надлежит разобраться в себе. Я ещё не разобралась. Это… неприятно.

– Но с Господином Н-До тебе приятно разговаривать? – спрашиваю я с доброжелательным любопытством старого слуги. – Я прав, Госпожа?

– Знаешь… странно говорить об этом с тобой, – Лью мнется. Я чувствую некоторые угрызения совести от этого допроса. – Н-До… как тебе сказать… я его очень люблю и отчаянно ненавижу… А вообще, это неважно.

– Почему? – говорю я. Мне слегка дико это слышать.

Лью вдруг улыбается, как дома, в поместье А-Нор:

– Потому что я меняюсь, и в голове у меня ветер и сухие лепестки. И ещё потому, что лучше Н-До я никого не знаю. И потому, что мне повезло… ну и вообще! Слушай, мне тяжело рассуждать. Ты дашь мне напиться?

И взгляд у неё девически лукавый, но я вдруг чувствую за ним знакомое упрямство Мцыри. Это окончательно запутывает меня.

Я стараюсь за ними наблюдать. Это – первая пара нги-унг-лянцев в пределах нашей досягаемости до такой степени, чтобы можно было отследить все частности развития отношений. Меня порадовало бы, если они не замечали бы меня, как аристократы не замечают слугу – но примерно с середины метаморфозы они почти не говорят при мне. Обнимаются иногда, но не говорят. Прекращают любой разговор, когда кто угодно входит в комнату. У меня недобор психологической информации.

Я борюсь со стереотипами. Старшие Господа Л-Та иногда восхищают меня, а иногда выглядят в моих глазах законченными лицемерами. Лью кажется мне сломанной жертвой; Н-До порой вызывает настоящее отвращение – и не хватает данных, чтобы изменить отношение на лояльное. Я понимаю, что сужу о них по земным меркам – но других нет. В общем и целом, моя работа в замке Л-Та плодотворнее, чем в поместье А-Нор – я вижу личную жизнь аборигенов изнутри, в поместье А-Нор о таком и мечтать было нельзя – но всё равно почти ничего не понимаю.

Любые сельскохозяйственные работы рассматривать морально легче, чем здешние малопостижимые страсти. Я должен радоваться ценнейшей для биологов и ксенопсихологов информации – но мне тяжело. Моему земному «я» вопреки роли хочется вступаться за бедную девчонку, которую обижают эти светские сволочи. Меня раздражают нравы высшей знати – катастрофическое гипертрофированное лицемерие – и мне пока не удается сблизиться с кем-нибудь из семейства или дворни по-настоящему. Меня держат на расстоянии, с которого ничего не рассмотреть. Разве что Ра иногда задает странные вопросы.

Я что-то упускаю. Пока я наблюдал аборигенов со стороны, они казались мне почти людьми. Изнутри… я не знаю, что думать. Аборигены, которых я начал, было, воспринимать с земной точки зрения, лихо поставили меня на место.

Остается только продолжать наблюдения. Я беру себя в руки, считаю до десяти, как только мне мерещится тень раздражения – и стараюсь анализировать мельчайшие частности.

Биология – биологией. Но пока я не пойму аборигенов, как своих – нечего и думать о серьёзной работе. Как можно пытаться вникать в политику или искусство, если тебя ставят в тупик мальчик и девочка?

Наберемся терпения.

* * *

Ра вовсе не собирался ни за кем шпионить. Ему просто не спалось.

После разговора с Ар-Нелем ему было неспокойно и нервно. Ар-Нель непринуждённо, почти шутя, сложил листок из Книги Судьбы пополам – и Ра уже не мог не думать о том, какие имена совпали и соприкоснулись.

«Потайная шестёрка»…

Разговаривать об этом с Родителями казалось бессмысленным. Если бы Мать или Отец хотели, чтобы Ра всё, как следует, понял, они сами завели бы разговор на эту тему. Их молчание означало их шутки или раздражение в ответ на любой вопрос. Братья – не осведомлены и о собственной судьбе. Лишь Старший – порвал свою страницу из Небесной Книги и переписал священный текст заново, ему Ра мог доверять, но Старшего сейчас интересовала только собственная жизнь.

Ра написал письмо Ар-Нелю, пригласив его на прогулку и шуточный поединок. Ар-Нель ответил весело и любезно, пообещав приехать, как только выдастся свободный день – и Ра ждал, боясь вопросов Второго и Третьего Брата и надеясь как-нибудь вывернуться. Впервые ему хотелось общаться с человеком, которого, в общем, не одобряла Семья.

Ну да. Семья – во всяком случае, Родители – одобряла сына Эу-Рэ. И теперь за спиной Ра могли вестись любые переговоры; от этого ему становилось почти жутко.

Босой ногой – на ступеньку из колючей ветви?! Не высший, а высочайший круг?! Ну как, скажите на милость, можно вообще представить себе Наследного Принца в качестве спарринг-партнёра… А если это бред и надуманные Ар-Нелем глупости, то что все эти великосветские господа внезапно делали на свадьбе Старшего Брата? Мы же в опале, мы всегда были в опале… Господин Л-Та, Господин-Неприятности Короны…

И Ра ждал Ар-Неля страстно, как посланника собственного будущего – не в силах заснуть от нетерпения. Когда Ар-Нель, наконец, прислал записку, что заедет завтра, Ра вообще не смог заставить себя лечь в постель.

В спальне казалось несносно жарко от натопленной жаровни рядом с ложем. Ра накинул плащ и вышел в сад, наслаждаясь холодной свежестью осенней ночи.

Осень пришла к повороту. В свете масляных фонарей кружились медленные и мелкие снежинки; изморозь лежала на траве, сделав её стеклянно ломкой, сахарный налет инея похрустывал под ногами – и воздух благоухал тонко и сладко, подобно цветку златоцветника в любовном письме. Обнажённые чёрные ветви деревьев, тронутые морозом, вырисовывались на буром небесном полотне чётко и изящно, словно начертанные тушью. Сад был совершенно пуст, только в далекой будочке привратника горел розовый огонёк; все, кроме сторожей, спали. Одиночество показалось Ра блаженным.

Наслаждаясь свежим холодом и тёмным покоем спящего сада, Ра обошёл дом – и вдруг услыхал приглушённые голоса. В той самой беседке, где Ра разговаривал с Ар-Нелем, кто-то был – там даже зажгли фонарик. Ра показалось, что он слышал голос Госпожи Лью. Это мгновенно изменило его намерения – снова нестерпимо захотелось коснуться хоть краешка той тайны, которая её окружала.

Ра тихо, как тень, стараясь не хрустнуть и не шевельнуть ветви, прокрался к беседке в тени кустов. Акация давно облетела, но густое переплетение веток ночью казалось надёжным прикрытием. Жёлтый фонарик под сводом беседки освещал для Ра фигуры Старшего и Госпожи Лью, но для разговаривающих, очевидно, ночной сад тонул во мраке.

Впрочем, увлечённые разговором, они и не глядели по сторонам. Ра удивился их тону и позам – спорщиков, почти соперников, а не влюблённых. Старший держался за эфес; Госпожа Лью почти отвернулась от него, говорила через плечо и в сторону.

– Я не понимаю, – говорила она, – чем не угодила тебе. Ты – мой сюзерен, я делаю всё, что велит присяга…

– Ты меня презираешь, – сказал Старший с таким странным выражением, что Ра стало холодно. – Презираешь, не принимаешь всерьёз, я тебе смешон… Нет, не отрицай очевидных вещёй! Я люблю тебя – я вижу.

– Как я могу презирать своего сюзерена? – сказала Лью. – Разве я посмею?

Ра тут же вспомнил Ди, и Старший тоже, очевидно, тут же вспомнил Ди; в его тоне послышалось отчаяние с некоторой примесью злости:

– О, Лью, ты хоть знаешь, каково безответно любить собственную жену?!

Ра показалось, что Лью улыбнулась.

– Прости, Н-До, откуда мне знать…

Старший схватил её за плечи, повернул к себе, заглянул в лицо:

– Не можешь мне простить?! Не можешь смириться с тем, что не скрестила со мной клинка?! Сравниваешь с мёртвым, будь он проклят?!

Ра чуть не сел прямо на заиндевевшую траву.

– А, нет! – рассмеялась Лью, и её голос показался Ра совершенно бессердечным. – Как дурно думаешь обо мне! Госпожа Эу-Рэ всегда говорила, что надлежит благоговеть перед благодетелем…

Старший встряхнул её, как зарвавшегося пажа:

– Не смей!

– Прости, Господин, – сказала Лью с насмешливой кротостью. – Я должна молчать и повиноваться, как добрая жена. Мне лишь на миг показалось, что тебе этого, как будто, не хочется…

Старший отпустил её, остановился, опустив руки.

– Лью, – сказал он с мукой, – я не знаю, что делать. Прошлого не изменишь. Я ненавижу мертвеца за то, что ты любила его… но не мне с ним тягаться. Я сильнее – но что такое поединок с ним, когда не было поединка с тобой… я не могу тебе ничего доказать.

– Ты можешь, – возразила Лью, пожав плечами. – Можешь, но не хочешь. И, прости меня, подарок Небес, ты вообще слишком много от меня хочешь. Я всего лишь двойной какой-то трофей. Знаешь ту деревенскую скороговорку: «Татем у татя перекрадены утята»? – и рассмеялась.

– Ты такая скрытная! – воскликнул Старший с досадой. – Ты ничего не говоришь и злишься, когда я ничего не понимаю!

– Я знаю тебя наполовину, – сказала Лью. – Я знаю твое тело, но не знаю твоего клинка. Ты ведь понимаешь, чего это стоит?

– Хок, – пораженно проговорил Старший. – Ты – сумасшедшая.

– Ты тоже, – сказала Лью весело.

– Хочешь поединка со мной? – спросил Старший, кажется, чуточку расслабившись, даже улыбаясь. – Ты, правда, хочешь? На тростнике?

Лью погладила его по щеке.

– Кто же сражается всерьёз на тростнике? Нет, Господин. На остром оружии.

– Ты совсем сумасшедшая. Ты ещё больна.

– Я достаточно здорова, чтобы ты мог брать меня, но больна для поединка? Ты лицемер.

Старший выпрямился, щурясь, взглянул на Лью – и Ра понял, что он принял решение.

– Всё, пойдём, – сказал Старший, взяв Лью за руку.

– В спальню? – спросила она насмешливо.

– В оружейный зал. Меч взять. Для тебя. Острый. И я убью тебя.

– Вместе со своим ребенком? Сильно…

– Это уже неважно. Я убиваю своих партнёров. Чем больше люблю, тем более жестоко убиваю. Но ты – моя жена и, конечно, можешь передумать. И всё будет, как раньше…

Лью, смеясь, влепила Старшему правильную затрещину:

– Я никогда не боялась клинка в чужих руках! Ты убьёшь меня – и я умру счастливой, доказав себе, наконец, что принадлежала победителю!

Старший ткнул её кулаком в плечо, будто она не была женщиной:

– Я посмотрю, чего стоит твоя отвага… и как быстро ты опускаешь оружие. Не надейся, что я пощажу тебя из-за метаморфозы! Мне плевать. Я устал. Я больше не могу лежать у твоих ног и скулить, когда тебе хочется смеяться надо мной.

Лью сняла с крючка фонарик; супруги вышли из беседки и быстро, почти бегом, направились к дому. Ра, уже не в силах уйти, в ужасе, в ажитации, в полном душевном раздрае, шёл за ними, держась в тени – понимая, что им безразлично всё вокруг, как всегда перед поединком.

В ту ночь Ра понял, почему Ар-Нель из Семьи Ча назвал Старшего сумасшедшим – и был готов подписаться под этим определением. Ар-Нель обладал фантастическим чутьем, а безумие Старшего показалось Ра почётным, как золотая кайма вокруг фамильного герба.

«Я тоже так хочу! – подумал Ра, когда Старший и Лью отперли оружейный зал и скрылись в нем. – Я хочу, чтобы было невероятно! Я хочу коснуться ладони Госпожи Ночи, Госпожи Любви-и-Смерти – и будь, что будет! Наверное, надо всех разбудить, сказать, что эти двое решили совершить преступление, как минимум, против нравственности – но, прости мне Небеса, я не могу. Даже если они убьют друг друга».

Они вышли через три минуты. Лью держала меч в руках – не тренировочный клинок, а Разум Стали, принадлежавший кому-то из почивших предков, Ра видел это даже в сумерках. Узнать Лицо Лезвия нельзя было, но уж простую вещицу от благословенного меча любой отличит и в кромешной тьме.

Старший поставил фонарь на каменные перила террасы.

Лью обнажила меч, отшвырнула ножны в сторону и сбросила с плеч накидку из меха лесных котов. В полумраке она казалась воплощением самой Ночи, а Старший нимало не напоминал День, скорее, представившись Ра каким-то сказочным демоном-бойцом.

Он стоял, поглаживая клинок пальцами, будто не воспринимал Лью всерьёз, и говорил:

– Я, конечно, не собираюсь делать скидки на твою метаморфозу и на твоего младенца, которого ещё почти нет. Мне всё равно, ранена ты или здорова. Ты отлично знаешь, что правила везде таковы – слабый умрет.

– Вероятно, мне придется заколоться, если я случайно прирежу тебя, – смеясь, сказала Лью – и атаковала с поразившей Ра стремительностью.

Старший переменил позу быстрее, чем меняется очертание дыма в ветреный день, остановив её клинок. Лью отступила и сделала несколько танцующих шагов – «Полет Ласточки» – прикидывая уязвимые места в обороне Старшего. Она двигалась чётко и упруго, как отличный боец – а лица супругов сделались именно такими, каких Ра совсем не ожидал, несмотря на все жестокие слова: азарт, злая весёлость, та самая, которую ему уже приходилось видеть.

Лью казалась прирождённой убийцей, непредсказуемая и стремительная – но её положение успело измениться, и сказывалось отсутствие тренировок. Старший, когда она запнулась на выпаде, усмехнулся:

– Ты путаешься в юбке!

Почти в тот же миг её клинок разрезал его кафтан, на волос не дойдя до тела – у самой шеи:

– Ты загляделся, Н-До, Господин-Страшная-Смерть!

– На твою грудь! – рассмеялся Старший. – Клянусь Небесами, в бою выглядит восхитительно. Тебе не мешает?

– Мне непривычно, – Лью снова атаковала, очень красивым «Прыжком Кота». – Но пусть это тебя не обманывает!

– Ты задыхаешься. Тебе больно?

– Я терпелива. Дыхание выровняется, – пообещала Лью, но отступила, пытаясь выиграть время.

– Ты хороша в бою не по возрасту, – заметил Старший, остановившись и улыбаясь. – Я вижу, тебя отлично учили. Ты хороша, только слишком молода для меня… и была молода для мертвого, будь он проклят…

Слишком медленный бой, подумал Ра, ей всё же тяжело, они уже закончили. Ра ждал, когда Лью ответит просьбой прекратить игру – но она начала прекрасную продуманную атаку, заставив Старшего сделать три шага назад. В какой-то момент Старший выглядел нерешительно, даже растерянно. Лью уже победительно улыбнулась, сделав в высшей степени опасный выпад – но Старший выбил меч у неё из руки именно в тот миг, когда казался наиболее уязвимым, почти раскрытым.

Клинок отлетел шага на три и упал со звоном; Лью невольно отследила его падение, а Старший сбил её с ног и приставил клинок ей к горлу.

«Укус Паука», да, подумал Ра. Вот как это выглядит. Подло, в сущности – но эффективно.

– Силы ада, – пробормотала Лью с навернувшимися слезами. – Опять…

– Хороша, хороша, – сказал Старший, улыбаясь. – Невезучая только. И ещё наивная. Молодо-зелено.

– Ну давай, убей же меня! – огрызнулась Лью, но Старший сгреб её в охапку, поднял с земли, прижимая к себе сильно и грубо, и сообщил, усмехнувшись:

– Я передумал.

Потом Старший целовал её, она дралась, перестала драться, обвила руками его шею, плакала, стирала слезы щекой Старшего и спрятала лицо у него на груди. И Ра видел именно то, что нельзя видеть вообще никому – не сумев найти в себе силы вовремя уйти.

Он снова думал о трагической любви. А что ещё ждать от жизни, когда у тебя в родне пара сумасшедших, чья жизнь годится в темы для баллады?

Ра жалел только, что это нельзя рассказать. Его собственные волнения и душевные смуты показались мелкими и далёкими перед теми, кто строил судьбу, выдирая целые страницы из Небесной Книги.

Ра возвращался в свои покои в смятении чувств – и его вернуло на землю внезапное появление на пороге Третьего.

Третий Брат стоял, прижимаясь к дверному косяку. В темноте его лицо показалось Ра белым, как бумага.

– Ты не спишь? – удивился Ра.

– Змеи, – сказал Третий хрипло. – Я хочу остаться с тобой. В маленькой спальне, где я спал – змеи, светящиеся змеи…

Ра передернуло. Он схватил Третьего за руки – и его обдало влажным жаром. Третий вцепился в рукава Ра, пошатнулся и чуть не упал.

– А, проклятие, – прошептал Ра в ужасе. – Слушай, драгоценный, я думал, твоя лихорадка прошла ещё до свадьбы Старшего…

– Да, – Третий кивнул и снова кивнул, блестя глазами; Ра теперь ощущал, как дрожат его пальцы. – Я в порядке. Но всюду эти змеи…

И единственное, что Ра догадался сделать – это усадить Третьего на свою постель, почти силой. А больше ничего сделать было нельзя: зимняя лихорадка – такая простая вещь, потрепав несколько дней, она постепенно проходит сама собой… если не возвращается.

А если возвращается – то, может статься, уходя, заберёт с собой. Об этом Ра слышал много раз, но до сих пор не видел – и даже в страшном сне не мог увидеть, что такое случится с Третьим. А что сделаешь? Горячий отвар чок с акациевым сиропом? Натереть ступни козьей шерстью? Обернуть зеркала красной материей? Зажечь курительные свечи, отгоняющие демонов? Разбудить Мать? Послать пажа в город за врачом с патентом Государя? Поехать самому, немедленно?

Врач приедет к полудню, может быть, застанет Третьего в живых, послушает его дыхание и велит заварить чок с сиропом акации…

– Останься здесь, – сказал Ра Третьему и вышел, чтобы разбудить слуг. И это было очень некстати, из-за безумных игр Старшего и Госпожи Лью – но на счастье Ра дикарь, паж Госпожи Лью, проснулся сам собой.

– Согрей воды, – сказал ему Ра, чувствуя намек на облегчение оттого, что кто-то из старших – пусть дикий горец – находится поблизости. – Скорее. Мне надо.

И рассказал, зачем надо, пока вода в котле не зашумела, как ветер в кронах деревьев…

Запись N87-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Вот чего мне не хватало.

Умирающего мальчишки из Семьи, где я служу. Едва ли не сразу после свадьбы. Везуха.

Вот же не спалось мне этой ночью! Во-первых, какое-то странное напряжение чувствовалось между Н-До и Лью, чертовщина какая-то. Злые искорки в глазах, улыбки непонятные и тоже недобрые…

Мне кажется, что эта сладкая парочка всё-таки не срастается. Что Н-До со своим норовом уже жалеет, что взял чужую девчонку, а Лью тихонько бесится от осознания этого. Мне хочется за ними присматривать, тем более, что вечером они не то, что отсылают меня, а прямо-таки гонят от себя.

И Лью смеётся и краснеет, и в глазах те же чёртики. Я боюсь за неё: всё-таки она – мой ближайший знакомец в этом мире. Из опаски шпионю.

Я наблюдаю, правда, издалека, всю эту компанию ночью в саду: Ра, озабоченного подростка, который вечно смотрит на Лью голодными глазами, а сейчас шпионит вместе со мной, саму Лью и Н-До. Мои юные голубки воркуют на повышенных тонах в беседке за домом, а потом рубятся на боевых мечах.

Выглядит ужасно. Слишком уж напоминает спровоцированную попытку убийства – но Н-До, вроде бы, остывает в последний момент, когда Лью уже обезоружена. А может, его просто возбуждают драки, как и полагается здешнему парню, заклиненному на убийствах: то, что происходит дальше, изрядно похоже на изнасилование – и я мучительно не знаю, ввязаться ли, оставить ли всё, как есть…

В конце концов, решаю, что следует соблюдать букву устава Этнографического Общества: не участвуй в жизни аборигенов, устраняйся и наблюдай, пока это возможно. Всё, что я делаю – это убеждаюсь, что жизни Лью непосредственная опасность, вроде бы, не грозит. После – отправляюсь спать с тяжёлым сердцем.

Задремать не успеваю: Ра выскакивает в коридор, ведущий в людскую. В людской у меня угол, который я делю с горбуном и двумя молодыми конюхами; слуги спят, я выхожу узнать, что случилось.

И узнаю. Ма-И, Третий Брат, вот-вот кончится от осложнения зимней лихорадки.

Дьявольщина.

Зимняя лихорадка – инфекционное заболевание. Возбудитель – вирус, несколько родственный вирусу земного гриппа. Болезнь протекает довольно легко – если не даст осложнение на дыхательные пути. В последнем случае смерть – совершенно обыкновенное дело: в поражённых лёгких начинается тяжёлый воспалительный процесс, горлом идет кровь с гноем, дышать всё труднее – и приветик.

Ра идет со мной на кухню, приносит сироп, приносит лепестки для заварки – роняет крышечку от сосуда с сиропом, руки у него трясутся, а на глазах слёзы. Надо думать…

Мне хочется отослать его. Он тоже элементарно может заразиться.

– Господин Ра, – говорю я, – тебе надо поспать. Ты ничем не поможешь.

– Я пойду к Третьему, – говорит Ра. – Он один.

И исчезает быстрее, чем я успеваю возразить.

Я завариваю «простудный» чай, приторно пахнущий – то ли на анис похоже, то ли на корень солодки. Капли датского короля… Думаю.

Вольно мне было корчить Эскулапа в деревне А-Нор! Я достаточно знаю физиологию аборигенов, чтобы вправлять вывихи, останавливать кровь и заговаривать зубы. Но тут вышел другой случай.

Смертельная болезнь. Местные не знают способов лечения; тот, кто подцепил эту дрянь, предоставлен сам себе. Медицина в Кши-На среднепродвинутая, для такого уровня развития цивилизации – весьма неплохая, но, приблизительно понимая, что такое бактерия, и отменно обращаясь с ранами, здесь ещё понятия не имеют, что такое вирус.

Хуже того: я тоже не знаю, что делать.

Наши биологи не занимаются местной патанатомией. Аборигены сильно отличаются от нас, настолько сильно, что, в сущности, здешнюю медицину землянам пришлось бы создавать с нуля – если бы это только пришло кому-нибудь в голову. Врачебная практика этнографам запрещена: в мире до сих пор действует естественный отбор, нарушать порядок вещей таким образом – почему-то грешнее, чем ввязываться в сложные отношения между разбойником, к примеру, и его жертвой.

Да и то, ведь вступиться за ограбленного – естественный поступок, о котором все, кроме благодарного уцелевшего, забудут через неделю, а вот исцелить смертельно больного – это чудо. Немедленно прослышат, будут болтать; целитель – не костоправ, целитель – полубог, и вот ты благополучно херишь миссию, возясь с больными туземцами. К тому же, я вовсе не медик. Я знаю, как пользоваться аптечкой, мне предоставили информацию о симптомах самых распространенных местных болячек (странно бы смотрелся на Земле соглядатай, не знающий, что такое насморк!) – но и не более того.

Допустим, я понял: у парня осложнение зимней лихорадки. От этого умирают – аборигены, естественно. Земляне защищены биоблокадой, но и так, скорее всего, не передалась бы местная зараза – другая у нас биохимия. Что я должен делать? Погоревать вместе с родными мальчишки и записать похоронный обряд – приличных похорон в банке данных ещё нет.

Тем более, этого Ма-И я почти не знаю. Он – замкнутый и неразговорчивый, шумных сборищ не любит, внимания к себе особенно не привлекает. То читает, то рисует. Со старшими братьями только отрабатывает фехтовальную технику. Фехтовальщик – не фонтан, совсем. На старших, да и на младшего, не похож особенно: они – сплошной драйв и натиск, а он – тихоня и, кажется, мямля…

Всё равно не жилец, думаю я и несу ему горячий отвар с сиропом, а заодно прихватываю и свою торбу – на всякий случай. Но не собираюсь ничего применять. Во-первых, нельзя. Во-вторых, если парень и выкарабкается сейчас – убьют потом, на поединке. Тихоньких тут не слишком любят, ими почти брезгают.

Пока я готовил отвар, Ра зажёг фонарик в своей комнате. Настоящих дверей тут нет, дверные проемы задвигаются выдвижной панелькой, как в купе; местные жители ценят уединение, не теснятся, как часто бывает в такую эпоху. Панелька отодвинута – Ра ждет, когда я приду.

Ма-И дремлет на тахте Ра. Он очень бледен, губы синие; светлые волосы прилипли к лицу. Свернулся клубочком, дышит с таким хрипом, что от двери слышно. Грудь ходит ходуном, как у задыхающегося. Всё вместе выглядит очень впечатляюще, даже для неспециалиста.

Ра сидит рядом на коленях, гладит Ма-И по щеке, по плечам, кусает губы. Поворачивается ко мне:

– Будить ли Мать? Будить ли Отца? Госпожа Лью говорила – ты понимаешь в болезнях…

Ну да. Это ты спрашиваешь, доживет ли твой братишка до утра. Хороший вопрос. А я знаю?

– Господин, – говорю я, – так сразу не ответишь. Мне надо помолиться… горским богам. Тебе лучше уйти, а то боги меня не услышат. Не вздумай звать Господина Н-До – он спит с Госпожой Лью, если она заразится зимней лихорадкой, это может убить и её вместе с ребенком.

Ра обхватывает себя за плечи. Мнется.

– Иди, иди! – говорю я грубо. – Вытолкать тебя, что ли?

Дикарское хамство, как всегда, срабатывает лучше, чем изысканная светскость. Ра кивает, выходит. Я присаживаюсь на край тахты, спиной к двери.

Что ж мне с тобой делать, Ма-И, думаю я. По уму, тебе нужны антибиотики, кислород, капельница с чем-нибудь, поддерживающим сердце, и наблюдение специалиста. И этого всего ты, конечно, ни при какой погоде не получишь. За сеанс экстренной связи с базой мне комконовцы голову оторвут, да тебе этот сеанс ничего и не даст: у биологов будет одно на языке – не смогу ли я доставить им твой труп для вскрытия?

Они вас не любят, биологи. Ваших животных, ваши растения – другое дело. Но вас самих считают ошибкой природы – в этом они заодно с КомКоном. Агрессивными мутантами считают, недочеловеками, примитивной культурой. Материалом для препаратов.

Не будем звать биологов.

Ма-И дёргается и кашляет. Кашляет, кашляет и кашляет, до рвотных позывов. Но крови на губах, вроде бы, пока не видно. Я разламываю очередную капсулу нейростимулятора – что ещё я могу сделать? – и держу голову Ма-И, так, чтобы он хоть сколько-нибудь вдохнул.

Он судорожно втягивает воздух, всхлипывает. Он горячий, дыхание как из печки – и горячими пальцами вцепляется в мою руку. Смотрит, мутно:

– Ник, это ты? У меня вот тут что-то… развяжи вот… – и свободной рукой пытается ослабить воображаемую удавку на горле.

И я пропадаю. Фундаментально нарушаю устав. В конце концов, ему всего лет семнадцать, а бросать на произвол судьбы ребенка, даже инопланетного ребенка, нелюдя и эволюционное извращение – мне нестерпимо.

Ладно, выговор мне получать ещё не скоро!

– Сейчас полегчает, не бойся, – говорю я. Треплю его по голове, достаю из своей чародейской торбочки шприц с дозой биоблокады. Дьявол, этого делать нельзя, нельзя, нельзя! Клинически не опробовано, он – чужак, его наша биохимия может просто убить на месте… но нет у меня больше ничего. Горские боги дадут – биоблокада убьёт только вирус, относительно не тронув иммунную систему. – Будет чуточку неприятно, а потом легче, – обещаю я и втыкаю шприц в еле заметно выступающую на запястье вену.

Да уж, неприятно ему не чуточку! Кашель сгибает его пополам, он задыхается, цепляется за меня – а мне остается только совать к его носу всё ту же сломанную капсулу и уговаривать:

– Ну давай, Ма-И, дыши, дыши! Не валяй дурака.

Чувствую себя ужасно. Вот сейчас он умрёт, а меня обвинят в грязном колдовстве и причинении порчи – а вот нечего молиться у постели юного Князя кому попало! Дурак я, дурак! Дорога в ад вымощена благими намерениями…

В комнату заглядывает Ра, отшатывается.

– Ник, что ты делаешь?!

– Пытаюсь заговорить демона лихорадки, – огрызаюсь я, и остатки пустого шприца тают у меня в руках. – Упрямый… зарраза…

Ра подходит, садится рядом, заглядывает мне в лицо, смотрит на брата. Ма-И больше не кашляет, его мышцы расслабились – боюсь, что это агония.

Осторожно кладу его на тахту. Он дышит, но его глаза закрыты, лицо кажется отрешённо спокойным. Вроде хрипы не так слышны, хотя пёс его знает…

– Третий спит, да? – спрашивает Ра шепотом. – Ему лучше?

– Если боги захотят, – говорю я. – Не смотри ты на меня так! Я просто человек! Знаю кое-какие травы и заговоры – и всё!

– Ник, – говорит Ра проникновенно, – ты хороший. Я всё понимаю. Никто не узнает, что ты колдовал, чтобы помочь Ма-И – а я тебе этого никогда не забуду.

С родными вы – просто воплощённое сострадание, думаю я, но когда дело доходит до драки – вообще забываете, что это такое. Планку срывает вместе с гвоздями.

– Я ещё не знаю, поможет ли мое колдовство, – говорю я мрачно. – Надо подождать, поглядеть день-другой…

– Но Ма-И лучше, – говорит Ра. – Я же вижу!

Он везунчик, этот Ма-И! Дыхание у него потихоньку выравнивается и температура понемногу падает. Похоже, он, действительно, уснул – после такой дозы стимулятора обычно срубает очень чисто, особенно если не чувствуешь сильной боли. Если биоблокада не сожрёт вместе с вируснёй его родные антитела – можно сказать, Ма-И уцелел.

– Подожди радоваться, – говорю я. – До утра он доживёт, а дальше…

Ра хватает меня за рукав. Забылся, конечно. Переволновался.

– А, оставь! Не говори так… или ты боишься сглазить его? – и затыкается.

Очень хорошо.

– А ты всё болтаешь и болтаешь, – ворчу я самым горским и дикарским образом. – Лучше бы тоже поспал. Я посижу с твоим братом.

Ра приносит тюфяк из комнаты Ма-И и устраивается рядом с жаровней. Засыпает быстро – его отпустил ужас. Я поправляю фитиль в фонарике.

Видимо, в этом мире у меня такой принцип работы: чтобы вызвать доверие к себе, надо прийти на помощь в экстремальном случае. Может, если Ма-И выживет, мое положение в доме Л-Та изменится к лучшему, как знать…

Ра просыпается ни свет, ни заря – рывком. Вскидывается.

– Ник, Третий жив?

В окно, затянутое пергаментом, еле просачивается серенький утренний отсвет.

– Жив твой брат, жив. Спит. Ещё долго будет спать – ты его не буди. Он должен победить демонов во сне, понимаешь? – говорю я с компетентным видом.

Ра кивает, тихо встает, на цыпочках выходит из комнаты, прихватив свой меч и шерстяной плед.

Ма-И вправду спит. Он мне очень нравится: лицо уже не выглядит восковым, он дышит ровно, только чуть похрипывая, и жар потихоньку сходит – ещё температурит, но уже не сгорает заживо. Везуч, везуч! Похоже, ухитрился справиться с биоблокадой, когда она съела вирус.

Ну что можно сказать? Честно заработал себе ещё несколько лет – а там уж как выйдет. Молодец.

Ра возвращается вместе с Юу и Н-До. Вся эта компания тут же сооружает передо мной живую картину «Братская любовь» – как они смотрят на Ма-И, как осторожно дотрагиваются до его лба и щёк, чтобы прикинуть, спал ли жар! Воплощение заботы…

– Ник, – говорит Н-До, – ты можешь получить всё, что захочешь. От Матери с Отцом, от меня – только скажи, что тебе надо. Ты… а, Ник, ты нам всем Небесами послан! – и улыбается.

– Вы Ма-И только особенно не тискайте, – говорю. – Не разбудите. Он ещё не совсем здоров… Юу, руки убери! Пусть он спит себе. Ничего мне не надо, на самом-то деле. Этот парень – теперь родственник моей Госпожи, и всё тут. Теперь уходите, дайте брату отдохнуть.

Они проникаются до глубины души.

Проходит совсем немного времени. Ма-И ещё спит, а замок Л-Та уже поголовно в курсе, что я вытащил с того света Третьего Сына Князя горскими молитвами или как-то там ещё. Мне приносят «жасминовый чаек» и вафли в комнату Ра; лакей кланяется в пояс. Госпожа Л-Та приходит и смотрит с трагическим видом – ей страшно задним числом.

– Ник, – говорит она, пытаясь казаться строгой, – я прошу тебя впредь сообщать мне, если кто-то из моих детей оказывается в опасности. Мой Младший сверх меры щадит меня – ему следовало бы меня разбудить… Меня леденит мысль о том, что Третий мог оставить мир, когда я спала…

– Да ладно, – говорю я, – чего там… Всё же, слава Небесам, обошлось, Госпожа – вот и хорошо. Но вообще, я учту ваши слова, конечно.

И Снежная Королева Л-Та прикасается к моему плечу кончиками пальцев, выражая тот максимум нежных чувств, который только доступен аристократке королевской крови по отношению к дикарю и плебею. Королевская благодарность… Потом целует Ма-И в лоб и удаляется.

И моя репутация в доме меняется в корне.

К тому времени, как Ма-И приходит в себя и просит глоточек воды, у меня есть отдельная комната, как у управляющего замком. Меня переодевают важным господином. Князь Л-Та порывается дать мне денег, но я беру у него только золотой «на лепестки» и прошу меня простить – ничего мне больше не надо. Ну дикарь я, что с меня взять!

Произвожу впечатление. Старые слуги на меня больше не косятся; мне кланяются, меня называют Господин Ник, это звучит немного смешно, но внушительно. Лью, узнав о произошедшем, как в старые добрые времена хватает меня за руку – не светски, искренне.

– Ник, я страшно рада! – и видно по лицу, что, действительно, страшно рада. И поворачивается к Н-До. – Помнишь, я рассказывала, как Ник мне ногу вылечил? Он – как учёный лекарь, он, знаешь, ещё… когда в поле одна крестьянская молодуха поранилась, ей руку зашил! Ниткой! И кровь перестала…

Она говорит с Н-До весело и оживлённо, как будто никакой метаморфозы не было, а Н-До – её старый приятель. Болтает, как в деревне… И Н-До радостно улыбается без всякой дурной изнанки.

– Любовь моя, нехорошо говорить «молодуха», как мужики. Надо – «молодая женщина».

– Зануда! – хихикает Лью, поражая меня. – Господин-Растяни-Лягушку!

– Деревенская девчонка!

– Светский сноб! Взял жену из конюшни, теперь стыдится! Стыдишься? Признавайся!

– Госпожа-Оса! Кусаешь – а сладкого не даёшь!

– Научи меня светским манерам, пока я ещё не стара! Научишь? Начнем с жасминового настоя с печеньем – как его едят при дворе? Так?

– Начнем с поцелуев. Только не здесь, – и Н-До тащит Лью из комнаты, а она отбивается, сильно – но в шутку. И со мной случается временный ступор.

Что-то вчера между ними случилось. Что-то принципиальное, чего я не понимаю. Они сыграли в поединок? Решили что-то для себя? С них обоих после этой драки со злыми подначками свалилась какая-то тяжесть, ярмо, которое не давало Лью быть собой, а Н-До лишало уверенности в себе… похоже, я ошибался в этих ребятах.

Ма-И смотрит на брата с женой и застенчиво улыбается; его бледные щёки порозовели.

– Ник, – говорит он тихо, ещё сипловато, – ты очень хороший лекарь. Наверное, тебя бы приняли в Академию Государя, не будь ты горцем…

Я усмехаюсь. Это – запомним, на Академию любопытно было бы взглянуть, но – оставим на потом.

– Куда мне, Господин. Я – человек простой… у нас в горах все травки знают.

– Никто не умирает от зимней лихорадки, да?

Не буду врать.

– По-всякому. Счастливый ты, Господин. Травки тоже, знаешь, не на всех действуют.

Ма-И прикладывает свою узкую ладонь с длинными пальцами к моей – как Лью.

– Я – твой должник. Умирать – страшно, тем более – от удушья…

Его непосредственная благодарность меня трогает. Я, пожалуй, сделал всё правильно. Я всё меньше чувствую их чуждость – вот опять мне кажется, что они понятны. Всё, что сторонним взглядом кажется гадким – закономерно.

Если мне придется опять решать, не нарушить устав ради кого-нибудь из аборигенов – я, кажется, его снова нарушу.

* * *

С Ар-Нелем у Ра вышло не очень хорошо.

Ра очередной раз зашёл к Третьему, проверить, не померещилось ли чудо его спасения и не изменилось ли чего, как раз когда Ар-Нель остановил коня у парадного въезда и крикнул привратника. И Крошка Ие прибежал взапыхах оповещать своего обожаемого господина, когда скандал уже был в самом разгаре:

– Младший Господин, там, у ворот, твой Второй Брат и Господин Ча… сейчас драться начнут!

– А, бездна! – воскликнул Ра в сердцах и кинулся к воротам опрометью, едва накинув плащ на рубашку.

Успел вовремя. Второй стоял в позе «Падающий Град» с обнажённым клинком, но Ар-Нель ещё не извлек меч из ножен, хотя и держался за эфес. Необрезанный жеребец Ар-Неля фыркал и нервно рыл копытом замерзшую грязь.

– Уверяю вас, бесценный Господин Л-Та, – говорил Ар-Нель в этот миг с подчёркнутым и довольно-таки оскорбительным терпением, – я прибыл сюда по приглашению. И до сих пор не размахиваю оружием перед вашим носом исключительно потому, что не желаю вызвать у вас никаких грязных мыслей.

– Даже не думай, что я жажду сразиться с тобой за тебя, Ча! – фыркнул Второй. – Мне просто хочется тебя проучить, я желаю, чтобы ты убирался – и только!

Ар-Нель пренебрежительно улыбнулся.

– Ах, великолепный Господин, я завидую вашему воображению! Вы можете представить себе аристократа испуганным вашими словами и вашей эффектной стойкой? Видите ли, только обязательства перед вашим родственником…

У Второго дернулась щёка.

– Второй, стой! – крикнул Ра, распахивая створку ворот. – Это я пригласил Господина Ча!

– Ты?! – Второй вкинул меч в ножны и смерил Ра укоризненным и надменным взглядом. – Младший, зачем тебе этот расфуфыренный франтик на тонких ножках?!

– Не смей выбирать мне друзей! – заявил Ра обиженно. – Я тебе друзей не выбирал.

– Забыл, что я старше? – усмехнулся Второй.

– Каменная горгулья на беседке старше тебя, – огрызнулся Ра, – но её голова – из рыхлого песчаника!

Второй пожал плечами.

– Когда-нибудь вы будете стыдиться этой ссоры, Господин Юу, – сказал Ар-Нель, но Второй удалился, не удостоив его ответом.

Ра поклонился, и Ар-Нель ответил на поклон с дружелюбием, несколько притушившим стыд, от которого у Ра горело лицо.

– Мне жаль, что Второй так… – начал Ра, но Ар-Нель махнул рукой и взял своего жеребца за повод.

– Вы позволите мне войти, мой дорогой? Господин Юу намекнул, что в вашей Семье не всё благополучно, и я огорчён сердцем, что не могу подарить Господину Ма-И красный фонарик с Добрым Словом. Я понимаю, что мне приличнее было бы уехать – но я хотел непременно побеседовать с вами, мой милый Младший Л-Та.

Ра позвал конюхов. Ар-Нель бросил им повод коня и направился за Ра в сад.

– Вам не холодно, друг мой? – спросил он между прочим.

У Ра снова вспыхнули щеки – он невольно сравнил собственный растрёпанный вид с небрежным шиком Ар-Неля.

– Нет, пустяки… Вы можете привести голубой фонарик, Господин Ча. Моему Третьему Брату лучше – за него молился горец Госпожи Лью, и жар спал. Совсем.

– Зимняя лихорадка, отступающая от молитвы – это отменная тема для благочестивой беседы, – усмехнулся Ар-Нель

– Это правда! – сказал Ра горячо.

– Но я же не спорю. Отмечаю, что Небеса явили чудо – всего лишь.

Ра собирался пригласить Ар-Неля в дом, но тот уверенно свернул к той самой беседке, где они познакомились в день свадьбы Старшего.

– Если вы не мёрзнете, дорогой Младший Л-Та, лучше нам побеседовать без стен вокруг. В стенах бывают щели, а из щелей торчат уши.

– Кто услышит, кроме моих родственников? – удивился Ра.

– Но я желал бы сообщить некоторые вещи лично вам, а не вашей родне.

Ра хотел возразить, что у него нет секретов – но поразмыслил и не стал спорить. Я уже достаточно взрослый, подумал он. Вовсе не обязательно сообщать Отцу и Матери о любом пустяке, а Братья так дружно ополчились на Ар-Неля, что истолкуют превратно даже самое благочестивое из сказанных им слов.

Они остановились в беседке. Тусклое солнце поздней осени озаряло обнажившийся сад, и сквозь ставшие прозрачными заросли акации можно было видеть легко, как сквозь опущенные ресницы.

– Очень хорошо, – сказал Ар-Нель, оглядевшись. – Мы одни.

Ра запахнулся в плащ и кивнул.

– Позавчера я гостил у Господина Смотрителя, – сказал Ар-Нель негромко. – Вместе с Отцом, который привез Госпоже Эу-Рэ медовое печенье и бумажные цветы для души бедного Ляна. Многие друзья Господина Смотрителя привезли медовое печенье, дабы душа Ляна не чувствовала себя одиноко и горько в Обители Цветов и Молний.

– А мне что за дело до этого? – хмыкнул Ра. – Ляна убил Н-До, убил на поединке – душа Ляна не должна бы таить обиду.

– Что такое обида мёртвых по сравнению с обидой живых?

– Вы хотите сказать, что Всегда-Господин изыскивает способ отомстить моему Старшему?

– Нет, – Ар-Нель мотнул головой так, что качнулись длинные серьги. – Он хочет отомстить всем Л-Та. А главное – вам, дорогой друг.

– Мне?!

– Среди друзей Эу-Рэ – Господин Великий Экзекутор, Уважаемый Господин Канцлер и Господин Третий Советник Государя. Они пили с Всегда-Господином сливовое вино и обсуждали самые последние новости: незадолго до свадьбы вашего Старшего Брата Господин Гадальщик Государя утвердил вашу кандидатуру на роль Официального Партнёра Наследного Принца.

Ра ещё туже запахнулся и сел. У него звенело в ушах.

– Не может быть, – пробормотал он потерянно. – Но мне не присылали письма…

Ар-Нель рассмеялся.

– Мой милый Младший Л-Та, вы мните себя такой важной птицей, что Принц, по вашему разумению, должен писать вам первым? Нет, вскоре вы напишете ему письмо, к которому приложите след вашей ладони. И года через три вы, как бы ни решили Небеса, станете коронованной особой. И у вас будут серьёзные враги при дворе. Завистники и жаждущие мести.

Ра почувствовал, что его знобит.

– Господин Ча, – прошептал он, стараясь не лязгать зубами, – откуда вы знаете?

– Ваш отец – гордец, – сказал Ар-Нель, – а мой – интриган. Пёстрый пёс, который вытаскивает удачу за хвост из любой норы. Боюсь, древность вашего рода и ваша кровь, почти та же, что и у Детей Дома Государева, не так значимы для устройства судьбы, как связи и умение слышать чужие речи, обращённые чужим ушам.

– Но ведь Эу-Рэ… – Ра запнулся. – Я хочу сказать – Эу-Рэ ведь не такая уж и важная фигура? По сравнению со мной, если уж Господин Принц считает…

Ар-Нель вздохнул.

– Наследный Принц не считает. Он вообще вас не знает. И толпа благородных юношей готова целый год спать на навозной куче и обедать там же, если это даст им хотя бы тень шанса занять ваше место. Среди этих юношей – немало тех, кто родился в тот же месяц, день и час, что и Принц; по крайней мере, так утверждают их матери. Ладони же и прочие суеверия вроде Потайной Шестёрки – это деревенские игры, и весь свет это подтвердит.

– Тогда – почему же Гадальщик выбрал меня? – спросил Ра, дрожа от холода и возбуждения. – Господин Ча, простите – я ничего не понимаю…

– Вы ещё слишком молоды, – сказал Ар-Нель. – И ваши почтенные родители не желают посвящать вас в грязные игры двора. Ваш отец не слышит никаких намёков; он хочет, чтобы его просили Ближайшие Родственники Государя, чтобы вернулась давняя слава вашего рода… не исключено, что в самом скором времени он дождется этого. Легенды вашей Семьи не так опасны, как драка между кланами близких родственников Государя – а они могут передраться насмерть, выбирая, чей сын достойнее.

– Я могу стать Государем… – прошептал Ра, которого вдруг озарила безумная и сияющая мысль. – Если Небо поможет мне выиграть поединок… Вы ведь об этом, милый Господин Ча?

Ар-Нель улыбнулся, как старший брат.

– Ваши шансы очень невелики, мой друг. В этом тоже заключается расчет Главного Гадальщика и самого Государя с его советниками. Вы – Князь, ваша кровь чиста, род древен, но вы – деревенский юноша. Не вам тягаться с тем, кого учили лучшие фехтовальщики страны – а может, и мира, как знать…

– Это неважно! – выдохнул Ра, которому вдруг стало жарко на пронизывающем ветру. – Господин Ча, вы… вы ведь об этом хотели со мной поговорить?!

– Я хотел вам сказать, что Господин Эу-Рэ поклялся тенями предков лить холодную воду на ваш огонь – сколько сможет. Он говорил о вас с Великим Экзекутором, называя вас «братцем убийцы» и «загорелым деревенским щенком». Он готов на всё, и, если хотите, я буду следить для вас за всеми его действиями. Это раз. Два… меня учили фехтовальным приемам, которые могут вам пригодиться. И моя рука – к вашим услугам.

– Вы ведете себя как давний и верный товарищ, – сказал Ра, пытаясь улыбнуться. – Это так удивительно… Чем я могу отблагодарить вас, дорогой Господин Ча?

Ар-Нель печально усмехнулся.

– Милое Дитя… простите мне эту фамильярность… Я веду себя как записной интриган и подлец. Когда в такой провинции, как наша, появляется будущий Официальный Партнёр Наследного Принца, все жители делятся на две группы: те, кто пакостит из зависти, и те, кто подличает из дурных надежд. Я – из вторых; надеюсь стать близким другом того, кто войдет в Семью Государя, причем – успеть предложить дружбу быстрее прочих. Но – будь вы менее милы мне, карьеру делать было бы тяжелее.

Ра вспомнил неожиданный ажиотаж на свадьбе Старшего и сморщил нос.

– Вы не похожи на подлеца, – сказал он искренне.

– Значит, я – подлец, не похожий на подлеца, – рассмеялся Ар-Нель. – Но вы совсем замерзли, даже при том, что вас греет честолюбие. Позвольте предложить вам услугу – я могу согреть вас лучше. Прикажите принести «тростник» – мы сыграем в спарринг.

– Почему не клинки? – спросил Ра несколько уязвленно.

– Я обычно не дерусь на мечах с заведомо более слабым противником, – сказал Ар-Нель. – Не обижайтесь на эту бесцеремонность, Младший Л-Та – считайте меня занудой-наставником. Я слишком намного старше вас – нас разделяет больше лет, чем вашего безумного брата и его маленькую подругу.

– Я сам принесу «тростник», – сказал Ра. – Принесу – и мы посмотрим, так ли уж я слаб!

– Если бы самоуверенность брала города, я был бы вашей рабыней, – улыбнулся Ар-Нель, и Ра снова не нашёл сил по-настоящему обидеться.

Второй Брат не удержался – пришёл-таки смотреть на поединок.

Ра подумал, что его можно понять: кто удержится? Это любопытство особого порядка. Ра был даже горд тем, что Второй смотрит – ровно до тех пор, пока Ар-Нель не выбил его оружие первый раз.

Ра растерялся. Ар-Нель оказался совершенно непредсказуемым и стремительным бойцом. Его небрежные движения и рассеянная светская улыбка обманули бы и более опытного противника, чем Ра – Второй присвистнул, перешептываясь со своими пажами, когда Ар-Нель обозначил смертельный удар.

– Оэ! – крикнул Ра. – Это – спарринг или репетиция убийства?

– Вы не двигаетесь, Дитя, – ласково сказал Ар-Нель и ударил Ра по пальцам так, что тот снова выпустил «тростник» из руки. – Вот так будущие очаровательные женщины лишаются правой кисти и всех прав, друг мой. Поднимите… Вам надо научиться защищать себя – даже если придется убить.

Ра сжал на эфесе онемевшие пальцы, смахнул чёлку и атаковал. Ар-Нель отстранился неуловимым движением, даже не попытавшись парировать его выпад. Ра врезал наотмашь – «тростник» вырвался из руки, как живой, а Ар-Нель ткнул ниже рёбер, так что Ра сел на землю, с минуту тщетно пытаясь глотнуть воздуха.

– Салонные выкрутасы хороши для деревенских развлечений, мой милый Младший Л-Та, – сказал Ар-Нель с тенью сочувствия. – Вы не находите, что нам с вами следует встречаться почаще? Боец становится сильнее, сражаясь всерьёз.

– Господин Ча, – сказал Ра, проглотив злые слёзы, – вы не могли бы показать помедленнее?

Ар-Нель подал ему руку.

– Следите. Из «Падающего Града» – в «Иву Под Ветром» – в «Аиста Над Полем» – в «Прыжок Кота». Повторите. Быстрее. Ещё быстрее… Вы засыпаете на ходу, Маленький Л-Та – вам всё ещё больно?

Тупой конец «тростника» врезался Ра под ключицу.

– А, проклятье! – вскрикнул Ра. – Вы этого не показывали!

– Учитесь реагировать на любое движение противника, Дитя, – сказал Ар-Нель дружелюбно. – И будьте быстрее. Вам надо стать очень быстрым, чтобы на что-то рассчитывать, мой дорогой друг.

Четверть часа поединка далась Ра тяжелее, чем несколько часов урока с прежним наставником. Ар-Нель казался неуловимым и неуязвимым. Ра остановил бой, чувствуя, как болит всё, от лодыжек до шеи – и не зная, плакать или смеяться от гремучей смеси злости, восхищения и досады.

– У меня никогда не было такого спарринг-партнёра, – сказал он, качая головой. – Вы меня так удивили, Господин Ча… это и есть ваше «отодвигание ширмы на три пальца»?

– На два, – возразил Ар-Нель, смеясь. – Вы ещё слишком юны. Но клянусь вам, дорогой Л-Та, я буду драться с вами столько, сколько понадобится. У вас ещё немало времени, я надеюсь.

Ра кивнул. Злость ушла, а благодарность осталась.

– Ча, – окликнул Второй, – может, сразитесь со мной?

Ар-Нель окинул его надменным взглядом.

– Очевидно, вам не стоит унижаться до спаррингов с тонконогими расфуфыренными франтиками, Уважаемый Господин. Наблюдая за поединком, вы и так получили больше, чем я желал бы вам дать.

Второй смущённо усмехнулся.

– Я… совсем вас не знал, Ча.

– Когда-нибудь, сделав опрометчивый вывод о том, кого не знаете, вы попадете в беду, Господин, – сказал Ар-Нель холодно. – Если только вам не будет угодно отнестись к нашим с вами отношениям как к полезному опыту… Мой дорогой Младший Л-Та, – продолжал он, отвернувшись от Второго, – если я попрошу глоток отвара чок, это не прозвучит бестактно?

– О нет! – воскликнул Ра, радуясь, что может увести Ар-Неля в свои покои. – Пойдемте.

Второй проводил их взглядом, обхватив правой рукой локоть левой – но ничего не сказал.

Горец Ник, оказывается, тоже подошедший наблюдать за боем – Ра не заметил, когда, потому что во время поединка не видел ничего, кроме «тростника» Ар-Неля – отошёл с аллеи и отвесил неуклюжий поклон с еле заметной ухмылкой на ужасной харе. Ар-Нель бросил на слугу быстрый взгляд.

– Камердинер А-Нор в чести в вашем доме, дорогой друг…

– Ну да, – Ра слегка удивился. – Он – хороший человек, несмотря на грубый вид.

– Вам нравятся карьеристы, – задумчиво сказал Ар-Нель. – Этот дикарь – карьерист, и гораздо более успешный, чем я… Не возражайте, мой милый, это очевидно. От горской деревни до замка князей – отличная карьера, я бы сказал…

– Странно, что вы об этом говорите, господин Ча, – сказал Ра. – Мне казалось, вы не замечаете слуг…

Ар-Нель оглянулся, убедившись, что Ник ушёл, и сказал, чуть снизив голос:

– Дитя, я замечаю всё. Мой Отец так учил меня – если хочешь поймать хитрую удачу, надо успеть заметить её мелькнувший хвост… у вашего Ника есть подружка?

– Нет… он – вдовец, его жена и дети пропали в горах. Он до сих пор скорбит, хотя прошло уже года три… Так мне говорила Госпожа Лью.

Ар-Нель задумчиво крутанул браслет на запястье.

– Он – очень необычный человек, этот горец… Он – взрослый, у него три года не было любовной связи… и он смотрит на поединок совершенно пустыми глазами… как никудышник.

– Нет! – возразил Ра. – Что вы, Господин Ча, он – Мужчина, просто…

– Просто ничего не чувствует, – кивнул Ар-Нель. – При том, что был женат… А, не слушайте меня, мой дорогой друг, я болтаю пустяки, не имеющие значения. Пойдемте пить чок.

Ра улыбнулся и потер плечо.

– Обсудим удар «Далекий Гром»! Я думал, вы проткнете меня насквозь «тростником», – сказал он, смеясь.

– А вы хотели взять боевые мечи, – заметил Ар-Нель, улыбаясь в ответ.

Запись N89-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Чудесны наши новости!

Я окончательно уверовал в собственное везение. Ни на что похожее я даже рассчитывать не мог – для землян впервые забрезжила смутная возможность взглянуть на столичное высшее общество! Я – счастливчик – радостно наблюдаю столичных послов, которые привезли Семье Л-Та уведомление: маленький Ра избран Официальным Партнёром Наследного Принца. Вот такие дела.

В доме – ажиотаж. Всё вверх дном, в столицу послан гонец за шёлковой бумагой высшего качества для официального письма, Ра пишет начерно и портит лист за листом – от волнения и радости руки дрожат, каллиграфия не удается. Братья дают советы, родители дают советы, важные господа из столицы дают указания, которые по тону советами не назовешь. У Снежной Королевы – матери впервые за всё время, какое я её знаю, пятнами краснеет вечно бледное лицо, и она обмахивается веером, хотя день стоит очень холодный, снег идет и в комнатах горят жаровни. Отец Л-Та, не в силах справиться с волнением, ходит по залу взад-вперед, беседуя с Господином-Важной Шишкой – Личным Его Королевского Величества Астрологом.

Подслушиваю, где только могу и как могу. Разговариваю со слугами – но им не до меня: костюмы-благовония-оружие-тушь и кисти-упряжь требуют немедленного приведения в полный блеск. Лью не прочь обсудить такое важное событие – но не смыслит ровно ничего, ей просто радостно. Н-До страшно горд и рассказывает Ра о каких-то каллиграфических тонкостях, Юу рассказывает о столичных красотах – насколько я понял, с чужих слов, а Ма-И берется за один день научить Ра рисовать летящего феникса в облаках из цветов.

И я, хоть тресни, не понимаю, почему вдруг королевский взгляд пал на опальный род, уже лет сто как сосланный в деревню. «Здрасте» среди ночи…

Это – не Земля. Если Ра победит Принца в ритуальном поединке – он сам станет Принцем. Наследным. С ума сойти. Ещё бы их всех не колбасило!

Правда, Его Высочество в настоящий момент пока маловаты; поединок, если ничего не случится, состоится, когда Принцу и Ра исполнится лет по семнадцать-восемнадцать. Но проблемы престолонаследия решают заранее.

Здешний подход к вопросу меня поражает.

Предположим, Ра, по местным меркам, очень хорош собой – об этом я часто слышу и на него все любуются. Астролог отмечает – Официальный Партнёр не разочарует Принца в смысле внешности. Ну да, он у нас форменная глянцевая картинка: тоненькая белокурая лапочка, чьи боевые качества удачно скрывают шёлка, цветные шнуры и толстая коса до пояса, лицо чистое, с тем самым, страшно ценимым здесь, вкрадчиво-нахальным выражением. Глазки синенькие, ха… Ладно, допустим, это сыграло какую-то роль, хотя для короны обычно считается принципиально незначимым.

Ра осматривает приехавший с Астрологом Лейб-Медик и, видимо, удовлетворяется результатом. Логично. Престолонаследие, дети, то, сё… как везде, в сущности.

Но ведь – образование у нашего Официального Без Пяти Минут Принца деревенское! Важные столичные гости словно сговорились этого не замечать! Фехтование, каллиграфия, картиночки, Наставления Учителя Ю, которые тут вместо «Юности честного зерцала»… Хорошие манеры – видимо, тоже на уровне деревенской знати, хотя разница между семьями Л-Та и А-Нор чувствуется, конечно. Но – этого что ж, достаточно, чтобы претендовать на трон? Писать-читать умеет – и ладно… в довольно-таки цивилизованной Кши-На?

Я всё понимаю, но пацан же ничего, кроме деревни, не видел! Какой из него король… Или им нужна потенциальная марионетка на престоле? Это объяснило бы непроведение поединков между принцами разных держав и демонстративно наплевательское отношение к приданому – берут одного из вассалов короны, тело как таковое, а лукавые царедворцы организуют шоу, крутя потом принцем, как им захочется…

Да и так, вроде, тоже не срастается. Король, небось, немало вкладывает в наследника – и что будет, если у потенциального продолжателя твоего дела рука в поединке дрогнет?

И какое во всём этом видится не характерное для Земли демонстративное благородство! У деревенского мальчишки и королевского сына – равные права! На трон! Ядрён батон…

Вся процедура направлена на подтверждение и подчёркивание этого равенства возможностей. Астролог уточняет даты рождения – ни один ни на час не старше. Ладони сравнивают, телосложение – чтобы создать ощущение равенства оружия. В высшей степени возвышенно и чисто – диву дашься.

И очень интересно, если эти церемонии – ширма для чего-то. Ра, естественно, не понимает, родителям, конечно, наплевать – на всё пойдут ради статуса, как иначе-то… Печально, что и я не понимаю. Ах, как было бы вкусно разложить для Земли местную интригу… но пока не хватает данных, не хватает, хоть мне и больше везёт, чем моим предшественникам.

А Ра, улучив минутку, окликает меня.

– Ник, отвези для меня записку в поместье Ча? Никому не говори, пожалуйста…

– Конечно, отвезу. Не беспокойся, Господин.

Этот Ча учит Ра экстремальному фехтованию. Тот самый, к слову, типчик с девчоночьей мордочкой, который застал Н-До с Лью на Празднике Листопада и за три минуты растрепал всем гостям об этом приключении. Скользкий типчик, не слишком-то мне нравится, и его дружба с Ра странно выглядит: Ар-Нель из Семьи Ча старше Ра лет на пять, если не на все шесть – и весь такой гадко-манерный, аристократик-ломака. «Мой милый, мой дорогой» – сюси-пуси, слащаво-жеманным тоном, а в драке на мечах использует очевидно грязные приёмы и, кажется, носит стилет в рукаве… Я бы такому пятак не доверил; братья Ра его тоже не любят, хотя, кажется, восхищаются, как опасным бойцом.

Мне хочется предостеречь Ра, но некогда.

Я беру лошадь и отправляюсь в поместье Ча. Конюху говорю, что выполняю поручение Младшего Господина, но не уточняю. Он и не требует – до меня по-прежнему никому нет дела, конюх тоже по горло во всеобщей суете: решил, что на всякий случай медные бляхи на упряжи должны гореть огнём уже сейчас. Тем лучше.

Лошадка – обрезанная смирняшка. Наверное, правильнее было бы назвать её «мерином». Рысь у неё, впрочем, довольно бойкая.

В Кши-На начинается зима. День стоит серый, то и дело порошит снег. Холодно; я жалею о «драненькой куртейке» из синтеплена, в ней куда теплее, чем в кафтане, подбитом ватой, и плаще, которыми меня пожаловали князья Л-Та за верную службу.

Выясняю у встречных-поперечных, как проехать к поместью Ча. Не столько сложно найти, сколько далеко – трачу на дорогу часа три. Давненько не выезжал за пределы замка Л-Та: чувствую себя вырвавшимся на свободу. У меня отличное расположение духа.

Поместье Ча кажется весьма зажиточным. Я вижу в полях клади здешнего «хлеба» или «кукурузы», укрытые рогожей, да и деревенька, попавшаяся по пути, не маленькая, ухоженная такая. Барский дом стоит на высоком холме поодаль, по-моему, его вполне можно назвать замком. Острая башня, украшающая главный флигель, втыкается в снеговую тучу штыком. Холм окружает обширный сад, состоящий из подстриженных плодовых деревьев и неизменной акации.

Ворота в ажурной чугунной ограде гостеприимно распахнуты; вообще, дом Ча выглядит очень раскрыто – заходите, гости дорогие. Встреченный в парке толстый лакей в меховой безрукавке весело машет мне рукой, не справляясь о цели визита – не часто сюда заезжают недоброжелатели.

Пергаментный «витраж», прикрывающий главную залу, изображает фениксов, резвящихся в позлащённых небесах. В лестницу из сплошных шипов здесь не верят.

Мальчик лет десяти, похожий на котёнка, уводит мою лошадь. Пажи хихикают из-за пергаментных картин – не иначе, как над моей рожей. Привратник нестар и шустр, он обещает немедленно сообщить господам, меня же провожает в приемную, убранную в чистоклассическом стиле: стены, оклеенные шёлковой бумагой, украшают каллиграфические надписи «Весёлое сердце приведет в эдем», «Кто смотрит, тот и видит» и «Небеса помогают отважным».

Каллиграфия в Кши-На – совсем особый вид искусства. Грамотны все, почти поголовно; даже деревенский домик, этакую глиняную мазанку, обычно украшает каллиграфическая надпись на дощечке, что-нибудь в духе «Любящие руки землю превращают в золото». Подростки-плебеи развлекаются, рисуя имена или прозвища в сложном каллиграфическом стиле пальцем на спине у водящего – чтобы он угадывал. У аристократов – похожая игра, только рисуют кончиком мокрой кисти по ладони, заставив завязать глаза, что придаёт игре чуть-чуть эротический оттенок. В Кши-На – культ написанного слова, страсть к афоризмам и цитатам и нежная любовь к процессу визуализации собственных мыслей, всё равно, посредством картинки или каллиграфического текста.

И море вариантов написания одного и того же знака – тут уж деревенщину с джентльменом не спутаешь! Даже книжные шрифты сильно отличаются – и их, говорят, отливают из серебра.

Фонетическое письмо. Способы начертания знаков – от очень упрощённых, легко вышиваемых или вырезаемых на деревяшке ножом, до изощрённых шедевров стиля, создающих настроение одним своим видом…

Однако, я задумался.

Ар-Нель появляется минут через пять, не больше. Он и дома увешан побрякушками, как ёлка – ожерелье, браслеты, длинные серьги… Смотрит на меня с понимающей улыбкой:

– Привёз письмо от моего юного друга, Ник? Приехали послы из Столицы, не так ли? Дай мне письмо.

Я протягиваю письмо. Он читает, поглядывая на меня. Я разглядываю мелкий орнамент на кайме его шарфа и считаю про себя до десяти и обратно – Ар-Нель меня раздражает.

Он дочитывает письмо, небрежно складывает его и суёт в широкий рукав.

– Скажи маленькому Л-Та, что я непременно буду у него завтра, Ник. Скажи, что я рад… Впрочем… Пойдем со мной.

Решил написать ответ. Я киваю, поднимаюсь за Ар-Нелем в его кабинет.

Мне кажется, что у этого типа воображение дятла, но в кабинете неожиданно уютно. Мне вдруг очень нравится акварелька, наклеенная на доску – уморительная грустная птичка, долгоносая, на тоненьких ножках, похожая на взъерошенного куличка, стоящая в пене прибоя и печально взирающая на далекий горизонт. В уголке каллиграфическая надпись, врисованная в контур сердца: «Счастье, где же ты?» Не важно, рисовал Ар-Нель эту картинку или купил; она выдает такую милую самоиронию, что моё раздражение несколько проходит.

Ар-Нель выдёргивает из пачки листок бумаги с красным обрезом и принимается тереть тушь.

– Сядь, – говорит он мне с насмешливым дружелюбием. – Хочешь чаю?

Я на миг теряюсь. Чёрт знает, что полагается по этикету… Впрочем, плевал я, горец, на этикет! У меня отличная легенда.

– Да. Спасибо, Господин.

– Налей, – кивком показывает на «чайник» на поставце. – Возьми печенья.

Трёт тушь и наблюдает. Интересненько…

Я беру сухое печенье. Откусываю. Осыпаюсь крошками, отряхиваюсь. Фиг ли нам, горцам. Ар-Нель наблюдает с полуулыбкой.

– Ник, – говорит он вдруг, – расскажи мне о своей деревне?

Этот шкет меня поражает. С чего бы такое внимание к моей скромной особе?

– Что рассказать? – спрашиваю я. – Ничего интересного, деревня как деревня.

– Отчего? – возражает Ар-Нель. – Ведь твоя деревня не в Кши-На? Там где-то, в горах Хен-Ер? Никто из моих знакомых там не бывал. Так далеко и люди, я полагаю, живут иначе?

Любопытному на днях прищемили нос в дверях. Я – неразговорчивый дикарь. И мне не положено посвящать кого попало в собственную частную жизнь.

– Люди как люди.

– В чём твоя вера, Ник?

Оп-па!

Об этом ещё не спрашивал никто. Вероятно, по умолчанию считали, что я верю в какой-нибудь вздор. Или – что в День и Ночь, как местные жители. Деревенский люд теософия не занимает, а господам не приходило в голову интересоваться такими вещами у слуги. Точный расчёт был, оправдался – но ведь не разработана религия в легенде, ни пса мы ещё не знаем о здешнем религиозном мышлении, и уж тем более – до такой степени, чтобы создать некую религиозную систему наподобие местных!

Да что ему далась моя вера? Больше всех надо…

Штирлиц посмотрел в небо.

– Зачем тебе, Господин?

– Любопытно.

Ах ты, ёлки-палки! Ладно, попробуем. Чтобы не завраться, будем держаться того, что знаем.

– В сына Творца.

– А кто его мать?

– Земная женщина.

– С ней сражался сам Творец?!

Тьфу ты, дьявол! Год спокойно общался с аборигенами всех сословий! Принесло на мою голову! Чуть не выбил из роли, поганец… Ладно, я сглупил, тут надо тупить. Бубнить ерунду. Да мы тут… в нашей… исконной, посконной…

– Господин, я не умею говорить на такие темы.

– Это тайна?

– Ага. Сакральная тайна.

– Ты вылечил молитвой воспалившееся лёгкое. Я думаю, ты обращался к сильному божеству. Мне жаль, что ты не хочешь мне рассказать, Ник…

Змеёныш… слишком много понимает для аристократика.

– Да не то, что не хочу – я не умею, Господин. Я – человек неучёный…

– У тебя удивительно правильная речь для деревенского мужика. Ты быстро учишься, хоть и немолод.

– Просто память хорошая.

– Ты – Мужчина, Ник?

Час от часу не легче. Может, ему накостылять, всё-таки, чтобы не лез не в своё дело? Или… слишком как-то профессионально вытаскивает на левые темы. Тупим, тупим! Смотрим, как баран на новые ворота:

– Мужчина, Господин.

Улыбается. Жеманно крутит рукой в воздухе:

– Пустяки. Это я так спросил, – обмакивает в тушь кисточку. – У меня красивый почерк, Ник?

Пожимаю плечами.

– Не смыслю в каллиграфии, Господин, – да что ж ты пристал ко мне?

– Мне показалось, что тебе понравился рисунок, – снова улыбается. – Меня учил Господин А-Тох. Я хороший ученик, как ты думаешь?

Усмехаюсь. Барские забавы.

– Хороший. Симпатичная птичка.

– Ты устал от этого разговора – или мне кажется?

С чего бы мужику уставать от дурного трёпа?

– Тебе кажется, Господин. Просто – много дел сегодня. Весь дом на ушах стоит. Младший-то Господин, знаете?

Поднимает с конторки исписанный листок, помахивает им, просушивая тушь. На самом деле, почерк хорош. Лучше, чем у моих князей – креативная каллиграфия, с претензией. У этого типчика, похоже, манеры настоящие.

Подает мне свернутое письмо, запечатанное восковой звёздочкой.

– Иди, Ник. Мы когда-нибудь поболтаем ещё – когда ты будешь меньше занят мыслями о своих сюзеренах. Правда?

Снова усмехаюсь. Обещающе.

– Конечно.

Ага. Щас. Забираю письмо, кланяюсь, разворачиваюсь, чтобы уйти.

– Ник! – окликает Ар-Нель. – Расскажи мне когда-нибудь про сына Творца.

Киваю – «да, да!» – и поспешно ретируюсь. Тянул меня чёрт за язык! Но – каков жук этот Ча… Наблюдателен и умён не по годам, надо отдать ему должное. Пожалуй, сейчас, несмотря на этот рискованный разговор, Ар-Нель бесит меня меньше, чем раньше.

Уезжая из поместья, я уже не злюсь. Тоже мне, Арамис! Манерная цаца с хорошими мозгами – ведь, пожалуй, расколол бы меня, если бы мог хотя бы представить…

Но даже очень разумный парень из местных не вообразит истины – поэтому не догадается, каков тут по-настоящему правильный вопрос. При всём – интересно было бы поговорить с Арамисом; вдруг какая-нибудь его подружка-белошвейка в курсе здешних придворных интриг.

Разве что – милый-дорогой Ча явно мне не доверяет.

* * *

Письмо от Принца Ра получил, когда год пришёл к повороту.

Зимний день, сумрачный, тёмный, весь в глубоких тенях, осветился всеми огнями солнца и звёзд, превратился в радугу, в фейерверк, в сплошной летний жар. Письмо обожгло пальцы.

«Я улыбаюсь, глядя на твой почерк, Ра из Семьи Смутьянов. Мне жаль, что нельзя увидеть тебя до поединка. Я рад, что ты мой Официальный Партнёр. Я целовал клинок, который будет держать твоя рука – след твоей ладони совпал с моим, как отражение в зеркале. Я жду встречи».

Конечно, он улыбается, думал Ра, прижимая письмо к щеке, а меч Дома Государей – к груди. Элегантнейшая каллиграфия, почерк, естественный, как дыхание. Я смешон со своими попытками писать аристократично… но мне простили неопытность. Может, мы будем друзьями? Может, мы будем счастливы?

Сторожевой Пёс Государей ухмылялся с эфеса меча, глядя рубиновыми глазами. Ра тоже поцеловал клинок: «Я держу в руках оружие, совершеннее которого нет. И это – дар любви».

– Да, ты счастливчик, – сказал Старший, улыбаясь. – Это большое везение – сходу влюбиться в Официального Партнёра, получив первое же письмо. Мне не было дано такой радости.

– Просто Младшенький – вообще натура влюбчивая, – съязвил Второй. – И ему ударило в голову официальное разрешение обращаться к Принцу на «ты».

– Не слушай их, – сказал Третий. – Тебя ведёт судьба, следуй за ней, а всё остальное – пыль.

Отец и Мать ничего не говорили – они только улыбались.

Ра чувствовал себя неописуемо счастливым; у него выросли крылья, он смотрел на далёкую землю с горней высоты. Его радость была бы абсолютной, если бы не Ар-Нель, которому Ра никак не мог не рассказать о произошедшем. Впрочем, Ар-Нель, похоже, знал обо всём не хуже, чем сам Ра – а может, и лучше. Письмо Принца лишь усилило его природный скепсис.

– Мой дорогой, – сказал Ар-Нель на следующий день, смахивая перчаткой снег с опушенных ветвей, – восторженность – это очень приятное состояние, но помните: Принц вас не знает, а вы не знаете его. В сущности, у вас не может быть уверенности, что это письмо не написано под диктовку наставника. Имейте в виду, Дитя – если вы не приглянетесь Принцу при личной встрече, то у вас немало шансов быть убитым. Вам надо работать над каллиграфией и фехтовальным стилем – и сделайте милость, мой юный друг, умерьте пыл. Экзальтация – скверный советчик.

– Вы безжалостны, Господин Ча, – выдохнул Ра с досадой, отворачиваясь, чтобы Ар-Нель не заметил его повлажневших глаз.

– Я не могу солгать, что сожалею о сказанном, милый Л-Та, – сказал Ар-Нель с грустной улыбкой. – Я стараюсь не говорить того, о чём пожалею… пожалуйста, не забывайте, что я предан вам, мой юный друг. Считайте, что я причиняю боль, как учитель фехтования – чтобы вы научились парировать смертельные удары. Вы лучше меня, видит Небо… я полагаю даже, что вы лучше Принца – но вам надо выжить, по возможности сохранив сердце не разбитым.

– Вы вообще не верите в любовь? – спросил Ра, глядя в снежную муть.

– Увы – верю. Это чувство причиняет много бед. Оно едва не погубило репутацию и жизнь вашей названной сестры, а любимый паж вашего старшего брата умер из-за него. Пожалуйста, Маленький Л-Та, сохраняйте холодный разум, пока сможете.

– Вы плохо думаете о Принце?

– Принц ещё слишком юн. Он ещё долго будет слушать наставников – и всегда будет слушать Государя. Даже нам с вами, мой милый, тяжело ослушаться отца – для Принца это вообще невозможно, вы ведь понимаете это?

Ра кивнул. В рассуждениях Ар-Неля легко находился жестокий резон. Думать в этой плоскости смертельно не хотелось, но Ра был вынужден признаться сам себе, что на любую вещь необходимо взглянуть, по крайней мере, с двух сторон – если желаешь увидеть её целиком.

– Не унывайте, – сказал Ар-Нель, улыбнувшись. – Когда после пары спаррингов со мной вы сможете безупречно написать любовное письмо в стиле «Ранняя Изморозь» и украсить его цветочной гирляндой, не жалуясь, что у вас дрожат руки – я смогу быть относительно спокойным за вас.

Ладно, решил Ра. Конечно, у Ар-Неля есть привычка выплескивать чашку воды в лицо того, кто кажется ему пьяным – но в чём-то он прав. Например, в том, что лишние уроки фехтования не помешают.

– О да, – сказал он вслух. – Приезжайте ко мне чаще, господин Ча. И – может, сегодня вы позволите мне попробовать вас отлупить? Просто чтобы справиться с грустью?

– Ах, я никогда и никому не мешаю пробовать! – ответил Ар-Нель, смеясь. – Я с наслаждением вываляю вас в снегу, дорогой друг – если это вас действительно утешит.

И Ра побежал в оружейный зал за «тростником», отбросив в сторону все мрачные мысли.

Не то, чтобы после месяца поединков руки Ра перестали дрожать настолько, чтобы закончив бой, он мог тут же нарисовать цветочную гирлянду самой тонкой кистью – но к Последней Луне Года спарринги с Ар-Нелем стали полегче. Более того – Ра впервые в жизни удалось провести бой со Вторым Братом без особенного урона.

– Оэ… – протянул Второй озадаченно, когда Ра набил ему изрядный синяк на плече. – Младшенький, ты кусаешься, или мне показалось?

Госпожа Лью хихикнула в муфту, а Старший одобрительно сказал:

– Младший, Семье не придется краснеть за твой поединок в Столице.

– Знаешь, Второй, – сказал Ра как можно небрежнее, – я ведь могу повторить, если у тебя есть сомнения в истинности происходящего.

– Да ты обнаглел! – рассмеялся Второй и атаковал в стиле «Бегущий Бык».

Его удар сбил бы Ра с ног, как бывало уже много раз – но тело среагировало быстрее, чем Ра успел обдумать оборону. Он только отметил последовательность собственных движений: «Текущая Вода» – «Полет Журавля» – «Косой Дождь» – и…

Второй был вынужден шарахнуться в сторону, едва не поскользнувшись на утоптанном снегу.

– Поединки с Ча пошли тебе на пользу, – сказал он снисходительно, выравнивая дыхание. – Но имей в виду: это грязная техника.

– Цель боя – победа, – фыркнул Ра. – Признай это!

– Маленький плут, – бросил Второй, но не стал продолжать, признавая за Ра ничью в спарринге. – Наши гости в Ночь Последней Луны будут поражены твоим фехтованием в стиле «Котёнок Ловит Моль».

– Ты ведь изобразишь для наших гостей Моль, не так ли? – тут же спросил Ра детским голоском и наивным тоном, рассмешив всех, наблюдавших за боем, и Второму ничего не оставалось делать, как тоже рассмеяться.

До самой Ночи Последней Луны Ра чувствовал себя так, будто мир принадлежит ему. Он казался себе взрослым, сильным и независимым, Небеса как специально осыпали его радостями и надеждами – Ра думал, что детство кончилось, а взрослая жизнь великолепна.

В действительности Последняя Луна этого года оказалась последней луной его детства.

В Ночь Последней Луны стоял прозрачный мороз, и сама луна сияла с бездонных чёрных небес так ярко, что по снегу протянулись длинные голубые тени. Сонный зимний покой разлился по миру; чтобы стряхнуть его, понадобилась громкая музыка.

Семья Л-Та провожала прошедший год с помпой – он принес очень большую удачу. Красные фонарики и плошки горели вокруг замка, и их длинные цепочки выглядели с башни сияющими ожерельями. Мелюзга, под предводительством маленького братца Госпожи Лью и Крошки Ие, сбежала в тёмные уголки парка и играла там в разбойников – с фонариками и «тростником», заглушая воинственными воплями пение храмового причта, благодарящего День и Ночь за ушедший год и просящего счастья и радости в новом. Ряженая молодежь играла в шарады и «связь времен» – и Ра, одетый Вассалом Ону, хихикал над Ар-Нелем в ожидаемом костюме Ведьмака, но три шарады не отгадал…

Ночь уже перевалила за середину, когда тёмные всадники подлетели к воротам замка Л-Та во весь опор. Они спешились и вошли по алее, освещённой фонариками с пожеланиями всех благ, а привратник бежал впереди них – появление укутанных в чёрное фигур в озаренном зале, где пили горячий отвар чок и подогретое вино с пряностями, заставило разом умолкнуть и музыку, и голоса.

– Господин Л-Та, – хрипло обратился к Отцу чёрный человек с седой косой, – вчера утром Кши-На лишилась Государя. В связи с последними событиями и тем доверием, которым покойный Государь одарил вас в последний год своей жизни, Совет не мог не сообщить вам – одному из первых. Выраженная в завещании воля Государя подтверждена. Ваш младший сын – Официальный Партнер нового Государя, который взойдет на престол предков в следующее полнолуние.

На лицо Отца набежала тень. Мать укуталась в платок. В зале, кажется, боялись дышать.

– Гасите огни, – скорбно приказал чёрный гонец. – Следующая луна объявлена Луной Слёз.

Ра стоял посреди зала, чувствуя на себе все взгляды, и оживление стекало с него, как вода. Шлем Вассала Ону с крашеными перьями и панцирь из тонкой жести в сусальном золоте вдруг показались ему тряпками площадного шута, а веселье праздничной ночи вызвало приступ нестерпимого стыда.

Ра растерянно огляделся. Старший и Госпожа Лью, одетые фениксами, встревоженно шептались, спрятав лица в пышные воротники из цветных перьев. Второй разглядывал чёрных гонцов со странной, почти удовлетворенной миной, Третий гасил свечи в ближайшем канделябре. Пажи смотрели на Ра и чёрных с детским страхом. Взрослые, шушукаясь, отводили глаза.

Рука Ар-Неля невесомо коснулась плеча.

– Маленький Ра, – сказал он, впервые назвав Ра освящённым именем, – мне жаль. Моя душа полна скорби, дорогой друг. Кажется, мы с вами ничего не успели. Теперь приготовьтесь: может случиться всё, что угодно.

Ра не выдержал. Он кивнул, бросил быстрый взгляд на Мать – и, не дождавшись позволения или одобрения, выбежал из зала. Поднялся по лестнице к себе, прихватив по дороге свечу. Задвинул дверь, снял глупый шлем, бросил на постель. Торопясь, выдернул из пачки шёлковой бумаги с золотым обрезом листок, брызнул водой на подсохшую тушь.

«Я знаю, что тебе не до тех ничтожных слов, которыми я попытаюсь тебя утешить. Я понимаю – у меня нет сил тебе помочь. Просто знай – я плачу вместе с тобой».

Ра дунул на свеженаписанные слова, свернул письмо в самом простом стиле – как солдату или страннику – и бегом вернулся в потемневший зал, откуда, переговариваясь вполголоса, расходились гости.

Чёрные ушли.

Ра выскочил из дома – лицо обжёг ледяной ветер – и догнал гонцов уже у ворот, исключительно потому, что они шли подобающе медленно. Задыхаясь от холода и бега, поспешно поклонился. Сунул письмо в руку гонца с седой косой.

– Уважаемый Господин… передайте… – запнулся.

– Новому Государю, – закончил гонец с печальной тенью улыбки. – Конечно, Уважаемый Младший Л-Та. Это опрометчиво – как всё искреннее. Я надеюсь, что Новый Государь сумеет оценить ваш порыв по достоинству.

Разве дело в этом, подумал Ра. Будто я пытаюсь заработать на такой ужасной вещи, как смерть его Отца, какие-то преимущества себе… Государь столь высок, что невозможно чувствовать к нему жалость? Нельзя думать, как ему должно быть одиноко и холодно, потому что Отец в Обители Цветов и Молний – это вовсе не то же самое, что Отец рядом…

Может, я не смею сравнивать Государя с собой, даже если у нас совпадают все мыслимые и немыслимые знаки судьбы, вплоть до «потайной шестёрки»?

Но ведь он тоже – живой человек, думал Ра, дрожа от холода, но не ускоряя шаги. Посмеет ли кто-нибудь из Государевой свиты сказать ему: «Плачу вместе с тобой»?

А вдруг на Вершине Горы так же холодно и пусто, как на вершине настоящей горы? Вдруг там нет ничего, кроме льда и далёкого чистого небесного света?

Может, я поступил глупо, подумал Ра, подходя к дому. Но – пусть он знает, что я не побоюсь подойти близко, даже если это почти преступление.

У парадного подъезда фыркали лошади – оседланные и запряжённые в носилки. Гости уезжали.

Ра, остановившись в тени, прислушался к их негромким разговорам – говорили о том, что его очень занимало.

– …Небеса гневаются – страшное горе…

– …теперь Но-Хен неминуемо потеряет всё, что имел, зато Л-Та приобретут больше, чем могли мечтать…

– …на престол уже через луну? Мальчик, неутверждённый в статусе Мужчины?

– …без регента – уже не ребёнок, Время пришло – якобы взрослый. Теперь поторопятся с поединком, чтобы утвердить…

– …да его уже формально объявили Государем…

– …вас удивляет? Поединок Принца – всегда простая формальность…

– …просто – так откровенно…

– …что вы, Уважаемый Господин Мя-Гн, Совет мудр: мальчик-Принц – последний в роду, не дай Небо, с ним что-нибудь…

– …тихо, тихо, бесценный друг. Мы ещё не… тихо…

– …силы Земли и Неба, пошлите Принцу долгих лет – упаси нас от смуты и грызни в Совете…

– …Госпожа И-Вэ выслушала, как член Государева Дома – уже не пытается скрыть, что…

– …тише, тише. Я никого не принимаю с завтрашнего утра и до следующего полнолуния – и вам не советую… разве что – приватно…

Ра прижимался к ледяной стене, мелко дрожа от холода, и тщетно пытался осмыслить услышанное. Из всех слов, выхваченных из фраз, самыми яркими ему показались слова «простая формальность». Ра впервые слушал разговоры взрослых, совсем не предназначенные для его ушей – и взрослые в этих разговорах предстали гораздо более жестокими, чем Ар-Нель. К тому же им не было дела до Ра.

Вернее, Ра потихоньку превращался в их и собственных глазах в отменную сплетню. В разменную монету в сделке между Государевым Домом и Родителями.

Вот интересно, подумал Ра в тоске, Принц чувствует себя так же? Его Отец покинул земную юдоль, а взрослые, все эти Важные Господа, теперь подсказывают любое решение, ведя будущего Государя туда, куда им надо? Его это бесит или он привык?

Он думает – мои письма продиктованы моим Отцом, сделал вывод Ра и поплелся в дом. Он думает – я фарфоровая собачка, кивающая головой, если её толкнуть. Может, он прав?

В зале Ра тут же окружили родственники. Второй обнял, хлопнул по спине:

– Не убивайся так, Младшенький! Это большое горе – но всё преходяще…

– Как же ты мог выскочить на улицу без плаща, солнечный луч?! – сказала Мать с тревожной укоризной. – Ты не должен рисковать своим здоровьем по пустякам – оно уже принадлежит не только тебе.

– Выпей чок, – Третий сунул в руку тёплую чашку.

Ра всхлипнул и выпил залпом.

– Ты счастливый, – нежно сказал Старший, укрывая его плащом. – Не надо терзать себя – всё будет хорошо, Младший.

Это ты счастливый, подумал Ра впервые в жизни. Старший, милый, умный – ты не понимаешь. Ты прямой, как лезвие стилета, и такой же блестящий – поэтому ты не понимаешь. И ещё – похоже, тебе повезло не совпасть с Принцем символами судьбы. То, что неизбежно – не так уж радостно…

Ра взглянул на Госпожу Лью. Она чуть улыбнулась и погладила Ра по щеке – он почувствовал, как холодны и влажны её пальцы.

А вот вы что-то понимаете, дорогая Названная Сестра, подумал Ра. Или – предчувствуете. Потому что вы знаете, каково попасть в беду. Но вы тоже счастливая…

Что же будет со мной?

– Ты написал письмо, Младший? – спросил Отец. – Как ты мог отдать его, не посоветовавшись с Матерью и со мной? Что ты написал?

Ра закрыл лицо руками.

– Ничего. Ничего особенного. Позволь мне уйти. Мне нехорошо, голова болит, я устал… Можно, я посплю?

– Иди-иди, весенний день, – тут же сказала Мама, всё ещё встревоженно. – Поспи, я велю принести жаровню в твою спальню.

– Ча уехал? – спросил Ра Второго, и тот махнул рукой в ответ:

– Уехал, уехал. Дома только свои – иди, Дитя.

И Ра ушёл, страстно жалея, что Ар-Нель его не дождался.

Запись N91-04; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

Король умер. Вот это номер.

У меня теперь целый ворох чудесного фольклора о теле короля, лежащем в гробу из чёрного мрамора, в чёрном мраморном покое внутри Тайного Убежища на границе с Обителью Цветов и Молний. Душа короля теперь посещает в мире людей своих родственников и подданных, дабы убедиться, что всё и дальше пойдет правильно – все ждут знамений, все вздрагивают и оборачиваются на стук двери, на любой неожиданный звук… По всему дому стоят ветви акации с искусственными цветами из розового шёлка – как приветствие и предостережение разом. Если гаснет свеча, кланяются: «Простите, Государь!» Каменным фигуркам потешных собачек-чудовищ, охраняющих все входы в замок, завязали морды чёрными ленточками – чтобы не вздумали облаять дух короля, который незримо странствует по дому и саду ночами.

На одиннадцатый день в саду, в большой бронзовой чаше жгут благовония и роскошные букеты бумажных цветов – в подарок покойному королю, чтобы его новый дом в Обители Цветов и Молний могли достойно украсить. Цветы делали все пажи под личным руководством Снежной Королевы Л-Та. Она осунулась и устала за эти дни, её лицо стало ещё холоднее и строже.

А Ра плачет у себя в комнате или уходит на башню с письмом принца – нового короля, то бишь – и мечом, который ему прислали для поединка. Почти не разговаривает со своей роднёй – зато готов не отпускать от себя Ар-Неля. С ним рубится в оружейном зале, несмотря на траур – и шушукается на башне или в беседке, в местах, где никто заведомо не подслушает.

Мне жаль, что нельзя поставить там «жучок».

Короля жалеют, пожалуй – и все в каком-то замешательстве. Я случайно слышу, как Юу шёпотом говорит Н-До, что у Ра появился неслабый шанс стать королём, настоящим королём – восстановив тем самым попранную историческую справедливость. Н-До скептически улыбается, но не возражает. Пажи стараются угодить Ра изо всех сил – но ему, кажется, не хочется ни с кем общаться.

Вот кто искренне жалеет Короля и Принца! Письмо Принца, по-моему, составлено очень здорово: «Я улыбаюсь, когда читаю», – а ты додумаешь, улыбаюсь я тому, как ты мил, тому, как ты глуп, или меня просто ситуация смешит. Ра обладает воображением и темпераментом, он уже, Бог знает, чего навоображал – и рвётся дружить с принцем заочно.

А мне жаль его. Он может попасть жесточе, чем Лью. Придворные нравы безжалостны.

Но с Ра мне лучше не разговаривать вовсе. Это ведёт прямиком к вмешательству в политику исследуемого мира. Достаточно, достаточно с меня наблюдений! Было бы, конечно, здорово взглянуть на королевский двор поближе, но тут уж очень скользкая дорожка выходит.

После сожжения цветов, в замок Л-Та начинают наведываться гости. Соседи, кажется, лебезят и заискивают – Снежная Королева их не принимает, в доме траур. Зато важные особы из столицы, которым нельзя отказать, задерживаются на два-три дня, пьют с Господином Л-Та у него в кабинете и обсуждают виды на будущее.

Я стараюсь подслушивать – не без успеха. Господина Л-Та приглашают в королевский Совет, после свадьбы Ра с Принцем ему отойдут земли, давным-давно конфискованные у его предка – и важные особы хотят сделать его союзником заранее. Поливают друг друга грязью за глаза, обещают дружеские услуги, всё в этом роде… Господин Л-Та больше не выглядит загнанным жизнью, в его манерах появилась насмешливая небрежность.

Впрочем, Госпожа Л-Та всё равно главнее, ха!

Месяц траура на исходе, когда в замок Л-Та приезжает Личный Его Величества Астролог, страшно важная при дворе особа. По-моему, довольно-таки противный тип – вкрадчиво-слащавая толстенькая мордочка, да и небольшим тельцем слишком пухлый, чтобы быть хорошим бойцом. Не женат?

Зато роскошный кафтан вышит символами Земли и Неба – цветами и звёздами, а плащ оторочен роскошным мехом какого-то пушного зверя; от золотишка на шее, пальцах, запястьях и в ушах – чуть к земле не клонится.

Ему рады. Госпожа Л-Та лично встречает его у парадного подъезда, укутавшись в шаль.

Астролог интересуется, главным образом, Ра. Разговаривает с ним – как-то… не знаю, как определить. Может, как с малышом? Сюсюкает: «Как дела, Господин-Восходящая-Звезда? Ваши успехи в каллиграфии производят впечатление…» – что звучит абсолютно неуместно и неискренне. Ра вежливо улыбается, но явно хочет осторожно улизнуть, как кот, которого поймали и тискают. Его мирит с Астрологом лишь то, что тот привёз подарок от Принца – акварель, наклеенную на дощечку. Два… я ещё не придумал, как называть этих зверей – скажем, ирбиса на горной круче смотрят друг на друга кошачьими глазами, готовясь сцепиться. Удачный рисунок. Каллиграфическая подпись: «Любовь и доблесть – дорога ввысь».

Разумеется, Ра счастлив. Носится по замку, показывает пажам, братьям – и мчится в свой кабинет писать письмо Ар-Нелю: хвастаться милостью Принца. Иногда мне кажется, что он понимает что-то – но всякое понимание улетучивается, когда его романтическому воображению подкидывают новую игрушку. Я тоже восхищаюсь подарком Принца и сообщаю Ра, что радуюсь за него – что ещё остаётся?

Астролог рассматривает надписи на дощечках, сделанные Ра, и беседует с Господами Л-Та о его детстве. Остается обедать, остается ужинать, остается ночевать.

И приходит в кабинет Господина Л-Та за полночь.

Вот когда я получаю ценную информацию! Жесть! Я слушаю – и думаю, что мне теперь делать.

Первая же услышанная мной реплика Снежной Королевы звучит очень впечатляюще:

– …если бы я знала, что с моим Младшим Сыном собираются поступить, как с упряжным жеребёнком, то отослала бы послов с первым же письмом. Сейчас я борюсь с желанием выставить вас вон, Уважаемый Господин.

– Госпожа Л-Та, – отвечает Астролог стальным голосом, – это – воля почившего Государя.

– Он – не раб, – режет Снежная Королева. – Этого не будет.

– Уважаемая Госпожа, – в голосе Астролога появляется жалость, – не заставляйте меня обвинять вас в государственной измене.

– Никто не собирается опротестовывать завещание Государя, – тут же говорит Господин Л-Та. – Просто – резать без поединка, подростка, аристократа… Уважаемый Господин, вы же видите – он влюблён в Нового Государя…

– Тем легче простит, – говорит Астролог примирительно. – Вы-то меня понимаете, Господин Л-Та? Жизнь Нового Государя драгоценна. Династия Дома Государей – под угрозой. Совет трясется от страха, если Принц оцарапает колено – а ваша Уважаемая Супруга пытается настаивать на поединке!

– Смотритель Эу-Рэ по-прежнему имеет голос в Большом Совете? – спрашивает Снежная Королева глухо.

– Эу-Рэ сделал то, что на его месте сделал бы каждый, – Астролог отхлёбывает, наверное, «чаю» – и стучит чашкой по столу. – Брат Официального Партнера Нового Государя убил его сына. Естественно, как каждый верноподданный, он опасается за жизнь своего юного сюзерена. Совет с ним согласился – и довольно об этом.

– Вы его искалечите, – говорит Госпожа Л-Та сплошной болью. – Он ещё ребенок.

– Он отлично тренирован, – возражает Астролог. – И Время Любви для него уже настало. Очень здоровый Юноша из деревни. Это был один из резонов покойного Государя; вы знаете, покойная Государыня принадлежала к Семье Хэнн-Э, в высшей степени аристократична…. И болезненна… Метаморфоза… гм… чтобы спасти хоть одного из Принцев, Господину Придворному Врачу пришлось… Государь выбирал – и выбрал жизнь сына… После той ужасной трагедии он, конечно, не пожелал для наследника Юношу из слишком… близкого круга…

– Возвращение Семье Л-Та законного статуса непременно должно быть оплачено такой жертвой? – спрашивает Господин Л-Та.

– Да что за жертва! – отмахивается Астролог. – Да половина знатных Юношей через это проходят! Хотите, чтобы всё было как в древних летописях – принцы сражаются, а на крепостной стене, за бойницами – лучники, готовые пристрелить того, кто слишком далеко зашёл…

– Как жеребёнка… – повторяет Госпожа Л-Та. – Чистенького… того, кто верит, кого вы заставили полюбить… Ещё не испорченного всей этой дрянью…

У неё такой голос, что мне становится тяжело дышать.

– И-Вэ, – тихо говорит Господин Л-Та, – это же приведёт его на Вершину Горы… Наши внуки получат то, что всегда причиталось детям нашего рода. Родная, это всего лишь шипы на ступенях…

– Что ты можешь знать об этом, Дхо-Р? – тихо и яростно спрашивает Снежная Королева, в которой не осталось ни капли светского холода. – Что ты можешь знать об этой боли, о том, какова метаморфоза на вкус, о том, каково преданному? Что в наших детях – твое? Твой клинок в моём сердце?

– Ты несправедлива, – говорит Господин Л-Та еле слышно.

– Я честна. Ты – единственный мужчина в последнем поколении Л-Та, Дхо-Р, и это – благодаря моей любви и моему доверию. Ты знаешь – наш собственный поединок мог бы кончиться совсем иначе, если бы не моё решение. Я сделала всё, что можно сделать ради любимого. Наши дети уже вернули надежду твоей Семье, о которой так рыдали твои родители. Сохранили Имя. И за это ты отдаешь моего Младшего без сомнений и жалости?

– У нас будет Младшая Дочь. Государыня.

– Преданная собственным Отцом. Обманутая возлюбленным. Несчастная.

– Мать Государей, И-Вэ.

У меня мороз ползёт по спине, когда я слышу, как всхлипывает Снежная Королева.

– Уважаемая Госпожа Л-Та, – вкрадчиво говорит Астролог, – не надо так драматизировать. Вы ведь не думаете, что Князя Ра и вправду обрежут, как жеребёнка, правда? Он же рубится с мальчиками из свиты на тренировочном оружии? Так будет рубиться и во дворце, а мы – выберем удачный момент, когда он будет… готов… разогрет… метаморфоза должна быть хороша, мы постараемся, чтобы она была хороша. Государыня Ра будет красавица… ну что ж вы…

Госпожа Л-Та сдавленно рыдает. Господин Л-Та что-то шепчет ей. В конце концов, она устало говорит:

– Я понимаю всё. Вы убьёте его, если я откажусь, а нас очередной раз обвините в подстрекании к смуте. Это будет стоить моей Семье дороже… А, как я ненавижу все эти дворцовые дрязги, видит Небо! Как я не хотела! Как не хотела, чтобы мои дети глотали чужую грязь в Государевом Доме! Как видно, цветы, которые я жгла, оказались недостаточно хороши – или их было слишком мало…

– Очень хорошо, – удовлетворенно говорит Астролог. – Значит, вы согласны? Чудесно, дорогая Госпожа Л-Та, замечательно. Теперь вы знаете обо всех планах Совета, как истинные члены Совета. Больше не будет никаких недомолвок – и народу объявят о поединке. Ни малейшего пятнышка на репутации вашей Семьи – кристальной. И на репутации Будущего Государя тоже не должно быть пятен. Никогда. Позаботьтесь.

– Как взгляну в глаза Младшего? – говорит Госпожа Л-Та безнадёжно.

– Весело, – подсказывает Астролог. – Вы должны знать о намерениях Совета – но Юноше это совершенно ни к чему. Поддержите в нём доброе расположение духа – и всё пройдет, как по маслу. Я сообщу при дворе – и за ним пришлют, как полагается. Не позднее полнолуния он отбудет в столицу, а вы будете его сопровождать – с подобающими почестями.

– Да, – роняет Госпожа Л-Та. – Я ухожу. Я сделаю по вашему слову. Будьте вы прокляты.

– Не стоит так, И-Вэ, – виновато говорит Господин Л-Та.

– Лучше бы мне было умереть во время метаморфозы, – говорит Снежная Королева и выходит из кабинета. Я едва успеваю отступить в тень.

Они проходят мимо меня, правильно не заметив – в коридоре очень темно, свеча в маленьком подсвечнике, которую несёт Господин Л-Та, только делает мрак непрогляднее.

Расходятся. Господа Л-Та – в свою спальню, Астролог – в покои для почётных гостей. А я…

Я дурак.

Я стою в темноте, в галерее замка Л-Та, и жалею инопланетного мальчишку, который, по самому большому счету и не мальчишка вовсе. Пешка-то должна выйти в ферзи, а я жалею.

А надо радоваться. Я всё переживал, что земная история выглядит грязнее, чем на Нги-Унг-Лян – нет, уже не выглядит, здесь тоже хватает дерьма. Удовлетворитесь, Уважаемый Господин Этнограф!

Ну и почему ты не воспринимаешь их как историко-этнографический материал? Они же – не люди, недолюди! Что он тебе, этот принц-принцесса? Сват, брат? На Земле так вот мало продавали? Девчонок, мальчишек – за деньги, за титул, за статус – да какая разница!

И вообще, этот шкет – как здешний полосатый кот-баска: откусят от него кусок – залижется, принесёт котят и будет дальше мышей ловить. Не подохнет.

Только погаснет.

А и пускай. Королевой, милочка, становятся не для того, чтобы быть счастливой.

Заглядываю в его спальню. Ра дрыхнет в обнимку с дарёным мечом – красивая и функциональная вещица, к слову. Удивительная работа. Сталь напоминает земной булат, заточка совершенно фантастическая, сложная гарда отлично приспособлена парировать и обезоруживать – а собачья головка, Разум Стали, и ножны – произведение искусства, иначе не скажешь.

И Ра спит, прижав эфес к лицу. Как младенец с плюшевым мишкой. А акварелька с барсами и письмо лежат на поставце рядом с постелью. Хочется ему верить во всё хорошее, хочется…

Я снова чувствую нестерпимую жалость. И растерянность – ну что мне делать? Может, дать ему счастливо прожить последние деньки?

Ведь скоро для него неизбежно начнётся кошмар кромешный – зачем форсировать, опережать события? И потом – ведь получится, что я предаю Господ Л-Та…

А промолчу – выйдет, что я с ними заодно.

Зажигаю свечу. Трясу Ра за плечо.

Он открывает глаза, мотает головой – непонимающе смотрит на меня:

– Ник, ты что? Слушай, ещё совсем темно… я ещё посплю… – и зевает.

Поднимаю его лицо, чтобы заставить посмотреть на меня.

– Ра, твои родители только что сошлись с астрологом на том, что поединка не будет. Ты, как у вас говорится – решённая Государыня, и чтобы сделать тебя женщиной, они и без Государя обойдутся. Они его берегут – после болтовни Эу-Рэ боятся, что ты можешь его убить.

Сон слетает с него мгновенно. И краска с лица – он такой бледный, что чуть ли не светится в темноте. На щеке отпечатался рельеф эфеса – как ожог.

– Ник, как…

– Астролог довёл твою мать до слёз. Она боится, что тебя убьют, если твои родители будут настаивать на честном поединке.

Он хватается за щёки. Глазищи огромные, в них – ужас перед рушащимся миром. Ничего не уточняет – понял, что это правда. Видимо, сам кое-что заметил.

– Ник, они меня предали… – тянет меч из ножен. – И ОН меня предал. Не лягу под Всегда-Господина ни за что. Лучше зарежусь сам – пропади оно пропадом…

Хватаю его за руку.

– Погоди, Ра, не пори горячку. Зарезаться ты всегда успеешь, не торопись. Давай думать, что делать.

Садится на постели, скручивается в узел. Кусает костяшки пальцев. Мордашка осунулась в минуту – из неё просто жизнь ушла, а ведь ещё ничего не произошло.

Дьявольщина, да эти премудрые придворные убили бы его – и всё! Наверное, и на Нги-Унг-Лян, и на Земле, и везде – есть такие, которые выживают, а вот этот конкретный – не выжил бы. Есть такие девчонки, и есть такие парни, и есть, оказывается, такие андрогины местные – которые во вранье жить не могут. Физически.

Отходы эволюции. Мрут первыми, конечно. И о них говорят, что они, мол, не приспособлены к нормальной жизни. А нормальная жизнь состоит из вранья на девяносто девять процентов. Я сам, венец творения и с эволюционной точки зрения не им, примитивным, чета – уже забыл, когда говорил правду. Легенда, легенда… И вот, перед тем, как сказать правду – истерзался, прикидывая, полезно это для дела или нет. Мы, цивилизованные люди, стараемся говорить только то, что полезно…

А он, вывих эволюции – то, что чувствует.

Дурачок.

Медленно поднимает глаза – на меня.

– Ник, седлай мне жеребца. Гнедого, необрезанного.

– Сбежать хочешь? Так ведь родителей подставишь – и искать будут.

Качает головой.

– Я – к Ча. Поеду к Ча, может, он мне подскажет что-нибудь… я с нашими не могу обсуждать. И боюсь за них. У Старшего и Госпожи Лью… сам знаешь… и Мама… Я сейчас напишу записку, а ты – седлай.

– Ра, – говорю, – я с тобой. Логично же – провожаю Господина, которому среди ночи приспичило. Почему, кстати?

Вздыхает.

– Кошмар приснился… Ник, а почему ты со мной? Не для них объяснение – для меня?

– Потому что ты – в беде, – говорю. – Пиши записку, одевайся. Я седлаю лошадей.

Берет листок из стопки. Кладёт меч на колени, окунает кисть в тушечницу. Снова смотрит на меня.

– Ник, не предавай меня. Пожалуйста.

От жалости бывает больно, чёрт…

Улыбаюсь.

– Конечно, я тебя не предам, Господин. Сейчас приедем к твоему Арамису…

– К кому?

– К Господину Ча. Всё решится. Одевайся скорей.

Кивает и пишет. И я ухожу. Чуть-чуть отлегло от сердца.

* * *

Ночь стояла ледяная и прозрачная. Тоненький серпик тающей луны не рассеивал мрака, а звёзды горели далеко и бесполезно – острые стекляшки Небес, драгоценные украшения Тьмы, вышивка на накидке Смерти…

Ра кутался в плащ, подбитый мехом – но холод всё равно пробирал до костей. Ра чувствовал себя одиноким и усталым – страшно усталым и совершенно одиноким. И хотелось видеть только Ар-Неля, но между ними лежала чёрная пустота, скованная холодом, без огоньков – и Ра не был уверен, что найдет дорогу.

Разумнее было бы подождать до утра – но утром его могли бы и не отпустить. От мысли о том, что, возможно, пришлось бы ждать решения собственной судьбы взаперти – как ждут казни пойманные мерзавцы – Ра чувствовал тоскливый ужас.

Письмо Принца – в рукаве. Меч Государева Дома – на поясе. И как это, в сущности, глупо, как низко – всё!

Ник придержал стремя необрезанного гнедого. Сам оседлал смирную каурую лошадку из упряжных… Всё-таки горец безумен, устало подумал Ра. Если узнают, что он рассказал мне о вещах, которые мне знать не полагалось – разрежут на части заживо, а куски закопают в разных местах.

Да, он предан. До смерти. Удивительно.

– Ник, – сказал Ра, когда тронули с места лошадей, – ты – хороший человек. Только мы, наверное, не доедем. Смотри, какая темень…

Ник хмыкнул.

– Я вижу дорогу. Да и знаю – сколько раз ты меня туда с письмами отправлял, Ра… Не беспокойся, будем на месте задолго до рассвета.

– Видишь в темноте?

– Я много чего могу, – Ра померещился смешок. – Мы, горцы, знаешь…

Ра вдруг ударила жуткая и ослепительно яркая мысль. От её вспышки он резко осадил коня:

– Ник, ты меня обманываешь! И всех – ты не горец, ты – демон!

Ник осёкся на миг – и рассмеялся, но смех показался Ра деланным.

– Да что ты! С чего ты взял?

– Ясно! – заторопился Ра. – А, Ник, не думай, я – надгробный камень, я – немая статуя, от меня никто не узнает… но это понятно всем, кто на тебя повнимательнее посмотрит…

– Рожа? – Ник усмехнулся в темноте. – Дай мне повод твоего коня, Ра, так будет быстрее…

– Да нет! – Ра протянул повод и с некоторой оторопью наткнулся на громадную, как лопата, ладонь Ника в перчатке. – Мало ли, какие лица бывают у людей! Нет. Просто… ты видишь в темноте…

– Ну и что?

– Лечишь от смерти колдовством.

– Ах, вот как… так ведь горские травы…

– Твои горские травы уже третий год не кончаются?

– Запас был.

Ра вздохнул.

– Зачем ты сейчас отрицаешь очевидное, Ник? Я же тебе не враг, наоборот! Я вижу – ты всегда в нужном месте, в нужное время, люди так не могут. Если ничего не случается – ты стоишь в стороне и только смотришь, но случись что – ты делаешь чудо. Ты ведь из Обители Теней – не из Обители Цветов и Молний, да?

– Ребёнок ты ещё, Ра…

– Ты со всеми говоришь чуть-чуть свысока, – Ра прорвало, он вспомнил всё – и перечислял любую странную мелочь, бессознательно радуясь возможности не думать о грядущем ужасе. – Ты никого не боишься, совсем, для тебя нет чинов, нет титулов – но и не любишь никого. Ты говорил о своей жене – но ведь у демонов, наверное, не бывает жён, не бывает детей… ты смотришь на человеческое тело, как на пустую чашку… И потом – руки у тебя другие, не как у людей, и лицо другое… Тело ведь тоже другое, да? Ты не то, что человеческие Мужчины, но и не никудышник – просто как камень или как ветер…

Ник молчал. Вокруг было так темно, что Ра видел его лишь смутным движущимся куском мрака – и не мог угадать выражение его лица. Ра вдруг стало очень страшно – рядом лишь молчаливый демон, разыскивающий путь в кромешной тьме зимней ночи, тихий, как труп, только звякает упряжь лошади и глухо стучат копыта – и он взмолился:

– Ник, не молчи, пожалуйста! Клянусь Небесами, я никогда и никому не расскажу! Не сердись, пожалуйста, я не хотел оскорбить тебя, просто сказалось…

– Не бойся, Ра, – сказал Ник медленно. – Ты, Малыш… считай, что ты прав. Дети во всех мирах – наблюдательнее взрослых. Вы с Ар-Нелем… ну да неважно. Я никогда не причиню тебе зла, Ра. Я на твоей стороне.

– И Госпожу Лью – пожалел? И моего Третьего? Ты любишь детей? Или…

Ник тихонько фыркнул – рассмеялся или согласился:

– Мы кое-что можем, Ра. Ну и пользуемся, если очень понадобится. Я, может, и не могу любить, как человеческие Мужчины, но как демон, я тебя люблю, Ребёнок – не падай духом, прорвёмся.

Огромный камень свалился с души Ра – облегчение было физически ощутимо, даже дышать стало легче.

Я выживу, подумал Ра, вдохнув острый ванильный запах зимы. У меня сильные покровители… пусть даже не небесные. Может, всё ещё обойдется…

– Спасибо, Ник, – сказал он прочувствованно. – Если смертный человек может принести хоть какую-то пользу таким как ты – я сделаю всё. Я тебе обязан – уже очень серьёзно.

– Я понял, Ра, понял, – ответил Ник снисходительно-добродушно, окончательно подтвердив свою нечеловеческую природу. – Я буду иметь в виду. Поторопимся? Прохладно…

Ра кивнул, точно зная, что его жест разглядят, и толкнул коня коленями.

Та дорога оказалась страшнее, чем всё, что Ра пережил за свои ещё короткие года. Впоследствии Ра был уверен, что Ник срезал путь через Обитель Теней, куда нет пути живым.

Деревенька без огней – чёрные дыры в чёрном шёлке небес – была не настоящей деревенькой, а её отражением в Озере Звёзд, тенью среди теней вечности. Лес – снег и мрак, частокол мёртвых стволов – закрыл последние капли света небесного, облако нашло на луну, поднялся ветер, швырнул острую снежную пыль под ноги лошадям и в лица всадникам. Ра, держа повод, как слепой держит руку поводыря, вдруг увидел среди снежных вихрей зелёные звериные огни.

– Ник! – окликнул сорвавшимся голосом. – Это – волки или бесы, что ж нам делать?

Ник чмокнул лошадям, вдруг оказавшись совсем рядом.

– Ни то, ни другое, так, пустяк. Одичавшие псы. Дитя, не нервничай, они сами нас боятся – они же всего-навсего псы, а мы – воины с мечами.

Неважно, подумал Ра. Небеса помогут, а если не помогут Небеса, преисподняя поможет. Всё равно.

И псы не кинулись. Только тёмная бездна, наполненная ветром, снегом и тучами, никак не превращалась во что-то более живое и знакомое. Время остановилось. Ра вспоминал вид из своего окна, нагие деревья сада в серебристой канители инея, подсвеченные розовым фонариком – и думал, что ночь доселе тоже не поворачивалась к нему своей истинной стороной. Как может быть – ты считаешь, что мир добр к тебе, уютен, честен, светел, а в какой-то проклятый миг выясняется, что всё это – только вид из окна твоей комнаты, а дальше – чёрная враждебность и мёртвый лёд.

Всё. Вырос. Ни Мама, ни Отец, ни Старший – не помогут. Вырос – пропал.

– Ра, – негромко сказал Ник, тронув окоченевшее плечо. – Видишь огонёк? Это сторожка привратника. Мы уже около поместья Ча.

– Не может быть, – прошептал Ра. – Я думал, замёрзну до смерти.

– Сейчас отогреешься. Если твой дружок тебя примет.

Если Ар-Нель примет, вдруг подумал Ра и жаркая волна окатила его с головы до ног. Я же – Без Пяти Минут Государственный Преступник… Или всё-таки – Официальный Партнёр Нового Государя?

В сторожке горела свеча, еле мерцавшая сквозь замерзший пергамент. Замок Ча возвышался впереди глыбой мрака; только пара крохотных масляных фонариков тускло светила у парадного входа.

Залаяли собаки. Сонный привратник, укутанный в шерстяной шарф, высунул за дверь взлохмаченную голову:

– Кого несёт среди ночи?

– Младший Князь Л-Та, – хрипло сказал Ра – и голос сорвался.

– Ух! Да как же вы, Уважаемый Господин…

– Слышь, Почтенный, – вступил Ник обычным, непререкаемым тоном, – Князь продрог до костей. Впусти – и дай знать Господину Ар-Нелю; больше никого не буди, тут дело государственное.

Ник подал руку, и Ра спрыгнул на снег. Привратник кивнул, накинул шарф на голову и кинулся к замку бегом. Ник открыл дверь в сторожку, и Ра вошёл в тепло, присев на корточки у жаровни. Отлично сказано, думал он, чувствуя, как постепенно сходит напряжение. Про государственное дело. Ник, вероятно, видит людей насквозь, как все демоны…

Только бы Ар-Нель не отказался от собственных обещаний дружбы и помощи… Одно дело – быть другом Официального Партнёра Принца, а другое… Ра даже затруднялся определить собственный статус на данный момент. Беглец?

Ра ожидал, что привратник вернётся и предложит войти в замок, но вместе со слугой прибежал сам Ар-Нель. Странно было видеть всегда изысканно изящного Младшего Ча в плаще, накинутом поверх рубахи, без серёг и с прядями волос, выбившимися из косы – похоже, ситуация его перепугала.

Ра вскочил ему навстречу. Ар-Нель остановился на пороге сторожки, запнувшись взглядом за Ника.

– Господин Ча, не беспокойтесь, – пролепетал Ра, – Ник всё знает, он-то и спас меня от…

– Так, – Ар-Нель предостерегающе коснулся губ кончиками пальцев. – Милый мой Ра, пойдемте в дом, приготовим отвар чок. Это поможет вам согреться, а мне – проснуться, и потом мы обсудим любую мировую проблему.

И улыбнулся. У Ра отлегло от сердца.

– И-Тх, – сказал Ар-Нель, обращаясь к привратнику, – очевидно, не стоит будить конюхов. Отведи лошадей моего гостя; его слуга понадобится нам наверху.

Ник, ухмыляясь, отделился от стены, которую по странному своему обыкновению подпирал, и изобразил прямую готовность следовать за Ра. Ар-Нель чуть пожал плечами, но не возразил.

В спальне Ар-Неля горел розовый фонарик; при его свете Ник добавил угля на жаровню. Ар-Нель подал ему маленький медный сосуд для отвара чок. Сели у жаровни втроём – будто Ник имел на это право. Некоторое время Ар-Нель молчал, слушая, как потрескивает пламя, и Ра не смел высказаться. Наконец Ар-Нель снял крышечку с сосуда, бросил в закипающую воду лепестки и медленно сказал:

– Милый Ра, вы в моём доме глубокой ночью, небрежно одетый, в сопровождении самого странного из ваших слуг… и я в состоянии объяснить это одним-единственным образом. Вы сбежали.

Ра кивнул.

– Через тринадцать дней – полнолуние, кончается Луна Плача, Новый Государь взойдёт на престол… пошли ему Небо всех благ… До восшествия на трон он должен подтвердить статус Мужчины – значит, вам сообщили о поединке… или нет?

– Поединка не будет, – еле выговорил Ра. – Я – так… его Государыня решена…

– Оэ… Вот как… Ну что ж, мы с вами уже вышли из того возраста, когда малыши спрашивают, откуда берутся тётеньки… Не будем наивными. Вам сказал Ник?

– Да.

– Давайте чашку… выпейте, мой юный друг… Ник, хочешь?

Ник и Ар-Нель переглянулись – и Ник взял чашку с поставца.

– Вот что я называю «отодвиганием на три пальца», – сказал Ар-Нель.

– Нет, – возразил Ник и сделал глоток. – Я убрал её совсем. Ширму. Ладно, это всё пустяки. Господин Ча, Ра думает, что ты можешь посоветовать что-нибудь дельное, пока прекрасная знать из Столицы не распорядилась его жизнью по-своему. Хорошо бы, коли так.

– Не мужик и не горец, раз считаешь возможным играть в такие игры, – констатировал Ар-Нель с еле заметной усмешкой.

– А ты хочешь заглянуть за все ширмы мира?

Ар-Нель улыбнулся заметнее.

– Мой дорогой Ра, объясните этому удивительному компаньону, что я не могу иметь дело Небо знает с кем, если мне грозит обвинение в государственной измене…

Ра взглянул на Ника. Ник кивнул.

– Господин Ча… он – демон.

Ар-Нель отвел с лица длинную светлую прядь.

– Милый Ра, демонов не бывает, это – легенды или простонародные суеверия… Хотя, в данном конкретном случае я поступился бы убеждениями…

– Ча, – сказал Ник, – прекращай ломаться.

В глазах Ар-Неля вспыхнул огонёк, более яркий, чем пламя свечи.

– У нас мало времени, Ник, – сказал он насмешливо. – Будь его больше, я непременно выяснил бы, что ты подразумеваешь под демоном. Но в настоящий момент судьба Ра важнее, чем ублажение моего любопытства. И я, пожалуй, знаю, что делать – это может даже получиться, если в нашей компании вправду присутствует демон.

– Что? – выдохнул Ра.

– До утра вы поспите, мой дорогой друг. А утром мы отправимся в Столицу. Если у вас, милый Ра, еще остался хоть какой-то шанс, так он заключается в личной беседе Официальных Партнёров. Я не представляю, как это сделать – может, представит демон? – но вам надо поговорить с Принцем. Минуя всех шептунов из Совета, Гвардию Государева Дома, Гадальщика – вам надо превратиться в тень, чтобы попасть во Дворец и вручить вашу судьбу вашему сюзерену…

– Да! – воскликнул Ра. – Хок, я ему выскажусь!..

– Вы его не знаете…

– Это не важно, – жарко возразил Ра. – Я найду слова!

– Мы поговорим в пути, – сказал Ар-Нель со вздохом, снижая тон. – А перед дорогой вам надо поспать, Маленький Ра. Вряд ли дома вас хватятся до рассвета – а на рассвете мы покинем моё поместье. Если силы Земли и Неба на нашей стороне, мы окажемся в Столице раньше, чем нас начнут там ждать.

– Вы поедете со мной? – радостно спросил Ра.

Ар-Нель кивнул.

– Если ваше поведение объявят преступным, то я уже преступил закон. А если вам, паче чаяния, повезёт – то вы замолвите за меня слово. Ложитесь спать. Я распоряжусь обо всём, необходимом в дорогу. Ложитесь сюда – и не вздумайте спорить. Сегодня я отвечаю за вас.

Ра благодарно взглянул на Ар-Неля, сбросил плащ и, не раздеваясь дальше, лёг поверх покрывала на его постель, от которой пахло златоцветником и хмелем. Нервное напряжение сходило; у Ра появилось ощущение отчасти восстанавливающейся правильности происходящего. Он заснул гораздо быстрее, чем ожидал – и ему снился никогда не виданный Город в сиянии праздничных фонариков и Дворец целиком из золотого лунного свечения посреди заиндевелого древнего парка… выжидающее зло отошло в тень до поры.

Запись N91-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Ча, дорога в столицу

Ра засыпает мгновенно – реакция на стресс и на тепло после сильного холода. Милый-дорогой Господин Ча переплетает косу и рассматривает меня.

Я делаю морду кирпичом. Пью остывшие «капли датского короля», не торопясь. Пусть заговорит первый, ему явно хочется.

– Тебе обязательно надо попасть ко двору? – спрашивает Ар-Нель еле слышно. – Я прав?

Я пожимаю плечами.

– Ты понимаешь, что из нас троих в случае неудачи тебя убьют первым?

– Не пойму, к чему ты клонишь, – говорю я и ухмыляюсь. – С моим Господином намылились обойтись подло – что ж мне, молчать и в носу ковырять?

– А ведь ты служил Лью из Семьи А-Нор а не Ра из Семьи Л-Та… тебе надо попасть ко двору, – говорит Ар-Нель уже утвердительно. – Ты отлично делаешь карьеру.

– Ты тоже, – говорю я. – Только не слишком ли рискуешь, Арамис?

Смотрит на меня вопросительно, не донеся серьгу до уха.

– Мне преисподняя поможет, – говорю. – А тебе?

– Я не верю в демонов, – сообщает Ар-Нель. – Ты шпион, Ник? Чей? Я не могу представить себе твой народ. У тебя нечеловеческие возможности и манеры… Ты… ты ведь очень издалека? Чей ты соглядатай и что тебе надо при дворе?

Он больше не ломается. Я смотрю на его лисью мордашку, оцениваю цепкий взгляд и лихую полуулыбку – и осознаю, насколько мне не хочется врать. Вот совершенно. Да, мы втроём нарушаем закон – каждый из нас нарушает свой закон. Какого дьявола мне врать сообщнику?

– Ничего плохого, – говорю я. – Да, я издалека. Я хочу написать книгу о вашем народе – для моего. Я учёный, Ар-Нель, я просто наблюдаю…

– Ты лечишь кровохарканье молитвами и видишь в кромешной тьме… Учёный… Алхимик? Или лекарь?

– Да, вроде, – что ещё скажешь?

– Дворец охраняют профессионалы. Я имею об этом некоторое представление – у нас есть шанс только если ты больше, чем человек. Ты не кажешься мне феноменальным бойцом.

– Я не феноменальный. Кое-что могу, но это – не боевые искусства.

– Колдовство? – Ар-Нель улыбается.

– Считай, что так. Ты мне лучше скажи – у тебя самого в этом деле какой интерес? Меня, допустим, убьют первым – но тебя-то вторым!

Ар-Нель поправляет воротник.

– Я не могу отказать доверившемуся, Ник. Ты бы смог?

– Ты считаешь, что Принц выслушает Ра, если мы сумеем до него добраться? – спрашиваю я в ответ. Я не знаю, как ответить иначе. Меряемся благородством с местным авантюристом…

– Не знаю, – говорит Ар-Нель безмятежно. – В любом случае мы, как говорится, посмотрим на толпу сверху вниз – с балкона Дворца или с эшафота. Вероятно, я просто не создан для спокойной жизни. Господин К-Тар из Семьи А, Гадальщик нашей провинции, третий год не может найти мне Официального Партнёра – вероятно, моя судьба непредсказуема.

Ар-Нель смеётся, сдёргивает плащ с плоской крышки сундука.

– Ты напрасно одеваешься, – говорю я. – Ты тоже мог бы ещё поспать.

– Не хочу, – отвечает он. – Рассветёт через пару часов. Я прикажу приготовить лошадей, а пока светает, ты расскажешь мне о своём народе. Когда-нибудь потом я тоже напишу книгу.

Его глаза блестят, он – абсолютное воплощение любопытства.

– У меня нет настроения говорить сейчас, – пытаюсь отмазаться я. – Потом, когда эта история как-нибудь закончится. Я непременно всё тебе расскажу – но ведь для долгих рассказов нужен хороший настрой…

Ар-Нель улыбается.

– Ладно. Только про сына бога. Остальное – потом.

Хочешь сказку? Хочешь разрядить обстановку? Ну уж нет, не сейчас.

– Тебе неймётся поговорить, Арамис? Ладно, расскажи мне о Дворце. Ты его видел? Как он охраняется? Давай проведём время с пользой.

Ар-Нель ставит свечу на конторку и раскладывает рядом лист бумаги.

– Я тебе нарисую. Но почему ты меня зовёшь так? Что это значит?

– Интриган, – говорю я и улыбаюсь ему.

Я больше землянин, чем когда бы то ни было – и веду себя как нги-унг-лянскийзаговорщик. Мне очень уютно. Я впутался на диво. У меня потрясающая возможность добыть эксклюзивную информацию об этом мире. Риск неважен. Ар-Нель, получеловеческое существо с тонким девичьим лицом и движениями наёмного убийцы, вызывает у меня братскую нежность.

Он рисует, припоминая и комментируя, время от времени покусывая кончик кисти. С такими, как он, я ещё не общался близко – он разумен, самодостаточен, бесстрашен и точно знает, чего хочет. Я не могу вести себя с ним покровительственно.

В ранней юности, читая «Трёх мушкетеров», я думал, что тихонький пижон-Арамис, с ног до головы набитый дворцовыми тайнами – самый интересный из этой компании. И, возможно, самый надёжный.

Я снова очарован смесью ушлости, амбиций и бескорыстия. С удивлением отмечаю, что Ар-Нель выпадает из общей обоймы аборигенов, с которыми я заводил разного рода отношения. С ним можно дружить на равных.

Как с землянином. По крайней мере, мне хочется в это верить.

Ну да. Профессиональная игра этнографа: «Обмани себя сам».

Ра спит часа два. За это время я прикидываю обстановку.

Ар-Нель бывал во Дворце. Его родня в незапамятные времена имела отношение к дворцовой гвардии – потому он не питает никаких иллюзий: заявившихся нежданными – убьют.

Правда, милый-дорогой Ча – по-настоящему хороший боец. Не салонный фехтовальщик, вроде всех моих знакомых аристократов, а хладнокровная машина смерти. Я пару раз видел, как он учит Ра; даже мне, дилетанту, ясно – у него совершенно другой подход. Даже если принять во внимание, что с Ра он просто играл, слегка поддаваясь, вероятно…

– Как я припоминаю, вот здесь и здесь – караул, – показывает Ар-Нель. – Стену проверяют – но я не уверен, что мы сможем подняться по обледенелой стене в мороз, даже если никто не будет смотреть в нашу сторону… Если только – через парк. Парк огорожен чугунной решеткой, по ней, я полагаю, перебраться можно… если тебе удастся обмануть стражу.

Я усмехаюсь.

– Поглядим по обстановке, Господин Ча. Можно и по обледенелой стене. Можно и через решетку. Можно и стражу обмануть, и глаза ей отвести, и усыпить. Я приблизительно понял.

Быстро взглядывает:

– Отвести глаза? Ах, великолепно! Если нам удастся никого не убить, это весьма повысит шансы.

Я киваю. Прикидываю, чем богат. Откровенно говоря, почти ничем.

Снаряжение этнографа скудно до безобразия. При мне – остатки изрядно потрёпанной аптечки и я сам. Мои земные навыки и знания, полученные в этом мире. И всё.

Я страшно самонадеян. Поэтому не строю планов, рассчитывая на интуицию и экспромт. Всё равно меня не готовили, как комконовца, в заговорщики.

Мы будим Ра, когда за пергаментом окон едва начинает сереть. Ра просыпается рывком, резко садится – и облегчённо вздыхает, встретившись с Ар-Нелем взглядами.

Заспанный камергер Семьи Ча приносит завтрак: полоски мяса в вафельных трубочках и варенье из местной айвы.

– Ти-У, – говорит Ар-Нель, – я уезжаю в Л-Та, надолго. Мой друг, Младший Л-Та, нуждается в моём обществе. Так и скажешь Отцу и Матери.

Ти-У кланяется, трёт глаза, уходит. Мне кажется, он бормочет что-то о «визитах в неподобающий час», но на его месте кто угодно ворчал бы, разбуженный ни свет, ни заря по барской прихоти.

Мы едим наскоро – и я вместе со своими аристократами. Ар-Нель увешался побрякушками, укутался в пушистый мех и выглядит безобидно, как зайчик – я начинаю понимать его тактику. Милый-дорогой Ча вечно держит джокер в рукаве, предпочитая, чтобы потенциальные противники не принимали его всерьёз. Молодец…

Ра, глядя на него, переплетает косу. Его рожица осунулась, выражение – решительное. Маленький Ра повзрослел в одночасье – внимательно слушает наши соображения, кивает, на всё готовый, а между бровей собрал острую складочку. Тяжело осознавать, что Деда Мороза не существует…

Мы выезжаем со двора разве что не затемно. Рассвет еле брезжит. Мир сер, белес; очень холодно. Я тихо радуюсь, что надел синтепленовую куртейку под шикарный дарёный плащ. Подо мной – обрезанная каурка, по статусу, но мои сообщники – на жеребцах.

По мне, жеребцы – гораздо менее удобный транспорт. С лошадьми в этом мире всё забавно: кобыл обычно в доме не держат, кобыл держит заводчик. Они тяжело существуют в конюшне и ходят под седлом, их дело – размножение, и никто не мучает скотину зря. Кобылы ходят в табуне; там же оставляют лучших жеребят, которым предстоит вступать в настоящие бои, когда они вырастут. Продаются жеребята-двухлетки, чуть-чуть не доросшие до зрелости и драк; обрезанные стоят дешевле, полноценные – дороже. Крестьяне обычно используют для извоза и полевых работ только меринов – те спокойны, послушны и нетребовательны, да и дешевизна важная вещь по мужицким доходам. Форс аристократа заключается в установлении контакта с полноценным жеребцом – более умным, горячим, нервным, требующим от человека опыта, твёрдой руки, терпения и искусства наездника. На жеребцах – любая здешняя кавалерия; в бой рвутся не только люди, но и кони, а тренированный боевой конь, не знающий страха в горячке сражения, подогретого инстинктом – отличный помощник, на которого можно положиться.

Со скотиной пониже рангом, чем кони, здешние фермеры управляются проще. Я ещё со времен поместья А-Нор помню: держат быка «на племя», а молодых бычков, предназначенных «в коровы» обрезают и дразнят племенного, провоцируя его спариваться. Скотники говорили, что выносливость животных такая операция довольно сильно понижает – но ведь на быках и свиньях не пахать, а плодятся они нормально. Долгие века бесконечной селекции постепенно выработали у сельскохозяйственной скотины терпимость к такой искусственной жизни.

Но лошади – это святое. С ними вступают в значительно более доверительную связь, чем на Земле; даже удила, скорее, средство управления, а не принуждения – как земной недоуздок. Истинный аристократ и настоящий наездник должен удержаться на своей лошади без седла и узды – управляя ею голосом и прикосновениями колена. Многим удаётся.

Ра, скажем, не по возрасту хорошо ладит с лошадьми. У него тореадорская посадка, а с жеребцом – те тёплые отношения, какие на Земле бывают у людей с собаками. Его гнедой встречает хозяина радостно, тыкается в плечо крупной усатой мордой с влажными глазами и торчащими, как у кабарги, клыками-бивнями. Такие бивни, просто-таки естественные стилеты, легко вспарывают кожаные куртки – это если цели не достигнет удар острого копыта, по рассказам конюхов, вбивающий пряжку ремня в позвоночник. С чужими лошадьми нужно быть очень осторожным. Идеальное боевое и верховое животное одновременно – на Земле таких нет. Воюющий мир…

Рыжий глянцевый жеребец Ар-Неля, плотный, тонконогий и очень красивый, с гривой, заплетенной в сложную прическу, косится на меня и злобно визжит. Ар-Нель угощает его кусочками вафли и половинками сушёных слив, но меня рыжая бестия всё равно не одобряет.

Сразу за воротами жеребцы срываются с места – их подгоняет жажда соперничества. Их хозяева чуточку бравируют навыками лихих наездников, поощряя своих зверюг меряться силами. Мой каурый вздыхает, припускаясь за ними; он, кажется, презирает эту тщету. Мне этот бедолага гораздо милее, чем свирепые необрезанные звери аристократов – я хорошо знаю, что от него ждать, я ему доверяю, он – мне. Я украдкой кормлю его акациевым сахаром, он не несёт, не кидается в драки – и слава Богу.

Лихим аллюром мы направляемся в столицу Кши-На, город Тай-Е, который, впрочем, местные жители предпочитают называть просто Столицей, словно Тай-Е – это её «священное», «благословлённое» имя, которое не называют вслух, обращаясь к родственникам. Столица – общая родина, или, во всяком случае, общая любовь. Отвлечённое, обобщённое название – явный признак нежного отношения жителей государства.

Зимняя дорога вызывает у меня приступ ностальгической грусти.

К полудню распогодилось. Стоит легкий морозец, градуса два-три ниже нуля по Цельсию, а вокруг – обычная сонная красота зимы, будто мы не в сорока восьми парсеках от Земли, а где-нибудь на Карельском перешейке. Под снегом и инеем деревья кажутся совершенно нашими, впечатление дополняют нги-унг-лянские кедры. Зимой они – вылитые европейские сосны, если не вглядываться пристально: такие они сизо-седые на морозе, с рыжевато-бурыми стволами, с ветвями, похожими на бронзовые канделябры… и пахнут похоже, то ли кипарисом, то ли примороженной елью. До весны ещё далеко, можно не вспоминать, что весной на молодых побегах кедров распустятся неуместные и неожиданные розово-лиловые пушистые соцветия, вроде жёлтых шариков, цветущих на земных вербах – а уж из них появятся сизо-седые крупные шишки… эхе-хе.

Хоть похоже на Россию… логическое продолжение той самой любимой профессиональной игры. Не будем себя обманывать, даже при виде деревень, на диво уютных зимой, чудесно пахнущих дымом, хлевом и печеным хлебом, почти как дома… А по пути нам попадаются крестьянские лошадки, везущие из лесу хворост на волокушах с полозьями – чем не дровни?

Мужики кланяются моим аристократам с почтением и любопытством – долго смотрят вслед. Ну да: куда это направились юные титулованные красавчики в ту пору, когда им положено сидеть у камина и играть в шарады? Юноши, не носящие статусных знаков «настоящих мужчин», вызывают пристальное и доброжелательное внимание окружающих, как девушки на Земле – оно и понятно. Нги-унг-лянский аристократик-девственник, как и земная барышня – для мужиков недосягаемая радость, небожитель, к которому плебеям не положено испытывать интерес такого рода, но за посмотр денег не берут, так?

День голубой и хрустящий, вышла приятная прогулка. Мы останавливаемся перекусить и покормить лошадей в трактире на въезде… в районный центр, хотел я сказать. Ну да, в тот самый город, Смотрителем которого служит Господин Эу-Рэ. Я тут впервые, Ра – тоже. Нам обоим хочется побродить и посмотреть, но Ар-Нель очень резонно полагает, что в положении беглецов не годится мозолить горожанам глаза. Пока лошади жуют «кукурузу», мы пьём горячую сладковатую «микстуру», которая здешней зимой плотно заменяет чай, ибо считается противопростудной, едим жареную свинину – и отправляемся дальше.

Проезжаем город, не задерживаясь. Я только и успеваю, что бегло взглянуть на знаменитый храм Благословенного Союза, построенный, по слухам, вокруг священного источника, смывающего с женщин бесплодие. Город – это пуды ускользающего от меня материала: улица оружейников, улица красильщиков шёлка, украшенная фонариками из образцов товара, рынок, расположенный на крытом сферической крышей пространстве, улица стеклодувов, мастерские каллиграфов и живописцев; центральный проспект – фасады роскошных особняков украшены лепниной в виде родовых орнаментов владельцев, над парадными подъездами – красные и голубые фонарики с Добрым Словом, обычно «Удача для Достойных» или «Любовь и Честь»… Ох, как мне хотелось бы всё тут рассмотреть…

Нам некогда. Я оставляю исследования до лучших времён – вдруг они и вправду наступят.

Останавливаемся на ночлег километрах в пятидесяти от столицы, на деревенском постоялом дворе. Рано темнеет; мои аристократы не хотят ехать настоящей ночью, да и лошадям нужен отдых.

В комнатушке – местном номере «люкс» – полутемно, накурено ванильной ароматической свечкой, но всё равно попахивает клопами. Хорошо еще, что, по местному обычаю, «удобства» – в пристройке, поодаль, и ими не несет внутри жилых помещений. А вот местные клопы – это плохо, они здорово кусаются, не делая для землян исключений. Хозяин, впрочем, божится, что в господских апартаментах паразитов нет; и он, и его сыновья, помогающие гостям устроиться, смотрят на аристократов с плохо скрытым восхищением. Надо быть здешними светскими снобами, чтобы неподдельно не видеть и не слышать всех этих плебейских восторгов – из-за неплотно закрытой двери я слышу жаркий шёпот: «Каков Господин, а? Эх, в жизни не станет драться с мужиком, а уж я бы ему показал…» – «Да, показал бы… чего он не видал-то? У него на эфесе – Сторожевой Пёс, чем бы ты его удивил – колом из забора?» – и печальный вздох. Плебеям можно только посочувствовать – но Ра и Ар-Нелю до них никакого дела нет.

Они пьют свой чок и разговаривают вполголоса. У них другие проблемы, посерьёзнее.

– Только бы его увидеть, – шепчет Ра не менее жарко, чем здешние деревенские ребята, прижимая к груди меч Государева Дома. – Только бы увидеть, а там я догадаюсь, что делать.

– Ради Земли и Неба не забывайте моих слов, милый Ра, – говорит Ар-Нель. – Я не знаком с Принцем, разумеется, но мне его видеть приходилось. Он показался мне опасным бойцом – и у него, конечно, здравый холодный рассудок рожденного на Вершине Горы.

– Господин Ча, Ар-Нель, дорогой, – шепчет Ра, кусая и облизывая губы, – да пусть меня лучше убьёт Официальный Партнёр, чем я буду кому-то рабыней! И не возражайте. Без поединка берут только рабыню – как бы она потом не называлась. Клянусь, если со мной это сделают, я прирежу его во сне и заколюсь. Жить обесчещенной тварью – не буду.

Ар-Нель вздыхает.

– Друг мой, я всё понимаю, я на вашей стороне, и мы с Ником сделаем всё, что сможем… но, пожалуйста, ни на миг не упускайте из виду: обстоятельства могут повернуться любой стороной. Ни в коем случае не отчаивайтесь…

– Я не собираюсь, – Ра лихо смахивает чёлку. – Я просто уже решил: либо я – Официальный Партнёр, либо – отправляюсь в Обитель Цветов и Молний. И меня никто не убедит, что это неразумно.

– Жизнь – ценная вещь, – улыбается Ар-Нель.

– Да, – в глазах Ра – злой огонёк. – Если это – настоящая жизнь.

– Ник, – спрашивает Ар-Нель, – ты уверен, что нас никто не слышит?

Я киваю. Маленький Ра несёт политически опасный вздор. Если бы кто-нибудь узнал, что тут говорится – нам бы не избежать больших неприятностей. Всем троим. Царедворцы здорово просчитались, выбрав главной кандидатурой в Официальные Партнёры будущему королю этого юного смутьяна. Достойный отпрыск собственного рода, однако.

И я присматриваю за тем, чтобы никто случайно не услыхал, как этот анархист тут митингует. Ах ты, ёлки-палки, как же такому объяснить, что общественное выше личного? Нет, он намерен драться не за корону, что бы не болтали его братья – он абсолютно серьёзно собирается драться за честь…

Нам с Ар-Нелем с трудом удаётся уговорить его съесть кусочек пирога с рыбой. Ра не хочется есть, он не может заснуть – ему хочется прокручивать и прокручивать в уме те слова, которые он предназначил для своего Государя. В конце концов нам удаётся отвлечь его разговором о приёмах боя; после Ра всё же засыпает прямо в одежде, поверх одеяла.

Ар-Нель сидит на корточках около жаровни, глядя на тлеющие угли.

– Нервничаешь? – спрашиваю я, присев рядом.

Ар-Нель поднимает на меня глаза. На его лице – почти отчаяние, но он улыбается.

– Вероятно, я сделал самую большую ошибку в жизни, Ник, – говорит он медленно. – Вероятно, самым разумным поступком для меня будет немедленное бегство – пока меня не закопали живьём. От бегства меня удерживают только три обстоятельства: промёрзшая земля, которую нелегко копать, честь Семьи Ча и сочувствие этому сумасшедшему ребёнку, у которого нет никого, кроме нас… Я почувствовал бы себя последним мерзавцем, навязав свою дружбу Юноше, которому предстояла блестящая карьера, и обманув его сейчас, когда он одинок и может быть обесчещен.

Я глажу его по плечу – и он подчёркнуто смотрит на мою руку.

– Прости, – поправляюсь я. – Я хотел сказать – мне нравится то, что ты делаешь.

– Я оценил, – усмехается Ар-Нель. – Но словами я понимаю лучше.

Я киваю. Остаток ночи мы караулим по очереди, кажется, ожидая, что в эту занесенную снегом лачужку, слишком громко названную постоялым двором, вот-вот нагрянет королевская стража – но никто не приходит.

Мы уезжаем затемно; мои аристократы молчат. Я тоже молчу.

Мне здорово неспокойно.

* * *

Столица должна была поразить Ра, но он сам удивился собственному скептическому спокойствию.

Да, думал он, да, я – деревенский Юноша в очень большом городе. И что? Да, здесь за один день можно увидеть больше людей, чем дома за всю жизнь, да – они изысканы и роскошны, эти столичные жители. И что? Это всего лишь дело привычки к месту, где ты родился.

Вероятно, жители столицы неловко чувствовали бы себя в деревне.

Ар-Нель велел прикрыть полой плаща эфес меча с головой Сторожевого Пса Государя, и Ра послушался. Это нехитрое действие сразу превратило Официального Партнёра Почти Государя в провинциального Мальчика, ищущего в Столице приключений – и смотрели на Ра немногие и недолго.

Из-за смазливой физиономии, подумал Ра с отвращением. Не из-за того, что я беглец.

Существовать в опрокинутом мире без ориентиров было непосильно тяжело. Ра страшно устал от собственных мыслей; куда бы он не пытался их повернуть, они снова и снова соскальзывали на один и тот же круг: как же ты мог согласиться? Я понимаю, что взрослые предадут ради собственной выгоды любого из нас – но ты, ты как мог? Ты – трус? Ты жесток? Тебе нравится мысль обо мне, Смутьяне Л-Та, разделанном, как куропатка в кухне – поданном тебе на подносе? О Л-Та – рабыне? Ты наслаждаешься тем, что ты – Без Пяти Минут Государь, и никто не может тебе перечить?

Эти мысли лежали на душе таким тяжёлым грузом, что всё вокруг заволакивало красным туманом. Ра чувствовал себя рассеянным и разбитым. В столичном трактире подавали жареные пироги с ежевикой и засахаренными лепестками акации, но запах, до сих пор ассоциировавшийся с праздником, вызывал тошноту. Ра то клонило в сон, то выбрасывало в явь, от которой резало в груди.

Стоило закрыть глаза, как Ра видел Дворец, выжженный на внутренней стороне век. Не иллюзорный – настоящий. Не Вершина Горы, а Железный Дом.

Собственно, Ар-Нель сказал, что тот помпезный фасад, выходящий на Площадь Встреч и украшенный бронзовыми вензелями Дома Государева – это всего-навсего флигель, предназначенный для официальных приёмов, а сам Дворец – это три сияющих золотом шпиля-клинка, втыкающихся в небеса далеко за парковыми деревьями. Но если это так – тем более; кованое железо прикинулось Государевым Золотом, но частокола с черепами, насаженными на острия, отсюда, с Площади, вероятно, просто не видно.

Вечером сняли комнатушку в маленькой гостинице рядом с Площадью Встреч. По деревенским меркам, она стоила очень дорого, но Ар-Нель, улыбнувшись, кивнул хозяину и заплатил без возражений. Комнатушка оказалась крохотной, но чистенькой; Ра улыбнулся каллиграфической надписи на стене: «Ты у Подножия Горы – лови ветер!», – но тут же замутило снова.

Ник сказал, что ему нужно пройтись и на всё поглядеть – и ушёл. Ра понял, что Ник собирается «пройтись» ни много, ни мало, по дворцовому парку и «поглядеть» на караулы – от ужаса даже живот разболелся, но говорить об этом с Ар-Нелем было нельзя: тот снова напомнил о щелях в стенах, из которых торчат уши. Ра свернулся клубком на постели, пытаясь унять боль в душе. Ар-Нель предложил поиграть в поединок, но Ра был совершенно не в состоянии заставить себя подняться. Шарады тоже не пошли на ум. Письмо в рукаве казалось лоскутом собственной кожи; меч Ра обнимал, как последнюю, уже ускользающую надежду.

Ар-Нель сел рядом, как садился Старший Брат, когда Ра болел. Начал болтать о средневековых стихах, о символах в канонической живописи и о том, как режут на айвовых досках заготовки под будущие гравюры. Ра слушал вполуха, потом, кажется, задремал.

Ему снились ужасные путаные сны – то какие-то мрачные подземелья, в которых капала вода и ржавые цепи свисали со стен, то Железный Дом, освещенный синими блуждающими огнями, то тёмно-бурые люди с выпученными лягушачьими глазами на плоских, безносых и безротых шарах голов, преследующие Ра с факелами и сетью, как дикого зверя…

Он то и дело всплывал на поверхность сна – но лишь затем, чтобы убедиться, что Ар-Нель рядом и читает модную книжку, «Поместье в лесу», при свете единственной свечи, и выпить глоток воды. Потом колодец снов вдруг разверзся безвыходной тёмной бездной – и Ра провалился в темноту, кажется, даже обрадовавшись бодрствующей частью измученной души, что сны растворились во мраке и пропали. Неизвестно, сколько времени прошло в этом забытьи без видений – но из него вытащила рука Ника.

Ник всегда был страшно бесцеремонен.

Ра открыл глаза – и увидел, что Ник улыбается. За пергаментом окон стояла беспросветная тьма.

– Ну что, Ребёнок? – сказал Ник весело. – Пойдёшь смотреть на суженого-ряженого?

– Во что его рядили? – пробормотал Ра спросонья.

– В небесные шелка, – сказал Ар-Нель и еле слышно добавил. – Ник может отвести нас в дом вашего Официального Партнёра, друг мой, но идти надо сейчас же.

Ра вскочил. В комнате было холодно, его тут же начало слегка знобить, но голова вдруг прояснилась до кристальной прозрачности мыслей. Ра плеснул в лицо воды из умывальника, вода оказалась просто ледяной, озноб усилился, зато прошло тошное ощущение беспомощности и бессилия.

Можно было действовать – и Ра настроился на действия, к чему бы они не привели.

– Значит, так, – сказал Ник. – Что бы ни случилось – ни звука. Если будет очень темно – я вас за руки проведу, не вздумайте шарахаться. Но самое главное – не чихать, не кашлять и молчать.

Ра кивнул, чувствуя себя вором. Ар-Нель улыбнулся лёгкой безмятежной улыбкой – и его вид придал Ра сил. Ник удовлетворенно осклабился – и все трое вышли из комнаты.

Лошадей оставили. Проскользнули мимо сладко спящего портье, обнимающего пачку листков со счетами, как обнимают подушку. Ник бесшумно отпер дверь и снова запер её, когда заговорщики оказались на улице.

В Столице ночью оказалось гораздо светлее, чем в деревне, но так же безлюдно – глухой час. Над входом в гостиницу тусклые плошки освещали вывеску; Площадь Встреч окружало целое ожерелье фонарей, в которых довольно-таки ярко горело масло. Фасад Дворца, выходящий в город, прямо-таки сиял от фонариков у парадного въезда, и гвардейцы Государя в полушубках, отороченных полосами меха, замерли в нишах справа и слева от дверей с непреклонными лицами демонов, вырубленных из камня. Больше нигде не виднелось ни души.

Ник кивком головы указал направление – в густую тень домов, окружающих Площадь Встреч. Ра и Ар-Нель пошли за ним. С Площади Ник свернул на улицу, плавно огибавшую дворцовый парк; парк был заснежен и тёмен, как лес.

Ра догадался: парк слишком велик, чтобы выставлять посты повсюду. Догадка оказалась верной – вдалеке, где-то впереди, смутно горел одинокий розовый огонёк.

– Это будка часового, – сказал Ник тихо. – Тут они стоят больше для проформы; видимо, в парк по ночам толпа не ломится. Здесь можно перелезть через ограду. Я уже перелезал – и туда, и обратно.

Ар-Нель ухватился за ажурную решётку и вскарабкался по ней легко и бесшумно, как кошка, вмиг перемахнув в парк. Ра последовал за ним; Ник оказался рядом каким-то чудом, словно не перелезал через забор, а прошёл его насквозь, как призрак.

В парке оказалось гораздо темнее, чем на улице. Ноги Ра увязли в снегу по колено; некоторое время пришлось с трудом пробираться по сугробам – но вслед за Ником Ра и Ар-Нель вскоре выбрались на расчищенную аллею.

В коридоре, образованном двумя рядами высоких кустов хин-г, почти смыкавших свои колючие кроны над дорожкой, стояла непроглядная темень, которую резала пополам узкая полоска неба: бледные облака едва подсвечивала ущербная луна. Ра догадался, что Ник привёл их в модный лабиринт, по которому здорово бродить летом и играть в прятки – здесь никому не придёт в голову разыскивать по ночам злоумышленников. Ар-Нель чуть слышно фыркнул в потёмках:

– Ник, дай мне руку, я не вижу даже собственных пальцев… Силы небесные, тут темно, как в желудке демона!

Ра видел собственные пальцы, едва-едва, но видел – и ощутил мимолетное, но восхитительно приятное чувство превосходства. Его усталая апатия рассеялась совсем.

Сколько времени ушло на лабиринт, Ра не понял: по его разумению время остановилось на глухом часе. Он страшно долго пробирался во тьме, следуя больше за дыханием и еле слышным хрустом снега под ногами Ника и Ар-Неля, чем за их тенями – и очнулся, лишь увидев сквозь переплетение веток розовые и голубые фонарики, горящие над окнами и парадным входом жилого флигеля Дворца.

Там же должны быть гвардейцы, чуть не закричал Ра. У спальни Государя, в гостиной – повсюду! У него должна быть целая армия личной охраны! Он повернулся к Нику, тщетно пытаясь разглядеть в темноте его лицо – а Ник сказал:

– Не беспокойся, Ребёнок. Если всё рассчитано верно – они спят.

– Караулы проверяют перед рассветом, – шепнул Ар-Нель.

– У нас ещё достаточно времени, чтобы попасть во Дворец, – сказал Ник. – Внутри мы спрячемся до тех пор, пока Принц… в смысле, Государь – не проснётся.

– Разве так можно? – спросил Ра потрясённо.

– А как можно? – ответил Ник вопросом же.

Не знаю, подумал Ра. Уже ничего не знаю. Мы вламываемся, как воры. Это выглядит так низко… он решит…

Да какая разница, что он решит! Он решил, что чужие, какие-то его рабы, должны обрезать меня, как свинью, подумал Ра с неожиданным ожесточением. С чего бы мне думать о правилах благопристойности?

Он тряхнул головой, вытряхивая из себя остатки сомнений, и направился за Ником вперёд, сжимая эфес меча Государева Дома, как талисман.

Ник сделал чудовищную вещь, действительно, воровскую: он обрезал пергамент на одном из дворцовых окон по линии рамы – снизу и сбоку. За пергаментным окном было темно; Ник, а за ним – Ар-Нель и Ра – тихонько пробрались в дворцовый зал через разрез.

В зале стояла сундучная темень. Ра не видел, только слышал, как Ник чем-то еле слышно прошуршал около окна – может, пергамент сросся под его пальцами? Теперь уже и Ра не видел собственных рук – он вынужден был идти за Ником, держась за его плащ, как слепой. Просто удивительно, как ему удавалось ни на что не натыкаться – вероятно, благодаря ловкости поводыря.

Ар-Неля Ра и не видел, и не слышал: кажется, Господин Ча перестал даже дышать. Некоторое время они пробирались в полной темноте; им становилось чуть светлее, лишь когда сквозь пергамент окон пробивался нежный свет уличных фонариков. В один ужасный момент, свернув за угол, Ра увидел комнату, довольно ярко освещённую двумя свечами в матовых колпаках: люди, стража! Но, опомнившись, Ра сообразил, что гвардейцы и вправду спят на посту: один – полулёжа на изящной козетке, явно стоящей в комнате не для солдат, а второй – сидя на полу, опираясь спиной на стену. Над его головой, как в насмешку, красовалась картина, изображающая Сторожевого Пса у Государева Трона, с надписью «Видеть насквозь».

У Ра даже мелькнула мысль об убийстве – но воин, спящий сидя, чуть-чуть похрапывал, и его суровое лицо со шрамом на переносице во сне стало моложе.

По комнате плавал тонкий запах, похожий на запах хмеля. Ра принюхался и зевнул.

Ник схватил его за локоть и вытащил из комнаты в коридор, Ар-Нель ахнул и выскочил сам. Алхимия, подумал Ра. Вот что – не колдовство, а какой-то алхимический состав, вызывающий сонливость… Горские травы, вспомнил он и улыбнулся.

Страх рассеялся. По великолепной лестнице, украшенной сосновыми ветвями в драгоценных вазах свинцового стекла, дробивших острыми гранями тусклый свет розовых фонариков, поднимались тихо и быстро, как настоящие воры. На площадке лестницы, сидя, прислонившись плечом к постаменту для вазы, тихо спал дежурный гвардеец. Еще пара караульных спала у приоткрытых дверей в какой-то неосвещенный покой. Дворец превратился в сонное царство; важный Господин в шелках, расписанных ирисами, безмятежно спал на резной скамье, по-детски сунув ладонь под голову – его лицо с приоткрытым ртом освещал фонарик.

Заговорщики остановились в просторной высокой комнате с обтянутыми шёлком стенами, за ширмой, расписанной ветвями кедра и акации.

– Дальше – нельзя, – шепнул Ник еле слышно. – Дальше дежурят бодрствующие лакеи, ещё дальше – спальня твоего будущего друга сердечного. Сюда он, я думаю, придет одеваться – и тут уже нельзя использовать никакой алхимии.

Ра присел на корточки за ширмой. Было очень тепло; он сбросил плащ и оперся плечами на стену, как гвардеец внизу. На душу почему-то сошёл неземной покой; кажется, Ра даже задремал на несколько секунд.

А проснулся, когда проснулся Дворец – и увидел утреннюю белизну за пергаментом окна.

Дворец наполнился запахами и звуками. Зажгли ароматические свечи, потянуло цветами акации и мёдом. В комнате оказалось как-то слишком много народу сразу – и именно потому, что их было слишком много и они вполголоса переговаривались между собой, никому не пришло в голову заметить чужих. Потом Ра думал, что можно было и выйти, смешавшись с толпой придворных – но это потом.

Тогда, за ширмой, дикая смесь досады, страха, злости и обманутых надежд выбила у него дыхание. Ра вцепился в эфес, прижимаясь спиной к стене – Ар-Нель и Ник замерли справа и слева от него, как свита – и ждал, точно зная, что уж собственного Официального Партнёра услышит.

В конце концов, ведь все только и говорили, что о Юном Государе. О его настроении, о его здоровье, о том, что Луна Плача кончается, о каких-то людях, которых он хотел или не хотел видеть, о послах, ожидающих аудиенции, как только будет снят траур…

Говорят о нём, будто о Всегда-Господине, думал Ра. Будто его статус уже подтвержден – до поединка. Эти мысли поднимали в душе ледяную ярость; Ар-Нель шептал в самое ухо: «Ра, дорогой, будьте благоразумны, умоляю», – но уж благоразумия-то на тот момент было совершенно неоткуда взять.

– Государь! – объявил кто-то, перекрывая поставленным голосом болтовню аристократов – и Ра, оттолкнув Ар-Неля, пнул ширму ногой.

Даже Ник не успел среагировать. Ширма упала с грохотом. Придворные отшатнулись, кто-то вскрикнул. Гвардейцам потребовались секунды три, никак не меньше, чтобы схватить Ра за руки – такой прорвы времени ему хватило рассмотреть своего Официального Партнёра хорошо.

Государь остановился в дверях, глядя на Ра, как удивлённый кот. В чёрном и алом – цветах Луны Плача Государева Дома – тощий, бледный, с ассиметричным жёстким лицом, бесцветными глазами и бесцветной косой. Если бы не это удивлённое выражение, смягчившее резкие черты, показался бы совершенно отталкивающим, пришло Ра в голову.

Но реакция у Государя оказалась лучше, чем у гвардейцев. Во всяком случае, взгляд – острее, а разум – более маневренным.

– У тебя – мой меч, – как-то задумчиво проговорил Государь, глядя на руку Ра, которую не посмели заломить за спину именно из-за Сторожевого Пса на эфесе. И почти без паузы приказал: – Отпустите моего Официального Партнёра. Немедленно.

Государь был ростом с Ра, но его тон, светский лёд его голоса – всё это было старше Ра лет на сто. Гвардейцы отпустили Ра и замерли. Аристократы вокруг смотрели на Ра, как на призрак, явившийся средь бела дня, а он сам на миг потерял дар речи от странного чувства, которое принял за злобу.

Государь чуть улыбнулся:

– Что ты здесь делаешь, Л-Та-Вечная Проблема? Откуда ты взялся?

Эта реплика развязала Ра язык.

– Пришёл поговорить, – сказал Ра надменно, еле унимая сердцебиение. – Спросить тебя – ты трус или кто?

В глазах придворных он тут же превратился из призрака в демона-людоеда. Придворным стало очень неуютно в приёмной.

– Обдумывай свои слова, Л-Та, – спокойно сказал Государь. – Они звучат опрометчиво, – и добавил, обращаясь к собственной свите: – Выйдите вон.

Никто не шевельнулся. Представительный Господин в синем кафтане Церемониймейстера и чёрно-красном шарфе облизнул губы и издал какой-то странный, но явно вопросительный звук.

– Я приказал всем удалиться, – медленно и нарочито внятно сказал Государь. – Оставшихся мне придётся считать врагами Государева Дома – и поступить с ними как с врагами.

Свита кинулась к выходам. За спиной Ра остались только Ар-Нель и Ник – Ра затылком чувствовал их присутствие. Государь взглянул на них с любопытством.

– Разве вас что-то исключает из числа прочих? – спросил он. – Л-Та, твои люди глухи?

– Боятся за меня – и всё, – огрызнулся Ра. – Не уверены, что ты не затеваешь какую-нибудь подлость, – и повернувшись к своим друзьям, переводя взгляд с бледного лица Ар-Неля на бесстрастную физиономию Ника, попросил, – уходите, пожалуйста.

Они быстро переглянулись – и вышли. Ар-Нель отвесил глубокий церемониальный поклон, Ник – нет, но от него никто и не ждал бы.

– Это – Младший Ча? – усмехнувшись, спросил Государь, указав на Ар-Неля небрежным кивком. – Л-Та, как ты заставил его прийти сюда, ведь он же боится до смерти? Как вообще вы сюда попали?

– Это что, важно? – спросил Ра с болью и досадой. – Тебе это важно, ты, предатель?

Государь прищурился, от чего лицо сделалось совершенно отстранённым.

– Я вижу, тебе не терпится изложить ту блажь, которой полна твоя голова? Изволь. И упомяни о тех, кто писал твои письма.

Я сейчас его ударю, подумал Ра – и сказал:

– Письма писал я. Я, знаешь ли, не собираю Совет, когда речь идёт о любви.

Глаза Государя расширились.

– Что?

– Любовь! – выкрикнул Ра, ткнув Государю чуть ли не под нос эфес меча со Сторожевым Псом. – Вот это – эту шикарную безделушку, ритуальный подарочек для рабыни – я, дурак, счёл честным вызовом, понимаешь? Настоящим! А ты – струсил, да? Или тебе просто хочется получить даром? Неужели до тебя не доходит, как это низко, низко, низко?!

Государь наблюдал за ним, обхватив себя руками, со странной, пожалуй, даже грустной миной.

– Ну, что ты молчишь? – спросил Ра в отчаянии. – Проглотил язык? Думаешь, не стоит ли позвать стражу, закопать меня живьём, разрезать на части? Давай, зови – мне всё равно!

– Вот как… – медленно проговорил Государь. – Надеешься претендовать на Венец Государев? Это правда, всё то, что говорят о членах твоей Семьи?

– Плевал я на Венец! – Ра чуть не плакал от жуткого ощущения каменной стены, разделявшей его жизнь и жизнь Государя непреодолимо. Нельзя, нельзя ничего объяснить – потому что тебя просто не поймут! – Думаешь, я рвусь на твоё место?! Думаешь, мечтал день и ночь о том, чтобы победить тебя на поединке из-за всех этих цацек?! Да вы же сами меня выбрали – а мне выбора не оставили! Я и не думал карабкаться на Вершину Горы, будь она проклята! Твой Отец согласился с твоим Гадальщиком, ты подтвердил, а меня поставили перед фактом! Знаешь, я всё это ненавижу – и лучше честный бой с пажом, чем та мерзость, которую ты мне предназначил!

– Оэ… – протянул Государь. – Это ново. Ты… очень интересный, Л-Та. Ты что, пришёл отказаться от Венца? От такого статуса? Ты – дурачок…

– Забери, – Ра протянул ему меч в ножнах. – Не знаю, зачем ты вообще его прислал. Он мне не нужен. У меня есть свой меч для честного поединка – а то, что ты хотел получить, можно и без меча. Красть легче у безоружного, правда?

Государь еле заметно улыбнулся, не прикасаясь к оружию.

– Я смешон, да? – спросил Ра безнадёжно. – Глуп? Обращаюсь к пустому месту?

– Ты мил, Л-Та, – сказал Государь печально. – У тебя очень приятное лицо… и – да, ты безумен, Господин-Скандал. Кажется, я начинаю понимать, что имел в виду Отец… Я ведь не умею сражаться так, как учили тебя.

– Поэтому уклоняешься от боя?

– Да. Не хочу тебя убить. Я умею только убивать.

– Ну так убей меня! – крикнул Ра, одной рукой частью расстёгивая кафтан, частью обрывая крючки на нём. – Ты убьёшь меня – и я умру вернейшим из твоих вассалов, как честный боец! Я ни одним словом тебя не упрекну – я видел, как вассал умирает в поединке с сюзереном! Но не позорь меня ради Земли и Неба!

– Зачем ты мне, мёртвый? – Государь протянул раскрытую ладонь, но Ра её не коснулся:

– А зачем я тебе – рабыня? Зачем тебе дети от рабыни? Рабы – в Доме Государевом?

В глазах Государя вспыхнул холодный огонь.

– Ладно, – сказал он, снова разом постарев на сотню лет. – Умрёшь.

Он выхватил меч из ножен и нанёс удар быстрее, чем Ра успел это осмыслить – но тело среагировало точнее разума. Ра уже после осознал, что уклонился тем самым плавным движением, «Речная Излучина», которое никак не получалось на тренировках – это спасло его от ранения в живот.

Ра отскочил в сторону, отшвырнул к стене ножны меча и скинул кафтан. Государь усмехнулся и тоже сбросил широкий черный кафтан с алыми обшлагами – под ним оказалась черная рубаха.

– Ещё сопротивляешься, деревенский Мальчик? – сказал Государь с жестокой ласковостью. – Ну, давай играть. Долго продержишься?

– Сколько получится! – Ра улыбнулся одними губами, ощутив на собственном лице ту самую улыбку, какую видел у Старшего Брата, Названной Сестры и Ди, больше всего – Ди. – Ты многовато говоришь для хорошего бойца.

– Даю тебе собраться с духом, – рассмеялся Государь и атаковал стремительно и внезапно.

Если бы не уроки Ар-Неля, Ра был бы убит на месте. «Поцелуй Во Тьме» – безжалостная техника тех, кто должен убить немедленно, потому что нападающий тоже жаждет убить, а не забрать себе. Любовь? О любви здесь речь не идёт – врага надо уничтожить как можно скорее, уничтожить наверняка, чтобы раненый не ударил победителя в спину! Голос Ар-Неля звучал у Ра в голове: «Будьте бесчестны и непринципиальны… пользуйтесь любым преимуществом, если оно появилось», – и Ра толкал под ноги Государя резной табурет, старался оказаться с другой стороны стола, разбил драгоценную вазу, полную сухих лепестков и благовоний. Чуть-чуть увеличивал шансы – но понимал, что не больше, чем «чуть-чуть»: Государь казался неотвратимым, как змея, преследующая добычу, он оценивал любую мелочь и реагировал на любое движение, обходя препятствия и не спотыкаясь.

В какой-то момент Ра осознал, что обе двери, ведущие в зал, распахнуты. Свита Государя наблюдала бой, не смея вмешаться, как не смела Мать Ра, когда Старший сражался с Ди – но Ра понял: если, паче чаяния, ему случится победить, он получит метательный нож или пулю под лопатку раньше, чем причинит Государю настоящий вред. Ну и пусть, подумал он отчаянно – только толпа придворных, среди которых не было его друзей, всё же отвлекала его. Ра успел отстраниться, уходя от атаки, но меч Государя прошёл от ключицы наискосок, обдав волной жара, словно зажжённый факел.

Ра увидел собственную кровь на полу, чуть не поскользнулся на ней – и удивился тому, что почти не чувствует боли.

– Я оставлю тебе жизнь, если сдашься, – улыбнулся Государь. – Ну?

– Нет! – крикнул Ра и атаковал. Его колотило от незнакомого чувства – злой радости, ярости и восхищения вместе. Без страха – хотя он понимал, что смерть глядит у Государя из-за плеча: Ра уже жалел, что не коснулся его протянутой руки, когда ещё была такая возможность.

Государь работал клинком с непринуждённой лёгкостью, ни разу не перейдя к обороне, атакуя, атакуя и атакуя – Ра уже понял, что его Партнёр сильнее физически. Ра парировал и отступал, парировал и отступал – на шаг после каждого блока, отмечая порезы на периферии рассудка, как потери – пока вдруг не понял, что упёрся спиной в стену.

Места для манёвра не стало вовсе. Ра только и успел, что остановить меч Государя у самого своего горла – но Государь давил всё сильнее, прижимая скрещенные клинки к его шее. Ра ощутил жар текущей крови; страха всё-таки не было, хотелось только отчаянно сопротивляться, даже понимая, что сейчас умрёшь от собственного меча.

– Л-Та, – сказал Государь, – не заставляй меня тебя убивать.

Ра порывисто вдохнул и рванулся. Лезвие скользнуло вдоль ключицы и плеча, сорвав вместе с шелком рубахи лоскут кожи – Ра вывернулся и отскочил в сторону, чувствуя жгучую боль и нестерпимо острый восторг:

– Разиня, разиня! Лови короедов – они ползают медленно! – видит Небо, это было замечательно, и даже умирать будет сладко, подумал Ра, хотя чувствовал себя более живым, чем всегда. – Ты окаменел?

Государь смотрел на него смеющимися глазами:

– Л-Та, ты истечёшь кровью – хватит.

Ра отвесил какой-то фиглярский, шутовской полупоклон:

– Ты обещал меня убить, Господин-Неотвратимая Смерть! Врал, ты врал! – выкрикнул он зло и весело. – Хочешь, чтобы я отдал тебе меч сейчас? Хок, не дождёшься!

Улыбка Государя стала нежнее. Он сделал примитивный выпад, слишком высоко, и, когда Ра остановил его меч – врезал ему кулаком под рёбра.

Ра попытался вдохнуть, но воздух не проталкивался в лёгкие, а боль на этот раз оказалась так сильна, что заставила сложиться пополам. Ра выронил меч – и Государь сбил его с ног.

– Ты – породистый смутьян, – сказал в самое ухо, прижимая к полу, держа лезвие меча под подбородком. – Ты – сумасброд, Л-Та. Твоё благословлённое имя – Ра? Меня Отец называл Вэ-Н.

Благословлённое имя Государя. Партнёру. Родному. Ра заставил себя улыбнуться, еле выравнивая дыхание:

– Это подло. То, что ты сделал.

– Это спасло твою жизнь.

– А может, она мне и не нужна!

– Она нужна мне, – Государь, не убирая меча, погладил Ра по щеке. – Ты не смеешь больше сопротивляться. Ты – трофей.

Ра уперся ладонью в его плечо – и вдруг почувствовал, что чёрный шёлк рубахи Государя промок от крови. Ра толкнул сильнее; по лицу Вэ-На прошла тень, тут же сменившись то ли болезненной, то ли мечтательной улыбкой.

Ра поднёс к глазам окровавленные пальцы:

– Я ранил тебя?

– Ты не так прост, как я думал, – и всё-таки соприкоснулись ладонями. Не совсем «зеркальное отражение» – рука Вэ-На чуть больше, подумал Ра, но отпускать пальцы Государя не хотелось.

– Крови не видно на чёрном…

– Это тактический ход… Кстати, что это шуршало у тебя в рукаве, Ра? Заговор на удачу?

– Твоё письмо.

Государь задрал рукав на запястье Ра, вынул и развернул измятый окровавленный листок.

– Я заберу его назад. Я хочу, чтобы его увидели наши дети, – сказал он тихо, пряча письмо в собственный рукав.

Ты стоишь того, чтобы быть твоим вассалом, подумал Ра. Я простил тебя. Теперь хорошо бы скорее… закончить скорее, подумал он, чувствуя, как его снова начинает мелко трясти.

– Вэ-Н, ты не… ты знаешь, как?.. Не искалечишь меня?

– Я знаю, – сказал Государь и встал, помогая Ра подняться. – Меня отлично учили. Мне жаль, Партнёр, правда, жаль – я не могу пообещать, что ты не будешь страдать.

– Я не боюсь, – сказал Ра. – Я почти хочу.

Толпа придворной челяди торчала в дверях,пожирая действо глазами. Вэ-Н бросил на свиту короткий взгляд:

– Мне нужен только лекарь. И всё.

Ра ткнулся лбом в его плечо.

– Не надо сейчас, – шепнул он. – Потом. Когда всё будет кончено. Не хочу, чтобы кто-нибудь сейчас дотрагивался до меня, – «кроме тебя», добавил он мысленно, но вслух не произнёс.

Запись N91-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Государев Дворец

Как весело чувствовать себя диверсантом – ни в сказке сказать, ни пером описать!

Единственное, что годится для моих целей – это газовые капсулы со снотворным. Я использую их почти

все, без респиратора – нет его у меня – зато до отказа накачавшись стимулирующей бодрствование химией. От избытка стимулятора в крови я не то, что бодр, а взведён, взвинчен, двигаюсь быстрее и тише, координирован, как кошка – вообще чувствую себя какой-то хищной тварью.

Довольно приятное ощущение. Жаль, похмелье потом будет гадкое, поэтому стараюсь пользоваться этой наркотой пореже.

Рассчитываю время действия снотворного так, чтобы нам успеть проскочить до смены караулов. Удаётся на удивление легко: ну так честные бойцы с Нги-Унг-Лян и не ждут такой подставы от ночных визитёров! Эти орлы быстро и крепко засыпают, не сообразив, что произошло; я уложил их не хуже, чем нянечка в яслях – своих подопечных. После диверсии по Дворцу хожу, как по Эрмитажу в Ночь Музеев – интересно и красиво.

На самом деле, жилой флигель – это не весь Дворец, это всего лишь личные апартаменты членов Государева Дома, королевской семьи. Очевидно, самое уютное и приятное место во всём громадном дворцовом комплексе, состоящем из парка и десятка зданий. Внутри тепло. Стены гостиных обтянуты шёлком; кое-где – на них вышиты стеклярусом целые картины, в других местах – роспись, похожая на батик. Большей частью написаны цветы и пасторальные пейзажи с широко раскрытым горизонтом, восходами, закатами и цветущими садами в дымке. Любимые украшения интерьеров – вазы с удивительными композициями из сухих растений – зима всё-таки! – и неизбежное оружие. Я разглядываю доспехи с золотыми насечками на сияющем металле, более лёгкие, чем у рыцарей земной Европы, скорее, напоминающие древнеяпонские, и оружие антикварного вида – скорее, побрякушки в сиянии драгоценностей, чем нечто по-настоящему функциональное, а может, ритуальные вещицы. Живопись Кши-На истинно светла и прекрасна: в этом мире и в этом месте не знают масляных красок, зато у них есть аналоги темперы и акварели. Работы воздушны и прозрачны, выглядят очень живыми; жаль, они, вероятно, недолго существуют.

В домашней часовне на круглом алтаре, напоминающем половину колонны с замысловатой капителью – фигурки Дня и Ночи из белого и чёрного стекла, нежные, будто изваянные из воды. Вокруг них горят голубые фонарики с Добрым Словом: «Небеса хранят Дом Государев», «Добрая жизнь, честная смерть», «Тысяча лет впереди», – кроме голубых горят и красные фонарики с чёрными надписями, прощальные и поминальные слова умершему Королю. Его гравированный портрет, подсвеченный лиловым, задрапирован чёрным бархатом и алыми бантами; лицо на портрете принадлежит суровому мужчине лет сорока пяти – пятидесяти с усталыми глазами и сеткой морщин. Придворные художники не льстят августейшим моделям – тут ценится сохранение в портрете души, а не зализывание оригинала до дыр.

Меня одолевает искушение взглянуть на Принца, но не рискую. Ещё не хватало его разбудить – весь план пойдет насмарку. После экскурсии я возвращаюсь на постоялый двор забрать своих аристократов. Маршрут рассчитан. Время – часа три – половина четвертого. Тот час, когда разлепить глаза тяжелее всего.

По дороге до апартаментов Принца мои ребята устали, не столько физически, сколько морально. Я вижу, как они напряжены; Ра, похоже, на пределе, а Ар-Нелю – страшно, но он держит себя в руках.

Мы устраиваемся за ширмой в гостиной, наверное – или это приемная, не знаю. В это помещение ведут две двери – в одну вошли мы, за второй – караульные гвардейцы или дежурные слуги, не знаю: я слышал там людей. Зачем тут нужна такая широченная ширма – не представляю: она как специально сюда поставлена, разве что была придвинута к стене и наполовину сложена. Я ее тихонько раздвигаю, чтобы нам было удобнее.

Ра садится на пол и ухитряется тут же отключиться. Ар-Нель присаживается рядом на корточки; он ждёт и о чём-то размышляет; я сажусь рядом, поджимаю ноги. Неудобно, слишком тесно и жаль, что нельзя поговорить. Я вообще не создан для засад.

Кажется, я ухитряюсь некстати задремать. Меня будят тихие шаги в анфиладе комнат: лакей с розовым фонариком бросает на жаровни щепотки благовоний – ясно по запаху и розовому отсвету на ширме. Я поднимаю голову и встречаюсь с настороженным взглядом Ар-Неля. Киваю ему: «Всё в порядке». Он обнажает меч, думает, бесшумно задвигает его обратно в ножны. Прислушивается.

Дворец просыпается. Слуги передвигаются мягко, как кошки – зато спустя небольшое время в приёмной начинает собираться служилый люд, пришедший пожелать Принцу доброго утра, и эти не умеют вести себя по-настоящему тихо. Нам здорово помогает эта орава; если мы и создаём какой-то шум, то болтовня придворных сплетников совершенно его заглушает.

Более того – за ширму заглядывает какой-то любопытный крендель, слегка удивляется, но вопросов не задаёт. Видимо, дело в мече, лежащем у Ра на коленях – золотая собачья головка, украшение оружия Государева Дома, даёт любопытному понять, что мы – птицы не простые и, видимо, имеем право тут сидеть. Ар-Нель подносит палец к губам интернациональным жестом, призывающим к молчанию – и светский фантик молчит; он, очевидно, тут не из важных птиц.

Я слушаю светские сплетни, которые понимаю хуже, чем Ар-Нель. Милый-дорогой Господин Ча насторожен и внимателен, он запоминает и принимает к сведению; время от времени даже чуть улыбается. Я ему слегка завидую: здешние имена мне еще не знакомы, намеки непонятны – придворная интрига для меня пока – филькина грамота.

Ра просыпается тихо, трёт глаза, смахивает чёлку со лба. Смотрит на безупречного Ар-Неля – и Ар-Нель бесшумно поправляет на нём воротник, поправляет волосы. Ра хмур и почти зол; к моменту, когда Принц являет толпе челяди свой пресветлый лик, мой сюзерен – в полной боевой.

Ар-Нель ещё пытается давать последние инструкции – но им не внимают. Ра прёт напролом, отшвыривает ширму в сторону, задвигает кому-то подсунувшемуся эфесом по мордам и с места в карьер осведомляется, какого-растакого дьявола Принц ведёт себя, как свинья: «Ты – трус?!»

Манеры у Ра вполне деревенские на мой дилетантский взгляд, но амбиции самые настоящие. Княжеские.

Принц не злится – он выпадает в осадок.

Принц – жёсткий шкет, которого никак не назовешь хорошеньким; я думаю, в детстве он был болезненным ребёнком, а свита его августейшего батюшки сделала всё возможное, борясь с этой болезненностью – парень похож не на аристократика из местных, а на очень юного спецназовца. Реакции у него быстрые и безошибочные, обстановку он сечёт сходу. Будь это покушение – сам бы убил нападающего, не дожидаясь действий охраны, но в данном случае моментально разобрался в ситуации.

И – он очарован нашим Ра, вот что. Потрясён.

Его свита на высоте – Ра останавливают декоративные мальчики, а на нас с Ар-Нелем наводят стволы мушкетов из-под плащей спокойные ребята в штатском; Ра на эту тихую охрану вообще не обращает внимания, зато Ар-Нель впечатлён и замирает, скрестив руки на груди, дабы никого не провоцировать.

Ра обвиняет Принца во всех смертных грехах – трусости, глупости, подлости, жестокости – а Принц, не по годам железной выдержки человек, видимо, решает, что челядинцам не годится слушать семейные разборки Дома Государева. Высылает вон и свиту, и охрану. Мы с Ар-Нелем пытаемся притормозить, но Его Высочество выставляет и нас тоном, не терпящим возражений.

Я догадываюсь, что нас ждёт, когда покинем приёмную – но настоящей опасности не чувствую: Принц ни секунды не злился по-настоящему. Единственный шанс серьёзно влететь для нас – это смерть Ра на поединке… но сейчас я почти уверен – Принц изо всех сил постарается его не убивать. Наш Ра нужен Принцу живым.

Мы выходим из зала и тут же попадаем в лапы королевской охраны. Свита расшугалась по углам, зато стража начала работать всерьёз. Всё чётко и грубо: гвардия Государева Дома использует огнестрельное оружие по последнему слову военной техники, хотя вряд ли начнет палить в присутствии августейшей особы без принципиальной нужды. Те, кто стоит ближе, обнажили клинки. Ясно.

Вооружены все, но некоторые имеют преимущества.

Командир местных спецов, тихий убийца с седой косой и в неяркой одежде, приказывает вполголоса:

– Отдайте оружие и следуйте за мной.

Я улыбаюсь и отдаю тесак, хотя мне страшно не хочется. Ар-Нель, бледный и с синяками под глазами, медленно качает головой:

– Господин Офицер, вы не можете приказывать аристократу из Семьи Ча расстаться с мечом. Я клянусь тенями предков, что мой клинок не покинет ножен без особого позволения Государя.

– Не припомню, чтобы вы добивались аудиенции, Господин Ча, – усмехается седой. – Сегодня вышла странная ночь, а день наступил просто невероятный…

– Господин Офицер, – продолжает Ар-Нель, еле справляясь с волнением, – я выполнял просьбу Официального Партнёра Государя. Вы считаете, что я мог отказаться?

Седой медлит. Я понимаю, о чём он думает: как знать, что будет через десять минут? Ра может стать Государыней, может быть убит, может быть обвинён в государственной измене… совершенно взаимоисключающие пункты!

А в приёмной выясняют отношения; я не разбираю слов, но слышу голос Ра – Принц на него не кричит, Принца почти не слышно. Я замечаю, что все прислушиваются – но ни гвардейцам, ни нам с Ар-Нелем не очевидно, чем там может кончиться.

Седой хмурится, прищуривает глаза, думает… наконец, делает вывод:

– Пройдите в гостиную.

Высокий мальчик с глазами дракона возвращает мне тесак, который я с некоторым облегчением забираю и цепляю к ремню. Нас провожают в уютный зал, расписанный по бледному шёлку лиловыми ирисами – не убирая пистолетов. Отсюда ничего не слышно; мне становится тревожно. Мы с Ар-Нелем входим, садимся на фигурно плетёную из каких-то упругих стеблей циновку – а напротив нас, у дверей, шагах в пяти-шести, останавливается парочка гвардейцев, и делает вид, что рассматривает кремни и вообще – проверяет оружие. Что сделаешь?

Ну, вообще-то, мы ни бежать, ни драться и не собирались. Не сговариваясь, делаем безмятежные мины.

– Господин Офицер, – говорит Ар-Нель, пытаясь держаться светского тона, – не будет ли излишне неучивым попросить чашку чок?

Седой шепчет пару слов бело-чёрно-красному лакею. Тот исчезает.

– Боишься, Ар-Нель? – спрашиваю я тихонько.

Он поднимает на меня глаза.

– Боюсь за Ра – и боюсь собственной беззащитности. Тюрьма страшнее смерти. Видишь ли, Ник, пока со мной меч Семьи Ча, я совершенно спокоен – но если его не будет…

– Хочешь остаться мужчиной? – спрашиваю я.

Ар-Нель досадливо морщится.

– Хочу остаться человеком. Вероятно, тебе это будет непросто понять… статус тела менее важен, право, чем статус души. Дело не в том, что с тобой произойдёт, Ник. Дело в том, как это случится. К примеру, шансы Ра победить равны нулю, ты и сам видишь; но ведь нам было необходимо прийти сюда, верно?

Я мотаю головой, оглядываюсь на наших конвоиров, спрашиваю шёпотом:

– То есть, ты считаешь, что Ра не справедливость восстанавливать пришёл?

– Он ещё очень юн, – говорит Ар-Нель в полный голос, пожимая плечами, – но он вовсе не дурачок. Я думаю, он вполне понимает, что его выбор – между смертью и метаморфозой.

У меня окончательно заходит ум за разум.

– Погоди, Ар-Нель, – говорю я. – Тогда какой во всём этом смысл вообще? Если Ра всё равно морально готов измениться и стать женой Принца…

Ар-Нель смотрит на меня со снисходительной жалостью.

– Может, ты и демон, Ник, – говорит он, усмехаясь, – но душой – плебей. Надеюсь, ты понимаешь, что смерть – это тоже выбор?

– Он мог и дома зарезаться, – возражаю я. – Это хорошо, по-твоему?

– Это был бы поступок отчаяния, – говорит Ар-Нель. У него есть особенный тон, вроде того, каким разговаривают с маленькими и отроду бестолковыми детьми – подчёркнутого горестного терпения; этот тон за две минуты выводит из себя почти любого нги-унг-лянца. Даже меня раздражает. – Быть убитым на поединке – особая смерть. Не просто смерть. Проявление любви, а не желания самоуничтожиться…

– Он притащился сюда, чтобы Принц мог его убить?!

– Сделай ударение не на «убить», а на «мог»… Мне страшно любопытно, откуда ты взялся, Ник. Иногда мне кажется, что ты свалился с неба…

Знал бы ты, насколько прав… и насколько я порой чувствую себя свалившимся с вашей маленькой зеленоватой луны – Ока Ночи…

Я уже собираюсь ответить, как вдруг до нашего уединённого приюта доносятся громкие восторженные вопли. В гостиную влетает взъерошенный лакей, сдирая с себя чёрно-красный шарф:

– Государь победил в поединке! Слава Государыне!

Суровые лица гвардейцев расцветают, они улыбаются нам.

– Слава Государыне! – радостно вопит мальчик с глазами дракона.

Второй гвардеец отвешивает нам поклон и сует мушкет в кобуру. Седой убийца в сопровождении толпы челядинцев вламывается в место нашего заточения:

– Уважаемый Господин Ча! – возглашает он со смущенной неумелой улыбкой. – Государыня изволила вас отметить. Она желала вас видеть, вас – и Господина Ника.

Ар-Нель встаёт и идёт сквозь толпу с непринуждённым видом, я следую за ним. Аристократы склоняют головы; на полу под ногами – чёрно-красные шарфы и ленты, их топчут, как мне кажется, слегка демонстративно.

В такой радостный день траур должен быть срочно закончен.

В королевской опочивальне – толпа. Два лакея поспешно застилают громадное ложе ярко-красным шёлком, а Принц держит Ра на руках – и Ра в таком же красном шёлке, в широком одеянии, вроде халата. Принц опускает Ра на ложе; у Ра – лицо бледное, губы искусаны, румянец пятнами и глаза светятся, но ни малейшей тени страха, стыда или хоть печали.

Я пытаюсь определять статус челядинцев по одежде и поведению. По моим выкладкам, рядом с Принцем и Ра – лейб-медик, церемониймейстер, синие смотрители – смотритель Дворца, наверное, смотритель Столицы и ещё какой-то смотритель с фениксами на подоле… чуть дальше – кто-то из старших родственников с собачьей головкой на эфесе и в трауре, на который уже накинули весёленький вышитый плащ, бледная немолодая женщина в королевском орнаменте, грузный и жёсткий, наверное, маршал, с лицом в рубцах, в кирасе под широченным камзолом… Вид у всей этой шикарной публики, как у детей на новогоднем утреннике, когда появляется Дед Мороз: «Слава Государыне!» – искренняя радость. Аристократы преклоняют колена перед ложем, пожирая Ра глазами.

Принц… то есть, уже Государь с окончательно подтверждённым статусом, представляет их: «Мой Дядя по Матери… Уважаемый Господин Канцлер… Господин Хе-Тн из Семьи Ло… Моя Тётя, Вдова Нэр…» Ра кивает, пытаясь улыбаться; видит нас и смотрит на своего Государя вопросительно.

– Назови, – говорит Государь. – Назови своих людей.

– Господин Ар-Нель из Семьи Ча, – говорит Ра. По голосу слышно, что чувствует себя наша Государыня, всё-таки, не блестяще. – Мой друг и наставник.

– Мой друг, – говорит Государь. – Мы побеседуем позже.

Ар-Нель вспыхивает и отвешивает глубокий поклон. Государь касается его плеча ритуальным жестом одобрения и благоволения вассалу. Смотрит на меня.

– Ник, – говорит Ра, смущаясь. – Просто Ник. Он… лекарь… слуга нашей Семьи.

– Ник… – повторяет Государь задумчиво – прикидывает, как поступить со мной. В конце концов принимает решение. – Слуга Государыни, отмеченный особыми заслугами, – говорит он то ли мне, то ли окружающим аристократам. – Ник, у тебя нет Имени Семьи?

Пожимаю плечами, киваю.

– С нынешнего дня твои дети имеют право носить имя Э-Тк, – говорит Государь.

Я подбираю с пола челюсть. Мне пожаловали дворянство и подарили земли – просто и мило.

Я принят на службу в свиту Государыни Ра – и я отныне титулованная особа. Идеальная легенда – это вовсе не легенда: настоящее жалованное дворянство.

Вот тебе и авантюра… я даже сам ещё не осознал до конца, как это вышло.

КомКон и Этнографическое Общество дружно хотели посмотреть на здешнюю придворную жизнь – пусть смотрят. Показываю!

Я совершенно уверен: в ближайшее время Земля выйдет со мной на связь. Вот вам информация – эксклюзивная, уникальная информация! Оэ, я стану другом короля!

И у меня будет возможность официально смотреть на всё, что я пожелаю увидеть… Ах, кабы мне какую-нибудь здешнюю учёную степень… Ну да это не важно.

Всё это время я работал не только как этнограф, но и как здешний простолюдин. Я убирал сено, чистил конюшни, ловил рыбу, следил за детьми, перестилал постели, драил полы, заваривал чай и сидел с больными. Я умею колоть дрова и наловчился косить траву здешним хитрым орудием, похожим на серп, а не на косу. Я лущил кукурузу и кастрировал поросят. Я даже освоил сложную науку сушить расписной шёлк, чтобы не испортить рисунок. Это может показаться низким и мелким – моим предшественникам и казалось – но я получил максимум информации и завел связи. Я был неприхотлив до предела и готов выполнить любое поручение. И вот, кажется, моё терпение, наконец, окупается.

Теперь, я надеюсь, мне покажут Нги-Унг-Лян. Мои здешние друзья мне сами её покажут. Хок, что захочу, то и покажут! «Вот ваш Лондон, леди. Узнаёте?»

* * *

От фонариков и жаровни в опочивальне было тепло, почти жарко. Ра лежала на алом шёлке Государева Ложа, на спине, нагая, закинув руки за голову, с закрытыми глазами, и ощущала взгляд Вэ-На, сидевшего рядом, всей кожей, как ощущают прикосновение летнего ветра.

Правила благопристойности велели прикрыться; Вэ-Н хотел смотреть – Ра решила, что ей надлежит повиноваться Вэ-Ну, тем более, что, пожалуй, хотелось ему повиноваться.

Это было очень непохоже на все её прежние чувства – новое парадоксальное ощущение предельной беззащитности и предельной защищённости одновременно, зависимость и желание упиваться этой зависимостью. Тело Ра наполнилось болью; тело напоминало город во время землетрясения, когда все стены и перекрытия ломаются, трескаются и рушатся, думала Ра – и тут же поправлялась: тело напоминало пашню, прорастающую будущими колосьями. Кто сказал, что земля не чувствует боли, когда её протыкают ростки?

Всё, в сущности, начинается с боли, думала Ра, стараясь дышать ровно. Рождаться. Расцветать. Приносить плоды. Всё это больно. Что должен чувствовать раскрывающийся бутон?

Я – цветок. Это, видимо, знак судьбы.

– Не хочешь на меня смотреть? – спросил Вэ-Н.

Ра открыла глаза.

– Не хочу смотреть на себя.

Ложь. Хотела. И было странно всё время думать о том, в каком роде назвать себя, чтобы не ошибиться – но почему-то не стыдно, даже не досадно. Постепенно проявлялось какое-то новое понимание.

– Мне кажется, я вижу, как ты меняешься, – сказал Вэ-Н, и Ра услышала в его тоне тихое восхищение. – Твоё тело светится в темноте.

– Порезы и шрамы – никакого свечения. Я вся полосатая. Бедная Ра. Я тяжёлая, как дождевая туча.

– Ты лёгкая. Я тебя держал. Тебе кажется, что ты тяжёлая, а мне жаль, что тебе больно…

Ра разглядывала Вэ-На сквозь полуопущенные ресницы. Вэ-Н казался ей красивее сейчас, без одежды, в таких же, как и она, свежих порезах, заклеенных полосками пропитанной бальзамом ткани. Сейчас он выглядел не тощим, а скрученным из стальной проволоки; смотреть на его встревоженное лицо было очень приятно – именно потому, что Ра понимала причину тревоги.

– Говорили, что все кричат, – сказал Вэ-Н, смущаясь. – Кричат, когда их… Прости. Ты сильная и отчаянная, Ра. Ты настолько сильная и отчаянная, что я всё ещё удивляюсь.

– Кто говорил?

Вэ-Н сделал пренебрежительный жест рукой. Кто бы ни говорил ему – о своих рабынях, о непотребных девицах, о подлых приёмах, об обманах и предательстве – даже если это были родственники или друзья, это больше не имело значения и не должно было оскорбить чистоту Ра. Вэ-Ну не надо было проговаривать вслух эти очевидные истины.

К тому же сам он тоже был чист, это Ра легко поняла. Понять помогала мудрость всего устройства мира: партнёрам не обязательно долгое знакомство, они узнают друг друга с поражающей быстротой – сперва скрестив клинки на поединке, потом – соприкоснувшись в постели. Ра знала, что Вэ-Н сильнее неё и лучше держит себя в руках. Ещё она знала, что Вэ-На учили быть подлецом, и он знает множество грязных приёмов, для боя на мечах и для того боя, который зовётся жизнью, но подлецом не стал. Она знала также, новым чутьём догадалась, что до неё он не касался женщины.

– Можно дотронуться до тебя? – спросил Вэ-Н тихо. – Осторожно?

Ра кивнула. Вэ-Н принялся гладить её по плечу и шее, не смея дотронуться до груди. Ра взяла его руку и прижала к себе, давая ощутить, как её тело приобретает совершенные женские формы – там, где она сама чувствовала жаркую тяжесть. Вэ-Н нагнулся, поцеловал её руку, поцеловал в ключицу; Ра слышала его громкое сбивающееся дыхание – и слышала его мысли, как слышат слова: он хотел сгрести её в охапку, прижать к себе, вылизывать, как кот кошку, с головы до ног, вдыхать её меняющийся запах – но боялся причинить ей боль.

Ра тёрлась щекой о его руку и впервые думала о поражении в поединке, как о некоей другой победе, дающей ей власть приказывать победителю. Соперничество, азарт, упрямство и жестокость, злость, желание сломать – вытекли из неё вместе с кровью, их унесли в храм вместе с частью её тела. Остались непривычная самодостаточность и внутренний покой, а с ними – неведомая прежде неколебимая вера в себя.

Вэ-Н – Государь Кши-На и её Государь – выполнит её просьбу или приказ, сам будет служить ей, как вассал, потому что теперь она, Ра – драгоценный сосуд для новой жизни, будущая Мать Государей. Задохнувшись от силы этой мысли, Ра прошептала:

– Счастье наступит, Вэ-Н!

Вэ-Н поднял голову и взглянул ей в лицо с неописуемым выражением надежды и благодарности:

– Я тоже так думаю. Я верю в предсказания… знаешь, завтра я сожгу много цветов силам Земли и Неба в подарок за тебя. Ра, Господин Гадальщик был прав – все эти франтики… их матери лгали, они все родились под действием других Стихий, лишь ты мне по-настоящему подходишь.

– Я – не подарок, – усмехнулась Ра.

– О да! Но ты – моя.

– Вэ-Н… а ты хотел меня убить. Я хорошо помню, как ты решил, что убьёшь меня, и как почему-то передумал. Этого я не понимаю…

Вэ-Н спрятал лицо в ладонях Ра. Сказал, не поднимая глаз:

– Ты швырнула мне в лицо, что не хочешь быть рабыней и не представляешь детей рабыни в Доме Государевом… а я – сын рабыни, Ра. Я – внук рабыни. На миг я взбесился, потому что ты сказала правду. Презираешь меня?

– Нет. Между нами – поединок. Ничего, похожего на рабство, больше не будет. И вообще – мне кажется, ты не должен называть рабыней свою Мать.

– Я её не знал, – медленно проговорил Вэ-Н. – Она умерла оттого, что я родился. А если бы осталась жива, умер бы я – как все мои братья. Я же не глух и не слеп: она умерла оттого, что с ней обошлись, как с рабыней, мой Отец взял то, что ему дали… я не могу говорить об этом.

– Всегда-Господин… даже Государь не может безнаказанно изменить порядок вещей… но это уже в прошлом, ведь правда? Ты всё поправил…

– Ра, я ничего не знал… не понимал… если бы ты не объявилась во Дворце против этикета и всех мыслимых правил и не начала бы дразнить меня – вероятно, я так ничего и не понял бы никогда. Сейчас я думаю, что меня воспитывали, как сына рабыни – Всегда-Господин ведь всегда сын рабыни, каков бы ни был его статус… мне стыдно смотреть на тебя… я же просто послушался, я делал то, что от меня требовали, когда ты писала свои безумные письма – и думал, что и ты пишешь под диктовку! Ра, прости!

Я победила, подумала Ра. Я проиграла поединок и выиграла Вэ-На и жизнь. Друга и счастье. Благословение Небес.

Она притянула Вэ-На к себе, подняла его лицо, ловя взгляд, прижалась, усилив боль во всём теле и незнакомую прежде тёплую истому, вызывающую желание прижиматься крепче – и сказала:

– Сейчас это уже не имеет значения. Поединок всегда всё объясняет. В этом его смысл, я думаю… и я люблю тебя.

– Ты наивная девочка, Ра… Ра, хочешь видеть свою Мать? Или Отца? Я послал за ними.

– Хочу. Мать больше… моя Мать… И Братьев я хочу видеть… Вэ-Н, мне тяжело много говорить, но нужно страшно много рассказать. Потом, потом, когда станет легче – ты выслушаешь меня?

– Конечно, – Вэ-Н взял с низкого столика чашку из белого матового стекла, нежного, как скорлупа. – Выпей ещё, пожалуйста! Лекарь сказал – всю ночь, понемногу.

Ра поднесла чашку к губам, вдохнула резкий запах – и отдала её Вэ-Ну.

– Не хочется. От этого напитка всё кругом как в тумане. Не люблю быть пьяной.

– Тебе не больно?

– Мне больно. Неважно. Лучше держи меня. Я чувствую, что это правильно… Знаешь, говорят, трофеи начинают чувствовать такие вещи, о которых не знают мужчины – это как чувствительность открытой раны…

– Не трогай меня так! Мы больше не можем – я тебя покалечу…

– Нет. Я чувствую, что нет. Мне не только больно, понимаешь? Рабыня боится боли; я – нет.

И Ра снова удивилась тому, какие невероятные ощущения, не объяснимые ничем, могут прорастать из почти нестерпимой боли – потому что Вэ-Н, Государь, тоже ей принадлежал.

В каком-то смысле, подумала Ра, я его тоже создаю.

Запись N93-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Государев Дворец

Юу дрыхнет, свернувшись клубком на циновке в и укрывшись плащом – по-походному, будто и не во Дворце. Мы с Ар-Нелем сидим на корточках у жаровни и беседуем.

К слову, Кши-На не знает стульев; я привык сидеть на полу или на корточках, как земной заключённый в древние времена, но аборигенам такая поза кажется абсолютно естественной. Своеобразный местный уют: за окнами, закрытыми пергаментом, глухая темень, а в гостиной светится жёлтый фонарик, мерцают угли на жаровне – лица делаются одухотворёнными и говорить очень приятно.

Юу, я думаю, устал от впечатлений. Он у нас теперь Брат Государыни; его подначивают и задирают, с ним кокетничают столичные жители, он дрался полушутя-полувсерьёз четырежды только за сегодняшний день – плюс беседовал с королём. Государь, чьего имени от большого уважения и любви не называют подданные, разумный парень и интересный- поговорил с Юу, сделав его своим фанатом, поговорил с Ар-Нелем, сделав его своим, по-моему, довольно ценным союзником, поговорил с родителями Юу и Ра, пригласив Господина и Госпожу Л-Та в Cовет – они, конечно, тоже этого не забудут. Вдобавок, он поговорил со мной.

Ра, похоже, серьёзно отнеслась к собственному, данному ещё в виде мальчика, обещанию сделать для меня всё мыслимое за спасение брата. Рассказала мужу. А он поинтересовался.

Когда разговариваешь с Государем, всё время чувствуется, что вложили в него немало. И задёргали изрядно. Повзрослел быстро, не по годам. Усталая, всепонимающая рожица: такие лица, по моим наблюдениям, часто бывают у детей с проблемами в семье, а не у холёных аристократов.

Интересное сочетание: знает, что кто угодно кинется со всех ног куда он скажет – и при этом тщательно обдумывает каждое слово. Вовсе не рвётся приказывать генералу становиться морской чайкой – не упивается властью. Взрослые не баловали и жизнь не баловала – к тому ж только что умер отец.

Не знаю, любимый ли. Но не могло не ранить, как бы там ни было.

Ближе к вечеру знаменательного дня Утверждения Государева Статуса, мы – друзья Государыни – собираемся в королевской опочивальне, как персонажи романа Дюма. Государь говорит мне с места в карьер:

– Ра считает тебя очень необычным человеком. Расскажи о себе.

Насколько я демон, что ли?

Не хочется что-то наворачивать, тем более, что рядом стоит Ар-Нель и весело наблюдает за всем происходящим. И Ра наблюдает; оперлась локтем на подушку, уже очень хороша – этакий болезненный ангел, все женственные чёрточки сделались явственнее. Еле заметно улыбается; я вдруг осознаю, что с первой встречи думал: «А девкой был бы краше». И Юу сидит на её постели и тоже внимает. Зато нет чужих, все мне свои, мои детки, как это ни забавно звучит. И я говорю совершенно честно, выбивая себя и их из легенды:

– Я и необычный. Я очень издалека. Живу в твоей стране, чтобы потом написать книгу о ней. Меня интересует жизнь твоих подданных, Государь – всё, что только можно, самые простые вещи, любые мелочи и частности, а больше всего – люди.

Юу смотрит на меня, приоткрыв рот. Ар-Нель хихикает в расшитый рукав. Ра кивает.

– Ты настолько учёный, что можешь написать книгу? – спрашивает Юу. – А я думал, Ма-И шутит…

– Я нисколько не удивлён, – говорит Ар-Нель. – Спрятать ум не менее сложно, чем скрыть глупость. А вы, дорогой Господин Второй Л-Та, не слишком наблюдательны, мягко говоря…

– Я хочу прочесть эту книгу, – говорит Государь. – Мне интересно.

Я кланяюсь, довольно неуклюже по меркам придворных – но имидж горца мне менять не хочется, да и ни к чему. Допрыгались: у меня правительственный грант на книгу – правительства Кши-На. Теперь бы ещё умудриться написать что-нибудь такое, что воспринималось бы записками местного жителя о других местных жителях!

Ра не общалась со мной так плотно, как Лью, поэтому она меня поминутно не зовёт, тем более, что вокруг неё толпа: лекари Государя, его Астролог, в смысле – Гадальщик, его камергер, да ещё заходят мать – Снежная Королева, братец Юу и сердечный друг Ар-Нель. Ра развлекают, утешают, дают пить обезболивающее – довольно слабый транквилизатор, вроде зверобоя или валерьянки, с мизерным наркотическим эффектом, но это лучше, чем ничего: боль метаморфозы снова кажется мне непомерно сильной.

Лью и не снилось такого внимания. Ра не оставляют одну ни на минуту – если она сама не отсылает от себя обожающих подданных. Её искупали в восхищении и преданности; Ра стоит намекнуть, как люди Государя готовы в лепёшку разбиться… Правда, Н-До почти не покидал Лью, а Государь вынужденно отлучается, порой надолго, так что – как знать, кому повезло… Впрочем, можно представить себе, каково изменяться простолюдинкам – на этом фоне любая наша аристократка выглядит счастливицей.

Меня отчасти предоставили самому себе. Я получил свою порцию восторгов и почестей: Снежная Королева держала меня за руки – это уже не барская ласка, а благодарность равному; со мной разговаривал управляющий дарёного клочка земли – пара выморочных деревень, но статус-то, статус! После всех подарков, благодарностей и церемоний, после рассматривания моей диковинной физиономии – состоялся обед у Государя, на котором я присутствовал. Весь обед у меня маячил в памяти андерсеновский «Волшебный холм», но и начинённые репейником шкурки ужей, и салаты с мочёными мышиными мордами и цикутой, в конце концов, слава Господу, закончились тоже. Хорошо, хоть ржавых гвоздей не подавали.

И вот вечером, в апартаментах для почётных гостей, мы с Ар-Нелем беседуем о жизни, а Юу спит рядом. Мне кажется, что Юу хотел бы общаться с Ар-Нелем – милый-дорогой Господин Ча чувствует себя среди столичной знати, как рыба в воде, а Юу, всё-таки ощущает себя провинциалом – но наш разговор о разном лихого вояку утомил и убаюкал.

Ар-Нель рассказывает миф о сотворении мира. Его лицо в полусвете углей и фонарика кажется просветлённым, но в голосе слышатся явственные скептические нотки – не слишком-то он истово верует. Космогонические представления у нги-унг-лянцев вполне адекватны образу жизни и психофизиологии: Зло в образе Князя Ночи, желающее распада и хаоса, побежденное Добром, вследствии метаморфозы изменяет собственную агрессивную природу, а Княгиня Ночь рождает Жизнь и Смерть, как уравновешивающие друг друга стихии. Любовь алхимически переплавляет Зло в Добро, как свинец в золото.

– Разумеется, милейший Ник, это всё – скорее, философские представления древних, поэтические наития наших предков, пытавшихся привести в систему видимую картину мира, – говорит Ар-Нель с обычной, надменной и насмешливой миной. – Видишь, мой друг, я, в меру сил, постарался посвятить тебя в основы мировоззрения моего народа. Теперь послушал бы сам – о богах твоих соотечественников. Я долго и терпеливо ждал.

– Боюсь, что тебе это будет слишком дико, Ар-Нель, – говорю я. – Мы сильно различаемся…

– Нелепо, Ник! – фыркает Ар-Нель. – Оставь опасения, человек всегда поймёт человека, на этом мир стоит!

– Ладно, – как трудно ворочать языком! – Я попробую. Начнём с того, что Творец ни с кем, конечно, не сражался. Земная Мать Божьего Сына… она стала Матерью чудом.

У Ар-Неля расширяются глаза.

– Оэ… просыпаешься утром беременной женщиной?! Без поединка, просто так?! Ты прав, это – да… удивительно.

Я еле сдерживаю смешок над собственной незадачливостью. Плоховат из меня проповедник, и тема не так знакома, как должно, и в легенду вписывается тяжело… впору позавидовать Ар-Нелю, но он-то рассказывает так, как сам понимает с раннего детства! Попробовал бы он изложить свой концепт неподготовленному земному слушателю!

Пытаюсь пояснить.

– Нет, конечно. Творец прислал к будущей Матери духа-вестника. Да и будущая Мать… она – человек не случайный. Осиянный благодатью.

Ар-Нель улыбается и кивает. Это воодушевляет меня; я с грехом пополам, старательно переводя земные понятия, начинаю пересказывать Евангелия. Очень непросто.

– И вот её муж…

– Хок! Какой муж?! Она же – Трофей Творца!

– Творец велел благочестивому старцу охранять свою возлюбленную.

– И назвал его мужем ей? Мне кажется странным, что мужем, а не названным отцом, скажем.

Сказка сказывается в час по чайной ложке. Я пытаюсь рассказать про Ирода. Ар-Нель морщится. Перескакиваю через события. Ар-Нель не впечатляется медитацией в пустыне и искушениями, не понимает, зачем гнать торговцев из храма, и останавливает меня на блуднице.

– Прошу меня простить, Ник, – говорит он задумчиво. – Я непременно дослушаю потом. Сейчас – ответь… Слова Госпожи Ра создали у меня впечатление, что ты пришёл откуда-то со стороны Хен-Ер, с севера… твой вид вполне соответствует моим представлениям о горцах-северянах, если таковые существуют… Но эта легенда… она кажется мне южной. Скажи, Ник, ты из Лянчина?

Ага. Это уже очень ново.

– Нет.

– Я не слишком сведущ в древней истории наших южных соседей, – говорит Ар-Нель, – но мне представляется, что все эти ужасы и мерзости вполне могли там происходить. И убийства младенцев, и казни для женщин… Надеюсь, тебя не обидело сравнение с лянчинскими Братьями?

Я вступаю на очень и очень скользкую почву. Чем дальше от нашей базы в горах Хен-Ер, тем меньше информации; дальше Кши-На наши резиденты-неудачники не были, а без резидентуры от спутниковой съемки нет проку…

Ладно. Продолжаем быть откровенными.

– Не могло меня обидеть, Ар-Нель. Я о них ничего не знаю. Не помню даже, чтобы кто-нибудь из твоих сограждан о них упоминал…

Но тут вспоминаю пару непрояснённых идиом – более-менее понятная, «жесток, как лянчинский пёс», и «лянчинская игрушка», определение, за которое определённый порывался набить определителю морду.

Лянчин – каков бы он ни был – для жителя Кши-На явно символ негатива.

– Ты вполне можешь не знать, – говорит Ар-Нель. – До нашей тихой провинции никогда не докатывалась война. Но здесь, в Столице – ты ещё услышишь и увидишь. С Юга приходит немало бед; впрочем, вряд ли я могу рассказать тебе о Братстве Варваров достаточно компетентно.

– Расскажи мне обо всех соседях Кши-На, – говорю я. – Мы, жители Хен-Ер, маловато знаем, потому что почти не спускались с гор.

Улыбаюсь, и милый-дорогой Ча улыбается в ответ.

– Но Ник, я же не так учён, как ты! Мне не написать книгу даже о нашей провинции, я бы сказал, к тому же эта ширма для меня слишком плотна…

– Ча, прекрати ломаться, – говорю я, и он смеётся.

– На Юге, в Лянчине, живут вояки-варвары, – говорит он, – если тебя так уж интересует моё мнение, а я невежественен и предвзят. Братья – злобны и глуповаты, их обычаи, если мне о них не лгали, отвратительны, и они смотрят на моих сограждан, как на возможную добычу. Мне рассказывали о жестоких стычках на границах Кши-На; жители Лянчина – единственная серьёзная угроза моей родине, как я это понимаю.

– Почему ты решил, что я их родич?

Ар-Нель пожимает плечами.

– Они фанатично верят в Отца, но не верят в Мать. Их жестокому богу могло прийти в голову выбрать из смертных Юношу, чистого душой, и сперва чудом превратить его в женщину и чудом заставить зачать пророка, потом отдать в жёны чужому мужчине, а потом послать знамение безумному правителю, дабы тот приказал перебить всех маленьких детей. Эта легенда похожа на многие ужасные сказки, которые я слышал раньше.

– Хорошая характеристика, я заинтересовался. А другие иностранцы?

– Другие… Наши соседи с северо-запада, из лесной страны Мо – отважные бойцы, красивые люди. Они иногда приезжают сюда продавать бесценную шерсть своих снежных коз… Юго-запад и дальше на юг – земли Братства, безумных фанатиков, которые считают постыдным для юношей показывать старшим лица, ненавидят слабость в любом виде и добывают золото в песке своих рек. На юго-востоке, сколько я помню, живут Кри-Йа-На, считающие всю земную жизнь комедией для своих жестоких и скучающих богов… больше я ничего не знаю.

– Я думал, ты лучше образован.

– Для простой и счастливой жизни я обременён знаниями сверх меры, – улыбается Ар-Нель. – Чем меньше человек знает, тем легче ни на что не обращает внимания.

– Многие познания умножают скорбь…

– О да, ты сказал хорошо.

– Это один из наших мудрецов.

– Он действительно мудрец… Но я тоже хочу спать, Ник. Ещё я хочу умыться. Я оставлю тебя; мне не нравится спать в одежде и не снимая украшений, чтобы утром выглядеть встрёпанной птицей.

– Ты… – как бы перевести слово «выпендрёжник»? – Любишь заставлять на себя смотреть, да, Ча?

– Мне не хочется остаться Юношей навсегда. Но тебя это не касается, Ник. Я думаю, твой взгляд может оттаять, лишь упав на соотечественника, так?

Ну да, да. Я киваю и развожу руками. Ар-Нель самодовольно улыбается, зевает и уходит из комнаты.

Вот тут-то я и принимаю сигнал экстренного вызова.

Обычно девайс, имплантированный в мой несчастный череп, работает только на передачу. И то сказать, голоса в голове мало кого обрадуют! Но иногда, в принципиальных случаях, когда нужно сообщить что-то срочное и принципиальное, он ловит сигнал, преобразуя его довольно забавным образом.

Позывной – пара-другая тактов очень старой песни «Опустела без тебя Земля», шутка юмора создателей системы оповещения – никак не может померещиться, при штатном состоянии психики, во всяком случае. И уже в следующий момент на моё зрительное поле накладывается мерцающая карта местности с отмеченным маршрутом.

Меня ждут в дворцовом саду. На широкой площадке для праздников и шуточных поединков. Тьфу ты, пропасть!

Я накидываю свою всепогодную куртейку, которую, за убогостью внешнего вида, дворцовые лакеи уже несколько раз порывались забрать и выкинуть, прикрываю её дарёным плащом с горностаевой опушкой, прихватываю торбу – может, догадаются пополнить мне запасы медикаментов? – и тихо выхожу во двор.

Гвардейцы под розовым фонариком, ухмыляясь, салютуют руками в зашнурованных перчатках. Я им киваю. У нас мир с гвардией – они не считают меня на всё готовым ведьмаком, я их не подначиваю. Седой убийца, Господин Ки-А из Семьи Ву, капитан королевских мушкетёров, долго меня расспрашивал о использованном против его людей снотворном. Я убеждал его, что не знаю точного состава зелья, что оно досталось мне от бабки-знахарки, и что я употребил всё, что оставалось – по личному приказу Государыни. Ки-А выслушал скептически, осмотрел содержимое торбы, выслушал объяснения… может, и поверил, но, похоже, взял меня на заметку. Государь может мне доверять, а вот лично он, Сторожевой Пёс Трона, верить первому встречному проходимцу, устроившему конфуз с его подчинёнными, вовсе не собирается.

Ки-А вообще, я подозреваю, немало просёк из-за профессиональной деформации личности. Он ни разу не Тревиль, хоть я про себя и называю его так; его люди занимаются не пьянством, драками и хождением по бабам, а, всё-таки, более серьёзными вещами. В столице находятся посольства других стран; среди этих других стран, как нынче выяснилось, сомнительный Лянчин – гвардии нужно быть начеку.

Глазами Ки-А я, кажется, смахиваю на шпиона. Ну что ж, придётся пообщаться с мсье де Тревилем поплотнее.

Внимательно слежу, не привязался ли «хвост». Вроде бы, никому не запрещено гулять по парку ночами – с одной стороны, но с другой – кого понесёт зимой, в холод и темень? Не заинтересовались бы люди Ки-А… но, вроде бы, всё благополучно.

А на площадке для фехтования и танцев стоит авиетка КомКона.

Чтоб вас, господа прогрессоры!

Авиетка прикрыта голограммой, изображающей громадный снежный сугроб. Мысль свежая, благо ночью никто особенно проверять не станет… но мне всё равно не нравятся их полёты над Кши-На. Вряд ли комконовцы оговаривали их с этнографами.

Я подхожу, и меня впускают в салон авиетки, как в автомобиль.

Ну да. Мой связной Вадик, взъерошенный, с выражением лица «Господи, видишь ли эти цепи?!» – и парочка комконовских чинов в штатском; у одного квадратная, морщинистая, небритая, как нождак, физиономия, второй – ушастый мальчик с цепким взглядом. Слухач и Рашпиль. Я больше полугода не видел землян – с отвычки их хари меня шокируют. Неужели глазами нги-унг-лянцев я тоже так выгляжу?!

– Здравствуйте, Николай, – говорит Слухач с радостной улыбкой, перебив Вадика на вдохе и протягивая руку. Рашпиль улыбается, как улыбалась бы степная каменная баба, будь у неё такая возможность.

Здравствуйте, здравствуйте, дорогие товарищи.

– Что нужно КомКону? – говорю я. Подаю руку Вадику.

– Они считают, что информация малоценная, – говорит Вадик хмуро. – Их психологи и ещё кто-то-там сдублировали записи и теперь требуют продолжения банкета.

– Я не работаю на КомКон.

– Аэтнографов, как всегда, никто и не спрашивает. Потеряв десяток своих людей, комконовцы думали, что землянин на Нги-Угн-Лян не может работать в принципе, а теперь ты это убеждение опроверг – и они немедленно заинтересовались…

– Вадим Петрович, – предостерегающе говорит Рашпиль.

– Я тридцать лет Вадим Петрович…

– Ладно, – говорю я. – Так что, чёрт подери, нужно КомКону?

– Вы проделали огромную работу, Николай Бенедиктович, – говори Слухач с заученным уважением. – Очень заметные достижения. Но вы, как кажется нашим психологам, моментами… как бы это сказать…

– Отстраняетесь, – подсказал Рашпиль.

– Да! Вы отстраняетесь. Вы всё равно несколько раз нарушили Устав Этнографического Общества в пунктах о невмешательстве, отчего бы вам не пойти дальше? Складывается впечатление, что вы боитесь откровенных разговоров с аборигенами.

– Слушайте, как вас там? Ваши люди боялись до них дотрагиваться!

– Антон. Так вот, допустим, наша резидентура оказалась не на высоте, но вы-то не боитесь. Я понимаю, что вашим аналитикам страшно интересны записи обрядов и хозяйственной жизни этого мира, но ведь уникален-то он не тем, что здесь тоже женятся и пьянствуют!

– Антон, это всё, что вы извлекли из записей?

– Нет, для биологов поэтапные записи метаморфозы представляют несомненный интерес, но для психологов недостаточно данных. А больше всего вопросов именно у психологов.

– Ну, знаете ли, тестировать инопланетчиков по методике КомКона я не умею. А лезть с разговорами по душам к чужой женщине, когда ей худо – поищите другого идиота.

Вадик фыркает. У Антона краснеют уши.

– Николай Бенедиктович, – укоризненно говорит Рашпиль, – вы тут погуляете, позаписываете праздники и сказки, поглядите на достопримечательности и улетите, а КомКону с аборигенами работать…

– Да храни Господи Нги-Унг-Лян от вашей работы!

– И почему же вы так враждебны?

– Да потому, что ваши коллеги считают этот мир ошибкой, требующей исправления!

– По-вашему, это не так?

– Порой я думаю, что Земля – это ошибка.

– Сильно сказано…

– Вадик, – говорю я, – гони к Хен-Ер. Я возвращаюсь домой. Долбись оно в доску. Я не буду принимать участие в этом спектакле, а аборигены комконовцам – не бесплатный цирк и не виварий.

Вадик начинает щёлкать тумблерами на приборной панели.

– Стойте, стойте! – рявкает Рашпиль. – Вы же только начали! На взлёте! Наконец, в нужном месте! Есть даже возможность хоть что-нибудь узнать о Лянчине – а мы в этой поганой дыре семерых потеряли! Даже и не думайте, я запрещаю.

– Не думаю, что у вас есть полномочия, – говорю я тем тоном, что характерен для Ар-Неля. – Устав Этнографического Общества гласит, что любая миссия может быть прервана по желанию резидента.

– Послушайте, Николай, – просит Антон, – в Лянчине убили шестерых, седьмой покончил с собой. Здесь тоже не сахарный сироп – а вы, как бы то ни было, общаетесь с этими уродами…

– Всё, Вадик, заводи! Не хочу это больше слушать.

– Хорошо, – говорит Рашпиль весомо. – Заводите, Вадим. Мы улетаем. А с аборигенами, как видно, придётся работать в лаборатории.

– Не думаю, что вы найдёте среди местных жителей добровольцев с вашими методами.

И тут Рашпиль улыбается, как солнышко. Лучезарно. И меня начинает знобить.

– Так ведь мы, дорогой Николай Бенедиктович, их спрашивать-то не станем! Во-первых, они не люди, несмотря на внешнее сходство. Во-вторых, если у них и есть культура, то примитивная, совсем примитивная. А в-третьих, в любом мире такого типа можно найти достаточно биологического материала, который никому особенно не нужен. Это, конечно, очень неполиткорректно, но мы ведь не развлекаемся, мы знания ищем… а твари они уникальные, как ни крути…

Авиетка не отрывается от снега ни на миллиметр. Я бешусь и думаю. Стервятники ждут.

– Ладно, – говорю я в конце концов. – Что вам нужно? Конкретно, чётко, по пунктам.

– Наш резидент среди здешних аристократов – это раз.

– Исключено. Ваш человек не справится с ролью. И нечего на меня так смотреть – я тоже не справлюсь с ролью местного аристократа. Я «выбился из грязи в князи», я «любимчик Государыни», я – совершенно случайное лицо. Выскочка, куртизан. Это позволяет мне дурить, нарушать этикет, задавать дебильные вопросы и периодически садиться в галошу. Но я не знаю, как вписать второго в мою легенду… если только женщину… но ведь и женщина, скорее всего, не справится – они очень другие, наши женщины…

– Ладно. Это будет обдумано, а о результатах сообщим дополнительно. Дальше – больше материала для психологов. Рычаги управления: секс, страх, ненависть – механизмы воздействия…

– Я посмотрю, как вы будете воздействовать на эти рычаги… Никогда не пытались управлять негуманоидным транспортным средством?

– От вас нужна только информация.

– Не обещаю. Как получится.

– И последнее. Лянчин. Хоть что-нибудь.

– Этим буду заниматься. Мне самому интересно. Но – это гарантирует безопасность аборигенов от ваших вивисекций?

– Николай Бенедиктович, ну что вы! Любых животных удобнее и эффективнее изучать в естественной среде обитания…

– «Животные» почти поголовно грамотны в то время, когда земляне утирали нос рукавом и лаптем щи хлебали. Хватит уже, противно.

– Ну и хорошо, – неожиданно покладисто соглашается Рашпиль. – О любых новых решениях вам дадут знать. Можете идти.

– Ах, спасибо! Неужели могу?!

Антон-Слухач улыбается.

– Беда с этими этнографами!

Я прощаюсь с Вадиком и выпрыгиваю из авиетки с таким чувством, будто сбежал из тюрьмы. Голограмма колеблется и меняется на туманные облака зимнего ночного неба. Авиетка взлетает. Я смотрю ей вслед и стыжусь своего происхождения.

Миссионеры чёртовы…

Бреду к Дворцу. Ужасаюсь воображаемым картинкам вивария, вроде того, что на станции Хен-Ер, но вместо баск в вольерах – аборигены. Ар-Нель, распятый на операционном столе, с электродами, вживлёнными в мозг… а если даже и не милый-дорогой Ча, то – какая разница? Всё равно.

Аборигены не хуже землян. Может, КомКону показалось, что они лучше землян? Компромат вам?

Оэ, как бы мне хотелось, чтобы представители какой-нибудь Сверхрасы хорошенько поизучали Рашпиля! В лаборатории! Абсолютно уверенные, что он – примитивное существо без зачатков интеллекта! И прислали бы мне записи эксперимента – я бы смотрел их перед сном и радовался!

Я прохожу мимо гвардейцев, делая вид, что дивно прогулялся. Возвращаюсь в комнату. Фонарик горит, но жаровня погасла. Юу поднимает голову, лохматый спросонья, смотрит на меня, щурясь.

– Ник… я тут задремал…

– Ну и спи, – говорю я, присаживаясь рядом. – Ещё очень рано…

Книга вторая Поиски путей

…Он повторял: «Когда ты смотришь в оба,

То видишь только зеркало кривое!» –

И в тех местах, где оптика лгала,

Я выпрямлял собою зеркала.

К. Арбенин, Россия, Земля, XXI век

…Ведь каждый, кто на свете жил –

Любимых убивал…

О. Уайльд, Великобритания, Земля, XIX век

Запись N134-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Улица Придорожных Цветов

Утоптанный снег – в красных пятнах, и кафтан, брошенный в сугроб, залит кровью, и рубаха на мальчишке уже пропиталась кровью насквозь. Но сам он ещё держится на ногах и держит тростник – не меч-«тростник», а просто палку. А зрители ошалели от крови, свистят и орут его очередному сопернику: «Убей! Убей эту тварь! Что возишься?!»

Юу плюёт под ноги, делает суровое лицо:

– Ник, мне надоело смотреть. Я ухожу. Зачем я вообще сюда притащился?

Ар-Нель, розовенький, спокойный и подчёркнуто ироничный, как всегда, кутается в плащ, подбитый мехом, говорит:

– Мой милый Второй Л-Та, вам ведь хотелось взглянуть, не правда ли? Вы говорили, что не знаете жизни, что у вас недостаточно жестокого опыта, необходимого придворному – и именно это привело вас сюда и сейчас. Жестокий опыт не пришёлся вам по вкусу?

– Вы наслаждаетесь! – фыркает Юу. – Хок, вы же наслаждаетесь тем, что видите! Ну и сердце у вас!

– Вспомните, это – площадка напротив Дома Порока, – невесело усмехается Ар-Нель. – Все, кого вы видите, пришли насладиться. А вам, очевидно, не следовало бы смотреть на зрелище, не предназначенное для Юношей – вы слишком молоды и непосредственны, мой дорогой.

– Он умрёт? – спрашивает Юу, снизив тон.

На лицо Ар-Неля набегает тень.

– Полагаю, да. Безнадёжная отвага… думаю, он рассчитывает на смерть.

Сегодня морозно, но по лицу парня с палкой стекают капли пота. Его соперник, средних лет мужчина, одетый, как зажиточный горожанин, вооружённый отличным мечом с Разумом Стали, делает резкий выпад. Парень отступает, три шага назад – и край площадки. Ближайший зритель толкает его в спину – и ему приходится извернуться всем телом, как выворачивается падающая кошка, чтобы не поймать меч горожанина собственной грудью. В толпе свистят и хохочут. Четверо конвойных из Департамента Добродетели, ухмыляясь, наблюдают за боем, стоя поодаль, и, кажется, вполголоса делают ставки. Рядом с конвойными – владелец Дома Порока, пара старух из обслуги и чиновник из Департамента; чиновнику забавно, старухам всё равно, хозяин притона удручён. Можно понять: убьют мальчишку – и пропали денежки.

Женщин не видно; их присутствие только угадывается за расписным пергаментом окон.

Я впервые на Улице Придорожных Цветов, как поэтически называется местный квартал «красных фонарей». Пришёл поглядеть на редкостное зрелище – на то, как неудачники, попавшие в беду, становятся здешними девками.

Ар-Нель рассказал, а он узнал от Смотрителя Трапезной, Всегда-Господина, естественно. Должность наследственная и ответственная, вельможа важный… приезжал сюда к началу действа присмотреть новую рабыню. Сейчас уже уехал. Этот герой на площадке – четвёртый по счёту, а то, что могло заинтересовать господ настолько, что захочется взять в дом, показали гораздо раньше.

Обречённых привезли под конвоем из, я бы сказал, КПЗ – Башни Справедливости при Департаменте. Местный аналог предварительного заключения; там не держат долго. После суда оттуда лишь три пути. Могут оправдать – тогда отпустят, но это, разумеется, совсем не часто. Чаще – казнь. Если преступник вышел из Времени Любви, его обрезают сразу после суда, а потом продают на тяжёлые и грязные работы: в ассенизаторы, в каменщики, в дубильщики кож – всё в таком духе. Человек пропащий, рабочий скот на всю оставшуюся жизнь – Кши-На в исправление не верит. Если ты, старый дурак, до такой степени гад, что преступил закон, надеясь остаться безнаказанным – получи и распишись. Жизни у тебя всё равно больше не будет – а убивать расточительно и нерентабельно; смертная казнь полагается только за страшные злодеяния типа государственной измены или нескольких убийств с отягчающими, случается исчезающее редко. Ясно ведь, что смерти на поединке убийствами не считаются – в скандальных делах речь идёт, большей частью, о корысти, не об обычных страстях. Детей до Времени не судят – за них отвечают родители. Женщин посимпатичнее и совсем молоденьких мальчиков щадят: в большинстве случаев их продают хозяевам борделей, а оттуда есть призрачный шанс попасть в дом к аристократу или купцу с деньгами – в качестве наложницы.

Но шанс зависит от статьи.

Первый оказывается неисправным должником – ну что скажешь? Родители мотали, а этого бедолагу призвали к ответу. Дом – с молотка, младшего сына – продали, как движимое имущество, в пользу кредиторов. Мальчик из хорошей семьи, лет шестнадцати, чистенький, коса, прилично одет, в ужасе от происходящего. Его-то Господин Смотритель Трапезной и выкупает – а несчастный парень преклоняет колено, прижимается щекой к перчатке нового хозяина… Ага, хозяин старше чуть ли не втрое, уже несколько наложниц – но это лучше, чем положение шлюхи. Сразу видно.

Его освобождают сразу по получении денег – и вельможа увозит в своём экипаже, разочаровав толпу зевак. Но дальше становится веселее.

Следующий – воришка. Семнадцать. Волосы острижены – плебей, но смазливое личико. Его первым и выталкивают на середину очищенной от снега площадки перед Домом Порока, а в руки суют палку. И хозяин весело провозглашает, что желающие могут заплатить за поединок – и сорвать новый цветочек.

Происходит лихой аукцион, собравшиеся – я заметил, что вокруг нет юношей, кроме моих ребят, только мужчины с подтверждённым статусом – предлагают деньги и отпускают шуточки, от которых воришка краснеет, бледнеет и тискает палку в руках. Наконец, сходятся в цене, и высокий, плотный, довольно молодой ещё мужик, по виду и знакам на одежде – из оружейников, устраивает то, ради чего вокруг столпились зеваки. Бой, так сказать. Взрослый мужчина с мечом против пацана с палкой.

Оружейник играет в драку минут пять. Он профессионально владеет мечом, а его партнёр смертельно перепуган и умирает от стыда – больше всего бедолаге хочется провалиться сквозь землю или смыться, а не изображать честную драку на заведомо нечестных условиях.

Конечно, оружейник выбивает у шкета палку и сбивает его с ног, когда утомляется развлекать народ. И в толпе орут: «Давай, чего там, режь прямо здесь!» – но победитель, если можно его так назвать, поднимает свой несчастный трофей со снега только что не за шиворот и волоком тащит до Дома. Старуха вздыхает и идёт его провожать… Со следующим боем не торопятся; ну да, крики слышны и на улице, что доставляет зевакам массу удовольствия.

Потом идёт ученик чиновника, которого поймали на подлоге. Он истерически рыдает, когда его вытаскивают на середину; шикарного боя не получается. У этого просто не хватает духу, он так и стоит столбом, прижав к себе палку. В него швыряют орехи и огрызки пирожков, кричат: «Трус! Сопляк! Дерись!» – свистят, но он дёргается от ударов, всхлипывает и даже не пытается защищаться.

Этот выглядит симпатичнее, чем воришка, но продают его дешевле. Купивший, довольно-таки сального вида купец средних лет, лупит его по физиономии наотмашь, прежде чем удалиться с ним в Дом. Мошенник-неудачник пытается что-то сказать, умоляет, хватает купца за руки – но в результате только провоцирует больше затрещин, чем мог бы схлопотать. В этот раз окно спальни выходит прямо на площадку для поединков: зеваки слышат даже больше, чем позволяют приличия – и мы заодно. Аборигены веселятся и комментируют, Юу демонстративно прижимает кулак к губам, будто его сейчас вырвет от омерзения, Ар-Нель морщит нос, а я очередной раз отмечаю, что слабость здесь не вызывает жалости.

Кши-На не подаёт нищим; калеку могут кормить за простую работу, даже – за условную, чисто символическую работу, если его стойкость вызывает уважение, а нрав – симпатию, но побрезгуют попрошайкой. Кши-На беспощадна к трусам и не снисходит к нежным сердцам. Здесь уважают только силу – если не физическую, то моральную.

Четвёртый. Вор, объявляет чиновник из Департамента, а приговорённый огрызается:

– Я не вор!

– Ты украл, – повторяет чиновник. – Есть истец и свидетели. Ты осуждён.

– Истец – подлец, свидетели – продажные шкуры, – бросает шкет. Глаза у него блестят.

Толпа хохочет, потешаясь над его попытками что-то доказать. Парень обводит зевак взглядом, сухим и острым. Худой, жёсткий, с обветренным лицом; тёмно-русая коса до лопаток, одет бедненько, но чистенько. Семнадцать, восемнадцать – как-то так. Короткий светлый шрам на скуле. Интересный – если рассматривать его в качестве гладиатора.

Вот с ним-то и начинается настоящая забава.

Первый его соперник, заплативший, вальяжно выходит на середину площадки, рассматривает парня хозяйским взглядом. Тот скидывает плащ – вокруг кричат: «Раздевайся дальше! Разденься совсем!» – и, не смущаясь, смотрит противнику в глаза, показывает себя. Тактика срабатывает: дурень, заплативший деньги, загляделся – парень делает молниеносный выпад, врезав дурню палкой под подбородок – и ещё раз, сбоку, по черепу.

Нокаут.

Все потрясены настолько, что молчат, когда старухи оттаскивают с площадки бесчувственное тело. Но уже через минуту любители сильных эмоций приходят в себя; крупный мужик в шубе, выпячивая губу, цедит:

– Я сейчас научу гадёныша вежливости…

С него уже не спрашивают денег. Гадёныш усмехается, показав зубы, не сузив глаз:

– Давай, давай!

Бой длится несколько минут. Мужик гоняет парня по площадке, заставляя уворачиваться. Достаёт мечом – палкой сложно парировать лезвие: из пореза на боку течёт кровь, кафтан тут же промокает, парень скидывает его. Толпа вопит в экстазе. Мужик сбрасывает шубу кому-то на руки, но он неудачно выбрал момент и не так ловок, как надо бы – пока он путается в рукавах, парень въезжает ему торцом палки под дых и тут же – по роже наотмашь плюс ногой в живот.

Ничего общего с салонными спаррингами. Мордобой на поражение – и все средства хороши.

Мужик складывается пополам и ревёт, как медведь. Парень добавляет палкой по шее. Почтеннейшая публика орёт, свистит и хохочет. Отчаянный шкет задвигает палкой ещё раз – и мужик шарахается в толпу. Ему улюлюкают вдогонку.

Парень стоит в центре площадки, тяжело дыша. Кровь капает на снег. Владелец притона делано смеётся:

– Уважаемые Господа! Неужели этот маленький котёнок напугал таких рысей, как вы? Может, кто-нибудь из вас хочет замуж за него? Бой – даром, и его тело победителю – тоже даром!

– Ладно, даром – это хорошо, – говорит поджарый горожанин, усмехаясь.

Этот – не из озабоченных болванов: он боец, его явно привлекает именно бой. Парень смахивает волосы, прилипшие ко лбу, перехватывает палку поудобнее: нервничает, глядя, как горожанин сбрасывает плащ и обнажает меч. Оценил.

Ловлю себя на мысли, что отчаянно хочу победы этого юного психа – понимая, что победы не будет. Юу говорит вполголоса, зло:

– Люди – грязные сволочи.

– О, Семья Л-Та! – восклицает Ар-Нель, воздевая очи горе. – Небесный свет и служение идеалам! Вы ожидали увидеть здесь благородных рыцарей, мой дорогой? Они не ходят сюда, а мы с вами должны учесть: Юноша может быть убит на поединке не только святой рукой возлюбленного.

Юу замолкает, напряжённо наблюдает за началом боя.

У шкета на сей раз – настоящий противник, вооружённый отличным клинком. Сразу заметно, насколько мальчишке повезло с предыдущими – против опытного и серьёзно настроенного бойца у него нет шансов, а площадка слишком мала, чтобы можно было бесконечно уворачиваться и удирать. Горожанин сходу втыкает меч мальчишке в левое плечо. Я вижу, как у шкета белеет лицо; он делает два неверных шага – но ухитряется устоять на ногах.

– Лучше ложись, – советует горожанин с иронической ласковостью. – Послушной девке многое прощают.

– Зачем тебе девка, никудышник? – выдыхает шкет.

У горожанина раздуваются ноздри. Он приходит в ярость, на миг потеряв самообладание – и пропускает роскошный удар. В скулу. Глаз моментально опухает – такой фонарь, что любо-дорого.

– Тебя должны были продать в золотари! – шипит горожанин. Он в бешенстве и не собирается сдаваться. – Ну да я это исправлю – я обрежу тебя прямо здесь и приглашу всех желающих поучаствовать в развлечении! Выйдет великолепная метаморфоза – если выживешь, дрянь!

– Все никудышники много болтают, – режет шкет и находит в себе силы усмехнуться.

В ответ горожанин начинает атаку. Парень больше не может двигаться быстро – судя по лицу, он с трудом балансирует на грани обморока – но пытается парировать удар. Палкой, ну да.

Через мгновение у него в руках кусочек тростникового стебля, срезанный наискосок. Длиной в две ладони. Горожанин отвратительно ухмыляется.

Парень озирается, находит взглядом владельца борделя и чиновника, кричит:

– Мне палка нужна!

Зеваки хохочут. Чиновник и солдаты – тоже. Владелец притона сплёвывает:

– Возьмёшь у своего господина, дешёвка!

У парня слёзы наворачиваются на глаза. Горожанин указывает на него мечом:

– Ну, уродец, что будешь делать? То, что прикажут – или умрёшь?

– Трус! – хрипло бросает парень. – Трус и подлец!

Юу сжимает кулаки.

– Люди – гады… Я дам ему меч.

– Не делайте глупостей, – Ар-Нель хватает его за локоть. – Не спасёте его и погубите себя – если станете соучастником убийства: победа раба над господином – это убийство, если вы забыли. Наш статус не позволяет выкупать рабов – вы не сможете…

– Да что ты смотришь?! – вопят в толпе. – Кончай его! Только обрежь сначала!

Все на взводе, пьяны кровью. Обречённому никто не поможет.

– Отбросы! – голос Юу точно так же охрип, как у шкета с обрубком палки. – Грязные твари.

– Здесь нет настоящих, – откликается Ар-Нель. – Вы же видели – Всегда-Господа, трусы и неумехи, у которых не хватает мужества на равный поединок. Ничтожества, наслаждающиеся чужим унижением и болью. Уличный сброд, нюхающий кровь и похоть, как псы. Понимаете, почему это – Дом Порока?

– Убивай, ну! – выкрикивает парень в отчаянии.

Горожанин снова гадко ухмыляется:

– Рано ещё.

И тут я слышу собственный голос:

– Эй, хозяин! Я за него заплачу – полную цену.

– Стойте! – тут же вопит хозяин, перекрикивая все голоса; обрадовался шансу получить-таки кое-какую прибыль. – Стойте, Господин! – и, выскочив на площадку, хватает горожанина за руку. – Вы дрались даром, а этот Уважаемый Господин платит деньги!

Ещё бы я не Уважаемый! На мне знаки Свиты Государыни, я, с некоторых пор, из Всегда-Господ. Мои ребята смотрят благодарно, зеваки отпускают шуточки, парень делает ко мне два шага – и бухается передо мной на колени. Я вытаскиваю кошелёк, отдаю Ар-Нелю: «Заплати», – и поднимаю раненого на ноги.

Он приваливается ко мне всем телом, поднимает глаза:

– Неважно, что вы – Вдрызг-Неизменный, неважно… я не вор, не верьте… я буду вам предан…

– Уважаемый Господин, – встревает хозяин с моим кошельком в руках, – пойдёмте в Дом, там старухи сделают всё, что надо – заштопают вашу рабыню, кровь остановят…

– Мы с Ча пойдём, пожалуй, домой, – говорит Юу, расплываясь в улыбке. – Нам не годится встревать.

Ар-Нель наблюдает за мной, тоже улыбаясь, качает головой:

– Много нужно крови, чтобы тебя согреть, Ник…

Из дверей Дома и окон первого этажа, приоткрыв пергаментные ставни, выглядывают женщины. Зеваки втягиваются внутрь, чиновник с конвойными солдатами удаляется.

Я поднимаю плащ и укутываю шкета, которого мелко трясёт, то ли от холода, то ли от напряжения. Иду с ним к Дому – и думаю о том, как основательно я влип.

Нас – меня и раненого – провожают в Дом Порока. Женщины без накидок, в корсажах, поднимающих полуобнажённую грудь под самый нос, и коротких пёстрых юбках с разрезами до пояса, якобы обтрёпанных по подолу, с высокими причёсками и подведёнными глазами, следят за нами тревожно и печально. Мы проходим просторный зал – понятия не имею, зачем он нужен, не для танцев же – и по длинному коридору добираемся до комнатушки, отделённой от других условной перегородкой из фанеры, оклеенной бумагой. В комнатушке – неизменный фонарик с Добрым Словом (в данном случае – довольно-таки глумливо звучащее здесь: «Любовь поднимает до Небес»), широкая тахта, обтянутая плотной тканью в засохших бурых пятнах, кадка с водой и кувшин. Вместо двери – шелестящий полог из стеклянных шариков, нанизанных на длинные нити. Стены проводят звук идеально – можно отчётливо расслышать в соседних «нумерах» нервное хихиканье, ругань, стоны, крики, хохот, кажется, звуки ударов, бренчание на лютне…

Что можно чувствовать в этом бардаке?

Старуха приносит полоски ткани, пропитанные кровеостанавливающим бальзамом, прокалённую иглу и нитки – в полной готовности заниматься тут хирургией. Я выпроваживаю её. Мой внезапный раб стаскивает пропитанную кровью рубаху, полминуты думает – стаскивает и сапоги с штанами. Тяжело садится на койку и глядит на меня.

И я на него смотрю. Ему здорово досталось – две глубоких раны, не считая порезов. Тощий гибкий шкет, отлично развитая мускулатура. Костлявый, угловатый. Без тени того сомнительного шарма, которым полон милый-дорогой Ча, и которого в избытке наблюдалось в Ра, пока она ещё была мальчиком – того, который намекает на метаморфозу, на то, что перед тобой не мужчина, а «условный самец».

Чёрта вот с два! Этот выглядит совершенно безусловно. Как Н-До или Юу, скажем. Или как Государь – потенциальный доминант, короче говоря. Он мне очень симпатичен, но не могу же я, право, представить этого шкета в своей постели! В принципе! Тем более, что перед этим мне полагается откромсать от него кусок, а потом, прости, Господи, поиметь в открытую рану… На это я не пойду – даже эксперимента ради. Даже думать на эту тему как-то…

Правда, Лью тоже примерно так выглядела, и на её метаморфозу это не повлияло… но я землянин, а не местный герой-любовник, зацикленный на крови, всё-таки. Чтобы рискнуть сыграть здесь в любовь, землянину надо быть маньяком… да и неизвестно, как тело инопланетчика среагирует на мою биохимию.

Нет уж. Никаких опытов на живых людях… даже и на нелюдях.

Не рискую обрабатывать рану тем, что бабка принесла – не факт, что оно хоть относительно чисто. Смачиваю платок собственным «горским бальзамом», стираю кровь, заодно дезинфицирую. Пациент смотрит на меня с полуулыбкой – и вдруг обнимает за шею и целует в щёку со страстью детсадовца и эротизмом точно того же уровня. Но искренне. Проявление безгрешной благодарности.

– Кончай лапиться, – говорю я. – Тебя вправду надо заштопать.

Он безропотно отстраняется. Я протираю иглу и зашиваю его по всем правилам искусства. Он терпелив, держится хорошо – только сбивает дыхание и зрачки, как блюдца. Я с ним разговариваю, чтобы отвлечь.

– Как зовут?

– Ри-Ё из Семьи Най, – говорит он, стараясь не заорать.

– Ишь ты, Имя Семьи… Дворянин, что ли?

– Нет… Отец был цеховой мастер, глава гильдии стеклодувов. Он недавно умер.

– Стеклодув, ага… Хорошие легкие, долгое дыхание… Где так драться навострился, Ри-Ё? Ты – отличный боец.

– В детстве хотел в Армию Государя. Сосед – Господин Сотник в отставке, он учил меня…

– Не позволили в Армию?

Вздыхает, кусает губы.

– Отец умер, Мать болеет… Братья – ещё дети. Пришлось остаться дома, продолжать традицию… но я тренировался. А потом… грязная история вышла.

– Тебя подставили?

Снова вздыхает, со всхлипом.

– Прости, Господин. Не хочу говорить.

– Ну и ладно. Верю… не вертись, скоро закончим. Молодчина, хорошо владеешь собой… сейчас будет легче, у меня бальзам хороший, лучше здешней отравы…

Заглядывает в лицо больными глазами.

– Господин… не тяни, а? Ждать невыносимо, и метаморфоза легче, говорят, если – сразу после боя…

Здорово меня смущает.

– Слушай… Ри-Ё… я, вообще-то, резать тебя… не буду, наверное. Не собирался.

Ожидаю, что он обрадуется – а у него такой вид, будто я плюнул ему в лицо: он даже отшатнулся и уставился дико.

– Да что ты, малыш, – говорю. Испытанным горским тоном. – Что ж мы, не обойдёмся…

И как раз вовремя перехватываю его руку, которой он собирается совершенно недвусмысленно влепить мне затрещину.

– Оэ, – говорю. – Ты всё правильно понял?

– Я всё правильно понял, Господин-Меч-Гвоздями-Приколочен, – говорит Ри-Ё сквозь зубы. – Тебе надо было дать меня убить. Провались ты в преисподнюю, грязная скотина!

Рывком отворачивается от меня и прячет лицо в ладонях. Я сижу рядом, как последний дурак, пытаясь сообразить, что именно сделал не так.

Стоит этнографу вообразить, что он уже всё узнал и освоился, как тут же подворачиваются грабли, на которые его нога ещё не ступала.

Я придвигаюсь ближе, дотрагиваюсь – Ри-Ё шарахается, как от прокажённого. Н-да…

– Мне кажется, – говорю, как можно спокойнее, – что ты, всё-таки, в чём-то ошибаешься. Давай разберёмся. Тебе хотелось быть женщиной, Ри-Ё?

– Отвали, – огрызается он глухо, но после полуминутного раздумья, не поворачиваясь, отвечает-таки. – Нет.

– Чудесно, – говорю я. – У тебя был Официальный Партнёр?

– Не твоё дело, – режет он сходу, но после паузы снова отвечает. – Был. После суда расторгли договор.

– Жаль, – говорю я проникновенно, сколь возможно. – Но ничего, не стоит совсем уж убиваться. Может, Небеса ещё пошлют тебе другую судьбу, малыш… Я-то хотел взять тебя на службу, а не в наложницы.

Ри-Ё поворачивается, встряхивает головой, смотрит, как оглушённый – и кидается мне в ноги, обнимает колени, прижимается лицом:

– Уважаемый Господин, – вперемежку с рыданиями, – простите меня! Я – неблагодарный идиот, но я же не знал, что вы – святой! Честное слово! Клянусь Небом, мне и в голову бы не пришло, что в таком месте… Ох, я не достоин вашего внимания, Учитель…

Ага. Истерика от переутомления, боли и стресса – плюс с гормонами надо что-то делать. На него сегодня многовато обрушилось – а он слишком молод, всё же, и нервы не канаты. Я снова укутываю его плащом, снова поднимаю, обнимаю, глажу по голове – он цепляется за мои руки, как маленький, умоляет, просит прощения снова и снова.

– Ри-Ё, – говорю я, – всё хорошо. Ты устал, ты ошибся. Я всё понимаю. Я, конечно, не святой, но мучить тебя совершенно не собирался. И ты мне не раб. Будем считать, что я дал тебе денег взаймы, чтобы ты мог заплатить за себя… Я знаю, что тебе нельзя – но будем считать, что, как будто, можно, хорошо? Я поговорю с Государыней – надеюсь, что тебя помилуют. Всё устроится. Всё пройдёт.

Мало-помалу Ри-Ё успокаивается – и начинает действовать земная анестезия. Он постепенно погружается в нервную полудрёму, всхлипывает, дёргается от шорохов, но дышит всё ровнее. Я шугаю старух – в конце концов, я отдал достаточно денег, чтобы нас некоторое время не трогали.

Ри-Ё удаётся подремать минут сорок и, я надеюсь, хоть отчасти восстановиться, перед тем, как в занавеску из шариков просовывается голова выездного лакея Ар-Неля.

– Уважаемый Господин Э-Тк, – говорит он мне благоговейно, – Господин Ча прислал свой экипаж для вас и чистое бельё для вашей рабыни.

Ри-Ё с трудом разлепляет веки. Я улыбаюсь лакею.

– Твой Господин предусмотрителен и мил, как всегда… Ри-Ё, давай попробуем надеть на тебя рубашку… осторожно, чтобы шов не разошёлся.

Кажется, местные обитатели изрядно удивились, видя, что моё приобретение покинуло этот кров, уйдя своими ногами.

* * *

Ра наблюдала за чужаками, стоя на открытой террасе.

Рассматривать людей в упор было бы чрезвычайно невежливо, но террасу окружали широкие плоские каменные чаши с кустами хин-г – спрятавшись за их мохнатыми ветвями, голубовато-седыми от холода, легко сделать вид, что беседуешь с придворными дамами. Дамы – Сестричка Лью и Госпожа Ит-Ор – усердно создавали видимость светской беседы, обсуждая тонкие оттенки зимнего неба.

Но их тоже меньше всего занимала игра красок на солнечном небосводе Предвесенней Луны. Они, как и их Государыня, впервые видели чужих.

Кавалькада въехала в Дворцовый Сад по главной аллее. Впереди, на необрезанных вороных жеребцах, косматых и приземистых, в проклёпанной шипами сбруе, ехали послы, молодой и постарше, тоже чёрные и косматые в своих шубах из козьих шкур – длинная шерсть торчит и свисает прядями – и в высоких тяжёлых сапогах, упёртых в жутковатого вида кованые стремена с заостренным краем… Тёмные лица послов выражали одновременно безразличие и неприязнь; Ра перевела для себя эту мину как: «Здесь противно, но меня это не касается». Послы стригли свои чёрные, масляно блестящие волосы коротко, как плебеи – даже ещё короче; когда они проехали мимо, Сестричка Лью хихикнула и шепнула: «Они хотят показать, что готовы слушать, открывая уши – но для пущей убедительности им надо было бы закрыть лица!» Ра кивнула: послы выглядели так, будто готовились сражаться, а не беседовать. Их кривые мечи без крестовин казались орудием убийства, слабо подходящим для поединков с возлюбленными и друзьями.

Свита послов вполне соответствовала своим господам. Шестеро угрюмых бойцов в надраенных кирасах, сияющих из-под широких полушубков, обшаривали Дворцовый Сад взглядами, как поле боя. Ра поразило впечатление не рассуждающей грубой силы, которое они производили – может, якобы бесстрастными лицами цвета обожжённой глины, может, манерой смотреть на мир, словно прицеливаясь в него из мушкета. Ра успела наглядеться на профессиональных военных при дворе, но солдаты Кши-На никогда не казались ей непредсказуемой стихией, наделённой волей без разума.

Кроме бойцов-телохранителей, послов сопровождали трое очень странных людей. Тощий лысый старик с жёлчным лицом и мешками под глазами, проезжая мимо, взглянул на террасу с настоящей ненавистью, которую даже не пытался скрыть. Рядом с ним ехал флегматичный толстяк с плоской, жирно лоснящейся физиономией, грузный в мохнатой шубе и кожаном колпаке, как куль с мукой; Ра решила, что он напоминает Всегда-Господина или ещё хуже. Третий и последний был странное существо, укутанное поверх полушубка в какие-то шерстяные тёмные тряпки с головой – из-под тряпок блестели только глаза, круглые и яркие, как угли.

– Это женщина, – шепнула Госпожа Ит-Ор. – При ней нет меча.

– Нет, нет, – мотнула головой Сестричка, – не обязательно! Те старики – мужчины, верно? А у них тоже нет мечей! Нет, нет – они просто будут говорить о мире… и потом, они показывают, что не желают наших в своих постелях, вот у них и нет оружия!

Ра чуть не прыснула. Сестричка, нежно любимая подруга и родственница, не получила достаточного образования, но обладала богатой фантазией.

– Ну что вы, милая Госпожа Л-Та, – хихикнула Госпожа Ит-Ор, жена Князя Ит-Ор Младшего, поэтесса и философ, наделённая языком, острым, как стилет. – Тогда мечей не было бы у послов, а не у этих типов! Эти старики – им просто ни к чему оружие. Возможно, варвары считают их развалинами.

– Это жестоко, – заметила Ра, глядя, как гвардия и ее Венценосный Супруг с Близкими Родственниками встречают послов у Золотых Ворот. – Жестоко намекать старику, что он ни на что не годен. И потом – они, очевидно, уже давно женаты… у них, наверное, уже внуки, для которых Время пришло.

– Рассказывают, что два глубоких старца, седой и лысый, пили чок в придорожном трактире и беседовали, – сказала Госпожа Ит-Ор с серьёзным видом и озорными искорками в глазах. – И седой, между прочими словами, спросил, каковы отношения его собеседника с юношами и молодыми женщинами. Лысый горестно ответил: «О чём вы говорите, дорогой друг! У меня давным-давно отпал этот вопрос!» – а седой в ужасе отшатнулся и воскликнул: «Ах, не может быть! Какой кошмар! Что делается на свете! Но мой-то вопрос ещё висит, слава Небесам!»

Ра и её Сестричка невольно расхохотались. Их провинциальная скромность была несколько уязвлена весёлым цинизмом Госпожи Ит-Ор, но сердиться на шалунью не мог никто во Дворце. Недаром упомянутая Госпожа быстро стала одной из любимых придворных дам Ра – её обаяние располагало к себе сердца. Весь столичный круг высшей знати говорил: больше всего Госпожа Ит-Ор любит средневековую поэзию – от мрачных баллад до площадных куплетов – свою Государыню и мужа. Князь Ит-Ор, лихой боец крохотного роста, которого даже в глаза называли Маленьким Фениксом, был любимым спарринг-партнёром Государя, княгиня до метаморфозы тоже входила в государеву свиту и считалась вышесредним фехтовальщиком; любой разговор мужа и жены превращался в шуточный поединок, где вместо клинков использовались остроты.

Господа Ит-Ор были старше Государевой Четы почти на три года – но в дружеском общении этого хотелось не замечать.

Сестричка Лью хотела что-то сказать, но тут на террасу вышла Вдова Нэр, Уважаемая Госпожа Советница, Сестра Покойного Государя и Тётка Государя нынешнего – высокая, плотная, бледная, сероглазая, всё ещё красивая женщина с белоснежными прядями проседи в косе цвета тёмного ореха. Именно эта дама взяла на себя роль наставницы юной Государыни – и её уроки точно и метко заполняли все пробелы образования Ра.

– Дорогая Тётушка, – сказала Ра, отвечая на её лёгкий поклон и улыбку, – вы пришли позвать меня?

– Вас, Маленькая Государыня, и вашу свиту, – сказала Вдова Нэр. – Желательно ваше присутствие на первой аудиенции и обеде. Не годится, чтобы Львята из Лянчина решили, будто наши женщины боятся их или мужчины боятся представить своих подруг.

– А они – Львята? – спросила Госпожа Ит-Ор, и Сестричка тут же уточнила:

– А почему они – Львята, Уважаемая Госпожа?

– Они – Львята, потому что Дети Льва и Братья, – сказала Вдова Нэр. – Лев – Государь Лянчина, а Львята – его дети и внуки – Круг Ближайших Родственников. Считается, что при Лянчинском дворе вообще не может быть чужих: титулов и званий там не жалуют за заслуги, все Львята друг с другом в тесном родстве. Пойдёмте со мной, пожалуйста.

Сестричка смущённо спрятала порозовевшее лицо в муфту, поклонилась и убежала с террасы в дворцовую галерею. Вдова Нэр с чуть заметной улыбкой проводила её взглядом – Сестричка трогала гранитные сердца высших аристократов и тем, что порой вела себя, как добрая и наивная деревенская девочка, и драматической красотой своей истории, и вышитым защитными знаками капотом, который начала носить, ещё не успев заметно округлиться.

Ра и Госпожа Ит-Ор вошли в тёплый покой. Женщины из свиты забрали их плащи; на минутку остановившись перед зеркалом, чтобы дать Госпоже Смотрительнице Покоев поправить церемониальную причёску своей Государыни, Ра не удержалась от нового вопроса:

– Как же они могут быть в тесном родстве вообще без чужих? А их жёны? Они ведь не могут вызывать на поединки своих родных братьев? Говорят, Небеса карают за такой грех тяжело и страшно…

Вдова Нэр усмехнулась невесело и, пожалуй, жестоко – но ласково сказала Ра:

– Вы проницательны и умны, моя дорогая Племянница. Поединок с Братом – преступление в землях Братства, как и поединок с Настоящим Мужчиной или Прирождённым Мужчиной вообще…

– «Прирождённый» – это Всегда-Господин?

– Да. И это сам Лев, конечно, это Львята, это Волки-воины со своими Волчатами, это вся знать Лянчина поголовно. Двое лянчинских аристократов не запятнают себя, скрестив клинки в поединке за любовь – они же считаются кровными братьями, даже если это не совсем так.

Сестричка и Забияка Ю-Ке, подойдя ближе, слушали слова Вдова Нэр, как недобрую сказку; Госпожа Ит-Ор скрестила руки на груди, прикрывая душу от зла. Ра спросила, хотя чувствовала – ответ будет неприятен:

– Но, дорогая Тётушка, вы не ответили, с кем они вступают в брак. Если со своими нельзя, то с чужими, очевидно, низко?

– Вы будете настоящей Государыней, – сказала Вдова Нэр нежно. – Вы понимаете суть и задаёте правильные вопросы. Всё верно. Жён у них нет, и в брак они не вступают.

– А дети?

– Как же можно без детей? Ведь им нужны новые Львята и Волчата, хищники, рождаемые для грабежей и убийств, натаскиваемые на грабежи и убийства, готовые грабить и убивать, стоит их Льву подать знак. Грабители и убийцы, расширяющие границы войнами – вот кто они. Их очень много, все они зовут себя Прирождёнными Мужчинами, а их несчастные рабыни, те, кто рожает им детей, никогда не становясь возлюбленными – это любые Юноши, не входящие в Братство и оказавшиеся на дороге Братьев в недобрый час.

– Хок! – не выдержала Сестричка. – Как это возможно?!

– Боевые трофеи, – продолжала Вдова Нэр. – Пленные. Дети крестьян, дети ремесленников, дети купцов, дети всех работяг Лянчина, которые считаются рабынями хищных зверей просто потому, что звери имеют право их взять – потому, что несчастным не повезло родиться Настоящими Мужчинами. Государыня должна знать, с кем именно граничат наши южные земли. Они впервые прислали послов, наши добрые соседи. До этого они лишь вламывались на нашу территорию с боями.

– Что же привело их теперь? – спросила Ра. – У них проснулась совесть или появилась добрая воля?

Госпожа Ит-Ор рассмеялась и Вдова Нэр улыбнулась.

– Маленькая Племянница, – нежно сказала Вдова, – таких приводит лишь страх и ненависть. В последней приграничной стычке в руки наших солдат попал Львёнок, молодой зверёныш, ещё не научившийся остерегаться. Мой покойный Брат написал Льву письмо, где пообещал поступить с этим зверёнышем, как с воришкой, попавшемся на мелкой кражонке – если Лев не начнёт переговоры. Это подействовало. Они же – Братья: бросить Брата в таком положении, если есть шанс что-то изменить – тяжкий грех. Если бы мы обещали убить маленького мерзавца, они огорчились бы, но не приехали бы сюда; мысль о том, что их Прирождённый Мужчина, да ещё львиной крови, будет рабыней какого-нибудь простака, если не хуже – нестерпима их самолюбию.

– Уважаемая Госпожа Нэр, – сказала Госпожа Ит-Ор, – я подумала, что лянчинцам вряд ли понравится присутствие женщин на аудиенции… Хотя они и привезли с собой свою женщину, всё же…

– Среди послов женщин нет, – сказала Вдова Нэр. – И не может быть. Женщина – грязная вещь, интимная принадлежность. Такое не показывают Государю враждебной державы.

– А мне тоже показалось, – сказала Ра. – В свите были люди без оружия, мы подумали…

– Это никудышники, – сказала Вдова Нэр. – Милая Сестричка Лью, учитесь властвовать чувствами – если вас затошнит в зале для аудиенций, будет нехорошо.

– Простите, Уважаемая Госпожа, – смущённо сказала Лью, прикрывая лицо рукавом. – Это не я, а ребёнок. Мне только удивительно – как это никудышники могут быть в свите Ближайших Родственников Государя? Если им женщины – грязны, неужели никудышники чище?

Вдова Нэр поправила Лью выбившийся локон, как собственной дочери.

– Вам будет тяжело понять, дорогая девочка, – сказала она. – Никудышники чище именно потому, что не касаются женщин. Именно никудышники служат их единственному богу – все прочие люди, по общему мнению лянчинцев, недостаточно хороши для этого. Вам, вероятно, будет ещё удивительнее узнать, что жрецы Творца-Отца и советники Льва проделывают с собой это увечье по доброй воле и чуть ли не самостоятельно.

– Теперь уже тошнит и меня, хотя я и не жду ребенка, – заметила Госпожа Ит-Ор.

– Я говорю вам это вовсе не для того, чтобы ваша неприязнь к южанам усилилась, – сказала Вдова Нэр. – Теперь время переговоров, вы узнаете о лянчинцахмногие вещи, скрытые прежде – но то, что мы уже знаем, вам хорошо бы иметь в виду, дабы высказать все опрометчивые суждения среди своих, а не в зале для аудиенций.

– Я поняла, – сказала Ра. – Это всё равно, что этикет перед боем.

– Это должен быть этикет вместо боя, – возразила Вдова Нэр. – Мы должны победить, не обнажая клинка – от этого зависит спокойствие наших границ и счастье подданных.

– Мы ведь не отдали ни клочка земли за последние сто пятьдесят лет! – воскликнула Забияка Ю-Ке. – Варвары получают отпор всякий раз, когда суются через наши границы! Отчего нам любезничать с разбойниками? Мой Отец, Старший Брат и Муж – порукой тому, что врагов вышвырнут снова!

– Да, – кивнула Вдова Нэр. – Пойманный убийца будет казнен. Это спасёт от его руки других людей – но возвратит ли мёртвого домой живым? Солдаты Государя вышвырнут врагов прочь, но рабских клейм с лиц наших соотечественников не сотрут. Каково жителям приграничных земель оплакивать своих детей, погибших или похищенных во время набегов, даже если эти земли и не отошли Лянчину?

Забияка Ю-Ке пристыженно замолчала. Её, выросшую в Семье военных, жену юного офицера, всегда подводила горячность. Сложись поединок по-другому, Ю-Ке из Семьи Хен-Я ждала бы военная карьера – дипломатия никогда не была её сильным местом. Даже в нынешнем положении Ю-Ке без малейших сомнений отправилась бы за Господином О-Лэ на войну: слова Вдовы Нэр заставили её нахмуриться, она играла ножом, как прочие придворные дамы – веерами.

– Мы отправляемся в зал для аудиенций, а после нас ждёт обед, – продолжала Вдова Нэр. – Наша Государыня подаёт всем Дамам пример похвальной выдержки и спокойного разума – а я надеюсь, что ему последуют все её подруги. Госпожа О-Лэ, спрячьте нож – не стоит заставлять гостей чувствовать себя мишенями.

– А я не прочь заставить их так себя чувствовать! – проворчала Забияка Ю-Ке, но вернула нож в ножны и обдёрнула широкий рукав.

Ра тронула её за плечо.

– Забияка, милая, – сказала она тихо, – мы с вами отличаемся от варваров тем, что не показываем обнажённый клинок всякому, кто нам не по вкусу, правда? Даже если очень хочется…

– Наши мужчины тоже обречены терпеть их общество из гостеприимства, – вздохнула Забияка.

– Оэ, что за упрямство и боевой азарт! – воскликнула Госпожа Ит-Ор. – Мы еле заманили сюда этих робких южан, они с трудом преодолели страх, а теперь, завидев Забияку с её тесаком, непременно сбегут в ужасе – и пропали годы дипломатической работы!

На сей раз рассмеялась даже Вдова Нэр. Мгновения смеха позволили всем расслабиться и принять непринуждённый вид. Дамы, сопровождаемые Смотрительницей Покоев, шелестя шелками и распространяя запах лилий, розовой акации и хмеля, прошли Зимний Сад, отделяющий жилой флигель от официальных помещений, прошли Галерею Предков и Малый Храм – и оказались в зале для аудиенций. Гвардейцы отсалютовали обнажёнными клинками; Юноши и Мужчины, стоящие вдоль стен зала живописными группами, оживились – прибыли дамы, украсив встречу собой.

Вэ-Н, Государь и Супруг, улыбнулся Ра – можно было подойти и, чуточку нарушая этикет, прилюдно прикоснуться к его руке. В конце концов, чужих ещё только ждали – а свои скрыли улыбки и подумали: «Любовь в Чете Государевой – десять урожайных лет». Предвесеннее солнце сияло сквозь диковинные свинцовые стёкла в огромных окнах, прозрачные, как чистая вода – в солнечных лучах сияли оружие и украшения, сияло золотое шитьё… Ра, присев на ступеньку Престола Государева, покрытого алым шёлком со священным охранными знаками, опираясь спиной на колено Вэ-На, успела встретиться взглядами со всеми, кто был ей дорог – с Отцом, со Старшим Братом, с Маленьким Фениксом, с Господином О-Лэ и с неизменным Ником, который никак не мог пропустить такой важный момент, не включив его в свою книгу – перед тем, как Господин Церемониймейстер объявил:

– Послы Лянчина в Кши-На – Львёнок Льва Эткуру ад Сонна и Львёнок Львёнка Анну ад Джарата со своими советником и наставником!

Послы вошли, грохоча сапогами, как плебеи – Ра невольно вспомнила деревенскую шуточку о том, что дальше всего слышно необрезанного осла. Они даже не взглянули на аристократов, пришедших встретить гостей – остановились непосредственно перед Престолом Государевым и уставились на Государя и саму Ра, как деревенский мужик – на балаганную невидаль.

Только ледяная светская выдержка северян спасла послов от недобрых смешков в их адрес – южане выглядели вызывающе неприлично. Одетые в чёрное и серое, как на похороны, покрытые железными бляшками, как упряжные лошади, вооружённые до зубов, словно собирались прямо здесь драться с неприятелем, остриженные под гребёнку – они добили аристократов Кши-На коваными львиными мордами из закалённого железа, заменяющими им гульфики. Увидев эти морды, Ра принялась считать про себя от тридцати трёх задом наперёд, чтобы не прыснуть.

Советник и наставник оказались вполне под стать послам. Толстяк в мешке из грубой чёрной шерсти от шеи до пола, с широченными рукавами, с толстой витой золотой цепью на груди и тяжеленной бляхой – львиной мордой в солнечном диске, висящей на цепи – изображал из себя бурдюк со спесью; тщедушный старик в таком же балахоне, едва справляясь с тяжестью бляхи, сгибающей его тощую шею, зыркал по сторонам умно, злобно и остро, как маленький хищник. Вся эта компания сильно пахла лошадьми, козьей шерстью, потом и ещё чем-то удушливым.

Сейчас Сестричке станет худо, и она выскочит из зала, подумала Ра – и тут Вэ-Н нарушил молчание, грозящее стать опасным.

– Я и все мои родственники и подданные – мы рады вас видеть в этих стенах, – сказал он. – Мы рады, что лянчинцы – наши гости. Мы ждали этого много лет.

– Мы не гости, – хмуро отрезал младший Львёнок, тот, что был выше рангом, высокий, плотный, с торчащими ушами и светлым боевым рубцом на тёмной щеке. – И тебе, Снежный Барс, не годится делать вид, что мы прибыли по доброй воле. Это вы, язычники, заманили нас презренными хитростями – но мы уйдём, едва закончим дела. Ваша радость – она преждевременна, Снежный Барс.

Речь Львёнка, почти правильная, тем не менее, строилась по плебейским образцам, а его гортанный акцент делал вызывающие слова просто оскорбительными. Северяне собрались и приготовились ко всему, продолжая светски улыбаться – но Вэ-Н сказал совершенно безмятежно:

– Я знаю и о ваших делах, и о вашем отношении ко мне, Уважаемые Господа. Мне жаль, что мой Отец покинул земную юдоль до беседы с вами – он был настоящим Снежным Барсом – но, надеюсь, и мы поладим. Дела решатся к общей выгоде – а вам лучше чувствовать себя гостями: вас охраняет от любого зла этот статус.

– Где наш брат? – спросил младший Львёнок, не снижая тона.

– Я послал за ним, – ответил Вэ-Н по-прежнему безмятежно. – Вы увидите, что он жив, здоров – насколько возможно для пленного – и цел. Пока. Вы сможете побеседовать с ним – а потом мы поговорим с вами. О будущем наших приграничных земель.

Ноздри младшего Львёнка раздулись, а его тёмное лицо потемнело ещё больше.

– Вы должны вернуть человека львиной крови! – почти выкрикнул он. – Все остальные разговоры – после этого!

– Он – ваш родственник? – спросил Вэ-Н. – Я сожалею. Он – мой враг. Если он вам дорог, вы должны предоставить очень веские аргументы в его пользу. И свою дружбу. И дружбу Льва Лянчина – иначе ничего не получится.

Младший Львёнок шагнул вперёд, и старший попытался остановить его, схватив за рукав. Младший раздражённо отмахнулся и продолжал, глядя на Вэ-На с ненавистью:

– Дружбы не будет! Какая дружба между правоверными и язычниками, Снежный Барс?

– Понятно, – сказал Вэ-Н покладисто. – Тогда вашего родственника доставят сюда, вы посмотрите, как мои подданные будут играть с ним, проводите свою несчастную сестрицу в тот притон, который её купит, и вернётесь на войну. Вы приехали ради этого?

– За его честь твои безбожные подданные заплатят жизнями, – бросил младший Львёнок сквозь зубы.

– Своими жизнями и жизнями других ваших братьев? Разве это разумно? Разве разумно, войдя в чужой дом, начинать речи с угроз? Я ведь готов выслушать любое здравое слово – к общей пользе.

Младший Львёнок остановился, сжав кулаки и тяжело дыша. Его советники неслышно перешёптывались за его спиной. Старший Львёнок негромко сказал:

– Это подло – так делать политику, Снежный Барс. Ты бесчестен, как язычник, и воюешь, как язычник. Хочешь долгих гарантий за жизнь одного человека? Может, ещё и земель – за жизнь одного человека? И надеешься, что глаза гуо-твари заставят нас принять твои условия?

Вэ-Н тихо рассмеялся.

– Да, Уважаемый Господин Анну, я, с вашей точки зрения – язычник, а значит, живу и воюю, как язычник. Но жизнь вашего брата – это лишь предлог для разговора о других жизнях. Человеческая жизнь – парадоксальная вещь, не имеющая постоянной цены: грош она стоит под копытами вашего боевого коня – и всех сокровищ мира – в сердце любящего. Вот о чём я хотел говорить. А кто – гуо, демон, околдовывающий взглядом? Я этого не знаю.

– Она вот! – бросил младший Львёнок, ткнув в сторону Ра так, будто в его руке был метательный нож. – Трофей с глазами победителя, не человек. Хочешь говорить – и между нами гуо?! Всё – ложь!

Ра так удивилась, что оглянулась – и Вэ-Н улыбнулся ей.

– Я не лгу, – сказал он южанам. – Моя жена, подруга и возлюбленная – не демон, моя честь тому порукой. Я изменил её; из ран на её теле течёт кровь, она чувствует радость и боль, как любой из смертных. У неё природа живого.

– Трофеи не смотрят на мужчин так! – возразил младший Львёнок. – Половина ваших женщин одержима злыми силами. Эти ваши языческие чары – они мешают, они развращают праведных. Вы не знаете истины. Истинная вера – она несёт всем свободу. И вам – тебе и твоим подданным она несёт свободу, Снежный Барс.

– Мы говорим не о вере. Мы говорим о вашем брате. О его будущем – и, в какой-то мере, о будущем наших народов.

– Мой брат сражался за истину. А истина спасёт и твою душу, Снежный Барс. Мы сражаемся за истину. Ты не должен торговаться и думать, как бы унизить его и нас.

– Он сражался за истину и за мою душу, забирая имущество моих подданных? – улыбнулся Вэ-Н. – Хорошо. Мы ещё побеседуем об этом, пока вашего брата везут в Столицу. Мы будем говорить о границах и о вере, пока не придём к выводу, приятному всем. Вы готовы считать себя нашими гостями, если будет так?

Львята переглянулись. Тощий старик что-то чуть слышно шепнул.

– Если перестанете грозить страшными оскорблениями Прайду Льва, – сказал младший.

– Мне незачем грозить гостям, – сказал Вэ-Н. – Я приберегу угрозы для врагов.

Львята снова переглянулись, и младший склонил голову.

– Пусть будет так. Мы гости – и ведём себя, как гости, так. Но ты сказал, Снежный Барс – никакого злого колдовства! Никакой порчи. Ты сказал – надо разговаривать, так и будем разговаривать, как творения Бога.

– Конечно, – в голосе Вэ-На послышалось облегчение. – Ни колдовства, ни порчи. Я зову вас обедать, Уважаемые Господа – и выпью вина из ваших чаш. Вы увидите – мы не хотим причинить зла гостям.

Кажется, советники лянчинцев были не вполне довольны – но Львят заверения Государя вполне устроили. Во всяком случае, когда северные аристократы направились в трапезную, Львята тоже туда пошли – не слишком удаляясь от Вэ-На, косясь на дам то ли опасливо, то ли гадливо, и чересчур пристально рассматривая юношей.

Наблюдая за южанами, Ра подумала, что можно заставить человека ощутить себя мишенью, не обнажая клинка…

Запись N134-08; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Ри-Ё влюблён в нашу Государыню, как почти любой юнец, которому удалось её увидеть.

После аудиенции он сам не свой. В ответ на какой-то простой вопрос, цитирует балладу о Букашке и Звезде – и логично сообщает, что умрёт за Государыню с радостью.

– Как всякий добропорядочный подданный, – смеюсь я.

– Не только… в смысле – не просто, – начинает он, запинается и смущается.

– Лучше подумай не о Государыне, а о чём-нибудь попрактичнее, – говорю я.

Он смущается окончательно, краснеет и бормочет: «Да, Учитель, я что-то растерялся». Думает, что я им недоволен – но, по-моему, он совершенно естественно себя ведёт. Всё правильно: Букашка может смотреть с правильным уважением на Звезду «условно-мужского» пола или пожилого возраста, но почти шестнадцатилетняя Ра во всём королевском блеске – это чересчур для такого парня, как Ри-Ё. Она недавно стала «выходить в свет», окончательно оправившись от метаморфозы – и даже у меня расплывается физиономия, когда Государыня улыбается. Потрясающая девочка, тоненькая, сильная и гибкая, и её золотые косы, уложенные в высокую причёску, выглядят ярче всякой короны. Не девочка, а оружие массового поражения. На Земле из-за таких начинались войны.

Я смотрю на Ра и думаю, что, вероятно, Ар-Нель видел эту девочку, вернее – её возможность, её тень – внутри нагловатого пацанёнка. И Государь её тоже моментально разглядел, стоило ему впервые увидеть Ра – поэтому у него и не поднялась рука убить или серьёзно ранить. Вот смысл задумчивых взглядов аборигенов на мальчишек Времени Любви – они прикидывают, какова будет девчонка, если повезёт в поединке…

Если это так, то сам милый-дорогой Ча должен бы, в случае случившегося случая, стать очень интересной барышней… Цепляющей, опасной, разумной барышней… леди-вамп… Но это я отвлёкся.

Какого труда мне стоит вытянуть из Ри-Ё его печальную историю – ух! Легче вычистить свинарник. Он молчит, как партизан; мне приходится долго объяснять, что посвятить меня – в его интересах. Но и после объяснений этот скрытник только мнётся, кусает губы и пытается объясняться совершенно непонятными мне эвфемизмами.

Он и в суде молчал. Некоторые вещи просто не идут у аборигенов с языка. Разумеется, его попытки оправдаться без аргументов никто всерьёз не принял. «Обвиняемый украл у потерпевшего шесть золотых и яшмовую тушечницу, потому что считает последнего подлецом и сумасшедшим». Поди докажи, что тебя подставили, если не можешь ввести следствие в суть дела!

– Я просто не верю Всегда-Господам, – говорит Ри-Ё и тут же спохватывается. – Кроме вас, Учитель. Но вы – святой, вы Государыне служите…

Ну что ты будешь делать…

После долгой кропотливой работы я вытягиваю у Ри-Ё какой-то намёк на случившееся. У него вышел конфликт с Господином Сборщиком Налогов. Ясно. Дальше? Упомянутый вельможа – Всегда-Господин, да ещё и наследственный. Сначала-то никакого конфликта не было, потому что налоги, положенные ремесленникам, не слишком велики, а Семья Най не бедствовала, платили аккуратно: отец Ри-Ё считался мастером очень высокого класса, мать – попроще, а у него самого оказался своеобразный художественный талант. Видал я цветущую веточку розовой акации на сложенном письме – пресс-папье из цветного стекла, удивительной элегантности вещь. Ри-Ё её создавал для своего Официального Партнёра – но вещица с правильным намёком, в которую вложили много живого чувства, осталась не подаренной; её купил Смотритель Столицы, для своей любимой рабыни, дёшево…

Цветное стекло – вообще традиционное ремесло в Тай-Е и, пожалуй, традиционное искусство. Технологии изготовления – на диво, а разновидностей масса: от стаканов с толстыми стенками и тяжёлым дном, в которых подают чай по придорожным трактирам и на которые идёт полупрозрачное стекло с вкраплениями и пузырьками, до великолепных сияющих ваз из «свинцового стекла», напоминающего земной хрусталь. Витражи для окон, конечно – в городских зданиях оконные стёкла почти заменили традиционный разрисованный пергамент. Посуда, статуэтки божеств и всякая забавная мелочь, вроде детских игрушек из какого-то особого сорта стекла, почти небьющегося, матового – самый ходовой товар, вдобавок здесь умеют делать линзы для разжигания огня и очень приличную оптику вроде подзорных труб. Я видал даже очки – этакий аналог земного пенсне – такой товар создаётся индивидуально и стоит немалых денег. Стеклодувы – в цене и в чести, цех в фаворе и у чиновников, и у населения. Откуда проблемы?

– Он, – в разговоре Ри-Ё упорно не называет своего врага ни по имени, ни титулом, – он заказал мне несколько флаконов для ароматического масла… в виде лилий, в виде снежных колокольчиков… Сказал, что тонкие вещицы у меня выходят даже лучше, чем у покойного Отца… Я сделал… он заплатил больше, чем Мать просила, а потом приходил много раз…

– Ему хотелось вызвать тебя на поединок, а статус запрещал, – смеюсь я. – Он здорово старше?

– Да, – бросает зло. – Он старше моего Отца. И даже не думал о поединке. Им – Господам-Ржавый-Клинок – в голову такое не приходит…

– Не заводись, успокойся – это ведь в прошлом, он больше не сможет сделать ничего дурного…

– Конечно, не сможет! Уже сделал всё, что мог!.. простите, Учитель. Он как-то пришёл, когда мы играли с И-Цу… ну, играли в бой, на тростнике.

– С твоим Официальным?

– Да. А он… в общем… приказал мне зайти к нему домой и ушёл. Кинул приказ сквозь зубы, как рабу. Я не хотел идти… Мама велела, сказала, что не годится ссориться с Важной Особой, которая ещё и платит… лучше бы я не ходил.

– Плохо встретили?

– Хорошо! Простите, Учитель, я знаю, не стоит кричать… он налил жасминового настоя, сказал, что может мою жизнь устроить…

– В наложницы позвал?

Краснеет – пятнами. Сжимает кулаки, отворачивается, говорит в стену:

– Хуже. Я подумал, что в наложницы. Ещё сказал, вежливо, мол, это лестно, но у меня Официальный Партнёр, поединок назначен… Тогда он сказал… Учитель, можно не повторять? Что он не собирается меня резать, а… нет, я не могу, простите.

У меня в голове появляются некоторые проблески. Я улыбаюсь.

– Понятно. Он предложил тебе кое-какие грязные вещи, а ты съездил ему по физиономии – я догадался? Ты подумал обо мне то же самое, там, в Доме Порока – поэтому заодно решил врезать и мне? На всякий случай?

Усмехается, невесело.

– Да… Он говорил такое… и так… я не знаю, как так можно… делается мерзко от одной мысли… Ну да, я его ударил. А он позвал слуг, меня заперли. И донесли… в общем, донесли, что меня остановил его привратник и отобрал какое-то его барахло и деньги. А дальше вы знаете.

– Наверное, не стоило сразу его лупить?

– Я больше не мог быть вежливым. Я… я удивился. И разозлился. И… не мог, в общем. Ну да, у меня не было шансов. И вообще… я написал отцу И-Цу, а он прислал несвёрнутый лист с оборванным краем. С одной строчкой: «В моей Семье воров не будет». А сам И-Цу вообще не написал ни слова… я думал, сдохну… Мама продала дело и уехала в Э-Чир, к дальним родственникам – не захотела, чтобы Братишкам всю жизнь тыкали в лицо этим…

– Разбил жизнь тебе и твоей Семье – ровно ничем не рискуя…

Ри-Ё заглядывает мне в лицо снизу вверх:

– А вы скажите о нём… Государю, а не Государыне, а, Учитель? Государыне нельзя говорить таких грязных вещей, а Государь не позволит ему… не велит сделать так ещё раз…

– Ох, Ри-Ё… ну конечно, Государю – никак не ниже: это же государственное дело! Малыш, скажи, зачем нам рассказывать таким важным особам? Как ты думаешь, что станется с детьми старого дурака, если он отправится на каторгу, а его имение конфискуют?

Ри-Ё моментально понимает, вздыхает, чуть пожимает плечами:

– Вообще-то, я не думал, что его дети… что с ними… может случиться то же самое. Они-то при чём?

– Ну так вот мы и накажем только того, кто виноват, – говорю я, и Ри-Ё улыбается.

Поэтому мы нашей Государыне ничего не рассказываем. Только выражаем уверение в совершеннейшем почтении и преданности, а ещё просим милости к тому, кто был осуждён безвинно: «Ну вы же знаете меня, Государыня – это совершенно точные сведения». И Ра так улыбается, подписывая бумагу о реабилитации, что Ри-Ё шатает, когда мы выходим.

А возвращаясь с аудиенции у нашей августейшей дамы, мы заглядываем в приёмную Уважаемого Господина Канцлера. К нему частенько захаживают сановные бюрократы с докладами; я рассчитываю тут кое-кого повидать – и попадаю в точку. Господин Сборщик Налогов, немолодой холёный вельможа, безделушек на котором больше, чем на Ар-Неле, замечает меня, довольно-таки жеманно улыбается и кланяется.

Ри-Ё стискивает зубы и дёргается вперёд. И Уважаемый Господин его узнаёт – в шёлковом тряпье пажа важной особы, в чеканных браслетах и с очень приличным мечом: могу я сделать пару подарков парню, которого лишили всего?

И мы с Ри-Ё наблюдаем потрясающую игру красок на физиономии Уважаемого Господина. Он на наших глазах стареет лет на пятьдесят.

– Ри-Ё, – говорю я, – это, кажется, тот самый тип, о котором ты мне рассказывал?

Если бы взгляд разил, как меч, Сборщик Налогов рухнул бы трупом, но эмоции Ри-Ё не имеют убийственной силы, поэтому его недруг только отступает на шаг и пытается скрыть, как его трясёт.

– Как ты думаешь, Ри-Ё, – говорю я, – наверное, тяжело чистить нужники в таком возрасте?

Мой юный друг бессердечно хохочет. Его враг очень хочет что-то сказать, но не может придумать слов. Я улыбаюсь.

– Знаешь, что? – говорю своему пажу. – Надо будет поговорить с Шефом Гвардии. Или лучше – с Господином Куратором Департамента Добронравия?

Ри-Ё улыбается чудесной детской улыбкой, радостно кивает. И мы уходим, так и не позволив Сборщику Налогов что-нибудь придумать. Всю дорогу в мои апартаменты Ри-Ё смакует эту сцену; кажется, ему легче.

На следующий день мы получаем письмо и посылку от нашего Господина-Ржавый-Клинок: в письме он называет Ри-Ё «Уважаемым Господином» и горько раскаивается «в произошедшем между ними недоразумении», в посылке – меч и нож старинной чудесной работы, которые явно обошлись Сборщику в небольшое состояние.

Ри-Ё орёт на лакея, швыряет скомканное письмо в выстланную шёлком коробку с оружием, суёт всё это посыльному в руки и велит передать Господину-Раз-Навсегда, чтобы он затолкал это письмо себе в глотку при помощи меча. Я наблюдаю и тихонько веселюсь. Я уверен, что на этом история не закончится.

Точно. Вечером мы получаем второе письмо и посылку. В письме наш недруг сообщает, что сообщил в Департамент Добронравия о своей досадной и трагической ошибке и что умоляет его простить великодушно. В посылке на сей раз – деньги, весьма серьёзные. И Ри-Ё тут же выражает страстное желание швырнуть это всё в физиономию пославшему.

– Дружок, – говорю я, – подумай о матери, ей наверняка непросто одной с детьми. Хватит с него – он обгадился от ужаса и больше в жизни не предложит порядочному человеку какую-нибудь мерзость. Я понимаю, что тебе непросто его простить – но твоё доброе имя он восстановил. Я надеюсь, теперь всё будет хорошо.

Ри-Ё задумывается. Рана, нанесённая его гордости, ещё слишком свежа – и неприятно брать деньги в виде компенсации за оскорбление, но, видимо, о матери в чужом городе тоже думается…

– Ри-Ё, – говорю я, – теперь ты можешь написать своему Официальному Партнёру. Он уже знает, что ты невиновен – вы помиритесь.

Ага, ребёнок ожил. Наскоро пишет ответ на клочке бумаги: «Моего уважения вам не видать, но вашей жизни мне не надо», – и шикарная клякса в виде полного пренебрежения к адресату. Отдаёт письмо посыльному, поправляет волосы, пристёгивает ножны с мечом, накидывает плащ – убегает. Лично разговаривать – в письме всё не скажешь.

Возвращается на удивление быстро. Убитый. Садится на подоконник высокого дворцового окна с прозрачными стёклами, смотрит в наступающие сумерки пустыми глазами.

– Плохо? – говорю я.

– Плохо, – отзывается он еле слышно. – Очень. Хуже, чем было.

– Куда уж хуже?

– Оказывается, есть куда, – поворачивается ко мне. Огонёк погас. – Они не верят, что вы помогали мне просто так, Учитель. Для них это немыслимо – вы ведь Всегда-Господин, вельможа, а у меня теперь скверная репутация… Они не верят, что я ни в чём не виноват. И-Цу не хочет меня видеть. Нет Судьбы.

Полюбуйтесь-ка на этот клубок терний!

История с Ри-Ё очень располагает ко мне Братишек Л-Та, которые дружно считают мой поступок верхом благородства – а вот милый-дорогой Ча отнёсся как-то скептически.

– Поскольку я ни на миг не допускаю мысли, что этот отчаянный боец за честь ублажает тебя каким-нибудь нечеловечески грязным способом, – говорит Ар-Нель насмешливо при первой же встрече, – приходится сделать забавный вывод. Либо ты и вправду демон, либо твоя небесная добродетельность для меня, ничтожного жителя земли, непостижима, либо – ты деревянный.

– Я храню верность покойной жене, – говорю я.

– Ты сам в это не веришь. А я не верю, что у тебя вообще была какая-нибудь жена.

– Была…

– Ах, Ник, не в этой жизни!

Да, змей проницательный, не в этой… Странно вспоминать Зою, прожив в этом мире почти год. Её потрясающую, жаркую, тропическую красоту. Её подчёркнутую независимость. Её железобетонную, непробиваемую уверенность, что после свадьбы кончается молодость и, по большому счету, жизнь. Её жажду заполнить себя сильными эмоциями впрок – следующую из этой уверенности. Её непосредственный, естественный, как дыхание, умилительный эгоизм, делающий её безмерно снисходительной к людям, которых она даже при большом желании не могла бы воспринять всерьёз…

Её нелюбовь к детям, доходящая до отвращения к одной мысли о беременности. Если бы не это, я не расстался бы с Зоей… хотя такая выкладка звучит довольно нелепо. Под конец нашего странного союза она сама им тяготилась, хоть и длила – больше по привычке… В конце концов, я всего лишь скучный муж, давно переставший быть мальчиком и никогда не бывающий дома – а мир полон интересными мужчинами, не настаивающими на патриархальной дури, вроде верности и детей. Отделалась от меня с радостью…

«Разве ты не знаешь, что все люди, в сущности, полигамны?» Знаю. Очевидно, я – какой-то реликт, обломок далёкого мрачного прошлого. Ощущение, что мне могут кого-нибудь предпочесть, делает меня нервозным и агрессивным; я потенциально готов драться с соперниками – и это кажется многим моим современницам глупым и пошлым. Люди Земли должны быть свободны.

Друг от друга.

И Нги-Унг-Лян, мир, полный опасных страстей, действует на меня как-то странно. Этот пигмалионский принцип – выбираешь материал и создаёшь себе возлюбленную из сумасшедшего клубка жестокости, товарищества, страданий, преданности и доверия выше земного понимания – трансформируется в моём сознании в дикие сны с кровавыми превращениями.

Видимо, с моей психикой не так хорошо, как хотелось бы. Иначе я не лез бы в эти дебри и не допускал бы даже мысли, что Ри-Ё мне не подходит не потому, что он – абориген и нелюдь, а потому, что он – не мой тип. Не совпадаем, стало быть, по всем пяти знакам, хех… Впрочем, во сне и фантазиях здешние любовные игры выглядят привлекательнее, чем наяву.

Эта история в Квартале Придорожных Цветов… она меня зацепила. Я вожусь с Ри-Ё слишком много, его несчастье воспринимаю, не как сбор информации, а как своё личное дело. Я основательно нарушил Кодекс о невмешательстве – и даже не заметил: меня Ри-Ё волновал, как свой, как родня. Как братишка. Мне до смерти хотелось, чтобы ему было не слишком больно, и детской любви его было жаль, и средневековой невинности этой… давно утраченной землянами. И за суетой я чуть не упустил из виду принципиальнейший момент: ко двору Кши-На прибыли лянчинские послы.

Это надо обязательно отметить. Их приезд так облегчает мне задачу: вот они, лянчинцы. На блюдце с голубой каёмочкой. Чужие мне и чужие Кши-На.

Я присутствую на приёме.

Южные ребята выглядят брутально. На контрасте с моими друзьями из Кши-На – так брутально, что даже забавно. Если северяне считают главной задачей очаровать, то южане, очевидно – напугать. Килограмм малофункциональных железяк, вроде заклёпок и цепей, на каждом из послов символизирует, по всей вероятности, силу носителя, тяжёлые кривые мечи типа ятаганов – прямую угрозу, а обстриженные волосы – ну, может быть, и просто для удобства, конечно. Хотя принцы крови обычно заботятся не об удобствах, а о производимом впечатлении.

Косы северных аристократов определённо имеют сакральный смысл. С моей точки зрения – с экзопсихологической точки зрения, я бы сказал – отсутствие волос обычно не означает ничего доброго. Особенно отсутствие волос в присутствии серьёзного оружия. Показательно.

И вломились они, как хозяева положения: грубые бойцы, сила – во всю эту северную куртуазность. Явились требовать.

Львята. Это, по-моему, единственный изъян. Надо было – Львы. Страшилища. Ужас. А Львята – это слишком пушисто. Но Лев у них в Лянчине только один. Принцы-послы – всего лишь детёныши, как ни крути. Принцы – детёныши в любом возрасте. И всё это множество цепей, шипов, острого железа и львиных морд, вся эта тропическая смуглость, и шрамы, и открытые шеи, и бугры мышц – всего-навсего компенсация титула, изящно оскорбительного. Только Львята – и Львами им, скорее всего, никогда не быть.

И за бронёй из брутальности, силы и внешней самоуверенности мне мерещится постоянный страх перед собственным поражением. Им обязательно надо оставаться Львятами – и каждый из них, наверное, жаждет стать Львом. Поэтому они здесь.

Покойный король пообещал, что продаст их пленного братца в бордель. Донес до сведения Льва – умно. Принцам, конечно, жаль брата и принцип не велит оставлять своих в беде – но что-то они слишком близко к сердцу это приняли. Не иначе, как представили себе – себя в плену. Это ведь у сволочей-северян может войти в привычку! Вояка такого сорта на смерть пойдёт, поплёвывая – как победитель, а вот жить несчастной шлюшкой… как же воевать-то при такой жуткой перспективе? Поэтому давят изо всех сил, сходу. Северяне, гады, забудьте даже думать!

А наш Государь чудесно и спокойно себя ведет… его, видит Бог, хорошо учили. Он южан понимает и самым элегантным образом – как во время игры в спарринг – аккуратно отражает все выпады. Только один раз чуть растерялся – когда Львёнок Льва – принц крови, то есть – назвал Ра ведьмой.

Дивная Государыня и варваров впечатлила – только на изворот. Я потом наблюдаю за южанами за обедом, где они демонстративно берут еду руками, не прикасаясь к двузубым вилкам северян – и едят только мясо. Брезгают они жареными пиявками и маринованными короедами – понимаю, можно даже сказать – сочувствую. Но между делом наши гости-варвары недобро зыркают на женщин – и с интересом на мальчишек. С очевидным таким, прямым интересом – как на вещи, которые плохо лежат.

Всё очевидно. Чужие женщины – уже созданы и созданы не по тем лекалам, которые устраивают южан. А мальчишки – материал. Дорогие гости, видимо, думают, что любого из них, случись что, можно сломать по своему трафарету.

Южане тоже помешаны на пигмалионстве – только у них другой взгляд. Я начинаю догадываться, какой именно, но собираюсь ждать подтверждений. Не будем делать поспешных выводов.

* * *

Эткуру раздражённо выплеснул чашку воды в бронзовую штуковину на ножках, в которой тихонько тлела рыжая пирамидка, пахнущая терпким мёдом.

– Зря, – сказал Анну. – Мне нравится, вкусный запах.

– А мне вот не нравится, – Эткуру сел на плоское и жёсткое ложе, накрытое шёлковой материей в жёлтых цветах и сине-зелёных листьях, толкнул ложе ладонью. – Подстилка для раба – спасибо, что не голые доски. Холодно, воняет гарью. Покои во дворца Барса – смешно это, брат.

Анну промолчал.

В покоях, положим, действительно, было холодно – но тут, на севере, ещё лежал снег, хотя приближалась Четвертая Луна от Солнцеворота. И потом, прохлада не казалась Анну неприятной – просто в покоях для гостей Барса было непривычно просторно и свежо. Десять больших комнат – и живут в них только Анну, Эткуру и двое бесплотных мудрецов, а ведь ещё – отдельное помещение для солдат-волчат, ещё клетушка для Сони… Громадный у Барса дворец. Да не в этом даже дело – слишком просторный какой-то, полупустой. Никто не мелькает под руками и перед глазами.

Можно взять и уйти куда-нибудь, где совсем никого нет. И остаться там надолго. Сидеть в одиночестве – и никто не придет и ничего не скажет, если сам не позовешь.

Эткуру сходу заявил – не хотим туземных слуг, и северянин, седой в синем, согласился, поклонился и пропал. И нет туземных слуг. Пока не дёрнешь специально за шнур – никто не появится.

Эткуру сказал – обойдёмся Соней, а солдаты перебьются и так – но его, кажется, сразу начало смущать это гулкое пустое пространство. Как в капище каком-то или пещере. Поэтому он и позвал волков в покои, расставил караулы, приказал Когу писать письма, а Наставника попросил помолиться за успех миссии – и успокоился, когда гулкая пустота заполнилась звуками. Когу скрипит письменной палочкой, Наставник монотонно бормочет и кланяется, позвякивая бубенчиком на чётках, Соня драит бляхи на куртке Анну, волки, свободные от караула, в соседней комнате играют в бляшки – негромко, но слышно, как переругиваются вполголоса и стучат ладонями. И жуть пропала. Нормально. Почти уютно.

Только Анну чувствовал детское желание снова испытать это…

Одиночество. Но говорить об этом Эткуру не стоило.

– Никакой он не Барс, – ворчал Эткуру, кладя на поставец у изголовья ножны для метательных ножей и расстёгивая пояс. – Соня! Сапоги с меня сними… и вычисти… Так, котёнок он слепой, а не Барс. Ни шерсти, ни виду. Мальчишка. И всё улыбается, ты заметил? И усадил рядом эту тварь – а она так и стрижёт глазищами… Заметил, какая у неё грудь?

– Всегда хотел северную женщину, – заметил Анну. – Именно из-за этого. Грудь, бёдра… задница… Вот, – и обрисовал в воздухе округлые формы. – Хочется потрогать.

– Ага, размечтался, – хмыкнул Эткуру. – Видал трофей Лойну? Кости шкуру рвут, морда как у трупа. А ещё – ну, ты тогда был не в Поре, не помнишь, наверное – Жменгу привёз северянку. Совсем молодую. Ну и что? Вот такие же глазищи были синие, как у рабыни Барса, а переломалась – стала худая, как щепка. И через год умерла, родить не смогла. Вот тебе и северянки, – и передразнил его движения, начертив в воздухе пышный женский бюст. – Уже. Сейчас.

– Но эти?

– Эти – ведьмы. В них – гуо. Заманит – и постепенно всю жизнь из тебя высосет, бывали такие случаи.

– А здешних почему не высасывают? – спросил Анну скептически. Страсть Эткуру повторять подчинённым общие места, слышанные от старших и наставников, иногда раздражала безмерно.

– Дурак. Кошка глаза псу выцарапывает, не коту. Северяне – они тут все проклятые. И все – рабы, прирождённые рабы, других нет. Никто свободы не достоин. Все в побрякушках, безделушках, все улыбаются, кланяются, ходят, как холуи – на цыпочках… Едят с рабынями из одной посуды – гадость какую-то. Ничтожные людишки.

– А наших пощипали в том бою, когда Элсу попал в плен, – усмехнулся Анну. – Такие слабаки – и так разнесли: кроме Дору все командиры мёртвые.

– Не знаешь – молчи, – отрезал Эткуру. – Дору рассказывал, как эти язычники вызывали нечистую силу. На целый отряд спустилось тёмное облако с тысячью глаз – и поглотило всех. А когда рассеялось – там уже были только трупы.

– Твой Дору врёт, как солдатская рабыня, – пробормотал Соня, не поднимая головы от сапог Эткуру и щётки с маслом. – Трус и враль. Будто ты сам не смеялся над этим с Хоэду…

Эткуру пнул его босой ногой.

– Ты, отхожее место, заткнись!

Соня, не поднимаясь с колен, обозначил поклон раба:

– Повинуюсь, брат.

Эткуру побагровел и ударил Соню по лицу кулаком – тот отшатнулся и моргнул, на сине-чёрной от татуировки коже скулы осталась красная полоса, проведённая боевым перстнем Эткуру.

– Язык отрежу! – прошипел Эткуру сквозь зубы. – А вернёмся домой – шкуру сдеру. Тварь.

Соня чуть пожал плечами, подобрал сапог, прихватил сосуд с маслом и отошёл в сторону с той равнодушной миной, какая бывает у рабов, знающих, что до настоящего наказания далеко, и приблизить его – не в силах господина.

– Он что, правда, твой брат? – спросил Анну, сдержав смешок.

– Что мне, называть братьями всех ублюдков от всех рабынь Льва? – огрызнулся Эткуру. – Трепливый раб – и всё. Слушай больше, что болтают бестелесные рабы, вроде него!

– А-а, – потянул Анну, делая серьёзную мину. – Понятно. Полно ублюдков, значит? Ну да, конечно.

Правильно. Прайд есть Прайд…

Щёку Эткуру дёрнула судорога.

– Ты ведь обо Льве говоришь, – сказал он, и в тоне послышалась настоящая ярость. – Он, братец, не как твой отец – нашему рысаку сводный баран! Он – стихия стихий, ему принадлежит всё в стране и всё вокруг. Он брал кого хотел и сколько хотел, ясно?!

– Да, мой отец – Львёнок Львёнка, – понимающе кивнул Анну, ощущая восхитительное злорадство и решительно не в силах удержаться. – Вояка, не ведающий дворцовых порядков. И ублюдков не плодил, чтобы не топить их потом и не резать в детстве. Тебе повезло оказаться любимым сыном Льва, брат – а то чистил бы кому-нибудь обувь, штопал штаны и прислуживал за обедом и в постели… Слушай, Эткуру, как смешно – вот если бы Соня оказался любимым сыном, а ты – нет? Ха-ха!

Эткуру вскочил с ложа, отшвырнув ножны меча, схватил Анну за грудки, выдохнул ему в лицо:

– Забыл, кто из нас ближе к Престолу, а, братец?! Забыл, кто выше?! Хочешь, я напомню, когда закончим миссию?! Я тебя сейчас щажу, потому что враги кругом – а дома…

Но Анну уже сообразил, что зарвался.

– Да что ты, брат! – воскликнул он, отстраняясь. – Я же пошутил. Тебе обидно это слышать? Я больше не стану это говорить. Не сердись. Война быстро учит грубости – я тоже грубиян, брат…

Эткуру с трудом взял себя в руки.

– Убью, если будешь болтать об этом!

– Что ты, брат! Я буду молчать, – истово пообещал Анну, чувствуя большое удовольствие. Полная власть над ситуацией. Ты знаешь нечто, причиняющее сильную боль одному из Львят Льва, из тех, от чьих капризов зависят такие, как ты. Чудесно. Даже если не пользоваться отравленным клинком – приятно сознавать, что он у тебя есть. Возможно, этот клинок когда-нибудь поможет парировать удар.

Эткуру выпустил рубаху Анну и снова уселся. Желание разговаривать о мерзких северных порядках у него пропало. Он некоторое время думал, чем бы заняться – и в конце концов принялся полировать и без того безупречное лезвие собственного меча, делая вид, что Анну нет в комнате.

Анну, ощутив большое облегчение от того, что разговор больше не надо поддерживать, а можно немного побыть в полном одиночестве, тихо вышел – сперва из комнаты, где они с Эткуру решили ночевать, а потом и из апартаментов для гостей Барса.

Стоял тихий лиловый вечер предвесенья, горели забавные бумажные фонарики – и Анну чувствовал что-то странное, до сих пор незнакомое. Неучастие. Независимость. Как будто этот вечер, дворец, освещённый мягким розовым и желтоватым светом, медовый запах дыма, спокойная прохлада – принадлежали лично ему, Анну.

Ощущение власти над обстоятельствами было даже сильнее, чем только что, в перепалке с Эткуру. Очень приятно. Анну присел на широкий подоконник, подняв пергаментный ставень, глядя на озарённый сад, и стал думать, что миссия в Кши-На – это весьма большое везение.

Время пропало совсем – Анну задумался и очнулся, когда озяб, а за окном начало темнеть. По залу бесшумной тенью проскользнул слуга с огоньком в стеклянном сосуде; где-то внизу разводили караулы. Анну встал, потянулся и вышел из зала – и тут же сообразил, что пошёл не в ту сторону.

В небольшом зальце горели два ярких жёлтых фонаря перед зеркалами. На плетёной сложным узором циновке, поджав под себя ноги, сидел юный северянин; перед ним стоял низенький наклонный столик с приколотым листом бумаги и тем малопонятным барахлом, которое всегда валяется на столиках писцов. Но на бумаге Анну увидел не буквы, а цветы на чёрных колючих ветках.

Сухие колючие ветки стояли в цилиндрическом сосуде из прозрачного блестящего стекла на высокой резной подставке. Никаких цветов на них, конечно, не было – откуда взяться цветам, когда в саду лежит снег?

Анну нагнулся взглянуть поближе – и его тень упала на бумагу. Рисовальщик поднял голову и чуть улыбнулся.

– Привет, Уважаемый Господин Посол, – сказал он. – Вы любите живопись, полагаю?

Анну усмехнулся и присел на корточки рядом. Он не слишком хорошо разбирался в статусных знаках северян, но не настолько плохо, чтобы не отличить девственника от мужчины – рисовальщик был девственник. Анну окинул его взглядом, оценив тонкое бледное лицо, косу цвета сожжённого солнцем ковыля в степи и узкие ладони; северянин смотрел слишком прямо, не отводя и не опуская глаз. От одежды северянина и его волос шёл сладковатый свежий запах, похожий на запах скошенной травы. Всё это вместе показалось вызывающе непристойным. Чистенькое создание, слишком смазливое для того, чтобы выглядеть сильным, хрупкое и беззащитное на вид. Потенциальный трофей. Анну некоторым усилием воли остановил порыв влепить северному паршивцу затрещину, чтобы заставить не смотреть в лицо, а потому намотать на руку его косу и рвануть к себе – коса существовала просто-таки специально для этого. Я тут гость, напомнил себе Анну, а этот – он имеет какое-то отношение к Снежному Барсу, иначе не сидел бы здесь, как у себя дома. Не стоит. Я возьму его потом… когда буду уверен, что это не помешает миссии… если не забуду и всё ещё буду хотеть.

– Это неправда, то, что ты рисуешь, – сказал Анну, пытаясь быть любезным. – На самом деле нет там никаких цветов.

Рисовальщик кивнул.

– Мне хочется, чтобы акация расцвела, – сказал он. – Но поскольку это невозможно – я размышляю, вспоминаю и переношу воспоминания на бумагу. Уже слишком темно, увы – а потому рисунок недостаточно хорош, но даже такой неудачный набросок помогает мне думать.

Анну с полминуты пытался уловить смысл длинной и витиеватой речи северянина. Этот мальчишка украшал себя словами так же, как и множеством побрякушек на шее, в ушах и на запястьях. Лукавый язычник – ни слова попросту!

– Придумываешь, что ли? – спросил Анну наконец.

– Оэ… да, пожалуй. Мыслям под силу заставить расцвести старые сухие ветки – хотя бы на бумаге. Верно?

– Зачем?

– Чтобы оживить в памяти весну, – северянин улыбнулся откровеннее. – Ты любишь весну?

– Я люблю, когда тепло. У нас цветут не такие. У нас цветёт миндаль. Он хорошо пахнет… так… немного горько.

Северянин снял со столика лист с розовыми цветами и положил другой, чистый.Протянул Анну кисть:

– Покажи, каково это?

Анну фыркнул.

– Ты что… чтоб я тебе нарисовал? Я не умею. Ты смеёшься надо мной?

– Нет, – северянин мотнул головой, качнулись длинные серьги и бусины, вплетённые в волосы. – Тебе нравится смотреть… я решил, что тебе нравится и рисовать тоже.

– Воины не рисуют, – сказал Анну с некоторым сожалением. – Ерундовое какое-то занятие.

– Ошибаешься, – возразил северянин так спокойно и легко, как никогда не смел никто из жителей Лянчина – не братьев. – Рисунок помогает собраться с мыслями, учит замечать характерное, видеть скрытые мелочи, выделять главное…

– Черкание по бумаге? Послушай, это смешно.

Северянин смотрел смеющимися лукавыми глазами, но его лицо было серьёзно:

– Тебе случалось видеть сверчков, воин?

– Надо говорить – Львёнок.

– Итак, ты их видел, Львёнок?

– Конечно.

– Часто?

– Каждое лето, каждый день. Что за ерунда?

– Расскажи мне, каковы они.

Анну даже слегка растерялся. Рассказывать кому бы то ни было о сверчках ему никогда не приходило в голову – но и спрашивать нормальный человек не стал бы.

– Ну… маленькие.

– Похожи на горошину?

– Ты знаешь, что это не так! Нет… маленькие… и серые… нет, серовато-зелёные… немного ещё длинные… Прыгают… Что за вздор! Простые сверчки, их везде полно! В травник попадают, в вино – если пьёшь в походе.

Северянин улыбнулся чуть покровительственно, как старший – Анну еле удержал руку, но на сей раз сдержанность немало стоила: этот бесстыжий тип сказал любопытную вещь.

– Вот, видишь ли… Существует предмет, который ты видел сотни раз, каждое лето, каждый день – и не можешь рассказать, каков он!

– Что ещё рассказывать! Расскажи ты.

Северянин облизнул кончик кисти и окунул ее в тёмное в баночке.

– Взгляни. У сверчка – маленькая головка, на ней усы, подобные прядям волос у знатной дамы… Большие блестящие глаза. Длинное тельце… Крылышки похожи на семена ясеня. Передние ножки короткие, а задние длинные, колени вывернуты и задраны, каждая ножка свёрнута, словно деревянная линейка на шарнире… Вот так он сидит на травинке… А вот так – прыгает: распрямил ножки, расправил крылья.

Северянин говорил, и из кисти и краски под его рукой возникал сверчок. Побольше настоящего, но очень похожий – со всеми этими усиками, тонкими, как волоски, с крылышками, блестящими, будто слюдяные, с цепкими ножками. Один сверчок, другой сверчок… травинки с колосками…

– Это здорово, – сказал Анну с невольной улыбкой. – Да, они такие – сверчки такие.

– На свете наверняка есть множество вещей, на которых ты не останавливал взгляд. Это нехорошо. Если хочешь побеждать – надлежит развивать в себе наблюдательность. Когда-нибудь крохотная частность может спасти бойца от смерти – не правда ли?

Анну кивнул.

– Рисование учит замечать частности. Хочешь попробовать? Это поможет тебе собрать воспоминания в цельный и яркий образ.

– Букашка у меня не выйдет, – Анну ухмыльнулся несколько даже смущённо, принимая у северянина кисть. – Я не смогу так тоненько.

– Как буквы.

– Я не умею писать. Это – дело писцов.

– Тогда мы пока не станем рисовать тонкие линии. Хочешь – попробуем нарисовать плод т-чень? Это не трудно.

– Круглый, красный, с веточкой?

Северянин серьёзно согласился:

– Почти так. Ты упустил лишь два нюанса – внизу впадинка, а от веточки до этой нижней впадинки идёт узкий желобок. Верно?

Анну снова покивал, окунул кисть в краску и принялся вспоминать, как именно выглядит веточка плода т-чень. Это детское занятие неожиданно сильно его увлекло.

Анну вернулся в апартаменты, когда за окнами стояла густая темень. В сумрачном углу комнаты, позванивая бубенчиком, тенью маячил Наставник; Эткуру не спал, а при свете фонаря ходил туда-сюда по залу; увидев Анну, он остановился, зацепив пальцы за ремень.

– Где ты бродил, брат? Я решил, что тебя убили, и хотел поднимать охрану!

Анну положил на поставец влажный лист бумаги – и нелепая гордость тут же сменилась острым приступом стыда: зачем вообще было тащить к себе эту ерунду?!

– Что это? Письмо?

– Да нет, – замялся Анну, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и радуясь полумраку. – Это… как бы… плод т-чень я нарисовал. Краской.

Эткуру уставился на него, приоткрыв рот:

– С ума ты сходишь, брат?

– Да нет… с северянином разговаривал. Родич Снежного Барса, ну, как бы… Барсёнок Барсёнка. Ар-Нель из рода Ча… девственник. Мне стало интересно, о чём они думают, эти язычники… ну и вот.

– О плодах т-чень? – спросил Эткуру саркастически.

Анну вздохнул.

– И о них тоже.

– Не опрометчиво ли Львёнку заниматься с язычником языческими глупостями? – вставил Наставник из угла. – Не должно ли Львёнку подумать, что в этой холодной стране он ходит, окруженный врагами, а демоны глядят на него изо всех щелей?

– Тебе пора спать, мудрейший, – сказал Анну. – Всем пора спать, я сильно задержался.

Было совершенно невозможно объяснить Наставнику или Эткуру, как это было захватывающе и забавно – обсуждать с маленьким северянином особенности плода т-чень и смотреть, как на бумаге под его тонкими пальцами сами собой появляются живые формы, а плоские пятна приобретают призрачный объем, становясь похожими на настоящие осязаемые предметы… В этом было что-то от языческого колдовства – но без грязной тайны.

Разумеется, рисовальщик – всего лишь ремесленник, презренный работяга. Всё это изготовление вещей – удел рабов, в сущности, и северный аристократик роняет, опускает себя мараньем по бумаге. Достойное Львёнка дело – война. Власть. Эткуру совершенно прав, издеваясь над таким нелепым занятием, как мазня красками.

Но Анну почему-то думал об Ар-Неле. Он даже договорился, уходя, встретиться с ним на следующий день, чтобы выпить травника и ещё что-нибудь нарисовать при ярком солнечном свете.

Анну необычно хорошо чувствовал себя в обществе Ар-Неля. В конце концов, снисходительные смешки северянина – это всего лишь обычные повадки Барсёнка, это ничего не значит, их можно простить… за то, что интересно и приятно разговаривать и что-нибудь делать вместе.

Анну не помнил, чтобы с кем-нибудь из братьев было по-настоящему интересно делать вместе какой-нибудь пустяк – без скуки, злости, азарта или соперничества, просто так. Ар-Нель – он был очень необычный.

Но Эткуру не следовало об этом знать, а бесплотным – и подавно.

Запись N134-09; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Как у Чехова – тут пьют чай, а где-то там…

Я пил чай, вернее, чок с Господином Главным Гадальщиком.

Всё-таки, я это слово неправильно перевёл. Он не Астролог, а именно Гадальщик. Предсказатель. На земную астрологию эта система не особенно похожа, как и вера в Кши-На – на земное язычество. Так, кое-какими частностями. Ну, во-первых, влияние светил и планет тут не при чём. Когда они говорят «Небеса», имеют в виду некие «Силы Небесные», божественную сущность, на небесах обитающую, а конкретно – богов-демиургов, День и Ночь. Поэтому те расчёты, которые делает Гадальщик – вовсе не по звёздам, они на другое опираются.

Во-вторых, аналог Гадальщика – не придворный мудрец, а королевский духовник. Храмовые жрецы аналогичны, скорее, земным монахам – вечные юноши, отказавшиеся от всяческих плотских страстей ради служения божествам и людям одновременно… больше людям, чем божествам – ну и деньги таким образом зарабатывают. Всё-таки жители Кши-На не мистичны до смешного, скептики и практики: несмотря на все объяснения, Ар-Нель в упор не понимает, зачем гнать торговцев из храма, если торговля – дело тоже в своём роде святое, дело для людей, такое же нужное и полезное, как и храм. У его соотечественников нет представления о святости выше земных дрязг. Своих богов они просят не о духовных абстракциях, а о вполне конкретных вещах: о правильной хорошей погоде – для урожая, о росе, полезной для шелкопрядов, о приплоде скота, о чистом цвете краски… о здоровье своих близких или их загробном покое. О простых, бытовых или денежных делах. Женщины молятся о любви, лёгких родах и здоровых детях – богине Ночи, Княгине Тьмы, Матери Жизни, Смерти и Сна – покровительнице и заступнице трофеев, Госпоже Любви; ей иногда приносят в жертву отрезанный локон – определённо символизирующий, нетрудно догадаться, что. И торговцев в храмах традиционно полно – продают бумажные цветы, которые сжигают для умерших предков, благовония, освящённые чёрно-белые пирожные, помогающие в любви, благословенные Князем Света крохотные ножики в расписных ножнах, которые от сглаза и на счастье вешают на шею детям на красном шнурке… А жрецы веруют истово и тоже не слишком высоко: жрец может искренне возмутиться неверием паствы, пришедшей просить дождя без зонтов, но наставлять на путь – не его дело.

Дело Гадальщика.

Гадальщиков сравнительно немного. Они живут при храмах и, как правило, женаты. Вообще, Гадальщик – это жрец, на которого сошла благодать в виде неожиданной и сильной земной любви, равно как и понимания сути вещей. Простой жрец сути вещей может и не понимать: его дело – ритуалы, а вот Гадальщика боги наделяют способностью видеть возможные пути развития отношений между людьми. Хороший Гадальщик сватает, консультирует торговые сделки и отлично разбирается в политике, он – тонкий интуитивный психолог, а отчасти и психотерапевт. Очень серьёзные подарки, которые делает Гадальщику паства – основа храмового имущества, больший доход, чем пожертвования просящих о солнце или дожде прихожан – а храм платит какие-то проценты в государственную казну, как любая коммерческая структура. И никакой тебе сакральности.

В деревнях дело Гадальщиков ограничивается хозяйственными советами и сватовством.

Сватовство – очень непростое дело. Во-первых, официальные партнёры не должны быть родственниками. Во-вторых, они должны быть ровесниками с приблизительно равными физическими данными – чтобы уравнять возможности. В-третьих, учитываются тонкости общественного положения, равно как силы Земли в виде духов стихий, присутствовавших при рождении младенца, и силы Неба в виде духовных покровителей уже юноши… Короче говоря, удачно слаженный брак – счастье для родни молодых и основательная выгода для Гадальщика, а удачных пар у хорошего Гадальщика бывает множество.

Правда, некоторые особенно темпераментные молодые люди могут попытаться изменить собственную Судьбу, как Н-До, убивший двоих аристократов прежде, чем нежно сойтись с маленькой бесприданницей из нищего рода – но такие вещи только подчёркивают здешнюю духовную свободу. Ар-Нель рассказывал мне старинную легенду о Юноше, вырвавшем страницу из Книги Судеб, чтобы спасти своего, против всех обстоятельств мира, возлюбленного. «Вырвать страницу из Судьбы» – означает «сделать наперекор всем общественным установкам, законам и морали»; тот, кто так себя ведёт, попадает в безумцы или герои.

Господин Гадальщик Дома Государева, Уважаемый Господин Ун-Ли из Семьи Ро-Лн, относится ко мне именно как к «вырвавшему страницу». Он знает, что я рассказал Ра о его ночном разговоре с Господами Л-Та – но и не думает поучать или порицать. Этот маленький толстенький хомячок нюхом чует, откуда дует любой ветер; у него трое детей – женатых, а сам он в юности считался орлом на мечах, несмотря на совершенно не боевой вид. Подозреваю, что Ун-Ли, как Ар-Нель, предпочитает втягивать все свои опасные коготки, чтобы не показать их раньше времени.

Я его страшно интересую. Он с удовольствием беседует со мной о вере, но, кажется, своей профессиональной интуицией, ещё лучше, чем Ар-Нель, чует, что я чужой его миру. Время от времени мордочка у него почти сочувственная – брови поднимаются домиком, а уголки губ опускаются, как у печального мопсика. Он задаёт мне опасные вопросы.

А что сталось с моей женой? Ах, она умерла во время эпидемии… какое тяжёлое горе… Вместе с детьми? Он скорбит вместе со мной. А сколько нам с женой было лет, когда мы скрестили клинки? Ах, по двадцать пять… серьёзные лета. Нет-нет, женщина может красиво пройти метаморфозу и в тридцать, но вот здоровье… роды… Лично он бы не посоветовал так долго ждать судьбы. У совсем юных тело упруго и текуче, как вода – вот, взгляните на Государыню! Ещё не прошло и месяца с поединка, а она уже готова бегать, скакать верхом и играть в спарринг с подругами и августейшим супругом… молодость – великое дело… Вот увидите, не пройдёт и пары лет, как она подарит Государю здорового наследника!

Это он к тому, что мне не годится жить в одиночества, а выбирать следует юных, хе. Он готов найти мне подходящую рабыню – я отказываюсь. Рассказываю о Ри-Ё, объясняю, что не могу резать человека без поединка, а поединок «палка против меча» вызывает у меня омерзение самой идеей. В масленых круглых глазках Ун-Ли появляется намёк на искреннее уважение – и он заговаривает о благородных вдовах. Я обещаю подумать.

А Ун-Ли доверительно сообщает, что по просьбе самого Государя собирается устраивать судьбы братишек Ра. Господа Л-Та, которым вернули многие древние привилегии Семьи, купили дом в Столице, часто бывают при дворе… у них был там какой-то… в деревне… который никак не мог устроить судьбу Великолепного Господина Н-До – так вот, грустную участь Старшего Брата не годится разделять младшим детям из такой важной Семьи, близкой к Вершине Горы. Нехорошо, когда у Князей Крови нет судьбы. Ун-Ли рассматривает родословные и знаки Земли и Неба у самых интересных молодых людей Столицы…

Ага. Юу, скорее всего, отбегался на свободе. Каково-то ему будет меряться силами с бойцом из Столицы? Но, как бы с Юу не вышло – Ма-И ещё сложнее. Этот парнишка, худенький, бледный, болезненный, мучительно застенчивый и нелюдимый, не рискующий заходить к собственной августейшей сестрёнке, когда она не одна – не идеал он по здешним меркам. Совсем не идеал, к тому же – боец очень посредственный. Династический союз… и убьют его в поединке, как пить дать.

Смерть Официального Партнёра – самый лёгкий способ отделаться от небесных знамений и родительской воли. Я его не люблю – Небеса против – Небеса направили мою руку – я убил – найду другого. Убийство на поединке убийством не считается – это перст Судьбы. Если парень – не Всегда-Господин, он инстинктивно стремится скрестить клинки с достойным соперником, даже если «звёзды против»; обычно это удаётся. Я увеличил жизнь Ма-И всего на полгода. Грустно. Я думал, после такого везения он хоть немного поживёт…

Я пытаюсь плавно перевести разговор на южан – но тут нас с Гадальщиком отвлекают вопли и свист из дворцового сада. Такие звуки – не для здешних мест: мы оба вскакиваем, чтобы подбежать к окну. Окно в апартаментах Гадальщика рядом с дворцовой часовней – прозрачное, из стеклянных шестиугольников в тонкой свинцовой оплётке.

Через эти стеклянные соты я вижу невероятную картину.

На широкой площади напротив Золотых Ворот – неожиданная толпа! Вперемежку: высшая знать Кши-На, преклонного возраста Господа Смотрители, улюлюкающие, как мальчишки, визжащие от восторга придворные дамы в мехах и золотом шитье, свистящие и размахивающие руками угрюмые воины-волчата с юга, королевские гвардейцы в светлых полушубках, по-гусарски скинутых с одного плеча… А в центре широкого круга – бойцы. С тростником.

В одном из них узнаю посла постарше. Ему года двадцать четыре, я думаю, или двадцать пять, он плотный хмурый парень, жёсткий, с тёмной, как у земных арабов, физиономией, длинными и узкими кофейного цвета глазами, сломанным носом, выступающими скулами и подбородком с ямкой – но сейчас от его хмурости и следа не осталось, выражение лица – воплощение азарта. А второй – милый-дорогой Ча. Собственной персоной.

Псих. Ар-Нель – просто псих.

Мы с Гадальщиком переглядываемся, хватаем плащи – и выскакиваем на двор. Я перепрыгиваю на лестнице через три ступеньки и думаю, что Ча дурит, что уже по той малости, которую я успел узнать о южанах, такие весёлые игры в Лянчине не в чести. Что может вступить в башку чужака? Оскорбится – ещё не худший случай. При дворе поговаривают о том, что рабам на лице выжигают клеймо с эмблемой владельца – а потенциальным рабом эти гады считают любого северянина! Куда, куда суётся…

Я влетаю в толпу в тот момент, когда посол наносит сокрушительный удар – отшвыривает Ар-Неля назад шага на четыре, тот едва удерживается на ногах. Волчата восхищённо орут. Ещё бы они не веселились: Ча – ниже южанина на голову, тоньше, да ещё и младше. Со стороны – безнадёжный спарринг…

Посол прёт, как танк, и бьёт так, что палки трещат. Ар-Неля спасает скорость и гибкость – вот это есть, он быстрее южанина. Ча уворачивается с обычной снисходительной улыбочкой; я вдруг понимаю, что он даже не запыхался. У посла глаза блестят, опасная усмешка; он говорит между выпадами:

– Ты – степная мышь, Ар-Нель, такая мышь – шустрая, но лёгкая, – посол чистенько говорит на Кши-На, между прочим. Правильно, хоть и с акцентом.

Волчата хохочут.

Ар-Нель успевает сделать небрежный жест свободной рукой между выпадами.

– Ах, Анну, что-то подсказывает мне, что такие крупные коты, как Львята, неважно ловят мышей!

Посол лупит наотмашь где-то на уровне колен – Ар-Нель шикарно перепрыгивает палку, уклоняется от следующего удара – врезает торец тростника послу в грудь, так, что тот шатается. У посла потрясающе удивлённая физиономия, глаза расширились. Двор Государя Кши-На вскидывает кулаки, радостно вопит.

– Ты уже мёртв, Анну – мне так жаль! – комически печально вздыхает Ар-Нель и пропускает удар по плечу сбоку – я всерьёз боюсь за его кости.

– Это не меч! – злорадно сообщает посол. – Это палка, иначе быть бы тебе моей рабыней!

Ар-Нель смеётся, игнорируя явно сильную боль.

– В ближайшие дни у меня не было хороших спарринг-партнёров, – говорит он, продолжая улыбаться. – Чтобы эффективно рубиться с тобой, мне своего коня придётся научить фехтованию и тренироваться с ним. Подозреваю, у него будет сходный стиль.

Теперь северяне хохочут и свистят. Волчата, на миг замешкавшись, тоже смеются.

– Ты назвал меня лошадью?! – рычит посол в комической ярости. – Ну вот, ты, Ар-Нель, пропал – тебе не жить!

– Убей меня! – смеётся Ар-Нель. – Встретимся в Обители Цветов и Молний, – и уходит от удара.

– Я тебя научу истине, язычник! – посол ухмыляется. – Постой минутку спокойно.

– Что ты, Анну! – восклицает Ар-Нель под общий смех. – Мы разочаруем всех, если оба будем столбами стоять!

– Такой злой язык отрезают с головой! – заявляет посол – но невольно фыркает тоже и пропускает роскошный удар по шее.

– Голову отрезают так? – невинно осведомляется Ар-Нель.

Посол резко выдыхает – и бьёт так, что палка Ар-Неля с хрустом ломается пополам.

– Оэ! – вскрикивает Ар-Нель, поднимая обломок. – Остановись!

– Теперь ты мёртвый, – самодовольно говорит посол.

– Это – твой поединок, – говорит Ар-Нель с еле слышным вопросом в тоне и констатирует, – ты отличный боец, Анну.

Я уверен, что посол в этом и не сомневается, но южанин великодушно сообщает:

– Слушай, Ар-Нель, он… это, пожалуй, наш общий поединок. Сломалась палка – потому что это палка. Я бы не сломал меч так. Ты, Ар-Нель, ты – не слабак.

– Удивлён? – улыбается Ар-Нель, отбросив обломок палки, потирая плечо утрированным жестом – скрывая настоящую боль. – Я хочу сказать, тебя удивляет, что я не сломался, как этот тростник? Ты ведь, наверное, можешь лошадь повалить?

– Да, – простодушно признаётся посол. – Я думал, ты разобьёшься, как ваши стекляшки – ты кажешься таким, – и сдувает с ладони воображаемую пушинку, – а ты… ты из хорошей стали.

Ар-Нель польщённо кивает.

Вокруг – атмосфера полной дружбы и взаимопонимания. Волчата смешались с северянами; коллизии боя обсуждают все вместе. Высокая, очень стройная девочка из свиты Государыни, темноглазая и кудрявая, бойкая Госпожа Задира Ю-Ке, подобрав обломок палки, под общий смех изображает фехтовальные приёмы Ар-Неля и посла по очереди. Даже важные пожилые господа, разгорячась, спорят о достоинствах южной и северной боевых школ. Выходка Ар-Неля предстаёт передо мной в совсем другом свете: да ведь милый-дорогой Ча отлично делает политику! Государь хотел, чтобы лянчинцы перестали напрягаться и почувствовали себя гостями – и вот, пожалуйста. Они чувствуют.

Но тут из флигеля для Гостей Государя появляется второй посол в сопровождении тощего старика. Губы посла сжаты в линию, кулаки, кажется, тоже сжаты. Он потрясён и глубоко возмущён происходящим.

Глаза Анну суживаются в щели – он становится чуточку похожим на землянина монголоидной расы.

Второй посол резко окликает его. Я ещё недостаточно хорошо понимаю лянчинский язык, только начал в нём разбираться – но улавливаю в его тираде слова «безумен» и «позор».

Анну отвечает короткой злой фразой, из которой я выхватываю лишь «не твоё».

– Твой родич сердится, это грустно, – говорит Ар-Нель с еле заметной улыбкой. – Мне жаль, – и говорит, обращаясь ко второму послу. – Мне жаль, Уважаемый Господин Эткуру. Это всего лишь игра.

Эткуру прошивает его взглядом, как автоматной очередью, разворачивается на каблуках, окриком приказав волчатам следовать за ним, и уходит. Анну пожимает плечами.

– Объясни своему брату, что мы не делали ничего дурного, – говорит Ар-Нель сердечно. – А потом приходи ко мне. Рисовать.

– Да. Мне надо идти. Да, – говорит Анну разочарованно и уходит за южанами на территорию посольства.

Толпа не менее разочарованно расходится. Потехи больше не будет.

Я подхожу к Ар-Нелю, который провожает взглядом южан, держась за ушибленное плечо. Лицо Ар-Неля жестоко и мечтательно.

– Играешь с огнём, Ча? – спрашиваю я максимально фривольно.

Ар-Нель смотрит на меня. Светлая прядь выбилась из косы, глаза блестят… Видит Бог, в этот миг я понимаю, какой он мог бы быть потрясающей женщиной – с этой мечтательной и насмешливой миной подруги графа Дракулы…

– Что ты хочешь этим сказать, Ник? – спрашивает он. – Что я устроил фейерверк для толпы зрителей? Или боишься, что я сожгу своё сердце? Может, ты и прав.

Неудачная калька с земной пословицы.

– Я хотел сказать, что драки с южанами – это опасные игры.

Крутит в воздухе рукой, фирменным жеманным жестом – и на миг зажмуривается от боли.

– Хок! Южный зверь… он и вправду чуть не разбил меня вдребезги… Я, дорогой Ник, выполняю приказ Государя. И мне это приятно. Весело.

– Ты ссоришь младшего посла со старшим?

– Я делаю, по крайней мере, одного из наших варваров-гостей нашим другом. Их жизнь, там, на юге, полагаю, тяжела, аскетична и скучна. Я стараюсь сделать так, чтобы ему стало весело. Чтобы он увидел в моих согражданах и во мне живых людей, а не отвлечённый принцип. Легко ненавидеть принцип – людей труднее.

– А если южный зверь западёт на тебя? – вырывается у меня само собой.

– Значит, западёт, – смеётся Ар-Нель. – Значит, на свою беду западёт на северянина, и ненавидеть Кши-На ему будет ещё сложнее.

На Земле такая тактика когда-то называлась «медовой ловушкой». Но ведь милый-дорогой Ча – Юноша. Эти игры чреваты ему потерей статуса, да ещё какой…

– Не боишься попасть в беду? – спрашиваю я.

Ар-Нель смотрит на меня почти нежно:

– Неужели беспокоишься за меня, Ник? Не надо. Во-первых, я служу Государю. А во-вторых… ты пришёл с Господином Гадальщиком – спроси у него, он подтвердит: у меня нет Судьбы. Я ничего не боюсь.

Ну да, я беспокоюсь.

Мне, как и Государю, выгоден контакт Ар-Неля с южанами – я с его помощью смогу наблюдать их и прикидывать, насколько возможна работа в Лянчине. Но я уже успел понять, насколько этот контакт будет непрост.

Ар-Нелю не намного легче налаживать отношения с южанином, чем мне – с любым из аборигенов Нги-Унг-Лян. Эпоха границ… и границы проходят по самым больным местам в душах обитателей мира. На Земле мы это уже проходили.

* * *

Элсу очнулся от холода. Вода в лицо?

Тошнило и знобило одновременно – и чей-то голос с чужим жёстким акцентом уже третий раз, кажется, спрашивал: «Это – твоё оружие? Дикарь, тебе говорю!»

Элсу поднял веки – и острый солнечный свет ударил по глазам. Я, кажется, жив, подумал Элсу, и его приподняли и встряхнули – голова отозвалась дикой болью.

– Мальчишка ещё, – сказал чужой весёлый голос. Элсу достаточно хорошо понимал язык северян – у Льва, кроме прочих, была пара и здешних рабынь; его окружали враги. Как это могло получиться?

– Живой, – сказал другой, откуда-то сбоку. – Смазливое личико. Не добивай, Нх-Ол.

– Отойди, – сказал тот, кто держал Элсу за воротник. Элсу пытался рассмотреть его лицо, но голова болела нестерпимо, и перед глазами всё плыло и качалось. – Ещё раз. Это – твоё оружие, парень?

Последний раз он спросил на родном языке Элсу и поднёс тяжёлый гнутый клинок с львиной головой на эфесе к самому лицу, только что в нос не ткнул. Звуки лянчинской речи помогли Элсу сосредоточиться.

– Да, – выдохнул он и закашлялся.

– Что ты к нему пристал, Нх-Ол? – спросили рядом.

– Он – Львёнок, – сказал Нх-Ол. – И ещё – тебе не кажется, что он слишком светлый для южанина? Эта тварь рождена от нашей женщины и командует ворьём и убийцами на земле своей матери – из-за того, что его отец – Всегда-Господин лянчинский.

– Плесень! – рявкнули Элсу в самое ухо, и кто-то отвесил ему тяжёлую затрещину, от которой голова словно взорвалась.

– Не добивай, – сказал Нх-Ол, и его голос воткнулся в мозг, как ржавый гвоздь. – Может, этот выродок представляет собой какую-нибудь ценность?

– Нет, – пробормотал Элсу, и его вырвало. Потом, кажется, его пинали снова, потом – бросили на что-то жёсткое, а потом наступила темнота.

Сколько времени Элсу провалялся без памяти, он смог прикинуть только много позже.

Он очнулся с ломотой во всём теле, тошнотой и головной болью, будто с похмелья – но, кажется, на сей раз было чуть легче. Рядом кто-то хныкал или скулил. Было тепло и пахло свежим сеном.

Элсу открыл глаза.

Стены и свод из шершавого серого камня освещали скудные лучи осеннего солнца, косо падающие из узких бойниц высоко вверху. Элсу лежал на ворохе сена, накрытого куском холста; шагах в трёх, у дверей, обитых полосками стали, стояла бадья с водой, а на ее бортике висел оловянный ковш.

Хныканье вызвало у Элсу приступ раздражения и злости. Повернув голову на звук, он увидел какую-то девку, с голыми ногами, в окровавленной, разодранной до пупа рубахе, валяющуюся на сене, скорчившись в три погибели. Она спала или была не в себе – зато её товарка, прикрывающая наготу какими-то грязными тряпками, повернула к Элсу осунувшееся лицо с чёрными подглазьями и опухшими запёкшимися губами.

– Брат, – всхлипнула она, сообразив, что на неё смотрят, – водички ради Творца-Отца! У меня сил нет подняться…

– Какой я тебе брат, шлюха! – прошипел Элсу, приподнимаясь на локте. Ему самому было слишком нехорошо, чтобы учить уму-разуму наглую рабыню, лишь по случайности ещё не заклейменную; единственное, что он мог – поставить её на место на словах. – Хочешь, чтобы язык вырвали?!

Из глаз девки хлынули слёзы, проводя по грязной физиономии чуть более светлые дорожки.

– Командир, – прошептала она еле слышно, – это же я, Кору, ординарец твой…

Неописуемый ужас обдал Элсу жаром с макушки до пят. Он приподнялся повыше и уставился на жалкую девку, пытаясь узнать в ней своего ординарца и спарринг-партнёра – но увидел только измученное началом метаморфозы и зарёванное лицо рабыни. Ничего общего у этой ничтожной твари с его Кору, волчонком, которого он приблизил к себе за отвагу и верность, не было – ровным счётом, ничего. Элсу не мог себе представить Кору плачущим, как вообще не представлял себе плачущего солдата. Он содрогнулся от отвращения.

– Ты врёшь, – процедил Элсу сквозь зубы. – Коза ты обрезанная, я тебя не знаю.

– Командир, – взмолилась девка, давясь рыданиями, – Творец – свидетель, это я. Это ж я им сказал… сказала… что ты львиной крови… чтоб они тебя не добили…

Элсу сморщил нос.

– Ну и что со мной было? Я не помню.

– Под тобой убили лошадь, командир… когда они… когда оказалось, что у них – пушки тут теперь. Наверное, ты ударился головой – еле дышал, когда я…

Элсу всё смотрел – и вдруг сообразил, что видит на незнакомой физиономии девки знакомый короткий шрам, рассекающий бровь, а когда она говорит, то заметен сломанный резец с правой стороны… Элсу снова почувствовал сжигающий ужас, будто его тело наполнили тяжёлой ватой, смоченной крутым кипятком.

– Командир, – снова попросила Кору-рабыня, облизывая губы, искусанные до коросты, – принеси мне водички, пожалуйста. Всё внутри болит… и жжёт… командир, ради Творца…

Элсу сел, чувствуя головокружение и замешательство. Всё его существо противилось самой мысли о том, чтобы прислуживать трофею – отбросам жизни, шлаку, годному лишь для тяжёлой работы или постельных забав, полному ничтожеству… но когда-то это существо было волчонком, когда-то оно было Кору и учило Элсу стрелять с седла…

– Как это вышло? – спросил Элсу, чувствуя моральную тошноту, даже более сильную, чем физическая. – Почему тебя не убили? И кто… вон там?

– Там – Варсу, – сказала рабыня, пытаясь сглотнуть. – Его, кажется, оглушило взрывом… а я… меня не ранило. Я хотел… хотела тебя… тебя спасти. Я им сказала…

– Уродина! Сука! – взорвался Элсу, до которого вдруг дошёл кромешный кошмар ситуации в тонких частностях. – Зачем?! Да лучше бы меня добили! Чтоб меня – как вас, дешёвки, шлюхи вы несчастные?! Воды тебе?! На том свете огнём напьёшься! Гадина!

Рабыня уронила голову в сено и разрыдалась. Элсу чувствовал нестерпимое желание врезать ей по лицу, заткнуть чем-нибудь рот, сделать что-нибудь, чтобы она перестала скулить, но каждое движение отдавалось болью в голове. Поэтому он только рявкнул, сколько хватило сил:

– Да ты уймёшься или нет?!

Девка замолчала, только всхлипывала при каждом вдохе. Элсу некоторое время посидел, глядя снизу вверх на жёлтый, явно предвечерний свет, льющийся сверху, из окон, потом встал и сходил к бадье с водой – напиться и умыть лицо. У рабыни хватило ума перестать клянчить. Кажется, очухалась и вторая – теперь они только следили за всеми движениями Элсу.

– Эй, твари! – бросил Элсу, подумав. – А что, все остальные – мёртвые?

– С остальными – хуже, – подала голос та, что когда-то была Варсу. – Выжили человек пятнадцать, вроде бы – серьёзно раненых эти добили… А уцелевших… они их, командир, обрезали, как свиней, связали побросали в телегу и увезли куда-то… не знаю, куда, потому что…

– Потому что с язычниками обжималась, – зло закончил Элсу. – Вот уж я знать не знал, что у меня в отряде такие шлюхи убогие… трусы, пустое место… Хуже с другими? Да они, по крайней мере, врагов не ублажали!

Та, что когда-то была Кору, а стала безымянной вещью, снова разрыдалась – и Элсу швырнул в нее башмак. Вторая осмелилась возразить:

– Мы не трусы, командир… нам не повезло. Судьба. Творец давно всё предрешил…

– Понравились тебе язычники? – спросил Элсу, растравляя в себе ледяное бешенство и пытаясь приглушить им тянущий мучительный страх. – Здорово быть девкой, да? Тебя взяли много раз?

Девка, бывшая во времена оны Варсу, тоже заткнулась. Её товарка что-то шепнула ей – и бывшая Варсу попыталась встать, держась за стену. Её разорванная рубаха распахнулась; Элсу поспешно отвернулся, но успел увидеть, что тело рабыни уже начало заметно меняться, приобретая округлые формы.

– Запахни свои лохмотья! – рявкнул Элсу. – Ты в одном помещении с мужчиной! Забыла?! Или соблазнить меня хочешь?

Девка поперхнулась и закашлялась, еле выговорив:

– Что ты, командир, Творец с тобой…

Элсу взглянул в её сторону.

– А куда это ты собралась, падаль? – осведомился он, заметив, что девка сделала пару неверных шагов к дверям. – Если к воде, то пошла прочь! Нечего осквернять собой мою воду. Если вы не подохли, когда развлекали врагов, то сейчас и подавно не издохните. Не хочешь, чтобы я наподдал – вернись на место.

Бывшая Варсу сползла по стене на пол и осталась сидеть, прислонившись лбом к холодному камню – у неё хватило ума не умолять и не раздражать Львёнка. Её товарка снова захныкала, и Элсу швырнул второй башмак. Воцарилась тишина – и в тишине Элсу снова стало невыносимо страшно.

Со мной этого не сделают, уговаривал он себя, стараясь не смотреть в сторону рабынь – но всё внутри сжималось от ужаса. Смерть казалась ему в этот момент чистым и прекрасным убежищем от любого зла.

Почти стемнело, когда дверь каземата отворилась и на пороге появился высокий северный воин. Ещё несколько бойцов остались где-то за пределами видимости; Элсу слышал негромкие голоса и сдержанные смешки.

Элсу, лежавший на соломе, сел. Рабыни переглянулись и подняли на северянина глаза.

– Как здоровье, девочки? – спросил вошедший по-лянчински.

– Я – Львёнок Льва, ты, язычник! – бросил Элсу. – Не видишь?

– Ух ты! – восхитился северянин. – Юноша! Вот здорово! А надолго?

Элсу взглянул в его наглое весёлое лицо – и ощутил ужас, по сравнению с которым все его прежние страхи просто в счёт не шли. В тот миг он, кажется, был морально готов валяться в ногах, просить пощады, целовать руки, отречься от чего угодно и принять что попало – и только яростное волевое усилие помогло сохранить правильную осанку. Элсу заставил себя скептически усмехнуться, думая, насколько выгодно попытаться взбесить врагов. Что они сделают в ярости? Убьют – или…?

Солдат зачерпнул воды ковшом – рабыни следили за каждым его движением – и отдал ковш той, кто раньше была Кору. Она в спешке плеснула на себя, стукнулась зубами об олово, сделала несколько торопливых глотков – и отдала остаток воды бывшей Варсу с таким видом, будто делилась собственной кровью. Варсу-девка выпила остаток до дна и вернула ковш северянину, глядя ему прямо в лицо. За такой взгляд рабыню должны бы выпороть до полусмерти, подумал Элсу – но сейчас ей хватит малого, она издохнет от десятка ударов… в могилу торопится. Способ придумала.

Солдат взял ковш.

– Да что вы… как в последний раз… – сказал он со странной усмешкой. – Не отнимают у вас…

Рабыни придвинулись друг к другу, прижались друг к другу плечами. Бывшая Кору облизывала искусанные губы, пытаясь слизать какие-то призрачные капли, потом потёрла мокрую грудь и облизала пальцы.

Солдат смерил Элсу непонятным взглядом – словно бы даже сожалеющим – и зачерпнул ещё воды рабыням. Они снова выпили её пополам; бывшая Варсу, возвращая ковш, намеренно, как показалось Элсу, дотронулась до руки солдата. Это показалось Элсу мерзким до тошноты – и он влепил девке затрещину.

А солдат неожиданно ударил Элсу кулаком в челюсть – настолько унизительно и невозможно, что Элсу вскрикнул:

– Я – Львёнок, слышишь, ты! И – я мужчина!

– Поздравляю тебя с этим, – процедил солдат сквозь зубы. Его товарищи показались в дверном проёме.

– В чём дело, Лин-И? – спросил ударившего Элсу громила с тяжёлым браслетом на запястье. – Ты воюешь с девчонками?

– Да нет, – хмыкнул Лин-И. – Он говорит, что парень. Его Господин О-Наю звал, но туда он и с синяком на морде дойдёт, вошь черномазая…

– Я – без оружия, – бросил Элсу, еле удерживая дыхание. – Мы бы в бою поговорили…

Приятели Лин-И расхохотались.

– Слышь, Котёнок, в бою мы уже сговорились! – сказал коренастый северянин с рубцами на морде. – Благодари Господина О-Наю, что ничего не потерял, вояка…

Злость Элсу тут же потушил страх. Он еле удержался, чтобы не содрогнуться, и, ещё пытаясь сохранить лицо, сказал на тон ниже:

– Я тебе не котёнок.

– Он своим собственным бывшим глотка воды не дал, – сказал Лин-И. – Ещё и ударил вон ту… с красивыми глазами.

Северяне повернулись к девке, которая раньше была Варсу. Она съёжилась, скрестив на груди руки и пытаясь прикрыться – а вторая рабыня чуть подалась вперёд, будто хотела заслонить свою товарку от взглядов чужаков.

Рассматривают, как скотину на базаре, подумал Элсу, чувствуя что-то вроде злорадства. Северяне, вроде, не татуируют рабыням лиц и не выжигают тавро – ну, пусть эти две потаскухи считают, что им повезло!

– Да, красотка будет, – сказал северянин в рубцах. – А ты что перепугалась? – наклонившись и уперев ладони в колени, спросил он у той, что была Кору. – Всё, отвоевались, малютка – больше вы нам не враги, баста…

– Нет? – спросила девка хрипло, и тут же, кашлянув, попросила. – Тогда дай мне ёще воды! Мне можно?

Немолодой солдат потрепал её по голове, как ребёнка.

– Не пей много, потерпи. Губы смочи, прополощи рот – но не пей, так будет легче.

Элсу смотрел на всё это представление, чувствуя злость, стыд и тот внутренний жар, который всегда сопровождает осознание творимой несправедливости. Северяне, возможно, собирались бить его ещё или сделать что-то более ужасное – но отвлеклись на рабынь. Теперь они возились с рабынями, будто с ранеными товарищами, а за ним лишь присматривали краем глаза, как за обрезанным домашним животным, которое по дурости может убрести из загородки или что-нибудь попортить. Это ощущалось унизительнее любых побоев.

– Тебя как зовут, красуля? – спрашивал северянин в рубцах у бывшей Варсу.

– Никак. старое имя не подходит для женщины.

– Ах, ну да ведь… Цур-Нг, а?

«Цур-Нг»! «Тёмный Мёд»! Отличная кличка для шлюхи, подумал Элсу. Медовенькая! Прямо с ядом – так тебе и надо, гадина. За то, что посмела спорить со мной. За то, что не погибла в бою, когда со стен крепости неожиданно ударили пушки. За то, что один северянин укрыл тебя курткой, второй стирает кровь с твоей разбитой рожи мокрым платком – а ты им это позволяешь. Языческая подстилка. Наверняка, предательство было у тебя в крови всегда… А может, ты просто – грязная душонка, прирождённая девка, которая ждала только мужчину, который захочет сделать из тебя свою вещь! Элсу смотрел на эту гибкую тварь с действительно красивыми, большими и раскосыми глазами, которую трогали чужие солдаты, на это существо, неожиданно волнующее для рабыни, вызывающее не формулируемые и непроизносимые мысли – и вычёркивал Варсу из своего прошлого и из своей жизни. Не было никакого Варсу – никогда.

Но поведение той, которая раньше была Кору, ещё тяжелее укладывалось у Элсу в голове. Кору предателем не был, это точно, но Кору просто пропал. Исчез. Нервная девка с рассечённой бровью, которую старый солдат учил медленно дышать, ничего общего с Кору не имела. Кору никогда не позволил бы язычнику дотрагиваться до себя, да ещё и называть «Ай-Ни» – «Ласточка»!

Не просто метаморфоза. Не просто насилие. Языческое колдовство, грязная магия. Северяне не только сделали моих солдат рабынями – они превратили честных бойцов в отвратительных девок!

– Будьте вы прокляты, – пробормотал Элсу.

Он рассчитывал, что его не услышат, но Лин-И расслышал наилучшим образом.

– Господин О-Наю ждёт эту мразь, – сказал он своим приятелям, а Элсу приказал, – лучше иди добром, а то я за себя не ручаюсь.

– Да пожалуйста, – огрызнулся Элсу. – Лишь бы не участвовать в этой вашей… в этом… разврате.

– Иди… воплощение добродетели! – хмыкнул Лин-И и толкнул Элсу между лопаток. Слова «воплощение добродетели» прозвучали в речи язычника грязным оскорблением.

Судя по коридору и лестнице, ведущей из подвала наверх, крепость представляла собой вовсе не руину. Элсу оглядывался по сторонам, разыскивая следы пожара, но никаких следов нигде не виднелось. Здание казалось чистым и новым; стены покрывала свежая штукатурка. Вот бы узнать имя того идиота, который посоветовал этот городишко моему Наставнику, подумал Элсу. Пожар! Пушек нет! Привязать бы его к пушке, которой нет – и жахнуть! Картечью. Гадёныш…

Лин-И провёл Элсу по крытой галерее, потом – мимо кордегардии, где отдыхали пограничники, и дальше наверх по узкой винтовой лестнице. В кабинет коменданта.

Господин О-Наю – Вишнёвый Цвет, ну и имя для офицера, подумал Элсу – оказался немолодым блондином с заметной проседью в косе. Лицо у коменданта было бледным и жёстким, с резкими острыми чертами и длинным носом, губы – тонкими, глаза – бесцветными, а взгляд – совершенно нестерпимым. Форменную серую куртку пограничника северян в серебряных офицерских галунах и с меховой оторочкой он носил, как самые отчаянные языческие вояки – надев лишь один левый рукав. Элсу заметил на рукояти меча О-Наю оскаленную собачью головку с рубиновыми глазами – комендант, оказывается, был кровным Барсёнком, может, даже Барсёнком Барса.

Элсу не смог сходу сообразить, хорошо это или плохо для него. Во всяком случае, желание сходу наорать на коменданта у него прошло без следа. Вдобавок, на лакированной подставке перед северянином лежал меч Элсу – и к нему нельзя было потянуться, что показалось Элсу изощрённым издевательством.

– Ты вправду Львёнок? – спросил О-Наю, окинув Элсу довольно-таки неприязненным взглядом. – Твоё оружие?

– Львёнок Льва, – сказал Элсу, пытаясь выдержать тон между вызывающим и почтительным. – Младший и последний. Любимый. Моё имя – Элсу, Лучший. Я его любимый сын. Меч мой, его подарил сам Лев.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. Год уже в Поре. Я – подтверждённый мужчина.

О-Наю презрительно усмехнулся.

– Все вы с беззащитными подтверждённые… Но это многое объясняет. Твой отец в настоящее время не собирается развязывать настоящую войну, так? Это тебе повоевать захотелось, и он велел паре старых волков показать тебе, как это делается. Так?

Элсу промолчал. Звучало нехорошо.

– Они выбрали этот городишко потому, что гарнизон тут невелик, – продолжал О-Наю, рассматривая чеканный узор на ножнах меча Элсу. – Эта крепость горела. О пушках вы не знали – пушки здесь недавно. Это обычный разбойничий рейд – вас интересовали те невеликие ценности, которые вы могли бы тут найти, лошади, женщины, мальчишки… пустить кровь, ощутить себя убийцами, показать, как вы плюёте на наши границы…

Элсу пожал плечами.

– Так твой отец учил и твоих старших братьев, – продолжал О-Наю. – Это ваша обычная тактика. Прийти и взять, да? Лев – хозяин мира, все остальные – рабы у ног. Так? Лев одно не учёл – кое-что изменилось.

– Что изменилось? – огрызнулся Элсу. – Север истину познал? Или ты – о пушках, которые сюдапривезли?

– Подход изменился, – усмехнулся О-Наю. – Полагаю, это не менее важно, чем пушки. Как думаешь, не стоит ли сообщать вашим о судьбе их пленных? Это же важно, правда – знать, что случилось с твоим братом, ушедшим воевать и не вернувшимся?

– Мёртвых оплакивают, – сказал Элсу, поднимая голову.

– А живых, малыш? Твои братья никогда не задумывались о судьбе живых на нашей территории?

– Воин, попавший в плен живым – не воин, а дерьмо! – привычно вырвалось у Элсу – и он тут же запнулся.

О-Наю рассмеялся коротким злым смешком.

– Вот, значит, как? Ты – титулованное дерьмо?! Солдаты – не важны, а ты очень важен, я полагаю. Вот главное, что изменилось – живой Львёнок в наших руках. Об этом мы мечтали давно. Появилась отличная возможность сквитаться с твоими родичами за всё и сполна.

Элсу сделал вид, что рассматривает тушечницу, вырезанную в виде спящей птицы. О-Наю крутил в руках его меч, смотреть на это было совершенно нестерпимо.

– Оружие разбойника, – заметил О-Наю, наполовину обнажив клинок. – Удобно рубить с потягом с седла… Оружие убийцы, а не честного бойца. Не могу себе представить такое оружие в поединке за любовь… Впрочем, вы, варвары, понятия не имеете, что это такое…

– Что со мной будет, комендант? – спросил Элсу, и его голос прозвучал слишком хрипло.

– Я не комендант, – сказал О-Наю. – Я – Маршал Штаба Государева, Смотритель Границ. По делу в этой крепости. А ты – подарок Небес. Я привезу моему Государю отличные новости…

– Что со мной будет, смотритель? – спросил Элсу, чувствуя, как его покидают остатки мужества.

О-Наю взглянул на него насмешливо.

– С тобой? Будь моя воля, я позвал бы плебеев с вашей стороны границы и отдал бы тебя солдатам, предложив вашим мужикам взглянуть на это представление. Я дал бы возможность вашим рабам порадоваться, глядя, как с ними сравняется Львёнок… а потом оставил бы тебя в крепости в качестве солдатской подружки. Я предложил бы здешним бойцам показывать тебя новеньким, как местную диковину. Я рассказал бы об этом в Столице и сделал бы так, что вся граница болтала бы о девчонке, получившейся из юного воришки львиной крови…

Лин-И, стоящий у дверей, хмыкнул. Элсу замотал головой:

– Ты же не будешь…

– Ты бы стал забавной историей пограничников, – продолжал О-Наю безжалостно. – Ходячей шуткой, которая в конце концов дойдёт до твоих родичей. Представляешь, как бы стал вспоминать о тебе твой отец? Ты хочешь получить долгую славу Первой Львицы, Элсу?

– Нет!

– Или уже не первой?

– Послушай… пожалуйста! Это невозможно… так нельзя… Смотритель, за меня отомстят!

– Тебе это не поможет. Даже не спасёт твоей чести… да и будут ли они мстить за солдатскую девчонку, Элсу?

– Смотритель… ради Творца, который Отец Сущему… прошу тебя… – в этот миг Элсу понял, что Львята могут плакать – да что там! – что Львята могут рыдать, вопить, царапать себе лицо и биться головой об пол: удержаться от всего этого оказалось очень непросто. – Послушай… я… я, кажется, пока никого не убил из твоих людей… ранил только… вроде бы… тебе не за что ненавидеть меня лично… не надо, прошу тебя! Я же… я не раб! Я такого не вынесу!

– Ты и твои братья, я думаю, часто слушали такие слова от твоих ровесников-северян? Я – не раб. Я вам не враг. У меня – мать, братишки, любимый. Пощадите. Так?

Элсу замолчал. Его голова снова разболелась нестерпимо. Он чувствовал ужас и безнадёжность – и не мог придумать, как помочь себе. У него не было сил даже ненавидеть О-Наю так, как надо бы. Больше всего Элсу хотелось умереть – но смерть превратилась в недостижимый лучезарный чертог, на который приходилось смотреть откуда-то из ледяной бездны… Лицо северянина показалось железной маской демона. Элсу бессознательно обхватил себя руками за плечи, опустив глаза – он больше не мог уговаривать О-Наю, потому что какая-то тайная часть его души признавала за О-Наю право… даже не силы, скорее – местной, языческой чести. Именно в этом виделся главный и нестерпимый ужас – в сомнении, в неверии в собственную правоту.

– Я напишу Государю, – холодно сказал О-Наю. – И Государь решит твою судьбу. Если прикажет – тебя помилуют. Если прикажет – тебя вернут домой. Если прикажет – прибьют твою кожу к крепостным воротам. Молись. Увести, – кратко приказал он Лин-И.

Элсу прошёл мимо глазеющих на него солдат, как сквозь строй. Перед ним открыли дверь того самого каземата в подвале – но девок там уже не было. На бадью с водой кто-то положил широкую доску; на доске стояла миска с кашей из ся-и.

– У тебя есть еда, вода и общество, достойное твоего положения, – сказал Лин-И.

– Тут же – никого? – не понял Элсу.

– Так Львят в крепости больше и нет, – хмыкнул Лин-И и захлопнул за ним дверь.

Это случилось в десятый день второй осенней луны.

Запись N135-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Я брожу по городу в обществе «моего друга» Ча и «его нового друга» посла Лянчина. То есть, мы с Ар-Нелем показываем этому кренделю нашу прекрасную столицу.

Ар-Неля это, кажется, развлекает безмерно – а мне, пожалуй, не очень нравится. Я предпочёл бы пообщаться с послом без посредников: мне тяжело смотреть, как Ча дразнит гусей. С другой стороны, я отлично понимаю, что мой личный контакт мог бы не срастись вовсе. Посол – его имя Анну ад Джарата, «Отважный сын человека по имени Джарату», «Львёнок Львёнка», как говорится, сын не самого Льва, а кого-то из его ближайшего окружения – подозреваю, он общается с Ар-Нелем по той же причине, по какой на Земле даже религиозный фанатик тает в обществе хорошенькой девушки. Анну явно воспринимает общество Ча как общество дурное, а собственное в этом обществе пребывание как грех – но ему трудно устоять.

В таком раскладе я, конечно, ему Ар-Неля не заменю.

Мне остаётся только изображать свиту и наблюдать со стороны. Мой милый-дорогой Ча словно нарочно ведёт именно такие беседы, в которых содержится максимум необходимой этнографу информации. Впрочем, Ар-Нель всего-навсего пытается бороться с культурным шоком на свой лад.

А я отслеживаю разницу менталитетов. Северянин подчёркивает собственную утончённость всеми мыслимыми способами – носит больше побрякушек, чем обычно, вплетает в длинные пряди волос у висков яшмовые бусины, благоухает эфирным маслом местных лилий, весь куртуазный до предела. Южанин, подозреваю, считает чистоту и ароматность серьёзным грехом и выглядит даже брутальнее, чем на первом приёме: он без всякой нужды носит кирасу из чернёной стали, накидывает на неё широченный полушубок и кажется оттого вдвое больше себя самого. Ар-Нель на контрасте с Анну изрядно напоминает девушку, но его, по-моему, нимало не смущает его собственный женственный вид. Анну его показная хрупкость и пушистость больше не обманывают: периодически эти двое меряются силами, и у господина посла ещё не зажила ссадина на скуле – Ар-Нель чуток не рассчитал.

А Анну после того боя разгадал тонкий замысел Ча.

– Ты, вот что – ты похож на хищное растение, – стирая кровь с лица, говорит он несколько уязвлённым тоном. – Внешне – цветок и мёд, а внутри – смерть. Ты – это обман.

– Видишь ли, дорогой Анну, – мурлычет Ар-Нель польщённо и протягивает ему белоснежный платочек из собственного рукава, – подобный обман – урок тем, кто не умеет или не желает замечать сути вещей. Не годится судить о чьих-то силах или фехтовальном стиле, не скрестив с ним клинка. Тот же, кто судит, недооценивая противника из гордыни, самоуверенности или глупости – может быть наказан поражением в бою. Это закономерно, не правда ли?

– Ты убивал? – спрашивает Анну.

– Я?! О, Небо! Конечно, нет! Я не жажду отнимать чужие жизни. Я ломал руки, я выбил глаз одному Юноше, который вёл себя недостаточно почтительно… не считая зубов… но убивать! Ты ведь не считаешь меня жестоким, Анну, не так ли?

Я не думаю, что посол ему поверил – но он продолжает проводить в компании Ар-Неля большую часть свободного времени. Старший посол, Эткуру ад Сонна, «Гордость господина Сонну», пятый принц Лянчина, что-то очевидно подозревает и очень не одобряет этого приятельства – но Анну ухитряется улизнуть при любом удобном случае.

Я сопровождаю их двоих на прогулках, как дуэнья. Ар-Нель слишком легкомысленно настроен; я не хочу, чтобы он попал в беду.

Узнаю множество любопытных вещей, которые Анну раскладывает перед Ар-Нелем, как колоду карт.

Уважаемый Господин Посол не умеет писать и читать. В Кши-На население грамотно почти поголовно – в городах даже есть субсидируемые Домом Государевым трёхлетние школы для обучения детей всех сословий каллиграфии, арифметике, истории и закону; для Лянчина грамотность – редкая роскошь. И то сказать, в Кши-На слишком требовательны торговля и ремёсла, уже изобретён печатный станок и печатные книги сравнительно дёшевы – а воину писать-читать особенно без надобности. Для того, чтобы разбирать каракули, нужны писари; роль писаря в свите послов выполняет толстяк-никудышник… хе, вот ведь привычка! Похоже, я начал думать в терминах Кши-На – в Лянчине обрезанного и образованного человека, выполняющего функции секретаря и духовника, называют бесплотным. Он – не раб; к этому сорту людей в Лянчине вообще изрядно другое отношение. Терпимее.

– Неужели он сам согласился стать таким? – спрашивает Ар-Нель, даже не пытаясь скрыть отвращение.

– Иначе ему было бы никогда не попасть в Прайд, – говорит Анну. – Видеть рабынь Прайда могут только Львята и бесплотные. Это правильно.

– Ах, я не могу представить себе благ, которые соблазнили бы меня на такое! – фыркает Ар-Нель.

– Много денег для нищей родни. Защита Прайда. Разве плохо?

Ар-Нель вздыхает.

– Ваш секретарь – самоотверженный и достойный человек. Вероятно, я – избалованный аристократ… Мне, друг мой, ужасно даже думать о таком – но подобный поступок, в какой-то мере, уважаем. Видимо, честь и благополучие Семьи для вашего народа ещё важнее, чем для нашего.

– Вот видишь, – Анну искренне радуется, когда считает, что его правильно поняли.

Вообще, младший посол – не дурак, как мне, прости Господи, сходу показалось. Ар-Нель оценил его вернее, чем я: Анну любопытен, его интересует окружающий мир, а главное – он совершенно честно пытается понять людей, с которыми общается. В этом смысле Анну кажется самым раскрытым из всей лянчинской свиты.

Он повадился рисовать вместе с Ар-Нелем – неумело, забавно, но вдохновенно. Бродит с ним по кварталам, принадлежащим цеховым мастерам, наблюдает за работой стеклодувов, оптиков, каллиграфов, переписывающих стихи на заказ, механиков, чеканщиков, красильщиков шёлка – интересуется самим процессом ремесла, который явно внове ему как зрелище.

Тай-Е, сердце моё – прекрасен. Столица, Сестрёнка, Матушка, подруга самого Князя Дня, им же и оплодотворённая, город – общая возлюбленная и родственница, украшаемая жителями, как украшают любимую женщину – вот что это такое. Река Ши-А, Серебряная Лента – торговый путь с северо-запада; из других мест ведут дороги – и все дороги в Кши-На ведут в Тай-Е. Здесь великолепные дома из известняка и мрамора разных оттенков, от розоватого до тёмно-серого, почти чёрного, с любимыми аборигенами стрелами-шпилями или острыми башенками, с флюгерами в виде штандарта на мече – в кущах ив, неизменной акации и златоцветника. Здесь Государева Академия Наук, Обсерватория, Библиотека и Госпиталь. Упомянутые кварталы ремесленников – явный зародыш промышленного центра. Площадь Гостей, с выстроенными в широкий полукруг торговыми рядами – место, где можно встретить пришельцев из любых дальних мест. Жителей Мо, к примеру: высоких, крепких и соломенно-светловолосых, носящих что-то, вроде длинных шинелей из войлока потрясающего качества – этот войлок и другие изделия из козьей шерсти считаются основной статьёй дохода в стране. Жителей восточных окраин, горной гряды Ит-Ер, матово-бледных, с чёрными кудряшками, обстриженными по плечи, в кожаных куртках, обшитых полосками серебристого меха: эти привозят своё оружие, мёд, сгущёный сок местных плодов, похожий на фруктовую тянучку, и золотые самородки. Суровых обветренных парней из приморья с их диковинными редкостями – вяленными осьминогами и копчёной рыбой ростом с сома или осетра, зубастой, в колючих гребнях, на которую местные глядят с некоторой опаской. Каких-то тропических ребят в куче косичек, ожерелий и браслетов – с песчаным жемчугом, украшениями и посудой из резных самоцветов, тканями, сделанными, по-моему, из хлопка…

Даже в бедных кварталах – каменные дома и та подчёркнутая чистота, которая отличает Кши-На вообще. Здесь – работают «холодные сапожники» в будках с тремя стенками, рядом с жаровней, шьют, разматывают и красят шёлк, пекут грошовые пирожки и продают с пылу – с жару, а в длинной крытой галерее художники, ещё не снискавшие себе ни денег, ни славы, берутся за серебрушку и четверть часа каллиграфически надписать ваш фонарик на заказ золотом или нарисовать на вашем веере всё, что угодно, дополнив шедевр стихотворной строкой на ваш выбор…

Анну не может удержаться от прогулок, но ему неприятна спокойная вежливость жителей Тай-Е – без тени заискивания перед сильными мира сего. Спокойно-вежливы и исполнены достоинства даже работяги нижайшего пошиба, вроде тех, кто расчищает на улицах снег, не говоря уже о мастерах.

– Они – им надо знать своё место, – говорит Анну возмущённо, когда юный мастер, наносящий узор на оловянный сосуд, улыбается и просит его не загораживать свет. – Он указывает Львёнку! Ему положено быть рабыней, вниз смотреть!

– Я полагаю, ты несправедлив, Анну, – говорит Ар-Нель. – Мы с тобой и этот Мальчик – разные части общей жизни. Аристократ служит Государю, Чиновник – государству, Купец – торгует, Мужик растит ся-и и кормит всех, Ремесленник – создает разные вещи, Воин – защищает нуждающихся в защите. Не годится разрушать части, из которых состоит целое – особенно, части, находящиеся внизу. На них держится верх бытия – если разрушить основу, мир рухнет.

– Тебя послушать, так воин не лучше пахаря, – усмехается Анну. – Пахарь растит хлеб, это – да, это полезно. Но – душа? Что стоит больше – душа воина или душа пахаря?

– Душа пахаря, – смеётся Ар-Нель. – В этом не может быть сомнений. Пахарь не проливает крови и не заставляет никого проливать слёзы. Пахарь обнажает клинок только перед свадьбой – и любую рану своего партнёра ощущает на собственной коже… кто же выше перед Небом?

Анну морщится, шмыгает носом – указывает на Ча пальцем:

– Ты, Ар-Нель, ты нарочно злишь меня!

– Может, это так, может, нет. Видишь ли, дорогой друг… возможно, у нас с тобой разные представления о ценах на что бы то ни было…

– Да! На женщин тоже, да! Ты – в свите женщины, это – позор. Бросает тень на тебя. А ты носишь её знаки, ты всем их показываешь. Ты гордишься, что в свите женщины!

– Я в свите Будущей Матери Государей. Я был её спарринг-партнёром и наставником. Я горд этим, ты прав. Я горд и тем, что смею называть Государыню благословлённым именем – я люблю её.

– Как своего брата? – ядовито спрашивает Анну.

– Как свою сестру. Как отважную и добрую сестру, – глаза Ар-Неля вспыхивают.

– Сестра… нелепое слово. Брат падший. Брат, запятнавший себя. Брат, вычеркнутый из тебя.

– Ах, нет! Боль и гордость рода. Место для нежности в душе.

Чеканщик забыт – принципиальный вопрос. Они выходят из лавки, продолжая спорить – а я за ними. На спорщиков оборачиваются покупатели и парнишка, отложив своё оловянное блюдо, украшенное фениксами, смотрит им вслед. Они идут по узкой улице, не замечая прохожих – в увлечении и азарте.

– Нежность – что это? – спрашивает Анну. Без иронии – просто не знает этого слова на языке Кши-На – и ставит Ар-Неля в тупик. Ча задумывается, даже бросает на меня вопросительный взгляд – но решается обойтись своими силами.

– О, это… то чувство, что испытываешь, рассматривая первый цветок, появившийся на проталине среди снега… или едва обсохшего фазанёнка, только что вылупившегося из яйца – похожего на жёлтый пушистый шарик на ветви златоцветника… То, что чувствуешь к милому, бесконечно уязвимому, нуждающемуся в защите… к фонарику, горящему в сырой ветреной ночи на окне твоего дома.

– Такие слова – для того, кто уже почти не человек? – хмыкает Анну. – Для пустого горшка – для горшка, откуда вытащишь то, что вложил?

Ар-Нель касается собственного лба кончиками пальцев – и делает такое движение, будто стряхивает с них воду: «я не желаю держать в уме этот вздор», достаточно выразительный жест и довольно-таки жеманный.

– Друг мой, это сказано опрометчиво. Надлежало бы относиться с большей бережностью к драгоценному и удивительному сосуду, куда вкладываешь погнутый медяк – не ценишь же ты дороже то, что оставляешь внутри сосуда, мой дорогой? – а вынимаешь слиток золота с голову коня – не дешевле ведь дитя львиной крови?

Анну щёлкает пальцами и хохочет. Толкает Ар-Неля в плечо:

– Не знаю, прав ли ты, но ты находчив в споре! С тобой весело.

Ар-Нель улыбается в ответ:

– Легко найти слова, излагая истину.

– Истина! Это – истина для тебя!

– Анну, видишь ли… Мне кажется, что некоторые вещи, общеизвестные у нас в Кши-На, для Лянчина – экзотическая диковинка… Нечто, вроде стеклянных сторожевых собачек, да? Ты видишь это – и не можешь понять, зачем это нужно: оно ведь непривычно и чуждо для тебя…

– Ты, о чём ты говоришь?

– О любви женщины, – отвечает Ар-Нель, едва заметно пожав плечами.

Анну хватает его за воротник, поднимает к его лицу тонко вышитый край со знаками Юноши:

– Ты, Ар-Нель – ты сам об этом не знаешь! Ты не касался женщины!

Ча мягко вынимает край воротника из пальцев Анну:

– В моей постели не было женщин, мой друг, ты прав. Но в жизни – были. Мать, любившая меня и первая учившая меня держать меч. А ещё меня любит сестра – и я каждый миг помню о дружбе и чистой любви моей Государыни, наполняющей душу гордостью и стремлением оказаться достойным. А что было у тебя?

Анну резко вдыхает – и отворачивается. Спарринг закончился чистой победой милого-дорогого Ча, но, по-моему, он использовал запрещённый приём. Врезал Господину Послу в нервный узел. В болевую точку.

Некоторое время они идут рядом – молча. Потом Ар-Нель трогает Анну за локоть:

– Хочешь взглянуть на мастерскую лучшего оружейника в Столице? Уважаемый Господин Ки-Эт из Семьи Ол, Владыка Огня и Стали – он работает для Дома Государева…

Анну мрачно усмехается, но кивает. Через минуту они оживлённо обсуждают метательные ножи и потрясающей работы мечи для ритуальных поединков. Анну хочет купить длинный и тяжёлый меч с какой-то особой рукоятью, с сложной гардой из витых золочёных веток и обоюдоострым лезвием – воодушевлённо торгуется с мастером, явно развеявшись.

Ар-Нель смотрит на него искоса, делая вид, что страшно интересуется стилетом в ножнах, украшенных опалами. Во взгляде Ча мне мерещится тихая печаль.

Уж не жалеет ли он варвара? Если да – то я меньше понимаю жителей Кши-На, чем думал.

После этой прогулки – у меня безумный вечер.

То есть, начинается-то он очень приятно: Государь свободен от забот и играет в шарады в обществе своих друзей и фрейлин супруги. Разумеется, присутствуют Ар-Нель, Юу, Н-До и Лью, которую при дворе зовут Сестричкой – но вместе с моими старыми знакомыми в игре участвуют несколько новых. Крохотный парень, на голову ниже своей высокой жены, остренький белый мышонок, светловолосый, светлоглазый, с длинными белесыми ресницами, которого называют Маленьким Фениксом – лучший друг Государя и, как говорят, самый опасный боец среди молодёжи высшего света. Его жена – бледная, темноволосая Да-Э, с отличной фигурой и дивными тёмно-серыми очами – хитрюга и любительница солёных шуточек. Молодой офицер со своей шустрой чернявой женой – той самой лихой фехтовальщицей по прозвищу Забияка. Милая компания очень молодых ребят, старшие из которых Ар-Нель и Н-До – я и мои ровесники для них – «Взрослые», и я терпим лишь потому, что никогда не пытаюсь никого поучать. Они воспринимают меня не очень серьёзно, оттого позволяют наблюдать их игры и слушать болтовню.

А игра на сей раз забавная. Настоящее развлечение для образованных и утончённых аристократов, включающее воображение – образ создаётся поэтическим экспромтом с довольно сложным и трудно переводимым на русский язык подбором звуков, непременно – с речевой фигурой, которую можно назвать каламбуром. Если участвует хоть пара игроков с чувством юмора – все будут покатываться со смеху.

Я не играю с ними – я, в конце концов, неотёсанный горец, хоть и учёный. Я записываю эти игры, чтобы порадовать коллег: редкостно очаровательная местная фишка, украшение коллекции традиционных игр молодёжи. Кроме неизбежных и неизменных поединков, в эту коллекцию входят во множестве другие игры с оружием: этакие местные «ножички» – швыряние метательного ножа в мишень или в песок всевозможными хитрыми способами, жонглирование ножами, танцы с ножом, приставленным к горлу или щеке – в зависимости от рисковости играющего. В последнем случае выигравшим считается тот, чей нож не оставит на коже никакой отметки при очень сложных и быстрых движениях, причём попытка держать нож, не прикасаясь остриём к телу, чревата дисквалификацией. На эту игру, в которую очень охотно играют и девушки, мне всегда было страшновато смотреть – лихие смельчаки выдают такие акробатические номера, что я боюсь, как бы они не зарезались.

Ар-Нель, как страстный любитель рисования, научил двор играть «в кляксы» – сначала каждый участник стряхивает с кисти на лист бумаги несколько клякс, а потом все меняются листами и пытаются дорисовать эти кляксы до осмысленного образа. С Ар-Нелем рискуют тягаться только Маленький Феникс и муж Забияки, Ти-Э из Семьи О-Лэ – они видят в кляксах не только набивших оскомину птичек и цветочные гирлянды. Ти-Э как-то ухитрился сплести целый пейзаж с лохматым кривым деревом, хижиной, крытой тростником, и летящей цаплей – но уморительные звери Ар-Неля, каждый – со своей неповторимой физиономией, обычно всё равно выигрывают.

Любимой юношами игрой «в слова» при дворе не увлекаются – вероятно, для семейных пар она кажется слишком эротичной. Правда, я видел, как Н-До играет с Лью, но одно дело – касаться кончиком влажной кисти ладони собственной жены, наедине, а совсем другое – чужой женщины или другого мужчины. Верность тут незыблема, как скала. Я ещё могу допустить существование мужчины, играющего во что-то этакое с юношей – подобные игрушки могут вылиться в поединок, страшно рискованный, но потенциально вполне ведущий к полигамному браку; флирт с чужой женой совершенно немыслим. Любой фривольный намёк чужой женщине воспринимается обществом, как изнасилование с отягчающими. Прелюбодеям нет прощения.

Для того, чтобы представить себе здешнюю замужнюю даму, кокетничающую с другим, у меня не хватает воображения; по крайней мере, мне такие не встречались даже в слухах и сплетнях. «Без боя?!» – обычная местная формула, которой объясняется невозможность подобных отношений.

В общем, я весело провожу ранний вечер, следя за играющими юными аристократами, отпуская хамские шуточки, которые их смешат, и попивая «капли датского короля» с совершенно чудесными слоёными вафлями. Свита Государя заигралась до темноты; я ухожу спать, когда за окнами уже стоит хрустальный… чуть не сказал «мартовский» – вечер. И вот, в этих сумерках, синих, лиловых, прозрачных, освещённых дрожащими огоньками, я вижу шепчущуюся парочку; молодые люди стоят друг к другу ближе, чем им позволяют приличия – судя по костюмам, это юноши, а не парень с девушкой.

Они оборачиваются на мои шаги – и мило здороваются.

Ри-Ё, ага. «Добрый вечер, Учитель». А с ним – Ма-И из Семьи Л-Та, одетый по-столичному, и даже с бусинами в волосах. Ну да, ему, вроде как, только пару дней назад прислал письмо Официальный Партнёр. Ма-И застенчиво улыбается. «Привет, Ник!»

Что там этот шельмец Ри-Ё пел о Букашке и Звезде? Мне кажется, или этим двоим лучше не общаться?

Ладно, это не моё дело. Я только отмечаю, что мой паж обладает сверхъестественными способностями по части поиска приключений. Я его даже не зову. Вполне возможно, что я снова чего-то не понимаю, а Ма-И просто легче разговаривать с плебеем, чем с тем столичным аристократом, которого ему силы Земли и Неба назначили. Вроде как Третий Господин Л-Та тренируется флиртовать и быть храбрым. И вообще, политика, любовь и прочие здешние радости – не моё дело. Моё дело – целая пачка традиционных игр, записанных самым лучшим образом, а политикой нехай доблестный КомКон занимается… если сможет.

Я иду спать; я успеваю заснуть и проспать некоторое время – и меня будит позывной экстренного вызова. Первые такты старинной песни «Опустела без тебя Земля» – я просыпаюсь с мыслью, что мне всё это снится, но стоит мне окончательно опомниться, осознаю: вижу зеленоватые линии карты с указанием места встречи.

Кому неймётся в ночь глухую? Не иначе как КомКон – как говаривал грубиян-Сашка, «вспомни говно – и вот оно!»

Я, про себя проклиная всё на свете, волокусь в дворцовый парк. Дежурные гвардейцы салютуют обнажёнными клинками. Встреченный Господин Смотритель Дворца, проверяющий, всё ли в порядке, вежливо здоровается и выражает сочувствие по поводу моей бессонницы. Я благодарю, мы хохмим насчёт плохого сна в одинокой постели, я высказываю надежду уснуть после прогулки, мы раскланиваемся – я выхожу, наконец, во двор.

Небо прозрачно-ясно, весенние звёзды сияют крупной россыпью. Мир благоухает весной – почти как на Земле: сыростью оседающего, подтаявшего снега и какой-то дымной терпкостью. Мне хочется просто прогуляться в такую чудесную ночь, а приходится искать визитёров… чёрт бы их побрал…

КомКоновская авиетка замаскирована под снежную гору. Гора выглядит уж слишком по-зимнему… тоже мне, гении камуфляжа! Я подхожу, дожидаюсь демаскировки, здороваюсь с Вадиком, беру у него торбочку с кое-какими ценными припасами и убеждаюсь: да, мои знакомые-комконовцы с ним и в полном составе – и ушастый Антон, и Рашпиль. Кто же ещё – в такой момент, когда новая миссия едва начата!

Они довольно неофициально меня приветствуют; я собираюсь сесть на заднее сиденье, чтобы поговорить – и обнаруживаю там молодую даму. Выпадаю в осадок.

Это – земная девица. Плотная и жёсткая, с грубоватым лицом – не по сравнению с местным населением, а в принципе топорной работы деваха. Угловатая, плоскогрудая, с русыми волосами, остриженными по плечи. Я на автопилоте думаю о неудачной метаморфозе – и улыбаюсь собственному уровню вживания в среду. Это чудо улыбается в ответ.

– Ваша новая партнёрша, Николай Бенедиктович, – сообщает Рашпиль. – Ваши успехи в последнее время – неоспоримы, и мы решили, что вам нужен помощник. Вот, рекомендую: Марина Санина, работала на Шиенне и Альсоре. Мастер спорта по айкидо, прекрасная фехтовальщица – большие успехи при работе в агрессивных сообществах…

Это Кши-На – агрессивное сообщество?! Это, чёрт вас раздери, Земля – агрессивное сообщество!

– Не подходит по внешним данным, – говорю я.

Марина вспыхивает:

– Это почему же?! – и распахивает плащ, отороченный горностаем. Под плащом – местное платье с пелеринкой. Местный покрой рассчитан на то, чтобы подчеркнуть женственность фигуры – в данном конкретном случае, на спортсменке, состоящей из одних жёстких мускулов, довольно небрежно расположенных, он смотрится компроментирующе.

– Единственная легенда, которую я могу себе представить – она моя соотечественница, – говорю я. – Горская девочка, с Хен-Ер. Но – давайте, вы все меня убедите, что я в принципе могу с ней закрутить?

– А почему нет? – спрашивает Антон. – Если вы тоскуете по дому…

– Ну… как бы вам объяснить… Приступ ностальгии толкнёт вас на чужбине в объятия пожилой безобразной эмигрантки? А если вас всё это время окружали юные и прелестные аборигенки?

– Это я – пожилая и безобразная? – выдыхает Марина. – Ну, знаете ли…

– Ничего личного, простите, – говорю я. – Я только хочу, чтобы вы поняли. Я служу во Дворце Государевом. В свите Государыни. Там у неё девочки в роли фрейлин – праздничная фантазия мужчины. Сливки общества. Самые очаровательные, самые образованные, самые утончённые. Сама Государыня – невесомый шестнадцатилетний ангел. Мне периодически предлагают всё самое вкусное и чудесное – и я отказываюсь, мотивируя отказ нестерпимой скорбью по погибшей жене… И вдруг появляюсь в обществе Марины… фальшиво, как морковный заяц, а здешний люд страшно чувствителен к фальши в отношениях.

– А почему я должна изображать вашу подружку или, там, любовницу? – спрашивает Марина с нажимом. – Просто соотечественница… знакомая. Приятельница вашей умершей жены, к примеру. Сестра.

– Вдова? – спрашиваю я.

– Нет!.. ой… ну, допустим, вдова. И что?

– И что ж это, Уважаемая Госпожа, вас сюда с гор понесло? Почему вы не помогаете семье мужа? Почему детей не растите? Приключений захотелось?

– У меня нет детей.

– В ваши тридцать-тридцать пять?

– Мне, чтоб вы знали, двадцать восемь.

– Не выглядите… но допустим. Так детей нет? И не будет, у вас неудачная метаморфоза. Почему, кстати? Замуж по расчёту? С нелюбимым дрались? Или вас так, без боя, обрезали – для какого-нибудь неудачника?

Марина сверкает глазами:

– Вы ведёте себя просто по-хамски!

– Да. Я веду себя как нги-унг-лянец. Они – ребята откровенные, что на уме, то и на языке… правда, говорилось бы вежливее – но, по существу, то же самое. А вы ведёте себя, как женщина с Земли. Вы не верите в собственную легенду, не ощущаете себя «условной женщиной». Здесь так нельзя.

Марина вздыхает, переглядывается с комконовцами. Говорит, сдерживая раздражение:

– Послушайте, Николай… у меня серьёзный опыт работы с антропоидами и никогда не было проблем. Здесь воюющее общество – как боец, я стою намного больше вас. Уверяю вас, я вполне в состоянии призвать к порядку любого, кто вздумает как-то мне навредить, так что вы можете…

– Погодите, милочка, – говорю я, вызывая ещё один взрыв еле укрощённого негодования. – Вы собираетесь призывать вашего «условного вредителя» к порядку в бою? Мечом? Не выйдет. Антон, и вы, э…

– Иван Олегович, – подсказывает Рашпиль, глядя укоризненно.

– Простите, Иван Олегович. С вашей коллегой я работать не буду.

– Характерами не сошлись? – спрашивает Антон язвительно. – Или – соскучились по настоящим женщинам и хотели бы манекенщицу с ногами и локонами?

Усмехаюсь. Ах, как тонко, мсье, как тонко!

– Да, соскучился, да, хотел бы. Но дело не в ногах и даже не в локонах, хотя это хорошо бы, конечно. Дело в том, что Марина не готова.

– Я знаю об этом мире всё, – говорит Марина на языке Кши-На, с элегантным столичным акцентом. Филологические способности у неё лучше моих, надо отдать ей должное. – Ваши записи, рекомендованные к просмотру, просмотрела. Полагаю, что моментами вы вели себя вопиюще непрофессионально.

– Вероятно, – говорю я. – Но я прожил здесь немного меньше года и не чувствую, что знаю об этом мире всё, а вы всего лишь просмотрели рекомендованные записи… У вас отличное произношение и, очевидно, отличное чувство языка. Думаю, вы хороши как боец. Но здесь вам это не понадобится.

– Да почему?!

– Поймите, Мариночка, вы – трофей. Вы – проигравший. Вам надо исходить из этого. После поединка, сделавшего вас женщиной, вы – вечно второй. Подтверждённый мужчина – победитель, а вы – проигравший. Вы понимаете, что должны чувствовать?

– М-мм… досаду?

– Я же говорил – у вас неудачная метаморфоза, вследствие чего – дурной характер. Так может рассуждать и вести себя только рабыня – в самом лучшем случае. А значит, ваша героиня не вписывается в мою легенду.

– Но эта загорелая девица… эта Лью…

– Всё, довольно. Иван Олегович, вы курируете этот проект? Я не буду работать с Мариной. Если хотите, можете разрабатывать её миссию самостоятельно – лишь бы подальше от меня – но должен вас предупредить. Марина очень сильно рискует. Миссия, скорее всего, будет провалена.

– Вы – заносчивый жлоб! – заявляет Марина.

– У Марины – большой опыт прогрессорской работы, и до сих пор никогда не было сбоев, – говорит Рашпиль очень убедительно.

– Да ведь в антропоидных мирах! А нги-унг-лянцы – не антропоиды! Они – оборотни, фикция! Я не могу объяснить ощущения от местного безумия за пять минут – я только понимаю, что Марина подготовилась к чему-то не тому, к чему-то, чего не будет. Ничего не поделаешь. По завершении миссии я, вероятно, стану консультантом по этому миру – если выживу, что не факт, вовсе не факт – и тогда буду готовить резидентов, но пока и мне почти ничего не ясно. Я понимаю только, что с таким волюнтаристским настроем Марина не просто не сможет работать – она пропадёт. А я не нянька второму резиденту, и убивать собственную миссию на присмотр за коллегой, рискующим попасть в беду, не могу себе позволить.

– Вы попросту изображаете из себя незаменимого, – говорит Марина. – Сперва хамите мне, а потом делаете вид, что заботитесь о моей безопасности? Глупо, знаете ли.

– Считайте, что я вас тестировал, – говорю я. – Простите меня за резкость, Мариночка. Вы, безусловно, могли бы работать в других антропоидных мирах, где ваш боевой пыл и самостоятельность принесут пользу делу. Но здесь – нет. Я не могу брать на себя такую ответственность.

Комконовцы переглядываются. Я всё понимаю: им, конечно, очень нужен собственный резидент здесь, но оставлять человека на верную смерть или рисковать провалить операцию они не станут.

Марину несёт, она смертельно оскорблена, но эти зубры знают, что моим суждениям можно доверять – я тут давно, и меня пока никто не пытался убить.

– Хорошо, – говорит Рашпиль. – Мы организуем переподготовку, Николай Бенедиктович.

У меня гора с плеч сваливается.

– Ну вот и отлично, – говорю я, уже совершенно на него не злясь и всё простив. – Вероятно, мы сработаемся. Вы уже просматривали рекомендованные записи с послами Лянчина? Будет больше.

– Вы – отличный резидент, – расщедривается Рашпиль. – Мы постараемся учесть ваши доводы.

Я сердечно прощаюсь со всеми, пожимая руки. Марина демонстративно отворачивается.

Они покидают дворцовый сад задолго до рассвета. Я стою, смотрю в опрокинутый чёрный купол, мерцающий мириадами звёзд, и думаю о земной женщине.

Под одеждой она – настоящая. Не «манекенщица с ногами и локонами», конечно, но настоящая, а не то «почти», каковы здешние «условные девочки» в начале метаморфозы – увы, никому из землян не случилось увидеть, каковы они нагишом в конце её. Я почти жалею, что выпроводил Марину слишком бесцеремонно.

Можно было бы поболтать под звёздами… этакий жёсткий съём в полевых условиях…

Вот же глупости лезут в голову!

А здешние ребята… они в моих снах превращаются в совершенно настоящих женщин, без всяких «почти»… особенно…

Ну да. Милый-дорогой Ча, этот кривляка Ар-Нель – иногда снится в облике той самой, «с ногами и локонами»; я отлично сознаю, что сон может быть весьма недалёк от действительности.

Кожа двадцатилетней девушки, да ещё и от природы совершенно гладкая, с той шелковистостью, какая бывает у земных детей… Глаза – сине-серые, скорее, тёмные, чем светлые, и ресницы длинные, тёмные. Зато волосы, как в старину говорили, «чёсаный лён» – бледно-золотые, блестящие, роскошная ухоженная коса. Узкие ладони с длинными пальцами – руки художницы. Тонкое, нервное, очень интересное лицо – выразительное… Голос довольно низкий, но во время трансформа станет намного выше… И острый, надменный, насмешливый разум…

Ах, ты ж… оборотень… Пропади я пропадом, ты ж, милый-дорогой, явно создан вашими Небесами, чтобы продуть поединок! Ты уж слишком явно намекаешь на это, ты был бы дивно хорош в роли дамы, тебе нравится обманывать внешней беззащитностью. И в снах именно ты слишком уж часто превращаешься в очаровательную женщину от поцелуев, от прикосновений – действительно течёшь, как вода… Следствие профессиональной деформации личности этнографа, эротических фантазий и тонкого компромисса сознания с подсознанием: мой разум вполне способен принять метаморфозу, но отрицает почти всё, ей предшествующее.

Для дела мне лучше обо всём этом не думать. Руки художницы… меч они держат так же надёжно, как кисть. Впрочем, Ар-Нель недостижим, как небеса: я, очевидно, вообще не могу быть принят им всерьёз в качестве спрарринг-партнёра – уродливый, старый и неуклюжий плебей, у которого меч к ножнам приржавел. Ар-Нель крут даже в игре – можно себе представить его в настоящем бою. Я мечтатель? Я потенциальный труп, ха! Что бы я не воображал на эту тему, всё это – только сны и фантазии. Сны и фантазии, оэ…

* * *

Анну сидел на подоконнике и разглядывал картинку, приклеенную к дощечке. Подарок.

Нарисован котёнок-басочка. Не такой, какие во множестве живут в Чангране – здешний котёнок, очень пушистый, круглоглазый, с крохотными приложенными ушками, с пышным, чёрно-белым, полосатым воротником. Мягонький, как все маленькие баски… только…

Этот котёнок только что скакал по глубокому снегу: видны ямки – следы маленьких лап. Он скакал к двери дома, но дверь закрыта – и зверёныш тянется на задних лапках, скребёт коготками обледеневшее дерево… почему-то понятно, что холодно ему – а на двор уже крадутся сумерки, здешние зимние сумерки с убийственным морозом…

Анну тронул пальцем в углу листа кошачий следок, заполненный тонким витым орнаментом. Надпись. Ар-Нель написал – и сам прочёл. «Впусти меня!»

А нет до бедного зверёныша никому никакого дела. Он, может, и жил в доме – средство от мышей, чтоб ничего не грызли… только про него плотно забыли, дверь закрыли и ушли. Может, вообще уехали. Вернутся – увидят окоченелый комок, примёрзший к насту… Зачем Ар-Нель нарисовал такую картинку?

Анну погладил нарисованного зверька. Какое-то колдовство в этом, верно, было. Наверное, Истинный Путь не зря порицает изображения живых существ. От таких картинок душу дёргает, как больной зуб. Если б увидать такое не на картинке – взял бы за пазуху создание Творца, погреть, а тут ведь ничего сделать нельзя. Вот так и будет бедная тварюшка всегда, пока бумага не рассыплется пылью, мёрзнуть, скрести дверь, чтобы впустили погреться – и никто во веки не впустит…

Всё-таки, что-то нечистое в Ар-Неле есть. Иначе – откуда бы он узнал, что эта баска Анну зацепит? Что напомнит о той, другой?

Та, правда, была совсем уж другая, не такая трогательная. Тощая, гладкая, почти без воротника, чёрно-рыжая, с белой полоской от кончика носа до середины лба – и с раздутым животом. Вовсе не детёныш, а вполне себе взрослая самка, вот-вот сама детёнышей принесёт.

И вся в крови – ухо полуоторвано, из шеи вырван клок шерсти, лапа перекушена – но пытается драться. Глупо ей было драться с целой стаей собак – всё равно порвали бы – но встрял мальчишка, такой же плебей, как эта баска, с палкой. Махнул через забор, пнул репьястого пса ногой, другого протянул палкой вдоль спины… Можно было бы только посмеяться, глядя, как мальчишка воюет с бродячими псами из-за облезлой зверушки – но тут в свару кинулся золотистый пёс брата Зельну. Такой был большой холёный зверь, сильный – на один укус ему какая-то уличная баска… но эта безумная тварь вцепилась ему когтями в самый нос, и Зельну закричал: «Если эта гадина ему глаза выцарапает, я с неё живьём шкуру сдеру!»

Анну до сих пор не может понять, как у того мальчишки, плебейского отродья, хватило храбрости… ему-то тоже глупо было замахиваться палкой на пса Львёнка – за такое и убить на месте могли. Зельну вполне мог, да что там мог – убил бы. Идиотский поступок… из-за баски, из-за простой баски, да ещё и облезлой, да ещё и беременной…

Баска сама полезла в руки этого мальчишки. Вскарабкалась по штанине, марая кровью – а он одной рукой прижал её к себе, а палка была у него в другой. Замахнулся на пса Зельну палкой – тот и отскочил. Может, этот несчастный плебей не успел сообразить, что пёс-то уже не бродячий? Или в пылу драки мальчишке было не до этого?

А Зельну рявкнул: «Ты, холуй! Хочешь, чтобы тебя тоже собаками затравили?», – и Нолу ухмыльнулся и сказал: «А он без платка, брат». А юный Анну смотрел на всё это с седла – и ему было очень…

Ему почему-то не хотелось, чтобы золотистый пёс Зельну сожрал баску – а старшим братьям хотелось. Ввязаться означало признать, что ты «маленький», «сопляк», «слабак» и «боишься крови». Львёнок не должен показывать слабость, не должен раскисать – какой же ты воин, если тебе поганую баску и ту жалко? Какие могут быть отношения с ничьим живым существом? Убей, убей! Ты должен убивать легко, если чего-то стоишь.

Даже золотистый пёс Зельну был не просто так, а для собачьих боёв. Зельну уже выиграл на боях новое седло с тиснёным узором, чепрак и пару метательных ножей – а те, кому принадлежали проигравшие псы, перерезали им горло. Зачем для боёв сука? Она всё равно что издохла…

И Анну знал, что Зельну поступит со своим золотистым псом так же, стоит ему повернуться перед другой собакой кверху пузом. Презирай слабость! Ненавидь! Ты же воин!

А эта баска – она себя проиграла. Это – баска-рабыня. Убить, убить!

И этот дурак-плебей, щенок, сопляк, отребье – посмел замахиваться палкой на имущество Львёнка, пусть даже и не разобрав в суматохе! Его – тоже убить, тут же, чтобы другим было неповадно – всё правильно, но Анну не хотелось, чтобы Зельну перерезал горло этому несчастному дурачку, как побеждённой собаке…

А плебей потерял платок, пока перелезал через забор – платок зацепился за сучок, там и остался висеть. И мальчишка взглянул на этот платок, как на ворота, которые могли бы закрыть его и его баску-калеку от Зельну – только вот осечка вышла…

Когда Зельну обнажил клинок, а плебей прижался к забору, Анну не выдержал – слабак и сопляк, да.

– Слушай, – сказал он делано-фатовским тоном, – оставь его мне, брат.

На него все старшие братья посмотрели. И Нолу снова ухмыльнулся и сказал: «Ах, да, Анну пришла Пора». А мальчишка с баской, у которого лицо стало жёлтым, как воск, взглянул Анну в лицо и сказал: «Лучше убей», – и глаза у него показались вдвое больше от слёз. И Анну изо всех сил захотелось отпустить его домой… или сказать что-нибудь такое, что заставит его улыбнуться.

Но на Анну смотрелистаршие братья, ему надо было показать, что он уже взрослый, что он – Львёнок, что он – воин… и всё уже решилось само. Зельну спросил мальчишку, где его дом – и мальчишка показал, где дом. Безразлично уже. Отстранённо. Как рабыня или оживший мертвец.

Анну заплатил его отцу. Честно. Выгреб из карманов всё, что нашёл – на десять, может, на одиннадцать «солнышек». Старый плебей кланялся и благодарил – а на мальчишку тоже смотрел, как на мертвеца. Старик так же понял – его сына больше не будет; он только радовался, что Анну заплатил – ведь мог бы взять и так, после истории с палкой-то…

Первая – и единственная личная рабыня Анну. Вот такие дела.

Умерла от метаморфозы. Анну мог и не смотреть на тело: старая рабыня сказала утром: «Твоя девка умерла сегодня ночью, господин. Сейчас её закопают», – отлично обошлись бы и без него, но он пошёл и взглянул. Она уже окоченела. Не успела стать совсем женщиной.

Отец потом сказал: «Она была ещё девчонка, не совсем в Поре, наверно. Такие часто дохнут. Не огорчайся так, свет клином не сошёлся, у тебя будут и другие», – а Анну хотелось пойти и убить кого-нибудь, только он не знал, кого. Не понимал, кто виноват.

Брать её было… как убийство. И как после убийства Анну был в её крови, потом отмывался от её крови. Потом его клонило в сон, но надо было уйти, и он заставил себя подняться. Он думал, что рабыня без памяти – но она открыла глаза и ухватилась за его руку. Сказала: «Останься».

После всего этого – «останься»! Анну почувствовал злость, презрение, брезгливость… но и ещё что-то, чего не опишешь. Вырвал руку, ушёл, бросив девчонку старым рабыням – а хотелось остаться. Она заставила его захотеть – и надо было бежать, чтобы по-прежнему быть сильным, быть воином… А к ней пришла покалеченная баска. Лежала на груди и лизала. Анну потом заглядывал и видел – баска всё там.

Баска пропала, когда рабыня умерла. Анну её искал, но баска ушла совсем. Наверное, думала, что рабыня заступится за её детёнышей, а когда рабыня умерла, баске стало понятно, что ее баскочат утопят. Вот и ушла. Всё правильно.

У Анну всё это болело, наверное, год. Может, чуть больше. Потом прошло. У Анну были общие рабыни, были пленные и были девки. Та, которая сказала «останься», ушла куда-то в дальние закоулки снов, перестала мучить. Новых он презирал, брал и забывал – никогда не хотел оставить себе. Да никому из них и не пришло бы в голову звать его остаться – они были обычные рабыни. Чужие рабыни.

Это у северян есть множество слов, обозначающих рабыню. «Мать», «сестра», «женщина», «любимая», «подруга», «дама», «госпожа»… какой смысл? Родство – дело мужчин, товарищество – дело мужчин, война и власть – дела мужчин. Зачем для рабыни столько слов?

Рабыня, которая родила Анну… Сморщенная старуха, смотрит снизу вверх, глаза мокрые, руки трясутся. «Мой господи-иин!» Мать. Плебейское слово. Странное чувство. Стыд? Если бы Анну думал, что обошёлся без рабыни, появляясь на свет, если бы думал, что принадлежит только отцу – было бы легче.

Рабыня была совершенно бесполезна. От неё внутри Анну происходили только смертельный стыд, раздражение – и приступы странной слабости, когда вдруг начинаешь сомневаться в себе, сомневаться во всём. И безнадёжная брезгливая жалость… Стремясь избежать этих чувств, маленький Анну избегал и рабыни. Тем более, что старуха больше не рожала детей, а занималась какой-то хозяйственной суетой в саду – и было легко её избегать. Анну старался выкинуть из головы любой намёк на родственные чувства к рабыне – и изо всех детских сил любил отца. Отца можно было любить без унизительных чувств, без жалости и стыда. Сильного человека можно любить спокойно и честно, можно уважать, как наставника, можно доверять, как старшему, много повидавшему… А потом Анну вырос и стал воином.

И предполагалось, что воин не станет думать о рабынях. Что воин возьмёт, кого захочет – сломает, заставит подчиниться, приведёт в дом, заставит рожать детей своей крови… не думая. Не жалея. Не воспринимая иначе, чем просто вещь, личную вещь… трофей…

Анну казалось, что все так и делают. Кто-то украшал своих рабынь побрякушками и тряпками, возбуждающими желание – это было смешно. Кто-то лупил своих рабынь так, что они умирали, не успев родить – это было глупо. Но никто, как будто, обо всём этом особенно не думал… по крайней мере, говорить о рабынях как-то иначе, чем «сладкое тело» – в виде фривольной шутки, казалось невозможным. Как жалость.

Анну считал, что он один такой. Слабак. Сопляк. Дурак, которому хочется услышать от той, что стала его вещью – «останься» – и остаться. Об этом он молчал со всеми – с родными братьями, с братьями-Львятами, с отцом, с солдатами, преданными ему – которым, вообще-то, можно было доверять.

Трещина в душе. Но она не мешала Анну быть хорошим воином, эта трещина.

«Ты слишком много думаешь», – говорил отец. «Ты слишком много думаешь», – говорил Наставник. «Ты слишком много думаешь, – сказал Лев после битвы за чужой город далеко на юго-востоке. – Ты с твоими волчатами принёс Прайду новые земли, ты принёс Прайду много золота, ковров, самоцветов, лошадей и рабынь, но тебе всё равно лучше думать поменьше». И Элсу шепнул Анну, отведя его в сторону: «Знаешь, ты не должен показывать, что понимаешь больше других. Подумают, что ты хочешь вскарабкаться по головам… на самый верх. Будь осторожен».

И Анну захотелось погладить Элсу по щеке, но это вышло бы смешно, двусмысленно и вызывающе, а Элсу был двадцать шестым Львёнком Льва и чем-то отличался от других, и нравился Анну… а сейчас он оказался в плену у северян, ему грозила ужасная участь и Эткуру сказал: «Лев никогда ему не простит»…

Эткуру сослали сюда. Лев заставил его возглавить эту миссию, приказал. Эткуру не терпел Элсу, «маленького паука», который «за любую подачку готов Льву ноги лизать» – если Эткуру прикажут перерезать Элсу глотку, он перережет, не сморгнув… Анну сам попросился. Взглянуть на север. Сделать что-нибудь для Львёнка, который попытался оказать ему услугу – предостеречь от братьев, готовых порвать на части за место в тени трона. Возможно, остановить руку Эткуру. И Лев отпустил Анну очень легко; жаль, дал в сопровождение собственных людей, а не волчат, прошедших с Анну сотни миль по раскалённому югу…

На юге, однако, всё было гораздо проще. На войне оказалось проще, чем в посольстве.

На юге боевые верблюды шли по пескам, оставляя за собой вздымающуюся пыль, сквозь дрожащее марево раскалённого воздуха. Белые стены возникали из этой знойной дымки и рушились, поглощаемые песком, как миражи. Грёзовая вода плескалась под ногами верблюдов – злой обман гуо, взлетающие брызги света, сухая слепящая иллюзия – и армия плыла в этой выдуманной воде, а в выгоревших небесах кружили стервятники. И каждая неожиданная зелень была как подарок Творца, и каждый город с огнями на башнях был как каменный цветок посреди песка, и каждый бой был чем-то большим, чем просто война – словно чужие солдаты ждали лянчинцев, в нетерпении обнажив клинки, готовые победить или умереть… получить или принадлежать, если уж на то пошло. Что-то особенное сквозило в рабынях войны – тёмное пламя под пеплом, будто опасная жаркая красота могла заменить побеждённым свободу… Уцелевшие жители покорённых городов не смели поднять на победителей взгляда, мир лежал ниц, когда по нему шла армия Лянчина – и в этом Анну виделась жестокая истина. Анну пересыпал горстями чёрный песчаный жемчуг, а яростное солнце усмиряло свою нестерпимую злобу на всё живое в лабиринтах чужих, но странно знакомых улиц. И жизнь казалась совершенно простой, понятной и честной, прозрачной, как вода в канале.

А на севере были бескрайние поля, покрытые снегом, угрюмые чёрные леса, прямые улицы городов – открытые всем ветрам, без крепостных стен – их зимняя чистота и неприступная суровость, чуть смягчаемая весёлыми красными фонариками. На севере были рукотворные вещи, которые тяжело объяснить, вроде чародейских часов на городских башнях: резные стрелки отсчитывают красный час, синий час, лиловый час… И наконец – на севере жили белокурые девственники с невероятными глазами, бесстрашные, спокойные и холодные, как здешнее бледно-голубое небо, вызывающе интересные и совершенно чужие. Анну не видел на их лицах ни страха, ни ненависти, похожей на жажду – только насмешливый и безжалостный холод злой зимы – и ему страстно хотелось стереть это выражение хоть с одного лица. Анну помимо воли думал о войне, а не о миссии; он не мог не думать о том, что в случае войны свело бы его с северными солдатами, разглядывающими его глазами цвета льда на горных озёрах – и в конце концов эти мысли как-то превратились в явь. С некоторых пор Анну смотрел на луну и видел лицо Ар-Неля. Ар-Нель был первым северянином, с кем Анну скрестил клинки – пусть даже в игре, и палки заменили мечи – к тому же Ар-Нель подарил ему картинку с замерзающей басочкой, будто понимал всё.

Спарринги с Ар-Нелем дали Анну ощутить его упругую силу – опасную пружинящую гибкость узкого лезвия – а прохладный покой, в котором, похоже, пребывала душа Ар-Неля, Анну воспринимал как вызов. Желание прикоснуться к Ар-Нелю стало почти наваждением – как взять чужого солдата, после боя, раненого много раз, в песке и крови – когда жизнь, возможно, оборвётся раньше начала метаморфозы, но момент близости похож на откровение. Ощутить, как на смертельном пике ненависть снова переплавляется во что-то мучительно прекрасное, хоть и недолгое…

Анну сидел на подоконнике в дальнем покое, смотрел, как розовеет к холоду закатное предвесеннее небо – и бездумно гладил нарисованную баску. «Впусти меня» – а то я замёрзну. Впусти меня в душу. Останься.

Я очень хочу сразиться с ним всерьёз, думал Анну, чувствуя боль, тоску и вожделение. Это согреет его… хоть на миг. Он отличный боец, но, кажется, считает любой бой со мной шуткой… и я… убью его. И получу. В тот момент, когда убью – сделаю своим. Насовсем, как кровоточащий рубец на душе, как умершего не сдавшимся, как упавшую звезду. Впущу в себя, приму, не унижая метаморфозой… даже если потом буду жить одними воспоминаниями – всё равно…

А если вдруг…

Да и пусть. В конце концов, жизнь – не такое важное кушанье, чтобы держаться за неё всеми когтями. Если Ар-Нель сможет убить меня… да и пусть.

И никто из нас не унизит другого. Он очень умён, этот северянин. Он меня поймёт.

Запись N135-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Любовь к ширмам делает жилище в Кши-На очень удобным для шпионов. Вообще-то, я не люблю подслушивать, но иногда только так и можно добыть эксклюзивную информацию, о которой умолчали бы при тебе. И я стою за ширмой, расписанной пионами, в будуаре, и слушаю крайне любопытную болтовню нашей юной королевской четы.

Вообще-то, ждал, когда их августейшие величества соизволят покинуть спальню, где обсуждают текущий политический момент, и пойти, наконец, завтракать. Заслушался – а теперь из-за ширмы не выйти.

– Он упрямый, как необрезанный осёл, – говорит Вэ-Н с досадой. Вэ-Н – «благословлённое имя» нашего Государя, никто, кроме Ра и ближайших друзей, его так не зовёт. «Вэ» – Свет. «Вэ-Н» – с нужной интонацией – «Свет Разума». Матушку Ра, Снежную Королеву, между прочим, зовут И-Вэ, Небесный Свет… ну да это пустяки. – Он нестерпим, – продолжает Вэ-Н. – Он не разговаривает, не умеет да и не хочет. Только настаивает и давит. Брат ему безразличен – иногда мне кажется, что своего Младшенького он бы своими руками задушил – а цель лишь в том, чтобы не дать именно нам его убить или изменить…

– Мне тоже не нравятся переговоры, – отзывается Ра. – Вы сшиблись лбами и замерли, как олени по весне. Я не могу определить, чем это кончится.

– Я собираюсь стоять, упершись рогами, пока у него копыто не соскользнёт, – в голосе Вэ-На слышен злой смешок. – Пока он не пойдёт хоть на какие-то уступки, его несчастного братца ему не видать. Братца будут везти из приграничной крепости хоть до будущей осени! А без братца этому гаду не уехать, Лев не велел… лишь бы бедняжка не издох, пока его Старший торгуется!

– А на самом деле ты его сюда не требовал? – спрашивает Ра. – Вэ-Н, помоги мне пристегнуть ножны… я хотела сказать, он всё ещё на границе?

– На самом деле он давно в Башне Справедливости, – фыркает Вэ-Н. – Его привезли ещё в начале зимы, по приказу Отца, но здесь и мне кажется надёжнее. Я сам за всем этим присматриваю. Он очень смирный, этот Младшенький. И кашляет. И просил меня о милости.

– Домой хочет? – в голосе Ра я слышу сочувствие.

– Умереть хочет, – режет Вэ-Н холодно. – Очень. Просил дать взглянуть на отобранный меч – и убить. Кашляя во время разговора. Поэтому и боюсь, что подохнет.

– Тебе его не жаль?

– Я его сюда не звал… прости, Ра. Я не могу позволить себе думать, что он наш ровесник, что он болен и что у него здесь никого нет. И не хочу. Раз уж пошла такая торговля, я его продам, и всё. Дорого. Если мне не удастся получить за него землю, я куплю покой на границах.

Ра вздыхает.

– Я понимаю. Но, быть может, мы сейчас можем… что-то сделать, чтобы ему стало чуть легче?

– Я сделал, – отвечает Вэ-Н. – Послал к нему врача. Всё.

Ра молчит.

– Думаешь, это не по-человечески? – спрашивает Вэ-Н. – Жестоко, да? Но что я могу сделать ещё? Он – не человек, а отвлечённый принцип, предлог для переговоров, пример, чтоб кое-кому было неповадно…

Ра молчит. Вэ-Н говорит грустно:

– Мне жаль, что это не может сделать кто-нибудь другой. Что я вынужден думать об этом сам, – и, изменив тон, явно переводя разговор на более весёлую тему, продолжает. – Ра, помнишь, когда ты утвердила Ника Всегда-Господином, он пробормотал что-то? Ар-Нель утверждает, что он сказал: «Я отроду Всегда-Господин»!

Ра хмыкает. Дверь в будуар с тихим шипением отъезжает в сторону. Я слышу их шаги и голоса уже совсем рядом.

– А знаешь, что об этом сочинила твоя Да-Э? – говорит Вэ-Н. – Маленький Феникс мне передал. В горах, мол, живёт племя таких людей… Всегда-Господ от природы, которые никогда не меняются. Не могут, потому что. Если обрезать – они умирают. Половинки людей, ха!

Ра хихикает.

– А дети к ним с неба падают? – спрашивает она ехидно. – Госпожа Ит-Ор иногда что-нибудь говорит… стыдишься, что у тебя есть уши. Наверняка она рассказала, как в этом племени рожают мужчины, – и фыркает. – А, это просто ужас, послушай! Как ни представь, всё выходит ужасно! И непристойно!

Вэ-Н хохочет.

– Не угадала! В этом племени некоторые дети рождаются… как бы сказать… сразу женщинами. Своего рода Всегда-Госпожами, они ведь тоже половинки. И очень удобно – никаких поединков, никакой борьбы, никакого соперничества… никакой любви. Всегда-Господину назначают Всегда-Госпожу… а может, и не назначают, а они просто спариваются. Сразу.

Кажется, Ра лупит своего Государя ладонью по спине:

– Фу! Перестань! У вас с Да-Э грязное воображение! Сразу даже скот не спаривается.

Вэ-Н резвится:

– А что? Тогда понятно, почему Ник никогда не сражается. Он не привык, ему не интересно. Ему надо, чтобы… ну не знаю… чтобы… может… ну спроси у Да-Э, как у них, по её мыслям происходит, у половинок! Может, они все – со всеми. Зачем им привязываться друг к другу? Между ними нет ничего.

– Ну что ты! – пытается возражать Ра. – А дети? Дети же должны знать, кто их родители?

– Это у людей. А у половинок – представь! Если она – Всегда-Госпожа, может, она уже сто раз была с разными мужчинами! Без поединка – что ей помешает? Как ты определишь? Она – с рождения такая. Она привыкла. Ей не стыдно.

– Ник любил жену.

– Он так говорит, потому что не может с людьми!

– Всё это – болтовня, – говорит Ра сердито. – Таких половинок не бывает. И вот так, просто так, с кем попало, сразу, тоже не бывает. Даже звери сражаются за любовь, а ты говоришь про Ника такие вещи. Он тебя бесит?

– Да нет, – говорит Вэ-Н виновато. – Это просто… глупости, смешно. Нет, Ник не бесит. Он же мне подарил… тебя. Я ему благодарен. Но он меня смущает. Тревожит. В нём есть что-то нечеловеческое – и я понимаю, почему ты назвала его демоном.

– А мне с ним наоборот было очень спокойно, – говорит Ра. И подумав, добавляет. – Только иногда я его боюсь, хотя он никогда ничего плохого не делал.

– Я думаю, Ник тебе до смерти предан, – говорит Вэ-Н. – Как Государыне. Он добрый и честный. Но время от времени от него веет холодом… когда он явно ничего дурного не хотел. И знаешь… я не могу представить себе женщину рядом с ним. Иногда он так смотрит на Юношей… как на маленьких детей, на щенков, котят, птенцов… не как на взрослых людей.

– Да! – радостно соглашается Ра. – Как на маленьких детей! Он очень любит детей… а вот взрослых как-то… то ли не любит, то ли не понимает…

– Он знает, что нужно делать с детьми, – задумчиво говорит Вэ-Н. – Оберегать, лечить, играть с ними, слушать их болтовню… А вот откуда дети берутся – он словно не знает. Я никогда в жизни не видел таких странных людей. Я порой готов поверить, что Ник – демон или вправду человек-половинка. Знаешь, моя кровь, я благодарен ему и никогда не забуду его услуги… но между нами стоит что-то. Не сила рода, не Семьи, не статус… просто он совершенно чужой. Иногда у меня такое чувство, будто рядом с моим троном завёлся медведь. Очень сильный, думающий, почти как человек, даже говорящий… но медведь…

Ра проходит мимо ширмы. Шуршит шёлк.

– Я голодна. Скажи Господину Смотрителю, что Государыня хочет печёных плодов т-чень, вафель и чок, ладно?.. а о медведе… я понимаю, что ты имеешь в виду. Сестричка говорила, что в дни её метаморфозы Ник помогал ей, как мать, и смущал до слёз. Нечеловеческой отстранённостью.

Они выходят из будуара. Я выжидаю немного и тоже выхожу. Ошарашенный.

Резоны КомКона: они агрессивны, они опасны, у них неконтролируемые инстинктивные импульсы, которые могут побуждать их сражаться со всем, что шевелится. Они не смогут общаться с нормально воспроизводящимися расами без эксцессов. И бред это всё собачий.

Я так надеялся, что уже стал им своим! Я приложил так чертовски много сил, чтобы стать им своим – а они считают меня медведем в гостиной! Они чуют во мне чужое. Они иногда делают вид, что приняли меня – из чистого великодушия – но никогда не затевают со мной своих шутливых потасовок, которые заменяют им любовную игру. Они мне ближе, чем я им.

И уж конечно, никто из них никогда не изменится для меня – глупо, но отчего-то эта мысль огорчает меня неожиданно сильно. И вдруг приходит ещё одна.

Я – самый успешный резидент на Нги-Унг-Лян. Со всеми остальными что-то случилось. Мне говорили разные вещи, я смотрел рекомендованные к просмотру записи… я принял за чистую монету доклад о фобиях, убийствах и нервных срывах… о том, что андрогины землянам до тошноты отвратительны. О том, что они смертельно опасны беззащитным перед Кодексом Этнографа пришельцам.

Всё это – деза. Обман. Меня напугали букой, как младенца, который может полезть в подвал без спросу. Меня подстраховали, как ребёнка – или…

Вот интересно, а что, в действительности, произошло с остальными? Почему я больше не верю в то, что местные жители их неспровоцированно убили? Почему я перестал верить не только информации КомКона, но и некоторой части информации своего родного Этнографического Общества? Кто-то из нашего начальства хранит репутацию сотрудников? Репутацию конторы?

Что делали на Нги-Унг-Лян мои соотечественники? Что на самом деле они делали?

У меня под рёбрами ворочается холодный и склизкий клубок змей. Неверие и стыд.

И именно в таком состоянии я натыкаюсь на посла Анну. Он сидит на подоконнике в обширной гостиной, украшенной громадными панно, вышитыми стеклярусом на шёлке, и с полуулыбкой смотрит в окно, подняв створку, обтянутую пергаментом.

– Привет, Львёнок, – говорю я.

Он оборачивается, улыбается уже мне. Мечтательно. На нём – надраенная кираса, широченный камзол из бархатистой тёмно-синей материи поверх неё, высокие сапоги, подкованные сияющими железками. Анну при полном параде.

Я выглядываю в окно. Во дворе, у каменной чаши с вечнозелёным кустарником, милый-дорогой Ча, украсивший себя, чем Бог послал, болтает с сменившимися с караула гвардейцами.

– О поединке мечтаешь, Львёнок? – спрашиваю я, на миг ощутив что-то вроде лёгкой ревности.

– Не сейчас, – говорит Анну. С этакой светлой грустью. – Перед отъездом.

– Почему? – удивляюсь я. – Как же ты… когда же проигравший меняться будет, если что?

– Не будет меняться, – говорит Анну с той же улыбочкой. Маниакальной. – Не будет проигравшего.

У меня на миг выбивает дыхание. Анну смотрит на Ар-Неля за окном повлажневшими блестящими глазами. С рискованной нежностью.

– Ты что это задумал, посол? – говорю я далеко не так дружелюбно, как хотелось бы.

– Да, – говорит Анну и кивает. – Он умрёт, да. Или умру я. Да. Между нами – граница, статус… но я… он умрёт. Я думаю.

– Нет, – говорю я. – И не думай даже. Забудь. Я поговорю с Ар-Нелем, я его запру, в конце концов! Он – мой друг, я не позволю тебе так с ним поступить.

Глаза Анну суживаются.

– А как ты ему запретишь? – говорит он с нажимом и насмешливо. – Ты его удержишь? Ветер удержишь? Огонь запрёшь? Он тебя послушается?

Его несёт. Я вдруг понимаю, что на самом деле он влюблён до полного сумасбродства. В его голосе я слышу абсолютное восхищение, чистое, как кактусовый цветок. Сукин сын.

Герой-любовник. Немедленно привести в чувство.

Южане в экстремальные моменты вступают в плотный телесный контакт. Я хватаю его за отвороты камзола и тяну к себе. Выдыхаю в лицо:

– Хочешь миссию провалить? Думаешь, я не расскажу Снежному Барсу? Ар-Нель – его любимый слуга, друг, можно сказать, а ты из-за своего дурного сантимента собираешься его убить? Всё равно, что – украсть? Молодец.

И Анну теряется, пасует, отстраняется, криво усмехается, убирая мои руки со своей одежды.

– Брось, Ник… так это я… это шутка. Зачем мне убивать его? Смешно же…

– Ничего смешного, – говорю я хмуро. – Ты вправду об этом думал, со стороны видно. Он с тобой, как с другом, доверяет тебе – а ты хочешь убить, варвар… чтобы он тебе на нервы не действовал, да? Слишком хорош для тебя? Нельзя тебе любить северян? Не можешь любить, не умеешь, да, убийца?

Анну скользит взглядом по потолку и по стенам. На его скулах горят красные пятна. Я вдруг замечаю, какое у него милое лицо, когда он забывает строить из себя мачо – скуластое, с чуточку азиатским раскосом, четким очерком рта, жёстким взмахом бровей и при этом – с несколько детской, наивной манерой смотреть на собеседника.

Мог бы быть в высшей степени своеобразной восточной красоткой, думаю я – и едва удерживаюсь от приступа истерического смеха.

– А я – я правда, я понимаю, – говорит Анну смущённо.

– Что понимаешь? – окликает Эткуру, подошедший сбоку. – Экхоу, Ник. Привет, Ник.

– Привет, Львёнок, – говорю я. Эткуру – некстати.

Старший посол хмур и зол. Его, впрочем, нормальное расположение духа в Кши-На – в той жуткой дыре, куда его явно сослали за какие-то тяжкие грехи. Его нормальная мина – презрительная гримаса, его нормальная поза – ладонь на эфесе. Очень ему тут плохо и не нравится.

Каждый раз при встрече задаюсь вопросом: умеет Эткуру ад Сонна улыбаться или нет. А улыбка его украсила бы – физиономия у него интересная. Почему-то напоминает мне египетские статуи юных фараонов – видимо, из-за длинных раскосых глаз, точной и мягкой линии скул, чувственных губ и слегка оттопыренных ушей. Шикарен, в общем; даже белый шрам, пересекающий тёмную щёку, его не портит. Чувствуется порода. Хотя, какая у них порода – все поголовно дети короля и плебеек!

Второй вопрос: глуп Эткуру или прикидывается. С одной стороны, он, вроде бы, абсолютно не умеет вести переговоры – никакой дипломат вообще. Чуть что – срывается на стук ботинком по трибуне. «Это – не будет. Лев сказал, так». Склонен давить, пока не хрустнет. Вдобавок, он хуже говорит на языке Кши-На, чем Анну. А с другой стороны… возможно, всё это южный способ демонстрировать непреклонность и силу… а у миссии есть какие-то цели, помимо декларируемого спасения двадцать шестого принца.

– Что ты говоришь ему? – спрашивает Эткуру меня. – Что он торчит здесь? Глядит на того Барсёнка, так? На Барсёнка Ча? Не может найти дело?

– Вам, наверное, скучно здесь? – отвечаю я вопросом на вопрос и улыбаюсь. – Здесь, в Кши-На, вам, Львятам – скучно, да?

Эткуру морщит нос.

– Нет. Не скучно, нет. Надоело, так. Глупо. Долго.

– Северяне не прислушиваются к твоим словам? – спрашиваю я сочувственно.

– Северяне придумывают много своих слов, – усмехается Эткуру. – Снежный Барс может говорить, говорить и говорить – а так ничего и не скажет.

– Тебе тоже непросто тут, Львёнок? – говорю я. – Тут, в чужой стране, среди чужих? Да?

Эткуру бросает на меня быстрый взгляд:

– Тоже чужой здесь? Ха, я вижу, ты чужой. Не такой, как северяне. Понимаешь больше. Откуда?

– Я тоже с севера, но не из Кши-На, – говорю я, чувствуя, как между мной и послом ломается лёд. – Я горец. Пришёл сюда издалека, после того, как мои родственники погибли. Умерли в мор.

– Ты ко двору здесь, – говорит Эткуру.

– Мне нравится разговаривать с людьми, – говорю я. – А люди любят, когда их слушают. Правда?

– А мне вот не нравится с ними разговаривать, – говорит Эткуру. – С язычниками. И я им не нравлюсь – но так и должно быть.

Я улыбаюсь.

– Послу полезно нравиться хозяевам, – говорю я. – Так проще получить то, что нужно стране посла. Как ты думаешь, это правильно?

Эткуру неожиданно ослепительно улыбается в ответ. У него обнаруживаются острые искорки в глазах, яркие зубы и ямочки на щеках. Первый вопрос снят.

– Пойдём отсюда, – говорит он мне. – Пойдём в наше… жильё. Выпьем вина.

Я киваю и отмечаю движением зрачков начало рекомендованной съёмки. Вот, далёкая родина, смотри! Это – лянчинцы, южные варвары! Вот – их упрямый посол, злыдень-Эткуру. И вот – мы идём бухать в флигель для гостей, в самое их логово, на территорию Лянчина. И Анну, явно обрадовавшись, что мы оставили его в покое, снова садится на подоконник – но это пока неважно.

* * *

Уже почти закончив с обедом – доедая кусок холодной свинины – Элсу услышал лёгкие шаги на лестнице. Он вытер жирные руки куском холста и встал, подойдя к решётке.

Зи-А. Вряд ли кто-нибудь ещё в такое время. И видеть Зи-А Элсу был рад. Вот так просто – рад. Причин много – и то, что Зи-А не солдат и быть солдатом не может, причина вовсе не главная.

Каморка на башне закрывалась одной только решёткой с таким расстоянием между прутьями, что Элсу и Зи-А легко могли просунуть между ними руки. Здесь, в бывшем караульном помещении со стрельчатым окном, в которое виднелся далёкий горизонт в синей дымке, Элсу чувствовал себя гораздо легче морально, чем в подвальном каземате, несмотря даже на холод – и он подозревал, что его переселили на башню не без участия Зи-А. И солдаты перестали брезгливо коситься на Элсу не без участия Зи-А. Странная правда.

В самом начале знакомства Элсу думал, что Зи-А ничего не понимает. Не понимает, что лянчинцы – враги северян. Не понимает, что сам не представляет для южной армии даже той минимальной ценности, какую имеет рабыня – в случае победы Зи-А просто прикололи бы, как ягнёнка, даже не взглянув на его милое бледное лицо; в худшем случае – прикололи бы… потом, разобравшись, что с ним не так. Да что там! Элсу казалось, что Зи-А не понимает даже, насколько он сам – неудача Творца, ошибка, которую из странных соображений не исправили.

И всё это оказалось заблуждением. Зи-А всё понимал и не был ошибкой. И за две луны плена Элсу сам начал понемногу понимать, что мир сложнее, чем казалось раньше, а ошибкой вполне может оказаться его собственный привычный взгляд и даже привычный взгляд братства вообще. Время от времени Элсу становилось до оторопи жутко от таких мыслей, но тогда надо было просто подумать о чём-нибудь другом.

Может, попросить Зи-А сыграть на флейте, которую он всегда носил в рукаве – завёрнутой в кусок шёлка, расписанного синими цветами. Обычно он не отказывался… Или Зи-А приносил горячий сосуд с длинным носиком и пару крохотных стеклянных чашек – тогда они пили здешний травник, сладковатый и терпкий, стоя по разные стороны решётки. Или Элсу учил Зи-А петь песни на языке Лянчина. Или Зи-А рассказывал истории… Младший сын коменданта крепости, калека отроду, знает крепость, как собственную комнату, ходит всюду – кто ему запретит? – и скрашивает пленнику жизнь… невозможная ситуация.

– Привет, Львёнок, – сказал Зи-А, подходя. Он рассеянно улыбался, как всегда, и, как всегда, его голубые глаза, прозрачные и пустые, остановились где-то в дальнем углу комнаты. – Ты слышишь запах снега? Сегодня пришла зима.

– Прости, я видел снегопад, – сказал Элсу и смутился, как всегда, говоря с Зи-А о зримом мире.

Зи-А чуть пожал плечами.

– Это ты – прости. Я иногда забываю. Я задумался. Хочешь печенья?

– Да, – Элсу коснулся решётки – и Зи-А тут же ткнул в его ладонь сверток, пахнущий сдобным тестом. – Знаешь, я иногда не понимаю… не понимаю, откуда ты знаешь, где мои руки. Ты же их не видишь…

Зи-А снова пожал плечами.

– Я сам не понимаю… во всяком случае, объяснить не могу. Ну это как… как жаровня. Ты же не можешь не знать, где она находится, правда?

Элсу развернул бумагу. Печенье выглядело замечательно – и он тут же откусил кусочек.

– Нравится? – весело спросил Зи-А.

– Да, роскошно… но я все равно не понял: я же не такой горячий, как печь!

– Но я же не такой деревянный, как некоторые! Мне хватает твоего тепла – тем более, мы близко стоим.

– А если далеко?

– Далеко – я слышу. Ты ведь не можешь не дышать – а пыхтишь, как запряжённый тяжеловоз.

Элсу усмехнулся, хотя слова Зи-А его вовсе не позабавили. Он всё-таки был не в силах себе представить, как Зи-А может жить. Как вообще можно жить, не видя?! Боец, потерявший глаза во время сражения, попросил бы себя добить; как отец мог оставить в живых младенца, который обречён жить без глаз?! И тем ужаснее и удивительнее был постоянный тон Зи-А – спокойный и весёлый, будто вечная беспросветная темнота, в которой он существует, совсем не ужасна…

– Я люблю зиму, – сказал Зи-А. – Мне очень нравится запах снега… и это ощущение, когда с мороза возвращаешься в тёплую комнату. Когда горят щёки – и становится радостно без всякой настоящей причины. Когда в жаровне трещит огонь, а за окном воет ледяной ветер – как-то особенно уютно, правда?

– Не люблю холод, – возразил Элсу. – Дыхание смерти этот твой ледяной ветер, так старики говорят… Хорошо ещё, что у вас тут не такая длинная и тёмная зима, как далеко на севере… Э, послушай, а по какому случаю такое печенье? – вдруг спохватился он. – Что вдруг?

– Это – подарок для меня, – сказал Зи-А с непонятным выражением лица. – А я хочу сделать подарок тебе. Мы скоро расстанемся.

– Ты уезжаешь? – с сожалением спросил Элсу. – Надолго?

– Это ты уезжаешь, – Зи-А легко дотронулся до его руки. – Государь прислал за тобой людей. Ты уезжаешь в Столицу – за тобой скоро приедут твои родственники и ты вернёшься домой. А я… – он выдержал многозначительную паузу и, не выдержав, счастливо улыбнулся и торжественно сообщил. – Я получил письмо от Официального Партнёра.

Здешний безумный обычай. Двое парней-ровесников искушают судьбу. И какой-то мерзавец вызвал на бой Зи-А! А этот дурачок – радуется!

– Зи-А, ты, наверное, с ума сошёл! – выпалил Элсу, совершенно забыв о себе и собственной судьбе. Он схватил северянина за руку и подтащил к себе, прижав к решётке. – Как ты собираешься с кем-то драться – ты слепой! Тебя просто убьют – и всё! Ты смерти ищешь?

– Не дёргай меня так, – преувеличенно возмутился Зи-А, отстраняясь. – Это было неожиданно, я колено ушиб, – и сбился с тона, рассмеявшись. – Видишь ли, Львёнок, ты напрасно думаешь, что я никогда ни с кем не рубился. Мои Братья и солдаты Отца…

– Они тебя жалеют! – выдохнул Элсу. – Они тебе подыгрывали! А этот гад – он не сможет тебя жалеть: кто даст тебе победить, это смешно!

– Я не слишком надеюсь на победу, – сказал Зи-А просто. – Но я страшно рад, что Юноша Эр-Нт из Семьи Тья – они живут в городе, его отец – Председатель Департамента Добродетели, так вот – что Эр-Нт вызвал меня на настоящий поединок.

– А если ему приказал отец? – Элсу сморщил нос.

– Нет! – Зи-А мотнул головой, и его бледные щёки вспыхнули. – Его отец не слишком одобряет нашу близость. Я слишком хорошо знаю Эр-Нта, хоть и не верил, что он мне Официально напишет. Это он сегодня привёз мне печенье. И мы утром… попробовали… – и хихикнул. – Не печенья, а спарринг – мы уже год не рубились.

Вкус печенья моментально стал отвратительным. Элсу положил свёрток на край стола и с трудом проглотил сладкую слюну.

– Ты что… – еле выговорил Элсу, – ты хочешь быть его рабыней?

– Если проиграю – буду его подругой, – сказал Зи-А. – Он не жалеет меня – я чувствую такие вещи. Ему нравится… что я готов драться всерьёз.

Элсу взмахнул рукой, намереваясь ткнуть Зи-А в плечо – но северянин подставил ладонь, быстро и чётко, как в бою.

– Я всё чувствую, – сказал Зи-А. – Я чувствую твои движения, я чувствую лицом движение воздуха. Не думай, что я беззащитный. Ты когда-нибудь видел, чтобы я спотыкался?

– Он может убить тебя случайно! – Элсу несло, он никак не мог успокоиться, чувствуя досаду, злость на неизвестного Эр-Нта и такой же мучительный страх за Зи-А, какой в день своего первого и последнего боя чувствовал за себя. – А если не убьёт – тогда… ты хоть знаешь, каково это? Какой это грязный ужас – переламываться?!

– Для настоящего бойца поражение – не повод для паники, – улыбнулся Зи-А. – И это вовсе не грязно – не грязнее, чем любой бой. И даст нам возможность уже никогда не разлучаться – что бы не говорили наши Старшие Родственники.

– Даст ему возможность смотреть на твои конвульсии? – спросил Элсу, содрогаясь.

Зи-А провёл пальцем по костяшкам его кулака, сжатого на пруте решётки.

– Разве ты стал бы так говорить о раненом друге? Разве это правильно?

– Зи-А, ты ещё ничего не знаешь о жизни – и ты слепой! С того момента, как у тебя выбили меч – ты не друг! Ты – никто. А этот гад – он врёт тебе! – сказал Элсу с горечью. – Он нашёл себе лёгкую добычу, как ты можешь не понимать?! Наверное, он рад, что ему придётся рубиться со слепым – ведь это всё равно, что поймать котёнка…

Оживление погасло на лице Зи-А, будто кто свечу задул.

– Если бы Эр-Нт считал меня слабаком, он побрезговал бы со мной драться, – сказал северянин глухо. – И уж во всяком случае, не написал бы мне такого письма… «Ты будешь слышать за двоих, я буду видеть за двоих»… и не приехал бы, чтобы прочесть его вслух. Ты несправедлив, Элсу.

– Просто – ты милый! – в отчаянии Элсу врезал кулаками по решётке. – И вместо того, чтобы дружить с тобой, твой Эр-Нт думает о тебе всякое разное! А ты – ты ведь его лица не видишь!

Зи-А неожиданно рассмеялся.

– Зато слышу его дыхание! Послушай, Элсу, я же не маленький ребёнок, я знаю, откуда женщины берутся – я даже знаю, откуда берутся дети… Знаешь, что я придумал? Я упрошу послов позволить тебе посмотреть на поединок. Не сбежишь же ты с крепостного двора – и потом, тебе уже ни к чему бежать: ты и так скоро поедешь домой. Хочешь взглянуть?

– Я хочу, – в волнении Элсу ухитрился пропустить мимо ушей большую часть сказанного. – Я хочу посмотреть на этого типа. Ты, Зи-А, был моим другом всё это время… если бы не ты, я всё это время не разговаривал бы ни с одной живой душой, тут – все враги мне… и я… мне тяжело думать, что с тобой могут поступить подло.

Зи-А улыбнулся и тряхнул головой, закинув за спину толстую косу удивительного цвета – тёмно-рыжую, как кора северных кедров.

– Не поступят – ну, ты же захочешь выйти отсюда в такой замечательный день! Мне не давали ключ от твоей… камеры… но сегодня всё уже решено, тебя всё равно выпустят. Жди, за тобой придут!

Элсу кивнул, сообразил, что Зи-А не видит его движений, и сказал: «Да, я жду» – Зи-У просиял и сбежал с лестницы. Элсу стоял у решётки, слушал его быстрые шаги – такие уверенные, будто его товарищ-северянин видел ступеньки – и пытался сладить с тревогой и болью в сердце.

Зи-А казался Элсу своего рода членом братства северян – если можно так говорить о язычниках, вовсе не состоящих друг с другом в родстве – с ним можно было общаться, не роняя себя. И этот слепой язычник, который приходил поболтать с врагом как с приятелем – он много стоил, но болтовня Зи-А о поединках казалась Элсу совершенно дикой; у него не выходили из головы образы собственных изменяющихся волчат, жалкие и ужасные – а Зи-А с наивной непринуждённостью болтал о метаморфозе, словно новое тело для него не более значимо, чем новая одежда. Зи-А не понимал! Он не представлял, на что идёт, соглашаясь рубиться со здоровым парнем! Зи-А не видел – и не мог себе представить, что его тело может превратиться в комок сплошной боли; он не видел – и не знал, что такое женщина, соблазнительная и ничтожная вещь мужчины…

И Элсу, оскорблённый и встревоженный за Зи-А, метался по камере, как пойманный лис по клетке, пока с лестницы не донеслись шаги и голоса. Элсу остановился у узкой бойницы, скрестив руки на груди и стал дожидаться гостей.

Гости Элсу удивили: с комендантом и парой примелькавшихся офицеров крепости пришёл О-Наю, который, насколько Элсу знал, покинул крепость через пару дней после стычки, но ещё удивительнее было то, что Зи-А держал маршала под руку.

– Привет, О-Наю, – сказал Элсу холодно.

– Тебе повезло, Львёнок, – отвечал маршал в том же презрительно-надменном тоне, каким разговаривал с Элсу и раньше. – Не думаю, чтобы ты имел какое-нибудь серьёзное значение для своей родни, но Лев, по-видимому, решил не допускать прецедента…

– Дорогой Дядюшка, – Зи-А тронул О-Наю за руку, – пожалуйста, я прошу вас – Элсу не виноват во всех бедах, которые творили южане с начала времён!

Комендант нахмурился и прикрыл ладонью глаза, но жестокое лицо маршала чуть оттаяло.

– Что ж смущаться, дорогой Господин О-Бри, – сказал он коменданту с тенью улыбки, – вы ведь и вправду приходитесь мне троюродным братом, а ваш Младший достаточно смел, чтобы быть достойным вашего рода… – и повернувшись к Элсу продолжал другим тоном. – Лошади готовы, но Младший О-Бри хочет создать другой прецедент – варвар, присутствующий при поединке. Ты будешь иметь возможность его поздравить… хотя я и сомневаюсь в благодетельности твоих благословений.

Поздравить, потрясённо подумал Элсу. Что за бред! С чем – поздравить?!

Комендант щёлкнул ключом в замке. Элсу вышел на лестницу с ощущением полной нереальности происходящего. Зи-А наполовину обнажил клинок великолепного меча – прямого, как носят северяне, той чудесной ковки, которая оставляет муаровые следы на металле.

– Элсу, дотронься до этого! – воскликнул он, сияя. – Это – подарок Дядюшки, молния – правда?!

О, демоны подземелий и водных бездн, подумал Элсу, ты ведь не видишь его! Жалость – такое подлое чувство, жалость – так отвратительно тебе и так унизительно тому, кого жалеешь! Элсу заставил себя стряхнуть жалость с души, спросил О-Наю:

– А мой меч вернёте? – и его голос прозвучал злее, чем хотелось.

– Нет, – ответил маршал брезгливо. – Его получат твои братья.

От унижения Элсу кинуло в жар.

– Хочешь показать языческой черни Львёнка без меча? – не выдержал он.

– Да, – бросил О-Наю кратко и насмешливо.

Зи-А тронул маршала за подбородок, повернув его лицо к себе – у коменданта на лбу выступили капли пота.

– Дорогой Дядюшка, – сказал Зи-А умоляюще, – я прошу вас позволить Элсу не чувствовать себя пленным хоть один только час! Он ведь не враг нам больше – к тому же я не верю, что он будет опасен для гарнизона крепости, – добавил Зи-А с лукавой улыбкой. – Вы были так великодушны к пограничникам – покажите же пример великодушия к побеждённым врагам, Дядюшка…

Элсу впервые увидел, как О-Наю смеётся.

– Жаль, что ваш Младший останется здесь, Господин О-Бри, – сказал он. – Этот маленький лис, умеющий поймать не только цыплёнка, но и воробья, мог бы делать политику при дворе. Отправьте вашего ординарца к моим людям – пусть пришлют меч Львёнка. Это может быть забавно.

– Благодарю, – сказал Элсу, имея в виду Зи-А, а не О-Наю.

Один из пограничников накинул Элсу на плечи полушубок:

– Сегодня началась зима, Львёнок – не окоченей… – и Элсу подумал, что надо было бы сбросить его с себя, но удержался.

О-Наю и его свита спустились по лестнице в кордегардию, и вышли через неё в крепостной двор. Элсу шёл за ними, а за ним, по пятам – рослый солдат – но этот докучный конвой воспринимался лишь краешком глаза и разума: Элсу отчаянно хотелось покинуть свою тюрьму, хотя бы под стражей.

В кордегардии и крепостном дворике было непривычно многолюдно. Снег сделал мир вокруг ослепительно чистым и нарядным, а поверх снега, на кронштейнах для факелов, висели ярко-красные фонарики. После казарменной затхлости особенно остро и сладко пахло зимней свежестью и пряным дымом с маленькой, вытащенной во двор жаровни.

Элсу увидел многих примелькавшихся пограничников, свободных от патрулирования на сегодня – с красными лентами в волосах или на поясе – и совершенно неожиданных в крепости штатских. Светловолосый парень в меховой безрукавке поверх странной здешней одежды, пивший с офицерами травник, стоя у лестницы на крепостную стену, просиял, сунул кому-то в руки свою чашку и заорал на весь двор:

– Привет, Медный Феникс!

– Привет, Южный Ветер! – закричал Зи-А, отпустил локоть маршала и побежал через двор. Солдаты расступались в стороны – и Зи-А ни разу не оступился, будто зрячий. Светловолосый дёрнулся к нему навстречу – и они схватились за руки в центре широкого круга, возникшего неожиданно и спонтанно – но на удивление чётко, будто зрители долго тренировались организовывать подходящее для поединка место.

– Почему «медный»? – спросил Зи-А, смеясь и морща нос. – Мне не нравится запах меди и вообще – это слишком мягкий металл…

– Мне будет тяжело тебе объяснить, – сказал светловолосый – очевидно, тот самый Эр-Нт, подумал Элсу с неприязнью. – Ты не понимаешь, что такое цвет… Но неважно. Всё равно я не стану больше тебя так называть. Осенний Клён – это тебе нравится больше?

– Да, – Зи-А кивнул. – Запах осенней листвы меня простоочаровывает. И я помню… кое-что… – добавил он, смеясь.

Они болтали, как старые и близкие друзья, а Элсу, оставшийся стоять шагах в пятнадцати, в стороне, прислушиваясь к этой болтовне, чувствовал тянущую тоску, почти боль, которую не мог себе объяснить. Будь у него малейшая возможность, Элсу вызвал бы Эр-Нта на поединок – не на северную непристойную игру, а на настоящий, на смертный бой. С другой стороны, он видел, как Зи-А разговаривает с этим убийцей… и противоречивые чувства сшибались в душе, разбиваясь на острые осколки…

– Привет, командир, – вдруг услышал Элсу совсем рядом.

Обращение на лянчинском обожгло его, как струя кипятка. Он вздрогнул и обернулся.

Голос был незнакомый – и внешность была незнакома. Незнакомая рабыня – и тут Элсу ощутил, как кровь прилила к щекам: нет, знакомая, даже слишком. Светлый шрам, рассекающий бровь. На тёмном, ярком, потрясающе красивом лице.

В сущности, ясно же – эти несчастные девки остались в крепости, они – солдатские шлюхи. Ясно и то, что метаморфоза могла бы оказаться эффектной: рабыни войны, принадлежи они кому-нибудь из порядочных людей, рожают хороших детей, рожают много и легко, в том и ценность рабынь войны. Но увидеть такое Элсу никак не ожидал.

За две прошедших луны волосы рабыни отросли – были собраны сзади в пучок и украшены алой лентой. Её уши прокололи, вставив подвески с ярко-оранжевыми, сладкими на вид, как ягоды, круглыми камешками. Ожерелье из таких же оранжевых шариков в два ряда охватывало её голую шею – а на её плечах лежала накидка из какого-то пушистого меха, мягко и легко подчеркнув совершенство нового тела. Но дикость зрелища заключалась не в этом – и даже не в длинном ноже в ножнах тиснёной кожи на бедре рабыни.

Дикость – и ужас – были в её взгляде. В том, как она подошла – посмела подойти – к мужчине, к Львёнку. В выражении лица – без страха, стыда, вины – одно лишь участие, в которое Элсу не поверил.

Раньше это был просто ординарец Кору, честная душа. А теперь – с этими блестящими глазами, с этой точёной шеей, дорисованной сладкими бусами до нечеловеческого совершенства, с этим платком оранжево-жёлтого шёлка, превратившим человеческую талию и бёдра во что-то цветочное, облачное или медовое, с грудью, укутанной пухом, как созревающий плод – лепестками, даже с этой светлой полоской шрама, рассекающей бровь – Кору стал гуо, чудовищно прекрасным, обольстительным и опасным созданием, демоном, обрезанным и взятым самим Владыкой Преисподней, а после выпущенным в мир на погибель несчастным человеческим существам… Девка так невероятно сильно отличалась от образа, который все эти две луны стоял у Элсу перед глазами, что он отшатнулся.

Видимо, ужас во взгляде Элсу привел рабыню в себя. Она смутилась, растерялась и опустила ресницы, став больше похожей на нормальную человеческую женщину – но всё равно казалась Элсу выходцем с того света.

– Прости, командир, – пробормотала она тише, отчего её голос перестал звучать так зачаровывающе. – Мне нельзя было приближаться к башне, а я давно хотела спросить… ты ведь в порядке? Я хочу сказать – голова не болит больше?

– Давно уже, – машинально ответил Элсу.

Рабыня подняла глаза и взглянула ему в лицо – робко, нежно и настолько желанно, что Элсу едва сдержал мгновенный порыв либо ударить её, либо сдёрнуть мех, открыв её шею и грудь совсем.

– Это хорошо, – сказала она с чуть заметной улыбкой, за которую им обоим определённо полагался ад. – Я всё время о тебе думаю. Жаль только… Наверное, хорошо, что Лев прислал за тобой людей, командир, но жаль, что мы больше не увидимся. Я всегда любила тебя.

– Что?! – прошептал Элсу, отступая на шаг.

– Любила, – кивнула рабыня, грустно улыбаясь. – Но мы ведь… ты знаешь, мы – рабы Истинного Пути, мы не смеем делать то, что хочется, мы боимся… если бы Закон разрешал нам вот так играть – как этим детям, как этому слепому мальчику… может, я рожала бы детей тебе… если бы ты захотел, если бы Творец разрешил… ты ведь тоже… тебе ведь нравилось общаться со мной, ты мне верил…

– Я бы тебя бил, – брякнул Элсу, пытаясь уместить услышанное в голове.

Рабыня улыбнулась так, что у него упало сердце.

– Может быть, не всегда?

– Ну что ты говоришь! – воскликнул Элсу в тоске. – Ты что, хотела бы, чтобы я тебя отлупил и обрезал? Действительно?! Вот хотела – на скачках, на собачьих боях, во время наших спаррингов – ты об этом думала?!

– Нет, – сказала рабыня, вздохнув и отводя глаза. – Тогда я была такая же дура, как и все. Я… я не знаю… я иногда всех ненавидела… и мне просто хотелось служить тебе… Но теперь – теперь я всё понимаю и знаю, как надо. Как сделать… красиво…

– Быть девкой?! – зло бросил Элсу и тут же пожалел об этом.

Рабыня пожала плечами.

– Лучше быть девкой на севере, чем рабыней на юге, – сказала она тоном, в котором Элсу вдруг узнал прежнего, спокойного и рассудительного Кору. – Знаешь, почему наши пленные не возвращаются домой?

– Да. Ты ж сама сказала…

– Знаешь, – продолжала рабыня, в которой Элсу всё больше и больше узнавал своего боевого друга, – я иногда ужасно боюсь за тебя. Тебя отвезут домой – и один Творец знает, что с тобой будет.

– Да. Северяне сделают всё возможное, чтобы меня опозорить.

– Нет, командир. Им и делать ничего не надо. Лев и твои братья всё сделают сами.

Между тем, Зи-А и его светловолосый друг начали поединок – и Элсу поразился тому, насколько это вдруг отошло на задний план.

Да, Зи-А выглядел не таким беспомощным, как можно было подумать – и Эр-Нт разговаривал с ним, то и дело бросал реплики, будто хотел таким образом чётче обозначить себя в тёмном мире Зи-А. Да, невероятное зрелище явно развлекало и восхищало пограничников, которые затаили дыхание, чтобы не мешать Зи-А слышать соперника. Да, пару раз он ухитрился парировать удары Эр-Нта очень эффектно. Да, с его лица так и не сходила та самая рассеянная улыбочка, что и всегда – только более напряжённая. Но всё это уже не имело отношения к Элсу.

Элсу вдруг понял, что самим согласием на бой Зи-А отдалился от него на другой край Вселенной. Что, как бы всё не сложилось, между ним и Зи-А ничего больше не будет. Что Эр-Нт для Зи-А – не угроза, не враг и даже не чужой. Что несчастный калека, в сущности, гораздо счастливее его самого – и смысл этих разговоров по вечерам сквозь решётку, этого травника, этих песен и этого отвратительного печенья под самый конец заключается именно в том, что Зи-А пожалел Львёнка. Сам он не нуждался в жалости.

Лучше быть слепым, чем одиноким.

А Элсу вдруг из ощущения одиночества, беспросветного, абсолютного одиночества, увидел своего верного, честного друга, способного простить нереально много – да пусть даже и ставшего рабыней, что с того?! Они оба оказались в плену – в грязи – обстоятельства и судьба сыграли против них, Творец отвернул лик – но если ты пал сам, зачем унижать другого падшего больнее, чем это сделала судьба? А если этот падший когда-то спас твою жизнь?

– Кору, – сказал Элсу, и голос сорвался, потому что горло перехватило. Он кашлянул и сказал снова. – Кору… я заберу тебя отсюда. Ты будешь только моей рабыней. Я постараюсь.

– Я уже не Кору, – сказала рабыня. – Северяне зовут меня Ласточка. И… ну ты же знаешь… сам говорил, командир… что со мной было.

– Знаешь, что… это не важно, совсем не важно. Мы с тобой… мы попали в беду, а остальное… а где Варсу, кстати? – вдруг вспомнил Элсу.

– Она теперь здесь не живёт, – сказала рабыня. – Она… тут говорят «вышла замуж». Она теперь рабыня одного здешнего, младшего офицера, живёт в доме его отца, в городе. Будет рожать ему детей. Этот офицер меня называет «сестрёнка», знаешь это слово? Хорошее слово…

Элсу покачал головой. Рабыня вздохнула. В этот момент Эр-Нт закончил поединок, выбив меч у Зи-А из рук. Все орали, кто-то поздравлял Эр-Нта, кто-то вопил, что на Зи-А смотрят Небеса, солдаты пили вино, девки зажигали фонарики, Эр-Нт унёс Зи-А в дом для офицеров, перекинув его через плечо, как правильный трофей, Зи-А, скорее, делал вид, чем отбивался всерьёз, а шикарный штатский в золотых галунах и полосах чёрного блестящего меха говорил коменданту:

– Вы знаете, Уважаемый Господин О-Бри, я, в сущности, был против брака сына с вашей дочерью – но сейчас ничего не могу сказать. Сильная, храбрая девочка… вопреки своей слепоте. Надеюсь, они будут счастливы, пошли Небо здоровья их детям…

– Вот забавно, – сказал Элсу рабыне. – Мы с ним дружили, это он убедил своё начальство позволить мне взглянуть на этот их праздник… и я его больше никогда не увижу. Даже не пришлось ничего сказать на прощанье… ну да это тоже неважно.

– Командир, – начала рабыня, но не успела больше ничего.

Высокий офицер из свиты О-Наю, простоявший рядом всё это время, как неподвижная и немая статуя, вдруг тряхнул Элсу за плечо:

– Львёнок, отдайте меч и следуйте за мной. Маршал торопится.

Элсу оглянулся и увидел крытую повозку, запряжённую парой обрезанных северных лошадей. Свита маршала стояла рядом, держа своих жеребцов под уздцы. Пограничник открыл дверцу повозки.

– Идите! – повторил офицер. – Уважаемый Господин Маршал слишком снисходителен. Вам позволили присутствовать на празднике – и теперь вы ждёте неизвестно чего… вас тащить волоком?

Элсу протянул рабыне руку – Кору на миг сжала её в ладонях и тут же отпустила. Её глаза блестели от слёз – и в этих слезах не было ровно ничего низкого. Элсу расстегнул пояс с мечом и сунул в руки офицеру:

– Хотел этого?! Хотел – так?! На, подавись.

Офицер взглянул гадливо:

– Отправляйтесь к повозке!

– Кору, я заберу тебя отсюда, – шепнул Элсу.

Рабыня обхватила себя руками и покачала головой:

– Я уже не Кору, командир…

– Ты – Ласточка, – через силу усмехнулся Элсу, и офицер, еле сдерживая раздражение, спросил:

– Вас вправду надо тащить?

Ординарец придержал О-Наю стремя. Пограничники открывали ворота. Элсу пошёл к повозке, как к адским вратам.

– Спаси тебя Творец, Командир! – крикнула Кору.

– Я заберу тебя отсюда, – прошептал Элсу, не надеясь, что она это услышит, понимая, что никогда этого не случится, осознав, что в какой-то давно промелькнувший миг жизни всё пошло не так – а теперь ничего не исправишь. Он подошёл к повозке и запрыгнул внутрь, где оказалась пара жёстких скамеек, а окошко было забрано тонкой решёткой. Следом за Элсу в повозку сел один из офицеров О-Наю; солдат на козлах свистнул лошадям.

Повозка тронула с места. Элсу забился в угол, поджав под себя ноги.

Всё было нестерпимо плохо – но Элсу решительно не мог себе представить, как изменить это положение вещей. Он просто не умел – и беспомощность становилась тупой болью внутри.

Запись N135-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Южанам не нравится образ жизни северян – и свои апартаменты они переделали, насколько смогли.

Во-первых, они мёрзнут. В комнату, где живут послы, притащили три жаровни; натоплено так, что мне непривычно – в Кши-На любят этакую свежую прохладу. В покоях Государыни – градусов двенадцать-четырнадцать по Цельсию, у южан – все двадцать или больше, и угля они не жалеют.

Во-вторых, им не нравятся изысканные запахи северных благовоний – все курильницы они убрали. Запах дыма от жаровен южанам приятнее, а ещё пахнет овчиной, потом, железом, какой-то пряной травой… Короче, гости создали себе комфортную атмосферу.

В-третьих, Север любит отстранённость и уединение, а Югу неуютно, когда все поодиночке. Видимо, ещё и с тактической точки зрения нервно – а вдруг злыдни из Кши-На решат напасть, убить? За стеной и не услышишь! Поэтому все собрались в кучу: в одной спальне – две постели послов, около двери, в углу – войлочная подстилка для стражника или слуги, в другом углу расположился, поджав ноги, толстый «бесплотный» писец Когу и разбирает какие-то бумаги. Поклонился нижайше, а зыркнул остренько – на его туповатом плоском лице глаза вполне живые и внимательные. Вот интересно, есть ли у него в свите хоть минимальное право голоса? Никудышник, всё-таки…

Эткуру плюхается на постель. Видимо, есть ещё и в-четвёртых: постели в северном стиле жестковаты – все подушки, сколько их нашлось в апартаментах, стащили сюда, на эти две кровати. И Эткуру усаживается, облокачиваясь на дюжину подушек, как падишах.

Северяне на постелях спят, а не принимают гостей. Я собираюсь сесть на пол – тем более, что его застелили войлоком поверх циновки – но Эткуру хватает меня за руку и тащит к себе.

– Садись сюда. Язычники не могут сделать нормальных подушек – пух лезет, когда на них садишься. Поэтому – сюда.

Да ну и ладно. Я сажусь рядом с ним. Он широко улыбается и толкает меня в плечо:

– Здешнее вино – отрава это, а не вино. Вино – у нас. В Чангране. Тут винные ягоды не растут. Тут ничего не растёт, так. Соня!

Я киваю, улыбаюсь в ответ. Входит Соня – человек-загадка. Мои друзья из Кши-На думают, что он – переодетая девица – у меня есть прямая возможность выяснить, что ж это за странное явление природы.

Пока Эткуру распоряжается насчет вина, я рассматриваю Соню.

На нём – странная одёжка: штаны в плиссированных складках, как юбка, широкий блестящий пояс и рубаха из шелковистой ткани – на тонкой фигурке мальчишки, подростка, хотя, для ребёнка Соня слишком высокий. Но, похоже, не девушка – грудь совершенно плоская.

Зато волосы у него длинные и роскошные, заплетены в четыре косы с серебряными зажимами вполне ювелирной работы на концах, перехвачены тонким серебряным обручем на лбу. И обруч – штучное украшение, не холопское: по северным меркам, слуга выглядит шикарнее собственных господ.

А вот лицо у Сони изуродовано. Видимо, клейма рабов – это не художественная вольность рассказчиков, а жестокая правда. А может быть, эта сложная татуировка, жутко выглядящий чёрно-синий орнамент на смуглой коже – считается украшением, а не уродством? Спирали и стрелки орнамента начинаются на лбу, под топазом диадемы, спускаются по переносице, переходят на щёки. Верхние веки отчёркнуты длинными линиями, на подбородке – последняя стрелочка, остриём к губам… Однако, южане татуируют не только женщин? Но – трофеи? Или как?

Возраст за сеткой татуировки определить тяжело, как за вуалью. Заживающая ссадина на скуле Сони нарушает узор справа… эге… Жизнь у него, однако, не малиновый сироп.

И слушая приказ, Соня не смотрит на Эткуру – ресницы опущены, руки сложены на груди – моя невольная ассоциация: «слушаю и повинуюсь». Дослушав, кланяется, бесшумно выходит, пятясь до двери – не поворачиваясь спиной.

– Эткуру, – спрашиваю я, – а Соня – бестелесный?

– Бестелесный, так, – благодушно и небрежно отвечает посол. – И безмозглый. Надоел.

– Как-то он не похож на остальных бестелесных, – говорю я. – Они обычно плотнее, грубее… и лица другие.

– Смотря когда обрезать, – поясняет Эткуру безразлично и непринуждённо, как о животном. – Если в Поре, то будет – как Когу. А если раньше – как Соня. Игрушка.

Лянчинская игрушка. Ага. Теперь понятно, почему с точки зрения северян это – чудовищное оскорбление, даже если сказали в шутку. Нельзя в Кши-На шутить такими вещами.

– Он – раб для спальни? – спрашиваю я, внутренне напрягаясь. Не знаю, как Эткуру отреагирует – северянин мог бы взбеситься из-за одного предположения. Впрочем, принц спокоен, как слон.

– Он – раб для всего. Для спальни – хуже всего, – в тоне мне чудится тень досады. – В этой спальне – я сплю, так. Рабыни Прайда – дома, а здесь – что здесь! Гуо здесь. Лев запретил брать северянок – Барс взбесится. Плебеи-девственники ведут себя, как братья. Невежество.

– «Как братья» в смысле «как львята»?

– Так. Наглые. Грязно.

– У тебя дома остались прекрасные женщины, да, Эткуру?

Принц дёргает плечом:

– Не такие, как гуо. Анну – солдат, у него были прекрасные. В песках. В чужих городах. Э-ээ, как это? Женщины пока. Женщины до. Не совсем. У меня – простые. Но мои и совсем.

Эткуру говорит на языке Кши-На сплошными ребусами, и я решаюсь.

– Эткуру, – говорю я, переходя на лянчинский, – давай разговаривать по-вашему?

Принц хохочет, как мальчишка:

– Хей-я! Ник, ты фыркаешь, как уставшая лошадь! Очень смешно.

Я смеюсь вместе с ним – у меня было маловато языковой практики.

– Это пока, Львёнок! Я обязательно научусь – слушая тебя.

– Да? Хорошо.

В комнату входит Соня. У него в руках широкая плетёная корзина – в таких северяне хранят постельное бельё и некрашеный шёлк, но слуга принца использует её вместо подноса. В корзине – бурдюк, чашки из матового стекла и завернутый во влажную ткань брусок чего-то.

– Смотри, – торжественно сообщает Эткуру, – это вино из Чанграна, это сыр из Чанграна. Это – такой сыр, какой здешним язычникам и не снился.

Соня наливает в чашки золотисто-зеленоватое вино. Эткуру подмигивает мне и пьёт – я пью вместе с ним. Ну да – северяне такого не делают. У северян в ходу сливовое вино, сладкое и крепкое – его легко выпить слишком много и понять это, когда уже нажрёшься до остекленения – или напиток из зёрен ся-и, напоминающий виски и используемый почти исключительно в медицинских целях. Северяне в принципе пьют редко – настоящих алкоголиков я ещё не видел. Лянчинцы привезли гурманскую вещь – сухое вино тонкого вкуса из каких-то неведомых местных плодов; похоже, они кое-что в виноделии понимают.

– Эткуру, это прекрасно, – говорю я искренне. – Почти как у нас дома.

Принц победительно смеётся.

– Конечно! У нас всё хорошо, Ник. Наши земли – лучше, наша вера – лучше, наши люди – лучше… Что ты тут делаешь до сих пор – в этой холодной скучной стране? Почему не подался на юг?

Я отламываю кусочек сыра. Похоже, пожалуй, на брынзу, но нежнее и не так солоно.

– Расскажи мне о Чангране, Львёнок, – говорю я. – Мне очень хочется послушать о твоей прекрасной земле.

Эткуру пьёт, мечтательно улыбается.

– Дворец Льва из Львов, Владыки Огня, Ветра и Воды, Государя Вселенной, Повелителя Судеб – не то, что этот барак, Ник. Ты представь: даже пол выложен плитками самоцветов, а стены – в драгоценной резьбе, или в мозаике, или в коврах. Розы заглядывают в окна, птицы поют, тепло всегда… лучшая псарня в Белых Песках, лучшие конюшни. Ты бы видел лошадей! Нашим лошадям холодно здесь – вот эти, что привезли нас сюда – так, вьючная порода, для караванов – а скаковые лошади! Это порыв ветра, покрытый золотым атласом, понимаешь? – и отхлёбывает вина. – И поле для скачек гладкое, как стол. Необрезанные жеребцы по нему не скачут – летят…

– Любишь лошадей, Львёнок?

– Люблю скачки. Люблю лошадей – диких жеребцов. Знаешь, Ник, с лошадками можно ладить – если силён духом… страх они чуют, но и силу уважают. Как я выиграл скачки в день Небесного Взора, а! Сам Лев надел этот перстень мне на палец…

Хороший перстень. Прозрачный топаз в золоте занятно смотрится рядом с очевидным кастетом в виде львиной головы из закалённой стали. Ага, наш Эткуру начал хвастаться… южанин! Темперамент соответствующий…

– Наверное, под тобой был прекрасный конь, да?

– Ник, да что! Ураган, смерч – а не конь! Чёрный сполох, копыта земли не касаются… Знаешь, я потом приказал сводить его с другими жеребцами – ни один не смог сразиться с ним на равных! У него сейчас табун кобыл, жеребята – чудо, какие жеребята… Пару я отобрал, не буду продавать… жаль, нельзя показать тебе – ты, кажется, что-то понимаешь, не то, что здешние язычники!

Отхлёбывает ещё и улыбается совершенно лучезарно. Душка наш Львёнок, когда выпьет.

– А северные лошади тебе не нравятся, да?

– Северные… да не то, чтобы они были совсем плохи. Жеребец Ча, рыжий – он ничего, да, у него резкие движения, ноги сильные, маленькие ушки… Я посмотрел бы на конюшню Барса…

Есть контакт! Я обещаю Эткуру показать конюшню Барса, и слушаю, как он хвастается, перемежая информацию с ностальгией. Бедняге Эткуру не хватает сильных ощущений; он привык скакать верхом на диких лошадях, рубиться с солдатами, смотреть на собачьи и паучиные бои или, в крайнем случае, на жонглёров факелами и ножами. Пижоны-северяне нагоняют на него тоску – гордому сыну Юга тут сдохнуть можно от изысканности. Вдобавок, в отличие от Анну, Эткуру не так уж и нравится это полувоенное положение, постоянное таскание на себе ритуального железа вместо шикарных придворных костюмов, ночлеги на жёстком и еда, к которой тяжело привыкнуть. Свита – личная гвардия старого Льва – слишком стара и слишком угрюма, чтобы играть с принцем в поединки, а Анну, предатель, променял сородича на мерзавца Ча с его белокурой косой. Вдобавок, при Эткуру нет женщин, а вокруг ходят красавицы, которые ему запрещены. Он пьёт и жалуется.

– Всё из-за неудачи твоего младшего брата, да? – говорю я сочувственно. – Из-за того, что с Барсом тяжело сговориться? Он хочет мирного договора?

– Да почему, почему, скажи ты, мы должны считаться с ними?! – фыркает Эткуру и расплескивает вино. – Из-за того, что этот мальчишка поставил собственную честь под вопрос, мы должны отказаться от войны? От того, что может дать война? Лев предлагал Барсу золото, лошадей, шерсть, Лев уже предлагал больше, чем стоят пятеро – а Барс хочет эфемерностей! Хочет клятвы перед Отцом-Творцом, хочет лишить нас свободы! Что это?

– Это – коварный северный разум, – говорю я. – Знаешь, на что он надеется? Что, прекратив воевать, вы, быть может, захотите торговать.

Эткуру смотрит на меня неожиданно трезво.

– Он надеется, – говорю я пренебрежительно, – что у вас хватит золота и других товаров на обмен с Кши-На. Что вы откажетесь от риска и военных побед ради сомнительной радости получить всё, что захочется, просто заплатив…

Эткуру морщит нос и допивает из чашки.

– Есть вещи, которые у северян не купишь. Их земля, к примеру. И рабыни. Вот что. Самые красивые женщины на свете – только военные трофеи. Если возьмёшь северянку без боя – получишь увечное чучело. И что?

– Ты думаешь о северных женщинах?

– Кто бы не думал о женщинах, когда женщины ходят повсюду и показываются всем?! Мне уже опостылело торговаться с Барсом и слушать письма, в которых Лев Львов потихоньку повышает цену. Я – не купчишка. Я надеюсь на войну. Я думаю, лучше Элсу умереть – я думаю, ему было лучше умереть уже давно. Позор, который нельзя простить.

– А вот если бы Барс взял Элсу себе? – спрашиваю я вкрадчиво и наивно. – Это было бы хорошо?

Эткуру грохает чашкой об поставец.

– Хорошо?! Чтобы Лянчин лёг под Кши-На?!

Ага, вот какой у вас подход… Легко было на Земле: выдал дочь замуж за чужого государя – и уже союзники. А тут ведь не решишь, кто под кем… уложить Кши-На под Лянчин – тоже не выход.

– Элсу должен умереть, – продолжает Эткуру. – Это будет и для него хорошо – нельзя же выносить такой позор долго. Об этом я тоже говорил Барсу – но он не желает убить, он желает непременно сломать… северное коварство, да…

– Элсу не может покончить с собой? – спрашиваю я. – Чтобы избежать позора?

– Он не посмеет, – говорит Эткуру. – Отец Небесный покарает того, кто отверг его дар. Высшая справедливость – тяжела, Творец не сделает скидку на обстоятельства… Элсу побоится – не смерти, а рухнуть на самое дно преисподней и вечно рожать чудовищ от самых гнусных демонов. Кара слишком страшна, – и передёргивается невольно. Эткуру тоже страшат души чистилища – с фантазиями насчёт загробных казней в Лянчине полный порядок.

Нормальный монотеизм. Догматический, с тоталитарным уклоном.

– Я ведь язычник, Эткуру, – говорю я грустно. – Невежественный. Расскажи мне о своей вере?

– Я совсем пьян для таких разговоров, – принц мотает головой. – Потом.

– Хоть чуть-чуть?

– Ты совсем не знаешь?

– Мне так хочется понять…

Я его вынудил. Он начинает рассказывать, довольно связно – не так он пьян, как хочет показать. Нги-унг-лянский Ветхий Завет: как Творец создал мир из тьмы и света, как прежде людей в сотворённом мире завелись духи-демиурги, осуществляющие божьи замыслы, как потом мир был населён живыми тварями и как Творец создал прекрасных, совершенных и бессмертных людей. А дальше – как по писанному: одному из духов захотелось особой власти в человеческом мире, он потихоньку обзавелся союзниками и научил людей… гх-мм… размножаться. Против воли Творца, конечно – потому что насилие, жестокость, похоть, боль, грех, неравенство и всё такое прочее. За то, что люди на это повелись, Творец покарал их неизбежной смертью, а гада-ослушника обрезал и зашвырнул в преисподнюю, в бездну бездн, вместе со всей его свитой.

Этот… эта… демонесса, наверное, забеременела от божьего гнева и родила в ужасных муках Владыку Ада – вершителя высшей справедливости, конечно, и одновременно дитя Зла – а сама от страданий распалась на мириады ядовитых тварей, вроде многоножек и скорпионов. А Владыка Ада расправился с духами из свиты своей матери, сделав их своими рабынями и отправив в мир нести зло, сеять порок и дальше по тексту. Эти существа – гуо, собственно, ведьмы или чертовки по смыслу – внешне выглядят, как прекрасные женщины, а внутренне – жуткие твари, конечно. В ад они возвращаются только рожать, а рожают, само собой, от местного дьявола – монстров, конечно. Бесов. Вот эти самые бесы и терзают несчастных грешников всеми мыслимыми способами веки вечные. И за самоубийство полагается именно то, что Эткуру уже описывал.

А Творец-Отец устами пророков, которых до сих пор родилось семеро, периодически изрекал свою волю. Истинный Путь, телесная чистота, отвага, честь, братская любовь – всё это даёт некий шанс на посмертное пребывание за Золотыми Вратами, в эдеме. Женщиной быть, в общем, стыдно – и женщина не имеет никаких прав и шансов. Разве что, при полной покорности судьбе и завидной набожности – Творец в неизбывном милосердии своём может вернуть ей статус посмертно. Но это – почти святой женщине, а таких, как известно, не бывает.

С другой стороны, женщине относительно простительнее суицид. Женщина – жалкая, слабая тварь, ей намного хуже не будет – да и рожать, в сущности, не привыкать стать.

К концу длинного рассказа Эткуру забывает о вине и говорит нараспев. Его глаза блестят – он уже кажется мне вполне фанатиком, но вдруг печально заканчивает:

– Я-то – грешник, Ник. Я злой – и не могу не думать о женщинах. Север совсем погубит мою душу – потому что здесь, отчего-то, я злюсь больше, чем раньше, а думается слишком уж… много. Красочно.

И мне приходит в голову безумная идея. Если бы не история с Ри-Ё, я бы до такого рискованного фортеля, конечно, не додумался – но теперь…

– Львёнок, – говорю я, – если я достану тебе северную красавицу, будешь ли считать меня другом? Это такая честь, что большего мне и не приснится…

Эткуру хлопает меня по спине и наливает ещё:

– Рабыню?

– Хочешь – раба? – спрашиваю я пьяно, с широким жестом. – Девственника? А? И – ты сам…

– Ох, Ник…

– Львёнок, – говорю я проникновенно, – я чужой здесь – и ты чужой здесь. В этом что-то есть. Знак с Небес, а?

– Буду считать другом, – кивает Эткуру. – Хочешь – поедешь со мной в Лянчин? Когда всё закончится…

– Сперва выполним миссию, – говорю я. – Да?

И мы обмениваемся тычками, как старые приятели.

Я ухожу из апартаментов для гостей, покачиваясь. Чувствую себя превосходно: кажется, мне удастся накормить волков, сохранив овец. Информация – далёкой родине, а двум здешним королям – шанс бескровного решения конфликта.

Если всё выгорит.

Умница, конечно, Ар-Нель. Но в качестве союзника нам нужнее не Анну, а Эткуру. Анну – всего-навсего даровитый военачальник, даже не в самых высоких чинах, а Эткуру имеет полупрозрачный, но реальный шанс унаследовать лянчинский престол. Возможно, он может повлиять на своего отца. В конце концов, он может заключить мир с Кши-На от имени Лянчина.

Забавно, что всё время разговора толстяк-никудышник так и просидел за своими бумажками. Молча, Дуэнья при лянчинском принце? Не умора ли? Что-то в этом есть от евнуха в гареме… хотя, чушь я думаю, конечно.

Возвращаясь к себе, встречаю милейшую Да-Э. Госпожа Ит-Ор, Язычок-Штопором, мило мне улыбается и наклоняет головку. Змейка. Очень хорошо, как раз хотелось перекинуться парой слов.

– Да-Э, – говорю я, – ты мне пару минут не уделишь? Не слишком торопишься, а, Белый Цветок?

– Конечно, Вассал Ник, – говорит она. – Предана вам безмерно, всем своим существом, кроме, разве что, жалкого смертного тела. Вы хотели поговорить?

– Ага, – говорю. – Мне тут пересказали твой анекдот о половинках… Хе-хе, занятно. Просто даже удивлён, какая у тебя бурная фантазия.

Да-Э не удерживается и хихикает.

– О, Небо! Вассал Ник, это вас обидело? Боги, боги знают – я не хотела…

– Почему – обидело? Заинтересовало просто.

Да-Э не без труда делает очаровательное личико серьёзным.

– Ну хорошо, хорошо… видите ли, Вассал Ник, я, в общем-то, и не придумывала. Однажды, лет шесть или семь назад, ещё ребёнком, я услышала удивительную историю, которую рассказывал моему отцу его товарищ. Господин Учитель Лон-Г, он преподаёт анатомию и хирургию в Государевой Академии Наук…

– Подслушивала? – уточняю.

– Ах, Уважаемый Господин Ник! Моё Время тогда ещё не наступило… или едва-едва наступило… конечно, подслушивала!

– Так и что же?

– Вас не шокирует известие, что медики вскрывают тела мертвецов? О, только, конечно, умерших негодяев – и исключительно для того, чтобы взглянуть на человеческие органы, скрытые от глаз! Им ведь приходится лечить больных, а для этого необходимо…

– Я понял, милая. И ты подслушивала такие вещи?

– О, умирая от ужаса! Но ведь невозможно было уйти…

Нет, Да-Э – прелесть, всё-таки! Люблю я нги-унг-лянцев…

– Так что ж Учитель сказал?

– Он рассказывал, что в Академию, к ним на кафедру, привезли тело казнённого преступника. То есть, этого преступника не убили, а просто обрезали – и он, почему-то, через небольшое время умер. Со слов Учителя, это был громадный, уродливый человек… – и запнулась.

– Как я, чего там…

– Не знаю, Вассал Ник. Я лишь повторяю то, что слышала, а вовсе не видела своими глазами. Учитель сказал, что злодей умер от потери крови. То есть, его рана не закрылась, как у всех, а кровоточила, кровоточила и кровоточила. Тюремщики, конечно, не умели ничего сделать – там ведь не перевяжешь! – и хихикнула, чертовка. – Когда он скончался, они решили, что несчастный страдал какой-то страшной болезнью – и дали знать медикам.

– Вправду болел? – наивничаю я. Моей спине холодно.

– В том-то и дело, Вассал Ник. Несчастный злодей был уродом от рождения. У него всё – ну абсолютно всё, понимаете ли – было устроено неправильно. Сердце. Печень. Сам скелет. Но именно то место, куда нанесли рану, оказалось уродливее всего. Представьте, его женское естество не то, что не раскрылось, как у прочих никудышников – его не оказалось вовсе! Пустышка! Полнейшее ничто! Поэтому бедный негодяй и не смог жить…

– Ужасно…

– Да, да! Учитель Лон-Г стал выяснять, за что этот преступник был приговорён. И представьте: он пытался лишить чести женщину! Чужую жену! Говорил бедняжке всякие мерзости, даже дотрагивался руками, – и передёргивается от отвращения. – Хорошо ещё, что у женщины был стилет, да и прохожие увидали, помогли ей… Скрутили злодея, а не убили на месте – добродетельные люди.

– Редкое преступление…

– Именно. Он не был приговорён к смерти только потому, что оказался чужаком в наших местах…

– Как я, верно, Да-Э? Не смущайся.

– Оэ… Вассал Ник, Учитель высказал предположение, что неправильное строение тела нарушило движение внутренних сил и нормальный ход мыслей – и несчастный сделался злодеем исключительно из-за своего врождённого уродства. Учитель считал, что бедный урод был одержим идеей собственной неполноты в такой степени, что рвался восполнить себя любой ценой – а сражаться на поединке честным образом, конечно, не мог…

– И ты придумала половинки… что ж, у тебя научный склад ума.

Да-Э в страшном смущении крутит в воздухе пальцами и играет веером.

– Учитель Лон-Г высказал предположение, что такое уродство может быть присуще людям, живущим в какой-нибудь определённой местности… В воде что-то не то, знаете ли… А я лишь подумала – вот смешно, если бы они приспособились так жить! И ужасно… Право, Вассал Ник, если бы я знала, что эта глупая шуточка дойдёт до вас и оскорбит…

– Милая, милая Да-Э…

– О, Небеса! Вассал Ник, простите меня!

– Не стоит извиняться, не надо. Ты наблюдательна, умна и умеешь делать выводы. Не думала о научной карьере? Я не шучу, у тебя могло бы получиться.

Да-Э потрясённо смотрит на меня. Её тёмные очи в длиннющих ресницах прекрасны, нежное личико – само совершенство. Неземное. Аэлита.

Увидев такую Аэлиту, один из моих соотечественников сделал фатальную глупость… Один? Ага, ага, противны нашим аборигены, как же! Вот интересно, сколько же шил, спиц и штопальных игл пытаются спрятать в мешок наши доблестные комконовцы – и этнографы заодно?

– Вы смеётесь надо мной, да, Вассал Ник?

– Ну что ты, Да-Э! Ты, в общем, очень и очень интересно рассуждаешь. Жаль, что в нашем мире это невозможно, правда? – говорю я, улыбаясь. – Лично я ещё могу себе представить, что какой-то несчастный мог бы родиться в дикой местности половинным мужчиной – но как бы родилась и выжила половинная женщина, подумай?

Да-Э улыбается в ответ, прикрывшись веером.

– Честно говоря, я тоже не слишком хорошо это себе представляю, Вассал Ник. Я не могу даже вообразить, как бы они жили – но ведь это просто… история? Шарада?

– Ты не боишься разговаривать со мной наедине? – говорю я и демонстративно хмурюсь. – Я же – с твоих слов – похож на безумца, который, Небо знает, на что способен…

Да-Э хихикает.

– Я упустила один важный момент, Вассал Ник – вашу легендарную добродетельность!

– Меня радует, что ты не считаешь меня окончательным уродом всерьёз.

Да-Э чинит политес.

– Ваша душа прекраснее тела, Вассал Ник, – говорит она, – это нарушает гармонию, да, но лучше её нарушить, чем быть, как тот несчастный, по-своему гармоничным.

Мы ещё некоторое время беседуем; я хочу познакомиться с Учителем Лон-Гом, чтобы побеседовать о странностях природы, и Да-Э обещает его представить. После я отправляюсь к себе.

Я окончательно себе уяснил: никаких любовных историй на Нги-Унг-Лян у меня не будет. Несмотря на сюрреальную прелесть местных девочек и захватывающие местные страсти. Никогда.

А в моих апартаментах мой паж Ри-Ё, стоя на коленях перед конторкой, пытается что-то написать. Вокруг него на полу полно смятых листков бумаги – черновиков, наверное.

– Вам принесли почту, Учитель, – говорит он грустно, протягивая мне письма. – От вашего управляющего, от Госпожи А-Нор…

– Спасибо, – говорю я. – А в чём причина тоски?

Ри-Ё смущается, принимается собирать скомканную бумагу. Говорит, не поднимая глаз:

– У меня ужасный почерк, да? Плебейский?

Я бы не сказал. Он отлично пишет под диктовку, заменяя мне заодно и секретаря. Почерк как почерк. Без каллиграфических изысков, правда – но всяко лучше, чем мои жалкие попытки подражать здешнему изощрённому стилю.

– Что вдруг? – спрашиваю. – Меня всегда устраивал твой почерк, да и тебя тоже.

Он смущается ещё заметнее, снова кладёт бумажные комки на пол, пытаясь сделать это аккуратно – и после минутных колебаний вытаскивает свёрнутое письмо из рукава.

Шёлковая бумага с золотым обрезом. Аристократическая небрежность руки. «Ри-Ё, я всё ещё жду, когда ты ответишь на вызов. Ты солгал мне и не умеешь играть в слова? Я написал то, что обещал – где же твои стихи?»

Ма-И, Брат Государыни. Всего-то навсего…

– Так, – говорю я. – Для письма ему – да, у тебя плебейский почерк.

Ри-Ё кивает, забирает у меня письмо, суёт в рукав, вздыхает и, пряча глаза, опять принимается возиться с мятой бумагой.

– Брось в жаровню, – говорю я. – Не огорчайся, малыш. Просто – это уж слишком… ты рискуешь.

Кивает, бросает. Бумага вспыхивает высоким пламенем.

– Не отвечать – невежливо, – говорит Ри-Ё еле слышно.

– Ответь. На словах. Что переоценил себя, мол, не можешь переписываться с аристократом на должном уровне. Я понимаю, звучит это грубо, но ты вляпаешься в историю, из которой я не смогу тебя вытащить, малыш.

– Вы правы, – Ри-Ё снимает листок с конторки, раздумывает, бросить ли и его на угли, решает не бросать, небрежно сворачивает и пихает в рукав. – Простите, Учитель, просто Уважаемый Господин Третий Л-Та кажется таким… одиноким… я знаю, что у него есть Официальный Партнёр, но…

– Достаточно, – говорю я как можно мягче. – Нам надо ответить на письма. Для этого твой почерк в самый раз.

Ри-Ё печально улыбается. Оэ, так я и поверил, что ты – благоразумная деточка… Думаю, не отослать ли его в деревню, в помощь управляющему, или в Э-Чир к семье – но решаю не отсылать. Во-первых, смертельно оскорбится. Во-вторых, здесь мне нужен.

Может, всё ещё устроится?

* * *

Покои Ар-Неля во Дворце – где он жил, если ему не хотелось надолго покидать своего Барса или Барс его не отпускал – были насквозь освещены солнцем, зато и холод в них стоял, как на улице. Ар-Нель обрадовался солнечному дню и отодвинул пергаментные ставни с окон – а Анну накинул на плечи полушубок. Северяне привыкли, а Анну никак не мог, мёрз – ну и наплевать на все эти здешние этикеты, придуманные, чтобы осложнять воинам жизнь!

Ар-Нель сидел на подоконнике, в потоке света и холодного ветра, и смотрел сверху вниз, надменно, насмешливо – как баска с дерева. Анну ощущал на себе этот взгляд и считал его дополнительной трудностью; во всяком случае, отступать, когда на тебя так смотрят – немыслимо. Тем более, что цепочки знаков постепенно складывались-таки в осмысленные слова. Жаль, что порой эти слова сходу и не выговоришь.

– Пче-ла жжжу-жжжит и жжа… – Анну поднял глаза от листка бумаги. – Послушай, как человек может это произнести? Зачем ты это написал? Ты смеёшься надо мной, как всегда. Я помню этот знак – но я-то не пчела, чтобы жужжать!

Ар-Нель улыбнулся, снисходительно.

– Анну, видишь ли, я хорошо знаю, как надлежит учиться чтению. Что же касается лично тебя – то тебе, мой дорогой, не худо бы потренироваться и в произношении. Впрочем, сегодня ты читаешь вполне неплохо. У тебя есть способности.

Вот как. Способности! Ну ладно. Слушай дальше. Анну поднёс листок к глазам.

– Рас-цве-ла а-ка-ци-я… Ар-Нель, мне вдруг пришло в голову… как глупо! Я разбираю вашу каллиграфию – но не нашу! Знаешь, мне хотелось бы читать на своём языке – это важно.

Ар-Нель кивнул.

– Я понимаю. Я удивляюсь, что ты прожил так долго, не осознавая, до какой степени это важно. Думаешь, я не могу тебе помочь?

– Конечно! Ты же почти не говоришь по-лянчински!

– О, да, я очень плохо знаю ваш язык… пока… но, представляя, что такое знак и написанное слово – я могу читать на нём, Анну. Возможно, чтение на вашем языке поможет мне лучше на нём говорить…

– Как же это возможно? – Анну уже давно привык к неожиданным выкладкам Ар-Неля, но всё равно удивлялся откровенным парадоксам. – Как можно читать, если не можешь говорить? Читать ведь гораздо сложнее…

Ар-Нель спустился с подоконника на пол, снял со столика для письма исчерканный лист бумаги и положил другой. Анну поднял лист с надписями, свернул и сунул за пазуху – тренироваться разбирать северную каллиграфию. Почерк Ар-Неля напоминал ему переплетение тонких чёрных веток на фоне белого зимнего неба – и это сравнение, отдающее северными стихами, смешило и трогало Анну.

Общаясь с ним, я начинаю думать, как язычник, отметил Анну – без всякого, впрочем, сожаления или неприязни. В конце концов, это неважно. У нас есть немного времени на игры, решил он. На любые игры. И я буду играть в то, что Творец сейчас позволил мне – потому что это мой единственный шанс играть с северянином, лучшим из всех. Смерть кого-нибудь из нас искупит все рискованные мысли. Кровь смывает всё – а уж такая кровь…

– О, Анну… у меня сегодня появилось желание красоваться, хвастаться и пытаться показаться умнее, чем я есть! – Ар-Нель потянулся всем телом, как тянутся бойцы или просто очень подвижные люди, уставшие сидеть на месте. – Я в настроении объяснять. Итак, видишь ли, наша письменность изрядно древнее вашей – но обе они исходят к древним знакам легендарного народа Ид-Гн, жившего в незапамятные времена по ту сторону хребта Хен-Ер. Говорят, их города вмёрзли в лёд… Так вот, друг мой, это их поэты и философы додумались изображать отдельным знаком каждый звук, в противовес ещё более древней Каллиграфии Образов, где знак обозначал целое слово.

– А слово – это, верно, было проще? – спросил Анну. – И быстрее писалось… без ошибок.

Ар-Нель рассмеялся.

– Ты, всё же, варвар! Подумай о сложности правил, не говоря уж о количестве знаков! В нашем языке звуков и знаков – пятьдесят, в вашем – сорок семь, а слов сколько? Ты в силах пересчитать все?

Анну усмехнулся в ответ.

– В споре тебя труднее победить, чем в спарринге… Ну, допустим, тяжело выучить такую прорву знаков… но ведь должна быть закономерность? Иначе-то они и вовсе ничего не выучили бы…

– О да! Закономерность была… Допустим, ты за много лет обучения вник в способ читать любой знак-Образ. Что же означает Образ «дерево» рядом с Образом «человек»?

– Хм… Человек под деревом? «Отдых»?

– Предположим, «сборщик плодов»? «Мечтатель»? «Смотритель Сада»?

– То есть… всё неточно? Или – о каждом образе надо договариваться?

Ар-Нель крутанул в воздухе кистью, смоченной в туши.

– Не очень точно. Понятия размываются в зависимости от контекста. Мой дорогой Анну, древние легенды говорят об ужасных драмах, когда обрывались человеческие жизни и целые государства оказывались в опасности из-за неверного прочтения письма. Союз между Принцами Ло и Э-Вэри не был заключён, а царство Су пало после продолжительной войны, потому что в одном из писем Образы «новорожденный младенец» были прочитаны как «новый Мужчина».

– Ого… впечатляет. Но ты начал о наших знаках…

– Совсем просто. Я слышал твою речь и видел ваши знаки, отличающиеся от наших, но не настолько, чтобы их нельзя было узнать. Потом я разыскал в библиотеке Дворца несколько лянчинских книг и обратился к Учителю Эг-Ау – он объяснил, как надлежит читать ваши знаки правильно. Вот и всё.

– Это – здорово. Тогдапокажи мне, как читать. Покажи сейчас… хотя… ох, я же всё перепутаю…

– Ничего, – насмешливый огонёк в глазах Ар-Неля вспыхнул заметнее. – Я знаю способ научить тебя различать. Дай мне ещё одну кисть.

Анну снял кисть с подставки. Ар-Нель обмакнул её в воду и отложил в сторону. Взял другую, в туши.

– Взгляни. Вот наш знак «Ли». А вот ваш «Ль». Видишь разницу?

Анну кивнул.

– И сходство?

– Ну да.

– Теперь протяни руку ладонью вверх. И закрой глаза, дорогой друг.

– Ну и в чём подвох? – Анну честно зажмурился, протянул руку – и тут же ощутил легчайшее прикосновение мокрой кисти, от которого по всем нервам мгновенно растёкся жидкий огонь. Раньше, чем успел осмыслить происходящее, Анну поймал запястье Ар-Неля, дёрнул на себя, подставил локоть – Ар-Нель успел блокировать удар каким-то чудом. Его взгляд показался Анну наигранно удивлённым:

– О, Небо! Ты что же, хотел сломать мне шею? За эту детскую выходку со знаками на ладони?

Анну, тяжело дыша, отпустил его. Сказал, глядя в стену:

– Не смей так делать, язычник. Иначе я… я не ручаюсь за себя.

– Прости, – сказал Ар-Нель кротко. – Я снова ударил сильнее, чем нужно – и без предупреждения. Я не думал, что для тебя это окажется таким… жестоким.

Анну взглянул Ар-Нелю в лицо.

– Как ты не понимаешь! – сказал он с мукой. – Я же думаю о тебе. Я стараюсь избежать… плохого избежать. Зла. Нам нельзя разговаривать, нам нельзя драться, нам нельзя заниматься твоей каллиграфией – это мою душу губит и твою может погубить! Ты, Ар-Нель – ты хоть соображаешь, что с тобой будет, если я… если мы – по-настоящему? Ну, ты понимаешь – по-настоящему… сразимся, как вы говорите – и я… если мой поединок останется, короче.

– Что ж тут непонятного? – усмехнулся Ар-Нель. – Предполагается, что я стану твоей рабыней.

– Всего-навсего! Пустяк, по-твоему?!

– Заклеймишь меня, – продолжал Ар-Нель спокойно, с еле заметной улыбкой, отложив кисть и рисуя пальцем на лбу какие-то знаки – видимо, то, что с точки зрения язычника изображало татуировку рабыни Прайда. – Бросишь переламываться в обществе старых ведьм, которые когда-то были вашими красотками. Будешь приходить, когда захочешь близости – и уходить сразу после неё, чтобы не испачкаться об меня… Не посмеешь больше слушать меня – потому что позор на голову слушающего женщину… Я потеряю не только Имя Семьи, но и собственное маленькое имя: ты придумаешь мне кличку, как лошади или собаке… Что ещё? Ах, да – мне больше никогда не коснуться оружия – и не учить фехтованию наших детей. Да и детей не будет – твои люди заберут их, как только дети бросят пить молоко. Пустой сосуд, не так ли? Я вспомнил всё, рассказанное тобой? Ничего не забыл?

Мягкий весенний свет из открытого окна золотил его волосы, ветер играл выбившейся прядью, листками бумаги на столике – солнечный свет растопил лёд в иссиня-серых глазах Ар-Неля. В его тоне Анну услышал не отвратительную покорность судьбе, а ту самую, отчаянно желанную нотку – насмешливый вызов и призыв одновременно. Но ведь – невозможно, невозможно! Именно с Ар-Нелем всё, чётко и верно перечисленное – невозможно!

– Этого не будет, – еле выговорил Анну – в горле ком стоял. – Не смогу тебя унизить.

– Анну, ты видишь, – весело продолжал Ар-Нель как ни в чём не бывало, будто и не говорил о кошмарных вещах, как о самых банальных житейских пустяках, – ты сам видишь, дорогой мой, насколько мне выгоднее победить тебя? И тебе это тоже выгодно, кстати. Я сделаю всё, чтобы ты страдал поменьше, ты будешь уважаем и любим в качестве моей…

Кровь бросилась Анну в лицо. Призыв? Да демона он призывает, а не человека! Анну вскочил, схватил Ар-Неля за воротник, поднял и подтащил к себе – ожерелье Ча из светлых жемчужин порвалось, жемчуг раскатился по полу.

– Не смей так говорить! – рявкнул Анну. – Не смей так думать, северянин! Я – я бы просто умер, и всё, но этого тоже не будет, потому что не будет никакого поединка! Между нами – границы, вера! Мы – вассалы разных владык, тебе ясно?! Мне надо предать Льва, надо веру, надо предать Лянчин, надо предать отца, мне надо себя предать – чтобы скрестить с тобой мечи – но этого не будет. Точка!

Лицо Ар-Неля тут же превратилось в снежную маску северянина-аристократа – ещё более холодного, чем здешние бойцы.

– Конечно, не будет, – сказал он, чуть поведя плечом. – Отпусти, сделай милость, мою одежду – это неприлично. Я вижу, моё общество тебе наскучило: нельзя слишком долго досаждать правоверному Львёнку грамматикой и фривольностями, не так ли?

Анну безнадёжно опустил руки. Сказал, глядя, как Ар-Нель поправляет рубашку:

– Прости меня. Я… я вообразил, Творец знает, что. Мы – аристократы, так? Бойцы из разных Прайдов? Нам можно быть друзьями, только друзьями – и я больше не посмею… да и то… всё это глупо. Не уходи.

Ар-Нель взглянул с очевидной иронией.

– Твоя дружба стоила мне подарка, присланного Матерью. Полагаешь, Мужчина может дружить с Юношей на равных? У нас говорят, что у Юноши из хорошей Семьи не бывает друзей – только слуги, враги, никто и возлюбленные, но тебе я поверю. Твоя душа заточена иначе – давай попробуем остаться друзьями. Но в этом случае – будь добр, Анну, не распускай руки, если поединок не заявлен.

– Ты оскорблён? – спросил Анну. – Я не хотел.

– Отнюдь, – Ар-Нель стряхнул с кончиков пальцев воображаемую воду, как баска, наступившая на сырое место. – Я по-прежнему готов учить тебя читать, дорогой Анну – если ты в состоянии слушать. И – обещаю не дразнить тебя больше… по крайней мере, во время наших уроков.

– Спасибо, – буркнул Анну мрачно. Последняя реплика Ар-Неля то ли рассердила, то ли рассмешила его.

– О, всегда пожалуйста. Итак. Мы рассмотрели знак «Ль», – продолжал Ар-Нель как ни в чём ни бывало. – Теперь «А» и «Ни» – они почти не отличаются от наших в классическом начертании, только…

Анну следил за его рукой, держащей кисть – и ругал себя про себя последними словами. Северянин был далёк, как одинокая звезда на здешнем ночном небе, чёрном, холодном и пустом, ужасном, как бездна преисподней – и Анну всё яснее понимал, что его желанная война Ар-Неля не приблизит, а ещё отдалит. Случись война – настоящая война, вторжение, армия на армию, горящие города, победный марш среди этих пустых снежных равнин – глаза цвета льда не вспыхнут, а погаснут. Навсегда. Северяне не умеют вожделеть к врагам, у северян нет азарта, северяне, язычники, молящиеся Случаю, никогда не уверуют по-настоящему, потому что никогда не склонятся перед Предопределенностью, данной Творцом. Ненависть северян холодна, как снег – греет их дружба, их доверие, их любовь…

Но их врагам этого не видать. Поэтому трофеи с севера вянут ослепительно и мгновенно, не успев превратиться в настоящих женщин, без цветения, не принеся плода.

Я могу возглавить одну из лянчинских армий, думал Анну, глядя на солнечные блики в волосах Ар-Неля. Если на то будет милость Творца и воля Льва, я пройду по этой земле, как никто и никогда. Если Взор Божий и дальше будет взирать на нас, я войду в этот город – и волчата приведут пленного Ча ко мне… если только ему удастся уцелеть… Он будет связан, обезоружен – а в его глазах не будет ярости, похожей на жажду – только надменный холод Севера. И если я его ударю, он рассмеётся мне в лицо – и всё. Превратит меня в прах. Мне останется пойти и умереть – в бою или как-то ещё – всё равно. Я ничего не получу; в лучшем случае – моим будет его раскромсанное тело, которое спустя малое время покинет душа.

Не стоит обманывать себя, воображая, как я убью Ар-Неля и буду жить прекрасными воспоминаниями, думал Анну. Ничего не выйдет. Творец показал мне его, чтобы я постиг что-то… а я не понимаю и малодушничаю. Если свести все эти терзания к самой простой и циничной мысли – я боюсь сражаться с ним всерьёз. Как бы ни обернулся этот бой – он будет проигран. Смертельно.

Вот что будет с войной на севере – вдруг пришла Анну ослепительная мысль. Как бы ни обернулась кампания – мы проиграем. Мы тяжело проиграем, как Лев этого не понимает?! В лучшем случае – будем убивать, убивать и убивать без счёта и меры, будем идти вперёд по колено в крови – и получим пустые холодные города, в которых столько же пользы, как в ледяных горах.

Жить здесь? В холоде и мраке, на полубесплодной земле, бледно расцветающей на пять-шесть лун, чтобы остальное время лежать под снегом? Чем тут жить – знают северяне, а северяне не будут нашими, они умрут… а умирая, заморозят наши сердца.

Я не буду воевать на севере, решил Анну.

Эткуру он встретил в коридоре, освещённом маленькими жёлтыми фонариками – по дороге в покои гостей. Остановил, взяв за локоть.

– Что ты, брат? – спросил Эткуру. Он слегка удивился, но и не подумал раздражаться – в последнее время Львёнок Льва выглядел повеселее, чем обычно.

– Уйдём в сад, – сказал Анну. – Надо поговорить.

– Зачем – в саду? – ещё больше удивился Эткуру, и Анну отметил его рассеянную улыбку, не виданную на лице Львёнка Льва с самого дома. – Холодно в саду. Сегодня сыро, ветер – отвратная погода… Хочется выпить вина и посидеть в тепле.

– Пожалуйста, брат, – сказал Анну насколько мог проникновенно – и Эткуру улыбнулся заметнее.

– Жарко тебе в здешнем холоде, да, Анну? Щёки горят у тебя, – и остановился. – Ты не болен, брат?

– Я объясню – всё. Только – уйдём из дворца.

Эткуру пожал плечами, пошёл.

После холодного и свежего, но ясного дня вечер и вправду настал редкостно гадкий – погода на севере менялась рывками. Моросил мелкий дождь, и серые сугробы, покрытые грязной наледью, оседали под ним, расплываясь в широких лужах. Ледяной ветер швырял в лицо водяную пыль; низкое мутное небо завалилось на крыши, темень рассеивали только красные и жёлтые фонарики, горящие у дворцовых стен – но уютнее от их света не делалось. Оскальзываясь и обходя лужи, отошли подальше от входа в покои. Анну остановился под фонарём: ему хотелось видеть лицо Львёнка Льва. Эткуру запахнул плащ, накинув капюшон.

– Что тебе тут надо, брат? В доме нельзя было?

Анну тронул его за плечо.

– Не хочу, чтобы кто-нибудь слышал.

– Там никого и нет – кроме наших.

– Наших – и не хочу. Когу не хочу. Наставника. Даже волков… погоди, брат. Я вот что подумал. Когу пишет письма Льву, Наставник их правит, а после отдаёт волку-гонцу. Так?

– Да, – Эткуру смотрел непонимающе, на его лице отражались только холод и нетерпение. – Зачем спрашивать ерунду?! Ты же знаешь.

– А почему ты не диктуешь писем? – спросил Анну. – Сперва ты говоришь, что хочешь изложить в письме, потом Когу записывает, а Наставник правит. А если Когу неточно записывает? А если Наставник приписывает что-то от себя?

Щёку Эткуру дёрнула судорога – как всегда в сильном раздражении.

– К чему бы? Они не посмеют.

– А если им приказал Лев? – шепнул Анну еле слышно. – Если мы ведём переговоры и наблюдаем за северным двором, а бестелесные шпионят за нами и доносят Льву? Скажи, как мы можем узнать, брат?

Эткуру схватил Анну за руки:

– С ума ты сошёл! Не может быть!

– С ума сошёл? А почему Наставник не читает нам того, что они написали? Считается, что это верно с твоих слов – но почему он не читает?

– Это – измена? – шепнул Эткуру. Его щёка снова дёрнулась. – Они меня продают, брат? Так ты думаешь?

Анну вздохнул.

– Не знаю. Может, они служат Льву. Когда Наставник читает письма Льва – как знать, всё ли он читает нам? А если Лев прибавляет что-нибудь для бестелесных?

– Зачем говоришь это мне? – спросил Эткуру медленно. – Ты… ты, Анну, и вправду очень много думаешь… и хорошо. Как старики и бестелесные из Старших Прайда. Но – зачем…

Анну сдвинул с головы Львёнка Льва капюшон, чтобы лучше видеть его лицо. Эткуру не возразил.

– Я служу тебе, Эткуру, – сказал Анну. – Тебе – когда Лев далеко. Я, может, не так почтителен, как твоя прежняя свита, но я служу тебе, поверь. Люди Льва, они – дома, на Юге – не понимают многих вещей, а ты понимаешь. Они ничего не видели, а ты всё видел. Они – Старшие Прайда и сам Лев – думают, что можно уехать из своей страны надолго, общаться с чужими – и не измениться, но ты же понимаешь, что мы меняемся, брат?

– Говори, говори, – кивнул Эткуру. Оценив напряжённое, настороженное внимание в его тоне и взгляде, Анну почувствовал себя увереннее.

– Я смотрю вокруг – и думаю, – продолжал он. – Барсята умеют читать и пишут письма – сами. Если Ча напишет письмо Снежному Барсу, Барс прочитает исключительно то, что Ча хотел сказать. Им не нужны посредники. Их отцы так с самого начала поставили: любая речь, хоть на бумаге – из губ в уши. А у нас?

– Писать – скучно, – сказал Эткуру. – Львят никто не заставляет. Львят учат воевать, а не писать.

– Чтобы писать, надо думать, – продолжал Анну. – А если начинаешь думать, думаешь вот о чём. Элсу – двадцать шестой. А ты – пятый. Зачем Прайду столько Львят Льва? Лев будет только один – а остальным надлежит грызть кости, когда он будет есть мясо. Львята Льва и Львята Львят – только солдаты, а Лев будет один. Холту. Первый. Вроде бы, его чему-то учили бестелесные – и ещё, если я верно помню, Тэкиму. На всякий случай, наверное. Если Творец заберёт Холту до времени. А все прочие посмеивались над этими глупостями – и развлекались боями и скачками…

Эткуру повернулся навстречу мокрому ветру. Молчал. Думал – и после долгой паузы сказал:

– А почему Лев послал сюда меня, а не Тэкиму? Если я – солдат, только солдат – и всё? Это же – важная миссия! Честь Прайда!

Анну тронул его руку выше локтя.

– Твоё дело, в конечном счёте – прикончить Элсу, брат. Ты ведь хочешь его убить? Злишься на него? Лев в письмах злит тебя, из-за Элсу мы торчим здесь, в холод, среди чужих… Если северяне покажут тебе Элсу, ты убьёшь его – и всему конец. А может, он сам умрёт, пока тянется эта канитель…

– Не понимаю, – сознался Эткуру.

– По-настоящему Льву нужны здесь глаза бестелесных, – сказал Анну. – Они шляются за нами везде, слушают разговоры, оценивают всё, что слышат – и, верно, прикидывают, как ответить на вопросы Льва. Но с ними бы ни за что не стали разговаривать язычники: для них бестелесные – мразь, хуже трофеев.

– Что они решают? – прошептал Эткуру. – Что они могут решать?

– Всё. Быть ли войне. На что годятся северяне. И может ли Лев нам с тобой доверять, брат. Это тоже зависит от них. Может, они пишут доносы.

– О твоём приятельстве с Ча? – Эткуру невольно усмехнулся.

– А ты куда ходил без волков, брат?

– Ник-дылда показывал мне лошадей Снежного Барса. Что ж такого?

– Ник не так позорен, как Ча, да? – спросил Анну, невольно подражая насмешливому тону Ар-Неля.

– Я не хочу его в постели! – рассмеялся Эткуру.

– Но он показывает тебе лошадей и обещал женщину. Добивается твоей дружбы. Зачем?

Эткуру промолчал.

– Все делают что-то зачем-то, – сказал Анну. – Нас используют, брат. Мы – глаза и уши, а думают и решают бестелесные. Мы – руки, которыми Лев убьёт Элсу – а я не хочу убивать Элсу, брат! Он – несчастный мальчишка, попавший в беду, которого Лев назвал корнем всех несчастий, чтобы его бестелесные увидели дворец Снежного Барса! У нас тут нет никого. Даже волки не мои, а Льва – почему мне не позволили взять своих волчат?

Эткуру отвернулся, обхватив себя руками. Анну обнял его за плечо.

– Я люблю тебя, брат, и верен тебе – потому что нам с тобой нечего делить. Но я, знаешь, зол на Старший Прайд. Не хочется быть игральной костью, а ещё, знаешь, брат – не хочется быть вещью.

– Почему – вещью?! – Анну ждал, что Эткуру взбесится от самой постановки вопроса, но он спросил, как спрашивает о непонятном ребёнок, скорее, обескураженно и с той внутренней болью, которую с некоторых пор слишком часто чувствовал сам Анну. – Если о человеке говорят, что он – вещь, значит он – раб или рабыня. Почему – мы? Львята?

– Знаешь, почему наших рабов и рабынь так втаптывают в грязь? Чтобы мы чувствовали, что рядом многим гораздо хуже, чем нам. Рядом с рабыней – нам прекрасно, верно? А рядом со свободными, брат?

Эткуру обтёр ладонью мокрое лицо.

– Да чем мы не свободные? Выше Прайда – вообще нет!

– Да, выше Прайда! А Прайд – это Лев и Старшие. Не мы. Если мы дома – у нас нет даже воли, есть Закон Прайда, Истинный Путь, а больше ни о чём думать нельзя. Да что – в голову не приходит думать!

– Да о чём думать, во имя Творца, брат?!

– У меня была рабыня, я её хотел. Она умерла – и я думаю: она умерла, потому что её бросили одну во время метаморфозы. Она была молоденькой девчонкой, ей было больно, страшно – а её бросили… Я о ней жалею, брат…

– Подумаешь! – Эткуру презрительно скривился. – У меня было, может, десятка два рабынь. И что? Подумаешь, одна…

– Тебе не повезло, брат. Ты рос в Прайде, не видел другого. Для тебя всё это в порядке вещей, – Анну волновался, размазывал мелкую морось по отросшим волосам, торопился – но никак не мог дойти до сути. – Ты привык, брат: издохла одна – будет другая. Тебя не трогает даже Соня, не ужасает, что он околачивается поблизости – прости, но Лев мог и тебя так… если бы невзлюбил… я не прав? Разве у него мало бестелесных рабов львиной крови? Ты сам говорил…

– Нет, – шепнул Эткуру, мотнув головой.

– Да, – мягко, насколько сумел, сказал Анну. – Лев подарил тебе твоего собственного брата, который меньше, чем трофей. Для забавы? Хороша забава. Ты – раб Льва. И я тоже. Что Лев захочет – то и будет. А если мы что-то нарушим, Прайд нас порвёт, даже если Лев не узнает…

Эткуру взглянул устало и беспомощно.

– Как ты додумался до таких вещей, Анну? Это… так дико…

– Не убивай меня сразу, брат – из-за Ча.

– Так это он…

– Стой, слушай. Нет, это я, – и медленно подбирая слова, Анну высказал-таки то, что было страшно произносить вслух. – Эткуру… представь: язычник вызывает тебя на поединок… на здешний. Где искушают судьбу.

– Судьбу нельзя искушать, – тут же выдал Эткуру одну из любимых избитых истин. – Тот безумец, кто меняет Предопределённость, данную Творцом, на слепой Случай, забаву Владыки Ада!

– Ну да. Предопределённость хороша для рабов, а Случай – для свободных людей!

– Почему?!

Анну печально усмехнулся.

– Тебе страшно подумать о том, что в такой игре ты… можешь не победить?

– Конечно! Анну, одно дело – война, бой, смерть, а другое…

– Ты мне говоришь о войне? – Анну сжал и резко разжал кулаки. – Я лучше тебя знаю, что такое война, брат! И Элсу знает! И что? Скажи мне – просто страшно быть побеждённым?!

– Да…

– А вот им – нет! Оттого они и свободны… Ну ладно. Дело не в этом. Вот – ты хочешь такое, что совсем нельзя…

– Ча? – спросил Эткуру скептически.

– Ча! – Анну не выдержал. – Да, Ча! Он – сильный, брат. Посмей когда-нибудь взять сильного, Эткуру! У меня были бойцы – да, побеждённые, пленные, но после боя, а у тебя – только несчастные рабыни, которые хнычут и боятся лишний раз шевельнуться! Ты не знаешь, что это такое – сила рядом, сила духа даже. И тебе всегда будет мешать этот страх… Страх раба!

– Прекрати меня оскорблять!

– Я не оскорбляю – это правда. Ты боишься.

– Боюсь позора! Что ж такого?!

– А если это – не позор?.. Ладно, брат, этого уже слишком много. Я больше ничего не скажу. Просто – знай: я предан тебе. И молчи об этом со всеми – с нашими особенно. Когда рядом бестелесные – не станем говорить ни о чём всерьёз. Будем обсуждать вино, лошадей, ткани, рабынь, собак, клинки – но ни слова о том, что мы думаем о них. Пообещаешь?

– Мне это так же важно, как тебе. Но как проверить, брат?

– Просто, – Анну чуть улыбнулся. – Прочесть. Ча учит меня читать. Бестелесные не прячут писем – им ни к чему; когда я смогу прочесть – возьму и прочту. Тебе, вслух. И всё станет ясно. А теперь пойдём, брат – зуб на зуб не попадает.

– У меня ноги промокли, – пожаловался Эткуру, и Анну ощутил снисходительную жалость, как к продрогшему ребёнку.

– Об этом и поговорим, – сказал Анну. – Это как раз подходящая тема.

Они пошли к входу в свои апартаменты, и Анну думал, как изменилось положение вещей. Дома, в Чангране, ему и в голову не пришло бы поучать Львёнка Льва – но сейчас это сошло легко и просто. Они, конечно, никогда не были, да и не могли стать друзьями – Пятый Львёнок Льва и Львёнок Львёнка, нашему рысаку троюродный баран: их разделял статус, а презрение могло быть и было вполне обоюдным. Презрение зазубренного в боях клинка к церемониальному мечу с золочёной гардой – презрение драгоценного меча с золотыми клеймами, хранимого в сокровищнице, к дешёвому тесаку солдата… Но на севере всё изменилось.

Север странным образом сделал Львят сообщниками.

Запись N136-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев, Башня Справедливости

Ра режет правду-матку на Государевом Совете, собравшемся в маленьком зальце, примыкающем к кабинету Государя.

Совет, правда, неофициальный и в очень узком кругу – но на другой бы меня и не позвали. Зато – обсуждаем мою идею, и участвуют главные советники Государя и несколько доверенных лиц. Повестка дня: маленький Львёнок и тот, другой парень – который сможет нам помочь общаться с послом Эткуру. И угроза близкой войны.

Маленького Львёнка Ра жалеет.

– Ник, – говорит она, – пожалуйста, помоги ему, чем сможешь. Когда я думаю, в каком он положении – мне делается не по себе… Ар-Нель говорил мне, что варвары просто помешаны на чести – каково человеку, помешанному на чести, сидеть взаперти и в одиночестве и ждать, убьют его, или обрежут, как скотину…

Она такая милая… От волнения её эльфийское личико, с которого сошёл деревенский загар, розовеет, а глаза блестят. На Земле за таких девочек отдавали всё и проливали кровь, а нежный взор и искренняя горячая страсть в голосе этим отдававшим подали бы, пожалуй, некоторую надежду на взаимность…

Но то – на Земле.

– Добрая Государыня, – говорю. – Я сделаю, что могу, конечно, но не забывай – он враг. Ты ведь всё, что тут говорилось, поняла?

Делает непередаваемую гримаску – «ах, да брось ты!»

– Я всё поняла. Южане, хоть и называются Братьями, понятия не имеют, что такое братство. До этого несчастного никому нет дела. Мой Государь может считать его разменной монетой в политических играх – но ведь так считает и их Государь! Низко, это низко… Мне кажется, что пока всё идёт к войне – я права?

– Государыня, – говорит Господин Канцлер Дэ-Нг, Советник Государя, суровый немолодой мужчина со шрамом, рассекающим лоб и щёку – свадебным подарком от обожающей его Госпожи Советницы, – мы делаем всё возможное, чтобы избежать войны. Она нам не нужна. План предусматривает самые добрые отношения с послами – сделав их нашими союзниками, мы можем надеяться…

– Это я уже слышала, – фыркает Ра. – Ради этих добрых отношений, которые ещё неизвестно, куда приведут, вы решили отдать варвару нашего подданного, да? В качестве рабыни? Пусть даже это будет и преступник – хорошо ли наказывать человека так? А если эта жертва приведёт лянчинца в доброе расположение духа и он начнёт лгать о том, что нам хочется слышать, то мы, благородные и добродетельные господа, дадим ему прикончить собственного младшего брата. И будем надеяться, что он сделает для мира хоть что-нибудь, да?!

Государь наш Вэ-Н смотрит на неё и улыбается. Грубоватая прямота Ра его с самого начала очаровывала; впрочем, это не мешает ему возразить:

– Госпожа, не спеши. От торопливости ты начинаешь противоречить сама себе.

Ра бросает на него сердитый взгляд.

– Когда это?!

– Ты твердишь, что южане – люди чести. Ты ведь имеешь в виду послов? Да, они пока ни разу не солгали в чём-то серьёзном – или я не поймал их на лжи. Правда, Принц Эткуру может лгать, что Младшего Львёнка заберут домой, где будет ему жасминовый настой и пирог с ежевикой – собираясь убить его своими руками – но эта ложь ничего в наших отношениях не меняет. Мы не принуждали его клясться от имени Льва и их бога, что Младший Принц будет здоров и счастлив, верно? А вот солгать, что Лев позволил ему заключить мирный договор, Эткуру вправду до сих пор не додумался или не посмел. Быть может, не желает стать клятвопреступником – боится или у него нет соответствующих инструкций. Только можно ли назвать это поведением человека чести, кровь моя? Ты ведь сама не исключаешь мысли о том, что он может солгать позже, когда изменятся обстоятельства.

Ра задумывается. Говорит Ар-Нель:

– Лянчин ждёт от своих Принцев сообщений о ходе переговоров, но больше – обо всём, что они тут увидят. Игра в то, что Младшенький так невероятно значим для лянчинского престола, затеяна, я думаю, чтобы лянчинцы могли посмотреть на Кши-На, сообщить свои впечатления домой и прикинуть, насколько выгодным может быть настоящее вторжение, а не мелкая грызня на пограничных землях.

– Похоже, – подаёт голос Смотритель Границ, Маршал О-Наю, высокий блондин с проседью в косе, эффектный, как кавалергард пушкинской поры. – Обычно им наплевать на тех, кого они оставили на нашей земле… Шесть лет назад, в местечке Шен-Од, один Принц Лянчина был убит – и я не припомню выяснений и делегаций. Пограничники просто закопали тело. С равным успехом он мог быть тяжело ранен или оглушён – и нам благополучно предоставили право делать с ним что угодно…

– Уважаемый Господин Маршал, – говорит Ар-Нель, консультант по южанам, – полагаю, тогда никому из наших политиков как-то не пришло в голову совать этот труп под нос Льву и обещать скормить его псам? А в данном случае – Льва поставили в известность о наших планах. Он оскорбился.

– Глаз не видит – душа не болит? – спрашивает О-Наю презрительно.

– Примерно так, – отвечает Ар-Нель. – Принцев в Лянчине полно, а вот оскорбление снести нельзя.

– Любопытно, – задумчиво говорит Государь, – а вот Эткуру… при том, что Принцев в Лянчине полно… его голос будет услышан, если он решит говорить со Львом?

– Их голоса тем слышнее, чем они ближе к Престолу, – говорит Ар-Нель. – Голос Пятого Принца слышнее, чем голос Двадцать Шестого, а голос Первого – и подавно.

– Важно, важно сделать Эткуру союзником, – говорит Дэ-Нг. – Всё может случиться… южане – мерзавцы, честолюбивые негодяи… как знать, не говорим ли мы с будущим Львом…

– Или – с будущим мертвецом, если он попытается запрыгнуть на Вершину Горы и промахнётся, – режет О-Наю.

Вдова Нэр замечает:

– А как было бы красиво… Наша нежная дружба с Принцем, который по воле Земли и Небес вдруг, каким-нибудь чудом, займёт Престол Прайда… Безопасность приграничных земель, торговля – пальмовое масло, вино, пряности…

– О, да, да, – кивает О-Наю. – Нежная дружба, беседы, чок с вафлями… Пусть переговоры тянутся и сопровождаются всеми этими политесами. Если они затянутся хотя бы до середины лета, мы успеем провести мобилизацию и будем готовы начать войну на территории Лянчина.

– Будет Гвардия Государева, наёмники и ополчение, если вы решитесь, – впервые за разговор изрекает своё веское слово второй маршал, Смотритель Гарнизонов, Господин Хен-Я, отец Забияки Ю-Ке, угрюмый пожилой вояка. – Благое дело. Двинуть на юг. Новое вооружение, артиллерия. Мечом варвара не напугаешь, а от пушек он бежит.

– Война на юге – это слишком расточительно, – возражает Дэ-Нг. – Тем более – масштабная и серьёзная. Кроме наёмников и Гвардии Государевой войне понадобятся люди, которые могли бы строить, а не рушить, тысячи, тысячи молодых мужчин – и у нас слишком много шансов оставить их жизни в этих поганых песках…

– Да, – говорит О-Наю холодно. – Расточительно. Рискованно. Но мы когда-то должны начать эту войну, Уважаемый Господин Канцлер. Я намерен говорить об этом на Большом Совете – и я прошу Государя пригласить на Большой Совет послов наших союзников. Вы забываете, Уважаемый Господин Дэ-Нг, что Лянчин граничит и с нашим Югом, с Шаоя – а эта маленькая жаркая страна продаёт нам не только пряности и благовония, но и идеи. Если мы сейчас настолько сильны, что стычки с варварами на границе заканчиваются на границе же – то Шаоя уже потеряла кусок земли восточнее Ходшерта. Если Лянчин сожрёт Шаоя – это будет вечным грязным пятном на нашем гербе.

Дэ-Нг мнётся и молчит.

– Мы в ответе, – продолжает О-Наю. – Я уверен: Шаоя даст своих людей, даст верблюдов, железа, своих бальзамов, исцеляющих раны – лишь бы Гвардия Государева защитила её детей от рабства. История сложилась так, что Кши-На плохо знает, что такое рабство – а вот Шаоя знает хорошо.

– Но Лянчин – слишком серьёзный противник, – задумчиво говорит Вдова Нэр. – Если они умеют строить хуже, чем мы, то воюют… так же, может – лучше… Пока мы учились строить, они учились воевать. У них другой подход к войне, другой подход к смертям – они упиваются всем этим… Мы много потеряем, если сцепимся с ними. Государь, я думаю, вы правы, стараясь завершить дело миром.

– Государыня говорила, что варвары – люди чести, – снова говорит О-Наю. – Не уверен. Мальчишки, которые прибыли сюда в качестве послов, ждут приказа. Если им прикажут солгать – они солгут. А возможно, Лев солжёт им: помните, что мы для них – неверные. Как мы можем рассчитывать на их честь, если они лгали в Шаоя, своим единоверцам?

– Я разрешаю вам, Ник, сделать то, что вы задумали, – делает вывод Государь. – И так, как вы задумали. Я надеюсь, что вы не ошибаетесь. Война – это расточительно и не вовремя, так будем же и дальше тянуть время… до тех пор, пока положение не прояснится или пока мы не будем готовы атаковать. Я выслушаю послов из Шаоя. Но – как бы ни повернулись события, Пятого Принца Лянчинского неплохо бы иметь в союзниках.

– А Младший Львёнок? – спрашивает Ра.

– Если эта история изменит взгляды Эткуру и ход переговоров, судьбу своего Младшенького посол решит сам, – медленно говорит Государь. – Или – выполнит приказ своего Льва. Других вариантов я не вижу.

– А я вижу! – Ра с треском схлопывает веер. – Хорошее начало для отношений – вынудить будущего друга убить брата! Это – бесчестно и жестоко!

Ра несёт, как в старые добрые времена. Взрослые вельможи прячут улыбки, Государь смотрит на неё с обожанием, но возражает:

– Мы не можем ничего поделать. Чужие законы должно соблюдать. Я могу рассчитывать только на то, что наше гостеприимство может сделать Пятого Принца чуть милосерднее, чем он есть. Ради этого я и позволяю Нику…

– Мы на нашей земле! – возмущается Ра. – И я, в какой-то степени, понимаю варваров! Они хотят убить обесчещенного – а если его честь будет в порядке?

– Им это неважно, Государыня, – говорит О-Наю.

Ра лупит веером по ладони.

– Важно! Если он не раб, а гость! Если я – лично я – назову его другом! Если южане откажутся от него – я сделаю его Вассалом своего двора! Вот. И никто не скажет, что мы оскорбляем соседей этим. Никто не скажет, что мы измываемся над беззащитными.

Шок. Вдова Нэр хмурится, Канцлер качает головой.

– Государыня, – говорит О-Наю, – мне жаль, но он не оценит. Вы ведь не видели его… это злобный и подлый зверёныш, грязная и жестокая тварь. Его воспитывали, как насильника и убийцу. Он ненавидит Кши-На, презирает ваших подданных, женщины для него – меньше, чем ничто. Боюсь представить выражения, в которых он откажется от ваших благодеяний. Ему легче умереть, чем стать Вассалом женщины – а ваш благой порыв, увы, опирается на незнание…

Хен-Я согласно кивает: «Мрази, да».

Ра доламывает свой несчастный веер окончательно; её глаза полны слёз. Вэ-Н берёт у неё из рук обломки тростниковых реечек, измятый клочок шёлка:

– Скажи, что хочешь, – говорит он. – У тебя чутьё.

– Ник, – говорит Ра мне, – я поручаю тебе посмотреть на Младшего Львёнка. Если Господин Маршал прав… ну, значит, будет, как сказал мой Государь. Ты ведь не обманешь меня?

Я неуклюже кланяюсь.

– Ага, добрая Государыня. Именно так и сделаю. Честное слово.

Малышка Ра – взбалмошное и нелогичное существо, но у неё потрясающая интуиция. Посмотрим, что из этого выйдет.

Погода исключительно паршивая. Середина марта, пасмурно, промозглый холод, в слякоть и грязь сыплется мокрый снег… В такую погоду хочется сидеть дома – и вообще, пойти бы пьянствовать с Эткуру! В покоях у южан всегда тепло; можно было бы мило поболтать о Лянчине. Совместить приятное с полезным.

Впрочем, лирика всё это. У меня много важных дел.

Столица озябла и приуныла. Всё серо, мрачно и не слишком-то многолюдно – под ледяной моросью не хочется гулять и созерцать; только одна дама, сопровождаемая офицером и под пёстрым зонтом, пропитанным паучьим клеем для пущей непромокаемости, быстро проходит между лавками и скрывается в заведении, продающем писчие принадлежности – остальные сплошь рабочий люд, торопящийся по делам.

По дороге до места тоже успеваю озябнуть; мой эскорт перекидывается печальными замечаниями о несовершенстве сущего. Добравшись – радуюсь больше, чем следовало бы: крыша как-никак, а крыша, даже тюремная, в такую погоду приятнее, чем прогулки под открытым небом. Оставляю своего холёного гнедого мерина – подарок Государя – сопровождающим меня солдатам. И вхожу через крепостные ворота – мимо двух поднятых решёток – на территорию Башни Справедливости, местечко известное и легендарно ужасное, как Бутырка или Кресты.

Вообще-то, Башня – это только часть всего этого дико древнего архитектурного шедевра. Когда-то – крепость, в которой располагался Старый Замок, ограждённый крепостным валом; сама Башня была сторожевой башней, с которой, с почти восьмидесятиметровой высоты, дозорные Государя следили за возможным приближением коварного врага, а заодно – и отслеживали пожары, то и дело вспыхивающие в городе. С тех пор минуло лет пятьсот.

Тай-Е вырос. Со смотровой площадки Башни теперь, я подозреваю, городских окраин не видно или почти не видно. Империя Кши-На превратилась в такую силу, и политическую, и военную, что коварный внешний враг не приближался к её Столице уже лет триста. Жить в холодном, мрачном и тесном здании с бойницами узких окон и гулкими сводами для нынешних Государей уже не по чину. Крепость превратилась в тюрьму – как и на Земле частенько случалось.

В Старом Замке теперь заседает Департамент Добродетели, в нём – суд, принимают чиновники по серьёзным гражданским делам и составляются важные юридические документы. А в крепости содержат до суда оступившихся граждан – прежде, чем королевское правосудие решит их судьбу.

В основном – в клетушках для солдат на крепостной стене, превращённых в камеры. А на Башне – самых злонамеренных и опасных. Говорят, оттуда фактически невозможно бежать – да никто и не бежал. Хотя, дольше месяца в этой крепости обычно не задерживаются. Суд – и три известные дороги: каторга, рабство и свобода для оправданных счастливчиков.

В жутковатой келье, холодной, как могила, в башенке Старого Замка я разговариваю со Смотрителем Департамента Добродетели, мрачным, крепко сбитым, седым. Смотрителя, Уважаемого Господина И-Ур, почти официально называют Одноглазым Филином: его глаз когда-то давно выбили в поединке – и чёрная повязка на угрюмом лице вкупе с чёрным, в узких полосках меха, кафтаном, делают И-Ура поразительно похожим на пирата, состарившегося в злодеяниях. Впрочем, это – земной стереотип; на Нги-Унг-Лян шрамы на лице означают отвагу и доблесть, а висящая за спиной Господина Смотрителя акварель с оскаленным сторожевым псом в шипастом ошейнике и надписью «Охраняю и защищаю» ещё и вкус выдаёт.

И-Ур, как говорят при дворе, жестокий, но фанатично честный чиновник, один из тех, кто считает, что государство рухнет, стоит ему отвернуться или сделать ошибку. К врагам короны он беспощаден, мелкой уголовной шушерой его чистоплотная душа брезгует, но он, по слухам, лично просматривает протоколы допросов. Болтают о сети осведомителей – Птенчиков Одноглазого Филина, о палачах, которые за доброе слово и сотню золотых могут обеспечить приговорённому к каторге фатальную кровопотерю и честную смерть, об ужасных методах дознания… но я понятия не имею, правда это или классический фольклор. С криминальным миром Кши-На я совершенно не знаком – поэтому мне интересно до холодка в животе.

Меня Господин И-Ур встречает приветливо, угощает горячей микстурой-чок, к которой я уже привык, как к чаю или кофе, и сухим печеньем – а помимо того выражает готовность рассказать всё, что я пожелаю услышать. До него тоже дошла история с Ри-Ё – И-Ур считает меня защитником неправедно обиженных и уважает.

Я устраиваюсь на циновке возле его рабочего места – конторки и чего-то, вроде этажерки, с кипой деловых бумаг. Листки с чёрным обрезом – явно официальные документы; по качеству бумаги и её выделке в Кши-На можно судить о написанном на ней: на «чёрной» любовных писем не пишут, оборванный край письма – предел неуважения к адресату, золотой обрез – аристократическая Семья, красный – для особых случаев… Рядом с этажеркой стоит жаровня – и сравнительно не дует от незаклеенного окна. Я кое-как отогреваюсь и спрашиваю о содержащемся под стражей контингенте.

Господин Смотритель степенно сообщает, что криминальная обстановка в любимой Столице, слава Небесам, нынче вполне терпима. Ужасных злодеев не появлялось уже года четыре, с тех пор, как казнили посредством зарывания в землю живьём мерзавца, что поджёг дом с тремя детьми и женщиной, дабы получить наследство. Клятвопреступников и заговорщиков, хвала Небесам, не видать. В Башне ожидают суда разбойники, аптекарь, торговавший ядом из-под прилавка, и взломщик, которого Птенчики выслеживали несколько лет. Прочие – мелкота: ворьё, жульё и всякая шелупонь, вроде игроков в «чёт-нечет» с утяжелёнными фишками.

Я спрашиваю о криминальном мире Столицы.

И-Ур пожимает плечами. Ему не представить себе, просто в голове не уместить, как такая важная особа – Вассал Государыни – может интересоваться жизнью сброда. Я настаиваю – и мне обещают показать «зверинец». Уточняю: больше всего меня интересуют Юноши призывного возраста. Намекаю на государственный интерес – и Господин Смотритель перестаёт задавать вопросы.

Передаю письмо Государя. И-Ур ломает печать, пробегает глазами по строчкам – и отвешивает условный полупоклон. «Уважаемого Господина Э-Тка сию минуту проводят к пленному». Стражника вызывают звонком, глухо отдающимся где-то внизу. Сотник, высокий хмурый парень в кирасе, вооружённый до зубов – Мужчина, впрочем, Юноши тут не служат – провожает меня в саму Башню.

Тюремный двор отделен от «казённого присутствия» каменной стеной и двойной чугунной решеткой. Он вымощен булыжником, хотя городские мостовые крыты плоскими каменными плитками. Стражники под козырьками, защищающими от дождя и ветра, стригут меня взглядами: в эту часть крепости просители с бумагами не ходят, их не пускают – важному Господину без знаков Департамента на территории тюрьмы делать нечего. Но вопросов опять-таки не задают: меня сопровождает доверенное лицо.

Письмо Государя с его печатью служит пропуском в саму Башню. Башня состоит из винтовой лестницы, бесконечной и крутой, как зараза, и крохотных камер, вмурованных в толстенные стены из шершавого желтовато-серого камня. В стародавние времена в таких клетушках, я думаю, дежурили лучники или дозорные. В каждой клетушке размером два на полтора, с узкой – ладонь не пройдёт – бойницей окна – условная койка из пары плоховато оструганных досок, параша и всё. Башня продувается насквозь – и всё равно здесь стоит классическая тюремная вонь: параши, пота, нездоровых тел, грязного тряпья, кислого страха… Запахи загнанного зверья и перепуганных людей впитались в стены навсегда. Камеры закрыты не дверьми, а раздвижными решётками; выходят на круглые лестничные площадки. Я вижу за решётками ожидающих участи злодеев.

Косматый мужчина сидит на койке квадратной спиной к лестнице; даже не дёргается обернуться, слыша шаги. Довольно молодой, лет около тридцати, демонического шика, парень в рубахе, заляпанной давно побуревшей кровью, окидывает меня презрительным взглядом с головы до ног. Высокий человек, лица которого я не вижу, смотрит в бойницу на узкую полосочку мутного неба. Тщедушный типчик с похабной рожицей кидается к решётке, хватается за неё руками, верещит:

– Уважаемый Господин, Птенчики ошиблись, я не Се-Ю, Небом клянусь! Я солодом торговал, в уезде, сюда приехал в бордель сходить… то есть, в храм – помогите несчастному, невинно же страдаю!

Глядя на всё это, я прикидываю, как досталось южному принцу, прожившему в такой клетке не неделю до приговора, а несколько месяцев, да ещё зимой. Ледяной каменный мешок, продуваемый всеми ветрами, вонючий – и ты на виду каждую минуту. Немудрено, что он кашляет и хочет умереть – здоровый земной мужик заболел бы насмерть, не то, что шестнадцатилетний нги-унг-лянский мальчишка…

Я бы не удивился, увидев именно то, что успел вообразить – гуманизм в эту эпоху в антропоидных мирах обычно не достигает горних высот – но с принцем поступили не так жестоко, как могли бы. Камера в верхнем ярусе башни когда-то была, очевидно, кордегардией или помещением для отдыха. Метров десять квадратных, окно, закрывающееся обтянутым пергаментом ставнем, жаровня, пол, застеленный циновкой, койка, на которой нашлись и матрас, и одеяло из свёрнутой в несколько слоёв и простроченной ткани… Принц сидит на койке в лянчинских кожаных штанах и здешней шёлковой рубахе, накинув на плечи форменный полушубок пограничника из Кши-На; он поднимает глаза, когда стражник отпирает решётку – и у меня случается приступ жалости.

Да, враг, конечно. Я понимаю. Вдобавок, заложник.

На меня огромными чёрными очами в неизмеримых ресницах смотрит тропический чахоточный ангел. От страданий, физических и моральных, вся классическая лянчинская брутальность испарилась – от неё остался только острый огонёк в очах и поза загнанного волчонка. А мил он внешне на редкость: со своими отросшими кудрями, тропическим шармом, лихорадочным румянцем на скулах и матовой смуглостью.

Как-то не очень похож на братьев-Львят: слишком большие глаза, прямой, «европейский» разрез, скулы не торчат, кожа посветлее… Я бы сказал – полукровка. Сын Великого Льва и светленькой северной рабыни, не иначе.

– Плохо себя чувствуешь, Львёнок? – спрашиваю я и вхожу. – В груди болит?

– Лучше, – отвечает Элсу осторожно. – Этот… старик… оставил тут… вот. Велел отпивать по глотку, если начну кашлять. Ты – лекарь?

На поставце – вылитая деревянная табуретка – стоят стеклянный кувшин с мутным бурым содержимым и чашка. Что вкувшине, я себе представляю. Отвар чок, смешанный с соком солодового корня, малым количеством настойки «подорожника» и вискарём из ся-и. В сумме – жаропонижающее, обезболивающее и отхаркивающее средство. Не знаю, поможет ли оно при здешней «чахотке», но от тяжёлого бронхита спасает и даже успешно.

– Нет, – говорю я. – Не лекарь, но в лекарствах понимаю. Я – Ник, Вассал Государева Дома. Тебе новости принёс. От нашего Государя, от Снежного Барса.

Тень презрительной усмешки. Умная рожица и не злобная. Маршалы у нас – люди с предрассудками: воевали, можно понять. Они, похоже, всех лянчинцев передушили бы своими руками, дай им волю, а южане… что ж, южане относительно северян варвары, безусловно, но не безмозглые скоты. И этот парнишка – не дурак, несмотря на юность.

– Меня убьют? – спрашивает он с дикой смесью отвращения и надежды. – Когда меня убьют, наконец? Или… – и надежда меркнет. Он поднимает взгляд, смотрит прямо и испытывающее, как все южане, когда хотят честного ответа. – Не договорились, – почти утвердительно. – Со мной… кончено со мной.

– Погоди, – говорю я. – Во-первых, ещё ничего не решено, а во-вторых, многое зависит от тебя самого.

Он снова усмехается, заметнее. Циничная мина – старше его самого лет на тридцать.

– А кто приехал?

– Эткуру.

– Хо-уу… ну так он изрядно позабавится… Ему не впервой, его всегда забавляло, если кого-то из братьев опускали до самой преисподней… чем меньше Львят – тем больше мяса достанется Старшим в Прайде.

Элсу говорит на языке Кши-На, как северянин – не только почти без акцента, но и сложными чистыми предложениями. И не питает иллюзий. Действительно, умница, однако. Я решаю попробовать поговорить с ним серьёзно. – не от тебя самого.

– Львёнок, – говорю я, – Эткуру считает, что тебе лучше умереть, но Снежный Барс не позволит тебе это сделать. Лев предлагает за тебя денег, а Снежный Барс хочет мирного договора, скреплённого клятвой.

– Творцом клясться? – спрашивает Элсу хмуро.

– Вот именно.

– Не согласятся, – в тоне появляется усталая безнадёжность. – И клятву выполнить нельзя, и клятвопреступником стать нельзя. Когда Лев поймёт, что его поймали – начнётся война. А поводом… я буду.

Элсу кашляет. Кашель не так ужасен, как я мог предполагать – может, его бронхит и не перейдёт в чахотку или воспаление лёгких. Я наливаю ему микстуры, он отталкивает чашку.

– Смысла нет.

– Погоди умирать, – говорю я. – Если спрошу – ответишь?

– Угу.

– Львёнок, – говорю я, – что будет, если тебя позовёт на службу Снежный Барс?

Тёмные очи Элсу становятся просто громадными. Он потрясён.

– Меня позовёт?! Меня?! Что вдруг?!

– Если Снежный Барс скажет, что тебе не причинят вреда и не посягнут на твою честь – что будет? Что скажут твои братья? Как ты считаешь?

– Это – если я соглашусь? Скажут, что я продался, предал Льва, Прайд, веру предков… Скажут, что меня околдовали, быть может, – и усмехается, как старый скептик. – Плюнут, уедут. Или останутся, чтобы убить меня. Предатель должен быть убит, верно?

– А ты согласишься?

– Зачем я Снежному Барсу? – сейчас рассмеётся мне в лицо. – Это шутка?

– Не Барсу – его подруге. Снежной Рыси, скажем. Государыне.

Я жду чего угодно. Приступа ярости. Презрения. Истерики. Оскорблений. Общение с лянчинцами меня морально вооружило – но Элсу только молча глядит на меня и дрожащими руками застёгивает-расстёгивает верхнюю пуговицу на полушубке. Берёт чашку с пойлом – и опрокидывает залпом, с отвращением глотает.

Я жду.

– А что, а я вот соглашусь! – выпаливает Элсу единым духом. – Да, я соглашусь! И всё, и пусть делают, что хотят! Пулю в спину, нож под лопатку – пусть! Мне наплевать! Я соглашусь. Женщина… если она велит отдать мне меч – то пусть, пусть она приказывает, мне всё равно! И я останусь. И если меня убьют – то пусть здесь. Пусть – подло. Я готов, – переводит дыхание, бледно улыбается. – Так ей и скажи. Женщине. И им скажи. Пусть смеются, злятся – пусть – что хотят. Всё равно с переговорами ничего не выйдет, всё равно будет война – и пусть они хоть сдохнут, пусть. Они всё равно никогда ничего не поймут…

Ничего себе, думаю я. Интересный мальчик. У него, однако, своеобразный опыт… болезненный. Подранки быстро взрослеют. Не похоже, чтобы он смалодушничал… Личный выбор…

– Твоя мать была северянкой, Элсу? – говорю я.

– Не знаю… кто была та рабыня… она давно умерла, я не помню. Я – Львёнок Льва… – и сбился с тона. – Ник… это глупо, страшно глупо, я понимаю… но у меня есть… как это? Женщина. Официальный Партнёр. Подруга. Сестра. Как это правильно сказать? Моя… для меня…

Мне кажется, что парень бредит. Он раскраснелся, щёки горят, блестят глаза, дышит тяжело и хрипло; дотрагиваюсь до его лба – температурит, ещё и как!

– Элсу, ляг. Я тебя отсюда заберу, тут холодно и сложно присматривать за тобой – ты совсем болен.

– Ник, нет! То есть – да, пусть – но ты скажи, ты попроси. Скажи Снежному Барсу: Львёнок Элсу поцелует клинок – его клинок, клинок его подруги, если у неё есть – но пусть мне привезут, оттуда, с юга, из крепости, женщину по имени Кору. Это… она моя женщина.

Женщина по имени Кору. Очень интересно. Во-первых, Кору – это имя лянчинского мужчины. Женщина теряет имя вместе со статусом. Во-вторых, в лянчинском языке нет слов «жена», «сестра» и «подруга», а уж тем более «Официальный Партнёр» – последнего термина Элсу, кажется, даже не понимает до конца. По-лянчински это называется «рабыня» и «трофей», а вся эта терминология из Кши-На – потому что лянчинская не подходит. Так что – в-третьих… дорого бы я дал за то, чтобы узнать, что за «в-третьих» там, на южной границе, произошло.

Лянчинец, намеренный «перейти на сторону врага» ради женщины – это нечто небывалое.

Элсу придушенно кашляет, уткнув лицо в ладони – и я трачу на него ампулу стимулятора. Он так доверчиво вдыхает, что любо-дорого. Приступ кашля отпускает.

– Ты ведь понимаешь, что не должен умереть, Львёнок Льва? – говорю я. – Если ты хочешь дождаться своей женщины – ты не должен умирать. Выпей ещё и приляг. За тобой пришлют повозку.

Элсу делает ещё пару глотков микстуры, давясь от отвращения, и ложится, кутаясь в полушубок. Его заметно знобит. Я придвигаю к койке жаровню.

Никакой он не бесчувственный гадёныш. Уж не знаю, что там у него за история – но это человеческая история. Не дикарская.

– Это правда – то, что ты сказал? – спрашивает Элсу сиплым шёпотом. – Ведь мне ни к чему врать, да? Зачем врать смертнику?

Нги-унг-лянские ребята в этом возрасте – обычно столько же девочки, сколько мальчики: слишком чувствительны, слишком эмоциональны, хоть и агрессивны, и склонны к риску изрядно – гормональный фон неустойчив – но Элсу, кажется, и вправду определившийся мужчина не по годам. Первый признак – ответственность не только за себя.

Иногда мне кажется, что даже вполне взрослые лянчинцы и за себя-то тяжело отвечают…

– Я не вру, – говорю я. – Клянусь. Я вернусь, а ты поспи.

Элсу кивает и сворачивается на койке клубком, подтягивая босые ноги под полушубок. Я выхожу – и стражник запирает решётку.

И-Ур показывает мне «зверинец». Я начинаю сомневаться в успехе собственного плана.

Логично представить себе, что в тюрьме – отбросы общества, но я, откровенно говоря, не ожидал, что зрелище выйдет настолько жалким. Кши-На – слишком элегантно выглядит; волей-неволей лезет в голову всякий вздор о Робин-Гуде и прочей уголовной романтике.

А вот ничего подобного. В обществе, где все носят оружие с малолетства, а едва научившись его держать, тщательно изучают приёмы боя – независимо от сословия и статуса – насильственные преступления сведены почти к нулю. В обществе, где у купцов и ремесленников высокого пошиба есть Имена Семей, как у дворян, посягательство на чужую собственность – удел законченных ничтожеств. Похоже, встроенный кодекс бойца работает на Нги-Унг-Лян куда чётче, чем на Земле. Называть то, что я наблюдаю, «миром криминала» – слишком громко.

В каменных клетках за решётками – те самые пропойцы, какие до сих пор не встречались мне в прочих местах, какие-то унылые личности без признаков интеллекта на лицах, битые-перебитые, заискивающе хихикающие создания непонятного пола, похожие на ошпаренных дворняжек… Если в живописном разбойнике, показанном мне в Башне, ещё чувствовалось самоуважение и общественный вызов, то в этих – не видать ни того, ни другого. От них несёт хлевом, они сидят и лежат на грязной соломе в каком-то отупелом оцепенении; только один из всей, набитой в «обезьянник» кодлы, вдруг, подскочив к решётке, тянет ко мне руки и клянчит «пару серебрушек несчастненькому» визгливым фальцетом. Стражник лупит его ножнами меча по пальцам с отстранённо-брезгливым видом.

– Красавцы? – насмешливо спрашивает И-Ур, и я смущённо улыбаюсь.

Я оценил его должность и его службу. Суровая до жестокости жизнь в Кши-На держит аборигенов в струнном напряжении – большинству выживших находится место в системе, а сюда, на дно, сбрасывается только ни на что не пригодный балласт. В Кши-На – совсем другая романтика: Робин Гуд бы аборигенам не понравился, чтобы не сказать сильнее.

Мы идём дальше. Мальчишки, которых помиловали до статуса будуших рабынь, содержатся отдельно. И-Ур, провожая меня в другой бастион крепости, замечает:

– Эти – ещё слишком молодые, чтобы совсем оскотиниться. Если кто пожалеет и в дом возьмёт, может, из них и выйдут приличные женщины… женщину создаёт мужчина, глядишь, и выправятся – а порядочными мужчинами им не бывать, это уж точно.

В помещении для мальчишек чище и теплее. В клетке – пятеро, и эти реагируют на окружающее куда живее: при виде нас с И-Уром вскакивают с мест, смотрят с отчаянной надеждой. Прислонившийся спиной к стене шкет в заношенном тряпье, с грязными русыми волосами до плеч, не заплетёнными в косу, свистит и презрительно бросает товарищам по несчастью:

– Напрасно всполошились, девочки! Никто из нас и обломка ножа не стоит – а вы на церемониальный меч пялитесь!

– Заткнись, гадина! – взвизгивает более чистый парнишка с мелкими чертами лица – совсем девчонка. – Ты ничего не стоишь, помоечник! Господа, не слушайте эту тварь!

– Уважаемый Господин! – темноволосый мальчик в рубашке с вышитым воротником цепляется за решётку, прижимается к ней всем телом. – Послушайте, пожалуйста… я же не знал, Небом клянусь, я понятия не имел, что так выйдет… я больше никогда…

Кто-то за его спиной кидается на солому и истерически рыдает. Лохматый шкет издевательски хохочет и показывает пальцем. И-Ур усмехается:

– Звёзды небесные, а не Юноши.

– Уважаемый Господин Смотритель, – говорю я, – мне надо с ними поговорить. Я не уверен, но, возможно, кто-нибудь из них и подойдёт.

И-Ур кивает.

– Извольте, беседуйте, Уважаемый Вассал Эк-т. Если кто приглянется – пошлёте ко мне стражника.

– Я вам подойду, Господин Вдрызг-Неизменный, – тут же подсовывается лохматый. – Только взгляните на меня – я буду красивая и честная девица, чтоб мне лопнуть!

– Не лезь, ворюга! – парнишка, смахивающий на девчонку, замахивается на него кулаком.

– Оэ! Я – ворюга, а ты – Дочь Ночи!

– Уважаемый Господин, – молит темноволосый, – ну послушайте, Неба ради!..

– Эй, фуфлыжник! – окликает его лохматый, засовывает в рот большой палец и прикусывает у первого сустава – чудовищно вульгарным жестом. – Твой хозяин тебя послушает… может быть.

– Да отойди ж ты в сторону, урка! – плотный парень отталкивает лохматого плечом, тот мерзко хихикает:

– Сильная девочка, легко родишь!

– Ну вот что, красавцы, – говорю я. – Или вы сейчас замолчите, или я ухожу.

И наступает тишина. Даже рыдавший перестаёт рыдать, встаёт и подходит к решётке, размазывая слёзы по лицу. На меня смотрят напряжённо и вопросительно.

– Значит, так, – говорю я. – Одного из вас я могу отсюда забрать.

– Меня! – тут же говорит лохматый.

– Послушай сперва, дурак, – хмыкает плотный и спрашивает. – Куда, Уважаемый Господин?

– Уважаемый Господин, – тут же выпаливает темноволосый, – я тут случайно, Небом клянусь, я из хорошей Семьи, я сделаю всё…

– Начнём с того, что мне вы не нужны, – говорю я. – И лёгкой жизни не обещаю. От унижения избавлю. Но – и только.

Они снова затыкаются.

– Кто из вас чувствует себя в силах стать подругой лянчинского Принца? – спрашиваю я. – Это – благое дело. Я хочу, чтобы тот, кто решится, стал ему настоящей подругой, партнёром и товарищем. Принц – варвар, он не знает, что такое свободная женщина, он заточен под мир рабства, страха и боли. Если среди вас найдётся смельчак, его дети станут лянчинскими Львятами.

Лохматый снова свистит. Плотный сплёвывает:

– Ага. Клеймо на лоб – и всю жизнь валяться в ногах у вонючего дикаря. Спасибо, я не настолько глуп.

– Ещё бы, солнышко, – язвит лохматый. – В борделе-то лучше!

Темноволосый прячет глаза:

– Уважаемый Господин, мне жаль… но – нет. Может, меня выкупит человек, а не животное с юга.

Лохматый издевательски смеётся:

– У-сю-сю, Уважаемая Госпожа, вы такая наивная! – и перехватывает его ладонь в сантиметре от собственной физиономии.

– Ты? – спрашиваю я у похожего на девчонку.

Он изо всех сил мотает головой:

– Нет-нет-нет! Мне ещё жить не надоело!

Рыдавший под шумок молча ретируется в глубь камеры.

– Значит, нет? – спрашиваю я. Не стоило и пытаться.

– Ну почему? – лохматый смотрит на меня, глаза у него наглые, зеленовато-серые. – А я-то? Вы не слыхали разве, Господин Вассал?

– А ты надеешься смыться, – говорю я. – Разве не так? Только напрасно надеешься. Ты мне не подходишь.

– Не-а, – лохматый улыбается. – Я не сбегу. Этих трусов матушки учили добру, а я свою не помню. Я сам… научился кое-чему. Товарищем, значит? Лянчинцу? А что, между нами много общего: я дикарь и он дикарь, я вор и он вор… может, это Судьба моя. Отпечаток его пятерни не при вас, Уважаемый Господин?

Мне повезло. И что теперь делать с этой Манькой-Облигацией? Похоже, идея с самого начала была глупой и провальной.

– Как звать? – спрашиваю я, всё ещё размышляя, стоит ли с ним связываться.

– Ви-Э, – сообщает лохматый с готовностью. – Имени Семьи нет, потому что Семьи нет, извиняйте. Но будет. Эти пусть себе, как хотят – а я хочу детей.

Кажется, в его тоне что-то чуть меняется на последних словах. И я решаюсь.

– Хорошо, – говорю я. – Значит, ты – наш человек в лянчинской миссии, Ви-Э?

Лохматый кивает.

– Только отмойте сначала, а то принц меня прибьёт от ужаса, – говорит он, и в его тоне уже не звучит холодная злоба. – И – я ваш человек, конечно. Я же родился в Тай-Е…

И я посылаю стражника оформить бумаги на воришку по кличке Ви-Э, плебея без Имени Семьи. По крайней мере, он не без внутреннего стержня…

* * *

Впоследствии Анну долго думал, как дошёл до такого безумия.

Видимо, Север и Ар-Нель что-то необратимо изменили в его душе. Сама мысль о настолько нелепом, неприличном и глупом поступке ещё неделю назад не могла бы прийти Анну в голову.

А теперь пришла. И Анну заговорил с Соней.

Разумеется, при всём своём душевном раздрае, Анну не обезумел до такой степени, чтобы сделать это при всех. Он почти подкараулил Соню на выходе из коридора, ведущего из покоев для гостей в служебные помещения: раб возвращался с корзиной, в которой лежали вычищенные блюда, пустой бурдюк и пара ножей. Увидев Львёнка там, где он просто не мог находиться, Соня чуть не выпустил корзину из рук.

– Господин?

– Соня, – сказал Анну, осознавая запредельную степень глупости ситуации, – я подумал… Ты, наверное, отчаянно устаёшь, ты же работаешь один за целую толпу… Я мог бы попросить местных…

– Нет, – поспешно ответил Соня. На миг на его лице отразился настоящий ужас. – Не надо, господин. Я не устаю. Я в порядке.

– Ты что? – удивился Анну.

– Ты хочешь избавиться от меня? – тихо спросил Соня, быстро взглянув на Анну и тут же опустив глаза. – Я тебе отвратителен? Или – так приказал Львёнок Льва?

Анну вдруг стало очень жарко.

– Соня, – сказал он, – ты меня боишься? Или – просто ненавидишь? Я же, кажется, не бил тебя ни разу… и… послушай… я не собираюсь над тобой издеваться.

– Чего ты хочешь, Львёнок? – спросил Соня совсем уж тихо, еле слышно. – Скажи, я сделаю.

– Я всё время думаю, что ты тоже Львёнок, брат, – вырвалось у Анну помимо воли. – И что ты – Львёнок Льва, и что ты – ты ровесник Эткуру, да?

Соня медленно нагнулся, поставил корзину на пол и выпрямился. Его татуированное лицо показалось Анну безмерно усталым.

– Зачем ты это говоришь? – спросил Соня, словно через силу. – Ну зачем? Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня плакать? Орать? Проклясть вас всех? У тебя не получится, я думаю. Я же раб, бестелесный к тому же – у меня нет ни гордости, ни злости…

Анну заставил себя смотреть прямо и проговорил, преодолевая мучительный стыд:

– Мне кажется, с тобой… несправедливо обошлись с тобой, вот что. В чём ты провинился, а, Соня? За что тебя… с тобой… за что, короче?

– Тебе важно? – Соня чуть пожал плечами. – Лев велел Тэкиму позвать меня зачем-то, а тот то ли забыл, то ли нарочно не передал… Я не пришёл, Лев разгневался, послал за мной бестелесных наставников – я спал. Вот и всё. Я – Соня. Я сплю, когда Лев приказывает действовать.

– Ты был ребёнком тогда?

– Да. Думаю, да. До Поры было далеко. Послушай, Львёнок… можно, я больше не буду говорить об этом? Я – не считаюсь братом. Я считаюсь рабом. И это к лучшему, наверное…

– Почему? – спросил Анну, у которого вполне физически, как свежая рана, болела душа.

– Мне больше нечего терять, – сказал Соня спокойно. – А Львята – каждый из них – они могут потерять так много, что даже отрезанная рука со стороны покажется сравнительно малой потерей. И потом… меня больше не предадут – меня уже предали.

– Я решил, – вырвалось у Анну. – Я не могу считать тебя рабом, брат. Я попрошу тебя у Эткуру – в подарок или куплю – и ты… я не буду считать тебя рабом. Ты сможешь уйти, если захочешь. Или – ещё что-нибудь. Короче, ты будешь свободен, брат.

Соня издал странный звук – то ли смешок, то ли сдавленное рыдание.

– Брат… Ты – странный человек, брат. Куда же я денусь… Я уже отравлен этим. Думаешь, можно десять лет пробыть рабом – и остаться человеком? Или – быть бестелесным и остаться… несгоревшим?

Анну смешался.

– Попробуем…

Соня чуть усмехнулся.

– Ты армии в бой водил, Анну – а временами похож на ребёнка… Послушай, Львёнок, а может, ты просто смеёшься надо мной? Чтобы рассказать Эткуру, а? И посмеётесь вместе…

– Послушай, – пробормотал Анну сквозь судороги стыда, – я… не люблю зря мучить людей, брат. Ни бестелесных, ни пленных, ни рабынь. Не люблю. Мне от этого… нехорошо.

Соня поднял с пола корзину.

– Я верю, – сказал он просто и беззлобно. – У тебя по лицу видно. Если ты меня купишь – или если Эткуру подарит меня тебе, брат – я буду тебе служить. Идти мне всё равно некуда… а ты… ты, как говорится, добрый хозяин, брат.

И ушёл в покои, оставив Анну наедине с чувством моральной горечи, какой-то острой, жгучей неправильности и непоправимости. Анну решил, что надо выйти на воздух, чтобы свежий ветер ранней северной весны выдул стыд и раздражение; ему страстно хотелось видеть Ар-Неля и слышать его голос – как хочется приложить холодное стальное лезвие к горящему ушибу.

Анну впервые задумался о том, насколько его изменила Кши-На. Он не мог понять, лучше стал или хуже, сильнее или слабее – но отчётливо осознавал: эта перемена фатальна, как смерть, она – навсегда. Большую часть из того, что казалось естественным, обычным, нормальным – он уже никогда не сможет так принимать.

А самое ужасное: Анну больше никогда не подумает, что Лев Львов непогрешим.

Анну вышел из покоев и направился к Главной аллее.

Утро выдалось очень ясным и холодным; остатки подтаявшего снега, пропитанного дождевой водой, покрылись тонкой корочкой льда, как засахарившийся мёд, и холодное солнце остро сияло в небе, совершенно чистом и ослепительно голубом. Мир источал свежий и острый запах – мокрой земли, стылых растений и ещё чего-то терпкого. В парке Государева Дворца было многолюдно: мимо деревьев без листвы, похожих на клубки сухих прутьев, из которых рабы плетут корзины, и кустарника, голубовато-сизого, пушистого, с длинными острыми иглами вместо листьев, прогуливались, разговаривая между собой, важные особы из Прайда Барса и роскошные женщины. Анну решил, что в такую славную погоду Ар-Нель наверняка вышел осмотреться и поболтать со знакомыми, и отправился его разыскивать.

Разодетые язычники кивали и улыбались; Анну никак не мог привыкнуть к этим знакам внимания, казавшимся не ритуальными, а непринуждённо дружескими – ему, врагу, чужаку, иноверцу. Их никто не принуждает улыбаться, думал Анну, зачем они это делают? Глубокие поклоны или падения ниц были бы понятнее и легче, чем эти улыбки – эффектные жесты было бы гораздо легче объяснить. Кланяться – приказали; а улыбаться – кто прикажет? И – кто такой приказ исполнит? Падать ниц можно и с ненавистью на лице…

– Привет, Уважаемый Господин Посол, – окликнул его белёсый коротышка по прозвищу Маленький Феникс, любимчик Снежного Барса. – Хотите взглянуть, как у нас на севере пробуждаются деревья?

Анну хмыкнул.

– Послушать язычников, так деревья – живые твари, – сказал он без малейшего, впрочем, раздражения: к выкрутасам местного разума, в конце концов, привыкаешь. – Если так, то им тяжело спать стоя!

Компания молодых людей, окружавшая Маленького Феникса, рассмеялась.

– Конечно, живые, – кивнул Феникс. – Они ведь рождаются, растут, приносят плоды, стареют и умирают – разве это не свойства живого существа?

Анну пожал плечами и усмехнулся:

– А что они едят? Вот это – свойство.

– Пьют воду. Вы же знаете – во время засухи они могут погибнуть от жажды.

– У язычника на всё есть ответ…

– Взгляните, Господин Львёнок, – Маленький Феникс легко пригнул упругий прут.

Анну посмотрел. На ветке виднелись почки, зародыши листьев – они распухли, и крохотный зелёный кончик выглядывал из-под клейких тёмных чешуек у каждой. Спеленатый младенец листа, подумал Анну и тут же устыдился собственной мысли.

Всё это северная любовь к мелочам и частностям, бережное внимание к неважным вещам, вроде сверчков и не развернувшихся листьев на мёртвых голых деревьях… любовь и внимание к слабым и ничтожным существам – котятам, птенцам… трофеям, рабыням, младенцам…

А внутри что-то рвётся пополам – так, что в душу отдаёт острой болью – и каждая мелочь усиливает эти рывки. А когда разорвётся – что будет?

От мыслей Анну отвлёк металлический звон скрестившихся клинков и крики. Он резко обернулся на звук – и бросился бежать к Дворцовым Вратам.

Гонец-волк, бросив коня на произвол судьбы, рубился с невозможным тут противником – с шаоя-еретиком, богоотступником с запада. Анну успел лишь поразиться тому, что шаоя оказался здесь и был одет почти как северяне-язычники, только волосы по-прежнему заплетал в кучу дурацких косичек, обмотанных цветными ленточками – но тут же мелькнула мысль, что язычники и еретики одним миром мазаны.

К дерущимся с разных сторон бежали гвардейцы и лянчинские волки.

– Стойте! Остановитесь, Господа! – кричал какой-то северянин в распахнувшемся полушубке, но его никто не слушал.

– Ты тут подохнешь, мразь! – рычал волк, а шаоя, защищаясь обычным подлым способом – меч в правой, нож в левой руке – плевался проклятиями, как загнанная баска:

– Есть ли место в мире, где нет вас, палачи! Сожри свою печень, паук!

– Убей! Убей его! – вопил кто-то из волков в радостной злости.

– А ну остановитесь, псы! – заорал Анну так, что к нему обернулись все. – Мечи в ножны! – и в этот миг он увидел лицо волка. – Хенту! Меч – в ножны!

Услышав своё имя, волк сделал шаг назад. Может, Хенту и был бы убит подонком-шаоя, выполняя приказ своего командира – но тут через низкие подстриженные кусты махнул Ар-Нель и схватил еретика за руку:

– Остановись, Нури-Ндо! Ну всё, остановись, всё…

Хенту с сердцем вкинул меч в ножны и подошёл к Анну.

– Я вызвался везти пакет Льва, командир, – сказал он с печальной укоризной. – Я так хотел видеть тебя, мне пришлось много уговаривать Волка Волков – а ты останавливаешь меня, когда я хочу убить богоотступника, меня оскорбившего…

– Здесь не пески, Хенту, – сказал Анну, невольно отводя глаза. – Здесь чужая земля, чужой закон. Мы с тобой ещё будем убивать шаоя – потом, когда я вернусь домой, и мы отправимся в поход. Но этот – пусть живёт. Его охраняют хозяева этих мест. Миссия…

И тут его взгляд сам собой остановился на Ар-Неле, который обнимал шаоя за плечо и вполголоса говорил что-то. Грязный еретик злобно зыркал на волчат, шипел – а Ар-Нель мурлыкал: «Успокойся, Нури-Ндо, друг мой, не стоит распускаться, надо держать себя в руках, надо быть выше мстительности и собственных страстей…» – и улыбался, судя по голосу и тону.

Каждый звук его речи втыкался в Анну, как шип.

– Ар-Нель, – окликнул Анну. – Я поговорить хотел…

Ар-Нель обернулся.

– Благодарю, Анну, – сказал он так тепло, что у Анну упало сердце. – Ты всё сделал правильно, мой дорогой. Позволь мне закончить – и мы поговорим непременно. О чём хочешь.

– Я провожу гонца и приду к тебе, – сказал Анну упавшим голосом.

– Конечно, – отозвался Ар-Нель, как ни в чём ни бывало, и обратился к еретику. – Тебя тоже надлежит проводить, Нури-Ндо? Пойдём, я покажу тебе Зимний Сад…

И удалился вместе с шаоя, оставив Анну с Хенту, с сотником Хенту, боевым товарищем, вместе с которым Анну воевал и в Шаоя в том числе. Хенту смотрел выжидающе, и надо было что-то сказать.

– Устрой лошадь, – приказал Анну, кажется, слишком резко. – Я покажу тебе наши конюшни.

До покоев Анну и его волк не дошли.

Просто в один прекрасный миг перестали нести ноги. Анну остановился у широкой террасы, украшенной каменными вазами с колючими кустами в них – и Хенту остановился рядом.

– Что-то случилось, командир? – спросил он слегка встревоженно.

– Рад, что ты приехал, – сказал Анну, вымученно улыбаясь. – Как – дома?

– Дома по-прежнему, – отвечал Хенту широчайшей радостной улыбкой. – Твои волчата ждут тебя, командир. Все говорят о настоящем деле, о том, что теперь-то ты всё видел – так мы в пыль втопчем этих язычников! Они же расползаются, как вши, как зараза – вот как Шаоя забыл веру предков, перенял всю эту северную мерзость… Волк Волков прямо говорил: Лев считает, что из этого города идёт всё зло. Из Тай-Е. Он ведь прав?

– А ты как думаешь? – спросил Анну, чтобы что-нибудь сказать.

– Я-то… Командир, я маловато, конечно, видел – но уж мерзостей достаточно. Богато живут – и отвратительно. Любой холоп ходит с мечом, считает себя важной птицей. Рабыни строят из себя настоящих людей, смеют спорить с мужчинами. Низкие не почитают высоких – совсем. А зачем им? Воображают, небось, что сами себе господа…

– Погоди, – слушать было совсем уже нестерпимо – тем ужаснее, что Хенту говорил, как все, как сам Анну пару-тройку месяцев назад. – Так ведь… язычники ещё не отдали Элсу.

– За этим дело не станет, я думаю, – сказал Хенту. Он искренне хотел порадовать своего командира, это слышалось и в словах, и в тоне. – Ты же понимаешь: Львёнок очень провинился. Все говорят – если язычники отдадут Элсу живым, то Лев не оставит ему статуса, а жизнь без статуса – как раз соответствующее наказание. Слишком дорого всё это нам обошлось.

– Чем – дорого? Просто разведка…

– А тем, что Лев ждал позора? Пятна на чести Прайда? Говорят, Лев сам сказал, что Элсу уронил честь Прайда в грязь, заставил Прайд унижаться… Так вот, пусть и наползается в грязи за это.

– Мы не унижались, – сказал Анну.

– Прости, командир, – Хенту смутился. – Я понимаю, тебе об этом говорить тяжело… Ну ничего. Лев думает, что лучше всего стереть это гнездо зла в прах – об этом и в армии говорят, и везде. Тут ведь даже неважно, нужна ли нам эта вымерзшая земля, правда? К чему – если тут ничего не растёт, ни винные ягоды, ни хель… совсем никудышная земля. Мы просто должны будем дойти, сжечь этот клоповник – и наши дети будут спать спокойно… Ты чего такой грустный, командир? Что-то не так?

– Письмо при тебе? – спросил Анну.

– А как же! Вот оно, – Хенту вытащил из-за пазухи свиток, запечатанный сургучной львиной мордой. – Возьми, отдашь Наставнику.

Анну посмотрел на свиток, несколько мгновений думая, что с ним делать – и сунул его в рукав, как северяне. Рукав был узкий, держать в нём свиток оказалось с непривычки неудобно – но Анну только впихнул бумагу поглубже.

– Хенту, – сказал он медленно, – ответь мне… я ещё твой командир, брат?

Располосованная старыми шрамами простецкая физиономия сотника отразила предельное удивление.

– Конечно! Я что ж… ты меня знаешь, Львёнок! Ты мне только скажи – я ничего не забыл, я – куда угодно…

Анну помолчал, решаясь.

– Не говори никому о письме, – сказал он, наконец. – Ты приехал ко мне. Только ко мне. Привёз привет от отца. Ты ведь видел моего отца?

Хенту секунду смотрел во все глаза – и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Вот пустая башка! Я же и точно привёз привет от Львёнка Джарату! В сумке-то… а я, болван забывчивый, в конюшне оставил! Вино-то из твоего сада!

– Как отец? – спросил Анну гораздо непринуждённее – разговаривать об этом было намного легче.

– Как? Хорошо. Джарату – хорошо. Велел сказать, чтобы ты привёз рабыню с севера, командир. А то у твоих братьев уже свои дети, а ты обо всём забыл с боями и походами… Старший сын Зельну, твой племянник, уже дрался с детьми Антору, победил, знаешь! Наверное, будет лихим героем, ужасом Песков… Нолу спрашивал о тебе. У Нолу новый жеребец, привезли с гор, заплатил полторы тысячи «солнышек»…

Анну слушал, улыбаясь. Он чувствовал смесь обычной грусти по отцу и по дому, но ещё – какого-то нового, болезненного напряжения. Впрочем, то, что Хенту так легко перевёл разговор на домашние дела, очень успокоило его.

– Пойдём в тепло, – сказал Анну, когда Хенту принялся рассказывать о скачках в честь Цветущей Луны. – Ты голодный, наверное, а, брат? Пойдём, доскажешь в доме – пусть Львёнок Льва послушает.

– А письмо? – спросил Хенту, скинув тон до шёпота.

Анну обнял его за шею и подтянул к себе. Сказал в самое ухо:

– Ни слова при чужих, Хенту. Львёнку Эткуру я скажу сам – а с прочими молчи. Мне кажется, что Наставник хочет нас предать. Он сговорился с писцом, следит за нами и куда-то отлучается по вечерам. Я не могу дать ему письмо Льва.

Хенту охнул.

– Ах ты, пёс адов! А как же прочесть-то?

– Не беспокойся, брат, – улыбнулся Анну. – Я сам разберу и расскажу Эткуру. Лишь бы бестелесные не заподозрили ничего. Ты скажешь, что Лев размышляет. Скажешь, что донесения ждут от нас. И всё, запомни.

Хенту истово кивнул, глядя на Анну, как на вещающего пророка. Творец, Отец Сущего, благодарю тебя, подумал Анну – благодарю тебя за Хенту, лучше нет, чем боевой товарищ. Если придётся драться, по крайней мере, один волк будет на моей стороне – а один Хенту стоит троих.

И – он настоящий солдат. Он почти ни о чём не спрашивает.

Анну оставил Хенту с волками, свободными от караулов. Дал им угощать его здешними хрустящими пирожками с молотым мясом и пряной приправой, болтать о доме и расспрашивать об общих знакомых. Сам он не просидел и пяти минут.

Вышел из Дворца, долго бродил по саду, в конце концов, остановился в круглой беседке, увитой голыми гибкими лианами. Присел на мокрую скамью и вытащил из рукава письмо Льва.

Своё преступление. Своё предательство.

А почему, собственно, предательство? Почему он, Львёнок, командовавший десятью тысячами волков, взявший два города в Келли и один в Шаоя, не имеет права взглянуть на письмо своего Льва Львов?! Где, кем это произнесено? Разве Лев говорил им с Эткуру, отправляя их на север: «Не смейте читать моих писем»? Разве не приказы, адресованные Львятам, в этом свитке?

Я могу прочесть приказ моего Льва, предназначенный мне, решил Анну – и сломал печать.

Чёрные каракули на желтоватой плотной бумаге в первый миг показались ему не осмысленными знаками, а беспорядочной мазнёй. Творец-Отец, мелькнула паническая мысль, я же не смогу это прочесть! Это не каллиграфический рисунок Ар-Неля! Ерунда какая-то, маранье… но уже в следующий миг Анну начал узнавать знакомые буквы. «Ли»! Почему же так криво… «А», «ро», «хэл»…

Знаки внезапно собрались в слова в середине послания.

Нн-нет… смы… смы-сла жж… ждать… доб… доб… доб-ро-го… что ж это? А, доброго! Нет смысла ждать доброго от нелюдей… Ес-ли им… им? Что за «им»… А, им, северянам, ясно. Если им не нуж… нужно? Да, если им не нужно золото… пусть… ж-жрут сло-ва… Пусть жрут слова? Что за вздор… или… слова… обещания? Клятвы?

Лицо Анну горело огнём. Он рывком развязал шнурок на вороте, будто это шнурок, а не душевный надлом, мешал Анну дышать. Он успел сто раз пожалеть, что взялся читать это письмо – но глаза сами собой скользили по строчкам, а знаки – эти кривые и небрежные знаки, скрытные и нервные – собирались в фразы, сказанные Львом, несмотря ни на что.

Пусть да-ют… гар… гара… гара-н-тии. Они дол-жны… ве… ве-рить… собст… темень бездны! Соб… собственным обе… обетам? Обещаниям. Мы должны верить собственным обещаниям. Поклясться искренне. Чтобы Снежный Барс поверил… Ты… же… мол-чи обо… обо всём. Их де-ло… их дело… быть ме-что… что? Ме-чом… Ага. Их дело – быть мечом в моей руке!

Два… двадцать Ше-стой… приго… при-го-ворён. Ес… если Пя-тый хо… если Пятый хочет… быть… быть мне… при-я… прия-тным… пусть… пусть доста… доставит… его го… его голову?!

Анну свернул свиток. Теперь он абсолютно не знал, что делать. Им с Эткуру надо заключить с Барсом договор, скреплённый клятвой. Пообещать от имени Льва Львов не пересекать границ Кши-На с дурными намерениями. И эта клятва будет ложью…

А этого Анну и Эткуру не должны знать. Они должны убедить Барса и Прайд Барса, что их слова – чистая правда… А как им самим верить в истинность этих клятв, если даже простак-Хенту болтает о будущей войне?

Эткуру должен убить Элсу. Всё. Это – приказ Льва Львов. Не просто убить – привезти голову. Доказать, что убил. Если хочет быть приятным Льву Львов.

Потому что неприятные Льву кончают, как Соня или сам Элсу. Будет так, как решит Лев – а кроме его воли нет ничего. А его воля – единственный закон, более непреложный, чем Истинный Путь, ведь мы с Эткуру навсегда погубим свои души клятвопреступлением… Будем мы верны, или нет – Лев приговорил нас с Эткуру к бездне преисподней…

А ведь нельзя одновременно веровать в Творца и служить Льву, вдруг пришло в голову Анну. Кто-нибудь из них непременно покарает – и ты не сможешь остаться чистым перед собой.

Анну сунул смятую бумагу обратно в рукав. Он чувствовал такую нестерпимую, словно предсмертную, тоску, какая иногда видится в глазах и позе загнанного коня.

Впервые в жизни принять решение было непосильно тяжело. Анну загнали. Он оказался в тупике без выхода и просвета…

Запись N136-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Маленькая Государыня Ра отдаёт Элсу меч. Государь Вэ-Н довольно заметно напрягается, когда Львёнок прикасается к рукояти: уж слишком явно оружие лянчинцев рассчитано не на поединки по правилам, а на войну и убийства – Вэ-Ну, наверное, страшновато видеть такую штуковину в опасной близости от почти невооружённой девочки, да ещё и в руках вчерашнего смертельного врага. Но всё обходится очень хорошо. Элсу просто изо всех сил прижимает меч к груди, вцепившись в него, так, что белеют костяшки пальцев, и говорит Ра:

– Ты, Снежная Рысь, мой родич. Твой Прайд – мой Прайд, – и кашляет, уткнувшись лицом в рукав.

– Не надо волноваться, Элсу, – говорит Ра. – Все поняли. Болезнь пройдёт, всё будет в порядке…

Элсу смотрит на неё своими невероятными тропическими очами.

– Неважно. Это неважно. Может, я умру – пусть. Но ты всё равно – мой родич. Смерть – это мне не страшно, а от позора ты меня спасаешь.

Вэ-Н наблюдает за ним, обхватив себя руками. У Государя очень сложное выражение лица; я пытаюсь определить, не примешивается ли к сочувствию презрение.

– Снежный Барс, – говорит Элсу, повернувшись к нему, – думаешь, я трус?

– А если я скажу, что вы – вы все, хищные звери Лянчина – жестокие подлецы? – говорит Вэ-Н. – Моя кровь, моя подруга – пощадила тебя, а твоя родня бы её не пощадила. Твой брат назвал её гуо.

– Я не такой, – говорит Элсу тихо. – У меня ведь тоже… есть… женщина… моя подруга. Только она – там, на границе, в крепости Ич-Ли. Она… в плену. В смысле…

У Вэ-На на мгновение приподнимаются брови.

– Ах, вот как… я понял.

– У меня ничего нет, – говорит Элсу. – Я бы заплатил за неё. Но – я буду служить тебе, Барс Барсов. За то, что твоя женщина избавила меня от позора… и за мою… если ты согласишься.

Вэ-Н кивает.

– Я пошлю за ней, Элсу. Но – ты понимаешь, что вам с ней будет не вернуться домой?

Элсу улыбается цинично и горько.

– Мне с ней – не вернуться и без неё – не вернуться. Мне не вернуться обрезанным и не вернуться целым. Мне не вернуться, встреть я все беды на твоей земле, Барс, как герой или как подлец. Я всё понимаю. И у меня никого нет, кроме твоей женщины – и кроме моей женщины.

Элсу хочется кашлять, он дёргается и проглатывает спазмы в лёгких, прижимая рукав к губам. Ра протягивает ему чашку с чок – и Элсу делает несколько быстрых глотков. По-моему, он снова температурит – у него горят щёки.

– Государь, – говорю я. – Позволь проводить Львёнка в его апартаменты? Ему нехорошо.

– Мне хорошо, – возражает Элсу. – Мне немного больно тут, – и показывает на грудь рукоятью меча, – но мне хорошо. Слушай, Снежный Барс, я найду способ тебя отблагодарить. Я помолюсь за тебя. Прикажи её привезти…

Вэ-Н снова кивает. Я обнимаю Элсу за плечи, и мы выходим из кабинета Государя. В маленьких покоях, предназначенных для Львёнка, я передаю его с рук на руки лейб-медику, Господину А-Ши. Покои убраны очень светски; на всякий случай, у входа дежурят гвардейцы – личная охрана Элсу. Положение дел таково, что Маленького Львёнка нужно защищать от его собственных родственников и подданных…

Нелишняя предосторожность.

Устроив Элсу, я нахожу Ар-Неля и показываю ему своё приобретеньице. Приобретеньице при виде Ар-Неля даже хамить перестаёт – смутилось, что ли? Поклон у него получается почти светский – слишком жеманный, но нельзя сказать, что уж совсем неумелый.

А Ар-Нель останавливается в двух шагах, обхватив правой рукой локоть левой – поза глубокой задумчивости о неприятном – окидывает Маньку-Облигацию взглядом с ног до головы, оценивает грязные патлы, куртку с чужого плеча, рубаху, достаточно серую, чтобы не быть белой, и резюмирует:

– Меня снова восхищает твоя вера в лучшее и твоё добросердечие, дорогой Ник. Этим жалким уродцем ты надеешься выправить внешнюю политику двух империй? Позволь спросить, милый друг, не нашлось ли в Башне Справедливости кого-нибудь поотвратительнее? Или – прости, я не вник в философические глубины твоего плана! – ты считаешь, что подобное тянет подобное? Ты искал внешнее подобие искалеченной южной морали? В таком случае подошёл бы кто-нибудь постарше, хромой, скажем, или горбатый. С гноем, текущим из глаз, сопливый… что ещё? Пропойца…

– Были чище, – говорю я. – Из хороших семей, без вшей и элегантные на вид. Но, во-первых, они тоже воры. А во-вторых, я не мог никого принуждать. Наши цивилизованные воры считают, что лучше бордель в родном Тай-Е, чем тот ужас, который ждёт их на варварском Юге. А этот – храбрый.

Ар-Нель крутит пальцами в воздухе:

– Я ошибся, Ник. Мы все ошиблись. Надо было поговорить с юными аристократами. А такие вороватые полуживотные Эткуру наверняка и дома надоели.

Я жду, когда Манька-Облигация взорвётся и выскажет Ар-Нелю всё, что о нём думает – но Ви-Э молчит, опустив глаза, и наматывает на палец обрывок какой-то замурзанной тесёмки. Я вступаюсь за него:

– Ты думаешь, кто-нибудь из хороших мальчиков согласился бы по доброй воле стать рабыней Эткуру без поединка? Дать себя обрезать – ну да, да, для пользы дела, конечно, и для высоких политических целей, но по сути-то? Ча, ты идеалист! Воры отказались наотрез – все, кроме этого, а ты рассчитываешь уговорить аристократа?

Ар-Нель вздыхает.

– Ах, Ник, вероятно, ты прав… но мне бы так не хотелось, чтобы эта мразь оказалась для южанина памятью о Тай-Е… Он ведь начнёт что-нибудь говорить… как бы не вышло совсем плохо… О! Послушай, Ник, а он – не немой?

– Да нет, – говорю я. Меня крайне удивляет, что такого разговорчивого субъекта, как Ви-Э, можно спутать с немым. – В Башне только так митинговал…

– В Башне у него, по-видимому, было более подходящее общество, – усмехается Ар-Нель, пожав плечами. – С которым у него находились общие темы для беседы. Как его зовут?

– Ви-Э. И всё. Он – сирота.

– Ви-Э, ты проглотил язык?

Манька-Облигация поднимает голову. Ах, ничего себе! Он плачет! На грязных щеках – светлые дорожки от скатившихся слёз! Вот этого я точно не ожидал…

– Язык при мне, – отвечает он хрипло. Оэ, да он не может смотреть Ар-Нелю в глаза! Что это за диво…

– Ты – вор? – спрашивает Ар-Нель, вымораживая тоном всё вокруг. Я ещё не слыхал от него таких интонационных затрещин.

Ви-Э судорожно вдыхает.

– Я крал, ага.

Куда что девается? Я был уверен в шоу в духе «А ты меня не совести и не агитируй!» – а Манька-Облигация стыдится, по-настоящему стыдится! В тюрьме своих… скажем, сокамерников – презирал всей душой, а во дворце ему стыдно… Настолько, что моральные оплеухи Ар-Неля не заставляют огрызаться…

Чудны дела твои, Кши-На…

– На что ты годишься, кроме мелких пакостей? – продолжает Ар-Нель. Это не риторический вопрос – он всерьёз спрашивает, на что.

Ви-Э облизывает потрескавшиеся губы.

– В театре играл.

– В Театре Баллад? – Ар-Нель не верит.

Я тоже: Театр Баллад – место изысканное, вроде королевской оперы, ставят там музыкальную классику. Театральные звёзды с Именами Семьи – уважаемые и принимаемые в высшем свете люди, образованные, поют на древних языках, играют богов и королей…

Ви-Э шмыгает носом,чуть заметно усмехается.

– Ага. Баллад. В бродячем театре. В сценках. Влюблённых мальчишек и смешных жён. Жонглировал факелами, ножи в цель швырял… Где только не был…

Ар-Нель едва заметно оттаивает.

– Так что же случилось?

– Что… хозяин умер. Был мне вместо отца… ну, долго рассказывать. Фургон и барахло достались одному… мы с ним давно повод искали разодраться или разбежаться… Короче, выгнал он меня, босиком, можно сказать. А уже Десятая Луна к повороту пришла.

Упс! Ар-Нель протягивает ему платок!

– Вытри лицо. Ты не нашёл работы?

Ви-Э берёт шёлковый платочек, благоухающий лилиями, и смотрит на него с сомнением. Возвращает платок Ар-Нелю, вытирает глаза рукавом и продолжает.

– Я оказался в Столице с парой серебрушек в кармане и с мечом. И всё. Ок-Ирн у меня даже лютню отобрал – сказал, что она общая, а не моя. Кинули они меня… Да я бы всё равно не пел, охрип потому что. А зима случилась ранняя…

– В Театр не взяли? – в голосе Ар-Неля появляется тень сочувствия.

Ви-Э смотрит на него нежно:

– Я долго набирался храбрости. Набрался. Пришёл, сопливый, сиплю… сам себя не слышу, не то, что… Посмеялись, выставили. Кто их осудит? Ну и всё. Не знаю, как выжил этой зимой. Посуду в трактире мыл пару недель. Каменщики обещали взять – а я что? Я же не умею… за два дня спина разболелась так… чуть не подох. И всё. Пропал я, в общем. Работал на тепло, а еду тырил… иногда – и деньги, если удавалось, – сознаётся он, отводя взгляд.

– У тебя будет непростая задача, – говорит Ар-Нель уже вполне доверительно. – Но ты – актёр, ты справишься. Покажи что-нибудь?

Ви-Э отходит на два шага – и легко делает сальто. Выпрямившись, швыряет «воздушный поцелуйчик», как земные циркачи, проходится колесом, останавливается, не сбив дыхания. Жеманнейшим жестом смахивает со лба грязную чёлку:

– Оэ, моя несчастная душа – как бабочка на огне! – восклицает он вдрызг трагичным детским голоском. – Он мне сказал: «Золотой цветок, скрестим клинки под полной луной!» – а его Старшая Жена добавила: «Только попробуй!»

Ар-Нель смеётся – и Ви-Э улыбается.

– Я дважды ошибся, Ник, – говорит Ар-Нель. – Прошу меня простить. Актёр подойдёт.

Ви-Э смотрит на него влюблёнными глазами.

– Что заставило тебя так круто изменить позицию? – спрашиваю я.

– Он – человек в беде, – говорит Ар-Нель своим любимым отвратительным тоном: «Элементарно, дорогой Ватсон!». – Я не знаю, что было бы со мной, попади я в похожую историю. Я не знаю, что стало бы с людьми, которых я уважаю. Мне хочется сказать, что я выше воровства и прочих мерзостей – но я не голодал и не мёрз.

– А если всё это враньё? – говорю я. Мелкая подначка.

– Если бы этот Юноша хотел солгать, он солгал бы, что не крал, – пожимает плечами Ар-Нель. – Сказал бы, что он – бедный актёр, которого собирались казнить ни за что… Оставь, Ник! Разве ты не видишь его желания искупить сотворённое зло?

Вот так, дорогие земляне. В Кши-На воровство – однозначное зло. Без вариантов. Понять можно – но наказание не отменяется. Ар-Нель сочувствует, но ничем не поможет. Робин Гуд – в пролёте…

– Приведи его в порядок, Ник, – говорит Ар-Нель. – Я удаляюсь. Мне хочется навестить Маленького Львёнка, чтобы с ним познакомиться. Не будем ставить его братьев в известность?

– Пока не надо, – киваю я. Мне не предсказать реакцию Львят на то, что Элсу принимают при дворе Государевом.

Ар-Нель уходит, а мы с Ви-Э отправляемся в мои покои – приводить Ви-Э в божеский вид.

У дверей, ведущих на мою территорию, сталкиваемся с Ри-Ё. У него мокрые волосы, а вид довольнёшенек; он держит в руках какой-то предмет, завёрнутый в несколько слоёв шёлка.

– Где ты бегаешь? – говорю я. – Я тебя разыскивал. Надо было устроить это чудо – ему пришлось три часа торчать в комнате прислуги, а лучше бы было вымыться в это время…

Ри-Ё смущается.

– Простите меня, Учитель, – говорит он виновато. – Вы сказали, что вас до вечера не будет – и я ходил в квартал стеклодувов.

– Хотел увидаться с И-Цу? – спрашиваю я.

– Семья И-Цу заключила новый договор, – говорит Ри-Ё. – У него другой Официальный Партнёр, меня он видеть не хочет… нет, Учитель, я заходил к Господину Се-Хи, заплатил ему чуть-чуть, чтобы он позволил мне воспользоваться его оборудованием…

– Бедный Ри-Ё, – говорю я, – ты с этой придворной суетой просто соскучился по работе?

Ри-Ё кивает, разворачивает шёлковый платок.

Внутри свёртка – прелестная вещица: высокий узкий сосуд для ароматической смеси, зеленовато-синего стекла, с тонко и точно вылепленным цветком ириса вместо пробки.

– У тебя, всё же, способности, дружище, – говорю я. – Ты – настоящий художник. Очень здорово.

– Правда?! – радостно восклицает Ри-Ё. – Я хотел подарить это одной особе… Чтобы эта особа не думала, что я олух неотёсанный, с дурным почерком и вообще…

Ну что ты будешь делать…

– Особе, конечно, понравится, – говорю я. – Но имей в виду, Партнёр особы уже решён и поединок назначен. Так что – фенечку дари, но на сильные чувства не рассчитывай. А сейчас мне придётся послать тебя в город, в лавку готового платья. Ты купишь человеческие тряпки для другой особы, вот для этой – вы с ней, вроде бы, похожего телосложения…

Ри-Ё смотрит на Ви-Э, Ви-Э подмигивает. Ри-Ё сдерживается, чтобы не прыснуть:

– Это тот парень, которого вы хотите представить Принцу Эткуру, Учитель?

– Оэ, солнышко! – возражает Ви-Э. – Это та девица, которую Господин Вассал хочет представить кому-то-там. Это у тебя страсти-мордасти, а у меня решён не муж даже, а владелец. Вот такие дела.

Ри-Ё хмыкает. Я отдаю ему мешочек с деньгами – он вручает мне свой стеклянный цветок и улетает. Я рассматриваю вещицу… мой маленький дружок так старательно ищет себе проблем, что диву дашься. Ви-Э шмыгает носом.

– Уважаемый Господин, это всё, конечно, очень и очень романтично, но мне ванну бы и пожрать… в смысле, съесть бы хоть что-нибудь, если это не противоречит придворному этикету…

Вот же я дубина! Со всей этой суетой – забыл, что мой воришка наверняка голоден! Нет мне прощения… Даю ему пару вафель с начинкой и провожаю в места, как говорилось на Земле во времена оны, общего пользования.

Помещение для гигиенических надобностей в моих апартаментах вызывает восхищение. Чистюли нги-унг-лянцы придают подобным удобствам куда больше значения, чем средневековые земляне и даже земляне времён Ренессанса. В Тай-Е отличная канализационная система, а во Дворце она ещё модернизирована. Если в прочих местах, как мне говорили, сложная водопроводная сеть несёт воду до третьего этажа зданий включительно, то во Дворце воду ещё и подогревают. Она всегда одной температуры, градусов тридцать – тридцать три, и её можно набрать во вместительную ёмкость из толстого и очень прочного матового стекла, похожего на глянцевую пластмассу. Из этой штуки, вполне сходящей за ванну, вода выливается в отводную трубу; надо бы поинтересоваться, куда ведут эти трубы, когда время будет.

Увидев ванну, Ви-Э издаёт восторженный вопль – и я оставляю его наслаждаться плодами цивилизации, показав, где у нас мыло и ароматическое масло. Ви-Э пропадает в ванной комнате на целый час; за это время Ри-Ё успевает принести тряпки и рассказать, что дождь перестал и подмораживает. Зато результатом я доволен: Ви-Э отмылся до человекообразности, его волосы оказываются светло-русыми и блестящими, а физиономия – вполне обаятельной. Очень подвижная физиономия профессионального актёра – за ужином Ви-Э смешит Ри-Ё до колик, травя байки и корча рожицы.

А мне постепенно делается изрядно жаль его… Участь этого пройдохи – незавидна. Метаморфоза, очевидно, не будет по-настоящему удачной, как у всех потенциальных наложниц. Я вспоминаю гарем Смотрителя Эу-Рэ и тусклых девиц, у которых, похоже, имеются изрядные проблемы и со здоровьем, и со способностью рожать здоровых детей…

Но отыгрывать назад поздно. А Ви-Э улыбается кинематографической улыбкой и беспечно машет рукой:

– Господин Вассал, я – патриотка! Вы только покажите мне этого лянчинца – я уж придумаю, что ему сказать…

– Ты ещё Юноша, – встревает Ри-Ё.

– Ошибаешься, солнышко, – Ви-Э мотает роскошной, непонятно откуда взявшейся чёлкой. – Я уже Дама, только пока не ломаюсь. Но это, мой наивный друг, дело времени.

Храбро. Что тут ещё скажешь…

Я просыпаюсь в полной темноте – погас фонарик – от позывного КомКона. Ага. Почему меня это не удивляет?

Тихо выхожу в сад. Караульных гвардейцев, похоже, уже не настораживают мои ночные прогулки – я их приучил. Ночь восхитительна. Чуть подморозило, скользко и свежо. Небеса чисты, звёзды в них сияют громадные, лохматые. Ночной ветер пахнет настоящей весной, яблоками и ландышами, оттаивающей и снова прихваченной ледком землёй, свежестью…

Я нахожу авиетку, замаскированную под заросли кустов хин-г. Логично и профессионально. Если не вспоминать, что именно тут кустарник не растёт – то кто же полезет в колючки? Мне открывают дверцу – и я выпадаю в осадок.

– Ты что творишь, Коля, скажи на милость? – спрашивает вместо приветствия Антон Семёнович Резников, мой научный руководитель.

Кроме КомКона, нынче у нас в гостях Этнографическое Общество. Рассерженное.

– Добрый вечер, Антон Семёныч, – говорю я и улыбаюсь. – В чём ужас? Кого убили? Кого обокрали?

– Коля, сядь, – говорит Резников мрачно. – И давай по порядку. Что это за дикая выходка с воришкой? Как это назвать вообще? Работорговля? Сутенёрство? Или – что?

– Звучит очень страшно, – говорю я. – Аж жуть. А теперь я хотел бы, с вашего позволения, Антон Семёнович, услышать что-нибудь конкретное и по существу.

– По существу? КомКон требует прекращения твоей миссии – и наши согласны.

– В кои-то веки две серьёзных организации нашли общий язык. Отлично. А почему – именно сейчас, перед принципиальными событиями во внешней политике Кши-На и Лянчина?

– Николай Бенедиктович, – вступает Рашпиль, – выходки такого рода КомКон никогда не одобрял! Богом себя вообразили? Вершителем судеб? Творите неизвестно что, без малейшей оглядки на моральные нормы!

– Погодите, – говорю я. – Давайте разберёмся, в чём вы меня, собственно, обвиняете.

– Коля, – говорит Резников, – как тебе в голову пришло пообещать этому дикарю раба? Что за бесчеловечные игрушки? Ты ведь это всерьёз: собираешься этого малолетнего уголовника отдать будущему варварскому царьку… Я не понимаю, как наш сотрудник мог такое учудить. Сводничество. Я не знаю, как ещё до тебя донести, какую дичь ты тут соорудил…

– Уж не говоря о вмешательстве во внутренние дела, – вставляет Рашпиль.

– Работорговля! Человек из цивилизованного общества! Позор!

– Так, – говорю я. – Для начала, уважаемые господа, хватит причитать. Начнём с этики и моральных норм. Скажите, пожалуйста, какую этику вы имеете в виду: земную или нги-унг-лянскую?

– Земную, естественно! – провозглашает Рашпиль.

– А Нги-Унг-Лян при чём?

– Но вы-то – землянин, Николай! Вы должны свет нести дикарям, а не набираться у них…

– Земная этика не применима на Нги-Унг-Лян. Вообще, – говорю я. – А с точки зрения местной этики я действую строго в рамках. Не говоря уж о соблюдении всех здешних писаных законов плюс – разрешении Государя лично.

– Почему это земная этика не применима? – возмущается Рашпиль.

– Потому что действовавшие в рамках земной этики мертвы или искалечены, – говорю я. – А вы дружно скрываете информацию об этом от работающих в мире резидентов.

– Мерзляков, если вы о нём – это несчастная случайность! – взрывается Рашпиль, а я останавливаю его жестом.

– Простите, Иван Олегович, а Мерзляков – это кто?

Рашпиль кривится.

– Наш резидент, погибший здесь… это, как мы полагаем, о нём вам рассказывала, будь она неладна, эта девица…

– А, крошка Да-Э? Это его обрезали за гнусно аморальное поведение? А факт наличия его трупа в распоряжении здешних анатомов создал прецедент «человека-половинки»? Просто здорово!

– Вы ничего не знаете! – взрывается Рашпиль.

– А почему я об этом ничего не знаю?

Резников воздевает очи горе.

– Коля, ну что ты… и так тут была ужасающая обстановка… все на нервах… Общество решило не травмировать резидентов, только предупредить возможные казусы… Тебя же достаточно хорошо проинструктировали, правда? Ты не повторил чужих ошибок – и слава Богу…

– Я дико извиняюсь, – говорю я, – а Мерзляков – единственный, кого тут… как бы поделикатнее выразиться… наказали за крайнюю безнравственность? Что-то мне подсказывает, что мои коллеги изрядно натворили дел в этом мире – и я в упор не понимаю, почему вы не пресекали их глупость и их бесстыдство.

– Артур Мерзляков, – говорил Рашпиль оскорблённо, – ни бесстыдником, ни дураком не был! Эту дрянную девчонку довёл до слёз какой-то тип, а Артур стал её утешать. И здешние дикари…

– Ну да, ну да. Обнял за плечики, слёзки вытер. Говорил что-нибудь этакое… может, попытался поцеловать. Она была такая милая… здешние лапочки – они невероятно милые. Я понял. А вам даже такая кошмарная история не объяснила, что тут не Земля, Иван Олегович?

– Он вёл себя, как человек!

– А резидент должен вести себя, как инопланетчик, тем более, что местные ребята – не люди. Ну вот что. Антон Семёнович, расскажите-ка мне о наших высоконравственных коллегах. Кого тут убили? Кого вы забрали, пока он не натворил дел?

– Коля, – Резников морщится и поправляет очки, – уверяю тебя, рабами тут никто не торговал.

– Я догадался. А что делали?

Резников вздыхает. Рашпиль хочет что-то сказать, но воздерживается.

– Жора Онищенко… – Резников еле вытягивает из себя слова. – Ну он был одним из первых, и понятно, что многого ещё не знал… Увидел, как в безлюдном месте двое выясняют отношения… вернее, как выяснили… ну, дёрнулся помочь побеждённому. Побеждённый его ножом и пырнул. Ужас… Потом Витя Коган… Ему намекнули… мол, из тебя вышла бы хорошая жена. С издёвочкой. Он… сорвался. Не совладал с собой. А абориген воспринял это… неадекватно.

– Убит на поединке, – киваю я. – Не за любовь, а потому что полез нги-унг-лянцу морду бить. За обыкновенную, причём, довольно дружелюбную шуточку. Молодец. Профессионал. Дальше.

– Руслан Камалов, – обречённо продолжает Резников, не обращая внимания на Рашпиля, который измучился разговором и жаждет его прекратить. – Ну Руслан – да… Действительно… Того… Влюбился. Она вела себя с ним так по-доброму, ласково даже, а с мужем у неё не особенно ладилось, кажется… Он ей… рассказал, хотел с собой забрать, жениться…

– Дайте, угадаю, Антон Семёныч. Ударила стилетом, когда начал звать с собой с применением рук.

– Да Николай же Бенедиктович! – не выдерживает Рашпиль. – Все – люди, вели себя, как люди, не как святые, но мир тут…

– Ага. Ваша любимая мелодия – агрессивная среда. Неадекватные дикари. Они виноваты в том, что мы лезем в чужой монастырь со своим уставом, а ещё – в том, что нас называют уродами или безумцами, когда мы ведём себя именно так: как уроды или психи. Неужели вы не понимаете, что нельзя всех равнять по себе? А тем более – навязывать собственные моральные нормы? Не азы ли это?

– Ну да! – рявкает Рашпиль. – Лучше торговать людьми!

– Да с чего, во имя Небес, вы решили, что я людьми торгую?!

– Но этот воришка… – вступает Резников, и я его обрываю. Меня разозлили.

– Этот воришка завтра развлекал бы в притоне местное отребье. Вы запись о Квартале Придорожных Цветов хорошо изучали? Думаете, в обществе Эткуру ему будет хуже? И далее. Я вовсе не наслаждаюсь, устраивая судьбы местных проходимцев, уважаемые коллеги – и денег так не зарабатываю. Я, вместе с моими друзьями из Кши-На, пытаюсь предотвратить войну. Мне кажется, что для этого хороши все средства.

– Ваши «друзья», если не ошибаюсь, готовят первый удар, – ядовито поправляет Рашпиль.

– Если все наши попытки сохранить мир ни к чему ни приведут. Вы ещё не поняли, что именно Кши-На, в случае открытых контактов с Землёй – наш союзник и сторонник в этом мире? Что именно здесь – здешний очаг цивилизации? Что именно их мировоззрение – это местные представления о гуманизме?

– Гуманизм! – восклицает Резников. – Не так много на свете рас, до такой степени негуманных!

– Оставьте, Антон Семёныч. Неужели вы не видите: ребята из Кши-На пытаются договориться с самой агрессивной из местных культур – и небезуспешно! Чёрт возьми, Иван Олегович, это они – прогрессоры, настоящие! Вэ-Н, хоть он и мальчишка ещё! Мой Ча! Вдова Нэр! Даже этот воришка бедный – он тоже прогрессор! Вы видите – они учат и лечат, как могут! Какого дьявола не даёте мне им помогать?!

Вадик, слушающий с водительского сиденья, показывает мне большой палец. Судя по взгляду в сторону Рашпиля, ему средний бы показал, если бы не твёрдые земные моральные нормы.

– Ну хорошо, – сдаётся Резников. – Расскажи о своих соображениях.

– Мне кажется, – говорю я, – что Лянчин – достаточно серьёзная угроза для цивилизации на Нги-Унг-Лян. Если начнётся масштабная война, которая закончится победой Лянчина, то прогресс в этом мире может быть приостановлен или даже повёрнут вспять на неопределённое время. Я понимаю, почему наши резиденты в Лянчине не задерживались: вот это, действительно, опасно. Монотеистическая религия и весь уклад жизни превращает Лянчин в тоталитарную структуру – я ещё не знаю, на что это похоже, на земное Средневековье или на нечто другое. В любом случае, лянчинцы – сложные партнёры по контакту: весь строй их общества мешает им принимать компромиссные решения, они предпочитают избавляться от инакомыслия вполне физически. Поэтому я считаю лучшим выходом предотвращение войны с Лянчином и укрепление дипломатических и торговых связей между Севером и Югом – а если война неизбежна, то я намерен работать на победу Кши-На. Я знаю, что жители Кши-На меньше всего расположены уничтожать чужие культурные ценности – а вот лянчинцы буквально настроены на уничтожение чужой культуры. С обществами такого типа подобные перегибы случаются.

– Так-таки и лезете во внутренние дела чужого мира, – начинает Рашпиль, но я возражаю.

– Лезть во внутренние дела ради спасения культуры – в компетенции КомКона? Так у вас тут нет ни резидентуры, ни чёткого плана, а у меня он есть.

– И в этот план входит торговля людьми? – спрашивает Рашпиль с той интонацией, которую явно считает ироничной.

– Нет. Юноша по имени Ви-Э, если мы всё рассчитали правильно, поможет Львёнку Эткуру адекватнее воспринимать жизненный уклад Кши-На. Тут мы имеем дело с какими-то сложными завязками на генетике, инстинктивном поведении, которое в Лянчине подавляется религиозной моралью, а в Кши-На традиционно культивируется. Способ воздействия лично на Эткуру, похоже – единственный возможный, ничего другого он не принял. Поскольку слово Пятого Принца имеет вес при лянчинском дворе, мы надеемся, что его позиция скажется и на позиции двора в целом.

– Да с чего ты взял? – Резников, всё-таки не совсем мне доверяет.

– Я наблюдаю, как меняются взгляды и поведение Львёнка Анну под влиянием моего Ча. Этот вояка уже не рвётся в бой с северянами и Эткуру придерживает, а он, между прочим, достаточно серьёзная особа, наш Анну. Генерал не по возрасту… впрочем, в таких культурах взрослеют рано, а ему уже двадцать пять плюс боевой опыт…

– Николай, простите, у меня, всё-таки остались сомнения, – вступает Рашпиль.

– У меня тоже, – сознаюсь я. – Но я не могу просто наблюдать в тех случаях, когда можно что-то сделать. В конечном счёте, дальнейшие отношения между Нги-Унг-Лян и Землёй могут зависеть от того, кто победит в этой войне. Я предпочитаю действовать сейчас, пока можно попытаться хоть что-то изменить. Вы всё ещё хотите меня отозвать?

Рашпиль молчит.

– Теперь вы понимаете, почему я не хочу напарников? – говорю я. – Я должен отвечать за каждый свой шаг. И я не желаю думать о том, не придёт ли в голову какому-нибудь лихому рубаке с Земли облапать местную девицу… или земной барышне – полезть выяснять отношения на мечах. Мир Нги-Унг-Лян сейчас находится в точке равновесия – но может качнуть в любую сторону, а земляне здесь так дивно себя зарекомендовали, что не развалили бы эти качели к чёртовой матери…

– Пожалуй, ты прав, – говорит Резников после паузы. – Мы просмотрим твои записи – и обсудим все возможности. Если у нас появится интересная информация, тебя немедленно поставят в известность.

– Следите за мной, – говорю я. – Именно сейчас я могу быть убит – не из-за местных культурных традиций, а как человек, пытающийся делать политику. И – мне нужна аптечка, всё, что хоть как-то годится для местных жителей. Я бы и оружие посерьёзнее попросил, но боюсь, что оно попадёт не в те руки. Поэтому – только лекарства.

И разум побеждает. Мне дают аптечку. В ней – апробированный на местных животных стимулятор регенерации, нейростимулятор, иммунопротектор и десяток ампул модифицированной под местный генокод биоблокады. А большего мне и не надо.

Я так рад, что даю честное слово в случае удачи показать Лянчин анфас и в профиль. Рашпиль после некоторой заминки выражает восхищение моим талантом ладить с упёртыми дикарями, я обещаю ему бурдюк лянчинского вина – смеёмся и прощаемся.

Я иду по саду, страстно желая поспать – и вдруг слышу неподалёку от собственных апартаментов металлический лязг. Кто бы это вздумал в такую пору выяснять отношения у меня под окнами?

И я – бегу на звук, потому что хорошие дела по ночам не делаются.

Фонарь, горящий на террасе, освещает дивную картину.

Ри-Ё рубится с Господином И-Шоном из Семьи Тви, юным аристократом, Официальным Партнёром Ма-И, под лопатку дышло всем троим! В одних рубахах и в кровище! И плащи валяются на обледенелых ступеньках террасы, а Ма-И сидит на них, прислонившись спиной к столбу, белый, с синими губами, зажимая рану в груди – а кровь льётся сквозь пальцы!

И я совершаю абсолютно аморальный поступок.

– А ну прекратить! – ору я что есть сил, выхватывая меч из ножен. – Или – убью обоих!

– Ник! – кричит Ма-И, и кровь течёт у него изо рта.

Два идиота глядят на меня, замерев в боевых стойках, как взбешённые коты.

– Какого… что, во имя Небес, тут творится? – спрашиваю я, подходя.

– Этот вор и развратник болтал тут с моим Официальным Партнёром, – бросает И-Шон с ненавистью. – Держась за руки!

– Этот убийца ранил Третьего Господина Л-Та! – выдыхает Ри-Ё в ледяной ярости. – Чтоб он подавился разжёванным сердцем своей матери!

Я убираю руки Ма-И с раны. Меч прошёл между рёбер и проткнул правое лёгкое. Ма-И убивали, чистая правда. Благополучно умер бы через пару минут – вообще удивительно, что ещё жив. Везёт ему, болезному…

Я выливаю на рану только что полученное лекарство. Вот и протестировал аптечку… Говорю в пространство:

– Мне нужен ремень и чистая ткань.

Ри-Ё отдирает рукав рубахи и протягивает мне вместе со своим поясом. И-Шон смотрит, обхватив себя за плечи. Я перевязываю Ма-И, на скорую руку, надеясь через пять минут наложить нормальную повязку.

– Ма-И, – говорю я, – что случилось, малыш?

Ма-И поднимает на меня страдающие глаза:

– Уважаемый Господин Най пришёл со мной попрощаться, – говорит он и глотает кровь. – Дышать тяжело… Принёс мне подарок… на память… – и протягивает мне окровавленную ладонь. В ладони – осколок пробки-ириса. – А я… я отдал ему веер, с теми стихами… в которые мы играли… Мы ничего плохого не делали…

– Мало того, что ты слюнтяй, Л-Та, – презрительно говорит И-Шон, – ты ещё и лжец. Вы касались друг друга.

– А я тебе ещё не жена, Тви! – отвечает Ма-И. Никаким слюнтяйством в тоне и не пахнет. – И не буду.

– Конечно, – фыркает И-Шон. – Надеюсь, ты умрёшь, предатель.

– Жаль, что я тебя не убил, – Ри-Ё меряет И-Шона ненавидящим взглядом. – Никто тебя не предавал, дурак ты жалкий… сам не умеешь любить и другим не даёшь!

– Кто бы говорил о любви, ты, воришка!

– Я не вор, И-Шон. Я ни у кого не крал, даже у тебя…

– Заткнитесь оба, – приказываю я. – Ма-И, что дальше?

– И-Шон меня оскорбил, – говорит Ма-И и облизывает губы. – И обнажил меч. И я.

– Ясно. Чудесно. Твои во Дворце, малыш?

– Только Второй, – говорит Ма-И. Он заметно устал, и его клонит в сон. Я даю ему подышать стимулятором, он встряхивается. – У меня нет обязательств перед И-Шоном из Семьи Тви. Нет, Ник! Кончено.

И-Шон плюёт под ноги. Ри-Ё стискивает эфес.

– Господин Най – художник, – шепчет Ма-И, сжимая в кулаке остатки стеклянного цветка с риском раскромсать ладонь в клочья. – Если бы не Вершина Горы, я бы вызвал его, а не Тви, бездельника, который может только трепаться о ерунде, уничтожать созданное другими и шпионить за друзьями…

– Хочешь жить в лачуге стеклодува? – фыркает И-Шон.

– Лучше лачуга стеклодува, чем замок подлеца…

– Ясно, – говорю я и поднимаю Ма-И с холодного камня. – Ри-Ё, прихвати плащи. Мы уходим. И-Шон, завтра напишешь письмо Господину Л-Та, в котором откажешься от поединка. Чревато, знаешь ли, вот так, из-за приступа амбиций, оскорблять Князя Крови.

Вот тут-то до И-Шона, похоже, доходит, что он в действительности наделал.

– Да я не оскорблял… – бормочет он и делает шаг назад.

– Трус! – выплёвывает Ри-Ё. – Убийца!

– Ну всё, – говорю я. – Пойдём со мной, Ри-Ё. Воды согреешь, поможешь перевязать его как следует. Я ещё вовремя, никаких фатальных глупостей наделать не успели…

Ма-И приваливается головой к моему плечу, шепчет:

– Ты всегда вовремя, Ник…

– Всё, молчи, – ворчу я. – Дел у меня больше нет, кроме того, чтоб тебя лечить, болезненное ты Дитя…

Я уношу Ма-И в дом. От шума просыпается Ви-Э и свистит:

– Оэ, ну дела…

Я обрабатываю рану Ма-И по-настоящему, Ри-Ё помогает, молча и точно выполняя приказы. Ма-И смотрит на него слишком уж нежно.

– Господин Л-Та не умрёт? – спрашивает Ри-Ё шёпотом. – Если умрёт, я всё равно убью этого гада Тви – и пусть будет, что будет…

– Никто не умрёт, – говорю я. – Что ж мне с вами делать…

– Учитель, – несёт Ри-Ё тоном Ромео, – я отправлюсь на войну, я совершу подвиг, я… я придумаю, как…

– Ты уймёшься, – говорю я. – И дашь Господину Л-Та поспать, а пока он засыпает, сходишь за Господином Юу из Семьи Л-Та. Ему надо объяснить, в чём у его братца дело… пока до Государыни не дошло.

Ри-Ё исчезает быстро и бесшумно. Я развожу общеукрепляющее в чашке чок. Ма-И задрёмывает у меня на постели – лишая меня самого места для спанья. Ви-Э говорит вполголоса:

– О-оо, Гром Небесный, какие страсти…

Это он прав, однако. А главное – как вовремя…

* * *

Солнце поднималось всё выше, постепенно согревало мир – и мир капал и тёк. С загнутых карнизов, с подоконников, с крыш беседок, с загнутых бортиков каменных ваз, с голых ветвей стеклянной бахромой свисали сосульки, а с них капала вода. Лёд таял и расплывался в лужах, а небеса выглядели так ярко и свежо, будто под ними лежал не промёрзший север, а цветущая чангранская долина.

И Анну думал о доме.

О цветущем миндале, о вишне и сливе, о белой пене цветов, которая покрывает по весне весь Чангран, делая его похожим на упавшее с неба облако. Об узких грязных улицах. О Дворце Прайда, голубом и золотом мираже, о его башнях, увитых плетями вьющихся роз, о золочёных решётках в виде цветочных кущ, о коврах из красной и голубой пушистой шерсти. О сожжённых городах, откуда привезли эти решётки и эти ковры, и эти голубые и золотые изразцы с перьями райских птиц, и эти розовые кусты – заодно с рабами и рабынями, без которых всё это за небольшое время превратилось бы в дикие заросли и пыльный хлам. О великолепных всадниках в надраенных кирасах, на холёных жеребцах, блестящих, как шёлк, и о жалком люде, сером от пыли, шарахающемся из-под лошадиных копыт. О своих братьях, о их лошадях, их рабынях и их детях, швыряющих камни в птиц и бездомных псов, о старом и любимом доме, в котором прохладно в жару и еле заметно пахнет полынью, об отце, усталом и постаревшем, но по-прежнему сильном… О рабах и рабынях, которые крутят колесо жизни, как старые лошади, качающие воду из каналов на поля, и подыхают в упряжке, как старые лошади…

И об Ар-Неле. И о незаслуженных улыбках северян. И о войне. И о письме Льва. И о голове Элсу. И острая боль, такая реальная, будто её вызывали не мысли, а настоящая сталь, втыкалась в сердце, как длинный стилет.

Можно было только молчать.

Вот в этот-то момент, когда Анну окончательно решил погубить свою душу ради любви к Ар-Нелю и ради неожиданной жалости к парадоксальной Ар-Нелевой родине, он вдруг увидал самого Ар-Неля, без плаща, в широком пёстром шарфе, накинутом на плечи, машущего ему рукой у входа в флигель гостей.

Поймав взгляд Анну, Ар-Нель крикнул:

– Анну, иди сюда скорее! Ты должен это видеть, друг мой!

Анну побежал к нему. Ар-Нель распахнул дверь в апартаменты южан.

– Анну, я не простил бы себе, если бы ты пропустил такое зрелище! Это уморительно, клянусь Светом Небесным! – воскликнул он, смеясь.

А из-за двери слышался шум и гам – лязг железа, хохот, лянчинская брань – звон стекла, чей-то придушенный вопль…

Анну влетел в покои, чуть не сбив Ар-Неля с ног.

В обширном зале, отделяющем выход в сад от внутренних покоев, где обычно стоял караул волков, был форменный кавардак. На полу валялись сухие цветы и осколки стекла – вазу, украшавшую зал, расколотили вдребезги. Волки, ошалевшие от происходящего, жались к стенам. Наставник, украшенный отменным синяком в полфизиономии, сидел на полу в углу и громко сулил грязным язычникам бездну адову. Когу вжался в другой угол. Ник сполз по стенке на пол, стонал и вытирал слёзы. А в центре зала Эткуру рубился с незнакомым светловолосым северянином.

Эткуру дрался своим кривым мечом с львиной рукоятью. Северянин оборонялся странной штуковиной, вроде стебля тростника с сочленениями, отлитого из металла и приделанного к эфесу – не тем орудием, которым легко убить, но вполне достаточным для парирования ударов. На щеке северянина горел отпечаток пятерни Эткуру, а у Эткуру под челюстью красовался такой роскошный кровоподтёк, будто Эткуру был и не Львёнком вовсе, а подравшимся деревенским мальчишкой. И пребывал Эткуру в азарте и радостной злости, в нормальном, в кои-то веки, состоянии бойца – а северянин кривлялся и отпускал мерзкие шуточки, доводя правоверных до исступления.

– Пламя адское! – рычал Эткуру, атакуя, как в бою, а не как в привычном спарринге с вежливо поддающимися волками. – Что ж ты выделываешься, мне же тебя подарили!

– Да разве же я возражаю, солнышко? – северянин удивлялся всем телом, воздевая руки, глаза и брови. – Тебе подарили – бери! Возьмёшь – твоё!

Ар-Нель рядом всхлипнул от смеха. Анну невольно улыбнулся – зрелище было чудовищно непристойное и отменно забавное. Наставник визгливо крикнул из своего угла, прижимая ладонь к ушибленной роже:

– Волки! Да остановите же, кто-нибудь, этого северного бесстыдника, чума его порази!

Хингу и Олу дёрнулись вперёд, но Эткуру тут же гаркнул, как на собак:

– Не сметь мне мешать! Не сметь его трогать!

Северянин лизнул кончики пальцев свободной руки и отвесил бессовестный поклон:

– Правильно, солнышко, правильно! Не давай чужим трогать свою подругу – это по-нашему!

– Заткнись, неверный, тебя не спрашивают! – выдохнул Эткуру.

– Конечно, конечно, я – скромненькая, – блеющим голоском молочного ягнёнка согласился северянин.

– Да убей же эту гадину, Львёнок Льва! – выкрикнул Лорсу, сжимая кулаки. – Выпустить ему кишки!

– Я с тобой потом поговорю, предатель, – пообещал ему Эткуру, отвлёкся и получил тычок в плечо, да такой, что сделал шаг назад. – Заткнитесь же, гады! – заорал он на волков и начал лихую атаку. Анну залюбовался, пропустив этого «предателя» мимо ушей.

У северянина больше не осталось времени кривляться и хохмить. Он едва успевал отражать удары – Анну уже понял, что боец этот фигляр, всё-таки, не первоклассный, а быстрота и гибкость помогают не всегда. Меч Эткуру не рассчитывали на такие поединки; Анну невольно ждал, что рубящий удар сейчас закончит весь этот фарс и успокоит северного шута навсегда – но Львёнок Льва оказался маневреннее, чем Анну думал.

Лезвие меча Эткуру скользнуло по лицу северянина, вспоров скулу. Кровь брызнула струёй, северянин ахнул, волки взревели, Когу пробормотал: «Ну что ж ты, Львёнок…», – а Анну подумал, что теперь настал момент перерезать шуту горло, и ощутил очередной удар боли в душе от этой мысли.

– Оэ, легче, солнышко! – вскрикнул северянин с какой-то детской, то ли огорчённой, то ли обиженной интонацией. – Это ж больно! Так ведь можно и того… без подарка остаться!

– Положи свою палку, – приказал Эткуру.

– А вот это – просто грубо, – укоризненно сказал северянин, стирая кровь с лица. – И нечестно.

Всё это прозвучало неожиданно трогательно и так уморительно, что даже у волков невольно расплылись физиономии.

– Я думал, тебе уже хватит, – усмехнулся Эткуру. – Не рубить же тебе пальцы!

– Нет уж! – возразил северянин и возмутился всем телом, превратив боевую стойку в пародию на неё. – Никаких поблажек. Ты – варвар или нет?

Наставник снова что-то возмущённо завопил, но Эткуру только улыбнулся.

– Сам нарвался, – сказал он совершенно незнакомым Анну тоном – зловеще-ласковым, обещающим ужасные беды, но как-то не всерьёз – и сделал стремительный выпад. Металлическая палка вырвалась у северянина из рук, кувырнулась в воздухе и врезалась в колено Когу. Когу взвыл и разразился проклятиями – а Эткуру и северянин совершенно одинаково расхохотались.

– Исключительный приём, просто исключительный, – сказал шут одобрительно. – Ты научишь ему свою бедную девочку, солнышко?

Анну ждал, что именно теперь и Эткуру и прикажет волкам держать северянина, чтобы получить его окончательно, но после дурацкой драки всё пошло наперекосяк. Северянин подошёл сам и, прежде, чем Эткуру успел среагировать, тронул пальцем его подбородок – где синяк.

– Прости, солнышко, – сказал он кротко. – Ты первый начал.

– У тебя кровь течёт, – сказал Эткуру невпопад.

– Снизу быстрее остановится, – выдал шут беспечно. – Где у тебя спальня, Принц? Я застенчива и не выношу, когда чужие глазеют, – и снова изобразил всем телом неимоверную стыдливость забитой рабыни, что, почему-то, выглядело невероятно смешно.

Эткуру вкинул меч в ножны – и вдруг заметил толпу вокруг.

– Пошли вон! – приказал он волкам и, попав взглядом на Наставника, вдруг побагровел и рявкнул. – А ты – чтобы я не видел тебя!

– Львёнок Льва… – начал, было, оторопевший Наставник – но Эткуру неожиданно потянул меч из ножен, глядя на бесплотных яростно, как сама смерть.

– Анну, – окликнул Ар-Нель вполголоса и тронул Анну за локоть. – Нам пора. Не годится мешать людям выяснять отношения.

Это тоже было дико, но Анну послушался. Выходя из зала, он успел заметить, что Ник тоже куда-то исчез.

Выйдя в парк, Анну вдруг сообразил, что Ар-Нель без плаща и ему, наверное, холодно.

– Зачем мы ушли из-под крыши? – спросил Анну. – Ты замёрзнешь.

– Нет, – сказал Ар-Нель весело. – Видишь ли, друг мой, что бы ты ни думал на этот счёт, на свете есть вещи, которые надлежит делать с глазу на глаз. Эткуру никому не позволит остаться поблизости – и мне не хотелось бы ссорить его с тобой.

– Не позволит… А этот фигляр снова устроит драку – кто будет держать его? Того гляди – сам покалечится или попытается убить Эткуру…

Ар-Нель вздохнул. В его взгляде снова появился ледок северной отчуждённости.

– О, Анну… порой мне кажется, что ты никогда не поймёшь некоторых важных вещей. Неужели ты не видел, как твой брат по Прайду и этот несчастный смотрели друг на друга? Видимо, чтобы ощутить, надо пережить… некоторые вещи невозможно объяснить словами, их надо почувствовать телом.

– Лучше скажи, он, этот шут, откуда взял эту штуковину и что она такое? – спросил Анну, пытаясь перевести разговор на другую тему, чтобы заставить Ар-Неля снова улыбаться.

Это сработало. Ар-Нель оттаял.

– Ах, просто тяжёлый меч для тренировок подростков. «Тростник». Откуда? Я дал, а попросил Ник.

Ник обещал Эткуру подарить ему раба, подумал Анну, а на самом деле… Этот кривляка – не раб. Рабы так не могут. В нём нет ни страха, ни тоски трофея. И так рабов не дарят. Так… я не знаю, что так делают. Так… так привязывают к северу мёртвыми узлами.

Эткуру назвал «предателем» волка, который предлагал убить раба, вдруг пришло Анну в голову. Убить такой трофей – это предательство, вот как Эткуру сейчас думает. И ещё… Эткуру гнал собственных бесплотных… как врагов и злее, чем врагов. У него на лице была написана та ненависть, какую чувствуют к бесплотным только северяне. Почему? Он ведь ещё не знает о письме…

– Послушай, Анну, – сказал Ар-Нель вдруг. – Скажи, друг мой, могу ли я доверять тебе? Тебе как тебе, а не тебе как вассалу Льва? Есть ли в тебе что-то, принадлежащее лично тебе?

– Да, – ответил Анну тут же. «Ты», – добавил бы он, если бы на это хватило душевных сил и если бы его не мучило письмо Льва в рукаве. Конечно есть, думал он. Какой же я вассал? – Я никому не передам твоих слов.

– Ты, как и Эткуру, хочешь убить Маленького Львёнка? – спросил Ар-Нель. Удар под дых.

– Нет, – сказал Анну твёрдо. – Я – не хочу.

Ар-Нель задумался, покусывая кончик собственной косы, как кончик кисти.

– Вот что, – сказал он наконец. – Если ты обещаешь мне не передавать моих слов никому и не пытаться убить Элсу… я тебе его покажу.

– Ох, – вырвалось у Анну. – Но я – я клянусь, конечно.

– Что ж, – кивнул Ар-Нель. – Пойдём. И помни – ты поклялся.

Кому я только не клялся, подумал Анну в тоске. Отцу, Творцу, Льву, Ар-Нелю… Как же так выходит, что человек становится клятвопреступником, совсем не желая ничего нарушать и никого предавать?

Но уж клятву, данную Ар-Нелю, мне преступать уж совсем никакого резона!

В покои Снежного Барса озябший Ар-Нель заскочил, как тот самый котёнок-баскочёнок с его старой картинки. Анну вошёл с некоторой опаской – было никак не отделаться от ощущения совсем чужого места, места, как ни крути, враждебного. К тому же, здесь, в холодноватом запахе свежести и северных курений, в той самой подчёркнутой чистоте и подчёркнутом же просторе, который так смутил южан поначалу, среди хрупких ваз и статуй из сияющего стекла, акварелей, занавесок из позванивающих стеклянных шариков, Анну казался себе неуклюжим, грязным и нелепым, как зачем-то приведённая в комнату лошадь. С копытами в навозе, подумал он мрачно. Это место не рассчитывали на дикарей, закованных в железо, как перед дракой, а запах собственной шубы вдруг оказался Анну довольно противным.

Молодые женщины, прислуживающие трофею Снежного Барса, чинно поклонились, прикрывая лица расписными веерами – но в их глазах плескался смешок, и Анну не мог не принять его на свой счёт.

Я же выгляжу смешно и глупо, подумал он почти панически. Так смешно и так глупо, что они должны хохотать, показывать на меня пальцами, подталкивать друг друга локтями – «Смотри, чучело идёт!» – и не делают этого только из странного желания не причинять чужакам боли! Почему?! Я им – никто, я им – враг, я им – уж точно не родня и не союзник, так почему они не высмеивают меня на каждом шагу?! Мы превратили часть этого Дворца в логово, прикидываем, как лучше солгать во время переговоров, готовим войну, смотрим на северян, как на ошибку Творца – а они прикрывают веерами лица, чтобы не оскорбить нас своими улыбками…

Чувствуя непривычную и мучительную неловкость, Анну прошёл мимо благоухающих кланяющихся женщин в небольшой высокий покой с окнами, закрытыми прозрачным стеклом. В этом покое было теплее, чем в прочих, солнце просвечивало его насквозь – и в солнечном сиянии, на широком ложе, покрытом расписным покрывалом, в молочно-серой и пушистой одежде, полулежал Элсу, Львёнок Льва, совершенно не похожий на себя, а рядом с ним сидели какой-то молодой аристократ и темноволосая темноглазая женщина утончённой, прохладной и неотразимой северной красоты.

Они чему-то смеялись, когда Анну и Ар-Нель подходили к комнате: северяне всё время смеются, будто жизнь – страшно забавная вещь – и замолчали, посерьёзнев, когда увидели вошедших. И Анну это тоже царапнуло по душе.

– Привет, Элсу, – сказал Ар-Нель. – Смотри, я привёл Уважаемого Господина Посла.

Лицо Элсу стало напряжённым и чужим – и Анну вдруг понял, что Двадцать Шестой Львёнок Льва вовсе не пленник здесь. Не северяне – он, Анну, для Элсу враг.

И Элсу, пожалуй, прав.

Анну неумело улыбнулся.

– Привет, брат, – сказал он, пытаясь выразить тоном дружелюбие. – Вот смешно: я думал, ты прикован к стене.

Наверное, северяне решили, что шуточка вышла глупой и жалкой, но Элсу улыбнулся в ответ радостно и открыто, будто шуточка Анну всё ему объяснила – тут же снова стал своим. Но, как показалось Анну, слишком своим.

– Послушай, Анну, – сказал Элсу, – а в твоей шубе водятся блохи?

Его весёлый вопрос прозвучал, как затрещина – даже по лицу северной женщины скользнула какая-то тень, от тревоги будто от облака. Анну секунду стоял, оглушённый – это вовсе не радость, Элсу издевается надо мной – и вдруг его осенила мысль.

Элсу всего лишь хочет выяснить, кто я сейчас, подумал Анну. Кто я – дурной дикарь, заходящийся от ярости, когда улыбнутся в его присутствии, или такой, как северяне – способный шутить над всем, что подвернётся, над глупостью, над любым неловким моментом – и над собой громче всех.

Я не буду выходить из себя, подумал Анну. И я не буду злиться на парня, приговорённого к смерти Львом только за то, что он некстати уцелел.

– Блохи? – переспросил Анну, криво ухмыльнувшись. – С чего это в шубе старого солдата жить такой ничтожной мелочи? Ты, Элсу, лучше спроси, есть ли змеи или скорпионы – я отвечу.

И все расхохотались так, будто предгрозовое удушье дождём пролилось. Сразу стало легко – и пропало ощущение лошади в дворцовой зале. И ушло зло.

Анну впервые это почувствовал – как гуо, если они присутствовали и подслушивали за шёлковыми ширмами, расписанными красными и белыми цветами, дружно провалились в бездну адову, совершенно посрамлённые и униженные. Элсу рывком потянулся – и обнял Анну поверх шубы со всеми воображаемыми блохами, змеями и скорпионами, прижался щекой к кирасе, а Аннуощутил сладковатый северный запах от его волос, отмытых до масляного блеска.

– Анну, – сказал Элсу одной радостью и тоской, – славно, что пришёл именно ты… и что ты – такой, как всегда, что ты – умный и спокойный, как всегда, брат!.. Скажи, это ты должен убить меня?

Анну отстранился.

– Откуда ты знаешь?

Элсу вздохнул и закашлялся. Анну хотел хлопнуть Львёнка по спине, но Ар-Нель остановил его руку:

– Это – простуда, Анну. Грудная болезнь. Так ты не поможешь. Уважаемый Учитель О-Ке, Лекарь Государя, или Ник – но не ты.

– Ты умираешь, Элсу? – спросил Анну, чувствуя затылком ледяное дыхание рока.

Элсу потянулся и облокотился на подушку.

– Я всё время умираю, Анну. Или меня собираются убить. Тоже мне – секрет. Я уже привык. К тому же, сейчас мне легче. Если ты не перережешь мне горло, может, я ещё поживу, – сказал он с совершенно северным, насмешливым и холодноватым превосходством в тоне.

– Ты, Элсу – ты ведёшь себя, как язычник, – сказал Анну не в силах даже показушно разозлиться. – Ты воображаешь себя звездой небесной, да?

– Просто я – солдат, как и ты, – сказал Элсу. – Возьмёшь меня под своё начало, командир? Если, конечно, мне можно остаться жить?

– Я не могу тобой командовать, Львёнок Льва, – сказал Анну. – Это дело Эткуру.

– Забавно, что ты Льва Львов не упомянул, – сказал Элсу задумчиво. – Может, ты и прав… я поживу ещё… Хочешь травника, Анну? Это невкусно, но я уже привык.

И эта неожиданная характеристика травника так рассмешила северян, будто разговор только что и не шёл о смерти…

Травник Анну выпил. Здешняя мутная приторная бурда с травником, который заваривали в степи его бойцы, ни в какое сравнение не шла – так он и сказал, а Элсу стал набиваться в поход на юг, чтобы попробовать заваренных степных трав. Потом Ар-Нель рассказывал о Дне Новой Листвы, празднуемом Четвёртой весенней Луной, а Анну рассказал о Луне Цветения, которую уже отпраздновали в Чангране. И парень по имени И-Тинь рассказал о том, как ловят сомов на берегу Серебряной Ленты, на утиное мясо – все подивились, и женщина по имени Ли-Эн рассказала, как в её родной провинции мужики ловят саранчу прямо рубахами, когда саранча летит, а Анну рассказал об охоте на степных коз… И все молчали о войне, все молчали о том, что между севером и югом пролегает граница, пропитанная кровью на ладонь.

И Анну страстно любил северян за это.

Но Элсу быстро устал, у него начался жар, и Ли-Эн, как оказалось, внучка Лекаря, приказала всем уйти, чтобы Элсу мог поспать. Анну хотел перекинуться с Ар-Нелем парой слов наедине, но стоило им выйти из комнаты Элсу, как на них наскочил посыльный – сообщить, что Ар-Неля звал Барс.

И Анну направился к себе в странных чувствах.

Большой зал, где Эткуру и шут устроили дурацкий поединок, оказался почти пуст – Соня, как видно, успел вымести осколки стекла и смыть с пола кровь. В зале Анну ждал Хенту.

Вид у волка, принадлежащего Анну, был совершенно потерянный. Увидев Анну, Хенту страшно обрадовался и схватил его за рукав:

– Ох, командир, хорошо, что ты пришёл! Ты знаешь, Эткуру-то, Львёнок Льва, похоже, спятил с ума! Я вот жду тебя – не знаю, что думать.

– Докладывай, – привычно приказал Анну.

– Видишь, командир… Ты, значит, ушёл с неверным, а Эткуру наорал на всех – пуще всего на Наставника наорал, представь? – и сказал так: если, говорит, хоть одна собака сунет поганую морду в комнату, куда я ухожу – башку оттяпаю. Все послушались, хоть и чудно показалось. И он забрал трофей и закрыл двери.

– Ага…

– Командир, они ушли – и всё на этом! Пропали! Их нет полчаса, их нет час, их полтора часа нет – а из-за здешних дурацких стен ничего не слыхать. То есть, что-то слыхать, но разобрать нельзя. Но уж если бы кто-то орал во всё горло – мы бы услышали, правда?

– Дальше.

– Дальше Наставник не выдержал. Говорит, проверьте, жив Эткуру вообще или нет. А мы – что ж, нам приказали – мы же не можем. Тогда Наставник Соне говорит, иди, мол, тварь, посмотри. И Соня пошёл – а через минуту выходит. Говорит, Эткуру его послал за каким-то лядом к Нику, Вассалу, говорит, Снежной Рыси. За каким-то, говорит, языческим пойлом. Вот так.

– И Соня ушёл?

– Соня ушёл, Когу сунулся – Эткуру в него нож швырнул, вот на столько над головой. Больше никто не рисковал, командир. Только Соня с этой отравой. Так что – Львёнок Льва жив, но не в своём уме.

– Ну хорошо, – сказал Анну, вспомнив, как его определили в безумцы после первых живописных опытов. – Я пойду сам посмотрю.

Хенту покачал головой, но спорить не посмел.

Анну прошёл помещение, которое северяне называли приёмной – там жили волки, валялись их шубы, оружие, конская сбруя, скатанный войлок – и там же пятеро растерянных и не знающих, за что хвататься, волков обсуждали происходящее вполголоса. Увидев Анну, они все инстинктивно дёрнулись к нему, как солдаты обычно поворачиваются к боевому командиру; Анну остановил их жестом.

– Если вы понадобитесь, я позову, – сказал он. – Но мне кажется, что всё обойдётся. У Эткуру не первый трофей, в конце концов. Помните: Львята вам верят, а вы должны верить Львятам. А трофеев опасаться – смешно.

– Ведьма она языческая, а не трофей, – сказал Олу. – Глаза бы не отвела. Наставник-то…

– Не хочу слышать о Наставнике! – отрезал Анну. – Вы слышали, что Эткуру сказал? Думаете, Львёнок понимает меньше, чем Наставник?

В приёмную всунулся бледный Когу, у него тряслись губы, тряслись подбородки – и Анну вдруг подумал, что Когу – просто мерзок. Физически. Неожиданное отвращение накатило так мощно, что рука сама потянулась к эфесу – Анну еле взял себя в руки.

– Чего тебе? – спросил он, морщась.

– Бумаги-то – там, в комнате, – жалобно сказал Когу. – Принеси сюда, Львёнок Львёнка, ради Творца-Отца, а?

Его пронзительный скрипучий голос резанул по ушам, как железо по стеклу.

– Да, – бросил Анну, чтобы только отделаться, оттолкнул с дороги непонятно откуда взявшегося Наставника и остановился перед закрытой дверью.

Если я открою дверь без предупреждения, он снова швырнёт нож, подумал Анну – и поскрёбся, как кот. И окликнул:

– Эткуру, это я, брат!

– Войди, – отозвались из-за двери. – Только – один.

Анну вошёл, сам не зная, что ожидает увидеть, но почему-то волнуясь. Задвинул дверь за собой – и замер.

На постели Эткуру лежала юная женщина ослепительной красоты.

Её лицо, осунувшееся, в испарине, с громадными, влажно мерцающими очами, как показалось Анну, излучало тёплое сияние, искусанные губы припухли, выглядели сладко, как вишни, закрывшаяся царапина на щеке горела тёмными рубинами на бледной чистой коже, а короткие локоны цвета надраенной бронзы разметались по подушке. Тело невероятной красавицы скрывала шёлковая простыня, но грудь уже приподнимала её вполне заметно – и к груди, совершенной, как капля росы на листке, дива прижимала ладонь Эткуру, а на Анну лишь взмахнула ресницами и хрипло сказала:

– Понравилось смотреть, солнышко? Не боишься, что глаза выскочат?

Эткуру сидел на краю постели, отдав одну руку женщине, а второй держа эфес меча, лежащего на коленях. Его глаза тоже горели, как у настороженного хищника; Анну подумал, что именно сейчас Эткуру действительно, пожалуй, напоминает молодого льва – и впервые полностью соответствует собственному титулу.

– Видишь? – сказал Эткуру так же хрипло, как его женщина. – Видишь, как она меняется? Она же не как трофей, она как облако меняется – на глазах. Ты видишь, чем она становится?

Анну перевёл дух и покивал.

– И она мне принадлежит, – еле слышно сказал Эткуру таким тоном, будто сам в это до конца не верил.

Женщина погладила руку Эткуру – как прикасаются, разве что, к любимому ребёнку – и Эткуру с выражением кромешной душевной боли прошептал:

– Они же скажут, чтобы родовой знак наколоть! Чтобы бросить, уйти… Я же не могу её бросить, брат! Как же я её брошу? Это как свой боевой меч выбросить… И как наколку ей делать? На этом… – и провёл кончиками пальцев по лбу женщины.

А красавица чуть улыбнулась и сказала, осветив Эткуру сиянием очей:

– Да не переживай так, Эткуру, что ты! Надо наколку – ну сделаем наколку с твоим гербом, когда я чуточку отойду, ерунда какая… Тебе нравятся девочки с наколками, жизнь моя?

Эткуру схватил её за руку и порывисто прижал к груди её ладонь:

– Вот слышишь?! – сказал он, глядя на Анну снизу вверх. – Ты слышишь, как она… «жизнь моя»?! Она же – сама, понимаешь?! Она – всё сама! Видишь, она и клеймо бы… Её зовут Ви-Э, она – не рабыня. Ничего не боится, понимаешь?

– Северяне говорят – «подруга», – кивнул Анну. – Ещё говорят – «жена».

– Я с места не сдвинусь, пока она не переломается, – истово сказал Эткуру. – Хоть весь мир сгори или провались – я буду ждать, пока моя женщина поправится. И пусть они хоть кишками задавятся все.

Анну вздохнул.

– Прости, брат, – сказал он тихо. – Хенту ведь привёз письмо от Льва Львов. Мы с тобой должны заключить с северянами мирный договор – хоть даже и поклясться Творцом – убить Элсу и срочно ехать домой. Такие дела.

– Ох… правда ли?

– Не вся, брат. Лев пишет Наставнику. Лев запретил ему нам говорить, что клятва – ложь. Лев хочет, чтобы мы убедили Барса. Хочет напасть исподтишка. А мой Хенту говорит, что в войсках болтают: Лев хочет сравнять Тай-Е с землёй. Тогда соседи раздерут Кши-На на куски – и у нас не будет соперника вдоль северных границ.

– Нет! – выдохнул Эткуру. – Я не хочу воевать с Кши-На! Вообще!

– Нас не спрашивают, брат. Мы вернёмся домой, а Лев скажет, что тебе не пристало сюсюкаться с рабыней – если вообще позволит тебе такую рабыню. Она же – гуо, брат. Ты ведь сам сказал, когда первый раз увидал тутошнюю женщину – гуо. Советники Льва скажут, что с неё надо содрать кожу и швырнуть в огонь, чтобы лишить силы колдовство – а тебе прикажут полгода поститься, чтобы прийти в себя.

Пока Анну говорил, лицо Эткуру менялось и менялось. К концу тирады на нём нарисовался детский беспомощный ужас.

Женщина, закусив губу, внимательно слушала – и страха её прямой взгляд по-прежнему не выражал.

– Анну, – сказал Эткуру тихо, – я не вернусь домой. Ни за что. Сейчас пойду к Барсу, скажу. Как я вернусь? Чтобы нас с ней – убили вдвоём?

Анну погасил в душе вспыхнувшее презрение, раздавив его усилием воли, как головню из костра.

– Ты, Львёнок Льва, верно, хочешь, чтобы тебя с ней сожгли живьём солдаты Льва Львов, когда они дойдут до Тай-Е? – спросил он холодно. – Как предателя, да?

– Анну, – сказал Эткуру умоляюще, – я не понимаю. Ты же сам говоришь – нас убьют там, а теперь сказал – что убьют и здесь… Я готов рубиться за неё с десятком – но с сотней мне не справиться… тем более – Лев Львов, мнение Прайда, Наставники… Ты знаешь, что делать – ты скажи?

Женщина прижала руку Эткуру к своим губам.

– Ты, солнышко, не кипятись. Мы сейчас спокойненько решим, – сказала она с еле заметной улыбкой, и Анну поразился её способности улыбаться, когда всё в ней идёт вразнос, а боль должна ломать кости. – Брат у тебя, кажется, такой умный, что план придумал…

– Ну?! – воскликнул Эткуру с отчаянной надеждой.

Анну ощутил на собственном лице жестокую усмешку.

– Львята боятся Льва Львов, – сказал он тихо и холодно. – Львята боятся слова Прайда. Но Прайд подчинится новому Льву Львов, как это было всегда.

– С чего – я? – шепнул Эткуру, глядя во все глаза. – Если даже Лев… того… так ведь есть Холту, Тэкиму, Кэгну, Россану… я – Пятый…

– С того, что тебе надо остановить войну, – сказал Анну. – Не важно, победим мы или нет – это будут потери, потери и потери. Зачем Лянчину эти обледенелые земли? Зачем Льву жечь Тай-Е? Ведь всё затем же – из страха. Как красивую смелую женщину – из страха. Ты должен убить страх, брат. Творцом призван убить эту гадину, пожирающую души.

– Но как я смогу, во имя Творца?! – воскликнул Эткуру. – Есть Прайд, меня разорвут в клочья!

– У Льва есть Прайд, а у тебя будет Волчья Стая, армия Прайда, – сказал Анну. – Начнём с моей части Стаи – и возьмём остальное. Закрутим солнце и луну в другую сторону, брат. Раздвинем границы Лянчина на юг. Сотрём границы Крийна и Шаоя – но на севере у нас нет ничего, кроме смерти, брат.

– Может, всё же, останемся здесь, – еле выговорил Эткуру. – Пусть Барс сцепится с Львом… если Барс победит… тогда и мы…

Анну замахнулся, но не ударил. Эткуру моргнул, но даже не дёрнулся.

– Ты… ты ещё дурачок, брат, хоть и Львёнок Льва, – вздохнул Анну. – Наверное, поэтому я и не могу тебе наподдать. Ты ведь не предашь свой народ – из тебя это прёт от ужаса, от страха за твою женщину… Осознай: если Барс победит, Лянчина больше не будет. Кто будет щадить побеждённого? Лянчин обрежут, брат – он ляжет под Кши-На и будет рожать ему детей. Этого хочешь?

Эткуру положил меч на колени и обхватил голову руками.

– Если Лев нападёт и язычники победят – то же будет, – сказал он еле слышно. – Ты воевал, ты скажи – они ведь могут и победить? Прирезать нас нашим же клинком?

– Вот смотри, – сказал Анну. – Творец отдаёт тебе Лянчин. Ты должен сделать так, чтобы в руках Лянчина остался меч. Для этого придётся воевать, убивать, изменять присяге – но что такое ты, и что такое я, и что такое Лянчин, брат? Чтобы Лянчин жил, чтобы он жил с мечом – мы ведь умрём, да?

Эткуру кивнул. Он, кажется, начал приходить в себя.

В дверь стукнули костяшками пальцев.

– Кого несёт?! – крикнул Эткуру раздражённо.

– Я – Соня, – отозвались из коридора.

– Войди, – сказал Анну.

Соня вошёл, держа в руках небольшой стеклянный сосуд.

– Ник велел – отпивать по глотку всю ночь, – сказал Соня и подал сосуд Эткуру. – Для облегчения боли.

– Не хочется, – вдруг сказала Ви-Э. – От этого – шалеешь, как от вина, всё в тумане, а я хочу соображать ясно. Прости, миленький, поставь эту бутылку. Успеется.

Эткуру погладил её по щеке.

– Ты – как раненый воин, – сказал он прочувствованно.

– Соня, – сказал Анну, – тебе можно доверять, брат? Скажи, не станешь ли сводить счёты с Эткуру или со мной? Скажи честно. Если не можешь служить, я тебя отпущу, клянусь.

Эткуру только покачал головой.

– Я могу, – сказал Соня серьёзно и строго. – Мне нравится эта женщина – и ещё… я помню, что ты мне говорил. Если ты попросишь, а не он… если попросишь, а не прикажешь. Согласен?

Эткуру облизнул губы, но у него хватило ума промолчать. Анну вытащил из своей седельной сумки, хранимой у изголовья постели, короткий охотничий тесак, когда-то подаренный отцом.

– Возьми, – сказал он Соне. – Это – пока. Потом я достану тебе меч. Ты останешься с женщиной, будешь охранять её, брат. Я приказываю – как солдату, не как рабу: ты с оружием.

На лице Сони промелькнула ужасная улыбка. Он кивнул.

– Пойдём, Эткуру, – сказал Анну. – Поговорим с нашими людьми… то есть, говорить я буду, а ты будешь молчать, как Лев – когда командует солдат.

– Как ты легко решаешь, – сказал Эткуру с оттенком зависти. – Ну да у тебя есть сила – а терять нечего…

– Что ты знаешь об этом, – Анну только горько усмехнулся. – Я кусок души оставляю в Кши-На, я должен разорваться пополам, мясо порвать, кости поломать… но что такое я, и что такое Лянчин, брат? Творец, говорят, милосерд – а я скажу, что ему нет дела до наших душ.

– Ча… – догадался Эткуру, и Анну закрыл его рот ладонью:

– Не продолжай. Нам надо идти.

Наставник вещал.

– Видите, до чего доводит детей Истинного Пути похоть? – вопрошал он настороженно молчавших волков. – Даже Львёнок Льва может попасть в сети гуо – и душа его окажется в опасности! Теперь-то эта мерзкая языческая девка…

Эткуру ударил сзади и наискосок – Анну не успел его остановить, только машинально оценил удар: меч под острым углом к плоскости удара, а движение, скорее, режущее, чем рубящее. Образцово поставлена рука.

Голова Наставника вместе с плечом и рукой отвалилась, как сырой шматок срезанной глины от чурбана на тренировке. И кровь хлынула фонтаном – а потом уже рухнуло тело.

– Он меня предал, – сказал Эткуру железным тоном. – Вы слышали, что он говорил о Львёнке Льва за глаза, волки?

– Ни во что тебя не ставил, Львёнок, – кивнул Олу, прижимая руки к груди. – Какой же это Истинный Путь? Просто подлость… Да, да, – и отодвинул ногу от растекающейся багровой лужи.

– Ох, командир, – подал голос Хенту, – это – вот то самое, да? Что ты говорил? Измена?

– Измена, – кивнул Анну. – Измена здесь – и даже хуже. Во Дворце Прайда – измена, – он вытащил из рукава измятый свиток с гербовой печатью. – Они, гады. Дурные советники, мерзавцы у Трона Льва. Они подстроили плен Львёнка Младшего – чтобы его погубить. Они послали сюда всех нас – чтобы нас погубить. Наставнику писали – и Когу тоже.

Когу, трясясь, прижался к стене.

– А если ты ни в чём не виновный, чего боишься? – спросил Сэлту насмешливо.

Волки скалились, держась за эфесы, а Анну вдруг понял, как они ненавидят Когу – изо всех сил ненавидят. Ему только одно осталось непонятным – эта ненависть, животная, нерассудочная, началась здесь, в Кши-На, или она лежала под спудом ещё в Лянчине, где детям Истинного Пути с младенчества вбивалась лояльность к бестелесным Слугам Творца. Никто не издал ни звука в защиту Наставника – и Когу они не намеревались защищать, напротив – Анну чувствовал, что убийство Когу доставит волкам какую-то дикую радость.

– Это неправда! – взвизгнул Когу. – Львята тут блудят, путаются с язычниками! Хотят Лянчин отдать Снежному Барсу! Во-оот, он, Анну – первый! Он ради какой-нибудь белобрысой твари родного отца зарежет – развратник!

И раньше, чем Анну возразил, Хенту схватил Когу за грудки, встряхнул и стукнул затылком об стену:

– Ты что болтаешь, мешок ты с дерьмом?! Когда это Львёнок Анну ад Джарата развратником сделался, на войне за Прайд и за веру, что ли?! Да он на песке спал под верблюжьей попоной вместе с простыми волчатами, гнилую воду пил по глотку в день, пока вы тут жрали от пуза да шептали Льву Львов всякие гадости!

– Хей, парень, ты северян не знаешь, – возразил Лорсу, но как-то без должного энтузиазма. – Северяне кому угодно глаза отведут…

– Я своего командира знаю, – Хенту выпустил Когу и выхватил меч. – Давай, Лорсу, скажи о Львёнке Анну подлость! Дворец в тылу охранял, пока мы подыхали в песках, а?!

Анну положил руку ему на плечо.

– Прости его, брат. Тут – чужая страна, чужой народ… еще и шаоя попадаются в городе, как дома разгуливают… Все устали, домой хотят – вот и срывается… Лорсу, Наставник всякие мерзости про нас всех Когу диктовал, тайком, пока Эткуру не слышит – а твои братья сами эту дрянь отвозили, сами отдавали Льву Львов. Доносы на самих себя. Такие дела, брат.

– Не было такого! – заорал Когу, но лучше бы ему было промолчать.

– Ах ты, обрезанная сволочь! – багровея, прошипел Лорсу. – А ну, говори, на кого успел донести, гнида!

– Это же не я! – сипло взмолился Когу. – Это – Наставник, он меня заставил, говорил, они, мол, с Истинного Пути сворачивают…

Анну не стал вмешиваться, пока волки мстили Когу за ложь и доносы. Он только перешагнул через кишки Когу, вывалившиеся в кровавую лужу, и обтёр сапоги куском войлока. Эткуру привалился к двери спиной – его мутило. Олу улыбнулся:

– Ничего, Львёнок Льва. Оно, грязно, конечно – зато теперь будет тихо, – будто Эткуру было худо от крови, а не от моральной грязи.

– Лев приказывает нам заключить вечный союз с Кши-На, – сказал Анну. – Приказывает поклясться Творцом. А предатели подталкивают Лянчин к войне с Кши-На, к большой войне – хотят, чтобы наша армия сгинула в этих снегах, а в Чангране, который останется без защитников, сел Барсёнок. Так что мы будем говорить с Барсом о мире – я и Эткуру – а потом вернёмся домой и разгоним ту мразь, которая жужжит в уши Льва Львов и хочет его погибели. С нами ли вы?!

И волки преклонили колена, опустившись прямо в кровь.

– Умрём за Лянчин, братья, – тихо сказал Анну. – Умрём за Льва Львов. Со мной ли вы?

И волки согласно склонили головы.

– Охраняйте женщину Львёнка, – сказал Анну. – Это – северная женщина, она – залог мира. Отвечаете за неё. Встаньте, братья.

И свита Львят встала, несколько смущённо отряхивая колени…

Запись N137-04; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Утром Ма-И рыдает горючими слезами, а Юу стоит у постели и бранится.

– Ну Третий, Небеса тебя разрази… Разве можно так себя вести?! Хуже крестьянского мальчишки! За тобой что, сорок нянек должны присматривать?

Ма-И шмыгает носом, вытирает слёзы, но даже не пытается оправдываться:

– А что я, виноват, что Тви хотел меня убить? Между прочим, Второй, он бы всё равно убил меня на поединке – думаешь, я не видел, что он меня не хочет?!

– Третий, – говорит Юу раздражённо, – ну что ты, как маленький… Кто стал бы убивать Официального Партнёра из Дома Государева?! Этот Тви тебя на руках таскал бы всю жизнь…

– Ты со мной, как с Сестрой, – говорит Ма-И обиженно. У него даже высыхают слёзы от такого оскорбления.

– Да ты посмотри на себя, Третий! Убивали его… Рожать тебе, рожать! И не спорь. Я напишу Господину Управляющему, в деревню поедешь. Пока Мама тут всё не уладит.

– Я… – начинает Ма-И робко, собирается с духом и выдаёт. – У меня тут поединок назначен!

– С Никовым стеклодувом… ага… хочешь босиком из дому сбежать? С Вершины Горы? Нет, в деревню, в деревню! Лечиться от мечтательности! И не рассуждай, Неба ради…

Люди Юу забирают Ма-И из моей комнаты. А мой стеклодув тихонько плачет в своём уголке и медитирует на веер. Хороший веер. Шёлк медового цвета, веточка златоцветника и стихи: «Я знаю, что сила духа двигает горы, а отважный взгляд останавливает ветер. Раскрой своё сердце страсти – и сможешь перевернуть мир». Эхе-хе…

У Букашки со Звездой ничего общего быть не может. И Букашку это страшно огорчает, тем более, если это – Светящаяся Букашка, почти что Звезда. Забавно, что Звезду вся эта история тоже огорчила.

Сословных предрассудков в Кши-На меньше, чем могло бы быть. Но ремесленник и принц – это даже для здешней демократичности нравов чересчур.

Я оставляю Ри-Ё это как-нибудь пережить и отправляюсь знакомить Эткуру с Манькой-Облигацией. То ещё приключение.

С самого начала я решил, что безоружным Ви-Э не будет, только не могу придумать, чем бы его вооружить. Палка меня решительно не устраивает – меч южан, рассчитанный на то, чтобы больше рубить, чем колоть, палкой не остановишь. Тем более, что Эткуру на мечах хорош. Именно в классическом южном смысле: я видел, как он рубил на кусочки акациевый прутик – ужасное зрелище, кто понимает…

И тут вспомнилась одна штука: «тростник».

На «тростнике» обычно учат рубиться подростков. Состоит эта хитрая штуковина из гарды и полых стальных трубочек, сваренных перемычками и заполненных свинцом – она тяжелее, чем боевой меч, на порядок. Смысл тренировок очевиден: после тяжёлого и довольно сложно балансируемого «тростника» боевой меч кажется в руке пушинкой, его вес ребята вообще перестают замечать.

То есть, в таком бою, который я имею в виду, «тростник», конечно, преимуществ не даёт. Зато его не перерубишь, как простую палку – и врезать им можно от души. Мало не покажется. Детвора, обучающаяся фехтованию, ходит в закономерных синяках с головы до ног.

Я предлагаю Ви-Э «тростник» – и он восхищённо соглашается:

– Ах, дивная идея, Господин Вассал! Я не рассчитывал, честно скажу.

«Тростник» я одалживаю у Ар-Неля, который, как человек с богатым воображением, тоже одобряет идею. Потом мы с Ар-Нелем одеваем Ви-Э, как фарфоровую фигурку самурая на камине, в алое и золотое, собираем его короткие локоны «цвета мёда» в конский хвост, завязываем муаровой лентой, нацепляем поверх всего горсть ожерелий и браслетов – и отправляемся на территорию южан.

И моя Манька-Облигация выглядит хоть куда, а по Дворцу идёт – будто утица плывёт. Вошёл в роль – и изображает знатную даму. Абсолютно не выглядит таким убитым, как несчастные ребята в квартале Придорожных Цветов.

– Ах, вот жаль, – говорит, – что веера нет… Печально.

– А статус потерять тебе не жаль? – говорю.

Машет рукой – лихо и жеманно:

– Господин Вассал, вы же видите, я – существо слабое… Морально слабое, я имею в виду. И я боюсь, как бы вам сказать, что окажусь в мороз на улице один, жрать будет нечего, а украсть негде. Что мне тогда делать? О, нет, Уважаемый Господин, уж лучше быть наложницей Принца. От добра добра не ищут. Этот хоть кормить будет!

Волки глазеют на Ви-Э, как на невидаль. Наставник настроен, скорее, враждебно, бормочет что-то себе под нос, мелко и часто сплёвывает – но, кажется, не смеет возражать. Анну где-то бродит, зато Эткуру на месте. Он встречает нас в шикарной приёмной – изрядно пострадавшей от южан, но всё равно просторной и светлой. Шик Ви-Э производит на Львёнка даже более сильное впечатление, чем я думал.

– Ник, – говорит Эткуру потрясённо, – этот шикарный парень – раб?!

– Не совсем, – говорю, – но можно сказать. А что, надо было его в обносках привести?

Ви-Э глазеет на Львёнка спокойно и нахально; и то, даже кошка смотрит на короля. И спрашивает:

– Это ты – лянчинский Принц, солнышко?

Эткуру на миг теряет дар речи. А потом размахивается и залепляет Ви-Э оплеуху. От души.

Логично. Если ты не собираешься честно рубиться с тем, кого собираешься обрезать, но надо, чтобы его женское начало худо-бедно раскрылось – бедолаге следует причинить боль, оскорбить, напугать… короче, организовать гормональный взрыв. Правда, без активных движений, естественных для драки гормоны выделяются слабее, процесс идёт вяло – но лучше так, чем никак.

Ви-Э жестоко удивлён, секунду стоит неподвижно, прижав к щеке ладонь и моргая – а потом роскошно въезжает Львёнку кулаком в челюсть. Ну просто хрестоматийный апперкот – залюбуешься: у Эткуру аж зубы лязгнули.

Теперь уже и Львёнок завис – шок. Аж рот приоткрылся:

– Ты что, меня ударил? – в разум не вмещается.

– Знаешь, миленький, – говорит Ви-Э ласково, – я тебе ещё не так врежу, если будешь меня обижать.

Волки в ауте. Эткуру выдыхает, как раздразненный бык, и тянет меч из ножен – а Ви-Э радостно вопит: «Оэ, драчка!» – и через миг оказывается посреди зала в боевой стойке. С «тростником».

И начинается потеха.

Я записываю для далёкой родины самый уморительный поединок из всех, виденных на Нги-Унг-Лян. Умница Ви-Э завёл Эткуру до белого каления. Волки, прижимаясь к стенам, орут, кто во что горазд, но соваться под горячую руку не решаются. Наставник пытается проповедовать смирение для паскудных северных рабов, которые не имеют никакого права рубиться с господами, но его никто не слушает. Ар-Нель и откуда ни возьмись появившийся Анну хохочут у дверей в сад, вазы и статуэтки летят на пол и разбиваются, ширму опрокидывают и топчутся по ней, кроют друг друга последними словами – и всё очень весело. И под занавес Эткуру чуть не убивает собственного писца железякой, выбитой у Ви-Э из руки.

И я потихоньку ухожу.

Я был прав насчёт их прогрессорства. Северяне с их чувством собственного достоинства и внутренней силой могут не только постоять за себя, но и кое-что объяснить тем, с кем вступают в тесный контакт. Ви-Э договорится с Эткуру – и, я надеюсь, Эткуру будет легче понимать северян, пообщавшись с этим забавным кренделем. Актёры – народ креативный.

Устроив таким образом своего будущего резидента в апартаментах условного противника, я иду прогуляться. День стоит на редкость прекрасный.

В саду перекидываюсь парой слов с Господином Ки-А, капитаном Дворцовой Гвардии. В силу приносимой мною государственной пользы, Капитан Тревиль простил мне шуточку со снотворным и теперь слегка помогает собирать информацию. И мне выдаётся свежая порция.

Во-первых, Государя навестили послы из Шаоя. Они не живут на территории Дворца Государева, у них своя резиденция в Тай-Е, в Квартале Гостей. Шаоя – небольшое государство на юго-западе, расположенное страшно неудобно – граничит и с Кши-На, и с Лянчином. Шаоя – монотеисты, но с лянчинцами, естественно, на ножах: кто-то из них неправильно чистит яйца, которые все семь пророков велели разбивать то ли с острого конца, то ли с тупого. Возможно, впрочем, что главный грех шаоя – довольно бодрые контакты с северными язычниками, что семь пророков однозначно не одобряют.

И вот, во-вторых, господин посол по имени Нури-Ндо жестоко рубился с гонцом из Лянчина, прибывшим сегодня поутру. Их растащили люди Ки-А и Ар-Нель – а ещё, как это ни удивительно, вмешался Львёнок Анну.

Можно было бы ждать, что Анну поучаствует в истреблении подлого еретика, некстати попавшегося правоверным на глаза – ан нет! Он остановил своего человека!

– Дворец Государев действует на дикарей облагораживающе, – замечает Тревиль. – Смотрите-ка, Уважаемый Господин Э-Тк: когда лянчинцы только прибыли сюда, они норовили хлебать чок сапогом, а сморкаться в рукава соседей. И вот, не прошло и пары месяцев – они начинают соображать! Львёнок Анну совершенно самостоятельно доходит до мысли невероятной сложности: чужих гостей в чужом доме убивать нельзя! Как не восхититься их умом и разумом…

Да, Анну – интересный.

В последнее время он часто задумывается, глядя в одну точку, осунулся и уже не переругивается с Ар-Нелем. Возможно, его безнадёжная любовь не находит выхода: драться с предметом своих мечтаний он не может. Всё против них – и вера, и общественные стереотипы…

Мне кажется, что Ар-Неля это тоже огорчает. Вчера, когда я захожу к нему поболтать, он сидит на подоконнике и печально созерцает помятый листок дешёвой бумаги.

– Что это, Ча? – спрашиваю я. – Любовное письмо?

Ар-Нель невесело усмехается:

– Ах, Ник, это – сущие пустяки: мой ученик Анну, который отчаянно, надо отдать ему должное, упорно, но безрезультатно пытается овладеть небесным искусством каллиграфии, нацарапал эти строки для тренировки руки… Хочешь взглянуть?

Я беру у него бумажку. На ней невозможные каракули, я едва разбираю надпись на кши-на с чудовищными ошибками: «Ар-Нель моя серце ранен творец укоризна человеков но я ни когда ни забуду».

– Это, конечно, не предназначалось для меня, – говорит Ар-Нель, забирая бумажку и бережно пряча её в рукав. – Это просто забывчивость, случайность… Скажи, Ник, можно ли считать эту наивную попытку стихосложения на чужом языке любовным письмом?

– Да, – говорю я, чувствуя некоторую жалость к Анну. – Верни человеку сердце, змей – ему же домой уезжать!

– Только в обмен на моё! – режет Ар-Нель и смеётся. – Оэ, Ник… Анну гораздо лучше, чем кажется со стороны… Он прост и прям, как клинок старинной работы… он честен, он чист… И между нами – граница, между нами – их варварская вера, будь она проклята! – говорит он с неожиданной горечью. – А ведь Анну не так уж и набожен…

Это правда. Я видел, как молятся волки, встав на колени и задрав головы к небу – но Анну, вроде бы, молящимся не видал. Впрочем, грехи сильных мира сего Наставник отмолит…

Почти до вечера я сижу в библиотеке.

Меня очаровал труд по космогонии Господина Эн-Рика – с иллюстрациями: «Вероятная связь периодических положений Луны с океанскими приливами», а ещё я листаю биологический трактат Госпожи Мэй: «О сходстве и различиях в строении гадов и рыб». В библиотеке Дворца, если верить Ля-Тн, Уважаемому Господину Библиотекарю, около двухсот тысяч единиц хранения; Ля-Тн утверждает, правда, что в библиотеке Академии Наук больше – но всё равно фонд серьёзный.

Господин Библиотекарь рассказывает легенду о городах, вмёрзших в лёд за хребтом Хен-Ер. Там есть легендарное место, Белый Город Ин, а в нём – утерянная библиотека со всей мудростью мира. Периодически кто-то из учёного люда высказывает мысль о том, как хорошо бы найти затерянный город вместе с его сокровищами – но труднопроходимость Хен-Ер и исключительная суровость климата по ту сторону делает проекты невыполнимыми… а жаль.

Я спрашиваю о Чангране. Ля-Тн оживляется, рассказывает, что при Дворце Прайда должна бы существовать древняя как мир Библиотека Правоверных, где хранятся книги культур, давно поглощенных песками… И я всерьёз думаю о путешествии в Лянчин, тем более, что Эткуру меня звал…

Я ухожу из библиотеки, когда уже начинает темнеть – и какая-то благая сила ведёт меня в покои Государевы. А там…

Там свита Государыни. И Канцлер. И маршалы Кши-На, и Вдова Нэр, и Ар-Нель, и почти весь Малый Совет, и ещё толпа народа. И Элсу в пушистом свитере из козьей шерсти. И Анну, который обнимает его за плечо. И Эткуру, который говорит Государю нашему Вэ-Ну невозможные слова:

– Я тебе обещаю мир, Снежный Барс. Обещаю – и клянусь, что сделаю всё мыслимое. Творцом клянусь. И до тех пор, пока ты сам не решишь его нарушить, мои люди против тебя оружия не повернут, Снежный Барс. Только и ты поклянись.

– Ты обещаешь от своего имени, Львёнок Эткуру, – говорит Вэ-Н. – Но – что скажет твой отец?

– Лев приказал мне поклясться, задумывая войну, – отвечает Эткуру, бледный, с синяками под глазами и обтянутыми скулами. – Но я не хочу, я сделаю всё, чтобы её не было. Я клянусь Творцом, смертью, кровью и Золотыми Вратами, что помешаю Льву воевать с Кши-На. А ты клянись, что не нарушишь границ, пока я буду сражаться за мир под звёздами. Клянись, Барс – иначе мы оба прокляты.

Маршалы переглядываются. Канцлер качает головой. Элсу и Анну смотрят выжидающе. И Вэ-Н говорит:

– Я клянусь не переступать границы без повода, День и Ночь мне свидетели.

И они оба подписывают ту самую бумагу, которая уже истрепалась до бахромы: Вэ-Н оставляет свою каллиграфическую подпись, а Эткуру надрезает ладонь и прикладывает кровавый отпечаток.

А Элсу говорит Государыне Ра:

– Прости меня, Снежная Рысь. Я тебя люблю, я был готов тебе служить… но видишь, как всё повернулось… Я возвращаюсь домой. Вместе с… вместе со своей женщиной – её ведь скоро привезут, да? И мы уедем, чтобы быть вместе с братьями. Дома.

Ра говорит:

– Ты можешь остаться. Ты болен – и тебя запросто могут убить.

Элсу преклоняет колено.

– Ещё раз прости, Снежная Рысь. У тебя очень хорошо, правда. Но мне нечем тебе заплатить за гостеприимство – поэтому я заплачу помощью братьям. Мы остановим войну – вместе. А убить могут любого мужчину и любого солдата.

Ра вмаргивает слёзы.

– Мы уедем в ближайшие дни, – говорит Эткуру. – И сделаем то, что обещали. И мир будет, Снежный Барс.

– Я тебе благодарен, Львёнок, – говорит Вэ-Н. – А когда-нибудь нас с тобой вспомнят наши потомки, живущие в свободных странах.

Анну смотрит на Ар-Неля и отводит глаза. И Ар-Нель говорит:

– Государь, я прошу вас великодушно позволить мне возглавить дипломатическую миссию в Лянчине.

– Вас почти наверняка убьют, Господин Ча, – говорит Вэ-Н. – Для дипломатии ещё чуть-чуть рановато.

Но Анну смотрит с воскресшей надеждой – и Ар-Нель говорит, улыбаясь:

– Убить могут любого мужчину и любого солдата, мой Государь.

А я и не сомневался, что он – сумасшедший.

После Совета, на котором всё обговаривается – в частности, состав дипломатической миссии Кши-На, куда входят Ар-Нель, Юу и я, как представитель горцев из Хен-Ер, меня останавливает Эткуру.

– Ты, правда, поедешь со мной?

– Куда ж я денусь, Львёнок, – говорю я. – Надо, чтобы за Л-Та и Ча кто-то присматривал.

– Ты можешь взглянуть, как скоро моей женщине можно будет ехать хотя бы в повозке?

Я обещаю. Ви-Э грозит очень тяжёлая дорога – но я отметил: её не собираются бросить здесь.

Мы идём в апартаменты южан. Я открываю дверь – и меня чуть с ног не сбивает запах дерьма и крови. Пол залит кровищей, она впиталась между рейками – пара солдат тщетно пытается размазать кровь мокрыми тряпками. У стены в приёмной – ужасная груда, закрытая пропитанными кровью плащами.

– Я же сказал, – бросает Эткуру с досадой, – спросите северян, куда убрать это мясо!

Как всё круто… что же случилось? Когда они успели? Ничего ж себе – это что ж я прозевал… Ну, слава Небесам, есть кого расспросить.

Анну открывает дверь в спальню. Я делаю шаг – и подошва прилипает к полу.

Вид такой, будто они спят рядом – Соня и Ви-Э: Ви-Э – на постели, а Соня – на полу, положив на кровать руки и голову. А рука Ви-Э – у Сони на волосах. А пол – в крови на палец.

Эткуру вдыхает и замирает. Анну кидается вперёд и дёргает Соню за плечо. Тело Сони легко и расслабленно заваливается на спину; его рукава задраны выше локтей, а вены аккуратно вспороты двойной «т» – вдоль и поперёк. Из бессильной руки выпадает пустой пузырёк с обезболивающим, который я днём передал для девочки…

– Не буди брата, солнышко, – шепчет Ви-Э, открывая глаза. – Он очень устал…

Эткуру издаёт радостный вопль и бросается на колени рядом с её постелью, прижимается лицом к её бедру, хватает за руки… Анну медленно выпрямляется.

– Как же так, – шепчет он потерянно. – Я же его просил…

Ви-Э облизывает искусанные губы.

– Мы с ним поговорили, миленький… с Рэнку, с братом моего Эткуру. Он мне всё до капельки рассказал… и попросил… ему самому-то нельзя, вера не велит… чтоб никудышником не остаться на том свете… – Ви-Э приподнимается на локтях, Эткуру её поддерживает. – Гад ваш Лев Львов, вот что я вам скажу, родные, – говорит она. – А Рэнку, Соня – он же Принц… честный Принц. А если Принц просит бедную актриску о помощи – как она откажет? Я не посмела. Такие дела.

Эткуру смотрит на мёртвого Соню и кусает пальцы. Элсу сжимает кулаки.

– Я прав, братья? – глухо спрашивает Анну. – Я прав, или вы всё ещё думаете, что надо было слушать Наставника?

Все молчат. Но Элсу подаёт Анну руку, а Эткуру кивает.

И закрывает своему мёртвому брату невидящие глаза.

Книга третья Прогрессоры

…Нож забросьте, камень выньте

Из-за пазухи своей –

И перебросьте, перекиньте

Вы хоть жердь через ручей.

За покос ли, за посев ли –

Надо взяться, поспешать,

А прохлопав –

сами после

локти будете кусать,

Сами будете не рады,

Утром вставши – вот те раз:

Все мосты через преграды –

Переброшены без вас!..

В. Высоцкий, Россия, Земля, XX век

Запись №140-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

День ослепительно светел; свежий ветер разметал по лазурным небесам облака крыльями. Под каменными вазонами, украшающими дворцовую террасу, и в тени стен всё ещё держится посеревшая корка льда. Мир начинает подсыхать, но по бронзовым желобам с фигурными стоками в виде птичьих головок с крыши и вдоль аллей пока ещё течёт тоненькая звонкая вода. Парковые деревья сплошь покрыты розовыми цветочными почками в полпальца размером – весна. И девочка в солнечном сиянии очень хороша собой.

У девочки – тропические вороные кудри, скуластое лицо мрачноватой драматической красоты с маленьким вздёрнутым носиком и персиковым румянцем, крупный яркий рот, чуть раскосые глаза и густые брови – восточным крылатым взмахом – левую пересекает короткий белый шрам. На девочке меховой жилет из пушистых кусочков, под ним – широкая вышитая рубаха. Девочка почему-то носит высокие сапоги и форменные штаны пограничника – наверное, для удобства в верховой езде – и вокруг пояса, как у всех здешних девочек в экстриме, обозначая юбку, повязан пёстрый платок с цыганской бахромой. Ножны с длинным кинжалом виднеются из-под платка.

Элсу и девочка – одного роста. Совпали по четырем знакам, как минимум, автоматически отмечаю я и скрываю улыбку. Они больше похожи не на любовников или боевых товарищей, а на брата и сестру – с их южным шармом и смуглыми лицами; впрочем, и вправду ведь, волки и Львята считаются братьями… Грешники… с точки зрения религии и общественного мнения Лянчина, эти отношения – кровосмешение чистой воды. И кровосмесители стоят у парадного входа во Дворец Государев, под высоченным весенним северным небом, на глазах у всех желающих, обнявшись изо всех сил, вцепившись друг в друга, опять-таки, не как любовники, а как разлучённые и нашедшие друг друга дети одной матери. У них вид людей, боящихся, как бы кто не растащил их силой.

Девочка беззвучно плачет. Вытирает мокрую щёку о плечо Элсу. Пальцы Элсу утонули в пушистом мехе её безрукавки, он сжимает пучки меха в кулаках до белизны костяшек; на его лице – болезненная нежность.

Волки, стоя поодаль, смотрят… странно. Перешёптываются. Львята и Ар-Нель с Юу замерли вокруг обнимающейся парочки, как часовые, глядя не на парочку, а вокруг – Юу даже держит руку на эфесе. Придворные дамы и господа – растроганы: такая милая сентиментальная картина… Вечная Весна! Они, впрочем, не понимают подтекста этого очаровательного театрального действа. Для большинства северян это просто Воссоединение Любящих Сердец… эхе-хе…

Все, вроде бы, ждут, что девочка скажет – и она говорит, хрипловато от слёз:

– Командир, мы ведь останемся тут, да? На севере?

Элсу чуть отшатывается, как от удара. Тихо отвечает:

– Мы же не можем, Кору. Мы вернёмся домой.

Миг молча смотрят друг на друга. И Кору тихо сползает вниз, оказывается на коленях возле своего командира, на подсохших каменных плитах парадного въезда – обнимает Элсу за ноги, поднимает страдающие глаза:

– Командир, ради Творца… тебя убьют.

Элсу улыбается дрожащими губами.

– Приказать мне хочешь? В смысле – приказываешь остаться?

Кору поспешно и отрицательно мотает головой:

– Творец с тобой, командир! Как я могу тебе приказывать… я так… подумала… так боюсь за тебя… если вдруг драка – так со своими же драться придётся…

Элсу тянет её за руки вверх:

– Встань, холодно…

Кору поднимается с заметной неохотой. Элсу обнимает её за плечи – и она тут же обвивает его руками, прижимается и зажмуривается. Волк по имени Олу, лет под тридцать, с пороховыми ожогами на лице, резко вдыхает, будто хочет что-то сказать – но глотает собственные слова, как зевок. У его товарищей – встревоженные хмурые физиономии. На контрасте с улыбающимися северянами.

– Олу, – окликает Анну, – что ж ты? Скажи, что хотел.

Олу тушуется, блуждает взглядом по земле под ногами.

– Скажи, – повторяет Анну с еле заметным, но впечатляющим нажимом. – Скажи, что честныйпобеждённый не переживает боя. Скажи, что презираешь её. Спасла Львёнка – собой. Скажи, что презираешь её за это, ты. Давай.

На лице Олу – полное смятение; у прочих – очень похожие мины. Северяне шокированы.

Анну усмехается, горько, презрительно.

– Что ж, – говорит он. – Вот где ваша трусость. Ваша подлость. В бою – все молодцы, все герои, но война – не только бой. Война ещё – превратности, случай. Промысел Творца. Ты, Олу – ты знаешь, что Творец назначил тебе? Может, плен?

– Почему?! – вырывается у Олу.

– А почему – нет? – говорит Анну. – Разве нам судить? Так что ж? Если будет грозить плен, стыд – бросишь брата, сбежишь? Побоишься, что плюнут на твоё имя, да, Олу? Либо умереть – либо удрать, поджав хвост. Так?

Теперь все волки не знают, куда деть глаза. Анну скидывает короткую чёлку со лба.

– Я так и знал. Кто может положиться на вас? Лев? Львята? Брат на брата – не может положиться. Потому что в вас – страх. Простой подлый страх. Хуже, чем страх смерти.

Им нестерпимо слушать, это заметно – но нечего возразить. Они переминаются с ноги на ногу, кусают губы, сжимают кулаки – и молчат.

– У моих людей – не будет так, – говорит Анну. – Среди моих людей – нет трусов, нет подлецов. Мои люди не бросят брата, что бы с ним не случилось. Не проклянут. Кору, она – душой рискнула за брата. Без страха. Не смейте думать о ней плохо. Знаете, как говорят северяне? Сестра.

– Что это? – спрашивает Хенту, крупный сильный парень с наивным лицом в боевых шрамах.

– Брат-женщина. Женщина – твоя кровь. Женщина – не рабыня. Кору – сестра. Любой из вас, попади он в беду – сестра. Помогать – как раненому. Уважать доблесть. А за душу – молиться. Мы никого не бросим из своих, если он не струсил и не предал.

Теперь и волки, и северяне одинаково слушают – внимательно.

– Мы убьём страх, – говорит Анну. Его глаза горят. – Это будет тяжёлый бой – зато потом будет легко. И я ещё сам прочитаю, что пишется в книгах Пророков. Может, Наставники лгут – вы видели, они могут лгать. Могут предавать. Вдруг на самом деле Пророки велели помогать всем братьям, не щадить себя и не знать страха и подлости – а предатели исказили святые слова? Что им помешает?

– Львёнок, – нарушает общее молчание Лорсу, очень смуглый, с длинными морщинками в углах глаз и около губ, – а как же… ведь женщина… как коснуться брата? Или – не трогать? Или – что?

Анну задумывается, зато Элсу, так и не выпуская Кору из объятий, говорит негромко:

– Творец – Отец всем нам, мы все – поэтому братья. Но кровь у нас разная, смертные отцы – разные. Я так думаю. Я – Львёнок, Кору… волчица… это ведь – разное, не одно.

Лорсу кивает, пожимает плечами:

– Я не о вас. Я – вообще.

– Пророки сказали, что проклят изменивший брата, – медленно говорит Анну. – Это правда. Это надо блюсти. Но – вот Элсу, он не касался железом тела брата, это сделали другие… На Элсу нет греха, мне кажется. И на Кору нет – она выполняла долг, это – братская любовь, это – честь волка.

Кору зачарованно слушает. Её слёзы высохли. Я вдруг обращаю внимание на Ар-Неля – его обычная скептическая полуулыбка, похоже, скрывает настоящее восхищение. Я согласен: Анну восхитителен.

– Я думаю, – продолжает Анну, – это знак. Кору – это знак. Свыше, от самого Творца. Испытание ей: о чём ты будешь думать, о душе брата или о своей душе? Испытание нам: кто мы, честные бойцы или трусы? Всякий должен определиться. Во дворце Льва – измена; наступает тяжёлое время. Каждый должен понять, человек он или древесный червяк. Каждый должен быть готов в бой.

Волки понимающе кивают. Переглядываются.

– А вот рабыня Львёнка Льва? – спрашивает Лорсу чуть увереннее. – Рабыня Эткуру? А?

Эткуру тут же подбирается, будто ждёт нападения, но Анну смеётся.

– Ну – рабыня. Что ж такое?

И волки начинают несмело улыбаться.

– Красавица, – смущённо говорит Лорсу. – Искушение.

– Тебе, что ли? – Анну щёлкает пальцами. – Лорсу, тебя рабыня Прайда искушает? Ты, Лорсу – ты совсем смелый стал. Дома – что бы тебе сказали? Хочешь быть бестелесным волком, так?

Лорсу изрядно-таки смущён, но договаривает под общий смех:

– Без платка, без знаков Прайда. Смотрит в глаза, как гуо. Красивая, как гуо. Что с гуо-то делают?

Эткуру порывается что-то сказать, но Анну останавливает его жестом.

– Вы ещё не поняли, что с ними не так, с северянками? Отчего – красота? Всё просто. Они убили страх. Вот Кору, вот рабыня Львёнка Льва – в них нет страха, вот и красота. Вот и сила. У рабынь войны – откуда красота? Они – храбрые солдаты, метаморфоза – после боя. А не гуо, – Анну мечтательно улыбается. – Мы объявили войну страху. Нам – брать красивейших женщин… если сумеем получить бесстрашных.

Напряжение сходит на нет; волки подталкивают друг друга локтями, посмеиваются. Северные дамы и кавалеры шепчутся, опуская ресницы и улыбаясь. Элсу и Кору уходят к флигелю для гостей Государя, Эткуру провожает их. Ко мне подходят Юу и Ар-Нель.

Юу изображает северного бойца: куртка поверх кафтана надета в один рукав, длинная прядь выбивается из косы, всех украшений – только пара чеканных браслетов на запястьях. Зато милый-дорогой Ча – в своём репертуаре: бус, браслетов, пряжек и брошек на нём килограмма два, расшитые полы кафтана – до щиколоток, вдобавок, он поигрывает шёлковым веером, расписанным хризантемами, на длинной муаровой ленте.

– О, Ник, – говорит Ар-Нель весело, – мир окончательно пробудился от сна, на душе – весенняя радость, и всё тело наполняет предчувствие дальней дороги, не так ли?

– Знаешь, что, сердечный друг, – говорю я, – хоть я и отношусь с благоговением к твоим дипломатическим талантам, всё равно это путешествие кажется мне авантюрой. Рискованной авантюрой.

Ар-Нель победительно смеётся, смахивает с кончиков пальцев воображаемые капли.

– Ах, Ник, меня ведёт Судьба, меня ведёт История, меня ведёт любопытство, неутолимое, как истинная страсть! А Господину Второму Л-Та неймётся потому, что хочется вписать имя в Звёздные Скрижали и доказать, наконец, всему свету, что именно он – Истинный Брат Государыни!

Юу фыркает.

– Вы не можете сказать ни единого слова, не воткнув в него иглу, Глубокоуважаемый Господин Ча! Иглы растут у вас прямо во рту или появляются откуда-нибудь изнутри?!

– Из глубины моей бездонной души, – заявляет Ча самодовольно. – Мой щедрый подарок существам, чей меч, увы, заточен лучше языка.

– Ничего себе! – возмущается Юу. – Как бы вам не зарезаться собственным языком, Ча! Будьте осторожны с таким острым предметом во рту – а мне хватит и клинка, я считаю.

– Мой дорогой Второй Л-Та, – говорит Ар-Нель невыносимо покровительственно, – я полагаю, что пути Судьбы неисповедимы. Каждый человек по воле завистливого рока может лишиться свободы, оружия, друзей, родины, Небеса знают, чего ещё – но его отточенного разума не отнимет никто.

– О, ваш разум – грозное оружие, – ворчит Юу. – А к чему, позвольте спросить, вам веер на улице в начале четвертой луны? Вам душно, когда другим холодно, Ча? Или вы прикрываете веером ваше жало, как придворные дамы?

– Вы делаете успехи, милый друг, – кротко отвечает Ар-Нель. – Наши беседы идут вам на пользу – вы волей-неволей учитесь придавать речам смысл и наблюдать за людьми. В награду за это я сообщу вам… тайну, – и расширив глаза, добавляет утрированно-значительно. – Веер этот – очень важная вещь. Я намерен подарить его Львёнку Анну.

Юу пытается сдержать смех – и прыскает, как мальчишка.

– Он уже написал вам письмо с Официальным Вызовом на поединок?

– Нет, – отвечает Ча невозмутимо. – Но – как знать, друг мой, как знать…

Анну подходит к нам как раз на этих словах.

– Что – знать, Ар-Нель? – спрашивает он.

– Возьмёшь ли ты у меня веер, мой драгоценный, – говорит Ар-Нель как ни в чём ни бывало. – В память о последнем дне в Тай-Е. Ты теперь можешь прочесть стихи, которыми я его надписал.

Анну берёт веер из его рук, неловко раскрывает.

– Суха-я ветвь рас-цвела… от теп-ла твоих рук… Пес-ки напоим во-дой… Постро-им… лест-ницу в Небо… – читает он тихо, ещё по слогам, но уже довольно связно. И поднимает взгляд от веера на лицо Ар-Неля. – Ты, Ар-Нель, ты снова меня дразнишь.

Ар-Нель качает головой.

– Нет. Мы завтра уезжаем – я хочу, чтобы у тебя что-нибудь осталось на память о Тай-Е.

Анну пытается скопировать надменно-снисходительный тон Ча:

– Вот это? Тряпочка эта? Я бы тебе меч отдал…

Ар-Нель ожидаемо хватается за слово:

– Отдай.

Анну тянет свой гнутый тяжёлый клинок из ножен. У Юу приоткрывается рот от безмерного удивления:

– Ох! Южанин, ты вправду ему меч отдашь?! Свой?!

Анну ухмыляется.

– Не просто так. В обмен. На это, – и показывает на церемониальный меч Ар-Неля, с рубиновоглазой собачьей головкой на эфесе – Сторожевым Псом Государя.

Юу смеётся.

– Вас, наконец-то, поймали за ваш отточенный язык, Ча! Отдадите меч Вассала? Дело-то пахнет государственной изменой!

Ар-Нель безмятежно улыбается, обнажает клинок – по безупречному лезвию вытравлены веточки цветущей акации – и протягивает его Анну на раскрытых ладонях.

Миг оба держат в руках чужое оружие. И вдруг Анну гладит лезвие северного меча ладонью, с силой нажав – капает кровь.

– Будем меняться снова, Ар-Нель? Этот меч – он мой кровный брат.

Юу поражён пуще прежнего. Ар-Нель с мечтательной миной режет левую ладонь южным клинком, размазывая кровь по лезвию.

– Клянусь Небесами, Анну, это было прекрасно, – говорит он оттаявшим тоном, возвращая оружие владельцу. – Ты поэт, друг мой.

Анну касается лезвия губами, то ли целуя, то ли слизывая кровь Ар-Неля.

– Теперь я не смогу тебя убить, – говорит он с комичной печалью. – Это железо – оно твой родственник теперь.

– Оставь, Анну, – смеётся Ар-Нель. – Моей крови «это железо» уже пробовало, – и как всегда конфузит Анну парадоксальным ходом мыслей. и брошек на нём килограмма два, ета в один рукав, длинная прядь выбивается из косы.

– Видит Небо, тошно смотреть! – презрительно говорит Юу и морщит нос. – Все эти дикие красоты оттягивают момент истины – а момент истины в том, что кому-то придётся проиграть. На этом мир стоит, Уважаемые Господа, вам не удастся обмануть богов.

Анну хмурится. Ар-Нель останавливает его взглядом – между ними установилось почти телепатическое взаимопонимание.

– Мой дорогой Второй Л-Та, – говорит Ар-Нель, – мы с Львёнком – люди долга, вассалы своих господ. Над нами – прирождённая предопределённость, которая велит запирать чувства в душе. Перед нами лежит бесконечная дорога… возможно, когда-нибудь… в конце пути… Но сейчас мы не можем позволить себе давать волю страстям.

– Попросту вы интересуете Анну лишь до тех пор, пока ваш меч при вас, милейший Господин Ча, – язвит Юу. – Что же касается его самого, то прочувствованная речь для солдат вряд ли убедила самого Уважаемого Господина Львёнка пережить метаморфозу и рожать детей, если от него отвернётся его Творец.

– Болван, – спокойно говорит Анну. – Я сто раз мог умереть. Меня сто раз могли продать. Я мог быть рабыней, меньше, чем рабыней, я мог быть совсем ничем. Я не Львёнок Льва, за мной не послали бы послов. Я ничего не боюсь. Мы дойдём, мы победим… и тогда я выбью из рук Ча его красивый меч.

– Если на то будет воля Творца, – небрежно замечает Ар-Нель, смешит и сердит Анну.

– А ну вас! – бросает Юу в сердцах. – Я отправляюсь к Государыне, а вы можете пререкаться до самого вечера. Ты со мной, Ник?

– Мне надо собираться в дорогу, – говорю я.

Это – правда. У меня ощущение, что ничего толком не готово. Сегодня из приграничной крепости Ич-Ли приехала та самая девочка, которая когда-то была ординарцем Маленького Львёнка; Элсу ждал свою подругу, больше нас ничего не держит при дворе в Тай-Е. Я отправляюсь в Лянчин с Львятами, которые затеяли то ли бунт, то ли путч. За две последних недели они не отправили на юг ни одного гонца, зато оттуда им привезли несколько писем. Лев беспокоится; чтобы его беспокойство не зашло слишком далеко, нам надо торопиться.

И при том – удивительно, насколько мне не хочется уезжать.

Я всё понимаю. Все – и Этнографическое Общество, и КомКон – дали добро, моё присутствие и влияние на юге одобрено аж самим Рашпилем, который, кажется, куратор комконовской программы на Нги-Унг-Лян… и мне всё равно не хочется.

Мне прямо-таки отчаянно не хочется покидать друзей, которые стали мне почти роднёй за этот суматошный год. Жаль навсегда оставить Государыню Ра с её горячими вспышками милосердия и жажды справедливости, слишком детскими для прагматичного двора. Жаль расстаться с Государем, умницей Вэ-Ном. Господин Ки-А, капитан де Тревиль, только-только начал мне более или менее доверять… Придворный Гадальщик Ун-Ли так и не успел познакомить меня с благородной вдовой – зато подарил на счастье крохотный ножик в чеканных ножнах, на шее носить… Учитель Лон-Г, видный учёный-естествоиспытатель, ещё немало мог бы рассказать о своей прославленной теории внутриутробного изменения тел людей и животных в зависимости от правильности метаморфозы матери и её питания… Я никогда не увижу новорождённого младенца Сестрички Лью и Господина Первого Л-Та, с ребятами даже попрощаться не удастся, они уехали в деревню. Наконец, меня всерьёз огорчает предстоящая разлука с Ри-Ё, моим пажом – но Ри-Ё я намерен передарить своё дарёное Государем поместье. Не то, что это поможет ему в его любовных делах – но у него будет кое-какое положение; его матери и братишкам нужен свой дом взамен потерянного.

У меня то состояние, какое случается у этнографов во время долгой удачной миссии: Тай-Е кажется мне домом, жители Столицы и окрестностей – своими… На душе смутно и печально, короче говоря.

Я с тяжёлым чувством вхожу в свои апартаменты во Дворце. Ри-Ё в рубахе с закатанными рукавами и коротких штанах, босой, затягивает ремни на седельных сумках. Поворачивается ко мне.

– Ваши рукописи – упаковал, Учитель, – говорит он. – Но чистая бумага и тушечница – вот тут, в самом верху, в отдельной коробке. Я сразу достану, как попросите.

– Ри-Ё, – говорю я, – ты не достанешь. Ты заберёшь мать с братишками от родственников и переедешь жить в поместье Э-Тк. И не глупи ты, ради Небес! На юге вот-вот начнётся заваруха.

Ри-Ё слишком готовно кивает.

– Да, Учитель, я знаю, знаю. Весь двор об этом болтает. И вы меня, пожалуйста, простите – я, конечно, не отпущу вас одного. Вы мне всё это время были как Отец, я не могу вас бросить в таком деле – я ж себе не прощу, если вас убьют.

– Думаешь, я не справлюсь без тебя? – спрашиваю я несколько сердито. – Хочешь, чтобы я лишил твою мать старшего сына просто так?

Ри-Ё улыбается.

– Учитель, вы вернули моей Маме Старшего Сына просто так! Что бы со мной было, если бы не вы! Я не прощу себе, если с вами что-то случится. Короче, простите, я очень виноват, но я написал Маме письмо. Я послал ей все мои наличные деньги, кроме кое-какой мелочи на дорогу, и сообщил, что уезжаю с вами. Чтобы она сожгла цветы Отцу. Чтобы он замолвил за меня словечко в Обители Цветов и Молний.

И смотрит на меня преданными щенячьими глазами. Не могу я злиться на него всерьёз! Стыдно признаться, но я рад, что Ри-Ё со мной напрашивается – друзья в непростых обстоятельствах на вес золота. Маленький паршивец, похоже, это замечает.

– Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, Учитель, – частит он. – Мама ведь получила посылку, ну, ту, которая от Сборщика Податей – помните? – Господина-Меч-Ржа-Съела! Мои не бедствуют. Мама в последнем письме писала, что Второй уже пытается меня заменять… Учитель, позвольте мне, во имя Земли и Неба, спину вам прикрыть, если что? Мама, знаете, тоже молится за вас…

– Подхалим, – ворчу я. Весь запал ругаться прошёл.

И он, моментально сообразив, что его дело выгорело, сияет, как надраенный пятак.

– Ну так вот. Я вашу торбу с травами не трогал, Учитель, как вы велели, вы её сами уложите, а наши чистые рубашки – вот тут…

Я смотрю, как он болтает и показывает, что куда положил, и чувствую самую искреннюю благодарность. Вот вам и нги-унг-лянская отстранённость… мой Ри-Ё вполне искренне любит совершенно деревянного в смысле эмоций, уродливого и чудаковатого старого хрена. Милый ребёнок…

За мной заходит волк. Мне надлежит взглянуть, как себя чувствует любимая рабыня Львёнка Эткуру: лейб-медику Государя Эткуру не доверяет. Я иду к лянчинцам.

Мои друзья-заговорщики – в нервном раздрае, как всегда в последнее время. Разве что – нынче заметнее, потому что отъезд близок. Анну прохаживается по комнате – не сидится ему на месте, имей он хвост – повиливал бы. Элсу шепчется со своей девочкой, оба – напряжены и встревожены. Эткуру хохлится; за прошедшие две недели он осунулся, у него под глазами синяки, лихая вальяжность пропала. Он рывком повзрослел на десять лет. Ви-Э его жалеет, едва ли не больше, чем он её.

Ви-Э здорова на удивление. За две недели её метаморфоза почти закончена, она не только встаёт с постели, но и ходит, довольно бодро. Утверждает, что страсть Эткуру вылепила её, как огонь придаёт форму стеклу. Сама же относится к своему господину покровительственно-нежно, как к младшему, сюсюкает изо всех сил, называет «миленький» и «солнышко», не спорит, уступает – но не как рабыня, а как старшая сестра. Во время метаморфозы, кажется, как-то лихо изощрялась по ночам: Эткуру слишком смущает вопрос, как себя чувствует его подруга – он отводит глаза и бормочет в сторону с оттенком опасливого восхищения: «Она, знаешь, Ник, слегка сумасшедшая!» – а Ви-Э хихикает.

Видимо, Ви-Э – действительно вышесредняя актриса. По ней абсолютно не видно, как её мучает метаморфоза; свежа, как роза. Как-то я улучил минутку спросить, чем Эткуру так сподобился – Ви-Э сказала: «Ну что вы, Господин Вассал! Он же – один, мой выигранный мальчик… Он – мой настоящий. Его ведь могло бы и не быть, вы знаете, – и добавила тоном щедрого признания заслуг, – и хороший боец, кстати». Называет она себя Кошкой Льва – Эткуру это смущает, смешит и льстит.

Ви-Э не даёт Эткуру пасть духом. Если бы не она – Господин Посол сорвался бы в депрессию. Он постепенно осознаёт всю катастрофичность собственного положения в подробностях – и ему плохо от этого. Если Анну рвётся в бой, то Эткуру боя совершенно не хочет. Он даже пожаловался мне, очередной раз надравшись в хлам – больше всего его порадовало бы чудо, позволившее жить как всегда, но лучше. Забыть предательство Льва Львов, как кошмарный сон, вернуться во Дворец Прайда, развлекаться, участвовать в спаррингах, смотреть на жонглёров, скачки и собачьи бои – а в виде дополнительной радости любить Ви-Э. И чтобы Анну был в свите, и чтобы Элсу тоже был где-то поблизости – и чтобы всем было весело.

Эткуру страшно представлять себе, как он будет обвинять Льва. И он понимает, что нельзя не обвинять – иначе вся его компания пропала. И он боится ада – когда рядом Ви-Э нет. Когда Ви-Э рядом, она Эткуру убеждает, что он – праведник.

Ви-Э по отношению ко всяким божественным делам настроена, как многие жители Кши-На, скептически. В богословские споры с лянчинцами не лезет, но их веру, кажется, тихохонько не одобряет. Во всяком случае, сейчас я слышу, как она говорит:

– Ну как ты можешь Творца прогневить, миленький? Если ты прав?

– А мы с тобой такие безнравственные, – говорит Эткуру печально. – У тебя лицо до сих пор без моих знаков, мы с тобой спим в одной постели… и оно так и дальше будет, я не могу раскаиваться… поэтому Творцу не интересно, что я прав.

Ви-Э, одетая в расписные северные шелка, лежит у него на коленях и обнимает за талию:

– Знаешь, солнышко, – говорит она задумчиво, – не то, чтобы ты ошибался, но мне кажется… Творец так стар, мудр и благостен – неужели он не отметит того, кто за справедливость, из-за его постельных дел? Это ж всё равно, что подглядывать за детьми!

Эткуру отвешивает ей подзатыльник, совершенно, впрочем, беззлобно, и спрашивает меня:

– Ник, может, ей ещё вредно ехать? А?

– Как ты себя чувствуешь, Ви-Э? – спрашиваю я, точно зная, что она ответит. И она тут же выдаёт именно это:

– Могу рубиться на мечах, скакать верхом на диком жеребце и жонглировать зажжёнными факелами!

– Ты о себе не думаешь, – хмуро возражает Эткуру. – И обо мне не думаешь. Вот умрёшь – а я тебя даже в аду не найду, язычницу…

– Знаешь, что мне сказал Юу из рода Л-Та, брат? – говорит Анну останавливаясь. – Не надо оттягивать момент истины. А истина в том, что нам придётся ехать и всё менять – или надо просить у Снежного Барса милости и проситься к Нику в деревню. Чистить хлев его поросятам за миску похлёбки. Потому что грош нам цена тогда.

– Анну, – говорит Ви-Э с тихой укоризной, – Эткуру же не за себя боится!

– Ты точно оправилась? – говорит Эткуру. – Если да – то мы едем завтра, – и глубоко вздыхает.

Он не может допустить, чтобы Ви-Э считала его нерешительным мямлей или трусом. А Ви-Э не одним мускулом не показывает, что считает. И Эткуру пытается сделать себя Львом, победить в себе Львёнка – с некоторым даже успехом.

У него хватает духу приказать:

– Анну, скажи волкам, пусть собираются в дорогу. Мы уезжаем на рассвете.

И Анну ни звуком не даёт понять, что северяне уже готовы. Просто кивает и идёт к волкам.

Анну настроен победить или умереть. А Львятам Льва хочется жить – и хочется, чтобы жили их подруги. И надо как-то держать над собой небо, которое вот-вот совсем рухнет.

Я им сочувствую. Я надеюсь принести им какую-то пользу. И это несколько прибавляет решимости мне самому. Я иду заканчивать сборы.

А день такой голубой и пронзительно-ясный, как бывает только на севере в середине апреля…

* * *

Кирри кормил козлят.

Новорождённые козлята копошились в пыли у вымени козы, а Кирри поднимал их по очереди, чтобы они могли пососать молока. Приплод коз на сей раз оказался вполне приличным – и у Кирри уже успели онеметь руки и затечь спина. Он держал очередного козлёнка – пыльный, тёплый и влажный комок, пахнущий едкой козьей мочой, пылью и молоком, и изо всех сил мечтал покончить с домашней работой и сорваться в вельд.

Бить сусликов – мелькнуло воспоминание о жареной на углях суслятине с расплавленным козьим сыром, от чего на миг резко захотелось есть. Лежать в траве, жёсткой и колючей от летнего зноя, под полупрозрачной тенью зонтик-дерева – следить, как мураши режут челюстями-клещами травинки и тащат их в свой глиняный дом, высоко поднимая над головой, как штандарты. Подраться с кем-нибудь из двоюродных братьев. Ощутить себя свободным. Только вряд ли это удастся.

Закончишь это дело – мать найдёт другое.

Тоненькое блеяние голодных козлят одновременно раздражало Кирри и вызывало его жалость. В конце концов, эти бедные тварюшки не виноваты, что сын их хозяина голоден, устал и хочет бегать – им самим надо есть, а есть самостоятельно – слишком тяжёлая для таких крошек работа.

Кирри думал о своём будущем. Думал о ребятах из других кланов, с которыми встретится в Доброй Тени – и улыбался. Детство закончится – и всё, наконец, решится. Вместе с детством закончится и это нудное рабство, существование на побегушках, неизбежная грязная работа, на которую обречён любой не определивший себя подросток.

Победить – стать Воином. Получить вымечтанный стальной клинок, сияющий на солнце, как солнце. Свобода, охота, дальние странствия… прислушивающиеся Старейшины… Подруга, любовь… может быть – великие битвы, и уж точно – песни и страшные истории у костра в ночном вельде. Благодать лучезарная.

Проиграть… сказать по совести – тоже не так плохо. Стать Матерью. Украшать себя, чем захочется, принимать подарки, возиться с маленькими детьми – дети такие милые… Воины будут уступать дорогу, когда несёшь корзину, будут уступать возможность первой напиться, когда после долгого пути встретился колодец…

Главное – в любом случае до тебя будет дотрагиваться та… или пусть даже тот, кого ты полюбишь. Прикасаться, обнимать, заплетать твои косы, гладить руки, лизать уголки губ… Прикосновений иногда хотелось до ощущения голода или удушья, затрещины и пинки, полученные в драке, казались нежными, а за ласку матери Кирри отдал бы несколько дней жизни. Безнадёжно. Никто не прикасается к подростку вообще, а уж нежности с подростком во Времени – и вовсе полугласное табу. До поединка живёшь, как изгой… Эх!

Скорей бы уж. Кирри вздохнул. Большая неудача – уже чувствовать себя взрослым, когда до праздника Великого Выбора в Доброй Тени ещё две луны… И эти две луны – ты как маленький. Едва выкраиваешь время на торопливые спарринги с братьями – и кормишь козлят, чистишь хлев, драишь котлы, замешиваешь тесто для хлеба, таскаешь воду, лепишь и сушишь кизячные лепёшки на растопку, таскаешь воду, собираешь семена травы-хибиб, лущишь и растираешь их в муку, таскаешь воду, таскаешь воду – пока не ошалеешь от всего этого. Блажен день, когда работы сравнительно немного и можно удрать ловить сусликов и играть в вельде! Чаще у тебя к вечеру нет сил ни на что – добраться бы до постели, которая – вытертая подстилка из двух сшитых вместе козьих шкур.

А клан обосновался у реки Хинорби, козы пасутся по ранней траве, подростки режут и сушат эту траву впрок, для времени, когда беспощадное солнце сожжёт всё живое до корней – а взрослые судачат о чём-то, недоступном разумению Кирри. И остаётся только жалеть о прежней стоянке клана, около рощи инжирных деревьев – потому что больше всего на свете Кирри любит мёд и инжир, но это невероятно редкая радость…

Размышления Кирри прервала суматоха в посёлке. Верблюды шли – колокольцы звенели серебряной россыпью, обещая что-то прекрасное; приехал купец из дальних мест.

Мука мученическая была – докормить ещё двоих блеющих оглоедов. Сосали бы быстрее – весь посёлок наверняка уже собрался на площади у Отца-Матери, глазеет на товары, на диковинную невидаль из дальних краёв, слушает рассказы… И когда последний козлёнок, наконец, задремал, выпустив изо рта сосок козы, Кирри торопливо сунул его под брюхо матери, а сам сорвался, как ветер.

Бежать – стоило.

Купец приехал из Лянчина. Из страны за полосой Песков. Из самого Чанграна – великого города, который всегда стоит на месте. Это сказка – там каменные дома, громадные, как горы, до самого неба, изукрашенные стеклянными и железными цветами, там у каждого подростка – стальной меч, башмаки, рубаха из невозможной ткани, солнечной насквозь, в сияющих узорах, ожерелья из самоцветов… Там – возможно всё, ну – всё! Любые чудеса. Это все знают, хоть никто там не бывал – от купцов и разного бродячего люда.

Сам купец – так себе человек. Был бы свой, Кирри сказал бы – никто. Ни мужчина, ни женщина, хотя уже взрослый – это неприятно, даже противно. Как-то не очень понятно, как это может случиться – будто человек отроду болен или так и не повзрослел и не определился. Но купец – лянчинец, мало ли, как у них, лянчинцев, бывает, может, даже такому Отцом-Матерью забытому бедолаге в сказочной стране тоже можно всё, что захочется. Вот такой уж он был мудрёный – лицо стёртое, то ли детское, то ли старческое, зато одежда сплошь в узоре из золотых сияющих полос и зелёных, золотом же отороченных листьев, и пояс чеканный, в самоцветах, и кривой меч на поясе – стальной, а на голове золотом шитый платок под чеканным обручем. Так себе человек – а одет красавцем. И всё улыбался и улыбался – видно, ему было вовсе не плохо от того, что он – никто.

Но его свита – воины, все в горящем под солнцем железе: на куртках – стальные плашки, на штанах, закрывая естество – кованные собачьи морды, а на поясах – мечи и кинжалы, а за спинами – ружья. И его воины считали своего купца важной птицей, воины его слушались беспрекословно. Снимали по его жесту с верблюжьих шкур седельные сумки, а из сумок вынимали сокровища: железные мечи, ножи, стилеты, упряжь в медных бляшках, стальные иглы, тонкие, как шипы на разрыв-траве, и гранёные, потолще, в разукрашенных коробках, а главное: порох, пули, дробь, ружья и пистолеты…

А зеркала, бусы из стекла и самоцветов, гранёные бутылочки с благовониями, ткани, как разноцветные потоки – это само по себе. Прекрасно, но не сказать, чтоб необходимо – не вода в песках. Хотя Кирри, конечно, глазел на всё подряд – когда ещё увидишь такое невероятное богатство?!

Впрочем, все глазели. На железо тяжело не смотреть. От золота ещё можно отвернуться, но от стали – нет, сталь притягивает взгляд. Хочется любоваться, трогать, хочется, чтобы эта чудесная рукоять стала одним целым с твоей ладонью… даже если у тебя есть стальной нож, всё равно хочется ещё, а уж если нет – желание вовсе нестерпимо. Все семьи, входящие в клан, вытащили самое ценное, чем богаты: бурые корешки нимс – «убийцы усталости», которые жуют воины в долгих переходах, горшочки с «любовью песка», песчаный жемчуг, ножи из вулканического стекла – пронзительно острые лезвия, прекрасные в своём роде почти как железо, хоть и хрупкие, плетёные пледы из козьей шерсти, чёрно-синюю переливчатую чешую драконов вельда, шкуры львов и черепашьи панцири… Кирри в застенчивой печали только провожал глазами прекрасные вещи, исчезающие в седельных сумках купца или уносимые родичами в кибитки; у него-то ровно ничего не было.

Ты – подросток, ещё не совсем человек. Тебе ничем владеть не положено. Даже думать забудь. Затрёпанная рубаха из грубого холста, который ткут из волокон травы хум, да такие же дерюжные штаны по колено – больше ничего нет и до Доброй Тени не предвидится. Даже башмаки подросткам носить не полагается – смотри под ноги, обходи колючки, привыкай к обжигающему жару песка… Кирри обхватил себя руками за плечи, вздохнул. Только взрослым – житьё на свете, или уж совсем малышам, пьющим молоко, которых нянчат матери и которым можно играть дни напролёт, пока для работы силёнок маловато.

Как-то само собой оказалось, что дети и подростки стоят в сторонке, пока взрослые торгуются. Даже локтями с братьями тыкаться не хочется; все видят – а что изменишь? Снугги крутит кончик косы между пальцами, Хэтти грызёт сухую травинку, Энгли облизывает губы – все думают примерно одно и то же.

Сокровища – не для подростков.

А Лодни тронул щёку Кирри пальцем – повернул голову к себе:

– Кирри, а вон те – кто?

Кирри оглянулся. Трое чужих подростков тоже стояли в сторонке, но с другой стороны. И эти чужаки были в башмаках из мягкой козлиной кожи, с цветными ожерельями на шеях и вообще – вызывающие ребята. Смотрели на местных свысока, как небожители.

Наверное, Кирри не посмел бы спросить, но купец сам на него посмотрел. И улыбнулся, как мало кто из взрослых улыбается подростку – придал Кирри храбрости.

– Скажи, почтенный человек, – спросил Кирри, преодолевая робость, – а вот те, что они за люди? Ведь это не твои дети? Ведь у тебя детей быть не может? Ведь это не лянчинские парни?

А купец взял с тюка горсть бус, игравших в солнечном свете цветными искрами, и подошёл ближе. Выбрал одни, из мерцающего синего и зелёного стекла, протянул:

– Ясные глаза, нежная кожа, руки сильные, гибкое тело… Возьми, не бойся – это подарок. Ничего взамен не надо.

Бусы Кирри взять не посмел – врежут за такие подачки от чужака, хуже, чем за неповиновение – но шагнул вперёд. А купец продолжал:

– В Лянчине – всего вдоволь. Лучшая сталь там нипочём, самый последний человечешко носит закалённый клинок. Все, знаешь, живут в каменных домах – не вашим тряпичным лачужкам на колёсах чета. У каждого дома – сад, в саду растёт инжир, винные ягоды, т-чень, а плоды-то как мёд: везде родники, фонтаны… не то, что вон та паршивая речушка, в которой, кроме грязи, рыба-костоглод да плотоядные пиявки! Одно плохо – все кланы в Чангране в родстве между собой. Мало юношей из дальних мест. Благородным молодым людям не с кем сразиться – как бы не оказался братом. Вот ребята из Песков и вельда и путешествуют со мной в поисках судьбы. Не каждого, конечно, возьму – лянчинские-то юноши тоже не вам, кочевникам, чета… но вот тебя бы взял.

Кирри стоял, оцепенев, не веря ушам – пока отец не взял за плечо и не отодвинул с дороги.

– Ты что это, – сказал, – почтенный человек, сбиваешь мальчишек с толку? Ещё не хватало им тащиться невесть куда… Нори-оки, жителям вельда, от Отца-Матери положено жить в вельде. Да и как они, дети вельда, там обернутся, в каменном городе-то? Что они знают? Они и язык-то ваш понимают еле-еле…

Купец улыбнулся сладко.

– Будто для любви язык так уж нужен… Когда звенит сталь и стучат сердца, можно и помолчать – а потом объятия быстро научат объясняться. Да и что вы теряете? Всё равно все нори-оки в Середине Лета встречаются в распадке Добрая Тень: если парень выиграет бой – так приведёт девчонку в ваш клан, но если проиграет – вы его даром потеряете. Что, не так?

Взрослые даже торговаться перестали, прислушались. Оно так часто бывает. Приезжает человек из дальних стран, рассказывает о всяких чудесах, кто-то уходит с ним – что такое подростки для клана? Ещё не члены клана – уже не милые дети, которых все любят. Кто вспомнит ушедшего подростка? Даже мама и отец не выкажут печали – ты ушёл и был убит в Доброй Тени, ты проиграл, стал чужой Матерью… ты ушёл искать сказочных мест и пропал.

Подросток – как щенок. Он не на привязи. Он ничей. Ему запахло – он убежал. С ним случилась беда – сам виноват. Лишь бы не нарушал законов клана, лишь бы повиновался и работал, пока не пришло его время, но когда время пришло, подросток – перекати-поле.

Взрослые обсуждали тех, кто ушёл и исчез, не называя имён. Какая разница, как звали потерянных подростков? Какая разница, что с ними стало? Эти, потерянные, были – неудача, неприятность, дань судьбе. Счастливцы возвращаются, приводят женщин, становятся настоящими, а несчастливцы – неизбежный отброс. К какому-то клану нори-оки они прибьются – но это уже не наше дело. Отрезанный ломоть.

В клане всегда слишком много подростков. От них всегда слишком много хлопот, они едят больше, чем хотелось бы, а работают хуже, чем хотелось бы. Чем подросток старше – тем он бестолковее; приходит его время – он становится рассеянным, витает в облаках, мечтает о чужаке, с которым скрестит клинки. У него подгорает еда, он теряет козу на пастбище, он валяется на пузе, вместо того, чтобы дело делать. Бросовое время в человеческой жизни – подросток.

Отец, впрочем, кажется, чуть-чуть огорчился бы, если бы потерял Кирри. Может, мама бы всплакнула тайком. Но у них ещё шестеро – не говоря о Мэдди, старшем, счастливце, Воине, который привёл жену. Что такое для большой семьи бедолага-Видги, имя которого не вспоминают уже третий год – и что такое Кирри, в конце концов? Ведь и Кирри может проиграть – и стать отцу и маме навсегда чужим.

А Кирри оглядывался по сторонам. На посёлок из кибиток, никогда не снимаемых с широких телег, чтобы песчаные змеи и скорпионы не заползли к спящим – лоскуты верблюжьих шкур на деревянных каркасах-рёбрах разноцветные, трёпанные-перетрёпанные… На козьи сараюшки – клок шкуры на четырёх палках, а под ним – огороженная пыль, смешанная с навозом. На унылых, тёртых нелёгкой жизнью упряжных верблюдов, флегматично жующих скудную колючку, и так уже обгрызенную. На деревянную статую Отца-Матери, почерневшую от времени и масла. На серый от солнца вельд, на детей, щенков и молодых коз, возящихся в пыли. На бурую, узкую и извилистую ленту реки Хинорби, воду откуда надо долго кипятить, чтобы не маяться животом – в которой и вправду живёт рыба-костоглод и плотоядные пиявки… откуда Кирри притащил и вскипятил столько воды, что и смотреть в ту сторону неохота…

Где-то за вельдом и песками – волшебный город Чангран…

– Вот, глядите, в какой одежде будет ходить, – доносился до слуха сквозь мечты голос купца. – С мечом из лучшей стали, да в каких ножнах! Солнце! Лепёшки из вашей травы-хибиб ему есть уж никогда не придётся – в Чангране каждый день мясо едят, мёд, а мука для лепёшек там уж не из бурьяна, какой растёт в вельде… Да, и вот что. Мне-то важные люди будут дарить подарки за поединки их детей с теми, кто точно не родня – так и я вам подарю, мне не жаль. Гляди, почтенный человек: вот меч – твой. Да ещё – ружьё с сотней патронов, новое ружьё, такие нынче и в Чангране-то не у всех…

Вот когда Кирри понял, что он и вправду может увидеть сказочные страны наяву – когда его отец примерял меч к руке, а родичи рассматривали ружьё, с которым можно идти и на дракона, и на льва! Купил лянчинец для Кирри свободу.

Только на душе было как-то странно и смутно: то ли тревожно, то ли счастливо. А мама сказала: «Всё равно ещё никому не удавалось удержать от безрассудств подростка в возрасте», – но не дотронулась. И Кирри, который неистово надеялся, что она дотронется и, может, обнимет – чтобы захотелось остаться, ждать две луны до битвы в Доброй Тени – только вздохнул и решил.

Окончательно.

Родня и соседи судачили. Дядя Шидли предлагал купцу взять в Чангран своего Хэтти, но купец отказался. Тётя Оми болтала, что чужаки, может, и убивают нори-оки, просто для забавы – но её мало кто принимал всерьёз: зачем дарить меч, на который можно купить десяток верблюдов, чтобы потом убить того, чью жизнь на меч выменяли? В чём корысть?

А купец дал Кирри башмаки – и надел на его шею то самое ожерелье. И смотрел как-то странно, будто жалел, что стар и никто, что не может скрестить с Кирри клинка. С восхищённым сожалением, как-то так. И компания небожителей из другого клана нори-оки, парней, которые могли бы стать соперниками Кирри в Доброй Тени, перестала коситься.

Что ж теперь… мы поедем в сказочный город, где всё – небывалое. В рай на земле. И нас ждёт обыкновенный выбор – после боя. Только драться будем со сказочными юношами, теми, кто лучше, умнее, красивее, чем наши. Так думал Кирри, когда один из воинов – охранников купца – подвёл ему осёдланного верблюда.

Даже ради того, чтобы просто увидеть чудеса, есть смысл покинуть клан. Но если бы мама обняла на прощанье – на душе было бы легче.

Караван купца шёл вдоль горной цепи, тянущейся мимо вельда, клином врезающейся в Пески.

Четверо подростков нори-оки во время пути жили, как в сказке или во сне. Купец добавлял финикового мёда в их травник. Воины улыбались и говорили забавные глупости. Нори-оки вместе с лянчинцами ели неизречённого вкуса кашу из розоватых зёрен, в которую клали целой горстью кусочки вяленого мяса, а щепоткой – какие-то остро и чудесно пахнущие бурые семена. Им дали попробовать вина – невероятного, запретного и прекрасного зелья. Купец позволял подросткам говорить, сколько влезет! Говорить в присутствии взрослых! В присутствии мужчин! Кирри и его новые приятели болтали день напролёт и расспрашивали обо всём, что приходило на язык.

А ещё лянчинцы рассказали Кирри, что он хорош собой.

Это никогда не приходило ему в голову. По детской глупости своей Кирри не делил людей на красивых и безобразных, те, кто окружал его, казались естественными, как вельд: Хэтти с родимым пятном на щеке, тётя Оми, когда-то давно лишившаяся трёх пальцев левой руки, отец, схватившийся с львом, переживший это и с ног до головы покрытый шрамами, Сикми с широким тёмным рубцом от лба до самого подбородка… Их внешность не диктовала отношения к ним. Красота становилась волнующей силой, только когда Кирри думал о незнакомцах в Доброй Тени. А купец ворковал, как горлица по весне:

– Хорошенький Кирри, взгляни в зеркало на своё личико… представь, как будешь выглядеть в лянчинской одежде, жемчужинка песчаная… Ты не мёрзнешь по ночам? Если вдруг – скажи мне, я дам тебе попону…

– Я не похож на лянчинца, – говорил Кирри, смущаясь от того, что его хвалят в глаза, да ещё и подозревают в слюнтяйстве. – А вдруг я не понравлюсь парням из твоего рода, почтенный человек?

Купец хихикал, развязывал маленькую торбочку, вынимал пузырёк тёмного стекла, капал зеленоватую каплю на запястье Кирри и растирал – пахло прекрасно, терпко-сладко.

– Ты у нас – заглядение, Кирри. Цветочек вельда. Не думай даже, тебя стоит увидеть, они все будут на тебя смотреть, – мурлыкал купец, а остальные нори-оки смотрели на Кирри с некоторой даже завистью.

Кажется, так думали и воины. Хмурый Тоху с волосами, обстриженными очень коротко, похожими на шёрстку, а не на волосы, улыбался лишь тогда, когда его взгляд падал на Кирри. Гинору, посматривающий на нори-оки с высокомерным, почти презрительным видом, рядом с Кирри смягчался, а Халиту, высоченный, с низкими бровями и жестоким лицом, подарил Кирри удивительную вещицу – тонко кованных из серебра скорпиончиков, каждый – не больше стручка хибиб-травы, соединённых несколькими звеньями широкой цепочки.

Кирри сконфузился до слёз, когда Халиту положил ему в ладонь такое сокровище. Хотел вернуть – но воин шлёпнул его по руке:

– Оставь себе, дурачок из вельда. Это – Стрелы Творца, они тебя от беды охранят, бродяжка ты нелепый.

Странный человек был Халиту. Взгляд злой, слова – и того хуже, а сам, пожалуй, добрый. Беспокоился, что Кирри с непривычки будет непросто в Чангране. Кирри слышал краем уха, как Халиту говорил купцу на вечерней стоянке, вполголоса:

– Пощадил бы красавчика, Кинху… редкое дело – такая искорка, отрада глазам… не жаль?

А купец только хихикал, как всегда:

– Вот в том и дело, Халиту! Бродяжка-то – чистое золото. Что жалеть? Пусть бы без пользы пропал у себя в вельде? Грязные безбожники, живут по колено в дерьме, поклоняются мерзким идолам… тьфу, нет на них погибели!

Это Кирри уже понимал. Лянчинцы не любили Отца-Мать, называли идолом и лжебогом, говорили, что не может так быть – чтобы бог породил мир сам от себя, сам в себе зачав. Даже Халиту плевался, когда слышал, как кто-нибудь из нори-оки клянётся Отцом-Матерью – так раздражался.

Лянчинцы говорили, что верить в Отца-Мать плохо. От этого у нори-оки и нет больших прекрасных домов, блестящих тканей и чистой воды. Это потому, что настоящий Творец, который только Отец, как на свете повелось, сердится, не даёт нори-оки ничего хорошего.

От разговоров о богах у Кирри голова шла кругом. Чтобы не злить хорошего человека Халиту, Кирри пообещал ему верить в Творца и по вечерам стоял рядом с Халиту на коленях, глядя на звезду Элавиль. Верить в Отца-Мать он, правда, не перестал – но чем больше богов смотрят на тебя и принимают в тебе участие, тем тебе легче живётся.

Вдруг Творец так и будет всё время сердиться на Кирри? Тогда Отец-Мать его защитит. Нельзя же остаться совсем без защиты.

Халиту очень нравилось, что Кирри смотрит на звезду лянчинскогобога и что носит скорпиончиков, прицепив к бусам. Когда вельд сменился песками, Халиту уже вёл себя, как старший родич, только куда мягче. Сказал как-то:

– Я бы отвёз тебя к себе домой, дурачок… жаль, денег мало, не могу. Грустно это всё.

Кирри пообещал, чтобы его утешить:

– Мы ещё увидимся, когда я буду жить в Чангране, – и не утешил.

В Песках двигаться стало тяжелее. Злое солнце палило тут безжалостнее, чем в вельде; ничего не росло и не могло расти на этой мёртвой недоброй земле – лишь какие-то чёрные кривые палки редко-редко торчали над белёсыми волнами барханов. Даже верблюдам было горячо ступать в раскалённую песчаную кашу своими трёхпалыми мозолистыми ногами. Только змеи приподнимали песок быстрыми движущимися холмиками, сновали в его жаркой толще, как рыбы в воде.

Караван прижимался к горам. В скалистых предгорьях встречались источники – и каждый источник вызывал острейшую радость; вода в мире, высушенном до отвратительного скребущего шелеста, казалась каким-то невозможным чудом. Кирри плескал воду в лицо, ощущая всей кожей её очищающий добрый холод. Халиту научил его облизывать в дороге палочки соли, чтобы выпитая вода не уходила с потом слишком быстро – и Кирри был благодарен за это.

Пустыня виделась нори-оки враждебным и злым местом. Подростки из вельда еле сдерживали досаду; от сожалений, высказанных вслух, их удерживал только мираж сказочного города впереди. Купец теперь дольше рассказывал о дивных красотах Чанграна по вечерам, пока готовился ужин – и волшебные дома, белые и воздушные, как облака, все в зелёных деревьях и пёстрых цветах, вставали перед внутренним взором засыпающих нори-оки, как наяву.

Кирри не боялся пустыни, потому что Халиту считал Пески своим привычным домом. В пути Кирри держал своего верблюда бок о бок с верблюдом Халиту – и лянчинец рассказывал ему о том, как в молодости воевал в Песках, в разных странах, не боясь ни жары, ни жажды, ни чужих солдат. Кирри слушал и слегка жалел, что Халиту слишком стар для поединка.

Именно Халиту и научил Кирри разыскивать родники среди камней. Кирри освоил эту хитрую науку так здорово, что во время очередного перехода первым заметил яркие пятна зелени между угрюмых серых и чёрных валунов.

– Эй, родник! – закричал он радостно и свистнул верблюду, соскользнув с его спины в мгновение ока.

– Стой, дурачок! – крикнул Халиту, но Кирри оказался у родника в три прыжка.

А в следующий миг тёмная тень мелькнула против солнца откуда-то сверху – и в голову, особенно – в глаз, врезалась пронзительная боль.

Удар боли был так силён, что у Кирри не хватило сил даже закричать. Он судорожно глотнул воздуха, который показался твёрдым и не проталкивался в грудь, и попытался схватиться руками за лицо.

Лицо было – не лицо! Что-то омерзительное, хрустящее, гладкое, с жёсткими волосками, впилось в левый глаз, в бровь, в волосы надо лбом, померещились мельтешащие кошмарные лапы – Кирри, содрогаясь от отвращения и дикой боли, потянул – боль усилилась до абсолютной нестерпимости, заволакивая мир кровавой пеленой, но мерзость осталась на месте.

Спустя бесконечное время подбежали воины. Халиту рванул это и ткнул ножом – Кирри почувствовал, как вместе с тварью от него – из него – выдирают кусок его собственной плоти. Очень хотелось заорать в голос, но боль стискивала зубы и выбивала дыхание.

– Прыгун, проклятье! – тоскливо сказал Халиту, и полуослепший Кирри увидел валяющуюся на песке тварь размером с две ладони: то ли паука со скорпионьим жалом, то ли скорпиона с паучьими мохнатыми лапами, без клешней, но вооружённого жвалами, как обсидиановые лезвия. Жвала и лапы твари заливала кровь Кирри, в них запутались пряди его волос, вырванные вместе с клочьями окровавленной кожи.

– Уходить отсюда надо, – сказал Тоху с отчётливым страхом в голосе. – Оборони Творец, лучше уж лев бы напал…

– Конец красавчику, – буркнул Гинору, приподнимая Кирри голову за подбородок, вызвав новый удар боли. – Яд…

– Да яд – не яд, какая теперь разница! – сокрушённо, почти в отчаянии воскликнул купец. – Искорка, говоришь, Халиту? Сглазил? Позарился на чужое? Да будь ты неладен!

Нори-оки остались у верблюдов, поодаль, видимо, в ужасе не смея приблизиться.

– Уходить надо, Кинху! – рявкнул Тоху в злости от страха. – Уходить отсюда, бросьте бродяжку, гуо с ним, сейчас другие твари наползут!

– Помирать бросите? – тихо и ужасно спросил Халиту. – Здесь? Где прыгуны водятся?

– Так ведь всё равно помрёт, – плаксиво пробормотал купец. – Что сделаешь-то? Яд ведь – и глаз-то… кому он теперь…

Гинору внезапно швырнул нож куда-то, куда Кирри, ослеплённый и оглушённый, еле держащийся на ногах, не посмотрел.

– Допрыгались?! – заорал Тоху в ярости. – Всё, уходим! Хватит! Они на кровь лезут, не понимаете, что ли?!

– Всё, уезжаем! – приказал купец. – Халиту, если жалеешь бедняжку – окажи ему любезность, перережь глотку, чтоб не мучился! Надо убираться, пока всех не пережалили!

Воины тут же положили верховых верблюдов, вскочили в сёдла в мгновение ока – и нори-оки не стали ждать второго приказа: ясно, смертельно перепугались… и Кирри, который слишком нравится лянчинцам, навсегда останется тут, в песке. Никому не помешает выбрать самого прекрасного партнёра для поединка, не будут смотреть на него все лянчинские юноши. Всё-таки, Кирри – и им был чужак.

Халиту помедлил.

Его товарищи уже тронули верблюдов в скорый шаг, а он всё стоял рядом, смотрел, как Кирри боится дотронуться до раны на голове – оставшейся на месте глаза.

– Беда… – пробормотал Халиту. Вытащил свой великолепный нож из узорчатых ножен. – К вечеру кончишься, несчастный ты дурачок… Прости меня.

– Халиту, – шепнул Кирри сипло, сжал в окровавленной ладони серебряных скорпиончиков, протянул вперёд, – не надо…

Умирать не хотелось. Умирать было страшно. Умирать было хуже, чем чувствовать сжигающие волны боли. Может, серебряные скорпиончики помогут против яда настоящей твари? Они же – Стрелы Творца, да?

– Халиту! – крикнули уже издали. – Скорее!

Халиту убрал нож, отцепил от пояса флягу с лянчинским вином.

– Беги отсюда, – сказал он, кусая губы. – Беги, пока можешь. Захочешь пить – выпей этого. Пусть Творец тебя сам берёт – я не стану. Вот такая уж я бессердечная сволочь.

– Не бросай меня, – еле выговорил Кирри – кровь в рот текла. – Пожалуйста.

– Нет, бродяжка, – сказал Халиту очень тихо. – Упаси тебя Творец не умереть в пути – в Чангране сам умереть захочешь. Прощай.

А чёрное и ужасное метнулось с камня, Халиту сшиб его на лету кулаком и раздавил – брызнула бурая и зелёная жижа. И Кирри не побежал, но побрёл прочь, еле видя дорогу сквозь кровавый туман и колышущееся марево пустынного зноя. Каждый шаг отдавался толчком немыслимой боли – но нельзя было останавливаться.

Взрослый ему приказал. Воин. Надо подчиниться. Подросток должен подчиняться взрослым.

Халиту и так… не убил. Потому что Кирри попросил. Этого – слишком много. Слишком много снисходительности.

Кирри только вытащил свой нож – лезвие из вулканического стекла на деревянной рукояти, обмотанной тонкими сыромятными ремешками и проклеенной «любовью песка», клеящей вообще всё, если умеючи взяться. Когда топот верблюда Халиту угас за спиной, Кирри открыл его флягу и сделал несколько глотков. В первый миг показалось легче, но вырвало через несколько шагов. Кирри положил флягу на камень.

И дальше – была убивающая боль, жара, хрустящий шелест в камнях, заставляющий быстрее переставлять непослушные ноги, тошнота, безнадёжный ужас и тоска.

– Творец, – шептал Кирри, сжимая правой рукой рукоять ножа, а левой – скорпиончиков, слипшихся от крови, – не сердись на меня. Я в тебя тоже верю. Я смотрел на твою любимую звезду. Правда.

Раскалённый мир вокруг молчал. Кирри опёрся о камень – и камень обжёг руку, но эта боль показалась сущим пустяком по сравнению с той, другой, от которой голова раскалывалась на части. Кирри смотрел вперёд, не чувствуя слёз, текущих из уцелевшего глаза – мир, состоящий из камней, песка, удушливого неподвижного воздуха и чудовищ, затаившихся в укромных местах, не хотел, чтобы Кирри в нём жил.

– Отец-Мать, – пробормотал Кирри дрожащими губами, – прости, наверное, мне нельзя было в Чангран, да? Я слишком много хочу, да? А можно мне не умирать?

Но мир по-прежнему молчал. Ни лянчинских богов, ни богов нори-оки не было на этой чужой земле. Длинная судорога узким стеклянным лезвием проткнула икру Кирри и пропоролась дальше, вдоль бедра, дальше, вдоль позвоночника – боль сбила Кирри с ног, он инстинктивно свернулся в клубок, обжигаясь песком, открыв рот, но не в силах вдохнуть куда-то исчезнувший воздух.

Вот тут-то и явился Хозяин Этих Гор.

Он вышел из ниоткуда, он был – огромен. И страшен. Клубящаяся рыжая шерсть на его голове, как львиная грива, почти скрывала уродливое лицо, спускалась на лоб, спускалась с плеч, росла везде, росла на щеках, росла на подбородке, росла, кажется, на шее, завивалась кольцами и топорщилась. Глазки маленькие, блекло-зелёные. Каменная грудь, широченные плечи, руки-лопаты, ноги как стволы зонтик-дерева – вытесанная из песчаника статуя сурового демона.

Кирри взглянул на него с земли, не смея ничего сказать. У Кирри не хватило воображения представить себе, что может сделать со смертным подростком это горное божество – но сопротивляться чему бы то ни было показалось бессмысленным. Кирри положил нож на песок рядом с собой, чтобы божеству стала очевидна его покорность судьбе – и судорога пришла снова. Кирри подтянул под себя ногу, кусая костяшки кулака, чтобы не заорать.

Демон наклонился к нему и легко поднял, будто Кирри был годовалым младенцем. Кирри дёрнулся, но демон легко удержал его, как человек удерживает брыкающегося новорожденного козлёнка. И сказал – горным голосом, рокочущим, как поток, на еле понятном, странном каком-то, немного похожим на лянчинский, языке:

– Не бойся.

Не то, чтобы Кирри перестал бояться, но попытки вырваться прекратил. У него появилась смутная тень надежды.

А демон, между тем, одним взглядом заставил скалу бесшумно расколоться и раздвинуться в стороны, открывая вход в подземное святилище. И оттуда, из-под земли, потянуло восхитительным холодком – но и странным запахом, от которого у Кирри немедленно скрутило желудок. Он еле сдержал рвотный позыв, с трудом сглотнул и увидел недлинную лестницу, освещённую непонятно чем, коридор, прорубленный в скале, и плиты из гладкого и прозрачного стекла, которые, как и каменные створы, разъехались перед демоном – а за ними оказалось…

У Кирри не хватило бы слов описать увиденное. Купол, украшенный светильниками, источающими холодный и ясный неземной свет. Мигающие огни всех цветов, висящий в воздухе рисунок из огненных линий, изображающий непонятно что. Стеклянные вещи. Стальные вещи. Вещи, сделанные непонятно из чего. Вещи без назначения и смысла, но искусные и сложные выше понимания. И запах… Холодный, сладковатый, удушливый. Неприятный запах.

И жертвенник.

На который Кирри положили спиной. Не холодный и не твёрдый – но стало страшно до безмыслия, и Кирри снова дёрнулся.

Демон его остановил. Прикоснулся, как человек – беззлобно и осторожно, заставил снова лечь, нажав на плечи, сказал: «Будет хорошо», – и тело сами собой обхватили живые обручи из небывалого мягкого стекла, а острое стальное жало впилось в руку у сгиба локтя.

– Не убивай меня, – попросил Кирри – и вдруг ощутил, как из его головы вытекает боль. Уходит, уходит, уходит…

Это было чудо. Демон творил чудеса, причём – чудеса незлые. Кирри расслабился, позволяя себе отдохнуть от боли – и услышал произносимые неживым голосом, бесстрастным и высоким, невероятно звучащие заклинания из длинных нечеловеческих слов: «Концентрация нейротоксина… повреждение кожных покровов… травматическое удаление… лимфатические узлы…»

Под эхо этого голоса Кирри погрузился в полудрёму – и сквозь этот полусон смутно ощущал прикосновения демона к ране. Не больно. Чем-то холодным. Чем-то, резко пахнущим. Чем-то, отчего Кирри стало совсем спокойно – и он уплыл в мигающий искорками мрак забытья…

Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, приграничный городок Ок-Хи, постоялый двор

Конечно, тут можно было и не ночевать. Придорожный трактир с крошечным постоялым двором тесноват для такой оравы; по комнатам разместили только женщин и аристократов, волки кое-как устроились во дворе, где под навесом для вкушения «чая» на свежем воздухе им устроили постели из сена, соломы и покрывал. Не королевские палаты… хотя в «зале» для гостей, с оклеенными светлыми циновками стенами, довольно-таки высоком, пропахшем анисом и травными настоями, на удивление уютно. И вафли тут подают вкусные, а к неизбежным в деревенских трактирах «чипсам» из подсушенной и жареной в масле саранчи я уже давно привык.

Хотя, конечно, можно было пересечь границу и устроиться на ночлег в таком же городишке, только с другой стороны. В Шиктарзе или в совсем уж мизерном местечке под названием Ук-Чирак. Всё это мне объяснил Анну и показал на карте. Но – покидать Кши-На, кажется, даже южанам не хочется, поэтому и остановились ночевать основательно засветло. Последний нонешний мирный денёчек…

Зрительная память Анну – выше моего разумения. Он ведь всю свою военную карьеру расшифровывал стратегические карты, не умея читать, да… Фотографическая память: «Проходили здесь и тут. Вот этот кружок – Карагур, вон речка Гочь и деревушки, а дальше начинаются Пески, вот тут проходит их граница», – так и рассказывает про прежние военные действия. Карта для него – схема более или менее знакомой местности; впрочем, я замечаю, что большая часть объектов и не подписана.

По-моему, зверски неудобно. Но с точки зрения лянчинцев всё так очевидно, что диву дашься. Схема – это святое. Схема – это не рисунок и не каракули, это информация. Специфическое у южных вояк мышление, то ли по-детски конкретное, когда за каждым кружком-чёрточкой видится совершенно определённый объект, либо наоборот, математически-абстрактное, когда вот такими кружками-чёрточками элементарно и навсегда замещаются в сознании реалии знакомого мира… Я, чем больше слушаю, тем сильнее склоняюсь к первой версии, впрочем.

Волки Анну сами чертят схемы на раз; видимо, оттого и не испытывают жестокой нужды в подписях, что для них карта – не карта, а своего рода фотопанорама дорог, которые кто-то уже проходил, не только в масштабе, но и в звуках-красках-запахах: «Вот тут ещё такие каменюки, что лошади не пройдут, верблюдов надо…». Читают пометки-символы, не как буквы, а как микрофильмы. Этим методом очень интересуется Ар-Нель, а вот Эткуру так мыслить не умеет – аристократ, пороху не нюхал, его мир в чёрточки-точки не укладывается и память не та. Он некоторое время рассматривает лист бумаги с крестиками-ноликами, потом начинает скучать и уходит слушать, как Ви-Э поёт песни под лютню. Я иду с ним.

На самом деле, тень-о – не так, чтобы очень лютня. Но струнный инструмент, длинный гриф, девять струн на колках… не гитарой же его обозвать? Правда, звук, по-моему, и впрямь ближе к гитарному – мягкий такой, глубокий тон, без металлической резкости – но внешне эта штука совсем на гитару не похожа. Хотя, я, честно говоря, не ахти какой ценитель – с музыкальным слухом у меня беда.

Но слушать пение люблю. Голос Ви-Э после метаморфозы стал немного выше, но превратился не в сопрано, а в контральто, если я правильно называю: низкий и нежный женский голос. Поёт она замечательно, с актёрской страстью, и дивно выглядит, в лиловой шёлковой пелеринке, с длинными русыми локонами, не вплетёнными в косу, вокруг бледного нервного лица, с сияющими зелёными очами, обнимая тень-о, на фоне распахнутого окна с молочно-голубым ранним весенним вечером за ним:

Пение Ви-Э трогает северян до слёз; послушать собралась вся местная прислуга и немногие гости, даже наш пожилой любезный трактирщик украдкой трёт глаза, видимо, вспомнив о своей прекрасной молодости. Эткуру, кажется, принимает драматический накал в тоне возлюбленной всерьёз, обнимает её, как малыш – котёнка: страстно и жарко, но неудобно – и гладит по голове. Ви-Э, добрая душа, шепчет:

– Не огорчайся, миленький, это всего лишь песня.

– Ви-Э – большой талант, – негромко говорит Юу. – Каково ей в Лянчине придётся, с таким талантом, с таким голосом… Ужасно как-то.

– Не будет ничего плохого, – тут же говорит Эткуру, блеснув глазами. – С моей Ви не будет ничего плохого, – и прижимает её спиной к своей груди изо всех сил.

– Можно ещё спеть, солнышко? – спрашивает Ви-Э. – Не такую грустную песню, но тоже про любовь, а? Хочешь?

– Да, – говорит Эткуру ей в затылок. – Ты пой, я хочу.

Я смотрю на них и понимаю, что за Ви-Э наш сиятельный Эткуру, действительно, кого угодно порвёт. И что Ви-Э – это воплощение лучшего в Кши-На для Пятого Львёнка. Гениальная была идея – а может, с исполнительницей круто повезло.

Ви-Э берёт несколько печальных аккордов – и тут во дворе начинают голосить собаки. Между тявканьем мне мерещится стук копыт; Ри-Ё, выглянув в окно, сообщает:

– Отряд наёмников, Учитель.

Южанам тут же делается сильно не по себе. Волк, заслушавшийся Ви-Э, кричит: «Командир, солдаты!» – Анну тут же оказывается около двери и Ар-Нель с ним. Руки волков инстинктивно тянутся к эфесам – ещё бы, наёмники останавливают коней у нашего жалкого трактира.

И мне это тоже очень странно. Во-первых, не регулярная армия, а какая-то посторонняя публика; хотели бы остановить моих варваров на высшем уровне – послали бы гвардейцев. Во-вторых, а зачем мы вообще сдались этим «диким гусям»?

Тем временем, командир «диких гусей» входит в трактир, в зал для проезжающих, где вся наша компания культурно отдыхает и развлекается. Он довольно молод – лет тридцать, у него симпатичное открытое лицо, серые глаза, тёмная коса, потёртая кожаная куртка, скинутая с правого плеча, как гвардейская форменная, полотняная рубаха под ней, кожаные штаны, высокие сапоги, меч и пара пистолетов. Увидев нас – в частности и Львят – боец широко улыбается.

– Ага! – говорит он Анну весело. – Мы вас догнали, Уважаемый Господин Посол. Ребята устраивают лошадей – мы сегодня в сёдлах с рассвета.

– Э… зачем? – спрашивает Анну.

Он убрал руку с меча, но, судя по лицу, ему всё равно неспокойно.

– Вы не поверите, клянусь Небесами! – говорит боец и протягивает раскрытую ладонь. – Я – Дин-Ли из Семьи Коу, Дин-Ли Ночной Ветер, и я привёл вам ваших людей, Уважаемый Господин. По гарнизонам прошёл слух, что вы даёте шанс вашим людям, тоскующим по дому… Стоп, это ведь вы – Посол Анну? Точно?

Анну озадачен.

– Каким людям? – спрашивает он, явно отчаянно пытаясь сообразить, в чём тут подвох.

От его непонимания Дин-Ли чуть теряется. Он, как будто, ждал чего-то другого.

– Но ведь… – Дин-Ли осматривает помещение, останавливает взгляд на Эткуру, заслонившем Ви-Э собой. – Вот! – восклицает он радостно. – Говорят, что вы, Уважаемый Господин Анну, говорили, что лично вы нипочём не сочтёте предателями тех, у кого в бою споткнулась лошадь… Ребята хотят вернуться. Их живьём похоронили. Тем более, что с Лянчином официально объявлен мир.

Анну начинает понимать, он краснеет и бледнеет, потом отодвигает Дин-Ли с дороги и выходит во двор. Я подхожу к окну и вижу в прозрачных сумерках удивительную картину.

Они, оставив лошадей у плетня и коновязи, подходят и останавливаются. Их – точно не меньше сотни, а может, больше сотни. И они – самая безумная компания, какую можно себе представить.

Большая часть солдат Дин-Ли – амазонки. В первый миг мне вообще кажется, что – только амазонки. Тропические красотки с тёмными лицами и вороными кудрями, повязанными яркими широкими лентами, цветными косынками или по-северному заплетёнными в косы, в мужской одежде, лишь с платками вокруг талии, символизирующими нежную женственность. Вооружённые северными мечами, южными мечами или комплектами метательных ножей на перевязи; при них пистолеты и ружья. И в фокусе их испытывающих и настороженных взглядов – потрясённый Анну.

Слегка придя в себя от удивления, я понимаю: нет, не одни девушки. С ними – парни, северяне и южане вперемежку, и мины у них такие же настороженные и испытывающие. Просто парни одеты почти так же и вооружены так же – но заметно, заметно, конечно. Их – примерно человек двадцать, может, двадцать пять.

Я смотрю на них и понимаю: они все, и женщины, и мужчины – настоящие солдаты, профи. Почему-то это ясно сходу – выправка, что ли?

Вся моя компания, между тем, выходит на улицу. Я тоже выхожу, стараясь не привлекать к себе особенного внимания. Ар-Нель говорит негромко из-за плеча Анну:

– Это действительно твои люди, мой дорогой. Прямое следствие из твоих выкладок у Государева Дворца. Слухом земля полнится.

– Рабыни, – срывается у Лорсу.

Олу молча втыкает локоть ему под рёбра. И тут откуда-то из-за угла конюшни выходит потерявшаяся парочка – Элсу и его девочка-ординарец. Ясное дело – эти двое использовали в пути каждую минуту, чтобы улизнуть и остаться наедине, они обнимаются и шепчутся, даже когда вокруг кто-то есть, никого не впуская в собственный мир. Но сейчас событие слишком необычное: Элсу поступается принципами.

На миг они замирают, разглядывая наёмников. И вдруг Кору дёргает Элсу за рукав и шепчет что-то, а Элсу широко раскрывает глаза и протягивает руки раскрытыми ладонями вперёд:

– Мидоху?! Ты?!

Коренастый парень с усталым хмурым лицом и длинной чёлкой неожиданно ослепительно улыбается, гладит его ладони:

– Узнал, командир?! Прости, Львёнок, бестелесный Мидоху… Но – с тобой, никак, Кору? Ей-то, бедняжке, ещё хуже… Я – вот что… меня этот парень, – и кивком показывает на Дин-Ли, – выкупил из каменоломни. И я тебе присягну снова, сей же момент. Я, может, и бестелесный волк, но с тобой пойду, куда поведёшь, и драться у меня силёнок хватит.

– Хочешь увидеть своих стариков, Мидоху? – тихонько спрашивает Кору.

– Да, брат… прости, – поправляется Мидоху, смущаясь. – Мне дома рады будут… я ещё послужу Прайду. Вот другие…

Элсу сжимает его руки в своих.

– А что – другие?! – вступает Анну, окончательно оценив ситуацию. – Что, другие не люди? Я думаю, нет среди этих женщин трусов. Никакой трус бы не полез в такую петлю, ни до метаморфозы, ни после. Их никто не ждёт, их все бросили, их все прокляли. А они не боятся. Я думаю, эти женщины – наши сёстры.

– Командир, – говорит плотная смуглянка в ямочках, – я могла бы остаться, Творец – свидетель. Вот смотри, И-Кен со мной, он мне друг и… прикасался ко мне… но я домой хочу, понимаешь? Меня его старики приняли, у меня имя уже здешнее, а мне Чангран снится, командир. Я отца повидать хочу, я Чангран хочу повидать, хоть один-разъединый раз! Дура я, скажи? Дура, да?

Северянин И-Кен обнимает её за плечи. Высокая девушка с северной причёской, даже с цветными бусинами, украшающими глянцево-чёрные локоны, говорит, терзая пальцами завязки на вороте куртки:

– Мы все здесь – дуры. Законченные. Или дураки. Это не вопрос. Но – ты же знаешь, как может хотеться домой, Львёнок? До иглы в душе…

И все начинают говорить разом, все протягивают руки, чтобы дотронуться до Анну и Элсу, до их одежды, до волос – благословение лянчинцев.

– Львёнок, храни тебя Творец, всё, вроде, хорошо, но не хочется думать, что отец проклял…

– Львёнок, веришь – я не девка, я была командиром сотни, мне это всё несносно…

– Командир, дома т-чень цветут, а тут ещё только бутоны, и то – не везде…

– Ирсу точно сказала – игла в душе…

– Понимаешь, отец совсем дряхлый, ведь умрёт, не простив – а за что?!

– А бесплотным в Кши-На делать нечего, бесплотных язычники ненавидят…

– Скажи, Львёнок, ведь убьют нас всех дома-то? Я же чувствую – убьют, а не идти не могу…

– Мне-то уже терять нечего…

– Я только хочу, чтобы братья знали – я никого не предавала, я не сдавалась, меня ранили…

– Львёнок, радость моя, возьми меня в свиту, я ни к кому не прикоснусь, как девка, я – твой солдат!

И Элсу пожимает чьи-то руки, Кору обнимают и тискают, а Анну стоит в окружении преданно смотрящих на него девушек, кивает, краснеет, кусает губы – и взгляд у него влажный. Он даёт всем высказаться, потом говорит сам.

– Все знают, что такое «сестра»? Это – как брат, только женщина. Вы – волчицы, вы – сёстры. Мы вернёмся домой, мы сперва пойдём в Данхорет, а потом в Чангран. И мы скажем всем: не может быть, чтобы сестра-солдат, отдавшая половину себя за Лянчин и за Прайд, была проклята! Мои люди больше никого никогда не бросят.

– В священном писании сказано, – говорит худой парень с горящими глазами и отросшими патлами, южанин и бестелесный, я думаю: не ворочается язык назвать его никудышником даже про себя. – Женщине от Творца положено быть рабыней. Вот где наша беда.

Анну задумывается не больше, чем на пару секунд – он уже окончательно решил для себя этот вопрос.

– Это, я думаю, написали не пророки, – говорит он твёрдо. – Это написали предатели, гады паршивые, которые сейчас служат Льву Львов. Это Наставники, они могут переписать слова пророков, они врут, когда им выгодно. Они доносят Льву Львов на честных солдат, предают, вынуждают к клятвопреступлениям.

После первой же фразы он говорит в полной тишине. Даже у девочек потрясённые лица. А Анну продолжает:

– Мы с вами найдём честных Наставников и заставим их прочесть правду. А то они нам читают одно, а Льву Львов – другое. И всё – ложь.

Волки из свиты Эткуру кивают. Красотка с раскосыми очами, в проклёпанной стальными бляшками куртке, ахает и закрывает рот ладонью.

– Вы ведь все готовы умереть, да? – спрашивает Анну тепло. – За правду, плечом к плечу с братьями? И Золотые Врата пройти вместе с братьями – чтобы братья поручились за вас перед Творцом? Готовы, да?

Они готовы. Они в ужасе и восторге, они догадываются, во что может вылиться эта кампания, но готовы они на все сто процентов и на Львят смотрят с обожанием. Смущают Эткуру – простолюдины его не баловали честными и сильными чувствами. Элсу оттаял; он покашливает, его, кажется, несмотря на все мои старания, чуточку лихорадит – но он готов общаться или сражаться равно. У Мидоху вид человека, готового в огонь за любимого командира, и его присутствие воодушевляет Маленького Львёнка.

Пока лянчинцы выясняют свои отношения, Ар-Нель берёт Дин-Ли за локоть и отводит в сторонку. Я прислушиваюсь; они беседуют очень тихо, но тема в высшей степени интересна.

– Уважаемый Господин Дин-Ли, – говорит Ар-Нель, – судя по вашему виду, вы из тех, кто сражается за деньги. Не думаю, что Львята готовы вам заплатить – не говоря уж об этом несчастном из каменоломен, за которого вы отдали… сорок золотых? Шестьдесят? И ведь – не за него одного, верно?

Дин-Ли склоняет голову.

– Именно так я вас себе и представлял, Глубокоуважаемый Вассал Ча. Государь очень высокого мнения о вас, а Государыня настаивала, чтобы я передал вам уверения в её благоволении и любви также и на словах, – и вытаскивает из рукава письмо, ловко и непринуждённо закрывая ладонью и печать, и обрез.

Ар-Нель чуть улыбается, мгновенно прячет письмо в свой рукав.

– Так вы из… – и так снижает голос, что я не могу разобрать, к какой государственной службе Ча отнёс Дин-Ли. – Польщён. Прежде мне не приходилось общаться с бойцами такого ранга.

Дин-Ли снова кланяется.

– Вы проницательны, Господин Вассал Ча. Ваши друзья в Столице не зря относятся к вам именно так, как относятся.

– В отряде есть ещё ваши люди? – спрашивает Ар-Нель.

Дин-Ли качает головой.

– В этом нет нужды. Госпожа А-Рин, Советница при Штабе… вы догадались, кого… она считает, что самое лучшее – это просто дать униженным и несправедливо списанным со счетов возможность присоединиться к защитникам справедливости. Я склонен согласиться с ней в этом.

– Госпожа А-Рин? Говорящая-С-Птицами? Это – боевой псевдоним?

Дин-Ли улыбается.

– Она говорит, что это – имя, данное родителями. Но подходит в высшей степени. Если птенцы Одноглазого Филина присматривают за порядком в Столице и ловят крыс, как им и положено, то орлы, с которыми беседует Госпожа А-Рин, летают высоко, видят по обе стороны границы, охотятся на более крупную добычу и будут готовы прийти на помощь Львятам, если эта помощь окажется совершенно необходимой.

Ар-Нель кивает.

– Звучит прекрасно.

– Работает так же. Мне случалось близко общаться с Госпожой А-Рин. На северо-востоке, когда в Кен-Чи случилась заварушка. Порой мне кажется, что Уважаемая Госпожа – ясновидящая.

– Вы говорите о ней, как о… родственнице?

Дин-Ли еле заметно смущается.

– Как о боевом товарище. Госпожа – Вдова. Её сердце навсегда разбито, но на работу это никогда не влияло. И сейчас – она принимает в вас лично, в Господине Вассале Э-Тк и в Господине Втором Л-Та особое участие, она сообщила мне, что найдёт способ прислать гонца даже в Обитель Теней, если нам придётся туда спуститься.

– Гонца?

– С основательным сопровождением, – еле слышно добавляет Дин-Ли.

Ар-Нель снова понимающе улыбается – и закрывает рот кончиками пальцев: пора заканчивать разговор. Дин-Ли фамильярно хлопает его по спине, как наёмник, милый-дорогой Ча отстраняется с кошачьей жеманностью и брезгливой миной, это замечает Анну и говорит Дин-Ли:

– С северными аристократами так нельзя, брат. Они всегда живут там, где слишком много места – и не дают себя трогать никому, кроме своих женщин.

Дин-Ли смеётся:

– Важные Господа ещё научатся пить жасминовый чай из одного котелка с нами! – и Анну одобрительно хмыкает. Ар-Нель смеётся и морщится.

А я отмечаю, что Анну назвал Дин-Ли «братом», хотя какой же брат из языческого вояки для правоверного лянчинца? Впрочем, это не религиозное, а боевое братство…

Ещё какая заварушка будет в Лянчине! Анну собирается в Данхорет, где расквартирована его армия, он собирается привести в Чангран десять тысяч своих волков – если волки пойдут за старым командиром… И ещё совершенно неизвестно, как на всё это отреагируют простые и мирные жители.

Грядёт, похоже, не путч, а настоящая гражданская война. И неназванные спецслужбы Кши-На аккуратно дали понять, что поучаствуют в ней на стороне союзников, а союзники им – три Львёнка из честной пары сотен. Очень любопытно. И опасно.

* * *

Весна шла с юга на север – а Львята возвращались ей навстречу.

Десять дней назад они уезжали из Тай-Е, из мокрого заспанного города, ещё не опомнившегося от злой северной зимы – с голыми ветвями деревьев, с утренним тонким льдом на лужах – и всю дорогу Анну следил за тем, как просыпается мир. Два дня назад любимая Ар-Нелем розовая акация набухла бутонами, готовыми расцвести. Сегодня, уже в Лянчине, молочно-белый миндальный цвет окутал деревья, как туман, т-чень раскрыли свои нежно-алые цветы, похожие на длинные серьги северян с коралловой подвеской, а винные деревья и всё под ними были засыпаны бледно-жёлтым пухом, несущимся по ветру вместе с запахом пьяного мёда…

Север отставал. Лянчин уже цвёл, а Кши-На ещё только собирался цвести, прикидывал, стоит ли… Кши-На неохотно расставался с привычным холодным покоем ради весенних страстей – в этом весь Кши-На… В этом – весь Ар-Нель.

Близость Ар-Неля – добрая примета. Талисман на счастье… безбожный, языческий, северный фетиш.

Из непривычных радостей дороги – Ар-Нель, одетый, как солдат. Без северных побрякушек – без бус, браслетов, перстней, с крохотными блёстками в ушах, все волосы вплетены в косу – без этих выбивающихся прядей с бусинами. Анну смотрел и думал, как дорого дал бы за то, чтобы посмотреть на Ар-Неля, поутру заплетающего косу. Вот так просто, без обычных придворных выкрутасов – чтобы коса не помешала в бою, если что…

Не те ещё обстоятельства и не та близость. Пока?

Зато Анну не мог не заметить: Ар-Нель с ним в походе. Не с Ником, не с Юу и не с Дин-Ли. Его вороной – с жеребчиком Анну бок о бок. Дипломат? Не с Эткуру, не с Элсу. Ну-ну.

А ещё Анну окружали женщины. Вернее, женщины и бестелесные. Освобождённые пленные.

Анну разговаривал с Ар-Нелем ночью, на приграничном постоялом дворе, когда все, наконец, успокоились и улеглись спать. Само собой, Ар-Нелю тоже не спалось – он чуял грозу, как породистый пёс, и сам пришёл – светлая тень в чёрном дверном проёме, запах срезанной травы и водяных цветов.

Анну мог узнать Ар-Неля по одному запаху – его благовоний и его собственному – в кромешной темноте. Встал – бесшумно, чтобы не сбить ровное дыхание спящим Львятам Льва. Вышел за ним – мимо стоящих на страже волков – тусклый огонёк фонарика осветил физиономию Хенту и спину Ар-Неля – во двор, в сырую, свежую темноту весенней ночи, прошёл от дверей к коновязи – сонно зафыркали лошади.

– Хочешь поговорить? – спросил, заставляя себя не прикасаться.

– Мне показалось – ты хочешь, – сказал Ар-Нель негромко. – Это – так?

– Я в случайности не верю, – сказал Анну. – Божий Промысел – для Львят Льва, а я… Я думаю вот что. Рабы и рабыни стоят денег. Ещё экипировка… Это – подарок Барса? Если даже кого-то и выкупили его новые друзья-северяне, то ведь не всех же. Ты, Ар-Нель – я не верю, что ты не в курсе. И не верю, что ты можешь сказать плебею «Уважаемый Господин». Ты им говоришь «дорогой». Или «почтенный». Дин-Ли – не плебей.

Ар-Нель чуть усмехнулся.

– Да. Это – подарок Барса. Это, уверяю тебя, подарок почти бескорыстный, а, значит, ты, бесценный друг, можешь его принять, не роняя себя в собственных глазах. Да ведь ты и принял, Анну, не так ли?

– Как я могу их не принять? Это же… наши люди, в общем.

– Конечно. Так решили и во Дворце.

– Постой. А почему «почти»? Почему «почти», а не «совсем» бескорыстный?

Не зная Ар-Неля, Анну не поверил бы, что улыбка может быть слышна, а не видна – но он услышал улыбку в голосе совершенно отчётливо.

– Меня всегда восхищала твоя щепетильность, Львёнок, – сказал Ар-Нель. – Мне кажется, это должно быть для тебя очевидно. Мой Государь не желает, чтобы с вами – с тобой и твоими братьями – что-то случилось раньше, чем вы предотвратите большую войну. Это – личное пристрастие и политическая необходимость. Поэтому он прислал тебе подарок… в виде… скажем, будущей гвардии Львёнка Анну. Абсолютно твоей. Абсолютно преданной. Готовой ради тебя на смерть – и больше, чем на смерть.

Анну хмыкнул скептически.

– Да ладно. Нет, я понимаю. Штандарт. Вернее, знаешь – прядь из конского хвоста на штандарте. Личный принцип, который всем показываешь. Вот – волчицы. Чтобы люди говорили: «Его солдаты, – в смысле – мои солдаты, – женщины». Принцип. Но какая же это гвардия? И – военная помощь? Если нам повезёт – будут тысячи, а тут – горстка бойцов, и те…

– Продолжай, – в голосе Ар-Неля появился холодок.

– Ну…

– Не мнись, боец. Что ты хотел сказать? И те – неполноценные, не так ли? Потенциальные рабы? Прав ли я?

Анну промолчал.

– Ты в них не веришь, – продолжал Ар-Нель безжалостно. – Декларируешь веру – но не веришь. Означает ли это, что, в конечном счёте, ты не веришь и в собственную правоту?

– Ты, Ар-Нель… знаешь… ты слишком нажимаешь, – заставил себя сказать Анну. – Ну да. Они, всё-таки, уже не волки. Это – жаль. Я их люблю. Я им сочувствую. Всей душой. Но…

– Но ты в них не веришь, – подытожил Ар-Нель. Голос – как обнажённое лезвие. – Ладно. Я надеюсь, что нас рассудят обстоятельства. Мы узнаем, кто прав, когда пойдём в бой.

Анну бросило в жар.

– Что ты сказал?! Кто – пойдёт в бой?!

– Мы, – повторил Ар-Нель просто и зевнул. – Мне хочется спать.

Анну чуть не задохнулся от смеси трудноописуемых чувств, из которых благодарность была вовсе не последним компонентом. Кажется, Ар-Нель это заметил – Анну показалось, что он услышал смешок.

– Я ухожу, – сказал Ар-Нель. – Поговорим потом. Когда у каждого из нас будут доказательства… гм… если они будут у каждого.

Ар-Нель ушёл спать, оставив Анну с уже привычной горячей болью в душе.

Разве он не верит? Но ведь любой вере есть предел, как и любым возможностям… Разве можно тащить в бой женщин? Это – как калек, тяжело раненых, почти убитых. Это – как тени боевых друзей за плечами. Пожалеть – да. Отблагодарить. Запретить презирать, запретить проклинать, запретить брезговать… Но тащить в бой?

Маленький Львёнок потащит свою Кору в бой? Любя – рискнёт ею? Сомнительно.

Анну заснул, когда уже начинало светать – и проснулся ни свет, ни заря. От шума – обычного шума в обычном военном лагере.

Львята ещё допивали отвратительный северный травник, а бойцы уже седлали коней. Две женщины дрались на палках под свист и смех остальных – и Анну, жмурясь от солнца и ещё не ушедшего тревожного сна, присел на подоконник, наблюдая за боем.

И вынудил себя признать, что они демонстрировали хорошую технику – а заметив Анну, принялись форсить, как новобранцы. Анну невольно улыбнулся – так они расстарались.

В комнату Львят вошёл Ар-Нель с чашкой в руке.

– Я принёс тебе чок, – сказал он со своей обычной миной – милой и раздражающей одновременно. – Ты плохо спал, Анну?

– Думал, – буркнул Анну, забрав из его рук чашку с приторным пойлом.

– О да, мой бедный друг, – кивнул Ар-Нель, даже не пытаясь изобразить сочувствие. – Думать – тяжело и вредно. Особенно – на лянчинской границе.

Элсу фыркнул, еле успев закрыть рот рукой. Кору беззвучно рассмеялась, как северянка. Ви-Э, сдерживая смешок, взглянула на Ар-Неля укоризненно.

– Ну и что из того? – сказал Эткуру хмуро. – Я тоже думал. И – да, из-за границы, из-за всего… И что?

– Не огорчайся, миленький, – сказала Ви-Э. – Ещё немного – и мы победим.

– Исключительно правильное расположение духа, моя дорогая, – кивнул Ар-Нель и вышел прежде, чем Анну успел ещё что-нибудь сказать.

Ещё немного? Ещё ничего и не начиналось!

Анну прошёл к конюшне между женщинами, обжигающими его взглядами. Они все были – лянчинки, военные трофеи, солдаты по духу, и они все были – прекрасны, эти смуглые демоницы. Анну не то, чтобы не верил – они смущали, раздражали его. Да, они, пожалуй, напоминали гуо. И Анну приказал выступать слишком резко – вообще слишком резко говорил с ними, как с волками, которые провинились в чём-то…

А они повиновались преданно и виновато, и к смущению Анну примешивался стыд. И он смотрел, как оруженосец Ника весело болтает с женщиной, одетой по-мужски, но с платком, повязанным вокруг пояса, а Юу из рода Л-Та слушает другую, с лицом в шрамах, о какой-то битве в Шаоя – смотрел и завидовал.

Анну завидовал северянам, которым было свободно и легко разговаривать с женщинами, вооружёнными, как бойцы. Северян это не смущало, не раздражало и не вызывало в них жалости и стыда. Они разговаривали с лянчинскими женщинами так же, как болтали со своими – с белокурыми и холодными красавицами Тай-Е. Никаких внутренних решёток и ворот у них не было, никаких замков, намертво запиравших душу – ничего им не надо было ломать.

Просто жили – и всё.

Зато волки не знали, как подступиться к пополнению. Бестелесные, правда, присоединились легко – а вот женщины… Анну видел, как его верный Хенту смотрит на красивую женщину с толстой косой на северный лад: женщина угощает жеребца кусочками хрустящего северного хлеба, а Хенту смотрит, кусает губы и пытается принять решение. То ли с ней заговорить, то ли подойти и обнять, то ли толкнуть в спину, чтобы обернулась, и ударить по лицу, чтобы опустила глаза…

Когда женщины вооружены – кажется, что против тебя. Когда они смеются – кажется, что над тобой. Анну понимал, что всё это – бред, вздор, но ровным счётом ничего не мог с собой поделать. Больно душе.

– Мы выступаем, Львёнок? – спросила высокая женщина с серебряными колечками в ушах.

Анну взглянул на Львят Льва, на мрачного Эткуру, на Элсу, погружённого в собственные мысли, взглянул на Ника, оглаживающего лошадь, встретился взглядом со смеющимися глазами Ар-Неля – и рявкнул:

– Нет, здесь остаёмся жить все вместе! Выступаем, да! Как ещё?!

И подозвал к себе Хенту, когда седлали коней.

– Послушай, что я скажу тебе, брат, – сказал, обнимая за плечо. – Тебе верю, как себе – могу?

– Ещё бы, командир! – кивнул Хенту, преданно заглядывая в глаза. – Что б не случилось, ты – мой командир, Львёнок, лучший из всех.

– Ты отправишься в Данхорет впереди моего отряда, – сказал Анну. – Ты скажешь моим людям, что вскоре они все мне понадобятся, чтобы вместе отвоевать эдем на земле. Ты спросишь командиров и спросишь бойцов, пойдут ли они за Львёнком Анну, с которым хлебали песок, как воду.

– Я пойду, – сказал Хенту, вздыхая. – Я скажу. Я скажу, что для тебя нет презренных среди тех, кто тебе братья. И не будет, Творец с тобой. Я скажу – и твои волки пойдут за тобой.

Анну взял Хенту за руку – и высыпал ему на ладонь десяток «солнечных» – золотых монет Лянчина, с солнечным диском на аверсе и львиной головой на реверсе. Творец и Лев.

– Если загонишь жеребца – купишь другого. Если загонишь другого – украдёшь третьего. Я надеюсь на тебя. Иди.

– Мы скоро увидимся, командир, – сказал Хенту и ушёл к лошадям.

На этом пребывание в Кши-На и кончилось. И началась полнейшая неизвестность.

Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, приграничные земли

Вокруг – Империя Зла.

Чувствую себя героем старого фильма. Очень забавно.

Ещё забавнее, что наша дипломатическая миссия, которой, само собой, старые земные фильмы видеть не приходилось, испытывает почти те же эмоции. Юу с оттенком чистейшего самодовольства говорит мне:

– Северяне ещё не проезжали по этой дороге в таком качестве. Мы – первые.

Ри-Ё бдит.Он ничему тут не доверяет. В каждых цветущих зарослях ему, кажется, мерещится засада – а целью этой засады он полагает убийство. Мне он тихонько говорит:

– Нельзя сказать, чтобы это место выглядело приветливо, Учитель. И люди здесь… недобрые.

Люди здесь недобрые. Это правда.

– Зачем они прячутся, а, Учитель?

Я думал, прячут лицо только женщины, но, похоже, закрыть лицо, или, хотя бы, часть его, стараются почти все. Женщины укутываются целиком, как в паранджу: из-под полотна можно разглядеть только ножку, если очень постараться. Мальчики, лет с девяти-десяти, и Юноши носят тёмные платки, закрывающие голову, шею и плечи. Из складок ткани только глаза видны – жарко им, беднягам, наверное. Мужчины часто закрывают нижнюю часть лица этакой «косынкой» – треугольным куском тонкой белой ткани. Иногда – платок, завязанный, как в старину на Земле «бандана», плюс эта косынка – человек без лица, только глаза и узкая полоска кожи вокруг них. Прицеливающийся взгляд. Длинные широкие рубахи-распашонки довершают картину. Человек выходит из дома, скрыв себя от чужих глаз.

Только волки-бойцы демонстративно не закрывают лиц. Выглядят среди лянчинского плебса совершенно чужеродно, вызывающе и агрессивно: рубахи заправлены под широкие ремни, кожаные штаны – в обтяжку, кованые волчьи морды скалятся или с ремней, или со своеобразных щитков на гениталиях. Цепи, заклёпки, оружие… Много оружия, оружие так же вызывающе выставляется напоказ, горит на солнце заточенная сталь – попробуй сунься!

А ведь плебс тоже носит оружие, хоть и не афиширует. Под подолами рубах угадываются ножны кинжалов – но только угадываются, закрыты. У некоторых взрослых мужчин за плечом на ремне – что-то вроде дубинки. Ар-Нель говорит Анну вполголоса:

– Палка, носимая с собой вместо меча, превращает человека в пародию на никудышника, привязавшего к поясу деревянную копию потерянной плоти.

– Палкой можно вломить и тому, что с мечом, если умеючи взяться, – отвечает Анну.

– Возможно, – Ар-Нель кивает. – Но неравенство оружия – рискованно, оскорбительно, низменно. И эти палки оскорбляют моё эстетическое чувство… В таком обыкновении мне видится грубость и нищета – тем более, что владельцы палок смотрят на вас, как на захватчиков, а не на хозяев.

Ар-Нель, как всегда, снайперски точен в формулировках. Я всё время ощущаю что-то похожее: волки кажутся совсем нездешними, чужими – и агрессивно чужими. Плебс не глазеет на них, плебс кидается ниц, шарахается с дороги в стороны, а если имеет возможность – то бежит под защиту собственных стен.

Стены по эту сторону границы – очень отличаются. Удивительно: проезжаешь десяток километров, видишь всё те же облака цветущего миндаля с его горьковатым ликёрным запахом, розовый ковёр вешнецветов, напоминающих крокусы, деревья т-чень, цветущие очень своеобразными, похожими на вытянутые ракушки, нежно-алыми серёжками… Природа фактически та же, что и на юге Кши-На, а вот первый же посёлок принципиально другой.

Кши-На – душа нараспашку. В Кши-На любят ажурные решётки, зелёные изгороди, шпалеры, сетки, увитые плющом. Показывают собственные дворы всем желающим смотреть, даже крестьянские хозяйки хвастаются непременными клумбами под окнами домишек, играющими детьми, весёлой жизнью…

Лянчин отгораживается. Здешняя местность изобилует известняком и песчаником. В Кши-На этот камень идёт на строительство домов и своеобразный дизайн дворов, чем-то напоминающий альпийские горки – на мощёные дорожки, на которых побеги трав пробиваются между прихотливо уложенных каменных плит… В Лянчине, по крайней мере, на первый взгляд, каменные плиты идут на заборы. Каждый забор – как крепостной вал: высотой в человеческий рост и больше, с калитками или воротами из массивных, плотно подогнанных досок, с бойницами шириной в ладонь, длиной в две – закрытыми с внутренней стороны глухими заслонками. Дом лянчинца – крепость, в нём можно, я подозреваю, выдержать правильную осаду. Крыши домов и верхушки садовых деревьев еле виднеются над заборами.

Деревенский трактир – форпост. Каменная кладка – как на крепостном бастионе. Окошки – бойницы, двери, похоже, рассчитаны уцелеть при ударе тараном или выстреле из базуки. Конюшни для проезжающих – за частоколом. Колодец облицован камнем. Двор мощён, трава не растёт между булыжниками. Сада и цветочков вокруг трактира нет – ничто не должно закрывать обзор, если потребуется стрелять из окон, не иначе. На наш отряд смотрят из-под прикрытия – я понимаю нервозность Ри-Ё, но для южан это, кажется, в порядке вещей.

Храм Творца – вполне в том же милитаристском стиле. Отличается от гражданских построек вратами, отлитыми из чугуна, тяжёлыми опускающимися створами за вратами, стенами из красного песчаника толщиной в метр… В небо, вернее, в метафизические Небеса, он не устремлён, хоть и высок: врос в землю, как старое дерево на семи ветрах, неколебим – скала, утёс… Над входом, в овальной розетке, залитой синей эмалью – рельефный лик Творца-Отца, суровый, как Спас чистого письма, с тонким, умным, жестоким скуластым лицом, с хмурым заломом бровей над прицеливающимися чуть раскосыми глазами… Манера художника довольно-таки условна, реалистические изображения в Лянчине не жалуют – но безупречно выразительна. За головой Творца – солнечный диск, ощетинившийся стилетами лучей; для землянина похоже на нимб. Кровля увенчана короткой круглой башенкой, над ней – шпиль как штык. На штыке – восьмиугольная звезда Элавиль: солнце – лик Творца днём, Элавиль – его бессонный взгляд ночью.

Стены – спасать своих. А взгляд божества – карать чужих, грешников, отщепенцев, раскольников. Надёжность религиозных догм поддерживается страхом. Лица девочек-воинов гаснут, когда мы проезжаем мимо храма. Смуглянка в цветном платке вздыхает, как всхлипывает. Кто-то за моей спиной шепчет: «Отец милостивый, прости рабыню твою, недостойную, грешную и упрямую…»

– Тут никого не режут? – спрашивает Юу, передёрнувшись.

– Только волю, – отвечает Ар-Нель. – Вот, видите ли, милейший Господин Л-Та, эти отважные люди, решившие идти на смерть, уже подавлены мыслями о потустороннем возмездии. А ведь они шли в бой за своего бога – как он может карать их за боевые раны?

– Как ты это хорошо сказал, – говорит Анну. Возвысив голос, обращается к своим людям. – Вы – не грешники! Вы – праведники! Вы божье дело делаете, вы за справедливость, против вранья, подлости, предательства! Не сметь раскисать!

Лянчинцы выпрямляются в сёдлах.

Мы минуем деревню – и нас провожают взглядами, полными облегчения.

– Прайд не любим плебсом, – замечает Ар-Нель.

– Зачем Прайду любовь плебса? – фыркает Эткуру. – Зачем пастушьим псам и самому пастуху любовь овец? Кто вообще их спрашивает? От них требуются шкуры, сыр и мясо – и всё!

У Ри-Ё вспыхивают щёки. Он бросает из-под ресниц довольно-таки враждебный взгляд на старшего Львёнка – и поспешно отворачивается, чтобы не наговорить резкостей аристократам. Придерживает жеребца, хочет быть ближе ко мне, чем к южанам.

– Плебс – не скот, – говорит Ар-Нель. – Во всяком случае, не овцы. А доверие буйволов или жеребцов их хозяевам весьма желательно – если они не хотят быть убитыми копытом или пропоротыми рогами.

Эткуру вздёргивает подбородок.

– Ча, эти земли принадлежат Прайду. Прайд приходит, куда хочет, и получает, что хочет. Семья Львов – вот чей Юг! Лев одним ударом ломает буйволу хребет!

Ар-Нель пожимает плечами.

– Да. Когда лев один и буйвол один.

Ри-Ё бросает на него быстрый признательный взгляд. Анну хмуро молчит, думает о чём-то. Когда он глубоко задумывается, у него появляется морщинка там, где ни у кого нет – вертикальная морщинка на подбородке слева. Элсу и Кору едут впереди и не участвуют в разговоре, а вот девочки-воины, похоже, прислушиваются. Им неспокойно – но кто был бы спокоен на их месте!

Мы едем между вспаханных полей. Они ещё совершенно черны – трава обрамляет их яркой зеленью.

Работают люди, и с ними – небольшие, красно-рыжие буйволы местной породы. Рога у них – как гнутые клинки, попасть на такие – мало не покажется, но морды мирные и усталые. Буйволы тянут плуги с привычным терпением, их хозяева при виде нашего отряда кланяются земно; Эткуру бросает на Ар-Неля победительный взгляд:

– Буйволы! Ты сказал – буйволы! Вот что могут буйволы – пахать!

– Да, – отвечает Ар-Нель кротко. – Обрезанные.

Юу смеётся, Ри-Ё улыбается и смотрит на меня, приглашая посмеяться тоже – у него совершенно удовлетворённый вид. Усмехается даже Анну.

– Ча спорит, как гуо, – говорит Эткуру возмущённо.

– Ча спорит, как северянин, брат, – возражает Анну. – Ничего не упускает. Будь я Лев Львов – сделал бы Ча советником.

– Ах, дорогой друг, – улыбается Ар-Нель, – как ты мне польстил! Я думал – любимой рабыней…

– Одно другому и не мешает, – язвит Юу.

– Не в Лянчине, – отзывается Ар-Нель. – Взгляните-ка вокруг, Уважаемый Господин Юу. С тех пор, как мы пересекли границу, вы всё время видите вокруг множество южан, имеющих право голоса, не так ли? Среди них – дамы?

– Это шутка? – хмыкает Юу.

– Нет. Я тоже их не вижу. Мне представляется, – продолжает Ар-Нель задумчиво, – что бойцы нашего эскорта – единственные свободные дамы на территории Лянчина.

– Это не надолго, – тихо говорит Анну, и все смолкают, глядя на дорогу.

Я наблюдаю.

Я думал, что нам придётся добираться до Чанграна с боями или, во всяком случае, в обстановке крайнего неприятия. С неприятием всё хорошо – но, похоже, к девушкам-бойцам оно не имеет отношения. Здесь просто активно не любят представителей Прайда. И боятся. Крестьянам всё равно, женщины волки или мужчины – и те, и другие воспринимаются как опасность и зло.

Барские выверты?

Впрочем, мы ещё ни с кем не вступали в плотный контакт. А Лянчин выглядит местом довольно-таки негостеприимным. Мы проезжаем явно нищий хуторок – и тут хатёнки-мазанки окружены деревянными частоколами: и последний бедолага старается отгородиться от мира, как может. Не смотри на меня. Не тронь меня. Оставь меня в покое, чужой!

Самые чужие – Прайд.

Мы едем вдоль канала, явно искусственного, прямого, как стрела, поросшего по берегам кустарником с красно-фиолетовыми ветвями и серебристым пухом цветов. Элсу рассказывает, что во времена объединения Лянчина Первый Лев Львов, Линору-Завоеватель, обязал провинции обеспечить себя водой – и каналы копали от гор Лосми, от немногих ледниковых рек. Тяжёлая повинность, отобравшая много сил, сперва навлекла на голову Линору-Завоевателя общие проклятия, но потомки проклинавших – благословили: засухи стали куда как менее опустошающи.

Современные жители Лянчина, впрочем, не кидаются благословлять потомков Линору-Завоевателя, несмотря на каналы, проложенные мощёные дороги и храмы. По крайней мере, у меня не создалось такого впечатления.

Параллельно каналу идёт одна из дорог Линору, явно стратегического назначения – широкая, мощёная каменными плитками, отлично сохранившаяся. По обочинам легкомысленно выросли весёлые жёлтые цветы, очень напоминающие земные одуванчики. На этой дороге, уже далеко за полдень, происходит первая встреча кое с кем посерьёзнее, чем перепуганный плебс. Десяток вооружённых до зубов всадников на кровных жеребцах – явные волки. То ли патруль, то ли люди хозяина здешних земель.

Вот они – шокированы. Ещё как! Рубака, командующий патрулём – угрюмый бритый налысо боец лет сорока, лицо в шрамах, кираса надраена до солнечного блеска, на запястьях – боевые браслеты с шипами – отвешивает поклон, но не спешит убраться с дороги.

Его люди осаживают коней, разглядывают наших девочек и северян, даже не пытаясь скрыть недоброжелательного удивления.

– Кто такие? – спрашивает Анну, выезжая вперёд.

– Волки Львёнка Хотуру ад Гариса, – говорит бритый, облизывает губы, поправляет ворот рубахи под кирасой. – Кто с тобой, старший брат? Что это?

– Этот Хотуру – Львёнок Львёнка? – отвечает Анну вопросом на вопрос. – Его земли, что ли?

– Его отец получил их из рук Льва Львов, – говорит бритый. – Почему…

– Львята Льва – на его земле, – говорит Анну. – Пятый Львёнок и Маленький Львёнок. С ними – воины Прайда и гости Прайда.

– Девки, – говорит бритый, снижая голос. – Почему твои воины – вооружённые девки? Ты – настоящий Львёнок, старший брат?

– Безбожно, – громким шёпотом, кивая, говорит парень в чёрной «бандане» у бритого за спиной. – Противоестественно и безбожно вообще.

– Смотри, Горту, – говорит другой боец, – эти, беловолосые – язычники. Позор.

Наши девочки превращаются в валькирий прямо на глазах – их руки тянутся к эфесам сами собой. У Эткуру багровеет лицо.

– А ну молчать! – рявкает он, перебив Анну, не успевшего что-то сказать. – Не сметь рассуждать в присутствии Пятого Львёнка Льва, собаки! Отребье! Я тут решаю! Лев Львов – отец мне! Я решаю!

– Да это – враньё, – говорит пожилой боец из местных и тычет пальцем в Эткуру. – У Львёнка Льва – чтоб в свите были безбожники и девки? Они – поддельные. Шпионы с севера.

– Ты, брат – пока брат – слушай, – говорит пожилому Анну, останавливая Эткуру, схватившегося за меч. – Ты Львёнка Льва оскорбил. За такое – смерть. Мои люди убили бы тебя, если бы не земли приграничные. Я знаю – вы живёте в тревоге. Но – ты оскорбил. Напрасно. Знаешь Печать Прайда?

Печатью Прайда отмечено оружие, она же вычеканена на упряжи. На рукоятях мечей – священные львиные головки. Но ни они, ни Печать Прайда никого не убеждают: я вижу, что местные вояки сходу ввязались бы в стычку, будь нас меньше.

– Враньё, – повторяет пожилой. – Что – печать… Львёнок – виден в повадках. Какой Львёнок возьмёт в свиту девок? И безбожных тварей?

– Это сказано верно, – говорит бритый.

– Вас всех надо убить? – спрашивает Элсу. – Вы предаёте Прайд?

– Если ты вправду из Прайда, то ты и предал Прайд, – говорит бритый. – Это твоя рабыня? Да? С открытым лицом, без знаков Прайда, с оружием…

– Ты – сволочь, – в тихой ярости говорит Кору. – Сволочь, разнеженная без войны, волк, живущий в господском доме. Ты ничего не знаешь. Смерть – за оскорбление Маленького Львёнка, лучшего из всех.

Заговорившая девочка воспринимается здешними волками, как Валаамова ослица. С одной разницей – Валаам прислушался к ослициным словам.

– Собака! – скорее удивлённо, чем злобно восклицает бритый и тянет меч из ножен. – Паршивая сука! И твой… ряженый… да я сам его…

И Кору всаживает ему в переносицу метательный нож. Я даже не успел проследить, когда и как она его достала.

– А, измена! – кричит пожилой в ярости и ужасе. Его товарищи хватаются за мечи.

Всё. Драка.

– Стойте!! – голос у Анну такой, что его жеребец прижимает уши. Да, так можно командовать войсками. – А ну стоять, псы! Оружие – в ножны. Я тебе сказал, сын свиньи, оружие в ножны! Я всем приказал! Ты, старик. Проводишь меня и моих людей к Львёнку Хотуру. С него – отдых людям и корм лошадям. А что делать с тобой – решит твой господин.

– Что со мной делать… – бормочет пожилой. – Измена же… девка убила Инху…

– Оруженосец Маленького Львёнка, любимого сына Льва Львов, – говорит Анну презрительно. – Повтори. А не девка. Поехали.

Местные мнутся. Наши блестят глазами и так и не убирают рук с эфесов.

– Оруженосец… женщина… а Инху-то…

– Ты что, забыл, старик, что смерть – за оскорбление Прайда, за оскорбление Львят? – продолжает Анну. – Что Львята решают, Львята из Прайда, а не волки? Мне надо было не удерживать людей, да? Чтобы вы передохли тут все?

– Это мудрое слово, слышь, Ориту, – робко говорит молоденький местный. – Они бы могли всех убить… их больше.

– Трус! Шакалёнок! – вопит Ориту на молодого, замахивается.

Наш Лорсу перехватывает его руку:

– Не позорься, старик. Сам боишься – сам называешь младшего трусом?

– Не понимаю! – восклицает парень в «бандане». – Не понимаю, как это возможно! Не похоже ни на что, не видел я такого никогда…

– Довольно, всё! – командует Анну. – Старик, ты меня слышал?

Местные укладывают труп бритого на седло. Косятся на Кору с ненавистью и страхом. Кору профессионально оценивает обстановку, прикрывая Элсу, как телохранитель.

– Оэ… – бормочет Юу. – Хорошо начали, Анну.

– Хорошо, – говорит Анну спокойно и жёстко. – Один труп. Могло быть больше.

– Мой добрый друг жалеет своих братьев, – говорит Ар-Нель. – Даже если братья морально готовы перерезать ему горло. Это очень и очень добродетельное поведение, я восхищён тобой.

– Да, они – братья, – говорит Анну. – Братьев не выбирают.

– Этот старик – он виноват, – говорит Эткуру и морщится. – Он – провокатор.

– Их Львёнок решит, как с ним быть, – режет Анну. – Львёнок в ответе за своих людей.

Местные разворачивают лошадей. Мы отправляемся в резиденцию хозяина этих мест.

* * *

Ри-Ё подошёл к Второму Господину Л-Та в конюшне Дворца, перед самым отъездом.

Надо было раньше, но раньше у Ри-Ё не хватало смелости. Пришлось здорово собираться с духом. Тем более, что Учитель мог и не взять своего пажа с собой – а тогда и разговаривать с Князем не понадобилось бы.

Князь перестал бы участвовать во всей этой истории, занятый делами посольства. А Ри-Ё уехал бы в Э-Чир, не остался бы в имении Учителя, конечно – и так благодеяний предостаточно. И всё бы само собой кончилось.

Но вышло иначе – что теперь раскладывать порванные страницы так и сяк?

Князь ведь тоже мог и не выслушать. Полное право имел, если уж быть до конца честным перед самим собой. Ри-Ё прекрасно понимал, что Князь мог терпеть его поблизости только из-за Учителя. Потому что Уважаемый Господин Ник, святой человек – совсем особая статья. К его мнению прислушивается и Государь.

А значит, разговор, в сущности, может кончиться как угодно.

И начинать этот разговор Ри-Ё было неловко до слёз. Но Князь посмотрел вопросительно – заговорить пришлось.

– Уважаемый Господин Л-Та, – сказал Ри-Ё, взглянув Князю в лицо, – я хочу, чтобы вы знали: у меня в мыслях не было оскорбить или подставить вашего брата. Тем более – я не думал, что… что Господин Тви может судить о своём Официальном Партнёре настолько низко.

Князь кивнул.

– Знаешь, Най, – сказал он тоном вовсе не светским, простым, почти дружеским, – ты – неплохой человек, я тебя ни в чём не подозреваю. Мой Третий сам виноват, ему надо было соображать, что он делает. Уж тебе-то в чём себя винить? В расторжении помолвки? Тви сам виноват. Ты, можно сказать, спас моего родственника – о каких оскорблениях речь?

Ри-Ё вздохнул облегчённо.

– Я рад, что вы так поняли, Уважаемый Господин, – сказал он. – Мне бы не хотелось, чтобы вы меня подозревали – особенно теперь, когда Господин Вассал Ник и вы вместе покидаете Кши-На.

Князь махнул рукой – и улыбнулся.

– Ник видит людей насквозь. А я никогда о тебе плохо и не думал. Ты – честный парень, Най, смелый, и ты – хороший боец… просто оказался не на месте и не вовремя. Не переживай из-за Третьего.

– Как он себя чувствует? – вырвалось у Ри-Ё само собой.

– Хорошо, – сказал Князь безмятежно. – Почти выздоровел. Отец отказал родичам Тви от дома из-за его безумной выходки… сейчас я думаю, что Тви мог бы убить Третьего на поединке, так что – всё к лучшему. Да, никакой придворной карьеры Третий, конечно, не сделает… но ты же знаешь, он… да что говорить, ты и сам понимаешь. Не боец он.

– Да.

Да, не боец. Воплощённая изысканность, поэт, художник – но не боец. Самое прекрасное лицо на свете, после, разве что, Государыни – воплощения Княгини Ночи на земле. Кисть, а не клинок. Неужели, думал Ри-Ё с сердечной болью, неужели Князь не понимает, что любой аристократ, гордящийся собственным родовым мечом, убьёт его чудесного брата на поединке – а не только этот Тви, благорождённый подлец?!

Князь коснулся плеча Ри-Ё кончиками пальцев.

– У тебя такое лицо, будто ты присутствуешь на похоронах, Най, – сказал он, смеясь. – Не переживай так. Третий – не сирота, слава Небесам, о нём есть кому позаботиться. Мать разговаривала с Господином Хе-И. Его единственный сын, последняя надежда рода, будет рубиться с Третьим, думая о сохранности его тела больше, чем о сохранности собственного, уверяю тебя. Он симпатичный парень, этот Ну-Эр из Семьи Хе-И, очень спокойный… а Третий рождён продуть поединок, ты, мне кажется, догадался…

Ри-Ё кивнул. Да, так и должно быть. Очень хорошо. Надо порадоваться. Снова кивнул и попытался улыбнуться. Князь сказал с сожалением:

– Третьему не следовало писать тебе писем, Най, прости его. Он вообразил себя романтическим героем – и, разумеется, не подумал о твоих чувствах. Я знаю, тебе досталось от аристократов… ни за что… Большей частью высокородные просто не берут чувств плебеев в расчёт, но в данном конкретном случае… Третий – вовсе не такой мерзавец, как может показаться. Дуралей просто. Дуралей с романтической блажью в голове.

У Ри-Ё хватило сил улыбнуться по-настоящему.

– Видите ли, Уважаемый Господин Л-Та, – сказал он, стараясь быть великолепно непринуждённым, как юные придворные кавалеры, – ваш Третий Брат, конечно, не совершал никаких опрометчивых поступков. Он просто развлекался, пытаясь научить меня салонному стихосложению… а потом убедился, что ремесло даётся мне лучше, чем светский лоск. Вот и всё.

– Жаль, что ты не аристократ, Най, – задумчиво сказал Князь. – Каким бы был аристократом… лучше многих здешних фанфаронов, шикарных и пустоголовых… Можешь рассчитывать на меня, если что.

Ри-Ё ритуально поклонился, забрал седельные сумки и ушёл. Он шёл, держа на лице нейтральную мину, как маску на палочке – и только в покоях Учителя разрешил себе бросить сумки на пол, кинуться на постель и кусать пальцы.

Мир – несправедлив. Жесток и несправедлив.

И-Цу – предал. Да, скажут иначе, но не Ри-Ё предал И-Цу, а наоборот. Если ты считаешь кого-то другом, наречённым, Официальным Партнёром – разве поверишь в злую и грязную ложь о нём? Разве И-Цу плохо знал Ри-Ё? Как он легко отказался… стоило его родителям приказать – и он отказался, не сочтя необходимым даже поговорить или ответить на письмо. И бесполезно говорить, что сам Ри-Ё никогда не поступил бы так. Будь со своим другом – хоть вдвоём против целого мира. Верь любимому… Да какая разница!

Уважаемый Господин Ма-И…

Князь Ма-И…

Хорошо поиграли? Обоим – больно. Нет сил в чём-то его обвинять, подозревать, да и злиться… как Букашка может принять всерьёз слишком любезные слова Звезды? Стихи на веере, пришедшиеся близко к сердцу… сам виноват.

К приходу Учителя Ри-Ё успел взять себя в руки. Когда человек приходит в мир, никто ему справедливости и не обещает. Просто – нет судьбы.

И глядя, как Учитель пишет письмо, Ри-Ё думал о нём с нежной признательностью. Двор мог сколько угодно болтать, что Учитель – чужак и урод; никто из придворных болтунов даже изобразить не сможет такого бескорыстного благородства. Те, кто знает Учителя близко – Государыня, умный и злой насмешник Господин Ча, Князья Л-Та, чудесная девчонка Ви-Э – никогда не отзывались о нём непочтительно за глаза.

Он – вовсе не урод, хотя сам, кажется, верит в то, что безобразен. Боится связывать себя любовью. Но – не урод. Просто – немолод, не породист, как многие в Столице. Зато добр и умён – разве это меньше, чем смазливое лицо?

У него ведь тоже нет судьбы, как и у Ри-Ё… и он ни разу не высказывал сожалений вслух. Как же можно распускать при нём сопли?

Ри-Ё решил делать то, что надлежит – и будь, что будет. От прежней жизни всё равно остались только осколки – осколки иллюзий, осколки цветного стекла в пятнах крови…

В этом походе говорили по-лянчински.

Ри-Ё две луны подряд так часто слышал эту речь, что понимал – с пятого на десятое, без оттенков и тонкостей, но смысл схватывал. Говорить мучительно стеснялся. Слыша, как лянчинцы коверкают его язык, Ри-Ё легко представлял себе, как будет выглядеть его собственная попытка заговорить с ними на языке юга. Смешно и глупо как минимум. Ри-Ё не хотел быть смешным и глупым в глазах южан, в особенности – жестоких и заносчивых лянчинских аристократов.

Поэтому разговаривал он лишь с Учителем и Господами Ча и Л-Та. Или молчал. Только слушал. До тех пор, пока в приграничной деревушке, на постоялом дворе, не объявился Господин Дин-Ли и освобождённые военнопленные с юга.

Изнанка войны – вот как Ри-Ё это увидел. Изнанка северных побед – так даже вернее.

Север возвращал Югу рабынь. Вернее, Государь возвращал солдат Принцу Эткуру – у которого хватило храбрости, дерзости и наглости заключить с Кши-На мирный договор от собственного имени, против воли Льва, Государя Лянчина. Так говорили при дворе в Тай-Е – Ри-Ё надо было ослепнуть и оглохнуть, чтобы не слышать.

О Принце Эткуру говорили, что он предал интересы собственной страны ради северной женщины. Что он восхищён Кши-На. Что он ненавидит собственного отца и метит на трон в обход законных наследников. Что он безумен, что он слишком умён для южного варвара, что он считает Государя Кши-На своим личным другом, что ему было приказано убить собственного брата… И всё это было обычной смесью искажённых слухов, лжи и сплетен.

Ри-Ё никогда прежде не пытался разобраться в политике, но всегда разбирался в людях. Принц Эткуру казался ему усталым, нервным и не слишком-то сильным духом. Большого ума в нём не замечалось, но и безумным принц явно не был. И ещё: Эткуру не шёл против ветра – просто его ветер переменился. Ви-Э выглядела сильной и разумной не по годам – но Ри-Ё не мог представить себе отчаянную актриску в роли провокатора международного масштаба.

Мир или война между Лянчином и Кши-На, предательства и перевороты, какая-то глубокая трещина в нынешнем положении и времени – всё это было делом Господина Анну, а не Принца Эткуру. В сердце Господина Анну тоже горел образ некоей особы, ради которой он мог многим поступиться, но уж не любовь к великолепному Господину Ча и даже не жажда власти, а мотивы куда более глубокие и сложные заставили мрачного лянчинца совершать безумные и отчаянные поступки.

И он не предавал своей страны, как бы это не выглядело.

Хотя бы потому, что принял бывших пленных, даже никудышников. Человек, который думает о пленных, о детях своего народа, оказавшихся среди враждебных чужаков – не может быть предателем всей страны в целом. Предатель не думает о падших и попавших в беду – он думает о себе.

А они оба болели судьбами пленных – и Господин Анну, и Принц Элсу. И по тому, как Господин Анну принимал командование отрядом женщин и никудышников, Ри-Ё понял: возможно, именно в пленных, в их судьбах, всё и дело. В том, что Младший Принц, которого ещё звали Маленьким Львёнком, лянчинский аристократ, которого Ри-Ё считал лучшим из всех, сам хлебнул превратностей войны и невзгод плена. Юная женщина, смуглая гибкая лянчинка с всегда настороженным хмурым лицом, освещавшимся лишь когда к ней обращался её возлюбленный – бывшая в своё время телохранителем Принца Элсу, как говорили – следовала за ним, как тень. Её любовь, самоотверженная до самопожертвования, казалась Ри-Ё идеальной; то, как Младший Принц, невзирая ни на какие сословные правила, до готовности поступиться решительно всем, отвечает на эту любовь, вызывало у Ри-Ё восторг, смешанный с душевной болью.

Южане, думал он, могут пронести дружбу, любовь и верность через войну, плен, пытки, унижения и ужас. Их Принц принял девочку из солдат, совсем не ровню, почти плебейку. Только нашим хватает простого навета или сплетни, чтобы расторгнуть все данные обеты – а сословная разница разделяет людей, как стена бушующего огня.

И Ри-Ё восхищённо наблюдал за южными бойцами. Но они словно специально решили вести себя так, чтобы опровергнуть его очередную иллюзию.

Странно было видеть, как смущались телохранители послов. Бывшие пленные, прошедшие все ступени унижения, боли и бесчестья, выглядели более уверенно, смело и весело, чем привилегированные воины из свиты Принцев. Ри-Ё никак не мог понять, чем это вызвано: то ли нестерпимым чувством вины у тех, кто прожил более благополучно, то ли той странной смесью страха, похоти и злости, с которой многие из лянчинцев смотрят на любых чужих женщин вообще. Только присутствие Господина Анну в корне пресекало любые конфликты.

Свита послов угрюмо молчала и следила за любыми действиями женщин с болезненным любопытством. Бывшие пленные болтали и смеялись – может быть, чересчур весело, а оттого – нервно. У каждого и каждой была своя драматическая история; Ри-Ё, одолеваемый любопытством, не посмел заговорить с незнакомой женщиной, но набрался храбрости и обратился к северянину, высокому, бледному, темноволосому парню по имени И-Кен. И-Кен, конечно, не бывал в плену – он состоял в отряде вместе со своей подругой, милейшей Лурху, у которой вороные локоны вились колечками, а от улыбки появлялись ямочки на смуглых щеках.

Северянин, с точки зрения Ри-Ё, оказался не на месте. Северян среди освобождённых было человек десять – и да, Ри-Ё понимал, что они пришли вместе со своими подругами… но всё равно они все оказались не на месте. Что делать гражданам Кши-На в междоусобных варварских дрязгах? Это настолько хотелось выяснить, что Ри-Ё преодолел природную застенчивость.

– Уважаемый Господин И-Кен, – спросил он, улучив момент, когда Лурху ушла к лошадям, – вы – солдат? Я хочу сказать – раньше были солдатом Государя?

И-Кен усмехнулся.

– Почему – был? Я и нынче – солдат Государя.

– Но – на юге…

– И вы ведь – слуга Государя на юге, верно?

Ри-Ё чуть замялся.

– Я чего-то не понимаю…

– Вы чего-то не понимаете, – кивнул И-Кен. – Важных вещей. К примеру… а, впрочем, это, наверное, вам и не нужно.

– А она…

– Личный трофей, – сказал И-Кен странным, но давно знакомым Ри-Ё тоном. Слова солдата о наложнице, взятой в бою… О женщине, которая одновременно больше и меньше, чем настоящая жена. Ри-Ё подумал, что, вероятно, любой солдат любой армии мира будет говорить о таких вещах, как о моментах откровения. Если в войне и есть что-то хорошее, то только это. – Надо было оставить её в гарнизоне, но…

– Она говорила Господину Анну, что её приняли ваши родственники, – сказал Ри-Ё. – Это правда?

– Её жалеет моя Мать. Она страшно одинока и беззащитна.

Ри-Ё улыбнулся невольно.

– Лянчинки не кажутся мне беззащитными. Я видел, как Лурху работает палкой; думаю, с мечом она не хуже…

И-Кен покачал головой.

– Мечом не парируешь сплетню. С души Лурху содрали кожу. Ей больно от любого неловкого слова, да так, что боль скручивает её в узел. В это трудно поверить, но она… это очень личное, впрочем. Достаточно того, что Лурху только с помощью моей Матушки кое-как разобралась в том, что делать с собой. Лянчинки не умеют быть женщинами, их не учат быть женщинами; Лурху была отличным солдатом – и думала, что я сделаю её рабыней. Забитым животным. За то, что я не стал над ней измываться, она любит меня больше, чем я заслуживаю.

– Их правда проклинают родители? – спросил Ри-Ё смущённо. – Если они попадают в плен?

И-Кен кивнул.

– Она хочет просить прощения у отца?

– Нет. У матери.

– Но ведь… – начал Ри-Ё, но тут подошла Лурху. Она принесла миску с вафлями и чашку жасминового настоя, протянула И-Кену – и взглянула на Ри-Ё вопросительно.

– Расскажи Юноше, как тебе хочется увидеть мать, – предложил И-Кен, принимая чашку. – Юноша очень хочет понять лянчинок.

Лурху как-то смешалась, опустила глаза, поставила миску на широкий подоконник открытого окна, низкого, как во всех деревенских постройках, скользнула взглядом по земле в следах лошадиных копыт, по белёной стене трактира… сказала в сторону:

– В лянчинках нет ничего непонятного. Мне просто… я только… я не знаю, – и, наконец, заставив себя взглянуть Ри-Ё в лицо, сказала с заметным трудом, облизывая губы. – Прости, брат. Я не просто лянчинка, я… волк, в общем. Волчица. И мне низко любить мать… а я хочу. И я… виновата я перед ней. Вот и всё.

Ри-Ё чуть не провалился сквозь землю от неловкости. Он не ожидал и такой нервной искренности, и таких слов на грани откровения. Всё же северяне – сдержаннее и холоднее. Лянчинец может неожиданно выдать незнакомцу что-то с самого жаркого дна души – к этому трудно привыкнуть.

А Лурху не уходила, будто хотела говорить дальше.

– Вы мало видели женщин, Госпожа Лурху? – спросил Ри-Ё, преодолевая смущение.

– Дома? – спросила лянчинка спокойнее. – Много. Но мельком. Работающих рабынь. Рабынь старших братьев. Трофеи. Знаешь… вы, кшинассцы, не понимаете, насколько у нас женщина – ниже. Наверное… насколько скот ниже человека. По крайней мере – многие, многие… Ты живёшь так – и думаешь так, думаешь, как все, пока с тобой не случается метаморфоза… а когда меняешься – начинаешь понимать.

– Что это несправедливо? – спросил Ри-Ё.

– Что в плен не всегда попадают трусы. Что человек от метаморфозы не глупеет и не делается дрянью. И что можно по-другому. Хочется по-другому. И душе становится больно. Вспоминаешь… всякое.

– Я хотел бы вставить слово, Юноша, – сказал И-Кен. – Они, конечно, говорили, что хотят видеть отцов… Но я подозреваю, что они хотят видеть матерей. И ещё – они ведь не могут забрать всех женщин Лянчина туда, где на эти вещи существует совсем другой взгляд. Поэтому они готовы пытаться изменить свой мир – или умереть.

– Они идут на смерть…

– Ради тех, кто рожал их. Совесть мучает. И они, как люди, наделённые совестью – наши братья и сёстры по оружию. Совесть – это братские узы между разделёнными границами, верой и обычаями, верно?

Лурху взяла руку И-Кена и прижала её к своей груди. Взглянула на Ри-Ё без смущения – открытым взглядом.

– Это правда, брат.

– Вам было бы лучше в Кши-На, – сказал Ри-Ё тихо. – Не только вам, Госпожа Лурху – всем этим женщинам. Да?

Лурху пожала плечами.

– Не знаю обо всех. Но… говорят, быть в Кши-На девкой почётнее, чем в Лянчине – матерью. Ну что… мы останемся, а другие? Это как слепота – слепого хочется взять за руку и дать ему ощупать… то, что правильно.

Закончить разговор Ри-Ё не удалось – его позвал Учитель. Но Лурху успела объяснить вдесятеро больше, чем сказала словами.

Это будет не дворцовый переворот и не бунт. Это – они собираются умереть за признание людьми их матерей. Это свято – и вот отчего с ними северяне, Учитель, аристократы…

Так Ри-Ё почувствовал огненное дыхание грядущей войны раньше, чем произошла первая стычка.

Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса

Усадьба – настоящий форпост. Феодальный замок с поправкой на местный стиль. Крепость посредине воюющей страны. Вокруг крепости ничего не растёт метров на триста: всё вокруг должно просматриваться и простреливаться. Львёнок живёт на собственных землях не слишком спокойно.

Дозорная башня – единственное, что можно разглядеть из-за крепостной стены из светлого песчаника. Сама стена – высотой около десяти метров и в зубцах бойниц. Подъёмная решётка и окованные железом массивные ворота ведут на крепостной двор. Над воротами – синее знамя с белой звёздочкой, небеса Творца со звездой Элавиль, путеводной звездой Прайда У решётки дежурит стража – четверо волков, вооружённых до зубов.

Наш отряд производит на стражу впечатление. Оцениваются знаки Прайда, труп поперёк седла, женщины, потерянный Ориту и его ошалевшие люди. Стража явно думает, открыть ли ей ворота или лучше дёрнуть во двор, опустить решётки и приготовиться к осаде.

– Братья, – дружелюбно и милостиво окликает Анну, – Львёнок Хотуру дома?

– Ты – Львёнок из Чанграна, старший брат? – осторожно говорит молодой боец. – А кто это с тобой?

– Львята Льва, – отвечает Анну таким непринуждённым тоном, будто не понял вопроса. – Пятый Львёнок и Маленький Львёнок. И их не годится держать за воротами.

– Это так, – еле выговаривает Ориту.

– Инху мёртвый… – как-то задумчиво, нерешительно говорит стражник.

– Ваш Инху оскорбил величие Прайда, – говорит Элсу. – И пытался обнажить оружие, чтобы убить меня. Я – любимый сын Льва Львов.

В его тоне столько жестокой надменности Прайда, что стражники больше не спорят. Нам открывают ворота – и отряд въезжает в крепость.

Двор мощён каменными плитами. Мрачно, пыльно и тесно; постройки из тёсанного камня – на расстоянии пары конских корпусов друг от друга, зато двор покрывает тень даже около полудня. Самое высокое сооружение – сам… донжон, я бы сказал, со сторожевой башней в виде штыка, потом – маленький храм с угрюмым ликом Творца в солнечном диске над входом. Дальше – конюшни, казарма, колодец… Между двумя постройками – лоскуток зелени, белым облачком цветёт миндаль и реденько алеет пара довольно чахлых деревьев т-чень: на затоптанной траве под деревьями возятся дети. Родничок бьёт в каменное корытце – и по ступенчатым желобкам стекает куда-то на задний двор, где теряется из виду. Самое широкое пространство – что-то вроде плаца напротив входа в храм. На краю плаца, к сооружению из жердей и вкопанных в землю столбов, вроде коновязи, привязаны – между столбами, за запястья, спина к спине – двое мальчишек, едва во Времени, одетых только в полотняные штаны длиной чуть ниже колена, босых. Их полунагие тела – в свежих синяках и царапинах, лиц не видно – головы опущены.

Под навесом у казармы волки играют в местную игру – похоже то ли на домино, то ли на нарды – и отвлекаются на нас. Рабыня с татуированным лицом и голой татуированной грудью, в одних складчатых шароварах, роняет глиняный кувшин и бежит опрометью куда-то за угол. Четверо волчат, отрабатывающих удары на палках, опускают палки и дико пялятся на наших девочек и на северян, я подозреваю. Редкое зрелище.

– Позовите Хотуру, кто-нибудь! – приказывает Анну.

Эткуру, Элсу и Кору подъезжают ближе к нему. Мои северяне останавливают лошадей рядом со мной.

– Оу, – еле слышно говорит Ар-Нель на языке Кши-На, – откуда у меня такое чувство, что драка может приключиться прямо сейчас – и я в этой драке кого-нибудь убью впервые в жизни?

– Интуиция, наверное, – подхватывает Юу в тон.

Тут и появляется хозяин усадьбы – хотя никакая это, чёрт бы её взял, не усадьба, а Хотуру – не помещик. Я затрудняюсь подобрать аналог его роли. Наместник?

Ему – лет сорок или около того; он заматерел и выглядит очень брутально, как случается с основательно подтверждёнными мужчинами, проводящими много времени в тренировках и спаррингах. Лицо, почти квадратное из-за квадратной нижней челюсти, узкие глаза, губы тонкие. Его волосы спрятаны под тёмно-синюю «бандану», на нем шаровары и что-то вроде короткого халата или кимоно, тканого пёстрым, сине-зелёно-чёрным геометрическим орнаментом. С ним – пожилой бесплотный священник с львиной бляхой поверх широкого балахона, пара бесплотных помоложе – то ли служек, то ли секретарей самого хозяина, и высокий хмурый парень лет двадцати. Сын, наверное – его скуластая угловатая физиономия изрядно похожа на суровое лицо Хотуру.

– Эй, кто… – начинает Хотуру и осекается.

– Я тебя помню, – говорит Элсу, и его жеребец пританцовывает под ним. – Ты – тот Хотуру, о котором отец мой, Лев Львов, сказал на Совете Старших Прайда: «Граница заперта их мечами…»

Хотуру расплывается в улыбке, которую издали можно принять за искреннюю.

– Творец мой оплот! – восклицает он. – Маленький Львёнок, любимый брат! Ты живой! Ты цел! С тобой – старшие братья! Счастливы наши звёзды – и возрадуется Прайд!

– Очень славно, – говорит Элсу, и я понимаю, что этот честный и отчаянный парень может быть здорово неприятным, когда захочет. – Ты знаешь меня – значит, твои люди больше не будут пытаться оскорбить Прайд в моём лице?

– Любой, кто посмеет, будет наказан! – заверяет Хотуру, прижимая руки к сердцу.

– Уже, – Элсу указывает на волков, снимающих труп с седла.

– Нашим людям нужна пища, нашим лошадям нужен корм, всем нужна вода и отдых, – говорит Эткуру. – И твой долг – принимать детей Прайда как полагается.

Я думаю, что не слишком приятно говорить с земли с теми, кто верхом – получается снизу вверх – но Хотуру, так и не отнимая рук от груди, заверяет, что ему радостно, почётно и он готов.

И его свита кланяется. А волки кланяются в пояс. Хотуру приказывает устроить всех, наши бойцы обоего пола, наконец, спешиваются, а рабыни, укутанные по самые глаза, тащат мешки с «кукурузой» для лошадей, сыплют в колоды около конюшен…

Ар-Нель, оказавшись около меня, тихо говорит:

– Здесь умеют лгать, улыбаясь.

– Тоже так думаете? – говорит Юу.

Ар-Нель кивает – и нас приглашают под навес. Деревянный помост там застелен потёртым ковром, валяется куча подушек, сшитых из кусочков кожи, и на круглой столешнице, снабжённой низенькими, в спичечный коробок, ножками, стоит плетёная корзина – или ваза – с сушёными фруктами и орехами.

И Элсу так и идёт рядом с Кору, а Эткуру заминается. Думает, позвать ли Ви-Э, а если да, то как.

– Возьми её, брат, – говорит Анну, проследив его взгляд.

И мы все – в обществе двух женщин – заходим под навес и садимся на ковёр. Только тут Хотуру осмеливается спросить:

– Братья, я не понимаю… Есть с рабынями и язычниками за одним столом? И те… ваши люди… среди них…

– Наши братья и сёстры, пленные, которых нам отдал север, – говорит Анну холодно. – Чего ты не понимаешь? Никого никогда не терял?

– Пленные… – Хотуру натянуто улыбается. – Маленький Львёнок, это с тобой…

– Мой оруженосец, – говорит Элсу, и его глаза темнеют. – Не начинай, брат. Она спасла мне жизнь и больше, чем жизнь. Не смей унижать её.

Кору подбирается, как кошка перед прыжком. Элсу обнимает её за плечи, но так, чтобы не помешать вытащить нож. Хотуру и его свита пытаются сделать хорошие мины.

– Прости, брат, – говорит Хотуру почти заискивающе. – Ты собираешься в Чангран с этой женщиной? Вы с ними собираетесь возвращаться к Прайду, братья?

– Собираемся, – говорит Анну. – Они – это и есть Прайд. Волки – братья Прайда. Разве нет?

– Они же не волки… – Хотуру мнётся. Хочет спросить напрямик, но боится, не смеет.

– Да простит меня Львёнок, – подаёт голос пожилой бесплотный, – а язычники? Они-то никакого отношения к Прайду не имеют…

– А, – смеётся Анну. – Они – послы. Барсята. Добродетельные парни, жаль, пропадают в безверии…

Анну быстропереглядывается с Ар-Нелем. Ар-Нель улыбается.

– Уважаемый Господин Хотуру, – говорит он по-лянчински, тщательно произнося каждый звук, – я, Барсёнок Ар-Нель, восхищён вашими братьями по вере. Они – достойнейшие люди, мы непременно найдём истину вместе.

Хотуру смотрит на него потрясённо, его сын – восхищённо, бесплотный не без язвительности спрашивает:

– Ты готов принять истинную веру и спасти душу?

Ар-Нель кланяется, по-лянчински прижав ладонь к груди.

– Безусловно. Как только я приду к убеждению, что вера истинна. Разве я могу сомневаться в истине, если она будет доказана должным образом?

Это интересно. Даже Хотуру чуточку расслабился.

– Ты хочешь побеседовать о вере? – спрашивает бесплотный, сменив язвительный тон на отеческий.

– О да! – восхищённо соглашается Ар-Нель. – И о поступках, к которым приводит ваша вера, почтенный.

Я бы ему поаплодировал, если бы позволяло место и публика. Сноб Ар-Нель ради дипломатической игры назвал «почтенным» такого презренного типа, как никудышник… Хотя, возможно, он думает о Соне.

Бесплотные рабы приносят вино, лепёшки, от которых пахнет не северными вафлями, а настоящим горячим хлебом, и большое блюдо с тушёным мясом. Никто, впрочем, до еды почти не дотрагивается, только Элсу берёт из корзины горстку орехов и сухих ломтиков плодов т-чень. Бесплотный священник поощрительно улыбается.

– Мы можем говорить о вере, можем говорить о доблести и о добродетели. Ты – редкостный язычник. Признаюсь, я до сих пор считал таких, как ты, упрямыми глупцами…

– Что вы, почтенный, – возражает Ар-Нель с лёгкой улыбкой. – Я всегда готов прислушиваться к слову истины. Вы позволите мне спрашивать?

Бесплотный важно кивает.

Диспут отвлёк общее внимание. Волки Хотуру ушли от наших девочек, предоставив им устраивать и кормить лошадей – с облегчением ушли, кажется – и слушают, даже, похоже, заключают пари. Дети постарше, вооружённые деревянными саблями, рассаживаются на краешке помоста. Ар-Нель говорит:

– Кто те Юноши, которых я видел привязанными к столбам на солнцепёке, и в чём заключается их вина? Полагаю, так можно обойтись с людьми лишь в наказание.

– Это – деревенские мальчишки, замеченные в запрещённом и непристойном поведении, – объясняет бесплотный. – Они дрались между собой, подобно животным во время гона.

Юу непроизвольно сжимает кулаки, Ар-Нель чуть качает головой.

– Бои запрещены?

– Такие бои запрещены самим Творцом, – изрекает бесплотный. – Кто опускается на уровень бессловесного скота, тот подвергает сомнению собственное мужское естество.

Анну морщится, Элсу и Эткуру переглядываются.

– Плебс спаривается, как скот, – говорит Хотуру, досадливо морщась и посматривая на Львят виновато. – Сотня лет истинной веры не научила плебс нравственности – да Прайд ведь всегда закрывал глаза на это. Пусть холуи плодятся, как знают. Но эти двое – они из сравнительно приличных семей: сын деревенского старосты и сын трактирщика. Их отцы могут себе позволить купить сыновьям женщин – но щенки потакают своим звериным инстинктам…

– То есть, каждый из них хочет, чтобы его дети родились не от рабыни, а от подруги, – говорит Ар-Нель.

– Каждый из них сам хочет быть рабыней, – брезгливо говорит бесплотный.

– Если их отцы не заплатят за их жизни по три сотни «солнечных» до завтрашнего утра, – говорит Хотуру, – они и станут рабынями Прайда. То есть, их желание осуществится.

– Эта истина не бесспорна, – говорит Ар-Нель.

– Почему? – бесплотный, кажется, искренне удивлён.

– По многим причинам, – говорит Ар-Нель совершенно безмятежно. – Во-первых, я не уверен, что вы верно трактуете мысли и желания этих Юношей. Во-вторых, мне кажется, что Творец, создавая любого из людей, имел в виду не товар на продажу…

– Ты отрицаешь, что человеческий мир разделён на свободных людей и рабов? – спрашивает Хотуру.

– Нет, – говорит Ар-Нель. – Но ведь это – Юноши, рождённые свободными. Они не военнопленные. Они не крали, не убивали, не предали. Они на своей земле.

– Они совершили преступление против нравственности, – говорит бесплотный.

Ар-Нель улыбается. Здешние расслабились и думают, что разговор уже закончен, а наши ждут, что Ча отмочит – они его достаточно хорошо знают.

Ар-Нель берёт лепёшку и отламывает кусочек.

– Скажите, почтеннейший, – говорит он бесплотному священнику, – верите ли вы в то, что Творец создал мир совершенным?

Бесплотный тут же важно кивает.

– Конечно, – говорит он. – Как же иначе? Творец совершенен по своей природе – и его создание достойно создателя, как безупречное оружие достойно руки мастера.

– Это бесспорно, – говорит Ар-Нель. – Бесспорно также, что Творец вложил в тварей земных и человеческие сердца побуждения, помогающие им выжить, не так ли? Он вложил в барса и льва побуждение нападать на оленей и буйволов, чтобы они могли питаться мясом, а в оленя и буйвола – побуждение бежать при виде льва и барса, чтобы спастись от гибели… Верно ли?

– Конечно, – чуть удивлённо подтверждает бесплотный. – Верно.

– Он, Владыка Небес, также вложил в тварей земных страсть сражаться, побеждать и делать своих соперников матерями своего потомства, – продолжает Ар-Нель. – И лев, и ничтожная мышь ведут себя так.

– Да, – снова подтверждает бесплотный. Кажется, он начал подозревать подвох.

– В наши души он, Творец, тоже вложил благородную жажду битвы, – говорит Ар-Нель. – Стремление победить. Кто этого не чувствовал?

У бесплотного багровеет лицо.

– Это не человеческая, а скотская страсть! – заявляет он. – Человеческий грех!

– Простите мне злое слово, почтенный, – говорит Ар-Нель печально, – но лично вы не можете судить об этом. Вам не случалось чувствовать, как сам Государь Небес направляет ваш меч.

Бесплотный озирается, ожидая поддержки среди правоверных, но правоверные слушают Ар-Неля со странными лицами. Напряжённо и внимательно.

– Разве мои слова оскорбляют Творца, Уважаемые Господа? – говорит Ар-Нель, обращаясь уже к Хотуру и его волкам. – Поверьте мне: я, хоть и язычник, люблю его, Отца Мира, всей душой. Я благодарен ему за то, что он создал мир совершенным.

– Это странно слышать, – говорит сын Хотуру, пытаясь скрыть восторг. – Ты и вправду добродетельный человек.

– Ар-Нель как брат мне, – говорит Анну.

– Вы ведь понимаете меня? – говорит Ар-Нель волкам. – Вы все знаете, что такое священное упоение боя, правда?

Волки нервно хихикают и шушукаются.

– Бой благословлён Небесами, – говорит Ар-Нель, и его глаза горят. – Сам Творец смотрит на бойца с высоты.

– Это так, клянусь Творцом! – не выдерживает молодой волк, вскинув сжатый кулак. – Это правда!

Его друзья переглядываются.

– Творец разрешил бой за продолжение рода и благородному льву, и мыши, – продолжает Ар-Нель вдохновенно. – Вам, волкам и Львятам – но ведь и деревенским буйволам тоже. Если они – не обрезанная скотина, то зов крови влечёт их в схватку. Разумно ли – обрезать кровных бугаёв, у которых будут телята, только из-за того, что они сшиблись рогами?

Волки посмеиваются. Им страшновато и приятно это слушать – кто бы мог подумать?

– Ты клонишь к тому, что я неправ? – подозрительно спрашивает Хотуру.

Ар-Нель поспешно отрицательно мотает головой – прядь выбивается из косы.

– Что вы, Уважаемый Господин, великолепный Львёнок! Я боюсь, что вас ввели в заблуждение. Мои друзья, прекрасные Львята Льва, учили меня богословию на лянчинский лад – и я вижу, что почтенный служитель Творца судит о Юношах по себе, а не по Небесной истине.

– И всё-таки деревенские не смеют! – возмущается Хотуру, но как-то формально.

– Вы, Уважаемый Господин, сто лет отучаете буйволов бодаться, отпиливая телятам рога – а новое поколение вновь рождается с рогами, ибо отроду данное оружие – воля Творца, – говорит Ар-Нель. – Получается, что вы убеждаете себя в истине, а сами отрицаете заветы Небес.

Волки потрясены. Сын Хотуру – тоже. Сам Хотуру смотрит на Ар-Неля во все глаза, а бесплотный кричит:

– Ты – грязный язычник!

– Да, – кротко говорит Ар-Нель. – Я язычник, но я ищу истинную веру. Я слышал от Львят Льва о Творце, о том, что он совершенен и милосерд к следующим его Путём. Я знаю от них и знаю собственным телом, что путь Юноши и Мужчины – это путь бойца. Как можно его запрещать? Это богохульно.

– Твой северянин – исчадье тьмы, гуо! – заявляет бесплотный нашему Анну, от волнения срываясь на фальцет. – Ты слышишь? Он всё извращает, он извращает Святое Слово!

– В чём? – спрашивает Анну насмешливо. – Опровергни, Наставник.

– Люди не должны уподобляться скоту!

– То есть, не должны сражаться? Вы слышите, волки? – хохочет Анну.

– Не должны брать женщин в драке!

– Вы не брали женщин в бою, волки? Кто-нибудь говорил вам, что это грех?

– Война есть война… – бесплотный запутался. – Волки есть волки, а чернь есть чернь…

– Чтобы кто-то мог купить рабыню, кто-то другой должен взять её в бою, – говорит Анну. – Никто никогда не говорил мне, что рабыни, взятые в бою для Прайда – это плохо.

– Это – для Прайда…

– Я был прав, – подытоживает Анну. – Я понял, Хотуру – то, что говорят бесплотные – ложь. Погоди, я ещё пойму, зачем им это…

– Я понимаю, – вдруг говорит сын Хотуру. – Чтобы запретить сражаться. Чтобы запретить сражаться МНЕ! Пришить мою душу к своему балахону! А, пропасть! У волков женщины, взятые в бою, а у меня – купленные рабыни! Кто не был на войне – у того нет ничего! – он уже кричит. – Отец, мои сверстники брали женщин в бою, а я получаю то, что уже принадлежало другим!

– Мы давно не воевали, – неожиданно зло говорит волк из свиты Ориту. – Наши рабыни – обрезанные деревенские девки и подранки. У моего отца были военные трофеи и восемь детей, а у меня подохли две девки, а третья скинула ребёнка!

– Деревенские холуи дерутся, только отвернётся Наставник, – говорит другой волк, немолодой и со шрамом на лбу. – Львятам Льва не годится лгать – я скажу, что думаю. Разве плебс заключает сделки? Как бы не так! Сперва их щенки грызутся между собой, а потом они приходят в храм, приносят пожертвование за удачную покупку рабыни и клянутся, что это был не поединок, а бедный человек продал своего сына соседу…

– Дальше так пойдёт – деревенские мальчишки будут сильнее волчат…

– Эти девки – с тобой, Львёнок Льва – они боевые трофеи? Вот, смотри, Наставник, как это должно выглядеть!

Вокруг помоста под навесом – толпа. Кричат уже все, беседующие вскочили на ноги, диспут превратился в митинг и грозит перерасти в свалку.

– Эти девки прокляты Творцом! – вопит бесплотный. – Посмотрите на их лица! Бесстыжие твари, да ещё с оружием!

– Это волки! – кричит Элсу так, что я понимаю: командный голос он вполне может выработать. – Это такие же волки, как все волки! Кто может поручиться, что его ждёт в бою? Он может быть ранен, убит, покалечен, может стать чужим трофеем! Вас учили бросать братьев?! Так вот, лично я братьев не бросаю!

– Любимый братец, – говорит пожилой волк из местных. – Чангранский Львёнок, чистый Львёнок, живи счастливо… Я вот не знаю, что сталось с двумя моими братьями…

– А если они были в плену и боятся вернуться? – говорит Кору тихо, но все почему-то её слышат. – Если они боятся, что ты проклянёшь их? Они же любят тебя… как я – своих братьев и своего командира.

– Мы не отрекаемся от братьев! – говорит Анну. – Если брат не предал – то и мы его не предадим. А тот, кто называет наших братьев, которые сражались за Прайд, бесстыжими тварями – сам богоотступник!

– Уважаемый Господин, – говорит Ар-Нель Хотуру, – скажите мне, вы ведь не отреклись бы от своих сыновей или от своих братьев, если бы с ними случилась беда? Ваш сын – прекрасный Юноша, но пути Творца неизвестны никому. Неужели вы отреклись бы?

Хотуру поправляет ворот на шее. Он совершенно потерян.

– А вы, Господа? – обращается Ар-Нель к толпе. – Среди вас ведь только честные бойцы, верно? Нет предателей? Вы бросили бы брата? Друга? Не приняли бы его калекой или женщиной?

Волки вопят, кто-то выдёргивает меч из ножен:

– Львёнок Льва, я с тобой!

– Будут битвы? Будут?

– Мы покончим с ложью, – говорит Анну. – Битвы будут.

– Уважаемый Господин Хотуру, – говорит Ар-Нель сердечно, – отпустите деревенских Мальчиков домой. Они, их родители и их дети будут благословлять ваше имя, поверьте мне.

Раньше, чем сам Хотуру успевает среагировать, его сын спрыгивает с помоста, обнажая кинжал. Он подходит к ошалевшим мальчишкам и режет верёвки. Мальчишки переглядываются – и грохаются ниц. Ар-Нель проскальзывает сквозь толпу к ним, садится рядом на корточки:

– Скажите мне, – говорит он, поднимая одного из них за плечи, – вы будете благодарны Господину, который справедлив к вам?

– Ты – посланец Творца, – шепчет парень. Слёзы текут у него из глаз.

Его друг вскакивает, делает несколько быстрых шагов и преклоняет колени перед помостом – его лицо подвижнее и живее, он, кажется, уже смекнул, что надо делать.

– Львёнок, да продлит Творец твои дни во сто крат, – говорит он с восхищением, которое усиливает искренность радости, – этот чужой парень, этот язычник, он верно тебе сказал! Мы будем за тебя молиться, наши дети, наши внуки, мы соседям расскажем…

Хотуру поражён. Мальчишка кланяется земно.

– Ты был прав, кажется… – бормочет Хотуру.

– Я готов верить в истину, – говорит Ар-Нель воодушевлённо. – Я хочу принять вашу истинную веру. Уважаемый Господин, мы вернём миру истину, страсть и битвы, правда?

– Эй, – говорит волк коленопреклонённым деревенским, – брысь отсюда!

Кто-то открывает ворота. Мальчишки удирают, взявшись за руки. Волки свистят им вслед и хохочут. Девочки Анну смешались с толпой. Случается момент общего экстаза, всем хочется вина, драться и петь песни, Анну и сын Хотуру обнимают Ар-Неля – и он не возражает, Юу рубится на палках с кем-то из волков, а куда делся бесплотный священник-Наставник со своими служками, я за всей этой суетой не заметил.

Это нехорошо.

– Эткуру, – говорю я Львёнку, который ближе. – Надо бы закрыть ворота за запор.

Эткуру смотрит на меня, улыбаясь. Машет рукой, отмахиваясь от тревожных мыслей, как от мух.

– Кому понадобится – тот всё равно их откроет, – говорит он. – Или найдёт другой способ смыться. Но знаешь, Ник, Анну обо всём позаботится. Он умный, он ведёт себя спокойно – значит, он обо всём уже подумал.

– Я не буду спать этой ночью, Учитель, – говорит Ри-Ё мне в самое ухо.

– Вот безумие! – смеётся Ви-Э. – Ар-Нель, я тоже хочу принять истинную веру! Эткуру, ты же поможешь мне, миленький?

Северяне – закоренелые вольнодумцы, никому из лянчинцев и в голову не приходит, что в такие вещи можно играть. Шуточки наших скептиков принимают всерьёз; южане вообразили, что обратили «упрямых язычников» в истинную веру – и сами обрели откровение.

Новообращённые во многих человеческих культурах воспринимаются избыточно серьёзно.

Во двор вытаскивают глиняный сосуд с вином – вместимостью литров в тридцать. Волки Хотуру режут коз. Форменный импровизированный праздник – напряжение между девочками и волками сошло на нет, волки, девочки и Львята передают друг другу круглые оловянные чаши, толкаются и хохочут. Крутые кудряшки шальной девчонки, отросшие по плечи, перевязывают чёрной «банданой» – и она рубится на палках с юным волчонком под хохот и свист его старших товарищей. Девчонка хорошо повоевала, волчонок войны ещё не видел – она выбивает его оружие в три удара. Он возмущается, она возвращает ему палку – и снова выбивает в три удара, и волки смотрят восхищённо, горящими глазами, а девчонка улыбается победительно и поглаживает пальцами короткий светлый шрам на скуле…

Этот шутливый спарринг очень многое решает и меняет.

– Тхонку, тебя женщина победила! – потешаются волки, но Тхонку и не думает лезть в карман за словом.

– Это не женщина… в смысле, не рабыня какая-то там! Это – мой бывший старший брат, да ещё и воевавший! – говорит он важно. – Разве Творец покарает того, кого брат учит сражаться? Ведь новичок всегда проиграет ветерану…

– Хитрый шакалёнок! – смеётся девчонка, толкает его в плечо и протягивает чашу с вином.

И всё.

Запреты и недоверие ломаются с треском.

К вечеру лянчинцы – и здешние, и наши – пьяны в хламину, весело злы, накручены и испытывают друг к другу чувства, далёкие от братских.

Пьяный Мингу, сын Хотуру, рубится с трезвым Юу, огребает палкой по лбу, хихикает, трёт шишку и упрашивает Юу остаться или взять его, Мигну, с собой. Юу снисходителен и ироничен – пытается подражать Ар-Нелю, но не говорит ничего по-настоящему злого – Мингу ему симпатичен и смешон.

Под навесом, где горят плошки и роится поющая мошкара, Хотуру пьёт с Эткуру, стараясь не смотреть на нетатуированное и открытое лицо Ви-Э, перебирающей струны тень-и рядом со своим господином. Улыбается умильно, почти заискивающе, говорит:

– Львёнок Льва, ты ведь и сам понимаешь, что мальчишкам нечего делать тут, в этой дыре, когда войны с Кши-На может и не быть… да и какие из кшинассцев трофеи! Хрупки, ломаются… не знаю, каким чудом ты взял такую – другим-то не везёт. Да ну! Прайд всегда смотрел на юго-восток – ты, Львёнок Льва, замолви слово там, в тени Престола, а? Возьмёшь ли его… на юг?

– Кши-На… гибкий клинок, – мурлычет Эткуру, гладя волосы и плечи Ви-Э, наплевав на обычаи и этикет Лянчина. – Для верной руки… Мы с кшинассцами весь мир уложим в пыль, если все будут блюсти договор… И твой сын… он мно-ого увидит… Такие победы… Ты пожалеешь о своём возрасте, брат!

– Рано, миленький, рано, – пытается предостеречь Ви-Э, но мало кому удавалось заткнуть Эткуру, когда он под газом. Глаза у Пятого Львёнка горят, он смотрит в темнеющие небеса, улыбается мечтательно.

– Видишь, Хотуру – я и северян могу убедить в чём угодно! Весь мир будет наш – истинная вера, совсем истинная, без лживых бредней всякой продажной дряни…

Хотуру пьёт, кивает. Вечер пахнет свежо и сладко, яблочным запахом весенних южных сумерек. Небо наливается лиловыми чернилами близкой ночи. Двор заполняют длинные тёмные тени, волки зажигают факелы, лица в мечущемся факельном свете становятся нежнее, бои похожи на танцы.

Дерутся и обнимаются. Пытаются выяснять отношения. Шутливые поединки заводят южан сильнее, чем северян – и южане не знают, что делать с этим возбуждением, у них нет опыта. Пытаются справляться, как могут.

Наш Олу, с отличным фингалом, украшающим одухотворённую страстью физиономию, прижал плечами к стене девочку с чёлкой, в проклёпанной сталью куртке, закрывающей грудь, как кираса, говорит жарко и умоляюще:

– Келсу, я… я тебя рабыней не считаю, ты не думай. И… не я тебя резал, это не против Завета… Я всех своих девок продам, раздам… честное слово… ради тебя…

Келсу не отталкивает его, но и только. Говорит с улыбкой печальной и циничной:

– Отпусти меня, Олу. Твои трофеи – товар: «Продам, раздам!» Знаешь, я хочу держаться подальше от братьев… лучше уж северяне. Лучше уж быть бесплотным, лучше всю жизнь жить одной, лучше не оставить ни детей, ни следа… но чтобы никто не предал.

Обветренная физиономия Олу кривится как от сильной боли.

– Прокляни меня Творец, я братьев не предавал, Келсу!

– Я не брат.

– Я тебя хочу!

– Это грешно. Это действительно грешно – называть себя братом, обещать луну с небес, ночью взять, а к утру корчить из себя праведника… Так и язычники не поступают.

– Я не знаю, как тебе доказать, – говорит Олу, и я вижу на его щеке блестящую влажную полоску. – Ты же не поверишь, что я не стал бы утром…

– Докажешь в бою… если не передумаешь, – режет Келсу и легко высвобождается из рук Олу. Уходит – и Олу с тоской смотрит ей вслед, а потом идёт пить: хозяева притащили шестой кувшин.

Медный удар гонга с храмовой башни встряхивает, как стакан холодной воды в лицо – долгий тягучий звук плывёт над всеми мирскими шумами, кажется, целую минуту. Лянчинцы опускаются на колени, смотрят на небо: звезда Элавиль, Око Творца, она же – близкая к Нги-Унг-Лян Вега, голубая и холодная, мерцает и дрожит над башней храма. Волки словно разом протрезвели – их лица вдохновенны, кажется, им неловко от собственной неожиданной храбрости и свободы, они смущены, как дети, остановленные окриком во время шалости. Ар-Нель преклоняет колени вместе с лянчинцами, смотрит в небо отрешённым задумчивым взглядом; Ви-Э следует его примеру. Остальные северяне собираются вокруг меня, в тени сторожевой башни. Они еле притронулись к вину, настороже и встревожены.

– Учитель, южане с ума посходили? – спрашивает Ри-Ё шёпотом, осторожно дёргая меня за рукав. – Что это с ними?

– Дорвались, – говорит Дин-Ли, еле заметно улыбаясь. – Сегодня следует спать вплоглаза. Неизвестно, что им взбредёт в голову.

– Ча доиграется, – ворчит Юу еле слышно. – Руку по локоть суёт прямо в пасть…

Я киваю. Ар-Нель – любитель играть с огнём. Его авантюра так перевернула всё с ног на голову, что я пока не понимаю, хорошо ли, полезно ли то, что он делает.

Если лянчинцы заподозрят его в кощунстве – Ар-Нелю не жить.

Но вдруг он не кощунствует?

* * *

С тех пор, как люди Львят пересекли границу Лянчина, Кору слишком часто чувствовала страх.

Никак не получалось его в себе заглушить.

Иногда к нему примешивалась ледяная расчётливая злость, иногда злость проходила, сменившись приступом страстной нежности к командиру, но страх существовал фоном для всего. Такого страха Кору не ощущала ещё никогда, даже в том бою, который они вместе с Маленьким Львёнком проиграли, даже в плену, даже в моменты, которые казались ей самыми нестерпимыми в жизни.

В бою по-настоящему бояться некогда.

После последнего боя… было слишком много всего.

Потом была надежда, настолько яркая и тёплая, что все неурядицы и мытарства казались мелкими препятствиями. Кору истово ждала. Дождалась. И все тяжёлые, грязные и унизительные события прошедшего года смыла любовь.

И вот теперь, с того момента, когда, кажется, можно было бы уже позволить себе стать счастливой, более счастливой, чем вообще возможно на земле, а не в эдеме – счастье вытеснил страх.

И Кору печально призналась себе, что боится своих братьев гораздо сильнее, чем врагов.

Ей теперь снились ужасные сны. Окровавленные человеческие тела с содранной кожей, клубки кишок в крови на каменных плитах, отрезанные головы, слепо смотрящие с шестов слепыми глазницами – и всё это имело отношение к ним: к Кору и её командиру.

Это с них сдерут кожу и бросят ещё живое мясо на корм собакам. За то, что выжили, хотя должны были умереть, за то, что они прикасались друг к другу, но хуже того – за то, что они друг друга любят. Маленький Львёнок – и падшая тварь, военный трофей. Во сне Кору кричала, что её командир не виноват – это Творец сделал его великодушнее, чем смеет быть Львёнок Льва – но никто не слышал её воплей. Совсем как в жизни.

И за собственное тело, как и после того боя, Кору боялась меньше, чем за тело командира. Будто бы Маленький Львёнок стоял под дулами ружей в одной рубахе, а сама Кору смотрела на это, связанная по рукам и ногам – и не могла ничего сделать. Вот что было мучительнее всего.

Кору жалела, что не убедила своего командира остаться на севере – но понимала, что ей бы и не удалось его убедить – кровного Львёнка, который не может прятаться по углам, когда нужно сражаться за истину.

У Кору вызывала нестерпимую тоску мысль о том, что она может не успеть родить от командира ребёнка. Этого больше всего хотелось – его ребёнка, ему ребёнка, облечь свою любовь и преданность в живое тело, в кровь из крови их обоих.

Кору парадоксальным образом радовала её новая ипостась. Оказалось, что метаморфоза уничтожает расстояние между любящими людьми – а всё, что Кору знала о метаморфозе раньше, оказалось ложью, выдуманной Наставниками-богоотступниками.

Когда командир сказал ей, что многие Наставники оказались лжецами и предателями, Кору поверила тут же и безоговорочно. Маленький Львёнок воспитывался среди Старших Прайда, он знать не знал о многих вещах, которые обсуждались кругом ниже – но Кору с детства слышала страшные сказки, в которых, кроме прочих чудовищ, описывались Наставники-отступники. Эти исчадья в человеческом облике сперва продавали за деньги собственную плоть, а потом, за власть – и собственную душу. Об этом рассказывали старые бойцы – а значит, это не могло быть ложью. Впрочем, сам Маленький Львёнок тем более не мог ошибаться – Кору не сомневалась в его непогрешимости.

Разумеется, всё, чему отступники учили юных бойцов, было нашёптано им владыкой преисподней, мерзкой тварью, ненавидящей человеческий род. Из-за этого волчата не могли должным образом переносить удары судьбы, ломаясь при первом порыве урагана. Из-за этого сама Кору в начале метаморфозы чувствовала себя раздавленной крысой в крысоловке, а её командир был потерян, нервен и зол… Впрочем, может, Маленький Львёнок вёл себя жестоко и несправедливо, потому что Кору безобразно расклеилась, как знать…

А она расклеилась, распустила сопли и пала духом, потому что ей вдалбливали с раннего детства: пленный, а тем паче – девка – всего лишь шлак, отходы войны, помои, грязь… Даже не страшно, просто безнадёжно и нестерпимо – больно, стыдно, дико, одиноко настолько, будто все люди мира исчезли в одночасье – никто не поможет, да и не заслуживает она помощи, такое было отвратительное чувство… И вдруг помогли – враги.

Кору никогда и никому не призналась бы в этом, но с благодарностью северянам она не могла совладать. Их надо было ненавидеть – они, язычники, отребья, похотливые гады, ломали её, как хищную зверушку, заставляя изменять собственные представления, впитанные в кровь… Но Кору переломалась, и выздоровела, и раскрылась, как бутон раскрывается в цветок, и внезапно поняла, что ей ничто не мешает жить, чувствовать и думать, что думает она даже яснее и лучше, чем раньше.

А северяне, язычники, отребья и всё прочее, постепенно собрали её разбитое сердце из осколков. Они, враги, учили её управляться с собственным, вышедшим из-под контроля телом. Они учили её владеть собой, объясняли смысл странных знаков, подаваемых изнутри – в конце концов Кору осознала, что такое женщина. Что такое – она сама.

Кору поняла, в чём заключается – и всегда заключался – смысл её жизни. В любви и служении. В любви и служении командиру, Маленькому Львёнку, Элсу. И когда, во время последней встречи в пограничной крепости, Маленький Львёнок пообещал, что возьмёт её себе – Кору осознала окончательно: Творец создал её для него, и никакие бедствия не смогут помешать его промыслу.

Жить за командира, умереть за командира.

И с того дня Кору планомерно и методично возвращала себе слегка утраченную боевую форму. Северяне ей не мешали, даже больше – молодые солдаты соглашались на спарринг с девкой на удивление легко. Варсу, её боевой товарищ и товарищ по несчастью, перестала быть девкой, отдала себя навсегда чужаку, молодому мужчине, младшему офицеру северян с трудным именем; другой офицер, уже не юный, спокойный человек, назвавший Кору Ласточкой, подарил ей отличный нож и предложил жить у него в доме. Кору отказалась – её душа принадлежала Маленькому Львёнку – но нож взяла, и офицер не оскорбился. Когда рукоять ножа легла в ладонь – Кору тут же вспомнила, что когда-то до метаморфозы нож был для неё не намного меньшим символом, чем меч.

Враг вернул ей оружие. Ей, трофею, вернул священное стальное лезвие. Человеческую суть. Перестал быть врагом по-настоящему?

Разумеется, после такого жеста от северян, Кору и в голову не пришло начать убивать. К тому же её командир велел терпеть и ждать – поэтому она каждый вечер швыряла нож в фанерную мишень для стрельбы на крепостном дворе, училась ласкать мужчин и мириться с собственным новым телом, перенимала у северян фехтовальные приёмы – и ждала. Кору была хорошим солдатом, дисциплинированным и терпеливым – Маленький Львёнок мог положиться на её способность выполнять приказы.

Зная, что командиру может понадобиться любой её навык, Кору училась у врагов каждой мелочи, которая казалась полезной. И в душе её не было страха.

Во Дворце Снежного Барса, оставшись с Кору наедине, командир сказал: «Не могу видеть, как ты плачешь. Сразу вспоминаю ту крепость… и мне кажется, что всё кончено», – Кору повинилась, да, её пробило на эти глупые слёзы, потому что она дождалась-таки и слишком счастлива видеть Маленького Львёнка живым. И всё, больше она не плакала, как не плакала, когда ещё была сыном своего отца.

Слёзы – не от боли. Слёзы – когда сердце рвётся на части.

Ночью, после той встречи во Дворце, командир сказал: «У меня такое чувство, что ты снова учишь меня фехтованию», – так улыбаясь, что Кору сгорела и возродилась из пепла. Только смущение помешало ей сказать, что любого северянина в своей постели она воспринимала, как инструктора – а Маленький Львёнок всегда был солнцем внутри неё. Их первая же интимная встреча объяснила Кору, почему безмерно преданы северянки и глухо апатичны рабыни: телесно её сделали женщиной чужие солдаты, но душой она всегда была женщиной командира.

Не треснувший глиняный горшок с помоями. Ножны – клинку.

А потом Кору подумала, что – серьёзнее, чем ножны. Нож в рукаве. Маленькому Львёнку понадобится нож в рукаве или в сапоге. Кругом – измена.

Политика – не солдатское дело, но политический расклад был ей очевиден. Лев Львов приказал Пятому Львёнку убить её командира. Эткуру, настоящий Львёнок, блюдущий Истинный Путь и честно верующий в Творца, не смог убить брата, ослушавшись отца – тем поставив и себя вне закона.

Человеческого, неправого, а не небесного закона.

Вся болтовня о лживых советниках – просто болтовня для отвода глаз, хотя советники лживы, конечно. Истина в том, что сам Лев Львов предал Истинный Путь. Против земных и небесных запретов приказал брату убить брата. К тому и шло: Кору достаточно знала об обрезанных Львятах, о проданных Львятах, о Львятах, брошенных на поле боя умирать или что похуже – и о подлых интригах в тени Престола Прайда. Не питала иллюзий.

И вот теперь трое Львят решились на отчаянное дело, которое должно восстановить справедливость. Пятый Львёнок должен будет вызвать самого Льва Львов, Повелителя Воды, Огня и Ветров, Владыку Вселенной, на бой. Собственного отца, забывшего Истинный Путь – на смертный поединок за правду. Анну – полководец Пятого, должен будет поддержать старшего брата со своими верными волками. А Маленький Львёнок – общее знамя, чистота и честь. Причина.

И Кору осознала, что присягнёт Пятому Львёнку, или даже Анну, если так повернётся жизнь, как Льву Львов на собственном ноже, ни на мгновение не задумавшись. Не колеблясь. Деяния падшего владыки переполнили чашу гнева Отца Небесного: Лев волен в жизни и смерти детей, но не волен грязнить чистоту их душ, подстрекая к братоубийству. Ей было понятно, почему волкам ничего не сказали прямо – всё-таки для осознания такой ужасной вещи, как падение Льва Львов и будущий переворот, требуется время. Она во всём соглашалась со Старшими Львятами, которым заведомо виднее, как правильнее поступать, только против воли смертельно боялась за своего командира, потому что он был ещё очень болен, страшно утомлён – и самая яркая мишень красовалась именно на его сердце.

Момент слабости – попытка намекнуть, что хорошо бы остаться на севере, хотя бы до тех пор, пока не исчезнет этот румянец пятнами, зловещая тень лихорадки… Момент слабости – женской. Отметён. Больше слабости не будет.

Командир Кору решил воевать. Кору заняла своё обычное место – слева и чуть сзади – а Маленький Львёнок не спорил. Кору по-прежнему оруженосец.

До самой границы Кору была совершенно спокойна.

Она познакомилась с людьми Анну. В начале дороги волки смотрели на Кору, как на двухголовую лошадь, но их молчаливое неодобрение её не смущало, потому что командир совершенно игнорировал все эти мрачные взгляды в спину.

Маленький Львёнок стал почти таким же, как дома, до войны – даже, пожалуй, лучше, чем до войны. Он по-прежнему верил Кору, он так же, как раньше, болтал с Кору, доверяя свои тайные мысли, уверенный, что его секреты умрут вместе с оруженосцем – но теперь Маленький Львёнок относился к ней гораздо ласковее, иногда обнимал даже днём, называл «моя Кору»… Их связь стала глубже, а секреты друг от друга совсем сходили на нет: по ночам, когда все, кроме них, спали – Кору и её командир шёпотом раскрывали друг другу душу. Настежь.

Маленький Львёнок признался, что там, в приграничной крепости, в подвале, в первый день плена, был смертельно перепуган и с трудом понимал, что делает – Кору догадалась, что о таком не говорят даже родным братьям, и сама впервые в жизни рассказала о своих давних снах, в которых она проигрывала бесценному командиру запретный спарринг на боевом оружии; даже во сне она не могла себе представить, что выиграет такой бой, но и проигравшая, чувствовала запредельное счастье. В ответ Маленький Львёнок прижал её к себе, так что кости хрустнули, и прошептал, чуть не касаясь уха губами: «Несчастные мы дураки, вот что…»

Могло ли чьё-то недоброжелательство хоть чему-то помешать в таком счастливом случае?

Тем более, что на границе вдруг объявился отряд освобождённых пленных. У Кору сразу отлегло от сердца: во-первых, среди них оказался Мидоху, надёжный, спокойный парень, а во-вторых, появление других воюющих женщин сделало саму Кору не исключением, а правилом.

Мидоху улучил момент перекинуться с Кору парой слов.

– Как ты можешь жить? – спросил он скорбно.

Кору это неожиданно рассмешило.

– Очень хорошо, – сказала она. – Не хочу тебя обидеть, брат, но твой печальный голос – это жутко смешно. Скажи, что хуже – лишиться того, чего мы лишились, или лишиться правой руки?

Мидоху смутился.

– Ну… без… в общем, без руки ты – не солдат. А так – нет.

Кору хлопнула его по плечу.

– Вот видишь. Мы с тобой – солдаты, значит, не всё ещё потеряно.

– Тебе грудь не мешает? – спросил Мидоху, смущаясь ещё больше.

– Мешает, – Кору подумала, что это глупо отрицать. – Переучивалась двигаться из-за неё. Долго. Но она, понимаешь, нравится командиру.

– Ты всегда была фанатичным служакой, – улыбнулся Мидоху.

– Я всегда его любила, – сказала Кору. – Я могу рассчитывать на тебя, когда понадобится защищать командира? Я страшно рада видеть тебя живым и рядом с нами, брат. Ты всегда был хорошим бойцом; лишний меч ещё никому не мешал.

– Ты так ведёшь себя, словно метаморфоза не понизила, а возвысила тебя, – сказал Мидоху озадаченно.

– Это так, брат, – кивнула Кору. – Теперь я больше, чем просто телохранитель. Теперь я – идеальный телохранитель, брат. Везде – и в спальне тоже.

– Бесстыдница, – пробормотал Мидоху, смущаясь вконец, даже краснея. – Похабничаешь, как северянка.

– Конечно, – кивнула Кору весело. – Поживёшь в хлеву – пропахнешь навозом. Ничего не поделаешь!

Кору думала, что этот разговор может настроить Мидоху против неё – но он странным образом напомнил её товарищу-бестелесному старую боевую дружбу и укрепил отношения. Кору сочла Мидоху «нашим человеком» и решила, что при случае ему можно будет довериться. Ещё, по её разумению, можно было доверять послам-северянам, особенно Барсёнку Ча, совсем уж «нашему», и кое-кому из лянчинских женщин с хорошими лицами людей, спокойно идущих на смерть. Ночь в приграничной северной деревушке, подслушанные обрывки разговоров и общий душевный подъём заставили Кору заподозрить, что многие волки догадываются об истинной цели Старших Львят.

Догадываются – и идут с ними. Значит, тоже готовы присягнуть Пятому Львёнку. Это внушало радость и надежду.

Но когда утром чудесного весеннего дня отряд, наконец, пересёк границу, страх вдруг воткнулся в сердце Кору, как длинный стилет.

Она смотрела на деревенские постройки, закрытые наглухо, как женские тела – именно от взглядов волков, смотрела на лица соотечественников, напряжённые, привычно испуганные, смотрела на суровые лики Творца, вырезанные из дерева и камня, на звезду Элавиль на синих знамёнах Лянчина – и вдруг подумала…

Неожиданно. Творец, Отец Небесный, милостивый – никак, тут всё так же, как всегда?! Больше полугода прошло, столько всего произошло – и ничего не изменилось? Никто не радуется? Никто не встречает, не приносит воды и мёда, никто не улыбается «нашим» Львятам, которые вернулись, чтобы всех освободить?

Что же получается?

Нас ведь действительно могут проклясть, подумала Кору – и ужас окатил её жаркой волной. Война. С братьями, которые будут жесточе врагов. Это, наконец, осозналось в полной мере.

И с этого момента мучительный страх за Маленького Львёнка так её и преследовал. И Кору была каждый миг готова закрыть командира собой, потому что ждала удара с любой стороны.

Кору пришлось очень недолго гадать, сможет ли она убить брата по вере.

«Брат» попытался обнажить меч против её командира. И она убила. Без малейших колебаний, без угрызений совести, без жалости. И когда отвратительный труп выскользнул из седла на молодую траву, Кору поняла – при жизни он и не был её братом по вере. Она уже приняла другую веру. Более истинную.

Потому что вера в Творца, похоже, раскололась на части. На одной половине оказались рабы Наставников-отступников, готовые предать и быть преданными, на другой – «наши» Львята, верующие в истинную братскую любовь.

Кору не ожидала войны за веру в собственной стране – но так уж выстроились светила небесные. Волки – воины Творца, а ещё они – воины Прайда. Но в священных книгах сказано, что Прайд – священный братский союз – волей Отца Небесного уподоблен прайду истинных львов. «Угрызающий собственных собратьев – да сгинет в пустыне, скуля в одиночестве», – это Кору тоже помнила с детства.

В нынешние ужасные и нечестивые времена Львы и волки угрызали собственных собратьев. Чтобы пресечь это святотатство, прикрытое высокими статусами и громкими, якобы несущими истину словами, стоило сражаться.

С лжебратьями.

Кору не понравился Львёнок Хотуру. Она не доверила бы ему глиняного черепка – а он ведал большим куском пограничной земли. Лев Львов, значит, говорил, что «границу запирают их мечи»? Это тоже ложь. Границу держали не мечи, а слова «наших» Львят – и этот тип, Львёнок по рождению и облезлый деревенский кот по манерам, льстиво мяукал и оббивал ноги, думая, не разорвут ли его на части, случись ему выпустить когти.

Но, послушав разговор, Кору подумала, что когти, пожалуй, так и останутся скрыты мехом внутри мягких лап. У Хотуру один признанный сын, а иметь одного ребёнка – значит, жить в вечном страхе за его будущее. Хотуру думает о женщинах для Мингу – о внуках думает. Лев Львов дал ему землю, а дать внуков может только Творец… и новая истина, решила Кору, скрывая улыбку.

Волки Хотуру быстро поняли, какой запах несёт ветер с севера. Теперь им сложно будет приказать сражаться с «нашими», думала Кору – опасно. Их нынешнее веселье – всего лишь принятие очевидных священных истин, а вот если они не выполнят приказ, выйдет измена.

Возможно, Хотуру достаточно умён, чтобы не провоцировать бунт?

А Барсёнок Ча, вдохновлённый дружбой с «нашими» Львятами и истиной, говорил, как восьмой пророк – и Наставник-отступник взбесился и потерялся. Обращённый язычник победил его прилюдно в богословском поединке. Конечно, это всего-навсего деревенский Наставник – хорошо, если он знает буквы и может прочесть несколько первых страниц в священной книге – но этому терять нечего. Кроме власти.

«Запомни, Кору, – говорил дядя Ринту когда-то в далёком, но незабытом прошлом, – мужчину от подлости остановит честь и вера, женщину – любовь и жалость к детям, бесплотного не остановит ничто. Недаром телохранители Льва Львов – обрезанные бойцы. Они не любят ничего, кроме власти – опасайся их, как никого не опасаешься».

И Кору очень понравилось, что его командир поел бараньего сердца, зажаренного на углях специально для «наших» Львят, но едва притронулся к вину. Кору тоже чуть пригубила, только чтобы держать чашку в руке – несущим истину не годится пить вино, как воду.

Тем более, что Анну и Ча тоже почти не пили. Они вели с чужими волками благочестивые беседы – и это было так здорово, что Кору всю ночь бы слушала, но Наставник ударил в гонг, когда звезда Элавиль засияла над башней храма, над собственным медным изображением. По-хорошему, после молитвы надлежало бы лечь спать.

Чужие волки устроили «наших» в кордегардии, предназначенной для молодых бойцов, у которых ещё не было детей. Это помещение всегда строилось с большим запасом – именно для того, чтобы в случае необходимости вместить братьев, которых привели обстоятельства и война.

Кору позабавило, что чужим даже в голову не пришло заикнуться, что женщинам и мужчинам не пристало делить одно помещение и спать бок о бок, или даже просто намекнуть, что женщинам полагалось бы пойти в жилище рабынь. Видимо, уравнять в правах волчиц и рабынь показалось кощунственно, хоть и те, и другие – женщины.

Кору с удовольствием отметила, что истина есть истина, если ей внимают настоящие братья.

Тюфяков на всех не хватило, на утоптанный глиняный пол набросали в три слоя соломы, накрыли одеялами – «наши» кое-как устроились. Масляные светильники в нишах горели тускло, все устали, многие были изрядно пьяны – хотелось спать, но Анну сказал, когда вышли местные рабы:

– Закройте один глаз, вторым – смотрите, – а когда такой Львёнок не велит спать одним глазом, выставив караул в доме собственного брата, лучше не спать обоими глазами, чего там…

Тем более, что командир задрёмывал на ходу. Женщины-волки сложили стопкой несколько тюфяков, Кору и Мидоху постелили сверху свои плащи, Маленький Львёнок сказал: «Кору, останься со мной…» – лёг и заснул раньше, чем его голова коснулась ложа, не снимая сапог и оружия. Кору стащила его сапоги, расстегнула ремень – а командир так и не проснулся.

Грудная лихорадка. Всё ещё очень мало сил – хорошо, что не чахотка…

– Кору, – сказал Мидоху, – обними его и поспи рядом. Говорят, здоровое дыхание придаёт больному сил.

– Да, – сказала Кору и расстегнула командиру воротник. – Я так и сделаю. Чуть попозже. Мне надо выйти на минутку. Ты ведьне собирался спать?

Мидоху покачал головой и положил на колени меч.

– Я сейчас вернусь, охраняй командира, – сказала Кору и пошла к выходу.

Ей не надо было по нужде. Она толком не понимала, что ей надо. Просто почему-то очень хотелось выйти на воздух.

– Кору! – окликнул Анну. – Далеко?

Кору подошла. Анну пил холодный северный травник из чашки для вина. Барсёнок Ча смотрел на Кору спокойными, бесцветными, как у всех северян, глазами и улыбался.

– Ты очень хорошо говорил, брат, – сказала ему Кору. – Совсем как Наставник святой жизни.

– Мне хотелось бы почитать священные книги, дорогая сестра, – сказал Ча. – Мне хотелось бы проникнуть в самую суть истинной веры, понимаешь? Чтобы, если случай сведёт меня с умным и тонким собеседником, не пришлось уморительно и нелепо выходить из себя, как этот Наставник-неудачник.

Анну коротко рассмеялся. На Ча он смотрел, как на любимого брата – преданно.

– Я достану тебе книги, – сказал он. – Мы доберёмся до ближайшего города, и я куплю тебе Собрание Истин и Книгу Пути. Ты, Ар-Нель, опять меня удивил.

– Долго ждать, – вдруг вырвалось у Кору. – Знаешь, Барсёнок, у Хотуру ведь молодой сын, он на внуков надеется, а ещё есть дети волков… В храме должны быть и Собрание Истин, и Источники Завета, и Книга Пути, и не по одной, я думаю. Чтобы учить детей. Я попрошу у Наставника? Скажу, что нужно для язычников, которые пока сомневаются, а? Ты говоришь так хорошо – пусть эти книги помогут тебе говорить ещё лучше.

Ча покачал головой.

– Позволю себе усомниться, что этот Наставник станет разговаривать с женщиной, милая сестра. Но он глуп, а я признателен тебе за желание помочь.

– Я попробую, – сказала Кору. – Если не станет, значит, не станет.

– Хорошо, – сказал Анну, и Кору вышла из казармы мимо часовых – северянина из «наших» и трёх волков из свиты «наших» Львят.

Как это «не станет разговаривать с женщиной», думала Кору. Я ведь не простая женщина, не деревенская рабыня, я – волчица, меня послали Львята из Чанграна! Книги нужны для обращения неверных! Как Наставник может препятствовать священной миссии?

В одном случае, решила она. Если он – вправду отступник. Так это и можно проверить.

Кору вышла во двор.

Наступившая ночь была свежа, почти холодна; зеленоватая луна, ущербная с краю «в старость», сияла в чёрных прозрачных небесах чисто и ярко, но священная звезда Элавиль стояла прямо над луной, и лунный свет не застил всевидящего ока Творца. Факелы во дворе догорали и чадили, но небесный свет был так ярок, что от строений протянулись длинные тени.

Чужие волки разошлись по своим местам. Спать ушли. По двору бесшумно сновали тени рабов и рабынь – мели двор, сбрызгивали водой, подбирали разбросанную посуду, объедки, забытые платки и куртки. В конюшне теплился огонёк – там ещё кормили и чистили лошадей.

В жилых помещениях волков и покоях Львёнка огонь не горел, зато окно храма бросало на плиты плаца длинную жёлтую полосу света. У дверей храма, на ступенях, сидели волки, четверо, и переговаривались вполголоса.

Что за дикость, подумала Кору, оставлять караульных у храмовых дверей! Зачем?! Хорошо, Хотуру не доверяет Львятам из Чанграна, но, если не веришь – поставь телохранителей у дверей и окон собственной спальни! Не думает же Хотуру, что «наши» могут ограбить Творца? Правоверные в доме у правоверных – ради власти и дележа полномочий может случиться всякое, но уж не осквернение общих святынь!

Единственное логичное объяснение, которое Кору придумала – у Хотуру в храме важный разговор, и он не хочет, чтобы этот разговор слышали «наши». Но раз он не хочет – то просто необходимо услышать.

Входить в храм через охраняемую дверь Кору передумала. Зачем сообщать о себе?

Она нырнула в тень, как в воду, и прижимаясь к стене, неслышно ступая и почти не дыша, пригнувшись, прокралась мимо освещённого окна. Обошла храм вокруг.

Жильё для рабов и рабынь тоже стояло тёмное. А дверца для храмовых служек, похоже, не была заперта: на ступеньках сидел волчонок лет шестнадцати и спал, прислонившись головой к дверному косяку. Его меч в ножнах лежал рядом с ним. От волчонка пахло вином шагов с шести.

Кору усмехнулась. Горе-караульщик, видимо, был трезвым, когда его ставили на этот пост, а набрался потом – флягу с остатками вина он прижал во сне ладонью к бедру. Этот мальчик, наверное, не верил, что Львята Льва и их люди способны на какой-то подлый поступок, или просто, как все нормальные люди, не мог представить себе злодеяния в храме.

Кору осторожно толкнула дверь – и та отворилась без скрипа: уж в храме-то богоугодно тщательно смазывать петли! Кору перешагнула через ногу волчонка, вошла в узкий коридор, по которому в храм носят светильное масло и прочие мирские вещи для освящения, и прикрыла дверь за собой.

Коридор был тёмен и пуст, зато из храмового придела на маленький алтарь, где освящались масло, мёд и листки для священных знаков, падал узкий луч света. Кору услышала голоса, которые даже не пытались приглушить – разговаривали у Большого алтаря, рядом с Солнечным Диском. Оттуда любое слово доносится гулко и чётко – не посекретничаешь – но беседующие понадеялись на охрану, а может, и не думали о возможных шпионах, хоть и приняли меры предосторожности.

Кору прошла по коридору на цыпочках, присела за маленьким алтарём и прислушалась.

– Я не стану, – сказал Хотуру. – Ты слышишь? Я не стану, потому что МНЕ это не выгодно. Прости, сейчас не о мистических откровениях речь идёт.

– Творца предаёшь? – спросил Наставник. В ярости, но сдерживается. – Кому предпочёл, кому?! И Льва Львов тоже предаёшь?!

– В толк не возьму, о чём это ты толкуешь, – в голосе Хотуру тоже послышалось явственное раздражение. – О девчонках?

– Да, о них тоже! – с отвращением сказал Наставник. – Свет не видел такого позора – за одним столом с женщинами, из одной чашки с женщинами – чуть ли не обнимались с женщинами прилюдно! Забыли, забыли себя твои волки…

– Знаешь, что? – голос Хотуру вдруг стал очень приятен на слух. Голос правильного боевого командира, который наступил на трусливую мышь, не видавшую настоящих сражений. – Я не хочу, пойми, не хочу и не намерен слушать все твои бредни о разврате, пороке и прочем – я уже наслушался. И имей в виду: я за любую из этих девчонок отдам тебя и ни минуты не пожалею об обмене.

– Ты хоть понимаешь, что сказал?! – задохнулся Наставник.

– Понимаю, – сказал Хотуру медленно и мрачно. – Я не знаю, что с моим старшим сыном, Ному. Может, он – такая же девчонка, если ему не повезло умереть. Зато я знаю, что мне полагается о нём не думать. Все вы говорите, всегда: плен – это несмываемый позор, а уж… А ты знаешь, что такое ребёнок, твой собственный сын, а, Ному? А что такое бой, знаешь?

– Ты не о том толкуешь, – возразил Наставник, снизив тон. – При чём тут твой…

– А при том, что у меня язык отсохнет проклясть любую из этих девчонок, – сказал Хотуру. – В Книге Пути сказано: «Позор – трусу, и предателю, и нечестивцу, и коснувшемуся тела брата рукой или сталью с гнусным умыслом, и ударившему в спину, и отступившему от истины. Посмеяние, поругание и забвение». И ты это вспоминаешь, когда речь идёт о таких, как они – а ты поручишься, что они струсили или предали? Ты поручишься, Ному?

– Творец видит с небес, – огрызнулся Наставник.

Кто-то там нервно ходил туда-сюда. От него колебался свет и слышались шаги.

– Творец видит – и привёл их ко мне, – сказал Хотуру. – И если Мингу завтра будет обнимать любую из этих девчонок – я сделаю вид, что не видел.

– Кровосмешение ты тоже одобряешь? – прошипел Наставник с крайним отвращением.

– Я внуков хочу, – сказал Хотуру втрое тише. – Ты это тоже не можешь понять. Я не воюю. Ладно, на мой век хватило, я взял в бою, она родила четверых…

– Ты и к ней непозволительно слаб…

– Она родила мне четверых здоровых детей! Двое умерли за Прайд – воюя за Прайд, слышишь, ты! Тирсу не вернулся из боя – и я не могу молиться за его загробный покой, может он жив ещё… И Мингу – он со мной последний! И войны нет! – в голосе Хотуру появился и окреп жестокий нажим. – Что мне сделать, чтобы у моей крови было будущее, Ному? Резать для него деревенских, как цыплят в день Жертвы? Кого они родят, деревенские?! Или что? Подранков покупать?! На базаре в Хундуне еретичка из Шаоя, штопанная в пяти местах, с выбитым глазом, идёт за полторы тысячи – но я бы купил, кто бы мне продал! Что-то давно их не привозили в Хундун…

– Все разговоры – о женщинах, – кажется, Ному сплюнул на пол, а Кору поразилась такому кощунству. – Я зову тебя подумать о Льве Львов и об Отце небесном, а ты – о женщинах…

– Мальчики-Львята обещали войну, – сказал Хотуру. – А война – это свежая кровь. С другой стороны, мальчики хотят позволить поединки всем, даже мужикам… Тоже хорошо. На войне я могу потерять последнего… а на поединке приобрету, обязательно, я в Мингу верю…

– Никогда Святой Совет этого не одобрит! – прошипел Ному еле слышно. – Это против веры, это против традиций, это против всего! Чтобы плебеи грызлись между собой, как псы по весне и по осени? А может ещё волчатам позволить скрещивать клинки, а, Хотуру? С братьями? Да что волчата! Львятам позволим, чего там…

Ходил Хотуру. Теперь Кору поняла точно. Его голос то приближался, то удалялся – и вдруг он остановился рядом с малым алтарём, совсем рядом. Теперь Кору видела его тень в полосе света от храмовых светилен.

– А в чём ужас, Ному? – вдруг спросил Хотуру как-то почти весело. – И мир уцелеет, и Чангран останется стоять на месте, и символ веры никто не предаст. Не касаться железом тела брата? Творец с ним, никто и не коснётся. Но почему нашим волчатам не погонять деревенских щенков, если на то пошло? Вот эти щенята, которых отпустил северный мальчик – они же дрались на палках… почему бы любому из них не…

– Чтобы деревенское отродье палку подняло против Прайда?! – прошептал Наставник в ужасе. – Этого хочешь?

– Или нож, – продолжал Хотуру. Кору не поверила ушам: старый Львёнок явно резвился, его голос стал совсем весёлым. – А чего стоит волчонок, которого завалит щенок, Ному? Нет, наш всё равно возьмёт – но здоровую, пойми ты!

– И будет лапать её при людях, как этот богоотступник, как этот отцеубийца…

Кто же отцеубийца, удивилась Кору. Хотуру удивился не меньше.

– Почему – отцеубийца? Ты ведь про чангранского Львёнка?

– А нет?! Сидел, пил твоё вино – и из своей чашки давал пить языческой ведьме, с открытым лицом, не меченой, наглой… думаешь, не собирается убить отца, а Хотуру?! Не кого-нибудь, а Льва Львов! Ты вот что оцени. Это он метит на Престол Прайда – развратная, пьяная, грязная скотина! А если взял в драке, а? Девку свою? Не на войне, а в пошлой драке, как последний деревенский…

– Всё, хватит! – Хотуру оборвал Наставника на вдохе. – Я весь этот подлый поклёп на Львёнка Льва слушать не собираюсь.

– Да ты же… – задохнулся Ному – и Кору услышала какую-то возню, стук падающего предмета и рычание Хотуру:

– Ну вот что – я вижу, к чему ты гнёшь! Ты бунта хочешь – чтобы потом донести! Уж не знаю, на что надеешься, земель моих хочешь, денег – или просто ласк от Святого Совета – но и слепому ясно: моей крови тебе надо. Крови моих волков. Крови моего сына тебе надо.

– Пусти меня! – взмолился Наставник. Кору невольно усмехнулась. – Что ты, Хотуру! И в мыслях не было…

– Тварь ты, – бросил Хотуру с отвращением. – В детстве из тебя бойца не вышло, так ты решил обезопаситься от случайностей, а? Пусть безоружен, зато в тепле – и никого тебе не надо, так? Одна радость – жратва, выпивка, проповеди – и на кровь посмотреть, да? Приятно смотреть на красное? Мало было возможностей посмотреть хорошенько?

– Не надо так со мной, – голос Ному задрожал. – Я – слуга Творца… я же – о завете, об Истинном Пути… добру пытаюсь учить… заблудших…

– Я, что ли, заблудший?

– Просто – мирской человек, не мудрый…

– Ага. Ты – мудрый. С твоей-то злостью? Я, говоришь, слишком ласков со своей старухой? Слишком люблю сына? Слишком думаю о том, другом, которого, наверное, в этом мире и не увижу? Волков сегодня не окоротил? Ну да, мне надо быть таким же деревянным, как ты! Сейчас научусь, только вот отрежу себе то же самое, что ты себе отрезал в юности!

– Наверное, ты прав, – еле выдавил из себя Наставник. Кору подумала, что теперь Хотуру, вероятно, держит его за ворот балахона, и жёсткая тесьма вокруг ворота впилась Ному в горло. – Ты, наверное, прав, Львёнок, а я заблуждаюсь…

Очевидно, Хотуру отшвырнул Наставника от себя – тот впечатался спиной в стену прямо напротив малого алтаря. Кору прижалась к холодному камню всем телом, стараясь превратиться в тень – но Ному даже не взглянул в её сторону.

– Слишком круто… – жалобно сказал он своему Львёнку. – И так спина ноет… я уже не мальчик…

– Молчи – целее будешь, – буркнул Хотуру. – Вздумаешь мутить воду – эта боль лаской покажется, Наставник. Спаси тебя Творец обсуждать при мне чангранских Львят! Не твоего ума это дело – лучше помолись за них!

И ушёл. Кору услышала скорые удаляющиеся шаги и голос Хотуру у храмовых дверей:

– Идите спать. Глупо охранять храм от милости небесной…

Кто-то из волков негромко ответил что-то, видимо, смешное – Хотуру коротко хохотнул, и другие волки рассмеялись. И ушли.

Кору уже совсем было хотела встать и выйти, но вдруг поняла, что Ному остался в храме не один: услышала лёгкие шаги, не похожие на шаркающую походку Наставника. Храмовый служка? Ещё шаги. Ещё один? Ах, ну да…

– Наставник, – сказал молодой голос, – ты цел? Как Львёнок тебе спину не сломал… вот горе…

– Предатель, – донёсся до Кору голос Ному, сдавленный и исполненный тихой неизбывной ненависти. – Слышал, Ику? Ты слышал, как этот грязный предатель тут Льва Львов оскорблял, а? Прайд поливал помоями, веру…

– Веру? Когда? – удивился другой голос, постарше. – Прайд? А мне показалось, что…

– Ох, Чису! – хмыкнул Наставник. – Как можно быть таким тупым! Он ведь поносил веру, Ику?

– Страшно было слушать, – прошептал Ику дрогнувшим голосом.

– Смерть богоотступнику, – сказал Ному еле слышно. – Верно?

Чису, кажется, вскрикнул или ахнул. Ику горячо зашептал:

– Пусть подумают, что это чангранские псы его убили, да, Наставник? Или – наши? Бунт, да?

– Бунт, – подтвердил Ному тихо и злорадно. – Ты, Чису, сейчас возьмёшь, – и золото звякнуло, – выйдешь через тот ход, выведешь лошадь и напрямик отправишься в Чангран. В Святой Совет. Вот, смотри, вот что передашь… стой, дописать пару строк… самому Гобну передашь, с земным поклоном. Пусть предупредит Льва Львов – на границе измена зреет.

– Нет, нет, – Кору отметила, как заметались огоньки светилен – головой Чису мотал, что ли? Или махал руками? – Нельзя же о нашем Львёнке…

– Ему будет уже всё равно, – бросил Ному. – А его развратное отродье научится, как говорить, что я, мол, его душу к балахону пришиваю. Дерзит мне, всё время дерзит… я с ним сквитаюсь… когда его обрежут, я полюбуюсь, как эта тварь будет ломаться! Львята слугам Творца на голову сели, возомнили о себе… напомним!

– Мингу? – спросил Чису.

– Правильно! – воскликнул Ику неожиданно радостно. – Будет знать, как называть меня половиной женщины! Он-то станет целой женщиной, вот будет потеха!

– Раз вы говорите… – пробормотал Чису обречённо.

– Иди-иди, – сказал Ному. – Возьми письмо. И не раздумывай мне тут, не сомневайся, а то так и будешь масла в светильни подливать всю жизнь.

– А богоотступник? – спросил Ику, и Кору почувствовала, как у него перехватывает дыхание от страха, радости и азарта одновременно. – И потом – девок и язычников, да? Этого демона, который с вами спорил? Распять на воротах, да?

– Успеем, Ику, – сказал Наставник. Он успокоился, и его голос звучал привычно повелительно. – Наш сперва должен заснуть. Посиди со мной, я скажу тебе, что делать… Ты ещё здесь, Чису?!

– Ох, да, – отозвался Чису сокрушённо.

– Иди, дурак! Возьми лошадь, в конюшне скажешь, что я тебя к деревенскому Наставнику послал, за маслом шиур. Иди!

Чису вздохнул, потоптался на месте и побрёл к коридору для служек. Он прошёл мимо Кору, чуть не задев ногой её ногу, вздыхая и чуть не всхлипывая. Ному и Ику принялись гасить светильни, с каждым погашенным огнём в храме становилось всё темнее – и в темноте Кору скользнула за Чису – след в след.

Чису вышел во двор, перешагнув руку спящего волчонка: волчонок уже не сидел, а полулежал, удобно устроившись на ступеньках. Чису нагнулся поглядеть ближе, поднял флягу, потряс, убеждаясь, что она не досуха пуста, отвернул крышку и допил пару глотков. Луна светила, как жёлтый кшинасский фонарик, двор был озарён ярко – и Кору спокойно наблюдала за Чису, сжимая в руке нож.

То ли перерезать горло, то ли…

Чису всхлипнул и вытер нос рукавом – Кору приняла решение.

– Служка, – сказала она, подойдя сзади, тихо. – Посмотри на меня.

Чису повернулся медленно. У него была простоватая, усталая и потерянная физиономия, круглые глаза и клок волос, низко свисающий на лоб. Встретив мрачный взгляд Кору, Чису явно увидел в ней не женщину или рабыню, а разгневанного волка – он смутился до слёз, зашарил глазами по земле, схватился руками за подол балахона, пробормотал куда-то в сторону:

– Прохладно как-то стало, да? Ночь совсем свежая будет…

– Тебе не больно, Чису? – спросила Кору, чувствуя брезгливую жалость. – Скажи честно.

Служка покосился на неё, пожал плечами, развёл руки:

– Что ты спрашиваешь?

– Предавать больно, я слыхала, – сказала Кору холодно.

И тут Чису, наконец, не выдержал и разрыдался. Его трясло ужаса и раскаяния, он кусал пальцы, вытирал лицо рукавами балахона, подвывал – и никак не мог взять себя в руки.

– Убьёшь меня, да? – с трудом выговорил между всхлипами. – Убьёшь?

– Тебе рано умирать, – отрезала Кору. – Ты пойдёшь со мной и всё расскажешь. Всем, кому велю.

– Так меня и зарежут! Твои друзья, твои хозяева…

– Не ори. Просто – иди за мной. Пока тебя резать не за что.

Чису шмыгнул носом, вытер и его рукавом и поплёлся за Кору. Разговаривать с «нашими» Львятами.

Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса

Ри-Ё пытается втолковать бестелесному рабу, что нам нужна подушка. Раб, забитое тощее существо, похожее на в одночасье состарившегося подростка, то ли не понимает, то ли не может её предоставить – он только пожимает плечами и мотает головой. Тогда Ри-Ё сворачивает свой плащ.

– Вам надо поспать, Учитель, – говорит он. – А я покараулю.

– Да что ты, Ри-Ё, – говорю я, – будто мы с тобой вдвоём ночуем в дикой пустыне! Всё тихо и мирно, к тому же волки нас охраняют.

– Никто не спит, – возражает Ри-Ё. – Мало ли, что…

Это не так. Львята Льва спят без задних ног: Эткуру многовато выпил, а Элсу устал, и ему по-прежнему нездоровится. Волки и девочки тоже собираются спать, а кое-кто уже успел задремать. Только Анну и Ар-Нель тихонько беседуют, сидя рядом с нишкой, в которой горит в жиру, налитом в медную почерневшую плошку, маленький огонёк.

Лунный свет падает длинными полосами сквозь узкие и высокие бойницы окон. Коптилки, как им и полагается, еле коптят, пахнет жирным нагаром, потом, сеном, затхлыми тряпками и – чуть-чуть – благовониями северян.

От наших аристократов и Ви-Э.

К слову. Ви-Э, укутавшись в шаль, дремлет рядом со своим Львёнком – Эткуру обнял её во сне довольно собственническим жестом – а вот Кору рядом со спящим Элсу нет, только Мидоху, его бесплотный страж, сидит у своего командира в ногах с мечом на коленях. Странно.

Я заметил, что некоторых девочек нет на месте. Не знаю, что заподозрить – богословские беседы, злой умысел или любовные приключения; но если другие наши амазонки, наверное, могут целоваться с местными волками лунной ночью, то уж точно не Кору! Она-то куда подевалась? Незаметно проскочила мимо, а, вроде бы, всё время была на виду…

Юу хлопает ладонью по тюфяку, принюхивается к ладони:

– Ник, только у меня такое чувство, что на этой подстилке спали мыши-переростки? – говорит он вполголоса, сморщив нос.

– Уважаемый Господин Л-Та, – говорит Ри-Ё, чуть улыбаясь, – мы же не дома…

– Я чувствую себя не послом, а солдатом в походе, – заявляет Юу с ноткой самодовольства. – Опасности и лишения, лишения и опасности…

– Вы несправедливы к хозяевам, Уважаемый Господин Л-Та, – говорит Дин-Ли. – Они встречают нас, как своих соотечественников, и даже решили устроить поудобнее.

– Вы привыкли ко всему, Дин-Ли, – Юу пожимает плечами. – Это не худший случай, я понимаю… но и не лучший.

Ри-Ё смеётся. Юу вынимает из маленькой торбочки пирамидку прессованных благовоний, встаёт, зажигает её от огонька коптилки, оставляет в нишке. Струйка дыма, пахнущая пряным мёдом и ванилью, повышает северянам настроение: Ар-Нель жмурится и вдыхает запах, Дин-Ли и И-Кен подтаскивают подстилки поближе.

Зато чихают южане.

– Ну вот, – говорит Анну, – и здесь заводите свои порядки?

– Мой дорогой друг, – говорит Ар-Нель, – мне хочется надеяться, что запах мёда из Тай-Е не оскорбит ни обоняния, ни веры, ни этических принципов наших лянчинских союзников.

Юу накрывает тюфяк своим плащом.

– Не советую, – замечает Ар-Нель. – Не знаю, отчего мир настолько несправедлив, но почему-то всегда случается так: не затхлый тюфяк перенимает у плаща запах северных лилий, а плащ начинает пахнуть затхлым тюфяком.

Северяне тихо смеются.

– Язва, – говорит Анну тоном комплимента.

Всё спокойно и уютно. Из щёлок в каменных стенах тоненько посвистывают местные сверчки – металлический, чуточку скрипучий звук: «Вик-вик… вик-вик… вик-вик…» – будто где-то очень далеко покачиваются старые качели. Ри-Ё ложится рядом со мной, закидывает руки за голову, смотрит в потолок – как между балками перекрытий шевелятся глубокие чёрные тени. Мидоху так и сидит около спящего Маленького Львёнка, как часовой, поджав под себя ноги. В наступившей тишине становится слышно, как девочка с длинным рубцом на щеке и вороными кудрями, собранными в «конский хвост», лежащая на соломе неподалёку от нас, вполголоса нараспев рассказывает сказку своим подругам. Соседи прислушиваются.

– …А на берег, где спал солдат, спустились две гуо. Одна была похожа на женщину из сизого дыма, и глаза у неё сияли, как звёзды, а вторая напоминала язык пламени и очи её рдели, подобно углям. И дымная гуо сказала: «На свете нет более красивого юноши, чем этот солдат, Творец мне свидетель. Не будь я наречённой Иных Сил, я разбудила бы этого юношу, чтобы пить с его губ»…

– Дорогая сестра, – окликает Ар-Нель, – ты не могла бы говорить чуть громче?

– Я знаю эту сказку, – говорит Анну чуть сконфуженно. – Там дальше… неприлично, в общем. Спал бы ты, Ар-Нель, а?

– Мне хочется послушать, – возражает Ар-Нель.

Анну пожимает плечами. Юу садится так, чтобы лучше видеть рассказчицу. Девочка продолжает:

– Тогда огненная гуо сказала: «Есть юноши получше этого. Во Дворце Прайда живёт юноша, прекрасный, как парящий орёл – и рядом с тем, с Львёнком, этот показался бы плебеем – и только…»

Лянчинцы хихикают.

– Это наверняка не так, – говорит Ри-Ё, и его лицо делается мечтательным. – Если бы и в сказках аристократы были поголовно прекраснее плебеев, то сказок бы никто не рассказывал.

Теперь улыбаются и северяне.

– Конечно, – кивает девочка. – Так дымная гуо и сказала своей товарке. Только огненная гуо не поверила словам. Тогда дымная гуо воззвала к Творцу дважды и трижды – и Младший Львёнок оказался спящим в траве рядом с солдатом, а его меч с золотой рукоятью, гравированный Словом Завета, перенёсся вместе с ним, как подобает доброму оружию. И только это случилось, как дымная гуо хлопнула в ладоши. Раздался громовой раскат, и обе демоницы скрылись из виду, а оба юноши проснулись тут же. И им стоило взглянуть друг на друга – а каждый из них увидел тёплое сияние в очах напротив – как одна и та же мысль посетила обоих: «Я буду не я, если не скрещу с ним клинка!»

– Нет, – говорит Анну. – Я ошибся. Слушай, сестра, ты что, не лянчинка? Ты – шаоя, нори-оки – или кто? Ты, сестра – ты меня удивила. Эта сказка даже неприличнее той!

Девочка смеётся.

– Что ты, Львёнок! Не во дворце Прайда, конечно, но, знаешь, все ведь рассказывают эти сказки! Я слышала её на базаре в Чангране – только рассказчик всё время оглядывался, как бы в корчму не зашёл Наставник… а вот присутствие компании волков его не смущало нимало.

Элсу вздыхает во сне и сворачивается клубком. Его бестелесный телохранитель укрывает его своим плащом поверх одеяла, говорит тихо и хмуро:

– Тише, вы! – а потом поворачивается к Анну. – Львёнок, она права. Прайд запрещает поединки среди мирных обывателей, да… но все ж дерутся. И наказания никого не останавливают особо. Такие дела. Даже волки дерутся, я слышал. Дерутся – а потом говорят: «Купил».

Анну тихонько свистит. Ар-Нель говорит девочке:

– Дорогая сестра, нельзя ли мне послушать, что было дальше с солдатом и Львёнком?

Но тут в наш барак – или казарму, как бы это поделикатнее назвать? – входит Кору. А с ней – зарёванный храмовый служка, днём я его уже видел.

– О, Кору, – обрадованно говорит Мидоху, – куда ты подевалась?

Кору, однако, подходит к Анну, а служку подтаскивает за локоть. Тот наступает на тюфяки и на ноги – и ему явно очень хочется провалиться сквозь землю.

– Что случилось? – спрашивает Анну, мгновенно насторожившись. У тех его людей, кто не успел задремать, сна – ни в одном глазу.

– Вот этого – Наставник послал в Чангран, – говорит Кору и толкает служку в спину. Служка смотрит на Анну умоляюще – и садится на колени, прижимая руки к сердцу. – Он должен был донести в Святой Совет, что вы все – предатели, – продолжает Кору. – Хорошо ещё, что ему вместе с плотью не откромсали остатки совести… он упирался, я слышала. А сам Наставник остался договариваться со вторым служкой, как убить Хотуру и свалить его смерть на нас.

– Вот мы и выспались, – говорит Ар-Нель. – И наш драгоценный союзник, глубокоуважаемый Львёнок Хотуру – тоже. Нам нужно его разбудить, Анну.

Анну обнажает меч, лезвием плашмя приподнимает голову служки под подбородок – глаза у бедолаги делаются вдвое больше природной нормы.

– Это правда, бестелесный? – спрашивает Анну с каменным лицом.

По щеке служки ползёт слеза, по шее, от клинка – тоненькая струйка крови.

– Да, Львёнок Львёнка, – еле выговаривает служка. – Мне надо… мне велели… к самому Гобну, Святейшему Наимудрейшему Наставнику, главе Совета… только что ж… я… как я могу… на Хотуру донести-то?

Анну вкидывает меч в ножны.

– Кору – за мной. Ар-Нель, Олу, Лорсу, Ниту, Хадгу, сопровождайте. Ты, бестелесный – тоже. Остальные – смотреть в оба, – распоряжается он быстро и чётко.

– И я? – переспрашивает Ар-Нель, но встаёт.

– И ты, брат. Если я тебя правильно понял по ту сторону границы.

Ар-Нель еле заметно улыбается и кивает. Они с Анну, а за ними – волки – идут к дверям. Караульные пропускают их наружу – и тут я слышу со двора пронзительный вопль: «Убили! Убили!!»

Проснувшиеся волки вскакивают и хватаются за оружие. Элсу садится на постели, кашляет – пытается что-то спросить у Мидоху. Ви-Э трёт спросонья глаза. Юу поглаживает меч по лезвию:

– Оэ… опоздали малость…

Я выбегаю во двор вслед за Анну и его свитой, а Ри-Ё – за мной, хотя я и делаю протестующий жест. Ри-Ё намерен меня охранять. Кажется, и ещё кто-то ломанулся – прохладная ночь становится жаркой.

Во дворе – гвалт и факельный свет. В толпе волков, рабов, детей – ничего толком не разобрать. Громче всех вопит бесплотный Наставник – сорванным визгливым фальцетом:

– Она, она убила! Её меч-то, все видят – северный меч, языческое оружие!

И я с удивлением слышу яростный крик Мингу:

– А ну отпустите её! Отпустите, псы, я сказал! Не смейте! Я сказал, я её на службу взял, прямо ещё вчера вечером! Она – мой волк, вы слышали?!

– Пропустите же Львёнка! – рявкает Олу, расталкивая встречных и поперечных, как на базаре. – Вы что, оглохли? Одурели?

В дверях донжона появляются Хотуру и пара волков с факелами. Хотуру выглядит совершенно не так, как днём – от умильно-заискивающего вида и следа не осталось. Я вижу эти перемены и вдруг понимаю: Хотуру-то успел повоевать в юности и до сих пор остаётся командиром для своих волков. При виде хозяина толпа расступается; я, наконец, вижу, что во дворе происходит.

В кругу рваного света, в позе скорбящего пророка стоит Наставник. На вытянутых окровавленных руках он держит окровавленный меч – узкий прямой северный меч, тут никакой ошибки быть не может. У меня мелькает мысль о жестокой подставе. Рядом с Наставником двое волков заломили руки за спину той самой девочке, с которой ещё днём рубился маленький Тхонку. «Бандана» с кудряшек потеряна, волосы падают на лицо, куртка распахнута, ворот рубахи развязан – при желании можно оценить грудь, открытую по здешним меркам с драматической откровенностью. У девочки – основательная ссадина на подбородке, но оба волка светят фонарями на физиономиях, а у третьего, подвернувшегося, разбита губа, и он плюёт кровью. Мингу тоже держат волки, только иначе – как юного господина, который может наделать глупостей. Ну так он и наделал – лянчинский метод рукопашного боя допускает использование рукояти ножа в качестве кастета. Следы от этой самой рукояти, со священной львиной головкой – у окружающих на физиономиях; сам нож почтительно держит маленький волчонок. Золотая львиная головка – в крови.

– В чём дело? – спрашивает Анну, и почти в один голос с ним Хотуру тоже спрашивает:

– Что случилось?

– Эта девка, предательница, безбожница, убила моего служку! – мрачно и сипло говорит Наставник, глядя на Хотуру довольно-таки зло. – Я предупреждал тебя, Львёнок Львёнка – вот-вот прольётся кровь. Ты видишь – кровь пролилась! Она предалась северным демонам, эта девка – и ты должен благодарить моего бедного Ику, моего маленького честного преемника, что он спас твоего сына от убийцы!

– Враньё это! – кричит Мингу в бешенстве и рвётся из рук волков.

Хотуру останавливает его жестом.

– Они там вместе были, – подтверждает волк с разбитой губой. – Дану позвал волков, все прибежали, там Ику мёртвый, она его – мечом в спину, кровищи – лужа…

– Бесплотного, божьего человека, безоружного служку… – медленно говорит Хотуру.

– Нет, – вдруг прорезается волк с фингалом. – Он был не безоружный. Я у него в руке нож заметил… против меча не оружие, конечно, но он был с ножом, Ику.

– Хотел убить меня! – выдыхает Мингу. – Ику! Ножом! Да послушайте же меня, я же первый там был!

– Хотуру, – говорит Анну, – может, ты сына выслушаешь всё-таки?

– Она ему глаза отвела! – Наставник драматически простирает длань в сторону девочки. – Она и его убила бы, если бы не подбежали верные волки!

– Всё – враньё! – снова кричит Мингу, чуть не плача. – Отец, да послушай ты!

Хотуру делает согласный жест, и все на некоторое время замолкают. Девочка смотрит на Мингу спокойно и нежно. Мингу выдёргивается из рук собственных телохранителей.

– Да отпустите же, никого я не покалечу… Это просто чтобы её не убили сдуру… – и забирает нож у волчонка. – Спасибо, Этру. Прости, Дану.

Потом подходит к девочке, которую так и держат бойцы его отца. Девочка встречает его прямым взглядом и улыбкой – она просто-таки излучает олимпийское спокойствие, да ещё и Мингу пытается успокоить.

Срабатывает. Мингу говорит волкам на три тона ниже:

– Отпустите Лекну. Что вы в неё вцепились, как в исчадье ада? Что она вам сделает? Наставник вас так напугал, да?

Волки переглядываются, бросают вопросительные взгляды на Хотуру – тот ведёт себя нейтрально, ждёт, что будет дальше. Тогда его бойцы с некоторой неуверенностью выпускают руки девочки. Она тут же завязывает ворот и смахивает чёлку. И так же прямо и спокойно, как на Мингу, смотрит и на его отца. И на Наставника – как человек, не знающий за собой вины. Но молчит – волк не оправдывается, пока Львёнок не спросит.

А Мингу тут же обнимает её за плечо.

Наставник кривится. Лицо Хотуру каменеет.

– А что? – говорит Мингу негромко, но вызывающе. – Да, мы с Лекну дрались на палках. Она рубится, как демон. И что из того? Я что, не могу позвать волка из отряда чангранских Львят в инструкторы по фехтованию, так, что ли?

– Женщина… – говорит Хотуру. – Так.

– Думаешь, она не рассказала мне о себе? Что воевала с Львёнком Нохру в Шаоя и на северной границе, что её ранили неподалёку от Хай-О – и что северяне на ней основательно отыгрались за свои потери? Да она, чтоб ты знал, рассказала такие вещи…

– Ну и что? – говорит Хотуру, а Наставник тут же вставляет:

– Какое нам дело, о чём она там успела тебе наплести! Ику-то нет больше!

– Какое дело? – Мингу сжимает кулаки. – Такое, что мы разговаривали весь вечер! Мы сидели, мы болтали, а Ику… ты, конечно, мне не поверишь, но он ведь вправду кинулся на меня с ножом!

– А ты стоял и смотрел, как он кидается, – кивает Хотуру. – И девка убила его мечом в спину – когда он кинулся. Хотел бы я знать, ради чего ты врёшь.

– Она, она ему глаза отводит, гуо, проклятая Творцом! – тут же встревает Наставник. Волки шепчутся.

– Мингу, – говорит девочка, – можно, я скажу?

– Будет только хуже, – отзывается Мингу в тоске.

– Не будет, – улыбается девочка. – Хуже некуда.

– Ну, изволь, – говорит Хотуру, и взгляд у него недобрый.

– Когда все ушли спать, мы обнимались и пили вино, – говорит девочка. – Это было на сеновале, за конюшнями. – Потом Мингу окунул факел в кадку с водой, и мы… Мингу взял меня.

Тишина стоит гробовая. И в этой тишине девочка продолжает тоном военного донесения.

– Потом Мингу пошёл по нужде, а я поправила одежду и пошла за ним.

– Зачем, во имя Творца? – вырывается у Хотуру.

Девочка пожимает плечами.

– У меня было чувство, что за нами следят, – говорит она констатирующим тоном. – Я была разведчиком Львёнка Нохру и привыкла доверять чутью. Я думала, что это кто-то из наших… или из здешних. Из любопытства. Но мне захотелось подстраховаться, и я вдруг начала беспокоиться за Мингу. Я прошла по садику и остановилась так, чтобы видеть вход в отхожее место. Шагах в семи.

– Да зачем?! – снова спрашивает Хотуру.

– Не знаю, – отвечает девочка просто. – Наверное, потому, что там удобно убивать. Мне показалось, что тот, кто следит, ушёл за Мингу. Я перестраховывалась.

– Зачем мы всё это слушаем?.. – начинает Наставник, но Хотуру его останавливает, кивая девочке.

– Продолжай.

– Я увидела человека, который следил за Мингу. Это был служка. Он встал у двери отхожего места так, чтобы ударить ножом… То есть, я о ноже не подумала, просто решила, что он опасно стоит, нехорошо – и подошла вплотную.

– Он не заметил, ты хочешь сказать? – спрашивает Хотуру. Интонация у него изменилась.

– Он не боец, – говорит Лекну. – Он был очень занят своими мыслями, идеей и наблюдением за Мингу. Мне показалось, что он бормотал что-то про «полуженщин»…

– Ах ты… – срывается у Хотуру.

– Дальше – просто, – заканчивает девочка. – Я увидела у него нож, он замахнулся на Мингу, я его убила. Тот, кто посягает на жизнь Львёнка – мертвец. Меня учили так.

– Я видел, – говорит Мингу. – Он не сразу умер. Он ещё сделал шаг, он пытался меня достать. Я знаю, он меня не любил, Ику, но чтоб до такой степени… Убить в нужнике…

– А я видел, когда уже всё, – вставляет волк с фингалом. – Но Ику точно был с ножом…

– Ага, Дану увидел, как Ику умирает, и закричал, – подтверждает Мингу.

– Ику, значит, следил, как ты обнимаешь женщину, – задумчиво говорит Хотуру. – Вот же удивительно, насколько бесплотные служители Творца…

– Он не хотел убивать! – вдруг прорезался из свиты Анну тот зарёванный служка, которого притащила Кору. – Творцом клянусь – он не хотел! Он хотел только… – и запнулся. – Только чтобы его… это…

– Ой, дурак, – стонет сквозь зубы Наставник.

– А это ещё что? – удивляется Хотуру.

– А это – человек, которого ваш Наставник послал в Святой Совет, – отчеканивает Анну. – Чтобы донести на тебя. Видишь, Хотуру, везде измена. У тебя в доме – и то измена.

– В Святой Совет, – подтверждает Хотуру. – Ну да. Спасибо тебе, Ному, – и кланяется Наставнику, а лицо совершенно мёртвое. – Спасибо, божий человек, за заботу о моей душе. А Ику ты приказал порадеть о моём сыне? Ты, конечно, ты… что это я спрашиваю, будто сам не понимаю…

– А ты им веришь? – шепчет Наставник сразу посеревшими губами.

– Ты им веришь. Это главное. Почему твой Чису – дурак, а? Не он, не он. Меня ты за дурака держишь, вот что. Думаешь, тебе это с рук сойдёт, Ному. Думаешь, Святой Совет тебе поможет. Считаешь, что Святой Совет сильнее Прайда. Не ошибись, старый друг.

Щёку Наставника сводит судорога.

– Не сможешь сделать вид, что не видал? – спрашивает он загадочно бешеным шёпотом. – Девка при всех, сама!

Хотуру медленно подходит к Мингу и девочке и гладит девочку по голове. Она поднимает глаза, её лицо делается благоговейно-испуганным, а Хотуру гладит, гладит, перебирает крутые кудряшки – и волки завороженно смотрят на это действо.

– Да, – роняет Хотуру тяжело. – Не смогу сделать вид, что не знаю. Она сама хочет родить мне внука. Сама заботится, чтобы внук выжил… и у сына спина прикрыта… волчица, волчица, – и, так и не отнимая руки от кудрей Лекну, поворачивается к Анну. – Прости меня, Львёнок Львёнка. Чуть я не сдурил, как никогда… верно говорят: нет дурака хуже, чем старый дурак. Я понял, к чему ты клонишь. Я с тобой.

– Вот! – Наставник устремляет на Хотуру указующую длань. – Вот! Это оттого, что ради грязных забав, плотских, похабных забав, я хочу сказать – ты кого угодно готов предать! Сына хочешь видеть в обнимку с подлой девкой?!

– Которая спасла ему жизнь и родит детей, – Хотуру приподнимает голову Лекну за подбородок. – Ты её на службу хотел взять? – говорит он Мингу. – Возьми. Волков не метят. С волками едят за одним столом. Точка. Ты, Ному, отдай волку оружие-то, не держи. Не смеешь ты боевое оружие, да ещё и в крови, в руках держать, Творец покарает. Отдай ей.

Ар-Нель подходит, как осторожный кот, и протягивает руку. Наставник секунду явно борется с желанием ударить его этим самым мечом – но, очевидно, понимает, что такое дело никак не выгорит. Меч протягивают с видом «на, подавись!» – и Ар-Нель принимает его благоговейно. И так же благоговейно девочка берёт оружие из Ар-Нелевых рук, по-северному целует «разум стали», тут же начинает оттирать кровь рукавом.

– Вот так – правильно, – говорит Хотуру. – Оружие должно быть в правильных руках. Правда, Ному?

– Твой сын волка тискал, так выходит?! – в голосе Наставника слышится некоторая даже радость. – Бывшего брата – что он с ним делал?!

– Не с ним, – брезгливо поправляет Анну. – С ней. А такие, как ты, в любом честном движении видят порок.

– Чису, – окликает Хотуру, – расскажи-ка мне всё с самого начала. Только откровенно.

– Он не сможет не откровенно, Львёнок, – говорит Кору. – Я слышала. Прости, Львёнок, я всё слышала. Случайно. И как ты говорил с Наставником, и как он потом науськивал на тебя и Мингу своих служек.

– Ты тоже перестраховывалась? – спрашивает Хотуру и чуть улыбается.

– Я тоже женщина, – говорит Кору. – Я защищаю, я берегу. Знаешь, как жизни друзей делаются важны после метаморфозы?

Чису пытается деликатно улизнуть в толпу, но волки выталкивают его на середину круга. Кто-то приносит новые факелы.

– Говори, служка, – приказывает Хотуру. – Мы ещё не приняли решения.

Чису вздыхает и рассказывает всё.

Он говорит ужасно долго, всхлипывая и запинаясь. Начинает с того, что Ику ненавидел Мингу ещё с тех времён, когда Наставник Ному взял Ику на службу, но не смел, разумеется, это показывать, только доносил Ному обо всём, что хоть чуть-чуть предосудительно выглядело.

Ясное дело. Мингу здоров, силён, хорош собой – а Ику, надо думать, это постоянно напоминало о собственной ущербности. К тому же Мингу называл Ику «полуженщиной» – после какой-то неприятной истории. Нельзя же такое простить…

А что Святой Совет главнее и сильнее Прайда – это очевидно, говорит Чису, терзая потными пальцами подол балахона. Это ведь Святой Совет предоставляет Льву Львов бесплотных стражей, воинов, которых вообще нельзя победить, подкупить или разжалобить. Волки против бесплотных стражей не тянут, это тоже все говорят. И вообще – Наставники и служители Творца подчиняются не Прайду, а Святому Совету. Да что там – сам Лев Львов подчиняется Святому Совету, потому что Святой Совет выражает волю небес…

Луна ложится на кровлю храма, позолотив бурую черепицу, тени темнеют, воздух наливается густой синевой и ночным холодом, а Чису всё говорит. Юные волчата даже устали слушать, кое-кто даже присел на корточки или на край помоста – но внимание Львят не ослабевает: Чису рассказывает о разговоре в храме – и о том, что Ному приказал ему лично.

И, не смея глядеть Хотуру в глаза, еле выжимает из себя «богоотступника», «смутьяна» и «предателя». И тут же добавляет, что уж он-то лично никогда так не считал. Просто – над ним Святой Совет, а не Прайд. Он, Чису, человек подневольный, божий слуга…

Ному сидит на ступенях у входа в донжон, сгорбившись и спрятав лицо в ладонях. Никто не пытается его поднять. Волки Хотуру стоят справа и слева от него, как конвоиры в зале суда.

Ни Хотуру, ни Анну не перебивают служку и почти не задают вопросов. Волки то и дело начинают перешёптываться и зло блестеть глазами, но Львята кажутся подчёркнуто спокойными. И Хотуру обнимает Анну за плечо, братским жестом, демонстративно.

Чису заканчивает рассказ тем, что Кору, женщина-волк, спасла его от предательства, заставив пойти с ней к Львёнку Анну. Люди Хотуру уже не удивляются – есть какой-то биологический предел удивлению. Они просто принимают к сведению: да, женщина-волк, да, телохранитель Маленького Львёнка. Да, спасла, предотвратила, боевые качества разведчика. Всё вокруг круто меняется, все установки, всё мировоззрение, кажется, даёт трещину – а никто не вопит, не рвёт рубаху на груди и не посыпает голову пеплом.

Они будто ждали.

Чису смотрит в лицо Хотуру, мокрый от слёз и жалкий, обхватив себя руками, мелкотрясясь – ждёт решения. Хотуру молчит.

– Ты прикажешь меня убить, да? – спрашивает Чису в тоске. – Я же, знаешь, Львёнок, никогда-никогда не был тебе врагом и с Мингу не ссорился…

– Ты, Чису, храмовую печать разбираешь? – говорит Хотуру.

Чису истово кивает, часто и мелко.

– Завтрашнюю утреннюю молитву произнесёшь ты, – говорит Хотуру. – Пока ничего не изменилось, ты будешь Наставником в моём доме и для моих людей. Ты, Чису, меньше всех предатель.

Чису спадает с лица – на глазах.

– Творец свидетель, Львёнок…

– Хватит разговоров, – говорит Хотуру устало. – И гонца в Святой Совет не пошлём. Чангранские Львята сообщат Святому Совету. Сами. Как сочтут нужным.

Ному поднимает голову. Взгляд откровенно ненавидящий.

– Не смеешь, не имеешь права меня низлагать, Львёнок, – говорит он. – Меня Святой Совет прислал. Сам Гобну, Святейший Наимудрейший. Творец тебя покарает.

– За тебя, что ли? – Хотуру морщится. – Думаешь, Творец спустит тебе всё только за то, что ты ему служил? Творец, Ному, это небесная справедливость, а не Львёнок, который – нашему рысаку троюродный баран, он не выгораживает преступников за лесть и мелкие заслуги. Завтра ты отправишься к Золотым Вратам – а ночь я дам тебе для молитв и медитаций.

– Умрёшь ужасной смертью, Хотуру, – истово и яростно обещает Ному и вдруг улыбается, мечтательно и почти сладострастно. – Ха-ха, я подумал, Хотуру, что полюбуюсь с горних высот, как братья Дракона сдерут с тебя шкуру, а мясо бросят псам! Какое это будет удовольствие!

Волки Хотуру уводят Наставника куда-то с глаз долой, но его неожиданное злое веселье, по-моему, Хотуру встревожило.

– Всем пора спать – и поторопитесь, – говорит он громко, приказным тоном, – Мингу, тебя это особенно касается, – и окликает Анну вполголоса. – Задержись, брат.

Анну притормаживает. Рядом с ним останавливается Ар-Нель, но его присутствие Хотуру, похоже, не смущает – как и моё.

Он ждёт, пока волки неохотно разбредаются по закуткам, где приготовлены их постели. Мингу уходит с девочкой. Бойцам тяжело успокоиться, они перешёптываются, оглядываются – но, в конце концов, двор пустеет. Хотуру шугает рабов – и поворачивается к Анну.

– Анну, – говорит он, замявшись, – а как ты считаешь, Дракон и вправду может…

– Синий всё может, – говорит Анну. – Чису чушь нёс, конечно: синие – не от Святого Совета, они – сами по себе. И все норовят их присвоить. Прайд считает, что Синий Дракон – меч Прайда, Святой Совет – что Дракон его меч, но Дракон, он – благословенное оружие, Хотуру. Из древней легенды. Меч, который сам выбирает руку для себя. И меня тоже заботит, какую руку он выберет.

– Он может, значит… – Хотуру вздыхает.

– Синих куда меньше, чем волков, – говорит Анну. – Но… мне тоже не хотелось бы с ними сцепиться. А вообще, я в любом случае с Драконом встречусь раньше тебя, брат.

Не то, чтобы Хотуру уходит просветлённым, но, кажется, Анну его слегка успокоил.

Мы идём спать – но сна у нас ни в одном глазу.

– Новый Наставник! – хмуро говорит Кору. – Хорош Наставник – без пяти минут предатель, трус, ничтожная душонка… Как же слушать такого? Как такому верить?

– Ты, Кору, ты – молодец, конечно, но не осуждай, – говорит Анну негромко. – Пусть лучше такой, чем никакого.

У входа в казарму стоят Львята, Ви-Э, Юу и несколько наших девочек. Разумеется, спать никто не может – все обсуждают произошедшее… или правильнее сказать «происходящее»?

– Мидоху мне рассказал, – говорит Элсу, глядя на Кору с восхищённой нежностью. – Молодец, волк.

– Всё для тебя, командир, – который раз удивляюсь, наблюдая, как угрюмая мина солдата преображается в прекрасное лицо любящей женщины, когда к Кору обращается её Львёнок. – Я охраняю тебя, командир.

Эткуру трёт виски, вид у него встрёпанный и усталый.

– Нашёл время предавать, старый ишак… Пограничники учудили – на что им обезьяна в храме? – говорит он раздражённо.

Ви-Э хихикает:

– Прав, прав ты, миленький… Хочешь пить? Я принесу воды…

Ар-Нель касается локтя Анну.

– Мой дорогой друг… я хотел бы спросить: а кто такой Синий Дракон? Упоминание этой особы произвело на Уважаемого Господина Хотуру даже более сильное впечатление, чем обещание кар Небесных…

– Бэру ад Сарада, – морщится Эткуру. – Синий Дракон, Синий Командир, Хрусталь Небесный, Чистый Клинок – и протчая, протчая… Попросту – Наимудрейший Наставник бесплотных стражей плюс ещё тридцать три титула. Бука – детей пугать. Видал его при дворе пару раз – напыщенный зануда… бесплотный как бесплотный… Лев Львов не любит его.

Анну невесело улыбается.

– Видел пару раз при дворе… В бою не видал, нет? Бесплотный как бесплотный? Плохо смотрел, брат. Лев Львов его не любит, говоришь? Так Лев Львов любит других, попроще… Ты, Ар-Нель – ты перестанешь называть бесплотных никудышниками, если познакомишься с Бэру… если выживешь.

– Он мне нравится, – вдруг говорит Элсу. – Дракон Бэру. И его… ангелы. Они-то никогда не предают веру, не пляшут под чужую музыку… Дракон хоть Святейшему Наимудрейшему возразит, если ему покажется, что тот в вере некрепок… он никого не боится.

– Угу, – соглашается Анну. – Святейшему возразит. Льву Львов возразит, я думаю – даже под страхом смерти. А нам? Кто мы для него – братья или предатели?

– Ой! – отмахивается Эткуру. – Да если волки пойдут за тобой…

– Волки пойдут, – Анну суров и печален. – Может быть. Мы, допустим, войдём в Чангран. Изменим всё. И когда ты сядешь на Престол Прайда – если сядешь, Эткуру – синий страж воткнёт тебе в горло нож, и телохранители не спасут. А он умрёт, улыбаясь. На плаху пойдёт, улыбаясь. Понимаешь, почему Хотуру нервничает? Если синие решат, что мы предаём веру – они объявят свою войну.

– Сумасшедшие фанатики, – фыркает Эткуру.

– Сумасшедшие герои, – поправляет Анну.

Ар-Нель мечтательно улыбается.

– Было бы очень интересно познакомиться с особой такой внутренней силы…

– Шкура тебе надоела, Ар-Нель, – хмыкает Эткуру.

– Учитель, а мы сегодня спать будем? – спрашивает Ри-Ё и глотает зевок.

* * *

Бэру никогда не чувствовал себя спокойно и хорошо во дворце Прайда. Не любил – и был уверен, что не полюбит.

Как из тенистой беседки, в которой бьёт маленький фонтан, выйти на пыльную базарную площадь в полуденный зной – вот так Бэру себя чувствовал, когда приходилось приезжать из Цитадели во дворец Прайда. Душно. Только долг его сюда приводил – и долг тяжёлый.

Мирским людям, в особенности – Прайду, подобает роскошь. А роскошь – это золото, драгоценные эмали, оникс и агат, блеск и сияние везде, где можно и нельзя. Роскошь – это купы цветов с самыми одурманивающими ароматами, это великолепные, но глупые и отвратительно мяукающие и вопящие дурными голосами райские птицы в клетках, украшенных самоцветами, это бархат и парча, под которыми тело потеет… Роскошь – это, в конечном счёте, нелепая и утомительная суета. Никому от неё не лучше и не приятнее.

С удобствами жизни роскошь не имела и не имеет ничего общего. Происки гуо, странная разновидность зла. Кто, кроме врага человеческого рода, может толкнуть взрослых и, как будто, разумных людей одеваться жарко, неудобно и нелепо, в цвета безмозглых райских птиц, есть жирно, тяжело и невкусно, бесполезно тратить золото на новые и новые суетные затеи? И ведь верят же, что именно эта жизнь и пристала Прайду! Потомки воинов, живших в сёдлах, потомки отважных суровых людей – по самую макушку в дурных дрязгах, в мелкой жадности и жестокости… Слепы и глухи, думал Бэру. Показывать слепым свет и играть для глухих на флейте совершенно бесполезно.

Поэтому он говорил с Прайдом на языке Прайда. Избегая слов «совесть» и «добродетель» – так им понятнее. Но Прайд, кажется, подозревал, что Бэру держит в душе что-то, не предъявляемое по требованию даже Льву Львов – и Прайду в лице самого Льва Львов, как, впрочем, и Святому Совету, не особенно это нравилось.

Святейший Наимудрейший Наставник Гобну встретил Бэру в саду напротив входа в Львиное Логово – посмотрел с плохо скрытой неприязнью, будто имел на неё право:

– Бегаешь, как мальчишка, Бэру… В твоём возрасте, имея твой сан, можно бы научиться солидности, не позорить святости синих одежд!

Бэру окинул Гобну быстрым взглядом. Гобну – старше лет на пять, а кажется – на тридцать пять, кажется дряхлым, рыхлым, разожравшимся стариком. И он считает, что тяжесть золотого шитья и золотой цепи с львиной головой добавляет синим одеждам святости или его сану благости?

Впрочем, Гобну просто приятно лишний раз сказать что-нибудь обидное. Ну что ж.

– Каждый ходит, как может и хочет, – сказал Бэру холодно. – Зачем Лев Львов звал меня, Гобну?

– Времена меняются, – Гобну напустил на себя многозначительный вид, выпятил нижнюю губу вместе с верхним подбородком и сузил глаза. – От всех нас требуются жертвы. От всех требуется участие… в делах Прайда.

Бэру пожал плечами. Жертвы? Деньги – от Святого Совета, люди – от него, Синего Командира. Интересно, а что Цитадель получит взамен?

– Почему мне кажется, что твои мысли меркантильны и далеки от святости? – спросил Гобну с непередаваемой интонацией, то ли ехидно, то ли с каким-то непристойным намёком.

– Потому что мои мысли меркантильны, а твои – далеки от святости, – сказал Бэру. Не хотелось продолжать беседу в таком тоне.

Предполагается, что Синий Командир должен с восторгом исполнять любой каприз мирской власти. Любой. Лев Львов хочет бойцов в караул – Бэру счастлив и даёт. Лев Львов хочет послать бойцов на смерть из собственной прихоти – Бэру счастлив и даёт. Предполагается, что синие стражи – оружие, инструмент, неодушевлённые предметы. Лев Львов забывает, что волки принадлежат ему, а синие – сперва Творцу, а потом уже ему, он тянет себе всё, до чего может дотянуться… Ну-ну.

Гобну поджал губы, как обиженная старая женщина.

– Как быстро теряется желание говорить с тобой! – сказал он почти капризно.

– Пойдём говорить со Львом Львов, – откликнулся Бэру, пожав плечами. – Сад около Логова – неудачное место для богословских диспутов.

– Избавь меня Творец от богословских диспутов с Драконом! – пробормотал Гобну, поправил шитый золотом и оттого жёсткий, как крестьянская дерюга, синий платок на голове и плечах, вздёрнул все подбородки разом и слишком шустро для своей комплекции направился к резным золочёным воротам в Логово. Бэру помедлил, наблюдая, как Святейший шествует между зарослями цветущего миндаля, голубого жасмина и ранних роз. Удивительно, как прекрасен живой мир, воскресающий по весне – и как безобразны человеческие дрязги…

Однако, кажется, подумал Бэру, кличка «Дракон» уже стала моим официальным титулом. Как Львёнок или волк – он невольно улыбнулся.

Не по рождению. По сходству. Вернее, по тому, что они все считают сходством.

Синий песчаный дракон. Чешуя – воронёный панцирь, ужасная морда с неживыми жёлтыми глазами, вся в наростах, рогах и бородавках, мощные лапы с кривыми когтями – лапы, на которых дракон может и лошадь, и буйвола в рывке догнать, хвост – тяжеленная палица с шипами… Хладнокровная, безжалостная, стремительная, безобразная тварь. И вот это всё Прайд дружно считает внутренней сущностью Бэру.

Творец им судья.

Покои, чудесно тенистые, с низкими полукруглыми сводами, покрытыми золотой и лазурной эмалью и изображающими благословенные небеса, казались бы Бэру мрачными и враждебными, как обитель злых духов, если бы не ощущалось за каждым поворотом и каждой стеной присутствие синих братьев. Прайд может пренебрегать Цитаделью, но Цитадель охраняет покой Прайда, всю его роскошь и все его сокровища, думал Бэру, проходя мимо фонтанов, журчащих в ониксовых чашах и раздвигая мерцающие, как струи водопадов, занавески из бесчисленных хрустальных шариков, издающие поющий шелест. На протяжении сотен лет расклад сил всегда один и тот же: воин обойдётся без владыки, но владыка вряд ли удержит власть без воина.

Вход в зал Престола – позолоченные ажурные створы ворот, тонко кованная решётка, изображающая переплетённые стебли и листву небывалых цветов – а на этих стеблях сами цветы, нежные розаны из молочно-белого матового стекла. Цветы прекрасны, почти как живые; в прихотливых изгибах бронзовых листьев нет ни одной неестественной линии – работа кузнецов и стеклодувов Шаоя, военный трофей из Аязёта.

Ковёр, застилающий пол напротив Престола, розовое, лиловое и золотистое облако, в котором по щиколотку тонет нога – работа чойгурских ткачей, военный трофей Прайда. Золотые светильни – тонко кованные чароцветы, чашечка цветка – из стекла самой нежной розовости – уже наши… чангранская работа… военный трофей сборщиков налогов Прайда. И на стенах – панели из полированной яшмы, тоже розовые, золотистые, тепло-коричневые, в причудливом глазчатом узоре – из каменоломен в Урахне, тоже могут рассматриваться в качестве военного трофея, взятого на собственной территории… И странно смотрится на фоне всего этого великолепия стоящий на крытом ковром возвышении Престол Прайда, старое и невысокое сидение из вытертого до блеска пустынного чёрного дерева, без всяких украшений и побрякушек – главная драгоценность Прайда. Престол предков, принадлежавший некогда Линору ад Иутана, Линору-Завоевателю, Великому Льву Львов, положившему под ноги Чангран, превратившему Прайд из отряда фанатиков и бродяг, осенённого общей идеей, в группу основателей могущественной державы…

Бэру смотрел на надменных Львят, одетых в бархат, атлас и золото, вооружённых драгоценными мечами, и думал, что и на них – военные трофеи, налоги и подати, взятые с боем. Совсем как в былые времена, только эти бои всё чаще ведутся на территории Лянчина, которая номинально должна быть безопаснее собственной комнаты… да взяты эти трофеи вовсе не Львятами, а волками, простыми солдатами, как бы не сказать – наёмниками. Линору презрительно рассмеялся бы, увидав, во что за сто лет превратились его потомки – позолоченные лентяи, а не воины.

Судя по летописям столетней давности, не такого Линору ожидал и хотел.

Его мечтой было духовное родство всех, верующих в Творца. Линору хотел расширить границы братского союза под синим знаменем с белой звездой, Лянчин был его наваждением и мечтой, виделся общим домом родичей – а лянчинцы за сто лет так и не стали братьями. Урахна, Чойгур, Данхорет – все эти почтенные города Чанграну не братья, а обрезанные рабы. Аязёт – даже не раб, Аязёт – раненая рабыня, изломанная, строптивая и больная. Лянчином правит Прайд – Лянчином правит страх. Армия всё больше, страх – всё сильнее, братская любовь забыта, духовное родство – опошленные слова. Творец наш смотрит с небес, как кровь стекает в золотую чашу…

А когда перельётся через край?

По обыкновению, в зале Престола собрались лишь юнцы и бесплотные. Лев Львов не доверил бы ни одному из своих родных братьев не только налить вина, но и наполнить чернильницу – вероятно, поэтому они и покинули мир раньше срока. Самому младшему брату Льва Львов было всего двадцать три, когда он умер скоропостижно и загадочно; прочие проходили Золотые Врата в эдем один за другим, пока Лев Львов не остался один. Общество взрослых подтверждённых мужчин, не зависимых от Льва Львов напрямую, раздражало Владыку; иное дело – бесплотные, по сути более сговорчивые и осторожные.

Но Синий Командир не слишком походил на прочих бесплотных – и Лев Львов терпел его, скрепив сердце, только ради пользы для Прайда, не пытаясь спрятать неприязнь к Бэру от подданных.

Поэтому на Бэру косились, показывая всем видом, что полностью разделяют чувства Льва Львов: нужный, но неприятный. Бесплотные советники корчили брезгливые гримасы. Львята изображали отстранённое и вымученное почтение, не скрывающее пренебрежения и досады. «Синий Дракон – в своей манере, – шепнул Тэкиму своему брату Холту – Старшему Львёнку. – Хочет казаться одним из собственных бойцов». Холту смерил Бэру насмешливым взглядом: «Дракон в пыли! Железо носит вместо золота…»

Преемник Льва Львов, горько подумал Бэру, обладающий в свои сорок два слухом юного разведчика. Ценить золото выше стали – повадка купца. Чем младше Львята – тем больше они похожи на Львят; старшие же напоминают холёных бугаёв, лениво лежащих на свежей соломе, жующих целыми днями и от скуки принимающих обрезанных буйволиц со спиленными рогами… А Святой Совет подбирает в Семи Источниках Завета мысли, которые можно толковать на радость забывшим небесную истину.

Если похоти и есть оправдание, так это битва, подумал Бэру. Если жажде власти и совершенства и есть оправдание, так это честная битва. Но здешние битвы ведутся пером в доносах, ядом в кубках и шёпотом, а слово «честь» забыто так же прочно, как и слово «добродетель»…

Из глубины Логова раздалось медное пение маленького гонга. Раб распахнул двери настежь – и в зал Престола вошёл Лев Львов, сопровождаемый синими стражами-телохранителями.

Младшие братья Бэру привычно окинули зал Престола оценивающими взглядами – и их лица озарились изнутри при виде Командира. Бэру чуть нахмурился: ну ещё улыбнитесь мне, мальчишки! Не хватало, чтобы любая встреча синих выглядела, как встреча заговорщиков или намёк на государственную измену! Здесь, при дворе Прайда, не одобряют слишком тёплых отношений между бойцами и их Командиром – поэтому Лев Львов и избавился от маленького Анну… Стражи поняли, посуровели ангельскими ликами, замерли слева и справа от Престола деревянными статуями.

Бэру чуть кивнул младшим братьям, чувствуя привычную горечь. Страх и подчинение – даже внутри Прайда. Между правоверными. Даже чистейшие души из Синей Цитадели – под подозрением. Таковы нынешние времена.

Повинуясь церемониалу, ставшему до отвращения обыденным, Бэру, как и все присутствующие, отвесил глубокий поклон и сел на колени, скрестив руки на груди.

Прежде чем опуститься на Престол, Лев Львов подтащил его к себе, как подушку. Сморщился, сгибая спину – последний год его мучили боли в пояснице, а лекарей он близко не подпускал. Больная спина мешала двигаться много и быстро – Лев Львов потяжелел за это время, обрюзг, и собственная тяжесть портила ему расположение духа. Церемониальное золото делало движения Владыки ещё тяжелее.

Усевшись, Лев Львов окинул Прайд и Наимудрейших острым изучающим взглядом – на миг встретив взгляд Бэру. Кажется, это не понравилось главе Прайда – он вообще не любил ощущение противодействия. Глаза Льва Львов – цепкие припухшие щёлки – сузились совсем.

– А, – сказал он вместо приветствия, – ты-то мне и нужен, Дракон.

– Мне сообщили, – снова поклонился Бэру. – Я готов слушать и отвечать.

– Я недоволен стражами, – сказал Лев Львов угрюмо.

– В чём причина? – спросил Бэру так кротко, как сумел.

– А какая разница, в чём причина, Синий?! – рявкнул Лев Львов, в раздражении скинув несколько лет. Его лицо, ещё хранившее следы суровой красоты, одухотворилось гневом. – Владыка Судеб говорит тебе, что недоволен твоими стражами – и ты не спрашиваешь, кем, чтобы наказать его! Ты спрашиваешь о причине, будто сам факт недовольства недостаточен!

– Мне важно знать, – сказал Бэру примирительно. – Я хочу устранить повод для твоего недовольства, Лев Львов.

Владыка усмехнулся.

– Твои люди умеют только драться. Синие не знают этикета, не знают такта, не знают приличий. Ты не объясняешь приходящим мне служить, кто они перед моим лицом, – и верхняя губа Льва Львов приподнялась, как у хищника, показывающего клыки. – А они – куклы с мечами! Без мнения! Без желаний! Без полномочий! Им надлежит это помнить – каждый миг! Меня интересуют мнения Наимудрейших, желания Львят Льва и полномочия волков! И всё! Ясно?!

Что тут может быть неясно… Телохранители Льва Львов меняются каждый месяц – и каждую следующую смену представляет Бэру лично. За каждого он отвечает головой. Каждый должен быть тысячекратно проверен, потому что Лев Львов боится измены… Но какого ж песчаного демона, какого ж злого духа ради Владыка ищет измену среди синих братьев, принявших ангельский чин?!

– Они – не куклы, Лев Львов, – тихо сказал Бэру. – Они – святые. Зачем ты испытываешь их терпение, Владыка? Им и так тяжело в миру – они же не знают мира, мои младшие братья… а ты тычешь их лицом в любую грязь, которую сумеешь найти в Логове…

Лев Львов победительно рассмеялся.

– Смотри, какие гордые! А чем вы гордые, а, Дракон? Каким местом вы гордитесь? Всё, замолчи. Я предупреждаю, Синий: если кто-нибудь из твоих людей посмеет со мной пререкаться – поступлю с ним, как с нерадивым слугой, не посмотрю на его… святость!

Бэру склонил голову. Лев Львов терпит Синюю Цитадель лишь до тех пор, пока считает её полезной. А может, уже ревнует к влиянию синих… вот это было бы очень скверно – Владыка с таким нравом может решить, что в его праве уничтожить святую обитель, которой уже пять сотен лет, которая основана Святейшим Мринну, Третьим Пророком, лично – которая была до Прайда и будет после… которая первой из святых общин Чанграна приняла Линору, приняла его страстные мечты о Лянчине, присягнула на верность, стала его несгибаемым клинком… Всё забыто…

Завоеватели приходят и уходят, а праведники – остаются. Прайд преходящ, а Цитадель должна стоять. Дело синих воинов – защищать добро, а не… И Бэру сделал над собой серьёзное усилие, заставляя себя не развивать эту опасную мысль.

– Кажется, синие угомонились, – сказал Лев Львов с явным оттенком самодовольства. – Теперь – о деле. Наимудрейшие Соргу и Китану!

Советники, не вставая с колен, поклонились земно, а Бэру еле удержался от усмешки. Военный Совет Прайда – это вот жирное мясо – задницами к небу! Что эта парочка, в жизни не видавшая ни одного сражения страшнее тренировочного спарринга маленьких волчат, может посоветовать Льву Львов, который, всё же, провёл юность в седле и с боевым мечом? Смешно…

– Мы приняли решение относительно севера и нашего посольства, – сказал Лев Львов, кривясь. – Я сделал вывод, что послы в Кши-На – это ошибка. Разговоры с язычниками – это ошибка. Наши предки не разговаривали, а сражались – и нам надлежит…

– Но ведь кое-какая польза всё же была… – почтительно вставил в паузу Наимудрейший Соргу.

– Была, была, – Лев Львов кивнул. – Теперь очевидно, что Анну ад Джарата нельзя было доверять. А ещё очевидно, что Пятый Львёнок и Маленький Львёнок… слабаки и предатели мертвы для Прайда.

Путь Холту к Престолу Прайда должен быть свободен, подумал Бэру. Если Лев Львов вправду верит хоть кому-то из Львят, так это Холту и, быть может, Тэкиму. Никто никогда не уличил бы Холту в опасных мыслях – за неимением мыслей как таковых. Первый Львёнок лишь повторяет слова Владыки, как учёный садовый щебетун в клетке. А осторожность Тэкиму вместе с его талантом к изощрённой лести давно вошли в поговорку.

Чем не угодил Анну – понятно. Юный боец, обожаемый волками, Львёнок из настоящих, дух Линору стоит у него за плечом. В тени Престола таких не терпят – кровные бойцы кажутся опасными и непредсказуемыми. Маленький Львёнок… тоже, в общем, понятно. Он был очень хорошеньким ребёнком, вдобавок – умненьким и шустрым ребёнком, полукровка-Элсу, последний сын Владыки – сам Лев Львов и забавлялся, и умилялся. Элсу всегда позволяли больше, чем любому из Львят Льва – и он по детской наивности своей решил, что находится под защитой отца, что ему всё позволено… А Владыка, между тем, видел, что ребёнок растёт – и потихоньку начинал его подозревать. Северная кровь, как-никак, северный норов… И плен пришёлся кстати… Северяне, видно, думали, что наносят изысканно запретный удар, а Лев Львов попросту решил, что подросшего зверёныша, потихоньку начинающего показывать зубки, для пользы дела лучше утопить.

Но в чём виновен Эткуру, Пятый? Такой же, как все старшие Львята. Ни характера, ни силы. Никогда не посмел бы перечить Льву Львов даже в мелочах. Подвернулся под руку некстати? Или – донос от бесплотных стукачей Владыки?

– Кши-На – источник ереси, безнравственности и грязи, – изрёк Лев Львов истину, столь же древнюю, сколь и сомнительную. – Когу и Наставник Симару написали достаточно, чтобы я сделал вывод. Львята, оказавшись в составе посольства на северной территории, не выполняют мою волю – они беспутничают, поносят собственную родину, они готовы предаться любым северным порокам…

– А поскольку Пятый Львёнок до пребывания в Кши-На не был замечен ни в чём дурном, – вставил Наимудрейший Соргу с заискивающей миной, – то нельзя отнести это падение ни к чему более, только к вредному воздействию язычников.

– Поэтому… – Лев Львов выдержал паузу, обводя взглядом зал Престола. Львята почуяли запах будущей крови, подобрались, смотрели на Владыку напряжённо, чуть не облизываясь; военные советники ждали с минами встревоженными и почти печальными, зато Святейший просто лучился наслаждением. Вкус львиной крови – редкое гурманство. – Так вот, поэтому, – продолжал Лев Львов, – ты, Китану, будешь сопровождать Третьего в Данхорет.

Нуллу, Третий Львёнок, восторженно ахнул и вскинул вверх кулак. Холту смерил его пренебрежительным взглядом, но остальные Львята смотрели с завистью: Лев Львов доверяет Нуллу настолько, что отдаёт армию! Что же будет с армией?

– Третий приведёт войска из Данхорета в Чангран. Четвёртый и Шестой отправятся в Чойгур и Аязёт – Львята, которым я поручил эти города, должны представить мне своих волков. Вы прикажете им, вы заставите их – и вы вернётесь с армией, которая сломает хребет Кши-На!

Львята оживились и заулыбались, в их глазах появился огонёк, а в позах – хищная настороженность. Запах золота, крови и похоти стал ощутим почти физически – война! Наконец-то объявлена долгожданная война с севером! Битвы, трофеи, женщины! Бэру опустил ресницы, скрывая выражение глаз: а ведь никто из них не воевал всерьёз, никто… Были весёлые игры в сражения без армии, какие-нибудь сожжённые деревни и изнасилованные чужие девицы… и именно это они считают войной, понятия не имея, во что в действительности может вылиться вторжение на север. Лев Львов дошёл до предела в своём желании переделывать весь мир под себя – и уверен, что ветер подует, куда флюгер захочет…

– Гениальное решение! – воскликнул Соргу. Его очевидно обрадовало решение Владыки оставить Соргу дома. – Гениальное!

Китану промолчал. Наимудрейшему военному советнику не хотелось воевать – ему хотелось заниматься привычным делом: пирами, беседами и интригами.

Лев Львов самодовольно ухмыльнулся. Взглянул на Бэру:

– Молчишь, Синий?

– Жду, что ты прикажешь мне, Лев Львов, – сказал Бэру. – Что я могу сказать?

Лев Львов удовлетворённо кивнул.

– Так-то лучше, чем скалиться на своего Владыку, – сказал он, и Бэру порадовался, что их с Львом Львов разделяет несколько шагов. Мирской человек с такой миной может полезть обниматься. – Ты останешься при мне. Волки Чанграна отправятся на север… а синие стражи станут чангранской гвардией, пока война не кончится. Это будет хорошо, – продолжал Лев Львов странно мечтательным тоном. – Хор-ррошее оружие… Ты, Дракон, накажешь отступников. Львят-предателей, продажных тварей. Кроме тебя – некому поручить. Ты сделаешь.

– Каких? – вполне искренне удивился Бэру.

– Пятого и Последнего. Но главное – Анну ад Джарата. Ты думаешь, они останутся на севере? Нее-ет, они вернутся сеять смуту, вот увидишь. Из-за Анну. Корень зол – Анну. И ты сделаешь. Ты уничтожишь его. И его людей – они больше не мои, раз никто из них не вернулся и не донёс. И Пятого с Маленьким. Я уверен – они вернутся непременно. Попытаются меня разжалобить или запугать – я уверен, обязательно…

– Анну, – повторил Бэру. – Анну, вот как… почему ты предполагаешь, что они вернутся, Владыка? Если они предали Прайд, то останутся на севере…

Лев Львов ударил кулаком по колену и сморщился.

– Потому что Анну – смутьян! Потому что ему всегда было мало! Всего мало! И потому что он смеет командовать Львятами Льва! Одно это – заслуживает страшной казни! Потому что Пятый – дурак и слабак! Кто ему что скажет – то он и делает, тля! Меня он должен слушать, а не всяких выскочек! Меня! И потому что Последний – жив, а этим он унизил меня! Тебе ещё что-то неясно?! Всю свиту их, всех, всех – туда! – и ткнул большим пальцем вниз. – В преисподнюю!

Бэру промолчал. Кроме Анну, против которого Бэру ровно ничего не имел, кроме болвана Пятого и бедолаги Маленького – там, на севере был ещё Седьмой. Без статуса и имени. Без привилегий и полномочий. Давно преданный Львом Львов. Седьмой, единственный Львёнок Льва, которого любил Бэру – умный, злой, чистый Рэнку, которого не сумели вывалять в грязи и сломать за десять лет.

Вот, значит, как, думал Бэру. Ещё одна проверка лояльности. Последняя подлость. Лев Львов ведь знает, как Бэру относится к Рэнку…

Бэру вспомнил всё в мелких деталях, пока Лев Львов ожидал ответа. И способность Рэнку в самый кромешный момент взглянуть Владыке в глаза, вложив в этот взгляд и свет сильного духа, и оскорблённую гордость. И любовь Седьмого к древним манускриптам Цитадели. И его способность к благородному доверию. И захотелось сжать кулаки.

Бэру помнил, как в своё время нарушил устав синих стражей, сломал собственную гордость и преклонил колена перед Престолом, умоляя Льва Львов отдать Рэнку Цитадели. «Ты же всё равно лишил его статуса – зачем тебе такой раб? Он же по натуре боец…» А Владыка жёлчно ответил, что никогда этому не бывать. «Что, Дракон, хочешь научить Соню держать оружие и сделать его стражем, чтобы через десяток лет он воткнул нож мне в спину? Ага, так я тебя и послушал!»

Бэру опустил голову, разглядывая узор на ковре.

Лев Львов, отмеченный и избранный Творцом Владыка Судеб, Повелитель Воды, Огня и Ветров, несмотря на былую хвалёную доблесть в бою – трус, жестокий, как положено трусу, боящийся собственной тени в собственных покоях и не доверяющий собственной крови в жилах своих детей. Лев Львов, забывший боевую молодость – подлец, толкающий на подлости своих подданных. Лев Львов избран Творцом не просто так: это испытание для правоверных. Испытание для Синей Цитадели – и испытание для Бэру.

Сам Творец намекает Бэру, что нельзя принять ни одного необдуманного решения. Я буду смотреть на всё своими и только своими глазами, подумал Бэру – и не допущу ни одного непоправимого поступка. Возможно, судьба Лянчина, судьба Прайда и судьба мира – в руках стражей Синей Цитадели. Надлежит служить свету и истине, как бы ад не толкал правоверных с пути.

– Позволь мне удалиться, Лев Львов, – сказал Бэру вслух. – Я понял всё.

Владыка благосклонно кивнул, скрывая довольную улыбку. Он думает, что я – верёвка палача, и наслаждается этим, подумал Бэру и содрогнулся, скрыв невольное движение глубоким поклоном. Он встал и вышел из зала Престола, провожаемый насмешливыми взглядами – но пока Бэру шёл по Логову, его провожали обожающие взгляды несущих службу синих стражей.

Бэру собирался вернуться домой.

В приёмных покоях с фонтаном Бэру остановил Кельну ад Шевина, Львёнок Львёнка, командующий чангранскими сборщиками податей, суетливый мирянин, озабоченный собственным имуществом, делами и детьми сверх всякой меры. С ним был юноша лет шестнадцати с тем выражением смазливой мордашки, какое мужики характеризовали однозначно и выразительно: «Ищет, кому медяк за золотой продать».

– Послушай меня, Наимудрейший Синий страж, – сказал Кельну просительно. – Пожертвую Цитадели десять необрезанных жеребцов, если возьмёшь Дилсу к себе. Я третьего сына Творцу обещал, когда… ну, в общем, надо было… так может, под твою руку?

– Ко мне или в Святой Совет? – юнец потянулся к плащу Бэру – и страж убрал полу плаща в сторону. – Мальчик, обет Синей Цитадели запрещает пустые прикосновения. Кельну, я его не возьму.

Дилсу чуть пожал плечами с безразличной миной и отошёл в сторону. Физиономия Кельну вытянулась от огорчения.

– Но почему, Наимудрейший?!

– Он уже в Поре? – спросил Бэру, кивнув в сторону юнца, и, не дожидаясь ответа, продолжал. – В Поре. Недостаточно чист. Почему предлагаешь так поздно?

Кельну замялся.

– Да вот… ждал вот… когда Святейший Наимудрейший Гобну…

– Так обратись к Гобну, – отрезал Бэру. – Я не беру тех, кому пришла Пора. Они не смогут достичь ангельской чистоты, а дурного беспокойства в моей Цитадели не надо. Да и что твоему сыну в синем капюшоне? Ни денег, ни славы.

– И то верно, – Кельну развёл руками, показывая, что вовсе не прячет оружия в кулаке. – Я, правда, подумал, что в Цитадели ему будет лучше…

– Не будет. Ученик или служка Святого Совета может быть повышен до Наставника, а то и до Наимудрейшего, как знать, а синий страж на всю жизнь – просто брат. И жизнь полна лишений, и смерть неизбежна и насильственна… зачем тебе и ему эта ноша?

Кельну кивал, а Дилсу, кажется, уже радовался отказу. Он отвернулся в сторону и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать сложный орнамент на арке дверного проёма. Зато на Бэру, как на одного из Семи Пророков, глазел маленький раб, которого послали с каким-то поручением и который остановился в дверях на полушаге, опустив руки и забыв обо всём на свете.

Под взглядом Бэру раб, замирая от ужаса и восторга одновременно, опустился на колени. Кельну укоризненно качнул головой:

– Рабы Прайда распустились до непотребства. На него смотрят двое Львят и Наимудрейший – а он и ухом не ведёт, считает, что ты благословишь его, как Львёнка, Бэру. Такой раб вряд ли заживётся надолго…

– А он и есть Львёнок, – сказал Бэру тихо. – Дитя кого-то из младших Львят и общей рабыни Прайда, иначе его не обрезали бы в детстве. В его душе нет страха, зато есть та самая чистота, которую я ищу в будущих синих воинах. Цитадель заплатит за него Прайду.

Кельну нахмурился и дёрнул щекой – кажется, он, наконец, согласился с нелестным мнением всего Прайда о Синем Драконе. Он жестом приказал сыну следовать за ним и ушёл, не сочтя нужным проститься с Бэру. Маленький раб – никак не старше десяти-одиннадцати лет, худенькое глазастое создание, одетое в одни только штаны, слишком длинные и широкие, лохматое, босое, покрытое синяками с ног до головы – медленно встал с колен и подошёл с очарованной робкой улыбкой.

Протянул руку, чтобы дотронуться до одежды Бэру – и Бэру отстранился.

– Брат не касается брата без крайней нужды, – сказал он, улыбаясь.

– Наимудрейший, – осмелился маленький братец, – а правда, что у всех синих будут крылья?

– Обязательно, – серьёзно сказал Бэру. – Твоя душа воспарит на этих крыльях с поля последнего боя к самому престолу Творца – и из рук самого Творца ты получишь меч из чистого сияния. Однако, нам пора возвращаться домой, брат. Правда?

Маленький братец только и смог кивнуть, задыхаясь от счастья. А Бэру смотрел на него – и видел взором души сурового воина с ангельским ликом, которым это дитя станет лет через десять: лучшие стражи вырастали из детей, верящих в синие крылья.

Запись №145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, приграничная деревня

Мы покидаем замок Хотуру не на рассвете, а гораздо позже.

Нас кормят.

Люди Хотуру вытаскивают из закромов вяленое мясо и засахаренные плоды, суют их нашим девочкам в седельные сумки. Где-то на задворках, где кухня, печи и прочие хозяйственные помещения, пекут хлеб – рабы тащат горячие лепёшки, овальные, коричневые, источающие восхитительный домашний запах. И даже рабы улыбаются, когда кто-нибудь из наших бойцов обжигается, пытаясь отщипнуть кусочек от горячего – все хохочут, все слегка на взводе и делают вид, что грядёт сплошное прекрасное будущее.

И уезжать тяжело.

У Мингу – синяки под глазами и физиономия заострилась. Он всю ночь решал со своим отцом принципиальный вопрос: ехать ли с нами или остаться дома – причём, присутствие Лекну рядом в качестве волка-телохранителя и любимой женщины уже не оговаривалось, а принялось само собой. Выяснение этого вопроса продолжается за завтраком; в конце концов, Хотуру настоял на своём – Мингу не едет. И Лекну остаётся. Зато к нашему отряду присоединяются несколько юных волков – главным образом из-за девочек, я подозреваю, а уж потом – за идею.

Наших лошадей чистят до солнечного блеска и кормят до отвала. Некоторых перековывают. Элсу улыбается, тихонько говорит: «Щедрость несказанная… как в старые времена, когда люди были братьями не только по имени», – а Ар-Нель задумчиво замечает: «Надежда – великая вещь».

Да, Хотуру смотрит на наших Львят печально и с надеждой.

– Всё должно быть очень хорошо, – говорит он. Вероятно, имеет в виду, что вся жизнь теперь будет похожа на вчерашний вечер: или праздник, или абсолютная искренность, срывание покровов и восстановление справедливости.

– Всё будет, как в старые времена, – откликается Анну. – Даже лучше.

И нам открывают ворота. Нас провожают, как настоящих братьев – как друзей, по крайней мере – и девочки часто оглядываются.

А в деревне, которую мы проезжаем, нас ждёт сюрприз.

У колодца, под цветущим деревом т-чень, нас встречает группа подростков. И они вовсе не кидаются врассыпную при виде отряда – правда, позы такие, что понятно: готовы удрать в любую минуту. Ар-Нель улыбается им и приветственно машет рукой; двое мальчишек переглядываются – и вдруг подбегают к нам, к его лошади, идущей шагом, и сдёргивают платки с голов.

Та самая парочка, которую Ар-Нель упросил отпустить домой. Ар-Нель придерживает коня – и шустрый парнишка, который говорил Хотуру всякие лестные вещи, наконец, говорит то, что хочет – и тому, кому хочет:

– Слушай, Львёнок с севера – ты ведь Львёнок, да? – ты хороший, храни тебя Творец, тебя мой отец благословил. Я так и думал, вы сейчас – на Чойгурский тракт ведь? Я хотел тебе отдать, – и суёт в руку Ар-Нелю какую-то маленькую вещицу. – Это тебя спасёт от любого зла, от любой беды – ты только не бросай и не теряй…

Анну нагибается с седла посмотреть, северяне подъезжают поближе – Ар-Нель разжимает ладонь. Вещица – два почерневших серебряных скорпиона, кованных тонко и точно. Широкая цепочка соединяет скорпионов головками – между клешней. Скорпионы здорово похожи на земных – а если сделать скидку на стилизацию изображения, то вообще вылитые, только лапок у них по шесть, а не по восемь.

Даритель заглядывает Ар-Нелю в лицо:

– Ты ведь не выбросишь, нет? Ты ведь не настолько язычник, правда, северный Львёнок?

Ар-Нель серьёзно качает головой.

– Что ты, как я могу выбросить подарок от чистого сердца… А не объяснишь ли ты, дорогой мой, что означает эта вещь? Всё же я пока чужой здесь…

Мальчик воодушевлённо рассказывает, расширив глаза:

– Когда злодей Лонни-Гдо приказал своим солдатам бросить Первого Пророка, Сунну, в кипящий источник за справедливые слова, Творец послал двух скорпионов – один гада в правую руку ужалил, а второй – в рот. И все поняли…

– Это – Божья Стража, Ар-Нель, – говорит Анну. – Небесные Стрелы. Своих даришь? – спрашивает он у мальчика. – Не боишься без защитников остаться?

– А как же он – без защитников? – говорит мальчик. – Он же – смотри, он говорил, как святой…

– Ты ошибаешься, друг мой, – говорит Ар-Нель с еле заметной улыбкой. – Я, конечно, не свят, мне всего лишь иногда нестерпимо хочется говорить справедливые слова – в память о Первом Пророке.

– Северянин, – говорит второй парень, видимо, более спокойный и флегматичный по натуре, – ты ведь не можешь взять нас с собой сражаться за справедливость?

– Нет, – говорит Ар-Нель. – Просто потому, что у вас нет лошадей. Вы не сумеете следовать за отрядом пешком. Мне жаль.

– Тогда возьми, – говорит второй, протягивая книгу, завёрнутую в синий платок. – Пожалуйста. Это – Книга Пути. Тебе хотела передать моя… – и я слышу от лянчинца слово, которого якобы не употребляют в Лянчине: «мать». Даже не удивляюсь – после ночи в доме Хотуру был морально готов к такому повороту. Это именно Львята не знают слов «мать» и «сестра», не лянчинцы вообще. – У неё болело в груди из-за меня… из-за нас с Хоглу… а из-за тебя прошло.

Ар-Нель принимает книгу, говорит:

– Передай своей матери мою благодарность – я давно хотел прочесть это. Мне очень жаль, мой дорогой, что ты и твой возлюбленный не можете следовать за нами. Я вижу: вы – честные и смелые люди. Я надеюсь, мы ещё увидимся.

А деревня тем временем меняется на глазах. Я наблюдаю, как открываются ворота и калитки, как на улице появляются и взрослые, и дети. Вижу подростков, скинувших платки с лиц, детей, которые потрясённо разглядывают наш отряд из зарослей цветущего кустарника, из-за приоткрытых дверей и из-за спин старших братьев – всё-таки не смея выйти открыто. Плебеи улыбаются нашим девочкам – несмело и напряжённо, но улыбаются.

Пожилой мужик пристально смотрит на Элсу – и Элсу спрыгивает с коня, подходит. Кору следует за ним, чуть сзади, слева.

– Что, – спрашивает Элсу весело, – невидаль, да? Львёнок Льва из Чанграна – невидаль?

– Львёнок – не невидаль, – говорит мужик, не опуская глаз. – Человечье лицо у Львёнка – невидаль.

Крохотное пухленькое дитя, научившееся ходить, наверное, только этой весной, в вышитой вишнёвой распашонке или платьице, ковыляет из приоткрытых ворот к нашему отряду, завороженное блеском оружия и заклёпок на сбруе. Кору присаживается на корточки, осторожно останавливает малыша:

– Не ходи туда, там – злые лошадки!

Малыш, округлив блестящие глаза и приоткрыв рот от восхищения, тянется к сердоликовому ожерелью на шее Кору растопыренной ладошкой. Она снимает ожерелье и подаёт:

– Только не бери в рот, – но дитя тут же упоённо запихивает в ротик бусины тёплого молочно-оранжевого цвета, похожие на карамельки. Кто бы удержался!

Худенький подросток подхватывает малыша на руки, бросает быстрый испуганный взгляд на Кору, пытается забрать ожерелье – малыш негодующе вопит. Кору качает головой:

– Оставь ему. Пусть играет, мне не надо – зачем солдату бусы?

И всё. В ближайший час мы никуда не едем. Потому что нас перестают бояться – и начинают расспрашивать.

У Эткуру и Анну снова и снова допытываются:

– Неужели вы вправду Львята? Из Чанграна? – и тянутся коснуться одежды. – Если в Чангране есть такие Львята, значит, поживём ещё…

– Львёнок, живи сто лет – тебя Творец благословил!

– Это – бывшие пленные, да? Вынаших пленных выкупили?! А говорят, волк себе сердце вырывает, когда идёт служить Прайду… собственного брата прикончит, если его… того…

Нашим сытым лошадям суют кусочки сушёных фруктов. У нас с северянами допытываются, во что мы верим, и угощают лепёшками, намазанными мёдом – как я успеваю понять, местный символ радости гостям, «хлеб-соль». Вроде бы, все знают, что надо торопиться – но мы будим что-то в здешнем плебсе, как и в людях Эткуру. «Золотые грамоты», мечты о свободе, добрые и мудрые принцы, которые, если им объяснить, помогут всем и устроят всё – вот как это выглядит.

Анну страстно рассказывает деревенским жителям о поиске истины и прочих своих идеях. Ар-Нель вполголоса разговаривает с мальчиками, которых отпустил вчера, и их неожиданно многочисленной роднёй. Эткуру в первые мгновения чуть-чуть растерян, но быстро берёт себя в руки и начинает слегка рисоваться:

– И не думайте, – говорит он очарованным мужикам, такой красивый и крутой до невозможности, – Прайд разве враг своим плебеям? Мы всё видели, всё знаем, теперь одно остаётся – поменять порядки…

Вот тут-то на него и сваливается весь неподъёмный груз беды за прорву последних лет – Эткуру не понял, какую страстную разбудил надежду. Волшебное слово сказал, намекнул, что справедливость существует – там, где уже разуверились – и его хватают за руки и за рукава, его гладят по плечам и говорят ужасные вещи.

– Ты ведь укоротишь наставникам языки, правда, Львёнок? Чтоб не вязались к нашим детям – нельзя же по-ихнему жить, нельзя! Что ж нам хворые девчонки… Творец сказал: «Бой – святая истина», – а они талдычут, что это только про войну…

– Как всегда, забирают, что хотят – да и гуо бы с ними, лишь бы не трогали детей… Прайду рабыни нужны – так шли бы воевать!

– Львёнок, солнце наше, ты с Львом Льва можешь говорить – так и скажи: мужики, мол, больше дадут, если их дети здоровы будут. А кого родит увечная?

– Забрали лошадей – и мальчишек заодно…

– В позапрошлом году, когда красная муха уродилась да посевы сожрала, сборщики налогов только смеялись: «Зерна нет – детей отдай: всё равно с голоду передохнут!»

Эткуру потрясён. По натуре он совсем не злой, этот аристократический разгильдяй. Думать, правда, не любит – но когда выводы суют ему под нос, игнорировать их не может. Он не ожидал такого поворота событий – и только кивает, и руки не отталкивает. А они замечают бледную Ви-Э, которая так и держится рядом со своим Господином – улыбаются ей, суют в руки всякую всячину, кажется, печенье и сущёные ягоды:

– Краля-то у тебя какая, Львёнок! Видно же, что в бою взял…

– Северянка прижилась, надо же… Ну, язычники истину не знают, но бой понимают, это всем известно…

– На севере-то, небось, важная птица была… истинно Львица…

– Не закрываешь… доверяешь, значит? А раз доверяешь, значит, верно, в бою взял…

Ви-Э улыбается своей ослепительной театральной улыбкой, освещает народ сиянием невероятных зелёных очей, но я вижу, что это – игра, она ранена чужими бедами в самое сердце. И Элсу, на которого вытряхивают тот же ворох бед и невзгод, говорит: «Конечно, конечно… мы с братом для этого и… мы отправляемся домой, в Чангран, чтобы всё исправить…» А юный волк из свиты Хотуру, прибившийся к нашему отряду, мрачнеет, кусает губы – и выдаёт: «Львёнок, я вернусь, прости. Очень надо. Я скажу… там… дома. И тут… мы поправим тут… сразу».

А я вижу в доверчиво распахнутые ворота сады местных усадеб, цветы у домиков, насколько можно понять, глинобитных, совершенно игрушечных с виду, резные столбики с солнышками… и ещё я вижу женщин.

Я почему-то думал, что лянчинские женщины, как мусульманки, закрывают лица от всех мужчин, которые им не родственники. По обычаю или от избытка скромности. Я упустил из виду, что скромность, если она и есть в земном понимании, тут совсем другая – они же «бывшие мужчины». Ничего подобного, не от всех. От посторонних, от опасных. От Прайда?

Они сбрасывают покрывала с головы на плечи, как капюшоны, тропические красавицы с яркими очами, с нежным румянцем – и в их кудрях алые и синие ленты, а в ушах длинные серьги, тонко кованные из меди, с цветными стекляшками, и под чёрным покрывалом виднеются синие и вишнёвые рубахи с пёстрой вышивкой. И забитыми перепуганными зверушками, как рабыни Прайда, эти красавицы не выглядят. Совсем.

И когда немолодая матрона, гибкая, как девочка, бренча браслетами и ожерельем из фигурных медных пластинок в виде солнышек и птичек, забирает у нашей волчицы из рук абсолютно восхищённого волчицей ребёнка лет двух с половиной – вот тогда у меня в голове начинают появляться кое-какие проблески.

В богоспасаемом Лянчине существуют, как минимум, две малосмежных культуры: культура «мирных граждан», «обывателей» – и Прайд. И поскольку Прайд – хозяин положения и военная сила, его влияние распространяется на всё и всех… но «мирные граждане» стараются отгородиться покрывалами, платками и заборами, сохранить своё собственное от покушений и морали Прайда.

Мораль Прайда изначально была рассчитана на небольшое племя – кочевников, наверное, живших войной и боевым братством. Та большая страна, которую они объединили своими военными успехами, может существовать по законам Прайда, только воспитав в своих гражданах правильное двоемыслие.

Что я и наблюдаю.

Мы покидаем деревню, когда солнце переваливает за полдень.

Нас не хотят отпускать. Анну обещает и ещё раз обещает вернуться. Ви-Э сидит на корточках и кормит малышей орехами и сушёными плодами т-чень; Эткуру поднимает её почти насильно – ей тоже не хочется уезжать. Деревенские женщины гладят её руки и называют красавицей – Ви-Э улыбается и помалкивает: на лянчинском языке она говорит с уморительным, изрядно утрированным акцентом – ей в девичестве, или, вернее, «в мальчишестве» пришлось слишком часто играть в какой-то комедии сына купца, вернувшегося с юга.

Ар-Нель – герой дня. Он так нравится лянчинцам, что я почти верю: нам удастся избежать кровопролития, мы с помощью Ар-Неля, Анну, Элсу и Небес решим всё, что возможно, словами. Просто невозможно в это не верить – Ар-Нель, как северный гадальщик, сравнивает ладони мальчишек, живущих по соседству, цепляет скорпионов-оберег к воротнику, расспрашивает взрослых о видах на урожай, гладит подсунутого под руку котёнка и сам мурлычет… Милый-дорогой Ча – восторг, дипломат милостью Божьей.

Но мы всё же уезжаем, и Анну хмурится, а у Ар-Неля настороженное, закрытое лицо. Братья Львята тихи и печальны. Наши девочки тоже помалкивают, их лица становятся задумчивыми, как только мы выезжаем за околицу.

Меня это удивляет.

– Ча, – окликаю я. – Тебя что-то огорчает?

Ар-Нель пожимает плечами, крутит в пальцах серебряные фигурки в шёлковой петле на воротнике.

– Не то, чтобы, – отзывается он. – Видишь ли, дорогой Ник, я примерно этого и ожидал. Поэтому не огорчён и не смущён, но моё сердце полно сожалением.

– Твоё тоже? – спрашивает Анну очень тихо. – Ты, Ар-Нель, ты почти радуешь меня.

Ар-Нель грустно улыбается.

– Обидно будет отправиться в Обитель Цветов и Молний, не испытав судьбу по-настоящему, – говорит он. – Но ты ведь понимаешь, кому будет посвящён мой последний вздох, если мне суждено проститься с миром живых, не успев состариться?

– Сделаю всё, что могу, чтобы удержать тебя на свете, – говорит Анну, и я слышу в его голосе глухую угрозу. – Или – больше, чем смогу.

Ар-Нель мгновенно принимает безмятежный вид.

– Ча, – говорю я удивлённо, – в чём проблема?

– Простите, что встреваю, Вассал Ник, – замечает Дин-Ли, – но мне кажется, что Уважаемый Господин Ча не в настроении объяснять очевидные для него вещи. А я – в настроении. Я с лянчинцами много встречался, я их хорошо понимаю. Попрощались с нами.

– Да ладно?! – полувопросительно, полуотрицательно фыркает Юу. – Надеются на лучшее.

– Ага, – подтверждает Дин-Ли. – Надеются, конечно. Иначе – хоть живым на костёр взойди. Многие изо всех сил надеются. Но не верят.

Ар-Нель и Анну молча, одновременно, кивают головами.

– Только я, дурак, взял и поверил, что всё будет хорошо! – с досадой восклицает Ри-Ё и понукает жеребца. – Хок, не опоздай в Страну Теней, сушёный кузнечик!

Наша дорога – Чойгурский тракт. Если верить картам Анну, он проходит через Хундун, небольшой торговый городишко, а дальше, мимо горной цепи – в Чойгур, город мраморных дворцов и самого большого базара в Лянчине, и дальше, в Данхорет, где расквартирована армия Анну.

Которая, возможно, к нам присоединится.

Если благополучно доберёмся. Если убедим. Если Небеса и Творец вместе будут на нашей стороне, оэ…

* * *

Чужая делала пять дел сразу: просматривала новые данные, полученные от генетиков, слушала музыку, пила кофе, ела печенье и с полным ртом ухитрялась что-то напевать вместе с певицей в проигрывателе. Наверное, торопилась перед отлётом. Разумеется, ни шелеста открывающейся двери, ни шагов за спиной она не услышала – поэтому, когда Кирри протянул ей диск, чуть не подпрыгнула в кресле и выплеснула на панель несколько капель из чашки:

– Кирька! Вечно подкрадываешься, как кошка! Так у меня когда-нибудь сердце разорвётся!

– Илья будет ругаться, – сказал Кирри, рассматривая коричневые пятна на светлом пластике. Чужая отряхнула руки от крошек и зашарила вокруг в поисках салфеток для чистки техники. – И я не подкрадывался. Я принёс анализ образцов, который ты просила. Номер четвёртый, номер пятый и номер восьмой. Мы выбрали самых старых, тех, что умерли от старости и болезней. Но Илья сказал, что пусть лучше ты сама расшифруешь.

Чужая подняла взгляд от таблиц на него. И улыбнулась.

– Идеальный лаборант! Кирька, какая ж ты душка! Ты знаешь, какая ты душка?

Кирри, опуская ресницы, деланно улыбнулся в ответ. Он знает. Если сейчас не уйти, чужая поймает и затискает, как малыши тискают игрушки, сплетённые из травы. «Кирька, ты хорошенький, как кукла!» – перебирать волосы, а то и косы переплетать, хватать за руки, щипать за щёки и прижимать к себе. К груди – вызывая ощущения, превращающие Кирри в сплошной стыд.

Эта чужая не понимает, как все чужие. Если когда-то в другой жизни люди избегали прикасаться, и Кирри мечтал о случайном прикосновении, как о благословении Отца-Матери, то теперь чужие дотрагивались до тела Кирри непринуждённо и походя, как до самих себя. И нельзя ничего сказать: они имеют право. Они заново сделали его тело.

И теперь это тело Кирри не очень-то принадлежит. С тех пор, как Кирри стал хоть немного понимать, что с ним произошло, ему слишком часто приходило на ум, что он уже не свой собственный. Иногда это бывало мучительно до острой боли. Иногда боль слегка притуплялась – если вокруг происходило что-то очень интересное. Но Кирри каждый миг сознавал: его человеческая жизнь кончена, а то, что начато – не слишком-то человеческое. Посмертие.

Легче всего Кирри чувствовал себя наедине с Ильёй, Хозяином Этих Гор, божеством, демоном и всё такое прочее. Илье он был благодарен, и Илья чуть больше, чем остальные чужие, понимал его. К тому же прикосновения Ильи меньше обязывали, чем прикосновения остальных чужих – в его обществе Кирри казался себе младенцем, прожившим на свете от дождей до дождей, не больше, но это ощущалось лучше, чем то, что видели в Кирри чужие женщины.

Когда Илья объяснял Кирри, чем чужие отличаются от людей, и показывал голограммы, изображающие чужую и человеческую плоть внутри и снаружи, тяжелее всего было уложить в голове чужих женщин. Не боги при божественном могуществе – это ещё можно как-то принять: учёные люди, маги, механики, чья наука ушла неизмеримо далеко. Сознание Кирри вместило смертную природу чужих, но не мирилось с диким несовершенством их тел. Располовиненность, ущербность, прирождённый изъян у каждого, который невозможно поправить даже сверхчеловеческой мощью их разума – немыслимо это было, немыслимо. И чужой, который уже рождался женщиной и жил женщиной отроду – не представляя, как может быть иначе – идея даже ужаснее, чем чужой, рождающийся и умирающий мужчиной, никогда не утверждавший себя в поединке, не понимающий, что такое метаморфоза и роды, отделяющий от себя всё, с этим связанное. Странные божества чужих – злой шутки ради, не иначе – разделили их мир на несмежные, не понимающие друг друга половины.

Они совсем друг друга не понимали. Не только вечные мужчины вечных женщин чужих – два любых чужих. Кирри хорошо запомнил, как лежал на койке в госпитале, делая вид, что спит, и слушал спор между Ильёй и старым чужим с сухим и бледным, как песок, лицом. Старый не догадывался, что Кирри знает язык чужих, Илья не догадывался, что Кирри уже знает его настолько – вдобавок, оба, кажется не принимали его всерьёз, поэтому серьёзно обсуждали при нём его участь.

А к языкам у Кирри оказались недюжинные способности. Он ухватил русский и английский – два чужих языка – так же легко, как человеческий лянчинский: мимо ушей пролетали только те слова, смысл которых Кирри не мог постичь… но их в том разговоре, можно сказать, и не использовали.

Кирри оценил беседу. Старый ругал Илью за то, что Илья встрял в дела людей. Ну да, спас человека – но что теперь с ним делать? Домой его вернуть – для чужих опасно, здесь оставить – зачем чужим человек сдался? Он же не зверушка, которую можно поймать, изучать, рассматривать, а потом выпустить! У него теперь изменятся мысли, изменится душа – он больше не сможет жить среди людей, а среди чужих ему делать нечего!

А Илья негромко, но недобро сказал, что не может с учёным любопытством наблюдать, как умирает человек, едва переставший быть ребёнком. Что он, наверное, слишком уж привык к мёртвым костям, которые раскапывает и рассматривает – ему жаль живых, даже зверушек, а людей и подавно. И за Кирри в мире чужих он сам будет отвечать.

Кирри не забыл этих слов и был страстно благодарен Илье за них. По ночам, оставаясь один, тихонько скулил в тоске, как шакалёнок – но днём старался быть спокойным и весёлым, старался научиться всему, что Илья считает нужным объяснить, и позволял относиться к себе, как к младенцу.

Впрочем, Кирри был благодарен Илье за всё. За то, что Илья сидел рядом по ночам, когда голова раскалывалась от боли, а хуже того – от дикого зуда в глазнице, где машина чужих растила новый глаз. Кирри впивался ногтями в собственные ладони, кусал губы в безумном желании содрать с головы пластиковые заплатки вместе с тоненькими прозрачными трубочками и металлическими волосками, идущими от машин у постели, а Илья осторожно держал его за руки и говорил с ним, еле понятно – по-лянчински, или очень понятно – по-русски. Показывал картинки, голографические проекции, повисающие в воздухе перед единственным на тот момент зрячим глазом Кирри: мир, белый, синий и голубой, невероятно огромный и круглый, как шар перекати-поля, медленно вращающийся в чёрном и безбрежном небе, проколотым мириадами холодных и острых звёздных лучей, громадные и удивительные машины, носящие чужих от звезды к звезде, чужие и человеческие города, людей и чужих в чудных одеждах, небывалых зверей и птиц, страшных водяных чудищ… «Потерпи немного, зайка. Скоро пройдёт», – Кирри Илья всегда звал Кирькой и зайкой, от него научились и другие чужие.

А зайка – зверёк из мира чужих. Большеглазый, ушастый, покрытый серым пушистым мехом. Симпатичный. Кирри невольно вспоминал своего отца, который называл его в младенчестве тушканчиком, и испытывал к Илье сильное и странное чувство почти родственной любви.

У Ильи не было своих детей. Он встречался с чужими женщинами просто так, неестественно просто, как встречаются и разлетаются, разве что, сухие травинки, несомые ветром – но ни с кем не жил вместе и дети не появлялись. А ему, наверное, хотелось, чтобы у него были дети. Может быть, поэтому он и возился с Кирри, существом, чуждым его природе – заботился, как о своём, и учил, как своего.

И понимал, пожалуй, лучше, чем другие чужие. Поэтому, когда Кирри впервые увидел в громадном зеркале собственное отражение – уже с двумя глазами, с сеткой тонких красных шрамов на лысой голове – и расплакался от радости и унижения одновременно, а прилетевшие с северных гор антропологи рассмеялись, Илья притянул его к себе и пообещал новые волосы. И не стал возражать, когда узнал, что Кирри взял куда больше одной ампулы с особой смесью, выборочно ускоряющей обменные процессы – Кирри рассказывал ему, как стыдно остаться без волос, если ты нори-оки. Что люди скажут? Волосы обстригают только подлым воришкам или ещё каким-нибудь презренным и ничтожным отщепенцам – подростку морально легче глаз потерять, чем косы.

Потом уже, когда глаза Кирри перестали слезиться от солнечного света или от свечения мониторов, Илья учил его своей работе. Кирри потрясла, очаровала эта работа! Под горами, в каменных пещерах, тьмы и тьмы лет назад жили древние предки Кирри, жалкие, ещё ничего не умевшие, зверообразные люди, которые дали начало всему человеческому роду. Механические руки с длинными чуткими пальцами извлекали из каменных могил пожелтевшие черепа; непостижимой сложности рукотворный мозг читал по мёртвым костям их давно ушедшую жизнь, воссоздавая на голографических матрицах призрачные изображения их лиц, грубых и хищных, с челюстями, выдающимися вперёд, с раздувшимися ноздрями – но разумными взглядами уже почти человеческих тёмных глаз. Кирри смотрел в глаза своих древних предков и остро чувствовал родственную близость с ними. Люди-звери были настолько же далеки от Кирри, как он сам от чужих, любому из них Кирри показался бы прекрасным богом – но он был их потомком, плотью от плоти. Мысли об этом помогали постичь порядок вещей, на котором держался мир.

Кирри учился быстро, старался быть внимательным и аккуратным, боялся сделать что-то не так, хотя точно знал, что Илья не накажет за ошибку. Открывающиеся перед ним картины жизни в давние времена так интересовали Кирри, что он отдавал работе почти всё своё время – как дома, среди людей, в родном племени, разве что работа была куда интереснее и сложнее. Чужим это нравилось. «Его ай-кью удивительно высок для дикаря», – говорила немолодая рыжая женщина, прилетавшая фотографировать выцарапанные на стенах пещер рисунки – это означало, что Кирри кажется ей умнее, чем она ожидала. Но в действительности Кирри просто сбежал в работу.

У него не было ничего, кроме работы. И не было надежды.

Иногда, в свободные часы и в добром расположении духа, Илья учил Кирри драться без ножа, используя приёмы чужих. Это было весело, так весело, что после таких игр у Кирри горели щёки, а жизнь казалась счастливее… но момента приложить новые умения не находилось. На горной станции чужих, где работали, сменяя друг друга, археологи, палеонтологи, ксеноантропологи и биологи, у Кирри не было ровесников-юношей, а девушки, обожавшие его и тискавшие при любом удобном случае, вызывали только одно желание: незаметно улизнуть раньше, чем чужая заметит его смущение, переходящее почти в злость.

Чужие женщины были чьи-то. Они трогали других точно так же, как Кирри, так же прижимались грудью, так же теребили волосы, они не собирались ничем рисковать ради любви, не понимали, как бой и метаморфоза связывают людей кровавым узлом, они были легки, как перекати-поле, им хотелось веселиться и было всё равно… Смесь влечения и гадливости заставляла Кирри превращаться в собственную тень, когда он видел чужую в хорошем настроении. Он был уже взрослый, уже давно взрослый – но инстинкт отталкивал его даже от самой привлекательной чужой женщины, которая была всего лишь половиной желанного целого.

Только однажды, осенним утром, когда пустыня остыла до хрустящего холода, в душе у Кирри вспыхнуло что-то, смутно похожее на влечение к чужому: авиетку с новыми учёными привёл молодой чужой, почти ровесник Кирри, высокий лохматый парень с синими глазами – который на мгновение показался Кирри, уставшему от одиночества, очень похожим на человека.

Кирри не стал провожать прилетевших в жилой сектор. Он поставил на песок контейнер с химикатами для обработки и консервации образцов и подошёл к авиетке, закинув копну кос за спину, чуть улыбаясь.

Чужой, что-то делавший с сенсорным блоком, повернулся к Кирри лицом.

– А, – сказал он весело, но с непонятной интонацией, – это ты – Кирька-сокровище? Ну и развели же они тут виварий! Ты им сколько тем для диссертаций подкинул, а, экспонат?

Кирри моргнул – ему будто чашку воды в лицо выплеснули.

– Я не экспонат, – сказал он тихо. – И не из вивария. Я – не животное. Я работаю с Ильёй.

– Да я понял, – чужой улыбнулся широкой яркой улыбкой. – Работаешь у Ильи белой мышкой. Классная футболка. Ты похож на девочку из глянцевого журнала. Ты больше мальчик или больше девочка, а, Кирька?

– Я не дрался, – сказал Кирри, которого кинуло в жар.

– В смысле – не знаешь? Тяжело тебе, наверное, живётся, эволюционный вывих, – тон у чужого был насмешливо сочувственный. – Эй, убери руки от оружия – я без оружия, если ты не заметил! Напрасно твой Илья тебе разрешает таскать этот стеклянный ковыряльник – с тебя же станется кого-нибудь прирезать… Ты ведь из дикого племени, да? Не из города даже?

Кирри снял ладонь с рукояти своего старого обсидианового кинжала, с которым его ничто не заставило бы расстаться, и усмехнулся. Стыд прошёл – накатила досада и злость. Он показал чужому пустые ладони – и скрестил руки на груди.

– Не беспокойся, пожалуйста, – сказал Кирри, подчёркнуто тщательно выговаривая русские слова. – Твоё мужское естество останется при тебе. Я знаю, как вы устроены. Без него ты – ноль без палочки, поэтому и паникуешь при виде простого ножа.

Теперь щёки вспыхнули у чужого. Он швырнул на сиденье авиетки анализатор, резко повернулся к Кирри, и ноздри его раздулись, как у дикого быка перед схваткой:

– Ты что, вообразил, что я тебя боюсь?! Да я боюсь случайно из тебя душу вытряхнуть – меня потом антропологи с дерьмом сожрут! Ты же у них ценный экспериментальный образец, ручной абориген! Как же Илья тебя приручил? Колбасой приманивал?

Кирри отстегнул пояс с ножнами и бросил его на песок.

– Нет никакого смысла с тобой драться, – бросил он презрительно. – Победа или поражение – без разницы. Ты просто мужской член, приделанный к пустоте.

– А ты – просто озабоченная девица, у которой по ошибке есть лишние детали! Куколка! Знаешь, одна художница на орбитальной станции делает кукол в виде нги! Всем девочкам очень нравится, сюси-масюси… наверное, на Земле это скоро в моду войдёт!

Кирри рассмеялся.

– Ах вот в чём дело… люди-нги нравятся твоей подруге! Больше, чем ты, да? А ты не знаешь, что нужно сделать, чтобы женщина позволила тебе до себя дотронуться, да? А она тебе не говорит? Послушай, это очень смешно! Наверное, она позволяет это другим… послушай, она наверняка и мне бы разрешила!

– Ну да, конечно! Ты же такой миленький, жаль, что не мужчина! – бросил чужой сквозь зубы, а Кирри, сознавая, что каждое новое слово раздражает чужого всё сильнее, продолжал:

– А ведь понравиться женщине так просто! Если бы ты не был пустым внутри, ты чувствовал бы, что от тебя ждёт женщина. Жаль, что тебе это недоступно. Это ты – эволюционный вывих. Наверное, очень плохо, когда, кроме гонад одного сорта, нет ничего, да?

Чужой рванулся вперёд, чтобы схватить Кирри за грудки, но Кирри ждал этого и увернулся. Чужой фыркнул, как взбешённый буйвол, и его кулак скользнул Кирри по скуле. Кирри чуть растерялся, думая, можно ли делать с чужим то, чему его учил Илья – ведь это удары для врагов, а не для учёных или пилота со станции – и еле успел уклониться. Чужой злобно рассмеялся – Кирри принял решение и врезал ему в челюсть, разбив костяшки пальцев…

– Вы что, с ума посходили! – рявкнул Илья под самым ухом.

Бойцы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и всё ещё сжимая кулаки.

– Стас, тебе делать нечего? – продолжал Илья, подходя. – Что случилось?

– Таких аборигенов в клетке держать надо, – буркнул Стас. – Ты, я слышал, хочешь его на Землю взять, а он и тут на людей бросается. Я, знаешь, не этнограф, чтобы подбирать ключи к аборигенскому непостижимому внутреннему миру. И на Земле не все будут этнографами, так что подумай хорошенько, стоит ли.

– Ты чего задираешься, зайка? – спросил Илья у Кирри, резко сменив тон.

Драку он видел на экране камер слежения, а слов ему было не слышно, подумал Кирри. Он подобрал пояс с ножом и пожал плечами, чувствуя ужасающую тоску.

– Видимо, меня надо держать в клетке, – сказал Кирри, застегнул пояс, поднял контейнер и пошёл в лабораторию.

– Ведёт себя, как стервозная баба, – сплюнул Стас у него за спиной, а Илья сказал:

– Реагируешь на инстинктивное поведение ксеноморфа, как на подначки дворового хулигана…

Больше Кирри ничего не слышал. Он принёс в лабораторию материал, сел в кресло, подтянув ноги к груди, уткнулся лицом в колени и вцепился зубами в ладонь, чтобы не разрыдаться.

Инстинктивное поведение.

Работаю белой мышкой. Эволюционный вывих. Из дикого племени. Экспериментальный образец.

И надо бы сбежать отсюда, пока одиночество и тоска ещё не довели до тихого сумасшествия, но даже если Кирри удастся пройти пешком и в одиночку по безводной пустыне с её драконами и прыгунами, жарой днём, холодом ночью и жаждой круглые сутки – с чем он придёт в Добрую Тень? Переросток, который шлялся три года неизвестно где. Старше всех – кто захочет сразиться с ним? Почему ты до сих пор одинок, дылда? И почему ты до сих пор – никто?

Или надо идти в Лянчин? Ах, если бы Кирри ещё не поумнел за эти три года и не понял с беспредельной ясностью, что в Лянчине его участь будет ещё плачевнее! Здесь дикарь и там дикарь – но здесь, по крайней мере, не рабыня…

Отец-Мать, подумал Кирри, как в детстве, я так хочу домой! Позволь мне вернуться домой и жить среди людей, как человек! Голодно, тяжело, грязно – но рядом с тем, кто будет меня любить и не станет считать ручным животным. Я не создан жить с чужими! Чужим хорошо жить с себе подобными – а я…

По мне они диссертации пишут.

Пришёл Илья, присел рядом, погладил по голове:

– Кирька, не бери в голову, Стас просто вести себя не умеет.

Стас просто честно выдал то, что все думают и помалкивают, подумал Кирри, а вслух сказал:

– Прости, Илья. Я в порядке. Я не злюсь и не огорчаюсь. Мы просто случайно поссорились. Я в Поре, ты же знаешь – меня несёт иногда. Инстинктивное поведение, ты же сказал… Но я не злюсь на Стаса, не подумай.

И всё. Илья всему поверил.

– Ты молодчина, зайка, – сказал он весело. – Помоги мне распаковать эти богатства?

Кирри кивнул и встал.

Тебя я люблю, думал он. Тебе я благодарен. Иногда ты почти похож на моего отца. Но даже ты – чужой. И мне придётся найти способ уйти отсюда – и от тебя – иначе случится что-нибудь плохое.

С тех пор он старался держаться как можно дальше от чужих. Когда партия с Земли улетела, пообещав прислать замену, а на станции остался только Илья, Кирри порадовался. Он был по-прежнему очень аккуратен и внимателен – а по ночам, когда Илья спал и на станции горел только дежурный свет, Кирри подолгу сидел перед мониторами слежения, глядя в чёрное безмолвие пустыни, чуть тронутое лунными бликами, и представляя себе запах остывшего песка и мрака. Ему было щемяще страшно – и до боли хотелось подняться на поверхность и идти, пока несут ноги. Куда глаза глядят.

Запись №145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Хундун

К Хундуну мы подъезжаем, когда побагровевший солнечный диск уже лежит на горизонте.

Дорога сравнительно спокойна: весна, народ занят полевыми работами, мало кому надо из деревни в город. Нам встречаются только плебеи, которые привычно шарахаются по обочинам, не рассматривая наш отряд, да небогатые торговцы, везущие из города к окрестностям всякую всячину – они тоже дёргают лошадей к обочине и не поднимают глаз.

Приграничье осталось позади; патрули встречаются реже. Лянчин цветёт, Лянчин весь покрыт белой кипенью миндаля, алыми сполохами деревьев т-чень и жёлтыми пушистыми облаками златоцветника, который растёт по берегам каналов – вода несёт сладкую жёлтую пыль. Дикий миндаль, кустарник, а не дерево, почти такой же пышный, как и культурный, цветёт розоватыми цветами, растущими целыми гроздьями; его такое множество, что издали заросли напоминают взбитый клубничный крем. Лянчин выглядит мирно и прекрасно – странно думать о человеческих распрях, любуясь этим мирным цветением.

Анну считает, что в город на ночь глядя нам не надо – пока ни к чему привлекать к себе лишнее внимание – и наш отряд располагается в помещении придорожного постоялого двора. Хозяин заведения, немолодой полный человек, я бы сказал, с бакенбардами, искренне любезен: с одной стороны, мы, сомнительная компания, слишком большая, чтобы быть безопасной, разогнали всех постояльцев в две минуты – но с другой, с нами аж трое Львят, и мы намерены заплатить за постой деньгами.

Правда, не очень щедро. Львята могут и вовсе не платить, а волки теоретически должны бы, но практически берут даром всё, что захотят. Поэтому, когда Анну и Эткуру бросают на стойку перед хозяином пару золотых «солнышек», хозяин кланяется так, что едва не встречает ту же стойку лбом: золото! Всё окупится, даже вооружённые девочки и съеденный целым табуном боевых коней стратегический запас «кукурузы».

Постоялый двор после трактиров в Кши-На напоминает полутёмный прокопчённый очажным дымом барак с низкими почерневшими сводами, которые поддерживают гнутые и тоже почерневшие деревянные балки. В «зале для посетителей» – засаленные подушки, глиняная посуда, расписанная жёлтыми и красными спиралями, и не выветриваемый запах дыма и какой-то острой пряности. Хозяин с бакенбардами разогнал своих детей, помогавших ему работать – видимо, опасается даже таких с виду безопасных волков, как мы; прислуживает сам. Лянчинцы с наслаждением пьют из широких чашек обожаемый местный напиток из поджаренных семян плодов т-чень, какой-то пряной травы и мёда – сяшми. Пахнет очень приятно, похоже одновременно на шоколад и на можжевельник – а на вид натуральные чёрные чернила. Я пробую. Сладко и интересно на вкус, но очень терпко, как недозрелые ягоды черёмухи, «вяжет» рот мёртвыми узлами. Похоже, поклонником сяшми мне не быть, но к чему я только не привыкал!

Зато это пойло страшно нравится Ар-Нелю, Юу и Ри-Ё – пока я пытаюсь допить одну чашку, они выпили по две, и вид у них самый гурманский.

– Ну да, – самодовольно говорит Анну. – Это не ваша отрава, это – вещь. В Чангране её варят ещё лучше.

Отряд отдыхает впрок. Анну планирует завтра к вечеру быть в Чойгуре, а на третий день уже в песках, на полпути к Данхорету. Ещё он собирается сменить жеребцов на боевых верблюдов: переход через пустыню может стоить нам трети верховых животных, если сунуться в пески на лошадях северной породы. Любой торговец скотом радостно поменяет лошадь хоть на пару верблюдов – а если нам не нужно на пару, тогда останутся деньги, чтобы запастись провиантом.

Дин-Ли и девочки согласно кивают: жеребцы – быстрее, яростнее в бою, но вынести недельный переход через пески им не по силам, да и груз воды и пищи для людей будет для них чрезмерным. Верблюд – неприхотливая тварь, ест всё, пьёт впрок, тащит что угодно – и к тому же при виде противника флегматичный зверь превращается в живой таран, если не обрезан, конечно. Но боевых верблюдов и не режут.

Спорят, где поменять лошадей. В Чойгуре было бы лучше – лошади быстрее пройдут по Чойгурскому тракту – но цены на Чойгурском базаре запредельны. Покупать провиант в Хундуне выгоднее. Останавливаются на последнем варианте: завтра утром мы отправляемся за верблюдами.

Эткуру жаль вороного. Он мрачен и зол.

– Что за война на верблюдах! Унылые уроды…

– Пустыни ты не видел, брат, – возражает Анну. – Там тебе верблюд – как родной, а жеребец предаст.

– Никогда не видал верблюдов, – говорит Юу. – Тем более, не ездил. Интересно.

– Завтра посмотрите, дорогой мой, – говорит Ар-Нель, улыбаясь. – Вероятно, они потешные.

– Оэ, они уморительные, – говорит Ви-Э, сооружает из пальцев и рукава подобие верблюжьей головы с обвислым носом и крохотными ушами, издаёт гортанный звериный вопль и смеётся. – Миленький, на лошадях мир клином не сошёлся, – говорит она Эткуру, трётся щекой о его ладонь и строит комическую гримаску ужаса. – А твой вороной кусается. Он на меня смотрит, как на сухарь – я его боюсь.

Эткуру невольно улыбается.

Ри-Ё сидит рядом со мной, опираясь спиной на моё плечо. Потихоньку привлекает к себе внимание – ему неспокойно:

– В последние дни вы всё молчите, Учитель… задумываетесь… Беспокоитесь?

– Немного. Просто – наблюдаю и делаю выводы. Мы с тобой – дипломаты Государя, малыш, наше дело – смотреть, а не встревать затычкой к каждой дырке. Ты ведь тоже больше слушаешь, чем болтаешь…

Ри-Ё кивает.

– Конечно. Смотреть, слушать и не соваться… пока не настанет момент, когда выхода не будет.

Ар-Нель расстилает на коленях шёлковый платок и задумчиво его рассматривает.

– Хочешь лицо закрыть? – смеётся Анну. – Ты, Ар-Нель, ты боишься сгореть на солнце, не иначе!

– Не столько лицо, сколько волосы, – говорит Ар-Нель с еле заметной улыбкой. – Мне кажется, я своей языческой косой сильно смущаю правоверных. Это может помешать нашему делу.

Анну качает головой:

– Всё-таки ты – гуо. Ты когда-нибудь перестаёшь думать о языческих кознях?

Ар-Нель воздевает очи:

– Ждёшь признаний, что иногда я думаю о тебе и забываю всё остальное? Это не так: чтобы скрестить с тобой клинки, мне нужна наша общая победа в Лянчине… Убери руки от моей косы и никогда больше так не делай, Анну.

Выдёргивает кончик косы из рук Анну и прячет волосы под платок, повязав его, как лянчинскую «бандану». Юу фыркает:

– Вы по-прежнему не похожи на правоверного по лянчинским меркам, Уважаемый Господин Ча!

– Встречают по одежде, – парирует Ар-Нель невозмутимо.

На следующий день с рассвета, когда наш отряд направляется на хундунский базар, Ар-Нель – в платке, который, впрочем, действительно не делает его похожим на лянчинца: бледное лицо Ча только чуть-чуть тронуто загаром. Ри-Ё смотрит на него и спрашивает меня:

– Может, мне тоже так, Учитель? Южане и на меня глазеют.

– Как хочешь, – говорю я рассеянно. Я готовлюсь делать подробные записи.

– Мне что-то неспокойно, Учитель, – шепчет Ри-Ё, тронув меня за локоть.

– Всё хорошо, – говорю я. – Мы просто ещё ни разу не были в лянчинском городе и на южном базаре.

– Там продают не только скот и всё такое, но и рабов, – говорит Ри-Ё. – Может, наших.

– Вряд ли, – говорю я. – Официальной войны с Кши-На уже давно не было, а те, с кем случилась беда во время пограничных стычек, вряд ли попали на невольничий рынок. Не переживай.

Северяне нервничают, зато волки и девочки веселы, они делятся опытом: как выбрать молодого, здорового верблюда, памятуя, что торговцы скотом – жулики через одного. Мы отправляемся в город.

Хундун – городишко небольшой, и самое главное в нём – базар. Все улицы ведут к базару, но не прямо, а очень и очень сложными зигзагами: летом тут невыносимый зной, чем больше стен – тем чаще тень, поэтому город похож на лабиринт из красноватого и бурого песчаника. Все окна всех домов выходят во дворы, на улицу смотрят только двери и что-то вроде открытых витрин лавок ремесленников – ткачей, в основном: демонстрируется товар лицом, ковры с роскошным узором цвета сливочного крема на ярко-синем или вишнёвом фоне. Улочки узенькие, три лошади в ряд еле протискиваются – не для армии город выстроен. Тем удивительнее базар, широченное пространство с родниками, бьющими в бассейны в голубых изразцах, с торговыми рядами шириной в проспект, с шатрами и палатками, с вопящей и блеющей живностью, с цветными платками, украшениями из меди и из золота, сияющим оружием и пёстрой толпой. Такое чувство, что всё население города именно здесь целыми днями и торчит.

Мы проезжаем мимо рядов, где торгуют всякой съестной всячиной; окорока свиней висят над ломтями свежего мяса в духе голландских натюрмортов, с полосками белого жира, посыпанными цветной крошкой толчёных пряностей. Рядом – битая птица, вяленые цыплячьи тушки, от которых приятно и сытно пахнет, яйца в плетёных корзинах, какие-то плоды, фиолетовые, бурые, бледно-зелёные… Здесь слишком много всякого народу – мне кажется, что занятые торговлей люди не обращают на нас особого внимания. В пылу платки скидывают с голов, клянутся всем святым, бранят и расхваливают горшки и плошки, чеканные медные блюда и кувшины, корзины из золотистой лозы, предлагают попробовать слоистый сыр, фигурное печенье, украшенное жёлтыми орехами, мёд в сотах – большими сочащимися кусками, а над ним и над покупателями кружатся разлакомившиеся шмели… Битые и потрескавшиеся плоды сложены на куске мешковины в сторонке – их клюют чёрные и серые птицы, не боясь толпы людей вокруг.

Верблюды стоят в загоне из жердей. Они и вправду уморительные: гораздо выше лошадей, хоть и ниже, пожалуй, земных верблюдов, с одним задранным горбом, с коленчатыми длинными ногами, заканчивающимися трёхпалой мозолистой ступнёй, с угрюмыми вислоносыми харями – бивни торчат сквозь нижнюю губу, как у кабанов. Вид у них флегматичный и презрительный. Мы спешиваемся, предоставляем южанам торговаться с высоким, лукавого вида, парнем, сравнивающим верблюдов с медовыми пирожными, золотыми самородками и звёздами небесными, а сами – я, Ри-Ё, Ар-Нель и Юу – собираемся поглядеть на все здешние диковинки.

Невооружённым взглядом видно, что скоро верблюжьи торги не закончатся – а помочь мы всё равно не сможем: что мы понимаем в верблюдах! Анну бросает на нас быстрый взгляд, хмурится, но не спорит, только кивком головы отправляет десяток волков – и волчиц – нас сопровождать.

Вроде бы ни к чему в тихом городе – но на всякий пожарный случай.

– Ар-Нель, – говорит Анну, – в полдень я жду вас всех у водопоя.

Ар-Нель улыбается в ответ, мы принимаем к сведению – и отправляемся глазеть. Есть на что.

Мои северяне любуются оружием, а Ар-Нель упражняется в лянчинском языке. Он обсуждает с оружейником, мускулистым орлом со скептической миной, сравнительные достоинства выложенных на прилавок ножей – и оружейник, похоже, не слишком смущён беседой с язычником.

Я пытаюсь наблюдать за толпой.

Волки, принадлежащие свитам разных Львят, держатся хозяевами положения, высокомерно, пожалуй, глумливо: «Да таких денег не стоит твой младший сын! Видит Творец, честных среди плебса нет, одно жульё – учёны мало?» – демонстративно хватаются за оружие, издевательски хохочут. Торговцы стараются с ними не спорить – и сделки изрядно напоминают грабёж денной. Даже богатых купцов не защищает статус – волк забирает ремень с серебряной пряжкой, украшенной бирюзой, а перед бывшим его владельцем бросает горсть медяков: «На, подавись!» Зато друг с другом плебеи веселы и предупредительны – с оглядкой на власть имущих. Торговля держится плебсом, ремесленниками и земледельцами разной степени состоятельности – мне снова не отвязаться от мысленного сравнения лянчинской аристократии с оккупантами.

Впрочем, бесплотным наставникам отдают сами. Без звука. Хоть бы и даром. Этих боятся, кажется, даже больше, чем вооружённых до зубов волков. Наставники самодовольны и вальяжны, разговаривают елейно – но в тоне почти всегда ощущается скрытая угроза. Неладно в датском королевстве…

На нас посматривают с любопытством, но в разговоры не вступают – лянчинцы всё-таки не слишком доверяют таким шикарным мальчикам, как мои северяне, к тому же из-под шёлкового платка милого-дорогого Ча выбилась светлая прядь. Чужие – этого не скроешь. Мы интересуем купцов, но не только. Я замечаю в сторонке под навесом парочку странных молодых людей: вооружены весьма основательно, пистолетами и тяжёлыми мечами, одеты по-особому: синие штаны, заправленные в высокие сапоги, и довольно длинная, до середины бедра, широкая синяя куртка с капюшоном, накинутым на голову… но самое необычное – их фигуры и лица. Они уже давно не подростки, высоки, хорошо сложены – но в телосложении есть что-то… детское, что ли? Или девичье? Впечатление дополняют тонкие женственные лица – этакие недоделанные валькирии…

Они, конечно, бесплотные, но не обычные бесплотные. Когда-то Эткуру, показывая мне бедолагу-Соню, говорил, что вот такой приблизительно типаж, «игрушка», человек-фенька, женственная статуэтка, получается, если обрезать ребёнка, не достигшего Времени Любви. Но худенький Соня, сильно смахивавший на девушку, изрядно отличался от этих суровых бойцов с жёсткими холодными взглядами, профессионально сканирующими толпу…

– Что ты там рассматриваешь, Ник? – спрашивает Ар-Нель. – Я догадываюсь, что увиденное тобой весьма экзотично, но вряд ли настолько. Ри-Ё, мне кажется, нужен твой совет.

– И я выслушаю совет, – бормочет Юу. – Отвратительно.

Отвлекли меня. Мы стоим у палатки работорговца. Мне тоже отвратительно.

Признаюсь, я это иначе себе представлял. Каких-то обнажённых прелестниц, танцующих на помосте в ожерельях и браслетах, этакий Бахчисарайский фонтан по-лянчински… приступ больной фантазии после года простой безгрешной жизни.

Ничего подобного. Всё прозаично, буднично и дико.

Они сидят на вытертом до залысин старом ковре, брошенном прямо на землю под полотняным навесом. Демонстрировать себя совершенно не рвутся. Их – человек семь, молодых женщин, одетых в рваное тряпьё, заскорузлое от запёкшейся крови. Они тщетно пытаются запахнуть на груди куртки, которые вовсе не рассчитаны на женскую грудь, и отводят глаза от волков, которых тут больше, чем около других палаток. Волки и есть потенциальные покупатели – рядом больше никого не видать.

Торговец – обычный бесплотный, не вызывающий странных ассоциаций: похож на квадратную немолодую дамочку. Но есть ещё и охрана – трое крепких и основательно вооружённых парней, вполне «телесные». Кроме мечей и пистолетов у них – хлысты с металлическими рукоятками, и видно, что не только для красоты и впечатления: у худой девчонки с очень тёмным, как у мулатки, лицом и отчаянными глазами, на которой всей одежды – штаны, еле сходящиеся на бёдрах – длинный рубец через грудь и плечо. Впрочем, по сравнению с довольно грубо зашитой раной под рёбрами справа, едва начавшей заживать, след хлыста выглядит не очень страшно…

– Отребье! – фыркает красавчик-волк вчёрной проклёпанной замше. – Прайд опять бросил волкам кости… смотреть не на что!

– Никого не заставляем, – улыбается бесплотный. – Что поделаешь, войны нет. По всей земле примирение вышло, даже на границе с Шаоя тихо… Девки либо старые, либо случайные. Вот будет война…

– Штопанный хлам, – говорит другой волк, постарше. – А денег хочешь, как за здоровых, целых и свежих. Эй, ты! Да, ты, шаоя! Встань!

Плотная девочка с копной косичек в засаленных цветных ленточках, прикрытая какой-то замурзанной рубашонкой, тяжело поднимается и делает два шага вперёд, подволакивая ногу. На колене и выше – багровый шрам, нога плохо сгибается. Волк в сердцах сплёвывает:

– Еретичка – хромая!

– Так и прошу полторы тысячи, это ж не деньги за боевой трофей, – невозмутимо возражает бесплотный. – Хромота не помеха, родит нормально…

– Ага, хромая не сбежит, безрукая ножом не пырнёт, а безголовая вообще сокровище, а не рабыня – лежит себе тихо, ни есть, ни пить не просит! Ври, да знай меру!

– Смотри-ка, а вон та, сзади… Молоденькая…

– Ты, глазастая… подойди-ка!

Совсем юная девочка с тяжёлой волной косичек почти по пояс длиной, действительно глазастая, как котёнок, прикрывая руками грудь под распахивающейся вышитой безрукавкой, с трудом встаёт. Её штаны не сходятся на животе, слишком большом для тоненькой фигурки.

– Ах, гуо тебя подери совсем! Эта же – беременная! Сколько ж её брали все, кто хотел! До, после и во время! Ты, бесплотный, совесть потерял!

– Будто тебе лишний раб помешает, – бесплотный пожимает плечами, утрируя удивление. – Подумаешь! Все женщины рожают…

– Мне нужно, чтобы моих детей рожала, дубина ты!

– Стоп! – красавчик ухмыляется. – Сколько за беременную девку?

– Тысяча «солнышек».

– Пятьсот. И я её возьму. И не спорь – всё равно она тебе ни к чему. Жрёт ведь, как не в себя, а? Так вот, пятьсот – рискну. И она у меня родит прямо сейчас – а если выживет, пригодится моим людям.

– Идёт. Эй, ты… купили тебя.

Девочка шарахается назад, охранник толкает её к волку, а я успеваю подумать, что моё личное время наблюдать кончилось и надо вмешаться – и тут Ри-Ё стремительно бросается вперёд, выхватывая меч на ходу:

– Не смей её трогать, скот! – выкрикивает он волку в лицо, оттолкнув девчонку в сторону и заслонив собой.

Волк поражён. Похоже, понял, несмотря на невозможное произношение Ри-Ё.

– Откуда ты взялся, язычник? Она моя! – и едва успевает парировать удар.

– Остановите их! – визжит бесплотный пронзительно.

– Ник, присмотри за женщинами, – командует Ар-Нель, обнажая свой вассальский клинок, а наши волчицы, не сговариваясь и не дожидаясь приказа, хватаются за оружие.

Доля секунды – и я в центре драки. Единственное, что я могу сделать, это убрать беременную – я хватаю её в охапку и тащу в сторону. Она лёгонькая, как ребёнок, цепляется за меня тонкими пальцами, я подхватываю её под колени – на руках надёжнее – а Юу с мечом в правой руке и ножом в левой прикрывает нас с ней от чужих бойцов, которые непонятно откуда взялись.

– Уйди, уйди с ней отсюда, я прикрою! – кричит Юу.

Я успеваю заметить, что Ри-Ё рубится с красавчиком, и они сворачивают стойку навеса. Девочка на ломаном лянчинском просит: «Поставить меня, человек! Поставить Хинки-Кью на земля!» – но я бегу с ней к ювелирным рядам, где почти безлюдно, почему-то думая не об опасности, а о птичьей невесомости её тела. Юу вспарывает щёку и шею какому-то набежавшему верзиле, так и не успевшему перезарядить пистолет – и хромая еретичка лупит бесплотного работорговца откуда-то выдернутым колом, ломая ему протянутые руки – кто-то дико кричит, кто-то стреляет – и волчица-лянчинка с северной косой падает на колени, схватившись за грудь, а её подруга сносит голову стрелку – точно и легко, как с манекена – кровь фонтаном…

Базар превращается в дурдом или поле битвы. Я теряю из виду своих друзей, девочка гладит меня по лицу и жарко шепчет в самое ухо: «Человек, дать нож Хинки-Кью ради Творец!» – чужие волки крушат лотки и прилавки, летят лепёшки, побрякушки, цветные тряпки. Полуголая девчонка с зашитой раной рубится мясницким тесаком с высоченным волчарой, её рана открылась и кровь течёт, но на её лице – свирепый азарт. Мирный селянин, улучив момент, надевает на голову подвернувшегося стражника с хлыстом корзину с сущёными плодами, и ударяет сверху по корзине двумя сцепленными кулаками, и улыбается улыбкой чистого экстаза и небесной детской радости. Волчица добивает раненого, втыкая лезвие в его горло. Эткуру отшвыривает ногой треснувший горшок и вытирает чистым платком окровавленный меч – увидев его, я понимаю, что к нашим подоспело подкрепление.

Это – не базарная драка, это – наш первый бой, похоже на то. И наши одерживают в этом бою уверенную победу. Плебс, прячась за грудами корзин и горшков, за штабелями тюков и свёртков ткани, наблюдает за нами упоённо, только что не аплодирует. Самые смелые пользуются моментом и сводят счёты: мужик, продававший муку и зерно, мешком, как пращой, сбивает волка с ног и пинает каблуками: «Помнишь моего Геллу, помнишь, а, пиявка ты ползучая?!» Где-то за грудой корзин скулит покалеченный работорговец.

Анну с обнажённым и окровавленным мечом в руке идёт по проходу между торговыми рядами, давя рассыпанные плоды, лиловые, похожие на баклажаны, и наступая в кровавые лужи. Плебеи поднимают с земли тело волчицы, красавицы в крутых кудряшках, распоротое под левой грудью, и кладут на пушистый ковёр в райских розах. Ко мне подходит Ри-Ё, размазывая кровь по лицу; за ним, сильно хромая, идёт девчонка из Шаоя, держа мясницкий нож, как боевое оружие – половина её лица превратилась в сплошной синяк, но она жестоко улыбается.

Я, наконец, ставлю Хинки-Кью на землю. Подошедший Олу накидывает на её плечи плащ из бархатистой дорогой материи – торговец тканями, владелец плаща, не думает возражать. Разошедшийся шов полуголой девчонки пожилой селянин мажет чем-то жирным и серым из маленького горшочка – и бинтует чистой полосой белого полотна. Молодой парнишка зачерпывает воду из круглого бассейна в синих изразцах широкой глиняной миской, протягивает Ри-Ё и Юу – они умываются и смотрят друг на друга. Юу говорит:

– Ты сумасшедший, Най, – и это звучит, как комплимент.

Ри-Ё только кивает, он устал. Находит меня взглядом, подходит, тыкается головой в плечо, как когда-то давным-давно на площадке в Квартале Придорожных Цветов.

– Простите, Учитель, – говорит он еле слышно.

– Не за что, – отзываюсь я и глажу его по спине. Да, он мой ученик. Хороший ученик, надо сказать. – Всё правильно.

– Вот круто! – говорит Эткуру совершенно счастливым тоном.

Ви-Э сооружает утрированно-кровожадную мину, поглаживая лезвие лянчинского меча. Скептический оружейник, обтирая от крови жуткого вида тесак, ухмыляется: «Возьми, возьми себе насовсем. Дарю. Молодец девчонка!»

– А Ар-Неля никто не видел? – спрашивает Анну.

И тут я понимаю, что точно, Ар-Нель куда-то пропал ещё тогда, когда Юу и Ри-Ё громили навес работорговца и всё вокруг.

– Может, его ранили? – тихо спрашивает Ри-Ё. – Я видел, он с кем-то рубился…

– Найдите Ар-Неля! – приказывает Элсу стоящим рядом волчицам.

– Живой, раненый или мёртвый – куда он денется? – говорит Эткуру.

Мы разыскиваем Ар-Неля и подсчитываем потери. У нас – четверо убитых: две девочки, кшинасский парень и лянчинский бесплотный, а ещё можно считать нашими трёх убитых рабынь, которые пытались драться без оружия, и двоих торговцев, которых убили здешние волки, когда те ввязались в свалку. Весь базар – на нашей стороне: я вижу, как плебеи обходятся с нашими мёртвыми и ранеными девочками, не трогая убитых здешних волков – а их вышло десятка два. Волчица с растрёпанными волосами, в разодранной рубахе, стоит на коленях над телом северянина, вцепившись ногтями в собственные щёки и даже, кажется, не осознавая этого; слёзы текут по её окаменевшему лицу, смешиваясь со струйками крови. На груди пожилого торговца с разбитой головой лежит мальчик лет двенадцати-тринадцати, рыдая без слёз. Тело рабыни, которой вспороли живот снизу доверху, местные парни заворачивают в чистое полотно – и на нём проступают алые пятна.

Ар-Неля нигде нет – ни живым, ни мёртвым.

– Да некуда ж ему деваться! – восклицает Дин-Ли, разводя руками. – Я, кажется, видел, как он рубился с каким-то типом… Не провалился же он сквозь землю…

– Согласен, – говорит Элсу. – Ар-Нель – последний, кто сбежал бы из драки. Я тоже не понимаю.

– Львята, – окликает волчица из нашего «эскорта», отбрасывая со лба мокрую чёлку, – наверное, это не имеет значения, но я видела… синих. Посвящённых. Они на нас смотрели.

– Я тоже видела, – задумчиво говорит Кору. – У въезда на базар, в харчевне, сяшми пили и делали вид, что беседуют… Что синим делать в Хундуне весной? Я, кажется, даже сказала Элсу…

Элсу взмахивает рукой в досаде. У него почти виноватый вид.

– Что делать синим… следить за нами! – Анну сжимает кулаки. – Бэру, преисподняя его поглоти, святой человек, тварь бессердечная! Ар-Нель-то ему зачем?! Я ему нужен!

– А что ты сделаешь за жизнь Ар-Неля, брат? – спрашивает Эткуру хмуро. – Много ведь…

– Не знаю, что сделаю за его жизнь, – отвечает Анну и его ноздри бешено раздуваются, – но точно знаю, что сделаю за его смерть. Разнесу Синюю Цитадель в щебень. Убью Дракона. И буду просить тебя коленопреклоненно, брат, чтобы ты запретил синих стражей до скончания века.

– Искать белый парень? – спрашивает хромая шаоя, присаживаясь на мешки. – С коса? С прямой меч? С куртка воротник вот так? Да?

Анну поворачивается к ней всем корпусом:

– Да!

– Синий кинуть белый парень поперёк седла, второй – глядеть. Там, – шаоя показывает рукой за шатёр торговца побрякушками. – И они уехать быстро-быстро, когда тут ещё… – и сталкивает два кулака.

– Он был жив, ты не заметила? – спрашивает Анну, кусая губы.

– Зачем синий страж мёртвый тело? – говорит шаоя и чуть улыбается. – Львёнок, белый – вернуться. Живой к живой – вернуться.

И Анну порывисто обнимает её – рабыню, еретичку, бывшего врага – крепко и чисто, без тени похоти.

– Что я могу сделать для тебя, сестра?

Шаоя гладит его по щеке.

– Сестра Лотхи-Гро. Взять с собой.

Мы уезжаем за полдень. Нас провожают так же, как в деревне. Мы оставляем в Хундуне своих мёртвых.

Лотхи-Гро и девчонка с распоротым боком по имени Нодди едут с нами. Хинки-Кью и худенькая тихая девочка-шаоя, ещё не оправившаяся от раны и метаморфозы, остаются здесь. Они достались тем, кому было бы никогда не собрать тысячу или полторы золотых на покупку рабыни-военного трофея – сыну ткача и земледельцу, который торговал мукой и воевал вместе с нами. Сын ткача пытается объяснить девочке-шаоя жестами, насколько она ему нравится и как получат по ушам все, кто попытается встрять; девочка, не знающая языка, поражается и отшатывается – но, увидев его улыбку, тоже робко улыбается. Торговец мукой кутает Хинки-Кью в плащ и приглаживает ей волосы:

– Ничего, дочка, воспитаем твоего волчонка человеком – он и знать не будет, что зверёныш… – и девчонка рыдает, вцепившись в рубаху у него на груди.

Торговец верблюдами считает монеты, качая головой:

– Пропал базар… Теперь они из одной мести никому жизни не дадут.

Оружейник, выбирая клинок для Хотхи-Гро, приговаривает:

– Нет уж, хватит. Попили крови-то… Ничего, с нами – Львята, мы за Львят… мы им покажем за настоящих Львят, как в нашей деревне поросят обрезают…

Верблюд смотрит на меня с отвращением и ложится. Анну наблюдает, как я пытаюсь его седлать, как Ри-Ё меняет седельные сумки. Лицо Анну спокойно, но глаза влажно блестят.

– Как ты думаешь… – начинаю я, но Анну прерывает:

– Да не знаю я! Понятия не имею! Не спрашивай меня! – и кричит волкам. – А ну, шевелитесь! Заночевать тут хотите, что ли…

* * *

Хенту позволил себе отдышаться только в Данхорете. Чуть-чуть расслабиться и поглазеть – потому что в Данхорет он въехал утром затемно, а до лагеря волков можно было дойти пешком к полудню. Верблюд тоже устал – хороший Хенту попался верблюд, добрая и честная душа – не пытался кусаться или лечь посреди пути, честно держал тот сумасшедший темп, который требовался его господину. Только в городе стал задумываться и заминаться; пожалел Хенту животину.

Тем более, что подвернулось редкое зрелище. Крияна, поганые богоотступники, справляли свой грязный обряд – интересно же.

Крияна, вообще-то, дальше, на юго-востоке. Там, говорят, великие непроходимые леса, страшные звери, дожди, которые льют по полгода – ясное дело, что у аборигенов не все дома. Но общины крияна с давних времён жили на территории Лянчина – и Шаоя, как болтали. Их терпели, во-первых, потому что богоотступники платили Льву Львов за свою жизнь, а во-вторых, потому что они издавна делали самые прекрасные на свете ткани, самые тонкие – с волосок – золотые цепочки и самые лучшие – лёгкие и скорострельные – ружья, стоящие бешеных денег. Но – скрепя сердце, терпели, конечно.

Нет слов, крияна были законченные мрази. Хотя бы потому, что из них выходили самые бессердечные ростовщики и менялы – откуда у богоотступников совесть и жалость? Поэтому время от времени случались тёрки, доходившие иногда и до резни – но твари прижились в Данхорете и в Урахне, и ничем их было оттуда не выкурить. Хенту, родившийся в Данхорете, испытывал смешанные чувства к крияна: с одной стороны, они были ему глубоко противны, с другой – время от времени его терзало порочное любопытство. Хенту подозревал, что половина правоверных лянчинцев чувствовала к крияна что-то похожее.

Так вот, направляясь в трактир, чтобы что-нибудь съесть и покормить верблюда, Хенту увидел наводнившую улицы напротив поганого храма крияна толпу одетых в алое богоотступников – и не стерпел, чтобы не пойти взглянуть. Знал, что там делается. «День Священной Жертвы» у них. А это, кроме прочего, означает, что всем, кого туда занесёт хотя бы взглянуть одним глазком, богоотступники будут предлагать пироги в виде человеческого сердца, начинённые тёмно-красной тягучей патокой.

Не поспоришь, мерзкий обычай. Но – ужасно вкусно и непонятно, как они готовят эту дрянь. То есть, ясно, что кладут мёд и винные ягоды – но, как рабы отца Хенту не старались испечь нечто в этом роде, почему-то ничего не выходило. Да и в конце концов – нигде в Истоках Завета не сказано, что нельзя есть эту языческую еду. То есть – не грех. От Хенту не убудет.

И Хенту смешался с толпой, чувствуя некоторый стыд, но заметил среди красных шёлковых рубах и платков крияна чёрные и серые куртки лянчинцев – и успокоился. Не ему одному интересно. Творец простит.

К площади напротив храма вели в поводу двух белых необрезанных жеребцов, а на них сидели мальчишки-крияна, лет по пятнадцати, все в белом шелку, в венках из белых мальв и с узором, нанесённым тонкими белыми линиями на смуглых щеках. Они старались не смотреть друг на друга; все богоотступники кланялись белым, кричали неведомые непристойности на своём малопонятным правоверному языке и кидали под ноги коням белые и красные цветы.

Хенту вместе с толпой пошёл за белыми на площадь.

Храм крияна был так же ненавистен большинству лянчинцев, как и его прихожане. Его несколько раз пытались сжечь – но огонь не причинял особого вреда каменному капищу. Так оно и стояло посреди площади, которую городские правоверные между собой называли Стыдобище: закопчённая громада без окон, из тёсанных плит шершавого, когда-то красного камня. Вокруг чёрных чугунных ворот в два человеческих роста, ведущих внутрь, в гулкий и жуткий, освещённый рваным пламенем мрак, из каменного массива выглядывали бесстрастные железные нечеловеческие лица со стеклянными, жутко живыми, хоть и неподвижными глазами – сонм демонов, которых крияна почитали за богов. Это им, скучающим тварям с железными лицами, глядящими из каменной стены, богоотступники собирались показывать представление и приносить кровавую жертву.

Круглую площадку перед самим входом в храм полунагие девки-служительницы, в одних широких алых штанах и коротеньких безрукавочках, еле прикрывавших нагую грудь, развратницы, которых богоотступники почему-то пускали в своё святилище беспрепятственно, выстлали белоснежным шёлком – стоящим, наверное, сотню золотых, а может, и две. Старая ведьма в венке из алых мальв на седых патлах, в широком платье цвета запёкшейся крови, расшитом сияющими багряными самоцветами, вышла из капища наружу, опираясь на высокий посох, увенчанный гранёным стальным остриём; её сопровождали воины в красном, сияющие надраенными медными панцирями. Два воина, обойдя белое шёлковое покрытие с двух сторон, встретили мальчишек на конях и придержали им стремя – а те прошли прямо по белому и встали на колени перед ведьмой.

Она запела низким грудным голосом, и две девки вынесли из капища и вручили мальчишкам странное оружие крияна – длинные и очень узкие мечи, лезвие шириной меньше, чем в два пальца, четырёхгранное. Не резать и рубить, а царапать и колоть – гнусное ритуальное оружие богоотступников.

Толпа хором подхватила песню ведьмы – а может, молитву демонам крияна – и мальчишки вышли в белый круг, чтобы начать своё нечестивое действо.

Говорили, что жестокие дьяволы крияна жаждут кровавых зрелищ, поэтому сражающиеся должны обязательно ранить друг друга. Может, поэтому им полагались мечи, которыми сравнительно легко наносить поверхностные раны, не причиняющие серьёзного вреда: авось демоны не заметят и угомонятся. Хенту, придерживая повод верблюда, протолкался поближе к месту действа, чтобы понаблюдать за боем.

Всё-таки, нельзя отрицать, что варварская красота у этого действа была. Странная техника крияна выглядела чрезмерно изощрённой, декоративной, как танец, избыточной – но Хенту невольно любовался точностью и скоростью движений бойцов. Лёгкое оружие позволяло затянуть поединок – но не снижало накала. Толпа восторженно взревела, когда одному бойцу удалось впервые оцарапать своего соперника – алая кровь выглядела на белом, как цветочный лепесток. Невредимый боец оставался невредимым недолго – и вскоре белые рубахи крияна покрылись алыми брызгами сплошь. Фанатики вскидывали к небесам сжатые кулаки, орали, срывая голоса и швыряли горсти лепестков на запятнанный кровью шёлк под ногами бойцов.

Хенту смотрел, чувствуя невольное и слегка греховное возбуждение. Он задумался о том, как здорово выглядела бы крошка-крияна, если бы обрезать её после такой роскошной драки – и не уловил миг, когда мальчишка с оцарапанной и кровоточащей щекой выбил клинок у своего партнёра.

Меч отлетел с дребезгом – и храмовые девки тут же схватили его, чтобы вручить старой ведьме. Оставшийся без оружия рванулся вперёд, подбежал к своему сопернику, схватил его за руки, что-то говоря. Вооружённый сунул меч в руки служительницы, успел только кивнуть и потянуться вперёд – как воины храма подошли, чтобы оттащить побеждённого от победителя. Хенту, чувствуя нечто, очень похожее на жалость, смотрел, как побеждённого ведут к храмовым вратам – а он пытается упираться и оглядывается, и лицо у него отчаянное, и слёзы – а победителя держат, чтобы он не дёрнулся следом, а ведьма и весь языческий сброд поёт и вопит в экстазе, и кто-то плачет, а кто-то хохочет… Девки свернули и забрали окровавленный белый шёлк.

Храмовые врата закрылись за воинами, ведьмой и девками, которые утащили с собой предназначенного в жертву дьяволам – а на площади все успокоились. Рыдающего победителя увели его родители; старшие родственники разносили вино и раздавали пироги-сердца из больших плетёных корзин – Хенту взял штучку. Теперь бедолагу, предназначенного в жертву, на алтаре обрежет старая ведьма – а потом юную женщину, как говорили, отдадут демону с железным лицом и железным же членом. Она вернётся домой, к тому, кто победил, только после метаморфозы, которую ей предстоит провести в храме, развлекая железных дьяволов своими муками. Ужасно, как подумаешь…

Вот северяне – тоже язычники и тоже позволяют поединки, но не доходят же до такого изуверства… Будь Хенту Львом, он объявил бы войну Крияна, а не Кши-На, а победив богоотступников, запретил бы навсегда кровавые жертвоприношения. Нечего, потому что…

– Хенту, неужели это ты, брат?! – вдруг окликнул знакомый голос и вывел из задумчивости.

Хенту поднял глаза и увидел Винору, сотника Анну, старого товарища, с которым надеялся выпить вина, приехав в Данхорет.

– А! – закричал он весело. – Пялишься на обряды демонопоклонников, старый греховодник?!

Вид у Винору, впрочем, оказался не таким радостным, как Хенту ожидал. Лицо у старого вояки казалось осунувшимся и усталым, под глазами – синяки, а между бровей – глубокая складка. Он схватил Хенту за локоть и потащил с площади; верблюд покорно брёл следом.

– Послушай, брат, – сказал Винору, останавливаясь в узеньком грязном проулке, где не было никого, кроме облезлой баски, вычищающейся у подворотни, – уезжай из города.

– Что ты, брат, – удивился Хенту. – Я ведь только что приехал… Поговорить надо, брат.

– Надо, верно, – сказал Винору, нервно озираясь. – Слушай, брат. Ты ведь от… от нашего Анну, от Анну-Львёнка?

– От него, конечно, – улыбаясь, ответил Хенту, стирая с губ сладкие крошки. – Он послал меня сюда, поговорить с Налису, да и с тобой тоже. О деле.

– С Налису… – Винору покачал головой. – Налису – мёртвый.

Хенту отшатнулся. Адъютант Анну, боевой друг Хенту, был не намного старше его самого.

– Творец-Отец… войны-то нет… Он что, болел? Или убили… Жалость какая…

– Ох, нет, – Винору понизил голос. – Его голова… на лагерной ограде.

– Вот этого уж быть не может, – прошептал Хенту потрясённо. – Налису был из верных верный.

– Именно, – прошептал Винору совсем еле слышно. – Верный. Анну-Львёнку. А его теперь называют изменником. Нуллу приехал, Нуллу-Львёнок, Третий Львёнок Льва. Позавчера. Псы из его свиты убили Налису, а сам он теперь ищет измену. Анну-Львёнка Лев Львов приговорил к смерти вместе со всей его свитой. Я вот брожу по городу и думаю, вернуться мне в лагерь или лучше податься в пески, к дикарям – Тенгу-то убили и Чируту убили, только за то, что Анну-Львёнок их отмечал и за то, что они Налису были друзьями. А я – его сотник, а ты – его сотник, да ещё и был в его свите. Быть нашим головам на пиках, Хенту, как Творец свят. Говорят, он Львят Льва убил, а Льва Львов северянам продал.

– По крайней мере, наполовину враки, – сказал Хенту, еле проглотив колючий комок в горле. – А вообще – просто враньё и всё. Я Львят Льва только вот пять дней назад видел. Да и как Анну-Львёнку их убивать, если они – его братья? Подумай.

Винору погладил рукой рубаху у сердца.

– Прости мне Творец такие слова, брат, но Львята, хоть они и братья, друг друга… не говоря вслух… ну, ты понял меня.

– Мне-то ты веришь, брат? – Хенту обнял Винору за плечо, подтащил к себе, сказал в самое ухо. – Пятый Львёнок и Анну-Львёнок – как родные братья, а не как братья Прайда… теперь-то я всё понимаю. Я теперь точно понимаю, к чему всё клонилось. Война же с севером грядёт, так?

– Так, – кивнул Винору. – Завтра армия выступает в Чангран, а оттуда – на север.

– Лев Львов приказал Пятому убить Маленького, – прошептал Хенту, касаясь уха Винору губами. – А свалить на кшинассцев. Чтобы был повод для драки. Только Пятый брата убить не посмел, а Анну наладил с кшинассцами дела. Во дворце Прайда точно измена, только изменник – не Анну.

– Зарапортовался ты, брат, – Винору глянул с ужасом. – Хочешь сказать, сам…

Хенту, ощутив приступ безумной отваги, кивнул.

– Сам. И даже… Святейший Наимудрейший. Ты послушай. Кшинассцы Анну вернули наших пленных.

Губы Винору посерели.

– Женщин?!

Хенту кивнул.

– Что с ними надо сделать, по-твоему, а, брат?

– Анну бы не казнил, – Винору отвёл взгляд.

– Анну принял у них присягу, – сказал Хенту. – Они теперь – волчицы, сёстры. Анну при всех поклялся, что никого и никогда не бросит, если тот не трус и не предатель… стой, слушай ещё. Пятый рубился с северянином по языческим законам, победил и взял женщину. Не ставя клейм, не закрыв лица. И ест с ней за одним столом. А Маленький… он постель делит с той, кто его ординарцем была. Ты слушай, слушай. Маленького же резать хотели, язычники-то – она не дала, так они… Маленький так и сказал: она – половина его сердца, кто скажет, что рабыня, того он сам убьёт…

– Даже не знаю…

– Чего ты не знаешь? На всё – воля Отца Небесного. У тебя лошадь споткнулась, ты головой о камень долбанулся, приходишь в себя – связанный, не мужчина. Что, ты от этого волком перестанешь быть? Правоверным перестанешь быть, а, брат? А ведь деваться тебе некуда: домой сбежишь – дома башку на пику. Или ещё хуже – рабыня Прайда, всю душу заплюют. А за что?

Хенту сам не заметил, как начал повторять слова любимого командира, воспринимая их своими собственными, просто и прямо из души рождающимися. Винору слушал зачарованно, с каким-то болезненным вниманием, кусая губы – и, наконец, сказал:

– Так что ж… ты теперь что, собираешься… я не знаю… ты туда, в лагерь собираешься?

– Мы с тобой в лагерь собираемся, брат, – сказал Хенту неожиданно твёрдо. – Тут надо выбрать, кто твой командир. Нуллу, который невинных людей казнил только за то, что они Прайду служили верой и правдой, а сам-то песка не глотал – или Анну-Львёнок, который сам тебе предан и любому из своих людей предан. Если у тебя Нуллу командир, тогда мне рядом с тобой делать нечего. А если Анну… ты помнишь Дикуру? Помнишь Мэнгу? Мы пойдём в Шаоя, с Анну-Львёнком, мы освободим наших пленных – и плевать нам…

– А Лев Львов? – спросил Винору беззвучно.

Хенту обхватил себя руками и задумался.

Вечер Хенту и Винору встретили в лагере, в жилище младших командиров волков. В комнате третьего сотника – Шуху ад Ваэра.

В Прайде давно говорили, что армию в Данхорете надо бы устроить более или менее удобно, но на это требовалось время, деньги и рабочие руки – а весь этот ресурс как-то сам собой уходил куда-то не туда. Как только Лев Львов очередной раз заговаривал о данхоретском военном лагере, кому-нибудь из младших Львят оказывалось необходимо что-то срочно купить или достроить, а если не так – кто-нибудь из служилых людей напоминал Льву Львов о поле для скачек, новых конюшнях или ещё о чем-нибудь, не терпящем отлагательств. Поэтому время шло, а данхоретский лагерь как был, так и оставался вылитым табором пустынных кочевников.

Простые волки жили в шатрах. В конце осени и зимой там было не так уж и приятно – ледяной ветер с гор выстуживал их по ночам до изморози на утоптанном земляном полу – но волкам, воякам, хозяевам мира, не пристало жаловаться на трудности и лишения. Лагерь провонял выгребными ямами, конским и верблюжьим навозом и прочей дрянью – но смешно было бы выращивать тут миндаль или розы. Вдобавок, если кому-нибудь не везло подцепить лихорадку или ещё какую-нибудь дрянь – он смело мог считать себя покойником. Поэтому все обитатели лагеря изо всех сил ждали войны. После года такой жизни на войне всем казалось веселее и безопаснее – чего и требовалось добиться.

Волки выше рангом жили в длинном бараке, разделённом перегородками на подобие отдельных комнат. Предполагалось, что младшим командирам причитается больше комфорта – но сарай с земляным полом, населённый, кроме людей, сверчками, блохами и мышами, завидным местом не выглядел. Во всяком случае, ни одному сотнику армии в здравом уме и твёрдой памяти не приходило в голову обзавестись детьми, чтобы они жили вместе с ним.

Армия уже около года маялась от безделья и мирной жизни, а значит, существование волков было полуголодным и скучным. Финансовый резерв, добытый в боях и походах, подошёл к концу даже у самых запасливых. Еда, полагающаяся от Прайда, представляла собой лошадиный фураж, слегка кулинарно облагороженный. Волки изыскивали способы скрасить себе жизнь, продавали принадлежавших Прайду трофейных девок, поступались принципами, мастеря мелкие вещицы на продажу, шлялись по городу, затевали ссоры с плебсом, вытряхивали из базарных торговцев всё, что те не успевали спрятать, и ждали, когда этот мрак, наконец, распогодится.

Ждали Анну.

Вспоминали блестящие победы в Шаоя, весёлую, рискованную и прекрасную жизнь, уважение к себе и прочие славные вещи. Отрабатывали боевую технику в спаррингах. Надеялись на лучшее.

А прибыл Нуллу. Вместо весёлой жизни принялся резко закручивать гайки. Вместо мяса в похлёбке волки получили куски гниющего мяса на лагерной ограде – Третий Львёнок сходу обвинил четверых младших командиров в государственной измене. Весь лагерь понял: по доносам каких-то грязных людишек. Чангранские волки смотрели на местных свысока: комнатные псы Львёнка Нуллу радовались возможности гавкать на ветеранов, участвовавших в нескольких кампаниях. Перспектива войны на севере в таком свете радовала солдат гораздо меньше, чем могла бы.

Шуху не радовался в особенности. Он злостно нарушал устав с попущения Анну – и об этом все знали. Настроение у него по этому поводу было самое мрачное; он ждал, стукнут его солдаты Львёнку Нуллу или посовестятся.

В комнате Шуху жила его рабыня, личный боевой трофей, немая девка-шаоя, которую он звал Чикру – на диалекте жителей Урахны это словечко означало солдатский сухарь. Уставно личные трофеи принадлежали Прайду, Чикру надо было отослать в барак для рабынь, нечто вроде борделя для солдат, но Шуху нарушил правила. Что-то, неведомое окружающим, связывало его с Чикру, высокой, хмурой, плотной, сильной девицей, остриженной, как лянчинский солдат, понимавшей его, как понимают умные псы – со одного взгляда и жеста.

Хенту знал, что Чикру родила Шуху ребёнка – и что это было известно и Анну-Львёнку. Анну даже позволил Шуху покинуть лагерь на две недели, чтобы отвезти малыша в Урахну, где жил его отец и младшие братья. Пожилой Наставник, относившийся к людям Анну с отеческой снисходительностью, тоже закрыл глаза на это безобразие – но теперь Наставника взяли в оборот столичные Наимудрейшие. Он мог сболтнуть лишнее просто для того, чтобы избавиться от давления – и тогда Шуху и его пассии-еретичке при нынешних порядках грозила даже не ограда, а костёр или сдирание кожи живьём.

Неизвестно, что понимала немая, но она уж точно не была дурой. Сопровождать Шуху в походе под командованием Анну-Львёнка Чикру могла бы, но под командованием Львёнка Нуллу об этом нельзя было и думать. Чикру приходилось отправить к рабыням Прайда, в обоз – опустить с положения ординарца, настоящей боевой подруги, до положения общей девки, затравленной скотины. Видимо, она чуяла что-то подобное, потому что сидела на земляном полу у ног Шуху, играя ножом – втыкала его в пол с ладони, с плеча, с поворотом, то и дело начиная задумчиво разглядывать лезвие влажными глазами.

Кроме Хенту и Винору, в комнате Шуху сидели ещё двое младших командиров, его соседей по бараку. Горел фитилёк в глиняной светильне с деревянным маслом, волки сумерничали, пили терпкое и сладкое данхоретское вино, купленное на остаток денег Анну-Львёнка, и беседовали.

Вино как-то не веселило. Все были злы, всем хотелось на войну или домой – совсем домой, провались он к гуо в логово, этот статус. Всем до смерти надоели сверчки в похлёбке, замученные больные девки, безденежье и скука, да и крутиться ради лишнего куска у породистых волков не было привычки.

Пришлось.

В это дурное и мутное время трофейных чудесных верблюдов из Шаоя сменяли на других, поплоше, чтобы проесть и пропить разницу – потом повторили процесс дважды и трижды; у Дариту и Нельгу верблюды за это время вообще сошли на нет. В верблюжьем загоне, где содержались верблюды Прайда, натурально, остались несчастные твари, старые, запалённые, страдающие кашлем и чесоткой – пришлось идти в город, чтобы выбить верблюдов из плебса. В городе выяснилось, что не одни они такие ушлые: в верблюжьих рядах волки выдержали целую баталию. Солдаты, которые тоже продали или обменяли верблюдов, подставив себя под возможную казнь за отсутствие боеспособности, и бесстыжие торгаши, которым было плевать на любые дела Прайда да и вообще на всё плевать, кроме барышей, сцепились за эту несчастную скотину, как за святую истину. В результате верблюдов добыли, конечно, но кто-то схватился за меч, а кто-то начал стрелять… а торгаши – сволочи, конечно, но, как-никак, братья по вере… Недобро вышло.

А Нуллу-Львёнок, весь золочёный и шёлковый, расфуфыренный и надменный, как индюк сунрашмийской породы, только сизой сопли под носом не хватает, вместо того, чтобы сказать терпеливым солдатам доброе слово, сходу обвинил их в государственной измене. В котёл перед дорогой волкам из простых лишнего козьего ребра не кинули, зато не забыли натыкать людей носом во всё, что воняет. Чему бы радоваться-то?

На этом фоне вдохновенный рассказ чуть подвыпившего Хенту об отряде Анну-Львёнка, о девочках-пленных с севера, об истинном братстве, как в армии Линору-Завоевателя, произвёл такое сильное впечатление, что волки сжимали кулаки. Любой боец хочет, чтобы ему доверяли – а ещё уверенности, что свои не бросят. Анну-Львёнок обещал такую уверенность высшего порядка. Дариту прослезился. Шуху переглянулся со своей еретичкой. Винору пил и кивал: «Ради какого же демонова рога такого человека, как Анну-Львёнок, обвиняют в грязных делах?! Подлости, просто обычные подлости… всякий норовит наверх по чужим головам вскарабкаться…»

Хенту, так и не сумевший расслабиться после дикой спешки, загнанной лошади и умотанного до желания прилечь верблюда, чувствовал себя несколько более пьяным, чем ему хотелось бы – но тёплый туман опьянения не мешал трезвым и тяжёлым мыслям. Когда он уезжал, положение в лагере было ещё далеко не таким унылым – сейчас волки еле держали в себе раздражение, почти злобу – и, тем не менее, Хенту не осмеливался заговорить о том, что поручил ему Анну-Львёнок.

Даже Винору, даже Шуху – не посмели бы увести армию прямо накануне военных действий. Да и не вышло бы просто «увести» – Нуллу-Львёнок не дал бы. Значит, пришлось бы убивать? Братьев из Прайда? Львёнка Льва? Он – ничтожество, расфранченное ничтожество – но на нём осиянная благодать Прайда, он сын Льва Львов… Конечно, Анну сопровождает двух Львят Льва – но и Нуллу, каков бы он ни был… да ещё с приказом Льва Львов. Государственная измена?

Да и кто посмел бы прослыть убийцей Львёнка?

Вот тут-то и заявилась в барак компания столичных волков – или комнатных псов, откормленных во Дворце Прайда. Ах, как им тут казалось темно и грязно – после чангранских розовых покоев! Пока они фыркали в узеньком коридорчике, из которого несколько дверей вели в комнаты, пока пинали горшки, сёдла и чей-то сундук, некстати оказавшийся у важных особ под ногами, Шуху и Винору сунули бурдюки с остатками вина и грязные чашки под подушки – но Чикру было некуда спрятать. И Шуху окаменел лицом, а Хенту понял, что сейчас и произойдёт то, ради чего он приехал.

Или совершить, или умереть.

Как они ввалились в жалкую комнатушку – четверо – морща носы, с ладонями на эфесах – и с места в карьер кинулись в атаку!

– Ты! Это ты, что ли, младший командир?! Вы тут что, пили – перед походом?!

– Что это за гнильё? Зажгите ещё светильни, темно, как в кишках у дракона…

– О-о… У вас тут шлюха? Неплохо развлекаетесь…

– А ну-ка выйдем на воздух! Пусть Львёнок Льва на вас посмотрит, вояки…

У одного из них хватило ума протянуть руку, чтобы схватить Чикру за шиворот – но она шарахнулась и ударила его по пальцам. А столичный франт увидал нож в её руке.

– Смотрите, братья – у них шлюха вооружена! – и потянул из ножен меч.

– Не трогай её, брат, – тихо попросил Шуху. – Она – немая. И вообще…

Чангранцы расхохотались.

– Да хоть слепая, мне-то какая разница! – бросил франт, смеясь. – Она же шаоя, да? Еретичек защищаешь, да? Строптивых, с ножом? Э, да у вас тут просто шайка какая-то, а не волчье братство!

– Слушай, брат, – вступился Нельгу, – да что, завтра выступаем в поход, завтра всё будет не так… Брось эту ерунду, брат – подумаешь, кто-то трогал женщину…

– Львёнок Льва ещё разберётся, с кем пойдёт в бой, а с кем – нет, – презрительно выдал товарищ франта, кривя губы. – И мы разберёмся. Вот ты… с чего это у тебя тут женщина перед самым походом, да ещё и на волков ножом замахивается? А?

Шуху медленно вдохнул и выдохнул.

– Личный трофей, – проговорил он, ещё снижая голос, чтобы ни звуком не выдать истинных чувств. – Немая, дура, прислуживает мне.

– С ножом, ага.

– Мясо резала.

– Чьё? – столичные волки снова рассмеялись

– Да ладно, – сравнительно благодушно сказал волк в длинной бархатной куртке. – Шлюха ударила Лиму – ну так накажи её и отправь к рабыням. Или приколи вообще. Не можешь же ты делить с девкой постель и кров, верно? А сами – выходите. Покажем Львёнку Львов, какая шантропа у него тут, в Данхорете…

И тут Шуху заклинило.

– Рабыня – моя, – сказал он еле слышно, сжимая кулаки. – Моя рабыня, ясно! А моя рабыня, мой меч, мой верблюд и моя честь будут при мне, что бы чангранский слизняк на это счёт не болтал.

Чангранцы опешили. Тот, кого ударила Чикру, закусил губу и переменился в лице. Хенту тут же понял, что он сейчас рубанёт Шуху мечом, и подставил под меч круглую деревянную столешницу – на это ушло не больше мгновения – меч врезался в дерево наискось, как топор – Чикру оказалась сзади и двинула франту сцепленными кулаками по затылку – он стукнулся подбородком и губами о ту же столешницу – и тут в очень маленькой тёмной комнатушке дерущимся стало жутко тесно.

Кто-то, кажется Нельгу, коротко охнул, как человек, которого ткнули под рёбра кулаком или ножом – а Шуху лупил ногами франта, и Винору с Дориту кого-то заламывали, и Хенту бил кого-то медным кувшином по морде, и какой-то неуклюжий боров опрокинул светильню – в мутном, уже ночном свете из оконца стало решительно не разобрать своих и чужих – и тут драка вдруг кончилась.

Хенту вытащил кресало и высек искру. Фитиль в полупустой светильне тускло вспыхнул – и Хенту увидел Нельгу, сидящего на коленях посреди комнаты, рядом с окровавленным франтом. Нельгу, прижав ладони к груди – сквозь пальцы лилось чёрное – поднял на Хенту глаза, в которых отразился маленький огонёк, сказал каким-то детским голосом: «А меня убили…» – и мягко завалился на бок. Его глаза остановились и остекленели. Дориту, державший чангранца за грудки, врезал им о стену так, что барак вздрогнул – и отшвырнул отяжелевшее тело в сторону, как мешок.

– Это что же, – растерянно сказал Винору, – они все мёртвые, что ли? Чангранцы-то?

– Не-ет, нет, их так просто не убьёшь, это они убивают, их – нет! – прошипел Шуху. Хенту услышал в его голосе нестерпимую тоску и такую же нестерпимую злобу. – Ох, Нельгу, братишка, меня собой закрыл в Аязёте, получил мою пулю в плечо, две недели болтался между мирами – вместо меня…

Чикру подошла и обняла, так, как, порой, делают северянки для своих мужчин, но никогда не делают рабыни. Её скуластое лицо с широким носом и раскосыми глазами выражало болезненное понимание. Шуху, словно забыв, что на него смотрят товарищи по оружию, погладил её по щеке – и никто, ровно никто ни единым вздохом не дал понять, что видит нечто отвратительное или непристойное.

– Я шагу не сделаю за Нуллу-Львёнком, – сказал Шуху. Он присел рядом с мёртвым Нельгу, закрыл ему глаза, и попытался уложить поудобнее. – Хоть этого гада послал Лев Львов, хоть Творец там, Владыка гуо, командир ангелов – мне наплевать. Пусть Нуллу язычники на куски рвут – я не то, чтоб спасать кидаться, я его даже не приколю из жалости, чтоб я сгорел…

– И я, – подал голос Дориту. – Ждали Львёнка, чтоб в бой повёл – а пришёл крашеный индюк, притащил с собой свою псарню… За что велел казнить Налису? Приказ Льва Львов – или его дурной взбрык? Не боец, а палач… А других парней? А за что Нельгу убили, гады?

– Вот что я думаю, – сказал Хенту негромко. – На Нуллу-Львёнке мир клином не сошёлся. Есть Анну-Львёнок. Мы ему присягали – и этого слова ещё никто не отменял.

– А на что я один Львёнку Анну? – Шуху злобно усмехнулся. – Нуллу собирается в поход завтра – Творец в помощь. Не пойдёт завтра. Будет выяснять и рассусоливать – да и верблюды полудохлые у половины армии. Ему и в голову не ударило позаботиться – он тут измену искореняет, великий воин… Ну так и пусть себе. Я возьму своих людей. Мы уйдём, когда все угомонятся – и верблюдов мои волчата сами выберут. Тех, что получше.

– Моим оставьте, – усмехнулся Винору. – У меня теперь сотня Хенту. Я тоже Аязёт помню. И Тиджан…

– А я, – сказал Дориту, – скажу своим и скажу людям Нельгу. Скажу, что поганые столичные псы убили Нельгу ни за что, ни про что, между прочим, только потому, что он хотел всех помирить… Я всё скажу, как есть. Знаешь, Хенту, если Анну-Львёнок решит вломить Нуллу между глаз – я с ним.

– Ты не забудь, с Анну – Пятый и Маленький, – сказал Хенту, заставив себя улыбнуться. – Два Львёнка Льва – против одного, который – урод в Прайде…

– А какая разница? – сказал Шуху. – С нами будет около пятьсот волков, если всё выйдет хорошо, если все пойдут и если все дойдут. Тут останутся все прочие… Но… навоюют они Нуллу, помяните моё слово.

– А с этими что делать? – Винору кивнул на неподвижных чангранцев.

– Пусть молчат. Совсем, – сказал Шуху и задул коптящий фитиль светильни. – Поторопитесь, братья.

Запись №147-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, пустыня близ гор Лосми

Верблюды мне нравятся больше, чем лошади. Такие они шершавые, мохнатые, спокойные ребята – ложатся по команде, послушно, хоть и неторопливо, встают, меня укусить не пытаются, вид имеют изрядно надменный, но снисходительный.

А может, просто у верблюдов нынче сезон не агрессивный.

Верблюды идут ровно и мерно, быстрее, чем я думал – упругим таким, плавным шагом. Не отвлекаются и не пытаются грызться между собой, как жеребцы. И видно с верблюда гораздо дальше. Видна – пустыня.

Мы прошли Чойгурский тракт, не заходя в Чойгур, чтобы не терять времени на стычку, которая непременно бы там произошла, оставили его белые мраморные стены за флагом – и направились караванной тропой к горам Лосми.

Горная цепь Лосми, если верить картам – этакий молниеобразный зигзаг, уходит на юго-восток. Она всё время в поле зрения – то приближаемся, тоудаляемся, но на горизонте всё время маячат выветренные вершины, сизые, красноватые, бледно-бурые… Валуны причудливых форм – напоминающие то грибы, изъеденные насекомыми, то какие-то фантастические деревья, то ворота, то башни в духе Гауди – оживляют собой, если можно так сказать про бездушный камень, бесконечную равнину перед горами: выгоревший песок, сухая белёсая каменистая почва, снова песок…

Тут почти ничего не растёт. Только русло давным-давно исчезнувшей реки затянуто, как паутиной из тонких чёрных верёвок или колючей проволоки, странным местным растением. По весне оно даже цветёт: на гибких его усах или жгутах, усеянных колючками – бледно-лиловые мотыльки цветков, нежные и невесомые, с завитыми усиками тычинок. Раскрываются цветки на рассвете, пока ещё прохладно – и закрываются к белокалильному полудню, пряча розоватые крылышки в восковые бурые капсулы чашелистиков. Я почему-то вспоминаю розовую акацию в Тай-Е.

– Там, под верёвочником, вода есть, – говорит Анну, глядя на Юу. – Только глубоко. Корни у него – ты не представляешь, Ар… – и осекается.

– Он вернётся, – говорит Юу. – Если бы его хотели убить, убили бы на месте.

Кажется, Анну это не убеждает. Он не отвечает. Он угрюмо молчит и смотрит вперёд злыми сухими глазами. Я думаю, что синие стражи совершенно напрасно сделали то, что сделали: у Анну желание убивать на лице написано. Дин-Ли тоже опечален: он полагает, что в его задачу входила охрана жизни Господина Ча, и что задачу эту он не выполнил.

Элсу нехорошо. Ему слишком жарко – и его мучает жажда; я снова вижу на его щёках красные пятна лихорадки. Ломаю для него капсулу стимулятора – не хватало ещё, чтобы Маленький Львёнок свалился посреди безводных земель. У Кору – отчаянный вид: она не знает, чем своему командиру помочь – от этого страшно горюет. Элсу улыбается ей через силу потрескавшимися губами. Кору поит его из своей фляги, хоть он и пытается протестовать.

Стимулятор, впрочем, действует. Через пару часов Маленький Львёнок выпрямляется в седле. Кору одаривает меня благодарным взглядом – странно видеть такое в свой адрес от этой угрюмой амазонки.

Ри-Ё тихонько честит пустыню на чём свет стоит. Встречается со мной глазами, виновато улыбается:

– Простите, Учитель. Жарко очень – я мокрый насквозь.

Лотхи-Гро, которую пустыня взбодрила и привела в весёлое расположение духа, улыбается, блеснув яркими зубами на опухшем разбитом лице:

– Ты, белый, соль лизать. Верблюд соль видеть – соль лизать, и ты – соль лизать, – и смеётся.

Удивительная личность – шаоя Лотхи-Гро, старый солдат. Все ужасы рабства и плена с неё – как с гуся вода; синяк и раненая нога – превратности войны и только. Косички лихо отшвыривает за спину, рубаха на ней белая, подарок торговцев их Хундуна, штаны – ковбойские какие-то, на шнуровке – оттуда же, с хундунского базара, тяжёлый меч, прихваченный с собой мясницкий тесак – «счастливый оружие!» – и беззаботная обаятельнейшая улыбочка. И с верблюдом она разговаривает нежно, и ухитряется напевать что-то на своём языке, изрядно отличающемся от лянчинского, и жизнью довольна совершенно честно. Счастливая женщина!

Даёт Ри-Ё и Юу палочки соли – смеётся. Со своей товаркой по несчастью, Нодди, пересмеивается, болтая на совершенно дикой смеси лянчинских слов, слов шаоя и, вероятно, слов народа Нодди:

– Нодди, Творец сущим – отец или мать, а? Что твой варвар говорить?

– Творец – Отец-Мать, Творец – всё, – отвечает Нодди невозмутимо. – Отец-Мать послал удачу, сестра. Мир – добр, жизнь – хороша.

– Мы – всех победить, домой вернуться, – Лотхи-Гро машет рукой на запад, – я – туда, а ты – туда, – и машет на восток. – От варвар детей рожать. Да?

– Нет, – говорит Нодди. – От лянчинец рожать. Только найти лянчинец себе – чтобы красивый, как конь, спокойный, как верблюд.

Лотхи-Гро хохочет, смеются девочки-волчицы. Волки переглядываются, делают вид, что это их не касается.

В вырезе рубахи я вижу часть повязки у Нодди на рёбрах – кровь не проступает, бальзам торговцев сработал хорошо. Похоже, старые бойцы и впрямь не умирают.

Эткуру и Ви-Э обмениваются боевым опытом – он у них первый, у обоих. Со вчерашнего дня обсуждают с горящими глазами непревзойдённую отвагу друг друга и будущие подвиги. Ви-Э сдвигает брови и декламирует куски из эпической поэмы «Западный Перевал», Эткуру слушает воодушевлённо, кивая в патетических местах – он сделал большие успехи в языке Кши-На за последнее время.

После драки на базаре Эткуру вообще подтянулся и воспрял духом: больше не ноет, не брюзжит и не раздражается на всё и вся. Война действует на лянчинцев благотворно – как ни дико это сознавать.

Зной утомляет безмерно. Я чувствую себя, так же скверно, как мои друзья-кшинассцы – сам северянин. Не перестаю удивляться тому, что на этой мёртвой земле кто-то может чувствовать себя хорошо: долговязые пауки, стремительно переставляющие ножки-волоски по раскалённому песку, змеи, ползающие не по поверхности песка, а внутри него, ещё какие-то странные существа… Песчаные сверчки скрипят отвратительным металлическим скрипом, с присвистом – то же самое «вик-вик», только раз в пять громче. Попался песчаный дракон – то ли сухопутный крокодил, то ли смутное подобие варана, чуть не двухметровой длины – интересно, что такие твари жрут… Нас сопровождает птица – крупная, высоко, виден только распластанный в парении тёмный силуэт, а его тень скользит по барханам.

Мы едем целый день в таком темпе, какой действительно не вынесли бы лошади – но на верблюдов палящий зной, похоже, не действует. К вечеру наш отряд подходит к горам сравнительно близко – тут, между камней, если верить лянчинцам, встречаются родники. Вечер отвратителен: закат заливает пустыню запёкшейся кровью, багровое солнце валится за голый горизонт. Свежеет, конечно, зато сразу появляются какие-то крохотные мошки и толкутся в холодеющем воздухе.

Вода – приметна. Крохотный родник, бьющий из скалы и уходящий куда-то под камень – а вокруг, на щербатых валунах зелёная плесень лишайника. Напоить всех верблюдов из этой чайной ложки – невозможное дело, и они, огорчённо вздыхая, ложатся на остывающий песок. Девочки наполняют холодной водой фляги. Ночь, как чёрный занавес, валится на мир – никаких северных нежностей, вроде сумерек, тут не предусмотрено. Звезда Элавиль сияет над пополневшим лунным серпом – лянчинцы смотрят на неё нежно, в своей молитве или медитации без слов.

Я думал, что придётся обойтись без огня, но Анну и лянчинцы, которым случалось воевать в песках, ухитряются найти топливо. Какие-то сухие хворостинки, жёсткие и гибкие, как обрезки медного кабеля, разгораются долго и потом еле тлеют. Анну расставляет караулы, садится около костерка и смотрит на этот огонёк, кусая губы. Никто не рискует к нему соваться.

Даже лянчинцы устали от жары, поэтому праздных разговоров не ведут. Я успеваю заметить, что всё, кроме караульных, засыпают очень быстро – и сам выключаюсь, как только опускаю голову на верблюжью попону.

Меня будит неожиданный шум. Подскакиваю, в первый момент ничего не могу сообразить: темно, только светит луна, и – драка, кажется. Прямо рядом со мной – Ри-Ё сцепился с кем-то, все повскакали с подстилок, кто-то зажигает импровизированный факел из тряпки, намотанной на ножны – в неровном свете волки рассматривают злоумышленника.

Ри-Ё заломил его руку к плечу, шипит:

– Ты хотел убить Учителя?! Кто тебя послал?! – и осмеливается орать по-лянчински. – Госпожа стража, вы – солдаты или кто?!

Подходит Анну. С ним – волки из свиты и Дин-Ли, все – в ярости.

– Караульных – ко мне! – рявкает Анну. – Как этот здесь оказался?!

А я, наконец, тоже рассматриваю «этого». И у меня случается глубокий шок.

«Этот», насколько можно судить по типу лица – пустынный дикарь, нори-оки, соотечественник нашей Нодди. Юн – ровесник Ри-Ё, насколько я могу судить. Кожа тёмная, как у мулата, копна кос в пёстрых пластиковых зажимах в виде звёздочек, футболка с эмблемой КомКона, потрёпанные джинсы и белые кроссовки. На ремне – совершенно варварские ножны из дерева и кожи, а в них – обсидиановый кинжал с деревянной рукоятью.

Мне это снится. У капитана – солнечный удар. Ночью.

Дикарь-галлюцинация – хорошенький, как кукла. Хорошенький, чистенький и холёный. Это – не нги-унг-лянец, а подделка. Киборг. Неудачная подделка.

– Я ничего не понимаю, командир, – говорит Олу. – Он мимо нас не проходил.

– Это правда, – кивает Келсу, его подруга. – Мы бы его увидели.

– Мимо нас тоже не проходил, – откликаются часовые с другой стороны.

Поддельный дикарь смотрит на меня дивными очами, огромными, тёмными и блестящими, как у куклы, в длиннющих ресницах, и говорит по-русски:

– Я не хотел никому зла. Я хотел спросить, как ты сюда попал, чужой… ой, то есть, как ты попал, землянин.

Они его и запрограммировали неудачно!

– Он говорит не по-нашему! – тут же замечает Нодди.

– По-нашему он говорит, – говорю я. – Ри-Ё, отпусти-ка это чудо природы, я с ним побеседую.

Ри-Ё с неохотой выпускает руку галлюцинации. Киборг делает совершенно живое человеческое движение существа, которому больно и хочется потянуться, и говорит Ри-Ё по-лянчински:

– Прости. Я не хотел тебя будить. И убивать твоего учителя тоже не хотел. Это правда.

– Что это значит? – спрашивает Анну подозрительно.

– Чудит тут кто-то, вот что это значит, – говорю я. – Тут, видимо, кто-то из наших живёт, в этих горах. Отшельник. Есть такие, знаешь… безмолвия ищут. Иногда уходят страшно далеко от родных мест. Я вот тоже забрался далеко от дома – ты знаешь…

– Этот, что ли, отшельник? – спрашивает Анну. – Он же нори-оки!

– Да нет, – говорю я, тщательно подбирая слова. – Он, я думаю, ученик нашего… скажем, знахаря. Ты ведь в курсе, Анну, тебе Ар-Нель рассказывал, что я умею кое-что: раны лечить, глаза отводить…

Лицо Анну делается спокойнее. Юу говорит:

– Вот как этот парень прошёл мимо караульных. Ник так мою Сестрёнку… то есть, Государыню с Вассалом Ча во Дворец провёл когда-то – никто из гвардейцев не слышал.

– Я его слышал, – тут же вставляет Ри-Ё.

– Я тебе на ногу наступил, – говорит киборг по-лянчински и хихикает. – Темно…

Ри-Ё фыркает и показывает киборгу рукоять меча. Тот пожимает плечами и обезоруживающе улыбается – его дивные зубы блестят в темноте на тёмном лице.

– Он безопасен, – говорю я. – Веришь мне, Анну? Он так же безопасен, как и я. Просто увидел меня, захотел поговорить – и отвёл глаза нашим людям, чтобы не помешали. Но наступил на ногу Ри-Ё, потому что обалдуй…

Анну вздыхает.

– Идите спать, – говорит он волкам, но в его тоне я слышу несошедшее напряжение. Анну обращается ко мне. – Ник, я не люблю колдунов.

– А я люблю, – говорю я. – Я хочу пообщаться с его наставником, Анну. У нас есть раненые, а у его наставника наверняка есть хорошие травки. И ещё одна причина есть – некоторые старые знахари знают средство от лихорадки… я хочу попросить, чтобы он Элсу заговорил. Ты не беспокойся, Анну, я как был, так и остался за тебя. Ар-Нель мне верит, когда я говорю, что опасности нет.

Анну хватает меня за локоть и оттаскивает в сторону.

– Ник, – говорит он тихо, – а твои знахари умеют гадать? Он может погадать, жив Ар-Нель или нет?

Что я могу сказать ему…

– Я спрошу, – обещаю я, чувствуя себя шулером.

Всё это время киборг стоит рядом с Ри-Ё и разглядывает Ри-Ё в тусклом лунном свете. Как картину – восхищённо и задумчиво, хотя мой паж явно прикидывает, не стоит ли обнажить меч и показать этой пустынной нечистой силе, где раки зимуют.

– Пришелец, – говорю я по-русски, – сейчас мы пойдём туда, откуда ты тут взялся. А по дороге ты мне объяснишь, какого-такого чёрта ты мне работать мешаешь.

Вид у киборга делается виноватый. Он отвечает по-русски:

– Ты работаешь… я не хотел… мне просто… я думал… я уже три года не видел людей, а тут вдруг вижу: люди, ты… я хотел только…

– Пойдём, – говорю я по-лянчински. И останавливаю дёрнувшегося Ри-Ё. – Нет, ты останешься здесь. Никуда я не денусь, приду к утру.

Анну смотрит на меня с надеждой. Его стража провожает нас с киборгом мрачными глазами.

Киборга зовут Кирри, и он – настоящий нори-оки. Только уже около трёх лет живущий с землянами – палеонтологами и ксеноантропологами, изучающими какие-то доисторические кости под горами. Русский парень по имени Илья, палеонтолог или палеогенетик, я не понял, спас Кирри от смерти. Это сам Кирри мне успевает рассказать, пока мы идём по предгорьям к входу на станцию.

И я очень внимательно слежу, нет ли за нами «хвоста» лянчинского. Все любопытны. Впрочем, это уже без разницы. Место дислокации известно аборигенам: станция превратилась в секрет Полишинеля. Палеонтологам придётся собирать манатки и сворачивать работу.

Спасибо Кирри.

– Я знаю, что мне нельзя было выходить, – говорит он с тенью безнадёжности, и мне становится несколько неспокойно. – Но я так давно не видел людей…

– Ну ты ж не один на станции?

– Но вы же – не люди…

Не в упрёк. Констатация факта. Просто – осведомлённый товарищ. Ну да, своего рода дивный социологический эксперимент: нги среди землян. Ему там не очень-то чудесно, я бы сказал… почему?

– Я смотрел на людей. Просто смотрел. Если бы не увидел тебя, не вышел бы.

– И как же тебе удалось солдатам глаза отвести?

– Просто. Переключил камеры в режим ночного видения, посмотрел, где стража, прошёл так, чтобы они не заметили…

Кирри отпирает шлюз: информационная директория сканирует его зрачки и отпечаток ладони. Сделано красиво: если не знаешь, где вход – ни за что не найдёшь.

Мы спускаемся вниз, под горы. Там – исследовательский комплекс. Территория Земли на Нги-Унг-Лян – лет через двести-триста этот комплекс, скорее всего, унаследуют местные жители – дай им Творец и Небеса дорасти до него за это время… В жилом секторе тихо и темно – дежурный свет загорается, реагируя на наше присутствие. Кирри делает шаг к двери в лабораторию, дверь бесшумно отъезжает в сторону – и я наблюдаю рыжее бородатое чудовище лет тридцати от роду, с челюстью, отвисшей до пола. Работой увлёкся, наверное. Припозднился.

Картина Репина «Не ждали».

– Здорово, Илья, – говорю я. – Привет палеонтологии от этнографии. Я – Николай Дуров, прошу любить и жаловать. Однако, шикарно ты тут устроился. Я только не вполне понимаю, что это за робинзонада. Ты на базе единственный землянин, что ли?

– Ты как сюда попал? – выдаёт Илья, протягивая мне руку. – Дуров? Я о тебе слышал, но… Кирька, что это за штучки?!

Кирри виновато улыбается, подходит к Илье, обнимает его за шею, бодается, как котёнок. Вид потрясающий – особенно заметно, сколько в пластике нги-унг-лянцев мягкой грации, нечеловеческой, текучей и гибкой. Я никогда не видал, чтобы аборигены «условно мужского пола» так себя вели – подозреваю, что это специально разработанная для манипулирования землянином стратегия. Илья честно пытается рассердиться.

– Нечего подлизываться. Я говорил тебе, чтоб ты выходить не смел?

– Я вышел поздороваться с землянином, – говорит Кирри на голубом глазу.

– Теперь поздно возмущаться, – говорю я. – Кувшин уже разбит: твой Пятница тебя демаскировал. Кстати – что у тебя делает этот парень? И – это ты его научил так легко болтать по-русски? Крепко, крепко… Куда только КомКон смотрит?

– У! – смеётся Илья. – Мой Кирька – форменный полиглот. Он на трёх языках говорит, легко – на своём, нори-оки, на лянчинском и на русском. Плюс – чуть понимает английский и читает этикетки на латыни. Умница. А КомКон это проглотил. Кирька у нас – покойник. Да, зайка?

Кирри кивает.

– Я же говорил, Николай.

Илья обнимает его за плечи.

– Тут, в горах водятся прыгуны, – говорит он. – Мерзкие твари. Хищные членистоногие, обычно нападают на некрупных млекопитающих, но, видишь, и на человека могут. Вцепляются намертво и впрыскивают жертве нейротоксин – на здешней жаре она минут за сорок умирает. А потом собирается целая масса этих тварей… тошнотворное зрелище: бедной козы бывает под слоем шевелящихся панцирей не видно. И вот такая погань напала на Кирьку. Жалом – в глаз, представляешь? – и отбрасывает волосы Кирри назад. – Смотри, Коль: вот от сих до сих у него – восстановленная ткань. И глаз я сделал. А девочки с орбитальной станции, из госпиталя, всё это вычистили и заполировали, чтоб красиво было…

Работа отменная, профессиональному пластическому хирургу впору – только очень внимательно приглядевшись, я вижу на гладкой коже цвета эбенового дерева несколько тонких шрамов.

– Илья – горное божество, – говорит Кирька с застенчивой и лукавой улыбкой. – Он меня напугал и удивил – знаешь, как? Он может всё. Только запрещает, чтобы я ему молился.

Я смеюсь. Илья качает головой – он что, принимает эти осторожные шпильки всерьёз?

– Зайка, – говорит он, – свари лучше кофейку. Коля, я думаю, уже с год кофе не видел.

Меня проводят в небольшое помещение около лаборатории – комнату отдыха, не иначе. Кирри идёт к кофеварке, достаёт чашки, насыпает кофе – запах, действительно, божественный. Движения нори-оки изысканны, будто он специально тренировался производить на землян впечатление – и это тем сильнее, что нги-унг-лянец, очевидно, ведёт себя совершенно непринуждённо и естественно.

– Правда же, в своём роде – прелесть? – наблюдая за Кирри, спрашивает Илья с тенью самодовольства. – Нори-оки – удивительный народ. Я предполагаю, что это – одна из расовых линий, наиболее полно сохранившая черты архаических предков. Мы назвали их родоначальников ngi losmus, от гор Лосми, где нашли стоянку. Гляди, какая прелесть!

Он берёт со стеклянного стеллажа пластиковый макет черепа – не знай я, что палеонтологи никогда не лапают нестерильными руками генетический материал, ни в жизнь не догадался бы, что это пластик. Череп интересный, без сомнения. Не слишком человеческий, я бы сказал – даже не слишком нги-человеческий.

– Вот, гляди, – Илья приподнимает череп, показывает крупные резцы, острые, как у земных грызунов. – Зубы ещё росли всю жизнь, самозатачиваясь – друг о друга. Раз в десять медленнее, чем у наших крыс – но им хватало. Обусловлено не только пищей – хотя питались они уже довольно разнообразно, а мясо с костей такими зубками резать очень легко. Главное – демонстрация зубов была одним из сексуальных стимулов. Угроза и призыв. Их приматы скалятся, они сами… улыбаются. Да, зайка?

Кирри на секундочку показывает свои прекрасные зубы – наследие тёмного прошлого. Киношная улыбка, угрозу в такой может усмотреть только близко знакомый с нги-унг-лянцами. А Илья, похоже, рад читать лекции в первом часу ночи – то ли ещё от работы не остыл, то ли просто до свежего собеседника дорвался.

– Вот видишь! – говорит Илья самодовольно, возвращая череп на место. – У ngi sapiens зубы перестают расти приблизительно к десяти годам, а ко Времени челюсти окончательно формируются. Зубки выразительные, они ещё демонстрируются – но надобность в них, как в орудии трансформации, уже отпала. Ngi losmus уже использовали те самые обсидиановые ножи, что и Кирькины соплеменники… Положи две ложки сахара, зайка, ладно?

Кирри торжественно подаёт ему чашку – и Илья треплет его по щеке. Мне немного неловко – я понимаю, откуда у нори-оки, воспитанного в строгости, такая кокетливая манера вести себя в земном обществе.

– Ты с ним – как с котёнком, – говорю я. – Нельзя же так…

Илья удивлённо смотрит на меня:

– Почему нельзя? Ему нравится. Насколько я знаю, в племенах нори-оки табу на прикосновения к подросткам, а у Кирьки – что-то вроде тактильного голода. Он и вправду как котёнок – его можно часами гладить, а он будет мурлыкать… Ещё он сам не свой до потасовок в шутку – ценный экспериментальный материал, кстати. Ты бери кофе, чего ты…

Я отхлёбываю и погружаюсь в сплошной экстаз. У Ильи – великолепная кофеварка. Но вообще – пижон он несчастный. И – мне очень интересно, но не нравится, что он общается с аборигеном, как с домашним питомцем… Или – как с лабораторным животным? Или – тут хуже?

– Вот смотри, – Илья, между тем, показывает другой череп. Изрядно других очертаний, чудесный череп нги, похожий на человеческий, рассчитанный на крупный мозг, с челюстями цивилизованного существа, не рассчитанными на разгрызание костей и откусывание кусков тела от ближних своих. Череп юного существа, если судить по зубам и едва заросшим швам. – Эволюционный скачок налицо, но и преемственность очевидна. Вот – челюсти лёгонькие, взгляни ещё на скуловые кости, на лицевой угол… теперь у нас мечта посмотреть на переходные степени…

– А это чей череп? – спрашиваю я. – Ведь не из раскопа же?

– Да нет, конечно. Череп Кирькин. Я же его сканировал вдоль и поперёк, когда мы делали ему пластику. Да и вообще, биологической миссии его местные боги послали, оба-два, – говорит Илья со светлой улыбкой. – Лянчинский Творец и Отец-Мать, бог-гермафродит нори-оки. Кирька в обоих верит.

Кирри задумчиво проводит пальцем по темени макета собственного черепа. Илья смотрит на него нежно.

– Нгишечки – прелесть, – говорит он. – Умнички. Кто бы мог подумать, что зайка из кочевого племени, ну буквально архаичный строй, считай – каменный век, за три с небольшим года станет моим лаборантом фактически?! И смотреть на него – одно удовольствие. Ну картинка же. Недаром на него лянчинцы глаз положили – это его лянчинцы просветили, что он хорошенький.

– Удивительно, как ты его ещё насмерть не загладил, – говорю я. – Он же – парень всё-таки…

– Этнограф, – ухмыляется Илья снисходительно. – Все нгишечки – девочки.

Я в ауте. Чуть не выплёскиваю на себя остатки кофейной гущи.

– Гхм… прости. Это – как?! Новое дело.

– Коля, пойдём в лабораторию, я тебе покажу, как они устроены на самом деле. За кофейком. И вообще – безобразие, что вам этого не объясняют на пальцах. Ксенопсихология, этнография… Господи, прости!

– Не трудись, – говорю я. – Я знаю физиологию нги в общих чертах, а сейчас смотреть на них в разрезе нет настроения.

– Вот же… Мы, значицца, брезгливые, да? Чувствительные? Надо бы тебе показать в тонких частностях… ну да Бог с тобой. Слушай сюда, – Илья наливает ещё кофе, вальяжно разваливается на диване – и Кирька немедленно устраивается рядом. Илья берёт его ногу, снимает кроссовку, показывает мне маленькую ступню – узкую, действительно похожую на девичью в лапищах землянина. – Внешние отличия тебе видны? Кроме зубов – крайняя эластичность соединительной ткани, крайняя, – и тянет носок Кирьки сперва вперёд, потом назад.

Душераздирающее зрелище. Кирька мог бы стоять на пуантах, не напрягаясь, но куда невероятней – его способность вывернуть стопу вперёд под невероятным углом, почти касаясь кончиками пальцев лодыжки. Кирька жмурится и морщит нос.

– Ты ему ногу не сломай! – вырывается у меня само собой. Я знаю, что нги-унг-лянцы гибче людей на порядок, но смотреть всё равно жутковато.

– Да брось! – смеётся Илья и отпускает ногу Кирьки. Тот немедленно натягивает кроссовку и принимается её шнуровать. – Гуттаперчевый мальчик. Каучук, а не соединительная ткань. Везде, на всём теле такая, а в этом возрасте – особенно. Я его могу согнуть в колечко – поэтому в местном цирке, говорят, номер «женщина-змея» не в чести… За счёт этой особенности у них и таз раздвигается. Конструкция на эластичных шарнирах. Меняться неприятно, конечно – но в пределах нормы, понимаешь, к чему клоню?

– Пока не очень.

– Создание тела женщины – столбовая дорога эволюции, – говорит Илья, подняв палец. – А всё остальное – надстройки, декор, гормональные стимулы. Нги до третьего месяца беременности формируется как девочка, а уж потом часть гениталий отводится на всякие сражения и приключения. Пенис с мошонкой – для любого нги предметы вторичные и жизненно не необходимые. Могут быть идеально развиты. Могут быть неидеально развиты. Могут быть вообще недоразвиты. Это в будущей жизни нгишечке не помешает. Фактически любой из них сформирован полноценной женщиной со всей встроенной системой необходимых инстинктов, которые только дремлют до поры – до времени. Их альфы-доминанты с высоким уровнем гормонов рвутся в бой и имеют стимул победить. Беты-гаммы – играют в поединок, как в лотерею. А омеги… они не избегают боя, их же тоже влечёт инстинкт, но они имеют, скорее, стимул проиграть. Обрести собственный абсолют через трансформ…

– Погоди, погоди, – пытаюсь я вставить слово, но Илья уже завёлся.

– Я понимаю, что вам, дилетантам, при виде их обрезания хочется вопить: «Кастрация! Кастрация!» – продолжает он с видом профессора на кафедре. – Ага. Уже. Кастрировать нги – это надо сильно умудриться. Полостная операция требуется, невозможная при их уровне медицины. Обрезание их – это определение естественного пола, понимаешь? Они не воспринимают это, как земляне – кастрацию! Ух, сколько я слышал воплей идиотов о «нестерпимой психической травме» у нгишечек, которые стали «условными девочками»! Травма… Физическая травма – бывает разного уровня, в зависимости от драйва, от гормонального всплеска: бывает, как при дефлорации, бывает, как при родах. Но «нестерпимая психическая травма» – точно в том же диапазоне, понимаешь?!

– Земная девочка во время дефлорации может быть совершенно счастлива, а может быть жестоко травмирована, в том числе и психически – если это, скажем, делает насильник. Ты об этом?

– Вот! Вот именно! – Илья энергично кивает. Кирри с любопытством слушает, облокотясь на его колени. – Нгишечка может быть совершенно счастлива, если после поединка с сильным гормональным выбросом её обрезает сильный партнёр. У них вот тут, – Илья показывает пальцем точку на голове Кирьки, в паре сантиметров от макушки, – есть любопытный центр, возбуждающийся во время поединка и выделяющий стимулирующий гормон и очень своеобразное вещество. Своего рода естественное обезболивающее. И наша лапочка может испытать полноценный оргазм непосредственно после обрезания – если поединок возбудил это местечко. А может сильно страдать, если её не разогрели, резанули по-живому. Конечно, в последнем случае и процесс трансформа идёт медленно и мучительно – настоящей гормональной поддержки-то нет.

– Да не торопись ты… а никудышники?

Илья вздыхает.

– Нормальное человеческое изуверство. Природа подсказывает нам: после обрезания должно последовать спаривание, иначе – зачем обрезали? А люди отсекают бедолаге все возможности, это – своего рода блокирование негодного генетического материала. Негодяй – ну, скажем, с точки зрения общества или с точки зрения конкретного индивидуума, размножаться не должен. Но и твой никудышник – не кастрат, ни физически, ни психически. Он, с некоторой долей приблизительности, может быть уподоблен женщине, которая не может родить и испытывает трудности интимного плана. Вроде вагинизма. Конечно, операция часто вызывает застой везде и не добавляет привлекательности… Но – человеческое общество, что поделаешь. В разы терпимее, чем земное, кстати.

– Поэтому они так легко вписываются, – говорю я. – Смиряются. И ведут себя так естественно. Ты к этому клонишь?

– Ты понаблюдай, как играют дети, – говорит Илья. – Нянчатся с младшими, со зверушками… у маленьких есть куклы. Чем старше – тем агрессивнее, Время же приближается. И сдаётся мне, что слово «мальчик», которым вы переводите это словечко на всех языках, которое означает ребёнка, на самом деле адекватно слову «дитя». Очень по-русски и очень точно.

– Дитя. Да, – говорит Кирри. Он смотрит в лицо Ильи снизу вверх, запрокинув голову. – Илья знает всё-всё. Что внутри у людей. Что внутри у зверей. Что внутри у гор. Я же сказал: он – божество.

Илья перебирает его косы с самодовольным видом.

– Вот слушай, что тебе Кирюша говорит. Он со мной давно знаком.

– Ну да, – говорю я. – Он вправду умница. Он отлично понимает русский язык и владеет им мастерски. Профессиональную терминологию он тоже понимает. В частности, он в курсе, что ты – существо другого биологического вида. Правда? – спрашиваю я у Кирри.

Он отводит взгляд. Говорит, слегка смущаясь:

– Конечно, другой. Он другой, и ты другой. И все вы таковы, земляне. Родился таким – не станешь другим. У вас с Ильёй внутри нет места для будущего ребёнка, пусто. У ваших женщин… – и запинается.

– Я понял. И чем ты занимаешься?

– Смотрю в прошлое, – в тоне Кирри слышится нотка тихой, глубоко скрытой печали. – Делаю препараты из старых костей, что лежат под горами – чтобы Илья мог представить себе предков моего народа. Тех, что жили страшно давно. Почти животных, но уже людей. Ты знаешь, как они жили, Николай?

Кирри садится, подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Илья снова кладёт руку ему на плечи – и Кирри опирается на него спиной, со странным лицом, отрешённым, почти печальным.

– Они жили в каменной пещере, вон там. В пещеру ведёт узкий лаз, который был засыпан пятьсот лет назад… Я видел место, где жгли костёр. Много, много лет. Сто, двести, триста лет – на одном месте. Угли… Так скудно и просто… у них были ножи из вулканического стекла, в форме листа зонтик-дерева… и, знаешь, они лепили горшки. И всё, можно сказать. И делали себе бусы из панцирей жуков. Очень древние и простые люди, с зубами, как у диких зверей, с лицами… грубыми, как у зверей. Но люди. Илья хочет их изучать. И я. Они… родня мне. Когда я думаю о них, у меня болит внутри – как за близких. Как они жили, как умирали… их души – моя душа.

Кирька глядит на меня, и я никак не могу понять смысла его взгляда. Только тяжело описуемое напряжение, непокой. Мне мерещится даже мольба. А Илья с благодушной миной гладит его по плечу, откидывает косы, улыбается…

– То есть, тебе нравится на станции, да? – говорю я. – Тебя захватила работа? Ты благодарен Илье?

Кирри бросает на Илью быстрый взгляд и опускает глаза.

– А как ты думаешь, дружище, – говорю я, – что будет потом?

– А что будет? – отвечает за него Илья. – Идти ему некуда, да и вряд ли он захочет – обратно, в своё племя. Он у нас чистенький, привык к интересной работе, к хорошей жизни, сладкое любит, как маленькая девочка – что ему, возвращаться козам хвосты крутить? Я его учу; может, в университет поступит года через три-четыре. На ксеноантрополога, на биолога…

Кирька обхватывает себя руками. Оэ…

Илья, конечно, невероятно осведомлён по части биологии нги, но по части их психики…

– Кирри, – говорю я, – хочешь Землю посмотреть?

Он улыбается, но несмело, с ощутимой изнанкой.

– Конечно. Мне бы так хотелось увидеть сказочный город, – говорит он тихо и грустно. – Я хотел увидеть Чангран… только не получилось. Из-за прыгуна. Теперь я хотел бы увидеть город Ильи. Город Новгород. За небом.

Его глаза влажны. Илья треплет его по голове.

– Ещё увидишь, зайка. Закончим работу – я тебе всё покажу.

– Ты сильно рисковал, когда вышел взглянуть на лянчинцев, – говорю я. – Война грядёт. Ты ведь понимаешь, что тебя не убили по чистой случайности?

– Это правда, – сказал Илья. – Я же тебя просил…

Кирри опускает ресницы.

– Не ругай его, – говорю я Илье. – Ты вышел посмотреть на воинов, Кирри, да? На «людей земных», не таких, как мы, обычных? Ты скучаешь?

Слеза соскальзывает из уголка глаза. Кирри стирает её кончиками пальцев, отвернувшись от Ильи. Молчит.

– Боишься, что Илья сочтёт тебя неблагодарным? – продолжаю я. – Любишь его, интересуешься его работой – но тоскуешь?

Кирри поднимает взгляд. Слёзы текут уже откровенно.

– Я неблагодарный, – говорит он хрипло. – Я люблю Илью, да, но я так тоскую по людям… Я никогда не стану взрослым.

– Это почему? – искренне удивляется Илья. Поворачивает голову Кирри к себе. – Ты во Времени, тебе уже почти восемнадцать. Ты уже, можно сказать, взрослый. Ты чего ревёшь, не надо плакать, зайка…

– Нет, – медленно говорит Кирри. – Я, как ты сказал, «дитя». И всегда буду «дитя». Я всегда буду исполнять приказы взрослых. Настоящих. Ты не такой, как взрослые люди земные, ты почти божество… с тобой легче, потому что ты – не человек. Я всегда буду выполнять твои приказы… Но иногда мне хочется умереть.

Илья ошарашен.

– Прости, старина, – говорю я. – Кирьку я у тебя забираю. А ты – связывайся с орбитой, здесь пора сворачивать работу и консервировать оборудование. Рассекреченный объект.

– Слушай, Николай, – говорит Илья, – ты себя ведёшь, как средневековый тиран! Профессиональная деформация личности?

– Кирри, – говорю я, – пойдёшь со мной? С воинами? Обратно к людям?

Ух, какое лицо! Неземное сияние надежды!

– Илья не захочет… Да, я пойду.

– Тебе ведь придётся всё забыть, – говорю я жёстко. – Обратно, в свой век, дикий и непростой. Ни чистоты, ни сладостей, ни лекарств от всего на свете…

Кирри качает головой.

– Я много понимаю, – говорит он. – Есть вещи, которые не надо забывать. Я могу лечить людей… и я хочу рассказать о старых костях. Как легенду – ведь так можно? Но если ты запретишь – я промолчу. Просто – вернусь домой. Там – мой дом.

Илья смотрит на Кирри отчаянными глазами. Плохо дело.

– Собирай вещи, – говорю я Кирри. – И сними эту футболку, она мне не нравится. Я потом проверю, что ты взял.

Кирри вспыхивает изнутри, кивает, убегает. И я спрашиваю:

– А что общего между QH-хромосомами нги и XX-хромосомами земной женщины, а, господин палеонтолог?

– До третьего месяца… – начинает Илья и перебивает сам себя. – Ну какого, скажи, какого ляда ты его сманил?! Он – талант же! Что ему делать в этих ваших тёмных веках?! Знаешь, ни одна женщина бы не отказалась от нашей жизни – чисто, спокойно, благополучно, всё для неё и всё для ребёнка, если будет ребёнок… Я бы забрал её…

– Илья, – говорю я тихо, – ты понимаешь, что шансов нет?

– Земля же, – говорит Илья беспомощно. – Гормональная терапия… генетическое программирование… даже искусственное оплодотворение… она была бы счастлива… Я бы всё сделал, чтобы она…

– Нет, – говорю я.

– Я же видел его анализы на уровень гормонов! Он ниже уровня местного альфы, намного! Всё равно Кирька будет женщиной! Да он, в сущности, и так… почти… ты видел…

– Нет, – говорю я. – Он хотел, чтобы его убили люди его народа. Чтобы не мучиться с нами. Конкретно – с тобой. Он до сих пор не сбежал только потому, что он тебе обязан.

– Кирька меня любит, я уверен, – говорит Илья упавшим голосом.

– Да, – говорю я. – Как того, кому обязан жизнью. Хочешь, чтобы возненавидел, как насильника?

Илья зажмуривается и трёт виски.

– Лучше помоги мне собрать хорошую аптечку, – говорю я. – Она мне очень пригодится. Нельзя так смотреть на ксеноморфов, Илья, прости.

Он садится. Смотрит в пол.

– Собирай сам. Не могу. Что ж ты сделал, этнограф… будь ты неладен…

И тут в комнату влетает Кирри. Быстренько собрался. Вместо пластиковых заколок – ленточки, вместо КомКоновской футболки – простая чёрная. На шее – шнурок, на котором висит просверленный окаменевший панцирь доисторического жука. Кирри босой. Из вещей у него при себе – только обсидиановый нож.

И говорит:

– Прости меня, Илья. Я собрался, Николай. Можно идти.

* * *

Не то, чтобы Ри-Ё не поверил Учителю. Он поверил, просто не умел верить слепо.

Учитель мог ошибаться. Ему могли солгать. Тот, ведьмак под горами, мог оказаться чернокнижником или ещё какой-нибудь злобной мерзостью – Учитель редко принимал во внимание саму возможность зла.

И Ри-Ё не мог спать.

Анну, которого после драки в Хундуне хотелось называть Уважаемым Господином Анну, тоже не мог спать. Сидел у крохотного костерка, даже не отмахивался от ночной мошкары, смотрел в еле живой огонёк. Думал о Господине Ча, тут и спрашивать не надо. Наверное, ещё о будущем походе, о том, как там всё сложится, в южной столице Чангране – но уж точно о Господине Ча тоже.

Возможно, без Господина Ар-Неля Уважаемому Господину Анну будет гораздо тяжелее победить.

Ри-Ё не заметил, когда Господин Ча пропал и что с ним случилось. Он и синих стражей не видел – не обратил внимания. Глазел на всякую ерунду – он не наблюдателен, вот что. Для настоящего солдата это нехорошо. Таким цепким и оказывающимся в нужном месте в любой нужный момент, как Кору, Ри-Ё, похоже, никогда не стать.

И, вдобавок, пока не получалось стряхнуть с себя смерть смазливого лянчинца, меч, вошедший ему между рёбер, тускнеющие глаза его, в которых, кроме боли, уже ничего не было – ни глупости, ни злости, ни похоти, ни мерзкого любопытства… Тяжело убивать людей, даже последних мерзавцев. Хорошо, что тут же вспоминалась и маленькая женщина у Учителя на руках – золотисто-смуглая, как все южанки, с громадными глазищами агатового цвета. Никогда не была она солдатом. Вот Лотхи-Гро и Нодди – военнопленные, сразу видно, а та крохотная женщина, совсем молоденькая, точно солдатом не была. Какие-то гады забрали из разрушенного города ребёнка, только-только вступившего во Время – видно же. Если так – то поделом сволочам.

Жаль, что Ри-Ё никогда не увидит малыша, который у неё родится. Было бы здорово подарить ей крохотный ножик на красной ниточке, для защиты ребёнка от зла – но ещё неизвестно, что будет завтра, и можно ли загадывать на такие дальние времена…

А Лотхи-Гро очень Ри-Ё понравилась. Она была сильная и весёлая, не красавица – но хотелось улыбаться в ответ на её улыбки, даже сейчас, когда лицо её разбито и старые раны мешают ей двигаться быстро. Ри-Ё мазал её раненое колено бальзамом Учителя Ника, тем самым, которым Учитель ему самому лечил раны – и ей тоже явно помогло: на верблюда Лотхи-Гро взлетела, как ласточка.

С этими женщинами Ри-Ё оказалось очень легко общаться: они были, как и он сам, чужие в Лянчине, но не стеснялись говорить на лянчинском языке с ужасными ошибками – Ри-Ё как-то исподволь начал им подражать. Нодди говорила: «Зной – он день, ночь – зной нет!» – и Ри-Ё понимал, даже рисковал ответить: «День – много-много… долго. Ночь – будет? Я думать – нет!» – вызывая бурное веселье и лянчинцев, и самой Нодди. Куда-то пропал замок, который закрывал Ри-Ё от попыток заговорить с южанами – это было очень здорово.

Если бы только не случилась беда с Господином Ча… Если бы только Ри-Ё был наблюдательнее и догадался бы обратить внимание на этих синих, кто бы они ни были… Кто знает, чем они отличались от прочих лянчинцев? Синей одеждой? Так её носят многие жрецы их Творца – поди догадайся, кто просто жрец, а кто – убийца из людей этого Синего Дракона! Не назовут доброго человека Синим Драконом.

Дракона Ри-Ё показала Нодди. Ну и жуткая же тварь: длиной с человека, вся покрыта сизой корой, как окаменелое дерево, пасть с клыками в два ряда, когтистые лапы враскоряку – проследила за отрядом угрюмым стеклянным взглядом и скрылась за песчаной дюной. Что за личность можно сравнить с такой зверюгой – сразу понятно. Ри-Ё жалел Господина Ча – и сочувствовал Господину Анну.

И было заметно, как аристократы устали. Как Господин Л-Та облизывает губы и смотрит на флягу, как Принц Элсу тяжело дышит и то и дело проводит рукой по лбу, то ли пот смахивая, то ли головную боль… Принца Эткуру смешила Ви-Э – и он был доволен собой после драки на базаре в Хундуне, но Ри-Ё всё равно казалось, что Принц Эткуру устал и встревожен. А самому Ри-Ё не нравилась пустыня – от холода укутаешься в плащ, а от такого пекла – куда денешься? – и хотелось уже в бой после бесконечного пути.

Чтобы всё решилось раз навсегда. Посольство – так посольство, война – так война.

А тут ещё это явление ночью. Пустынная нечистая сила.

Ри-Ё слышал, как люди Господина Анну сообщили ему, что Учитель и дикарь подошли к скале и вошли внутрь камня. Не удивился особенно: пусть южане удивляются, а мы знаем – Учитель многое может, это – горская наука, возможно даже – слегка магия. Но взволновался: мало ли, какая гадость живёт тут у них под горами.

Спустя некоторое время Господин Анну заметил, что Ри-Ё не спит. Позвал его к себе и принялся расспрашивать. Господин Анну прилично говорил на языке Кши-На, и Ри-Ё не видел смысла врать или что-то скрывать: в конце концов, ничего тайного, бесчестного или непорядочного его Учитель никогда не делал. Рассказывать пришлось довольно долго – и к концу рассказа Господин Анну, как будто, слегка успокоился. Ри-Ё это обрадовало.

В обществе Господина Анну Ри-Ё чувствовал себя увереннее. Не стеклодувом, ремесленником, сунувшимся, куда его не звали, а солдатом – рядом с опытным командиром. И рассказывая Господину Анну об Учителе, Ри-Ё непонятным образом окончательно успокоился – будто сам себя убедил, что Учитель, проникший в суть множества тайн Природы, просто так сгинуть не может. Он даже задремал, сам этого не заметив – и проснулся от громких звуков и неожиданной прохлады уже ранним утром, когда над пустыней вставала хрустальная, белёсая и розовая заря.

Солдаты Господина Анну седлали верблюдов, наскоро запивали водой из родника здешний хлеб – странный хлеб, тягучий какой-то, но довольно вкусный – и вообще, собирались в дорогу. А Учитель, как ни в чём не бывало, капал в медный котелок цветные жидкости из крохотных стеклянных сосудов – настои горных трав, конечно – потом долил туда родниковой воды и протянул Принцу Элсу.

Кору и никуды… в смысле, телохранитель Принца Элсу, который не мужчина, переглянулись.

– Не бойтесь, – сказал Принц Элсу и улыбнулся. – От трав Ника мне всегда становилось легче. Честное слово, Кору, это не отрава.

И тем не менее, Кору взяла котелок и отпила незаметный глоток.

– Жива? – спросил Учитель, и рассмеялись все, кто оказался рядом, но Кору ни капли не сконфузилась, просто передала котелок своему Принцу.

А Учитель повернулся к Ри-Ё и сказал:

– Не хотел тебя будить до последней минуты. Знаю, что ты не спал полночи, верный страж. Видишь: всё в порядке.

Но оно было не очень в порядке. Темнокожий дикарь со своими косичками, бесстыжая пустынная нечистая сила которая незаметно прокрадывается мимо караулов и ходит среди ночи по ногам добрым людям, мазал бальзамом Ника колено улыбающейся Лотхи-Гро.

При свете он выглядел менее нечистой силой, чем ночью – но всё равно, если бы Ри-Ё, как лянчинцы, верил в пустынных демонов, сходу решил бы: вот, оно самое и есть. Нодди – настоящая дикарка, а этот – поддельный.

Про нори-оки Ри-Ё уже слышал от лянчинцев. Дикари, кочевники, живут в кибитках на колёсах, пасут коз, питаются какими-тоубогими травами да козлятиной – грязь и варварство, конечно. Даже Нодди считает, что Лянчин – сплошной свет разума по сравнению с дикой жизнью в пустыне. А этот – он не на дикаря, а на аристократа был похож, красивым лицом, чистым и нежным, хоть и тёмным, и умными глазами, и гривой безупречно чистых волос, заплетённых в множество косичек, и осанкой как у князя…

Но у дикарей никаких аристократов нет.

Видимо, и вправду его учил отшельник святой жизни. Может быть, даже родич Учителя.

Ри-Ё ощутил нечто вроде ревности. Ну и оставался бы здесь, в горах, в скиту, или как это называется – а не лез бы в дела, к которым не имеет отношения.

– Это – Кирри, – сказал Учитель. – Сведущ в лечении ран, так что пригодится нам. Кирри, – сказал он по-лянчински, – это – Ри-Ё, мой друг. Он с севера, из страны, называемой Кши-На.

Кирри встал, вытирая с рук остатки бальзама и взглянул на Ри-Ё – восхищённо, никак не меньше.

– Ты расскажешь мне про северные города? – спросил с надеждой.

– Плохо говорить лянчинский, – отрезал Ри-Ё нарочито грубо, чтобы этот тип, сохрани Небо, не заподозрил его в смущении.

– Я быстро научусь вашему языку, – сказал Кирри, и не подумав обижаться. – Я быстро всему учусь. И ещё – я тебя понимаю.

– Ри-Ё, поговори с Кирри, пожалуйста, – сказал Учитель. – У него было не так уж много собеседников за последние годы.

Тут Уважаемый Господин Анну возмутился, что все сидят, как пришитые, вместо того, чтобы отправляться в путь, и верблюды поднялись с песка, а отряд за несколько минут выстроился в походный порядок – и верблюды Ри-Ё и Кирри оказались в этом строю достаточно близко, чтобы можно было разговаривать.

День ещё только начинался, и пустыня не успела раскалиться добела – Ри-Ё решил поговорить, раз об этом просил Учитель. И отвлёкся от разговора лишь, когда с удивлением заметил, что тени уже уползли под животы верблюдов.

Кирри – дикарь, аристократ, воспитанник знахаря – оказался куда более странным парнем, чем Ри-Ё подумал вначале. И интересным.

Начать с того, что невозможный лянчинский язык вдруг превратился в общее развлечение, в словесный спарринг, похожий на игру в шарады:

– Этот печной пусть…

– От «печь»? Испечь? Печёный хлеб? Север спёкся?

– Да. Пекло. Но я другое… Под ноги верблюд – как? Вот – то?

– Песок. Пусть?

– Путь. Да?

В этой детской игре Ри-Ё вдруг увидел столько родного – с поправкой на звук чужого языка – что вся досада на Кирри испарилась сама собой, и звать его нечистой силой перехотелось. И – всё-таки не был Кирри дикарём. Не бывает таких дикарей. И экзотическая красота, и небрежная изысканность манер, и речь – с изящным подтекстом даже в игре с еле понимающим язык, и недикарская сдержанность, и разум, отточенный в месте, очевидно, сильно отличающемся от козьего пастбища – всё это неизбежно вело в аристократию, в тот статус, который был высоковат даже для самого Ри-Ё.

– Ты умеешь писать? – спросил Ри-Ё, уточняя собственные ощущения.

– Что? Умею… что?

Верблюды шли размеренным неторопливым шагом – проверить показалось так просто… Ри-Ё протянул руку – и Кирри готовно подал ладонь, тёмную, но узкую и без мозолей, с ровными чистыми ногтями. Ну да, подумал Ри-Ё, дикаря издалека видно – и начертил на внутренней стороне его ладони знак «кей».

Руку ожидаемо отдёрнули с нервным смешком:

– Писать. Пишут на…

– На…

– На бумаге. И ещё на… – Кирри снова рассмеялся с беспомощным жестом. – Я не смогу это объяснить на лянчинском. И на нори-оки не могу. Только словами чужих.

– Чужих?

– Как Ник. Как Илья. Как другие, – странная улыбка. – Полубоги. Почти люди.

– Почти?

– Поговорим потом. Когда будешь хорошо понимать. Ты ведь будешь?

– Я буду, – «Я буду, – подумал Ри-Ё. – Вывернусь, но сделаю всё возможное, чтобы в беседе не было нелепых пауз. И выясню – что ты такое, что такое тот, отшельник в горах среди пустыни, и как ты представляешь себе, что за явление мой Учитель». – Давай дальше. Пишут…

– Слова? Словами? Послание? Письмо? Или…

– Что?

– Книги. В книгу. То, что видят. Сказку. Легенду…

Ты умеешь писать, думал Ри-Ё. Ты умеешь читать. Ты умеешь исцелять раны. Возможно, ты умеешь ещё что-нибудь, выше доступного простым смертным уровня. Что ты делаешь? Сочиняешь стихи? Разговариваешь с камнями? Предсказываешь будущее? Угадываешь прошлое? Чему тебя научили родичи моего Учителя?

– Ты воевал? – вдруг вырвалось у Ри-Ё.

Кирри чуть помедлил с ответом.

– Нет. Не успел. Я даже не дрался. Это плохо?

Ри-Ё отрицательно мотнул головой, думая, что кое в чём у него, пожалуй, есть преимущества: он дрался, он дрался по-настоящему, он – подтвердил сам себя. И ощутив-таки себя на высоте положения, Ри-Ё весь день был страшно занят. Он почти не замечал убийственной жары, забыл о воде, забыл о войне, забыл о союзниках – он учил лянчинский язык, он разговаривал с самым загадочным парнем из всех, кого ему приходилось видеть. И ещё: Ри-Ё был уверен, что нравится Кирри.

Вот этой живой статуэтке из тёмного матового стекла. Аристократу песков, владеющему тайным знанием. Нравится. Вполне достаточно, чтобы о многом забыть.

А Учитель только улыбался, когда Ри-Ё смотрел на него. И время неслось галопом, быстрее, чем неторопливые флегматичные верблюды. Местность вокруг потихоньку менялась: горный хребет уползал на северо-запад, пески плавно перешли в каменистую растрескавшуюся почву, почти такую же безжизненную, как пески – но на этой полумёртвой земле всё-таки кое-где виднелись деревья – с толстым прямым стволом и широченной, как зонтик, прозрачной кроной из бесчисленных тонюсеньких веточек, дающей прозрачную тень. Ри-Ё надеялся на спокойный вечер, когда отряд остановится на ночлег, когда можно будет отдохнуть от несносной дневной духоты, от верблюда, от пыли, забивающейся, куда только возможно – и под каким-нибудь предлогом приложить ладонь к ладони Кирри – вроде бы, ничего не собиралось происходить.

Но произошло.

Здесь, на плоской, как доска, равнине, видно было, сколько хватало глаз. И отряд, поднимающий пыльное облако и направляющийся как раз навстречу, Уважаемый Господин Анну и его люди заметили очень и очень издалека. Наверное, как и те, другие – не путники какие-нибудь, не странствующие торговцы с товаром, а целая армия, не иначе: приближающиеся всадники выглядели как тёмная волна, катящаяся по пустыне.

– Сейчас будет бой? – спросил Кирри, и Ри-Ё честно ответил:

– Не знаю.

Господин Анну остановил отряд. Принцы подъехали к нему ближе, и Принц Эткуру надменно сказал, что не пристало Львятам Льва опасаться в Лянчине кого бы то ни было, но Принц Элсу возразил, насколько Ри-Ё смог разобрать:

– Мне надо опасаться Льва Львов. Волки движутся со стороны Данхорета – кто знает, какой они получили приказ.

– Их больше, – сказала Кору. – Намного больше.

– Это мои люди, – сказал Господин Анну глухо. – Больше некому. Нам надлежит встретиться, к чему бы эта встреча ни привела.

Принц Эткуру вздёрнул подбородок, и в глазах у него загорелся злой огонёк, а Принц Элсу переглянулся с Кору, и было видно, что им хочется обняться, потому что они не знают, удастся ли им ещё когда-нибудь коснуться друг друга – только обстановка смущает. А Господин Л-Та и Дин-Ли просто смотрели вперёд, щурились от солнца и, видимо, ждали, к чему придут Принцы. Ждали спокойно – по крайней мере, так выглядели.

И Господин Анну махнул рукой, приказывая всем двинуться вперёд.

Вот тут-то те, другие, и подняли штандарты – свои, лянчинские штандарты, синие, с белой звездой и ещё какими-то знаками. А двое людей Господина Анну, которые сопровождали его ещё из Тай-Е, радостно завопили:

– Львёнок, командир, это же наш штандарт!

И Принц Элсу сказал:

– Что-то мне подсказывает, что они подняли бы знамя Прайда, если бы считали нас предателями.

А Господин Анну улыбнулся впервые с Хундуна и сказал:

– Это мой Хенту, вот что это. И просто удивительно, как мы вышли друг к другу, так точно и верно.

Тем временем тот, другой отряд приближался – и Ри-Ё увидел, кто у них в авангарде. Там и вправду был телохранитель Господина Анну, по имени Хенту, там были незнакомцы с суровыми лицами южных воинов – и ещё там были женщины. Впереди, вместе с Хенту и его боевыми друзьями, Ри-Ё увидел трёх лянчинских женщин в мужской одежде – «сестёр», «волчиц» – а среди них была женщина из Кши-На.

Вот что было самое удивительное.

Она ехала на боевом верблюде рядом с Хенту, светлокожая и светловолосая, в белой шёлковой рубахе и корсаже поверх неё, с платком, повязанным на бёдрах, как у женщин-солдат, как боевая подруга лянчинцев или символ их новой веры – и Дин-Ли за плечом у Ри-Ё радостно сказал:

– Госпожа А-Рин, вы видите, Вассал Ник?! Она обещала – и она здесь!

А Учитель молчал и смотрел во все глаза, будто Госпожа А-Рин упала в пустыню прямо с выгоревшего южного неба.

Запись №147-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, пустыня и торговый тракт на Чангран

Результаты допроса, который устраивает мне Анну, вряд ли могут его утешить. Я обещаю только медицинскую помощь его людям. Единственное, на что осторожно намекаю – вроде бы, мой товарищ-знахарь не видал Ар-Неля в мире мёртвых. Укрепляю его надежду – нужна ему надежда.

Похоже, Анну мне и за это благодарен. За надежду в чистом виде. Милый-дорогой Ча – важный компонент его планов. Интересно, в какой степени Анну вообще решился на бунт из-за Ар-Неля? Искренне надеюсь на здравый смысл упомянутого Синего Дракона – может быть, он не станет сразу убивать заложника?

Всё, впрочем, выяснится позже, а пока замечательно идёт!

Я слушаю разговоры бойцов и наблюдаю зарождение новой идеологии Прайда. Мне было уже совершенно очевидно, что в случае нашей победы новый Прайд будет состоять из трёх Львят, приближённых волков и, скорее всего, совершенно аномальной, по старым меркам, группы Львиц – не «ночного совета», не бахчисарайского гарема, а вполне себе полноценных бойцов с прямым правом голоса, в нарушение всех старых клановых традиций. Я наблюдаю Львицу Кору – ни много, ни мало. И очень возможно – Львицу И-Вэ. Они уже давно не рабыни – если они и их мужчины останутся в живых.

Новые женщины Лянчина. Сними чадру, открой лицо, для всех прекрасной будь.

Забавно, что себя сейчас я воспринимаю только как транслятор сигнала, как передвижную антенну и, отчасти, как переносную аптечку для бойцов. Меня увлекло всеобщее настроение – когда обрыдли эти долгие концы, походы, переходы и неизвестность. Кажется, подсознательно я тоже рвусь в бой – хотя, конечно, в их бою я не имею ни малейшего права участвовать.

Но аптечка при мне лучшая, чем я мог бы рассчитывать – плюс маленький, но мощный диагност, настроенный на ДНК нги. И я чувствую себя во всеоружии: неси мне щит и шлем, достань мою кольчугу, да не забудь копьё и меч булатный мой – я еду на войну, как рыцарь молодой.

Мне интересно, как всё это действо воспринимает Кирри – но поговорить с Кирри, хоть по-лянчински, хоть по-русски, я всегда успею, если останусь жив. Подозреваю, что он-то будет вполне откровенен – с учётом обычных местных шпилек, конечно. Кирри – настоящая нги-унг-лянская душа: общаясь с ним, надлежит всё время быть начеку, чтобы не принять тонкую издёвку за чистую монету.

Подозреваю, что это земная школа. Нори-оки – проще, это лично Кирри иногда хотелось сказать что-нибудь не слишком тактичное, но не позволяла благодарность. И он, как истый нги, совместил довольно злые шуточки с самым, что ни на есть, комплиментарным тоном.

«Высокий IQ», – сказал Илья. Ну да. Похоже. Способ отвести душу при моральной невозможности хорошенько нахамить. Большинство землян, во всяком случае, земных мужчин, решили бы эту дилемму проще… У нги другой психический манёвр.

Возможно, действительно, ближе к женскому.

Между тем, песчаная пустыня сменяется пустыней каменистой – началом вельда. Здесь растут зонтик-деревья, любопытные растения, корни которых достигают в поисках подземных вод и десяти, и двадцати метров длины. Здесь попадаются клубки перекати-поля, здорово похожие на земной аналог, только сейчас они ещё не катаются по высохшему грунту – не сезон для семян. Верёвочник оплетает глубокие трещины в земле. Место жительства скорпионов, мурашей-землекопов и ящеров-муравьедов, уморительных созданий, похожих на бурый самоходный огнетушитель. Километрах в двадцати-тридцати начинается мир жёстких трав, нгиунглянских антилоп и степных буйволов – родина нори-оки. Но до сердца вельда мы не добираемся.

У караванного тракта, который делает развилку – на Данхорет и на Чангран – нас встречает отряд, ведомый Хенту, одним из младших командиров Анну и его доверенным лицом. Я рассеянно слушаю доклад Хенту о том, как после прибытия в лагерь Третьего Львёнка случился мятеж среди данхоретских офицеров, как кого-то убили, подозревая в измене, как офицеры решили, что присяга Прайду исключает верность тому, кто честь Прайда предаёт… я слушаю о казнях, убийствах, расколе, чьём-то дезертирстве, о Третьём Львёнке, которого надо было вздёрнуть на воротах, о пленных, об истине – мне не сосредоточиться. Я просто транслирую информацию – и смотрю на женщин.

Женщин с данхоретскими вояками никак не должно быть. Это – чистый нонсенс. А северных женщин – не должно быть вдвойне.

Южанки – бывшие военнопленные, я догадался. Очень непростые, кстати, южанки. Старый соратник Анну, его бывший офицер и пропавшая без вести после жестокого боя родная сестра офицера данхоретцев, волка Винору – проверенные люди, те, которым только страх перед смертельным унижением и потерей лица мог помешать бежать из любого плена и вернуться к боевым друзьям. А северянка – Госпожа А-Рин. Говорящая-с-Птицами. Которая рассказала выкупленным пленным о новой истине, которая нашла отряд и которая, как говорили, ясновидящая.

И её цель – спасти великий город. Чангран или Тай-Е – всё равно. А при нынешнем положении вещей – безумном – скорее, Чангран. В южной армии – идеологический раскол. Это всё, что я пока сумел понять.

А чего я пока понять не могу – где я видел Уважаемую Госпожу. А я её точно видел. Но не при дворе в Тай-Е.

Ей страшно рад Дин-Ли. Госпожа А-Рин радуется встрече не меньше. Я уже видел такое – только железная северная самодисциплина заставила её удержаться, не кинуться Дин-Ли в объятия. Она лишь церемонно касается его плеча кончиками пальцев – госпожа благоволит вассалу – но её глаза блестят влажно, а губы заметно дрожат.

– Счастлива видеть вас в добром здравии, мой дорогой друг, – говорит она.

– Уважаемая Госпожа, – улыбается Дин-Ли, – я счастлив не меньше. Это вы всегда оказываетесь в самом невероятном месте, проходите по шёлковой нити, не покачнувшись – а я просто солдат, выполняющий пустяшное задание. Я был абсолютно уверен, что мы с вами ещё увидимся и выпьем жасминового настоя. Я даже хотел поймать пустынного тушканчика вам в подарок – но эти зверьки спят по ночам, а днём прыгают слишком шустро…

Госпожа А-Рин слушает его, обхватив правой рукой локоть левой, как бойцы в задумчивости. Я смотрю на неё – и никак не могу вспомнить, где встречался с Госпожой из кшинасского спецназа – или контрразведки? Её лицо, обветренное, открытое, с большими серыми глазами, коротким светлым рубчиком на скуле и чуть вздёрнутым носом, не породистое и не прекрасное, но милое, её локоны цвета ржаной соломы, не украшенные бусинами, и короткая толстая коса, её плотная фигура честной плебейки – всё это парадоксальным образом мне знакомо. Ещё больше знаком голос – чистый столичный выговор, особый, чуточку утрированный выговор, будто попав в штаб особистов, деревенская девочка – или она была ещё мальчиком? – старательно перенимала у старших по званию манеру говорить, изживая собственную безыскусность…

Она очень интересная особа, Госпожа А-Рин. И она, очевидно, чувствует мой взгляд.

– Вы хотели что-то сказать, Вассал Ник? – весело спрашивает она, повернувшись ко мне. – Я уполномочена передать вам слова доброй дружбы от Государыни и уверение в искреннем уважении от Государя.

Я открываю рот, чтобы поздороваться и тоже выразить уверения в совершеннейшем почтении и преданности – и не могу произнести ни единого звука. Я, наконец, её узнал.

– Простите, – еле выговариваю я, с адским трудом взяв себя в руки. – Я не ожидал… вас здесь увидеть… Уважаемая Госпожа… А-Рин.

– Да что с тобой, Ник? – спрашивает Юу, подходя ближе. – Не то, чтобы я ждал от тебя светских манер, но обычно ты не выглядишь, как мужлан, увидевший даму на Государевой службе впервые в жизни.

И она… Госпожа, так сказать, А-Рин, Говорящая, чтоб ей пусто было, с Птицами, одаривает Юу нежной улыбкой.

– Государыня не забывает вас, дражайший Господин Л-Та. Огорчаясь невозможностью видеть вас, она пользуется любым случаем, чтобы пожелать вам всех благ. Прощаясь со мной, Государыня выразила надежду вскоре услышать о вас – а если Небеса пожелают, то и увидеть. Её сердце полно нежной родственной любви к вам, она о вас вспоминает. А нельзя ли передать её слова Вассалу Ча?

Юу выслушивает эту тираду с миной самодовольной и печальной одновременно.

– Прошу прощения, Уважаемая Госпожа. Мой друг, Господин Вассал Ча, то ли похищен, то ли убит. Мне жаль.

Лицо А-Рин омрачается.

– О да, – говорит она. – Государь и Государыня будут огорчены. Они полагали, что Вассал Ча – проверенный дипломат, и его слово будет немало стоить в создании мира между нашими державами…

– Войны с севером не будет, – режет Анну, подходя. – Это бессмысленно. Бессмысленная война. Она ничего не принесёт, ни славы, ни земель. Мы потеряем наших братьев зря.

– Бессмысленно пытаться воевать на севере, когда Лев готов грызть собственные лапы, – говорит Элсу горько.

– Мы отправляемся в Чангран, – говорит Анну. – Вызываем Льва Львов на разговор – а если не удастся говорить… Тогда будем драться с Львом Львов, стравливающим между собой собственных Львят и бросающим своих солдат на произвол судьбы. Если север не нападёт.

– Север не нападёт, – говорит А-Рин, передавая Анну свиток. – Слово Государя и его печать. Для Кши-На это тоже бессмысленная война. Государь опасается, что Лев с Барсом растерзают друг другу горло – и шакалы из соседних стран, маленьких и слабых, сожрут их плоть. Этого нельзя допустить.

Анну читает письмо про себя, шевеля губами – и Львята Льва смотрят на него, не как на подданного, а как на командира. Нет смысла бороться за власть, когда ясно, за кем идут войска.

– Мы выступаем, – приказывает Анну своим офицерам. – Северяне подтвердили старые клятвы.

Бойцы поднимают верблюдов, а я не удерживаюсь.

– Уважаемая Госпожа, – говорю я А-Рин, – мне совершенно необходимо сказать вам несколько слов наедине. Полномочия, полученные от Государя лично, позволяют мне требовать этого разговора… цель которого – уточнение некоторых известных нам обоим обстоятельств.

Она отвечает королевским кивком.

– Как только я найду время и возможность, Уважаемый Вассал Ник.

Ох, как я жду этого «времени и возможности»! Как старшеклассник – свидания. И внутри у меня всё кипит, я еле отвечаю на вопросы моих удивлённых друзей. Я не могу сосредоточиться, я использую глаза, как видеокамеру, я транслирую путь по Чангранскому тракту на спутник – и еле унимаю сердце.

Я отмечаю взгляды проезжающих по тракту купцов-плебеев на наших Львят. Я слушаю Анну, Элсу и Эткуру, я слушаю Хенту и его людей, но мои мысли – в совершенно другом русле, и с этим ничего нельзя поделать. Я не анализирую, а просто передаю. Я непростительно рассеян – но в этом виновата…

Мы останавливаемся на последний привал в дне пути от Чанграна, на караванной стоянке с колодцем. Наши верблюды-трудяги, наконец-то напиваются вдоволь. Нас окружает вельд, трава, растущая на полумёртвой почве жестка, как наждак – но верблюды ухитряются её ощипывать. Мне больше всего на свете хочется выкупаться – но до благ цивилизации далеко, как до звёзд.

И я жду разговора. Нет ничего ужаснее, чем отложенный разговор, ждать – хуже, чем догонять, оэ!

А Госпожа наша А-Рин изволит уделить мне время не раньше, чем все, наконец, угомонились и устроились на ночлег. Я понимаю, что она права – но злюсь на задержку. Мне стоит большого труда не наговорить грубостей сходу – молчу исключительно потому, что жажду увидеть, как эта особа будет оправдываться.

А она подходит, поправляет церемониальную прядь у виска, поднимает на меня глаза и говорит:

– Сердишься, Коля? – не на кши-на, а… как полагается.

Я только инстинктивно оглядываюсь, убеждаясь, что никто не слушает. А она говорит:

– Не волнуйся. Я – дикарка, с гор Хен-Ер. Так что – язык знаю. Правда, не очень афиширую происхождение с тех пор, как Господин Эр-Ми назначил меня Советницей Сражающихся-в-Тени, но ведь от судьбы не уйдёшь, правда?

– Марина, – говорю я по-русски, – какого чёрта ты тут делаешь? Вот просто – какого дьявола?

– Ты удивишься, – улыбается Марина. – Работаю.

– Давно?

– Дольше тебя. Четвёртый год. Прибыла на одних крыльях с первым резидентом Этнографического Общества. Он – его звали Олег Гнатюк – через месяц был отстранён от программы из-за тяжело поддающихся контролю агрессивных импульсов, а я осталась. С тех пор была негласным резидентом КомКона.

Я тру подбородок. Ну да. Всё правильно. И где были мои глаза?

– Хорошо, – я пытаюсь улыбнуться. – Всё это хорошо и даже прекрасно. Я восхищён твоим профессионализмом. Но к чему был этот цирковой номер дивной зимней ночью в дворцовом парке? «Цыганочка» с выходом – блондинка из старого глупого анекдота? Никак по-другому нельзя было сказать… что вы там хотели сказать!

Марина качает головой.

– По-другому ты бы не поверил.

– Так решил твой болван-куратор? Рашпиль, да?

Марина смеётся.

– Это ты дядю Ваню так приласкал? Добрый же ты человек… Коль, прости, ведь ты даже сейчас злишься и отказываешься верить, что никто из нас не желает зла – ни тебе, ни Нги-Унг-Лян. Я права?

– Почему я должен верить? Ты скажи, почему я должен верить – если вы как конкистадоры… нет, как фанатики во время Крестовых походов? Кирзовыми сапогами… Я понятия не имею чему вас учат и как учат – но у меня достаточно здравого смысла, чтобы определить, к чему это приводит. Насильники и убийцы, – сорвалось у меня с языка само собой, и я тут же пожалел о сказанном. – Я имел в виду вашу неразборчивость в средствах, – поправился я, снизив тон.

– Всё правильно, – говорит Марина печально. – Поэтому твоё руководство и не хотело допускать тебя до работы. Дядя Ваня приложил много сил, чтобы уговорить Резникова. Этнографы считали, что твоя эмоциональная травма может всерьёз помешать работе в таком непростом мире, как Нги, а наши – что работа успокоит тебя, а твой настрой, скорее, поможет ничем не повредить.

Я демонически хохочу.

– О! Моя эмоциональная травма! Рашпиль уговаривал Резникова! Барышня, вы меня уничтожили! Антон Семеныч считает меня одним из лучших резидентов Общества, а ты пытаешься…

– Коля, – тихо говорит Марина, – послушай, пожалуйста. Если можешь.

Я ловлю себя на желании обхватить себя руками, как абориген, не желающий ничего слышать. Усилием воли сую пальцы за ремень.

– Ладно. Готов внимать любому бреду.

– Я читала твоё личное дело, – говорит Марина виновато. – На всякий случай. Дядя Ваня не исключал возможности нашей совместной работы, поэтому… в общем, я знаю. Знаю, что твой отец погиб в результате непрофессиональных действий его напарника-комконовца. Знаю, что ты фанатически любишь этнографию, что ты продолжаешь династию, и что тебя ещё в университете пытались убедить поменять специализацию – но ты упёрся… из-за отца. И потом – тебе претили любые намёки на использование контактов с ксеноморфами в практических целях. Ты хотел заниматься чистой наукой.

– Да, я упёрся. Я – упрямый осёл. Дальше что?

– Дальше ты развёлся, – говорит Марина еле слышно. – И, судя по досье, у тебя были веские причины.

– Я – женоненавистник, – констатирую я. – Никаких причин не было, я бросил её просто так. Из страсти к мучительству. А ещё я лично сжёг Джордано Бруно, бомбил Хиросиму и мечтал отравить вашего шефа. Дальше?

– Ты улетел с Земли с облегчением, – продолжает Марина. – С головой ушёл в работу. Был поразительно успешен на Шиенне. Твоя миссия была прекращена из-за нервного срыва – в результате непрофессиональных действий куратора ты потерял основной объект…

Такое чувство, что плеснули кипятком в лицо. В мозгу – стремительно прокрученный видеоролик: каморка на чердаке, фестоны паутины, стена в бурых потёках, к стене прислонена законченная картина, с которой прямо ко мне тянет тонкие пальцы нервный и дивный лучезарный шиеннский ангел. И – помятая растерянная физиономия в порезах от неумелого бритья, больные глаза под опухшими веками: «Ты ещё немного не уходи, Николь…»

Я с усилием проглатываю ком в горле.

– Вот, – говорю я, стискивая кулаки. – Вот весь КомКон в одной фразе. Я «потерял основной объект». Демченко повёл себя как последний мерзавец, он убил Линку, просто убил. Всё равно, что ножом пырнул. А я всего лишь врезал ему по морде. Я ударил подлеца и убийцу, да. И вот как вы это называете: «нервный срыв вследствие потери основного объекта»!

Марина молчит и ёжится.

– Я подал рапорт о возвращении, – говорю я, – потому что не мог смотреть аборигенам в глаза. Один из моих соотечественников убил гениальнейшего художника их эпохи, которому я имел честь быть другом – разумеется, я ощутил себя оккупантом. Пособником убийц. Мне было стыдно, что я землянин.

– Демченко пожизненно дисквалифицирован, – говорит Марина глухо.

– Это что-нибудь исправило? Вернуло Линку? Оправдывает землян?

Марина закручивает шнурки корсажа в тугие спиральки, сама того не замечая.

– Смерти, конечно, ничто не исправит, – говорит она. – Но я бы, всё-таки, вспомнила несколько обстоятельств, смягчающих вину Демченко.

– Ага. Я читал. Объект, антропоид Шиенны, гражданин страны Нагулар, Офри Линка, по факту являлся наркоманом, истериком и аморальной личностью. Я ничего не забыл? Демченко тоже ничего не забыл упомянуть? Твои коллеги пытались объяснить мне, что поведение Линки было якобы совершенно непредсказуемо – а один умник решил, что с собой он покончил по пьяни. Ни с того, ни с сего. Неспровоцированно. Белая горячка, а?

– Тебя не убедили.

– Они Линку не знали. Он был страшно одинок, глубоко несчастен, боялся людей и тянулся к ним, пил, чтобы побороть страх – и создал первую на Шиенне теорию перспективы. Ты видела его работы?

Марина кивает.

– Перед смертью выпил, чтобы хватило духу. Он был не из героев, Линка, это правда. Дико боялся, больше смерти боялся потерять лицо перед землянами – только землянам и верил, в нашем обществе мог немного расслабиться… а этот скот Демченко отменно ему показал, что лицо-то уже потеряно… И Линка умер, думая, что его не предали даже, а просто побрезговали… в двадцать восемь лет, чёрт бы вас побрал, КомКон… и перед смертью меня он наверняка тоже считал предателем…

Тут я замечаю, что Марина кусает губы и не знает, куда деть глаза. Скидываю обороты.

– Ладно. Будем считать, что у меня нервный срыв.

– На Земле тебе было очень плохо? – говорит Марина.

Внутри что-то разжимается.

– Да. Тошно. Стыдно. Тяжко. Чтобы не жевать сопли, надо было что-то делать – и я начал изучать Нги-Унг-Лян. Быстро понял, что страшно хочу работать здесь – потому, что Нги считали заколдованным местом и потому, что слишком многие болтали всякую пошлую чушь.

– Чтобы предотвратить, что сможешь? – кивает Марина. – Помочь, спасти, изменить к лучшему? В особенности – если видишь, что твои предшественники делают ошибку за ошибкой?

– Да. Мои предшественники лажали по полной программе… А расскажи-ка мне про Мерзлякова. Как вышло, что вы – мало того, что дали его убить, так ещё и труп оставили местным учёным?

Марина неожиданно улыбается.

– Ты чего?

– Живой профессиональный интерес. Тебе лучше? Выговорился?

Я усмехаюсь.

– Отработалась? Общаешься со мной, как с ксеноморфом…

Марина смотрит так тепло, что у меня перехватывает дыхание.

– Свой среди чужих, чужой среди своих… Давно хотела с тобой работать. Я тобой восхищаюсь, Дуров. Знаешь, как? Ты, даже не зная истинных целей миссии, на одной интуиции делаешь то, что надо. Ты вправду – один из лучших наших агентов влияния, ты везучий, феерически везучий! Мы изо всех сил старались тебе помочь, дядя Ваня считал, что тебе ни в коем случае нельзя чувствовать неуверенность в себе – и вся наша команда была готова делать тебе носорога, играть фашистов, террористов, инквизиторов и вивисекторов, лишь бы ты чувствовал себя совершенно правым.

У меня – приступ… не знаю, чего. Я просто обнимаю её за плечи и притягиваю к себе, а она прижимается, тыкается носом в мою шею – она своя – она – Господи ты Боже мой – своя – моя – кои-то веки…

– Какую дуру я валяла, – бормочет Марина, когда я целую её в висок – и прикосновение как откровение. – Какую идиотку – но ты купился, потому что и не ждал другого. Так тебе нужна была поддержка Земли – и так ты не хотел поддержки Земли… а я только и могла…

– Молчи, – шепчу я, и мы целуемся по-настоящему.

На ней – церемониальная одежда знатной дамы, я чувствую себя чудесно и странно, я чувствую себя с северянкой, побеждённой в чертовски тяжёлом бою, я чувствую себя совершенно здешним и совершенно настоящим – и её тело под шёлком жёстче, чем я ожидал, упругая мускулатура… ах, да, она же боец… спортсменка… где сейчас это всё? – нас трясёт от возбуждения и нетерпения, мы торопимся, путаемся в собственных тряпках, как подростки… Госпожа А-Рин, Говорящая-с-Птицами, плебейка, принятая в штабе за стратегический талант, не красавица, нет, но восхитительная, видит Небо, невероятная! У неё – маленькая рука, тонет в моей, я успеваю рассмеяться, она шепчет: «Мы совпадаем по происхождению, Ник», – я растворяюсь в её тепле…

Потом мы сидим на остывшем песке под звёздами. Марина переплетает косу; я смотрю на неё – и горло перехватывает от нежности.

– Был влюблён на Нги? – спрашивает она с тихим сочувствием.

– Нет. Не могу себе позволить, – я нервно хихикаю. – Я теряю контроль только с землянами. С ксеноморфами я – сталь, кремень. Не смею. А ты?

Марина закрывает лицо рукавом, как женщина из Кши-На, вызывая у меня дикое желание ещё её целовать.

– Я – да. Нет. Я тоже не могу себе позволить. Но на Нги-Унг-Лян отправилась исключительно потому, что была влюблена в фотографии её жителей. Ах, как они меня очаровывали… Тебе не понять.

– Это почему? Я почти год борюсь с противоестественным желанием вызвать нги на поединок.

– А я увидела принцев из своих детских фантазий. Живых и настоящих. Которым, как выяснилось позднее, я не нужна ни в каком виде, кроме как в роли товарища и военного советника. Ибо – женщина. А женщина здесь – тень чужой любви, когда каждому хочется свою.

– Ты, значит, всё знаешь… а другие наши женщины на Нги-Унг-Лян работают?

Марина смеётся, трясёт головой.

– Песок в волосы набился… Нет. Женщинам тут едва ли не тяжелее, чем мужчинам. У женщин аборигены вызывают сюсюк стомегатонной мощи, неконтролируемое слюноотделение и собственнические инстинкты. Видел бы ты нги нашими глазами! О, какие лапушки! Затискать бы насмерть! А скажи-ка мне, товарищ мой по оружию, нужны ли наши сюсюканья и тисканья здешним чистым бойцам?

– Как амёбе – телескоп.

– Вот именно. Наши женщины устроены не так, как здешние. Нашим тяжело быть одиночками, чьи неземные прелести демонстративно игнорируются именно лапушками, от которых слюни текут, – Марина хихикает. – А лапушки демонстративно игнорируют: клеить чужую женщину – значит, оскорбить её смертельно… Большинству женщин тяжело быть бесполым объектом деловых контактов, с которым в флирт даже не играют. Будь ты хоть как сильна и мудра – нервы сдают в конце концов. Комплекс неполноценности, знаешь ли…

Становлюсь на колени.

– Я тобой очарован. Ты прекрасна, кровь моя – Небо мне свидетель.

Марина хохочет, отмахивается тренированным жеманным северным жестом.

– Ага! Я – старая уродина с неудачной метаморфозой!

– Злыми словами я пытался бороться со старой и безнадёжной любовью, – говорю я. – Ты помнишь, А-Рин, как мы вместе росли, дрались на палках и мечтали друг о друге – там, в нашей чудесной деревушке в горах Хен-Ер? Нас разлучили, мы сражались с другими, годы нас изменили – но старая страсть…

Марина фыркает и порывисто обнимает меня.

– Ничего – легенда? – шепчу я ей в ухо, и мы снова целуемся. До головокружения.

Нам требуется почти полночи, чтобы слегка остыть. Мы разговариваем, когда заря уже окрашивает пески в нежно-розовый цвет – нам никак не заснуть, мы – как впервые влюблённые школьники или нги в первую брачную ночь. Больно и сладко.

Мы разговариваем на более-менее профессиональные темы между поцелуями.

– Так почему вы бросили Мерзлякова? – вспоминаю я. – Почему не сработал сигнал тревоги?

Марина перебирает мои волосы.

– Коль, у комконовцев нет «тревожной сигнализации». Агенты влияния работают в агрессивной среде и экстремальных обстоятельствах. У каждого из нас сердечко ёкает периодически – мы ведь часто и сознательно идём на риск. Как же нам вживлять «сигнализацию»? Спасатели могут угробить миссию, милый, а миссия иногда стоит дороже, чем жизнь резидента.

Я инстинктивно прижимаю её к себе.

– Хочешь сказать, что вы работаете совсем без прикрытия?

Она улыбается.

– Почти. Большой Брат следит – но и только. В случае с Артуром – ничто не предвещало, как говорится. Одна из наших будничных трагедий…

– Но вы оставили тело…

– Нет. Забрали его живым. Раненым, правда, и с тяжёлой психической травмой – но, уверяю тебя, не бросили. Ты знаешь, как используются психотропные средства, когда надо украсть у аборигенов пару часов жизни? Разве что – не поставили этнографов в известность, чтобы поубавать прыти вашим искателям приключений…

– Погоди, погоди… мне рассказывали о вскрытии тела, Марина!

– Мы оставили им макет. Максимально достоверно изготовленный, чтобы они смогли хорошенько с ним познакомиться. В смысле, с ней – с земной анатомией.

– Хок! Зачем, Небеса благие?!

– Мы создаём прецедент. Морально готовим нги к возможности существования разумной жизни такого вида. Поэтому за всю историю изучения Нги-Унг-Лян ни разу не использовали никаких достоверных подделок – люди, только живые люди. Люди – среди здешних ксенолюдей. Будущая легенда, будущее сотрудничество… Кши-На – исключительно высоко развитая для своих лет культура…

– Говоришь, как о рёбенке…

– Цивилизация-дитя… умненькое, чистое дитя, я бы сказала. Мы готовим почву для будущих прямых контактов, Коля – а будущим контактам выгодна Кши-На. В Кши-на зреет качественный скачок научной мысли, ты отчасти наблюдал его признаки. Там очень удобный менталитет для рывка прогресса – его ничто не тормозит, ни религия, ни общественное мнение. Готовая почва для будущего взлёта, но ещё важнее – этическая зрелость. Им будет просто принять новый технологический уровень – они уже морально готовы. Именно поэтому так важно предотвратить войну.

– Лянчин может уничтожить северную культуру?

– Да, – говорит Марина, и её глаза темнеют. – В настоящий момент – да. Лянчин – сборная солянка, венигрет из кочевых и оседлых племён юга, объединённый Прайдом. Прайд создал свою цивилизацию из клочков чужих – и эта синтетическая культура жизнеспособна только в войнах. На данный момент, как ты, очевидно, заметил, ее может – если может – спасти только исключительно масштабная война. Лянчин на войнах зубы съел – война с ним может уничтожить Кши-На или откинуть цивилизацию на много лет назад… Но возможен и другой вариант.

– Кши-На сама уничтожит Лянчин, – киваю я.

– Да. Отец нынешнего Государя Вэ-На считал, что Карфаген должен быть разрушен, – говорит Марина. – У этой точки зрения полно сторонников… не исключено, что у Кши-На хватило бы сил. Но.

– Но Лянчин – тоже уникальная культура.

– Да. Более того: Лянчин – естественный противовес Кши-На, её конкурент, вынуждающий её к интенсивному развитию. Падение Лянчина будет первым шагом к упадку Кши-На… падать, правда, будет дольше – но всё равно конец известен. Поэтому так ценно то, что ты делаешь.

Чувствую, как моя физиономия расплывается сама собой.

– Что ж я делаю?

– Сначала подготовил двор в Кши-На к самой возможности мирной политики в отношении юга. Я уж не говорю об Ар-Неле – этот парень просто находка, горе и беда, что вы его потеряли. А потом – способствуешь будущей реформе и веры, и государственной власти… помоги тебе Небо, Ник. Все эти весёлые игры и придворные анекдоты в Тай-Е о «людях-половинках», все эти дружеские связи в Кши-На, вся тёплая трепотня с лянчинцами, вся эта добрая ересь, которую в своей жестокой стране проповедует Анну с аккуратной подачи Ар-Неля и твоей – всё это работает на нас. На будущее Земли и Нги.

– КомКон наложил на Нги-Унг-Лян когтистую лапу?

– Коля, прости: Нги – стратегически важный объект в этом районе. Не стану распространяться о том, какие силы могут наложить на неё… скажем, щупальце. Ей надо взрослеть как можно скорее, приобретать собственный голос – наши спутники на её орбите могут вызвать… пересуды. Мы не сможем слишком долго охранять чужую колыбель. И ещё. Ты ведь понимаешь: Нги должна вырасти нашим союзником.

– Нет мира под звёздами, – вспоминаю я.

– Нет мира меж звёзд, – поправляет Марина. – Мы в Галактике не одни – и нас на всё не хватит. Нам нужны глаза, уши и дружественный разум в тех местах, где иначе укоренится и обоснуется зло. Я не всё могу тебе рассказать, ты всё-таки не комконовец… пока. Можешь учесть, к примеру, что мы почти провалились на Шиенне. Отчасти, возможно, из-за профессиональных ошибок – но, в основном, из-за чудовищной инертности, косности её культуры. Если Шиенна – умственно отсталый, заторможенный ребёнок, то Нги – дитя-вундеркинд. Кши-На и Лянчин – в военном и торговом противостоянии – раскачают прогресс, уместив сотни лет в десятилетия, вот на что мы надеемся. Нам не придётся искусственно подталкивать их в нужную сторону – сами сделают. Но только если уцелеют сверхдержавы – и ты, Колька, и все, кого ты знаешь и кого не знаешь, работаете на то, чтобы они уцелели.

– Много наших на Нги? – спрашиваю я. – Тех, о которых даже Этнографическое Общество не в курсе?

– Этнограф – ты один. Остальные – комконовцы, их – человек пятнадцать. Которые готовы выложиться здесь – из любви к этому миру, из любопытства, из чувства долга… Они – маньяки, Коля. Те немногие, которым не дико, не страшно и не… гормоны в голову не ударяют. Земная общественность в массе Нги-Унг-Лян особенно не одобряет – по разным поводам, но ты же знаешь: мы – ксенофобы. Земная общественность называет кундангианцев «синими обезьянами», «радиоактивными кинг-конгами» – а ведь кундангианцы наши ближайшие и вернейшие союзники на данный момент… военные союзники в том числе. Нелюбимы народом. Нги придумают прозвища и похлеще, я уверена, но мы сделаем всё возможное, чтобы нги тоже стали нашими союзниками – когда вырастут. Мы постараемся создать моду на Нги. Фильмы, куклы, тряпки, духи… придумаем что-нибудь ещё. Мы – вместе с Космическими Вооружёнными Силами – продадим Земле интерес к этому миру за деньги, на которые будем охранять ростки прогресса… до тех пор, пока нги не подрастут и не начнут охранять мир в Галактике вместе с нами.

– Ох, – говорю я. – Я люблю Нги-Унг-Лян. Я люблю тебя. Я, пожалуй, ваш человек.

* * *

Анну, на всякий случай, приказал людям Лорсу присматривать за Ником и его женщиной. Просто из перестраховки. Только напомнил, что «присматривать за их безопасностью» вовсе не означает «подсматривать за их ласками». Северянка, вернувшая Анну верного волка Зушру, пусть даже в виде уставшей женщины, заслуживает любви. Северянка, доставившая письмо Барса, подтверждающее заключённый договор – заслуживает личной охраны. Северянка, ухитрившаяся найти и свести в пустыне два отряда – заслуживает уважения. Она – из северных волчиц? Тем лучше.

Тем более, что она – старая подруга Ника. Северяне были нужны Анну в принципе – Ник был нужен в особенности. Ник был – память о…

Анну понимал, что для дела Ник и А-Рин не так важны, как Юу: ведь это Юу – Барсёнок, названный брат Барса. Барс не Лев, собственных лап не отгрызает, его друг и родич в свите Анну выглядит, как гарантия клятв. Северяне честны, с ними легче иметь дело, чем с Прайдом, погрязшим в подлостях. Барс поклялся – и выполнит. Лев – клятвопреступник.

Да не назовёт нас никто предателями, думал Анну, всё-таки мучимый призраком этого слова. Сперва нас предали. Нельзя служить тому, кому не веришь – даже Эткуру, в конце концов, понял. Лев перестал быть Львом Львов, Владыкой Огня, Воды и Ветров, когда приказывал бесплотным доносить на Львят и когда приказал старшему Львёнку убить Маленького. Может быть, Лев перестал быть Львом Львов даже раньше – когда Прайд превратился в клубок шипящих друг на друга змей, когда родичи научились убивать друг друга исподтишка, когда бесплотные мудрецы, изверившись и запутавшись в Истинах и Заветах вконец, запретили поединки всем, вплоть до плебса, когда пленными бойцами стали торговать, как скотом, забыв про всякое уважение к доблести, а волков вынудили предавать и бросать своих боевых товарищей, когда слово перестало что-либо значить…

Чести и веры в Прайде не существует. Честь и веру нужно поднять из праха и вернуть в храм, на главный алтарь, чтобы все пали перед ними ниц. Ради этого придётся драться с братьями, но честь и вера в те времена, когда Прайд только рождался, были важнее клановых уз и даже уз собственной крови.

Удивительно, но это не надо было даже проговаривать вслух. Честь и вера – то, что горело у каждого волка Анну в душе. Как будто все знали, как будто все ждали – даже плебс, последний торгаш на базаре, последний бродяга, глядящий вслед отряду… Плебеи рассчитывают, что честь и вера запретят волкам отнимать детей у родителей, вот что. И Анну невольно вспоминал мальчишку с облезлой баской – и себя, тварь из гнилого Прайда, без веры и чести.

Взять беззащитного без боя – грех, о котороммолчат Наставники. Похоже, настал момент, когда чужие муки отольются – всем мучителям, даже раскаявшимся, как Анну и его люди. Промыслом Творца. Муками совести. Муками потерь.

Голова Налису – на ограде лагеря. Нельгу, которого пырнули ножом свои же. Младшие командиры, которых застрелили перед строем. Опять-таки свои. Братья – убийцы братьев. Из дурной прихоти – или из рассчитанной злобы?

Ар-Нель.

Анну до сих пор понятия не имел, что потеря может причинять боль такой силы – будто кусок души, пропавший вместе с Ар-Нелем, был куском тела – и его отрезали ржавым ножом. Анну ненавидел Бэру истово и страстно, его вело в Чангран не только желание благих перемен, но и жгучее желание мести. Синий Дракон, Чистый Клинок, последний оплот веры – пресмыкается перед Прайдом?! Выполняет подлые приказы Льва? Он не достоин жить – и Анну собирался вершить правосудие. Только надежда ещё увидеть Ар-Неля держала на плаву над беспросветными глубинами отчаяния.

Бесплотный? Пусть. Анну это не важно. Лишь бы слышать его слово, сказанное в необходимый момент – и Анну найдёт, чем его утешить, смирится с положением вечного товарища, с холодом и отстранённостью бестелесности. Анну привык запрещать себе прикосновения и даже мысли о них. В конце концов, по Книге Завета, бесплотный – это спокойный разум. Такой ли уж это кромешный ужас для ледяного северянина, которого тяжело отогреть?

Женщина? Пусть. В таком случае – это женщина Анну. Будет убит каждый, кто скажет злое слово, потому что это будет боевая подруга и возлюбленная, это будет Львица – и пропади все правила пропадом!

Калека? Бездна адова, пусть и это! Анну обратится к любым силам – к северной науке, к божьему слову, к силам преисподней, к знахарям Ника, но вытащит Ар-Неля из смерти…

Лишь бы он не был уже…

И Анну изо всех сил старался не думать о мёртвом Ар-Неле, когда вёл свою армию – слишком маленькую армию, шесть сотен всего – против всех остальных сил Лянчина. Домой.

Анну возвращался домой.

И весь расцветающий мир вокруг напоминал об Ар-Неле. Заросли цветущего миндаля вокруг торгового тракта – о розовых цветах, которые Ар-Нель рисовал во время их первой встречи. Повозка торговца, гружёная чеканными блюдами и кувшинами, завёрнутыми в холст – мастерскую чеканщика в Тай-Е, где Ар-Нель впервые заговорил о женщинах и заронил в разум Анну семя сомнения. Цверканье сверчков – его слова о том, что воину надлежит замечать частности… Каналы напоминали. Вспаханные поля напоминали. Деревеньки напоминали. Анну вытащил из седельной сумки и спрятал за пазуху веер цвета бледного неба – прикосновение прохладного шёлка бередило открытую рану: «Сухая ветвь расцвела от тепла твоих рук. Пески напоим водой, построим лестницу в небо…» Неужели придётся строить эту лестницу одному?

Боец привыкает к потерям, говорят волку или Львёнку, когда он идёт в первый бой. Сам Анну это говорил – но тогда он не знал, что есть потери, к которым невозможно привыкнуть. Впервые в жизни Анну думал: «Будь проклята война!» – и был готов хранить мир с Кши-На ещё и ради Ар-Неля, живого или мёртвого.

Я люблю север. Я люблю всякую силу, побеждающую или умирающую, так и не покорившись. Мой штандарт – Вера и Честь.

Вот мой новый Путь.

Анну остановил свою маленькую армию за грядой холмов, как ножом, разрезанной торговым трактом. А смотрел сверху. Сверху хорошо видно. Рядом. С холма можно разглядеть городские ворота.

Издали Чангран – это крепостной вал цвета песка и торчащие над ним сторожевые башни. На западе из плоской Чангранской долины торчит высокий каменный горб, с незапамятных времён имеющий прозвище Небесный Алтарь, а на его вершине, плоской, как стол, с тех же незапамятных времён возвышается неприступная доселе Синяя Цитадель. Изразцы на храмовых куполах над стеной темны и ярки, как вечернее небо ранней весной – сияют над ними стеклянные белые звёзды; со сторожевых башен Синей Цитадели наверняка видна армия Анну, это плохо. На востоке, за городской чертой, окружённый неприступной стеной, а перед стеной – изогнутым подковой каналом, подальше от городской суеты и маеты – Дворец Прайда, сокровищница и крепость; его с холмов не видно. Окружено всё это упавшими облаками сливовых и миндальных садов, чёрными и зелёными коврами полей, пыльной паутиной дорог, сходящихся сюда отовсюду.

Сердце Лянчина, закованное в броню. Охраняемое, как подобает сокровищнице, волками, готовыми перегрызть горло любому врагу. Обитаемое Прайдом, на котором почиет благодать, Святейшими Наимудрейшими, хранящими древнюю мудрость, и рабами, у которых по определению нет прав, зато есть обязанности: им надлежит повиноваться Прайду, работать на Прайд и – если вдруг задержалась очередная война и её трофеи – отдавать Прайду детей, чтобы львиный и волчий род не прекратился.

Что мы хотим сделать с нашим сердцем? Понимание греховности и зла – пониманием, но благоговейная любовь к Чанграну и старое трепетное отношение к Дворцу Прайда заставляли медлить, вызывали некоторую неуверенность, какой не бывало перед боем в любом из чужих городов.

Чангран хотелось ранить не слишком тяжело: так северянин думает о будущем партнёре в поединке. Анну хотелось выяснить все обстоятельства перед тем, как нанести удар.

И он, остановив отряд и рассматривая с верблюда далёкие городские стены, сперва думал о собственных родных братьях, но как-то замялся – с ними он давно уже не был по-настоящему близок. Потом хотел отправить в город Хенту, чтобы Хенту, вернувшись, рассказал, чем пахнет чангранский воздух – но тоже передумал. И возразила Зушру.

– Командир, – сказала она, – твоих бойцов некоторые помнят в лицо. Уж Хенту-то помнят точно – его же отправил за тобой Лев Львов. Прости меня, командир, если ты хочешь, чтобы по городу побродил лазутчик, которого не заметят, которого прозевают часовые – пошли женщину. Меня. Просто рабыню, ничтожную девку – я пройду, я услышу и увижу, меня – нет.

Анну посмотрел на неё нежно. Добрая сестра, сколько дорог пройдено, сколько боёв… Зушру вернулась из мира теней, её Анну считал погибшей уже года три – и вот она вернулась, с седой прядью в смоляной чёлке, с синяками под усталыми глазами, с незнакомой морщинкой между бровей, женщиной – но вернулась. Друзья возвращаются, если о них помнишь и сожалеешь; может, вернётся и…

– Из тебя получится неважная рабыня, – сказал Шуху. – Вот если бы Чикру могла говорить…

– Не беспокойся, Шуху, – сказала Зушру. – Я родилась в Чангране, я знаю свой родной город, свой проклятый город.

– Не сильно ли сказано? – возмутился чангранец Лорсу.

– Нет, – Зушру только мотнула головой. – Все знают – Чангран проклят, как бы мы его не любили. Наше дело – снять проклятие с любимого. Для этого мы и пришли сюда.

Никто не возразил.

– Идёт Зушру, – сказал Анну. – В её словах – во всех её словах – есть резон.

Волчицы переодели Зушру. Она оставила тяжёлый меч, пистолеты и метательные ножи, как настоящая женщина, не носящая стальных лезвий. Сняла сапоги, надела поверх штанов длинную холщовую рубаху из чьих-то вещей. Укуталась в плащ, повязалась платком до глаз. Босая плебейка, нищая девка. Добыча – если кто-то польстится.

– Хорошо бы взять с собой пару молодых, – сказала Зушру, рассматривая лица волчиц. – Взять того, кого пошлю к тебе, если придётся остаться там. Помнишь, как мы с Донгу открыли тебе ворота в Хасурне?

Анну не спорил. Три волчицы превратились в забитых рабынь – и Анну отметил для себя силу нового оружия, тихого и тайного, как яд.

В город они пошли пешком. Анну пронаблюдал, как тёмные фигурки, порознь добредя до тракта, смешались с редкой толпой идущих и едущих в город плебеев.

Волки уложили верблюдов.

– А я собираюсь во Дворец, – вдруг заявил Эткуру.

– Погоди, миленький, не стоит, наверное, – сказала Ви-Э, но Эткуру отмахнулся.

– Мне есть, что сказать Льву Львов! А кто посмеет остановить Пятого?!

– Знаешь, что, брат, – тихо сказал Элсу, – чутьё подсказывает мне, что нас с тобой остановят пулями.

– Мы придём во Дворец вместе, – сказал Анну. – И с нами будут мои волки. Я не хочу, чтобы тебя освежевали, как свинью, обвинив в государственной измене.

– А почему это ты не хочешь моей смерти, Анну? – спросил Эткуру, и Анну узнал Эткуру, которого не видел уже давно. Эткуру из Дворца Прайда. Львёнка, которого то и дело несёт. Близость Дворца вернула Эткуру в его собственное прошлое. – Тебе должно быть на руку, чтобы убили Львят Льва – ты ведь сейчас Глас Творца! Это нельзя ни с кем делить!

Ви-Э прикрыла глаза пальцами, отвернулась. Элсу хотел что-то сказать, но Эткуру его перебил:

– Что, неправда?! Анну ненавидит старый Прайд, думает о новом! Его люди рвутся строить новый мир! Он сделает советниками своих командиров, а нас с тобой, Элсу, велит приколоть вместе с прочими Львятами Льва! И его люди приколют, без разговоров – потому что…

– Эткуру, уймись, – приказал Анну. Резко.

Эткуру осёкся, но только на миг.

– А что?! Вот, ты командуешь мной! Всегда считал меня дураком, всегда! Я тебя взбесил? Ну давай, прикажи убить меня! Моих людей здесь нет, только твои! Все ненавидят меня, все рады подставить – Лев, ты…

– Нашёл время для истерики, – пробормотал Элсу.

Кору смотрела осуждающе, а северяне, кажется, вообще не хотели видеть. В глазах волков Анну читал то самое отношение к Прайду, которое позволило Хенту и Винору увести своих людей в нарушение прямого приказа Льва Львов: не презрение ли?

– Эткуру, – вдруг весело сказал Ник, – брось, Лев, я тебя люблю.

Эткуру вздрогнул и уставился на него во все глаза. Кто-то из волчиц хихикнул.

– Конечно, люблю, – продолжал Ник. – От имени Барса и от своего собственного имени. И никому не позволю тебя убить – ты же обещал показать мне конюшни Прайда, а сейчас мы буквально в двух шагах от этих конюшен…

– О, да! – радостно воскликнула Ви-Э со своим милым и дурацким акцентом. – Я ведь тоже тебя люблю, солнышко – мы с Ником будем тебя защищать, если кто-нибудь пожелает напасть. Ты знаешь, я – грозный воин, из четырёх ос по пяти не промахиваюсь… – и встала в боевую стойку, вооружась какой-то сухой хворостинкой. – Анну, если ты будешь обижать Большого Льва, я вызову тебя на поединок и победю!

Волки уже откровенно смеялись. Эткуру смотрел на Ви-Э, как проснувшийся, щёки у него горели, а глаза сделались влажными. На Анну он оглянулся виновато:

– Всё это было глупо, да? Не вовремя?

Анну протянул ему руки.

– Всё это было в прошлом, брат. Творец дал нам разные души и разную силу, но это неважно. Когда я говорил, что не бросаю своих – ты, Эткуру, ты должен был это принять и на собственный счёт. Я понимаю, что ты чувствуешь. Это пройдёт после боя.

Эткуру схватил его руки и заглянул в глаза:

– Да. Да. Я дерусь вместе с тобой.

– Мы дождёмся Зушру, – сказал Анну. – Не торопись, брат.

Тёмная тень вражды над его людьми пропала, не успев сгуститься.

Ещё до того, как вернулась Зушру, Анну многое узнал о происходящем в его городе.

Они ждали слишком близко. Олу и Кору сообщили Анну, перечитывавшему письмо Барса в тени дремлющего верблюда:

– К нам, от города – приближаются всадники. Двое. Что делать?

– Встретить, – сказал Анну и встал.

Неизвестно, что это за люди, но кто бы они ни были, с ними обязательно нужно поговорить. Эти люди – новости Прайда во плоти.

Они гнали коней против движения толпы, заставляя плебс шарахаться в стороны и падать в пыль. Волки. Анну наблюдал, как они подъезжают, положив руки на рукояти пистолетов; его волки следили и выжидали.

Но приехавшие не собирались затевать заваруху – и не несли на себе знаков послов Прайда. Они были – волки сами по себе, хотя ещё несколько месяцев назад Анну бы не поверил в возможность такого невероятного явления.

И юный боец, не волк, волчонок ещё, спрыгнув с коня, поклонился Анну, скрестив руки у сердца.

– Это, значит, ты, Львёнок Анну, – сказал он, мешая в тоне почтительный страх, восхищение и ещё что-то, тяжело поддающееся анализу. – А все спорят, ты это или не ты. И кто, если не ты. Тебя ведь ждут.

Анну усмехнулся.

– Ждут…

– Лев Львов приговорил тебя к смерти, – медленно сказал боец постарше. – Но кое-кто считает тебя… в общем, мой командир… велел передать… что он… не верит. В твою измену не верит.

– А кто твой командир? – спросил Анну.

– Салту ад Инура. Сотник городской стражи, – Анну чувствовал, как бойцу тяжело говорить. – Я даже и не знаю, что я сейчас делаю: Льва Львов предаю или… или свою душу спасаю.

– А ещё что-нибудь Салту передавал? – спросил Анну.

– Я хочу тебе сказать! – выпалил мальчишка. – Я, а не этот парень! Я всё знаю! Знаю, что гонец из Аязёта приехал, в Аязёте – заваруха, оттуда ждали войска, с Кши-На воевать, а они не придут, там Шестого Львёнка Льва убили, Тхорсу убили! Еретики, гады, приняли истинную веру для виду, а сами Книгу Завета отрицают и пророков не чтят! Моего дядю убили в Аязёте! Еретики, гады, убили! И отец сказал: поезжай, сказал, к Анну, его надо спасти, предупредить – он с шаоя разберётся, если Львёнок Тхорсу такой слабак!

– Здорово… – пробормотал Анну, думая, как ко всему этому относиться. – Лев Львов собирается на большую войну, а у нас беспорядки в тылу… Ладно. А кто видел Синего Дракона?

– Синие охраняют Дворец, – сказал волк из сотни Салту. – Все в курсе: Лев Львов приказал Дракону разделаться с твоей свитой, – и покосился на женщин, – а тебя и Львят Льва доставить во Дворец живыми. Чтобы казнить, как изменников. Но самого Дракона, вроде, в городе нет. Говорят, он в Цитадели и молится за Льва Львов, за его благополучие и победу.

– Ну вот и ясно, – сказал Анну, для которого смысл всех событий действительно стал кристально ясен, как горный воздух. Горячая боль воткнулась под лопатку напротив сердца. – Значит, Синий – меч Прайда. Ясно. Но что ещё, всё-таки, передавал мне Салту? Он не верит – и? Сотня Салту присоединится к нам? Не будет стрелять, если прикажут? Что?

Волк замялся.

– Нет… этого он не говорил. Просто хотел, чтобы ты…

Анну улыбнулся, видя перед внутренним взором обожаемую ледяную улыбку Ар-Неля.

– Чтобы я перед смертью не держал зла на него? Скажешь ему – я люблю его, брат, – и повернулся к волчонку. – Ты, мальчик, принёс более полезное слово. Я благодарен. Хочешь – оставайся, хочешь – возвращайся к отцу. Мы с тобой придём в Аязёт… – он повернулся к Лотхи-Гро, улыбнувшись и ей, – по-другому, не так, как Тхорсу. Но потом. Сейчас нам надо закончить дела в Чангране.

Всё и вышло так, как Анну ожидал. Взрослый волк ушёл, а мальчишка остался; день клонился к вечеру. Никто в городе не делал никаких попыток напасть – там и вправду ждали, когда Анну дёрнется первый, но опыт подсказывал Анну, что при всей ненависти и страсти спешить нельзя.

Его крохотная армия не сможет взять город приступом – даже в том случае, если не пришли войска из Аязёта – в особенности, если его армию в городе ждут.

Остаются… женщины.

Зушру не вернулась. Зато, когда вечерние тени уже сгустились до тёмной синевы, пришла молодая волчица из её свиты. Такая обыкновенная чангранская рабыня, что даже волки Анну узнали её не сразу: Олу остановил, спросив:

– Куда это ты так шустро, сестра? – и ей пришлось скинуть с головы платок, взглянуть ему в глаза и вызывающе улыбнуться, чтобы быть опознанной.

– Никто не заподозрил, – сказала она Анну. – Волки из Дворца ждут мужчин, им не приходит в голову взглянуть в сторону женщин. А напрасно. В Хасурне вам с Зушру было труднее – ворота в Чангран мы сегодня откроем без всякого риска. Будьте готовы.

– «Мы» – это Зушру и её волчицы? – спросил Анну.

– «Мы» – это волчицы Зушру и волки Зушру. Вышло очень смешно. Стражники Львёнка Львёнка, ад Суриту, кажется, остановили нашу Винку. Стали спрашивать, чья она – а она сказала, что принадлежит бедному торговцу, приехала на базар с ним и потерялась. Надо говорить, что они решили забрать себе чужую женщину?

– И стали волками Зушру? – удивился Хенту.

– Нет. Её волками стали бесплотные рабы ад Суриту. А его рабыни, шаоя, нори-оки и вполне наши единоверки – они пойдут с нами, как только погаснет заря. Мы отлично побеседовали через пролом в ограде, не привлекая внимания воинов – кому интересна женская болтовня!

– Когда будут открыты ворота? – спросил Анну.

– В синий час. Мы зажжём три фонаря над воротами, близко друг к другу, в ряд. Это будет сигналом.

– А пушки на сторожевой площадке? – спросил Лорсу.

– Пушек осталось только две, – сказала волчица. – Остальные, как говорят, отвезли во Дворец Прайда: Лев Львов боится нападения и готовится его отражать. А эти две пушки не выстрелят, Зушру поклялась Творцом.

– Ночная стража у ворот, – сказал Анну. – С полсотни? Больше?

– Полсотни, – кивнула волчица. – Но они ждут нападения снаружи, а не изнутри. И ещё. В городе уверены, что ты направишься во Дворец. Что ты хочешь убить Льва Львов и объявить себя его преемником. Болтают, что синяя стража Прайда ждёт тебя каждую минуту, да ещё и отряд, пришедший из Чойгура – невелик, сотен пять, но всё же – тоже охраняет Дворец. Лев Львов боится нас так, что принимает все мыслимые меры.

Эткуру коротко рассмеялся.

– Ты был прав, брат, – сказал он Анну. – Не надо во Дворец, Дворец никуда не уйдёт…

– Надо на базар, – сказал Анну. – И наши – оружейные лавки и рабы. Все рабы, сколько их есть – наши братья, даже те, кто не братья по вере. Мы освободим всех – а оружие они возьмут сами.

– Ты сумасшедший, – сказал Элсу.

– Да, безумие, – пробормотал Л-Та.

– Верное дело, – сказал Анну, ощущая, как неземной покой сходит на душу. – Я сумасшедший, но всё получится.

Запись №148-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран

– А что будем делать мы? – спрашиваю я Марину, когда наша армия готовится к атаке. Пустыня залита вечерним светом, как жидким тёмным золотом, далёкие песчаные холмы – глубоко розовые, а стены Чанграна вдалеке – ярко-оранжевые. Скала Хаурлян, Небесный Алтарь, багрова в закатном свете, стены Цитадели – темнее, три шарообразных купола сторожевых башен, похожие на минареты, отливают розовато-лиловым, и остро алеют, отражая закат, стеклянные звёзды на пиках над куполами. Деревушка, притулившаяся на берегу канала, кажется игрушечной – и цветущий миндаль вокруг крохотных домиков розовеет, как земляничный крем со сливками. Или как взбитые сливки с каплей крови. Красивый тревожный пейзаж.

– Мы – КомКон – будем действовать по обстановке, – говорит Марина по-русски. – А вы – Этнографическое Общество – будете за всем наблюдать и писать видеоролик «Второе сражение гражданской войны в Лянчине».

Кирри слушает, улыбаясь. Говорит Марине:

– Я тоже буду действовать по обстановке.

– Ты со своим стеклянным мечом будешь охранять Ника вместе с Ри-Ё, а соваться в драку не будешь, – приказывает Марина, как северянину.

Кирри не спорит. Мне не по себе – боюсь, не пришлось бы моей Госпоже А-Рин ввязаться в свалку. Я понимаю, что у неё есть боевой опыт, но всё же… Ри-Ё заглядывает в глаза, нервно улыбается, говорит:

– Как странно сражаться за свободу чужих в чужой стране, да, Учитель?

– Ты будешь сражаться за мир, – говорит Марина. – За великий мир между великими империями – против тех, кто хочет всё разрушить из грязных амбиций.

Ри-Ё вздыхает, кивает.

Мы ждём. Это нестерпимо.

Ви-Э перебирает струны тень-о, но бросает это занятие и принимается рассматривать клинок лянчинского меча; Эткуру гладит её по спине, пожирая глазами – мне кажется, он изрядно боится, но исключительно за неё. Анну со своими боевыми командирами рисуют на песке план города и обсуждают возможные ситуации. Парень из Данхорета развязал мешочек с сушёными плодами, оттуда едят девочки-волчицы, грызут рыжевато-коричневые корочки и пересмеиваются. В шуточках фигурируют силы преисподней и пух из перин: боевая готовность.

Мы ждём и следим, как алый закат наливается багрянцем, потом – синевой, потом – тёмно-лиловым тоном. С востока наползает тьма и накрывает мир, как занавес – без сумерек, от зари – к глухому ночному мраку. Бледная луна разгорается, как фонарь. Ночной воздух прохладен, он чуть заметно пахнет миндальным цветом и сильно – остывающей пылью…

Напряжённое ожидание само собой переползает в собственную противоположность – я вдруг с удивлением осознаю, что мне хочется дремать. Встряхивает только мысль о диверсии – или как это назвать? – которая сейчас происходит по ту сторону городской стены. Город кажется сплошной глыбой темноты на фоне тёмной пустыни, только редкие плошки и тусклый лунный отсвет отмечают верхнюю линию городской стены. Ворот обычным зрением вообще не видно; мои глаза перенастраиваются в режим ночного видения.

Мне уже кажется, что этой ночью ровно ничего не случится. Наши девочки в городе пропали. Всё.

Я глотаю зевок – и вдруг вижу, как над воротами, которые мой встроенный прибор ночного видения воспринимает, как тёмный пятиугольник на зеленоватом колеблющемся фоне каменных стен, вдруг загорается тусклый жёлтый огонёк. Сидящие рядом со мной бойцы вскакивают на ноги. Огонёк гаснет – и загорается снова. Спустя секунд двадцать загорается второй – и это уже не может быть случайностью. Третий появляется через полминуты – к этому моменту наши волки уже поднимают верблюдов.

Юу вскидывает в воздух сжатый кулак, как лянчинец. Волчица, чьего лица я не могу рассмотреть, взмахивает руками, как земная девчушка в восторге. Кажется, всем хочется что-нибудь выкрикнуть от радости – но все молчат, и верблюды нашей маленькой армии скользят над песком плавно и бесшумно, как привидения.

От холмов, где мы ждали известий, до города наши отдохнувшие верблюды долетают, максимум, за десять минут – и гонят их, не жалеючи. Верблюды достигают почти лошадиной скорости – но их бег тише, чем лошадиный: слышен только глухой топот множества ног, поглощаемый песком; сбруя подтянута, бубенчики сняты с верблюжьих шей и завёрнуты в платки – ничто не звякает и не бренчит.

Ворота распахивают перед верблюдом Анну – и из ворот вырывается рваный и яркий свет живого огня.

На площадке перед воротами, под поднятой решёткой, освещённые пылающей в нескольких бочках смолой, нас встречают вооружённые люди. Их куда больше, чем я ожидал. Их лица, покрытые татуировкой, полунагие тела в крови и чёрном орнаменте клановых клейм – всё это похоже на массовку к историко-приключенческому фильму о земных дикарях, только фигуры уж слишком тонки и гибки для землян. Зушру подходит к верблюду Анну, убирая в ножны кривой меч с золочёной рукоятью. С ней – две наших волчицы; на опухшем юном лице одной – свежая наколка, но я почему-то её узнаю, видимо, по непреклонно-упрямому выражению мрачных глаз.

– Где они? – спрашивает Анну.

– В аду, – отвечает Зушру лаконично.

– Ох, нет! – вырывается у Эткуру. – Это же… наши! Братья…

– Мне они были не братья! – режет высокая плотная татуированная девица. – И ты выбери, Львёнок: либо тебе Анну брат, либо те, что во Дворце сидят, поджав хвост…

– Хватит болтовни! – приказывает Анну. – Вперёд!

Чангран – город большой. Стены возвышаются над нами в два яруса, второй нависает над мостовой, знойными днями создавая благословенную в здешнем климате тень; между вторыми этажами домов – узкая полоска звёздного неба. Едем, как в ущелье. Верблюды умещаются в лабиринт между стен по четыре в ряд. За армией с лязгом захлопываются ворота. Пешие – рабы и рабыни города – бегут за нами с факелами и мечами.

– Что это, Творец милостивый? – вопрошает чья-то голова, некстати высунувшаяся в окошечко калитки.

– Настоящий Лев, настоящий Творец! – рявкает наш волк в ответ. – Спи, брат, а то не уснуть бы тебе навеки!

Пеший ночной патруль сталкивается с нами на подлёте – в переулке двум отрядам не развернуться:

– Кто едет?! Велик Творец над нами!

– Вернулся Лев! – чеканит Шуху, как отзыв на пароль.

– Наш Лев – во Дворце! – в голосе волка слышится, скорее, страх, чем негодование.

– Тискает бесплотного военного советника перед сном! – неожиданно звонко и насмешливо выдаёт девичий голос.

– Какая сука это сказала?!

– Прочь с дороги, пёс – будущее идёт!

Грохает выстрел – и клинки вспыхивают отсветами факельного пламени. Трубно вопит раненый верблюд – и раненый человек выдыхает проклятие своему сопернику. Верблюды, посылаемые вперёд, сминают и топчут патрульных. Кто-то кричит: «Братья, да как же это!..» – и крик обрывается на вдохе. «Анну это, Анну! – раздаётся панический вопль. – Анну проклят Творцом!» – и высокий сильный голос женщины или бесплотного яростно возражает: «С нами Анну – с нами Лев!»

– Ой, псы!

– В сторону, мразь! Лев идёт!

Мой верблюд наступает на мягкое, фыркает и несётся дальше. Марина где-то впереди – а рядом со мной Ри-Ё и Кирри, их глаза горят. Элсу кричит под самым ухом: «В преисподнюю, в преисподнюю!», – секунду я вижу ярко освещённое нервное лицо Ви-Э и отблеск на её мече, потом мимо меня проносятся волчицы верхом. Мир сыпется на части – подозреваю, что качество записи – ни к чёрту.

Базарная площадь – благословенное свободное пространство. Здесь есть, куда отступить, есть, откуда стрелять, и есть, за чем укрываться – из хорошенького павильона из реечек и пёстрой ткани в нас палят из пистолетов. Татуированная девочка швыряет в павильон факел прежде, чем ей успевают приказать или запретить – сухое дерево и ткань вспыхивают тут же, сверху донизу.

Дикий вопль втыкается в душу.

– Анну, Анну, я за тебя! – кричит дворцовый волчонок и бросает пистолет.

Верблюды сносят лотки под навесами; в меня летит что-то круглое и тёмное, я шарахаюсь – но это не голова, а какой-то плод, который раскалывается на брызнувшие части. «Братья, братья – не надо!» Под ноги верблюдам кидаются обезумевшие куры из опрокинутого вольера. «Мама!»

– Смерть Анну! За Льва Львов!

– Анну – Лев! За будущее!

– Будь прокляты богоотступники!

Волки ломают двери лавки оружейника – и двери вдруг распахиваются. «Братья, возьмите всё – детей оставьте!» – оружейника отталкивают с дороги. Рыдает женщина, лязгает металл, что-то падает и сыпется.

Что-то горит. Вопли. Треск дерева.

– Будьте вы прокляты!

Я окончательно перестаю понимать, что происходит – стараюсь только не путаться у бойцов под ногами, но наши, кажется, всё понимают отлично. В их действиях чувствуется торопливая деловитость – я вижу, как Анну одним жестом посылает группу бойцов к горящему строению, как они выбивают двери и выламывают решётки на окнах. Люди вываливаются наружу, задыхаясь и кашляя – бог мой, женщины!

На них – дымящиеся лоскутья. Девчонка, выкашливая душу, падает на колени – косички шаоя рассыпались по голой спине. Крыша рушится с треском – если внутри кто-то остался, то они пропали.

Рядом со мной из темноты и общей неразберихи возникает неожиданная группа очень юных мальчишек с косами и тёмными мулатскими мордашками нори-оки – Кирри спрыгивает с верблюда, они окружают его, тормошат, расспрашивают – я не понимаю. Язык нори-оки, слишком примитивный, с незнакомыми корнями – им надо заниматься отдельно…

Город вздрагивает от пушечного выстрела. И – ещё раз. И ещё. И нори-оки зачарованно смотрят в небо, а волчица говорит у меня за спиной:

– Дворцовую стражу подняли по тревоге.

Чангран воняет гарью – сгоревшим деревом, мясом и тряпками.

К Анну подходит Марина. Её лицо вымазано копотью, она вкидывает церемониальный вассальский меч Кши-На в ножны, говорит:

– Дорогой Львёнок, вам необходимо взглянуть туда, – и показывает на крышу дома, почти вплотную прижавшегося к базарным рядам.

Анну смотрит и щурится.

– Там что-то движется?

Ах, ты! Мы с Мариной видим в темноте, как полагается инопланетным киборгам, а наш полководец – нет! А ему надо, надо посмотреть, она права: парочка диверсантов наблюдает за нами, прижавшись к выступам стены. На них, насколько я могу разобрать, капюшоны синих.

– Темно, как в кишках дракона! – фыркает Эткуру. – Не разберу, человек или кошка у отдушины!

– Синие, – говорит Марина.

– Плохо, – говорит Анну. – Плевать, – и поворачивается к своим людям. – Надо загородить въезд на базар со стороны Дворца любыми обломками – и тащите пушку с Сигнальной Башни!

– Ядер нет, – говорит Кору.

– Ядра были у ворот. Немного, но шум будет, – Анну усмехается. – Весело будет.

Наши строят баррикаду. Нори-оки под руководством Кирри им помогают – где-то они раздобылись оружием. Я передаю кому-то тяжеленные мешки – наверное, с мукой. Рядом со мной полуголая девчонка с косами, она таскает ящики, всё ещё кашляя. Волчицы с пистолетами и ружьями занимают удобные позиции за штабелями ящиков и тюков. По улицам Чанграна грохочут копыта боевых коней.

Олу, Шуху, Чикру и Лотхи-Гро катят пушку. Лотхи-Гро почти не хромает.

Отряд дворцовой стражи, поднятый по тревоге, осаживает коней у баррикады. В факельном свете они – как на ладони, и наши волчицы стреляют. Залп отбрасывает нападающих назад.

– Твари! – зычно орёт кто-то на той стороне. – Лев Львов приговорил Анну к смерти! И все, кто с Анну – вы все умрёте!

– Приди и убей! – кричит Зушру насмешливо. Волчицы звонко хохочут.

– Тебя освежуют живьём, шлюха! – уязвлённо отвечает волк из Дворца.

Наши хохочут и свистят. Кто-то стреляет поверх голов.

– Уезжай, если хочешь жить! – кричит Элсу. – Это я говорю, Маленький Львёнок, преданный Львом! Уезжай и скажи Льву – Анну вызывает его на бой! Мы с Эткуру не можем бросить вызов, потому что верим в Творца и не прольём родной крови, а Анну может!

Падает тишина.

– Как у него язык повернулся… – говорят по ту сторону баррикады – резко снизив тон.

– Во времена Линору-Завоевателя каждый воин львиной крови мог защитить честь в бою, – кричит Элсу. – Каждый мог вызвать хоть самого Линору, если считал себя правым! Лев предал нас всех – Анну хочет защитить честь всех униженных!

– Гнилой, засохший обычай! – кричат с той стороны. – Его никто не помнит!

– А честь и веру кто-нибудь помнит?! – рявкает Анну.

– А как насчёт клятв и верности, брат?! – издевательски орут с другой стороны. – Предатель! Убийца! Лжец!

– Анну Льва Львов предал!

– Вы, псы лживые, трусы, вы просто не смеете передать вызов! – кричит Элсу в отчаянии и заходится кашлем.

– Львёночек, игрушка Барса! – глумливо хохочут наши противники. – Ты цел ещё? Барс тебя трогал прямо так? Ты ему позволил, да?

Элсу стискивает зубы, рвётся вперёд, его останавливают Кору и Мидоху, он задыхается от ярости и кашля:

– Шелудивый пёс, грязная гадина! Сделай это со своим отцом!

– С Львёнком говоришь, мразь! – выкрикивает и Эткуру, не на шутку задетый. – Не дошло, что ли?!

Юу краснеет, сжимает кулаки: он уже слишком хорошо понимает лянчинский.

– Так это правда! – свистят с той стороны. – Мятеж северных подстилок! Шлюха Льва на бой вызывала?!

– Эй, Анну! Вы всех предательниц и рабынь с собой прихватили? Говорят, кто-то из шлюх вами побрезговал!

– У них – еретички, у них – дикарки, у них – грязные северянки, которые там, в Кши-На, себя проиграли! А ослиц и верблюдиц у тебя в подружках нет, Анну?

– Анну, а ты со всеми спал?! Со всеми своими шлюхами?! А с бесплотными? А как? А-ха-ха!

Последняя попытка договориться летит к чёртовой матери. Анну взмахивает рукой – залп! Оттуда стреляют. Отсюда – разворачивают пушку. Грохот и дым, вопли и лошадиный визг.

Стреляют в ответ. Пули врезаются в доски и мешки. Лохматая девчонка вскрикивает и роняет пистолет. Пушечный выстрел – я на миг глохну; ядро врезается в стену где-то далеко, сыплются осколки и обломки. Наши поднимаются в рост – бой за баррикадой переходит в рукопашную.

Мне приходится прикладывать нешуточные усилия, чтобы не дёрнуться за своими друзьями. Я потерял из виду Марину. Я вижу, как Ри-Ё и Кирри рубятся спина к спине: у Кирри – не стеклянный нож, а тяжёлый лянчинский меч, но его приёмы боя отдают не Лянчином, а нашими родными осинами. Я вижу, как тело убитой волчицы катится по баррикаде и падает на мостовую. Кору и Мидоху тащут обмякшее тело Элсу к баррикаде, и Кору стреляет через плечо в того, кто пытается помешать. Анну, Эткуру и Шуху убивают направо и налево. Ви-Э стреляет из двух пистолетов, бросает оба и выхватывает меч – я размахиваюсь и швыряю кусок кирпича в того, кто целится ей в спину – стрелок роняет пистолет, хватается за голову. Чужой волк наносит стремительные смертельные удары всякому, кто приблизится – и Чикру стреляет ему в голову, а другой волк всаживает меч ей в живот – и тут я уж ничем помочь не могу…

Я встречаю Кору и поднимаю её принца, лёгкого, как все юные нги, чтобы перенести его через баррикаду. В первый момент не понимаю, что с ним – ощущаю только, что он тёплый; миг спустя вижу дырочку в куртке с правой стороны груди, маленькое пятно крови вокруг. Пуля в лёгком. Мидоху перезаряжает пистолет. Кору опускается на колени рядом с Львёнком, заглядывает мне в лицо с отчаянной надеждой:

– Ник, все говорят, ты – колдун… Пожалуйста, пожалуйста…

Пожалуйста… Я же не хирург. Ему нужна земная клиника, операция… да военно-полевая хирургия северян тоже пригодилась бы! Я читал статистику Учителя Тко-Эн, основателя военно-полевых госпиталей нового типа, с использованием антисептических средств: после операции по извлечению пули выживают до семидесяти процентов раненых. А Лянчин, чтоб ему…

Кору тискает руку Элсу, гладит, кусает губы:

– Ник, я всё для тебя сделаю, только помоги!

И я делаю всё, что могу. Стимулятор, иммунопротектор… больше у меня для Маленького Львёнка ничего нет. Врач нужен.

– В Лянчине есть приличные лекари? – спрашиваю я. – Нам нужен хирург. Пусть извлечёт пулю, с остальным я справлюсь и сам, обещаю.

Кору и Мидоху переглядываются – Мидоху срывается с места, пропадает в дымной темноте. И я вдруг понимаю, что стало гораздо тише.

Бой, как будто, закончен. Мы победили?

– Ник, ты цел? – кричит мне Анну. – Да? Хорошо, посмотри, можно ли помочь Винору!

Винору перелезает через штабель ящиков, чуть не падает, его подхватывают Зушру и Анну. Кровь течёт – пуля прошла навылет, вырвав кусок плоти из бедра; это для меня проще и для Винору легче.

Илья снабдил меня пластырем, пропитанным антисептическим и регенерирующим составом. Я останавливаю кровь, заклеиваю рану несколькими полосками пластыря. И соображаю, что нахожусь в центре импровизированного госпиталя.

Ко мне несут раненых, наших и чужих вперемешку. Ри-Ё и Кирри приносят мне воды из колодца, кипятят ее на костре в закрытом крышкой медном котелке – а потом подают препараты и инструменты, как полагается ассистентам. Я заклеиваю резаные раны, останавливаю кровотечения, колю стимулятор. Дворцовый волк с разбитой головой бормочет, пока я стираю кровь и копоть: «Ты что, не видишь – я истинному Льву служу, а не твоему Анну, язычник ты? Лучше бы сразу добили…» Ви-Э, вытирая мокрым платком горящее лицо, улыбается:

– Зачем нам убивать тебя? А вдруг ты одумаешься, миленький? Жаль убивать того, кто может начать думать, верно?

– Слабаки! – фыркает волк. – Жалко им… овцы вы… что ещё взять – подстилки!

Эткуру, изменившись в лице, замахивается мечом – и Ви-Э перехватывает его руку:

– Нет, Лев, нет! Он заставляет тебя сделать подлость – раненого добить! Ему легче умереть, считая себя правым, чем жить и думать, что он ошибался. Тяжело думать, солнышко…

Эткуру выдыхает, вкидывает меч в ножны и порывисто притягивает Ви-Э к себе.

– Убивать бы их… ты же слыхала этих сучьих брехунов! Они ж… твари, гады, не понимают ни пса, а тявкают… – выдаёт тихо и зло.

Ви-Э гладит его по щеке.

– Не надо, Лев. Ты сильный, ты с собой справишься – себя победить тяжело, других – легче… А неблагодарный – всегда слабее великодушного.

Волк, которому я заканчиваю заклеивать рану на голове, багровеет:

– Вы, что ли, великодушные?!

– Да – и с полумёртвыми не воюем! – бросает Анну, проходя.

Неожиданно подсовывается Юу, держа в охапке незнакомого мне юного волка – дворцового, судя по знакам. Голые ноги, кровь… У волка… у волчицы, наверное, надо сказать – очень странное и сложное выражение лица: боль, страх, надежда… Она цепляется за рукава Юу классическим жестом.

– Вот это номер! – вырывается у меня. – Развлекаетесь, Господин Л-Та? С пленными?

Юу мучительно смущён – и в этот момент очень напоминает собственного старшего брата.

– Я не развлекаюсь, – говорит он с досадой. – Это личный трофей, Ник. И вообще – лучше вспомни, чем лечил Сестрёнку, когда она переламывалась!

Волчица молчит, кусает губы, заглядывает Юу в глаза – не понимает кшинасского, ждёт собственной участи. Юу гладит её по голове.

– Ник тебе что-нибудь даст… для облегчения боли, – говорит он по-лянчински.

Я даю ей дышать стимулятором и колю обезболивающее. Юу хочет встать – и девочка, которая ещё только бутон девочки, зачаток в самом начале метаморфозы, хватает его за руку:

– Вернёшься?

Юу улыбается ей:

– Если мы с тобой останемся живы.

И я вижу у его бывшего врага тот самый взгляд, цементирующий будущую связь, парадоксальную близость боя, будто между Юу и лянчинцем произошёл совершенно правильный поединок: этакое выстраданное понимание чего-то, крайне принципиального и землянину мало понятного.

Раненые волки из Дворца смотрят на подругу Юу презрительно – Юу укрывает её плащом и переносит в сторону от них. Они вполголоса разговаривают за грудой мешков, еле слышны интонации, но не слова. Кору дёргает меня за рукав:

– Ник, Маленький Львёнок очнулся!

– Как ты, Элсу? – спрашиваю я, поворачиваясь.

Элсу смотрит на меня и пытается улыбнуться. Тихо хрипло говорит:

– Дышать тяжело. Умираю?

Кору сжимает кулаки. В её глазах горит мрачное пламя – готова в бой и мстить хоть сию минуту, но вдруг спохватывается, смаргивает ненависть и страсть. Остаётся страдающая женщина.

– Не смей, командир. Нам ещё надо победить… мне ещё ребёнка надо…

На расстеленном алом шёлке из какой-то разгромленной лавки лежат рядом Шуху и Чикру. Чикру я ничем не смог помочь, совсем – она умерла мучительно, но быстро; Ри-Ё и Кирри обломали свисавшие через забор ветки цветущего миндаля, чтобы по-кшинасски прикрыть цветами жуткую рану у неё в животе. Любимый командир Чикру убит наповал. Затылка у него нет, а пулевая дырочка во лбу кажется крохотной, совсем не смертельной – не безобразит спокойное лицо.

Мы многих потеряли. А Мидоху где-то пропал с концами – то ли не может найти врача в перепуганном затаившемся городе, то ли убит или в плен попал. А мне нужна помощь профессионала – я вправляю выбитые суставы, накладываю импровизированные шины на переломы, но не умею извлекать пули…

И тут подходит Марина. С ней высокий худой парень, кудрявая вороная грива по плечи, тонкое, умное, совсем девичье лицо, внимательный взгляд – полуодет, в одной рубахе, засунутой под ремень. На плече торбочка.

– Дорогой Ник, – говорит А-Рин, – я нашла вам хирурга. Ваш гонец пропал – и я решила его заменить.

– Я – Инту, – говорит хирург, и голос у него высоковат для бойца. Бесплотный. Очень по-лянчински: какой-нибудь полульвёнок, которому запрещены претензии, но слишком умный, чтобы делать его «игрушкой».

– Спасибо, – говорю я.

– Инту, тут Маленький Львёнок! – тут же говорит Кору.

– Хорошо, – говорит Инту. – Мне нужен свет.

Да, он – профи. Ему тащат факелы, но он мотает головой и велит зажечь зеркальные фонарики со свечами внутри с дверей ближайших лавок и размещает их наивыгоднейшим образом. Он разворачивает кожаный чехол для инструментов и протирает длинные тонкие пальцы шариком сулемы – местный способ дезинфекции. Осматривает Элсу, с тенью улыбки говорит:

– Всё равно, что вырвать зуб, не больнее, не опаснее. Держись за что-нибудь, Львёнок, – и извлекает пулю в фонтанчике крови в течение трёх минут максимум, а после обрабатывает рану, быстро и чётко. Элсу делает осторожный вдох. – Всё, дышишь. Теперь молись Творцу, Львёнок, – и поворачивается ко мне. – Кто ещё?

Элсу смотрит на него с тихой признательностью. Кору, просияв, хватает его за плечо, тянется, кажется, поцеловать в щёку – Инту спокойно, методично как-то, убирает её руку, отстраняется от губ.

– Не касайся без нужды.

Глаза лянчинцев потрясённо распахиваются, даже рты приоткрываются. Элсу шепчет:

– Брат, ты – синий страж?!

У меня тоже отвисает челюсть. Ну да, вот где я видел такие лица – недоделанная валькирия, какой-то особый обряд синих… ничего себе!

Инту кивает согласно.

– Не болтай, Львёнок. Лежи спокойно, – протирает инструменты кусочком чистой ткани и сулемовым шариком. – Творец над нами, мы все – его дети.

Мне приходит в голову дикая мысль: он – один из синих диверсантов, следивших за нами с крыши! Где-то бросил свою куртку с капюшоном, которая характерна в глазах местных жителей, как монашеская ряса! Он тут с какой-то странной, но определённой целью – и она нам вовсе не враждебна, эта цель.

А Инту, тем временем, осматривает девочку-шаоя, рабыню, видимо, освобождённую этой ночью – поймавшую пулю в плечо. Оперирует так же точно, быстро и аккуратно; я ему тихонько завидую. У этого парня, похоже, приличный опыт военной хирургии.

– Спасибо, брат, – говорит шаоя.

– Молись Творцу, как можешь, – отвечает он всё с той же неуловимой тенью улыбки. – Благодари его. Заблуждение Отец простит, ошибку простит – грех не простит. Кто ещё?

– Ты что делаешь среди предателей, синий?! – спрашивает дворцовый волк с обожжённым лицом и шеей. Ему очень больно и он в ярости, хоть и снижает голос.

Я хочу дать ему обезболивающего, но он шарахается от моей руки с шприц-тюбиком.

– Я следую Путём, – невозмутимо говорит Инту. – Ищу бесспорную истину, опровергаю ложные истины, выполняю приказ моего Наимудрейшего Наставника. Тебе нужна помощь?

Волк бросает свирепый взгляд.

– Не от таких, как вы!

Инту чуть пожимает плечами и переключается на юного нори-оки, который убирает окровавленную тряпку с раны, показывая больное место с детской доверчивостью. Лянчинцы не принимают пустынных кочевников-варваров всерьёз – но не Инту.

– И ты придёшь к истине, – говорит он, не слишком заботясь о том, чтобы пациент его понял. – Свобода – часть истины, тебе повезло.

Язамораживаю ожоги девочке-рабыне, одной из тех, кого хотели сжечь вместе с бараком для выставляемых на продажу – и наблюдаю за Инту. Впервые вижу так близко легендарного синего стража: монах – крайне любопытная личность. Я представлял синих иначе.

Анну, похоже, доложили. Он подходит, мрачно смотрит на Инту, сидящего на коленях, сверху вниз.

– Тебя послал Дракон?

– Меня послал Наимудрейший Бэру, – говорит Инту, поднимая глаза. – К рассвету я вернусь к нему, если на то будет воля Творца. На рассвете будет бой, Анну. Сюда перевезут пушки из Дворца, чтобы покончить с вами – думай, что делать. Творец глядит на тебя.

Анну протягивает руку, чтобы поднять Инту за одежду; монах отстраняется, встаёт.

– Ты знаешь о… о северянине, который должен быть в Цитадели? – спрашивает Анну.

Инту кивает.

– Северянин в Цитадели. Молись Отцу, Анну – скоро мы все узнаем истину, – и, повернувшись ко мне, спрашивает. – Больше нет раненых, которым нужен именно я, Ник?

– Пока нет, – говорю я. – Но лучше бы ты остался, если утром будет бой.

– Молись Творцу, – отвечает он. – Прости меня. Мне надо уйти.

У него такой спокойный, строгий и непререкаемый тон, что никто, даже Анну, не возражает. Инту сворачивает своё имущество в торбочку, закидывает её на плечо и уходит в темноту. Его не останавливают.

Анну смотрит на звезду Элавиль, стоящую над луной в чёрных хрустальных небесах.

* * *

Бэру рубился с Киану, любимым спарринг-партнёром, не только братом, но и старым другом.

Невозможно всё время держать собственную душу на цепи: полутренировочные, полушутливые поединки по уставу Синей Цитадели уже незапамятные годы были признанным способом и выражения чувств, и нервной разгрузки. Единственным способом, впрочем. Единственным человеческим в жизни бойцов-ангелов, полезной тренировкой, простительной слабостью, обозначением братской любви.

Кроме боевой формы, особенно необходимой телу, начинающему забывать о юности, Бэру брал из этих боёв на палках или деревянных мечах и парадоксальную пищу для духа – особую близость душ, касающихся друг друга в миг, когда скрещиваются клинки. Спарринги превращали отношения бойцов между собой в нерушимую связь, бестелесную, но бестелесность синих стражей только очищала священный союз поединка от примеси похоти.

Киану вместе с Бэру пришёл в Синюю Цитадель. Они вместе из десятилетних детей, нелюбимых детей, отвергнутых собственными отцами, задёрганных, боящихся взрослых, мира и собственной тени, постепенно вырастали в синих стражей, обретали силу воинов и духовную любовь, не знающую страха. Их дружбе не помешала избранность Бэру; когда Бэру стал Наимудрейшим, а Киану – Наставником юных бойцов, их связь не ослабла, а продолжила углубляться.

Теперь чёлка Киану стала белой, и ямочки на щеках превратились в морщины, и его движения уже не были столь стремительны, как когда-то – да и Бэру не украсило время, но дети и подростки из воспитанников Киану наблюдали за их спаррингом восхищённо. Боевого опыта Наимудрейшего и Наставника вполне хватало на то, чтобы заменить гибкость и скорость юности – а приёмы боя, которыми старые драконы непринуждённо пользовались, и не снились молодёжи.

Их бою помешал посыльный. Он, правда, тактично остановился рядом с детьми, на краю мощёной плитами площадки, в зарослях мальв и плетистых роз – но Бэру заметил его и закончил поединок. Он ждал вестей.

– Новости, брат? – спросил Киану, положив тренировочный меч и вытирая пот с лица.

Посыльный отдал почтительный поклон.

– Вернулись братья из Хундуна. С ними – северянин, о котором говорилось в… гхм… сообщениях Когу ад Норха.

– Очень интересно, – сказал Бэру, улыбаясь. – Посмотрим.

Сообщения – или, скажем, доносы Когу не могли быть лживы от начала и до конца. «Тот самый» – тот северянин-язычник, с которым Анну вступил – или, скажем, собирался вступить в преступную связь. Развратная тварь? Кшинасский шпион? Или?

Бэру мало общался с северянами – в бою синие стражи не брали пленных. Правда среди ангелов Цитадели были бойцы-полукровки, с более светлой, чем у лянчинцев, кожей, а Линсу – даже с такими же светлыми глазами, как у кшинассцев. Смелые, спокойные и надёжные, они, по наблюдениям Бэру, меньше полагались на эмоции, больше – на рассудок. Если эти качества они унаследовали от своих северных матерей, то дух этого народа, пожалуй, нравился Бэру. Но, с другой стороны, полукровки родились и воспитывались в Лянчине…

Интересно, интересно.

Бэру прошёл цветущим садом – любимым местом для молитв, настоящим храмом Творца со сводом из чистых небес, в котором совершенство творения было особенно заметно – и направился в свои покои. На террасе, увитой плетистыми розами, его дожидались бойцы, вернувшиеся с задания, а с ними был северянин.

«Творец мой оплот, – мелькнуло у Бэру в сознании, – да это же ребёнок!»

Ознакомившись с письмами Когу, Бэру представлял себе Ча лощёным придворным красавчиком, вроде Львят, постоянно ошивающихся во Дворце Прайда, разодетым, самодовольным, роскошным – а перед ним стоял худенький хрупкий юноша небольшого ростика, бледный, с заострённым усталым лицом, большими бесцветными глазами в длинных бесцветных же ресницах, с толстой растрёпанной косой цвета выгоревшего ковыля. Пустынный мышонок. Одетый в видавшую виды шёлковую рубашонку, узкие штаны и высокие сапоги. И на шее у него, на шнурке – поразительно не к месту – болталась парочка священных серебряных скорпионов, Стрелы Небесные.

Вот этот мальчик – роковой растлитель?!

– Ты вправду Ча? – спросил Бэру, уверяясь в том, что его бойцы не ошиблись.

Северянину с такой внешностью полагалось бы разрыдаться от ужаса и пасть к ногам Бэру – но он спокойно улыбнулся и отвесил условный языческий поклон.

– Я вправду Ча, Глубокоуважаемый Учитель Бэру, и ваше любезное приглашение к беседе – большая честь для меня, – сказал он по-лянчински, почти без ошибок, но слишком раздельно проговаривая слоги в длинных словах. – Я достаточно слышал о вас от людей, достойных доверия, чтобы исполниться восхищения ещё до нашей встречи.

Бэру выслушал эту смесь лести с легчайшей, едва ощутимой иронией или даже насмешкой, жалея, что ему не приходилось раньше разговаривать с северянами: он не понимал, черта ли это национального характера или личная особенность – вот так обратиться к чужому, врагу, да ещё и на его территории. Взглянул на Ча. Ни в его позе, ни в выражении лица, ни в тоне не ощущалось ни тени страха или скованности. Он вёл себя, как дома. Самообладание? Смелость? Глупость?

– Странный парень, – сказал, оценив взгляд своего Наимудрейшего, Динху, старший в группе бойцов, прибывших из Хундуна. – Когда пришёл в себя, он и перед нами извинился за причинённые неудобства. За то, что Хичлу в челюсть врезал. Сказал, что нам стоило его пригласить, и он пошёл бы. По нему вообще непонятно, серьёзно говорит или нет.

– Пошёл бы? – усмехнулся Бэру. – Накануне войны?

– Разумеется, Учитель, – сказал Ча. – Чтобы в меру моих ничтожных сил попытаться её предотвратить.

– Вот как… – ребяческая наивность или способ делать политику?

– Мой Государь, которого Львята называют Снежным Барсом, хочет мира, торговли, учёных бесед – но не войны, – пояснил Ча. – И с ним согласен мой друг, Уважаемый Господин Анну. Львёнок Анну, который всё понимает, – снова эта насмешливая полуулыбка. Да, странный.

– Друг-Анну… какие у тебя отношения с Анну?

– Позвольте сказать это лично вам, Учитель, – сказал Ча с виноватой миной, указав взглядом на бойцов. – Беседа принимает слишком личный характер.

Ничего себе, подумал Бэру, отсылая бойцов движением руки. Он что ж, пытается осторожно мной командовать? Тонкие пальчики, в которых он непринуждённо держит тяжёлый меч?

А Когу-то, пожалуй, был прав. Внешность обманчива. Ладно, что дальше?

– Мы одни, – сказал Бэру, когда бойцы удалились. – Ты не ответил.

– Об Анну? Люблю его, – сказал Ча просто.

Ответ слегка сбил Бэру с толку. Ча сказал об Анну, как говорили друг о друге синие стражи, обозначая простое и честное чувство, не измазанное мирской грязью. Аристократы, занятые вечной битвой за статус, вообще старались не употреблять этого слова применительно к человеку – в устах Львёнка или волка в нём слишком слышалась похоть и покушение на чужую волю.

Когда мирской человек говорит «люблю», надо слышать «жажду подчинить себе», «хочу, чтобы принадлежал» – и, в конечном счёте, «надеюсь сделать рабыней». Произнести такое вслух означает раскрыться, выдать себя, дать потенциальной жертве возможность принять меры. Говорят о любви с другой интонацией.

С эхом будущей атаки в голосе. Но в голосе Ча слышалось не эхо атаки, а тихая печаль, как у синих братьев. Если это тоже способ делать политику, то тонко, однако…

– Мои люди считают, – медленно сказал Бэру, рассматривая лицо Ча и изучая его реакции на любое произнесённое слово, – что с целью предотвращения войны вся ваша весёлая компания затевает государственный переворот. И что всё как-то само собой идёт к тому, чтобы назвать Анну ад Джарата претендентом на Престол. «Люблю» применительно к будущему узурпатору – это многообещающе.

– Я знаю, – сказал Ча так же просто и кротко. – Полагаю, с вами можно говорить прямо. Да, он собирается узурпировать власть. Да, ради мира и ради честных лянчинцев, с которыми в настоящий момент, простите мне грубое слово, Учитель, обращаются хуже, чем кшинасские крестьяне с тягловой скотиной. Разве человек, поднимающий братьев с колен, не стоит любви?

Ничего себе, подумал Бэру. Как же эти дети видят… и у них хватает юной непосредственности и прямоты не только говорить об этом вслух, но и пытаться что-то изменить, даже смертной ценой… Забавно, однако, беседовать с маленьким язычником о добродетели.

Предотвратить войну… Маленький Анну может попытаться предотвратить войну – и это было бы исключительно благим делом. Мятеж в Аязёте – неподходящий момент для того, чтобы вести армию на север. Не хватало того, чтобы восстали и другие города, которых Прайд держит лишь силой! Да, он на верном пути, Анну, «поднимающий братьев с колен»… Бэру подумал о Линору-Завоевателе, о Завете и Пути Синей Цитадели – служить Лянчину, а не тому, кто в настоящее мгновение волей судьбы занимает Престол. Пути Творца неисповедимы – и если Творец даёт Анну власть и силу…

– Значит, ты говоришь о братской любви… – подумал вслух Бэру, и Ча ответил на его мысли, выбив в реальность из размышлений:

– Нет, Учитель. О плотской.

Бэру ощутил тяжёлое разочарование.

– Я не понимаю, – сказал он с досадой. – То ты говоришь прекрасные слова о будущем, когда братья встанут с колен, а то вдруг сообщаешь о похоти, толкающей тебя на предательство! Зачем ты в Лянчине, двойное зло? Кому ты служишь?

Северный мальчик удивился. Моргнул, мотнул головой.

– И я не понимаю, Учитель. Любовь и предательство – несовместимые вещи.

– Плотская любовь и предательство, – уточнил Бэру, чувствуя досаду от того, что разговор всё время сворачивал с политики на какую-то мирскую мерзость. – Анну знает о твоих грязных мыслях?

– Анну знает. Но отчего же они грязные? Я намерен сражаться рядом с ним, пока он не победит, а после нашей победы – если доживу до неё и если вы, Учитель, не прикажете скормить меня собакам за слишком прямые речи – так вот, после победы собираюсь сразиться с Анну, как подобает честному человеку.

– Честному язычнику.

– Честному Юноше. Я перешёл последнюю черту, Учитель?

Бэру усмехнулся.

– Интересно. Ты, значит, намерен сражаться вместе с Анну за то, что вы считаете благом, а потом попытаешься сделать своего боевого товарища и брата рабыней, а его волков лишить нового Льва? Это при том, что вы, как утверждается, думаете о справедливой власти? Чьей? Вот запутанная языческая логика, которая всегда ставила в тупик правоверных!

Ча подошёл поближе, глядя на Бэру снизу вверх – и его взгляд показался Бэру чистым и прямым, как взгляд синих неофитов.

– Моя логика кажется вам запутанной, Учитель, потому что я не сообщаю исходных посылок, – сказал язычник. – Поединок за любовь в моей стране всегда происходит между равными… или почти равными противниками. Мы знаем друг друга на мечах, Учитель. Мы – в общем равные противники. Но Анну победит.

Бэру смахнул чёлку со лба.

– Если вы равны в бою, то почему ты так уверен в этом?

Ча откровенно улыбнулся, отчего его лицо сделалось совсем детским.

– Я решил.

– Жертва выше моего понимания.

Северянин вздохнул и заговорил снова.

– Мне жаль, Учитель. Я пытаюсь донести до вас мою любовь к вашей прекрасной стране, которую сейчас держат под ярмом, и к её бойцам, которых бросают умирать от боли и стыда, моё страстное желание всё изменить… и… вы старше, Учитель, я говорю вам, как старшему. Я хочу получить Анну – и я хочу, чтобы он был счастлив: умно ли любящему делать любимого несчастным? Я хочу, чтобы у нас были общие дети. Я хочу, чтобы у нас было право касаться друг друга без стыда. Вдобавок я осознаю, что желаю боевого командира и будущего Льва. Я вижу один-единственный способ всё это получить: я должен проиграть поединок – и я его, конечно, проиграю. Оступлюсь. Поскользнусь. Сделаю ошибку. Анну, в конце концов, физически сильнее и имеет боевой опыт, а я всего лишь придворный франтик с претензиями, как сказал однажды Брат моей Государыни…

Бэру смотрел на маленького северянина и поражался силе духа и силе страсти – мирской страсти, помноженной на жертвенную чистоту синих стражей. Это – не лянчинское, да. И если предположить, что это – кшинасское… Бэру смотрел на него и чувствовал странное сожаление, то, которому нет места в душе синего стража – тоску о немыслимом в подлунном мире человеческом идеале, парадоксальным образом воплотившемся в словах язычника.

– Анну возьмёт, а я отдам всё, что возможно, – продолжал Ча искренним тоном ребёнка на исповеди. – Он должен быть свободен. Ради себя, ради нас, ради Лянчина и ради мира. Ваши люди, Учитель, рассказали вам о наших боевых подругах, о сёстрах Анну? Так вот, лично я намерен сражаться ещё и за то, чтобы никто не смел унижать мать воинов. Мать производит дитя на свет, кормит его молоком, учит стоять на ногах и держать щепку, как потом он будет держать меч. На этом мир стоит, но если об этом попытаются говорить мужчины, трясущиеся за собственный статус в глазах женщины, люди, вроде воспитанных здешней давней тиранией, могут поднять их на смех.

– А к женщине прислушаются? – спросил Бэру, отмечая, как каменеет его собственное лицо.

– Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? – спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.

Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок – с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах… о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы – плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами – он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений – и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей – и вот маленький бледный мышонок…

Когу прав. И Лев Львов прав. Анну и Ча – нарушители всего, что только мыслимо нарушить. Упаси Творец, власть окажется в этих тонких пальчиках – всё Мироздание поползёт по швам… Анну – смутьян, которого не устраивает существующий порядок вещей, Анну со своими сомнениями и кодексом чести не ко двору в Прайде, а этот мальчик – кусок его души, оазис в пустыне жизни, колодец, священная вода для него. Его языческий фетиш – хоть и носит знаки правоверных.

По сути безбожник. Без страха перед Творцом. И без страха перед сильными. И даже больше – без страха перед потерей статуса, без последнего страха, который должен быть сильнее страха смерти. Вот что Когу имел в виду. Им нельзя управлять. И Анну будет невозможно управлять – если этот мальчик останется с ним, как щит у его сердца и разума.

Есть очень лёгкий способ покончить с ересью Анну, подумал Бэру, содрогаясь от отвращения к себе. Кожа этого бледного мальчика, завёрнутая в штандарт Анну и отосланная ему с синим братом. Возможно, ярость и жажда мести придаст Анну сил для последней битвы с Львом Львов, но больше никаких перемен не будет. Анну убьёт Льва и станет Львом – а Мироздание останется на месте. Лянчин соберётся с силами, Анну наступит на горло любому недовольному – о, у него будет много ненависти и возможностей! – а потом, возможно, придёт время для вымечтанной нынешним Львом войны с севером. Если не Анну, то его дети сотрут Тай-Е в щебень. И порядок вещей останется прежним – Анну только вычистит его.

Вместе с маленьким Ча я убью Льва и убью сомнения, думал Бэру. Я убью вместе с ним ересь Анну. Я сделаю благое дело.

Я убью варварскую свободу севера. Северную искренность, вызывающую вспышки острой боли. Готовность к жертве не ради священного искуса, а ради плотской любви. Жертвенность – свойство любви духовной, не мирской. Жертвенность останется там, где ей быть надлежит – в Синей Цитадели. А мир останется там, где ему быть надлежит.

В повиновении, порядке и… ну да, в рабстве. Свободны были волки Линору-Завоевателя – до тех пор, пока их не поработила ими же и созданная империя; теперь и Лев – раб своих рабов. А свобода Кши-На – дело времени. Мы распространим рабство, повиновение и порядок вместе с Истиной. И как же это просто! Мешает лишь мышонок, которого можно раздавить в кулаке – он не успеет ни пискнуть, ни укусить… Этим мы спасём и Синюю Цитадель тоже – от сомнений, которые режут, как закалённое стальное лезвие…

– А кстати… – Бэру уже принял решение, от которого ледяная игла застряла под лопаткой, но решение вовсе не обязательно было осуществлять сию же минуту. Надо было выяснить ещё один вопрос, последний. – Рэнку, Соня – он с вами?

Рэнку надо забрать оттуда. Рэнку будет наш, мой, подумал Бэру. Теперь, когда Лев не помешает это сделать, я заберу мальчика, который станет моим воспитанником и преемником. Рэнку должен ненавидеть и презирать и Прайд, и Львят-смутьянов, и всю эту северную свободу, причиняющую страдания…

– Рэнку пребывает в Обители Цветов и Молний, – сказал Ча, и его глаза влажно блеснули. – Он оставил мир по доброй воле, с помощью женщины, которой доверял, как сестре… потому что ему было невыносимо вернуться домой. Мы развеяли его пепел в расцветающем саду – и Анну поклялся, что никогда не позволит так унижать человека, наделённого высокой душой, а Львята Льва плакали и жгли бумажные цветы. Мне жаль, Учитель – но Лянчин причинил Рэнку столько боли, что он предпочёл навеки остаться в Кши-На.

– Рэнку хотел быть синим стражем, – вырвалось у Бэру. – Почему же…

– Он выбрал, – сказал Ча. – Не стоит обсуждать или осуждать выбор того, кто страдал больше, чем заслужил, Учитель. Я даже не скажу, что вы должны были помочь ему – потому что и я не в праве осуждать. Вы ведь не принадлежите себе?

Бэру скрипнул зубами. Я заикнулся – и замолчал, как только мне приказали молчать, подумал он. Повиновение и порядок, будь оно проклято! Забавно, забавно: считать себя воплощением благородства, Чистым Клинком, благо это прозвище дал, так сказать, народ – и ощутить себя трусом, подлецом и предателем одновременно перед чистыми глазами языческого мальчишки, который ради своих прекрасных иллюзий оставил свой дом и отправился на смерть… Чудесно, нечего сказать.

– Ты умрёшь сегодня, – бросил Бэру, щурясь. Как оплеуху. Что теперь скажешь?

– Жаль, – тихо сказал язычник, опуская голову. – Как жаль…

– Что сразиться с Анну не выйдет? – Бэру с удивлением услышал в собственном голосе отвратительное злорадство – и его снова замутило.

– Анну говорил мне, что вы – благословенный клинок, который сам выбирает себе руку, – сказал Ча, разглядывая букашку, ползущую по половице. – Он не сомневался, что вы выберете руку Творца, Учитель, а вы, мне кажется, готовы выбрать руку мёртвого Льва, – Ча поднял глаза, полные слёз, и Бэру вдруг с ужасом подумал, что эти слёзы вызваны не страхом, а жалостью или, точнее, действительно, сожалением. О жизни – и о нём. Творец мой оплот, разочарованием, тяжёлым разочарованием! – Быть оружием мертвеца против живых – разве это достойная участь, Учитель?

– Ты понимаешь, что с каждым словом приближаешь смерть? – спросил Бэру.

– Да. Я вижу, вам тяжело меня слушать, Учитель. Я тоже исходил из неправильных посылок – мне казалось, что вы не станете убивать говорящего правду. Простите, – закончил Ча кротко.

Бэру прокусил губу насквозь, ощутив солёность собственной крови.

– Ты хоть представляешь себе, что чувствует человек с содранной кожей? – спросил он наотмашь.

– Смутно. У нас в Кши-На так не казнят даже убийц… но догадываюсь, конечно… А вы хотите причинить боль мне или Анну, Учитель? – вдруг спросил Ча тоном спокойного понимания. – Неужели они все настолько ошибаются в вас, а вы можете делать правильные политические подлости в духе мёртвого Льва? Или… это месть лично мне?

– Шису! – рявкнул Бэру, поворачиваясь на каблуках.

На террасу вошёл брат из караула и склонил голову, ожидая приказаний. Ча вморгнул слёзы и посмотрел вопросительно.

– Шису, – приказал Бэру, чувствуя, как потихоньку отлегает от сердца, – отведи северянина наверх, в свободную келью. Пусть ему дадут поесть – и присматривай, чтобы он не шлялся по Цитадели!

– Благодарю, Учитель, – сказал Ча, и Бэру снова послышалась тень насмешливой улыбки в его голосе. Вот же дрянь, подумал Бэру с какой-то даже нежностью, а Ча продолжал. – Простите, я не выбрал момента сказать, как меня восхищает сад Цитадели. Столь прекрасных мальв я не видал никогда.

Он отдал поклон и вышел за Шису походкой рассеянного ребёнка, а Бэру, слизывая кровь с губы, остался думать.

Запись №148-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран

Чангран горит. Чёрный чадный дым заволок горизонт, встаёт над городской стеной грибовидной атомной тенью. Синяя Цитадель ощетинилась ракетным комплексом – и я отчётливо вижу, как ракеты наводят в сторону нашего походного госпиталя, нескольких стандартных палаток из брезента цвета хаки, с красными крестами. Меня трясёт от ужаса и беспомощности. Анну смотрит в бинокль в сторону Дворца, откуда, пыля, идёт колонна БТРов. Юу говорит: «Не прикидывайся, Ник. Ты прекрасно знаешь, что нам нужны молнии, которыми вы, полубоги, располагаете. Трусишь, да? В тылу отсидеться хочешь?» Ар-Нель, неожиданно роскошный, в расшитом кафтане по щиколотку, с длинными серьгами в ушах, увешанный ожерельями и браслетами, как дома, крутит в пальцах веточку цветущего миндаля и говорит, презрительно воздев глаза и обращаясь к потемневшим небесам: «Ах, драгоценный Л-Та, вы же знаете, что Кодекс Этнографического Общества предписывает милейшему Вассалу Нику позицию полного невмешательства ни во что! Какие молнии, оэ! Нет у землян молний. Спутники с ядерными зарядами на орбите, вероятно, есть, но бластеров у них тут нет, я вас уверяю…»

Кто-то гладит меня по щеке – и я словно с высоты падаю.

Небо начинает светлеть – прозрачный предрассветный полумрак. Прохладно. Отчаянно несёт гарью. Тело ломит, особенно шея – я, оказывается, лежу на полупустом мешке с зёрнами «кукурузы», ласково обнимая обломки ящика. Рядом со мной – Марина и Ри-Ё, в одежде, перемазанной копотью, с осунувшимися усталыми лицами.

– Я что, спал, что ли? – глупо спрашиваю я, ощущая прилив бесконечного счастья.

Марина улыбается, кивает. Ри-Ё говорит, протягивая расписную глинянную чашку с надбитым краем:

– Учитель, хотите сяшми? Надо просыпаться, простите меня. Господин Анну говорит – скоро будет бой.

Только сяшми мне сейчас не хватало… Я тру глаза, Ри-Ё отставляет чашку, придвигает миску и берёт кувшин с водой. Я умываюсь и постепенно начинаю соображать.

Почти все мои пациенты спят. Раненых больше, чем мне казалось; когда мы успели всем помочь – не постигаю… Волки притащили сюда, к базарному трактиру, тюфяки из тюфячной лавки и какое-то тряпьё разной степени ценности – госпиталь выглядит, как лагерь беженцев. Кирри по третьему кругу замораживает ожоги и колет обезболивающее нашим обгоревшим; среди них – и тот самый дворцовый волчара, с которым мы сцепились ночью. Он притих, устал от боли и больше не отказывается от помощи. Соотечественники Кирри спят в куче, как котята, сложив друг на друга руки-ноги. Подруга-трофей дремлет на коленях у Юу, сцепив руки у него на пояснице. На ней – чистая рубаха, её ноги прикрыты вышитой занавеской, Юу гладит её по плечу и смотрит с болезненной нежностью, которой, казалось бы, на войне совсем не место. Да этой парочке вообще здесь не место! И Элсу, спящему тяжёлым сном лихорадящего рядом со своей бессменной телохранительницей Кору – тоже! Интересно, здесь у нас тыл?

И надолго ли?

– А где Анну? – спрашиваю я.

– Расставляет своих людей, – говорит Марина. – Эткуру и Ви-Э с ним. Ему нужны все; видишь, оставил тут только раненых и северян. Боится за послов… впрочем, Дин-Ли с ним. Я сама задержалась только потому, что за вас как-то неуютно. Мы в самом центре событий. Трудно быть уверенной в чём бы то ни было… Хочешь поесть?

Я не уверен, но киваю. Марина разворачивает кусок полотна, вытаскивает пару лепёшек, пахнущих гарью, и сильно пахнущую гарью копчёную козью ногу. Ри-Ё разливает в разнокалиберные чашки сяшми из вместительного и очень изящного чайника тёмной глины, с прихотливым рельефным орнаментом в виде цветочных гирлянд. Сяшми тоже отдаёт гарью – что делает благородный напиток уж совсем нестерпимой гадостью. Подходит Кирри, присаживается на корточки и отрезает кусочек мяса стеклянным ножом. Ри-Ё подаёт очередную чашку сяшми Юу, тот выпивает залпом. Просыпается лянчинка, облизывает губы – мы даём ей воды со стимулятором, она жадно пьёт. Я смотрю на неё: метаморфоза идёт на всех парах, на удивление хорошо, будто у них с Юу был тщательно спланированный поединок по страстной любви. Она украдкой ощупывает сквозь рубашку собственную грудь; вид у неё трогательно беззащитный и несколько потерянный. Юу что-то шепчет лянчинке на ухо, и она прижимается к нему, зажав его одежду в кулаки. Они откусывают от одного куска лепёшки и пьют сяшми из чашки Юу.

– Умная, – негромко и одобрительно говорит Кору. – Вот я была та ещё дура…

В городе страшно тихо. Мне кажется, что я слышу какие-то далёкие звуки, но это, вероятно, только кажется. Самый тихий час, последний перед рассветом. Ловлю себя на мысли, что страстно не хочу, чтобы он кончался. Я боюсь за своих друзей. Я впервые в жизни вижу войну изнутри – и она уже надоела мне до невозможности. Я её ненавижу.

Слышатся шаги. Кто-то оступается на обломках баррикады.

Кору фокусным движением вытаскивает из-за спины пару пистолетов.

– Не надо, – говорит Марина. – Это Дин-Ли.

Кору кладёт пистолеты рядом с собой. Дин-Ли возникает из-за закопчённой стены, как привидение. Кланяется так светски, что это странно видеть здесь.

– Уважаемая Госпожа А-Рин, – говорит он извиняющимся тоном, – вы просили предупредить, когда изменится обстановка. Обстановка изменилась. Я бы настоятельно посоветовал вам, Уважаемая Госпожа, остаться здесь, по крайней мере, пока.

Марина стряхивает крошки с рук и встаёт.

– Всё так плохо?

– Плохо. Везут пушки от Дворца. Из Данхорета прибыл гонец, сообщивший, что армия на подходе.

Марина внезапно улыбается.

– Погодите, Дин-Ли, милый… Кому гонец сообщил?

– Анну… – Дин-Ли тоже улыбается. – Да, но это ничего не значит.

– Я так не думаю, – говорит Марина. – Мы идём вместе. Ник, ты останешься с ранеными – и я пришлю сюда людей, как только появится возможность.

– Вообще-то, хорошо бы, – говорит Юу. – Если что, раненых перережут первыми. Здоровых здесь маловато, защищать их некому…

Мы переглядываемся – и глаза Марины темнеют.

– Дорогой Л-Та, я каждую минуту буду думать об этом, – говорит она. – Ник, я надеюсь на вас.

– А-Рин, я люблю тебя, – говорю я, нарушая кшинасский придворный этикет. Но не могу не сказать.

– Ты так и не перестал быть варваром с диких гор, – сокрушённо вздыхает Марина, вызывая смешок у северян – и уходит вместе с Дин-Ли, унося с собой половину моего сердца.

Что меня всегда удивляло, так это белизна рассвета…

Закат почти всегда, во всех мирах, багров, кровав, залит расплавленным золотом, пурпурен – что-то такое в нём патетическое, драматическое, тревожное… этакие пышные похороны дня по всем классическим канонам. А вот новый день рождается негромко и неярко. Чуть заметная позолота, еле ощутимая розоватость – в море утренней белизны, нежно и светло, внушает радость и надежду, просто прогоняет тьму и всё, без всякого пафоса, нажима и напряжения. И – редко наблюдаемое таинство: на закате мы бодрствуем, совы, так сказать, а на рассвете мы спим. Наверное, поэтому оптимистов на белом свете меньше, чем пессимистов…

И вот небо над Чанграном такое белёсое, еле-еле розоватое, чуть золотистое, и воздух пахнет утром, свежим утром с примесью горелого дерева, тряпок и мяса – и я это всё ощущаю, как последние минуты тишины. Обожжённый волк, чьи щека, подбородок, шея и грудь уже не выглядят, как ночной кошмар – покрыты сероватой пенкой «заморозки», регенератора для тканей, повреждённых термически, вдруг садится на тюфяке, поджав ноги, прикусывает костяшки пальцев и начинает плакать. Без рыданий и прочих спецэффектов, но слёзы льются потоком.

– Тебе больно? – спрашивает Кирри.

– Меня-то за что убьют вместе с вами?! – выдыхает он тихо и отчаянно, в смертной тоске. – Я-то Льва не предавал, я – наоборот, что ж, я виноват, что ли?!

– Вот за это мы и воюем, – говорит Кору. – Ты не предавал, а тебя предадут. Тебя уже списали со счетов, дурак ты. И никому ты ничего не докажешь – тебя назовут врагом и казнят, как врага, в тебя будут плевать, а тебе только и останется, что распускать сопли и тратить влагу в пустыне. И знаешь, брат, это ведь всегда так: пока ты плюёшь – всё кажется хорошим и правильным, а стоит только понять, что будут плевать в тебя – так и открываются глаза. Появляется охота скулить: «А за что меня-то? Я же был хороший, как все, как велели…» Скажи, права ли я?

– Ты – женщина, – пренебрежительно бросает волк.

– Тебя надо было обрезать, чтобы ты лучше понял, чего стоишь на этой земле? – усмехается Кору. – Зря вас жалеют, зря. Нас всех надо возить мордой по грязи, пока не поймём…

Просыпается Элсу, трёт глаза, сипло говорит:

– Кору, ты чего бранишься?

Кору тут же забывает про волка, наклоняется к своему Львёнку, помогает ему устроиться удобнее, даёт напиться:

– Как ты, командир? А?

– Хорошо молился, – шепчет Элсу. – Творец, видно, услышал.

И мне кажется, что я слышу далёкий топот копыт. Кавалерия идёт? Это даже не столько звук, сколько ощущение вибрации почвы, воспринимаемое спинным мозгом больше, чем ухом.

Всадники и пушки.

– Ник, – вдруг говорит Юу, – это Рийну. Я… мне очень хочется, чтобы она жила. Мы, знаешь… встретились глазами в драке… и вышло что-то… я не думал, что на войне так бывает. Нам всё стало неважно. Бой, не бой… мы одни были среди этой свалки. Хок, Ник, мы ведь ни о чём не думали, ни о наших странах, ни о вере… Солдат говорит «трофей», когда ему неловко сказать «возлюбленная»…

Рийну кивает, прислонившись к плечу Юу как-то совершенно по-родственному. Юу обнимает её и прижимает к себе.

– Если всё это выгорит, – говорит он, – я поговорю с её родителями. Объясню. У нас будет свадьба, знаешь, правильная свадьба, с Озером Звёзд, с пионовыми пирожными, с целованием клинка… чтобы все видели, весь Чангран – мы друг другу принадлежим на равных правах. Просто – Небеса судили ей быть женой, а мне – мужем. А вот если я умру сегодня…

– Тогда и я умру, – вдруг спокойно и твёрдо говорит Рийну. – Разве мне тебя простят когда-нибудь, если ты умрёшь, а твои Львята проиграют? Думаешь, я после этой ночи смогу быть рабыней у всяких озабоченных гадов? Прости, Барсёнок, этого не будет.

Юу целует её руки, отстраняет их от себя – и заряжает пистолеты.

– Мы уедем в Кши-На, – говорит он, улыбаясь. – В Тай-Е, в город, прекраснее которого нет на свете, в Тай-Е, к моему Брату, к моим Сестричкам и к моей Сестре-Государыне. И ты будешь придворной дамой, самой красивой из всех, а я нарисую тебе на веере двух фениксов.

– Почему? – спрашивает Рийну и заряжает третий пистолет.

– Фениксы означают полёт душ. Мы взлетели в небеса и встретились под самым солнцем, – говорит Юу и прислушивается. – В наших сердцах раскрывались цветы и сияли звёзды… у меня никогда не получатся такие дивные фениксы, как у Ча, он рисовал лучше всех при дворе… но тебе понравится…

– Мне понравится, – говорит Рийну. – Ты убьёшь меня, если не будет другого выхода, Барсёнок? Если у меня не хватит сил?

Юу кивает.

– Посмотрите, как эти двое друг друга хоронят! – фыркает Кору. – Спасибо, братья-сёстры, лошади дворцовой стражи увязнут в этом море соплей, мы победим!

Элсу невольно улыбается – и Юу с Рийну смеются. И мы слышим пушечный залп – и далёкую пальбу из ружей.

Просыпаются нори-оки, тянут Кирри за одежду, расспрашивают вполголоса; он, присев рядом на корточки, говорит и улыбается – как взрослый, успокаивающий детей. Раненые волки, накаченные стимуляторами, мечутся во сне. Ри-Ё смотрит на меня вопросительно: «Началось?»

Рийну делает попытку сесть – и еле сдерживает крик.

– Скоро пройдёт, – говорит Юу, и вид у него такой, будто это он ломается.

– Анну встретил наших у Дворцовых Ворот в город, – говорит Рийну сквозь зубы, пытаясь вморгнуть выступившие слёзы. – Это не по нему. Это он. Со сторожевых башен.

– А наши-то, – бормочет обожжённый волк, – наши у Дворцовых… ночная стража… что с ними? Мёртвые? Предали?

– Половина на половину, наверное, – предполагает Кору.

Элсу сжимает кулаки.

– Там Анну, там Эткуру… а я тут…

– А ты, командир, сунулся под пули вместо того, чтобы смотреть и слушать, – говорит Кору с ласковой укоризной. – Потому что ухитрился оскорбиться, когда дворцовые псы орали всякую ересь. Всегда был вспыльчив, Львёночек…

– А где Мидоху? – вспоминает Элсу.

– Убит.

– Ох…

– Война, командир. И мне жаль…

Пушки грохочут снова.

– Идиоты, – бормочет обожжённый волк. – Куда же они лезут?! Канониры Анну стреляют со стен – наши на тракте, как мишени…

– Ждали, что Анну сделает так же, – усмехается Рийну, кусая губы. – Ждали людей Анну, стоя на стенах, держали фитили наготове, думали, он сдурит – а теперь сами творят эту глупость.

– Или это – предательство! – рычит обожжённый. – Кто-то во Дворце решил положить братьев у этих адовых ворот, суки!

– Они просто не верят, что Чангран уже наш, – говорит Кору презрительно. – Они думают, что им дадут прогарцевать по городским улицам, а мы будем лежать тут ниц, в пыли, и ждать, когда они нас расстреляют! Ох, и дерьмо же…

Элсу смотрит на Кору с тихим обожанием.

– Кору, солнце моё, метаморфоза превращает в бабочек северянок, но не тебя! – говорит он восхищённо, и Кору прячет в ладони довольный смешок.

– Правильно делает, – говорит Рийну. – Всё делает правильно. Мне нравится твой командир, Барсёнок.

– Ненадолго, – говорит обожжённый. – Если девка права, то наши ещё опомнятся.

– Меня называешь девкой, ординарца Львёнка? – удивляется Кору.

– А как тебя называть, братом?! – огрызается обожжённый волк и тоже удивляется, потому что реплика вызывает смех не только у Элсу, Юу, и самой Кору, но и у проснувшихся раненых.

Канонада, тем временем, превращается в настоящую артиллерийскую дуэль. Грохот разрывов. Стрельба из пистолетов почти не слышна за пушечной пальбой.

– Ага. Наши развернули лафеты, – говорит обожжённый. – Сейчас высадят ворота – и в преисподнюю…

– Наверное, – соглашается Рийну. – А чему ты радуешься? Тебя, брат, обрежут или прирежут – и разбираться не будут, за кого ты переживал.

– Как можно быть настолько развратным типом, чтобы рубиться с врагом, а думать о его теле – не постигаю, – бормочет обожжённый, но это уже просто попытки заглушить страх и ощутить себя на высоте.

Мне кажется, что я слышу в грохоте пушечных залпов треск и хруст ломающегося металла – и канонада делается реже, зато снова слышны выстрелы из пистолетов, вопли, кажется, и дикий визг лошадей.

– Они в городе, – говорит Кору. – Или сейчас войдут. Драка в воротах.

– Нет, – говорит Элсу, кусая губы. – Может, ещё и нет. Ворота по-всякому легче оборонять, чем войти в них.

Мне становится нестерпимо сидеть здесь, когда там идёт бой. Там наверняка нужна моя помощь. Я не выдерживаю.

– Элсу, – говорю я, – Юу, ребята, простите меня. Там – раненые, а я с лекарствами – здесь. Всё равно тут от меня мало толку.

Ри-Ё и Кирри встают, но я качаю головой.

– Вам оставлю снадобья, убивающие боль. Вот и вот. Кирри умеет этим пользоваться. Вы тут – за меня. А мне нужен кто-нибудь, кто знает город и может идти. Есть такие?

– Я, – неожиданно говорит обожжённый волк. – Побежали смерть искать, а, язычник? – и смеётся той половиной лица, что целее.

– Я бы ему не верила, – говорит Кору.

– Ну а я верю, – улыбаюсь я и помогаю обожжённому подняться. – У него там тоже раненые братья, видишь ли. А ещё он боится умереть в компании диссидентов, а не в бою. Да?

– Да, – говорит обожжённый. – Меня звать Нухру ад Эра. Пойдём, Ник, поглядим – душа болит сильней, чем рожа, Творец мой оплот…

– Чангран – такой красивый город, – говорит Кирри дрожащими губами. – Посмотри на него, Ник…

Ри-Ё держит пакет с ампулами, кивает. Его глаза полны слёз.

Кирри подаёт Нухру меч, а Юу – заряженные пистолеты. Нухру затыкает пистолеты за пояс жестом мультипликационного разбойника.

– Хочешь сам себе естество отстрелить и в Синюю Цитадель уйти? – спрашивает Кору, но Нухру не обращает на неё внимания. Он слушает – и тянет меня за рукав.

И мы бежим с базарной площади по вымершим утренним улицам, мимо наглухо закрытых дверей и ворот, в сумраке вторых ярусов городских зданий – а по улицам постепенно расползается туман порохового дыма, и я слышу… людей слышу.

Не только оружие. Бой совсем рядом.

– Тебе не больно, Нухру? – спрашиваю я на бегу.

– От резких движений только, – выдыхает он. – Волшебство. Я в курсе, что ожоги обычно дико болят – гуо тебя поцелуй, Ник, как ты это делаешь…

– Рубцы останутся, – говорю я зачем-то.

Нухру неожиданно прыскает, как девушка.

– Вот и славно. Девкам не помешает, а парни не позарятся! – и останавливается.

– Что? – спрашиваю я.

– Площадь перед воротами, – Нухру машет рукой на поворот улицы. – Замедлись, подстрелят.

Мы осторожно заглядываем за угол дома.

На площади – свалка. Бойцы спотыкаются о трупы. Ворота разнесли ядрами в клочья, обломки чугунной решётки и тяжёлых створов валяются на разбитой мостовой. Пяток разбитых телег и какие-то бочки используются нашими, как прикрытие для стрелков – но как они разбирают в общей сутолоке рукопашной, по кому стрелять, не постигаю. Сверху, с городской стены, палят из пушек по наступающим – но выстрелы всё реже. Всё вокруг затянуто дымом – и я мало что могу разобрать. От едкой пороховой вони тяжело дышать.

И тут меня осеняет, что, в сущности, я не знаю, что делать. Я – сугубо штатский человек, и я – последний землянин, который обнажит оружие в чужом мире для чего-нибудь, кроме тренировки, игры или попытки достичь взаимопонимания. И сейчас – никого из них я не убью.

Я не могу, не имею права их убивать.

Следовательно, сейчас убьют меня. Я спокойно, как-то отстранённо, это понимаю – и обвожу площадь внимательным взглядом, следя за качеством передачи изображения. Для далёкой Родины – напоследок.

На брусчатке, в метре от моей ступни – тонкая рука в медном браслете, воскового цвета, заканчивающаяся у локтя лохмотьями красного мяса и белой торчащей костью; и почему для меня в этой бойне должны быть какие-то исключения? Потому что я тут наблюдатель?

Нухру вдруг резко толкает меня в плечо – пуля обдирает мне щёку и выбивает фонтанчик каменной крошки из стены дома.

– Дурак ты, – шипит Нухру и тянет меня за руку по какой-то сложной траектории. – Не дёргайся, ты, я твою шкуру спасаю, чтоб не подстрелили тебя, дурака…

Мы пробираемся вдоль стен, по периметру площади. Нухру дёргает меня то и дело, останавливает или заставляет двигаться быстрее – и я, убей меня Бог, не понимаю, какая ему в этом корысть.

– Куда ты меня тащишь, друг дорогой, а? – спрашиваю я, когда мы оба вжимаемся в нишу у разбитого фонтана, а в ворота влетает ядро, врезавшись в стену метрах в десяти от нас. Брызжет щебень, какие-то осколки… вытираю лицо – больно…

Нухру стоит так, что у меня закрадываются подозрения: он намерен закрывать меня собой.

– На стену я тебя тащу, – говорит он. – Куда же ещё? К Анну твоему. И я тебя туда дотащу живым, чтоб ты сдох, – и снова дёргает за руку. – Пригнись, дылда… нет, наши – идиоты всё-таки… по кому они сейчас-то садят из пушек, отцов их пообрезать…

Этого парня я совершенно перестал понимать. Он лупит меня плечом о каменный выступ, который раньше был, наверное, какой-то архитектурной деталью, он стреляет из пистолета куда-то в пороховой дым и белый свет – в кого-то, я всё-таки думаю, он заставляет меня прижаться к стене – и тут нас замечает волчица с растрёпанными кудрями и окровавленным мечом.

– Ник! – кричит она радостно и перепуганно, и они вдвоём с Нухру начинают меня защищать изо всех сил – отбиться уже невозможно.

В их глазах я – штатский недотёпа, и они совершенно правы. Они – наша волчица и волк из Дворца – действуют заодно, слаженно и чётко; Нухру что ж, теперь на нашей стороне?!

А я, как полагается недотёпе-этнографу, мешаю людям спокойно воевать.

Нухру и волчица парируют удары, предназначенные мне. А я прохожу полем битвы, не обнажив меча – и мне не дают остановиться, чтобы помочь юномуволку, лежащему на мостовой, который кричит и хватает меня за ногу. Меня волокут волоком, пули свистят, кажется, у самого лица, я чувствую себя, как замороженный, но пытаюсь сопротивляться своим милым друзьям, которые рискуют собой из-за меня.

– Иди же, иди! – вопит Нухру и бьёт меня в спину кулаком, а волчица тянет меня за руку, а я пытаюсь вырываться и говорить, что вот там же раненый, и со стены бухает пушка, а на той стороне визжит лошадь, и кто-то стреляет из мушкета старого образца у меня под самым ухом так, что я чуть не подпрыгиваю, и передо мной кто-то распахивает дверь в темноту, а Нухру и волчица вталкивают меня во мрак, воняющий кошачьим аммиаком, и я чуть не падаю на ступеньки, а сверху – свет, и я бегу наверх.

И меня хватают за руки изо всех сил прежде, чем я успеваю что-то сообразить.

– Ник, миленький, жив! – выпаливает Ви-Э и тащит на солнечный свет, с лестницы, расположенной внутри стены, на смотровую площадку и дорожку для дозорных. – Хорошо, что ты пришёл. Мой Лев ранен, а у А-Рин кончилось лекарство.

Здесь воюют, как дело делают. Волки и волчицы с пистолетами и ружьями – у бойниц. Дин-Ли и волчица, с ног до головы в пороховой копоти, как черти, льют воду на пушки; это бесполезно, впрочем – ядер больше нет. И на смотровой площадке, прижавшись спинами к зубцам, защищающим бойцов – Анну, Эткуру и Марина. Три стратега, изучающие обстановку.

У Эткуру на плече – повязка из платка, вымокшего в крови. И я подхожу остановить кровотечение и наложить нормальный пластырь, тут же ощутив себя в своей тарелке. А Марина говорит:

– Вовремя, Ник. Взгляни туда.

Туда? А что там такого? Бой за город, я это видел снизу. Подробно. Я вкалываю Эткуру стимулятор, и он сжимает мою руку:

– Вряд ли понадобится, Ник, но спасибо всё равно, – и снова поворачивается туда, куда все они смотрят.

И я, в конце концов, смотрю.

Непонятно, на чьей стороне перевес. Пожалуй, скорее, на нашей. Во всяком случае, основные силы Дворца ещё не в городе. Но я тут же понимаю, что это – дело времени.

Примерно в километре от стены, за месивом из убитых людей и лошадей, за опрокинутыми и просто брошенными пушками, за разбитыми повозками, за воронками от разрывов – правильным каре, неподвижным до ужаса, выстроены всадники. Сотни три, наверное, всадников – а с флангов их окружают так же неподвижно стоящие пешие солдаты. Все в синем, с лицами, прикрытыми капюшонами. И боевые кони под синими чепраками.

Просто – люди Синего Дракона стоят и ждут, что будет. Ждут момента или приказа вступить в бой – свежие силы Льва Львов, и, как говорят, лучшие бойцы Лянчина. И самые беспощадные.

И где-то среди них – хирург Инту, с его умными девичьими глазами и тенью улыбки. «Скоро мы все узнаем истину». Зачем же Дракон тебя посылал, Инту? Ведь вы всё равно дорежете тех, кто уцелеет – даже тех, кого ты лично перевязывал…

Анну с чёрными синяками под ввалившимися глазами, облизывает губы, искусанные в кровь.

– Всё, Ник. Я думал, мы отбились – но пришли синие. Я надеялся – они не придут. Нет. Всё было зря.

– А Творец, Анну? – вдруг говорит Марина.

– Что? – он удивляется, поворачивается к ней всем телом. – Что ты говоришь, сестра?

– Творец, Анну. Господь. Небеса. Молись, – говорит она тихо и страстно. – Разве не это – последняя надежда правоверного? Ты ведь веруешь, Анну? Молись.

Анну смотрит на неё расширившимися глазами. Он поражён. А Марина рявкает на нас с Эткуру:

– Ну! Зовите силы небесные! Мы же правы, братья! Молитесь! – и обращается к разгорающимся утренним небесам по-русски, страстным, почти фанатичным тоном, с огнём в горящих очах. – Дядя Ваня, говорит резидент Санина, основание экстренной связи – операция «Знамение». Не обошлось. Свяжи меня с Юйти. Каскад готов? Ориентируйтесь на мой сигнал, объект – в полутора метрах от меня. Даю отсчёт. Десять, девять, восемь…

Наши вышвыривают верных за ворота – и останавливаются: теперь и они видят. Уцелевшие канониры Дворца заряжают пушки последними ядрами. Строй синих вздрагивает – и кони делают шаг.

Львята и волки смотрят на Марину – а Марина кричит в небо:

– Четыре! Три! Два! Давай! – и воздевает руки.

И в прозрачной, ещё не выгоревшей небесной лазури вдруг ослепительно вспыхивает алое и золотое пламя, и восходящее солнце раскалывается радужным порталом – и из него собирается огромный и осиянный огненный лик лянчинского Творца, тонкий, мудрый и строгий, как на классическом храмовом барельефе, только живой. И все живые поворачивают головы, смотрят, щурясь, не в силах выдержать нестерпимого света – и падает тишина.

А Творец, голограмма, мираж, знамение, наше рукотворное чудо, простирает длань над Чанграном, над нашей крепостной стеной, над нашими головами, длань – размером с космический крейсер, и легчайший блик от её сияния скользит по нашим лицам – и белые цветы миндаля, или белый снег Кша-На, или манна небесная, сыплются с солнечных пальцев и тают, не долетая до земли. Цветочная метель над Чанграном, над городом без проклятия, над головой Анну, вставшего в рост, когда все остальные рухнули на колени или попадали ниц – цветы Анну, цветы Лянчина, цветы – общий для всех нги символ мира, любви и детства, цветы – древний и забытый сто лет назад, но снова принесённый на эту землю выстрадавшими его смысл бойцами с севера символ любящей женщины, будущего плода, материнства.

Видение, закончившее войну, держится минуты четыре-пять – и медленно растворяется в небесах. И солнце снова – только солнце, но всем понятно, что сам Творец смотрит из сияющего диска его, и все, наши, тамошние, синие, сломав свой совершенный боевой порядок – подходят к крепостной стене, задрав головы, чтобы попытаться увидеть Анну и высшую справедливость… а Анну стоит, опираясь руками на край бойницы, слизывает кровь с губы и смотрит, как эскорт синих стражей сопровождает к въезду в крепость двух всадников.

Высокого седого бойца, сидящего в седле, как мог бы сидеть пожилой эльф, и маленького светловолосого юношу в синем плаще…

* * *

Анну бы сбежал по лестнице вниз, и схватил бы коня за повод, и придержал бы стремя – но на него напал какой-то странный столбняк. Он только пожирал подъезжающих глазами и пытался уместить в голове то, что произошло.

Он чувствовал на себе взгляд Эткуру – почти благоговейный – и слышал, как волки под стеной выкрикивают его имя, но именно сейчас, когда вера получила абсолютное подтверждение, Анну веровал в высшие силы меньше, чем когда бы то ни было.

Если бы кто-нибудь рассказал Анну, что он своими глазами узрит лик Творца в сиянии славы – и, созерцая сей лик, будет прикидывать, каким механическим фокусом это сделано – ох, не поверил бы Львёнок ещё полгода назад. Скептиком его сделал Ар-Нель. Скептиком его сделала и лекарская наука Ника.

Ведьмаки, подумал он о Нике и А-Рин без малейшей неприязни, просто принимая очевидный факт, разве что – с некоторой иррациональной усмешкой. Убивать им вера запрещает, а колдовать – нет, помогли, чем могли. Кощунство? А Святой Совет – не кощунство?

Аргумент для синих. И вернули Ар-Неля.

Считать ли это краденой победой? Или – хороши все средства?

Внизу вопят: «Творец – за тебя, Анну!» – что ответить?

А если эти двое – или трое? может, и Ар-Неля надо считать? – так уверовали в справедливость, что ИХ, а не Анну, истовая вера нарисовала этот лик на солнечном диске? Тогда – почему же ведьмаки?

Я ведь тоже веровал в справедливость. Я имел веры побольше, чем с семечко т-чень, так почему бы и моей вере не осыпаться лепестками с небес в тот момент, когда всё кажется конченным, подумал Анну, чувствуя, как каменный панцирь постепенно исчезает с сердца. А если – это мы все, а не только трое? Если – все мои женщины, если все преданные братьями и отцами волки, если все чангранские рабыни, если все обрезанные мальчишки, у которых не было детства и не будет юности, если все тени всех убитых – ТОГДА это настоящий лик?

Как я вообще могу сомневаться, вдруг чётко и ясно высветилось в сознании Анну. Как бы не было создано это знамение, чьими бы молитвами, чьими бы заклятиями или проклятиями – выразило оно именно то, о чём, так или иначе, думали все.

Ар-Нель говорил, что верит в истину. И я верю в истину. А наша попытка исправить зло – это и есть истина. Точка.

Анну улыбнулся Эткуру и сказал:

– Пойдём вниз, брат. Нас ждут там.

И они спустились на площадь у дворцовых ворот, где ждали и синие, и мирские, и северяне, и южане, и целые, и раненые, и мужчины, и женщины – в одной толпе, а мёртвых покрыл освящённый самим Творцом миндальный цвет. Анну шёл – и бойцы касались его одежды, потерявшей цвет от копоти и крови, даже синие братья, которым устав не велит никаких праздных прикосновений. И в это самое время у городских ворот, отпирающихся на чойгурский тракт, стояла армия из Данхорета, успевшая к знамению, но опоздавшая в бой – и Нуллу-Львёнок не знал, что ему теперь делать: то ли уводить бойцов назад, попытавшись что-нибудь соврать, пока никто не опомнился, то ли сбежать прямо сейчас, дёрнув верблюда за кольцо в ноздрях – потому что вряд ли станут догонять.

Наимудрейшему Бэру придержали стремя его братья. А Ар-Нель смотрел на Анну с седла странным, отрешённым каким-то взглядом. И спрыгнул с коня, когда Анну подошёл.

Он выглядел очень усталым, и синий плащ Цитадели прикрывал жалкие затрёпанные лохмотья. Церемониальный меч Вассала Двора Тай-Е, меч Барсёнка сиял на его бедре – но вместо ожерелий из топазов и золотых фигурок его шею украшал замызганный шнурок с теми самыми Стрелами Небесными, дарёными, наидешевейшими, наивным деревенским талисманом. И он смотрел без всякого, кажется, ожидания, напряжения и надежды. Даже без радости.

И Анну с невероятным трудом погасил в себе дикое желание заорать на толпу глазеющих и вопящих приветствия и клятвы: «Да ради какой грязной гуо вы тут торчите-то все?!! Пошли вон! дайте сказать… два слова… брату…» – но в действительности он не мог не только орать, но и говорить.

– Благие Небеса, как ты невероятно велик, Лев, – сказал Ар-Нель с той самой ледяной иронией, которая бесила и очаровывала Анну с первого момента их знакомства. – Я не уверен, что смею обращаться с жалкими речами к такой блистательной особе, как Лев, избранный не только людьми, но и Небом. Целую твои руки и прошу позволения говорить в твоём присутствии.

Но не шелохнулся. Но Анну понял всё и даже больше, чем всё. И – силу и ярость боя, который выдержал и в котором победил Ар-Нель, там, в Цитадели, где в его распоряжении были только слова и разум. И – силу его преданности. И – северную гордость, не позволяющую потерю лица даже на несколько секунд.

– А руки целовать, Ар-Нель? – сказал он, усмехаясь. – Ты, Ар-Нель, ты опять хочешь обойтись одними словами. Не получится.

– Почему? – спросил Ар-Нель насмешливо.

– Потому что я вызываю тебя на бой, – сказал Анну, сам поражаясь, что говорит это ввиду толпы, рядом с внимательно слушающим Синим Драконом, после безумной и бессонной ночи – ещё не решив, что делать дальше. – Потому что ты, Ар-Нель, ты, наверное, последний человек на свете, который считает меня трусом – и пора бы разубедить тебя и вообще северян.

В серых глазах Ар-Неля вспыхнул солнечный свет.

– Ты хочешь доказать всему Лянчину, что не боишься поединка за любовь, который твои соотечественники запретили сугубо из страха – или у тебя есть ещё какие-нибудь резоны, Анну?

– Признаний перед всем Лянчином хочешь? – Анну невольно – и который раз уже – перенял тон северянина. – Будто не знаешь… что я с самого Тай-Е таскаю с собой твою тряпичную игрушку… и как я тебя…

– Твоё бесстрашие заходит так далеко, что ты не боишься осиротить свой народ? – спросил Ар-Нель безжалостно. – Был обожаемый воинами Львёнок – и Небесами данный Лев – а в случае неудачи станешь моей подругой? Оэ…

Анну вздохнул и поднял голову.

– Моим сёстрам метаморфоза не помешала пойти умирать за истину, – сказал он. – И мне не помешает. Ты полагаешься на свои Небеса, а я вручаю себя Творцу. Пусть он решит. И пусть сожжёт меня в прах на этом месте, если я считаю путь женщины низким, недостойным или стыдным.

– Львица? – спросил Ар-Нель, улыбаясь.

– Там видно будет, Ча. Я не боюсь поражения, но верю в победу.

– Хорошо, – Ар-Нель улыбнулся почти кротко. – Не сейчас. Обычай не велит сражаться за любовь, не умывшись и не выпив чок… или сяшми. Вечером – или завтрашним утром. Когда прикажешь, Лев – я в твоём полном распоряжении, – и поклонился, как северный посол. – И нам не годится тратить слишком много времени на выяснение отношений, когда Глубокоуважаемый и Почтенный Учитель Бэру желал бы сказать тебе несколько слов.

Ах, да. Бэру.

Синий Дракон в окружении своих бойцов, высоченный и седой, как пепел походного костра, стоял, скрестив руки на груди, и внимательно слушал. Чересчур даже внимательно.

– С тобой я тоже хотел поговорить, Бэру, – сказал Анну менее мрачно, чем собирался.

Губы Дракона, тонкие, как шрам, тронула тень усмешки.

– Лев вспомнил обо мне… Благодарю.

– Лев? Ты меня так зовёшь?!

– Лев Львов, если бы у меня осталась хоть тень сомнения, в том, как к тебе обращаться, я не беседовал бы с тобой, – Бэру усмехнулся откровеннее. – Ты – одно из двух: или Лев, или враг Льва, а, значит, и мой враг. Но если ты – Лев, значит, во Дворце Прайда – никто. Как говорит твой северный друг, мертвец.

– А я? – спросил Эткуру из-за плеча.

– И ты, Львёнок. Мёртвый Львёнок мёртвого Льва, – констатировал Бэру. – Маленький северянин, твой северянин, Лев, убеждал меня, что я должен стать мечом в деснице Творца; Творец изъявил волю. Я вынужден согласиться с язычником – и я стану мечом. С Льва Львов, владыки Анну ад Джарата начнётся новый Прайд.

Толпа расступилась, пропуская синих братьев, сопровождающих Элсу. Маленькому Львёнку было тяжело идти, и он опирался на плечо Кору. Синие всадники, подъехав с другой стороны, сбросили с седла Нуллу. Третий сел, подтянув колени к груди, и уставился на Анну снизу вверх с тем беспредельным ужасом, какой должен бы сопровождать созерцание выходца из ада.

– Так я и думал… – пробормотал Эткуру в тоске, пытаясь соорудить презрительную мину. – Ну не говорил ли я, Анну…

Ви-Э, изменившись в лице, дёрнулась вперёд, но синие удержали её осторожно и крепко – за плечи и руки. А Ника и А-Рин нигде рядом не видно; Анну подумал, что они, наверняка, исцеляют тяжелораненных.

– Ты – сам Владыка Ада! – выдохнул Нуллу. – Я не знаю, как ты это сделал – но ты это сделал, именно ТЫ это сделал, Анну – нечистыми чарами, ты душу продал…

– Приколи ты эту тварь, Лев, – сказал Хенту, гадливо морщась. – Трус, палач, подонок… Вели людям Дракона заткнуть его и закопать где-нибудь… погань.

– Приказываешь, Хенту? – улыбнулся Анну – и его сотник тут же стушевался, но волки из Данхорета смотрели зло и напряжённо.

– Вот – те, что были в городе, – сказал Бэру. – А те, что во Дворце, ждут тебя во Дворце. И Престол ждёт. Ты можешь принять его из моих рук, как Линору-Завоеватель. Ты же знаешь: Синяя Цитадель принимает решение, сообразуясь с Отцом Небесным – и всё. Дело за тобой, верши правосудие… или расправу. Что хочешь.

– Отпусти братьев, Бэру, – сказал Анну негромко. – Брата Эткуру и Маленького Львёнка. Я их люблю, они мои советники и друзья, их место – в Прайде. И их женщинам – место в Прайде. Это будет называться – Львицы. Так вот, я не хочу слышать о них слова «мёртвые Львята».

– Не боишься, что кто-нибудь из них ударит тебя в спину? – спросил Бэру с неуловимой интонацией то ли сожаления, то ли насмешки. – Нож им в руки вкладываешь, Лев Львов.

Анну ощутил, как каменеет его лицо.

– А зачем им бить в спину, которую они прикрывали полгода? – спросил он, снижая голос, чтобы не наорать. – Если, паче чаяния, я буду побеждён в поединке, то Маленький Львёнок, брат Элсу, станет Львом Львов…

– А я? – вырвалось у Эткуру.

– А ты – нет, – невозмутимо ответил Анну, и над растерянной миной Пятого Львёнка расхохотались бойцы, улыбнулись даже синие стражи, а Ви-Э обняла, наконец, своего друга сзади, положив голову на его плечо. – Мы с Эткуру в том случае останемся в Совете Прайда, – продолжал Анну. – Но это – если меня победят, а для этого новое чудо понадобится…

Бойцы веселились, Бэру рассматривал лицо Анну, будто не мог поверить собственным глазам, Эткуру сконфуженно улыбался, а Элсу сиял, забыв о боли и ранах, используя мгновения триумфа полностью… Анну встретился взглядом с Ар-Нелем – и Ар-Нель еле заметно кивнул.

– Про Львёнка Нуллу ты ничего не сказал, – напомнил Бэру.

Анну снова быстро переглянулся с Ар-Нелем, оценил собственную шальную мысль – и обратился к своим волкам:

– Среди вас есть кто-нибудь, кто его НЕ ненавидит?

Бойцы как-то замялись – и Анну не понял, что означает эта заминка: либо Нуллу вызывал отвращение у всех поголовно, либо волки опасались, что симпатии к мёртвому Львёнку могут принять за предательство.

– Нуллу не умрёт, – сказал Анну, – но Львёнком не останется. Его учили убивать, его учили делать подлости, его плохо учили, в общем, но он ещё молод, и… В общем, я отдам его тому, кто захочет взять. В качестве подруги – если метаморфоза его исправит, и рабыни – если ничего не получится.

– Нет! – вскрикнул Нуллу, стискивая кулаки – и чуть не на четвереньках подобрался к ногам Анну. – Лев, нет, я умоляю, убей меня, только не это, я верую в Творца, я прошу прощения, я присягну тебе, только не надо…

– Вот он – страх, которому я объявил войну, – сказал Анну. – Смотрите, люди: вот Нуллу меньше боится умереть, чем дать жизнь детям. Разве любая женщина из моей армии не стоит вдесятеро больше, чем такой мужчина? Сила остаётся силой, душа остаётся душой, а человек остаётся человеком. Я хочу, чтобы Нуллу это понял. Кто его возьмёт?

Винору ухмыльнулся и на треть вытащил из ножен кинжал, но Анну покачал головой.

– Нет. Вызови его на поединок. Зачем тебе подранок, Винору? Это – львиная кровь, пусть у неё родятся хорошие дети. Освободите место и верните Нуллу оружие. Новый Прайд – новый закон: если боец не трус, он не возьмёт женщину без поединка. Кто боится – пусть живёт один или покупает рабынь – но называть его волком не за что. Воин вверяет себя Творцу и не пасует при виде чужого меча.

Синий страж протянул Нуллу меч со знаками Прайда. Волки и синие братья расступились широким кругом, освобождая место для поединка; на их лицах было то нервное оживление, какое Анну обычно видел только перед боем за чужой город. Нуллу взглянул на Анну отчаянными глазами, полными слёз:

– Брат, пожалуйста… Анну, не делай из меня посмешище… я не могу.

– Тебе придётся, – сказал Анну. – Чем лучше ты будешь защищаться, тем красивее станет твоё тело после метаморфозы. И легче роды, говорят. Северяне говорят – они знают, язычники.

Нуллу взял меч и отшвырнул в сторону ножны. Его заметно трясло, даже руки дрожали; Винору гладил ладонью лезвие своего меча, улыбался, то ли кровожадно, то ли похотливо, и ждал, когда Львёнок встанет в настоящую боевую стойку.

Нуллу встал. Анну со странным удовольствием увидел в его глазах зарождающуюся решимость, огонёк настоящей отваги. Львёнка увидел. Сколько Анну ни встречался раньше с Нуллу во Дворце Прайда – ни малейшей тени бойца, ни одной живой чёрточки не мелькало в смазливом и надменном лице Третьего – а вот тут, на площади перед разбитыми воротами, в толпе, перед такой жестокой игрой, какая Третьему Львёнку и не снилась…

Язычники давали своим преступникам, искупающим грехи метаморфозой, палки против мечей – но Анну решил, что это будет слишком низко, да и ни к чему, в сущности. Нуллу не мог равняться с Винору – как спесивый Львёнок, слишком любивший всяческие телесные радости мог противостоять старому бойцу, ветерану нескольких тяжёлых кампаний? Винору гонял Львёнка, как щенка, не торопясь кончать с ним, заставляя отступать и уклоняться – Нуллу держался исключительно на остатках самолюбия… тем удивительнее, что чистый огонёк в его взгляде не погас, а разгорелся ярче.

Волки, окружавшие место поединка, молчали недолго: видимо, молчать, наблюдая такое зрелище – выше человеческих сил. Азарт действа был куда сильнее любых скачек и собачьих боёв:

– Да, Винору, да! Обрежь его!

– У Львицы красивые глаза!

– Винору, у тебя родовые знаки есть? Ты ей личико раскрасишь или как?! – и кто бы мог подумать, что в присутствие Львят у волка повернётся язык такое ляпнуть?

– Тише вы, псы! – огрызнулся Винору, довольно, впрочем, беззлобно. – Не пугайте мою подружку, гуо хвостатые!

И тут Нуллу, как северный плебей, дерущийся на палках со своим приятелем, вдруг выдал:

– Ещё неизвестно, кто тут чья подружка, Винору!

Хохот и свист придали Львёнку храбрости и сил, он атаковал, столь же отчаянно, сколь и неумело – и Винору выбил меч из его руки, даже не царапнув.

В тот момент, когда меч с львиной головой отлетел в сторону, Нуллу шарахнулся – и волки толкнули его к Винору совершенно так же, как сделали бы северяне, Анну понял, что остановить это действо ему не удастся. Он беспомощно оглянулся на Ар-Неля – и с удивлением увидел, что Ар-Нель наблюдает без малейшего смущения или неловкости. Прочтя тихое одобрение на его лице, Анну повернулся, чтобы увидеть, как Винору срезает своим мечом застёжки с шикарного кафтана Нуллу.

А во взгляде Нуллу уже не было ни страха, ни стыда – только честный спокойный вызов. И Третий, и Винору, похоже, не видели и не слышали сейчас никого вокруг; происходящее перестало походить на публичную казнь.

Анну понял, что затеяв это языческое представление, поступил совершенно правильно.

Нуллу не закричал.

Означал ли этот судорожный вздох запредельную боль или что-то больше боли – Анну не взялся бы объяснять. Но когда Винору брал женщину львиной крови, как военный трофей, под взглядами солдат, на разбитой мостовой – кажется, всем, кто это видел, открылась ещё одна новая истина.

И никто не хохотал, не свистел и не комментировал – будто осознание происходящего таинства прошило всех до костей. Винору опомнился только, когда поднял глаза от лица львицы – и увидел своего командира.

– Дай ей чем-нибудь прикрыться, – сказал Анну – и поймал на себе взгляд Нуллу, которая так и не разжала рук, продолжая держать Винору изо всех сил. – Ты всё ещё хочешь умереть? – спросил её Анну.

– Нет, – выдохнула Нуллу, не отводя взгляда. – Если твой волк останется со мной.

– Она уже не девочка, – сказал Винору. – Ей будет тяжело пережить метаморфозу и роды. Но я останусь. Прости её, командир… то есть, владыка.

– Помоги ей Творец, – сказал Анну. – Я не держу зла. Пережив всё, она будет лучшей женщиной, чем была мужчиной. Коня мне.

Подвели коня под синим чепраком, со сбруей в восьмиугольных звёздочках. Анну только усмехнулся про себя забавному положению: Бэру, видимо, действительно вообразил себя Святым Хоулу, открывающим Линору-Завоевателю врата в Царство Небесное – но возражать не стал.

– Позаботьтесь о мёртвых братьях, – сказал Анну Зухру и данхоретским командирам, оглаживая жеребца. – Обо всех моих мёртвых братьях и сёстрах. Мёртвый Лев станет окончательно мёртв не позднее заката – и его кровь успокоит святые души бойцов, которыми он заслонил от меня свой страх. Лев – не Нуллу, его уже не переделаешь и не простишь.

Хенту придержал стремя – и Анну вскочил в седло. Синий эскорт и верные волки пропустили к нему Львят с их Львицами, Ар-Неля и Бэру – и кавалькада направилась к Дворцу, через разбитые ворота, по тракту, залитому кровью – к опущенному мосту через канал, на котором братья Бэру подняли штандарты Синей Цитадели.

Бэру не удержался на полпути к Дворцу – Анну просто молчал и ждал, когда он, наконец, рискнёт высказаться.

– Лев Львов, – сказал Дракон, – ты, конечно, волен в решениях и действиях, но я в жизни не видал, чтобы так тешили гуо, как ты нынче на площади… Твоё решение раздать мёртвых Львят солдатам милосерднее, правильная казнь для них – но синим ангелам не годится видеть такие вещи…

– Простите, что снова встреваю не в своё дело, Глубокоуважаемый Учитель Бэру, – сказал Ар-Нель, – но мне кажется, что зрелище не лишнее. Вы, синие стражи, слишком много знаете о духовной любви, вы, полагаю, больше всех на свете знаете о ней – но вам вовсе неизвестна любовь мирская. Вы её не учитываете. Лев продемонстрировал её созидающую силу – вот и всё.

Бэру взглянул на него, скользнул взглядом по бледному, вымазанному копотью лицу Ви-Э, по до сих пор настороженной физиономии Кору – и вздохнул.

– Новое время создало новых женщин, – сказал он. – Летописи Линору не хранят воспоминаний о его боевых подругах… которых могло и не быть в его довольно-таки варварской вольнице…

– Это означает, что моя армия сильнее, – заметил Анну, не сумев скрыть самодовольства, и порадовался про себя, что решительно никто не думает возражать очевидному факту.

А конь Ар-Неля шёл бок о бок с конём Анну, не пытаясь затеять грызню – и Анну мучительно хотелось дотронуться до локтя или колена Ар-Неля, не дожидаясь завтрашнего дня. Но Ча, очевидно, ничего не желал замечать, а его лицо было так безмятежно, будто он не мог думать ни о чём, кроме архитектурных достоинств встающего перед всадниками Дворца Прайда…

Запись №149-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран, Дворец Прайда

Мы с Мариной сидим на широких тёплых ступенях, ведущих в Логово Львят. Здесь теперь – территория посольства Кши-На.

Лестница из какого-то мягкого минерала, похожего на песчаник, почти сплошь, как широкой ковровой дорожкой, заросла ярко-зелёным и пушистым растеньицем, здорово напоминающим земной мох. Кое-где он даже цветёт мелкими красными и розовыми цветами – и бесконечное хождение туда-сюда ему нипочём. Устойчивый «мох» – английский газон позавидует. Подозреваю, его разводят специально и ухаживают тщательно – он придаёт лестнице особый вид, фантастический, и таким же фантастическим образом поднимается по стенам приблизительно на ладонь в высоту. Но мрамор стен мху, похоже, «не по зубам» – и выше по специальным решёткам, расположенным прихотливым орнаментом, поднимаются вьющиеся розы, растущие справа и слева от входа в Логово, в больших и круглых мраморных вазонах.

Дворец – сотканная из цветов обитель эльфов, дворцовый сад – великолепен. Он напоминает сплошь цветущие джунгли; любимый лянчинцами миндаль – всего лишь рама, живая изгородь, а сама картина состоит из мальв всех оттенков розового цвета, серебряных кустов, похожих на олеандры, сплошь усыпанных крупными молочно-белыми и молочно-лиловыми цветами, из роз и пионов всех форм и расцветок – и высоких раскидистых деревьев, с широко разбросанных ветвей которых струящимися занавесами свисают соцветия, белые, жёлтые и розовые шарики на ниточках. Небывалый сад. Можно понять эстета Эткуру, которому казалось в Тай-Е тускло, грубо и холодно.

Волшебное местечко – этот Дворец. Такая тут обнажённая, раскрытая рукотворная красота – вот, смотрите, что может Лянчин, что могут Шаоя, Кри-Йа-На, Дальний Юг – кроме того, чтоб резать друг другу глотки. Ткать ковры. Ковать металлы и резать камень. Тянуть стекло, нежное, как текущая вода. Выращивать удивительные цветы. Книги писать. А кто бы мог подумать…

А мы – первые земляне и первые кшинассцы, допущенные лицезреть. Сидим на лестнице, смотрим на этот эдемский сад, залитый вечерним светом и тихо радуемся, что до разрушения Карфагена не дошло.

Так тихо, будто сегодняшний безумный день – чья-то дурная галлюцинация. Война – злая ложь. Ладно, в прошлом, в прошлом. Поединок Анну и «мёртвого Льва» – тоже в прошлом: не рискнул Анну запятнать себя казнью, предложил противнику честную смерть.

Подарок оценили. Он не такой трус был, как можно подумать, и далеко не дурак, бывший Лев Львов. Он, наверное, очень хорош внешне был в молодости – вроде Эткуру, с такими длинными раскосыми глазами и фараонскими скулами – и очень несчастен был, сам себя загнавший в те рамки, где нги-унг-лянец не может существовать и быть счастливым. И поймал клинок грудью, умер достойно, Сонну-Лев, очень и очень тяжёлый человек, политик, подлец и злодей. Элсу плакал о нём – но слова не сказал Анну поперёк, прекрасно помнил, во что ему обошлась отцовская любовь. Эткуру никак не проявился – Сонну-Лев успел бросить на Ви-Э ненавидящий взгляд напоследок.

Старшие Львята оказались пожиже отца. Не терпел Сонну противодействия даже в мелочах – уцелевшие дети выглядели форменной слякотью. Может, Анну отдал бы своим солдатам и наследных принцев, но время их метаморфозы миновало, а обрезать их, оставляя шанс на озлобление и мелкие подлости, он не решился. По ужасному древнему обычаю, принцев, лишённых прав, полагалось бы заколотить в деревянные ящики, обмотать их цепью и сжечь – но Анну и тут всё нарушил, ограничившись парой пуль и выслушав нотацию от Бэру.

Синий Дракон – теперь личный духовник Анну; Святой Совет формально объявлен вне закона. Впрочем, дело Бэру – проводить чистку в рядах святых отцов; у него, похоже, давно руки чесались – и реформы Анну дали ему возможность свести старые счёты. Святой Совет дискредитирован полностью – зато Синяя Цитадель, похоже, вернула себе былое величие и право первого, после львиного рыка, голоса. Анну и Бэру смотрят друг на друга с взаимным опасливым почтением – может, ещё не притёрлись и не сработались?

С Ар-Нелем Бэру общается вовсе не так, как полагалось бы столпу истинной веры общаться с необращённым язычником… дорого бы я дал, чтобы узнать, что между ними произошло в Синей Цитадели, когда Бэру выбирал, к кому примкнуть… Надеюсь, мне удастся это выпытать у милого-дорогого Ча хотя бы в общих чертах.

Впрочем, на завтрашнее утро назначен эпохальный поединок милого-дорогого и нового Льва Львов. Анну демонстративно ломает каноны… не слишком ли смело? Ар-Нель, чистенький, увешанный побрякушками, как в старые добрые времена, в длинном кафтане из своих, сохранённых Юу, вещей, о чём-то болтает с синими стражами у фонтана – как в Тай-Е. Вид у него надменный, небрежный и легкомысленный. Что-то он завтра запоёт…

Мы с Мариной истощили запас чудес на целый год вперёд – и наши целительские способности теперь ограничиваются навыками по оказанию первой помощи. При нетяжёлых травмах и начале метаморфозы – у нас большой опыт. Мы выскребли аптечку Ильи досуха, чтобы помочь всем, раненым в драке за Дворцовые Ворота… всё равно убитых много.

С другой стороны, при других обстоятельствах их могло быть гораздо больше.

У Кирри – лёгкая рука. Он намерен учиться у хирургов Синей Цитадели, лучших целителей на территории Лянчина. Ри-Ё собирается остаться с ним и тоже переквалифицироваться в лекари из стеклодува и солдата; они болтают по-лянчински на террасе – и Ри-Ё учит Кирри северной игре в буквы на ладони. Я же, как правильный знахарь, официально приглашён в библиотеку Цитадели – на предмет делёжки опытом. Я считаюсь лекарем при северном посольстве.

При создавшемся, вернее, созданном Юу положении вещей – хорошо, если ещё и не повивальной бабкой… Но, надеюсь, это не надолго: наступает время длительного перемирия, через границу открыт проезд учёным, южане и северяне наверняка побеседуют не только о политике…

Не думаю, что всё будет совершенно гладко. Не уверен, что не случится никаких неожиданностей. Но катастрофы, похоже, мы избежали.

Марина пребывает в задумчивости.

Она – военный консультант Кши-На. Ей с Дин-Ли необходимо вернуться в Тай-Е, чтобы отчитаться перед Государем о законченной миссии. Мне же придётся на неопределённое время остаться при лянчинском дворе.

Я замечаю, что обнимаю её, будто хочу удержать около себя. Она не сопротивляется.

– Гора с горой не сходится, – говорит чуть грустно, но улыбаясь. – Мы с тобой скоро увидимся, Дуров. Мы же налаживаем международные связи… глядишь, грядёт либо поход, либо посольство в Шаоя… не пройдёт и полгода – и я появлюсь…

– Угу. Чтобы снова уйти на полгода…

– Тебя звали в КомКон.

– Спасибо. С вашими методами… Скажи, Мариша, а если бы ты знала в тот момент, что Бэру уже выбрал себе в Львы нашего Анну и собирается прийти на помощь его людям, а не дворцовой страже – ты стала бы вызывать лик Господень?

Марина задумывается.

– Не знаю… Это было красиво… Когда-нибудь их потомки узнают о том, кто был автором знамения… и может быть, простят нам это богохульство за спасённые жизни и спасённые государства… А может, сочтут, что мы не имели права лезть не в свои дела… Но нет, не жалею. Земляне не везде оставляют память в виде метели из цветов, я бы сказала.

– Ага, – отзываюсь я. – Не худшее воздействие, госпожа агент влияния. И если бы цветы везде действовали эффективнее, чем атомная бомбардировка, мы, наверное, заслужили бы доброе слово от потомков, и наших, и чужих.

Ви-Э идёт по аллейке, приподнимая подол шёлковой юбки, прекрасная, как средневековая кшинасская гравюра:

– Господин Вассал Ник, Уважаемая Госпожа А-Рин, Львята ждут вас к ужину, вы будете?

Мы переглядываемся и киваем. Мы идём за Ви-Э в Логово Льва, главный дворцовый корпус, и я слышу, как проигравший в слова Кирри напевает по-русски высоким чистым голоском юного нги, не подходящим этому тексту:

От автора: нечто вроде послесловия

О людях, нелюдях и антропоморфизме

С японским акцентом: «Я не читар Ре Гуин и не смотрю аниме. Простите».

У меня появилось отчаянное желание это написать, когда добрые люди увели «Лестницу из терновника» в пару пиратских библиотек и принялись пихать то в фэнтези, то в боевую, Господи, прости, фантастику, то ещё в какую-нибудь малоподходящую для неё жанровую нишу. А когда другие добрые люди занялись поисками в ней «пропаганды гомосексуализма» с упорством, достойным лучшего применения, я перестал бороться с собой. Пусть будет послесловие. Так вот.

Время нынче такое… неблагоприятное для научной фантастики. Издавать не хотят, писать не хотят, читать не хотят… Чтобы хотелось читать НФ, интерес к науке в обществе должен быть, желание постигать закономерности и природы, и общества, чувство ответственности должно быть, а главное – взрослое, не инфантильное сознание у читателей. Причём этот уровень «взрослости» никакого отношения к их реальному возрасту не имеет.

Не то, чтобы в шестидесятые-семидесятые НФ была в таком уж пышном расцвете и к ней относились так уж по-настоящему серьёзно – но всё-таки находились люди, готовые воспринимать фантазии, основанные на трезвом и реальном познании мира. Даже больше – этих людей было немало. Они читали, чтобы думать – а не «чтобы голова отдохнула». А если надо думать, тогда очень хороши Лем, Хайнлайн, Кристофер, Стругацкие…

Читателям порой было лет по двенадцать-пятнадцать. И эти ребята ухитрялись худо-бедно понимать сложные вещи и делать из них выводы. Время было такое, видите ли. Гагарин, Армстронг, океанские глубины, борьба с туберкулёзом и чумой, попытки проломиться в геном, пересадки сердца, мирный и немирный атом, всё правильно. Интересовал людей окружающий мир. Даже детей. И не только то, что можно будет сунуть в рот или поставить на полку. Люди чувствовали себя хозяевами жизни и собственной судьбы – и устраиваясь в жизни по-хозяйски, исследовали свой дом.

Я вот подумал сейчас… Может, для такого отношения к НФ нужно лучше относиться к себе? Иметь чувства собственного достоинства с горчичное зерно, верить в человеческий разум, в волю, в силу духа. Считать, что человек – это звучит гордо, и что хозяином жизни он быть достоин…

Времена изменились.

В наш благословенный текущий момент реакции и разброда, всеобщей безграмотности, безответственности и безверия – думать, а тем паче делать из чьих-то посылок выводы «средним людям» совершенно не хочется. Хочется умственного отдыха – любимого занятия инвалидов якобы умственного труда. Как писал Шаов, «все ждут метафизической халявы» – исключительной точности, ёмкости и меткости слова. Ага. Её, родимой ждут, щуки, которую Вовка – попаданец в Тридесятое Царство выловит из некоего пруда без всякого труда и по чистой случайности, и которая даст, наконец, всё. Чесалку для самолюбия, ласкалку для либидо и палку с гвоздями для подавленных агрессивных импульсов. А для того, чтобы создать такой продукт, рациональное сознание не просто не подмога – оно помеха.

Дешёвое фэнтези следует из сказанного, как неизбежный вывод. Для конвейерной работы в жанре поточной фэнтезятины самое главное – не заморачиваться на всякого рода обоснованиях и внутренних связях. «А почему?» – спрашивает читатель, уже догадываясь, что автор ответит: «А потому что МАГИЯ!» Магией можно объяснить всё. Магия – это уже не литературный инструмент, а ко всякой сюжетной и мотивационной дырке затычка. У магии нет и не может быть ограничений. Магия – оружие Марти Сью точно в той же мере, в какой булыжник – оружие пролетариата.

Ну и всё. Я – пас.

Я, оказывается, больше не могу. Мне хочется базы, обоснований, логики – и уменьшить невероятность фантдопущений до минимума. Мир велик и прекрасен – в нём столько тем и идей для литературной работы, что измышлять всякую ерунду потехи ради, во-первых, скучно, а во-вторых, реальность зачастую оказывается многообразнее и интереснее фантазий.

Надоело маскировать НФ под фэнтези. Захотелось чистоты и честности. Убрать рояли из кустов и сюжетные подпорки в виде магии к кузькиной матери – и посмотреть, сколько пороха в пороховницах и на что способен тот самый реализм, который, в сущности, и создаёт НФ.

И вот. Памятуя о том, что НФ далеко не ограничивается космооперами, хронопарадоксами и альтернативной историей – к которым её свели за последнее время, я выбрал для работы в качестве научной базы этнографию и биологию. Мне казалось, что именно эти науки особенно страдают в нынешней фантастической литературе – и я сделал отчаянную попытку реабилитации.

Ну сколько же можно, в самом деле, думал я, клепать на коленке жукоглазых инопланетян для всякого рода вторжений, одинаковых, как штамповка из пластмассы, и ожидаемо противных и безмозглых – надо ведь сделать их такими, чтобы земляне посимпатичнее смотрелись на их фоне! Неужели народ не тошнит от «мутантов» всех сортов, которые неизбежно превращаются из простых менеджеров в страшных чудовищ через месяц после атомного взрыва, в эпицентре которого они ухитрились выжить? Не грустно ли? Именно сейчас, когда биология и генетика развиваются теми самыми семимильными шагами, какие двигали космонавтику в шестидесятые – наши читатели не знают школьных основ или прочно их забыли, не знают, что такое мутация, вид, половой отбор, эволюция…

Умолчим об этнографических фантазиях. Изобретая очередную «новую расу» или, как сейчас, почему-то, модно писать, «рассу», автор часто придаёт ей, не мудрствуя лукаво, черты какого-нибудь известного земного народа, не меняя даже имён и названий – но это ещё не худший случай. Худший – это когда «национальные черты» присобачиваются просто наобум святых, а автор, понятия не имеющий, как существует социум, как возникает мифология, какой глубинный смысл существует в обрядах и традициях, сваливает в кучу массу фантазий разной степени нелепости.

Ещё Каганов изрядно похихикал, отказывая описанным инопланетянам в разуме и сравнивая почти любой инопланетный социум с ульем, где живут запрограммированные и штампованные существа. Я принял эту его чудесную статью как вызов – и решил описать мир, населённый, как и Земля, многими народами и расами… и уточнив условия задачи, сделал его граждан нелюдями.

Вот чего душа просила. Нечеловеческой психики. Нечеловеческой физиологии. И чуждых землянам социальных норм.

И, как вскоре выяснилось, не только моя. Весьма уважаемый мною писатель Вадим Проскурин работал в том же направлении. Его повесть «Дары ледяного неба» (тут: http://samlib.ru/p/proskurin_w_g/mimir2.shtml) как раз и описывала негуманоидных разумных созданий, мыслящих осьминогов. Я оценил беспрецедентную отвагу автора – но решил, что пойду другим путём.

Проскурина интересовали осьминоги с их эросом, который не существует без танатоса. Меня – планарии и банановые слизни, с их двуполостью и поединками за право размножаться, не вынашивая потомство. Мы оба опирались на новейшую эволюционную теорию и работы современных биологов. Проскурин решил оставить осьминогов в собственном облике и среде обитания, а я, прочтя «Дары ледяного неба», подумал, что ход это очень любопытный, но не самый выигрышный.

Идеально описанные нелюди в истории мировой литературы уже случались – взять хоть Лема. Но ещё никто не решался описывать их фокально, погружая человека в сознание нелюдя. Лучший из описанных инопланетян-негуманоидов – океан Солярис, но я не могу представить себе читателя, отождествившего себя не с попавшими в ловушку океана и собственного прошлого людьми, а с самим океаном. «Вам нужно зеркало!» – вопит пьяный Снаут и оказывается-таки прав: большинство читателей ждёт от фантаста, описывающего жителей другой планеты, зеркального отражения землян.

Отвага Проскурина заслуживает восхищения. Но.

Дело даже не в том, что осьминогам сопереживать тяжело. Не то, чтобы. Сопереживаем же мы собакам, лошадям, кошкам… даже муравьишке Бианки, которому «домой и у него ноги». Мыслящие и живущие вполне цивилизованно осьминоги в качестве героев литературного произведения мне уже попадались. Помните: «Жил осьминог со своей осьминожкой…» – и, будучи воспитанниками детского садика, мы им сопереживали вполне. Но Проскудину, как и мне, мало казалось создать обаятельный образ разумного нелюдя: он хотел населить разумными осьминогами функционирующий социум, раскрыть психику, устроенную принципиально иначе, и описать взаимоотношения в мире, где любовь и размножение впритык связаны со смертью. Для достоверного описания сказочные декорации в духе Успенского не подойдут. А какие?

Как назвать разумного осьминога? А разумную планарию? А вот как осьминоги и планарии беседуют с себе подобными? Как они называют предметы окружающего мира? Как относятся друг к другу? Какие у них традиции, какая мифология – да ладно,как выглядят предметы их быта? Они ж, мерзавцы такие, живут на дне морском…

Тут дело, наверное, в том, что осьминоги лучше слизней подходят на роль разумных существ. Ну что с планарии или слизня возьмёшь? Ни рук, ни ног у них нет, да головы-то и той… А осьминоги – они пленительно чуждые, внешне очень симпатичные, у них физиология интересная и сложная, а всё, что связано с размножением, вообще запредельно прекрасно нечеловеческое. И щупальца вполне сходят за руки, а руками уже можно преобразовывать мир, как только пожелается.

Почему бы не назвать щупальца руками?

Вот на этом месте я и споткнулся.

Видимо, нельзя. Потому что щупальца – это щупальца. И руки тянут за собой всё остальное человеческое: имена, религию, одежду, акул в качестве верховых животных, оружие… и человеческая система координат, накладываясь на нечеловеческую, всё портит, подтачивает достоверность повествования, кажется натянутой. Другими словами, мы всё-таки приходим к Осьминогу со своей Осьминожкой, который полоскал авоську в ванной, позабыв, что дело-то происходит на дне морском…

Ни в коем случае, не в укор автору. Ведь, додумывая до логического конца, невольно приходишь к выводу, что рук нельзя, а значит, никаких аналогий с человеческим миром нельзя, а значит, человеческих слов нельзя – а значит, фигу добьёшься сопереживания, потому что будет нечто совершенно чуждое, да ещё и описанное выдуманными, то есть, тоже искусственными словами. Это непосильная для писателя задача.

И, мысленно поблагодарив предшественника за бесценный опыт, я решил пойти по пути наименьшего сопротивления, благо для меня лично это дорожка торная.

Мне уже случалось описывать очеловеченных животных. В «Зелёной Крови» я, стирая границы непонимания и бессловесности, дал животным возможность на некоторое время превращаться в людей. И это показалось мне дивным выходом из тупика: я превратил своих слизней в людей насовсем.

Целиком. С человеческими руками, ногами и головой. С религией, одеждой, оружием, зданиями, верховыми животными, с именами и даже с кое-какими историческими аналогиями. И решил тем самым проблему с выражением в словах нечеловеческих мыслей и деяний раз и навсегда.

Мне это казалось лучезарной находкой. Запредельной. В духе «ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

Будучи людьми, слизни перестают выглядеть чуждо и отвратительно. Ну что, ей-Богу, в слизняке хорошего? Страданиями и сложным драматическим жизненным выбором слизняка большинство людей земных не проникнется, а нравственные коллизии планарии, я подозреваю, народу ещё более чужды. Зато, если всю эту радость перетолмачить на родной гуманоидный язык…

Планарий называют «фехтовальщиками на пенисах», «penis fencing»? Это очень забавно, но придётся заменить им фехтовальные девайсы на что-нибудь, более привычное человеческому восприятию. Банановые слизни откусывают пенис неудачливому партнёру, превращая его в «условную самку»? Очень хорошо, пусть откусывают… ну, с развитием цивилизации это, наверное, перестанет быть эстетично. Придумаем что-нибудь более гуманное, в рамках «человеческой культуры» нелюдей…

Ребята у нас – двуполы. Совмещают в одном организме признаки самки и самца? Хе, хорошо, пусть в человеческом облике будут женственными лапочками в духе японских картинок: ни мальчик, ни девочка, нечто среднее. Забавно же сделать банановых слизней (http://upload.wikimedia.org/wikipedia/en/4/47/Banana_slug_closeup.jpg) изящными милашками? Посмотрите, какое у него лицо симпатичное! Ещё интереснее – психика: гормональные бури, обуславливающие перемену организма, женская эмоциональность, очевидно, необходимая для общения с потомством, и мужская агрессия, не менее необходимая для участия в половом отборе… отличный коктейль для будущих сюжетных перипетий.

Праздник, а не приём. Собираюсь им ещё пользоваться и пользоваться. Такие наполеоновские планы, знаете ли, такие миры рисуются… хоть прелесть, хоть ужас. Принципиально необычные. На любой вкус. Для решения любых литературных проблем. Хоть аналогия, хоть контраст. Красота, в общем.

Эх! Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал…

Я совсем забыл, что слишком многие читатели читают не то, что написано, а то, что желают увидеть в тексте.

Среди множества моих персонажей есть ДВА гея и ОДИН бисексуал. Вампир Шурочка с его плейером в «Лунном Бархате», жестокий насильник и вообще крайне несимпатичная личность в повести, которую я сейчас редактирую и готовлю к публикации – и Дольф-Некромант с его переломанной душой. Если считать вещи опубликованные – все знакомы с ДВУМЯ моими персонажами, у которых не в порядке ориентация. На ШЕСТЬ романов плюс всякая мелочь. На этом основании определённая часть читающей публики считает меня слэшером и ищет гомосексуальные отношения везде, где только можно.

Нет, грех сказать, что мне не интересна тема. Интересна. Меня страшно интересует асоциальность и отверженность, чужаки в человеческом обществе, раненые души, одинокие бойцы, отщепенцы и прочие неприкаянные. Меня интересует физическое уродство, калеки, пришлые чужаки, люди с сексуальным вывихом и креном, социопаты. Меня интересует, может ли совмещаться абсолютная аморальность и высокая нравственность в одном и том же человеке – и КАК. Где граница между добром и злом в душе. Всегда ли право общество. Ну и так далее.

Среди моих героев есть садист и мазохистка, кастрат, разумная галлюцинация без пола и тела, орки-полузвери и просто звери. Есть много всякого-всего про культурный шок, про маргинальность, про безумие. Про отношения человека с обществом. Про удавшуюся и неудавшуюся любовь. Но, как и писал незабвенный Венечка Ерофеев, народ интересует «один только гомосексуализм».

Ну да, ну да. У меня вампиры ещё целуются, обмениваясь «Силой Танатоса». Поцелуй вампира, мистическое действо, то-сё – жесть, я забыл, в каком обществе мы живём. Целуются?! Мужчины?! Друг с другом?! Геи. У нас в Питере, в Парке Победы, стоит чудовищная по непристойности своей скульптурная композиция: юноша с букетом обнимает и целует немолодого солдата с внушительным «иконостасом» орденов-медалей. Страшно подумать, как мимо ходят люди – и невольно удивишься: почему до сих пор не демонтировали эту сталинскую пропаганду однополого секса. Я уж не говорю о кошмарном православном обычае христосоваться на Пасху.

Ага, ага. Брат не может сказать о брате: «Я его люблю». Сын об отце – тоже. О товарищах – вообще промолчим. Предательство воспринимается нынче легче, чем преданность.

Чему я удивляюсь?!

Я выкручиваюсь наизнанку, создавая нечеловеческую психику с одновременным акцентом на женском и мужском, переписываю каждую сцену по три раза, добиваясь достоверности «чужого», форсирую эмоциональный фон, заостряю контраст между земными мужчинами и «якобы мужчинами» из мира двуполых созданий – но всё равно находятся люди, ухитряющиеся увидеть в «Лестнице из терновника» гомосексуальную! порнографию!

Где?! Во имя Господа, где?!

Я вообще не порнограф. Не люблю, не умею описывать в подробностях физическую сторону любви – ну и не описываю. Ни гомосексуальную, ни гетеросексуальную, никакую. Так, намёком, тенями за занавеской, стоном в темноте. Мысли и чувства интересуют меня куда больше, чем тело. Спасибо, всегда найдётся читатель, который придёт и расскажет, чем именно – в красочных деталях – занимались мои герои между абзацами. Вот молодец, а я и не знал.

Да это – ладно, но гомосексуальность в «Лестнице из терновника»?! Да ёлки же палки, люди, я всё, конечно, понимаю, но задоставало объяснять всем и каждому очевидные вещи.

Ладно, изобразим Капитана Очевидность в последний раз.

Гомосексуальность – если вдруг кто не знает – ЭТО ВЛЕЧЕНИЕ К ЛИЦАМ СВОЕГО ПОЛА. А не характерная для гермафродитов с Нги-Унг-Лян страсть переделать тело партнёра под себя. Насколько я понимаю, любому гею глубоко неприятна мысль о том, что его партнёр может вдруг превратиться в женщину, а тем более – что он сам должен этому поспособствовать. Гуманоиды с Нги-Унг-Лян – не тождественны ни обычным земным мужчинам (в третьей части прямо говорится, что исходная база при формировании плода местного жителя – это женское тело, а мужские функции – лишь надстройка), ни земным гомосексуалистам. Ни физически, ни психически. Никак.

И меня уже совершенно одинаково замучили и те, кто ужасается тем, как я «любуюсь педиками», и те, кто восторгается тем, как «гомоэротичненько». Гомосексуальность на Нги-Унг-Лян – довольно тяжёлое и не принимаемое обществом психическое отклонение, вызванное, видимо, страхом перед изменением собственного тела или нежеланием изменить тело партнёра. А иногда – следствие обычного страха перед болью, которой неизбежно сопровождаются нормальные в этом мире брачные игры, или смертью, от которой во время брачных игр никто не застрахован. Всё это в тексте описано, кстати.

Мне было интересно, как чувствует себя «якобы мужчина», хорошо понимающий, что такое беременность и роды, потому что сам мог бы и выносить, и родить – и как чувствует себя «якобы женщина», которая имеет опыт мужских гормональных всплесков, адреналиновых и тестостероновых. Неизбежная агрессия – и неизбежная жертвенность; всё это есть и на Земле, в самых, что ни на есть, обычных парах – но фантдопущение даёт возможность заострить отношения до предела.

Нет, нги не имеют отношения к земным людям-гермафродитам!! Нет, чёрт подери, потому что на Земле гермафродизм у двуполых существ – это жестокая мутация, болезненное отклонение от нормы, причиняющее те ещё моральные травмы носителю. Припомните хоть одного великого человека, страдавшего гермафродизмом? Их нет, сбой самоидентефикации ломает душу, калечит интеллект, мешает личностному росту. Стоит взглянуть, как кончают жизнь эти бедолаги и сколько среди них самоубийц. Нет, я этим не любуюсь!

Ещё интереснее, когда кто-то из читателей пытается приписать смесь «влечение/агрессия» только гомосексуальным земным парам. Эта ядерная смесь, дорогие друзья – компонент ЛЮБОГО сексуального напряжения между ЛЮБЫМИ живыми существами, вплоть до тех же слизней и аквариумных рыбок!

Я уж не говорю о сравнении бедных нги с земными уголовниками и тюремными нравами. Вот уж воистину – у кого что болит…

Пропаганда, простите, чего? Нги-унг-лянского образа жизни? А кто-нибудь из нас, землян, это вообще может? Так, как описано?

Простите, милые друзья, но эти отзывы – хоть гомофобные, хоть гомофильские – следствие невнимательности и невежества. Дай Бог, чтобы «Лестница из терновника» хоть кого-нибудь побудила заинтересоваться биологией, разобраться в СОБСТВЕННОЙ, земной психике! Эх, скромные мечты…

И последнее слово. О пропаганде гомосексуальности.

Наверное, лишнее после вышеизложенного говорить, что я не только не пропагандирую чего-то в этом роде, но даже и не очень понимаю, как такая пропаганда вообще возможна.

Пропаганда леворукости. Косоглазия. Пропаганда сердца, расположенного с правой стороны грудной клетки. Звучит?

Кто бы мне объяснил, как можно пропагандировать психическую заточку, которая чаще всего является врождённой? Это – во-первых.

Во-вторых. Об этой самой пропаганде все орут на всех углах, но я её никогда не видал. Не считать же пропагандой порнографические рассказы! Всегда их было полно, разной степени талантливости на разные темы, всегда люди выплёскивали собственные фантазии на бумагу и находились желающие прочесть – да хоть даже в пушкинское время попадались забавные примеры – дело в том, что к пропаганде это не имеет никакого отношения.

Потому что не работает.

Ещё раз изображаю Капитана Очевидность. Пропаганда – это ДЕЙСТВЕННОЕ ПРИВЛЕЧЕНИЕ НАРОДНЫХ МАСС НА СТОРОНУ ПРОПАГАНДИРУЕМЫХ. Как фашистская пропаганда, коммунистическая пропаганда. Как пропаганда западного образа жизни. Согласны, дорогие друзья?

А теперь, друг-храбрец, прочти порнографический рассказ на гомосексуальную тему. Тошнит тебя? Так какая же это пропаганда? Очень и очень неумелая и неэффективная, в самом лучшем случает. А вообще – просто фенька, не имеющая к тебе отношения. Так тебя затошнит, если прочтёшь о любом неприемлемом для тебя виде секса. А может, и не затошнит – тогда это тебе подходит, возбуждает, но опять-таки, художественные достоинства и пропаганда тут не при чём.

Не стоит путать явления и понятия.

Размалёванные фрики по телевизору, гадкие анекдоты и омерзительные разговорчики на эту тему – это не пропаганда гомосексуализма. Они никого на ту сторону не привлекают и привлечь не могут. Это – создание образа врага.

Это мы уже проходили. Сейчас образ врага создаётся из геев и «понаехавших», его создание продвигается и оплачивается, стоит взглянуть хоть на новый, недавно вышедший сборник «апокалипсической фантастики» «Беспощадная толерантность». Вот это – пропаганда. Это – вызывает мощные эмоции, стоит хоть отзывы в сетевых библиотеках почитать. Любопытно подумать, кому это выгодно…

Пропаганда – это вещь, которая заставляет ПРИНЯТЬ пропагандируемую точку зрения, как ЕДИНСТВЕННО ПРИЕМЛЕМУЮ. И если уж я что и пропагандирую в меру скромных сил, так это терпимость и разум.

В любой случайно выбранной группе людей – будь то меньшинство или большинство, национальное или сексуальное, научное или религиозное – есть свои святые и свои подонки. Нельзя чесать всех под одну гребёнку. Свои соотечественники могут оказаться для кого-то врагами, а чужаки – примут. Свои единомышленники могут вызвать у кого-то отвращение, а оппоненты – уважение. Надо, надо, надо смотреть не на навязанную масс-медиа или общественным мнением маску – а на живое человеческое лицо.

Макс Далин Убить некроманта

Изначально некромантией называлось гадание с использованием трупа. Позднее некромантами стали именовать магов, имеющих власть в Царстве Мёртвых.

— В очередь, сукины дети! В очередь!..

Михаил Булгаков. Собачье сердце

* * *

Способности к некромантии, говорят, похожи на музыкальный слух. Пожалуй.

Некоторые неистово хотят быть певцами и музыкантами, зовут учителей, платят им по золотому в час, тратят уйму времени и море сил, чтобы выжать из лютни или флейты хоть сколько-нибудь гармоничный звук, — и без толку. Терзание чужих ушей. А их лакей напевает, перетирая тарелки, — и прохожие за окном останавливаются послушать. Дар свыше.

Ничего не поделаешь.

Так и некромантия… Некоторые вылезают из кожи, запираются в башнях, исходят на нет, заучивают наизусть целые тома, предлагают душу — а в результате получают припахивающий серой дымок из жиденькой пентаграммы. Чихнул — и нет его. А меня этому никто не учил — просто Дар и всё. Не такой изящный, как музыкальная одарённость, но это уж — чем богаты, тем и рады.

Я — интуитивный некромант, сколько себя помню. Дивное качество для отпрыска королевской фамилии, как подумаешь…

Родители что-то такое с самого начала подозревали, я полагаю. Ребёнком я был… н-да-с…

Говорят, чёрные родинки — клеймо Тех Самых Сил. Очень может быть. Такая родинка у меня есть — под носом. Этакая роковая мушка.

Обычно выглядит очень миленько. Придаёт лицу некий шарм. И, как правило, не вызывает желания протыкать её раскалённой иглой на предмет проверки. Но не в моём случае.

Не те у меня черты лица. Мою — проверяли. И пришли к неутешительным выводам. Не ошиблись.

Спасибо, что не удушили в колыбели. Добрые у меня были родители и блюдущие традиции. Как можно пролить кровь королевского чада, даже если она проклятая? Невозможно.

Моё скромное везение.

Правда, не могу похвастаться жаркой родительской любовью. Но сердцу не прикажешь.

Мне ещё семи лет не исполнилось, когда я спровадил к праотцам своего гувернёра. Когда он десятый раз врезал мне линейкой по пальцам. Просто — одним сильным желанием сделать так, чтобы его не было. Первый случай всплеска Дара, бессознательный ещё, но желание, похоже, оказалось очень уж сильным.

Но когда я смотрел, как он корчится, как у него глаза вылезают из орбит и всё такое, — я не наслаждался, нет, не верьте слухам. Я принял к сведению. И отец принял к сведению. Во всяком случае, сечь меня поостерёгся, несмотря на отчаянно чешущиеся руки.

Мне это понравилось. Интересно, много бы нашлось таких, кому бы не понравилось?

Через год всё моё семейство меня… скажем так, опасалось. И дельно. Я не проверял Дар на кошках — ничего против кошек не имею. Мухи, пауки — да, это было, я их не люблю. Потом — маменькина отвратительная моська. Как итоговый опыт — папенькин камер-лакей (я всегда совмещал приятное с полезным).

Потом за меня взялись всерьёз, так что опыты пришлось бросить — на людях, по крайней мере. А на будущее я решил пользоваться Даром только по важным поводам. Тогда ещё мне казалось, что он быстро иссякает, долго восстанавливается, а хотелось всегда быть в боевой готовности. Но тема вообще очень заинтересовала: стал читать запоем. Папенькин библиотекарь не хотел меня впускать в ту залу, где хранились книги о некромантии и о чёрной магии, — пришлось сжечь его канарейку. Впустил, хоть и наябедничал отцу.

Я иллюзий не питаю. Я рос маленьким безобразным гадёнышем. Но — умным. Я читал и наблюдал, читал и наблюдал. И всё, что прочитывал или видел, принимал к сведению.

Я много видел. Мой папенька король не знал о своём дворе того, что уже знал я. Кто подличает за сладенький кусок, а за глаза поливает грязью, кто ворует, кто продаётся — я рано начал понимать. Папенька не понимал, ему такие углублённости ни к чему. Папенька был обожаемый монарх. Гуго Милосердный — так его в народе окрестили.

Гуго Старый Идиот, я бы сказал.

Он жил по заповедям, мой батюшка. Насчёт прощения врагов, старинного родового рыцарского кодекса и насчёт того, что, мол, народ должен благоденствовать, а король — жить в развлечениях и роскоши. Ну да!..

Его обворовывали все, кому не лень, а ему и в голову не приходило проверять своих верных вассалов. Вассалы же им восхищались. Он свалил всю свою работу на казначея и премьера, сам охотился и отплясывал на балах.

Междугорье было в долгу как в шёлку; на границах вечно происходили стычки. Соседи обещали военную помощь — и надували, зато присылали подарки вроде пары белых единорогов, тварей милых, но не стоящих и эскадрона драгун. В очередной локальной войнушке с государем Перелесья батюшка потерял провинцию, прослезился и сказал: «На всё Божья воля».

Народ жил впроголодь — пуд муки стоил ползолотого. Зато, если батюшка проезжал по столице, он всегда оделял нищих. Щедро. Грошей по пять по крайней мере. И голодный народ рыдал от умиления.

Святой Орден на батюшку молился. Ещё бы! Патриархи ходили в шёлке и парче, драли с прихожан, сколько хотели, и давали королю советы. А он им жаловал земли. Благодать Божья! Некромантов сапогами в угол запинали. Ибо от лукавого. Не к месту в благочестивом государстве. На меня святые отцы надели серебряный ошейник со священной каббалой и запаяли — чтобы я не мог убить своим Даром человека. Ну-ну. Сожгли Ульриха-Травника под овации толпы. А он, кроме вызова демонов, открыл снадобье от чахотки. Но кому это интересно?

Батюшка так любил матушку… Понятно за что: она подходила ему редкостно. Такая же, как и он сам, восторженная дама с рыцарской романтикой в головке. Этикет, танцы, кодекс. Всё — как по канону полагается. Выезжают, бывало, на охоту или в загородный замок — загляденье, а не пара. Он — такой большой, статный, бородатый, она — такая беленькая, розовенькая, нежная. В сияющих коронах, в шелках, в бриллиантах. Бросают милостыню. Лошади лоснятся, штандарты лоснятся, морды у свиты лоснятся… Красотища! Идеальная семья. Святые отцы во время проповедей их прихожанам в пример ставили, когда говорили о нерушимости брачных уз.

Моего старшего брата, чудесного Людвига, батюшка обожал… Всей нежной душой. И матушка любила. Братец всегда был на людях, а я — всегда по углам. Он — с мечом, а я — с заплесневелой книжкой. У него златые кудри, львиная стать и голубые глаза. У меня бледная рожа, крючковатый нос и одно плечо выше другого. Он — истинный рыцарь, а у меня… Дар…

Ему папенька дарил оружие, лошадей и всякую другую всячину. На меня смотрел очень выразительно — сразу ясно, что до смерти хочет высечь, но боится, что мой ошейник не сработает. Сами посудите: мог ли я хоть намекнуть ему, что думаю о его дворе?

Так и жили. Старые, как сейчас говорят, добрые времена…

Демона я впервые вызвал в ночь, когда мне исполнилось тринадцать. Хорошая была ночь, все знаки сошлись — нумерология, парад планет… Убивать я не мог из-за ошейника этого дурацкого — это да, тогда ещё не мог, силёнок не хватало сломать защиту Святого Слова, — но вот пообщаться с Теми Самыми Силами мог, оказывается.

От них меня не прикрыли. Никому в голову не пришло, что у ребёночка храбрости хватит. А хватило — я как раз отличный трактат об этом прочёл и рвался попробовать. Может, будь я постарше и поумнее, и не посмел бы — но уж в тринадцать-то мне море было по колено. Я ни с кем об этом не распространялся, но считал себя великим человеком. Великим некромантом — и в скобках великим королём. Никак не меньше.

Все, помню, спали. Дежурный лакей крепко поддал со своим приятелем, тоже заснул. Хорошо так, луна светит, тихо, никто не мешает. Хотя, вообще говоря, мне нечасто мешали, чем бы я ни занимался. Мои покои к числу лучших во дворце не относились — этакий уединённый закуток в одном из флигелей, слуг не дозовёшься. Окнами милое жилище выходит на конюшни, вечно там сыро и темно, даже в солнечную погоду, а под ногами гуляют сквозняки и мыши. Приют, видите ли, отшельника — покои опального принца.

Но, если начистоту, меня такое положение устраивало. Никто не лез в мои дела — и слава Богу.

Я пентаграмму ещё только разметил — сердце аж в горло выскакивало, как волновался, — а Дар из меня прямо потёк. Рисую, помню, угольком на паркете, а линии прямо под моими пальцами вспыхивают синим. Только дорисовал — как оно пошло само собой: память у меня на Слова отличная и реакция отменная, я гада выпустил ровно настолько, чтоб поговорить можно было, а окончательный выход в наш мир загородил.

Те Самые, я слышал, неопытными некромантами иногда закусывали. Не мой случай. Я всегда рассчитывал, даже в детстве. И всегда перестраховывался.

Даже двойную линию защиты сделал. И сработало.

Красивый вышел гад… Красивый. Сейчас, как вспоминаю своего первого, такая тихая печаль находит… Вроде грусти по старому другу. Если часто видишь существ из Сумерек — привыкаешь, уже не то, а вот в первый раз…

Я знаю, большинство людей, когда Тех Самых видят, в обморок грохаются или непроизвольно писаются — но это просто потому, что люди до судорог боятся стихии. Неподвластной силы. Те Самые — это и есть стихия. По-моему, тут не бояться, тут любоваться надо. Такая у него была броня дымящаяся, багровая, мерцающая… Рога — как два золотых клинка, из глаз — острое сияние, кусочки огня стекают по железной маске, как слёзы, на пол падают, гаснут… Красиво.

Люблю стихию. Свободу, силу — грозу, метель, ураган… Тех Самых…

Гад, похоже, сообразил, что грохотать в моих покоях нельзя. К чему союзу свидетели? Он и не грохотал. Он прошелестел — как вот бывает ледяная крошка шелестит по насту от ветра январской ночью. Холодный звук, опасный. Тёмный.

— Изъяви свою волю, юный владыка, — свистящий такой шелест.

Я руки на груди скрестил, инстинктивно. Потом узнал — идеальная поза.

— Мне нужна власть, — говорю. — Земная власть. Я хочу стать величайшим из королей. По-настоящему, а не марионеткой на троне, как отец.

— Абсолют меняется на душу, — отвечает.

— Не подходит, — говорю. — Дорого. Пусть будет не абсолют. Подешевле что-нибудь.

— Власть без любви народа, — шелестит. — Власть без награды. Дурная слава. Тяжёлая память. Устроит?

Я почувствовал, как у меня щёки вспыхнули. Идеально. На что мне сдалась любовь этого стада? Пусть любят таких, как батюшка, а я буду дело делать. Награда? Смешно, действительно. Дурная слава? А как они мне сделают добрую? В брата меня превратят?

— Великолепно, — говорю. — То, что надо. Сколько с меня?

— Плату Та Самая Сторона сама возьмёт. Для тебя, юный владыка, — даром.

— Проклятие? — уточняю.

— Нет, не официальное. Тебя и так проклянут тысячу раз. Но мы же договорились, что душа останется при тебе. Хотя без души тебе было бы спокойнее и приятнее. Откровенно предупреждаю.

— Не подходит, — повторяю. — Я уже решил.

— Да будет так, — шипит. — Вписано на Скрижали Судеб.

Вижу — ему уже скучно: всё решено, а взяли с меня мало. Ну и не стал его зря на границе миров держать. Разрезал себе ладонь, дал ему крови выпить — угостил за приход на зов. Потом отпустил.

Даже как-то слегка разочаровался. И гром не грянул, и папа не умер вместе с братцем. И не чувствую, чтобы поумнел или стал сильнее. Огорчительно.

Но, как я тогда размышлял, если с другой стороны посмотреть — я же не отдал им душу. Вот если отдал бы — они бы мигом подсуетились. А так — жди, пока сработает.

Я же пока не знал, как они берут сами. И сколько. Ребёнком ещё был, в сущности…

Но душа осталась при мне — не верьте слухам. И самое смешное — я ни разу не пожалел. Я умею боль терпеть — если без неё никак. А некроманту профессионально без боли не прожить.

Первое, что я заметил, — это как моё отражение в зеркале день ото дня меняется.

И — ох…

У подростков кожа часто портится. Воспаляется и всё такое. Но с моими прыщами ничто бы не сравнилось. Вышесреднее явление. Шедевр. Каждый, по моим теперешним воспоминаниям, величиной с горошину, не меньше. И самого яркого цвета, который нашёлся бы у Господа в палитре. На моей бедной физиономии клочка чистой кожи в квадратный дюйм не нашлось бы. Разве что там, где синяки под глазами.

В общем, ощущалось так: как на себя гляну, думается не о короне, а куда бы пойти удавиться, чтоб никто потом труп не нашёл. Родная маменька на меня смотрела, будто на слизняка. Не говоря уж о девочках. А я был вполне парень, как ни странно. Интересные вещи иногда снились.

Мой драгоценный братец девиц валял пачками. От судомоек и швеек до благородных включительно. Папенька, когда узнавал об очередном приключении, только ласково улыбался от скромной гордости. Вот мы какие, женщин к нам так и тянет. У шестнадцатилетнего принца должна быть толпа любовниц.

А принц, которому шёл четырнадцатый, шпионил безбожно. И чем больше видел, тем больше тошнило. Цепляло, но тошнило.

Я тогда ещё не понимал почему.

Вернее, догадывался. Со мной-то все эти фрейлинки вели себя этак официально до невозможности и просто леденели, как декабрьская луна. Смотрит такая на меня, болезного, с омерзением. Губки подожмёт, сощурится. «Ваше высочество, умоляю, простите меня, я тороплюсь». Я то радовался, что на мне ошейник, то жалел об этом — так убить хотелось.

Не просто убить, а так, чтобы почувствовала. Чтобы дошла моя злоба у неё до сердца, до костей, до печёнок… и до некоторых других внутренних частей.

Сказано: учитесь властвовать собой. Вот уж я учился…

Нет, поймите меня правильно. С точки зрения… ну, с обычной точки зрения, как принц, я мог бы и приказать такой. Чтобы унизить её, просто до пола опустить, до дворцовых подземелий. Но — гордость не позволяла, гордость. И стыд.

О, как за отрочество своё неприкаянное и окаянное я запрезирал эту возвышенную любовь! Да вот, да! Да, сидел в клетушке на вершине сторожевой башни, рассматривал гравюры в старинном трактате «О плотских утехах» и Бог знает что ещё делал. Тошнило, но тянуло. И ненавидел все эти серенады-свидания-страдания-сцены-локоны так, что руки дрожали.

Они же меня ненавидели за прыщи на морде и за перекошенную фигуру. А я их — за выражения лиц и за позы. Кто из нас имел больше прав на ненависть?

Меня — за внешнее. Я их — за внутреннее.

Тяжело оказалось смириться. Я только догадывался ещё, что это Те Самые с меня плату берут. Авансом. И к тому же это оказалось только начало. Цветочки, так сказать.

Первый урожай ягодок появился, когда я влюбился.

В пажа. Ага. В маменькиного. Без памяти.

Звали его Нэд. Лица уже почти не помню, как это ни грустно. Глаза зелёные, веснушки, щербинка между передними зубами, когда улыбался… Но черты не складываются в картину. Слишком было коротко и слишком…

Слишком тяжело ранило. До крови.

Ну, он-то был не фрейлина. Такой приказ не унизил ни меня, ни его; я просто приказал остаться — и он остался. Даже улыбаясь. Но дело не в этом. Дело в том, что с ним оказалось легко-легко общаться, совсем легко — диву дашься! А главное — он меня слушать стал, ни малейшей неприязни не выразил, ни капли отвращения. Я растаял. Я ему рассказал почти обо всём, искренне. Он был старше меня на пару лет, сходу всё понял, так среагировал…

Я в первый раз в жизни поплакал у кого-то на плече. А он сказал: «Не берите близко к сердцу, ваше высочество, вы ещё всем покажете». Душу мне согрел. А я впервые в жизни по-настоящему был благодарен кому-то. Ещё немного — и у меня появился бы друг, а это бы столько всего изменило…

Нэд….

Не повезло нам.

Через неделю нас поймали вдвоём. Смешно сказать, за каким занятием: я плакал у него на плече… А что началось, Боже, что началось!

Как папенька на меня орал! Какими словами называл! Как братец присоединился! И святой отец! И премьер! И как их бесило, что я в ногах не валяюсь, не каюсь и пощады не прошу!

Я, как они говорили, закоснел в грехе, несмотря на юный возраст. Проклятая кровь. Надо выжигать калёным железом. Пока не поздно.

Выжгли.

Заперли меня в каморку для провинившихся слуг, только, в отличие от тех самых слуг, к стене приковали серебряной цепью. Во избежание. А над дверью прибили свиток с изречением из Писания: «Преступивший закон мира — да будет осуждён». И не оставили мне не только книг или пера с чернильницей — кусочка штукатурки не оставили, пентаграмму нацарапать.

А за окном, около скотного двора и выгребной ямы, представьте себе, у выгребной ямы — сплошное милосердие и рыцарство! — повесили Нэда. За то, что он, якобы, научил принца всяким непотребствам. Сняли с двух столбов качели, на которых птичницы качались, закинули верёвку…

Я там несколько месяцев просидел на хлебе и воде, глядя, как разлагается его труп. Я был — ярость во плоти. Сначала просто рыдал от ярости, от тоски, от бессилия, был готов грызть эту цепь. Потом перестал, начал думать.

Я теперь понимаю, что это Те Самые организовали. Для того чтобы у меня хватило сил на дальнейшую жизнь.

Силы берутся из любви и ненависти. Только так.

Выпустили меня перед свадьбой братца.

Я бы дольше там просидел. Меня бы, наверное, в конце концов заточили куда-нибудь в каземат, в башню или ещё куда подальше, но решили, что сломали. Я стал тихий. Тихий-тихий: молчал, смотрел в пол. Я давно заметил: если кто-нибудь смотрит в пол, все думают, что ему глаз не поднять. Воспользовался.

Отец мне сообщил, что прощает меня. Ради огромного праздника. Мол, надеется, что я одумался и более оскорблять свой род мерзостями не буду. Весёлый такой был, благожелательный, довольный.

Я кивал, смотрел в пол. Не мог взглянуть ему в лицо, боялся — Дар внутри меня бушевал, как пар в котле над огнём, если крышка запаяна. Чугун мог разорвать в клочья — а я же не чугунный. Боялся обозначить свою злобу раньше времени, боялся. Не готов был.

Они меня не спросили, прощаю ли я их. А я не простил. И решил для себя: никогда не буду оставлять в живых тех, кто меня ненавидит. И в раскаяние верить не стану. Всё это чушь для отвода глаз. Человек, как я, может делать вид, что унижен, раздавлен, что ему уже всё равно… А сам будет собирать силы.

Дудки.

Маменька меня поцеловала в лоб. Всё щебетала, щебетала, как она рада, что я исправился. Как ей хотелось, чтобы я порадовался за братца, чтобы принял участие в церемонии. Я содрогнулся, когда она ко мне прикоснулась.

А она сказала: «Ничего, ничего, Дольф, всё дурное уже позади. Пойдите, милый, найдите братца, поздравьте. Пойдите, пойдите».

Я пошёл.

Нашёл его в гардеробной.

Он стоял перед зеркалами, парадный костюм примерял, для свадебной церемонии. Белый и золотой, этакое солнце на снегу, локоны рассыпались по блондам, перстни с бриллиантами горят, словно роса утром на белых розах. Шикарно, ничего не скажешь. Шикарно.

Он мне дал подойти, так что я тоже в этих чёртовых зеркалах отразился. И братец полюбовался изящным контрастом: он, восхитительный белый принц, и я — церемониальные тряпки висят мешком, как на скелете, лохмы сальные, рожа осунулась, сутулый, скособоченный… Людвиг в тот момент, полагаю, искренне наслаждался и положением своим, и своей статью, и белым шёлком, и невероятным своим превосходством. Хорошо так, от души наслаждался — на лице было написано.

Можно понять, правда?

И со мной заговорил в точности, как отец. Так же благодушно, весело и снисходительно.

— А, — сказал, — славно, что тебя выпустили. Рад. Поглядишь, как это бывает по-человечески.

— Ага, — говорю. И смотрю в пол.

А он продолжил. Улыбаясь. Мой дорогой братец.

— Хорошо, хорошо. Тебе, в конце концов, надо учиться жить, как подобает принцу. На охоту со мной съездишь. Бал посмотришь. Танцевать с тобой, конечно, едва ли кто-нибудь захочет, но музыку послушаешь всё-таки…

— Ага, — говорю. Всё равно ему не нужны мои ответы.

Он улыбнулся так мечтательно.

— Невеста — прекрасная Розамунда. Из Края Девяти Озёр. Ты уже слышал? Говорят, она увидела мой портрет — и даже обдумывать не стала.

— Ага, — говорю.

Не стала обдумывать. Ну да. Шестая дочь этого бедолаги из Края Девяти Озёр. Он себе чуть пупок не развязал, придумывая, что всей этой ораве девиц дать в приданое. Разорился, в долги влез. Король, н-да… Младшенькая, всё говорили, хороша, как эльф. А денег у папаши больше нет. И за ней дают клочок земли размером с загон для гусей — три деревни, два села — и серебряные ложечки.

Но наша благородная фамилия за приданым не гонится. Была бы у невесты честь и добродетель. И древность рода.

Дерьма тоже… Ещё бы она стала обдумывать. Принц из Междугорья всё-таки. Страна небедная, может, при дворе будут три раза в день кормить.

— Поздравляю, — говорю.

— Завидуешь, небось, — говорит. С сердечной улыбкой. — Сравнить прелести Розамунды с костями того дохлого пажа…

И в этот самый миг я вдруг почувствовал, как защита треснула. Смертную боль почувствовал, когда эта трещина пошла по сердцу, по уму, по нервам, по душе, — чуть не заорал, так Дар жёг щит Святого Слова. Хотелось корчиться и по полу кататься. Едва стерпел.

И вдруг отпустило.

Я поднял глаза и посмотрел на Людвига. Смотрел и ощущал, как Дар протёк через трещину, то-оненькой струйкой. Как чёрный ручеёк влился в братцев мозг, но не разорвал мозг в клочья, нет — собрался где-то внутри, маленькой лужицей, таким стоячим болотцем. Чтобы долго и тихо гнить.

А Людвиг ровно ничего не понял. Понятливость — вообще не наша семейная добродетель. Да ему бы и в голову не могло прийти, что он сейчас сломал мою защиту. И что именно ему нужна эта защита, как воздух. И что мой ошейник — это уже просто побрякушка. Цацка. Как любой его дурацкий перстень.

Он посмотрел мне в глаза — мне казалось, что в них моя смертная злоба горящими буквами выжжена, — и захохотал.

— Что?! Проникся? Ну то-то. Беги, малыш, играй — сейчас портные придут. К этому костюму ещё плащ полагается — белый с золотым подбоем, представляешь?

— Очень красиво, — говорю. Еле выдавил из себя. И ушёл.

Я сам не знал, и никто не знал, что мой Дар так силён, чтобы проломить каббалу на серебре. А тем более — что я могу наносить раны, которые открываются не сразу. Это уже высшие ступени, многим старцам, высохшим в злодеяниях, не под силу. Но этой мощью меня не Те Самые Силы одарили, это я понял точно.

Это подарок от моих родных и близких. Моя боль, ярость и беззащитность. Всё могло быть иначе, но они сами сковали мне меч против них же самих, закалили этот меч и подвесили к моему поясу.

И я им за это даже не благодарен, потому что если бы этого не случилось, на моей душе было бы гораздо меньше шрамов.

Людвиг умирал целую неделю. Смешно, но меня даже в мыслях никто не заподозрил. От меня же одни кости остались за время моего затворничества, на мне же ошейник был со Святым Словом — был меньше, чем ничто.

И потом — меня, как всегда, перестали замечать.

Они возились с Людвигом.

Лейб-медик сначала сказал — похоже на чёрную оспу. Потом понаблюдал-понаблюдал — нет, скорее, на проказу, но осложнённую и нетипичную. И тогда собрали консилиум.

И все эти лейб-медики, просто медики, лекари, знахари, святые отцы кружились вокруг Людвигова ложа, как вороньё вокруг падали — чёрные, хмурые. Обсуждали, советы давали, поили его всякой дрянью…

Ни одного некроманта, конечно, не позвали. Любой некромант сходу сказал бы, в чём дело, — чужая, мол, злоба его убивает. Но кто их слушать будет? От лукавого? И потом — где бы взяли некроманта в таком-то благочестивом государстве. Так что мне ничто не грозило.

Обо мне говорят, что я не знаю жалости… Очередная ложь.

Я не наслаждался, не верьте слухам. Я смотрел на него, на его смазливое личико в язвах, на руки, высохшие, потрескавшиеся, покрытые струпьями, — и меня тошнило. Я бы его добил с облегчением, из сострадания добил бы — по-другому ему нельзя было помочь, — но они-то надеялись, что он выздоровеет…

Ох, если б он меня позвал и попросил смерти! Если бы он понял, хоть перед самым концом! Я бы, наверное, плюнул тогда и на корону, и на власть — я бы отпустил его душу, а сам в монастырь бы ушёл. И никогда больше не использовал бы Дар — даже чтобы муху прихлопнуть.

Но так не бывает.

Он смотрел на знахарей бешено и хрипел:

— Быдло тупое! Холуи ленивые! Что, ни один идиот не может придумать, как скорее меня вылечить?! Мне же больно, гады! У меня же невеста! Вам что, всё равно, да?!

Ему и в голову не могло прийти, что кому-то может быть всё равно. С ним всегда все носились. Да что там — весь белый свет существовал для его удовольствия. Все люди служили ему игрушками. Он никогда не страдал, мой братец Людвиг. Он был здоровый, его никогда не били, ему давали всё, что он попросит, — а тут…

О, как его бесило, что Господь Бог его не слушается! Он же просил — дай мне поправиться, ясно просил — а Бог не даёт!

Уже перед самым концом он скулил, как щенок:

— Папенька, сделайте что-нибудь! Ну сделайте! Я жить хочу!

И папенька смахивал скупую мужскую слезу, а маменька просто в конвульсиях билась. Но как бы они ни оплакивали его — горе им не мешало ненавидеть меня.

Я же теперь стал наследником. Вот так.

Людвиг мне сказал напоследок:

— Ты, Дольф, сам знаешь — ты в наследные принцы не годишься… Ты — выродок. Но судьба за тебя, будь всё неладно, — радуйся давай! Радуйся!

А отец с матерью меня взглядами просто в пол впечатывали. Они тоже так думали, слово в слово. Меня их отвращение к земле гнуло, в узел завязывало, но ненависть распрямила.

Если бы не неделя с Нэдом, они бы меня стоптали в пыль. Но теперь у меня было оружие, хорошее, надёжное оружие — и я даже глаз не отводил. И не раскаивался.

Когда Людвига хоронили, я придерживал гробовую пелену и ощущал на себе взгляды двора. И как всегда — принимал к сведению.

В день его похорон как раз собирались устроить помолвку.

Прекрасная Розамунда стояла в сторонке, вся мокрая от слёз, вся в чёрном — как пушистый котёночек, который попал под ливень. Маленькая такая, тоненькая, в свите своей, среди громадных баронов и толстых фрейлин. Всё, помню, пожималась — ветрено было, пасмурно, хоть и июнь, — и платочек мусолила.

Кого я всерьёз жалел, так это её. Так хорошо пристроили девчонку — и вот такое разочарование страшное. И какими глазами она смотрела на Людвига в гробу — не передать. Смесь жалости, ужаса, отвращения, нежности — порох такой внутри души. Одна посторонняя искорка — рванёт, и сердце разорвёт в клочья.

Я думал — ишь, ещё не невеста, а уже вдова. Бедняжка.

Ребёнок я ещё был, ребёнок. Не знал, на что Те Самые Силы способны, но на что обычные люди способны, чтобы соблюсти свою выгоду, я ведь тоже не знал до конца. То, что дальше вышло, меня поразило, просто, можно сказать, ошарашило.

Государь-то Края Девяти Озёр вовсе и не собирался рвать брачный контракт с моим батюшкой и терять для любимой доченьки такую выгодную партию — хоть весь мир сгори или провались. Сам лично приехал договариваться и разбираться. На Совете резал правду-матку, аж клочья летели. Старший принц умер — пустяки какие, в самом деле! Младший-то остался! Он что же, не мужчина у вас?

Папенька, как я слышал, ответил: «Да не совсем».

Ну и что? Кому это интересно-то? Кого волнует? Ещё подрастёт, чем бы дитя ни тешилось… И потом — ему уже, считай, сровнялось четырнадцать, а девочке ещё не исполнилось пятнадцати: ровесники!

Батюшка мой слабо отбивался. А папенька Розамунды наседал. И в конце концов слово прозвучало: НЕКРОМАНТ.

Только это никого не остановило. Они были в таком раже от заботы о престолонаследии и собственных деньгах, что им уже на всё плевать хотелось.

Подумаешь, некромант. Хоть вурдалак!

Я же бедную девчонку больше жалел, чем её собственная родня. И я всё понимал, несмотря на возраст: она ж не первая девчонка была, которую я видел в жизни. И ей показывали портрет Людвига, она, может быть, даже поболтать с ним пару раз успела, с нашим белым львом, потанцевать… а теперь должна как-то смириться вот с этим… что я в зеркале регулярно вижу.

Меня лейб-медики осматривали, и озёрный, и папин — стыдобища. О таких вещах спрашивали, за такие места хватали — думал, сгорю на месте. Но обоим государям донесли, что, невзирая на свой юный возраст, я уже вполне мужчина, что бы я там о себе ни вообразил. Короче, подписали приговор нам обоим.

В городе объявили, что наша помолвка состоится сразу по истечении срока траура. И весь город шептался все три траурных месяца, что отдали, мол, кривобокому шакалу белого ягнёночка. Я об этом знал, потому что при дворе болтали то же самое, только злее.

А я сидел в любимой клетушке на сторожевой башне и строил иллюзии. Нэда вспоминал, вспоминал, как славно, когда рядом… как сказать… ну, когда обнимают тебя горячими руками, по голове гладят, говорят что-нибудь доброе, пусть хоть пустяковое. Я же одиночкой рос, меня никто не ласкал — проклятая кровь — а хочется, хочется ведь…

Клянусь Той Самой Стороной или Господом, если вы так легче поверите, — ни о каких непристойностях не думал. Ни о самомалейших. Просторазмечтался, как я Розамунде объясню, что я ей не враг, что обижать не стану и другим не позволю… Что лапать её, как все эти придворные кавалеры своих девок, нипочём не буду, а в первую ночь поцелую ей руку, только руку… Ну если только в лоб ещё, если она захочет. Что вопросами престолонаследия станем заниматься, только когда она сама позволит. Когда подружимся.

Расскажу ей, думал, как Нэду, всё честно. Чтобы она поняла, что я не законченная мразь и что не завидовал Людвигу — другая причина была… Если только когда-нибудь посмею ей сказать, что Людвига убил…

А к ней подойти не получалось. Она вечно с дуэньями ходила. А у дуэний был вид цепных собак. И я решил, что это, видно, против правил каких-то — разговаривать с невестой до свадьбы. Не стал настаивать.

Я не влюблён в неё был, нет… Но она меня занимала. Даже очень. Я всё думал, что она мне станет подругой, родным человеком. Что всё будем обсуждать вместе, разговаривать…

Поговорить иногда ужасно хотелось. Это у меня редкое удовольствие было — разговор. Я иногда даже романы читал — там люди разговаривают. Хотя не любил романы, кислятину сопливую. А тут, думаю, повезло мне. Девчонки любят болтать, просто сами не свои. А я буду слушать — им же нравится, когда их слушают. Узнаю, что она ещё любит, почитаю книжки об этом… Даже если это будут платья или пудра, всё равно…

Скромные мечты… Я даже пару уроков танцев взял, хоть на балы никогда не ходил и танцевать терпеть не мог. Может, думал, она все эти танцы-шманцы любит, девчонка же…

Тяжёлые выдались три месяца. Я про всё забыл, даже книг не читал, ходил как в тумане. Всё казалось — теперь начнётся совсем другая жизнь. Не то чтобы даже счастливая, а просто — потеплее, чем эта. Всё равно что отдали бы мне Нэда и он бы спал рядом со мной осенними ночами, когда за окном льёт и ветер воет, а весь мир против тебя, и ты кусаешь подушку, чтобы не взвыть на весь дворец…

Мне тогда хотелось только тепла — больше почти ничего.

А она была тоненькая, с тёмно-золотой косой, с длинной шейкой, с громадными глазищами, синими, бархатными, будто дно у них выложено фиалками, и с маленьким ротиком, бледно-розовым, как лепесточек. И таскала свои тяжеленные роброны, чёрные с золотом, несла подол впереди стеклянными пальчиками…

Ужасно была похожа на эльфа, как их на старинных миниатюрах изображают. Только один мой авторитет (некромант, конечно!) в своём историческом труде утверждает, что эльфов на свете никогда не было. Что это выдумка. Правда, красивая…

Лето, помню, тогда выдалось холодное, а осень и подавно — холодная, туманная. Выглянешь утром из окна — туман лежит пластами, хоть режь его. Сумеречно, пасмурно. И на душе смутно, беспокойно, будто её царапает что-то… Тяжёлый был год, тяжёлый. Очень для меня памятный.

Свадьбу назначили на начало октября.

Мне тоже сшили такой костюмчик, как покойному братцу — царствие ему небесное. Белый с золотом. Только если Людвиг в этом белом был словно солнце на снегу, то я — вылитый стервятник, переодетый гусём. Умора, право слово.

Я давно заметил: если когда и выгляжу более-менее сносно, так это только в виде небрежном, растрёпанном, что ли, немножко. Когда волосы взлохмачены, воротник расстёгнут, манжеты выдернуты из рукавов… Конечно, по-плебейски смотрюсь. Но, по крайней мере, не как зализанное чучело.

Но церемониймейстер, портной и вся эта компания во главе с моим камергером просто, похоже, сговорились меня поэффектнее изуродовать. С Господом Богом им, разумеется, не тягаться, но определённых успехов они достигли.

Запаковали меня в эту парчу и атлас, как флейту в футляр. Волосы мои завили и напудрили. И лицо от этого выражение приобрело совершенно идиотское, как ни погляди.

Потом стало всё равно. Потом. Но в четырнадцать лет это кажется жутко важным — хорош ты внешне или плох. Глупо. Ребячество. Но ничего не поделаешь. Вот я стоял у зеркал, глотал комок в горле и думал, что лучше сбежать в дикие леса и стать там отшельником, чем в таком виде показаться перед двором, который только и ищет, над чем бы зубы поскалить.

А тем паче — перед Розамундой.

И вот она вплыла в храм, как лилия из инея, в острых бриллиантовых огоньках, бледная, как кружева вокруг её личика, — одни глаза, как тёмные сапфиры, а в них отражаются свечи. И пока она ко мне подходила — я себя и этак, и так… Всеми словами. Про себя.

Смотреть я на неё не мог (надо же на святого отца!), но рука у неё, помню, холодная была и влажная. И дрожала. И я думал, что она озябла и боится. Я бы её Даром прикрыл крепче крепостной стены от любого несчастья, от всего мира…

Там, в храме, я всё плохое, что о девчонках и о романах думал, будто куда-то в дальний ящик запер.

Потом был обед. Скучный, церемонный. Розамунда сидела, будто раскрашенная статуэтка, ничего не ела, всё молчала. И мне не лез кусок в горло. Я только слушал, как батюшкины придворные, скрепя сердце, или, как Нэд говорил, «скрипя сердцем», меня поздравляют: всё это враньё, дешёвое враньё, издевательское враньё, насмешливое враньё…

Вот тут-то мне и закралась в голову мысль, что эта свадьба — тоже кусок моих постоянных налогов Той Самой Стороне. Я это додумать до конца побоялся — до холодного пота между лопатками. Но это-то сущая правда была. Правда.

Единственная правда на том пиру, будь он неладен.

Я еле дождался, чтобы нас оставили, наконец, одних.

Шут отца Розамунды, гнидка горбатенькая, ещё вякнул, что, мол, юного жениха снедает нетерпение наконец взглянуть, в тон ли робам на невесте подвязки, — и все заржали. А я опять почуял: Дар во мне загорелся тёмным пламенем. Он всё это время тлел, будто угли под пойлом, а тут полыхнул так, что щёки вспыхнули. Но я сдержался.

Я решил, что со всей этой сволочью потом посчитаюсь. Подал руку Розамунде, а она только сделала вид, что подала свою, — чуть-чуть прикоснулась. И когда мы уходили, мне снова было жаль её до рези в сердце — но кроме жалости оттуда прорезалась и ненависть.

Ждала своего часа. Я ещё не знал какого.

Мы пришли в спальню. Поганое брачное гнёздышко, как в самых гнусных романчиках: розовенькие кисейки, золотые бордюрчики, хмель везде…

Я посмотрел на Розамунду, а она опустила глаза. И мне опять стало страшно до судорог.

— Вы устали, да? — говорю. Ничего умнее на язык не идёт.

— Да, — отвечает. Еле слышно. Она в моём присутствии в полный голос ещё ни разу не говорила.

— Может, — говорю, — вы, сударыня, глинтвейна хотите выпить? Или орешков вам насыпать?

— Нет.

Тихо, но резко. Нет. Всё — нет. И я сказал:

— Вам плохо?

Она подняла голову, встретила мой взгляд… И лицо у неё было напряжённое, упрямое и какое-то ядовитое — совсем не эльфийское, девчоночье, вздорное. И на нём — не вызов, как у парня, а желание ранить и не получить рану в ответ.

Они ведь не признают никаких законов поединка. Бьют в больное место и прикрываются чем-нибудь непреодолимым — вроде слёз или обвинений. Я об этом совсем забыл. Размечтался. И теперь мне напоминала Та Самая Сторона — из её глаз.

— Мне прекрасно, — сказала. — Я счастлива. Вы же всё сделали для моего счастья.

Я не понял. И растерялся.

— Ну как же, — продолжает. И в голосе яда всё больше и больше. — Вы же некромант, все говорят. Это вы убили Людвига.

Достань она из корсета кинжал и воткни мне в горло — то на то и вышло бы. Я задохнулся, только смотрел на неё во все глаза. А она продолжала негромко, как будто спокойно, и ядовито, будто у неё тоже был Дар своего рода:

— Я много о вас знаю, Дольф. Вы упиваетесь смертями, как гиена. Вы с детства завидовали Людвигу. Вы похотливы — да, мне об этом тоже сообщили! Вы развлекаетесь омерзительными вещами. И вы убили Людвига из зависти и из похоти — я об этом легко догадалась. Вы влюбились в меня и разбили моё сердце. Вам хотелось меня получить — и вы получили. Как вы жестоки и как вы низки!

Я сел. Я потерял дар речи. А она продолжала:

— Людвиг был лучше вас в тысячу раз, Дольф. Он был красив, он был благороден, он был добр и любезен. Он был способен любить, понимаете? Вам, верю, и слово-то это неизвестно. Он говорил мне удивительные вещи…

И заплакала.

А я подумал, что он говорил удивительные вещи фрейлинам, прачкам, горничным, бельёвщицам — даже кухаркам. И уж что другое, а любить он был способен так, что только мебель трещала. И что её благородный Людвиг с доброй улыбкой наблюдал, как Нэд стоит и плачет куда горше, чем Розамунда, а на его шею накидывают петлю.

И у меня сжались кулаки, сами собой, и лицо, видимо, тоже изменилось, потому что она посмотрела на меня сквозь слёзы и сказала:

— Вам нестерпимо слушать правду, да? Вы уже и меня убить готовы, палач?

А я не привык говорить. Не умел оправдываться, не умел быть галантным, вообще ничего такого не умел. И я сказал, как умел.

— Если я палач, — говорю, — что ж вы сказали «да» в храме?

Она разрыдалась в голос. Её всю трясло от слёз, мне хотелось погладить её по голове или обнять, но я боялся, что она это не так поймёт. Я не злился на неё, нет. Я понимал, что её обманули маменькины статс-дамы, забили ей голову всяким вздором… Я не знал, что с этим делать, но мне казалось, что она не виновата.

Я тогда ещё не знал, что очень красивые и очень беспомощные с виду люди могут быть самыми изощрёнными врагами, — и беспомощность Розамунды совершенно меня обезоружила. А она, рыдая, выкрикнула:

— Теперь у вас хватает жестокости попрекать меня послушанием! Как я могла ослушаться отца, как?!

— Сказали бы, что я убил брата, — говорю. — Отправили бы меня на костёр.

— Я говорила! — всхлипывает. — Но мне никто не верит!

— Вот здорово, — говорю. — Вы вышли замуж за того, кого хотели убить?

Она вытерла слёзы и пожала плечами. В этом вся соль. Добавить нечего. Она ведь тоже была ещё ребёнком — такая непосредственная. Ещё не умела врать, как взрослые дамы — по-настоящему.

Самое отвратительное, что мы в ту ночь легли в постель вместе.

Я сидел на краешке ложа и ел конфеты. Миндаль в сахаре, точно помню. С тех пор ненавижу этот вкус до рвоты — как случается что-нибудь стыдное, тяжёлое, больное, так во рту этот привкус. Сладкий, горьковатый, ореховый.

Я вообще сладкое не люблю. Но хотелось руки чем-нибудь занять и рот, а кроме этого чёртова миндаля, нам ничего не поставили.

А Розамунда сидела с другой стороны и тоже ела миндаль. Всхлипывала и хрустела конфетами. Я понимаю, что это глупо выглядело, но на самом деле я чувствовал так, что нас просто заставили быть вдвоём в одной спальне, железными крюками стянули. Надо было как-то барахтаться, чтобы не утонуть — в стыде, в злобе, в гадливости — кому в чём.

Мы ужасно долго так сидели. Часы на башне пробили четверть одиннадцатого, потом — половину, а мы всё ели орехи и не могли больше ничего сделать.

В конце концов я сказал:

— Сударыня, я спать хочу. Я тут лягу на краю, ладно?

А Розамунда посмотрела на меня презрительно и говорит ещё холоднее и ядовитее, чем раньше:

— Вы, значит, совсем не мужчина? Да?

Я говорю:

— Вы решите для себя, сударыня, кто я — похотливая скотина или вообще не мужчина. А то нелогично.

И Розамунда ответила:

— А, так значит, это вы решили надо мной поиздеваться? Показываете, что я вам не нужна? Так вот, не подумайте, что я желаю ваших ласк, сударь! Просто всё должно делаться по обычаю, если вы не помните. И иначе — я не знаю, какими глазами буду смотреть завтра на вашу мать.

— У вас что, — говорю, — несколько пар глаз?

Розамунда вздохнула устало, и глаза — единственная пара — у неё наполнились слезами, а я подумал, что можно было сарказм и приберечь для другого случая.

— Да я ничего такого не имел в виду, — говорю. — Я же не слепой, вижу ваши неземные совершенства… и это… запредельное изящество.

Из неё на мгновение радость полыхнула, этакой вспышкой — р-раз и нет. Я подумал, что правильный комплимент вспомнил и что стоило свеч читать романы.

Я сейчас понимаю: я тогда подтвердил ей, что у меня одна похоть на уме. Но тогда…

Я ужасно долго расстёгивал крючки у неё на роброне, корсет ей расшнуровывал, потом — вытаскивал затейливые штуки вроде тонких длинных гвоздей у неё из причёски и думал, что камеристкам нелегко живётся. А Розамунда передёргивалась, если я случайно дотрагивался до её голого тела.

И я пытался себе представить, как это можно делать, не прикасаясь. Я уже понял, что это будет не весело. И не… как сказать… не будет греть. Что это будет не игра, а работа, причём тяжёлая и неприятная.

Потому что, если тебе нужно делать что-то против воли, это моментально превращается в работу. Даже любовь.

И оказалось, что я совершенно прав. Потому что Розамунда не хотела, чтобы я её целовал, дёргалась, когда я пытался её обнять, и отчаянно старалась на меня не смотреть. И когда мы кое-как отработали этот кошмарный ритуал, оставаться рядом не было сил. Я думаю, мы оба казались себе гадкими, замаранными.

А я к тому же не мог избавиться от мысли, что ранил Розамунду. Крови оказалось немного, но от тяжёлых ран бывает и меньше. И мне было тошно, жалко, тоскливо, душно, зло — короче, я чувствовал что угодно, только не хвалёную похоть.

И мы легли спать, отодвинувшись друг от друга так, как только ложе позволило. Я слышал, как Розамунда ворочается и всхлипывает, мне ужасно хотелось подать ей руку или сказать что-нибудь доброе, вроде «Не берите близко к сердцу, сударыня», но я уже знал, что это бесполезно.

Те Самые Силы получили свой сладкий кусок. Теперь надо было жить дальше.

Так и началась эта моя новая жизнь.

Следующий день после свадьбы принёс сплошной позор, и могло ли быть иначе? И через день был позор, и была тоска. Но, слава Господу, я выяснил, что мне можно не спать в спальне Розамунды каждую ночь, — и мы разошлись жить по разным углам.

Так всё и пошло. Розамунда жила в кабинете для рукоделия, там у неё — свита, камеристки, чтица, там ей читали вслух слюнявые баллады о неземной любви и рыцарские романы, в которых у героев дивная стать… А она тем временем вышивала наалтарный покров с ангелочками для дворцового храма.

А я жил в библиотеке. Или на башне. Или шлялся по дворцу, подглядывал и подслушивал. Меня не посвящали ни в какие дела. Я попытался перед Большим Королевским Советом намекнуть отцу, что не худо бы и меня пригласить, я же наследный принц всё-таки, но он на меня так рявкнул, что у меня отпала охота спрашивать.

— Будешь делать только то, что я велю! Подлый выродок, даже заикаться не смей! — что-то в таком роде.

Я больше заикаться не стал. Я хорошенько рассмотрел помещения, примыкающие к Залу Совета, и нашёл одно с интересным акустическим эффектом. И с тех пор присутствовал, только без лишней помпы. Так появилась ещё одна политическая проблемка, о которой отец не знал.

Я очень внимательно слушал. А после Совета шёл в библиотеку, доставал карты Междугорья и окрестных земель и всё сопоставлял. И ещё у меня был давно спёртый из библиотеки трактат Хенрика Валлонского «О разумном управлении финансами», и я его штудировал не хуже, чем заклинания. Я же отлично понимал: Дар Даром, но деньги тоже нужны.

Книжка была совсем новенькая, когда я её украл. А теперь выглядела довольно неказисто — но зато я мог её читать наизусть с любого места, как Священное Писание. Хенрик Валлонский был мой единственный авторитет, кроме некромантов древности.

С помощью моего учителя и карт я потихоньку разобрался во всех политических сложностях. На это уходила адова уйма времени, у меня иногда просто мозги закипали, когда я пытался сообразить, какой тайный смысл заключён в какой-нибудь простой новости и что она даёт, но я кожей чуял, что это пригодится.

Потому что я понял: никто из вассалов не смел впрямую врать моему папеньке. Но они говорили, чуть-чуть меняя ударения, — и он думал, что всё прекрасно, а вокруг была полная задница. Самые невинные вещи оборачивались самыми подлыми интригами.

Три законченных подонка — премьер, канцлер и казначей — обворовывали моего батюшку заодно с Междугорьем так, что комар носа не мог подточить, а всё потому, что они тоже читали старика Хенрика, а батюшка читал «Рассуждения о соколиной охоте» и «Достоинства породистых лошадей».

Я пока ничего не мог сказать. Но я по-прежнему принимал всё к сведению. Я очень уважал этих троих, но уже тогда был совершенно уверен, что прикажу их повесить, как только надену корону. В казне не хватит денег, чтобы платить им жалованье в тех масштабах, в которых они воровали.

Два или три раза в месяц меня ловил личный лекарь Розамунды, чтобы сообщить, что сегодня сударыня будет ожидать меня в своей опочивальне. Это были какие-то её особые дни, которые вся эта компания рассчитывала по звёздам или ещё по чему-то, дни, когда мы могли наконец подарить Междуречью продолжение династии. Этих дней я через некоторое время ожидал, как приступов зубной боли, а после них мне снились кошмары, настолько же страшные, насколько и неприличные.

А Дар…

С тех пор как я убил Людвига, все эти серебряные безделушки перестали мне мешать. Я обрёл над Даром абсолютный контроль. У меня пока не хватало фантазии и опыта на то, чтобы его применить, но я уже ощущал смерть всем телом — и она мне подчинялась. Вот кто был моим единственным другом в те поганые времена, когда даже мой собственный камергер и то служил мне из-под палки и болтал гадости за моей спиной.

Смерть.

Чем больше я читал, тем более интересные вещи приходили мне в голову. По приказу моих милых родных бедное тело Нэда — кости с клочьями плоти — бросили в ров, где хоронили казнённых без напутствия Святого Ордена. Я сходил туда ночью и отпустил его душу, привязанную к этой грязной яме. Когда он уходил вверх, я успел ощутить его последнюю улыбку. Это немного меня утешило.

Я бродил ночами по дворцовым переходам и чуял обострившимся Даром места, где была пролита кровь. Несколько раз я отпускал души, привязанные к месту своей насильственной смерти, — их убили по приказу моих предков, — и, отпуская призраков на волю, я радовался за них и злорадствовал над предками.

Однажды, когда часовой заснул, я украл у него ключи и спустился в дворцовое подземелье. В нём не держали узников уже лет пятьдесят: папенька не любил, чтобы вопли пытаемых мешали ему пировать, так что враги короны переехали в Башню Благочестия. Зато я нашёл тут немало интересного для себя — Дар светил ярче любого факела и высвечивал потрясающие вещи.

Я до такой степени научился общаться с неупокоенными, что имел даже разговор со страдающей душой бедолаги, замурованного в стену сотню с небольшим лет назад. Он неосторожно прилюдно сказал пару добрых слов о тогдашней королеве — причём святую правду, как я понял. Но ни королева, ни её порфироносный супруг этого ему не простили. Именно потому, что это была правда.

Мы с ним посплетничали о королевской власти. И я простил его от имени предков и облегчил ему уход, насколько смог.

Тогда эти бедные души, запертые в кровавых пятнах, в ржавых кандалах и в каменной кладке, казались мне таким явственным отражением моей собственной участи, что хотелось всех освободить. Всех.

Чтобы не слонялись по дворцу, как по тюрьме. Как я.

Но именно там, в подвале, одна интересная потусторонняя личность встретила меня иначе, чем прочие.

Его звали Бернард. При жизни. Он принёс мне официальную присягу по всей форме, принятой двести лет назад, и стал таким образом моим первым настоящим вассалом — добровольным.

Чудный призрак! Когда он собирался в подобие телесной формы, становился мерцающей тенью сухого сутулого старикашки в берете с пером и старинном костюме — рукава у кафтана вроде кочанов капусты. В своё время он служил по тайным поручениям у тогдашнего канцлера. Совершенно вышесредний был сутяга, наушник, доносчик — в курсе всех дворцовых интриг: кто где, кто с кем, кто о чём болтает…

Его удушили двое придворных его же собственным шарфом тут, в подземелье, — он спускался записывать допрос очередного узника и неосторожно зашёл за угол. И больше всего глодало бедолагу, что он не смог донести на тех, кто его убил. Не было тогда при дворе некромантов, так что некому оказалось стукнуть. Оттого и душа его не обрела покоя.

Меня же Бернард слёзно просил не отпускать его к престолу Господню — наверное, потому, что от Божьего Суда не ожидал для своей души ничего хорошего, — а умолял только отвязать от места смерти. Чтобы он мог бродить, где захочет, и служить мне верой и правдой согласно своей потрясающей, отточенной годами квалификации.

— Я, — говорил, — ваше драгоценное высочество, теперь-то, стало быть, могу куда как больше пользы короне принести. Я же теперь и через дверцу, и через стеночку — в любую щёлку пробраться могу. Коли бы мне суметь из подполья-то выйти, уж я бы вам, ваше высочество, на всё раскрыл глаза-то. Людишки-то, чай, вовсе избаловались без пригляду. Вот кабы мне раньше этот талант иметь, ужо пакостники-то не обрадовались бы — злодей-то, чай, думает, что на него и управы нет, ан управа-то вот она… А для себя-то мне ничего уж не надобно — лишь бы всё по закону состояло…

И хихикал. Душка! Только сильно убивался, что ручку мне облобызать не может.

Я его отвязал. И даже пожаловал придворную должность — шеф Тайной Канцелярии. Уж моя-то Канцелярия получилась самая Тайная из всех мыслимых — Бернард вокруг себя шума не устраивал и мало кому показывался. Отчасти из-за того, что силёнок у него было не в избытке, отчасти — по профессиональной привычке. Не стонал, не вопил, цепями не гремел, о нём мало кто знал, и нам это оказалось на руку.

Старик даже прослезился, когда я ему сообщил своё решение. Бумагу с моей подписью и гербовой печатью о вступлении Бернарда в должность я ему, конечно, отдать не мог — как бы он её взял? — но составил по всем правилам, показал ему и спрятал у себя. Старик обожал всю эту канцелярщину — стоило ж сделать приятное своему приближённому.

Так я приобрёл дополнительные глаза и уши, а заодно — собеседника и советника с бесценным опытом по части дворцовой интриги. Душа Бернарда теперь слышала мой зов, вернее, призыв моего Дара, где бы ни находилась, и по зову навещала моё убежище на башне. Я наслаждался разговорами. Старикан любил рассказывать — и рассказывал весьма захватывающе. Сижу, бывало, вечером на охапке соломы у бойницы — свет из неё красный, закатный, ветреный, — а Бернард рядом, еле-еле виден, будто карандашом на стене нарисован. И не спеша так излагает:

— …дядюшка-то ваш, принц Марк, по братце-то вашем не больно сокрушается. Своими ушами слышал, как он вашему кузену-то да своим баронам говорил, что, мол, теперь самое время настало выжидать да надеяться. Мол, маменька ваша, ваше высочество, другого сынка по слабости своего здоровья представить не сможет, а вы, ваше высочество, у государя не в милости. Ведь намекал, пакостник, чтоб своего щенка в обход вашего высочества на трон взгромоздить — так-таки и сказал, не посовестился…

В общем, я потихоньку с помощью Бернарда весь двор разделил на настоящих врагов, пассивных врагов и недоброжелателей. Друзей у меня не было: Бернард утверждал, что обо мне никто не говорит хорошо за глаза, и я знал, что он прав. Я не питал иллюзий — общее пугало, некромант, выродок, урод, проклятая кровь — и только собирался принять меры, чтобы не подвернуться под яд или нож до того, как Та Самая Сторона начнёт выполнять обещание.

Я ещё не понимал, что обещание уже потихоньку выполняется…

А Розамунда, несмотря на все наши тошные усилия, никак не становилась беременной. И батюшка, если я случайно попадался ему на глаза, орал на меня — «проклятая кровь, мёртвое семя, какой я мужчина, чем мы занимаемся, я буду виноват, если род пресечётся…»

Прошёл год, прошёл второй, третий приходил к повороту — на мою голову уже сложили все ругательства, которые знали, — но моя прекрасная супруга наконец всё-таки начала полнеть.

Мне сказали: «Первый раз от тебя забрезжила какая-то польза».

Я тихо обрадовался. Я надеялся, что от меня отстанут. И отстали. Теперь занимались Розамундой. Маменька взяла её жить в свои покои, вокруг неё всегда толпились дамы и повитухи, и я подумал, что Розамунда в какой-то степени заменила маменьке Людвига. А может, маменька ожидала, что моя жена родит ей нового Людвига, не знаю.

Я же очень продуктивно проводил время. Я учился.

Учителей у меня не было уже давно. С тех пор как я прикончил гувернёра, придворные профессора и мудрецы ко мне в наставники не рвались. А батюшка решил, что если уж я умею читать-писать, то большего и не надо. И так от меня одна головная боль! А вот буду ещё слишком умным…

Поэтому я до всего доходил сам. Дар много помогал — Дар и чутьё. Но я всё-таки понимал, что, будь у меня учитель, дело шло бы куда быстрее и толковее. А то я же совал нос во все книги подряд: что казалось непонятным — откладывал, выбирал что поинтереснее, начинал ставить опыты, соображал, что не знаю самого главного, — и снова лез туда, где сложно… Иногда впору было рыдать без слёз и башкой о стену биться — так это оказывалось тяжело.

У меня, к примеру, в семнадцать на руках живого места не было — я учился поднимать мертвецов проклятой кровью. Удирал ночью на кладбище Чистых Душ, благо от дворца это четверть часа быстрой ходьбы, искал Даром могилу посвежее, рисовал каббалу, резал запястья, обращался к Той Самой Стороне, капал кровью на вскопанную землю…

Когда первый труп встал — у меня от радости дыхание спёрло. Будто весь мир подарили. Могу! Додумался! Сил хватило! Прости Господи, извините за подробности, просто расцеловал эту квёлую бабку, которая мирно опочила, наверное, от старческих болячек. Ничегошеньки она не могла: водила мутными гляделками туда-сюда и покачивалась, пока я танцевал вокруг неё; приказов не слышала и не понимала — но она всё-таки встала, а потом легла на место. Я был такой счастливый…

Наверное, мои упражнения кто-то видел. Слухи обо мне пошли гадкие запредельно — все старые сплетни теперь просто в счёт не брались. Не верьте, что я забавлялся с трупами девиц! Честное слово, мне это и в голову не приходило. Я одно время готов был переселиться в избушку кладбищенского сторожа, чтобы вообще с кладбища не вылезать. Да, у меня порезы на руках не успевали заживать, но чтобы обольщаться сомнительными достоинствами покойниц… Идиоты! Когда кто-нибудь из рыцарей днюет и ночует в конюшне, про него почему-то не говорят, что он справляет грех с кобылами.

Поднятых трупов непосвящённые жутко боятся — никогда не понимал: с чего бы? При дворе болтали об оживлении, о том, что трупы вожделеют живых женщин, что будто готовы разорвать на куски и сожрать каждого, кто их увидит… Ну, не бред?! Ничего они не хотят, тем более — всяких любовных глупостей. И есть не могут: как они, интересно, переварят пищу, мёртвые? Поднятый труп — просто машина, часовой механизм, который заводит Дар. Некромант может им управлять, руководить, но сам труп просто вещь, как любая вещь. Душа его уже далеко, и на душу это никак не влияет — как на голову живой девицы не влияет то, что из её остриженных волос сделали шиньон и кто-то его носит.

Нет, кусаться труп можно заставить. Зубы же у них есть, если при жизни от старости не выпали. Только мертвецу ведь всё равно — терзать кого-то или репку сажать. Мёртвым телом, как мужики говорят, хоть сарай подпирай. Но простые объяснения никого не устраивают. Всем кажется, что некромантия — дело страшное и таинственное, поэтому даже самые обычные процедуры в ней тоже таинственные и страшные. А в страшные сказки верится легче и охотнее, чем в будничную быль.

Меня окончательно окрестили Стервятником. И всё время норовили намекнуть, что от меня мертвечиной несёт. А может, когда и несло: бывало, придёшь на рассвете, вымотанный, будто на тебе поле пахали, руки болят, голова чугунная…. Завалишься спать в башне в чём есть, и когда потом идёшь мыться и переодеваться, то действительно не розами благоухаешь. Но ведь кто чем занят! От мужиков навозом пахнет, от рыцарей — лошадьми, от егерей — зверинцем, от ловчих — псиной, и никто им в глаза не тычет. Но я ведь некромант! Я оскверняю могилы! Я нарушаю благородный покой умерших! Я — святотатец!

А они — святые.

Честно говоря, я не слишком ко всему этому прислушивался. Я занимался тяжёлой, запредельно грязной работой и чуял, что когда-нибудь это очень и очень пригодится. Просто знал. И делал. И всё.

А то вот ещё вспомнил — забавно. Помню, зимой — мне восемнадцатый год шёл — кладбище замёрзло, поднимать из-под снега тяжело и холодно, так я не постоянно там ошивался. Находил себе занятия в тепле, чтоб и в сосульку не превратиться, и опыт не растерять. Так вот эти ослы из ночного патруля меня увидали: я поднял скелет из-под половиц в нежилом флигеле и заставил его плясать. Ух, какие были глаза у дуралеев! С яблоко. Чуть вообще не повылезли!

Потом от меня неделю все придворные шарахались, как от чумного. А Бернард мне рассказывал, что болтают, злил меня, смешил… А я только радовался, что поднял такой старый труп — сложно сделать так, чтоб он не рассыпался по дороге.

Весёлое было время… Вот как раз тогда примерно Розамунда родила.

Сына. И его, натурально, назвали Людвигом. Я был против, но меня никто не спрашивал. Как водится.

Мне его показали один раз и унесли, будто я могу его перепачкать взглядом. Чистенький младенчик. Без меток проклятой крови. Двор ужасно радовался.

И после родов моя прелестная супруга меня в опочивальне принимать не могла — поправляла здоровье. Ну и слава Господу. Я к ней днём зашёл — принёс ветки рябины с замёрзшими ягодами и сосновые ветки. На удачу. Она это всё швырнула на пол и сказала, чтоб я убирался к своим гнилым дружкам на кладбище.

И я убрался к гнилым дружкам. И неожиданно обзавёлся настоящим другом.

Ночь, помню, стояла морозная — дышать больно, всё внутри смерзается. Полнолуние. Красиво так снег блестит, словно парча, деревья все в инее, памятники на могилах тоже в инее — этакое парадное убранство. Я ещё подумал — будто важных гостей ждём. Как в воду глядел.

Важный гость вышел из тени старого склепа и ко мне… не пошёл, нет — потёк, поплыл. Так ходят кошки, змеи ползают… Я моментально сообразил, с кем имею дело: Дар на него отозвался, как струна на камертон — чистым, точным, нежным звуком.

Я стоял — сердце рёбра ломало, — задрав подбородок, руки скрестив, ждал, когда он приблизится. А он поклонился так, что снег обмёл локонами. Потом поднял голову — и я с ним встретился взглядом.

Тёмные горящие рубины. Всевидящие очи Князя Сумерек.

Я протянул руку — ни в чём не был уверен, но блюл ритуал, — и он обозначил поцелуй. Руки у меня замёрзли (я был без перчаток, чтоб чужая кожа не мешала в работе), но уста у него были холодней самого мороза, холодны смертным холодом. И в меня влилась его Сила через это лобзание. Если мой Дар похож на бушующий адский огонь, то его Сила показалась чем-то вроде ледяного ветра, втекла в мою душу, смешалась…

Я тогда почувствовал такое запредельное блаженство, что закричать хотелось. И такую мощь, что, кажется, резани я сейчас запястье — всё кладбище встанет, а заодно — призраки, демоны, нечисть ночная, в ком больше мёртвого, чем живого… Все преклонят колена. Меня в жар бросило, несмотря на мороз.

И тут он молвил — голос низкий, нежный, медовый, до самого сердца:

— Я вас приветствую, ваше высочество. Сумерки вас приветствуют. Моё имя — Оскар.

У меня в горле пересохло. Еле выговорил:

— Здравствуйте, Князь.

А он продолжает:

— Мы давно видим вас за работой, ваше прекрасное высочество. Вы до сих пор не обращались к Господам Вечности, занимаясь другими, безусловно более важными делами, и я взял на себя смелость привлечь ваше просвещённейшее внимание к вашим неумершим подданным. Покорно прошу простить меня.

Я тем временем взял себя в руки, отдышался — и произнёс:

— Я рад, что вы со мной заговорили, Князь. Это у меня промашка вышла, мне давно надо было побеседовать… с кем-нибудь из ваших… товарищей. Но я только пытаюсь учиться…

Тогда Оскар мне улыбнулся, как люди никогда не улыбались — кроме Нэда, может быть, — и сказал:

— Ваше высочество, вам не в чем себя упрекнуть. Вы юны, а в городе нет ни одного некроманта, который мог бы хоть отчасти помочь вам в постижении тайн вашего Дара, к тому же, насколько нам известно, смертные весьма мешают вашим поискам сокровенного знания. Я — один из старших Князей Междугорья — покорнейше прошу вас, ваше высочество, позволить мне чуть-чуть, в меру моих скромнейших сил и ничтожных познаний возместить вам отсутствие наставника-человека…

Как я его любил в тот момент, как был ему благодарен — нет слов описать. Я бы ему на шею бросился, не будь он таким невероятно церемонным. Милый Оскар, замечательный неумерший, просто вот так пришёл и подарил. Мне так редко делали подарки — я бы отдарился чем угодно.

Я ему сказал:

— Дорогой Князь, я буду счастлив воспользоваться вашим предложением… Может, я могу что-нибудь для вас сделать?

Оскар тряхнул тёмными кудрями, улыбнулся — только клыки в лунном свете блеснули, крохотные такие кинжалы, отлитые из сахара.

— Ваше высочество, ваше общество и ваше доверие — такая неописуемо огромная честь для меня, а близость вашего Дара — такое редкое наслаждение…

Тогда я подумал: он хочет греться моим огнём. Нормальное желание — погреться. Я ему это с удовольствием устрою. Я это очень хорошо понимаю.

И в его речи нет никаких двойных подкладок. В любом трактате по некромантии подчёркивается: мёртвые не лгут. А неумершие не лгут своим сюзеренам.

Не верьте слухам, что я поил вампиров кровью детей своих врагов. Ещё одна глупая ложь, и распространить её мог только олух, который ни малейшего представления не имеет, что за существо такое — неумерший. Вечные, конечно, называли себя моими вассалами — но были-то ими чисто номинально. Я — сильнейший некромант на территории государства, в котором они обитают, поэтому теоретически — их государь. Но я им никогда не приказывал.

Если трупам нужно только приказывать, демонам можно приказывать с оглядкой на казуистику Той Самой Стороны, иначе твой приказ тебе же и выйдет боком, а мелким тварям вроде упырей имеет смысл приказывать, повышая голос, то совершенно невозможно приказывать Вечным Князьям, Господам Сумерек. Это всё равно что попытаться приказать смерти, кого ей забрать, а кого оставить.

И с тем же успехом.

Единственный настоящий король вампиров — судьба. Они слушаются только её и только по её указаниям, скрытым от смертных, выбирают жертву. И пытаться поить вампира чьей-то кровью по своему произволу — всё равно что предложить брату из Святого Ордена переспать с чьей-нибудь женой по твоему выбору. Выйдет совершенно одинаково: делать это, они разумеется, не станут, зато оскорбятся в лучших чувствах и, уж во всяком случае, не будут после этого хорошо к тебе относиться.

А мне хотелось, чтобы неумершие меня любили. Слабая компенсация за нелюбовь людей. Поэтому я из кожи вон лез, чтобы не сделать какой-нибудь неловкости. И не делал. Только то, что они принимают. Только то, что им нравится. И они выражали признательность очень приятным образом.

Сидишь, бывало, в обществе Оскара и пары-тройки младших вампиров из его клана в кабинете, у камина… На их ледяных ликах отсветы огня пляшут, и в очах у них — тёплые искры, и позы расслабленные, как у пригревшихся кошек. Если прищуриться и не обращать на Дар внимания, то будто с людьми болтаешь. Хорошо.

Оскар не первый раз за своё четырёхсотлетнее бытие имел дело с некромантами. И общался с ними, бывало, и тайное знание изучал, так что опыт имел немалый. Вот разве что дружил не часто. А я ему приглянулся, и он меня учил таким вещам, в которых книги не подмога: направлять Дар, прикрываться им, распределять, превращать остриё Дара в клинок для точного удара или в несущуюся волну — если нужно сражаться с толпой или поднять несколько трупов. Он чувствовал по-другому, но, когда начинал показывать, я понимал моментально. И для меня каменная стена древнего знания, об которую я колотился башкой уже несколько лет, сначала стала прозрачной, а потом постепенно начала таять и сходить на нет.

И ещё — вампиры меня усиливали. За то, что я их грел, они несли мне Силу, которую собирали убийствами, а я эту Силу впитывал и наполнял ею Дар. Дурацкий ошейник на мне почернел и оплавился, но этого никто из батюшкиных людей не замечал. Ошейник и ошейник. На месте, не избавился я от него — значит, всё в порядке. Что им, в самом деле, разглядывать меня, что ли…

В городе обо мне болтали, что я брал вампиров в постель. Ну, это ж святое: меня вообще сватали со всеми силами, с которыми я имел дело. Кроме, кажется, драконов, да и то по причине слабого воображения. Надо же объяснить, как развлекается мужчина, который не шляется по непотребным девкам, тем более мужчина с моей славой. Никто же не знал, что меня при мысли о постели просто мутит — после супружеской-то спальни. Мои прегрешения с неумершими — это тоже, конечно, неправда.

Даже не знаю, к сожалению или к счастью.

Вампиры не делят ложе с живыми, а уж с некромантами — в особенности. И тем и другим это одинаково неприятно: как если бы уложили в постель ледышку и головню. Любви не выйдет — будет больно.

Правда, мои неумершие подданные, существа очень чувствительные к одиночеству, старались меня приласкать на свой лад. Главное проявление нежности, преданности, благодарности и всего остального у вампиров — поцелуй. Они мне руки целовали. Потом, когда я уже осмелел и освоился с ними, я иногда позволял Оскару — но только Оскару, самому верному, самому близкому ко мне и самому старшему, — поцеловать меня в шею, в то место, где кровь бьётся под кожей. Выражение запредельно полного доверия, величайшего, на которое только способен человек, общаясь с неумершим. Опасное удовольствие. Он чуть прикоснётся устами — а ощущение такое, что Сила прошибает насквозь, как молния.

Я для старого вампира был — талантливый мальчик, воспитанник, и ему это импонировало. Мы с Оскаром действительно очень близко сошлись — насколько вообще смертный может дружить с Вечным, не теряя достоинства. Смешно сказать, но дружба вампира — штука не менее рискованная, чем его неприязнь. Я знаю, Оскар не плёл никаких интриг. Но его иногда заносило. Как-то раз, например, он предложил мне своей крови — братский союз.

Соблазн меня чуть не убил. Я спать не мог, не только губы — руки себе в кровь искусал, размышляя. Хотелось невероятно. Но я отказался.

Прими я этот подарок — принял бы вместе с колоссальной мощью и зависимость от Сумерек. Как ни будь силён некромант, а Сумерки в конце концов всё равно согнут его под себя. И всё — ты уже вне мира людей.

Я не мог отказаться от людей.

Я не питал иллюзий: люди ненавидели меня. А я… Не знаю, уж наверняка не любил их, но меня к ним влекло. И я всё время ловил себя на мысли, как буду использовать Дар, когда стану королём. Как человек. Для людей. Для своего Междугорья, а не для Сумерек. Так и объяснил Оскару.

Оскар меня понял. Огорчился, но не настаивал. Вампиры независимы и тактичны. Он даже не прекратил делать мне маленькие любезности.

Мне, например, нравилась Агнесса, одна из его младших учениц. Девы-вампиры обычно выглядят опасно, дико, будто стихия, облечённая плотью, а Агнесса была тихонькая, ликом нежная и с прекрасными кудрями цвета тёмного янтаря, волнистыми, как руно, длиной по самые бёдра. Оскар знал, что она мне нравится, брал её с собой. И мы, бывало, сидели в креслах у огня, а Агнесса устраивалась на низенькой скамеечке около меня. Клала головку мне на колени, и я её волосы перебирал.

Она совсем юная была, Силу имела такую прозрачную, еле заметную — струйка позёмки при слабом ветре. Отвлечёшься — кажется, что рядом живая девушка. А вот поднимет головку — очи как тёмные вишни, и лик фарфоровый, белый, прозрачный, неподвижный, прекрасный, но неживой — так вся иллюзия и пропадает. С ней мы не были близки, само собой, но чуть-чуть друг друга грели. Спустя небольшое время мой Дар сделал её одной из самых сильных дев в клане Оскара — за её нежную дружбу.

Так что вампиров я отстранённо и осторожно, но всё-таки любил. От неприкаянности. И за то, что они видели моё внутреннее естество, а не пытались судить по жалкой внешности. И через некоторое время я отлично их понимал. Они тоже зов моего Дара слышали.

Я бы пригласил их к своему двору, но…

Одна из главных заповедей неумерших — Сумерки кончаются с рассветом. Вампиры в человеческую политику не лезут. Одно дело — личная симпатия, а другое — служба. Вампиры не служат. Я только надеялся, что в критический момент смогу позвать и они придут на помощь из симпатии.

Тоже совсем неплохо.

Ведь их дружба уже приносила мне немалую пользу. И даже через некоторое время от их Силы, от их прикосновений кожа у меня на морде выровнялась, прыщи исчезли, как вымерзли. Намного красивее я не стал, но мне и этого было довольно для скромной радости.

Обо мне, конечно, начали болтать, что я, мол, душу продал за сомнительные изменения своей мерзкой наружности, но я уже не удивлялся и не злился. Послушать горожан, так у меня целая куча душ имелась на продажу. И я просто занимался своим делом, не обращая внимания: собака лает, ветер носит. На этом меня и застали те события… Которые, как говорится, меняют лицо государства.

Папенька мой, здоровый по-бычьи, болел чрезвычайно редко. И поэтому был невероятно мнителен. Стоило ему слегка простудиться или съесть какую-нибудь бяку — сразу отправлялись гонцы в монастырь Святого Ордена в Полях, где жил его духовник, а все лекари, знахари и прочие шарлатаны поднимались по тревоге. Такие приступы ипохондрии повторялись примерно по разу-двум в год и меня не тревожили. Я не сомневался, что жизненных сил у батюшки хватит на то, чтобы портить мне кровь ещё достаточно долго.

Что бы обо мне ни болтали, убить отца я был не готов. Ради власти, ради трона, из мести, для пользы короне, ненавидя его, презирая, не готов был — и всё. Единственный момент, когда я сделал бы это без колебаний и угрызений совести, это когда папенька, не слушая меня, приказывал казнить Нэда. Но тогда я не смог, а теперь… не думалось об этом.

Откровенно говоря, я ожидал, что батюшка проживёт ещё лет десять — пятнадцать. Что я тем временем буду спокойно учиться, копить силу, оценивать обстановку — и, надев корону, сразу превращу Междугорье в величайшую из империй мира. Я чертил вокруг своих тарелок каббалу, оберегающую от яда, и надеялся избежать стрелы и кинжала в спину, потому что мне вроде бы было обещано, что хоть один день, да я посижу на троне.

Но человек предполагает, а Господь располагает.

Папенька приболел в конце моей вампирской зимы. Я ещё ничегоне успел.

Во дворце начался обыкновенный базар с раздраем: появилась толпа священников, повсюду бегали лекари с банками, пучками трав, горчичниками и прочими припарками, нищим раздавали милостыню, дамы в ужасе рыдали, кавалеры ходили на цыпочках и говорили шёпотом.

Поскольку вампиры нутром чувствуют дыхание Предопределённости, я спросил Оскара, не собирается ли кто из неумерших отпускать моего батюшку. Просто на всякий случай спросил, для очистки совести. И Оскар ответил очень категорично, что душа государя проводника к Божьему престолу не звала, а потому мой порфироносный отец скоро встанет на ноги.

Я даже порадовался в глубине души.

Но тут явилась тень Бернарда с докладом. И доклад привёл меня в отчаяние.

— Папенька-то ваш сегодня утром проснулись, ан грудку у них и заложило. Кашель напал — страсть. А прокашлявшись, они, вестимо, послали за лейб-медиком и так изволили гневаться… Ты, кричали, такой-сякой, у меня чахотка начавшись, а тебе и нуждочки нет… Ему уж все вокруг в один голос поют: государь, мол, батюшка, какая может быть чахотка, чай, ветерком в горлышко дунуло, а он всё о своём. Умираю, мол. И послали за духовником.

— Он, значит, завещание составил? — спрашиваю.

— Истинно так, ваше драгоценное высочество. Истинно составил. Розовый Дворец с пшеничными полями — вашей маменьке, Медвежью Башню с охотничьими угодьями — дядюшке, Скальный Приют и винограднички — супруге вашей. Медовый Чертог — вашему братцу двоюродному. Озёрный Домик — младенчику, когда тому шестнадцатый годок пойдёт. Сокровища — родственничкам по малости. Рубиновый венчик с алмазной звёздочкой…

— Погодите, — говорю, — погодите, Бернард. Мне, значит, по этому завещанию полагается по миру с сумой побираться? Я ничего особенного не ждал, но чтоб так явно и неприлично…

— Вам — городской дворец, что нельзя никому передать, кроме как старшему в роду. Библиотеку, уточнили, вам — особливо. Короны-то батюшка ваш раздарили, а об вас, ваше высочество, так изволили сказать: коли ему корона нужна, пусть свою заказывает али из мёртвых костей себе соберёт. Коли, молвили, ему дрянные-то книжки любее бриллиантов, так пусть себе книжками блеск престола посильно обеспечивает. В одно слово так, ваше высочество.

— Понятно, — говорю. — Благодарю вас, Бернард.

— Так ведь не всё ещё, ваше высочество.

— Всё уже понятно. Что ещё-то…

— А когда они диктовать-то кончили, грудку-то у них, видно, полегчило. Так они изволили улыбнуться и молвить, что, мол, коли они, паче чаянья, останутся на белом свете жить, то уж станут Господу угождать. На Святой Орден пожертвуют да прикажут, чтоб остроги отомкнуть и колодников-то на волю выпустить, а также и каторжников тоже, что руду добывают… А потом поразмыслили в уме своём и добавили, чтоб не всех, конечно, колодников, а тех только, кто государя не хулил и в предосудительных чтениях не замечен. Коли проще сказать — воров да разбойничков… Маменька ваша изволили прослезиться от умиления, а иные-прочие крепко призадумались…

И я тоже крепко призадумался. Я просто сел и обхватил руками голову, которой хотелось биться об стенку. Жалел только, что нельзя постучать об стенку башкой кое-кого другого — чтобы в трещины ума хоть сколько-то вошло.

Я хорошо знал, какая у нас в Междугорье обстановка с разбойным людом. На Советах об этом не слишком много болтали, зато в приватных беседах только и чесали языки. От лесной вольницы житья не было, а бригадир жандармов, по слухам, брал с воров налог на право спокойно работать. А когда по папочкиному проекту тысячи этих бедняжек, которых неким чудом удалось-таки заставить вкалывать на благо короны, выйдут на волю, голодные и злые… Если король-отец поправится.

Я не хотел его убивать. И уж, во всяком случае, не наслаждался происходящим. Но меня припёрли к стенке.

Пропади оно пропадом, моё наследство! Мне в любом случае не светило получить много. Но меня грызла мысль: а что если он выздоровеет, распустит по стране ворюг, а после этого свалится с коня или ещё как-нибудь сыграет в ящик? Что я тогда буду делать? Мне же и так остаётся не государство, а загаженный свинарник, у меня и так будет непочатый край работы. И нечем платить исполнителям. Да ещё и разбойников я получу на свою голову?

О, если бы я мог решить, что это его каша и ему её расхлёбывать!

Не получалось. Я слишком хорошо знал, что мой батюшка не расхлебает. И пока жандармерия возится с ворьём, кто-нибудь умный попросту на нас нападёт и в очередной раз откусит кусок нашей территории.

Меня тошнило от этих мыслей. Я двое суток не мог спать, не мог жрать, и всё валилось из рук. Я ждал, что будет. В глубине души я надеялся, что батюшка одумается, когда у него спадёт лихорадка.

Не одумался. Через двое суток он сидел в большой приёмной, сияя, как надраенный медный пятак. Обожающие придворные не могли на него налюбоваться.

А батюшка вещал:

— Вот что значит Божий Промысел! Государь должен быть милосерд, и для осуществления милосердия мне оставлено моё земное существование!

А я думал: лучше бы ты печной налог снизил и провинциальным сеньорам чеканить свою монету запретил. Из милосердия.

Я терпеть не мог говорить в толпе, но он не ловился с глазу на глаз. Поэтому я всё-таки сказал против всех своих правил:

— Государь, прошу нижайше, может быть, вы всё-таки ещё подумаете над этим решением?

На меня зашикали со всех сторон. А батюшка побагровел и взревел на весь зал:

— И ты смеешь мне об этом говорить, Дольф?! Ты, стервятник, жестокосердная тварь! У тебя, я вижу, всё внутри переворачивается, когда кто-то желает угодить Богу и людям! Ты хоть одну минуту можешь не думать о зле, выродок?!

— Я хотел бы объяснить свою точку зрения…

Я ещё очень хотел договориться. Но мне не удалось в своё время спасти Нэда. И теперь я не мог спасти… Не дело некромантов — спасать.

У меня и вправду всё внутри переворачивалось.

А папочка сощурился, выпятил подбородок и процедил сквозь зубы:

— Ты думаешь, просвещённого правителя интересует мнение некроманта? Да я ночей не сплю от горя, думая, что ты наследуешь престол моих предков! Будь уверен, милый сын, я найду способ обойти закон первородства. Я написал письмо Иерарху Святого Ордена. Посмотрим, что он ответит.

Придворные захихикали. А я…

Меня это известие чуть с ног не сбило. Он завещает трон кузену. Или — Людвигу Младшему, как ему Иерарх присоветует. А мне придётся узурпировать власть, свою собственную корону — через кровищу и ещё неизвестно что… Это если меня не зарежут, когда буду очередной раз ночью возвращаться с кладбища.

Справедливость и милосердие.

И я посмотрел ему в лицо. А он крикнул:

— Да я сегодня же подпишу приказ об освобождении!

И тогда я собрал Дар в луч, в тонкий клинок, почти в спицу — и воткнул ему в горло. А потом провёл ниже, к груди, где ещё чувствовал остатки его простуды — красное горячее пятно. У меня на душе было скверно.

И мой бедный батюшка захрипел и начал кашлять. К нему все бросились, лекари прибежали, притащили тазы, тряпки — а он всё кашлял, задыхался от кашля, захлёбывался. Кровь пошла горлом, а он кашлял, кашлял…

Мне хотелось сбежать из этого зала, спрятаться где-нибудь, и отреветься, и кусать пальцы, и проклясть и Дар, и мою детскую просьбу Той Самой Стороне, и мою поганую судьбу… Но я стоял и ждал.

Меня подтолкнули в спину, и я преклонил колена, и отец смотрел на меня бешено и кашлял, и на губах у него выступила кровавая пена, раздувалась пузырями, а он хотел меня проклясть, но не мог — я заткнул ему рот этим кашлем.

И он показывал на меня дрожащей рукой, и все кивали, а он уже не кашлял, а хрипел. А потом глаза у него закатились и помутнели.

Потом я стоял на коленях возле трупа и плакал. Навзрыд. Над отцом, над Людвигом, над Нэдом — и никак не мог остановиться. И все стояли вокруг кольцом и молчали, потому что тот предсмертный жест короля можно истолковать как угодно, а приходилось толковать в мою пользу, потому что отец тоже ничего не успел.

И я ощущал ненависть двора всей спиной, но мне было всё равно. Наверное, если бы в тот момент кто-нибудь захотел меня убить, у него бы это вышло. Не знаю. Никто не попытался.

На всех напал столбняк.

И тогда я сказал:

— Мой несчастный отец ошибся. Его решение было не угодно Богу. Поэтому приказа не будет. Позовите монахов, надо позаботиться о теле.

В гробовой тишине кто-то нервно хихикнул. И я подумал, что он, наверное, сейчас представляет, как я поднимаю труп короля. Может, сплясать его заставить?

И тоже вдруг почувствовал, что меня душит хохот. Истерика.

Я щёку изнутри прокусил до крови, чтобы успокоиться. И у меня был крови полон рот, когда я сжёг Даром свой дурацкий ошейник. А батюшкина свита стояла и смотрела, как освящённое серебро пеплом рассыпалось, с моих плеч сыпется и как я отряхиваю этот пепел, а он жжёт мне руки.

Я сплюнул кровь, и все посмотрели на красный плевок на полу с ужасом. И я сказал:

— Я — некромант — наследую престол. И приказываю позвать монахов. Слышите?!

В этот раз они расслышали.

Похороны утомили меня до полусмерти, все силы вытянули.

Погода, помню, стояла мерзкая, тяжёлая такая оттепель, пасмур, сырость, грязь… Тучи прямо на башнях лежали, мокрый снег валил, и воздух был пропитан влагой — на виски давил. И вся эта мрачная суета…

Маменька ко мне приходила плакать и молиться. Бранила меня на чём свет — грозилась в монастырь уйти, но не ушла, уехала в дарёное имение. За ней её имущество везли на целом караване повозок. Ей, вроде бы, теперь полагалось всю жизнь в трауре ходить, но она свои церемониальные тряпки и украшения прекрасно забрала с собой. Несколько сундуков с золотом, бриллиантами и прочим подобным. А нищим опять кидала медяки из кошеля, милосердная моя…

Розамунда очень официально попросила у меня разрешения уехать с моей матерью. Сухо, но вежливо.

— Я полагаю, государь, — сказала, а слово «государь» выделила красным, как в летописи, — что младенцу будет полезнее деревенский воздух. Если, конечно, вы не станете возражать.

Я не стал. В этом был резон. Воздух во дворце, действительно…

Я даже не то имею в виду, что отчаянно разило заговорами всех мастей и что мне никто не рвался прийти на помощь — ни канцлер, ни казначей, ни церемониймейстер. Разве только у камергера совесть проснулась: простыни мне стали чаще менять, камины топили нормальными дровами и манжеты с воротниками теперь крахмалили по-человечески, а не так, как раньше. Но это — мелочи.

Я говорю о том, что спать откровенно боялся. Раньше, будучи принцем, не боялся, а теперь был уверен — непременно попытаются прикончить. И никого не мог взять в спальню, чтобы душу погреть, и никому не доверял, а гвардии не то что свою жизнь — пустую скорлупу не доверил бы. Вся дворцовая гвардия была куплена — к бабке гадать не ходи. В розницу. Всеми, кто имел хоть мало-мальскую тень прав на престол.

Верный мой Бернард ничем мне помочь не мог — он даже пугнуть бы никого не мог, невидимый для большинства смертных. Разве что разбудить меня. Но это же не всегда решает дело: в драке я никогда не отличался, и владеть оружием меня не учили, а Дар спросонья не применишь. Обращаться к Оскару я не посмел. Как-то неловко показалось: «Князь, всё брось, беги меня охранять», — так, что ли? Он ведь и так ко мне пришёл той ночью, когда отца бальзамировали. Пытался утешать, поцеловал… Милый друг, утешение метели, нежность мороза…

Поэтому я решил устроить себе охрану довольно радикального толка. Привёл двор в такой ужас, что светские кавалеры не могли шляпы носить — волосы дыбом стояли.

Я поднял шестерых свеженьких светских мальчиков, убитых на дуэлях. То есть таких, которые умели держать мечи, с гарантией. И поставил — двоих у дверей спальни, двоих — у окон. И ещё парочку — патрулировать коридор. Земля была мёрзлая, сохранились они славненько — и службу несли на зависть гвардии. Я их вооружил, приодел — прелесть.

Но воздуха они, конечно, не озонировали. Я уже давно привык, а вот дворцовая челядь…

Моя бельёвщица отказалась в спальню заходить наотрез, пока я оттуда караул не убрал. И то косилась. Но игра стоила свеч: в ночь перед коронацией я проснулся от шума за дверью. Выскочил, в чём был, но живые уже удрали. А из стражников пришлось кинжалы выдёргивать.

К тому же утром я ещё пару стрел выдернул из тех, кто у окна. И подумал, что всё сделал правильно. Разве что одному моему вояке выбили глаз, и я дал ему отставку и уложил в могилу с почестями, а поднял новенького. Так с мёртвой свитой и вышел, когда сообщили, что меня ждёт святой отец.

Придворные мои замечательные, конечно, особенного восторга не почувствовали. Сразу схватились за надушённые платочки, и кто-то блеванул под ноги священнику, а кто-то кинулся прочь опрометью — уже и коронация не нужна, на моих мёртвых ребяток смотреть невыносимо. А священник побледнел, сглотнул, позеленел и выдал вперемежку с тошнотой:

— Государь, да как же вы могли перед всем двором, перед причтом — и вытащить такую погань?! Священный обряд — и рядом святотатство, осквернение могил…

А я хлопнул по плечу того дружка, на котором трупных пятен поменьше, а на втором задрал рубаху и говорю:

— А что мне остаётся, святой отче? Изрядная часть здесь присутствующих предпочла бы, чтобы дырки переместились с его шкуры на мою. Но мёртвому-то всё равно, а мне пока что — нет. Каждый король выбирает себе охрану сам — вот я и выбрал. Они, святой отче, меня предать не могут. Им нечем. У них душ нет. И я им доверяю.

И пока я это говорил, живые аристократы на меня смотрели бешеными глазами — непонятно, больше от ужаса или от ненависти. А священник только оценил дырки в мёртвой плоти — старые и посвежее — и головой покачал. Но не нашёлся, что ответить.

Так они меня и сопровождали в храм, а потом на главную площадь — вместо гвардейцев. Шесть трупаков в гвардейской форме. А народ глазел и, как говорится, безмолвствовал.

Ни одна живая душа не вякнула. И коронация прошла без инцидентов, а присяга потом — тоже.

В гробовом молчании — но без инцидентов.

А после коронации и присяги наши отношения с двором забавно изменились.

Ясное дело! Раньше я был опальный принц, а теперь — законный государь, какой ни есть. Мне присягнули. А это уже совсем другой коленкор.

Если раньше за моей спиной шипели и плевались, то теперь не смели. Теперь — начали пресмыкаться. Выхожу утром, бывало, поздно, потому что уже перед рассветом лёг, а церемониймейстер, змея, тот самый, растягивает рожу в улыбке, будто он мертвяк и ему приказали улыбаться, и поёт:

— Государь, вы прекрасны! Надеюсь, вы хорошо выспались?

Канцлер с премьером пол шляпами метут. Казначей — все тридцать два показывает, глаза дикие, рожа чудовищная:

— Рад вас видеть, государь. Всегда к вашим услугам, государь.

Дядя, принц Марк, приедет к визитным часам, руки раскинет по-родственному и пытается обозначить объятия, как вампиры поцелуи обозначают — не прикасаясь:

— А, дражайший племянничек! Ну, как ваши дела, дорогой Дольф, как вы поживаете?

А мой кузен, Вениамин, изящный рыцарь с шёлковым платочком за обшлагом, обниматься, конечно, не лезет, но улыбку делает и поклон отвешивает:

— Вы хорошо выглядите, дорогой братец.

А я слушал всё это слащавое враньё, и меня мутило. Мне за два дня эта проституция опостылела больше, чем их ненависть — за всю жизнь. И на первом же Большом Совете после коронации я решил расставить над всем точки.

— Я, — говорю, — господа, не питаю иллюзий насчёт вашей любви. И не принуждаю вас себя насиловать и говорить мне комплименты, в которые вы и на волосок не верите. Я не дама на балконе, в сладких речах не нуждаюсь. Давайте лучше беседовать откровенно и по делу.

Как они загалдели! Вся беда, мол, была в том, государь, что ваш батюшка был чересчур резко настроен. А то ваши верные подданные, мол, раньше выразили бы вам своё совершеннейшее почтение и преданность. Теперь вы у власти, и все ваши верные слуги могут сказать начистоту, как они вас любят и как всегда любили.

А я сидел в королевском кресле, слушал, как они подличают, и думал, что они, наверное, на самом деле не хотят обмануть меня и что-то этим выиграть. Они подличают просто по обычаю и из любви к искусству. А раз так, то пусть развлекаются и впредь.

Если смогут.

И я сказал:

— Мне подобает речь о преемственности власти. Так вот, подражать отцу — не буду.

И наступила тишина. А за улыбками проступили настоящие лица. Тех, кто меня по-прежнему ненавидел.

— Мне нужен отчёт о состоянии казны, — говорю. — О положении в провинциях, о налогах и податях, о стычках на границах — и не так, как раньше, а честно. Вы знаете, я — некромант. Мне служат Те Самые Силы. Я могу и прямо у них спросить.

Их пробрало до костей. Я не так уж и хорошо разбираюсь в людях, но у них заметно вытянулись лица. И побледнели. И глаза вытаращились. И, я думаю, каждый из них решил обезопасить себя от моего гнева.

А для этого при любом дворе существует проверенный способ. И они этот способ применили.

Они принялись поливать друг друга дерьмом. В таком количестве, что я просто диву дался.

Казначей не взял бы гроша из казны, и она была бы полнёхонька, если бы канцлер его не принуждал.

Канцлер всегда говорил, что на подкуп иностранных дипломатов и на прочую внешнюю политику требуются бешеные деньги, а сам купил замок на юге у разорившегося семейства и за год превратил его в райское местечко с фонтанами, арбузами и оркестрами. А надёжный мир с соседями так до сих пор и не заключён.

Канцлер потратил на замок деньги своей покойной тётки. И вдобавок оплачивал все дипломатические миссии из собственного кармана. Потому что премьер с казначеем делили большую часть королевского дохода между собой, а на остальные нужно было как-то содержать двор. А если бы канцлер вместо премьера не занимался содержанием двора, то мои бедные родители с голоду бы умерли.

А премьер вынужден как-то откупаться от этих бандитов — канцлера и шефа жандармов, у которых ничего святого нет. А самому премьеру есть нечего и дочери на приданое не хватает. А шеф жандармов берёт взятки с разбойников, большая часть которых — люди принца Марка, который дерёт с живого и с мёртвого.

А на границах безобразия, потому что мечи ржавые, лошади старые, а тетива на арбалеты идёт гнилая. И всё потому, что маршал имеет обыкновение каждой своей девке дарить перстень с бриллиантом, а девок у этого жеребца бывает по трое в ночь…

Я слушал всё это и смотрел, как они вошли в раж, и машут руками, и оскаливаются, и брызжут слюной, и сулят кары небесные, а потом врезал кулаком по столу. И они, видимо, вспомнили, что я — некромант, потому что, будь я просто король, им было бы плевать.

Но они вспомнили и притихли. А я сказал:

— Мы будем разбираться по порядку. И очередь дойдёт до всех. Поэтому не надо вопить. Успеете.

И пронаблюдал, как у них на мордах выступил холодный пот. Но они, по-моему, честно это заслужили.

Потом у меня было очень много работы.

Требования я имел самые скромные: мне хотелось порядка. Но это оказалось целью почти недостижимой. Мои подданные сопротивлялись мне изо всех сил, потому что в состоянии порядка очень тяжело воровать.

И самое противное, что я понял, взойдя на престол, — казнь любого явного вора из Большого Совета ничего не решает. На нём так много всего держится, у него так много связей, что, если его убить, эти оборванные нитки придётся связывать годами. И мне приходилось…

Ох, мне приходилось…

Убеждать. Угрожать. Нажимать.

Я знал, я с раннего детства очень хорошо знал, что любовь подчинённых как средство предотвращения воровства не действует. Они обожали моего отца, но это им воровать не мешало. Даже помогало.

У короны или у Междугорья — всё равно. Потому что своя рубашка ближе к телу. Но я не мог им этого позволить: мне кровь из носу нужны были деньги.

Я плевать хотел на придворные пышности. Но я намеревался наладить дела внутри страны и вытряхнуть из карманов наших соседей то, что они у нас за сотни лет награбили.

И ещё я хорошо помнил, на что способен страх. И решил пугать их до ночного недержания. Чтобы им и в голову не пришло вякнуть.

Мне хотелось лично контролировать всё Междугорье, но путешествовать было не на чем — от меня шарахались лошади. Ну, боятся они трупного запаха, что поделаешь! Для своих телохранителей я в случае необходимости поднимал палых лошадей. Но сам я не люблю слишком уж тесной близости с трупами, и для себя придумал кое-что получше. Попросил Бернарда разузнать, кто в столице лучше всех набивает чучела из охотничьих трофеев. И когда он мне сообщил, я за чучельником послал. Послал живого человека с указанием вежливо пригласить мастера во дворец.

Мужик пришёл. Приятный такой, помню, бородатый перепуганный дядька. На меня смотрит, и ноги у него подгибаются.

— Ва-ваше, — бормочет, — ва-ваше просвещённое величество… не представляю, чем могу…

Тогда я живых придворных из приёмной выслал. Всех, оставил только мёртвый караул в дверях. И говорю ему:

— Ты, почтенный, не нервничай. Ни о чём ужасном просить не стану. И если сумеешь угодить — хорошо заплачу. Ты мне скажи вот что. Было когда-нибудь, чтоб кто-то из знати тебя просил из простой зверюги чучело сделать повнушительнее? Для хвастовства?

Он посмотрел внимательно — и, похоже, понял:

— Это, — говорит, — вроде громадного волка, да? Или медведя больше человеческого роста?

— Вот-вот, — говорю. — Делал?

Он так осмелел, что даже ухмыльнулся.

— Ох, и делал, ваше величество! Самых что ни на есть страшных зверей. И клыки, бывало, вставлял в палец длиной, и когти делал железные… Случалось, как же…

— А мне, — спрашиваю, — сделать можешь?

Он уже в полную силу ухмыльнулся, даже про мертвецов у дверей забыл. Чучельник свой человек — тоже со смертью дело имеет, сердце закалённое, спокойный малый.

— Позабавиться, — говорит, — желаете, ваше величество?

— Да, — говорю, — милый друг. Сделай мне вот кто. Возьми вороных жеребцов… пару. Или трёх. И сделай мне из них чучело такого коня… пострашнее, повнушительнее. Можешь ему в пасть клыки вставить, можешь в глазницы — красные стекляшки или там — копыта железом оковать… Короче, чем жутче выйдет, тем лучше. Как тебе фантазия подскажет. Но чтобы на такого Тому Самому сесть было не стыдно. Заплачу пятьдесят червонцев, а если очень понравится — ещё и прибавлю.

Тут он совсем расплылся. На такие деньги при разумном подходе мужику год можно прожить.

— Может, — говорит, — ваше величество, у вас какие особые пожелания есть?

— Особое, — отвечаю, — только одно. Внутри должны быть кости. Настоящие кости настоящей лошади. Всё. А остальное — тебе виднее.

Он замучился кланяться, когда уходил. Похоже, вообще не чаял живым выйти из моих покоев. Молва мне такую славу создала… Но чучельник больше не боялся.

Работал неделю. А через неделю мне привезли конягу. На телеге, под парусиной. Загляденье! В полтора раза больше обычной лошади. Роскошная грива — до земли. Голова — череп с клыками, обтянутый шкурой, глаза красные, дикие. Во лбу — стальной кручёный рог. На груди и по бокам — стальная кованая чешуя, как у дракона. Копыта тоже стальные и раздвоенные, вроде козлиных. Взглянешь на него — оторопь берёт. Я восхитился.

У меня денег было не в избытке, но я мужику сотню отдал, не пожалел. И пожаловал придворную должность — лейб-чучельник. Понял: он точно мастер. С выдумкой. И может мне ещё понадобиться.

А когда он ушёл, я поднял чучело. Чучело — тот же труп, особенно если кости внутри. И жеребец прекрасно встал. Чудесный, не гниющий поднятый мертвец.

Я назвал своего игрушечного конька Демоном — для себя, конечно, ему-то кличка ни к чему, мешку с опилками, — и теперь ездил на нём верхом. Когда моя свита в города выезжала — улицы пустели, такие мы были внушительные. Аллюр у моего вороного вышел механический, мерный, как у машины с пружиной — совершенно неживой, зато очень быстрый. Дивная идея: жрать ему не надо, отдыхать не надо, увести никто не может, потому что мой Дар его движет. К тому же ни в какой битве подо мной коня не убьют, с гарантией.

Чтобы поднятого мертвеца уложить без Дара, его надо сжечь. Потому что, даже если на части его раскромсать, части будут дёргаться, пытаться довыполнить приказ.

Впрочем, к делу.

Теперь расстояния в королевстве для меня сократились вдвое. И я смотрел на свою страну.

Правда, и страна тоже смотрела на меня. Ужас летел впереди. Паника. У меня в свите были живые и мёртвые вперемежку — хотя что это я болтаю? Мухи, если по чести, всё-таки были отдельно, а котлеты отдельно: трупы — рядом со мной, а живые — поодаль. Я своих мёртвых гвардейцев периодически менял — зимой реже, летом чаще, но свеженькие меня повсюду сопровождали, потому что живым я, хоть они разбейся, не верил, не верил, не верил! Никакой их лести не верил. Знал, что никакой страх их не заставит говорить правду, когда речь идёт об их выгоде. А мёртвые не продаются и не врут. Поэтому меня и сопровождали мёртвые, а Междугорье задыхалось от ужаса.

Я увидел провинции, о которых не имел понятия, потому что в мою голову с детства было крепко вколочено: Междугорье — это столица. Я увидел провинции, и мне стало тошно, я был не готов к такому, а они так жили столетиями и привыкли так жить, и им было не плохо, и не гнусно, и не страшно.

Я им казался гораздо страшнее, чем их жизнь. Я был неожиданный и новый, а весь будничный ужас в их городах — привычен. И двигающиеся мертвецы, оказывается, для моих подданных страшнее, чем смерть близких.

Я увидел города, утонувшие в грязи и дерьме, подыхающие от голода. И слышал от их бургомистров, которые зеленели от страха, когда встречали меня, что они платят мне налоги, о которых я никогда не слышал. Что с мужичья здесь дерут последнее, чтобы расплатиться со столицей… Клянусь Богом или Той Стороной: эти деньги шли не в казну, а в карманы мелкой сволочи, говорившей от моего имени.

И я вешал мелкую сволочь и сообщал горожанам, сколько с них в действительности следует. Но они не верили и содрогались от страха. Они верили сволочи больше, чем мне: сволочь-то своя, живая, тёплая, понятная, в отличие от государя-чудовища. И потом обо мне же говорили, что я беспощаден даже со своими верными слугами.

Я насмотрелся на казни, вершившиеся моим именем, и на произвол, вершившийся моим именем. Приказал запороть кнутом до смерти судью, который творил что хотел, ссылаясь на мои несуществующие указы. Но он был сущим воплощением справедливости в глазах здешней толпы, а я как был, так и остался тираном и кошмарным сном.

Я не мог бросать им медяки — мне это претило. Я хотел понизить цену на хлеб. Я запретил баронам чеканить свою монету и наживаться на разнице курсов. Запретил под страхом четвертования взвинчивать цену на зерно в неурожайное время. Уже через два года пуд муки стоил полтину серебром. Но халявы из королевских рук мои подданные не получали, поэтому в отношении народа ко мне ничего не изменилось. И все нежно вспоминали моего отца.

Я ненавидел ворьё. Не только тех, кто воровал у короны, но и тех, кто грабил по большим дорогам. В Междугорье краденое было дешевле купленного, а воровать было выгоднее, чем работать. И меня это бесило. Мои патрули — живые и мёртвые — рыскали по лесам и горам, следя за порядком и наводя смертельный ужас на разбойников, а заодно и на пострадавших. Ворам, попавшимся на деле и отправленным добывать руду и уголь или мостить дороги, сочувствовали. Мне — нет.

За два года я четырежды заказывал моему вороному новые копыта, потому что старые стирались до шкуры. И Междугорье меня хорошо узнало, а я хлебнул дурной славы полной ложкой.

Моя страна мечтала от меня избавиться. А я мечтал сделать из неё великую империю.

За эти два года в шкуре моего вороного зазияли три дырки от стрел. В моей шкуре — одна, под правой ключицей. Мёртвые гвардейцы нашли лучника — у них отлично выходят такие вещи, ибо нюх на смерть они имеют, как у гончих. Им оказался наёмник, ему заплатил очередной вор аристократической крови, меня оценили в золотую десятку. И я повесил того, кто заплатил, а того, кто стрелял, отправил на каторгу, хотя все мои живые советники утверждали, что справедливее сделать наоборот.

А у меня была своя справедливость. Уроды жалели того, кто казался им ближе по духу. Того, кто предпочёл заплатить за грязную работу. Сочувствовали трусости и подлости, от которых меня мутило. Потому что если бы имели чуть больше храбрости, то тоже поискали бы, кому заплатить за меня.

А город смотрел на казнь так, будто казнили героя.

Зато я избавил от сожжения в корзине с чёрными кошками старого некроманта — может быть, последнего в стране, кроме меня. Дед и так еле дышал, его Дар почти иссяк, его сделали калекой на допросах, к тому же он обвинялся в тех же проступках, которые совершал и я. И не в тех масштабах. Остатками Дара он поднял пару трупов, чтобы они помогли ему по хозяйству. Что ж говорить о моей работе?!

Мне хотелось, чтобы старик дожил свой век в покое и тепле. Бедолага так трогательно радовался. Он, похоже, слегка впал в детство, и я не смог его бросить. Я приютил его в столичном дворце, в комнате около библиотеки, и приказал кормить его как следует и топить его жильё, не жалея дров.

Разумеется, ничего, кроме болтовни горожан про свояка, который видит свояка издалека, я не ждал. И об этом болтали, само собой. Но расчувствовавшийся старикан сделал мне подарок.

Он не очень хорошо понимал, кто я такой. Называл меня «сынком», что никак не годилось при обращении к королю. Но последними крохами Дара он чуял во мне некроманта и поручил мне своего ожидаемого питомца.

Сначала я думал, что дед бредит. Но когда прислушался, разобрал в его шамканье некую логику. Старик где-то достал яйцо виверны^[8]. Он надеялся, что она выведется и станет охранять его жильё, но не успел догреть яйцо.

Насколько я помню, виверны вылупляются через три месяца и три дня с момента яйцекладки.

Так вот, дед не успел, и теперь его заботила судьба создания, которое только собиралось народиться на свет. Яйцо хранилось у него в камине. Оно почти остыло, когда мне его доставили. Я не надеялся, что виверночку удастся спасти. Но всё-таки переложил яйцо в свой камин.

И к моей, и стариковой радости, через две недели она вылупилась.

Будь у деда яйцо дракона, то в еле тёплой золе зародыш, конечно, погиб бы. Но пламя, которое извергают самки виверны, настолько слабее драконьего пламени, что тлеющие угли его вполне заменили. Так что крошка выжила, а я обзавёлся роскошным домашним животным.

Пока виверна была маленькая, она ещё летать не умела, бегала за мной повсюду, как цыплёнок за наседкой. Бегала и топала. Лапочка! Так мы с Оскаром её и назвали. Он, оказывается, раньше виверн видел только издали, а ручных — и вовсе никогда. Редкие звери…

Честное слово, не могу взять в толк, почему это прелестное создание так пугало придворных. Чудушко золотисто-зелёное, с двумя, как у всех виверн, когтистыми орлиными лапами, которые уморительно цеплялись за ковры, с перепончатыми крыльями, шипастыми на сгибах, и длинным хвостом, который тоже кончался шипом. Не ядовитым, кстати, что бы ни болтали невежды. Славные круглые глазки топазного цвета с вертикальным зрачком, как у змеи. И страшно любила, когда ей чешут подбородочек, — они, между прочим, теплокровные, виверны. Тёплые и гладкие, как полированный агат, и ласкать их — сплошное удовольствие. Дед в нашей Лапочке души не чаял, всё учил меня за ней ухаживать, и мои неумершие друзья тоже относились к малютке очень нежно. А для меня это было редкое наслаждение — живой зверь, ещё и такой ласковенький.

К сожалению, старик мирно почил во сне буквально через несколько месяцев. Но он прожил долгую жизнь, и, надеюсь, её конец оказался не самым худшим. А виверна хорошо прижилась. Я кормил её живыми ягнятами, она быстро росла и вскоре выросла высотой с лошадь, длиной, я думаю, в две лошади. За счёт хвоста. Молоденькие вампиры любили играть с ней в догонялки.

Потом я держал её на цепи в оружейной зале, иногда выводил полетать недалеко от дворца — Лапочка возвращалась по зову Дара. Я всё мечтал приучить её возить меня на себе, но ей, видно, тяжеловато было летать с грузом, так что пришлось оставить забавную затею. Оставил её сторожевым животным: уезжая из столицы, отпускал бегать по дворцу, благо коридоры широкие и высокие. И был совершенно спокоен — охраняла она безупречно.

А обгорелые трупы доедала. Причём умница не трогала моих поднятых мертвецов, которые за ней присматривали. Хотя, может, старые движущиеся трупы просто казались ей невкусными.

Примерно в это время я обзавёлся любовницей.

В Розовый Дворец, где жила моя жена, я заезжал редко. Вроде бы надо было её навещать, но часто — не было сил. Мы с Розамундой переписывались.

Я ей писал: «Возлюбленная государыня, сожалею, что не могу видеть ваше прекрасное лицо. Увы, государственные дела отнимают всё моё время. С огорчением и тоской думаю о расстоянии, которое нас разделяет». И она мне отвечала: «Возлюбленный государь и супруг, сожалею о вашей занятости. Провожу все дни в печали, которую скрашивает мне лишь забота о вашем сыне и наследнике. С нетерпением жду новых вестей». И любой, кто прочёл бы наши письма, решил бы, что мы жить друг без друга не можем.

Но если я приезжал, Розамунда встречала меня так холодно, что вампиры казались сплошным огнём по сравнению с ней. И говорила:

— Весьма огорчена, что отрываю вас от дел, государь.

— Я хотел бы взглянуть на сына, — говорил я.

И какая-нибудь фрейлина приводила дитя в локонах и расшитом платьице, а дитя смотрело на меня перепуганными глазёнками и пряталось за няньку. И мне становилось муторно.

А Розамунда говорила:

— Он немного застенчив, государь.

И я смотрел в её эльфийское лицо и подыхал от тоски. Я совершенно не мог с ней долго разговаривать. И, поскольку меня никто не заставлял делить с ней постель, я уезжал ещё до вечера.

Мне было бы невыносимо остаться с Розамундой наедине. Но… она ещё болела где-то внутри меня, Розамунда.

Я не мог шляться по непотребным девкам. Наверное, я не блудлив по натуре. А может, какую-то часть меня просто ужасала мысль, что девка тоже может на меня так посмотреть — с отвращением.

А девка ведь — не Розамунда, думал я. Девку я, наверное, просто убью. А убивать женщин мне претит.

И вот, когда я жил в столице, жизнь шла своим чередом. Я принимал вассалов и посвящал в рыцари. Я возглавлял Советы. Мне представляли дочерей и невест, и я утверждал титулы. Я не охотился и не давал балов — не любил, и не было времени и лишних денег, — но я не мог отменить приёмы.

Никто из дворян никогда не пересекал границы моих личных покоев без крайней необходимости и жёсткого приказа. Оттуда несло мертвечиной, и ещё там жила виверна. А в сумерки там можно было легко встретиться с вампиром, который пришёл ко мне в гости. Неизвестно, кого боялись больше. Мой дом уже стал моей крепостью в высшей степени. Камергер постепенно попривык, но недостаточно для моего настоящего удобства. Его люди старались успеть всё прибрать во время развода караулов — чтобы, не дай Бог, не встретиться с мертвецами. Я сам одевался, раздевался и обедал в одиночестве. Иногда меня это угнетало, иногда — радовало, но так уж установился постоянный привычный порядок вещей.

Поэтому меня до глубины души поразило появление девушки в моём кабинете. Вечером. В сопровождении мёртвого стражника, проинструктированного незваных не убивать, а провожать ко мне.

Беатриса… Да…

Беатриса Розамунду ничем не напоминала. Совсем. Помню её точно-точно. Как цветная миниатюра на душе — явственная картинка.

Такая пышка. Скорее полноватая, чем худощавая. И очень яркая, как мак, например, или как апельсин, — такое производила впечатление. Глаза чёрные, лицо цвета топлёных сливок с ярким румянцем. Губы как малина после дождя. Мелкие тёмные кудряшки — не причёска, а просто кудряшки, повсюду — по вискам, по шее, по плечам, по груди… И круглую грудь цвета топлёных сливок она открывала очень низко. И меленькие, очень белые, очень острые зубки. С крохотными клычками. Как у ласки. И ямочки на щеках. И взгляд смелый и прямой. Она стояла рядом с моим стражем-трупом и улыбалась. Это потрясающе выглядело.

Она стояла и дышала так, как другие танцуют. Я сказал:

— Вы — графиня Беатриса, если я не путаю. Вам шестнадцать, ваш отец владеет землями за Серебряным Долом, и я не понимаю, что вы здесь делаете.

Тогда она облизнула губы так, чтобы я посмотрел на них. И сказала:

— Я желала видеть вас наедине, ваше величество.

Странно… Если бы она обманывала меня… Если бы у неё оказалась тайная цель, она хотела бы меня убить или подать прошение… Но ведь она думала не об этом. Я видел. Она не боялась. Её бросало в жар от собственных мыслей.

— Вы хотели меня видеть, Беатриса, — говорю, — затем, о чём я думаю?

Она опять облизнулась, как кошка на сметану. И глаза у неё светились морионами^[9] перед свечой. А потом она кивнула, взяла кончик шнурка, которым стягивался корсет, и медленно за этот кончик потянула.

Я не дал ей расшнуроваться. Это не имело особого значения в тот момент. Значение имела юбка, а не корсет — и всё. Мешала только юбка. Боже милосердный, ножки цвета топлёных сливок — в ворохе кружев…

И в первые две минуты я решил, что Беатриса влюблена в меня до беспамятства. Ей ужасно хотелось заполучить всё, что только возможно. И я отпустил поводья. Совсем. Как никогда.

Я не думал, как бы не причинить ей боли. Я не думал, что делать дальше. Я вообще ни о чём не думал. Это блаженное бездумье чем-то напоминало выплеск вампирской Силы, если бы не совершенное изнеможение к утру. Будто она пила из меня каким-то своим образом. И мне этого хотелось, как человеку хочется вампирского зова, — хотя Дар и подсказывал, что это небезопасные игры.

Правда, на Дар мне сейчас было плевать. Меня так утомило одиночество, холод и окружающая ненависть, что я вполне созрел рискнуть Даром ради тепла. Обычного живого тепла. Я — человек — её хотел.

И всё.

Чистая как слеза похоть.

Мы ни о чём не разговаривали. Беатриса ушла на рассвете, укутавшись в плащ с капюшоном, но обещала вернуться завтра. Она оставила пятно своей крови на моих простынях, но я не чувствовал ровно ничего похожего на вину.

Я просто содрал простыни и швырнул в угол.

Но целый день думал о Беатрисе.

Мертвец встречал её, когда шла первая четверть первого часа ночи. Ей нравилось, когда я присылал за ней труп. Я думал, что она упивается собственной храбростью. Так вот, мертвец провожал её до моей спальни. А в спальне мы пили глинтвейн и ласкали друг друга.

Почти до рассвета. Всегда — при свечах.

Беатриса разглядывала меня так жадно, будто хотела съесть глазами. Втянуть в себя. Рубец от вырезанной стрелы, разные лопатки, шрамы на руках — облизывала взглядом, прикосновениями и языком… В жизни на меня никто так не смотрел. Я её не понимал, а она не объясняла.

Мы не разговаривали.

Я догадался только, что дело не в короне на моей голове. Мне хотелось бы спросить у неё, почему она тогда так ведёт себя, чем я сподобился, если не этим, но у меня всё время был занят рот — её губами, её грудью, её пальчиками. Спросить не выходило. У меня не выходило даже спросить её, почему я не могу оставить её при себе. Почему она уходит перед рассветом.

Почему, прах побери, я не могу оставить при себе женщину, которую взял себе?!

Но, несмотря на всю эту тёплую истому, я никогда не засыпал при Беатрисе. Дар мне не давал, горел во мне, как сигнальный костёр: я в сон, как в яму, проваливался, когда она уходила, но при ней заснуть не мог. И потом, днём, думал: почему так?

Какая часть меня её не принимает? И чем она не нравится Дару? Он легче принял даже Розамунду!

Меня беспокоило ощущение, что я теряю силы. Но я не мог от этого отказаться, как пьяница от кубка.

По-моему, тут ничего общего с любовью. Это что-то среднее между опьянением, безумием и вампирским зовом.

Хотя вампиры казались чем-то чище. Или просто — смерть чище похоти?

Это длилось около месяца. Я запустил дела. У меня не осталось ни сил, ни желания возиться с государственной тягомотиной. Я обленился — или заболел, не знаю.

Бернард порывался разговаривать со мной о делах и семействе Беатрисы, но я его останавливал. Мне не хотелось, не хотелось ничего слышать. Оскар почти не появлялся у меня, я чуть ли не забыл его, а появившись, он сказал:

— Покорнейше прошу простить меня, мой прекрасный государь, я — бесцеремонная нежить, сующая нос в дела живых, что достойно всяческого порицания… Но если бы я не был уверен, что ваша очаровательная возлюбленная — смертная женщина, я бы осмелился предположить, что она — суккуб.

Беатриса — мертвец, питающийся похотью? Тварь, не менее, на мой взгляд, гадкая, чем упырь. Я не брал таких на службу.

— Это глупости, Оскар, — сказал я в ответ. — Она — живая. Я ручаюсь.

— Тогда, если бы меня не терзал страх оскорбить вас, дорогой государь, — сказал он, — я крамольно предположил бы, что существуют живые суккубы.

И я чуть не рявкнул на Оскара. На своего товарища, наставника, советника — из-за этой одержимости. Хорошо, что удержался. Но Оскар понял и ушёл. Он долго не навещал меня.

А я днём думал о ночи… Не знаю, к чему бы это пришло в конце концов, но, похоже, Дар меня спас. Или не Дар. Но опьянение пошло на убыль.

А может, я насытился Беатрисой. Во всяком случае, я почувствовал себя в силах разговаривать. И, как мне показалось, Беатриса тоже.

— Нам не мешало бы узнать друг друга получше, государь, — сказала она в одну прекрасную ночь.

— Не мешало бы, — говорю.

Она лизнула меня в щёку — длинно, очень по-человечески — и посмотрела на меня втягивающим взглядом. Помолчала, будто не решалась. И спросила:

— Ты правда спал с юношей, Дольф?

— Да, — говорю.

Какой смысл отрицать? С батюшкиной подачи все придворные только об этом и болтали. У неё глаза загорелись.

— И каково это? — спрашивает. И облизывает губы по своему обыкновению. — Расскажи, государь!

— Нет, — говорю.

На секунду она пришла в ярость. На секунду. Но взяла себя в руки. И капризно спросила:

— Тебе жаль доставить мне удовольствие?

Тогда я сел. И она села и закрылась одеялом. И лицо у неё изменилось. Дар снова начал меня жечь, да так, что мне стало почти страшно. А она сказала:

— А ты любишь мёртвых, потому что твоего любовника убили у тебя на глазах? Да? Теперь мёртвые женщины лучше живых, Дольф?

И тут мне стало холодно. Дико холодно. Грел только Дар.Я ещё попытался сделать вид, что ничего не понимаю, но я уже понял. Я хотел солгать себе. Чтобы не лишиться её.

— Мёртвые женщины, — говорю, — очень хороши для переноски тяжестей. А ты слишком прислушиваешься к сплетням.

Она усмехнулась. Потянулась. Сказала:

— Можно тебя попросить… кое о чём?

— Попросить можно, — говорю.

— Подними девицу.

— Ни к чему, — говорю.

Беатриса посмотрела зло. Сказала с нажимом:

— Подними. Дольф, ты можешь сделать что-нибудь для меня? Я хочу посмотреть. Что такого — я просто хочу… посмотреть… Тебе же всё равно… Я хотела узнать: мёртвые не стыдятся? — и не выдержала, снова облизала губы.

И глаза у неё горели обычным огоньком предвкушения. Она поняла, что я не рвусь ей обещать, и улыбнулась плотоядно, как ласка.

— А, — говорит, — Дольф, ах, какие же они все идиоты. Гвардейцы, конечно. Ты же любишь и мужчин, верно? Это ещё интереснее… возьми того, у двери?

Вот в этот момент я понял уже окончательно, сколько я заплатил Той Самой Стороне за последнее время. Не меньше, чем обычно. А может быть, и больше.

Дар внутри меня поднялся, как стена огня. Я едва успел отвернуться. И сказал:

— Беатриса, если хочешь жить, уходи. Чем быстрее, тем лучше.

Наверное, это прозвучало достаточно серьёзно. Потому что она собралась вдесятеро быстрее, чем обычно. И убегая, ещё успела обернуться и шепнуть:

— Ты это вспомнишь, Дольф.

Помню, бархатная ночь была. Август. Светлячки летали в этом синем, чёрном, бархатном — тёплые звёздочки. И луна сошла на три четверти. И из окна пахло сеном.

Клевером и сеном…

И остаток этой бархатной ночи стал для меня такой длинной изощрённой пыткой…

Я сидел на постели нагишом; свечи горели, и я видел своё отражение в зеркале, в том самом, через которое ко мне Оскар приходил, если хотел разбудить среди ночи. При свечах почти все люди кажутся красивыми — кроме меня. Я смотрел на себя, и этот двойник казался мне отвратительнее, чем обычно, и именно потому, что…

И никого не было. Ни одной живой души вокруг не было, ни одного мёртвого с душой… Мне невероятно хотелось позвать Оскара, сердечного друга, и надрезать для него запястье, но я же не мог ему в глаза смотреть со стыда. И от дикой тоски я окликнул Бернарда.

И когда он вышел из стены, я сказал, что хочу услышать всё. Бернард не обидчив, он обрадовался.

— Не так чтобы уж очень-то и много, драгоценный государь, — говорит. — А только не мешает вам знать, что у ней, у Беатрисы, жених готовый — барон Квентин. И помолвка у них уж справлена, аккурат на Симеона-Лучника. То есть вы, ваше прекрасное величество, до помолвки как раз с неделю с нею уж забавлялись. А свадьбица у них, стало быть, на Антония-Схимника назначена.

— Здорово, — говорю. — Что-то я не помню этого Квентина.

— Ну что вы, — говорит, — ваше золотое величество! Как же можно не помнить! Молодчик такой, глазки синенькие, как у котёночка, личико чистенькое, в семействе старший, добрый мальчик. Где бы ему с мечом, а он всё с молитвенником, смирненький, в Беатрису уж года три влюбившись. Ещё ваш папенька бал давал, так Квентин всё её сахарненькую ручку держал да в глазки заглядывал. У Беатрисы-то поклонников — видимо-невидимо, оно и понятно: она барышня из себя сплошная карамелька, да только её батюшка ей самого благонравного мальчика во всей столице изволили выбрать.

— Ясно, — говорю.

— С дуэньей, — говорит, — только батюшка ошибся. Известная шельма. Она, стало быть, Беатрису по ночам и выпускает, а к утру впускает — и всё через сад да лакейским ходом. Хитры бестии: никто из домашних по сей день не знает, где барышня по ночам гостит и что потеряла. Батюшка-то, почитай, до сих пор думает, что Беатриса чище голубки, святей целованного клинка…

— Спасибо, — говорю. — Я примерно так и думал.

После разговора меня как будто немного отпустило, и я лёг спать. А постель пахла Беатрисой — мёдом, корицей… И мне снилась её грудь в отсветах свечей и кудряшки, кудряшки…

А потом я проснулся. И меня вырвало.

Потом я работал, как в поле. Я приводил в порядок дела, я поднял все заброшенные документы, я собрал отложенный Совет. Я чуть ли не сутки подряд проверял отчёты о доходах из провинций. И съездил в приграничный гарнизон посмотреть на рекрутов.

Всё потихоньку налаживалось. Мне опять снились кошмары, но я уже знал, что это вскоре пройдёт. Хотя Беатриса успела меня приучить к потворству некоторым вещам…

Прежний аскетизм тяжело возвращался. И слишком хотелось смотреть на красивые лица. И слишком много думалось… Как в детстве, на башне, с трактатом в подробных гравюрах…

Правда, собственная слабость, как всегда, вызывала отвращение и злость на себя. А злость, как всегда, шла Дару на пользу. Я мало-помалу выздоравливал.

Примерно через неделю после… ну, после разговора с Бернардом я вечером собирался на кладбище на предмет свежих гвардейцев. Идиотов, убивающих друг друга на поединках в столице и предместьях, полно, а запрет Святого Ордена на кремацию вообще всё упрощает. Я взял двух мертвецов — обычную свиту по ночам — и пошёл было, но просто-таки в дверях приёмной наткнулся на Оскара.

Я ему ужасно обрадовался. Я думал, что Оскар ещё обижен, но при виде него у меня отлегло от сердца. Я сказал:

— Оскар, дружище, доброй ночи! Хотите выпить? Вина, крови — и поговорим?

А вампир чуть нахмурился и встряхнул головой, и молвил с загадочной миной:

— Мой дорогой государь, если вы позволите, я предпочёл бы беседу, хотя, безусловно, мне очень льстит ваше приглашение.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Это, без малейшего сомнения, не моё дело, — отвечает, — но если вы будете так беспрецедентно милостивы к вашему ничтожному слуге с его вечными пустяками и глупостями…

Я губу прокусил до крови, и Оскар на эту капельку так заинтересовано посмотрел, что я чуть не прыснул. Я понял, что он меня давно простил, просто по обыкновению держит фасон.

— Я дам вам крови, Князь, — говорю. — Больше. Обязательно. И говорите без церемоний. Я в полном порядке.

Оскар улыбнулся.

— С вашего милосерднейшего позволения, — говорит, — нынче ночью я желал бы присоединиться к вашей свите, несмотря на некоторую неприязнь к несвежему мясу. Дело в том, мой дорогой государь, что у кладбища вас ожидают молодые люди, вооружённые серебряным оружием. Я совершенно случайно увидел их, проходя мимо.

— Меня? — говорю. — Вот как…

— Они, — продолжает, — безусловно, отлично знают, что некромант в конце концов появится на кладбище. И они, как я полагаю, намерены нарушить данную вам присягу. Мне думается, что два трупа в этом случае — слабая защита. В компании, ожидающей вас, достаточно бойцов, чтобы отвлечь мёртвых от вашей особы, а внезапность лишит вас возможности применить Дар. Полагаю также, что они знают — трупы лягут, как только вы закроете глаза.

— Оскар, — говорю, — серебро — это нехорошо. Они могут ранить и вас.

— Без сомнения, — говорит, — я снова раздражаю вас, говоря необдуманно, и напрашиваюсь, как провинциальный барончик — к своему сеньору, но мне на миг показалось, что со мной вам будет несколько проще выяснить у этих очаровательных юношей, что побудило их на измену долгу.

И я понял, что он прав. Как обычно.

Я не стал брать ещё гвардейцев. В бою Оскар стоил бы десятерых мёртвых и двух десятков живых — если в его присутствии дело дойдёт до боя. Я пошёл той дорогой, которой ходил всегда, а Оскар растёкся длинной полосой тумана. Мы хотели застать их врасплох — что и вышло наилучшим образом.

Они рассчитали хорошо, наверное, со священником советовались: нацеленный на мёртвое, я легко мог пренебречь живым и подойти достаточно близко. К тому же сложно переключиться с ощущения подъёма трупов на ощущение прекращения жизни. Три-четыре минуты в драке иногда всё решают. Очень возможно, что тогда меня убили бы.

Но они не знали, что со мной будет вампир, к тому же такой старый и сильный, как Оскар. Он позвал в полный голос, чуть только они дёрнулись ко мне навстречу. Зов обрушился волной — даже у меня сладко закружилась голова и подкосились ноги, а уж у этих простаков!..

Они смотрели на нас, как птички — на змею. Детскими перепуганными глазами. Не в силах поднять оружие. Сидя и полулёжа на траве. Я взял у мёртвого гвардейца факел, чтобы рассмотреть их получше.

И рассмотрел.

Это были рыцари Квентина и он сам. Чистенький дурачок с синими глазами и молитвенником. Мертвец выбил у него меч, а я врезал ему по физиономии, чтобы привести в чувство.

Он вскочил и прижался спиной к кладбищенской ограде. Он не смотрел на юных вампиров Оскара, которые вышли из тени памятников и встали вокруг гвардейским оцеплением, он смотрел на меня.

Я ждал, что он скажет, — и Квентин не заставил себя долго ждать:

— Вы, государь, — выдохнул он, — позор Междугорья, позор своего рода, позор нашей короны! И если вам служат Те Самые, то на моей стороне — Господь!

— Да, — говорю, — я знаю. А что-нибудь поновее и поконкретнее?

— Вы превратили страну в ад! — говорит. — Вы стервятник! И вы — развратный монстр! Вам мало гниющей плоти, Дольф, вы посягнули на честь невинной девушки! За это мало смерти.

Его компания восхищённо внимала и смотрела на него, как на хоругвь Святого Ордена. А я сказал:

— Квентин, твоя невеста — девка. Я не отнимал, она отдала.

Он дёрнулся ко мне, а мертвецы швырнули его обратно.

— Не смейте! — выкрикнул он. — Вы лжёте, подло лжёте! Какая женщина отдаст вам добродетель по доброй воле?! Вы — урод, от вас разит дохлятиной, ваша свита — твари Сумерек! В вас нет ничего человеческого! На вас не польстится и старая солдатская шлюха!

Я пожал плечами.

— У меня не было солдатских шлюх, — говорю. — Но твоя невеста польстилась. И именно на это — на уродство, на дохлятину и на тварей из Сумерек. Потому что ей это нравится. Подумай, чью честь ты пытаешься защитить.

У него слёзы брызнули от злости и бессилия. Мне было жаль его, правда жаль. Я знал, что опять ничего не выйдет. И знал, что он не доживёт до утра. Я тоже чувствовал бессилие и злость. А он кричал:

— Всё это ложь! — и задыхался от ярости. — Вы — подлец! Вы напрасно пытаетесь оправдаться!

— Да я не оправдываюсь, — сказал я. — Я хочу спасти тебя.

Но он не расслышал — или у него это в голове не умещалось.

— Ты себя не спасёшь! — И всё. — Тебя все ненавидят! Ты — ядовитая гадина, которую пора раздавить!

Я зря его слушал. Если бы клан Оскара не следил за пленными, я получил бы во время Квентинова монолога кинжал под ребро от его рыцаря. Маленький вампир удар перехватил — человеческой реакции с реакцией неумерших не сравниться. А владелец кинжала сжал кулаки от досады.

— Возмездие тебя всё равно не минует! — заорал Квентин. — Я найду способ…

Не найдёшь, подумал я. Я понимаю всё. Я понимаю, что ты не виноват. Что тебе не повезло с невестой. Что тебя отучили слушать и думать. Что ты не можешь поверить некроманту. Что ты, в сущности, очень славный мальчик. Я понимаю.

Но это не спасёт тебя. И не избавит меня от необходимости…

Ты хотел ударить меня в спину. Я пользуюсь правом сильного. Я — именно то, что ты говорил.

Единственное, что я сделал для них, — это прибавил скорость удара. Дар прошил их, как молния — воду. Одновременно. Надеюсь, они не успели ощутить боль и осознать смерть.

А потом я их поднял.

Их было девять. Ещё тёплые трупы, которые встали прекрасно. И больше им никогда не удавалось нарушить присягу. Вплоть до того самого дня, когда я уволил их со службы за слишком далеко зашедшее разложение.

Так что в ту ночь я всё-таки сделал то, что собирался. А Оскар потом сказал мне:

— Ваше бесценное величество, мой дорогой государь, если вы позволите твари из Сумерек дать совет, которому вы, безусловно, не обязаны следовать, — не стоит долго беседовать с врагом перед тем, как убить его. Такие беседы, благороднейший государь, конечно, делают вам честь, но ваш покорный слуга чрезвычайно опасается, что во время подобного разговора враг особенно подлый может выбрать момент для предательского удара.

И он снова был прав, зануда!

А следующим утром я послал за Беатрисой гвардейцев.

Обычно я щадил нервы своих подданных, даже если эти подданные подозревались в чём-нибудь нехорошем, и отправлял за ними живых. Но за Беатрисой я послал мёртвых.

Конкретно — бывшую Квентинову свиту. Я знал, что за этим последует, но не мог отомстить иначе.

Её привели под конвоем, а её родня и родичи Квентина прибежали следом. Сами. В ужасе, скорби, злобе — весь этот список. И отец Беатрисы выкрикнул с порога приёмной:

— Вы не человек, а чудовище, государь! У вас нет сердца!

— Спасибо, граф, — говорю, — я знаю.

Потом я выслушал, как меня проклинают их матери — сначала матушка Квентина, а потом — Беатрисина. Бессмысленно перебивать женщин, которые решили выговориться. И бессмысленно вырывать кусок изо рта Тех Самых. Так что я дослушал до конца. И двор — тоже.

А когда они перестали орать, я сказал:

— Господа, довожу до вашего сведения, что эта девка своей ложью заставила тех, кем были раньше эти трупы, предать корону и пойти на подлость. И они лишились жизни и посмертного покоя из-за того, что поверили ей. Фактически она отправила их на смерть.

— Это неправда! — вякнул её батюшка.

— Это правда, — говорю. — Девка не любила своего жениха, пока он был жив. Если я разобрался в твоих пристрастиях, в таком виде он должен нравится тебе больше, Беатриса?

А Беатриса на меня смотрела без малейшей тени страха — в ярости. Она бы меня удушила своими руками, с наслаждением. Она меня ненавидела, дико ненавидела, а я поражался, как я мог её настолько хотеть. Она прошипела:

— Решил уничтожить всё благородство в Междугорье, король?

— О чём это ты, Беатриса? — спрашиваю. — Где ты благородство увидела?

— Хочешь убить меня, а потом забавляться с моим трупом? — говорит. И в этот момент делается почему-то ужасно похожа на Розамунду.

— Нет, — говорю. — Приговор. За измену короне и косвенную вину в смерти девяти дворян упомянутая девка осуждается на вечное пребывание в монастыре Блаженной Нормы, в келье, на положении узницы, до конца жизни, а посмертно — на монастырском кладбище. Всё. Увести.

И никого больше не стал слушать.

Я знаю, что потом обо мне говорили, будто я заставил бедняжку искупать мой собственный грех. И что я убил благороднейшего юношу только за то, что он вступился за поруганную честь своей несчастной возлюбленной. Но я больше ничего не стал объяснять, потому что объяснять бесполезно.

И я больше никогда её не видел. И не хотелось. А труп Квентина некоторое время мне напоминал о важной вещи — нельзя обольщаться.

И без толку верить.

Носить корону легче и приятнее, чем править. Поэтому мой отец и выбрал первое, а не второе. Работа правителя тяжела, грязна и неблагодарна. Спокойных дней нет. Честных вассалов нет. Порядка нет и никогда не будет. Это всё, что я понял, когда корона наконец оказалась на моей голове.

То лето, помню, выдалось урожайным: хлеба налились в четверть, и было очень много отменных яблок. К сентябрю яблони к земле гнуло. Просто золотые яблоки, с кулак величиной, — и всё Междугорье пахло яблоками. И потом уже никогда не варили такого сидра и такого яблочного эля, как в ту осень.

В сентябре я тихо порадовался, что налоги хорошо собрали. А в октябре взбунтовались эти скоты бароны в Чернолесье и Розовых Кущах. В рот им дышло!

Верные вассалы подсчитали свои убытки. Урожай, конечно, урожаем. Но они же привыкли драть ещё и сверху, а теперь за этим следили мои жандармы. И потом — они потеряли доходы со своей монеты. Я приобрёл — да. Междугорье — тоже. Но они-то потеряли.

Так что заморозки я встретил там. В Розовых Кущах, в замке, который называли Соловьиный Приют. Я бы его назвал Тараканье Дупло. Они завесили щели гобеленами, потопали на тараканов, чтобы те разбежались с видных мест, и стряхнули пыль со столешниц. И это у них называлось приготовить тёплую встречу обожаемому королю.

Целую неделю я прожил в этой дыре, улаживая дела. Со мной были премьер и шеф жандармов, которые возненавидели эти собачьи Кущи не меньше, чем я, потому что хлебнули моей доброй славы. Пребывание там пошло на пользу только моим гвардейцам: по ночам стояла такая холодища, что они к утру инеем покрывались. Для мертвецов — самое оно.

Но за неделю мы всё-таки баронов усмирили и напугали. Кое-кого повесили, иным пригрозили. Показали гвардейцев и пообещали скормить губернатора виверне, если он не прекратит взбрыкивать, как норовистая кляча. И всё сработало. Так что уезжал я с триумфом и насморком. И спину продуло.

Впрочем, моя репутация железной твари без сердца была так основательна, что даже сопли её не подмочили. Демоны не хворают, как известно.

Наша дорога в столицу лежала через земли принца Марка, через знаменитый Медвежий Лог, но тем не менее я скорее склонялся к ночлегу на постоялом дворе, чем в замке дядюшки. И тут произошла удивительная вещь.

Я встретил у постоялого двора его самого. Они просто-таки выехали навстречу своему государю, как добрые вассалы, — дядюшка, кузен Вениамин, их бароны, их челядь…

И дядюшка выразился так:

— Дражайший племянничек, я счастлив, что мне удалось вас увидеть. Ваша скромность и стремление никого не обеспокоить переходят всякие границы: я ведь угадал, что вы свернёте сюда, а не в мой дворец. Ну сколько же можно, мой дорогой, вам, государю великой державы, кормить блох в придорожных корчмах, когда каждый дворянин рад предоставить вам лучшие апартаменты в своём доме.

— Я намерен провести тут одну ночь, — говорю. — К чему обременять вас моей непростой свитой?

— И вам непременно нужно зябнуть этой ночью в щелястой конуре? — спрашивает.

Он был политик, дядя Марк. Удар попал точно в цель. Я не доверил бы ему и просверлённой полушки, но мне нездоровилось, я устал, и очень хотелось тёплых одеял и горячего вина. И премьер с жандармом сделали такой умоляющий вид… Ладно, заслужили.

И я согласился. Если бы я знал, куда всё это в итоге приведёт… Хотя всё ведёт к Тем Самым. К дани, которую они взимают. Пора бы уже и привыкнуть.

Дворец, помнится, осветили, как в Новогодье. Бочки со смолой горели, факелы — аллея к дворцу вся освещалась, как бальный зал, а ночи уже так потемнели… И на дворе светло, как днём. И юный конюший придержал мне стремя моей игрушечной лошадки.

Я взглянул ему в лицо — и нехорошо вспомнил Беатрису. Если бы не тот месяц сплошной похоти, разве я подумал бы то, что подумал?!

Никогда в жизни.

Самые потрясающие глаза, какие я когда-либо видел. Волшебные камни-александриты. Серые, голубые, зеленоватые, лиловые, серые. Огромные, мерцающие и переменчивые. Глаза чародея, интригана, глаза из Сумерек…

На тонком личике фарфоровой куклы, в окружении золотисто-белых кудряшек.

Неприлично, бесстыдно, неотразимо хорош. Слишком — для юноши. И в его лице было что-то девичье, что делало лицо совсем нестерпимым для взгляда… государя-монстра. Его руки дрожали, когда он коснулся моего вороного.

А выражение лица — детский страх. Всё.

К сожалению, я имел неосторожность замешкаться слишком явно. Это заметили те, кому никак нельзя было такое показать, и утвердились в своих планах. Тогда я впервые подумал, что перед тем, как отсылать Беатрису, в неё надо было влить каплю Дара на память… Чтобы она, этак через годик, в диких муках умерла бы от рака, например, её женского естества. Я так надеялся, что после льда Розамунды моя вывихнутая похоть не оттает уже никогда…

Не важно.

Потом дядюшка пригласил меня ужинать. А я сказал, что согрею своего вина, и на ужин мне хочется съесть свой охотничий трофей, — заяц выскочил на дорогу, представляете, милый дядюшка!

Жареный. Купленный в деревне. На вашу дорогу никогда не выскакивали жареные зайцы? А бывает.

Принц Марк попытался оскорбиться. Я сказал, что не привык никого обременять. Я оставил мёртвых лошадей и моего игрушечного конька на улице у конюшен, чтобы не пугать живых лошадок. Я спросил, где мне можно остановиться, и послал туда гвардейцев. Отчасти — чтобы они проверили покои. Отчасти — из сострадания: чтобы дядюшкина челядь могла перестать блевать и начать есть.

И мы с принцем Марком по-родственному выпили из одного кубка, причём он первый. А я отследил, чтобы уровень жидкости от его глотков достаточно опустился. Кузен Вениамин мне улыбнулся, принуждённо, но менее принуждённо, чем всегда. И потом мои живые подданные с наслаждением пожирали кабана с трюфелями, а я грел над огнём камина зайца, надетого на кончик кинжала, ел кусочек хлеба в заячьем жиру и сам потихоньку отогревался.

Весь вечер мой Дар был натянут, как тетива лука. Я ждал чего угодно. Я держал весь пиршественный зал в поле зрения и следил за каждым движением сотрапезников. Если бы на меня внезапно напали даже все люди принца Марка сразу, я залил бы смертью его дворец. Но вечер прошёл тихо.

Так тихо, что просто странно. Я не мог понять, что Марк задумал. Он вёл себя так, будто собирался действительно налаживать отношения. С некромантом? Невозможно.

Но вечер всё-таки прошёл тихо. И премьер с жандармом выпили, расслабились и принялись тискать служанок Марка. А я пошёл спать.

Я шуганул лакеев, которые сунулись меня провожать. Взял жирандоль со свечами. Сказал, что желаю раздеться и лечь сам. И прошёл по тёмному коридору, как по трясине — ожидая подвоха каждую секунду.

И чуть не убил его. Походя, просто потому, что никак не ожидал его тут увидеть. Вовремя перехватил стрелу Дара: поза у человека выглядела уж совсем не боевой.

— Ты кто такой? — говорю. — И что ты, сумасшедший, тут делаешь?

Теперь на его лице уже не страх был — ужас. Он прижался к стене спиной и пролепетал — белыми губами, без кровинки:

— Я — Нарцисс, конюший его высочества… Мне показалось… я подумал…

— Что ты ещё подумал? — говорю. — Конюшим думать вредно.

Я его узнал, и мне уже стало смешно. Хотя…

— Мне показалось, — говорит, еле дыша, — что вы, государь… можете захотеть… меня видеть…

Я понял. Дядюшка Марк знал меня хорошо. Тогда я ещё не прикинул, какая у этой интриги конечная цель, но Нарцисс, при моих-то дурных наклонностях, в любой игре был картой козырной масти.

Неважно, что он сам об этом думает.

Что это создание может мне чем-то навредить, у меня в голове не укладывалось. Беатриса выглядела в сотню раз опаснее. У Нарцисса всё было на лице написано.

И я сказал:

— Нарцисс, я тебе ничего не приказывал и не собираюсь. Иди спать, ничего не бойся.

Но он перепугался ещё больше. И безмерно удивился. И пробормотал:

— Не отсылайте меня, ради Господа, государь.

А мне показалось, что сейчас он боится не меня.

И это как-то извращённо погрело мне душу. Похоже, у меня первый раз просили защиты от кого-то другого. Ново.

Тогда я открыл дверь в спальню и пропустил его вперёд. А Нарцисс не мог пройти мимо мертвецов — у него ноги подкашивались. Он никогда не был героем и никогда не будет.

Я сказал:

— Не обращай внимания. Это же не люди и не демоны. Это всё равно что пустые доспехи, если их чудом заставить двигаться. Не надо нервничать.

Нарцисс посмотрел на меня странно, вошёл, остановился и стал ждать. Я поставил подсвечник, достал из сумки мертвеца ещё бутылку вина и сел на табурет к огню. И сделал Нарциссу знак приблизиться. Он устроился рядом на ковре. Нервно и настороженно, будто ждал беды, как я в зале.

Я снял перчатки, и он уставился на мои покорябанные руки.

— Нарцисс, — говорю, — выпей вина, всё в порядке. Успокойся, ничего плохого не будет. Тебе ведь твой сеньор приказал прийти?

— Да, — отвечает. Еле слышно.

— Ну и посиди тут. Или поспи, как хочешь. Приказ исполнишь — и уйдёшь утром. Ты же за меня не отвечаешь, верно?

И тут он выдал:

— Я вам не нравлюсь, государь?

Спросил. Молодец. Я думал, что уже ничему не удивлюсь, но чего я не ожидал, так это подобного вопроса. Потому что это касалось уж очень старой занозы. Нэда. Бедного Нэда.

Я никогда не мог говорить, если меня не спрашивали. Но тут меня спросили — и я стал рассказывать. И я рассказал Нарциссу, как он мне нравится, — как сумел. Он слушал, не возражал, не шарахался, слушал — и меня занесло. Меня, видите ли, никогда не слушали, а тут стали!

И я выпил вина и рассказал про Нэда, и ещё немного выпил, и рассказал про Розамунду, и допил то, что осталось, и рассказал про Беатрису. Я обычно мало пил, а тут вышел дурной случай. Я потом понял, что, если бы не Нарцисс, это могло бы стоить мне жизни, но — из песни слова не выкинешь: я надрался, как наёмник, и говорил о таких вещах, о которых обычно молчал со всеми.

Нарцисс на меня смотрел с детским страхом и вдруг — со слезами, кивал и спрашивал:

— Да?!

А я впервые за невероятно долгое время говорил с живым человеком и никак не мог отказаться от этого наслаждения. Вот где, собственно, и просчитался дядюшка: он просто не учёл, что говорить мне хотелось куда больше, чем заполучить чью-то добродетель.

И когда я раскашлялся, Нарцисс спросил:

— Вы простыли, да, государь? Вам же надо лечь, да?

Кто бы мне когда такое сказал…

— Нарцисс, — говорю, — сокровище моё, хочешь земли и титул — за этот вопрос? Графский титул, скажем. Стоит.

И тут он расплакался навзрыд. Обнял мои колени, ткнулся в руку и разрыдался. А я, как всегда, не знал, что делать с чужими слезами.

У Нарцисса потрясающие глаза были. Интригана, змеи, изощрённого лжеца. Я не знаю, за что Бог дал ему такие глаза.

Лгать он просто не мог. Ну не мог, как иной человек съесть живого червя не может, даже если ему угрожают повешением. В лучшем случае он мог продекламировать то, что его заставили заучить. И то — если ничто ему не помешает.

Дураком набитым я бы его не назвал. Грубо. Но…

У его разума отсутствовал всякий манёвр. Если вообще назвать разумом то, чем мой милый дружок в обиходе пользовался. В три года я лучше разбирался в обстановке, чем он в семнадцать.

И как в его странной душе смелость переплеталась с трусостью, я никогда не мог понять. Нарцисс боялся темноты в незнакомых местах и совершенно спокойно реагировал на клинок, приставленный к горлу. Может, это объяснялось его запредельной глупостью, не знаю.

Зато когда Господь создавал Нарцисса, то решил компенсировать отсутствие ума, отваги, рисковости, мужского шарма, честолюбия и прочего подобного переизбытком двух других вещей. Красоты и способности сопереживать.

Отвлечённо — он был невероятно неудачной кандидатурой для дядиного поручения. Но тем не менее всё получилось бы — в том случае, если бы я отколол что-нибудь циничное или жестокое. Нарцисс стал бы царапаться и кусаться, как трёхнедельный котёнок, — просто от страха, — и всё бы выгорело. Дядя на то и рассчитывал, он ведь точно знал, что я не подпущу близко серьёзного воина и дважды подумаю, стоит ли приближать к себе женщину. Но он просто чуточку меня недосчитал. Он поверил россказням о моей жене и Беатрисе, а я не стал бы мучить Нарцисса, как и женщин не мучил. Меня слишком смущали красивые люди.

А Нарцисс между тем отплакался, снял перстень и отдал мне.

— Что это за побрякушка? — спрашиваю.

Он повернул камень — чёрный, треугольной огранки. Под камнем обнаружилась короткая игла. А Нарцисс заглянул мне в лицо и сказал — роковым таинственным шёпотом:

— На этой иголке — яд, от которого умирают спустя несколько дней, в страшной тоске… Говорят, от него гниют ногти и вытекают глаза. От него нет противоядия.

— Славная вещица, — говорю. — Даришь?

Рожица у него сделалась неописуемая.

— Государь! — говорит. Поражён моей недогадливостью. — Да мне же приказано уколоть этим вас!

Ну и как надо было на это реагировать?

— И ты не исполнил приказ своего сеньора? — говорю. — Почему?

И он ответил очень серьёзно:

— Потому что, оказывается, вы — не демон.

— А разве людей не убивают по приказу сюзерена? — спрашиваю.

— Я вам присягал, — говорит. Ещё серьёзнее. — Если вы человек — то это важно. А если бы были демон — тогда бы не считалось.

Он, видите ли, это выяснил. Я поднял его лицо за подбородок и долго на него смотрел. Его судьба на нём уже расписалась… Но понимать это всё равно было нестерпимо.

А он очень обеспокоенно спросил:

— А вы не прикажете казнить его высочество?

Солнечный зайчик… Ничего я ему не ответил, только погладил по щеке, что ни к чему не обязывает.

Я спал до утра. Просто спал, а этот «убийца» дремал на краешке моего ложа. И мой Дар улёгся, как догоревший пожар — в угли. Даже не будь в спальне мёртвых, я спал бы, как младенец, в присутствии Нарцисса.

Мой Дар игнорировал его особу как опасный предмет.

А в спальне моего драгоценного дядюшки в ту ночь было действительно очень тепло. Так что я выспался, и спина моя утром не болела. И Нарцисс помог мне застегнуть на плечах панцирь который наконец, сделали как следует по моей скособоченной фигуре, а потом пошёл со мной.

Когда я спустился в главный зал, на меня смотрели. Жадно смотрели — впивались взглядами, искали на моём лице следы действия яда, я полагаю. И дядюшка улыбался нежно и умиротворённо. Как будто уже стоял у моего гроба, сердечный. Тем более — Нарцисс выглядел так спокойненько. И дядя опять недосчитал — я думаю, принял это спокойствие за чувство исполненного долга.

Я решил своим родственникам удовольствия не портить.

— За ночлег благодарен, — говорю. — Но завтракать не останусь. Нездоровится, есть не хочется. Думаю скорее вернуться домой и в библиотеке порыться.

Дядюшка так расплылся… И кузен Вениамин улыбнулся мне сердечно — впервые в жизни. И я подумал, что хорошо быть умирающим — все тебя очень любят напоследок.

— Я, — говорю, — хотел бы вас видеть в столице, дядя. Совет — послезавтра, будьте.

Он так поклонился… И так ласково смотрел… У него в глазах горящими буквами мерцало: «Хорошо, если к Совету ты не сдохнешь. Но одной ногой уже будешь в могиле, это точно».

— Пусть, — говорю, — ваш конюший меня сопровождает. Он мне понравился.

А дядя сделал якобы понимающую мину:

— Да на здоровье, хе-хе. Что с меня, убудет?

И нас проводили. Я раскашлялся, когда садился на коня, — в горле ещё першило. И дядина свита аж замерла, пока кашель не прошёл, — «ну!» — но потом разочаровалась. А премьеру и жандарму, натурально, ни о чём не рассказали, и они просто ехали поодаль от меня и обсуждали вино и девок.

Рыжий жеребчик Нарцисса боялся моих мертвецов не меньше, чем его хозяин. Но Нарцисс всё равно старался держаться рядом. Моё доверие ему льстило… Бедный дурачок.

В столицу мы прибыли к вечеру. Столица впервые увидала Нарцисса в моей свите, так что горожане о нём первый раз сказали «королевская подстилка» и «светская сучка». Но он если и расслышал, то к себе не отнёс.

Из-за свойственного ему исключительного легкомыслия.

Не буду утомлять вас рассказом о том, как устраивал Нарцисса в своих покоях. Довольно того, что он был впечатлительный, а я решил, что он будет жить со мной. Если мне захочется разговаривать с живым человеком, то пусть он будет рядом. И больше я ничего не желал принять в расчёт. Ну да, да — неблагодарный тиран.

Я хотел, чтоб Нарцисс привык быстрее, чем он мог привыкнуть. А он грохнулся в обморок, когда увидел Оскара, выходящего из зеркала. Господи, прости…

Оскар, гадюка могильная, улыбнулся ему во все клыки. А мне сказал:

— Мне искренне жаль, ваше прекрасное величество, что моё появление вызвало такую прискорбную реакцию — у современных молодых людей нервы, к сожалению, слабы, как у барышень. Уверяю вас, что менее всего мне хотелось наносить ущерб благополучию вашей игрушки, мой дорогой государь, тем более такой изящной.

— Не пугайте его больше, Князь, — говорю. — Вот что мне теперь делать?..

Оскар чуть пожал плечами и тронул лоб Нарцисса своими ледяными пальцами — тот действительно пришёл в себя моментально. И вцепился в мои руки, как в последнюю надежду, явно совсем забыв, что я — некромант и его король.

А вампир был настолько циничен, что заметил:

— Видите, мой бесценный государь, я, безусловно, ужасен, зато вы уже совершенно безопасны и близки.

И снова оказался прав, как всегда. Потому что Нарцисс с тех пор уже никогда не только не боялся, но и не смущался в моём присутствии. Правда, очень удивлялся иногда… Но это уже пустяки. И не смел спорить. Ни с чем, что бы я ни приказал. Я же его король — это в его головёнке было равно примерно Богу.

Преданный, как легавый щенок. И это именно его потом честил предателем и встречный и поперечный.

Большой Совет, помню, изрядно меня позабавил.

Дядюшка прибыл в чёрном. В шикарном костюме — чёрный бархат и золотые галуны. Вроде как траур по случаю моего нездоровья.

Хотя я к тому моменту уже успел окончательно поправиться.

Принц Марк сел напротив меня и всё заглядывал мне в лицо. Холодный пот искал или ждал, когда у меня глаза вытекут, — так весело… А кузен Вениамин, бледный, хмурый, грыз перо и нервничал. Он, мне кажется, понял раньше своего батюшки.

А я беседовал с премьером и с канцлером о наших внутренних делах, так — не торопясь. Счета сводили, смету прикидывали на нынешнюю зиму, обсуждали какие-то пустяки: цех столичных кузнецов просит высочайшего позволения вывешивать штандарты с двумя языками пламени вместо одного, а бургомистр предлагает запретить подмешивать старое варенье в новое…

К концу Совета мои дорогие родственники сами нездорово выглядели.

И когда я отпустил свиту, а им сказал: «Задержитесь на минутку» — они стали совсем зелёные. Как огурцы. И дядюшка пролепетал:

— Дорогой племянничек, что-то случилось?

— У вашего конюшего, — говорю, — колечко было с агатом… Вы бы, дядюшка, меня познакомили с ювелиром, хочу у него колье для жены заказать.

Утро, я припоминаю, морозное стояло, уже и иней лежал на траве — октябрь к концу, — в зале прохладно, а с принца Марка пот полил в три ручья.

— Мой, — лепечет, — перстень… старинный… я его, вроде бы… то есть — какой перстень?

— Системы, — говорю, — «кошка сдохла, хвост облез».

И тут мой кузен Вениамин процедил сквозь зубы слово — я удивился, откуда он такие знает. А принц Марк сел. Когда сидишь, не так заметно, что колени дрожат.

А я щёлкнул пальцами гвардейцам. И говорю:

— Что с вами делать, дядя? Вы старше, вы политик — вот, совета спрашиваю. Казнить вас за государственную измену не могу — огласки не хочу. Будут болтать, что лью родную кровь. Так что предоставляю на выбор: первый вариант — вы этот перстень сами используете. Вроде как приболели и оттого умерли. Второй — я вас вместе с двоюродным братцем уютно устраиваю в небольшом помещении с крепкой дверью. И не в Башне Благочестия, а в Орлином Гнезде, к примеру. Или в Каменном Клинке. А ключ выбрасываю. Вроде вы переехали.

Тут у него и челюсть затряслась, и оттого он ничего мне не ответил. А кузен Вениамин прошипел:

— Ты, Дольф, грязная скотина. Пятно на родовом гербе. Можешь меня убить за эти слова, но я просто всю жизнь мечтал тебе это сказать.

Я ему улыбнулся.

— Вениамин, — говорю, — я так рад, что исполнил твою заветную мечту. Если ты мечтал сообщить мне ещё что-то — не стесняйся, пожалуйста. Только поторапливайся, потому что я уже сам всё решил. Без дядиных советов.

— Убить моего отца? — спрашивает. С ненавистью и мукой на физиономии.

— Ну почему же, — говорю, — только отца? Ты считаешь, братец, что ты совсем ни при чём в этой истории? Твой батюшка, как я понимаю, ведь не в пользу моего сынка интриговал, а в свою собственную, в обход младенчика, да? Бедняжечку Людвига ведь тоже, наверное, убить собирались? Так что это вся ваша фамилия, братец мой, узурпаторы. Несостоявшиеся.

— Племянничек! — лепечет принц Марк. — Да что ты такое говоришь! Не слушай моего олуха, он ничего не понимает!

— Он-то, — говорю, — может, и не понимает, а я пока ещё кое-что понимаю, дядя. Мне этот скандал нужен, как зубная боль, но что поделаешь… Значит, так. Вы едете в Каменный Клинок. С моим личным эскортом. И там вас удобно размещают. А поскольку стража может отвлечься, перепиться или продаться, дверь в ваши покои я велю замуровать. Наглухо. Замешав цемент на яичных белках, чтобы тараном было не пробить. Оставив только дырку для еды и дырку для параши. Будет уютно.

Теперь кузен Вениамин сел. А дядюшка сорвался со стула и грохнулся на колени с классическим воплем:

— Помилуйте, государь!

— Я помиловал, — говорю. — Живите на здоровье. Я даже ваши земли не конфискую. У вас же, дядюшка, старшая дочь замужем? Вот её детки и унаследуют. Такой я добрый. Мог бы и себе забрать. Ведь половина ваших угодий — моё потенциальное наследство, между прочим…

Тогда дядюшка разрыдался. А кузен Вениамин завопил:

— Я же говорил, батюшка, нельзя поручать это конюшему! Идиот, подонок, предатель! Гадина неблагодарная! Мы его приблизили, в рыцари посвятили, доверились, а он!..

— Ладно, — говорю, — хватит. Увести.

И когда их мертвецы уводили во двор, где ждала крытая карета с мёртвой стражей, Вениамин орал, дядя рыдал, а двор промокал платочками уголки глаз. А я жалел, что не заткнул Вениамину пасть, потому что он своими воплями создавал мне будущие проблемы.

В столице потом это основательно обсудили. Жалели принца Марка: ещё бы, он так напоминал покойного государя Гуго! Жалели кузена Вениамина — особенно дамы. Возмущались моей жестокостью. Забавно.

То, что эти двое хотели убить меня, своего короля, которому присягали, и родственника, кстати, как будто не считается. Убийство некроманта — это, вроде бы, и не убийство вовсе. А подлость в этом вопросе — это вовсе и не подлость, а военная хитрость. Дивная логика.

Ведь моего Нарцисса двор и остальные мои подданные сходу возненавидели не намного слабее, чем ненавидели меня. Его престарелый батюшка времени и сил не пожалел, падла: съездил в столицу, чтобы официально его проклясть. Бедный дурачок потом всю ночь проревел, и я никак не мог его утешить. Он же — предатель. А всё из-за того, что парень не посмел нарушить присягу.

Логику толпы я никогда понять не мог. Поэтому полагаю, что с толпы тоже берут Те Самые Силы. Только уж совершенно на халяву — ничего толпе взамен не давая.

Кроме, разве что, чувства превосходства…

И всё-таки эта зима оказалась почти счастливой для меня. Я уже привык к хлопотам, к трудностям, к одиночеству, к общей ненависти — и даже крохотный подарочек от судьбы принял с благодарностью.

Крохотный подарочек — общество Нарцисса.

Насчёт него я никогда не обольщался. Мой золотой цветочек не годился в товарищи. Хлопот он мне принёс втрое больше, чем удовольствия. Он был чудесный слушатель и никакой собеседник. Он никак не мог привыкнуть к моей свите. Он всё время меня за кого-нибудь просил — добрая душа — и мешал работать. Он меня совершенно не понимал. С тех пор как он у меня поселился, я всё время дико боялся, что с ним случится беда. Будто у меня без того забот было мало.

Но он на свой лад любил меня и был мне предан. И это всё искупало. Все его глупости.

Переменчивые очи достались Нарциссу совсем некстати. Из-за них он всем казался более значимой фигурой, чем был на самом деле.

Двор считал его изощрённым развратником… Господи, прости! Какой там разврат! Особенно после Беатрисы. Да он до глубины души не признавал ничего неприличного! Тискал я его — да, но этим наш утончённый разврат и ограничивался. Да его все бы тискали, а в замке Марка так и было, не сомневаюсь.

Все говорили, что Нарцисс мне продался. Ну конечно. Уже. Балованный аристократик, он понятия не имел, что такое нужда, и был по глупости своей бескорыстен до абсурда. Я дал ему титул, дал. И земли подарил, как обещал. Он сказал: «Государь, я вам очень признателен». Он всегда жил на всём готовом, и в его головёнку не вмещалась разница между тысячей золотых и сотней тысяч.

Зато он знал, что хорошенький. Вот это — да, точно. Если где-нибудь поблизости оказывалось зеркало, полированное дерево, тёмное стекло — он туда поминутно косился. Себя мог созерцать часами, не реже, чем придворная кокетка. Тогда, в замке Марка, моего общества боялся до трясучки, о моих извращённых наклонностях и подумать не мог без тошноты, но всё равно оскорбился, что его дивная наружность на кого-то не произвела впечатления. Перехвалили мальчика. А что он действительно любил — так это тряпки и цацки, подчёркивающие его потрясающую красоту. Мне никогда не было дела до этого барахла, но Нарциссу я дарил драгоценности. Потому что тут он не ограничивался официальной признательностью — тут он на шею прыгал. Мои скромные радости… И он ходил расфуфыренный, как королевский фазан, — в жемчугах, бриллиантах и золотом шитье. Бесил придворных соколов своим роскошным опереньем безмерно, но не мог же я лишить его невинных удовольствий… И себя заодно…

Его, конечно, никто не смел вызвать на поединок — я же взбешусь. Но соколы не оставляли надежды его спровоцировать. Сначала тяжело шло: Нарцисс был поразительно покладист, когда дело касалось лично его души. Его называли предателем, развратником и продажной шкурой в глаза, он только усмехался, и пожимал плечами, и говорил, что это чушь. Зато вскоре они обнаружили, что мой кроткий ангелочек встаёт на дыбы, если речь заходит обо мне — Нарцисс считал святым долгом защищать честь своего короля. И милейшие дворяне моментально вычислили, как его можно прикончить без всяких будущих проблем, — о, как я потом благодарил Бога за присутствие во дворце Бернарда, который всё знает и на всех стучит!

Бернард явился, когда я сидел в библиотеке — искал способы мысленных приказов мёртвым. Я удивился (он обычно мне не мешал), но выслушал. Повезло мне.

А Бернард сказал:

— Уж вы простите мне, ваше прекрасное величество, да только я подумал, что вам, может быть, любопытно узнать… Господин Нарцисс с графом Полем вроде как собираются устроить поединок. Нынче же, у часовни. А коль скоро их светлость Поль — вроде как первый меч в столице, так я рассудил, что…

Я ему сказал «спасибо» уже по дороге к часовне. Успел как раз за минуту до смерти Нарцисса, каковая и намечалась при большом скоплении восхищённых Полем зрителей.

— А ну прекратить! — говорю.

Поль опустил меч и улыбнулся, как вампир:

— Государь, меня вызвали — я вынужден был принять вызов…

А Нарцисс попытался возмутиться:

— Государь, он же сказал…

— Граф, — говорю, — если вы повторите то, что сказали, — закончите жизнь на рудниках за оскорбление короля. А ты, дорогой, следуй за мной.

Поль отвесил поклон. Удовольствие человек получил (издалека видно), жаль только, что не такое полное, как хотелось бы. Остальные просто огорчились. А Нарцисс,конечно, больше спорить не посмел. Я этого лихого бретёра привёл в свой кабинет — в моих покоях самое надёжное в смысле уединённости помещение — а потом приказал раздеться и опереться о стол. И отлупил подпругой с медными пряжками, до крови, не жалеючи. Чтобы ему и в голову не пришло отколоть что-нибудь подобное в другое время и в другом месте, где не будет Бернарда.

А потом утешал его, слёзки вытирал своим платком и объяснял, какой он, Нарцисс, ценный для короны и для своего государя и как его государь боится, что какая-нибудь придворная сволочь — случайно, конечно, но кто застрахован от случая? — лишит государя его обожаемого друга. Ты же не хочешь разбить моё сердце, а что эти идиоты болтают, мне плевать — всё в таком роде. На уровне, доступном его пониманию.

Нарцисс после этой истории неделю стоял на коленях около моего кресла и спал на животе. Но вызывать на дуэли тех, кто болтал всякий вздор, действительно никогда не осмеливался. И я счёл, что моему драгоценному дружку в обозримом будущем ничего не грозит.

Один момент мне даже казалось, что я научился упреждать Тех Самых. Гордыня, гордыня!..

Зима тогда, помнится, стояла очень холодная, ветреная, почти бесснежная. И на удивление спокойная. В столице воцарилась такая тишь да гладь — наверное, люди дядюшки её больше не мутили! — что я даже бал дал против своих правил. Приезжала Розамунда, испортила мне хорошее расположение духа, обозвала грязным выродком, окатила Нарцисса ледяным взглядом, от которого бедняга чуть сквозь землю не провалился, потанцевала — и уехала. Всё шло, как обычно.

А в самом начале весны я получил первые известия о Добром Робине.

Этот Робин оказался удивительной личностью. Сам факт его существования примирил с моим существованием половину Большого Совета. Вероятно, некоторые мои вельможи рассудили так: если выбирать между Добрым Робином и мной, то я оказываюсь меньшим из двух зол.

Шайка Робина начала устраивать безобразия на дорогах Междугорья ещё зимой. Но в марте он перешёл все границы — напал на обоз, который вёз в столицу подати из северной провинции. Это уже показалось мне серьёзным: какой-то скот запускает лапу в мою казну и ставит мой бюджет на будущий год под сомнение. Да прах же его возьми!

Я приказал шефу жандармов навести порядок. Он с энтузиазмом согласился. Ещё бы, ведь Добрый Робин забрал изрядную часть его жалованья! Меня это вполне устроило, я подумал, что дело решится с помощью живой силы, без участия сил сверхъестественных.

Как бы не так.

Недели не прошло — мне сообщили обнадёживающие новости: Добрый Робин убил бригадира жандармов, отряд понёс изрядные потери, а трупы бандиты сожгли, вероятно опасаясь, что я их подниму. Вдобавок тупое мужичьё, которому он швырял краденые деньги и пачкал мозги, ввязалось в заварушку — холопы сожгли конюшню местного барона и разграбили его амбары. Уже ни на что не похоже.

Я собрал чрезвычайный Совет. Премьер и казначей были в ярости. Владельцы северных земель — в ужасе. Никто не сказал ничего дельного, только разорялись на тему «повесить — отстричь башку». Я понял, что мне опять заниматься грязной работой самому.

Я приказал привести в боевую готовность гарнизон крепости в Северных Чащах. И прислал на помощь к ним два кирасирских полка с восточной границы — от сердца оторвал, но беспорядки там начались не на шутку. Хотелось покончить с этим скорее.

Месяц я получал депеши с севера, полные таких новостей, что в конце концов у меня начал болеть живот при виде очередной бумаги. К середине апреля узнал: Добрый Робин с бандой, уже превосходящей числом личного состава несчастный потрёпанный гарнизон, направляется по большому северному тракту в столицу, по дороге грабя встречных и поперечных.

В столице — и у меня в приёмной — появились аристократы, уехавшие из своих имений от греха подальше. Все разговоры при дворе сводились к одной мысли: «Вы только подумайте, какой кошмар», — но мысль эта имела некий тайный и довольно весёлый подтекст.

Дело в том, что идеология у гада к тому времени уже совершенно прояснилась, он о своих взглядах вопил направо и налево. Итак: милый мальчик счёл, что его бедную родину оскорбляет сам факт присутствия некроманта на троне. Я уже запятнал себя всеми мыслимыми злодеяниями и переполнил чашу терпения людей на земле и Бога на небе. Я должен отречься от короны — или меня низложит Совет. А потом меня надлежит сжечь в корзине с чёрными кошками, как любого некроманта. Моё отродье стоит сжечь вместе со мной — на всякий случай, Розамунду отправить в монастырь, а его банда тем временем освободит принца Марка, который и взойдёт на престол под восторженный рёв мужичья и прочих подонков, которых Робин называл «честными сынами Междугорья». Подозреваю, что среди моих гостей с севера было немало таких, которые считали, что это недурно звучит.

В общем, шёпотом — если верить Бернарду, а он никогда меня не обманывал — при дворе говорилось о том, что все эти грабежи и потравы будут, если бандиту, паче чаянья, повезёт, вполне божеской платой за возвращение на престол в Междугорье нормального человека.

Ну да. Дожидайтесь.

Шеф жандармов предоставил в моё распоряжение эти ценные сведения в апрельское полнолуние. Луна ещё не успела стаять и на восьмушку, когда я в сопровождении четверых мертвецов нанёс визит в Восточные горы, где находилась крепость Каменный Клинок. С проверкой. Политическое положение так складывалось, что меня волновала судьба моих опальных родственников.

Каменная кладка показалась мне не очень прочной, а окошечко для еды выглядело широковатым. Но им хватило. Принц Марк пристал ко мне через это окошечко с просьбами о смягчении режима, и даже Вениамин вякнул через плечо своего батюшки, что он осознал и раскаивается. Только у меня отчего-то появилось ощущение, что до них дошли слухи о Добром Робине. Может, стража треплется…

Я немного послушал их скулёж, покивал, обещал подумать над их положением и уехал.

Гонец из Каменного Клинка догнал меня уже в предгорьях. Передал письмо коменданта крепости о том, что мой несчастный дядюшка скончался таинственно и скоропостижно, сразу после моего отъезда, а мой двоюродный братец — при смерти. И что гарнизон тут ни при чём, а виноват, видимо, нынешний сырой холод.

Холодная выдалась весна…

Я не стал спорить. Холод так холод.

На душе у меня было легко и спокойно. Дар выполнял любой мой приговор чище, чем яд, меч или петля. Возвращаясь в столицу в отличном расположении духа, я думал, что Робину больше нечего ловить.

К сожалению, я ошибся. Бунт на севере уже слишком ярко разгорелся. Теперь бандиты решили отомстить мне за своего обожаемого мёртвого кандидата в короли.

И ничего не изменилось, несмотря на то что у банды больше не было святой цели. Добрый Робин грабил моих вассалов и жёг их дома уже за то, что они «запятнали себя присягой грязному чудовищу» и «благоденствуют, когда страдает народ». А народ страдал — будьте спокойны, Те Самые не заставили себя долго ждать и уговаривать, включившись в игру. Из-за сильных зимних морозов и редких снегопадов у мужиков вымерзли озимые, а весна действительно шла поздняя, дождливая, с неожиданными заморозками. В начале мая земля лежала чёрная, как обугленная. Неожиданные похолодания сожгли вишнёвый цвет. О прошлогоднем урожае все забыли, и мужики болтали, что это Божья кара за то, что господа продались некроманту.

В довершение всего я узнал, что к банде Доброго Робина прибился какой-то сумасшедший монах, который закатывал в городах истерики по поводу наступления конца света и вставших мертвецов и призывал жечь трупы, что бы об этом ни думал Святой Орден.

Последней каплей упала история о том, как Добрый Робин пристрелил какого-то провинциального рыцаря прямо у дверей храма, куда тот шёл венчаться. Девку, видите ли, её бедное семейство выдавало замуж против её воли или ради денег, я не знаю. Но, как бы там ни было, девка увязалась за бандитами, Робин называл её «своей королевой» и болтал, что покажет выродку-королю и всей стране пример истинной любви, которую давно променяли на придворный разврат.

И так это всё тянулось и тянулось, лишая меня не только покоя, но и изрядной части дохода. Беглые северяне только руками разводили, а мои вельможи твёрдо решили, что нам с Добрым Робином обязательно надо дать возможность помериться силами. Я долго терпел, но не выдержал и отправился навстречу банде Доброго Робина со своей личной гвардией.

Меня отговаривали.

На моём Малом Совете Оскар сказал так:

— Если вам вдруг будет угодно выслушать моё нижайшее мнение, мой дорогой государь, то ваш домашний вампир посоветовал бы вам не покидать столицы. Ваш дворец — неприступная крепость. Ваши гвардейцы лучше чувствуют себя вблизи своих могил. Бернард всегда готов сообщить о любом изменении в обстановке. И я, ваш покорнейший слуга и преданнейший товарищ, готов поднять своих младших, если опасность вдруг станет серьёзной. А там, вдалеке от дома…

Вампиры, вестимо, не любят путешествовать. Понимаю. Тут родной склеп, свой гроб — домашний уют, а на чужой стороне и голову преклонить некуда.

— Вы смотрите со своей колокольни, Князь, — говорю. — Я не могу больше сидеть дома, когда этот гадёныш уничтожает плоды моей четырёхлетней работы и убивает моих подданных, потому что они ему не нравятся. У меня нет выбора.

Тогда высказался Бернард:

— Ваше прекрасное величество, батюшка, да как же это? А столицу-то без пригляду? А ежели что случится? Ведь все же мошенники, все воры как есть… Чай, сами изволите видеть… Ведь весь двор только и думает, как бы вас выпроводить, государь, да самим всласть пожить…

И тут робко подал голос Нарцисс:

— А может, с Добрым Робином поговорить? А, государь? Может, его кто-то обманул насчёт вас, и он теперь и сам не понимает, что делает? Давайте, я поеду, а? Объясню ему…

Его я поцеловал в висок и сказал:

— Снова выпорю, если будешь настаивать… А что касается столицы — как-нибудь провертится. Я уже уезжал — и, возвращаясь, заставал её на месте. Так что решение принято.

Оскар хмурился, морщился, но всё-таки высказался:

— Мой дорогой государь, простите мне мою беспримерную дерзость, но я не могу отпустить вас в обществе одних только дураков и трупов, без серьёзной поддержки. Я прошу вас, ваше прекрасное величество, взять с собой хотя бы четверых моих младших. Гробы, в конце концов, можно везти в закрытой карете.

Я поразился.

— Князь, — говорю, — дружище, это же так рискованно и неудобно… И кто же согласится? Я не хочу, чтобы вы им приказывали идти на такое опасное дело…

Оскар поклонился.

— Довожу до вашего просвещённого сведения, мой скромнейший государь, что мне пришлось словом старшего в клане запретить сопровождать вас тем, кто этого страстно желает, но не имеет достаточной Силы и опыта. Право, мой дорогой государь, добровольцев достаточно. Дело лишь в вашем высочайшем согласии.

— Я не дурак, — говорю, — отказываться от подарка столь почётного и полезного.

— Так вот, — сказал вампир, — к вашим услугам — Грегор, Агнесса, Клод и Плутон. Моя личная свита. За Силу и верность каждого из них я ручаюсь — сожгите меня, а пепел развейте, если кто-нибудь окажется ненадёжным.

Я кивнул, и четвёрка добровольцев вышла из зеркала. Такие великолепные вампиры, такая утончённая грация и такая редкая внешняя прелесть, что даже Нарцисс не шарахнулся. Отвесили церемониальные поклоны и облобызали мои руки, вливая Силу, — я оценил. Они стоили. Немало стоили.

Я был по-настоящему тронут. Меня восхитила их отвага, которой так недоставало живым. Я сказал:

— Милые дети Сумерек, предупреждаю: это опасно. Вам придётся спать чуть ли не рядом с живыми. Не под землёй. Лошади могут понести. Лошадей могут убить. С любым из вас может случиться беда. Вы рискуете Вечностью.

Клод, светловолосый, со светлыми очами — золото и лёд, — ответил:

— Ради лучшего короля Междугорья. И ради живых. Ведь мы тоже — дворяне Междугорья.

От людей я ничего подобного никогда не слышал.

Столицу мы покинули без всякой помпы.

Правда, двор нежно улыбался и махал руками. Вероятно, мои дорогие придворные воображали, что прощаются со мной навсегда. Подозреваю, самые ушлые отправили гонцов к Розамунде — с выражениями совершеннейшего почтения и преданности.

Меня сопровождал отряд живых драгун и гвардейский отряд мертвецов на мёртвых конях — погода стояла очень холодная, сёк дождь и дул пронзительный ветер, и для моей гвардии это отлично подходило. Правда, даже неутомимые кони-трупы вязли в грязи по бабки, а живые лошади просто выбивались из сил. Поход обещал оказаться весьма непростым, но я твёрдо решил прекратить весь этот дурной балаган.

Даже если прольётся кровь.

Моих неумерших друзей везли в четырёх крытых каретах, и каждую конвоировали мёртвые всадники. Я побоялся размещать всех вампиров в одной повозке — кони ведь действительно могли понести, и всё такое… Я не хотел из-за какой-нибудь непредвиденной несчастной случайности потерять квартет вампиров разом.

Я рассчитал всё, что было можно, и почти всё предвидел. Кроме одного — и мне нет прощения.

Я взял с собой Нарцисса.

Я — болван, тиран, эгоист, я не могу думать ни о ком, кроме себя. К сожалению, с этим приходится согласиться. Ведь я мог настоять на своём и заставить-таки Нарцисса остаться в столице — там ему угрожало гораздо меньше опасностей. Он, конечно, хныкал, канючил, просился, но что из того?! Нет ведь! Я же привык видеть его рядом с собой. Я привык, что он всегда рядом — протяни руку, — мой тёплый щенок, мой цветочек. Я убедил себя, что на войне как на войне и что меня тоже могут убить, так что глупо терять время, которое мы можем провести вместе.

Я — тварь. В этом мои враги, к сожалению, правы.

Но что теперь уж об этом…

Мертвецы могли идти день и ночь, но живым требовался отдых. По ночам вампиры исчезали, обернувшись нетопырями или совами, и убивали — собирали для меня Силу и разведывали положение. Мои люди спали в придорожных деревнях.

В деревенской корчме на окраине дикого леса я провёл с Нарциссом последнюю ночь. Помню, было ужасно холодно. В щели дуло, свет лампадки перед образом Божьим колебался. Маленькие кузнецы тоненько ковали между брёвнами…

И его фарфоровое лицо в неровном свете. Его переменчивые глаза, очи самого Сумрака…

Ну какая разница, что он говорил…

На следующий день мы въехали в дикие леса. Я ещё никогда тут не бывал. Северный тракт шёл между двумя сплошными стенами деревьев. Всё уже, помнится, зеленело такой несмелой, стеклянной какой-то, терпкой молодой зеленью. Вымерзшие места чернели проплешинами.

В этих, прах их возьми, лесах могли легко скрываться целые армии. И демона лысого их тут найдёшь. Но я надеялся на вампиров.

Мы проезжали лесные деревни — нищие, хромые избы с заплатанными крышами. Мужицкие коровы и козы выискивали первую траву, а в грязи копались тощие куры. Люди разбегались от нас с воплями — будто это мы грабители и убийцы. Всё шло, как всегда.

Когда начало темнеть, мы остановились в одной такой деревушке. Её жители нам совсем не обрадовались, но всё-таки не посмели спорить. Мертвецы встали дозором, живые устроились на ночлег. Нарцисс болтал с каким-то мужланом, когда я пошёл отпустить вампиров. Я сказал ему:

— Поторопись, ночи холодны.

— Я всё объясню и приду, государь, — ответил мой золотой цветок. Последнее, что я от него услышал.

Я не спешил. Я переговорил с вампирами, потом мы с Агнессой штопали бок моего коня, который протёрся от пришпоривания и из прорехи сыпались опилки. Потом Клод и Плутон дали мне Силы и улетели. Чуть позже улетели и Грегор с Агнессой. Я подумал, что Нарцисс уже ждёт меня в избе.

Не было его там.

Я вышел во двор и позвал. Нарцисс не отозвался, я начал сердиться. Фигуры мертвецов маячили в темноте, как столбы, — мне и в голову не могло прийти, что мой дурачок выйдет за пределы караула.

Я сходил в конюшню. Потом — на сеновал, мало ли какая у Нарцисса эксцентричная затея. Через десять минут я начал волноваться. Его не было.

Я совершил катастрофическую ошибку, приказав мертвецам следить за всеми визитёрами снаружи. Нарцисс спокойно вышел изнутри — мертвецы не отреагировали на него. Для них он был частью меня. Он мог ходить, где хотел.

В своё время я собирался приставить к нему пару трупов в качестве личной охраны. Но Нарцисс боялся их до невозможности и тошноты, потому умолил меня этого не делать. Теперь я горько пожалел, что его послушался.

Я понял, что во дворе его нет и в этой поганой деревне нет тоже, только через полчаса. Начался дождь. Вечер свернулся в ночь, и стало гораздо темнее, чем обычно бывает в городе. И я не знал, куда теперь бежать.

Я поднял по тревоге людей и, пока они обшаривали деревню, позвал вампиров. Неумершие, конечно, бросили все свои ночные дела, но они улетели далеко, а зеркала в этой нищей деревне никто не нашёл бы и днём с фонарём. Вампиры прибыли уже в третьем часу, когда дождь хлестал так, что факелы гасли. Я развешивал по крышам блуждающие огни — мне стоило огромного труда не сорваться в истерику.

Я видел, как вампирам тяжело лететь — дождь лил, как из ведра, и их крылья отяжелели от влаги. Они опустились на землю рядом со мной с явным облегчением, стряхивая воду с промокших плащей. Клод — старший в группе — спросил:

— Что-то случилось, государь? Мы не успели поохотиться — вы позвали нас с Линии Крови…

— Я знаю, — говорю, — знаю, мои хорошие, но не мог по-другому. Ребята, найдите Нарцисса.

Я, наверное, не попросил и не приказал, а взмолился. Они сильно встревожились. Агнесса сказала:

— У него мало сил… И он не звал смерть…

А Клод опустил глаза и буркнул — если так можно сказать про вампирское мурлыканье:

— Ладно, Эгни, ты всё знаешь…

И я впервые в жизни нажал на вампиров:

— Что это знает Агнесса и почему я этого не знаю?!

Они замялись и переглянулись. И Клод еле выговорил:

— Нарцисс принадлежал Предопределённости, ваше величество. И вам это известно не хуже, чем неумершим.

— Почему — принадлежал? — говорю. — Он мёртв?

— Мы пока не можем понять, — сказал Грегор. Как-то, по-моему, слишком поспешно. — Дождь — никаких следов не найдёшь. Пахнет только водой…

Но Клод его перебил:

— Он мёртв, — сказал и преклонил колено. — Мёртв или умирает. И все понимают, и вы тоже, государь. И Эгни не смогла бы его выпить, даже если бы он очень просил. Не стоит пытаться лгать себе. Он… сами знаете чей, ваше величество.

Правда. Все понимают, и я тоже. Я вспомнил, как ещё в Медвежьем Логу прошлой осенью разглядывал клеймо рока у него на лице.

Внутри будто струна лопнула. Конец. И Дар полыхнул таким ослепительным и всесжигающим пламенем, что вампиры ко мне бессознательно потянулись. А я вытащил из ножен кинжал, стянул с рук перчатки, вспорол оба запястья, не ощутив боли, и протянул руки вперёд.

— Я вам охоту сорвал, — говорю. — Пейте. На войне как на войне.

Я знаю, что они тогда выпили Дара больше, чем крови.

Мне понадобились сутки. Только сутки.

Я ничего не чувствовал, кроме огня своего Дара, который жёг меня изнутри, и спокойной злобы. Я всё обдумал, составил план и методично действовал по этому плану, будто сам был мертвецом, поднятым Теми Самыми. Я не спал и не мог ничего есть, как вставший мертвец. Живые люди шарахались, если я подходил слишком тихо, — но всё шло правильно.

Следующей ночью мы вошли в грязный городишко, где банда Доброго Робина остановилась лагерем. Погода, помню, задалась самая вампирская — дождь перестал, было сыро и очень ветрено. И ледяной мокрый ветер нёс облака перед ущербной зелёной луной.

Для мёртвых такая погода приятнее, чем для живых. И я не взял живых, оставив их в резерве, в предместьях — ждать сигнала или вестника. Потом воззвал к Тем Самым Силам, прося себе на эту ночь взора неумершего, — меня услышали, и мир вокруг будто высветили изнутри. Я теперь видел, как вампиры, а значит, видел лучше кошки или филина, что показалось мне полезным для ночного боя.

Мои мёртвые бойцы двигались тише и быстрее, чем живые, — прав поэт, сказавший: «Мёртвые ездят быстро». Вампиры в виде седых нетопырей летели рядом с моим вороным.

Город казался вымершим — почти весь он лежал в сырой темноте, грязные узкие улочки пахли падалью, дождём и помоями, все ставни его жители заперли, все ворота заперли, и только вдалеке взбрехивали уцелевшие собаки.

Потом они завыли.

Город казался вымершим. Но вампиры чуяли здесь Доброго Робина, и вскоре мы его отыскали. Банда гуляла в большом трактире на площади у ратуши. Трактир ярко освещался изнутри, оттуда водили пьяные бандиты и визжали их девки; на улице вокруг горели костры, разожжённые караульными банды. Упомянутые караульные выглядели менее пьяно, чем мне бы хотелось, но тоже играли в кости и тискали девок вместо того, чтобы следить за ночью. Мне померещился труп, привязанный к столбу посреди площади, но я заставил себя думать о живых врагах.

И дал мертвецам мысленный приказ.

Через миг на площади началась драка, послышались первые вопли — и я услышал в голосах бандитов именно то, что хотел услышать. Панику. Нерассуждающий ужас.

Я выждал несколько минут. Некоторые бандиты из тех, кто пьянствовал в трактире, выскочили на шум и были убиты, едва переступив порог. Кто-то пытался стрелять из лука в темноту, но живые на площади освещались кострами и факелами, как лучшие мишени, а неумершие и я, стоявшие в темноте, вероятно, казались им кусками мрака, просто тенями из теней в ночи. Никакая хвалёная меткость не поможет человеку разглядеть врага в кромешной тьме.

Зато тьма нимало не мешала мне, даже помогала. Я пил её, дышал ею, она наполнилась смертями — и я содрал с рук повязки, снова вскрыл едва закрывшиеся порезы и запел. Дар залил площадь кипящей волной. Мертвецы из моей гвардии превратились в неуязвимых и неутомимых чудовищ, а только что убитые, ещё не остывшие бандиты вставали, едва успев упасть, чтобы присоединиться к моим слугам. Уцелевшие визжали от ужаса. Ещё через несколько минут они побежали врассыпную, но площадь была окружена моей гвардией. Вампиры не выдержали натиска Дара и запаха свежей крови — и ввязались в свалку, убивая вне Сумеречного Кодекса, направо и налево, как живые солдаты, но с упоением, вряд ли доступным смертным.

Только Агнесса осталась рядом со мной, как боец-телохранитель, со своей обычной милой улыбкой вынимая из воздуха стрелы и останавливая ножи.

Я думал, эта битва никогда не кончится. Больше того — я хотел, чтобы она не кончалась. Бушующее пламя Дара растапливало холод внутри меня — я просто боялся того, что со мной станется, когда жар иссякнет. Но всё кончается.

Через три четверти часа стало тихо. Только выли собаки.

Вампиры скользнули ко мне, как три луча мерцающего света. Их руки, лица, очи светились смертями, и человеческая кровь выглядела на их лунной сияющей коже чёрными кляксами.

— Государь может взглянуть на Доброго Робина, — сказал Клод. — Повинуясь вашему приказу, мы сохранили жизнь ему, его девице и монаху. Они связаны и обезоружены — там, в трактире. Их стерегут мертвецы. Пойдёмте?

Дар во мне спал, ушёл, как уходит вода после половодья. Стало холодно. Я отстранил Клода и пошёл на площадь. Кровь, смешанная с грязью, хлюпала под ногами, и ни один труп не валялся в этой грязи. Мертвецы в кирасах гвардейцев, зелёных кафтанах бандитов и мужицких лохмотьях замерли под моим взглядом по стойке «смирно».

Я подошёл к столбу у костра, чтобы разрезать верёвки. Своим ножом, измазанным в крови со следами Дара. Почти бездумно — начав обдумывать, я не смог бы вернуть нужное для работы спокойствие.

Я их разрезал, и труп завалился на мои руки. Его кукольного личика никто не узнал бы — от него мало что осталось. Бандиты выжгли ему глаза, а ножевых ран на нагом теле было многовато для чистой смерти.

На столбе осталась приколоченная толстым гвоздём дощечка, на которой крупно, криво и с дикой орфографией бандиты намазали красной масляной краской: «Некромант, оживи свою шлюху».

Я пригладил его опалённые волосы, завернул труп в плащ и отнёс к лошадям. С ним осталась Агнесса, трое её товарищей проводили меня в трактир.

Я был совершенно пуст, и пустоту постепенно заполняла спокойная рассудочная злоба.

В трактире ещё горели масляные лампы и было очень светло. Дар, вероятно, несмотря на стены, влился и в трактир, потому что все бывшие сторонники Робина Доброго — с дырами в телах, с разрубленными головами, один даже с ножом, торчащим в глазнице, — стояли вокруг троих живых, как мой караул. Среди мёртвых мужчин попадались мёртвые девки, полуголые и отвратительные. Может, трактирную прислугу тоже перебили, не знаю.

Я подошёл посмотреть на Робина.

Он симпатично выглядел — тёмноволосый парень с открытым лицом, с аккуратной бородкой, статный. Его одежда покрылась кровавыми пятнами, но это, по-моему, в основном была гнилая кровь мертвецов. Смертный как смертный. Не обделённый любовью. Такой же жестокий, как все.

Робин держался хорошо. Остальные не равнялись с атаманом по силе духа: девка еле стояла на ногах, позеленев с лица, а монах закатил глаза и дёргался, наверное уже окончательно сойдя с ума.

Лица девки я не помню, хоть тресни. Я его не видел. Я видел у неё на шее жемчужное ожерелье Нарцисса. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Дар снова согрел мою кровь — у меня даже потеплели заледеневшие пальцы.

Наверное, я с минуту простоял молча, потому что заговорил Робин:

— Я тебя не боюсь, не надейся, — сказал он.

— Я тебя и не пугаю, — сказал я в ответ и здорово удивился звуку собственного голоса. — Ты ошибся, Робин.

— Видит Бог, — усмехнулся он. — Ошибся. Недооценил силу ада.

— Я не об этом, — говорю. — Просто оживляет лишь Господь, а я только поднимаю трупы. Понимаешь разницу? Тебе не стоило становиться моим личным врагом. Как преступник, ты вполне мог бы рассчитывать на виселицу для себя и монашескую келью для своей подружки. Это ведь хорошо?

Он на меня взглянул с насмешливым удивлением.

— Хорошо?! — говорит. — Хорошо?! Ну спасибо за такое «хорошо»! Интересно, а что, по мнению некроманта, плохо?!

— Смотри, — говорю.

Монаха я убил, остановив Даром его сердце. К умалишённым можно быть милосердным. А в девку стал вливать смерть по капле, не торопясь и наблюдая, не в силах больше справляться с горем и яростью.

Когда она завизжала, Робин начал рваться из рук мертвецов с удивительной для живого силой. Он чуть верёвки не порвал — добрый рыцарь. И уже не усмехался иронически, а вопил, как прирезанный:

— Прекрати! Ты не человек — ты демон! У тебя нет сердца! Ты сам мёртвый!

— Да, — говорю. — У меня нет сердца — ты его разбил, Добрый Робин. Красиво сказано? Тебе понравилось?

Когда у неё изо рта хлынула кровь, он начал меня умолять. А когда у неё вскипели и вытекли глаза — заткнулся. Я чувствовал его ненависть, как дым, наполнивший комнату, и думал: значит, тебе это не нравится? Надо же! А чего же ты ждал?

Она агонизировала минут пять — никак не меньше. И Робин плакал, глядя на неё, а я думал о слёзах, не пролитых над телом Нарцисса, — и не дёрнулся облегчить положение обоим этим любовничкам.

Потом она перестала дёргаться, и я снял с неё ожерелье. А Добрый Робин смотрел на меня мокрыми расширившимися глазами.

— Я тоже не мог прийти на помощь, — говорю. — И мне тоже хотелось, Робин. Так что ты ошибся.

Он изобразил ухмылку — наверное, хотел ухмыльнуться презрительно, но вышло горько.

— Собираешься казнить меня в столице? — говорит. — На площади? Поизощрённее? Чтобы все видели, как ты страшен, а я жалок, да?

— Нет, — говорю. — Убью сейчас. Быстро и без затей.

Кажется, он удивился.

— Почему?

— Счёт закрыт, — сказал я и воткнул клинок Дара ему в ухо.

Он так и повалился на пол с удивлённым лицом. А я вышел строить войска. Меня трясло от холода.

Отомстив Доброму Робину и закончив эту дурацкую войну, я так успокоился, что сам себе удивился. Даже когда хоронили Нарцисса, я только мёрз и очень хотел скорее вернуться в столицу. Я вдруг начал отчаянно тосковать по дому.

Бунт догорел без следа. На всякий непредвиденный случай я оставил на севере свои живые войска, а в столицу привёл лишь мертвецов — гвардию и остатки банды Робина, тех, у кого были целы руки-ноги и сравнительно не изуродовано лицо. Кажется, сам Робин тоже попал в число трупов почище, но точно не помню… Вампиры мне очень помогли и уцелели — я оставил этот способ их путешествий, как туз в своём рукаве, на будущее.

Пока возвращались, я рвался в свой дворец всей душой, а когда наконец его увидел, вдруг навалился цепенящий ужас, от которого даже дышать было трудно. Я понял его причину, когда вошёл в собственные покои.

Моя душа, безотносительно к разуму, оказывается, ожидала, что я найду дома живого Нарцисса. Я закопал в жёлтую глину северного городишки пустую обезображенную оболочку, которую моё бедное сердце умудрилось никак не связать с той милой живой душой, которая грела меня столько холодных дней.

Я понятия не имел, насколько в действительности привязался к Нарциссу. Живой он мне мешал, иногда раздражал, иногда мне хотелось от него больше, чем он был способен дать, — сейчас я понял, что любил в нём абсолютно всё. И глупость, и наивность, и невероятную способность вставить слово не к месту, и целомудрие, граничащее с занудством…

Я в нестерпимой тоске шлялся по его опустевшим покоям. Его тряпки, его зеркала, его побрякушки — это всё меня резало, как ножом. Я намотал на запястье жемчужное ожерелье, в котором его убивали, и носил с собой, как чётки, не в силах с ним расстаться.

И благодарил Господа за то, что в один счастливый момент уговорил Нарцисса позировать лучшему художнику столицы: у меня остался его портрет. Художник действительно оказался талантом, мэтру Аугустино переменчивые очи Нарцисса удались… И очень знакомое мне выражение — глуповатая, светлая, обаятельная улыбочка… Я таскал этот портрет из кабинета в спальню и обратно, смотрел на него, разговаривал с ним — вероятно, был весьма близок к настоящему сумасшествию.

Моё одиночество стало ужасно тяжёлым. Я ничем не мог его заглушить. У меня была пропасть работы, но всё валилось из рук. Я не мог видеть слащавых физиономий своего двора.

«Вы прекрасны, государь! Прекрасны!» А то я не знаю, что они думают! Уж говорил бы прямо: «Вы ужасны, государь! Ужасны! Вы просто отвратительны!» — куда бы забавнее вышло.

Кому я казался прекрасным, того больше нет…

Бернард побаивался со мной общаться, когда я не в духе, зато теперь чаще приходили вампиры. Оскар присаживался рядом, поближе к огню, и говорил:

— Мой дорогой государь, право, не стоит так унывать. Смертные — увы, лишь хворост в топке Вечности. Он был прелестен, но красота таких цветов эфемерна. «Только утро — их прелести предел», — сказал поэт. Если вам хотелось его сохранить…

— Сделать из Нарцисса гербарий в виде вампира? — говорил я. Меня раздражали такие разговоры. — Ну какой он, к демону лысому, вампир?! И потом, он уподобился бы вам, стал бы вашим — не моим…

— А вы, мой прекраснейший государь? — говорил этот искуситель. — Вот вы стали бы Князем Сумерек, какого ещё не знал мир. Возможно, вам удалось бы исполнить древнейшую мечту Вечных — объединить под своей десницей все вампирские кланы. Вы, мой драгоценный государь, узнали бы свободу Инобытия, любовь, непостижимую для смертных, — всё, чего вам не хватает…

Мне долго лили в уши этот мёд, пока я не рявкнул в конце концов:

— Слушай, дорогой Князь, погостная пыль! Не мучь ты меня, ради Господа! Не могу я бросить человеческий мир ради вашего, и оставь ты в покое моё несчастное бренное тело и жалкий человеческий разум! Не хочу больше об этом!

— А разве вы, милый государь, не оставили ваши дела среди живых? — говорит. С таким видом, будто безмерно удивлён. — Вы же теперь, скорбя о вашем юном друге, желаете уйти в скит, удалиться от мира, никого не видеть — а я просто предлагаю вам свежесть обновления…

— Не ваше дело, что я желаю, — говорю.

И тут я сообразил, что мне уже злобно, смешно — и вроде бы мысли потихоньку приходят в порядок. А Оскар, кладбищенский змей, улыбнулся и сказал:

— Король воскрес! Виват! Ну, как я и полагал, мой дорогой государь, у вас пока ещё достаточно сил. И не забывайте, что не все ваши друзья мертвы… необратимо…

И мне оставалось только грустно усмехнуться.

А бунт Доброго Робина, как потом выяснилось, стоил многим в Междугорье не меньше, чем мне. Некоторым, вероятно, даже больше.

Сейчас я уже не считаю Робина отвратительной тварью. Он делал то, что считал правильным, — у него тоже была своя справедливость. В этом смысле между нами даже можно усмотреть нечто общее — плевали мы с Робином на чужое мнение, не щадили врагов и шли напролом. Одна разница — я хоть иногда думал, что делаю.

Ведь после ледяной весны наступило небывало жаркое лето. Закон подлости гласит: беда никогда не приходит одна — извольте видеть подтверждение. Помню, мир превратился в адскую печь; в столице камни раскалились так, что на них можно было жарить оладьи — нашлась бы мука… Листья на деревьях пожухли к концу июня, земля была как сухая кора, а солнце стало белым шаром из раскалённого металла. Во дворце было чуть прохладнее — но я всё равно уложил свою гвардию. Я боялся чумы от непогребенных трупов, к тому же дыхание и без того превратилось в проблему.

При мне теперь состоял жандармский отряд из сравнительно проверенных бойцов, и я спал в оружейном зале, на тюфяке, брошенном на пол. Виверну, которой эта опочивальня принадлежала, не запугаешь и не подкупишь — желающих убить меня во сне не нашлось. Правда, несмотря на весь мой хвалёный аскетизм, такая мера предосторожности не устраивала меня в качестве постоянной: во-первых, жилище Лапочки благоухало отнюдь не жасминовой эссенцией, а во-вторых, она завела очаровательную моду спать рядом со мной, положив мне на живот голову весом с небольшой сундук.

Редкостно ласковая зверюшка. Но назрела необходимость что-то делать с охраной. И я обратился к моему чучельнику.

Он столько раз чинил моего коня, что новый вызов во дворец не произвёл на него особого впечатления. Только и сказал, когда явился:

— Что, государь, опять у лошадки копыта стёрлись?

— Жак, — говорю, — волков в столичных пригородах давно стреляли?

— Зимой, — отвечает. — Чай, собачек желаете завести, ваше величество? Навроде лошадки?

Душевнейший мужик, и мысли ловит на лету. Славный слуга — все бы такими были.

— Да, — говорю, — Жак. Сделай мне собачек. Лошадке под стать. За каждую — по тридцать червонцев, а нужно мне штук пять. Волчьи шкуры ведь у тебя есть? Ну вот, только не забывай про кости.

— Помню, — говорит. — Как не помнить. Всё будет в наилучшем виде.

— А вот теперь, — говорю, — старина, слушай очень внимательно. Ничего не бойся, ничему не удивляйся. Я желаю…

Я ещё ничего не сказал — он побледнел и передёрнулся. И в паузу вставил:

— Я, прости Господи, покойных дворян-то прежде… В смысле, я всё больше — по зверю, по птице…

Рассмешил меня. Умён — на ходу подмётки рвёт.

— Ну что ты, — говорю, — Жак. Чучела из гвардии набивать — это даже для меня чересчур. Мы с тобой сделаем иначе. Только это дело тайное, государева служба, о нём молчи, а за работу получишь дворянство. Если, конечно, согласишься и не струсишь.

И при этих словах он чуть на пол не сел — и грохнулся на колени.

— Да я вам, ваше величество, всей душой!

Ну да. За такой куш можно из кого угодно чучело набить. На чучельника я вполне полагался — за деньги, которые я ему платил, он был вполне предан. Жизнь бы я ему не доверил, а дела — почему бы и нет?..

И волков он мне сделал сам. Хорошо, качественно. Этакие исчадья ада с клычищами в палец. Они меня очень удобно сопровождали, когда приходилось принимать неприятных гостей, но против мечей, конечно, оказались слабоваты. Молесборники. Тех, что защитили бы против мечей, мы сделали вместе.

Я в сопровождении Агнессы сходил на кладбище Чистых Душ, ко рву, куда швыряли всякого рода отщепенцев без роду и племени, безымянных нищих и казнённых преступников. Памятное местечко! Душу, конечно, мне разбередило, я даже помолился за них обоих — за Нэда, чьё тело лежало где-то здесь, и за моего бедного Нарцисса. Тоскливо было, да, но чувства чувствами, а дело делом.

Я поднял несколько хороших скелетов, мужских, без изъянов, покрупнее, увёл их во дворец, а там уложил снова. И мы с Жаком немножко их усовершенствовали.

Ободрали с костей остатки плоти. Обмотали кости конечностей соломой и тряпками, поплотнее. В грудные клетки всунули мешки с песком. А потом одели этих кадавров в доспехи. И я снова их поднял.

Старинные тяжёлые доспехи сейчас уже никто не носил. Но мои предки их и не выбрасывали — память о героическом прошлом. Так что этот металлический хлам валялся во множестве в оружейной палате и прилегающих галереях — самых разных размеров, форм и эпох, на любой вкус. И мы сделали из них рыцарей.

Всякому ведь понятно, что скелеты — лёгкие, сравнительно непрочные. Ударь, даже не мечом, а палкой, — он уже и рассыпался. А моя железная гвардия, новенькая, — совсем другое дело. Они не люди, тяжести доспехов не чувствуют, железо их не стесняет — движутся со скоростью бойца в камзоле и штанах. Сплошная броня — руби его мечом, коли копьём, даже камень из катапульты не причинит такому особого ущерба. С тяжёлыми мечами. В шлемах с плюмажами. А под открытым забралом — полированный череп. Разве не прелесть?

Для них пришлось набить чучела лошадей в лошадиной броне. Сперва таких гвардейцев у меня было четверо — всё-таки делать их было долго и кропотливо. На первое время хватило, но постепенно я хотел довести их число до двадцати. Этак к зиме. Жак получил дворянство и забыл о принципах: теперь он сам собирал кости и приводил их в порядок, готовя к моим чарам.

Я думаю, через некоторое время он бы набил и чучело из дворянина, если бы я приказал. Притерпелся. Удивительно, на что способен человек за деньги…

А лето между тем продолжалось. И во дворце пахло гарью пожаров. Леса горели, болота горели, деревни горели…

Неумершие страдали от жары не меньше живых: холод — их родная стихия, а жара, похоже, совмещается в их разуме с адским пеклом. Оскар, всегда раньше накрахмаленный и застёгнутый на все пуговицы пижон, приходил ко мне в батистовой рубахе и без камзола. Садился на подоконник, как плебей, надеясь на струйку свежего воздуха, но воздух стоял неподвижно, как затхлая вода. Младшие рассаживались по каменным плитам, хранившим некую память о прохладе, готовые просто растянуться на полу.

— Боже милосердный, — говорила Агнесса с измученной томностью, — когда же кончится это бедствие…

— Новости печальны, мой дорогой государь, — сообщал Оскар. — Мелкие реки пересыхают, большие уж не так полноводны, как раньше, трава пожелтела в полях, а нивы черны. Мужицкая скотина ревёт по ночам в своих стойлах.

— Мы отпускаем уставших, — добавлял Клод. — Но опасаемся, ваше величество, что придётся облегчать вашим подданным мучения голодной смерти.

Я и без них знал.

Вся моя продуманная система запасов хлеба на случай голода шла прахом. Мои вассалы — подонки, грязные подонки, я всегда знал об этом и лишь в очередной раз убедился. У них было зерно, не могло не быть, у них были личные запасы, но они божились моим сборщикам, что их закрома разорил Добрый Робин и теперь они сами сидят без хлеба. Они всё-таки надеялись нажиться, и им было начхать, что мужики будут дохнуть от голода.

У таких принцип «Живём — не тужим, сытенькими помрём». Им неурожай не страшен.

Я знал, что подобные задачки решаются рейдом: тут бесполезно кому-то это перепоручать. Только сильно жалел, что могу взять с собой лишь четверых скелетов-гвардейцев — целый отряд выглядел бы внушительнее. Но — чем богаты, тем и рады. Я бы и волков прихватил для представительства — этакий странствующий зверинец, но они стёрли бы лапы до опилок, следуя за всадниками. У живых зверей ведь подушечки на ногах тоже живые, кожа всё нарастает и нарастает новая, а у чучела — увы. Волчьи лапы — не лошадиные копыта. Я оставил волков для дворцового паркета.

Меня снова сопровождали живые жандармы. Я подозреваю, что эти вояки после наших общих рейдов не любовью ко мне, конечно, проникались, но испытывали что-то вроде уважения. Они же видели, что я не Тот Самый в огненной броне — что у меня кровь течёт, если ранят, что я так же, как они, ем и пью, что плохо мне бывает и весело… И что я не трус. Так что с бойцами я неплохо общался.

Не дружески, конечно. Не допускал фамильярности. Но и не враждебно.

И я опять сбивал копыта своему игрушечному коню…

Этот рейд мне дался тяжелее всех предыдущих.

Не верьте болтовне дураков, что я наслаждался зрелищем чужих страданий. Нет. Нельзя, правда, сказать, что моя душа болела за каждого пропащего мужлана так же, как за Нарцисса, — но это и несравнимые вещи. Просто видя эти печи в грудах обгорелых брёвен, этих коров, у которых рёбра шкуру рвут, эти поля с тощей пожелтевшей зеленью — я же понимал, куда это ведёт. Я видел — будет страшно трудная для мужиков зима. И я их жалел, действительно жалел, поэтому и вытряхивал тайники у баронов, поэтому и вешал на деревьях вдоль дорог гадов, которые драли со своих мужиков лишку.

Я знаю, что этого мало. И видел потом бедолаг, ушедших из своих жилищ на поиски еды, — скелеты вроде моих гвардейцев, душа еле держится между костями, еле тлеет надежда выжить. Но что я мог сделать для всех?

Над нами Бог.

Я знаю, что стоило мне покинуть город или посёлок, как там всё начиналось снова. Я не верил, не верил, не верил никому. И по-прежнему не швырял нищим пятаки, тем более что прекрасно понимал: эти пятаки и ломтя хлеба не стоят по нынешним временам. И по-прежнему был для своих подданных сущим кошмаром. Но что с этим сделаешь…

Плата.

В тот год Те Самые поживились изрядно. Им мало оказалось забрать у меня Нарцисса — мужланы орали мне вслед, почти не скрываясь, — наверное, от отчаянья осмелели: «Это ты прогневал небеса, король! Землю собой поганишь, некромант, Бог тебя покарает!»

Меня держал в седле только Дар, питаемый тоской и злостью. Мои жандармы падали в обморок от жары. Только скелетам всё было нипочём в их латах, раскалявшихся за день, как сковорода на плите. И поступь лошадей, набитых опилками, не тяжелела в зной, гнущий к земле, — когда кони жандармерии ускоряли шаг, приближаясь к колодцу, и пили, пили, пили без конца…

А изнуряющая жара и пыльные дороги дня сменялись душныминочами и запахом гари. И мне казалось, что конца этому не будет.

В самый разгар этого адского пекла вышла странная история, на которую меня, конечно, толкнула тоска… Но слишком уж в ней отпечатались лапы Тех Самых Сил…

Я отдыхал в придорожном трактире. Мужиков оттуда выдуло, вокруг меня сидели скелеты, постепенно остывая, а я пытался есть тощую курицу, скончавшуюся, как видно, от солнечного удара. Жандармы тоже отдыхали, поили лошадей, приводили себя в порядок — купались, счастливцы, в мелкой и грязной местной речке.

Иногда искупаться — такое искушение… Одна беда — я плавать не умею. Негде было научиться и некогда — так что ж срамиться? Так что, когда добрые люди говорили при мне о прелестях купания, я делал вид, что не для нас, королей и некромантов, такие низменные удовольствия. Скрывая за надменной миной тяжёлый вздох.

Итак, я отдыхал, когда в трактире появился бригадир жандармов. Принёс свежие новости.

— Вы, государь, уж простите, что осмеливаюсь беспокоить, — говорит, — да уж больно забавно. Тут в соседней деревне мужики словили ведьму. Ей-богу, настоящую, говорят, ведьму — и спалить её хотят. Может, вам любопытно взглянуть?

— Костёр — не самое большое удовольствие в такую погоду, — говорю. — Тем более когда на нём жгут человека. Будет сильный жар и мерзкий запах. И вот перебросится искра с костра на их избы — будет им посмертная месть ведьмы.

Жандарм ухмыльнулся.

— А что? Да ладно. Ребята пошли полюбопытствовать. Молодая бабёнка, говорят. Может, и предрассудок, конечно. Но всё равно интересно.

Видит Бог, мне ни капли не хотелось влезать в дурные дела мужичья и смотреть на эту горелую ведьму в свои недолгие свободные часы. Но мои люди меня готовы были из самых благих побуждений тянуть развлекаться на верёвке.

У меня сложились неплохие отношения с охраной. И я счёл необходимым принять их приглашение.

Так что пришлось оставить бедную курицу в покое, выпить тошнотворно тёплого эля и дать знак скелетам, чтобы сопровождали меня. Да не так уж это много времени и заняло — соседняя деревня оказалась не более чем в десяти минутах быстрой скачки от трактира.

Девку, которая голосила на всю округу, привязали к стволу дерева с обрубленной кроной и обкладывали хворостом. За околицей — вероятно, из соображений безопасности деревни от пожара. Смешно, действительно. Она не имела ни капли Дара, эта дурища. Обычная деревенская девка, молодая и, возможно, миловидная, когда не зарёвана и не перепугана до смерти. А эти охотники за ведьмами разбежались в разные стороны, как только завидели мою свиту. Остался священник — и даже имел твёрдость не кинуться носом в пыль. Наверное, по слабости зрения не разглядел у моей гвардии черепов под забралами.

Ещё забавнее.

Я спросил его с коня:

— С чего вы все взяли, что она ведьма?

Этот хам в балахоне Святого Ордена посмотрел на меня довольно-таки враждебно — вероятно, решил, что его сан защищает. Ну да!

— Она вызвала в деревне мор среди овец, — говорит. Довольно неохотно.

— Ужасно, — говорю. — А каким образом?

— Всем известно, — отвечает. Хмуро. — Если в день Святой Леноры какая-нибудь незамужняя девица будет ходить босой и простоволосой — Господь накажет падежом овец. А эта ходила — все видели.

— Ладно, — говорю. — Отвязывай её.

Он поразился, как это я приказываю такую вещь священнику. И даже попытался что-то бурчать, но я сказал:

— Ведьма она фальшивая, зато я — твой настоящий король. И настоящий некромант.

Не уверен, что поп оценил первую часть этой реплики. Но он точно понял вторую. Отвязывал, ворча что-то сквозь зубы, — и я вытянул его мечом плашмя, чтобы не смел вякать на своего короля.

А девку, которая вцепилась в столб мёртвой хваткой, когда её хотел поднять в седло скелет, я велел отцепить и взять к себе живому гвардейцу. Оставь её тут, думаю — так ведь всё равно сожгут. Мало им смертей, уродам…

Её звали Марианной.

Мужичка, сущая мужичка. Но выглядела довольно приятно. Сильная такая, плотная. Грудь красивая, ноги длинные — юбки деревенские девки носят короткие, еле колени прикрыты, и видно, что мускулы на ногах — как у юноши, а всё равно смотрится иначе. Округло.

Лицо простое, совсем простое, круглое, чёрное от загара, нос округлый, курносый и глаза круглые. И эти крапинки на носу, как на перепелином яйце, — то, что плебс называет веснушками. Разве что — роскошные ресницы, хоть и белёсые, и волосы чудные.

Ворох блестящей соломы. Коса толстенная. Самое лучшее во внешности — коса.

Возраст простушек я определять не умею. Лет восемнадцать ей, наверное, сравнялось. А может — меньше. А может, немного больше. Свеженькая.

Я не знал, что с ней буду делать. Все эти приступы милосердия вообще дорого обходятся. Хотел отдать жандармам — дура вцепилась в мои ноги и завопила. Хотел оставить трактирщику — тот нижайше сообщил, что ведьма ему без надобности, к тому же он женат.

Тогда я решил, что отвяжусь от неё в городе, куда направлялся. И пусть там пристроится — батрачкой, кухаркой, проституткой — что она там умеет. В городе ей будет легче прокормиться.

Мужичка могла, конечно, держаться в седле — такие растут как сорняки и могут всё. Так что я купил ей лошадь и приказал присоединиться к моей свите. Девка, конечно, организовала бы мне ещё одно пятно на репутации — если, предположим, на моей репутации вдруг нашлось бы свободное, незапятнанное место… Но я рассудил, что парень наружности Нарцисса в моей свите выглядел бы, пожалуй, ещё более скандально.

Я думал, она боится моих скелетов, а уж меня вообще боится до судорог. И потому старался не особенно её дёргать. Кормил поодаль, на ночлег размещал отдельно. Правда, с некоторых пор мне начало казаться, что жандармов она боится больше, чем меня… Незамужняя девица, всё такое…

Я тогда ещё подумал, что, похоже, проститутка из неё не выйдет.

А на третью ночь Марианна пришла ко мне. Принесла ведро воды и полотенце.

— Не угодно ли, государь-батюшка? — говорит, — я замечаю, вы притомились, и волосы вот запылились у вас… а слуг-то у вас нет, подмочь некому…

А мимо скелетов уже идёт, как между колонн. Я подумал: хороши у неё нервы, убийце впору. Но Дар тлел в душе, как всегда, не разгораясь, — Марианна была ему безразлична, потому что для меня безопасна.

А холодная вода душной ночью — это действительно прекрасно. И когда Марианна облила меня водой, я почувствовал к ней настоящую благодарность. Мне ещё не случалось общаться с женщиной, которая так угадывала бы желания — на подлёте.

А Марианна вдруг сказала:

— Уж до чего ж мне вас жалко, государь, и изъяснить нельзя.

Этой фразой просто с ног меня сбила. Я сел. А она подала мне рубаху и продолжает:

— Труды-то вы какие на себя принимаете, государь-батюшка! Ишь, худой да бледный, а генералам-то вашим и дела нет. Цельный день — всё по дорогам да с делами — ни одной вокруг вас такой души нет, чтоб заботиться стала. Бессовестные они, бессовестные и есть, вельможи-то ваши.

Вся эта тирада рассмешила меня и тронула.

— Что, — говорю, — Марианна, заботиться обо мне будешь?

— А нешто нет? — говорит. И теребит мои волосы. — Вы ж, государь, меня от злой смерти спасли — неужто ж я вам чем-нибудь не пригожусь?

На какую-то секундочку, в тоске и затмении, я решил, что чем-то она напоминает Нарцисса. И обнял её.

— Пригодись, — говорю, — пожалуйста. Я порадуюсь.

Она, правда, потом говорила, что «негоже с чужим мужем ласкаться невенчанной», но это только слова, слова…

Слова… Думай она так — не пришла бы.

В начале августа полили бесполезные дожди. Зола превратилась в грязь. Зной сменил промозглый холод, тёмный пасмур — так и уверуешь в Божью кару…

Я вернулся в столицу. Я знал, что зимой придётся всё перетряхнуть ещё разок, но месить грязь на проезжих дорогах сейчас у меня больше не было сил.

И потом — я мог уверенно предсказать, что в столице меня ждут новости. И скорее всего, это новости не из приятных.

Вся моя свита предвкушала возвращение домой с радостью — кроме скелетов, само собой. Марианна пришла в сплошную ажитацию — ах, как там, в столице! — и утомила меня болтовнёй: я нанял для неё повозку.

Вообще, оказалось, что я не так уж и люблю, когда много говорят. Это открытие меня удивило. Но факт: я слушал первую неделю, потом как будто притомился. Мой милый Нарцисс больше молчал — Марианна начинала говорить, как только оказывалась рядом.

И даже не в том беда, что она оказалась гораздо глупее Нарцисса. Меня бесило то, как быстро Марианна освоилась. Месяц назад она казалась довольно стыдливой деревенской девкой, сейчас она держалась с бойкостью королевской любовницы.

На жандармов она теперь покрикивала. Скелеты игнорировала. О моих вассалах, с которыми мне приходилось встречаться по делу, отзывалась так: «Чего-то этот толстый глядит нелюбезно, ай нет, государь?» И я как-то не очень понимал, как её приструнить и надо ли это делать.

Марианне хотелось носить бархатные робы и драгоценности. Об этом она мне тоже сказала: «Не к лицу понёва да рубаха государевой-то полюбовнице» — и я думал, что действительно её надо приодеть. Марианне хотелось господского угощения, и когда мы приехали в столицу, я дал девке возможность жрать то, что она пожелает: она за ближайший месяц растолстела вдвое. Ещё ей хотелось «быть дамой», и я пообещал ей клочок земли и дворянство.

Об этом обещании она мне постоянно напоминала.

Утомительную дорогу из дальних провинций до столицы Марианна перенесла лучше всех. И я, и жандармы устали до смерти, одна Марианна цвела рассветной розой. Поначалу она сама служила мне, как камеристка, но чем ближе к столице мы подъезжали, тем больше привлекались ко мне на службу трактирщики, лакеи, горничные и прочая прислуга. Надо отдать Марианне должное: их она строила, как хороший бригадир — солдат. У неё оказался тоже своего рода дар — перекладывать собственную работу на других. Я понимал, что всё это, в сущности, не плохо, во всяком случае, это не худший из человеческих пороков, но меня раздражала такая суета.

Я подозревал, что она хвастается всем этим лакеям и девкам. Хвастается именно тем, что её любит страшный государь.

Меня она не боялась. Совсем. И никогда не была нежна.

Меня и прежде не баловали нежностью, но даже невероятно целомудренный и сдержанный по натуре Нарцисс, не смевший лишний раз положить своему государю руку на колено, никогда не мешал мне прикасаться к нему. Марианне это не нравилось. Её собственные ухватки в самые яркие моменты казались мне простыми до грубости, а всё помимо этого она считала гнусным светским развратом.

Видимо, мужланы восхищаются непосредственностью своих подружек, вся любовь которых сводится к лихому задиранию юбки. Меня спустя небольшое время начало подташнивать.

В таком настроении я и прибыл в столицу.

И сразу навалился целый ворох дел. Пришлось разгребать бумаги за два месяца, рассматривать проекты, которые приготовили за эти два месяца премьер и канцлер, и принимать толпу придворных, у которых накопились неотложные просьбы за эти же два месяца. Меня навестили соскучившиеся вампиры, приходил Бернард с докладом…

И кроме прочего, требовала внимания Марианна.

За те же самые два месяца она успела решить (я не знаю, какими посылками она пользовалась, чтобы сделать этот вывод), что за её любовь государь обязан ей по гроб жизни. А ещё — что я совершенно ничего не смыслю в практических делах, поэтому меня надо учить.

Боже мой!

Марианна поселилась в моих покоях. Впустить её в комнаты Нарцисса я просто не смог. И за это расплачивался её постоянной болтовнёй, потому что бедняжка не знала, куда себя деть от безделья. Мой милый Нарцисс никогда не посмел бы дать мне непрошеный совет, а тем паче — заикнуться, что я неправильно живу. Марианна только и занималась, что советами и замечаниями.

Она замучила до смерти штат придворных портных: робы ей «в грудях жали», а корсеты затягивались так, «что дышать нельзя». Поэтому ей сделали несколько костюмов по особым лекалам. Чтобы не жало и не душило. Но ей всё равно не нравилось, как они сидят.

Мои костюмы ей тоже не нравились. «На государево платье золота надо поболе», и придумать такой фасон, чтобы скрыть мою кособокость. «Вид-то у тебя, государь, больно неавантажный… Но коли золота да каменьев на одёжу нашить, оно и ничего будет ».

И зачем мне виверна — «бесова тварь только мясо даром жрёт». И почему в покоях мёртвая гвардия — «нешто живых у тебя мало? Коли был бы добрый с генералами-то своими — так и служили бы тебе в охотку. А то — куда этих идолищ!». И как я могу пускать вампиров в спальню — «ишь, кровопивцы! Лучше б их опасался, чем живых-то людей!» (Оскар только усмехнулся). И почему у меня в кабинете портрет Нарцисса? Совершенно непечатное высказыванье в том смысле, что не дело мужику…

Стоп.

Последняя капля в вовсе не бездонной чаше моего терпения.

Я промолчал. Я не очень хорошо представляю себе, как отвечать на злые глупости, поэтому обычно слушал Марианну молча. Но в тот момент почти решил сделать так, чтобы её больше не было. Просто не было.

Как гувернёра в своё время.

Добрые дела всегда наказуемы. А дела настолько добрые, как попытка спасти невинную жизнь, наказуемы вдвойне. И от спасённых потом невообразимо тяжело избавиться.

В ту ночь Марианна спала в моей опочивальне — имела, между прочим, отвратительную привычку спать на спине с открытым ртом и похрапывать, когда я беседовал с Оскаром в кабинете.

— Чтобы я ещё когда-нибудь связался с женщиной, — помнится, сказал я, — да лучше сунуть голову в улей! Или в дерьмо — и там захлебнуться! И чтобы я ещё когда-нибудь приблизил к своей особе какую-нибудь тварь из плебса — да никогда! Это не люди, а животные для тяжёлой работы!

Оскар обозначил еле заметную улыбочку:

— Я вам всецело и безмерно сочувствую, мой драгоценнейший государь, но позволю себе посоветовать… что, безусловно, вам не обязательно принимать к сведению… поскольку наша судьба темна для нас и все мы в руке Божьей, я полагаю, что не стоит так категорично и безапелляционно говорить о своих будущих суждениях и чувствах…

— Князь, — говорю, — я не зарекаюсь. Я знаю. Сначала я думал, что Розамунда — это нож вострый, потом — что Беатриса — просто изощрённая пытка, но теперь я знаю точно: Марианна — это последняя ступень на моей лестнице в ад. С меня хватит. В конце концов, её собирались сжечь ещё в июле. Она прожила три лишних месяца — и сильно зажилась за мой счёт. Довольно. Если бы я знал, чем это кончится, я бы дал добрым людям из её деревни маслица — полить хворост. Вы же знаете, Князь, — от неё даже овцы дохли.

А Оскар покачал головой.

— Я понимаю, ваше положение сложное, мой замечательный государь. Я понимаю это лучше, чем вы сами, ибо взору неумершего открыто больше. Но полагаю, что вы, мой милый сюзерен, осторожнее принимали бы решения, если бы располагали всей полнотой информации…

— Ну и что вы, Князь, такого знаете? — спрашиваю.

— В теле Марианны уже несколько недель обитают две души, — говорит. — И та, вторая, новая душа, представляет куда большую проблему, чем первая, столь хорошо знакомая вам, ваше прекрасное величество.

От подобного заявления кого угодно бросило бы в жар.

— Оскар, — говорю, — я вас правильно понял?

Ответил он с невозмутимой миной:

— Совершенно правильно, мой драгоценнейший государь. Вероятно, это высказывание покажется вам непозволительно дерзким, но мне представляется, что вы совсем упустили из виду это естественнейшее свойство живых женщин.

— Но Розамунда… — говорю. — И Беатриса же!

Оскар поклонился.

— Вам делает честь, ваше прекрасное величество, что вы не вспомнили сейчас ещё и о Нарциссе. Её королевское величество, вне всякого сомнения, были слишком юны и не слишком здоровы для брачного союза, а что касается Беатрисы, то упомянутая особа, простите, государь, за отвратительные подробности, для предотвращения всяческих случайностей пользовалась средствами алхимического порядка.

Вероятно, у меня было забавное выражение лица, потому что вампир счёл необходимым заметить:

— Мой прекраснейший государь всё больше узнаёт о мёртвых, но, как я полагаю, если мне простится эта дерзость, несколько упустил из виду дела живых.

Я покивал. И спросил:

— И что же мне теперь делать, по-вашему?

— По-моему — радоваться, — говорит.

— Боже святый! Чему?!

— Тому, мой дорогой государь, что у вас, если Марианна благополучно разрешится, появится таким образом дитя ваше собственное, бастард, которому ваши августейшие родственники не будут объяснять, как надобно к вам относиться. Возможно, я и ошибаюсь, но это дитя кажется мне недурным приобретением.

— Бастард…

Оскар снова поклонился:

— Вашему прекрасному величеству везёт на сыновей.

Я понял. Старый вампир в качестве советника стоил сорока вельмож. Мне не слишком нравилось положение, в которое мы все попали, но Оскар снова был прав — следовало им воспользоваться. Я чувствовал, как Те Самые дышат мне в спину и предвидел грядущие неприятности; мне приходилось терпеть присутствие Марианны на белом свете, я должен был потратить много сил и изобретательности на сбережение от опасностей крохотного создания…

Но приходилось признать, что в этой суете и в этом риске есть и свой резон.

На следующий день с утра я приказал привести в порядок покои Розамунды, в которых моя милая супруга уже невесть сколько времени не появлялась. И даже провёл в них некоторые усовершенствования.

Тонкие стёкла с витражами в тех окнах я велел заменить толстыми стёклами в свинцовой оплётке. Резные деревянные ставни — заменить стальными решётками. Поставить на двери лучшие засовы кованой стали. Дамские покои приобрели несколько крепостной вид, но мне это вполне нравилось.

После вышеупомянутых домашних дел я сообщил Марианне:

— Ты, дорогуша, переезжаешь.

— Чегой-то? — спрашивает. — Мне и здесь славно.

— Нет, — говорю, — девочка. Тебе не годится постоянно болтаться рядом с мужчиной. У нас тут всё же не деревенская изба. Если хочешь стать дамой — привыкай и жить, как дама. Теперь у тебя будут свои апартаменты.

Сперва она как будто обрадовалась. Потом — осмотрелась. И упёрла руки в бока, как все эти мужички.

— Куды ж, — говорит, — это годится? Это ж вроде острога получается! Ты чего ж, государь, на ключ меня решил замкнуть, словно колодника какого?

— Ну что ты, — говорю, — Марианна. Я просто боюсь за тебя, моё сокровище. У меня много врагов — а вдруг какой-нибудь гад решит тебя убить, чтобы мне стало больно и одиноко?

Перепугалась.

— Ой, — говорит, — Боже упаси.

— Вот видишь, — говорю. — Я забочусь о тебе. Сегодня подпишу бумагу — дам тебе дворянство. Будешь ты у нас баронесса. Хорошо?

Чуть не удушила от избытка чувств.

— Государь! — пищит. — Голубчик! Нешто правда?!

— Да, — говорю, — девочка, да. Будешь баронесса, будут у тебя земли, будешь настоящая дама. Всё будет славненько. Приставлю к тебе надёжных женщин — таких, что не отравят и убийцу не впустят, — и живи, как аристократка, голубушка. Я тебя навещать буду.

Похоже, Марианне это показалось сомнительным, но крыть-то нечем — хотела быть дамой и стала дамой. И она отлично переехала, а я действительно запер её на ключ и приставил к дверям пару гвардейцев и пару волков.

Ключ бы я с наслаждением выбросил. Но!..

В свиту Марианны пригласил жену чучельника и его старшую дочь. Его девчонку выдал замуж за одного из жандармских командиров — так что это милое семейство теперь служило мне всеми внутренностями, в полной готовности ноги мыть и воду пить. Теперь у моей крали была прислуга, к тому же чучельникова баба нашла для Марианны верную повитуху. Хотя, насколько я понимал, ребёнок собирался появиться на свет не скоро — так что все эти дела меня пока не слишком заботили.

Итак, не мытьём, так катаньем я всё-таки отделался от Марианны. Сам себе напоминал болвана, который спросил у мудреца совета, как обрести бодрость духа, и получил рекомендацию поселить козу у себя в жилых покоях. Я понимаю — избавившись от козы, тот, вероятно, поднял свой угнетённый дух просто к горним высотам.

И никто мне теперь не мешал пить по вечерам глинтвейн в обществе Оскара и портрета Нарцисса, почти как раньше. Марианна не вылечила меня от тоски.

К тому же положение в стране оставляло желать много лучшего.

Правда, если верить донесениям Бернарда, сплетни обо мне нынче звучали как песня. Я в них представал, сравнительно с прежним, чище лебяжьего пуха: не труполюб, не мужеложец, не какая-нибудь другая неописуемая мерзость — всего-навсего выбрал себе в метрессы деревенскую дуру.

Господь Вседержитель! Наконец-то обо мне говорили почти то же, что и о любом из моих подданных. Хоть прикажи заносить эти сплетни в официальную летопись о правлении моей династии — в качестве образцовых. Тем более что я боялся, как бы эта благодать не пресеклась какими-нибудь свежими новостями о моих порочных наклонностях.

Но смех смехом, а дела шли неважно.

Над Междугорьем повис почти зримый призрак голода. Я боялся зимы: уже осенью в столицу потянулись нищие в надежде заработать или выпросить кусок хлеба. Я слишком хорошо себе представлял, каковы нынешние обстоятельства в северо-восточных провинциях, где засуха натворила больше всего бед, да ей ещё помог Добрый Робин (горит он за это в аду, я надеюсь).

О южных землях я не особенно волновался. Бунт до них не дошёл, там было спокойно, к тому же всё-таки урожай на общем фоне выглядел терпимо. Я скромно надеялся, что юг хотя бы не будет отрывать меня от северных проблем, а в лучшем случае — оттуда можно будет привести зерно и овёс, чтобы хоть немного опустить на севере цены на еду.

Я никак не рассчитывал, что главная проблема возникнет как раз на юге.

Наши неспокойные границы. И наши плодородные земли. И гадюки из Перелесья, которые постоянно творили бесчинства на нашей территории.

Я надеялся — опять-таки скромно, что наша Винная Долина, которую они одиннадцать лет назад отобрали у моего отца, заткнёт им несытые глотки до тех пор, пока я не буду готов с ними посчитаться. Но, вероятно, у Ричарда Золотого Сокола — короля Перелесья — были очень толковые советники и в высшей степени опытные шпионы: его послов я при дворе не держал, да он и не слал. К чему вору послы?

Шёл конец октября. Помню, уже начались серьёзные заморозки, дороги схватились и реки стали, когда гонцы с юга сообщили мне чудесную новость. Войска Золотого Сокола очередной раз пересекли нашу границу — уже новую границу, за Винной Долиной, и взяли пару южных городов, и теперь грабят и насилуют, подумывая, как видно, двинуться дальше.

Нет, к этому времени наша армия потихоньку начала меняться к лучшему. Я набирал новых рекрутов, мои солдаты были отважны, оружие за последние годы усовершенствовалось, но моим стратегам не хватало опыта. Перелесье жило войнами; мы традиционно считались народом мирным, а это в нашем паршивом мире не лучшая рекомендация государству.

Гады из Перелесья всё замечательно рассчитали. Наша голодная зима — и их сытый тыл. Прямая возможность оттяпать ещё один кусок нашего живого мяса спокойно и безнаказанно. Если бы я, по примеру отца, приказал южанам разбираться с захватчиками силами местных гарнизонов — я, как и он, к концу зимы всё-таки дождался бы послов Ричарда с предложениями отдать Перелесью земли, которые всё равно уже фактически принадлежат им.

А они за это некоторое время не будут нас трогать.

Спасибо. Меня такой ход событий не устраивал.

После Совета, на котором мне объяснили положение, я несколько суток просидел в зале Совета один, над ворохом карт и сводок из провинций, ломая голову над решением неразрешимой задачи. Писать союзникам означало — получить очередную порцию дипломатической блажи и шиш с маслом. А мне некого было послать на юг, на помощь сражающимся. Север голодал. Гарнизоны востока и запада еле сводили концы с концами. Не было хлеба, не было фуража, не было людей — ничего у меня не было.

Кроме Дара.

И я решился.

Я не стал советоваться ни с кем, кроме вампиров. И без Советов знал, что мои вельможи это не одобрят, а Святой Орден придёт в ужас. Но это меня не волновало. Я решил, что своё из Перелесья зубами выгрызу — сам сдохну, но выгрызу. Остальное — тлен.

Оскар преклонил колено. Он восхитился масштабом замысла. Ему хотелось сопровождать меня лично. Мне хотелось того же, но я боялся до ледяного кома в желудке, что в такой рискованной передряге, как война, могу потерять ещё и Оскара. Князь был последним существом на этом свете, которого я пo-настоящему любил, и вдобавок лучшим из моих Советников. У меня не хватило мужества им рисковать.

Я запретил ему. И впервые за время нашего знакомства он не нашёлся, как съязвить. Он поцеловал мою руку и грустно сказал:

— Мой дорогой государь, вы — сумасшедший мальчик. Мои молитвы не дойдут — и мне будет вас не оплакать, ваше прекрасное величество, поэтому вы должны вернуться.

Я ему пообещал, как обещает своим друзьям в подобном случае любой наёмник. И Оскар поверил моему обещанию не больше, чем друзья наёмника.

Только двое неумерших, самые отважные и верные — Клод и Агнесса, — отправились со мной. Никаких повозок и гробов. Ночами они должны были лететь вперёд, день проводить, где Бог пошлёт: на чердаках, в развалинах, в старых склепах… На другой способ путешествия у нас не было ни времени, ни возможностей.

Последний Совет я собрал только для того, чтобы поставить двор в известность.

Вельможи смотрели на меня безумными глазами, когда я сообщил о своём решении. А сказал я вот что.

Я отправляюсь на войну один, в сопровождении только мёртвой гвардии. Живые понадобятся здесь, в стране должен быть порядок. Это во-первых. Во-вторых, моя метресса, баронесса Марианна, вероятно, родит в начале мая — на случай если я не вернусь к этому времени, объявляю сейчас: дитя моё. Бастард короны Междугорья со всеми полагающимися правами. И наконец, в-третьих: если во время моего отсутствия премьер и канцлер доведут страну до голодных бунтов, то по возвращении я повешу обоих.

Всё это выслушали в гробовой тишине. И прямо из зала Совета я вышел во двор, где ждали мёртвые гвардейцы-скелеты верхом, в своих сияющих доспехах — числом уже десять штук — и мой осёдланный конёк. Я выехал из столицы вечером, под примкнутым штандартом Междугорья, и на этот раз меня никто не провожал, кроме случайных зевак, которые шарахались от мертвецов.

Вот и всё.

Та осень, помню, была холодна и прозрачна, как вода в роднике.

Я не останавливался, я нигде не останавливался. Мёртвые кони мерили мили, сбивая подковы замёрзшей в камень осенней грязью, ровным механическим аллюром — позолоченные дни сменялись синими ледяными ночами. Я спал в седле и просыпался в седле, ел сухари и вяленое мясо, запивая водой из фляги. Моё тело одеревенело за неделю этой бешеной гонки, но я слишком торопился.

Ночами мои неумершие догоняли отряд, седые нетопыри садились на мои руки, и я, прижимая их к груди, ощущал, как в меня течёт их Сила. Если бы не вампиры, я не пережил бы этой дороги.

Междугорье лежало передо мной — серые заплаты нищих деревушек, чёрные глыбы городов без огней в ночи, горы, леса, леса, поля — и снова леса. Мёртвые лошади переходили реки по молодому льду — и лёд звенел под подковами, расползаясь белыми трещинами. Я молился Богу и заклинал Тех Самых — и не знаю, кто из высших сил помог мне достигнуть южных пределов без потерь.

Подозреваю, что скорее — Те Самые, которых, вероятно, тоже забавляла масштабность замысла.

В первом же южном городе я поднял кладбище. Хорошенько взглянул на мертвецов — и уложил лишних. А потом поднял бургомистра — простите, хочу сказать, поднял его с постели: дело было ночью. И пока он, трясясь, меня разглядывал, мои нетопыри пили кровь из моих запястий, а потом я разорвал платок и перевязал надрезы. И приказал бургомистру открыть для моих рекрутов арсенал.

Городская стража той холодной ночью потела от ужаса, когда одетые в саваны мертвецы разбирали алебарды и мечи. Так к моей кавалерии прибавились первые пехотинцы. Моё продвижение навстречу войне слегка замедлилось (я подделывался под шаг мертвецов), но главное — я поднял мёртвых в двух городах, прежде чем впервые встретился с армией Перелесья.

Это был почти приграничный городок — растёрзанный в клочья, закопчённый пожарами. Трупы моих подданных ещё валялись на улицах, а захватчики веселились вовсю, так, как им и положено.

Золото из сундуков и пух из перин. И мёртвая девка в разодранном платье под копытами моей кавалерии. И пьяные солдаты, дожирающие последнее мясо. А на башнях — караульные, которые никого не ждут, ибо уверены, что мстителей не будет. Так это выглядело.

Я начертил на городских воротах пентаграмму своей кровью. Она задымилась, прожигая дерево и железо. Из неё глянул ад — и всё.

А битва вышла недолгой. Отважные завоеватели оказались совершенно не готовы к встрече с моими солдатами. Они перепугались куда больше, чем стойкие духом бандиты Робина. Мертвецы добивали бегущих. Я насмотрелся, как наши милые друзья из Перелесья сходили с ума и рыдали от ужаса. Победа далась так легко, что я удивился.

На следующий день мои вампиры спали на башне ратуши, а я приставил к ним мёртвую охрану. Я сам спал на соломе в какой-то дыре — под охраной скелетов. Уцелевшие горожане что-то орали, когда я уходил спать, но я слишком устал, чтобы прислушиваться к вздору.

Потом я сквозь дрёму слышал, как горожане оплакивали свои потери. Женский вой не дал мне проспать и нескольких часов. Я проснулся под вопли и колокольный звон и понял, что мне ни к чему тут задерживаться.

Я выходил, шатаясь, отряхивая солому с одежды. Наступили сумерки — и всюду горели костры. Моя голова кружилась, но прояснилась от боли, когда я содрал с порезов повязки. Вампиры слетели с башни и целовали мои руки. Горожане сбились в стадо, вопили «Виват!» и «Будь ты проклят!». Мне ужасно хотелось есть, но никто из здешних не вынес и корки хлеба.

Я отправил Агнессу поискать чего-нибудь съестного, а сам чертил каббалу на стене ратуши, а потом снова резал руки, стараясь только не вскрыть в запале вены. Мои колени дрожали, и Клод обнимал меня за плечи, когда я воззвал к Той Самой Стороне, поднимая мёртвых. Я очень устал и был голоден, но я ненавидел Перелесье, страстно ненавидел, и Дар горел жаждой мести… Он так хорошо выплеснулся…

Я даже удивился, как славно получилось. Они встали все — и захватчики, и защитники. Они были одеты как следует и вооружены — на их внешний вид мне нынче было плевать. Я подождал, пока на мостовую стечёт ещё несколько капель крови — и поднял убитых лошадей.

Потом живые валялись у меня в ногах. Рыдали, вопили какую-то чушь, умоляли меня оставить в городе тела убитых горожан — чтобы их могли отпеть и похоронить, как велит Святой Орден. Я орал на них, кричал, что их горожане — уже на небесах, что их души — у Божьего престола, а их телам уже ничто не повредит. Я пытался объяснить, что не хочу забирать в эту мясорубку живых, что хочу оставить их укреплять мой свободный город в моей стране, но все попытки разбивались о ненависть и страх, как об стену.

Меня не хотели слышать — и не слышали. То, каким образом я освободил город, показалось его жителям важнее факта свободы. Ну что ж.

Агнесса принесла мне кувшин кислого молока, ломоть хлеба и кусок ветчины, и я съел всё это второпях, стоя в центре каре мертвецов. Потом мне подвели лошадь, а Клод укрыл меня плащом.

Я выехал из города в полночь. За мной шли мёртвые войска — свои и чужие мертвецы вперемежку, страшные, как ночной кошмар, в крови и дырах, с рассечёнными черепами, из которых вытекал мозг, и чёрным мясом, висевшим клочьями. Живые проклинали меня вдогонку. Впереди лежала земля, искони принадлежавшая моим предкам.

Я ещё никогда прежде не сеял такого запредельного ужаса, как той осенью и той зимой.

К концу ноября я во главе армии мертвецов вошёл в Винную Долину. Здесь продвижение армии замедлилось, потому что на этих землях уже основательно обосновались войска Перелесья. Они даже отстроили крепости в стратегически полезных местах. При случае я непременно поблагодарю за это короля Ричарда. Крепости мне пригодятся.

Не думаю, что я особенно талантливый стратег. Просто я имел два преимущества перед своим противником. Первое — мою армию не надо кормить, лечить и устраивать на отдых. Второе — её не требовалось щадить.

Впрочем, я упустил из виду третий козырь — мои ряды пополнялись потерями противника.

Помнится, ноябрь стоял очень холодный, а декабрь рухнул ледяной завесой — с морозами и метелями, с зимней темнотой, которая пришлась мне очень на руку. Мои мёртвые солдаты на морозе лучше сохранялись и быстрее двигались, холод — товарищ смерти… А меня грело изнутри неугасающее пламя Дара.

Я отсыпался, пока мои войска осаждали очередную крепость — около костров, в брошенных домах, в повозках, где придётся. И осада длилась ровно столько времени, сколько мне требовалось на то, чтобы чуть-чуть восстановить силы. Потом вампиры совершали вылазку: Клод действовал по обстоятельствам, убивая часовых или отпирая ворота — мне годилось и то, и другое.

Еду для меня доставала Агнесса. Я не спрашивал — где, не спрашивал — как. Просто она приносила хлеб, сыр, иногда — вино, изредка — мясо. В то время я почти не ощущал вкуса пищи, я не чувствовал холода, боли и усталости. Я был — как стрела, лежащая на тетиве. Всё моё естество было нацелено на оценку состояния Дара, а прочее казалось побоку.

Я не брал пленных, и спустя небольшое время от моей армии бежали, как от чумы или быстрее, чем от чумы. К концу января армия стала огромна; мёртвые лошади теперь тащили за собой повозки с трофейным оружием, катапульты и орудия для разрушения стен. Я не считал своих солдат — это не имело значения. Просто после больших битв я делал смотр войскам и укладывал на вечный покой тех, кто лишился головы, конечностей или кому перебили хребет. Потом заменял их новыми — из потерь противника.

Вот и вся стратегия.

В середине февраля я пересёк старую границу. Моя армия вошла в Перелесье — куда никогда не доходили с боями солдаты моей страны. Теперь я держал путь к столице Перелесья, а мои игрушечные солдатики топали за мной, подчиняясь моим мысленным приказам. Всё живое бежало от меня; когда я подходил к столице, сырой весной, в туман и пасмур, — ужас перед моим Даром достиг апогея.

В двух десятках миль от столицы, в городишке, знаменитом овечьим сыром и крашеной шерстью, мои враги подняли белый флаг. И я впервые увидел короля Ричарда Золотого Сокола.

И королеву Магдалу…

Помню, как мил мне показался этот городок… Такая там ратуша, как игрушечка — с чугунным драконом на шпиле. И рядом — храм Святого Ордена, весь в каменном кружеве, с плетёными в виде священных рун решётками. И чистенькие улочки, мощёные булыжником. Мартовские туманы застревали в этих улочках, текли молоком между стен…

Я слышал, что Золотой Сокол нежно любит этот город, что тут у него дворец и охотничьи угодья, — и понимал его пристрастие. Мне даже жаль стало вводить на эти улочки мертвецов — мне раскинули походный шатёр, тоже трофейный, за городской чертой. Герольд Ричарда орал издали, не смея приблизиться. Меня ждут на следующий день в королевском дворце. Государь просит оказать ему честь, ибо свита не смеет сопровождать его к моей ставке.

Свита обгадилась, подумал я, когда слушал. Мог бы прибыть и один. Трус. Прекрасный государь собственной персоной. Тот, кому я с наслаждением вырвал бы сердце за то, что он сам и его предки делали с Междугорьем. И это ещё было бы не самой суровой карой. Но всё-таки я не стал спорить: пусть дворец. Это ему не поможет. И меня не унизит.

А ночью накануне аудиенции у Ричарда я принимал у себя Князя вампиров из столицы Перелесья. Клод и Агнесса стояли у моего кресла.

Он втёк в шатёр полосой тумана — на мой взгляд, очень светски. Его сопровождали две неумерших девы, советники и подруги. Красивый вампир! Помню, мне понравился бесцветный лёд его глаз и Сила, отдающая на вкус декабрьским утром. Он опустился на колено и коснулся устами моей руки, открыв себя: я уже в совершенстве умел читать по Силе. Вампир вдвое моложе Оскара, весь натянут, как арбалетная тетива — до звона.

— Мы потрясены, тёмный государь, — сказал он. — Потрясены и не знаем, чего ждать.

— Ваш клан, Князь, это, вроде бы, не должно особенно волновать, — говорю. — Сумерки кончаются с рассветом.

Он помолчал. Я видел, как дрожат его пальцы. Ему понадобилось некоторое время, чтобы заставить себя говорить спокойно.

— Вы продлили Сумерки на целые сутки, тёмный государь. Мы ощущаем жар вашего Дара даже во время сна. Воздух пахнет мёртвой кровью. В Перелесье уже очень давно нет некромантов, но мы все помним, мы знаем, чья власть над Сумерками беспредельна. Что вы сделаете с нами? Мы ко всему готовы…

Большей победы я и не мог одержать. Вампиры Перелесья легли у моих ног, словно укрощённые звери, — только из-за того, что до них долетели брызги Дара. Они боялись, что я упокою их — просто отпущу их души, без усилий и напряжения, гораздо легче, чем поднимаю мертвецов. Чувствовали, что у меня хватит сил скрутить их в бараний рог. Откуда им знать, что я не намерен это делать? У меня не было здесь конкурентов: Святой Орден и моральные принципы их истребили. Сумерки — по любую сторону границы — были мои, что вампиры прекрасно понимали и беспокоились за свою Вечность. Это показалось внове, но меня очень устраивала их тревога.

— Назовите себя, Князь, — приказал я. По-настоящему приказал — жёстко. Крохотная проверка на прочность.

Он послушно сказал: «Эрнст» — почти без паузы.

— Хорошо, — говорю. — Выпей за тёмного государя, мальчик.

Встал и сдёрнул повязку с левой руки, так что кровь потекла от одного рывка — мои порезы в этом походе не успевали закрываться. Я видел, как его хлестнуло это «ты» и «мальчик» — Князя, в нарушение неписаного вампирского этикета. Я видел, что пить мою кровь ему претит, претит… Претит ловить на лету брошенную подачку. Оскар бы из уважения к себе удержался даже от такого соблазна, я знаю, грыз бы руки, развоплотился бы, грохнулся бы трупом, но удержался бы. Только Эрнст был не Оскар. Эрнст честно боролся с искушением целую минуту — но на большее его не хватило.

Через минуту он стоял передо мной на коленях и пил мою кровь и мой Дар, а я гладил его по голове. И его девочки стригли меня глазами, готовые вывернуться из собственной тени за каплю проклятой крови…

Я отпустил их, когда прокричали петухи. Мои вампиры хихикали, ткнувшись носами в мои ладони.

Я получил в ту ночь неумерших Перелесья — совсем получил, окончательно, так, как не имел неумерших в Междугорье. Я просил об услугах Оскара, но мог приказать Эрнсту — вот в чём самое смешное.

Когда Эрнст пил меня, я очень отчётливо чувствовал, что он потенциально готов на всё — ради тепла моего Дара. Это, возможно, разочаровало бы меня, если бы я изначально был высокого мнения о наших южных соседях. Теперь, даже будь у Золотого Сокола придворный некромант, неумершие, обитающие тут, пришли бы на мой зов. Но откуда взять некромантов при таком блестящем дворе?

А многие просвещённые правители последнего времени, полагающиеся на мнения патриархов Святого Ордена, вообще считают, что вампиров не существует. Ведь ни правители, ни патриархи их не видели.

В ангелов, которых они тоже не видели, верить как-то приятнее.

Утром я навестил дворец.

Выспался я не очень хорошо, но настроение задалось самое приподнятое. Меня сопровождали скелеты, однако для представительства и для того, чтобы доставить Золотому Соколу удовольствие, я прихватил десяток поднятых мертвецов в мундирах его драгун. Выбрал команду поэлегантнее — чтобы королевский взор порадовался. Особенно там один был хорош: лицо у него содрали начисто, кое-где кости черепа торчали, зато уцелели глаза — мутные стеклянные шары в подгнивающем мясе. И остальных присмотрел в том же духе. Прелесть что такое!

Когда я подъезжал к дворцу, придворная челядь Ричарда, вышедшая меня встретить по церемониалу, — герольды, пажи, конюшие, лакеи — бежала сломя голову куда придётся, а по дороге рыдала и блевала. Представление вышло — любо-дорого. И позабавился.

Дворец оказался небольшой и хорошенький, под стать городу. Снаружи очаровательный даже в весеннюю слякоть парк с подстриженными деревцами, а внутри — этакая атласная коробочка для пирожных, всё в золотых завитушках. И всюду зеркала и зеркальный паркет. И мои гвардейцы пёрли по этому паркету, оставляя следы грязи, крови — я уж и не знаю, чего больше. А я впервые за весь этот поход узрел себя в зеркалах — волей-неволей.

Исключительное зрелище. Чудовище в грязи и щетине, в замызганном плаще, с сальными патлами, бледное, глаза в чёрных кругах — будто сам только что выбрался из могилы, и это ещё в лучшем случае.

В худшем — прямо из ада. И — что особенно смешно — не в бровь, а в глаз. Именно оттуда.

Вот в таком виде — истинно государь-победитель — и сопровождаемый отрядом трупов я вошёл зал для аудиенций. Двор Ричарда расшугался по стенкам, как, бывает, шугаются перепуганные крысы. А он сам восседал в парадном кресле, стоящем на возвышении, под золочёными штандартами Перелесья. Самое смешное и глупое, что он мог придумать.

Он был старше меня лет на десять. И он был хорош, Золотой Сокол, хорош, надо признать. Я кое-что смыслю в красоте мужчин, можете поверить мне на слово. Но — он был решительно не в моём вкусе.

Я знаю, что мужчины такой породы до экстаза нравятся женщинам. Такие высокие и плотные. С такими глазами, большими и томными, в длинных ресницах. С такой кожей. С такой статью. С такими великолепными волосами и ухоженными усиками. Наверное, он должен был казаться женщинам очень мужественным.

Но, по-моему, даже маленький Нарцисс выглядел чище и строже. В роковую красоту Ричарда Господь переложил сахара. Государь Золотой Сокол был форменный медовый пряник в сусальном золоте, облизанный своим двором с ног до головы.

И он смотрел на меня с капризно-обиженным выражением. Как я посмел осквернить его великолепные покои своим присутствием — у него в голове не укладывалось.

А у меня не укладывалось в голове присутствие в зале королевы, государыни Магдалы, второй жены Ричарда. Я понимал, что женское любопытство — сила помощнее тарана, но мне было совершенно непонятно, почему она не убежала отсюда, когда я вошёл. Вместе с остальными дамами — это было бы такестественно…

А она сидела рядом с Ричардом совершенно неподвижно и смотрела на меня в упор.

Магдала, Магдала… Точёное лицо, чистое и бледное. И две тёмные косы — вниз, по золотому шитью, по блондам, едва ли не до пола. Глаза синие, холодные, прозрачные. Было в ней в тот момент нечто от вампира — неподвижность эта. Не тупая оцепенелость, как каменеют от ужаса, нет — ледяное спокойствие, как у неумерших. Рассудочное. Оценивающее.

И я даже подумал, что владыка у них тут с косами, а этот, Сокол, только мешать будет. Она мне очень понравилась, королева. Я ожидал, что она заговорит, но она молчала, а Ричард понёс…

— Мой августейший брат! — И я поднял бровь, а он перекосился, но продолжал: — Я рад, что вы приняли приглашение, потому что происходящее необходимо обсудить на самом высоком уровне, потому что ведь вы же понимаете, что так дальше не может продолжаться, потому что…

— Дайте мне кресло, я устал, — говорю. — А то велю мертвецам освободить ваше.

Он заткнулся и махнул холуям. Они приволокли кресло, и я сел. Не знаю, как описать ту занятную смесь смеха и злости, которую чувствовал, когда садился. Презирал Ричарда — как никого раньше. До брезгливости. Он что, хотел меня принять как своего вассала? Вот так вот, глядя сверху вниз, как я перед ним стою? На глазах своего двора? Ну хорошо же.

Он наконец что-то там решил и снова открыл рот, но я его перебил.

— Ричард, — говорю, — у меня нет настроения слушать чушь. Я здесь по делу. Заткнитесь и попытайтесь понять.

Он дёрнулся и схватился за эфес. А я не носил меча вообще. Зачем — если я не фехтую? Для красоты? А он вякнул:

— Как вы говорите со мной…

— Как-как? — говорю. — Как полагается разговаривать с побеждёнными. Или мне надо было наплевать на вашего герольда и вести мертвецов в столицу?

У него затряслась нижняя губа. А я добавил:

— Между прочим, Ричард, напрасно хватаетесь за эту железяку. От Дара она не спасёт. В случае чего — умрёте раньше, чем успеете её из ножен вытащить.

— Вас нельзя назвать рыцарем, Дольф, — сообщил он обиженно.

— А я и не претендую, — говорю. — Ладно, хватит. Перейдём к делу. Сообщаю вам, Ричард, зачем я здесь нахожусь — вас же должно интересовать, верно?

Попытался состроить скептическую мину — в целях сохранения остатков лица, не иначе, — хотя лица на нём осталось не больше, чем на том мёртвом драгуне.

— Ну-ну, сообщите.

— Так вот, — говорю, — чужого мне не надо. Я хочу вернуть своё. Винная Долина без звука отходит короне Междугорья, равно как и Птичьи Заводи с прилегающими землями, которые в своё время завоевал ваш прадед. А за ущерб, который ваши предки причинили моим, я собираюсь получить серебряный рудник. Тот, новый, в Голубых Горах, с сопредельными угодьями. Всё.

У него в тот момент лицо просветлело, будто он ждал худшего. Я подумал, что он всё правильно оценил и не будет цепляться за моё зубами, когда его собственная корона в опасности. Но он просто обманулся краткостью речи — не понял. А когда подумал и понял-таки — спал с лица:

— Как — рудник?!

— Ричард, — говорю, — давайте не будем тратить время. Я сказал всё, что хотел. Вы соглашаетесь — и между нами мир. Так и быть…

И тут его снова понесло. Он просто затараторил:

— Да это же неслыханно, вы понимаете, на что претендуете, нельзя вот так заявлять права на такие огромные территории, где живут подданные нашей короны, тем более что от ваших методов ведения войны серой несёт и вы, по-моему, не можете говорить с рыцарем, не задевая его чести, тем более что ваша собственная честь…

Я его перебил. Мне надоело. Это так глупо выглядело: смазливый король в золоте и при оружии, который несёт и брызжет слюной, королева, которая слушает с каменным лицом, двор, который уже стёк по стенам…

И я сказал:

— Довольно уже. Я даю вам три дня на раздумья. А если вы будете дурить, я начну развлекаться всерьёз. У вас в столице этой весной всё из земли полезет — слово некроманта. Я вашу фамильную усыпальницу разбужу — чтобы вы лично могли посмотреть своим предкам в их бесстыжие глазницы. Потом я подниму вампиров и дам им хорошенько порезвиться. А если всё это вас не убедит — сам буду убивать. Вы себе не представляете как. Вся прежняя бойня вам покажется детскими играми на свежем воздухе. Вы поняли?

Он смотрел на меня и хватал ртом воздух. И у него на лице ясно читалось: «Вы отвратительное чудовище, Дольф. У вас нет сердца. У вас нет чести. Вы — пятно на собственном гербе» — ну и что там они все ещё говорят.

А я сказал:

— И напоследок — чтобы вы сообразили, мой Золотой Сокол, что я не шучу, — и ткнул Даром, как мечом, в живот какого-то жирного сановника, который ошивался за креслом Ричарда и порывался ему что-то шептать.

Минуты три он катался по паркету перед Ричардом, корчился, выл, скулил — потом угомонился. И я его поднял и приказал встать в строй. Не то чтобы из такого вышел хороший солдат, но зрелище получилось эффектное.

Глаза Ричарда выглядели такими же стеклянными, как и у жирного. И такими же пустыми. А весь его двор вполне соответствовал государю — кроме королевы.

Я в тот момент очень жалел, что не могу поговорить с ней. Меня восхитил этот ледяной холод спокойного разума. Но она молчала.

А я сказал:

— Желаю здравствовать, Ричард. Вернусь через три дня — будьте на месте с готовыми бумагами. Иначе — сами понимаете.

Встал, отшвырнул кресло ногой и вышел. А гвардейцы печатали шаг так, что дребезжала мебель — и раззолочённый пузан вместе со всеми.

Он здорово выделялся на общем фоне.

Потом я спал.

Я добрался до шатра, рухнул на ворох соломы, прикрытый попоной, и тут же провалился в мир теней. Кажется, я спал очень долго. Из темноты начали всплывать какие-то смутные образы: мне приснился Нарцисс, хорошо приснился, не как обычно. Будто стоял на коленях рядом с моим ложем и улыбался, собираясь с мыслями, — что-то сказать хотел. Но что, что?!

Я очнулся от лязга доспехов. Голова оказалась такой тяжёлой — еле сил хватило её поднять. А лязгал скелет-гвардеец. Он меня разбудил, ибо около ставки находились посторонние. Не враги, а посторонние — в инструкции для мертвецов это формулировалось как «не нападающие». И судя по поведению гвардейца — желающие меня видеть.

Я встал и плеснул в лицо воды из кувшина. Мне ничего не хотелось, мне не хотелось двигаться, я мечтал, что меня на эти три дня оставят в покое, — скромные мечты… Там мог оказаться кто угодно. И — для чего угодно. Я пошёл.

Я не сообразил, проспал я несколько часов или целые сутки, — потому что засыпал днём и проснулся днём. Разве что, судя по тому, как слипались мои глаза, это был тот же самый день. И в пасмурном сером свете этого дня я увидел ангела.

Бледного ангела в костюме пажа Ричарда Золотого Сокола. Хрупкую фигуру в вишнёвом бархате — существо неописуемой и необъяснимой прелести. Я видел ангела впервые в жизни, он был именно так холодно и строго прекрасен, как и полагается ангелам. Я решил, что сплю, и влюбился до боли в груди, не успев проснуться окончательно и сообразить, что смертным и грешникам даже думать о подобных вещах недопустимо.

А между тем ангел, непонятно зачем мне явившийся, молча взирал на меня очами цвета вечерних небес — и тёмная прядь выбилась на его белый лоб из-под дурацкого берета с соколиным пером. И эти синие очи и тёмная прядь что-то мне напомнили, но я не успел понять, что именно, потому что ангел заговорил.

— Я вижу, что помешала вам спать, — сказал он огорчённо. — Вы очень устали. Мне жаль.

Вот тут-то я и проснулся по-настоящему.

— Смерть и бездна! — воскликнул я. — Что вы здесь делаете, государыня Магдала?

Вся моя блажь моментально слетела — бесследно. Дар мигом превратился в клинок, нацеленный ей в грудь. Хладнокровный ангел, у которого хватило храбрости приехать сюда в одиночку, верхом — я уже увидел живую лошадь, привязанную к чахлой берёзе, — в мужском костюме, пройти мимо вставших мертвецов к явному и смертельному врагу… Полагаю, у такого ангела может быть яд в перстне, стилет в рукаве и любая мыслимая западня на уме.

Магдала выглядела как человек, который ни перед чем не остановится.

— Так что вам нужно? — спрашиваю. Не то чтобы по-настоящему грубо, но с особами королевской крови, тем более — дамами королевской крови, так не разговаривают.

— Я хотела поговорить с вами, Дольф, — ответила Магдала. Точно в тон. — У меня не было возможности говорить во дворце, поэтому я здесь.

— Говорите, — разрешаю. А что ещё ей скажешь? — Любопытно.

На её ледяном лице мелькнула некая тень. Непонятная. То ли насмешка, то ли мгновенная злость, но тут же исчезла. У Магдалы было самообладание девы-вампира.

— Значит, будете слушать, а вдобавок — вам любопытно, что скажет женщина?

И сказано это было с расстановкой и с каким-то отравленным жалом за словами. С горечью. И я совсем перестал понимать.

— Мне кажется, — говорю, — вы здесь не для того, чтобы на коленях вымаливать какие-то выгоды для Ричарда. Вы выглядите слишком разумно для такой дурости.

Хамлю.

И вдруг Магдала улыбнулась. И улыбка получилась уже не вампирская и не ангельская, правда, и не женская — просто человеческая. Без тени кокетства. Без тени смущения. Открытая улыбка честного бойца.

— Это верно, — сказала она. — Я не такая дура. Напротив, я попыталась бы убедить мужа выполнить ваши условия, если бы допускала мысль, что он может прислушаться к моему совету.

— По-моему, вы годитесь в советники, — говорю. — Честно. Я бы прислушался.

Магдала снова улыбнулась. Открыто и горько. И странно — потому что эта улыбка уже не вписывалась совсем ни в какие рамки.

— Вы уважаете женщин, Дольф? — говорит. — Вашей жене очень повезло.

Остатки понимания окончательно улетучились.

— Магдала, — говорю, — моя жена так не считает, мой двор тоже так не считает, не забудьте также и ваш двор, который тоже считает иначе. Зачем вы это сказали?

— Вы уважаете женщин? — повторяет.

— Я, — говорю, — уважаю тех, кто этого заслуживает. Я вас не понимаю, но вы не унижаетесь. И то, что вы делаете, — безрассудно, но отважно. Вас — уважаю. Вы это хотели знать?

На её лицо снова нашла эта тень. Теперь — медленно, и я хорошо её рассмотрел. Это оказалось презрение, невероятное презрение! Но, хвала Всевышнему, обращённое не ко мне, а куда-то вдаль. И когда Магдала заговорила, её голос тоже был полон презрения:

— Я хотела вам сообщить, Дольф… Всё они примут. Они ещё побегают и помашут кулаками, но примут. Я говорю о Совете. И Ричард примет — куда он денется? Вы, вероятно, заметили, в каком он состоянии, Дольф? Он только в истерике не бился после вашего ухода. Он просто никак не может понять простейшей вещи: появилось нечто, над чем он не властен.

Сила её презрения меня поразила. И поразила интонация, с которой Магдала произносила моё имя. Я догадался, что можно задать откровенный вопрос:

— Если вы так хорошо понимаете Ричарда, — сказал я, — объясните мне, почему он не выехал мне навстречу, когда я переходил границу. Почему дал мне дойти чуть ли не до самых дверей своего кабинета? Чего он ждал, Магдала, — что я передумаю?

Я смотрел на её лицо и видел, как презрение постепенно исчезло, но я не знал, какими словами назвать другое выражение — то, что появилось. Мартовский холод вокруг вдруг превратился в молочное тепло — я так это почувствовал.

— Он не мог поверить, что всё изменилось, Дольф, — сказала она. — Ты должен знать, что больше всего здесь боятся перемен. Несмотря на все донесения из провинций, он надеялся, что ты — его страшный сон и в конце концов он проснётся. Подозреваю, что его Совет думал примерно так же. А Ричард и сейчас не верит и надеется. Так что через три дня его убедят подписать твой договор — и он забудет навсегда о тебе, о мертвецах и о потерянных землях. Потому что тогда можно будет восстановить прежнюю жизнь, поганую прежнюю жизнь. — И её голос дрогнул. — Провались они к Тем Самым, эти провинции! Ричард Золотой Сокол и его свита будут так же охотиться, так же воевать, так же пьянствовать и так же… Ох, ничего, ничего не изменится!

— Тебя это огорчает? — спрашиваю. И вдруг ловлю себя на этом «ты», будто мы с ней сообщники.

А Магдала говорит, негромко, но так жарко, что меня бросает в пот:

— Дольф, прошу тебя, не дай им всё забыть! Вот о чём я хотела сказать. Гроза или ураган — это страшно, но это выход, когда всё вокруг тихо гниёт! Если ты веришь, что женщина хоть иногда может говорить что-то достойное, — сделай так! Брось камень… в эту… трясину…

Она замолчала, а мне стало страшно. Холодно спине — будто я смотрю в пропасть. Чтобы Магдала этого не заметила, я усмехнулся.

— Магдала, — говорю. Использую всю Богом отпущенную игривость. — А если я приглашу тебя… вас… к себе на службу? Советником? Чтобы вы помогли мне разобраться в непростой жизни Перелесья, а? Что вы скажете?

И она сдёрнула перчатку и протянула мне руку:

— Возьми. Возьми меня советником. Прими мою присягу. Ты большой специалист по мертвецам, Дольф, а я как раз мертвец, сбежавший из гроба. Подними меня.

— Я не могу слушать людей, которые болтают такие вещи, — говорю. Но руку ей пожал. — И потом — я не могу смотреть на тебя. Ты слишком… слишком… Всё, уходи теперь, уходи.

— Не смотри, если не можешь, — сказала Магдала. — Только не гони. Я же у тебя на службе.

И преклонила колена, как присягающий рыцарь.

Потом мы сидели в моём шатре, на той самой попоне. И Магдала зашивала прореху на рукаве моего кафтана: у неё оказалась при себе игла с ниткой — в вышитом мешочке, где женщины обычно держат мастику для губ, румяна и прочее барахло в этом роде.

— Занимаешься пустяками, — говорю. — Он старый и грязный. И я грязный… как бездомный пёс.

— Ты воевал, — отвечает. — Ты воевал не так, как воюет Ричард. Без толпы слуг и обоза с тонким бельём и золотой посудой. С тобой — только мертвецы?

— Да, — говорю. — То есть нет, — потому что уголком Дара чувствую холодный покой сна неумерших. — Ещё пара вампиров. Только днём, сама понимаешь, они ходить не могут.

— Но живых нет? — спрашивает. И между бровей у неё появилась острая морщинка — как трещинка во льду.

— Да, — говорю. — Живых нет. У меня в стране нет лишних живых — на убой.

Магдала посмотрела так странно — будто у неё болело что-то или ей было тяжело, — а потом откусила нитку. Как швейка — только что носом мне в локоть не ткнулась. Уронила берет, принялась поправлять косы… И сказала, глядя куда-то вниз:

— А что тебя могут убить — ты ведь думал?

— Всех, — говорю, — могут убить. Я же смертен.

Протянула, задумчиво, медленно:

— Вот интересно, Дольф… Ты сам понимаешь, что ты такое?..

Я рассмеялся.

— А то! Я — кошмарный ужас, позор своего рода, у меня нет сердца и дальше в том же духе!

А Магдала улыбнулась и провела пальцем по моей щеке: «О, Дольф…»

— Всё! — говорю. — Больше никогда так не делай. Вообще — довольно, убирайся отсюда! Ты понимаешь, чем рискуешь? Давай, вали!

Смеялась, потрясающе смеялась — как маленькая девочка, весело и чисто: «О, страшный Дольф!», — а потом грустно сказала:

— Ну что ты меня гонишь? Не хочу уходить, не хочу.

Тогда я как рявкнул:

— Да не могу я больше на тебя смотреть! Ты это понимаешь?!

А она изогнулась от смеха, хохотала, и закрывала себе рот моей ладонью, и смотрела поверх неё светящимися глазами, и еле выговорила:

— В чём беда, Дольф? Не можешь — не смотри. — Обняла меня за шею и поцеловала.

И дальше всё было просто-просто. Так просто, как никогда не бывает с женщинами. Я, право, достаточно видел, как бывает с женщинами, подростком, когда за всеми шпионил, и потом у меня всё-таки имелась некоторая возможность уточнить, как с ними бывает, — нет, не так. На Магдале были тряпки пажа, и она вела себя как паж. Просто, смело и спокойно, весело — как никогда не ведут себя женщины…

Магдала, Магдала…

Навсегда внутри меня: чуть-чуть выступающая хрупкая косточка на запястье, тонкие пальцы, узкая длинная ладонь. Длинная шея. Ямочки под ключицами. Маленькая грудь. Полукруглый шрам от давнишнего ушиба — немного выше острого локтя. Косы тёмно-орехового цвета, почти до бёдер.

Тогда, в шатре, который пропах опилками, кровью, железом и мертвечиной, где было почти так же холодно, как снаружи, на пыльной попоне, в окружении сплошной смерти, я уже понял, что из всех женщин, которые у меня были, и из всех женщин, которые могли быть, только Магдала — воистину моя. Если я в принципе мог любить женщину и если на белом свете была женщина, созданная Богом для меня, — то это была Магдала, Магдала. Я начал об этом догадываться ещё во дворце, когда она смотрела на меня ледяными глазами. Теперь я утвердился в этой мысли.

Она стала куском меня, она впиталась в мою кровь. Это меня ужаснуло, потому что от этого веяло огнём Той Самой Стороны. И я безумно хотел выгнать Магдалу, выставить — потому что она встала этим на смертельный путь.

А я, наученный горчайшим опытом, был вполне готов больше никогда с ней не видаться — без памяти счастливый уже мыслью, что она существует. Мне до смертной боли хотелось, чтобы она жила.

Но я наткнулся на серьёзное препятствие. Она намеревалась остаться со мной до конца. Она была очень умна, Магдала, — она знала, что это смертельный путь. И тем не менее решила идти именно так.

Если она в принципе могла любить мужчину, то это, видите ли, был я. Я тоже растворился в её крови.

В те три дня мы с ней очень много разговаривали.

В этом было что-то райское. Друзья — это такая запредельная редкость, такая удивительная драгоценность… Особенно живые друзья, хотя и по ту сторону их не в избытке. А Магдала стала не любовницей моей, она стала моим другом, который делил со мной и постель. Это совершенно другое — и это стоит стократ дороже.

Я подумал, что имею право на некоторую роскошь — и мы перебрались на постоялый двор в городских предместьях, в четверти мили от моей бывшей стоянки. Просто мне жутко хотелось сидеть рядом с Магдалой в тепле, у огня. Скромные радости!

Живых оттуда, разумеется, выдуло ветром. Мы расположились удобнее, чем в любом дворце мира. Мои гвардейцы даже согрели воды, чтобы можно было вымыться. Потом мы, по праву захватчиков, ограбили хозяйский погреб. Я начал забывать за эту войну, что такое тепло, тишина, относительная безопасность, относительная чистота и горячее вино. И я уже почти забыл, какое запредельное наслаждение — близость живого друга.

А Магдала говорила:

— Тебя очень удобно любить, Дольф. Ты собираешь любовь по крошкам, как золотой песок, — боишься дышать над каждой крупинкой, боишься её потерять так, как, наверное, больше ничего не боишься… Ты так льстишь этим, неописуемо…

— Судя по тому, что пишут в романах, — говорю, — так бывает всегда.

— В романах пишут ложь — разве ты не знаешь?

— Знаю. Но все верят.

— Я — не все. Вот, например, эти жемчужные чётки… На память? При твоей манере одеваться, это может быть только…

Ну да, понимаю, они странно смотрелись рядом с моим дорожным костюмом. Сразу заметно — чужая безделушка. К тому же жемчуг стёрся и потускнел, но я не мог с ним расстаться.

— Да, — говорю. — Память. О милом, глупом, добром парне, которого убили мои враги. Я его любил. Всё, что обо мне говорят, — правда.

Магдала смеялась.

— Дольф, не так резко! О тебе, кроме прочего, говорят, что ты пожираешь младенцев, вырванных из материнского чрева!

И меня рассмешила. Мы лежали на ковре, заваленном подушками, около очага, хохотали и целовались. Потом она стала серьёзной. Сказала:

— Я знаю, что может случиться всё, что угодно. Но я счастлива впервые в жизни, благодарю Бога — и мне всё равно, чем это кончится.

— Я не могу тебя понять, Магдала, — сказал я тогда. — Ты — королева, Перелесье — не последнее в нашем мире государство, Ричард — обожаемый подданными король и редкостный красавчик. Ты присягала ему, а потом с ним обвенчалась — и сбегаешь… Ладно бы с неким, как в романах пишут, обаятельным менестрелем. А то ведь — Господи, прости…

Она снова рассмеялась. Она оттаяла за те часы, которые провела со мной, — дико, но правда. Больше не казалась ледяным ангелом. Её лицо ожило, и глаза начали светиться.

— О да, Дольф, — сказала, смеясь. — Чудище кладбищенское. На обаятельного менестреля ты никак не тянешь. Никакой из тебя менестрель, я тебе честно скажу. Ты же не умеешь ухаживать, милый.

— Не умею, — сознаюсь виновато.

Она прыснула.

— Да слава Богу! Я сыта этими ухаживаниями по горло. Ты не врёшь, Дольф. Ты грубиян, но ты говоришь именно то, что хочешь сказать, а я насмотрелась на тех, кто слащаво врёт в глаза, думая о вещах куда более грубых. Я была Королевой Любви и Красоты, я была Девой Тысячи Сердец, и я же слышала, что мои рыцари говорят друг другу, когда уверены, что меня нет поблизости…

Я здорово удивился. Говорю:

— Ты подслушивала?! — а сам думаю: «Ничего себе».

Она усмехнулась.

— Да они и не скрывались особо. Ричард любил охоты, турниры — такие забавы, в которых принимает участие толпа мужчин и очень мало женщин. Меня вынуждали его сопровождать. Я волей-неволей наслушалась их пьяных воплей в трапезной внизу, когда наверху бедная королева тщетно пытается задремать…

— А ты лихо скачешь верхом, — говорю. — Любишь охоту?

Снова усмехнулась, грустно.

— Терпеть не могу.

— Зачем же он брал тебя с собой?

Обняла меня, положила голову на моё плечо, сказала в самое ухо:

— А как ты думаешь, Дольф? В столице он принимал девок, таскать их с собой по лесам сложно.

Я не нашёлся, что ответить. Мне стало горячо от разгорающегося Дара. Я прижал её к себе, а она продолжала:

— Прости, что я говорю тебе об этом. Ты спросил, почему я сбежала. Я ненавижу Ричарда. Его первая жена умерла от родов, и он взял меня, потому что за мной давали Медные Горы и потому что ему понравился мой портрет. И с тех пор я была его служанкой, его девкой, его вещью — он даже к любимой кобыле относится серьёзнее, прекрасный король Ричард… Тебе ведь случалось целовать мужчин, Дольф?

— Да, — говорю. — Было дело. А что?

— Тебе случалось целовать небритых мужчин, воняющих перегорелым вином и потом, вломившихся к тебе в опочивальню, когда ты только что заснул, и хватающих тебя руками, вымазанными свиным жиром?

— Нет, — смеюсь. — Если бы кто-нибудь отколол такой номер, я бы не целовал его, а убил, полагаю.

А Магдала сказала грустно:

— И я бы убила, если бы могла. С наслаждением, правда. Он приходил, когда хотел, и делал, что хотел. Он же сильнее меня: мои слова, слёзы, что там ещё — всего лишь женская дурь, не так ли? У меня двое детей, Дольф, которых отобрали у меня. Мне не позволили их даже кормить, чтобы они не испортили мою грудь — вещь короля. Ричард делает из моих бедных мальчиков собственные копии, а я не могу этому помешать.

— Хорошо это понимаю, — говорю. Я вправду очень хорошо её понимал: я это проходил. А она была так же одинока, как я, прекрасная королева Магдала. Ей совсем ни на кого не приходилось рассчитывать.

У неё не было даже мертвецов!

Я чувствую плечом, как горит её щека.

— Я жила в Прибережье, лучшей из стран. Мои братья учили меня ездить верхом, стрелять из лука и ходить в море на лодке под парусом. Отец позволял мне бывать на Советах. А потом меня отдали замуж, и Ричард запер меня в четырёх стенах, с толпой болтливых дур, шпионящих за мной и доносящих на меня. Для того чтобы приходить в мою спальню, когда под рукой нет свежей девки! Он мог бы так легко сделать меня королевой Перелесья, а я в душе осталась принцессой Прибережья. И ненавижу его страну вместе с ним, Дольф!

— Ты очень хорошо обошлась с Ричардом, — сказал я тогда. — Ты его просто предала. А ведь могла бы и отравить. И это было бы совершенно справедливо.

Магдала улыбнулась мечтательно.

— Да, это было бы прекрасно… но у меня не оказалось яда.

Когда я слушал её, мне казалось, что мои мысли текут сквозь её разум. А когда я встречался с ней глазами — со взглядом спокойного бойца, моего соратника или соучастника, — мой Дар превращался в стену огня.

Магдала вливала в меня силу живого — как вампиры, только на свой лад.

Сказать по чести, я не знал, как всё будет ночью, когда проснутся мои неумершие. Но вышло великолепно — Магдала совершенно не боялась и даже больше.

Вампиры её восхитили. Помню, она улыбалась им, когда я объяснял, что государыня будет меня сопровождать. Но что самое удивительное — Магдала смотрела на Агнессу с доброжелательным любопытством. Я впервые видел, чтобы женщина спокойно реагировала на моего неумершего телохранителя — присутствие Агнессы бесило даже Марианну.

Женщины не могут видеть красоту других женщин. Она их раздражает — по крайней мере, обычно. В лучшем случае они пытаются делать вид, что красавицы рядом не существует. Беда в том, что потусторонняя красота девы-вампира в любом случае не сравнится с обликом живой женщины, даже самой прекрасной, — живые просто не способны достигнуть такого ледяного совершенства. И не понимают — по крайней мере, Розамунда, Беатриса и Марианна не понимали, — что глупо сравнивать настоящую ромашку и цветок, выкованный из серебра: разные категории.

А Магдала не делала вид, что ей всё равно. И ей не было всё равно — ей было интересно. Пока Клод рассказывал мне о положении в округе, Магдала вполголоса расспрашивала Агнессу о каких-то пустяках. Человека, впервые говорящего с существом из Сумерек, всегда интересуют пустяки — что вампир чувствует, когда летит, не хочется ли ему конфет или взбитых сливок, тоскует ли он по солнцу…

Я её понимал — сам в своё время спрашивал почти то же самое.

Клод улыбнулся и показал на них глазами — хотел сказать, что тронут и что ему нравится Магдала. Такое редко случается с вампирами — обычно они долго привыкают к людям. А Магдала и Агнесса между тем болтали, как старые подруги.

Магдала потом сказала:

— Вампиры милые. Никогда бы не подумала. Милые — и очаровательно выглядят. Я думала, они — свирепые чудовища, как поют в балладах… Или они только рядом с тобой такие?

— Видишь ли, — говорю, — дело в силе духа. Трус бы увидел свирепых чудовищ, будь уверена. А ты видишь их настоящее… ну как сказать? Красоту страха, как у волков или рысей.

Она слушала и кивала.

Самое чудесное свойство души Магдалы было — весёлое любопытство ко всему миру, помноженное на бесстрашие. Она ходила со мной по лагерю — спокойная, как всегда. Рассматривала мою личную охрану. Пожалела мои руки в рубцах — в том смысле, что не так уж просто всё время себя резать. Спросила, что это у меня за конь такой, — и хихикала, слушая истории про мои чучела.

Я в конце концов не выдержал:

— Ты не боишься мертвецов? — говорю. — Совсем?

Магдала пожала плечами.

— Я их немало видела, — отвечает. — Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжёлое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли…

— Хочешь сказать, — говорю, — что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?

Магдала усмехнулась.

— Видишь ли, Дольф… добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны — благородно. Тебе, вероятно, этого не понять — и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими… или, по крайней мере, казаться хорошими, — никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть… а прочим ты всё равно не объяснишь.

— Золотые слова, — говорю. — Я и сам так думаю.

— Только не забудь об этом, — говорит. Тоном почти заклинающим. — Делай только то, что считаешь нужным, и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает — телом или душой, не важно, — когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.

— А можно, — говорю, — я побуду хорошим для тебя? На пробу?

Она расхохоталась.

— Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды — о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим — и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам… а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поётся — но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.

— То есть, — говорю, — ты бы не стала рассказывать?

Она потёрлась щекой о мою руку.

— Ричарду? Даже под пытками.

Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.

— Здорово было бы, — говорил я тогда, — убить Розамунду и жениться на тебе.

— Дольф, — смеялась она, — ты бредишь. Я замужем.

— Ричарда тоже убить, — говорю.

— И у нас родится дитя с претензиями на обе короны…

— …и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу…

— …а дитя будет фантастической сволочью — с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки …

— …ещё бы — ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он ещё учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнётся…

— …да уж, учудит — вроде того что сделал ты, Дольф. — И мы оба начинали хохотать.

Всё это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу — как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.

Мы знали, что нам непременно помешают. Мы ещё не знали как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами, — каждый из нас предавал собственный Долг.

И поэтому каждая минута казалась ценной — как крупинка золотого песка, да. Магдала говорила правду. Эти три дня теперь хранятся в самом тайном и охраняемом месте моей души — рядом с ожерельем Нарцисса.

К полудню на третий день около превращённого в мой лагерь постоялого двора появились герольды Ричарда.

Помнится, день был нежно-серый, как перламутр, тёплый… дождь моросил. Снег начал сходить. Весь мир был серый, мягкий, ветер дул с юга… И послы Ричарда выглядели ужасно ярко на этом сером фоне — в своих двухцветных ало-зелёных плащах с его гербами и золотых шапочках. Остановились поодаль и трубили в рожки. Ну-ну.

Я вышел. Меня сопровождали скелеты и Магдала в одежде пажа. Мы оба совершенно не видели нужды пытаться что-то скрыть.

Они заткнулись, как только нас увидели.

— Давайте бумаги, — говорю. — Вы ведь припёрлись с указом Ричарда?

Пожилой герольд — странно смотрелась эта морщинистая рожа под золотым колпачком — слез с коня передать мне свиток. Я сломал печать и развернул — это был не указ. Письмо. Я проглядел через строчку:

«Государю Междугорья, королю Дольфу… Будучи готовы разрешить к общему согласию конфликт, связанный… и признать за короной Междугорья поименованные… не можем поверить в наиприскорбнейшее дело… Льстим себя надеждой, что чёрные подозрения нас обманывают, но если… желательно, чтобы ваше величество разрешили вопрос, который нас терзает…»

— Магдала, — говорю, — твой муж уточняет, правда ли, что я тебя украл. Ответ писать?

— Передай на словах, — отвечает. — Мой отъезд с тобой отношения к войне и спорным территориям не имеет. Это наше семейное дело.

Магдала снова стала ледяная и неподвижная, как в дворцовой зале, — а рожа герольда пожелтела до тона старого пергамента. Герольды смотрели на Магдалу с таким ужасом, будто она была вампиром, вставшим при свете дня.

А я сказал:

— Я уже предупреждал Ричарда, что меня не интересуют его бредни. Как только что выяснилось, государыню Магдалу они тоже не интересуют. У вас есть остаток дня и ночь — завтра в полдень я получаю указ или начинаю веселье. Валите отсюда.

Пожилой герольд взглянул на меня безумными глазами и полез в седло. Остальные молчали и таращились, только один — может, ещё не закалённый придворным развратом — выкрикнул:

— Государыня, вас околдовали?!

Услышав это, я понял, что именно люди называют «криком души». Магдала рассмеялась — и у них сделались такие лица, будто она извергла огонь изо рта.

Они уезжали в гробовой тишине.

— А Ричард сообразительнее, чем я думал, — говорю. — Надо же — догадался, где тебя искать.

— Для этого большого ума не надо, — сказала Магдала. — Просто он чрезмерно себя любит. Поскольку ему даже на минуту не может прийти в голову, что жена захочет сбежать от него по собственной доброй воле, — бедняжке Ричарду ничего не остаётся, как во всём винить тёмную силу. А кто у нас тут сила самая тёмная?

— Это как деревенские бабы верят в сглаз и приворот? — спрашиваю.

— Ну да. Ты же некромант. Кто, собственно, знает, на что ты способен? Что такое некромант?

— Я думал, — говорю, — все в курсе.

— О Дольф, — хихикнула, — ты же страшный. И на тебя можно свалить всё. Ты в этом смысле ужасно удобен. На тебя можно свалить свою политическую дурость, и страх перед будущим, и неумение жить… и мою нелюбовь заодно. Вот так-то, государь мой, великий и ужасный!

— Да, — говорю. — Мы такие.

У меня появилась забавная мысль.

Эрнст, помнится, довольно долго артачился.

— Никто из блюдущих закон Сумерек не может переступить порог жилища живых без зова, — говорит. Будто я сам об этом не знаю. — Как сделаю это?

— Мне не интересно, — говорю. — Броди по снам, заглядывай в зеркала. Чему я тебя учу! Разве вампир не придумает, как взглянуть, что делается в жилище живых, если захочет? Давай, мальчик, если хочешь милости тёмного государя, — и показал ему перевязанное запястье.

Ну, он же не железный. Нет, мои драгоценные неумершие соотечественники прекрасно справлялись и сами — но меня заела амбиция. Любопытно, что он скажет.

И скажет ли. Как у малютки Эрнста насчёт дворянской чести?

Он сказал. Не так красочно, как рассказывал Клод, но мне показалось вполне достаточно, для того чтобы составить полное представление.

— Его величество, — сказал, — в большом горе. Я полагал, что застану его спящим, но он не спал за полночь, беседуя с членами Малого Совета. Граф Фредерик убеждал его величество подписать указ о передаче короне Междугорья этих провинций, прочие вельможи умоляли буквально на коленях — а его величество кричал, что у него не поднимается рука и что ваше вероломство переходит всякие границы. Но указ был подписан в четверть второго пополуночи. А потом его величество сидел в своей опочивальне, смотрел на портрет государыни и плакал…

— А потом приказал позвать Эльвиру, — заметил Клод, выходя из зеркала, этак между делом. — И остаток ночи пытался чуть-чуть утешиться.

— Этого я уже не видел, — огрызнулся Эрнст. — Это уже не моё дело. И вам не стоило, тёмный государь, позволять господину чужаку проверять мои сведения!

Магдала хохотала, я тоже основательно позабавился. Дал Эрнсту крови — он её честно заработал. И пока он пил меня, я думал, как на свете мало созданий, наделённых душой, которые не продаются. Вот вампира, разумеется, за деньги не купишь… Но за Дар некоторые из них готовы поступиться и Сумеречным Кодексом, и собственной честью — не хуже людей.

Печальный вывод. Мне больше не хотелось видеть местных вампиров, и я их отослал. Моя ночная свита сидела у огня довольнешенька, дождь шуршал по черепице — последняя ночь из трёх шла к рассвету. Я увидел, как на лицах моих неумерших, несмотря на веселье, появляются утренние тени — и отпустил их спать.

Магдала задремала на моих коленях. У меня перехватывало дыхание от нежности. Я думал, как мы вместе уедем домой. Домой.

Может, нам с Магдалой удастся пожить в моём дворце… Дома я мог бы защищать её надёжнее, чем любую драгоценность. Я бы сделал для неё личную стражу — что-нибудь неописуемо ужасное придумал бы. Псов приставил бы к её покоям. Никаких случайностей, никаких! И не подумал бы брать её с собой, если уезжал бы по делам — оставлял бы под охраной своих очарованных стен. Самого Оскара уговорил бы за ней присматривать…

А она бы, возможно, согласилась повозиться с малышом этой… как её? Ах, да, Марианны. А может, у нас и впрямь были бы свои дети — те, что вправе претендовать на две короны… А вдруг с Розамундой что-нибудь случится? Или я помогу случаю… А потом мы бы написали письмо патриарху Святого Ордена… Может, он согласился бы развести Магдалу с Ричардом… Хотя прелюбодеяние, вроде бы, не считается исчерпывающим поводом…

Может, убить его завтра? Это добавит его государству неприятностей, но, в конце концов, с чего мне думать о чужих проблемах? Кто и когда думал о моих?

Разве его не за что убить? И пусть они потом разбираются, кто ему наследует, — мне же и на руку…

С тем я и заснул. Скромные мечты!..

В полдень я вошёл в город впереди армии мертвецов. Светило яркое весеннее солнце.

Я поднял штандарты, выстроил войска… Жалел только, что трубить в рога мои гвардейцы не могут, лёгких у них нету. И мертвецы не могут, потому что не дышат. Но мы и так представляли из себя… хм… зрелище.

Магдала ехала рядом со мной, всё ещё в пажеских тряпках. Мы с ней нашли на постоялом дворе чистую рубаху — наверное, служанки или хозяйской дочки, простенькую, — но больше никаких дамских нарядов. Так что Магдала была моим пажом. Мы забавлялись собственным положением.

Таким аллюром, распространяя ужас и запах мертвечины — всё-таки зима уже кончилась, — мы приблизились к дворцу и остановились у ворот. Очень демонстративно.

Мы не сомневались, что Ричарду понравится такая помпезность и он появится навстречу. Не ошиблись. Он тоже устроил парадный выезд, не хуже нашего, чтобы не осрамиться. У него, сказать по чести, вышло даже лучше — из-за рогов. Вроде бы Золотой Сокол у нас — не битая птица, а так, собирается вершить государственные дела.

Ричард гарцевал на белом жеребце, весь золотой, как полагается по прозвищу, и старательно делал надменную мину. Но когда увидел и узнал Магдалу — надменности и спокойствия не получилось. Вышло бессильное бешенство. У него губы побелели: он даже стал похож на мужчину, а не на медовый пряник.

Внешне, я имею в виду.

Он выпятил нижнюю челюсть, приближаясь ко мне. И протянул свиток, словно меч. Мне стало смешно.

Я сломал печати и проверил, как составлена бумага. Какой-то его челядинец выскочил с пером и чернильницей на подносике — я чуть не сдох, стараясь не расхохотаться, но подписал.

А Ричард вопросил:

— Теперь ты доволен, демон?!

Я всё-таки фыркнул.

— Да, — говорю. — Вполне.

И тут он меня удивил.

— Видишь, — прошипел на два тона тише, — я выполнил все твои поганые условия… ради спасения своей страны… Но теперь — верни мою жену!

Что меня всегда поражало в благородных рыцарях — так это их незыблемая уверенность в собственном превосходстве и сущей неотразимости. Я видел: он готов орать, как бедняжка Квентин, жених Беатрисы, что королева не могла удрать со мной по доброй воле, что на меня не польстится и солдатская шлюха, что я её заставил силой, обманом, шантажом, чарами — особенно чарами. Смех и грех.

— Ричард, — говорю, тоже негромко, — пойми ты, наконец: королева не вещь. Она не шкатулка с твоей любимой цацкой, которую я могу забрать или вернуть. Я тебе козней не строю и политику так не делаю. Просто она хотела уйти и ушла. Отпусти её — и всё тебе простится.

Ричард меня слушал, и его бледное лицо потихоньку багровело. Его свита остановилась поодаль — и на всех лицах изображался ужас. Надо думать — перед некромантом, похитителем добродетельных жён с супружеского ложа.

— Ты думаешь, я тебе поверю?! — протолкнул он сквозь зубы. — Чтобы моя жена — МОЯ ЖЕНА! — забыла все обеты и клятвы вместе с любовью и сбежала с такой мразью, как ты?! Что ты с ней сделал, трупоед?!

— Ричард, — говорю, — хватит, всё. Надоело, устал. Не вяжись ты ко мне. Мы подписали договор, я увожу армию. Посылай в провинции гонцов — пусть сообщат, что желающие остаться твоими подданными могут покинуть мои земли…

— Я говорю — верни мою жену! — рявкнул Ричард, забыв всякие приличия. Просто прелесть, каковы они без масок, эти добрые государи. Он сейчас невозможно напоминал моего батюшку во гневе — и я подумал, что братец Людвиг, вероятно, вырос бы таким же, не убей я его в юности. — Ты слышишь, король гнилья, верни мою жену! Ты сгоришь в аду, но будь ты проклят перед этим — верни мне мою жену!..

Его свита между тем потихоньку отступала назад. Бедолаги, верно, чувствовали, что им нельзя, не почину слушать семейные разборки короля. А Ричарда снова понесло, как тогда, в парадном зале.

Я не знал, как теперь его заткнуть. Мне очень хотелось всё закончить. Я был удовлетворён — мне вернули мои земли, бумага составлена по форме, недаром воевали — но теперь пора домой. Почему я должен терять тут время, слушая идиота Ричарда?

А он вопил быстрее и быстрее, повторяясь и брызгая слюной, — и тут Магдала сказала:

— Уймись.

И все услышали. Её голос прозвучал, как удар колокола. Ричард дёрнулся и уставился на неё, будто она стукнула его по голове и оглушила. Наступила чудовищная тишина — только лязгнула упряжь у чьей-то лошади. А Магдала продолжала:

— Не вытирайте ноги о собственный штандарт, сударь. Уже ничего нельзя изменить, так сделайте милость — не унижайтесь на прощанье. Это ведь не только ваше личное унижение, сударь.

Ричард смотрел на неё так, будто видел впервые в жизни. И будто она не женщина, а какое-то страшное диво. А потом еле слышно проговорил:

— Боже мой… ты, стерва… изменница… ты сама… да как ты… ты давно… а с кем, хотел бы я знать, ты детей…

Вот этого я уже никак не мог допустить. Потому что дети Магдалы не должны подозреваться в незаконнорождённости, что бы этот сукин сын о ней ни думал.

Я ударил его Даром, как мечом — наотмашь. И он схватился за горло и сполз с седла. Кто-то в толпе пронзительно заорал. И почти тут же я услышал звон тетивы.

Я не знаю, как это пришло им в голову и кто распорядился. Может, это в последний момент перед выездом стукнуло Ричарду в прянишную голову или ему подсказал кто-то разумный — именно потому, что от стрел защититься труднее всего. А может, это осенило кого-то из свиты экспромтом: мы слишком выехали вперёд, мои мертвецы остались далековато за нашими спинами и не успели бы даже попытаться нас прикрыть. Удачная идея, только вот авторство установить уже невозможно. А дальше всё происходило гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.

Я содрал с запястья повязку — стрела вошла в мою руку повыше локтя, но крови оказалось мало,хотя те, кто стоял ближе ко мне, и так повалились на землю в конвульсиях. Я вытащил кинжал, полоснул себя рядом со стрелой и запел. Несколько стрел воткнулись в лошадь, одна — в моё бедро, ещё одна — в бок, между ремнём и панцирем.

И тут Дар выплеснулся волной огня.

Я никогда не убивал через проклятую кровь толпу на таком расстоянии. Это было ужасно — тяжелее, чем поднять целое кладбище, тяжелее, чем вести мёртвых в бой: я всем открытым разумом ощущал, как души, которые я выдирал из тел, тщетно цеплялись за жизнь. Свита Ричарда… Дай Боже мне забыть когда-нибудь, как они умирали!

Я не знаю, как я смог это сделать. Сейчас, когда я вспоминаю, как это происходило, мне становится холодно. Я ничего не слышал — хотя они, наверное, кричали. Я стал чистой силой разрушения. Я чувствовал, как смерть разливается вокруг меня всё шире и шире, и не мог остановить этот огненный вал — его подхлёстывали дикая боль и мучительный страх за Магдалу, за мою Магдалу без панциря, без шлема, без кольчуги, мою беззащитную Магдалу…

Я очнулся от ледяного холода — Дар вытек до дна. Я понял, что очень далеко вокруг уже нет ничего живого, — но как-то не до конца осознал смысл этого вывода. Я наконец услышал мёртвую тишину. Яркий солнечный свет озарял синеватый весенний снег и пёстрые тряпки с золотым шитьём на человеческих и лошадиных трупах. Меня тошнило, и бок болел режущей болью, так, что стрел в руке и бедре я почти не чувствовал. Я мог думать только о Магдале — и обернулся к ней: точно знал, что её задеть не мог, что прикрыл её Даром, как щитом, что её всё время держал в уме…

Она лежала на растаявшем снегу рядом со своей лошадью — соскользнув с седла. На её лице осталось выражение вампирского ледяного покоя. Она не успела закрыть глаза. Две стрелы. Одна — чуть выше ключицы. Вторая — под левую грудь. Всё.

Я хотел спрыгнуть с коня, чтобы подойти к ней, но тут мир опрокинулся и потемнел.

Первое ощущение, которое я осознал, — холод. Ужасный холод. Холоднее всего боку под панцирем — в нём будто кусок острого льда застрял. И голове холодно. И мутит.

Я открыл глаза — будто чугунные ставни поднял вместо век. И увидел чёрное ветреное небо с зелёной звездой и белое лицо Клода — мутно.

А, так это холодное — руки Клода, думаю… Вампирская Сила… в моё опустошённое тело. Понятно. А где Магдала?

Агнесса сбоку сказала:

— Государь, вы меня слышите? — её голос отдался раскатом эха в моей голове, как в пустом храме. — Государь, очнитесь!

Я хотел ей сказать, что слышу, что всё в порядке, но ворочать языком оказалось страшно тяжело, а ещё приходилось держать глаза открытыми. Это была непосильная работа. Я устал.

Клод погладил меня по лицу ледяной ладонью — это меня чуть-чуть встряхнуло. Он вливал в меня свою Силу и говорил:

— Государь, пожалуйста, очнитесь. Надо позвать гвардейцев. Надо приказать гвардейцам продолжать нести службу — слышите? Государь, пожалуйста!

Я не смог ничего сказать, но отдал мысленный приказ. Услышал, как лязгают доспехи и лошадиная сбруя, как стучат колёса… Повозка, что ли?

Наверное, Клод меня поднял — переложил на что-то мягкое. Стало очень тошно, всё поплыло, звезда в темноте перед глазами качалась, качалась… А я хотел ему сказать, чтобы он позаботился о Магдале, — вопил мысленно, но сил, наверное, совсем не было.

Агнесса сказала:

— Всё будет хорошо, государь. Мёртвых предадут земле. Бумаги — у Клода. Всё в порядке.

Ничего не в порядке, подумал я и провалился в мягкую черноту без дна.

Вероятно, я тогда умер бы, не будь при мне вампиров.

Никто не сделал бы для меня больше, чем Агнесса с Клодом. Они вытащили меня с Той Самой Стороны — будем называть вещи своими именами.

Уже много позже я узнал, что натворил тот освобождённый поток Дара. Смерть расплескалась, широким кругом, захватив почти весь городской центр, королевский дворец, торговые ряды — на милю вокруг, не меньше. Городу ещё повезло, что многие его жители разбежались при виде моей армии; но всё равно, те, кто остался, — простой люд, ремесленники, купцы, женщины — все они попали под тот же топор, как это ни прискорбно. Живые люди уцелели только в предместьях, но были в таком ужасе, что никому и в голову не пришло соваться к королевскому дворцу, где происходил какой-то кошмар. Я пролежал в тающем снегу среди трупов до самых сумерек — и никто не попытался меня добить.

Понятно почему. Клод говорил, что у него и у Агнессы, спавших в заброшенном склепе на городском кладбище, в тот момент, когда я воззвал к Дару, было такое чувство, будто они горят в своих гробах. Представляю себе, что тогда ощутили живые люди.

Мертвецы, поднятые во время войны, легли в тот момент, когда я потерял сознание. Но гвардия, чары на которой были гораздо надёжнее, закреплённые не только моей кровью, но и моими прикосновениями, осталась на ходу. Вампиры, перепуганные происходящим и собственными ощущениями, полетели искать меня, как только солнце скрылось за горизонтом, — и нашли в окружении гвардейцев-скелетов, замерших, как истуканы. Нашли умирающим — не столько от холода и ран, сколько от того, как я себя сжёг. Рядом с остывшим телом Магдалы. У ног игрушечной лошадки. Эту лошадку они и запрягли в какой-то подвернувшийся под руки фургон, принадлежавший раньше столяру, наверное, потому что в нём лежали доски.

На доски они просто набросали тряпья, найденного на месте бойни, — попон, чьих-то плащей… Среди этих тряпок я потом нашёл пару штандартов Перелесья. В моей крови — ирония судьбы.

Агнесса говорила, что трупы валялись повсюду, будто громом поражённые. В тот день в Перелесье умер король, умерли четверо членов Большого Совета, с ними — человек пятьдесят личной свиты Ричарда, его канцлер, его церемониймейстер и его егерь. Не говоря уже о гвардии, страже, челяди… Хорошо поразвлекались. А вот оба принца выжили — их не взяли с собой, они под присмотром кого-то из королевских родственников остались в столице. Но всё это я тоже узнал гораздо позже.

Я возвращался с войны домой. Днём меня охраняли гвардейцы — этот жалкий фургон, который мой игрушечный конь тащил на северо-восток, карету, видите ли, короля, выигравшего войну. Ночью прилетали вампиры, поили меня вином и молоком, смешанным с кровью, целовали, пытаясь влить в моё бедное тело свою Силу… Я этого почти не помню. Не образы — только бледные призраки в холодной темноте, смутные, хотя и милые сквозь полузабытьё. Я проболтался между жизнью и смертью две недели. Неумершие говорили потом, что я бредил Магдалой, называл Клода Оскаром, звал Нарцисса и просил, чтобы ко мне пустили Магдалу. И снова — о Магдале.

Тогда моему телу было совсем худо, но душе — вполне терпимо. Для души на границе миров Магдала была жива — я даже, кажется, разговаривал с ней. Невыносимо больно стало, когда я начал потихоньку приходить в себя. Когда я вспомнил.

Нам дали только три дня. Жалкая подачка судьбы, циничная усмешечка Тех Самых. Моя самая светлая надежда, самая нежная любовь, которая могла бы всё перевернуть. Магдала, Магдала…

Я возвращался с войны домой — и если я не дал себе умереть тогда, то только потому, что Междугорью нужно было вернуть Винную Долину и Птичьи Заводи. И нашей короне пригодился бы серебряный рудник в Голубых Горах. Я должен был всё это утвердить. Вернуть в эти земли своих подданных. Занять новые крепости своими гарнизонами. Продолжать делать свою работу, потому что мои несчастья, в сущности, всего лишь несчастья одного из людей в одном из миров…

Но как я жалел, что стрела пробила бок, а не горло… Я бы умер таким же счастливым, как она, моя освободившаяся девочка, моя королева, которую похоронили чужие, а я не смог даже поцеловать её в последний раз, даже отрезать её локон на вечную память… Единственное, что утешало меня в какой-то мере, — я всё-таки исполнил её просьбу или заклинание: я не дал Перелесью себя забыть. Можно быть уверенным — того, что я устроил в городке близ столицы, тут не забудут и через двести лет.

Моя душа оплакивала её… Только я не мог плакать ночами, когда рядом со мной были вампиры, мои дорогие союзники. И я не мог плакать днём, с тех пор, как смог сесть в седло, — и снова ехал по Перелесью, мимо таких нищих деревушек и таких угрюмых городов, будто их покойный король и не был прославленным добрым монархом…

Так что южане могли потом смело рассказывать своим детям, как они видели короля Дольфа на марше — и он вполне чудовище, убийца без сердца. Те, кто мог бы рассказать о моём последнем разговоре с Ричардом и о том, как всё произошло на самом деле, умерли. А остальным остались легенды и домыслы.

И домысленное вполне укладывалось в сюжет баллады: прекрасный, предательски убитый государь, его добрейшая королева, разделившая его трагическую участь, и некромант, вероятно покинувший место бойни на нетопырьих крыльях, мерзко хихикая…

Но какая нам с Магдалой разница, что о нас говорят? Разве что любопытно, как они объяснят эти две стрелы — две подлые стрелы какого-нибудь, гори он в аду, её рыцаря, который счёл себя оскорблённым вместе с рогатым Ричардом и решил защитить честь, которой нет…

Я только надеюсь, что благородного господина, будь он проклят, ожидала хорошо накалённая сковорода. Я просто возвращался домой, снова одинокий до смертной боли, с дырой в боку — и с дырой в душе.

И всё.

Грех сказать, что дома меня не ждали.

Свои войска я встретил в Винной Долине. Мой новый маршал-умница — бывший командир приграничного гарнизона — сделал кое-какие отличные выводы, имея в виду в качестве посылок и поднятых мертвецов, и наши освобождённые города. Додумался, что надо закрепить успех, — жутко дёргался, боясь получить по шее за самоуправство, но я подарил ему графство за это.

У меня всегда хорошо получалось ладить с вояками. Этот старый краснорожий боров прослезился от чувств, когда я его благодарил.

— Об вас, ваше величество, — говорит, — болтают, конечно, что ваша сила — из ада, а что по мне — так кто бы ни был в союзниках! Дело-то вышло отменное. Может, оно, конечно, и не божеское, но отменное. Сколько баб плакать не станет — я это так понимаю, ваше величество…

Тронул меня. Я понимаю, безусловно, я понимаю, что тут дело не в любви к моей особе, а в любви к нашей общей стране, но только от этого ничего не меняется. Даже к лучшему.

Отсюда я послал гонца в столицу — с самыми добрыми вестями. Помнится, шла тёплая, светлая весна, потом превратилась в чудесное лето с дождями и радугами. С юга на север везли зерно, овёс и сыр. Я думал, что время, тяжёлое для Междугорья, наконец-то отходит в прошлое… И что я не могу разделить радость с Магдалой.

Я пытался думать о славных победах, о землях, которые к нам вернулись, о новой армии, способной справиться с врагом на рубежах, но мысли всё равно возвращались к трём дням любви Магдалы. И моя гордость гасла. Я — неблагодарный. Мне мало трёх дней. Я не возношу хвалы Богу за то, что они вообще были.

Напротив, я готов на Него браниться последними словами за то, что Он так с нами обошёлся.

Впрочем, к потерям мне не привыкать стать…

А между тем мой гонец вернулся с письмом из столицы. Мои ненаглядные подданные не сомневались, что их прекрасный государь жив и здоров: ведь мёртвые монстры во дворце по-прежнему несут службу, а значит, ими движет моя воля. Хороший я им оставил указатель — этакий золотой цветок, который должен зачахнуть, если с героем случится беда… Превесело!

Далее — отчёт канцлера, отчёт казначея, отчёт премьера… Всё, в сущности, неплохо. И приписка рукой камергера: «Марианна родила в конце апреля. Мальчика, которому дали имя Тодд. Он утверждён Большим Советом в качестве бастарда короны Междугорья».

Клейма Тьмы на этом ангелочке нет, его кровь чиста. Об этом надо было упомянуть — я понимаю.

Тодд — это мне не понравилось. Но меня никто не спрашивал. Мне бы очень хотелось получить хоть пару строчек, написанных Оскаром, но кто бы передал его письмо…

А так всё шло чудесно. Как в сказке.

Всё лето и начало осени я провёл в южных провинциях. Жил в Винной Долине, в чудесном замке по имени Приют Ветров, — как король жил, клянусь всем, во что верю! Мои неумершие друзья удобнейшим и конфиденциальнейшим образом устроились в сторожевой башне с заколоченными бойницами, моя мёртвая гвардия несла караульную службу, и ещё мне прислуживали живые, из местных. И даже не совсем неохотно.

Мне было тут очень хорошо, гораздо лучше, чем в столице. Я мотался по всему югу. Я принимал дворян, по уши счастливых уже от сознания близости к короне; этим было наплевать, что я некромант, главное — король Междугорья. Я утверждал новые должности, и мои новые чиновники меня боялись до смерти, но примерно уважали: они ведь своими глазами видели, на что я способен. Мне жаловались на покойного Ричарда: на него мои бедные подданные вылили столько дерьма, что можно было бы легко наполнить хорошую винную бочку. Пустячок, а приятно…

Милые соседи из Перелесья к августу собрались с духом и прислали послов. Королём Перелесья теперь стал старший сын Магдалы, крошка Эрик, шести, кажется, лет от роду, с каким-то очень ушлым регентом из своих родичей. Регент от имени короля выражал уверения в совершеннейшем почтении и просил мирного договора. Хвостики соседей хорошо устроились между ног, я это явственно понимал. Письмо читал губернатор Винной Долины, вслух, а мой местный двор готов был аплодировать. Я тоже — потому что маленький зайчик на троне Перелесья всё-таки имел отношение к моей Магдале, хоть и не без помощи Ричарда.

Покой могил я тут больше не тревожил — мне пока было ни к чему. Мои гвардейцы сопровождали меня с опущенными забралами и поднимали их только по приказу. Поэтому на юге обо мне говорили… ну, не запредельно плохо говорили.

Король безобразен, суров, нелюдим, его охраняют монстры, но если его землям угрожает опасность, он хоть сам ад позовёт на помощь, чтобы покончить с супостатом. Когда я это случайно слышал, мне почти польстило.

Да у меня тут — ха-ха — даже были женщины! Светские вертушки, которым показалось любопытно узнать, так ли устроены страшные короли, как и все прочие мужчины, — или просто разок согреть мне ложе, чтобы потом хвастать подружкам. В каком-то смысле, каждая из них была слабым раствором Беатрисы. Я честно попробовал трижды или четырежды развлечься задиранием юбок, как местные весёлые сеньоры, но это всякий раз так усиливало тоску, что пришлось отказаться от этой затеи. Приятно, когда рядом с тобой — живое существо. Но я обнаглел за последнее время: мне уже хотелось больше, чем просто живого тепла. Мне хотелось как минимум абсолютной преданности Нарцисса, а лучше — дружеского союза Магдалы. Разглядывая женщин, я невольно искал восхитительный взгляд честного бойца, как у Магдалы. Смешно. Этого как раз и нельзя было заполучить — ни за деньги, ни за титулы.

Герцог Карл, губернатор возвращённых земель, громила, развратник, интриган и патриот, в то время всячески показывал мне, как он любит своего короля и как восхищается всем, что я делаю. Рвался меня развлекать, устраивал охоты и балы, пытался угощать меня здешними деликатесами, винами и девками — по собственному разумению. Прислуживал, как камергер, — намекал, что мечтает быть другом короля.

Уже.

Иногда он был мне мил, иногда — смешон, иногда раздражал. И никогда не поднимался выше доверенного слуги. У меня нет друзей по разумению живых. Я не принимаю дружбы по их разумению. Герцог Карл говорил, что «святая дружба» между мужчинами, как будто, предусматривает некое равенство, не учитывающее различий статуса, силы и крови. Я просто не могу это принять. У меня среди человеческих мужчин были и, вероятно, будут слуги или наперсники — те, кто подо мной по определению. Я — король. Кто мне может быть равен?

Магдала.

В какой-то степени — Оскар. Он — Князь Сумерек, его титул высок, кровь достаточно чиста, а услуги наставника неоценимы. В какой-то степени — в гораздо меньшей степени — его младшие, существа, полные свободы и Сумерек, хотя и они смотрят на меня снизу вверх. Но больше, даже отчасти — никто. Фамильярность мне по-прежнему претила. Мне казались смешными или противными разбитные южане, в обнимку жрущие вино и делящие гулящих девок на двоих. Я чувствовал наивную ложь в этих отношениях.

Из-за герцога Карла я задался странным вопросом. Возможна ли вообще эта «святая дружба» без лжи? Могут ли мужчины чувствовать к кому-то влечение без любви и без нужды, да ещё и как к равному себе? И могут ли быть равны двое — не выясняя, кто из них выше? И зачем оно нужно, это влечение?

Я этого так и не понял. И герцог Карл уж конечно не стал моим другом. И все эти натужные попытки доставить удовольствие моему августейшему телу изрядно меня утомили.

Хотя грех жаловаться — всё равно хорошее выдалось лето. В столицу я собрался только к октябрю, когда в провинциях всё пришло в порядок.

Меня провожали как-то даже и грустно…

Помнится, день, когда я вернулся в столицу, задался блестящий и хрустящий, как золотая парча.

С утра чуточку подморозило; деревья стояли рыжие, а солнце — розовое. Дорога показалась мне сущим наслаждением… А столица была такая же, как всегда.

На меня глазели. Кошмарные слухи за полгода дошли и сюда. Плебс, похоже, просто сил не имел отказаться глазеть на своего государя, уничтожающего одним своим желанием население целых городов. Страшно, конечно, — но ведь война, всё такое, да и город был чужой: с испуганным уважением меня рассматривали. Чепчиков в воздух не бросали, но и не свистели вдогонку. Из чего я заключил, что урожай этого лета и поставки с юга несколько сгладили воспоминания мужиков о прошлогодней голодухе. Хорошо.

Во дворце с ног сбивались, готовя встречу. Желали, похоже, организовать мне такой уютный приём, чтобы у меня не возникло желания задавать неприятные вопросы. Ну-ну.

Приёмная и церемониальный зал были полным-полнешеньки — все столичные бездельники явились уверять в почтении и преданности. И у всех рожи напряжённые и перепуганные. Государь вернулся с войны! Теперь начнёт наводить дома порядок.

Я выслушал тех, кому не терпелось говорить. Вернее, не мешал им болтать языком, не слушая эту чушь, осматривался, проверял, не изменилось ли что-нибудь в столичном дворце за время моего отсутствия.

На первый взгляд всё было в порядке. Виверна благоденствовала, хотя её уже давно и не спускали с цепи. Я подумал, что не помешало бы Лапочке размять крылышки. Бернард на обеде стоял за моим креслом — никто его не видел, но я отлично ощущал его присутствие. Изложил мне свежие столичные новости: как аккуратно воровали, чтоб я не догадался, как десять раз перепроверяли отчёты и как писались от ужаса, читая письма маршала о моих военных успехах. Всё примерно так, как я себе и представлял.

Вечером я зашёл к своей девке. Боже ты мой…

Я Марианну не узнал. Толстенная бабища, поперёк себя шире: декольте размером с кресло, на нём лежит третий подбородок — и всё это затянуто в корсет, если можно назвать корсетом лошадиную попону со шнуровкой. Физиономия у неё теперь стала, как сдобная булка, глаза замаслились, а вид невероятно самодовольный. И она жевала пирожное с вишней — с подноса, на котором лежало ещё штук десять таких.

Разве что волосы у неё выглядели по-прежнему прекрасно. Даже лучше, чем раньше.

На меня она посмотрела сочувственно — легко догадаться почему. По сравнению с ней я выглядел тощим и бледным. И вообще — мелким.

Она сказала: «Здравствуйте, государь-батюшка!», облизала пальцы и начала вставать — кряхтя. А я сказал:

— Сиди, сиди, девочка, — и погладил её по чудесным косам. Вроде милых нежностей — а на самом деле перепугался, что она решит целоваться-обниматься.

Нехорошо, когда тебя тошнит в присутствии матери твоего ребёнка. Мне ещё повезло, что Марианна не слишком-то любила лапаться. Так что мы сразу перешли к официальной части.

Марианна мне всё очень обстоятельно выложила: как кормили, как поили, как слушались, как родила и какой младенчик здоровенький. А Тодд де — это не её идея. Канцлера.

Ну, погоди, думаю, сморчок. Вот напрошусь в крёстные к твоей дочери — и назову твоего внука, например, Хоздазатом. Посмотрим, что ты тогда скажешь.

Хотя какая разница, в сущности? Моё собственное имя тоже не малиновый сироп.

Жена Жака притащила младенчика. И я растерялся. Марианна с чучельниковой бабой, похоже, тоже. Им ведь полагалось бы говорить, согласно святой традиции: «Он так похож на вас, государь», но они решительно не знали, польстит мне подобное заявление или я взбешусь в ответ.

Безотносительно к внешности ребёнка.

А я растерялся, потому что решительно не знал, как ко всему этому относиться. Я видел в своей жизни слишком мало детей. Я просто не знал, что с ним делать. И вдобавок младенчик оказался гораздо меньше, чем я ожидал. Меня просто поразила его крохотность. Неужели все взрослые сволочи вырастают вот из таких головёнок с белёсыми хохолками и ладошек размером с цветок шиповника? Немыслимо…

Нет, он был на меня не похож. Вряд ли я когда-нибудь выглядел такой мягонькой розовой куклой. И ни тени Дара я не учуял в этом существе. Что же в нём моё?

Но его круглые глазёнки не показались мне совсем бессмысленными. Он меня разглядывал. Внимательно. Без малейшего признака страха. Не знаю, думают ли младенцы менее полугода от роду, но это было похоже на раздумье. Этакая уморительная серьёзность. Но он ничего не говорил — или когда они начинают говорить? Вероятно, он ещё слишком мал…

И я сказал:

— Славный ребёночек! — Кажется, полагается так.

А он всё-таки сказал:

— Бя-а…

Может быть, для него это что-то и значило.

Откровенно говоря, Оскару я обрадовался куда больше. Я по-настоящему скучал по нему. Мне казалось, что я бы сумел избежать многих бед, будь он поблизости… И я тихо радовался, что с ним всё в порядке.

А Оскар обнял меня впервые за всё время нашего знакомства — шквал Силы и неожиданная струйка тепла, этакий лунный лучик. Мне показалось, он подумал: «Слава Богу!», но старый зануда тут же взял себя в руки. У него ведь имелось столько поводов отчитать своего короля.

— Я несказанно счастлив видеть вас живым, мой дорогой государь, — говорит. Ядовитый лёд. — Но и безмерно удивлён, что ваше драгоценнейшее величество всё-таки сумели остаться в мире живых, несмотря на невероятное количество опрометчивых поступков… если мой добрейший государь позволит своему ничтожному слуге в Сумерках называть вещи своими именами. Клод и Агнесса рассказали мне об этом беспримерном походе, мой прекрасный государь. О вашем запредельном восхитительном благородстве, стоившем вам стрелы под ребро, безусловно, должны сложить песни.

— Князь, — говорю, — при чём тут благородство? Просто череда случайностей…

Отвешивает поклон.

— О, безусловно! Очи прекраснейшей из королев, нежно взирающие на рыцаря — того самого, если мне будет позволено напомнить, который в давней беседе со своим неумершим вассалом клялся никогда более не смотреть в сторону женщины…

— Оскар, прекращайте! — говорю. Смешно и грешно.

Прижимает ладонь к сердцу. Глаза старой лисы.

— Да, — говорит, — да… Лишь два слова, если ваше величество позволит… Невозможно не понять, что любовь королевы Магдалы пробудила в душе моего драгоценного господина светлейшие чувства. И вместо того чтобы низменно заботиться о собственной безопасности, скажем, дойдя до столицы Перелесья, вздёрнуть Ричарда на ближайшем подвернувшемся столбе силами его мёртвой армии… Но о чём я говорю! Вам же так свойственно давать подлым врагам шанс, мой благороднейший государь! Вы, не принимая во внимание никаких презренных резонов, всегда пытаетесь объяснить негодяям, в чём они неправы, а они используют великодушно данное вами время для предательского удара…

— Оскар, — говорю, — я помню…

Тогда он поцеловал мою руку, а потом — шею.

— Я, — говорит, — ещё прошлой осенью сказал моему драгоценному государю, что думаю о нём. Вы — сумасшедший мальчик. До такой степени сумасшедший, что старый вампир, погостная пыль, как вы в своё время изволили изящнейше выразиться, считает новую встречу с вами в мире подлунном особенной Божьей милостью.

— Оскар, — говорю, — я так благодарен вам за ваших младших…

Он только улыбнулся.

— Наверное, они теперь ваши младшие, мой дорогой государь… Если только любовь неупокоенных мертвецов может хоть отчасти скрасить вам время вашей печали. Видите — я всё знаю от Клода, ваше величество.

— Жаль, — говорю, — что не в наших силах изменять прошлое, Князь…

Оскар вздохнул. Подозреваю, что его прошлое тоже не усыпано розами… но кровь неумерших холодна. Или у них больше времени на сложную науку — обуздывание собственных чувств. Не знаю.

Жизнь наладилась.

Всё пошло своим чередом. Мир, будь он неладен, — дрязги, интриги и воровство. Скулёж моих милых придворных. Тихая ненависть — вежливая столичная ненависть.

Встретили меня хорошо. От меня отвыкли за этот год. Забыли меня. Расслабились. А теперь я снова занялся наведением порядка, и очень многих этим огорчил. Мои дни были заняты делами Междугорья — тяжёлыми, как и все такие дела. Мой опыт с заменой маршала хорошо себя зарекомендовал, и я заменил премьера и казначея… со всеми вытекающими последствиями. Канцлер пока тянул: он воровал всё-таки поменьше других, а может быть, больше боялся меня.

А между тем, октябрь свалился в непроглядную темень, дожди со снегом и долгие-долгие вечера. Ну не мог я их коротать с Марианной, право! Иногда я приходил в её покои взглянуть на малыша. Но малыш был пока слишком бестолковым созданием, несмотря на всю миловидность. И не пробыв там и четверти часа, я уходил к себе в кабинет. Зажигал у зеркала пару свечей для вампиров. Если они появлялись — я несколько оживал. Если нет — сидел в темноте, один… в собственных воспоминаниях.

Вот что было совершенно нестерпимо. Всматриваться в темноту и видеть их лица. Слышать их голоса. И отправиться спать в покои, пустые и холодные, словно склеп. И полночи перебирать жемчужины в тщетных попытках заснуть: это ожерелье война связала с ними обоими.

Жизнь после смерти Магдалы казалась невыносимой. От холода и пустоты я наделал глупостей.

Написал письмо Розамунде, пригласил её в столицу на бал в Новогодье. Не ожидал, что она приедет, но — приехала, когда установились дороги.

Я очень давно её не видел. Отвык. Забыл. И кажется, смутно на что-то надеялся.

А Розамунда по-прежнему выглядела белой лилией. Как тропический цветок в пуху — тонкая и белая, в плаще с серебристой меховой опушкой. На мой взгляд, она похорошела за эти годы. Обрела какую-то законченность облика.

Если раньше её лицо легко принимало любое выражение, теперь определилось главное. Надменная рассудочная жестокость. Её лицо пресекало все попытки дружеского общения.

Её сопровождали несколько дам — в основном пожилые, но одна молоденькая и миленькая, розовая, рыжеватая. С детским складом губ. Помнится, жена герцога Роджера, он недавно женился и представил её ко двору…

Ребёнка Розамунда не взяла. Остановилась во флигеле для почётных гостей — его приготовили как подобает. Принимала дам столичного света с таким непринуждённым шиком, что я диву дался. У неё, думаю, было немало времени в провинции для того, чтобы научиться играть в королеву. Она играла отменно, как после долгих репетиций. Женская часть придворных впадала в экстаз от упоминаний о Розамунде.

Меня она посетила. По-другому этот визит назвать сложно. Посетила после большого приёма, когда уже основательно устроилась, в мой свободный час. Пришла в сопровождении рыженькой и пожилой толстухи, будто не желала остаться со мной с глазу на глаз.

— Рад, — говорю, — что вы всё-таки появились в столице, Розамунда. Это наводит на весёлые мысли.

Она взглянула холодно.

— Вот как, — говорит. — Так вы намерены сделать меня участницей своих увеселений, государь?

— Ну да, — отвечаю. — Почему бы и нет? Полагаю, что мы с вами уже взрослые, Розамунда. В таком возрасте люди способны перестать портить друг другу жизнь.

Я немного слукавил — надеялся ей польстить. Но промахнулся.

— Любопытно, — сказала она голосом, обращающим меня в нуль. Раньше у неё не выходило вот так лихо — одним словом. — А что изменилось с тех пор? Вы теперь хороши собой? Добродетельны? Благородны? Больше не имеете дел с преисподней? Вы стали достойны добрых чувств, не так ли?

Её дуэнья на неё смотрела, будто на священную хоругвь: «О, как она смела!» Мне вдруг сделалось муторно, как в старые-старые времена.

— Отошлите дуэнью, — говорю. — Или я расскажу, что думаю о вас, при ней.

— Любопытно, — говорит снова. — Любопытно, что вы можете мне сказать после всего, что случилось за эти годы? Есть какая-нибудь низость, которую вы не испытали на себе, государь? И чем вы можете меня попрекнуть?

— А вы безупречны? — спрашиваю. С кем, думаю, я решил поговорить! Затмение нашло.

Она выпрямилась. Всё это выглядело как на картине: её поза, её костюм — я понял, что это действительно репетировали много раз. Теперь уже было не тошно, а смешно. Поначалу она сумела даже задеть меня — за похороненные где-то очень глубоко в душе чувства подростка. Но чем дальше — тем мой разум делался чище. Она напрасно кинулась в атаку, не рассчитав позиций. Я начал наблюдать. Я уже догадывался, что она скажет.

— Прекрасный государь счёл необходимым украсить свой кабинет портретом своего фаворита, чья жизнь была фантастически постыдной, — начала Розамунда. А я поставил мысленную «птичку» над первым пунктом. Конечно, не замедлил и второй. — Мои покои заняты деревенской бабой, по случайной прихоти государя — матерью королевского сына. И этому ублюдку, рождённому мужичкой, государь дарует признание и покровительство.

— Да, — говорю. — Тогда как государыня коротает дни в изгнании, за вышиванием и сплетнями. Этому и вправду пора положить конец. Я так огорчён вашим положением, Розамунда. И так боюсь за Людвига: ведь дамы болтают, что иметь одного ребёнка — всё равно что не иметь детей вовсе. А вдруг — сохрани, Господь, — оспа или холера?

У неё глаза расширились. Проняло девочку.

— Государь, — говорит, — вы же не собираетесь…

— Я считаю, что вам нечего делать в провинции. Жена должна жить в доме мужа, не так ли?

Презрительную мину как водой смыло.

— Государь, — говорит (уже умоляюще), — но Людвиг остался с вашей матушкой… Ребёнку необходимо…

— За ним всегда можно послать, — говорю. Улыбаюсь. — И всё будет, как в лучших традициях, — счастливое семейство. Правда, моя дорогая?

Она тоже купилась на воспоминания подростка. Давно со мной не видавшись, думала, что я так же беззащитен перед её шпильками, как и раньше. И что я её жалею, и поэтому она может гадить мне на голову. Большая ошибка.

Я её больше не жалел. Я смотрел, как она разыгрывает роль оскорблённой королевы, — и перед взором моей памяти стояла Магдала, Магдала, убитая лучниками Ричарда, Магдала, лучшая из женщин. Которая отвечала за каждое слово, взвешивала каждую мысль… А Розамунда не знает, что такое король-тиран и муж-деспот. Только воображает, что знает.

Может быть, показать ей?

— Я непременно постараюсь нынче освободиться пораньше, любовь моя, — сказал я. С самой нежной улыбкой. — И навещу вас. Вы, вероятно, скучали без меня, государыня?

А она, совсем спав с лица, пробормотала в пол:

— Позвольте мне удалиться, пожалуйста…

Я изобразил самое лучезарное добродушие, какое только смог, — она, вероятно, увидела ухмылку бешеного волка, судя по реакции.

— Идите-идите, — говорю. — Припудрите носик. До вечера, моя королева.

Она выскочила из моего кабинета бегом. Дуэнья за ней еле поспевала.

Наверное, мне не следовало обходиться с Розамундой настолько цинично. Но чувства были слишком сильны: моё детское желание видеть её счастливой, мои последующие попытки устроить её удобно и оградить от своего общества, мой последний нелепый порыв поговорить с ней по-человечески…

После уроков Магдалы. После её чистейшей дружбы.

Я заявился к Розамунде той же ночью.

Она так взглянула на меня, когда я вошёл в её опочивальню, будто не могла поверить в моё присутствие. А я скорчил плотоядную мину, ухмыльнулся погаже и сказал:

— Добрый вечер, душенька. Вы весьма милы.

Неинтересно рассказывать, что в ту ночь происходило. На мой взгляд, это приравнивалось к опале или казни. Я не наслаждаюсь, силой принуждая кого-либо к ласкам, но на этот раз насилие почти успокоило меня. Умиротворило. Три года моих мучений стоили этой ночи — этой мести, я хочу сказать.

По-моему, женщине можно отомстить только двумя способами — приблизив её к себе или удалив её от себя. В зависимости от сопутствующих обстоятельств.

Я говорил ей самые пошлые нежности, на которые у меня хватило фантазии. Вроде «вы — моя фиалочка, душенька». И убеждал с постной рожей, что жене грешно сопротивляться мужу. И всё такое.

Она вопила, уже не думая о холодной светскости и заученных приёмах, что я — грязный мерзавец, что у меня нет чести и что я бессердечен. И когда я наслушался вдоволь этих искреннейших излияний, то сказал:

— Теперь, сударыня, вы, по крайней мере, можете говорить эти слова с полным сознанием своей правоты. Это любезность, правда?

Розамунда швырнула в меня подушкой и разрыдалась.

От бессильной ярости — не угодно ли?

Она прожила в столице всю зиму. Я дал несколько балов, чтобы иметь скромное удовольствие потанцевать с супругой. Таскал её по приёмам. Узнал немало интересного о её новой личности — или о её обычной личности, которая всегда была скрыта от моих глаз.

Несмотря на свой крайний аристократизм, моя возлюбленная супруга была, на мой взгляд, глупа и жестока. Ей претило всё, что может доставить человеку радость, — такие предметы и поступки казались ей греховными. Моя Розамунда развлекалась разбором придворных сплетен, осуждая изо всех сил тех моих подданных, которым против всех официальных условностей удавалось денёк побыть счастливыми. Однажды сказала, к примеру, что, по её мнению, неверных жён и падших женщин нужно приговаривать к публичному наказанию плетьми, а если плотские утехи отдают противоестественным — то жечь, как еретиков и ведьм.

Розамунду очень интересовало, что другие делают, задув свечу. С вполне определённой целью — проконтролировать правильность и благопристойность их занятий. Меня она ненавидела всей душой — как мужчину, запятнанного всеми видами порока, и как короля, которому не было ни малейшего дела до чужих моральных кодексов.

Зато к концу зимы мой двор её обожал. Не весь, надо отдать ему должное, но все так называемые «благочестивые господа». В её покоях постоянно вшивались святые отцы или светские дамы и вели нескончаемые разговоры о мерзости и греховности мира, сопровождая тезисы примерами из жизни светских развратников. В конце концов это мне так надоело, что я дал ей долгожданное разрешение уехать в провинцию.

И вдохнул наконец чистого воздуха.

Некроманты, к сожалению, не ясновидцы. Умей я предвидеть будущее — замуровал бы жену в каком-нибудь дворцовом чулане и приставил бы к нему надёжную охрану. Но я пожалел её в последний раз.

Это глупо, глупо, глупо! Поступок именно таков, о каких Оскар отзывался как о «моем чрезмерном благородстве и великодушии». Я ведь знал, что Розамунда — мой враг.

Я только никак не предполагал, что до такой степени.

Весной мои новые приближённые решили слегка ко мне подольститься — устроили большой городской праздник. Народ, так сказать, повеселится.

Я был против. Они собрали на это дело пожертвования от ремесленных цехов, купцов и вольных мастеров — получилось много. Мне как раз хватило бы начать закладку новой крепости на юго-восточной границе. Я уже выбрал для неё отличное местечко — срослось бы дивно. Но нет.

«Что вы, добрейший государь! Ведь ваш город желает вас порадовать! Всё так замечательно запланировано: фонтан, бьющий вином, напротив вашего дворца, карнавал, выборы Короля Дураков… Ведь надо же наконец отпраздновать возвращение мира и безопасности! Повод-то каков — первый обоз из Голубых Гор пришёл, наше новое серебро!»

Канцлер, конечно, подсуетился. Небось, сам и пугнул городских, чтоб раскошеливались. Неудачная попытка ко мне подмазаться. Мир и безопасность — вы подумайте! Но в этот раз весь Совет просто из себя выходил, слюни развесил до пола, рассказывая, как это будет здорово. И я решил: демон с ними.

А ведь чуяло моё сердце, что все эти короли дураков и танцы под ореховым кустом не доведут до добра, чуяло. Но я обычно почти не давал балов и не участвовал в охотах. Когда лейб-егерь жаловался, что олени в моих угодьях расплодились не на шутку, я выдавал мужикам разрешения на их отстрел: им хорошо, и мне неплохо. Я не любил заниматься пустяками, бросив работу. И меня уломали-таки сделать разок исключение.

И я отлично понимаю, кто на этом празднике, будь он неладен, был настоящим королём дураков.

Кто получил от этого действа истинное удовольствие — так это Марианна. Я на люди её вообще выпускал нечасто, но тут она просто со слезами упрашивала. И я сделал ещё одну глупость. Той весной моя голова вообще, похоже, работала не лучшим образом: вероятно, от кромешной тоски и одиночества. Я никак не мог свыкнуться с потерей Магдалы. Временами я начинал себя ненавидеть. Я уже Бог знает сколько времени разговаривал по душам только с вампирами. От мысли о спальне меня снова начало мутить. Хотелось как-то поднять угнетённый дух. Ну что ж.

Давайте развлекаться.

Ничего не могу сказать — плебс изрядно порадовался. Сначала из этого фонтана — дешёвое, кстати, вино, зато из Винной Долины — черпали кубками, потом шапками, а ближе к вечеру там чуть ли не барахтались. Шуты кривлялись. Непотребные девки в город собрались со всех окрестностей. Придворные тоже получили удовольствие — каждый в меру своей испорченности: кто вино жрал, подороже того, в фонтане, кто девок тискал. Марианна так просто визжала и хлопала в ладоши — как эти мужички с голыми ногами, которые плясали на площади. Я только почувствовал некоторое удовлетворение от того, что не взял её в свою ложу — визг меня раздражает.

После этого праздника обо мне пошла новая рассказка: король не умеет смеяться. Из этого мужланы заключали, что адские твари всегда мрачны, а смех — нечто вроде оружия против Той Самой Стороны. Дивное подтверждение моей репутации.

На самом деле от воплей шутов у меня разболелась голова в первые же четверть часа. Разрежьте меня на части — не понимаю, что смешного в идиоте верхом на свинье или Короле Дураков, считавшем, сколько раз испортит воздух его осёл. Пьяные выходки, спровоцированные даровым вином, грубая и скучная суета. Над глупостью полагается смеяться по канону, но я по-прежнему предпочитаю смеяться над умными остротами, а не над нелепым поведением пьяных бездельников.

Ну не привык я веселиться нормальными способами — ничего не поделаешь. Зато уже ближе к концу этого несносного дня разговорился с казначеем о новых пошлинах на вывоз сукна и шерсти — и немного развлёкся. Однако имел неосторожность выпустить из поля зрения Марианну.

А грабли опять как дадут по лбу!

Вечерком после этого дурацкого карнавала ко мне пришёл Бернард с докладом. И кроме прочего сообщил прелюбопытную вещь: моя бесценная метресса, видите ли, принимала в своей ложе некую плебейку. И даже — это уже ни в какие ворота не лезет — что-то у мерзавки купила. Отдала перстень с аметистом — мой-то подарок, зараза. А что купила — Бернард не знает: покупочка была в уголок платка завязана. А общались дамочки шёпотом.

— И вы, — говорю, — не слыхали ни единого словечка?

— И то, ваше прекрасное величество. Разве вот только — догадался, что тётку эту госпожа Марианна ждали, а звали её через Эмму.

— Чучельникову жену? — спрашиваю. — Очень интересно.

— Её самую и есть, ваше величество, — отвечает. — Сам слыхал, как тётка сказывала — от Эммы, мол, по её порученьицу.

Потрясающе.

У моей обожаемой коровы завелись с её фрейлиной секреты от государя-батюшки. И ведь обе знают, как я к этому отношусь. И что мне с ними делать?

— Змею, — говорю, — настоящую змею, разожравшуюся до свинского состояния, — вот кого я на груди пригрел. Да, Бернард?

— Ох, — говорит, — ваше добрейшее величество… Даже и не знаю, что вам сказать…

— Пока, — отвечаю, — можете больше ничего не говорить, любезный друг. Вы уже сказали всё, что мне было необходимо услышать. Ведь замыслили?

А у него кончик носа просто в иголочку заострился.

— Так что ж, — говорит, самым своим умильным голосом, — ведь замыслили! Никак сама госпожа Марианна и замыслила, пакостница.

— Спасибо, — говорю, — Бернард. Я удовлетворён.

Так и было, если только можно использовать это слово для характеристики человека, ожидающего удара в спину.

Но зашёл я к моей толстухе только на следующий день.

Тодд мне обрадовался, очень сосредоточенно подковылял поближе и уцепился за мой плащ, чтобы стоять надёжнее. Это дитя меня разубедило в мысли, давным-давно внушённой мне матерью и Розамундой, о том, что меня-де панически боятся младенцы. Конкретно это дитя не боялось. Даже, как мне кажется, вообще не понимало — вероятно, из ребяческой глупости, — что во мне такого уж опасного. Стоило мне заглянуть в покои его матери, как ангелочек норовил заползти на мои колени, дёргал меня за волосы, очень успешно обдирал кружева с воротника и с несколько меньшим успехом пытался оборвать заодно и пуговицы. И очень при этом веселился.

Забавно, да?

Во всяком случае, меня не бесило. Даже развлекало — и я заглядывал к Марианне чаще, чем прежде. Взглянуть на младенца. Но уж, конечно, я не задерживался у неё надолго.

А в тот день только Тодд и вёл себя спокойно, как обычно. А его мать выглядела весьма и весьма напряжённо, и у пресловутой Эммы тоже был несколько нервный вид.

Бабий заговор. Очень интересно.

Я не стал ни о чём Марианну спрашивать. Знал, что не та у неё выдержка, с какой всерьёз запираются. Просто завёл разговор о пустяках.

А она волновалась всё сильней и сильней, а в конце концов предложила мне выпить глинтвейна. Чудо, а не женщина. Принесла свой серебряный кубок — изящную безделушку в эмалевых медальончиках.

Нет, было время — я пил из её рук. Но давно это выло. Здесь, во дворце, у меня оловянная посуда с древней каббалой против яда. И я бог знает сколько времени ничего не брал в рот в покоях Марианны. С чего бы вдруг — глинтвейн?

С фальшивой улыбкой…

Я в ответ улыбнулся нежно.

— Девочка, — говорю. — Отпей.

У неё глаза забегали. Но тут жевзяла себя в руки. Напустила на себя обиженный вид. Оскорблённая добродетель, поди ты!

— Вы что, — говорит, — государь-батюшка, не доверяете мне, что ль? Я же, бывало, не только глинтвейн вам делывала! Как вы обо мне понимаете?!

— Так ты ведь, — говорю, — девочка, от меня что-то скрываешь.

Вжала кулаки в грудь и затрясла подбородками:

— Да я ж как на духу!

— Хорошо, — говорю. — Тогда выпей. Или тебя убедят это сделать в Башне Благочестия.

У бедной свиньи вид сделался беспомощный до смешного. И тут вмешалась чучельникова Эмма.

— Вы уж, — говорит, — государь, простите ради светлых небес, но тут же и вправду ничего особенного нету. Госпожа-то Марианна и вправду из этого кубка отпить никак не может, — и хихикает.

— Любопытно, — говорю. — Выкладывайте, что вы там затеяли.

Эмма снова хихикнула в фартук. А Марианна расплакалась навзрыд, а сквозь слёзы закричала что-то вроде:

— Так ведь, государь, что ж мне, горемычной, было делать-то?! Жену-то свою вы из ейного замка выписали — гадюку узкую! У ней в спальне утешаться изволите, а моя-то как же жизнь разнесчастная?! Да уж коли б она вас так любила, как я, змеища! А то ж в ней только то и есть, что благородная!

— Стой, — говорю, — погоди, девочка. При чём тут Розамунда?

— Как это «при чём»?! — всхлипывает. — Вы ж с ней, со стервой, танцы по балам танцуете, разговоры разговариваете — а меня, чай, думаете в деревню с младенчиком спровадить?! А кто у нас, сиротинок убогих, есть-то, окромя вас?!

Бухнулась на колени, запуталась в робах, хватала меня за руки и порывалась их целовать. А дитя завопило из солидарности с маменькой, а может, из сочувствия. У меня голова пошла кругом.

— Хватит воплей, — говорю. — Я всё равно ничего не понимаю. С чего ты решила, милая, что я собираюсь тебя выгнать? Что за бред?

— Мне, — бормочет, — сказала Эмма.

— Так, — говорю.

Тут и Эмма повалилась на колени.

— Я, — говорит, уже не хихикает, а трясётся, — не хотела… я не знала… мне господин канцлер сказали… будто вы ему говорили… а я госпоже Марианне сказала по дружбе…

— А при чём тут, — говорю, — это пойло?

Эмма ответила гораздо членораздельнее, чем Марианна:

— Это, государь, ничего — любовный напиток. Уж я сама знахарку искала — самую что ни на есть надёжную. Эта Брунгильда моей подруге тоже вот такой варила — и ничего. Всё у них с муженьком славно. Вот я с ней и сговорилась, что она на празднике передаст госпоже Марианне из рук в руки. Порошок, что в вино всыпать надобно. А пить самой нельзя — ни боже мой!

— Да, — прорезалась Марианна, прижимая младенчика к могучей груди. — Ни боже мой. А то баба и мужика разлюбит, и деточек, а будет любить только себя.

— Точно, — говорит Эмма. — Так Брунгильда и сказывала.

Я отставил кубок на поставец и сдёрнул со стола скатерть. А потом вытащил из Марианниной корзинки для рукоделий вязальную спицу и кончиком спицы выцарапал на лакированном дереве древний знак проверки вина. И плеснул капельку глинтвейна в центр звёздочки.

Шикарно сработало.

Вино полыхнуло ярче подожжённого масла. Чадным зелёным огнём. А завоняло так, будто в комнате спалили дохлую мышь.

В моём любимом трактате «Искусство распознания ядов посредством каббалистических символов» говорилось: чем снадобье надёжнее в смысле убойной силы, тем заметнее в синем пламени зеленоватый оттенок. Я же наблюдал чистый цвет весенней травки. Красотища!

Ужасно интересно стало, что это они набодяжили в так называемое приворотное зелье, что оно вспыхнуло круче самой изощрённой отравы. Я даже подумал, что хорошо бы разжиться у автора рецептом.

А эти две дурищи смотрели на выгоревшее пятно на столе дикими глазами. Смешно: две бабы разного цвета. Марианна багровая, а Эмма зеленовато-белая.

И Эмма сообразила первая.

— То есть… это… это…

— Точно, — говорю. — Это — яд.

И тут Марианна дёрнулась и чуть не схватила с Поставца этот несчастный кубок — очень ловко, я едва успел перехватить его первый. А бедная толстуха повалилась мне в ноги и завыла:

— Государь! Дайте мне выпить, дуре! Чтоб я, да собственной рукой! Да что ж это! Да как же!

Что самое удивительное — она же действительно хотела выхлебать эту отраву. Не изображала, нет — она просто не умела играть в светские истерики. Она была в самом настоящем горе — жалкая корова, глупая наседка…

Я рявкнул:

— Заткнись, Марианна! Из-за тебя ребёнок плачет.

Она замолчала, прижала младенчика к себе, сидела на полу, смотрела на меня снизу вверх… Отвратительна она мне была, да… Но сквозь отвращение проступало нечто странное… вроде брезгливой жалости… или даже…

Эмма стояла на коленях, белая, с окаменевшей физиономией. Я мысленно обратился к гвардейцам — двое скелетов вошли в покои Марианны, остановились рядом с её фрейлиной. Эмма упала в обморок. Я выплеснул на неё кувшин воды.

— Нечего валяться, — говорю. — Слишком много болтаешь. И слишком много на себя берёшь. Больше, чем надо. В Башню её, под стражу. Кормить, поить, отапливать помещение, никого к ней не впускать. До тех пор, пока я не буду знать всё.

Скелеты выволокли её вон в полубеспамятстве.

Марианна смотрела на меня, и глаза у неё были такие же большие и круглые, как позапрошлым летом. И толстая рожа вымокла от слёз, а шикарные ресницы слиплись. И не говорила она ничего больше — только пялилась с беспомощным, умоляющим, совершенно убитым видом.

А младенчик вытащил из её причёски локон и теребил его пальчиками.

Я, вероятно, слишком долго молчал. Потому что Марианна не выдержала:

— Чай, удушить меня прикажете, — пробормотала глухо. — За отраву-то…

— Не болтай глупостей, девочка, — говорю. — Я найду тебе другую камеристку. Никогда больше не смей ничего делать тайком. Отдыхай и поиграй с ребёнком — ты его напрасно перепугала.

Забрал кубок с ядом и пошёл к себе. А у покоев Марианны утроил караул.

Все эти разборки кончились только месяца через два.

Господь Вседержитель, как я их всех ненавидел, как я устал от них, как я устал от этого вечного шуршания паскудных крыс под моей постелью! И чем больше узнавал — тем заметнее становилась эта тошная усталость.

Опальный премьер с опальным казначеем во главе с канцлером, которого я ещё не отправил в отставку, организовали потрясающе аккуратный заговор. Без лишних, очень хорошо организованный, совершенно без шансов на провал.

Они не учли только Бернарда, потому что о нём не знали. И меня спасла лишь моя призрачная Тайная Канцелярия.

Всё правильно — с чего это мне боятся, что меня отравит Марианна? Ей это абсолютно невыгодно. Ей выгодно, чтобы я до ста лет прожил: случись что со мной — и она от беды не гарантирована. Так что если бы не Бернард — я бы выпил.

А Марианна — обыкновенная деревенская баба. Любит меня, видите ли. Любит — не угодно ли? А думать, ну хоть о самых простых вещах подумать — физически не в состоянии. Она поверила, что мужчину можно заставить пожелать расплывшуюся скандальную жабу, если напоить его какой-то дрянью. Как весело.

А Эмме они сообщили, что я собираюсь выслать Марианну в глухую северную деревушку. И та, разумеется, разболтала своей госпоже. Бабы не могут молчать.

Эмме даже платить не потребовалось. Они заплатили знахарке. Яда в кубке хватило бы на сотню солдат — отличная концентрация. Знахарка взяла полторы тысячи золотых, и ещё пять ей обещали, когда я отправлюсь к праотцам. Её убедили, что она делает благое дело: ещё бы, любой скажет, что убить некроманта — это святое.

Ещё я узнал, что бывший премьер писал Розамунде. В том смысле, что, по наблюдениям дворцовых астрологов, в стране грядут большие перемены — и «примите уверения». Я читал письмо, написанное Розамундой в ответ.

Она надеется и уповает только на Господа. А о ворожбе, шаманстве и лжепророках даже слышать не может. Премьеру сочувствует, но всё решает государь, а на прочее — воля Божья.

И я тогда так и не понял, что это такое: её глупость, её осторожность или своего рода шифр. Может, всего понемногу. Мне не хотелось уточнять степень виновности Розамунды — зря, конечно, но уж больно было противно.

Я читал протоколы допросов. И присутствовал при допросах. Под пытками — в том числе. Меня тошнило от увиденного и услышанного. Иногда мне до судорог хотелось, чтобы всё кончилось. В такие моменты я посматривал на запечатанную воском бутыль с ядом почти вожделенно.

Но как-то после очень тягомотного дня мне приснился яркий сон.

Как будто я в каком-то странном месте вроде подземелья. Но в нём сад. Мрачный, полутёмный, и над деревьями, вижу, вроде бы, каменный свод. И по этому саду верхом на белом крылатом коне ко мне едет Магдала, а рядом Нарцисс ведёт коня за узду. И они, кажется, живые, но усталые, бледные — и на меня смотрят грустно.

Я хочу идти, даже бежать к ним, но откуда-то сверху падает какая-то шипастая решётка. И мы через эту решётку просовываем руки — но никак почему-то друг до друга не дотронуться.

Тогда я говорю:

— Какого демона они меня к вам не пускают?! Я что, зря травился, что ли?

А Магдала отвечает, и насмешливо, и печально:

— Мы не в равном положении. Нас с Нарциссом убили, а ты, Дольф, струсил и сбежал. Всё бросил на произвол судьбы. Отдал Междугорье таким, как Ричард. Поэтому мы увиделись только на минутку.

Я говорю:

— Как же так?

Нарцисс, вроде бы, плачет, а Магдала горько усмехается. И около нас появляются какие-то тени с крыльями. И над друзьями моими открывается что-то вроде светящейся лестницы вверх, за этот свод, в лучезарные небеса, а у меня под ногами разверзается какая-то огненная пропасть — и я туда лечу…

Проснулся я в поту и в слезах, зато — с прекрасно работающей головой. И всякие бредовые мысли насчёт посчитаться с жизнью меня больше никогда не посещали.

Было стыдно перед памятью Магдалы.

К середине лета большой судебный процесс закончился.

Всю милую троицу заговорщиков я приговорил к четвертованию с конфискацией в пользу казны. Сразу стал впятеро богаче. Их челядь, всех, кто имел хоть маломальское отношение к этой истории — приказал повесить. Знахарку Брунгильду святые отцы и без меня сожгли как ведьму и отравительницу.

Эмму я пощадил ради чучельника. Жак был мне нужен и работал с принципиальными вещами. Мне не хотелось получить от него какой-нибудь трюк в отместку. Поэтому, когда он пришёл у меня в ногах валяться, я его выслушал и успокоил, а Эмму потом приказал освободить и отослать к нему в дом. Но больше никогда не звал её ко двору.

Её дочку, в этой истории не замешанную, мне тем не менее рядом держать не хотелось. И я дал её мужу чин капитана и отослал в один из дальних гарнизонов в качестве коменданта. Повышение, жалованье — но убрал из столицы.

А насчёт высших придворных должностей решил, что увольнять с них надо только посредством эшафота.

Столичные жители посчитали, что у меня начинается паранойя. И что я перепугался за свою шкуру. Даже как-то странно, что я раньше не перепугался.

А я всего-навсего решил наконец хорошенько заняться порядком внутри страны. Мой сердечный друг Оскар отозвался об этом так: «Слава тебе, Господи, мальчик вырос».

Дурацкая история с отравителями стоила мне уймы времени и сил. А могла бы и жизни стоить. И мой преемник-узурпатор, кто бы он ни был, получил бы государство с более-менее налаженными денежными делами, только что выигравшее войну. И с наслаждением начал бы гадить там, где я расчистил. Ну уж нет!

У великолепного Бернарда должны быть подчинённые, подумал я. Старик это честно заработал. И то — я с его помощью узнаю всё, что происходит во дворце и поблизости от дворца, а стоило сволочам-заговорщикам переместиться в загородный дом одного из них…

Не разорваться же Бернарду, в самом деле! И я занялся спиритизмом.

Нет, это действительно смешно. Дело призрака — стонать, рыдать и греметь цепями. Брать привидения на службу мне казалось идеей ещё более хамской, чем создать лейб-гвардию из мертвецов. Я долго думал, как подойти к такому безумному проекту: с Оскаром посоветовался, с Бернардом. Завалил кабинет трактатами по спиритизму, к которому никогда не относился особенно всерьёз. И в конце концов выработал план.

У меня было чем платить привидениям. Дар.

До самой зимы я занимался государственными делами днём, а по ночам вызывал духов. Я с наслаждением перепоручил бы подбор кадров кому-нибудь другому — тому же Бернарду, но для этого требовалась отработанная система. Вот её я и пытался создать.

Меня не интересовали бедняжки, погибшие мученической смертью, и барышни, отошедшие в мир иной от неразделённой любви. Таких я отпускал сразу, стараясь открыть им по возможности дорогу к престолу Господню. С самоубийцами я беседовал: среди них попадался очень разный народ. Некоторые, считавшие, что с ними обошлись несправедливо, оставались у меня при дворе. Мне казалось, что я могу отчасти удовлетворить их оскорблённые чувства. Но больше всех меня интересовали духи, слетавшиеся не к блюдечку со стрелочкой или к столу, а к пентаграмме, обрызганной моей кровью. Вот где нашлись интересные личности. Убийцы, сутенёры, наёмники, шпионы, насильники и воры, всякая сволочь, убитая в пьяных драках, вздёрнутая на виселицу, издохшая после порки кнутом, — такие типы, что по уму надо было открывать путь в преисподнюю и заталкивать их туда ногами.

Именно это я им и обещал.

Ребятки моментально понимали, с кем имеют дело. Я им не девочка, крутящая блюдечко с подружками и падающая в обморок, когда кто-нибудь из таких вот продиктует нехорошее слово с грамматической ошибкой. Эти поганые духи отлично чуяли, что некромант видит их насквозь. Они раболепствовали, как могли, — мои сапоги лизали бы, если бы у них была хоть мизерная материальность, дающая возможность совершить такие плотские действия.

Услышав о преисподней, они стонали, рыдали и гремели цепями самым трафаретным образом. Они отлично знали, как с ними там обойдутся, и умоляли меня гораздо эмоциональнее, чем своих судей при жизни. Ещё бы — ведь тогда-то они надеялись сбежать от суда в небытие, хитрецы. А теперь были точно в курсе собственной участи и так убивались, что вчуже даже жалко становилось. Я давал им отрыдаться и делал предложение, от которого они не имели сил отказаться.

Я обещал им после моей смерти не ад, а чистилище. Умеренный срок общего режима вместо бессрочной камеры пыток. Но они должны были отработать амнистию благими делами на государственной службе. Посмертно. Те Самые Силы не возражали против таких сделок.

Ни одна гадина не отказалась. Иногда, правда, личность была мне настолько омерзительна, что я сталкивал её из инобытия в преисподнюю без разговоров — но это всё-таки случалось не слишком часто. Я склонен думать, что любой твари можно дать шанс. И давал.

Смысл их работы во благо заключался в следующем. Они обязывались слушать и смотреть, периодически сообщая Бернарду о нарушениях закона, подлостях и изменах. Сообщения требовались чёткие и честные. А Бернард уже докладывал мне — о принципиально важных делах.

К Новогодью моя прекрасная столица была просвечена насквозь, как яйцо перед свечой. Я сослал в северные деревни с конфискацией имущества парочку своих чиновников и повесил мерзкую великосветскую тварюгу, которую до сих про никак не могли поймать на шантаже. В государстве в кои-то веки замаячила бледная тень порядка. И придворные окончательно утвердились в мысли, что я — дьявол.

А я подумывал, что Канцелярию Призраков нужно расширить в общегосударственном масштабе.

В январе посол наших западных соседей, Заболотья, привёз письмо своего государя, нашего якобы союзника. А в том письме государь Вильгельм, которого даже собственные подданные звали Старым Лисом, горько плакался, что на Заболотье напали коварные враги, и просил обговариваемой в древнем пакте военной помощи.

«Где ты был, когда я выползал из войны и голода?» — подумал я. Ведь даже посольство отозвал, плесень. А дипломатическая почта пропадала с концами. Золотой ты наш.

И я велел отловить ему в королевском парке двух белых единорогов — живьём и посимпатичнее. И этих единорогов прислал в подарок, сопроводив письмом. В письме говорилось, что моему покойному батюшке вышеупомянутые звери, в своё время подаренные Вильгельмом, очень помогли в подобной ситуации. И что я желаю почтенному государю Вильгельму, великому королю и утонченнейшему политику, долгого и счастливого правления.

Он написал очень изящный ответ, из которого следовало, что глаз тому вон, кто старое помянет. Я согласился и потребовал для своих солдат платы в масштабе вознаграждения наёмных убийц. Тогда он в элегантной форме изложил, что у меня нет ничего святого и я бессердечен, и на том заткнулся.

Внешняя политика не особенно меня волновала. В Перелесье у меня были отменные шпионы — время от времени я обращался через зеркало к Эрнсту. И прекрасно он мне всё рассказывал, лучше любого человека. Под нажимом, нехотя, но святую правду. Вампиры Перелесья не слишком любили меня, как и полагалось порядочным дворянам Перелесья, но я платил Даром, а юный король Перелесья о них вообще не знал. Вот и вся недолга.

Что же касается других соседей, то я не сомневался — шпилька, вставленная Перелесью в нежное место, принята к сведению всеми: умный учится на чужих ошибках.

А поднимать мёртвую армию ради воинской славы Вильгельма я, конечно, даже не почесался. Ему надо — пусть сам и поднимает. Если сможет.

В общем, мои дела шли очень неплохо. Я был страшно занят, это славно, когда много работы, — некогда думать о…

Понятно о чём. Днём — приёмы, Совет, ночью — вампиры с духами, спал урывками, стоило добрести до опочивальни — падал в постель, сон обрушивался камнем, как в юности, когда по ночам шлялся на кладбище. Вспоминал только иногда — мысль, как ожог, как укол в сердце… И сразу надо чем-то заняться, чтобы перестало болеть.

Но самое любопытное… Марианна.

Я к ней приходил… посидеть. Что-то меня с ней примирило, отчасти, но примирило. Может, то, как она хотела выпить тот яд, или её беспомощная рожа… Не знаю. Может быть, даже то, что не осталось у меня никого, кроме Марианны с младенцем. Сложно сказать.

Нет, её приворотное зелье не сработало. Спать я с ней не мог. Слушать её было очень тяжело. Но я всё равно к ней приходил. Я нашёл ей камеристку и фрейлин из проверенных-перепроверенных, цацки ей дарил, угощал сладким — она обожала сладкое, моя бедная свинья. Я даже обнимал её изредка.

Всё-таки она была тёплая.

А ещё от неё происходило дитя. Вот кто меня в то время по-настоящему развлекал.

Тодд уже умел говорить. Что он говорит, я не разбирал — на мой взгляд, всё это было кошачьим писком, — но Марианна каким-то образом понимала этот писк и переводила его для меня. Ангелочек пытался называть меня «батюшка». Превесело!

Он ничего не боялся. Он, видите ли, любил забавляться тем, что подходил к стоящему на карауле скелету и колотил по доспехам кубком или ложкой — чтобы звенело. Как-то я пришёл в покои Марианны с волком — дивное дитя тут же забрало волка себе. Сначала ангелочек засовывал руки чучелу в пасть и дёргал за клыки, потом, после долгих серьёзных трудов, бросил выковыривать ему глаза — и принялся карабкаться ему на спину. Я, наблюдая, смеялся до слёз — видел бы кто из моего двора дитя некроманта, оседлавшее мёртвого волка и цепляющееся за его уши! Конечно, подарил я ему это чучело.

Марианна приходила в ужас от того, как я с младенчиком играю. Но меня не интересовало её мнение — я слишком отчётливо видел, что ребёнку это тоже забавно. Тодд как-то, к примеру, притащил мне откуда-то сухого паука из тех, что живут в дворцовых подземельях, — мохнатого, ростом с ладонь, с черепом на спине. Марианна завизжала, как прирезанная, когда увидела. Но что тут такого, право: ребёнок нашёл странную штуковину, которая показалась ему занятной. Надо ведь не вопить, а разъяснить, что это за предмет. Так что мы с Тоддом замечательно поиграли с пауком — он у нас по столу плясал и церемонные поклоны отвешивал, и маршировал влево-вправо с самыми чёткими поворотами. Тодду было очень весело, а Марианна попыталась напуститься на меня в том смысле, что не дело приохочивать младенца к смертной магии.

Тоже мне — смертная магия. Дитя играет с сухой букашкой. Да все дети играют с сухими букашками! Или с сорванными цветками — что, и это запретить? Не вижу резона. Зато он не мучил живых зверушек. Я ему объяснил, что мёртвым всё равно, а живым больно — кажется, он меня понял. И даже не думал тыкать пальцем в глаза виверне, когда с ней играл, — я же сказал, что виверна живая. Малыш нравился Лапочке — она ему позволяла больше, чем кому бы то ни было, даже взлетала с ним на спине под потолок оружейного зала. Он ведь был совсем лёгонький, виверна, наверное, его веса вообще не чувствовала. Ангелочек обожал кататься, я его поощрял, а Марианне и это было не слава Богу. Дракон, видите ли, дитя сожрёт или сбросит, чтобы оно расшиблось.

Деревенская дурёха. Виверны — не драконы. Это совсем другие существа. К тому же Лапочка совсем ручная и мой Дар её контролирует. А детям нравится играть с животными. И полезно — они приучаются думать о других живых созданиях. Мы с малышом кормили виверну мясом, и малыш усвоил, что она может укусить, если останется голодной. Поэтому нужно вовремя давать ей кушать. По-моему, с точки зрения воспитания вышло очень назидательно и благочестиво. К тому же я заметил, что Тодд говорит тем лучше, чем чаще я захожу с ним поиграть. И пользуясь этой посылкой, сделал вывод, что наши игры идут его разуму на пользу. Поэтому не слушал бабью глупую болтовню его матери и старался играть с ним, если выпадал свободный час. Меня, правда, огорчало, что дитя не унаследовало от меня даже искорки Дара, зато нравилось, что оно ничего не боится. Я и вампиров бы ему показал, но ангелочек был ещё мал, уставал и засыпал до заката. Впрочем, я решил, что на это у меня потом будет время. Я жил простой безгрешной жизнью, между работой и ребёнком — как подёнщик. И мне нравилось смертельно уставать, потому что от усталости отступала бессонница и не мучили ужасные мысли. Почему-то я не видел клейма рока на круглой рожице Тодда. Вероятно, его время ещё не пришло. Поэтому я ограничивался лишь серьёзнейшей охраной и лишь самыми верными, вдоль и поперёк проверенными слугами, пока не боясь за его будущее. А что касается меня самого…

В глубине души я надеялся, что у меня больше не будет нежных привязанностей среди взрослых. Одиночество моей души привычно разделяли лишь вампиры, но мне казалось, что легче переносить одиночество, чем потери.

Я упустил из виду, что Та Самая Сторона не позволит мне надолго задерживать уплату недоимок.

Весна в тот год задалась ранняя. К середине апреля снег сошёл, к концу — дороги совсем высохли. Помню, деревья стояли, как в зелёном тумане — будто подсвеченные чем-то, — и всюду эти жёлтые цветочки, которые пахнут мёдом и пачкают жёлтым одежду, если не убережёшься. Не холодно и не жарко: для путешествий — самое оно, и я ездил на север, чтобы устроить в северных провинциях филиал Канцелярии Призраков.

Официально — нанести визит герцогу пострадавших от Доброго Робина земель и справиться о его нуждах. Очень мило вышло. Хозяин так никогда и не узнал, чем я занимался по ночам в отведённом мне кабинете.

Я возвращался в прекрасном расположении духа. Я рассчитывал за год создать такую систему контроля за счёт неправедных душ, что в государстве никто чихнуть не сможет без моего ведома. Сообщения призраков приносили очень и очень много пользы короне.

К тому же мне по старой памяти нравились путешествия. Днём. Ночи несколько портили удовольствие.

Ночами на постоялых дворах я чрезвычайно тяжело засыпал. Вдобавок, когда мне наконец удавалось задремать, во сне приходили печальные тени Нарцисса и Магдалы. И я жутко мёрз и не мог согреться ни вином, ни одеялами. Впрочем, на дневной работе это не отражалось. Я мало-помалу учился держать себя в руках.

В общем и целом всё шло прекрасно. Только в одном небольшом городке меня лукавый попутал. Самую малость. Я имел глупость придержать коня, чтобы взглянуть на казнь.

Видите ли, собирались бить кнутом какого-то субчика, обвиняемого в мошенничестве, безнравственном поведении и соучастии в разбоях и грабежах. Да, я зверь, что поделаешь. У меня действительно имеется слабость к подобным представлениям. Не до такой патологической степени, чтобы устраивать экзекуции только для собственного удовольствия, но… Мне всегда было тяжело удержаться от наблюдения, если подворачивался случай.

И кстати, для собственного удовольствия я предпочёл бы плети, а не кнут. С точки зрения эстетики. И потом: я имею в виду боль, да, но ведь субъект, влетевший на порку кнутом, — почти стопроцентный покойник, а это уже перебор. Тем более — шестьдесят ударов. Верная смерть. Быстрее и честнее повесить. Что я бы и сделал на месте здешнего судьи. К чему мучить даже отпетого негодяя?

Но ввязываться в местное правосудие из-за воришки я, признаться, не собирался. Мало ли какие у них здесь резоны — я же сам приказал не щадить сволочей, живущих за счёт работяг.

Моя свита, конечно, распугала зевак. Но те, что посмелее, похоже, решили получить двойное удовольствие: и на казнь взглянуть, и на меня — издали. Просто жизнь приобретает остроту, если подумать. Они так и обосновались на площади — справа и слева от меня, изрядно поодаль, однако, чтобы было хорошо видно всех участников события. И короля с мертвецами, и эшафот.

Любят люди бояться, особенно когда проблемы не у них. И злорадствовать. Очень по-человечески. Кто их осудит?

А зрелище оказалось хоть куда! Те Самые славно мне организовали спектакль — обо всём позаботились, ничего не забыли. Произвело впечатление.

Главный герой был юн, бос, в штанах, похоже, позаимствованных у кого-то из тюремной прислуги, и атласном корсаже в пятнах и с остатками кружевной оборки. С волосами, длинными и грязными до последних пределов, но при известном воображении можно догадаться, что они когда-то были выкрашены в огненно-рыжий цвет, как у гулящей девицы.

И с обветренной физиономией — смазливой, несмотря на разбитую губу и фонарь под глазом, и шельмовской-прешельмовской.

Никогда в жизни я не видел настолько явной печати порока на чьём-то лице. Я, не зная сути дела, подписался бы под каждым словом обвинения, исходя только из внешнего вида этого типа. И вдобавок меня поразило выражение напряжённого внимания: я смело поручился бы, что вместо подобающего раскаяния этот деятель придумывает, как бы ему выкрутиться. До сих пор. Рядом с палачом.

Он не брёл с опущенной головой, о, нет. Он обшаривал глазами толпу и даже ухитрился встретиться взглядом со мной, а посмотрев, похоже, сообразил, кто я. И его озарило.

Он врезал под рёбра палачу, обалдевшему от неожиданности, увернулся от солдата тюремной охраны, оттолкнул жандарма из оцепления и успел ухватиться за стремя моей игрушечной лошади в тот самый момент, когда его схватили конвоиры. Скорость, достойная восхищения.

Я не ощущал опасности — Дар тихонько тлел, как всегда. Поэтому я сделал знак страже пока его не оттаскивать. Интересно, что такой скажет. И он сказал.

Он прижался щекой к моему колену, взглянул снизу вверх кротким взором подстреленного оленёнка и взмолился:

— Государь, я понимаю, что не смею у вас пощады попросить, но пусть я умру не так, пожалуйста! Пусть лучше повесят, да хоть четвертуют — всё быстрее, только не так! Ведь всё равно же помирать — так пусть лучше сразу!

Я усмехнулся. Паршивец умён, однако. Я утвердился в мысли, что в мошенничестве его обвиняли поделом: такая у него была в тот момент честная, страдальческая и несчастная мина. Уморительно.

— Значит, — говорю, — о жизни, а тем более — о свободе, ты просить не смеешь?

Он соорудил непередаваемое выражение усталого мученика, кающегося во всех грехах человечества, и прошептал голосом, просто-таки охрипшим от слёз и скорби:

— Государь, я такая законченная дрянь…

А его рука с обломанными ногтями, исцарапанная, но довольно, как ни странно, интересной формы, оказалась на моей ноге гораздо выше колена — сама собой, её владелец об этом понятия не имел. Чисто случайно, от избытка раскаяния.

Я ударил его по руке хлыстом. Но смотреть, как от его тела останутся кости с клочьями плоти, мне расхотелось — по крайней мере, в настоящий момент и посреди людной площади. И я приказал солдатам:

— Этого — назад, в тюрьму. Я подумаю.

Разумеется, мне надо было написать письмо бургомистру или судье, что я своей королевской волей заменяю преступнику по имени Питер, по прозвищу Птенчик порку кнутом на смертную казнь через повешенье… Или, демон с ним, порку кнутом на порку плетью и ссылку в каторжные работы — пусть живёт, гадёныш. И послать письмо с посыльным.

И уехать, забыв думать о грязном прощелыге.

Но я пытался сочинить это письмо на постоялом дворе — и решительно не мог не думать об этом субъекте. Воришка, похоже, знал тот же секрет, что и Беатриса, — мои мысли всё время к нему возвращались.

Я бесился от этого. Я ненавидел это состояние. Это было, в конце концов, оскорбительно — после чистейшей любви Магдалы, после такого стажа относительно праведной жизни. Мне казалось, что я могу удушить подонка своими руками, без помощи Дара… Но, если уж говорить начистоту, я не был уверен, что мне захочется его душить сразу, как только я его увижу.

Воришка неплохо разбирался в людях. И лихо ориентировался в обстановке. Ведь надо же, стоя на эшафоте, сообразить, что перед ним — король, а значит, и шанс, вспомнить всё, что обо мне болтают, придумать сценарий для спектакля и пойти ва-банк…

Жить мерзавцу хочется.

Да с чего он взял, что я стану его слушать? Тварь такая. Да как у него поганый язык повернулся? И как он посмел до меня дотронуться? Что он себе вообразил?

А что это был за маскарад с корсетом и рыжими патлами?

Как-то я ухватился за эту мысль. Мне показалось интересно узнать, отчего это у осуждённого вид был такой идиотский. И вечером я съездил в местную тюрьму — обшарпанное, нецензурно грязное здание, ограждённое довольно условной стеной.

Да уж ясно — не государственных изменников охраняют. Какие тут могут быть особенные преступники — воришки да разбойники.

Комендант этого богоугодного заведения удивился до немоты и перепугался едва ли не до обморока. Залепетал о том, что вообще-то в его владениях обычно всё в идеальном порядке, а если кто чего и болтает — то клеветники, а на мизерное жалованье сложно прокормить семью, а маменька вот болеет… Я с трудом его заткнул. Когда он понял, что я его за тусклые пуговицы у стражников не повешу и даже не уволю с должности, то на радостях выразил готовность всю ночь напролёт мне рассказывать истории о вверенных его присмотру уголовниках. Ах, меня только этот Питер интересует? Да ради Бога!

Карманник. Женское тряпьё носит так же легко, как и мужское, чем был весьма полезен шайке разбойников — и бедную девицу изображал, чтобы заманить честного господина в ловушку, и публичную девку, чтобы потом ограбить клиента в тёмном уголке. С лёгким мечом и метательными ножами управляется, как солдат, — бесценный кадр для таких дел. Но попался на попытке шантажа — здорово организовали с дружками целую историю про пожилого барона, якобы увлекающегося всякими непотребствами. Только сеньор оказался из проворных, а дружки свою ряженую зазнобу бросили.

Дело, вроде бы, провалилось, но второй брак барона всё-таки расстроился. А этот подонок Питер, вместо того чтобы раскаяться и во всём признаться, упорно придерживается легенды о том, что бедняга барон заплатил ему страшно сказать за что, а разбойников-де он и знать не знает.

По закону его полагалось бы повесить. Но барон настоял на кнуте — и можно понять человека. Хотел, чтобы подонок почувствовал перед смертью, что к чему. Да с такой комплекцией, как у этого воришки, и тридцати ударов хватило бы за глаза, но барон с бургомистром решили за стаканчиком, что надо устроить примерную казнь, чтоб прочим неповадно было.

Вот и всё, собственно.

Я слушал и думал, что по сути всё правильно. Хотел уже сказать, что не спорю, но вместо этого почему-то приказал привести Питера.

Привели. Я отметил, что время, прошедшее с момента нашей последней беседы, он, похоже, провёл не слишком-то весело. А по физиономии ему, вероятно, съездили только что — чтобы и не пискнул перед его величеством. Поэтому меня несколько даже тронуло его присутствие духа: он нашёл в себе силы улыбнуться.

— Государь, — сказал, шмыгнул носом и вытер кровь о плечо, — неужели вы решили? Так скоро?

С чего он взял, что я решил его помиловать? А он продолжал:

— Я бы умер за вас. Или убил бы кого хотите. Я не вру, — и преклонил колена, почти правильно.

«Конечно, врёшь», — подумал я. Написал пару слов бургомистру и сказал коменданту:

— У вас найдётся, во что переодеть это чучело?

Ему развязали руки и напялили поверх корсета куртку какого-то громадного стражника, которая доставала Питеру до колен. Его вывели во двор солдаты из тюремной охраны, а во дворе я приказал одному из скелетов взять его в седло.

К чести Питера, он даже не дрогнул. Полагаю, к тому времени он своё уже отбоялся.

На постоялом дворе я велел хозяину отвести Питеру комнатушку рядом с кухней. Охрану к ней не приставил — уверенный, что гадёныш смоется к утру, если не раньше. Почти не спал ночью — кажется, хотел услышать, как он будет удирать. Но не услышал. Я ошибся.

Утром он оказался на месте: без корсета под курткой, с волосами, собранными в хвост, с рожей, отмытой от крови и со спокойной готовностью делать всё, что я прикажу. Этакая, не угодно ли, лихая уверенность в моей милости.

Я взял себя в руки и приказал дать ему пожрать. Он был ужасно голоден и безнадёжно пытался соблюсти приличия. Потом заглядывал мне в глаза и порывался что-то сказать, но я его заткнул. Я послал за одеждой для него и велел ему привести себя в порядок. Даже подождал часок, пока он вымоется и причешется, — не хватало мне в свите бродяги с блохами в лохмотьях, грязного, как смертный грех. А потом снова поручил его скелету.

Похоже, Питера не слишком смущал такой способ путешествия — хам выглядел невероятно покладисто. Вот когда мне впервые на миг пришло в голову, что он, возможно, и не врал, по крайней мере, верил в свои слова в тот момент, когда говорил. Но как же меня это взбесило! Мало того что я сам был ещё очень далёк от того, чтобы поверить ему хотя бы на дырявый грош, меня ещё страшно злило… Я сам не понимал что. А этот подонок, похоже, понимал.

В дороге я с Питером не разговаривал. Много ему чести — слушать короля. Я по-прежнему презирал плебс безмерно, мужчин-плебеев едва ли не сильнее, чем женщин. Брезговал, как грязными скотами, — тем более что этот был вором, последним отребьем, ничтожеством.

Но я на него смотрел. И хорошо рассмотрел. Пожалуй, гадёныш был недурён. С непристойно смазливой физиономией, на которой ещё не росли усы, одетый в платье и с уложенными в причёску волосами, он, вероятно, сошёл бы за рослую плебейку — особенно если не придавать значения кровоподтёкам и принять во внимание его умение кривляться… Впрочем, дешёвую девку вполне может отлупить её случайный дружок, так что разбитая рожа вовсе не разрушила бы создаваемого образа. К тому же на его волосах ещё остались следы краски, а его нарочито кроткая мина и взгляд, слишком быстрый и слишком цепкий для приличного человека, вызывали у меня то приступы похоти, то желание взглянуть, как эта дрянь будет орать от боли.

Разумеется, полагал я, все его ужимки — притворство, тем более омерзительное, что он, конечно, принял к сведению слухи о моих извращённых наклонностях. Тварь, скользкая как угорь, готовая изобразить что угодно, лишь бы одурачить и чуть-чуть оттянуть развязку. Ни на что, кроме дешёвой игры, не способен и корки хлеба в жизни честно не заработал. Ну, и надо же мне было вмешаться в эту трижды никчёмную жизнь!

Если говорить начистоту, я весь день накручивал себя, изо всех сил не желая поддаться собственной блажи. Думал, что этот потенциальный висельник — никаким боком не Нарцисс, как бы он передо мной не лебезил. Думал, что близость плебея, как бы условна она ни была, может только запятнать. Думал, что грязный намёк на площади у эшафота ему ещё отольётся. Кусочек жизни он, предположим, выпросил, но устраивать ему райские кущи непонятно за какие заслуги я не намерен. Я, положим, ещё мог приблизить к себе Марианну, бедную девку, попавшую в своё время в переплёт ни за что ни про что, не виноватую в том, что она дура, но этот-то гадёныш виновен по всем статьям, так что я с ним потешусь, как пожелаю. Разве он не заслужил наказания?

Сам ведь напросился. Сам намекал бог знает на что. Мог ведь смыться к своим сообщникам — остался; любопытно, на что понадеялся. На королевскую милость? Ну, поглядим, как он примет эту милость, провокатор поганый. И если хоть попытается возразить, я шкуру с него сдеру ленточками. Не без удовольствия.

Так что если накануне, когда Питер рискнул просить милости, в моей душе и мелькнула какая-то бледная тень возможной приязни, то к вечеру нынешнего дня я тихо закипал от злости, смешанной с презрением, и желания покончить с пустыми разговорами о моих порочных наклонностях навсегда. Мне показалось даже, что это неплохой выход из тоски: взять подлую тварь без души, которая цепляет тебя за те низменные черты твоего естества, от которых ты не прочь бы избавиться, насытиться ею до рвоты, вышвырнуть вон и забыть. Похоть и любовь в действительности совершенно ничем друг с другом не связаны: в конце концов, попыткой притушить похоть любовь не оскорбишь.

Самое забавное, что все эти нелепые коллизии плескались в моей душе где-то выше Дара. Дар дремал себе, как тлеющий костёр, — и моё смятение ему нисколько не мешало. Приятно.

Вечером я остановился на постоялом дворе. Все сидевшие внизу, в трактире, естественно, быстренько удалились, но я, противно собственному обыкновению, отправил гвардейцев взглянуть, не остался ли кто в комнатах для гостей, и выгнать оставшихся. И бросил несколько золотых расстилающемуся хозяину.

Я был уже в таком расположении, что опасался необходимости оставить здесь к утру растерзанный труп воришки. А таким развлечениям свидетели не нужны. У меня и так дивная слава — пробы ставить негде.

Есть мне совершенно не хотелось, зато я выпил вина. Потом ещё выпил. Приказал гвардейцам привести Питера и оставаться у дверей в комнату — внутри, а не снаружи, как обычно.

Думал, что мне может понадобиться их помощь. Боюсь, что долгое одиночество, бесконечные потери и двое суток безумных мыслей сделали меня настоящим зверем. То, что я рисовал в своём воображении, было не столько непристойно, сколько предельно жестоко. Человек, к которому применили бы лишь одну из придуманных мной тогда процедур, горько пожалел бы о том, что променял на это наказание кнутом.

Питер вошёл в сопровождении пары скелетов. Улыбаясь. Меня поразила и взбесила его самоуверенность. Я разглядывал его, сидя на стуле с хлыстом на коленях и ждал, чтобы он сказал что-нибудь в обычном плебейском духе: фамильярное, хамское, заискивающее, просто глупое. Чтобы я мог врезать ему хлыстом по роже, придравшись к словам. Я этого ждал с наслаждением.

А он сказал с тою же улыбкой, совершенно простодушно, встав на колени рядом со мной и глядя мне в лицо:

— Я вам так благодарен, государь. Знаете, вы же первый, кто ко мне по-человечески отнёсся. Я же аристократов хорошо знаю — ничего, ей-богу, не ждал на самом деле… — Опустил голову, попал взглядом на хлыст, моргнул и спросил, чуточку даже сконфуженно: — Хотите меня отлупить за эту… ну… за эту глупость там, вчера, да? Я понимаю, нагло ужасно вышло… так что я действительно…

Вздохнул — и начал расстёгивать куртку с виноватой такой и кроткой миной. С тенью улыбки.

Ушат воды на огонь. Мне в жизни не было так стыдно собственных намерений. Кровь прилила к щекам с такой силой, что, боюсь, вампиры в этой местности проснулись до заката. Я потерялся и не знал, что делать, поэтому молча наблюдал, как он стаскивает куртку, как развязывает шнурок на вороте рубахи, а на меня глядит странно, как-то почти сочувственно. Говоря:

— Мне, правда, жаль, государь. Но я же, знаете, даже в голову не брал, что вы действительно меня помилуете, да ещё и возиться со мной станете. Я думал — рассердитесь, велите прикончить побыстрее. Вы простите… Меня просто кнутом уже били однажды, всего-то пятнадцать раз, а я подыхал несколько месяцев… Я перепугался ужасно. Лучше верёвка, правда… Смерти-то я не боюсь, боюсь сгнить заживо…

Стыд достиг совсем уж невыносимых величин. Я отшвырнул хлыст в угол. Питер просиял:

— Так вы меня прощаете? Правда? Не сердитесь больше?

Я подал ему руку, и он не то что поцеловал, а прижался к ней лицом, не выпуская, как младший вампир, который пьёт мой Дар. Прошептал:

— Я для вас — всё, ну — всё, только прикажите.

И у меня на душе как будто чуть-чуть потеплело впервые со дня смерти Магдалы.

Я так и не знаю, что во мне в те дни было от кого: чьё Божье, а чьё — Тех Самых. А может, Божьего и вовсе не было. И что бы я ни сделал — убил бы Питера или приблизил бы его к себе, — Та Самая Сторона всё равно взяла бы своё.

Но если бы я всё-таки дал волю убийце внутри себя… Я бы много потерял. В светлом образе Магдалы мне был явлен ангел, в образе Питера я пообщался с бесом… Но, как ни дико это звучит, он вскоре стал мне столько же другом, сколь Магдала — возлюбленной.

Я уже в ту ночь начал догадываться, что Питер объявился на моей дороге прямиком из ада и по пути в ад. Он был живым воплощением порока. До того как я с ним повстречался, я думал, что такие существуют только в непристойных снах, которых стыдишься под утро. Такие должны вызывать праведный гнев, но меня просто глубочайше поразило, что Питер каким-то чудом сохранил способность говорить и чувствовать по-человечески.

Вероятно, от удивления зверюга внутри меня временно издохла. Я успокоился. Приказал принести Питеру какой-нибудь еды — знал, что он смертельно голоден. Даже что-то съел с ним за компанию — дышать стало полегче.

Потом я с ним разговаривал. Для него не существовало ни морали, ни запретов, ни страха. На его теле не осталось живого места от шрамов; свежие синяки и ссадины просто в счёт не шли рядом с рваными рубцами на спине, зажившими следами ожогов на боках и ниже рёбер и несколькими метками от вырезанных стрел — а мне и это почему-то не казалось безобразным. Я больше не мог подогревать в себе отвращение.

Питер, уже почти засыпая, с экстатической искренностью выдал,что я слишком добр для аристократа, что он не мог и надеяться на такое тёплое отношение к себе, что я невероятно целомудрен и вдобавок — что я редкостно хорош собой. Его сонная болтовня не походила на враньё, но кто бы поверил в такой откровенный вздор! Даже те, кто любил меня по-настоящему, не считали меня красавчиком.

Я разбудил его, чтобы потребовать объяснений.

— Разве не очевидно? — получил в ответ. — Разве дамы не говорили вам, государь? Ну всё это — что у вас королевская кровь — по лицу видно, и кожа белая, и пальцы тонкие… Плечи — это понятно, это — клеймо некроманта. А что про вас говорят, что… ну, что вы некрасивый, — так они просто некрасивых не видали.

Я потом узнал, что у Питера имелись некоторые основания так говорить.

Вероятно, около восемнадцати лет. Но точно ли восемнадцать, он и сам не знает. Волосы от природы тёмно-русые, густые, прямые и тяжёлые. Глаза серые, длинные, в лисий прищур. Лицо обветренное, тонкое и нервное. Профиль как пером начерчен. Довольно высокий и худой. Одетый в хороший костюм, причёсанный и при оружии — может легко сойти за юного аристократа, за рыцаря, даже — за барона. Любит сидеть, поджав под себя ногу. Этакая гравюра по душе.

Уголовники, с которыми он якшался, называли его Птенчик. Мой столичный двор сменил несколько кличек: Стрекозёл, Змей и Подзаборная королева. Последняя кличка приводила его в бурный восторг, если он её от кого-нибудь слышал.

Питер.

Он был единственным в моей жизни мужчиной, влюблённым в меня до беспамятства. Такими сокровищами меня не дарили даже женщины, кроме Магдалы. Питер обожал всё, так или иначе связанное со мной: скелетов и чучела, вампиров и духов, образы Магдалы и Нарцисса, Тодда и Марианну… Только потому, что видел на них мой отпечаток.

Жизнь Питера не годилась в качестве темы для баллады — менестрели о таком не поют. У меня леденели руки, когда он принимался рассказывать или отвечал на мои вопросы: я понимал, что ничего не знаю о жизни простолюдинов, что большая часть моих несчастий в сравнении с приключениями Питера выглядит очень бледно и что многие законы нужно пересмотреть. Питер говорил спокойно и обыденно, но его тон вообще чрезвычайно часто не соответствовал смыслу слов.

Кроме порока, он никогда и ничего не знал. Даже матери своей не знал: пока он был мал, нищенки передавали и перепродавали его из рук в руки. Попрошайничал, воровал, из детства помнил голод, главным образом — голод, остальное — побоку. Судя по тому, что подавали всё же на грош больше, чем прочим юным бродяжкам, — был прелестным ребёнком. Это окончательно изуродовало его судьбу.

Его тело первым заполучил какой-то, как Питер полагал, вельможа, показавшийся ему очень старым и очень богатым. Слуги этого типа нашли Питера на базаре в провинциальном городке, привезли в замок, отмыли, переодели, и с годик мерзавец, которого Питер знал только как «вашу светлость», развлекался с ним, как хотел.

Потом Питер умудрился удрать. Прибился к «перелётным птицам», наёмникам, подонкам, живущим драками и грабежами под любым знаменем. У них научился лихо ездить верхом, швырять ножи, стрелять из арбалета, узнал места смертельных ударов. Наёмники считали его чем-то вроде запасного варианта на случай отсутствия девок, развлекались им и презирали его одновременно. Питер был забавой отряда до тех пор, пока вместе с несколькими «птицами» не попал в руки противника во время каких-то междоусобных стычек. Старших повесили, подростка выпороли кнутом. С тех пор эта казнь воспринималась Питером как кошмар: ему частенько снились черви, ползающие в гниющих рваных ранах. Но он выжил каким-то чудом.

Следующей его компанией были разбойники, которые ничем особенным от наёмников не отличались. Крал, заманивал, гадал. Развлекал уголовников; те, кроме прочего, норовили им торговать, иногда выходило. На очередной афере попался.

Питер не знал женщин. Его изломанная чувственность напоминала мне дерево, которое нарочно перевили стальной проволокой, чтобы оно росло не прямо, а прихотливым изгибом. Он — прости, Господи, как и Магдала, — желал лишь, чтобы его хоть в чём-то приняли всерьёз, а о том, что кто-то примет его дружбу, даже и не мечтал. А мной восхищался. Ему никогда не пришло бы в голову требовать декларированного равенства. Он отлично сознавал, что любит короля, не на миг не забывая, что любит именно короля. Прекрасно, на мой взгляд. К тому же, когда на моего бродягу накатывало, он становился воплощённой благодарностью — а я казался ему ожившим воплощением всех мыслимых добродетелей.

Всё это Питер рассказал мне по дороге в столицу — потому что, отправляясь в путь после той ночи, я взял его на круп своей лошади. Чем нас ещё можно скомпрометировать?

А клеймо рока — над клеймом порока — можно было и не искать. Питер принадлежал Тем Самым Силам с детства; я хотел только чуть-чуть отогреть его напоследок… И сам собирался погреться.

И никогда, помилуй нас Бог, никогда не говорил ему, что мне хотелось с ним сделать на следующий день после того, как я забрал его из тюрьмы. Заноза в моей душе — укол стыда всякий раз, как вспоминаю.

Столичные жители Питера сразу не рассмотрели.

И то: синяки у него на лице стали незаметны за две недели пути, одет он был как оруженосец на марше, держался смело и спокойно, краска с волос смылась… Мои драгоценные придворные так и решили, когда встречали меня: государь откопал где-то в провинции второго Нарцисса. А Питер в первые дни выглядел очень скромненько и ввёл их в заблуждение.

Вот вампиров никому бы не удалось обмануть — ни светскими тряпками, ни кроткими глазками. Оскар, кладбищенская гадюка, войдя ближайшей ночью ко мне в кабинет, при виде Питера улыбнулся так, что ирония у него просто-таки с клыков капала.

— Если ваше восхитительное величество позволит мне высказаться, — говорит, — то этот юноша, безусловно, является напоминанием о том общеизвестном факте, что человек предполагает, а Господь располагает. Вероятно, в дружеские чувства к этому молодому человеку вылилось ваше брезгливое отвращение к простолюдинам, мой дорогой государь?

— Оскар, — говорю, — это немилосердно.

— Осмелюсь заметить, — продолжает, — мой драгоценный государь, что эта прелестная история всего лишь подтверждает очередной раз общеизвестную истину об опыте старших товарищей…

И тут Питер хихикнул и спросил:

— Государь, а все вампиры такие зануды или только этот?

Умение Оскара держать себя в руках достойно всяческого восхищения — он ухитрился скрыть своё безмерное удивление очень удачно. И подойдя, приподнял голову Питера за подбородок.

Нарцисс бы грохнулся в обморок. Питер вздрогнул всем телом, покраснел и опустил глаза. А Оскар сообщил с едва заметной тенью насмешки:

— Юноша далеко пойдёт, ваше прекрасное величество. Он отважен. Кроме того, та крохотная капля Дара, которая растворена в этой перемешанной крови, безусловно, неуловима ни на вкус, ни на запах, но она позволяет вашему новому фавориту не только не терять лица, но и ощущать прикосновение Силы.

Я рассмеялся — я-то отлично знал, что Дар тут ни при чём, у Питера его нет, чрезмерно чувствительна его плоть, а не кровь. А Питер отвернулся и сказал, разглядывая узор на гобелене:

— Господин вампир, сделайте милость, не прикасайтесь ко мне больше, ни Силой, ни руками. А то я начну о вас плохо думать.

Оскар холодно улыбнулся и молвил:

— Да, мой дорогой государь, юноша будет полезен при вашем дворе. Здесь многим не мешало бы узнать, что они в действительности из себя представляют, а это дитя, как мне кажется, с наслаждением им об этом сообщит. Полагаю, вас это позабавит, ваше добрейшее величество. Нынче как будто время относительного затишья. Отдыхайте и развлекайтесь, мой бесценный государь… Пока это возможно.

Оскар был безусловно прав: и насчёт относительности затишья, и насчёт того, что долго отдыхать — слишком большая роскошь, которая явно не по карману некроманту.

В моих покоях Питер прижился, как приживается на новом месте беспризорная кошка. Так, будто нет тут для него ничего необычного. И ни разу не совершил ни малейшей бестактности — тоже талант своего рода.

Увидев портрет Нарцисса, подошёл поближе — странное зрелище, и царапающее по сердцу. Спросил, тронув раму:

— Значит, он, да, государь? — задумчиво и, пожалуй, грустно. И продолжил с некоторой даже нежностью: — Бедный ягнёночек…

Весь Нарцисс в одной фразе. Что ещё можно добавить? Зато, перейдя из кабинета в приёмную и рассматривая парадный портрет Розамунды, Питер вздохнул и сообщил с комическим шельмовским возмущением:

— Государь, а ваша жена… красивая, конечно, очень дама… но стерва.

— Ты, — говорю, — паршивец, вообще-то говоришь о королеве.

Паршивец улыбнулся и пожал плечами.

— Вы, государь, можете меня хоть повесить, если от этого она стервить перестанет.

Прелестно, право. Меня потом очень забавляли отзывы Питера о портретах моих родственников — они звучали не слишком лестно, зато обычно попадали в десятку. Питер был очень откровенен со мной, откровенен и бесстрашен — и при этом как-то варварски тактичен. Говорят, это характерная чёрточка потенциальных каторжников… Но это единственная недурная черта каторжников, если говорят правду.

По моей территории он ходил, где хотел, без малейшей опаски. Даже забрёл как-то раз к оружейным покоям и наблюдал за виверной между створок приоткрытой двери:

— Государь, можно на драконе покататься?

Только в покои моей метрессы не совался один.

Хотя со мной пошёл. Марианна при первой встрече взглянула на него довольно хмуро, но не был бы он Питером, позволь он ей на себя наброситься. В отличие от меня, мой новый товарищ умел разговаривать с плебейками:

— Доброе утро, красавица. Славная нынче весна, верно? Поля уже и на севере зелёные…

— И то, — ответила она совершенно автоматически. — Овёс-то уж верно хорош будет…

Потом моя плюшка отзывалась о нём как о «барине с пониманием» — ей и в голову не пришло, кто мой прощелыга на самом деле. А с Тоддом у Питера вышло совсем просто — он Тодду делал человечков из орехов и вырезал меч из щепки. Это совсем примирило Марианну с Питером, тем более что потом он иногда пел ей деревенские песенки под лютню (разумеется, балансирующие на грани приличия).

Мертвецов Питер не боялся вообще. Никаких.

— Я, государь, покойников навидался. Да и потом — они же ваши…

Тодд и Марианна тоже были «мои», поэтому Питер мог развлекать их часами, если меня задерживали дела. Это его качество решительно мешало Марианне ревновать. Забавно, ведь её фрейлины, разумеется, ехидно сообщили ей, что Питер проводит ночи в моей спальне, но моя дорогая курица не могла поверить в «этот вздор», убеждённая, что мой фаворит безответно влюблён в неё. Он же говорил ей такие утончённые комплименты — в лучших деревенских традициях! Даже увидев как-то раз Питера в роброне голубого бархата, с белыми розами в напудренных волосах, раскрашенного и набелённого, передразнивающего с утончённой, беспощадной и уморительной точностью светскую жеманницу, Марианна только закатилась смехом так же, как и я. Питер был для неё «комедиант», «озорник» и «вечно устраивал всякие глупости», и Марианна, несмотря на это, а может, и благодаря этому, относилась к нему нежно, право, нежно, куда нежнее, чем к кому бы то ни было из моего окружения.

И вот странно… ведь он, кажется, искренне хотел ей понравиться, и она нравилась ему… не как женщина, конечно, но как добрая тётушка с весёлым малышом… Что-то трогательное в этом было. Может, бродяга действительно почувствовал себя членом моего условного семейства… Я рад, если так.

Впрочем, мило Питер вёл себя только за закрытой дверью моих покоев. Его любовь выделила меня из числа аристократов, которых он ненавидел с той же нервной страстью, с какой был мне предан. Вскоре двор отвечал ему такой же страстной ненавистью. Было за что, откровенно говоря: его воровская наблюдательность и речь, исполненная смертельного яда, через некоторое время досадили двору, как прищепка — собачьему хвосту.

В первое время юные придворные всего лишь обменивались с Питером обоюдными оскорблениями.

— Не смей на меня так смотреть! — фыркал очередной светский хлыщ.

— А тебя что, за деньги показывают? — осведомлялся Питер вкрадчиво и невинно. — Так я заплачу — такую рожу и на ярмарке не увидишь…

— Ничтожество! — взвивался вельможа. — Мы с тобой в одном кабаке не пили!

— Ещё бы, — соглашался Питер кротко. — Стану я пить со всяким дерьмом…

Положение осложнялось тем, что никто не мог вызвать на поединок плебея, не имеющего титула. Титулованные коршуны рвали и метали не в силах унизиться до потасовки с безродным мужиком.

— Холоп, хам, отребье! — выходил из себя очередной Питеров оппонент. — Я прикажу своим лакеям отлупить тебя палками!

— Да пошёл ты лесом, полем и ковыльной степью, — бросал Питер через плечо, добавляя к напутствию ещё один адрес, по которому вряд ли посмел бы отправиться аристократ надлежащего воспитания.

Такие сравнительно простые выпады продолжались ровно до тех пор, пока Питер не осмотрелся хорошенько и не узнал своих противников поближе. Впоследствии он ухитрялся приобретать себе врагов одной фразой, попадавшей в цель с точностью стрелы. Помню, графу Эжену, почтительному сыну, сказал: «Что ты делаешь, тебя маменька заругает!», ревнивцу Стивену: «Поправь шляпу — рога видны», а Конраду, решительно не похожему на собственных братьев: «Знаешь, как-то раз я спал в одном сарае с твоим настоящим папашей — вылитый сынок, когда пьяный». Подобные реплики заставляли моих придворных бездельников грызть удила и рыть копытом от ярости.

Меня эти эскапады весьма забавляли. Мне не приходило в голову бояться при дворе за Питера — он отлично мог за себя постоять. Я не запрещал ему выяснять отношения с теми, кто ему не понравится, напротив — посвятил его в рыцари, разрешив этим проблему поединков.

Его личным рекордом стали, помнится, три поединка за один день. Питер рубился, как наёмник, не признавая никаких благородных правил, спокойно, грязно и очень эффективно — я наслаждался, если удавалось это увидеть. Между прочим, один из трёх боёв тогда, кажется, кончился убийством. Отличный урок для идиотов, которым, кроме потасовок, делать нечего. Прелесть был Питер!

По ночам, пока я общался с духами, он, дожидаясь, когда я освобожусь, играл в кости с Клодом. Чудесное зрелище и совершенно фантастическое, особенно когда они принимались спорить (уже на третью ночь говорили друг другу «ты»). Если Оскар обращался к Питеру со снисходительным, хоть и дружелюбным пренебрежением как к моему доверенному слуге, то с Клодом они стали настоящими друзьями, вне определённой герцогом Карлом «святой мужской дружбы», из одной светлой симпатии, действительно на равных, как подобает двум пажам истинных господ, игнорируя непреодолимый для живых барьер смерти… Как, вероятно, Агнесса стала бы со временем подругой Магдалы…

Впрочем, именно Агнесса Питера смущала. Как разговаривать с ней, он не мог придумать. Подозреваю, её чрезмерная нечеловеческая красота вызывала у моего бродяги чувство, родственное не похоти, а страху. Вероятно, Агнесса заметила это с женской чуткостью — и сопровождала Оскара лишь по моей просьбе, предпочитая уступать эту честь Клоду.

Я дал бы Питеру титул, даже хотел женить на вдове герцога Артура, но эта великолепная перспектива так ужасала их обоих, что у меня не хватило жестокости их мучить. Всё, что мне оставалось, — пожаловать ему придворную должность, возможную для рыцаря. И я сделал его своим официальным оруженосцем.

Весёлое было время…

Вероятно, из-за того, сколько похоти, сплетен, ненависти и крови получила впоследствии от нашей связи Та Самая Сторона, Питер пробыл со мной дольше, чем Магдала. Море тепла — почти целое лето…

Помню, то лето выдалось холодным, сухим и ветреным. Серое лето. Небо в тучах, всё время в тучах, ветер их развевает, как потрёпанные плащи бродяг, и деревья шумят.

Если едешь лесом, слышишь этот мерный холодный шелест. Мне это неприятно.

Марианна когда-то сказала, что мужики считают холодное лето дурной приметой. Не то что к неурожаю, не то что к голоду, а просто может быть любое неожиданное зло. Всё это глупости, конечно… Но почему-то, когда погода мрачна осенью или весной, душе от того ни жарко ни холодно, а вот летнее холодное утро, пасмур, песок в следах ночного дождя, как в оспинах…

Может, это и наводит плебеев на мысли о грядущих бедах? Если среди мужиков есть существа с тонкой нервной организацией вроде Питера, то почему бы и нет…

Я в то лето торопился закончить дела с Канцелярией Призраков. Идея уже начала приносить свои первые плоды: воззвав к духам в любом месте, где нашлась бы плоская поверхность для пентаграммы, я узнавал свежайшие новости столицы и окрестностей. Нужно было закрепить успех, нужно — и я разъезжал по глухим провинциям с дивной свитой: мертвецы и Питер. В этих разъездах кроме насущной необходимости был странноватый шарм, романтический и развратный. Мы ночевали в безумных местечках, в развалинах, в склепах — там славно получается работать. Пару раз даже в лесу, у костра. Ну, признаться, в лесу — не по делу, по особым соображениям. Выставляли стражу, валялись в ворохе еловых лап, прикрытом плащами, как, вероятно, те самые «перелётные птицы», старые приятели Питера. В такие ночи я не звал духов — под открытым небом их трудно контролировать, — ну да это неважно. Лес, настороженный и тёмный, окружал наш костёр, зелёная бродячая звезда стояла в чёрных небесах, огонь костра развевался и тёк в этом чёрном прозрачном холоде, а на душе устанавливался непривычный покой. Восхитительно!

Только вышло так, что именно в лесу я получил известие… То самое паршивое известие, которого подспудно дожидался всё это время, не в силах представить себе долгую спокойную жизнь. Сам себе накаркал, возможно.

После серьёзного сеанса спиритизма в замке гостеприимного северного барончика и долгой утомительной дневной дороги я специально остановился в лесу. Надеялся отдохнуть и поразвлекаться в спокойной обстановке, подальше от жилья и людей, которые всегда излучали улавливаемую Даром потенциальную угрозу. И был разочарован и раздосадован, ощутив холод потустороннего присутствия — совсем поблизости.

Я люблю вампиров. Я всегда не прочь побеседовать с вампиром, даже незнакомым. Но когда для разговора с вампиром мне пришлось с безмятежного отдыха настраиваться на деловой лад — это было вовсе не так славно, как обычно.

Вообще, терпеть не могу, когда кто-нибудь — всё равно кто, хоть Тот Самый, — нарушает моё нечастое уединение. Поэтому встретил пришельца холодно.

А вампиру между тем и без моего неудовольствия было достаточно неуютно. Я отчётливо ощутил мятный вкус его неуверенности, почти страха, к тому же он остановился поодаль, конфузясь подойти ближе. Его светлая фигура выглядела на фоне чёрных зарослей словно материализованный призрак.

— Ну, подойдите же, — говорю. Вероятно, довольно хмуро. — Если у вас есть дело ко мне, так не торчите в стороне, как провинциалка на званом приёме!

Вампир приблизился, преклонил колена, и я дал ему поцеловать руку. Ощущение его Силы было мне совершенно незнакомо; юный вампир, младший из какого-то провинциального клана — в точку я попал своей «провинциалкой», совсем смутил беднягу, а ведь его сам Оскар послал, я чуял на его душе отчётливый след моего наставника. Он еле выговорил:

— Я должен принести извинения, тёмный государь… Мне так неловко прерывать ваш отдых дурными вестями…

— Да не тяните же за душу, — говорю. — Вы сообщили о чём-то Князю Оскару, он приказал вам отправиться за мной и пересказать мне всё, о чём вы рассказали ему. Так?

— Да…

— Превосходно, — говорю. — Рассказывайте.

А он совсем замолчал. Я по его Силе чувствовал, что нужных слов ему никак не выговорить. Что известие — совсем из рук вон. Я не люблю мучить неумерших, но я нажал второй раз в жизни.

— Слушай, мертвец, — говорю, — мне надоело. Или рассказывай, или убирайся.

Вампир вздохнул так, что в лесу похолодало. И осмелился.

— Тёмный государь… Королева Розамунда беременна с прошлого полнолуния.

О, я шокировал его, когда расхохотался. Как на меня смотрели эти двое — поражённый вампир и взбешённый Питер! А мне было дико смешно, за все эти годы смешно. Над всем столичным светом, над святыми отцами в покоях моей жёнушки, над болтовнёй о развращённости нравов, над её проповедями — просто до слёз весело. Несмотря на то, что я сразу понял, куда всё это ведёт.

Но мне пришлось отсмеяться. Только после этого я сказал:

— Подробности меня пока не интересуют. Меня интересует, почему об этом удивительном деле сообщает вампир, а не призрак.

И вампир сказал:

— Всё просто, тёмный государь. Я хотел послать духа, но ваши служилые духи боялись, что вы упокоите того, от кого это услышите. А неумершего, может, и пожалеете…

Я переглянулся с Питером — как он был зол и оскорблён за своего короля! — и сказал:

— Нет, мой драгоценный. Я упокою не вестника, а виновника торжества. Это будет справедливее.

Вот вам и презренное шпионство!

Мне снова хотели всадить нож в спину. Козни строили за моей спиной. Честь — демон с ней, не пришита моя честь к юбке Розамунды, но речь-то шла о судьбе короны. О моём престоле. О моём Междугорье. И — видите ли — о моей жизни. И всё это сошло бы, не будь моих презренных шпионов.

А узнал я вот что.

Вампирчик по имени Эллис обитал в старинном склепе около часовни Скального Приюта, особняка моей ненаглядной жёнушки. Его старшая, Луиза, не просто была вассалом Оскара — она приходилась ему истинной младшей, дочерью в Сумерках. И Оскар, зануда и перестраховщик, когда «почувствовал нечто вроде тревоги за семью тёмного государя», послал ей весточку — о том, что его интересует здоровье королевы людей. Луиза сочла нелюбезным проигнорировать письмо и приказала Эллису, чьё дневное пристанище располагалось ближе всего к дворцу королевы, заглянуть в покои Розамунды — и непременно за полночь, когда государыня людей будет почивать, чтобы, упаси Господь, не смутить и не испугать её своим видом.

Эллис заглянул. В зеркало. За полночь. Не смутил и не испугал, потому что на него не обратили внимания. Хотя он и не прятался особенно. И вдобавок государыня бодрствовала. Ей просто было не до таких мелочей, как какой-то там вампир в покоях.

Розамунда никогда не отличалась чувствительностью.

Демон их всех побери! А я, создавая Канцелярию Призраков по территории всей страны, решил заняться Скальным Приютом и прилегающими землями в последнюю очередь! Ну, просто не тянуло меня туда. Отложил неприятное на потом.

Дооткладывался.

Остаётся поблагодарить Оскара. Он всегда проявлял предусмотрительность.

А каждое новое слово между тем давалось Эллису тяжелее, чем подъём воза, гружёного булыжниками, на самую крутую и высокую гору королевства. Он был дворянином при жизни и вассалом Княжны Сумерек после смерти — яснее ясного, что чистенькому неумершему с душой, полной романтического вздора, дико трудно говорить мужчине такие вещи о женщине. Я его понимал, но всё равно давил так, что у него чуть перстни с пальцев не слетали.

В конце концов он рассказал мне всё, что знал.

Эта мразь, этот хлыщ, который обрюхатил мою жену — убиться! — герцог Роджер! Люди добрые, куда свет катится — герцог Роджер! Этакий вороной жеребец, глянцевые локоны, очи с поволокой и мускулы, растопыривающие одежду так, будто урода воздухом надули, как крашеный куриный зоб на Новогодье. Верный рыцарь короны. Верный рыцарь королевы. И муж её любимой фрейлины.

Обманул маленькую, розовую, рыженькую куклу, бедную дурочку, преданную своей госпоже всеми внутренностями, — с этой самой госпожой. С гадиной, ханжой, предательницей, не побрезговавшей отбить самца у собственной служанки. Как это назвать?

Моя жена носит потомство этого скота. И если я верно истолковал вымученные иносказания вампира, влюблена в него как кошка. Забыла все свои принципы — насчёт бить плетьми на площади за супружескую измену. И думает только о том, как бы заставить меня признать этого ублюдка своим ребёнком и младшим принцем.

И так всё это хорошо, что я сам бриллианта размером с вишню не пожалел бы за то, чтобы послушать, как эти гады милуются за моей спиной и сговариваются… Кстати, очень любопытно, что ещё в этом чудесном доме говорилось.

Я начертил пентаграмму остриём ножа на земле около костра и крови на неё капнул, не пожалел, хотя духи и Даром были бы довольны сверх меры. Мне уже плевать хотелось на энергию, которую придётся потратить на разговор с духами под открытым небом. И я собрал такую тучу всякой потусторонней шушеры… У-у-у…

А приказ отдал очень чёткий и определённый.

Я хочу знать, о чём разговаривает герцог Роджер. С моей женой, со своими приятелями, со своими баронами, со своими лакеями, со своим любимым котом, с Господом Богом, когда молится перед сном, — всё, слово в слово.

Продиктовать под запись. У меня во дворце был один молодой и талантливый — дух-движитель, который во времена оны зеркала раскалывал и посуду со стола на пол швырял, а теперь, благодаря редкому дару, вёл мой архив. Вот ему продиктовать, а я буду читать стенограмму.

Под каждой записью поставить имя. Буду награждать поимённо — за оперативность, точность и важность для короны. Точка.

А потом дал выпить крови с Даром Эллису — честно заслужил, бедолага, — и отпустил всех подвластных созданий из мира мёртвых. По делам и на отдых. Ночь уже начинала пахнуть рассветом — у вампира под глазами тени залегли, пора было отпускать.

И когда я их всех отослал, сидел у костра, смотрел, как бледно светлеют небеса, и боролся с тихим бешенством. А Питер обнимал мои ноги, прижимаясь щекой к колену по установившейся привычке и говорил, глядя снизу мне в лицо:

— Государь, ну дайте мне возможность, пожалуйста, — я этому сукину сыну ноги выдерну! Своими руками, правда… Только прикажите…

А я сказал:

— Нет, не надо. Это, мальчик, уж слишком будет почётно и благородно. Не по чину.

И на сердце у меня было тяжело, как перед большой бедой, хотя на тот момент я ещё не представлял себе, насколько беда в действительности грядёт большая.

В ту ночь я так и не уснул.

Я разленился в последнее время, успел позабыть, что такое интриги и предательство. Отвык. А с моей природой между тем ничего не случилось — моя природа осталась совершенно такой же, как и раньше. Злость так подняла Дар, что моё тело горело изнутри, будто в нём плескался огонь. Питер содрогнулся, взглянув на меня. Впервые в момент, когда Дар превращался во мне в сплошное бушующее пламя, рядом со мной был живой человек — и этому живому, по-моему, было сильно не по себе.

Он тоже не спал. И его мелко трясло от любых моих прикосновений. Бедный охламон был белый, как вампир, и с такими же синяками под глазами, какие бывают у вампира, застигнутого зарёй. Вдобавок, когда мы седлали коней, шепнул — а зрачки размером с блюдце:

— Государь, у вас глаза светятся…

Померещилось, конечно, бродяге со страху. Чуть-чуть рассмешил меня и этим немного успокоил. Но уже спустя минуту всё началось сначала — и я дал шпоры так, что чуть не вспорол коню шкуру на боках, там, где её и так вечно приходится штопать. Мне надо было в город, в любой город. Мне надо было в любой дом, где нашёлся бы круглый стол и большое зеркало.

В ближайшем городе мы были уже в полдень, после такой безумной скачки, какую бы живые лошади просто не вынесли. На постоялые дворы я даже не заглядывал: откуда у трактирщика взяться такой роскоши, как зеркало больше чем с тарелку.

Я заявился в дом напротив ратуши — вполне приличный чистенький особнячок. Думал, там живёт бургомистр, а оказалось, что это жилище богатого купца, местного сахарного магната. Бедолага, разумеется, визита короля в свой дом и во сне не видел, а потому перепугался куда сильнее, чем любой дворянин. И согнулся в три погибели, бочка из-под эля! Как только пузо позволило!

Я для него перстень снял. Купчина приятно себя вёл. В светском этикете, ясное дело, был не искушён — так что вёл себя с искренним почтительным ужасом. И на мою свиту смотрел, как полагалось бы смотреть на королевскую свиту. Со страхом и без тени негодования. И камень на перстне лобызал так, что я испугался, как бы дуралей не проглотил его.

Это я удачно заехал.

Я оставил лошадей и мертвецов — кроме парочки телохранителей — во дворе под навесом, подальше от конюшен, чтобы не смущать местных уж особенно. Они там замерли, как конные статуи; я приказал им шевелиться, только если кто-то подберётся уж совсем неприлично близко. А тем двоим, что сопровождали нас с Питером, велел опустить забрала. Рыцари — ну и рыцари. Так что домочадцы купца хоть и не лезли на глаза, но и не разбежались кто куда.

Спокойное какое сословие. Видимо, за недостатком воображения.

Хозяин излучал сплошную услужливость. Я спросил, есть ли в доме большое зеркало.

Мне тут же показали. В покоях хозяйки. Хорошо живут купчихи: будуар у этой плюшки был баронессе впору, а зеркало в бронзовой раме с виноградными листьями — почти в человеческий рост. Тут же в будуаре оказался и круглый столик с выкладками из цветного дерева. И я сообщил хозяину, что тут, в апартаментах его жёнушки, пожалуй, и остановлюсь.

Что мне тут удобно.

Если он и удивился, то вида не подал. И когда я приказал принести какой-нибудь еды, его лакей притащил поднос со снедью именно сюда — тактично. Челядинцы купчины порывались остаться мне прислуживать, но я отослал их. Много чести.

Питер справился и сам, хотя руки у него всё-таки заметно дрожали. Хорошие задатки для человека без Дара — улавливает моё настроение, как парус ловит ветер.

Вкуса еды я почти не чувствовал, только проверил её на наличие яда — не от реальной опаски, больше по привычке. Что там было, почти не помню — вроде бы сыр и какое-то мясо.

Меня тянуло на нервные шуточки, еле держащиеся на грани благопристойного. Питер потом ещё сказал, что я веду себя точь-в-точь как наёмник перед боем — забавно. Мне весьма польстило, я подумал даже, что стоит что-нибудь подарить ему за эту реплику, и снял ещё один перстень, но мой оруженосец уже спал. Я надел перстень ему на палец — и даже не разбудил этим. Сильно всё-таки устал мой бродяга!

Я же не чувствовал даже тени усталости. Мой Дар получил лучшее, что я мог ему дать, — смесь любви и ненависти. Такая смесь во времена оны сломала щит Святого Слова, врезанного в серебро, а нынче я собирался всего-навсего свести кое с кем счёты.

Я надеялся, что этого хватит с запасом.

Я впервые вызывал духов днём. К столу.

Терпеть не могу этот глупый приём — считать стук стола вместо нормальной беседы. Но мне не терпелось до вечера. Я провозился часа полтора; проблемы способа заключаются ещё и в том, что надо задавать правильные вопросы, очень конкретные и лишь такие, на которые можно ответить только «да» или «нет». Получаемая информация как-то расползалась в моих мыслях, как паутина… А я подыхал от нетерпения.

От нетерпения-то я и решил получить досье из первых рук. Просто из самых первых.

Я отодвинул стол к стене. Закрыл зеркало плащами. Паркет в будуаре натёрли до блеска — я долго выбирал кусок угля, который оставит на этом глянце мягкую и жирную непрерывную линию. В конце концов нашёл и нарисовал ту самую пентаграмму, звёздочку с двойной защитой, с выходом в мир для беседы — и не более. Дар тёк в неё широким потоком, так, что меня бросило в жар, а линии вышли настолько прямыми, будто их чертили по отполированной рейке.

Стоял белый день, середина лета, луна на ущербе — а мне всё было трын-трава. Я знал — придёт, гад, никуда не денется. И дочерчивал с самой спокойной душой, с удовольствием — забытый холодок по хребту, озноб предвкушения.

Первый и последний раз взывал к Тем Самым днём — для того чтобы… Ох, такое болезненное наслаждение, будто пытаешься зализать рану в собственной душе. Такой свет… Белый до лилового, режущий, как закалённая сталь, сначала — сплошной поток, потом — молнии, маленькие молнии вокруг его головы с золотыми рогами, с глазами, из которых сияние текло огнём…

Я спиной почувствовал, что Питер проснулся: ощутил его ужас — просто медовое пирожное для Тех Самых. И увидел улыбку демона — оценили.

— Приказывай, тёмный государь, — прошелестел голос, который я уже слышал.

Я облизнул губы. Сладко. Сказал:

— Хочу узнать всё о Роджере и королеве. Их желания, цели, пути. Они оба принадлежат Той Самой Стороне — так что вы должны знать в тонких частностях. За это будет кровь младенца, не успевшего согрешить. Отдам сам, из рук.

Демон ухмыльнулся, и капля огня сползла из уголка стальных губ.

— Щедро.

— Знаю, — говорю. — К делу.

Он не стал рассказывать. Я просто узнал. Знание сошло, как озарение: я видел их изнутри. Обоих. Во всей красе. Меня шатнуло. Пришлось до крови закусить губу, чтобы не блевануть прямо на пентаграмму. А демон рассмеялся — ледяным ветром по голым нитям нервов.

Я дал ему выпить крови — от боли стало полегче. И закрыл выход прежде, чем он сделал глоток. Ад провалился вниз, остался только душный красноватый дым, смешанный с запахом серы и тления. И солнечный свет за окнами из мелких прозрачных стекляшек показался серым.

Как аккуратно сработано! Ни одно стекло не вылетело. И торговаться Те Самые не пытались. И лишку им будет не взять. Молодец, некромант! И тут я вспомнил о Питере.

Я сел на кровать рядом с ним, обнял и прижал к себе. Питер очень мне помог, точно знаю: страх присутствующего смертного — шикарная взятка. Отчасти именно Питер — причина такой аккуратной работы. Но…

Я же чувствовал, сколько с него слизнули за это. В его чёлке появилась совершенно седая прядь, а руки на ощупь казались просто ледяными. И при этом он не пытался отстраниться.

— Я подарю тебе провинцию, — говорю. — Ты отлично держался. Я тебя всё-таки сделаю герцогом, мальчик.

Питер поднял голову — я увидел, что лицо у него уже спокойное, как всегда. И даже с тенью улыбочки. Мой милый лис.

— Да мне это не важно, государь, — говорит. — Ей-богу, не важно. И я не за это — какой я там герцог! Видите ли, государь, в чём дело… Сам-то я, положим… ну, вы знаете, что я такое, — но зато я состою при самом крутом государе на свете. И плевать я хотел на всякие должности… Правда.

Ах ты, бродяга! Мне слишком приятно это слышать — так что лучше бы ты молчал. Но если уж ты проболтался — дай тебе Господь, по крайней мере…

Нарцисс так ярко вспомнился, что чётки чуть запястье не обожгли. Пусть уж лучше стрела. Быстро. Чтобы понять не успел.

Демон разрази, какое близилось время… Ох, и время…

Поразительно, но хозяева принялись в дверь колотить — к их чести, не в тот момент, когда я был занят, а позже, когда всё уже стихло. Ох уж этот плебс, да ещё и частный дом. Смелые — не ожидал… Надо было оставить ещё пару скелетов снаружи. Но я всё-таки кивнул гвардейцу, чтоб он их впустил, — смелость должна вознаграждаться.

Ну да! Когда дверь открылась, купец на меня смотрел такими глазами — чудо. Сейчас бы его никто не заподозрил в чрезмерной отваге. Будь у меня придворный художник и рисуй этот художник сцены из древних мифов — я бы ему посоветовал использовать этот типаж в качестве натуры. Для картины, например, где правитель Заокраинного Юга входит к своей жене, а у неё из живота на его глазах вырастает дерево, увитое змеями.

Даже не знаю, что его сильнее ткнуло — обгорелая звезда на полу, скелеты с поднятыми забралами у дверей, смятая постель, которую я закапал кровью из своей руки, дым коромыслом или Питер в распахнутой рубахе. Или — всё разом. По-моему, дурачина решил, что я собираюсь принести Питера в жертву нехорошим силам — прямо в гнёздышке его супруги.

Ну не забавно ли?

— Почтенный, — говорю, — успокойтесь. Я заплачу за разгром — и все дела. Мои обычные дела.

У него щёки тряслись, как застывший вишнёвый мусс. И руки — немного не в такт.

— Об-бычные?

Я отстегнул от пояса кошелёк и бросил ему.

— Обычные, — говорю. — Ваш король — некромант, вы же знаете. Оставьте меня одного до заката — и ровно никаких неприятностей у вас не будет.

Купец закивал, и все остальные закивали, как болванчики. Я понял, что они и так уже сильно пожалели, что прибежали на шум. Да они не меня, а за меня испугались. Чудесные люди!

— Всё хорошо, — говорю. — Идите, идите.

Они ушли с явным облегчением. А я взял Питера в охапку и принялся обдумывать полученные от демона сведения. Они на удивление соответствовали моим худшим опасениям.

Роджер имел в виду не только мою жену. Он имел в виду и мою корону. Он думал об этом уже довольно долго — с тех пор как Розамунда стала принимать мужа своей фрейлины при дворе и посмотрела на него не так холодно, как полагалось бы замужней женщине.

Нет, она долго ломалась — не стоит думать о моей девке совсем уж дурно. Но её жеребец нашёл такие аргументы в пользу измены, что нежное сердце Розамунды не выдержало. В её гостиной говорилось о моих мертвецах, моих женщинах, моих любовниках и моей врождённой порочности. И — как последний довод — что я разбил бедняжке сердце, искалечил ей жизнь и обесчестил Междугорье своим правлением, убив всех своих родственников по мужской линии — и её обожаемого Людвига в том числе.

Зачем хранить верность чудовищу? И что такое по сравнению с моими неисчислимыми грехами потеря женской чести? Пустяк, действительно.

К тому же её свекровь, моя матушка, вдовствующая королева, знала об этой славной истории — разве не весело? И она тоже приняла эти аргументы — мама с давних времён так замечательно ко мне относилась, что прокляла бы собственное лоно, если бы я был её единственным сыном. А Розамунда и Роджер поставили её в известность, что после моей смерти на престол взойдёт её несравненный внучек Людвиг — ведь верный рыцарь королевы, который всё это организует, претендует лишь на регентство до совершеннолетия юного владыки.

Матушке это душу грело. Людвиг ведь так похож на своего дядюшку, её любимого покойного сынка. О, обнять и плакать!

Розамунда, разумеется, восхищалась таким чудесным и благородным планом ещё непосредственнее, чем её свекровь. Розамунда жалела только, что Роджер не король. Это всё-таки царапало её по душе — мезальянс, как ни крути. Не ровня ей любовничек. Но ради романтической страсти она изо всех сил старалась об этом не вспоминать.

А Роджер кивал, улыбался — и думал кое о чём таком, что дамам вовсе не нужно было знать. Во-первых, он надеялся жениться на Розамунде, когда та овдовеет. Вообще-то вдовствующие королевы не выходят замуж вторично, но ведь можно сделать единственное исключение из правил ради доблестнейшего рыцаря, который спас королевство от безбожника и тирана.

А с восхитительным ребёнком, драгоценным Людвигом, полностью доверяющим господину Роджеру, верному другу маменьки, вполне может что-нибудь случиться. Холера или оспа. Или родимчик. Или с коня случайно свалится. И на престол взойдёт второе дитя Розамунды. То самое, что сейчас у неё внутри. И будет называть Роджера батюшкой. Так скот рассуждал.

А может, тронутые прекрасной любовью благородного рыцаря и прекрасной дамы, плебеи ещё будут орать на городских площадях «Корону — Роджеру!».

Он раньше, как поётся в балладах, был простым пажом, женившись, стал он королём. Бывали же такие случаи в мировой истории…

Не парочка, а воплощённая пастораль. Они так трогательно обсуждали судьбу Междугорья, эти голубки. Насчёт — вернуть вассалам короны прежние свободы, увеличить налоги, поразить всех роскошью двора и ошеломить размахом развлечений столичной знати. Скучали в глуши, бедняжки. И кстати, насчёт развлечений: Розамунда, которую предельно оскорбляла моя связь с Марианной, настаивала на том, чтобы отдать Марианну солдатам, а её ублюдка утопить. И желала присутствовать. Роджер, соглашаясь, конечно, со своей пассией, имел больше зубов на Питера, который как-то раз в толпе вельмож громко осведомился, почему от всех дворян воняет псиной только после охоты, а от Роджера постоянно. Так что он желал видеть Питера на колу. И Розамунда, разумеется, тоже не возражала.

Если что и рассеивало этот розовый туман прекрасных мечтаний, так это живой некромант, будь он неладен. Чтобы как-то разрешить этот вопрос, Роджер потихоньку готовил своих баронов к бою. Или к бунту. Но не идиот же он был, чтобы особенно надеяться на успех боевых действий, поэтому привлёк к делу Святой Орден. Умник разослал гонцов во все монастыри и в конце концов откопал где-то старца святой жизни, знающего древние молитвы, по идее использующиеся против вставших из земли.

И вот теперь этот старец ехал к нему в замок — вернее, в замок Розамунды, в Скальный Приют, находящийся в близком соседстве с землями Роджера. Роджер, добрый сосед, теперь жил там, не выезжая, сволочь, — и, по моим данным, монах уже находился в паре дней пути от цели путешествия, не более.

Не то чтобы я очень уж верил в могущество Святого Ордена, но в своё время они попортили мне немало проклятой крови, поэтому я решил перехватить святого человека по дороге.

Убить монаха или попытаться с ним поговорить и уломать вернуться обратно в свою келью — я ещё не знал. Для меня было очевидно только, что к Роджеру старика пустить нельзя. Я задержал отъезд лишь до сумерек — чтобы перекинуться через зеркало парой слов с Оскаром. Мне очень хотелось его видеть: поблагодарить за заботу о здоровье королевы.

Мне иногда ужасно хотелось видеть Оскара. Его присутствие обычно меня успокаивало.

Но не в тот вечер…

Большое зеркало для вампира — вроде широко распахнутой двери, особенно если его ждут с другой стороны стекла. Оскар вошёл в будуар купчихи с непередаваемым выражением иронического восхищения. Прах могильный — змеем был, змеем и остался.

— Вы удивительно хорошо устроены, ваше прекраснейшее величество, — произнёс, скользя надменным взглядом по сожжённому полу и разворошённой постели. — Ваш нижайший слуга искренне рад, что вы, мой дорогой государь, проводите ночь в уютной комнате с чистым… прошу прощения, прежде чистым бельём на кровати. И я просто счастлив, что вижу вас.

— Последняя фраза означает, что у вас есть дело? — спрашиваю.

— Последняя фраза, как вы изящнейше выразились, мой красноречивый государь, означает, что, к моему глубокому прискорбию, я действительно вынужден сообщить вам о деле, к тому же — о деле важном.

Мне не понравилось, как он это сказал.

— К прискорбию? — я ему подал руку икивнул на стул. Оскар коснулся устами рубца на моём запястье — и вкус его Силы мне тоже очень не понравился. Мой милый вампир мог сколько угодно корчить безразличную и ироническую мину — внутри он был напряжён и взволнован, а в мире подлунном существует в высшей степени немного вещей, способных взволновать Оскара. Но подгонять его бесполезно — сам скажет.

Оскар сел и начал тоном менестреля, декламирующего древнюю легенду:

— Прошедшей ночью вы, мой дорогой государь, приказали призракам сообщать Бернарду о любых словах, сказанных герцогом Роджером кому бы то ни было, не так ли? Ваш приказ был, разумеется, принят к сведению, тем более что вы назначили награду за сообщения особенно важные. Похоже, дух по имени Люк эту награду заслужил. Бернард сообщил об этом мне нынче, как только я покинул гроб, — и мы вдвоём гадали, как бы поставить в известность ваше прекрасное величество. Но, я вижу, вы беседовали с Теми Самыми…

— Это было в три часа пополудни, — говорю. Оскар поклонился.

— Что, бесспорно, делает честь вашему уникальному профессионализму… Но, если мне будет позволено…

— Оскар, — срываюсь, — да не тяните вы, Господа ради!

— Вам сообщили о намерениях Роджера относительно вашей метрессы, государь? Если я не ошибаюсь и если не ошибается Люк, этот предательский ход пришёл в его преступную голову лишь этим вечером, час или полтора назад…

— Те Самые, — говорю, — не предсказывают будущее. Да я их и не спрашивал. Представляю: ну, жечь, вешать, в монастырь — что ещё нового может быть? Не важно.

Оскар снова поклонился.

— А если Роджер пришлёт в столицу гонца из своих владений с написанным от вашего имени письмом и письмо будет содержать просьбу немедленно приехать? Надеюсь, вы простите мою дерзость, бесценный государь, если я замечу, что в число неоспоримых достоинств вашей прекрасной подруги не входит рассудительность… И грамотность… Она верит, что вы можете неожиданно возжелать её повидать. И побоится оставить дитя в столичном дворце, под присмотром монстров вроде вашего покорного слуги, которым она не доверяет. Право, заложники не были помехой ни в одной войне…

Питер ругнулся сквозь зубы. А я задумался.

Мне надо на восток, на дорогу, ведущую от монастыря к замку Роджера — чтобы перехватить монаха. И ещё, оказывается, мне срочно надо в столицу. Послать мне туда некого. Вернее, можно послать кого угодно, но что будет стоить слово одного незнакомого моей курице гонца против слова другого гонца, тоже незнакомого! А свет будет молчать — даю руку на отсечение, — и моя наседка сделает то, что захочет.

А захочет она поехать, вопреки логике и здравому смыслу. И возьмёт ребёнка.

Что мне, разорваться?!

Я не могу позволить монаху добраться до земель Роджера — это грозит короне. И… я, оказывается, даже думать не могу о том, что моя свинья вместе с ангелочком, который катался верхом на мёртвых волках и стучал щепкой по скелетам, может попасть в руки этого гада. И я не успею, не успею, не успею.

Как странно. Оказывается, я люблю ребёнка… и… по крайней мере, привык, что ли, к Марианне. Она должна при мне остаться, и Тодд должен быть при ней. Всё.

— Оскар, — говорю, — скажите ей сами. Выберите убедительные слова и объясните. Всё просто.

— Да, было бы, — кивнул он, — если бы ваша очаровательная дама меня послушала. Я пытался побеседовать с ней сегодня после заката. И мне в нелестных выражениях обрисовали моё чрезвычайно шаткое положение полуночной нежити, мою омерзительную привычку питаться человеческой кровью и моё прямое отношение к Той Самой Стороне. А после всего вышесказанного Марианна высказала предположение, что я собираюсь вас предать, и желание никогда больше меня не видеть.

Я швырнул в стену кувшином из-под вина. Я не знал, что делать. Не посылать же к Марианне мертвеца с письмом! Идея даже хуже, чем предостережение вампира. И говорить мертвецы не умеют.

Невыносимо.

И тут Питер подошёл и сел на пол рядом с моим креслом. Смотрел на меня и улыбался.

— Что тебе надо? — говорю.

— Государь, — говорит и ставит локти на мои колени, — а я? У меня же теперь мёртвый конь — я за два, много за три дня в столице буду. Мне-то Марианна поверит, точно.

Меня прошиб холодный пот. Я всё понял. Всю интригу Тех Самых Сил в самых тонких нюансах. И мне стало нестерпимо страшно.

— Нет, — говорю. — Ты не поедешь.

Говорю, а сам думаю о Тодде, о продолжении династии, об опозоренной королеве… Совершенно помимо воли думаю. Любовь вперемешку с ответственностью и ужасом. А если случится так, что только Тодд…

Питер вздохнул. А Оскар медленно молвил:

— Если мне будет позволено высказать свою точку зрения, мой добрейший государь… Это выход.

— Уже, — говорю. — Прекрасный выход.

А Оскар взглянул на Питера своими всевидящими очами — так, как вампиры смотрят в суть, не на поверхность. Питер охнул и вцепился в мои ноги — от таких вещей человека холод до костей пронизывает, и я сдёрнул для него покрывало с кровати. И прикасаясь к нему, тоже увидел то, на что смотрел Оскар.

Тень смерти.

Будь оно всё неладно! Я в тот момент не просто понял, что жить ему осталось считанные дни, — я почувствовал, как он будет умирать. Впервые пришло озарение такой силы — вероятно, потому что Оскар был рядом. И я бы предпочёл не знать, Богом клянусь, потому что ослепительно ярко вспомнил мёртвого Нарцисса, восковую маску с багровыми дырами на месте глаз… И увидел, что они сделают с Питером, если он попадётся в руки этим гадам…

Ну что такое был Добрый Робин с его шайкой! Разбойники есть разбойники. Умирать всегда не сладко, но ничего принципиально ужасного они придумать не могли. Изощрённость в убийстве — это, знаете ли, качество людей образованных. Светски воспитанных, вроде Роджера, от которого, кстати, и вправду воняет псиной…

— Нет, — говорю. — Питер не поедет. Он не доедет. Всё. Тема закрыта.

Оскар чуть-чуть повёл плечами. С видом «я прав, а впрочем, воля ваша».

— Вы, мой милосерднейший государь, не сможете изменить мировой порядок вещей, — говорит. — Не в ваших силах и не в человеческих силах вообще…

— Князь, — говорю, — вы придёте его отпустить?

Оскар только головой покачал. И Питер взглянул на меня снизу вверх с грустным таким и понимающим видом, мой милый бродяжка. И улыбнулся, обречённо как-то.

— Да ладно, — говорит, — государь. Кому суждено повешену быть, тот не утонет.

И тут меня озарило. Нет уж, думаю, по крайней мере, я не дам ему умереть в муках среди врагов. Это в моих силах. И ещё в моих силах — нечистая сила. Некромант я или нет, в конце концов!

— Питер, — говорю, — поедет со мной. А ребёнком займётесь вы, Оскар.

О, как он удивился! Не только я рассмеялся — Питер фыркнул мне в рукав, такое это было зрелище. Нечасто его так выбивали из седла. Да ещё Питер тихонько сказал:

— Теперь господин Князь завтра днём в гробу перевернётся… От недовольства собой…

Оскар снисходительно ему улыбнулся — показал, что человеческие шпильки неумершего не задевают. А мне сказал, уже взяв себя в руки, с обычным невозмутимым видом:

— Простите мне мою невероятную недогадливость, мой мудрейший государь, но я не могу взять в толк — как это я займусь смертным ребёнком? Что я могу сделать? Вы, ваше прекрасное величество, вероятно, помните, что согласно Сумеречному Кодексу, Переход не может быть пройден смертным младше четырнадцати лет, а Тодду…

— Вот ещё, — говорю. — Я и не думал о том, чтобы сделать сына вампиром. Вы его просто заберёте. Из дворца, от Марианны. Вы — или Агнесса. Я не думаю, чтобы он сильно испугался, — я ему о вас рассказывал.

Оскар задумался.

— Причудливая мысль — поручать жителям Сумерек человеческое дитя… И что с ним будет днём?

— Пара гвардейцев и волк, — говорю. — Агнесса ещё помнит, какая еда нужна людям, она прекрасно о малыше позаботится. Где он будет жить — придумайте. Мёртвые слуги присмотрят за ним — чтобы не тревожил ваш сон и сам куда-нибудь не делся. Тодду с мертвецами играть — не привыкать стать. А Марианна без малыша никуда не уедет.

Оскар прочувствованно поклонился.

— Мне ещё не встречался, — говорит, — человеческий разум, настолько изворотливый и чуждый условностей. Я сделаю всё, что вы желаете, мой драгоценный государь. Я восхищён.

— Последнее, — говорю. — Пришлите мне Клода. Он мне нужен.

Оскар согласно склонил голову, обозначил церемонный поцелуй и удалился. А Питер взял меня за руки и спрашивает:

— Я, государь, значит, скоро умру, да?

Без особого страха, печально улыбаясь.

Я его поднял с колен и обнял. Он был мне мил, как никогда. Насчёт него я тоже кое-что решил. Я жалел его тело, которое хотел бы сохранить по многим причинам, но уже был готов пожертвовать любыми своими желаниями ради того, чтобы оставить поблизости хотя бы его душу.

Его душа была мне дороже его тела.

— Питер, — спрашиваю, — хочешь стать вампиром? Клод будет твоим старшим, не Оскар. Ты же дружен с Клодом, придёшь в Сумерки, как к своим… Хочешь?

Он молча помотал головой.

— Но почему, дурачок? — говорю. — Боишься душу погубить? Так у вампиров души в порядке, они тебе объяснят, чему они служат — и тоже Господу в конечном счёте. Проживёшь долго-долго, весело — научишься превращаться в летучую мышь, в лунном свете купаться, чем плохо?

Молчит и трясёт головой, как лошадь. Я начал сердиться.

— Да какого демона ты не хочешь? — повышаю голос. — Ты что, не понимаешь, что я тебе предлагаю, что ли? Жизнь, силу, свободу…

И тут я вдруг замечаю, что он плачет. Смотрит на меня — и слёзы текут. Первый раз вижу его слёзы. Из-за того, что я ему бессмертие пообещал, не угодно ли. Что за человеческая блажь, что ему не так?

— В чём дело, бродяга? — спрашиваю. — Собираешься слушаться?

— Нет, государь, — говорит. — На что мне всё это сдалось — без вас-то? Мне Клод рассказывал — у вампиров с людьми любви не бывает, а Дар ваш лакать, как они, я не хочу. И смотреть, как вы состаритесь и умрёте без меня, тоже не хочу. Вот и всё. Если вы хоть немножко ко мне привязаны, не отсылайте меня, пожалуйста, — ни к вампирам, ни в монастырь, ни в провинцию. Лучше уж я рядом с вами доживу до конца как человек и умру как человек. Может, ещё сделать получится что-нибудь полезное перед смертью. А без вас всё равно не жизнь.

Не изволите ли? Снова совершенно меня обезоружил и согрел до мозга костей. Я почувствовал, что всё получится, буквально всё. Мне хотелось рассказать Питеру, как я ему благодарен, какая он для меня находка, как я его люблю, наконец… А сказалось только:

— Да не гоню я тебя, не реви.

И тут Клод вошёл в зеркало. Поклонился и спросил из поклона — снизу вверх:

— Вы желали меня видеть, тёмный государь?

Я взглянул на Питера, а Питер уже стоял, скрестив руки на груди и улыбался с видом «всё — смешные пустяки». Без тени страха, без тени печали. И слёзы высохли, будто их и не было. Спокойный, словно кот на печи.

— Будете меня сопровождать, Клод, — говорю. — На всякий случай. У нас важное дело — нужно перехватить старого монаха, который может наломать дров и которого Роджер позвал на службу. Выезжаем сейчас же.

Клод с Питером переглянулись и лихо кивнули. Оба. Через десять минут мы были уже в пути. Шёл второй час пополуночи. На мою душу сошёл божественный покой.

Я воспользовался тактикой, отработанной ещё во время войны.

Клод снова стал моим разведчиком. Я, конечно, знал от демона маршрут монаха, но это был маршрут на момент моей с демоном беседы. Бобёр, который запрудил речку и залил водой дорогу, мог всё поменять в самый последний момент и самым решительным образом.

И я, как во время войны, отправил вампира взглянуть с высоты полёта нетопыря, найти место ночлега, уточнить и перепроверить. Клод всегда прекрасно справлялся — и до рассвета обычно успевал найти, где подкрепиться по дороге.

А мы с Питером и десяток скелетов-гвардейцев до установления точного места встречи отправились во владения Роджера самой короткой дорогой. Карта Междугорья стояла перед моими глазами, как нарисованная на ночном небе: казалось, что я могу найти нужный путь только чутьём, ни с чем не свернись. И всё как-то отступило пока — досада, злость, вся эта муть души. Остался только азарт — «как у наёмника перед боем», любовь и спокойная ненависть. Хорошая смесь для работы и для войны.

Мы спали несколько часов — на рассвете, остановившись отдохнуть сразу после того, как переговорили с отправляющимся на покой вампиром. Клод, правда, не успел выпить жизнь этой ночью, зато, пролетев миль триста — триста пятьдесят, нашёл привал монаха.

Вычислили. И теперь он был — как мишень на конце стрелы. Далеко, но какое это имеет значение.

Клод спал в пересохшем колодце при дороге, а мы — на плащах, брошенных в копну сена. Я проснулся, когда солнце повернуло к полудню, и, прежде чем разбудить Питера, смотрел несколько минут… на его лицо, ставшее детским во сне.

И думал, что не позволю ему умереть, как бы он ни блажил. Клод будет рядом на самый критический случай.

Человек предполагает, а Господь располагает.

Мы отправились в путь уже через четверть часа. По дороге пили простоквашу, которую Питер купил у крестьянской девки в ближайшей деревне, — ужасно холодную, может быть, принесённую из погреба. Потом гнали мёртвых коней, как никто никогда не гонит живых, — и они пожирали дорогу, будто ленту сматывали. Остановились лишь на несколько минут — купить хлеба и сыра на базаре в каком-то местечке. Распугали мужиков, но дали им возможность быстро успокоиться, потому что не задержались там.

После заката немного замедлили шаг. Мы въехали на земли Роджера быстрее, чем предполагали, — и ожидали, что Клод нас догонит. Я хотел встретиться с монахом ночью — думал, что в Сумерках все козыри в моих руках. Ведь в принципе, когда белые силы отдыхают, тёмные выходят на охоту. Как говорил Клод, «настанет ночь — будет и пища», а до потенциальной пищи осталось миль двадцать пути, никак не больше.

Сейчас, вспоминая ту ночь, я никак не возьму в толк, почему я был так самонадеян и весел. Вероятно, дело в моих прежних военных успехах и в том, что мне не приходилось сталкиваться с белой магией Святого Ордена с тех самых пор, как я сжёг серебряный ошейник. Я забыл, я всё забыл, а кое о чём я никогда и не знал…

А ночь помню, будто вытравлена по сердцу. Луна начищенной медной тарелкой, ещё почти круглая, громадная, висела над лесом, вырезанным из чёрного бархата, а рядом с ней горела зелёная звезда, наша с Питером, звезда бродяг. Неподалёку, на холме, засыпала деревня — там ещё помаргивали огоньки в избах мужиков, а в низине, около деревенского погоста, стелился густой туман, на могилах вспыхивали синие огоньки, и тянуло болотной сыростью и запахом распада. И мне было очень уютно и тепло от разгорающегося Дара.

Около кладбищенской ограды, по колено в тумане, мы с Питером ждали вампира. Высокая трава вымокла от росы, Питер выжимал плащ и хихикал:

— Выкупались в лунном свете, государь…

Клод очень красиво, прямо на лету, поменял форму, встав на ноги уже человеком, но взметнувшийся плащ ещё мгновение казался нетопырьими крыльями. Он светился чьей-то недавней смертью и выглядел очень довольным.

— Я их нашёл, государь, — сказал, улыбаясь и сверкая клыками. — Они заночевали совсем рядом, но мне было как-то не очень приятно подлетать близко. Душно. Наверное, шатёр этого монаха вышит Святым Словом изнутри.

— Хорошо, едем, — говорю.

Мы ехали всего три четверти часа — правда очень быстро, успевая за Клодом, летящим впереди отряда. И, ещё не видя стоянки этого монаха, я её почувствовал. И вовсе не как светлое пятно — нет, как тяжёлую глыбу беспросветного мрака.

Нехорошо.

Клод рывком вернулся в человеческий облик и схватил моего коня за повод.

— Государь, мне…

— Только не говори, что тебе страшно, — фыркнул Питер. — Не верю.

Клод к нему обернулся. Он улыбался так же лихо и обречённо, как Питер, клянусь Богом, — и луна отражалась в его очах. Сказал:

— Попрощаемся, Пит. Весёлая будет ночка — увидимся в лучшем из миров.

Питер усмехнулся и протянул ему руку.

— Не подыхай прежде смерти, мертвяк!

Клод хлопнул по его ладони:

— Смотри, потом можем и не успеть, висельник.

И оба разом посмотрели на меня. Дар во мне прекратился в море огня, ударился в эту стену темноты приливной волной. Любовь, ярость и тоска.

— Ребята, — говорю, — я постараюсь вас прикрыть как смогу, хотя вы сами понимаете, конечно, — война… Но постарайтесь уцелеть — для своего короля. Прошу.

— Ты выживи, Дольф, — сказал Питер. Серьёзно, тихо — первый и последний раз меня так назвал.

Они меня поцеловали: Клод — руку, а Питер — в щёку. И ничего больше не было сказано. Мы с Питером просто пришпорили лошадей, а Клод пошёл рядом.

Мы все уже знали, что монах проснулся. Я ощущал его — мог ли он не почувствовать меня?

Он был таким толстеньким плюгавым старикашкой, этот святой старец. С двумя какими-то клочками, похожими на заячьи хвосты, обрамлявшими с двух сторон блестящую лысину, с маленьким бритым личиком, с морщинками у рта — эдакий сердитый мопсик. Солдаты Роджера выглядели рядом с ним как монументы — здоровенные фигуры, окружающие колобашку в балахончике. И всё это освещал огромный костёр на поляне перед шатром — но я рассмотрел бы детали и так, привычно испросив взора неумершего.

Забавно было смотреть вампирскими глазами, забавно. Я бы посмеялся, если бы не чувствовал это удушье — будто на меня снова надели тот дурацкий ошейник с каббалой. Не хватает воздуха, и давит на сердце ощущение дикой несвободы. Явственно-явственно. Душа в клетке. Это — Божье?

Не уверен.

Никто из этих остолопов-солдат не дёрнулся. Наверное, они чувствовали, как воздух между мной и священником превратился в густую чёрную смолу, — и шевельнуться не могли. Вязко. Питер тоже ощущал эту вяжущую силу — я слышал только его медленное дыхание за спиной. Зато старец шустро замелькал между оцепеневшими фигурами и завопил так, будто лошадь наступила ему на ногу, — в визг, но при этом злобно и как-то радостно:

— А-а, выполз из преисподней, холуй демонов! И шлюхи тьмы с тобой! Ну хорошо!

— Я пришёл разговаривать, — говорю. — Мирно. Как король — к монаху. Возвращались бы вы к своим братьям, отче.

Он захохотал с привизгом, хлопнул в ладоши и завопил:

— Король! В аду ты король! Проклятая душонка! Я тебя, тварь, загоню туда, откуда ты выкарабкался!

— Оставьте, — говорю, — отче, в покое вдовствующую королеву.

Он перекосился, выпучил глазки и заверещал, но я уже понял, что весь этот спектакль — способ монаха вызвать огонь Дара. Никакого преимущества ночью — у монаха тоже был Дар, почти такой же, как и у меня, только он каким-то образом его переключил. Меня вдруг осенило: он так ненавидел собственную кровь, что эта ненависть хлестала из него почти неподконтрольно и била по подвластным ему сущностям.

Он заменил способность общаться с жителями Сумерек способностью их уничтожать. Я растерялся, когда это понял. Вывернутая, отвергнутая некромантия — последствие святой жизни, в смысле отказа от любви, в частности — от любви к собственному естеству?!

Я не мог с ним договориться. Он ненавидел во мне самого себя. Он сам надел на себя ошейник — и не мог мне простить моей свободы. Я думал, он служит Живому, но его сила тоже шла от Мёртвого.

И мы одновременно сконцентрировали Дар друг на друге. Потоки незримого огня скрестились — я увидел, как его удар угодил в дерево, моментально почерневшее и скорчившееся, как от немыслимого жара, и услыхал, как заорал солдат, поймавший мой посыл. На мгновение сделалось тошно от опустошённости, но тут же ледяная ладонь Клода легла на мой локоть. Я с наслаждением почувствовал, что меня наполняет волна вампирской Силы, смешиваясь с Даром, и почти в тот же миг монах завопил:

— Гадина! Мёртвая гадина! — и выпалил древнее заклинание упокоения.

Я ровно ничего не мог поделать. Я не мог даже отвести взгляд от беснующегося старца, потому что мой взгляд в какой-то степени сдерживал поток его Дара. Я только ощутил: рука вампира легко соскользнула с меня. Конь подо мной замер, как подобает чучелу, моя гвардия превратилась в мешки с костями и опилками.

Ярость и горе утроили мои силы, и я использовал тот запрещённый приём, который до сих пор никто не мог отразить: дёрнул кинжал из ножен и вспорол запястье. Было очень тяжело направить хлынувшую из меня волну кипящей черноты, но я уж постарался, чтобы она покатилась строго вперёд, не задев Питера, ощущаемого где-то рядом, и Клода, упавшего под копыта моего коня.

Люди Роджера повалились на землю в конвульсиях — я чувствовал, как Дар выдирает из их тел их несчастные души, но монах остался стоять. Вот такого я ещё не видел.

Я только сообразил, что это не его мощь. Его прикрыла мощь какого-то артефакта, некой монастырской реликвии, о которой я никогда не слыхал, — как сноп невидимого, но ослепительного света в руке старца. Я не понял, что это за штуковина, но догадался, что её наполнила смертельной силой моя проклятая кровь.

Некое идеальное оружие, которое ты сам направляешь себе в сердце. Я не знал, что такие штуки в принципе существуют, и рассчитывал только на себя. А монах попросту ждал, когда я воззову к крови, — чтобы меня прикончить, и демон с ними, с солдатами.

Я не знал, что с таким делать. Не читал и не слышал. Я почувствовал только, что поток Дара сейчас повернёт назад. И тогда мы с Питером умрём — от моего собственного отражённого удара. На понимание ушло неизмеримое человеческой мыслью мгновение — даже вздохнуть не было времени.

Но то, что случилось потом, произошло гораздо быстрее любых произнесённых слов — даже слов, произнесённых про себя. Я не успел понять, что, собственно, произошло и что это за звук. Свист и стук. И волна смерти ушла куда-то выше и левее, где ветки деревьев скорчились и затрещали, а монах грохнулся навзничь на трупы солдат.

Наступила тишина, которую я еле расслышал за ударами крови в ушах. Дар постепенно ушёл, как вода с отливом. Стало холодно. Я с трудом сообразил, что всё закончилось. И услышал голос Питера:

— Здорово попал, да?

Я помотал головой.

— Кто, куда?

Питер спрыгнул с замершего чучела своей лошади и присел у ног моей. Я тоже спешился.

Сумерки любили Клода. Его тело не рассыпалось прахом, не ссохлось в мумию, даже седины было не видно в светлых волосах — только лицо стало старше в смерти. Осунулось, появились морщины, глаза запали… Блонды, мокрые от росы, прикрыли кисти рук, когда-то безупречные, теперь — сведённые судорогой, с длинными кривыми когтями, вцепившимися в траву. Смерть никого не красит.

Странно видеть убитого вампира и горько. Вампиры слишком ассоциируются с бессмертием. Вампир не может тебя оставить. Я помнил, как после очередного боя в Перелесье Клод с усмешечкой выдернул стрелу из груди, из того места, где у людей сердце, и посетовал, что ему испортили любимый камзол. Как это — Клода убили?

Я забыл про монаха. Про всё забыл. Я смотрел, как Питер плачет и гладит труп Клода по щеке. Я вспоминал, сколько неописуемо тяжёлых дорог прошёл вместе с этим вампиром, сколько смертей, — и медленно осознавал, до какой степени он был мне дорог. Как это — Клод умер? Вечный… Не может быть. Я собирался состариться в его компании и знал, что его юное лицо никогда не изменится. У меня не умещалась в сознании эта потеря.

Вампиры — друзья, которые тебя никогда не бросят. С тех давних пор, как я познакомился с Оскаром, я видел их вечно молодые лица, и их бессмертие было постулатом моей веры. Ну как это — Оскар умрёт? Или Агнесса… Или Клод…

Какой ужас…

Питер посмотрел на меня мокрыми глазами, спросил:

— Он уже не встанет больше, да? Он совсем… совсем мёртвый?

Я обнял его за плечи. Я думал о том, что ощутил Оскар, когда мир подлунный оставил его младший и один из его любимых учеников.

— Да, — говорю, — совсем мёртвый. У вампиров, как и у людей, есть души — если душа отошла, то вернуть её не в моих силах. Скелеты и чучела я подниму снова, а Клод… Питер, мальчик, что ж я теперь буду делать?

Питер ткнулся лицом мне в грудь, пробормотал:

— Старая сволочь, монах хренов, в рот ему дышло…

И тут я вспомнил.

— Питер, — говорю, — он убил Клода, правда, а мы-то почему живы?

Питер поднял голову — с той странной полусочувственной миной, означающей, что я не понимаю некую, по его разумению, простую вещь.

— Так ведь он-то тоже, гад, помер, государь, — говорит. — Монах-то был человек, верно? А люди — они мрут, если им закатать ножик в переносицу. Вот он и помер, в лучшем виде. Не успел доколдовать, сука.

— Ты швырнул в него нож?! — говорю. — Ты?! Так просто?! Но как ты смог? Ведь слуги Роджера и не дёрнулись, я думал — живых нашим Даром просто парализовало…

Питер пожал плечами.

— Может, их-то, — говорит, — и парализовало с непривычки. Я, пока не привык к вашим этим… чарам, тоже вроде как ошалевал слегка, но у меня-то уж было время притерпеться. Я бы раньше его прибил, и Клод бы остался цел — так ведь за солдатами прятался, падла. И зыркал на меня. Надо было наверняка, чтоб он меня первый не грохнул, — так я долго момент выбирал…

Да, подумал я, резонно. И вдруг почувствовал, что совершенно не могу дышать. Мне показалось, что это — приступ кашля.

Я уже забыл, как плачут.

Мы с Питером знали предубеждение жителей Сумерек против погребения. Ясно — если гроб долгое время служил тебе опочивальней, дико представить его себе в качестве последнего пристанища. Поэтому мы сделали то, что доставило бы душе Клода удовольствие, — предали его тело огню.

Удивительно, как быстро и чисто — как бабочка, влетевшая в огонёк свечи. Трупы людей так не горят. Пустая оболочка, тень Сумерек — вспыхнула, погасла, и ночной ветер унёс пепел. Это сожжение не сняло тяжести с души, но появилось смутное чувство правильности и покоя. И мы смогли рассмотреть стоянку монаха и обыскать его труп.

Клод угадал: шатёр оказался действительно вышитым изнутри защитной каббалой против Приходящих В Ночи. Эти знаки я знал. Вампиры их терпеть не могут, поэтому я никогда не воспроизводил эту гадость. Оскар говаривал, что защищающиеся от Проводников накликают на свою голову грязную смерть, и в случае со старцем это оказалось правдой.

Кроме знаков защиты я нашёл в шатре чудесное Священное Писание, молитвенник чистого древнего письма с белыми рунами на переплёте и несколько разных амулетов — против разных порождений Сумерек, но главным образом — против вампиров. Старец, похоже, терпеть неумерших не мог — вероятно, Сила вампиров каким-то образом его ослабляла. Клод причинил монаху серьёзное неудобство, когда в последний раз прикрыл меня, отдавая мне Силу во время поединка.

И он отомстил вампиру. Сучий потрох.

Важного гостя и союзника Роджера охраняли пятнадцать человек. Все эти бедолаги были совершенно не готовы к приятным ощущениям от ментального сражения двух ведьмаков — и погибли поголовно, в чём в конечном счёте Роджер был виноват больше меня и монаха, вместе взятых.

Тело старца оказалось с ног до головы обмотано шёлковыми ленточками с вытканными на них охранными знаками — куда там моему панцирю! А в руке у него мы нашли ту чудовищную штучку, которая едва не закончила наши земные пути, — золотой диск, гравированный Святым Словом и прожжённый насквозь каплей крови демона. Я едва заставил себя прикоснуться к этому. Даже думать не могу, откуда монахи раздобыли такую исключительную мерзость. Не стал бы использовать такое даже против заклятого врага — надо совсем себя не уважать, чтобы применить вот это и с лёгкой душой называть себя монахом, святым человеком и белым магом.

Святость, на мой взгляд, нечто совсем иное, чем отказ от любовных утех и соблюдение постов. Но у Святого Ордена на это имеется личная точка зрения. Отцы считают, что главное условие святости — втаптывание в грязь собственной природы. Ну, Бог им судья.

Метательный нож Питера вошёл монаху в лоб, как в тыкву — глубоко и мягко. Точно между бровей. И Питер его выдернул, обтёр и забрал с собой — он серьёзно относился к оружию, которому доверил жизнь. Прелесть был Питер, прелесть. Кого бы хватило на такое отчаянное дело… Да уж, только моего милого лиса, к личному списку злодеяний которого добавилось убийство святого человека.

Возможно, всем моим друзьям и возлюбленным гореть в аду, но я не променял бы вечные муки в их замечательной компании на рай в одиночестве. И по-прежнему плевать я хотел на предрассудки.

Поднять гвардейцев и лошадей было самым пустым делом. Заодно я поднял и солдат Роджера — сделать ему приятное при встрече. Потом мы залили тлеющий костёр и покинули место бойни. Старосте ближайшей деревни, куда мы добрались к утру, я приказал послать человека в монастырь, из которого притащился монах. Сообщить его братии, чтобы они забрали своего святого старца, если он им нужен. Впоследствии я передал настоятелю его амулеты, книги и защитные знаки — всё, кроме той поганой вещи, с помощью которой монах отразил мой удар. Эту дрянь я закопал. Очень глубоко, в очень тайном месте — надеюсь, её найдут не скоро, я хорошенько прикрыл её каббалой.

Уничтожить не посмел — не предвижу последствий. Но если бы мог — уничтожил бы. Нельзя иметь в мире абсолютное оружие. Если есть такая вещь, с помощью которой любой идиот может убить не глядя толпу народу, — найдётся несметное количество идиотов, можете мне поверить. Лучше пусть не будет искушения.

А мужики между тем смотрели на меня, как на пришельца с самого дна преисподней, а на Питера — как на демона-пажа. Из-за мёртвого монаха, я думаю. Убить некроманта — святое дело, но если он был адептом Святого Ордена — то его убийство страшный грех.

Да никто и не поверит, что монах может быть сродни некроманту…

Я думал, что Оскар будет ждать возможности перейти ко мне через зеркало, и искал достаточно большое зеркало — но мне не везло. В деревушках, принадлежащих Роджеру, бабы гляделись в бочки с водой, а в паре усадьб побогаче нашлись зеркальца размером с ладошку. Я думал, что беседу с Оскаром придётся отложить, огорчался и радовался одновременно: на моей душе лежал камень с острыми углами.

Но мой старый товарищ воспользовался тайными путями, известными только древним Князьям Сумерек, — ему очень нужна была эта беседа. Я просто открыл окно в комнатушке на постоялом дворе, где мы с Питером ночевали, — и он вышел из столба лунного света. Продолжалось полнолуние, и луна светила прямо в комнату — свет как дым клубился... Оскар, закутанный в тёмный плащ, выглядел таким угрюмым, что у меня сердце сжалось.

— Рад, что вы пришли, Князь, — говорю. — Приму любые упрёки, только сначала послушайте.

Промолчал мой сердечный друг, но посмотрел вопросительно. Я всё ему рассказал, как смог. Оскар дослушал до конца и горько усмехнулся.

— Мой драгоценный государь, — молвил с еле ощутимой насмешкой, — если бы один вампир, состарившийся в злодеяниях, хуже знал вас, он, безусловно, сказал бы, что дети Сумерек — лишь рабы некроманта, и не более. Смазка для клинка. Расходный материал в тех боевых действиях, которые некромант ведёт в мире людей… ведь тёмный государь, как я полагаю, намерен просить нового спутника, ибо вампиры нужны ему для осуществления его целей. А что может сделать бедный Князь? Только оплакать своего младшего и повиноваться.

Я готов был сквозь землю провалиться, но Оскар взглянул на меня с печальной улыбкой и качнул головой:

— Я же сказал — если бы не знал вас, мой добрейший государь. Вы невнимательно слушали. Дело в том, что я знаю вас хорошо, ваше прекрасное величество. Невозможно оберегать бойца на войне. Клод был в вашей свите не по моему приказу, а из любви к вам, тёмный государь. И ещё одно юное создание просто рвётся служить вам теперь, когда вы потеряли телохранителя, — и тоже из любви.

С этими словами он распахнул плащ и вынул из-под него комочек пушистого седого меха, из которого торчали просвечивающие розовые уши и тонкие косточки свёрнутых крыльев. Нетопырь расправился и взлетел, опустившись на пол уже в человеческом облике — в облике грустной Агнессы. Белые ленты — вампирский траурный знак — перевивали её прекрасные косы. Я чуть не расплакался снова.

— Что же до меня, — продолжал Оскар, — то в глубине души я даже рад, что маленький Клод погиб не напрасно. Я рад, что вижу вас живым, сумасшедший мальчик. Я скорблю, но я рад.

Я позволил ему поцеловать меня в шею — и в момент поцелуя, по потоку Силы, понял, что говорил он совершенно искренне. Агнесса опустилась на колени, чтобы поцеловать мне руку.

— Я тронут, — говорю. — Но…

— Понимаю, — ответила моя лунная дева. — Я, тёмный государь, принесла вам весточку от вашего сына. С ним остались два юных вампира, которые нравятся ему больше прочих, — Изабелла и Клеменция. Дитя научилось спать днём, как и неумершие, а ночь проводит в играх с существами из Сумерек. Вашему сыну нравятся Сумерки, государь, и в его сердце нет страха, обычного для смертных.

— Ещё бы, — говорю. Мне даже стало чуточку веселее. — А где Тодд живёт?

Агнесса нежно улыбнулась.

— Помните ли развалины замка в Ельнике, милях в десяти от столицы, государь? Никто из живых не забредает в эту глушь даже случайно, с тех пор как умер его последний хозяин, барон-чернокнижник — то есть уже лет пятьдесят. Мы взяли туда двух стражников — более по вашему приказу, чем по нужде: живые волки, сторожевая стая Оскара, охраняют эти места более надёжно…

— Э, — подал голос Питер, ужасно озабоченно, — дамочка, а потолок в этой развалюхе не обвалится?

Рассмешил нас всех.

— Ну что вы, Питер! — Агнесса даже носик спрятала в ладошки, чтобы не показать, как ехидно хихикает. — Там сейчас — лунный чертог. Князь вместе со всем кланом создавал это место.

— Молоком с кровью ребёнка кормите? — спрашиваю.

Агнесса вздохнула.

— Хорошо бы, — говорит, — если бы ваше дитя унаследовало Дар. Нет, государь. Просто — парным молоком. И оладьями. Молоко с кровью он пить не стал.

Теперь уже хихикнул Питер.

Я смотрел на вампиров, на Питера, который смеялся вместе с моей Сумеречной свитой, — и свежая рана в душе как будто затягивалась, подживала… Всё было почти так, как раньше… Только без Клода.

Удивляюсь себе, удивляюсь — но из всех пережитых мною потерь тяжелее всего было осознать, принять и осмыслить смерть вампира.

Я не знаю, где Оскар и Агнесса провели следующий день. Мы с Питером провели его в дороге. Проснулся мой бродяга в весёлом расположении духа — как обычно, — но день вышел куда мрачнее. Шуточки у Питера с языка не шли. Наверное, Клод не выходил из головы.

— Я, государь, ко всему привык, — говорил мой дружок с грустной улыбкой. — Я на семи сковородах жарен, чего только не видел — вы знаете. Столько ребят на глазах помирало — не сосчитаешь… Но то ж люди! Всякий раз думаешь — тут ничего сделать нельзя, сегодня, мол, ты, а завтра — я… Но он-то тыщу лет мог жить в своих Сумерках — страшно, как подумаешь…

Тоже не мог уместить в душе. Чудно всё-таки устроены люди, чудно.

— Интересно, — говорю, — Питер, если тебе кто-нибудь сказал бы год назад, что будешь когда-нибудь жалеть вампира, ты бы поверил?

Смеётся.

— Не знаю. Нет. Да, поверил бы. Чего только не бывает… А Клод точно что в ад угодил? Может, всё-таки нет? Жаль, за упокой души помолиться нельзя.

Питер, Питер…

B полдень мы проехали замок Роджера. Поздним вечером были рядом со Скальным Приютом — острые башни в красном закатном свете казались заточенными, как копья. Царапали небо, облака кровоточили.

Бред.

Любовное гнёздышко. Вот о чём я думал. Самый красивый замок из принадлежащих моему роду. И Роджер его, небось, уже присвоил. Я невольно представлял себе, как этот скот, устав от разврата, ходит по замку королевы, разглядывает портреты, щупает гобелены, вертит кубки в руках и прикидывает, сколько может стоить такой домик-пряник, — и Дар во мне разгорался закатным огнём. А когда я увидел рядом с королевскими штандартами над воротами штандарт Роджера — огонь потёк по моим жилам вместо крови. Моя шлюха даже не скрывает: у неё почётный гость. Верный рыцарь.

На стене горели огни — в замке ждали монаха. Не дождутся. Но я постараюсь их не разочаровывать.

Сегодня будет весёлая ночка.

Мы ждали Агнессу на поляне, заросшей кипреем. С этой поляны всё было славно видно: и поле, затянутое туманом, и скалы, и замок, и заря. Ждали недолго. Солнце едва успело уйти за горизонт — заря ещё догорала, когда полосы холодного тумана собрались в две высокие фигуры. В две!

С Агнессой пришёл Оскар. Я поразился.

— Князь, — говорю, — разве вы не отправились домой? Вы решили тут охотиться?

Оскар подошёл по колено в тумане. Питер присвистнул, когда его рассмотрел, — никакая чара, никакой лунный морок не украшали моего наставника в ту ночь. Даже мне стало слегка не по себе от его облика: мёртвая снежная маска, холодный огонь в надменных нечеловеческих очах, плащ как свёрнутые нетопырьи крылья — и туман тёк с него бледными струями. Оскар, похоже, хотел, чтобы смертные видели Господина Сумерек, Проводника умирающих таким, какой он есть, — а если мой сердечный друг вампир чего-то хотел, то ему это удавалось.

Агнесса выглядела за его плечом бледным призраком.

Оскар отвесил поклон, от которого мне стало чуть неловко. Я раньше не видел его таким, чудно показалось с непривычки. Но я подал ему руку для поцелуя — и меня чуть не захлестнул поток его Силы, совсем неожиданной на вкус. Я успокоился — Князь резвится. Князь хвастается могуществом. Князь собирается сводить счёты.

— Мой драгоценнейший государь, — сказал Оскар с неподходящей к облику весёлостью, — я никогда прежде не участвовал в военных действиях, что, как будто, не совсем прилично для дворянина. Я покорнейше прошу вас принять мою скромную помощь в вашей войне, ваше доблестнейшее величество, — ради памяти бедного неумершего юноши, который был вашим преданным слугой и солдатом.

— Конечно, — говорю. — Только скажите, как вы это себе представляете, Оскар. Я буду подстраиваться под вас, раз так вышло.

Оскар улыбнулся — клыки сверкнули сталью.

— Ваше чудесное величество, — говорит, — мой дорогой государь, я вас позабавлю сегодня. Покажу интересное представление — поверьте мне, восхитительнейший государь, ещё никто из людей такого не видел, — и добавил, подумав, — ваш слуга может присутствовать. Не так уж часто в мире подлунном встречаются друзья неумерших с горячей кровью. Полагаю, тот, кто видел Того Самого, не испугается детей Сумерек — тем более что они в родстве с его ушедшим товарищем.

Питер кивнул. Я видел, как у него расширились зрачки, как у ребёнка от страшной сказки, — он очарован жутью. Я положил ему руку на плечо и тоже кивнул Оскару — нечто вроде предложения начинать действовать.

Оскар откинул плащ, освобождая руку. Перстень на его указательном пальце вспыхнул тёмным рубиновым огнём, словно звезда Войны над горизонтом.

— Дети, — позвал он негромко. Я ощутил лицом ледяной ветер его дыхания. — Дети Сумерек, я хочу видеть перед собой всех, способных прийти сейчас же. Клан Луизы, клан Герберта, клан Кристофера, клан Мартина, клан Маргариты…

Несколько мгновений ничего не происходило, только внезапно похолодало. Питер вопросительно взглянул на меня — Агнесса хихикнула, — и тут мы услышали этот шелест. Шелест наполнил лес, наполнил небеса, туман взвихрился от множества крыльев. Картина вышла действительно удивительная — нетопыри, совы и вороны летели со всех сторон и кидались к ногам Оскара, оборачиваясь в полёте.

Я не мог представить себе, что Оскар — старший для стольких вампиров. Он никогда не распространялся о своём истинном месте в иерархии Сумерек — а теперь, глядя на мерцающие фигуры, преклонившие колена в тумане, я думал: уж не старейший ли он Князь во всём Междугорье.

У меня дух захватило от этой мысли.

А тем временем главы вампирских кланов, сущности, жутковато прекрасные, как порождения болезненного сна, подходили к Оскару, чтобы облобызать его руки, — и мой наставник принимал их со сдержанной ласковостью. На прибытие всех призванных ушло не меньше четверти часа — и когда шелест крыльев стих, их оказалось не меньше сотни. Бледное свечение их тел призрачно озарило поляну. Никогда раньше мне не приходилось видеть столько вампиров сразу. Я узнал только Эллиса — больше никто не представлялся мне, мои столичные знакомцы не явились. Вероятно, Оскар призвал только находящихся поблизости.

И невозможно было не заметить, что их очи, отчётливо мерцающие тёмным пурпуром, устремлены не только на Оскара, но и на меня. Сила неумерших инеем легла на траву, затянула небо облаками и сделала туман густым, как молоко, — а вампиры нежились в тумане, почти не касаясь ступнями травы. Опушка леса превратилась в бредовую грёзу. Августовская ночь пахнула ладаном и морозом — вкрадчивой смертью. Питер инстинктивно придвинулся ко мне, прижав к своему плечу мою руку.

Я обнял его, и он взглянул с благодарностью. Живому рядом с мёртвым холодно вне зависимости от отваги и самоотверженности — просто холодно и всё. Так мир устроен.

— Я вижу, все здесь, — молвил Оскар.

Несколько вампиров, самых, по-видимому, старших и имеющих собственных обращённых, расселись рядом с ним на поголубевшей от инея траве, касаясь своего Князя кончиками пальцев, перебирая ткань его плаща, обнимая его ноги, — и ледяной воздух дрожал от потока смешанной Силы. Остальные расположились поодаль — и Сила поднималась от их тел, как туман. Мой Дар согрел их Силу и перемешался с ней — я чувствовал себя, как человек, стоящий нагишом под тёплым ливнем. Это было восхитительно. Несмотря на давнюю привычку к Силе, мне хотелось кричать от счастья, как той ночью, когда я впервые увидел Оскара.

На некоторое время я забыл обо всех своих неприятностях и несчастьях.

— Я рад, — между тем продолжал Оскар. — Я позвал вас не для того, чтобы отдать приказ, дети. Я желаю сделать вам предложение, от которого любой из вас вправе отказаться.

Вампиры превратились в слух, а значит, в неподвижные изваяния, забывшие дышать, моргать и шевелиться. Оскар улыбнулся.

— Я знаю, — сказал он, — все мои младшие блюдут Сумеречный Кодекс. Верю, что вы — чистые души. И предлагаю вам его нарушить. Этот грех будет на моей душе — и я принимаю его ради дел живых.

Его слова выбили меня из полубездумного блаженства. У меня мороз пополз по коже.

— Сумерки кончаются с рассветом, — говорю. — Неужели вы делаете человеческую политику, Князь?

— Ради Междугорья, которое по-прежнему является нашей родиной, ради чести короны, радимоего друга-некроманта, — сказал Оскар, обводя своих младших взором. — Наш король — тёмный государь, признавший Дар. Разве этого мало? Разве дружбы некроманта детям Сумерек может быть мало?

Вампиры обернулись ко мне. Мне стало жарко от их Силы. Прошла минута гробовой тишины.

— Я с вами, мой Князь, и с тёмным государем, — нарушила молчание лунная дева, сидящая у ног Оскара, и он легко погладил её по голове. — Я с вами, мой клан с вами.

— Я с вами, Князь, и с тёмным государем, — почти тут же повторил тёмноволосый вампир и, приподняв полу плаща Оскара, коснулся её устами. — Я — ваша кровь и ваша Сила. Мой клан с вами.

Потом другие вампиры говорили примерно эти же фразы, а я наблюдал за этим ритуалом, который наверняка никогда прежде не происходил в присутствии живых, — смотрел, замирая от какого-то странного чувства, почти болезненного. Может — от восторга перед Оскаром: я видел, что его младшие пошли бы ради него на всё.

Я тогда ещё не осознал сути ритуала до конца. А суть была в том, что косвенно присягали и мне — и это было вправду беспрецедентно.

— Я благодарен вам за доверие, дети, — сказал Оскар, когда высказался последний вампир, имеющий в Сумерках право голоса. — Теперь послушайте. Я предлагаю вам охотиться в этом замке. — Он указал рукой. — Его название Скальный Приют. Вы возьмёте жизни, принадлежащие нам, жизни, принадлежащие Предопределённости, и жизни, которые могли бы продолжаться, — вне Кодекса. Возьмёте всю стражу, всех солдат, свиту герцога Роджера, мужчин из свиты королевы и тех, кто попытается схватиться за оружие. Если вам захочется взять ещё чью-нибудь жизнь — я дарю её вам. Запрещены только сам Роджер, королева и наследный принц. Надлежит оставить их в мире живых. Это важно. Если понадобится запереть их — сделайте это.

Вампиры обозначили поклоны, похожие на церемонные поклоны живых придворных, получивших приказ. Многие из них улыбались, а некоторые откровенно улыбались мне.

— Хорошо, — закончил Оскар. — После этого зажгите свечи, зажгите факелы и отоприте ворота. Идите и помните — я беру грех на свою душу.

Они взлетели почти одновременно. Ночь снова наполнил шелест их крыльев. Вампиры унесли холод с собой — снова запахло августом, и Питера перестало знобить. Он выпустил мою руку.

Оскар подошёл ко мне. Он изменился и теперь выглядел привычно — просто сердечный друг Оскар в целом облаке блонд и с безупречными локонами едва ли не по пояс. Я невольно улыбнулся.

— Те, кому удастся выжить в этом замке этой ночью, мой дорогой государь, — сказал Оскар, — никогда не забудут своих удивительных переживаний. Грядёт ночь смертного страха. Если вы позволите мне высказать своё мнение насчёт человеческих дел, то, по-моему, те, кто предал своего короля, честно это заслужили.

— А вы, — говорю, — жестокосердны, Оскар.

Он усмехнулся еле заметно.

— Что вы, мой драгоценный государь, я необыкновенно добр. Я всего лишь думаю о некромантах-предателях из Святого Ордена и о том, что на вашем престоле мог бы оказаться Роджер. И о том и о другом я, поверьте, думаю с ужасом.

Питер сходил за лошадьми и привёл в поводу наши чучела. Скелеты приехали следом.

Кадавры отвратительно выглядели после вампиров — этакая неуклюжая имитация жизни. Но так всегда бывает, ничего не поделаешь. Я только старался особенно не разглядывать своих гвардейцев, которые торчали в сёдлах окоченелыми трупами: издержки некромантии, что ещё скажешь. Мы собирались к замку.

Я думал, что Оскар полетит за лошадьми нетопырём или расстелится туманом, но, видимо, обычная чара унизила бы его княжеское достоинство, а может, он просто был в настроении показывать мне свои возможности. Он поднял себе коня.

Потрясающее зрелище.

Бледный свет ущербной луны, ленты тумана, ночной ветер — всё это смешалось в какую-то мерцающую тень, в облако зеленовато-серебряного сияния. А потом облако начало медленно спадать, принимать чёткие очертания и обретать призрачную Сумеречную плоть, превращаясь в белую или седую лошадь с горящими рысьими очами и клочьями тумана вместо гривы и хвоста.

Ну что скажешь. Я загляделся. Оглянулся на Питера, когда Оскар уже вскочил в седло.

Питер разговаривал с юным вампиром — хотя человеческое слово «разговаривал» не слишком точно описывает их поведение. Питер стоял, привалившись спиной к стволу сосны, опустив руки и выпустив поводья коня, застывшего рядом пыльным истуканом. Физиономия моего бродяги выражала то болезненное наслаждение, в какое всегда впадают живые под вампирской властью, — но глаза у него блестели, из чего я заключил, что мыслить он способен и транс не окончателен. Хорошо, подумал я. А то следовало бы выдрать вампира за уши.

А может, и так следует: не годится тискать слугу тёмного государя как потенциальную добычу — а вампир держал голову Питера в ладонях. Опасные, прах побери, игрушки!

Оскар усмехнулся. А я прислушался.

— …нравишься мне, — говорил вампир, и Сила исходила от него волнами. — Сегодня Князь позволил нам охотиться вне Кодекса — и у меня есть желание искупить будущий грех добрым делом. Твоя душа принадлежит Предопределённости, дружок. Тебе суждено покинуть сей мир в боли и муках — я могу тебе помочь…

— Отвали! — пробормотал Питер еле слышно, но вполне выразительно. И даже слегка дёрнулся, пытаясь освободиться.

— Дурачок, — мурлыкал вампир. — Я же даю тебе шанс уйти блаженно — это будет как сон после сплошной любви, давай, решайся…

— Да отвали, ты… — Питер чуть-чуть мотнул головой. — Без сопливых скользко…

Оскар откровенно рассмеялся. Ничего себе!

— Эй, дети Сумерек! — рявкаю. — Может, хватит уже забавляться моим слугой?! Ты, неумерший, отпусти его, быстро!

Вампир тут же отдёрнул руки. Питер, придя в себя почти в тот же миг, оттолкнул его в сторону и хмуро заявил Оскару:

— Господин Князь, скажите этому, чтоб не вязался ко мне! Ему сказали в замок лететь, а он тут застрял, спасатель, подумаешь… — и покосился на меня, узнать, на чьей я стороне. Я с удовольствием отметил, что он вовсе не испуган.

— Поехали, Питер, — говорю. Мне, прости Господи, тоже сделалось смешно. — Если ты уверен, что не хочешь блаженной смерти, конечно. Смотри, такой случай может больше и не представиться.

— Да ладно, государь, — говорит, садясь верхом. — Обойдусь как-нибудь так… А этот хлыщ — не Клод, и нечего цепляться. Помру когда помру, не его дело.

— Наверное, напрасно, — заметил Оскар.

— Не слушай их, Питер, — говорю. — Мы ещё живы.

Он радостно кивнул. И мы направились к замку во главе отряда мёртвой гвардии. Молодой вампир, перекинувшись совой, нас обогнал.

А факелы на стенах горели, и ворота были открыты настежь.

Забавно…

Та ночь начиналась так захватывающе интересно, так прекрасно и так удивительно, что я ухитрился напрочь позабыть, ради чего всё это делается. А когда въехали в ворота замка — вспомнил, да так, что виски заломило.

Младшие Оскара хорошо тут порезвились. У подъёмных ворот, рядом с бочкой, в которой горела смола, я увидел первых солдат королевы. Они выглядели как задремавшие на посту — сидели и полулежали в удобных позах, с умиротворёнными лицами. Маленький конюший Розамунды, в плаще с её гербом, сидел на ступеньках башни, прислонившись к стене, с беретом на коленях, запрокинув голову, и улыбался нежной детской улыбкой. Отметки клыков на его открытой шее выглядели как пара багровых родинок. Громилы Роджера валялись у кордегардии, как упившиеся — с блаженными рожами, обнимая камни мощёного двора. Камеристка в ночном чепце, укутанная в шаль, свернулась клубочком у входа в донжон. Сонное царство. Только лица у всех спящих без кровинки и тела уж слишком расслаблены.

И почему-то эта мирная картина выглядела куда злее, чем поле боя. Питер даже шепнул: «Кошмар какой», — я его понял. А Оскар безмятежно улыбнулся и говорит:

— Молодцы. Взгляните, ваше прекрасное величество, какая чистая работа. Они никого не заставили страдать. Все эти люди умерли счастливыми — кто из живых солдат может похвастаться такой гуманностью по отношению к врагам?

А Питер мотнул головой и возразил:

— Ну не все, я скажу…

Я проследил его взгляд. Лужа крови. Нда-с… Из растерзанного горла какого-то вояки — эффектно.

— Фи, — сказал Оскар. — Он, вероятно, попытался поднять тревогу, или сопротивлялся, или был пьян… Дети Сумерек не любят крови, разбавленной вином.

— Я тоже, — говорю. — А где же виновники торжества?

Вампиры постепенно собирались во дворе — жутковато было смотреть, как их тела туманом просачиваются сквозь каменную кладку. Ночную тишину нарушал вой сторожевых собак, и в конюшнях беспокоились лошади. Люди, населявшие замок, большей частью умерли — но животные уцелели, они не интересуют неумерших.

Статная дева бледной призрачной красоты, с льняными кудрями и в платье из льняного полотна, тканного золотом, подошла к Оскару и присела в глубоком светском поклоне. Оскар ответил ей дружеским кивком, а мне сказал:

— Это Луиза, мой дорогой государь, милейшая хранительница здешнего кладбища. Мы с вами обязаны событиями сегодняшней ночи именно ей. Как чувствует себя её прекрасное величество, дитя моё?

— Мои младшие охраняют двери в опочивальню государыни, Князь, — ответила Луиза, бросив на меня быстрый виноватый взгляд. — Государыня здорова… И герцог тоже там…

Я спрыгнул с коня и пошёл к дверям в жилые покои — наверное, быстро, потому что Питер почти бежал, чтобы поспеть за мной. Вампиры расступались и раскланивались, как живые придворные.

Я заметил, что многим из них очень весело. Мой Дар, рвавшийся из меня, как пламя из светильника, опьянил их, будто хорошее вино, — я ещё успел заметить девочку-вампира, коснувшуюся моего рукава и облизавшую пальчики.

Но это, в сущности, не имело значения.

Внутренние покои освещало такое множество свечей, что от их пламени стало жарко. И яркий свет заливал сцены, далеко не такие спокойные, как во дворе.

Здесь кое-кто, похоже, успел вынуть из ножен клинок. Стражник в гостиной, я полагаю, ранил вампира — его меч, валявшийся рядом, был перемазан чёрной кровью, а горло разорвано так, что в ране виднелась белая кость. Я ещё подумал, что вампир, вероятно, здорово разозлился, — и открыл дверь в маленький кабинет.

И понял, что означает странное выражение «зрелище оглушило». Потому что от того, что я там увидел, звуки и вправду странно отодвинулись, будто к ушам прижали подушки.

Потому что пожилая дама с лицом, искажённым неописуемым ужасом, одетая в залитую кровью рубашку, нижнюю юбку, чепец и шаль, лежащая в кресле возле камина, была — королева-вдова. Моя мать.

Я смотрел на неё и думал, что уж её-то тут быть не могло. И пол под моими ногами качался.

Питер, наверное, испугался моего лица, потому что начал меня тормошить. Я его отстранил и обернулся к Оскару. Оскар смотрел на труп и качал головой.

— Штандарта королевы-вдовы на воротах не было, — говорю. — И нигде не было. Она приехала инкогнито.

— Это ничего не меняет, — молвил Оскар тоном, не предвещающим никому ничего хорошего. Нагнулся к телу моей матери, тронул рану и поднёс к глазам пальцы в её крови. И позвал: — Рейнольд!

Названный вышел из стены, зажимая платком плечо, — и, встретившись взглядом со своим Князем, упал на колени, так, впрочем, и продолжая держаться за плечо. Совсем юный вампирчик, рыжеволосый, с несколько неправильным для неумершего, вдобавок осунувшимся лицом, что искупалось прекрасными очами — настоящие горные изумруды в золотой оправе. От его глаз по белой коже тянулись тёмные полосы.

— Это труп королевы-вдовы, Рейнольд, — сообщил Оскар сплошным льдом. — О чём вы думали?

Эти тёмные полосы были следами слёз. Вернее — чёрной крови, которая текла из глаз Рейнольда, как человеческие слёзы. Век живи — век учись: я впервые видел, как плачет вампир. Я ещё подумал, что это любопытно с точки зрения моей науки — отстранённо. Питер смотрел на вампира с тенью сочувствия.

— О Князь, и вы, тёмный государь! — взмолился Рейнольд. — Простите меня! Я не знал старшую государыню в лицо…

— Для чего вам понадобилась жизнь этой женщины? — холодно спросил Оскар.

— Я не хотел, я только прошёл через эту комнату. — Рейнольд совсем по-человечески всхлипнул и размазал кровь по лицу. — Государыня швырнула в меня молитвенником, я ранен, Князь. Мне было так больно, что я потерял голову.

— Уберите платок, — приказал Оскар. — Я взгляну.

Питер поднял с пола молитвенник и подал мне. Хорошая книга — в белой каббале Святого Ордена. Знак защиты от Приходящих В Ночи украшал обложку, как стилизованная роза. Духовник матушке посоветовал, не иначе. Защитнички… Прах их побери. Уж сколько раз твердили миру — не защитишься этим, только взбесишь, но нет! Всё равно пользуются этой дрянью. Я бросил молитвенник на столик.

Рейнольд с заметным трудом разжал руку с платком. В камзоле и рубахе зияли прожжённые дыры, а Сумеречная видимость плоти обуглилась почти до кости. Я прикинул, сколько времени ему понадобится, чтобы восстановить своё тело, мучаясь от дикой боли. Брезгливая гримаса на лице Оскара сменилась невольным состраданием.

Юный вампир повернулся ко мне — воплощённое раскаяние и ужас:

— Тёмный государь, я не знал, клянусь! Я в вашей власти. Вы упокоите меня?

Я стащил перчатку, вынул свой старый нож и надрезал запястье.

— Рейнольд, — говорю, — выпей. Ей уже ничем не поможешь, а тебе ещё можно помочь. Не повезло нам с тобой сегодня.

Он отрицательно мотал головой, но — уже прижимая мою руку к губам. Не того был возраста и не тех силёнок, чтобы устоять против проклятой крови. Пока он пил, я ощущал, насколько он мне теперь принадлежит. А думал о том, что, прости, Господи, ужасный разговор с матушкой на этом свете не состоится. И мне в ближайшее время не придётся ей рассказать, как я отношусь к её выбору…

— Вы, как обычно, проявляете великодушие к тем, кто совершил безрассудный поступок, мой добрейший государь? — сказал Оскар, улыбаясь.

— Просто не имею привычки карать младших подданных за недосмотр сильных мира сего, — говорю. — Вы же ясно сказали им: Розамунда, Роджер и Людвиг. Всех прочих можно. Мальчишка просто подставился, вот и всё.

Оскар лишь руками развёл.

А я не без удовольствия пронаблюдал, как рана вампира начала закрываться, — и жестом приказал Рейнольду меня сопровождать. В покои Розамунды. Вместе с Оскаром, Питером и скелетами.

Пора, в конце концов, заняться настоящим делом. Но, Господь мне свидетель, как же мне не хотелось туда идти!

Я, некромант, видел в жизни очень много мерзкого. Но ничего отвратительнее, чем та сцена в спальне Розамунды, мне не случалось видеть никогда.

Они рыдали друг у друга в объятиях. Какой пассаж! Рыдали — и резко заткнулись и обернулись ко мне, когда я распахнул дверь. И я не знал, что омерзительнее — растрёпанная, полуодетая Розамунда с кусачим выражением мокрого лица, как у осы, или красная зарёванная усатая морда Роджера.

Наверное, всё-таки второе. Но я не уверен.

А скорбно поднятые брови Роджера тут же опустились к переносице. И какая же потрясающая сила эмоций отразилась на его роже — какая сметающая ярость и какая безнадёжная!

Моё счастье, что он не был некромантом. Я сейчас ненавидел Роджера куда меньше, чем он меня, — сложный бы вышел поединок. Он прожигал меня глазами, а я смотрел на него и его девку и не чувствовал ничего, кроме гадливости.

И не знал, что сказать. Так почему-то случалось постоянно. Каждый раз, собираясь в бой, ожидаешь, что твой враг — человек. Боец. Ненавидишь его страстно, как равного себе. А потом видишь Ричарда Золотого Сокола или этого Роджера — тварь жестокую, подлую и мелкую. Не только для ненависти мелкую — даже для слов. И я молчал. Поэтому понёс Роджер. Вскочил — в рубахе, распахнутой на волосатой груди, и в наскоро напяленных панталонах, — меня затошнило. Уставился на меня в упор, сжал кулаки, прошипел:

— Демон, хитрый демон! Весь ад сюда притащил, тварь?

— Нет, — говорю. — Много вам чести — поднимать целый ад.

Он улыбнулся, вернее — осклабился:

— Ничего, некромант, ничего… Недолго тебе бесчинствовать, Святой Орден тебе покажет, как строптивых взнуздывают. И шлюхи тьмы тебе не помогут.

Ишь ты, думаю. Один наш общий знакомый, вроде бы, при жизни называл вампиров шлюхами тьмы, да?

— Роджер, — говорю, — монах умер. Мой Питер ему воткнул нож между глаз. Так что монах тебе не поможет и не отомстит за тебя, напрасно надеешься. Между прочим, ты ему исповедовался? Он знал, что ты с чужой женой валяешься?

Роджер в лице переменился.

— Демон! — шипит. — Хитрющий, подлый демон! Развратник, убийца! Тебя послали из ада на землю, чтобы причинять вред, ты сеешь только смерть, ты всем приносишь горе, ты всем ненавистен! Ты…

Мне надоело.

— Роджер, — говорю, — ближе к делу.

Вскинулся:

— К делу?!

— Ну да, — говорю. — Дело в том, что ты обрюхатил мою жену и зарился на мою корону. Факты, правда?

Он не знал о ребёнке. И не знал, сколько я знаю о его планах. Он выдохнул и замолчал. Зато Розамунда, которая всё это время сидела, скрутившись в узел, забившись в угол, бледная, и молча сверкала на меня глазами, подала голос.

— Ты! — выкрикнула, даже щёки загорелись. — Великий государь! Не тебе об этом заикаться, не тебе! Ты же не мужчина, Дольф, ты дрянь! Я-то давно тебя знаю, хорошо! Тебе непонятны чистые чувства, ты на них не способен, тебя привлекает только грязь, грязь и кровь — ненавижу, я ненавижу тебя!

Похорошела в этот момент. Я улыбнулся.

— Сколько лет, — говорю, — я ждал этого признания, дорогая.

Розамунда взяла себя в руки. Снова окаменела лицом.

— О да! — миндаль в сахаре, какой тон знакомый. — Ты умеешь издеваться, Дольф. Это ты умеешь хорошо — издеваться, унижать, топтать всё самое святое. Да, я люблю Роджера, будет тебе известно. И твоя мать знает об этом. Она проклянёт тебя, если ты…

— Уже не проклянёт, — говорю. — Её убил молоденький вампирчик. Неопытный. По ошибке.

Розамунда зарыдала. У Роджера округлились глаза:

— Ты убил собственную мать?! Ты мог?!

— Я не хотел, — говорю. — Я здесь, чтобы убить тебя. Я, герцог, имел претензии только к тебе. И что ж ты не вышел ко мне навстречу с мечом? Вот, дескать, демон, убийца, развратник, я весь перед тобой, тебя презираю, вызываю на бой — жену твою поимел. То есть — люблю. Так ведь у вас говорится. Было бы очень по-рыцарски. И вдрызг благородно. Что ж ты прикрылся от меня целой толпой, как щитом? Монахом, королевой-вдовой, солдатами, баронами, свитой? Самой Розамундой, наконец?

Он молчал. У него была очень интересная мина. С одной стороны, я его, кажется, почти пристыдил. А с другой — не надо уметь слышать мысли, чтобы догадаться о чём он думает: «Ага, дурака нашёл». Но он не нашёлся, что ответить.

Зато Розамунда нашлась. Улыбнулась. Спросила:

— А ты отчего не пришёл ко мне один, пешком, без своих адских прихвостней? Струсил?

Я подвинул ногой стул и сел. Устал я что-то.

— Я — некромант, — говорю. — Я же некромант, Розамунда. Я не умею вести себя благородно. Что с меня взять. Ну ладно. Хватит.

И оба посмотрели на меня напряжённо. Уже не злобно — испуганно. Оба. Они как-то разом сообразили, что пора кончать бранить меня. Что теперь пришло время приговора.

Лицо у Розамунды вдруг сделалось очень человеческим. Просто насмерть перепуганным женским лицом. И она взглянула на меня заискивающе. А её жеребец побледнел и сделал непреклонный вид. Написал у себя на лбу: «Умру как герой». Но геройского не получилось. Он так потел, что запах псины перебил ванильный вампирский холод.

Я вдруг вспомнил горькую усмешечку Доброго Робина — и мне неожиданно стало Робина остро жаль. Задним числом. Сам не понимаю почему.

— Значит, так, — говорю. — Публичный скандал я из вашей интрижки делать не буду. Про ваши фигли-мигли толпа челяди, конечно, в курсе — но пусть это будет сплетня, а не признанный факт. А то мне, некроманту, противно устраивать суету вокруг семейной чести.

Пока я это говорил, мне показалось, что у них от сердца отлегло. Розамунда даже мне улыбнулась и говорит:

— Неужели в тебе проснулась жалость? Ты же не убьёшь мать своего ребёнка, Дольф?

— Своего? — говорю. — Да?

Она вспыхнула и замахала руками. Может, хотела врезать мне по щеке, но передумала.

— У нас с тобой плоховато получались дети, — поясняю. — А может, и тогда кто помог? Ну да это неважно. Вы, золотые мои, меня не так поняли. Я сказал, что публичный скандал делать не буду. А что прощаю вас — не говорил.

У Роджера вырвалось:

— Ты — палач!

Я плечами пожал.

— По древнему закону Междугорья, — говорю, — совершивший прелюбодеяние с королевой приговаривается к публичному оскоплению, четвертованию и повешенью на площади перед дворцом. Я верно излагаю, Роджер?

Никогда не видал, чтобы так потели. Пот по нему тёк струями; рядом с ним стоял канделябр, было жарко от свечей и, видимо, худо от ужаса — я же страшнее вампиров, право. И ещё одно маленькое открытие — живые иногда воняют хуже мёртвых. Правда, нечасто.

Питер хихикнул у меня за плечом; вампиры стояли у дверей, как пара мраморных статуй.

— Ты же не станешь… — пролепетала Розамунда.

— Да, дорогая, — говорю. — По закону ты должна присутствовать при казни. А потом тебе полагается выпить вина с мышьяком. Так?

Она зашептала «нет, нет» — и вид у неё был такой беспомощный и она была так красива, что я чуть было не отменил всё, что задумал. Но встретился взглядом с Оскаром — и вспомнил.

Она — мой враг. Смертельный враг. Теперь, из-за Роджера, больше враг, чем когда-либо. И не успокоится, пока я не издохну. И ничего не изменится. Никто никого не прощает. Иногда делает вид, что прощает, но не прощает.

— Итак, — говорю, — решение. Я тебя, Роджер, в прелюбодеянии не обвиняю. Я же развратник — смешно было бы. Поэтому четвертовать, кастрировать и всё такое — не стану. Противно.

У Роджера опять мелькнула надежда на морде. Ну не дурак?

— Я, — говорю, — обвиняю тебя в государственной измене. В организации заговора против короля. Справедливо? И приговариваю к повешению как предателя. Ты ведь поглядишь, Розамунда?

Он ринулся на меня, склонив голову, будто забодать хотел. Моими рогами, что ли? Его перехватили скелеты. И Розамунда упала в обморок.

Не стал я, конечно, устраивать эту грязную суету с настоящей казнью. Я даже не стал его на двор вытаскивать — незачем. Просто пережал ему горло потоком Дара. То на то и вышло.

Правда, подыхал он, кажется, дольше, чем обычно кончаются висельники. Наверное, потому, что верёвка шею ломает. Но я остался не в претензии.

Нет, я не наслаждался. Думал, что в этот раз буду, но снова не вышло. Я был удовлетворён — да. Справедливо — да, поэтому правильно. Но — по-прежнему неприятно. Просто интриган, подлец и подонок, грязно подохший, как ему и положено. И всё.

Розамунда пронаблюдала. И в истерике не билась. Снова стала ужасно спокойная, даже надменная. Спокойно посмотрела, как её кобель агонизирует, а потом её вырвало. Слабая человеческая плоть всё дело испортила.

А я приказал гвардейцам отвести её в приёмную — там пол гладкий и места много.

Оскар говорит:

— Может быть, вы, мой дорогой государь, подождёте до завтра? Идёт уже третий час пополуночи. Конечно, нынче, на исходе лета, светает поздно, но всё-таки…

— Князь, — говорю, — я всё понимаю. Я даже могу отпустить ваших младших отдыхать. Но сам ждать не могу. Не терплю быть должен, особенно — Тем Самым. А то ведь они могут и сами взять, если подумают, что я выплату задерживаю.

Он не стал спорить, конечно. Только заметил:

— Я думаю, вы можете взять Рейнольда в столицу, не так ли, ваше драгоценное величество? Он не заменит Клода, конечно, он ещё молод и не слишком силён… Но он будет безусловно предан вам, добрейший государь. Морис отпустит его. Все понимают — вампир не забывает таких милостей. Он может сопровождать вас вместе с Агнессой. Если, конечно, вам не будет неприятно видеть его после…

Я посмотрел на рыжего вампира — и он кинулся к моим ногам. Я ему улыбнулся через силу и подал руку.

— Возьму, — говорю. — Я люблю детей Сумерек, Князь. Мне не будет неприятно.

— Прекрасно, — ответил Оскар. — Встаньте, Рейнольд. Можете считать, что сегодня ночью вам повезло. Сопровождайте меня в гостиную.

Дал понять, что сам на ритуал смотреть не станет и другим вампирам не позволит. Молодец, правильно.

— Оскар, — говорю, — присмотрите за Питером, пожалуйста. И чтобы никто его душу не отпустил, пока я не вернусь. Мне его душа на этом свете нужна.

Оскар кивнул и сделал Питеру знак следовать за ним. Мой бродяжка попытался было протестовать, но я никаких аргументов не принимал. Приказал уйти.

Питер уже разок покормил собой Тех Самых, думаю. Довольно с него.

Так что в приёмной я оказался наедине с Розамундой. Не в счёт же скелеты.

Она сидела на резном кресле и смотрела, как я рисую пентаграмму на полу. С занятной смесью презрения, страха и ещё чего-то — может, ожидала моей милости. Молчала. А мне и подавно говорить было не о чем. Но промолчать до конца, разумеется, не сумела.

— Дольф, — сказала странным тоном — почти капризным. — Ты не можешь меня убить. Ты должен простить меня.

— Почему? — спрашиваю. Через плечо.

— Я же твоя жена, — говорит. — Я королева. Я же королева.

— Я сегодня ночью убил, можно сказать, свою мать, — говорю. — Она тоже была королевой. И что?

Она встала, подошла.

— Не наступи, — говорю. — Знак входа в ад.

Она подобрала подол.

— Дольф, — говорит. — Ты же знаешь, что сам в этом виноват. Ты… Я… я же была так несчастна с тобой… а ты всё время надо мной издевался… ты же позволял себе любые мерзости, девок, мальчишек, трупы — а я просто полюбила… мужчину, который меня понимал… только однажды…

— Розамунда, — говорю, — сядь, мешаешь.

И тут мне ещё больше помешали. Поскольку дверь стукнула, а гвардейцы не дёрнулись, я понял, что это Питер явился. Я бросил уголь.

— Я тебе что приказал? — говорю. — Я тебя выдеру.

А он смотрит на пентаграмму — зрачки широченные. И шепчет:

— Господи, вы опять Этих зовёте? Я останусь с вами на всякий случай, а?

Я рявкнул:

— Пошёл прочь! Не зли меня.

Кивает: «Сейчас, сейчас», но не уходит. По лицу вижу — боится за меня, слишком хорошо представляет эту часть работы. Каким-то образом догадался в прошлый раз, что мне помогает его общество. Я ему улыбнулся, но говорю:

— Нет, иди, мальчик, иди. Я справлюсь.

И тут вдруг прорезалась Розамунда:

— Питер… Ты же Питер, да? Скажи своему королю, что он не должен жестоко поступать со мной. Ты же не ненавидишь женщин, верно?

Питер зыркнул на неё зло, а она продолжила, да так любезно и жалобно:

— Питер, ну что ж ты? Ведь я не сделала тебе ничего плохого, правда? И твоему государю — просто я слабая, я несчастная, я ошиблась… ведь все ошибаются…

Я подобрал свой уголёк и стал дорисовывать. Я очень хорошо помню, как думал, что закончу спокойно, пока моя шлюха пытается подлизаться к бродяге, а перед тем как открыть выход, выставлю его вон. Я не торопился. Я знал, что моего лиса ей нипочём не уболтать — он ей не простит.

Но услышал, как Питер ахнул и ругнулся за моей спиной, когда чертил последнюю линию.

Я обернулся. Питер стоял и смотрел на меня — а лицо у него было совершенно потерянное. Потерянное и беспомощное.

— Мальчик, — говорю, — в чём дело?

Он улыбнулся виновато, пробормотал: «Простите, больно что-то» — и завалился на мои руки. А меня ужас прошил насквозь, как громовой удар.

Я его встряхнул, смахнул волосы с его лица — и увидел… я часто видел это. Не ошибиться. Глаза остекленели. Но хуже того — я почувствовал.

Этот тёплый толчок. Душа отошла.

Шпилька. Волосы растрёпанные, её коса держалась на одной шпильке. Золотая роза с маленьким бриллиантом — сверху, а снизу — стальное остриё. Жарко было в замке — он остался в рубахе, где-то бросил куртку. Сквозь рубаху, под лопатку. Золотая роза — а вокруг пятно крови. Совсем небольшое.

Какой профессиональный удар, подумал я. Как точно. Как странно.

Розамунда смотрела на меня с каким-то весёлым удивлением — и вдруг хихикнула.

— Ой, Дольф, — говорит. Удивлённо и со смешком. — А это, оказывается, так легко… Вы, мужчины, так это преподносите… А это так легко! Это же даже не нож! Надо же… Я даже и не ожидала, что у меня получится!

Я подумал: он повернулся к ней спиной. И я поворачивался. И никто из нас не обратил внимания на эту шпильку. И для гвардейцев шпилька — не оружие, а королева — не боец. А мой Дар уже в этой пентаграмме — я же не ждал удара в спину… шпилькой… от жены…

Я сконцентрировал Дар на Тех Самых. А Питер… учуял… предвидел… подставился…

Боялся за меня. Почему бы? Что ему в своё время Клод говорил? Что ему Оскар сказал? Что он думал, мой бродяга?

Я его осторожно положил на пол. Вытащил шпильку — длиной пальцев шесть, очень хорошо достала до сердца и отточена отлично. Художественная работа. Я задрал рукав и воткнул шпильку в запястье.

У Розамунды вытянулось лицо. Она не понимала.

Я выдернул эту дрянь из руки и бросил в центр звёздочки. Капнул туда же кровью. Он вышел, как по маслу. Какая-то особенная разновидность — с раздвоенным языком и рогами, закрученными в спирали, острыми концами вперёд. И дым от него валил, красноватый, воняющий серой сильнее обычного.

И Розамунда заорала.

Демон уставился на меня своими текучими огнями, улыбнулся железным лицом, прошелестел:

— Щедрый подарок, тёмный государь.

— Не подарок, — говорю. — Взятка. Скажи мне, только что отошедшая душа принадлежит вам?

— Да, — отвечает. — Грешная душа, принадлежит почти с рождения.

— Великолепно, — говорю. — Это взятка за её свободу. Достаточно?

Ухмыльнулся.

— Тёмный государь, всё во власти Господа…

— Кто же спорит, — говорю. — Но дайте Питеру подняться, а потом пусть уж Высший Судия решает. Высший, не вы.

Кажется, демон огорчился. Но спорить не стал. Только склонил голову. Ещё бы.

— Я вам должен, — говорю. — Кровь младенца. Я готов отдать долг. Вам ведь всё равно, какого возраста младенец?

Скелеты подтащили Розамунду ко мне — она вопила: «Нет! Нет! Дольф, нет! Я не знала! Я не хотела! Нет!» Тот Самый облизался своим раздвоенным.

— Младенец — внутри? — шелестит.

— Да, — говорю. И внутри меня — расплавленное железо. — Помни — я обещал кровь, а не душу.

Он рассмеялся. Какое было лицо у Розамунды, какие глаза…

— Все знают, — прошелестел, — что у тёмного государя пунктик насчёт душ. Я помню…

Я не смог смотреть. Я знал, как это будет. Я знал, что его полубесплотная рука выдернет из Розамунды… пройдёт сквозь её живое тело, как туман… знал, но всё равно не мог взглянуть. И когда услышал её вопль, уже безумный, и стук тела об пол, еле заставил себя поднять глаза.

— Счёт оплачен, — прошелестел демон. Кровь кипела на его железной длани.

— Убирайся, — говорю. — Чем быстрее, тем лучше.

Больше я ему ни капли крови не дал. Просто закрыл выход. Бездумно, механически как-то. И сел на пол, около обугленного пятна.

Сначала Дар жёг меня, просто испепелял… Потом улёгся… И стало холодно. Ужасно холодно. Они лежали рядом со мной — убитый Питер и Розамунда, умершая, наверное, от невыносимого ужаса. Я тронул их руки. Они уже остывали.

И тут Дар снова поднял приступ ненависти. Отвращения и ненависти.

К себе.

Я сидел рядом с трупами и рыдал от смертной тоски, от пустоты и от неутолимой злобы на себя. Мне казалось, что моя душа, прах побери, моя грешная и больная душа уже в клочья растерзана.

Наверное, я сжёг бы себя собственным Даром. Случается, что некроманты сгорают изнутри. Но кроме Дара у меня была корона, корона Междугорья, будь она проклята и трижды проклята. И ещё у меня был Оскар, который появился в приёмной и немного охладил мой адский жар.

Он подошёл и сел на пол рядом со мной. Я забыл все условности и приличия. Я обнял его как живого и ткнулся лицом в блонды у него на воротнике — в хрустящий иней. Кажется, они таяли от слёз.

— Оскар, — говорю, — всё. Не могу больше. Не хочу. Я человек, только человек. Нет сил, нет желаний, я сгорел. Оскар, выпей меня. Я — тварь, тварь отвратительная, но и у тварей есть предел прочности… Не могу больше, кончено.

Он погладил меня по голове — холод, смешанный с Силой, невероятная для Оскара фамильярность. Сказал грустно:

— Ты причиняешь мне боль, Дольф. Ты меня сожжёшь.

Надо было перестать его тискать, надо, да, но я прижал его к себе, всё забыл, весь Сумеречный Кодекс, всю этику некромантов — только он у меня и остался, душа без тела, но лучше так, чем совсем никак, и я цеплялся за него, как за последнюю надежду, и шептал:

— Да выпей же меня, выпей, и всё. Кончи меня, ты, мучитель, ты же Проводник, Князь Смертей, твоя работа, ад и преисподняя, твоя работа — слушать зов. Я тебя зову, ясно! Зову я тебя! — тряс его за плечи, тормошил, шептал — или орал: — Кончи меня, зануда!

Он не сопротивлялся. И говорил:

— Ты же знаешь, дорогой государь, я не могу тебя отпустить. Не в моей власти.

— Зато, — ору, — ты мог отпустить Питера! Я тебя за него просил или нет?! Я же просил, а ты согласился, лицемер поганый!

Оскар вздохнул.

— Ну зачем это, Дольф… Ты ведь знаешь не хуже меня, что над Предопределённостью никто из Сумерек не имеет власти. Его вела Предопределённость, тебя вела Предопределённость. Что в таком случае может сделать какой-то нелепый неумерший, старый лицемер?

— Ты что, — говорю, — всё знал?

Снова вздохнул, горько.

— Разве величайшему из королей надо напоминать, что вампиры не провидят будущее? Знать Пути никому, кроме Творца Путей, не дано. Это страшно, Дольф, нам это тоже страшно — но с этим ничего нельзя поделать. Печально в высшей степени, но даже предположить тяжело, что к чему приведёт. Иначе я убедил бы тебя залить смертью этот замок вместе со всеми его сомнительными обитателями.

— Вы же, — говорю, — вы, вампиры, видели отметку рока на Питере! А на мне?

Оскар взглянул строго, как на своего младшего:

— Не стоит меня допрашивать, мой дорогой Дольф. Я мог бы сказать, конечно, что Питер забрал твою смерть, это было бы больно и сладко сразу… Но я не знаю. Просто свершилась Предопределённость. И он для тебя, и ты для него сделали всё, что было возможно. Проводи его с миром.

— Да, — говорю. — Наверное.

Оскар улыбнулся.

— А теперь, ваше бесценное темнейшее величество, если вам действительно хоть немного легче и вы снова способны рассуждать и оценивать здраво, может быть, вы проявите свою безграничную милость и отпустите мои бедные рукава?

Я отпустил. Оскар почти не отстранился.

— Я — последняя сволочь, — говорю. — Как меня только земля носит?

— Не знаю, — отвечает. — Но ты — великий король.

— Я убиваю всех, и в том числе — всех, кого люблю, — говорю. — Я — чума какая-то, холера, зараза.

— Ты любишь обречённых, — отвечает. — Тебя привлекает безнадёжная прелесть ходящих по краю бездны — вот ты и скрашиваешь им уход.

— Ага, Розамунде, ага…

— Я должен напомнить государю, как вы оба к этому пришли?

— Меня все ненавидят. Я никому не нужен.

— Восхитительный государь шутит. Не упоминая о неумерших, скажу лишь, что у вас есть корона, дела и наследник, о котором вы забыли. Позволю себе также напомнить вам о Марианне и втором вашем сыне. И о благополучии Междугорья — на которое вы, если я не ошибаюсь, и обменяли любовь народа…

— Дурак я, Оскар…

— Не совсем точно, дорогой государь, сказал бы я. Вы совершаете глупости. Иногда — серьёзные глупости. Но вы — живой, живым глупости прощают.

— Мне не простят.

— Вам нужно их прощение или великая империя?

Я усмехнулся.

— Спасибо, Князь. Я понял. И вспомнил.

Оскар убрал мои волосы в сторону и поцеловал меня в шею. Его Сила влилась в меня холодным покоем — и я вдруг увидел его лицо, осунувшееся и с чёрными пятнами под глазами.

— Господи! — говорю. — Князь, который час?

— О, — улыбается. — Вы настолько пришли в себя, мой замечательный государь, что заметили некоторые неудобства, доставляемые старому вампиру близкой зарёй? Я счастлив. Вы позволите мне удалиться, ваше хладнокровнейшее величество? Я могу сегодня спать, не беспокоясь о вашей бесценной жизни?

— Идите, — говорю, — конечно. С истерикой покончено.

Утром я хоронил Питера.

Мне показали покои, где находился принц с кем-то из своей челяди, но я туда не пошёл, только приставил охрану, гвардейцев. Я не хотел видеть никого из живых. И помощи не хотел — ни от живых, ни от мёртвых.

Я нашёл куртку Питера и надел на него. Я расчесал его волосы. Проверил, на месте ли его нож. Кажется, я плакал.

Как странно. С профессиональной точки зрения некроманта, труп не имеет отношения к живой личности. Это — так, сброшенная одежда, пустая оболочка. Вкладывай в неё, что хочешь, или брось гнить. Она уже — ничто. И я никогда не возился с трупами церемониально — глупость, придуманная Святым Орденом.

Но тогда я, наверное, слишком устал и был слишком одинок. Или воображение разыгралось. Или Питер чересчур быстро умер и поэтому слишком живо выглядел — и это сбивало меня с толку. Или…

Демон его знает.

Я, выходит, любил и тело тоже? Его лукавую душу — это понятно. Но тело — Питера, который вовсе не отличался неземной красотой, чтоб не сказать больше, его бедное тело, на котором из-за бесчисленных переделок, в которые оно попадало, живого места не было? Как удивительно.

Я нёс его в часовню, где находилась одна из родовых усыпальниц, и думал, что, похоже, любил его почти как Магдалу. И даже понять этого не успел, пока он был жив. И ни разу не сказал об этом. За три месяца, прах побери, за три целых месяца!

Сволочь я, сволочь…

Мне и в голову не пришло звать кого-то из Святого Ордена на предмет отпевания его души. Для его души я сделал всё, что было можно, — больше, чем любой монах. Меня вело какое-то варварское желание скрыть распад от чужих глаз. Не дать кому-нибудь играть с его скелетом. Не знаю, откуда это взялось, — может, какая-то извращённая ревность.

Но и это неважно.

В усыпальнице, помнится, было очень пыльно, в солнечном луче из окошка с витражом целая пыльная буря поднялась — я ещё подумал, что всю эту пыль веков соберу на его одежду, будто это имело значение. И всё равно показалось неприятно класть его на пыль.

В глубоких нишах вдоль стены стоял ряд мраморных гробниц, а в гробницах лежали мои покойные родственники. Судя по датам на первой в ряду — начиная с прапрабабки по какой-то побочной линии. Никто, конечно, из королей тут не покоился — королей традиционно хоронили в столице, — но всякая седьмая вода на киселе, которую здесь прихватило…

В этом замке любили отдыхать. А многие и постоянно жили. Самый красивый замок из принадлежащих короне.

Пара гробниц стояли пустыми. На непредвиденный случай. Про запас. Тоже традиция — забавная. Мне пришлось здорово повозиться, чтобы отодвинуть тяжеленную крышку.

Зато под ней совершенно не было пыли.

Я положил Питера на этот мрамор.

Зачем-то поправил его чёлку.

И задвинул крышку на место.

Вот всё и кончено. Совсем. Больше я его на этом свете не увижу.

Потом я нацарапал на мраморной плите своим кинжалом, поглубже: «Здесь лежит Питер по прозвищу Птенчик, оруженосец и фаворит короля Дольфа». А ниже — охранный знак, серьёзный, чтобы какой-нибудь идиот в необозримом будущем не вздумал вытряхнуть из этой усыпальницы кости Питера (не по чину!) и заменить их костями некоего моего потомка.

Линии звёздочки вспыхнули синим пламенем и погасли, оставив на плите блестящие чёрные канавки. Хорошо получилось. Заметно. Я погладил мрамор — он был тёплый и гладкий.

Тогда я ещё не знал, что похоронил свою последнюю любовь. Впоследствии у меня были женщины, даже немало. У меня была новая королева. У меня были метрессы. Но у меня больше не было любимого друга. Никогда. Всё сгорело — и пепел лёг под мраморную плиту в усыпальнице Скального Приюта.

Потом я вытер рукавом мокрую рожу. И подумал, что надо бы уложить во вторую гробницу Розамунду, но тут навалилась такая невозможная усталость, что я сначала сел на пыльный пол, потом — лёг и провалился в сон, не сообразив — как.

В глухую мягкую черноту без сновидений.

Когда я проснулся, солнце уже стояло высоко. Из окошек со священными витражами тянулись косые цветные лучи, а в лучах танцевала пыль. Это было красиво.

Я встал. Пыли на мне налипло больше, чем на старом ковре, отнесённом на чердак. Всё болело, и шея затекла. И дико, как дыра от удара копьём, болела дыра в душе. Физически болела. Дар плескался под этой дырой, словно лава в кратере вулкана.

Я отряхнулся, насколько мог, и поплёлся на свет Божий.

У входа в усыпальницу меня караулили два гвардейца. Излишняя предосторожность — в замке стояла мёртвая тишина, только мухи жужжали. Даже собак и лошадей было не слышно; я заметил открытую дверь в пустую конюшню. Все уцелевшие после ночи вампиров сбежали куда глаза глядят.

И тут я вспомнил о наследнике. Как забавно!

Я шёл и пытался понять, зачем я оставил его в живых — ребёнка предательницы, воспитанного предательницей в окружении моих врагов. Ребёнка, который наверняка меня ненавидит всей душой. Своего будущего соперника. Очередной приступ «благородства»?

Что он мне?

Но невозможно было сделать по-другому. Я думал, что всё будет очень плохо, и шёл, чтобы дожечь ещё тлеющую в душе человечность. Я понимал, что душа сгорит окончательно, если я убью ребёнка своими руками — меня внутренне трясло, я никогда ещё так не боялся, но я всё равно туда пошёл.

У вас, ваше поганое величество, есть идиотская привычка давать врагам шанс. Каковым шансом они незамедлительно и пользуются.

Принц жил во флигеле, очень уютно. Дар ощущал его присутствие на втором этаже как присутствие единственного в замке живого человеческого существа. Двери флигеля бросили распахнутыми настежь. На лестнице валялись какие-то тряпки, битая посуда и труп пожилой женщины — может, няньки или камеристки. Я зачем-то поднял труп под мышки и оттащил с дороги куда-то в угол, за портьеру.

Принца заперли в спальне, и у дверей спальни стояла пара скелетов, сделавших «на караул» при моём приближении. Я отстранил их, открыл дверь и вошёл.

Принц Людвиг стоял около разворошённой постели и смотрел на меня в упор. Широко раскрытыми глазами. Удивлённо, пожалуй.

Я поразился, какой он уже большой. После Тодда он показался мне взрослым юношей. Ему должен идти десятый год, прикидываю. Или уже одиннадцатый?

Что за пытка…

Он смотрел на меня, а я сел, чтобы посмотреть на него. Интересное зрелище.

Он оказался никапли не похожим на моего братца и своего дядюшку, хоть все и твердили об их фантастическом сходстве. И он был, разумеется, ни малейшей чёрточкой не похож на меня, этот худенький мальчик, хорошенький, как старинная миниатюра на эмали, изображающая юного эльфа. В ночной рубашке с кружевами. С взлохмаченными волосами цвета тёмного золота. С бледным точёным личиком, большую часть места на котором занимали глаза — тёмно-синие лесные фиалки в длинных загнутых ресницах.

Не Людвиг-Старший и не я. Вылитая и абсолютная Розамунда.

Такая же подчёркнутая осанка, такой же острый задранный подбородок. Так же рассматривал меня — с любопытством, но неодобрительно.

Когда я это окончательно осознал, от боли на мгновение даже в глазах потемнело.

— Ну ладно, — говорю, когда немного справился с собой. — Ты знаешь, где твоя одежда лежит? Иди одевайся, мы уезжаем.

Он вздохнул.

— Ты, значит, Дольф, — говорит. — Да?

Голосок звонкий и холодный. Как у Розамунды. И как Розамунда, дёрнул плечами, задрал подбородок выше.

— Там, в каминной, — говорит, — скелеты стоят. Они меня не выпускают отсюда. Это ты им велел?

— Они выпустят, — говорю. — Я велел. Иди.

Я встал, и он вышел, поглядывая на меня. В каминной взглянул на гвардейцев бегло. Не испуганно, заинтересованно.

— Значит, — говорит, — всё — правда, да? Тебе мёртвые служат?

— Да, — говорю. — Всё правда.

— А мы уезжаем с мамой? — спрашивает. Мотнул головой: — То есть — с королевой?

И стал ждать ответа напряжённо и серьёзно. Я чуть снова не разревелся. Я ужасно устал. Я сел на табуретку у остывшего камина.

— Нет, — отвечаю. Кажется, вышло излишне жестоко. — Твои мать и бабка умерли.

Я думал — он сейчас закатит истерику. Или — что больше под характер Розамунды — злобно выскажется. Но он сжал губы и промолчал. Взял свои одёжки, приготовленные камеристкой, начал одеваться — путался в тряпках, мучался со шнурками. Одевали ребёнка, одевали, сразу заметно… Толпа нянек, женское воспитание…

Вдруг спросил:

— Ты Роджера повесил, да?

— Нет, — говорю. — Удушил.

Он резко обернулся, взглянул почти восхищённо:

— Руками?!

Я усмехнулся.

— Колдовством.

Молвил задумчиво, застёгиваясь:

— Значит, правда можешь… колдовством… — помолчал. — А ты убил маму из ревности, да? Ты её очень любил?

Спросил. Вопрос меня ошарашил. Что у иных людей за манера…

— Нет, — говорю. Языком ворочать тяжело, как мраморной плитой. — Не из ревности. За измену короне и за то, что она хотела сделать королём моего врага. И не любил.

Наверное, так нельзя говорить с детьми. Но я никогда не умел говорить с детьми как-то особенно. И мне показалось, что Людвиг сделал выводы — его лицо стало хмурым и задумчивым. И он пробормотал еле слышно:

— Так я и знал. Всё — враньё.

Я не уехал сразу, как собирался. Потому что Людвигу хотелось разговаривать со мной. У него, видите ли, имелось множество вопросов, для решения которых требовалось моё участие.

Я отвечал. Меня парадоксальным образом грело общество этого нервного, злого и умненького не по годам ребёнка. Грело настолько, что я остался на лишний день в этом замке, полном добычи для мух. Даже рылся в запасах на замковой кухне, чтобы найти для него какую-нибудь еду — ему всё-таки хотелось кушать, несмотря на нервы.

Людвиг не боялся меня. И не ненавидел. И не чувствовал ко мне отвращения. Я не понимал, почему так. Мне вообще было тяжело понимать ребёнка с непривычки; странно казалось, что он выдаёт некие выводы без логической посылки, неожиданно и бесцеремонно, — но я притерпелся.

Хотя он наступал на больные места в моей душе с той непосредственностью, с какой маленький Тодд дёргал меня за волосы.

Мы ели, когда он вдруг серьёзно посмотрел на меня и спросил:

— Ты меня убьёшь?

Я чуть не подавился.

— Нет, — говорю. — Ничего против тебя не имею.

— Ты, значит, меня любишь?

— Не знаю, — говорю. — Мы с тобой мало знакомы. Я обычно не вру людям, что люблю, если не знаю их.

Людвиг бросил хлеб — и глаза у него наполнились слезами, но злость не дала слезам пролиться. И он бросил тоном обвинителя — в любимой манере Розамунды:

— Отчего же ты со мной не знакомился? Ты мог бы приехать. Почему взрослым никогда нет дела до меня?

— Кажется, — говорю, — ты пытаешься заставить меня оправдываться? Любимый приём твоей матери.

Вздохнул.

— Мама всех заставляла. Но правда — почему ты не приезжал? Я тебя ненавидел — знаешь как? — пока этот Роджер не появился. И ничего я не знал, а все врали, врали…

— Я приезжал, — говорю, — но ты был ещё мал и уже забыл. А потом я предлагал твоей матери привезти тебя в столицу. Она не захотела.

Людвиг взглянул восхитительно — со злостью, болью и тоской. Будь у него Дар, выплеснулся бы фонтаном.

— Ты мог бы ей приказать, — сказал с нажимом. — Ты — король.

— Я, — говорю, — не приказывал твоей матери.

Он снизил тон.

— Ну и зря.

Потом я думал, что он вспоминает о Розамунде: такая у него мина была, глубокое раздумье. А на самом деле Людвиг решал совсем другой вопрос:

— Ты почему без меча?

— Людвиг, — говорю, — меч мне ни к чему, да и фехтовать я не умею. Не учился.

Это его поразило.

— Как можно? — говорит. — Всех учат.

— Не меня, — усмехаюсь. — Я убиваю же Даром.

— Как?

— Колдовством.

Он вдруг прелестно хихикнул — о, это тоже была явно чёрточка Розамунды, и если бы она хихикала так при мне и обо мне, любил бы я её бесконечно!

— У тебя вся куртка в пыли! И в паутине! И каблуки на сапогах сбились! Не похож ты на короля!

— А Роджер был похож? — спрашиваю.

Вот уж не ожидал такой реакции. Людвиг разрыдался. Зло. Всхлипывал и стучал кулаком по столу. И выкрикивал сквозь слёзы — улучшенная версия Розамунды:

— Не смей так говорить! Не смей говорить мне о Роджере! Они все мне твердили: «Ты должен любить Роджера, он так много для нас делает», — а он маму целовал! Я видел сам! И стражники говорили, что он на ней женится! Что он сам хочет корону надеть! Ненавижу его! Я тебя ждал, ждал, когда ты это прекратишь! Я сразу понял, что ты приехал, когда они все бегали и орали от страха, — чтоб ты знал! И я радовался, что ты приехал, понятно?! Потому что я знал, что ты убьёшь Роджера!

— Прости, — говорю. — Глупая шутка. Больше не буду.

Он вытер слёзы кулаками.

— Никогда не смей.

— Никогда не буду.

Людвиг сменил гнев на милость. Шмыгнул носом. Вздохнул и доел кусочек подсохшего пирога. Сказал:

— Покажи мне его.

— Кого?

— Роджера. Дохлого. Покажи.

Я даже, кажется, рассмеялся.

— Противное зрелище.

Нажимает.

— Всё равно. Мне надо, понимаешь? Думаешь, меня вырвет?

Я его проводил. Он шёл по двору, глядя на трупы, как на стены. Взмахнул ресницами на выломанные ворота конюшни:

— Лошадей украли… Ты всех убил, как в том городе?

— Нет, это сделали вампиры.

— Твои слуги, да?

— Мои друзья. У них тоже к Роджеру души не лежали.

Людвиг наконец-то снова хихикнул. Я боялся в ближайшее время не дождаться.

— Я ночью видел вампира, — говорит. — Это была дама. Такая ледяная дама. С белыми лентами и в белом платье. Она сказала за дверью, что меня нельзя трогать, а я посмотрел в щёлку.

— Это Агнесса, — говорю.

Он мечтательно улыбнулся:

— Шикарная дама!..

Людвига действительно не вырвало, когда он увидел Роджера. Хотя зрелище и у взрослого вызвало бы тошноту — редкостно мерзкий труп. В спальне. Полуодетый.

Людвиг на него смотрел с чистой мстительной злобой. Постепенно злоба сменилась брезгливостью, и он мне сказал:

— Всё, пойдём. Я насмотрелся.

Я не стал спорить. Слава Богу, ему не захотелось увидеть Розамунду.

Прямо из покоев королевы я пошёл к лошадям. Кадавры Людвига тоже не пугали. Он похлопал лошадь Питера по боку:

— Фи, пыльная. Чучело…

— Ты умеешь ездить верхом? — спрашиваю. — На пыльной и поедешь.

— Я умею, — говорит. — А это чья лошадь? Скелета?

— Нет, — говорю. — Моего оруженосца. Его убили.

Прищурился с ядом Розамунды. Ехидно спросил:

— Твоего любимчика?

— Моего товарища.

Людвиг погрустнел.

— Помоги мне сесть в седло, она высокая… Знаешь, они все говорили, что у тебя нет друзей. Вообще. О тебе никто не знает?

— Не рвусь рассказывать.

— А мне?

Пришлось пообещать. Мы с Людвигом бросили Скальный Приют на произвол судьбы, и в первый же день, по дороге, я ужасно много рассказывал. Я чувствовал, как наводятся мосты. Я был совершенно откровенен. Людвиг замучил меня вопросами, но у меня не было права не отвечать — иначе все эти мосты сгорели бы в одночасье.

— Мы едем в столицу? — спрашивал он. — Во дворец, да?

— Мы едем в одно местечко неподалёку от столицы. Там сейчас живёт твой брат — нужно забрать его домой. Он мал и, наверное, соскучился.

Корчил гримаску.

— А, сын деревенской ведьмы! Мне рассказывали…

Ну не весело ли, право!

— Она не ведьма. Просто девка, попавшая в беду.

— Ты её любишь?

— Нет. Но я люблю Тодда. И надеюсь, что ты…

— Я не буду его бить. Во-первых, он не принц. Во-вторых, мелкий ещё…

Он жалел мать. Время от времени на его лице появлялась такая тоска, что я чуял дыру в его душе не только Даром, но и собственными нервами. Он её жалел до острой боли, но не мог простить ей Роджера, несмотря на жалость и любовь.

Королевская кровь!

— Мама была королева, — говорил он, и я чувствовал привкус крови на языке. — Как она могла целовать этого гада? Она нас с тобой предала, Дольф, я понимаю. Роджер хотел меня убить, я знаю точно. Он так смотрел на меня иногда…

Я вспомнил переданные демоном мысли Роджера. Дурак-герцог думал, что наследник ему полностью доверяет. Ха!

— А кто теперь будет меня воспитывать? — спрашивал задумчиво.

— Я, наверное, — говорю.

Людвиг снова хихикал — так мило и так похоже…

— Не знаю. Вот ты почему не отругал меня, что я зову тебя «Дольф» и на «ты», а не «государь и отец мой» и на «вы»?

— Видишь ли, Людвиг, — говорю. — Я не слишком хорошо умею воспитывать детей. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, за что тебя надо ругать, а за что нет. Поэтому, если тебе покажется, что я должен начать ругаться, напоминай мне, пожалуйста.

Он расхохотался впервые за всё это время:

— Вот ещё! Да не стану ни за что!

В тот момент в этом смехе впервые мелькнуло что-то, смутно напоминающее любовь. А я сгорал от стыда за намерение избавиться от него, не видя его раньше, и от ужаса, что мог бы приказать убить его и даже не раскаяться в этом.

Я полюбил это дитя всеми оставшимися силами полусгоревшей души — за него самого и за Розамунду. В этом теле осталась в мире подлунном самая лучшая часть Розамунды. И когда мы остановились на ночлег в каком-то деревенском трактире, совсем так же, как всегда, когда Людвиг заснул раньше, чем его голова коснулась подушки, а я укрыл его своим плащом поверх одеяла…

Тогда я понял, что моя молодость кончилась. И эта мысль уже не могла ранить меня больнее, чем все прочие.

Кажется, на следующее утро Людвиг спросил, почему я не записываю своих мыслей в дневнике.

— Ведь обидно же, — говорит, — когда никто не знает о тебе толком. Всё кругом — сплошной обман, а правду и взять негде.

— Нет уж, — говорю. — Для подобной блажи я слишком занят. Может быть, продиктую воспоминания для потомков, когда состарюсь.

Хихикает:

— Когда ад замёрзнет…

— А если и так? — говорю. — Великие короли не оставляют мемуаров. Это дело старых полководцев, продувших войну, и опальных вельмож.

Но это из-за Людвига я всё записываю. Он просил правды — я пишу правду. Я пишу уже целую неделю — с тех пор как Оскар сказал мне… И боюсь, я уже не успею подробно описать события, которые происходили потом.

Не рассчитал чуть-чуть. Но в общих чертах.

Я правил двадцать шесть лет.

С тех пор как я убил Роджера, в Междугорье больше ни разу не было ни бунта, ни гражданской войны. В ту же осень я закончил создание Тайной Призрачной Канцелярии и с помощью духов узнавал о любой крамоле раньше, чем она успевала стать опасной. Я видел страну насквозь, будто она была стеклянной. Мои подданные называли меня вездесущим демоном — и я был вездесущим демоном, но в моём Междугорье наступил порядок.

За время правления я выиграл только одну войну, но приобрёл репутацию ночного кошмара соседей, и послы сопредельных держав мне под ноги стелились. Я заключил множество отличных договоров, которые пригодятся моим преемникам — если те не будут щёлкать клювом.

В Междугорье наступил мир и покой. Жизнь была сравнительно недорогой и достаточно безопасной. Междоусобные склоки прекратились. Я нажал на монахов Святого Ордена, они пищали, но согласились — и теперь выделяли седьмую часть храмовых доходов на содержание госпиталей и домов призрения.

Мои подданные меня так никогда и не полюбили. За время правления на меня совершили в общей сложности с полсотни покушений. Точнее я не считал. Хотя подсчитать, вероятно, было бы интересно.

Скальный Приют теперь считается проклятым местом. Когда я проезжал мимо в последний раз, видел деревья, которые выросли перед воротами. Вероятно, если войти в них, найдёшь брошенные кости убитых вампирами, проросшие травой. Никого из живых туда нынче не заманишь никакими сокровищами… Хотя всё ценное, я думаю, всё-таки разворовали. О Розамунде никто не вспоминает — это страшная и закрытая тема. Королева умерла. И всё.

Не вспоминает никто, кроме меня. Я украдкой от всех, включая Людвига, ставлю свечи за упокой её души. Дико и смешно, но я тоскую по ней до смертной боли. Я жалею о том, что сделал с ней, жалею, несмотря ни на что. Нас связывали слишком тяжёлые цепи; они приросли к душе, и мне пришлось откромсать слишком большой кусок души, чтобы освободиться.

Королю не годится жить вдовцом, увы. Я женился на младшей дочери короля Заболотья, Ангелине. Она принесла моей короне великолепные земли на берегу Зелёной реки и Чернолесье — шикарное приданое. Она была очень хорошенькой, полненькой, беленькой, доброй и глупой девушкой. Вела себя эта милашка довольно приемлемо, но любить не умела, так же как не умела и думать. Покорная, тёпленькая гусыня.

Она родила мне ещё одного сына, великолепного Хенрика, который наделал мне проблем ещё пятнадцатилетним подростком, когда вызвал Тодда на поединок. Вообще говоря, Хенрик равно не терпел обоих братьев — по совершенно непонятной мне причине он вырос парнем не слишком разумным, замкнутым и завистливым.

Я казнил его после того, как он нанял убийц для Людвига. Перед смертью он сказал мне, что одинаково ненавидит меня с моими мертвецами, Людвига — сына шлюхи и Тодда — сына девки. Судя по его поведению в последние годы жизни, это была правда. Я не мог рисковать троном.

Ангелина пережила это как-то тупо. В ней вообще было очень немного живого огня. Две её дочери с возрастом стали очень на неё похожи — красивы телом и совершенно пусты душой. Но я уже ни от кого ничего не требовал.

Я только люблю Людвига, очень. Свет, разумеется, до сих пор болтает о том, что я испытываю к нему уж совершенно противоестественные чувства.

Молва уложила меня в постель с собственным сыном, но это — такой безумный бред, что глупо даже принимать его всерьёз. Просто у Людвига неистребимая привычка в отсутствии посторонних называть меня на «ты» и «Дольф», иногда он забывается и при людях — вероятно, кто-то сделал неверные выводы. Да, Людвиг теперь стал потрясающе красив. Чем старше он становится, тем заметнее, что он — сын Розамунды, но, что забавно, иногда весьма заметно, что он — и мой сын тоже. Он похож на эльфийского рыцаря из древних баллад. У него чудная осанка, точёное лицо, он надменен и горд, его фиалковые глаза сводят с ума девиц, но он холоден и брезглив, вдобавок — занимается безнадёжными поисками любви, как я когда-то. Он — мой товарищ, мы вместе тянем этот проклятый воз рутинной работы, которая называется управлением государством. Он — бесценный помощник, интригант, умеет разговаривать даже с теми, к кому я в жизни не нашёл бы подхода, кроме эшафота. Он никогда не жалуется.

Я думал, что прекрасное лицо и рыцарская стать помогут ему обрести счастье, но они, похоже, только мешают. Иногда я дико жалею, что Людвиг не унаследовал Дара — так мне было бы спокойнее.

Тодд до сих пор мил. Он не так умён, как Людвиг, и далеко не так хорош внешне — в нём есть нечто плебейское, зато он весел и отважен. У него круглые глаза и яркий румянец, он мгновенно толстеет, как только Людвиг перестаёт таскать его по делам или на охоту, но зато он прекрасно смеётся. В последнее время я отношусь к его матери лучше, чем к собственной жене… Добрая толстуха и память, память… Тодд всё понимает правильно, считает себя, по-моему, правой рукой великолепного Людвига, но всё-таки — не ровней ему… И это, возможно, к лучшему.

Людвиг, как и я, не способен на «святую мужскую дружбу». В его мире существуют старшие — в моём лице и в лице Оскара — и младшие — не смеющие претендовать на равенство. Я его понимаю. Кровь.

Жаль, что не проклятая…

Иногда я пытался погреться, взяв кого-нибудь к себе в постель. Чем серьёзнее укрепляется королевская власть, тем больше желающих. Девицам иногда удавалось меня развлечь… правда, не более того. Некоторые придворные фантики мужского пола в надежде на привилегии, титулы и земли изображали, бывало, что ради моей любви готовы на такие вещи, которые даже чудесный Питер считал развратом. Но — меня по-прежнему тошнит от проституции. В последние годы я часто не мог заснуть по ночам и сидел в своём любимом кабинете в обществе Агнессы и Рейнольда — перебирал старые жемчужные чётки, с которых совсем стёрся перламутр, а сами жемчужины потрескались. И все три тени ко мне приходили в такие ночи: Нарцисс с его переменчивыми кроткими глазами, в ожерелье, завязанном узлом, Магдала — ледяной ангел в малиновом берете с соколиным пером, ухмыляющийся Питер на полу рядом с креслом, поставив локти на мои колени…

Жизнь без них иногда приобретала привкус абсолютной безнадёги. Я просто работал.

Как всегда.

Пока неделю назад я не заметил это в своём лице, когда смотрел на отражение в зеркале. То-то Дар жжёт меня без видимого повода… А вечером пришёл Оскар.

В последнее время мне странно на него смотреть. Я постарел, рядом со мной его безвременье ещё парадоксальнее. Я помню время, когда он казался мне запредельно старым, потом — моим ровесником. Теперь Оскар кажется мне юным.

Смешно…

— Мой дорогой государь, — говорит. Какая печаль, подумайте… — Мой бесценный государь, я должен вам сообщить…

— Ну, — говорю, — что ж вы замялись, Князь? Я же не слепой и не дурак. Отметка рока?

Он взял мою голову в ладони — поток Силы прямо в душу, ах, прах побери, сколько раз я это видел: любезность уходящему. И тёмная капля — из угла глаза, по снежному лицу. Князь, вы плачете?

— Ты, Оскар, меня отпустишь, — говорю. — Ты, конечно. Только через несколько дней, когда я попрощаюсь с детьми и закончу дела. Я позову.

— Безумный мальчик, — говорит, — ты об этом так рассуждаешь…

— Прикажешь бояться? Может, ещё каббалу на зеркале нарисовать против Приходящих В Ночи?

Он рассмеялся. Вздохнул — я ощутил лицом его дыхание, мороз, ладан.

— Государь мой великолепный, лучший в мире, не имеющий равных, — говорит. — Мой сердечный друг, ты по-прежнему не хочешь выпить моей крови? Стать властелином Сумерек, равного которому мир не знал?

Ух, и заманчиво же это было! Или — было бы?

Я вспомнил, как мой Питер когда-то сказал: «Проживу человеком — и умру как человек». Может, моя человеческая смерть приведёт мою душу туда, где я встречу их, думаю. Может, став вампиром, я обреку себя на одиночество и рутину на лишнюю сотню-другую лет. Нет уж.

— Это будет сердце? — спрашиваю. Оскар только кивнул.

— Почти у всех некромантов сердце сгорает рано, — говорю. — Я знаю. Так вот, придёшь на зов и возьмёшь мою жизнь. Я был королём людей — им и останусь. Тебе можно довериться?

Лицо Оскара показалось мне совсем человеческим, когда он пообещал:

— Вполне, ваше прекрасное величество.

Мне больше не о чем писать. Я доволен, несмотря ни на что. Возможно, меня ждут Те Самые для последнего разговора по душам — но я ничего не боюсь. Я сделал всё, что хотел.

Я сделал Междугорье великой державой, уважаемой соседями до нервных спазм. Я вернул земли, которые принадлежали нашей короне издавна. Я всю жизнь беспощадно истреблял тех, кто хоть чем-то угрожал моей стране — и на сегодняшний день у неё не осталось внутренних врагов.

Те Самые честно выполнили договор. Я стал великим королём, ненавидимым народом, с дурной славой и тяжёлой памятью. Но мне удалось кое-что вырвать из их лап.

У меня были минуты настоящего счастья. И я умру не от кинжала врага, а от поцелуя старого друга. И мою корону наследует Людвиг, способный продолжить моё дело.

Ах, если бы я мог завещать ему Призрачную Канцелярию, гвардию и вампиров… К сожалению, все неупокоенные лягут, как только отойдёт моя душа, а вампиры не смогут общаться со смертным человеком. Я просил Оскара не оставить Людвига без советов, но…

Мы все принадлежим Предопределённости…

Нечто вроде эпилога

Привет, Тошка.

Мне, наверное, не стоило бы писать об этом тебе, но, понимаешь, больше мне совершенно не с кем поделиться. Мне, правда, страшновато. Я даже думаю, хватит ли у меня смелости отправить тебе этот бред, или я в последний момент струшу и нажму delete к трёпаной матери.

Но выговориться надо, надо выговориться.

Я знаю, если ты это прочитаешь, то подумаешь, что я обкурился или просто двинулся с катушек. Или просто такой же чокнутый, как все эти современные псевдомаги, тем более что вчера по ящику опять гоняли «Завещание некроманта» с этим белобрысым симпатяжкой в главной роли. Он, кстати, на настоящего Дольфа не похож никаким местом.

Я видел единственный портрет Дольфа. Киношным красавчиком он совершенно не был. И вообще…

И вообще, я как-то всё не о том. Хотя мне иногда бывает жалко Дольфа. Все эти «Завещания некроманта», «Перстни некроманта», «Мечи некроманта» во всех видах. Эти туристы-идиоты в Скальном Приюте. Я туда ездил поискать гробницу его фаворита, но её нет, конечно. В том склепе теперь чуть ли не кафетерий, повсюду пластиковые скелеты развешаны. И вся эта толпа скотов фотографируется с чучелом якобы лошади некроманта. Потные мужики в майках, бабы с мороженым. Ненавижу.

Ненавижу любителей жареного, Тошка. И тех, которые готовы из собственной истории сделать аттракцион для туристов. Все эти пончики, лимонады, жареные сосиски — на крови наших предков, между прочим. Твари они, твари. Пришёл такой и всё опошлил.

О, вот, кстати, сейчас по ящику крутят рекламу нового супербестселлера, «Клинок во тьме». Этот придурок говорит, мол, книжка раскрывает страшные тайны прошлого и подлинную историю короля Дольфа. Очередное тупое враньё. «Король выхватил меч и огляделся». Ненавижу.

Ну вот, опять меня занесло. Хотя нет, я просто не умею сходу подобраться к сути. Ты не думай, что я короля Дольфа так просто приплёл. Наоборот. Ты возьми учебник «Родной истории» за седьмой класс, почитай. Как там всё изложено.

Не там, где «обуздав реакционно настроенное духовенство и заставив баронов укротить свои амбиции». А там, где «искусно используя в своих целях народные суеверия, он поддерживал убеждение своих подданных в сверхъестественных способностях их короля. Знаменитая «Война Мертвецов» вошла в мировую историю как самая удивительная и масштабная фальсификация». Фальсификация, понимаешь! Он был обычный как бы мужик, но периодически устраивал всякие шоу, чтобы подданных позабавить! Это как?!

Я знаю, что все так и думают. Если современная наука вдруг не может чего-то объяснить, то предполагается, что речь идёт о сказке. А из сказки можно сделать машину для выкачивания денег из туристов. Одеть какого-нибудь кретина в чёрный камзол, напудрить ему башку — и пусть с ним фотографируются. И путь подписывает «Записки Дольфа».

У меня, между прочим, сейчас эти «Записки» рядом с компом лежат. Про них ведь тоже писали, что найдены они только через двести лет после смерти Дольфа, а потому тоже всё из себя фальсификация. Кем-то якобы написанная сказка на основе тех же народных преданий.

Тошка, это неправда. И дело не в том, что я проштудировал эти «Записки», в дурном переводе на современный язык, кстати, и сделал какое-то там историческое открытие. А в том, что мы, цивилизованные козлы, не верим в сверхъестественное, мотивируя это тем, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Путаюсь в словах, прах побери. И никак не собраться с мыслями. Совершенно не умею писать — помнишь мои сочинения? Ну вот. Я всё это вот к чему. Тошка, понимаешь, дело в том, что я тоже некромант.

Теперь я совершенно точно это знаю. И только не выкидывай письмо на этом месте. Прежде чем решить, что у меня шизофрения обострилась, выслушай, как в старину говорили, мои логические посылки.

Сегодня утром матери звонили из ментуры. Тошка, тот хмырь умер! Действительно откинулся — что-то с сердцем. Типа много выпил, перевозбудился. Ага, как раз когда попёр на меня с горлышком от этой битой бутылки. Сдох от угрызений совести.

Тошка, это не для протокола. Это ведь даже не превышение пределов обороны. Это вообще нельзя доказать. И ты не докажешь — тебе просто не поверят. Дело в том, что я его убил.

У меня уже было такое в детстве, что я желал кому-нибудь смерти и его вскоре посещал кирдык. Но тут уж всё точно. Я мысленно заорал «Сдохни!» — и представил, как втыкаю ему в сердце что-то острое. Меня даже в жар кинуло… не передать ощущение, Тошка. Я как будто луч какой-то сгенерировал и убил его этим лучом.

Это правда. Вот на стекле муха жужжит. А вот — раз — и падает. А вот ещё одна. Мне страшно, Тошка, но это не может быть совпадением.

В старину знали, как распознать проклятую кровь. Это сейчас — «первая группа, отрицательный резус». А тогда был такой трактат — «Испытание ведьмы», там подробно перечислялись признаки. Я читал и даже выписал. Вот послушай.

Проклятая кровь клеймит плоть. У Дольфа, кстати, был жуткий сколиоз, искривление позвоночника и одна лопатка больше другой. Скажешь, на мне нет клейма? А это красное пятно, невис, в полморды, от которого прохожие на улице шарахаются?

Плюс — я альбинос. Сочетаньице кого хочешь подкосит.

И между прочим, я тебе не говорил, но в пятом классе, когда я ещё учился в другой школе, мне пластику делали. Пересадку кожи, всё такое. У моих предков бабла куры не клюют, клинику они выбрали шикарную, пересадку сделали здорово, без шрамов почти, безо всего. Я тогда месяц ходил — на свою рожу радовался. А потом оно снова проступило. Уже на новой коже. И никто из врачей не может дорубить, в чём тут дело.

Потом — чёрные родинки. У меня две штуки. Одна под глазом, ты знаешь. А вторая на животе, ты не знаешь. Если проткнуть родинку на нормальном человеке — потечёт кровь. Из моих ничего не течёт, чем я в них не тыкал. Ты знаешь, Тошка, я себя не жалею, ты сам говорил, что я экстремалыцик. Я в ту, что на пузе, воткнул раскалённую иглу, сантиметра на полтора, как в этом трактате говорится. Больно было ужасно, но кровь не потекла. Ни капли.

И самое гадкое… даже не знаю, писать об этом или нет… Была не была! Значит, самое: взгляд, противный природе. Некроманты бисексуальны, нормально выражаясь. Только ради бога никому об этом не треплись, а то у меня вообще никакой жизни не будет. Я ничего такого, конечно, не делал, честно, но я иногда такое думаю, что признаться стыдно, Тошка. Ей-богу, не о тебе, но…

Ну вот. Вряд ли ты теперь захочешь со мной разговаривать. Но я очень хотел написать честно. Мне это самому ужасно не нравится, но я ничего не могу поделать. Кровь. Мне снятся кошмары, Тошка. И когда я читал те «Записки», я очень хорошо понимал, что Дольф имел в виду, когда говорил, что его Дар жжёт.

Иногда делается как-то непонятно, даже не описать сразу. Будто кровь вскипает, я тогда каждый сосудик чувствую, как раскалённую проволоку внутри тела. Вены вообще горят, будто по ним кипящий спирт течёт. Но это не больно, а как-то странно. Даже приятно.

Ты, скорее всего, мне не поверишь. Будешь читать и думать, что я рехнулся, целыми днями вися в Сети или сидя в библиотеке. Но это правда, Тошка. Мне бы, может, и не хотелось, чтобы это была правда, но факты, факты. Меня всё время тянет вечером выйти на улицу, а если я выхожу, делается так страшно, что кровь стынет в жилах буквально. Через день после драки с тем хмырём я так вышел. Было уже часа два, на улицах тихо и пусто, воздух пахнет как-то особенно, и мне было никак домой не уйти. И всё время было такое чувство, что кто-то смотрит в спину, но не противно, а как-то… не знаю, как сказать. Какая-то тягучая сладость, как от эрекции, что ли, только во всём теле, особенно — в грудной клетке. Ты думаешь, дурость, да? Но я его видел, Тошка!

Высокий, очень бледный. Такое лицо… Волосы чёрные и глянцевые, шикарная грива, чуть не по пояс, но не как у хиппи или у поп-звезды какой-нибудь, а чистейший такой чёрный каскад. И в чёрном бархате, а на чёрном — белое кружево. Безумный костюмчик, но на нём не казался безумным. Он мне поклонился, Тошка!

Не кивнул, нет! Он рукой и волосами чуть асфальт не задел. А потом поднял голову, посмотрел — а глаза у него были тёмно-красные… нет, не так. Глубокие, светящиеся и красные. Скажешь, линзы? Видел я линзы.

Я убежал. Я никогда в жизни так не бегал, Тошка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Мне было дико страшно, но я понимал, что убегать нельзя, а почему нельзя — не понимал. Я потом сидел у себя в комнате и плакал, а почему — не знаю.

Зато я знаю откуда-то, что этот… как его назвать… прохожий, скажем, вампир. Вдобавок, по-моему, до дури похож на Оскара, как его Дольф описывает, хотя это уже и отдаёт полным бредом. Ему уже лет восемьсот должно быть… Дьявольщина! Я сейчас думаю, что надо его найти.

Если я ни в чём не ошибаюсь, он найдётся, кто бы он ни был.

Тошка, я всё понимаю. Каждый псих орёт, что чувствует не так, как все, и видит то, что скрыто от других, но я и правда вижу. Мне, скорее всего, никто не поверит. Только ты, может быть… я тебя считаю своим единственным настоящим другом, Ириска не в счёт.

Книги по некромантии продаются на каждом углу. Они нынче в моде, каждый норовит чёрный балахон напялить и выпендриваться. Я в Сети сайт видел «Некромантия и чёрная магия», зашёл на форум и точно убедился, что большей концентрации самовлюблённых идиотов в одном месте нигде не найдёшь. Но они могут читать эти трактаты, рисовать пентаграммы и петь заклинания до посинения — ни пса драного у них не выйдет.

Поэтому наука и считает всё это блажью. Дело в том, что, как я понял, для того, чтобы оно заработало, нужен этот Дольфов Дар. А встречается он нынче жутко редко. Хотя, наверное, и раньше — не намного чаще. Но у меня он есть.

Мне страшно, Тошка. Страшно, но я намерен начать учиться. Я ведь ещё знаешь, о чём думаю?

Дольф писал, что при его папашке пуд муки стоил ползолотого. Пуд — это шестнадцать кило. Муки. А ползолотого — это двести восемьдесят кредов примерно на нынешние деньги. Ну как оно? Плюшку с маком в цивильном месте не купишь, не то что… Он писал — жуткая дороговизна, но что ж тогда у нас сейчас?

Гроши он нищим не бросал… Наши политики бросают, ещё как. Не те гроши, конечно, но ведь смысл тот же, если ты меня понимаешь. А станешь новости по ящику смотреть, так непременно нарвёшься на какую-нибудь прелесть, от которой блевать потянет.

Террористическая группировка «Честные Сыны Междугорья» взяла на себя ответственность за взрыв в подземке, где накрылись почти шестьдесят человек. Требуют отставки президента, ага. Вооружённые столкновения на южной границе. Винную Долину снова бомбили эти гады из Перелесья, два города разнесли в мелкие дребезги. Серебро из Голубых Гор вагонами за кордон уходит заодно с алмазами с Зелёной реки, нефтью и никелем. Круто, да?

Жандармерия, ментура, всем известно, заодно с уголовниками: и отмажет, и посадит кого угодно, были бы бабки. Дня не проходит, чтобы чего-нибудь не вышло: то ухлопают кого-нибудь, то самолёт упадёт, то ещё какой-нибудь геморрой в нашем бардаке… А всем этим государственным мужам — всё до лампочки, на всё начхать, лишь бы карманы набить потуже. Вино, женщины и песни, блин… Да кто из них капелькой крови пожертвовал бы за чьё-то постороннее благополучие! Они пустую скорлупу пожалеют, для себя живут, гады.

Тошка, скажи, что я ненормальный. Я хочу всё это изменить.

Если я прав, а я прав… Если мой Дар хотя бы наполовину такой же сильный, как у Дольфа… Тошка, знаешь, мне-то будут служить не чучела волков и не скелеты в доспехах. Ты приколись, чего можно сделать! Консерванты и формалин — труп не разлагается, и ты в дамках. Можно пластик в сосуды закачать. Кости сталью анодировать. Смонстрячить кошмар какой-нибудь невообразимый из кусков жмуров хирургическим путём, потом поднять… А компьютеры, а голосовые реле, а… ну да что! Ещё много чего придумается.

Они ещё его ненавидели! Он ради них себя жёг, а они… Но ты представь, как теперь любили бы, с современными-то возможностями, с нашими СМИ замечательными, с пиаром, со всем этим делом! Ну Дольф, может, и не стал бы заморачиваться, типа, из гордости — но я стану. И уж меня-то будут просто обожать. Боготворить. Как всех этих козлов, которых по ящику раскручивают, только больше.

За баблом дело не станет. На первое время бабла у моих предков много. Я не особенно об этом распространялся, но мой папан ворочает такими делами, что денежки только успевай отмывать. Вот я и отмою.

Кровушкой. Ха! Шучу.

Может быть, в Междугорье ещё можно навести порядок. Типа диктатуры. А может, и что покруче. Но сделать так, чтобы ящик смотреть было не стыдно. И Перелесью показать козью морду. И террористов отловить, наконец. Так что я решился.

Только мне ужасно важно: ты со мной или нет? Если нет, я не обижусь, я всё понимаю. Но если да — это в кайф! Потому что ценнее друзей ничего нет.

Знаешь, Тошка, я не думаю, что время королей прошло.

Макс Далин Корона, Огонь и Медные Крылья

…Торможение держит тебя изнутри —

Я уже научился сжигать города,

Но тот пожар никому не заменит зари!..

…Я не сдвинулся с места, пока не смекнул,

Что во мне, будто в дереве, спит человек.

Подустал от бездействия мой караул;

Каждый саженец – сам себе ствол и побег!

Константин Арбенин

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© М. Далин, текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Жанна

Мне едва исполнилось шестнадцать лет, когда я увидела медный лик своей Судьбы, а Судьба взглянула на меня. Дождь полился с земли на небо, дерево выросло вверх корнями, я посмотрела на образ Господа Всезрящего, а он улыбнулся и подмигнул – вот до такой степени всё стало странно и нелепо, хотя начиналось чрезвычайно обыденно, самым что ни на есть ожидаемым образом.

Я воспитывалась в монастыре Великомученицы Ангелины, потому что так пожелали мой отец, государь Северного Приморья, и отец моего жениха, государь Трёх Островов. Жизнь моя текла однообразно и неспешно, так же как медленная и ленивая равнинная река, на которую я каждый день смотрела из окна моей кельи. Мои дни отличались от дней прочих монахинь только тем, что дважды в неделю ко мне приходили учительница танцев с наставницей в языке Трёх Островов и придворном этикете, а трижды – старенький профессор истории и права, который говорил любопытнейшие вещи, когда не кашлял. Всё прочее время было совершенно обыкновенно. Я тоже вышивала наалтарные покрывала, я тоже пела в монастырском хоре, я тоже гуляла в саду – разве что мне было отказано в удовольствии ухаживать за цветами, дабы грубый крестьянский труд не испортил моих рук. И скучный мир царил в моей душе – я знала наперёд всё, что произойдёт со мной в моей дальнейшей жизни.

Я точно знала, что шестнадцати лет покину стены монастыря, чтобы отправиться в далёкое морское путешествие. Корабль, который снарядит мой отец, после долгого пути достигнет западного берега страны, где живёт мой суженый и где мне суждено стать королевой. Портрет принца Трёх Островов, Антония, давным-давно висел в моей келье, напротив образа; я и привыкла к нему не меньше, чем к образу. Не знаю, любила ли я, желала ли любить подобно всем девушкам – или просто смирилась с неизбежным и приняла его. Беленький подросток с тяжёлым подбородком и чуточку капризным выражением лица, в тяжёлом бархате тёмных цветов, на фоне тяжёлых тёмных драпировок – на портрете он был изображён одиннадцатилетним; я понятия не имела, как он выглядел сейчас, девятнадцатилетним юношей. Тем более я даже представить себе не могла, каковы его нрав, убеждения и симпатии, желает ли он видеть меня хоть чуть-чуть и не кажется ли ему мой портрет, для которого я в своё время позировала целый месяц, докучным пятном на стене.

Итак, иногда принималась размышлять я, там, на Островах, я стану первой дамой, поселюсь во дворце, меня будет окружать сонм фрейлин, мне будут вдевать нитку в иголку, декламировать стихи, играть на клавикордах… Меня окружат чужие люди, говорящие на чужом языке, который я учу уже пятый год, но на котором так и не научилась думать, – вряд ли кто-нибудь станет искренне хорошо ко мне относиться. Я навсегда останусь для двора моего мужа чужеземкой – так бывает со всеми. Я спасусь от страха и одиночества тем, что заведу прелестную маленькую собаку, белую с чёрной мордочкой, какую я видела у знатной дамы, заезжавшей в монастырь на исповедь. Я буду присутствовать на турнирах, охотах, балах, церковных службах. Мне будут говорить дежурные любезности. Потом у меня родятся дети – Господь знает, как это произойдёт, но так полагается даме. Мой старший сын примет титул наследного принца. Так всё и пойдёт до самой моей смерти. Всё очень просто и ясно.

От этой простоты и ясности я пребывала в какой-то сонной апатии, будто пойманная и запертая в клетку рысь. На моей жизни стоял крест, как на аккуратно и грамотно составленном, но уже апробированном документе. Никаких смятений, бурь и греховных страстей не намечалось – им просто неоткуда было взяться. Я жила подобно узнице – без особых ущемлений и лишений, но иногда мне почти хотелось и того и другого. Будь у меня крылья – я попыталась бы улететь; будь у меня достаточно решимости и безрассудства – я прыгнула бы с монастырской стены и без крыльев, чтобы разбиться вдребезги и покончить с этой бесконечной вялой никчёмностью. Ни одной струйки свежего воздуха не пробивалось снаружи. Романы о прекрасной любви по непонятной причине нагоняли на меня тоску, а не сладостные мечты – а кроме них, душеспасительных историй, житий святых и пособий по этикету, более ничего в монастырской библиотеке не было.

Мне говорили, что я не глупа, но я ни с кем не сходилась близко. Меня не любили, хотя я не давала повода для нелюбви, стараясь быть со всеми вежливой и приветливой. Пустяки, развлекавшие других узниц из аристократических семей, казались мне невыносимо скучными. Девушки мечтали о влюблённых красавцах и придворном блеске, завидуя мне, – а я не хотела быть первой дамой. Сейчас я не могу сказать, кем мне хотелось бы стать.

Может быть, кошкой, охотящейся на воробьёв. Или боевым конём. Или крестьянской девчонкой, которая гоняла мимо монастырской ограды гусей и бранила их непонятными словами. Или ласточкой. Не знаю.

Иногда я втайне от всех, даже от своего духовника, жарко молилась, прося Господа сделать что-нибудь выходящее из ряда вон, пусть самое невообразимое и ужасное. Вероятно, я, ещё почти безгрешное дитя, влагала в эти молитвы чрезмерно много страстной веры – как бы то ни было, Господь ли их услыхал, та ли богиня, о которой речь впереди, но они оказались угодными небесам…

В день моего шестнадцатилетия за мной приехали тётя с дядей в сопровождении пышной свиты. Меня впервые за пять лет одели в светский костюм; дорожные робы с тесным лифом показались мне неудобными и тяжёлыми, но я снова видела зависть в глазах моих якобы подружек, оттого промолчала.

На прощание я исповедалась, слегка умолчав о некоторых своих не слишком праведных мыслях. Со мной якобы тепло расстались.

Когда в сопровождении тёти я вышла из монастырских ворот, почти все бароны из дядиной свиты уставились на меня как на заморское диво, а дядя завопил басом: «Душечка, какая вы стали чудесная красавица!» Тётя побагровела, став похожа лицом на сердитую моську, напряжённо улыбнулась и велела мне садиться в дормез, где лежали подушки и неподвижно висел пыльный запах.

Нет смысла особенно подробно описывать дорогу. Стояла пыльная жара конца июня. Мне надлежало радоваться возможности вырваться, наконец, из клетки, но было неловко в платье, душно в дормезе и тяжело на душе. Тёте всё время казалось, что я веду себя неприлично: если я пыталась выглядывать за занавеску, следя за дорогой, это было неприлично распущенно, если я сидела смирно, сложив руки, и молчала, это было неприлично замкнуто. Тётя, которой я в детстве была нелюбопытна и безразлична, теперь невзлюбила меня не на шутку. Неужели, думала я с горечью, дело только в том, что дядя нашёл меня привлекательной?

Это было как-то даже смешно, потому что я сама нашла его не более привлекательным внешне, чем дубовый бочонок на коротких толстых ножках. Впрочем, дядя был добр со мной; я бы стала беседовать с ним, если бы тётя позволила ему хотя бы приблизиться к дормезу.

Кроме тёти в дормезе ехали три пожилые дамы, которые полностью разделяли точку зрения своей госпожи и всю дорогу учили меня манерам и скромности. Одна из них, сухая, с лицом, похожим на опавший лист в ноябре, сказала, что девушку не доведёт до добра такое сочетание чрезмерной красоты, чрезмерной гордыни и чрезмерного здравого смысла. Все прочие с ней согласились.

Я чувствовала себя отчаянно одинокой.

До портового города, где в Белом Замке меня дожидались отец с матерью, чтобы благословить и проводить в дорогу, а у причалаожидал тот самый, снаряжённый для свадебного путешествия, корабль, кортеж добирался неделю. Первую ночь я провела на постоялом дворе, где от простыней отчего-то сильно пахло рыбой, а под ними жили клопы. Это, вероятно, покоробило бы более благовоспитанную девицу, но мне показалось попросту смешным. К тому же прислуга была очень добра и мила со мной; весёлый молодой лакей угостил меня пирожками с малиной и показал целый выводок слепых котят в лукошке, чем очень меня позабавил, а служанки принесли в мою комнату букет полосатых лилий и распахнули окна, отчего в комнате стало свежо. Несмотря на клопов, я развеселилась, но тётя испортила мне хорошее расположение духа, сказав, что я распускаю холопов. Больше мы не ночевали на постоялых дворах, и мне пришлось спать в душном тесном дормезе, полночи слушая посвистывание спящей сухой дамы и заливистый, мелодически сложный храп тёти.

Возразить мне не дали.

Против воли я ждала встречи с отцом и матерью чрезвычайно нетерпеливо. Чем ближе наш кортеж подъезжал к городу, тем сильнее меня жгло ожидание; я едва справлялась с собой, плела в косички бахрому на занавесках дормеза, крутила бусины на шитье и порвала чётки. Эти безрассудные действия вызвали недовольство тёти и её придворных дам, надо признаться, на сей раз вполне заслуженное.

Я ведь знала, что в действительности меня ждёт. Моему отцу, великому государю Эдуарду, никогда не было дела до меня… то есть он не был жесток, его волновало, здорова ли я, хороша ли еда на моём столе, усердно ли ухаживают за моими постелью, одеждой и посудой – но более не интересовало ничего. В раннем детстве я однажды слышала, как отец осведомляется у конюшего о здоровье своего охотничьего жеребца – и меня на всю жизнь поразила схожесть интонаций в той подслушанной реплике и в отцовских расспросах о моём собственном здоровье. Полагаю, с государственной точки зрения принцесса была не менее полезной скотиной, чем лошадь: ведь устройство её брака могло принести ощутимые дипломатические выгоды престолу.

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что отец всё же проявлял заботу о моём благополучии, по крайней мере, признавая эту полезность. Мать не признавала во мне ничего хорошего. Кто-то из её фрейлин говорил, что королева бывает нежна с сыновьями – возможно, но я не видела её нежности, почти не видела своих братьев и чрезвычайно редко видела мать. Моим детским окружением были няньки, наставницы и камеристки – мать лишь иногда входила в мои покои со скучающим вялым лицом, небрежно окидывала меня взглядом, морщилась и удалялась. В детстве я полагала, что мать измучена государственными делами, не оставляющими ей ни одной свободной минуты, что она устала и хочет отдохнуть; теперь мне казалось, что королева всегда очень мало любила меня.

Но почему-то я решила, что нынче, когда я стала взрослой девушкой, всё изменится. Недаром же я изучала эти пять лет и историю, и дипломатию, и основы права – может быть, отец теперь захочет побеседовать со мной, думала я. Теперь я смогу хотя бы отчасти, с примесью женской непоследовательности и легкомыслия, разобраться в его сложных делах. К тому же надо будет выразить матери сочувствие по поводу обременительных придворных обязанностей, чтобы она догадалась: я стала достаточно разумной и теперь хорошо понимаю её.

Сейчас я сознаю, как в те дни была глупа и ребячлива. Но тогда весь этот смешной вздор казался мне вершиной утончённой политики и чем-то исключительным в смысле постижения чувств и сложных движений чужой души.

Кортеж встречали герольды под златоткаными штандартами, музыканты с рожками и самая блестящая знать, какую я могла себе представить. Дормез окружили всадники в сияющих кирасах, с плюмажами на шлемах и щитами с королевским гербом. Дорога от городских ворот до Белого Замка была усыпана цветами. Бедный люд, толпясь по обочинам, кричал: «Да здравствует принцесса! Счастья тебе, прекрасная!» Тётя, против своих обычных правил, заставила меня широко раздвинуть занавески, чтобы горожане видели моё лицо, и дала мне мешочек с мелкой монетой, чтобы я могла творить милостыню.

Признаться, я была счастлива одарить этих добрых людей хоть чем-то. Меня тронула их непосредственная радость. Весёлая чумазая девчонка кинула мне какой-то простенький цветок с жёлтой серединкой, и я сочла милым приколоть его к корсажу. Это вызвало восторг толпы – и в дормез бросали цветами, пока он не въехал во двор замка.

У меня на душе стало светло и весело. Я наивно радовалась, что простой люд так любит меня, и сама любила весь мир Божий. Моя душа начала пробуждаться; вдруг показалось, что всё, наконец, изменилось, и жизнь моя теперь будет весела и полна смысла. Когда мне позволили покинуть дормез, я выскочила, забыв о тяжести светского костюма, – и тётя тут же ткнула меня в спину, напоминая, что надлежит вести себя прилично.

Этот тычок и вернул меня с небес на землю. Я тут же прекратила скакать, как двухмесячный щенок, приподняла подол робы и сделала строгое благочестивое лицо. Моя радость омрачилась.

Отец сделал несколько шагов мне навстречу. Он был очень богато одет, но я сочла, что прошедшие со дня нашей последней встречи годы сильно утомили его. Я робко улыбнулась. Он слегка обнял меня, потом отстранил и осмотрел с деловитой внимательностью.

– Ну, – сказал он удовлетворённо, закончив осмотр, – вы, дитя моё, выглядите отменно здоровой и свежей. У наших соседей не будет ни малейших поводов к неудовольствию. Полагаю, время, проведённое в святых стенах, пошло на пользу вашему характеру, и вы стали сдержаннее и послушнее.

– Я… – пробормотала я, кажется, желая уверить отца в своём послушании, сдержанности, благонравии и всем прочем, но он меня перебил:

– Ну ладно. Сегодня в три часа пополудни вас благословит патриарх Улаф, в пять часов начнётся пир в вашу честь, а в одиннадцать часов, когда стемнеет, состоятся огненная потеха и маскарад. А отплываете вы утром.

– Я… – пролепетала я, совершенно растерявшись, но отец меня снова перебил, не позволив высказать желание остаться дома хотя бы на два дня:

– Ваше приданое готово, – сказал он. – Ваши наряды сделаны по последней северо-западной моде и должны на вас отменно смотреться. Свадебное бельё вышивали в Снежном Поместье, а сервиз мы заказали в Каменном Ущелье, у них там самые лучшие чеканщики. Всё сплошь золото с сапфирами, на всей утвари – гербы нашего дома, так что выглядеть будет очень достойно. От себя я вам дарю сапфировую диадему – мне кажется, синие камни вам пойдут. Вас будут сопровождать пять девиц из самых благородных семейств и дуэньи вашей тётки. Так что вы можете быть вполне спокойны за ваше будущее.

Закончив эту тираду, отец улыбнулся сухо и деловито, как и говорил, изобразил поцелуй, чуть коснувшись холодными губами моего лба, и закончил:

– Пойдите к матери. Она желала вас видеть.

Я отошла оглушённая. Я поняла, что отец доволен моим содержанием в монастырских конюшнях, что со свойственной ему заботливостью он распорядился, чтобы овёс у меня в яслях был отборный, чтобы попоны были вышиты шёлком, а сбруя проклепана золотом. Чтобы ему было не стыдно и принцу Антонию не зазорно.

А принцессу, как и лошадь, никто и ни о чём не спрашивает.

Тётя снова меня подтолкнула, и я пошла прочь.

Мать приняла меня в своей опочивальне, лёжа на козетке. Когда я вошла, брезгливая скука на увядшем лице королевы сменилась любопытством, а любопытство – раздражением.

– Что ж, дочь моя, – сказала мать с досадой вместо приветствия. – Теперь роброны ценой в три тысячи золотых принято украшать пыльными ромашками?

– Это мне подарили, – еле вымолвила я, уже совершенно подавленная приёмом.

– Роскошный подарок, – процедила мать сквозь зубы. – Если вас радуют подобные подарки, дочь моя, ваши удовольствия будут стоить принцу Антонию недорого.

Я не знала, что ответить, и молчала.

– Вы по-прежнему свежи лицом, – сказала мать, – по-прежнему глупы и по-прежнему не умеете себя вести. Впрочем, ум ни к чему женщине, а того, что ценят мужчины, у вас в достатке.

Меня поразила ядовитая злость в её словах. Мало сказать, что я огорчилась, – я пришла в ужас. Мне хотелось бежать, но я не знала куда.

– Выбросьте сорняк, который вы прицепили к корсажу, – приказала мать ледяным тоном. – Переоденьтесь. Прикажите уложить себе волосы по моде: с этими косами вы похожи на крестьянскую девку. И не воображайте слишком много. Утончённости в вас нет и на ломаный грош, у вас курносый нос, круглые глаза, румянец, как у базарной торговки, а грудь впору кормилице. Постарайтесь же хотя бы вести себя так, чтобы никто не подумал, будто вас подменили в колыбели.

Я покосилась в большое зеркало на стене. У меня были курносый нос, круглые глаза, румяное лицо и большая грудь, которая в глубоком вырезе нового костюма выглядела неприлично большой. По сравнению с матерью, худой, бледной, томной, с узкими плечами и грудью, едва приподнимающей ткань атласной накидки, я выглядела совершеннейшей плебейкой.

Я поняла, почему отец не желает принимать меня всерьёз, а мать раздражается. Я поняла и ещё одно, несравнимо более ужасное обстоятельство: вряд ли и принц Антоний примет всерьёз девицу, у которой волосы выгорели на солнце, а лицо заметно обветрилось и потемнело. Мне не удастся никому доказать, что девица, похожая на пастушку, на самом деле способна мыслить и чувствовать, как аристократка.

Мать усмехнулась моему замешательству и злорадно сказала:

– Извольте привести себя в порядок.

Я вышла из её покоев, вынула ромашку из петельки корсажа и зачем-то сунула её между страниц молитвенника.

Вечер того дня остался в моей памяти как вертящаяся, сыплющая искрами шутиха.

Меня одели в белое платье, украшенное бриллиантами и жемчугом, не более лёгкое, чем рыцарские доспехи. Мою талию и грудь стянули так, что я едва могла дышать, сказав, что этого требует последняя мода, – и теперь, когда я шла, казалось, что нижние рёбра цепляются за верхние. Мои волосы, тоже плебейские, слишком большие, слишком густые, белёсые от солнца, долго укладывали в высокую причёску, в которую вплели сапфировую диадему. Украшение сжало мне виски наподобие верёвки с узлами. В довершение всего, чтобы скрыть мой неприличный деревенский румянец, меня выбелили, а брови вычернили.

Я видела в зеркалах форменное чучело, крестьянскую девчонку, которую пытаются сделать похожей на придворную даму, – и у меня слёзы навёртывались на глаза. Но плакать было нельзя, чтобы не смыть слезами белил – я и не плакала. Моя душа вновь начала погружаться в апатию.

Патриарх Улаф прочёл мне длинное наставление. В исповедальне так сильно накурили ладаном, что я чувствовала тошноту и едва не упала в обморок. Патриарх сказал, что я должна быть кротка и покорна, ибо это главные добродетели женщины, а ещё – что я должна остерегаться похоти не менее, чем искушения адова.

Я едва знала, что такое похоть, но не посмела спрашивать. Со мною снова что-то делали, помимо моей воли и желаний; самое лучшее, что можно было предпринять в таком случае, по моему прежнему опыту – позволить душе погрузиться в сон.

Иначе начинает хотеться сотворить что-нибудь ужасное: разбить зеркало и порезать себе лицо, ткнуть священнослужителя чем-нибудь острым или огреть тяжёлым, а ещё хуже – посулить им всем демона и посоветовать отправляться в жилище упомянутого духа зла.

За обедом я ничего не ела. Мой живот стянули корсетом, в трапезном зале было слишком жарко, тяжело пахло жирной пищей, дорогими пряностями, вином, потом, приторными духами и ещё чем-то душным. Я сидела между отцом и матерью, отпивала по глоточку холодную воду из кубка и боролась с головокружением. Гости и приближённые моих родителей о чём-то много говорили, но я ничего не помню, кроме того, что надо было благодарно улыбаться, – и я улыбалась.

Обед длился несколько бесконечных часов. Потом все пошли смотреть огненную потеху. Я тоже пошла; мои ноги болели от модных туфель, а всё тело будто одеревенело. Начался фейерверк, всё окуталось дымом, нестерпимо запахло порохом – и я всё-таки упала в обморок впервые в жизни.

Удивительное ощущение. Меня что-то задуло, как огонёк свечи, а когда мой рассудок снова загорелся, оказалось, что вокруг меня не сад, а опочивальня. Шнуровку корсета распустили, с меня снимали платье – и камеристки говорили между собой, что я слаба, хоть и выгляжу здоровой.

Я никогда не казалась себе слабой, но мне было так плохо, что из головы моей не выходила печальная мысль об их правоте. С этой мыслью я и заснула, совершенно разбитая и несчастная.

Корабль отплыл на следующий день, на рассвете, с отливом, как и намечалось ранее.

Я впервые увидела море. Я ожидала невероятной синевы, как часто говорилось в поэмах, – но вода была серебристо-белёсая, тяжёлая, холодная. Волны не бились о берег, а неспешно плескали со стеклянным шелестом, и рыболовы, белые с чёрными головками и чёрными кончиками крыльев, носились над пирсом с воплями, похожими на горестные стоны. Корабли казались странно маленькими по сравнению с этим безбрежным и равнодушным водным простором, прямо переходящим в белёсые северные небеса.

Меня провожали торжественно. Толпа простолюдинов снова кричала мне приветствия и добрые пожелания, но меня это уже не веселило. Тяжёлые предчувствия никак не хотели отпустить мою душу; я делано улыбалась и махала платком, пока корабль не отошёл от берега так далеко, что все и всё, оставленное мною дома, слилось в одну пёструю полосу.

Вскоре берег и вовсе исчез из виду, а наш корабль, поскрипывая такелажем, поймав ветер белыми крыльями парусов, скользил теперь среди сплошной воды бесшумно и стремительно. Мои фрейлины звали меня в крохотный покоец, обустроенный специально для нас между каютой капитана и каморкой, где спали офицеры, но я не пошла. Мне хотелось стоять и смотреть, как вода за бортом пенится и разлетается стеклянными брызгами. Капли, солёные, как слёзы, попадали мне на лицо, и ветер высушивал их…

Простите мне это маранье. Я так тщательно и скучно припоминала свой последний день перед отплытием отчасти потому, что уже тогда чувствовала кожей лица дыхание ужасного вихря, изменившего весь тщательно продуманный план моей жизни и показавшего мне мир непредсказуемой и необъяснимой стороной. Моя душа уже тогда, когда я стояла и смотрела на далёкий размытый горизонт, изнемогала от ощущения близости страшного чуда. Когда я пыталась намекнуть на тревогу и тоску своим дамам, им казалось, что я просто-напросто боюсь, что корабль утонет, и они дружно обвиняли меня в малодушии – но мысль о смерти казалась мне самой незначительной из всех моих страхов… и самой несбыточной.

Антоний

Тем утром меня разбудила Булька: запрыгнула на кровать – и давай лизаться! Ну да, она-то, мошенница, уже выспалась, и ей было очень не по нраву, что я всё ещё сплю. Булька, видите ли, желала кушать и выйти на двор – и именно со мной, а не с дежурным лакеем.

Лизала меня и топталась по Шарлотте – картина! Вообще-то Булька не такая уж и мелкая, королевский пойнтер, вполне увесистая скотинка – из того заключаю, что пробуждение Шарлоты случилось повеселей моего. Это я уж про то не говорю, какая у неё оказалась помятая физиономия спросонья! На щеке отпечаталась подушка, а в волосах торчит перо.

Гусыня, сущая гусыня!

И эта гусыня ещё и голос подала:

– Доброе утро, ваше драгоценнейшее высочество! – и потянулась лобызать ручку, которую я отдёрнул: мастика для губ у ней размазалась до самого подбородка. – Мой бесценный принц, не могу ли я покорнейше попросить вас об одолжении: уберите, сделайте милость, суку из постели!

Скажите пожалуйста!

– А позволь-ка уточнить, – сказал я с иронией, – какую это суку ты имеешь в виду? Сдаётся мне, что одну суку надо было убрать из постели ещё вчера вечером, перед тем как она заснула и вымазала мои простыни своими румянами!

Разумеется, дурёха тут же сперва покраснела и вытаращила глазки, а потом кинулась извиняться, лизаться и клясться. Сначала мне её с утра совершенно не хотелось, но потом пеньюар на ней распахнулся, и я всё-таки позволил ей заслужить прощение, ха! Грудь у этой белобрысой шлюхи – хоть куда, что ни говори.

Только потом выставил. Выскочила со всем своим скарбом – с тряпьём, с гребнями, раскосмаченная – на радость дежурным! Хотя они уже привыкли, наверное.

Я почесал Бульке животик и позвонил камергеру, чтобы тащил одежду. Вместе с камергером вломились мои бароны; я одевался и слушал, какие на свете новости.

Жерар болтал о чудесах: что наставнику Храма Всезрения Господня было видение – поток лучей, а в нём бабочка; что на площади Благовещенья монахи собирают милостыню для бабы, которая расшиблась на лестнице, став кривой и горбатой, а от Взора Господня с молитвою прозрела и выпрямилась; что где-то на северном побережье рыбаки видали Морского Змея – и другое забавное. Я слушал и улыбался; Жерар – хороший парень, умный и симпатичный, хоть его мамаша и из Приморья родом.

Потом Стивен рассказал, что в лавке на пристани купец с континента показывает клинки из узорной стали стократной проковки, которые легко разрубают лист меди. Что у купца там есть такие сабли, морские тесаки и разные ножи; стоит это бешеных деньжищ, но ведь какая красота!

Стивен – славный, но дубина. Он здоровеннейший парень, отменный боец, мой фехтовальный партнёр, лучше и требовать нельзя, он верный, любит меня истово – жаль только, что слишком глуп, бедняга. Ну что он мне это рассказывает? Денег-то вечно нет…

Конечно, было бы здорово сходить к этому купцу, посмотреть… Сабля из узорной стали, а?! Как у этого рыжего посла, который резал на спор пучок конского волоса в воздухе! Ну да, поглядеть, слюной покапать и сказать: «Ничего, ничего вещица, но я пришлю за ней потом». Или – что?!

Чужому купцу не скажешь: «Почтенный, тебе заплатят после»! Заартачится. Так что ж остаётся? Мои земли – одно название, дохода с них на сбрую для лошадей не хватает. К Толстому Энгелю идти занимать – или к отцу клянчить?! Ну да, Энгель потом с тебя шкуру спустит, потребует Господь знает каких услуг, а отец не даст и скажет: «У вас, Антоний, есть имение и возможности»! Отец считает, что я должен жить как подёнщик, прикидывать, хватит ли денег на дюжину перчаток или полдюжины будет довольно! Вот жизнь у наследного принца! Медный грош впору ребром ставить, чтобы не совсем бедствовать. Пошло и глупо.

Я уж совсем хотел его прервать, чтоб лишний раз не расстраиваться, но тут ко мне в будуар Эмиль ввалился, младший братец, будь он неладен! Булька на него тут же прыгнула, а он сел на корточки – и давай с ней лизаться и сюсюкать: «Булечка, Булечка!»

Я швырнул в Бульку перчаткой, чтобы не валялась перед всякой вошью на пузе и не мельтешила хвостиком, и спросил холодно:

– Что надо, Эмиль?

Ах, дамы и господа, ну как он всегда удивляется! Кукольными ресницами хлоп-хлоп:

– Отчего же вы не в духе, братец Антоний? Я хотел вас обрадовать, пришёл сказать, что Мартин приехал. Он же очень торопился, думал, опоздает на вашу свадьбу – это ему повезло, что корабль её высочества так задержался…

Я чуть не бросил в него второй перчаткой. Сразу угробил мне настроение наповал, тварь мелкая.

Терпеть Эмиля не могу. Сопля в сахаре. Мартин тоже не подарок, но он хоть родной брат, а этот убогий – сынок мачехи. И вылитая государыня, прах меня побери! За что и любим батюшкой, сентиментальным на старости лет: «Ах, Лизабетта, у Эмиля совсем ваши глаза!»

Точно. Глаза совершенно бабьи, влажный такой взгляд. Абсолютно как у мачехи. В тринадцать лет парень может хоть что-то соображать. Другие-то в тринадцать армиями командовали, а этот только кидается ко всем со своим сюсюканьем. Смотрит на людей, как щенок пуделя – ах, как восхищённо и доверчиво! – и поминутно улыбается. Принц, прости Господи…

Когда вижу его, ужасно хочется ему врезать пару раз. Просто руки чешутся – чтобы расплакался! И ведь точно расплачется, хлюпик: ах, какое болезненное дитя, оружия страшнее вилки отродясь в руках не держал, на охоту не ездит – ему жалко. Жрать дичь ему не жалко, а убивать ему жалко! Вошь ничтожная. Лицемер поганый…

Жаль, что нельзя ему наподдать, этак запросто, по-семейному. Отец разгневается, не угодно ли… и приходится терпеть рядом эту дрянь, этого любимчика, из одной только сыновней почтительности.

Быстро отец матушку забыл. Нет, я всё понимаю, спать с кем-то надо, но зачем же короновать первую встречную шлюху из захудалого дома, а, дамы и господа? Таких принцесс в округе – как грязи.

А наш душенька Эмиль всегда приходит вовремя. Напомнил баронам, будь он неладен… И они тут же выразили сочувствие, скоты такие!

Альфонс, главное лицо по женской части в моей свите, отвесил поклон, чинил политес – и сказал со скорбной миной:

– Ах, ваше прекрасное высочество, похоже, со свободой вам придётся расстаться!

И Жерар поддакнул:

– Да, да, дорогой принц, пора, пора начинать делать детей не просто так, а во имя отечества и для блага короны! Пора, пора вам, бесценный друг, позаботиться о престолонаследии…

Даже Стивен улыбнулся – «гы, забавненько!» – и выдал:

– Небось девственница? Хе!

Расстаться со свободой! Уже! Сию минуту-с! Только штаны зашнурую! Подонки, ха-ха! Лишь бы сказать гадость своему принцу!

А Альфонс почмокал и добавил:

– Девственница, да ещё, говорят, сказочная красавица! Ваше великолепное высочество, я вам где-то в глубине души даже завидую! Знаете, в глубине… очень глубоко…

Конечно, так я и поверил! Красавица! Правда, портрет я видел, но, во-первых, эту сучку рисовали ещё щенком, а во-вторых, портрет никогда ничего не доказывает. Вот, не ходить далеко за примером, Эдгар, мой двоюродный братец, женился на дочери герцога Скального Мыса. На портрете была такая красавица – хоть в святом храме её выставь вместо статуи Божьего вестника, а в действительности оказалось, что двух зубов у неё нет и одна нога короче, ха-ха, представляете?! Приятно. Умный художник её для потомков запечатлел с закрытым ртом, а походку по картинке себе не представишь. Вот тебе и забота о престолонаследии!

Хотя эта уродина Эдгара вполне стоит, я считаю. Знаете, как говорят: демоны копыта сбили, чтобы парочку подобрать! Она хромая, он тощий, как жердь. Феерическое зрелище!

А государь Эдуард Прибережный известный политик, всегда себе на уме. Пишет отцу «мой августейший брат», но блюдёт лишь только собственные интересы. Отсюда следует всё остальное: наши послы эту принцессу не видели, а послы Эдуарда про хромоногую и рябую будут говорить «замечательная красавица», если им Эдуард прикажет. И ещё. Они, конечно, упоминали, что невеста воспитывалась в монастыре, имея в виду, что предлагают гарантированную девственницу… Но кто её знает, на самом деле? Мало ли какой похотливый святоша там её исповедовал!

Не то чтобы мне было до всего этого особенно большое дело. Если бы я выбирал любовницу надолго, то уж точно не из девственниц: они ломаются, визжат, хнычут и ничего толком не умеют. Девственницы – это забава на разок, когда есть настроение объезжать норовистых, в узду и шпорами, чтобы не брыкались! А самые лучшие любовницы, которых можно терпеть какое-то время, – это девки, что ни говори. Девки и ещё, пожалуй, шустрые замужние дамочки, которые от девок недалеко ушли, вроде этой Шарлотты. С ними можно не тратить времени на ерунду вроде болтовни ни о чём.

Но жену по традиции, освящённой веками, нужно взять непременно девственницей, а потом всю жизнь смотреть на её постылую физиономию и как-то ухитряться выбирать свободные ночи, чтобы делать наследников престола. Короче, дамы и господа, это скучища смертная, просто то самое ярмо, которое бедный принц вынужден терпеть на своей шее ради заботы о престолонаследии и блага отечества, зараза!

И весь ближайший месяц старый идиот Оливер, любимчик отца и якобы дальновидный политик, замучился блеять, какое это важное дело – забота о престолонаследии. Благие небеса! Если бы отец всегда его слушал – меня бы окрутили ещё в детстве! Просто повезло: они решили-таки, что надо дождаться, пока вырастет эта Жанна, моя наречённая во Господе… Ах, наконец-то! Да неужели же она всё-таки выросла?! Просто поверить не могу, обгадиться и не жить, как я счастлив!

А Оливеру я так и сказал: «Дорогой герцог, если вас так уж интересуют мои постельные дела, то у меня уже человек пять детей! Можете отгадать, от кого из наших столичных дам!» У него, конечно, хватило ума устыдиться и поклониться – но он ещё имел наглость бормотать что-то о падении нравов. Разумеется! Забота о престолонаследии! Нет уж, дамы и господа! Если уж говорить начистоту, когда на упомянутом престоле сижу не я – мне глубоко плевать кто! По самому большому счёту тут всё просто: или я, или чья-то посторонняя задница.

Отца я, разумеется, не считаю. Я – верный вассал… Но, если взглянуть с другой стороны – его заставили делать детей уже пятнадцати лет от роду, и это дало некие плоды. Я и пара моих братцев-обалдуев уже выросли и ждём неизвестно чего, а отцу ещё нет сорока. Да он просто из железа кован, не человек, а рыцарский меч! Он и десять лет ещё прожить может, и двадцать, и двадцать пять, и тридцать, если будет Господня милость – а я всё это время буду стариться рядом, преданно заглядывать ему в глаза и чувствовать себя девой-неудачницей… Ну уж нет, я нелепых ошибок не повторяю и дурным примерам не следую.

Дети, знаете ли, детям рознь. Не все же такие почтительные и верные, как я, или такие блаженные идиотики, как Эмиль! Бывают на белом свете такие дети, – как их только милость Божия терпит! – которые устраивают заговоры, нанимают убийц и ни с каким сыновним долгом не считаются. Нет уж, нам этого не надо. Я бы вообще лучше женился совсем старый, тогда дети будут маленькими до упора. Пятилетний младенец не станет плести интриги против родного отца.

Этими здравыми мыслями я натурально ни с кем не делился. Вся светская челядь, которая крутится вокруг трона, – законченные подлецы, им ничего не стоит выдумать для твоих слов какой-нибудь потайной смысл и донести. А отец… он мудр, конечно, но крутоват и слишком много слушает сволочей из Малого Совета. Упомянутые же сволочи… стоит только посмотреть в бесстыжие глаза дядюшки Генриха, или дядюшки Томаса, или двоюродного братца Эдгара – и сразу понятно, о чём они думают. Что у них есть права на корону Трёх Островов, вот что! Призрачные такие права, почти бесплотные, условненькие – но есть. Королевская кровь. Вот если на их счастье отец нас с Мартином и Эмилем казнит и сам потом помрёт, то как раз дядюшка Генрих и усядется на мой трон… в смысле, на трон королевства своей тощей задницей. А если отчего-то и он скопытится – тогда уж Томасу подвалит счастье! А дальше их выродки на очереди. И шанса всё это приблизить они ни за что не упустят.

Отца, положим, они ещё боятся. Делают вид, что уважают и преклоняются. Но меня, – меня! – я знаю точно, не ставят ни во что. Тот же Эдгар тихо ненавидит – не может забыть, как в детстве я его лупил. Ха-ха, шикарно! Между прочим, я его и сейчас могу отлупить – он это хорошо знает. Святой Фредерик говорил: «Король должен быть крепок телом»! А чтобы быть крепким телом, надо охотиться, драться на кулаках, рубиться на тяжёлых мечах, скакать верхом, а не читать дурацкие книжки. Выродок, светский дегенерат на тонких ножках, что он вообще может?! Такая же мразь, как Эмиль, в сущности. Недаром же он моего младшенького «так любит, так любит», что вечно с ним шушукается. Будь у Эмиля какие-нибудь мозги, я бы думал, что Эдгар его против меня настраивает, а так – настраивать нечего.

Мартин, конечно, ещё более или менее человек. Родной брат, всё такое. Но с другой стороны, он тоже та ещё скользкая зараза. Непонятно, в кого такой уродился: матушка была женщина простая, добрая, без вывертов, отец у нас вполне рыцарь, крутой и прямой, а этот – просто угорь какой-то. Никогда не скажешь по физиономии, что он думает.

Наверное, поэтому отец его вечно гоняет по провинциям с поручениями. Мартин уже всю страну облазал до самых замшелых медвежьих углов: то письмо отвезти, то передать какую-нибудь ерунду, то уговорить кого-нибудь прибыть ко двору, чтобы уладить какую-нибудь свару. Если надо на континент, к Иерарху, например, так опять же посылают Мартина – и слава Богу, я считаю.

Вот уж не знаю, как и о чём я бы разговаривал с Иерархом!

Но это я отвлёкся.

Мартин притащился к завтраку, а Эмиль у меня так и торчал всё это время, никак не отвяжешься. «Как вы можете, дорогой братец, так говорить о достойнейшей из женщин?!» Накрутил меня до белого каления, я уже чуть не рявкнул: «Ребёнок, вали отсюда!» – но тут заявился Мартин, а камергер объявил, что кушанье готово. Милый такой вышел завтрак в семейном кругу – любо-дорого смотреть! Эмиль на Мартина таращится, как на святые мощи: «Ах, любезный братец, а что же, здорова ли герцогиня Маргарита? И по-прежнему держит в руках бразды правления? – я чуть не издох на этом месте! Нашего уродца перекормили уроками изящной словесности! Бразды! Не угодно ли? Это ещё выговорить надо! – А что же барон Олаф? Он подписал ленное право на Зелёный Бор?» А Мартин посмотрел на меня, как я скармливаю Бульке кусочки паштета, потом на баронов – Жерар слушает, подпёршись рукой, Альфонс салфетку в узелки вяжет, Стивен ковыряет в зубах с тоски – и высказался:

– Эмиль, если вам интересны конъюнктуры при дворе в Зелёном Бору, зайдите ко мне вечерком. Я покажу по карте новые границы лена, договорились?

– Мартин, – говорю, – а ты доход с Белого Дола получал?

Мартин на меня посмотрел, как умеет только он – вроде бы сочувственно, а вроде бы насмешливо:

– Сколько вам нужно, Антоний?

Ну и всё, уже совершенно не хочется с ним говорить о деньгах. Вид такой, будто я у него клянчу. Вот уж нет!

– Нисколько, – говорю. – Я так спросил. Урожай в Белом Доле или как?

Сказал и ужаснулся – не дай Господи, сейчас начнёт рассказывать об урожае и прочем подобном – но Бог миловал. Мартин только улыбнулся своей змейской улыбочкой и пожал плечами:

– Ну какой урожай в июне, о чём вы говорите, Антоний… Может, ваши насущные расходы не особенно принципиальны?

И совершенно без толку было ему объяснять про оружие с континента и ещё кое-какие необходимые траты. Всё равно не поймёт, ну его!

А Мартин сказал:

– Булька – милая собака… очень милая, Антоний, – будто я – старая барыня, и надо похвалить мою моську, чтобы ко мне подольститься!

Послал же Господь братцев! Один – стервец, второй – блаженненький. В конце концов я почувствовал, что больше душа не терпит, и сказал тоже с ядом, чтобы они ощутили моё неудовольствие:

– Знаете, я уже сыт по горло, так что позвольте откланяться. Можете тут заканчивать, а я пошёл, – свистнул Бульку и ушёл во двор со своими баронами. И пусть, думаю, эти двое обсуждают Маргариту, ленное право, урожаи – всё, что им в голову придёт. Пусть болтают, пока языки не отвалятся. А я займусь чем-нибудь более достойным наследного принца, чем эта ерунда.

Фехтованием, к примеру. Король должен быть крепок телом.

Сперва я слегка размялся. Мы с Жераром поиграли в фехтовальный поединок; у него симпатичный стиль и есть несколько изящных личных фишек вроде укола в лоб или в шею под кадык. Потом Стивен притащил палки, и мы помахались палками – весело. Удар у Стивена – вполне ничего себе, пару раз я еле его удержал.

Альфонс не стал с нами резвиться, стоял поодаль, нюхал платочек, смоченный в лавандовой воде, загадочно улыбался и на все вопросы отвечал, что собирается благоухать, если сегодня и впрямь прибудет корабль моей континентальной кобылы… ах, конечно же, очаровательнейшей принцессы Жанны. Мерзавец!

Веселились до полудня, потом решили, что проводим время недостаточно благочестиво, и пошли слушать проповедь в соборе Честной Десницы Господней, нашем придворном храме. Проповедовал мой духовник, брат Бенедикт, а его проповеди я старался по возможности не пропускать. Славный у меня священник: сорок лет, рожа круглая и красная, не дурак выпить-закусить, балахон на брюхе еле сходится, весёлый, а на проповедях такие шутки отмачивает – прихожане фыркают в платочки, чтоб не хохотать в святом храме. И исповедоваться Бенедикту – одно удовольствие, его все обожают, от моих приближённых до последнего солдата: что ему ни скажешь – на всё он отвечает: «Бог с тобою, больше не греши», всё понимает, сам живой человек.

В тот раз он говорил о падении и развращении нравов, и здорово говорил. Мы заслушались. Ну ясно, человека Господь вдохновляет – оттого речь получается вдохновенная. Совсем то, что я сам думал, только так замечательно разъяснить не умею. Тело, он говорил, это храм Божьей благодати, его надлежит держать в чистоте. Мол, все новомодные противоестественные штучки вроде кружевных жабо на мужских костюмах – это, в сущности, проделки Той Самой Стороны: стоит человеку начать себя украшать всякими такими вещами, как он впадает в соблазн и разврат, теряет мужество, и вообще – это всё равно что женщине открывать себе ноги по самые ляжки и показывать грудь первому встречному. Грех перед Богом и перед людьми срам.

Альфонс, правда, тихонечко сказал, что лично он не возражал бы, если бы женщины открывали себе ноги по ляжки, особенно хорошенькие женщины, а уж грудь бы – это совсем хорошо. Тогда Жерар возразил, что на ноги всегда можно посмотреть и так, стоит задрать юбку, а ходить по улице почти нагишом станет только законченная шлюха, грязная, как свинья. И мне пришлось тыкать их в бока, чтобы они заткнулись и перестали смешить меня в храме – но тут я увидел кое-что, в высшей степени занятное, и ещё раз их ткнул, чтобы тоже посмотрели.

Мартинов барон, Леон из Беличьих Пущ, стоял чуть не у самого алтаря, умильно пялился на образ Господа Созидающего – а выглядел ну в точности, как описывал брат Бенедикт. В кружевном жабо чуть ли не по пояс. С распущенными патлами, как у уличной дешёвки. И в довершение всего – с жемчужиной в ухе. Совершенно такая же жемчужина, как у посла из Заозёрья, жеманной напудренной мрази, явно живущей в грехе по самые уши.

Стивен аж присвистнул – ну ему, конечно, тут же отвесили подзатыльник, чтобы соображал, где свистит. Он ухмыльнулся виновато и сказал:

– Ваше прекрасное высочество, это что ж получается? Хоть проповедь, хоть не проповедь, а всякая погань ходит в храм, как с Теми Самыми снюхавшись, и хоть наплюй ей в глаза?!

Я его хлопнул по спине:

– Ничего, мы с ним после службы потолкуем.

Все со мной согласились.

Мы к Леону подошли, когда он накрасовался своими демонскими штучками вдоволь и перестал, наконец, осквернять святое место своей особой. Он ещё у храмовых ворот помолился на Всезрящее Око. Ну помолиться-то мы ему дали – а потом я его развернул к себе, выдернул из его уха эту гадкую серьгу и отшвырнул в сторону.

Картина! Этот паршивец уже хотел завопить на всю улицу, но тут увидел, с кем имеет дело, и осёкся. Стоял, смотрел, бледный, закусив губу, тяжело дышал – и никак не мог придумать, что бы такое сказать! Мне, наследному принцу, гнида! А я взял его за грудки и выдрал эти кружева из его камзола, с мясом и нитками. Давай теперь так покрасуйся!

Он не выдержал:

– Ваше высочество, поединок!

Мои бароны чуть со смеху не полопались. А я ему так ласково, наставительно сказал:

– Какой поединок, ты рехнулся! Ты кого вызываешь, гадёныш развратный? Ты что ж, не слышал, что святой брат говорил? Ты в каком виде в Божий храм пришёл, подонок?

Покраснел, ха! Дошло до идиота! Еле выговорил:

– Я не хотел никого оскорбить, ваше прекрасное высочество…

Я ему улыбнулся.

– Ты, – сказал отечески так, – урод, ты Бога оскорбил. Ты это хоть сейчас-то понял?

Тут Стивен сказал:

– Эта мразь вас, ваше дивное высочество, на поединок вызывала – так, может, я за вас? – и потянул саблю из ножен.

Леон ещё рыпнулся:

– Не сейчас, я в храм с оружием не хожу!

А Стивен ему:

– Ты в храм в этих демонских побрякушках ходишь! Ну ничего, мне-то оружие без надобности, – и двинул его по морде так, что Леон грохнулся бы навзничь, если бы его Альфонс не подхватил и не толкнул назад, Стивену навстречу.

Они его за две минуты научили благочестию. Жаль, конечно, что мне было низко ввязываться, но бароны и сами справились. Потом прислонили к стеночке и оставили в назидание прихожанам: нос на сторону, рожа сине-чёрная, облевался, когда Стивен врезал ему под рёбра, и вдобавок, в виде завершающего штриха, Альфред обрезал его эти локоны отвратительные, саблей – ну как уж обрезались.

Я ему напоследок пообещал, что побеседую о его нравственности с Мартином, но уж слышал Леон или нет – это в чистом виде воля Божья.

А Жерар сказал:

– Не пойти ли обедать, господа?

Я подумал, стоит ли возвращаться домой, и рассудил, что не стоит. Придёшь – а у тебя сидят, носы протяня, дорогие братцы и гонец из порта. И все радостно сообщают, что кортеж невесты уже выехал. Не хочу. Вот вроде бы и понимаю, что это получается оттягивание неизбежных неприятностей – а всё равно не хочу. Если заморскую кобы… принцессу привезли – пусть теперь пажи отца бегают по городу и меня ищут. В конце концов, это отцу надо, а не мне.

Поэтому мы пошли в ближайшую таверну, только выбрали почище. Тоже ведь, в своём роде, весело! Трактирщик тут же полез из кожи вон, чтобы мне угодить: смахнул крошки со стола Стивену на колени, ха, и пообещал лучшее вино за счёт заведения:

– Ах, ваше прекраснейшее высочество, радость-то какая! Честь-то! Сию секундочку!

А мясо на углях всё-таки вполне прилично пахло. И девицы, горожанки, совсем молоденькие, в коротких юбчонках – ножку выше щиколотки видно – посматривали и хихикали. Я хорошо устроился; уже хотел кивнуть девицам, чтобы подошли – ох, и доиграются, малютки! – и тут вдруг такое увидал, что у меня аж рот приоткрылся. И мои бароны уставились. Срань Господня…

Принесли нам вино за счёт заведения! Средь бела дня, дамы и господа!

Хромая, но это ещё полбеды. Мало ли от чего люди хромают. Бледная – ладно, тоже бывает просто так. Страшенная, грудь впалая, шея тощая, нос крючком – ладно, просто уродина. Но на роже – прямо на роже! – чёрное! родимое! пятно!

Размером с золотой! А формой – будто её кто когтем по физиономии царапнул и клок вырвал! И из этого пятна растёт шерсть – представляете себе?!

Жерар прижал платок к губам. А Альфонс сказал:

– Ваше чудесное высочество, вы на руки её посмотрите, если не стошнит!

Посмотрел. На правой руке мизинец с безымянным пальцем сросся.

Сука дёрнулась, грохнула бутылки на стол и хотела удрать, но Стивен поймал её за локоть. А я встал, отшвырнул стул и позвал трактирщика. Народ из этого поганого места кинулся вон, аж сшиблись в дверях лбами.

Тот прискакал, увидел – тоже позеленел и затрясся.

– Ничего себе, – сказал я. – Это что ж, у тебя некромантка прислуживает гостям? Ведьма?

Он на колени бухнулся, хотел меня за руки хватать – я отодвинулся. А трактирщик лепечет:

– Бросьте, ваше великолепное высочество, какая она некромантка! Дочка, с рожденья увечная, старая девка, готовит отлично…

Бароны засвистели. Жерар фыркнул в платок и процедил:

– О, прекрасно, она ещё и готовит! Она у тебя, любезный, часом, не из жира мертвецов с гнилыми костями готовит?

А Альфонс:

– Старая девка? Известно – некроманты не женятся, замуж не выходят, им другое надо! – и усмехнулся гадливо.

Трактирщик распустил сопли, а девка поджала губы, сощурилась – и молчит. Зато её папаша просто криком кричал, мразь:

– Пощадите, ваше высочество! Увечная, хромая, отродясь ничего дурного не делывала!

Тогда Стивен её за волосы ухватил и повернул меченой рожей к свету, а Альфонс отстегнул пряжку из плаща и воткнул иголку от пряжки ей в щёку, в центр метки. Гадина только зубами скрипнула, молча – а он вытащил иглу и показал всем. Совершенно сухая, ни капельки крови.

У трактирщика чуть глаза не выскочили.

– Ну что, – сказал я, – что ты, подонок, теперь скажешь? Это у неё на морде не знак Тех Самых? Милая, бедная девушка, да? Увечная?

Когда взрослый мужик рыдает – зрелище до предела отвратительное. Морда красная, в соплях, трясётся – Жерар выплеснул ему в харю кружку воды, и ещё милосердно поступил. А этот безбожник всё своё:

– Ничего дурного, клянусь Богом, ваше высочество! С мертвецами – никак никогда, ну – гадает, чуть-чуть, слегка, на куриных потрошках – и всё, вот Всезрящий свидетель!

Ну этого уж, натурально, никак нельзя было стерпеть. Альфонс выскочил позвать стражу, Жерар обнажил саблю, Стивен суку потащил к выходу. На потрошках гадала! На куриных! А точно – не младенческих, ты, богоотступник?

Сильная была, паршивка. Стивен её еле волок; когда стражники вбежали, мы ещё были в трактире. Командир отряда поклонился; я приказал:

– Бабу – в Башню Порока как некромантку, и дайте знать святым наставникам. Эту поганую дыру прикрыть до выяснения. Оставь здесь людей.

А сука схватила своей изуродованной клешнёй кусок сырого мяса, что слуга жарить нёс, да так и бросил, прижала к меченой щеке и посмотрела на меня. И заговорила – сипло, но громко, я каждое слово расслышал:

– Ты, принц, пойдёшь за золотом, огнём и кровью – и найдёшь и то, и другое, и третье! Тебе в другом месте обед из жира мертвецов с гнилыми костями приготовят! Ты запомни, принц, нам с тобой вместе гореть, только тебе – в другом костре! – и дико расхохоталась. Безумная ведьма.

Мне вдруг стало душно в этом гадюшнике – и я выскочил на воздух, а бароны со мной. В конце концов, не моё дело разбираться с тварями, которые служат Тем Самым. Пусть теперь ею занимаются те, кому положено. Фу, прах побери, мерзость какая! А тут ещё Жерар спросил:

– Вы, ваше прекрасное высочество, в предсказания верите?

– Не дури, – ответил я как можно внушительнее, чтоб он понял, какую на самом деле глупость сморозил. – Лжепророки – они враги Божьи, все слова у них – от Тех Самых, и от этой ереси помогают молитва и Всезрящее Око. Ты что, испугался?

– Испугаешься тут, – сказал Стивен. – Как вы, ваше высочество, этих подлюк не боитесь! У неё такая рука холоднущая была, я чуть не бросил всё к псам, только вас постыдился.

– Да уж, – сказал Альфонс. – Вы, ваше прекрасное высочество, смелы просто на редкость. Я бы не стал связываться. Как она ржала-то! Мне даже жутко стало…

– Ну, – сказал я, – ей уже не долго ржать, адовой кобыле. И нечего бояться Всех Этих, они только страхом и сильны. И вообще – у нас сегодня день богоугодных дел, потому – Господь нас защитит и отблагодарит.

И точно. Господь отблагодарил.

Мы, конечно, больше ни в какой притон неполезли – никакой радости уже не было. Обедали дома, потом я сходил на псарню, посмотреть, как мои пойнтера: через пару дней собирался охотиться. Булька была рада до невозможности, со всеми перенюхалась, уходить не хотела – так уж, только потому пошла, что я позвал. За спасибо.

Хотел зайти к отцу, но у него была толпа послов из Приморья, только без женщин. Не свадебная свита, слава Богу. Я подумал, что они опять насчёт какой-нибудь торговой ерунды, не прислушивался. Поболтал в приёмной с какой-то провинциальной штучкой, пригласил её к себе – ну, у меня она ещё слегка поломалась, пришлось ей напомнить, что имеет дело с принцем. Через четверть часа дурочка перестала хныкать, а через час уже мило лизалась. Велел ей прийти вечером: Шарлотта уже надоела своими глупостями, да и фигура у этой получше. Пышка такая, ямочки над поясницей.

И когда эта дамочка уже дошнуровывалась, ко мне вдруг заявился секретарь отца. Велел срочно идти, а мину имел такую, будто его любимую часть тела прищемили дверью. Я слегка занервничал, но пошёл.

В приёмной никого чужих уже не было, а у отца в кабинете торчали Мартин и Эмиль. И Эмиль рыдал, представляете себе, дамы и господа?! Рыдал, а Мартин обнимал его за плечо и на меня посмотрел как-то странно. То ли сердито, то ли сочувственно.

А отец оторвался от какой-то своей писанины и сказал, ужасно хмуро:

– Пришёл корабль из Приморья, Антоний. Послы интересовались здоровьем принцессы Жанны. Она должна была прибыть ещё на позапрошлой неделе.

Я стоял как оглушённый. А Мартин сказал:

– Помните бурю, которая сломала ясень в королевском парке? В эту бурю попал её корабль. Ваша невеста погибла. Утонула.

Эмиль снова захныкал. А я вдруг понял: всё! Господь меня освободил! Он мне руки развязал! И больше ничего раз навсегда запланированного с моего рождения уже не будет! Никогда!

Жанна

Не стану вам докучать описаниями начала нашего пути. Несколько дней корабль – он назывался «Святая Жанна» в честь моей небесной покровительницы – плыл по спокойным волнам, подгоняемый свежим солёным ветром. Дамы из тётиной свиты не позволяли мне беседовать не только с матросами, но и с офицерами, считая, что для невесты принца недопустимо общество мужчин столь низкого ранга. Это было мне весьма досадно, потому что среди моряков были особы презабавные, к примеру, толстый коротенький офицер с огромными косматыми бакенбардами, в добром расположении духа свистевший жаворонком, а в дурном кричавший на матросов: «Бесы пересоленные! Сто собак вас зубами за пятки!» Вообще наблюдать за работой моряков, всё время вязавших какие-то верёвки на мачтах, лазавших по лестницам, тянувших канаты и певших печальные песни, было куда веселее, чем слушать опостылевшую дамскую болтовню, – но наблюдать мне не давали.

Мои фрейлины в первый же день взяли с меня обещания, что я выдам их замуж за приближённых моего жениха, как только всё устроится. Они напирали в особенности на то, что приближённые должны быть богаты и влиятельны – и болтали лишь о кружевах, выделываемых на Трёх Островах, об аметистах из знаменитых островных копей, о румянах и прочих давно надоевших мне пустяках.

Я попыталась спросить одну из дуэний, отнюдь не девицу, а почтенную вдову, каково состоять в браке. Она разразилась прочувствованной речью, из которой я узнала, что быть замужем несносно, что супружеские обязанности – тоскливое бремя, а мужчины – отребья рода человеческого, терпимые Господом лишь из-за того, что женщин кто-то должен кормить и защищать. К ней присоединились две другие дуэньи, которые никогда не имели мужей, одна – по несклонности души к семейной жизни, а вторая – из-за какой-то ужасной истории. Они все втроём долго учили нас, молодых девиц, как надо вести себя в супружестве, чтобы муж не устроился у тебя на голове. В конце концов мне стало тошно, и я вышла на воздух, сославшись на морскую болезнь.

Морская болезнь оказалась очень удобным предлогом. Ею страдали все дамы – но не я по какому-то странному капризу природы. Это давало мне возможность проводить больше времени на воздухе, а не в духоте нашего покоя, ссылаясь на естественное нездоровье – и все верили мне. Вообще, смотреть на море во всей его переменчивой прелести было для меня большим наслаждением, хотя все прочие и находили путешествие скучным и утомительным в крайней степени.

Первые дни пути прошли спокойно, но вскоре на смену покою пришёл сплошной кошмар. Помню, всё началось ночью. Я спала в нашем закутке, на узкой, но довольно удобной постели, когда мне приснился сон, чрезвычайно яркий, как явь, и чрезвычайно глубоко врезавшийся мне в память. Его смысл я узнала значительно позже – и поразилась силе предчувствия.

Мне приснилось, что я вхожу в огромный зал, наполненный сумраком. Тяжёлые колонны шершавого тёмно-красного камня уходят куда-то в темноту, а их нижние части освещены рваным пламенем, горящим в медных чашах. Я иду между двух рядов этих пылающих чаш. Пахнет какими-то благовониями, пряно и сладко. Вдруг передо мной поднимается статуя, окутанная мягкой и блестящей серою тканью, так что виднеются только ступни, необыкновенно искусно изваянные из тёмной бронзы, по форме и размеру – точь-в-точь как босые ступни живой молодой женщины. Мне становится любопытно увидеть статую целиком, и я стаскиваю с неё ткань.

Передо мной оказывается бронзовое изваяние нагой, очень гибкой женщины. Её наготу несколько прикрывает целый поток тонких косичек длиной по самые лодыжки, схваченный на лбу тонким обручем. Низ лица статуи напоминает кошачью мордочку с плоским носом, а верх – человеческий, но в громадных раскосых очах под крылатым взмахом тонких бровей всё же есть что-то звериное. И эти очи с узкой щелью зрачка не бронзовые, а живые, зрячие, золотисто-зелёные – и дева-зверь глядит на меня.

Я помню, как оцепенела под этим взглядом, не злобным, а каким-то сосредоточенно-любопытным, как у кошки. И тут статуя протянула ко мне свою узкую бронзовую руку, а на её ладони лежали игральные кости.

Я видела почти такие же у матросов. Два кубика, испещрённые точками – их бросают и смотрят, сколько выпадет очков. У кого больше – тот и выиграл…

На костях выпало две шестёрки – и я как-то поняла, что это мой выигрыш, две шестёрки. Я испугалась и обрадовалась разом, подняла глаза – а статуя улыбнулась, показав неожиданно длинные острые клыки. В этот миг я вдруг подумала, что она – демон.

Я проснулась в диком страхе. Корабль болтало, как щепку, и было слышно, как пронзительно, будто рог самого Короля Ада, завывает ветер. Волны с рёвом обрушивались на борта, везде плескало и скрипело – я решила, что корабль идёт ко дну, и то же самое думала моя свита. Никто уже не спал; мы в ужасе прижались друг к другу, шепча молитвы, а пол под нами ходил ходуном, и вода подтекала под запертую дверь.

Страшный шквал, невесть откуда налетевший, довольно, как я потом узнала, редкий в наших широтах, сломав мачту и сорвав паруса с двух уцелевших, гнал наш корабль неведомо куда.

Море бушевало нестерпимо долго.

Мне и моим дамам повезло: корабельный капеллан успел исповедать нас и отпустить нам грехи, перед тем как был смыт за борт и утонул. Несколько матросов и забавный офицер, который свистел жаворонком, тоже погибли в волнах, и никто не смог прийти им на помощь. Тяжёлые валы налетали и с грохотом разбивались о палубу – всякий из работающих на ней людей рисковал быть смытым в море, а значит – неминуемо утонуть. Помощник капитана и молодой матрос были ранены обломками, когда рухнула мачта, и теперь очень страдали – но на корабле уже не было ни врача, ни священника, чтобы хоть отчасти облегчить им участь. Я перебралась в кубрик, приказала открыть бочку вина, которое везли в подарок моему жениху, согрела его на маленькой жаровне и поила этих несчастных, чтобы немного их развеселить и чтобы в довершение беды к ним не привязалась лихорадка. Офицер с разодранной щекой помог мне наложить лубки на их переломанные кости. От моих дам не было пользы и помощи, но вреда тоже не было: они не говорили, что я веду себя неприлично положению, им было не до меня.

Никто не мог ничего есть; пресную воду смешивали с вином и давали дамам и раненым, остальные готовы были подставить рты под струи дождя, хлеставшего всю неделю как из ведра. Воду с небес собирали, насколько было возможно, но выходило не так уж и много.

На третий день бури лопнули канаты, которыми держались сундуки с моим приданым. Мои шёлковые попоны, златокованая сбруя и посуда с гербами королевского дома исчезли в море раньше, чем кто-либо успел спохватиться. Дамы выразили мне соболезнования.

Смешно, но меня это ничуть не огорчило. Глупо было думать о побрякушках и тряпках, стоя на самом краю бездны и глядя в вечность. Я была совершенно уверена – отчасти из-за странных предчувствий, отчасти из-за непонятного сна – что наш корабль непременно утонет. Мысль о бренности жизни, как ни странно, придавала мне сил. Мне хотелось помогать матросам, елико возможно; я надеялась только, что впервые в жизни сумею сделать что-нибудь полезное, перед тем как пойду на дно.

Всё это время я спала очень скверно; бельё вымокло насквозь, я, казалось, покрылась коркой соли, как фазан, которого собрались запекать на Благовещенье, у меня ныло всё тело, – но если мне удавалось задремать, то перед моими глазами являлась усмехающаяся статуя и протягивала мне игральные кости с двумя шестёрками.

Я чувствовала, что это знамение – но знамение явно посылал не Господь…

К тому времени, как дождь унялся и ветер утих, матросы называли меня «отчаянная госпожа».

Я научилась перевязывать раны и вязать узлы, которые не могут развязаться по случайности – из тех, какими моряки крепят паруса. Никто из команды не думал ничем оскорбить меня; я спала в кубрике, в гамаке, который повесили в дальний угол и отгородили занавеской из одеяла. В кубрике стоял душный тяжёлый запах пота, затхлой парусины и несвежей рыбы; проснувшись ночью, я всегда рисковала увидеть крысу, высовывающую из щели умную нервную мордочку или промышляющую кусочек сухаря – но всё это меня уже не отвращало. Великолепно понимая, что моё поведение непристойно, я тем не менее не могла поступить иначе: все уцелевшие на корабле здоровые мужчины были заняты чрезвычайно тяжёлой, утомительной и опасной работой, некому было подать раненым воды. А между тем один из них, юный матрос, которому обломки раздавили грудь так, что кровь текла изо рта, очевидно, умирал – невозможно было оставить его не только без напутствия церкви, но и без простого человеческого участия. Я выучилась болтать забавные пустяки, отвлекающие от боли и страха, рассказывать легенды и напевать детские песенки.

За эту неделю я увидала более страданий и мук, чем за всю прежнюю жизнь.

Удивительно, но я, кажется, не ждала, что этот солёный ревущий ад когда-нибудь отступит. Я так привыкла, что на палубу можно выйти, только изо всех сил вцепившись в протянутую вдоль надстроек верёвку, что поразилась, проснувшись в относительной тишине.

Откуда-то сверху сквозь щели проникали узкие солнечные лучи. Я горячо возблагодарила Господа за чудо, побыстрей поднялась с постели и вышла.

Вокруг нашего корабля, изуродованного, искалеченного так, что больно было взглянуть, простирались безбрежные воды – и эти воды отличались от того, что я видела раньше. Море так и не стало синим – но теперь оно напоминало сияющее зелёное стекло, в котором играли золотые солнечные блики. Невдалеке от корабля резвились, прыгая и кружась в воде, потешные создания вроде громадных рыб, смешные мордочки с вытянутыми рыльцами и бойкими глазками казались на удивление осмысленными. Рыбы эти щебетали и чирикали подобно птицам – я невольно загляделась на такое диво.

Потом офицер по имени Роланд, тот самый, чью щёку разорвала отлетевшая щепка, объяснил, что резвящиеся твари – не рыбы, а род зверей, и зовутся они морскими свиньями за свои рыльца, а пуще – за визг и хрюканье. Мне показалось неблагозвучным такое грубое имя для столь весёлых и грациозных существ; я шутливо заспорила с Роландом, не придав значения его озабоченному виду.

А заботило его то обстоятельство, что морские свиньи, по своей природе любя тепло, не водятся в наших северных водах. Буря занесла наш корабль в далёкие южные страны, где, как мне было достоверно известно из уроков землеописания, жили кровожадные дикари, не верующие в Господа, не знающие закона, не поддающиеся никаким увещеваниям рассудка и ведущие самую разнузданную и отвратительную жизнь.

Увы, моряки, не искушённые в этикете, не сумели скрыть эту печальную новость от моих несчастных фрейлин. Когда я увидела, наконец, свою бедную свиту при солнечном свете, у меня сердце сжалось от жалости: они напоминали мокрых кошек и своей в одночасье истрепавшейся одеждой, и своими осунувшимися личиками. К тому же бедняжки совершенно пали духом.

Тем не менее мне удалось убедить их, что самое худшее уже позади. Я сама была в том убеждена; к сожалению, я жесточайше обманулась. Во-первых, бедный страдалец всё-таки умер тихой и тёплой ночью, плача и сожалея о невозможности предсмертного напутствия церкви – я могла лишь помолиться вместе с ним. Во-вторых, эдемская краса здешних мест оказалась обманчивой и коварной.

Мой щедрый отец отрядил для меня прекрасный корабль, команда которого совершала лишь недолгие путешествия от нашего порта у Белого Замка до столицы Трёх Островов и обратно. Моряки были отважны и умелы, но никто из них никогда не видал таких далёких мест, как эти южные воды, куда занесла нас буря. Насколько я могу понять, всё здесь, в этом далёком краю, серьёзно отличалось от привычного нам, северного. Другие воды, другие небеса; я даже услышала от штурмана, угрюмого сутулого человека, что самый рисунок Божьих созвездий был здесь совсем другим, и вскоре сама убедилась в этом. Стоя на палубе в сумерки, я смотрела в непривычное небо, чёрное и бархатное, и не могла найти пяти знакомых звёзд Десницы, вечно указующих на Око Господне, прекрасное, яркое, мерцающее неизменно на севере, – а чужой опрокинутый месяц тонким коготком царапал горизонт.

Самым худшим мне казались сны. Теперь я не сомневалась в их вещей природе. Дева-зверь по-прежнему снилась мне на сотню ладов: то я видела её стоящей на верхушке какого-то сооружения вроде площадки сторожевой башни, и бронзовые косы её развевал солнечный ветер; то она украшала себя охапкой маков, алых, как свежая кровь, – и лепестки этих маков вдруг стекали по тёмному металлу её тела яркими кровавыми струями… но куда бы меня ни заводили странные закоулки сновидений, всегда она была довольна. Мне положительно мерещилась весёлая и лукавая ухмылка, чуть раздвигавшая её кошачьи щёки.

И каждый раз бронзовый демон показывал мне две шестёрки, выпавшие на игральных костях, а я никак не могла догадаться, что же такое я выиграла.

Не размеренное благополучие, во всяком случае.

Здешняя погода казалась насмешливо прекрасной. Небеса над спокойной солнечной водой сияли безоблачной безмятежностью, было очень тепло, даже жарко, дул ровный свежий ветер – но дул он на юг, а нам надо было поворачивать на север. Матросы бранились и молились, но положение дел не менялось – и «Святая Жанна» забиралась всё дальше на юго-восток. В конце концов я узнала от Роланда, что капитан решил направить корабль к здешним опасным берегам, чтобы пополнить запасы пресной воды и залатать наши пробоины.

Дамы моей свиты пришли в ужас от такой перспективы. Капитану стоило большого труда объяснить моим дуэньям, что здешние жители, буде они и обитают на том берегу, к которому мы направляемся, не более чем ничтожные дикари. Если они задумают напасть, пушки и мушкеты быстро их вразумят – но они, конечно, не вздумают, устрашённые величием такого невиданного в здешних местах дива, как корабль из цивилизованной страны.

Это заявление всех успокоило. Дамы принялись обсуждать обратный путь, сетуя и сожалея о потерях, тяготах и досадной задержке. Я, втайне очарованная перспективой увидеть чужой неведомый берег, задумавшись, пошла по палубе в направлении юта – и случайно услыхала, как матросы обсуждают между собой вероятность встречи с туземками и естество упомянутых туземок. Услышанное потрясло меня настолько, что мир вокруг на миг стал серым и ватным: большая часть слов, употребляемых матросами, была мне непонятна, но циническая грубость речей – очевидна и оскорбительна. Я поспешно ушла, пытаясь извинить матросов звериной тупостью местных жителей: ведь наша команда прежде никогда не позволяла себе грубых слов о женщинах. Может быть, думала я, туземки стоят на более низкой ступени жизни, чем даже жалкие нищенки и крестьянские девки. Но если рыцарство тут и неуместно – может, неуместен и этот интерес какого-то странного, гнусного толка?

Я, признаться, перепугалась, узнав, как мужчины могут говорить о женском теле. Полагаю, именно в тот момент я начала смутно догадываться о том, что такое похоть, – и была потрясена подозрением патриарха Улафа на моей прощальной исповеди. Он считал, что я тоже могу так думать или говорить?! Какой позор…

Боясь услышать ещё что-нибудь в этом роде, я перебралась из кубрика в наш закуток. Там дамы безнадёжно пытались привести себя в порядок и роптали на судьбу – это было скучно, но безопасно для моей души. Я хотела бы обсудить услышанное с кем-нибудь компетентным, но, к сожалению, наш бедный капеллан давно пребывал на лоне Господнем, дуэньи не производили впечатления беспристрастных, а поверить такой вопрос Роланду я не осмелилась, не в силах предугадать его реакцию.

Вообще мне показалось, что во время грозы и Божьего гнева мы все были – одно: человеческие души, объединённые одним страхом, болью и отвагой, а теперь, когда опасность миновала, находящиеся на борту «Святой Жанны» вдруг разделились на дам и мужчин, аристократов и плебеев, моряков и жалких сухопутных созданий… Это было мне весьма неприятно и грустно. Я успела проникнуться к матросам сочувственной любовью, а теперь думала, что слишком мало знаю жизнь для скорых чувств и опрометчивых решений.

Еда, предназначенная для моей свиты, большей частию успела испортиться за слишком долгое плавание – она была решительно не годна для хранения. Поэтому мы были вынуждены вместе с командой есть варёную солонину и корабельные сухари, которыми надлежало колотить об стол, прежде чем надкусить – чтобы выгнать хлебных личинок. За это плаванье я совсем рассталась с девичьей брезгливостью. В монастыре я боялась крыс, у меня вызывали истинный ужас дождевые черви, я прикрывала нос платком, когда с полей доносился запах навоза, – теперь крысы казались мне забавными созданиями, личинок, выпадавших из хлеба, я спокойно сдувала со стола, а любые запахи научилась обонять со стоическим спокойствием, зная, что когда-нибудь принюхаюсь и перестану их ощущать. Сейчас я сказала бы, что Господь, взиравший на меня в монастыре, отвёл взгляд от «Святой Жанны», а бронзовая дева-зверь, сменив его, принялась учить меня так, как учат на плацу молодых солдат – жестоко, но действенно.

Ей, безусловно, было открыто моё будущее, ещё тёмное для меня.

Наш корабль держал курс к чужой земле, и земля уже появилась в виду его, когда случилось это страшное диво.

Крохотные облака на рдеющем вечернем горизонте вдруг принялись приближаться с чудовищной, неестественной стремительностью, и просвеченный мир почернел, словно от горя. Прежде чем капитан успел что-то предпринять, рванул ветер жуткой силы – наш бедный корабль, и без того искалеченный, подхватило, как соломинку, крутануло и понесло. Паруса, которые команда с таким трудом восстановила, сорвало, словно носовые платки; волны взметнулись до небес и взревели на тысячу ладов. Я в инстинктивном ужасе выскочила из нашего закутка, не слушая никаких предостерегающих криков – и в этот момент обезумевший вал швырнул наш корабль на еле приподнятую над водой скальную гряду.

Сильнейший удар, мне показалось, сразу расколол «Святую Жанну» от палубы до самого киля – треск отозвался в моих костях. Я тщетно попыталась за что-то уцепиться, но мои руки разжались, и в следующий миг я вылетела через борт и плюхнулась в воду, ударившись об её поверхность, как о каменную плиту.

Ошеломлённая ударом, болью и резким холодом, я с головой ушла под воду и забарахталась щенком, брошенным в пруд, ничего не осознавая, кроме того что тону. Солёная вода хлынула мне в горло, в нос, в уши; ощущение было отвратительным, будто я захлёбываюсь в крови. Я судорожно колотила руками и ногами – и вдруг под мои пальцы попал какой-то твёрдый предмет.

Я вцепилась в него, что было мочи – и некая сила вынесла меня на поверхность, позволив на миг перевести дыхание, а потом потащила вперёд, то захлёстывая с головой, то отпуская, играя моим телом, как кот – придушенной мышью…

Вероятно, будь на мне роброн, никакое везение не спасло бы моей бедной жизни: тяжёлое платье, намокнув, утянуло бы меня на дно. Но я была одета лишь в рубашку, юбку и дорожный костюм, лишённый мною удобства ради кринолина и корсета – мокрая ткань облепила мои ноги, мешая бороться с волнами, но её вес не стал невыносимым. Сорванная дверь, за которую я судорожно ухватилась, удержала меня на плаву; после отчаянной и мучительной борьбы я вскарабкалась на неё и прижалась к мокрому дереву всем телом, намертво вцепившись в края доски пальцами и обхватив её, насколько сумела, лодыжками. Волны швыряли мой жалкий снаряд то вверх, то вниз, я ничего не видела и не понимала, это длилось бесконечно. Уже не разум, а лишь животная цепкость, нерассуждающий страх перед смертью заставили меня, сдирая ногти, из последних сил держаться за скользкую волокнистую поверхность. Я не помню момента, когда море, вдоволь наигравшись мной, выволокло игрушку на берег – кажется, я впала в беспамятство раньше. Дивлюсь, отчего не разжала руки, когда меня покинула воля – и, дивясь, вижу в этом насмешливую улыбку девы-зверя…

Я очнулась ранним утром, от ужасной жажды. Было тихо, только мерно шелестели волны и кричали морские птицы.

Еле заставив себя открыть глаза, я увидела, что уже совсем светло. Я лежала на мокром песке и чувствовала себя так, будто меня долго били палками. Моё платье и волосы были полны песка, песок скрипел на зубах; я посмотрела на свои руки, саднящие, как ошпаренные кипятком, и увидела, что на пальцах запеклась кровь, а ногти сорваны и поломаны. Грязные волосы свешивались каким-то растрёпанным колтуном, а всё тело зудело, раздражённое мокрыми просоленными тряпками. Пить хотелось нестерпимо, губы потрескались в кровь, а язык казался вязанным из грубой шерсти.

Я встала на ноги после многих неудачных попыток. Голова кружилась и болела, меня шатало; я подумала, как хорошо было бы найти родник, и побрела по полосе прибоя неведомо куда. Вероятно, мне следовало бы скорбеть о погибшем корабле, о бедных матросах и моей потерянной свите – но я могла думать только о воде и своих сухих губах, сожжённых солью до резкой боли.

Несколько раз я споткнулась и чуть не упала; мне пришлось прилагать серьёзные усилия, чтобы остаться на ногах. Мой взгляд бесцельно скользил по тёмному от воды песку в кайме пены. Иногда в поле зрения попадали странные зверушки, без шерсти, зато покрытые скорлупой подобно яйцам. У них не было головы, а глаза росли на стебельках из круглого живота – эти существа боком ползали по песку на многих тонких ножках, выставляя вперёд отвратительную лапу, похожую на зазубренные клещи. Я смотрела на них без любопытства, лишь отмечая в уме величие Господа и прикидывая, нужна ли этим тварям пресная вода для питья.

По-видимому, они обходились и морской водой. Рыболовы, совсем как наши, только белые почти целиком, так же как в городе, проводившем меня, печально вопили и носились низко над водой, высматривая рыбёшку. Полоса, покрытая песком, тянулась в неизмеримую даль, пропадая в утренней дымке; её обрамляли странные деревья с жёсткими вроде лакированного картона глянцевитыми листьями…

Не знаю, сколько я так прошла. Я видела какие-то деревянные обломки, расколотый остов сундука, потом подвернулся кусок ростральной фигуры, изображавшей святую Жанну в венце из лилий, со свечой в руках, – от неё остались лишь голова и кусок плеча с рукой, заканчивающийся свежим жёлтым расщеплённым деревом. Что-то тёмное, неясных очертаний, вблизи вдруг оказалось мертвецом.

Я, шатаясь, подошла ближе. На песке лежал матрос с нашего корабля, это очевидно – но я не смогла его узнать: от его лица осталась зияющая рана, а кусок черепа надо лбом откололся и свисал в сторону. Внутри его головы уже копошились какие-то мерзкие многоножки, а те, с лапами, похожими на клещи, отрывали кусочки мозга и красного мяса.

Это ужасное зрелище привело меня в себя, как пощёчина. Я поняла, что осталась на чужом берегу совсем одна, уцелев чудом, какой-то капризной вышней волей, возможно – промыслом Господним. Что никто из моих слуг меня не найдёт, не напоит, не предложит сменить бельё и не устроит на ночлег.

Мне захотелось громко рыдать и выть в голос, ужас сжал моё сердце – но уже появившийся за время плавания здравый смысл подсказал, что слезами я лишь обессилю себя. Я отвернулась от мертвеца, который занимал весь мой рассудок, и смогла подумать, сообразив, что от моря нужно убираться.

Пресная вода найдётся там, в роще лакированных деревьев, сказала я себе – и, еле переставляя ноги, увязающие в песке, побрела прочь от кромки прибоя. Солнце поднималось всё выше, песок нагрелся; туфли я потеряла ещё в воде, и моим босым ступням становилось горячо.

Вскоре песчаный пляж кончился, но колючая жёсткая трава оказалась совершенно нестерпимой для моих ног. Я наступила на странную вещицу, похожую на колючий шарик, впившуюся в ногу очень больно – и упала-таки. Нигде под деревьями не было воды. Я не знала, что делать дальше, и, решив полежать и отдохнуть несколько минут, заснула или впала в беспамятство.

Я не помню, как люди нашли меня на берегу. Мои истинные воспоминания путаются с лихорадочным бредом, который тогда овладел моим разумом. Я вспоминаю, как кто-то лил воду на моё лицо и как это было восхитительно приятно – и тут же мне кажется, что рядом со мной сидела бронзовая дева, положив свою узкую холодную руку на мой горящий лоб. Меня куда-то несли; я лежала головой на плече, от которого сильно пахло растёртой геранью и потом. Кто-то снимал с меня заскорузлые тряпки, составляющие мой костюм – и я не чувствовала ни страха, ни стыда, лишь смутно отмечая чужие прикосновения к моему телу.

Впрочем, эти прикосновения не были грубыми или непристойными. Чьи-то руки отмыли меня от соли, – у меня не хватало сил открыть глаза, чтобы увидеть, – а потом приподняли и уложили на мягкое. Вокруг стояла блаженная прохлада, пахнущая незнакомо, но приятно; я чувствовала на своих губах чуть горьковатую жидкость, от которой постепенно уходила жажда.

Потом я, вероятно, погрузилась в глубокий сон.

Я проснулась от голосов и смеха вокруг. Открыв глаза, осознала, что нахожусь внутри человеческого жилища.

Помещение оказалось довольно просторным и пустым, не считая тюфяков, постеленных прямо на полу, потёртого ковра с густым ворсом и целой груды подушек. На одном из тюфяков, прикрытая пледом или, лучше сказать, простынёй из лёгкой ткани, лежала я. Солнечные пятна, тусклые, но горячие, как бывает вечером в погожий день, колебались на пёстрых узорах ковра рядом с моей головой; они падали от небольшого окна, забранного ажурной решёткой.

На подушке около меня сидела, поджав ноги, девушка. Стоило только взглянуть на неё – и я сразу вспомнила, где нахожусь. Это чужая страна. Это чужой мир. Это чужая девушка, совсем чужая.

Совсем чёрная, но не такая, как обожжённые солнцем крестьяне, не такая, как обветренные матросы с огрубелыми лицами. Её лицо выглядело нежным и свежим – но всё равно было чёрным, вернее, имело удивительный и прекрасный цвет эбенового дерева. Черты, довольно приятные, но резкие, несли заметный отпечаток нездоровья; большие глаза, тёмно-золотые, в длинных ресницах, смотрели со скрытой печалью. Волосы, богатые и тяжёлые, вороные, как грива породистой лошади, она зачем-то остригла по плечи, – не длиннее, чем у мужчины-аристократа, – и неуложенные пряди выглядели небрежно. Ещё заметнее портил её какой-то каббалистический символ, начертанный чёрно-синим на лбу между бровей: многоугольная звезда размером с медный пятак, окружённая знаками, похожими на астрологическую тайнопись. Вероятно, подумала я, эта девушка – ведьма. В стране дикарей, лишённых спасения души, такое вполне может статься.

Надлежало бы испугаться, но не получилось.

Милое личико девушки так заняло моё внимание, что я не сразу отметила безобразие её фигуры – болезненно худой, с длинной шеей, острыми плечами и совершенно плоской грудью. Странный костюм, состоящий из рубахи-распашонки и широких штанов, безобразил её ещё больше.

Увидев, что я очнулась, девушка грустно улыбнулась, обозначив ямочки в уголках губ, протянула мне чашку с желтоватым травяным отваром и что-то ласково сказала. Её голос был мягок и высок.

Я улыбнулась в ответ, взяла чашку – и только тут окончательно осознала, что кроме нас в комнате есть ещё девушки, совершенно другого типа, вовсе не похожие на мою печальную покровительницу: это их голоса разбудили меня.

Сообразив, что я уже очнулась, эти другие подошли поближе, расселись вокруг на подушках и принялись очень бесцеремонно меня разглядывать, обмениваясь при этом весёлыми замечаниями на том же, непонятном для меня, языке. Они все были такие же эбеново-чёрные, как первая, но на этом сходство и кончалось.

Вся компания девушек – а их было пять – отличалась отменным здоровьем и бойким нравом, что весьма бросалось в глаза. Их роскошные волосы – а волосы выглядели роскошно у всех, такие же вороные, тяжёлые и блестящие – низвергались к лодыжкам водопадами косичек; точно такая же причёска была у девы-зверя. Их тела выглядели так же великолепно, как косы: округлые груди, еле прикрытые чем-то вроде коротких корсажей, вышитых бисером, бёдра, обтянутые атласными штанами, открытые животы – всё это просто ослепило меня. Раньше мне не случалось видеть, чтобы кто-то из женщин так явно выставлял себя напоказ. Вдобавок они обводили свои тёмные глаза чёрной и золотой краской, а губы и ногти красили в ярко-алый цвет.

Бедняжка, поившая меня отваром, выглядела жалкой замухрышкой рядом с этими вызывающими красавицами – но она казалась добрее, чем прочие. Когда красавицы принялись обсуждать меня, худышка попыталась их урезонить.

Здешний язык совершенно не напоминал ни наш, ни тот, которому меня учили для Трёх Островов. Впрочем, я отлично понимала, о чём при мне беседуют: выражения лиц, тон и жесты были вполне красноречивы.

Красавицы потешались над моей бледностью и белокурыми косами, которые, вероятно, казались им непривычными и безобразными – а может, они просто хотели дать мне понять, что необычной внешностью я ничего не выиграю. Моё незнание их речи, похоже, тут сочли беспросветной глупостью, а моё появление на берегу – чем-то неприличным. Показывая пальцами на мои искалеченные руки, на мои синяки и ссадины, девушки потешались надо мной так, будто я отсутствовала в комнате, громко смеясь над моим огорчённым смущением.

Худышка – её называли Шуарле – сперва спокойно и любезно что-то объясняла, потом рассердилась и чуть повысила голос. Тогда красавицы принялись высмеивать и дразнить её, а в их голосах появились откровенно злые нотки. Одна из них, высокая статная девушка с естественной родинкой именно в том месте на груди, куда пикантнее всего приклеить мушку, с надменным смехом высказала что-то, по-видимому, страшно обидное, а её товарка, пышечка, яркая, как георгин, замахнулась на худышку подушкой.

Вот тогда и случилось нечто чрезвычайное.

Шуарле резко повернулась к обидчице – и я увидела, как меняется её лицо. Миг – и оно стало почти страшным: кожа блеснула металлом, глаза пожелтели и вспыхнули, волосы будто раздул внезапный порыв ветра. Самый воздух вдруг похолодел и пахнул грозовой свежестью.

Девушки шарахнулись. Пышечка процедила сквозь зубы какую-то явную угрозу. Маленькая девушка, вся обвитая ожерельями и браслетами, выскочила за дверь. Тёмная волна, захлестнувшая Шуарле, схлынула, бедняжка, вернувшись в свой обычный вид, похоже, уже раскаивалась в собственной несдержанности, но красавицы убрались подальше и враждебно косились в нашу сторону.

А я, увидев явное проявление ведьмовства, – чем же ещё можно объяснить такое диво? – отчего-то не почувствовала ни страха, ни отвращения. Напротив, мне хотелось сказать что-нибудь ласковое; я протянула ей руку, Шуарле в ответ накрыла её своей ладонью, слишком большой для того, чтобы быть красивой, но длиннопалой и узкой. В этот миг в комнате появилось сопровождаемое девушкой в ожерельях новое лицо.

Его вид показался мне отвратительным и смешным. Человек этот, к нему обращались как к Биайе, был высок, необъятно толст и рыхл; его щёки свисали к подбородку, а под подбородком висела ещё пара подбородков наподобие индюшачьего зоба. Глазки заплыли жиром, роскошная шевелюра вовсе не украшала обрюзглого злого лица. Его одежду составляли широчайшая распашонка и ещё более широкие штаны – как у Шуарле.

К моим щекам прихлынула кровь, так что стало жарко. Я поняла.

Как и вошедший толстяк, «бедная худышка» оказался не девушкой, а кастратом, только, в отличие от вошедшего, Шуарле был совсем юн, не старше меня, и его отвратительный изъян ещё не успел совершенно изуродовать его тела. Я содрогнулась от жалости и ужаса.

Дома ещё в детстве мне случалось видеть кастратов при дворе. Я не слишком хорошо понимала частности проделанной над ними процедуры, но точно знала, что эти несчастные – не мужчины и не женщины. Наши соседи, жители Солнечного Мыса, считали модным развлечением их пение; я не слыхала, но мать как-то отозвалась о таком же обрюзгшем толстяке, как этот вновь появившийся, с большой похвалой, как о замечательном певце. К тому же на уроках землеописания мне читали, что женщинам дикарей прислуживают кастраты, это известный местный обычай – да, правда, но как чудовищно!

А толстяк принялся распекать Шуарле визгливым фальцетом, в моём понимании никак не подходящим для ангельского пения. Он пищал и брызгал слюной, побагровел – и говорил, кажется, отменно обидные вещи, потому что глаза Шуарле влажно блеснули. Толстяк вопил, «бедная худышка» собирался расплакаться, а красавицы исподтишка потешались над обоими. Возможно, разумнее всего было бы промолчать, но я не выдержала.

Я поднялась с постели, укутавшись в простыню, заслонила своего покровителя-неудачника собой и сказала толстяку, как сказала бы провинившейся фрейлине, вежливо, холодно и как можно внушительнее:

– Почтенный, мне кажется, кричать недостойно. Пожалуйста, не обижайте Шуарле: он всего лишь хотел защитить меня от насмешек.

Толстяк замолчал. Красавицы глядели на меня во все глаза.

– Я вам очень признательна, – сказала я с самой милостивой улыбкой. – Вы поняли меня совершенно верно. А теперь – не могли бы вы принести мне поесть? Поесть? Я голодна.

Толстяк ошалело уставился на меня. Я указала пальцем на рот – Шуарле улыбнулся и кивнул. Он вышел из комнаты вместе с толстяком, а вернулся один, принеся белый хлеб, испечённый в форме плоской лепёшки, мёд и самые прекрасные персики из всех, какие мне доводилось видеть. Когда я поела, он же принёс мне одежду – странную, но удобную здешнюю одежду, какую носили все женщины в этом доме, а потом помогал мне расчесать и заплести косы. И всё время, пока Шуарле сидел рядом со мной, я чувствовала его спокойное участие: он с необыкновенной лёгкостью понимал меня без слов.

Накануне я потеряла свою свиту, а в тот день обзавелась преданным подданным. Тогда перспективы казались нереальными, даже безумными, но впоследствии Шуарле, Одуванчик на моём родном языке, стал моей фрейлиной, моим камергером, моим пажом, наперсником и товарищем.

И он был вовсе не ведьмак. Он был сахи-аглийе, ядовитая птица. Попросту – демон. Впрочем, это я узнала куда позднее.

Шуарле

Её нашёл Всадник.

После ночного шторма, когда в посёлке узнали, что о скалы разбился чужой корабль, туда все бегали смотреть, и дети, и взрослые. Беркут и Рассвет выпустили городских голубей; я думаю, голуби долетели быстро, потому что царские соколы прибыли на берег ещё до полудня. Говорят, они нашли несколько уцелевших белых мужчин и увезли их с собой. Не знаю зачем, но уж наверное ничего хорошего белых в нашей столице не ждало. На мой взгляд, там вообще мало хорошего. Слишком много важных господ живёт в одном месте – значит, таким, как я, и таким, как эти белые, лучше держаться подальше.

А стражники Беркута вообразили, что на этом разбитом корабле везли невесть какие сокровища. С самого утра только и разговоров было, что о сокровищах. Разумеется. Больше, чем женщины, кавойе с жевательной смолой и драки, наших шакалов интересует только золото.

Корабль разбился специально для них. Ага.

Я слышал, как они жалели, что не нашли белых раньше царских соколов. Ирбис даже считал, сколько золотых можно было бы получить, если продать такого в каменоломни, а сколько – если кто-нибудь из господ решит купить раба для себя лично. Много получалось. Поэтому шакалы сильно огорчались, что царские соколы их опередили.

А золото, если и было, – утонуло. Интересно, шакалы ждали, что оно приплывёт к ним поверх воды? Услышь, Нут, – дуракам нет числа на свете!

Ирбис, когда, наконец, сообразил, что денег ему не видать, с досады напустился на меня. «Одуванчик, тебе делать нечего? Специально тут торчишь? Сглазил нашу удачу, да? Сглазил?» И Гранит, этот вонючий ишак, который вопит по любому поводу и без повода вообще, тут же встрял со своими «сюси-пуси, Одуванчик, если тебе нечего делать, может, придумаешь, чем меня порадовать?»

Надеюсь, аманейе за рекой его порадуют. А я им лично подскажу, за какое место его лучше подвесить.

Бить меня они остерегаются. Жасмина лупили почём зря, просто развлечения ради – теперь, наверное, жалеют, что он удавился и им не на ком оторваться. Жаворонка им, видимо, бить неинтересно, он – как старый мерин, которому всё равно, чмокают ему или хлещут кнутом; счастливчик. Подснежник – доверенное лицо Беркута, он сам может кому угодно вломить или налить хозяину в уши, что его солдаты плохо себя ведут; с ним считаются. Да и что за интерес его пинать – всё равно что квашню с дрожжевым тестом.

На моё счастье, шакалы всё-таки не верят до конца в это подлое клеймо на моём лбу. Они знают, что сила аманейе иногда просачивается, когда я злюсь, – и боятся, что я их прокляну или наведу порчу. Дураки деревенские. А я иногда поднимаю руку и показываю им кончики пальцев: мол, двумя закрою ваши глаза, двумя – ноздри, одним – рот, а прочее земля покроет. Старинный жест сахи-аглийе, они тут же всё вспоминают и не рискуют всерьёз нарываться. Только Гранит, грязная мразь, иногда расплывается слащавой мордой и пытается меня хватать – «я же с лучшими чувствами, Одуванчик!» Я бы забил ему его лучшие чувства в глотку до самой печени, будь у меня столько сил, как они предполагают.

Пока шакалы огорчались и сетовали, что им не отломилось от этой лепёшки, я пошёл на тёмную сторону, заваривать траву ти для рабынь. Оказывается, рабыни тоже болтали об этом несчастном корабле; они тут же принялись расспрашивать меня, не видал ли я чего замечательного. Я даже пожалел, что не видал: можно было бы по-человечески поговорить.

С рабынями у меня отношения разные, со стражей – одинаковые. Поэтому женщин я тихо и спокойно не люблю, иногда они мне почти милы, а мужчин почти всегда смертельно ненавижу. Бывает, устаю ненавидеть – но и тогда им не верю. У всех людей есть какие-то тормоза внутри – у меня их отрезали, я мечусь из крайности в крайность, бросаюсь в ярость или в слёзы, окунаюсь в апатию, это для мужчин смешно. Поэтому лучше как можно меньше себя показывать.

Я хожу вдоль стен, стараясь с ними слиться. Если срываюсь – получаю пинка, не столько от людей, сколько от Нут. Она хочет, чтобы я лучше владел собой. Я стараюсь ей угодить, она всегда права – она с некоторых пор заменила мне мать.

Мне не было дела до этого корабля, до утопленников и их золота. Меня вообще мало интересует золото: что я такое могу на него купить, в сущности? Вот Подснежник – вольноотпущенник, богат, и что с того? Смотрю на него – а он смешон и гадок, разжиревший самодовольный холощёный баран. Смотрю на него – и не могу есть, боюсь стать таким же. Не хочу выслуживаться перед Беркутом: низко, хотя он вроде бы не самая гнусная дрянь из всех моих хозяев. Про меня говорит «гордый, всё-таки заметно, что он аманейе» – и не даёт ни гроша, а из дома старается не выпускать в принципе. Гордый – это плохо, ага.

Я раб для сравнительно чистой работы. Я должен радоваться, что отхожие места чистят более дешёвые рабы, чем я, – но мне всё равно.

Я пил отвар ти и слушал, как рабыни болтают о ерунде, когда Подснежник заверещал с мужской стороны, что ему нужна моя помощь. Я вышел и увидел, что Всадник принёс женщину, чужую женщину с берега. Рожа у Всадника излучала такое самодовольство, что мне захотелось немедленно скормить ему лимон. Целиком.

Беркут вышел поглядеть. Она выглядела очень дорого, эта женщина, даже сейчас, полумёртвая, вся покрытая солью, лохматая и ободранная, в каких-то гадких тряпках. Она была такая беленькая… похожая на белого котёнка, который провалился в корыто с коровьим пойлом и еле вылез: жалкая и трогательная. И у неё в ушах были дырочки для серёг, а на ободранных пальцах – она, наверное, хваталась за что-то, чтобы не утонуть, – виднелись светлые полоски от колец. Кольца с серьгами Всадник, конечно, украл – а я сделал вывод, что бедняжка носила вовсе не медную проволоку.

Всадник, разумеется, запросил – о-го-го. Можно купить кусок ущербной луны за такие деньги. Беркут засунул пальцы за поясок и скинул на две трети: мол, девчонка-то умирает, вот-вот совсем умрёт. И тут встрял я, сказал, что надо её отмыть и дать ей водички, а потом уже торговаться: мне вдруг стало её жутко жаль. Уже не ребёнок, нет, ей замуж пора было год-два назад, но – она выглядела как-то совсем особенно. По-детски чисто.

Беркут взглянул на меня и вроде сообразил, что в предложении есть смысл. Велел мне и Подснежнику нести её на тёмную сторону и приводить в чувство – а сам уж остался торговаться с Всадником дальше. Я так и не поинтересовался узнать, к чему они пришли: Всадник с того же дня бросил службу и уехал изпосёлка. Впрочем, это на её серёжки-колечки, не на плату за её жизнь, я так думаю.

Я её вымыл. Было тяжело и приятно на неё смотреть… тело бело-розовое, молодой яблоневый цвет, кожа нежная на удивление – вся в синяках и ссадинах, но всё равно видно, насколько богато это выглядит… грудь – как сливки с карамелью, надо сдерживать желание узнать, сладко ли на вкус… Когда я отмыл её волосы от соли и засохшей пены, они оказались цвета белого золота, очень мягкими – и завивались ягнячьими колечками. Ресницы длинные, светлые… Совсем неяркая девочка, но в этом и есть главная прелесть: неяркая, степной нарцисс – из тех, что нежнее пионов. Глаза оказались кошачьи, вернее, молочного котёнка – голубовато-серые, круглые. Пару раз приходила в себя, смотрела сквозь ресницы, слабо улыбалась, бормотала что-то сипло…

Она выпила большую чашку холодного отвара ти, по чуть-чуть, и съела капельку мёда. Я с ней целый день провозился, свалил все дела на Жаворонка. Рабыни только фыркали. Она им жутко не понравилась, понятно: выставь их всех на торги, так все покупатели смотреть будут именно на неё. Бедняжка им цену сбивала.

Лилия, девка сильная и жестокая, которая уже всё для себя рассчитала, только базара и ждала, чтобы найти кого охмурить, так и резанула общую правду всех рабынь Беркута: «Зря ты с ней нянчишься, Одуванчик, пусть подохнет, так всем лучше будет». Я разозлился. «Её, милая, купит не деревенский меняла, такому она не по карману, – говорю, – её купит князь, так что тебе она дорогу не перейдёт». Лилия взбесилась, наговорила мне гадостей, сколько придумала, её приятельницы ещё добавили… весёлый вечер.

А беленькая уже ближе к закату очнулась. Тихонько. Взглянула на меня и улыбнулась. Я говорю: «Тебя, наверное, зовут Яблоня, да?» – а она вообще не понимает, видно по глазам, но улыбается, как маленький ребёнок. Ласково.

Лилия, разумеется, не смогла этого стерпеть. «Не Яблоня, – говорит, – а Белая Коза её зовут. Кошка ошпаренная. Больше с ней возись, бесхвостый пёс! Кому она нужна, немая дура?» И все её подхалимки тут же принялись хихикать и поддакивать.

Надо было бы держать себя в руках: собака лает – ветер носит. Но это иногда от меня не зависит – я сам удивился, когда почувствовал, как медь аглийе просачивается через мою кожу. Рабыни завизжали, Лилия отослала Фиалку за Подснежником – жаловаться, что я нарочно их пугаю и измываюсь над ними, чтобы к базарному дню они дурно выглядели; мне уже было стыдно и противно за эту вспышку, а обратно ничего не повернёшь.

Подснежник, похоже, с горечью думал о деньгах, которые Беркут отдал за беленькую – с ходу пообещал, что следующее клеймо сам лично вырежет у меня между лопаток. Бараньим ножом. А беленькая вдруг его отчитала.

Она встала. Я видел, что её качает, ножки еле держат – но она встала, выпрямилась и высказалась, так славно, что я чуть не расплакался. Я понял: ей в том краю, откуда приплыл корабль, служила сотня таких, как Подснежник, а может, и мужчины склоняли головы и закрывали глаза рукавами, когда она выходила. Говорила без всякой злости. Спокойно, снисходительно. Она ему приказала не орать на меня – хотя имя «Одуванчик» произнесла как «пух», наверное, с непривычки.

Я догадался, что беленькая – княжна чужаков. Настоящая княжна, услышь, Нут – как мне вдруг захотелось при дворе её отца или мужа приносить ей на рассвете кавойе с мёдом! И одевать её в шёлк и золото, косы ей плести, касаться её… понесло, ага.

Глупо и непристойно об этом думать – но ведь беленькая сама взяла меня за руку.

И я подумал: «Моя госпожа»…

Я называл её Яблоня, она меня – Одуванчик, когда умела выговорить. Если у неё не получалось, то – Пух или Крот, но она не знала, что это так звучит.

У неё было другое имя – какое-то шмелиное жужжание. Мне не нравилось её так звать – я и не звал, а другие переняли у меня. Она не рассердилась.

Она попросила поесть – и я её кормил. Потом одевал и заплетал, и она дала мне свои волосы, как княжна – своему любимому евнуху, спокойно. Всё время улыбалась мне; сидела рядом, перебирала мои пальцы. Рабыни просто ядом исходили: женщин бескорыстно бесит, когда на них не обращают внимания. А Яблоня всё понимала; её личико становилось безнадёжно-печальным.

Ночью не могла заснуть. Я открыл дверь, ведущую в женскую часть сада, вышел посмотреть на луну – и она пошла за мной. Мы смотрели на звёзды, на Ожерелье Нут, как влюблённые – смешно…

Яблоня со мной заговорила. Понять её было тяжело – но аманейе могут слышать голос души, это делает несколько понятнее слова, сказанные языком. Она спросила:

– Пух, что со мной будет?

Я не знал, как ей объяснить, подумал. Принёс ленту для волос, взял её за руки, сложил вместе запястья, сделал вид, что собираюсь связывать:

– Ты уже не свободна, понимаешь?

Она кивнула. Я чуть-чуть нажал ей на плечи – села на порог, а я хотел, чтобы встала на колени:

– Рабыня.

Она снова кивнула. И её личико затмилось, словно луна ветреной ночью. Я положил на ладонь метёлочку травы – и сдул:

– Вот – наши жизни. Понимаешь?

Яблоня кивнула и выпрямилась. И сказала – могу поклясться своим потерянным полётом:

– Княжна не может быть рабыней, – гордо, грустно, горько.

Не может, ага.

Я тронул её пальцы, эти светлые полоски от перстней.

– Где твои сокровища, княжна? Где твоя свобода? Разве нас с тобой кто-нибудь спросит?

Её глаза повлажнели. Я думал, что она заплачет – нет, лишь качнула головой, с тихим упрямством. Взяла меня за руку – нежной тёплой ладошкой. Указала пальчиком на луну:

– Что это, Пух? Как это называется?

Я стал учить её выговаривать «как называется», потом – «луна». Потом мы говорили слово «Одуванчик» – стало получаться с десятого раза. До рассветной зари Яблоня выучила много слов – и стала улыбаться гораздо веселее.

Яблоне приходилось нелегко в доме Беркута: она не умела жить, как все наши женщины. Рабыням она не нравилась, да и сама невзлюбила Лилию. Лилия время от времени принималась орать на неё, уперев руки в бёдра – а Яблоня очень кротко стояла напротив, смотрела с жалостью, огорчённо или норовила тихонько улизнуть; доводила Лилию до бешенства. Я видел это впервые: прирождённая княжна, тихая, гордая – и девка, рождённая другой девкой. Очень заметная разница.

В саду Яблоня жила больше, чем в комнатах. Она бродила среди цветов целыми днями; я чувствовал, как ей скучно. Она развлекалась, обучаясь нашим словам, и мало-помалу начинала говорить понятно. Ещё моя госпожа, ученная грамоте, хотела бы почитать книжку – но книжки в доме у Беркута отродясь не водились. Иногда ей хотелось вышивать или рисовать; я вечно ругался с Подснежником, но нам не дали ни ниток, ни прочих женских пустяков. Другие рабыни предпочитали болтать, петь, умащать волосы, разминать друг другу спины, тянуться и танцевать для гибкости тела. Утренний Мёд, охотница до низания бисером, заявила, что бисер, нити и иглы – её, делиться она не станет. Для Яблони никто не желал тащиться в жару до города, где есть лавки с товарами для рукоделия.

Я попытался подольститься к жёнам Беркута, но младшие жёны побаивались меня, а старшая решила не делать любезностей Яблоне: если бы не цена моей беленькой, Беркут оставил бы её себе. Старая карга шипела на меня гадюкой, а Беркут смотрел на мою госпожу и сально ухмылялся. Пропитывал бородку маслом герани, морда лоснится, волосы лоснятся, атласная рубаха на пузе натянута… достопочтенная купеческая наружность – с души воротит. Явно считал себя красавцем мужчиной.

Надеюсь, что за эту ухмылку и гнусные мысли его распилят за рекой тупой пилой. Вдоль, ага.

А ещё Яблоня рассказала мне, что ей снится Нут. Вот такие дела.

Она вообще не знала, кто такая Нут – Госпожа Судьбы, играющая случаем, Насмешливая Мать Событий. Называла её «женщина-кошка», говорила, что Нут показывала две шестёрки! Самое лучшее предзнаменование, самое счастливое. Яблоня не верила; говорила, что у неё было слишком много бед и слёз в последнее время. Я с ней спорил – как можно не верить в милость Нут?! Конечно, у северян другие боги, но богов много, а Нут одна. Другие боги строят судьбы смертных, что-то придумывают, выгадывают, воздают по заслугам или карают злодеяния, а Нут только бросит свои кости из чисто кошачьей шаловливости – и все божественные планы канули в бездну. Нищий бродяга делается царским советником, отшельник святой жизни глупейшим образом влюбляется в юношу, богач, который только не гадил золотом, побирается с сумой – и всё это шуточки Нут; кому – власть над миром подзвёздным, кому – клеймо на лбу…

Сильнее богов – её каприз, её игра, очки у неё на костях. И я пытался втолковать Яблоне, что она – избранная, моя госпожа, любимица Судьбы: сильные воины утонули, а её выбросило на берег. И ещё неизвестно, как дальше кости лягут.

Но Яблоня спорила и в конце концов спросила:

– А для чего я здесь вообще? Зачем Беркуту женщины? Мы же ровно ничего не делаем! Он спас меня по доброте душевной или женщины его развлекают, как котята? Ведь от нас нет никакой пользы!

– Никакой пользы, – сказал я, – зато вы принесёте ему золото. Скоро будет базар в Данши-Вьи, Беркут отвезёт вас туда и продаст. Ты дорого стоишь, Яблоня, ему нет резона продавать тебя на побережье. За тебя он хочет много золота – другие стоят дешевле. Тебя продадут кому-нибудь очень богатому.

Она так растерялась, смешалась, что у меня закололо сердце:

– Я же ничего не умею! Богатому человеку нет во мне прока!

Девственница, подумал я. Яблоня – девственница. Услышь, Нут…

– Ночные утехи, – сказал я. – Знаешь, что это такое?

Ужаснулась. Вот так. Не то чтобы смутилась – хотя была очень скромна – а прямо-таки ужаснулась, будто я сказал, что будут резать на части живьём. Вспыхнула – и разрыдалась. Схватила меня за руки, уткнулась в мои ладони мокрым личиком, обожгла дыханием… так плакала, что у меня разболелось под лопаткой.

Я тронул её волосы – чуть касаясь:

– Яблоня, слёзы не помогают рабам. Слёзы не защищают женщин.

Она подняла головку, посмотрела на меня своими мокрыми глазами – ресницы слиплись стрелами – и выдала:

– Да, я знаю. Женщин не защищают слёзы, их защищают мужчины. Одуванчик, дома я могла рассчитывать на многих мужчин: на родственников, на слуг отца – а тут у меня нет никого, кроме тебя. Можно мне на тебя рассчитывать?

Убила. Я тут же захотел сцарапать это клеймо со лба вместе с кожей – чтобы унести её отсюда на крыльях… вообразил, что смогу, ага. Сказал злее, чем надо:

– Яблоня, я не мужчина, я – бесхвостый пёс.

А она, глядя мне прямо в душу, сказала:

– Ты – мой единственный друг. Ты – не такой, как все здесь. Пожалуйста…

Интересная вещь: если у неё совсем нет когтей, то чем это она так вцепилась в моё сердце? А?

Потом мы с ней разговаривали по ночам. Сон у меня отшибло поленом, напрочь. Весь день я бродил как очумевший или бесноватый, «подай-принеси» – и всё равно, что они все там орут, а ночью я в сад, и она за мной. Садилась рядом, обнимала за плечи. Выносить такие нежности тяжело, скинуть её ручку невозможно. Сама не понимает, что делает.

Я ей как-то сказал:

– Ты жестока, как все женщины. Моя душа до тебя спала себе – а ты её будишь. Мне больно.

А она посмотрела, не с жалостью, нет – всепонимающе, как воплощение Нут, и ответила:

– Я не жестока, Одуванчик, прости. Просто боюсь. Я не могу жить, как эти девицы, и позволять кому попало обнимать себя. Знаешь, у меня же есть жених, он северный князь, – или она сказала «сын царя»? – это он должен меня обнимать!

– Я понял, – говорю. – Но твой жених далеко, а тут мы – вещи Беркута. Чем я могу помочь?

Вот тут она и выдала. Взяла меня за руки, прижала их к своей груди, смотрит, как перепуганный младенец, умоляюще, и говорит:

– Выпусти меня отсюда, пожалуйста! У тебя же есть ключи, ты ходишь по дому – выпусти меня, помоги сбежать!

И что я мог, шалея от стука её сердца, ответить этой бедной дурочке? Куда она побежит, такая белая и приметная, как голубок среди ворон? Далеко ли добежит? А когда с человека сдирают кожу заживо, он очень нескоро умирает. Иногда часами мучается. Ведь вовсе не обязательно, что кто-нибудь пожалеет и прирежет, услышь, Нут!

– Нас с тобой убьют, – говорю. – Мы, конечно, умрём свободными, но это будет очень больно.

А она сжала кулаки:

– Почему это Беркут решил, что мы его собственность?!

– Заплатил деньги, – говорю. – За нас с тобой. Как за скот. Он заплатил – мы и принадлежим.

– Я была ничья! – возразила она. Как мило сердилась: только глазами блестела, даже голос старалась не повышать. Ну как ей объяснишь?

– Женщины и евнухи не бывают ничьи, – объясняю. – Они как монеты: если хозяина нет, значит, любой может подобрать.

Фыркнула, как котёнок:

– Беркут меня не спросил, чего я больше хочу: умереть или стать его рабыней!

Девочка, девочка… Кто кого спрашивает? Что ты там видела, у себя в северной стране, во дворце своего отца?.. Мне было её никак не вразумить. Она каждую ночь пробовала снова и снова. Целый день молчала и терпела, а ночами принималась меня мучить.

Приходила и обнимала. Шептала на ухо – жарко:

– Ты представь, мы раздобудем карту землеописаний. Я умею читать знаки. Или вот. Мы найдём моряка, который довезёт нас до моей северной страны. Мой отец – царь, мой свёкор тоже будет царь…

Я отвечал почти зло:

– У меня крыльев нет!

А сам думал: посмотрела бы ты на меня под этими тряпками! На моё раскромсанное ничтожество! Ну зачем, зачем, зачем я тебе сдался! Самому хотелось плакать навзрыд: люди – гады, гады, гады! А Яблоня гладила мои руки, волосы перебирала, смотрела прямо внутрь – и говорила так, что меня бросало из жара в холод:

– Ты – мой друг! Пожалуйста, не плачь. Знаешь, как славно у меня дома? Все будут тебя уважать. Ты сможешь заниматься, чем захочешь… Вот чем ты хочешь? Музыка… ты любишь музыку? Можно целыми днями слушать, а ещё мы будем слушать, как читают самые лучшие книги… я буду рисовать… мы заведём маленькую собачку, самую милую… а потом у меня родятся дети, и мы будем их нянчить, да? Но я не смогу без тебя. Ты сам сказал: женщина не может быть ничья.

– И не может быть моя, – отвечал я. Что ещё скажешь?

– Ну и что?! – возражала она. – Ты мой слуга. Я принцесса. Ты сопровождаешь меня к моему жениху. Так ведь можно?

Вот же нелепый ребёнок! Ведь верит, что серебряные лиур-аглийе, ростом с воробья, со стрекозиными крылышками, ночью положат ей в туфлю бусики, если она будет целый месяц и день слушаться старших!

– Так – можно, – говорю. В душе – плача, смеясь, досадуя.

Она радостно схватила меня за плечи:

– Значит, ты поможешь мне?

А я промолчал в ответ, как дурак. И самое худшее во всём этом безобразии – то, что я начал принимать всерьёз её бред о побеге, о свободе, о прекрасной жизни в далёких странах… Яблоня так вела себя со мной, что я ухитрился почувствовать себя мужчиной. Её мужчиной. Её защитником.

Слабоумный, ага.

Это, конечно, не могло продолжаться бесконечно, а Яблоня думала, что может. Она даже, кажется, привыкать начала. Днём дремать, ночью убивать меня своими ласками.

Какие слова говорила… как по книжке! Про свою северную страну. Какие там леса, тёмные, страшные, полгода стоят в снегу, будто на ледниках – а под снегом замёрзшие ягоды, сладкие, как мёд, только ароматнее. Как она жила в святом месте, с благочестивыми жрицами – целыми днями молилась их северному богу, угрюмому, но доброму: что ни попроси, всё исполнит, если с верой просишь. Какой у её отца дворец: тысяча разных залов, выложенных самоцветами; ковров нет, а на полу целые картины из цветного камня. Свечи, свечи, свечи – даже ночью светло как днём: господа приходят смотреть на танцы. Как её все любили; как бросали цветы в повозку, когда она проезжала, как кричали: «Славься, прекрасная!»… А за морем у неё жених, благородный юноша – вот он сейчас ждёт, и его сердце разрывается от тревоги…

Как моё. Ну да.

– Одуванчик, – скажет, – царевна не может быть рабыней! Сбежим! Вот на море… корабль… ветер такой, брызги, волны, словно стеклянные горы… а потом наша страна! Зелёный берег, белый дворец на нём, белее колотого сахара… Ты будешь в моей свите, всегда. Приближённым евнухом, смотрителем спальных покоев, – как-то иначе, но похоже по смыслу. – Ты – мой самый лучший друг…

Лучший друг, ага. Смотритель спальных покоев. Дворец, море, царь… Какой-нибудь разжиревший в злодеяниях подонок, у которого дома полные сундуки золота и на тёмной стороне – десяток девочек вроде Яблони, только наших… И что я смогу сделать?! Ну что?!

Конечно, Беркут не торопился, потому что ждал, когда у Яблони заживут синяки и царапины на руках. И за месяц она чуточку отдохнула и отъелась, стала вылитая розовая роза ранним утром; не мог же Беркут этого не видеть! И он на неё смотрел, и Подснежник на неё смотрел, а потом, вечерком, под виноградное вино и смолу, они устроили совет и порешили, что Яблоня уже вполне готова. То, что Беркут Всаднику отдал, вернётся сторицей.

Беркут позвал меня – сложно было сделать вид, что не подслушивал, а по делу мимо проходил.

– Одуванчик, – говорит, – вот что, – и сунул в рот ещё шарик смолы, хотя уже вполне осоловел. – Завтра собираемся, послезавтра с утра выезжаем. Оденешь свою Яблоню, причешешь, вот – серёжки, – и подал серьги, серебряные, с гранатами, дешёвенькие. – Она глупая и спесивая, Подснежника может и не послушать, а тебя послушает. Ты ей наври что-нибудь, чтобы не вздумала реветь или царапаться. Иди.

Я поклонился – нижайше. Взял прах с ног.

– Господин, можно мне поехать с тобой? Яблоня привыкла ко мне, она не станет плакать – а одна может и разреветься. У неё от слёз чернеет под глазами.

Подснежник ухмыльнулся:

– Позволь, господин. Мне одному тяжело будет присмотреть за такой оравой женщин. Вообще, наши дела хороши, а будут ещё лучше; будешь скупать новых женщин – подумай о паре евнухов помоложе. Ты знаешь, господин, я усерден, но уже немолод, а от Жаворонка мало толку: он уже совсем одурел от смолы, понимает лишь с третьего раза…

Беркут хмыкнул.

– Да, пусть едет. А насчёт новых я подумаю… Ну, иди же, Одуванчик, не стой как каменный!

Я пошёл. С серёжками.

Яблоня обрадовалась, когда я дал ей эти цацки.

– Жаль, – сказала весело, – если дырочки зарастут. Они ещё пригодятся… А отчего Беркут проявляет такую несказанную щедрость?

– А оттого, – говорю, кажется, в раздражении из-за этого её девчоночьего восторга перед пустяком, – что послезавтра на рассвете тебя вместе с другими рабынями повезут в Данши-Вьи, на базар. Наш щедрый господин приказал страже чистить лошадей, повозки уже готовят.

Она превратилась в статую из мела, даже губы побелели. Схватила меня за руку:

– Одуванчик, нет! – И мне в ладонь воткнулась эта дурацкая серёжка, про которую она забыла.

– Да, – говорю. – И всё, что я могу для тебя сделать, – это тебя сопровождать. Крылья у меня за это время так и не выросли.

Яблоня вцепилась в меня по-ребячьи, безнадёжно, что было сил, не плача, но судорожно дыша, почти всхлипывая:

– Как же так? – сказала еле слышно. – Ты меня отдашь? Мы расстанемся? И меня кто-нибудь… будет обнимать… как рабыню?

Я слушал и понимал, что не могу – расстаться, отдать, чтобы кто-нибудь… Я отстранил её, легонько, нерезко.

– Всё в руках Нут, – говорю, так спокойно, как смог. – Как лягут кости, так и будет.

У неё одна слеза перелилась через край и потекла через белую щёку. Тогда я подумал: мы проедем в часе-двух пути от Хуэйни-Аман. И если я совершенно ничего не сделаю, то не смогу дальше жить.

– Не надо, Яблоня, – сказал я тогда и вытер её щёку своим рукавом. – Слёзы не помогут рабыне, только развеселят её врагов. Улыбайся. Ты же царевна.

И она – улыбнулась.

Антоний

Иерарх Святого Ордена долго не хотел благословить моё решение. Не одобрял. И вдобавок давил на моего отца, писал ему, что не одобряет. К старости он стал страшным занудой.

Благословил, когда утонул корабль соседей. Отверзлись его духовные очи – и до него дошло, наконец, что уже и сам Господь посылает знамение. Отличное знамение, доходчивое. И дураку ясно: свадьбе не бывать, надлежит заниматься более важными делами. Неужели у наследного принца, прах побери совсем, не может быть более важных дел, чем вся эта возня с заботой о престолонаследии?

Я слова «престолонаследие» уже слышать без рвоты не могу!

Одна уже утонула. Всё, пора оставить это дело на некоторое время! Нет, им неймётся!

Соседи начали слать портреты возами. И его светлость Оливер, старый гриб, любимчик отца, чуть ли не каждое утро торчал у меня в приёмной с очередной намалёванной картиной. Целая толпа принцесс – и всем неймётся, не угодно ли? Принцесса Заозёрья. Даже по портрету видно, хоть и зализали до невозможности: толстая, рыжая и щёки нос задавили. Инфанты Белогорские, старшая и младшая. У них вообще грудей нет, что ли? Даже фантазия живописца не спасает: младшая – простая доска, старшая – стиральная. Ещё одна штучка со Скального Мыса. Глазки в кучку, носик остренький, как у мышки. Вот интересно, у этой ноги одинаковые или тоже разной длины?

Из Междугорья прислали портрет. Красивая… Спасибо. У этой в роду – ведьмак. Как ляжешь – так и вскочишь. Затянута в корсаж, как в мундир, но всё равно видно, какова грудь. Ранние яблочки. Смотрит прямо, глаза синие, прозрачные, усмешечка, губы яркие… общее выражение – «не хотите ли яду полной ложкой, ваше высочество?» Портрет я оставил у себя, но жениться на такой – нет уж. Женитесь сами. Пусть она вас травит или нанимает убийц. Или – вообще продаёт Тем Самым с потрохами. И ещё неизвестно, кого такая родит.

Представляете, дамы и господа: сынок – богоотступник?! Любитель мертвечинки, а?! Тебя же и прикончит, когда подрастёт – там, в Междугорье, говорят, бывали прецеденты.

Короче говоря, я отбрыкивался, как мог, а отец давил так, что не продохнуть. Такая тоска! Только я успел обрадоваться, что больше никаких обязательств на мне не висит, как целая толпа придворных холуёв уже понеслась со всех ног, спотыкаясь и падая – вешать на меня всех собак. Надоело.

Невозможно, в конце концов, всё время ждать у моря погоды.

Самое мерзкое, что все эти шлюшки – даже, представьте себе, баронессы! – начали на меня лакомо поглядывать. «Ах, ваше прекрасное высочество, я так сочувствую вашему горю! Я всей душой скорблю вместе с вами!» Какой душой? О женщине нельзя сказать «скорбит душой» и «думает головой» – за неимением того и другого!

Эти дуры решили, что у них появились шансы – выйти замуж за принца! Издохнуть! Все эти сучки младше двадцати начали носить декольте вдвое глубже. Свора на охоте. Ну я и показал им охоту.

Одной сказал: «Хочешь, чтобы я тебя любил, душенька?» – и она тут же покраснела, опустила глазки и мнёт платочек: «Ах, ведь без благословения Господь накажет!» Ах, вот как? Ну нас и благословил Альфонс, почти правильными словами, гнусаво и очень похоже. За это я ему её потом подарил. Когда она уже устала слёзы лить и дёргаться, а мне стало противно.

Второй написал письмо. Мой отец, мол, любимая, никогда не позволит настоящей свадьбы – поженимся тайно, священник предупреждён. Приходи к дворцовой часовне, в полночь, одна.

Она с матушкой приволоклась, представляете, дамы и господа! Чтобы её матушка нас благословила за моего отца! Вы можете себе представить такую безнравственную и напыщенную дрянь? Эта старая визгливая свинья собиралась благословить принца за короля! У меня от такого оскорбления, почти государственной измены, случилось явственное желание приколоть их обеих – уцелели только потому, что я их пожалел. Женщины всё-таки… Старую свинью бароны прикрутили к дереву, а молодую я… потом тоже отдал баронам. И мы даже не рассказали об этом в свете – исключительно из милосердия.

Третья крутила-крутила передо мной хвостом, но на свидание не пришла. Написала записку, ах, ей не позволяет добродетель. Добродетельная. Намекать своему принцу известно на что, а потом изобразить вестника Божьего?! Мы эту добродетельную подкараулили в уютном месте, завязали юбку у неё на голове и как следует ей объяснили, что такого рода кокетство – это совершенно аморально. Добродетельна – не хихикай с мужчинами и носи закрытые платья!

Это её братец потом ткнул меня ножом. Как раз в тот день, когда жгли некромантку, прямо на площади. Представляете, дамы и господа, гад даже не попытался меня вызвать на поединок или ещё как-нибудь проявиться – просто, когда встретились на площади, кинулся, и всё. Ничего у него, разумеется, не вышло, только поцарапал. У меня хорошая реакция, и я не трус, вот что, а этот увечный умом думал, что я буду стоять столбом! Да его тут же скрутили бароны – они бы его в клочья порвали, если бы я не остановил. Уже стража неслась, распихивая толпу, но я всё равно спросил, отчасти из благородства, отчасти – просто чтобы понять:

– Ты, падаль, как же сумел настолько забыть дворянскую честь, чтобы нападать со спины, как последний выродок?

Жерар сунулся ко мне с платком, лица на нём не было:

– Ну что вы, прекрасное высочество, бросьте – кровь у вас!

Я его отстранил. Было жутко интересно, что этот смертник скажет. Он и высказался:

– Небо не позволит тебе стать королём! Таких, как ты, убивают без церемоний…

Но на этом месте его заткнул командир стражи. Видимо, перепугался, что иначе я прикажу перезатыкать всех, кто это слышал. Навсегда.

Я не стал спорить. Я понял, что ничего по существу он не скажет, а слышать только грязные оскорбления из обычной злобы не было никакого резона. И когда мне сказали, что отцу обязательно надо сообщить, тоже уже не спорил.

А отец, вместо того чтобы хоть чуть-чуть снизойти, наорал. Даже вспоминать не хочется.

Мои приключения не доведут меня до добра. Я не знаю, куда себя деть от безделья. Пусть я немедленно отошлю эту мерзкую собаку, которую я готов таскать с собой даже в храм Божий. Я безнадёжно глуп и безнадёжно упрям. Меня надлежало бы выпороть хлыстом. И – «помолчите, Антоний, вы слишком много болтаете!»

Любимая присказка отца. Стоит раскрыть рот на Совете – «помолчите, Антоний!»

Со мной – как с холуём, как с провинившимся пажом, как с бродягой, а не как с родным сыном! Унижал, как только мог. И под занавес назвал бесчувственным чурбаном. Огорчился, что до слёз меня не довёл? Ну, конечно, младшенькие уже давно бы лизали ему ручки: «Государь и батюшка, моё сердце разбито!»

Беса драного разбито! Не буду. Я не собака, чтобы валяться вверх брюхом. Ни за что не стану ползать на коленях, даже перед королём и отцом. Я-то в чём виноват?! Значит, по мнению государя, наследному принцу кто попало может гадить на голову, его можно оскорблять как угодно, хоть убивать – а он должен только кротко улыбаться и приговаривать: «На всё Божья воля! На всё Божья воля!» Ужасно умно!

Мне долго было не опомниться. Ходил как оплёванный. Мне сказали, что сумасшедшего, который кидается на принцев с оружием, четвертуют на Святого Ольгерта-Мученика, но это меня не утешило: за такие выкрутасы с такими последствиями очень и очень милостивый приговор, я считаю. Чтобы утешиться, днём возился с собаками, просто назло отцу, которого почему-то бесит моя псарня; вечером напился в хлам с баронами – хотя не люблю слишком много пить. У будущего короля голова должна быть ясная.

Мы пили вино с Побережья. Я никак не пьянел, и веселее не становилось; говорил, помню, что гниём мы тут без толку, пытаемся что-то улучшить, поправить, а зря: никто всё равно не оценит, так молодость и пройдёт. Что мы могли бы совершать подвиги, сделать что-нибудь прекрасное, имя прославить – но так и будем ждать неизвестно чего. А свет погряз в пороке – и мы скоро разжиреем, смиримся и будем только тихо вякать: «Да, государь! Да, государь!» даже если нас назовут ублюдками в глаза.

И вдруг Жерара осенило. Истинно настоящее вдохновение нашло, как на брата Бенедикта – и даже, у меня такое чувство, то же самое вдохновение.

– Ваше прекраснейшее высочество, – сказал он и улыбнулся, – это всё – золотые слова, но ведь выход есть. Вы помните, вчера брат Бенедикт на проповеди говорил о могиле святого Муаниила? Помните ли, как ваш прадед, Фредерик Святой, привёз с Чёрного Юга священный ковчег с Оком Господним? Он, хоть и не смог отбить мощи Муаниила у неверных, так хотя бы поклонился его гробу! А наше поколение? Наши реликвии до сих пор в руках грязных язычников, над святынями надругалась всякая дрянь, а мы, вы это верно подметили, уже смирились с происками Тех Самых и выходим из себя по пустякам!

– Ха! – сказал я вдруг, просто само вырвалось, из глубины души. – Да я, будь у меня армия подвижников хоть в тысячу человек, я сам дошёл бы до Мёртвых Песков, и не то что ковчег – я сами мощи привёз бы! Вот скажи: ты бы пошёл воевать за веру, Жерар? Из этой тины, а?

Он чуть не задохнулся, когда отвечал:

– Ваше высочество! Да я умру за вас!

И Альфонс тут же добавил:

– Ваше драгоценное высочество, вы же просто звезда путеводная! Неужели думаете, что за вами мало верных людей пойдёт? Мы все готовы умереть за вас и за веру, вот увидите. Только бы вырваться из этой скучищи.

– Угу, – сказал Стивен. – Тут-то, прекрасное высочество, точно, что от скуки повеситься впору. Людишки-то – быдло, ворьё да потаскухи. Тут, хоть в лепёшку расшибись, служа Господу, – всё равно никто не почешется. Тут всем только деньги давай…

А Альфонс усмехнулся и сказал:

– Деньги сами по себе не плохи. Там, на Чёрном Юге, говорят, золото, рубины, благовония, бархат с шёлком – богатства, какие тут никому и не снились. Только здесь всякая рвань, которой у нас благоволят, сидит на заднице, прибивает грош к грошу пудовым молотом, ковыряется в навозе…

Я подумал, что Альфонс дело говорит. Завоевать славу и богатство с мечом в руках – это вам не ждать, когда с земель доходы пришлют! Война… вот оно, вот! Не то что вся эта мышиная возня: в одном кармане вошь на аркане, в другом – клоп на цепи! И не зависеть от каждого чиха Большого Совета! И никаких тебе «помолчите, Антоний»! За меня пушки выскажутся!

Жерар налил всем ещё, облокотился о стол и сказал мечтательно:

– А женщины, ваше великолепное высочество! Вы ещё об этом подумайте… Не в них, конечно, дело, языческих тварей надлежало бы привести в лоно истины… в смысле, истинной веры… но эти черномазые дикарки выделывают такие штуки… Господа, знаете, я как-то видел на ярмарке танцорку-язычницу… Как бы сказать? Стыда у этих девок нет вовсе, а тело лучше, чем у цивилизованных женщин. Они на всё, ну на всё готовы, понимаете?

Это нас проняло. Моя свита забыла про вино, а я до позднего вечера обсуждал с баронами будущий Священный Поход на Чёрный Юг. Вот это было дело! Если бы я и вправду дошёл с боями до могилы святого Муаниила! Если бы привёз его пречестные мощи в своё королевство, и они бы упокоились в столичном соборе! Вот тогда бы все эти старые клячи из Большого Совета стали бы по-другому ко мне относиться! С должным благоговением. Восхищённо. Да что там! Я стал бы не просто королём, а великим королём! Я что, не заслуживаю памяти потомков, что ли?

Мои бароны тут же рассказали об этом разговоре своим приятелям, не удержались. Но я не стал гневаться. Даже лестно было, когда на следующий день у меня в приёмной собралась целая толпа молодых людей благородной крови, чтобы выразить восхищение моей идеей. Они рвались в мою свиту и на подвиги, чистые души! Один славный парень с нашего Севера, не сходя с места, дал обет перед Всезрящим Оком, что отправится со мной в поход, как только его благословят, а за ним – ещё человек пять. Мои бароны только поулыбались – уж им-то никакой обет был не нужен, они и так рвались в бой.

Мартин как-то ляпнул, что у королей друзей не бывает – но у меня-то они были, ещё какие друзья! Меня все любили. Потом я говорил с молодыми дворянами, которым хотелось послужить Господу, – и они все были в восторге, просто горели желанием воевать за веру. Я ходил по городу, и честные юноши смотрели на меня как на Божьего вестника. Всякая мразь теперь за версту убиралась с дороги, а девицы делали авансы с самыми благочестивыми целями. Короче говоря, дамы и господа, жизнь приобрела смысл.

Мне даже снилась эта война. Битвы с язычниками. Как я стою на палубе корабля, всё в дыму, грохот, вокруг смерть – но всё равно победа за нами. Какие-то города снились, кажется, целиком золотые. Язычницы, красивые и развратные, как демоницы. Я просыпался с сердцебиением и подолгу не мог снова заснуть – так это было здорово.

Я близко познакомился с парой старых вояк. Они на меня через некоторое время тоже молились, рассказывали всякие полезные вещи и давали советы. Отцовская политика всем нашим мужчинам посмелее уже встала поперёк горла – но говорить о таком вслух осмелились только эти двое. Конечно! Отец же только и знает, что повторять: «Худой мир лучше доброй ссоры» – что даже звучит нелепо. Я понимаю, он уже немолод, слава у него в кармане, имя он в историю вписал – теперь только и болтать в Совете целыми днями то о налогах, то об урожаях, то ещё о каких-нибудь прескучных пустяках. Или с соседями сюсюкаться. Как бы кто-нибудь не напал, упаси Бог, – придётся же отрывать зад от престола и ехать на войну, что утомительно и опасно. Нет, я его не упрекаю, ни в коем случае, я понимаю, старость – не радость, но я-то ещё мхом не зарос! А что, если я помру от холеры или от лихорадки раньше, чем стану королём?! Кто тогда обо мне вспомнит?

Надо позаботиться о славе. Там, на Чёрном Юге, за Мёртвыми Песками, есть сказочный город Саранчибат, где золото, алмазы, кровные лошади и самые прекрасные язычницы на свете – вот что я получу! Я соберу армию, поставлю язычников на колени, обращу в истинную веру, а Саранчибат будет бриллиантом в нашей короне. Моим, моим бриллиантом! Грош мне цена, если это не выйдет.

Но всё выйдет. Я не сомневался.

В город начали приезжать отважные молодые люди, подвижники и смельчаки – они были готовы часами торчать у ограды дворцового парка, чтобы увидеть меня одним глазком и прокричать, как они меня любят, преданы и готовы на подвиги. А вслед за ними в городе появились наёмники, «ветер с моря», «перелётные птахи», настоящие волкодавы, умеющие воевать лучше регулярной армии и готовые на подвиги и вообще на всё. И эти при встрече вопили: «Да здравствует его высочество святой Антоний!» – наивно, конечно, но от души же!

Только мой отец был совершенно не в восторге. В первый раз, когда я попытался с ним серьёзно поговорить, он просто заявил: «Антоний, извольте выкинуть дурь из головы!» А я так старался объяснить, всю душу вывернул, все аргументы привёл, кажется… и только и услышал, что «замолчите, Антоний!» Как всегда, зараза!

А вдогонку этому милому напутствию отец прочёл мне нотацию. Всё как всегда. Снова унижал, как мог, да ещё и с некоторой примесью ереси, будто это обычно для короля!

– Нет, – говорил он. Не изволите ли, дамы и господа? – Нет надобности вкладываться в войну на территориях, которые мы не можем присоединить, – будто святая цель надобностью не является. И ещё: – Ваш прадед Фредерик… его называют Святым, а надо бы Олухом Царя Небесного! Вместо того чтобы дело делать, таскался где-то за тридевять земель, растерял людей в якобы победоносных боях, от которых стране ничего не прибыло.

Я долго сдерживался, но в конце концов возмутился:

– А вера?! По-вашему, государь, вера – это пустой звук?! И священные реликвии не имеют значения?! Послушать вас, так подвиги Фредерика – ерунда какая-то, а ведь они вселили веру. Никто просто так не погиб, как не понять! Люди совсем по-другому стали на всё смотреть, обновлённо!

Отец и ухом не повёл.

– Вера? – говорит. – Ну-ну. По-вашему, святой мог бросить страну на вора-премьера и слабоумную жену? Нет уж, вам, Антоний, лучше его примеру не следовать. Я не одобрю этот дурацкий план.

За «дурацкий план» я разозлился не на шутку.

– Ах, вот как? – сказал я, смерив его горьким взглядом. – Значит, дурацкий? А вам не кажется, государь, что смерть Жанны – это знамение? Что сам Господь не хочет, чтобы я торчал тут с невестами и глупостями, а направляет меня в поход за веру? Вот что вы на это скажете? Не похоже?

Отец окаменел лицом. Хотел что-то сказать, но смолчал. Кажется, он ужасно разозлился, но понял, что я прав. И я решил закончить разом.

– Неужели, – сказал я, – вы хотите новых несчастий, государь?! Вот так-таки и пойти против Божьей воли?! А то, что благородные юноши уже давали обеты, и я тоже – это вам говорит что-нибудь?!

Он взглянул на меня ледяными глазами и процедил сквозь зубы:

– Ах, вот как! Ну что ж, Антоний. Я приму это к сведению. Вы можете идти. Я подумаю.

Так я победил, хоть отцу смертельно не хотелось это признавать. Потом мне сообщили, что он написал письмо Иерарху, в котором просил благословения для меня. Даже Эмиль, и тот сказал:

– Вы, дорогой братец, наверное, станете святым при жизни, – не так глупо, как обычно.

Только Мартин, как всегда, выдал нечто ужасно обтекаемое:

– Чем умирать за веру, предпочёл бы жить и верить.

Но он, я думаю, просто страшно завидовал.

Отец ни за что не отпустил бы его от себя никуда, кроме очередной дипломатической миссии. Жалкая доля для принца, как подумаешь!

Пока ждали письма от Иерарха, брат Бенедикт, как истинный подвижник, меня поддерживал, настоящая знать собирала пожертвования, а все более-менее разумные молодые люди, которых интересовало хоть что-то, кроме разной будничной суеты, только и ждали, когда поход, наконец, благословят. В столице, конечно, собралось много всякого народу: наёмники, бродяги, которые мечтали о южных сокровищах, юродивые… Так что всякая рвань вроде цеховых мастеров и купцов скулила и выла, что им страшно на улицу выйти, ха-ха! Не говоря уже о подонках, любящих противоестественные штучки, некромантах и прочей нечисти: их вообще вымело из столицы поганой метлой. В общем, атмосфера очистилась от одного ожидания. И в конце концов отец вызвал меня к себе.

– Иерарх вас благословляет, Антоний, – сказал он, едва я перешагнул порог. Без всяких «помолчите», так-то! – А в знак своего святого участия в вашем подвиге предлагает вам духовника и переводчика из личной свиты, отмеченного многими достоинствами святой жизни.

Я хотел сказать, что духовник у меня уже есть, – и не из тех, кто будет всё Иерарху доносить, – но отец, разумеется, меня слушать не стал. От даров Святого Отца нашего не отказываются. Точка.

Будто мне нужен переводчик! Я что, буду с этими погаными дикарями что-то обсуждать? За кого меня Иерарх принимает, интересно? В общем, я был страшно зол, но знакомиться с этим подарочком пришлось.

Я думал, Иерарх хотя бы солидного человека прислал, а он расщедрился на сопляка младше меня. Тощенький монашек, хлебец с водичкой, святая редька. И, что самое противное, по роже видно, что вовсе не горит верой, а предприятие дико не одобряет. Несимпатичная рожа. Я решил, что такого надо сразу поставить на место, и сказал очень холодно:

– Духовник у меня уже есть. Но раз уж тебя прислал Иерарх, я, так и быть, найду, куда тебя приткнуть.

Он зыркнул своими бесцветными глазками и передал письмо от Иерарха – мне лично. Сдохнуть можно, какая честь! Стоял и пялился, как я читаю. Иерарх там выдал, что я должен блюсти, не срамить, высоко держать, нести истинный свет – а эта блеклая гнусь, «брат Доминик», отныне считается моим советником.

Брат Доминик, а?! Ошпаренный кот ему брат! Не будь он духовным лицом, я бы ему прямо сейчас кое-что разъяснил. Любимчик Иерарха… Патлы ниже плеч, – вообще-то монахам устав не запрещает стричь волосы, – балахончик подпоясан верёвочкой, якобы смиренно, сжимает Всезрящее Око в кулаке, как послушник. Тоненькие женские пальчики в чернильных пятнах. Святой жизни, ну-ну! Да что у них, в резиденции Иерарха, нормальных монахов нет, что ли? Вот так посмотришь на такую дрянь и уверуешь в пошлые историйки о том, чем это духовенство за закрытыми дверями занимается!

– Тебе Иерарх это письмо читал? – спросил я, когда закончил.

– Он мне его диктовал, – отвечает. Голосишко петушка из церковного хора, но наглости выше головы. Просто руки чешутся ему шею свернуть. – А кроме того, его святейшество дал мне особые указания касательно мощей и документов, которые могут оказаться вашими боевыми трофеями, ваше высочество.

Меня просто затрясло от негодования.

– Хорошо, – сказал я. – Поглядим… на месте.

Жанна

Рабыни и я вместе с ними пили кавойе – чёрный, чудесно пахнущий, горько-сладкий напиток – и ели лепёшки, когда кастраты принесли вышитые рубахи-распашонки, плащи с капюшонами, целиком скрывающие фигуру, и платки из расписного шёлка с длинной бахромой по краям. С ними пришёл господин Вернийе; он окинул всех хозяйским взглядом, огладил бородку, улыбнулся, кивнул и сказал толстяку Биайе, что товар пребывает в полном порядке. Пора собираться в дорогу.

Рабыни очень развеселились. Они были счастливы покинуть это место – и принялись болтать о мужчинах, которые придут смотреть на них на ярмарке. Одеваясь, они обсуждали, как можно привлечь к себе взгляд понравившегося мужчины: как подводить глаза, чтобы они казались ярче, как раскачивать бёдра и показывать приподнятую грудь, как выставить ножку, как встряхнуть волосами… Рабыни были очень уверены в себе; их радовали возможность что-то изменить и какое-то варварское ожидание этой игры в кости, этой лотереи, где брезжилась вероятность счастья на их лад.

Я глубоко задумалась, пока Шуарле учил меня особым образом завязывать платок: чтобы прикрыть нижнюю половину лица, до самых глаз, а бахрому спустить на лоб, спрятав под неё волосы. В Ашури-Хейе считалось вызывающим не скрывать лица – так же как у нас в Приморье считается вызывающим не опускать глаз. Рабыни должны были выглядеть скромными девицами – они и выглядели. Мне казался смешным этот контраст между их укутанными фигурами, олицетворявшими совершенную застенчивую робость, и словами, в которых смелость мешалась с насмешливой дерзостью – но я молчала.

Мне казалось, что в моей жизни всё кончено. Я решила, что не буду жить, если не найду другого способа избежать насилия и позора. От этой мысли стало полегче – хотя я смутно понимала, что в новом доме будут другие слуги, скорее всего – кастраты, напоминающие Биайе, а не Шуарле, и они не позволят мне покончить с собой.

Меня мутило от тоски, а Шуарле молчал и только расправлял складки на моей одежде и прибирал мои волосы. Разрисовать своё лицо я не позволила. Кажется, я разуверилась во всём – в том числе и в дружбе Шуарле. Я не могла злиться на него, он был слишком жалок и мил мне – но глубоко огорчилась.

В сопровождении кастратов женщины вышли за пределы огороженного стеной сада. В мощёном дворе дома Вернийе стояли две запряжённые четвёрками крытые повозки вроде фургонов бродячих циркачей – только парусина не была разрисована. Шуарле приподнял полог одной повозки; внутри лежал тюфяк, заваленный подушками. Рабыни влезли внутрь – по трое в каждую; со мной оказались злая Хатагешь и пышечка Астарлишь. Шуарле забрался к нам и задёрнул за собой ткань.

Судя по стуку копыт и голосам, во двор въехала верховая стража, их было не меньше шести-восьми человек. Я не могу сказать точнее: женщины смеялись и пытались проделать дырочки в парусине или распустить её по шву, чтобы поглядеть на стражников, но Шуарле им этого не позволил. Рабыни обиделись и принялись, по обыкновению, дразнить и высмеивать его.

Мой друг, против обыкновения, почти не обращал на их брань внимания. Он молчал и казался погружённым в себя. Девицам вскоре наскучило его молчание, и они принялись бесстыдно обсуждать свои лунные дни, отвар шалфея, помогающий от боли в животе, и такие подробности ночных утех, что мне стало… не то чтобы противно, но чрезвычайно неловко.

Обычно я старалась уйти от разговоров этого рода; сейчас уходить оказалось некуда – и я была вынуждена слушать их и думать о своём будущем положении. Я впервые хорошо представила себе то, что меня ждёт, – и у меня не укладывалась в голове сама возможность позволить любому чужому человеку проделать со мной подобные вещи.

Я начала всерьёз прикидывать, каким именно образом лучше всего оборвать собственную жизнь. Самым лучшим мне показался осколок зеркала, который можно воткнуть себе в горло: ведь зеркало непременно должно оказаться на тёмной стороне богатого дома. Теперь я потихоньку набиралась решимости.

Дорога оказалась гораздо скучнее, чем сидение взаперти в доме Вернийе. В повозке было жарко и тесно. Рабыни сняли плащи и платки и вели нескончаемые циничные разговоры, которые напомнили мне матросов на юте, только наизворот. За невозможностью уединиться тут приходилось справлять нужду в отхожую дыру, проделанную в днище повозки; девиц это очень забавляло, мне казалось мучительно неловким. Хорошо ещё, что Шуарле покидал повозку с этой целью. Мы слышали стук копыт, скрип колёс, голоса нашей собственной стражи и проезжающих, щёлканье кнутов, мычание – вероятно, перегоняемого скота, песни возчиков, но ровно ничего не видели. Только раз, когда Шуарле на миг приподнял полог, в щели мелькнул ослепительный и бесконечный луг, пестрящий цветами, а над ним – опрокинутое небо. Солнце, постепенно поднимаясь, золотило и просвечивало парусину, по которой то и дело проходили какие-то тени – очевидно, тени фигур, движущихся вокруг; потом оно стало клониться к вечеру, и золотистое сияние угасло. В сумерки в повозке стало темно, и рабыни принялись возиться в потёмках, хихикая и обмениваясь непристойными шуточками. Шуарле всё молчал – и когда повозки остановились, так же молча принёс ужин, очень скромный. С собой взяли сухой сыр, красные сладковатые плоды с пряным запахом и сдобные лепёшки, всё это можно было запить травным настоем.

Рабыни заснули вскоре после еды. Шуарле ушёл, меня это жестоко опечалило. Вообразив, что теперь он не хочет даже говорить со мной, я долго сидела без сна, глядя на отблеск костра, пляшущий по парусине полога. В конце концов я, кажется, задремала и проспала совсем немного.

Я проснулась от того, что холодная рука тряхнула меня за плечо, а вторая зажала рот. Открыв глаза, я увидела в тусклом свете едва брезжащего утра абрис лица Шуарле – его глаза светились в полумраке огоньками свечи, золотыми, оранжевыми, а лицо отражало этот свет, как полированный металл. Он был невероятно спокоен.

Я потянулась убрать его ладонь с моих губ, но он отрицательно качнул головой. Убедившись, что я буду молчать, протянул мне плащ и платок. Пока я неловко укутывалась, он пристально следил за спящими рабынями. Я вдруг с лёгкой оторопью заметила у него на коленях длинное лезвие чего-то вроде морского тесака – Шуарле вытер с него кровь, но металл всё равно выглядел тускло от тёмных разводов.

Когда я, наконец, повязала платок, мой друг подал мне руку – и мы выбрались из повозки. Стояло сероватое белёсое утро. Между повозками тлел костёр; у костра, укутанные в одеяла, спали стражники, а несколько поодаль – Биайе, которого можно было легко узнать по толщине и тоненькому похрапыванию. Вокруг была странная местность – каменистая, заросшая чащей незнакомых мне растений, казавшихся в сумерках тёмной косматой массой. Густой туман мешал видеть вдаль. Лошади, и верховые, и упряжные, были распряжены и привязаны к скобам на бортах повозок недоуздками – кроме двух, которые стояли под сёдлами.

– Ты ездишь верхом, Лиалешь? – спросил Шуарле еле слышно. Он всегда звал меня Лиалешь – Цветущая Яблонька.

Я не ездила верхом и покачала головой.

– Тебе придётся, – сказал Шуарле. – Это наш единственный шанс освободиться.

Я истово кивнула. Слава Господу, мелькнуло в моей голове, среди нас есть тот, кто знает, что делает. Шуарле улыбнулся шальной отчаянной улыбкой и указал мне на лошадь. Я изо всех сил попыталась сесть в седло; это, вероятно, было очень смешно. Шуарле, улыбаясь, подсадил меня и придержал стремя. Я думала, что надо скакать очень быстро – но Шуарле, сев верхом, взял мою лошадь за узду, и мы поехали шагом, очень медленно и осторожно.

Стука копыт было почти не слышно на влажной от росы, пружинящей от травы земле.

Когда наши лошади обошли стоящие повозки, я заметила ещё одного стражника; он не лежал, а сидел, прислонившись спиной к колесу. Его поза казалась чрезмерно расслабленной, а голова упала на грудь, залитую чёрным – я догадалась, что он мёртв.

Шуарле взглянул на него, как на камень, и повернул наших лошадей на дорогу. Стук копыт стал чуть слышнее, зато тёмный след, оставляемый на траве, с которой мы сбивали росу, прервался: дорога вся была выбита подковами.

Так, можно сказать, крадучись, мы ехали до тех пор, пока повозки не растаяли в тумане. Потом Шуарле кивнул мне и ударил своего коня пятками по бокам.

Пока лошади шли, я отлично держалась в седле; теперь же, когда они сменили аллюр на довольно-таки быструю рысь, мне стало ужасно неудобно и страшно. Лошадиная спина ходила подо мной ходуном, тёмные тени мелькали вдоль дороги – я изо всех сил ухватилась за повод, но всё равно думала, что сейчас упаду под копыта.

– Лиалешь, – сказал Шуарле, обернувшись, – врасти в седло. Прилипни к нему. Двигайся вместе с лошадью – и ничего не бойся.

Я очень старалась. Шаг лошадей становился всё шире. Дорога плавно пошла вверх; с одной стороны от нас поднималась поросшая зеленью горная стена, с другой был обрыв, наполненный туманом. Я подумала, что в тумане мы можем сорваться вниз, но дорога виднелась отчётливо – чёрная от утренней влаги, заросшая по сторонам какими-то взъерошенными кустами.

Мне показалось, что мы ехали очень долго, но в действительности, я думаю, прошло не более получаса: небо начало потихоньку розоветь, Шуарле придержал своего коня. Бег снова превратился в ленивую рысцу. Я обрадовалась, потому что от напряжения у меня разболелась поясница и затекла спина. Теперь можно было чуть-чуть отпустить окаменевшие мышцы.

– Отдохни, Лиалешь, – сказал Шуарле ласково. – Мы оторвались. Вряд ли нас начнут искать скоро – и уж точно нас не станут искать здесь.

Звук его голоса каким-то образом помог мне осознать, что мы, во-первых, уже на свободе, а во-вторых, подвергаемся смертельной опасности как беглецы. Я улыбнулась Шуарле как можно теплее – в душе я давно посвятила его в рыцари, а в это утро он стал моим камергером и коадъютором, самым доверенным лицом. Я чувствовала себя виноватой перед ним: как я могла в нём усомниться? Мой несчастный друг был отважным и верным мужчиной, несмотря на телесную немощь.

– Меня поражает твоя отвага, Шуарле, – сказала я восхищённо. – Ты убил стражника? Этого огромного мужчину? Воина? Как же тебе удалось?

Шуарле усмехнулся.

– Я не хочу тебе рассказывать, Лиалешь. Это слишком гадко для принцессы. Просто – обманул его, заставил забыть осторожность и перерезал горло его собственным ножом, когда он совсем ни о чём не думал. Потом забрал его сумку.

– Ты очень умён.

– Я наблюдателен, – загадочно сказал Шуарле с довольно жестокой улыбкой. – Гранит иногда уязвимее песка. Я давно знал этого человека и достаточно сильно его ненавидел. Но смирился бы и совладал с собственной ненавистью, если бы не ты.

– Знаешь, – сказала я, – я бы никогда не догадалась, что ты настолько храбрый и сильный.

Шуарле придержал лошадь и взглянул мне в лицо.

– Дело не в силе или храбрости, – сказал он просто. – Дело в том, что я люблю тебя, Лиалешь. У меня нет крыльев, но сердце уцелело.

Я чуть не задохнулась. Он тронул мой локоть:

– Ты отдохнула? Нам надо торопиться.

Мы ехали горными дорогами довольно долго. Утро перешло в день, солнце перевалило через зенит и тени снова начали удлиняться, когда Шуарле сказал:

– Ты, наверное, голодна и устала, Лиалешь?

Я невольно хихикнула.

– Я думала, ты никогда этого не скажешь.

От долгой дороги у меня болело всё тело. Я была не просто голодна: мне казалось, что лучший обед сейчас – это живая индюшка, проглоченная целиком, вместе с перьями. Стоял невозможный зной; мне было ужасно жарко в плаще и платке, а снять их Шуарле не позволял.

– Солнце обожжёт тебя, – сказал он, – а Нут разгневается на нас.

Я только тихо радовалась, что Шуарле прихватил с собой флягу с водой. Он несколько раз давал мне глотнуть – правда, пить всё равно хотелось. Так что его позволение на отдых меня просто осчастливило.

– Хочешь спешиться? – спросил он, и я радостно кивнула.

Мы остановили лошадей в чудесном месте. Горная речка весело текла по камням, распространяя свежий запах воды, низвергаясь водопадом в небольшое озерцо и вновь вытекая оттуда. В зарослях на берегу лошади могли спокойно щипать траву, невидимые с дороги. Я с наслаждением села на упругий мох, покрывающий тёплые валуны сплошь, как зеленовато-седой ковёр.

Шуарле зачерпнул для меня воды из реки. Я наконец-то смогла умыться. Вода в реке была очень холодной, но это приободрило и развеселило меня. Шуарле вынул из седельной сумки лепёшки, вяленые абрикосы и два куска копчёной курицы – еда показалась мне восхитительной.

Я ела и смотрела на своего друга. Его лицо за эту ночь и этот день осунулось, даже глаза запали. Он всё время прислушивался, отламывая кусочки лепёшки – я заметила, что еда его не слишком занимает.

– Ты не спал всю ночь, да? – спросила я. – Наверное, ты очень устал. Тебе нездоровится?

– Я не люблю ездить верхом, – сказал Шуарле. – Но это ничего. Мы уехали далеко. К вечеру мы доберёмся до перевала, а завтра совсем растворимся в горах. Опасность от стражников Вернийе нам вряд ли грозит. Они не станут искать тебя здесь и рисковать собой.

– Это очень опасные места? – спросила я и поёжилась.

– Да, – коротко ответил Шуарле. – Достаточно.

– Ты удивляешь меня, – сказала я, улыбаясь. – Мой милый товарищ не боится того, чего боятся солдаты. Я горжусь дружбой с тобой.

– Они люди, а я – нет, – сказал Шуарле почти весело. – Ими движет любовь к деньгам, а мной – любовь к принцессе. У них нет шансов.

– Погоди. А почему ты не человек?

– Не совсем человек, – поправил Шуарле. – Полукровка. Наполовину сахи-аглийе.

Так я впервые услыхала это слово.

– Птица? Разве бывают ядовитые птицы? И потом – часто ты сам говорил, что у тебя нет крыльев…

– Лиалешь, – сказал Шуарле, – я всё расскажу вечером. Нам надо ехать дальше. Ты отдохнула?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

После того разговора, даже после упоминания об опасности, мне настолько полегчало, что я принялась глазеть по сторонам. Я потихоньку приноровилась к лошади. Сидя взаперти, я совсем отвыкла от красот Божьего мира – и теперь с наслаждением рассматривала чудные деревья с бледно-молочными, будто восковыми соцветиями и стволом, поросшим густой шерстью, высокую траву, птиц, перепархивающих между камней… Я никогда прежде не бывала в горах. Их каменные громады, то сияющие белыми снегами на вершинах, то зеленеющие, как неизмеримо высокие стены, увитые плющом, поразили моё воображение.

Ровно ничего страшного я не видела.

Шуарле же всё озирался, будто ждал чего-то. Уже на закате, когда самые камни казались розовыми от уходящего солнца, он остановил лошадей у странного места: три каменных столба, высотой в два человеческих роста, торчали у самой тропы, а из-под них бил маленький ключик. Крохотное, как мисочка, водное зеркало кто-то аккуратно обложил позеленевшими камешками.

– Дальше нам сегодня не надо, – сказал Шуарле и спешился.

Я тоже слезла с лошади. У меня сильно болела спина; я потёрла поясницу, потянулась и спросила:

– А почему? Ещё совсем светло…

Шуарле принялся рассёдлывать лошадей. Он сложил на земле седельные сумки, потом снял сбрую и небрежно отбросил в сторону. Лошади подошли к ключику и стали пить.

– Ты не станешь их привязывать? – спросила я.

– Я думаю, они нам больше не понадобятся, – сказал Шуарле. – Пешком мы, наверное, пройдём – но лошадей тут не любят. Я сам их не люблю.

– Кто не любит?

– Мои родичи. – Шуарле тихонько вздохнул. – Я даже не уверен, что они полюбят меня, когда увидят, Лиалешь.

– Ядовитые птицы? – улыбнулась я.

Он кивнул и начал собирать в кучу сухие веточки. Я догадалась, что нужен хворост для костра, и стала помогать ему. Шуарле притащил несколько сухих слег, разломал их и разжёг огонь. Мы набрали в котелок воды, чтобы заварить травник, и достали из запаса ещё пару лепёшек.

Мой друг снова замолчал. Я тронула его за плечо:

– Послушай, ты же обещал рассказать! Ты ведь не обманул меня?

Шуарле уселся удобнее, обхватив руками острые колени. Сказал, глядя в огонь:

– Лиалешь… это место называется Хуэйни-Аман.

– Горы – чего? Зла?

– Не совсем. Аманейе. Ночных и неживущих, существ, которым нигде нет места. Выходцев из-за реки.

– Из-за реки? Ты ведь не хочешь сказать – просто с другого берега той реки, которую мы проехали, правда?

Шуарле кивнул и подбросил в костёр сухую веточку.

– Есть Мистаенешь-Уну, Великая Серая Река, – сказал он тихо. – За неё уходят тени мёртвых. За ней живут боги и демоны. Иногда они переправляются на этот берег. Они и есть аманейе, а главная из них – Госпожа Нут, Великая Мать. Люди узнали о ней… от нас.

– Ты демон или бог, Шуарле?

– Не смейся, Лиалешь. Мой отец – сахи-аглийе, а мать – женщина, да ещё и рабыня. Вот что я знаю о своём рождении. Может, отец любил мать. Может, он соблазнил её или взял силой. Об этом она никогда не говорила. Важно, что он так и не узнал, что она отяжелела его семенем – иначе забрал бы её к себе. Судьба аманейе в мире людей – двойка на костях Нут.

– Двойка – это всегда проигрыш? – спросила я.

Шуарле снова кивнул.

– Смертельный проигрыш. Полукровок обычно убивают в колыбели, но человек, которому принадлежала моя мать, был жаден. Ему не хотелось терять раба в моём лице. И он заплатил заклинателю духов… за это, – и дотронулся пальцем до звезды между бровей. – Она не смывается, она никогда не смоется, потому что краска вколота под кожу иглой. Это – цепь, приковавшая меня к земле.

– Иначе ты мог бы летать?

– Да. – Шуарле совсем свернулся в комок. – Но этого им показалось мало. Они знали о силе аманейе и решили лишить меня её тоже. Так делают послушным вьючный скот. Потом меня перепродавали из рук в руки, пока не продали Вернийе. Я удобная вещь для него: у меня больше сил, чем у людей в таком положении. Вот видишь: я раб людей, я их ненавижу.

– Но не меня, правда?

Он погладил меня по щеке.

– Ты не похожа на других человеческих женщин. Ты не презираешь меня – я не ненавижу тебя. Ты ещё очень юна, твои мечты кажутся мне несбыточными – но я буду помогать тебе, пока живу, за то, что ты ни разу не попрекнула меня… увечьем.

Я не выдержала и обняла его. Шуарле вздохнул и замер, прошептав:

– Всё-таки это хорошо…

Я положила голову на его плечо. Некоторое время мы молчали, потом я осмелилась спросить:

– Шуарле, а почему мечты – несбыточные?

– Я не верю, что мы переберёмся через море, – сказал он грустно. – Я не думаю, что сумею проводить тебя до дома твоих родителей или твоего жениха и что там у нас будет прекрасная жизнь. Но я верю, что тебя любит Нут – и что она, возможно, не оставит и меня. Я вручил себя ей. Пусть всё выйдет, как лягут кости.

– Пусть, – сказала я. Мне было очень тепло и спокойно, так, будто меня охраняла вся гвардия моего отца. Я сразу во всё поверила, но совершенно не чувствовала страха. Одно дело – некроманты и ведьмы у нас дома, а другое – Шуарле, мой друг, существо, которое я никак не могла считать исчадием зла.

Здесь, в краю перевёрнутого месяца, мои представления тоже изрядно перевернулись.

Шуарле устроил мне ложе из седельных сумок и укутал меня двумя плащами.

– Ночью тут бывает очень холодно, – сказал он. – Надеюсь не дать тебе замёрзнуть.

К вечеру и вправду стало прохладно, но я почему-то заснула быстро и крепко. Я уже давно не спала так спокойно: вероятно, у меня было очень хорошо на душе, невзирая на наши отчаянные обстоятельства.

Утром свежесть разбудила меня чуть свет. Шуарле, спавший, завернувшись в одеяло, прямо на траве, проснулся ещё раньше меня и теперь подкладывал хворост в костёр, чтобы заварить травник.

– Жаль, что у нас нет с собой кавойе, Лиалешь, – сказал он, улыбаясь, когда заметил, что я уже проснулась. – Им легче согреться.

– Знаешь, – сказала я, – в нашем положении можно греться даже простой кипячёной водой. Это совершенно всё равно.

Одна из наших лошадей за ночь куда-то ушла. Вторая паслась в зарослях неподалёку; Шуарле легко её поймал, но не стал седлать, а навьючил нашими сумками.

– Мы с тобой пойдём пешком, – сказал он. – Так мы вернее не наступим на что-нибудь плохое. Пока у нас есть еда и кое-какие вещи – будет неплохо, что их несёт лошадь, а не мы, но нести тебя я ей больше не доверю. Видишь эти столбы? Это граница мира аманейе.

– Люди сюда не ходят? – спросила я.

– Бывает, ходят, – отозвался Шуарле. – Ищут сокровища, собирают травы и разные вещицы, нужные для ворожбы. Не всегда возвращаются.

– А мы дойдём по этим горам до побережья? – спросила я робко.

– Не до того места, откуда выехали, – сказал Шуарле. – Мы дойдём до Улиши-Ам-Тейа, Теснины Духов. От неё рукой подать до Лаш-Хейрие, до столицы людей. В столице бывают огнепоклонники с южных побережий, они приезжают продавать рыбу и жемчуг. Может быть, кто-то из них знает морской путь в твою страну.

Его методично описанный план совершенно меня успокоил. Не знаю почему – но страх исчез совсем. Мне было любопытно в высшей степени – и только. Всё-таки я была ужасно самонадеянной и глупой девицей.

Начало путешествия пешком я восприняла как замечательную весёлую прогулку.

Мы шли налегке; я успела привыкнуть к плащу, а платок, отчасти спасающий мою голову от палящих солнечных лучей, был подоткнут уголками и не мешал. Тропа, каменистая, но вполне сносная для ходьбы, заросла по сторонам ярчайшими цветами – мне стоило большого труда удержаться от желания срывать их. Над цветами реяли стрекозы – зеленовато-синие стрелки со слюдяными крыльями, блестящие, как опалы. Уморительные птички, похожие на перепёлок, только крупнее, перепархивали то тут, то там – Шуарле заметил мне, что их вкусным мясом можно будет легко питаться, когда у нас закончится провиант, но пока мне было грустно об этом думать. Деревья, мохнатые, как вязаные носки, росли на ровных площадках, а прямо из склонов поднимались кривые сосны, изящно изогнутые, будто бра со свечами, такие удивительные, что хотелось их нарисовать. Хвоя этих сосен, вовсе не колючая, длинная и пушистая, как пучки волос, свисала с ветвей едва ли не до земли, окружая их стволы нежно-зелёной кисеёй.

Наша лошадь шагом брела за нами, позвякивая сбруей. Над горами высоко вздымались бледные, выцветшие от жары небеса, и солнце лило с высот зной, от которого впереди дрожал воздух…

Если бы Шуарле не дёрнул меня за руку, я, вероятно, глазея на цветущий склон, наступила бы на… Право, я затрудняюсь назвать то, что увидела, взглянув под ноги.

Оно струйкой спускалось между камней, а через тропу переливалось довольно широкой, ладони в четыре, шелестящей лентой. Лента состояла из крохотных тел, похожих на жёлуди, поросшие мохнатыми колючками – очевидно, под каждым «жёлудем» имелось некое подобие ножек, на манер муравьиных, но я их не видела. И шли они, как муравьи, сплошным, очень тесным потоком. Их было бесконечно много; в воздухе повис странный запах, острый и резкий, затрудняюсь определить, приятный или противный.

– Не двигайся, – приказал Шуарле вполголоса и сделал два осторожных шага к шевелящейся ленте. Лента заколебалась и, как бы нехотя, отклонилась в сторону.

– Всё как будто в порядке, – сказал Шуарле, обхватил меня за талию и, прежде чем я опомнилась, перенёс через поток странных существ.

Им, как мне показалось, это вовсе не понравилось. Я увидела, как лента выгнулась над дорогой подобно мосту, а мост качнулся прямо к нам – почему-то зрелище стало жутким.

– Отойди назад! – приказал Шуарле отрывисто и резко.

Я попятилась спиной вперёд, не спуская с него глаз, а он снова начал меняться, в этот раз – радикально. Я увидела, как его руки, шея, лицо приобретают металлический блеск, а потом с некоторым страхом заметила, как этот металл, подобно воде, начинает просачиваться сквозь одежду. Через несколько секунд Шуарле выглядел как статуя из ртутно переливающейся живой меди, а воздух сильно похолодел вокруг него: на дорожные камни и траву даже легла изморозь.

В это время петля «колючих желудей» вытянулась и ринулась к нему. Я не успела разглядеть подробностей: раздался пронзительный свист и резкий, но слышимый, скорее, костями, чем ушами, раздирающий визг, лента распалась вокруг тела моего друга, её клочья осыпались на дорогу и прямо-таки впитались в утоптанный щебень.

Через миг всё пропало. Шуарле, совершенно обычный, очень мне знакомый, стоял на пустой тропе, уронив руки и тяжело дыша. Я подбежала к нему и обняла.

– Мы живы, – пробормотал он. – Дивлюсь, – и сел на тропу.

Я присела рядом. К нам подбрела удивлённая лошадь.

– Я перетрусил до смерти, – сказал Шуарле. – У меня получилось больше, чем всегда, потому что я за тебя перепугался.

– А что это было? – спросила я.

– Не знаю, – сказал он, мотнув головой. – Надо уходить отсюда.

Я помогла ему подняться. Он ухватился за луку седла нашей лошади и пошёл рядом с ней – как я поняла, чтобы не опираться всем весом на моё плечо. Лицо моего друга выглядело очень усталым и больным.

– А почему ты решил, что это опасно? – спросила я. – Они были, пожалуй, даже смешные…

Шуарле не ответил, лишь махнув рукой в сторону. Я проследила за его жестом – и содрогнулась, увидев в траве лошадиный скелет, весь проросший травинками насквозь. Между рёбрами лошади, как в клетке, лежал человеческий череп, а кости человека, как видно, рассыпались вокруг. Я оглянулась. Было ужасно тихо. На другой обочине, между камнями, я заметила ещё один череп, собаки, волка или, быть может, лисы. Крохотный мышиный скелетик хрустнул под моей ногой. Все кости выглядели такими белыми и чистыми, будто их специально очищали от остатков плоти; ни клочка шерсти, ни ниточки одежды не осталось нигде поблизости.

– Ох, – сказала я и невольно схватила Шуарле за руку. – Это… жёлуди их съели?

– Это не жёлуди, – сказал Шуарле. – Это аманейе.

Моё прогулочное настроение тут же иссякло. На всякий случай я дунула через плечо.

– Думаешь, мы доберёмся до столицы по этим горам? – спросила я, снизив голос.

– Надеюсь, – сказал Шуарле. – Мы точно не доберёмся до неё по равнине, а по горам – как кости лягут. Здесь много всего и много того, о чём я не знаю, – но я знаю точно, что с людьми мне будет сложнее, чем с нечистью.

Я согласилась. Путешествовать с Шуарле по местам, где живут обычные люди, было бы, очевидно, так же непросто, как путешествовать по Приморью в обществе некроманта. Законопослушные граждане могут прийти в ярость только оттого, что видят перед собой выходца из Того Самого Мира. А с нечистью с помощью Господней мы справимся.

Мы отошли от того места примерно на милю, чуточку отдохнули и отправились дальше. Теперь я с напряжённым вниманием смотрела по сторонам, ожидая от коварных мест любой опасности и каверзы.

Горы полнились страшными чудесами.

Ближе к полудню мы вышли к перевалу. На гладкой высоте, между вздымающимися скальными стенами, сплошь поросшими зеленью, вдруг явилось странное строение: изящная башенка, увенчанная шарообразным куполом и острым шпилем, на котором сияла золотая звёздочка. В её двери могла бы легко въехать конная повозка; их закрывала ажурная чугунная решётка в виде тонких веточек – всё вместе смотрелось как ворота в никуда. За решёткой надлежало бы увидеть горную стену и небеса на другой стороне, но за ней виднелся огромный город в солнечной дымке.

Это было похоже на безумие. Я ясно видела, что башенку со всех сторон окружают пустынные горы без признаков жилья; я обошла её вокруг, но и с другой стороны за решёткой отчётливо виднелись широкая проезжая дорога, ведущая к городским воротам, высокие стены из массивных глыб тёмно-красного камня, статуи сторожевых чудищ, охраняющие въезд, золочёные вымпела и лошадиные хвосты, крашенные алым, развевающиеся над распахнутыми стальными створами… Я видела улицы и дома, выложенные изразцами; напротив въезда бил фонтан, обсаженный вокруг кустами цветущих роз. Это был прекрасный город, может – самый прекрасный из всех, какие мне доводилось видеть, но в нём не было людей. Город казался совершенно пустым, хотя печи дымились, и струи фонтана вздымались к небу, и всё вместе отнюдь не выглядело мёртвым, пыльным и заброшенным…

Я тронула решётку – и Шуарле мгновенно схватил меня за руку:

– Не смей, что ты делаешь?!

В тот же миг бесплотный голос, скорее женский, весёлый и светлый, донёсся из обманного простора внутри башни:

– Войди, девушка! Войди, отрок! Вам будут рады! – и мужской голос, очень приятный, низкий и тёплый, добавил:

– Вы в великой тени. Вам откроются заветные тайны…

– Бежим отсюда, – сказала я сипло.

Не помню, как скоро мы остановились отдышаться. Я, запыхавшись и вспотев, еле втискивала воздух в лёгкие. Шуарле погладил меня по плечу:

– Ничего, Лиалешь, всё обошлось.

Я кивнула, рассеянно оглядываясь. Мой взгляд остановил чудовищный гриб.

Мне случалось собирать грибы в монастырском парке, я считала себя большим докой по грибной части, но ничего подобного никогда прежде не видела. Этот грибной монстр достал бы своей отвратительной шляпкой, сизовато-бурой, покрытой какими-то белёсыми бородавками, до моей груди, а в обхвате казался просто необъятным. Его ножка, обтянутая паутинными нитями, раздвинула собой замшелые валуны. Даже умирая с голоду, я бы не стала прикидывать, съедобен ли он: ответ представлялся очевидным.

– Да, – сказал Шуарле, отследив мой взгляд. – Этому грибу и я бы не доверял.

Я кивнула, мы забрали лошадь и пошли прочь – но тут нас окликнули сзади:

– Далеко ли вы направляетесь, детки?

Шуарле мгновенно обернулся – и я за ним. Сморщенный мерзкий старикашка смотрел на нас из-под огромной нелепой шляпы каким-то плотоядным взглядом.

– Разве я должен отчитываться перед тобой, уважаемый? – спросил мой друг, пытаясь быть любезным. – Наша дорога – наша забота. Мир тебе.

– Ай-яй-яй, – зацокал старикашка, вытянув в трубочку беззубый рот. – Что ж это так огорчает тебя, маленький цветочек? Моё восхищение тобой? Моя очарованность твоей госпожой?

– Твой почтенный возраст внушает уважение, но слова заставляют в нём усомниться, – сказал Шуарле. – Глядя в вечность, не годится отводить взор на суетные мелочи.

– И кто бы счёл суетными мелочами юность и прелесть? – хихикнул старик. – Какие у нас гости! Мой народ гостеприимен. Да не скажет никто, что пришедших к нам деток здесь встретили без должной любви, хе-хе…

Лицо Шуарле замерло; он, кажется, к чему-то напряжённо прислушивался. Я беспомощно оглянулась вокруг – и дёрнула его за рукав: вокруг нас росли грибы. Они росли прямо на глазах, вспучиваясь сквозь щебень, валуны и дёрн; их шляпки, покрытые слизью и пупырышками, увеличивались с невозможной скоростью – от размера блюдечка до размера блюда для парадного торта в королевском сервизе. Увидев это, Шуарле ахнул и потащил свой тесак из ножен.

– Уй-вай! – вскрикнул старикашка и затрясся от хохота. – Какой острый ножик! Что ты собираешься делать им, бедный птенчик? Может, позволишь мне почистить под ногтями? – и протянул к нам ужасно длинную руку с растопыренными узловатыми пальцами. На каждом рос ноготь, не короче самого пальца, блестящий, как стилет. Шуарле прикрыл меня собой, но я почувствовала, как сзади кто-то схватил меня за бок.

– Какая беленькая кошечка! – заскрипел у меня под самым ухом такой же гнусный голос – и я завизжала, а Шуарле с размаху всадил своё оружие в бородавчатое существо, прикоснувшееся ко мне.

Из твари хлынул поток слизи и чего-то вроде гноя, она издала скрипучий вопль – а все грибы вокруг вдруг зашевелились, вставая на ноги и отряхивая землю и паутину, обнаруживая под шляпками сморщенные якобы человеческие лица, выпрастывая когтистые лапы.

– Какая радость! – верещали они, норовя хвататься за нас и осклабляясь. – Только взгляните, кто это нынче сюда пожаловал, братья! Человеческая девочка не убежит, птичий мальчик не улетит – и перед ужином будут забавные игры! – я, с ужасом озираясь, сообразила, что приняла за потрёпанную одежонку свисающие клочья и складки серой кожи, а шляпы росли у оборотней-аманейе прямо из голов. Как в предвкушении кошмарной потехи менялись их тела – я не в силах описать словами. Упомяну только, что… что некоторые их части удлинялись гораздо быстрее рук и выглядели куда опаснее.

Шуарле дрался, как загнанный в угол волк. Я не могла себе представить, что у него столько сил и отваги. Его тело снова стало живым металлом – и я слышала, как когти оборотней скребут по нему с нестерпимым звуком, как камень по стеклу. Шуарле успел ударить клинком двоих – прежде чем его схватили за запястье и выкрутили руку. Мне оставалось только вырываться и пинаться с яростью, но без особой надежды. Я поняла, что мы пропали.

Но вдруг что-то изменилось. Шуарле вырвал руку из цепких лап хихикающего оборотня, жёсткие пальцы, державшие меня, разжались – и мы оказались на пятачке свободного пространства. Пыхтение и радостный визг оборотней стихли; я услышала резкий свист, будто кто-то размахивал чудовищным мечом.

Я инстинктивно обернулась и увидела летящих сахи-аглийе.

Не узнать их было нельзя. Их медные тела сияли на солнце. Громадные крылья, заменившие им руки и показавшиеся мне отточенно острыми, разрезали воздух с угрожающим шипением. Они выглядели одновременно очень твёрдыми и эластически гибкими, как полоса закалённой стали. Их ноги превратились в драконьи лапы с кривыми когтями, а тело оканчивалось хвостом, упругим, как хлыст, со скорпионьим жалом на конце. Человеческие лица снизу от глаз вытягивались в хищные пасти, оснащённые ужасными клыками, подобными кривым ножам. Каждое из этих существ напоминало ожившее геральдическое чудище.

Их вид ужаснул оборотней. Утеряв человеческое подобие и снова обретя грибной вид, они начали как-то сдуваться, сморщиваться – и просачивались под землю, оставляя на поверхности мокрые слизистые пятна. Мы с Шуарле стояли, прижавшись друг к другу, заворожённо глядя вверх – этот медный блеск с небес выглядел столь внушительно и угрожающе, что страх и ярость, вызванные грибами, как-то растворились и пропали.

Неужели, мелькнуло в моей голове, мой несчастный друг был создан таким же сияющим чудовищем? Как великодушно с его стороны не ненавидеть всех людей поголовно за отнятую свободу парения в лучезарной высоте в виде такого потрясающего зверя!

А сахи-аглийе тем временем опустились на горную тропу, принимая человеческий облик – и во главе этой стаи оказалась молодая женщина.

Она была жестка, словно отполированное лезвие. Её прекрасное лицо, чёрное, как у всех жителей этой страны, с такими же янтарными очами, как у Шуарле, выражало насмешливое презрение. Густые тяжёлые волосы, заплетённые во множество кос и закрученные в жгут, она небрежно закинула за спину. Мужской костюм – винно-красная рубаха, кожаные штаны и высокие сапоги – подчёркивал вызывающее совершенство её тела. Высокая грудь, не нуждающаяся в корсаже, поднимала мягкую ткань, а пояс свободно свисал на бёдра с тонкой талии. Меня поразил шипастый хвост, вьющийся вокруг её ног – он так и не пропал.

Её красота сияла как свет – но в этой ликующей дикой прелести всё же было что-то отталкивающее. Угрожающее.

Женщину сопровождали трое воинов – молодых мужчин, хвостатых, как и их госпожа, отличающихся статями барсов. Они, впрочем, остановились поодаль, как вассалы. Женщина же подошла к нам, разглядывая нас с весёлым и бесцеремонным любопытством.

– Что это за мясо в грибной похлёбке? – сказала она, остановившись против меня. – Ты, белый цыплёнок! Из-за тебя я не смогу подать своему мужу на нынешний ужин пирожки с грибами!

Её вассалы сдержанно заулыбались.

– Мы признательны тебе, госпожа, – сказал Шуарле, но женщина-аглийе оборвала его пренебрежительным жестом.

– Цып-цып-цып! Таких, как ты, жарят, когда они жиреют. Какой соус тебе больше по вкусу – медовый или чесночный? Ах да, грибной!

Мужчины-аглийе усмехались, но несколько принуждённо – а меня эта реплика привела в тихое бешенство.

– Да, мы признательны, – сказала я, глядя в глаза воительнице. – Но удивлены, что сила кичится жестокостью. До сих пор я полагала, что красоте не к лицу бессердечность.

Женщина окинула меня надменным взглядом. Я смотрела прямо. Шуарле нашёл мою руку на ощупь и сжал мою ладонь в своей.

– Ты хоть понимаешь, с кем говоришь, глупая курица? – спросила она, кажется, начиная по-настоящему раздражаться. – Я – первая жена наследного принца Ашури-Хейе, моё имя – Раадрашь, и люди должны падать ниц, когда я им показываюсь.

– Спасибо за вести, новые для меня, – сказала я. – Я – принцесса северной страны по ту сторону моря. Здесь меня зовут Лиалешь, я не оскорбляю незнакомцев и не люблю ставить людей на колени.

– У тебя слишком длинный язык, – сказала Раадрашь, сдвинув прекрасные брови. – Принцесса? Ну что ж, значит, принцу будет незазорно развлекаться тобой. Я подарю тебя мужу на ужин вместо грибных пирожков. Надеюсь, твоя белая кожа понравится ему на пару ночей.

Её свита рассматривала землю под ногами. Шуарле сказал:

– Принцесса не бывает наложницей. Она бывает женой или мертвецом.

– Молчи, ничтожный, – сказала Раадрашь. – Мы увидим принцессу с севера – рабыню принца с юга, это будет весело. А что до тебя – я придумаю, как наказать твою дерзость: отдать тебя грибам или скормить псам. Возьмите их с собой!

Не успела я возразить, как воины Раадрашь покрылись медью и развернули крылья. В следующий миг мы с Шуарле оказались у них в когтях, а земля стремительно провалилась вниз.

За этот полёт я перестала завидовать птицам, хотя, возможно, была неправа в своей скоропалительности: мои ощущения скорее напоминали ощущения мыши, несомой совой на съедение, чем самой совы. Горизонт тошнотворно танцевал перед моими глазами; я смотрела вниз – и видела разверзающуюся бездну, белую, коричневую и зелёную, в которой лес выглядел как мох, а белые пики ледников – как куски колотого сахара. Медные когти сжимали мои бока до острой боли – но мышиный ужас перед высотой отвлекал от будущих синяков. Иногда, когда мне удавалось чуть повернуть голову, я видела аглийе, который нёс Шуарле так же, как и меня. По лицу своего друга я понимала, что для него этот полёт – изощрённое и жестокое издевательство, что он не испытывает мышиного ужаса, чувствуя лишь смертельную тоску и боль от собственного ничтожества.

В эти моменты я ненавидела людей, которые его искалечили.

Замок втыкался в небо, как каменный шип. Он продолжал собой одинокий пик: чёрные стены вырастали из чёрного массива скалы. Мостик, тоньше цепочки для лампады, если смотреть сверху, соединял каменные ворота с горной дорогой на другой стороне ущелья. Я отчётливо осознала, что этот мостик, по-видимому, сделанный из канатов и дощечек, удержит осторожно переходящего человека, но под вьючной лошадью порвётся на части. Эту эфемерную нить можно было с лёгкостью уничтожить – и тогда цитадель на скальном клыке становилась неприступной для всех, кроме Господа.

Воздух в этой горней высоте был редок и холоден, несмотря на ослепительный солнечный свет. У меня закружилась голова от зимнего запаха здешнего августовского ветра.

Аглийе перелетели крепостной вал и поставили нас с Шуарле на выщербленные временем плиты внутри двора, напротив входа в главное здание. Мне показалось, что воин, нёсший меня, как-то замедлил свой полёт, несколько раз взмахнув крыльями на месте, чтобы опустить меня, не ушибив моих ног. Это заметила и Раадрашь.

– Йа-Кхеа, – окликнула она воина, едва успев принять человеческий облик, – ты оказываешь рабыне принца неподобающие почести.

Йа-Кхеа, Мрак, если я правильно перевела его имя, прищурил длинные узкие глаза, склонил голову и негромко сказал:

– Не вижу в том корысти, госпожа, чтобы будущая любовница моего господина прибыла ко двору, уподобившись черепахе, разбитой о камень.

– Ты не можешь понять простых вещей, – презрительно бросила Раадрашь. – Тупой солдат, твоё дело – буквально исполнять приказы!

– Госпожа, – окликнул её второй воин, моложе, с заострённым лисьим лицом – тот, что нёс Шуарле. – Позволь мне заметить, что ты не приказывала нам убить. Мы поняли, что наше дело – донести…

– Зеа-Лавайи, – насмешливо сказала Раадрашь, – ты напрасно пытаешься быть предупредительным. Йа-Кхеа просто глуп, а ты строишь из себя умника. Я больше не желаю слушать вашу болтовню. Охраняйте их, я отправляюсь в покои принца.

С этими словами она развернулась, задев Зеа-Лавайи концом косы, и, стремительно взбежав по ступенькам, скрылась за тяжёлой дверью из резного чёрного дерева.

Я, дрожа от холода и тревоги, подошла к Шуарле, который хмуро смотрел ей вслед.

– Прости меня, Лиалешь, – сказал он так печально, что у меня заболело сердце. – Я просто бесхвостый щенок. Я лгал себе, я думал, что справлюсь – а получилось, что ты попала в беду из-за моей самонадеянности.

– Ты вёл себя очень достойно и отважно, – сказала я. – Не наговаривай на себя. Жестокость встречается повсюду – как ты можешь винить себя, если виноваты другие?

Он бледно улыбнулся. Я погладила его по плечу.

– Послушай, а у тебя тоже был хвост? Как у них? Вправду?

Шуарле чуть не подавился невольным смешком:

– Много чего у меня было, – сказал он саркастически. – А вот теперь не будет и головы. Хорошо бы – только у меня.

Воины Раадрашь молча слушали наш разговор. Я думала, что говорить им нельзя, но Зеа-Лавайи, наверное, Месяц, точнее – Лунный Серп, вдруг нарушил молчание:

– Знаешь, Йа-Кхеа, – сказал он, обращаясь к своему товарищу, – когда господин выйдет, я попрошу его отослать меня облетать окрестности, охранять стадо, переносить через ущелье мешки с мукой – но избавить от должности телохранителя госпожи.

Йа-Кхеа криво усмехнулся. Третий воин, носящий ухоженную косу ниже лопаток длиной и такую же ухоженную бородку, сказал:

– Если вы будете так несдержанны, кто же станет охранять госпожу? Она попадёт в Сети Ли-Вайалешь, или оборотни поймают её и сожрут… и наш господин будет долго горевать… а потом приблизит к себе другую… к общей радости.

Его товарищи тихо рассмеялись. Шуарле, увидев, что воины не настроены злобно и мрачно, спросил у Зеа-Лавайи:

– Господин, а правда ли, что муж госпожи – принц людей? Тот самый принц, о котором… много говорят?

Воины снова принялись смеяться. Зеа-Лавайи сказал со снисходительным дружелюбием:

– Откуда придорожному цветку знать о жизни барсов? Наш господин, Тхарайя, сын человеческого государя и аглийе, полукровка.

Шуарле открыл рот и сделал несколько судорожных вдохов, как пойманная рыба. Это развеселило воинов ещё больше.

– Гранатовый государь, будучи ещё юным, как-то повстречал на охоте аглийе, – продолжал Зеа-Лавайи. – Женщину, подобную ночной неге, и запаху жасмина, и жаркой грёзе. И увидев, влюбился в её небесную красу безоглядно и не думая о последствиях. Рассказывают, что он приезжал в горы, чтобы увидеть её, и пел ей песни, как очарованный бродяга, и забыл о сне и еде – и, в конце концов, она подарила ему ночь. А потом – оставила своё дитя под кустом роз в его саду.

– Человеческое дитя, – заметил Йа-Кхеа, – старший принц, отважный воин. Пошёл в мать телом, в отца душой. Только вот…

Хлопнула дверь. Принц со странной родословной, сопровождаемый своей женой, спустился во двор.

– Это твой подарок? – спросил он, с любопытством разглядывая нас.

Я тоже на него посмотрела. В безобразной драке с аманейе-грибами с меня стащили платок, а плащ я, кажется, потеряла. В распашонке и нелепых здешних штанах, которые я вдруг осознала на себе, знакомиться с особой королевского дома было глупо и неприлично, но я решила не прятать лицо и не опускать глаз.

Принц Тхарайя, Ветер, был уже далеко не юн, а мне с первого взгляда показался почти пожилым – вероятно, из-за лица: безбородого, но небритого и усталого, с морщинками под светло-карими глазами, у губ и между бровей. Он стриг волосы коротко, и в чёлке светила седая прядь, удивительно яркая на вороном фоне. И на мою беду от матери-аглийе его высочество унаследовал хвост: он повиливал им, как рассерженный кот – было очень тяжело отвести от хвоста взгляд.

– Какая ты беленькая, – сказал принц и чуть улыбнулся. Его улыбка оказалась незлой, даже печальной.

Я вдохнула, сделала несколько шагов ему навстречу и, не зная, как полагается кланяться по здешнему этикету, чинила политес в три такта – что, вероятно, забавно выглядело без кринолина. Улыбка принца стала заметнее; Раадрашь хмыкнула.

– Видеть вас – честь для меня, господин, – сказала я, забывшись, и тут же поправилась: – Видеть тебя.

– Глупа как пробка, –сказала Раадрашь, усмехаясь, – нахальна, невоспитанна, но – красивые волосы, правда?

– Господин, – сказала я, – прошу тебя, позволь мне сказать несколько слов.

Аглийе из свиты принца и принцессы тем временем собрались во дворе; кое-кто из дворни выглядывал из зарешеченных окон. Я чувствовала взгляды всем телом, как на парадном приёме.

– Ты просишь позволения? Скажи, – кивнул принц.

– Я прошу у тебя, господин, милости для своего слуги, – сказала я. – Он был верен мне в опасности и беде и сделал всё, что в его силах. Я не могла платить ему ничем, кроме дружбы и покровительства, – а он был предан всем сердцем. Несправедливо наказывать слугу за дерзость госпожи, если кто-то из сильных счёл, что дерзость имела место.

Вокруг стало очень тихо.

– Да она совершенно сумасшедшая, – негромко проговорила Раадрашь, и все это услышали.

Принц Тхарайя поднял одну бровь.

– Почему ты об этом просишь?

– Потому что госпожа Раадрашь пообещала, что скормит его псам, – сказала я. – Может, это была её шутка или угроза, сорвавшаяся в запальчивости, но госпожа – принцесса, а Шуарле – раб, он не может не принять всерьёз эти слова.

Принц, кивая, выслушал меня. Раадрашь дёрнула плечами, развернулась и ушла в покои, захлопнув за собой дверь. Я чувствовала спиной присутствие Шуарле, и сознание необходимости правильных слов придавало мне сил.

– Господин, – продолжала я, – прости мне этот вид. У меня нет другой одежды, той, что выглядит достойно. Всё наше имущество потеряно. Я просто хотела добраться до дома – а это очень далеко – но у меня нет свиты, кроме Шуарле, а горы полны опасностей…

– Я думаю, – сказал принц, – тебе больше ничего не угрожает. И твоему стражу – тоже. Раадрашь высказалась необдуманно, никто не станет убивать его. Считай себя моей гостьей… тебя проводят на тёмную сторону, – и махнул Йа-Кхеа рукой, а потом быстро удалился.

– Пойдём, цветочек, – сказал Йа-Кхеа. – Я покажу, где тут живут женщины.

– Я не цветочек, – поправила я, улыбнувшись. – Моё имя Лиалешь – Яблоня больше, чем Цветок. Шуарле ведь может следовать за мной?

Воин кивнул, и Шуарле взял меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной.

Йа-Кхеа проводил нас через обширный зал, окна которого украшали цветные витражи, а стены – мозаики в виде цветущих зарослей и райских птиц, к резной двери, ведущей в покои женщин. Уже около этой двери пахло привычно – лучше, чем на тёмной стороне в доме Вернийе, но всё тем же гераневым и розовым маслом, жасминовой эссенцией и лавандовым мыльным настоем. Угрюмый боец, войдя в этот покой, стал ещё угрюмее и принялся пристально смотреть в пол.

Зато я, войдя и оглядевшись, нашла помещения прекрасными. Здесь, в ароматной тенистой прохладе, я вдруг вспомнила, что дорожную пыль можно смыть, а одежду, покрытую гнусными пятнами грибной слизи, снять и заменить другой, чистой. В этот момент я искренне благодарила принца Тхарайя в душе.

Йа-Кхеа, не входя, распахнул дверь в комнату с высоким сводом и зарешеченным стрельчатым окном. К этому окну неодолимая сила и притянула мой взгляд: за его решёткой ярко светило солнце, а глубоко внизу лежали облака, похожие на взбитый сливочный крем. Под облаками я не разглядела земли.

– Ах, Шуарле! – сказала я восхищённо, подбежав к окну и усевшись на подоконнике. – Как прекрасно жить на такой божественной высоте! Как святые отшельники в горных монастырях!

– Да, – отозвался Шуарле. – Отсюда мы не сбежим, даже если очень захочется…

– Эй, птенец, – окликнул его Йа-Кхеа. – Пойдём-ка со мной, не могу больше тут торчать.

На миг мне стало жутко.

– Шуарле! – пискнула я. – Воин, пожалуйста, не уводи его!

По жёсткому лицу Йа-Кхеа, на котором скулы выглядели, как из камня вырезанные, промелькнул некий светлый блик, похожий на улыбку.

– Госпожа, – сказал он, – тебе нужна одежда, ты сама сказала. И мой господин разгневается, если узнает, что женщину оставили голодной. Твой грозный страж никуда не денется.

Я отпустила их кивком, но радость моя сильно поблекла. Оставшись одна, я принялась изучать комнату. Обстановка, как и в доме Вернийе, выглядела скудно, если сравнивать с женскими покоями севера. Разве что тюфяки на полу заменяла низенькая тахта, застланная шёлком и заваленная подушками разных размеров, а в остальном всё то же: тот же мохнатый ковёр, правда, чистый и прекрасной работы, то же зеркало, правда, громадное, в половину моего роста, и в отличных бронзовых рамах, тот же туалетный столик, правда, на нём красовались не глиняные кувшинчики, а изящные безделушки из серебра и хрусталя с самоцветами – те же резные сундуки. Но в сущности…

Мне отчего-то стало грустно. Только Шуарле, вошедший с корзиной и ворохом одежды, несколько меня утешил.

– Что-то сталось с нашей лошадкой, – вспомнила я, заглядывая в корзину. – Хочешь винных ягод?

Шуарле кивнул, отщипнул часть грозди и присел на постель рядом со мной. Он выглядел хмуро и нахохленно.

– Тебя что-то огорчает? – спросила я.

– Мы – в тюрьме, Лиалешь, – сказал Шуарле, не глядя в мою сторону.

– Мы – в гостях, – возразила я, стараясь быть убедительной. – Его высочество производит впечатление незлого и разумного человека. Его жена – несколько взбалмошная особа, но мы постараемся с ней помириться.

– Взгляни на это, – сказал Шуарле и встряхнул вышитую золотыми облаками шёлковую рубаху. – Я думаю, это шили для любовниц принца.

Я рассмеялась.

– А что его люди должны были предложить мне? То, что шили для него самого? Да я бы могла играть в прятки в его сапогах! – Я отпила отличного густого молока из кувшина, обнаруженного в корзине, и продолжала: – Он любезен с нами. Не стоит думать дурно о человеке, который нам покровительствует.

– Мне показали, где ты можешь искупаться, – сказал Шуарле всё так же мрачно. – И этот солдат, Йа-Кхеа, намекнул, что мне тут рады как слуге с женской половины. По дороге от бассейна я видел человеческих женщин, и думаю, что они жёны или любовницы принца.

– У принца может быть много жён?

Шуарле пожал плечами:

– Почему нет? Но старшая жена – Раадрашь. Нам будет совсем непросто жить с ней под одной крышей – или я вообще не знаю женщин.

– Я думаю, это ненадолго, – сказала я, желая быть рассудительной. – Мы немного погостим в замке Тхарайя и отправимся дальше. А ты должен бы чувствовать благодарность принцу.

– Я не чувствую, – отрезал Шуарле. – Я бы чувствовал благодарность, будь он слепой, слабоумный или восьмидесяти пяти лет от роду.

Я расхохоталась.

– За что ему всё это?

– Только слепой или слабоумный, встретив тебя на пороге, позволит тебе вскоре покинуть его дом, – констатировал Шуарле. – А восьмидесятипятилетний не позволил бы, конечно, но, быть может, стал бы думать о тебе как о любимой внучке.

– Принц и так немолод, – возразила я.

– Ему лет за тридцать, – прикинул Шуарле.

– Да, его высочество стары, – вздохнула я, и Шуарле воздел глаза горе. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, не огорчай меня… лучше проводи до бассейна и помоги вымыть волосы, а? Между прочим, кровь сражений и грязь странствий делают тебе честь, но не особенно украшают.

Шуарле не стал спорить дальше. Он сгрёб в охапку мою новую одежду – довольно небрежно, я бы сказала – и открыл для меня дверь в коридор.

Как всегда, я отослала Шуарле, прежде чем раздеться донага. Вероятно, по здешним меркам это было моим личным нелепым предрассудком – но он столько раз показывал мне мужскую природу своей души, что я никак не могла перебороть стыд. Он помог мне отмыть волосы, но купаться я собиралась в одиночестве.

Мраморный бассейн, полный тёплой воды, в которую добавили соли, пропитанной жасминовой эссенцией, был великолепен; обитательницы замка не дали мне насладиться им в полной мере. Они пришли глазеть на меня, как рабыни в доме Вернийе, совершенно такие же бесцеремонные и самоуверенные, только недоброжелательности, полускрытой развязной весёлостью, было побольше. Я решила, что они не аглийе, а человеческие женщины – потому что без хвостов.

Когда они объявились, мне пришлось всерьёз бороться с желанием позвать Шуарле и укутаться во что-нибудь непрозрачное. Простыня из хлопчатой бумаги, которую я накинула на мокрое тело, тут же обозначила его с предательской откровенностью.

– Говорят, она принцесса, – сказала статная женщина с медальным лицом. – Интересно, она девственница?

– Судя по тому, как она закуталась – да, – усмехнулась красавица, усеянная крохотными прелестными родинками. – Смотри, Гулисташь, она краснеет, как вишня!

– Бледная немочь, – фыркнула женщина, маленькая, как белочка, блестя круглыми, очень живыми и, пожалуй, злыми глазами. – Так её назвала госпожа Раадрашь – очень точно!

– Госпожа слишком хочет быть королевой, – сказала Гулисташь со вздохом якобы сочувствия. – Ей так надо, чтобы хоть кто-нибудь родил господину ребёнка, что она готова поступиться гордостью и таскать в дом мышей и лягушей…

– Грустно, но, я думаю, госпожа и здесь ничего себе не выиграет, – снова фыркнула малютка, не заметив яда в тоне товарки. – Свои женщины родить не могут, как сможет это заморское чудо? Рассказывают, будто они холодные, как снег.

Тем временем я потихоньку взяла себя в руки.

– Ты права, – сказала я, улыбнувшись по возможности любезно. – Я холодная, как снег. И я собираюсь вскоре возвратиться в свою страну, где только снег, лёд и волки в угрюмых лесах. А почему пытаться кого-то родить должны все подряд? Что же сама Раадрашь? Она ведь жена господина.

Красавица в родинках (самая прелестная из них украшала уголок рта) усмехнулась и покачала головой, остальные взглянули враждебно.

– Раадрашь – аглийе, – сказала красавица. – Её отец, государь птиц, отдал её господину, заключая боевой союз между аглийе и людьми как залог военной помощи. Она думала, что идёт замуж за аглийе и будущего короля людей, а отец господина объявил, что намерен пренебречь первородством полукровки и отдать право на трон тому из младших принцев, у кого будет больше детей. И вообще – человеку.

– Но как это возможно?! – вскричала я. Почему-то меня страшно огорчила эта творимая с принцем несправедливость. – Это же дурно!

– Да, она глупа! – снова фыркнула малютка. – Дурно! Вы слышали?!

– Она здесь чужая, – сказала красавица. – Ты несправедлива, Далхаэшь. Послушай, белая, разве ты не знаешь, что у человека и аглийе может родиться дитя, но у полукровки, от кого бы то ни было – уже очень редко? Человеческий король обкусал себе все ногти на ногах с досады, что наш господин – его старший сын. Роду Сердца Города, правящему Ашури-Хейе, уже тысяча лет, он никогда не прерывался – а на нашем господине может прерваться навсегда по вине его отца…

– Да уж, – сказала Гулисташь насмешливо и горько. – Господин Тхарайя отважен, силён, недурён собой, его воины держат в страхе врагов и соседей, его власть велика – над всем, кроме собственной судьбы. Родной отец считает его пятном на штандарте рода и не желает видеть его самого и его свиту-аглийе в своём дворце. Сам господин брал женщин без числа – и ни на одной не оставил следа, как дождь на каменной плите. Это кажется жалким…

– Делает несчастными женщин, – зло вставила Далхаэшь. – Крылатая госпожа ведёт себя достойно, если бы не она, наш господин Бесплодный Камень и нас раздарил бы своим офицерам! А госпожа добра к тем, кто проявляет уважение и покорность, она не даёт женщин в обиду. Если ей удастся найти девицу, которая ухитрится родить – мы все будем жить в Гранатовом Дворце, а не в этом ледяном орлином гнезде, где вместо сада – три травинки между каменных плит. Жаль, что в этом случае нет никаких шансов! – закончила она безапелляционно.

– Мне Раадрашь не показалась доброй, – сказала я. Мне было нестерпимо грустно, непонятно почему.

Далхаэшь резко указала на меня пальцем.

– А почему, скажи, она должна быть доброй с тобой? Кто ты такая? Принцесса, говоришь ты – а сама таскаешься по горам, как бродяжка! Я уверена, что это ложь, причём глупая. Тоже мне, свита принцессы – какой-то кастрат…

– Он – тоже полукровка, – сказала я.

– Вы послушайте только! – воскликнула Далхаэшь. – Она сравнивает своего кастрата, бесхвостого, которого продавали на ярмарке вместе со скотом – с нашим господином! Скажи об этом принцу – ему польстит!

– Ну, – рассмеялась Гулисташь, – её слуга не Каменная Плита! Этот – Песок, сколько в него ни лей, ничего не вырастет! Ниоткуда!

Я поняла, что никакой разговор не имеет смысла и что тёмная сторона замка – и вправду изрядно тёмное место. Я собрала одежду и пошла прочь; я сильно озябла, но не могла понять, следствие это мокрой простыни или холод окружающей враждебности. За моей спиной женщины продолжали обсуждать принца и свою горькую долю.

Шуарле ждал меня в комнате.

– Приходила Раадрашь, – сказал он, обсушивая мои волосы. – Спрашивала, девственница ли ты и не хочу ли я прыгнуть вниз из этого окна. Ты кажешься мне не такой обнадёженной, как до бассейна.

– Ты был прав, – сказала я печально. – Я ничего не понимаю в жизни. Наш хозяин очень несчастлив оттого, что у него нет сына, – и дарит своих неудавшихся любовниц офицерам… хвостатым, я думаю. Что будем делать?

– Что скажешь, – сказал Шуарле спокойно. – Хочешь – вправду прыгнем отсюда. Хочешь – посмотрим, что будет дальше. Видишь ли, Лиалешь, моя жизнь с некоторых пор в твоих руках.

– Ты – рыцарь, Шуарле, – сказала я. – А я – глупая девочка, это говорят все.

– Не знаю, что такое рыцарь, – отозвался мой друг. – Если мы с тобой решили пожить ещё немного, то, может быть, я заплету твои косы? Пока ты ещё жива, Лиалешь, тебе нужно выглядеть принцессой.

Мне оставалось только согласиться.

День прошёл в тревожном ожидании непонятно чего.

Шуарле позвали к тем самым резным дверям, ведущим в Светлые покои, когда уже настал настоящий вечер. Я собиралась ложиться спать, он как-то отвлёк меня – и оказался прав: ему сообщили, что принц желает меня видеть.

– Для визита уже поздно, – сказала я. – Это кажется мне неприличным.

– Это неприлично, – подтвердил Шуарле, скептически разглядывая мой костюм. Рубаха из лёгкого голубого шёлка, вышитая золотыми облаками, с разрезами на боках до самой талии, и штаны, тоже голубые, золотые и с разрезами, были не того сорта, какой хорош для торжественных приёмов. Им не хватало строгости. Я распустила голубой с золотом платок и укуталась в него, как в шаль, но это не многому помогло. Я уныло посмотрела на себя в зеркало.

– Ты не можешь отказаться, – сказал Шуарле. – Пойдём, иначе решат притащить силой.

– Ладно, – сказала я. – Пойдём. Мы придём туда вместе, а потом ты меня подождёшь. Будет очень вежливо: его высочество и я со свитой.

Шуарле коротко рассмеялся, и мы с ним отправились в покои его высочества, как на опасное дело.

Тхарайя

Когда вернулся патруль, я писал отцу:

«…Касаюсь праха у ног Гранатового Государя, желая ему здравия, и благоденствия, и процветания на тысячу лет. Уведомляю Светоч Справедливости, что на северо-западной границе царит ненарушаемый мир. Озирая рубежи, верные воины Лучезарного видели лишь странствующих купцов, уплативших пошлину, как подобает подданным мирным и почтенным, а также кочевников-нугирэк, исповедующих веру в Костёр и Солнце. Упомянутые кочевники направляются в Лаш-Хейрие, дабы потешать горожан Лучезарного танцами на тлеющих углях и глотанием огня.

Горная цепь Нежити – по-прежнему крепостная стена Оплота Мира. Пришедшие из-за реки не преступают начертанных границ, а воины Лучезарного по-прежнему следят за соблюдением договоров.

На вопрос Светоча Справедливости о разбойнике, прозываемом Волосатым Пауком, сообщаю: упомянутый злодей ныне пребывает на другом берегу. Воины Лучезарного выследили его банду в ущелье Трёх Ветров; отребье, руководимое Волосатым Пауком, было уничтожено, а он сам четвертован и обезглавлен. Голова упомянутого Паука и его руки отправлены в Лаш-Хейрие, дабы быть выставленными на всеобщее…» – и на этом месте меня прервали.

Молния влетела в мой кабинет так стремительно, что бумаги полетели на пол, а в клетке шарахнулись отцовские голуби. Секунду я был одержим желанием швырнуть сандаловый калам и заорать; пришлось тяжело брать себя в руки, глубоко вдыхать и вспоминать родовое имя, чтобы суметь аккуратно положить калам на край тушечницы.

– У меня подарочек для тебя! – заявила Молния с порога.

– У тебя подарок для твоего господина, – сказал я так бесцветно, как мог. – Я знаю, что ты жаждешь сглазить меня прямым обращением, но и без тебя много желающих, Молния.

– Я не хочу церемоний, Ветер! – фыркнула она и хлестнула себя хвостом по бокам. – Я тоже царской крови, а здесь нет никого из вассалов!

– Если бы здесь был кто-нибудь из них, – сказал я, – я велел бы ему тебя запереть.

Кажется, Молния, наконец, сообразила, что сделала что-то не так. Она улыбнулась, как сумела, поклонилась, не слишком себя утруждая, и подсеменила ко мне, пытаясь совладать со своей нелепой походкой.

– Я не хотела вызвать гнев повелителя, – сказала она с нежностью, не способной обмануть даже трёхлетнего младенца. – Я надеялась его обрадовать.

– Ты обрадуешь меня, забыв навсегда, что в мою дверь может среди бела дня ворваться женщина, – сказал я. – Не будь у тебя крыльев, я посадил бы тебя на цепь в ночных покоях.

– И приходил бы ко мне по ночам? – усмехнулась Молния.

Мне стоило большого труда её не ударить.

– Нет. Днём. Чтобы посмотреть, как тебя кормят битыми крысами.

Молния обиделась. Великолепное зрелище.

– Я всегда пытаюсь развеселить тебя, – сказала она капризно и спесиво сразу, – а из тебя льётся медь вперемежку с ядом, стоит мне слово сказать.

– Мне весело, – сказал я в тихом бешенстве. Я успел подобрать разбросанные донесения, голуби мало-помалу успокоились, но между нами всё равно пахло озоном. – А если ты сообщишь, что встретилось патрулю, я буду просто счастлив. Я страстно желаю, чтобы ты придала своему визиту хоть видимость нужного.

– Ничего особенного не случилось, – сказала Молния, дёрнув плечом. Её хвост задел чашечку с кавойе – и владелице хвоста очень повезло, что остатки гущи не вылились на письмо. – Ах, прости, я не хотела… Ну полно, Ветер, я всего лишь вспомнила, как было забавно. Мы проводили караван, мы вернули заблудшего демона на тот берег, а потом мы увидели, как грибы напали на людей, представляешь?!

– Ты с таким восторгом говоришь об успехах грибов, будто они – твои родственники, – сказал я. – Надеюсь, ты не опустилась до того, чтобы отдать оборотням этих несчастных? Ну просто для того, чтобы стало ещё забавнее, а?

Молния хихикнула:

– Вот в том и дело, Ветер! Они здесь, у самых дверей!

– Грибы?

Молния воздела руки и закатила глаза:

– Эти люди! Девица и евнух! Это и есть мой подарок тебе, вот что я хотела сказать. Эта девка сказала, что она царевна с севера, вот что! Она – бледная, как сметана, волосы у неё, как овечья шерсть, она говорит, как потаскушка-нугирэк с базара, только ещё невнятнее! Хочешь взглянуть?

Я закончил письмо: голова и руки подонка будут выставлены на столичной площади на пиках, больше пастухов и караванщиков никто не тронет. Других новостей нет, буду счастлив увидеть Гранатового Государя в любой миг и умереть за него, когда он пожелает. Бросил на письмо щепоть мелкого песка, стряхнул, сложил лист шёлковой бумаги тоненькой трубочкой и вставил его в голубиный браслет. Вытащил голубя из клетки, сунул за пазуху, тёплого. Всё это время Молния смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, будто её бесила моя нарочитая медлительность; её взгляд подталкивал меня изо всех сил, но я совершенно не желал что-нибудь упустить ей в угоду.

Я вышел из кабинета, не торопясь; Молния меня обогнала. Она крутанулась по винтовой лестнице, пронеслась мимо стражи как вихрь – и распахнула передо мной дверь нарочитым, слишком грубым, безобразно неженским жестом.

Пленники Молнии стояли в окружении стражи и выжидательно смотрели на дверь. Увидев их, я усомнился в словах первой жены: они не были похожи на людей.

Худой лохматый евнух имел прекрасные глаза аглийе. И клеймо между бровей. Я в который раз проклял людей, делающих такое с моими родичами, и в который раз пообещал богам запретить это законом под страхом смерти, если когда-нибудь получу законодательное право – но это мелькнуло в уме между прочим. Женщина…

Женщина выглядела как аманейе. Не как человек. Такого я вообще никогда не видел – её косы, лён с золотой канителью, её глаза цвета осеннего неба, её бледно-розовое личико… И при всём этом невозможном, необыкновенном облике – жалкая рубашонка из крашеного сандалом холста, такие же штаны, туфельки из крахмальной холстины, сложенной впятеро. Одежонка деревенской девчонки.

Эта женщина смотрела на меня спокойно и смело. Удивительно спокойно и смело для бродяжки, которая поговорила с Молнией. Она и не думала врать – действительно, царевна: глядя на неё, я видел отблеск гранатов короны её отца.

Моложе Молнии лет на десять. Ведёт себя как надо, правильно ведёт себя. Разве что с трудом поднимает глаза от моего хвоста. Не видела аглийе раньше – не считая бедолаги-евнуха, которого лишили хвоста, как и всего прочего. Ядовитый шип, оружие аглийе, домашней прислуге ни к чему… мразота!

Женщина сообразила, что я отметил её интерес к хвосту – и вдруг ярко покраснела, как обычные женщины краснеть не умеют. Пунцово – словно мак по весне. Я улыбнулся:

– Диво дивное, тебя принёс северный ветер?

В ответ она сделала несколько уморительных танцевальных движений, отставила ножку, кивнула и снова отставила ножку. Сказала, что рада видеть нас… но, взглянув на Молнию, сочла нужным исключить её из источников своей радости.

Молнии это сильно не понравилось; мне даже кажется, она пожалела, что притащила сюда эту женщину. Во всяком случае, она выдала какую-то язвительную гадость, в которой было больше злости, чем смысла. А чужая царевна обратилась ко мне с просьбой позволить ей говорить.

Да, язык у неё изрядно заплетался. Я понял, что она лишь недавно пытается беседовать с жителями Ашури, а речь её собственного народа сравнительно грубозвучна и жестковата. Но говорящая была исполнена достоинства и смелости, а уважение ко мне подчеркнула, как старый посол.

Разумеется, я согласился её выслушать. Тогда царевна страстно и сбивчиво попросила жизни для своего евнуха. Неожиданный поворот.

Молния обидела и перепугала её саму, но она, осознавая себя природной госпожой, как любой из аристократов крови, решила заботиться не о себе, а о вассале. А её маленький бесхвостый щенок, попытавшись защищать свою госпожу, похоже, облаял мою жену – и мерзавка посулила ему ужасных кар. Ну-ну.

Мои вассалы слушали, приоткрыв рты от удивления. Молния удрала в башню на середине царевнина монолога: за много лет нашего злосчастного союза она успела узнать меня хорошо.

– Тебе ничего не грозит, – сказал я царевне, перебив её извинения за вид и обстоятельства нашей встречи. – Считай себя моей гостьей, никто не тронет твоего раба. Вас проводят на тёмную сторону, – и, почти не слушая её благодарного лепета, лишь кивнув в знак милости и понимания, поднялся в башню за Молнией, жестом позвав за собой Клинка и Рысёнка.

Молния стояла на смотровой площадке и делала вид, что любуется небом. Улететь в горы одна, без свиты, она всё-таки не решилась: аглийе, но женщина – чревато.

Она обернулась ко мне с деланым изумлением, вильнула хвостом – а я поймал хвост выше шипа и дёрнул к себе.

– Отпусти меня! – взвизгнула Молния, тоже хватаясь за свой несчастный хвост. – Не смей!

– Ты берёшь прах от ног своего господина и просишь его о милосердии, – перевёл я и дёрнул снова. У неё слёзы брызнули из глаз.

– Мой отец считает, что ударивший женщину достоин презрения! – закричала она, размахивая свободной рукой. – И на тебя смотрят твои вассалы!

– Я не бью тебя, – сказал я. – И ты забыла – ты тоже мой вассал. Все мои вассалы должны помнить, что люди в горах – под моей защитой. Ты знаешь, что чувствуют существа, которым отрезали хвост, Молния?

– Он такой же, как и ты! – теперь она вопила больше от ярости, чем от боли. – Полукровка!

– Он такой же, как я, а ты станешь такой же, как он, – сказал я, взглядом приказав Рысёнку подать мне саблю. – Ты будешь смешно выглядеть в полёте.

Молния вдруг перестала визжать.

– Господин собирается действительно меня искалечить? – спросила она втрое тише, чем говорила обычно. Её зрачки расширились во весь глаз.

– Не вижу от тебя пользы, – сказал я. – Ты творишь зло и сеешь смуту. Если кому-то доставляет удовольствие чужая боль, то отчего бы ему после не насладиться и собственной?

– Я не хочу, – сказала Молния шёпотом. – Я вернусь к отцу. Отпусти меня домой.

Я намотал её хвост на кулак, как косу – так, что хрустнули позвонки:

– Ты хочешь войны между аглийе и людьми? – спросил я нежно. – Войны не будет, Молния. Жизни подданных важнее государю Смерчу, чем удовлетворение твоих амбиций и капризов. Поэтому я отрежу тебе хвост, а тебя запру в башне на тёмной стороне, и окна этой башни велю забрать решётками.

Молния смотрела на меня со злыми слезами. Я сжал кулак – и она взмолилась:

– Я прошу господина о милосердии… – она ненавидела меня в этот момент, но наглядно осознала, что я сильнее. Царь аглийе, отдавая мне старшую дочь, явно имел в виду воспитание моей выдержки и способности к компромиссам: царевна Молния ухитрялась довести до белого каления даже его доверенных советников. Я отлично знал, что любви нет и не будет; все годы, прожитые с Молнией, я старался только обезопасить её и сделать сравнительно безвредной.

Я, царевич человеческий – противоядие гор и степи вместе. Забавно, в сущности.

А ведь мужчины-аглийе ведут себя разумно и более человечно. Отчего же их женщины – почти всегда помесь скорпиона с засухой?

– Я надеюсь на милость моего господина, – выдавила из себя Молния. – Пожалуйста.

Я отпустил её хвост, и она его тут же поджала. Её взгляд блуждал по горам вокруг, избегая моего лица.

– Это наказание за евнуха, – сказал я. На сей раз я не изображал безразличие, а действительно устал до утраты злости. – Как наказать тебя за женщину, я ещё подумаю.

Молния коротко взглянула на меня. По её глазам я прочёл, что она могла бы мне многое сказать – но её хвост болел, и она всерьёз перепугалась за его сохранность, а потому оставила все свои выпады на потом. Сжала губы и побрела к лестнице, ведущей в нижние покои, поджимаясь и даже, кажется, похрамывая.

Я вернул саблю Рысёнку. Тот смотрел со смешанным выражением укоризны и сочувствия.

– Жаль смотреть на женщину, которую обижает её муж, да, Рысёнок? – спросил я.

– Я рад, что в доме господина появился евнух, – сказал Рысёнок с нервной улыбкой. – Возможно, его присутствие при особе господина избавит воинов господина от женской стороны.

– Если только этот несчастный ребёнок справится с госпожой и её свитой, – пробормотал Клинок в усы. – Вот если бы десяток… постарше… обученных приёмам рукопашного боя…

Я еле сдержал приступ истерического хохота, а Рысёнку не удалось, и он фыркнул в рукав.

– Хорошо, – сказал я. – Я рад, что вы веселы. Теперь – сопровождайте меня. Я отправляюсь вниз.

Бойцы подали мне руки, и я запрыгнул на парапет, чувствуя, как за пазухой шевельнулся голубь. Холодный ветер ударил мне в лицо – и я кинулся вниз, ему навстречу, раскрывая всё своё тело одним медным крылом, звенящим мечом, вспарывающим воздушные потоки. Свист ветра, рассекаемого медью, подсказал мне, что вассалы летят следом.

Голуби – птицы Нут. Посланцы Судьбы.

Нут часто играет на голубиные жизни. Нет, разумеется, ни одного человека в здравом уме, кто бы рискнул стрелять в белоснежных голубей государевой почты, но есть соколы, ястребы, некоторые из аманейе, кто тоже не прочь полакомиться мясом птиц. Эти могут разметать по ветру снег перьев и лишить государя крылатого посланца. Потому с важными вестями посылают двух-трёх голубей, дублирующих друг друга, а один – это уверения в почтении и любви, новости средней важности, признания и стихи.

И мои депеши отцу.

Светоч Справедливости ведь знает, что голуби не взлетают до окон моего дома. Он знает также, что я не могу выпустить своего посланца из окна – эти маленькие герои летают низко и медленно. Как, в сущности, смешно и странно: я планирую с горней высоты с голубем за пазухой, я лечу, сопровождаемый своими вассалами, до распадка, я лечу выше и быстрее голубиной стаи, оглядывая предгорья, над вспаханными полями, над отарами, пасущимися в высокой траве, я лечу над большой дорогой – и путники внизу, узнавая меня, машут вслед, я лечу над степью, сгоревшей от зноя, я вижу вдали гордые стены и острые башни Гранатового Города, Лаш-Хейрие – и вот тут направляюсь к земле. Я вынимаю из-под рубахи, оттаявшей от меди, как ото льда, затаившегося голубя, поправляю шёлковый браслет на красном крестике его лапы, целую – за Нут – в солоновато пахнущие перья и выпускаю. Я долго вижу в небесной глубине трепещущую белую пушинку, стремящуюся к городу. И всё.

Я мог бы бывать при отцовском дворе и передавать новости лично. Это стоило бы мне четверти часа полёта. Но во дворце меня боятся. Боятся мои тётки, боятся братья, рождённые от женщин, боятся сёстры, до смерти боятся советники отца. Раньше мне казалось, что отец не боится, – не испугался же он моей матери, наверное, такой же отчаянной и необузданной, как Молния. Но теперь, за много лет, родня и вассалы, похоже, сумели убедить его, что я опасен. Я кажусь будущим узурпатором. Я уже вырос. У меня хвост с ядовитым жалом, глаза жёлтые, как у барса. Страшный. Теперь государь нервничает в моём присутствии; мне не хочется являться ему на глаза.

И отец не хочет меня видеть; мне предписана голубиная почта. Трясущийся от ужаса гонец приезжает в мой дом, в моё Каменное Гнездо, привозит клеточку с новыми голубями, когда я выпускаю всех. Каждый раз гонец новый. Любопытно, как их выбирают? Рассказывают о Хуэйни-Аман и смотрят, кто не обольёт штаны во время рассказа?

Со мной вообще прекратили бы всякие сношения, но я полезен государю, двору и стране. Я – Непобедимый Ветер, я – Медное Крыло Царя. Мои воины участвуют в любых сражениях, создавая моментальный перевес сил, – не у каждого царя есть кто-то, кому будут подчиняться аглийе, очень чувствительные к настоящей гранатовой крови. Мои вассалы превратили Горы Нежити в щит короны. И я пью кавойе и жую смолу – хоть не люблю ощущение бездумного покоя от жёваной смолы – с государем Смерчем, в Теснине Духов, в его дворце, называемом Гранитный Клинок. Я маршал и дипломат двора Ашури. Но видеть меня при дворе всё равно не хотят.

Пока я воюю, мои братья слизывают мёд на тёмной стороне своих покоев. Отец устроил между ними соревнование в плодородии; если он осуществит, что обещал – я буду воевать и договариваться за кого-нибудь из младших рода. Я, сын царя людей и царевны аглийе, не стану устраивать смуту и рвать родичам глотку за трон. Но…

Но, услышь, Нут, это болит.

Я подумал о женских покоях, я посмотрел на выжженную солнцем дожелта степную траву, несущуюся под ветром волнами, – и вспомнил о пленной царевне, о её косах, то белых, то золотых, как пшеничное поле под ветром. Странная, чужая женщина. Вот интересно, а если – она? Если – с ней? Не Нут ли её привела ко мне – так странно, так насмешливо, как всё, что делает Нут?

Я лёг на низовой ветер; он плавно, как падающий лист, опустил меня к маленькой придорожной кумирне. Деревянная статуэтка Нут, укутанная в девичью шаль, стояла под невысоким куполом меж четырёх резных столбов, пёстрых от жертвенных ленточек, цветных лоскутков и стеклянных бус. Перед Матерью Судьбы дотлевали благовония в медной чашке. Я преклонил колена, коснулся губами пальца, пальцем – маленьких ног из потрескавшегося тёмного дерева:

«Отдашь мне эту женщину, госпожа моя?»

Пыльный наглый дорожный воробей чирикнул под самым ухом и вспорхнул. Знамение. Только что оно значит? «Птичка спорхнула именно к тебе»? «Ты, воробей, надоедливый и ничтожный, клюй зёрна в навозе – и не чирикай»? Не орла послала, однако…

Я обернулся к коленопреклонённым вассалам:

– Всё равно. Я уже решил. Нынче же вечером.

Они склонили головы, выражая согласие, хотя явно меня не поняли.

Жанна

Принц Тхарайя пригласил нас в будуар.

Там стоял полумрак, огоньки отражались в серебряных зеркалах и очень приятно пахло сандаловым деревом, воском свечей и гераневым маслом. Тхарайя полулежал на широчайшем ложе, по местной моде заваленном подушками, в тёмно-красной шёлковой рубахе, бархатных штанах – и босой. Его чёлка по-прежнему небрежно свисала на глаза, но он побрился.

Увидев нас, принц приподнялся и расширил глаза. И его хвост тоже приподнялся – в виде вопросительного знака.

– Добрый вечер, – сказала я и чинила политес.

– Добрый, – ответил его высочество и приказал Шуарле: – Пошёл вон!

Шуарле взглянул на меня – и не двинулся с места.

– Господин, – сказала я и улыбнулась, – я сочла, что нехорошо посещать тебя без провожатых в такой поздний час, поэтому пришла со свитой. Прости, но разве я сама не могу приказывать своим слугам?

– Так отошли его, – приказал принц уже мне.

– Мне не хочется, господин, – сказала я. – Можно, он останется? Или, может, ты передумал со мной разговаривать и лучше мы вместе уйдём?

Его высочество рассмеялся и сел.

– Ты забавно рассуждаешь, – сказал он весело. – Вероятно, ты думаешь, что твой паж защитит тебя от меня, если я всерьёз захочу тебя заполучить? Ты его несколько переоцениваешь.

– Нет, – сказала я как можно более кротко. – Я так не думаю. Я отлично представляю себе силу твоих родичей. Я просто надеюсь, что ты не любишь убивать – потому что сначала тебе придётся убить Шуарле, а потом – меня, наверное…

Принц расхохотался.

– А тебя за что, Лиалешь?

– Пока ты будешь убивать моего друга, – сказала я, – я попытаюсь убить тебя.

Он так смеялся, что вытер слёзы:

– Как же будешь убивать меня, женщина?

Я огляделась и прикинула.

– Вероятно – подсвечником, – сказала я печально. – Но, знаешь, принц Тхарайя, мне этого совершенно не хочется. Во-первых, Шуарле дорог мне, а во-вторых, мне было бы очень неприятно причинять тебе боль. Тебе ведь и так часто бывает больно, правда?

Пока я говорила, принц стал серьёзным.

– Если военные донесения когда-нибудь будут доставляться со скоростью сплетен, ни одной войны мы больше не проиграем, – сказал он с усмешкой. – От этого ты думаешь обо мне дурно?

Я удивилась.

– Я вовсе не думаю о тебе дурно, господин, – сказала я. – Я тебя просто боюсь. Ты же напугал меня.

Тхарайя снова улыбнулся, и я порадовалась исчезновению острой складки между его бровями – от неё его лицо становилось чрезвычайно мрачным.

– Я не пугал, – сказал он, всё улыбаясь. – Я глупо пошутил. Ты просто не знаешь, как я могу напугать, Лиалешь.

– Ну почему? – возразила я. – Об этом легко догадаться.

От улыбки лицо принца казалось моложе; привыкнув и приглядевшись, я даже нашла его милым, как у мальчика, несмотря на морщины и седую прядь. Он сел, по-кошачьи обернувшись хвостом.

– Послушай, Лиалешь, – сказал Тхарайя. – Если ты не думаешь обо мне дурно, то, может быть, останешься выпить со мной травяного отвара? Трава ти, которую заваривают мои слуги, растёт на солнечных склонах Белой Горы, она лучшая в стране. Пить травник, предложенный принцем, – не унизительно, верно?

– Да, – сказала я. – Даже любезно с твоей стороны. Мне нравится, и нравится особенно, если положить в него мёда и размешать.

Тхарайя взглянул на Шуарле, и тот, по обыкновению, без слов сообразив, о чём его просят, перенёс с резного столика на тахту что-то между переносной столешницей и подносом. На этом чудном подносе, расписанном синими цветами, стояли сосуд с носиком, в котором заваривали травник, широкие плоские чашки, блюдо с тоненькими до полупрозрачности белыми лепёшками и горшочек с мёдом.

Я поклонилась и села рядом с ним, подобрав шаль под себя. Шуарле налил травника, а я взяла лепёшку и стала её рассматривать. Обычно мне предлагали другие лепёшки, пухлые и сдобные. На вкус это новое угощение показалось мне очень странным: намазанное мёдом, оно было как бы одним мёдом, без хлеба.

– Тебе это в новинку, принцесса? – весело спросил его высочество. – Таким хлебом при дворе берут с блюда лакомства, липкие или жирные, чтобы не запачкать рук. Один простак с той стороны гор, говорят, впервые увидев эти лепёшки, принял их за лоскутки холста и хотел заказать себе целую штуку на рубаху.

Я рассмеялась, Шуарле улыбнулся и опустил глаза. Он наполнил наши чашки и сел на пол, застеленный ковром, у моих ног. Тхарайя бросил ему подушку.

– Так тебе будет удобнее, отважный страж, – сказал он очень милостиво, а потом обратился ко мне. – Скажи, принцесса, что ты намерена делать дальше?

Я облизала капельки мёда с губ.

– Мне хотелось бы вернуться домой, – сказала я. – Я очень признательна тебе за гостеприимство, господин, но не могу пользоваться им долго. Видишь ли, я обещана в жёны принцу Трёх Островов, от этого многое зависит. Поэтому мы с Шуарле собирались добраться по твоим горам до столицы. Там, как говорят слухи, бывают огнепоклонники, у которых есть корабли. Вот с одним из огнепоклонников я и собиралась договориться, чтобы он доставил меня на север. А мой отец и будущий муж заплатят ему.

Тхарайя выслушал меня с нежной и какой-то грустной улыбкой – а потом переглянулся с Шуарле.

– И ты собирался сопровождать свою принцессу до столицы?

– Туда, дальше – и за реку, если так лягут кости Нут, – сказал Шуарле, глядя на принца спокойно и смело. – Я знаю, шансов почти нет – но у меня одна госпожа. Для чего мне ещё жить?

Принц кивнул ему и сказал мне:

– Твой слуга, похоже, думает, как я, Лиалешь. Надеюсь, тебя не разочарует то, что я скажу.

– Мне кажется, разочарует, – ответила я. – Но – скажи.

– Только вышняя воля проведёт вас через эти горы, – сказал Тхарайя. – Такой пустяк, как грибы-аманейе, едва не стоил вам жизней. Но – предположим, милость Нут вас сопроводит. Вы попадёте в Лаш-Хейрие, найдёте огнепоклонников – а они возрадуются деньгам, попавшим в их руки, и продадут вас обоих. Девушка необычной красоты, похожая на горный нарцисс, и юный кастрат-полукровка, который ещё несколько лет не будет оскорблять взор господина своим безобразием, – это хороший товар.

Шуарле грустно кивнул.

– Нет! – возразила я. – Мой отец – король! Он заплатит больше, чем какой-нибудь скряга на ярмарке! За мной дают в приданое военную помощь и колонии на Зелёном Мысе!

– Ты знаешь натуру своего отца, – сказал принц, – а мне знакома натура огнепоклонников. Они еретики, умные, хитрые и корыстные. Они веруют в возможность вымолить милость богов, что бы ни творили, это во-первых. А во-вторых, чужое золото где-то там всегда весит меньше, чем своё в кармане. Чтобы получить награду от твоего отца, им надо переплыть океан – а твои сородичи ведут со всеми нашими соседями почти постоянную войну. И потом – что, если огнепоклонники доставят тебя, а воины твоего отца потопят их корабль вместо благодарности? Зачем же им рисковать, когда они и так могут получить плату?

Я опустила голову.

– Но допустим даже, что найдётся человек, который решит рискнуть вопреки здравому смыслу, – продолжал Тхарайя. – Уверена ли ты, что твой жених дождётся тебя? В вашей северной стране мужчине, сколько я помню, дают лишь одну женщину. Неужели, узнав, что твой корабль пропал в океане, его отец не разыщет ему другую – чтобы не терять времени?

В этом была безжалостная логика; кровь прихлынула к моим щекам то ли от стыда, то ли от досады.

– Вероятно, я очень глупа, – пробормотала я, перебирая бахромки платка. – Но как же быть?

– Остаться у меня, – проникновенно сказал принц, улыбаясь совершенно братской улыбкой. – Тебя подарила мне Нут; нам ли, смертным существам, спорить с волей богини?

– Тебе подарила меня Раадрашь, – сказала я, немного обидевшись. – Твоя странная жена, которая рыщет по Хуэйни-Аман, как солдат, и не ставит людей ни в грош. Судя по её речам, обращённым ко мне, она не обрадуется, если ты оставишь меня при своей особе. И ещё – я боюсь, что она причинит зло Шуарле: у меня больше никого нет.

Принц как будто слегка смутился.

– Она настоящая сахи-аглийе, – сказал он. – Женщины-птицы с трудом владеют собой. И вот она сопровождала патруль…

– Мне показалось, – возразила я, – что патруль сопровождал её.

Принц рассмеялся.

– Женщины всегда всё переиначивают к собственной выгоде, – сказал он. – Как бы ни было, я не позволю Молнии причинить вам вред. А воля Нут ясно видна в недавних событиях: ты же прошла длинный путь и попала сюда необычным способом?

Я отпила травника и стала рассказывать. Совершенно не умею говорить кратко; тоненький месяц заглянул в зарешеченное окно, пока я добралась до встречи с грибами – но принц слушал внимательно, изредка предлагая вопросы. Когда я устала и замолчала, он сказал:

– Мне хочется, чтобы ты сейчас пошла со мной.

Я пошла; Шуарле сопровождал меня. Тхарайя провёл нас по сумеречным коридорам, скудно освещённым факелами, со стенами из отшлифованного камня и копотью на стрельчатых сводах; в нишах стояли караульные воины-аглийе, которые обнимали себя за плечи и низко склонялись, увидев принца. Коридоры кончились резной деревянной дверью высотой в полтора человеческих роста. Принц распахнул её – и я вышла на узкую смотровую площадку, над которой простиралось бездонное звёздное небо.

– Господин! – закричала я невольно. – Эта та самая странная башня, которую мне показала Нут во сне!

Принц улыбнулся и отпер дверь напротив той, в которую мы вышли. За дверью я увидела сумеречный зал со стрельчатым сводом, длинный ряд светильников в чашах, а в конце ряда – высокую статую Нут, укутанную в серый шёлк.

– Я была тут во сне, – сказала я, чуть не задохнувшись.

Тхарайя кивнул и вошёл в это языческое капище. Приблизившись к статуе богини, он преклонил колена и поцеловал её бронзовую ступню. Шуарле сделал то же самое. Я не знала, смею ли, веруя в Господа, лобызать идола, и осталась стоять поодаль, не двигаясь от робости.

– Благодарю тебя, весёлая госпожа, – сказал принц статуе, – за то, что играла моей жизнью и выиграла дляменя удачу.

– Тхарайя! – воскликнула я. – Так нечестно! Это – мои шестёрки!

Принц обернулся ко мне, улыбаясь, как мальчик: у него на щеках появились ямочки, а в глазах танцевали огоньки свечей, подобные хитрым бесам.

– Нет, прекрасная, – сказал он тоном пятилетнего шалуна, украдкой набившего карманы орехами и теперь намекающего на это, чтобы похвастать. – Эти шестёрки – мои.

В ту ночь мы проговорили почти до рассвета.

Шуарле дремал, сидя на полу у моих ног; он положил руки на край постели, а голову на руки. Глядя на него, мне хотелось зевать, но принц меня будил.

Ему хотелось слушать про север, про мой далёкий дом. Я начала рассказывать ему, как и Шуарле, кажется, слишком восторженно; время и печаль начистили мои воспоминания до блеска, как песок чистит серебро – и его высочество, кажется, заметил, что я больше мечтаю, чем говорю по существу. Он начал задавать вопросы.

Вероятно, Тхарайя спрашивал резче, чем мужчина обычно спрашивает женщину: о дворе моего отца, о моей матери, о политике – хотя, говоря о политике, я вряд ли могла бы удовлетворить его любопытство в должной степени. Потом он принялся спрашивать о моей собственной жизни, и очень смело. Впрочем, здесь самые разные люди на диво спокойно говорили о вещах, совершенно не обсуждаемых вслух. Его высочеству, к примеру, показалось несколько неправильным моё длительное пребывание в монастыре, в окружении одних лишь монахинь, дам незамужних и о супружеской жизни не знающих. Принц стал смеяться надо мной, не зло, но довольно обидно, говоря, что из-за дуэний святой жизни я боюсь мужчин.

– Вот ещё, – сказала я. – Если бы я боялась, я бы вообще не смогла говорить. Ты ведёшь себя любезно, но неприлично; девушка более робкая, чем я, просто не смогла бы вымолвить ни слова в твоём обществе.

– Ты должна говорить, – возразил Тхарайя. – Иначе как же я смогу выучить язык твоей страны?

Я удивилась:

– Зачем тебе? Ты собираешься беседовать с послами?

Принц загадочно улыбнулся.

– Если прибудут послы, с ними некому будет беседовать, – сказал он. – Не тебя же, робкую женщину, делать моим толмачом!

– Не так я и робка! – возмутилась я. – Ты специально дразнишь меня?

– Толмач должен не бояться никаких слов, – сказал Тхарайя. Перейдя с делового разговора на весёлую беседу, он тут же начал вести себя как мальчик. – Клянусь честью, есть много слов, которые ты не сможешь произнести в присутствии мужчин.

– Ты собираешься с ними браниться? – спросила я не без капельки яда. – Скверными словами, да? Которые зазорно говорить девушке? В таком случае позволь мне усомниться в успехе переговоров.

– Я не о брани, – сказал принц. – Я о простых вещах. Тебя смущает всё. Тебя смущают даже хвосты аглийе.

– Ты не прав, – сказала я и, вероятно, покраснела, потому что его высочество расхохотались уж совсем бессовестно. – Я хотела сказать, – поправилась я, – что я… мне, в сущности, нравится, как это выглядит.

Тхарайя улёгся на тахту, уставился на меня снизу вверх, повиливая хвостом, как пёс, и спросил очень весело:

– Что – «это», Лиалешь? Ну, скажи!

Я прижала руки к горящим щекам и прошептала так громко, как сумела – глядя, к сожалению, в пол, а не на принца:

– Хвост.

Шуарле проснулся от смеха принца и тоже смотрел на меня снизу вверх и улыбался. Я поразилась, как мужчины могут держаться так низко, а ощущать себя так высоко. Его высочество протянул мне хвост, как протягивают руку.

– Перестань бояться простых вещей, Лиалешь, – сказал он так, как обращаются к маленьким детям. – Нам с тобой предстоит множество более сложных дел, чем излечение робости перед хвостами, – взял меня за руку и притянул к себе.

Так я дотронулась до принца впервые – до его человеческой ладони, в которую поместились бы две мои ладони и полторы ладони Шуарле, тёплой и далеко не такой мягкой, как рука моего друга-кастрата… а ещё до его хвоста. Хвост оказался на ощупь похожим на горячий металл, а не на живое тело – это прикосновение отчего-то так смутило меня, что я довольно резко вырвала руку – но тут же извинилась за неучтивость.

– Это ничего, Лиалешь, – сказал принц. – Ты делаешь успехи, просто нынче тебе уже пора спать. На сегодня достаточно.

Я невольно укуталась в платок до самого носа. Мне вдруг стало почти грустно.

– Лиалешь, – сказал Тхарайя, – не огорчайся. Я подожду, пока ты не раскроешь сердце. Иди отдыхать.

Я улыбнулась в платок, сделала реверанс и, уходя из спальни его высочества, с некоторым удивлением подумала, что моё сердце уже приоткрыто.

Шуарле

Совершенно я не мог на них смотреть.

Если бы Яблоня не просила остаться – ушёл бы, услышь, Нут, но она попросила – что мне было делать? Сидел на полу, притворялся, что сплю; то ли бесился, то ли пытался не расплакаться.

Она же сама себя совершенно не понимает! Раньше я думал, что женщины от природы жестоки, а теперь мне кажется, что они просто глупы, как куры. Она как будто решила, что мне всё равно, что я – так себе евнух, её ночная прислуга. Привёл женщину к господину, увёл женщину от господина. Пока женщина с господином – я жую смолу и от скуки считаю мух. Ага.

А кто мог подумать, что господа гранатовой крови так отличаются от прочих смертных? Я же не служил во дворцах, я – так, деревенщина сравнительно. Думал, этот царевич-аглийе вообще смотреть на меня не будет: кто считает рабов за людей! Хорошо бы. Удобно ненавидеть, когда тебя презирают. Но он взял да и стал разговаривать – что, у них там, в царских палатах, принято беседовать о жизни с евнухами?!

Ясное дело, для неё, для Яблони заговорил со мной, хитрющий кот. Аманейе как есть, гад из Серого Мира, ушлое зло. Видишь, мол, госпожа сердца моего, я буду ласкать твоего горностайчика, буду бросать кусочки твоей собачке, буду подсвистывать твоей перепёлке, трещать твоей цикаде – не говоря уж о тебе самой. Ну ещё бы! Она же такая чистая, невинная и смешная! Всему верит, что ни скажи.

Как было замечательно идти по горам! Вдвоём. Когда Яблоня меня обнимала, мне начинало казаться, что в жизни что-то брезжит, надежда какая-то. Говорила: «Ты – мой лучший друг, всегда будешь моим лучшим другом». Всегда, ага. Пары дней не прошло – этот царевич, вкрадчивая змея, ей уже и лучший друг, и господин души, а её жених где-то там – побоку. О себе я вообще не говорю.

Пса ласкают, когда волки близко.

Шла на тёмную сторону – вся светилась нежным молочным сиянием, как небо на рассвете. Мягкая, тёплая – тепло от неё на расстоянии чувствовалось, но она ещё и за руку меня взяла, прижалась плечом:

– Одуванчик, ах, как странно! Скоро утро, а мне совершенно не хочется спать. Я могла бы сейчас танцевать, или идти по горам, или – не знаю что!

Странно, ага.

Ничего странного не вижу; влюбилась в царевича. У которого старшая жена – настоящая паучиха, а сам он… промолчим. Ей уже хочется жить в этой каменной тюрьме, в этих подлых горах – лишь бы царевич смотрел на неё со своей подлой улыбочкой.

Старый. Точно, стар, как грех.

А Яблоня убрала мою чёлку с лица, заглянула в глаза, такая ласковая степная лисичка:

– Ты устал, да? Тебе нездоровится, Одуванчик? Прости меня, ты же вчера дрался за меня отважнее солдата, а я забыла…

Я подумал, не напомнить ли ей, что она вроде бы не собиралась быть ничьей наложницей? Что она вообще-то с севера царевна, что там у неё – отец, жених, всё такое… Не сказал. Ветер прав, мы не доберёмся. Что её даром мучить… ладно. Смотритель покоев так смотритель покоев.

– Устал, – говорю, – немного. Давай ложиться спать, Яблоня?

Вздохнула, улыбнулась.

– Ах, совершенно не спится! Но – хорошо, давай.

Переплёл ей косы, принёс умыться, поменял рубашку. Никогда не раздевается при мне донага, будто я её без одежды не видел… забыла, как я её отмывал, как смазывал её ссадины бальзамом из девяти масел… Да что говорить…

Говорила, что спать не сможет, что танцевать хочет, а сама заснула, как котёнок: тут же, минутку помурлыкала – и всё. Я смотрел, смотрел, как она спит – и вдруг почувствовал, что у меня слёзы текут, давно уже. Совсем не хотел плакать, всё вытирал, вытирал, а они всё текли, и я подумал, что она сейчас проснётся – пить, к примеру, захочет – и увидит, что я распустил сопли…

Тогда я тихонько вышел из её комнаты, дверь за собой прикрыл осторожненько, прислонился к ней спиной – но тут меня просто затрясло. Я стоял и ревел, как деревенский дурачок, у которого лепёшку отобрали. Прошло много времени, пока немного успокоился, но в комнату не вернулся. Там у окошка, напротив её двери, сундук стоял, так я кое-как примостился на этом сундуке. Думал, проснётся – позовёт, я услышу.

Долго так полулежал, полусидел, всё думал. А что тут ловить? Ничего не выйдет, как ни крути. Это я просто свыкся с мыслью, что жених у неё где-то далеко, и, кажется, заодно выдумал этого её жениха. Что он такой же белый, как и она, и добрый, и спокойный, и ещё, почему-то не будет её трогать, а будет беседовать с нами в этом дворце, где весь пол из самоцветных камней, и музыку слушать.

Размечтался, ага.

Хорошо ещё, что всё вышло здесь, а не где-нибудь на Сером Берегу. Если бы мы паче чаяния всё-таки добрались до её родины, а там бы всё оказалось по-другому, у меня, наверное, сердце разорвалось бы на части. А тут – очухаюсь, куда я денусь? Я евнух, она царевна. Ничего больше не будет. А если я своей унылой рожей буду раздражать царевича, он меня продаст в лучшем виде или подарит, когда Яблоня будет уж совсем его, а про меня забудет и думать.

Не на что мне надеяться.

От слёз у меня голова разболелась, и ещё ужасно заболело в груди, будто нож туда воткнули. Я подумал, что сейчас умру, и даже обрадовался, но через пять минут потихоньку прошло – и я, кажется, задремал.

Проснулся от шагов. Открываю глаза – раннее утро, из окна белёсый свет, а на меня смотрит Молния. Как на тлю на листе, ага. Я сел и уставился на неё.

– Пошёл вон отсюда! – сказала эта сколопендра и сморщила нос.

– Я охраняю госпожу, – говорю. – И подчиняюсь госпоже.

– Я тут старшая жена! – выдала она. Сквозь неё медь потекла – удивила, ага.

– Ну и что, – сказал я. Нагло. – Я тут смотритель покоев. Моя госпожа у господина в фаворе, в спальню с третьими петухами вернулась, так что ты не должна её будить. У неё должно быть свежее лицо к сегодняшнему вечеру.

Она так взбесилась, что я решил: ревнует всё-таки.

– Ты, полукровка! Тебя когда-нибудь били палками?!

– Нет, – говорю. – А тебя?

А мне настолько нечего терять и настолько больнее внутри, чем снаружи, что смелость появилась несказанная и весёлость какая-то. Не понимаю, почему перед казнью люди рыдают, волосы рвут, на коленях ползают, когда уже всё решено? Это ведь такое лихое и чудесное чувство! Можно любую важную особу за нос дёрнуть или бараном обозвать, можно палачу в рожу плюнуть, можно высказать всё, что захочешь, – и всё равно страшнее смерти ничего тебе не будет.

У меня даже дыхание перебивалось, как от восторга – так было хорошо. Она уже всё кругом заморозила своей злостью, даже иней на стенах осел, смотрит на меня так, что другой бы задымился, а я улыбаюсь.

– Бедная сестрица, – говорю. Ласково так. – Я же понимаю, отчего ты так кидаешься на кого ни попадя – я тебя, как родня, понимаю. Ведь я песок бесплодный и ты тоже.

Она бы мне врезала, если бы не так долго размахивалась. Я увернулся и продолжаю:

– Вот моя госпожа родит и станет любимой женой. А ты так и будешь всех жрать, только во дворце – пока не высохнешь, как печёное яблоко. А от злости ты высохнешь быстро, вот увидишь!

Она развернулась, кинулась к дверям во двор крепости, распахнула и заорала:

– Стража, сюда! Немедленно!

Я стоял и улыбался. Ну вот, думаю, сейчас меня прикончат – услышь, Нут, это будет просто чудесно. Ну, немножко больно минутку… ну десять, потерплю – но потом оно подохнет, это жалкое раскромсанное тело, а я уйду за реку совершенно счастливый.

Только моя госпожа, моя Яблоня, от этих ишачьих воплей проснулась и выскочила прямо навстречу шакалам Ветра. Да они, к их чести, не слишком-то торопились на женскую сторону: им это, похоже, обрыдло уже. А уж когда увидели Яблоню, тёпленькую ещё спросонок, укутанную в платок поверх рубахи – и вовсе смутились, растерялись и остановились на пороге. Не входя.

Яблоня только взглянула на Молнию и на мою физиономию – и, видимо, очень много поняла. Меня погладила по щеке, а к Молнии обернулась и улыбнулась:

– Ты старшая, Молния. Ты должна быть мудрее всех. К чему же все эти ссоры? Разве сильного человека украшает гнев?

Молния встала, уперев руки в бёдра, стуча хвостом по стене, щурясь. Сказала, в ярости, даже не крича – голос от бешенства пресёкся:

– Ты что, хочешь меня учить?

А Яблоня снова улыбнулась:

– Ну что ты! Это ты должна меня учить: ты же старшая, и ещё ты здешняя, а я чужая. Ты будешь государыней, ты должна всех учить – но не кулаком же, верно?

Молния минуту не знала, что ответить. Потом сказала:

– Твой евнух меня оскорбил, Яблоня. И я намерена наказать его за это.

Яблоня к ней подошла, положила руку ей на локоть – Молния шарахнулась, посмотрела искоса. Яблоня вздохнула и сказала:

– Это же мой евнух. Может, это моё дело – его наказывать? А ещё вернее – может, это вообще дело нашего господина? Давай его спросим?

Молния фыркнула, что не желает впутывать господина в скандалы на женской половине. А Яблоня заметила:

– Стражу-то впутываешь… посмотри, как им неловко.

Молния будто спохватилась. И приказала шакалам:

– Заберите его отсюда во двор. Мы поговорим и решим.

Я с Яблоней переглянулся и кивнул, мол, всё в порядке. Потом вышел с шакалами во двор, а кто-то из них дверь прикрыл, чтобы не слушать, как женщины выясняют отношения.

Во дворе было очень холодно, хоть солнце уже стояло высоко. Я бы сразу окоченел, но кто-то из шакалов укрыл меня плащом. Новое дело, услышь, Нут.

Я посмотрел на этого бойца. Я про себя телохранителей своих господ иначе чем шакалами никогда не звал: всегда это шайка головорезов, подонки, которые развлекаются только всякими гадостями и чужими неприятностями. А тут вдруг призадумался.

Всё-таки это не какой-то там, а боец из охраны царевича.

Странный тип. Громадный, широченный – как его крылья носят, непонятно. Круглая рожа, глазки узкие, бритый – и подбородок, и череп, а на лысом черепе вышитая шапочка. Нугирэк, ага. Первый раз в жизни я увидал нугирэк с хвостом. Тоже полукровка, сразу видно. Настоящие аглийе, кровные, немного другие, у них лица точные, горбоносые обычно, с высокими скулами, глаза большие и яркие, брови низкие, рот чётко очерчен. Я похож на чистокровного до смеха, Ветер – тот вообще вылитый, но это потому, что люди-ашури сами чем-то на аглийе похожи. А вот чтобы кто-нибудь из птиц польстился на нугирэк-неверного – о таком мне даже слышать не приходилось.

Ну, неверный, конечно, но, похоже, не злой. Смотрел на меня, сощурив свои щёлочки, так что они совсем в щеках утонули, ухмылялся – губы мягкие, как у лошади. Смешной парень. У меня так и не появилось предчувствия, что ему будет приятно меня мучить.

А тут он ещё и сказал:

– Ты, птенец, не бойся. К господину Рысёнок пошёл, вот придёт к господину Рысёнок – и всё обскажет в точности. А господин ещё вчерашним днём всем соколам велел за вами присматривать – за вами, за тобой и за госпожой твоей.

Не шакалы – царские соколы, ага. У крылатого царевича, значит, крылатые соколы.

– Ты сокол царевича? – спрашиваю. В плащ укутался, как женщина, по самые глаза. Воины вокруг посмеиваются, мне бы и самому было смешно, но от холода забываешь про все приличия.

А нугирэк подумал-подумал и сказал не торопясь:

– Я Керим, Белый Пёс. Сокол царевича, а может, и не только сокол царевича. Но я сражаюсь за царевича, за нашего господина – на этом берегу и на том берегу, так что я, уж верно, сокол царевича.

И всё это он высказывал с такой ленивой растяжечкой, будто смолу жуёт, а выплюнуть неохота. Так только кочевники и говорят: простые вещи, но слушать смешно. Я подумал, что Керим, наверное, рос среди нугирэк, а сюда, в птичью стаю, попал уже взрослым, когда от детских привычек сложно отвыкнуть.

– Как это – на двух берегах? – спросил я. – Ты ведь живое существо, Керим?

Нугирэк ухмыльнулся, покивал.

– Как – на двух берегах? Вот простая вещь: как Солнце светит на небе, а Костёр – на земле? Вот Солнце горит, а у меня в груди искорка Костра горит, а душа моя будет в Солнце гореть, когда улетит из меня наверх. Сложно ли?

– Я не понимаю, – говорю.

Керим хлопнул меня по плечу.

– Что тут понимать? Я здесь – душа там. Я на этом берегу, моя тень – на том.

Меня слегка передёрнуло.

– Ты что, чернокнижник, Керим? – спрашиваю. Хотя у него такая добродушная физиономия, что никак не верится в его чернокнижие. А соколы вокруг слушают и веселятся. Я подумал, что они себе сравнительно милое развлечение нашли: другие уже давно показали бы мне, кто тут старшая госпожа, просто личной потехи ради.

А Керим ухмылялся и мотал головой:

– Ну что ты, птенец, где же я чернокнижник? Что же, я похож на чернокнижника? Нет, я – Белый Пёс, я – Солнечный Пёс в Сером Мире, вот я кто. Моя мать была аглийе, мой отец был шаман, Солнечный Пёс, мой дед был шаман и мой прадед был шаман. И я отвязываю свою тень и даю ей ходить за рекой по Серому Миру, разве это – чернокнижие?

О шаманах-нугирэк я много разного слышал, но больше хорошего. Многие при мне говорили, что шаманы огнепоклонников даже душу умирающего могут позвать из-за реки, не говоря уже о целительстве, к примеру…

– Керим, – спросил я, – ты в свите царевича – лекарь, да?

Он осклабился и нацелил палец мне между бровей, в центр клейма. И сказал:

– Лекарь не лекарь, но некоторые болезни я могу лечить, птенец. То есть вот то, что отрезано железом, обратно, конечно, никто не сможет приставить, а то, что отрезано чарами, то приставить обратно очень даже можно.

Я забыл, что иногда надо дышать. Вспомнил только, когда услышал, как соколы царевича смеются, – и подумал, что Керим тоже смеётся надо мной на свой лад. Смахнул его руку со лба и рявкнул:

– Керим, я не люблю, когда меня трогают!

Забыл, что от таких вспышек шакалам… ну да, соколам, услышь, Нут, всегда ещё веселее. Свирепый цыплёнок, ага. Этот длинноносый, Месяц, конечно, тут же сказал это вслух, а остальные принялись меня радостно подначивать, как бойца, чтобы я врезал Кериму за непочтительность. Такой отважный и сильный воин, ну пусть я им покажу, как сражаются настоящие мужчины.

Шакалы как шакалы. Ни с кем из них разговаривать нельзя.

Я за это время так устал и так много дёргался, что чуть не расплакался прямо там. Натянул на голову плащ, чтобы поняли, что разговаривать больше не хочу. Если эти захотят меня отлупить или ещё что-нибудь, их не остановит моё происхождение. Это я на побережье и в степи аманейе, страшная непредсказуемая жуть, а тут – так, птенец бесхвостый. Тут они – аманейе, ага.

Но тут Керим сказал:

– Хватит ржать, жеребцы, – а меня взял за плечо и подтолкнул, чтобы я шёл за ним. – Месяц, если тебе хочется, чтобы тебе врезали, то скажи мне, я тебе врежу, а не выбирай себе противников поменьше. А то люди ведь решат, что ты боишься, если напрашиваешься на драки с евнухами, а с бойцами только зубы скалишь…

Месяц попытался возражать, но все уже потешались над ним, а меня оставили в покое.

– А ты куда пошёл, Керим? – спросил Мрак.

– А я с этим птенцом в сторожевую башню пошёл, – сказал Керим с неизменной ухмылочкой. – Мы с ним в нашей каморке в башне траву ти заварим и там посидим, потому что птенец с равнины, а на равнине к ветру с ледников привыкнуть нельзя, а непривычный к ветру быстро до лихорадки замёрзнет.

– Ну и я пойду, – сказал Мрак, и ещё кто-то из бойцов решил пойти.

Я подумал, что противно сидеть в помещении, где всё время рыщут шакалы… даже если они – соколы. На своей территории они почти всегда чувствуют себя вправе пинать меня как угодно. Но с Керимом пошёл, даже не попытался сопротивляться.

В сторожевой башне прямо за дверью был высокий зал, где горел огонь в громадном очаге – пара здоровенных поленьев, по полдерева каждое. Из зала вверх вела винтовая лестница, но туда, я думаю, поднимались только дозорные, а бойцы, которые отдыхали и дожидались приказов господина, оставались тут, внизу.

А в зале оказалось приятнее, чем я думал: не такая страшная помойка, как обычно в таких местах. Из-за цветных стёкол в окне свет весёлый и пёстрый, от очага сразу стало тепло, а весь пол и стены застилали шкуры, больше горных баранов и туров. Оружие висело по стенам на турьих рогах – но не так много, как обычно: только старинные кривые мечи «клинок-сполох» и ещё какие-то жуткие железяки, а сабель почти не было. У очага на резной стойке стояла посуда, больше не наша, а нугирэк: медный казан, сосуд с носиком для ти, тоже медный, чеканные блюда, глиняные чашки – и все со знаками Солнца и Костра.

Я снял плащ и сел у огня на шкуру, стал смотреть, как Керим заваривает ти. Как он достал щепотку травы из глиняной банки, как растёр в пальцах, как кинул из другой банки ещё каких-то травок – и всё поглядывал на воду в казане и мурлыкал что-то себе под нос.

Я сам не заметил, как успокоился. Соколы тоже перестали болтать, а расселись вокруг очага и смотрели в огонь. Я тоже смотрел и вспоминал, что для нугирэк любой огонь свят, он – сын Солнца, а Солнце – их главный бог. Когда Керим протянул мне чашку ти, от которой пахло просто замечательно, пряными горными травками – я тоже почти уверовал.

И посмел переспросить:

– Ты там, во дворе, начал говорить, Керим…

Он посмотрел своими щёлочками, ухмыляясь, подумал и сказал:

– Тебя зовут Одуванчик, так я слышал? Одуванчик? Ну так вот, ты, Одуванчик, пока не суетись и меня не суети. Тут ничего испортить нельзя, а чтобы не испортить, торопиться нельзя. Ты, Одуванчик, терпеливый? Это важно, потому что это будет очень неприятно, а поэтому придётся здорово потерпеть.

Тут меня снова затрясло, несмотря на ти, тепло и его спокойную физиономию. Я чашку поставил на поставец: у меня так руки дрожали, что горячий отвар чуть себе на колени не выплеснул.

– Ты серьёзно? – спрашиваю.

Керим снова потёр пальцем моё клеймо – а я уже не дёрнулся, пусть делает, как знает, ему виднее – и сказал, раздумчиво так:

– Как может быть, чтобы несерьёзно, Одуванчик? Я же не злодей какой-нибудь, чтобы шутить с твоей надеждой, так что всё это серьёзно.

И меня осенило: это же правда! Крылья! Мои крылья! Он мне крылья вернёт! Нугирэк, неверный, шаманство, чернокнижие – всё равно, какая разница!

Я не то что взял прах от ног, я просто ткнулся головой в пол – и обнял его ноги, по-настоящему, не ритуально. И понёс какой-то бред вроде того, что стану ему рабом, вещью, чем он захочет, и пусть он делает что хочет и как хочет – я заранее на всё согласен, чтобы летать.

Керим меня силой заставил подняться, всё цокал и чмокал, был недоволен, что я так себя веду. Бормотал укоризненно, что раб ему не нужен – на что ему крылатый раб, а вещь – так вообще нельзя о себе говорить, у вещей не бывает души. Вот если я стану ему другом – ему и хватит, а служить я должен Ветру, и он, Керим, тоже служит Ветру, а ещё у меня есть госпожа, так что ей – тоже, а ему довольно и дружбы…

От волнения я никак не мог ему объяснить, насколько это для меня важно, но Керим, кажется, и так понимал. А прервал меня этот парень с рассечённой бровью, Филин, кажется: всунулся в дверь, крикнул, что меня зовёт госпожа.

Я посмотрел на Керима; наверное, это несколько по-собачьи вышло. Он ухмыльнулся и закивал: «Иди-иди», тут у меня столбняк прошёл, и я побежал на тёмную сторону.

У меня ещё не было крыльев, но они меня уже несли. Почему-то казалось, что крылья меня приподнимут до Яблони, сделают хоть чуточку ближе – и я весь горел от этого.

Жанна

Раадрашь ходила по моей комнате широкими шагами, из угла в угол; присела на подоконник, вскочила и снова принялась ходить. Она показалась мне очень взвинченной, злой и как-то беззащитно несчастной, как маленькая капризная девочка, которой вдруг отказали в требовании. Я думала, что ей хочется то ли кричать и топать ногами, то ли разрыдаться в голос, с воплями, то ли уйти к себе и хлопнуть дверью от неуверенности в слезах и криках, как в действенном средстве. От этого принцесса будила во мне не ответную злость, а жалость.

– Я ненавижу кастратов! – сказала Раадрашь наконец. – Ненавижу, поняла?! Я говорила об этом отцу и мужу – теперь говорю тебе! Один раз – и больше не стану повторять!

Даже когда она не повышала голос, её фразы звучали как окрики.

Дверь приоткрылась и вошла Далхаэшь, согнувшись, как рабыня. Она принесла поднос с чашками кавойе и творожными шариками, поставила его на поставец, согнулась ещё ниже – и взглянула на меня со жгучим любопытством.

– Уходи, – приказала ей Раадрашь.

Далхаэшь вышла с очевидной неохотой. Принцесса остановилась посреди комнаты, покусывая губы, с выражением непримиримости и раздражения на лице, постояла так с полминуты – и вдруг одним стремительным прыжком рванулась к двери и резко её распахнула.

Далхаэшь полетела на пол. Я подумала, что удар такой силы мог бы сбить с ног и мужчину.

Принцесса остановилась над ней, вскинув руку с нацеленными вперёд и вниз кончиками пальцев, хлеща себя хвостом по ногам, как раздразнённая кошка, и сказала в тихой ярости:

– Если такое случится снова – ты будешь мечтать, чтобы земля покрыла тебя поскорее!

Далхаэшь с трудом поднялась, изо всех сил пряча гримасу сильной боли – и отступила, не показывая спины, опустив голову. Раадрашь захлопнула дверь и обернулась ко мне.

– Я ненавижу женские покои! – сказала она зло и горько. – Подлое, подлое место! И женщины, и кастраты только и ждут какой-нибудь грязной сцены, чтобы потом облизывать её, как мухи – коровью лепёшку!

– Ты любишь общество принца и его воинов, да? – спросила я. – Это оттого, что ты сама как воин?

– Я – воин, – кивнула Раадрашь, закидывая за спину свою прекрасную косу. Кончик косы зацепил и сбил на пол флакон с лавандовым маслом. – Но Тхарайя – просто кусок горной породы, без чувств, без сердца! Булыжник, которым можно разбить чью-то голову – и только. Оружие. И его головорезы – оружие, только оружие. Я не грязный наёмник, чтобы любить оружие с ненормальной страстью!

Было в высшей степени странно слушать то, что она говорила о принце. За вчерашнюю ночь я успела увидеть в нём человека, с чьим сердцем и чувствами всё обстояло надлежащим образом – но я ещё не знала, как за него вступиться и есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл. Ведь Раадрашь знала его уже очень давно; могло ли статься, что я увидела больше, чем она, за одну ночь?

– Но ты ведь любишь кого-нибудь? – спросила я с надеждой.

– Тхарайя, – сказала принцесса мечтательно – и, поймав мой удивлённый взгляд, пояснила с резким смешком, – не принца, нет. Ветер. Настоящий верховой ветер в горах. Я сама – ветер. Я люблю свободу. А мужчины всегда пытаются лишить меня её, связывают этими решётками, склянками, кастратами, девками… – продолжала она, раздражаясь всё больше. – Я ненавижу эти затхлые стойла!

– Тебе очень подходит имя, – сказала я, улыбаясь. – Ты такая сияющая и опасная. Людям, наверное, страшно к тебе приближаться; мне, например, очень хочется подуть за плечо, когда я слышу гром.

Раадрашь коротко рассмеялась и тут же снова стала серьёзной.

– Лиалешь, – сказала она, глядя в окно. – Меня оскорбил твой кастрат. Он сказал, что я скоро состарюсь, поняла?! – и повернулась ко мне, блестя глазами. – Я хочу, чтобы с него содрали кожу или повесили за ноги! Отличное зрелище. И он точно не увидит меня старой.

– Шуарле хотел сказать, что молнии недолговечны, – сказала я. – Это не обидно.

Раадрашь указала на меня ладонью со сжатыми пальцами, как наконечником копья – этот жест я видела и у Шуарле, он значил «именно с тобой я и не согласен».

– Ты дура! Он хотел меня оскорбить и оскорбил! Кастраты – подлые подонки, подлые и слабые, мелкие и злобные от слабости! Они только и ждут возможности укусить, как паршивые маленькие шавки! Может, ты и не знаешь, а я навидалась!

– Знаешь, Раадрашь, – сказала я, – все люди разные. И мужчины, и женщины, и кастраты. Вот мы с тобой обе – женщины, а разве мы похожи? Ты ведь – орлица, Раадрашь, ты паришь в небесах, ты, я думаю, умеешь убивать, ты сильная и храбрая… а я… ты права, я – курочка, я не умею летать, всего боюсь; в покои меня берут, потому что я забавная и беленькая. Как нас можно сравнить?

Раадрашь слушала со снисходительной улыбкой. Её жёсткое красивое лицо чуть оттаяло. Мне вдруг стало стыдно за свои дурные мысли о ней – сейчас передо мной стояло самое одинокое существо в замке его высочества. Я поняла, каково бы мне самой могло быть в династическом браке с юношей, которого выбрали в интересах короны.

– Значит, ты согласна? – сказала я.

Раадрашь улыбнулась светлее.

– Согласна… нет, ты, пожалуй, не такая уж и дура…

– С кастратами то же самое, – сказала я убеждённо. – Когда я попала в дом рабовладельца, там были разные кастраты. Злой человек был, уставший человек… и Шуарле. Он добрый и смелый, только не умеет любезно разговаривать с особами королевской крови. Он же мне сбежать помог – а нас бы убили вдвоём, если бы поймали!

Раадрашь усмехнулась.

– Я не видела среди них ничего хорошего. А я видела их больше, чем ты… правда, кастратов-людей… мой отец пытался заставить меня быть человеческой женщиной – для Тхарайя, для этого воинского союза, для мира с Ашури-Хейе, для торговли с людьми! Запер меня, как человеческую девку, приставил ко мне этих уродов, злых, скучных, гадких… Знаешь, каково, когда тебя боятся и ненавидят?

– Знаю, – сказала я. – Мне рассказывал Шуарле.

Принцесса рассмеялась. Я подумала, что она вовсе не так глупа, как может показаться; просто одиночество и непонимание сделали её раздражение постоянным – лошади иногда бесятся от постоянных мелких укусов слепней.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Позови его сюда. Я посмотрю, что он скажет – и сразу будет понятно, ошиблась я или это ты ошибаешься.

Я укуталась в плащ, прикрыв низ лица, как Шуарле меня учил, вышла во двор и сказала первому попавшемуся стражнику:

– Почтенный человек, ты не мог бы найти и позвать моего слугу? Шуарле?

Воин улыбнулся, отдал поклон и сказал:

– Все знают о госпоже и о слуге госпожи. Сейчас.

Я вернулась. Мне было несколько неспокойно.

Раадрашь, повиливая хвостом, рассеянно рассматривала безделушки на столике у зеркала. На меня она взглянула почти дружелюбно.

– За ним послали, – сказала я.

– Ты больше не будешь бегать сама, – сказала принцесса. – Тебе нужна нормальная свита, как любимой женщине господина. Он тебя вправду приблизил к себе этой ночью?

– Мы разговаривали о севере, – сказала я и вызвала взрыв её смеха. – Почти до рассвета. Господин считает, что ему нужен толмач, знающий наш язык, – он учил меня говорить разные слова…

– Никак не могу понять, что ты такое – полная дурочка или чересчур умна! – сказала Раадрашь, смеясь. – И похоже, твой кастрат тебя стоит!

В этот момент в комнату сломя голову, как мальчишка, влетел Шуарле. Я никогда его таким не видела. Он улыбался, его глаза сияли, он вовсе не выглядел как «бедная худышка» с вечными чёрточками не то тоски, не то скрытой боли – и он кинулся к моим ногам с разбега. Обнял колени, прижался щекой к моему бедру, взглянул снизу вверх в счастливом восхищении:

– Лиалешь, благослови тебя Нут, и я благословляю, госпожа Две Шестёрки! Ты всюду приносишь счастье, ты всем приносишь счастье, а этот замок – счастливейшее место в мире подзвёздном!

Я погладила его по голове:

– Шуарле, что с тобой? Разве хорошо обижать одну принцессу и благословлять другую?

Он обернулся к Раадрашь с совершенно обезоруживающей улыбкой:

– Высокорождённая госпожа, прости мне необдуманные слова! Мясо из грибной похлёбки просто не успело опомниться от целого вороха приключений. Я со вчерашнего дня мечтал как следует поблагодарить тебя за грибные пирожки, птица птиц – прости меня снова, – и, выпустив мои колени, отвесил земной поклон её высочеству.

Раадрашь нахмурилась – и рассмеялась.

– Встань, шут! Что это было?

Шуарле сел на пол, поджав ноги под себя. Глядя на нас с искорками небесного света в глазах, состроив умильную мину, сказал действительно шутовским тоном кающегося грешника:

– Разве бедному птенцу, рождённому в деревне, под силу вместить такую бездну совершенств? Он поневоле делает глупости, ему не справиться со смущением – а что поделаешь?

Он и не думал унижаться и лгать, спасая свою жизнь. Мне показалось, Шуарле вообще забыл, что ему угрожала опасность. На Раадрашь он больше не сердился и не боялся её – у моего друга был вид человека, который искренне любит весь мир Божий. За время его отсутствия, проведённое им с бойцами принца, случилось что-то очень хорошее, решила я. Возможно, здесь стражники отнеслись к нему по-приятельски, а может, просто попав в общество аглийе, Шуарле, наконец, почувствовал себя среди своих – расспрашивать было не время.

Раадрашь уселась на мою постель и взяла чашку с кавойе, я сделала то же самое. Шуарле, сидящий у моих ног, закопался пальцами в волосы, изображая, вероятно, как посыпают голову пеплом:

– Моей госпоже принесли кавойе чужие! – сказал он с преувеличенным, комичным сокрушением. – Как переживу это? Нет мне пощады, нет прощения!

Раадрашь улыбалась, я смеялась, Шуарле, видя, что нам смешно, болтал всякий вздор. Я вдруг поняла, что принцессе вовсе не хочется уходить. Чтобы иметь повод остаться, Раадрашь начала расспрашивать нас о пути через горы; я начала с грибов и впала в смехотворное враньё, а Шуарле подхватил и принялся врать уже всерьёз. Он опёрся локтями на мои колени и с видом вдохновенным и серьёзным рассказал о чудовище высотой с дерево и толщиной с колокольню, которое хотело забрать меня в преисподнюю, а он, Шуарле, заколол демона в пятку, произнеся древнее и страшно могущественное заклинание против нежити и злых чар. Под конец истории Раадрашь хохотала, вытирала рукавом слёзы – и заявила:

– Лиалешь, я хочу, чтобы ты была в моей свите. Ты и твой кастрат – я такого ещё не видела, он забавный, как щенок!

– Ай-ай-ауу! – тявкнул и заскулил Шуарле, и Раадрашь снова прыснула.

– Ты его убить хотела, – сказала я укоризненно. – Как мы можем тебе верить?

– Я же не знала! – возразила Раадрашь с искренним удивлением. – Брось, мне больше не хочется его убивать… всё это пустяки. Пойдём, я покажу тебе замок.

– Разве мне можно покидать тёмную сторону? – спросила я тоже удивлённо.

– Во-первых, в сопровождении слуги, – сказала принцесса. – А во-вторых – это я хочу, чтобы ты пошла. Кто может тебе запретить?

Мы с Шуарле переглянулись – и пошли.

Выйдя за резную дверь, отделяющую женские покои от помещений, принадлежащих мужчинам, мы сразу встретились с его высочеством. Принц Тхарайя, сопровождаемый молодым бойцом, как мне показалось, сам намеревался посетить обитель женщин – иначе что он мог делать в этой части дома? Он выглядел хмурым и озабоченным, но, встретившись со мной взглядом, улыбнулся своей удивительной улыбкой. Я вдруг поняла, что чему-то страшно рада и, вероятно, сильно хотела его видеть, не отдавая себе отчёта.

– Всё в порядке, Лиалешь? – спросил принц и сбросил с лица чёлку, мотнув головой. – Идёт хороший день?

Я сделала реверанс, и все рассмеялись, даже Раадрашь.

– Я думаю, идёт прекрасный день, – сказала я. – Доброе утро, принц Тхарайя.

– Научи этим танцам всех здешних женщин, – сказал принц, всё ещё смеясь. – Это очень забавно… Однако, Лиалешь, мне нравится, что ты хорошо себя чувствуешь; теперь я спокоен, и мне надо заняться делами.

Это было сказано, пожалуй, слегка печально. Я подумала, что его высочество не так уж и хочет оставить меня, тоже огорчилась и сказала с надеждой:

– Но вечером, закончив дневные дела, ты сможешь позвать меня?

Принц кивнул так поспешно, будто ждал этого вопроса.

– Конечно, моя госпожа! – отвечал он, сразу повеселев. – Это будет вечер вечеров!

Это заявление рассмешило Раадрашь, но Тхарайя взглянул коротко и внимательно, будто хотел увидеть, что у неё на уме, – и она тут же заявила:

– Уйдём, Лиалешь! – добавив не без яда: – Не годится докучать занятым мужчинам.

Принц усмехнулся, чуть пожал плечами и ушёл, сопровождаемый своей свитой, оставив меня в неожиданном сожалении.

– Раадрашь, – сказала я, еле успев скрыть укоризну, – мне отчего-то кажется, что ты не слишком любезна с нашим господином.

Её высочество фыркнула.

– Видишь ли, бедняжка, – сказала она насмешливо, – я старшая жена Тхарайя, но я никогда не имела претензии быть его любимой женой. Если бы отец и принц спросили меня, я ответила бы, что замужество вообще меня не привлекает, сковывая подобно каторжной цепи. Отчасти я даже рада, что Тхарайя бесплоден: возиться с младенцами было бы нестерпимо для меня.

– Это печально, – сказала я. – Я хотела сказать, что младенцы милы, а дети постарше – просто очаровательны…

– Да! – воскликнула Раадрашь со смехом. – Орлице нужны небеса, а курице – цыплята!

Шуарле слегка нахмурился, но я тоже рассмеялась.

– Знаешь, Раадрашь, – сказала я, – цыплята гораздо теплее, чем небеса.

– Для слабых душ! – отрезала её высочество. – Ну, к чему нам стоять тут! Пойдём же наверх, я покажу тебе горы!

Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.

Тхарайя

Яблоня ходила по моему замку, словно по моему сердцу – я всё время об этом думал. Мечтал о ней, как подросток, смеялся над собой – но ничего не мог изменить.

После нашей встречи в нижнем зале Молния притащила её в библиотеку – Нут привела туда и меня, когда Яблоня рассматривала старые манускрипты с цветными миниатюрами. Я стоял за резным книжным шкафом, стараясь не дышать, забыл, зачем сюда пришёл, – смотрел на неё, как на редкую птицу, которую выслеживаю на охоте и которую нельзя спугнуть. Смотрел, как она подносит картинки к свету, льющемуся из окна целым потоком, как улыбается, как кутается в голубой платок, слушает резкую болтовню Молнии. Смотрел на её позу настороженного чуткого оленёнка, на её кроткое личико, золотое от солнечных бликов…

Сбежал, как попавшийся воришка, когда показалось, что её евнух что-то услышал и вот-вот обернётся. На лестнице еле удержал сердце; было смешно и немного грустно.

Где она была раньше?

Ах да, раньше она была ребёнком. Маленькой девочкой, где-то там, в далёких холодных странах. Счастливы северяне: их женщины прекрасны. Горевать царевичу за холодными морями: должно быть немыслимо обидно, когда жемчужина такой чистоты, обещанная тебе, попадает в другие руки. Будь благословенна, Нут, слава тебе!

Мальчишеские мысли… Разве я прежде не видел женщин!

Женщины-ашури похожи на кровных ашурийских кобыл: вороные, глянцевые, статные и жёсткие, с нервными точёными лицами, с непредсказуемым и горячим нравом. Царевна-ашури хранит стилет с позолоченной витой рукоятью в шкатулке с любимыми украшениями – и этот стилет очень может войти тебе под ребро, если не обережёшься. Низость презирают, измены не выносят, их душа, в сущности, тоже стилет: жестка, остра и непреклонна. Их тела пахнут корицей; их страсть, если повезёт её вызвать, пахнет степным мёдом. С ними я никогда не чувствовал спокойствия и безопасности – даже с сёстрами.

Женщины-аглийе… Вот интересно: часто они такие, как Молния, или это лично мне не повезло? Движется резко, говорит громко, в манерах похожа на юношу – её тело отталкивает меня, не говоря о душе, а ведь она считается красавицей…

Женщины-нугирэк мягки, веселы, любят улыбаться. С ними легко, они мастерицы рассказывать сказки и напевать песенки. В их руках всё время какое-нибудь милое рукоделие: нитка бисера, вышивание, тонкие ремешки для плетения… В ночных утехах они так же уютны, как днём. Вот если бы они были хоть чуть-чуть красивее, добрые толстушки, покрытые родинками, с узкими глазками и крохотным носиком между круглых щёк! Мне нравятся нугирэк, они наши союзники, и я всё делаю для нерушимости союза и мира – но при самых добрых отношениях с ханом нугирэк ни за что не возьму себе смешливую пышечку Хеадат, его младшую дочь. Славно, что хан не настаивает на этом. Хеадат должна быть счастлива с узкоглазым бритым кочевником – к чему ей делить горе со мной!

Я был ещё совсем молод, когда столичные купцы привезли мне рабыню из Великих Песков по ту сторону Рубежных гор. Там, в Песках, стоит сказочный город Саранджибад, белый и розовый, а рядом с ним, на высоком берегу Жёлтой реки, похоронен великий пророк Муани, чьи слова прожигали души, а стопы оставляли оплавленный след на камне. Она, сказали мне, родилась в Саранджибаде, эта красавица с громадными очами и длинными пальцами, тихая, как песок, с бесстрастным и томным личиком. Тайна песков слишком сложна для меня – я так и не понял ни её души, ни её страстей. Может, Нут из прихоти разлучила нас слишком быстро, когда прекрасная Айнолл умерла от лихорадки – а может, милосердная Нут просто освободила её душу от меня… не ведаю.

И царевна с севера. Спокойная мудрость – и детская застенчивость. Бесстрашие и способность доверять. Наивность и весёлость. Открытое личико, золотые косы и золотистое тело. Две шестёрки на костях – я хочу её, услышь, Нут! Как странно думать о том, что меня всю жизнь окружали женщины. Женщины, восхищающиеся мной, цепляющиеся за меня, за мою гранатовую кровь, за будущий венец. Женщины, презирающие меня, ненавидящие за кровь аглийе, за собственную бездетность. Женщины, пытающиеся вырвать свой клок власти. Воюющие женщины, солдаты ночных покоев, ранящие неглубоко, но постоянно. Маленькая жестокость, большая и неотвязная ложь – иллюзия женской красоты и любви… с женщинами ничего нет, кроме ночных забав и дневных боёв. А лучше бы – воевать лишь с врагами, услышь, Нут!

Я видел, как она разговаривает с Молнией. Все женщины, которых я оставил жить в Гнезде и которые считаются свитой моей жены, заискивают перед ней в глаза и смеются заглазно; маленькая Яблоня обращается к моей бесноватой воительнице как к ребёнку, с добротой и глубоким пониманием. Не хихикает, не ехидничает, не лебезит. Молния слушает её, услышь и ты, Нут!

День с раннего утра пошёл наперекосяк. Молния вздумала её обижать и с этой целью подняла стражу – иногда я весьма досадую, что её гранатовая кровь даёт ей кое-какие права. Да, я бы тут же сорвался бежать и защищать евнухаЯблони или её ручного мышонка – но она справилась сама, справилась, как старый дипломат, легко и никого не впутывая. Северяне хорошо учат своих женщин. Вероятно, овдовевшая северная государыня некоторое время может заниматься делами, опираясь на подрастающих сыновей и советников покойного мужа, а государыня, чей супруг покрыт гранатовым венцом, сама даёт дельные советы – со своей стороны, с тёмной стороны, где только странный и парадоксальный разум женщин, созданный волей Нут, разум, похожий на цепь озарений.

Я принимал гонца от государя аглийе – и было тяжело сосредоточиться на его словах. Я сам отправился вместе с патрулём облетать горы – лишь бы не оставаться в замке, по которому ходит Яблоня, и не наделать глупостей уже днём. Я возлагал большие надежды на вечер – а вечером, когда я вернулся из полёта, Керим сообщил мне о своих собственных планах.

– Я собираюсь разговаривать с Костром, – объявил он. – Если мой господин желает взглянуть, как страх полёта сгорает в Костре, так он и может посмотреть на это. Я почему говорю господину – потому что господин любит смотреть, как я говорю с Костром, если ещё не разлюбил.

Разумеется, я желал.

Керим с давних времён ходил у меня в любимых советниках. Когда я заключал последний договор с ханом нугирэк, он широким жестом предложил мне услуги любого из своих личных лекарей – лучших лекарей под звёздами, как известно. Я не стал никого тянуть силой; предложил им всем, а вызвался Керим, полукровка, которому всё-таки хотелось жить среди аглийе. Я ни разу не пожалел, что принял у него присягу.

Шесть раз я видел, как Солнечный Пёс приводил умирающего из-за реки. Трижды, не зная, как поступить, я просил через него совета у умерших предков – и каждый раз они советовали дельно. Воины рассказывали мне, что Керим останавливает кровь, хлещущую из разрезанной артерии, целуя горящий уголь, и что, держа тлеющий уголёк двумя пальцами, он может остановить взбесившуюся лошадь или атакующего барса. И вот теперь он собирался вернуть способность летать проклятому людьми бедолаге – я не мог пропустить такого удивительного дела.

До темноты я пытался отвлечься от сияния Яблони в моей душе всеми мыслимыми способами. Когда начало темнеть, мои бойцы, рабы и женщины, которым дозволено покидать свои покои, собрались во дворе между жилыми покоями и сторожевой башней – глядеть, как Керим разводит Костёр.

Днём, возвращаясь с обычного облёта окрестностей, друзья Керима вместе с ним собирали те дрова, которые нужны для его особого Костра. Деревяшки складывали перед воротами крепости высокой грудой. Я видел ветки горного можжевельника, чей дым пахнет как горькая память, сучья священной рябины, чьи ягоды – гранаты в ожерелье Нут; ещё там были разрубленные на части стволы сосны, которая источает смолу, вскипающую и вспыхивающую жарким бурливым пламенем, подобно неожиданной страсти. Всё это Керим складывал особым образом, что-то, по обыкновению, напевая себе под нос. Я неплохо понимаю язык нугирэк, но эти его мурлыканья никогда не понимал, как ни вслушивался: вероятно, Керим обращался к подвластным ему аманейе способом, понятным лишь им одним. Золотая бляха с чеканным изображением Солнца и Костра, подвешенная на кожаный ремешок, болталась на шее Керима, ярко блестя в наступающих сумерках.

Воины расселись широким кругом, в центре которого Керим возился с сухим деревом. Женщины остановились поодаль, укутанные в тёмные плащи, растаявшие в полумраке, но Яблоня со своим евнухом и Молния стояли почти у самого костра. Яблоня обнимала евнуха за плечи и что-то говорила, будто хотела его подбодрить, – евнух смотрел на приготовления Керима расширившимися глазами, с какой-то болезненной мечтательностью, скрестив руки на груди, сжавшись, как от озноба; Молния улыбалась странной полупьяной улыбкой, более уместной в постели, чем на площадке перед толпой мужчин. Я устроился на лестнице, ведущей в башню, – над всеми, сверху, откуда Яблоня и Молния вместе с евнухом были видны особенно хорошо. Обычный ветер улёгся; прозрачный вечерний холод стоял тихой водой.

Между тем Керим, наконец, закончил укладывать топливо; он встал на колени, сдвинув руки на дровах, бережно, будто на чутком человеческом теле, запел чуть громче – и между его ладонями сам собой взметнулся огонь. Я думал, Керим покроется птичьей медью, чтобы касаться этого жара, – но он держал язык вьющегося рыжего пламени живыми человеческими руками, лаская его, как ручного зверя. Лицо шамана было отрешённым и добродушным, а пальцы проходили сквозь колышущийся огонь, как сквозь водяную завесу.

Золотая бляха на его шее светилась всё ярче; казалось, она раскаляется докрасна от разгорающегося костра. Керим сидел, играя с пламенем так, будто сжигающего жара для него вообще не существовало, – и его куртка, сшитая из телячьей шкуры, не прогорала и не дымилась от раскалённого золота.

А огонь поднимался всё выше. Его торжествующий треск поглотил все звуки; стало так жарко, что сидящие рядом воины попятились. Пламя текло к небесам, стелилось, колебалось на ветру, взметая искры – а Керим уже погрузился в него руками до плеч и лицом, сливаясь с его обжигающей страшной силой. Кто-то из юных бойцов задавленно вскрикнул в толпе: огромная тень Керима на крепостной стене, танцуя и меняясь под движения костра, была уже не человеческой тенью, а тенью громадной собаки с острыми настороженными ушами.

Тело Керима светилось, как светится прогоревшая головня: насквозь, тёплым и ярким золотым светом, будто его нутро тоже раскалилось добела. Керим излучал страшный жар – и огонь обтекал его вокруг, обхватывал и ласкал, не сжигая, а наполняя собой.

Кажется, это продолжалось бесконечно долго – будто мир состарился, рассыпался в прах и возродился, пока танцевал огонь. Когда Керим встал и шагнул к царевнам и евнуху, воины, сидевшие вокруг, отпрянули в стороны, как внезапно разбуженные.

– Мрак, – окликнул Керим негромко и на удивление обыденным голосом, который отрезвил бойца и заставил слушать, – я тебя просил. И Филина тоже просил.

Мрак и Филин встали и подошли к евнуху, отодвинув женщин. Молния впилась в них взглядом, облизывая губы; Яблоне евнух протянул руку, она её приняла с нежной улыбкой. Вторую руку Мрак заломил евнуху за спину, а Филин обхватил его за шею, удерживая голову в одном и том же положении.

Керим подошёл ближе. Вокруг него дрожал раскалённый воздух, и искры пылинками слетали с его одежды. Воины отвернули лица, а евнух смотрел широко раскрытыми зачарованными глазами, с выражением доверия и ужаса сразу.

Не знаю, почему он не закричал, когда Керим коснулся пальцем клейма на его лбу. Вероятно, боль была настолько сильна, что сжала зубы и выбила дыхание. На секунду чистый запах дыма и горящего дерева пресёкся запахом палёного мяса – тело евнуха судорожно дёрнулось, а лицо несколько мгновений выражало запредельное страдание.

Я думаю, конвульсивным движением он стиснул руку Яблони так, что чуть не переломал ей пальцы – на её лице отразилась та же нестерпимая боль, и она так же смолчала. Молния, отойдя чуть в сторону от жара, всё так же облизывая и кусая губы, пожирала их обоих повлажневшими глазами, будто хотела надолго насытиться их муками.

Керим отнял руку. К моему удивлению, на лбу евнуха не осталось ожога – только быстро исчезающий след синеватых линий, будто огонь как-то растворил тушь клейма. Его лицо казалось тающим воском из-за капелек пота, струйка чёрной крови вытекла из угла рта; евнух слизал кровь и обернулся к Яблоне.

Яблоня, тихо говоря что-то ласковое, бесконечно нежно и осторожно промокнула пот на его виске краешком платка. Воплощение любви Нут – вот что я увидел в этот миг. Женщину, созданную стать матерью. Её любовь подняла костёр до небес – а ведь это была всего лишь любовь сестры, любовь товарища, услышь, Нут!

Медь аглийе полилась из меня и раскрыла мои крылья. Я подпрыгнул, спланировал над костром, ощутив, как жар священного пламени скользнул по моему телу – и встал на землю перед Яблоней. Она посмотрела поражённо, даже испуганно, но стряхнуть медь в этот раз удалось почти мгновенно.

Евнух вздохнул, слабо улыбнулся, выпустил её руку – бедную ладошку, на которой отпечатались следы его пальцев, как рубцы от медных обручей, и я обнял и поднял Яблоню.

Она только дёрнулась в моих руках, как пойманный зайчонок – а я крикнул Кериму, всё ещё горящему золотым инобытийным светом:

– Благослови нас, Солнечный Пёс! Союз, созданный Нут, уже заключён – но женщина не верит. Благослови огнём!

– Ну, господин должен знать, что не женщина, а девушка не верит, – сказал Керим, ухмыльнувшись самым будничным образом. – Хотя девушка только разумом не верит, а сердцем уже почти верит, так что, я думаю, Солнце и Костёр могут её убедить, чтобы она совсем поверила.

Яблоня вдохнула ртом, в детском негодовании, и снова пролепетала: «Царевич Ветер, это нечестно!» – но тут стена текущего пламени взметнулась вокруг нас, не обжигая тел, зато воспламенив кровь: я сквозь одежду ощущал жар Яблони и слышал в гуле огня стук её сердца.

Воины кричали: «Расцветай, прекрасная! Живи вечно!», когда я нёс Яблоню сквозь огонь; кажется, её евнух кричал вместе со всеми. Её личико было совсем рядом с моим, её дыхание опаляло мою щёку, а её взгляд, поражённый, по-детски восторженный, впервые в моей жизни развернул крылья за моей спиной, оставив свободными руки – сколько помню себя, у меня это никогда не выходило.

Я не вошёл, а влетел в свои покои, в свою любимую комнату на самом верхнем ярусе. Распахнул ставни ногой, поставил Яблоню на подоконник. Она в ужасе перед высотой обеими руками схватилась за меня – я снял её на пол и прикрыл окно, из которого тёк ночной холод.

Она стояла передо мной, кутаясь в свой голубой платок. Ей, похоже, хотелось смеяться или сердиться.

– Царевич Ветер! – сказала она слишком строго для искреннего тона. – Я вовсе не соглашалась стать твоей женой!

– Для царевны это обычно, – сказал я нарочито сурово, подделываясь под её манеру. – Ведь женой того, другого, ты тоже не соглашалась становиться. Удел женщины гранатовой крови – это династический брак.

– Я не твоей веры! – сказала Яблоня обиженно.

– Ты не веришь в Нут? – спросил я и удивлённо поднял брови. – Или ты не веришь в то, что нас благословил Костёр Керима?

– Знаешь ли ты, – спросила она, препотешно хмурясь, – что тебя хочется побить за такую лицемерную мину?

Я встал на колени перед ней, посмотрел снизу вверх и спросил:

– Ты сама будешь меня бить, госпожа души моей, или позовёшь палача?

Она безнадёжно махнула рукой и рассмеялась. Присела на ложе, смотрела, улыбаясь.

– Ты – коварный змей, ты – хитрая лиса, у тебя нет совести! Как ты смел устроить охоту на меня?

– Ты очень удачно отвлеклась, – сказал я. – Ты так опрометчиво показала мне свою душу – как я мог не охотиться?

– В моей стране, – сказала она с досадой, – муж и жена друг для друга! Только двое! А у тебя, лицемер, была сотня других женщин! Мы в разном положении – ты всё знаешь, а я ничего…

– Это поправимо, – вставил я, и она махнула на меня уголком платка.

– Я говорю не об этом! Послушай, Ветер, зачем я тебе? – её голосок вдруг стал таким грустным, что мне захотелось обнять её ноги и пообещать всю вселенную. Я и обнял – она не отстранилась. Она была горяча от костра; от неё пахло сливками, дымом и выгоревшей за лето степной травой. Я поцеловал её в висок, и она отвернулась, проговорив в сторону:

– Ты опять меня пугаешь. Я ведь такая же, как все… ты и во мне ничего не найдёшь…

– Яблоня, я всё в тебе уже нашёл, – сказал я. – Неужели ты ничего не поняла? Нут привела тебя в этот замок, чтобы все, кто в нём обитает, стали счастливыми! Ты сделала меня счастливым одним своим появлением, я сделаю тебя счастливой – ты всё ещё в это не веришь? Твой бедный дружок-евнух уже счастлив, вскоре твоя удача распространится на всех кругом. К чему противиться судьбе?

– Я совершенно тебя не знаю, – сказала она и маково покраснела.

– Не знаешь и не веришь? – спросил я. – Не может быть.

– Меня учили, что мужчинам верить нельзя, – сказала она задумчиво. – Но я – плохая ученица. Я тебе верю.

– Разве твоё умение доверять подводило тебя раньше? – спросил я, перебирая её волосы. – Разве ты не заметила, что мужчины – твои истинные подданные? Ты должна приказывать, госпожа сердца моего; я достаточно приказывал женщинам, чтобы захотеть ту, которая сможет приказывать мне. Я ведь тоже тебе доверяю.

Интересно, прикажешь ли оставить себя в покое, подумал я. Отошлёшь ли от себя сейчас, после того как мы оба отогрелись священным Костром, сейчас, когда огонь ещё в нашей крови? Женский обычай велит, женская любовь к боли мужчины, претерпеваемой из-за неё, к его жертве, к унижениям его… Ты можешь. Никогда не возьму женщины против её воли. Но это будет значить, что Нут опять хихикнула и выкинула очередную двойку. Сама ведь женщина, отчего бы ей не сыграть на это забавы ради?

Яблоня задумалась, смотрела на меня, чуть улыбалась. Наконец, сказала с тишайшим лукавством:

– Как же я могу тебе приказывать, когда ты старше и мужчина? Разве ты исполнишь?

– Конечно, госпожа моя! – заверил я. Становилось всё интереснее.

– Хорошо же! – воскликнула она и коварно хихикнула. – Ты сам позволил. Значит, так, – потёрла ладошки, старательно изображая злодейскую мину, и рассмеялась. – Ладно, царевич Ветер, я скажу. Я никогда не вернулась бы домой, даже если бы добралась до Трёх Островов. Значит, так тому и быть. Но на Трёх Островах я всегда была бы чужая, понимаешь? Чужая царевна. Можно приказать, чтобы я не была чужой в твоём доме? Никогда?

Я поклонился, стараясь не улыбаться:

– Слушаю и повинуюсь! Это всё?

– Этого мало?! – Яблоня сделала удивлённые глаза. – Тогда ещё. Люби меня всегда. По-настоящему. Не забывай обо мне, царевич Дракон. Тогда я не буду бояться.

– Что такое «дракон»? – спросил я. Это было совсем не наше слово.

– Крылатый змей, – сказала Яблоня, вздыхая и ложась на моё плечо. От неё тянуло жаром и светом священного огня. – Он летает в небесах, на нём стальная броня, и он похищает девушек. Но ты не ответил, будешь ли любить всегда, хитрый аманейе.

– На обоих берегах, клянусь своей удачей, – сказал я, и эти слова закончили нашу беседу.

Яблоня раскрылась, как бутон раскрывается в цветок. Между нами ещё был огонь, и в нас был огонь, и мы пили огонь и купались в нём – и в ту ночь мне впервые показалось, что её кожа на вкус похожа на горячую медь аглийе…

Жанна

Меня разбудили негромкие, но весьма выразительные голоса принца и Шуарле. Я удивилась раньше, чем проснулась, а открыв глаза, увидела довольно забавную картину.

Тхарайя лежал на ложе рядом со мной, на животе, нагишом, повиливая хвостом – он выглядел забавляющимся демоном. Шуарле стоял перед ним в боевой стойке аглийе, с вытянутой вперёд и сжатой ладонью – «именно ты и не прав, принц». Свободной рукой мой друг держал мой плащ, платок и, кажется, рубаху.

– Господину давно пора покинуть покои! – продолжал Шуарле разговор, явно начатый раньше. – Ему надлежало бы позаботиться о нуждах женщины, а не о собственных прихотях. Существует древний кодекс ночных утех, господину не годится с ходу его нарушать.

Тхарайя, посмеиваясь, спросил:

– Как это, любопытно, ты смеешь гнать меня из собственной спальни?

– А если моей госпоже необходимо совершить омовение и вознести молитву? – ответил вопросом же Шуарле очень тихо, но возмущённо. – А если мою госпожу смутит или огорчит созерцание господином её лица во время сна? Отчего это господин ведёт себя так, будто никогда не видел женщин?

– И из-за этих пустяков ты будишь особу королевской крови? – спросил принц, заметно стараясь не расхохотаться.

– Что пустяки для барса – то серьёзно для розы, – возразил Шуарле.

Я совершенно не могла больше делать вид, что сплю. Хотелось потянуться; мне слегка нездоровилось, но было ужасно весело. Бесстыдство Тхарайи не то рассмешило, не то слегка разозлило меня; я тихонько дотянулась до его хвоста, которым он крутил в воздухе, и дёрнула – не сильно, но он тут же подпрыгнул и развернулся:

– Ты не спишь, Лиалешь?!

Я подавила смешок. Его растерянное лицо было необыкновенно мило мне, но именно из-за этой растерянности страшно захотелось его поддразнить.

– Мне необходимы омовение и молитва, – объявила я как можно серьёзнее, кутаясь в шёлковое покрывало.

– Ты хочешь, чтобы я ушёл? – огорчённо спросил Тхарайя.

Шуарле улыбнулся так победно, что впору было прыснуть, подобно крестьянской девчонке.

– Я хочу, чтобы вы оба ушли, – сказала я с ядовитой ласковостью. – Только пусть мой камергер оставит мне одежду, а ваше высочество наденет штаны. И я буду умываться, а потом молиться и рыдать в полном одиночестве. До вечерней зари.

– А почему – рыдать? – спросил Шуарле, бросив на принца быстрый подозрительный взгляд.

– Оплакивать свои тяжкие грехи, – пояснила я, делая ещё более суровое лицо. – Потому что этот брак не благословил мой отец. И потому что я, кажется, нечестиво себя вела.

– Почему – нечестиво?! – поразился принц, садясь. – Ты же совершенно добродетельная женщина!

– Пусть господин оденется, – напомнил Шуарле. – А то он смущает добродетель госпожи.

Тхарайя подобрал рубаху с ковра, просунул голову в ворот и посмотрел на меня выжидательно. Мне было всё труднее не хохотать, но я сдерживалась.

– Знаешь, – сказала я, – добродетельные женщины не слушают ночью советов драконов-язычников, понятия не имеющих, что такое стыд, а тем более – не пытаются следовать этим советам. И ещё: насколько мне известно, добродетельные женщины не кусаются.

– Ты кусаешься?! – воскликнул Шуарле.

– Я не заметил, – сказал принц, найдя, наконец, штаны.

– А я заметила, – сказала я. – Это получилось случайно, но кто мне теперь поверит!

– Мне надо уходить? – спросил Тхарайя, садясь рядом со мной, чтобы одеться совсем. Он выглядел по-настоящему грустным – и я не выдержала. Я обняла его сзади, сцепив руки на его груди, прижалась щекой к его спине и сказала:

– Я не хочу, чтобы ты уходил. Просто – вправду надо выкупаться, иначе мне неловко.

– Вот как! – отозвался он повеселевшим голосом. – Лиалешь, если это так, то всё в порядке. Видишь ли, мне впервые захотелось остаться и не отсылать женщину, а теперь я чувствую себя глупо.

– Вовсе не глупо, – сказала я. – Пусть будет так, как ты хочешь.

И тогда принц сгрёб меня в охапку вместе с покрывалом и понёс вниз, к бассейну. Я хихикала и делала вид, что вырываюсь; Шуарле бросил мне платок, и я зарылась в него горящим лицом.

Тхарайя обещал, что я не буду чувствовать себя чужой – я и не чувствовала.

Мы нарушали все запреты и кодексы всех вер – но тот колдовской огонь, который в нас горел, видимо, был очень памятен обитателям замка: никто ни разу не упрекнул меня. Мне не захотелось жить на женской стороне – я и не жила. Для меня освободили две комнатушки в башне принца, на страшной высоте, под самым шпилем; туда принесли зеркала, ковры и подушки, накурили сандаловым курением, обрызгали жасминовой эссенцией – и я там поселилась. Свита Раадрашь не поднималась ко мне, им было запрещено покидать тёмную сторону; заходила лишь сама принцесса – постепенно я научилась с ней разговаривать и радовалась её посещениям. Обществом прочих дам я была сыта по горло, а потому, как и Раадрашь, предпочитала беседовать с мужчинами, к числу которых относила, несмотря ни на что, и Шуарле.

Моё время наполнилось смыслом и энергией. Я училась читать на языке ашури и учила всех желающих своему языку. Я пыталась рисовать. Я вышивала; мне не вдевали нитку в иголку, я сама освоила это хитрое дело – зато Шуарле болтал со мной или пел для меня; его голос был не ангельским, но милым. Все жители замка при любой возможности рассказывали мне истории и предания. Я молилась Господу и приносила в капище Нут свои ленты, чтобы оставить ей в дар. Я веровала во всё, ничего не боялась – и в моей голове, кажется, немного перепутались догмы разных церквей.

Несколько раз я видела колдуна Керима. Он поразил меня с первой встречи, когда чудом вызывал огонь; у него было такое безобразное и притом доброе лицо, что я никак не связывала его странные чудеса с некромантией и прочими грязными чарами. Колдун, конечно, не был врагом Божиим; он ведь учил Шуарле летать. Я приходила смотреть – это помогало моему другу, но не слишком: мы все чувствовали, что он боится. Когда люди проделали с Шуарле эти ужасные вещи, он был ещё совсем младенчиком, дрянная магия убила в нём спокойствие и уверенность в себе; теперь эти качества тяжело возвращались. Моё присутствие вдохновляло Шуарле: он раскрывал крылья, такие же огромные и острые, как у всех медных птиц, но, к сожалению, вдохновения не хватало на долгий полёт. Шуарле отрывался от земли на высоту человеческого роста или чуть выше, наверху его оставляла уверенность – и он планировал вниз.

Моего бедного друга, впрочем, восхищало и это. Глаза у него горели, он часто дышал, размахивал руками и вопросительно заглядывал в лица нам с колдуном. Какой бессердечный мог бы сказать ему, что полёт был плох? И Керим ухмылялся, отчего его лицо очень походило на намасленный блин, уверяя, что пройдёт совсем немного времени, и Шуарле будет парить в небесах подобно орлу.

Колдун с самого начала казался мне хорошим человеком, но он стал моим личным пророком, когда в один прекрасный день протянул ко мне широченные ладони – тем жестом, каким их протягивают к огню озябшие, – и сказал, что внутри меня загорелось новое пламя. За это известие я поцеловала его в толстую лоснящуюся щёку – но сказать о ребёнке Тхарайя побоялась.

Мой принц слишком долго ждал. А вдруг чего-нибудь не получится? Я, впрочем, никогда не верила в его бесплодие и не сомневалась, что у нас будет ребёнок, – именно сын, – а оттого даже не удивилась особенно; но Тхарайя слишком долгое ожидание сделало недоверчивым к любой удаче. Жители Ашури, всё равно хвостатые или бесхвостые, одинаково верили, что необдуманное слово может разрезать счастье, подобно ножу, а взгляд ранит, как стрела, – могла ли я заставить его сомневаться и нервничать!

Я только спросила колдуна, не повредят ли будущему ребёнка наши с Тхарайя чрезмерные радости. Керим, по обыкновению, ухмыльнулся во весь рот, утопив глазки в щеках, и отвечал, что радости ещё не вредили никогда и никому, – вот горести могут повредить, но горестей в обозримом будущем, слава богам, не предвидится. Не верить нельзя было – и я предалась радостям со спокойной душой.

Принцу нравилось дарить мне причудливые и драгоценные вещицы вроде тяжёлого золотого ожерелья, сплетённого из фигурок драконообразных чудовищ, браслетов в виде змей с рубиновой чешуёй, обхватывающих руку от запястья до локтя, длинных бус, свисающих с шеи почти до пояса, или браслетов для ног с золотыми колокольчиками. Я потеряла последний стыд и при наших вечерних встречах показывалась ему, прикрытая лишь этими украшениями и косами – и Тхарайя ловил меня, как бабочку, а потом сидел на ковре у горящего камина, смотрел на меня заворожённо и пел песни.

Все аглийе пели о любви, подобно настоящим птицам. Я часто слышала, как пели воины Тхарайя и его рабы; в песнях бойцов попадались такие слова, что меня бросало в жар. Пели и женщины, их песни были более целомудренны и не так витиеваты; разве что Раадрашь не любила петь, называя пение и танцы женским утешением для развратных лентяев. Но так, как принц, не пел никто: он, кажется, импровизировал признания на ходу, потому что слова его песен, совершенно восхитительного и безумного свойства, ни разу не повторились.

Всё, что мне рассказывали о жизни в браке, оказалось ложью. Да, Тхарайя часто пропадал целыми днями, возвращаясь только с наступлением темноты: вместе со своими сторожевыми демонами он с птичьей высоты следил за безопасностью на границах страны. Да, его суждения иногда шокировали меня. И да, он не просто частенько думал о греховных вещах, а грех пропитывал его насквозь, он сам был – сплошной грех, хотя понятия об этом не имел. Я решительно не могла его за это упрекать.

Иногда я вспоминала, как мои бедные дуэньи называли докучным бременем время, проводимое в обществе мужчины, – и каждый раз удивлялась. Разве можно вообще ничего не чувствовать? Я хочу сказать, да простит мне Господь: разве для них любовь не превращала в сплошной восторг все телесные ощущения, даже боль?

Если это так, думала я, значит, Тхарайя прав. Дело вправду в особой милости Нут. Я купалась в счастье, любви и ожидании прекрасного будущего. Оставаясь одна или с Шуарле, всегда пребывающим в курсе любых моих дел, я принималась мечтать о том, как у меня родится ребёнок, Тхарайя утвердят в титуле наследника престола, мы покинем горный замок, чтобы повидаться с государем, его отцом, я увижу прекрасную страну за горами – и вся жизнь будет похожа на пряную сказку.

Я совсем забыла, что, кроме Нут, в мире есть и другие боги…

Антоний

Откровенно говоря, уже перед самым отплытием в поход мне испортили всё чудесное расположение духа. А с самого начала так хорошо шло! Я сказал замечательную речь на пристани, просто не знаю, откуда слова взялись! Все пришли в восторг, а народу собралась целая толпа. Там были мои друзья, верные священники – и тысяча, наверное, или даже больше энтузиастов и подвижников. Я даже удивился, сколько сторонников у нашего святого дела. И какие лица! Сплошное пламя истинной веры, орлы, львы!

С провиантом в дорогу всё вышло очень хорошо. Кое-что пожертвовал капитул, кое-что – отец, но он просто бросил корку, чтобы отвязаться, как мне кажется; большую часть внесли купцы и цеховики. Эти просто кучу денег отвалили, как сказал умница Жерар, «лишь бы мы поскорее убрались отсюда»! Ха, какого мы нагнали страха на подлый сброд!

У нас в общей сложности было семь кораблей. Три – подарок Иерарха, два – отца, и ещё два – от столичных рыболовов-китобоев. Ну эти-то, последние, совсем другого сорта, откровенно говоря. Так, лоханки, на которые мы кое-как погрузили пушки, – но для размаха и они сошли. У меня был чудесный флагман, военный, двенадцатипушечный, «Божья Милость», да и вообще флотилия вышла – что надо. Но на самом деле мы не собирались сражаться на море, так, только если кто-то из язычников сам случайно подвернётся. Цель была – добраться до Чёрного Юга, до одного из портовых городов асурийского побережья, разнести городишко в пыль, раздобыться там провиантом и лошадьми – и двинуть в глубь страны, туда, к горам, за которыми город Саранчибат и могила пророка.

А по дороге устроить веселье. Отомстить поганым дикарям за осквернение святого гроба. Тем более что пушек у них нет, пороха они вообще вроде бы не знают, да и какие из них, черномазых, вояки! Святой Фредерик им уже дал разок, а мы закончим – объясним поганцам, какая вера истинная, в лучшем виде.

Все об этом говорили. Ах, дамы и господа, если бы вы только знали, какая там, на погрузке, в столичном порту, была чудесная атмосфера! Меня только что на руках не носили. Я сам слышал, как эти простолюдины, воспламенённые идеей, говорили, что я буду новым святым королём на нашем престоле – не говоря уж об аристократах из моей свиты: они умели думать широко и считали, что за мной будущее.

Мне только одно портило хорошее расположение духа – этот братец Доминик, шпион поганый. Таскался за мной как тень. Книжки ему нужны, бумага ему нужна, чернила ему нужны! Мы куда отправляемся, воевать или писульки писать?! А скажешь ему, что Иерарх его послал, значит, дело церкви и обеспечивать всем этим барахлом – он ещё и рот откроет для дерзостей:

– Церковь и так много помогла вашему начинанию, ваше высочество.

Приходилось отвлекаться на всю эту чушь. Но я точно знал, что избавлюсь от этого Доминика, лишь только момент придёт. Придумаю как. При моей особе и без сопливых был отличный священник, брат Бенедикт. Представляете, дамы и господа, святой наставник его прихода написал письмо Иерарху – и Бенедикта официально благословили в дорогу. Я уверен, он сам вызвался. Вот это я понимаю: сильный, храбрый, добрый монах, действительно святой жизни, а не мразь, которая там, среди свиты Иерарха, Бог знает какими гнусностями сделала карьеру. Я ужасно радовался, что хоть один священник при нас будет настоящий. К отплытию мы с братом Бенедиктом так воодушевили людей, что они с нами хоть на Чёрный Юг, хоть в преисподнюю, повсюду были готовы.

Я бы перед самым отплытием избавился от Доминика, этой вши докучной, – но провожать прибыли отец и сам Иерарх, в резиденции ему на старости лет не сидится. Представляете, ведь притащился же сюда за восемьсот миль, через пролив – не лень было! И только для того, чтобы уже совсем напоследок ещё разок меня попилить, чтобы я себя не забывал. Вдруг я невнимательно читал его письмо, как можно! Пришлось демонстративно взять этого его любимчика – ну и хорошо, думаю. Гадёныш сам виноват. Остался бы дома – был бы целее.

Иерарх ещё говорил, что я, мол, должен возлюбить всё оставленное дома – ибо, в сущности, иду сражаться за… ну, за это самое. За оставленное.

Звучало хорошо, я не спорил. Я вроде бы действительно собирался за всё это сражаться, но уж не жалел ни о чём, ни капли, ни на грош не жалел. Ни о братцах, которые жали руки и желали удачи таким тоном, будто действительно хотели моей удачи, ни об отце с его «помолчите, Антоний!». Ни о своих бедных вдовушках, которые разливались белугами. Всё это мне так надоело, что я и думать о милой родине не хотел.

А если мне и было горько что-то оставлять, так это Бульку. Она сидела у ног Эмиля, поскуливала и так глядела на меня и на море, будто всё-всё понимала. Я бы её взял, но думал, что будет смертельно обидно, если недосмотрю – и убьют мою собаку. Пришлось оставить её Эмилю… а он и рад, зараза.

Но это всё сантименты.

Всё равно наши семь кораблей отплывали, как лебеди, под благословения, пение монастырского хора и радостные вопли горожан, которые, кажется, образумились и тоже прониклись, потому что искренне желали нам счастливого пути. У нас на палубе брат Бенедикт жёг благовония в походной курильнице, пел басом и давал всем желающим приложиться к Всезрящему Оку Господню и Длани Животворящей и Карающей. Все чуть-чуть хлебнули, конечно, – на радостях, на удачу, только что портки с парусами не путали. Очень веселились. Только этот гадёныш Доминик сидел на бухте каната трезвый, злой какой-то, зыркал на всех и думал всякий греховный вздор. Никакого Божьего света от него не исходило. Тогда я и подумал: не такое уж он и духовное лицо, хоть и любимчик Иерарха. А раз так – пусть пеняет на себя, ха!

Плавание прошло не то чтобы весело, но не так уж и скучно.

Никто из чужих в море не попался. Было бы забавно, конечно, потопить какое-нибудь языческое корыто, но если нет, так уж и нет. Господня воля.

На самом деле плебсу, вероятно, было гораздо скучнее, потому что места в кубрике и на команду-то еле-еле хватало. Как они там теснились – уму непостижимо. Как селёдки в бочонке, ха! Спали по очереди. Так что развлекались, конечно, выпивкой. Рома и вина оказалось вполне в достатке. Дорога не такая уж дальняя, никто это добро особенно не экономил, а пожертвовали его изрядно. Брат Бенедикт сначала пытался проповедовать о вреде пьянства, но потом ему тоже налили – и он так и не просох до самого берега. В общем, трезва была только команда. Капитан флагмана оказался типом не то чтобы неприятным, но слишком надменным для плебея. Ему не понравилось, что матросы пьют с солдатами, – и он разом прекратил это дело. Попросту велел обвязать пьяных под мышки верёвками и швырнуть за борт на четверть часика. То ещё развлечение! Из пятерых один утонул – а остальные, глядя на это, призадумались.

Я ему не мешал. Матросы и должны быть трезвыми, иначе мы до земли никогда не доберёмся. Уморительно, как эти бедолаги пялились на солдат с завистью, облизывались, а присоединиться не могли! Впрочем, я подумал, что на суше они наверстают своё.

Кое-кто, конечно, спьяну принялся выяснять отношения… но это так, по мелочи. До поножовщины не дошло: брат Бенедикт им всё-таки хорошо внушил, что мы направляемся на святое дело, а не как-нибудь. Нечего размениваться на ерунду. Но смешнее, что наш драгоценный братец Доминик, который так ни капли и не выпил, всё-таки нарвался – мне даже не пришлось самому всё это начинать.

Вечерком, вторая неделя плавания уже шла к концу, я сидел с баронами в каюте и играл в фишки-шарики. Ставки делали пустячные, но всё равно приятно, что везло, даже если всего на золотой – дело-то не в золотом, а в самой игре, да и примета хорошая. Мои приближённые, конечно, не ром хлестали – у нас было вино с Побережья, из чёрного винограда, тридцатилетнее, настоящее королевское вино. Подарочек батюшки моей покойной невестушки. Мы, конечно, не нажирались в хлам, как плебеи, но чуточку выпили, и было ужасно весело. Вот тут в каюту и вломился этот Доминик.

Без стука, ха! Стоило на него взглянуть, как стало ещё веселее!

Кто-то его как следует приложил по физиономии – синяк во всю скулу. Рукав от балахона отодрали напрочь, на плече царапина. И глаза бешеные. Красотища – такое представление и комедианты не покажут!

– Ах! – говорю. – Вы, что же, дрались, слуга Господень? Не может быть! Что скажет его святейшество? Разве это сочетается с вашим саном? Какой позор!

Он подпёр дверь спиной и высказался – очень стараясь при этом не задыхаться:

– Ваше высочество, брат Бенедикт пьян до бесчувствия, а ваши люди ведут себя… отвратительно.

Что меня всегда ужасно радует, так это когда сама судьба наказывает такого типа. По заслугам, ха! Бароны, конечно, посмеивались у меня за спиной, но я сделал серьёзное лицо и сказал – строго:

– Так вы, брат Доминик, вздумали жаловаться мне на этих подвижников, готовых умереть за Господа?

Стивен так фыркнул, что выплюнул вино на скатерть. А этот гадёныш на него зыркнул без малейшего благочестия, злобно. И уставился на меня. А я сказал:

– Ты что тут стоишь?! Ты кто, штатный фискал или монах, а, Доминик? Твоя служба – обращать грешников к добру, так вали, обращай!

И кто-то из баронов свистнул, как гулящей девке.

Он, клянусь Господом, чуть не разревелся! Только злость помешала. Сжал кулаки, повернулся на каблуках и вышел. Альфонс свистнул ему ещё разок – за дверью его, похоже, дожидались. Я со смеху чуть не помер!

Когда все отсмеялись, Жерар сказал, всё улыбаясь:

– Ваше прекрасное высочество, ваши волкодавы же его размотают на нитки! А язык неверных больше никто не знает…

– Да и плевать нам на их язык, – ответил я. – О чём нам с ними беседовать!

А Жерар, всё-таки умный парень, как я считаю, грустно сказал:

– Но ведь война, ваше высочество. А если понадобится допрашивать пленных? Или читать чужие донесения? Придётся помешать солдатам веселиться…

Альфонс икнул и сказал:

– Точно, ваше бесценное высочество. Как бы нам не пришлось отвечать перед Иерархом за эту сволочь! Тоже мне монах, духовной кротости – ни на хвост свинячий!

Ладно, вышли. Заглянули в кубрик – картина! Я подумал: задержаться минут на десять было бы ещё смешнее. Даже хотел тихонько постоять в сторонке, пока… ну пока ему окончательно мозги не вправят – но тут Жерар заорал на весь океан:

– Принц идёт!

Эти двое, которые гадёныша держали, отшвырнули его в сторону, как паршивого котёнка – сделали вид, будто ничего дурного не имели в виду. И все вокруг, пьяны или нет, но приняли благочестивый вид. Я сказал:

– Ай-яй-яй, кто же так ведёт себя с духовным лицом! Это же совсем, клянусь честью, нехорошо!

Орёл с Оком Господним, выколотым на бицепсе, ухмыльнулся и сказал:

– Да какое он духовное, ваше прекрасное высочество! Сам напросился… – смешно смотреть, как такой волкодав виляет хвостом и оправдывается. – Вы, прекрасный господин, слишком уж милосердны!

– Ребята, – сказал я отеческим тоном, – разве это способ учить добру, а?

Они, конечно, тут же догадались, какой способ лучше, ха! Вытряхнули его из остатков балахона и вломили, как матросу, куском просмолённой снасти, завязанной в узлы. Что ж, тоже вышло забавно!

Я хотел их остановить, когда гадёныш начнёт орать, но он оказался такой злобной и упрямой сволочью, что молчал до упора. Мне пришлось-таки вмешаться, когда стало похоже, что он вот-вот сдохнет. Может, и зря.

Зато потом, уже до самого берега, этого Доминика было не видно и не слышно. Брат Бенедикт мне говорил, что ещё пытался заботиться о его душе, наставлял насчёт смирения, но гадёныш есть гадёныш. Как был упрямым злыднем, так и остался. И на глаза мне не попадался до самого берега.

А каков был берег, дамы и господа! Я сам просто очаровался этим местом: такой милый зелёный бережок, так тепло, такое солнце… Здесь было так красиво – я даже не ожидал, что может быть настолько красиво. Красивее, чем на любых картинках. Океан весь играл солнечными пятнами, как живой, но берег-то был ещё живее.

И я точно решил, что Асурия мне подходит. Что я её, может быть, вообще возьму себе. Потом. Когда моя армия согнёт этих поганых язычников в бараний рог. Обращу тех, кто выживет, в истинную веру, прижму покрепче – и такая весёлая жизнь пойдёт… У меня даже дух захватило от этих чувств, похоже было на влюблённость – ну, знаете, в какую-нибудь очень хорошенькую и очень капризную, с которой точно знаешь, что намучаешься, но вся суета стоит ночи.

Я впервые понял, что ту корону, которой дома ждать не дождаться, теперь можно и побоку. Ах, Господи, твоя воля! Я подумал, какая у меня тут будет корона, какая земля, какие сокровища – нет, это была удачная мысль, насчёт похода! Господь внушил, Господь!

Первый же город мне очень приглянулся, прямо как пирог на столе. Издали он был не белый, как я привык, а ярко-красный, почти оранжевый. На зелёном. С этими корабликами на синей воде, совсем как игрушки – две щепки и парус. Картинка.

Этот город был весь из башен и стен, но не похож на крепость – хрупкий какой-то, будто из вафель. Мне на минуту даже жаль стало его рушить, но тут представилось, что под этими вафлями золото, груды золота, а дальше за ними вся эта чудесная земля, которая будет моя, – и всю эту блажь как рукой сняло.

Так что я приказал открыть огонь со спокойной душой.

Доминик

Помилуй, Господи, меня грешного – не пристала монаху гордость, но нет сил бороться. Веровал истово, что его святейшество – истинный провидец, верую и нынче… всё он проницал и зрел, только пёкся о слугах Престола Небесного, более сведущих и более нужных его двору, чем я, недостойный. Не о престиже Святого Ордена, нет. Забота о престиже вместна, когда в начинании и впрямь есть хоть какая-то тень святости. Просто о жизнях присных своих пёкся.

Я не присный и в свиту святого отца нашего попал по случаю, лишь благодаря склонности к изучению чужих наречий. Настоятель нашей обители во имя Подвижника Феликса, беседуя с послом Иерарха, отозвался обо мне с похвалой, как об искусном переводчике. Тот сообщил его святейшеству, а впоследствии при дворе Иерарха понравился мой перевод сочинения Дхаан-Шеа под названием «Дорожная пыль». Не знаю, благочестивым ли огнём я горел, переводя сию поэму, но был уж точно одушевлён тою же любовью к сущему, что и древний языческий поэт, с которым я несравним талантом и который покинул мир, не узнав истины, а лишь её предчувствуя. Вероятно, Святой Отец именно это и оценил.

Потом его святейшество говорил мне: «Так и должно, дитя. Надлежало бы и впредь проникаться светом истины, исходящей из любого источника. Мне по сердцу, что твоя любовь к истине сильнее благочестия и посему не позволяет искажать мысли язычников в соответствии с нашей, знакомой мудростью», – и был добр и щедр безмерно, даже позволил читать языческие сочинения из своей личной библиотеки.

Два года я был так счастлив, как только может радоваться жизни дитя Божие. Мне приходилось читать и переводить не только поэмы и философские трактаты; в библиотеке нашлось великое множество трудов по землеописанию и истории языческих земель. Зная наверняка, что никогда не покину стен святой обители, я грезил наяву о далёких краях и неведомой жизни; мысль о мудрости, светоносной и благостной, но воистину отличной от нашей, всё глубже укоренялась в моём рассудке. Простые монахи, с которыми я имел общение прежде, были склонны третировать любую непохожесть на обыденное как грех и зло; свита же его святейшества, столпы веры, осиянные образованностью и проницательностью, лишь отмечали необъятность промысла Господня и его любовь к самым невероятным из своих созданий.

Его святейшество иногда, выезжая из резиденции, брал меня с собой в качестве писца. Мне случалось писать под диктовку письма важным особам; я не был удивлён, записывая отеческие наставления его святейшества принцу Антонию – но до глубины души поразился, узнав, что сам передам письмо.

Я не знал мира, а мир, заключающийся в светском обществе вельмож и военных чинов, и не стремился узнать. Я был вполне готов заочно считать каждого из мирян, занимающих столь важное положение, образцом благочестия, разума и доблести – и вовсе не желал менять это мнение. Меня бы осчастливило предложение отправиться на Чёрный Юг с миссией, но ужаснула необходимость участвовать в войне на Чёрном Юге. Я вообще не хотел смотреть, как убивают людей – и в особенности не хотел смотреть, как убивают моих грезовых язычников.

Моё отвращение к войне как проявлению зла было столь нестерпимо, что я даже посмел возразить.

– Ваше святейшество, – взмолился я, – нельзя ли мне избежать этого похода? Я хотел бы беседовать с языческими философами о Боге, а не глядеть, как их расстреливают из пушек!

Святой Отец скорбно вымолвил:

– Видишь ли, дитя… Принц Антоний, к сожалению, не обладает избытком рассудительности и любви – хорошо, если он имеет упомянутые качества хотя бы в достатке. Он крепок в вере – и не видит иной службы Господу, чем война… есть много обстоятельств, вынуждающих меня позволить этот поход. Я надеюсь, что ты станешь его путеводным светочем; недостаток его любви будет компенсирован твоей чрезмерностью.

После его святейшество говорил о сохранении языческих книг, буде таковые попадут в руки бойцов за веру, о сбережении святых реликвий и о духе благоразумия, который мне надлежит нести. Я слушал и думал, что, в сущности, мне придётся заниматься только одним – сдерживать разбой.

Право, я никак не мог догадаться, до какой степени провидел будущее.

Пребывающие в преклонных летах патриархи инаставники, окружающие его святейшество, многомудрые и прозорливые, от этой миссии отказались, предвидя неудачу. Я тоже предвидел оную – но отказаться не мог. Послушнический долг велел принимать, не ропща, – я честно попытался принять и не роптать… прости мне, Господи, слабость мою!

Принц Антоний оказался ростом высок, голосом громок, красив суетной мирской красотой и выражение лица имел надменное. На меня же взглянул, как жестокосердные господа смотрят на юродствующих странников, покрытых пылью и язвами: пнуть мешает лишь брезгливость. Письмо его святейшества прочёл без должного благоговения и швырнул его в камин; о моей миссии отозвался как о несносной докуке.

В течение месяца я только и молился, что о кротости и смирении. Его святейшество пожелал, чтобы я стал принцу верным спутником и товарищем; я пытался заводить с его высочеством беседу много раз – и каждый раз жалел о своей попытке. Антония совершенно не занимало ничего из того, что я способен был рассказать, – а обрывал он меня как нерадивого холопа. Я лишь старался не сжимать кулаки: дворянину в седьмом поколении весьма трудно смириться с постоянным бесчестьем. Впрочем, принца не слишком занимали чужие титулы; он и герцогов считал своими лакеями и третировал, как хотел.

В столичный город со всех концов страны стекались мерзавцы, алчущие крови и золота. За наличием свободного времени и неимением денег они и к собственной столице относились как к чужой осаждённой крепости. У меня недоставало выдержки спокойно смотреть на это, осознавая, что именно они и станут воинами Божьими; от дурных предчувствий я не мог спать и уже не ощущал себя кротким ягнёнком. Даруй мне, Господи, снисхождение к чужим слабостям и способность прощать!

Перед отплытием я исповедался его святейшеству, прибывшему проводить принца.

– Я не смею просить об избавлении, – сказал я тогда, – но чувствую, что всё будет очень плохо.

– Война есть война, дитя моё, – сказал Иерарх. – Молись за его высочество, а я даю тебе заочное отпущение и благословляю… на тяжёлый путь.

Я молился, сколько мог.

Капеллан принца, вечно пьяный, безграмотный, грубый и глупый человек, заметив, что Антоний невзлюбил меня, то и дело обращался ко мне с нелепыми вопросами, пародирующими богословие, и высмеивал моё мнимое невежество. Чернь же, составлявшая всю армию принца, обращалась со мной хуже, чем с приблудной кошкой. Господи Милостивый! Никто и никогда не бил меня до сих пор! Никто и никогда, за все годы, проведённые в монастырских стенах, не обращался ко мне с бесчестящими предложениями! Тут же, на этом корабле… и принц, принц, видит Бог, был всему виною.

Может, я упомяну об этом на исповеди. Не сейчас. Но попытка искать помощи у принца Антония оказалась моей последней попыткой увидеть в нём если не товарища, то союзника. Я искренне желал быть ему полезным и верным, он же обошёлся со мной, как люди чести не поступают и с врагами; после совершенно дрянной истории я счёл его самого вероломным мерзавцем, его приближённых – низкими людьми, а его цель – злом, чем бы она ни представлялась. Это всё и решило.

Мои добрые родители, отдавая своего младшего сына служить Господу, разумеется, имели в виду мою жизнь в качестве воина Божьего. Сражаться со злом, в каком бы обличье оно ни предстало – моя миссия и цель. Я, воин Божий, не опущусь до личной мести, но буду изыскивать пути служения добру.

Не принцу. Господь нас рассудит.

Прекрасен был этот город, терракотово-красный, подобный драгоценному сосуду на зелёном шёлке – и хрупок подобно драгоценному сосуду. Душа моя омылась слезами: я видел весёлую пристань с рыбацкими судёнышками в цветных лоскутьях косых парусов, стены, вылепленные из красной глины, и купы яркой зелени над ними, горожан с тёмными лицами, в пёстрой одежде – детей, женщин, укутанных с ног до головы в шёлковые плащи, мужчин в винно-красном и пурпурном, глядящих настороженно и тревожно…

Это был мой грезовый языческий город, город из жарких стихов Дхаан-Шеа, моя детская мечта о дальних странах – и я видел его последние мирные минуты. Язычники не знали пушек – это не делало их в моих глазах ни слабыми, ни глупыми, но они вправду не использовали порох.

Корабельная артиллерия превратила этот город в преддверие адово, в кошмар из воя, грохота, воплей и смерти. При сём присутствуя, я не мог справиться с тошной ненавистью к принцу и его людям, не имел сил душевных, прости мне, Господи. Я не мог видеть, как рушились эти терракотовые башенки, а взметнувшаяся пыль, смешанная с дымом, оседала на кровавые ошмётки разорванных тел; я чувствовал себя совершенно бессильным изменить хоть что-нибудь – сидя между палубными надстройками, зажмурившись, бесполезно зажимая уши и безнадёжно пытаясь молиться за упокой невинных душ, до тех пор, пока кто-то не ударил меня походя. Солдаты принца спускались на берег.

На моём бедном теле полоски целой кожи не было – прежде я старался не двигаться без нужды, однако же в несчастный город отправился. Льняной балахон пришёлся мне, словно власяница, от резких движений в глазах темнело, но мне казалось, что там, в городе, мне будет дано больше возможностей прийти на помощь хоть кому-нибудь. Странным образом мне и в голову не пришло, что кто-то из язычников, в ужасе и ярости от вторжения, может убить меня так же, как любого из головорезов принца – ни малейшего страха, видит Бог, я не чувствовал.

Солдаты, бранясь, били и толкали меня, но в шлюпку всё же впустили. Я желал оказаться подалее от принца, но напрасно опасался его, ибо ему в раже и азарте не было дела ни до чего, кроме как до грабежа умирающего города. Вместе с головорезами я высадился на берег. Солдаты с радостными и злобными воплями побежали вперёд, размахивая обнажёнными саблями; я тут же отстал, каждый шаг давался тяжело и больно. Горожане убежали с пристани при первых же выстрелах; шум боя, вопли, пальба из пистолетов слышались где-то дальше. В клубящейся пыли остались лишь мертвецы; вид убитой женщины, ничком лежащей в траве, чёрной от крови, заставил меня двигаться быстрее.

Но бой всё равно закончился раньше, чем я добрёл до базарной площади. В городе, очевидно, не нашлось бы и двух сотен обученных солдат, способных противостоять нашим безумным воякам; теперь кровь язычников остывала на их красных шёлковых рубахах, а драки вспыхивали и гасли там, где уцелевшие мужчины пытались остановить грабителей. Я прошёл ещё немного – и перед моими глазами оказалась именно та картина, какую я тщился отогнать от себя молитвами.

Я увидел богатый дом, изящный, подобный искусной фигурке из терракоты, окружённый обширным садом, где более прочих растений росло розовых кустов. Этот дом окружал высокий глиняный же забор, но резные ворота распахнули настежь – и двор, вымощенный брусчаткою в виде шестиугольников, весь заливала кровь. Видно, именно тут жили знатные господа; верная стража защищала их, не щадя себя. Кроме мёртвых тел язычников, я увидал также убитых солдат принца – и в особенности меня поразила голова с рыжею бородой, отрезанная напрочь от тела и валяющаяся в чёрной луже, словно ненужный предмет. Защитники дома, впрочем, были все убиты, а солдаты, как видно, обшаривали покои, злобно и радостно смеясь. Многие вытаскивали на двор изящную и необычную на вид домашнюю утварь. Двое солдат откупорили прозрачный сосуд тонкой работы с притёртою пробкой, уверяя товарищей, что в нём вино, – но, открывши, убедились, что он содержит благовонное масло, и с досады выплеснули жидкость на землю; оттого в воздухе запах крови и дерьма смешивался с тончайшим цветочным благоуханием. В жаркий день чёрные злые мухи слетелись на диво быстро и с жужжанием ползали по живым и мёртвым.

Женских воплей внутри дома было не слышно, зато кто-то мерно то ли скулил, то ли подвывал, подобно побитому псу. На меня никто не обращал внимания; я подошёл близко к дому – и тут увидел чёрного юношу младше меня, всего залитого кровью, лежащего у самой стены и тщетно цепляющегося за неё в попытках встать. Он вовсе не напоминал бойца, а скорее был привилегированным слугою: рубаху, промокшую насквозь от крови, украшало золотое шитьё, а самая фигурка юноши выглядела слишком субтильною для любой драки. Я подбежал к нему, чтобы помочь чем сумею, – но, разглядев, как кровь хлещет струёю из глубокой дыры под рёбрами, понял, что не удержу несчастного на этом свете.

Бедный язычник, ухватившись за меня руками и пятная мой балахон кровавыми отпечатками, всё пытался подняться, хоть душа и покидала его. Я приподнял его, как сумел, и спросил:

– Чего ты хочешь, добрый брат? Что я могу сделать?

Он облизнул губы и сказал, глядя на меня отчаянно:

– Голуби господина… Там, на башне…

– Что же с голубями? – спросил я, сколь мог, ласково.

– Смерть… выпусти… – еле вымолвил он сквозь удушье. – Голуби… Нут…

– Я выпущу, – пообещал я истово, готовый плакать над ним. – Выпущу, клянусь Господом, усни с миром.

Я ясно увидел, что раненый успел меня понять, потому что вроде бы даже улыбнулся дрожащими губами, – а уже в следующий миг его глаза остановились и остекленели. Я опустил на них веки и положил тело на траву, а после отправился в башню, больше почти ни о чём не думая.

Солдаты, что хозяйничали в доме, не обращали на меня внимания, только отталкивая, если я оказывался у них на дороге; на своих мертвецов они глядели так же мало, как и на мёртвых язычников, а на свои раны и вовсе не глядели, если раны не стесняли свободы их передвижения. Я прошёл до башни беспрепятственно; резная дверь её оказалась приоткрыта, и я, вошедши, поднялся по крутой винтовой лестнице. Башня возвышалась над городом изрядно: выйдя на площадку, я увидел и наши корабли у здешнего берега, и бедный город, весь окутанный дымом и пылью, и фонтан, всё ещё весело бьющий посреди базарной площади, и мёртвые тела, и мечущихся по улицам лошадей из разрушенных или подожжённых конюшен… В нише под навесом я увидел небольшой вольер, внутри коего обитали голуби, чистенькие и белоснежные, как кипень. Вольер этот был вычищен с большим тщанием, а в кормушках я заметил отборное зерно.

Я раскрыл дверцу. Голуби лишь малую минуточку дичились – а уж миг спустя устремились на свободу. Белая стая, трепеща крыльями, взлетела над войной, бедою и разрушением, просияв в солнечных небесах, сделала над башней широкий круг и дружно устремилась далее на юг, к далёким горам, облаками стоящим на горизонте.

Несколько времени я стоял на площадке, глядя, как голуби исчезают в синеве, и молясь за несчастную душу; потом спустился, чувствуя себя спускающимся с Божьих небес в бездну адскую.

Я отворил дверь – и столкнулся лицом к лицу с принцем. Принц пребывал в ярости – и меня схватил за балахон на груди и отшвырнул к стене, а после дёрнул саблю из ножен.

– Ты что сделал?! – рявкнул он так, что и солдаты невольно отшатнулись. – Что сделал, отродье больной суки?!

– Выпустил птиц Божьих, – сказал я, глядя ему в лицо.

– Что?! – продолжал принц, будто не мог расслышать кроткой человеческой речи, и я, грешный, прости мне, Господи, заорал, будто погонщик на вола:

– Я выпустил птиц Божьих! Чтобы хоть чья-то жизнь уцелела на свободе!

Принц будто удивился – и глядел на меня, как на впервые увиденного.

– Чья это кровь? – спросил он с подозрением.

– Раненого язычника, – сказал я. – Его бедная душа отправилась к Господу.

– В преисподнюю! – возразил принц.

– Не вам судить, – сказал я.

– Ты дурак или предатель? – спросил принц, усмехаясь.

– Я слуга Божий, – сказал я. – Моя жизнь в деснице Господней, я – орудие Её.

Принц рассмеялся, но его солдаты, как мне показалось, слушали серьёзно.

– Юродивый или сумасшедший? – спросил принц весьма насмешливо, а я отвечал, пожав плечами:

– Ваш советник, предложенный его святейшеством. Только что вам до советов! Вам ведь убить монаха так же легко, как оскорбить женщину – так убейте меня, как того желаете.

Принц замахнулся саблей, и я инстинктивно дёрнулся; он снова хохотнул и презрительно сказал:

– Так ты боишься умереть, святоша! – но смеялся он один.

В этот момент в толпу, окружившую нас, расталкивая всех, врезался солдат. При виде принца он почтительно склонился и сказал:

– Ваше прекрасное высочество, господин барон просили вам передать, что сломали двери в покой, где, по всем знакам, жили женщины… только…

Антоний усмехнулся, оттащил меня от стены за плечо и толкнул в спину.

– Пойдёшь со мной, сумасшедший монах! – сказал он, несколько успокаиваясь. – Я тебе не верю, и я уж найду того, кто будет присматривать за тобою.

– Я не спутник вам в ваших забавах, – сказал я, но кто-то из солдат ударил меня рукоятью сабли между лопаток, а ещё кто-то подтолкнул сильнее. Мне поневоле пришлось идти – и я прикрыл голову капюшоном.

Следуя за принцем, я вместе с солдатами вошёл в чужой дом, чувствуя себя бесстыдным грабителем.

В доме оказалось гораздо прохладнее, чем на улице; тут пахло какими-то пряными травами и растёртой в пальцах геранью. Дом носил видимые следы обыска; солдаты срывали со стен гобелены, затканные цветами небывалых видов, а равно и оружие. На поставцах, как я полагаю, прежде стояла драгоценная посуда – теперь они пребывали пустыми и опрокинутыми. На пушистом ковре, опираясь спиною на стену и поникнув головой, сидел пожилой мужчина, чьи седые волосы заплетены были сзади в косу. Вероятно, богатая одежда на нём имела любимый жителями Асурии тёмно-красный цвет – но сейчас она была совершенно черна от крови. Может быть, солдаты и забрали его саблю, особенно если её украшали драгоценные каменья или золотые насечки – но, может, его кололи кинжалами безоружного: сабли я нигде не увидел…

Подходя к покоям женщин, обозначенным сильным и сладким ароматом райской прелести, принц и солдаты обменивались отвратительными шуточками, а я, грешный, сжимал кулаки, размышляя, стоит ли обрывать их или оставить всё как есть. У резной двери, выломанной с петлями, принца встречали бароны Стивен и Альфонс, глядящие весьма растерянно и жалко; откуда-то из благоуханной глубины покоев глухо доносился тот самый вой, что я слышал со двора.

– Отчего же вы здесь?! – воскликнул принц, смеясь. – Черномазые красотки, похоже, заскучали в одиночестве!

Услыхав это, Стивен побледнел и отвернулся, а Альфонса вдруг сильно вырвало на великолепный ковёр, между алыми и синими цветами. Принц с отвращением оттолкнул его с дороги и вошёл, а следом за ним – все прочие, кроме самого Альфонса.

В длинный коридор, освещённый весёлым солнцем, окрашенным цветными стёклами окон, выходили многие двери отдельных покойцев – но они все были распахнуты и являли глазам пустые комнаты. Пёстрые тряпки, бусы, безделушки валялись в беспорядке, словно брошенные в бегстве. Прямо на пути кто-то рассыпал бисер, похожий на разноцветную крупу. Мне было мучительно неловко идти по этому закрытому женскому мирку, будто шаги мои, прости, Господи, пачкали и оскверняли его – и жутко в особенности оттого, что я всё слышал этот мерный глухой плач, вовсе не похожий на причитания перепуганных мирских девиц. Солдаты как-то присмирели и притихли.

Коридор заканчивался обширной залою с широкими окнами, открывающимися прямо в сад. Розы, подобно плющу, обвивали оконные рамы, заглядывая в залу. У окна сидела старуха, ссохшаяся, седая, как лунь, и не чёрная, но буро-коричневая, будто её лицо выделали из потрескавшегося пергамента. Седые волоса её рассыпались по плечам безобразными патлами, она перебирала их, покачивалась и подвывала без слов и без слёз, глядя невидящими глазами в пространство. Седые клочья повисли на её бархатной рубахе, будто старуха вырывала себе целые пряди волос, но позабыла об этом.

На ковре у её ног, обнявшись и держась за руки, лежали мёртвые женщины.

Их было пять, все они являли собою образец яркой и грешной языческой красоты, все они были молоды: младшая казалась совершенною девочкой, не вошедшей в девичество. Эта младшая обнимала шестого мертвеца – мальчика-кастрата, своего ровесника, девически хорошенького, прижавшего напоследок руку госпожи своей к почерневшим губам. Рядом с телами валялся пустой чеканный золотой кубок, усыпанный гранатами – я услыхал отчётливый запах горького миндаля.

– Да как… – начал принц Антоний и задохнулся.

– Как они посмели, вы хотите сказать? – закончил я, чувствуя непонятное желание сразу усмехнуться и разрыдаться. – Неужели вы полагали, что язычники будут испрашивать у вас позволения умереть? Как бы не так! Возможно, некоторым из них милее яд, чем ваше общество.

Принц обернулся ко мне, выражая лицом и всем телом еле сдерживаемое бешенство.

– Ты знал?! – спросил он тише, чем обыкновенно. – Ты знал, что тут увидишь? Зачем ты выпустил голубей?

– Меня попросил умирающий, – сказал я. – А вам надлежит молиться с верою, если вы здесь надеетесь хоть на что-то. Молиться и просить Господа вас вразумить.

Принц смотрел на меня, сжав пальцы на эфесе и тяжело дыша.

– Если случится хоть что-то дурное, я убью тебя своими руками, – пообещал он.

– Дурное непременно случится, – сказал я и, прости мне, Господи, грязно выбранился впервые в жизни, – но, чтоб мне сдохнуть, будь я проклят, если вас боюсь!

– Да ты же готовый изменник! – воскликнул принц, вкидывая саблю в ножны. – Ты возился с подыхающей языческой сволочью, – небось, не с нашим солдатом, ждавшим отпущения, – и ты дал знак кому-то этими голубями! А вот теперь толкаешь меня на убийство, чтобы стать мучеником, тварь?!

– Всё не в вашей, а в Божьей руке, – сказал я. – Я служу не вам, но Господу и его святейшеству, Святому Отцу нашему – разве вы принимали у меня солдатскую присягу, чтобы я мог вам изменить?

– Стивен! – крикнул принц, повернувшись к двери. – Я больше не в силах смотреть на эту падаль, гром меня разбей! Следи за монахом, отвечаешь головой! Я желаю веселиться и ухожу отсюда!

Солдаты будто опомнились и гурьбой выломились из залы, толкаясь и мешая друг другу. Я присел на пол у ног старухи, рядом с мёртвыми, чувствуя скорбь и бессилие, – но Стивен поднял меня за ворот балахона.

– Пойдёшь со мной, каналья, – сказал он. – Его прекрасное высочество мне тебя поручили, а я тут торчать не намерен.

Я пошёл. Я не мог думать ни о гневе принца, ни о чём другом, в страшной усталости душевной – только отчитывал про себя «В очах Твоих, в деснице Твоей», скорее машинально, чем с убеждением. Старуха выла мне вслед.

Жанна

Тхарайя назвал нашего сына Хаштеа, Огонь.

Я не спорила; это же случилось от священного огня, во всяком случае, огонь много помог. Только про себя всё равно называла малыша Эдуардом, в честь деда. Иногда мне было всерьёз жаль, что мой отец так и не узнает, что его дочь жива и здорова, что у него есть благородный зять и прелестный внук… Но мне ли роптать на богов?

Я вовсе не боялась родов, сама не знаю почему. – Раадрашь утверждала, что по свойственному мне крайнему легкомыслию. Мне даже казалось, что Шуарле и Тхарайя боятся куда больше: Шуарле иногда смотрел на меня такими глазами, будто сзади на меня рушилась стена, а Тхарайя поднял на ноги всех своих подвластных людей и нелюдей.

Сперва мой августейший супруг заявил, что роды примет колдун Керим. Всё равно-де мы нарушаем все устои, а Кериму он доверил бы и свою жизнь, и мою, и жизнь нашего драгоценного ребёнка. Я всё это прекрасно понимала, но подпустить к себе мужчину, даже колдуна, даже Керима, в момент моей слабости не хотела ни за что. Тхарайя попытался настаивать, я заплакала, он сдался.

Я и не подумала рассказать ему, что при дворе принца Трёх Островов мне пришлось бы рожать в окружении полного штата лекарей и придворных. Мерзавка. Но теперь, когда я уже кое-что знала о положении дамы и о мужчинах, этот обряд казался мне чудовищным издевательством.

Я и так чувствовала себя странно. Мне всегда нравились сладости, а с некоторых пор от запаха мёда делалось тошно, зато безумно хотелось мяса, едва тронутого огнём. Я терзала полусырые ломтики, из которых капал мясной сок, чувствовала себя каким-то хищным зверьком – и мне было чуточку стыдно и смешно одновременно. Когда Тхарайя это видел, его лицо становилось мечтательным, будто он прозревал что-то… Я чувствовала, как дитя у меня внутри усилило связь между нами – но всё равно считала себя вправе капризничать и не соглашаться, когда речь шла о Кериме. Раадрашь была со мной совершенно согласна.

С неделю Тхарайя размышлял, а Шуарле меня уговаривал. Потом принц принял решение.

Он поговорил с Керимом. Керим сказал, что у него в степи есть тётка, Белая Собака, потому что у них в роду по человеческой линии все – Солнечные Собаки, так вот эта тётка с женскими делами справится не хуже, чем сам Керим, а может, даже и лучше, «потому что женские дела – это всё-таки дела не мужские». Тётка Керима поразила моё воображение, и, когда Тхарайя послал за нею, я ждала с нетерпением.

Тётка Керима прибыла так скоро, как только позволяли горные дороги. В отличие от самого Керима она была совсем человеком, без хвоста – и не умела летать, оттого весь путь ей пришлось проделать в повозке, запряжённой мулами. Впрочем, эта особа выглядела после долгого и утомительного пути на диво бодро и весело.

Её звали Сейад. Она была очень мала ростом, очень стара и кругло толста – но при этом выглядела вовсе не отталкивающе, напротив: стоило ей улыбнуться, показав три уцелевших зуба и сузив весёлые и ясные, как у девушки, глаза – и я уже готова была любить её, как родственницу. Спустя час после нашей встречи я звала её «бабушкой Сейад».

У бабушки Сейад были четыре роскошные, совершенно белые косы и медные колечки, вплетённые в волосы над висками. От её больших и мягких коричневых рук исходил такой же чародейский жар, как и от широченных лапищ Керима. Она носила множество звенящих ожерелий, позвякивая ими на ходу: к каждому ожерелью подвешивалась золотая бляшка, похожая на монетку, с чеканным солнышком посередине. Она никогда не шаркала туфлями при ходьбе, как делают почти все пожилые дамы, – походка бабушки Сейад, мелкая и быстрая, совсем не выдавала её возраст.

Керим «брал прах от стоп», кланялся, касаясь земли кончиками пальцев, – Сейад отмахивалась, хихикала, а потом поцеловала его в нос, как мальчишку. Тхарайя она похлопала ладонью по груди: «Ай-я, сильный господин! Гори – не сгорай!» – и, по-моему, это ему польстило. Шуарле потрепала по щеке: «Погас в тебе злой огонь, маленькая птаха? Зажги добрый!» – Шуарле преклонил колена и прижал её руку к губам. Погрозила пальцем Раадрашь: «Не ломай деревьев, не жги маков, горная гроза!» – и, наконец, обняв меня за шею, поцеловала в щёку:

– Привет вам.

– Нам? – я уже успела отвыкнуть от обращения на «вы».

Сейад снова захихикала.

– Тебе и сыну твоему, гори звездой! – И когда она погладила меня по животу, я впервые почувствовала, как Эд шевельнулся. Его толчок поднял меня до самого неба; Сейад удовлетворённо ухмыльнулась и обняла меня за талию. – Солнце любит тебя. Э-э… хорошо.

И я прижалась к ней, как котёнок к кошке, впитывая её доброе тепло.

Уже потом я поражалась, как хорошо понимаю Сейад, которая говорила только на языке кочевников. Она называла моего мужа Тхеран, меня – Лилес; язык казался похожим, но отличался довольно сильно – а я понимала, не переспрашивая, даже самые сложные мысли. Стоило мне поближе познакомиться с Сейад – и сразу захотелось уговорить её остаться в моей свите; она же поняла это словно сама, без всяких долгих уговоров.

– Э-э-э, искра небесная, – сказала она при первом же моём намёке. – У моих внучек дочери правнуков примут – а у тебя никого нет. Тц-тц, не годится так: бросать молодуху одну… привык он, что детей нет у него, муж твой. Твой муж – охламон он. Сильный воин – а всё ж охламон.

– Это правда! – заявила Раадрашь, но Сейад вытянула указательный палец против её губ.

– Солнце всё видит. Другой раз мужчиной родишься: детей не хочешь, воевать хочешь. Молния, как есть молния; нехорошо. За рекой тебя накажут за это: сделают мужчиной и отправят людей убивать на войне на этот берег…

– Вот и пусть! – И Раадрашь кивнула, смахнув локтем на пол абрикос с блюда. – Это не наказание!

Сейад улыбнулась так, что длинные морщинки ещё больше удлинили ей лисьи глаза. Притянула Раадрашь к себе, принялась гладить по голове; Раадрашь хмурилась, но не отстранялась.

– Парень-девка, принц-принцесса, – говорила Сейад ласково и строго сразу. – Вольно тебе идти своим путём, иди уж, как Солнце ведёт тебя, за своей тенью иди. Тёмен твой путь, тёмен и кровав, но тут люди ничего не могут поделать – так уж твой огонь пылает внутри тебя…

– А мне погадай, бабушка Сейад, – попросила я, глядя, как у Раадрашь смягчается лицо. – И мне интересно.

– Ай-я, погадай! Гадалку нашла! – Сейад потрепала меня за ухо. – Не о чем мне гадать – тебе Мать Судьбы уже гадала. Ты же костёр в ночной степи. Тебя издалека видно… всем. Будет время – будет тебе от этого тяжело, но ты гори, гори. Свети, согревай. Госпожа Случая тебя видит.

Тхарайя подкрался бесшумно, как крупный хищный зверь, остановился у двери, слушал; Шуарле сел у его ног, опёрся спиной на колено принца. Оба так и не вошли в мои покои, обтирая порог и дверные косяки. Сейад взглянула на них и захихикала:

– А говорят, будто нечего мужчинам делать на женской половине днём! Соскучился, принц? Э-э, хорошо. Скучай. Но пока уходи. Аманейе, хранящие женщин, мужчинам не хранители.

Я подошла поцеловать Тхарайя, а он внюхался в мои волосы, около уха:

– Твоя наставница строга, но я не хочу забывать твой запах.

Шуарле с пола дотянулся до моей руки и прижал её к своей щеке. Раадрашь сидела с ногами на моей постели и смотрела на нас без малейшей враждебности. Если в ней сейчас и «горел злой огонь», то слабо, тлея, как угли под пеплом. Мне показалось, что любовь и дружба наполняют комнату теплом, и я подумала, что в Каменном Гнезде сильно не хватало Сейад – она была всем сердцем готова стать нашей общей бабушкой.

Так и вышло.

Сейад учила меня дышать, как дышат собаки в сильную жару, учила и другим вещам, странным и чуточку стыдным – но всё это мне со временем пригодилось. Обучая меня, она основательно обругала моих монастырских наставниц, а заодно и способ воспитания молодых девушек у меня на родине.

– Э-э-э… недотёпы! – морщилась Сейад, обнаружив, что я не ведаю о некоторых тайных делах. – Принцесса ты, а этому и рабынь учат их матери! Чтоб быть счастливой, девице надо о себе знать и о мужчинах знать – а тебе только и показали, как кусок ко рту нести. Охламоны они!

Раадрашь хохотала, болтая ногами; Шуарле улыбался. Я пыталась возразить:

– Но, Сейад, они же считают, что девица должна быть целомудренной, вот и ограждают её от излишних знаний до срока…

– Кому это невежество мешало делать глупости? – хмыкала Сейад. – Э-э-э, да не проще ли обмануть ту, что себя не понимает? В чём целомудрие? В незнании разве? А может, в том, что всё знаешь – и свою истину ищешь?

Меня вправду плохо учили. Мне просто повезло, что за моё обучение взялись Сейад и Тхарайя. Я делала успехи – и носила ребёнка так легко, будто он был маленьким вестником Божьим. Мне не хотелось сидеть взаперти; под охраной Тхарайя, Керима и Шуарле я перебиралась по мосту через ущелье и гуляла в горах. Раадрашь где-то раздобыла котёнка странной здешней породы – похожего на варежку, с крохотными лапами, совершенно без носа, лишь с плоским розовым треугольничком на плоской рожице, с молочно-голубыми серьёзными глазами. Я всё время была занята и весела – а выглядела, если верить шуточке Тхарайя, как беременная мышь: из шарика торчат тоненькие лапки. Кого бы это рассердило?

В степи расцветали тюльпаны, когда пришло моё время. Ни Сейад, ни Керим не могли уменьшить беспокойство моего драгоценного принца – а я просто-таки удивлялась собственной беспечности. Роды – тяжёлое дело и смертельный риск; от родов умерли две мои кузины, надо бояться… но Нут в венке из тюльпанов снова выкидывала две шестёрки.

Странно подумать, как смутно мне сейчас припоминается боль, которую я тогда чувствовала. Кажется, это длилось ужасно долго. От особенно резкой боли у меня серело в глазах; я видела бесконечную равнину, серую под серым небом – но пыталась дышать, как учила Сейад, и вокруг светлело снова. От крика Эда эта серость растаяла совсем.

Вовсе не такой чёрный, как Тхарайя, а нежно-золотой, словно бронзовая фигурка, мой бесценный малыш. И глазки у него тоже оказались золотые, янтарные, яркие и прозрачные, а ещё – тоненький мышиный хвостик с мягким жалом на конце вроде шипа на розовом стебле.

Не столько человеческое дитя, сколько птенец аглийе. Ему суждено было стать таким же сильным и великолепным демоном, как его отец, подумала я – и любовь к малышу заполнила меня до краёв, несмотря на всю необычность этой мысли. Не удивительно ли, продолжала я размышлять, что меня не пугает и даже не смущает роль матери демона? Я восстанавливаю справедливость, думала я, лёжа на плече у моего принца и держа малыша у груди: я стала женой наследника трона, и мой старший сын в своё время тоже станет великим государем. Разве Тхарайя не рождён владыкой?

– Я отправил трёх голубей во дворец государя, – сказал мой принц. – Мой отец должен узнать об этом, а все в Ашури-Хейе должны узнать о тебе, госпожа сердца моего.

– Мне кажется, или тебя это тревожит? – спросила я.

– Мы вернёмся в Лаш-Хейрие, – сказал Тхарайя, прижимая меня к себе, всё так же мрачно. – Мы вернёмся в Гранатовый Дворец, Светоч Справедливости увидит своего внука, а нам с тобой придётся подчиняться дворцовому регламенту. Конец нашей свободе. Мне придётся забыть о радости просыпаться рядом с тобой; ты будешь жить на тёмной стороне, среди женщин, считающих тебя незаслуженно счастливой, и кастратов-интриганов. И я навсегда забуду о спокойствии, потому что наше дитя – очень нежелательное лицо для всей моей родни. Зато мои любовницы обрадуются и примутся изыскивать пути для мелких гнусностей. А, не следовало бы мне говорить тебе об этом!

– Это правда, не следовало, – сказала я. – Ты меня пугаешь.

– Я хочу, чтобы ты была ко всему готова, Лиалешь, – сказал Тхарайя. – И ещё к тому, что я буду защищать вас от любых бед, как бы ни легли кости Судьбы. Знай: ради вас я нарушу и обычай, и закон, если в том будет нужда.

– А, это ты меня успокоил? – рассмеялась я. – Дракон, я поверила. Ты же знаешь: я ничего не боюсь с тобой.

Тхарайя чуть прикоснулся кончиками пальцев к головке малыша.

– Его имя – Хаштеа, – сказал он нежно. – Огонь, услышь, Нут. Да?

– Да, – сказала я, подумав про себя: «Его имя – Эдуард, и он станет великим владыкой, помоги ему, Господи». У меня были лучшее дитя на свете и лучший на свете муж.

Когда мы спустились с небес… с гор, я хотела сказать, в степи цвели маки.

Светоч Справедливости, государь, отец Тхарайя, прислал за нами целый караван – с чудесными лошадьми, запряжёнными в повозки, в сопровождении верховых рыцарей, которых тут звали «соколами короля». Вся эта процессия дожидалась перед мостом через ущелье. Соколы привели в поводу лошадей для свиты принца; аглийе и лошади косились друг на друга с сомнением и опаской.

– Опять верхом, это невыносимо, – вздохнул Шуарле, но его-то я утешила, пообещав взять к себе в повозку. У воинов Тхарайя не было других возможностей.

– Разве птицам положено трястись в седле? – ворчал Керим, похлопывая вороного по холке. – Разве тем, кто привык парить в небесах, хорошо сидеть верхом на живом существе? Разве живому существу это может понравиться? Разве тебе бы понравилось, Йа-Кхеа, если бы кто-нибудь взобрался к тебе на шею?

– Лошади созданы для всадников, – возразил рыцарь из долины.

– Если бы лошади были созданы для всадников, они были бы созданы с уздой и сёдлами на спине, – возразил Керим. – А раз они рождаются без узды и седла, значит, они созданы для других вещей. Может, лошади созданы бегать по степи на свободе? Разве хорошо садиться на кого-нибудь сверху и бить его ногами, чтобы он бежал быстрее?

– Ну, не все нугирэк так считают, – сказал рыцарь.

– Я – не все, – с достоинством подтвердил Керим и замолчал; впрочем, по нему было видно, что он остался при своём.

Я видела, как аглийе снимали с лошадей узду, заменяя её недоуздками, и как медь выступала на их коже, когда они поднимались в сёдла – останавливая превращение на середине, облегчали своё тело и работу лошади. Да, аглийе не любили верховой езды – но выглядели всадниками благороднейшей посадки, а их кони шли свободно и легко, легче, чем обычно движутся кони под седлом.

Мы с Раадрашь укутались в плащи, но тент на повозке не подняли – я могла вдоволь смотреть на прекрасный мир вокруг, а конь Тхарайя шёл рядом, позволяя моему драгоценному принцу обращаться ко мне, не покидая седла. Сейад держала на руках крошку Эда, который был слишком мал и слишком сыт, чтобы глазеть по сторонам, а потому сладко спал. Стража Тхарайя охраняла нас от всех опасностей Хуэйни-Аман, но каким-то образом не мешала наслаждаться свободой и простором.

Мы ехали по зелёным горам и алой степи; ковёр степных трав был обрызган маками, как каплями крови. Шуарле срывал для меня какие-то мелкие белые цветы, растущие пышными гроздьями и источающие прекрасный медовый аромат. Мне подали воды из придорожного ключа, дивно чистой, ледяной. Тхарайя запел серенаду; его воины-аглийе присоединились к нему; Эдуард проснулся, удивлённо посмотрел на меня, улыбнулся беззубым ротиком и снова задремал. На горизонте встали красные стены Гранатового Города под сияющим солнечным небом.

Эта была та самая пряная сказка, о которой я мечтала. Мы выехали на большую дорогу; по ней, вздымая золотую пыль, ехали всадники на конях, осликах и удивительных существах, очевидно, созданных Господом прямо с мохнатыми сёдлами на горбатых спинах. Мимо нас катились повозки, запряжённые мулами и громадными мускулистыми быками, рыжими, с рогами, выгнутыми наподобие двух половинок лиры. Весёлые погонщики гнали уморительных овец-черноголовок с длинными висячими ушами. Везли на возах груды каких-то плодов, жёлтых, зелёных, полосатых, нереальных, будто выдуманных пьяными художниками; везли уголь, дрова, глиняные горшки, свёрнутые штуки материи. Шли босые крестьяне, укутанные в плащи женщины, белые и серые гуси, которых направляли прутиком дети в косичках и бусах… Все с приветствиями уступали нам путь. Я с наслаждением слушала, как странствующие воины, пропылённые, с иссечёнными сабельными шрамами лицами, в куртках из толстой кожи, обшитых металлическими плашками, кричали вслед Тхарайя: «Привет тебе, Непобедимый Ветер, Убийца Войны! Позови меня – я пойду умирать за тебя!» Раадрашь щипала меня за локоть сквозь шёлк плаща и с досадой говорила вполголоса:

– Если ты мужчина – ты Непобедимый Ветер, и все верещат от восторга, а если ты женщина, на свою беду, – так сидишь укутанная, как рабыня, не смея пикнуть. Это несправедливо! Разве я – не Непобедимый Ветер? Чем я хуже этих мужланов?!

Сейад ухмылялась, покачивая малыша; Шуарле хихикал:

– Раадрашь завидует принцу! – Но Раадрашь в конце концов отвесила ему подзатыльник, и он, якобы всхлипывая, уткнулся в мои колени. – Госпожа, эта жестокая женщина когда-нибудь убьёт меня!

Тхарайя взирал на нас сверху, милостиво улыбаясь, – истинно Непобедимый Ветер – и я прыснула. Между тем наш кортеж подъехал к городским воротам. Сторожевые статуи – красные драконы с нетопырьими крыльями в кривых когтях на сгибах и бычьими головами, в разинутых пастях которых отчего-то росли тигриные клыки, хмуро смотрели на суету мелких людишек у своих чудовищных лап; городская стража обнажила в знак приветствия сверкнувшие клинки, простой люд махал руками и кричал: «Медное Крыло, живи вечно!»

И всё это вдруг так напомнило мне что-то, что кольнуло под сердце. О, я сумела бы додумать эту мысль до конца и всё понять, если бы Лаш-Хейрие не был так опьяняюще прекрасен!

Эти дома лепили из красной глины, эти городские стены возвели из красной глины, смешанной с землёй. Над красными заборами зеленели деревья садов – но дворы надёжно скрывались от глаз: чужой взгляд острее иглы, беспощаднее ножа и может навлечь беду. От дурного глаза женщины укутывались в плащи, а мужчины носили красные одежды и блестящие побрякушки вроде гранатовых ожерелий, по поверью, убивающие зло, – оттого и Эдуард был закутан в алое с золотом одеяльце. Город был красный и зелёный, яркий и шумный: босые мальчишки в красных лоскутьях, с браслетами из стекляшек на запястьях, сновали в толпе с кувшинами воды, предлагая напиться за грош; солидные господа, носящие окладистые бороды, косы и золотые кольца в ушах, пили кавойе и беседовали под навесом из реек, увитых плющом; женщины прямо-таки купались в цветных шелках, выплеснувшихся из лавки на уличный прилавок; сияли золото и сталь в мастерской оружейника, а рядом молодой парень в одних коротких штанах и стеклянных бусах на голом теле как-то вытягивал из ничего изящный глиняный сосуд на вертящемся столике…

У меня кружилась голова. Мне протягивали фрукты и цветы над руками стражи. Юноша-нугирэк в живописных лохмотьях, с лукавой круглой физиономией, отбивал сложный ритм в маленький барабанчик и пел весёлую непристойную песенку, вскрикивая «хэй-я!» после каждого куплета. Рядом девушка, тоже кочевница, тоже узкоглазая и круглолицая, в одних медных обручах на голом гладком коричневом теле, танцевала в пламени костра, горящего на широком медном блюде, смеясь и выдыхая язычок рыжего пламени на каждое «хэй-я». В крохотных соломенных клеточках звонко свистели и трещали большие зелёные усатые букашки. Насквозь пропитанный маслом мужичок продавал всем желающим кусочки поджаренного теста в виде лягушек. Отовсюду пахло геранью, лошадиным навозом, розовым маслом, фруктами, горячим хлебом, жасминовой эссенцией, пылью и бараниной, приготовленной в меду с перцем. Кортеж буквально протискивался по узкой улочке, мощённой булыжником; нам улыбались и тянули руки, чтобы прикоснуться к шерсти коня Тхарайя или к деревянным ободам повозки. Опаляющей жарой, давкой и общей радостью город напоминал бальный зал в большой праздник…

В этот момент в мире вообще не существовало зла.

Антоний

На самом деле они тут все были – сплошное зло: и мужики, и девки, и звери, и мухи. И жарища. И дети. Все эти язычники, Божьи враги, холуи Той Стороны. Я не думал, что всё будет настолько паршиво.

Я ведь достаточно читал о войне. Послушать других, так это ж всегда весело! Я легко могу себе представить, что было бы, напади мы на наших соседей с континента. Соседи у нас всё-таки люди нормальные, верующие люди, я хочу сказать. И они не прут на рожон с этими сумасшедшими улыбочками. Если в человека не вселится демон, человек так не может! Дико было с ними рубиться – из-за этих их улыбок перед смертью. Как с выходцами с того света.

Если человек боится Бога, ему не придёт в голову сожрать яд и подохнуть просто за здорово живёшь, как эти черномазые курвы, которые тут валялись с кем попало, видите ли, а ублажить моих ребят им оказалось до смерти неохота! Но эти, которые отравились, оказались ещё не самым худшим случаем.

Мы ведь положили этот поганый город под себя! Ну некому тут было рыпаться, некому – как же получилось, что не вышло ни победы настоящей, ни безопасности настоящей?! Ведь мои волкодавы рассказывали, каково это обычно, – а мои волкодавы изрядно повоевали в других кампаниях, будьте покойны, дамы и господа! Обычно город, который под тебя лёг, трясётся в ужасе, прячется по чердакам-подвалам, готов всё из сундуков вытряхнуть, лишь бы не всех поголовно резали, на четвереньках ползает. Но, будь оно проклято, почему ж не этот город?!

Здесь в первый же день этой войны убили моего бедного Жерара. Да как! Честное слово, если бы он был убит в бою, это ещё не показалось бы таким ужасным – но ведь бои в городе к тому моменту уже закончились! Мы, в сущности, уже и не воевали – мы развлекались. Тут было полно удивительной дряни. Мы просто бродили повсюду и рассматривали эти диковины, эти статуэтки всяких богопротивных монстров, эти побрякушки – явно драгоценные, но тоже непристойные по виду… Стивен, болван, нашёл пузырёк с каким-то благовонием, полился им, как духами, – а запах совершенно не собирался выветриваться, просто с ног сбивал. Поэтому он запер гадёныша-монаха в каком-то пустом доме, в комнатушке с крепким запором, приставил к дверям солдат, а сам пошёл купаться в фонтане. Я, Альфонс и Жерар тоже собирались, но тут волкодавы притащили эту девку.

Она была вроде бы и не похожа на шлюху: побрякушки, тряпки – всё это выглядело недёшево, да и сама очень ухоженная, хоть и черномазая. Только взгляд у неё был как у шлюхи – слишком смелый, спокойный, даже какой-то весёлый. Эта гадина посмотрела на меня, усмехнулась, облизнула губы, повела плечами и сказала что-то – я так понял, что может многое показать, если солдаты её отпустят. И ведь я хотел… Господь уберёг.

Всё потому, что Жерар на неё смотрел с интересом, и я решил его порадовать с королевской широтой.

– Вроде бы наша первая на этом берегу, – сказал я. – Ты так отличился в сегодняшней драке, что заслуживаешь награды за доблесть. Сколько нынче на твоём личном счету? Человек пять?

Солдаты вокруг одобрительно засвистели, а Жерар и вправду страшно обрадовался, раскланялся и приказал им отпустить девку. Он решил с ней в галантность поиграть, улыбнулся, подмигнул, всё такое. Она тоже разулыбалась, качнула бёдрами и сама подошла – да так шла, что все вокруг слюной истекли: крутила задом и грудью просто на диво, всё качалось и двигалось… гнусно, но заводило. Сама обняла Жерара за шею, обвилась вокруг и поцеловала, как настоящая шлюха; на нём еле штаны уцелели. Поцелуй занял минуты полторы, не меньше – и вдруг Жерар захрипел и рухнул на землю. Это было так неожиданно, что все оторопели. Смотрели на него, ошарашенные, оглушённые, а его корчило как припадочного, аж кости трещали, выгибало, пена пёрла изо рта, глаза вылезли из орбит, лицо посинело, потом почернело… Вроде бы никто это с девкой сразу не связал; меня только через минуту, наверное, осенило, и я посмотрел на неё. А она расхохоталась, сняла и швырнула мне кольцо – и прямо в тот миг, когда к ней дёрнулись солдаты, воткнула себе под грудь нож Жерара. По рукоять. Смеясь!

И вот же ведьма! Ведь никто не заметил, как у неё этот нож оказался! Все смотрели на её задницу, а не на его нож, да к тому же эта гадина его так лапала… Она, наверное, могла бы и саблю отстегнуть – и никто бы не заметил. И меняпередёрнуло задним числом. Господи, я же сам её хотел…

Альфонс надел перчатку, поднял её кольцо и показал мне. Массивная вещица, серебряный бутон перстня лёгоньким толчком раздвигался в полое лезвие, а из этого лезвия ещё сочилось что-то чёрное и кровь Жерара. Мёртвая шлюха, с открытыми глазами, лежала на земле в кровавой луже и улыбалась; от её вида просто оторопь брала.

Вот тебе и победа, и награда. Кто-то побежал за братом Бенедиктом, но пока бегали, Жерар, бедняга, уже кончился. Бенедикт остался молиться над трупом – а я приказал собрать всех наших людей на ярмарочной площади, чтобы призвать к осторожности и осмотрительности.

Опоздал.

Мне потом понарассказывали историй. Я ещё подумал, хорошо ещё, что вина на здешней ярмарке мы почти не нашли, и солдаты были трезвы, а то вышло бы гораздо хуже. Пока мы осматривались, здешние ведьмы убили ещё троих, которым только и хотелось слегка расслабиться после боя. Дамы и господа, здешние шлюхи, оказывается, таскали с собой стилеты и боевые иглы! И знали, куда воткнуть эту штуку, демоны бы их сожрали!

Разумеется, солдаты озверели. Я сам был в точно таком же расположении духа: кого тут жалеть?! Солдаты с моего флагмана кричали: «Тут же настоящее демоново гнездо, ваше высочество! Спалить его – и вся недолга!» – а мне показалось глупо возражать очевидным вещам…

Но здешние дома не горели, хоть тресни! Мы лили масло на стены, бросали охапки соломы – а вся эта дрянь только чадно тлела без огня, и всё. Похоже, всё тут было заколдовано. Какая-то старая ведьма выскочила прямо на солдат, вся раскосмаченная, в разодранной рубашке – а голая морщинистая грудь моталась в прорехе, как потрёпанная сума бродяги – и завопила что-то, замахиваясь руками. Стивен вскинул пистолет и вышиб ей мозги – а из-за забора рядом с ним кто-то плеснул целый таз крутого кипятка, и солдат, которого окатило по пояс, заорал ужасным голосом. И вот тут-то и пошла настоящая потеха!

Больше мои волкодавы не стали обкладывать соломой дома. Просто стаскивали в кучу всё горючее подряд: ту же солому, тряпки, палки, уголь – на кучу лили масло и поджигали. А когда разгоралось, швыряли туда любую сволочь, какую удавалось поймать – ни на что не глядя. Никто больше не уединялся с девочкой – если кого из местных шлюх и пользовали, то исключительно в компании. И потом прикалывали от греха: они же не умели плакать, эти ведьмы, не умели визжать, как нормальные женщины; заметно было, что такая ведьма снова будет царапаться, когда отлежится. Или вызовет Тех Самых. Я счёл, что лучше заранее принять меры. Резонно ведь, дамы и господа?

Нам нужны были лошади, телеги и провиант. Ну, кое-какая жратва, положим, обнаружилась; солдаты перетряхнули весь этот городишко и стащили всё на площадь. Из ценного – мешки с мукой, вяленое и сырое мясо, совершенно дурацкий сыр, пресный и в пупырышках, овощи, мёд… Богато на самом деле. Парни притащили кожаный мешок с какими-то странными блестящими тёмными зёрнами – пахли эти штуки просто прекрасно, а на зуб оказались жёсткими и дико горькими. Мы с Альфонсом и Стивеном ради опыта их варили, долго – но они так и не разварились, да и слаще не стали. За каким демоном дикарям понадобилась эта дрянь – непонятно.

Телеги тоже нашлись. Зато здешние лошади оказались совершенно бесноватыми свирепыми зверюгами. И красивыми, ах и красивыми же! – мужики тут пахали на быках, лошадей держали те, что побогаче, и всё больше – сухой, длинноногой, чрезвычайно элегантной породы. Холили их дикари, заботились – но такое чувство, что не объезжали толком; к тому же упряжь нашлась исключительно какая-то дурная, неудобная и малополезная. Дамы и господа, я же люблю лошадей, очень: они куда приятнее, чем люди, и такие грациозные и сильные… а тут они так визжали и рвались, будто их тянули на колбасу, а ещё норовили кусаться или бить копытами. И солдаты их лупили почём зря, когда пытались взнуздать по-человечески. Нестерпимо смотреть!

Я в первый раз наорал на своих, на самом деле вышел из себя, сорвался. Нехорошо, понимаю. Но мои волкодавы выволокли из дикарской конюшни за узду эту красавицу, Господи милостивый… Она так фыркала и мотала головой – душечка, сердечко моё… вся золотистая, совершенно атласная, блестящая, будто её маслом смазали; ушки остренькие, грива с хвостом заплетены в мелкие косички, а глаза громадные, влажные, умные – чистые глаза, у людей таких не бывает. Лоб высокий, посередине – беленькая искорка. А эти идиоты, дуболомы без сердца, хлестали её верёвкой и вожжами по чему попало! Я и рявкнул:

– А ну прекратить сейчас же!

Они от меня не ждали, не привыкли, я всегда с ними спокойно и строго, величественно – потому перепугались и давай оправдываться. Одержимая, мол, животина, кусачая – и вправду она кусанула одного до крови. Только я сказал, что это ничего не меняет.

– Если бы это был дикарь – тогда я бы понял, – говорю. – Но лошадь же – творение Господне, безгрешное, неразумное, болваны. Чего добьётесь? Только перепугаете…

Альфонс сказал:

– Не волнуйтесь, ваше высочество, успокойтесь, – а я его перебил:

– У тебя, похоже, ни нервов, ни жалости! – И он отстал от меня со своими глупостями.

А рыженькая вся дрожала, как листочек, бедняжка. Дуболомы её выпустили, она отпрянула к изгороди, там стояла, косилась и фыркала. Как я потом её уговаривал! Кокетничал с ней, нежнее, чем с честной девочкой, оглаживал, фрукты ей предлагал, кусочки белого хлеба… называл её Душенькой и Красотулей, только она не слишком-то хорошо меня понимала, глупенькая дикарка. Я даже думал послать за гадёнышем, чтобы он ей перевёл – но лошадка потихоньку перестала дичиться.

И я её взял себе. Первый трофей, который сильно меня порадовал.

День вышел очень тяжёлый, кровавый и грязный. И отпевать пришлось многих. И Жерара мне было жаль, жутко жаль, он по-настоящему преданно меня любил, но всё равно отлегло от души, когда его закопали: слишком уж тело мерзко выглядело. И спокойно в городе так и не стало, хотя у всех, по-моему, было такое чувство, что и живых-то тут не осталось. А солдатам пришлось, проклиная всё на свете, закапывать издохших язычников, потому что на жаре мясо начинает гнить уж очень быстро.

В общем, дурной день. Но все думали, что ночь будет лучше. Всё из-за того, что вечер пришёл очень славный, обманный вечер: с моря дул ветерок, стало свежо, и даже сквозь гарь и падаль чувствовалось, как розы пахнут. Лошади успокоились, а собак, брехучих и тех, которые выли, солдаты перебили, чтобы не давили на уши. И сами не орали, даже пьяные. Тишина наступила.

Чуть не сказал «как на кладбище», ад разрази! Мне не нравилось, как оно всё вышло. Днём нравилось, а вечером разонравилось. Азарт прошёл, и что-то такое появилось… досада какая-то. Недовольство.

Разве я так хотел? Я же думал, что в первом городе всю первую ночь буду кутить с баронами, а вокруг будут черномазые девки – в смысле, черномазые, конечно, но красивые и совершенно распущенные. Любви, вина и золота по горло! Что язычники перепугаются пушек и прочего, с перепугу нас зауважают – и, может, Бенедикт кого-нибудь окрестит. Что всё это выйдет весело и душеспасительно. А вышло…

Дерьмо какое-то вышло.

Разве я думал, что тут выйдет такая бойня? И грязища?

А девки тут бешеные… и беднягу Жерара убили слишком уж глупо и противно… и сгоревшие воняли так, что вся одежда, кажется, палёным мясом пропиталась… и вина нет. И золота оказалось куда меньше, чем ожидалось. Но самое главное – обращать-то, в общем, некого. Кругом только мертвецы, наши и чужие. И то ли скучно, то ли гнусно как-то.

Из всех наших по-настоящему пьян был только брат Бенедикт. Он, наверное, с корабля флягу захватил – и теперь сидел в саду под цветущим деревом, совершенно восковым, как ненастоящее, и пел псалмы. Благочестиво, но почему-то раздражал.

Наверное, умнее всего было бы на корабль пойти – только совершенно не хотелось на корабль. Скучно. Он мне вдруг надоел до невозможности, просто как тюрьма какая-то плавучая, из которой только что с великими трудами выбрались. Я только подумал, как там от всего несёт рыбьим жиром, и гальюном, и солониной, и потом, и блевотиной – и сразу стало противно. Так что мне устроили что-то вроде походного жилья в местном домишке поприличнее. Спальня прямо-таки шикарная попалась: на постель впятером можно улечься, всё в атласе и шелку, куча подушек. Пахнет чем-то приятным. Трупы оттуда убрали, а кровью никто не напачкал. Хорошо, в общем.

Я устроился в этой спальне и приказал зажечь свечи. От них пошёл отличный запах, сладкий и терпкий, медовый. Ещё я бы выпил, но за вином надо было посылать на корабли, а этого почему-то не хотелось. И я вдруг начал нервничать непонятно отчего. Командиры волкодавов расставили караульных, а я еле сдерживался, чтобы не пойти проверять посты. Чем ярче закат разгорался, тем больше становилось не по себе; принесли ужин, а кусок в горло совершенно не шёл. Казалось, что мясо падалью отдаёт. Я посмотрел, как Стивен и Альфонс едят, и подумал, что на самом деле не мне одному кажется.

Они вообще-то не дураки пожрать, а тут – еле дотронулись. А этот идиот Альфонс опять побежал блевать после того, как съел кусок жареного гуся. Меня это уже начинало бесить: слабак, кишка тонка – сиди дома!

Уже хотелось отослать баронов и позвать к столу волкодавов. Одно остановило: не годится нарушать традиции. Ещё вообразят невесть что, если усядутся ужинать с будущим королём…

И всё-таки порадовало, что Бенедикт пришёл, хотя был ещё и не вполне трезвый. Он начал очень бодро проповедовать насчёт упорствующих и коснеющих во грехе, похихикал над дикарями, рассмешил всех, успокоил… Я подумал, что хорошо бы ему остаться где-нибудь поблизости – и приказал постелить ему в соседнем закутке, где стояли низенькая кушетка и деревянные идолы. Ну, идолов-то выкинули – а Бенедикт водрузил на стену образ Всезрящего Ока, и сразу стало уютно.

Рядом с Бенедиктом эта ерунда немножко отпустила. Я расслабился, поел здешних фруктов – фрукты у них хороши, надо сказать – и улёгся подремать. Хорошо бы было взять сюда женщину… ну, так… но вроде бы неоткуда… а оставаться одному не хотелось – и я послал за тюфяками для баронов, так что они устроились на полу этой спальни.

Мы ещё поболтали перед сном. Подосадовали, что ни вина, ни девок, повспоминали, какая драка была. Стивен всё-таки отличный фехтовальщик, просто отличный, не лучше меня, но я всё равно его отметил. Зато начал потихоньку брезговать Альфонсом, которого опять потянуло на блев, когда Стивен рассказывал о чьих-то выпущенных кишках.

С чего, собственно? Кишки принадлежали язычнику, я припоминаю.

Потом совсем стемнело; когда бароны задули свечи, стало темно, как в сундуке. Я даже подумал, не стоит ли приказать оставить одну-две, но решил не оставлять. Ещё вообразят сдуру, что я боюсь темноты. Будущий государь должен думать о своей репутации. Тем более что вокруг дома стояли наши посты – кто бы прорвался?

Стивен, дубина, сразу задрых как убитый. Альфонс крутился-вертелся, сглатывал, пыхтел – но в конце концов заснул и он. А я лежал в этой темноте, не мог заснуть, и в голову лезла всякая дрянь и блажь. Насчёт сгоревших. Уж очень их вышло много. Всё казалось, что палёным мясом несёт, и от волос, и от одежды, и постель разом пропахла – а ведь купались…

Я смотрел в темноту, смотрел – и вдруг мне показалось, что я начинаю что-то слабо видеть, будто в спальне слегка посветлело. Бледный такой отсвет, как от сальной свечки. И в этом отсвете я увидел…

На самом деле я понимаю, как это прозвучит, дамы и господа. Но это вовсе не бред. Я увидел Жерара. Мёртвого. Он стоял прямо надо мной и пялился мне в лицо своими вытаращенными глазищами, мутными, как у снулой рыбины.

Я зажмурился, потряс головой – и тут почувствовал, как потянуло другим запахом. Крови, блевотины и разрытой земли. Здешней, красной, в которую мы их всех закопали.

Он был настоящий, этот мертвяк! Эта тварь, которая разрыла свою яму и вылезла! Чтобы попытаться перепугать своего сюзерена! Сволочь!

Я рявкнул: «Убирайся вон!» – и швырнул в него подушкой. Думал, подушка пролетит насквозь, как через привидение – а она ударилась об его тело и плюхнулась на пол. Жерар даже не шевельнулся, зато Альфонс подскочил, как ужаленный, шарахнулся, закашлялся и схватил себя за горло – только без ужина ему блевануть оказалось нечем. Стивен, у которого ума всегда было меньше, зато храбрости и здравого смысла побольше, выскочил в соседнюю комнату – будить брата Бенедикта.

А Жерар стоял, не шевелясь, скалился, таращился – и вдруг оказался на ладонь ближе ко мне. Не двигая ногами. Я совершенно непроизвольно отодвинулся к стене: от Жерара несло такой могилой, что просто нестерпимо было приближаться.

И этот истеричный сопляк Альфонс всё чиркал и чиркал кресалом, чтобы зажечь свечу, а свеча и не думала зажигаться.

Бенедикт вломился в комнату с горящей свечой, Священным Писанием и парой солдат. Как вломились – так и замерли на пороге. У Бенедикта челюсть отвисла и затряслась, а волкодавы попятились – детки перепуганные. Меня заколотило от ярости.

– Брат Бенедикт, – говорю, – ад разрази! Уберите отсюда мертвеца, в конце концов! Сколько можно сопли сосать?! Вы его отпевали или нет?

А Бенедикт посмотрел на меня беспомощно, как девушка на расстёгнутую ширинку, и промямлил:

– Ва-ваше высочество! Я же не экзорцист! А в тело же вселились демоны, это же очевидно!

И никто из них даже не подумал приблизиться к Жерару. А Жерар пялился на меня, как Страшный Суд. Молча. Чуть-чуть покачиваясь, как пьяный.

– Бенедикт, – говорю, – мне наплевать. Уберите труп, а то я за себя не ручаюсь. Вы духовник или нет?

Он вздохнул, обречённо так, и запел. Волкодавы и бароны дружно подули через левое плечо и полезли за ладанками. Только Жерар даже не шевельнулся. Теперь и меня начало тошнить: мертвечиной воняло нестерпимо.

Стивен выбил стекло в окошке, поглядел на меня виновато и говорит:

– Воздух спёртый, ваше высочество.

А этой мёртвой сволочи, Жерару, и на сквозняк, и на толпу, и на Бенедикта с его молитвами было, очевидно, плевать. Волкодавы переглянулись, и один сказал громким шёпотом:

– А если все встанут? Человек пятнадцать потеряли…

Вот только этих разговорчиков мне не хватало!

Я ему сказал ласково:

– Если хоть кто-нибудь об этом узнает, я всех, кто в этой комнате присутствовал, прикажу повесить. За ноги. А внизу костёр развести.

Они заткнулись. Тихо стало, слышно, как на улице сверчок трещит, как Бенедикт бормочет и как у Альфонса зубы лязгают. А мне от злости было совершенно не страшно.

– Ну вот что, святой брат, – говорю. – Если вы труп уложить не можете, тогда я сам пошёл отсюда. Развлекайтесь с ним хоть до рассвета, а мне спать хочется.

Обошёл Жерара и вышел. Слышу, за спиной все замолкли. Обернулся.

Жерар, эта дохлая тварь, эта падаль нечестивая, тащился за мной! Еле ноги тянул, припадал на бок, изо рта потекла какая-то дрянь – но не отставал. Волокся ровно в двух шагах от меня.

И вонял.

Я сел на койку Бенедикта – и труп остановился, пялясь на меня. Пламень адов! Я сжал кулаки: очень хотелось врезать Бенедикту по морде, наотмашь. Он отпевал, святой человек! Он духовник или кто?! Это же не демон, не адская тварь, не чудовище! Просто беспокойный труп! Мой бывший вассал, зараза! Кругом языческие земли, кругом бесовщина! Тут же может быть всё, что угодно! Мы завтра начинаем поход в глубь Асурии – и, извольте видеть, первый же беспокойный мертвяк вызывает суету, мельтешню и нездоровые настроения!

А если бы демон?! Вот если бы вправду демон?! Что бы Бенедикт запел тогда?! Впервые за всё время, которое он мой духовник, я всерьёз на него разозлился. Чем пить, лучше бы Писание почитал лишний раз!

Бенедикт стоял за спиной мертвяка, гнусил, трясся, потел; Стивен вытащил саблю, но не осмеливался потыкать труп её остриём, а так – помавал^[10] в воздухе рядом с Жераровой спиной. Альфонс прислонился к косяку, зелёный, очень похожий миной на Жерара. А я вдруг понял, что этот труп так и будет за мной таскаться – вот тут и стало пронзительно жутко.

Нестерпимо.

Доминик

Господи, Владыка милостивый, спаси нас всех от погибели душ!

Весь этот бесконечный и ужасный день я просидел взаперти.

Кладовка, в которой меня заперли, имела единственное крохотное оконце под самым потолком, откуда, подобно как бы обструганному бруску из жёлтого тёплого дерева, падал косой поток света. Вещи вытащили грабители, забыв лишь затёртый до сальности старый матрас и обронив круглый точёный футляр с палочками сандалового курения. Я держал этот футляр в руках и вдыхал сладкий сандаловый запах, потому что иначе мне всё мерещился невыносимый смрад горящего мяса. Мал был сад вокруг этого дома – и звуки, доносящиеся снаружи, резали меня, словно раскалённые ножи.

В особенности ужасны были вопли женщины, исторгнувшей из груди страшные проклятия, перед тем как умереть от рук насильников, и захлебнувшийся плач младенца. Я лежал на матрасе, зажимая уши – и слышал, а молитвы не утешали и не смягчали души моей. Я не создан Господом для войны, я ненавижу войну, я ненавижу зло! Я чувствовал безнадёжную тоску – и в смятении сердечном упрекал моего Господа за попущение убийцам, забыв обо всём, во что истово верил ранее. Господь зрит, не вмешиваясь – а воздаяние не от мира сего, вспоминал я, но и святые слова не утешали отчаяния.

Господь зрит, не вмешиваясь – и Всезрящее Око его не источает горьких слёз над разбитыми судьбами и сломанными жизнями творений его?! Я измучил себя, пытаясь вместить эту мысль – но не вместил.

К вечеру жажда от жары, пыли и запаха дыма стала нестерпимой. Я молитвою боролся с гордыней, мешавшей мне обратиться к стражникам с просьбой о глотке воды, – но к гордыне присоединился и разум, говорящий, что эти люди, нечестивые и жестокие, поносящие меня за то, что охрана моей особы отрывает их от приятных занятий вроде разбоя и убийства, лишь позабавятся моей нуждой, а воды не принесут. Говорил же один из них, ражий мужичина, заросший шерстью по глаза: «Этот монах продал душу Тем Самым и знает чернокнижие. Недаром же он понимает безбожный лепет язычников» – а второй, бритый, косоротый, отвечал: «Его высочество поглядят, не поманил ли этот отступник своими голубями нечистую силу – и, коли поманил, сожгут поганца на соломенном костре, не глядя на его балахон, подпоясанный вервием». Они оба забыли, что я – писец Иерарха… да, признаться, я и сам начал забывать это.

Когда спустились сумерки, я задремал, точнее, начал проваливаться в мутное забытьё, в гулкое пространство снов, где вопли перебиваемы были молитвами, а колокола звенели в моей голове, вызывая тёмно-багровые волны боли. Сон был весьма тяжёл и бредов, но его приход всё равно радовал меня – и я старался не шевелиться, дабы не спугнуть его благодетельного полубеспамятства. Ведь даже дурной сон – лишь сон, и он добрее дурной действительности.

Сон уже становился глубоким, я всё бродил по каким-то мрачным закоулкам, скользя в крови, обильно заливающей раненую землю, всею душой надеясь выйти на свет, – но сонные видения прервала резкая боль в боку. Я открыл глаза и увидел солдата, стоящего надо мною со свечой; рассудив, что он пнул меня в бок сапогом, я поспешил сесть – не особенно, впрочем, надеясь избежать новых унижений и мерзостей.

– Монах, – сказал солдат с гнусной ухмылкою, – иди за мною, его высочество звали тебя.

Мои охранники загоготали злорадно; я вышел из кладовки, стараясь не хвататься за стены и держаться на ногах поувереннее. Не сомневаясь, что принц приказал расправиться со мною, я читал про себя отходную. Не могу сказать, чувствовал ли страх или только тупую усталость, отчаяние и злобу, тлеющую в душе подобно угольям.

На улице сделалось свежее и стояла такая густая темень, какой никогда не бывает летом у нас на севере. Меня и моего конвоира сопровождал молодой солдат с факелом; за рваным кругом света, бросаемым факельным пламенем, мрак стоял стеною – и только странные зеленоватые огонёчки, словно болотные блуждающие огни, реяли вокруг, как напоминание о неприкаянных душах.

– Что это? – спросил я бессознательно.

– Светящиеся букашки, – хмыкнул конвоир. – Иди быстрее.

Богатый дом, где, как видно, остановился принц со свитой, окружал обширный сад; окна ярко светились сквозь переплетения веток. Огненные букашки летали между дерев, чертя чёрный воздух своими зеленоватыми пламенами. Пахло розами, горелым и падалью.

Конвоир втолкнул меня в сени дома, не входя сам. Там другие солдаты схватили меня за руки и так дотащили до покоя, из двери которого падал свет многих свечей, слышались голоса и отчего-то нестерпимо тянуло мертвечиною.

Бенедикт, чья пропитая физиономия вся обвисла и посерела, выскочил мне навстречу со словами «Во имя Господа!», будто хотел показать, что считает меня братом, хоть и другого круга.

– Под Взором Господним, – отвечал я скорее машинально, нежели благочестиво, удивлённый без меры. С чего бы ему приветствовать названого отступника? Не он ли первый кричал ещё на корабле, что я забыл смирение и стыд, погрязнув в отвратительных и неназываемых грехах?

– Войди сюда, – сказал Бенедикт. Я вдруг заметил, что он весьма сильно испуган, и удивился ещё больше, но вошёл в покои принца.

Моим глазам предстало дикое зрелище.

Антоний сидел на сундуке, поджав ноги, с выражением раздражения и злобы – но детского раздражения и детской злобы, я бы сказал. К ним примешивалась беспомощность, что вовсе не было похоже на обыденное выражение принца. Свита Антония жалась к стенам; солдаты остановились на пороге.

Напротив принца, вперяясь в него глазами, стоял труп. Мёртвый раздулся и почернел, но я узнал по слишком коротким русым волосам и по камзолу континентального покроя, испачканным землёю и пеплом, барона Жерара, который иногда казался мне меньшим мерзавцем, чем прочие приближённые Антония. Воздаяние – не от мира сего, вдруг вспомнил я, и стыд окатил меня жаром с ног до головы.

Стыд – и жалость. Воздаяние показалось мне настолько чудовищным, что я тут же простил Жерара в душе своей. Лишение могильного покоя жесточе, чем адские муки, подумал я. Ему?! Почему же – именно ему? Есть ужасные злодеяния, о которых я не знаю?

– Монах! – окрикнул Антоний. – Хватит глазеть! Убери его отсюда!

Надо признать, он хорошо держал себя в руках. Я услыхал в голосе его и в словах обычную безапелляционную уверенность, что всё исполнится по его желанию сим же мигом – но глаза выдали спрятанный в душу ужас.

– Ты не командуешь выходцами с того света, – отвечал я резко. Мы как-то сравнялись; мне стал безразличен его мирской титул – а Антоний, похоже, даже не заметил этого.

– Ты-то что можешь?! – сказал он насмешливо.

– Замолчи и не мешай, – сказал я.

Впервые он, кажется, услышал мои слова, уставился на меня потрясённо, но замолчал. Бенедикт ткнул меня в спину, что я понял как предостережение, надлежит, мол, разговаривать с принцем более почтительно – но мне уже не стало дела до мирских приличий.

Я подошёл к мёртвому ближе, молясь про себя о его бедной душе. Он стоял ко мне боком; я окликнул его:

– Жерар, бедный мертвец, скажи, что лишило тебя благородного покоя могилы?

Кто-то из солдат хмыкнул и пробормотал:

– Как это он скажет тебе, мёртвый?

Но труп очень медленно повернулся ко мне и принялся вдыхать. Это вовсе не напоминало лёгкий вздох живого существа: бедный Жерар весь напрягся, выпучил глаза, разинул чёрный рот и начал мучительно заглатывать Божий воздух с хрюканьем и всхлипами, подобно старым мехам. Втянувши довольно, Жерар начал медленно выпускать его из омертвелой гортани – в бульканье и шипении послышались невнятные слова:

– Ва… высо… ество… гыоб Муаниила-а… в ыуках грязных я… ычников… ва-айна за веыу… обессмеытит ваше имя-а…

Я содрогнулся. Бенедикт за моей спиною бормотал «В очах Твоих, в деснице Твоей» – и я слышал, как дрожит его голос. Антоний откашлялся и спросил ледяным тоном:

– Какого демона это значит?

– И я бы хотел знать, что это значит, – сказал я. – Может, ты обсуждал с Жераром войну за веру?

Кажется, он чуть растерялся, но тут же сказал с пренебрежительной миною:

– Да, я выслушал его. И что?

Мёртвый вперил в его лицо невидящие глаза, безмолвно открывая и закрывая рот, словно бы в отчаянной мольбе. Кровь бросилась мне в голову.

– Что? – переспросил я, еле сдерживаясь, чтобы не отхлестать принца по лицу. – Жерар предложил тебе повоевать здесь, а ты счёл это занятной идеей?!

– Допустим! – рявкнул Антоний, по виду тоже обуреваемый желанием ударить меня. – Так что из того?!

– Он толкнул тебя на грабёж и убийство, прикрытые благочестивой целью, – сказал я, сжимая в кулаке Всезрящее Око, так что острые уголки его впились в мою ладонь. Боль эта отчасти уняла мой гнев, и я смог говорить спокойнее. – Земля, которую ты залил кровью с его подсказки, его не принимает, видишь ты? Он пришёл молить тебя о помощи: ты же его сюзерен!

Антоний, как видно, тоже едва держа себя в руках, и, обдирая, дабы успокоиться, узкую полоску кружева на манжете, процедил сквозь зубы:

– Чем я помогу ему? Это дело таких, как ты, – заботиться о душах, телах и прочей требухе!

– Ты ещё можешь всё исправить, – сказал я столь проникновенно, сколь достало сил. – Прости его, дай ему простить тебя, покайся – и уводи отсюда людей. Мёртвых не воскресишь, но мы можем, по крайней мере, не множить зла…

Небольшое время Антоний слушал молча, и лицо его багровело. Потом, не выдержав, он вскочил, чуть не сбив мертвеца с ног, и изрыгнул отвратительное ругательство:

– Срань Господня! Да что ж мне теперь ради его удовольствия бросить кампанию, которая так славно начинается?! Пусть, значит, гроб Муаниила так и будет у язычников, да? И пусть они тут Тех Самых тешат?! Так, по-твоему?!

– По-твоему, это славное начало?! – завопил я. – Да молись же о даровании здравомыслия, ты бредишь!

– Этот город уже наш! – вскричал Антоний. Он так двигал локтями, что задел мертвеца – и, кажется, не заметил этого в запальчивости. – Вся эта земля, нечистый её возьми, будет моя! И если трусливые святоши вроде тебя не будут скулить, пятиться назад и предавать меня на каждом шагу – то уж в этой Асурии воссияет, чтоб она провалилась, свет истинной веры!

– Да ты бы разобрался с собственными грехами, прежде чем обращать других, – сказал я с досадой. – Вы притащили сюда свою грязь – ты и твой Жерар – а ещё обвиняете хозяев этой земли в том, что они тешат Тех Самых! Тебе же сейчас возвращаться страшнее, чем идти вперёд: ты ведь, видит Господь, боишься, что твои головорезы обвинят тебя в трусости и предательстве…

Антоний схватил меня за балахон на груди и притянул к себе.

– Если ты не заткнёшься, клянусь Всевышним, я прикажу содрать остатки твоей шкуры! И не убью тебя, не надейся, мучеником тебе не бывать! Просто буду таскать за обозом на поводке, как паршивого щенка…

– Да изволь! – выдохнул я, чувствуя на своём лице столь ужасную усмешку, что сам себе поразился. – Ну, пусти! Я пойду – к обозу или куда там? – а ты можешь наслаждаться обществом мёртвого Жерара! Сколько угодно!

Антоний выпустил меня и замолчал, дико разглядывая моё лицо. Он весьма напоминал человека, оглушённого неожиданным ударом, – и я нанёс ещё один:

– Любопытно, сколько мертвецов будет таскаться за тобою к концу этой грязной затеи?

Антонию, как видно, в тот миг было очень нужно на ком-нибудь сорвать сердце – и он влепил затрещину барону Альфонсу, который наблюдал всё это действо, едва не падая в обморок, а потом рявкнул на Бенедикта и солдат:

– Пошли вон отсюда! Это вам не балаган!

Бенедикт подскочил, подобрал полы балахона, словно бы, прости Господи, юбку, и выскочил из комнаты, а солдаты – следом за ним. Бледный Альфонс, прижимающий ладонь к горящей щеке, и Стивен, на чьей румяной глупой физиономии не отражалось ничего, кроме гадливости при виде мертвеца, остались в комнате, но им явно весьма хотелось уйти.

Я стоял и ждал, чем всё это разрешится.

– Ты зря позволяешь себе такой тон, – сказал Антоний почти миролюбиво. – Я – принц, ты вынуждаешь меня поступать круто, ты слышишь?

Я промолчал.

– Чего ты добиваешься? – спросил он.

– Я очень хочу пить, – сказал я.

Альфонс протянул мне кувшин с водой – и я напился прямо из кувшина, подобно деревенскому парню в сенокос. Антоний смотрел, как я пью, потом спросил, тише обычного:

– Ты уберёшь труп?

Жерар с чуть слышным звуком, похожим на скрип, повернул голову и посмотрел на меня помутневшими незрячими глазами. Мне было жаль его до слёз; я жаждал помочь ему отнюдь не ради избавления принца, но лишь ради его собственного загробного покоя – только это было совершенно недостижимо. Я мог только молить Господа о его бедной душе. Антоний ходил по комнате взад-вперёд, бросая на меня взгляды, исполненные нетерпения и сдержанной свирепости, и сильно мешал. Его бароны глядели умоляюще.

Момента, когда мёртвый исчез, никто не уловил. Он не растаял в воздухе и не вышел сквозь стену – он был и перестал быть, и это отчего-то вызывало ужас. Но бароны всё-таки вздохнули с облегчением, а Антоний радостно сказал:

– Ну, похоже, ты стоишь больше, чем кажется, святоша!

– Не обольщайся, – сказал я устало. – Он вернётся.

Антоний хлопнул меня по спине – так, что от боли у меня потемнело в глазах.

– Да вряд ли… Ладно, так и быть. Я тебя прощаю, брат… как тебя там?

Я мог бы много ответить на это, но промолчал.

Тхарайя

Мой обожаемый город встретил нас весело, и моя свита веселилась, но это веселье поутихло, когда открылись ворота Гранатового Дворца.

Гранатовый Дворец существует одновременно и в городе, и вне его. Лаш-Хейрие вырастает из тела Красной горы, а кости и сухожилия, соединяющие его с горным хребтом, – это и есть Гранатовый дворец, крепость, вырубленная в тёмно-красном камне, подобном на срезе сырому мясу.

Сердце Города.

Предание гласит, что Гранатовый Дворец воздвигался триста лет. Это ложь: династия Сердца Города существует гораздо дольше, а Дворец достраивают до сих пор. Легенды говорят также, что по тайным путям, начинающимся под тронным залом Светоча Справедливости, можно попасть на ту сторону гор. Это возможно, но я не знаю наверняка. Рассказывают ещё, – а при этом замирают от жути, – что аманейе-тени, обитающие в глубоких подземельях под горами, заключили с родом Сердца Города тайный союз: Светоч Справедливости никогда и никому не позволит воспользоваться их переходами, ведущими в Город Теней, в тёмную бездну, недоступную для солнечных лучей, а Царь Теней поставляет Лучезарному юных бойцов, дабы они служили ему личной охраной. Это чистая правда. Отчасти именно из-за этого род Сердца Города и правит так невероятно долго.

Оттого-то Гранатовый Дворец и считается в Ашури сакральным и в чём-то ужасным местом.

Придворные должности передаются по наследству; чужак, попавший в этот странный и замкнутый мир, не имея врождённой смётки и привычек, выработанных ещё в младенчестве, легко может пропасть или сойти с ума. Царевны, выходящие замуж за юношей из чужих стран, и царевичи, покидающие отчий кров ради подвигов и приключений, старательно делают вид, что им до слёз жаль покидать родные стены; никто из них не признается, что сильнейшее из чувств в этот момент – облегчение выпускаемого на свободу узника.

У Светоча Справедливости – обычно – три-четыре жены и сотня наложниц. Пара десятков царевичей, не говоря уже о девушках гранатовой крови, менее подверженных опасностям отрочества и дворцовым интригам, обычно доживают до совершеннолетия. Трон займёт один. Мужчина. Старший. По праву первородства.

Мои солдаты любят забавляться жестокой игрой. Они лепят на ниточку восковой шарик и запускают его в норку, где сидит скорпион. Скорпион приходит в ярость от такой дерзости, ударяет шарик жалом и прилипает – ловится, бедный смельчак. Таким образом мерзавцы ловят с полдюжины и выпускают их в глиняный горшок с дном широким, но не слишком – а потом любуются ужасным побоищем. Скорпионы – хорошие бойцы, не хуже царевичей из рода Сердца Города. Обычно остаётся один.

Придворная игра отличается от скорпионьих боёв тем, что уж совсем лишних можно отослать – или они сами уезжают, осознав, что у них вообще нет шансов ни на что, кроме смерти. Девушки в скорпионьих боях не участвуют – у них ещё будет время после замужества.

Иногда я задумываюсь о превратностях собственной жизни – и поражаюсь, что выжил в детстве. Это игры Нут, конечно. Я ведь рос без матери, меня некому было защищать. Вероятно, дело в том, что Светоч Справедливости благоволил ко мне, когда я был ребёнком. Первый сын, плод сильной и довольно-таки греховной любви… Возможно, Лучезарному льстило, что он стал отцом демона.

Именно из-за этого государь и отец мой поручил меня не любимой на тот момент наложнице, которая, разумеется, избавилась бы от меня при первой же возможности, освободив дорогу собственному сыну, а своей матери, моей бабушке и вдовствующей царице, госпоже Алмаз.

Госпожа Алмаз была булатным клинком, закалённым в крови придворных баталий. Женщине она не доверила бы и погнутую латунную шпильку, не говоря уже о чём-то более серьёзном. Не сомневаюсь, что ей случалось убивать; усомнюсь, что только посредством интриги. Иначе она не была бы матерью государя.

Во мне она увидела забавную возможность. Вероятно, ей это тоже льстило: её сын стал отцом демона. Она решила, что у меня есть некоторые перспективы, взяла меня под защиту и принялась воспитывать.

Госпожа Алмаз точно знала, что тёмная сторона Гранатового Дворца – чрезвычайно опасное место, где у меня гораздо больше шансов на довременную смерть, чем на ашурийский престол. Поэтому девиз её воспитания звучал так: «Можешь рассчитывать только на отца и меня, а доверять только нашим солдатам, пока не имеешь собственных». Поэтому моими первыми товарищами по играм были юные тени, а когда я подрос – подружился с бойцами из дворцовой охраны.

Братья должны бы были стать мне смертельными врагами, если бы не тень по имени Чши, старый боец, преданный Лучезарному как пёс. Его сыновья-близнецы, мои ровесники, отлично объяснили мне, что такое дружба и братская любовь; из-за них мой характер несколько растерял цельность. Вместо того чтобы убивать ради власти, я начал сторониться родни; это уронило меня в глазах госпожи Алмаз и, подозреваю, дало возможность некоторым упорным интриганам настроить Лучезарного против меня.

Но уже не в детстве. Поэтому я ещё топчу этот берег.

Я был бы счастлив и удовлетворён без меры одним разрешением лично приносить Лучезарному вести. На то чтобы постоянно жить при особе Светоча Справедливости, особенно сейчас, уже попробовав благословенной свободы, и особенно с Яблоней и сыном, не просто уязвимыми местами, а настоящими сквозными дырами в моей броне, я совершенно не претендовал. Я привык любить государя моего отца на расстоянии. Я порадовался бы, слегка сократив это расстояние – но не уничтожив его совсем.

Яблоня, любящая весь мир подзвёздный и всех людей на свете, так улыбалась, что моё сердце кровоточило: она не годилась для той тихой войны, что велась в здешних женских покоях. Молния понимала больше, её ведь привезли именно сюда из родного дома, она прожила здесь несколько лет – по дороге мы с ней даже переглянулись пару раз. У меня вдруг появилось необычное и приятное чувство, что Молния по какой-то неисповедимой причине, может, из парадоксальной дружбы с Яблоней, вдруг решила стать моим союзником.

Евнух Яблони оказался более разумным ребёнком, чем я думал: он улыбался одними губами, а оглядывался настороженно. Дурачка обманут показная радость и придворная пышность; умница учует за резными решётками, цветными коврами и драгоценными витражами обглоданные кости своих предшественников. Мальчик мог претендовать на должность смотрителя покоев Яблони – высокую не по летам. Я ему доверял.

Старуха Сейад стала мне лишней парой глаз, а может, и не только, как знать? Хорошо жилось в Каменном Гнезде: мои люди в нарушение всех приличий ходили всюду и контролировали всё; здесь, в моём родном доме, у моих бойцов-птиц было до тоски мало прав. Волей-неволей возложишь избыточные надежды на шаманку! Если бы я ещё мог приказать остаться с Яблоней своему Кериму…

Моя свита тем временем проехала ворота и оказалась на площади, мощённой тёмно-красными каменными плитами. Статуя Нут в три человеческих роста, укутанная в покрывало из тканого серебра, опирающаяся на спины двух каменных ирбисов, возвышалась в центре площади, окружённая бьющими из каменных чаш фонтанами – а саму площадь окружали горные стены, превращённые во флигеля дворца, вырубленные в камне. Вокруг фонтанов толпился служилый люд. Дворцовая челядь рассыпала розовые лепестки под копыта коней; стражники-люди, изображающие царскую охрану у ворот, гремели щитами, а музыканты били в барабаны и трубили в рога. Мою свиту торжественно встречали родственники. Старший из моих братьев, бедняга Орёл, родившийся лишь на месяц позднее меня и оттого ненавидящий меня особенно истово, улыбался сердечной улыбкой и низко поклонился, придержав стремя моего коня. Остальные уцелевшие братья, шестеро бойцов с лицами спокойными и весёлыми, стояли чуть поодаль и изображали вассальную преданность – склонив головы, поднимая их лишь для того, чтобы показать восхищённые улыбки. Младший, Июль, хорошенький мальчик, которому ещё не исполнилось и двадцати, с кроткими глазами и лисьим носиком законченного лжеца, просиял, преклонил колена и крикнул по-детски звонко:

– Какая радость видеть тебя с матерью твоего сына, Ветер! Гранатовый Дворец ждал этого дня много лет!

– И как прекрасна вторая царица! – подхватил Орёл. – Никто никогда не видывал у женщины глаз прекраснее: узришь – и поверишь в легенду о женском взгляде, сжигающем города!

– И сердца, – добавил Туман, рубака с парой роскошных сабельных шрамов на лице, средний братец без шансов. – Светоч Справедливости ждёт тебя, Медное Крыло. Вместе с нею. Гранатовый Государь надеется узреть её золотой локон из-под платка: все знают, что твоя младшая госпожа превосходит красотой дев, танцующих на месяце!

И все рассмеялись. Такая безобидная фривольность. Родственная встреча.

Мне пришлось улыбаться самым трафаретным образом.

– Ты вырос, Июль, – сказал я ласково. – Я помню тебя малышом, мы давно не виделись. Орёл, ты льстишь красоте моей второй жены – она бледная чужеземка, и роды обезобразили её. Она показалась бы тенью на стене рядом с любой из твоих наложниц… Ты всё такой же весельчак, Туман, но боюсь, что встреча со мной, ничтожным демоном, и с девкой из-за моря не принесёт Лучезарному радости.

Братья примолкли.

– Кху, – запнулся Орёл. – Ветер, ты боишься, что слова твоих родных братьев нанесут рану душе твоей жены? Как можно? Ты веришь в сглаз?

– Я трус и перестраховщик, – сказал я с самой нежной улыбкой. – Я суеверен и мнителен, вдобавок уже отвык от изящных и возвышенных придворных речей, целыми днями болтая с солдатами-птицами, разнузданными и неотёсанными.

Мои бойцы спешились, и конюшие Светоча Справедливости увели коней; прислуга женских покоев, сияя золотым шитьём, гранатами в ушах и на шее и бриллиантами в перстнях, подсунулась помочь моим наложницам спуститься с повозки. Женщины выглядели польщёнными, но Молния и маленький евнух, не подпустив здешних близко, сами подали руки сначала Сейад с младенцем, потом Яблоне и встали с двух сторон от них, как стража.

– Лучезарный ждёт, – напомнил Туман.

– Ты собираешься отправиться в покои Светоча Справедливости со всей своей свитой? – живописно поразился Орёл. – И с шаманкой?

– Да… – сказал я сколь возможно рассеянно. – Она – нянька моего сына. А что?

Орёл пожал плечами и сделал рукой приглашающий жест, а его рабы распахнули перед нами резные створы дверей в покои Лучезарного. На широчайшей лестнице лежал раскатанный алый шёлк. Я ступил на него, Яблоня и Молния пошли за мной мелкими шажками, так, будто долго репетировали этот выход; Сейад, укутав дитя чуть не с головой, семенила сзади точно так же, а евнух Одуванчик брёл рядом с Яблоней и глазел по сторонам, как деревенский мальчишка. Дворня отца тихонько хихикала у меня за спиной – это мне понравилось. В тот момент мне хотелось бы казаться смешным, а не опасным. Успею побыть опасным, услышь, Нут!

Мне и без того было неуютно и неприятно оставлять моих птиц. Только нежелание пугать Лучезарного и усугублять угрозу заставило меня расстаться с бойцами – в этих коридорах, в одиночку, всё время чувствуя всем телом сквозняки потайных ходов, я каждый миг невольно ждал удара в спину.

Тёмно-красный резной камень стен, шелково-гладкий, как яшма, с золотыми врезками, освещённый лампами в виде тюльпанов, источавшими золотистый свет и нежный запах курящихся благовоний, тёмно-красный камень пола, прикрытый великолепными коврами, то винного, то алого, то индиго-синего цвета, в извивающихся ветвях сложного узора… Прекраснейший из дворцов, кажется, пропитался кровью насквозь – глядя на это кровавое великолепие, об этом было трудно не думать.

Я шёл, вытянутый в струну тревогой, ощущая спиной беззащитность своих женщин, проклинал дворцовый этикет, запрещающий пропустить их вперёд, и слушал шаги и болтовню братьев, сопровождающих мою свиту, – но напряжение резко отпустило, когда холодные полубесплотные пальцы скользнули по моим щекам справа и слева, спереди назад. Их отец служил Светочу Справедливости, но они без разрешения служили мне, мои бесценные друзья, – и они сумели идеально дать понять, что контролируют обстановку. «Нас, как прежде, двое, – сказали они молча. – Мы по-прежнему тебя любим. Мы присмотрим за женщинами и малышом, не беспокойся».

Принцу с тех пор, как он стал взрослым, откровенно говоря, не полагалась бы такая охрана. Лучезарный давным-давно отозвал старика Чши; кто бы поверил, что теней-воинов и наследного принца может связывать детская дружба? Услышав слово «дружба», мои братья расхохотались бы до слёз – но мы же не люди, я и близнецы. Я – аманейе, нежить, и они – аманейе.

Мы, чудовища, попытаемся общими силами постоять за себя и за своих любимых в жестоком мире людей.

Тронный зал сиял и горел в свете тысяч свечей золотом и гранатами. Это золото и эти камни никогда не видели солнца; пещера дивной красоты и сказочного богатства, вырубленная глубоко в горе – вот что такое был этот зал.

Сановники СветочаСправедливости стояли на коленях у его трона, касаясь пальцами пола. Раззолочённая свора. От теней-стражей в зале веяло погребным холодом, несмотря на море открытого огня. В низком и глубоком кресле восседала госпожа Алмаз, древняя, как мумия, высушенная горячим песком. Золотая парча одеяния оставляла открытыми только старчески мутные глаза, полоску пергаментной кожи на лбу и коричневую тонкокостную кисть руки в рубиновых перстнях, придерживающую покрывало. Над госпожой Алмаз возвышался Лучезарный, сидящий на троне из яркого, как огонь, резного сердолика.

Золотая парча, шитая рубинами, тяжёлая, как стальные доспехи, золотой венец в рубиновом огне, хрупкие золотые цепи, сковывающие перстни с рубинами на царственных руках, завитая позлащённая борода и позолота на веках и скулах придавали Светочу Справедливости величественность храмовой статуи. При взгляде на него правильные подданные, вероятно, не могли думать в категориях «обрюзгший усталый мужчина на пороге старости» – они думали «Лучезарный», «Владыка Мира Подзвёздного» и «Столп Вселенной».

Братья преклонили колена; я поборол порыв подойти к отцу и поцеловать его руку: не знал, как он воспримет это. Госпожа Алмаз подняла на меня набрякшие веки без ресниц, вызвав у меня приступ жалости – моя бабушка, выкованная из закалённой стали…

– Явился, Ветер? – спросил Лучезарный глухо и хмуро.

– Жить для тебя, умереть за тебя, государь и отец, – сказал я, взяв прах от его ног.

Кажется, свита отца сочла, что эти ритуальные слова прозвучали дерзко.

– Эта маленькая родила тебе сына? – спросил он. Его лицо почти не двигалось.

– Да, Светоч Справедливости. – Я поклонился снова. Мне мучительно хотелось повернуться к нему спиной и обнять Яблоню – ей, очевидно, было отвратительно от этой пещерной тяжести приёма.

– Он с хвостом? – вдруг резко спросила госпожа Алмаз. Сановники вздрогнули.

– Кто? – спросил я машинально.

– Твой ребёнок! С хвостом он, Ветер?

– Да, он – птица! – сказал я так, чтобы расслышали все в зале. – Он, Огонь, мой сын – птенец аглийе. И он – твой правнук, госпожа Алмаз. И внук Лучезарного. И демон на четверть. А теперь я готов услышать любые слова в ответ.

Светоч Справедливости опустил глаза. Раскаивался ли он в этот момент в любви к моей матери? Ко мне? Враждебность источали пол и стены. И тут я услышал за своей спиной тоненький голосок Яблони:

– Лучезарному позавидовали бы все цари моей земли! Его сын – повелитель стихий, и внук будет повелителем стихий!

Все присутствующие на церемонии затаили дыхание, уставясь на сумасшедшую девчонку, а она подошла ко мне, прижимая к груди малыша, и за ней, шаг в шаг – её евнух, такой же безумный мальчишка, как и его госпожа. Только Яблоня улыбалась, я видел улыбку в её блестящих глазах, а евнух определённо был готов драться с царской стражей, если им вдруг отдадут приказ наказать мою бесцеремонную жену!

Наверное, я выглядел так же, как этот бедолага – во всяком случае, думал абсолютно то же самое.

– Что ты говоришь, женщина? – спросил Лучезарный потрясённо.

– Ой, – пискнула Яблоня и рассмеялась, а потом отвесила свой нелепый танцевальный поклон, показав крохотную вышитую туфлю из-под плаща. – Ой, мне так стыдно! Я поставила своего драгоценного мужа в неловкое положение и заподозрила Лучезарного в том, что он не рад видеть внука! Дурочка я…

На угрюмом лице Светоча Справедливости мелькнула еле заметная тень улыбки – и Яблоня немедленно её заметила.

– Лучезарный не сердится на меня, глупую? – спросила она наивно, и я вдруг понял, в чём заключалась её игра, отчаянная, рискованная и великолепная – истинно по-женски изощрённая. – Взгляни-ка на государя и своего деда, господин мой Огонь, – и повернула младенца личиком к трону. – Посмотри, чей ты внук, прекрасное дитя! – залепетала с тем безотчётным и весёлым восхищением, какое всегда слышится в речи счастливых матерей. – Твой дедушка – сам Светоч Справедливости, величайший из царей! Ты видишь, сердечко моё?

Сановники отца смотрели на Яблоню расширившимися глазами – а я обнял её за плечи и притянул к себе. Яблоня прильнула ко мне всем телом – я почувствовал, как она мелко дрожит от напряжения, но не было времени умирать от нежности.

– Я прошу Лучезарного простить мою младшую жену, – сказал я, улыбаясь так смущённо, как только сумел. – Она царевна северной страны, не знает приличий и порядков, из любви к внуку Лучезарного и из восхищения им самим делает невольные неловкости…

Кажется, Светоч Справедливости хотел что-то сказать, но его прямо-таки перебила госпожа Алмаз. Её резкий голос пресёк перешёптывание сановников и моих братьев, заставив всех оглянуться:

– Ну вот что, да услышит государь, – сказала она. – Пока я жива, они под моим покровительством, что бы тебе ни говорил этот болван Сумрак. Они стоят больше, чем твой Сумрак и прихвостни Орла вместе взятые. Ай да девчонка, совсем как я в молодости…

– Ты обдумала свои слова, матушка? – спросил Светоч Справедливости.

– Это мой Ветер, – сказала госпожа Алмаз. – Мой внук и его женщина. Я высказалась.

Яблоня вывернулась из-под моей руки, подбежала к креслу госпожи Алмаз раньше, чем кто-то из людей опомнился, преклонила колена рядом с ней и поцеловала её пергаментные пальцы.

– Я подтверждаю всё до последнего слова, – сказала госпожа Алмаз торжественно, кладя ладонь на головку Яблони. – Государь, ты позвал меня сюда, дабы получить мою помощь в семейном деле – получи. А в прочих делах вроде политики и войны мужчинам да позволено будет делать любые глупости.

Светоч Справедливости некоторое время раздумывал, глядя на меня скептически, но когда его взгляд падал на Яблоню, усевшуюся в ногах госпожи Алмаз и воркующую с младенцем, его лицо невольно смягчалось. Челядь напряжённо ждала. Я ощутил спиной, что сзади встали близнецы, защищая меня от стрел; я уже прикидывал, как лучше закрыть собой Яблоню, когда Лучезарный вздохнул и произнёс:

– Ну что ж… Быть по сему.

Мы выиграли первый общий бой в этих стенах.

Жанна

Госпожа Бальшь приказала мне следовать за ней, и я не посмела ослушаться.

Я только оглянулась. Тхарайя смотрел на меня с лёгкой насмешливой улыбочкой и болезненной тревогой в глазах. Я чуть-чуть кивнула. Хотелось вцепиться в него изо всех сил, обвиться плющом, так, чтобы оторваться только вместе с кожей, кровью и нервами – а пришлось отпустить его самой и уйти самой.

Ради самого Тхарайя и ради маленького Эда, который проснулся в тронном зале и рассматривал, округлив глаза и приоткрыв рот, всю эту тёмную роскошь.

Как это глупая восторженная принцесса забыла свою старую примету?! Ведь если народ слишком радостно тебя приветствует, то во дворце не преминут окатить холодной водой с головы до ног! Пора уже привыкнуть и не огорчаться.

Госпожа Бальшь опиралась на мою руку на диво невесомо. Она совсем высохла от прожитых лет, как тростник по осени, до такого же лёгкого соломенного хруста, и казалась такой же хрупкой и беззащитной. Если забыть, что тростник, сгибаясь до земли, не ломается и в зимние метели…

Эда забрала Сейад – и он промолчал, только вертел по сторонам головкой, отражая глазами огоньки свечей. Не слишком-то ему всё это нравилось, но умный юный принц как-то понял, что кричать нельзя. Он вообще был очень умён, как, вероятно, Тхарайя в его лета, мой Эдуард. Определённо, говорящие, что младенцы обладают недоразвитыми душами, никогда не имели дела с настоящими живыми младенцами и рассуждают лишь умозрительно.

На моих друзей госпожа Бальшь смотрела прищуриваясь – думаю, не столько из-за ослабелого с годами зрения, сколько из мнительности. Ей моя свита как будто не слишком нравилась – но тут я ничего не могла поделать: если бы не они, я вообще не смогла бы отпустить Тхарайя под взором Сияющего. Но ко мне государыня благоволила.

– Ты смелая и разумная девчонка, Лиалешь, – говорила она своим пронзительным голосом, в котором слышался привычный холодок властности. – Тхарайя повезло с тобой. Он хорош в ночных утехах?

Отвечать было неловко – кроме моих друзей, вокруг была свита госпожи Бальшь, неприятные люди – и не отвечать было неловко. Я попыталась сменить тему.

– А как звали в юности государя? – спросила я, поддерживая госпожу Бальшь под острый локоть. – Ведь Сияющий и Фиал Правосудия – это не имена, а титулы?

Государыня резко рассмеялась.

– Ты не поверишь, малютка, – сказала она весело. – Я звала его Маноле, Барсёнок!

– Не Барс?! – спросила я потрясённо. – Но почему?

Госпожа Бальшь рассмеялась веселее.

– Потому что на Барса он был не похож! Он был толстый мальчик с плоским носиком, как у котёнка, с круглыми глазами – и такой же неуклюже-шустрый, как барсята. И лакомка.

Её свита отстала так, чтобы можно было подумать, будто они не слышат. Мы очень долго шли по подземным покоям, прекрасным и ужасным вместе, похожим на сновидение, а не на явь: ажурные арки открывали огромные залы без окон, залитые светом свечей и блеском золота; вверх вели пологие лестницы с полированными ступенями, укрытыми драгоценными коврами, в которых утопала нога; откуда-то сверху, из каменных цветов, лилась вода, журча, стекала по уступам из красного камня, гладкого как атлас, в точёные вызолоченные чаши, вырезанные в виде листьев, изогнутых под струями дождя… Наконец перед нами распахнули окованные золотом высокие двери с резным рельефом в виде райских птиц и удивительных соцветий – и волна благовоний, настоявшаяся, как старое вино, закружила мне голову. Мы добрались до владений вдовствующей королевы.

– Вот где ты будешь жить, – сказала госпожа Бальшь. – Рядом со мной. Любовниц твоего Тхарайя разместят дальше, хвостатую ведьму я ушлю к младшим принцессам, а ты будешь жить именно тут.

Солнечный свет, ослепительно яркий после пещерного сумрака дворца, заливал прекрасный покой, выходящий широкой террасой на висячий сад. Свод дивного зала поддерживали тонкие колонны, увитые плетистыми розами, солнечный свет сиял в зеркалах, в хрустальных безделушках на сердоликовых столиках, на шёлке и парче подушек, на цветном ворсе ковров… Это было жильё чудесной красы, но оно ровно ничего не стоило бы без Раадрашь, которая смотрела на здешнюю роскошь с презрительной усмешкой, повиливая хвостом.

Мне потребовался единственный миг на раздумья.

Я опустилась на великолепный ковёр, в алый и синий пух, и обняла ноги госпожи Бальшь, как в Ашури принято делать, когда хочешь подольститься к старшему:

– О, нет, государыня, нет! Умоляю, не отсылай от меня Раадрашь! Она моя подруга, она однажды спасла мою жизнь, мне будет скучно без неё! Пожалуйста, позволь ей жить со мной! Прошу тебя… очень…

Госпожа Бальшь поражённо посмотрела на меня.

– Глупая, кто же верит в женскую дружбу?

Я поцеловала её руку.

– В вашу дружбу я тоже верю.

Государыня расхохоталась.

– Ах, маленькая хитрая лиса! Ты умеешь вынуждать людей с тобой соглашаться… Хорошо. Пусть демоница остаётся, но я не желаю с ней говорить.

Я переглянулась с Раадрашь. Она, очевидно, тоже не жаждала говорить с госпожой Бальшь, – усмехнулась, сморщила нос – но промолчала, благодарение Богу. В последнее время природная раздражительность Раадрашь несколько пошла на убыль. Её отношения с Тхарайя наладились и стали странными, но терпимыми. Он общался с ней не как с женой, не как с фрейлиной, не как с женщиной из своих тайных покоев, но, я бы сказала, как с юношей из свиты, дерзким, готовым в любой момент демонстративно возразить или вступить в спор, но уже не претендующим на настоящее соперничество.

Год назад я сказала бы, что это противоестественно. Сейчас… не знаю. Тхарайя покинул постель Раадрашь и невозможным образом появился у неё в сердце, в каком-то другом качестве.

Может, Раадрашь не могла простить Тхарайя своей собственной ненавистной женственности?

Странно думать об этом.

Госпожа Бальшь тем временем сбросила тяжёлое покрывало из негнущейся золотой парчи и оказалась худой, не по возрасту стройной, с пергаментным личиком, живыми чёрными глазами и ястребиным носом. Шесть совершенно белых тоненьких кос спускались на её острые плечи и сухую грудь из-под гранатовой диадемы; такие же, как в диадеме, кроваво-красные гранаты рдели в её длинных серьгах; золотые и гранатовые ожерелья, кажется, обременяли хрупкую шею сверх меры… Госпожа Бальшь носила всю эту тяжеленную церемониальную сбрую привычно, со спокойным величием. Любуясь её властным видом и благородной осанкой, я не могла усомниться, что в юности государыня вдовствующая королева была замечательная красавица. Красавица того же непреклонного и опасного типа, что и Раадрашь, как это ни удивительно.

Освободившись от бремени лишней одежды, госпожа Бальшь облегчённо вздохнула и принялась разглядывать мою свиту. Под её довольно-таки колючим взглядом Шуарле опустил глаза, но Сейад присела на вышитую подушку и мурлыкала что-то Эдуарду невозмутимо, как ни в чём не бывало.

– Этих я бы убрала отсюда, – заявила государыня, поведя в их сторону подбородком. – У них вид каких-то бродяжек, а не слуг из Гранатового Дворца. И они кажутся слишком дерзкими.

– Зато моему сыну нравится Сейад, госпожа Бальшь, – сказала я, улыбаясь. – Он ещё слишком мал, чтобы понимать, что Сейад – женщина не светская, но уже достаточно разумен, чтобы чувствовать, что она добра и верна. А Шуарле – мой любимый слуга. Я бы не доверилась другому.

Госпожа Бальшь окинула Шуарле хозяйским взглядом, который мог бы выстудить любую душу. Я кивнула и улыбнулась ему над плечом государыни – мне было стыдно и неловко оттого, что Шуарле оценивали как раба и оттого, что я не могла не только помешать этому, но и объяснить, отчего пытаюсь помешать. Госпожа Бальшь, очевидно, не могла бы отнестись даже к любимому кастрату принцессы иначе, чем к более или менее ценному домашнему имуществу. Шуарле с непроницаемо безразличным видом внимательно рассматривал узор на ковре, совсем так же, как слушал когда-то негодующий писк толстяка Биайе.

– Ладно, – сказала государыня наконец. – Если младенец привык к обноскам огнепоклонницы, тут уж ничего не поделаешь. Всё равно старуха будет жить в твоих покоях и прислуживать маленькому принцу. Но кастрату придётся покидать твои апартаменты – и я не потерплю, чтобы он разгуливал по женской половине Гранатового Дворца в солдатском тряпье. И вообще, мне представляется, что ты его разбаловала.

– Я так привыкла, – сказала я виновато, надеясь, что извиняющийся тон смягчит госпожу Бальшь. Это получилось только наполовину.

Государыня приказала своим слугам, разодетым как куклы, – что, впрочем, их особенно не красило, – привести Шуарле в порядок. Мне совсем не понравилось, как это прозвучало. Двое кастратов с манерами вельмож проводили моего друга, как пленника, – а на его лице появилось уже почти забытое выражение ожесточённого напускного безразличия и покорности судьбе. Кажется, распоряжение госпожи Бальшь огорчило и Раадрашь, хотя в дружбе с Шуарле она до сих пор не была замечена: старшая принцесса сдёрнула с груды подушек сброшенное туда пару минут назад покрывало и вышла в сад, ухитрившись хлестнуть одного из челядинцев государыни хвостом.

Госпожа Бальшь показалась мне совершенно довольной произошедшим. Она притянула меня к себе и коснулась холодными губами моего лба, сказав весело:

– Ну вот, кажется, порядок начинает устанавливаться. Имей в виду, малютка: главная здесь ты. Не демоница. Хвостатая тварь, бесплодная, как могильная плита, с замашками ярмарочной девки, существует здесь лишь постольку, поскольку мужчинам надо было выразить друг другу уверения в почтении и преданности. Нам, на тёмной стороне, она ни к чему. Если не захочет подчиниться – заболеет и умрёт. Все мы – кости в руках Нут, никто не удивится. А что до прочих, до девок младших принцев – они вообще не в счёт. И любовницы Тхарайя не в счёт.

– Я никому не желаю зла, – сказала я. – А особенно – Раадрашь.

Государыня хмыкнула и потрепала меня по щеке:

– Ты ещё девчонка. Ты вскоре поймёшь, что я права. Может, я не знаю или не понимаю чего-то за этими стенами, но между ними я понимаю всё. Отдыхай. Мои люди позаботятся о твоей одежде, о твоей пище и о твоём благополучии.

Высоченный кастрат в винно-красном бархате, увешанный побрякушками, как дом на Новогодье – венками из омелы, подобрал её парчовое покрывало, а второй, окинув мою новую комнату победным взглядом, распахнул дверь перед своей госпожой. Государыня милостиво кивнула мне и торжественно удалилась.

Когда её шаги и шаги её свиты затихли в коридоре, Раадрашь выглянула из зарослей роз:

– Ушла она?

– Раадрашь, – позвала я, – не убегай, пожалуйста!

Она вошла, злая, как раздразнённая кошка, хлеща себя хвостом по бокам.

– Бальшь раньше меня игнорировала, – сказала, хмурясь и кусая губы. – А теперь заметила и решила, что лучше всего меня отравить!

Я погладила её по плечу:

– Ни за что не позволю причинить тебе вред, сделаю всё, чтобы не позволить.

– Если она спросит тебя! – огрызнулась Раадрашь.

Эд захныкал, и Сейад, укачивая его, укорила нас:

– Ай-я, женщины! Куда годится волновать младенца? Хей, Раадрашь, ты испугалась её? Ты, воин, испугалась? Э-э, маленькая девочка ты!

Я взяла у Сейад малыша, чтобы его покормить; рядом с ней было тепло и сразу становилось спокойнее, а прикосновения ротика и ручек Эда привели меня в доброе расположение духа. Раадрашь, как видно, в отсутствие чужих тоже полегчало – но ненамного. Она тоже присела рядом с Сейад, прислонившись к ней плечом, и сказала в пространство:

– Как это воинская отвага спасёт от яда, интересно знать?

– Мать Сейад есть для спасения от яда, – ухмыльнулась Сейад. – Шаманское слово, Солнце и Костёр. А воинская отвага от глупой суеты спасёт, чтоб не бегали, как куры заполошные!

Мы с Раадрашь невольно хихикнули.

– Э-э, смешно им! – Сейад смотрела на нас, как на провинившихся трёхлеток. – Вы смешные! К чему хлопать крыльями? Кого этим удивите, а?

– Ненавижу несвободу, ненавижу! – прошептала Раадрашь. – А она – она просто в цепи заковывает словами! Не могу жить на цепи, лучше яд!

– Ай, слова! – отмахнулась Сейад. – К чему воздух трясти, пустяки всё! Слушай, парень-девка, тут всё – так, слова. Игрушки. Кто тебя закуёт? Душа свободна у тебя!

Раадрашь только передёрнула плечами.

Эд наелся и пускал пузыри, улыбаясь и следя за солнечными зайчиками на потолке. Я поправила одежду и дала малышу держаться за мой палец. Сейад вынула из своей неизменной котомки крохотные башмачки с незаконченным узором и принялась вязать. Раадрашь с преувеличенным вниманием следила за нашими движениями.

– Знаешь что? – сказала я. – Не огорчайся. Дальше будет лучше.

– Лучше – уже было! – фыркнула Раадрашь, и тут в покои вошёл Шуарле.

Люди госпожи Бальшь намазали маслом его роскошные и вечно взлохмаченные волосы, прилизали их, насколько возможно, заплели в косу и закрепили золотой диадемой. Прокололи ему уши и вдели длинные золотые подвески с гранатами, подвели глаза золотыми стрелками, переодели в пурпурный костюм из тяжёлого бархата, вышитого золотом, увешали ожерельями и вдобавок отобрали сапоги, заменив их пурпурными, вышитыми золотом туфлями. Мой бедный друг показался мне сконфуженным и раздражённым, как бродячий кот, которого для забавы напудрили и повязали муаровым бантом.

Раадрашь прыснула, а я не успела сказать, что Шуарле более мил, чем смешон, что на него ни надень – он резко повернулся к Раадрашь, сжав кулаки, и выпалил со злыми слезами:

– Что, шикарная безделушка получилась, госпожа?! Вещь не должна выглядеть иначе, чем хозяин хочет, правда?!

Раадрашь отшатнулась.

– Шуарле, милый, что с тобой?! – сказала я, безнадёжно пытаясь что-то исправить. – Ты уже так давно не плакал…

– Начал кое о чём забывать, – сказал Шуарле, тяжело дыша. – А нынче мне напомнили, Лиалешь.

Раадрашь смотрела на него так, будто увидела впервые. Шуарле сказал ей, еле сдерживая дыхание, с той болью, о которой уже я успела позабыть:

– Я не могу быть вещью. У вещей нет души.

И тут Раадрашь, злая, холодная, ненавидящая любые излияния Раадрашь сказала задумчиво и почти нежно:

– Ах вот, значит, как, бесхвостый… ты, значит, тоже не терпишь рабства… как и я… Да, ты ведь тоже аглийе, на самом-то деле… За что же люди тебя так обидели?

Зря сказала.

Шуарле кинулся на колени рядом с нами и истерически разрыдался. Мне были очень знакомы эти припадки безудержных слёз, с которыми он не мог совладать, как бы ни желал; припадки прекратились с тех пор, как мы сбежали из дома Вернийе – и то, что Шуарле именно так расплакался сейчас, мне совсем не нравилось.

Я знала, что он изо всех сил старается держать себя в руках. Его раненой душе здесь причинили нестерпимую боль, если нервы снова сдали. Мерзавцы из свиты госпожи Бальшь решили, что им позволено издеваться над моим другом?

Я сняла диадему с головы Шуарле и вытащила подвески из его ушей – на золоте остались капли подсохшей крови. Он схватил мою руку и уткнулся в ладонь горящим лицом. Кажется, впервые в жизни, гладя Шуарле по голове и чувствуя, что мой рукав промок от его слёз, я всерьёз и искренне желала кого-то наказать.

Эд, которого забрала Сейад, принялся хныкать из сочувствия к Шуарле. Раадрашь смотрела на нас, сузив глаза, и грызла костяшки пальцев. Сейад укоризненно качнула головой – и начала напевать вполголоса. Её песенки всегда звучали очень просто, но к ним странным образом тянуло прислушиваться – и мы все, особенно Эд, которому испортили благодушное настроение после еды, притихли и прислушались.

– Как-то я шла по узенькой тропинке, – напевала Сейад вроде бы только для Эда, легонечко покачивая его на коленях:

Глазки Эда закрылись, как будто сами собой. Дыхание Шуарле начало выравниваться, моё – тоже. Раадрашь полулегла на ковёр, облокотилась на подушки и слушала с детским вниманием, а я сидела, зачарованная странным, почти неуловимым ритмом и мурлыкающим голоском Сейад, не в силах понять, в чём тут секрет:

Под песенку Сейад я впала в чудное и приятное состояние младенческого бездумного и весёлого покоя. Шуарле сел, его слёзы высохли, а лицо под глазами и на скулах блестело от размазавшейся золотой краски. На губах Сейад появилась еле заметная ухмылочка, морщинки удлинили глаза – она невозможным образом потихоньку превращалась в лисичку, в волшебную степную лисичку… не рыжую, а цвета песка, с таким всепонимающим и смешливым взглядом… А вокруг степь, изнемогающая от зноя, пахнет ромашками, полынью, горячей землёй… а у лисички передник, сплетённый из мяты, и в её косы вплетены побеги горечавки, а у неё в глазках плещутся искры, а вокруг неё – солнце, солнце и солнце…

– Хей, рождённый неживущим! – вдруг воскликнула Сейад, и ритм сломался. – Что ты тут делаешь?! А ты? Э-э, это женская половина, бессовестные вы!

Нас всех, кроме разве что мирно спящего Эда, резко выбросило из солнечного сна в действительную жизнь. Шуарле хихикнул, Раадрашь проглотила зевок, но уже в следующий миг мы увидели тех, к кому Сейад обращалась.

Они стояли в тени у стены, высокие жуткие существа, абсолютно одинаковые, с бледно-серой кожей, полупрозрачной, как дымчатое стекло, и громадными глазами, в которых клубился светящийся синевато-зелёный туман. Их волосы, длинные и блеклые, колыхались мутными прядями, подобно туману под ветром, а совершенно обычная одежда бойцов казалась слишком плотской для их призрачных тел. На их настоящих кожаных поясах висели ненастоящие мечи из бледного, слабо мерцающего света: слева длинный, а справа короткий.

От тел этих существ волнами исходил пещерный холод, а краски всех вещей вокруг них поблекли.

Встретившись со мной взглядами, призраки отвесили глубокие здешние поклоны – «взяли прах от ног», как бойцы Тхарайя. В этот миг я подумала, что, вероятно, эти создания не так запредельно ужасны, как мне показалось в первый момент.

– Прости нас, госпожа, – сказал, вернее, прошелестел каким-то потусторонним змеиным звуком один из них. – Мы не могли не показаться тебе. Наш господин, принц Тхарайя, мог бы разгневаться, если бы ты совершила нечто неловкое, не зная, что за тобой наблюдают мужчины. Он просил тебя предупредить.

Ах, они друзья Тхарайя, подумала я, чувствуя, как накатывает горячая волна облегчения, и улыбнулась. Ну, слава Господу. Как бы ни выглядели друзья Тхарайя, они и мои друзья тоже.

– Кто вы? – спросила я, окончательно взяв себя в руки. Ужас в глазах моей свиты мало-помалу сменялся любопытством.

– Он – Хи, а я – Ла, – сказал второй. – Мы близнецы, воины из Города Теней, телохранители принца. Знай, что мы охраняем тебя и твоё дитя по его приказу.

– Я вижу, наш облик пугает тебя, – сказал Хи. – Прости, обычно мы не склонны мозолить людям глаза. Мы только хотели избежать стыдных случайностей. Вообще-то нас называют незримыми стражами…

– Да, – шепнул Ла. – Больше ты нас не увидишь.

Я опомнилась и вдруг поняла, что за создания нанесли мне визит.

– Ну что вы! – воскликнула я, улыбаясь как можно любезнее. – Это я просто растерялась. С непривычки, понимаете? Наверное, Город Теней – очень интересное место, да?

Близнецы переглянулись и улыбнулись почти человеческими улыбками.

– Интересное, госпожа, – кивнул Хи. – Но люди там не бывают.

– Во всяком случае, до тех пор, пока… – начал Ла, но запнулся и замолчал.

– Пока живы? – предположила я, стараясь, чтобы они не заметили моей оторопи.

Они снова переглянулись и кивнули. С тенями было непросто вести светскую беседу.

– Э-э, молодец, Лилес, – вдруг сказала Сейад. – Хорошие мальчики. Ишь, мать Сейад их разглядела не сразу, солнца там, у них, нет, город – на самом берегу. Нечасто доводилось таких встречать, не хотелось бы и впредь, но эти – пусть. На них след Тхерана. Пусть охраняют.

– Ла, Хи, я была рада знакомству, – сказала я, уже окончательно воодушевившись и осмелев. – Может, хотите кавойе? Или фруктов?

Это весьма их позабавило: они рассмеялись ледяным смехом, похожим на шелест дождя осенней ночью, щурясь, показав длинные, как у змей, клыки. И я, снова чувствуя холодок жути, подумала, что эти создания, скорее всего, едят вовсе не фрукты, но из вежливости тоже улыбнулась.

– К тебе идут, госпожа, – сказал Хи, прислушавшись.

– Да, – кивнул Ла. – Эрлие и Зумруа, кастраты госпожи Бальшь. Им приказано принести обед для твоей свиты. Мы удаляемся.

С этими словами, тая, как струйки дыма, близнецы вошли в стену и пропали из виду, прежде чем открылась дверь в покои.

Кастраты государыни навязались прислуживать мне за обедом.

Отделаться от них вежливо не удалось, хоть и очень хотелось. Они получили приказ учить меня придворному этикету – и принялись за дело с жаром, пожалев только, что Тхарайя преуспел в моём обучении до них. Эрлие, высокое и жеманное создание, похожее на худую девицу-переростка, с накрашенными глазами, томными и злыми одновременно, был ещё терпим, оттого что молчал, очень изящно и аккуратно накрывая на стол, и только время от времени бросал на Шуарле взгляды, исполненные презрительного превосходства. Но Зумруа, рослый, рыхлый и нескладный, ярко раскрасивший губы и носящий длинную косу, оказался положительно несносен. Он заглядывал мне в глаза, приторно улыбался, несколько раз выразил восхищение моей дружбой с госпожой Бальшь, сообщил, что я сказочно прекрасна и что меня только нужно по-человечески причёсывать и одевать, предположил, что прочие принцессы будут счастливы со мной побеседовать, и в конце концов шумно пленился моей безмерной снисходительностью к слабым, ничтожным, несветским и вдобавок неряшливым особам.

Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения.

– Зумруа, – сказала я, – ты, вероятно, знаешь, что госпожа Бальшь назвала меня хозяйкой этих покоев?

Он «взял прах от ног»:

– Конечно, госпожа Лиалешь. Государыня всем так и сказала.

– А разве слуги учат хозяев? – спросила я.

Он замолчал, но, кажется, скорее не смутился, а рассердился. Я посмотрела на Раадрашь, заручившись её безмолвной поддержкой, – было похоже, что нынче она заранее согласна со мной, когда дело касается дворцовых интриг – и придвинула блюдо с лепёшками-лепестками и миску с бараниной в медовом соусе к Шуарле и Сейад, которые сидели в сторонке. Сейад тут же обмакнула лепёшку в соус, будто не было поступка естественнее; глядя на неё, Шуарле довольно неуверенно оторвал себе кусочек – это он-то, с которым мне случалось делить последний кусок пополам!

– Шуарле, – сказала я как можно веселее, – помнишь, как мы с тобой ели в предгорьях Хуэйни-Аман копчёную курятину?

– Ты ела, госпожа, – улыбнулся он. – Мне от ужаса кусок в горло не лез. Помнишь чудовище высотой с дерево и толщиной с башню?

Раадрашь хихикнула. Эрлие наблюдал за нами неодобрительно, но молчал; Зумруа молчать не умел.

– Госпожа Лиалешь! – не выдержал он уже через две минуты. – Разве позволительно особе королевской крови делить трапезу с рабами?!

– Сейад – не рабыня, – сказала я очень холодно. – И тебе надлежит называть её «госпожой наставницей принца» и брать прах от ног. Это приказ. А Шуарле для тебя – господин смотритель покоев принцессы Лиалешь. Он имеет особые заслуги передо мною, и я не желаю, чтобы это оспаривалось рабами, заслуг не имеющими.

Зумруа поджал губы, но не нашёлся, что ответить. Зато вставил слово Эрлие; голос у него был именно такой, какой полагается кастрату по разумению моих соотечественников: чистый и нежный, как у Божьего вестника, зато тон отменно змеиный.

– Прекраснейшая госпожа, – сказал он, – никто, кроме самых отъявленных глупцов, не станет, конечно, обсуждать с тобой достоинства твоих слуг… Но посоветуй господину смотрителю покоев иногда умываться и причёсываться, а также одеваться в соответствии со статусом. Иначе господин смотритель твоих покоев попадётся на глаза настоящему смотрителю тёмной стороны Дворца… и, возможно, вспомнит, как сильна может быть боль допустившего промах.

– Обидевший моего слугу может изрядно поплатиться, – сказала я, впервые в жизни чувствуя настоящую злость.

– Даже если обидевший – слуга государыни Бальшь? – удивлённо осведомился Эрлие, приподнимая нарисованные брови.

– Довольно, – сказала я. – Уходите. Оба.

Зумруа отвратительно улыбнулся. Эрлие сказал с театральной печалью:

– Прости, если мои слова прозвучали для тебя как-то не так, госпожа. Я всего лишь хочу помочь юноше, которому ты покровительствуешь…

– Я выслушаю твои резоны позже, Эрлие, – сказала я. – Пока – уходи, уходите сейчас же. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Мне достаточно помощи Шуарле.

– Госпожа Бальшь найдёт ему помощников, – сказал Зумруа, и они, к моей несказанной радости, удалились.

Раадрашь помолчала с полминуты, бесшумно встала, подошла к двери и резко распахнула её, как бывало в нашем прежнем доме. Зумруа увернулся от удара, отпрянув назад, но налетел спиной на резное украшение на колонне в коридоре и сморщился от боли. Роскошное одеяние Эрлие мелькнуло в конце коридора – и он пропал за поворотом.

– Ты, пёс бесхвостый! – рявкнула Раадрашь, пожелтев глазами. – Что вы там болтали о боли и промахах?! Спорим, я за полчаса докажу, что лично ты ничего в этом не смыслишь?!

– Госпожа Лиалешь! – воскликнул Зумруа, отступая. – Скажите ей, что я…

Я тоже подошла. Зумруа уже вжался спиной в стену, а Раадрашь занесла над ним руку, словно атакующая кошка. Кастрат выглядел так жалко, что моя злость разом остыла.

– Ты ведь собирался шпионить за мной, Зумруа, – сказала я. – Отчего же я должна мешать госпоже Раадрашь тебя наказывать? Мне не нравятся шпионы.

– Ты ведь знаешь, отчего сахи-аглийе так называются? – спросила Раадрашь злорадно, взмахивая хвостом перед самым лицом Зумруа. – Но не знаешь, каково человечишке, когда этот шип втыкается в чувствительное место, а?

Зумруа преклонил колена, становясь лицом пепельно-серым.

– Госпожа Лиалешь, – умоляюще глядя на меня снизу вверх, заговорил он с настоящим ужасом в голосе, – я прошу вас о снисхождении… это государыня… просила присматривать за вашими слугами… именно за слугами… чтобы они не вздумали сделать вам пакость или снюхаться с кем-нибудь из ваших врагов! Ради Нут, ради милосердия – не позволяйте демонице…

– Госпоже Раадрашь, – сказала я, окончательно остывая. – Называй её так – и никак иначе.

Зумруа порывисто покивал.

– Госпоже Раадрашь, да, да – не позволяйте ей убить меня, прекрасная госпожа, я очень вас прошу!

Я обняла Раадрашь за плечи и потянула назад. Она неприятно рассмеялась.

– Считай, что тебе повезло, ты, ничтожество! Убирайся отсюда – в следующий раз так легко не отделаешься, дармоед!

Зумруа быстро вопросительно посмотрел на меня.

– Иди, иди, – сказала я. – Что спрашивать с раба… Но не смей больше обижать моих слуг, а государыне скажи, что всё в порядке. Договорились?

Он снова кивнул со странным и сложным выражением лица. Я махнула рукой, Зумруа поднялся с колен и ушёл, оглядываясь и кланяясь. Раадрашь фыркнула и ущипнула меня за локоть:

– Ну зря же, зря, зря! Что ты за мямля, Лиалешь! Надо было поиграть с этим боровом, чтобы в следующий раз думал, на кого хрюкает – если бы выжил!

– Ему госпожа приказала, – хмуро сказал Шуарле, наблюдавший эту сцену, прислонившись к косяку. – Что он мог сделать? Любой из нас в любом случае бит – выполнив приказ и не выполнив приказа.

Раадрашь на миг задумалась, но почти тут же дёрнула плечами и выпалила:

– Если он не врёт! А он наверняка врёт!

Я притянула её к себе и сказала ей в самое ухо:

– Ты не веришь, что госпожа Бальшь могла приказать за нами шпионить? Присматривать, подслушивать… доносить?

Раадрашь обняла меня за талию, и мы вошли в комнату; Шуарле закрыл дверь поплотнее.

– Может, ты и права, – сказала Раадрашь задумчиво. В последнее время она вообще начала чаще задумываться над тем, что нас окружает. – Наверное, и ты прав, бесхвостый, – улыбнулась она Шуарле, очевидно, не понимая, что слово «бесхвостый» не компенсируется в глазах кастрата милостивой улыбкой. – Но вот что, – продолжала она, остро блеснув глазами, – всё равно этот гадёныш мне не понравился. И было бы здорово заставить его орать! Вот и всё!

– Потому что такие, как мы с ним, тебя раздражают? – тихо спросил Шуарле. За несколько часов во дворце с него совсем слетели милая ребячливость и весёлость, приобретённые в горах Хуэйни-Аман. Он снова казался мрачным и взрослым не по летам.

Раадрашь, как всегда, не заметила ничего особенного – и недопоняла.

– Ну что ты, цыплёнок! – улыбнулась она. – Ты меня уже давно не раздражаешь. Цыплятина с грибами, помнишь?! – и, расхохотавшись весело и непосредственно, потрепала Шуарле по щеке. – Не бойся, дурачок, уж против тебя-то я ничего не имею!

Шуарле кивнул и вздохнул. Я взяла его за руку:

– Выйдем в сад? Давайте посмотрим, какой тут сад?

Сейад знаком показала, что останется с малышом, уснувшим так крепко и сладко, что весь этот шум не разбудил его – но Шуарле и Раадрашь вместе со мной вышли на солнце; Шуарле даже заставил себя улыбнуться. Мне ужасно хотелось вернуться в горы, на наше с Тхарайя седьмое небо – как там было хорошо… всем…

– Шуарле, – сказала я ласково, – пожалуйста, не печалься. Вскоре будет лучше, поверь мне…

Шуарле прижал к губам мою ладонь и повторил невесёлую шуточку Раадрашь:

– Лучше уже было, госпожа. Но всё равно – спасибо.

Тхарайя

Я то и дело начинал думать, что вечер этого отвратительного дня никогда не наступит. Я ждал этого вечера, как глотка воды в Великих Песках – перемучился, проклял, дважды и трижды проклял и Гранатовый Венец, и Гранатовый Дворец, чуть не издох от тоски, делая правильную мину при очень грязной игре.

Гранатовый Венец. Первородство. Власть над миром подзвёздным. Твоя женщина. Твой сын.

Нарушив все мыслимые правила и веры, и этикета, и добродетели, я отослал близнецов в покои Яблони. Ах, как визжали бы почтенные сестрицы и тётушки, узнай они, что по тёмной стороне шастают тени! Но под присмотром близнецов моей девочке не грозили, по крайней мере, кинжал и стрела.

Надеюсь, Сейад, Солнечная Собака, защитит моих драгоценных от сглаза и яда, услышь, Нут!

Жилища моих слуг заняли птицы. Месяц, Полдень, Рысёнок, Филин, Клинок – да, буду гонять солдат по пустякам, мы вместе сделаем вид, что мы – господин и его рабы – принимаем здешние правила. Но ни одного потенциального предателя. Да люди и сами не пожелали остаться жить поблизости от аглийе – прежние холопы намочили штаны от ужаса и испросили позволения уйти, дабы не созерцать нестерпимых ликов нежити.

Конечно, я, добрый господин, им позволил. Я сказал, что готов избавить их от созерцания физиономий моих друзей – холопы порадовались и ретировались. Вот и ладно. Нечего людям путаться с чудовищами.

Устроив бойцов в новых покоях и кое-как устроившись сам, я впервые за прорву лет участвовал в Совете Лучезарного. Я стоял у его трона на коленях, слушал вполуха известные мне раньше его сановников новости – и чуял сквозь гераниевое масло, амбру, лавандовую настойку и пачули тяжёлый запах его тела.

Отец мой стар и болен, вот что, милая Нут.

И когда Смотритель Вестей Небесных сообщил, что голубь с северного побережья прилетел без письма, я пропустил его слова мимо ушей. Бывает. Странно, что драгоценного голубя государевой почты проворонили или случайно выпустили – но, может, он потерял послание?

Пришлют другое. Это пустяки. Вот здоровье государя – это серьёзно. Неужели никто из его лекарей не понимает, что старому сердцу тяжело биться, а печень заросла жиром и засорена изнутри? Я же не лекарь – это просто очевидно…

Для демона.

После Совета я разговаривал с Керимом.

– Ну, царевич, нельзя так говорить, не заглянув в суть, – сказал Керим со своей вечной ухмылочкой. – А в суть тут, во дворце, заглянуть тяжело, да и Лучезарного я не видел, а царевич хоть и видел, но он же не шаман и не лекарь, поэтому не может ничего сказать наверняка.

– Успокаиваешь меня? – спросил я.

– Да не то чтобы успокаивал, а просто я не видел Лучезарного, а его лекари на него смотрят каждый день и, уж наверное, видят суть – но никто же не мечется как оглашенный…

И тогда я ещё раз нарушил этикет, обычаи и даже писаный закон.

Я провёл Керима к жилым покоям отца потайными ходами, которыми пользовались тени, – от теней я о них и узнал. Ходы вели к спальне государя. В щель между гобеленами Керим смог посмотреть на Лучезарного, когда рабы снимали с него церемониальный костюм.

Керим смог. Я не стал. Я точно знал, что именно увижу.

Мы ушли оттуда очень тихо, а в моих покоях ещё долго молчали. Пока я не задал прямой вопрос:

– Его ведь ждут на том берегу, да?

Керим не ответил, но принёс свою торбочку, положил рядом со светильником и принялся играть с пламенем. Огонёк, сперва совсем крохотный, от его пальцев и каких-то трав, которые Керим бросал в чашу светильника щепотками, вдруг разгорелся и ударил вверх столбом – таким жарким, что я отступил. А Керим вздёрнул к локтям рукава, погрузил в пламя руки – и жёг прямо на своих ладонях чёрные сморщенные коренья, а потом растёр угли в пыль и высыпал пыль в чашку с холодным кавойе.

Чашку протянул мне. Она нагрелась с боков, где Керим прикоснулся к ней пальцами.

– Вот, если царевич уговорит Лучезарного это выпить, а после – пить каждый день по глоточку такое питьё, тогда уголья очистят его изнутри; они на хорошем огне сгорели. Ну а если не уговорит, тогда – что ж, тогда – как кости лягут у Матери Событий. Я царевичу погадаю.

– Погадай, – сказал я.

– Я сейчас гадать не могу, – сказал Керим, смахивая сухие стебельки обратно в торбочку. – Потому что как же можно гадать, когда дороги Судьбы ветвятся, как тропинки в степи, царевич сам видит. Выпьет Лучезарный угли в кавойе или, может быть, не выпьет – а если не выпьет, то что станет делать? И не прикажет ли Лучезарный, может быть, своему лекарю сжечь корни Утешения Печени и Радости Селезёнки – и потом не выпьет ли другие угли, которые сделает его лекарь? Вот когда дороги Судьбы немного сойдутся, тогда я и погадаю царевичу.

– Да, – сказал я. – Ты прав. Я подожду.

Керим собрал своё шаманское имущество и вышел, а я сидел и смотрел на чашку с кавойе. Нести её Светочу Справедливости было глупо; не нести было подло. Совершенно недаром мне накануне приснилось, что возчик бьёт хромого коня: Судьба разом захромала на обе ноги.

В конце концов, я взял чашку, накрыл её крышечкой и направился в покои Лучезарного.

В зале для аудиенций меня встретил Сумрак, Возлюбленный Советник, ровесник отца, выглядящий изрядно моложе: жилистый и тощий, с заострённым, как мордочка крысы, лицом, длинноносый. Борода у него росла плохо; жёсткие усы топорщились над бритым подбородком.

– Мне необходимо срочно поговорить с Лучезарным, – сказал я. – Сообщи обо мне, почтенный Сумрак, и да будет на тебе милость Нут.

Он улыбнулся, обнажив крупные, сточенные временем передние зубы – ещё больше напомнив умную чуткую крысу:

– Да разве я могу задерживать царевича? Разве прекрасный господин Непобедимый Ветер не знает, что его приказано пускать пред очи без доклада? Светоч Справедливости, со свойственной ему прозорливостью и мудростью, предположил, что царевич придёт пожелать ему доброго вечера…

Я кивнул, в душе изрядно удивившись, а Сумрак отступил с дороги, прижимая костлявые руки к сердцу и сгибаясь пополам.

А ведь госпожа Алмаз намекнула на аудиенции, что Сумрак был против моего возвращения, подумал я, идя через анфиладу покоев. И против ещё чего-то – возможно, моего титула наследника Гранатового Венца. Любопытно, отчего же он не попытался меня задержать?

У меня нет таланта интригана. Какая жалость. При дворе это важнее, чем талант полководца.

Двери в Розовый Зал, где пребывал Лучезарный, распахнулись, будто сами собой – тень выслуживается, подумал я, и тут же поправился: теньдемонстрирует своё присутствие. Обозначает себя. Чтобы я не смел дёргаться. Элегантно предупредили.

Отец полулежал на широкой тахте, прикрытой бледно-розовым шёлком. Рядом с ним сидела очень юная наложница из Великих Песков, матово смуглая, утончённая и томная – Лучезарный поигрывал её обнажённой грудью небрежно и бесстрастно, как чётками. Евнух, тоже очень юный и очень смазливый, с болезненным девичьим личиком и перепуганными накрашенными глазами, шарахнулся от меня, прижался к стене и смотрел, как на явление из-за реки. Я грязно выбранился про себя и прикрыл глаза рукавом.

– Я спрашивал Возлюбленного Советника, можно ли мне посетить Лучезарного, – сказал я, полуотвернувшись и преклонив колено. – Он дал позволение от имени Лучезарного. Если Светоч Справедливости не позволял – я тут же покину покои. Я не смею смотреть на запретное.

– Я разрешил, – сказал отец, и я услышал шлепок по голому телу, писк и шелест плаща – девочку отослали прочь. Она и евнух покинули покои, не проходя мимо меня – через другую дверь, ведущую, как видно, на тёмную сторону. – Смотри, если хочешь.

Я поднял голову.

Лучезарный, кутаясь в широкий халат из бесценного тёмно-пурпурного бархата, разглядывал меня то ли изучающе, то ли недовольно. Я поклонился земно.

– Ну, – сказал отец с нажимом. – Что тебя привело, Ветер?

– Любовь к Лучезарному и беспокойство за него, – сказал я, еле проговаривая слова. Я отлично осознавал, как это звучало – то ли лицемерно, то ли угрожающе.

Отец жёстко усмехнулся.

– Любовь? Вот как?

Я отпил из чашки и поставил её на сердоликовый столик у ложа.

– Я опасаюсь за здоровье Светоча Справедливости, – сказал я, изо всех сил стараясь говорить погромче. – Мне кажется, что последнее время Лучезарный не так здоров, как его подданные желали бы всем сердцем. И мой лекарь по моему приказу изготовил напиток, укрепляющий…

И тут Лучезарный расхохотался. Он смеялся искренне и весело, хлопая себя по коленям, как в молодости – и я улыбнулся в ответ:

– Лучезарный доволен?

Отец закашлялся от смеха и с трудом успокоился, вытирая слезящиеся глаза. Сказал с улыбкой:

– Ветер, волчонок, житьё в диких горах не пошло тебе на пользу. Неужели ты не понимаешь, как нелепо то, что ты сказал? Ты что же, надеешься, что я тебе поверю, дурачок?

– Зачем мне лгать? – сказал я. – Я – аманейе, Лучезарный знает, что мои зрение, слух и обоняние отличаются от тех, какими наделены люди. Я чувствую, что Светоч Справедливости…

– Замолчи! – приказал Лучезарный, негромко и недобро. – Не суетись. Я часто слышу подобные речи от твоих братцев, не привыкать стать… но в первый же день, прожитый тобой в доме твоих предков, увидеть в своей спальне тебя, убеждающего меня выпить это – не чересчур ли?

– Что удивляет Лучезарного? – спросил я, действительно ошарашенный. – Я не видел его так долго, не меньше восьми лет, кажется… Странно ли, что я, встретившись со Светочем Справедливости, сразу заметил перемены в его здоровье?

– Но ты же не ожидал, что я помолодел? – хмыкнул отец.

– Да. И не ожидал, что тебе настолько нехорошо, – не выдержал я.

– И поэтому ты решил поторопить события? – спросил Лучезарный саркастически. – Я стар и болен, а ты молод, здоров и обзавёлся потомством, так? Решил, что мне пора освободить для тебя трон?!

– Это не яд, – сказал я, прося у богов терпения. – Ты же видел, как я пил это.

– О, конечно! – в голосе отца прибавилось сарказма. – Это не яд, это одно из тех зелий, которые варят огнепоклонники. Ведь твой шаман – неверный? Это зелье убивает без ошибки – именно того, на кого нацелено. Я прав?

– Нет, – сказал я безнадёжно. – Но это можно было и не говорить, верно?

Лучезарный снова захохотал.

– Разумеется! – воскликнул он, смеясь и кашляя. – Если это – лекарство для меня, то зачем это тебе, а? Какая тебе корысть? Это так глупо, что просто смешно! Иди, Ветер, иди. Иди, а то уморишь меня со смеху!

Я поднялся с колен и взял чашку. Он смотрел на меня – старик, живущий в вечном пещерном сумраке, старик с обвисшим лицом, с красными слезящимися глазами, с набухшими венами, с распухшими скрюченными пальцами, с седой щетиной на подбородке, воспалённом от накладной бороды… Он устал за сегодняшний день, подумал я. Сначала на него надевали церемониальный наряд, рисовали лицо, клеили церемониальную бороду и укладывали церемониальную причёску – а всё это время Сумрак, Орёл и ещё кто-то высказывали ему свои соображения обо мне. Потом была сама церемония, утомительное сидение на холодном камне, неподвижно, в неестественной позе; тяжёлый разговор, решение… У него ломит спину, подумал я. Кости болят, колет печень, сердце бьётся сильно и неровно. Интересно, различает ли он черты моего лица? Его глаза, белёсая студенистая муть вокруг зрачков…

– Я тебя люблю, государь, – вырвалось у меня совершенно некстати. – Я не могу забыть, как играл ножнами твоего кинжала, когда ты принимал послов… и как разбил флакон с маслом пачули, а ты смеялся, что в эту залу теперь долго не смогут зайти ни живые, ни мёртвые… и как ты подарил мне ручного сокола…

Щёку Лучезарного дёрнула судорога.

– А ты тоньше, чем я думал, Ветер, – процедил он сквозь зубы. – Ну, довольно. Убирайся отсюда. Не надейся, что тебе удастся меня провести. Я буду жить ровно столько, сколько позволит Нут.

Я поклонился.

– Светоч Справедливости прав, как всегда. Он будет жить ровно столько, сколько позволит Нут, – и подумал, что ни один провидец не сказал бы точнее.

Я уходил, чувствуя спиной его настороженный презрительный взгляд. Лучезарный до такой степени меня презирал, что даже не приказал своим теням следить за мной.

Сумрак осклабился и поклонился. Я поклонился в ответ: он отлично знал своё дело. Что бы я ни сказал – всё можно обернуть против меня. И что бы я ни сделал – всё может выглядеть как предательство. Самое главное – это трактовать правильно.

А Сумрак, проживший более полувека во дворце, трактовал правильно.

Когда начало темнеть, тяжёлые цепи свалились с моей души.

Я с наслаждением послал за Яблоней и лежал на ложе, прислушиваясь, не раздадутся ли её лёгкие шаги за дверью, по традиции украшенной резным изображением вздыбленных лошадей. И услышав их, эти шаги, которые нельзя спутать ни с одним звуком в мире подзвёздном, возблагодарил и снова возблагодарил Нут за милость.

Она впорхнула, как маленькая птаха, как бабочка, сдёрнула и бросила на пол синий шёлковый плащ, голубая и золотая – и я вскочил к ней навстречу. Она обхватила меня цепко и сильно, прижалась всем телом; я слышал, как сбивается её дыхание, но не от восторга, услышь, Нут: Яблоня не хотела расплакаться при мне.

Я поднял её и понёс на ложе. Она тронула мою щёку:

– Ветер… не торопись.

Я сел с Яблоней на коленях. Она вздохнула и горестно сказала:

– Слишком весело не выйдет. Нынче моя луна взошла рановато, – и, хихикнув, добавила: – От ужаса, наверное. В тронном зале я думала, что умру от страха.

Я поцеловал её в макушку.

– Не везёт – так во всём не везёт… Но в зале ты вела себя как опытный интриган – я восхищён. И потом… нам запретна страсть, но не нежности?

Яблоня снова хихикнула, дыша мне в шею, и мелко укусила за мочку уха:

– Да, царевич, нежности позволительны. Или послать Одуванчика за Молнией? Она сегодня живёт под солнцем.

– Маленькая негодяйка, – вздохнул я. – Если бы я хотел солдата – у меня за стеной дежурят Рысёнок и Филин, за ними можно даже не посылать евнуха…

Яблоня прыснула, ласкаясь как кошка.

– Прости… просто вы такие забавные, оба… Я ведь знаю, что откажешься, и знаю, что она постаралась бы улизнуть от необходимости идти… Хотя, кажется, она любит тебя.

– Как Гранатовый Венец, – пробормотал я. – И как молодым бойцам полагается любить своего командира. Я знаю, что ты с ней ладишь – но уволь меня ради Нут от разговоров о ней в нашей спальне.

– Снова прости, – сказала Яблоня, уже осознав и оттого виновато. – Я несу всякий вздор. Был тяжёлый день.

– Да, – у меня кружилась голова от карамельного запаха её тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадёжно попытался отвлечься беседой. – Тяжёлый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении?

– Очень, – кивнула Яблоня. – Она всем недовольна. Хуже всего, что она недовольна Одуванчиком, а если бы не его молчание, мне не позволили бы прийти к тебе сегодня. Сделай что-нибудь! Если его отошлют, и мне, и ему самому будет очень плохо.

Я хлопнул в ладоши, чтобы евнух вошёл, и сам не удержался от смешка. Госпожа Алмаз так рьяно взялась переделывать деревенского воробья в райскую птицу, что только перья полетели. Но разве можно красить воробьёв золотом? Им же будет тяжело летать…

Он подошёл и сел на ковёр у моих ног, глядя настороженно и хмуро. Я погладил его по голове:

– Одуванчик, ты молодец. Дерись за свою госпожу, дерись – с кем бы ни пришлось. Я сам подтверждаю твою должность – слышишь?

Он взглянул снизу вверх и грустно улыбнулся:

– Царевич не командует на тёмной стороне.

– Там командуют люди, – сказал я. – Всего-навсего люди. Покажи им, что ты – аманейе, не стесняйся. Покажи, что ты – мой солдат. И они подожмут хвосты, вот увидишь.

Яблоня рассмеялась.

– Нет у них никаких хвостов, – сказал Одуванчик, чуть повеселев.

– Я по привычке, – сказал я. – И потом, за тобой – сила близнецов-теней. Зови их, если почуешь опасность.

Одуванчик несколько недоверчиво пожал плечами; Яблоня сказала укоризненно:

– Что, эти… чудовища, которые пришли перед обедом, – это и есть те самые близнецы, с которыми ты в детстве в прятки играл? Спаси Бог-Отец, когда ты рассказывал про них, я думала, они милые! Я вообще едва догадалась, что эти… эти существа и есть твои близнецы…

– Вообще-то они милые, – сказал я, несколько смутившись. – Я как-то не подумал, что тебе может быть… ну, в общем, я решил, что ты их узнаешь, госпожа сердца моего.

– Я не такая смелая, как ты, – сказала Яблоня. – Я даже не такая смелая, как Молния.

– Неправда, неправда, – возразил я. – Ты отважна, как настоящая тигрица…

– Да уж… – усмехнулась Яблоня. – Тигрица с полосками на животе… Они ведь так и останутся, да? Эти полоски?

Я задрал её рубашку из полупрозрачного голубого шёлка и поцеловал её живот:

– Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они – знак доблести и чести женщины, как шрамы воина – знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное – и я прибью его кожу к дверям твоих покоев!

– Старшая жена Орла, – сказала Яблоня. – И её кожа мои двери не украсит… она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом… Жёны твоих братьев очень любезны и милы со мной, но всё, что они говорили, – это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными.

– Ты жалеешь о Каменном Гнезде? – спросил я, зная, что она ответит.

– Я мать царевича и жена царевича, – сказала Яблоня, перебирая мои волосы. – Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде: тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царём…

Я промолчал. Мы встретились взглядами – и Яблоня покачала головой:

– Ты… тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным и тебе придётся существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть – и потеряешь свободу?

– Приблизительно, – сказал я.

– Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, – продолжала Яблоня с усмешкой. – Ты Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям – в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определённый порядок вещей: Светоч Справедливости – царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты – птица, не человек.

– Захочу, – сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ:

– За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов – а ты сам не раб, да ещё притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права?

– Да, – шепнул я, вдыхая тёплый сливочный запах её волос.

– Нам придётся драться, драться и драться, да? Кто как умеет?

– Да, госпожа сердца моего, – сказал я, прижимая её к себе. – Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу – за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко.

– Я поняла, – сказала Яблоня, и её глаза вспыхнули. – Я всё поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк.

И коснулась меня наирискованнейшим образом, прежде чем евнух успел до конца закрыть дверь.

Шуарле

Я закрыл за собой дверь и подпёр её спиной. И чуточку так постоял. Подышал поглубже, ага.

Чтобы перестать злиться на неё, хотеть убить его, ненавидеть себя и роптать на Нут. Я уже знал, что сейчас пройдёт: кое-какой опыт появился. Пройдёт, надо только поглубже подышать и спокойно подумать.

Надо вспомнить, что я её люблю, и она меня любит, как может. Как царевна вообще может любить евнуха – или даже, кажется, больше, чем царевна может любить евнуха. И что злиться на неё я совершенно не смею. Вот ещё кто-нибудь влепил бы мне по морде, чтобы я не бесился, – совсем было бы ладно, ага.

Что ещё? Что его я тоже пытаюсь любить. Пытаюсь, пытаюсь, у меня получится, я терпеливый. Он не такая уж и мразь… Ладно, уймись уже, он – просто удивительно, насколько не мразь. Меня-то он ни разу не пнул, ни словом, ни как иначе. И сейчас – говорил такие вещи, какие евнухам не говорят вообще-то. Он мой господин, неплохой, в сущности, господин… Надо попробовать его полюбить хотя бы ради неё.

И себя ненавидеть не за что. Ведь знаю, что от этого только хуже. Вот так поговоришь с собой, помянешь Нут – оно и отпустит. Уже как будто и не так тянет забиться куда-нибудь в угол и выть там в голос о жизни своей разнесчастной.

А ведь не такая уж она у меня, тли, разнесчастная.

Ах, мне уши прокололи! Ах, нарядили в женские тряпки, накрасили глаза и пообещали солдат из свиты братьев Ветра! Гаденько похихикали? А что я ещё хотел от убогих: они же тут точно в том же положении! Да ладно, не в том же – хуже!

Меня, положим, бывало, лупили до полусмерти. Шакалы хозяев, деревенщина… Но с ними-то, с этими здешними куклами, если спокойно подумать, поступали и покруче – им же не просто так это всё в голову ударило! Тюльпан такой расфуфыренный, а усмехался так горько… Много ему счастья принесли эти побрякушки? Да эти дворцовые слуги ещё понесчастнее, чем я, чем мои знакомцы из деревни. А Изумруд ещё взял меня за плечо и подтащил к стене, на которой сушилась кожа какого-то бедолаги – только что носом туда не ткнул. Вот, мол, имей в виду: никто не гарантирован.

Ещё влажная шкура, между прочим. И, судя по старым рубцам, этого несчастного били не меньше, чем меня – тут, во дворце, среди всего этого золота, гранатов и прочего блеска. Ну-ну.

Конечно. Я ничего другого и не ждал. Евнухи есть евнухи. Люди в принципе никого не жалеют, а уж евнухов – в самую последнюю очередь. Прекрасно помню, как мне хотелось поговорить с кем-нибудь из настоящих мужчин, когда был ещё совсем уж мелкий и дурной – и как они на меня смотрели. Брезгливо, как на слизняка, как на крысу, которую колесо арбы раздавило, так что кишки наружу. И хоть бы кто не то чтобы пожалел, а хотя бы обратился без гадливости… нет! Не бывает такого. И женщины недалеко ушли: если надо на ком-то злость сорвать, то лучше меня и не выберешь. Меня презирать легко и приятно. Будто мне душу отрезали вместе с… Бесхвостый пёс, ага.

А другим евнухам дружить со мной тоже без надобности. У каждого – свои проблемы и болячки. Зачем я им сдался? Им же выживать как-то надо, выслуживаться. Выкручиваться как-то, чтобы пореже делали больно. Это лучше в одиночку, по себе знаю.

Так что они меня, конечно, изрядно поизводили сегодня, но они-то всегда так живут, а я – нет. Я же счастливчик сравнительно! Вот пришёл – а госпожа моя…

Госпожа моя… госпожа моя… был бы я настоящий, настоящий аглийе-полукровка, настоящий мужчина, настоящий боец! Целый, всё на месте… Ха, что я несу?! Да я бы мучился сильнее, чем сейчас, наверное! Вот смешно-то. Госпожа моя – царевна, а я – деревенский мужлан. Солдат, например. Шакал, ага.

Думать очень, очень полезно. Никогда бы Яблоня не позволила какому-то шакалу поганому до себя дотронуться. И никогда бы я её не увидел и не узнал, и не поцеловал бы её ручку ни разу, и косы бы не заплёл. И уж тем более она бы меня никогда не обняла. Так о чём я жалею? Вот потеха-то!

А Ветер мне сказал: «Ты – мой солдат. Дерись за неё». Евнухам таких вещей не говорят. А он ещё и дотронулся – не как эти мрази, шакалы, похотливые твари, а как до человека дотронулся. Как до… как до своего конюшего, к примеру. Или – до пажа. Без грязных мыслей и не брезгуя. И сказал: «Ты молодец».

Не смей его ненавидеть, не смей!

Он же принадлежит моей Яблоне. И малышу. И я помолился Нут, чтобы у них всё было в порядке. У меня от души отлегло потихоньку. И нож этот между рёбрами, от которого иногда ужасно больно ни с того ни с сего, тоже пропал. Дышать стало можно.

Я подумал, что все эти нервы и суета – из-за дворца, будь он неладен. Пока в Каменном Гнезде жили, настолько худо вроде бы ни разу не было. Если уж очень подступит – подышишь, и отпустит. Привык ведь уже к царевичу, смирился, успокоился… а тут опять откуда-то полезло.

Поганое место этот дворец.

Я минутку послушал их за дверью. Ну что, это надолго. Вряд ли позовут, думаю: зачем я им сдался? Фрукты, ти, лепёшки, мёд – всё у них там стоит около ложа; вода в кувшине, на столике шкатулка с персиковым маслом и благовониями. А Яблоня не любит, когда я суюсь некстати.

Ну и не будем соваться, ага.

Я решил заняться чем-нибудь полезным, чтобы не заснуть, и пошёл на женскую сторону, проверить малыша. Только малыш спал, и Сейад спала; я уже хотел рассердиться и разбудить её, чтоб охраняла как следует младшего царевича, но тут этот бледный кошмар – один из близнецов – высунулся из пустого воздуха, как из-за двери, и поднёс мне к губам холоднущий палец. Вроде знака, что всё под охраной. А я из комнаты выскочил и губы тёр-тёр, умылся и снова тёр – и всё равно такое чувство, что мертвеца поцеловал.

Умеет себе царевич солдат выбирать, ничего не скажешь.

Я хотел вернуться к дверям Ветра, но этот дворец просто громадный и весь из переходов, как лабиринт. Я долго блуждал, устал, пока в конце концов не вышел в похожее место. Смотрю: горят светильники в виде тюльпанов, дверь с резными жеребцами, ковёр с пурпурным узором, всё как надо… только запах померещился какой-то другой. Я, конечно, всего-навсего евнух, но на птичье чутьё это ни капли не влияет: вроде как чужими из-за двери тянуло.

Чужими мужчинами.

И меня вдруг как стукнет под ребро! Кто это там у них и как может быть?!

Я подобрался к двери, как смог, тихо – и прислушался. А за дверью услыхал голос царевича Орла и шаги взад-вперёд. Перепутал опочивальни по дурости, ага.

У меня от облегчения даже коленки мелко затряслись. Ну слава тебе, Нут, это не с Ветром-Яблоней что-то случилось, а просто я болван без памяти. Уже хотел идти, как вдруг слышу, Орёл говорит:

– Ты хоть понимаешь, какая это может быть беда?

А какой-то незнакомый, старый, но очень твёрдый голос ему ответил:

– Булат доложил Светочу Справедливости об одном голубе, мой царевич, – и Лучезарный опочил. А спустя час на голубятню слетела целая стая с метками побережья. Четырнадцать штук – а на побережье в любом тамошнем городке вряд ли нашлось бы больше двадцати царских голубей сразу.

– И все без писем? – спросил Орёл.

– Все без писем, мой царевич.

Я чуть на пол не сел. Это что ж должно было случиться, чтобы царёвых голубей выпустили без почты всех разом?! Там у них, на побережье, что, город сквозь землю провалился? Или огненный дождь хлынул? Чтобы успеть только выпустить, а письма написать и привязать не успеть…

Орёл рассмеялся, только, скорее, злобно, чем весело, и сказал:

– В тот день, когда Ветер и его пащенок прибыли во дворец, на наших землях творится какое-то нестерпимое зло! Вот это новость, Янтарь! Ты рассказал об этом братьям?

– Я ждал приказа царевича, – сказал Янтарь, гад, и поклонился, наверное, потому что зашуршал парчой.

– Хорошо, – сказал Орёл. – Расскажи. Всем – кроме Ветра. И с утра сообщи Лучезарному. Нут послала знамение с птицами. Ясное. Яснее некуда. Возьми, ты заслужил, – и бросил какую-то, я думаю, вещицу, потому что золото не звенело. Перстень, наверное.

О! У меня живот схватило от ужаса. Что это я подслушал!

Я дёрнул оттуда сломя голову, стараясь только не нашуметь. Слава Нут, слава всем добрым богам, перед тем как выскочить в большой покой, из которого расходились коридоры, приостановился и продышался – а то, думаю, заинтересуется кто-нибудь, с чего это евнухи носятся по ночному дворцу, как угорелые кошки. И дельно.

Стражник-человек меня чуть с ног не сшиб. И ухватил за локоть, так что едва руку не сломал.

– А ну, стой! – говорит. – Ты чего тут снуёшь? Вынюхиваешь?

Я вспомнил, как мне Ветер говорил, и дал меди течь сквозь кожу – и этот храбрый сразу отдёрнул свою поганую лапу. А я сделал надменный вид и сказал:

– Ты что, не видишь, что я – аглийе из свиты царевича Ветра?

– А на стороне царевича Орла что творишь? – спрашивает. Но гонору уже поменьше.

Ну и я снизил тон. Вроде сменил гнев на милость.

– Дорогу ищу, – говорю. Самые простые вещи говорю, чтобы можно было легко проверить. – Из женских покоев, госпожа посылала посмотреть, спит ли ребёнок. А я заблудился. Мы же тут недавно…

Шакал… ну, сокол, сокол!.. хохотнул, посмотрел на меня сверху вниз, но уже не пытался хватать руками. А я сказал как можно спесивее:

– Что ты на меня уставился, как на невидаль? Разве не знаешь, что у господина моего вся свита – демоны? Лучше проводил бы, а не стоял столбом. Вот-вот госпожа хватится.

Провожать меня он, положим, не пошёл, но дорогу показал и был учтив. И я добрался до покоев Ветра за пять минут. А там, в коридоре, который вёл к опочивальне, наткнулся на Керима.

Я торопился, но Керима всё равно был ужасно рад видеть. Я уже давно не беспокоился, что он шаман и неверный. Мне ни один мужчина столько добра не сделал, как Керим – и совершенно задаром, просто из личного удовольствия. Поэтому я ему сказал:

– Привет, Керим, возлюби тебя Нут! – поулыбался и хотел было бежать дальше, но он меня взял за плечо и повернул к себе. И не ухмылялся, как обычно.

– Привет, – говорит, – птенец. Вот кого я искал: тебя я искал. Ты сейчас ко мне пойдёшь и будешь делать то, что я тебе скажу, потому что ночь для этого дела стала очень хороша, и ты тоже для него хорош. Лучше тебя в свите царевича никого нет для этого.

– Да брось, Керим, – говорю. – Потом. У меня к царевичу важное слово, – но, ясно, не думаю дёргаться, потому что Керим никогда и ничего не делает просто так.

Хотя скажи мне такое кто-нибудь другой – наорал бы на него, не думая о последствиях. Нехорошо всё это как-то прозвучало.

А Керим погладил меня по щеке и подтолкнул в спину, к своей комнатушке на половине бойцов.

Я пошёл. Захожу к нему, а у него в чаше для благовоний горит целый костёр, и в комнате жарко и светло, как днём, даже без свечей. Пахнет какими-то травами и золой; надо думать, Керим колдовал и травы жёг.

Он меня к ложу подвёл и почти что силой усадил – надавил на плечи. Я сел, а он отвернулся и начал на маленьком столике что-то перекладывать. Позвякал чем-то, пошуршал – и повернулся ко мне с бутылкой в руках. Маленькая тёмная бутылка и, кажется, не стеклянная, а из какого-то полупрозрачного камня. По тому, как он её держал, показалась мне очень тяжёлой. Вместо пробки – резная собачья головка.

И Керим сказал:

– Ты, Одуванчик, протяни мне руку, вверх ладонью – и неподвижно её держи, не дёрни, не колыхни. Ты не бойся, дыши спокойно, тебе ни больно не будет, ни плохо не будет. Я буду царевичу гадать, а гадать я буду на тебе, потому что ты, Одуванчик, чистый отрок, который с женщиной страсть не делил.

– А влюбляться считается? – говорю.

Керим только ухмыльнулся.

– Нет, – ответил. – Если бы у кого другого, тогда надо было бы смотреть через огонь, мысли проверять, чистые мысли или грязные, но тебя, Одуванчик, я даже проверять не стану. Потому что, какие бы мысли у тебя ни были, страсть ты с женщиной всё равно не разделишь.

Грустно это, конечно, прозвучало, зато резонно. Я протянул Кериму руку – и он вытащил из бутылки пробку и налил мне прямо на ладонь какой-то жидкости, страшно холодной, густой, блестящей и совершенно чёрной вроде смолы, которой лодки смолят.

Я на Керима посмотрел вопросительно, а он бросил какой-то бурый комочек в светильник и говорит:

– Ты не на меня смотри, Одуванчик, ты в ладошку свою смотри. Ты туда смотри, в зеркальце это чёрное, а я в тебя смотреть буду – так мы с тобой и увидим дороги Судьбы: и прошлое, и грядущее. Смотри, смотри.

Бурая штучка загорелась и чудесно запахла… как бы сказать? Сладко, но не приторно, чуточку терпко, медово и пьяно вроде цветущего хмеля. Я посмотрел в это чёрное на своей ладони – и чернота вдруг как-то втянула мой взгляд в себя, я будто влетел туда, в это тёмное стекло. Малый миг это было очень страшно, а потом я стал видеть.

Я увидел море, только оно было не синим, а серым, вправду как отражение в чёрном зеркале. И по этому морю плыли корабли – не наши. Наверное, на таком приплыла Яблоня, а потом он утонул: громадные корабли, даже не описать какие, и люди на верёвочных лестницах, ведущих на мачты, висели, как муравьи на травинках. И всё было серое. Серый Мир, ага. Вернее, отражение в нём.

– Корабли, – говорю.

А Керим где-то ужасно далеко ещё что-то поджёг и говорит:

– Смотри, Одуванчик, смотри. Не надо ничего говорить: я всё твоими глазами вижу.

А с кораблями что-то случилось, – может, пожар, думаю, – и от них вдруг взлетел дым клубами, потом – ещё и ещё. И я увидел берег, к которому они плыли. И на берегу медленно рушилась сторожевая башня. Это было совершенно кошмарно: она сломалась посередине, как дерево, в которое ударила молния, и вся верхушка грянулась наземь. Наверное, это был страшный грохот, но я-то ничего не слышал – и только видел, как в ватной тишине рушатся дома, как падают стены и вздымается пыль вместе с дымом, и как от кораблей несётся в дыму что-то страшно сильное и неодолимое и врезается в стены, как стрелы врезаются в живое мясо.

Меня начало знобить, хотя было тепло. Рука у меня просто превратилась в лёд, я еле держался, чтобы зубы не лязгали, – но откуда-то издали Керим тронул меня за плечо тёплой рукой и сказал ласково:

– Не бойся, ты не там, ты со мной. Смотри, Одуванчик, смотри.

Я смотрел. Они бежали по улицам, бледные люди, громадные, заросшие косматыми бородами – и я вдруг понял, что они из страны Яблони, такие же бледные, светловолосые. Они показались мне злобными демонами из-за моря, эти люди, эти воины – и они рубились с нашими, с царскими соколами, кажется, или со стражей какого-то местного князя. Но это бы ещё полбеды. Эти бледные поднимали какие-то штуки из чернёной стали, которым я не мог подобрать слова, из чёрных дырок в этих штуковинах вылетали дым и вспышки – и наши валились в пыль, в крови, хотя их никто не достал ни саблей, ни чем другим. Было в точности похоже на невидимые стрелы. Всё небо, кажется, затянул чёрный дым – и вдруг в черноту взлетели белые голуби, целая белоснежная стая.

Из невозможного далека я еле услышал голос Керима: «Смотри, смотри, дорогой» – и увидел, как полуголой вырывающейся женщине режут горло ножом. В этом чёрном и сером дико ярко горел костёр – и туда бледные раскосмаченные воины лили масло и швыряли связанных людей. Живых. Я увидел занесённую руку, держащую за ножку младенца – и чуть не задохнулся, но Керим снова до меня дотронулся, и стало чуть легче.

– Смотри, Одуванчик, – отдавалось каким-то бесплотным эхом. – Я рядом, смотри.

Тогда я увидел воина на отличной ашурийской кобыле, плотной и глянцевой – молодого красивого мужчину с властной осанкой, с весёлым и злым лицом. Кобыла танцевала под ним, а он говорил слова, которые я не слышал, надменно смеясь и показывая вперёд остриём сабли.

Он был – северный царевич, вдруг понял я. Тот самый. Северный царевич, которому обещана Яблоня. Игрушка Нут, вот он кто был. Двойка на костях. И за ним клубился беспросветный мрак, а из мрака вдруг потянулись длиннющие бледные руки, почти одни кости и сухожилия, с пальцами как растопыренные ветки. И шло ещё что-то, что было совсем нестерпимо видеть, – я инстинктивно зажмурился и дёрнул рукой.

И всё. По зеркалу пробежала рябь, и всё пропало.

Очнулся, лёжа головой у Керима на плече. Тошнило, и было не шевельнуться, но Керим дал что-то понюхать, и я совсем вернулся из Серого Мира.

Думал, всё вокруг перемазал этой смолой… поднёс к глазам руку – а она чистая, хоть и мокрая. Будто из этой смолы всё ушло в видения, и она превратилась в воду.

– Молодец, Одуванчик, – сказал Керим и ухмыльнулся. – Ты, Одуванчик, очень хорошо смотрел, всё рассмотрел. И мысли у тебя чистые, я думаю, потому что с грязными мыслями так проникнуть в суть нельзя. Встать-то ты можешь?

Я встал, показал глазами на дверь, – иначе сил не было спросить, – и Керим покивал, всё понял. Тогда я вышел из его комнатушки, в которой уже догорел огонь, и пошёл к двери в опочивальню царевича Ветра. Меня шатало из стороны в сторону, как нажевавшегося смолы, но голова стала совершенно ясная.

Я открыл дверь. Они спали, Ветер и Яблоня. Он лежал на спине, а она положила головку ему на грудь. Я смотрел на них и больше уже не чувствовал ни капли злости или досады, только нестерпимый страх за них обоих. Всякой дряни на свете сколько угодно, а таких – мало. И им всегда что-то грозит; гнусен мир подзвёздный…

Я тихонько встал на колени около ложа, взял руку Ветра и поцеловал.

– Царевич, – сказал я шёпотом, чтобы не разбудить Яблоню. – Прости меня. Проснись.

Антоний

Всё это оказалось точь-в-точь как в романе о походе Фредерика Святого. И в общем, так, как я и думал. Но гораздо, гораздо неприятнее.

Земля была плоская, совершенно плоская. Целое море травы, по которой туда-сюда гуляет ветер, а больше – совсем ничего. Ни леса, ни одиночных деревьев. Ни строений. Зато, вы просто представить себе не можете, дамы и господа, какая прорва травы! Со всех сторон виден горизонт. И до самого горизонта эта дурацкая трава и цветочки. Поэтому чувствовал я себя так, будто моя армия идёт как муравьиная цепочка по столу – и видна она всем, начиная с Господа на небеси и заканчивая любым заинтересовавшимся идиотом.

Но всё равно – чем дальше мы выдвигались от этого поганого городишки, тем веселее было у меня на душе. Я думал, что, как бы то ни было, у нас появился боевой опыт, а ещё мы более-менее знаем, чего ждать от их городов и от них самих. Моя рыженькая парила над этой травой, как ангельчик; я утром проследил, чтобы её почистили наилучшим образом, а потом сам угощал белым хлебом и фруктами – так что мы с ней подружились. Малышка даже, по-моему, начала понимать человеческую речь – и смотрела на меня без опаски и без отвращения. А я все сёдла, какие в городишке нашлись, пересмотрел, чтобы выбрать, какое ей будет удобнее, и всю сбрую перепробовал.

И рыженькая гарцевала, как на параде.

Мои бароны на своих трофейных лошадках делали благостные лица, но старались держаться поодаль. Ну и Те Самые с ними. Подумаешь, свита: дурак и трус! Теперь я плюнул на предрассудки, и меня окружали командиры волкодавов, Алекс, Тобиас, Юджин, а между ними – канонир Эрик, который, по-моему, стоил десяти баронов, вместе взятых, хотя и был природным плебеем. Ну и правильно. И я даже думал, что дам мужикам титулы и земли подарю, когда война закончится. Нечего полагаться на салонных вырожденцев! Опора трона – сильные, прах побери, и отважные мужчины, а не истерики, которые прижимают платочки к аристократическим носам, если где-то поблизости недостаточно благовонно запахло.

Кто бы мог подумать, что мои бароны, которые казались такими отчаянными правильными парнями дома, на настоящей войне так опустятся! В действительности вовсе не друзья они мне – просто вассалы. И ничтожества к тому же.

У меня был обоз со всем необходимым, были всадники, которым всегда есть чем кормить лошадей, потому что кругом травы до обалдения, и были пешие бойцы. Мы везли, кроме прочего, пушки, ядра и порох. И Алекс с Юджином говорили, что никто не подкрадётся незамеченным в такой местности: мы любой отряд увидим за пять – пять с половиной тысяч шагов и устроим им хорошую встречу, если что.

Но пока никто не попадался. Кругом была трава, трава, трава: по колено, а местами по грудь в траве. Для телег не очень удобно, но всадники всё-таки её прибивали, и обоз катился, хоть и не быстро. Маки цвели вокруг, яркие-яркие. Было жарко, но не чрезмерно. А в небе парили распластанные птицы, что-то внизу высматривали. Я понимаю, что каких-нибудь зверушек вроде зайцев, но всё равно мне не нравилось, как они смотрят сверху.

Будто они – шпионы здешних ведьмаков.

На самом деле я просто не очень хорошо спал этой ночью. Сначала привязался дохлый Жерар, будь он неладен, потом сны снились… не то чтобы очень страшные, но нелепые и беспокойные. Птицы. Всё время эти птицы. А ещё идол с кошачьей головой, который сперва смеялся, как пьяная девка, а потом заплакал.

Утром, ещё в городишке, я спросил у Бенедикта, что бы это могло значить, но он, каналья в балахоне, похоже, тоже меня предал. Залепетал, что птицы – это, мол, символ любви Божьей ко мне, потому что вестники Господа часто оборачиваются птахами небесными, а идол плакал, потому что язычеству тут конец придёт. Но я чуял, что всё это не то, неправда, – какие, прах побери, вестники, если это явные стервятники? – поэтому отослал его в обоз, а позвать приказал брата как-его-там, строптивого гада из Иерарховой свиты.

Строптивый-то он строптивый, и гад ещё тот, но в своём деле шарит хорошо. Когда он уложил труп, я как-то перестал особенно раздражаться. Честно говоря, я бы даже оставил его при своей особе, на всякий случай, но гадёныш зыркнул и ушёл. А я тогда подумал, что надо будет с ним потом поговорить. Не родился ещё на свет монах, который не любит деньги и положение. Женщины им запрещены – так чем же ещё отрываться? Пожрать, ясен пень, выпить и кого-нибудь построить. И проповеди.

Так вот, я позвал монашка, и он пришёл. Я даже подумал, что не такая уж у него и отвратительная рожа, в сущности. Он же монах, в конце концов, а не придворный кавалер. Ну да, крыса библиотечная. Ну и Бог с ним, с лица не воду пить. Лишь бы приносил пользу.

Но он тут же выдал:

– Что надо, принц?

Вот ничего себе, а? Ни тебе «здрасьте», ни тебе «ваше высочество». До предела обнаглел. Я ему чуть не врезал перчаткой между глаз, еле сдержался.

– Не смей грубить, – говорю. – Ты со своим принцем разговариваешь.

– Да? – отвечает. С отвратительной миной, просто-таки издевательской. – Удивительно. А я думал – с грабителем и убийцей с большой дороги.

И всё. И мне сразу захотелось приказать его выдрать вожжами, до крови, чтобы взвыл и взмолился. Я бы, может быть, так и сделал, если бы не знал, что гадёныш мнит себя подвижником и что легче его убить, чем добиться толку.

Командиры волкодавов на него уставились, как на вошь в бланманже. Ясно, им никто не доложил о ходячем трупе, а потому они поразились, что я этого монаха тут же не убил и им не приказал. Алекс его моментально сгрёб за грудки и радостно мне сказал:

– Ваше прекрасное высочество, позвольте, я ему шею сверну, чтобы соображал, с кем говорит?

А монах прищурился, злой, как крыса в крысоловке, и выпалил ему прямо в глаза:

– Давай, убей духовное лицо! Твою душу и так ждут в преисподней, палач!

Алекс бы его придушил, как Бог свят, такая у него была мина, но я его остановил всё-таки.

– Погоди, – сказал наставительно, – погоди, старина. Не спеши. Во-первых, он вправду монах, а во-вторых, он нам нужен. Не ты же молитвы, защищающие от Тех Самых, будешь читать, если что-то случится?

Тогда Алекс монаха отпустил, но спросил:

– А Бенедикт, ваше высочество?

Ничего я на это не ответил. Странное у меня было ощущение, даже и не выскажешь сразу. Как-то всё изменилось, сдвинулось с привычных мест. Я Бенедикта дома любил, доверял ему, исповедовался, советовался с ним – а здесь бы… ну на простого солдата его променял бы и не пожалел. А тощий монашек – вспомнил, братец Доминик! – конечно, злой, трепло, весь такой саркастический и всё в том же роде, но я ему почему-то верил больше. В смысле нечисти и нежити, да и вообще…

Хотя этот Доминик союзник был страшно ненадёжный. И человек просто отвратительный. Но я всё равно больше верил ему, чем Бенедикту. Сам не мог понять почему, и, уж во всяком случае, не сумел бы внятно объяснить Алексу – волкодаву, конечно, храброму и верному, но недалёкому. Поэтому просто сказал:

– Алекс, иди к солдатам. Иди, проверь, как порох грузят, не напился ли кто пьяным, все ли трофеи отнесли на корабли… ну, или ещё что-нибудь проверь. Иди-иди.

Он ушёл. Оглядывался несколько раз, будто поверить своим ушам не мог. А Доминик смотрел на меня и щурился. Тогда я ему сказал, как можно внушительнее, но милостиво:

– Прекрати беситься. Я тебя по делу позвал.

Доминик вцепился рукой во Всезрящее Око на шнурке – всё-таки гадкая привычка у некоторых монахов, по-моему, как будто Божий взор хотят закрыть – и сказал:

– С каких это пор у нас с тобой общие дела, принц?

Просто нравится ему меня злить!

– С каких это пор, – говорю, подчёркнуто спокойно, чтобы до него дошло, насколько я выше этих его трепыханий, – ты начал тыкать особам королевской крови?

– Мне наплевать, – говорит. – Я служу Господу, а не тебе. Ну что ты на меня уставился? Что ты сделаешь? Ударишь меня? Убьёшь? Ну, давай, ударь, убей. И что дальше?

Я на него смотрел – и, честно говоря, вправду не понимал, что дальше. Вам это наверняка незнакомо, дамы и господа, – а чувство странное и очень противное: смотришь на жалкого человечишку, так, на какого-то монаха, на скелетик в бледной шкурке, без мускулатуры совершенно, с тощей шеей, с белёсыми лохмами, висящими сосульками, с бесцветными глазами, с жёлто-зелёным синяком на скуле, понимаешь, что он полное ничтожество, что его легко в бараний рог скрутить, что ты сам бы мог скрутить – и почему-то нельзя. Вернее, можно, но это ничего не изменит: всё равно того, что тебе надо, не получишь.

И тогда я сказал, как можно рассудительнее:

– С чего это мне тебя убивать? Ты же видишь, что я не сержусь больше. Мне просто надо, чтобы ты разгадал сон. Мой сон. Ты умеешь разгадывать сны?

И знаете что, дамы и господа? Он растерялся! Он, клянусь Богом, совершенно растерялся и пожал чуть-чуть плечами, а потом кивнул:

– Ну, расскажи, – и даже не добавил ничего ядовитого.

Я рассказал. Доминик слушал, как нормальный, – не перебивал, только иногда задавал вопросы, но без подковырок, просто чтобы уточнить. И в конце концов сказал:

– Птицы – это смерть, Антоний. А идол – это судьба. И плачет она над тобой, – и в голосе у него вдруг появилось что-то очень славное, какого я ещё ни у кого не слышал – совсем человеческое, я даже удивился. – Антоний, – сказал он, – возвращайся. Тут ты умрёшь очень гадкой смертью, а перед этим убьёшь многих, страшно многих… Ну, послушай священника раз в жизни!

В этот момент я вдруг понял, что вправду на него не сержусь. Не знаю почему – но не сержусь. Я даже сказал ему, как настоящему духовнику, терпеливо и с уважением:

– Ты же не понимаешь, я же не могу вернуться. Я же дал обет, и вообще, за мной люди пошли. Мои подданные, моя армия. Мне надо идти до конца, я же принц. Мы заберём у неверных мощи Муаниила, а если повезёт, то и эти земли – но если не получится, то я всё равно не вернусь. Герой, который всё бросает и поворачивает с полпути – это не герой, а дурак.

Тут Доминик улыбнулся, представляете, дамы и господа! Я заложусь, он не притворялся. Он по-настоящему улыбнулся, только устало и невесело. И сказал:

– Ты и так дурак, принц. Законченный, – но мне даже за такие слова не захотелось его отлупить. Я просто отпустил его в обоз. Он опять пожал плечами и ушёл, а мне стало как-то даже грустно.

Потом я ехал шагом, рыженькая шла как по бархату, и думал, как всё становится странно. Я разговаривал с Алексом и Юджином, и это было хорошо и правильно, хоть и тревожно; вокруг была эта степь, сверху, с высоченных белёсых небес, смотрели птицы – может, высматривали трупы? – а мне всё время хотелось, чтобы Доминик был где-нибудь поблизости.

Мне было бы ужасно интересно с ним поговорить. Потому что в этом походе все меня правильно любили, просто-таки боготворили, и все разговаривали очень почтительно, и все считали, что все мои дела – это образец благородства. Это совершенно нормально, обычно, дома было почти то же самое, если не считать отца с Иерархом. – и я привык, так привык, что даже не представлял ничего другого. Даже если допустить, что кто-то и думал не совсем так – всё равно он помалкивал и выглядел почтительно и любяще. Даже тот братец со своим ножом, которого четвертовали совершенно поделом – и он, в сущности, ничего особенного не сказал. Просто злость, обычная тупая злость. Доминик вёл себя иначе. Он из своего дурацкого принципа, из этого якобы подвижничества, не желал ничего скрывать и, кажется, ничего не боялся, но при этом не пытался оскорблять меня только ради оскорблений. Я вдруг понял, что он совсем не глуп, несмотря на эту невозможную, нелепую, злую честность. И это бесило, цепляло, но занимало.

Короче говоря, я против воли всё время о нём думал и потихоньку начинал чувствовать что-то вроде уважения.

Мы за целый день не встретили ровно никого. Только птицы: те, хищные, наверху, и мелкие вроде куропаток выпархивали из травы, прямо из-под копыт. Может, если бы ехать по дороге, то встретили бы и людей, но я хотел добраться до первого большого города так неожиданно, как только получится – поэтому проложил путь по карте Святого Фредерика строго на юг.

По солнцу.

Я беспокоился, что карта составлена не очень точно, или – что всё тут сильно изменилось за двести лет. Напрасно. Ближе к вечеру на горизонте показалисьдалёкие горы. Сначала я, правда, подумал, что над горизонтом стоят низкие облака, синеватые, сизые – но чем дальше продвигались, тем было понятнее. Самые настоящие горы, просто мне не приходилось видеть такие раньше.

Святой Фредерик назвал их Горами Благословения. Если подойти поближе и ехать вдоль горной цепи, то в конце концов попадёшь в Рубиновый Город, в этот проклятый Богом языческий кагал, где творятся всякие мерзости, но золотом только дороги не вымощены. Вот что мне пока было интереснее всего! Ни разу не выстрелить из пушки, пока не доберёмся до места, а там уж показать поганым язычникам, как в нашем краю объезжают лошадей!

Кое-что я рассказал волкодавам. Они пришли в ажитацию; я обещал, что отдам им этот город денька на три, когда мы его возьмём – и они пускали слюни в рассуждении сокровищ и женщин. Но на женщин лично я уже особенно не рассчитывал: слишком уж тут дурные женщины. Просто удивительно, как вояки уже всё забыли!

Впрочем, это же не их товарища девка заколола отравленным перстнем, и не к ним он ночью приволокся… Не хотел я об этом вспоминать, но как-то само пролезло; я стал думать о сокровищах, чтобы отвлечься, но отвлёкся только относительно.

Вечер наступил не торопясь, мягко и красиво. Закат загорелся во все небеса, Господь нас порадовал куполом своих чертогов – один в один позолоченный купол Храма Вседержителя у нас в столице. Золотой цвет переходил в алый, алый – в пурпурный, а пурпурный – в густую синеву. В синеве показался белёсый месяц, но не такой, как у нас дома, а опрокинутый рожками вверх, хрупкая небесная лодочка. Стало свежо, и ветер доносил аромат подсохшей травы, земли, лошадей и медвяных здешних цветов.

Армия остановилась на ночлег в удобном месте; там из земли бил ключик и стекал в ложбинку вроде овражка. Выставили часовых, спутали лошадей, привязали волов. Я проследил, чтобы рыженькую почистили, напоили и пустили пастись. Волкодавы принялись готовить ужин – запахло кашей с мясом и печёными на костре оладьями. Пока ставили походный шатёр, я и бароны, которых я уже едва мог видеть без отвращения, поужинали жареными цыплятами, великолепным здешним белым хлебом, чуть подсохшим за день, но всё равно хорошим, фруктами и нашим вином из корабельных запасов. Бенедикт ужинал со мной; где носило Доминика – понятия не имею. Он, быть может, постился.

Баронов я в шатёр не позвал, отослал. Подумал, оставлять ли при своей особе Бенедикта, ещё подумал, но он сказал: «Я за вас, ваше прекрасное высочество, денно и нощно молюсь», и я почему-то тут же решил его тоже отослать. Вот не знаю почему. Велел ему устроиться где-нибудь поблизости, но не рядом, и приказал волкодаву из личной стражи найти мне Доминика.

Доминика долго разыскивали и, в конце концов, привели под конвоем; волкодав сказал, что идти он вовсе не рвался. В общем, не собирался хоть немного загладить все свои старые заскоки и выходки – но я, честно говоря, и не ждал особенно, что он раскается, а потому встретил его милостиво и сказал любезно:

– Будешь спать в моём шатре.

А Доминик усмехнулся хмуро и почти зло, дёрнул плечом и спросил:

– Боишься мертвеца?

Боже Святый, как же с ним было тяжело! Я опять еле успел удержаться, чтобы не наподдавать ему хорошенько, – лично – но вовремя сообразил, что особе королевской крови вроде бы не к лицу выходить из себя по любому поводу, и сказал снисходительно:

– Я, конечно, ничего не боюсь, просто хочу, чтобы ты помолился на ночь. Языческие земли всё-таки.

Доминик пожал плечами и сказал так равнодушно, что просто неприлично прозвучало:

– Ладно, помолюсь, – а потом вошёл в шатёр вслед за мной.

«Ладно» – не угодно ли?! Это он так согласился. Будто его, голодранца, каждый день приглашал помолиться наследный принц! Всего имущества, что балахон с верёвкой вместо пояса, стоптанные башмаки, затрёпанное Писание и медное Око со стекляшкой какой-то вместо зрачка – а вид такой, будто Иерарх его рукоположил в наставники и дал приход размером с графство!

– Ты специально ломаешься? – спрашиваю. – Цену себе набиваешь? Так просто скажи, сколько ты стоишь – тебе заплатят. Чего хочешь? Быть моим духовником? Придворным проповедником? Земли? Денег? Можешь просто сказать? Без всех этих ужимок?

Он вздохнул и сел на ковёр в стороне, чуть не спиной ко мне. Просто отвернулся, как от хама какого-то! И сказал куда-то в сторону, глухо:

– Да ничего мне не надо, а от тебя – тем более! Я в миру – герцог Дамиан Златолесский, от своих денег и земель отказался ради служения Господу, а ты мне твои предлагаешь… Ты слишком привык покупать, принц. Даром не дают?

От таких слов уже я как-то растерялся. Прямо не знал, что ему ответить. Было зверски неприятно, даже в жар кинуло – но всё равно я не придумал, как его осадить, а сделал вид, что к его выпаду не прислушивался и вообще собираюсь ложиться. Тогда Доминик зажёг свечу и стал читать «Мир и покой даруй в час закатный».

Темнело быстро, но от свечи было очень уютно. И спать, откровенно говоря, сильно хотелось. Глаза сами собой закрывались – я же накануне почти не спал толком, да ещё и Доминик отчитывал вечерние молитвы вполголоса, монотонно. Убаюкал. Но только я начал дремать, как сквозь полусон почувствовал жуткую вонищу тухлятины.

Открываю глаза – здравствуйте! Давно не виделись!

– Смерть и ад! – говорю, уже раздражённо, конечно. – Доминик, это что, вообще, такое?!

И Доминик отозвался из угла, прервав молитву, так же равнодушно, просто-таки абсолютно безразлично:

– Ты что, сам не видишь? Мертвец. Жерар. И я тебя предупреждал.

Я сел. Сон как рукой сняло. Жерар стоял рядом с моей походной постелью.

Выглядел не очень. Ну совсем не очень. Жарко было – и он уже начал гнить, позеленел, глаза вытекли, кое-где кожа лопнула и что-то под ней копошилось. Вид – с души воротит. Но он смотрел на меня своими пустыми склизкими дырами и дёргал губами, будто хочет что-то сказать – а сказать уже, кажется, не мог. Я опустил глаза, чтобы не смотреть ему в рожу – и увидел ноги. Ещё хуже.

Эти уроды закопали его босым. И босые ступни были все в пыли, потрескались, и из трещин текло что-то отвратительное – то ли гной, то ли сукровица. Я вдруг догадался, что он весь этот день, невидимый, тащился за нашим обозом, шёл на своих мёртвых ногах – и от этого понимания стало нестерпимо тоскливо.

Доминик подошёл поближе, присел рядом со мной и сказал Жерару, глядя ему в лицо:

– Бедный мертвец, что же мешает тебе уснуть? Тяжкие грехи? Тогда – прости тебя Господь, я их отпускаю, упокойся с миром, – и всё это так тихо и нежно, будто этот сволочной мертвец при жизни был его приятелем, а не моим. – Несчастная душа, я вижу, что твоё раскаяние искренне – и епитимья уже достаточна для тебя…

Тогда Жерар повернулся к нему, протянул руку – какие-то мелкие белые червячки копошились под ногтями – и снова задёргал губами и лицом. Я бы сейчас что угодно отдал, чтобы его не видеть – а он указывал гнилым пальцем на дверь и то ли бурчал, то ли тихонько хрюкал, распространяя совершенно нестерпимый смрад.

Доминик повернулся ко мне.

– Принц, – сказал он хмуро, – мне кажется, он пытается тебя о чём-то предупредить. Знать бы о чём!

Жерар два раза кивнул, и у него внутри что-то булькнуло, будто потроха уже сгнили в кашу. Я еле удержался, чтобы не блевануть на ковёр не хуже Альфонса, даже привкус желчи почувствовал на языке – а Доминик встал и подал трупу руку!

Представляете, дамы и господа, он взял за руку эту тухлятину! Не изменившись в лице! И сказал нежно и печально:

– Упокойся с миром, Жерар, не мучай себя. Отпусти свою душу туда, где ей быть надлежит, отправляйся к престолу Господню – пусть он рассудит, чего ты достоин. Тут ты уже ничем не поможешь и ничего не изменишь. Да будет с тобой милость Божья, вернись в свою честную могилу!

Тогда Жерар кошмарными рывками, с хлюпаньем каким-то, подтянул руку Доминика к своему рту – видит Бог, я подумал, что сейчас он зубами вцепится, а он поцеловал! Измазал слизью и чем-то чёрным, которое у него изо рта текло – но совершенно правильно приложился, как сын духовный к руке монаха. А Доминик положил вторую руку ему на голову! На пыльные, слипшиеся волосы, на эту мёртвую паклю! Благословляя!

У меня просто к горлу подкатило, я едва успел отвернуться и рот зажать. Прилёг на ложе, лицом вниз, чтобы через подушку не очень воняло, еле-еле отдышался. Когда повернулся, Жерара уже не было, а Доминик вытер руку об балахон и раскрыл Писание. Как ни в чём не бывало!

– С ума сойти! – говорю. – Как ты можешь?!

Доминик посмотрел на меня. Физиономия у него была безнадёжная. Жутко усталая и безнадёжная. Мне на минутку даже жаль его сделалось. А он вздохнул, как всхлипнул, и сказал:

– Кто тебе сказал, что я могу? Я тоже не могу. Но я много чего не могу – а приходится это делать. Прикажи проверить караулы и ложись спать. Кажется, Жерар больше не придёт, сегодня, во всяком случае.

Я вышел из шатра распорядиться. Постоял немного, пока караульные перекликались. Ночь пахла сухой травой и мёдом, кузнечики трещали, дул ветер, прохладный и очень приятный. Совсем стемнело, только вокруг лагеря горели костры.

Меня перестало мутить, и я вернулся. В шатре запах Жерара выветрился мало-помалу. Доминик сидел у моей постели, читал – и поднял на меня глаза.

– Ложись спать, – сказал. – Скорее. Я не знаю, сколько у тебя выйдет проспать, так что ложись прямо сейчас.

Я даже пропустил мимо ушей, что он мной командует, как мальчишкой. Лёг, послушался и всё. Только спросил:

– Ты думаешь, ночью кто-нибудь нападёт?

А Доминик ответил:

– Так думает Жерар. А святые отцы говорят, что преступившие границу долины смертной тени видят дальше, чем живые. Поэтому постарайся отдохнуть хоть немного.

Тогда я закрыл глаза и заснул почти сразу же. Просто-таки провалился в сон. И ничего не снилось.

Я проснулся от запаха языческого курения и розового масла. Очень приятный запах.

Открыл глаза, увидел, что свеча в подсвечнике уже сгорела на две трети. Доминик положил открытое Писание на край ложа рядом с моим боком, облокотился на него, голову опустил на руки и дремал. А у входа стояла девка.

Язычница.

Сказать, что красивая или, там, соблазнительная – ну просто всё равно что совсем ничего не сказать! Всей одежонки на ней – только золотые и рубиновые побрякушки, серёжки, цепочки, да ещё косы еле прикрывали тело. Грудь в какой-то сбруйке из позолоченных ремешков, приподнята, но вся наружу. А на самом пикантном месте – кованый золотой треугольничек в виде цветка лилии. Ножки – длинные и полненькие. И всё это вместе выглядело и пахло как медовое пирожное.

Смотрела на меня – глазищи тёмные, влажные, громадные, улыбалась, облизывала губы – вся такая сладкая, как тёмный мёд, атласная, ладная, как моя рыженькая лошадка, только человек, вся такая точёная, но мягкая – и как-то это с одного взгляда чувствовалось.

Мы с ней встретились глазами, и она, даром что не знала языка, легко мне показала, что имеет в виду. Одну ручку – ноготки вызолочены – положила на грудь, второй меня поманила. Легонечко…

Понимаете, дамы и господа, она мне показалась совершенно безопасной! Никаких таких ухмылок и ухваток, никакой изнанки. Настоящая языческая шлюха, покладистая до невозможности и многообещающая до невозможности. Честно говоря, в тот момент мне даже в голову не пришло подумать, откуда она взялась посреди лагеря.

Я хотел тихонько встать, чтобы к ней подойти, но стал подниматься – и толкнул святую книгу. Доминик дёрнулся, проснулся, взглянул на меня, потом на неё, и снова на меня – но глаза у него уже были по золотому червонцу. Дикие.

Он даже не крикнул – он выдохнул почти без звука:

– Антоний, не шевелись! – и вцепился в своё Око.

Я не на девку, а на Доминика смотрел в этот момент – и увидел, как Око полыхнуло у него между пальцами и засияло, будто он каким-то чудом схватил огонь свечи, и этот огонь у него в кулаке всё ещё горит. Я успел сообразить, что это чудо Господь явил – и только тогда снова посмотрел на девицу.

Не знаю, как описать. Такое чувство, будто из меня всё вытащили и набили тёплой влажной ватой, и по этой вате от макушки до пят прошла горячая волна. И не вздохнуть.

Впервые в жизни у меня случился приступ настоящего ужаса, и ужас оказался не холодным, как обычно говорится, а горячим.

Это была мёртвая девица, вот что! И не просто мёртвая, а сгоревшая.

От неё остались только кости и обугленная дрянь вместо мяса, какие-то спёкшиеся чёрно-красные ошмётки. Из горелого торчали кости, белели на чёрном. Может, это тело и было соблазнительным при жизни, но сейчас оно выглядело кошмарно. А голова…

Чёрный череп. Совсем никакого лица, только обугленные кости, зубы белеют и две дыры на месте глаз. А в этих дырах светится красно-оранжевое, будто у неё мозги спеклись и тлеют, как непрогоревшая головня. Но она смотрела на меня этими слепыми огнями, вот что! Она смотрела на меня!

А я смотрел, как она открыла рот с таким сухим скрипом, как уголь трётся об уголь, высунула оттуда длинное и чёрное и стала облизывать губы. Похрустывая. Я смотрел и шевельнуться не мог, как, знаете, куропатка иногда замирает, когда её охотничий пёс уже нанюхал и сделал стойку.

И вдруг я услышал, как Доминик говорит:

– Бедная душа, скажи, прав ли я? Жажда ли отмщения тебя привела? Или жажда слёз над твоей могилой?

Она повернула свой череп к нему, проскрипела что-то совершенно невнятное – и запахло горелым мясом, невыносимо, как в том городишке. Тогда Доминик медленно встал с колен, загородил меня спиной и заговорил нараспев:

– Дей-а та аманейе ла-тиа Мистаенешь-Уну! Бедная душа, ты ошиблась миром! Вернись за Великую Серую Реку, за тебя отомстят живые, тебя оплачут живые! – а дальше снова какую-то языческую тарабарщину. И потом: – Светом Взора Божьего заклинаю тебя, умоляю: возвращайся в долину смертной тени, бедная душа!

Обгоревший труп чуточку попятился – а Доминик сделал шаг вперёд. Око в его руке так светилось, что я видел мёртвую во всех подробностях, как днём, а на ткани шатра каждую ниточку легко было различить. У меня как будто отлегло немного, я смог дышать, потому что видел, что труп к Доминику не подходит и на Свет Взора Божьего соваться не торопится. Но только я вздохнул, как вдруг услышал шорох сзади.

Обернулся – и увидел тлеющие дыры в обгорелом черепе! У меня за постелью, на ковре, на коленях, стоял ещё один труп и тянул ко мне руки – белые кости в чёрном обугленном мясе, а из-за полога лезли ещё и ещё. Я схватил саблю и ремень с пистолетами, вскочил на ноги, прямо на ложе, и увидел, что мертвец стоит не на коленях, а на обугленных обрубках костей, и из-под полога ползут руки, оторвавшиеся от тела, чёрно-красные, и ещё какая-то маленькая спёкшаяся скрипящая тварь – может, сгоревший младенец!

Я уже хотел стрелять в ближайший труп, но Доминик схватил меня сзади за локоть.

– Не смей! – рявкнул. – Не вздумай, принц! – и вскочил на ложе ко мне, прямо в башмаках, весь в этом сиянии Божьего Взора, как святой на старинной миниатюре.

Я на один крохотный миг увидел Доминиково лицо – злое, но в мокрых полосках от слёз. В следующий момент он обхватил меня левой рукой за плечо, вцепился в мою рубаху у ворота, в правой руке всё тискал светящееся Око, а встал так, будто хотел загородить меня от мёртвых.

А мертвяки тянули руки к постели, но, похоже, Чистый Свет их приостановил, потому что прикасаться они не прикасались. Я всем телом почувствовал, что Доминик – мой щит, может, единственный, кто по-настоящему может что-то сделать с этой дрянью. И я инстинктивно притянул его к себе.

Он был живой, вот что. И он был настоящий – в мире, где ничего настоящего больше не было. Честное слово, во всём мире всё пропало; остались только пятачок света вокруг, обгорелые мертвецы и плечо Доминика. И время почти не шло. Мне казалось, что мёртвых уже жутко много и становится всё больше. Они шуршали, скрипели своими сгоревшими телами, как какие-то громадные насекомые вроде саранчи, тянулись, жгли меня слепыми глазищами, толпа мертвецов, которой конца и края не было – а Доминик то плёл какие-то заклинания на здешнем бредовом языке, то молился, истово, просто душу выворачивал, то начинал уговаривать нежить.

– Бедные души, – говорил, всхлипывал, но говорил очень чётко, – на ваши могилы не пролились слёзы – возьмите мои! Да будет светел ваш путь, да примут вас за рекой добрые предки! Бедные души, ради Света Взора Божьего, откажитесь от мести, живые за вас отомстят! Господи, Отец Сущего, обрати на детей своих, живых и умерших, взор свой!

А круг всё сужался, сужался – и время совсем остановилось. И я думал, что сейчас сойду с ума от этого запаха и от этих слепых голодных огней. Мне ужасно хотелось рубануть саблей по рукам, которые всего-то на четверть до меня не дотягивались, но я как-то чувствовал, что тут всё и кончится: то чудо, которое их держит, сразу же прекратится, а они кинутся на нас. Ужасно глупо и нестерпимо жутко было стоять вот так и ждать непонятно чего.

В конце концов, спина затекла и ноги онемели, и мне уже начало казаться, что моя истоптанная постель – это такой невозможный островок в целом море чёрного сгоревшего мяса; вокруг всё черепа, черепа, мне казалось, что я сам горю от их слепых глаз, и больно это до невозможности… грешники в преисподней такое чувствуют, наверное… или это тоже была нелепая фантазия, потому что боль чувствовалась словно во сне – ненастоящая, но по-настоящему мучительная, как тоска.

Доминик меня отпустил – сразу стало холодно в том месте, откуда он убрал руку. Явственно холодно, будто на этом месте тут же мишень нарисовали. Я сказал:

– Ты что?

Он стряхнул вверх левый рукав балахона – рывком, не выпуская Око из правого кулака. И голое запястье протянул ко мне. Сказал:

– У тебя в руке сабля? Режь!

А мёртвые замерли и уставились – так жадно, что я всем нутром почувствовал этот их ужасный голод.

– Как? – говорю. – Как же резать? Ты что!

Доминик на меня взглянул бешеными заплаканными глазами:

– Как? До крови! Как хочешь – но до крови! – и мертвецам пообещал, с какой-то исступлённой страстью: – Вас бросили в землю, не утолив голода и жажды? Я вас напою, бедные души!

Мертвецы так ждали, что я ошалел от их ожидания и полоснул Доминика по руке, вскользь, вдоль – но лезвие было отменно заточено.

Кровь выступила тут же и полилась тяжёлыми каплями. Доминик протянул руку вперёд и позвал:

– Пейте и возвращайтесь. Да будет лёгок ваш путь! Да примут вас приветливо! Упокойтесь с миром – живые вас оплачут, живые за вас отомстят!

Я не помню, что было дальше. Всё окуталось чем-то серым, густым, – туманом или дымом, – я почувствовал, что падаю, и падал ужасно долго, целую вечность.

А очнулся от… прах побери, больше от звука затрещины, чем от боли, хотя щека изрядно-таки горела.

Помотал головой, подождал минутку – сообразил: сижу на постели, грязной, истоптанной, в золе, угольях, кровище. Сабля и пистолеты валяются рядом. А напротив – Доминик, на коленях в той же грязюке, стягивает свой порез моим носовым платком: один угол платка держит рукой, второй – зубами. Поднял глаза на меня от своей раны – резанул взглядом, как бритвой.

Тут до меня дошло…

– Ты! – говорю. – Ты что, ударил меня, тварь ты ничтожная?

Больше удивился, чем разозлился. Просто представить себе не мог, что такое вообще возможно: какой-то там монах или вообще кто бы то ни был отвешивает мне оплеуху. Как провинившемуся лакею! Меня это до глубины души потрясло, до ступора. И уж я всяко не ждал, что это может случиться ещё раз. А Доминик прищурился, закусил губу и врезал снова – по другой щеке, прежде чем я совсем опомнился и успел уклониться.

Я на него заорал:

– Ты что, совсем ополоумел?!

А он ответил тихо, процедил сквозь зубы:

– Понравилось, принц? Клянусь Господом, не знаю, не знаю, понятия не имею, зачем спасал твою поганую жизнь, твою, принц, ничтожную жизнь, грязную, грешную, жалкую… Они же за твоей кровью приходили, Антоний. Им твоя кровь была нужна, чтобы успокоиться – и они имели на неё право, понимаешь?! Имели право! Потому что это ты их убил!

– Ты что? – говорю, но уже тихо.

Доминик сел на постели, обхватил себя руками и начал плакать. Навзрыд. Я сел рядом, заглянул ему в лицо. Я как-то разом остыл. Меня всегда жутко раздражали хнычущие парни… но он плакал не от страха, и не от боли, и не от… я не знаю… Он вправду их оплакивал, вот что. Язычников. Мне стало жутко и ужасно захотелось, чтобы он перестал, захотелось… не знаю, дотронуться до него захотелось… пожалеть… но он отворачивался в сторону.

– Прости мне, Господи, – шептал он, всхлипывал и шептал: – Как я тебя ненавижу, принц! Ты за свою жизнь хоть однажды, хоть кому-то сделал добро? Хоть крохотное? Ты хоть одну душу любил? Хоть какую-то живую тварь любил, а, принц?

Я растерялся, и щёки у меня горели. Огнём. Вообще было адски жарко.

– Лошадь, – говорю. – Собак люблю… у меня дома пойнтер остался, Булька, она очень славная, – сначала сказал это, а потом сообразил, что несу чудовищную чушь.

Но Доминик перестал плакать, вытер лицо рукавом и посмотрел на меня. А я почему-то увидел, – будто до сих пор я его не видел или видел как-то иначе, – что он худющий и совершенно замученный, что у него со скулы синяк никак не сойдёт, и под глазами чёрные пятна, и сами глаза ввалились, а нос заострился. И тут я впервые подумал, что Доминик вчера вечером, кажется, так и не ел. А позавчера… позавчера его продержали взаперти целый день – и я не помню, приказывал я дать ему пожрать или нет.

Было ужасно тяжело ворочать языком, но я спросил:

– Доминик, ты хочешь поесть?

Он не то чтобы усмехнулся, но двинул уголком рта:

– Я очень давно хочу есть. Я уже не помню, когда я ел, как все люди. Тебя это занимает?

Оттого, что он это сказал, мне стало отчаянно плохо. Не могу описать, как – просто плохо. Я первый раз за всю жизнь, наверное, ужасно захотел всё это как-нибудь переиграть. Я захотел, чтобы мы оказались в нашем порту, когда корабли ещё только собирались отплывать. Или нет – чтобы мы оказались в столичном дворце, когда Доминик привёз письмо Иерарха. Но чтобы я каким-нибудь образом знал обо всём, что потом случится – чтобы всё сделать иначе.

Я поискал глазами остатки ужина – страшно надеялся, что их не забрали, и их не забрали, слава Богу. Корзина ещё стояла на походном поставце около койки – и в ней лежали пара хлебцев, здешних, круглых и плоских, куриная нога и несколько персиков. А в кувшине, кажется, осталось вино.

– Там, в корзине, есть еда, – сказал я. Старался, чтобы прозвучало очень милостиво.

Доминик посмотрел на меня насмешливо, вот Богом клянусь – насмешливо. И уничтожающе:

– В самом деле? Как занятно…

Он даже не пошевелился. Я подумал, что он ужасно устал, почти смертельно. Я встал, взял корзину и кувшин и принёс на постель. Поставил перед ним. Доминик посмотрел на корзину, будто не мог понять, что это такое.

– Послушай, – сказал я, а сам удивлялся, как трудно выговариваются слова, – поешь?

Он взглянул на меня внимательно и оценивающе, вытер ладони о подол балахона, вытащил из корзины хлеб и откусил. Я сел рядом и стал смотреть, как он ест, – и от этого зрелища было не оторваться. Чудно, дамы и господа?

Доминик так сглотнул, что я ему подвинул кувшин. Он заглянул внутрь, отставил в сторону и сказал:

– Не буду пить. Мне нельзя. Я не могу молиться пьяный. Принеси воды.

И я пошёл за водой, как паж, которого послали с поручением. Это было даже не унизительно, просто жутко непривычно и непонятно. Дело в том, что я сам хотел, чтобы Доминик напился. Я подумал, что у шатра бьёт этот родничок и что я наберу там свежей воды во флягу.

Я вышел из шатра. Стояла тихая ночь, будто никаких мертвецов и не было. Небо на востоке уже понемногу светлело, и костры всё горели; я услышал, как лошади топчутся и фыркают, как часовые звякают оружием и амуницией, – и подумал, что сгоревшие мне почудились. Морок. Просто морок.

У родника стоял часовой, немного видный в потёмках; он отсалютовал саблей. Я набрал воды и пошёл назад как во сне. Уже у самого шатра споткнулся о мягкое.

Месяц стоял узенький, но яркий, даже вдалеке от костра кое-что отчётливо виделось. Этим мягким был труп брата Бенедикта, вот что. Золотое Око Божье, с сапфиром в зрачке, трижды благословлённое, древнее, поблёскивало в лунном свете, а лежало оно в сплошной рваной ране. Моему духовнику кадык вырвали и ещё, кажется, из груди вырывали клочья плоти вместе с лоскутьями балахона, щёки выгрызли – так что лицо выглядело освежёванным черепом. Белые рёбра торчали вверх, как разделанные свиные рёбра в лавке: наверное, сердце тоже вырвали. Но крови на траве не было ни капли, а мясо Бенедикта оказалось чистеньким, тоже похоже на свинину или телятину у прилежного мясника. Может, его языками вылизывали? Или – чем? Но всё это было сделано так тихо, что часовой в десяти, ну пусть двенадцати шагах ничего не услышал.

А ведь Бенедикт должен был орать во всю глотку, подумал я. Или он не мог? Как я не мог, когда они отовсюду лезли… Вот же мука, когда хочешь выть от ужаса и от боли – и не можешь…

Это меня сильно зацепило, но как-то странно. Бенедикт был старше Доминика, опытнее; у него Око имелось старинной, чистой работы, драгоценное, а на молитвеннике – охранные знаки от выходцев с того света. Но его ужасно тихо убили те самые мертвецы, которые приходили за мной.

А я так хотел избавиться от Доминика, а Бенедикта оставить при себе…

Я не стал поднимать тревогу. Переступил через труп и пошёл дальше. Принёс в шатёр воды. Доминик ждал; взял у меня флягу и отпил, наверное, сразу половину, жадно, выплеснув несколько капель себе на грудь. Глаза у него немного прояснились.

– Там Бенедикт мёртвый, – сказал я.

– Да? – отозвался Доминик рассеянно. – Надо было этого ждать…

– Ты меня спас, – сказал я, сам прислушиваясь к своим словам. – Я тебе обязан. Правда. Что ты хочешь?

Доминик опустил флягу, которую поднёс было снова к губам.

– Да ничего я от тебя не хочу, Антоний! – сказал он раздражённо. – Я вообще не знаю, почему стал молиться за тебя! Может быть, только потому, что не могу позволить убить кого-нибудь, если есть силы этому помешать! Ясно?

Он совершенно зря злился – я вовсе не собирался платить ему за услуги как лакею. Я сказал «обязан» чисто фигурально. Имел в виду долг чести… и даже дружбы, если вообще возможно человеку светскому дружить с монахом. Доминик упорно не хотел слушать, и верить тоже не хотел, но мне всё равно надо было донести, как я благоволю к нему. Мне показалось, что говорить бесполезно: он мог сказать в ответ ещё что-нибудь в своём роде – наотмашь… и тогда я его обнял. Я в жизни так не нежничал со своими фаворитами. Любой барон, увидев, издох бы от зависти; подозреваю, что даже Альфонс со Стивеном бы стали подличать, кто во что горазд, чтобы добиться настолько абсолютной милости.

У Доминика были тонкие кости, как у мальчишки; я сквозь ткань балахона почувствовал, какой он худющий, – но так и не понял, где в нём хранится эта странная сила, которой боится нечисть. Я уже собирался очень торжественно сказать, что он мне дорог с сегодняшней ночи, что я понял, в чём его ценность, и намерен навсегда запомнить его заслуги, но Доминик вдруг оттолкнул меня, да так, что я чуть не сел на пол от неожиданности.

– Ты что? – сказал я. – Я же хотел…

Но Доминик перебил, зло, как всегда:

– Мне больно, когда меня так тискают! Ты понимаешь, что кому-то может быть больно? На мне твоими трудами, принц, не так уж много целой кожи! Так что сделай мне такую любезность – держи своё благоволение и прочие королевские милости при себе!

У меня опять загорелись щёки. Я вдруг вспомнил, как на корабле мои волкодавы отлупили Доминика до полусмерти, так, что под конец он был весь в крови и поднялся только с третьей попытки… и что тогда-то у него губы и пальцы были искусаны в кровь, но глаза остались совершенно сухими. Удивительно, что я, оказывается, так замечательно всё рассмотрел, – но всё равно ничего не понял. Я ничего не понял, вот что! Я даже не понял, что он в тот момент где-то взял силы меня презирать. И я не понял, что Доминику могло быть гораздо хуже, если бы на меня нашёл особенно весёлый стих. А меня всё это страшно забавляло.

До такой степени забавляло, что я совершенно не думал о том, как он там себя чувствует, вот в чём дело. Я вообще о таком не думал. Я даже не думал, что меня это когда-нибудь заинтересует.

Я вообще никогда не думал, как чувствуют себя те, кого бьют. Или те, кого жгут. Просто не думал.

Я смотрел на Доминика и пытался представить себе, насколько ему было больно и насколько унизительно. И как он, в принципе, всё это пережил, и как сейчас вообще ухитряется со мной разговаривать, и почему не бросил сгоревшим трупам и не поразвлекался зрелищем. Они имели право хотеть моей крови, он сказал… Но, прах побери, он ведь тоже имел право!

Это была совершенно невыносимая мысль. Надо было срочно что-нибудь предпринять – и я себя заставил принять радикальные меры.

– Доминик, – сказал я, – прости.

Выговорить такие слова казалось почти невозможным. Внутри меня всё противилось – все поколения моих коронованных предков, всё естество моё вставало на дыбы, фигурально выражаясь. Я свою королевскую гордость просто об колено сломал. Не мог смотреть на него.

Но ничего кромешно ужасного не случилось. Доминик даже не стал язвить.

– Светает, – сказал он и даже улыбнулся, устало, чуть-чуть. – Давай немного поспим, принц? Время выходцев из-за реки кончилось, больше ничего не будет.

Мы сдёрнули с койки грязное и истоптанное бельё; я бросил на неё свой плащ, и мы легли рядом, не раздеваясь. Я сунул под подушку пистолет, Доминик – молитвенник. Мне стало намного легче от его последних слов, и я заснул так быстро, что даже не спросил, при чём тут какая-то река…

Жанна

Тхарайя вся эта история ранила в самое сердце.

Я видела, как он изо всех сил старается изобразить для меня бравурную весёлость. У него почти получилось; если бы я знала его поменьше, он обманул бы меня.

Смахивал с лица чёлку – лихо. Улыбался, как мальчишка, тыкался носом мне в ухо, хихикал в шею. Говорил:

– Яблоня, я оставлю тебя на несколько дней – только и всего. Настоящий поэт, конечно, должен за несколько дней зачахнуть и умереть от тоски по возлюбленной – но я-то солдат и грубиян, я доживу до нашей встречи, честное слово! Ну что тут поделаешь – коварный враг пересёк рубежи. Придётся действовать. Мы быстро: слетаем, победим и вернёмся. Мы, птицы, всегда так делаем.

Чуточку слишком много говорил. Чуточку слишком весело. Чуточку слишком нервно обнимал и покачивал на руках маленького Эда – и, отдавая его Сейад, обменялся с ней чуточку слишком долгими взглядами.

Не пустяки. Не пустяки. Не пустяки.

Я знала, какой он, когда пустяки.

Я смеялась и закрывала лицо рукавом, как здешние жеманницы – чтобы он убирал мою руку. Укусила его за ладонь, делала капризную гримаску, требовала персиков с отрогов гор.

– Да они ещё только отцвели! – возражал Тхарайя, а я морщила нос, топала ногой и возмущалась:

– Прикажи им скорее созреть! Принцесса желает персиков! Я должна получить что-нибудь миленькое за то, что буду тебя долго ждать и скучать!

Я очень старалась, никак не меньше, чем Тхарайя. Я сделала вид, что поверила, и он сделал вид, что поверил.

Раадрашь к нему подошла и обняла – коротко и сильно. Прижалась щекой к щеке – эта их странная любовь, любовь, которую я не вполне понимаю, заставила его сначала притянуть её к себе, потом – почти оттолкнуть:

– Редкостные нежности, госпожа старшая жена!

– Тхарайя, – сказала Раадрашь, очень игриво и очень неумело прикидываясь весёлой, – возьми меня с собой? То есть, может быть, господин окажет честь своей недостойной женщине и возьмёт её в бой?

– Нет, – сказал Тхарайя.

Не зло, не грубо, но – отрезал.

– А я бы стала охранять господина сердца моего, – сказала Раадрашь чуть раздражённо, но всё ещё пытаясь что-то скрыть. – А то крошка Лиалешь упрекнёт меня, что я оставила тебя на тяжёлом пути…

Тхарайя поймал её за косы на затылке, притянул к себе – я не поняла, наказание это было или ласка.

– Если ты хочешь кого-то охранять – охраняй моего сына, Раадрашь, – сказал он тихо. – Если тебе вдруг и вправду не всё равно.

Раадрашь высвободила волосы, отошла. Тхарайя нашёл взглядом Шуарле:

– К тебе это тоже относится. Ты – мой боец, запомни. Если придётся – приказывай теням.

Шуарле «взял прах от ног», а Тхарайя потрепал его по плечу. Сказал напоследок:

– Я не могу больше здесь находиться. Мне пора лететь, Лиалешь. Твоё лицо вырезано у меня на душе, Лиалешь.

И мне стоило немыслимого труда не вцепиться в него мёртвой хваткой. Это было ещё тяжелее, чем там, в тронном зале. Мне хотелось хватать его за руки, виснуть на шее, выть, рыдать – как это делают плебейки, когда их мужей забирают в солдаты.

Он уходил из Зала Посещений на женской половине, в куртке с металлическими плашками, которая должна защитить его от стрел, но не защитит от пистолетных пуль, с саблей на поясе – рубиться с северянами?

Это же не просто армия, это армия Трёх Островов. Это пушки. Тхарайя – с саблей, а Антоний – с пушками. И Тхарайя собирается сражаться с Антонием на таких условиях?

Зачем?! Зачем это случилось?! Как вообще могло выйти, что мой жених будет сражаться с моим мужем?! Что Антоний делает на этой земле? Как он сюда попал?

Господи, спрашивала я в душе своей, не позволяя слезам пролиться, ведь это же не кара за то, что я, помолвленная невеста, помазанная невеста, коронованная невеста, забыла честь, стыд, долг – и отдалась другому мужчине?

Другому принцу. Другой веры. Другого народа. Под другой короной.

Раадрашь и Шуарле обняли меня с двух сторон и потянули к выходу. К моим покоям. Я покорилась. Кричать и выть лучше в своей комнате, где всё-таки меньше посторонних глаз и ушей.

Господи, думала я, сохрани его! Нут, услышь и ты, он любит тебя! Все, все, все в этом дворце надеются, что его убьют. Самое лучшее, что может случиться, – если он будет убит, но границы защищены. Умри за Ашури, за землю свою, за Сияющего, за своих братьев – даже за свою жену с ребёнком, если хочешь. Только умри.

О тебе потом споют песни. Принц Лаа-Гра первый будет их петь: живым песни о мёртвых не помешают.

Эдуард смотрел на меня круглыми весёлыми глазами. Я взяла его у Сейад, чтобы поцеловать; Сейад похлопала меня по щеке:

– Ну, не терзай себя, глупая ты! Мужчины всегда воюют, женщины всегда ждут, э-э-э, так уж от веку ведётся. А ты о другом мужчине думай, о том, кого кормишь молоком! Разве тебе можно резать себя мыслями, охламонка ты! Хей-я, забудь о тревоге, о молоке думай, о мальчике думай.

Я привалилась к Сейад плечом. Раадрашь и Шуарле сели рядом; Раадрашь гладила мои волосы, Шуарле взял мою руку, целовал, прижимал к лицу…

– Ты должен мне всё рассказать, – сказала я Шуарле. Тот отрицательно мотнул головой. – Нет, расскажи, – попросила я, зная, что он не сможет упорствовать долго. – Я не стану плакать, не бойся.

– Ладно, – кивнул Шуарле и тут же получил подзатыльник от Раадрашь. – Ну вот, меня же убьёт старшая госпожа! – воскликнул он, как в наших счастливых горах, попытавшись улыбнуться, и я улыбнулась в ответ:

– Раадрашь, не умножай насилия!

– Болтун! – фыркнула Раадрашь, вильнув хвостом. – Ничего интересного не было!

– Ты не видела, – возразила я.

Она смирилась.

– Ладно. Пусть болтает. Но ты обещала не плакать.

Шуарле сел, поджав ноги, сгорбившись, как в давние времена, обхватил руками колени и начал с неохотой:

– Он сразу ушёл разговаривать с воинами и с Керимом. Как только проснулся. А я путался у него под ногами. Когда он на меня посмотрел, я сразу сел в уголок, чтобы не выгнали, и слушал, как Керим рассказывает про то, что увидел моими глазами.

– Ты вправду видел Антония? – сорвалось у меня с языка. – Ну, в этом… в своём видении?

Шуарле отвернулся.

– Видел, ага, – пробормотал он в сторону. – Красивый. И по-моему, совершенно бессердечный. Позволь мне про него не рассказывать, Лиалешь?

– Оставь, Бог с ним! – сказала я поспешно. – А дальше?

– Керим вообще сказал, что дело не в этом принце с севера, – продолжал Шуарле. – Дело в чём-то хуже. Только я не понял, что он имел в виду. Птицы закричали, что надо на всё поглядеть на месте, и шаман не спорил. Они так и порешили: лететь, смотреть, а посмотрев, что-нибудь придумать. Ну… потом проснулся Фиал Правосудия. Государь стар, плохо спит, встаёт рано… И его посыльный пришёл почти сразу же. За… за… – вздохнул и закончил, – за нашим принцем.

– Ты же не сопровождал его на совет? – спросила я, и Шуарле вымученно улыбнулся.

– Нет. Я подслушивал. Всё равно на меня никто не обращал внимания: все толпились в приёмной государя и вопили кто во что горазд. Я спокойно стоял за дверью и слушал.

– Лихо! – сказала Раадрашь и хлопнула Шуарле по спине. – И что? Этого даже я не знаю.

Шуарле снова вздохнул.

– Принц Лаа-Гра сказал речь. Если опустить все оскорбления, то смысл – Лиалешь разгневала богов, особенно Нут. Тхарайя её к себе приблизил – и тут же свалились тридцать три несчастья. Принцы поддакивали, а Возлюбленный Советник заявил, что ребёнок у человека и полукровки – немыслимое дело, в котором без колдовства не обошлось. Они все даже Сияющему не давали вставить слово.

– И государь молчал! – Раадрашь воздела руки. – Здесь всегда так: если говоришь правду – тебя перебьют, если лжёшь – дадут долгать до конца!

– Погоди, госпожа, – сказал Шуарле. – В конце концов, Фиал Правосудия прикрикнул на них и спросил Тхарайя, что он может сказать в своё оправдание. А Тхарайя очень просто сказал, что ты, Лиалешь, не проклятие, а благословение Нут, что теперь у Сияющего появился внук, от которого будут правнуки. Чистая правда, все знают, что в третьем поколении бездетность полукровок сходит на нет, если уж случилось третье поколение. Никто не посмел возразить. А там, на побережье – он так сказал: ну – война, вторжение. Это уже бывало много раз и будет до скончания времён. И под конец сказал, что его птицы наведут на побережье порядок за несколько дней. Он говорил очень спокойно. Даже, кажется, с улыбкой…

– И что сказал государь? – спросила я.

Шуарле пожал плечами:

– Ничего особенного. То есть согласился. Вяло согласился, да, мол, да, но в глубине души всё равно тревожно. Лаа-Гра тут же сказал, что Тхарайя, конечно, должен лететь немедленно, – недаром же его зовут Убийцей Войны – и все принялись поддакивать. Я бы послушал ещё, но в коридор пришли солдаты Лаа-Гра, и один у меня спросил, что это я тут делаю, когда мне место на женской стороне. Мне пришлось отругаться и уйти. Вот и всё. Но я слышал, как Тхарайя выходил из приёмной Сияющего, так что немного потерял.

– Скажи, Шуарле, – спросила я, когда он замолчал, – а вы с Керимом ему хорошо описали всё, что увидели в видении? Подробно?

Шуарле кивнул:

– Он ничего не боится.

– Послушай, Лиалешь, – сказала Раадрашь, – тебе надо бы запомнить, что напугать Тхарайя – непростое дело. Хочешь знать, помнит ли он про огненные жерла? Помнит, я думаю. И учтёт, я думаю. Но чтоб его это остановило… – Она сморщила нос и тряхнула волосами.

Этот разговор очень помог мне справиться с ужасными мыслями. Я даже начала думать, что всё как-нибудь разрешится. В конце концов, это не первая война Тхарайя – зато это уж точно первая война Антония… Но стоило мне вспомнить об Антонии и о данном обете – снова накатил страх, просто холодный тяжёлый ужас. Чтобы успокоиться, я отправилась молиться. Сначала сходила к Нут, поцеловала её ногу и пожертвовала несколько цветных лент, самых ярких; потом вернулась к себе. Всезрящего Ока у меня не было, но я хорошенько его вообразила и молилась Господу нашему почти до обеда – постаралась припомнить всё, в чём грешна, и очиститься, как сумела.

Мне было некому исповедаться. Я пыталась поговорить с Сейад и с Раадрашь, но они только смеялись и утверждали, что всё это пустяки. Тогда я спросила, что думает Шуарле; он понимал меня лучше и очень успокоил.

– Лиалешь, – сказал он, обнимая меня за плечи, – ты, наверное, нарушала какие-то запреты вашего бога, но ты никому не сделала зла. Я, конечно, не слишком в этом разбираюсь, но, по-моему, это более благочестиво, чем следовать заповедям и причинять боль другим людям.

– Ты мой самый лучший друг, – сказала я. – Ты не забыл?

– Ты не даёшь забыть, – улыбнулся он уже веселее.

К вечеру у всех нас было славное чувство, что всё обойдётся. Птицы Тхарайя прилетят, победят и улетят. Меня несколько царапало по сердцу только то, что кто-нибудь из них непременно убьёт Антония – может быть, даже мой муж собственноручно. В этом было что-то не то чтобы неправильное, но очень болезненное: будто я и вправду была косвенно виновата в нападении северян на побережье Ашури и заодно в будущей смерти наследного принца наших северных соседей.

Я рассказала Раадрашь и Шуарле об этих мыслях. Шуарле усмехнулся, сказав, что жаль, конечно, юного болвана, но поделом вору и мука, а Раадрашь высказала надежду, что Тхарайя возьмёт его в плен, доставит сюда, и уже в Гранатовом Дворце ему всыплют по первое число, чтобы знал, как соваться на чужой берег. Я поулыбалась, покивала – но всё равно о нём думала.

Сейад сидела, напевала, вязала из шерстяных ниток крохотные пёстрые носочки для Эда – и в тот момент, видя её спокойное лицо, я не могла даже предположить, что она обращается к аманейе в попытках отвести беду. Впрочем, как бы то ни было, кое в чём Сейад преуспела.

Мы все крепко спали, когда начался этот кошмар.

Маленький Эд уютно устроился между мной и Раадрашь: нам казалось, что так безопаснее. Мне снились высокие горные небеса и наши с Тхарайя сосны на зелёном склоне, когда Сейад толкнула меня в спину:

– Просыпайся Лилес! Э-э-э, слышишь?

Прежде чем окончательно проснулась я, Шуарле, более чуткий, успел вскочить на ноги. Раадрашь села и прислушалась. Я тоже прислушалась. Мне померещились далёкие вопли – а спустя небольшое время я услышала приближающиеся к нашей двери шаги бегущего человека.

Я инстинктивно схватила Эда в охапку – он недовольно закряхтел спросонок. За одинокими шагами донеслись шаги многих людей – их разделило несколько мгновений. Шуарле распахнул дверь – и его чуть не сбил с ног Зумруа.

Роскошный кастрат госпожи Бальшь был растрёпан, не накрашен, бос и одет в полотняную распашонку и штаны. Он с разбегу бросился передо мной на колени:

– Госпожа, Сияющий мёртв!

– О Нут!Как?! – выдохнула Раадрашь.

– Умер от удушья, – еле проговорил Зумруа. – Припадок. Госпожа, Лаа-Гра послал солдат…

Он мог бы не продолжать: солдаты вломились в комнату с оружием наголо, и первый же вбежавший ударил Зумруа в спину – ножом? Саблей? Я не успела разобрать в темноте: всё произошло слишком быстро, только металл блеснул. Несчастный кастрат ахнул и осел на пол у моих ног, Шуарле и Раадрашь в мгновение ока раскинули медные крылья, закрывая собой меня и ребёнка – и тут ужасный пронзительный свет залил покои, обозначив собой появление близнецов.

О, они, увы, были истинными слугами Дворца! Им было наплевать на Зумруа – но мы принадлежали Тхарайя, с нас не должен был упасть ни один волос, и близнецы приняли меры.

Гораздо быстрее, чем это можно описать словами, клинок из бледного сиреневого света пронзил грудь убийцы, а второй воткнулся под подбородок тому солдату, который оказался ближе других ко мне – с сухим треском, похожим на треск шёлка под янтарными чётками. Второй близнец возник из сгустившихся теней за спинами людей; от его мечей вытянулись длинные лиловые искры, напомнившие мне моментальный сполох молнии в грозу – и солдаты, прошитые ими насквозь, без звука рухнули на пол. Всё это стремительное действо заняло не больше времени, чем требуется для глубокого вдоха, и было чудовищно тихим, слишком тихим для убийства. В этой тишине судорожные всхлипы Зумруа казались оглушительными.

– О Нут! – воскликнул один из солдат, падая на колени. – Тени!

– Принц прав, – прошептал второй. – Ведьма! – и световой меч одного из близнецов коснулся его лба, не протыкая, как скользит солнечный луч. Раздался тот же тихий треск, и солдат грянулся навзничь, как статуя, не сгибая членов.

В покоях запахло палёным и той тяжелоописуемой свежестью, какая обычно сопровождает грозу. Этот запах и внезапный холод вывели меня из столбняка.

– Остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! – попыталась приказать я, успев удивиться тому, как тоненько и слабо звучит мой голос.

– Вы слышали?! – крикнула Раадрашь, но это оказалось лишним.

Они услышали. Все.

Трое уцелевших бросили оружие на пол – металл мягко стукнулся об ковёр, лезвия звякнули друг о друга. Близнецы, пригнувшись и раздувая ноздри, рассматривали солдат своими странными глазами, сузившимися в светящиеся щели. Зумруа, всхлипывая, корчился на полу – я видела тёмное пятно, расплывающееся на светлой ткани рубахи у него под лопаткой. Шуарле и Раадрашь сложили крылья, но медь так и мерцала сквозь их кожу. Эд хныкнул, и я прижала его к себе.

При свете луны и холодном лиловом свечении мечей близнецов все окружающие предметы казались возвышенными и несколько неестественными, как на старинной гравюре.

– Сейад, – окликнула я, – Зумруа можно помочь?

Сейад подошла и присела рядом с раненым так готовно, будто ждала этого вопроса. Солдаты проводили её взглядами.

– Э-э, помочь? – переспросила она совершенно будничным тоном, поглаживая Зумруа по щеке. – А скажи, как помочь? Сюда ли позвать, туда ли отпустить, торопыга ты?

– Сюда! – поспешила сказать я, но Зумруа поднял голову, взглянув на меня запавшими умоляющими глазами, и прошептал:

– Госпожа… туда!

Я тоже опустилась рядом с ним на корточки, оглушённая услышанным. Эд ухватился за мои волосы.

– Ты же не хотел умирать, Зумруа, – сказала я, тщетно борясь с удушающим ужасом. – Зачем же?..

– Всё изменилось… – выдохнул он вместе со струёй крови. – Прости…

– Сейад… – позвала я в растерянности, а она отозвалась с той же готовностью, помогая Зумруа приподняться:

– Хей, Лилес, поняла я… Зумруа, не слушай никого, мать Сейад слушай. На тот берег придёшь целый, вот как. Отец тебя ждёт, встретит. Не бойся ничего.

Зумруа ещё успел чуть заметно улыбнуться – потом его голова упала на грудь. Сейад опустила тело на пол. Я с трудом отвела от него взгляд: рядом оказался стоящий на коленях Шуарле, Раадрашь нагнулась над мёртвым – если бы нас не охраняли близнецы, мы представляли бы собой самое беззащитное и уязвимое сборище.

Я вспомнила о солдатах, об убийстве и о том, что тело Зумруа – вовсе не единственный труп в моих покоях; эта мысль заставила меня содрогнуться.

Я встала на ноги. Сейад потянулась взять у меня Эда, но мне было страшно выпустить его из рук, и она поняла меня без слов. Шуарле зажёг светильники, и лиловое сияние близнецов спалось и ослабело. В комнате было необычно холодно. Солдаты, прижавшись друг к другу, смотрели на меня. Стоявший на коленях так и не поднялся на ноги.

– Мне жаль, что ваши товарищи мертвы, – сказала я.

Их глаза расширились, будто они услышали что-то безумное, что нельзя уложить в голове. Те, что стояли, тоже преклонили колена.

– Зачем вы пришли сюда? – спросила я. В горле пересохло, и говорить было трудно; Шуарле протянул мне чашку с отваром ти, и я выпила залпом, после чего смогла продолжать: – Что приказал ваш господин?

Они молчали. Молодой солдат с золотыми колечками в ушах порывисто вдохнул, будто хотел что-то сказать, но осёкся.

– Пожалуйста, ответьте, – попросила я. – Тени не станут убивать безоружных. Мне же надо знать, что меня ждёт…

Тот, высокий, который бросил оружие первым, выговорил с непомерным трудом:

– Убить твоих слуг и твоего ребёнка, госпожа. Убить женщину-демона. Тебя надлежало отвести к принцу Лаа-Гра. Вот что нам было приказано.

– Да, да, – торопливо добавил молодой. – И убить тех слуг госпожи Бальшь, которые попытаются тебя предупредить. Но никто не знал, что ты приказываешь теням, госпожа!

Я села на ложе; у меня подкашивались ноги.

– Но за что? – спросил Шуарле потрясённо. – Убить, вот так, на женской стороне…

Солдаты снова замолчали. Один из близнецов крутанул меч в воздухе, и снова запахло грозой. Ближайший к нему человек отшатнулся.

– Не надо, – сказала я, и воин-тень опустил своё ужасное оружие. – Я всё поняла. Если принц Лаа-Гра желает со мной поговорить, я пойду к нему. Но – со своей свитой. Мне хочется узнать, что этот человек желает мне сказать. А теперь выйдите вон. Это комната женщин.

Близнецы проводили солдат до дверей; сабли остались лежать посреди комнаты, трупы – тоже. Я подумала, что давно уже должна была упасть в обморок от всего окружающего ужаса, но отчего-то мыслила очень здраво и чётко.

Я отдала Эда Сейад. Он был очень недоволен событиями, разбудившими его посреди ночи, даже похныкал, но, как видно, сообразил, что настоящего покоя не предвидится – оттого привалился к плечу Сейад, тяжело вздохнул и задремал.

Шуарле подал мне одежду и принялся убирать мои волосы. Его прикосновения несколько успокоили меня, но мои пальцы вдруг начали мелко дрожать, и унять эту дрожь стоило больших усилий.

– Лаа-Гра – мерзавец! – воскликнула Раадрашь, которая, по обыкновению, мерила комнату шагами, хлеща себя хвостом по бокам. – Не успел остыть его отец, а он уже видит Гранатовый Венец на своей пустой башке?!

– Беда не приходит одна, услышь, Нут, – бормотал Шуарле. – Как всё обрушилось разом: эта война, господин улетел, государь умер, твой деверь оказался убийцей, Лиалешь… Нам придётся драться, вот увидишь, нам и вправду придётся драться – и нам придётся драться с дворцовым гарнизоном, услышь, Нут, а для этого наша армия маловата, кажется…

– Дворцовый гарнизон?! – переспросила Раадрашь и расхохоталась. – Пропадом, пропадом! Я не завидую тем, кто сегодня попадётся на моей дороге!

– А у Лиалешь младенец, – сказал Шуарле, и я накрыла ладонью его руку у меня на плече. Меня всегда отогревала его удивительная способность понимать без слов; иногда это было более существенной помощью, чем физическая сила.

Я повязывала платок, когда в коридоре послышались шаги, вскрик и какая-то возня. Далёкие вопли всё время звучали где-то на краю слуха; я полагала, что жёны и возлюбленные покойного государя оплакивают его, оттого не слишком волновалась, но близкий шум меня напугал. Я взглянула на близнецов, замерших, как безмолвные стражи – и один из них распахнул двери.

Вырвавшись из рук солдат, в комнату влетела Далхаэшь, почти нагая, лишь в полукорсаже, поддерживающем грудь, растрёпанная, с разбитым в кровь лицом – и с разбегу бросилась к моим ногам, обхватив колени:

– Госпожа, любовницы принца Тхарайя мертвы! Все, кроме меня!

У меня потемнело в глазах.

– Господи! Как?!

Шуарле накинул на неё плащ, но Далхаэшь прихватила его только на груди, свободной рукой держа меня за подол.

– Принц Лаа-Гра приказал своим солдатам перерезать всех! – зачастила она, поглядывая то на дверь, то на меня. – Я жива лишь потому, что этим убийцам захотелось меня! Они сочли, что я уже мёртвая женщина и что это им так сойдёт, ну а я смогла убежать, и вот они теперь торчат за твоей дверью, чтобы добить меня, когда я выйду!

– Им захотелось? – услышала я из-за спины насмешливый и злой голос Раадрашь. – Или ты предложила, надеясь на отсрочку? Ты, ничтожество…

Далхаэшь задохнулась, как будто слова Раадрашь петлёй сжали её горло, вскочила и взмахнула руками в безмолвной злобе и отчаянии.

– Зачем же? – вырвалось у меня. – Какая теперь разница, Раадрашь?

– Разница?! – отчеканила Раадрашь, взмахнув хвостом, как бичом. – Разница – честь и доблесть, Лиалешь, это же понятно! Честные – убиты, уцелела – вот эта, мелкая тварь, развратница, предательница!

– Ты, демоница, не женщина, ты – метательный нож! – закричала Далхаэшь в настоящей ярости, прерывая слова всхлипываниями. Её крик снова разбудил Эда, и тот заревел спросонья. Сейад хмуро посмотрела на Далхаэшь, но той было всё равно, она защищалась. – Ты никогда ничего не чувствовала, ты сама убийца, понять убийцу тебе легче, чем жертву! Тебе плевать на жизнь, ты из тех, кто умирает, смеясь – а я жить хочу! Ты ненавидишь меня, потому что я моложе, я человек, я родить могу! Я… – на этих словах Раадрашь отвесила ей пощёчину, от которой Далхаэшь села на ложе, прижимая ладонь к щеке. – Я хочу жить, я ещё хочу стать счастливой, – закончила она тише.

– Да, я её ненавижу, – сказала мне Раадрашь с отвращением. – Она опозорила Тхарайя, лучшего из всех.

– Ты же ненавидишь и Тхарайя! – выкрикнула Далхаэшь, которой эта реплика будто придала новых сил. Дёрнувшись в сторону Раадрашь, она запнулась о труп солдата и даже не заметила этого. – Что он тебе?! Ты не терпишь его постельных дел, это знают все!

– Я не люблю моего мужа, зато я люблю моего принца, – сказала Раадрашь, окаменев лицом. – И он один для меня. А тебе, как жалкой собачонке, всё равно, кому подставиться, был бы он кобелём.

– Потому что тебе, кованому железу, никогда не понять, для чего нужны постельные дела!

Шуарле отвернулся от бранящихся с болезненным отвращением на лице. Я поняла, что Далхаэшь не уймётся и не замолчит, и сказала с нажимом, хоть мне было нестерпимо вступать в разговор такого рода:

– Далхаэшь, я не хочу это слушать. И прошу тебя перестать кричать рядом с ребёнком.

В этот миг Далхаэшь вспомнила, что именно я могу спасти её от смертельной опасности и что она прибежала искать моей милости. Она снова протянула ко мне руки, но Раадрашь ударила её по пальцам.

– Лиалешь, ты защитишь меня? – спросила Далхаэшь умоляюще. – Ведь правда? Я всегда знала, что ты добрее и справедливее Старшей… видишь, я уже замолчала, я виновата, я не подумала, не стану больше говорить громко…

– Оденься, – сказала я. – Я рада, что ты осталась жива.

– Рада?! – удивилась Раадрашь.

– Конечно, – сказала я устало. – Смерти меня не радуют. Ничьи. Никогда. И пожалуйста, пожалуйста, Раадрашь, дорогая, держи себя в руках. Нас мало, и мы в беде.

Раадрашь прижалась щекой к моей щеке.

– Знаешь что? – шепнула она мне в ухо. – В любви я завидую не тебе. Я завидую Тхарайя.

– Исключительно вовремя, – вздохнула я. – Милая, дорогая, сестра моя, давай обсудим это потом?

Раадрашь кивнула. Шуарле убрал мои волосы под бахрому платка. Мне хотелось пойти к Лаа-Гра с открытым лицом, но вовремя пришло в голову, что это будет оскорбительно для здешнего двора. Я прикрыла углом платка нижнюю часть лица и укуталась в плащ.

Я ещё рассчитывала на понимание.

Солдаты шли впереди, а мы – за ними.

Близнецы растворились в сумерках ночного Дворца, – светильники в переходах горели через раз – но я чувствовала, что они следуют за нами, бдительно следя за каждым шорохом и движением окрест. Я уже ничего не боялась. Мне казалось, что за несколько часов этой ночи я видела больше смертей, чем иной солдат за день войны, – и стала в какой-то степени жёстче душой.

Мне нужна была внутренняя готовность к борьбе – и я была готова. Я только всё время думала про Зумруа, который прибежал меня предупредить, зная наверняка, что будет убит. Ему приказала госпожа Бальшь? Или он хотел спасти меня? Он, шпион, склочник, заносчивый кастрат с замашками вельможи?

Пожертвовал собой ради меня… или ради госпожи Бальшь, точнее, ради преданности каждому её слову? В любом случае не так он был глуп и зол, как я едва не заключила с первого взгляда. Нельзя, ни в коем случае нельзя опрометчиво судить о людях…

Теперь в моей свите была Далхаэшь, которая чувствовала к Раадрашь жестокую и вполне взаимную неприязнь. Это тоже не облегчало нашего положения, но что предпринять в таком случае, я решительно не знала. Меня ужасала участь любовниц Тхарайя; против воли я думала, что среди них были злая умница Гулисташь и красавица Хельшь, умеющая разговаривать с кем угодно – и обе они мертвы, а судьба спасла именно Далхаэшь… Что же ты, Нут?

Но я не ропщу ни на тебя, ни на Господа, не подумай…

Перед нами открыли резные двери, ведущие в тот самый тронный зал, где Сияющий принимал Тхарайя. Теперь на троне, целиком вырезанном из яркого полупрозрачного молочно-оранжевого камня, восседал принц Лаа-Гра, а вокруг толпились его вассалы, моложе, чем прежняя свита государя. Принцы расположились у стен, каждый – в сопровождении, по крайней мере, двух своих воинов; лишь один Возлюбленный Советник, старый и жёсткий, по-прежнему стоял на коленях около трона. В зале было очень душно, потому что снова горело множество свечей; только от близнецов за моей спиной веяло грозовым холодом.

Несмотря на важный вид, принц Лаа-Гра, холёный мужчина с красивым жестоким лицом, – на вид намного моложе Тхарайя и, уж точно, намного ухоженнее, – сидел на троне, как на чужом стуле, с которого могут попросить подняться. Он не надел Гранатового Венца, и костюм на нём был вполне обычный, но ожерелье из гранатов и золотых лошадиных фигурок, которое я заметила на Сияющем, украшало его грудь. Величавая неподвижность плохо получалась; принц бессознательно постукивал пальцами по резному подлокотнику или крутил золотую лошадку-подвеску: ожерелье жгло его шею.

Присутствующие в зале уставились на меня как на заморскую зверушку. Принц Лаа-Гра моему визиту совсем не обрадовался.

– Женщина, с каких пор подобные тебе являются в тронный зал как собеседники? – спросил он насмешливо. – Уж не думаешь ли ты, что я стану обсуждать с тобой серьёзные дела? Я слишком занят для подобных пустяков.

Я вздохнула, унимая сердцебиение. Говорить было стыдно, но говорить было надо.

– В мире всё поменялось этой ночью, – сказала я. – Благороднейший из государей умер, вместо него на троне – некоронованный принц, не наследник и не преемник. По женским покоям рыщут вооружённые мужчины, убивая чужих подруг. Говорят, воин приказал убить младенца. А если всё встало вверх дном, отчего бы женщине и не поговорить с узурпатором?

Пока я говорила, в зале было очень тихо. Мне показалось, что многие из вассалов Лаа-Гра смотрят на него с недоумением, будто не догадывались или не одобряли. Он сам криво усмехнулся.

– Ты – человеческая женщина, не демоница? Я думал, человеческие женщины не смеют поднять глаз!

– Тебе тяжело смотреть в мои глаза? – спросила я. – Может, это оттого, что ты предаёшь своего брата и приказал убить своего племянника?

Я не знаю, на что надеялась. На то, что мои слова пробудят его совесть? На сочувствие его свиты? Всё это вдруг показалось совершенно тщетным. Лаа-Гра сказал, более вассалам, чем мне:

– Я, возможно, плохой брат, но я хороший сын. Мой покойный государь много раз жалел в моём присутствии о том, что тёмные чары демоницы сделали его отцом полудемона. Разве я был не прав, попытавшись исправить его юношескую ошибку?

– Это ты – его юношеская ошибка! – фыркнула Раадрашь. – На что ты рассчитывал? Тхарайя прибьёт твою шкуру к воротам, когда вернётся!

Эти простые слова произвели на сановников Лаа-Гра гораздо более сильное впечатление, чем моя жалкая попытка воззвать к его совести – я поняла, насколько во Дворце боялись Тхарайя. Милый юноша, который улыбался моему мужу во дворе, кажется, самый младший из его братьев, улыбнулся и теперь, сказав:

– А ведь это должно тебя волновать, Лаа-Гра! Не знаю, ощущаешь ли ты, как от женщин тянет холодком того берега – я, во всяком случае, чувствую это отчётливо. И это не только холод теней – это ещё и холод меча Тхарайя, тебе не кажется?

Принцы и сановники зашептались, мне даже померещился смешок. Юноша весело добавил:

– Говорят, тени служат истинному владыке. С чего бы им стоять за спиной женщины, а не за твоим троном?

Скулу Лаа-Гра свело судорогой.

– Вероятно, – сказал он очень медленно, кусая губы, – тени стоят за спиной женщины, потому что она держит на руках Сияющего. Если только вы все готовы сейчас же преклонить колена перед младенцем-полукровкой. Вы так ратуете за законность?

Наступила ужасная тишина. Из моих ног словно пропали кости; если бы Раадрашь и Шуарле не поддержали меня, вероятно, я бы упала. Меня окатила горячая волна такого всеобъемлющего и всепоглощающего ужаса, что стоило дикого труда не завопить в голос. Только мой драгоценный Шуарле, держа меня за локоть, шепнул на ухо:

– Держись, это ложь! Это Тхарайя приказал теням служить тебе!

– Принц Тхарайя жив! – выкрикнула я почти помимо воли.

– Вот интересно, кто из вас угадал! – воскликнул юноша со смехом, а мужчина с иссечённым саблями добродушным лицом, принц Нур-тийе, сказал:

– Лаа-Гра, какая странная игра! Ты намекал на божьи откровения, а выходит, что прав у тебя не больше, чем у любого из нас?

Лаа-Гра встал, сжимая кулаки.

– Вот как вы заговорили?! – сказал он раздражённо. – Хотите, чтобы я перечислил собственные права? Извольте. Я – человек, я – старший после Тхарайя…

– Вот именно! – тут же вставил весёлый юноша. – После.

Принцы рассмеялись.

– Тхарайя мёртв! – крикнул Лаа-Гра так, что отозвалось пещерное эхо. – Полагаю, он умер раньше отца, а значит, его отродье потеряло права – но если это и не так, кто подтвердит права младенца? Младенец не может править Ашури!

– Это нельзя доказать, – сказал юноша. – Надобно ждать, пока не вернутся демоны-птицы – от них мы всё узнаем, а после…

– Резонно, – заметил один из старших принцев, плотный и хмурый.

– Я докажу! – перебил Лаа-Гра и приказал солдатам, стоящим у трона: – Священника сюда!

Зал умолк. Меня бил озноб. Я вцепилась в тёплую руку Шуарле, рука Раадрашь жарко обнимала меня за талию – но теплее не становилось. Я ждала ужасных событий, я уповала лишь на то, что они не будут настолько ужасными, как мне представлялось – и в этот смятенный момент в зал вошёл священник Нут. Я впервые увидела служителя этой богини.

Он был одет в белые холщовые одеяния – широкие, расходящиеся книзу штаны и ещё более широкую и длинную рубаху – и бос. Его длинные чёрные волосы, разделённые на четыре пряди и перевитые белыми лентами, спускались ниже плеч из-под платка, прикрывающего голову и лицо – только яркие чёрные глаза и широкие чёрные брови не были скрыты, как у укутанных женщин. Никаких украшений или знаков сана он не носил.

Священник прошёл по залу, мягко ступая, не торопясь, внимательно всматриваясь в лица. Остановился рядом со мной – мне померещилась улыбка под мягкой тканью платка, а от его задумчивого взгляда стало чуть легче. Лаа-Гра, усевшись на краешек трона, довольно-таки нетерпеливо дождался, когда священник повернётся к нему, и сказал:

– Возлюбленный Нут, я рад, что ты явился по моему зову. Ты не мог бы повторить то, что твои братья говорили мне в храме?

– Зачем повторять? – отвечал священник. Судя по голосу, он был далеко не стар. – Я слышу, как ложатся кости в гадании Матери Случая, они каждый миг ложатся по-разному. Ты хочешь знать пути судьбы, принц – спрашивай.

Кажется, обращение «принц» Лаа-Гра не обнадёжило.

– Что случилось на севере? – спросил он.

– Горы Хуэйни-Аман больше не щит Ашури, – сказал священник, чуть пожав плечами. Его голос показался мне чрезмерно безмятежным для такого сообщения, но он продолжал в том же тоне. – Изгнанные и проклятые, неупокоенные и забытые, те, кому нигде нет места – все они жаждут войти в мир живых через Хуэйни-Аман, как через ворота. Северянин, пришедший воевать, снял охранные заклятья.

– Северянин? – переспросил Лаа-Гра с нажимом.

– Которому она обещана, – священник махнул тёмной рукой в мою сторону.

– Ведьма, ведьма! – шикнул кто-то из-за спин.

Священник хмыкнул и поправил:

– Любимица Госпожи Судьбы. Жена птицы, мать птицы, благословлённая Костром.

Лицо Лаа-Гра снова дёрнулось.

– Что станет со страной? – спросил он почти зло. – Этот путь уже определён?

– Ворота будут закрыты и запечатаны, – по-прежнему безмятежно ответил священник. – Гранатовой кровью и жизнью любящего. Как всегда. Так что, пока безопасность страны в руках Тхарайя, я бы не беспокоился.

В зале зашушукались. Возлюбленный Советник покачал головой.

– Его называют Убийцей Войны, – заметил священник.

– Послушай, возлюбленный Нут, – сказал Лаа-Гра, с трудом переводя дыхание. – Ты сказал: «Гранатовой кровью и жизнью любящего». Что это значит?

– Гранатовая кровь должна пролиться, а жизнь любящего вытечет вместе с нею, – невозмутимо пояснил священник. – Принц, тут уже ясны почти все пути. Горная цепь Хуэйни-Аман останется нашим заслоном. Тхарайя сделает всё, что надо, хотя это может оказаться непростым. Что тебе ещё непонятно?

– Что значит «почти»?! – крикнул Лаа-Гра. – Что неясно?!

– Я вижу, что будет, – ответил священник. – Но я не вижу как. Вот и всё. Я вижу, что ворота будут закрыты и запечатаны, но не вижу, как это произойдёт и как выполнятся условия. Знаю только, что они выполнятся. Больше я ничего не могу сказать.

С этими словами он повернулся, чтобы уйти.

– Тхарайя вернётся? – выкрикнул горбоносый усатый принц, чьего имени я не знала.

– Не знаю, – бросил священник через плечо. – Я не сочиняю песен. И я не вижу частностей, я вижу только метки на костях Нут.

Он пошёл к выходу, и никто не посмел его остановить.

Я смотрела вслед священнику и пыталась увидеть свет истины в этих довольно тёмных пророчествах. Всё это было страшно похоже на мои худшие опасения. Умри за страну. Умри за Лаш-Хейрие, за Гранатовый Дворец, за братьев, за жену и ребёнка, которых пока не удалось убить – только умри.

Оказывается, твоя смерть – необходимое условие победы. И уж наверное, твоя смерть – необходимое условие спокойствия и процветания. Ты – птица, не человек. Ты умрёшь в полёте, как птица. Ты умрёшь.

Серый туман сгустился перед моими глазами, а звуки вдруг резко отдалились, отозвавшись дробящимся эхом. На миг реальными стали только руки Шуарле, поддержавшие меня, и его шёпот:

– Твой сын, Лиалешь! Не смей быть слабой, принцесса!

Я тяжело встряхнула головой, пытаясь сбросить слабость, как путы. Лаа-Гра где-то на другом конце Вселенной спросил:

– Вы убедились, маловерные? – И его голос вызвал у меня тошноту, но тут рядом заговорила Раадрашь.

Она сдёрнула платок с головы и замахнулась рукой с разведёнными пальцами – знакомым мне жестом:

– Земля тебя покроет, Лаа-Гра – а за рекой встретят с радостью! Смотри на меня, на принцессу ядовитых птиц, смотри! У меня есть отец, который назвал Тхарайя сыном, и есть братья, которые и для Тхарайя братья! А у моего отца есть крылатые подданные, лучшие бойцы на свете!

– Закрой лицо, демоница! – крикнул молодой принц, стоявший у самого трона, но Раадрашь расхохоталась:

– Хорошо, что ты позвал возлюбленного Нут, Лаа-Гра! Теперь я знаю, что врата для мертвецов открыты настежь, а Хуэйни-Аман больше не незыблемый оплот! Я полечу сказать это моим родичам! А ещё скажу, что вероломный брат моего мужа нарушил его права, попрал честь и верность, послал грязных убийц к его женщинам и посягал на убийство его единственного сына! Как ты думаешь, что они ответят?!

Она выпалила это разом и остановилась перевести дыхание. В зале воцарилась мёртвая тишина.

– Твои родственники и вассалы обмочились от страха, – насмешливо сказала Раадрашь. – Они поняли, что ты зовёшь войну с государем птиц! Тебе это по нраву, ты, птица только по имени?!

Принц Орёл, подумала я, ах да… Господи, война… ещё одна война… О чём она говорит? Маленький Эд вертелся и хныкал на руках у Сейад, и это странным образом мешало мне сосредоточиться.

В следующий миг что-то вокруг произошло, и призрачная рука одного из близнецов взяла из воздуха у самого горла Раадрашь метательный нож. Я догадалась, что Лаа-Гра, вероятно, сделал знак кому-то из своих воинов; не знаю, успела бы Раадрашь увернуться от ножа, но полагаю, что вероятнее – не успела бы.

Мы живы благодаря теням. Только благодаря теням.

– Ты, убийца! – закричала Раадрашь, но я скинула, наконец, это серое оцепенение и поймала её руку:

– Сестра… остановись.

Она обернулась, сверкая прекрасными злыми глазами:

– Что?! Я…

– Раадрашь, мы пока не будем говорить о войне, хорошо? – сказала я как можно громче. – Мы с тобой вспомним, что Ашури принадлежит нашему драгоценному мужу Тхарайя, настоящему государю, а Тхарайя не хотел бы войны с птицами, правда?

Теперь принцы слушали меня. Нур-тийе даже подошёл поближе. Я подняла край платка с плеч Раадрашь и накинула ей на голову. Раадрашь, как видно, поняла и замолчала, прикрывшись снова, но её смирения было мало для нашей безопасности, и мне пришлось продолжать говорить.

– Это, наверное, допустимая мера, Раадрашь, – сказала я, обращаясь к ней, но так громко, чтобы слышали и другие, – но это – последняя мера. Не будем торопиться. Горе, причинённое смертью отца, и честолюбие лишили принца Лаа-Гра разума на короткий срок. Он придёт в себя, когда кончится эта ужасная ночь. Это, конечно, не воскресит мёртвых, но зато поможет принцу воздержаться от ещё большего зла.

– Хэй, женщина! – рявкнул Лаа-Гра. – Считаешь меня безумным?!

– Докажи мне, что я не права, – сказала я кротко. – Я слаба, я глупа. Я не могу видеть далеко. Я всего лишь вывожу посылки из очевидных фактов. Ты заочно похоронил моего мужа, которого я люблю, и приказывал убить его ребёнка. Это было обдуманным решением? Ты – расчётливый злодей, а я ошиблась?

Лаа-Гра стукнул кулаком по подлокотнику трона и сморщился. Юный принц радостно улыбнулся и показал на двери зала за моей спиной:

– Смотрите! Бабушка Бальшь!

Госпожа Бальшь, укутанная в чёрный шёлк, похожая на призрак в сиянии свечей, опираясь на руку Эрлие, ненакрашенного, в чёрном, с восковым неподвижным лицом, сопровождаемая ещё парой одетых в чёрное кастратов, вошла в зал, медленно прошествовала мимо принцев и остановилась у трона:

– Твоя мать была изворотливая сука, Лаа-Гра, – протянув к трону крохотную сухую руку, сказала она своим резким голосом, в котором не ощущалось ни тени слабости. – Она была умна и хитра; с чего это ты так глуп? Не в родителей пошёл?

Лаа-Гра привстал с трона, изменившись в лице:

– Была, Бальшь?!

Госпожа Бальшь расхохоталась в ужасной тишине:

– Ты забыл, принц: старшие жёны и любимые рабыни сопровождают государя на тот берег! Пока ты играл в короля, я следовала древнему обычаю. Мне только не удалось найти опиума, чтобы уход твоей матери был блажен; оттого я дала ей выпить настойки Чёрного Сердца. Она подохла, скуля, – как подобает суке, породившей паршивых щенков!

Лаа-Гра, забыв обо всём от горя и ужаса, вскочил, в два прыжка подбежал к госпоже Бальшь и схватил её за горло – тоненькая фигурка государыни показалась тростинкой в его руках. Эрлие вскрикнул от ужаса и попытался разжать его пальцы, но силы принца-воина и кастрата были, очевидно, неравны – Лаа-Гра, не глядя, отшвырнул его в сторону, как досадную помеху, а его солдаты схватили остальных кастратов из свиты государыни, рванувшихся на помощь своей госпоже, заломили им руки и оттащили подальше. Юный принц, вмиг растеряв весёлость, пронзительно закричал, совсем по-детски:

– Лаа-Гра, бешеный пёс, остановись, ты убьёшь бабушку!

Этот вопль привёл Лаа-Гра в чувство, по крайней мере, настолько, чтобы он осознал, что творит, и выпустил госпожу Бальшь из рук – но государыня осела на пол, и её голова ударилась о тёмно-красный камень с глухим неживым стуком. Горбоносый принц, усмехнувшись, вскинул вверх правую руку, так, будто держал невидимый кубок – жест, которым в Ашури приветствовали победителей поединка. Высокий и хмурый принц, стоящий бок о бок с ним, с отвращением отодвинулся.

Младший принц кинулся на пол рядом с государыней, затормошил, коснулся пальцами губ, пытаясь уловить тепло дыхания, – но, как видно, не преуспел в этом. Отпустив обмякшее тело, он вскочил и указал на Лаа-Гра вытянутой ладонью – «именно ты и преступник!»:

– Как ты мог! Надеюсь, сердце сгорит в твоей груди!

Но Лаа-Гра уже взял себя в руки.

– Я следовал древнему обычаю, – сказал он с нервным и глумливым смешком. – Бальшь пережила своего мужа, не согрев его могилу своим теплом, – так отчего бы ей не проводить на тот берег нежно любимого сына? И тебе, Эль-Тхи, лучше не рыдать сейчас: Бальшь убила мою мать, возможно, за ней последовала и твоя!

– Верно, верно, – откликнулся горбоносый, улыбаясь. – Во Дворце всегда пахнет ядом, но сейчас, как мне кажется, этот привычный запах стал слабее!

Эль-Тхи шмыгнул носом, вытер ладонью лицо и остановился перед троном, тяжело дыша:

– Ты слишком много на себя берёшь, Лаа-Гра… А ты, Скиин-Хеа, просто мерзавец!

– У малютки Эль-Тхи есть сердце! – со смехом воскликнул горбоносый Скиин-Хеа. – Кто бы мог подумать! Какие удивительные дела нынче творятся!

– В Гранатовом Дворце стало на одного убийцу меньше, – сказал Лаа-Гра. Его полуулыбка снова явственно отдавала безумием. – Так что дела неплохи. Тхарайя был любимчиком Бальшь; мне бы не хотелось, чтобы эта побелевшая от старости ядовитая змея укусила и меня, чтобы Тхарайя не скучал на том берегу!

– О, этот страх великого воина перед дряхлой старухой! – фыркнул высокий хмурый принц, и Скиин-Хеа возразил, смеясь:

– О, эта детская вера в беззащитность скорпиона и безопасность гадюки!

Я поражалась про себя тупому покою, с которым сама взирала на мёртвую государыню и на всё происходящее – вероятно, оттого, что моя душа не могла вместить в себя столько зла и горя сразу. Братья Тхарайя, очевидно, не могли скорбеть о своём отце; его смерть из тяжёлого горя в одночасье превратилась в отвлечённый принцип, в побуждение к действию – и мне показалось, что в качестве этого действия многие из них представляют себе лишь новые и новые убийства. Смысл скорби был непонятен почти никому во Дворце.

– Я всё решил, – сказал Лаа-Гра с безумной весёлостью. – Тени не подчинятся мне, пока не увидят труп Тхарайя – ладно, подождём его трупа или известий от птиц. Вы все можете считать меня правителем, пока я не стал королём. А женщины должны отправляться к себе, – он коротко хохотнул и добавил: – Во избежание войны с королём демонов заприте решётки на тёмной стороне и не выпускайте их из дворца. Пусть Нут разберётся, кто прав!

Я пошла к выходу, и моя свита направилась за мной. Я чувствовала спиной отчаянные взгляды кастратов госпожи Бальшь, я отлично понимала, что кровавый кошмар ещё только начинается – но могла только с ужасом и тоской осознавать собственную беспомощность.

Со мной – тени Тхарайя. Я могу спасти своего ребёнка и своих вассалов. Если захочет Господь и если кости Нут лягут хорошо, то, быть может, у меня получится спасти ещё кого-нибудь. Но, как бы моя душа ни рвалась к этому отчаянно, я не могу спасти всех, кому грозит беда.

Кажется, с осознанием этого я стала взрослой.

Вернувшись в свою комнату, я поразилась темноте мира за окнами. Похоже, ужасная ночь не собиралась кончиться на рассвете. Ненастная мгла облегала небеса до горизонта; весь чистый небосвод Ашури был наглухо закрыт тяжёлыми тучами.

В покоях было холодно. По приказу Лаа-Гра ворота в сад закрыли резной решёткой, но сквозь неё свободно втекал неожиданно холодный и сырой воздух, будто ещё не кончилась ранняя весна. Резко пахло влажной травой. Мы ушли из зала в комнату с узкими оконцами в цветных витражах, по которой не гулял сквозной ветер; Шуарле затворил дверь и зажёг светильники. Здесь мне показалось уютнее, чем в моих обычных апартаментах: за время нашего отсутствия слуги Дворца убрали трупы, но, проходя опочивальней, я едва не наступила на пятно крови, впитавшейся в ковёр.

Кровь Зумруа… Стоило подумать об этом, как помимо воли вспомнилась и госпожа Бальшь – её окутанное чёрным хрупкое тело, неловко лежащее на полу. Железные руки Лаа-Гра на её тонкой шее… Лаа-Гра сломал её шею, вдруг поняла я, это было очень просто для него – и слёзы полились сами собой.

Шуарле обнял меня, я спрятала лицо у него на груди – и он не сказал: «Улыбайся, принцесса». Я оплакивала госпожу Бальшь, которая, возможно, сделала в жизни много непоправимого зла, но любила Тхарайя и была добра со мной. Я поплакала над Зумруа, думая об уцелевших из свиты госпожи Бальшь: судя по ужасу в глазах Эрлие, их ждала самая жалкая участь. Я вспомнила о Гулисташь, о других женщинах из нашей свиты – на них у меня уже не хватило слёз, я только хныкала и кусала губы. О Тхарайя я не могла даже думать.

Шуарле молча гладил меня по спине. Чья-то рука – Сейад? – протянула мне чашку с отваром ти:

– Э-э, Лилес, весь мир нынче плачет по государю – но по государю Манолу, не по государю Тхерану. Что бы ни случилось завтра – сегодня ещё жив твой мужчина, слышишь ли? Не режь себя мыслями – младенцу от того тоже больно, глупая ты!

Я хлебнула ти, отдающий холодком степных трав Сейад – и этот холодок слегка остудил мою горящую голову. Напряжение потихоньку сходило на нет, оставляя только ноющую боль в висках и ту тяжесть, какая всегда сопровождает бессонную ночь. Шуарле расстелил для меня постель, и я прилегла, почти не раздеваясь, скинув только платок и плащ, рядом с малышом.

Эд ухватился за меня и моментально уснул; я чувствовала безмерную усталость, но поняла, что сразу уснуть не удастся: было никак не найти удобную позу. Раадрашь присела на ложе у меня в ногах, Шуарле – на ковёр рядом; их присутствие отогревало меня, но не помогало отогнать мучительную тревогу.

Я слишком много услышала за эту ночь – и слишком многого не поняла.

Сейад обтирала платком, смоченным в настое трав, моё заплаканное лицо – и что-то мурлыкала про себя. Её мурлыканье и прикосновения странным образом прояснили мои мысли.

– Сейад, – спросила я неожиданно для себя, – а почему врата в горах Хуэйни-Аман можно закрыть только ценой жизни? Неужели, чтобы победить в войне, непременно нужно погибнуть? И что это за победа, если победитель мёртв? Мне кажется, ты знаешь…

– Это все знают, – сказала Раадрашь. Её голос прозвучал непривычно уважительно и возвышенно. – Птицы – уж во всяком случае, с людей слишком много не спросишь… Это и я знаю. Последний, кто закрывал эти врата, был принц аглийе, брат моего прадеда… Знаешь, Лиалешь, я должна была полететь с Тхарайя. Быть может, я тоже могла бы закрыть их, я ведь тоже королевского рода, – сказала она с глубоким мечтательным вздохом. – Ах, Лиалешь, это смерть воина, это смерть героя, и это необыкновенно достойно – отдать живым свою душу…

– О-э, – подала голос Далхаэшь, которой доселе было не видно и не слышно, так что я почти забыла про неё. – Видишь, Лиалешь, эта сумасшедшая мечтает умереть как солдат! Так рвётся умереть, что порицает желающих жить!

– Я рвусь спасти Тхарайя, которого ты предала! – немедленно отрезала Раадрашь, выпадая из своего жертвенного пафоса.

Мне снова пришлось вмешаться в их ссору, чтобы она не зашла слишком далеко.

– Сейад, – сказала я чуть громче, чем хотела бы. – Расскажи мне об этом; я, похоже, не дождусь внятного рассказа ни от кого, кроме тебя.

Далхаэшь недовольно замолчала, но перебить меня не посмела. Шуарле опёрся локтями о край ложа, а Раадрашь раздражённо вильнула хвостом, но тоже спорить не стала. Сейад грустно улыбнулась.

– Не победа – умереть за победу, говоришь ты… – начала она, вынимая из торбочки очередной недовязанный носочек. – Э-э, может, и права ты… Но уж такая это война, такие враги. Смертного врага можно убить – с мёртвым врагом что сделаешь, скажи? С тем, кого ты убил, уложил в землю и засыпал его очи землёй, а он снова встал, чтобы достать тебя клинком, что, скажи, делать с таким?

– Как это может быть? – спросила я. – Это звучит как кошмар…

– Э-э, как! Давно это началось, Лилес… может, тыщу лет назад, а может, больше – очень давно. Там кому-то, – Сейад ткнула спицей вверх, очевидно, имея в виду небеса, – или там, – она ткнула спицей вниз, в направлении преисподней, – захотелось крови. Да не той, что всегда ручьями лилась на поле боя, – эту кровь они могли горстями черпать – а той, что стоит куда дороже. Крови невинных, видишь ты. Беззащитных. На которых и у очерствевшего душой не вдруг поднимется клинок. Вот какой им крови приспичило, Лилес.

– И аманейе стравили людей с птицами! – вставила Раадрашь, не выдержав. Её зрачки расширились, как у ребёнка, слушающего страшную сказку.

– Хэй, так! – Сейад кивнула, продолжая вязать. Непостижимо длинная пушистая шерстяная нить тянулась из торбочки, но клубков внутри я никогда не видела. – Кто-то из них, из тех хитрецов, которые любят кровь и знают, как её добыть, понимаешь ты, нашептал людям, какие из птенцов получаются дивные рабы! Это он первый выжег у птенца на лбу проклятый знак, что зовут «страх полёта» – а дальше всё само пошло, так ведь с людьми всегда. Им покажи крошечное зло – они вырастят его с гору, верно.

Шуарле вздохнул или всхлипнул, и я подала ему руку. Он прижал ко лбу мои пальцы, будто у него вдруг разболелось место стёртого клейма.

– Э-э, вот так, как с ним, делали со многими тогда! – сказала Сейад, кивнув в сторону Шуарле. – И хуже, чем с ним! Так появились первые полукровки, камень бесплодный – от птах, которых брали силой. А потом птицы стали мстить, и уже человечья кровь полилась потоками. Птицы-то без разбора убивали, никого не щадили, даже младенцев – а всё оттого, что птицам нет хуже зла и беды, чем рабство. Всё они могли стерпеть, кроме обрезанных крыльев, а видеть братьев и сестёр с обрезанными крыльями было им нестерпимо…

– Да, да! – снова перебила Раадрашь. – Они убивали друг друга без счёта, пока однажды птицы не уничтожили человеческий посёлок почти целиком! И тогда мёртвые ужаснулись и встали защищать живых! Вот так врата и открылись! Так рассказывала моя бабка!

– Э-хе-хей, если бы! – вздохнула Сейад. – Мёртвые сами возжаждали кровавой мести, вот что я говорю! И они все встали, брошенные в степи тела, проткнутые железом тела, растерзанные тела, несчастные тела, лишённые оплакивания и погребения, встали, чтобы живым отомстить, вот что случилось! Э-э, они, мёртвые, понимаешь ты, не стали разбирать, кто убил их, а кто убивал их убийц. Они одно знали: их убила война! Их ненависть убила. И они напились крови живых и их слёз до отвала!

– А из воинов никто не вернулся домой, – кивнул Шуарле. – Я вспоминаю… когда-то очень давно мне эту легенду тоже рассказывали… Мать рассказывала… Воины людей и птиц забыли о вражде друг к другу – они стали плечом плечу сражаться с мертвецами. Только мертвеца ведь нельзя убить второй раз, да, Сейад?

– Да, это верно, – сказала Сейад, покачивая головой. – Нельзя убить уже убитого. Пока у него будет тленное тело – будет сражаться тело, когда тело распадётся в прах – будет сражаться голодный дух, а он сильнее тела и вовсе неуязвим. Люди их укладывали – и сами ложились в землю, но людей становилось всё меньше, а мертвецов – всё больше. Тогда-то уцелевшие и воззвали к Солнцу!

– К Нут, – поправила Раадрашь.

– Ай! – отмахнулась Сейад. – К самым сильным из всех! Они воззвали – они и ответ получили. Жажду мёртвых утолит самая чистая кровь, а их ярость утишит сердце, не знающее ненависти. Как только нашёлся высокородный мужчина, готовый пожертвовать собой ради жизни живых и покоя мёртвых, так всё это бедство и прекратилось. Вот всё.

– С тех пор мёртвые вставали несколько раз, – сказала Раадрашь. – И всегда находился принц, готовый умереть за других. Последний раз – наш, птица, брат моего прадеда, о нём до сих пор поют песни. А в этот раз – полукровка, – её голос зазвучал прорывающимися слезами, – опальный принц людей – получил каплю счастья, чтобы умереть со славой, – ах, горе мне, ничтожной! – И Раадрашь, беззвучно рыдая, упала в мои объятия.

Впервые я увидела её плачущей, да ещё и – оплакивающей Тхарайя. Зрелище показалось невероятным, но история Сейад и мне надорвала сердце.

– Послушай, – сказала я, стараясь не плакать вместе с ней, – мы ещё ничего не знаем. Может, возлюбленный Нут ошибся, и всё не так ужасно… В конце концов, эту войну начали мои соотечественники-северяне – им и расплачиваться… Может, мёртвые сами уйдут, когда птицы Тхарайя победят северян…

– Хорошо бы, – вздохнул Шуарле, и я услышала в его голосе боль и неверие. – Если мертвецов устроит такая плата…

Я кивнула. Раадрашь свернулась клубком на ложе рядом со мной, ещё всхлипывая. Сейад вязала и покачивалась, по обыкновению, что-то напевая. Далхаэшь сладко спала в углу на куче подушек. Занималось серое утро, за стенами Дворца начинался дождь – и ветер швырнул в цветное стекло окна пригоршню капель, тяжёлых, как свинцовые пули…

Тхарайя

Степь лежала под нами, белёсая от зноя, но с гор дул прохладный ветер. Он стелился понизу, освежал жухнущую траву и давал путникам, идущим и едущим по большой дороге, ведущей в Данши-Вьи от Лаш-Хейрие, дышать полной грудью. Этот встречный поток мешал лететь низко, сбивая строй и раскачивая моих птиц – заставлял подниматься выше, вместе с тёплым и лёгким дыханием степи.

Керим – слева, Рысёнок – справа. Путь предстоялдолгий; я знал, что бойцы, как и я, экономят силы. Мы легли крыльями на ветер, ловя восходящие течения, и уподобились орлам, способным парить нескончаемо долго; лишь редкие взмахи крыльев сохраняли высоту. Степь разворачивалась внизу раскрашенной картой. Птицы видят землю именно так, и именно из-за этого прекрасные карты, которые рисуют на пергаменте из кож горных козлов художники Теснины Духов, стоят на базаре в Лаш-Хейрие и даже в Саранджибаде не меньше чем по сорок золотых за штуку. Торговые пути обозначаются тонкими золотыми линиями; в действительности дороги выглядят узкими светлыми полосками в желтоватом, сером и зелёном. Пасущееся стадо кажется клубком копошащихся мышей, караван раскрашенных повозок огнепоклонников на тракте растянулся рядом цветных коробочек, запряжённых котятами, – мы поднимаемся выше, и всё живое превращается в горстку шевелящихся букашек на широком полотне степи.

Дороги – жилы, по которым текут кровь Ашури и её золото. Они то там, то тут пересекают степь в волнах несущейся под ветром травы; сверху, впрочем, волн не видно, трава под крылом – как серо-зелёная ткань, разостланная неизмеримо широко… Горы, к которым мы держим путь, – пограничный рубеж Ашури, её крепостная стена; пики сияют под ярким солнцем, белые и голубые, будто в них отражается небо. Ашури – горы, и Ашури – степь. Весна становится летом, и маки в Ашури уже начали облетать.

Люди – жители Ашури, и птицы – жители Ашури. А вдруг птицы со своей высоты видят чуть дальше? Они видят с небес, как горит степь, как земля от горизонта до горизонта превращается в траурный покров. Они видят мёртвый город в предгорьях – и сверху это похоже на выветрившийся скелет с зияющими провалами обвалившихся крыш, с торчащими рёбрами балок, среди которых гуляет ветер, с сухими бассейнами, засыпанными пылью. А ведь когда-то там сияла вода, когда-то там зеленели сады, когда-то там шумел базар, играли дети… Может, поэтому лучшие воины на свете не затевают войн первыми?

Я не хотел об этом думать. В полёте не надо думать о земле. Стоит начать думать о земле, как тут же придут мысли о Яблоне. И о малыше – не хочу думать, я слишком далеко, услышь, Нут.

Что она почувствовала? О чём догадалась? Откуда у неё силы смеяться, когда хочется плакать? Бедная, бедная Яблоня, моя маленькая девочка, слишком маленькая для слишком большой беды.

Нельзя об этом, нельзя. Вот если бы существовали на свете голуби-аманейе, волшебные птицы, летящие со скоростью мысли – не к гнезду, а в руки к любимой… Услышь, Нут, я взял бы за пазуху такого голубя, чтобы прислать ей два жарких слова и ждать ответа! Пустые, пустые мечты.

Остаётся лишь надеяться на ошибку Керима. Северяне, только северяне. Слетаем, победим и вернёмся. Не думаю, что чужакам особенно помогут их огненные жерла: с нами Солнечный Пёс.

Только увидим тот прибрежный городок. Убедимся. И после – пусть за северян вступится их единственный бог – им никуда не деться.

Нам пришлось перебираться через Хуэйни-Аман, а это всегда совсем не просто. Сильное солёное дыхание океана сшибается здесь с ледяным ветром снежных вершин; над горами вечно длится поединок ветров. Уже в Теснине Духов мы ощутили его мощь: парить, лёжа у ветра на спине, больше не удавалось, приходилось напрягать мускулы и работать крыльями, отталкиваясь от встречных воздушных струй. Наш полёт замедлился.

Город птиц, Агли-Лаш, жался к горному склону прямо под нами. Путей по земле, которыми до города могли бы добраться люди, почти не существовало: город висел над пропастью ласточкиным гнездом, серо-розовый, как горный гранит, и зелёный от высокогорных сосен. Замок государя Урагана, Гранитный Клинок, втыкался в небеса, похожий на отдельный горный пик.

Здесь всегда существовали совершенно независимо от предгорий. Здесь пекли сладкие лепёшки из розовой муки, смолотой из бши, злака, растущего на крохотных полях в распадках, и делали пресный сыр из молока горных коз, пасшихся на неприступных кручах, куда не ступала нога человека. Здесь ковали металлы, выделывали кожу и пряли шерсть; только крайняя нужда могла бы заставить птиц спуститься с небес.

В жаркий полдень в воздухе над городом было тихо; в такую пору птицы были заняты делами на твёрдой земле, только птенцы с писком носились невысоко над крышами, затевая догонялки и воздушные бои. Взрослые провожали нас взглядами, приветственно вскидывая руки. Удачи соколам государя!

Удачи смертникам государя. Здесь добры к нам, здесь это не произносят вслух.

Мне всегда нравилось это место. Почти все мои воины-полукровки чувствовали себя здесь лучше, чем в степи – и были тут гораздо более желанными гостями. Полуптицы, полулюди… Вероятно, больше птицы, чем люди. Люди всегда считали их ужасом, злом и отщепенцами, плодом тяжёлого греха, позором, чем-то таким, от чего лучше всего избавиться в младенчестве; птицы всегда смотрели с жалостью и пониманием, как на тех, кто умрёт, не оставив следа в своих детях. Разве удел воинов-смертников – не лучшая доля для таких, как мы? Так от нас останутся песни, иначе не останется ничего – вот что говорили мои боевые товарищи. В сущности, мы все обречены игрой Нут на пожизненное одиночество: нет ни жён, ни любимых бесплодному камню смешанной крови. У некоторых моих солдат тут живут подруги-полукровки, ещё более несчастные и неприкаянные существа, чем мы сами, – печальный союз, безнадёжная любовь. Только я, принц – исключение, меня спас от одиночества Гранатовый Венец отца… о нет, Яблоня, Яблоня!

Две шестёрки, услышь, Нут! Маленький Огонь, драгоценное дитя с гранатовой кровью, со смешанной кровью, с несчастной кровью. Если древнее поверье говорит правду, сын полукровки обзаведётся своими сыновьями – но как это проверить? Ведь сын полукровки – сказочное диво вроде молодильных яблок.

Маленький Огонь, невозможное, чудесное дитя. Подарок от Яблони. Если древнее поверье говорит правду, очень сильная страсть сжигает любое проклятие. Скорее всего, второго сына не будет – но это уже и не важно. Лишь бы Огонь успел вырасти, в четырнадцать лет птенец уже сразится за мать и за себя, услышь, Нут!

О, с каким лёгким сердцем, даже имея в виду смерть, всегда стоящую за плечами, я бы отправился на эту войну – за Яблоню, за малыша, если бы точно знал, что во Дворце им ничего не грозит! Тени, конечно, это стена нерушимая, но существуют старые правила и существует царь теней, которому ничто не указ. И ещё существует слово моего отца…

Маленькая Яблоня права: мы нарушаем все запреты… Отважная девочка моя, соратник и возлюбленная, если я умру, вы, ты и сын, останетесь одни против целого мира. Как-то суметь вернуться, и вернуться поскорее, защищать тебя, защищать вас… Не думать об этом, не думать!

Пролетая Тесниной Духов, мы несколько потеряли высоту. Над городом стремительный воздушный поток подхватил нас и понёс между каменными стенами к горе Хаг-Амани, Демонову Трону, высочайшему пику гор Нежити. На этой вершине не бывало ни людей, ни птиц; каменный клык, врезающийся в небеса и покрытый льдом, на котором не растёт даже мох, пик, окружённый сворой вечно воющих ледяных ветров, – неподходящее место для живых. Надлежало обогнуть пик, пролететь над горной цепью и дальше пустить под крыло побережье – заодно хорошенько его оглядев.

На полдороге к Хаг-Амани к нам присоединились бойцы из Каменного Гнезда, к которым я ещё затемно послал Рысёнка с письмом; теперь меня сопровождала внушительная армия.

Не думаю, что преодолеть перевал, карабкаясь с камня на камень, было бы намного труднее, чем перебраться за эту стену бушующего холода. Разве что – дольше.

Здесь, на страшной высоте, ветер так ярился, что строй воинов превратился в широкую дугу: каждый выбивался из сил, пытаясь не дать воющим вихрям отшвырнуть себя назад. Каждый глоток разреженного ледяного воздуха давался с трудом. Тяжёлая работа согревала наши тела; наледь таяла и стекала с нагревшейся меди горячими струями. Обычные птицы, отважные маленькие странники, покрытые перьями, гибли здесь десятками, когда осенью прилетали в наши степи с далёкого севера; нам, медным демонам, пришлось спуститься по ту сторону горной цепи и отдышаться, лёжа распластанными крыльями на прохладных волнах морского бриза. Синий безбрежный океанский простор открылся нашим глазам, сливаясь с небесной синевой. Мы повернули вдоль побережья; я вёл воинов, как гусь ведёт стаю, – клином, расширяя обзор, давая моим товарищам наблюдать за землёй.

Голуби, прилетевшие без почты, были отмечены браслетиками аквамаринового цвета – побережье, но где именно на побережье? Крохотные селения, домишки из красной глины, сады, успевшие отцвести, рощи магнолий, жестколиста и сосен, игрушечные судёнышки рыбаков с лоскутками косых парусов – всё это выглядело так мирно и спокойно, будто война – это неправда.

Если бы так и было, милая Нут!

Мы летели вдоль побережья до вечера. Воздух уже сгустился и потеплел, а тон облаков приобрёл золотисто-розовый оттенок, когда я вдруг увидал впереди и внизу эту сигнальную башню – разбитую вдребезги, на черепки, как не может разбиться башня, если под нею не содрогнулась земля.

Я скользнул вниз в холодном воздушном потоке – и мне стало холодно не снаружи, а изнутри. Чем ниже я спускался, забыв про свиту и воинов, тем чётче и ужаснее представало то, что осталось от города.

Огненные жерла, вспомнил я. Чугунные шары, врезающиеся в глину городских стен и ломающие её, как брошенный камешек – хрупкие стенки глиняного горшка. Что же в этот миг происходит с людьми?

Я развернулся, спускаясь ещё ниже; армия закружила над городком – ещё недавно живым, но уже мёртвым, это было видно даже сверху. Дома на берегу, дома у городской черты превратились в пыльные обломки, сады – в запылённое месиво сваленных деревьев и сломанных веток. Дома в центре города обуглились и почернели от копоти – и на улицах повсюду мы видели чёрные груды углей, обгоревшие остовы телег, сараев, коновязей…

Свои, царские соколы, мстители и заступники в небе над городом – и никого, кто махнул бы рукой. Живых не осталось?! Все мертвы?!

Мне померещилось движение в саду, окружавшем прекрасный дом с высокой голубятней – жилище владельца этих земель, руки царя на побережье. Пролетая мимо башни, я увидел, что голубиный вольер пуст: птиц без писем выпустили отсюда. Я сложил крылья и спикировал в сад, стряхнув с себя медь у самой земли; Филин, Рысёнок и Керим, сопровождавшие меня, опустились рядом.

Мои ноги ещё не коснулись травы, когда я понял, насколько чудовищно представшее перед моими глазами.

Место, где ещё недавно был цветник, заросший поздними тюльпанами и лилейником, зияло проплешиной тёмно-красной земли, успевшей обветриться и посветлеть. Мёртвые цветы, выброшенные вместе с земляными комьями, валялись по краям этой могилы, слишком широкой – и, судя по запаху, недостаточно глубокой для могилы, выкопанной хорошо. Садовая лопата, выпачканная землёй, стояла, прислонённая к вишне, а рядом, на коленях, сидела не укрытая плащом старуха, по виду – древняя, как степь.

Её рубаха и шаровары, вымазанные свежевыкопанной землёй, засохшей на ткани слоем красноватой пыли, почти потеряли первоначальный цвет, а исцарапанное ногтями пергаментное лицо выражало безмятежный покой безумия. Она наблюдала за мной и моими бойцами снизу вверх, перебирая поредевшие лохмы седых волос – и вдруг беззубо улыбнулась.

– А, – пробормотала, щуря глаза от вечернего солнца, – гранатовый сокол прилетел… Всё-таки прилетел, Нут слышит… А мы вот давно уже ждём тебя, сокол – я и мои девочки, мои тихие, тихие девочки… – и погрузила пальцы, на которых запеклась корка глины и крови, в землю, будто в волосы ребёнка, нежно.

Я присел на пыльную траву рядом с ней, не в силах вообразить утешение для этого горя. Рысёнок, нагнувшись к ней, тихо спросил:

– Дочери?

– Внучки, – отозвалась она охотно, почти весело, как о живых, лаская земляные комья. – И невестка, Светлячок, так её зовут. Самая младшая невестка… тихая, как все… они так спокойно лежат, мои ягнята… как я уложила – так и лежат, услышь, Нут… Сын ушёл, не послушался матери, и внучата ушли… воевать… будто им не хватило войны… Но девочки все лежат, благодарение богам… Послу-ушные девочки…

Я слушал, постепенно осознавая степень ужаса, скрывающуюся в её словах. Никто из нас не мог бы ей помочь, это было выше не только человеческих, но и демонских сил. Теперь я хотел только найти виновных во всём этом и убивать, убивать без счёта, чтобы воркование старухи перестало звучать в ушах. Я встал, расправляя крылья, – она всё продолжала ворковать о тихих девочках, о мёртвых девочках, о Чайке, и Росинке, и Камелии – и тут в небе над садом появились Месяц и Клинок, пронеслись низко, качнув крыльями, звали с собой.

Я взлетел с облегчением, будто видеть и слышать старуху было более кромешной болью, чем любая пытка; Месяц повёл меня, показывая дорогу, – и спланировал к храму Нут, окружённому рощей криптомерий.

Мои солдаты подняли с земли статую Матери Судьбы и укутали её в чей-то плащ – но я видел отколотые пальцы на её керамической ступне и грязь на изломе, подобную коросте на заживающей ране. Я не сомневался, что храм ограбили больше для забавы, чем из корысти: палочки благовоний втоптали в песок, а черепки священных чаш валялись вокруг вперемежку с лоскутками и бусами пожертвований, ободранными с храмовых колонн. Было дико думать, что Нут причинили боль и нанесли оскорбление просто по глупости или из нелепого желания крушить всё, что попадётся на глаза. Одухотворённая храмовая статуя… и послушные девочки безумной старухи… и бессмысленный нелепый разгром… и стены, сломанные железом…

Такого мне ещё не приходилось видеть – а древние летописи давно канувшей в Великую Серую Реку войны с северянами не упоминали о подобном.

Месяц тронул меня за плечо:

– Пусть господин идёт со мной.

Я пошёл. Цветник богини, где росли любимые ею благословенные пионы, тоже превратили в могилу. Здесь была такая рыхлая земля, её показалось легко копать – и могилу выкопали с размахом, яму, куда можно было уложить целую деревню.

Вот только яма была пуста.

Песок, земля, уголья, комья глины, пропитанные кровью, позеленевшей от жары, разлетелись в стороны, когда они вставали. Я смотрел на взрытую землю – и видел, как они отряхивали с себя пыль вместе с кусками обугленной плоти, вместе с обгоревшими пальцами, с клочьями спёкшейся кожи, с металлическими побрякушками, частично вплавившимися в когда-то живое тело, а частично – осыпавшимися, как прах…

Их жгли, но не сожгли до пепла, думал я, глядя на выемки, оставленные на песке обгоревшими коленными чашечками и беспалыми ладонями. А кому-то перерезали горло или вспороли живот, думал я, глядя на какие-то обветрившиеся, тёмно-бурые длинные кусочки плоти, похожие на вяленые кишки…

Их убили и бросили в эту яму, выкопанную второпях возле осквернённого храма, на месте цветника богини. Они встали и ушли. За ушедшей армией?

Рысёнок крикнул издали:

– Я должен показать вам всем и господину ещё кое-что!

Чтобы увидеть Рысёнка, мне пришлось завернуть за угол храма. Здесь, в роще, чужаки похоронили своих убитых: глубокие могилы отметили шестами, на одном из них висело символическое изображение глаза, серебряное, с кусочком бирюзы вместо зрачка, на длинном шнурке – священный символ северян.

Глаз их божества за ними не уследил: могилы были разворочены и пусты. На краю одной из них валялся пропитанный кровью пыльный плащ; под слоем песка на дне блеснул металл отточенного лезвия: кого-то похоронили вместе с его оружием, – но тел не было и здесь, они выбрались наружу, оставив на краях ям борозды, проведённые пальцами, и вмятины от колен.

Впрочем, не все мертвецы ушли далеко: между стволами двух криптометрий был распят труп молодого рыжего северянина, уже изрядно тронутый распадом, в пропитанных чем-то буром рубахе и штанах. Его лодыжки и запястья привязали к деревьям мёртвыми узлами, а после этого, очевидно, швыряли в его тело все острые предметы, которые сумели найти. Из груди мертвеца ещё торчала пара ножей, совершенно не боевых, таких, какими хозяйки в деревнях разделывают тушки гусей и кур, а в плечо глубоко воткнулся топор. Ещё несколько ножей валялись вокруг. Элегантный стилет с витой рукоятью – не оружие, вещица женщины, опасная и забавная игрушка – торчал у мёртвого в глазнице.

Когда я подошёл ближе, мёртвый, до того совершенно неподвижный, вдруг дёрнулся, так, что и я вздрогнул от неожиданности. Глаз трупа, проткнутый железом, вытек, второй глаз закатился под веко – но я отчётливо почувствовал на себе его отчаянный взгляд. Думаю, что именно отчаяние заставило мёртвого задёргаться резкими механическими движениями в безнадёжных попытках освободиться; позеленевшее мясо разъезжалось до костей в тех местах, где в него врезались верёвки, но мёртвый рвался, не обращая на это внимания. Мои воины собрались вокруг и глядели на него, смешав отвращение с жалостью.

– Да, – сказал Керим, растирая в пальцах листок мяты, – остальные его тут бросили, а сами отправились догонять армию. А бросили они его за то, что он разбил статую Насмешливой Матери Случая, и господин, наверное, заметил, что северяне к этому наказанию тоже приложили руку, потому что они многое поняли, когда умерли.

– Северяне? – спросил Филин. – Это вряд ли…

Керим, доказывая свою правоту, поднял один из ножей, выпавших из гниющей плоти. Кинжал чужой работы, с плоским лезвием, с непонятными знаками, гравированными вдоль клинка.

– Нож чужой, а рука, которая его швырнула? – возразил Рысёнок.

– Мёртвые понимают много, – сказал Керим, поведя плечом. – Швырнула этот ножик, я думаю, рука его владельца, а потом владелец ножика ушёл вместе с другими мертвецами, и ушёл он не на тот берег, а воевать, ушёл вместе со своими товарищами – воевать с оставшимися в живых. Тот, кто понял, что проклят, и понял, кем проклят, и понял, за что проклят, а потом решил искупить это проклятие хоть отчасти – вот кто хозяин этого ножика, если кто-нибудь хочет знать, что я думаю.

– Мертвецы считают северную армию злом? – сказал я. – Они отправились мстить северянам?

– Да, – сказал Керим. – Но пусть царевич не обольщается. Те мертвецы, которые встали из этих ям, конечно, напьются крови северян и лягут обратно – но то, что здесь произошло, разбудило не только этих несчастных, оно подняло и других, тех, кто умер уже давно. Тех, кто ушёл на другой берег злым и голодным, тех, кто только и ждал возможности вернуться и утолить голод – и тех, кому будет абсолютно всё равно, чьей кровью утолить голод, чужой или нашей.

– Ночью северянам предстоит нечаянная радость, – усмехнулся Месяц. – Помешаем ли их веселью?

– Как бы то ни было, – сказал я, – ночь мы проведём здесь. Мы прольём по капле крови в эти осквернённые ямы и будем петь для бедных теней, а потом будем спать в этих домах. И может быть, наше живое тепло не даст этому городу сделаться куском мертвечины на живом побережье… На рассвете мы отправимся искать то, что к рассвету останется от северной армии.

– А с этим что делать? – спросил Клинок. – Сжечь?

– Нет! – ответил я, кажется, слишком быстро. Мысль о том, чтобы сжечь здесь ещё одно человеческое тело – даже если это беспокойный мертвец – была совершенно невыносимой. – Керим, может быть, ты решишь, что делать с ним?

Керим взглянул на труп, так и теребя листок, распространяя вокруг терпкий зелёный запах – и тут маленький язычок зеленоватого пламени, похожий на огонёк свечи, вспыхнул и погас между его пальцами. Мертвец дёрнулся последний раз – и обмяк, повиснув на верёвках. Керим стряхнул пепел с ладоней.

– Мёртвого-то я отпустил к предкам, – сказал он. – Вот как отпущу царевича?

– Нет! – выдохнул Рысёнок, а кто-то за его спиной охнул.

Вот в этот-то миг я и понял окончательно, что моя судьба уже выброшена двойкой на костях Нут. Домой я не вернусь. Яблоню и сына я не увижу. Царём никогда не стану. Все пророчества сошлись в одной точке – снова проснулось то, чему надлежит спать, я должен упокоить его собственной кровью, своей гранатовой кровью, своей смешанной кровью.

Осознавая. По доброй воле. Иначе, как две сотни лет назад, от омерзения, вызванного трусостью царственнорождённого, вздрогнет земля.

И мне нельзя впадать в тоску, мне нельзя терять лицо, мне нельзя оплакивать собственную жизнь, которая, кажется, началась совсем недавно – когда Яблоня и её маленький евнух стояли во дворе Каменного Гнезда и глазели на меня как на диво. Мне надо найти и победить северян. Мне надо быть полководцем и царевичем, пока мы не покончим с живыми врагами и не придёт время уйти сражаться с мёртвыми.

Я улыбнулся.

– Керим, – сказал я, – мы обсудим это после радостной встречи с северянами. Может, за нашу победу боги помогут нам или случится что-нибудь удивительное.

Воины приняли мои слова и улыбку всерьёз и заулыбались в ответ. Филин вскинул ладонь, показывая кончики пальцев, – «земля их покроет!» – а Буран и Полночь рассмеялись. У меня немного отлегло от сердца.

Мрак и Ворон подошли к трупу, чтобы обрезать верёвки и предать, наконец, бедолагу земле; я, сопровождаемый свитой, вернулся к статуе моей богини. Её девичья хрупкость под солдатским плащом напоминала мне о Яблоне – и было очень хорошо рядом с нею.

Закат над океаном алел распахнутой раной, когда мы принесли жертву Нут, опозоренной и скорбящей. Уцелевшие жители городка собрались у храма. Их было немного, и все они прикрыли лица чёрными платками: те, кто видел сначала бойню, а потом исход мертвецов. Никто уже не рыдал и не выл, только на ветви обгоревшего дерева, рядом с которым жгли живых людей, повязывали и повязывали алые шёлковые ленты, платки, просто лоскутки красной материи – и, в конце концов, оно стало облаком алого, отгоняющим зло от честных могил. Символы огня и крови, то, что присуще жизни и смерти равно. Мы отодрали от рукавов алую тесьму с охранными знаками, чтобы повязать её на убитые жаром ветви. Я смотрел на это красное сияние с абсурдной надеждой.

Сгоревшая степь прорастает молодой травой после того, как дождь смоет пепел.

Потом женщины, укутанные в чёрное, принесли нам хлеб, сыр и мёд. Мы пили отвар ти, в который Керим бросил пригоршню сушёной горной травы, – горький и пахучий, – и, выпив по глотку, женщины смогли плакать. Юноша с изуродованным ещё не зажившими рваными шрамами лицом и выбитым глазом запел было о кострах предков на другом берегу – но всем было нестерпимо слышать про огонь. Выжившие дети сидели тихо-тихо; крохотная девчушка нянчила такого же тихого котёнка. Никто не требовал никаких клятв и не клялся сам: на лицах моих воинов всё было написано светящимися письменами. Худой старик вручил мне благословлённую саблю, которая была мне не нужна; я поцеловал клинок…

Стремительная тьма надвинулась с океанским верховым ветром куда быстрее, чем обычные вечерние сумерки. Дождь обрушился на наш костёр с такой яростной силой, будто сама степь отвергала огонь, снова разведённый на этой почерневшей от жара земле. Мир оплакивал мёртвых, как женщина, безудержно, взахлёб, с воющими всхлипами ветра в кронах опалённых деревьев, царапая каплями песок, с размаху колотя по листве и черепице, причитая, что-то бормоча… Горожане разошлись по домам, а нам пришлось перебраться под крышу – и не было пристанища добрее, чем храм Нут. Бойцы дремали в храмовом приделе под шум дождя. Я стоял в дверном проёме, глядя на эти рыдания в темноте и на то, как факельный свет танцует в чёрной луже у порога. Я видел в этом танце огня золотое личико Яблони, когда сполох молнии вдруг расколол мир лиловым мечом, а несколько мгновений спустя раздался один-единственный громовой раскат, от которого земля испуганно вздрогнула. Многие из бойцов подняли головы.

– Нут бросила кости, – пробормотал Рысёнок, поднимаясь и подходя ко мне. – Царевич считает это знамением?

– Пожалуй, – сказал я, вспомнил шестёрки Яблони и улыбнулся. – Может быть, знамением нашей удачи?

– Мир плачет по царевичу, – шепнул Месяц еле слышно, но я услышал эти слова так чётко, будто стоял рядом.

– Меня ещё рано оплакивать, – сказал я. – Я ещё не покинул мир подзвёздный.

– Если бы мёртвым нужна была моя несчастная кровь, я умер бы вместо тебя, царевич. – Месяц сел рядом, кусая губы. – Что будет с Ашури без тебя?

– Ашури жила до меня и после меня не провалится сквозь землю, – сказал я как можно легкомысленнее. – Дело сокола – жить за царя, умереть за царя. Не привыкать стать!

– За будущего царя Орла? – спросил Филин, и я, стиснув кулаки, чуть повысил голос:

– За будущее Ашури. За тех, кто будет убит, если мы начнём чрезмерно заботиться о собственных жизнях. И довольно об этом: убитых беззащитных уже было достаточно!

– Ох, царевич, – вырвалось у Мрака с судорожным вздохом.

Они думают о Яблоне, вдруг пришло мне в голову. Мои соколы-смертники, ни подруг, ни детей, круги на воде, угли в костре, они все знают Яблоню по Каменному Гнезду и считают её воплощением любви, какой-то чистейшей надеждой, а моего сына – общим сыном птиц-полукровок, наследником гранатового трона. Они обрели смысл жизни и её радость, когда Яблоня родила; теперь их терзает та же двойственность чувств, что и меня: умереть за то, чтобы она жила, но умереть, оставив её без защиты…

Они все, как я, думают о ней, услышь, Нут! Не может же быть, чтобы это совсем ей не помогло!

– Хватит разговоров, – сказал я. – Если дождь не прекратится до утра, лететь будет непросто. Все должны отдохнуть.

– И царевич должен отдохнуть, – подал голос Керим. – Он-то в первую очередь должен отдохнуть, а если ему не спится, я спою про вечер в степи и про лиса, считающего звёзды…

– Скажи, Керим, – спросил я, – не теряем ли мы времени? Не убивают ли северяне пастухов или жителей какого-нибудь степного селения? Они ведь пошли в степь, в глубь страны.

– Они пошли туда, куда всегда тянуло северян, – отозвался Керим с шаманской безмятежностью. – Они идут в сторону Лаш-Хейрие, они хотят гранатов Лаш-Хейрие и золота Саранджибада, а потому они идут степью и до самых гор Нежити не встретят никого, кроме птиц.

– Керим, – позвал Клинок, – скажи, почему кто-нибудь из младших братьев Ветра, из младших царевичей, не наследующих Гранатовый Престол, не может отдать себя за мир и покой? Почему Ветер? Почему Светоч Справедливости не пошлёт…

– Э, Клинок, – досадливо протянул Керим, – да разве же можно послать умирать по доброй воле? И разве тот царевич, кого захотят послать на смерть, не скажет Лучезарному, что это бесчестно и жестоко? У царевича пять жён – у Ветра две жены, у царевича семеро детей – у Ветра один сын-полукровка. А главное – царевич – человек, Ветер – аманейе… Царевич хочет собственного покоя, Ветер – покоя Ашури. Ты видишь, что нельзя послать другого царевича?

– У нас нет шансов на другой финал? – спросил Рысёнок.

– Как кости лягут, – сказал Керим. – Если все выспятся этой ночью, если нежить не придёт к кому-нибудь в темноте, если никто не станет лелеять собственный страх и собственную скорбь. Это ведь так понятно.

Я укутался в плащ и прилёг на деревянный настил, куда уцелевшие горожане принесли подушки для моих бойцов. Мне казалось, что я не смогу заснуть очень долго, но сон пришёл сразу, и во сне Яблоня украшала себя маками, алыми, как свежая кровь, а Огонь играл тлеющим угольком и хохотал.

И моя душа болела даже во сне.

Доминик

Меня разбудил голос принца Антония, который весьма громко прикрикнул на стражника, говоря ему:

– Здесь спит монах, который молился за вас полночи, а ты орёшь, как ошпаренный кот!

– Я не сплю, принц, – сказал я и заставил себя сесть на ложе.

Утро оказалось серым-серо; дождь шелестел по крыше шатра, образуя на входе словно завесу из водяных струй, да и мир вокруг, кажется, шелестел весь. После жары прежних дней мне показалось зябко, и я обхватил себя руками, дабы немного согреться.

Антоний, увидав это, накинул мне на плечи свой плащ, влажный поверху, и присел рядом. Его волосы были мокры, а лицо, прежде красивое лощёной красотою мирского человека, не знавшего ни удержу, ни отказа в прихотях, обветрилось, осунулось и казалось моложе и живее. На меня он смотрел словно бы заискивающе.

– Хочешь ли завтракать? – спросил он так, будто боялся, что я откажусь. – Если снова не станешь пить вино, я велю принести воды.

А вчера сам пошёл за водой, подумал я – и вдруг понял, что принц вовсе не заискивал во мне, а лишь пытался беседовать со мною ровно и милостиво, не слишком хорошо представляя себе, как это делается. Он ждал, что я отвечу, с напряжённым вниманием; я внезапно ощутил нечто вроде жалости.

– Хорошо, – сказал я. – Будем завтракать.

Антоний не позвал никого из своей свиты; сквозь шум дождя я слышал, как снаружи фыркают кони и брякает мокрая сбруя, но весёлых голосов было не слышно вовсе, лишь кто-то из солдат грязно выругал здешнюю переменчивую погоду. Караул у шатра принца обменивался краткими и мрачными репликами ненадлежащего свойства.

Камергер Антония, коренастый мужчина лет сорока, очень молчаливый и незаметный подобно тени, принёс корзину с едой. Я ел белый хлеб с обветрившейся и подсохшей коркой и ломкий нежный пресный сыр – и не мог не думать о том, что это еда, принадлежавшая другим. Что эти круглые лепёшки, украшенные выдавленными лепестками, чья-то рука пекла совершенно не для нас, и что пекаря, возможно, уже нет в живых. Эта мысль заставляла хлеб застревать у меня в горле; Антоний, видя, что я медлю, вскочил, прошёлся по шатру взад-вперёд и остановился передо мною.

– Знаешь ли, – сказал он несколько раздражённо, упирая пальцы в ремень, – что сегодня в ночь умерли три десятка солдат? И никто не слышал, Доминик! И часовые не слышали! А беднягам вырывали глотки и сердца, ломали кости, кровь пили…

– Отчего ты удивляешься? – спросил я. – Разве ты не понял, что тебя тоже убили бы этой ночью, а твой караул не услышал бы?

– Не хватало ещё воевать с трупами! – сказал принц отрывисто. – Мне страшно надоели все эти явления не от мира сего, которые стоят мне бойцов!

Я опять почувствовал приступ прежней злости на него.

– Тебе больше нравится убивать живых? – спросил я. – И ты надеешься, что это может остаться безнаказанным?

Лицо Антония тут же отразило крайнюю обиду, которую, как я полагаю, он почитал незаслуженной. Он пнул ногой седло, валявшееся на полу, и выкрикнул:

– Это война, монах! Ты что, прах побери, до сих пор не можешь этого понять?!

– Не ори, я устал, – сказал я с досадой. – Вряд ли на свете есть споры, в которых вопли выглядят аргументами. А что до войны – да, я вообще с трудом понимаю, чем война отличается от разбоя, а та война, что ведёшь ты, не отличается и вовсе ничем.

Антоний вздохнул. Мне показалось, что он тоже изрядно устал и его боевой пыл поугас в ночных визитах мертвецов.

– Я же твой принц, – хмуро сказал он. – Ты третируешь меня, как мальчишку, пламя и ад! Неужели ты не видишь: я могу выиграть эту войну, я буду королём этих земель! Вот только доберёмся вдоль гор Благословения до Гранатовой Столицы, опрокинем её под себя, пойдём через горы к Саранчибату…

Чем больше Антоний говорил об этом, тем заметнее в его голосе слышалось воодушевление, словно в голосе мальчишки, который хвастается своими успехами наставнику. Лишь только он переставал видеть смерть и думать о ней, как тут же принимался играть в солдатики…

И тут, уже задним числом, я сам вдруг понял его слова хорошо.

– Как ты назвал эти горы, принц? – спросил я.

– Горы Благословения, – нетерпеливо отвечал он, дёрнув плечом. – А что?

– У тебя карта короля Фредерика… – догадался я и по случайности сказал сие вслух.

– Ну да, – откликнулся Антоний, недоумевая. – Он же был первооткрывателем этих земель, Доминик!

– Орден Всезрящего Ока Господня не мог его не признать, – сказал я, чувствуя, что излагаю эти общеизвестные истины человеку совершенно девственному и в политике, и в истории. Девственность эта в вопросах познания у принца была мне настолько дика, что я даже принял тон педанта и ментора, в чём раскаиваюсь сердечно. – Фредерик ратовал за истину, хоть и представлял её превратно…

– Почему – превратно?! – воскликнул принц возмущённо, но я продолжал, и он умолк.

– Его экспедиция была невелика, – рассказывал я далее. – Ни пушек, ни огнестрельного оружия при нём не было, и оный Фредерик прошёл по этой земле, вступая в нечастые стычки с солдатами здешнего государя. Он добрался почти до Рубежных гор, давая имена всему, что уже имело имя. На перевале ему было видение пророка Муаниила, побудившее его вернуться назад. По возвращении домой Фредерик, как говорят, слегка помешался, что не воспрепятствовало ему сидеть на престоле ещё восемь лет, но правили страной государыня Аннелиза и её канцлер и фаворит…

Принц слушал меня внимательно и мрачно, не перебивая больше, а когда я закончил речь, он вдруг сказал:

– Отец как-то назвал его олухом Царя Небесного. Фредерика. А я взбесился.

Я смотрел на Антония – и видел, как его злое оживление сходит на нет. Принц сел на край ложа, сгорбившись и опустив плечи, но выглядел не подобно утомившемуся воину, а подобно усталому ребёнку, с которым обходились равнодушно и жестоко.

В первый миг я решил, что меня обманывают глаза. Я тоже устал и ожесточился, к тому ж постепенно начинал весьма многое понимать, но, по-видимому, мой Господь не оставил меня: Антоний всё-таки представал мне человеком, и злоба во мне пошла на убыль.

– Ты не думал о возвращении, Антоний? – спросил я.

– Мне не было видения, – отвечал принц с нервным смешком, не глядя на меня. – Я не желаю, чтобы обо мне помнили как о трусе.

– Ты хочешь, чтобы о тебе помнили как о дураке? – спросил я. – Второй олух Царя Небесного?

– Я хочу победить! – воскликнул Антоний ожесточённо. – Я не вернусь!

– Фредерик назвал эти горы Горами Благословения, – сказал я, – а они уже много сотен лет зовутся на языке язычников Хребтом Тех Самых. Будь ты такой же суеверной размазнёй, как Фредерик, – может, и выжил бы, но ты жесток, упрям и глуп… Я думаю, государь именно поэтому настаивал, чтобы его святейшество благословил тебя.

Антоний посмотрел на меня детскими прозрачными глазами.

– Не понял…

– Ты не нужен на Трёх Островах, – сказал я, вдруг ощутив приступ острой жалости. Принц моргнул и отшатнулся, мотая головой. – Ты мешаешь государю, Антоний. Я думаю, он хотел бы видеть наследником Мартина, сдержанного и разумного, оттого и посвящает его во все государственные дела. От тебя же просто избавились, благо ты сам рвался на этот эшафот, – а заодно избавили страну от того сброда, который считает тебя вождём и святым.

Кулаки Антония сжались сами собой. Он вскочил и выкрикнул:

– Ты врёшь!

– Подумай, – сказал я. – Ты можешь мне не верить, но послушай и подумай. Никто больше не скажет тебе правды об этих вещах. Твои убийцы любят тебя за то, что ты дал им дорваться до золота и крови, твоя свита…

– Свиты больше нет! – яростно выкрикнул Антоний, стукнув себя кулаком по колену. – Они умерли этой ночью! Понимаешь ты?! И Альфонс, и Стивен! А ты…

– А я молился за тебя, – сказал я, и принц снова сел рядом, кусая костяшки пальцев.

– Доминик, – сказал он очень тихо, – гадко, но ты, наверное, прав. Все меня предали… отец с братьями… твой Иерарх… Что же мне делать?

Я слышал дыхание Антония и понимал, как тяжело ему держать себя в руках – в состоянии между слезами и яростной злобой. Злоба заставила его прокусить палец до крови; силой высушенные слёзы – выдохнуть:

– Если меня кто и любил – они все мертвы! Моя бедная маменька и эти несчастные парни из моей свиты! И я заставлю кое-кого поплатиться за это!

– Кто же, по-твоему, в этом виноват? – спросил я. – Господь?

Антоний осёкся, мотнул головой и посмотрел на меня. Отчаяние сделало его лицо одухотворённым.

– Я не ропщу, – сказал он чуть слышно. – Ты Божий слуга, Доминик. Посоветуй, что мне делать. Возвращаться мне некуда и незачем… остаётся идти вперёд, правда же?

Я не знал, что сказать, и молчал. Антоний слизнул с руки капельку крови и дотронулся до моей ладони. По какой-то странной аберрации мысли я вспомнил прикосновение возжелавшего благословения мертвеца; мне пришлось сделать над собою усилие, дабы не содрогнуться от отвращения – но я тут же вспомнил, что принц ещё жив, хотя его руки и холодны.

Живой. Как и я. Человек, как и я. Грешник, как я – прости нам, Господь…

– Идти вперёд? – спросил он снова, заглядывая мне в лицо. – Скажи, пожалуйста. Мне больше не у кого спрашивать и не во что верить. Ты же понимаешь: я больше ничего не могу. Только идти вперёд и победить.

Это звучало парадоксальным покаянием. Я еле разлепил губы.

– Да, наверное. Наверное, волк может только нападать и кусаться, чтобы не подохнуть с голоду, принц, – сказал я, не слишком веря в собственные слова. – Раз ты сделал себя волком, тебе придётся нападать. Но твоя добыча станет защищаться – и помоги тебе Бог…

Антоний просиял, ударил меня по плечу, словно одного из баронов, снова вызвав приступ невольного раздражения, выскочил из шатра, в камзоле и рубахе – под дождь, и крикнул:

– Юджин, сворачиваемся – и в походный порядок! Мы идём дальше!

Вернулся ко мне, тряся мокрыми волосами, с глазами, горящими, словно бы у охотящейся кошки в сумерки, – улыбаясь. Сказал весело и дружелюбно:

– Ты же поедешь со мной, святой братец? Верхом?

А я почувствовал, что бесполезно объяснять, насколько неудобно ездить верхом в балахоне монаха. Способности Антония слышать слова других людей есть предел. Моё заявление об отвычке от верховой езды этот предел явно превышает… и напрасно говорить, что меня не дослушали.

«Помоги тебе Господь не издохнуть, как псу», – желал сказать я.

Мы ехали серой степью под проливным дождём.

Тяжёлый дождь сбивал с цветов красные лепестки. Густой монотонный шум и стук дождевых капель по капюшону вызывали навязчивую дремоту; мокрая лошадь плелась нехотя, но мне всё равно казалось неловко в седле. От солдат разило ржавеющим железом и мокрой псиной. Вояки Антония выглядели угрюмо и злобно, беседуя о происках Тех Самых Сил; только сам принц был если не весел, то возбуждён, и поджарая рыжая кобыла шла под ним лёгкой рысцой.

Антоний был отличный наездник.

Хребет Тех Самых надвинулся ближе. Мне казалось, что он застит свет, подобно зубчатой стене – но было и без того темно: низкие тучи, насквозь пропитанные водою, только что не касались шляп солдат Антония. На душе моей тревога лежала колючим тяжёлым комом. Я молился про себя, прося Господа о защите, – но не был уверен, что защита будет дарована, да и это мутное состояние дремлющего рассудка много мешало молитвам; тогда я попытался встряхнуться и начал вспоминать «Даруй всемилостиво, Всезрящий, малую толику от прозрения Твоего» – и тут тупая боль ударила меня под лопатку.

– Антоний! – окликнул я. – Остерегись.

– Чего же стеречься? – усмехнулся принц. Он скинул капюшон с головы, будто струи дождя забавляли его, и мотал головой, как встряхивающийся щенок. – Степь пуста, даже птицы от дождя попрятались.

– Мне страшно, – сказал я.

– Ты просто монах, – отозвался принц снисходительно и успокаивающе, но я развязал тесёмки плаща, вытащил Око и сжал в кулаке.

Антоний рассмеялся и хотел сказать что-то, но в этот самый миг всё вокруг начало меняться с такой чудовищной быстротою, что не достало времени и на одно слово.

Мертвецы вынырнули из земли, поросшей травой, словно из воды, – и мокрая земля стекала с них вместе с дождевыми струями. И тени горести и сожаления тех, сгоревших, что приходили ночью мстить за свою несчастную судьбу и довременную смерть, не было в этих – только шальная весёлая злоба, поразившая меня. Их истлевшие лица, на коих время и могильные черви обнажили кости, радостно ухмылялись ухмылками черепов; от богатых одежд остались гнилые кожи да ржавое железо; они подняли в галоп давно издохших лошадей, грязные глыбы гнилой плоти – и только оружие в тлении и грязи сияло неземным лиловым свечением, подобно как в тёмном небе вспыхивают зарницы.

Их стремительная атака сломала строй живых солдат. Кто-то пронзительно закричал, но мертвецы наступали молча. Их оружие было ужасно – я увидел, как солдат, подставивший саблю под клинок трупа, без звука рухнул мёртвым вместе с конём, и его одежда дымилась. Всезрящее Око в моей руке нагрелось, воссияло ярким, словно бы солнечным светом, и я инстинктивно развернул лошадь, преградив путь принцу, движимый одной-единственной мыслью – защитить живого от мёртвых.

В тот миг я впервые не думал о солдатах дурно: они всё же были живыми, а мертвецы сохранили в себе лишь очень старую ярость, обретя посмертно мерзкую страсть к уничтожению. Их оружие убивало одним прикосновением, – даже когда клинок встречали клинком, – оттого я попытался воспрепятствовать принцу, рванувшемуся в драку. Я видел, как солдат выпалил из пистолета в нападающий труп, но пуля глухо стукнулась о тело, словно о ствол дерева, а солдат был убит в следующий миг. Началась быстрая и страшно тихая бойня – и лишь те из живых людей, кто догадался спасаться бегством или уворачиваться в сторону, имели шанс уцелеть. Стрельба не останавливала мертвецов, и Антоний за моей спиной проклял судьбу ужасными словами. Труп, распахнувший челюсти в беззвучном хохоте, занёс мерцающий клинок над моей головою – и единый миг растянулся для меня на целую вечность.

Я успел понять, что сейчас буду убит, и инстинктивно вытянул вперёд кулак, сжимающий Око – свою единственную защиту. Я успел даже помянуть Господа, но тут свет, источаемый Оком, свет Истины озарил меч мертвеца – ржавую, полурассыпавшуюся от времени, тупую железку.

Я смотрел на это мёртвое железо, приближающееся к моему лицу страшно медленно, словно бы во сне – и увидел, как его остановила сабля принца и как летят в стороны куски ржавчины вместе с ошмётками истлевшей плоти. Рука мертвеца ощупала выступ белой кости, торчащий на месте отлетевшего черепа – и труп грянулся наземь, под лошадиные копыта.

– Это ты сделал! – восхищённо завопил Антоний, но я уже догадался, что моя грешная особа ровно ни при чём тут, и завопил: «Верую, Господи!» так же громко, как и принц. Сила откровения выбила у меня дыхание, а Всезрящее Око засияло подобно маяку в ночи.

Право, не знаю, какая особая милость Божья позволила мне удержаться в седле шарахнувшейся лошади: Око я держал куда крепче, чем поводья.Но уже в следующий миг я толкнул лошадь в бока, понуждая ринуться на наступающих мертвецов; принц вёл рыжую кобылку бок о бок с моей – и рубил мёртвых, как бы прорубая путь сквозь заросли: наотмашь, с ожесточением, не обращая внимания на сходство их движений с действиями живых людей. Копыта коней вбивали траву и гнилые останки в размокшую грязь и скользили по ней.

Те солдаты, у которых осталась хоть малая толика здравого смысла, сообразив, что сияние Ока Божьего лишает выходцев из долины смертной тени их особливой силы, сражались с разбором и оглядкой, стремясь не удаляться от нас; прочие погибли быстро и бесполезно. Мертвецы бежали от света в дождливую мглу – и у меня недоставало умения ездить верхом, чтобы догнать их, а они норовили развернуться и напасть с тыла. Живые смешались с мертвецами; бедные грешники принца в горячке боя выкрикивали не грязную брань, а призывы к Господу. Принц поймал собственным плечом ржавый нож, брошенный в меня – железо глухо стукнулось о кирасу. От смрада гнилого мяса было тяжело дышать. Люди падали, словно скошенные колосья, умирая мгновенно и тихо, кони спотыкались об упавших – а серые тени, мелькавшие среди ливня лиловыми грозовыми сполохами мечей, двоились, троились, и не было им числа…

– Молись, монах! – выдохнул Антоний в тот краткий миг, который был дарован нам Господом для встречи взглядами. – Молись, брат: мы сегодня умрём!

Но я, понимая, что наши жизни в конце концов оборвут удары клинков мёртвых в спину, ибо движущиеся трупы были неутомимы, а живые не могли бесконечно сражаться в этом безумном механическом темпе, молился не за упокой наших душ, а о даровании сил и веры. Не знаю, на что я надеялся в этой преисподней, полной дождя и мертвечины. Я вовсе перестал думать о солдатах Антония как о подлом отребье, а о нём самом – как о глупце, упрямце и злодее без сердца: я сам был солдат, как они, а они по-братски прикрывали меня от ударов трупов, сколько могли – и я уверовал, что Господь защитит хоть кого-то из них от грязной и подлой смерти в бою с нежитью.

Вдруг моё ухо различило среди пальбы, дикого лошадиного ржания, призывов, воплей, лязга оружия и шума дождя странный свистящий звук, доносящийся с неба. Я поднял голову: стая ужасных созданий, напоминающих собою неких драконов или виверн, падала на нас с высоты.

Сгоряча я решил, что мы окончательно пропали. Ближайшее из существ, растопырив когти, подобные кривым клинкам, взмахнуло широчайшими крыльями, разбрызгивая дождевую воду, – и я увидел, что оно явилось ожившей статуей из текучей меди. Свет Ока Господня заставил эту броню кратко просиять, как начищенная медь сияет в солнечном луче, – но на само чудовище не оказал ни малейшего действия. Моё собственное оружие, дарованное Господом в бесконечном милосердии его, оказалось совсем бессильным. Я почти пал духом – но тут же обнаружил собственную ошибку.

Солдат, прикрывавший Антонию спину, вскинул пистолет и выстрелил вверх. Пуля прошила перепонку медного крыла, а дракон издал вопль или рёв боли, обозначив себя как живое существо. В тот же миг я увидел, как другой дракон хлестнул длинным хвостом атакующего мертвеца, вырвав из плеча оного руку, держащую меч, а когтями сорвал череп с плеч второго. Громовый клинок трупа скользнул по когтистой лапе, не причинив дракону вреда, – а чудовище, разворачиваясь, расшвыряло кинувшиеся к нему трупы мощными ударами лап и крыльев, по-видимому, острых, словно заточенные лезвия.

Прочие же крылатые бойцы рвали трупы в грязные клочья; один из драконов вдруг воссиял собственным, неотражённым светом, почти таким же ярким, как свет Взора Божьего в моей ладони. Я понял всё сразу и, ударив по руке солдата, поднимающего пистолет, закричал:

– Не стреляйте по драконам! Кто бы они ни были – сейчас они наши союзники!

– Не стреляйте вверх! – гаркнул Антоний, перекрывая шум битвы и мой голос.

Почуяв неожиданную поддержку, солдаты принца воодушевились; некоторые заметили, что свет, исходящий от дракона, так же отнимает силу трупов, как сияние Ока в моей руке – и присоединились к светящемуся зверю, укладывая на землю кидающихся прочь от него мертвецов. Битва, продлившаяся, как мне показалось, чрезвычайно долго, закончилась удивительно быстро: мокрая трава вокруг покрылась растерзанными клочьями гнилого мяса, кусками старого железа и обломками костей, а серый дух, исходивший от трупов, просочился в землю длинными туманными струями. Мёртвые руки, ноги и обезглавленные тела перестали дёргаться все вдруг, подобно тому, как вдруг гаснет свеча.

Никто из уцелевших солдат жестоко поредевшей армии Антония не протянул руки к оружию, глядя, как драконы опускаются на мокрую траву и изменяют своё звериное обличье.

Антоний

Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно.

Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали, – но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, всё время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, всё видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль – но это нормальных, а тут…

Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку?

И никого из мёртвых мы не убили. Как вообще можно убить мёртвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю – причём, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика.

Но самое мерзкое – эти драконы. То есть в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы, – но меня бросило в жар и пот, когда я подумал…

С кем же я дрался в этом, будь он неладен, городишке? С мужиками? С купчишками? С лакеями, которые похватали всё острое, попавшееся под руку, чтобы драться за своих господ?

Не с солдатами. Потому что – вот они, солдаты.

И никакого оружия у них не было; когда они… как бы сказать-то? Ну, скажем, перекинулись в людей и эта медная броня впиталась обратно в их тела – даже ножей при них не было, кажется, только шипы на драконьих хвостах. Но они были настоящие бойцы, прах побери. Они расшвыряли трупы по сторонам за какие-то минуты… а я замешкался, думая, как они дрались бы с моими волкодавами.

Вот эти, от которых отскакивают клинки, а пули… вроде бы ранят, но…

После драки с мертвецами у меня почти не осталось солдат. Я смотрел вокруг – а они лежали на траве под дождём, их было страшно много, может, две трети моих людей, а может, и больше. А уцелевшие как-то сгрудились вокруг меня, не как свита или гвардия, которая собирается меня защищать, а как стадо вокруг пастуха. А может – не вокруг меня, а вокруг Доминика, я не понял. Но драконов интересовал Доминик, а не я.

Когда они напали с воздуха и рвали трупы когтями, все казались одинаковыми, но теперь я видел, что все они разные. С Домиником говорил широкий, здоровенный парень с выбритым черепом, плосколицый урод. Такие обычно глупы – но у этого, по-моему, было всего в достатке: и ума, и хитрости. И он ухмылялся Доминику и что-то ему «бла-бла-бла» на здешнем варварском языке.

Меня рассматривал другой. Высокий, тощий, жёсткий. Мокрый насквозь; клок волос прилип ко лбу – волосы наполовину седые. Небритая, горбоносая, черномазая физиономия – а взгляд пронзительный и совершенно нестерпимый. Рассматривал меня, как какую-то вредную букашку – я так устал, что не мог разозлиться в ответ. Только окликнул Доминика:

– Доминик, скажи этому, что я – принц северян!

Доминик прервал свою болтовню с язычником, зыркнул на меня, по своему обыкновению, неодобрительно и выдал:

– Этот – знает. Он – принц Асурии, Антоний.

Мы заговорили – и вокруг вдруг стало совсем тихо, только дождь шуршал. Асурийский принц смотрел на меня, молчал – а мне вдруг захотелось сквозь землю провалиться, будто я мальчишка, который попался на гаденькой шалости. Я не знал, куда деть руки – впервые со мной стряслось такое.

Точно, попался.

А мои уцелевшие волкодавы ждали, что я ещё скажу, и я заставил себя изречь – как можно чётче и с чувством собственного достоинства:

– Доминик, скажи ему, я благодарен за помощь.

Доминик сказал что-то – я видел, что его тоже потряхивает. Принц на него быстро взглянул, усмехнулся, но ничего не ответил – ответил плоскомордый, бритый. С ухмылочкой, врастяжечку, как на гулянье в королевском парке. Доминик ему ещё что-то быстро и нервно, порывисто так – а он снова с ухмылочкой и не торопясь. Но что именно говорит – совершенно не понять.

Принц в разговоре не участвовал. Он всё рассматривал меня, этакую мерзкую невидаль – будто ему было жутко интересно. И этот его неотвязный взгляд меня смущал и бесил.

– Доминик, – сказал я, – скажи ему…

А Доминик отрезал:

– Сам ему скажи. Он понимает по-нашему.

Честное слово, дамы и господа, такое чувство, будто с ног до головы окатили кипятком!

– Так что ж он молчит?! – ну само, само сорвалось!

И он сказал по-нашему, медленно и негромко, очень грамотно, как настоящий аристократ:

– О чём мне с тобой говорить, мальчик? Ты ведь пришёл на эту землю за славой и золотом? Золота – не будет. А славы с тебя уже довольно. Ты разбудил древнее зло, поднял мёртвых из могил, открыл дорогу тварям из преисподней – тебя проклянут семь поколений наших потомков.

В сто раз лучше было бы умереть или самому провалиться сквозь землю!

Я хотел сказать, что я не знал, что я не хотел ничего такого, что я вообще ни о чём ужасном не думал… что я не такой плохой, как само собой получилось… но оправдываться было так глупо, а сделано уже столько…

– Ты благодарен за помощь? – продолжал асуриец, а меня просто корёжило от его слов, хотелось свернуться клубком или прахом рассыпаться. – Боги ещё покарают меня за то, что я не уложил в эту грязь тебя и убийц, которых ты привёл. Клянусь судьбой, я сделал это не из жалости: мне было любопытно, как оказался среди таких, как ты, солнечный воин. И ещё – он назвал моих птиц «драконами». У меня есть причины любить это слово.

– Послушай, – сказал я. Вышло тихо и сипло, пришлось откашляться и начать снова. – Послушай… дай нам уйти?

– Вы не можете, – сказал асуриец бесстрастно. – На ваших кораблях больше нет ваших моряков. Они мертвы – и их убили драконы. Корабли я подарил хану… – и сказал, какому хану, но я не расслышал это слово. Хотя, вообще-то, это уже было и не важно.

Доминик что-то продекламировал нараспев. Драконам это «что-то», кажется, понравилось – но кто бы мог сказать наверняка?

– Что же будет? – спросил я.

– Вы рабы Асурии, – принц произнёс «Ашури». – И вам предстоит до смерти рубить красный камень в Рубежных горах, хотя это несправедливое решение.

– Несправедливое? – спросил я. – А какое – справедливое?

– Убить твоих солдат здесь, – сказал асуриец. – Тебя забрать с собой в город, откуда вы начали поход по земле Ашури, и сжечь живьём на площади перед храмом.

Он говорил так беззлобно и равнодушно, что я совершенно не усомнился… ни на минуту. Мне даже страшно не было, только очень гнусно на душе, дико гнусно и тоскливо. Зато у волкодавов вокруг меня дыхание сбилось; их ведь не обезоружили, их вообще никто не трогал, будто драконы имели в виду, что все наши это примут. Как должное.

Самое невероятное, что я-то это действительно принял спокойно. С каким-то даже злорадством к самому себе. Помолчите, Антоний, ну да. С той ночи, когда Доминик за меня молился и держал на расстоянии обгорелых мертвецов, всё было так тревожно, и так худо от себя самого… и всё хотелось чего-то невозможного… либо стать кем-то другим, лучше, чем я сам, либо всё переделать, переиграть, как партию в фишки-шарики, а всё, что случилось по-настоящему, – забыть.

Всё, всё моё прошлое казалось и глупым, и гадким. Если когда-то раньше мне и выпадало что-то доброе – я в тот момент совершенно этого не помнил. И рыпаться, что-то доказывать, шкуру спасать – так показалось унизительно…

Но одиноко было, ужасно, невозможно одиноко, настолько, что хотелось видеть мёртвого Жерара – потому что уж он-то меня любил… И хотелось поболтать с Домиником, только не переругиваться, как у нас до сих пор всё время получалось, а сидеть где-нибудь, к примеру, на хорах собора Всезрящего Ока Господня у нас дома и слушать, как он рассказывает что-нибудь из священной истории. Я вдруг подумал, что он должен здорово рассказывать, и мне стало так жалко этой болтовни, которой никогда не будет…

Но я-то смирился, а волкодавам хотелось жить – и жить на свободе. Они же всё это слышали и обдумывали – и пока я раздумывал, компания боевых товарищей, молча, одной переглядкой, решила продать свою жизнь подороже. А командирам волкодавов было не занимать боевого опыта.

Юджин тогда, вероятно, застрелил бы асурийского принца, если бы не совершенно невозможная скорость реакции у драконов – и у Доминика. Это Доминик заметил, как Юджин поднимает пистолет, не я – я уже потом догадался, что поднимал он осторожно, чтобы не привлечь внимания. Я видел только, как у Доминика глаза расширились – и как он дёрнул асурийца за руку, а драконы тут же отрастили шипы, крылья и когти – кажется, это всё вышло даже быстрее, чем я услышал выстрел. Я заорал: «Стойте, стойте!» – но меня почти никто не послушался. Кто-то – я не заметил, дракон или человек – отшвырнул Доминика в сторону, и он влетел в меня, а вокруг уже была стрельба и свалка, в которую я никак не хотел ввязываться. Я думал только, что сейчас они случайно прикончат монаха, который – один из всех – уж точно не сделал никому никакого зла, и я схватил Доминика за плечи, и подтолкнул к повозке, и сбил с ног, чтобы он понял, что ему нужно сидеть под ней, но он, кажется, не понял и упирался, а я видел, как волкодавы отстреливаются от драконов, а драконы пикируют сверху, не обращая внимания на пули, и вместе с дождевой водой с них льётся…

Боже карающий… они истекали ядом! Вот что. Яд выступал из них, как пот, тёк с крыльев, с тела, с когтей. Куда он капал, там трава корчилась и чернела, а если это была человеческая кожа, то она сразу вспухала красными волдырями и выворачивалась – а ведь дождь его разбавил, этот ужас, но волкодавы всё равно орали и катались по земле, а драконы рвали их когтями, и крылья легко-легко, как осколки стекла, резали человеческое мясо, и лошади дико визжали и разбегались, и Доминик одной рукой вцепился в Око, другой – в мой воротник, и шептал – или кричал – мне в самое ухо: «Господи, дай силы против зла, убей страх и сохрани душу, Господи!» – и Око светилось у него в руке, а я никак не мог запихать его под повозку…

Я не помню, сколько времени ушло на эту битву. Эта битва была совершенно не моя, и под конец я уже почти ничего не понимал. Я просто вдруг сообразил, что стою на коленях около какой-то перевёрнутой телеги, Доминик сидит на земле рядом, и я держу его за руку, в которой у него Око. И наши ладони просвечивают красным, потому что Око всё ещё светится. И я тупо на этот свет смотрю.

А вокруг – трупы. Ужасно много трупов. Старых и свежих. И убитый дракон, которому всадили пулю в голову – в смерти ставший человеком, только с драконьим хвостом, как они все: в мокрой рубахе, чёрно-красной, то ли от крови, то ли изначально такой, весь переломанный, как брошенная марионетка. И Юджин, которого они порвали почти в клочья – можно узнать только по бороде и по кожаной куртке в шнурах. И ещё кто-то безголовый. И ещё. И ещё. И ливень – а в лужах кровь и яд расплываются разводами.

Когда подошёл асурийский принц, я уже немного пришёл в себя. Но не совсем: смотрел на всё, и на себя тоже, как-то издалека, будто со стороны. Встал, – я и не я, – подтянул вверх Доминика, обдёрнулся, зачем-то отряхнул колени, хотя был насквозь мокрый и грязный. Асуриец на меня смотрел, а я всё отряхивался и сбрасывал волосы с лица, отлеплял, – мокрые – будто это имело значение. Постепенно мысли приходили в порядок, осталась только какая-то отстранённость и оглушённость, будто рядом неожиданно жахнули из пушки.

На самом деле жахнуть-то никто не успел. Даже на лафеты их пристроить не успели. Бесполезное тяжёлое железо…

Я застегнул те пуговицы, что уцелели. Подумал, снимать ли пояс с пистолетами. А асурийский принц стоял и ждал, за его спиной стояли драконы, и Доминик смотрел на меня, ухватившись за своё Око, как за последнюю надежду.

Я вдруг понял, что Доминику меня жаль – и от этого стало больно, даже захотелось согнуться. Я обхватил себя руками, чтобы как-то с собой сладить.

Почему, с чего ему меня жалеть?! Он же должен злорадствовать сейчас, хотя бы потому, что оказался правым! Удовлетвориться, что мне, наконец, всё отлилось – и эти сгоревшие туземцы, и его собственные мытарства… Ну уж, если и не радоваться, – не под его натуру вроде бы радоваться чужой смерти, – то чувствовать, по крайней мере, что всё выходит по справедливости… Так что ж?!

А он всё смотрел – и я ему улыбнулся. Сказал:

– Доминик, помолись за меня потом. Я тебе верю, я знаю: твоя молитва дойдёт… Так, может быть, я попаду на небеса хотя бы лет через сто?

Доминик вздохнул, прижал кулак с Оком к груди, сощурился и сказал что-то асурийцу на здешнем языке. А асуриец ответил по-нашему:

– Мне тоже не нравится, что так вышло. Ему было бы лучше погибнуть в бою. И этим несчастным тоже лучше было бы погибнуть в бою, – кивнул в сторону, и я увидел, что поодаль на траве сидят мои уцелевшие волкодавы. Драконы медными статуями замерли вокруг, готовые взлететь в любой момент и растерзать всякого, кто рыпнется.

Волкодавов не больше сотни. Всё, что осталось от моей армии. Меня снова окатило стыдом. Да, они наёмники. Я теперь понимал, что они к тому же изрядные подонки, и всё такое – но я всё равно не хотел, чтобы они все умерли здесь. Пламя и ад, я, оказывается, не думал о том, что это будут смерти, смерти и смерти! Не только язычников поубивают, но и верующих… просто река кровищи, никого из командиров, никого из моей свиты в живых не осталось – как же оно могло случиться…

Я вдруг увидел, как страшно они устали. У них были такие же отрешённые, безразличные лица, как и у меня, наверное. Оружие – и пистолеты, и сабли, и ножи – валялось в луже у брошенных телег, нелепой грудой, какой сваливают ненужные вещи. У меня защемило сердце и страшно захотелось что-нибудь сделать – может быть, поэтому я и заговорил с асурийцем.

– Хочешь, чтобы мы умерли в том городе? – спросил я.

– Не знаю, – сказал асуриец. Скорее, грустно.

– Ты сказал, мы вытащили мёртвых из могил и разбудили нежить? – сказал я. – Мы? Я?

– Вы все, наверное, – сказал асуриец. – Какая теперь разница?

– Мы… я думаю… тебе придётся загонять всю эту дрянь назад в преисподнюю? – спросил я.

Асуриец чуть усмехнулся.

– Да. И что?

– Возьми нас с собой, – сказал я неожиданно для себя. – И меня, и волкодавов… в смысле – моих солдат – возьми? Ты сам сказал: жаль, что нас не убили в бою, – так дай нам умереть в бою! Ты ещё назвал Доминика солнечным воином – он уже… он ведь… он может… то есть вместе с ним мы можем загнать падаль обратно, я имею в виду.

Доминик просиял. Дамы и господа, он улыбнулся, будто ему невероятное счастье привалило, – и выпалил что-то радостное на языческой тарабарщине! А плоскомордый, который всё время оказывался поблизости от своего принца, ухмыльнулся в ответ. Доминик вообще производил на асурийцев хорошее впечатление.

Но принц пожал плечами.

– Ты наш враг, – сказал он холодно. – Ты предашь при первой возможности. И твои люди предадут. Они привыкли воевать подло, воевать с теми, кто не может защищаться. Как ты поведёшь их в горы Нежити – на смерть?

Эта тирада выбила меня из оцепенения просто-таки поленом. Даже кулаки сами собой сжались. Я выпрямился и высказал всё, что хотел.

– Вот что, дракон, – сказал я, – я не собираюсь валяться у тебя в ногах. Я думал – тебе претит убивать безоружных, но если нет – убивай, я не дёрнусь! Я дурак, да. Некоторые вещи меня в этом убедили. Но я не трус, не лжец и не предатель. Мой отец – король, ты знаешь, что это значит?!

Я думал, асуриец взбесится, но он улыбнулся странно и печально.

– Я знаю, что это значит. Королевская честь… Хорошо, принц Антоний, иди и умри. На это каждый из нас имеет право – пойти и умереть, если королевская честь этого требует.

– Тебе Доминик назвал моё имя? – спросил я.

– Нет, – сказал асуриец. – Но это не важно. Меня зовут Тхарайя, Ветер на вашем языке, принц Антоний. И, если ты выбрал такой удел, я твой командир.

Я кивнул – и он кивнул. И отошёл к своим, а я – к своим.

Потом хоронили мертвецов, и Доминик их проводил, на коленях под дождём; ещё позже драконы совещались между собой, а волкодавы ловили лошадей, разбирали мокрые клинки и целовали мои руки. Их благодарность почему-то вызывала у меня жуткий стыд, но от того, что хоть кто-то из наших уцелел и я не один, стало чуточку легче. Мне привели рыженькую; она была мокрая и заляпанная гнилой кровью, но целая, не дичилась, только обнюхивала меня и фыркала. Наверное, это должно было меня просто осчастливить – но я только порадовался за неё, и всё. Волкодавы смотрели на меня обожающими глазами, клялись, что мертвяков зубами порвут; я не знал по именам никого из них. Коренастый бородатый парень весело высказался в том смысле, что тем, кто уцелеет, ещё будут и золото, и бабы… Мне было дико это слышать и страшно хотелось хоть парой слов перекинуться с Домиником. У меня просто камень свалился с души, когда он, наконец, ушёл от этого плоскомордого, чтобы поговорить со мной.

Доминик выглядел вовсе не радостно, но как-то успокоенно.

– Я по-прежнему молюсь за тебя, – сказал он.

– Ты что, их за меня просил? – спросил я. Меня изрядно мучил этот вопрос. – Язычников, да?

Доминик кивнул.

– Но почему?

– Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, – сказал он устало. – Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя… помнишь, когда выпускал голубей… но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам.

– Почему Ветер мне поверил? – спросил я. – И клятв не потребовал… Как ты думаешь?

– Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, – Доминик пожал плечами и съёжился под промокшим плащом – тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого учёного парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжёлой работы, из библиотеки или скриптория – ради чего, прах побери?! – Знаешь, – сказал Доминик вдруг, – было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник…

– Здорово было бы поговорить с тобой, – сказал я. – В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик.

И тут он так мило улыбнулся… Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонёк… Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже любого моего барона – а может, и получше моих баронов!

– Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, – сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил – и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам.

Даже подумал, что, пожалуй, ещё не всё потеряно.

Жанна

Я проспала очень недолго. Во сне мне всё мерещились какие-то мрачные теснины, я то и дело просыпалась, а когда за дверью начали бегать туда-сюда – проснулась совсем.

День выдался пасмурный и серый, дождь лил, как зимой, и в моих покоях стоял резкий запах летнего холода. Нам не принесли завтрак; Сейад заварила ти, а Шуарле пошёл за едой. Пропадал он долго, вернулся с парой лепёшек, кусочком сыра и винными ягодами и уселся рядом со мной, так ни к чему и не притронувшись. Его хмурый вид и молчание мне совсем не понравились.

– Небогато для дворцовой трапезы, – рассмеялась я, решив осторожно выведать, в чём дело. – У нас в горах случалось завтракать и роскошнее.

– В кухне на тёмной стороне пусто, – сказал Шуарле. – Здешняя челядь занята… государыню готовят к похоронам.

Мне показалось, что его передёрнуло при этих словах.

– Свиту Бальшь удушили или собираются замуровать в её склепе живьём? – спросила Раадрашь с каким-то непонятным выражением, в котором ужас и злость сплелись с жестоким любопытством.

– Хей, Раадрашь! – воскликнула Сейад. – Молчи!

– А что тут такого? – тут же вставила Далхаэшь. – Рабов убили вслед за госпожой – так что ж? Убивают и почище их! Цариц ведь тоже удушили, правда? Чтобы похоронить с государем?

– Я думала, Бальшь – вечная, – сказала Раадрашь с мрачной иронией. – И её бедные бесхвостые псы тоже так думали, оттого заносились перед рабами помоложе…

– Цариц не стали бы убивать, если бы Бальшь не отравила Нти-Ксишь, – сказал Шуарле тихо. – Этот обычай здесь умеют обходить, так мне сказал Хи. Просто принц Лаа-Гра решил, что не годится ему одному оплакивать мать. И ещё Хи сказал, что свита Бальшь участвовала в слишком тайных и грязных делах – поэтому Бальшь сама завещала удушить своих доверенных слуг.

– Поделом же им! – снова вставила Далхаэшь. – Вот ещё бы удушили солдат, которые резали наших…

У меня посерело в глазах.

– Эй-я, замолчите, вы! – прикрикнула Сейад. – Лилес сейчас худо станет, оглашенные вы!

Шуарле тут же протянул мне чашку с ти. Я обняла его; тепло Шуарле и близость Эда несколько успокаивали меня – но как бы я хотела, чтобы со мной был Тхарайя! Без него во Дворце, пропитанном кровью и ядом насквозь, мне было нестерпимо жутко.

Если бы Тхарайя был царём, подумала я, он придумал бы способ как-нибудь запретить эти кошмарные традиции. Он – мастер нарушения обычаев. Ох, если бы…

Пожилой грузный кастрат с жёстким лицом по-кошачьи поскрёбся в дверь и вошёл, «взяв прах от моих ног». Наряженный в чёрный бархат и красные галуны, тяжёлый и мрачный, как старый мерин, запряжённый в катафалк. Я не встречала его раньше, он не напоминал молодых и жеманных слуг государыни. Вероятно, этот человек не был доверенным слугой Бальшь, подумала я, и тут же меня поразила другая мысль: а не этому ли человеку Бальшь доверила проследить за исполнением завещания?

Меня зазнобило. Я укуталась в шаль из невесомого козьего пуха и спросила кастрата, что ему угодно.

– Госпожа, – отвечал он, – принц Нур-Тийе желает побеседовать с тобой. Ты можешь принять его в Зале Посещений?

– О чём со мной разговаривать принцу, которого не знаю я и который не знает меня? – удивилась я. – Тем более сейчас, когда у всех во дворце столько важнейших и прискорбнейших дел! Я не могу этого понять.

– Это важно для тебя, – сказал кастрат. – Но принц Нур-Тийе желает говорить с тобой наедине.

– Я не говорю наедине с незнакомыми мужчинами, – попыталась возразить я, но кастрат тут же поправил:

– Ты говоришь не о незнакомце, а о родственнике!

Я переглянулась с Шуарле; он чуть пожал плечами. Я посмотрела на Раадрашь – она тут же ответила:

– Если не пойдёшь – не узнаешь то, что могла бы узнать.

Мне показалось, что это прозвучало вполне резонно.

Я повязала голову платком из тяжёлого нугирэкского шёлка тёмно-медового цвета и укуталась в дорожный плащ, скрывавший тело надёжно, как крепостная стена. Мне очень хотелось, чтобы меня сопровождал Шуарле, но пожилой кастрат посмотрел на моего друга скептически и заявил, что проводит меня сам. Если бы меня действительно провожал он один, я отказалась бы от визита.

Слава Господу, не только он. Я не знала, кто из близнецов дышит мне в спину январским холодом, – не умела их различать – но совершенно точно чувствовала, что один из них пошёл за мной, а второй остался охранять Эда. Присутствие невидимого стража придавало мне уверенности в себе.

В Зал Посещений я вошла почти спокойно.

Нур-Тийе благодушно улыбнулся, увидев меня. Вообще-то он казался мне самым приятным из старших принцев; его иссечённое саблями лицо выглядело открытым и спокойным. Эта мина располагала меня к беседе, особенно после безумных усмешечек Лаа-Гра – я только никак не могла взять в толк, что этому серьёзному господину может понадобиться от меня.

Я поклонилась. Нур-Тийе сидел на подушках – и я уселась, подобрав полы плаща, поодаль от него.

– Напрасно дичишься, Лиалешь, – сказал Нур-Тийе, продолжая улыбаться. – Я думаю, женщине в твоём положении нужна помощь, и, я думаю, такая отчаянная и красивая женщина, как ты, этой помощи достойна.

– Я очень признательна тебе за заботу, – сказала я. – Но, мне кажется, моё положение не столь плачевно, как это может показаться со стороны.

– Ты осталась одна, – сказал он, чуть поведя плечом, с той же улыбкой. – Ты ведь понимаешь, что Тхарайя не вернётся?

Мне мучительно захотелось, чтобы рядом был Шуарле – с ним легче чувствовать себя сильной.

– Нет, – сказала я, сжав под плащом кулаки. – Я не поверю в его смерть, пока не увижу его мёртвым.

Нур-Тийе рассмеялся.

– Лиалешь, посланец царя теней говорил с Лаа-Гра. Все обитатели берега реки возвращаются к себе домой до окончания войны – понимаешь, что это значит?

– Нет, – сказала я. Я растерялась.

Нур-Тийе смотрел на меня, как на глупую девочку, которая задала не по годам сложный вопрос.

– До окончания войны с мертвецами, а не с северянами, – пояснил он весело и снисходительно. – До тех пор, пока Тхарайя не закроет мёртвым дорогу в мир живых. Собой. Теперь ты поняла?

– Нет, – повторила я. Я как-то трудно впускала в себя то, что он говорил.

Нур-Тийе, улыбаясь, развёл руками: «Ах, бестолковая крошка!»

– Лиалешь, – сказал он, – это очень просто. Пока царь теней смотрел на всё сквозь пальцы, тени могли бродить по дворцу, а кое-кто из них считал возможным – уж не знаю почему – оказывать тебе услуги. Но теперь царь отзывает всех своих подданных до самой смерти Тхарайя, понимаешь? Ты останешься без охраны – а Лаа-Гра тут же прикажет избавиться от тебя. И не надейся, что кто-нибудь за тебя отомстит.

– Тхарайя вернётся, – сказала я.

Я уже успела понять всё. Наверное, те, кто сообщал мне о том, как умрёт Тхарайя, более-менее знали, о чём говорят. Наверное, они правы: у моего бесценного мужа не в обычае бегать от выполнения долга. Я только принять это не могла. Не могла – и всё. Я была готова настаивать на своём и топать ногами, не слушая никаких разумных доводов.

Я не умела представить Тхарайя мёртвым, а они все торопились его похоронить… Впрочем, Лаа-Гра кричал, что Тхарайя мёртв, когда война ещё только началась. Теперь я точно знала, что это ложь; после той его лжи мне было легко представить себе, что все остальные тоже лгут, лгут, лгут – как бы правдоподобно ни звучали их слова.

– Лиалешь, – сказал Нур-Тийе, – ты так умна и смела – а ведёшь себя так глупо. Неужели ты хочешь, чтобы солдаты Лаа-Гра содрали с тебя кожу заживо?

Шуарле когда-то говорил, что глубоко дышит, когда хочет успокоиться. Я сделала несколько быстрых и глубоких вдохов и заставила себя успокоиться ради Эда. Ничего-ничего, думала я, в конце концов, я могу просто притвориться, что поверила. Сделать вид. Пусть Нур-Тийе говорит, что хочет – но я знаю: Тхарайя хранят боги. Оба. Господь наш и Нут.

А может, ещё и Солнце Керима и Сейад.

– Хорошо, – сказала я через силу. – Я поняла. Ты заботишься обо мне. Но как ты можешь мне помочь, Нур-Тийе? Я же обречена!

Он улыбнулся милой открытой улыбкой.

– Лиалешь, закон не запрещает младшему брату унаследовать жену старшего. Ты восхитила меня – и в тот день, когда Тхарайя показал тебя покойному отцу, и нынешней ночью, когда ты посмела отчитать Лаа-Гра. Ты необыкновенная женщина, Лиалешь, и я готов спасти тебя и приблизить к себе, несмотря на то что ты принадлежала Тхарайя.

Услышав это, я почти не удивилась. Кажется, я даже не была по-настоящему оскорблена. Меня только позабавило выражение лица Нур-Тийе – его снисходительная нежность. Он вовсе не спрашивал, намерена ли я принять его решение, и не ожидал ответа, а лишь ставил меня в известность.

Ну, хорошо же, подумала я и спросила:

– А что станет с моей свитой?

Нур-Тийе улыбнулся ещё более снисходительно и вальяжно.

– Демоницу удушат на похоронах Тхарайя, как старшую жену, если она доживёт до похорон, – сказал он. – Кастрата-демона, я думаю, удушат раньше. Лаа-Гра не выносит ни аглийе, ни полукровок; он, наверное, уже распорядился избавиться от них, как только представится возможность… А кто ещё у тебя в свите?

– Сейад, няня малыша, – сказала я машинально.

– Шаманка? – Нур-Тийе задумался и перестал улыбаться. – Лиалешь… ну ты же понимаешь, что у тебя будут человеческие дети?

– Ах вот как? – сказала я, сдерживая собственный гнев, как норовистую лошадь. – Ты желаешь спасти меня, но убить моего ребёнка? Твои поступки поражают благородством.

– Это не твой ребёнок, а Тхарайя, – возразил Нур-Тийе.

– Да, моего мужа и твоего брата, – сказала я, удивляясь собственному тону. – Уж не говоря о том, что ко мне это дитя тоже имеет отношение. Но это уже не важно. Я изменяю собственному естеству, беседуя с мужчиной, способным убить младенца.

Лицо Нур-Тийе удивлённо вытянулось.

– Я бы понял, если бы это был человеческий ребёнок, – сказал он, явственно пытаясь не унижать себя раздражением. – Но это демонёнок, Лиалешь. Подумай, как будешь мучиться, когда он вырастет… и потом – неумно и опасно оставлять на этом берегу кровь Тхарайя…

– Это напрасный разговор, – сказала я. – И он мне неприятен.

– Ты, оказывается, капризна, – сказал Нур-Тийе с сожалением. – Но дело в том, что твои повадки и твоя отвага зацепили меня за живое. Я готов уступить женщине. Я даже найду знахаря, который сделает это существо безопасным, и позволю тебе нянчиться с чудовищем, если ты хочешь. Надеюсь, ты образумишься, когда у тебя родятся нормальные дети.

– Жаль, что тебя не сделали безопасным в младенчестве, – вырвалось у меня. – Я ухожу.

Кровь бросилась Нур-Тийе в лицо. Он в ярости вскочил – и со стоном крайней досады опустился обратно. Мой страж-тень вышел из воздуха рядом со мной; его светящийся меч был обнажён и направлен Нур-Тийе в горло.

– Кому ты служишь?! – выкрикнул принц, почти вне себя, указывая на тень вытянутой ладонью: «Именно ты тут и некстати!» – Разве ты не слыхал приказа вашего царя?!

– Нет, я не слыхал, – мой страж покачал головой, и мне послышалась ледяная издёвка в потустороннем шелесте его голоса.

– Я – принц, тень! – рявкнул Нур-Тийе.

– Младший, – губы тени дрогнули, обнажив ужасные клыки. – Тебе лучше не двигаться с места, младший принц, иначе у твоего старшего брата будет меньше соперников по трону!

– Лиалешь! – воскликнул Нур-Тийе. – Тот, кто слишком благоволит чудовищам – накликает беду!

– Мне ли бояться беды, – сказала я, поднимаясь. – Ведь ты называешь чудовищем и моего сына. Я ухожу, спасибо за беседу.

– Хочешь умереть? – спросил Нур-Тийе, и по его тону я почувствовала, что все маски сорваны. – Изволь, доверяйся демонам – и умри, когда они тебя бросят!

– Возможно, это будет лучший выход для меня, – сказала я. – Честная жена должна всюду следовать за мужем.

Я вышла, и тень-страж скользнул за мной, не став невидимым и не убрав в ножны меча. Когда дверь в Зал Посещения закрылась за нами, я вдруг ощутила, как саднят мои ладони: сжав кулаки, я впилась в них ногтями с такой силой, что выступила кровь.

Тень взглянул на меня своими нечеловеческими мерцающими очами:

– Я слышу аромат крови, госпожа…

Я протянула ему оцарапанную ладонь.

– Вот как я была глупа… Прости меня, ты любишь кровь?

Ноздри стража раздулись, как у пса. Он отвёл взгляд.

– Если ты хочешь… – я запнулась, думая, кто из близнецов меня сопровождает – и тень тут же подсказал:

– Ла, с позволения госпожи.

Мне померещилась некоторая нервная торопливость; Ла повёл себя как вассал, боящийся упустить миг милости. Я улыбнулась:

– Что ты хочешь сделать, Ла?

– Поцеловать руку госпожи, – прошелестел тень, склонясь изящно и слегка, почти как придворный моего отца. – Ощутить этот аромат у лица. Это дерзко? – он поднял на меня глаза, не разгибаясь.

– Нет, – решительно ответила я и протянула ему руку.

В тот момент я не представляла, насколько опрометчиво поступаю. Я просто не знала, каково человеку коснуться тени. Невыносимо странное ощущение пронзило меня с головы до ног, заставив вздрогнуть всем телом, а от холода его пальцев и губ меня зазнобило. Ла был – гроза во плоти. Знай я, что меня ждёт – вряд ли согласилась бы оказать ему услугу.

Но когда он с неохотой оторвал губы от крохотных ранок на моей руке и поднял голову, меня поразило выражение блаженства и какой-то пьяной нежности, какое бывает лишь у очень влюблённых людей.

– Я должен кое-что сказать моей драгоценной госпоже, – сказал Ла, и шелест его голоса превратился почти в урчание. – Лишь один смертный до сих пор давал нам с Хи крови по доброй воле – и это господин наш Тхарайя; мы с братом оценили его – оценили и тебя. У нас с Хи один разум на двоих – и в настоящий момент мы с ним приняли решение…

– Любопытно, – пробормотала я, прилагая все силы душевные к тому, чтобы не начать судорожно вытирать руку о платье.

Ла приблизил своё лицо к моему и прошелестел мне в ухо, отчего волоски на моих руках встали дыбом:

– Нур-Тийе прав. Нынче ночью мы с братом по приказу нашего царя должны покинуть дворец людей. Царь теней по древнему ненарушимому договору никогда не участвует в драках за власть, которые ведут люди между собой. И тем не менее нет приказа, который нельзя было бы обойти, не нарушив. Мы уйдём – но вместе с тобой, госпожа.

– Ты шутишь, – прошептала я.

– О нет! – Ла улыбнулся, как, вероятно, могла бы улыбнуться гадюка, имей она лицо, сходное с человеческим. – Мы проведём тебя и твою свиту по самому берегу – и проводим до Каменного Гнезда. Аглийе, родственники Раадрашь, позаботятся о тебе. Когда вырастет твой сын, здешним мерзавцам останется уповать только на Нут и на шестёрки на костях. Как бы то ни было, теням известно, что Хатшеа – законное дитя и наследник Тхарайя.

Я скомкала край покрывала. Предложение выглядело настолько ослепительно, что мир вокруг перестал казаться беспросветным.

– Благослови Господь тебя и твоего брата, Ла, – сказала я. – Надеюсь, что Тхарайя не забудет вам этой услуги.

Ла печально улыбнулся; его лицо оказалось выразительнее, чем мне представлялось доселе.

– У теней свои представления о справедливости, госпожа. Мы с братом хотим, чтобы семья нашего господина уцелела, несмотря ни на что, – и добавил с нежностью: – Мы оба помним, как Тхарайя учил нас человеческим играм.

– В прятки? – спросила я.

– И в салочки, – Ла улыбнулся снова. – Тебе надо идти, госпожа.

Мои друзья выслушали новости спокойнее, чем я ожидала. Подозреваю, что Хи посвятил их в общий план близнецов, пока Ла рассказывал о том же плане мне.

– Эх, да… – сказала Сейад, когда я замолчала. – Всем путям путь – самый тёмный из всех!

– Ты, конечно, права, – сказала я, прижимая Эда к себе. – Самый тёмный. Но у нас нет другого выхода.

Эд смотрел на меня разумно и серьёзно, будто понимал и происходящее, и мои слова. Шуарле погладил меня по плечу и принялся собирать в торбу вещички малыша. Раадрашь сидела, поджав под себя ноги и хвост, закусив губу: она не могла возражать, но ей претила сама мысль о бегстве. Далхаэшь, слушавшая со скептической миной, покачала головой, когда я закончила говорить:

– Идти за реку своими ногами? Очень умно, Лиалешь.

– О, ты можешь остаться здесь! – фыркнула Раадрашь. – Тебя никто не тянет на верёвке.

Далхаэшь заплакала навзрыд:

– Горе мне! Зачем отец отдал меня Тхарайя?! Надеялся выслужиться перед наследным принцем – а принц ушёл умирать и бросил своих женщин на произвол судьбы! Что я получила от союза с принцем?! Пять лет в горном домишке, дурной характер его любовниц, дворцовые подлости и под конец – страну теней!

– Заткните её, кто-нибудь! – прошипела Раадрашь.

– Прекрати вопить, курица ты! – прикрикнула Сейад. – Пойдёшь через страну теней, если хочешь жить. А роптать на судьбу – грех и стыд.

– Нут не любит меня, – пробормотала Далхаэшь, вытирая лицо.

– За что тебя любить? – тут же вставила Раадрашь, но Шуарле возразил:

– Нут сама не знает, как лягут кости. Не обижай богиню.

– Ты, бесхвостый, верно, считаешь себя её любимчиком?! – съязвила Далхаэшь, и Раадрашь шлёпнула её по затылку.

– Милые, дорогие, – взмолилась я, – разве вы не можете выбрать другое время для ссор? Нам всем грозит беда, надо торопиться…

– Многое взять не выйдет у нас, – сказала Сейад. – Пелёнки для малыша, лепёшки и сухие абрикосы, воду из мира живых надо взять, потому что не может живой пить из реки… А прочее – бросьте здесь.

Я остановилась у зеркала. Хрустальные флаконы с розовым и гераневым маслом, с жасминовой эссенцией… мои украшения, подаренные Тхарайя… эти гранатовые бабочки, которыми он украшал мои косы, серьги, подвески, браслеты с бубенчиками… Я подняла со столика ожерелье из гранатов и золотых извивающихся дракончиков – и вспомнила, как его касались руки Тхарайя. Я просто-таки услышала его голос: «Они не слишком тяжелы для твоей шейки из солнечных лучей, госпожа сердца моего?» – и прижала золотую фигурку к губам.

– Любимой жене не расстаться с украшениями! – не без яда заметила Далхаэшь.

– И что ж такого? – тут же вступилась Раадрашь. – Если бы твои украшения уцелели, ты тоже захотела бы их взять. В этом нет ничего дурного.

– А вот мои ожерелья носят рабыни или солдатские девки! – вздохнула Далхаэшь. – Лучшее, что мне оставил Тхарайя, – это саранджибадские гранаты с изумрудами, а эти грязные мерзавцы украли всё, что смогли…

Я почувствовала, что сейчас расплачусь – от обиды, усталости, страха и ужасной тоски по Тхарайя. Вероятно, я завыла бы в голос, если бы Шуарле не подошёл сзади и не сказал вполголоса:

– Возьми это, Лиалешь. Оно ему нравилось. Я сам понесу, если тебе тяжело.

Я опустила ожерелье в шкатулку, и Шуарле сунул шкатулку в торбу, под рубашонки и одеяльца Эда. Сейад вышла, чтобы принести фляги для воды, – и я взяла Эда на руки. Мне казалось, что я уже готова бежать куда угодно – в чём есть, всё бросив, лишь бы спасти ребёнка… и как-нибудь дожить до встречи с Тхарайя.

И как-то помимо воли подумалось, что Тхарайя, наверное, будет приятно видеть на мне это ожерелье.

– Ты возьмёшь только это? – спросила Далхаэшь. – Можно мне тогда забрать подвески?

– Ты так несделаешь! – закричала Раадрашь, но я взглянула на неё и качнула головой, а Далхаэшь сказала:

– Можешь взять их. Это не важно.

– Лиалешь великодушнее, чем ты можешь себе представить, – заметила Раадрашь, и мне было нестерпимо это слышать, а возражать – ещё нестерпимее.

Вся эта суета казалась мучительно ничтожной перед другим берегом и судьбой Тхарайя.

Сейад вошла, неся несколько пустых бурдюков, – и прямо за ней вошёл тот самый пожилой кастрат, похожий на мерина, впряжённого в катафалк. Он остановился в дверях, недоуменно глядя на меня и на наши сборы: на дорожные плащи, брошенные на ложе, на забытые тряпки, пелёнки, опрокинутую корзину для фруктов…

Не иначе как сама Нут толкнула меня под локоть.

– Тебя прислала старшая жена Лаа-Гра? – спросила я. – Можешь сказать этой госпоже, что я уже готова покинуть покои, подобающие старшей принцессе. Не то чтобы я считала это справедливым – но я не желаю ссор и препирательств по этому поводу.

Ошарашенный кастрат «взял прах от ног».

– Вообще-то меня прислал Нур-Тийе, благородная госпожа…

– Передай Нур-Тийе, что я не могу говорить с ним, – сказала я. – Я устала и нездорова. Я приду, когда моё состояние станет более сносным. Скажи Нур-Тийе, что я благодарю его за заботу.

Кастрат облизнул губы, глядя то мне в лицо, то на личико Эда, играющего моими сердоликовыми бусами. Мне показалось, что он волнуется.

– Было бы лучше, госпожа, если бы вы навестили господина до наступления сумерек…

В сумерки тени должны покинуть дворец, подумала я. И стоит им уйти, как Лаа-Гра прикажет убить меня. Нур-Тийе надеется меня спасти… на свой лад.

– Я постараюсь, – сказала я через силу. – Скажи своему господину… я понимаю, он делает, что может.

Кастрат снова поклонился и вышел.

– Всё уже решено, – сказала Раадрашь, сжимая кулаки. – Мерзавцы! Как мне хотелось бы…

– Сестра, – сказала я, – остынь.

День был тёмен и сер; он сворачивался в сумерки так скоро, что у меня щемило сердце. Не знаю, отчего, но, даже зная, что вечером мы покинем дворец, я боялась темноты, так боялась…

Сейад и Шуарле наполнили бурдюки водой. Мы с Раадрашь сложили в торбочки, вышитые красной шерстью, лепёшки, сушёные абрикосы и вяленое мясо – почти ту же еду, которую собирал для меня Шуарле, когда решил сбежать со мной от людей Вернийе. Далхаэшь сперва возилась с драгоценными безделушками, потом присоединилась к нам. В какой-то момент мне стало почти весело от этой суеты, будто мы собирались на пикник.

Теней не было видно, но я всё время ощущала их грозовой холод и свежий запах. Пока я кормила Эда, Раадрашь стояла у решётки, закрывающей выход в сад, и смотрела, как дождь льёт на розовые кусты. Её лицо выражало болезненную тоску запертой в клетку птицы.

Наверное, Шуарле ещё не стал до такой степени птицей, чтобы тосковать и метаться от невозможности улететь. Он даже улыбался, встречаясь со мной взглядом, – и я думала, что мы немало прошли вдвоём и что, возможно, в этот раз нам снова удастся улизнуть от ожидающего нас кромешного ужаса.

Пусть через другой ужас. Но ведь в горах Хуэйни-Аман мы уже были – я и Шуарле, я и Раадрашь, я и Тхарайя… пожалуй, Хуэйни-Аман казались мне более безопасным местом, чем дворец. А по стране теней нас собирались сопровождать близнецы…

Оттого, когда стена, не закрытая ковром, раскололась глубокой чёрной щелью, а из щели потянуло погребным холодом, я не испугалась. Я просто прижала Эда к себе и шагнула в провал.

Шуарле

Она в эту темноту, как в воду, нырнула. Я едва успел за ней.

Не то чтобы я не доверял близнецам. Просто – доверяй, но проверяй. Не каждый день перешагиваешь через такой порог, ага.

Молния нас в три шага догнала. А уж за ней – Сейад и Пчёлка. Пчёлка призвала Нут на помощь, еле слышно – но и Яблоня тоже молилась, по-своему, не Нут, а их северному Богу-Отцу. Я ещё подумал, что она права, пожалуй: мужчины и воина нам сильно не хватало.

Не столько северного Бога, сколько моего господина. Потому что близнецов я за мужчин и воинов не считал, хоть убей. Они были гораздо больше аманейе, чем я и чем любой из птиц. Особенно тут.

Каменные плиты за нами сдвинулись. Сразу стало очень холодно, и я порадовался, что нас предупредили заранее: Яблоня завернулась в тёплый плащ, и младенчика мы как следует укутали. А я разыскал и напялил сапоги и своё старое тряпьё – солдатский плащ и куртку, плевать хотел на все приличия. Яблоня ещё улыбнулась, когда увидела меня в этой одежде, – как дома, в горах, мол, – и мне сразу стало хорошо.

Ну да, мы же выбрались на свободу, как бы оно там ни обернулось.

Я думал, будет темнотища, хоть глаз коли – но не так уж оказалось и темно на самом деле. Коридор был очень высокий, со стрельчатым сводом, а этот потолок, своды эти все усеивали голубые звёздочки, крохотные. Они тихонько двигались и шевелились, и от них шло нежное сияние, хотя света они особенно и не прибавляли.

Через каждые двадцать шагов горели гадкие светильники.

Странно, наверное, звучит, когда про светильник скажут «гадкий» – но я просто не знаю, как по-другому это выразить. Обыкновенные дворцовые светильники из матового стекла в виде тюльпанов, но в них горело не масло, как у людей, а – я не знаю что. И от них шёл то ли голубой, то ли чёрно-зеленоватый свет, от которого лица у всех женщин выглядели совершенно мёртвыми. Синеватыми с прозеленью, а глазницы, ноздри и рот – вроде запавших дыр. Я как-то встревожился и на всякий случай потрогал Яблоню за ручку – но, спасибо Нут, она была обычная, тёпленькая, улыбнулась мне, и младенчик тоже был тёплый и подрёмывал.

Я немного успокоился и стал смотреть по сторонам.

Близнецы шли как любая охрана, – Ла впереди, а Хи сзади – и мечи у них тоже светились, холодным неживым светом, как зарницы. Яблоня говорила, что различить близнецов нельзя, но я потихоньку приноровился: Ла был как будто чуть-чуть потеплее и лицом живей и проще, а Хи – у него лицо никогда не двигалось, он только глаза щурил.

И это Ла любил пошутить: ущипнуть меня за щёку, так что волосы встанут дыбом, или задеть Пчёлку локтем, чтобы она подпрыгнула, и всё это – с невинной улыбочкой. Хи по натуре казался куда серьёзнее – и мне с ним было легче разговаривать.

Но Хи всегда говорил ужасно откровенно. Гораздо откровеннее, чем люди – и, когда говорил, уж точно не думал, что человека может перетряхнуть с головы до ног. Не умел пожалеть. Кажется, даже сам это понимал, а потому не стал разговаривать о некоторых вещах с Яблоней, а сказал мне.

Вроде как если этот бесхвостый до сих пор не сбрендил и не подох, то ему уже ничего не грозит, ага.

Вот Хи мне и рассказал, что Орёл приказал убить своих тёток не столько по обычаю, сколько за то, что госпожа Алмаз отравила его мать. Но это уже потом, после той моей глупости.

Когда утром никто не принёс Яблоне поесть, я пошёл разыскивать кого-нибудь посметливее из дворни. Я сказал Яблоне, что в кухне никого не оказалось – но, если честно, я сразу кухню не нашёл. Тут всё было такое большое и столько всяких ходов, что я всё время выходил куда-то не туда. Я пошёл в ту сторону, откуда приходили евнухи госпожи Алмаз, – я же думал, они из кухни приходят, – а оказалось, что там её покои.

Вот это и была большая ошибка. Я чуть не вляпался по самые уши, ага.

Во дворце-то, на тёмной стороне, по запаху ничего нельзя разобрать. Тут женщины жили тысячу лет – и тысячу лет душились, поэтому всё, что могло пропитаться благовониями – пропиталось насквозь. Сплошная герань, розовое масло, жасминовая эссенция, мускус и горький апельсин. И ещё какой-то запах, от которого делается как-то… то ли грустно, то ли сладко – явно драгоценный, потому что в деревне я никогда такого не нюхал. И от этого шквала запахов так дуреешь первое время, что даже чеснок не учуешь, пока тебе его не подсунут под самый нос.

Если бы не это, я разнюхал бы, откуда пахнет едой: не труд. Но тут из всех запахов самым съедобным был очень сильный аромат ванили. Я и пошёл туда: думал, может, пекут ванильное печенье, много, на всех женщин. Логично, потому что треугольные ванильные ушки с мёдом вообще-то подают на поминках – заесть слёзы сладким, чтобы путь на другой берег у мёртвого был не горек.

А они засыпали этими драгоценными стручками весь её покой. И прямо на стручках стоял её гроб из сандалового дерева, весь резной, а вокруг – сандаловые гробы цариц. А рядом, в золотых тюльпанах, курились ванильные и сандаловые свечки, чтобы запаха мёртвых было не слышно. Ну и прислуга из покоев государыни… тоже там была, в общем.

Их, я хочу сказать, ещё не завернули в полотно и не уложили в гробы. С ними вообще, я думаю, не было времени возиться: распорядители похорон заняты были в храме и в усыпальнице, а до этого обряжали старую госпожу и бедных цариц. Поэтому рабов просто бросили.

Они так, вповалку, и лежали. У гробов, с той стороны, где ноги у покойниц, чуть ли не друг на друге. Кто в чёрном, кто в церемониальном пурпуре. Не дали им переодеться, думали, наверное, – лучше сами переоденут, хлопот меньше. Но пока про них забыли.

Я никого особенно не знал, но всё равно хватило сильных чувств. Вообще-то они, ясное дело, отмучились, и не порадоваться за них глупо – но у меня моя обычная иголка застряла между рёбер, да так, что вздохнуть с минуту не мог. Мне не цариц – мне рабов было жалко; деревенщина, ага.

Изумруда из комнаты Яблони сюда принесли. Ну, Изумруду повезло сравнительно; я только теперь понял, до какой степени. Тюльпан тоже тут лежал, весь в чёрном, заплетённый, позолота на лице размазана – ничего его не удушили, ему шею свернули и даже глаза не удосужились закрыть. Мол, какой-то там евнух никого даже из-за реки не сглазит.

Я и закрыл ему глаза. Ему, какому-то молодому парнишке с чёрно-синим лицом и девочке – она, наверное, сопротивлялась или плакала, у неё щёки до сих пор были влажные, я их вытер своим рукавом. Попрощался, короче.

А пока прощался, в комнату вошли. Старый толстый евнух с брыластой мордой, четверо солдат из людей и какие-то рабы с обмотанными лицами, которые принесли погребальное полотно, церемониальное тряпьё для рабов и веточки лаванды, чтобы положить в гробы. И вся эта компания на меня уставилась – как я сижу рядом с мёртвыми на корточках. Я сразу встал, конечно; тяжело было смотреть на них снизу вверх.

Высоченный шакал с рожей записного палача ухмыльнулся и говорит:

– Ты, нелюдь, завтра там будешь. Не спеши.

Его дружки не заржали только из уважения к мёртвым царицам; так, поулыбались по-шакальи. А брыластый сказал:

– Разве стоит ждать до завтра, а, Кипарис? Этот гадёныш – он из свиты Ветра, ещё сунется под руку в неподходящий момент…

И у шакалов сделались такие понимающие рожи, что у меня чуть ноги не подкосились. Они, думаю, меня сейчас прикончат, чтобы я им не помешал убивать Яблоню с ребёночком, когда Орёл прикажет. Гады!

Медь просто хлынула. Так здорово у меня ещё не получалось – я произвёл впечатление. Они схватились за сабли – а минуту назад хотели голыми руками меня придушить, ясно.

Разбежались, ага!

У меня одна мысль была – прорваться к выходу из зала и бежать к Яблоне, всё ей рассказать и драться, если что. Только меня всё равно убили бы, если бы не Хи.

Потому что он умел ловить в воздухе ножи и метательные иглы, а я-то – нет. Он вышел из ниоткуда и вытащил эту иголку из пустого пространства прямо у меня перед лицом – а я так и остался стоять, растопырив крылья, как гусь, который хочет шакала напугать.

Как дурак, в общем.

Я даже не понял, кто её бросил. Очень быстро случилось.

Шакалы быстренько сообразили, что к чему, – их тут же унесло, остались только рабы, но им-то Хи не стал препятствовать убирать мёртвых. Он только сделал мне знак, чтобы я шёл за ним – я и пошёл.

Он провёл меня до кухни и подождал, пока я возьму еды для женщин. А потом проводил до покоев и всё рассказал. И про этот дворцовый кошмар, и про то, что Орёл точно собирается Яблоню с Огоньком убить. И про страну теней.

Так что, когда Яблоня потом стала говорить об этом, я уже был морально готов в какой-то степени. И если о чём и жалел, так только о том, что паршивый я боец.

О том, какой я паршивый боец, я и думал, пока мы шли по этому коридору со звёздочками. Я точно понимал, что коридор – это ещё дворец, в сущности, а вот что будет дальше, даже вообразить тяжело. И мне ужасно хотелось стать сильным, быстрым и непобедимым для Яблони, а у меня были только крылья, и всё. А с ядом ничего не получалось. Может, дело в том, что у меня нет хвоста?

А что люди – подлые твари, это совершенно не новая мысль.

Пока я так размышлял, коридор вдруг резко кончился. Узорной кованой решёткой мне по пояс. А за решёткой была пропасть.

Мы вышли на балкон или галерею, которая шла по кругу – по кругу в совершенно невозможно громадном пещерном зале. Весь свод этого зала мерцал голубыми звёздочками, а глубоко внизу я увидел город, весь залитый мертвенным зеленоватым светом, как гнилушка.

Этот город был никак не меньше, чем Лаш-Хейрие, но даже самые высокие башни маячили где-то внизу и вдалеке, в этом мареве, будто мы на него с горы смотрели. И вниз вела далёкая лесенка, которая с того места, где мы стояли, казалась тонкой, как витой шнурок для флакончика с маслом.

– Мы должны туда спуститься? – спросила Яблоня. – Да?

Голосок у неё был тревожный и напряжённый. Я подумал, что она уже устала.

– Хочешь, – спрашиваю, – возьму маленького господина?

Она мне улыбнулась, но младенчика только крепче прижала к себе.

– Нам надо спуститься, – сказал Хи. – Мы не будем заходить в город, мы пройдём по берегу Великой Серой Реки – и доберёмся до ворот, через которые нежить выходит в мир живых. Подобных ворот немало, но те, к которым мы направляемся, как раз выведут к горам Нежити.

– Ничего себе план! – фыркнула Молния. – А ты уверен, боец, что мы никого не встретим?

– Конечно, встретим, – ответил Хи таким тоном, будто ответ сам собой разумелся. – Я даже думаю, что нам придётся драться. Но в конце концов вы, живые, увидите свет мира живых. Я надеюсь.

Он надеется. Я тоже надеюсь, ага.

– Ой-я, – вздохнула Сейад. – Стара мать Сейад для таких дел, – и начала напевать.

Обычно я её песенки хорошо понимал: хотя она и коверкала язык на манер огнепоклонников, но все слова были простые и забавные. Но в этот раз я, хоть и прислушивался, не понял ничегошеньки, только увидел, как бляшка с Солнцем и Костром у неё на шее засветилась, да так ярко, будто на неё непонятно откуда солнечный лучик упал.

Сейад протянула сумку Пчёлке; Пчёлка заявила, что она уже и так много чего несёт, но Молния сделала такую гримасу, что только законченный болван начал бы спорить. Вот-вот медь потечёт. Пчёлка, я думаю, решила не рисковать – взяла у Сейад торбочку и повесила на плечо.

А Сейад мурлыкала и мурлыкала, и чем больше мурлыкала – тем больше белела. Будто её вместе с одеждой покрывала изморозь; только это была вовсе не изморозь на самом деле.

Шерсть, ага.

Седая такая, белёсая шерсть. Она росла прямо через рубаху – и сама Сейад росла и менялась. Через пять минут она вся покрылась шерстью и выросла до невозможности – и стала Белой Собакой, ростом никак не меньше телёнка. Очень пушистой, серебряной, светящейся, как зеркало в лунную ночь, – только нос и глаза чёрные. И зубы в пасти появились очень серьёзные – это несмотря на то, что мать Сейад вообще-то уже вполне беззубая старуха.

Настоящее шаманское чудо, ага.

Вообще-то, если бы этим зверем стала не Сейад, было бы довольно страшненько. Но так никто, конечно, не испугался. Яблоня как-то разжалась, рассмеялась и стала её гладить, Молния тоже – и даже младенчик потянулся, будто узнал свою няню. Пчёлка, правда, её трогать не стала – но Пчёлка с Сейад особенно и не ладила, да и странно было бы: Пчёлка же отроду правоверная, да ещё и аристократка, а Сейад – огнепоклонница. Но Сейад нимало не смутилась, всех понюхала и пошла вперёд. По тёмному камню у неё под животом за ней скользил светлый блик. Такой бывает, если наклонишь над полом свечу.

Близнецы подождали, пока она закончит перекидываться, и мы все двинулись дальше, по этому карнизу вдоль решётки, к той лесенке.

Чем дальше мы уходили от коридора, который вёл из дворца, тем эти голубые огонёчки спускались ниже и мерцали ярче. Даже, кажется, потихонечку перемещались с места на место – живые звёздочки, совсем как на небе, только ближе. Красиво.

У меня случилось совершенно какое-то детское желание поскорей дойти до лестницы, где звёздочки светились у самого пола, – но лестница оказалась ужасно далеко. Мы шли и шли, а время в этом подземном мире совершенно остановилось – наверху, наверное, уже наступила глубокая ночь. Только Молния шла очень легко, все волей-неволей под неё подстраивались – хотя близнецам, по-моему, было всё равно, быстро мы идём или медленно. Молния научилась путешествовать, когда рыскала по горам с патрулём, а прочие жители тёмной стороны вообще не особенно привыкли ходить; Яблоня скоро отдала мне Огонька, не могла больше спорить – и младенчик показался мне непривычно увесистым. Наверное, я тоже устал: у меня сначала заболели ступни, а потом – ноги всё выше и выше. Но не хотелось показывать моей госпоже, что я всего-навсего евнух, калека, у которого не в избытке силёнок, – так что я шёл из чистого упрямства, нёс малыша и тащил свою сумку. Только смешить Яблоню у меня не выходило – она гладила меня по руке, но улыбалась грустно.

Пчёлка всё время тихонько бормотала, что у неё ноют ноги; в конце концов она уселась на камень пола, швырнула свою торбочку и торбочку Сейад рядом и заявила:

– В эту пору все люди ложатся спать! Я не вьючный мул, чтобы идти всю ночь напролёт!

Молния сразу вскинулась:

– Ты бы отдохнула в могиле, если бы осталась во дворце!

А Пчёлка огрызнулась:

– Разве железный шкворень поймёт благородную сердоликовую подвеску?!

Сейад подтолкнула её мордой, а у Молнии дёрнулась кожа на виске и сузились глаза; она много чего Пчёлке высказала бы, если бы Яблоня её не обняла. А Хи сказал:

– Наверное, лучше, если вы отдохнёте здесь, наверху. Внизу вам, людям, лучше не спать и не есть – и охранять вас здесь легче.

На этом все и порешили. Сейад свернулась большим мохнатым клубком, очень тёплым, и женщины устроились рядом, прижимаясь к ней. Яблоня покормила младенчика, и мы с ней его перепеленали; Молния всё оглядывалась по сторонам, будто ждала чего-то. Потом женщины улеглись чуть ли не на спину Сейад – я свернул свой плащ и постелил его на пол, чтобы им не было холодно от камня, а Яблоню ещё укрыл своей курткой. Она пыталась возражать, отнекивалась – только я сказал, чтобы она не думала о пустяках, потому что Огоньку должно быть тепло, и убедил, конечно.

Яблоня с младенчиком в обнимку скоренько задремали, а за ней и другие женщины.

Тени остались стоять на страже – я думаю, тени вообще не спят. Мне тоже не спалось; холод, честно говоря, был собачий. Я подошёл к решётке, выкованной в виде колючих переплетающихся веток, присел рядом на корточки и долго смотрел между чугунными колючками вниз, туда, где мутно светился город.

Сначала это зелёное марево казалось мне абсолютно неподвижным; потом стало казаться, что в нём вроде бы что-то движется, шевелится, даже перепархивает, будто там тоже живут голуби или какие-то другие птицы. Я ужасно хотел их рассмотреть, но видел только мельтешащие белёсые пятнышки, крохотные – и ничего конкретно. А потом меня вдруг замутило, да так, что пришлось срочно отворачиваться – этот город ни с того ни с сего показался просто тошнотворно мерзким. Как куча навоза с червями.

А продрог я к тому времени просто ужасно. Ла посмотрел на меня, как я трясусь и думаю, где бы тепла раздобыть, ухмыльнулся своей людоедской ухмылочкой и сказал:

– Тебе, евнух, тоже надо поспать. И не смотри вниз: снизу на тебя тоже смотрят. Голова закружилась?

Я встал на ноги, хотел шагнуть – и чуть не растянулся.

– Ага, – говорю. – Так кружится, будто выпил вина. Странно, да?

Он скривился:

– Странно, что ты знаешь, каково выпить вина, раб. Нарушал запрет Нут?

Я смутился, начал глупо оправдываться – ну да, было дело. Старый хозяин, ещё до Вернийе, пил это и страшно веселился – и я улучил момент попробовать, любопытно же. Оказалось вовсе не весело, только ноги не слушаются, голова кружится и чувствуешь себя последним дураком… Но тут Хи сказал:

– Сейчас пил не ты, а из тебя, Одуванчик. Разбудил кого-то из наших спящих – вот ему и захотелось горяченького…

– Меня? – говорю. Удивился.

Хи усмехнулся.

– Твоей горячей жизни, Одуванчик. Ты немало её отдал своим жарким любопытством. Не смотри туда больше.

Мне стало ужасно противно, будто ко мне пиявка присосалась, а я поздно заметил. Пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не вывернуло; когда отдышался, подошёл к спящим женщинам, сел на корточки рядом.

Спали такой уютной кучей – как мыши. И Сейад спала, но вполглаза, и эти полглаза приоткрыла, чтобы на меня посмотреть. Тоже охраняла Яблоню, я так думаю.

Я спросил шёпотом:

– Сейад, можно об тебя погреться?

Она сонно кивнула, и я прижался к ней с другого бока.

Сейад была тёплая-тёплая, я обнял её двумя руками и чувствовал, как у неё от дыхания шевелится шерсть; пол был ужасно холодный, но я всё равно, кажется, задремал. Я думаю, что задремал – потому что снова оказался в Гранатовом Дворце.

Я бегал по тёмной половине и разыскивал покои Яблони – но попадались всё чужие покои. И вдруг я сообразил, что совершенно не туда забрёл – потому что у всех царевен в той части Дворца, где жила Яблоня, на дверях были вырезаны райские птицы, а на здешних дверях – совершенно другое.

Скорпионы на человеческих черепах, ага.

Как только я это понял, сразу ужасно захотелось отсюда улизнуть. Захотелось к Яблоне, как к матери в детстве, даже сердце защемило – но я понятия не имел, как отсюда выбраться.

Сначала мне показалось, что прислуги тут вообще нет; ошибся.

Из-за одной двери вышел Тюльпан с охапкой лаванды. Ну да, думаю, это же покои госпожи Алмаз, наверное – и тут меня как ударило: он же уже мёртвый! В чёрном с золотом; коса заплетена, в ушах длинные серьги в виде скорпионов, а накрашенное лицо вроде бы не как у мертвеца, но землистое, осунувшееся – и глаза светятся. Таким же голубым, зеленоватым, какой в светильниках горит.

Я сделал шаг назад, само вышло, а Тюльпан сказал, как при жизни со мной никогда не говорил – грустно и ласково:

– Беги отсюда, Одуванчик. Тебе тут не место, ты ещё живой.

И воздух вокруг загустел, как смола, – я только подумал: как же им дышать-то?

– Тюльпан, – говорю, а сам своего голоса не слышу, – а ты?

Он улыбнулся, печально и тревожно.

– Спасибо, Одуванчик, мы с Изумрудом согрелись твоей скорбью, Вишня и Зяблик – тоже, всё будет нормально, только – беги, беги. У тебя другая госпожа.

Так сказал, что слова по мне прошли холодной волной. Я развернулся – и увидел госпожу Алмаз.

Я её узнал по лицу. Только по лицу и узнал, ага.

Тело у неё было – громадного скорпиона. Ростом с человека. Панцирь чёрный и золотой, суставчатые ноги в каменный пол ударяют со звоном, как железо, а хвост с жалом поднимается выше моей головы. На клешнях – золотые браслеты с гранатами. Такая сильная и быстрая, что сразу чувствуешь себя какой-нибудь букашкой, жучком – кормом, в общем.

Но хуже всего – она рассмеялась, как живая, пронзительно, и сказала мне:

– Горячая кровь – это хорошо, раб. Это никогда не бывает лишним. Я, положим, не голодна, но меня тут заждались дочери…

Тут из ближайшей двери с этим железным лязгом и звоном выскочили две такие же… с женскими головами, в гранатовых диадемах, в длинных серьгах, улыбаясь – и я понял, что это царевны, сёстры Лучезарного, которые умерли молодыми.

Я хотел закричать: «Яблоня, Яблоня – моя госпожа, а не ты! Ты вообще мёртвая, хоть и царица!» – но воздух никак не проталкивался в лёгкие и из них не шёл; а они рванулись ко мне, как к пище.

Я вжался в стену; я понял, что сейчас меня будут жрать живьём, потому что я – просто раб, вещь, ничто, еда для таких, как они. Я подумал о Яблоне, о Яблоне, которая никогда не считала меня просто рабом – и я уже сам научился чувствовать себя её другом, почти свободным. Я, наверное, очень горячо подумал, потому что у скорпионов яд закапал с жал – а за мной громко залаяла собака.

Она махнула через мою голову, шикарным длиннющим прыжком – и остановилась, загородив меня собой. Сквозь стену прошла как сквозь туман, – настоящая, плотная, – и я вдруг понял, что всё остальное тут вовсе не такое же настоящее, как Сейад и я.

Сон, мираж, одна видимость. Тень, ага.

И сразу вздохнулось легко. Госпожа Алмаз и царевны вдруг показались мне полупрозрачными, как отражение в воде; они ещё что-то говорили, но я почти не понимал, хоть и слышал голоса, как шелест ветра в листве или плеск ручья. Я положил руку Сейад на холку – и мы пошли сквозь царевен, сквозь Дворец, сквозь какие-то железные заслоны, залитые запёкшейся кровью, – и я проснулся.

Яблоня обняла меня, а Молния хлопнула по спине, и Сейад лизнула в щёку, мокро, как настоящая собака. Никто не спал, даже младенчик. Я увидел их лица – и сразу стало ясно, что все они побывали во сне в разных отвратительных местах, но Сейад их оттуда вывела.

От тепла Яблони я вдруг почувствовал приступ неожиданной радости на пустом месте – как иногда вдруг хочется взвыть с тоски на пустом месте. Даже задохнулся, когда целовал её руки. Живи вечно, госпожа моя!

И мать Сейад я поцеловал в морду. Из благодарности. Она чихнула и снова меня лизнула.

Пчёлка в это время ругала близнецов.

– Паршивое подземелье! – говорила она им. – Вы, горе-воины! Благородным женщинам снится всякая дрянь, их собираются… в общем, с ними могут сделать ужасные вещи – а вам и горюшка мало!

Близнецы переглянулись, и Ла сказал с ухмылочкой:

– Мы не можем следовать за госпожой Пчёлкой в её сны. Мы предупреждали, что людям тут лучше не спать, не пить и не есть – но госпожа сама пожелала отдохнуть…

Сейад тыкала носом хохочущего Огонька. Яблоня потрепала её между ушей – и шаманка повернула голову; смотрела она по-человечески, но человеком так и не стала.

– Мы могли бы умереть во сне, да, Сейад? – спросила Яблоня. – Это и есть власть Солнечной Собаки в незримом?

Сейад широко улыбнулась, как улыбаются весёлые добрые псы, и кивнула. Я подумал: жаль, что она не может говорить, пока собака. Но звери, даже волшебные звери, никогда не говорят – тут ничего не поделаешь.

– Может, все и не умерли бы, – сказал Хи. – От Яблони и Одуванчика веяло таким жаром человеческой любви, что его, наверное, хватило бы для пробуждения. Но выпить вашей жизни мёртвые смогли бы – а это небезопасно.

– Забавненько! – фыркнула Молния. – Выходит, вы привели нас сюда, зная, что не сможете защитить?! На верную гибель?! Хорошенькие дела…

– Если бы с вами не было шаманки, нам даже не пришло бы в голову провожать вас этим путём, – невозмутимо отозвался Хи.

– Чем быстрее вы придёте в себя и отправитесь дальше, тем больше у вас шансов, – сказал Ла.

Никто не стал спорить.

Вблизи лестница оказалась шириной в три человеческих роста. А эти звёздочки на стенах…

Короче, никакие не звёзды, конечно. Светляки.

Такая гадость, что даже удивительно, как это издалека они могут так мило выглядеть. Толстые слизистые черви, в шевелящихся отростках; через прозрачное брюхо видны их тёмные потроха, впереди – слепая голова с шипастой челюстью вроде стрекозиной, а сзади – обманный огонёчек. Такой голубой и нежный, будто не на червяке горит.

Весь камень, на котором копошилась эта нечисть, – наверное, до самого потолка, а может, и потолок тоже, – затягивали тоненькие слизистые нити. Только это была не паутина, а вроде тех струек слюны, которые вытекают у спящих изо рта – но на этой слюне висела масса всяких ножек-чешуек-крылышек, которые остались от съеденных букашек. Кое-где я даже разглядел пустые мышиные шкурки – как бархатные мешочки, только с ножками и с пустыми дырочками на месте глаз; почему-то от этого было здорово неприятно, хотя мышь, в сущности, не такой прекрасный зверь, чтобы из-за неё слишком огорчаться.

А было ужасно, что их будто бы высосали через глаза, досуха. Не хотелось бы, чтобы от тебя так осталась одна шкурка, ага.

Молния потрогала пустую мышь пальцем. Пчёлка хихикнула, а Яблоня посмотрела и отвернулась. Младенчика нёс я, и ему, наверное, казалось, что ещё ночь, потому что он дремал на моём плече, а от его тельца было очень тепло и пахло маленьким чистым зверьком – славно.

Может, меня иногда и бесит господин, – просто потому, что на Яблоню у него больше прав, – но Огонёк уже стал половиной моего сердца. Половина сердца – Яблоня, половина – младенчик. Когда я о них думал, крылья чувствовал, как часть тела, даже если медь и не текла сквозь кожу.

Но это так, отвлечённости.

Потом мы страшно долго спускались по лестнице. И чем ниже спускались, тем виднее становился город.

Я не знаю, из чего они там строили дома. Не из глины, как все люди дома строят, и не из камня, как сооружаются царские палаты. Каждая стена выглядела чёрной и склизкой, как гнилая колода, – и от неё шёл мутный зелёный свет. Окон в домах я вообще не видел никаких, зато и с крыш, и с карнизов, и отовсюду свисали какие-то осклизлые лохмотья, будто водоросли с пирса, когда начнётся отлив. Выглядело это всё так противно, что никакой человек ни за что не остался бы тут жить по доброй воле – но близнецам всё казалось нипочём.

Ну да, они-то вернулись домой.

Я только сейчас понял, насколько они не люди: им тут нравится!

В город мы вправду не входили, но горожан видели – и они нас тоже видели. Городские ворота, в проёме у которых колыхались чёрно-зелёные лоскуты, охраняла правильная городская стража, а простой здешний народ сновал туда-сюда, по своим делам – врагу не пожелаю такого зрелища!

На каких тварях они тут возили грузы, услышь, Нут! Обычное дело: в город, на базар, по тёмной дороге, ведущей неизвестно из каких дальних подземелий, а лошадки – вроде громадных белёсых клещей, запряжённых в повозку, или мокриц ростом с вьючного вола! С души воротит смотреть на все эти шевелящиеся лапки-усики, такие здоровенные, что кажутся гораздо мерзее, чем обычно, в каких-то шипах и волосках, на слепые впадины вместо глаз, на то, как это всё ползёт, скребёт камень своим гадким панцирем – тащит воз вонючей тухлятины, а рядом хозяин зыркает так, что делается холодно и тошно.

Весёлый возчик, ага. Тридцать три раза подумаешь, прежде чем подойти близко.

Наши близнецы были одеты в нормальную одежду, хоть и смотрелись под землёй призраками в человеческом платье, – а здешние и не прикидывались, что им нужно по-настоящему одеваться. Горожане, похоже, сооружали себе одежду из кусков тумана – уж не знаю, как они его кроили и шили; горожанки все кутались в чёрный дым, который тёк с них шёлковыми складками, – смотрели громадными глазищами поверх дымных струй, сами вроде столбов дыма над кострами. А на стражниках были только доспехи из… ну, из этой грозовой стали, из которой тени делают мечи. У каждого вместо панциря клубящееся облако, по которому ходят зарницы, а над облаком – жуткая змеиная харя с горящими глазами, в волчьих ушах длинные серьги из маленьких косточек, а лохматый туман на башке заплетён в косу и извивается, как змеиный хвост. И нашим близнецам этот ужас почтительно отсалютовал молниями.

Но на нас самих, на живых, стража так посмотрела, будто мы норовим пройти без пошлины. Яблоня прижалась плечом ко мне, я ей шепнул: «Ничего, они при исполнении», и тут же Ла сказал:

– Жёны человеческого государя – под защитой воинов дворца.

Стражники снова отсалютовали и ровно ничего не сказали, хотя и поухмылялись гнусно, а мы пошли вдоль городских стен, как и собирались. Услышь, Нут – я уже думал только об одном: как бы нам всем, а главное – Яблоне с Огоньком, добраться до мира подзвёздного! Из страны теней ещё никто живой не возвращался – и я уже ни в чём не был уверен.

Кое-где под ногами был камень, из которого росли каменные стволы, мёртвые и влажные, будто облизанные; кое-где городскую стену оплетал плющ – как у нас под солнцем, только бледного неживого цвета, и листья у него были жирные, белёсые, с какими-то щупальцами с исподу. В камень этот плющ вцеплялся намертво, хищно – трогать его руками не хотелось совершенно.

И цветы на нём слишком уж напоминали разинутые зубастые ротики. Ну, давай, мол, сунь сюда палец, если он тебе надоел, ага. Я видел, как в такой ротик попался подземный таракан – только панцирь хрустнул.

Пчёлка проворчала, что не станет ни на что тут смотреть, и уставилась себе под ноги. Молния озиралась, виляла хвостом, на Пчёлку фыркнула:

– Я тебя за руку, как слепую, не поведу!

Пчёлка огрызнулась, что и не нуждается в помощи, положила руку Сейад на холку и прошла вперёд – всем видом показывала, как оскорблена и унижена. А Яблоня взяла у меня младенца.

– Отдохни, – сказала. – Я вижу, как ты устал, Одуванчик. И я хочу, чтобы твои руки были свободны, на всякий случай, – ты же сильнее меня, правда?

Она была такая настороженная, моя госпожа – как птичка, которая клюёт крошки на подоконнике. Она сама измучилась всем, что у нас за последнее время произошло, и ножки у неё болели, я думаю – но она держалась, как подобает царице. Чтобы никто не подумал, что она обычная слабая женщина.

Выросла госпожа моя Яблоня за последние несколько дней. Младшая государыня, ага.

Но по-прежнему обо всех думает, хотя уже может приказать, чтобы о ней все думали, возлюби её Нут. Я бы её на руках нёс, если бы мог; ужасно жалел, что не воин.

А мы шли и шли вдоль городской стены, пока стена вдруг не свернула. Близнецы пропустили нас вперёд; вот тут-то все и увидели Реку.

Вернее, Река – это слишком громко сказано. Мы оказались на самом краешке живого мира, на дороге теней – а за этим краем начиналась мутная серость. В ней всё тонуло, как в тумане; ни обрыва не было, ни яра, ни просто берега, даже темноты не было – а только серая муть без конца и края. Она казалась ужасно глубокой; никакого просвета в этой глубине не было, зато там что-то…

Услышь, Нут, там что-то копошилось! Я смотрел на это чёрное в мёртвой серости – и понимал, что оно движется, шевелится, но не живое! И – что этого не должно быть!

Никогда, ага. Потому что люди уходят за Реку навсегда, только иногда возрождаясь в детях своих возлюбленных и побратимов. Таков порядок вещей – как он может нарушиться? Иногда очень жаль, что кто-то покинул мир подзвёздный, но если он вернулся мстительным призраком или ещё похуже – это настоящий кошмар.

Меня даже зазнобило. Яблоня погладила меня по плечу, я почувствовал, как мелко дрожат её пальцы, и сказал:

– Яблоня, давай, теперь я возьму маленького господина. Я отдохнул.

– Не здесь, – сказала она.

Так держала Огонька, будто кто-то хотел его отнять. Но малышу, по-моему, было удобно: он бубукал и улыбался своей беззубой улыбочкой. Хорошо быть младенцем: пока мать рядом, всё кажется совершенно замечательным.

Смотреть на них было жарко и больно.

– Не стойте тут, – сказал Хи. – Надо идти, а то – как знать…

Как знать, что он имел в виду, но Молния подтолкнула меня в спину, а Яблоня напряжённо улыбнулась и очень быстро пошла вперёд. А Сейад трусила боком, как настоящая собака, излучая такой свет, что линии на ладонях можно было рассматривать, но шерсть на её спине вздыбилась до самого хвоста.

Потом мы только что не бежали. Стена города теней кончилась; дорога, заросшая бледными полуживыми растениями, уходила куда-то в темноту, она шла вдоль берега – и близнецы то и дело говорили:

– Не смотрите туда.

Попробуй-ка не посмотри, ага.

Это ещё хорошо, что самой Реки не было видно. Вокруг вовсе не темно, а какая-то серость, мутная марь, как холодным пасмурным утром осенью. Хуже темноты. Я всё время думал, что не хочу, не хочу, не хочу тут оставаться, помоги, Нут. Не хочу умирать. Каково-то мёртвым быть в этой серости всё время? От тоски скулить хотелось. Ведь все, все тут будем…

Умирать страшно.

Хотя – это ведь ещё… почти что этот берег. Кто знает, каково на том? Может, не так ужасно… всё-таки предки встретят, родственники, вместе – легче. Надейся, ага.

Время в темноте и серости не шло совсем. Я понял только, что мы много прошли, по тому, как ноги ноют, и по тому, как хочется есть – когда перед нами оказалась… ну, на самом деле, просто деревня на берегу реки, и всё. Ничего особенного. Просто деревня теней, а берег… понятно, в общем.

Домишки маленькие, но по сути такие же, как в городе. Чёрная гниль с прозеленью вместо честной глины, без окон; все увиты этим бледным плющом, вокруг – изгороди, мне показалось, что из белых костей, только уж очень длинные кости, непонятно чьи, и изгороди тоже обвивает плющ. Мокрицы ползают, ростом с собаку, дети бегают – змеёныши в дымных лохмотьях. И на деревенской площади… женщины с кувшинами пришли к роднику.

Мирная такая картинка.

Я Яблоню с Огоньком взял в охапку и прижал к себе: что-то вдруг захотелось. Молния с Сейад вышли вперёд, Пчёлка шарахнулась назад – но все уставились на это действо. Не оторваться было.

Текло не из-под земли, а откуда-то сверху, густой тёмной струёй. И плескалось в обычном бассейне из каменных плит, почти по краешек. А женщины-тени зачерпывали и уносили к себе домой. И воины, только не царская стража из города, а шакалы доморощенные, простецкие, не такие грозовые, как наши тени, – с короткими мечами, без панцирей, в длинных рубахах из тумана – охраняли женщин, следили, как бы с того берега какая-нибудь дрянь их хозяек не обидела.

Наши сопровождающие, Ла и Хи, как любые солдаты после долгой дороги, подошли и стали пить из бассейна, черпать пригоршнями… И я подумал, что меня сейчас вырвет, отвернулся, ткнулся Яблоне в плечо. А она сказала:

– Я о чём-то таком догадывалась, Одуванчик. Ничего страшного. Мне Ла сказал, что тени любят кровь. Только странно, что эта кровь вот так… непонятно откуда течёт…

Ла вытер губы ладонью, улыбнулся.

– Почему – непонятно, госпожа? Это кровь умирающих наверху насильственной смертью. Она сочится сквозь твердь земли постоянно, но обычно струйка куда тоньше. Бывает настоящая засуха… но нынче – ты сама видишь, жители Страны Теней от жажды не страдают. Одно плохо: нынче в небольших поселениях на берегу небезопасно.

Местный шакал, что стоял поближе и слышал, поклонился Ла и сказал со всей почтительностью:

– Достопочтенный господин сокол при царском дворе вроде как свой… Не расскажет ли он нам, недостойным, как обстоят дела в человеческом мире? Наши добытчики, что охотятся на земляных червей и на мертвожорок, видели странные дела там, в пещерах, – и махнул в темноту рукой. – Когда идёшь по берегу, нога чувствует, как кости шевелятся под камнями. Не к добру это.

Женщины-тени с кувшинами остановились.

– Вот-вот, – сказала одна, сгорбленная старуха, закутанная, как подобает давно замужней. – Не хватало ещё, чтобы мертвецы принялись убивать наших детей, как было когда-то, – бабка рассказывала мне! Всё это – дела мира подсолнечного, всё – светлое колдовство, чтоб ему сгореть!

– Да, да, – подхватила девушка. Красавица, наверное, на здешний манер: светящиеся гнилушки, вплетённые в волосы, покачивались у неё надо лбом, выбиваясь из-под чёрного туманного покрывала. – Всё оттуда, всё сверху идёт, из страшных мест, где нет свода над головой и всесжигающий огонь пылает в пустом ничто! Пусть благородные господа передадут колдунам, чьи мертвецы норовят встать и пить наши души: тени дни напролёт молятся Повелителю Бездн, чтобы он избавил их от зла, но помощи всё нет! – и покосилась на Яблоню. – С чего это, да простят меня благородные соколы, колдуньи из подсолнечного мира, чья плоть – как горячий камень, спустились в наш благословенный край?

Старуха толкнула её в бок: молчи, накличешь беду. Шакал посмотрел на Ла вопросительно.

– Царь людей умер, – сказал Ла. – А царевич, наследующий престол, дни напролёт преследует зло. Наберитесь терпения – скажи об этом всем своим родичам.

– Удивительно видеть человеческих женщин, – смущённо сказал другой шакал.

– Отверни лицо, – приказал Хи. – Это царевны, а если вспомнить все обстоятельства, то, пожалуй, и царицы.

– Это не страшно, – сказала Яблоня тихо и громче обратилась к селянам. – Послушайте, добрые жители… У нас с вами общая беда… Дети подсолнечного мира тоже в опасности – и мой муж всех защитит, вот увидите!

Она так истово это сказала и с такой верой, что тени умолкли и расступились. Мы прошли между ними, тени провожали нас взглядами – но больше никто из деревни теней ничего дурного не сказал.

Мы шли дальше, по берегу, по каким-то тёмным провалам, по расщелинам, заросшим бледным вьюнком и чем-то вроде деревьев – на белёсых ветках у них зрели мягкие зеленоватые плоды в виде черепов. Около подземного озера Хи и Ла убили своими мечами мерзкую тварь вроде громадного комара с выпученными слепыми глазами и жалом размером со стилет. Сейад вынюхала бурую многоножку, длинную, толстую и явно кусачую – и загнала её в щель между камнями, а сверху другим камнем придавила. Вокруг всё время скользили какие-то тёмные силуэты; но если кто и собирался напасть, то не посмел связываться с тенями государя.

Только всё равно было страшно.

Есть всё время хотелось, но стоило взять в рот кусочек лепёшки, как начинало тошнить – поэтому женщины пили воду из фляжек, но не ели. Все молчали – устали нестерпимо, будто вся тяжесть земли давила на плечи. Мне всё мерещилась тяжёлая дрожь под землёй, далеко внизу. Я никак не мог перестать думать, что это кости шевелятся под камнями, – и во мне просто кровь леденела.

Сначала было серо, потом стало темнеть и темнеть, потом мы шли по совсем тёмному проходу, где только зелёная гниль на стенах светилась. Яблоня несла Огонька, я придерживал её за локоть – и только молился, чтобы хоть краешком глаза ещё разочек увидеть солнце. И вдруг где-то вдалеке замаячило светлое пятно.

Сейад подскочила и радостно гавкнула, как настоящая собака – я сразу догадался, что там выход, настоящий выход наверх. Мы все еле брели, темнота и страх все силы вытащили, ноги просто отваливались – но к свету побежали. На радостях у меня сердце колотилось, так что дышать было тяжело. Наконец-то, думаю. Всё.

Выбрались, ага.

Но, хоть я и очень торопился, всё-таки почувствовал, как камни под ногами особенно сильно дрогнули, заметно. Я чуть не упал: в полу появились трещины, я даже оступился о холмик вроде того,какие делают в огородах кроты. Изнутри просто толкнуло что-то. Я резко обернулся и поймал Яблоню в объятия раньше, чем она туда наступила, – а из растрескавшейся каменной плиты к её ножкам потянулась длинная, белёсая, костлявая рука.

Я пнул эту руку ногой изо всех сил – гнилая кость сломалась с хрустом, как сухая ветка, – и подтолкнул Яблоню к свету, а она быстро всё сообразила и побежала вперёд, прижимая младенчика к себе.

Сверху посыпались песок, труха, корешки, мелкое каменное крошево – и Пчёлка пронзительно завизжала, Сейад с рычанием кинулась назад, в темноту, а из Молнии медь потекла и из меня, кажется, тоже. Я обернулся и увидел, как мертвецы, высохшие, скрипучие, в ржавых кольчугах, какие носили, наверное, триста или тысячу лет назад, с мечами из молний, полезли из пола и из стен. Камень трескался, и обломки летели во все стороны, а твари распахивали пасти в беззвучном хохоте. Вот тут-то я и понял, что на самом деле такое – близнецы.

Они встали плечом к плечу посреди прохода, рубя своими мечами-молниями нежить направо и налево, – резко запахло старой падалью и неожиданной дождевой свежестью. Сейад прорвалась вперёд, терзала трупы зубами, и мне показалось, что от укусов они рассыпались в прах – но целая прорва мертвецов пёрла и пёрла сзади и с боков, и не было им числа.

Узкий тёмный коридор осветился ярко, как степь в грозу, когда всё время полыхает; трещало, скрипело, кости хрустели, Пчёлка вдруг села на корточки и зажала уши – и Молния схватила её за шиворот, силой подняла на ноги и врезала ей в спину, чтобы заставить бежать. Мы с Яблоней как-то незаметно для себя остановились и смотрели на весь этот кошмар издали, в совершенно неуместном оцепенении – и тут голос Хи, холодный, спокойный и громкий, разнесённый пещерным эхом, покрыл все мерзкие звуки:

– Люди и птицы, – приказал он ровно, будто в дворцовых покоях, – бегите на свет! Там – выход в Теснину Духов. Мы остановим здесь мертвецов!

– Сейад! – закричала Яблоня, но Сейад, похоже, её не услышала.

Белый свет, который наша шаманка излучала, лишал мертвецов силы – наверное, она решила остаться с близнецами и помочь им в битве со злом, как истинная Белая Собака. Она почти исчезла между грязными бездушными телами, только еле заметный отсвет, как солнечный зайчик, скакал по потолку над побоищем.

– Сейад! Нет! – снова крикнула Яблоня и дёрнулась к близнецам. Мне и Молнии пришлось тащить её силой, она упиралась, пытаясь увидеть шаманский солнечный лучик.

– Яблоня, подумай об Огоньке, – шептал я ей в ухо, стараясь только не причинить ей боли. – Мы тут ничего не сможем, беги, пожалуйста, беги!

Ни один труп не мог пробиться между мечами близнецов и пастью Сейад, но я видел за ними шуршащую тёмную толпу, которая нажимала массой, многочисленная, как муравьи или саранча. Пчёлка, очнувшись, удрала далеко вперёд, а Яблоня всё сопротивлялась, когда Ла крикнул:

– Уходите немедленно! Скажите царю нашему Тхарайя: мы сделали, что смогли!

Яблоня, глотая слёзы, выкрикнула: «Да, да, благослови вас Бог-Отец!» – и побежала к свету, обнимая расплакавшегося Огонька. Мы с Молнией сопровождали её – и уже чётко видели белое солнечное сияние из дыры, заросшей плющом, когда за нашими спинами близнецы хором выкрикнули какое-то дико звучащее слово.

Полыхнула ослепительная, ярче солнца, зарница – так, что я на миг увидел резкие тени у нас под ногами. Пещерный свод дрогнул и с грохотом рухнул прямо за нами. Воздух рванулся из подземелья, толкнув нас в спину. Молния и я выталкивали Яблоню на солнечный свет, когда проход под горами, ведущий от города теней, перестал быть.

От него осталась пещерка не глубже комнаты на женской половине обычного дома. Вся горная тяжесть придавила и мёртвых, и близнецов, и мать Сейад.

Яблоня бессильно опустилась на траву и разрыдалась. Я присел рядом и обнял её, чувствуя, как щекам горячо от слёз. Молния смотрела на нас сверху вниз, заломив брови болезненным углом и грызя кончик косы.

– Одуванчик, – выдохнула Яблоня между всхлипами, – как же мы без Сейад будем?

Я вспомнил, как Сейад выводила меня из дворца мертвецов – и старая знакомая игла тут же воткнулась мне между рёбер.

– Не знаю, – сказал я. – Надо жить как-то.

– Спасать царевича надо, – сказала Молния сверху вниз. – Что расселись? Вставайте. Солнце высоко – а нам хорошо бы успеть к Гранитному Клинку до темноты.

Всё было очень верно и очень здраво. Яблоня кормила младенца, потом мы его перепеленали, – Пчёлка сидела рядом, растирала ноющие ноги, а потом уминала лепёшку, – тоже немного поели, выпили воды из фляги и пошли по горной тропе туда, куда Молния показала.

У Яблони под глазами появились чёрные пятна, но ни словечка о своей усталости она не сказала. Я себя просто ненавидел за то, что нести её не могу – ноги бы ей целовать… но не время для нежностей, война идёт. Вокруг – горы Нежити, даже в мирное время опасное место, а со мной три женщины. Одна с младенцем. А я – бесхвостый пёс, что говорить… даже саблю держать в руках не умею. Только косы красавицам заплетать, кавойе заваривать с бадьяном, ноготки им остригать, полировать и красить…

Или – умереть за них… В смысле – за неё, за госпожу мою, лучшую из всех. Ну, умереть-то я смогу, вышел бы от этого хоть какой-то толк… Как у матери Сейад, ага.

По логике вещей наверху должен бы начинаться вечер, но начиналось самое настоящее утро. Раннее. Пахло такой послерассветной свежестью, росой, цветами… И никаких следов вчерашнего дождя вокруг не замечалось.

Я подумал, может, конечно, дождя и не было в горах. А может, мы пробыли на берегу дольше, чем казалось. Может, вообще неделю.

Серый Мир есть Серый Мир. А мы просто смертные. Игральные кости Нут, ага…

Антоний

Я обменял рыженькую.

Жалел, жалел – но надо было и её пожалеть. Ветер сказал, там, куда мы отправляемся, лошадь не пройдёт. Ты же не хочешь, сказал, чтобы такая отличная лошадь переломала ноги на камнях, принц Антоний?

– Ладно, – сказал я. – Пёхом в гору попрём?

Первый раз Ветер при мне усмехнулся.

– Ты хотел воевать на этой земле, – сказал не то чтобы зло, но насмешливо. – Как ты собирался воевать и отобрать эту землю, если совсем её не знаешь? Нет, не будем заставлять твоих солдат тащить снаряжение на себе. Но лошадей оставь в предгорьях.

В большом посёлке по пути к тому месту, которое драконы называли Тесниной Духов, я отдал рыженькую мужику. Одно порадовало: мужик на неё смотрел нежно и страстно, сразу понятно: сумасшедший лошадник, обижать ни за что не будет. Ошалел от радости.

Ветер перевёл местным, чего нам от них надо – он, представьте себе, дамы и господа, знал, что нам надо, лучше нас! Ну, местные забрали у волкодавов лошадей, – у кого лошади остались – а взамен привели этих вот уморительных. Я увидел – чуть со смеху не подох.

«Амар», – Ветер говорил. Нам, мол, для горных дорог нужны «амар», они пройдут с грузом по каменистой тропе, повезут наш порох и пули. Он этого слова на нашем языке не знал. Я ему подсказал, когда увидел этих амаров.

Да ослики, чего там! Местная порода, мелкие, толстенькие, ушастые. Крестьяне у нас, на севере, на таких молоко возят – только наши покрупнее всё-таки.

Я хотел возразить, – я ещё не дурак, менять кровную степную кобылу на ослика, курам на смех, – но Доминик тронул меня за рукав.

– Антоний, не кипятись. Тебе не гарцевать по мостовой, а воевать. Послушай того, кто опытнее.

Совет духовника, однако… Ладно, я больше спорить не стал, а отдал рыженькую и волкодавов заткнул, когда они стали возмущаться. Наш тактический ход – в горы узкими тропами, пешком, с осликами в поводу. Бродячий цирк, а не война.

Разумеется, волкодавы ржали, как наши утраченные кони. Седлали осликов, прилаживали местные седельные сумки, туда перегружали провизию и припасы. А черномазая деревенщина, глазевшая на Ветра, как на вестника Божия, даже помогала по мере сил.

Местные девки выглядывали из-за заборов, увитых плющом. Все они закутывались по самые глаза, и никто не вёл себя бесстыдно… Всё шло смирно и хорошо, поэтому, когда рыжий волкодав уже протянул лапу, чтобы заграбастать такую, я врезал ему рукоятью пистолета по скуле. Лично.

Он взвыл и посмотрел на меня, как маленький ребёнок, которому отвесили затрещину ни за что. Ничего не сказал, но просто на лице было написано: «Почему нельзя-то? Что плохого? Всегда было можно…»

И меня занесло. Я рявкнул, насколько голоса хватило:

– Тебя, холоп, помиловали, а ты снова в петлю просишься?! Вы! – ору. – Ублюдки! Если ещё кто-нибудь к черномазым полезет или что-нибудь у них сопрёт – пристрелю! Богом клянусь – сам, не стану дожидаться, пока драконы порвут!

Волкодавы посмотрели, помолчали – и разбрелись переваривать. Вид у них был пришибленный и ошалевший. Зато девка, которая удрала было в глубь сада, вернулась назад и окликнула меня:

– Эй, ли-хейрие!

– Доминик, – спрашиваю, – это она о чём?

Доминик улыбнулся, как раньше никогда не улыбался.

– Просто зовёт тебя, принц. «Ли-хейрие» – королевская кровь, обращение вроде нашего «ваше высочество».

Я подошёл. А она сунула мне в руки лепёшку и убежала. Я ничего сказать не успел.

Лепёшка с сыром и мёдом. Сдобная. Обыкновенное здешнее лакомство – в городе на побережье в их трактире или харчевне таких лепёшек целые стопки стояли…

Вот тут я и вспомнил. Город на побережье. И девок с побережья.

Мне стало так плохо… я даже описать не могу, насколько плохо. Какая-то бессильная злоба непонятно на что, и тоска кромешная, и стыд – всего было. Просто по земле хотелось кататься и скулить – я бы плакал, да не плакалось. Заклинило.

Плачут – правые. Или те, кто считает себя правым. Я не мог.

Я сунул лепёшку кому-то из солдат, кто под руку подвернулся, схватил Доминика за локоть и оттащил в сторонку, в простенок между сараями. Он не сопротивлялся, но по лицу понятно, удивился.

А я убедился, что никто нас не видит, как в исповедальне – и преклонил колена.

– Доминик, – говорю, – меня Те Самые сейчас загрызут. Больно вот тут, под рёбрами – и удавиться с тоски хочется. Мне отпущение нужно позарез. Исповедай меня, пожалуйста?

Доминик смотрел на меня с какой-то сложной миной, то ли с тенью улыбочки, то ли ему тоже больно было – непонятно. Подал руку – и я поцеловал. Чего там, нет у меня другого священника, да не особенно и надо!

Я ждал, что он скажет, но он долго молчал и думал. Потом вздохнул и выдал:

– Исповедь приму, Антоний. Но отпущения ты не получишь.

– Бездна адова! – говорю. – Почему?

– Во-первых, потому, – отвечает, грустно и не торопясь, – что это не Те Самые. Я думаю, сейчас с тобой Господь, Антоний. Только Он с тобой впервые в жизни, поэтому тебе худо, страшно и удивительно…

– Не похоже, – говорю. – По-моему, так душу выдирать могут только Они… Но – допустим. Если Господь со мной, почему ж ты отпущение не дашь? – и тут же вспомнил почему. – Слушай, – говорю, – Доминик… Прости меня. Я знаю: я с духовным лицом, с монахом святой жизни да ещё из свиты Иерарха поступал как последняя сволочь. Но я же раскаиваюсь, ты же знаешь. Всем сердцем, истинная правда. Я тебе больше никогда не скажу ничего обидного, не говоря уже… ну, ты знаешь о чём…

Но Доминик нахмурился и отвернулся. Как всегда, прах побери!

– Встань, – приказал, не оборачиваясь. – Я и наши с тобой нелады тут вообще ни при чём, как ты не понимаешь! Я тебя уже давно простил – мне ты причинил гораздо меньше зла, чем мог.

Я хотел ещё раз поцеловать его руку, но Доминик её отдёрнул.

– Хватит уже. Встань и слушай!

Я встал, чувствуя, как щёки горят. А чего я хотел? Доминик как Доминик.

– Я не могу смотреть на черномазых, – говорю. – Я всё время вспоминаю тот городишко… Девок… то отравленных, то сгоревших… Убивать язычников, получается, грех?

– Убивать людей – грех, – сказал Доминик. – Любых людей убивать – грех. Смертный грех, потому что непоправимый. Начал понимать, принц?

– Но отпущение? – говорю. Уже просто умолять готов. – Другой священник мне дал бы! Бенедикт дал бы! Доминик, пожалуйста!

– Бенедикт дал бы, – отвечает. – Можешь попросить у Бенедикта.

Я замолчал. Ну да. Он прав, не поспоришь. Вольно Бенедикту было разбрасываться святыми таинствами от Божьего имени… до первого мертвяка!

– Ладно, – говорю. – Я понял. Но – что же делать-то? Доминик, я вправду раскаиваюсь. У меня внутри всё болит, я ужасно хочу всё изменить – но я же просто человек, я же не могу… Ты – другое дело, у тебя благодать…

Он вдруг снова улыбнулся, и меня слегка отпустило.

– Дурак ты, Антоний, – сказал, совсем как тогда, в шатре. Беззлобно, но горько. – Понимаешь, все каются искренне. Если начинает мучить совесть, если вспоминают о преисподней, если грозит эшафот – все просто исходят на искреннее раскаяние. Думаешь, оно что-то меняет? От него кому-нибудь легче?

– Но ведь в церкви читают… – начал я и замолчал.

Мне в голову вдруг пришла очень странная вещь. Все эти кающиеся, и я со всеми заодно – просто трусы по большому счёту. Что я прибежал исповедоваться? Оттого, что мне черномазых стало жалко – или мне себя стало жалко? Ах, какой я несчастненький, я вот некстати приказал их убивать, и теперь мне от этого плохо…

А Доминик смотрит на меня, как на щенка, как на шелудивого щенка, которому и объяснять-то бесполезно… Жалеет и меня, а что меня жалеть?! Кого я пожалел?!

– Доминик, – говорю, – забудь. До меня дошло. Мне надо просто жить дальше и всё время думать, как хоть что-то исправить. Так?

И тут Доминик толкнул меня плечом, как барон. Улыбаясь.

– Я же говорил – Господь с тобой, Антоний. Считай, что это твоя епитимья. Если на этой войне в этих горах ты исправишь хоть что-то – может, тебе и отпустится хотя бы часть грехов.

Не то чтобы мне стало легко по-настоящему, но определённо полегчало. Во всяком случае, удавиться больше не хотелось. Мы просто ушли к волкодавам; Ветер со своей свитой ждал меня, чтобы спланировать общие действия.

Дождь давно кончился, но солнце начало пробиваться сквозь тучи только сейчас.

Ветер решил, что его драконы отправятся облетать те условно обитаемые места в горах, куда остатки моей армии никак не смогут добраться. Я должен был проверить несколько горных посёлков, более или менее доступных для обычных людей. Если на них напали мертвецы или ещё какая-нибудь дрянь – мне надлежит уничтожить дрянь и уложить мертвецов. С дрянью – проще, она живая; на этот предмет Ветер и настоял на порохе и пулях, чтобы было чем её отстреливать. Жаль, что пушки в горы поднять мы не можем в принципе: ослики их не потянут… Но не важно. С мертвецами… Ну вы поняли, дамы и господа.

Если не получится – останется только умереть вместе с поселянами.

Перспектива вполне ничего. Чтобы я не заблудился в горах, Ветер оставил со мной парнишку-дракона с невыговариваемым именем – по-нашему его звали вроде бы Тополь. Дикари всё-таки. Нормальную речь этот Тополь не понимал, но Доминик всегда был наготове как переводчик.

Драконы снялись и улетели. Мне выпал кусок земли размером с пару баронских поместий, который следовало проверить; у драконов были целые горы. Всё нормально: они на крыльях, я – пешком. С осликом.

И – мне самому лично командовать волкодавами. Все их командиры мертвы. Круто.

Я отправился разговаривать со своими солдатами. Объяснять боевую задачу. А вместо свиты – Доминик и дракон. Было как-то… Странно.

Волкодавы собрались вокруг и смотрели на меня. Их осталось так мало, что мы вместе тянули не на армию, а на отряд, на потрёпанный отряд. И смотрели они хмуро. Недоверчиво и хмуро, мне не понравилось.

– Значит, так, – сказал я. – Примерно в десяти с половиной милях отсюда – деревня Айн… Айл… Прохладная Сень, короче. Потом – ещё миль через пять – хутор мельника, у него мельница на горной речке. И либо к вечеру, это если всё будет очень хорошо, либо к завтрашнему утру мы должны попасть в деревню Нхи… да тьфу ты! В Пристанище Ветров, в общем. В этом пристанище у нас встреча с драконами. Если на дорогах кто-то безобразничает – гада надо уничтожить. Всё.

Выслушали молча. Но когда я закончил, щетинистый боров с подбитым глазом вдруг высказался:

– Погодите, ваше высочество. А ради чего, собственно?

– О чём это ты? – спросил я. Я здорово удивился.

– Да всё о том, что мы с этого будем иметь, – заявил он. И кое-кто, я заметил, согласно покивал. – Барахло-то из того городишки на побережье мы потеряли…

– Ты лучше заткнись насчёт того городишки! – сказал я. – Что иметь будем? Жизнь, честь – мало вам?!

Дружки борова заулыбались. Мои кулаки сжались сами собой – а боров сказал:

– Слышь, принц, мы этого добра и дома имели в достатке. А сюда пришли вроде бы кое за чем посущественнее.

Мне кровь в лицо бросилась.

– Забыли, как в степи руки мне лизали?! – крикнул я. – Не только присягу – последнюю драку тоже забыли?! Драконов перепугались, а без них осмелели?! Да если б я знал, что вы такие неблагодарные твари – лучше подох бы там, под дождём, вместе с вами!

Немолодой вояка, весь в сабельных рубцах, подошёл ко мне поближе, сказал:

– Прекрасное высочество, не кипятись. Парни просто не знали, как оно всё обернётся.

– А я знал?! – говорю. – Что мне было делать?

Из компании борова один сказал с ухмылочкой:

– Уж молчал бы, малахольный… Сами Те не разберут, за кого мы теперь воюем – за святейшего принца нашего или за дракона-безбожника…

А у его приятелей на рожах нарисовалось такое насмешливое удовольствие, что я схватился за пистолет.

– Ты, сволочь! – кричу. – Сказал бы – за принца или за золото! Нет, пламя адово, не за золото! За моё имя! Мало вам?!

– Пистоль убери, – отозвались из толпы. – Ты, принц, тоже смертен вообще-то.

– Ишь ты! Имя… Интересненько, чего оно в этой дикой степи стоит, имя твоё…

– Ни денег, ни выпивки, ни баб… Мы, значитца, сдыхать пойдём – а безбожники гнутого гроша не бросят? Вроде как каторга? Ну и дела, братья…

Я всё это слушал и не знал, чего во мне больше – горечи или злости. Все эти гадкие пререкания сердце мне разбили вдребезги. Это подлое отребье меня святым называло, только что не молилось на меня. Орали: «За вас хоть в ад, ваше прекрасное высочество!», ноги мыть и воду пить… а на поверку оказалось, что они просто повод нашли.

Самый подлый повод. Грабить, жечь, резать, набивать чужим золотом карманы – только именем Божьим… и моим… и я, я тоже, как вся эта рвань, нашёл повод. Жили себе дикари, жили – ни о чём дурном не думали… пока мне не приспичило что-то там себе доказывать и входить в историю.

Вляпался. В историю.

– Мы же не разбойники, – говорю. Кажется, сказалось не очень убедительно; некоторые просто по-хамски заржали. – Мы собирались воевать за веру, вы, уроды!

– Ну и что? – сказал бородатый дылда. – Собирались, да не воюем! Принц струсил. Он теперь с безбожниками заодно, слово дал демону – и сдержать собирается. Сделки с Теми Самыми будем заключать?

А пожилой сказал:

– Не дури, принц. Убрались драконы – и слава Богу. Возвращаемся на побережье, отбиваем у дикарей корабль и сваливаем, а по дороге хоть что-то прихватываем, чтоб не совсем с пустыми руками. Не вышло – так не вышло.

– С нами дракон, – говорю.

А пожилой – так добродушно, с улыбкой:

– Да он не понимает ничего – вон, стоит, глазами хлопает. Пристрелить – и вся недолга. Пусть безбожники со своей поганью сами разбираются, а божьим людям тут делать нечего. И не огорчайся, ваше высочество: козни Тех Самых, на всё Божья воля, ничего не попишешь…

И все одобрительно заулыбались и закивали.

– Подонки! – кричу. – Кто тут струсил?! Клятвопреступником меня сделать хотите?! Сами обгадились от ужаса, а меня называете трусом?!

Вокруг загоготали. Боров поднял пистолет и принялся рассматривать замок, демонстративно так. И я понял, что они меня сейчас убьют – банда скотов, за кого я просил! – и спокойно займутся тут любыми мерзостями. И что мне с этим ничего не сделать.

Если кто-то из них доберётся до дома, – не дай Бог, но как знать, – меня ославят так, что никто, никогда вообще обо мне добрым словом не вспомнит.

Я почувствовал такую беспомощность, что всё внутри заледенело и руки опустились. Но тут Доминик сказал:

– А ну замолчите.

Сказал негромко, но все заткнулись. Я обернулся и увидел, что он опять держит Око в кулаке, а Свет Взора Божьего даже сквозь его пальцы заметен. Я подумал, что он воззвал к Господу так убедительно, как только мог, раз ему опять ответили с небес. Доминик стоял спокойно и говорил так, будто детей отчитывал – строго и жёстко, но без злости.

Волкодавы смотрели на его руку и на Чистый Свет, как заворожённые.

– Вы все согрешили, – сказал Доминик. – На вас ложь, убийство невинных, похоть, корыстолюбие. Вы прикрывались святой целью ради исполнения низких желаний. Ваш грех поднял мертвецов из могил. Хотите ли тоже шляться по земле, когда умрёте?

Наступила полная тишина. Сразу стало слышно, как жужжат пчёлы на шиповнике – и всякие деревенские звуки тоже донеслись. Ни один волкодав даже не пикнул.

И что они могли сказать? Я тоже молчал.

А Доминик продолжал:

– Нет вам ни пощады, ни прощения. Хотите идти – идите, от Взора Господня нигде не скроетесь. Вы все прокляты. Хотите убить Антония – убивайте. Хотите убить и меня заодно – извольте. Но подумайте, куда отправятся наши души и куда – ваши. Видели мертвецов? Это ваше будущее.

– Может, нет? – робко спросил боров в тишине.

– Проверь, – Доминик пожал плечами.

– Святой брат, – окликнул рыжий робко. – А ты бы благословил нас…

– Нет у меня власти благословлять проклятых, – сказал Доминик без всякого нажима, просто констатируя факт. – Ваш принц зовёт вас снять с душ проклятие, а вы угрожаете ему оружием. Благословить?

Рыжий обернулся на своих дружков, вздохнул и преклонил колена. И все остальные, кто сразу, кто – немного помешкав, тоже встали на колени и склонили головы. Дракон что-то спросил вполголоса, Доминик ему ответил, тоже тихо, а потом сказал громче – мне:

– Антоний, повтори им ещё раз, куда надо идти и что там делать. Они уже готовы слушать.

Я повторил, и никто, видит Бог, больше не предъявил претензий. Потом, когда отряд строился в походный порядок, когда некоторых осликов пришлось тянуть, упрашивать и лупить, чтобы они сдвинулись с места, а черномазые вышли посмотреть, как мы справимся – я сказал Доминику:

– Ты – чудотворец, однако. Будь на тебе меньше благодати – мне давно пришёл бы конец…

Доминик только усмехнулся.

– Это не моя благодать. Не исчезай из виду, Антоний: мне Иерарх приказал за тобой присматривать.

Как всегда. У Доминика просто сил нет не съязвить в разговоре.

Я думал, десять миль – это сущие пустяки, часа четыре прогулочным шагом. Даже удивился, что Ветер прикинул такое мизерное расстояние. Я одной-единственной вещи не учёл.

Что тут десять миль вперёд – это три, по крайней мере, мили вверх.

В горах я раньше не был. И волкодавы, большей частью, не были.

Я, как все, думал, что проблема тут одна: тяжело идти вверх по крутому склону, быстро устаёшь. И волкодавы думали примерно так, и Доминик думал так же. Но дракон ему что-то втолковывал, а Доминик кивал и мрачнел. Потом сказал мне:

– Чем дальше – тем тяжелее будет идти и дышать. Скажи, если у тебя закружится голова.

– Брось, – сказал я. – Я не похож на щуплую девку, кажется, да и высоты не боюсь. Ерунда.

Доминик дёрнул плечом, больше ничего не сказал – и пошёл рядом.

Мы оставили за собой деревню, где расстались с драконами. Чистенькие у черномазых деревеньки; деревьев тут почти нет, только садовые вроде яблонь, которые они сажают у домов, – и дома они лепят из глины, как ласточки. Глина красная – и домишки красные; по красному иногда наводят белый узор, извёсткой, наверное.

А заборы – вроде глухой крепостной стены, над заборами видны только крыши да верхушки деревьев в саду. Доминик говорил, язычники так верят в сглаз, что боятся, не проследил бы кто их домашнюю жизнь: ещё помрёт кто-нибудь, если его увидят не вовремя. Потому у них и девки кутаются в плащи с ног до головы – мало ли, кто-нибудь чёрным глазом посмотрит, и она подурнеет! И что бы Жерар, бедняга, в своё время ни говорил – девки у них тут не то что не распущенные, а наоборот, страшно скромные. Не дай Бог, кто-нибудь случайно ножку увидит! А чёрный глаз?!

Дураки, Господи, прости! Тут же у всех поголовно глаза чёрные! Только у драконов… карие не карие, жёлтые не жёлтые, а вроде янтарных бусин. Но драконы, считается, самые глазливые.

Забавно… Мы шли мимо этих красных заборов, мимо всей этой языческой ерунды – и я всё замечал. У меня будто глаза открылись на всякие штуки, которые для войны не важны. На всю их мишуру, на идолов укутанных, на деревянных лягушек на столбиках, которые то и дело у дороги встречаются, – Доминик говорил, лягушки – из всех зверей главные молельщики, за людей здешних божков просят, – на этих голубей, с которыми черномазые носятся, как с детьми, на солнышки, вырезанные на воротах… Живут ведь как-то… устроились… и нет ощущения, что совсем уж плохо… Приноровились и к степи своей, и к горам, и к тому, что черномазые, и к божкам этим диким…

У мужиков – бусы, браслеты, всё из пёстрых стекляшек. Серьги у многих или хоть колечки бронзовые в ушах. Я заикнулся, что выглядит гадко, а Доминик возразил:

– Видишь, ты же глядишь на побрякушки, а не на человека? Так они и отводят сглаз. Серьгами – от лица, бусами – от сердца, браслетами – от рук.

Ну да. Это может быть. Если знать – не раздражает. Разве что смешит – ну дикари, что возьмёшь!

За деревней пошли предгорья, дорожка сквозь валуны и кустарник. А уж потом эта дорожка вильнула вверх. И пошла потеха.

Я скоро понял, почему Ветер настоял на осликах, а лошадей велел оставить. Дорожка вилась по диким кручам; кое-где виляла резко вверх – и ослика приходилось подталкивать, кое-где шла по самому краешку обрыва. Любая лошадь бы встала как вкопанная: с одной стороны – отвесная стена, с другой – оборванный край, а под ним – деревья, как соломинки… Но ослики шли себе, тащили груз, только хвостами покручивали и шевелили ушами. Я к ним проникся тёплыми чувствами, да и волкодавы перестали их материть почём зря.

Редко где попадалась приличная дорога. Всё стёжки, тропинки. Дракон уставал идти пешком, взлетал – а может, высматривал что-то с высоты, кто его знает! Но нам, нормальным людям, приходилось пересчитывать эти камни своими ногами.

Пару раз прошли места чудесной и странной красоты. Горная речка падала с отвесного обрыва – белая шипящая стена воды, дробится о камни, вокруг маленькие радуги… Или, в другом месте, весь склон зарос вьюнком, а вьюнок цветёт мелкими розовыми цветочками, частыми-частыми – розовая патока, и замшелые камни из неё выступают, как орехи из крема… Куда там дворцовому парку! Сам Господь потрудился, хочется остановиться и смотреть, даже дышать тяжело…

А дышать между тем действительно становилось тяжеловато. Я вдруг сообразил, что устал как-то, запыхался… прилечь бы… Глянешь сверху в пролом – а там всё такое маленькое, маленькое… в животе всё переворачивается… вдруг – раз! – и в глазах темнеет.

Хорошо, что Доминик меня дёрнул назад, а то я, наверное, улетел бы вниз и потом костей не собрал бы.

– Ух, – говорю. – Тошнит-то как…

А Доминик:

– Посиди минуту. Это от высоты, к ней привыкнуть надо. Останови людей, дай им передохнуть, а то кто-нибудь сорвётся в пропасть от головокружения.

Я обернулся к волкодавам – а у половины физиономии зелёные, и дышат они, как рыбы на берегу. Пришлось сделать остановку, чтобы привыкли, но эти горы мне уже совсем не нравились.

Я уселся на траву подальше от края обрыва и осматривался вокруг. Было очень тихо и хорошо: широкий карниз, на котором мы отдыхали, будто кто специально приспособил для отдыха. Головокружение проходило мало-помалу; солдатня перекидывалась шуточками – я решил, что горная болезнь нас отпустила и можно идти дальше. Хотел встать, опёрся о камень, не глядя, – а под руку попало что-то…

Вроде мягкой свечи на ощупь. Я посмотрел. Картина!

Из камня торчала человеческая рука. Женщины или подростка, я думаю – небольшая. По виду не мёртвая плоть, а бледный воск – сквозь полупрозрачную кожу кости виднелись. Рука вырастала прямо из камня, будто человек утонул в камне, как в воде, и браслет из стекляшек, нанизанных на ниточку, наполовину ушёл в камень, а наполовину виднелся снаружи.

– Доминик, – позвал я. – Гляди, вроде бы тут рука мертвеца…

Доминик наклонился ко мне – тут кто-то из волкодавов завопил басом, и сразу за ним заорал ослик, так, будто его резали. Ослик вскинулся, сбросил поклажу, заскакал, забрыкался – солдаты шарахнулись в стороны, оттаскивая свою скотину. – и сверзился с обрыва. А волкодав орал:

– Змеюка, братья!

Змеюка высунулась прямо из камня – вынырнула. Разинула зев – зубы вроде стилетов и красный раздвоенный язык – и зашипела; длинная, гадина, ужасно, но хуже, что толстенная. В такую пасть легко вошла бы крупная кошка. Волкодавов, оказавшихся вокруг, эта дрянь на миг просто в ступор вогнала.

Гадина была мутно-синяя, скользкая и полупрозрачная, вроде бы не совсем настоящая. У меня мелькнуло в голове, что она – неуязвимый демон вроде мертвяков, но дракон спикировал, как орёл на ужа, схватил её когтями и оторвал голову. Крикнул что-то – и Доминик перевёл:

– Он говорит: это нечисть, живая нечисть! Она уязвима и смертна – убивайте!

Я успел подумать, что кричать поздно, – змея-то уже издохла, – но тут из скальной гряды полезли твари, целыми клубками, как в наших оврагах по весне! Я рубанул ближайшую саблей, – лезвие врезалось, как в брусок воска, а срез вышел без кровинки, ровный-ровный – голова отлетела и сплющилась.

Мне показалось, что это очень легко – и вправду было гораздо легче, чем давеча с мертвецами. Я обрадовался и ринулся вперёд, рубя змей, как лопухи палкой в детстве – но успел краем глаза увидеть, что две гадины тащат обмякшего солдата в скалу: уже вошла голова и часть плеча. Ослики в ужасе кинулись врассыпную, поскакали по камням козами, раскидывая наш скарб. Волкодавы, быстро сообразив, в чём дело, кромсали змей в паштет – но тварей было чересчур много. Укус, кажется, не убивал человека сразу, но лишал сил, – и гадюки норовили утащить раненого к себе под землю; две-три впивались в руки и в бока, тянули со страшной силой. Я видел, как дракон ухватил одного волкодава когтями, так крепко, что когти пропороли куртку и кровь брызнула – но вырвал из змеиных пастей.

Дохлые змеи расплывались, как воск на горячей плите, парили – и жирные испарения оседали на лице толстым слоем тухлого сала. Мерзкие головы расплющивались под сапогами мягче, чем свечные огарки, без хруста – но я слышал, как вскрикивают и матерятся волкодавы, когда тварям удаётся пустить в ход клыки. Я пришёл в ярость и тоже принялся топтать тварей, надеясь, что крепкие сапоги из воловьей кожи их поганым зубам не взять.

Общими усилиями мы расправились с гадюками довольно быстро. Скала, из которой они лезли, сочилась отвратительным жиром, но дракон нацарапал на сальной поверхности камня какой-то сложный крючок – и жир начал мало-помалу впитываться внутрь.

– Доминик! – окликнул я. – А что это за знак?

Доминик подошёл, зажимая носовым платком плечо. Платок уже промок от крови.

– Это знак драконов, – сказал он ровно, как ни в чём не бывало. – Знак для нечисти, что сюда им хода нет под страхом смерти от солдат принца Ветра. Этот знак вкупе с наказанием, которое мы им учинили, должен вразумить подземных тварей.

– Господи, Доминик, – говорю, – что с тобой? Тебя укусили?

– Ничего, – сказал Доминик и улыбнулся. – Яд вытек вместе с кровью, я надеюсь. Господь не даст мне умереть, пока я тебе нужен. Больно, но вовсе не смертельно.

Тут его шатнуло, и я помог ему сесть. Я видел, что духовник мой врёт, – его светлые глаза казались совсем чёрными, потому что зрачки расширились, – и мне вдруг стало больно за него, будто это меня ужалили. Я не знал, за что хвататься, чтобы хоть чем-то помочь.

Вокруг собирались волкодавы. Мы потеряли человек пять, да и тех – в первые минуты, когда нашлись растерявшиеся; после бойни в степи это казалось не таким уж скверным. Ещё четверых укусили; тот парень, которого дракон вырвал у змей, выглядел, будто смертельно пьяный, но кое-как держался на ногах. Разбежались ослики, но их по большей части собрали – разве что два или три сорвались в пропасть.

Говорили, что кто-то из людей тоже сорвался… Тяжело драться на карнизе.

Подошёл дракон, обернувшийся человеком. Доминик стащил балахон с плеча, и дракон посмотрел на рану. Две дырки в мякоти, такие бывают, если шилом, скажем, ткнуть. Ещё кровоточили.

Дракон что-то сказал; Доминик перевёл:

– Если кого-нибудь укусила такая змея – не надо повязок сразу, пусть кровь некоторое время течёт. Завтра мы встречаемся с Ветром, его лекарь очистит раны огнём, – и добавил, улыбнувшись: – Всего-то нам с вами и нужно дожить до завтра. Это совсем не сложно, правда?

Похоже, солдаты оценили мрачную шуточку.

– Может, нужно высосать яд? – говорю. – Я когда-то читал…

– Предлагаешь свои услуги? – усмехнулся Доминик, натягивая окровавленный балахон и поправляя шнурок с Оком. – Не стоит, брат мой во Свете Взора Божьего. Не те змеи.

Волкодавы нажимали на кожу около ран, чтобы кровь текла сильнее; они выглядели лучше, чем можно было ожидать, только тот бедолага, в которого вцепились четыре гадюки разом, стоял исключительно из упрямства. Я приказал солдатам разобрать поклажу с пары осликов – на одного усадили этого покусанного, второго я показал Доминику.

Доминик рассмеялся.

– Я буду совсем как блаженный Ириэль, въезжающий в град осиянный, – сказал он, но взглянул благодарно.

Я обрадовался, что он смеётся. Я изо всех сил надеялся, что змеиный яд и вправду вытек вместе с кровью. Мой отряд двинулся дальше; я придерживал за повод ослика, на котором ехал Доминик, и чувствовал себя на удивление хорошо.

Я давно не чувствовал себя так хорошо, хотя вокруг, в чужих горах, смерть подстерегала под каждым камнем. Если бы ещё эта гадина не ранила Доминика – желать было бы нечего.

Доминик

Принц мой, Антоний, не знал очень многих важных вещей. И – надеюсь, что Господь простит меня – я совершенно не торопился его посвящать.

Когда после сражения мы вместе с драконами отправились в человеческий посёлок, дабы рассудить, как действовать дальше совместно – меня сопровождал Керим, дракон из рода чародеев, поклоняющихся Солнечному Огню. И покуда воины держали совет, я беседовал с ним не о целях и тактике, но о первопричинах неестественных событий, вызванных этой войной.

Керим говорил не слишком внятно, ибо язык Ашури был чужим для него – но я понял достаточно. Как все драконы и чародеи, он подкреплял слова свои убеждениями и чувствами, кои достигали не разума, но сердца и сердцу были понятны.

Это Керим рассказал мне, что солдаты Антония прокляты. Меня он исключал, утверждая, что Свет истинной веры в чём-то сродни доброму чародейству его народа… не знаю, право. Я рассказал людям Антония о проклятии, тяготеющем над ними, скорее имея в виду увещевание и спасение жизни Антония, нежели спасение их собственных душ; кажется, мне не вполне поверили. Я сам не верил бы с радостью, но чем более слушал безыскусные Керимовы речи, тем более понимал, что, принеся смерть на эту дикую и чужую нам землю, Антоний нечаянно разбудил древнейшие из Тех Самых Сил.

Рассказ Керима звучал ужасно, но, осознав ужас положения, я вдруг проникся к Антонию сильным сожалением, почти любовью. Я видел, как именно здесь, в языческой стране, на смертном краю, в его душе вдруг начали пробуждаться живые чувства, до сих пор глубоко спавшие. Принц говорил со мною искренне, как дитя на первой исповеди. Его поведение и речи выдавали прежнюю нерассуждающую отвагу, горячность, безбожную гордость отпрыска королевского рода, но вдруг – жаркое раскаяние и наивные попытки размышлять.

Будто Те Самые с Божьего попущения за давние и тяжкие грехи королевского рода взяли себе игрушкою старшего из принцев, но, натешившись его душою, вдруг ослабили хватку. Будто их веселили его бесплодные метания. Будто на Скрижалях Судеб Антонию предписывалось нести горе, смерть и разрушение; возможно, это почувствовали государь и святейший отец мой под небесами – и, как надлежит дальновидным политикам, решили, что горе, смерть и слёзы будет легче пережить, если они прольются подальше от нашей родины.

Выход, подсказанный государственным разумом.

А Керим рассказал, что принц Тхарайя по закону и обычаю этой земли должен принести себя в жертву, как только нечисть уберётся к себе в преисподнюю – дабы закрыть ей путь в мир живых. И я с горестию решил, что огненное дыхание Той Самой злой воли коснулось и здешней короны.

И что я сам – карта в той же игре, я отчего-то призван участвовать в войне двух обречённых принцев…

Тхарайя, очевидно, знал, что обречён. Я глядел в его лицо – и встречал взгляд, исполненный спокойного и печального понимания. Он был человек долга, как и я, грешный; только, в отличие от меня, он не пытался роптать на судьбу. Но, даже глядя в долину смертной тени, Тхарайя ухитрялся улыбаться и говорить забавные вещи; он, как святой отшельник, спящий во гробе, уже приготовился духом, как бы не принимая себя в расчёт. Наверное, именно это давало ему сил более думать о войне и победе, нежели о своей горькой доле. Он был кровным государем, готовый защищать страну любым способом, какой укажет воля Небес.

Антоний ничего не желал принимать. Я смотрел на него, на высокого и статного сильного юношу годом старше меня – а видел ребёнка, доселе не знавшего ответственности и горестей жизни. Брошенный промыслом Божьим в самую гущу трагических событий и усугубивший трагедию многих – он вдруг стал видеть скрытое от него доселе. Когда Антоний вдруг взмолился об отпущении, его лицо казалось несчастным и потерянным, а глаза повлажнели. Он напомнил мне мальчика, для забавы покалечившего щенка: сначала бездумно веселясь, но после, увидав кровь и услышав вопли несчастного зверёныша, дитя вдруг чувствует чужую боль, понимает общность всех существ в Божьем мире – и корчится в нравственных муках от сознания вины.

Антоний в тот момент стал близок мне. Я, наконец, сумел выполнить данное мне Иерархом напутствие, искренне став принцу товарищем. Я полюбил его, как любил бы своего несуществующего младшего брата, хоть он и был старше годами, или как своё невозможное дитя. Может, из-за этого нашёл в себе силы не утешать его, а заставить думать. Утешение гасит огонь небесный в душе; размышления его возжигают.

Как я мог пророчить ему смерть и забвение? Кто предскажет смерть внимающему и доверившемуся ребёнку? Слаб я, Господи, слаб и пристрастен; прощать мне легче, чем носить мысль о возмездии в душе своей. Я сознавал, что грехи Антония смертно тяжелы – но мне казалось, что искупление возможно лишь за те муки совести, которые отражало лицо моего принца, когда он смотрел на проходящих языческих девушек. Похоть исчезла из его души вместе со злобой; с Тхарайя он простился дружески, а солдатам попытался сбивчиво втолковать именно то, что я сам не мог втолковать ему страшно долгое время, прошедшее со дня отбытия из островной столицы.

Но – нет у меня права прощать, хоть я и слуга Божий. Есть это право у Тхарайя, есть у тех, кому приходятся роднёй убитые, – а у меня этого права нет. И ложь суеверных обрядов в отличие от истины Писания – в том, что отпущение дают не имеющие права.

Смог бы я простить убийцу моей сестры? Моей матери? Взгляд Тхарайя леденеет, когда он глядит на Антония – несмотря на раскаяние, несмотря на боевой союз.

Керим напрасно обнадёживал меня. Я так же проклят, как все люди Антония, и мне так же, как и им всем, надлежит заслужить искупление.

Мне не следовало лезть в драку невооружённым. Я ведь знал, что змеи из преисподней – отвратительные, но живые твари – не боятся Света Взора Божьего, а потому мне нечем помочь солдатам. Но так уж вышло.

Я увидал, как гадина впилась клыками в руку, держащую саблю, и дёрнула молодого солдата с такой силой, что его запястье едва не погрузилось в скалу. В единый краткий миг я понял, что, буде змея втащит человеческую руку внутрь своей горы, ладонь можно будет лишь отсечь, но не извлечь – и, подобрав камень, ударил змею по голове.

Голова адского чудовища расплющилась подобно воску, и солдат освободился – но вторая змея вдруг выскользнула из скалы прямо перед моим лицом. Я едва успел отпрянуть; оттого нечистая тварь укусила меня не в горло, но в плечо.

Я, конечно, по сану – воин Господа, но когда дело доходит до того, чтобы драться не верой и молитвой, а кулаками или оружием, у меня это неважно выходит.

Когда люди Антония разделались со змеями, я спросил нашего проводника-дракона, смертелен ли яд этих тварей.

– Нет, – отвечал тот. – Подземные змеи имеют естество хищников-кровопийц и постоянную нужду в крови, как большая часть обитателей сих нечистых мест. Они норовят обессилить ядом свою добычу и утащить в логово под землёю, где, опутанный змеями, подобно как связывают верёвкой, несчастный медленно умирает от потери крови, не в силах сопротивляться.

– Значит, – сказал я, – нам грозит болезнь, но не смерть?

– Если яд вышел с кровью, – сказал Рааш-Сайе, – то только болезнь. Но если яд остался в ране, то через несколько времени она может начать гнить. Впрочем, вскоре мы встретимся с Керимом, а он возвращал с того света и смертельно раненных.

Выслушав эти слова, я успокоил бойцов, укушенных змеями, с лёгким сердцем. Моё плечо горело, словно в него ткнули факелом, но я возблагодарил Господа за оставленную жизнь: в моей жизни именно сейчас была настоятельная нужда, и мне, видит Бог, отчаянно не хотелось умирать, не закончив миссии. Антоний привёл мне ослика; я заметил, как он смотрит на меня, и подумал, что мой принц понял ещё кое-что значимое.

Другим людям, как и ему самому, бывает больно – а чужая боль заслуживает сострадания.

Горная дорога оказалась преутомительной оттого, что на крутых склонах от высоты кружилась голова и перехватывало дыхание. Я видел, как сильные и опытные бойцы, бледнея, покрывались испариной лишь от непривычки к здешним местам. Меня избавили от необходимости идти пешком, но надо было приноровиться к ослику, а он не торопился приноровиться ко мне; боль, жара и горы утомили меня до тошноты и полубеспамятства.Вместо того чтобы созерцать красивейший край, равного которому не увидишь нигде более, я лишь мечтал вымыться, напиться и прилечь, чтобы шажки ослика не отдавались горячими толчками в моём раненом плече.

Пока отряд добирался до деревни, нечисть встретилась ещё дважды. Мы увидали между валунов гриб в человеческий рост, с человеческим же безобразным лицом и длинными руками – но сей омерзительный монстр нырнул под землю, как только к нему побежали солдаты с саблями. После, пройдя ещё несколько времени, мы наткнулись на чёрную и странную лужу на дороге, подобную разлитой смоле. Из этой смолы вдруг вскинулось множество тонких, чёрных и бесконечно длинных рук, а за ними, словно нити паутины, тянулись тонкие нити черноты.

Не знаю, что было бы, если такой руке удалось бы схватить человека. Рааш-Сайе, глядя с высоты птичьего полёта, предупредил нас загодя – никто не наступил на эту погань. Зато бойцы отвели осликов подальше назад, швырнули на чёрное мешочек с порохом, а вслед за ним – зажжённый трут.

Идея оказалась весьма опрометчивой и неразумной, ибо от взрыва пороха сверху посыпались камни, засыпавшие дорогу. Её пришлось разгребать, чтобы можно было проехать дальше – но никакого следа чёрной смолы под камнями не обнаружилось.

За всеми этими приключениями мы прибыли в деревню Айл-Шалле только к вечеру, когда небеса уже зарумянились поздней зарёю, а в тонком облаке появился белёсый месяц.

Деревенька показалась мне приютом райским; домики из светлой глины лепились к горе, все в зелени, окружённые не так заборами, как живою изгородью из цветущего шиповника. Сквозь переплетённые ветки мигали огоньки, а воздух благоухал цветами, горною свежестью и прохладой.

Рааш-Сайе проводил Антония и меня к домику деревенского старосты. Староста, грузный почтенный поселянин с окладистой бородою и косой с проседью, услыхав от прислуги имя Тхарайя, сам вышел нам навстречу.

– Жаль, – сказал он нашему другу-дракону, – что ты, воин-птица, один, а прочие – простые люди. В деревне – тревога и горе. Демоны-нетопыри, с которыми тяжело сражаться стоящим на твёрдой земле, третьего дня унесли нескольких козлят, а вчерашней ночью – ребёнка, выбежавшего по нужде во двор, когда заснули его родители. Боюсь, что эта напасть, отведав человеческой крови, повадится сюда.

Я перевёл слова старосты на островной язык. Рааш-Сайе взглянул на Антония, а Антоний сказал:

– Объясни им, Доминик, что мои люди остановятся дозором вокруг деревни и во дворах. Чтобы не спугнуть гада, они не станут зажигать огней. Если нечисть появится, мы уж решим, что с ней делать – и мало тварям не покажется. А нужна нам только вода – и пусть селяне накормят наш вьючный скот.

Наш отряд переполошил деревню; пока мы разговаривали со старостой, деревенские парни и молодые мужчины собрались вокруг, рассматривая солдат, словно невидаль. Нам с Рааш-Сайе пришлось долго объяснять им, что сии люди – союзники принца Тхарайя, но когда это было принято к сведению, для нас нашлись лепёшки и молоко, а для наших ослов – сухой клевер и даже овёс.

Пока заря ещё освещала окрестности, Антоний разместил солдат под кустами, между камней и под навесами, где хранились сено и дрова.

– Все должны держать наготове заряженные пистолеты, – приказал он. – Может оказаться, что будет некогда их заряжать, когда гад нападёт. Никто, Боже упаси, не должен спать – потому что заснувший на посту может легко проснуться уже в аду, от жара адского пламени.

Я не знаток стратегий и тактик, но план Антония показался мне действенным.

Разместив людей, мой принц подошёл ко мне. Я умылся и теперь смачивал ледяной колодезной водою платок и выжимал воду на раненое плечо. Холод утишал жар и приносил истинное блаженство.

– Тебе лучше? – спросил Антоний. – Я хочу остаться с тобой. Ты будешь спать, а я посторожу, чтобы летающие бесы не унесли моего духовника. Они непременно позарятся: ведь никто и никогда не учил бедняг добру, а им, верно, хочется быть добродетельными.

Я устал, но мне достало ума не рассердиться на его кощунственную болтовню: Антоний выдал шуточку такого рода, какими обменивался со своими несчастными дружками, пока они ещё были живы.

– Спасибо за заботу, – отвечал я ему в тон. – Вряд ли мне удастся заснуть. Этот жар создаёт представление об огне адском – и я намерен просить Господа, чтобы представление осталось лишь умозрительным.

Антоний сел рядом со мною и принялся заряжать пистолеты. У него оказалось шесть пистолетов и целый запас пороха и пуль. Я подумал, что он намерен сделать сразу столько выстрелов, сколько успеет.

– Если ты не собираешься спать, – сказал он, засыпая порох в пистолетный ствол, – может, расскажешь мне что-нибудь?

Так дитя просит наставника о сказке; я невольно улыбнулся, несмотря на боль.

– Из Писания? Хочешь, прочту что-нибудь вслух?

– Лучше из истории, – сказал Антоний. – Как о Фредерике Святом. Я не охотник слушать чтение из Писания: мы же не в церкви. После молитвы, да?

Вероятно, его наивная жестокость должна бы была раздражать меня – но я отлично понимал, что в ней сейчас нет, по крайней мере, злого умысла. Антоний сочувствовал мне, как мог – но его возможности не простирались так далеко, чтобы он позволил мне передохнуть и хоть отчасти прийти в себя.

Он выжидающе смотрел на меня. Что я мог ответить!

Не годится требовать от детей, – даже от взрослых с детской душою – чтобы они, подобно взрослым, проникали умом в побуждения и чувства других. Надобно судить их поступки по намерениям – а намерения Антония были наилучшими: он желал окончательно помириться со мною.

Я стал рассказывать, выбрав житие Блаженного Иеронима.

Антоний слушал с живым любопытством, забыв пистолет на коленях. Впрочем, тяжёлый дневной переход, очевидно, утомил и его – спустя небольшое время принц глотал зевки и по временам встряхивал головой, изо всех сил борясь со сном.

– Ты засыпаешь, – сказал я, дойдя до встречи Иеронима с государем Прибережья и изрядно устав от речей. – Поспи, это ничему не помешает. Я разбужу тебя, если на деревню нападут.

Антоний сдунул чёлку со лба.

– Брось, – возразил он запальчиво. – Ты не солдат, а я отвечаю за успех операции. Ветер рассчитывал на меня!

Весь вид Антония выражал решимость и волю – но мне казалось безмерно тяжело принимать его всерьёз. Он говорил, как маленький послушник, который намерен предаться бдению, дабы разбудить наставника на всенощную – и полон героической готовности не спать, что бы ни сталось. Я с трудом скрыл улыбку, несмотря на всю опасность нашего положения.

– Неужели ты думаешь, что я могу подвести тебя и погубить многих людей, принц? – сказал я, стараясь сохранить хотя бы внешнюю серьёзность. – Ты должен хоть немного отдохнуть. Клянусь, я разбужу тебя при первом подозрительном шорохе.

И принц, как я и ожидал, отдал мне ответственность с облегчением и радостью. Он улыбнулся сонно и благодарно, сей же момент растянулся на траве и заснул, едва закрыв глаза.

Я остался смотреть, как в горы идёт ночь.

Рана оказалась весьма надёжным средством от случайной дремоты. Любое неловкое движение отдавалось в плече горячим ударом – и я не мог не счесть это удобным для бдения. Отвлекая себя от боли, я вспоминал прекрасные тексты из древних вечерних молений Святой Агнессы и наблюдал, как белёсый перевёрнутый серпик месяца наливается золотом, а от него блещет и покрытый снегами горный пик вдалеке, а тёмная синева, разливаясь с запада, медленно топит в себе небосвод. Воздух, напоённый пряным ароматом горных трав, был сладок и свеж. Мир полнился сонным покоем; не только люди, но и брехливые деревенские псы угомонились и улеглись. Тишину нарушали лишь мерные цокающие звуки, вероятно, издаваемые какой-то насекомою тварью. Время шло, и чем более его проходило, тем явственней мне казалось, что война – это неправда.

Слишком тяжело принималось душою, что в этих горах, окутанных прозрачной туманной дымкой, дремлющих в свежей тиши, могут происходить отвратительные события, а люди и нелюди льют здесь кровь легче, чем воду. Мне было грустно, нервно; я не мог взять в толк, как в виду этих бездонных и осиянных бархатных небес может вообще существовать зло…

Рааш-Сайе скользнул ко мне в лунном сиянии, подобно тени.

– Дитя солнца, – окликнул он меня еле слышно, как язычника-огнепоклонника. – Глянь на небо – прибывают гости.

Я взглянул по направлению его взгляда; зрение дракона превосходило моё остротой, но и мне померещились еле заметные тёмные точки, во множестве мелькающие в синей глубине небес. Тучи разошлись вовсе; лунное сияние выдало приближение чужаков.

– Рааш-Сайе, – спросил я, – это точно не драконы?

– Никто из моих товарищей не летает так, – отвечал он с отрицательным жестом. – Присмотрись.

Я кивнул. Если знать, на что обращать внимание, никто не спутал бы бесов с драконами: если полёт первых напоминал угловатые и резкие рывки вверх-вниз, подобные нетопырьим, то вторые парили подобно орлам, опираясь на ветер широкими раскинутыми медными крыльями.

Я тряхнул за плечо Антония, и он, мгновенно проснувшись, к чести своей, тут же сообразил, в чём дело.

– Скажи Тополю, – приказал он, – пусть оповестит солдат. Мы начинаем.

Я повторил приказ – и дракон неслышно растаял во тьме.

Надо отдать должное солдатам: они умели воевать не только с несчастными горожанами. Бесы не заподозрили засады до самого последнего момента. Пара их опустилась у самой изгороди, в тени которой притаились мы с Антонием; я отлично разглядел их мерзкие тела, обрисованные лунным светом, как белилами.

Отвратительную морду с крохотными, горящими красным глазками и вздёрнутым рылом, над которым топорщилась тугая складка толстой кожи, обрамляли лопухи ушей, полупрозрачные, с чёрною кровью, заметной в змеящихся жилках. Нагие жилистые тела кое-где поросли жёстким волосом, перепончатые крылья с когтями на сгибах, очевидно, не могли служить им вместо рук, зато лапы с гибкими чешуйчатыми когтистыми пальцами оказались неестественно и гадко подвижны, куда подвижнее человеческих ног.

Всё это я увидал в момент – и тогда мне показалось, что тяжело представить себе более гнусных существ. Око у меня в ладони полыхнуло пламенем Взора Божьего так ярко, что вокруг озарились трава и ветви кустов – но бесы, следившие за домом, не заметили света у себя за спиной.

Негромко скрипуче вереща и хихикая, твари двинулись к его дверям то ли птичьей, то ли обезьяньей прискочкой. Вот тут-то выстрел, показавшийся в тишине оглушительным, и ударил около самого моего уха.

Череп чудовища, оказавшегося ближе к нам, разлетелся ошмётками, как расколотая тыква. Второй бес резко обернулся, захлопал крыльями и ринулся к Антонию, стоящему с двумя пистолетами в руках.

Принц выстрелил снова, влепив пулю между красными огоньками глаз – и тварь рухнула с яростным и удивлённым воплем.

Выстрелы Антония услышали солдаты, это послужило сигналом к началу сражения – пальба, визг и скрип тварей, вопли и шум крыльев в единый миг убили ночную тишину.

– Доминик! – крикнул Антоний, глядя, как мерзкие бесы взметнулись в небо над крышею ближайшего дома, и целясь в них из пистолета. – Держись рядом, ты мне нужен!

Но я и не собирался удаляться. Оружие наших солдат оказалось для бесов неожиданным, многих тварей пристрелили в первые же минуты – но остальные определённо собирались мстить. Без оружия нельзя было шагу сделать, не рискуя. Рядом с Антонием мне казалось безопаснее – он стрелял отлично и хладнокровно, как по черепкам на пари.

Я обернулся на еле слышный хруст как раз в нужный миг. Морда твари высунулась из листвы на расстоянии не более вытянутой руки от меня. Я инстинктивно протянул к ней Око – и Свет Божий ударил по её глазам. Тварь издала визг, подобный визгу ножа по стеклу, и, жмурясь, кинулась вперёд. Её, очевидно, вёл слух – ибо из-под сжатых век текла чёрная кровь. Я хотел окликнуть Антония, но принц, ранив другую тварь в крыло, теперь отбивался от неё саблей – гадина не могла взлететь, но могла нападать и убивать и, шипя, визжа и скалясь, целила в лицо Антония кривыми когтями. Отвлечь его – означало убить.

Я отпрянул, но слепой бес повернул голову в мою сторону и ощерил длинные и острые толстые иглы клыков. Он двигался со сверхъестественной быстротою – а у меня от резких движений темнело в глазах, и боль втыкалась в плечо раскалённым остриём.

Я уже понял, что не пробегаю долго, и отдался на милость Божию, когда тяжёлая кривая сабля горца опустилась на голову беса и рассекла её пополам с необыкновенною лёгкостью. Туша чудовища, с хрустом комкая крылья, свалилась к моим ногам – я едва успел отскочить, чтобы мерзкое крыло не задело балахона. Бородатый горец, осиянный Чистым Светом, улыбаясь, взглянул на меня.

– Я буду охранять тебя, солнце чужаков, – сказал он.

– Благодарю, – только и успел сказать я; Антоний, разделавшийся с монстром, крикнул:

– Уходим отсюда, Доминик! Слышишь, где стреляют?

Мы выбежали из сада через калитку, направляясь к площадке с колодцем: бесы вились над ней, подобно воронью. Рааш-Сайе, сложив крылья, упал на них откуда-то сверху, подобно как соколы с небес падают на жалкую куропатку – бес, попавшийся в его когти, был разорван пополам, но остальные с воплями кинулись в драку.

Я подумал, что дракон отважен, но его затея неудачна: он, очевидно, не привык рассчитывать на помощь с земли, а не с неба. Солдаты, следившие за дракой, то поднимали, то опускали пистолеты, боясь стрелять, чтобы не ранить Рааш-Сайе. В конце концов случилось то, что и должно было случиться: визжащий клубок полетел вниз и у земли распался на части. В потёмках я не видел, что сталось с драконом, но понял, что солдатам это развязало руки. Несколько выстрелов прозвучало как один. Уцелевшие бесы, видимо, сообразив, что силы неравны, пустились в бегство, точнее – в суматошный полёт, пытаясь набрать высоту.

Ещё двух догнали пули. Только три или четыре твари, уцелевшие из целой стаи, сумели покинуть деревню, поднявшись выше, чем может достать выстрел. Люди Антония истребили почти всех.

Мы с Антонием и бородатым горцем подошли к колодцу; туда же бежали поселяне с факелами и фонарями. Солдаты добивали раненых бесов; на окровавленном песке в факельном свете я увидел бедное переломанное тело Рааш-Сайе. В смерти, как все драконы, он принял свой обычный, почти человеческий облик; он не просто рухнул с высоты – твари разорвали его горло и грудь так, что между клочьев окровавленного тряпья и растерзанной плоти белели кости.

Антоний, опустив саблю, горестно посмотрел на него.

– Жалость какая, – сказал он с досадой и печалью. – Неплохой был парень, храбрый, хоть и сумасшедший… и как мы теперь этот Приют Ветров найдём?

Молодые горцы с хохотом вытащили на свет потрёпанного, но живого нетопыря. Бес верещал и дёргался изо всех сил, но поселяне всё равно растянули его на земле, прижав крылья ногами, и вырезали на коже его голого брюха знак Сердца Города, родовой символ Тхарайя. Закончив, они выпустили тварь и принялись швырять в неё камнями – гадина поскакала в темноту, дёргая смятыми крыльями, с трудом взлетела и, то припадая почти к самой земле, то снова взмывая ввысь, пропала из виду. Горцы улюлюкали и свистели ей вслед. Антоний и его солдаты смеялись, как и горцы; кто-то из солдат, к восторгу поселян, выстрелил вверх из пистолета с миной циркача, повторяющего по просьбе толпы забавный фокус.

– Так мужики ворон с полей отваживают! – сказал Антоний самодовольно. Его плащ, накинутый на кирасу, висел ленточками, распоротый когтями беса, на лбу и на щеке у него красовались кровавые полосы, но я заметил, что принц страшно горд происходящим.

Наш отряд снова вышел из боя почти целым. Кроме нашего отважного и безрассудного друга погибли только ротозеи, ухитрившиеся заснуть на посту: у одного сонного успели высосать кровь, а двое спросонок не сумели хорошо сообразить, как действовать, и были убиты. Антоний с суровостью опытного полководца заметил солдатам, что точное исполнение его приказов спасло бы несчастным жизни – и я не мог не счесть его правым.

Пожилой поселянин с пергаментным морщинистым лицом и белою бородой при тощей косичке, укутанный в суконный плащ, принёс сумку, благоухающую чем-то душистым, и обратился ко мне:

– Скажи своему командиру, солнечный воин, что я – здешний лекарь, и что его царапины, равно как и раны его людей, надобно смазать бальзамом, а то кровь загниёт.

Я перевёл. Антоний выслушал со странно напряжённым лицом, хрустя пальцами, кивнул и отвернулся, бросив мне из-за плеча:

– Пусть сперва поможет волкодавам! – так он всегда называл своих людей.

Лекарь согласно кивнул и после занимался ранами солдат, – в особенности, укушенных змеями, – хмурясь и покачивая головой. К моему плечу приложил чистую тряпицу, пропитанную жёлтою жидкостью с тяжёлым сладким запахом, отчего боль несколько унялась. Антоний наблюдал за его работой всё с таким же напряжённым, мрачным лицом, кусал губы и, в конце концов, отвернулся в сторону.

Я позвал его, когда лекарь закончил. Антоний подошёл так, словно ему мешало что-то. Лекарь, еле касаясь пальцами, нанёс на его лицо капельки густого прозрачного масла, источающего терпкий запах; Антоний молча склонил голову и поспешно отошёл.

– Скажи мне, солнечный воин, – обратился ко мне лекарь, – отчего юный принц и союзник благословенного Тхарайя, да будет судьба добра к нему, недоволен мною? Я нарушаю обычаи вашего народа?

– Полагаю, почтенный человек, что дело тут в другом, – отвечал я. – Принц Антоний просто утомлён и растерян; он ещё слишком недавно на вашей земле – всё ему внове и чуждо. Он, безусловно, признателен тебе, только королевская кровь и надменный нрав не велят ему показать это слишком явно.

Лекарь отвечал мне почтительным поклоном и удалился. Я же подошёл к Антонию и сказал вполголоса:

– Отчего ты ведёшь себя как неучтивый бродяга? Горцы делают всё, что мыслимо, дабы тебе угодить; они добры и признательны – к чему огорчать мудрого старца неловким молчанием и диким видом?

Антоний повернулся ко мне. Он кусал губы, и глаза его блестели от сдерживаемых слёз, но сил не плакать ему достало.

– Да не могу я терпеть эту их признательность и заботу, Доминик! – отвечал он в сердцах, но еле слышно. – Куда лучше, если бы они швыряли камнями или глядели как на отбросы – подобно как глядит Ветер! Дураки они! Знали бы, что я делал неделю назад…

Впервые за всё время нашего знакомства принц был по-настоящему мил мне.

– Сейчас ты всё делаешь правильно, – сказал я. – Ты делаешь добро для тех, кому по неразумию сделал зло.

– Не для тех, – огрызнулся Антоний. – Те – в земле. Ладно, Доминик, надо караулы выставить и дать парням отдохнуть. Ты со мной?

Я пошёл с ним.

Узнавши, что мы лишились проводника, староста деревни Айл-Шалле представил Антонию юношу-охотника, хорошо знавшего горы; этот юноша, Лаурвайи, Золотой Месяц, провожал нас до хутора мельника, но хутор оказался уже безлюден. Водяные твари, полупрозрачные и трясущиеся подобно желе, обволокли мёртвые тела мельника и его семьи; от несчастных остались лишь кости с клочьями плоти.

Вероятно, эти мерзкие создания могли нападать лишь на спящих. Сопротивляться солдатам Антония они не могли, но и уничтожить их простыми способами оказалось невозможно: их студенистые тела, прикосновение к которым обжигало кожу до волдырей, смыкались в местах сабельных разрезов и продолжали неспешно шевелиться. Чуть поколебавшись, Антоний приказал сжечь мельницу и пристройки к ней; Лаурвайи и я нарисовали жирною сажей знаки Сердца Города на скалах вокруг обгорелых останков постройки.

Наш новый проводник обещал показать самую короткую и простую дорогу к деревне Нхитхарайе. Приходилось очень торопиться: мы покинули Айл-Шалле на рассвете, к полудню догорел злосчастный хутор – а попасть в Нхитхарайе на встречу с драконами надлежало до темноты.

Впрочем, люди Антония были весьма воодушевлены и бодры. Победы над нечистым сбродом казались им лёгкими; здесь, в горах, солдаты начали осознавать себя истинными воинами Божьими. Мерзости тех, кто желал зла всем детям земным, не глядя на цвет их кожи и на их добродетельность, укрепляли наших бойцов в вере исподволь – а великодушие и дружелюбие горцев немало тому способствовало. Беседы в нашем отряде велись о том, что стоит только победить, как случится что-то хорошее.

Над нами реял лёгкий призрак надежды. Будущее казалось невнятным и тёмным, но солдаты полагали, что оно не может быть дурным. Те, кто убивал язычников в городке на побережье, измывался над их женщинами, швырял в огонь их детей, грабил их дома – то ли умерли прежде начала нашего похода в горы против нечистого сброда, то ли совершенно обо всём забыли и радовались военной удаче.

Помнил лишь Антоний. Чем дальше мы продвигались, тем явственнее на его лице выражались печаль и ожидание. Сии проявления были мне совершенно не знакомы – и я даже задумался, не ощущает ли мой принц собственную обречённость. Но скорее, Антоний скорбел об убитых, своих и чужих.

Скорбь эта весьма поднимала его в моих глазах.

Мы продвигались вперёд очень быстро. Широкая дорога, обрывающаяся с одной стороны, а с другой ограниченная зелёной стеною, полого поднималась вверх. Ослики весело стучали копытами по утоптанной земле и плоским камням; дул свежий ветер, сияло солнце, мир Божий казался мирным и прекрасным – но я чувствовал, что главные наши испытания ещё впереди.

Лаурвайи, идущий рядом со мною, приостановился, показывая вперёд рукою, когда мы увидали реющий вдали на горной стене небывалый город. Замок, венчавший горный пик, казался продолжением самой горы, а дома, подобные ласточкиным гнёздам, все окружённые яркою зеленью, расходились в стороны, продолжая крепостную стену собственными стенами; всё это удивительное сооружение выстроили из розовато-золотистого камня, лоснящегося в солнечных лучах, как лоснится полированный мрамор.

Дорогу, по которой мы шли, отделяла от города пропасть. Облака свежим снегом лежали под нашими ногами.

– Это город драконов, – сказал Лаурвайи. – Людям нет туда хода. Мы в самом сердце гор Нежити; старики говорят, что здесь множество пещер, откуда появляются на солнечный свет существа из долины смертной тени.

Я кивнул и перевёл эти речи для Антония.

– Ну что ж, – сказал мой принц, кивнув. – Нам надлежит быть бдительными.

Город драконов медленно разворачивался перед нами в солнечном свете – но вскоре исчез из глаз. Наш отряд оказался в естественном коридоре между двумя скальными стенами, буйно поросшими зеленью. Гибкие стволы, подобные как бы сухожилиям и мышцам, возносили вверх множество косматых крон – и в сени этого зелёного царства во множестве жили птицы. Заросли местами совершенно скрывали собой камень, но кое-где валуны выступали из зелёных кущ, тёмные, растрескавшиеся от непогод.

Это ущелье выглядело столь мирным и благодатным местом, будто располагалось не на земле нашей грешной, а в эдеме. Свежий ветер спасал от зноя, пение птиц и блеск солнца в листве утешали душу. Бальзам лекаря из Айл-Шалле изрядно облегчил боль от змеиного укуса – я всё ещё чувствовал слабость, но плечо напоминало о себе лишь при резких движениях. Стало возможным идти пешком: я так и не привык ездить верхом на ослике и шёл рядом с Антонием. Солдаты заметно развеселились, что, впрочем, не мешало им внимательно озирать окрестности; принц тоже оглядывался и прислушивался.

Несмотря на всю красу и благость здешних мест, каждый из нас бессознательно ждал нападения – но того, что случилось, когда дорога пропала из виду, делая резкий поворот за край скалы, никто не ожидал.

Мы услышали пронзительный женский вопль, который тут же подхватило и раздробило эхо. Женщина дико закричала снова – и мгновением позже, куда быстрее, чем возможно рассказать об этом, появилась в виду нашего отряда.

Она выскочила из-за поворота дороги; я тут же понял, что странные, очень негромкие звуки вроде скрипа и похрустывания, доносящиеся откуда-то из-за скальной гряды, издают какие-то мерзкие твари, напавшие на бедняжку. В безмерном ужасе женщина едва не влетела прямо в объятия Антонию, но, осознав это, отпрянула назад, едва удержавшись на ногах.

– Сестра! – закричал я, подбегая к ней. – Ты можешь не бояться больше, ты – среди друзей. Скажи, что тебе угрожало?

Она, тяжело дыша, несколько секунд молча глядела на меня широко раскрытыми круглыми чёрными глазами из-под сбившегося платка. Потом выдохнула:

– Те, кто принцесс убил! Я думаю, принцессы мертвы!

– О чём она? – спросил Антоний.

– Там, впереди, есть ещё женщины, они в беде! – крикнул я, не желая, по малости времени, вдаваться в подробности.

Антоний, не прикасаясь к сабле, выхватил оба пистолета и крикнул солдатам: «За мной!» – что было излишне, ибо все и так ринулись вперёд. Женщина прижалась к замшелой скале, пропуская солдат – ей, очевидно, хотелось бежать в противоположную сторону, она вовсе не ждала, что кто-то останется с нею, чтобы охранять и защищать. Я попытался нагнать Антония, но рана в плече отозвалась на бег таким ударом боли, что свет на миг померк перед моими глазами. Мне пришлось опереться о камень, пережидая приступ головокружения, нестерпимой боли и дурноты; придя в себя, я осознал, что бой уже вокруг и в самом разгаре.

Мне тяжело описать ужасных тварей, представших моему взору. Их было много, не меньше двух десятков; они были огромны, не менее чем в два человеческих роста, покрыты чем-то сродни панцирю или броне, тускло-бронзового цвета, в кривых шипах – и напоминали чудовищных насекомых, вставших на дыбы. Их многочисленные лапы, состоящие из каких-то крючьев, пластин и сочленений, казались рычагами невозможных механизмов и двигались с механическим скрипом; головы, снабжённые лязгающими челюстями и глазами, словно бы составленными из тусклых стекляшек, все в таких же отвратительных наростах, выглядели как головы жуков или стрекоз, если рассматривать их в увеличительное стекло. Твари, очевидно, были столь же плотоядны, как и стрекозы: они пытались поймать и сожрать двух драконов, явившихся непонятно откуда и атакующих их с небес.

Сияющие на солнце крылатые фигурки драконов казались крохотными рядом с бронированными тварями – тем отважнее и безнадёжнее выглядела их попытка уничтожить чудовищ; в моём уме мелькнула мысль о самоубийственных выходках и безрассудстве крылатых бойцов. Я с удивлением заметил также, что один из них отчего-то не имеет хвоста.

Антоний выстрелил в ближайшую тварь. Пуля оставила чёрную дыру в панцире, но гадина даже не замедлила движений. Бесхвостый дракон вцепился когтями в глаза другой твари, выдирая их из безобразной головы – чудовище отшвырнуло его от себя, страшно ударив о скалу. Солдаты принялись палить по тварям из пистолетов; второй дракон кинулся на мерзкого монстра, когтями и мощным ударом хвоста сорвав его башку. Безголовое тело опрокинулось навзничь и задёргалось, подобно телу издыхающего жука.

– Стрелять по головам! – закричал Антоний.

Молодой солдат разрядил пистолет под челюсть твари, разнеся её голову на части; гадина конвульсивно содрогнулась и последним рывком лапы, как серпом, разрезала тело бойца пополам. Чудовища, как видно, оценили угрозу, исходящую от наших солдат, – несколько из них, обращая на пули не более внимания, чем на мельтешение мошкары, ринулись вперёд, в клочья разрывая лапами и челюстями человеческие тела.

Этот бой вовсе не походил на те стычки с нечистью, какие мы прошли в горах. Траву и камни залила кровь. Кое-кто из солдат, устрашённый участью товарищей, не спешил соваться в драку – и Антоний приказал им заряжать пистолеты. Самые отчаянные смельчаки рубили тварей саблями; панцири чудовищ ломались под стальными клинками, но, подходя на расстояние удара, боец рисковал быть убитым на месте.

Дракон кружился над тварями, отвлекая их внимание. Он оказался умелым и отважным бойцом; точно рассчитывая движения, он атаковал, целя страшными когтями в глаза, легко уворачиваясь и хлеща хвостом, как кистенём. Дракон оказался опаснее, чем любой из наших солдат, обезглавив трёх монстров за то же время, которое потребовалось людям, чтобы убить одного – его ловкость, сила и отчаянная храбрость восхищали и ужасали одновременно. До поры крылатый герой казался заговорённым от нечисти, но вдруг одно из чудовищ взмахнуло лапой – и крючья прошли тело дракона насквозь, вспарывая, как мягкую плоть, чародейскую медь. Дракон ударил хвостом, вышибая твари глаз и ломая челюсть; тварь в агонии стряхнула его на камень, торчащий из горной гряды подобно шипу – и в этот миг сабли Антония и Лаурвайи раскололи панцирь чудовища почти пополам.

А я, оставшись в одиночестве, без оружия и возможности прийти Антонию на помощь, оглядывая поле сражения, вдруг увидел в расщелине между камнями сжавшуюся в комок женскую фигурку. В тот же миг мне стал понятен самоубийственный замысел драконов: они отвлекали тварей на себя, подобно как птицы ценою собственной жизни отвлекают змею от гнезда, в котором пищат птенцы. Меня охватил ужас. Я не знал, стоит ли бежать к женщине, или это привлечёт к ней внимание чудовищ и сведёт на нет самоотверженность драконов. Мои сомнения разрешило лишь то, что бой скорее удалялся от притаившейся женщины, чем приближался к ней.

Схватка показалась мне страшно долгой. Антоний дрался, как одержимый демонами, и каким-то чудом уцелел, хотя и оказывался неизменно в самой свалке, и те смельчаки, что сражались рядом с ним, большею частью погибли. Лаурвайи, который, вероятно, из благодарности за бой в его родной деревне, следовал за Антонием по пятам, страхуя и прикрывая его, был с головы до ног залит кровью. Удар лапы отвратительного монстра пришёлся вскользь, вспорол кожу на его голове, выдрав клок волос, сломал скулу, сломал ключицу и распорол плоть до самого бедра – но юный язычник уцелел. Из наших солдат осталось в живых не более половины отряда; кровь хлюпала под ногами, медленно просачиваясь в белёсый горячий песок.

Драконы, умершие, защищая женщину, оказались отнюдь не воинами. Я, перевязывая чью-то рану, едва мог отвести глаза от мёртвой девы-дракона, лежащей в луже тёмной крови – и уместить в душе то, что это она, слабая женщина, поражала наших бестий войны решительностью и отвагой. Её длинные вороные косы разметались по траве, тонкие пальцы последним усилием вцепились в камни, а прекрасные глаза, которые она не успела закрыть, всё ещё смотрели в недоступное более небо… Второй дракон, худенький лохматый юноша того несколько женственного типа, какой часто бывает присущ молодым кастратам, остался лежать на боку между валунами; белая кость, прорвав набухший кровью рукав его рубахи, торчала в прореху. Он тоже казался мёртвым, но не был переломан так ужасно, как женщина. Мне страстно хотелось подойти к его телу и попытаться уловить хотя бы тень жизни – но наши раненые требовали к себе внимания с детской настойчивостью. Оба лекаря армии Антония были убиты в бою с мертвецами; я вынужден был как-то помогать в меру собственных невеликих сил тем, кто кричал от боли – оставив погибших ради живых.

Я чувствовал к драконам нестерпимую жалость именно потому, что мне впервые было дано видеть гибель отдавших жизни за други своя – и сии светочи добродетели оказались язычниками. Я вновь думал о некоей светлейшей истине, общей для всех людей всех вер – моя душа оплакивала драконов-варваров, как брата и сестру.

Тот дюжий краснолицый вояка, что громче всех сетовал на судьбу и не желал воевать на стороне Тхарайя, ещё в начале боя присоединился к заряжающим пистолеты – но тварь, раскидав стрелков, убила ослика с порохом и пулями в седельных сумках, а дюжему крикуну вспорола живот. Он умирал тяжело и страшно, но я успел благословить его напоследок, всей душой надеясь, что своей смертью несчастный искупил содеянное зло и упокоился-таки на лоне Господнем.

Рыжий парень, потерявший в бою друга, бросил Антонию в запальчивости:

– Подыхать нас сюда привёл?!

Но чернобородый с усталым отмякшим лицом, вздохнув, возразил:

– От своего беса – куда денешься? Никак, это мы их с-под земли и вытащили…

Антоний, сидящий на окровавленной земле, погружённый в апатию смертельной усталости, будто и не слыхал их.

Закончив перевязывать раненых, я пошёл к женщине, что пряталась в расщелине; она, убедившись, что с чудовищами покончено, встала и тут же тяжело опустилась на камень. Очевидно, она была ранена или слаба – и я с запоздалым ужасом увидел, что она прижимает к груди укутанного в плащ грудного младенца.

Забыв обо всём, я бросился к бедняжке со всех ног. Женщина скинула с головы плащ, показав осунувшееся бледное личико с голубыми глазами и белокурые косы, заплетённые на варварский манер. Она казалась хрупкой и очень юной, но выражение крайней усталости и неизбывного горя добавляло её внешности лета до истинной зрелости.

Северянка в варварской одежде смотрела мимо меня – туда, где между обломков скал виднелись изломанные тела мёртвых драконов. Её младенец всхлипнул и захныкал; она прижалась губами к чёрным блестящим волосикам у него на макушке.

Я невольно остановился в нескольких шагах от неё. Антоний подошёл следом и спросил дрогнувшим голосом:

– Я схожу с ума, или ты… вы – принцесса Жанна Приморская?

– Была, – глухо отвечала женщина. – Была принцессой Жанной… стала… Яблоней… Лиалешь из рода Сердца Города. Царицей Ашури.

Жанна

Он стоял передо мной, забрызганный кровью и бледно-зелёным гноем, с располосованным лицом, с белёсыми волосами, выгоревшими, как солома… Я понимала, что это – принц Антоний, но мне было решительно всё равно.

Моя лодыжка болела тяжёлой тянущей болью; опираться на ногу было мучительно, но, в сущности, это тоже не имело особенного значения. В моих ушах ещё звучал крик Шуарле: «Беги, Лиалешь, беги!» – медный свист крыльев Раадрашь, визг Далхаэшь и хруст костей, ломающихся о камень. Я проклинала про себя собственную неловкость: если бы моя нога не попала в трещину между камнями и не подвернулась бы, моим милым несчастным друзьям не пришлось бы отвлекать ужасных созданий, напоминающих огромных отвратительных богомолов, ценой собственной жизни. Мне надо было благодарить Нут и Господа за то, что они спасли драгоценную жизнь Эда и мою жалкую собственную – а я не могла, потеряв ближайшего друга и женщину, заменившую мне сестру.

Всё было тусклым и пустым. А Антоний потрясённо спросил:

– Как – царица?!

Я вяло подумала, что воюющему с моим Тхарайя совсем не надо знать подробностей. Потом откуда-то сверху или, напротив, снизу, из клубящейся серости, пришла мысль, что не здесь, в горах, кишащих выходцами из-за реки, и не с упомянутыми выходцами Антоний должен бы сражаться. Как бы то ни было, я в какой-то степени обязана жизнью и ему, решила я и заставила себя сказать:

– Жена Тхарайя, государя Ашури.

– Не может быть! – завопил Антоний с этакой трудноописуемой смесью недоверия, восхищения и отвращения. Он порывался говорить ещё что-то, но мне было совершенно неинтересно.

Рядом с Антонием оказался молодой монах с измученным нервным лицом, в балахоне, вымазанном всеми видами грязи, какие только можно найти в Ашури, и пропитанном засохшей и заскорузлой кровью. Он было показался мне полусумасшедшим фанатиком: его глаза горели влажным лихорадочным блеском, а на щеках рдели красные пятна, как у чахоточного, – но первые же слова монаха меня переубедили.

– Государыня… – сказал он нежно и печально. – Отец принца Тхарайя – мёртв? Злосчастная судьба…

– Государь умер несколько дней назад, – сказала я. – Мой супруг отсутствовал у смертного ложа своего отца – он уже отправился защищать Ашури… от вашей паствы.

Монах опустил глаза, тиская в ладони Око на засаленном шнурке.

– Ваш супруг благороден и отважен, государыня, – сказал он. – И ваши друзья…

– Мои названые брат и сестра, – сказала я. Снова накатило тоскливое бессилие. – Вы к ним подошли, ваше преподобие? Кто-нибудь подошёл к ним?

Монах ахнул и, повернувшись на каблуках, кинулся к моим несчастным аглийе.

– Варварка и кастрат? – спросил Антоний.

– Ваше прекрасное высочество, – сказала я, чувствуя, как меня оставляют последние силы, – ещё одно слово – и я вас ударю.

Я думала, что эти слова его взбесят – а он смутился, растерялся и пробормотал:

– Жанна… я вообще-то не в плохом смысле. Просто удивился. Они храбрые ребята, я видел… а с вашим мужем у меня назначена встреча сегодняшним вечером, в семи милях отсюда…

Выжившие из его банды столпились вокруг и таращились на меня, как никогда не разглядывали женщин рыцари-ашури. Они были почти моими соотечественниками, но я опустила уголок платка на личико Эда, да и собственное лицо очень хотелось прикрыть.

Чужой взгляд – острее ножа. Но здесь не тронный зал Гранатового Дворца, и надо было смотреть на собеседника. Я заставила себя смотреть. Щёки Антония горели, а взгляд блуждал где-то сбоку и внизу.

– Не поясните ли мне, ваше прекрасное высочество, – спросила я, – что значит «назначена встреча»?

Антоний смутился ещё больше.

– Мы с ним… с Ветром… это… вроде как союзники, – выдавил он из себя. – Мы договорились, что я с отрядом иду сюда, к драконьему городу, и истребляю нечисть по дороге… Ну, вот я и… А вы, вы, Жанна, что тут делаете?

– Нут бросила кости, – сказала я. – Неважно. Я просто не понимаю. Я не понимаю. Вы – союзник Тхарайя? Вы, Антоний, его союзник после того, что вы натворили на его земле? Мне кажется, это невозможно.

– Каторжник он, а не союзник, прекрасная госпожа, – сказал высоченный громила, обросший бурой шерстью. – Нам ваш, извиняюсь, муженёк пообещал, что по фонарям не развесит, ежели тут своим ходом передохнем. А этот, извиняюсь, принц – он крутит-вертит, как лис от гончих, чтобы достоинство не уронить. Вроде союзник, вроде по своей воле. Как же. По своей…

Эти слова меня потрясли. Ах, как мне надо было, как надо, чтобы мой дорогой Шуарле стоял рядом и держал меня под локоть! Как бы там ни обернулось – Тхарайя жив и снова победил. Но война заканчивается, а бывшие враги уничтожают злую нечисть в горах… И жизнь всё равно катится куда-то в серую бездну…

Не было сил продолжать этот разговор. Крохотное тельце Эда казалось необычно тяжёлым; мой бесценный принц не спал, он вытащил локон из моей косы и крутил его в пальчиках. Мне нестерпимо хотелось расплакаться, но даже на это не было сил. Краем уха я слышала, как Антоний оправдывается, объясняя, что он – не каторжник, а раскаялся, но это было так скучно, глупо, пошло и жестоко, что мне никак не удавалось собрать внимание, чтобы выслушать хотя бы вежливо.

Подошёл взъерошенный солдат в помятой тусклой кирасе.

– Прекрасная госпожа, – сказал он непонятным тоном. – Вас монах зовёт.

Я заставила себя встать. Лодыжка, кажется, распухла с колено, и ступать было не столько больно, сколько отвратительно неприятно: казалось, что сустав вихляется, как разболтанная дверная петля. Я чуть не упала, сделав первый же шаг.

– Вам помочь, Жанна? – спросил Антоний, протягивая руку.

Я закричу, если ты меня тронешь, подумала я, но взглянула в его лицо и не увидела ровно никакой угрозы. Этому убийце было меня жаль? Или он боялся, что Тхарайя передумает оставлять его в живых, если узнает, что меня бросили без помощи?

– Мы же помолвлены заочно, – ляпнул Антоний совершенно некстати.

– Я замужем, – сказала я, скрывая, как могла, тошное отвращение. – Всё, что было по ту сторону океана, уже потеряло смысл.

– Досадно, – сказал Антоний и неумело, застенчиво улыбнулся. – Это правда досадно. Вы – лихая дама, Жанна.

Ты – убийца, насильник, грабитель, хотелось орать мне. Из-за тебя погибли тени, моя добрая няня Сейад, моя отважная взбалмошная Раадрашь, мой дорогой Шуарле. Из-за тебя, вероятно, умрёт мой любимый – как ты смеешь пытаться подольститься ко мне?!

– Вам же больно идти, – огорчённо сказал Антоний.

Ты просто отребье, подумала я. Тхарайя ещё решит, что с тобой делать.

– Вы же хотите туда? – спросил Антоний.

Я подала ему руку. Я содрогнулась, когда он ко мне прикоснулся, но мне не на кого было опереться – и я оперлась на него, как на лакея.

Антоний подвёл меня к монаху; юноша-ашури, очевидно, служивший Антонию проводником, сделал движение приблизиться, но вдруг сообразил что-то и прикрыл глаза рукавом.

Монах стоял на коленях рядом с Шуарле; он не встал мне навстречу, лишь поднял страдающие глаза. Шуарле лежал на траве, чёрно-красной от крови. Его лицо казалось восковым, и прядь волос прилипла ко лбу. Я отняла у Антония руку и присела рядом с телом. Кажется, я плакала, но мне было уже всё равно.

– Женщина мертва, – сказал монах. – Нечистая тварь проткнула её тело насквозь, а камни, на которые она упала, сломали ей хребет. Но юноша…

– Что?! – закричала я. Мне хотелось трясти Шуарле, пытаться привести его в чувство – но смертельный страх уничтожить тень надежды неловким прикосновением не дал мне даже дотронуться до него. – Да говорите же, ваше преподобие!

– Брат Доминик, – сказал монах. – Зовите так, государыня. Так вот, мне кажется, что я слышал его сердце. Возможно, я ошибаюсь, но…

– Пожалуйста! – взмолилась я.

Доминик взял за запястье уцелевшую руку Шуарле, пытаясь ощутить кончиками пальцев биение крови в его жилах. Я ждала, обнимая Эда. Слёзы текли по моим щекам совершенно независимо от моего желания.

– Живёт, но еле-еле, – сказал Доминик печально. – Он ударился головой и левой стороной тела, у него сломана рука и, полагаю, рёбра. Осколок ребра мог проткнуть лёгкое, но хуже всего рана на голове. Ваш друг вскоре умрёт, государыня.

– Жанна, – сказал Антоний откуда-то сверху, напряжённо и сипло, – мы ему не поможем. Если сдвинем с места – только больше искалечим. Может, того… чтобы не мучился?

– Нет! – выкрикнула я. – Вам мало убийств, ваше высочество?

– Надо уходить отсюда, – сказал Антоний. – Это… вроде… приказ вашего мужа.

Я могу увидеть Тхарайя, вспыхнуло у меня в голове, но мысль тут же додумалась до конца.

– Уходите, – сказала я. – Я останусь. Когда вы встретитесь с моим государем, скажите ему обо мне. Он пришлёт за мною, моим сыном и моим слугой драконов.

– Вы рискуете младенцем, – сказал Доминик. – Простите меня, прекрасная госпожа, но это неразумно и опасно.

– А бросить умирать в одиночестве друга, который пожертвовал ради меня всем –дальновидно и умно?! – огрызнулась я. Я понимала, что с точки зрения здравого смысла веду себя глупо, но здравый смысл не мог заставить меня сдвинуться с места.

– Что я Ветру скажу? – пробормотал Антоний. – Что бросил тут вас троих?

Нет, пожалуй, он не боится, подумала я отстранённо. Он впрямь огорчён – как это ни удивительно. Чуден мир подзвёздный…

– Антоний, – сказал Доминик решительно, – прикажи нашим людям сделать из плащей походные носилки. Я попробую вправить дракону кости и перевязать – и мы заберём его с собой. Если промысел Божий велит ему умереть, пусть он умрёт среди друзей, а не в одиночестве. Это будет правильно, государыня?

Он говорил таким неотразимо повелительным тоном, будто мог приказать Антонию, а Антоний кивнул, бросил на меня странный и как будто оценивающий взгляд и ушёл к своим солдатам.

Я ощутила прилив чистой благодарности монаху. Он больше не казался мне бессердечным фанатиком, я была готова ему довериться.

– Государыня, – сказал Доминик, – останьтесь рядом. У меня ранено плечо, и рука плохо движется, потому нужно, чтобы кто-нибудь помог мне. Вы не боитесь крови?

– Нет, – сказала я и положила Эда на траву возле себя. Он устроился поудобнее; я видела, как его глазки закрываются от усталости. – Я ничего не боюсь. Говорите, что нужно делать, брат Доминик.

Шуарле уложили на плащи. Доминик, с моей неумелой помощью, перевязал его – я подозревала, что перевязка оставляет желать много лучшего, но больше ничего мы сделать не могли. Сам Доминик чувствовал себя не блестяще; мне казалось, что он ранен тяжелее, чем хочет показать. Я всей душой жалела, что, обучаясь в монастыре, не расспрашивала должным образом сестёр-целительниц… впрочем, вряд ли они стали бы обучать принцессу грубым и отвратительным подробностям ухода за больными мужчинами.

Я испытывала тихую неожиданную благодарность солдатам Антония, которые несли Шуарле. Тело Раадрашь Антоний тоже приказал забрать; я ехала на ослике, держа Эда на руках – и по обе стороны от меня несли моих лучших друзей. Я как-то отупела, устала от слёз и тяжело понимала, что происходит и что будет происходить дальше; я даже не радовалась возможности увидеть Тхарайя напоследок. Мне только хотелось держать Шуарле за руку – и это невозможно было сделать так, чтобы не мешать его нести.

Непонятным образом появилась Далхаэшь. Я не знала, куда она делась, когда на нас напали богомолы-чудовища, но, как бы там ни было, Далхаэшь уцелела и вернулась. Она семенила рядом со мной, а на ходу бодро и весело что-то говорила, поминутно называя меня «госпожа» и «государыня». Её голос стучал по моим ушам – и не было сил даже попросить её замолчать.

Я не помню, сколько времени прошло с того момента, как на нас напали чудовища, до того, как Агли-Лаш открылся моим глазам. Солнце заливало мир зноем, но с ледников дул холодный ветер. Эд проснулся оттого, что проголодался – и Доминик остановил всех; отряд северян ждал, пока я покормлю принца Ашури. На щёку Раадрашь села муха; я согнала её, муха села на лоб моей сестры – и я вдруг с нестерпимым уколом ужаса подумала, что Раадрашь всё уже безразлично. От этого ужаса я заскулила, как потерявшийся щенок, – и тут, клянусь Нут и Господом, мне показалось, что Шуарле положил ладонь мне на локоть.

Я дико оглянулась – и увидела Доминика.

– Отдайте прах праху, ваше величество, – сказал он. – Думайте о её душе, а не об этом бедном теле, которое душа уже покинула.

– Сколько потерь может вынести человек, брат Доминик? – спросила я устало. – Я знаю, что должна жить ради сына, но боль утраты убивает меня.

– Вы скоро увидитесь с Тхарайя, – сказал Доминик. – Рядом с ним вам станет легче.

– Я встречусь с ним, чтобы расстаться, – сказала я. – Вы не знаете, ваше преподобие.

– Я знаю, – сказал монах тихо. – Но пока – не теряйте надежды.

Мне было приятно его слушать, но я не могла отделаться от мысли, что эти слова – красивая ложь.

Отряд Антония шёл по карнизу вдоль пропасти; под нами клубился туман или облака – а над облаками, на другой стороне ущелья, в солнечных лучах реял розовый город. Я видела королевский замок, возвышавшийся над прочими зданиями точёными остриями башен, и слёзы снова наворачивались на глаза. Родной дом Раадрашь, который она уже не увидит, – вот что не выходило у меня из головы.

А Шуарле, кажется, дышал, но не шевелился. Я думала, что останусь с малышом совсем одна, когда он умрёт; мне хотелось избавиться от этой нестерпимой мысли хоть ненадолго, но она всё возвращалась и возвращалась.

Я не видела, как летят аглийе, – в глазах всё было серо от слёз – но услыхала свист медных крыльев, разрезающих воздух. Рука Шуарле дрогнула в моей руке. Воины Тхарайя приближались, я прозрела от сияния солнечных лучей на их медных телах – но не могла радоваться.

Отряд Антония остановился на плоском месте между горными хребтами. Каменная площадка поросла цветущим кустарником, пробивающимся сквозь щели в скале. Антоний, глядя вверх, оперся ладонью на каменную стену – и в ней вдруг открылся зияющий провал, ведущий куда-то во тьму; из дыры медленно потёк тёмный дым, пахнущий серой и тлением. Антоний отпрянул; я подумала о костях, которые шевелятся под камнями, желая подняться, – и содрогнулась.

Тхарайя опустился рядом с провалом. Я узнала его, когда он был ещё с крыльями – и я узнала его выживших бойцов. Они складывали крылья, меняя обличье: Зеа-Лавайи с головой, перевязанной окровавленным платком… Йа-Кхеа, рубаха из-под проклёпанной сталью кожаной безрукавки висит клочьями… Керим – он цел, но потери стёрли с его лица обычную ухмылку… Гхарнайи… Лунгашле… Вирхайя… Они все несли в когтях толстые сучья или короткие поленья.

Как в тот день, когда Керим возвратил Шуарле способность летать. Для того, чтобы разжечь на камнях чародейское пламя.

Один миг Тхарайя смотрел на меня, будто хотел спросить: «Кто ты, женщина?» В следующее мгновение я к нему подбежала.

Вспышку радости на лице Тхарайя погасила тревога. Он прижал меня к себе, вместе с Эдом, как бывало – и шепнул:

– Благодарить ли Нут, госпожа сердца моего? Я счастлив увидеть в последний раз свет твоих очей и услышать голос моего сына – но как ты сюда попала?

В последний раз…

– Тхарайя, – сказала я, вцепившись в его одежду, в его пропылённую, пропотевшую рубаху, смертельной хваткой, будто можно было удержать его на свете моими слабыми руками, – не знаю, как смогу тебе сказать… Твой отец умер на следующую ночь после твоего отлёта. Твоя бабка, прекрасная государыня Бальшь, тоже мертва – и её убил твой брат Лаа-Гра, вероломный мерзавец. Твои женщины убиты – все, кроме меня и Далхаэшь. Твои близнецы вывели нас с Раадрашь из дворца потайным ходом, чтобы мы смогли встретиться с тобой – и погибли, защищая нас от вставших мертвецов. А Раадрашь – вот… она отвлекла чудовищ, охотившихся на меня. Думаю, они всё равно бы меня сожрали, если бы отряд Антония не проходил тою же дорогой… Мне так больно, Тхарайя… Мой Шуарле умирает. Я провожу тебя и останусь совсем одна. Как ты меня бросишь?

Я выпалила всё это, уткнувшись ему в грудь, – и он поднял моё лицо. Не знаю, чего ему это стоило – но мой государь улыбался.

– Я не смогу тебя бросить, госпожа сердца моего, – сказал он, гладя меня по щекам. – Буду твоей сторожевой тенью, твоим ветром с гор, твоим дождём в жару, твоим рассветом в ночи. Частичка моей души вернётся к тебе в Хатшеа. Не плачь, бесценная, – птицы не оставят тебя. Государь Ройглеа, отец Раадрашь, примет тебя как дочь, ты вырастишь нашего сына в тишине – ему командовать моей крылатой армией…

– Оставишь Ашури подлецу и убийце? – прошептала я.

– Оставлю Ашури живой. Не дам Ашури стать мёртвой землёй с ветром в развалинах. И Ашури доживёт до истинного владыки. Государи смертны, солнцеликая госпожа моя, – а земля должна жить вечно. Не режь моё сердце слезами – они стоят дороже подгорных алмазов.

Я плакала, Тхарайя целовал меня – и я думала, что ему солоны эти поцелуи. Никто из аглийе не смотрел на нас, – боялись сглазить наше последнее свидание, – но я вдруг заметила, что смотрит Антоний. Доминик что-то тихо ему говорил, но Антоний не отводил глаз.

Тхарайя проследил мой взгляд.

– Думаешь о своей участи, мальчик? – спросил он Антония на языке моей родины, спокойно и холодно. – Ты останешься в живых. Тебя и твоих уцелевших солдат мои воины проводят до побережья, до Лаш-Сайи. Там вы заплатите купцам-огнепоклонникам, и они доставят вас на Холодный мыс. Рукой подать до ваших земель.

Антоний хотел что-то сказать, но сглотнул и запнулся.

– Теперь ты думаешь о деньгах? – спросил мой государь с еле заметной тенью насмешки. – Я заплачу тебе за огненные жерла, доставшиеся моей армии. Если ты оставишь мне человека, сведущего в стрельбе из них, – получишь больше.

У Антония дёрнулась скула.

– Я думал, твои драконы собирали хворост, чтобы спалить меня, – сказал он с нервной и какой-то беспомощной улыбкой. – В этом видится смысл, хоть он мне и не нравится… Но – тебя?! За что?! Почему?!

– Какая тебе разница, мальчик? – усмехнулся Тхарайя, пожимая плечами. – Ты уже сделал всё, что мог. Твоя история кончилась. Ты уйдёшь после того, как я доделаю все дела и мои воины освободятся. Живи как хочешь, умри как хочешь. Нут, очевидно, не пожелала, чтобы ты погиб в горах, – быть может, для того, чтобы мы с тобой подвели итоги.

– Ветер! – воскликнул Антоний совсем по-детски. – Это, ей-богу, нечестно! Монах рассказывал мне – а у меня в голове не умещалось! Этот твой братец – он ведь просто мерзавец, и что будет делать твоя жена – одна?

Тхарайя пожал плечами, сказал с насмешливой горечью:

– Кто-то совершает подлости, а кто-то платит за них богам. Тебя это удивляет? Не должно бы. Не тебе, мальчик, осуждать моего брата. Отойди от меня, наконец: мне бы не хотелось тратить свои последние минуты в мире подзвёздном на разговоры с тобой.

– Государь, – вдруг сказал Доминик, – скажи, нельзя ли пожертвовать мной? Я знаю, что выбор должен быть доброволен и свершён из любви к этой земле – право, я подхожу. Государь, поверь, я люблю ваш мир всей душой… – и, когда Тхарайя отрицательно тряхнул головой, а Антоний издал невнятный протестующий возглас, торопливо добавил: – Я устал, государь. Я ранен, болен… я всё равно умру скоро. Пожалуйста, позволь мне сделать это!

Глаза монаха светились, хоть в них и стояли слёзы. Он говорил так истово, что ни у кого из слушавших не возникло ни тени сомнения в его решимости и силе. Тхарайя печально улыбнулся.

– Я это не возьму, солнечный воин, – сказал он тихо. – Я благодарен тебе, я не сомневаюсь в твоей отваге и любви, но, прости меня, это – путь гранатовой крови.

– Так дело в этом! – вскричал Антоний, и у него на щеках вспыхнули красные пятна. – Кровь! Королевская кровь, ты хочешь сказать?! Ну вот что, Ветер! Знаешь ли, это – моё дело. Ты можешь говорить что угодно – но это, пламя адово, моё дело!

Тхарайя взглянул на него, будто впервые увидев:

– Что ты называешь своим делом, Антоний? Ты понимаешь, о чём говоришь? Ты слышишь безумие в собственных словах – или оно слышно только мне?

Антоний сжал кулаки.

– Ты не можешь так со мной поступить, Ветер! – выкрикнул он. Вокруг столпились северяне и аглийе вперемежку, и все, кажется, были поражены. – Ты не можешь так унижать принца! Ты хочешь, чтобы я посмотрел, как умирают короли, а потом отправился восвояси, как побитый пёс! Да, я проиграл войну – но это пустяки, сравнительно: бывает, и великие воины проигрывают. Дело не в этом, ты всё понимаешь – я проиграл память о себе, вот что! О тебе и так будут петь песни – а обо мне как вспомнят, Ветер?!

Северные солдаты шептались. По непроницаемым лицам аглийе было ровно ничего не понять – но они не расходились. Тхарайя покачал головой.

– Ты прекрасно знаешь, как о тебе вспомнят, мальчик, – сказал он. – Тебя мучает то, что ты проиграл? Что о тебе будут вспоминать как о разбойнике, которого остановили на полпути, не позволив утопить в крови всех, с кем ты хотел это сделать? Если бы тебе удалось желаемое – ты был бы счастлив?

– Прекрати издеваться надо мной! – крикнул Антоний со злыми слезами. – Если хочешь знать, я всё понял ещё в том городишке у моря.

– Понял, когда приказывал убивать? – спросил Тхарайя.

Антоний замолчал.

– Надеюсь, разговор закончен? – спросил Тхарайя устало.

– Наш принц окончательно свихнулся, – фыркнул дюжий северянин – хотел донести до соседа, но услышали все.

– Я не сумасшедший, – сказал Антоний. Теперь в его тоне звучала не злость на судьбу, а настоящее отчаяние. – Ветер, я хочу хоть что-то исправить! Я… да, убитых не воскресишь, но… Ветер, я не могу спать, ты понимаешь?! Я всё время думаю, как это переиграть, а ты – ты лишаешь меня шанса… Ну почему? Думаешь, я – зверь?

– Ты – человек, – возразил Тхарайя. – Звери не убивают, чтобы войти в историю.

– Ветер, – взмолился Антоний, – ну дай мне спасти хотя бы тебя! Ты же нужен своей Ассурии… и ей… – добавил он почти неслышно, кивнув в мою сторону. – Послушай меня ещё, ведь у тебя ещё есть время! – сказал он громче. – Мне же некуда идти, Ветер. Ты гонишь меня туда, откуда меня радостно проводили, надеясь, что избавились. Зачем мне туда возвращаться? Приползти на брюхе к отцу, который станет меня презирать, ждать неизвестно чего, получить после кучи унижений корону, которую уже примерили на другую голову? И всё это время, каждую ночь – разговаривать с мертвецами, да? С моими сторонниками, которые здесь умерли – и с вашими мёртвыми девочками? Да у меня уже сейчас душа растерзана в клочья… от жалости… не знаю… от отвращения к себе… Я лишний, так я себя чувствую, а ты – у тебя любимая, у тебя ребёнок, у тебя люди, которые умрут за тебя… Может, жизнь тебе нужнее, чем мне?

Тхарайя еле заметно усмехнулся.

– Ты хочешь стать принцем Ашури, Антоний? – сказал он слегка оттаявшим голосом. – Хочешь получить эту землю любым способом? Ты хоть понимаешь, что это означает братский союз – с землёй и со мной? Не хватало мне ещё и такого брата…

Антоний улыбнулся, заметил, что слеза уже дотекла до середины его щеки, стёр её тем движением, каким в раздумье потирают переносицу – и сказал:

– Неужели я был бы твоим худшим братом, Ветер? Мне же монах перевёл, что тебе Жанна говорила. Я знаю, что твой единокровный братец натворил подлостей уж не меньше, чем я. Ну что ты споришь со мной?! Я же умереть за тебя хочу, а не на трон за тебя сесть!

– Если бы я был уверен в том, что древние силы примут твою жертву… – задумчиво проговорил Тхарайя. – Отвага и любовь, говорят древние пророчества, а я не уверен насчёт второго в твоей душе… младший брат…

– Любовь будет моя, – тихо сказал Доминик. – Моя любовь – его королевская кровь и отвага. И мы закроем эти ворота на такой долгий срок, какой только выйдет – может, на вечность… Государь Тхарайя, на скрижалях истории есть такие письмена, которые не смываются и не переписываются ничем, кроме крови.

– Что же собираешься смывать ты, солнечный воин? – спросил государь.

– Грязи достаточно, – сказал Доминик грустно. – Жестокость, слабость и глупость. Неумение убедить, гордыня и амбиции. Я, как и мой принц, мой бедный друг Антоний, дёргался от нелепицы к нелепице – а если именно я мог бы что-то предотвратить?

– Вряд ли, – сказал Тхарайя. – Нут бросила кости.

– Для меня это не слишком важно, – сказал Доминик. – Я так устал, что способен на одно-единственное доброе дело – на последнее доброе дело.

Антоний сгрёб его в охапку. На лице Доминика отразилась мгновенная острая боль – и её тень исчезла. Он улыбнулся Антонию, прислонившись к его плечу. В этот миг я поняла, что всё, что они говорили, говорилось всерьёз – и почувствовала благодарность, невыразимую никакими словами.

– Антоний, – сказала я единственное, что пришло мне в голову, – благослови Господь вас обоих! Я буду молиться за ваши души.

Антоний улыбнулся чисто и лихо.

– Я сам помолюсь за вашу, Жанна, – сказал он. – Я сегодня же предстану перед Господом, мне будет легче с ним побеседовать. А Доминик – он и вовсе свой человек на небесах.

Тхарайя всё смотрел на него испытующе, будто никак не мог принять решение – и, в конце концов, сказал:

– Ты уверен, что не отступишься в последний миг, Антоний? Я боюсь согласиться – ибо твоя слабость может стоить многих, многих жизней…

Антоний протянул ему раскрытую ладонь. Тхарайя взглянул изумлённо, потом вспомнил мои рассказы о северных обыкновениях – и пожал ему руку.

– Я не отступлюсь, – сказал Антоний. – О моей жизни ни один менестрель хорошей песни не выдумает – надо же дать им тему хотя бы смертью!

– Ты хорошо понимаешь, что тебя ждёт? – спросил мой государь, не выпуская его руки. – Это некрасиво и не так романтично, как тебе кажется. Твоё тело сгорит – ты готов?

Антоний дёрнул его к себе, ударил по плечу; Тхарайя, невозмутимый, как степь и горы, только поднял бровь.

– Я могу быть героем! – сказал Антоний страстно. – Обо мне будут помнить не только как об убийце, правда? Разве такая память не стоит того, чтобы сгореть?

– Ты будешь мне братом, клянусь Нут и памятью предков, если сделаешь это, – сказал Тхарайя глухо, и Антоний снова улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой.

Северяне приняли решение своего принца неодобрительно: кто – насмешливо, кто – с тем брезгливым отвращением, с каким глядят на безумцев, кто – со страхом… Никто из них не рискнул что-нибудь сказать принцу, но они разбрелись маленькими группами, чтобы обсудить между собой. Антоний тряхнул головой, отошёл в сторону от своих людей, сел поодаль от дымящего чёрного провала и стал наблюдать, как аглийе складывают ветки для костра. Доминик устроился рядом с ним; они принялись тихо беседовать.

Тхарайя стоял над обрывом и смотрел в сторону Лаш-Аглийе. У него было сложное и странное выражение лица, будто он не мог смириться с собственной жизнью, сохранённой за чужой счёт. Я не рискнула мешать ему обдумывать происходящее; мне тоже было о чём подумать – и я вспомнила о Шуарле.

Мне стало бы смертельно стыдно, если бы я не была уверена в том, что аглийе не бросят его без присмотра. Я с радостью увидела сидящего у носилок Шуарле Керима.

Керим задумчиво перебирал в пальцах тонкий язычок синеватого пламени, почти невидимого в солнечном свете.

– Керим, – сказала я, – как славно, что ты здесь! Ты ведь спасёшь Шуарле?

– Как же мне не быть здесь, – отозвался Керим, стряхнув пламя с руки, пристально глядя не на меня, а в неподвижное лицо моего друга. – Я же – государев Белый Пёс, а значит, мне разжигать этот огонь, хоть мне это вовсе и не по нраву. Такой уж сегодня день, потому что сегодня кончается целая эпоха и начинается другая эпоха, потому что этот огонь коронует людским гранатовым венцом аглийе, а такого ещё никогда не случалось в мире подзвёздном… и если государыня даст мне поздороваться с юным господином, с юным полукровкой, который когда-нибудь станет царём птиц и людей, то я обрадуюсь.

Эд улыбнулся, гукнул и потянулся к Кериму. Я отдала малыша, и он уютно устроился на руках колдуна.

– Но Шуарле… – заикнулась я.

– Мой птенец, маленький дружок, чистый отрок, – продолжал Керим печально, покачивая на ладонях развеселившегося Эда. – И жизнь у него была самая обыкновенная для полукровки и самая дрянная, и продолжалась бы дрянным образом, и смерть бы была дрянная, если бы не ты, а ты, государыня, сделала и его жизнь, и его смерть совсем другими… Взор его души сейчас обращён к тебе, но путь лежит на серый берег, устал он – а ты ведь хочешь вернуть его назад, как я тебя понимаю… В мире подзвёздном ему быть неприкаянным и больным, страдать душой, выбиваться из сил – состариться и всё равно умереть, так?

– Ты не можешь… – я почувствовала безнадёжную тоску. – Я такая глупая, Керим… я думала, ты можешь всё…

Керим искоса взглянул на меня – и ухмыльнулся.

– Ну как же всё, государыня, – сказал он, как в старые добрые времена. – Всё, я так считаю, даже боги не могут, а я только Солнечный Пёс, но кое-что я всё-таки могу, так что не стоит тебе, государыня, на свой ум пенять. Тётка моя, Сейад, встретила Раадрашь за рекой, хоть Раадрашь там долго и не останется, вот увидишь, она снова родится на свет – так что тётка моя и тебя проводит к самому берегу. Ты с Шуарле поговоришь – и если он захочет вернуться, значит, он вернётся, а если уж не захочет или не сможет, так, значит, судьба его такая…

– Колдуны не умирают? – спросила я, думая о Сейад.

– А смерть – это вообще не колдовское слово, – сказал Керим. – Это ваше слово, людей из мира подзвёздного, а наше слово – Путь, ещё – Переход, ещё – Изменение, тут уж бывает по-разному. Так пойдёшь ли на берег звать своего слугу, государыня моя?

Я вспомнила серую муть у стен города теней, – ту, что скрывала берег, – и мне стало холодно под полуденным солнцем.

– Пойду, – сказала я. – Керим, ты же знаешь, что Шуарле мне не просто слуга… Только я не знаю дороги.

– Это ничего. – Керим, прижимая к себе младенца огромной ладонью, свободной рукой сорвал стебелёк какой-то горной травки, поросший круглыми семенами, подул на него, и стебелёк превратился в золу у него в пальцах. – Ты, госпожа, вдохни это – и твоя душа уйдёт туда, куда надо. Сейад проводит тебя – не бойся ничего, одна на сером берегу не останешься.

Я взглянула в лицо Шуарле – застывшую восковую маску – нагнулась к ладони Керима и втянула пепел ноздрями. Мир вокруг померк. Серая равнина под бесконечным мутным небом, засыпанная хлопьями пепла, как снегом, по которой полосой жидкого олова текла бесконечно широкая и страшно медленная река, тут же окружила меня, как во сне – и я издали услышала голос Керима:

– Тебе не годится видеть то, что здесь будет, государыня…

Тхарайя

За эти несколько дней я привык к мыслям о собственной близкой смерти, как привыкают к мысли о зиме, которая приходит следом за летом. И в эти несколько дней я начал быстро меняться – а может, это мир меня менял и подгонял под себя, кропотливо и тщательно, как ключ подгоняют к замку.

Я приобрёл странное чутьё. Нут свидетельница: мы преследовали солдат Антония, мы летели сквозь проливной дождь – и я вдруг понял, что Яблоня в беде. Это понимание было ярким и острым до тоски: что она в беде, что она далеко и что я не смогу прийти к ней на помощь. Вокруг стояла серая пелена дождя – и в моей душе стало серо, как на том берегу; я почувствовал безнадёжную ярость и стал стихийной уничтожающей силой. Когда мы увидели внизу людей, сражающихся с поднявшимися трупами, уложить живых и мёртвых рядом мне помешал лишь солнечный луч в руке одного из бойцов.

Присутствие Керима запретило мне, не разобравшись, убить союзников солнечного воина.

Я всё понял потом. Что они не союзники. Что шаман – худой грязный мальчишка с голодными и восторженными глазами – скорее пленник и заложник. И что на лбу Антония горит незримый знак проклятого – каким-то странным, общим со мною, проклятием.

Ещё позже, когда люди пытались убить нас, а мы убивали их, без тени жалости, с наслаждением мстителей, когда Антоний закрывал собой шамана, а потом смотрел на меня, как оглушённый или приговорённый, нервно обдёргиваясь, но без страха – вот тогда мне впервые померещилась эта невероятная связь между нами.

Эта связь была – Яблоня. Две шестёрки на костях. Смертельная потеря Антония – и моё приобретённое откровение. Связь оказалась такой сильной, что у меня совершенно физически отлегло от сердца, когда я решил пока Антония не убивать.

У меня было определённое ощущение, что, оставляя жизнь этому неудачнику гранатовой крови, проклятому всеми силами моей земли, я каким-то образом помогаю Яблоне и сыну выжить. Я стоял между двумя шаманами, – а юный северянин был шаманом, сильным не по годам, – и на меня сходило наитие.

Это самое наитие побудило меня принять клятву Антония, хотя всё – решительно всё – говорило за то, что клятва дика по сути и не приведёт к добру. Мои бойцы провожали его отребье к горам, каменная стена туч треснула, и в трещину пробивались солнечные лучи – Нут улыбалась нам, а я думал о невозможных узах между человеческими судьбами.

Подлый сброд, который проклятие сделало армией Антония, истово своего царевича ненавидел – эта ненависть была бы заметна и с птичьей высоты. Его мерзавцев тоже вело проклятие; они имели достаточно желаний, которых не могли осуществить, – этого с лихвой хватало для ненависти. Антоний провинился перед ними тем, что унижался передо мной – вот что было написано на всех лицах. Я лёг на ветер, ловя низовые воздушные потоки; я видел, как они плетутся к горам по ещё непросохшей степной траве подобно рабам, которых гонят на базар – и не мог понять, что заставило меня на миг поверить в их способность изменить намерения самой Нут.

Но Керим не поднимался в воздух, чтобы беседовать с юношей-шаманом, – и я веровал. Я впитал с кровью и молоком способность и желание полагаться на судьбу, я вручил себя Нут – и чувствовал болезненную нежность к своей прекрасной земле, похожую на любовь к Яблоне и сыну.

Эта нежность и ощущение девичьей беззащитности земли перед проклятиями и злой волей не оставляли меня с того момента. Моя земля и моя Яблоня стали – одно.

Я мог умереть за них: не боясь, не жалея, радостно. С того момента, как мои воины и сброд Антония разделились, чтобы уничтожать нечисть в горах, меня не оставляла уверенность в том, что всё правильно.

Всё правильно.

И мы укладывали взбесившееся кладбище и дрались в воздухе со стаей стальных демонов, чьё оперение, чёрно-синее, как перекалённое железо, ощетинивалось пиками; потом из трещин в распадке полезли лиловые волосатые черви, толщиной с человеческую ногу, истекавшие сизым ядовитым дымом – а я чувствовал парадоксальный покой. Яблоня незримо улыбалась мне где-то вдалеке, мне передавалось биение её сердца, сияние её любви делало меня неуязвимым для зла.

Сама Нут шепнула мне, когда я стоял на карнизе, вцепившись в упругие стволы горного плюща, и пытался выкашлять яд, сжигавший грудь изнутри: «Тхарайя, ты не умрёшь – потому что твоё время ещё не пришло. Твоя жизнь понадобится потом». Она говорила правду: и я, и мои соколы дышали горным ветром – и мало-помалу приходили в себя.

Каждый из нас чутьём аглийе, которое всегда нас вело, почувствовал минуту, которой всё кончилось. Горы только что были полны злом – и вдруг тьма спалась туманом под солнцем и пропала. Это напоминало гул гонга у дворцовых ворот: «Час пробил!» И сразу стало ясно: мы прекращаем воевать, нечисть убралась в свои подземные убежища и ждёт, время собирать дрова для погребального костра.

Керим никому ничего не указывал. Мы знали.

Ветви горного можжевельника, чей дым горек, как тяжёлая память. Сосновые поленья, которые горят жарким огнём, и на которых, подобно неожиданной страсти, вскипает смола. Священная рябина, чьи ягоды – бусы в ожерелье Нут. Шепчущая ива – вечная плакальщица – и ядовитый олеандр, цветущий прекраснее, чем грешная любовь…

Всё это принесли на широкий карниз у самого склона Демонова Трона – и там, на горном карнизе, Нут звонко рассмеялась и заплакала.

Я пощадил Антония и поверил ему – Антоний спас мою жену и единственное бесценное дитя. Осунувшаяся, похудевшая и более родная, чем когда-либо, Яблоня взяла холодными влажными пальцами моё сердце – я решил, что оно у неё и останется.

Она всё рассказала. Я потерял отца. Я потерял госпожу Алмаз, бабушку, заменившую мать. Я потерял друзей детства. Я потерял старшую жену, боевого товарища, обузу, долг – злую, холодную, самоотверженную Молнию. Это было нестерпимо много, но я отвёл от сердца клинок тоски, обрадовавшись до экстаза – тому, что пути Нут вывели из тьмы мою возлюбленную с сыном.

Я мог бы потерять абсолютно всё – но на костях Нут, брошенных для меня, снова выпали две шестёрки.

Когда Антоний бесцеремонно разглядывал слёзы на лице моей женщины, мне стоило большого труда не воткнуть в его горло ядовитый шип. Я с трудом взял себя в руки: северный варвар, грубый и бесстыдный, полупленник, полусоюзник – надо отдать ему справедливость, клятва исполнена.

Пожалуй, он имеет некое право смотреть на спасённую им жизнь.

Я не мог благодарить: у меня перед глазами старуха из приморского городка ласкала могилу «послушных девочек». Но я собрался с духом, чтобы отпустить Антония с миром.

Тогда-то узы судьбы и затянулись петлёй.

Я в какой-то мере был готов к тому, что любой шаман может взвалить любую ответственность на себя. Северный молодой шаман, что бы он о себе ни думал, был Белый Пёс из Белых Псов – готовый воевать со злом в любом из миров, на любом берегу. Я был только совершенно не готов к тому, что северянин решит жертвовать собой ради своего царевича, как Керим, будь у него возможность, пожертвовал бы собой ради меня. Эта отвратительная война, очевидно, резала душу шамана на части; я чуял его злость, усталость, сломленную гордость, разбитые надежды – и всё равно он был готов защищать и спасать, как подобает Белому Псу…

Шаманы не бывают беззаботными даже в ранней юности. Солнечный воин рождается с чувством ответственности за весь мир подзвёздный; с возрастом оно только совершенствуется. В тот момент, когда маленький северянин убеждал меня, что всей душой любит нашу степь, я верил ему и ощущал каменную тяжесть ответственности на его плечах.

Яблоня взглянула на шамана с отчаянной надеждой – и этот взгляд, кажется, поймал Антоний.

Я не знал, как к этому отнестись. То, что он потом говорил, не укладывалось в моей голове; Антоний злился, плакал, умолял, выходил из себя и пытался быть убедительным – а я не мог понять, с чего это ему вздумалось умереть, когда он уже мог бы начать радоваться жизни.

Антоний хватал меня за руки и заглядывал в глаза, выглядел раздражающе и трогательно, как настаивающий на своём ребёнок. Я начал потихоньку приходить в ярость и уже собирался резко одёрнуть его – но меня осенило вдруг, когда он намекнул на горе Яблони. У меня на миг открылось почти шаманское зрение, и я увидал, как Гранатовый венец полыхнул над его взлохмаченными волосами; за то небольшое время, пока Нут смотрела на Антония, северный царевич вырос. Не знаю, что стало порывом ветра для этого взлёта, – его друг-недруг шаман или сама степь, по которой он шёл, – но вздорный, глупый и жестокий юнец успел стать мужчиной, а мужчину короновала царская честь.

Отваги мало. Желания славы ничтожно мало, хотя и это важно. Дело даже не в совести. Просто твой след не может быть грязным. Маленький шаман-северянин прав: калам истории порой оставляет на свитках времён столь грязные письмена, что выжечь их можно лишь кровью.

Часто – собственной.

Я сдался, чувствуя тревогу и что-то вроде досады, – но все недобрые чувства развеялись, когда Яблоня, прижимаясь ко мне, призвала для Антония и его шамана благословения всех известных ей богов. Маленький Огонь, беззубо улыбаясь, шлёпнул меня по щеке; в этот миг я, наконец, увидел сияющий мост через смертную пропасть.

Я смотрел на Антония, который решил стать царевичем Ашури, – и он был мне больше братом и больше царевичем Ашури, чем Орёл и вся моя настоящая родня. Мне было горько думать, что сейчас, обретя честь и душу, Антоний уйдёт, а скорпионы из рода Сердца Города останутся. Антоний повёл себя весело и лихо, будто тоже чувствовал, что именно сейчас обрёл честь и душу; он попытался рассмешить Яблоню и толкнул меня, как разыгравшийся жеребёнок – но я отлично видел в его глазах выстраданное понимание. Он не пытался играть в героя песни – он собирался на последнюю битву.

Мои бойцы складывали дрова у провала, ведущего вниз. Северяне расселись на земле поодаль, наблюдая за нами с отвращением и страхом. Яблоня, еле разжав руки, решилась оставить меня с моими мыслями и ушла, забрав малыша. Антоний и юный шаман тихонько разговаривали; мне показалось, что шаман рассказывает что-то о путях на другом берегу. Я ждал Керима; мне было никак не оторвать взгляда от лучезарных небес, от прекрасных небес Ашури. Я понимал, что теперь, как бы ни прочертились дороги Нут, никогда, ни ради царских гранатов, ни ради древних традиций, не дам запереть себя в подземелье.

Я, царь Ашури, – птица, владыка неба. Мой сын будет владыкой неба. И небо над нашей степью – теперь наше небо, такая же часть Ашури, как и сама степь. Наше небо – новая дорога для тех, кто больше отверженным не будет.

Керим подошёл ко мне. Маленький Огонь дремал у него на руках.

Я огляделся в поисках Яблони – и увидел, что она спит на траве рядом с носилками своего раненого евнуха. Евнух тоже скорее спал, чем лежал без чувств. Лица Яблони и Одуванчика были отрешённо-спокойны, будто у спящих детей.

– Они оба за рекой, – сказал Керим и отдал мне сына. – Их души далеко, и их душам будет легче там, чем здесь, а потом они вернутся, государь. Во всяком случае, Яблоня вернётся.

Я прижал к себе Огонька, вдохнув его чудесный запах – молока, Яблони и чистого крохотного зверя. Он сонно привалился головкой к моему плечу – его юная душа тоже витала в далёких краях. Я явственно видел гранатовый отсвет над тёмным пушком на его головке.

Антоний и его шаман, кажется, почувствовали, как и мои крылатые бойцы. Они просто встали с травы, подошли – и поднялись на кучу хвороста, рядом, обнявшись. Исходящее от них обоих багряное сияние, видимое мне так же отчётливо, как и солнечные лучи, загнало тёмное облако назад в подземелье.

– Я навсегда останусь здесь, – сказал юный шаман с восхищённой тревожной улыбкой и болью в зрачках. Он сжимал медный амулет с глазом, висящий на шее, так что побелели костяшки пальцев. – Это даже больше, чем я хотел.

– Доминик, – сказал Антоний, – и ты, Ветер… знаете, мне было предсказано, что я сгорю. Этот костёр лучше того, который мне был на роду написан… Куда же бежать от судьбы? Я ничего не боюсь.

Керим посмотрел на солнце и запел. Мои воины-аглийе стояли вокруг с напряжёнными лицами, и мне, как и им, было больно от ожидания воплей, запаха горящего мяса, и вида обугливающихся костей, и живой человеческой плоти, превращающейся в серый летучий пепел. Керим присел на корточки и принялся перебирать ветки – пламя, высокое и прозрачное, вскинулось внезапно и стремительно, сразу охватив и хворост, и одежду северян, и их тела.

Вот тут-то Нут и явила свою первую и последнюю милость к пришельцам, вызвавшимся напасть и вызвавшимся её остановить. Медная побрякушка маленького шамана вдруг воссияла сквозь его ладонь чистым солнечным светом, и этот свет стремительно наполнил и шамана, и царевича, как вода наполняет стеклянные сосуды. Несколько мгновений мы все видели, как их тела светились изнутри, как светятся тела шаманов, заклинающих Священный Костёр. Они ухватились друг за друга, будто боялись растеряться в Вечности, но их лица выражали не столько удушье и боль, сколько глубокое удивление. Внезапно огонь вспыхнул ослепительной белизной, что заставило всех вокруг, кроме, быть может, Керима, отвернуть лица. Когда сияние померкло, северян не было.

Просто не было – ни тел, ни костей, ни праха. Костёр медленно пожирал обугленные поленья. В монолите скалы за ним не было ни намёка на провал. Мне показалось, что в трещинах камня даже растёт вековой мох.

– Хей-я, – протянул Рысёнок, очнувшийся первым. – Я думал, они умрут у нас на глазах.

– Я тоже, – сказал Керим невозмутимо. – А теперь я думаю, что их битва ещё не кончена. Им, верно, ещё воевать и воевать на том берегу; у этого северянина не северная армия теперь будет – с ним Клинок, Ясень, Прибой теперь будут, с ним твои близнецы теперь будут… Маленький шаман тебе обещал эту дыру закрыть навсегда, так вот у этой дыры теперь с той стороны часовые будут. Шаман, Солнечный Пёс, ещё никогда не уходил так – но если уж ушёл, то у нас с той стороны теперь союзники будут, шаман царевичу верный путь покажет. Что бы шаман ни думал о себе, его душа все пути знает…

Керим нагнулся и вынул из костра горящую головню. Потом прошёл сквозь пламя к скальной стене, – светясь, как светились ушедшие северные братья, – и тлеющим деревом начертал на камне знак Сердца Города, тут же полыхнувший солнечно-белым и оставшийся золотым.

Северяне медленно, одёргивая друг друга, приблизились и рассматривали угли, догорающие в костре. Насколько я мог понять, они шептались о чуде.

Сын проснулся и потянул меня за воротник. Я обнял его, отошёл от костра и присел рядом с Яблоней, всё ещё крепко спавшей на траве. Надо было делать множество дел, осмыслить множество приобретений и потерь – но солнце шло по небу, а я смотрел в её лицо, детски-нежное во сне, и не мог оторвать взгляда…

Шуарле

Я потом сам удивлялся, как это умудрился не испугаться. Но, услышь, Нут, не испугался ни капли – взбесился.

Это меня господин испортил. Если с рабом всё время разговаривать, как со свободным, да ещё всё время называть его бойцом – то даже такой, как я, заберёт себе в голову, что он боец. Когда эти твари появились из-за поворота дороги, у меня даже дух захватило от злости: мы что ж, выбрались с серого берега живыми, чтобы зверюги нас сожрали?

Яблоня ахнула:

– Какие мерзкие!

А я усмехнулся, как Рысёнок, и сказал:

– Они, госпожа моя, нас не видят. А если увидят и нападут – здорово пожалеют.

И Молния одобрительно огрела меня по спине ладонью.

– Да, – сказала, – бесхвостый, это ты отлично выразил. Но нам с тобой всё-таки хорошо бы перенести Яблоню с малышом через ущелье на крыльях.

– А я? – возмутилась Пчёлка.

– А ты доберёшься пешком, – отрезала Молния.

– Я тяжёлая, – сказала Яблоня.

Мы не послушали – попробовали. Я же не хуже Молнии помнил, как Месяц и Мрак перенесли нас через пропасть куда шире этой, легко-легко – только мы не учли, что у мужчин крылья просторнее и мощнее и силы гораздо больше. Молния Яблоню даже от земли не смогла оторвать. Я её поднял, на половину роста примерно – но напрягая все силы и на короткое время. И из всего этого выходило, что даже вдвоём мы её через ущелье не перетащим – вместе разобьёмся. А рисковать у нас никакого права нет.

Яблоня улыбалась, хотела нас утешить:

– Да они и не смотрят, – но когда мы стали тихонько пробираться дальше, эти исчадья нас всё-таки учуяли.

Пчёлка заорала, как ошпаренная кошка, и понеслась куда-то, не разбирая дороги, а Яблоня просто замерла на месте, когда такая тварь – железный богомол в два человеческих роста – повернулась и пошла в нашу сторону. Мы с Молнией переглянулись – и я как закричу:

– Госпожа, беги, беги!

И взлетел. Ещё успел заметить краем глаза, как Яблоня побежала прочь по тропе.

Я подумал, что их надо взбесить и увести. Может, удастся так, что они в пропасть сорвутся и разобьются, может, мы им глаза выцарапаем, но главное – взбесить, чтобы они про Яблоню забыли. И крылья меня слушались, как никогда. Я ни разу раньше так здорово не летал.

Молния сразу на них накинулась – и я вцепился в башку одному. Думал, глаза у них твёрдые, а они оказались не твёрже печёного теста – сразу подались под когтями. Я дёрнул – и почувствовал, что у меня много всякой дряни осталось на когтях. Я и обрадовался: так ему, гаду!

Не слишком-то опытный я солдат, честно говоря. Я остерегался, чтобы он меня кусалкой не ухватил, а про лапы забыл. А он меня лапой достал.

Помню, ветер в ушах свистнул – и я ещё услышал, как шмякнулся об камень и как кость хрустнула. А потом стало больно, жутко больно – и темно.

Темнота рассеялась мало-помалу. Вокруг было смутно как-то, серо – медленно, будто во сне. Я вроде бы сидел в траве – или не в траве, а в чём-то вроде пепла, сером… Ничего толком не рассмотреть, но впереди что-то блестит, тускло, как старое зеркало.

И я понял, что это – река.

Убил меня гад.

Но мне это было вовсе не страшно и не удивительно. Тупо как-то, безразлично. Понятно, что надо встать и идти, будто это приказал кто-то, но вставать не хочется. И ни о чём не думается.

Так я сидел, сидел – время тянул, будто мне тот же голос сказал, что назад пути не будет, если пойду. Не знаю, долго просидел или нет. Показалось, что Молния меня звала, голос откуда-то издали, вроде как с того берега или из-под воды, мол, иди ко мне, бесхвостый, здесь хорошо, вот увидишь – но я так и не пошевелился.

Мне надо было про кого-то вспомнить – и никак не вспоминалось.

И тут по окружающей серости светлый лучик пролетел. Мне послышалось, как собака лает – но я понимал, что никакая это не собака, а Сейад, и что это хорошо. Защищают меня. И рядом из ничего появилось что-то светлое, тёплое – только не рассмотреть, что именно.

«Ты что, – хотел я сказать, – такое?» – но не сказал, потому что не мог рот раскрыть и губами двинуть. А светлое догадалось.

«Я, – отвечает, – Яблоня, – звука в серой хмари нет никакого, но всё понятно. – Одуванчик, – говорит, – милый, очнись. Не надо тебе туда, возвращайся в мир подзвёздный, там – жизнь, тебя там любят…»

Я её узнал сразу, поверил и сделал движение, чтобы встать и пойти за ней. Но тут из-за реки целый хор бестелесных голосов завёл, как песню: «Ты живая, возвращайся к живым, не смущай умирающих. Тут нет страстей, тут нет боли, тут покой – а ты зовёшь его в мир скорбей и потерь. Дай ему отдохнуть, живая женщина – возвращаться ему незачем».

А Яблоня грустно сказала: «Разве тебе незачем возвращаться, Одуванчик?» – и я всё вспомнил окончательно.

«Нет, – говорю. – Мне надо вернуться к тебе, госпожа. Мало ли что с тобой ещё случится – Сейад-то с другого берега лаяла, близнецы теперь тоже там, некому тебя охранять. Ничего, свет души моей, я вот сейчас соберусь с силами и встану».

Те, бестелесные, мне, помню, ещё много чего говорили. Не спеши, мол, говорили, потом родишься здоровым и целым – зачем тебе возвращаться в тело калеки, мало того, что раскромсанного, так ещё и переломанного. Больно будет, говорили, и смысла нет.

Но всё это они врали. Смысл был. Встать было очень тяжело, потому что не очень понятно, как вставать, если тела не видишь – но Яблоня мне как-то помогала, и я в конце концов встал и пошёл.

Спиной чувствовал, как река удаляется. И чем дальше от неё уходили, тем было тяжелее. А потом вдруг стало ужасно больно.

И рука у меня болела, и голова болела, будто в ней в барабаны били, и всё тело так болело, что вздохнуть было трудно. Но я понял, что могу открыть глаза – и увидел настоящий свет.

Солнечный. Высоченные горные небеса.

И Яблоня поцеловала меня в щёку, как Огонька целовала. Она была настоящая, плотная, с заплаканным усталым личиком, вся в солнечной пыли – и я, кажется, дажеулыбнулся.

Потом всё равно заснул или впал в забытьё, но хорошо помню: я вышел в мир подзвёздный, когда госпожа моя меня позвала. И ни разу потом не пожалел.

Когда я в следующий раз проснулся, вокруг уже были роскошные покои, а я лежал на широченной постели – впору важной особе. Никогда в жизни я тут не был. В этих покоях оказались Керим, Яблоня с младенчиком и девушка-птица, незнакомая, но лицом похожая на Молнию – и они все так обрадовались, что я глаза открыл. Меня просто в жар бросило, то ли от стыда, то ли от удовольствия.

В жизни со мной никто так не возился. Керим меня поил своим травником, Яблоня говорила всякие милые вещи, – какой я отважный и сильный – а девушка усмехнулась, как Молния, и принесла мне горного мёда с молоком. Мне совершенно не хотелось плакать, но слёзы почему-то сами потекли.

И тут пришёл Ветер. Мой господин – на этом берегу, ага.

Он был совершенно живой, в дорожной одежде, весёлый – и сел на ложе рядом со мной. Надо бы было поклониться – царь к рабу не приходит ни при какой погоде – но нельзя же кланяться лёжа! Я смутился и перепугался.

А Ветер сказал, посмеиваясь:

– Моя бабка, госпожа Алмаз, приказала тебе уши проколоть, Одуванчик – а ты не носишь серьги. Это неправильно. Господин на такой важной должности, как смотритель государевой тёмной стороны, должен носить золотые кольца с гранатами – это древний обычай.

– Государь, – говорю, еле с духом собрался, – я ради тебя и Яблони буду надевать всё, что хочешь.

А Ветер вдруг стал серьёзным и погладил меня по щеке.

– Мальчик, – сказал, – у тебя совершенно особое положение. Забудь, что был рабом: тебе обязан царь. Никакие древние традиции нам с тобой не указ. Слушай иногда, что говорим мы, – я и Яблоня – и довольно.

Я хотел его руку поцеловать, но сил не было приподняться. А государь вытер мои слёзы своим рукавом и вышел. И Яблоня начала мне всё рассказывать.

Я, оказывается, долго провалялся между мирами. Эти покои – это был Гранитный Клинок, дворец птичьего царя. Государь Ураган принимал Ветра с Яблоней у себя. Птицы – да и мы тоже – очень сокрушались, что Молния погибла. Похоронили её на горной вершине, в леднике, где усыпальница птичьего королевского рода, с большими почестями, как царицу и воина – но у меня всё равно душа болела.

Ураган предлагал Ветру взять в младшие жёны незамужнюю сестру Молнии, – ту девушку-птицу, которая была с Яблоней, Радугу, – но Ветер отказался. Сказал, что не хочет разбивать её женскую судьбу, и что у него теперь до смерти будет одна женщина. По северному закону – и Нут так хочет.

Ураган не стал настаивать. Птицы заключили с людьми настоящий братский союз; Теснина Духов теперь считается частью земель Ашури, под охраной войск Ашури – за то, чтобы никогда не делать птиц рабами. Это был первый закон, который Ветер принял как царь.

Мы с Яблоней и Огоньком жили в Гранитном Клинке, пока Ветер разбирался со своими родичами-людьми, которых всегда называл «скорпионами». Никогда раньше никто из рода Сердца Города не устраивал таких перемен во всех дворцовых делах, как Ветер. К примеру, вместо того чтобы убить Орла тихо, ядом, Ветер вызвал его на бой как претендента на трон – и убил у всех на глазах. Это было как казнь предателя – и много кто потом говорил, что Орёл умер поделом.

Туман хотел уехать куда-то в горы, но Ветер его не отпустил. У них были странные отношения – не плохие и не хорошие; через некоторое время Ветер даже прислушивался к советам Тумана, но то, что тот хотел жениться на Яблоне, когда Ветер умрёт – так и не забыл. Поэтому Туман навсегда остался в подозрении и под присмотром.

Июль присягнул Ветру на костях Нут. Потом он стал послом и ездил даже в город Саранджибад; говорили, что посол он отличный, блюдёт интересы Ашури истово – и никому никогда не удавалось поймать его на лжи. Июль всегда врал, как другие дышат. Непринуждённо, ага.

Анчар то ли отравился в день поединка Ветра с Орлом, то ли его отравили. Я думаю, он сам отравился: потом говорили, что он всегда был сторонником Орла и что к убийствам в ночь смерти государя Барсёнка основательно приложился – чтобы выслужиться. Когда хоронили Анчара – никто, даже его жёны, и слезинки не проронил.

Зато Полдень, который откровенно заявил, что поведение Орла ему не нравится, стал торговым советником Ветра. Это всех удивляло – но, по-моему, Ветер с Полднем никогда друг друга по-настоящему не ненавидели, иначе у них не вышло бы так легко договориться.

Пчёлку Ветер при себе не оставил. И при Яблоне не оставил. Хотел отослать к родителям, но потом сжалился и подарил северянину, которого прозвали Жеребцом; этот северянин был солдатом Антония и остался у Ветра на службе с несколькими своими друзьями – стрелять из пушек.

Антоний вошёл в легенду, как ему и хотелось. Говорили, что в солнечный полдень на карнизе в Теснине Духов, напротив Демонова Трона, можно увидеть на каменной плите тени Антония и монаха, и что это хорошая примета.

Я долго болел; мои рёбра и рука никак не хотели срастаться, а когда срослись – летать всё равно было тяжело. Пришлось учиться заново – меня опять учил Керим, он говорил, что я его лучший ученик. Меня считали вольноотпущенником и смотрителем тёмных покоев царя, но на самом деле я навсегда остался слугой Яблони. Она меня любила, а Ветер разговаривал со мной, как со свободным человеком; ничего мне было больше не нужно, если широко смотреть.

А Яблоня снова забеременела в первую же ночь, проведённую с Ветром в Гранитном Клинке. Её второго сына назвали Громом… её третьего сына назвали Севером, а её четвёртую и единственную дочь – Лисичкой, в память о Сейад. И Ветер снова нарушил обычай, воспитывая своих детей так, что им и в голову не пришло друг друга ненавидеть.

Когда они подросли, то, о чём все потихоньку догадывались, стало просто в глаза бросаться. Огонь спокойный парень был, чуточку мрачный – ну уж так, природной мрачностью, кровной для дома Сердца Города. Такой… тихий, как все очень сильные люди. Как задремавший подземный огонь – имя как влипло. Вылитый государь, в общем, только лицо светлее. А его любимый брат Гром – совсем другое дело; как государь говаривал, «помесь скорпиона с засухой». Огонь, сколько я помню, и младенцем не плакал – так, похныкивал чуть-чуть, если что-то не по нём, а Гром закатывался до воплей, кулачки сжимал от ярости, когда ещё и говорить не умел. И потом, когда вырос – к нему под горячую руку никто не совался: всё на пол летело. Подросли – Огонь одевался, как солдат, волосы остриг, лишь бы в глаза не лезли, а Гром носил косу до пояса и длинные серьги, форсил, как мог. Как Молния в своё время. Небо и земля.

Государь ещё говорил: «Старшего ты мне от себя подарила, а среднего – от Молнии» – и Яблоня не спорила.

И Яблоню царевичи любили истово, но тоже по-разному. Потом уже Огню и в голову не приходило её сравнивать со своими женщинами, и женщин у него было предостаточно – а Гром, когда встречался на Холодном Мысе с северянами, влюбился там в северную аристократку, ухитрился её украсть, и она стала его единственной женой, хотя обычно парни с таким норовом кидаются во все тяжкие. На переговоры с северянами это почему-то дурно не повлияло. Польстило, ага.

Но с северянами Север больше общался, он же и к северному царю ездил – как внук и как дипломат. Север на Яблоню был похож больше, чем на государя – если бы не хвост, так и не выглядел бы, как птица. Из всех братьев – самый светлый, даже волосы не то чтобы белёсые, как у Яблони, но и не чёрные; ржаная солома. Его-то никому и никогда не удавалось вывести из себя.

Северная ледышка, ага.

Пока царевичи были детьми, я проводил с ними столько времени, что даже представлял себе тайком, будто они – мои дети тоже. Обнаглел, ага. Но они так слушали наши с Яблоней рассказы – про странствия, про город теней, про Горы Нежити… особенно когда подросли, начали улетать из замка – и узнали, что всё это правда… Они меня любили, вот что. И я не чувствовал себя песком бесплодным – из-за царевичей, из-за Яблони.

В детстве они, бывало, иногда ссорились до драки – но больше, чем на час, им ссоры не хватало. Никогда, услышь, Нут, никогда, ни одной минуты по-настоящему не враждовали.

Впрочем, они же были птицы-полукровки, а не люди. Всё изменилось, люди в те времена перестали бояться птиц, а птицы – сторониться людей. Границы Ашури охраняли птичьи патрули, а в приморских городах выстроили такие штуки, которые я никак не могу запомнить по имени: они есть у северян, они нужны для защиты с моря, там стоят пушки и живут солдаты.

А Лисичка, когда была малюткой, только мне позволяла заплетать её чудесные косички. Да и сейчас она верит моим рукам больше, чем любым другим, – ведёт себя, будто я её родич. Ей скоро замуж: сватался царевич птиц, брат Молнии, Утёс. Лисичка, говоря о нём, робеет и улыбается… Хочу сердечно, чтобы они были счастливы, но всё равно жаль расставаться.

Лисичка удивительно похожа на Яблоню в юности – только личиком темнее и строже. Тоже любит голубой цвет – и волосы вьются ягнячьими колечками, всегда выбиваются на висках.

Ветер так никогда и не научился сидеть на троне в пещерном зале, в золоте с ног до головы, с церемониальной причёской и наклеенной бородой. Жители Ашури часто видели своего царя в небе; мир сильно изменился… Я думаю, он стал лучше.

Когда я сижу у ног Яблони в висячем саду Гранатового Дворца и смотрю на далёкие горные вершины, а госпожа моя гладит меня по голове, как когда-то – мне кажется, что я счастлив…

Макс Далин Моя Святая Земля

…В этом мире все любят всех,

И до смерти здесь далеко,

Здесь покой — извечный закон,

Незнакомо здесь слово «вдруг»…

Жалко, что кончается он

Там же, где от лампочки круг…

Евгений Клячкин

Пролог

Королева тяжело опиралась на руку Гектора, задыхалась и всхлипывала. Когда Гектор набирался храбрости взглянуть ей в лицо, он видел лихорадочный блеск глаз, окружённых синевой, кровь на искусанных губах и восковую кожу в капельках слёз и пота. Нестерпимо смотреть, нестерпимо.

— Государыня, — пробормотал Гектор голосом, срывающимся от ужаса и жалости, — может, мне всё-таки донести вас? Я понимаю, что это дико звучит…

— Нет, нет, — выдохнула королева вместе с рыданием. — Я тебе благодарна, милый, но идти надо, мне надо идти. Повитуха говорила, что мне надо ходить… — и, запнувшись, ткнулась мокрым лицом в руку Гектора выше локтя. — И до храма мне дойти надо, самой дойти… я всё помню…

Гектор, смущаясь и смертельно боясь причинить ей боль, обхватил королеву за талию, стараясь хоть как-то облегчить кошмар этого пути. Проклятый крысиный лаз, проклятая жизнь — и страшное слово едва не сорвалось не с губ, но с мысли. Господи, ну почему? Почему бы Тебе, Господи, не узреть её прямо сейчас? Дай нам лишних десять минут, неужели Тебе вправду всё равно, кто злодей, а кто святой?!

Чадное рыжее пламя метнулось на сквозняке. В затхлый сыроватый душок подземелья потянуло струйкой воска и ладана, тёплой, доброй, как протянутая рука. Они оба приободрились, Гектор улыбнулся, сказал так нежно, как смог:

— Вот и храм, государыня. Ещё несколько шагов — и дверь. Ключ у меня.

Королева чуть замедлила шаги, цепляясь ледяными пальцами за его горячее под рубахой плечо. Тяжёлая дверь — мощные дубовые доски, окованные сталью — выплыла из подземного мрака, и святой символ, Око Господне над мистической Розой, зазолотился на ней в неверном факельном свете. К двери вёл десяток некрутых ступеней, последняя пытка.

— Слава Богу, — вырвалось у Гектора с невольным облегчением, но тут мысль, очевидная до последних пределов и притом совершенно неожиданная, обрушилась на его разум, как тяжёлая палица — оглушив.

— Государыня, — сказал он задрожавшим голосом, — вы должны были взять даму. Саломею должны были взять или Лаванду. А лучше — вашу повитуху. Я не могу…

Королева, остановившаяся на верхней ступеньке, пытаясь отдышаться, подняла голову. Гектор поразился, насколько непреклонно и сурово выражение её глаз, таких синих и таких обычно кротких.

— Отпирай, — приказала она спокойно и ласково, наконец, справившись с одышкой и приступами боли. — Пожалуйста, не стой. Отпирай. Когда они въехали во двор и привезли его тело, Саломея сказала: «Ну вот и славно», а Лаванда улыбнулась. Я видела их лица. Они убили бы ребёнка. У меня на глазах убили бы — за будущие почести. А повитуха — тётка Лаванды. Я не могу никому довериться. Только тебе. Прости.

«О, нет!» — заорал Гектор про себя, еле попадая ключом в замочную скважину. Дверь распахнулась.

Розовый закатный свет заливал храм через стрельчатые окна. Небеса полыхали пожаром, небеса все были в золоте и королевском пурпуре, и в этом свете померкла храмовая позолота. Свечи не горели; на образ Божий падала густая тень, только Его очи и златозвездный венец еле заметно мерцали из темноты.

Королева отпустила плечо Гектора и пошла к образу, поддерживая тонкими руками огромный живот в охапке мокрых запылившихся юбок. Сделала несколько неверных шагов и упала на колени:

— Господи, видишь ли?! — её голос, всегда тихий и нежный, вдруг наполнил собой весь храм, как орган. — Господи, на тебя уповаю, нет у меня сил… и времени… и кругом измена и зло, оттого прошу — воззри сейчас, обрати взор свой, на плод чрева моего… на нашего короля…

Слова оборвались диким воплем, резанувшим Гектору душу. Он бросился на помощь сквозь собственный неизбывный ужас — к своей госпоже, к своей святой, к своему сюзерену, на которого никогда не смел взглянуть как на женщину. Немыслимо было сознавать, что именно она, недосягаемо высокая дама, корчилась на каменных плитах беспомощно и бесстыдно, как любая бедная девка, которой пришёл срок… а он, мужчина, дурак, невежда, знающий всё о боевых ранах, не мог даже представить себе, что делать с такой болью, и его сердце разрывалось от её криков…

Но тут пришло наитие. Тёмный образ Господа вдруг начал наливаться светом. Гектор, занятый отчаянной работой, более ужасной, чем штурм крепостной стены под шквальным огнём, не видел, как контуры Его фигуры медленно выступили из тьмы, становясь всё чётче и ярче, как озарился Его лик, неземной, бесстрастный и всепроницающий. Только когда крик ребёнка присоединился к стонам матери, Гектор осознал, что храм, в котором не горит ни одна свеча, уже просвечен насквозь, а лик Господа светится золотым солнечным огнём.

Так было явлено чудо, которое именно в этом храме, вот уже пятьсот лет как усыпальнице королевского рода, в месте венчания особ королевского рода и коронации государей, являлось каждый раз, когда происходило одно из упомянутых событий. Господь, созерцающий землю с небес через свой образ, нерукотворно явившийся пятьсот лет назад на храмовой стене, остановил свой взор на новом государе, отметив его.

А Гектор омыл крохотное тельце в беломраморной чаше со святой водой, завернул в свой плащ и протянул королеве, преклонив колени.

— Государыня, — сказал он, — Господь видит наши упования. Это мальчик.

Королева улыбнулась тенью улыбки, прижав дитя к себе изо всех своих жалких сил.

— Эральд, — прошептала она почти беззвучно. — Запомните же, Эральд, как Господь узрел вас. Будьте достойны своих предков и вашего прекрасного отца, государя Эральда, которого убил его родной брат. У вас нет братьев и сестёр, мой господин. И вы — сирота. Но вы — король.

Младенец молчал. Его круглые глаза, синие, как у матери, отражали свет зари. Гектор помог королеве приподняться.

— Почему же — сирота, государыня? — спросил он. — Вы сумеете, вы вырастите его, как подобает…

— Нет, — сказала королева тихо. — Мы выиграли не больше часа. Они вот-вот догадаются обо всём и появятся здесь. Ты сейчас возьмёшь своего юного государя и уйдёшь. Ты спрячешь его — даже мне не говори, куда. Ты его вырастишь. Больше мне не на кого надеяться.

Гектор отшатнулся.

— Государыня! — с трудом выговорил он. — Как вы можете говорить такое?! Неужели вы думаете, что я оставлю вас здесь на растерзание этим упырям? Я этого не сделаю!

— Сделаешь, — сказала королева негромко, но со спокойной страстной силой, какую трудно было заподозрить в её измученном теле. — Мне больше не на кого рассчитывать, пойми это. Бриан запугал всех, кого не смог купить — только ты верен и не знаешь страха. Со мной ты не уйдёшь далеко — я повисну каторжной цепью у тебя на ногах, поэтому ты оставишь меня здесь. Я уже сделала всё, что могла, исполнила свой долг, а твой долг — спасти короля.

Вот в этот-то момент Гектор и понял с беспощадной ясностью, что королева уже приняла решение. Она решилась раньше, чем Гектор помог ей войти в храм, раньше, чем родила — и сейчас принимает собственную смерть с тем же мужеством, с каким принимает её боец, готовый ради победы взорвать подкоп.

Гектор смотрел в её прекрасные глаза и думал, что видит королеву в последний раз. Они оба принадлежат долгу и государю, только что появившемуся на свет. Они оба должны защищать короля.

И если ценой жизни — то рок так сулил.

— Гектор, — тихо сказала королева. — Ты любишь меня?

У него не хватило слов. Любит ли он… Когда его государь, друг его детства, его господин, лучший из всех, привёз из-за моря эту тоненькую синеглазую женщину с тяжёлыми бледно-золотыми косами, Гектор стал её паладином и поклялся жить ради неё, как ради своего короля. Гектор не женился, чтобы не нарушать идеальной верности своей святой госпоже. И — он готов на любую жертву ради неё.

Даже на такую. Его сердце разрывалось, но он был готов.

— Ради любви ко мне, — сказала королева нежно, — ради памяти моего супруга, который был тебе товарищем — спаси моё дитя. Я тебя… прошу.

Гектор склонился к самому полу и поцеловал грязный и окровавленный подол её платья — королева, в первый и последний раз в жизни и в вечности, коснулась искусанными в кровь губами его потного лба.

Гектора захлестнуло ощущение горького счастья.

Королева просила, когда могла бы и приказать. Они оба были бойцами на одном ратном поле, на равных правах. Больше, чем всё, о чём Гектор мог мечтать.

— Не медли больше, — сказала королева, поцеловала младенца и протянула Гектору, как могла бы протянуть собственное вырванное сердце. — Уходи.

Гектор обнял ребёнка, ощутив сквозь ткань плаща живое тепло, и вышел, не в силах оглянуться на тёмную фигурку, лежащую на полированном камне в золотом неземном свете…

* * *

Свита принца Бриана появилась в храме спустя четверть часа.

Сам Бриан, молодой статный красавец с роскошной вороной гривой, рассыпавшейся по плечам, в алом бархате, вышитом гербами королевского дома Святой Земли — Сердца Мира и Святой Розы — оглядывался по сторонам, щурясь и раздувая ноздри, как волк на ловле. Храм был тёмен и пуст. Заря догорала; от окон протянулись полосы бледного света, бессильные рассеять густой сумрак. Все храмовые наставники по личному приказу Варфоломея, духовника Бриана, служили благодарственный молебен не в этом храме, а в дворцовой часовне — так кто же мог отпереть эти двери?!

Она, она! Она, набожная курица, бегала по древнему подземному ходу сюда молиться по ночам, в сопровождении хорошенькой Саломеи, двуличной змейки, прекрасной в постели, и пса-Гектора, цепного волкодава её муженька, милого братца. Она бегала сюда, чуть что — она снова прибежала сюда, надо было давно понять.

Надеется, что её защитит древняя картина на штукатурке.

Повинуясь жесту Бриана, его люди принялись зажигать свечи. Хольм вдруг вскрикнул и выронил факел:

— Ваше высочество, в святой воде — кровь!

К нему бросились остальные. Лица сделались мертвенно-белыми в одну секунду. Бриан усмехнулся.

— И это, по-вашему, что-то вроде знамения? Трусы, дурачьё! Осветите все углы, мы на правильном пути.

Он не ошибся. Обшаривая храм, его люди вскоре наткнулись на женщину, забившуюся в тесную нишу рядом с изваянием Божьего вестника. Бриан подошёл взглянуть на неё.

Первая красавица трёх королевств… Причёска развалилась, из неё выбиваются космы, торчат шпильки. Лицо, как у чахоточной побирушки, от драгоценного туалета остались грязные окровавленные тряпки, корсаж висит на ней мешком… это почему бы?!

Кровь хлынула к лицу Бриана. Он обозначил улыбку, блеснув острой белизной зубов:

— Как опрометчиво было подвергать опасности вашу бесценную жизнь, дорогая сестра. Ваша свита сбилась с ног, все вне себя от тревоги. Что вы делаете здесь, любезная моя Амалия?

Подняла глаза — всепонимающие, как у недобитого оленя.

— Я обезумела от скорби, ваше высочество. Я слаба, я всего боюсь. Я не осознавала, что делаю… может, Господь вёл меня…

«Ваше высочество», не «братец». Догадалась, сообразила, пёс-Гектор уцелел и успел ей набрехать — притворяется дурочкой, умная сука. Издевается кротким тоном. Ну, ладно.

— Дорогая сестрица, вы ведь рисковали не только собой, вы рисковали и драгоценным младенцем, который должен стать нашим королём… неужели вы рожали здесь, в этом месте, столь неприспособленном для столь интимных и опасных дел? Одна, без ваших дам, без повитухи? Как же вы могли…

Вздохнула, провела рукой по лбу.

— Я не помню, ваше высочество, ничего не помню… у меня горячка… мне больно. Дайте мне глоточек воды, у меня всё горит внутри…

Лживая сука.

Нагнулся, поднял её с пола, встряхнул, — её лицо исказилось от боли, — прижал спиной к крылу изваяния.

— Амалия, где ваш ребёнок? Я ничего не имею против вас, я всегда вас любил, но то, что вы делаете — непростительно. Вы осознали, что ваше дитя — король или королева?! Куда вы его дели?

— Я пить хочу, ваше высочество… позовите священника…

Встряхнул снова, стукнул спиной о мраморные перья.

— Где твой ребёнок, Амалия? Скажи — и напьёшься, и отдохнёшь. Ну!

С трудом подняла голову, в глазах — кроткое и неодолимое упорство.

— Я не помню, ваше высочество… кто-то унёс… монашек в капюшоне… или женщина… я не помню… у меня горячка, прошу вас, дайте мне воды…

Невозможно дальше говорить из-под маски.

— Амалия, ты мне это скажешь или я выбью это из тебя. Это государственное дело, забота о престолонаследии для меня важнее, чем родственные чувства… Куда ты дела ребёнка, сумасшедшая наседка?!

Улыбнулась. Они с братцем — два сапога пара, королевская, будь она неладна, гордость. Ну, им недолго тосковать по разные стороны небес.

— Я не могу вам это сказать, ваше высочество, ибо не знаю. Я отдала ребёнка первому встречному, не спросив его имени. Он зашёл в этот храм просить Божьей милости — и Бог вразумил его быть милостивым ко мне. Мне тяжело стоять, ваше высочество, и очень хочется пить. У меня горячка…

— Я его найду, Амалия.

— Ищи. Господь милосерд… Господа, рыцари, есть ли здесь хоть одна честная душа, которая даст женщине воды?!

Пока смотрела на его свиту, вытащил кинжал, воткнул между планками корсета, поддерживающего грудь. Не вскрикнула и не успела закрыть глаз. Дурни ахнули. Болван Хольм вскричал:

— В храме, ваше высочество! Перед ликом Господним! Женщину, королеву!

Положил тело на пол. Вытер лезвие её замызганной юбкой.

— В чём дело, трусы? Она умерла от родов. Ребёнок тоже умер. Так и сообщите всем. Государь Эральд разбился, упав с коня на охоте, а у государыни от скорби приключились преждевременные роды. Достаньте мёртвого младенца, пусть его покажут толпе. И ад с ним, с настоящим. Все младенцы — на одно лицо. Никакая сволочь не сможет доказать, что у неё живёт сынок или дочка Эральда. Нечем.

Этот щенок, сын Миноса, подал голос:

— А если тут и вправду случилось чудо, ваше высочество? И младенец…

Рассмеялся.

— Что вы об этом знаете?! Я из королевской семьи, я знаю, как устраивают такие чудеса. Всё это ложь и политика, в это верит толпа… Я знаю, быдло не признаёт меня истинным королём, ибо надо мной не совершали этот дурацкий обряд во младенчестве — но моя жена вот-вот родит. И мой сын — а она ждёт сына, по верным приметам — будет королём по древнему кодексу. И будет свет, восторг и благорастворение воздухов, всё, как и полагается на Святой Земле.

— А дар целительства? — заикнулся Хольм. — И всё прочее, в этом роде?

Захохотал.

— Будет и дар. Такой, какого ещё никто не видывал. Толпе нужны чудеса — она их получит. Любящие и благоговеющие никаких денег не жалеют. Вы выбрали правильную дорогу, мои ягнятки, вы не просчитались. Время тирании кончилось — и тирании церкви в том числе. Будет свобода, размах и возможности для всех стоящих людей королевства. Разве это не та идея, которая стоит пары жалких человеческих жизней?

Свита несмело заулыбалась в ответ. Мёртвая королева смотрела на них с пола, и кто-то бросил на её тело свой плащ. И она больше не видела победителей.

А Бриан смотрел на мёртвую под плащом и думал, что ребёнка, всё-таки, надо бы отыскать. На всякий случай. Потому что сестричка удружила, родив в храме.

Смех — смехом, а ведь бывало… Не надо, чтобы, лет через пятнадцать, к моему сыну явился этот… как бес к монаху. Ну, или как монах к бесу! А если вдруг Господь и впрямь его сохранит?

Хранил же братца на войне, хранил же от яда…

Нет, надо действовать наверняка. Те… помогли один раз — помогут и другой, и третий. Урода с его Даром достаточно, чтобы все силы ада были на моей стороне, подумал Бриан и улыбнулся. Людям не нужно об этом знать. Пусть это будет между нами — Господь, ад, я — и достаточно.

* * *

Гектор гнал коня по лесной дороге. Младенец шевелился под плащом. Может, государю было неудобно, или грубая ткань раздражала его нежное тельце, или он был голоден — Гектор не знал. Он не умел обращаться с младенцами. Его долг заключался в том, чтобы защищать; он предполагал, что найдёт и будет защищать того, кто позаботится о государе. Нужна кормилица, очевидно. Какая-нибудь добрая баба, у которой своих — мал мала меньше. Такая милая, толстая, тёплая баба, от которой пахнет молоком и луковым супом. И когда-нибудь юный государь подарит земли ей и её мужу, а её малышню сделает своими рыцарями — за то, что она поможет ему подрасти.

А до той поры Гектор будет защищать эту бабу, как священный сосуд. Лишь бы её грудь утолила голод государя. Добраться до какой-нибудь деревни…

Смертная скорбь отступила. Скорбеть было некогда, как некогда бывало скорбеть в бою.

Между тем быстро темнело. Золотой закатный свет угас за деревьями, небеса наливались густой синевой, и бледный серпик молодого месяца зазолотился над дорогой. И вдруг холодный ужас тоненькой струйкой, вёрткой змейкой скользнул вдоль спины Гектора — и впился в душу.

Удар страха — неизвестно откуда, непонятно перед чем — был так необычен, что Гектор удивился. Он придержал коня, осмотрелся и прислушался. Никаких подозрительных звуков не слышалось в мерном ночном гуле, ничего, что выдавало бы погоню или засаду — лишь чуть слышно шелестела под слабым ветром листва да гулко ударялись в утоптанную глину дороги копыта Гекторова коня.

Но страх не ушёл — усилился. И понимание шепнуло голосом наставника Хуга, королевского духовника: «Ад идёт за тобой, барон».

Холодный пот остудил пылающий лоб.

Гектор не боялся никого на земле — но те, кто под землёй, были неуязвимы ни для меча, ни для пули, ни для кулаков. Они могли подкрасться незаметно, как тоска, украсть дитя, задушить во сне — и солдат, простак, обычный смертный, ничем не сможет им помешать.

Но Хуг сможет, подумал Гектор и решительно свернул на развилке в сторону монастыря Святого Луцилия. Хуг всё сможет. Хуг — святой. Монастырские стены скроют государя от адских тварей, а добрые монахи найдут кормилицу. Хугу можно доверять. Если кому-то в этом мире и можно доверять, так только Хугу — мирская тщета не имеет власти над его душой.

Усталый конь всхрапнул и рванулся вперёд.

К рассвету буду там, подумал Гектор — и тут же осознал, что до рассвета ещё целая ночь. Придётся пробиваться сквозь её мрак, как сквозь неприятельский кордон. Божье Око согрелось на груди. Государь спал, жёг сердце Гектора спокойным дыханием.

А тьма за деревьями тоже дышала. Она дышала и шевелилась, сбиваясь в живые комья. И конь, которого Гектор не понукал, летел стрелой, как летят лошади, почуяв волков — спасая не жизнь всадника, а свою жизнь. Конь чуял адских тварей, которые шли по следу Гектора — нет, по следу государя.

Плевать им было на Гектора.

Гектор был им только помехой. С кем там снюхался принц Бриан, предатель, братоубийца? Что гадине терять? Он уже погубил свою душу — убил своего сюзерена, своего брата. Он — душа Гектора знала — убил Амалию. Не мог он оставить в живых вдовствующую королеву — Амалия не стала бы молчать.

Она же не отдала государя. И ничего не простила бы. А женщина, насилием и подлостью лишённая мужа и сына — опаснее адского огня.

Побоялся бы оставить государыню в живых. Гектор сознаёт разумом, чует сердцем. И нет времени отомстить. Есть её последний приказ — выполнить и умереть. Но выполнить бы, прежде, чем умереть.

Гонялся Бриан за короной всю жизнь. Как капрал на войне, мечтал: вот убьют ротмистра, убьют капитана, убьют майора… всех прочих убьют — и я стану маршалом… Гордыня Бриана точила, как червь. Больше — гордыня и зависть, чем жажда власти даже. Не выдержал в конце концов — продал себя аду за корону, решил помочь судьбе.

Гореть Бриану в аду.

Но государю это ничем не поможет. И Гектору не поможет, потому что ещё не скоро Бриан отправится в ад. А пока он ходит по земле, Те, что под землёй, будут служить ему, облизываясь на пропащую душу.

Замаячила впереди крохотная часовенка, что выстроили монахи над придорожным родничком — блеснуло в лунном свете Божье Око на золотой игле. Безумная надежда овладела Гектором.

Он врезал шпоры в бока коню, торопясь. Конец коню. Но, может, удастся спасти государя.

Сгустившийся мрак шептал за спиной, следил лицами без глаз, тянул бесплотные руки. Пока.

Поднимется месяц в зенит, пробьют полночь часы на ратуше против дворца — будут у тьмы и руки, и глаза. И плоть. И голодные пасти. Четверть часа. Ещё четверть часа. Ничего уже не успеть.

На исходе своей жизни Гектор спрыгнул с коня у часовенки. И увидал, что резные дверцы её заперты на замок — какой нечистой силой, чьими грязными происками?! Ломать дверь — осквернить святое место — совершить грех — лишить себя защиты. Кто мог это предусмотреть?!

Гектор, одной рукой прижимая государя к груди, другой вцепился в решётку, дёрнул.

Бесполезно.

Мрак полз со всех сторон, шепча и хихикая. Заалтарный образ Вседержителя слабо поблёскивал в сумраке часовни за ажурной решёткой. И Гектор взмолился, истово, ещё жарче, чем там, в подземелье, где прекрасная государыня Амалия держалась за его руку из последних сил.

«Неужели ад сильнее Тебя?! — крикнул он молча. — Не может такого быть! Ты же создал мир, а ад не может ничего создать!»

И Творец молчал, и небеса были пусты, и мёртвая жизнь наполняла лес, и тени, как змеи, подползали всё ближе.

— Бес со мной! — крикнул Гектор вслух, тряся решётку. Государь проснулся и всхлипнул. — Пусть я сдохну! Но спаси этого ребёнка! Ты же видел этого ребёнка! Это же Твой ребёнок! Ну, пожалуйста!

Дикий хохот прокатился по лесу. Гектор выпустил резные чугунные лепестки решётки и обернулся. Лес наполнился парными жёлтыми огнями — и они приближались. Всё было бесполезно.

Гектор вздохнул, и измученное прекрасное лицо государыни Амалии встало перед его внутренним взором. Прости меня, моя королева, подумал он и осторожно положил государя на порог часовни. Свернул плащ, чтобы младенцу было помягче. Прости меня, подумал он и обнажил меч. Я — простой солдат. Всё, что я могу сделать для государя — это умереть за него.

Далёкие часы пробили первый раз.

Дорожная тень оторвалась от дорожной пыли — мерзкая тварь из мрака и комков земли, с яростным адским пламенем в мёртвых глазах и разверстой пасти — и прыгнула на Гектора, как рысь. Конь Гектора дико заржал и унёсся в глухую тьму. Гектор встретил тварь мечом — и катышки глины разлетелись в стороны.

Вы уязвимы, подумал Гектор, ощутив злобную радость боя. Вы уязвимы, нежить.

Его меч рассёк пополам чудовищного нетопыря с оскаленным человечьим черепом вместо головы и адским огнём в глазницах — клочья чёрной ткани упали на землю. Гектор рубанул по тощим хребтам адских псов — одного, другого — но тут лавина мрака, ощерясь огненными пастями, хлынула на него, сбив с ног, погребая под собой, терзая в клочья.

Не велика и преграда для адских сил — простой солдат. Но за его спиной, на пороге часовни, вдруг вспыхнуло крохотное солнце, сразу рассеяв тени. И крохотное тельце государя растворилось в этом очищающем свете, исчезнув из мира.

* * *

Бриан досадовал, что не приказал вычистить подвал. Сюда уже лет пятнадцать никто не спускался; пыли накопилось на три пальца, разило кошачьей мочой, крысами, гнилью, плесенью… факел в сырой темноте еле коптил.

— Надо бы больше света, ваше высочество, — сказал урод, стоящий на карачках посреди тускло освещённого факелом пространства. — Темно очень.

— А что, разве темнота — не подмога в твоём ремесле? — спросил Бриан, скрывая гадливость усмешкой. «Ваше высочество»! Ишь ты, мразь…

Урод поднял голову. Бриану померещились красные отблески в близко посаженных тёмных глазах. Чёрный и мохнатый нарост, похожий на паука, закрывал половину правой щеки урода; длинная чёлка, которой тот пытался прикрыть поганое клеймо, сейчас была зачёсана назад и привязана шнурком. Безобразие выставили напоказ. Бриана передёргивало всякий раз, как он смотрел на урода.

— Магия начертаний — тонкая работа, ваше высочество, — сказал, между тем, некромант. — Опасно соединить линии не до конца. Вырвется гад-то — а принц для него вкуснее такого ничтожества, как я.

Что-то такое было в голосе урода… глумливый смешок, тень презрения. От этого тона жар стыда и ярости окатывал Бриана волной. Стыдно нуждаться в услугах грязной твари, не просто плебея, а — изгоя, отребья, ниже чего уже и опуститься нельзя. И эта ничтожная тварь ещё смеет презирать и глумиться…

И принцу-регенту придётся терпеть. Молчать и терпеть, пока всё не будет закончено.

Бриан взглянул на Оливию, спящую на двух составленных креслах. В слабом факельном свете её лицо казалось восковым.

— Эй, — окликнул Бриан урода, который рассматривал линии на полу, чуть ли не дотрагиваясь до них длинным горбатым носом. — Твоё зелье не повредит моим жене и ребёнку? Это точно?

Урод снова оглянулся.

— Вы бы не мешали мне, ваше высочество, — сказал он с той же глумливой ноткой. — О вашей безопасности пекусь. А вашей супруге после обряда ничего не будет грозить до самых, простите, родов. А младенцу — и подавно, — и не сдержал смешок. — О нём посильнее меня позаботятся.

— Зачем вообще было её усыплять? — спросил Бриан, сдерживая вскипающую злость.

— А чтоб осталась в своём уме, — ответил урод и ухмыльнулся.

Бриан отчётливо представил, как бьёт по этой кривляющейся роже мечом. Наотмашь. Чтобы мозги разлетелись, с кровью.

— Шевелись живее, — процедил он, беря себя в руки.

Некромант провёл ещё пару линий, то наклоняясь к самому полу, то откидываясь назад, словно художник, оценивающий своё творение, встал и принялся отряхивать штаны на коленях.

— Готовы, ваше высочество? — спросил он, когда решил, что его поганые штаны достаточно отчищены от пыли.

— Давно уже, — сказал Бриан глухо.

Урод вытащил откуда-то — не из рукава ли — крохотное лезвие, блеснувшее в мутном сумраке не стальным, а стеклянным блеском, и, не торопясь, разрезал собственную левую ладонь. Тёмная кровь закапала на линии чертежа, а некромант просыпал скороговоркой какие-то варварски звучащие слова — коротко.

Линии, начерченные углём на каменных плитах, налились тёмным огнём. Волна ужаса окатила Бриана с головы до ног, но он заставил себя стоять спокойно и смотреть, как середина вычерченной в круге многоугольной звезды затлела разгорающимся костром — и вспыхнула ослепительным светом раскалённого железа. Из этой лавы, из расплавленного, как показалось Бриану, камня подземелья, вверх медленно поднялась безобразная голова, рогатая, светящаяся так, будто её раскалили в тигле. Капли жидкого огня стекали по ней и падали в алое свечение.

Урод сделал предостерегающий знак рукой. Голова, торчащая из жидкого огня, как из воды, сама огненная, подняла взгляд, раскрыла пасть с несколькими рядами длинных мерцающих клыков и заговорила.

Бриан не мог понять ни слова. Это были не слова человеческой речи; принцу-регенту померещился шелест змеиной чешуи по шероховатому камню, свист ветра в кронах… Глаза, светящиеся расплавленным золотом, вперились в лицо Бриана, и тот почувствовал, как ужас переполняет его, делается нестерпимым, словно боль…

Бриан не помнил, как закончился этот лучезарный кошмар. Память сохранила лишь немыслимо длинную когтистую длань из перетекающего пламени, которая протянулась к Оливии и погладила воздух над её животом — лицо принцессы ужасно исказилось, но она не проснулась. А потом всё вдруг пропало.

Мрак, больше не рассеиваемый ничем, кроме тусклого факела, показался почти полным. Бриан моргал, приучая глаза к внезапной темноте, когда некромант сказал:

— Я, ваше высочество, закончил. Теперь вам бы закончить да отдать то, что вы пообещали за работу.

«Я пообещал? Закончить?» — удивлённо подумал Бриан, но вслух сказал:

— Я ничего не понял.

Урод выпрямился, глядя Бриану в лицо. Красный отсвет в его глазах не был отражением факела в глубине зрачков — глаза некроманта горели адским огнём.

— Вы велели сделать так, чтобы ваш сынок сошёл за истинного государя. И сказали: «Хоть душу его отдай». Я отдал его душу. Те Самые всё устроят. Тем более, что храм-то вы, ваше высочество, всё равно осквернили, кровушкой-то… Так что будет королевское чудо. Всё будет. Все поверят. Только…

— Что — «только»? — перебил Бриан, сжимая кулаки.

— Что? А ничего, — некромант ухмыльнулся. — Сами должны понимать. Предали. Убили. Замарали. Сынка… отдали. ЗаплАтите.

— Сколько? — спросил Бриан, невольно тоже ухмыляясь. — И кому?

Золото короны Святой Земли принадлежало ему. Но было смешно, что бесы могут потребовать платы, как простые смертные. Золотишко любят все, подумал принц с нервным смешком.

— Кому? Тем Самым. Сколько? Сколько спросят, столько и отдадите. Не моё это дело. Я и так…

— Ты меня не интересуешь, — снова оборвал его Бриан. — Где король?

— Не беспокойтесь, ваше высочество, — в голосе некроманта снова появилась глумливая нотка. — Нет его. Совсем нет. Вестники Божьи живьём забрали из мира, безгрешный младенчик-то…

— А Гектор?

— Волки загрызли. Всё чисто.

— Хорошо, — сказал Бриан тихо. Он ждал облегчения, но легче не становилось.

— А раз хорошо, — урод протянул Бриану руку с отвратительной ладонью, громадной, как лопата, и напоминающей крабью клешню, — извольте мне заплатить да отпустить, ваше высочество.

Бриан усмехнулся.

— Заплатить?

Некромант, видно, что-то смекнул.

— Половину можете, ваше высочество. Вы же сами-то… Не без того… Тем Самым не чужой человек…

— Что ты сказал, падаль? — удивился Бриан.

Некромант осёкся.

— Пойду я, пожалуй, — сказал он, снизив тон. — Извольте отпустить на волю. Обещали, ваше высочество. Я ж того… и свою душу сгубил вместе с…

На волю, говоришь?

— Иди, — сказал Бриан. — Иди, так и быть. Стража предупреждена. Вон туда — и прямо на задний двор. Иди, нечистый с тобой…

Урод низко поклонился, сделал несколько шагов спиной вперёд, будто боясь отвернуться от Бриана, но, в конце концов, отвернулся и пошёл к выходу из подвала — туда, откуда тянуло живым сквознячком.

Бриан брезгливо усмехнулся и обнажил меч стремительно и бесшумно, как полагается привычному бойцу.

Некромант ещё успел обернуться на звук шагов, но его голова раскололась в брызгах крови и мозга именно так, как представлялось Бриану. Тело нелепо взмахнуло руками и грохнулось на пол.

— Ну вот, — сказал Бриан почти весело. — Я тебе больше ничего не должен. И твоим адским холуям — тоже. И вряд ли ты кого-нибудь посвятишь в суть дела.

Он вытер клинок об одежду урода, вернул меч в ножны и поднял жену с кресел. Она пошевелилась, но не проснулась. Бриан донёс её до потайной двери и ударил по притолоке ногой.

Дверь немедленно распахнули снаружи. Шепфорд, дядька принца-регента, протянул руки, чтобы помочь своему сюзерену, но Бриан отрицательно мотнул головой.

— Там этот… — и сморщил нос. — Прикажи нашим людям где-нибудь закопать эту падаль. И — чтобы я никогда не слышал о нём ничего.

Шепфорд кивнул.

Ночной ветер остудил горящие щёки Бриана и привёл в чувство его жену. Она улыбнулась и сделала движение, чтобы освободиться:

— Поставьте меня на землю, дорогой. Я уже не невеста, чтобы вы носили меня на руках.

Бриан улыбнулся в ответ и хотел выполнить её просьбу, но как только ноги принцессы коснулись земли, судорога вдруг скрутила её тело в кольцо. Она схватилась за живот, согнулась и застонала сквозь зубы.

— Все сюда! — крикнул Бриан, подхватывая Оливию, в страхе, в волнении, в предчувствии. — Повитуху, лекаря!

Во дворе Малого Замка Бриана тут же поднялась та суматоха, какая обычно случается, когда жене принца приходит срок…

I

Заплачено за один шаг…

Это было — как шагнуть в темноте на невидимую ступеньку. Сэдрик еле удержался на ногах, задохнулся — и долго пытался вдохнуть полной грудью чужой воздух.

Не получалось. Чужой воздух не входил в лёгкие до конца, что-то внутри сопротивлялось, не пускало этот запах. Непонятно, приятный или противный, но в запахе было что-то неестественное. Сэдрика затошнило, а голова у него и так кружилась.

Всё вокруг было до такой степени чуждо, что просто отказывалось вмещаться в разум. Сэдрик пытался понять, что он видит — и сам себе казался сумасшедшим. Дар, впрочем, мирно тлел на дне души — прямой опасности не было.

Чужая ночь жила вокруг — но было очень светло. Прямо над головой Сэдрика, высоко вверху, на железном столбе, горел ослепительный фонарь. Он горел так ярко, что у Сэдрика заломило глаза от пристального взгляда на этот нелюдской, жаркий, чародейский свет, но даже не свет был поразителен, а то, что длиннейший ряд фонарей уходил вдаль — вправо от Сэдрика, влево от Сэдрика, и высоченные железные столбы на высоте двух человеческихростов связывали друг с другом бесконечные нити. Зачем?

Множество этих нитей, каких-то верёвок, перечёркивали чужое мутное небо. Пространство над землёй было затянуто ими, как паутиной. Пространство это было огорожено с двух сторон двумя могучими стенами, немыслимо высокими, выше храма, выше ратуши, немыслимо длинными — и в каждой стене светились странным светом десятки окон, а ещё сотни, рядами, были темны, будто за ними задули огонь. Что это? Дома?

Сэдрик стоял на широкой дороге, гладкой, как пол, каменно твёрдой. Он смотрел на неё и не мог понять, чем она вымощена. Не каменные плиты, нет — никаких щелей от стыков. Одна, немыслимо огромная, невероятно длинная каменная плита, ограниченная с двух сторон невысоким бордюром. Сэдрик присел на корточки, потрогал дорогу, взглянул на собственные грязные пальцы.

Внезапно до слуха Сэдрика донёсся странный звук, прорезавший смутный ночной гул. Что-то приближающееся, что-то шелестящее, подвывающее, стонущее… Сэдрик напрягся, пытаясь понять, на что похож звук и что он может означать — но не понял: ему не случалось слышать раньше ничего подобного.

А то, воющее, приближалось с удивительной скоростью. Вой превращался в завывание и рёв; Сэдрик шарахнулся с дороги в сторону, глядя в желтовато-бурую мглу здешней ночи — и вдруг увидел два горящих глаза на громадной тёмной туше, стремительно летящей к нему.

Сэдрик замер, прижавшись спиной к холодному столбу. Он даже представить себе не мог, что возможен такой зверь. В том, что приближалось, чувствовалась неживая сметающая сила — и оно было огромным, просто огромным. Сэдрик внутренне сжался, заставляя себя смотреть — и тварь пронеслась мимо. От неё несло тем самым удушливым смрадом, следы которого так надолго оставались в воздухе — из-за которого дышать было тяжело. Красные огни на вздыбленном заду мелькнули и пропали за поворотом.

Не зверь. Не живое. Не мёртвое или поднятое. Механическое. Дару оно было безразлично, его носителю — безопасно. Сэдрик успел заметить бешено вращающиеся колёса, а над ними — стеклянные оконца, к которым вела стальная ступенька. Дальше, за этой, условно говоря, башенкой, в которой мелькнул силуэт человека, на платформе из тёмного металла крепился обычный фургон из размалёванной грубой ткани. Что двигало повозку — Сэдрик не понял. Чары?

И только сейчас глаза Сэдрика увидели похожие повозки, стоящие у обочины дороги. Покрытые изморозью, они только что казались ему чем-то другим — то ли заиндевевшими валунами, то ли просто грязными сугробами. До этого момента глаза отказывались видеть настолько чуждые явления — а разум не спешил их осмысливать.

Сэдрик подошёл ближе и некоторое время рассматривал одну из повозок, намного меньшего размера. Сквозь стёкла виднелись удобные кресла, колесо, укреплённое плашмя, светящиеся полоски на тёмной и гладкой доске… За передним стеклом на кручёном шнурке висела игрушка, весёлая зверушка, сшитая из пуговиц и лоскутков — такая простая вещица в таком удивительном месте… Сэдрик некоторое время пытался совместить в сознании ребёнка, играющего тряпичным зверьком, и самодвижущуюся повозку, летящую с безумной скоростью. Нет, подумал он, это не опасно. Это тут всем привычно. Даже малым детям.

Это просто город. Дома. Фонари. Повозки. Город как город. Надо взять себя в руки и искать.

Сэдрик заставил себя сосредоточиться. Почувствовал, как холодно — и Дар поднялся в душе жаркой волной. Но это — обычный способ согреться; что же дальше? Как узнать короля? Как его найти? Что Дару светлый государь? Каково это?

Сэдрик никогда не чувствовал ничего подобного. В храмы его не пускали, а если удавалось проскользнуть, он ощущал перед ликом Творца лишь одиночество и потерянность. Дару было всё равно. Некоторые монахи и святые наставники казались опасными, от них тянуло холодной злобой. Вероятно, если бы Сэдрику пришлось встретиться с каким-нибудь старцем святой жизни, он знал бы, каково Дару рядом с Божьим человеком — но святых старцев он не видал никогда.

Тем более, что сейчас ночь. Король — где бы он ни был — спит. И надо как-то ориентироваться в этом городе, в чужом городе, где всё непонятно.

Что же это за дома? И где у них двери?

Повозки… если такая налетит, то сомнёт и переломает, идти по дороге и попасть под такие колёса рискованнее, чем попасть под копыта лошадей. Вдоль дороги шла полоска жухлой, убитой холодом и заиндевелой травы; Сэдрик пошёл по ней — повозки, скорее всего, ездят по гладкому, ведь трава не тронута колёсами.

Он не представлял, куда идти, и побрёл, куда глаза глядят. Посыпался ледяной дождь со снегом, холод стал совсем нестерпим, Дар причинял боль, как тлеющий уголёк в замёрзшей ладони. Очень хотелось в тепло, но Сэдрик совершенно не представлял себе, где его найти.

Повозки пролетали мимо несколько раз. Сэдрик вздрагивал, слыша их шум, но — инстинктивно, ему уже не было страшно, тем более, что они и впрямь ездили лишь по мощёной дороге. Пробежала собака, и Сэдрик обрадовался, когда её увидел. На перекрёстке дорог расположились маленькие домики, залитые ярким светом. Громадная светящаяся картина с крынкой молока и стопкой дымящихся оладий, приделанная прямо к крыше домика, поразила Сэдрика — но он тут же понял: это вывеска. Трактира или лавки, где продают еду.

Чародейская, но, по здешним меркам, обычная.

Богатство этого города не постигалось рассудком. Лавочник, продающий оладьи, владелец крохотного закутка — разыскал где-то чародея и сумел заплатить достаточно, чтобы тот сделал такую вывеску?

От вида нарисованных оладий рот наполнился слюной. Сэдрик вспомнил, что голоден, что голоден давно, и что денег у него почти нет. А те, что есть — возьмут ли здешние торговцы? А если тут у всех — золотые монеты?

Но дорогу он перешёл и подошёл к лавочке.

Лавочник не должен его сразу гнать. И — он, конечно, не спит, иначе не жёг бы свет.

Лавочка оказалась такой же небывалой, как и всё вокруг. Она была сделана из стекла почти целиком. Через стекло Сэдрик увидел хозяйку в тёплой одежде, читающую маленькую книгу, не подняла глаз — и Сэдрик снова поразился, на сей раз — уму лавочницы. За стеклом на подставках лежал странный товар. Никаких оладий. Сэдрик рассматривал яркие бутылки и свёртки расписной бумаги, не в силах понять, что это такое. Из закрытых лавочек рядом тянуло чем-то смутно съестным, но свет в них не горел и никого не было.

Сэдрик сглотнул, звякнул медяками в кармане и пошёл прочь.

Он не знал языка, на котором говорили в этом городе, а если бы и знал — что он сказал бы лавочнице-книгочейке?

Уходить далеко от места, где он вошёл в город, Сэдрик не решался. Ему казалось, что король должен был жить где-то поблизости, хоть и не было кругом никакого жилища, подходящего для благого государя. Не может быть, чтобы серые стены с окнами были дворцами.

Обойдя такую стену вокруг, Сэдрик увидел в ней множество дверей, над которыми горели жёлтым светом чародейские огоньки в стеклянных шариках. На дороге, напротив дверей, стояли небольшие повозки. Сэдрик задумался, представляя себе, как разные люди выходят из повозок, идут домой… Там, за дверьми, должны быть лестницы, ведущие наверх… Одинаковые комнаты — раз окна одинаковые…

Сэдрик вдруг отчётливо понял, что ошибается: государь не может здесь жить. Не по чину ему.

Он должен жить, подумал Сэдрик, в красивом доме. Хотя бы — по здешним меркам.

Сэдрик побрёл разыскивать красивый дом, но дома вокруг выглядели довольно однообразно, они были неестественно высоки, напоминали коробки с окнами, и вокруг них росли деревья, нагие, без листвы — и здесь стояла зима. Весь этот мир состоял из похожих друг на друга домов, широких гладких дорог, фонарей, воющих повозок и резкого света. Было очень холодно.

Между тем неспешно наступало утро.

Город просыпался, и просыпались странные звуки. Мимо с ноющим звуком проехала неторопливая повозка с большими окнами — внутри неё горел свет, люди стояли или сидели в креслах.

Люди появились и на улице. Они все были хорошо и тепло одеты, выглядели очень ухоженными и казались сытыми и богатыми. Шли быстро; Сэдрик пронаблюдал, как мужчина сел в маленькую повозку, она заурчала, зажглись жёлтые глаза-фонари — и повозка покатила. Сэдрика привычно не замечали, но инстинктивно обходили по дуге — и это его успокоило.

Город был чужой, Сэдрик был голоден, промок насквозь, замёрз — пальцы на руке и на ногах совсем окоченели — но он потихоньку начинал понимать, привыкать и приспосабливаться.

Утро превращалось в день, дождь перестал — благодарение Творцу за маленькие радости — и людей на улицах становилось всё больше. Людей было столько, что Сэдрик растерялся. Повозки катились по дорогам сплошной чередой, рыча, отфыркиваясь дымом — и никто не мог перейти через улицу, пока на столбе не загорался зелёный фонарь с фигуркой идущего человечка. Открывались лавки. Сэдрик подошёл к удивительному месту: в доме, состоящем почти целиком из стекла, торговцы продавали немыслимые сокровища и чудеса. Сэдрик видел в окна, как сверкают золото и драгоценные камни; посуда из сияющего стекла и белой расписной глины казалась такой же драгоценной, как золото, висели рядами дорогие одежды, стояли роскошные букеты живых цветов не ко времени… Двери дома были открыты, оттуда веяло теплом. Сэдрик сделал робкий шаг, уверенный, что сейчас кто-нибудь завопит и станет гнать его назад — но никто не обратил внимания. Сэдрик вошёл в тепло.

Внутри он всё понял. Он попал на крытый базар, где торговали редкостями. Сэдрик понаблюдал за тем, как тут покупают, и понял, что его медяки не возьмут: люди давали расписные бумажки. Бумажные деньги? Или что это? Удивительно, что тут платят за золото резаной бумагой, но это, быть может, чародейские обязательства? Или долговые расписки? Как бы ни было, еды купить не удастся.

Сэдрик старался не путаться под ногами, и ему это удавалось. Если его замечали, косились с отвращением, но не гнали и не пытались бить. Сэдрик согрелся, внутреннее напряжение слегка подалось. Это был добрый город, добрый и богатый, в нём жили хорошие спокойные люди. Из-за благого государя?

Это наш государь, подумал Сэдрик с неожиданной злостью. Не может быть, чтобы всё это богатство, все чудеса появились тут за шестнадцать лет! У вас, наверное, есть свои святые! Отдайте нам наше!

Злость разбудила дремлющий Дар — и обернулись человек пять. Лица у них были такие, что Сэдрик счёл за благо поскорее ретироваться от греха подальше.

Уходить с базара на холод очень не хотелось, но делать тут было нечего. Сэдрик чуть замедлил шаги около места, где продавали еду, проглотил слюну, вздохнул и решительно направился к выходу. Просить милостыню — бессмысленно: жители счастливого города чуяли Дар Сэдрика так же отчётливо, как его соотечественники.

Шаг ничего не меняет. Все возможности остаются при тебе — на земле, под землёй и в любом из миров.

В ином месте Сэдрик попытался бы раздобыть денег или еды, но здесь не виделось никаких шансов. Ты что, жрать сюда пришёл, подумал Сэдрик раздражённо. Что ты тут бродишь и изображаешь зеваку? Глазеть на людей, разиня рот, можно было и дома! Попытайся сосредоточиться, если хоть на что-то годишься!

Новая вспышка ярости плеснула в Дар, как масло в костёр. Сам факт злости, само ощущение от неё — были восхитительны. Сэдрик понял, что он — в порядке, что крайняя степень удивления, притуплявшая чувства, уже прошла, и можно действовать. Взведённый раздражением и злостью, Сэдрик подобрался и прислушался к себе.

И заторможенная чуждостью мира интуиция, наконец, очнулась. Дар потянул, будто государь был полюсом, а Сэдрик — намагниченной стрелкой компаса. Надо было идти вперёд, и Сэдрик пошёл.

Город оказался невероятно огромным. Чудовищно огромным. Сэдрик подумал, что весь здешний мир, быть может, один сплошной город. Сэдрик шёл мимо диковин и чудес, настолько диковинных и чудесных, что они едва постигались разумом — но теперь его не отвлекали здешние странности. Ощущение намагниченности то пропадало, то появлялось снова. Оттуда, из точки, куда лежал путь Сэдрика, тянуло совершенно особым теплом, фантастическим теплом, незнакомым ему, бесплотным, но абсолютным.

Именно в этом чужом городе, в момент, когда озарение очередной раз подсказало нужное направление, Сэдрик осознал, насколько в действительности силён его Дар и насколько подконтролен его рассудку. Сэдрик заставил себя идти к свету. Теперь ему хотелось увидеть свет.

* * *

Кирилл провожал Дашу домой, когда сумерки уже сгустились, но до позднего вечера было ещё далеко. Питерская «полярная ночь»: в шесть часов вечера уже по-настоящему темно, а в восемь и вовсе беспросветный мрак.

Тем более, что почти весь снег выпал где-то там — на западе, на востоке, в иных палестинах. И темень выглядит особенно глухой.

В такую пору на улицах должно быть ещё многолюдно, но город казался пустынным — разъехались на каникулы, удивительно, насколько тихо. Никто даже не баловался обычной новогодней пиротехникой. Ледяная морось, что сыпалась с утра, унялась; было сыро, но довольно тепло.

Идеальный тихий вечер для романтической прогулки. Одна беда: настроение Кирилла было вовсе не романтичным.

Даше хотелось побыть с ним, а Кириллу хотелось побыть одному. Одиночество казалось желанной роскошью. Ради одиночества он отказался и от Рима, и от Египта, и от Греции. Кирилл смутно надеялся, что в Питере-то его оставят в покое хоть на некоторое время — но Даша пришла без звонка, и прятаться за дверью было глупо.

Единственное, что пришло Кириллу в голову — пойти в кино. Даша восхитилась идеей.

С фильмом не повезло. Кирилл с отвращением грыз попкорн, с отвращением смотрел на экран и понимал, насколько нелепа ситуация: рядом девочка, влюблённая до беспамятства, и смысла в этом нет никакого.

К Даше он относился неплохо. Но это «неплохо» и рядом не лежало с тем неизбывным восторгом, который чувствовала Даша, когда Кирилл неосторожно оказался рядом.

Каждый раз, когда Даше или другой девочке удавалось завладеть вниманием Кирилла и хоть парой часов его времени, Кирилл тоскливо ощущал, что поймался. За девочками надо было ухаживать. Девочек надо было завоёвывать. Но девочки ему этого не позволяли, они рвались завоёвывать сами — Кирилл видел себя буйволом, гоняемым стаей бодрых львиц.

Он не успевал почувствовать ни симпатии, ни влечения. Не успевал ничего захотеть.

В такие минуты его внутренний барометр показывал «великую сушь». Облом граничил с полным отчаянием. Впрочем, «не успевал захотеть» было формулой, выражающей всю эту жизнь Кирилла в большинстве проявлений.

В детстве он не успевал захотеть игрушку или лакомство: родители всегда были впереди на шаг. Ребёнок, чьи прихоти взрослые спешат исполнить со всех ног, считается балованным, но Кириллу всегда казалось, что баловство — это что-то иное, к нему не относящееся: прихотей у него не было, он не умел капризничать. Кириллу только хотелось успеть пожелать чего-то раньше, чем взрослые подсунут это что-то ему под нос — но он не успевал. Ему не давали подумать и решить. В детском саду он горько плакал, спрятавшись куда-нибудь в уголок, чтобы не огорчить маму. В школе он мило улыбался и благодарил, ощущая великую сушь.

Отчасти поэтому Кирилл всей душой любил животных. Общаясь с ними, он успевал. Когда ему хотелось рассмотреть живого воробья — он поднимал воробья с земли, да. Любая живая тварь без страха давалась ему в руки. Но звери, по крайней мере, не пытались предугадывать желания Кирилла, не лезли к нему в любое время дня и ночи и не ловили его для того, чтобы он с ними «посидел».

Благополучие зашкаливало за все мыслимые пределы. Папин бизнес шёл так хорошо, что удивлялись его партнёры; папа улыбался и говорил: «А вот Кирюха — мой талисман». Мама выглядела молодой и влюблённой; она не ограничивалась такой лаконичной формулировкой. От бабушки хотелось бежать, как от огня, потому что бабушка считала Кирилла ребёнком индиго. Похоже, именно поэтому родители изо всех сил старались не отпускать Кирилла от себя ни на шаг.

Учителя в школе Кирилла обожали, а класс был благополучным, как в фильме о советских школьниках. Иногда Кириллу, окончательно впавшему в отчаяние, приходило в голову, что положение можно как-то изменить, и он жалким образом пытался морально разлагаться. «Я сегодня не готов», — говорил он на уроке самым нахальным тоном, на который был способен, но злобная физичка, вроде бы, готовая вымотать все жилы из любого, кто осмелится филонить, расплывалась в улыбке и качала головой: «Ну, я надеюсь, что на следующем уроке ты меня не подведёшь, Кирюша». Повторить фокус на следующем уроке Кирилл не смел — он всерьёз боялся, что ситуация повторится.

Взрослые душили вниманием и любовью; в таких случаях дети обычно удирают к сверстникам, но со сверстниками Кириллу было не легче. К нему навязывались в друзья и заискивали; если бы Кирилл знал, что навязываются и заискивают из-за денег отца, было бы легче, но причина крылась не в деньгах. В нём самом. Рядом с ним было хорошо — и тех, кому было хорошо, не интересовало, что чувствовал он сам.

Кирилл не дрался.

Чтобы подраться, он, вероятно, должен был подойти к кому-нибудь и дать ему в глаз. Но у Кирилла не хватало характера; он просыпался в холодном поту, когда ему снилось, что он так и сделал, а гопник Лось, успевший отдуть не по разу всех кирилловых одноклассников, расплывается в идиотской улыбке и спрашивает: «Дёмин, а ты чего?»

На папу порой находил весёлый стих, и он предлагал Кириллу секцию по боксу, фехтованию, каратэ, но Кирилл упорно ходил в бассейн и на лёгкую атлетику — он чувствовал, что боевые искусства могут открыть ему что-то, совсем нестерпимое. К примеру, что его не сможет ударить спарринг-партнёр.

В этом круге благополучия было что-то мучительное, как духота. И напряжение нарастало, нарастало, ничем не разрешаясь — отвлекая от весёлых пустяков, отвлекая от планов на будущее, отвлекая от девочек, приятелей и подготовки к ЕГЭ.

Влюблённость Даши оказалась последней каплей. Кирилл провожал её домой, слушал её нежный щебет — о фильме, о каникулах, о каких-то книгах, тряпках, духах — о том, что она не поехала с мамой в Турцию, потому что Кирилл тоже никуда не поехал — а Кирилл шёл рядом и безнадёжно ждал, что вот-вот грянут громы небесные.

Должны были грянуть, наконец. Предчувствие было так сильно, что Кириллу казалось: воздух сгустился от духоты до удушья.

И грянуло.

Даша вдруг нервно обернулась раз, другой — и сказала:

— На нас смотрят.

Её хорошенькое личико перекосилось от гадливости, а Кирилл устыдился собственных неожиданных и приятных ощущений по этому случаю.

Он тоже обернулся — и увидел в сумерках, шагах в десяти, высокую тощую фигуру. Разглядеть подробности не вышло, но очевидно же было, что этот, следящий издали, не взрослый мужик, а парень плюс-минус их с Дашей возраста. Смотрит? Как интересно, с чего бы это он?

Как здорово, если это Дашин тайный воздыхатель, подумал Кирилл, а вслух сказал:

— Фигня какая-то.

Но в глазах Даши отчётливо отразились омерзение и ужас.

— Это маньяк, — сказала она вдруг севшим голосом. — Насильник. Или убийца, — и передёрнулась.

Её тон не допускал возражений. Кирилл снова обернулся.

Красноватый отсвет из окна или от фонаря обрисовал фигуру «маньяка», подошедшего поближе. И Кирилл понял, что всё не так просто.

Парень, следивший за ними, был чудовищно худ: куртка из чего-то, вроде истрёпанного и грязного брезента, и штаны, доношенные до последней степени, до бахромы внизу и сеточки на коленях, болтались на нём, как на вешалке — вдобавок Кириллу показалось, что левый рукав куртки парня пуст. Обут незнакомец был в ботинки на босу ногу, разбитые до такой степени, что на одном из них отходила подмётка, открывая голые пальцы парня, если он делал шаг. Но не в одежде дело, хотя рядом с владельцем такого костюма любой бомж показался бы щеголеватым. Волосы незнакомца, тёмные, длинные и грязные, закрывали лоб — а его лицо Кирилла просто потрясло.

Бледную, острую, асимметричную физиономию покрывали шрамы такого свойства, будто парень попал в автомобильную катастрофу, причём — недавно. Длинный нос ломали, по крайней мере, в двух местах. Рваный шрам, относительно заживший, тянулся от виска к углу губ. Второй, более свежий, рассекал бровь. А взгляд незнакомца, напряжённый, злой и цепкий, показался Кириллу совершенно безумным. И смотрел он не на Дашу, а на него, Кирилла.

И всё это в целом было так прекрасно, что Кирилл вдруг проникся к незнакомцу невероятной иррациональной симпатией. Дружище, подумал он умилённо, ты, похоже, меня не любишь. Хочешь мне морду набить, а? Или, может, даже пырнуть меня ножом? Да попробуй, милости прошу! Наконец-то на кого-то не действует этот дурной гипноз!

Даша вцепилась в руку Кирилла цепко и сильно, как каракатица в добычу.

— Я не могу тут больше торчать, — зашипела в самое ухо. — Меня сейчас вырвет от этого бомжа, он маньяк! Пойдём!

Кирилл с трудом поборол порыв кинуться к бомжу с улыбкой и какой-нибудь вежливой глупостью: «Здравствуйте, мы знакомы?» — вздохнул и побрёл к Дашиной парадной. Он не сомневался, что незнакомец отстанет, и заранее страшно огорчился — но почувствовал спиной неотступный взгляд парня, тяжёлый и жаркий.

Мне сейчас должно быть, подумал Кирилл, противно и страшно. Но это — экстремальная ситуация, это, чёрт подери, экстремальная ситуация, связанная не с горными лыжами, а с живым человеком! Я одурел, но это божественно! Этот псих зол на меня, как будто я нормальный.

В двери подъезда Даша замешкалась.

— Зайдёшь ко мне? — спросила она с надеждой, быстро взглянув Кириллу за плечо. Там торчал бомж, генерируя тепловое и радиационное излучение чрезвычайного недоброжелательства.

— Нет, прости, — сказал Кирилл, чувствуя себя так, будто собирался удрать от Даши на свидание с очень колоритной девицей, способной на многое. — Я маме обещал прийти пораньше, — соврал он блеющим тоном, в глубине души надеясь на вспышку раздражения и брошенное: «Ну и маменькин сынок!»

— А… жаль, — огорчённо протянула Даша. Кирилл ощутил очередной укол разочарования. — Но не уходи, пока я в лифт не войду.

— Я подожду, — кивнул Кирилл рассеянно. — Посмотрю, чтобы никто не вошёл за тобой.

Он ждал, когда Даша, наконец, уйдёт. Она уйдёт — и случится чудесное и соблазнительное! Драка! Выяснение отношений! Что-то такое чистое, человеческое и живое, чего душа Кирилла жаждала с невероятной силой уже много лет!

Только бы этот бродяга не плюнул и не ушёл, пока Даша изливает на прощанье свою любовь и ласку, подумал Кирилл и вымученно улыбнулся. Даша поцеловала его в щёку и вспорхнула по лестнице, ни на секунду не забывая, что Кирилл смотрит, и что надо двигаться изящно и легко.

Звук, с которым за Дашей закрылись двери лифта, прозвучал для Кирилла, как ангельская музыка. Он с наслаждением повернулся и пошёл к бомжу, который честно дожидался, когда девушка удалится и можно будет, наконец, СДЕЛАТЬ ЭТО! Врезать Кириллу по шее! Воткнуть в него нож! Или что там ещё вызрело в этой больной душе!

— Здравствуйте! — вырвалось у Кирилла само собой, а рот расплылся в той самой дурацкой улыбочке, какую он постоянно видел на чужих лицах. — Мы знакомы? — спросил он, наслаждаясь редкой ненормальностью ситуации.

И бомж не обманул ожиданий. Он оказался настоящим психом, патентованным, со справкой из дурдома, потому что ни один нормальный человек не повёл бы себя таким образом.

Сделав два шага Кириллу навстречу, ненормальный бухнулся перед ним на колени, прямо в стылую грязь, но смотрел снизу вверх, Кириллу в лицо, прямым, тяжёлым, странным взглядом, в котором читались настороженность, мрачные подозрения и что-то, здорово похожее на ненависть. Глаза бомжа вблизи, в свете лампы над подъездом, оказались светло-карими, почти жёлтыми, и от взгляда по спине Кирилла пробежал озноб.

— Здравствуй, король, — хрипло сказал бомж. — Я за тобой пришёл.

Ух, ты ж, подумал Кирилл, у которого спёрло дыхание.

— Встань с земли, — сказал он, почти так же хрипло. — Почему — «король», и что значит «пришёл за тобой»?

Бомж поднялся с колен. Кирилл убедился: у него и впрямь одна рука. На второй, как минимум, нет кисти. Глядя Кириллу в глаза, однорукий выдал:

— Искал тебя весь день. Всё — правда: ты светишься и на тебе милость Божья, все знаки. Хорошо тут живёшь, а, король?

Ага, подумал Кирилл, парень-то — сектант! Промытые мозги, не выдержал обработки, может, и наркотиками накачивали… При таком раскладе — понятно, что с рукой и лицом.

Чувство опасности почему-то отступило, появилось жгучее любопытство. Обезумевших сектантов Кирилл не видел никогда. В круг благополучия, в центре которого Кирилл обитал с детства, всякого рода несчастные, увечные и изгои просто не попадали — в лучшем случае, они мелькали где-то на периферии, исчезая в тот момент, когда Кирилл обращал на них внимание.

— Как тебя зовут? — спросил Кирилл тоном психиатра из «Шестого чувства».

— Сэдрик, — сказал однорукий. — А тебя — Эральд, ты в курсе, король? Или тут тебя зовут иначе?

Сэдрика слега потряхивало. Кирилл, глядя, как дрожат его пальцы, сперва подумал, что это — чертовское нервное напряжение, но тут же сообразил: да холодно же ему! Он при минусовой температуре — в драной брезентовой ветровке и почти босой.

Люди — скоты, подумал Кирилл. И я с ними заодно. По улице бродит несчастный псих, одетый в лохмотья, калека, наверняка простужен — хорошо, если не воспаление лёгких. Судя по состоянию одежды, бродит давно, очевидно, голоден. И никому нет дела. Можно упасть на асфальт и подохнуть — никому ты не нужен, Сэдрик, бедолага.

— Ну хорошо, — сказал Кирилл, улыбаясь. — Я, король Эральд, сейчас пойду в свою резиденцию, а ты — со мной. Поговорим по дороге.

Тащить домой грязного, оборванного и сумасшедшего бомжа было не меньшим безумием, чем называть себя королём Эральдом. Кроме прочего, Сэдрик мог оказаться вором, наркоманом и убийцей. Но круг душного благополучия так хотелось разорвать хоть чем-нибудь, а парень, не пытающийся сходу понравиться и навязаться в приятели, вызывал такую симпатию и жалость, что Кирилл не обратил внимания на голос здравого смысла.

Сэдрик несколько мгновений стоял и испытывающе смотрел на него. Потом спросил:

— Ты серьёзно, государь?

— Серьёзно, — кивнул Кирилл и сделал серьёзное лицо. — Мы пойдём, а ты мне по дороге расскажешь всё это интересное по порядку, да? Про божью милость, про знаки… что это за знаки?

— Ты светишься, — снова сказал Сэдрик, направляясь следом за Кириллом. — Ты далеко светишься, сильно. Дар тебя чувствует миль за десять. Но ты ведь не знаешь… — перебил он сам себя, и это прозвучало странным образом здраво. Сэдрик будто размышлял, как донести до Кирилла свою безумную теорию, чтобы быть с гарантией понятым. У Кирилла не было опыта общения с психами, но, после фильмов и книг, ему казалось, что понимание окружающих должно казаться шизофренику само собой разумеющимся.

— Объясняй, — сказал Кирилл. — Не торопись.

Сэдрик думал. Тень ненависти исчезла с его изуродованного лица, сменилась каким-то даже мрачным расположением.

— Знаки милости Божьей, — сказал он медленно, наблюдая за Кириллом, будто пытаясь отследить уровень его понимания или доверия. — Руки целителя, вера тварей лесных и полевых, носимая благодать, женская любовь и слух, склоняющийся к подданным. Всё есть, да?

Сердце Кирилла стукнуло, его бросило из жара в озноб.

— Не знаю, — пробормотал он внезапно севшим голосом. — Как это?

— Это была твоя метресса, король? — спросил Сэдрик, кивая в сторону дома Даши. — Подруга? Женская любовь. Издалека видно. Тепло рядом с тобой — носимая благодать. Наверное, и исцеляешь наложением рук. Но главное — ты меня понимаешь. Я — твой подданный. Законный. Ты меня понимаешь, хоть языка и не знаешь.

Кирилл остановился. Он вдруг услышал речь Сэдрика — совершенно не русские, незнакомо звучащие слова. Но главный ужас заключался в том, что эти незнакомо звучащие слова были у Кирилла в крови, дремали там, не замеченные до последней минуты. Он не просто понимал этот язык — он начал думать на этом языке.

Более того: он на нём говорил. С Сэдриком. Не думая ни секунды, обратился к нему именно на этом языке, так естественно, что даже не заметил перехода. Это был такой жуткий бред, что Кирилл усомнился в собственном рассудке.

На хмурой физиономии Сэдрика появилась тень улыбки.

— Слава Всевышнему, король, — сказал он. — Не совсем ты дурачок, хоть и осенён благодатью. Соображаешь, хоть и медленно.

* * *

Мир Кирилла дал трещину, но это почему-то не казалось ни страшным, ни диким, наоборот. Великая сушь у Кирилла в душе, наконец, сменилась чем-то другим, чем-то живым, что ли…

Сэдрик сидел на кухне в «королевской резиденции» и смотрел в свою тарелку. Зрелище явно не нравилось Сэдрику, но интересовало, как всё вокруг. Цепкий взгляд Сэдрика уже не казался Кириллу безумным — это был взгляд человека, пытающегося как-то освоиться в крайне необычной для себя обстановке. Кириллов новый знакомый, подданный или вассал, похоже, был наблюдателен и вовсе не глуп.

И очень странен.

Ситуацию, наверное, надо было проассоциировать с дешёвыми фэнтезийными книжками, в которых герой оказывается избранным и отправляется куда-то в иной мир, побеждать драконов, орков, тёмные силы — кого там ещё? — чтобы, в конце концов, жениться на принцессе. «Ты — король, — сказали Кириллу тоном, не терпящим возражений. — На тебе Божье благословение», — обдумав всё это, Кирилл сделал вывод, что он — вполне избранный, что он родом из другого мира, что меч и магия ему обеспечены, а может, и принцесса где-нибудь там уже готова замуж и будет вести себя, как Даша. И от этих мыслей ему было бы изрядно нехорошо, если бы не Сэдрик.

Потому что не тянул он на наставника, проводника или вестника из классического сюжета. И о «прокачке», пользуясь терминами компьютерных игрушек, речь не шла. Сэдрик вообще не впихивался в книжный стандарт.

— Тебя надо вымыть и переодеть, — сказал Кирилл, когда они вошли в квартиру. Очень им обоим повезло, что родители Кирилла — приёмные? — уехали за город, в гости к партнёру отца, и не должны были вернуться раньше завтрашнего вечера. Мама не пережила бы в своей ухоженной прихожей такого страшилища, как Сэдрик — в жутких башмаках, оставляющих на паркете мокрые и грязные следы.

Сиамская кошка Клеопатра, попросту — Клёпа, вышедшая в коридор взглянуть на гостя, остановилась в дверях кухни и там молча Сэдрика не одобряла. Сэдрик её не заметил — он заметил грязь на сияющем паркете и стаскивал с ног башмаки.

— Брось здесь, — сказал Кирилл. — Их выкинуть надо, тебе новые нужны.

— Ага, с золотыми подковками, — усмехнулся Сэдрик. — Нет у меня ничего — только то, что на мне.

— Мы одного роста, — сказал Кирилл. — Я найду, во что тебя одеть — и обуть, я думаю. Снимай это тряпьё тоже.

— Не носил костюмов с плеча государя… — заметил Сэдрик со скептическим смешком, но принялся раздеваться. В прихожей. Это казалось Кириллу диким ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы понять: Сэдрик пытается соответствовать обстановке, следуя его, Кирилла, указаниям.

Потому что, с его точки зрения, Кирилл знает этот мир. И Кирилл — его король. Не важно, насколько последнее соответствует объективной реальности.

И Кирилл получил кое-какую специфическую информацию, на переваривание которой понадобилось время.

Сэдрик был худ и грязен, но его кожа выглядела не так, как полагалось бы коже бомжа, который должен бы страдать чесоткой, педикулёзом и прочей дрянью. Здоровая кожа под слоем грязи и задрызганным рубищем выглядела странно, будто Сэдрик лишь притворялся бомжем или оказался в таком положении недавно, ещё не успев запаршиветь.

Левая рука Сэдрика не была ампутирована. Его кисть и нижняя часть предплечья, похоже, отсутствовали с рождения: рука кончалась чуть ниже локтя торчащей острой костью, обтянутой кожей, и была покрыта множеством коротких шрамов, как рука истеричного кандидата в самоубийцы, тысячу раз пытавшегося напоказ покончить с собой, надрезая кожу бритвой. Шрамов на Сэдрике хватало и без того, но именно эти поразили Кирилла какой-то неуместностью, что ли. Нелепостью.

— А какой ещё смысл в этом обрубке? — Сэдрик дёрнул плечом, поймав взгляд. — Только кровь. Очень удобно, — и показал, что именно удобно: изобразил здоровой рукой движение лезвия по увечной.

Кирилл утвердился в мысли, что Сэдрик резал себе изуродованную руку сам, без всяких истерик: ему нужна была собственная кровь, и это, почему-то, вписывалось в общую картину.

Кроме шрамов и чудовищной худобы, внимание привлекало чёрное и мохнатое родимое пятно, до ужаса похожее на паука, — диаметром с циферблат мужских наручных часов, между ключицей и левым соском. Оно, каким-то образом, тоже вписывалось в общую картину. Кирилл не мог только объяснить себе, чем.

А Сэдрик дал себя рассмотреть. Кириллу даже пришло в голову, что он выставляет себя напоказ с некоторым умыслом — и Сэдрик это тут же подтвердил:

— Ага, — сказал он. — Это твоё благословение срикошетило по мне. Я проклятый, — и коснулся здоровой рукой чёрной мохнатой родинки. — Хорошо, что не на роже, иначе не разговаривали бы мы с тобой, государь. Под одеждой клейма не видно.

— Клеймо? — удивился Кирилл, и Сэдрик кратко пояснил:

— Ада.

— А почему моё благословение срикошетило по тебе? — спросил Кирилл, чувствуя иррациональную вину. Они отражались в огромном зеркале прихожей — и контраст был разителен до боли. Два чудовищно разных парня одного роста и возраста. — При чём тут ты?

— А я родился в тот момент, когда мой папаша, старый пёс, посылал адских гончих, чтобы скормить им тебя, государь, — сказал Сэдрик. — Погано звучит, но — что делать, это правда. Врать тебе я не могу и скрывать не хочу. Не смотри так, король. Гад был папаша, что есть, то есть — но ты учти, заставили его. Считай, что силой.

— Не подумай, что я тебя обвиняю, — поспешно сказал Кирилл и открыл дверь в ванную. — Смотри: вот так пускают воду… горячую… холодную… душ — это сверху… или массаж — вот отсюда и отсюда. Делай, как хочешь. Вот мыло, а этим моют голову. Вот полотенце. Всё запомнил?

— Обалдеть… — протянул Сэдрик восхищённо, открыв кран и подставляя ладонь под струю горячей воды. — Ты живёшь дивно, король. Я не знаю… обалдеть, как ты живёшь. Эта вода… её греют где-нибудь, да? Слуги?

— Не бери в голову, — сказал Кирилл, борясь с сотней противоречивых чувств. — Греют, но не здесь, далеко, да и не мои слуги… Не важно. Пустяк это. Ничего не стоит. Отмывайся.

— Пустяк… — медленно повторил Сэдрик. — Ага. Хорошо. Я понял.

— Поговорим потом, — сказал Кирилл и вышел из ванной.

Он принёс мусорный пакет и хотел засунуть туда чудовищное вонючее тряпьё Сэдрика, эту куртку из пропитанного потом, дождевой водой и грязью брезента и сношенные до дыр штаны — никакого белья у Сэдрика не было — но что-то тяжёлое в карманах потянуло руку вниз.

Кирилл, чувствуя некоторую неловкость, вывернул карманы куртки. Из них выпало несколько тяжеленных, антикварного вида, медяков, почерневшая серебряная монета и какая-то странная вещица, смысл которой Кирилл не определил сразу.

Кирилл подобрал всё это с пола — и догадался о смысле вещицы. Крохотный — длина клинка сантиметров десять, не больше, а то и меньше — нож с рукоятью из пожелтевшей кости, вытертой до глянца прикосновениями, в потёртых кожаных ножнах. Кирилл потянул его из ножен, увидел бритвенно острое обсидиановое лезвие и ощутил такую смесь жути и гадливости, что тут же положил и нож, и деньги на полку у зеркала.

Этот нож очень многое ему объяснил.

Чувствуя себя кем угодно, но уж не избранным и не королём, Кирилл отправился к себе в комнату, чтобы поискать одежду для Сэдрика.

И, когда, минут через сорок, Сэдрик в чёрном «гамлетовском» свитере и джинсах, с отмытыми волосами, вороными, как у индейца, со своим обсидиановым ножом в новом кармане, сидел в кухне и рассматривал стейк в своей тарелке, Кирилл ощущал это так, будто пытался принять на высшем уровне важного гостя.

Быть может, самого важного в жизни Кирилла.

Однако Сэдрик, явно голодный до полусмерти, даже не прикоснулся к куску отличного мяса. Он облизнул губы и поднял на Кирилла оттаявший взгляд:

— Прости, государь. И благодарен я тебе, и честь для меня — есть с тобой за одним столом, но не могу. И подыхать от голода буду — не смогу. Дар, гадюка, не позволяет. Капризный, понимаешь, с вывихом.

— Ты что, вегетарианец? — спросил Кирилл, прикидывая, что же можно предложить смертельно голодному вегетарианцу в доме принципиальных мясоедов. — Только растительное ешь?

— Нет, — сказал Сэдрик почти виновато. — Я ем всё, что подворачивается… кроме того, что Дар считает куском трупа. Прости ещё раз. Я-то решил, что ты понял. Я — с проклятой кровью. Ты же видел.

— Ни чёрта я не видел, — сказал Кирилл, и это тоже прозвучало виновато. — Я видел только, что ты пытаешься что-то показать.

— Ну так ещё покажу, если тебя не вывернет, король, — сказал Сэдрик. — Хочешь?

Кирилл кивнул. Он чувствовал мучительное любопытство и ещё нечто тяжело описуемое.

Сэдрик протянул над тарелкой здоровую руку и что-то беззвучно шепнул. Кирилл видел, как напряглись его мышцы, будто Сэдрик пытался удержать на весу очень тяжёлый предмет — и кусок жареной говядины вдруг еле заметно содрогнулся, будто по нему судорога прошла. И ещё, более явственно. И ещё.

Зрелище было чудовищным. Кирилла замутило.

— Жареное, — сказал Сэдрик. — Жареное, с костра, скажем, поднимать тяжелее всего. Но можно — видишь?

Кирилл схватил тарелку со стола и смахнул с неё всё в мусорное ведро. Кошка Клёпа проводила мясо сожалеющим взглядом, но Кирилл ничего не мог поделать с неожиданным ощущением нестерпимой гадливости.

— Ага, — сказал Сэдрик и вдруг ухмыльнулся — весело и с еле заметной тенью злорадства. — Понял, прекрасный государь. Чувствительный. Молодец. Я, кстати, думал, что белые тоже мяса не едят. Но ты, похоже, смерти до сих пор не чувствовал вовсе — потому и не понимал до конца. Дар у тебя сильный, даже очень, но не такой требовательный.

— Ладно, — сказал Кирилл, скрывая дурноту. Ему самому теперь совершенно не хотелось есть, но его гость был голоден по-прежнему, а непредсказуемость реакций Сэдрика Кирилла очаровывала. Его хотелось изучать, как инопланетянина. — Давай, ты сам выберешь себе еду. Смотри.

Он открыл холодильник. Сэдрик с любопытством заглянул внутрь.

— Ледник?

— Ну да. Выбирай.

— Яйца — это хорошо, — сказал Сэдрик, чей взгляд сразу упал на решётку с яйцами. — А это сыр, да? Что это за банка?

— Икра. Хочешь?

Сэдрик пожал плечами, тронул лимон.

— Это фрукт, да? Среди зимы? — оставил лимон в покое, отодвинул упаковку перепелиных тушек, поднял коробочку йогурта. — А что здесь?

— Кислое молоко. Доставай.

— А можно яйцо?

Кирилл улыбнулся, скрывая некоторую сконфуженность, вынул масло, несколько яиц — и принялся жарить яичницу. Сэдрик наблюдал за ним.

— Знаешь, король, — сказал он, — та твоя комната, где вода течёт — это лучшее место, что я видел в домах у людей. Так души праведников в раю встречают. И печь эта… Восторг, а не печь: чик — и огонь. Любая стряпуха бы от восторга визжала. Очень тут хорошо. Очень. Даже звать тебя отсюда — туда, домой — неловко. И жестоко… Ты, кстати, если сыром её посыплешь, будет здорово.

— Яйца твой дар не воспринимает как куски трупов? — улыбнулся Кирилл.

— Нет. Ты же и сам чувствуешь.

Да. Кирилл чувствовал. Более того, он чувствовал, как в нём самом просыпается нечто, давно дремавшее в глубине, как и язык чужого мира, на котором он непринуждённо болтал. Речь становилась всё более осознанной: Кирилл уже понимал, когда вставляет в инобытийную речь русские словечки — как понял, что Сэдрик не может знать слова «вегетарианец».

Ощущение безумия прошло. Появилось ощущение резкой перемены. Сэдрик пришёл — и перевернул все представления, воспитанные в Кирилле здесь, в круге благополучия.

«Звать меня отсюда домой неловко и жестоко, — думал Кирилл. — Но — пора меня отсюда позвать, пора мне уже начать делать то, что я должен! Пока я ещё не задохнулся во всеобщем обожании, доставив радость паре десятков друзей и родственников… — и тут чудовищная мысль отозвалась болью в сердце. — Эта радость Даши, бабушки, физички, папино крайнее финансовое везение, мамина свежесть и юность — всё это должно принадлежать целой стране! Моя родня тут плавает в благополучии, как в сиропе, изнывает от благополучия, все вокруг тянутся в этот круг благополучия, слизывают это сладкое, получают плюшки, не прилагая усилий, как и я сам… А что же происходит там?»

Кирилл даже мысленно ещё не посмел назвать это «там» словом «дома».

Сэдрик ел, пользуясь вилкой, без тени голодной жадности, с каким-то даже намёком на изысканность. Это было совсем уж инопланетно и странным образом не вязалось с его внешностью. Кирилл поймал себя на мысли, что совсем не ждал от него изысканных манер — вроде бы, для человека, который только что выглядел, как бомж, было бы естественнее залезть единственной пятернёй в тарелку.

— А ты аристократ, Сэдрик? — спросил Кирилл, чувствуя себя довольно глупо. Ну, а почему бы королю в изгнании и не задать подданному такой вопрос?

— Нет, государь, — отозвался Сэдрик, и Кириллу померещилось забавное самодовольство в его тоне. — Я — урождённый плебей. Сирота, как и ты, круглый, только ты и мать и отца потерял в тот день, когда родился, а моя родная мать пожила ещё полгода… И мне бы тоже помереть с ней вместе, но проклятая кровь — она заставляет когтями за жизнь держаться, даже несмышлёную мелюзгу.

— Тебя воспитывали чужие люди? — спросил Кирилл сочувственно, договорив про себя: «Как меня?»

— Ха! Люди… Ну что ты, король… какие же люди проклятую тварь в дом возьмут! Да если бы люди меня нашли — придушили бы подушкой, и истории моей конец. Нет, подружка отца, старого пса, позаботилась, неумершая тётка.

— Как это — «неумершая»? В смысле… и мы ведь пока не умерли.

— Мы пока не умерли, а она — неумершая. Вампир.

Кирилл еле сдержал смешок:

— Кто?!

Сэдрик вскинул на него удивлённый взгляд:

— Вампир. Проводник Предопределённости. Ты не знаешь?

Кирилл тут же подумал, что дурацкие книжки про влюблённых в школьниц двухтысячелетних кровососов не имеют никакого отношения кэтой странной истории. В мире, откуда родом Кирилл и откуда пришёл Сэдрик, живут… как там? существуют — вампиры? Не такие вампиры, как в модных фильмах, насколько можно судить.

— Приёмная матушка, — продолжал Сэдрик. — Неважный, прямо скажу, присмотр за человеческим детёнышем, но другого-то не было… Вот она — да, она аристократка была при жизни. Своих-то детей не было — вот и возилась с проклятым младенцем, — неожиданно Кирилл услышал в его голосе нотки настоящей нежности. — Я лет до семи жил по ночам, что ты хочешь… Читать-писать научила, манерам — тоже пыталась. И контролировать Дар. Можно воды? Ну так вот. Учила меня управляться с Даром — вампиры обычно в этом смыслят хорошо. Я в семь лет был приличный некромант, — закончил Сэдрик и улыбнулся, почти весело.

— Некромант? — в сознании Кирилла всё вдруг встало на места — включая содрогающийся бифштекс.

— Ну, Дар-то… У нас с тобой, государь — с Даром всё хорошо. Только с разных сторон. За тебя два родных и любящих человека жизнь отдали — мать твоя, государыня Амалия, и её барон, побратим твоего отца-короля. Такое дело белому очень способствует. Светишься ты, как маяк — все бабочки на тебя летят, я так думаю… А за меня мой папаша, старый пёс, чужую душу аду продал, свою погубил. Тоже, знаешь, не гнилая кочерыжка.

Кирилл изо всех сил пытался не дать уму зайти за разум — но слушать было тяжело, вникать — ещё тяжелее, а воспринимать всерьёз — почти невозможно. Мешало начать играть в дешёвый фэнтезийный роман только отчётливое понимание, физическое, телесное понимание того факта, что его собственный, так сказать, Дар — то, что Сэдрик назвал «благословением» или «благодатью», как и сам Кирилл бессознательно называл про себя — истинная правда, ощутимая, доказуемая реальность.

Да и то…

— Погоди, Сэдрик… Вот ты говоришь, что я — король.

— Точно, государь. Тебя Творец благословил. На крови твоих родных, на любви там, на самопожертвовании — что Небесам особенно мило. Истинный король, всё верно.

— Допустим. Но ведь кто-то же правит той страной, откуда ты сюда прибыл?

Сэдрик положил вилку.

— Ага, — сказал он. — Это самое интересное. Я говорил, что мы с тобой родились в одну ночь? Так вот, не мы одни. Есть ещё один хрен, который родился в ту же самую ночь, только ближе к утру. Родился аккурат после того, как моему папаше проломили башку — тебя тогда на Святой Земле уже не было, потому оно всё и вышло, как вышло — и связан с тобой и со мной этот человек десятком мёртвых узлов.

— Сэдрик! — взмолился Кирилл. — Я не понимаю!

— А что тут понимать? На троне — твой кузен, Эральд. Алвин. Как это называется? Узурпатор. Тот самый хрен, чью душу мой папаша, придурок, по приказу твоего дяди-принца, который тоже придурок изрядный, продал Тем Силам. За корону, за власть, за все возможности. И на следующий день его благословило… что-то. В осквернённом храме. Вот эта тварь, без души, благословлённая адом, как он есть, сейчас в твоей стране на твоём троне и сидит. Как тебе?

— Жесть, — сказал потрясённый Кирилл. — И что? Что я должен делать?

— А я знаю, что ли? — удивился Сэдрик. — Понятия не имею. Это ты — благой государь, а не я. Тебе виднее.

Мне виднее, подумал Кирилл. Прелесть Сэдрик. Какого высокого мнения он о своём короле…

* * *

Сэдрик сидел на корточках у кровати Эральда и смотрел, как король спит.

В комнате не было темно: на окнах здесь не делали ставен, а шторы из мягкой ткани Эральд не задвигал. И Сэдрик, видящий, как кошка, даже в глубокой темноте, рассматривал лицо своего короля — а тот не чувствовал взгляда и не просыпался.

Детское лицо.

Даже не верится, что Эральд родился с Сэдриком в один день. Он — ещё мальчик. И дрыхнет, как мальчик.

Благой король оказался в точности таким, как на миниатюрах в старинных книгах и на витражах в храмах. Лицо, тело — как у статуи Божьего вестника. Волосы — золотая пшеничная солома. Глаза — синие, чистые. Хорошо высшие силы пристроили своего протеже — по лицу, по осанке, по голосу, по словам, по всему видно, что никогда он не знал зла, государь Эральд. Не касалось его зло, если оно в этом мире и есть.

А сторонним глазом кажется, что нет его тут.

И Сэдрик чувствовал гадкое желание наплевать на всё и поселиться здесь. Ну, почему бы и нет? В раю — хорошо, зачем возвращаться в кровавый кошмар, который остался дома? Ради чего, во имя мрака?! И ради чего тащить туда этого чистого ребёнка, который ничего не понимает? Что там будет с ними?

Ради людей? Ага. А эти люди хоть пальцем шевельнули бы ради Сэдрика? Ничего он хорошего от людей не видел — и не увидит. Белый король — другое дело, абсолютное милосердие, любит всех. Так ведь люди, редьку им в зубы, и его любовь раздерут на клочки! У него же никакой защиты нет. Вряд ли короли, которых воспитывала Святая Земля, были когда-нибудь такими милыми, как этот младенчик…

Ради спасения души отца? Ага. Который сделал ребёнка несчастной шлюхе, случайно, а сам, конечно, даже не почесался. Вспомнил о своём незаконнорождённом сыне только после того, как сдох, старый пёс. Спохватился. И теперь решил, что именно Сэдрик и должен подать ему чашку водички в его аду. Раньше надо было думать о душе…

Так ради чего, прах побери?!

Сэдрик и так сделал втрое больше, чем должен был. Заплачено за один шаг. Шаг туда, шаг сюда… Может, пусть пропадает эта плата? И если прекрасный государь Эральд жалеет абстрактных людей, то Сэдрику на конкретных людей — наплевать, вот наплевать! Кто-то, конечно, сильно страдает. А кому-то наоборот — жить в стране, которой правит ад, очень хорошо. Даже лучше. Весело. Ведь многим — весело! А если им весело губить собственные души, то за какие грехи Сэдрик должен пытаться их души спасти? И зачем?!

Провались оно всё в пекло!

Как было бы здорово здесь остаться! Сэдрик наслаждался небывалым физическим покоем. Мыться так, как моются тут — жидким мылом с райски прекрасным запахом, горячей водой, которой сколько угодно, искусственным дождём — было неописуемо. Было прекрасно. Да только ради этого любой бы остался! На теле и волосах Сэдрика остался след этого запаха, а ощущение абсолютно чистой кожи, чистых волос и чистой одежды было ему доселе незнакомо — но как бы хотелось к этому привыкнуть!

Так же, как привык Эральд.

Жить в этом доме… Ну да, громадный дом принадлежит многим семьям, но конкретно эти покои — великолепны, королям впору. Сверхъестественно удобны, всё — и мебель, эти дивные кресла или диваны, с которых не хочется вставать, и удивительные машины, которые хранят и готовят еду, моют посуду, стирают одежду, втягивают во чрево мусор и пыль… А живые картины! Да что говорить… отхожее место, которое очищает водой себя само, пахнущее морозной свежестью, вылетающей из сосуда — удивительная диковина, завидная. Каждая мелочь совершенна.

Дома Сэдрику и в голову бы не пришло думать о том, как славно было бы жить по-королевски, тем более — в другом, чародейском мире, но здесь… Его взяли, его впустили, он целый день прожил слишком близко к благому королю — и чувствовал, что обнаглел до крайних пределов, что перестал видеть собственное место, что забыл о проклятой крови… Белый король вёл себя с Сэдриком, как короли и с фаворитами себя не ведут.

Дал забыть. О незаконнорождённости, плебействе, изгойстве и проклятии. Такие вещи слишком дорого стоят, за такие вещи делаешься обязанным пожизненно — особенно если они бескорыстны, а они бескорыстны. Сэдрик шёл сюда, чтобы найти короля и притащить домой за шиворот, ткнуть носом в кровь и грязь — но он не мог вести себя так с Эральдом. Доброго, чистого, светлого государя хотелось защищать, как невинное дитя.

Ах, у него Дар и долг?! И что? Против — целый ад. «И зачем, зачем нам это нужно? — думал Сэдрик, глядя на спящего государя. — Мы никому ничего не должны. Мы не выбирали, у кого нам родиться. И этот младенец не требовал, чтобы ради него жертвовали жизнью. Оно само так вышло…»

И тут король всё-таки проснулся.

— Сэдрик, — пробормотал он сонно, — ты что тут сидишь? Иди спать, не надо меня охранять, я не сбегу, и ничего мне не сделается. Там будешь охранять, дома. Подвиги временно откладываются…

— Ты что, решил? — спросил Сэдрик.

— Угу, — сказал Эральд удивлённо. — Конечно. Мы же договорились. Иди, поспи. Тебе неудобно на диване, что ли?

— Мне ужасно удобно на диване, — сказал Сэдрик. — Мне слишком удобно. Лучше бы ты мне кинул попону на пол, под дверью.

— Зачем? — удивился Эральд ещё больше.

— Затем, что я думаю о вашем мире, — огрызнулся Сэдрик. — О движущихся картинках и музыке! О ванне! О постели этой! О твоём городе — мне же интересно, я бы прокатился на такой повозке, хоть раз! Тепло! Свет! Ты меня ни разу не пнул! И мне не хочется возвращаться в моё родное дерьмо, мрак подери!

Эральд окончательно проснулся и сел. Зажёг крохотную лампу, горящую уютным лунным светом. И сделал жест, приглашающий Сэдрика сесть рядом.

Сэдрик придвинулся ближе. Внутреннее сияние, исходящее от короля, грело, как майское солнце — и Дару это почему-то нравилось, хотя все и всегда говорили, что рядом с белым государем жар проклятой крови должен выжечь её обладателя изнутри.

А вот ничего подобного. Сэдрик не чувствовал боли. Вообще. Зато он чувствовал жалость и мучительную тревогу.

— На повозке ты прокатишься, — пообещал король. — Завтра погуляем по городу, хочешь? До полуночи.

Сэдрик вздохнул.

— Может, поживём тут пару дней хотя бы? — спросил он без особой надежды.

— Сэдрик, — сказал Эральд таким тоном, что у некроманта вспыхнули щёки, — ты ведь рассказал мне правду? О моих родителях, о своих родителях, о нашем… третьем? И ты за мной пришёл, верно?

— Я тебя не знал, — буркнул Сэдрик хмуро. — Был уверен, что ты — как… Да ну! Святое дерьмо! — вдруг взорвался он. — Я думал, что ты — как все, а в нашем мире таких нет — или я таких не видел! Ты возишься со мной, а я за тебя боюсь! Я чего хотел: я решил, что притащу тебя домой, заставлю тебя хотя бы чуть-чуть осветить Святую Землю, чтоб ад почувствовал… потом, думаю, тебя всё равно грохнут, но на пяток минут будет посветлее. Но сейчас я не хочу, понимаешь ты?! Ради чего?! Чтобы ад мою поганую страну не поглотил?! А что мы сделаем?! Что мы вдвоём сделаем против целого ада?! Я хотел их пугануть тобой — но вот сейчас смотрю на тебя, беленький малютка, и вижу, что ты им не игрушка! Мне жалко! Я не люблю, когда убивают детей!

Он был уверен, что Эральд вспылит, но государь выслушал всё это спокойно и смотрел с сочувствием. И запнувшись об этот сочувственный взгляд, Сэдрик замолчал.

— Я понимаю, — сказал король, и его тон пронял Сэдрика до дна души. — Сэдрик, дружище, ты ведь будто с передовой в тыл попал… из окопов… ну, как тебе объяснить… Из чумного города — в чистый и здоровый. Из осаждённого города — в свободный. Ты устал, я вижу. По уму, надо дать тебе отдохнуть. Моя бы воля — я бы тебя оставил здесь. Но…

— Ага, — перебил Сэдрик, которого несло. — Сам сделаешь этот шаг, да? Ну-ну, давай, белый, обратись к аду, попроси у них разрешения пройти, а я посмотрю.

Король не разозлился, а рассмеялся.

— Я хотел сказать: «но ты же — мой проводник», — пояснил он. — Я не смогу ничего сделать без тебя. Поэтому тебе придётся идти со мной и воевать за Святую Землю… Мы с тобой — белые рыцари, — сказал он, смеясь.

— Это ты — белый король, — поправил Сэдрик. — А я — тёмная тварь, сын шлюхи и некроманта, такой прямо рыцарь…

— Ты ведь собираешься сражаться с силами ада…

— Срань господня, да кто тебе сказал, что я собираюсь… — начал Сэдрик, но снова запнулся, теперь — о насмешливый взгляд. — Ну — собираюсь, — сказал он вызывающе. — И что?

— Ты — мой рыцарь и проводник, — сообщил Эральд, улыбаясь. — Сделал выбор — теперь соответствуй. И послушай меня, некромант.

— Валяй, говори.

— Понимаешь, — сказал король, — я тебя ждал…

— Врёшь! — не выдержал Сэдрик. — Ты ещё вчера даже не знал, что приёмный сын купца!

— Я тебя не перебивал.

— Прости.

— Ну, так вот, — продолжал Эральд, по-видимому, превращая в слова и раскладывая в должном порядке собственные мысли. — Умом не знал. Но — ты же знаешь, что можно чувствовать Даром?

Сэдрик кивнул.

— Я — как заряженный аккумулятор… а, это не ваше, то есть, не наше слово… Я хотел сказать, что переполнен энергией, в смысле — силой, Сэдрик. Она из меня выливается, как из слишком полной чашки, через край течёт. И она здесь никому, по большому счёту, не нужна, понимаешь? Мне тут некого вдохновлять, спасать и защищать. Из-за каких-то местных обстоятельств все несчастные в зоне действия Дара превращаются в зажравшихся, понимаешь? А я готов лезть на стенки и мычать, как недоеная корова!

Сэдрик восхитился. Эральд смотрел на него — и видел что-то, недоступное смертным глазам.

— Ты лучше, чем мне бы хотелось, — сказал Сэдрик.

— Да ничего подобного! — возразил король. — Меня просто распирает от этого света, который здесь не нужен, даже, кажется, вреден, всем, даже мне самому! Я хочу его отдать. Знаешь, мне очень приятно с тобой общаться: ты — мой подданный из мест, где у людей есть иммунитет… привычка к свету. Тебе не хочется облизывать меня, как мороженое — зависнуть в полном благополучии, ничего не делая…

— Да кто тебе сказал, что мне не хочется?! — начал Сэдрик, но король снова рассмеялся.

— Всё. Хватит валять дурака. Мы с тобой родились не здесь — и нам нечего тут делать, братишка.

— Ка-ак ты меня назвал?!

— Брат. Соотечественник. И родился ты в один день со мной. И наши души связаны магическим узлом. И наших отцов убил один человек. Я всё правильно понял?

— Ох, государь…

— Чудесно. А теперь иди спать. Завтра развлекаемся. А ночью — делаем шаг. Через ад. Домой.

Впервые Сэдрик услышал приказ короля — и не посмел перечить. Он пошёл к дивану, застеленному чистым бельём с запахом цветущих лугов, и улёгся. Не споря.

Через пять минут он тоже уснул, и ему снилось высокое небо в грозовых облаках.

* * *

Кирилл проснулся — или выпал из тревожного сна — когда за окном было ещё совсем темно. Девятый час.

Он зевнул, поёжился от утреннего озноба и потянулся.

— Доброе утро, король, — сказали из сумерек.

От неожиданности Кирилл чуть не подпрыгнул, но вовремя сообразил, что это Сэдрик.

— Ты чего в темноте сидишь? — спросил он и включил маленькую лампу.

Сэдрик, одетый, сидел на диване, довольно неуклюже застеленном одеялом, и ласкал Клёпу, которая блаженствовала у него на коленях. Похоже, за ночь кошка к Сэдрику попривыкла и сменила гнев на милость.

— Я не понимаю, как зажигаются эти светильники, — отозвался Сэдрик, почёсывая Клёпе шейку. — И не уверен, можно ли мне их трогать. Я чувствую, что в них идёт… — и скользнул взглядом вдоль провода, а потом — вдоль проводки, скрытой в стене. — Оттуда идёт, в лампу… Опасная сила, по-моему.

— Опасная, — кивнул Кирилл, впечатлённый интуицией нового товарища. — Но включать — вот так — может кто угодно.

— И некромант? — спросил Сэдрик с сомнением.

— Ну да, — Кирилл решительно не видел проблемы.

Сэдрик кивнул и протянул руку к выключателю на проводе. Но стоило ему коснуться кнопки, как раздался хлопок и наступила темнота.

— Перегорела, — пробормотал Кирилл озадаченно, но тут же вспомнил о содрогающемся бифштексе. — Тьфу на тебя, Сэдрик! Ты не говорил, что твоё сильное колдунство распространяется на электричество.

Из темноты раздался Сэдриков смешок.

— Я только что сказал, что не уверен. Но точно не знал.

Кирилл включил люстру. Сэдрик наблюдал за ним с саркастической ухмылкой. Клёпа бодала его в локоть. Кирилл оставил их ласкаться и сходил за запасной лампочкой. Вернувшись, застал Клёпу, растянувшуюся на коленях Сэдрика пузом кверху, урчащую, как холодильник советского производства.

— Тебя, оказывается, любят кошки, — заметил Кирилл.

— Вообще-то, не так уж они меня любят, — сказал Сэдрик. — Просто у твоей кошки равновесие нарушено — вот её и тянет на тёмное. Кошки живут между мирами, все это знают, а твоя может жить только здесь. Надеется научиться перебираться через грань с моей помощью, шельма.

Перебраться за грань, подумал Кирилл, ощущая нечто очень похожее на тот пружинный взвод нервов, который находит, когда держишь в руках билеты на сегодняшний самолёт. Но через миг «охота к перемене мест» отпустила и отступила — пока.

Кирилл заменил лампочку, и Сэдрик внимательно наблюдал. Он рассмотрел перегоревшую лампочку у Кирилла в руках, но сам не дотронулся, а у Кирилла хватило сообразительности не продолжать опыты с предметами, имеющими отношение к электричеству. Кирилл думал о кошках, живущих между мирами — и ему в голову неожиданно пришла странная, почти пугающая мысль.

— Слушай, Сэдрик, — сказал он, — а в мире, откуда мы родом, есть такие же кошки? Вот такие же, как Клёпа?

— Чудной ты, государь, — хмыкнул Сэдрик. — Конечно. Такие же кошки. Такие же собаки. Такие же люди. Вот купец с женой тебя воспитывали — и им даже в голову не пришло, что ты нездешний. Так ведь?

— И птицы? — спросил Кирилл. — И деревья?

— И трава, — кивнул Сэдрик. — И кусты. И небо. А в чём беда?

Кирилл потёр лоб.

— Беда в том, что, по-моему, этого не может быть. Где он, наш мир, ну, наш дом? Вот в пространстве — где? На другой планете? Или как?

— Почему — на другой? — удивился Сэдрик. — На этой. Что за вопрос! А где ад и рай?

— Понятия не имею, — признался Кирилл откровенно.

— Поймёшь, когда будем переходить. Нам придётся спуститься на ступеньку вниз. А я поднимался. Понимаешь?

— Нет…

— Лестница, — Сэдрик взмахнул здоровой рукой. — Ад — самый низ. Рай — самый верх. А этот мир или наш — просто ступеньки.

— То есть, ты хочешь сказать, — осенило Кирилла, — что все эти миры, с раем и адом — это ступени одного мира? Отражения? Тени?

— Не отражения, — возразил Сэдрик. — Они же разные. Государь, а можно что-нибудь съесть? Ещё яйцо, а?

Бедный голодный Сэдрик, подумал Кирилл. Он меня не будил… а мне даже в голову не пришло, что ему должно хотеться есть. Зажрался я здесь.

— Пойдём завтракать, — сказал он, но по дороге на кухню и уже там, роясь в холодильнике в поисках чего-нибудь, что не покажется таинственному дару Сэдрика «кусками трупов», продолжал расспросы, не в силах остановиться. — Но в вашем мире ещё короли… всадники на лошадях… Газовая плита, ванная и унитаз тебе внове…

— И в чём беда?

— Ни самолётов, ни автомобилей, ни компьютеров…

— Ну да, — кивнул Сэдрик. — Я даже эти слова не понимаю. Зато наверняка там есть такое, чего в этом мире нет. Логично?

— Демоны? Драконы?

— И демоны, и драконы.

— Как в наших сказках, — невольно улыбнулся Кирилл.

— И что тебя удивляет? Припоминаю сказки про повозки без лошадей и про живые картинки, — Сэдрик поднял с пола любопытствующую Клёпу к себе на колени и принялся её гладить. — Видишь, кошки чуют Дар и легко ходят между мирами, когда хотят. И некоторые люди тоже. У кого договор с Теми, или с Другими… или, может, с какими-нибудь Третьими. А некоторые люди и сами по себе могут переходить. Или случайно проваливаются. Мироздание — штука сложная.

— Легенды кочуют из мира в мир…

— Вот именно.

За завтраком Кирилл уже не чувствовал себя героем дешёвой книжки или дурного спектакля. Он начал привыкать и потихоньку всё осознавать, а ворох неожиданной информации постепенно укладывался в его голове. Во всяком случае, он сварил десяток яиц и сделал горячие бутерброды с сыром — и никаких нежданных неприятностей не произошло, яйца и бутерброды были попросту весело съедены и Сэдриком, и самим Кириллом. И была хрестоматийная болтовня об электричестве, о «субстанции громовых сил», которая оказалась более понятна Сэдрику, чем Кирилл ожидал.

Кирилл пытался расспрашивать Сэдрика, насколько их общая родина напоминает земное Средневековье. Сэдрик кормил Клёпу кусочком сливочного масла, язвил и ехидничал, спрашивал, как житель Средних Веков может определить, Средние ли они, если он ещё не видел других, тех, что будут после — и даже не подумал прояснить что-то в этом вопросе. И Кирилл был вынужден сделать лишь два прямых вывода.

Первый: скорее всего, если сходство и есть, то оно чисто внешнее. Со средневековым людом у Кирилла упорно ассоциировались фанатизм, тупость, невежество и забитость, а Сэдрик был смел, ироничен, умён и мыслил свободно. Не может же быть, чтобы он обогнал собственное время настолько?

И второй: на родине Кирилла присутствовали во плоти все древние фантазмы и ужасы. Бог и дьявол. Ангелы и демоны. Маги. И один из этих магов с выражением полного блаженства грыз сухое засахаренное печенье у Кирилла на кухне.

Маг не походил ни на Саурона, ни на Гэндальфа, ни на других известных Кириллу по книгам и фильмам чародеев. Ему полагалось бы сейчас учиться в академии волшебства, вроде Хогвартса, а не бродить в одиночку по чужим мирам, разыскивая потерянных монархов. К тому же он был тем, что называется тёмным магом, не скрывал этого и вдобавок утверждал, что сам Кирилл — белый маг. Антагонист? Им полагалось бы учиться в той академии на разных факультетах, строя козни друг другу — но у Кирилла ещё ни разу в жизни не было такого сильного чувства локтя, такой полной уверенности в союзнике.

И магом Кирилл себя не ощущал. Он не мог творить чудеса, от него не дёргалась жареная говядина и не перегорали лампочки, а душная благость вокруг происходила помимо его воли и желания. Вдобавок он втайне завидовал отваге Сэдрика.

Страшнее всего, впрочем, было не сделать шаг в чужой мир через ад, а навсегда бросить приёмных родителей. Огорчить их, заставить страдать.

Оставить без… талисмана.

А они уже привыкли жить в круге благости и удачи. И чем серьёзнее Кирилл задумывался об этом, тем очевиднее ему было, как холодно и пусто станет маме и отцу, когда он уйдёт. Ведь рухнет незримая стена — как бы не обрушились дожди, снега и ветра возможных бед…

— Ты обещал всё показать, — напомнил Сэдрик, и Кирилл, кивнув, позвонил дяде Вите, шофёру из папиной фирмы.

Врать Кирилл не любил и не особо умел. Но в данном конкретном случае пришлось, потому что рассказать дяде Вите правду было никак нельзя. И Кирилл сплёл историю о приятеле из Испании, который приехал в Россию на праздники. Дядя Витя хмыкал, гмыкал, но согласился покатать Кирилла с приятелем-испанцем по городу — он, как и все, был в круге благости и не мог отказать.

Испания же была выбрана для камуфляжа по двум причинам: Кирилл был уверен, что дядя Витя не знает испанского языка, а язык родины Кирилла и Сэдрика чуть напоминал испанский или французский, если не вслушиваться.

— Не называй меня государем, ладно? — сказал Кирилл, прикидывая, какая из его курток будет болтаться на Сэдрике меньше прочих. — Пока — и неизвестно, насколько — я король чисто номинально. Не называй, в общем. И Эральдом не называй. Зови Кириллом — мне привычнее, да и внимание будет меньше привлекать.

— Король — всегда король, как его ни назови, — констатировал Сэдрик и вжался лицом в подкладку куртки. — Ты мне правда её даришь? Ох…

— Что-то не так?

— Нет, всё хорошо. Очень хорошо. На ней же — след тебя…

— В смысле — грязная?

— В смысле — след твоего света. Это как доспехи, — усмехнулся Сэдрик. — От зла. Я должен за такое благодарить и руки целовать… не умею, прости.

— И отлично. Ещё не хватало тебе такого умения… Попробуй надеть эти ботинки.

— И на них тоже, — кивнул Сэдрик. — На рубашке и штанах — не так, их, видно, стирают часто, а вот на куртке и ботинках — такой след… Не помешало бы работать… вечером. А то весь ад от меня разбежится.

— Ясно, — решил Кирилл. — Купим тебе новую одежду. И не делай такое лицо: ты вассал, мне полагается о тебе заботиться, чтобы ты не простудился и не умер, не закончив нашего дела. Я прав?

— Прав, прав, — сказал Сэдрик, и Кирилл очередной раз подумал, что для жителя Средневековья у его нового товарища многовато гордости.

И Средневековье, всё-таки, тут ни при чём.

* * *

Конечно, восторг Сэдрика относился не к марке автомобиля — «Мерседеса» представительского класса: Сэдрика привёл бы в восторг даже горбатый «Запорожец». Сам факт автомобиля его очаровал и пленил — и Сэдрик всё рассматривал, снаружи и внутри, потом гладил единственной ладонью кожу салона и расспрашивал о том, «как, всё-таки, эта повозка может двигаться без лошади». А вот дядя Витя его восторг не разделял совсем.

Кирилл впервые видел, чтобы дяде Вите было неуютно за рулём, спиной к пассажирам. А ему было. У него даже заметно вспотела шея, к ней прилипли короткие волосы с проседью. И он всё время нервно оглядывался — Кирилл еле удержался, чтобы не предложить дяде Вите следить не за Сэдриком, а за дорогой.

Осматривать город, попутно действуя на нервы дяде Вите, было невыносимо. На Невском Кирилл попросил его остановить машину и позвал Сэдрика побродить пешком. Если Сэдрик и был разочарован, то не показал этого. Кирилл уже думал, что метро будет для заезжего некроманта не менее захватывающим аттракционом, чем автомобиль — и тут его окликнул дядя Витя.

— Не ждать вас? — спросил он громко, делая какие-то странные знаки лицом и руками.

— Нет, не надо, спасибо, — сказал Кирилл, подходя. Сэдрик остался стоять поодаль, на тротуаре, разглядывая рекламный щит с холёной красоткой в чёрном белье. Прохожие, обходя его, делали неестественно большой крюк.

— Кирилл, — нервно прошептал дядя Витя, — осторожнее с этим парнем. Ты, конечно… но у меня интуиция. Этот твой дружок испанский — если только вор, то хорошо. Что-то поганое в нём есть.

Он некромант, подумал Кирилл. И наши люди чувствуют не только круг моей благости, но и то невидимое тёмное сияние, ту радиацию смерти, которая от него исходит. Фантастика…

— Не беспокойтесь, дядя Витя, — сказал Кирилл вслух. — Он, конечно, калека — в автокатастрофу попал — но парень хороший.

— Позвони мне, когда нагуляетесь, — сказал дядя Витя. — Беспокойно как-то.

Ему правда было беспокойно. И хотелось дотронуться до Кирилла, убедиться, что Кирилл — не бесплотный дух и не собирается развеиваться в воздухе. Он даже тронул Кирилла за руку прежде, чем закрыть окно.

«Неужели и дядя Витя чувствует, что Сэдрик пришёл за мной? — поражённо подумал Кирилл. — И не хочет, чтобы я исчез? Однако, приходится признать: я живу в компании наркоманов. И я же — их наркотик».

Ощущения, сопровождающие эту мысль, были здорово похожи на страх. И чтобы успокоиться, Кирилл принялся весело обсуждать с Сэдриком девицу на рекламном щите.

Девица, в общем, нравилась Сэдрику, но казалась слишком худой для «шикарной крали». А потом он вдруг сказал:

— Прости, госу… Кирилл. Твоему… э… вознице — худо от меня стало, да? Как-то я не подумал… Люди просто не терпят меня за спиной. Я уж старался-старался ему в затылок не смотреть, но — всё равно…

— Не извиняйся, — сказал Кирилл, у которого загорелись щёки. — По-моему, ты не виноват.

— Проклятый виноват всегда и во всём, — мрачно усмехнулся Сэдрик. — Удивительно, что тебе не худо.

Кирилл сам удивлялся, что ему не худо. В массе книжек разной степени занятности говорилось, что им с Сэдриком полагалось бы быть по разные стороны баррикад. Вот интересно, думал Кирилл, каково будет общаться с тем, третьим? Существо без души? Ещё темнее, чем Сэдрик? Всеобщее пугало?

А ведь мне, чего доброго, придётся сражаться с ним за трон, пришло вдруг Кириллу в голову. Пытаться убить каким-нибудь грязным древним способом. Бедолагу, который виноват во всей этой запутанной ситуации не больше, чем Сэдрик или я, зато пострадал больше нас… каково ему жить без души?

— Сэдрик, знаешь, что? — сказал Кирилл решительно. — А я ведь не умею ни рубиться на мечах, ни копья преломлять — или как там правильно… И людей убивать не умею и не хочу.

В глазах Сэдрика вспыхнул весёлый и злой огонёк.

— Пусть тебя это не беспокоит… Кирилл, — сказал Сэдрик. — Я умею. И иногда здорово хочу. Я никому не позволю тебя тронуть.

— Я не в этом смысле, — смущённо попытался возразить Кирилл.

— В этом, в этом. Не заботься ты пока что о пирожках небесных, госу… Кирилл, прости. Ты должен делать то, что Дар велит. Каждый из нас отвечает за Дар. Нельзя тебе убивать — ну и не убивай. Скажи мне — я убью, — сказал Сэдрик, щурясь — и вдруг неожиданно весело рассмеялся. По-настоящему. Впервые за время знакомства.

Его смех Кирилла одновременно обрадовал и встревожил. И в голову пришло, что сунуться в мир, хоть и родной, но совершенно незнакомый, Кирилл собирается, не зная броду. Было бы очень умно и хорошо порасспросить Сэдрика, но чутьё подсказывало, что многие познания умножают скорбь — и могут поколебать решимость.

А слова об убийствах не принимались особенно близко к сердцу. И упорно лезла в голову мысль, что для круга благости всё равно, сидит его владелец на троне или на табурете где-нибудь в придорожном трактире. Главное — на той земле, ради которой всё это и даровано свыше… или нет?

— Хочешь посмотреть на дворец? — рассеянно спросил Кирилл, думая о дворцовых переворотах и политике и стараясь перестать думать об этом. Мысли о драках за власть вызывали у него тошноту.

— Дворцы я уже видел, — сказал Сэдрик просто. — Твой дом лучше. И, по-моему, интереснее смотреть на машины.

Над головой протрещал вертолёт, и Сэдрик проводил его внимательным взглядом.

— А полетать хочешь? — улыбнулся Кирилл. — На такой машине? Только не смотри в затылок пилоту.

— Обалдеть, — восхитился Сэдрик. — Конечно. Я найду, куда смотреть.

В Кирилле неожиданно проснулся купеческий размах. Он заказал получасовую экскурсию на вертолёте — и насладился произведённым впечатлением. Потом они ели блинчики с творогом в какой-то кафешке, и Сэдрик расспрашивал о вертолётах, самолётах и парапланах. Потом проехали несколько остановок на метро. И, в конце концов, оказались в громадном торговом центре, где Кирилл собирался купить всё необходимое для путешествия.

Опыт этого дня оказался неожиданно полезным: Кирилл убедился, что Сэдрик пойдёт с ним куда угодно. В гудящую и ревущую летающую машину. Под землю — по движущейся лестнице, в грохот и гул, к поездам, уносящим в темноту. Кирилл встречал его вопросительный взгляд, когда предстояло сделать шаг в особо удивительное место, отвечал полуулыбкой и кивком — и этого хватало, чтобы Сэдрик пошёл без колебаний и сомнения. Его доверие было абсолютным.

И Кирилл очень хорошо Сэдрика понимал. Его собственное доверие тоже было абсолютным: Кирилл постепенно начинал осознавать силу собственной интуиции. Тот жутковатый дар, который давал Сэдрику власть над мёртвым, подсказывал ему, что Кириллу надо довериться — а сам Кирилл впервые сознательно прислушивался к собственному дару.

Обычно интуиция подсказывала Кириллу, что кто-то из знакомых или родни, обожающий Кирилла, вернее, круг его благости, всеми внутренностями, далеко не так хорош, как хочет казаться — и осознание, смутное и ничем не подкреплённое, вызывало стыд, как обвинение без улик. Сейчас голос интуиции был кристально ясен: Сэдрик может казаться кому угодно и сколь угодно плохим, но никогда не сделает зла Кириллу.

Сорвавшееся словечко «брат» оказалось не только словом. Кирилл мысленно улыбнулся, подумав, что в их родном мире, кроме магии, вероятно, работает и астрология: недаром же они с Сэдриком родились в один день, с разницей лишь в пару часов.

Между тем, прогулка по городу продолжалась — и ей пора было придать практический смысл.

Огромный супермаркет очаровал Сэдрика не намного меньше, чем вертолёт и электричка.

— Сейчас мы с тобой купим то, что может понадобиться… дома, — сказал Кирилл. — Давай, думай, что нам нужно. Рюкзаки — так?

— Такие? — восхитился Сэдрик. — Да, пожалуй. Лёгкие.

— Думай, что ещё.

— Э… а что можно?

— Сэдрик, можно всё! — рассмеялся Кирилл, но, встретившись с Сэдриком взглядом, сообразил, что чего-то недопонимает. — Что тебя останавливает?

— Много всего, — Сэдрик обвёл глазами громадный зал. — У тебя в кармане — коробка с музыкой… Ну, где птички летают, чтобы разговаривать вдаль?

— Телефон?

— Телефон. Я бы хотел, чтобы и у меня был такой. Чтобы мы могли разговаривать издалека. Но ведь здешняя магия — она же у нас дома действовать не будет?

Кирилл вздохнул.

— Молодец, Сэдрик, правильно понял.

— И всё, что одухотворяют силы грома, — продолжал Сэдрик, хмурясь. — Лампы. Вот бы нам с собой такую лампу! Иногда ужасно хочется света, а иногда он для работы нужен. Но ведь громовая сила идёт по проволоке из специальных мест…

— Нет, дорогой, — торжественно сообщил Кирилл. — Лампа будет, — и положил в корзину пару фонарей с аккумуляторами, заряжаемыми вручную. — Может, не так ярко, но будет.

— Отлично, — кивнул Сэдрик, воспрянув духом. — Маленькое надёжное огниво. Как у тебя в кухне.

— Обойдёмся парой зажигалок. Дальше, — предложил Кирилл но тут, снова отметив замешательство Сэдрика, понял важную вещь.

Нет, так они ничего не выберут. Сэдрик просто не представляет, какие вещи могут оказаться полезными в их путешествии — потому что совершенно не представляет, чего стоят вещи современной Земли. Например, как важно прихватить, скажем, обезболивающее и антибиотики — на всякий случай, и как удобны в таком путешествии спальные мешки, пенка и термобельё…

— Кирилл, — смущаясь, спросил Сэдрик, — а можно, мы возьмём хоть немного такого жидкого мыла, как у тебя дома, а?

Он далеко не так практичен, как можно подумать, решил Кирилл и улыбнулся:

— Не вопрос.

* * *

Они вернулись в квартиру Кирилла в восьмом часу вечера — и Кирилл с огорчением убедился, что родители уже дома. Ну, да — телефон полон непринятыми вызовами от мамы, от отца и от дяди Вити… Впрочем, родители пробыли без Кирилла почти сутки — чему удивляться?

И мама вышла в прихожую, чтобы встретить Кирилла — но её улыбка сползла с лица при виде Сэдрика в Кирилловой куртке.

— Кирочка, — сказала мама, — я что-то не помню этого мальчика среди твоих знакомых…

— Мы по скайпу общались, — соврал Кирилл. На душе у него было скверно — и ясно, что дальше будет только хуже.

— Вы так хорошо знакомы, что ты отдал ему свою одежду?

— Мама, я думал, что это моя одежда и я могу ею распоряжаться… Сэдрик, ну, что ты тут встал?

Но Сэдрик, как вампир, не получивший позволения войти, остановился у порога, скрестив руки на груди, и смотрел на мать Кирилла вприщур, с непроницаемым лицом. А она, похоже, оказалась совершенно не готова к ощущениям, которые вызывает у людей присутствие тёмного дара, подумал Кирилл. Она отвыкла. Поэтому не удержала себя в руках:

— Говорите по-русски при мне, ладно?

— Сэдрик по-русски не понимает, — сказал Кирилл, которому хотелось провалиться сквозь землю.

— Прости, Кирюша, он что, беженец какой-то? — у мамы сделалось такое лицо, с каким смотрят на зверька, попавшего под колёса автомобиля: брезгливая жалость.

— А если он беженец? — вырвалось у Кирилла, о чём он тут же пожалел.

— У меня не ночлежка, — тут же среагировала мама. — В квартире теперь пахнет… будто крыса сдохла.

В её голосе появились нотки, каких Кирилл не слыхал никогда — и он понял: мама, если и не догадалась, то чувствует, что Сэдрик здесь не к добру. Такие, как Сэдрик, приходят, чтобы уничтожить сплошную благодать.

Мама тоже полагалась на свой дар. А её интуиция в присутствии Сэдрика чётко и недвусмысленно включала табло: «Внимание, опасность!» Это не запах, подумал Кирилл. Ничем он не пахнет, чистый, а вонючее тряпьё мы выкинули. И в квартире не пахнет. Это — так она воспринимает его тёмный талант. Трансформирует внутри сознания в понятные образы.

— Мы скоро уйдём, — сказал Кирилл и тут же пожалел и об этом.

— Лично ты на ночь глядя никуда не пойдёшь! — заявила мама, и в её голосе лязгнул незнакомый металл. Сэдрик разрушал круг — и мамина доброта и терпимость трескались на глазах. — Антон! Может, ты всё-таки соизволишь подойти? Отец ты или нет?!

Не хватало ещё впутывать отца, подумал Кирилл. С другой стороны, это могло бы что-то решить: отец казался человеком куда более здравомыслящим. С третьей — благость отца тоже под вопросом.

— Ну, в чём дело, Кирюха? — спросил отец, выходя в коридор из кабинета. Он был напряжён и зол; Кирилл вдруг подумал, что теперь знает, как отец выглядел в лихие девяностые, удерживая на плаву среди сплошного криминала свой первый кооператив.

— Ты посмотри, кого твой сын в дом приволок! — воскликнула мама патетически.

— У вас документы есть, молодой человек? — спросил отец у Сэдрика одновременно брезгливо и грозно.

— Он по-русски не понимает, — тут же вставила мама.

Так разошлись, будто я террориста пригласил, подумал Кирилл с тоской. Сэдрик мрачно усмехнулся: «Началось…» — и Кирилл тронул его за плечо: «Всё в порядке».

— Я понял, — сказал он вслух, понимая, что прощания, которого хотелось бы, не выйдет. — Простите, мама-папа, мы уходим. Пошли, Сэдрик.

— Никуда ты не пойдёшь! — крикнула мама, и в её голосе появилась тень истерики. Отец втянул голову в плечи, опустил брови на глаза и сделал шаг вперёд — будто хотел остановить Кирилла силой. И Кирилл вдруг понял, что бы было с ним, с его приёмными родителями и со всеми прочими людьми из его окружения, если бы их не убаюкивал и не нежил ореол благости.

Мама кричит на меня, подумал он, а отец готов меня ударить. Потрясающе.

— Только не злись на них, государь, — тихо сказал Сэдрик. — Это из-за меня. Они не плохие.

— Я их избаловал, — кивнул Кирилл. — И теперь они в ярости, потому что я пытаюсь отнять их сладкое.

— Говори по-русски при матери! — рявкнул отец.

— Говорю по-русски, — сказал Кирилл, глядя на него. — Я вас с мамой очень люблю. Я вам очень благодарен. Но мне пора уйти. Правда, пора.

— Куда?! — выкрикнула мама.

— Домой, — печально признался Кирилл. — У меня есть дело, долг… Мне надо…

— Ну, вот что, — перебил отец. — Прекращай цирк и отправляйся мыть руки — и ужинать. И скажи твоему приятелю — пусть убирается, пока я полицию не вызвал.

Кирилл вздохнул.

— Так. Папа, можно поговорить с тобой серьёзно? По-мужски, а не как в детском саду?

Отец криво усмехнулся и сказал после слишком долгой паузы:

— По-мужски? Ну, хорошо. Слушаю тебя.

— Отлично, — сказал Кирилл. — Для начала позволь, пожалуйста, Сэдрику пройти ко мне в комнату и подождать меня там. У подъезда — холодно, а он и так намёрзся, пока меня разыскивал.

— Антон! — вклинилась мама, но Кирилл покачал головой и поднёс пальцы к губам:

— Мамочка, дай мне, пожалуйста, поговорить с папой. Наедине. Пожалуйста.

Мама бросила на него негодующий взгляд и ушла в гостиную, захлопнув дверь слишком громко. Кирилл взял Сэдрика за локоть и втолкнул в свою комнату. Снял куртку и рюкзак, отдал ему:

— Подожди здесь. Всё остаётся в силе. Просто подожди.

Сэдрик кивнул и тоже прикрыл дверь. Кирилл направился в кабинет отца — и отец был вынужден пойти следом. Кирилл чувствовал его раздражение и злость — но хуже того: он чувствовал, что злость и раздражение скрывали страх. Отец был в панике и не знал, что делать.

И паника взрослого, особенно — любимого и уважаемого взрослого — это было невыносимо.

Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:

— Ну и что всё это значит?

Кирилл снова вздохнул, унимая собственный страх, неуверенность и жалость, ощущаемую, как боль.

— Папа, — сказал он тихо, — прости, я должен об этом сказать. Я ведь — неродной. Приёмыш. Я не спрашиваю — знаю.

Лицо отца стало таким отчаянным, что жалость и тоска перехлестнули все мыслимые пределы. Отцу было очень непросто говорить на эту тему, но врать Кириллу в глаза он не стал. Только спросил, глухо:

— Этот рассказал?

— Да, — Кирилл тоже не видел резонов врать.

— И ты вот так, сразу, поверил первому встречному? — спросил отец с мукой. — Сходу?

— Мне пришлось, — кивнул Кирилл. — Потому что вот так, сходу, я заговорил на его языке. На СВОЁМ языке. Я, оказывается, его помню, язык. И вспомнил лицо… матери. Настоящей. Она мне приснилась.

— Не можешь ты ничего помнить, — бросил отец, глядя в угол. — Тебе было всего-то несколько дней от роду. И — что можно сказать о твоей матери, если тебя нашли чуть ли не на помойке, а?

— Её убили, — сказал Кирилл. — И хотели убить меня. Меня спас папин друг… настоящего отца, которого я никогда не видел. Убийц увёл, а сам погиб. Я — сирота, круглый сирота.

Отец кашлянул, неловко обнял его за плечи, сказал, смущаясь:

— Ну… мы же с мамой есть… Мы всегда тебя, как родного…

Кирилл тихо отстранился, поражаясь силе моральной боли:

— Я был очень милый ребёночек, да?

Отец вымученно улыбнулся:

— Ещё какой! Да ты и сейчас хоть куда…

Ох…

— Папа, — заставил себя сказать Кирилл, — пожалуйста, не забудь, это очень важно. Завтра же застрахуй всё. Всё, что у нас есть. Фирму, квартиру, дачу, машину… маму и себя. Завтра с утра пойди и застрахуй. Обещаешь?

— Ты чего, чудак? — улыбка отца стала шире и, пожалуй, веселее.

— Ты всегда говорил, что я — талисман. Я ухожу. Талисмана больше не будет. Могут начаться неприятности, полосой, — сказал Кирилл тихо. — Пожалуйста, прими это всерьёз. Особенно это касается мамы. Она может начать… злиться или плакать… пить… следи за ней, пожалуйста. В тебя я верю, ты сильный. И люблю вас обоих, очень.

Отец слушал, тёр переносицу, вздыхал, но ощущение паники как будто схлынуло. У Кирилла немного отлегло от сердца.

— Спасибо, папа, — сказал он. — Я знал, что ты поймёшь.

— Я не понимаю, — возразил отец, снова стараясь улыбнуться.

— Не надо меня обманывать, — сказал Кирилл, сумев изобразить улыбку в ответ. — Всё ты понимаешь. Только ты один и понимаешь. Ты-то всегда чуял, что я такое. И знаешь, что за всё надо платить. Мне — за счастливое детство, которое вы с мамой мне устроили, а тебе — за удачу, которая сама тебе в руки шла больше шестнадцати лет. Давай успокоимся и заплатим.

— Быстро же ты вырос, — сказал отец в безнадёжной тоске. — Не рано ли тебе, а? Тебе ещё до совершеннолетия далековато…

— Это ни от меня, ни от тебя не зависит. За мной пришли.

— Вот этот? Мне Виктор звонил…

— Ладно, — сказал Кирилл устало. — Ладно. Папа, это мой телохранитель. Он должен меня проводить. У меня… наследство. Огромное. И очень много врагов. А Сэдрик… он идеальный боец.

— Он без руки, кажется? — хмыкнул отец.

— Это неважно. Нерасспрашивай меня, пожалуйста. А то я что-нибудь расскажу, проговорюсь — и будет плохо. Просто поверь. Я видел. А дядя Витя — он не видел, но почувствовал. Он ведь тебе сказал, что Сэдрик — опасный?

Отец махнул рукой.

— Ну… Кирюха, я не знаю…

— Просто поверь. Это не наши технологии… психотехники… в общем, я видел. А тебе и маме — не надо. Просто не надо. Так всем будет лучше.

— Лучше бы ты всё объяснил, — сказал отец проникновенно. — Мне совершенно не улыбается отпускать тебя неизвестно с кем и непонятно куда. Ты ведь не говоришь — куда…

Кирилл мотнул головой:

— Знаешь, это ведь не зависит ни от тебя, ни от меня. Ты же не сможешь всю жизнь держать меня взаперти. Если ты меня не отпустишь, мне придётся сбежать. Обмануть тебя — и сбежать. И ничего с этим нельзя поделать. И описать тебе то место… мне нельзя, прости.

— Когда ты вернёшься? — глухо спросил отец.

— Никогда, — душа Кирилла болела нестерпимо, как зуб. — Прости. Я мог бы соврать. Маме — совру, скажу, что вернусь, как только получится. Но на самом деле этого не будет. Я ухожу совсем. Как на войну: может, меня завтра убьют, может — нет. В любом случае, мы не увидимся. И позвонить я не смогу. И помогать вам с мамой у меня больше не выйдет. Я уже сделал, что мог. Только не забудь всё застраховать, пожалуйста.

— Ты ведь не хочешь! — вдруг осенило отца, и в его глазах вспыхнула надежда. — Не хочешь уходить, а, Кирюха? Да и незачем, правда?

— Папа, прости, я устал очень, — сказал Кирилл. Он вправду чувствовал необыкновенную усталость от этого разговора. — Хочу, не хочу — какая разница? Мне надо, понимаешь? Пришло время. Я всё вспомнил. Вспомнил свой язык, вспомнил свой дом, вспомнил свой долг, за мной пришёл… мой сводный брат, если ты так уж хочешь знать всё. И я уйду, потому что мне надо идти. Не мучай меня больше, пожалуйста. Ты же видишь — тяжело мне, плохо. Но я должен — и не делай, пожалуйста, так, чтобы мне стало ещё хуже.

Отец молчал. Он осунулся в одночасье, и Кирилл заметил мелкий тик на его скуле — сердце снова хлестнуло жалостью. Но надо было закончить — и Кирилл тоже молчал. Ждал.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил отец в конце концов. — Хоть чем-нибудь, а?

— Можешь. Отпусти. И поговори с мамой сам. Я не выдержу.

Отец снова кашлянул, пытаясь скрыть смущение и неуверенность в себе. И ещё Кириллу померещился влажный блеск в его глазах.

— Иди.

— К Сэдрику.

— Иди к своему Сэдрику. Сводный брат, ты сказал?

— Мы родились в одну ночь. Ты мне веришь? — спросил Кирилл, глядя отцу в лицо. — Ты должен мне верить.

— Ничего я не должен, — вздохнул отец. — Иди уже.

— Спасибо, — Кирилл ткнулся головой в плечо отца, последний раз — так это осозналось. Отец стоял, опустив руки, с потерянным видом — но Кирилл надеялся, что он таки попытается принять всё, как надо. — Не забудь всё застраховать, — напомнил он на всякий случай.

— Иди уже, иди. Всё. Иди.

Кирилл взглянул благодарно и вышел.

Ему не хотелось делать шаг через ад, в иномирье. Ему смертельно хотелось спать — и немилосердно мутило.

Говорят, людей тошнит и клонит в свинцовый сон после первого убийства, подумал Кирилл, входя в свою комнату. На ощупь вынул из кармана телефон, поставил будильник на двадцать три и бросил на стол. Сэдрик вскочил с кресла к нему навстречу:

— Ну что?

— Всё хорошо, — пробормотал Кирилл и плюхнулся на диван, стаскивая одной ногой ботинок с другой. — Я проснусь… к полуночи.

Это было единственным, что он успел сделать, прежде чем провалиться в сон — разуться.

* * *

Сэдрика тоже клонило в сон, но не засыпалось. Пёстрые картинки бесконечного дня мелькали перед его мысленным взором крашеными коньками ярмарочной карусели — от их мелькания кружилась голова и подташнивало. Безумный день.

Всё как-то смешалось и сплелось. Громадный город, несметные толпы людей, стекло и сталь, ревущая летающая машина, город, опрокинутый вниз и расстилающийся в серой бездне, потом — грохочущее подземелье с самодвижущимися лестницами, полёт по бесконечному тоннелю в чреве полного людьми стремительного червя из стекла и стали, высоченные гулкие залы крытых базаров, музыка, обрушивающаяся сверху сияющим каскадом, ожившие картины, ослепительный блеск золота, гранёного стекла, крохотных фонариков, глаз…

Государь Эральд, которого Сэдрик честно пытался называть Кириллом, был как маяк в этой сутолоке. Некромант мало-помалу учился не терять из виду — по крайней мере, из поля внутреннего зрения — этот свет. Свет не мешал и не вредил Дару, напротив — придавал Сэдрику спокойствия и уверенности в себе.

Но за Эральда было неспокойно.

В этом слишком многолюдном, шумном и пёстром городе король чувствовал себя, как рыба в воде. Ему тут правильно было, хорошо. Он тут всё знал. В конце концов, именно этот город с умными машинами, живыми картинками, сияющими лампами и чудесами был для короля своим. И всё это — своё, привычное, новую родину — Эральд решил бросить навсегда ради Святой Земли, которую видел лишь несколько часов сразу после рождения.

Правда, он — король, думал Сэдрик. И белый Дар его тянет и ведёт. Он тоже должен чувствовать себя, как стрелка компаса — а полюс там, на Святой Земле, которой сейчас до ада рукой подать.

И отправляться туда, даже просто жить, не говоря уже о попытках обуздать ад — страшно и не хочется. И за государя страшно. Но разве с Даром совладаешь?

Сэдрик и сам чувствовал этот призыв или приказ. Ему казалось даже, что он увидел бы белоснежную сияющую стрелу, протыкающую бездны адовы, очищающий свет благодати — если бы тьма не застила глаза. Сэдрик уже почти не сомневался, что этот самый свет привёл его сюда. Воля Небес?

А ведь воля Небес — это подстава, думал Сэдрик, играя прекрасным ножом, купленным на базаре, где государь выбирал нужные для путешествия вещи. Нож был так хорош, что Сэдрику хотелось провести обряд именно этим ножом, а не отцовским, из чёрного вулканического стекла. Хотя бы потому, что это было — чистое лезвие. Ничего на нём ещё не было: ни открытых адских врат, ни крови, ни проданных душ. Сэдрик ласкал тёплую рукоять и думал о чистой и честной стали — и о таких сомнительных вещах, как Божья воля.

Творец ведёт. Но это вовсе не означает, что он прикроет в драке или спасёт от смерти. Творец счёл Эральда своим орудием — держал тут, как утяжелённую кость в рукаве, чтобы бросить в игру за миг до полного проигрыша, а сейчас решил, что время пришло. Творец счёл своим орудием и Сэдрика — хотя, казалось бы, зачем ему сдался Сэдрик с его тёмным Даром, адский прихвостень? Но — неважно. Творец избрал. И теперь им двоим — двум несчастным щенкам — разгребать то, что долго загаживали взрослые могущественные люди и силы ада… вот спасибо!

Предполагается, что они справятся? Ага, уже.

Разве Творец послал небесное воинство спасать покойную королеву? Разве он защитил барона Гектора? Оставил жизнь младенцу, спасибо и на том. Но надолго ли?

Ни на что Сэдрик особенно не надеялся. Ему хотелось всего-то напоследок ещё раз вымыться. С тем жидким мылом, которое пахнет сладко, терпко и прохладно, как море, омывающее эдемский сад. Под струями горячей воды — как под чародейским дождём. Это было на редкость сильное наслаждение. Но просить было неловко: в соседнем покое Сэдрик слышал взволнованные голоса купца и его жены и знал, даже не понимая языка, что спорят они о том, можно ли государю покинуть дом — именно в его, Сэдрика, обществе.

Хорошо, если король не сказал приёмным родителям, что Сэдрик уже мылся их водой — они бы пришли в ярость и наняли бы людей, чтобы оттереть ту белую лохань со щёлоком и облить её кипятком. Проклятыми брезгают. Государь — единственное исключение.

И Небеса отправляют такого государя прямо в ад. Слишком светлый?

В стеклянном ящике, в чистой, подсвеченной тёплым, словно солнечным, светом, воде плавали золотые рыбки. Сэдрик подносил руку к прозрачной стенке — и стайка рыбок отплывала в сторону. Снова подносил — рыбки снова отплывали. Рыбкам не нравилась близость смертной магии — рыбки привыкли к благословенным рукам короля. Даже этим крохотным и неразумным созданиям скоро будет тяжело и плохо.

Сэдрик заберёт их благодетеля.

Кошка короля смотрела на Сэдрика бледно-голубыми, всепонимающими, некошачьими глазами маленького демона. Купец с женой пререкались за стеной. Жёлтый свет уличных фонарей освещал комнату — в бурой мути чужого неба не было видно луны. И тоска тянула Сэдрика за душу, но неизбежное он уже принял и смирился.

В конце концов, он умудрился задремать в кресле — и пёстрые картинки мелькали перед глазами, а в уме всплывали странные бессмысленные слова. Сон напоминал горячечный бред — но когда запела-зазвенела переговорная коробочка Эральда на столе, Сэдрик очнулся очень легко и ощутил себя отдохнувшим.

А король улыбнулся ему тёплой сонной улыбкой ребёнка.

— Идём?

Сэдрик кивнул, вкладывая нож в ножны.

— А куда? — спросил король. — Где твой портал?

— Портал? — удивился Сэдрик. — Не знаю этого слова. Если ты про место, где лучше открыть вход в преисподнюю, то мне всё равно, в общем. Только под открытым небом. Мне земля нужна.

Король задумался.

— А зрелище — здорово страшное? Когда ты вход открываешь?

— Тебе понравится, — съязвил Сэдрик.

Король нервно рассмеялся.

— Я не о себе. А вдруг кто-нибудь ещё увидит?

— И что? Пусть смотрят, я за посмотр платы не беру. Не наша беда, государь… ну да, Кирилл, прости. Задумался.

Они не пошли есть на кухню. Эральд принёс нарезанный хлеб и нарезанный сыр для Сэдрика, а для себя что-то мясное — и из-за этого мясного они ели, повернувшись спинами друг к другу. Король пытался сбивчиво расспрашивать о чём-то, но Сэдрик отвечал односложно — он сосредоточивался на сложном обряде и настраивал себя на всё плохое, связанное с опасной магией.

Если государь не имел понятия об оплаченном шаге, а потому совершенно не переживал по поводу будущих ощущений, с ним связанных — то Сэдрик знал об этих ощущениях прекрасно и нервничал. Он давно привык к боли, с которой связана почти вся смертная магия, но шаг стоил больше боли — надо было как следует себя подготовить.

И Дар послушно наполнил тело жидким огнём. Сэдрик, ощущая только его, ничего больше, пропустил мимо глаз и ушей прощание короля с приёмными родителями, машинально закинул на плечи лямку рюкзака — и вышел во двор, не застегнув куртки.

Ему было жарко.

Дар сам повёл его. Сэдрику не пришлось выбирать место рассудочно — его выбрала разбуженная магической силой интуиция. Из памяти пропал путь к недостроенному или полуразрушенному зданию с тёмным и глухим пространством между глухими стенами. Чародейская мостовая, которую король называл «асфальтом», растрескалась, её покрывала жидкая грязь, но всё равно она великолепно подходила для работы. И мел, спрессованный в палочки, великолепно подходил для работы. Сэдрик скинул рюкзак и опустился на колени в эту слякоть, не чувствуя холода и сырости; он хорошо настроился — Дар рдел в его теле, как разгорающийся костёр.

— Сэдрик! Сэдрик! Мне-то что делать? — донёсся откуда-то из неизбывного далека голос короля, но Сэдрик отвлёкся от рисования пентаграммы с тройной защитой только на то, чтобы предостерегающе махнуть вымазанной мелом и грязью рукой и пробормотать, не оборачиваясь:

— Скрести руки и не дёргайся.

— Фантастика, — восторженно сказал король на другом конце Вселенной. — Как ты можешь так ровно…

— Заткнись, — приказал Сэдрик. Сейчас не до любезностей было. Он замкнул последнюю сферу силы и поднялся, чтобы наполнить Звезду собой.

И реальность лопнула, как кожура каштана в огне.

II

Кирилл боялся последнего разговора с приёмными родителями, но всё вышло совершенно не так, как он ожидал.

Мама чмокнула его в щёку, хихикнула и сунула ему в карман плитку шоколада. Отец улыбнулся и кивнул. И Кирилл вдруг понял: они переговорили, обсудили поведение своего бестолкового приёмыша — и решили, что это такая игра. Кирюша решил побродить по белу свету и изобразить взрослого. Нагуляется, проголодается — и придёт.

Кирилл беспомощно взглянул в лицо отца. Ни тени беспокойства он не увидел. Отец улыбался, будто кошмарного объяснения два часа назад вовсе и не было.

Даже тёмная аура некроманта поблизости не заставила родителей воспринимать Кирилла всерьёз и мыслить хоть сколько-нибудь критически.

И если до этого момента Кирилл ещё чуточку сомневался в необходимости такого отчаянного шага, как возвращение на родину из уютного и гостеприимного Питера, то сейчас последние сомнения отпали.

— Папа, — сказал он в отчаянии, — ты не забудешь о страховке?

— Серьёзный парень — страсть! — улыбнулась мама и ущипнула Кирилла за щёку, и отец тоже улыбнулся, кивнул успокаивающе.

«Конечно, деточка, конечно!» — ведь деточка не заказал билетов ни на самолёт, ни на поезд, не забронировал номер в гостинице, да и денег на дорогу не попросил. Правда, потратил все карманные на всякую ерунду — но всё равно, если судить здраво, куда деточка поедет при таком раскладе? В гости к приятелю на другой конец города. Ну — в пригород. Но не дальше.

Отец благополучно забыл почти всё, что Кирилл ему говорил. Кирюха вернётся через пару дней — и всё будет по-старому.

А может, и не забыл. Просто здраво обдумал — и не поверил. Ничего плохого ведь случиться не может. Чёртова благодать не позволяет родителям принимать всерьёз «болтовню ребёнка» — и присутствие некроманта не меняет положения.

«Ребёнок» — сначала талисман, а уже потом человек. Если вообще человек.

Кирилл снова ощутил великую сушь в душе.

Пока у дверей квартиры происходил этот мильон терзаний, Сэдрик, не торопясь, спустился по лестнице. Его рюкзак висел на одной лямке, куртка — нараспашку. В руке он держал купленный в супермаркете туристический нож в ножнах, прижимая его к груди. Сэдрик вышел из парадной и остановился, глядя в небо.

— Ты чего? — спросил Кирилл: вид товарища его встревожил, почти напугал.

— Ничего, — Сэдрик медленно повернулся: в свете фонарей шрамы казались чёрными на совершенно белом лице, а дико расширившиеся зрачки сделали взгляд пустым. В глубине зрачков Кириллу померещился красноватый туман. — Иди за мной — и всё.

Бог мой, подумал Кирилл. Транс. Мой друг-ведьмак — в трансе.

Ему стало жутко. Только сейчас он понял до конца, что происходящее — всерьёз, что это не фантазия, не розыгрыш и не ролевая игра.

Шаг через ад — это очень забавно и лихо, если болтаешь об этом у себя на кухне. Но если рядом с тобой идёт настоящий чёрный маг, и волоски на руках встают дыбом от неописуемого и отвратительного ощущения, похожего на статический электрический разряд, только нестерпимее — уже не забавно. Совсем не забавно.

Не так, как пишут в книжках. Не так, как в компьютерной игре.

Ночной город вокруг вдруг показался Кириллу каким-то нереальным, как морок или голограмма. Улица была совершенно пустынна. Жёлтое марево электрического света придавало всему вокруг мертвенность паноптикума. Тени потемнели и углубились, каждая выглядела провалом в небытие. И Сэдрик шёл между расступающихся теней; Кириллу даже в голову не пришло попросить его не тащить нож на виду — это попросту не имело смысла.

Нас никто не встретит, подумал Кирилл, которого мелко заколотило. Ни гопники, ни полиция, вообще никто. Всё живое, наверное, разбегается с дороги. Это магия Сэдрика. Его транс что-то делает с реальностью. А я вот не умею швыряться файерболами и рушить взглядом бетонные стены — хотя в мире, куда мы направляемся, это было бы очень и очень ценное умение. Вряд ли Сэдрик — самый сильный чародей на моей далёкой родине — и я ему не помощник.

Какой драгоценный талант — нравиться девушкам и создавать вокруг себя разливанное море сиропного благополучия, подумал Кирилл с чувством, очень похожим на отчаяние — и тут Сэдрик свернул во двор дома, выселенного для капитального ремонта.

Створка ворот оказалась выломана. Кирилл вошёл за Сэдриком во двор-колодец, наполненный сумраком — только мутный отсвет с улицы не давал тьме сгуститься совсем. Сэдрик остановился, сбросил рюкзак с плеча на грязный асфальт и, по-видимому, тут же забыл о нём. Прижал нож в ножнах к боку больной рукой, здоровой неловко вытащил из кармана коробочку школьного мела, купленного всё в том же магазине. Коробочка раскрылась и мелки высыпались, но Сэдрик не обратил на это внимания, просто взял один — и, встав на колени прямо на грязный асфальт, принялся чертить на нём сложный знак, тройную многолучевую звезду.

Чёткость его движений поражала: это было похоже не на черчение по линейке даже, а на построение в AutoCADе. Мел чудесным образом не пачкался: казалось, что каждая начерченная линия вспыхивала белым — чертёж виднелся в темноте совершенно отчётливо. У Кирилла даже сорвался с языка какой-то восхищённый возглас, но Сэдрик оборвал его резко, почти зло, приказав стоять спокойно и скрестить руки на груди.

Кирилл скрестил. Ему было жарко от чувства, более сильного и глубокого, чем страх — предчувствия силы, изменяющей картину мира, но что-то заставляло наблюдать, хоть и содрогаясь внутренне.

Сэдрик отбросил в сторону стёртый кусочек мела, вынул нож из ножен, задрал рукав на увечной руке и сделал пару быстрых поверхностных надрезов — очень умело и очень спокойно, будто резал хлеб, а не собственную кожу. Кровь выступила мгновенно — Сэдрик дал ей потечь в центр пентаграммы и тут же шарахнулся назад. Светящийся багровый дым повалил из асфальта, будто кровь прожгла тротуар насквозь.

— Стоящий у врат, отопри! — приказал Сэдрик, и его голос прозвучал неожиданно сильно и гулко. — Заплачено за один шаг!

То, что произошло дальше, сознание Кирилла не смогло уместить целиком. Мир перед ним треснул и разъехался в стороны, как занавес, а за довольно-таки тонкой плёнкой реальности оказался какой-то мерцающий багровый кошмар, откуда пахнуло доменным жаром — и громадная, невообразимо ужасная голова, хуже всего в которой было сходство с человеческой, вытянулась на шее, тощей и длинной, как у диплодока, из озера бурлящего, плавящегося камня или металла очень глубоко под ногами, в туманной, парящей багровой бездне.

Рука Сэдрика, единственное, что осталось от реальности, схватила Кирилла за рукав и потянула вперёд, в эту разверстую пасть величиной с автобус. Кирилл успел заметить только зубы, растущие прямо из нёба, на которые ему сейчас надо было наступить — и тут же стукнулся ногами обо что-то твёрдое.

* * *

Ощущение было, как от прыжка с высоты.

Стояла сонная тишина, с мутных небес светила ущербная луна, наполовину прикрытая облаками — а вокруг был обычный лес, зимний лес, переживший оттепель и заморозки. Снег смёрзся в ледяную корку — и Кирилл стоял на этой корке, вдыхал терпкий, дымный запах зимы и леса и пытался прийти в себя и успокоить дико колотящееся сердце.

— Мой рюкзак ты не взял, — констатировал Сэдрик. — Жаль.

— Прости, — пробормотал Кирилл, мотая головой. — Прости меня. Я растерялся.

— Ничего, — сказал Сэдрик. — Я так и думал, что всё равно всё потеряем, не сейчас, так чуть позже. Кучу барахла через ад не протащишь… я так, просто спорить с тобой не хотел. Не расстраивайся.

— Всё равно досадно, — сказал Кирилл, постепенно выравнивая дыхание. — Чёрт, твой спальник…

— Не переживай, — сказал Сэдрик рассеянно. Он то ли оглядывался, то ли принюхивался. — Не уверен, что понадобится… да и вообще… что-то занесло меня. Спальник, носки эти, мыло… Я сейчас думаю, что тряпьё старое моё ты зря выкинул.

— Да ладно! — удивился Кирилл. — Это уже не одежда была. Удивляюсь, как ты до воспаления лёгких не замёрз… И — слушай, кровь же надо остановить, что ты прямо так рукав опустил…

— Уже остановилась, — сказал Сэдрик, не глядя на Кирилла. — После обряда быстро закрывается. Быстрее, чем простые ранки. Успокойся.

Кирилл и успокоился. Лес был, как на Карельском перешейке: в бледном лунном свете вполне различались сосновые стволы, обыкновенные сосны, каких под Питером множество, а между соснами темнел кустарник, опять же, обычный, не осыпанный золотыми ягодами. Тускло поблёскивал наст; в этом мире тоже, как видно, была затяжная оттепель — снег почти сошёл даже в лесу, лежал отдельными холмиками среди чёрной, прихваченной лёгким морозом земли. Необычно тёплая зима.

Из-за всего этого — из-за лёгкого морозца, из-за обыкновенных сосен, обыкновенной луны, корки наста, знакомого запаха зимнего леса — ощущение инобытийности пропало у Кирилла вовсе. Распахнутая огненная пасть уже растворилась в памяти, превратилась в спецэффект, когда-то виденный в кино, в приснившийся кошмар, в галлюцинацию. Всего и случилось, что фантастически мгновенный перенос из Питера за город, подумал Кирилл и удивился тому, как сознание строит защиту от реальности.

За какие-то две-три минуты сознание воздвигло укрепрайон с колючей проволокой, окопами полного профиля и пулемётными гнёздами — и не хотело впустить в себя безумную мысль, что невозможно сейчас пойти к железной дороге, сесть на полустанке в электричку и приехать домой.

А ведь невозможно, подумал Кирилл — и его спине стало холодно.

Через баррикады, выстроенные сознанием, едва пробился голос Сэдрика.

— Немного промахнулись, — говорил Сэдрик. — Совсем чуть-чуть, даже мили не будет. Вон там, — и махнул рукой, — я открыл врата, когда шёл тебя искать. Прямо чувствую, как там тепло от звезды. Так что удачно попали, как следует.

— Мы не заблудимся в лесу? — спросил Кирилл чуть дрогнувшим голосом.

— Нет, — Сэдрик отрицательно мотнул головой. — Тут я очень легко найду дорогу, поэтому и выбрал этот лес. Во-первых, мне знакомо всё… а, во-вторых, тут нам с тобой сравнительно безопасно. То есть, около столицы сейчас все леса кишат всякой дрянью, здесь её больше всего, дряни — но здесь совсем другое дело…

— Погоди, — хрупкое ощущение реальности снова поплыло в душе Кирилла, смещая и спутывая понятия, подыскивая в этом бреду что-то знакомое, на что можно положиться. — Какой дряни? Хищных зверей?

Сэдрик хмыкнул.

— Зверей тут почти нет. Звери от столицы прочь подались. Даже оленей в королевский парк из Синих Ельников возят, или вепрей, там… Зверям тут не очень нравится. Только волки остались, да и тех я давно не видал.

— А какая же тогда… — начал Кирилл, и в этот момент ему померещилось еле заметное движение в кустарнике.

Что-то там шевелилось, более чёрное, чем ночная темнота — и вдруг открыло жёлтые горящие глаза в чёрной пустоте. Ужас врезал под дых с такой силой, что Кирилл чуть не вскрикнул.

И спросил, с трудом взяв себя в руки, надеясь, что удаётся говорить непринуждённо:

— Сэдрик, а что это там… копошится?

Сэдрик взглянул, и его глаза сузились в злые щели.

— Ага, — кивнул он. — Вот такой дряни тут и полон лес. Оно самое. Но ты постарайся не бояться, они на страх идут. Ничего они нам не сделают, я им не чужой… хотя ты — тоже.

— Это как? — спросил Кирилл, которого из жара кинуло в холод.

— Мы с тобой сейчас, знаешь, куда идём? — Сэдрик улыбнулся, и Кирилл понял, что ободряющая улыбка сделана специально для него. — Мы идём к дороге, которая ведёт из столицы в монастырь Святого Луцилия. Если пойти прямо, выйдем как раз к часовенке над родником, её лет сто назад монахи выстроили. Там, в часовне этой, барон Гектор похоронен. Понимаешь?

Сердце Кирилла на миг замерло — потому что он вдруг иррационально и невероятно вспомнил Гектора.

Просто внезапно понял, кто был тот громадный белобрысый мужик рядом с мамой — в мучительном сне, приснившемся прошлой ночью. Не отец. Барон Гектор. Который прикрыл его, Кирилла, короля Эральда, от адских гончих. От таких же, как…

И ужас стёк с Кирилла, как вода, сменился вспышкой ярости — кажется, впервые в жизни. Кирилл нагнулся, поднял кусок ледяной корки и изо всех сил швырнул его в кусты.

— Пшёл вон! — сорвалось с языка. — Пшёл! Мразь такая!

В кустах как-то всхрюкнули — и растворились во мраке.

— Молодец, здорово! — сказал Сэдрик с удовольствием. — Круто. Смотри, боятся тебя… а я уже собирался сам их шугануть. Здесь тварям отец мой, старый бес, выход в мир людей открыл, так у меня есть кое-какая власть над ними, ну, ты понимаешь. Кровь. Но то, как ты сделал — это гораздо круче. Потому что — ты ж это тоже понимаешь, да? — они на тебя натасканы.

— На меня… — линия укреплений, выстроенная в мозгу, была прорвана, мир обрёл резкость и всё стало прозрачно и понятно. — Я уже не тот младенец, Сэдрик, — сказал Кирилл. — Я чувствую, что они не прочь бы меня сожрать, но не могут.

— Ну да, — сказал Сэдрик почти весело. — Всё работает, благой государь. Нечистая тварь тебя боится. По крайней мере, мелкая. Пойдём к дороге, ты же не хочешь в лесу жить остаться? — и направился навстречу луне.

— Почему — мелкая? — удивился Кирилл. — По-моему, с хорошего медведя.

— Я не про размер, который видно глазами, — не меньше удивился Сэдрик. — Это же просто видимость, чара, наваждение. Темнота, ветки, снег… Нет, ну, простеца, конечно, сожрёт, особенно, если — сворой…

— Гектор был простец?

— Ага. Солдат. Верил в то, что видел. Ты не верь. Тут много просто видимости. Ад, он, знаешь, любит врать. Собственно, он почти целиком из вранья. Поэтому слушай Дар, белый Дар плохого не посоветует. Пойдём к дороге.

Кирилл пошёл за Сэдриком, удивляясь новой остроте восприятия. Темнота уже не казалась такой непроницаемой, и в ней ощущались невидимые твари — боялись подойти близко, но шли следом шакальей стаей, голодная нежить. Глубокую тишину ночи хотелось назвать мёртвой; Кирилл вслушивался в неё и постепенно осознавал: ни звенящего стона далёкой электрички, ни шума автомобильного мотора, ни гула пролетающего самолёта он больше не услышит никогда.

Ночь этого мира — стылая тишь девственного леса… Хотя какой же он девственный, проклятое место! Над душой этого леса в день рождения Кирилла-Эральда совершили слишком серьёзное насилие, чтобы слово «девственный» подходило к нему хоть как-то.

И дымный терпкий запах, такой восхитительный и свежий, уже не превращал этот путь в ночном лесу в прогулку где-то рядом с дачей на Карельском перешейке.

— А идти далеко? — спросил Кирилл.

— Не… очень… — сказал Сэдрик так, будто прислушивался или принюхивался к чему-то важнее слов — рассеянно. — Час, быть может. И переночуем в часовне. Рядом с Гектором — там неплохо, как ты понимаешь.

Кирилл кивнул, сосредоточился на дороге. Идти по сосновому бору было неожиданно легко: сухой мороз после оттепели прихватил грязь и превратил в твёрдую поверхность, а остатки снега покрыла корка наста. Мешала только темнота — но луна выскользнула из-за туч, её тусклый свет отражался от наста; стало светлее, да и глаза постепенно привыкли к мраку.

Сэдрик искал путь, как ищейка — казалось, больше по запаху или другому чутью, чем по зримым ориентирам. Кирилл положился на чутьё Сэдрика и наблюдал, скорее, не за лесом, а за собой. И поражался упрямому нежеланию чего-то внутри души признать пребывание в другом мире: даже ощущение крадущихся в темноте адских гончих уже не убеждало. Тоненький голосок фальшивого здравого смысла теперь пытался убедить бодрствующий разум Кирилла, что хрюкающая желтоглазая тварь в кустах и волны немотивированного отвращения, то и дело окатывающие его с головы до ног — всего-навсего плод его воображения.

И Кирилл тратил неоправданно много усилий, чтобы убедить себя: началась игра на другом поле. Старые убеждения и старый опыт тут не работают. Всё — настоящее.

Они прошли в сосредоточенном молчании довольно долго. Кирилл не мог бы сосчитать минуты или километры — вокруг был однообразный лес, то ярче, то тусклее освещённый луной, и к бесплотному копошению тварей в темноте Кирилл стал нерационально привыкать. Они не делали ничего плохого, даже не пытались напасть, не издавали никаких запахов и звуков, только буравили спину невидимыми глазами. Всё это делало адских гончих очень похожими на галлюцинации, а бурно реагировать на видения было бы нелепо.

Дорога в лесу сама по себе начала напоминать сон. Кирилл автоматически переставлял ноги и бессознательно ожидал, что сейчас проснётся — и вдруг налетел на Сэдрика, который неожиданно и резко остановился.

— Ой! Ты чего? — вырвалось у Кирилла, как у внезапно разбуженного.

Сэдрик посмотрел на него. Кирилл увидел отчётливое багровое свечение в глубине его глаз — как светились в сумраке глаза кошки Клёпы. Кошачий отсвет в глазах человека выглядел жутковато.

— Ты спишь на ходу? — спросил Сэдрик с еле заметной укоризной. — Нельзя так, разве это надо объяснять?

— А что случилось?

Сэдрик издал странный звук, то ли кашлянул, то ли всхлипнул.

— Мы уже почти пришли. Дорога — вот она, — и протянул здоровую руку вперёд. Кирилл, впрочем, ничего не разглядел в сумеречной мути между древесных стволов. — Но мне надо тут… свернуть. Случилось… кое-что. И… ну… в общем, надо мне.

— Надо так надо, — удивился Кирилл. — Тебе виднее. Пошли, конечно.

Сэдрик свернул и пошёл, как понял Кирилл, вдоль дороги, на некотором расстоянии от неё. Кирилл шёл за ним следом. Парковая чистота соснового бора сменилась валежником и разросшимися кустами, пробираться слало тяжелее, но в какой-то момент стволы сосен и заросли кустарника, похожего на вербу, расступились, и Кирилл увидел освещённую луной поляну и дорогу.

Сельская грунтовка, подсказал старый опыт. Далеко не шоссе. На такой, с позволения сказать, дороге и пара легковых автомобилей разминулась бы с немалым трудом.

Сэдрик пересёк поляну и снова углубился в лес. Заросли вербы стали гуще, через них пришлось проламываться — Сэдрик шёл напролом, ведомый своим странным чутьём — и кроме того, тут, у дороги, росли молодые сосны и ели, от крохотных, по пояс, до чуть больших, в человеческий рост. Кирилл раздвигал и раздвигал ветки, то упругие, то ломкие от мороза, то колючие — и вдруг вывалился из кустарника на открытое пространство.

И удивился, что наст не блестит. Заиндевелая поляна была совершенно черна в лунном свете.

На чёрной земле белело подобие человеческой фигуры, как голый сломанный манекен, вымазанный чёрной краской. Второй манекен, поменьше, тоже голый и сломанный, валялся чуть поодаль, рядом с грудой чего-то тёмного — может, мокрых и замёрзших тряпок. Кирилл поднял глаза и увидел третий манекен, одетый в белую, залитую чёрным рубаху, который зачем-то привязали к сосне.

Глядя на него, Кирилл сделал шаг вперёд — и чуть не упал, запнувшись о четвёртый манекен, лежащий прямо на пути, одетый в тёмное, поэтому не замеченный сразу.

— Что это? — спросил Кирилл. — Что это за фигня?

— Разбойники, я думаю, — отозвался Сэдрик глухо.

— Это — разбойники? — удивился Кирилл и нагнулся посмотреть поближе, но в темноте разглядел только белое лицо и чёрный раскрытый рот. Полез в карман за фонариком.

— Нет, конечно, — Сэдрик тоже полез в карман здоровой рукой. — Я хотел сказать — это разбойники их. Вчера или позавчера, когда я тебя в том мире искал, в общем.

Кирилл включил фонарик и чуть его не выронил. В синеватом луче искусственного света кровь казалась чёрной, горло под белым лицом было вспорото так глубоко, что в ране белели кости, а закатившиеся мутные глаза убитого смотрели куда-то за Кирилла, вверх.

Он кричал, подумал Кирилл — и желудок скрутило спазмом. Кирилл поспешно отвернулся, чтобы не блевануть на труп. Луч фонарика метнулся по поляне. Кирилл успел заметить вспоротый живот голого мертвеца и обнажённую женскую грудь, под которой зияла чёрная дыра.

Его хватило только на то, чтобы отбежать в сторону. Кирилл вломился в кусты, и его вырвало. Он кашлял, пытаясь справиться с новыми приступами тошноты, чувствовал мучительный стыд, но ничего не мог поделать со своим телом.

Потому что оборона подсознания, не желавшего воспринимать происходящее всерьёз, была, наконец, прорвана окончательно. Кирилл вернулся домой, в страну, где правил ад. Они с Сэдриком наткнулись на поляне на ограбленных и убитых людей. Помочь уже нельзя и сделать ничего нельзя. Эта мысль вызвала у Кирилла очередной спазм желудка и приступ тоски и одиночества.

— Ты там жив ещё? — окликнул Сэдрик, вроде бы, насмешливо, но Кирилл расслышал в его голосе отзвук сочувствия.

Кирилл вытер рот ладонью и заставил себя выбраться из кустов на поляну. Облака разошлись, луна светила ярко, и Кирилл видел куда яснее, чем ему хотелось бы.

Увидев место убийства в лунном свете, он слишком много понял. Понял, что женщину насиловали прежде, чем убить. Что тот, с распоротым животом — мальчишка лет двенадцати-четырнадцати, не старше. Что в привязанного к дереву швыряли ножи. И это было так ужасно, что Кирилл отвернулся, глядя в темноту леса, и сделал несколько глубоких судорожных вдохов.

Ночь и маленький мороз. Свежий холод.

Белый король. Хлюпик сопливый.

Отчаянным усилием воли Кирилл заставил себя снова смотреть — и понял ещё одну вещь. Сэдрик был занят. Он чертил на пропитанной замёрзшей кровью земле лезвием ножа — и каждая тонкая бороздка на миг вспыхивала синеватым светом.

— Ты что делаешь? — спросил Кирилл сипло.

— Их упокоить надо, — сказал Сэдрик, не оборачиваясь. — Я тебя затем сюда и притащил.

— Похоронить?

— Хорошо бы похоронить. Но мы с тобой не справимся. Земля замёрзла, да и копать нам нечем. Поэтому я их только отпущу отсюда — и всё.

Кирилл моргнул.

— Как это — «отпустишь»?

Сэдрик закончил чертёж, встал с колен, вытер нож об штаны и принялся засучивать рукав над многострадальной увечной рукой.

— Ты же видишь, — сказал хмуро, — как их убивали. Думаешь, их отпевал святой наставник?

— Но ты же не священник, — Кирилл отметил, что у него нашлись силы удивиться.

— Я некромант. Отпущу души, пока их здешняя нежить не сожрала, а там они уже с Господом разберутся сами. Прости, не мешай пять минут.

Кирилл отошёл. Сэдрик, бормоча что-то скороговоркой, уже ожидаемо надрезал кожу, чтобы на землю пролилось немного крови. Никакого пламени на сей раз не получилось, но из центра звезды потёк белый холодный туман — и Кирилл с ужасом увидел, что туда, к центру чертежа, от мёртвых тел по земле стекаются бледные струйки, похожие на струйки сигаретного дыма.

Кирилл отступил на шаг, вдавился рюкзаком за плечами в упругий кустарник и смотрел, цепенея от ужаса, как из тумана собрались бледные подобия человеческих фигур — без плоти и чёткой формы, как мутные клубящиеся призраки.

Их было пять. Кириллу показалось, что он слышит их голоса — как шелест ветра в кронах деревьев — но слов он разобрать не мог.

— Всё уже прошло, сударыня, — сказал Сэдрик. — Больно больше не будет. Не беспокойтесь.

Один из призраков скользнул к Сэдрику, но тот вытянул руку ему навстречу.

— Не надо, — сказал он тихо. — Уже не поправишь. А Господь в курсе, он встретит. И муж ваш встретит. Не тревожьтесь.

Другая тень колыхнулась в сторону, но Сэдрик преградил ей дорогу ножом.

— Нельзя тебе! — приказал он резко. — С матерью пойдёшь. Нечего тебе тут шляться, мститель… Простите, сударыня.

Духи лепетали ещё что-то, но Сэдрик мотнул головой и раздражённо сказал:

— Слушайте, я не святоша! И не судебный поверенный! Вы мученики, вас встретят, больше я ничего не могу сделать. Кончайте из меня душу тянуть, — он ещё раз надрезал руку и протянул теням окровавленный нож. — Вот. Больше ничего не дам. Силы у вас есть — валите отсюда!

Духи, шелестя, вплыли в центр звезды, сливаясь в один туманный столб. Туман, как дым, колыхаясь, поднялся в небо и медленно развеялся среди полупрозрачных ночных облаков.

Сэдрик устало вздохнул и принялся облизывать порезы.

— Может, йодом? — подал голос Кирилл.

— Заживёт, как на собаке, — буркнул Сэдрик. — Пошли на дорогу, всё.

Кирилл поправил на плече лямку рюкзака. Он чувствовал себя чудовищно уставшим, во рту всё ещё сохранялся нестерпимый вкус, а на душе было очень тяжело.

Пришлось вытащить из рюкзака бутылку воды, прополоскать рот и сделать пару глотков. Вода смыла вкус рвоты, но легче не стало.

Сэдрик направился прямо сквозь заросли к дороге.

— Вот тут на них и напали, — сказал он, выходя из кустов. — Засада была. Вон, дерево сваленное, — и ткнул носком ботинка лежащий вдоль дороги ствол сосны. Свежесрубленный комель его светлел в темноте. — Стали убирать бревно с дороги, а их и того. Да и украли-то барахло какое-то… Хотя, конечно, дормез, лошадей четвёрка, на тётке были цацки всё-таки…

— А о чём они тебя просили? — спросил Кирилл дрогнувшим голосом.

Сэдрик хмыкнул.

— Известно. Да что ты встал, пойдём, нам вон туда… Тётка — что земли выморочные остались, деревня какая-то, я не вслушивался. Поздно уже жертвовать на бедных, чего там… Пацан — что отомстить надо. Очень надо, конечно — ещё одну голодную тварь заводить в этом лесу. Он бы тут быстро превратился в погань, мститель… Дворня её — о своём о чём-то. Да какая разница! Они же мёртвые!

Кирилл шёл за ним и чувствовал, как от слов Сэдрика мыслям возвращается ясность. Сэдриков взгляд отдавал запредельным цинизмом, но без него Кириллу было бы не справиться с ужасом и жалостью. Сейчас душевная боль начала потихоньку отпускать.

— Слушай, — спросил Кирилл уже спокойнее, — а как разбойники ухитряются устраивать засады в этом лесу? Там ведь — твари, адские гончие и прочая нечисть…

— Так разбойники их видят, ты думаешь? — усмехнулся Сэдрик. — Ни фига. И всё очень здорово получается: разбойники прикармливают тварей смертями — и собственными душами заодно. Тут раз пять убьёшь — и душе амба. Я думаю, половина из тех, кто тут разбойничает, уже сами почти что твари.

Кирилл смотрел на лесные стены, на высокое лунное небо над дорогой, слушал рассуждения Сэдрика — и пытался уложить произошедшее в голове.

После дикого обряда условных похорон они с Сэдриком уходят прочь, бросив тела убитых людей валяться в лесу, не прикрытые землёй, обезображенные и нагие. Сэдрик отпустил души — и это уже хорошо?

Ведь некого звать — никто не придёт. Нельзя вызвать милицию, скорую, никто не заберёт трупы в морг, чтобы похоронить их по-настоящему, никто не станет фотографировать место преступления и собирать улики, чтобы найти убийц. Убийцы, озверевшие от безнаказанности, будут бродить по этим кошмарным лесам и дальше, обесчеловечиваясь всё больше и прикармливая кровью тварей из ада. Никакой справедливости. Никакой защиты тем, кто будет проезжать по этой дороге.

Потому что ад правит на Святой Земле.

И именно Кириллу надо что-то сделать с этой кромешной безнадёгой, как-то спасать, защищать, беречь — но как?! Куда бежать? К кому обратиться? И что это даст, если ад буквально у власти?

Как это выглядит в действительности — «ад у власти»? Что есть у короля-узурпатора, лишённого души? Адский спецназ? Палантир, в котором сейчас отражаются Кирилл и Сэдрик? Демоны? Драконы? Вампиры? Что?

С чем предстоит столкнуться? И разве можно справиться с этой чудовищной силой, оставляющей искалеченные застывшие тела на пропитанной кровью земле?

Кирилл мотнул головой, отгоняя бесполезную тоску. Такие задачи всё равно никогда не решаются с налёта. Надо смотреть и думать.

Впереди уже виднелась часовня, о которой говорил Сэдрик: луна золотила шпиль-стрелу, и металлический глаз на шпиле сиял в лунном свете голубым, огранённым, как бриллиант, стеклянным зрачком.

Кажется, именно при виде этой часовни Кирилл впервые подумал, что о Средневековье речь не идёт. Во всяком случае, о том, что так звалось в том мире, где он вырос. Это сооружение из странного сна, иномирная готика, не вписывалось в рамки его школьных представлений о человеческой истории.

В этом мире, быть может, были сосны, кошки, лошади и луна. Но сам мир был другой, с другими мерками. И часовня с сияющим глазом на шпиле показалась Кириллу более чуждой, чем обряд с призраками на лесной поляне.

Но, когда Кирилл и Сэдрик подошли, когда Сэдрик тронул дверь из ажурной чугунной решётки, и дверь открылась, не скрипнув — вот тогда Кирилла вдруг посетило озарение, такое яркое, что он зажмурился.

Отсюда его забрали. Сюда он вернулся. Король Эральд. Он стоит на том самом месте, куда его — младенца положил Гектор. И эти чугунные воротца были заперты в ту ночь, отрезав Гектору путь к спасению. Теперь монахи не запирают их никогда — Кирилл увидел скобу для висячего замка, сплющенную так, чтобы замок нельзя было вставить. Символ. Напоминание.

И от этой сплющенной скобы повеяло неожиданной надеждой. Монахи не просто помнили Гектора. Они позаботились о том, чтобы твари из ада больше никого не убили на священном пороге. Кто-то, видимо, молился тут, прося прощения — и у Творца, и у страдающей души солдата, заслонившего собой ребёнка.

— Заходи, — окликнул Сэдрик из тёмной холодной глубины часовни, и Кирилл вошёл.

Пространство внутри было крохотным, но высоким и гулким; в темноте журчала вода — и звук этот казался очень громким.

Сэдрик вынул из кармана зажигалку, чиркнул пьезой и зажёг крохотный огонёк в чашечке на трёх тонких ножках, стоящей на каменном постаменте — Кирилл подумал, что этот постамент и есть алтарь. Огонёк озарил картину на штукатурке: неописуемый и не очень человеческий лик, древний и юный, с бездонными глазами, в которых мерцал целый космос, лик, осиянный солнечной короной. Творец.

Религиозным Кирилл не был никогда, но этот странный лик, написанный на старой штукатурке, вызвал непривычный подъём в душе. Истинная вера? Вера предков? Откровение? Генетическая память?

— Вот и я, Господи, — сказал Кирилл, уверенный, что его слышат. — Дома. Здравствуй.

Сэдрик хмыкнул.

— Эх… а я был уверен, что Творец чудо явит.

— Мы ещё не заслужили, — улыбнулся Кирилл. С его точки зрения чудеса уже были.

При свете лампадки-коптилки он оглядел внутренность часовни. Родничок бил прямо в чаше для святой воды; для верующих чаша всегда была чудесным образом полна. Сток, по-видимому, был где-то под каменными плитами пола и создавал забавный акустический эффект — тот самый милый звук, ради которого люди заводят водяные часы и домашние фонтанчики. Журчание, отражённое камнем, умиротворяло и завораживало.

Несколько каменных плит напротив фрески были приподняты над полом. Кирилл догадался, что это могила, раньше, чем разглядел надпись, выбитую в камне: «Барон Гектор из Солнечной Долины, оруженосец государя Эральда». Барон Гектор лежал так, чтобыоказаться лицом к алтарю, если решит встать, подумал Кирилл. Видимо, имеется в виду, что он встанет в день Страшного Суда… если Страшный Суд упоминается в здешнем священном писании.

Оруженосец короля Эральда… Какая печальная ирония…

Кирилл присел на корточки у могилы, тронув холодный камень.

— Здравствуйте, Гектор, — прошептал он еле слышно. — Мне так жаль, что я вас почти не помню… Но я знаю, как вы за меня сражались, мне это снилось. Спасибо вам. Мама вас, наверное, уже поблагодарила, да? Вы ведь с ней и с отцом — в раю?

Кирилл ощутил жар неожиданных слёз и смутился. Оглянулся на Сэдрика.

— Не обращай внимания, — сказал Сэдрик. — Молись, считай, что меня нет. Я бы тоже за него помолился, но я проклят, меня не услышат.

— Господи, — шепнул Кирилл почти беззвучно, — Сэдрик ведь ерунду городит, да? Наговаривает на себя? Он ведь, по сути, тоже оруженосец короля Эральда, я — Эральд, я догадался. Я вообще хорошо, кажется, понимаю Твои знаки и намёки, только молиться не умею, прости… но Ты ведь понимаешь, что я молюсь за него?

Вправду ли в часовне стало чуть теплее, или Кириллу это показалось — он так и не понял.

* * *

Принцу Бриану снился яркий сон.

Ему часто снились сны, наполненные бредовой яркостью, но обычно они были бессвязны, муторны и абсурдны. Из таких снов разум всплывал, как из болотной жижи — с неимоверным трудом, в боли и тошноте — и реальный мир оказывался серым, как дорожная пыль.

Всё бывало припорошено этой пылью, даже свет.

Но этой ночью сон не был похож на бред — ни фантасмагорических видений, ни муторной нелепой работы, вроде бесконечных и бесплодных попыток прочесть нескончаемый, дико запутанный, внешне бессмысленный, но таящий глубочайший судьбоносный смысл документ.

Бриану снилось, что он входит в храм Святой Розы. Бриан давно и истово ненавидел это место: ему казалось, что на каменных плитах, на стенах, даже на росписи и мраморе статуй — на два пальца какой-то омерзительной слизи, невидимой, но осязаемой. Но во сне храм был другой.

Будто… до. До всего. Светел и чист.

Каменные плиты пола золотила сияющая в храмовых окнах луна — и заалтарный образ словно подсвечивался изнутри. Не так, как теперь.

И рядом с чашей святой воды, в лунном свете, стоял белокурый мальчик, похожий…

На статую Божьего вестника?

На Амалию? Или на брата?

Нет, не на брата. У покойного брата не могло быть такого выражения лица, такого взгляда, кроткого и непреклонно упрямого. Нет… на неё.

Так бы выглядел её давным-давно умерший младенец, будь он жив. Сейчас он был бы ровесником твари.

Призрак. Такой явственный, словно явился во плоти. На нём — странный костюм, светлые волосы подстрижены коротко. Он печально смотрел на Бриана, и от его взгляда у Бриана сильнее тела болела душа. Разрывалась между ужасом, тоской и абсурдной надеждой.

— Здравствуйте, дядя, — сказал мальчик. — Простите, я не могу понять, вы ещё живы или уже умерли?

От слов Бриану стало больнее, чем от взгляда. Потому что мальчик, король, не был ни призраком, ни демоном, ни вестником-мстителем. И в тоне его не было ненависти. Более того — Бриану послышалось невозможное сочувствие.

— Я жив, — сказал Бриан глухо. — Пока. К сожалению.

— Вы очень больны, да? — спросил король. — Я вижу, как вам тяжело стоять.

— Никак не подохну, — сказал Бриан в тоске. Он казался сам себе шелудивым псом, ползущим на брюхе. — Ад… обманул меня. Я думал, всё начнётся после смерти. А оно уже началось… оно бы-ыстро началось… Ты ведь… добить меня пришёл, да? — спросил он в отчаянии. — Отомстить? За мать с отцом, да?

Король вздохнул. На его лице так и не появилось ни злости, ни отвращения — одна глубокая печаль.

— Месть их не вернёт, — сказал он с горечью. — И… вы ведь уже не тот человек, что убил отца и маму. Вы — больной старик. Дядя, сколько же вам лет? Вы ведь моложе отца, да?

— Тридцать восемь, — с трудом выговорил Бриан. — Я ещё не стар. Это… плата. Мне было предсказано, что с меня… возьмут… плату… а я был так глуп, что думал о деньгах. А ад берёт только жизнью, государь. Я, дурак и сопляк, понятия не имел, что творю.

— Не плачьте, пожалуйста, — сказал король. — Вам надо присесть… жаль, что тут нет стульев.

Бриан тяжело опустился на колени, взглянул снизу вверх:

— Государь, мой племянник, — сказал он, не сомневаясь ни единого мгновения, — милости не прошу, не смею, но позвольте вам присягнуть. Вы ведь правда вернулись? С неба, из рая — откуда там… вернулись во плоти? Это вещий сон?

— Я вернулся, — сказал король. — Правда. Адские псы растерзали только Гектора. Я уцелел.

— Вы четвертуете меня, когда вернёте себе трон, — прошептал Бриан. — Это будет правильно, я только порадуюсь. Может, казнь хоть как-то зачтётся… вместе с раскаянием. Только верните себе корону, я вас умоляю. Пожалуйста.

Он бы обнял ноги юного короля, но не посмел его коснуться. Перед Брианом стоял благой государь из легенд, он, очевидно, мог исцелять наложением рук… а исцеление Бриана только продлит и без того чудовищно длинную пытку.

И может повредить самому государю — искорке надежды.

— Я сделаю всё, что смогу, — сказал юный король. — И вы могли бы мне здорово помочь и хоть немного исправить зло, которое причинили. Я ведь ничего не знаю. Меня не учили быть королём. Я только хочу, чтобы убрался ад…

— А я-то как хочу, чтобы убрался ад! — вырвалось у Бриана с рыданием. — Будь я проклят, я бы всё отдал, чтоб он убрался, но у меня больше ничего нет! Ничего! Я — нищий, один, больной старик! Вы — истинный король, помогите же, помогите!

Он дёрнулся к государю, уже не владея собой, желая страстно дотронуться и хоть на краткий миг ощутить живое тепло, протянул дрожащую руку — но тут всё вокруг затряслось, раскололось и провалилось в кромешную тьму.

Бриан проснулся.

За окном опочивальни еле брезжил серый зимний рассвет.

Бриан чувствовал себя чудовищно уставшим, словно прошёл по подземному ходу до храма Святой Розы наяву, а не во сне. Он думал, что у него не хватит сил шевельнуть рукой, но, несмотря на усталость, смог дотянуться до столика у кровати.

Колокольчик для камергера. Стакан с питьём. Бальзам или отрава в этот раз? Бриан позвонил.

Камергер вошёл в опочивальню с елейной миной, скрывавшей физическое отвращение.

— Принеси мне воды, — приказал Бриан. — Просто воды. Чистой.

— Ваше высочество, — возразил камергер слащаво, — лейб-медик, заботясь о вашем бесценном здоровье, запретил вам…

— Воды! — у Бриана хватило сил и духу повысить голос. Он чувствовал себя так, словно превратился в тень себя прежнего, ещё с волей и гордостью. — Сию минуту!

Камергер поклонился, вышел.

Липкая сволочь.

Бриан ждал, облизывая саднящие сухие губы.

Камергер пропал. Зато вошёл… гад. Тварь.

Юность, сила и красота Бриана перешли в тварь целиком. Прекрасное тело и точёное лицо твари обманывали и обманывали — и подданных, и послов — но не могли обмануть Бриана: опальный принц отлично видел мёртвые глаза над ослепительной мальчишечьей улыбкой.

— Ваше высочество, батюшка, — сказал гад весело, — доброе утречко. Вам получше, правда же? Правда?

Бриан молчал.

— Не стоит капризничать, батюшка, — сказал гад тем сюсюкающим тоном, каким говорят с непослушным дитятей. — Если вы будете привередничать, то никогда не поправитесь. И я очень огорчусь.

— Алвин, — заставил себя сказать Бриан, — прикажите моему камергеру принести воды. Я хочу пить, а бальзам Марбелла не утоляет жажды.

— Если бы не бальзам Марбелла, вы бы давно умерли, — сказал гад, пародируя скорбь. — А вода вам вредна. Не привередничайте, батюшка. Подать вам кубок?

— Принеси мне воды! — рявкнул Бриан из последних сил и толкнул столик локтем. Кубок съехал по столешнице и грохнулся на пол. — Воды, ад вас всех разрази!

— Ба-атюшка! — протянул гад с весёлым изумлением. — Ну как это вы так неаккуратно?! Смотрите, всё пролили… теперь вам придётся подождать, пока Марбелл приготовит новую порцию. Ах, как это досадно, бедный батюшка.

Бриан скрипнул зубами от ярости и бессилия. Гад, брезгливо переступив приторный тёмный ручеёк на полу, приказал камергеру, торчавшему, как оказалось, за дверью:

— Ульрис, прикажите вытереть пол, там батюшка лекарство пролили, — и, насвистывая, вышел из опочивальни Бриана.

Бриан отвернулся к стене, чтобы не видеть своего отражения в зеркале, заботливо повешенном самым удобным образом: только в одном положении Бриан не видел гниющего полумертвеца в атласе, золотом шитье и меховых оторочках роскошной постели. Зеркало ни на миг не давало ему забыть, как он выглядит: лысый череп, обтянутый кожей в мокрых язвах, глаза в чёрных глубоких впадинах и губы, потрескавшиеся от постоянной жажды.

Яд жёг тело Бриана изнутри, дико медленно, но неотвратимо — и не было капли воды, чтобы затушить этот жар. Кто-нибудь даст умирающему хоть глоток?!

* * *

Король вошёл в лабораторию Марбелла Междугорского без стука — и помешал своему лейб-медику и советнику думать. Остановился в дверях, взглянул сверху вниз, сказал, насмешливо улыбаясь:

— Вот чем ты занят… Твой король скучает и в досаде, ты отослал лакеев, не являешься на зов — почему бы это? О, у тебя нет времени служить! Вместо этого ты, как старая шлюха, со вздохом рассматриваешь в зеркале свою мерзкую рожу! Очевидно, правда, что все некроманты — мужеложцы. Хочешь понравиться маршалу, Марбелл?

Марбелл поднял от зеркала бесцветные глаза:

— Ваша манера обращаться к верным слугам прелестна, ваше величество, — сказал он холодно. — К сожалению, я, грубый плебей, не в состоянии оценить её вполне. Прошу вас позволить мне покинуть столицу.

Король досадливо сморщился и махнул рукой.

— Да что ты лезешь на стенку в ответ на любую шутку, Марбелл? Отлично знаешь, что я в тебе нуждаюсь и люблю тебя — а ты не любишь своего короля. Ты неблагодарный мерзавец, всё-таки.

Он ведь искренне ждёт, что я буду церемониально объясняться ему в любви, удивился Марбелл. Забавно, что демон обожает это слово. «Я люблю тебя», — как смешно и стыдно. Он ведь понятия не имеет, что это значит. Просто ожидает, что начнут пресмыкаться. Ладно, пусть.

— Я вам благодарен, ваше прекрасное величество, — возразил Марбелл. — Вы создали мне великолепные условия для работы, как я могу этого не ценить и не любить вас… Осмелюсь покорнейше просить вас вернуть на место этот сосуд: в нём раствор Серого Дракона, пары этого вещества убивают мучительно и быстро, я опасаюсь за вашу бесценную жизнь.

Алвин хмыкнул и поставил запаянную колбу на стол.

— Мой папаша что-то разбуянился сегодня, — сказал он. — Не такой полудохлый, как всегда. Что ты ему плеснул вчера?

Марбелл ощутил сильное желание швырнуть в стену что-нибудь стеклянное, но усилием воли сохранил внешнюю невозмутимость.

— Государь, ваш отец получил вчера ровно то же, что и обычно. Но на людей, случается, действуют и другие силы, не одна алхимия. Воспоминания. Сны. Предположу, что нынче ночью вашему отцу приснился тревожный сон. Ваша мать. Или ваша сестра.

Взгляд короля стал подозрительным.

— И что же, сон может поднять его с постели?

— Не думаю, — ответил Марбелл, пожав плечами. — Его уже ничто не поднимет с постели. Его тело разрушается, воля и разум — тоже. Впрочем, если вы опасаетесь, мы можем покончить с принцем в любой момент. Я заменю Красное Солнце Вишнёвым Цветом — и он отправится в дальний путь тут же, как пригубит своё лекарство.

На лице короля появилось очень знакомое Марбеллу выражение, каждый раз вызывавшее у него приступ гадливости — этакая невесёлая усмешечка, даже, пожалуй, похотливая.

— Я так не желаю, — заявил Алвин. — Я не хочу лишаться удовольствия видеть батюшку, когда мне захочется. И мне интересно, сколько он протянет, выпивая каплю твоего Красного Солнца каждый день. Разве тебе не интересно? Ты же учёный человек!

— Да, да, — рассеянно кивнул Марбелл. Ему хотелось смотреть в зеркало. — Конечно, ваше прекрасное величество. Всё будет, как вы желаете.

— Ты меня слушаешь?! Да в каких ты облаках витаешь нынче, прах тебя побери, Марбелл?!

А я ведь хотел с тобой это обсудить, демон, подумал Марбелл с отвращением. Предупредить тебя. Как благодарный верноподданный, которому уже второй год обещают титул и второй год не выполняют обещания. Ты забавляешься моим положением плебея во дворце — постоянной чередой моих мелких унижений. А я ведь действительно хотел тебя предупредить. Но ты снова не сдержался и сравнил меня со старой уродливой шлюхой, да ещё и мужеложцем обозвал, какая жалость!

Ты, конечно, очень силён. Весь ад за тобой, это власть. Но ты глуп и поверхностен — и при жизни никогда не станешь другим. Видимо, житейской мудростью заведует душа, а её ты лишён. Тебе всё равно, кого мучить — лишь бы мучить. Я тебе нужен, но ты не можешь не наступить походя на моё безобразие, демон.

Говоря при этом о своей любви.

Что ж. Вероятно, тебе было бы очень полезно узнать то, что знаю я. Но не узнаешь, бесценный государь. Старый уродливый Марбелл видит в зеркале кое-что, тебе незаметное — но ты не способен подумать об этом. Тебе не интересно.

Тебе пригодилась бы моя наука. Она давалась бы тебе. Но тебе не интересно. Дурак.

— Я немного рассеян, прекрасный государь, и прошу меня простить, — сказал Марбелл кротко. — Сегодня ночью начала стареть луна в созвездии Клыкастого Змея, а Кровавая Звезда ей противостояла. Какое-то мутное время…

— Да, — перебил король. — Время мутное. И у меня ломит виски — дай мне что-нибудь от головной боли, отравитель! — и коротко хохотнул.

Ты прав, подумал Марбелл. Мне крайне невыгодно тебя травить. Во-первых, именно меня и обвинят в твоей смерти. А во-вторых, если, паче чаянья, мне удастся избежать костра, я потеряю всё, чего добился такой грязной и тяжёлой работой — и все мои перспективы потеряю. Но Те Силы знают: именно тебя я отравил бы с наслаждением. Как блоху в постели.

До того, как ты взял меня на службу, я считал демонов величественными. Ты меня жестоко разочаровал.

Марбелл встал, взял с вращающегося поставца две мензурки, отлил из обеих в один стакан и разбавил чистой водой. Пригубил и протянул королю.

— Это облегчит вашу боль, прекрасный государь.

— Что это? — спросил Алвин, брезгливо принюхиваясь к мутной жидкости зеленоватого оттенка.

— Настои трав на крови вампира, — усмехнулся Марбелл. — Кровь неумершего — магический ингредиент удивительной силы, но с ней надо обращаться чрезвычайно осторожно, используя одни её свойства и гася действие других. С помощью алхимических реакций я не сделаю вас ходячим мертвецом, но придам инобытийных сил, государь.

Король залпом опрокинул стакан.

Полностью доверяет, подумал Марбелл. Его можно отравить. Может, это когда-нибудь и понадобится, скажем, подвернётся подходящий случай… От этой мысли на миг потеплело в груди.

— Действует быстро, — удовлетворённо сказал Алвин. — Ну, ладно. Хватит уже скуки на сегодня. Желаю развлечений. У тебя есть что-нибудь новенькое? Забавное?

— Нынче я покорнейше прошу вас развлекаться без меня, ваше величество, — сказал Марбелл, сгибаясь в церемониальном поклоне, более низком, чем предписывал этикет. — Я рассеян, не совсем здоров — и хочу перепроверить ваш гороскоп. На всякий случай.

— А… — снисходительно протянул король. — Давай-давай. Охраняй своего короля. Я пришлю за тобой, если ты понадобишься.

— Ваше величество… — Марбелл снова коснулся пола кружевной манжетой.

Алвин уже направился к двери — и вдруг остановился.

— Марбелл, — спросил он, — а с кем ты, всё-таки, спишь? Никогда не видел, как ты это делаешь, и не слыхал об этом. Странно как-то. Я не люблю, когда у подданных есть тайны от меня.

Предполагаешь, что у меня есть предмет страсти, усмехнулся Марбелл про себя, сохраняя почтительную невозмутимость. Хочешь узнать о нём, чтобы забрать? О, нет, лучше — уничтожить. Или заставить это сделать меня. Благодарю, дорогой государь, тороплюсь рассказать всю правду.

— Мне неловко говорить об этом, ваше прекрасное величество, — сказал он с тщательно продуманным смущением, — но работа с ядами, по-видимому, подорвала моё здоровье. Плотские утехи не волнуют меня…

Алвин снова рассмеялся.

— А, отравитель — почти что кастрат! — воскликнул он. — Это, наверное, удобно, да, Марбелл? Ничто не отвлекает от твоей некромантии и алхимии, а?

— Вы совершенно правы, ваше величество, — склонил голову Марбелл, чувствуя злую радость.

Дорогая, думал он, я сделаю всё возможное, чтобы сохранить тебя в тайне. Дорогая, мне важна твоя безопасность. Это создаёт некоторые неудобства, я давно не дарил тебе новых туалетов, моя бедная девочка — но такая мелкая проблема как-нибудь разрешится. Я не оставлю тебя без подарков — они радуют и меня.

Унижаться и лгать мне — не привыкать. А ради тебя — унижаться и лгать в удовольствие.

Алвин ушёл, посмеиваясь, и Марбелл закрыл за ним двери. И снова подошёл к зеркалу, привезённому из Прибережья, безупречному зеркалу, обошедшемуся в тридцать золотых десяток.

Опять рассматривал собственное безобразное лицо. Белёсые волосы, редкие белёсые брови, бесцветные глаза в красноватых прожилках и без ресниц, грубую кожу, молочно-поросячью, розово-белёсую, как мукой присыпанную. Левая скула — чуть темнее, вернее — чуть краснее, чем правая.

Не показалось.

Клеймо ада, родимое пятно цвета красного вина, выведенное алхимическим снадобьем и незаметное уже лет шесть — снова проступает. Знак проклятой крови. Знак… чего-то ещё?

В мире произошло нечто, значительно более серьёзное, чем ущербная луна в созвездии Клыкастого Змея. Нечто надвигается. Угроза.

Как это всё интересно с точки зрения моей науки, подумал Марбелл. Грядёт чудесный эксперимент, любопытнейший, даже если он закончится рекой крови. Необходимо всё разузнать от тех, кто чует любые изменения в мире более чутко, чем люди.

Такова привилегия единственного разумного человека при нынешнем дворе. Они тяжело уживаются под одной крышей — демон и разум.

* * *

Умываться святой водой было — как холодным атласом.

Кириллу показалась и впрямь особенной эта вода, и умывание ею походило на какой-то таинственный защитный обряд. И сон мгновенно слетел, и мир показался свежим и чистым, и мутно-серый утренний свет, падающий на каменные плиты пола, порадовал почти как солнечный. И даже озноб прошедшей ночи сошёл — от холодной воды кровь прилила к щекам и захотелось быстрых движений.

Сэдрик смотрел на Кирилла скептически. Потом забрал остатки питьевой воды в пластиковой бутылке и вышел из часовни, чтобы там умыться ими — чуточку даже демонстративно.

— Ну что ты дуришь? — сказал Кирилл, невольно улыбаясь. — Суеверие?

— Тебя ведут одни силы, меня — другие, — отозвался Сэдрик, пожимая плечами, и протянул пустую бутылку. — Но ты налей водички. Пригодится.

Кирилл последовал разумному совету.

— Хорошая бутылка, — констатировал Сэдрик, наблюдая. — Очень лёгкая. Ты не вздумай выбрасывать — а то я видел, у вас выбрасывают такие. Решил, куда пойдём?

— Решил, — Кирилл засунул в рюкзак свёрнутый спальник, чувствуя некоторый стыд. — Ты, наверное, ночью продрог до костей? Как тупо было оставить твои вещи в нашем мире…

— Я привык. Куда?

— Шоколада хочешь? В монастырь.

Сэдрик, протянув было руку за половинкой шоколадной плитки, замер.

— Ку-да?!

Кирилл положил кусок шоколада на его ладонь.

— Слушай. Во-первых, мне приснился Бриан. Не просто приснился, а… как тебе сказать… я с ним разговаривал во сне, как наяву. И он просил помощи, говорил, что присягнёт… в общем, ему ужасно, по-моему.

— Конечно, — кивнул Сэдрик. — Какая вкусная штука, здорово, что ты взял с собой…

— Почему «конечно»?

— Конечно, плохо, — Сэдрик хмыкнул. — Было бы удивительно, если бы он благоденствовал. С него Те Силы берут по всем счетам, тут душу надо иметь не такую мелкую. Тут душа — кремень должна быть, чтобы человек от боли не загнулся, а Бриан — так…

— Он болеет? — спросил Кирилл, внутренне содрогаясь — Бриан во сне выглядел, как ходячий мертвец.

— Кто знает. Может, отравили или порчу навели. А может, сломался. Я уж не говорю, что живёт уже сколько времени рядом с бездушным — у него дочь умерла три года назад, и странно как-то: похоронили в женском монастыре, далеко за городом, тело не отпевали в столичном соборе. Мои говорят, были причины. И жена дочку пережила месяца на три — и положили там же. А мои говорят — удавилась. Или удавили — на шее след от верёвки. Не та смерть, которой умирают принцессы крови, сказал бы я.

— А «твои» — это кто?

— Вампиры, — удивился Сэдрик. — Кто ещё-то?

— А почему они — твои?

— А чьи? Марбелла, лейб-медика королевского? У него есть претензии. Его Алвин из Междугорья пригласил, когда в Междугорье издали очередной закон против некромантов. Так что Марбелл, вроде, у узурпатора в любимчиках, да и вообще, он сильный и образованный. Но — чужой тут, во-первых, а во-вторых, алхимик.

Кирилл мотнул головой, пытаясь уместить кучу свежей информации.

— А в Святой Земле некромантия не преследуется?

— Преследуется. Ещё как, — Сэдрик скорчил презрительную мину. — Некромантов выслеживают все, вплоть до крестьян. За правдивый донос полагается сотня червонцев, а если некроманта схватят — доносчик получит двести. Я думаю, тем, кого удастся схватить, предоставят выбор между костром и службой аду. Одна беда, — и усмехнулся. — Мало их, некромантов, не хватает на королевские нужды. Мои говорят, что сейчас, кроме Марбелла и меня, в стране тех, кто из себя что-то представляет, вроде бы, и нет…

— А почему алхимик — это плохо?

Сэдрик взглянул снисходительно.

— Ты вопросов задаёшь — как трёхлетний. Алхимик — это, в принципе, не плохо. Но лично Марбелл опыты ставит на вампирах. И на людях. А оно не всем нравится… так что вампиры — мои, кто уцелел. Пару лет назад новый Иерарх Святого Ордена по кромешной дурости своей — или подлости, тут уж я точно не определю — издал буллу против Приходящих в ночи, так тут настоящая охота была. Поучаствовали и монахи, рвань паршивая…

В тоне Сэдрика кроме раздражения Кириллу послышалась глубокая печаль.

— У тебя среди тех… на кого охотились… были друзья? — спросил Кирилл сочувственно.

— Были. Да и хуже. Сумеречную Княжну Святой Земли упокоили тогда, — сказал Сэдрик нехотя. — Зельду. Помнишь, я тебе рассказывал? Мою Тёмную мать.

— Ох…

— Ну да. Сволочи, — буркнул Сэдрик зло, будто отвращение к «сволочам» помогало ему справиться с тоской. — Новый Князь — Лео, щенок сравнительно. Молодой ещё, ста лет нет. А более толковых преемников у Зельды не осталось.

— Это важно, да? — осторожно спросил Кирилл, пытаясь взять в толк, чем так ужасно истребление ночных кровопийц.

— А как ты думаешь? Они — Проводники Вечности, они, можно сказать — сама Предопределённость как она есть, или, как ещё говорят, Божий промысел. Ты понимаешь, что Предопределённость — это сравнительно чистая смерть? Но их нет — вот, изволь видеть: Случай. Разбойники. Камень на башку. Яд в чашке. Смерть из-за угла, в общем. Смерть — ножом в спину. В муках.

— То есть…

— То есть, эта тётка, которую позавчера зарезали, если бы не Случай, умерла бы от больной печени лет через пятнадцать. А сын её лет сорок ещё прожил бы. И за ними пришли бы их Проводники. А так?

Кирилл промолчал. Всё услышанное как-то тяжело накладывалось на те представления, которые сложились в мире, где Кирилл рос, и требовало обдумывания.

— Но ты не объяснил, зачем в монастырь, — напомнил Сэдрик. — Ну, снился тебе принц…

— Я же говорю, он рвался присягнуть, — сказал Кирилл. — И я подумал: может, от ада устал не только он? Видишь, монахи ухаживают за могилой Гектора — монахи-то по определению должны ненавидеть ад, который его погубил!

— Ага, — скептически выдал Сэдрик. — Щас. Уже. Много они понимают, эти монахи. Для них ад — это не дворец, а неумершие. Алвин, узурпатор этот гадский — не ад, а моя приёмная мать — это им ад…

— Но Гектор же ехал в монастырь, — возразил Кирилл. — Иначе — что он делал около этой часовни? И потом, быть может, монахи похоронят тех несчастных в лесу…

— Ладно, — неохотно согласился Сэдрик. — Ты король, тебе виднее.

Они вышли из часовни в холодное серое утро. Основательно подморозило, лес и дорога покрылись инеем, солнце еле просвечивало сквозь плотную муть низкой облачности. Дорога была пустынна, лес был пуст и гулок; вокруг стояла глубокая тишина, в которой слишком громко хрустела под ногами изморозь. Ночные твари попрятались в какие-то неведомые укрытия, и лес выглядел совершенно безжизненным.

Не было слышно ни птиц, ни белок, ни шума ветра в кронах. Пустая дорога просматривалась километра на три вперёд. Мир вокруг казался оцепенелым и не обитаемым вообще никем — будто его не населяли люди.

Чтобы как-то стряхнуть ощущение враждебности от этой мёртвой тишины и безлюдья, Кирилл снова принялся расспрашивать Сэдрика о вампирах.

— Ну… что вампиры, — Сэдрик задумался. — Смотря что ты хочешь знать. Что они такое? Полулюди-полудемоны… бывшие люди. Говорят же — неумершие, посмертное бытие. Живут в двух мирах, но больше — в том, что ниже этажом, ещё говорят — в Сумерках, а в нашем — как бы не целиком. Поэтому плоть у них, когда они ходят по земле — одна видимость, и в зеркалах они не отражаются, и теней не отбрасывают. С людьми они не общаются; простецы их и не видят обычно, разве что — в агонии, когда вампир приходит душу отпустить. Но некромант — дело иное, всё, что касается смертной магии — и некроманта касается. А вампир — сама смертная магия и есть. Так что неумершие — наши лучшие друзья на Той Стороне.

— В том мире, где я вырос, — сказал Кирилл, — была в моде история, как вампир влюбился в девушку…

— В некромантку? Драма…

— В обычную.

— Бред и блажь.

— Почему? Хищник не влюбляется в еду? — рассмеялся Кирилл.

Сэдрик взглянул с выражением «не дурите, государь».

— Дети ночи — не хищники, — сказал он с досадой. — И смертные им не еда. Настоящие вампиры — как Божьи вестники, только с Другой стороны, их Сумеречный Кодекс ведёт. Они без Предопределения и Зова к смертным не ходят, вампиры. И линия крови — это обмен: человеческая жизнь — на ту Силу, которая помогает душе уйти легко. Что для них человеческие девчонки! Прах к праху…

— А как же вампиры размножаются? — не унимался Кирилл.

— Милосердием и любовью. Умирающего могут усыновить в Сумерках — из милосердия и по любви. Чистого, конечно — другого не примет клан. Грязная душонка вырождается в ночную нечисть, ты же сам понимаешь. Но любовь — одно, а влюблённости эти — другое. Всякие человеческие страстишки — они к вампирам отношения не имеют. Разве что некромант… ну, или некромантка… может заставить. Но так нельзя, подло принуждать неумерших к чему-то Даром. Всё равно, что изнасиловать.

— А у вампира вообще могут быть какие-нибудь… ну… эротические отношения с человеком?

— В смысле, могут ли спать вместе? — фыркнул Сэдрик. — Нет. Вампиры вообще не могут. Друг друга только целуют, но если неумерший поцелует смертного — мало не покажется. Это убийственная сила.

— Зачем же некромантке…

— Ради власти. Зачем люди насилуют вообще? Вот, кстати, Марбелл… он…

Звук, раздавшийся откуда-то сзади, заставил Кирилла вздрогнуть от неожиданности.

— Крестьянская телега, — сказал Сэдрик. — Запряжённая одром каким-то. В монастырь везёт уголь или еду — или ещё что-нибудь. Тьфу ты!

— Почему? — удивился Кирилл.

— Вопросы будет задавать, когда догонит, — пояснил Сэдрик с крайней досадой. — Крестьянин — вдвойне простец. И ему всего гаже те, кто ему добра желает.

Кирилл пожал плечами. Такая постановка вопроса была ему внове, но спорить не хотелось.

Шершавая лошадка цвета охры с несколько даже зеленоватым оттенком, пузатая, с остриженной гривой, торчащей жёсткими пучками, еле-еле тянула телегу, на которой стояли сани, а уже поверх саней лежали несколько набитых мешков. Вся конструкция выглядела ветхой и чуть живой; Кириллу даже показалось, что и телега, и лошадиная упряжь держатся на каких-то завязочках, скрученных из старой мочалки. Прошло довольно много времени, пока телега поравнялась с идущими, и Кирилл разглядел возницу.

Лошадёнкой правил немолодой усталый человек, одетый в вытертый овчинный тулуп с высоким воротником, войлочный колпак и валенки, подшитые полосами кожи. Кирилл представлял средневековых крестьян бородатыми, но хозяин лошадки довольно чисто брил бороду и усы, зато из-под колпака торчали сальные седые пряди почти по плечи длиной. На Кирилла и Сэдрика человек смотрел цепко и недобро — просто удивительно, до чего недобро и до чего проницательно.

Кириллу, встретившему этот взгляд, почему-то вспомнился не четырнадцатый век или около того, а тридцать седьмой год прошлого века Земли.

— Здравствуйте, молодые господа, — окликнул крестьянин, тронув шапку на голове, но не сняв её.

Сэдрик смерил его хмурым взглядом. Крестьянин подумал — и приподнял колпак на сантиметр.

— Здравствуйте, — сказал Кирилл и испортил произведённое Сэдриком впечатление.

Крестьянин шмыгнул носом и спросил:

— А лошадки-то где ваши?

— Любопытному дверью лоб разбили, — буркнул Сэдрик, предвосхищая реакцию Кирилла. — По обету в монастырь пешком идём.

Крестьянин умильно покивал, выудил из-под тулупа медное изображение глаза на засаленном шнурке и чмокнул его звучно. Потом засунул амулет обратно, не сводя с ребят глаз.

— А ты, господин хороший, где руку-то потерял? — спросил он Сэдрика, снова вызывая у Кирилла мысли о революционной бдительности.

— Лошадь сбросила, сломал, — с отвращением пояснил Сэдрик. — Что тебе надо? Проезжай, не мешай молиться.

— Вы, видать, нездешние? — крестьянин словно не расслышал.

— Тут здешние одного такого любопытного тремя кинжалами на сосне распяли, а потом прирезали, — сказал Сэдрик, щурясь. — Часа ходьбы не будет — совсем рядом. И лошадь его увели. Не слыхал?

Крестьянин изменился в лице и снова полез за амулетом:

— Господь с нами… пошаливают здесь.

— А всё оттого, что проезжающие с вопросами лезут, — кивнул Сэдрик. — Проезжай.

Крестьянин поджал губы и хлестнул лошадёнку. Она сделала вид, что пошла быстрее, а Сэдрик замедлил шаг, и Кирилл, подстраивающийся под его темп, сделал то же самое.

— Странный мужик, — тихо сказал Кирилл, когда телега отъехала подальше.

— Денег хочет, как и все, — Сэдрик пожал плечами. — Видит парня без руки и закономерно думает, что это подозрительно: приличный костюм, а калека. Мало ли, почему. И лошадей у нас нет. Кругом под вопросом.

— Тебя и раньше подозревали? — спросил Кирилл.

— Нет, — Сэдрик усмехнулся. — Меня подозревают из-за твоей заботы и щедрости. Ты помнишь, как я раньше выглядел? Ну, какой дурак будет приставать к нищему побирушке? Руки нет? Да слава Господу, что башка цела!

— Твои ужасные тряпки были маскировкой? — осенило Кирилла.

Усмешка Сэдрика почти превратилась в улыбку. Он церемонно поклонился.

— Вы очень умны и наблюдательны, мой прекрасный сюзерен, — сказал он саркастически. — Смотрите-ка, как быстро сообразили — и года не прошло…

Кирилл со смешком двинул его локтем в бок:

— Для вассала ты не слишком почтителен.

— Почтительные у тебя уже были и ещё будут, — парировал Сэдрик. — Не засыпай на ходу. Идти далеко, а ночевать в лесу нам с тобой не улыбается.

Кирилл ускорил шаги — Сэдрик был прав.

III

Принцесса Джинера смотрела на чёрный лес по сторонам дороги и размышляла, почему же в этом году такая странная зима?

Ей казалось, что это похоже на предзнаменование. Впрочем, и без знаков свыше всё ясно.

Белый шпиц Джинеры спал у неё на коленях. Время от времени он поднимал голову и широко зевал, скрутив язык колечком — но тут же засыпал снова. Его укачало. Свита Джинеры решила, что нет смысла ставить кортеж на колёса — никто не знает, не попадёт ли он в снежную бурю, не добравшись до столицы Святой Земли — поэтому свита ехала в носилках. Каждые носилки несла четвёрка лошадей, так были не страшны снежные заносы, но укачивало, как на море. Ровенна, няня Джинеры, опустила кожаную заслонку рядом с печной трубой, пытаясь сделать воздух в носилках посвежее, но лицо её всё равно имело явственный зеленоватый оттенок — бедняжку мутило.

Сама Джинера спокойно относилась к качке, быть может, потому что обожала качели, катание на лодке под парусом и верховую езду. Она могла бы наслаждаться путешествием — в конце концов, принцесса должна наслаждаться свадебным путешествием! — но наслаждения никак не получилось.

Джинере было страшно и тоскливо. Принцесса, исполняющая давнюю мечту королевского дома Златолесья — помолвленная с государем Святой Земли — накручивала на палец упругий золотой завиток, которым кончалась её коса, и думала, что королевой становятся не для того, чтобы быть счастливой.

И это очень странно звучало: королевой Святой Земли тоже становятся не для того, чтобы быть счастливой. Где же искать счастья, если не здесь, казалось бы?

Джинера отлично знала историю королевского дома Сердца Мира и Святой Розы. Величайшая держава Севера. Здесь, неподалёку от столицы, в Серебряном Чертоге, проживал Иерарх Святого Ордена, голос и око Господа на земле. Здесь, в древнем храме при королевском дворце, пятьсот лет назад был явлен пресветлый лик Творца, здесь творились благие чудеса — и союз каждой новой королевской четы благословлял лично Создатель. Златолесье, маленькая страна на западе, издавна было Святой Земле торговым партнёром и военным союзником; впрочем, государи Святой Земли в стародавние времена по обету не вели завоевательных войн. Легенда гласит, что государи Светломорья и Белых Холмов триста лет назад сами принесли королю Святой Земли, Рэдерику Справедливому, вассальную клятву.

Рыжий Горард, предок Джинеры, не преклонил колена, но заключил с Рэдериком товарищеский союз — и вместе с ним прогнал за реку Серая Лента захватчиков с востока. По преданию, Горард обещал в жёны сыну Рэдерика свою дочь, которой тогда ещё не исполнилось и трёх лет, но рок судил иначе. Девочка, не став девицей, умерла от кори, Златолесье оделось в траур — и с тех пор брак с государем Святой Земли оставался для женщин из рода златолесских правителей недостижимой мечтой.

С тех пор утекло много воды.

Тёплое сияние Святой Земли с годами поугасло. Иерархи Святого Ордена, сменяя друг друга, не всегда оказывались благими подвижниками — и о них шёпотом рассказывали довольно грязные истории. Короли Святой Земли, позабыв древние обеты, отправлялись в завоевательные походы. При дворе Сердца Мира и Святой Розы порой случались такие же скандалы, что и в домах простых смертных. Но кружева, олово, шали из тончайшей плетёной шерсти и удивительное цветное стекло, производимые в Златолесье, по-прежнему продавались на Святой Земле, а в обмен на всё это добро шли тёмный солод, пенька и лён, знаменитые освящённые и честные зеркала Святой Земли, а кроме того — часы, подобных которым не находилось во всём мире: от громадных, для городских зданий, до крохотных, умещающихся на полке над камином. И мир между Златолесьем и Святой Землёй был нерушим.

До поры.

К тому моменту, как государыня Златолесская, королева Гелена, родила второе дитя, женского пола, наречённое Джинерой, политика Святой Земли сильно изменилась. При дворе в Златолесье шептались, что государь Святой Земли, благородный Эральд, не просто разбился, упав с коня на охоте — а был убит собственным братом. Братоубийство где-то рядом с нерукотворным ликом Господа казалось неслыханным злодеянием; никто всерьёз в это не верил.

Однако, Бриан, принц-регент, делал что-то такое, из-за чего на границах становилось всё неуютнее, а златолесские купцы всё неохотнее отправлялись торговать в прежде весёлую святую столицу — пошлины на привозной товар росли, как на дрожжах.

К тому времени, как Джинеру, принцессу Златолесскую, её старший брат, принц Джанор, перестал прилюдно называть Белочкой, на границах появились банды вооружённых людей, организованных слишком хорошо для обычных лесных разбойников. Купцы из Златолесья зареклись соваться не то, что в столицу Святой Земли — а даже на приграничные земли; говорили, что юный король Святой Земли заберёт себе две трети прибыли в виде пошлин, даже если разбойники не возьмут товары даром.

И вот принцесса Джинера выросла; предполагалось, что её удел — монашеская келья или, в сомнительном случае, брак с кем-нибудь из окрестных герцогов, правителей соседних земель; она равным образом спокойно относилась и к тому, и к другому варианту. Но при дворе государя Златолесского появилось неожиданное посольство.

Государь Святой Земли вдруг снизошёл до принцессы из государства, с которым рассыпались отношения.

Камергер дома Сердца Мира и Святой Розы, барон Кайл, молодой, толстый и наглый человек, явившись в Солнечный Дом, сообщил королю Златолесья, что государь Святой Земли желает взять в жёны принцессу Джинеру, известную красотой и добродетелями, а в качестве приданного рассчитывает на Оловянный Бор, ни много и ни мало.

Кервин, отец Джинеры, не отличался крутым нравом, но и он не выставил наглеца за ворота только из уважения к доблестным и добродетельным предкам по обеим родословным линиям — он всего лишь отказался. Джанор слушал, держа руку на эфесе.

Камергер должен был свернуть посольство, но даже не подумал. Джинера, от которой никогда ничего не скрывали, слушала, стоя за гобеленом, как чужак, слишком молодой, чтобы быть опытным, и слишком наглый, чтобы не быть выскочкой и плебеем во дворянстве, усмехаясь, сказал, что будущий союз заочно благословил сам Иерарх. Ведь прекрасный государь не хочет ссориться со Святым Орденом?

Король Кервин, едва вместивший в разум, что ему угрожают в глаза, потрясённый, осторожно сказал, что не уверен в истинности сказанного. Камергер подал письмо с печатями в виде Ока Господня.

Уже в этот момент Джинере стало жутко. Впервые за всю историю Златолесья его королевскому дому грозили отлучением от благодати.

Её отец читал долго. Прочтя, медленно сказал, что породниться с домом Сердца Мира и Святой Розы — мечта, лелеемая его предками. Но в приданое за Джинерой он может предложить лишь Соловьиные Поля, как и было указано ранее.

И тогда камергер, ухмыляясь, как настоящий разбойник, беседующий с пленным, заявил, что в противном случае и Оловянный Бор, и принцесса Джинера достанутся государю Алвину в качестве военной добычи, а из крови златолесских свиней будет много колбасы к Новогодью. И эту войну тоже благословит Иерарх, стоит Алвину попросить, а это значит, что милые соседи Златолесья подберут всё то, что упадёт у армии Алвина с повозок.

И всё.

Кервин впервые в жизни столкнулся с шантажом таких масштабов. Он растерялся и попросил времени подумать. Камергер короля Святой Земли вполне глумливо сообщил, что время у государя Златолесского есть. Месяц. Потому что на Новогодье свадьбы не играют. И закончив эту речь, он откланялся, не ожидая, когда его отпустят.

Джинера слушала и понимала, что Джанор молчит лишь из уважения к отцу — но брату непросто держать себя в руках. Ещё она понимала, как многое теперь зависит от неё.

В тот момент Джинере хотелось в монастырь Чистых Дев, где скрипторий светел, как мастерская художника, где одна из обширнейших библиотек в Златолесье. Джинере впервые истово хотелось быть монахиней, спрятаться за надёжными стенами от зла и спокойно делать что-то светлое и полезное — но монастырь теперь был недостижим.

— Ты ведь слышала? — спросил отец с горечью.

— Я боюсь, — сказала Джинера, выходя из тайного убежища на свет. — Я просто в ужасе. Но я слышала, государь и отец мой — и готова принять решение.

Сказала — и растерялась. Не полагалось бы принцессе говорить о собственных решениях в присутствии короля. Но отец промолчал, не одёрнул.

— Когда-нибудь я его убью, — тихо сказал Джанор, щурясь так, будто уже смотрел поверх пистолетного ствола. Для него слова сестры о принятом решении были в порядке вещей.

— Нет, — сказала Джинера. — Сейчас мы не можем воевать со Святой Землёй. Златолесье просто перестанет существовать, превратится в провинцию Святой Земли. А сейчас это уже не радостно и не почётно.

— Когда-нибудь время придёт, — сказал Джанор. — Вот увидишь.

Джинера смотрела на отца и брата. Лишь смутный блик былого величия коснулся чела государя Кервина — золотистым отсветом на кудрях и бороде — но лицо отца было добрым и беспомощным. Зато Джанор напоминал Рыжего Горарда в юности, он был истинным портретом прославленного предка: такая же шевелюра цвета торжествующего пламени, такое же лицо, бледное, как матовое стекло, острое и жёсткое, сбрызнутое веснушками, такие же ресницы и брови — как летняя беличья шкурка, такие же ледяные глаза. Джанор сжал тонкие губы — прорезалась морщинка, какой ни у кого нет: на подбородке, слева, сверху вниз.

И Джинера, рождённая на год позже, была такая. Рыжая, и бледная, и с полупрозрачным заострённым лицом, и с россыпью веснушек, и с глазами цвета льда. И многие находили, что её характер больше подходит государыне, чем монахине — истинная сестра своему брату. Зачем-то они родились такими в мирном Солнечном Доме, в весёлой столице Златолесья, гнезде медоносных пчёл, а вовсе не шершней. Зачем-то они такими понадобились, брат и сестра — будто где-то наверху решили, что королевскому дому Златолесья снова придётся воевать — впервые за триста лет.

— Мы не можем воевать со Святой Землёй, — сказал Кервин почти испуганно. — Что такое несколько сотен златолесских гвардейцев по сравнению с многотысячной армией Святой Земли! И — что скажет Иерарх… как народ божий сможет жить без поддержки Святого Ордена?

Джанор улыбнулся, но его глаза не потеплели.

— Народу божьему хватит поддержки Творца.

Кервин покачал головой.

— Мы на земле, а не на небесах. А государь Святой Земли избран и благословлён самим Вседержителем.

— Да, — не удержался Джанор. — И благой государь выбирает самим Создателем посланных слуг для святой миссии — заботы о престолонаследии. Когда я вижу посла — представляю себе двор.

— Неисповедимы пути судеб, — возразил Кервин. — Быть может, Джинера избрана ради восстановления старых исветлых уз между Святой Землёй и Златолесьем?

— Не отдавайте им сестру, отец, умоляю вас! — голос Джанора прозвучал не мольбой, а почти приказом. — Они хотят ограбить нас, да ещё и забирают Джинеру, свет дома…

Джинере показалось, что отец стареет на глазах. И она сама возразила брату.

— Тебе нужно время, чтобы твоё время пришло, — сказала она с еле слышной иронией. — У каждого из нас своя война, Лис. Тебе нужно собирать силы Златолесья, а мне — восстанавливать старые и светлые узы. Давай спросим у дяди Ульрига, давай спросим у канцлера, давай спросим у герцога Гронда, что нам сейчас важнее всего. Спорим, они все скажут: не преклонить колена перед Святой Землёй? И ради этого можно пожертвовать не только Оловянным Бором, но и мной. И я принимаю вызов.

Джанор слушал, и острый лёд в его взгляде таял.

— Мы с тобой устроили Самый Малый Совет? — спросил он. — Крохотный Королевский Совет, да? Вы простите нас с Белочкой, государь и отец мой?

И Джинера увидела, что с лица отца исчезла тень безнадёжности и тоски.

— Вы когда-нибудь будете государем и государыней — истинными, — сказал Кервин ласково. — Сам Горард смотрит на вас с небес. Вы спасёте Златолесье.

Ну что ж, подумала Джинера, у которой сжалось сердце. Нам не помогут взрослые. Нам — спасать Златолесье, но Джанору — потом, а мне — уже сейчас.

И Джинера начала свою войну.

Малый Совет — в котором участвовало гораздо больше членов королевской семьи, чем тогда, в приёмной государя — согласился с принцем и принцессой, тем паче, что теперь их слова произнёс сам король. Условия слишком сильного и неожиданно жестокого соседа приходилось принять.

Солнечный Дом всё решил за два дня, но не давал ответа послам из Святой Земли так долго, как только было возможно. И целый месяц барон Кайл и его свита околачивались в столице Златолесья, ели мясо, пили неразбавленное вино и бесстыдно глазели на девиц благородного сословия — в отношении девиц попроще бесстыдство посольства государя Алвина не ограничивалось взглядами. Целый месяц их презирал свет Златолесья, целый месяц расходились слухи и сплетни, целый месяц молодёжь Златолесья сдерживала ледяную ненависть, которая должна была впоследствии выковать златолесской армии непобедимые клинки. Целый месяц король писал соседям, которых считал достойными доверия — то ли прислушиваясь к советам сына, то ли под его диктовку. А принцесса-невеста целый месяц купалась в любви подданных и веселилась так демонстративно, как только может веселиться принцесса крови, не роняя своей чести.

Джинера и пара её любимых фрейлин устраивали далёкие прогулки верхом в сопровождении Джанора и его баронов — и девушки перекидывались с юношами опасными шуточками. Фрейлины играли в прятки в Солнечном Доме, глазели на собачьи бега и слушали, как бароны Джанора поют рискованные серенады и неприличные песенки. Перед самым Новогодьем, накануне благодарственной церковной службы, Джинера, её подруги и Джанор с его баронами пришли на городской праздник. Они вместе со всей молодёжью города танцевали на площади у ратуши, в масках из золотой фольги, в золотой мишуре, ряженые «солнечные зайчики» по древнему обычаю северной страны: помогать солнцу светить в зимнем мраке и холоде — и Джинера не спрятала под чепчик свои рыжие кудри. Весь город знал: с детьми баронов и детьми купцов, с кузнецами, ткачами и стеклодувами города танцевала обожаемая Златолесьем принцесса-невеста, Рыжая Джинера, праправнучка великолепного Горарда.

Посла это взбесило. Он даже посмел выговаривать принцессе.

— Невесте государя Святой Земли надо быть осмотрительнее, — выдал при ближайшей встрече снисходительным тоном. — Королю Алвину нравятся кроткие девицы.

— Вот как? — рассмеялась Джинера. — Так отчего он не откажется от строптивой принцессы Златолесья и от Оловянного Бора, и не поищет себе кроткую жену в другом месте? Или, ради чужого олова, он готов мириться с моим строптивым нравом?

Кайл принял отповедь, как внезапную пощёчину. Он не нашёлся, что ответить, но побагровел и сжал кулаки.

— Поберегите темперамент для мужчин, — ласково сказала Джинера. — Рыцарь, всерьёз злящийся на девичью болтовню — смешон.

После этого Кайл говорил о принцессе за глаза, что лишь пристрастные родичи могли назвать рыжую бесовку прекрасной, что она худа, бледна, угловата, что её глаза бесцветны, веснушки уродуют её кожу, а норов — впору рыночной торговке. Но, до самого отъезда в Святую Землю, к самой Джинере он больше ни разу не сунулся, а взгляды златолесской знати резали чужаков до самого мяса.

Официальный ответ послам Святой Земли был дан лишь после праздников. И послы покинули столицу Златолесья с облегчением, так поспешно, что их отъезд изрядно напоминал бегство. А свита Джинеры собиралась не торопясь, с расстановкой.

Все как будто ждали чуда, но чуда не случилось. Разве что — стояла странно тёплая зима… и принцесса отбыла в Святую Землю не на санях, а на носилках. И с ней были её няня, её подруги, её белый шпиц по кличке Зефир и её приданое — дарственная на Оловянный Бор.

Государыня Гелена, провожая дочь, то и дело вздыхала с тяжёлыми всхлипами, и её глаза были красны. Король пытался улыбаться дрожащими губами. Джинера не остановила взгляда на их лицах — ей хотелось видеть другое выражение. Она и увидела — на лице брата.

Принц и принцесса обнялись на прощанье.

— Мы увидимся, — пообещал брат.

В его тоне Джинера услышала и сталь, и лёд. И ей стало настолько спокойно, насколько это вообще возможно — когда принцесса отправляется в чужую страну, как поднимаются на эшафот.

Джанор увидел её спокойную улыбку.

— Тебе нужно время, чтобы твоё время пришло, — сказала Джинера. — Оно у тебя будет. И мы увидимся.

А плакала от ужаса и беспомощности она уже далеко за городской чертой, и слёзы Рыжей Принцессы видела только няня Ровенна.

* * *

В лесу темнело очень быстро: к монастырю Кирилл и Сэдрик вышли, когда сумерки уже успели сгуститься. В наступающей темноте огни на монастырской стене показались Кириллу очень яркими.

— Отлично, — сказал Сэдрик удовлетворённо. — До полуночи ещё далеко. Мои, конечно, уже проснулись — им нужен только мрак, а вот те, другие, связаны заклятьем, они не рыпнутся до первого удара часов на ратуше. Переночуешь в монастыре, это замечательно, по-моему.

— Мы там переночуем, — поправил Кирилл. — Ты тоже.

Сэдрик издал звук, который в сумерках показался Кириллу хихиканьем.

— Щас!

— Не спорь. Так и впрямь безопаснее.

— Тебе безопаснее в монастыре, мне — в лесу.

Кирилл покачал головой.

— Мне очень не хочется с тобой расставаться. Ты — единственный человек, в котором я здесь уверен.

Сэдрик перестал пререкаться — очевидно, ему польстило.

Монастырь стоял на холме посреди неожиданно просторного поля — лес огибал его подковой и уходил к горизонту тонкой чёрной полосой. Тёмная громада, тускло освещённая фонарями на башнях и у ворот, недвусмысленно напоминала крепость: стены, сложенные из каменных глыб, могли бы выдержать, кажется, артиллерийский огонь, а со сторожевых башен можно было отлично наблюдать за полем и дорогой. Смотрелось это сооружение довольно неприветливо.

— В том мире… откуда мы сейчас… в монастыри иногда преступников ссылали, — вырвалось у Кирилла. — На покаяние. Многие думали, что в тюрьме лучше.

Сэдрик хмыкнул.

— А что? Сюда сослать — как в могилу. Правда, наставник Хуг — святой, говорят… но это не важно. Если принял сан — всё, для мира умер.

Кириллу вдруг стало здорово не по себе, но неожиданное дурное предчувствие хотелось отнести к плотному сумраку, красным огням на чёрных стенах, холоду и нервам. Кирилл хотел поговорить с Хугом — надо же с чего-то начинать?

А Сэдрик вдруг сказал:

— Знаешь, что… ты прав. Я тебя одного туда не отпущу. Мало ли.

И у Кирилла сразу отлегло от сердца.

Они подошли к воротам. В тяжеленных створах из тёмного чугуна обнаружилось нечто вроде калитки, размером с дверь в комнату, с квадратным окошечком-глазком. В это-то окошечко, светя себе фонарём, и выглянул человек — раньше, чем Кирилл успел постучать дверным молотком в виде массивного кольца в клюве орлиной головы.

Кирилл бессознательно ожидал круглой добродушной физиономии, выбритой тонзуры — кого-то, напоминающего брата Горанфло, как его сыграли в старом сериале по роману Дюма — но лицо оказалось худым и жёлчным, настороженным, изборождённым глубокими морщинами. Монах взглянул — и скупо улыбнулся.

— Вот как, — сказал он, гремя за дверью чем-то металлическим — запором или связкой ключей. — Это ты, посланец Божий? Тебя ждут — и настоятель, и наставник Хуг. Входи и оставь тьму за порогом.

— Добрый вечер, — сказал Кирилл, смущаясь. — Это я — посланец Божий? Обо мне знают?

— Знают, — сообщил монах с плохо скрытой гордостью. — Наставнику Хугу было видение, да и мирянин, что привёз для братии муку, подтвердил, что видел тебя.

Калитка распахнулась. Фонарь осветил узкий коридор между двух шероховатых каменных стен, покрытую странными знаками каменную плиту у порога и тёмную брусчатку за ней, Кирилла, Сэдрика и высокого худого монаха в сером балахоне с капюшоном, очень хрестоматийно средневековом на Кириллов взгляд.

— Но ты знаешь, кто с тобой, Божье дитя? — монах поднёс фонарь ближе к Сэдрику.

Сэдрик взглянул хмуро и недобро — на лице монаха появилось точно такое же выражение.

— Это мой друг, — сказал Кирилл, кладя руку Сэдрику на плечо.

Монах отшатнулся, Сэдрик скинул с плеча ладонь Кирилла, взглянул неожиданно сердито. Кирилл растерялся.

— Ты войдёшь один, — заявил монах.

— Вы мне предлагаете оставить товарища ночью в открытом поле одного? — поразился Кирилл. — Вы же — Божий человек, вы наверняка знаете, что в лесу живут твари из ада, и всё равно хотите оставить безоружного путника за воротами?

— Ему будет хорошо с этими тварями, — возразил монах, которому было явно неуютно. — Они для него свои. Брось его, Божье дитя, пока он не погубил твою душу.

— Вы же сами назвали меня Божьим посланцем, наставнику Хугу было видение — так почему вы решили, будто я не знаю, что делаю и с кем общаюсь? — сказал Кирилл самым примирительным тоном. — Но если вы не хотите, чтобы мы вошли вместе — давайте, мы подождём здесь. Я пришёл к наставнику Хугу, можно его позвать? Вдруг он захочет поговорить?

На лице монаха отразилось мучительное сомнение. После колебаний, продлившихся не меньше минуты, он всё-таки сделал шаг назад.

— Войдите, но лишь сюда, — сказал монах. — Я спрошу совета у святых наставников. Я не смею позволить пришлецу из мрака, отродью Тех Сил, шагнуть на освящённую землю.

— А вдруг вы ошибаетесь? — улыбнулся Кирилл.

— Нет, дитя, — монах показал пальцем на высеченный на каменной плите у самой двери сложный знак, похожий на стилизованную розу. Знак этот, на который наступили, проходя на территорию монастыря, и сам Кирилл, и Сэдрик, сейчас слабо мерцал, словно в бороздки камня вставили галогенные трубки. — Святой Луцилий начертал этот знак своей рукой, демоны не могут перешагнуть порог, а вот люди, принадлежащие тьме…

— Болван ваш Луцилий, — сказал Сэдрик устало.

— Не смей хулить святого, отродье! — вскинулся монах.

— Лучше бы он защитный знак против подлецов и идиотов нарисовал, если знал такой, — Сэдрик мотнул головой. — Кому из Приходящих в Ночи вы нужны-то? А придурки и подонки проходят — только так, да ещё и жить остаются.

Глаза монаха зло блеснули в красноватом свете, глаза Сэдрика заволокла светящаяся красная мгла — и Кирилл встал между ними, надеясь, что это помешает им сцепиться.

— Прекрати его провоцировать! — приказал он Сэдрику, надеясь, что некромант прислушается к словам своего государя, и повернулся к монаху. — Божий человек, ну, пожалуйста, не обращайте вы на него внимания! Сэдрик не служит аду, честное слово. Я точно знаю.

— Но проклят, — вставил монах.

— Проклят. Может, Вседержитель хочет, чтобы он искупил проклятие. Хотите помешать исполнению Его воли? — сказал Кирилл, удивляясь тому, насколько сам верит в собственные слова. — Сэдрик проводил меня до вашей обители. Зря?

Ему показалось, что монах смутился. Сэдрик скорчил скептическую мину, но молчал.

— Так мне можно поговорить с наставником Хугом? — спросил Кирилл.

Монах вздохнул.

— Следуй за мной, Божье дитя, — сказал он, посматривая на Сэдрика недобро, но этим и ограничиваясь. — Святой наставник не пойдёт сюда в такую пору: на дворе холодно и темно, а он стар и немощен.

— И я пойду, — сказал Сэдрик.

— Иди, — с отвращением разрешил монах и пошёл вперёд, освещая себе путь факелом.

Следом за монахом Кирилл и Сэдрик вышли в монастырский двор — коридор оказался лазом в невероятной толщины крепостной стене, и его для верности защищала ещё и решётка, сейчас отодвинутая в сторону. Двор, вымощенный брусчаткой, оказался обширнее, чем Кириллу представлялось. Прямо перед воротами возвышалось монументальное здание храма: горящие в чугунных светильниках огни освещали вход, запертую дверь, украшенную барельефами — крылатые ангелы держали в руках развёрнутые свитки, а над дверью, на треугольном фронтоне, слабо светился тот самый глаз, Божье Око, какой украшал и лесную часовню. Жёлтый неровный свет мерцал в высоких узких окнах, напоминающих бойницы. Всё остальное тонуло в темноте.

Другие постройки казались глыбами мрака, лишь кое-где мелькали тусклые огоньки. Монах пошёл вдоль крепостной стены, Кирилл с Сэдриком — за ним. Ночной воздух доносил запахи хлеба, навоза и каких-то благовоний — может, и ладана. Кирилл догадался, что они миновали трапезную, где братия готовит пищу и ест, хлев и какое-то культовое сооружение — или просто жильё монахов.

Проходя по монастырскому двору, никого не встретили, но Кириллу послышалось, как кто-то наверху, то ли на крепостной стене, то ли на втором этаже одной из местных построек, что-то бормотал нараспев — очевидно, там читали молитвы.

— Холодно тут, — сказал Сэдрик вполголоса.

— В лесу тебе было бы теплее, отродье! — тут же огрызнулся монах.

— Кротость и любовь, — отозвался Сэдрик со смешком.

— Не стоит злиться, божий человек, — сказал Кирилл. — Мне тоже холодно. Это что, преступление против веры?

Монах, не отвечая, поднялся на три крутых ступени и отворил дверь.

Из помещения пахнуло не благовониями, а, пожалуй, казармой — жильём многих мужчин, не отличающихся чистоплотностью и не использующих всяческие неизвестные в этом мире гигиенические средства, вроде геля для душа, шампуня или дезодорантов. Несло прокисшим потом, давно нечищеным деревенским сортиром, плохо выделанной кожей, затхлыми тряпками, дымом и, почему-то, сеном. Воздух показался Кириллу одновременно спёртым и холодным.

Они прошли длинным и узким коридором, освещённым лишь парой тускло горевших плошек. В коридор выходило множество дверей, и за дверьми стояла настороженная тишина. Проходя мимо, Кирилл слышал то чьё-то сопение, то шелест, то осторожные шаги: дисциплина монастыря, вероятно, запрещала монахам, живущим тут, выглядывать из своих комнат или келий, чтобы узнать, кто пришёл — но уж слушать-то было можно, а любопытство никто не отменял.

Коридор вывел в круглый полутёмный зал, где перед разверстым зевом вмурованной в стену печи молодой монах читал вслух о странных вещах — о том, как из сломанных небес протянулась длань цвета лучей с перстами из огня, и единый из перстов коснулся жертвенника на вершине горы. При виде вошедших чтец сбился и молчал, пока они не миновали зал и не поднялись по винтовой лестнице, узкой до тесноты, на второй этаж здания.

Кирилл крутился по лестнице и с жалостью думал о Хуге. Если он немощный, то ему, наверное, тяжело спускаться и подниматься по такой неудобной штуковине. Еду, может, Хугу и приносят, но ведь на службы в храм он должен как-то ходить?

Впрочем, Кирилл догадался, почему покои святого человека располагались наверху — тут было теплее, согретый печью воздух поднимался вверх. Одна радость, подумал он — бедному святому человеку не приходится умерщвлять плоть, обитая в холодном каменном мешке. Не позавидуешь простым монахам.

Круглый зал наверху почти точно повторял нижний, такой же высокий и сумеречный. Стены скрывали гобелены, изображающие деяния одинаковых святых, вышитых пикселями. В освещённой лампадкой нише стояла деревянная статуя крылатого ангела, держащего в протянутых вперёд ладонях деревянные языки пламени. На невысоком столике лежали книги, по виду, очень древние, в металлических переплётах, а рядом с ними возвышался громоздкий канделябр с десятком свечей. В свете свечей, в кресле, ужасно неудобном на вид, сделанном словно для куклы, а не для кого-то живого, сидел очень старый человек, а рядом с ним, на табурете, ещё более неудобном, чем кресло, устроился человек помоложе.

Кирилл тут же понял, что старик, хрупкий, сухой и лёгкий, как прошлогодний лист, с редкими седыми волосами и маленьким тёмным лицом — и есть Хуг. Белый балахон, украшенный изображением глаза Бога на кручёной золотой цепочке, выглядел на нём, как саван. Мужчина лет сорока, с бритым недобрым лицом, цепким проницательным взглядом то ли военного, то ли полицейского, тёмной с проседью гривой и рыцарской статью, видимо, был настоятелем монастыря.

Кириллу очень хотелось чувствовать себя здесь хорошо, но сердце тревожно стукнуло. Божьи люди ему не понравились. Оба. Даже святой наставник Хуг, которого уважал и любил барон Гектор.

Но Хуг обрадовался так, что даже встал со своего кресла навстречу Кириллу. Он улыбнулся, открывая несколько случайно уцелевших зубов в беззубых дёснах — и улыбка сделала его лицо очень милым. Милый дедушка.

— Здравствуйте, наставник Хуг, — сказал Кирилл.

Хуг тронул его щёку холодными сухими пальцами, погладил волосы, осторожно коснулся руки.

— Благое дитя моё, — ласково прошамкал он, улыбаясь, а в выцветших глазах показались слёзы. — Белый государь… не забыл Господь — и туда тебя невредимым довёл, куда и надлежало. Радость-то какая, Эральд…

Хуг был искренне счастлив. Настоятель, оттаяв лицом, смотрел на Кирилла и прижимал руки к груди, к Божьему глазу. И Кириллу вдруг стало очень страшно по непостижимой для него самого причине.

Он подумал, что прийти сюда было огромной ошибкой. Хотя никто не говорил и не делал ничего плохого.

— Вы меня узнали? — спросил Кирилл севшим голосом.

— Как же тебя не узнать, благое дитя? — продолжал Хуг так же ласково и растроганно. — Как же не узнать, если ты и лицом, и всей статью так схож и с мучеником-отцом твоим, и с бедной твоей матушкой? А я, грешный, ни единого мига не сомневался, что Господь не оставит тебя — ни единого мига… Вся доверенная братия молилась за твоё здравие и благополучное возвращение все твои шестнадцать лет — и вот, дождались, дал Вседержитель дожить до такого счастья…

Настоятель слушал и кивал. Кирилл чувствовал спиной тихое неодобрение Сэдрика, но никак не мог сам себе объяснить, в чём же тут подвох. Хуг казался по-настоящему добрым человеком, а мрачный настоятель был явно рад видеть Кирилла — что же не так?

— Ласково тебя встречает Святая Земля, — негромко сказал настоятель. — Зима-то как нынче тепла — Новогодье было словно Предвесенье… рад твой дом.

— Зима тёплая, — сказал Кирилл. — Но не так уж дома и ласково. У того места на дороге, где дерево свалено, в лесу — убитые люди. Их разбойники убили. Вы ведь можете забрать их тела оттуда, божий человек?

Простые эти слова произвели на обоих монахов сильнейшее впечатление.

— Да! Да! — воскликнул Хуг со слезами. — Не успел ступить на родную землю, как печёшься о бедных душах, благое дитя — всё, как рёк Господь! Брат Олеф, — обратился он к настоятелю, — распорядись. Завтра же помолимся вместе с белым государем за невинно убиенных — и их души прямиком к святому престолу и отправятся. Теперь-то всё, есть кому замолвить слово небесам за нашу землю, грешную и несчастную, слава Тебе, Вседержитель, слава Тебе…

— Вы ведь объясните мне, что делать? — спросил Кирилл, растерявшийся от этих бурных эмоций. Излияния монахов начинали что-то ему напоминать.

— Конечно! Конечно! — закивал Хуг. — Ты быстро всему научишься, благое дитя. Ты — среди братьев, мы тебя защитим от любого зла, от всей скверны мира убережём, стены крепки — а тебе надлежит лишь обратиться душой к Творцу Сущего, что спас тебя и привёл сюда. И всем будет великая радость, а в Святой Земле воцарится свет и добродетельность…

— Мы уже приготовили жильё для тебя, — задушевно сообщил настоятель Олеф. — Братия крепка в вере: все уверовали, что ты явишься в эти святые стены не сегодня, так завтра. Ждали тебя. И я даже распорядился не запирать пока трапезную, чтобы ты смог поесть с дороги…

— И Господь тебя привёл, — подытожил Хуг.

Они оба словно не видели Сэдрика. И Кирилла вдруг осенило.

— Я очень рад вас видеть в добром здравии, наставник Хуг, — сказал он. — Гектор вам верил, это ведь он хотел добраться до вашей обители… И рад с вами познакомиться, настоятель Олеф. Но ведь вы же понимаете, что я не могу остаться в монастыре навсегда, правда? Вы — божье братство, а я человек мирской. Не гожусь, вообще-то… и мне надо что-то делать с адом.

Оба монаха улыбнулись, как малышу, который не понимает простых вещей и капризничает.

— Конечно, благое дитя, — закивал Хуг, — конечно, надо что-то делать с адом. Вот за этим-то тебе и надо тут остаться, воин Божий. Чем же победить ад, как не молитвою? А уж твоей-то…

— Да, — подтвердил Олеф, и его лицо стало серьёзным. — Тебе опасно жить в миру, ты ведь и сам, верно, понимаешь. Те, Другие, шляются по нашей несчастной земле, как по преисподней — тебе надо избежать их грязных лап.

— Я же король, — напомнил Кирилл, ещё на что-то надеясь. — Вы ведь знаете, что я — король.

Хуг снова погладил его по щеке, глядя полными слёз умиления глазами.

— Конечно, благое дитя, конечно, Эральд. Но ты же знаешь, что на троне Святой Земли… исчадье… — прошептал он почти беззвучно. — Тебя мученический венец ждёт, если явишься в мир, предстанешь в столице, на люди…

— Продаст любая грешная душа, — кивнул Олеф. — Люди-то стали — волки ближнему своему…

Кирилл глубоко вдохнул.

— Послушайте, божьи люди, — сказал он. — Я очень вам благодарен за гостеприимство. Мы с вами поужинаем, если угостите, потом я поучусь у вас молитвам — а завтра уйду. В столицу. Потому что я — король, мне надо как-то изменить жизнь в миру. Ваши молитвы быстрее дойдут… ну, и я буду молиться вместе с вами — только в другом месте. Не в монастыре.

— Господь нам не простит, если с тобой случится беда, — сокрушённо сказал Хуг, и слеза всё-таки перелилась и скользнула по пергаментной щеке. — А я, старый грешник, не переживу, умру с горя…

— Нас Господь призвал тебя защищать, — в тоне Олефа вдруг появились твёрдые, чтоб не сказать — металлические нотки. — И мы защитим. Будет ли на то твоя воля — это уж иное дело. Порой людей и против их воли спасают — а спасённые лишь потом понимают, в чём их благо…

— То есть, вы решили меня запереть? — поразился Кирилл.

— Только ради твоего блага, — твёрдо сказал Олеф. Взгляд его сделалось непреклонным, как у полководца. — Ради победы над злом ты должен остаться в живых, благое дитя.

— В вашей обители что, есть нечего? — вдруг подал голос Сэдрик.

Хуг взглянул на него и опечалился ещё больше, а Олеф неприязненно сказал:

— Тебя тут терпят — и молчи, отродье.

— Звучит не слишком благостно, — сказал Кирилл. — А, между тем, Сэдрик — мой друг.

— Ради тебя и твоих слов, благое дитя, его и впустили в обитель, — сказал Олеф. — Но — ты знаешь, с кем связался? Проклятая тварь с адовым клеймом, осквернитель могил, богохульник и богоотступник, мужеложец, одержимый противоестественными страстями — что ему делать рядом с тобой, белый государь?

— Могил Сэдрик при мне не осквернял, Бога не хулил, в противоестественных страстях не замечен, — улыбнулся Кирилл примирительно. — И разве не ваше дело исправлять и прощать грешников?

— Грешников надо отличать от прирождённой нечисти, — печально сказал Хуг. — Тут ничего исправить нельзя, погибшая душа. И тебя погубит, Эральд. Оставь его и всё мирское, Господь с ними — подумай о твоей цели, о…

— О благодати в вашей обители, — сказал Сэдрик. — Что, думаете, он не понимает? Он — находка для вас, да, божьи люди? Вы его постричься заставьте — и порядочек: вся ваша шайка будет на золоте жрать, на золоте спать и гадить тоже на золото…

Хуг отшатнулся, а Олеф потемнел лицом и сделал к Сэдрику угрожающий шаг.

— Неужели драться собрался, монах? — насмешливо спросил Сэдрик.

— Язык тебе на том свете вырвут, отродье, — прошипел Олеф в ярости, которую не мог скрыть. — А лучше бы — на этом!

— Но это правда, — констатировал Кирилл. — То, что говорит Сэдрик — правда. Вы печётесь о благе обители, а что будет со страной — вам, в общем, всё равно. Так?

— Мы печёмся о тебе! — скорбно возразил Хуг, а Олеф уже вовсе не елейным тоном сообщил:

— Ты ведь понимаешь, благое дитя, что мы спасём твою душу и твоё тело, даже если ты по юношеской наивности вздумаешь возражать. А грязную тварь, которой никак не место рядом с тобой, ждёт костёр — и это совершенно справедливо.

— Вот интересно, — вдруг осенило Кирилла, — а кому, в действительности, вы молитесь, божьи люди? И кто это организовал видение отцу Хугу? Точно Господь?

Хуг взглянул на него страдающими глазами, глубоко оскорблённый в лучших чувствах. Олеф хлопнул в ладоши. За дверью, ведущей куда-то вглубь верхнего этажа, послышался шорох, шорохи раздались и из-за двери, ведущей на лестницу. И тут Сэдрик шагнул вперёд, протягивая к Олефу здоровую руку.

Он сжимал в кулаке рукоять обсидианового ножа. Полупрозрачное лезвие помутнело от крови.

Монахи шарахнулись назад.

— Понимаете, да, святые братцы? — спросил Сэдрик громко, весело и зло. — Я ведь не только поднять, я и уложить могу. Всю вашу поганую обитель.

Наступила гробовая тишина; стало слышно, как монахи тяжело дышат — и как кто-то испуганно пыхтит из темноты.

— Не сможешь, — пробормотал Хуг. — Сии святые стены…

— Смерть, сестрёнка, — хихикнул Сэдрик — и вдруг выдал изменившимся голосом, нараспев. — Открой! Открой путь!

Его кровь высветила лезвие ножа тёмным багровым светом. Ледяной ветер, ударивший ниоткуда, взметнул огоньки свечей, но не погасил — они вспыхнули высоким зеленовато-синим пламенем.

Монахи в ужасе уставились на канделябр, цепляясь за амулеты.

— Гнилая обитель, — бросил Сэдрик. — И молитесь не тем, король прав, а я ещё там, у входа сказал. Пошли, государь, тебе тут делать нечего.

— Спасибо, Сэдрик, — сказал Кирилл. — Прости, что не стал тебя слушать там, в часовне.

Сэдрик ногой распахнул дверь — и монах, стоявший на лестничной площадке, с грохотом, опрометью, кинулся вниз.

— Благое дитя! — слабо воскликнул Хуг. — Ну как же так… ведь видение… Господь…

— Простите, наставник Хуг, — сказал Кирилл. — Ад всем лжёт, ад всё время лжёт. Солгал и вам. А мы уходим. Если в вас — и в вас, настоятель Олеф — есть хоть какие-то капли, остатки света — не говорите, пожалуйста, никому о нас. Хорошо?

Олеф не ответил. Он закрыл лицо руками и что-то бормотал — Кирилл не понял, молился настоятель или тихо бранился. Хуг проводил уходящих страдающим взглядом.

Кирилл и Сэдрик спустились по лестнице и тем же путём вышли сперва в монастырский двор, а потом и за пределы обители. Никто не рискнул их останавливать, хотя Кирилл чувствовал спиной настороженные, недобрые и испуганные взгляды: Сэдрик держал перед собой окровавленный нож, как держат гранату. Кровь на ноже мерцала, будто внутри лезвия горела крохотная красная электрическая лампочка.

Привратник отпер и выскочил из коридора в крепостной стене, как ошпаренный — словно боялся оказаться там один на один с Сэдриком.

За стенами монастыря оказалось ужасно холодно; ветер завывал и скулил, неся по дороге сухую снежную пыль. Луна ныряла в рваные клочья несомых ветром облаков.

Ворота захлопнули с лязгом — и заперли изнутри. Кирилл взглянул на их тяжёлые створы, как на обманувшую надежду.

* * *

Вечерние сумерки сгустились до ночного мрака, когда Кирилл и Сэдрик шли по той же самой дороге, но прочь от монастыря. Кирилл щёлкал рычажком зарядки фонарика и пытался бороться с досадой.

— Из-за меня придётся ночевать в лесу, — сказал он мрачно, когда монастырские стены окончательно растворились во тьме. — Понесли же меня черти в монастырь… Прости ещё раз. Мне надо было прислушаться к тому, что ты говоришь.

Однако, Сэдрик казался спокойным и даже весёлым.

— Зря огорчаешься, — сказал он. — Хотел убедиться — ну и убедился. Теперь будешь умнее.

— Но про Хуга говорили, что он святой жизни… как же так?

— Вечная беда монахов, — Сэдрик, щурясь, рассматривал погасшее лезвие своего ножа. — Посвети мне фонариком, а? Так вот, монахи думают, что любое видение — от Творца, если они Творцу молились, это раз. И два — что святость, если уж есть, никуда деться не может.

— Когда ты успел себя порезать? Я не заметил, — Кирилл осветил фонарём тёмное вулканическое стекло, на котором уже запеклись полоски крови. Сэдрик облизнул лезвие и принялся оттирать его рукавом.

— Твой нож, оказывается, не так удобно доставать, если влип, — сказал он. — А может, я не привык пока. Со своего старого — в кармане ножны стянул и проколол палец. Царапина крохотная, а крови хватило. Уже давно наловчился. Здорово, да? Проклятая кровь — как улика; в святом месте так не вышло бы.

— Здорово ты их перепугал… А ты был предубеждён или догадался?

— Догадался, — Сэдрик, помогая себе увечной рукой, убрал идеально отчищенное лезвие в ножны и сунул в карман. — По тому, как они на меня рычали. Настоящий благой сперва думает и разговаривает, а уж потом начинает рычать… если начинает.

— Обвинили тебя сходу во всех смертных грехах, до мужеложства вплоть… что за дикость?

Сэдрик хмыкнул.

— Древнее поверье. Говорят, если есть смертный Дар, то обязательно есть и вывих на этой почве. Враньё, как почти все поверья.

— Тебе нравятся девушки? — улыбнулся Кирилл.

— Нет, я сплю и вижу, как тебя в постель затащить! Зачем бы иначе мне с тобой возиться? А ещё я питаюсь грудными детьми, такое поверье тоже есть.

Кирилл рассмеялся. Сэдрик ещё мгновение пытался сохранять мрачный вид — но тоже усмехнулся, не слишком весело.

— Меня всё это сильно беспокоит, благой государь. Как бы божьи люди не настучали на нас городской страже…

— Напрасно беспокоишься. Надо решать задачи по мере их поступления: нам сперва нужно добраться до столицы.

Пятно бледно-лилового света фонарика ползло по дороге чуть впереди, с ним, вроде бы, было немного уютнее, но становилось всё холоднее. Дул ветер порывами, швырял снежную пыль в лицо, очень хотелось куда-нибудь под крышу. К тому же Кириллу мерещилось неживое движение в придорожных зарослях — может, ветер ветви качал, а может, твари, кто знает.

Луна выскользнула из бурых облачных клочьев, сразу посветлело. Кирилл выключил фонарик, огляделся — и увидел на фоне прояснившегося неба крылатый силуэт, скользящий стремительно и бесшумно. Ночная птица летела.

— Смотри, — толкнул он задумавшегося Сэдрика, — кажется, это сова!

Сэдрик поднял глаза — и просиял.

— Точно! Сова! — сказал с неожиданной радостью. — Ну, не всё погано этой ночью.

— Ты любишь сов?

Сэдрик не ответил. Он остановился посреди дороги, глядя вверх — и Кирилл с удивлением увидел, что сова, распластав широкие крылья, планирует вниз, прямо к ним. Её серебристое оперение прямо-таки сияло в скудном лунном свете.

Сэдрик протянул руки — и сова уселась на увечную, цепляясь за рукав мощными когтями, похожими на крючки из чёрной глянцевитой пластмассы.

Сэдрик погладил её здоровой ладонью.

— Ничего себе, — Кирилл тоже протянул руку, и сова, склонив набок умную глазастую голову, дала почесать себе шею в пышном воротнике пуха. — Я-то думал, что твари лесные и полевые именно ко мне сами идут, а, оказывается, к тебе тоже!

— Это не лесная или полевая тварь, — сказал Сэдрик с непривычной нежностью в голосе. — Это кладбищенская тварь, неумершая. Потому ей и нравятся мои руки. Да, малявка?

— Как — неумершая? — только успел спросить Кирилл.

Сова вдруг потекла из рук Сэдрика струёй мерцающего тумана. Это мерцающее марево, напомнившее Кириллу о призраках в лесу, колеблясь и переливаясь, постепенно облеклось в невесомую плоть, в грёзовую девичью фигурку.

Она стояла посреди лесной дороги, ночью, зимой, в белом чепчике и светленьком платьице с высокой талией, кутаясь в шаль, плетённую из лунных лучей и прядей тумана. Личико девушки или девочки, лет четырнадцати по виду, алебастрово-белое, с громадными, тёмными, вишнёвыми глазами и ярким ртом, в окружении серебристо-белых кружев и тёмно-серебряных тяжёлых кудрей, выражало и радость, и тревогу, и ещё немало сложных и сильных чувств.

Хорош этот туманный ангел был невероятно.

— Что, нетопырям сейчас холодно? — спросил Сэдрик со снисходительной ухмылкой.

— Да, совам теплее, и Вечные одеваются в перья, — кивнула девушка и низко присела в церемониальном поклоне. — Как хорошо, что я вас нашла, тёмный мэтр. Вас не было так долго, словно вы навсегда исчезли из мира… это больно. Мы чувствовали себя покинутыми.

— Искал короля, — хмуро сообщил Сэдрик. — Потом был в монастыре. А у них там охранные знаки от Приходящих в Ночи. Ты зря переполошилась, что мне сделается…

Кирилл уже решил, что лунная дева не обратит на него внимания, как монахи — на Сэдрика, но тут она повернулась к нему и чинила политес, как и перед некромантом:

— С возвращением вас, благой государь, счастлива вас видеть. Это вы посещали монастырь, не так ли?

— Да, — смутившись, ответил Кирилл. — Здравствуйте. Я тоже рад.

— Это Нельга, — сообщил ему Сэдрик. — Малявка Нельга, фрейлина Князя, ходит у нас с ним в любимицах.

— Нельга… Нельга, простите, пожалуйста, вы — вампир? — спросил Кирилл, смущаясь ещё больше.

Пожалуй, это можно было уложить в голове: её лунность, туманность, алебастровую белизну и кровавый отсвет в вишнёвых очах. Но Нельга, тихая, грустная, вежливая, не напоминала даже то, что на Земле называли «женщиной-вамп», не говоря уже о вампирах из книг и комиксов. В ней не было ничего хищного.

Однако Нельга кивнула прелестной головкой.

— Да, благой государь. Я вампир, молодой, поэтому тёмный мэтр и называет меня малявкой.

Зубки её блестели в неверном свете, и Кирилл видел клычки, крохотные, как у котёнка, но, очевидно, очень острые.

— Хорошо, что прилетела, — сказал Сэдрик. — Будешь сопровождать государя вместе со мной. Мало ли что — лишний боец не помешает.

С точки зрения Кирилла, слово «боец» никак не подходило к девочке, хрупкой, как стеклянная фигурка, но Нельга была вампиром и превращалась в сову; кто знает, что ещё она умела.

— Я провожу вас, мэтр Сэдрик, — сказала Нельга. — Но, простите мою пошлую меркантильность, тёмный мэтр, я ведь пришла просить помощи…

— Начинается, — протянул Сэдрик, сразу мрачнея. — Ты не понимаешь, что я занят и буду занят долго, мёртвая? Сейчас вот всё брошу, побегу разбираться с вашими глупостями в ваших Сумерках, а живой король подождёт, так?

— Я подожду, — вставил Кирилл.

— Тебя не спрашивают, — отрезал Сэдрик.

Кирилл попытался сдержать смех, но не сумел — и прыснул, как первоклассник. Нельга хихикнула и опустила глаза. Сэдрик переждал приступ их веселья с саркастической гримасой.

— Успокоились? Ладно, что случилось, малявка? Кто впутался в неприятности?

Нельга сразу посерьёзнела и словно погасла изнутри.

— Его высочество.

Сэдрик вздохнул.

— Не говорил ли я его высочеству, что он — балбес?

— Говорили, — признала Нельга. — Но Князь не виноват. Это Марбелл приказал ему прийти.

Сэдрик замер.

— Марбелл приказал?!

— Приказал и оставил в своих апартаментах. Я не слышу его высочество — но чувствую, как ему плохо. Как тяжело.

— Решил всё узнать у мёртвых, — пробормотал Сэдрик. — Мёртвые не лгут, особенно если их допросить с пристрастием. Но с чего Марбелл решил, что вы осведомлены?

— Я не знаю, — сказала Нельга виновато. — Я думаю… если вопрошаешь мёртвых, то кого, как не Князя Сумерек? И в столице неспокойно уже который день.

— Что ещё случилось?

— В небе видели драконов, — Нельга поёжилась. — Третьего дня пролетал один, высоко. А вчера — три. Они что-то высматривают с небес. Быть беде.

— Здорово, — в тоне Сэдрика не было и тени «здорово». — Только драконов ещё не хватало…

— Об этой нечисти так много лет было ничего не слышно, — кивнула Нельга. — Даже Лео не рассказывал…

— Зато Зельда рассказывала, — перебил Сэдрик. — Мне. Драконам до людей дела нет, просто так они в человеческие дела не лезут. Их либо ад согнал с гор, где они живут, либо Алвин, гад паршивый, что-то такое учудил. В любом случае — скверно.

— Сожгут столицу — сгорит и кладбище, — сказала Нельга. — И мы сгорим. И ничего нельзя поделать. Младшие боятся — но нам некуда деваться от своих могил.

Сэдрик одарил её таким взглядом, что Нельга поёжилась, совсем как живая девушка, и отступила за спину Кирилла.

— Поражают меня полутрупы, — щурясь, выдал Сэдрик. — Кладбище у них сгорит, с их погаными гробами — аж… сколько у Лео младшеньких в столице? Десять? Двадцать? Да, беда. Плевать на живых в городе, плевать на дворец, на храм Святой Розы, на Белую Башню, на Дом с Изваяниями, плевать на сам город — на мой город, провались вы все в пекло! Хорошо, хоть заткнулась вовремя…

— Сэдрик, — сказал Кирилл примирительно, — ты несправедлив. Нельга просто немного неуклюже попыталась дать тебе понять, что для вампиров это тоже личное дело. Что у неумерших и людей драконы — общая беда. Не надо злиться. Вы бы лучше рассказали мне о драконах, ребята. С детства мечтал увидать дракона… но в том мире, где меня воспитывали, они не водятся.

— Нам надо искать место, где тебе можно будет переночевать безопасно, а не байки про драконов рассказывать, — сказал Сэдрик с досадой. — Надо было остаться в монастырской деревне, побоялся я… доносчиков там многовато… теперь вот до полуночи, пока часы на ратуше не пробили, придётся добираться до Тихой Горки, а это неблизко… чуть не бегом придётся…

— А Лео? — заикнулась Нельга.

— А что я сейчас сделаю? Как ты это себе представляешь? Я должен заставить ад разверзнуться, что ли, чтобы он дворец поглотил? — ответил Сэдрик раздражённо. — Или что? В нетопыря я превращаться не умею, через зеркало не прохожу — да и зеркала тут не вижу. Или, по-твоему, Лео будет легче, если мы сейчас тут сядем и зарыдаем?

Кирилл слушал, как Сэдрик отчитывает вампира, жикал кнопкой фонарика, наблюдая за скачущим лиловым зайчиком света, думал о незнакомом ему Лео, попавшем в плен, о драконах, которых увидать бы хоть одним глазком — и вдруг чудовищное ощущение заставило его передёрнуться с головы до пят.

Будто бы кто-то огромный и незрячий протянул бесплотные, невидимые, но каким-то чудом ощутимые, невероятно длинные растопыренные пальцы — и пытался нащупать ими его, Кирилла сквозь многие километры темноты. Кирилл даже отшатнулся инстинктивно: он ещё никогда не чувствовал такой гадливости. Съесть живого таракана было бы не так омерзительно.

Кирилл зажмурился, мотнул головой, открыл глаза — и тут же встретил тревожный взгляд Сэдрика.

— И ты чувствуешь? — спросил Сэдрик, моментально сменив тон с раздражённого на обеспокоенный. — Смотрит?

— Нет, — медленно, пытаясь осмыслить собственные ощущения, проговорил Кирилл. — Не смотрит. Не видит. Мне кажется, не видит. Ищет ощупью. А кто это?

Сэдрик взглянул на Нельгу, комкавшую концы шали.

— Я буду, — сказал он. — Буду думать, как вытащить Лео. Считай, что у меня о нём мнение изменилось в лучшую сторону. Потому что мне тоже кажется, что ощупью, а, значит, Лео промолчал. Это дорогого стоит для неумершего — держать за зубами язык, когда некромант допрашивает… Он ведь не развоплощён ещё? Как?

— Нет-нет! — Нельга помотала головой, на её личике отразился ужас. — Нет, тёмный мэтр, мой Старший ещё в нашем мире… пожалуйста…

— Я постараюсь, — сказал Сэдрик с некоторой даже теплотой в тоне. — Он молодой, не очень умный, но не подонок, — и добавил, повернувшись к Кириллу. — Это Марбелл в потёмках шарит. Меня-то он уже довольно давно пытается вычислить, а вот тебя… не говорил ли я, что он сильный гад? Уже догадался о чём-то…

— Отвратительно, — Кирилл попытался улыбнуться. — От твоего дара мне так худо никогда не было.

— Государь, государь, — вздохнул Сэдрик. — Да не нюхал ты толком моего Дара-то! Когда проклятые цапаются — никому мало не кажется. Но… я всё сделаю, чтоб ты и не узнал — не надо тебе это знать. Не твоя это печаль… Ну, так вот, — сказал он тоном полководца. — Нельга, я хочу, чтобы ты позвала всех неумерших, кого сможешь найти. Я сам им приказывать не хочу. Скажешь: Сэдрику нужна Сила, чтобы вытащить его высочество. Пусть достанут зеркало. А мы с королём пойдём в Тихую Горку, там на ночлег остановимся. Придёшь так, чтобы простецы не проснулись.

— Я поняла! — воскликнула Нельга, просияв, и сделала реверанс, более сложный, чем Кирилл видал в исторических фильмах. — Благодарю вас, тёмный мэтр!

Сэдрик небрежно кивнул, Нельга взмахнула руками — и сжалась в крылатый комок серебряного света. Через миг она уже летела совой над чёрными деревьями затаившегося леса.

Сэдрик проводил её взглядом.

— Пойдём и мы, — сказал он Кириллу. — Найдём ночлег, а то и впрямь придётся ночевать в лесу. А нам стены нужны.

— А вампиры знают, где ты находишься? — спросил Кирилл. — Все, не только Лео?

— Ничего они не знают, пока не позову, — отмахнулся Сэдрик. — И Лео не знает, пока не позову. Не во мне дело — в тебе. Тебя тяжело не заметить, ты же у нас, благой государь, как костёр в ночи… Устал и голодный, да?

Кирилл смутился. Контраст между прежним и нынешним образом жизни давал о себе знать: несколько часов тревожного сна в промёрзшей часовне, целый день сплошных дорог, пара шоколадок вместо обеда, придорожные трупы, адские гончие, монахи-отступники, вампиры, драконы и невидимые руки, шарящие в потёмках… Всего этого было слишком много.

— Устал и голодный, — признался Кирилл виновато. — И холодно…

— Монахи могли бы и дать пожрать, сволочи, — неожиданно сочувственно отозвался Сэдрик. — Ничего, отдохнёшь в деревне.

Если нас пустят на ночлег, подумал Кирилл, но не рискнул произнести это вслух. Надо было идти дальше, идти было теплее, чем стоять — и он шёл, пока тусклые огоньки не замелькали между чёрных стволов.

* * *

Марбелл не осмелился бы призвать старую стерву, как призывают низшую нежить — прямым приказом. Старая стерва была хитра, умна, и её трёхсотлетний опыт общения с людьми вообще и с магами в частности представлял нешуточную опасность для любого, кто рискнул бы обратиться к ней непочтительно, а, тем более, встать у неё на дороге. Поэтому Марбелл долго, кропотливо вычислял, где именно старуха проводит дни — а упокоить её отправил людей, которыми не жаль было рискнуть. В демоне на троне и в Иерархе, одержимом демоном, несмотря на всю мерзость такого положения, есть своя прелесть — им порой можно рассказать такие вещи, которые не рассказывают простецам у власти, они помогут, как свои.

А вот неумершие могут помешать.

Игра стоила свеч: в Сумерках Святой Земли старухе не было равных, а её любимые пажи и советники отправились в преисподнюю вместе с ней. Молодёжь и мелюзга не вызывала у Марбелла ни страха, ни почтения; они были расходным материалом, не более того. Древние трактаты остерегают от использования Сумеречных Князей в качестве собственной прислуги: вампиры обладают душами и волей, вдобавок мстительны — но Марбелл был уверен, что мстить ему никто из уцелевших не посмеет.

Силёнок не хватит. Погостная пыль, лунные блики… Сила вампира — его возраст, а древних неумерших не осталось на Святой Земле. Вроде как не место им тут.

Может, с точки зрения равновесия Случая и Предопределённости, это и кажется не очень хорошим, зато удобно для работы некроманта. Марбелл не собирался делить власть над здешней смертью с Князем или Княгиней Сумерек — ему было достаточно унижений в мире людей. С демоном на троне приходилось считаться, но уж нового Князя Святой Земли Марбелл в принципе не принимал всерьёз.

Дохлый щенок. Умер слишком рано, а семьдесят лет посмертного безвременья не успели сделать его из мальчишки мужчиной. Лео был последним обращённым старухи, уцелел случайно, Марбелл однажды уже бросил ему в лицо, что его посмертие — нелепый недосмотр Святого Ордена. Не без удовольствия.

После Князя Междугорья, тёмного ужаса, глыбы льда и мрака, твари чудовищно сильной и чудовищно же независимой, катастрофической профессиональной неудачи, здешний мальчик был смешон, чтобы не сказать жалок. Марбелл не признался бы в этом даже себе, но его грела эта пошлая интрига — отыгрываться на Князе Лео за Князя Оскара, было, быть может, и подло, но приятно.

И Марбелл приказал жёстко, чувствуя в животе холодок — почти страха, почти возбуждения, почти предвкушения. Спит Святая Земля, но некромант бодрствует в ночи и всё узнает первым.

К примеру, то, чего не знает демон.

Лео вышел из громадного зеркала в подземной лаборатории Марбелла — и Марбелл тут же плеснул в зеркало чернилами со святой водой. Лео рывком обернулся и взглянул на чёрные подтёки, замутившие серебряную очарованную глубину, с тем отчаянным выражением, с каким воришка смотрит на захлопнувшуюся дверь каземата — Марбелл невольно рассмеялся.

— Мальчик, — сказал он с насмешливой ласковостью, — что тебя смущает? Не успел войти — и уже думаешь, как будешь выходить? Это невежливо.

— Я не собирался задерживаться, — угрюмо ответил Лео. — Я лишь собирался спросить, что вам надо, тёмный мэтр.

— Мессир, — поправил Марбелл.

— Тёмный мэтр, — повторил Лео с упрямством подростка. — Вы не дворянин, Марбелл, ни днём, ни в Сумерках.

Надо же, удивился Марбелл, разглядывая его с весёлым любопытством: долговязый, так и не повзрослевший недоросль, до сих пор не знает, куда деть руки, щурится, смотрит заносчиво, как паж провинциального синьора — даже посмертие, Сила и титул Князя не сделали щенка величественным, а туда же! Делает вид, что зашёл по просьбе, а не по приказу, напомнил, что аристократ — ах, ты, неумершая дрянь. Дворянская спесь. Ну, хорошо.

Он взял со стола длинный серебряный стилет с рукоятью, увенчанной Розой Дня. В ножнах, но любой вампир ощутит благословенный Иерархом клинок издалека — Лео сделал невольный шаг назад.

— Никуда не уйдёшь, пока не отпущу, — ещё ласковее сказал Марбелл. — А не отпущу, пока не сочту нужным. В твоих интересах, мальчик, быть любезным и откровенным.

— Не вижу причин любезничать с вами, — отрезал Лео.

Ах, какие мы бесстрашные. Достойно, достойно — только дурная храбрость сил не прибавляет. Можно ведь и добром, золотко, подумал Марбелл и задрал рукав, отвернув манжет:

— Доброе дитя могло бы получить каплю проклятой крови.

Глаза Лео вспыхнули тёмными гранатами. Он отвернулся и облизнул губы — но его силёнок не хватило запретить себе повернуться снова: Марбелл прекрасно знал, как любого из неумерших тянет к крови некроманта. Даже сильнее, чем старого пьяницу к бутылке.

— Н-ну… — Лео заикнулся и кашлянул. — Ну и каких любезностей вы хотите? З-за каплю крови с с-серебром, да?

Жалкая попытка иронизировать.

— Нет, — покровительственно улыбнулся Марбелл. — Будет стальное лезвие. Когда поговорим по душам, малыш.

Лео вздохнул, как всхлипнул.

— Я вас с… с-слушаю, тёмный мэтр.

— Мессир.

Сумеречный Князь с трудом оторвал взгляд от запястья некроманта и сглотнул. Еле выговорил:

— Мессир.

— Мы с тобой начинаем друг друга понимать, — Марбелл улыбнулся радушно. — Я знаю, Лео, тебе непросто. На тебя свалилось так много бед в последние годы… и ты ещё слишком юн для Князя Сумерек целой страны… я сочувствую. Ни в коем случае не собираюсь пользоваться твоими слабостями. Я уважаю Сумерки, ты же понимаешь…

Лео вздохнул и кивнул, не сводя взгляда с рук некроманта. Марбелл положил благословенный стилет и покрутил перед глазами Князя своим ритуальным ножом, забавляясь жаждой Лео: вампиру стоило большого труда не начать умолять.

— Ну так вот, мальчик, — сказал Марбелл, не торопясь. — Мне кажется, что Сумерки в последние ночи поменяли вкус. Что происходит в твоей тени?

Он был очень уверен в себе — но тут же понял, что ошибся: Лео просиял.

— О, тёмный мэтр, ничего, клянусь луной! — выпалил он с готовностью, улыбаясь во все клыки. — В Сумерках не произошло ничего нового — мир тёмен, но он всегда тёмен с тех пор, как… вы знаете, мэтр.

Мёртвые и неумершие не способны лгать некроманту. Но скрывать и путать могут. Надо правильно задавать вопросы.

— Совсем никаких новостей? — спросил Марбелл, скрывая досаду.

— В Сумерках? Ничего такого, о чём бы стоило упомянуть, — Лео выпрямился и держался свободнее. Хотел он что-то скрыть, хотел… вопрос дал ему возможность скрыть. Что?

— Нет новостей — нет крови, — хмыкнул Марбелл.

Лео опять облизал губы.

— Хорошо, — сказал он, довольно неумело притворяясь, что не разочарован. — Не нужно. Я сказал всё, что вы хотели знать. Дайте мне уйти.

Марбелл, пристально глядя на него, проколол остриём ножа кожу на левой ладони. Капля проклятой крови, её запах и Дар, растворённый в ней, скрутили Лео в узел, он прокусил губу клыком, вцепился пальцами в собственные плечи, хныкнул:

— Зачем это, мэтр? Я больше ничего не знаю! Я не знаю, чего вы хотите! — но вдруг овладел собой и взглянул злобно. — В Сумерках не происходит ничего интересного со дня упокоения Княгини Зельды, вы в этом виноваты, что ещё?! Не воображайте себя хозяином Сумерек, мэтр — вы только человек!

— Лео, малыш, — промурлыкал Марбелл, — а ты не боишься меня разозлить?

— Мне всё равно! — выпалил Лео. — Вы обманули меня и обманете снова, низость — ваш обычай! Новости в Сумерках?! Сумерки — это я, понятно?! Вам достаточно?!

Его трясло, как пропойцу с похмелья. Марбелл покачал головой.

— Ну зачем же так… Мы могли бы договориться. Давай беседовать начистоту. Ведь мир изменился, в нём что-то произошло, а ты не желаешь поболтать о новостях с тем, кто хорошо тебя поймёт…

Лео провёл по лицу ладонями, смахнул чёлку. Сейчас он казался не лунным видением, а поднятым мертвецом: сгорбился и ссохся, лицо его казалось не юным, а старым, в волосах появились седые пряди. Устал, еле держится. Хорошо же.

— Не мучь себя, — сказал Марбелл ободряюще. — Что же случилось в два последних дня?

Лео поднял ввалившиеся глаза.

— Вы спрашивали о новостях в Сумерках, — сказал он еле слышно. — А новости не имеют к Сумеркам отношения.

— Молодец, — кивнул Марбелл. — А к чему имеют?

— К миру людей, наверное… откуда мне знать. Может, что-нибудь случится, — Марбеллу вдруг послышалась то ли усмешка, то ли угроза. — Тёмный мэтр, а что у вас с лицом? Раньше метки было почти не видно.

— Вот! — воскликнул Марбелл. — Почему она проступает?!

Но погасшие глаза Лео вспыхнули снова, зло:

— Да я понятия не имею! Моя мать во мраке, благороднейшая Зельда, упокоенная ныне в благословенной тени, не успела мне это объяснить!

Марбелл поднёс нож с каплей своей крови к самому лицу вампира, но воспоминания о старой стерве придали Лео духу, и его понесло:

— Уберите и дайте мне уйти, тёмный мэтр! Не пытайтесь мешать Предопределённости — чревато!

Очень возможно, что эта вспышка злобы прошла бы, снова сменившись жаждой Дара, и Марбелл дожал бы и всё-таки выяснил, что это за дела творятся в мире людей, но тут скрипнула открывающаяся дверь — и послышались шаги.

— Ух, ты! — воскликнул коронованный демон. — Ты развлекаешься, Марбелл? А я как раз хотел порасспрашивать тебя о вампирах. Они что-нибудь чувствуют, а, отравитель? Боль? Страх?

Допрос потерял смысл. Дознание в присутствие короля никак не устраивало Марбелла. От досады он едва не выбранился вслух отвратительными словами.

— Отчего же вы не спите, ваше прекрасное величество? — спросил Марбелл, загоняя раздражение вглубь души. — Уже поздно, бессонница вредна для здоровья, я должен вас предостеречь как лейб-медик и как честный вассал…

— Мне приснилось, что кто-то спустился с небес по золотой лестнице, и сон меня разбудил, — безмятежно сообщил демон и зевнул. — Этот человек или не человек — он был милый. Такой милый… как… не знаю… как птичка, — и рассмеялся. — Я бы хотел увидеть это существо. Я хочу, чтобы оно жило во дворце. В зверинце. Жаль, что это только сон.

Марбелл ощутил ледяную струйку между лопаток. Князь вампиров, превратившись почти в тень, отступил, насколько смог. Но королю было просто весело.

— Ты не ответил насчёт вампиров и боли, — сказал демон, взял со стола благословенный клинок и принялся крутить его в руках. — Мне любопытно. Ты же покажешь, как делаешь свои зелья из их крови?

Эх, Лео, огорчённо подумал Марбелл. Не надо было ломаться и строить из себя гордеца — глядишь, некромант успел бы выяснить всё, что хотел, и выпустил бы на свободу. А теперь уже не выйдет.

И Сумерки Святой Земли снова останутся без Князя…

— А почему он не прикован? — спросил демон, кивнув на замершего Лео.

— Сейчас, прекрасный государь, — кивнул Марбелл и напоследок, на удачу, швырнул Дар волной теневых щупалец, так далеко, как мог их протянуть. Кто-то милый, кто-то милый, как птичка… как обаятельно, Те Самые подери!

Моментальный жар, моментальный холод — ничего конкретного, всё скрывает морок Сумерек. И только владыке преисподней известно, кого они прячут. Марбелл снова, который раз, ощутил чью-то упрямую волю — наглое противодействие безвестного противника. И снова в Сумерках не видно лица, а проклятый вампир молчит, как могильный прах, но знает, знает, дрянь! — и Марбелл с досады врезал Лео Даром, как хлыстом, впечатав его призрачное тело в камень стены…

* * *

В ту самую ночь, когда благой государь и его оруженосец-некромант шли лесной дорогой от монастыря к деревне Тихая Горка, узурпатор и его лейб-медик и советник распяли Князя Сумерек Святой Земли на стене дворцового подземелья в столице, а, кроме того, происходило ещё немало важных вещей — кортеж принцессы-невесты, Рыжей Джинеры пересёк границу Златолесья.

Вернее, собственно границу кортеж пересёк довольно ранним вечером — но сопровождающие принцессу бароны, её фрейлины, её няня и камергер никак не решались его остановить, чтобы дать отдых и людям, и лошадям. Сумерки уже сгустились, пала настоящая тьма, взошла луна, сеял мелкий снег, отчаянно похолодало — правильно и хорошо было остановить кортеж, кормить лошадей, разжечь костры, выставить дозор. Не получалось. Няне Ровенне было «не по себе». Камергеру, старому, доброму, толстому Витруфу, было «неспокойно». Барон Линн молчал, держась за эфес, зато барон Дильберд уже пять раз напомнил охране, чтобы «смотрели в оба». Пышечка Доротея пыталась читать «Воззри на мя, Господи» — и всё время сбивалась, а беленькая Нона обняла свою синьору за талию, прижалась к ней — и так чувствовала себя более или менее в безопасности.

А лошади фыркали.

Лошади из конюшен Солнечного Дома каким-то образом учуяли границу Святой Земли — и фыркали, мотая роскошными гривами, будто унюхали волков, хотя волков, как будто, вокруг не было.

Джинера наблюдала всё и всех, поглаживала нервно зевавшего шпица и думала о том, как «не по себе», как «неспокойно» — и с чего бы. Ей надо было бы отдать приказ своим вассалам, велеть остановиться — но нужные слова никак не выговаривались. Джинеру поражала сила, с которой ей не нравилась Святая Земля.

Всё было, как будто, обыкновенное: такое же небо, как дома, такие же лесные дороги, такие же голые древесные стволы — почему же Джинера всем телом чувствовала враждебность чужого? Предубеждение? Девичьи предчувствия? Детский страх? А Витруф и бароны тоже подвержены детским страхам? И отчего фыркают лошади? Что не так под этим благословенным небом? Ведь не так…

Я не хочу замуж за государя Алвина, подумала принцесса. Я хочу домой, подумала она и заставила себя усмехнуться над собственной слабостью. Просто в чужой стране кортежу принцессы не пристало останавливаться в лесу. Мы доберёмся до какой-нибудь деревушки и остановимся там, решила Джинера, приказав себе успокоиться.

— Прикажите ехать вперёд, — как можно бодрее сказала она заглянувшему в носилки камергеру. — Все устали. Удобнее будет отдохнуть в деревне.

— Огоньки впереди, ваше прекрасное высочество, — отозвался Витруф. — Никак и впрямь посёлок… Мудро изволили решить, драгоценная принцесса.

Закрыл заслонку и поскакал вперёд. Доротея, оторвавшись от молитвенника, грустно сказала:

— Витруф напустили холоду, не подумали, а нам тут ночевать.

— А мне, миленькая принцесса, — сказала Нона, — отчего-то сейчас показалось, когда Витруф открывал оконце, будто кто-то плачет. Вдалеке. Кажется и кажется, я никак не пойму, что это делается.

— Однако, барышни, и мне ведь показалось, — сказала няня. — Да не плачет, а вопит. Словно по мертвецу, Господи меня прости — далёко от нас. А в оконце я, словно бы, разобрала отчётливей.

Джинера насторожилась — и тоже услышала. И тут же оконце раскрыл барон Ланн.

— Простите меня, ваше прекрасное высочество, — сказал он, — но я должен сообщить, что мы подъезжаем к деревне, а там видны факельные огни и слышна суматоха. Бог знает, что там происходит. Вы, моя госпожа, велели остановить кортеж в деревне, но мне кажется, что это может быть опасным.

— И какая же опасность подстерегает нас в деревне на землях моего будущего мужа, дорогой барон? — удивилась Джинера.

— Будущего, принцесса, будущего мужа…

— Опасаетесь разбойников? — удивилась Джинера ещё больше. — Настолько, что предоставите им грабить подданных моего жениха?

Ланн, имеющий кое-какой боевой опыт, опасался и предоставил бы, но удивления Рыжей Принцессы не могло выдержать ни одно человеческое существо мужского пола.

— Прикажете вашей охране выяснить, что там стряслось? — спросил он, скрепя сердце.

— Зачем же? — улыбнулась Джинера. — Мы поедем дальше и остановимся в этой деревне на ночлег. И всё разъяснится само собой.

Она знала, что барон очень недоволен. Знала, что Витруф и стража опасаются за её жизнь и здоровье. Понимала, что рискует, чересчур рискует. Но либо Святая Земля станет её землёй, а жители Святой Земли — её подданными, либо она — навсегда чужеземная принцесса, вещь короля, посмешище двора, ничтожное создание.

А она — Рыжая Джинера, правнучка Горарда. И её прадед никогда не уронил королевской чести, бросив беззащитных и безоружных без помощи. И с ней — бойцы Златолесья, а не подлый сброд.

Заставила своих людей.

И кортеж принцессы въехал в деревню, освещённую рваным факельным светом, где вопили женщины, истошно орали грудные младенцы, мычала и блеяла перепуганная скотина, визжали лошади… Высунувшись в оконце носилок, Джинера увидела в этом зловещем свете людей, одетых лишь в нижние рубахи, заношенные и залатанные, босиком бегущих по промёрзшей, запорошенной снежной крупой земле.

— Сюда, отребье! — зычно орал с седла, перекрикивая общий гвалт, молодой мужчина в мехах, в цветах Сердца Мира и Святой Розы. — Сюда, если хотите жить, мразь! Гелинг, поджигай их клоповники!

Всадники в тех же цветах лупили бегущих мечами плашмя и хлыстами для собак. Копыто коня врезалось в спину упавшей старухи. Кто-то из солдат втаскивал вопящую девчонку в седло, её рубаха задралась до рёбер, а босые ступни были ободраны в кровь…

Если бы не цвета короля Алвина, быть может, Джинера не повела бы себя настолько безрассудно. Но эмблемы её будущего дома на плаще у наглого бандита и его людей привели её в ярость. Принцесса вырвалась из рук Ноны, выскочила из носилок — почти такая же полуодетая, как деревенские жители, в шёлковом дорожном платьице без каркаса и туфельках на тонкой подошве — и встала перед мордой шарахнувшегося коня.

— Именем короля! — закричала Джинера, насколько хватило силы голоса, и звонко залаял шпиц, выпрыгнувший за своей госпожой. Пришлось взять его под мышку и приказать молчать.

Вот тут-то солдаты, разгорячённые происходившим грабежом — или чем там? — оценили, наконец, обстановку, осознав, что кортеж с теми же цветами, какие носили и они сами, никоим образом не относится к их отряду. А бандит в мехах, осадив лошадь, крикнул:

— С ума ты стряхнулась, девка?!

И Дильберд тут же рявкнул:

— Молчать, если жизнь дорога — пока не спросит принцесса-невеста!

Принцессу полукольцом окружили её телохранители, Дильберд принял и передал няне собачку, Ланн подвёл коня и придержал стремя, но Джинера не села в седло.

— Солдат, — сказала она, глядя на бандита снизу вверх, — я приказываю тебе спешиться именем короля. И объясни, что здесь происходит и кто за это в ответе.

Бандит спрыгнул с коня. Он казался растерянным. Вокруг стало тише — его банда, оставив в покое поселян, собралась вокруг своего вожака. Вояки тоже выглядели ошарашенно.

Поселяне сбились в толпу чуть поодаль, только старуха так и осталась лежать, скуля и царапая ногтями наст. Младенцы уже не орали, а хрипели.

— Я жду объяснений, — напомнила Джинера.

Витруф накинул плащ ей на плечи. Бароны обнажили мечи.

— Принцесса… — пробормотал бандит. — О, срань Господня… Простите, принцесса. Но ведь я выполняю приказ короля. Королевское правосудие.

— Так это государь и мой жених приказал вам издеваться над девицами и калечить старух? — удивилась Джинера так, что на лбу бандита выступил пот. — Ваше мнение о государе потрясло и огорчило меня.

— Но ведь… — бандит стащил перчатку и вытер лоб. — Принцесса, видите ли, эти люди, они вне закона. Жители деревни не заплатили в казну подушный налог… так что по закону они теряют свободу и сами становятся собственностью казны. А их хибарки приказано предать огню.

— Вот как… — задумалась Джинера. — А земля?

— Земля принадлежит здешнему барону. За землю поселяне платят ему, но он расплатился с казной… — бандит, которого вернее было называть офицером короля, замялся. — Тоже ворчал, конечно… никому не угодишь…

— Я понимаю, почему он ворчал, — сказала Джинера. — Люди, которые работали на него и платили за аренду земли, теперь должны уйти неведомо куда, работать на короля, очевидно. Кто же будет обрабатывать их поля и землю барона? Но — оставим это. Что — скот?

— Мы его конфисковали, — доложил офицер. — В счёт долга.

— И сколько они ещё должны? — спросила Джинера.

— Кхм… четыре золотых ещё.

Джинера поразилась, приоткрыв рот и распахнув глаза:

— Сколько?!

— Четыре золотых, ваше прекрасное высочество.

— Удивительно, — сказала Джинера, разглядывая багровое лицо офицера, блестящее от пота в морозную ночь. — Я с детства слыхала, что Святая Земля — богатая страна, но, право, не думала, что здешние поселяне сеют медные гроши, собирая урожай чистым серебром. Когда дела столь прекрасны, что стоит этим бездельникам платить золото в казну! Сами, негодяи, разодеты в бархат и меха, живут в каменных особняках, питаются, полагаю, перепелами в устричном соусе, а своему государю не желают кинуть четыре золотых от столь обильных доходов…

Офицер молчал, его солдаты разглядывали землю.

— К тому же, — продолжала Джинера, — они могли бы что-нибудь дать за труды и сборщикам податей, вынужденным бродить по дорогам холодными ночами, оставив своих добрых жён и уютные дома… Сколько причитается вам, мессир?

Офицер молчал. Стало удивительно тихо, даже скотина не ревела.

— Милый Витруф, — позвала Джинера, — окажите мне любезность принести мой кошель для милостыни.

Кошель протянула няня, принял камергер — и тут же сунул в руки принцессе. Бароны принцессы и её охрана жгли солдат короля презрительными взглядами.

Джинера, не торопясь, отсчитала тридцать златолесских серебряных «ангелочков» и швырнула их к ногам офицера.

— Это подать, — сказала она, глядя ему в лицо. — За души и за скот. И горе вам, если хоть одна из этих монет не дойдёт до казны. По приезде в столицу мои люди справятся у канцлера.

Офицер, чуть не плача от стыда и бессильной злости, наклонился подобрать деньги, как нищий побирушка за медяком. Выпрямившись, горько сказал:

— Король творит правосудие, а вы…

— Дело короля — правосудие, дело королевы — милосердие, — холодно отрезала Джинера. — Дурна принцесса, которая об этом забывает. А вы, милейший, через месяц будете таким же моим подданным, как эти несчастные. Кроме того, вы, как и они, зависите от слова короля. К кому вы пойдёте искать милосердия, если прогневаете его?

Офицер покачал головой.

— Если кто прогневает государя, ничьё милосердие ему не поможет, ваше добрейшее высочество.

— Посмотрим, — пожала плечами Джинера. — Вы свободны и ваши люди тоже.

Офицер отвесил поклон ниже церемониального.

— Помоги вам Бог, принцесса, — сказал он с горечью. — Что-то будет.

— Будет свадьба, которую уже триста лет ждало Златолесье, — улыбнулась Джинера, но на сердце у неё было очень тяжело.

Солдаты покидали деревню в молчании. Поселяне, словно замороженные, проводили их взглядами, не двигаясь с места.

— Что ж вы, добрые люди? — спросила принцесса, подходя. — Отнесите детей в тепло, пока они не накричали горячку, помогите, наконец, этой несчастной, укутайте женщин. Ваш долг оплачен.

Её голос снял столбняк, но, вместо того, чтобы идти по домам, большинство крестьян кинулись к ногам Джинеры. Принцесса накинула на плечи полуголой женщины с младенцем свой плащ, подбитый беличьим мехом, касалась чьих-то ледяных рук, совала в ладони медяки, вытирала горячие слёзы с холодных лиц, вдыхая запахи прелых овчин, пота, дыма и крови, слушая бессвязные благодарности и благословения — пока Витруф не сказал, кашлянув:

— Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.

В носилках Джинере показалось жарко. Ей подали стакан горячего сбитня с мёдом, няня укутала ноги своей принцессы громадным пуховым платком, баронессы подложили подушки под её спину — и Зефир тут же запрыгнул на колени своей госпожи. Почёсывая шёлковое ухо собачки, Джинера задумчиво сказала:

— Мой государь и сюзерен — жестокосерд. Интересно, рассудочно жесток или глуп?

— Лучше бы глуп, сердечко моё, ваше высочество, — заметила няня.

— Да, наверное, — кивнула Джинера. — Лучше. Но не легче.

И потом Доротея читала вслух житие святой Оливии, нараспев, а Нона расчёсывала своей принцессе рыжие кудри — но Джинере всё равно было не успокоиться и не уснуть. Она думала о четырёх золотых недоимки, об озябших младенцах и старухе, попавшей под копыта.

И о короле.

Ведь на пути Джинеры встретилась всего-навсего одна из деревень Святой Земли, самого большого и могущественного государства Севера, где таких деревушек — сотни.

А младенцев и старух — тысячи.

IV

Ночь уже перевалила за середину — неживые твари уже шли по пятам и пялились вслед с бессильной злобой, когда Кирилл и Сэдрик увидали за деревьями пару тусклых огоньков. Пал мороз, с помутневшего неба сыпалась жёсткая снежная крупа, луна еле-еле мелькала в густой мути облаков — было очень холодно и очень темно. В этой тьме и слабые огоньки жилья виднелись издалека.

И обрадовали они Кирилла до восторга. Ему ужасно хотелось увидеть людей и войти в тепло; смущала только необходимость тревожить крестьян среди ночи — но Кирилл надеялся как-нибудь сгладить такую неловкость. Подарить что-нибудь. Или ещё что-то придумать.

Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.

— Срань Господня! — ругнулся Сэдрик. — Пришли, брюхо адово…

— Что случилось? — спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.

— Да что, — Сэдрик сплюнул. — Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.

— Пожар был? — Кирилл направил вперёд луч фонаря.

Круг лилового света заплясал на чём-то чёрном и бесформенном. Наверное, это печь, подумал Кирилл. Или кузнечный горн… как выглядит кузнечный горн в сгоревшей кузнице? Бедный кузнец, у него опасная работа, он имеет дело с огнём, а кругом сухое дерево…

— Поджог был, — мрачно ответил Сэдрик. — Либо кузнец в бега подался, а своё жилище спалил, либо не расплатился с людоедами, что подати собирают — и это они спалили, а его угнали в каменоломни, камешек рубить для крепостей Алвина. В любом случае — поганые дела.

— Зачем же сборщикам податей жечь кузницу?

— Если не расплатился — так чтоб другим было неповадно. Ад, Эральд, ты смотри-смотри…

Кирилл медленно пошёл вперёд, светя фонариком на дорогу. В деревне почти не пахло живым; Кирилл чуял запахи старого навоза и злого холода, дымом тоже тянуло, но не так, как бывало на даче — не дровами, сгоревшими в печи, а куда сильней, тяжелее и жёстче. Горько. Пожарищем, подумал Кирилл. Пепелищем.

Они с Сэдриком прошли мимо двух мёртвых дворов с обугленными печами вместо изб. Третья изба, вроде, показалась целой. Кирилл подошёл ближе.

Убогость хибары поразила его даже в темноте. Покосившийся домишко размером чуть больше дачного сортира под Питером, крытый чем-то растрёпанным, выглядел совершенно безжизненным.

Сэдрик толкнул дверь — и дверь открылась. Из темноты пахнуло тошным и затхлым — и мёртвым холодом брошенного жилья. Кирилл посветил: крохотная комнатушка, на треть загромождённая печью, была пуста, словно вытряхнутая коробка, в окошки без стёкол и без всякой иной попытки утеплить жильё, врывался ледяной ночной ветер.

— Но ведь там, дальше, живут люди? — спросил Кирилл, холодея. — Вон там же горит окошко?

— Пойдём посмотрим, — мрачно откликнулся Сэдрик.

Особой надежды на что-то доброе в его тоне Кирилл не услышал.

Тусклый огонёк, который путники увидали издалека, теплился в оконце избы на окраине деревушки, неподалёку от кузницы. Еле живой жёлтый свет трепетал и подрагивал — то ли свеча, то ли лучина, подумал Кирилл. Но там кто-то есть, уже хорошо.

Ещё один огонёк горел выше крыш деревенских изб, на какой-то более сложной постройке. Кирилл решил, что это деревенская церквушка или часовня. После монастыря его туда не тянуло — и он решительно свернул к избушке.

Когда подошли, стало слышно усталое хныканье маленького ребёнка. Собак во дворе не водилось; хотя луч фонаря наткнулся на грубо сколоченную будку — будка оказалась необитаемой. Сама изба показалась Кириллу такой же крохотной и убогой, как и та, другая, брошенная.

Но дверь оказалась заперта изнутри, довольно условно — на какую-нибудь примитивную вертушку или крючок.

Кирилл постучал.

— Кого носит в такую пору? — тут же отозвался раздражённый голос пожилой женщины, совершенно не сонный, будто она нарочно ждала, когда кого-нибудь принесёт.

— Тётка, — окликнул Сэдрик, — пусти переночевать, отблагодарим.

Тётка задумалась — был слышен только тихий плач младенца. Прошла минута — и дверь приоткрылась.

— Много вас, таких, бродит, оглашенных, — буркнули из-за двери. — Живей заходите, не студите дом, чего встали-то?

Сэдрик пропустил Кирилла вперёд — и тот втиснулся в щель, мимо женщины, оказавшейся сгорбленной и укутанной в причудливое тряпьё старухой, в вонь какой-то кислятины, нечищеного сортира, старого дерева, печной гари и немытого человеческого тела.

Оказался в чудовищной тесноте, освещённой лучиной в рогульке над миской воды. Печь и тут занимала около трети жилого пространства, а половину оставшегося загромоздили грубый дощатый стол, две лавки и какая-то сложная конструкция из реек и натянутых нитей. К потолку у печи крепилась на кольце колыбель, а в ней хныкал тот самый младенец. Из тёмных углов, из-за печи, из-за механизма из реек, на Кирилла пристально смотрели несколько пар громадных, влажных и, кажется, испуганных глаз детей постарше — ему показалось, что детей ужасно много.

В избе было вовсе не так тепло, как Кирилл мечтал — чтобы не сказать, холодно. В печной трубе скулил и завывал ночной ветер. Кириллу вдруг стало жутко.

— Что, мессиры, не хоромы? — язвительно и, как померещилось Кириллу, почти весело спросила старуха. — Удачно вы попали, господа хорошие. Невестка помирает, да жива ещё — а внук пока пищит, в одной избе с покойником ночевать не придётся, коль оба до утра дотянут.

Сэдрик за спиной шмыгнул носом. Кирилл ощутил, как больно упало сердце.

— Что с ней? — спросил он сорвавшимся голосом. — С невесткой — что? И где она?

Ни кровати, ни чего-то, похожего на кровать, не было видно — да и не поместилось бы в тесноте крохотного жилища.

— На печи, — хмуро отозвалась старуха, больше не пытаясь язвить. — Горячка у ней.

Кирилл поднял глаза, но увидел на печи лишь глухую темноту. Младенец всхлипнул в колыбели.

— А почему малыш может до утра не дотянуть? — спросил он и тут же понял, почему. — Голодный?

— Где ему молока взять? — старуха покосилась недобро. — Хлеба нет. И дурёха эта, Ренна, помирает — так куда ему без матери? Всё равно не жилец. А я ей, дуре, говорила: травка такая есть… нет, родила, упрямая кобыла… ну, греха на нём нет, на ангельской душе…

Кирилл слушал и не слышал ворчание старухи — думал.

И думая, сбросил рюкзак с плеча, вытащил на стол банку тушёнки, банку сгущённого молока и несколько пакетиков супового концентрата. Просто — вот, как в поход, прихватил с собой, на автопилоте, на автомате — и что ж теперь, прикидывать, можно ли давать таким младенцам, как тот, хнычущий, сгущённое молоко?! С молоком он, вероятно, выживет — а без него умрёт наверняка.

Кирилл достал и аптечку — и вдруг понял, что в избе очень тихо, даже младенец угомонился, а хозяева дома пристально смотрят на его руки.

— У вас есть дрова? — спросил Кирилл в этой тишине и подошёл к колыбели. Младенец, полупрозрачный и глазастый, как котёнок, завёрнутый в застиранную ветошку, печально посмотрел на него и снова захныкал. Слушать его хныканье было нестерпимо.

— Дрова? — поражённо переспросила старуха.

— Да, воду вскипятить, — кивнул Кирилл.

— Это молоко ведь? — подал голос Сэдрик. — Молоко, только очень сладкое и очень густое, да? Которое ты клал… в сбитень тот, чёрный?

— Как жаль, что я потерял твой рюкзак, — сказал Кирилл, выщёлкивая лезвие для открывания консервных банок. — Мне как-то не пришло в голову, что нам может понадобиться много еды. Я взял чуть-чуть, на всякий случай. Дурак я. А это молоко.

— Милостивец… — пробормотала старуха и принялась с судорожной быстротой засовывать в печь узкие чурки. — Только не жилец он, так и так помрёт, но всё равно, спаси тебя Господь… Мона, налей воды в крынку!

Мона, закопчённое существо дошкольного возраста, босое, замотанное в серое тряпьё — одни глаза и тоненькие птичьи лапки — зачерпнула в кадке и с натугой подняла ковш с водой. Кирилл ковш перехватил — и Мона, страшно смутившись, отступила в тень.

Старуха постучала огнивом — и в печи вспыхнуло пламя. А на печи, из темноты, тихо и глухо простонали. Кирилл открывал вторую банку, с ужасом думая об умирающей женщине.

Аспирин, ампициллин, баралгин, йод, перекись водорода, активированный уголь, бинт, пластырь… Идиот, законченный идиот. Было же время увлечься медициной, читать, слушать, искать информацию! На что ты потратил это время, идиот…

— Руки целителя, — тихо сказал Сэдрик из-за плеча, но Кирилл мотнул головой.

Всё это были суеверия и пустяки. Это было — не облегчать бабушке ломоту в спине и не тереть маме виски, когда у неё болит голова. Это был смертельный мрак, горячка в чужом мире, где неизвестно, как человек отреагирует даже на обыкновенную таблетку аспирина.

— Это что ж, мясо? — потрясённо спросила старуха.

— И сушёные овощи, можно суп сварить, — кивнул Кирилл на пакетики, думая об умирающей.

— Руки целителя, ты что, оглох? — повторил Сэдрик и ткнул Кирилла между лопаток. — Сделай, чего ждёшь? Пока помрёт?

Кирилл взглянул на него беспомощно и принялся расшнуровывать ботинки. Скинул их с ног и встал на скамью, мучительно ощущая на себе безмолвные взгляды старухи и детей.

Женщина лежала на тюфяке, плоском и жёстком, как кусок асфальта. Кирилл с ужасающей чёткостью увидел в сумраке её восковое лицо, покрытое испариной, заострившийся нос, запавшие глаза, сухие губы, услышал тихое хриплое дыхание — пневмония? Какой-то местный вирус гриппа, вроде земной «испанки»? Вирус, помноженный на голод? На горе?

Руки целителя… Кирилл потёр ладони друг о друга, чтобы немного их согреть, и положил на горячий влажный лоб женщины — не знал, что ещё сделать, изо всех сил желал, чтобы сработал этот королевский дар, в который он и сам не особенно верил.

И время остановилось.

Откуда-то снизу и немыслимо издалека донёсся голос Сэдрика:

— Молоко слишком густое…

— Разведи тёплой водой, — автоматически ответил Кирилл. Он ощущал себя чем-то, вроде аппарата для физиотерапии, по которому в страдающее человеческое тело идёт целебное излучение — откуда-то из розетки, с электростанции, извне, через, насквозь. Я — принимающая антенна — я, король, и моя Святая Земля — мы одно — я и моя подданная, я и моя ответственность, моя нужда и мой долг — небеса и ад, я кругом обязан — а вы, Высшие Силы, если меня слышите, просто должны мне помочь, я всего лишь человек, даже не врач, откуда мне взять то, что может вытащить её из смерти — если уж я не могу сражаться с адом, то дайте мне хоть лечить — похоже, вам самим всё безразлично…

— Кто ты? — сипло спросила женщина.

Кирилл открыл глаза. Он чувствовал себя так, будто с утра толкал в гору гружёный вагон.

В избе пахло печным дымом, теплом, тушёночным супом с приправой из пакетика и прочими привычными мирными вещами. Женщина смотрела на Кирилла громадными тёмными влажными глазами, безмерно устало. Кирилл погладил её по волосам.

— Я-то… да так, попросился переночевать, ваша свекровь пустила. Вам получше?

— Я задремала, кажется, — прохрипела женщина. — Сынок…

— Мы с братом дали ему молока, — сказал Кирилл, оттаивая душой. Уже не было настолько страшно. — Сэдрик, как младенец?

— Пьёт молоко, — сказал Сэдрик деловито. — С ложки. Довольно много выпил.

— Сэдрик, мне нужна ещё тёплая вода, — сказал Кирилл. — В чашке или в чём-то таком… и найди в торбочке с крестом цилиндрическую бутылочку, зелёную.

— Что это? — спросила женщина, порываясь встать.

Кирилл остановил её, надавив ладонью на плечо.

— Нет, вы лежите… Это лекарство, сейчас вы съедите чуть-чуть супа и выпьете то, что я вам смешаю. Горячка пройдёт.

— Ты лекарь? — благоговейно спросила старуха, помешивая в закоптелом глиняном горшке большой деревянной ложкой. — Хороший лекарь, Господь тебе помогает.

— Лекарь, лекарь, — согласился Кирилл, стараясь приглушить угрызения совести. — Ну, почти лекарь. Дальше всё пойдёт лучше, вот увидите.

Кирилл слез со скамьи. В печи горел огонь, и дети — оказалось, что их четверо, крох детсадовского возраста — наблюдали, как в горшке кипит бульон. Банка стояла на столе, и в ней ещё осталось немало тушёнки, две трети как минимум: старуха экономила, решила растянуть ценное мясо так надолго, как только возможно. У Кирилла снова сжалось сердце.

Сэдрик подал бутылочку с растворимым аспирином и поставил рядом с банкой опустевшую глиняную плошку, из которой поил младенца. Малыш лет двух или трёх робко к ней потянулся. Увидев, что никто ему не запрещает, взял плошку в руки и принялся стирать пальцем капли сгущёнки, разведённой водой, и облизывать палец. К нему присоединились сестрёнки или братишки — Кирилл не мог разобрать. Мона, самая старшая, даже не попыталась тоже попробовать молока, только облизывала губы.

Старуха смотрела неодобрительно, но не мешала.

Кирилл принялся рыться в рюкзаке, проклиная себя за спальник, носки, пенку, фонарь и прочую ерунду, вместо которой можно было бы притащить сюда ящик мясных консервов и побольше лекарств. Не предусмотрел. Из съестного обнаружились только ещё одна плитка шоколада — большая плитка, горький шоколад, купленная в экспедицию, потому что Кирилл где-то слышал о шоколаде в рационе диверсантов и полярников — и пакетик хлебных сухарей, ароматизированных беконом, которые он прихватил уж совсем непонятно для чего. Вредные погрызушки, больше химии, чем хлеба.

Но шоколад и сухари — лучше, чем совсем ничего. Кирилл разорвал пакетик и протянул его детям.

Дети смотрели во все глаза, вдыхали запах синтетической свинины и молчали.

— Мона, — сказал Кирилл, — возьми сухарей, пока суп варится.

Мона, глядя ему в лицо, взяла пакетик и потянулась поцеловать Кириллу руку.

— Эй, — сказал он, мучительно смущаясь, — так не надо, малютка. Просто — погрызите хлеба, ладно?

Мона тяжело вздохнула и отдала пакет старухе. Старуха принюхалась, взглянула Кириллу в лицо:

— Хлеб с мясом, что ли?

— Да нет, — смутился Кирилл ещё больше. — Так… просто соус, запах…

Старуха пошуршала пакетом. Кирилл предвосхитил вопрос:

— Это мы с братом привезли издалека, — сказал он торопливо. — Банки эти, пакеты — чтобы не портилось… Ну, долго объяснять. Там, в чужих странах, всю еду в дорогу так собирают.

На лице старухи появилась еле заметная тень улыбки.

— Диковина, — сказала она беззлобно, удивлённо. — Из-за моря, что ли?

Кирилл кивнул.

— Вроде того. Но мы родом из Святой Земли. Странствовали.

— По святым местам?

— По разным местам. И по святым.

Старуха тоже покивала понимающе — и повернулась к малышам.

— Чего встали? Вам дали — берите.

Дети подошли ближе. Старуха вынула из пакетика несколько сухарей — и дала каждому из детей по три штучки. Один взяла себе; прочие плотно завернула в пакетик и спрятала куда-то в нишу на печи.

Кирилл думал, что малыши тут же засунут сухари в рот, но они только нюхали и разглядывали хлеб, как Бог знает, какое лакомство. Кажется, они прикидывали, поровну ли им дали — и, только убедившись, что поровну, дети принялись не за еду даже, а за дегустацию, священнодействие: самый маленький лизал сухарь, двое постарше откусывали какие-то невидимые крошки, а Мона поднесла кусочек хлеба к носу и внюхивалась, как собачонка.

Кирилл понял, что к еде в этом доме не прикоснётся. Просто не сможет, потому что иначе не сможет избавиться от ощущения, будто обожрал детей. И вообще, наверное, никогда уже не будет относиться к еде так, как бывало раньше — после того, как наголодавшиеся малыши Святой Земли смаковали эти мусорные сухарики, которые и пищей-то назвать тяжело…

Сэдрик сел на скамью через стол от старухи.

— Тётка, — сказал он, — что случилось-то у вас? Кормилец где? Ни одного мужика в доме…

— Да, — мрачно сказала старуха, — нет мужиков. А были. Грех жаловаться, богато жили, хорошо. Мой старик возчиком был у мессира. Хорошее дело, лошадь была справная, сани с телегой. Воз свезёшь — получай сорок грошей, добрый мессир-то, платил, не скупясь. Хорошо жили, корову держали, кур — мясо каждое Новогодье, каждое Благовещенье… Перевернулась судьба-то…

— Что же случилось? — тихо спросил Кирилл.

— Да вот перво-наперво государь Алвин, храни его Господь, подушную подать набавил. Да ведь как набавил-то — по серебряному целковому с души! А старик мой в гордыне своей и говорит, небось, говорит, заплатим! Лошадь вывезет! Вот и вывезла… у старика от возраста ноги стали сдавать да и в груди давило, в извоз старшенький поехал. А на него лихие люди напали в лесу…

Лицо старухи скривилось в болезненную гримасу, она снова принялась усердно мешать суп, который, по разумению Кирилла, давно сварился — будто хотела доварить кусочек тушёнки до кашицы, размешать равномерно, не делить эти жалкие волоконца.

— Убили? — глухо спросил Сэдрик.

— Убили, — отозвалась старуха, не оборачиваясь. — Его-то убили, да и лошадь свели с телегой, да и муку, что сынок мессиру вёз — всё забрали. Только его тело и нашли на дороге, да привезли в деревню — весь-то он в крови, голова пулей разбита, как горшок… Старик-то, как увидал, так и упал, так и умер — от горя, не иначе…

— А скотину забрал мессир, — продолжил Сэдрик. — В счёт муки, да?

— Забрал, — старуха зачерпнула каплю бульона и попробовала. — Солоненько, — сказала она с неожиданной радостью. — Соль-то до крупинки ещё до Новогодья вышла. Ишь, мясо-то, словно бы и свежее, а посоленное… мастера готовили. А мессир добрый, всего и забрал скотину — за белую-то муку, за тридцать пудов, а землю и огород оставил, иначе,говорит, с голоду пропадёте…

— А за аренду земли платить надо, — кивнул Сэдрик.

— Младший сынок помогал, — старуха съёжилась, как от холода, запахнув на впалой груди облезлую тряпицу, заменявшую ей шаль. — Да только королевские солдаты его на дереве повесили… он, слышь, камнем запустил в офицера, невестку офицер снасильничал да заколол… Вон, Тобин и Лорина от них остались — тоже мне кормить, кому же… Зять хотел взять, да не вышло. Дочку удачно выдали, красавица была… все любовались… Ну, вот удачно выдали, за богатого, за мельника. Белые пироги пекли всякое полнолуние… Пряников мне, бывало, присылала, ягодка… Видать, позавидовал кто: и дом подожгли, и мельницу, зять с доченькой сгорели, и детки с ними…

— А ты отказалась от земли, — сказал Сэдрик. — Да? Чтобы платить только за огород?

Старуха покивала, заглянула в горшок, вздохнула.

— А что делать? Ренна-то, дурёха, тянула-тянула, пока не надорвалась — теперь от ветерка шатается, да и слегла, наконец. А на мне четверо ртов, да и пятого вот принесла, кобыла…

— Матушка… — прошептала Ренна с печи, и старуха встрепенулась.

— Молчи уж, молчи! Сей же час похлёбка сварится, отолью тебе в чашку, горькая…

Кирилла знобило. Надо было что-то делать, и он налил тёплой воды в плошку из-под молока и бросил туда таблетку аспирина. Старуха, дети и даже, кажется, Ренна с печи заворожённо наблюдали, как таблетка растворяется, как шипит и пузырится — а Кирилл пытался сделать важный и самоуверенный вид.

— Это, — сказал он самым внушительным тоном, на какой был способен, — очень ценное лекарство. И редкое. Заморское. Помогает почти что от всех болезней.

Судя по лицам старухи и малышей, никто не усомнился. Кирилл подумал, что, если не подействует эта королевская магия, то может подействовать эффект плацебо — и принялся разглагольствовать о чудодейственных лекарствах в заморских странах, от которых хромые начинают танцевать, а у слепых раскрываются глаза. Его заворожённо слушали.

А потом старуха кормила малышей жидким супом, который они хлебали с наслаждением, и Кирилл поил бульоном Ренну. Она пила крохотными глотками, а Кирилл думал, что она вовсе не пожилая, просто страшно уставшая, истощённая и больная — что, в действительности, Ренне лет двадцать пять, вряд ли больше.

И это тоже резало душу до острой боли, но Кирилл пока не мог ничего изменить.

* * *

Они все уснули так быстро, что Кирилл удивился. Хотя, по здравому размышлению, удивляться было нечему: по земным меркам ужин выглядел крайне скудно, но хозяева дома наелись непривычно плотно. Зашуршал только младенец, но, когда Кирилл взял его на руки, а Сэдрик влил в его ротик пару ложек разбавленного молока, бедолага снова заснул, положив головку Кириллу на плечо. На малыша круг благости точно подействовал: дышал он ровно и спокойно, а от его макушки пахло котёнком.

И уже потом, покачивая колыбель, где спал младенец, Кирилл поймал себя на мысли, что в избе тепло и странно уютно, даже вой ветра в печной трубе не нарушает этого уюта, а лунный свет мягок, как ночник. И что очень здорово было бы постелить спальник на лавку и подремать часок. Но Сэдрик и не думал спать, он смотрел в окно на луну и начинающийся снегопад — Кирилл вспомнил, что Сэдрик ждёт вампиров.

— Они должны тебя найти? — спросил Кирилл шёпотом.

— А ты чего меня братом назвал, государь? — тоже шёпотом спросил Сэдрик. — Какой я тебе брат, ошалел?

Кирилл невольно улыбнулся.

— Зато ни у кого не вызывают лишних вопросов ни твоё увечье, ни твои шрамы, — шепнул он. — И вообще, не смей спорить с королём, это не светски!

— Тихо! — вдруг шикнул Сэдрик. — Летят. Надо выйти во двор.

Кирилл надел куртку. Выходить на мороз зверски не хотелось.

— Можешь подождать тут, — сказал Сэдрик. — Обряд довольно безобразный, на самом деле…

— Я выйду, — сказал Кирилл. — На всякий случай.

Они выскользнули в ночной холод, постаравшись сохранить в избе сонное тепло. Сэдрик прикрыл дверь и взглянул в небо.

С неба сыпался мелкий колючий снег; луна ныряла в мути ночных облаков. Как Сэдрик умудрился что-то рассмотреть в этой порошащей, туманной мгле — осталось загадкой для Кирилла, но он рассмотрел и сказал, негодуя:

— Неумершие совсем не соображают, что делают, серебра на них нет…

— А что? — спросил Кирилл, пожимаясь от ночного озноба.

— Я им велел, бестолковым, зеркало принести, — мрачно напомнил Сэдрик. — Несут, нежить поганая…

Теперь увидал и Кирилл. Зрелище казалось из ряда вон выходящим, просто сюрреалистическим.

Сквозь снегопад летели серебристые совы. Самая большая и впрямь тащила, вцепившись в оправу когтями, небольшое круглое зеркало, в котором мелькал снег. Кирилл невольно вспомнил хогвартскую почту.

Сэдрик махнул рукой. Совы невесомыми тенями спланировали на двор, на лету меняя облик. Серебристое оперение оборачивалось плащами или кринолинами — а зеркало оказалось в руках у статного юноши с нежным фарфоровым лицом, кружевного и бархатного, в бледных кудрях.

Лунные бальные одеяния вампиров во дворе нищей избёнки в голодной, разорённой и агонизирующей деревеньке казались чем-то маскарадным.

Сэдрик окинул вампиров неодобрительным взглядом.

— И что, — хмуро спросил он, — это все? Десять? А где Ульрих? Клара где? Гилберт?

Нельга, выйдя вперёд и заглядывая Сэдрику в лицо снизу вверх, печально сказала:

— Ульрих, спаси Господь его душу, покоится ныне в благословенной тени, тёмный мэтр, и Клара с ним. Гилберт спит.

Сэдрик вздохнул и спросил, снизив тон:

— С чего это Гилберт спит? Не дело неумершему валяться в гробу после заката.

— Но на могиле Гилберта — знак против Приходящих в Ночи, — сказала Нельга. — Он не сможет проснуться даже от труб вестников Божьих… пока кто-нибудь не снимет заклятья, — добавила она просительно.

— Ясно, — отрезал Сэдрик и тут же напустился на кружевного юношу. — Жеан, как ты думаешь, зачем я попросил зеркало? Считаешь, чтобы было, перед чем напудриться? Что ж ты такое большое приволок, взял бы уж дамский медальончик, чего там! Ну почему, стоит связаться с Сумерками — и уже по лодыжки в дураках?!

Жеан, не поднимая глаз, попытался оправдаться:

— Простите, тёмный мэтр, это самое большое зеркало, какое мы смогли достать и принести. Ветер, лететь неудобно…

— Смотри, государь, что осталось от Сумерек в твоей стране! — бросил Сэдрик зло и тоскливо. — Щенята! Детки! Зеркало им не дотащить! Для их собственного Князя! Силёнок не хватает! И я должен заменить им кормящую мамашу! Сучий узурпатор с монахами, которые готовы козла под хвост целовать, если прикажет ад, истребляют Сумерки, а днём развлекаются, убивая живых, гадюки… благо раздолье грязной смерти — посмотри, с чем мы теперь существуем! Богадельня…

Вампиры не смели на него взглянуть. Кириллу стало их жаль.

— Сэдрик, — сказал он, — ну что ты на них напустился? Они же не виноваты, что нынешние власти открыли охоту на старых мудрых Князей и Княгинь. Они — как те дети, у которых родителей убили, сироты…

— Сам знаю, — буркнул Сэдрик. — Оттого и вожусь с этим сиротским приютом… Ладно. Будем работать с тем, что есть.

Он ногами разгрёб снег на площадке размером, примерно, в квадратный метр. Кирилл сунулся было помочь, но Сэдрик остановил его взглядом, присел на корточки и принялся рисовать на ледяной корке лезвием обсидианового ножа какую-то сложную фигуру. Перед тем, как провести очередную линию, он то и дело останавливался и задумывался, а царапины на насте бледно мерцали льдисто-голубоватым, будто по ним проложили тоненькие неоновые трубки.

Кирилл наблюдал и чувствовал, как вокруг что-то происходит, как меняется сам воздух, наполняясь какой-то невидимой, но осязаемой, как электрическое поле, субстанцией — волоски на руках вставали дыбом и шевелились волосы на голове.

Закончив, Сэдрик встал, взял зеркало из рук Жеана и пристроил в центр чертежа, в тщательно вычерченный многоугольник, пришедшийся почти точно по размеру рамы. Потом протянул здоровую руку, и вампиры подошли её целовать; обряд выглядел страшно средневеково, но Кирилл понял, что дело не в вассальной присяге — «электрическое» напряжение в воздухе росло, а в глазах Сэдрика появился светящийся красный туман транса.

В какой-то момент концентрация магической силы, вероятно, достигла пика. Вампиры шарахнулись в стороны, а Сэдрик, проговорив нараспев дико звучащее непонятное слово, вздёрнул рукав на увечной руке и полоснул по ней ножом.

Кровь брызнула на чертёж и зеркало — и Кириллу показалось, будто его на миг оглушил бесшумный громовой удар. Холодный свет ударил из зеркала вверх, собравшись в призрачную фигуру; мерцающий призрак начал сгущаться и обретать очертания, словно его наводили на резкость, а ледяное сияние медленно спалось и угасло.

Всё действо заняло минуты три-четыре, не больше, но показалось нестерпимо долгим. Напряжение в воздухе вдруг схлынуло, сошло, как вода — и Кирилл поразился плотскости жуткого существа, стоящего в воздухе над зеркалом, не касаясь его босыми ступнями.

Ужас сделал шаг и чуть не упал; Сэдрик придержал его, обнял за плечи, тронул волосы — и всё это было чудовищно. Как бы Кирилл ни представлял себе Князя Сумерек — его ожидания не оправдались: Сэдрик обнимал пыльную мумию, почти скелет, с висящими клочьями истлевшей плоти, в рассыпающихся лохмотьях одежды. Мумия повернула голову — и Кирилл, содрогнувшись, встретил неожиданно живой взгляд влажных вишнёвых глаз из глазниц клыкастого черепа, обтянутого сухим пергаментом мёртвой кожи.

Сэдрик протянул располосованную увечную руку к ощеренной пасти мумии — и та припала к ране, как представилось Кириллу, вцепившись зубами. Кирилл едва удержался, чтобы не броситься Сэдрику на помощь — но Сэдрик гладил здоровой ладонью свалявшуюся паклю седых волос мертвеца, и вид у него был вовсе не страдальческий. Скорее, сострадающий.

А мертвец менялся на глазах, будто кровь Сэдрика запустила вспять процесс разложения. Кирилл, оцепенев, смотрел, как между высохшей кожей и костями появляется упругая человеческая плоть, как волосы разглаживаются, приобретают живой блеск, темнеют… Пыльное тряпьё оказалось остатками роскошного костюма — и этот костюм тоже восстанавливался из праха. Запах склепа таял, сменяясь тонким свежим ароматом чего-то церковного.

Сэдрик, очевидно, определил, что вампир пришёл в норму — и отстранился. Князь Лео, удивительно плотский по сравнению с младшими, лунными бликами, полубесплотными эльфами, преклонил колено.

Сейчас он казался не старше Сэдрика — а ещё он казался на удивление живым, высокий, бледный и темноволосый парень в бархате, шитом золотом, в подбитом мехом плаще. Разве что — не отбрасывал тени.

И Кирилла осенило.

Самый старый вампир Святой Земли — Лео. Он сравнительно долго мёртв и сравнительно силён — он уже может выглядеть почти как живой человек. Прочие — только тени и сны. У них пока не хватает сил на достоверную плоть — или на её иллюзию.

— Легче тебе, Лео? — спросил Сэдрик почти ласково. — Вставай.

Взглянув с благодарностью сильнее любых слов, Лео потянулся к его здоровой руке, но Сэдрик не подал руки.

— Оставь Силу себе — пригодится. Обойдёмся без поцелуев — я и так понял, что ты обо мне думаешь, — сказал он с еле заметной усмешкой. — Лучше рассказывай. Тебя жрал Алвин?

— Нет, тёмный мессир, — сказал Лео. — Марбелл. Алвин смотрел. И когда я настолько устал, что не смог поддерживать видимость жизни в себе, Алвину стало противно, он ушёл. Демону нравится, когда боль ощущает что-то живое — или похожее на живое.

— Я так понял, что и Марбелла рядом с тобой сейчас не было?

— Верно, — сказал Лео. — Марбелл был вынужден сопровождать Алвина, которому хотелось дразнить дракона.

Кто-то из вампиров ахнул.

— У них там, что, дракон? — поразился Сэдрик. — Ну, понятно же, пламя адово! Они там мучают дракона, а мы думаем, за каким таким бесом лысым драконы рассекают в небесах над столицей! Чудо, что из мести они не сожгли город — но ещё не поздно, всё впереди. Кстати, интересно, как они достали дракона. Это не котёнок, чтобы его за хвост подвешивать…

— Алвину хочется эффектную ручную зверушку, — сказал Лео с горьким смешком. — Только драконы — не звери. Легенды говорят, будто звери, а в действительности — нет. Они не такие, как виверны, живущие в горах, кладущие на камни яйца и греющие их огненным дыханием. Драконы — более сложные существа.

— Откуда знаешь?

— Я его слышал, тёмный мессир. Не совсем зов, он ещё не агонизирует, но смерть ходит кругами, а дракон осознаёт и ждёт её, как осознают и ждут отважные люди. В нём больше от человека, а не от зверя, хотя я и чуял тот огонь, что живёт в нём…

— Природы, скорее, демонической? — спросил Сэдрик профессиональным тоном.

— Да, но живое существо.

— Слыхал? — обернулся Сэдрик к Кириллу. — Я не я буду, если драконы не спалят столицу. Да ведь будут же правы, брюхо адово! Кто их осудит? Месть за родича — святое дело.

Лео тоже оглянулся — и снова опустился на колено, в церемониальную рыцарскую позу.

— Простите меня, благой государь, — сказал он виновато. — Я и Сумерки, мы приветствуем вас. Это о вас расспрашивал Марбелл, он что-то чует — и был готов выбивать новости поленом. Я думаю, все в Святой Земле что-то чувствуют, все ждут перемен — кто с надеждой и радостью, кто со страхом, а кто — размышляя, как бы их предотвратить. Мы ждали с надеждой. Вы ведь знаете разницу между Сумерками и адской тьмой?

— Знаю, Лео, — сказал Кирилл. — Встаньте, пожалуйста. Я знаю и то, что вы ничего не сказали Марбеллу, хоть это подвиг на пределе ваших сил. Я вам очень благодарен, вы отважны. Если мы сумеем победить ад, то никто не будет охотиться на детей ночи, как на злобную нежить — Сэдрик мне рассказал, чем вы занимаетесь.

Тонкое лицо Лео словно высветилось изнутри, он поднялся. Вампиры подошли ближе.

— Любой из нас — ваш подданный, государь. Любой рискнёт посмертием за победу над адом, — сказал их Князь, и жители Сумерек всем видом выразили согласие с этой мыслью.

— Значит, вы все, вампиры, готовы мне помочь? — спросил Кирилл.

— О, конечно!

— Прекрасно. Тогда расскажите мне, пожалуйста, Лео, где Алвин держит дракона.

Сэдрик присвистнул.

— Очуметь… — сказал он, пожалуй, восхищённо. — Ты уже планируешь спасать и дракона тоже, прекрасный государь До-Всех-Есть-Дело? А как, можно спросить? Живой дракон — не нежить, его мы через зеркало не вытащим, мой Дар тут не сработает…

— Мне, конечно, и впрямь до всех есть дело, — улыбнулся Кирилл, — да и жалко дракона очень. Я никогда живых драконов не видал, просто сил нет, как хочу посмотреть. Но дело, если честно, не в любопытстве и не в жалости. Если Алвин замучит дракона насмерть, его родичи сожгут столицу, ты же сам сказал. Погибнет множество людей, сгорят те самые прекрасные здания, о которых ты рассказывал — а Алвин спасётся, вот увидишь. Но даже если и нет, то не слишком ли дорогая цена за смерть Алвина — пожар целого города?

— Прав, спору нет, — кивнул Сэдрик. — Но ведь — как?

— Я не смог бы туда попасть, — согласился Лео. — Дракона держат в подвале, в клетке из рун, убивающих пламя — иначе его бы и не удержать, он же — огонь во плоти. Что другое, а армия и стража у Алвина серьёзные; я не представляю, как можно пробиться туда с боем.

— Вампиров негусто, — сказал Сэдрик.

— Мало, — снова согласился Лео. — К тому же, они — не солдаты. И не убийцы.

— Эй, ребята, — окликнул Кирилл, — что вы? Никуда не будем прорываться с боем. Никого не будем убивать. И рисковать вампирами тоже не будем, вампиров и так мало, некому проявлять милосердие к умирающим. Я попробую сделать это сам.

— Интересно, — Сэдрик скорчил скептическую мину.

— Во сне, — пояснил Кирилл.

На лицах вампиров появилось уважительное понимание. Сэдрик мотнул головой.

— Слушай, то, что тебе приснился твой гад-дядюшка, ещё ничего не… хотя… Государь, а ведь мысль!

— Именно. Мне сейчас как раз ужасно хочется спать, глаза сами собой закрываются. Я засну, а во сне попробую как-нибудь докричаться до спящего дракона — вряд ли его всю ночь будут тыкать, мучителям тоже спать надо. По крайней мере, попытаюсь выяснить, чем и как ему можно помочь. Может, мы сумеем договориться с другими драконами. Ведь если драконы будут знать, что мы на их стороне и хотим спасти их родича и товарища, то вряд ли они станут жечь город, правда?

— Прекрасный государь, во сне — это отличная мысль! — убеждённо сказал Лео. — Любой из неумерших знает, что сон — мир, где души могут общаться самым причудливым образом. И мы бродим по снам; во сне можно убить и исцелить — но воин сна должен иметь в виду, что уязвима и его душа…

— Спасибо, Лео, — сказал Кирилл. — О том, что во сне я могу встретиться с кем-нибудь из врагов, как-то не подумалось… Но, быть может, мы с вами выиграли время: обо мне ещё не знают, значит, и не успеют подготовиться.

— Ты, конечно, не лезь на рожон, если что, государь, — сказал Сэдрик, — но, вообще-то, Князь осторожничает. Кто ещё может что-то осмысленно делать во сне? Вампир, благой или святой. Вряд ли кто-то из этих трёх категорий тебе угрожает.

— Я бы не был так категоричен, — возразил Лео. — Я не знаю, что может, скажем, Марбелл. Он изучает древнюю магию, магию мерзкую…

— Некроманты по снам не ходят, — хмыкнул Сэдрик. — Дар не впустит.

— Это всё равно, — сказал Кирилл нетерпеливо, проглотив зевок. — Я буду осторожен, обещаю. Главное — мне надо разыскать сон дракона и попытаться ему помочь. Лео сказал, что во сне можно исцелить и убить — ну вот и… в общем, руки целителя, может, и во сне подействуют.

— Ладно, — Сэдрик легко вздохнул и принялся стирать подошвой погасшие линии тайных знаков. — Лео, отпусти своих младших, сам останься. Я хочу, чтобы короля кто-нибудь подстраховал… не знаю… в общем, с тобой спокойнее.

— А можно мне тоже, мессиры? — посмела спросить Нельга на правах фаворитки.

— Нет, — отрезал Сэдрик. — Жеан, забери зеркало, откуда принёс. Валите заниматься делами. Узнаете всё завтра после заката. Верно, Лео?

Сумеречный Князь кивнул, разведя руками: «Воля ваша». Свита Лео раскланялась живописно, как в старом фильме «Собака на сене», и в виде сов разлетелась в разные стороны. Кириллу показалось, что многие из них с радостью остались бы — и были разочарованы приказом валить по делам.

Но никто не спорил. Вообще, вампирская свита вела себя именно так, как, по разумению Кирилла, полагалось бы на королевском приёме: слушали почтительно и стоя, никто не лез с репликами и советами — но очень чувствовалось, что все слова принимаются к сведению.

Сэдрик подошёл к двери в избу, но не вошёл, а повернулся к Лео:

— Там живые, имей в виду. Стань тенью, нечего живым глаза мозолить.

— Живые не увидят, тёмный мэтр, — согласился Лео. — Здесь никто не зовёт вампира, я вхожу по вашему приглашению, у меня нет власти в этом жилище.

— Кодекс Сумерек, — с удовольствием сказал Сэдрик. — Видал, король? Никто не зовёт, и Ренна, и младенец этот — жить будут. А ты сомневался.

Кирилл, уразумевший из этой тирады лишь то, что аспирин и наложение рук подействовали должным образом, и вампир это чувствует, приоткрыл дверь в сени как можно уже и проскочил в щель. В горнице почти на ощупь нашёл рюкзак, вытряхнул оттуда спальник и постелил его на лавку. Сбросил ботинки, но остался в куртке — что-то подсказывало ему, что утром в избе будет очень зябко — и лёг.

Видал Кирилл постели и получше, но за прошедшие сутки он так устал, что лавка, покрытая спальником, показалась настоящим королевским ложем. И стоило вытянуться во весь рост, как сознание мягко провалилось в тёплую, тёмную, пронизанную крохотными цветными огнями бездну сна…

* * *

Гельринг лежал на полу клетки, свернувшись клубком, подтянув к животу колени, положив голову на локоть и обернувшись хвостом. Он спал, но ему казалось, будто он бодрствует, пытаясь задремать.

Гельрингу снилось то, что окружало его наяву: он чуял сквозь дремоту запах обветренного сырого мяса в миске, экскрементов, собственного больного тела — и эти запахи не отпускали его разум из тюрьмы на свободу и простор, в небеса. Во сне дракон ждал собственной смерти, как и наяву. Никаких благодеяний забытьё не оказывало: дух Гельринга, серебро и огонь — всё это было заперто в его теле злыми знаками на клетке, человеческой подлостью и трусостью.

Король людей обещал выжечь клеймо у Гельринга на лбу… дракон еле заметно усмехнулся, вспоминая. Попробуй, думал он. Войди. Пересеки заколдованный круг. Огонь заперт во мне, рана гниёт, я голоден, я умираю, но моих жалких сил хватит, чтобы убить тебя напоследок, свести здесь все счёты и подвести итог.

Ты не войдёшь, думал Гельринг. Ты трус, человеческий король. Боишься меня. Я — ветер и огонь, смерть таких, как ты. Бойся меня, даже когда я в клетке, червь земной.

Но, вызывая в себе ярость, Гельринг не мог поднять в душе жар живого огня. Холод подземелья проникал до костей, и дракон не мог не понимать, что чувствует холод близкой смерти, только рану жгло его собственное догорающее пламя.

И тут темнота слабо осветилась непонятно чем, и Гельринг услышал шорох человеческих шагов, хоть и не грохнула отпираемая дверь — тяжеленная дверь подземелья, покрытая защитными знаками против стихии огня, окованная сталью. Человек мог пройти её насквозь только во сне, подумал дракон. Или это не человек, а призрак.

Он поднял голову — и встретился взглядом с человеком, светловолосым юношей в странной одежде.

Человек смотрел без страха и злобы, но Гельринг заставил себя сначала сесть, а потом встать, чтобы земляной червяк не смел пялиться на дракона сверху вниз. Скрестил руки на груди, стараясь не замечать мучительную боль в боку.

— Ты — дракон, — тихо и восхищённо сказал человек. — Настоящий. Настоящий потрясающий дракон. Я хочу выпустить тебя на волю.

Гельринг хмыкнул.

— Ты всего лишь мой сон, — сказал он пренебрежительно. — Не знаю, почему ты мне снишься, но ты — только обман моего разума. Даже если я сейчас окажусь дома, на Пике Света, всё равно это продлится лишь до тех пор, пока не проснусь.

Человек подошёл ближе. Он чуть улыбался, но эта улыбка раздражала Гельринга меньше, чем могла бы.

— Я бы с тобой согласился, — сказал человек, — но ты же — дракон. Волшебное существо. А сон — тоже сплошное волшебство, во сне любое создание может всё, что захочет. Вдруг ты сумеешь с моей помощью освободиться во сне — и наяву тоже что-нибудь произойдёт?

— Возможно, — фыркнул Гельринг. — Например, я взлечу во сне и умру наяву. Не хочу врать себе — я тяжело ранен.

— Так не годится, — возразил человек. — Знаешь, что… если бы ты позволил мне прикоснуться к тебе, может, я смог бы облегчить твою боль.

Гельринг приоткрыл клыки в полуулыбке-полуоскале.

— Никогда я не позволю земляному червяку трогать меня. Попробуй дотронуться — если ищешь смерти.

— Это же сон! — человек улыбнулся в ответ, не угрожающе. — Представь себе, что я — благой король, настоящий король — и могу исцелять прикосновениями.

Гельрингу было больно и тошно, но он невольно рассмеялся.

— Ну и приснится же! — бросил он. — Я видел короля людей наяву. Это чёрная тварь из ада, провал в ничто. Он так же похож на тебя, как кусок дерьма на лист папоротника! С чего бы это я придумал себе короля из легенд, вот умора! Да и чему поможет исцеление во сне?

— Хотя бы тому, что ты выспишься, — сказал король из сна. — Попробуем?

— Белый король исцеляет дракона, — продекламировал Гельринг. — Это из сказки. Смешно. Но — ладно, дотронься. Всё равно это сон, а потому ничего не меняет.

Он подошёл к решётке и задрал рубаху. Король чуть нахмурился, увидев воспалённую борозду от пули у Гельринга на боку.

— Нам с тобой надо поверить всей душой, что тебя можно исцелить, — сказал он, глядя дракону в глаза. — Мы можем всё, по крайней мере — во сне. Мы — волшебные существа.

Надо же, подумал Гельринг, как я представляю себе благого короля. Белый воин видится мне почти что драконом. Забавно.

— Мы можем всё, — сказал он вслух. — Во сне-то? Запросто. Почему бы и нет.

Король просунул руку сквозь прутья клетки и поднёс ладонь к ране — очень легко, почти не дотрагиваясь. Сейчас боль пройдёт, сказал про себя Гельринг — и с удивлением ощутил слабую прохладу, как от ветерка в летний полдень. Вправду легче. Сон! Мы всё можем во сне!

— А пока твоя рана заживает, — сказал король, как сказал бы старый приятель, — расскажи мне, что мешает тебе выбраться из этой клетки.

Он не знает, снова удивился Гельринг. Обычно во сне все обо всём осведомлены. Но, ощущая, как боль стихает, дракон решил быть терпеливым и объяснить бестолковому сновидению всё непонятное.

— Видишь эту полосу металла по периметру клетки? Она покрыта знаками, мешающими мне выпустить огонь. Только она меня и держит. Не будь её — я бы сдул этот замок, как скомканную тряпку.

Король скользнул взглядом по выгравированным начертаниям.

— Не металл, — произнёс он задумчиво. — Знаки держат. Да?

— Они, — Гельринг встряхнулся. Боль не ушла совсем, но отступила и давала дышать — дракону было легче. — Но что же тут поделаешь? У тебя ведь нет ключа — иначе ты отпустил бы меня сразу.

— Мы их спилим, — король вдруг улыбнулся радостно. — Напильником. В моём рюкзаке лежит папин напильник по металлу, трёхгранный, с чёрной пластмассовой ручкой, — медленно сказал он странные слова.

— В каком рюкзаке? — поразился Гельринг. — У тебя же нет и… — но тут король снял с плеча рюкзак и вынул напильник. Он просто сиял.

— Это же сон! Мы — волшебники! Во сне мы можем всё!

Тут осенило и дракона.

— Пили! — закричал он. — Я разнесу тут всё в пепел!

Напильник врезался в кованое железо, как в рыхлое влажное дерево — это был волшебный напильник, король был сильнее, чем любой юноша его возраста, это был сон! Во сне любой всемогущ! Гельринг всем существом чувствовал, как исчезают цепи, сковывающие его внутренний жар!

Воздух подземелья задрожал от зноя.

— Ух, ты! — король вытер пот со лба. — Жарковато!

— То ли ещё будет! — воскликнул Гельринг. — Отойди, король людей, если не хочешь превратиться в жаркое!

Король прижался к стене, смотрел зачарованно.

Серебро — драконья чешуя — полилось сквозь кожу. Гельринг расправил крылья — и выдохнул на замок струю огня. И ещё раз.

Металл, раскалённый добела, превратился в податливый воск, а камера — в кузнечный горн. Гельринг ударил по дверце клетки всем телом — и она вылетела, а скоба замка порвалась, словно пергаментный лист.

— Теперь эту! — закричал король, показывая на окованную сталью дверь в подземелье. Его лицо покраснело, волосы прилипли ко лбу, а пот тёк струйками. — Чудесно, чудесно, дракон! Просто жжёшь!

Гельринг вышел из клетки, потянулся — и выдохнул струю вулканического жара. Дерево загорелось, металл потёк, лопались камни, держащие дверную коробку. Человек должен был вспыхнуть и сгореть, как свеча, но человек был белый король, дракон с королём были волшебники, они были во сне и заодно, они могли всё — и Гельринг слышал за спиной восторженный голос:

— Молодец! Какой же ты молодец, дракон! А ну — ещё!

Гельринг вышиб дверь и шагнул сквозь стену огня. Оказался в высоком, гулком и длинном зале, лунный свет падал из окон под самым сводом, за спиной гудело пламя, откуда-то спереди и сверху грохотали сапогами люди, орали: «Пожар! Пожар!» — и Гельринг слышал это как сквозь вату. Он огляделся, размышляя — и тут же голос короля, бесплотный, покрывший и треск пламени, и вопли, и грохот сказал:

— Лети. Лети, дракон. Пожалуйста, лети.

Я тебя найду, если ты существуешь, пообещал Гельринг мысленно, уверенный, что белый воин людей всё равно его слышит. Я найду тебя, я тебе отплачу. Драконы никогда ничего не забывают.

— Лети же! — почти приказал голос — и Гельринг взлетел.

Бок резануло острой болью, но это уже не имело значения. Стёкла разлетелись со звоном. Загрохотали выстрелы.

И тут Гельринг вдруг осознал, что проснулся.

Он лежал крыльями на восходящем потоке — и ветер нёс его вверх и вверх, к самой заиндевелой луне. Внизу качалась земля, мелькали факелы — и язык пламени, вырываясь из подвальных окон дворца короля людей, лизал стену, плясал и извивался на ветру. Каждое движение крыльев, каждое напряжение мускулов отдавалось в боку, но человеческий город уходил назад и вниз, а холодный воздух оседал каплями измороси на горячих серебряных крыльях и срывался дождинками.

Гельринг освободился. Он вырвался из плена во сне. Его вывели, как сомнамбулу, как призрак сквозь зеркало.

Благой король, которого нет.

Благой король, который есть. Дракон не может остаться у человека в долгу. Если тот, что выпустил Гельринга из клетки, впрямь существует, дракон найдёт его и предложит всё, что человек пожелает.

За свободу полагается благодарность.

А дальше… дальше всё зависит от человека.

* * *

Эральд спал, и по его лицу текли капли пота, а само лицо было сосредоточенным и напряжённым, почти болезненно. Сэдрику страшно хотелось расстегнуть куртку своего государя, чтобы тому было полегче дышать, но он боялся даже шевельнуться неловко, чтобы не разбудить Эральда и не испортить всю его работу.

Лео понял, поднёс ледяную ладонь к королевскому лбу. Эральд вздохнул чуть легче.

— У него — жар? — спросил Лео неслышно, одним движением губ.

Сэдрик мотнул головой.

— У него — дракон, — ответил он так же беззвучно. — Не мешай.

Это была магия высокого порядка, магия, о которой Сэдрик даже не слыхал. Благой государь меняет явь во сне — об этом не говорилось и в легендах. Правда, когда-то Зельда рассказывала Сэдрику, что истинный белый воин может явить себя во сне, донести весть, если пожелает, но «благословить» или «предупредить» и «выпустить из клетки дракона» — это, всё-таки, очень разные вещи.

Эральд улыбнулся во сне и шевельнул губами.

«Лети».

«Пожалуйста, лети».

Сэдрик выдохнул: гора с плеч. Эральд мотнул головой, потянулся и открыл глаза. Улыбнулся уже наяву.

— Ты сделал? — потрясённо и, скорее, утвердительно, чем вопросительно сказал Сэдрик.

— Он сделал, — кивнул Эральд с мечтательной миной и сел. — Какой красавец… особенно, когда летит… серебряный… не знаю. Не знаю, как это описать. Хотел сказать «птеродактиль», но никакой он не птеродактиль, на самом-то деле. Чудо он серебряное, особенно в драконьем виде. Но и в человечьем — тоже серебряное. Недоверчивое, злое и заносчивое, — и снова улыбнулся. — Замечательный.

— Вы видели дракона, государь? — спросил Лео. — Он совсем юн? Птенец?

— Да не то, чтобы. Примерно нашего возраста… молодой, конечно. Недружелюбный.

— Брось, — возразил Сэдрик. — Он же не попытался тебя убить? Нет? Ну, вот, значит, дружелюбный. Он же дракон, а не птичка Божья… Но ты вот что мне объясни: как же ты во сне ухитрился его выпустить наяву? Никто во сне замок наяву не отопрёт. Что это за магия такая, а?

— Я и не выпускал, — Эральд задумался и размышлял с полминуты, видимо, прикидывая, как объяснить такую невероятную вещь. — Он сам вырвался, — продолжил король после долгой паузы. — Понимаешь, Сэдрик, он летел во сне, как люди ходят во сне. Если я что и сделал, так это не дал ему проснуться раньше времени.

— Ни беса не пойму, чтоб мне сгореть!

— Мне показалось, — медленно, обдумывая каждое слово, проговорил Эральд, — что эти знаки, запирающие огонь, влияют, скорее, на волю и разум драконов, чем на их тела. А дракон спал, он раскрылся — и я его убедил, что его душа свободна. Что её ничто не держит. И от его клетки тут же одни головешки остались.

— Так ты не шутил, когда сказал, что он сам?! — поразился Сэдрик.

Эральд кивнул.

— Знаешь, я уверен, что теперь этого дракона будет вообще не запереть, — сказал он с удовольствием. — Нельзя запереть душу того, кто осознал себя совершенно свободным… Они его взяли врасплох, ребята. Подстрелили из этого… из мушкета, да? Видимо, от боли он отключился… потерял сознание… и в этот момент его и заперли. Он был одинок, его мучили, он не знал, что делать… ну и тут я. Больше всего старался… ну, это… исцелить наложением рук. Не исцелил, конечно — рана воспалилась, гноится, такое за минуту не вылечишь — но, кажется, ему стало немного легче. Или он сам себе внушил, что стало легче. Что хватит сил. Почувствовал себя свободным — и давай всё поливать напалмом! У них там была пожарная тревога в полный рост, — Эральд рассмеялся и вдруг посерьёзнел. — Дракон обещал меня найти, — сказал он неожиданно рассеянно, поднимая на Сэдрика глаза. — Наверное, найдёт. Есть ещё одна вещь.

— Так, — нахмурился Сэдрик. — В чём дело?

— Когда дракон взлетел, — смущённо сказал король, — я подумал, что Алвин, наверное, тоже спит. Он правда спал, но его почти сразу же разбудили вопли про пожар. Хорошо получилось.

— Ты заглянул в его сон, ага, — даже возмущаться было бесполезно. — Сумасшедший. Ты хоть понял…

Эральд вздохнул, потёр лоб.

— Конечно, понял. Я понял даже больше, чем рассчитывал. Я его не увидел, Сэдрик, — и Эральда передёрнуло с головы до ног. — Просто всасывающая пустота, вот что это такое. Ворота. Выход. Через эту дыру в наш мир ползёт всякая дрянь, но хуже того — через неё же туда, вниз, в ад, от нас всё утекает. Святая Земля — колония, если можно так сказать.

— Ада.

— Ада. То, что Алвин втягивает в себя, попадает туда, вниз, в нём не задерживается. Ему нечем задерживать — и он вечно голоден. И если мы не остановим этот кошмар, ад будет тянуть из нашего мира, пока Алвин не умрёт.

Сэдрик сжал кулак.

— Я понял. Кончать с ним. Отправить его в его любимую преисподнюю. Лео, ты как?

— Я готов нарушить Кодекс ради Святой Земли, — сказал Лео решительно.

Но тут Эральд вдруг нахмурился и покачал головой.

— Нет.

— Что «нет»? — поразился Сэдрик.

— Почему?! — почти в один голос с ним воскликнул Лео.

— Нет, нельзя убивать Алвина, — медленно и твёрдо сказал Эральд. — Он не виноват, понимаете? Его отдали аду, его душу отдали, не спросив согласия, его обокрали до нитки — собственный отец. Как мы можем его убить? Я уже сто раз пожалел, что сунулся в его сон. Ему было больно, кажется — во всяком случае, я так почувствовал…

Сэдрик улыбнулся, тронул короля за руку:

— Замучился, да, государь? Заговариваешься? Вторую ночь во сне не спишь, а возишься с нечистью-нежитью… не дёргайся, отдохнёшь и обсудим. Вовсе не обязательно, чтобы ты сам…

— Сэдрик, — перебил Эральд, — послушай внимательно. Нельзя убивать Алвина. Вообще нельзя. Ни мне, ни тебе, никому. Во-первых, это подло. А во-вторых, будет хуже.

— Да почему, прах побери?! Он же — тварь, вообще не человек!

— Не знаю, — Эральд взглянул устало и, пожалуй, виновато. — Не злись, пожалуйста. Просто послушай. Алвина убивать нельзя, скажи об этом вампирам. Это приказ. Мой. Короля.

— Просто приказ?

— Сэдрик, — вздохнул Эральд, — ну, подумай сам. Допустим, мы убили Алвина. Отомстили, да? Наказали. Его. За то, что его обокрали и подставили, за то, что он — марионетка ада, мы наказали его, если смерть — это вообще наказание. А дальше-то что? Что это изменит? Как быть с Марбеллом? С канцлером, который наверняка что-то имеет с этой кошмарной налоговой системы? С монахами? С разбойниками? С тем подонком, который поджёг мельницу? С солдатами, которые крестьянку изнасиловали и убили, а потом её мужа повесили? С ними что делать?

Сэдрик не стал спорить. Всё верно.

— Ад — во всех, — тихо сказал Лео. — Или почти во всех.

— Вот именно! — с жаром подхватил Эральд. — Вы правы, Лео. Но мы должны за все преступления казнить именно Алвина, который, будем уж честны, виноват меньше всех, потому что себе не принадлежит? Ведь другие-то — с душами, отвечают за себя, их ведёт не ад, а собственная жестокость, жадность, подлость… По сути, главный виновник — Бриан, но ему уже прилетело и так, он уже давно всё искупил, страшно перемучился — нам не тягаться с адом, который карает по-настоящему жестоко. Вот и выходит, что нет смысла мстить одному какому-то Абсолютному Врагу. Вообще — нет смысла мстить. Надо лечить, чинить, штопать дыры, которые ад прогрыз… И дыру в моём несчастном брате — тоже. Да что там! Ребята, как было бы круто, как здорово, если бы на Святой Земле всё было устроено по типу дурной книжки, где стоит белому рыцарю убить тёмного властелина, как чары немедленно развеиваются, а по всей стране расцветают гладиолусы и настаёт любовь и благорастворение воздухов! Жаль, так бывает только в сказках, плохих к тому же.

В колыбельке хныкнул младенец — и его мать всхрапнула и застонала на печи.

— Тихо вы! — шикнул Сэдрик, снижая голос до еле слышного шёпота. — Всё ясно. Я понял, король. Лео, скажи вампирам: Алвина не трогать. А дальше государь решит.

Лео попытался церемониально поклониться, ударился призрачным коленом об лавку, зацепился за механизм из реек, оказавшийся примитивным ткацким станком — просто кивнул, прижимая руку к сердцу и вышел сквозь стену.

— Вот и славно, — улыбнулся Эральд и зевнул. — Братишка, я ещё посплю, можно?

Ну что он спрашивает, подумал Сэдрик, чувствуя полнейшую готовность идти за короля на смерть — но не успел ничего ответить. Эральд спал, а в оконце, заделанном слюдой, тёмные небеса ещё и не думали рассветно сереть.

V

Марбелл постоял с закрытыми глазами, прижимая ладони к выжженному на стене силуэту человеческой фигуры — и улыбнулся. Почти блаженно.

А наёмники и прочее воюющее отребье знают: если твоего дружка подстрелил притаившийся в засаде стрелок, не стоит, сломя голову, нестись к нему на помощь — ляжешь рядом. Вот он ты — второй человек на Святой Земле после Марбелла. Вот он — след твоего Дара. Мальчик ты ещё. Сильный мальчик — но мальчик. Наивный, жалостливый, глупый.

А Лео, значит, думает, что ты защитишь его и его младших от меня. Недаром же Сумеречный Кодекс запрещает обращать детей — вампиры фактически не меняются. Как правило, неумерший ребёнок не может повзрослеть. Лео — вечный подросток, которого пожалела Княгиня; кто бы мог подумать, что когда-нибудь взрослых не останется, и он сам станет Сумеречным Князем! Ах, ты, Те Самые вас возьми! Сумерки Святой Земли… детки. Дружба мальчишек. Как трогательно…

Марбелл поднёс ладонь с еле заметным следом чужого Дара к лицу, вдохнул его, как запах — и тут же раздражённо сплюнул на пол. Перед его мысленным взором на миг отчётливо появилась мрачная тень старой стервы в благоухании ладана и мяты. Это было омерзительно, но это объяснило всё или почти всё.

Вампирский выкормыш. Вот почему Марбелл всё время ощущает упрямое противодействие, чью-то тихую неприязнь, может — ненависть. Вот почему даже уцелевшие вампиры, дохлые щенята, смеют смотреть ему в глаза. Старая ведьма воспитала проклятую деточку. Живой молочный братец Лео. Превосходно.

И не ново. Ах, сто лет назад, в Междугорье, на троне… Срань Господня, этого ещё не хватало…

Сильный некромант, вампирский воспитанник. Любимый Сумерками, ненавидящими Марбелла за упокоенную тёмную мамашу. Гадёныш. Ну, ничего.

Марбелл, не торопясь, вытер зеркало чёрным платком, смоченным в смеси отвара омелы и мочи козла. Пальцами, смоченными в том же отваре, медленно начертил третий глаз некроманта — и несколько секунд чётко видел хмурое полудетское лицо, располосованное шрамами, обращённое к луне. Приёмыш Зельды только моргнул, когда Марбелл поймал его взгляд. Сопляк.

Уж не метит ли в новые фавориты демона? Собирает силы, устраивает какие-то детские интриги с Сумерками… что-то сдвинул в равновесии сил…

Марбелл обеими руками раздвинул око Дара. Деревушка. Лес. Монастырь Блаженного Луцилия. Вот ты где, сынок. Ну-ну.

Можно было бы отправить туда солдат, а с ними — монаха, знающего, как взять за глотку проклятую душонку. Даже кое-какой артефакт ему с собой дать — чтобы справился с мальчишкой наверняка. Можно. Но — ни к чему. Потому что нехорошо выйдет, если тебя убьют чужие, малыш.

Твой Дар пропадёт впустую. Слишком расточительно.

Надо подождать. Марбелл всегда умел ждать, ждать и рассчитывать. Он когда-то пересчитал старую хитрую Княгиню Сумерек — дождётся удобного момента и для юного некроманта. И получит его живым, вместе с Даром и вампирской Силой.

Вот тут, подумал Марбелл, мы и поиграем, детка. Неумерших мне всегда немного жаль, но ты — живой, да ещё пытаешься на что-то претендовать. Перед смертью ты поймёшь, как опасно бунтовать против сильных мира сего — жаль, что тебе уже не понадобится этот опыт. Я выпью твой Дар по капле. Растворю в себе твою самоуверенную душонку. Ты будешь умирать так долго, как мне понадобится, чтобы подобрать все твои возможности до последней крошки — и твои вампиры тебе не помогут, вот увидишь. А заодно я выясню, что ты такое натворил, отчего на душе беспокойно и тревожно — и даже воздух Святой Земли пахнет как-то иначе.

В конце концов, ты расскажешь. А потом я вырежу твоё сердце.

А всё потому, что ты пожалел Лео, деточка. Жалость — смертельна, мой маленький дурачок.

Марбелл потянулся, как человек, сделавший трудную работу и удовлетворённый её результатами, и отправился в свои покои.

К Агнессе. Бедная Агнесса, на неё вечно не хватает времени… но если ты фаворит демона, то любые любовные дела надёжнее скрывать от всех глаз.

* * *

Марбелл гладил восхитительно совершенную грудь Агнессы, еле прикрытую лишь тончайшим батистом рубашки, когда началась суматоха. Кто-то во дворе благим матом заорал: «Пожар! Пожар!!» — по коридорам королевского дворца понеслась толпа, толкаясь спросонок, топая сапогами — и за окном, на стене западного флигеля, мелькнул явственный багровый отсвет пламени.

Марбелла прошиб холодный пот.

Пожар. Что же делать? Кошмар.

Он в отчаянии посмотрел на Агнессу, безмятежно лежащую на груде шёлковых подушек. Проклял про себя всё на свете. Решился.

Сгрёб Агнессу с постели и уложил в сундук, болезненно поморщившись, когда она стукнулась головой о бортик. Ещё секунду смотрел на её прекрасное отрешённое лицо, поправил прядь золотых волос, захлопнул крышку сундука — и запер его на замок. Повесил на шею ключ — и вздохнул.

Лишь после этого отпер двери своей опочивальни и выбежал сперва в приёмную, потом в галерею. Найти людей, приказать вынести сундук — там самые необходимые книги по алхимии и врачеванию, драгоценные снадобья, как-то так — но в галерее Марбелл совершенно неожиданно для себянаткнулся на короля лично.

Демон был в одной рубашке, на которую накинул подбитый мехом халат без рукавов — и босой. Марбелл взглянул на него и содрогнулся: из глаз короля смотрел ад во всей силе своей.

Кланяться было глупо и без толку — Марбелл преклонил колено, посмотрел снизу вверх:

— Прекраснейший государь…

— У меня дракон улетел! — рявкнул Алвин. — Ясно, мразь?! Ты говорил, дракон не сможет вырваться?! Ты?!

Марбелл бухнулся к его ногам — и это спасло некроманта от затрещины, но Алвин пнул его ногой в бок. Марбелл миг радовался, что на короле нет сапог — и что в галерее нет ничего достаточно удобного, чтобы схватить и врезать. В ярости коронованный демон убивал, не задумываясь.

В такие минуты Марбелл ясно понимал, что Дар ему не защита. Сила ада окружала Алвина, зримая для некроманта, как кровавый туман — Марбелл чувствовал, что любой магический удар отскочит от этой жуткой брони, поразив его самого. Впрочем, он и не посмел бы нанести удар коронованному демону.

— Дракон улетел! Ты слышишь, ублюдок?! — Алвин снова пнул Марбелла в бок. — Не смей молчать, дрянь!

— Прекраснейший государь, — сказал Марбелл так спокойно и кротко, как смог, — это чьи-то подлые козни. Дракона выпустили. Есть человек, которого я подозреваю — изменник. Мы расследуем это — и я предоставлю вам негодяя…

Тактика Марбелла, безупречная, давно отработанная, спасла его жизнь и на этот раз. Демон остыл моментально, и ярость на его лице сменилась капризной досадой, как у двенадцатилетнего балованного мальчишки.

— Так и не успели его укротить, — сказал Алвин, надув губы. — Где теперь взять ещё одного? Ты же знаешь, как их тяжело ловить, а мне нужен ручной дракон.

— Но тот дракон-то ведь был совершенно негодный, ваше прекрасное величество, — сказал Марбелл, приподнимаясь с пола, но не вставая совсем. — Ведь не жрал ничего, всё равно бы сдох. Ну улетел — там где-нибудь сдохнет. Всё равно не жилец.

— Да? — спросил демон спокойнее.

— Мой драгоценный государь, — убеждённо сказал Марбелл, — вы же знаете, как я сведущ во врачевании и как предчувствую смерть. Дурная зверюга не давала обработать рану, кровь загнила — конечно, сдохнет. Мы достанем другого дракона, гораздо лучше — помоложе, чтобы можно было укротить и приручить легче. Пошлём солдат к Пику Света…

Алвин улыбнулся. Марбелла всегда поражала эта моментальная смена настроений демона; сейчас у него был такой вид, будто ничего неприятного и не произошло.

— А когда дракон подыхает, он всегда принимает человечье обличье? — спросил король тоном любопытного ребёнка.

— Да, драгоценнейший государь, — с поклоном ответил Марбелл.

— Жаль, — сказал Алвин. — У них такая красивая чешуя, пока они живые и с крыльями…

— К сожалению, её нельзя добыть, ваше бесценное величество, — снова поклонился Марбелл, прислушиваясь к суматохе за дворцовыми стенами. — Простите меня, этот шум…

— Пожар, — констатировал демон равнодушно и зевнул. — Не в этом флигеле, а рядом с твоей лабораторией. Его тушат.

— Ах, прекраснейший государь, — сказал Марбелл, — я обеспокоен и встревожен. Вам ведь известно, ваше драгоценное величество, сколько важнейших и ценнейших вещей…

— Да известно мне, известно, — отмахнулся Алвин. — Пожар потушат. Я сказал камергеру: если его люди не справятся с огнём, я сам их сожгу к бесу в пекло…

В этой реплике было столько забавной детской непосредственности, что Марбелл невольно улыбнулся. В такие моменты он понимал, почему служит демону вопреки всему: иногда сквозь пелену ада еле заметно проступала суть самого Алвина, юного государя с крутым нравом, любопытного и искреннего.

Правда, редко надолго.

— Ноги замёрзли, — пожаловался Алвин.

Марбелл немедленно скинул туфли.

— Простите, ваше прекрасное величество, мои будут вам великоваты…

Король надел туфли Марбелла, тёплые от его ног и чуть улыбнулся.

— Пустяки. Встань, отравитель… Послушай, а у тебя есть какое-нибудь зелье от дурных снов? — и опять проглотил зевок. — Я что-то скверно сплю последнее время. Знаешь, меня ведь разбудили не вопли — сон.

— Вам хочется спать, мой драгоценный государь, — участливо сказал Марбелл, и впрямь ощущая что-то вроде сочувствия. — Пойдёмте в вашу опочивальню, я дам вам капельку сонного настоя, вы уснёте без снов. А ваш враг, пытающийся причинить вред, вскоре получит своё — я вам обещаю.

Алвин зевнул и потёр глаза. Кивнул.

— Ага, пойдём.

— Могу ли я спросить ваше прекраснейшее величество, что за сон вам приснился?

— Я не помню, — сказал король и содрогнулся. Это было странно: демон не умел бояться, все его чувства, отличные от похоти и ярости, ад словно заморозил. Впрочем, подумал Марбелл, быть может, это озноб, а не страх. — Да и не важно. Какая разница?

Будем считать, что никакой, подумал Марбелл. Однако, у моей деточки с располосованной физиономией на удивление много сил, это ощущает даже демон. Чудно.

— Конечно, прекрасный государь, — сказал он вслух. — Сны — ложь. Вам надо отдохнуть.

* * *

Марбелл провожал демона до опочивальни, сперва чувствуя, как леденеют ступни на каменных плитах пола галереи, потом слегка согревшись на лестнице, застеленной полосой пурпурной ткани. На втором этаже дворца полы из наборного дерева не так жгли ноги холодом, как камень внизу — но Марбелл всё равно удивился, как это король махнул до его апартаментов босиком. Ярость донесла демона, как крылья — можно благодарить судьбу за то, что всё кончилось относительно удачно.

Королевская гвардия потихоньку приходила в себя. Кайл, молодой королевский камергер, сунулся с туфлями, когда до порога опочивальни оставалось с полсотни шагов; Алвин раздражённо бросил:

— Шевелиться быстрее жирная задница мешает, Кайл?

Кайл дёрнулся, как от оплеухи. Нет, в камергеры он не годится, с удовольствием подумал Марбелл. В собутыльники — да, но и не больше.

— Так ведь пожар… — начал Кайл и, встретив взгляд короля, запнулся.

Щенок, подумал Марбелл. Ещё не видал, каким становится сердечный друг Алвин, если его одержимость окончательно берёт верх над самообладанием. Ещё верит в эту сердечную дружбу. И уже обгадился. Жалкая, трусливая — но титулованная шавка.

— Заткнись, — отрезал демон. Он увидел на полу у входа в опочивальню большое пятно крови и снова вспылил. — Кайл, дружочек, — сказал с чудовищной ухмылкой, — а почему на полу кровь?

— Так вы ж сами, — брякнул камергер, явно не подумав. — Лакея-то, подсвечником…

— Вот как? — глаза демона сузились, и Марбелл снова ощутил багровую тьму вокруг. — И что же? Теперь это дерьмо будет тут вечно? Может, приказать тебе её вылизать, барон?

Камергера затрясло, его лицо позеленело — и Марбелл подумал, что Кайла сейчас вывернет. Заставить слизать с пола кровь какого-то бедолаги, вполне буквально — шуточка вполне в духе демона, камергер хорошо знает. Разве что — не представлял себе, что и сам когда-нибудь может оказаться на четвереньках. Спесивая деточка, усмехнулся Марбелл про себя. Ещё не научился ладить со своим королём? Давай-давай, лижи, будет забавно посмотреть.

Но тут кичливый барон взглянул на него так беспомощно и с таким ужасом, что Марбелл изменил тактику. Ну что ж, решил он, будешь мне должен. Я с тебя спрошу, не надейся, что помогу даром.

— Пусть они тут лижут без нас, прекрасный государь, — сказал Марбелл весело. — Вы же видите, ваше драгоценнейшее величество, они тут обгадились от ужаса. То ли пожара боятся, то ли вас, мой дорогой государь…

Демон рассмеялся. В этот момент Марбелл почти любил его.

— Ага, — сказал он, улыбаясь. — Пусть лижут. Пойдём спать.

И в опочивальне выпил глоток снотворной настойки, не задумываясь, снова тронув Марбелла доверчивостью.

Через четверть часа, глядя на спящего короля, в чьём юном лице не осталось ничего демонического, Марбелл думал, что игра, всё же, стоит свеч. Да, Алвин — чудовище. Но среди владык не существует ангелов, у каждого — свои недостатки, а жестокость — это логично. Зато демон доверяет Марбеллу.

Да, порой просто опасен. Не слишком умён. Не умеет быть не то, что почтительным, а даже и просто любезным. Играет с Марбеллом, уже который год обещая ему титул. Но доверяет и признаёт заслуги.

Да, лжёт, как дышит, без особой нужды, просто для удовольствия, и не способен даже на простую привязанность. Но не искать же в королевских покоях дружбы и любви — смешно было бы! Зато выскочка-Марбелл — второй человек на Святой Земле.

Жить при любом дворе — всё равно, что на склоне вулкана. Если удача отвернётся, можно сгореть в минуту, лишиться и состояния, и чести, и жизни заодно. Но риск — благородное дело, а склон, пусть даже и опасной горы — не долина и не болото. Марбелл богат, его положение великолепно: нищий ученик алхимика, без роду, без племени — у самого трона, ближе не бывает. А титул он со временем получит.

Впрочем, и без титула достаточно влияния. Приказ почти равен королевскому, вдобавок, жизнь принца-регента — в сосудах с микстурами. И светские львы вот-вот начнут целовать подошвы — близко к тому. И это — если даже умолчать о невероятных перспективах, которые виднеются вдалеке, когда…

Но не стоит загадывать слишком далеко и быть чересчур самоуверенным.

Оставив короля спать, Марбелл вышел.

Как он и ожидал, Кайл дожидался его в галерее. Дворцовые лакеи уже оттёрли кровавое пятно на полу.

— Ох, Марбелл, — разлетелся Кайл навстречу некроманту, — как мило то, что ты сделал! Ты…

— А я ведь ни разу не пил с вами, мессир, — насмешливо сказал Марбелл. — И на вашем месте поостерёгся бы фамильярничать, дорогой мой. А не то в следующий раз предоставлю вам отвечать за то, в чём вы виноваты.

Камергер вспыхнул и прикусил язык. Марбелл с удовольствием пронаблюдал, как он мнётся и не знает, что сказать.

— Проводите меня в лабораторию, Кайл, — сказал он, наконец, почти приказным тоном. — Я хочу взглянуть, не испортил ли её пожар… и ваши подчинённые.

— Да что вы, Марбелл, — горячо заверил камергер. — Никто не входил в лабораторию. Горело внизу, выгорел весь подвал, несколько солдат сгорело заживо. Жуткая ночка сегодня. Но ты… вы ведь сами велели держать запас воды на случай, если лаборатория загорится. Вот эта вода на подвал и ушла.

— Тем не менее, пойдёмте посмотрим, — улыбнулся Марбелл.

Камергер взглянул на него с отвращением, но натянуто улыбнулся в ответ.

Палёным тянуло уже в галерее. На дворе несло ещё сильнее, а в подвале стояла стеной тошнотворная вонь. В каменном подземелье особенно нечему было гореть, разве что — деревянным рамам и кое-какой утвари, оттого и потушили достаточно быстро, но смрад сгоревшей плоти вызывал тошноту даже у привычного к духу падали некроманта. Горелые трупы — худшие трупы из всех, старая истина.

— Тут надо проветрить, — процедил Марбелл. — У меня бывает государь, эта вонь ни к чему.

— Я приказал оставить все двери нараспашку и не закрывать окон, — кивнул Кайл. — Жуткое дело. Страсть, как он жёг всё кругом. Гляньте, Марбелл: железо расплавилось, как в тигле…

Марбелл окинул взглядом обугленные и оплавленные остатки двери, за которой ещё пару часов назад подыхал раненый дракон.

— Как интересно… — пробормотал некромант. — Ведь выбивал дверь изнутри. Верно я говорю, Кайл?

— Похоже…

— Значит, эту дверь никто не отпирал. Дракон вырвался из клетки, расплавил своим дыханием замок и выбил дверь. А потом прошёл — или пролетел — по подвалу и вырвался на волю. Верно?

— Да, — согласился Кайл. — Похоже на то.

— Плохо, — подумал вслух Марбелл.

— Да уж чего доброго… — отозвался камергер, но некромант не ответил.

Он было думал, что какой-то петый дурак отпер дверь в подземелье, желая показать дракона своей подружке или собутыльнику, а увидев полуживую тварь, отпер и клетку. Но — нет.

Дракон сам вырвался наружу. Этого быть не могло. Просто не могло.

У природы и магии есть законы, которые невозможно нарушить. Дождь не идёт с земли в небо, а брошенный камень падает вниз. Демон — даже маленький демон, дракон или вампир — не в состоянии разорвать очарованный круг.

Это сделал кто-то ещё.

Может, этот «кто-то» вошёл, запер дверь за собой и тогда уже выпустил дракона?

Марбелл вошёл в каземат и внимательно его оглядел. Замок и дверца клетки тоже оказались выбитыми изнутри. По всему выходило, что дракон вырвался сам.

Но этого не могло быть.

Этот каземат посетил Божий вестник, раздражённо подумал Марбелл. И выпустил дракона, хищную тварь, демона огня. Как всё просто.

— Скажите, Марбелл, — вдруг подал голос камергер, — вы тоже беспокоитесь из-за того… этого самого?

— Не обучен понимать столь тонкие намёки, — хмыкнул Марбелл, но навострил уши.

— Ну как же, — Кайл снизил голос до шёпота. — Ведь говорят… — и продолжил совсем уж беззвучно. — В городе говорят… на рынке… о благом короле.

Марбелл обернулся. По тому, как шарахнулся камергер, некромант догадался, что выглядит просто страшно.

— На что это вы намекаете, голубчик? — спросил Марбелл вкрадчиво.

Кайл, очевидно, трижды пожалел о том, что сболтнул.

— Я… так…

Но тут и Марбелл взял себя в руки. В его голове осколки мыслей вдруг сложились в мозаику. Он заставил себя улыбнуться.

— Оставьте, Кайл, — сказал некромант небрежно. — Не думаете ли вы, что вам чем-то грозит попытка меня предупредить? Вы ведь знаете что-то, что касается интересов короны?

Камергер некоторое время думал, блуждая взглядом по закопчённым стенам — но, в конце концов, решился.

— Вчера ты был занят весь день, — сказал он очень тихо. — Пропустил кое-какие новости. Шеф Тайной Канцелярии рассказывал: на рынке сумасшедший в монашеском балахоне вопил, что царствование демона кончилось, грядёт благой король, истинный… среди черни ходит слух, что сын Эральда жив, его, мол, воспитали монахи, ангелы или волки — вот он грядёт…

— Безумцу заткнули глотку? — спросил Марбелл, у которого заныло под рёбрами.

— Тайная Канцелярия выясняет, не подучил ли его кто, — прошептал Кайл. — Давно уж никто вот так не орал посреди площади… страх потеряли, а может, просто ошалели… Но на сердце всё равно тяжко.

— Это почему? — Марбелл смерил камергера мрачным взглядом.

Тот жалобно взглянул на некроманта:

— Так ведь — вдруг правда? Что будет тогда? А тут ещё и Рыжая едет…

Это прозвучало так неожиданно смешно, что Марбелл коротко расхохотался. Кайл смотрел на него потрясённо.

— Что — «правда»? — спросил Марбелл, улыбаясь. — Благой король, которого волки воспитали? Даже если и так, то он может только выть и кусаться. А если ангелы — ещё лучше. Что питомцу ангелов делать на грешной земле, даже если она и называется Святой?

— Нет, но если — придёт?

Марбелл безмерно снисходительно хлопнул камергера по спине, отчего тот передёрнулся, но не отстранился:

— Ну, а если и придёт — что будет? Что будет, если ко двору явится какой-то самозванец, безродный, безземельный, без гроша в кармане, зато в чине ангельском?

— А если начнёт мутить чернь?

— Тогда рядом с ним повесят десяток мужиков, — снова хохотнул Марбелл.

От его сердца отлегло. Ну надо же! — благой король. Трижды забавно, если это правда. Если допустить, что впрямь вернулся благой король, то можно объяснить и метку проклятого, проступившую на лице, и этот новый запах, и холодок предчувствия. Если так, то маленький некромант ни при чём, ничего он не будил и не поднимал — и это сильно облегчает и упрощает всё. Никаких нечеловеческих сил. Просто, как ржаная краюха: отсвет древнего пророчества, последний лучик в давным-давно осквернённом храме.

И всё это пройдёт, когда благой бродяжка тихонько подохнет от голода. Хуже будет, если он впрямь явится ко двору… хотя, в таком случае его просто вздёрнут на ближайшей перекладине. Ещё одно убийство короля, подумаешь! Да они даже и знать не будут, что убивают короля, наоборот — они будут защищать королевскую честь, наши гвардейцы. Почти без греха.

Всё равно Святой Земле уже не быть благословенным местом. Благость убили, продали, пропили, изнасиловали. Даже не Бриан, несчастный принц-регент, который доломал всё окончательно — просто людям не нужны благие короли, их раздражают благие короли, ангелам на земле не место. Случилось то, что уже давно должно было случиться.

И чем помешает Рыжая принцесса? Королю пора жениться. Лишь бы Алвин случайно не прикончил её до венца — а больше ничего дурного случиться не может.

Может, кто-то и жалеет о прошлом. Но всё равно ничего не изменится.

— Ладно, — печально сказал камергер, — ты меня почти успокоил.

— Дальше будет ещё веселей, — покровительственно пообещал Марбелл и направился к себе, размышлять о том, кто выпустил дракона, и не мог ли это быть мальчишка-некромант с какой-нибудь особенно хитрой каверзой… О благом короле Марбелл больше не думал.

Он просто вернулся к Агнессе — хоть суета беспокойной ночи и испортила ему прекрасное расположение духа.

* * *

Довольно ранним утром Марбелла разбудил посыльный от канцлера. Такая новость моментально выбила некроманта из остатков сна.

Слушая, как мессир Дамьен желает видеть мессира лейб-медика, Марбелл упивался моментом. Что бы ни происходило — происходит нечто такое, что сделало Марбелла страшно нужным сильным мира сего. Вот уже и правитель Святой Земли «желает видеть», а не «приказывает явиться».

— А чем занят государь? — спросил Марбелл у посыльного.

— Почивает, — ожидаемо ответил тот.

Некромант не сомневался, что демон будет «почивать» до полудня — утомлённый приступом одержимости нынешней ночью, да ещё и хлебнувший сонной микстуры. Но он хотел знать точно и быть при особе демона, как только он проснётся.

Для визита к канцлеру выкраивалось предостаточно времени: мутный зимний рассвет ещё и не занимался — часы на ратуше только что пробили восемь.

Марбелл был настолько уверен в себе, что потратил четверть часа на придание внешности светского лоска: заплёл в косу бесцветные волосы и напудрил лицо, сделав довольно-таки тщетную попытку скрыть адское клеймо. Украшать себя — бессмысленное занятие для некроманта, но Марбелл желал, чтобы Дамьен проникся его полной и абсолютной неуязвимостью и силой.

И этой цели он достиг. Дамьен, сам лощёный до предела, в тяжёлом бархате с золотым шитьём, в плаще, подбитом собольим мехом, с кудрями в алмазной пыли, поздоровался первым, обратившись к Марбеллу «мессир».

Марбелл отвесил церемониальный поклон.

— Как себя чувствует мой несчастный сюзерен, мессир лейб-медик? — спросил Дамьен, указывая некроманту на резное кресло.

Марбелл скрыл улыбку. Дамьен был последним уцелевшим соратником бедолаги-регента — и уцелел исключительно потому, что в нужный момент предпочёл сына отцу. Но трогательно пытался продемонстрировать преданность своему сюзерену, каждый раз справляясь о его здоровье — безусловно, не сомневаясь в причинах болезни Бриана ни секунды.

— Увы, очень плохо, — с должной скорбью ответил Марбелл, помогая канцлеру играть в сострадание. — Ему едва полегчало позавчера, но вчера снова стало хуже — и ближе к ночи его высочество впал в беспамятство. Болезнь так тяжела, что никакое лекарское искусство не может принести его высочеству настоящего облегчения. Мне страшно это произнести, но упокоение на лоне Господнем избавило бы его от страданий.

— Господь милосерд, — покивал Дамьен с тяжёлым вздохом. — Это прискорбно, но нам необходимо печься о делах живых.

А Бриана уже считает мёртвым, брезгливо подумал Марбелл, и молча поклонился в знак согласия.

— Я ведь могу быть с вами совершенно откровенным, мессир? — сказал Дамьен и поразил Марбелла до глубины души. Слишком уж ново.

— Разумеется, — раскланялся Марбелл, думая, что кланяется уж слишком часто.

Тут же лицо Дамьена словно льдом подёрнулось, а в голосе появились ледяные нотки:

— Мой человек слышал, как барон Кайл болтал о юродивом, что-то такое оравшем на рынке.

— Да, было дело, — согласился Марбелл. — Безумец, что возьмёшь.

Дамьен невольно улыбнулся.

— Может, и не безумец, но законченный дуралей, — сказал он. — Если вы о камергере. Болтун, волокита, пьяница. Пустышка. Впрочем, камергеру государственный ум и не нужен, верно? Его должность — следить, чтобы на наборных полах дворца не было пятен.

Марбелл оценил и улыбнулся в ответ.

— Так вот, — продолжал Дамьен, — Кайл может болтать любой вздор — грош ему цена. Но вы, — и поднял на некроманта холодные глаза, — вы должны обдумывать каждое слово. Вы, мессир, облечены особым доверием его величества.

— Хм… — Марбелл поднял брови. — Я сказал что-то не то?

Дамьен подошёл к двери, приоткрыл её и что-то шепнул невидимому слуге, который, очевидно, шпионил, записывал или охранял беседующих. Потом затворил дверь снова и отошёл к окну, сделав Марбеллу жест следовать за ним.

Некромант повиновался. Он был изрядно заинтригован.

— Благой король и впрямь находится на Святой Земле, — сказал Дамьен еле слышно. Вчера вечером он посетил монастырь Святого Луцилия. Мой человек загнал коня, но сообщил мне об этом сегодня затемно.

Марбелл присвистнул.

— Однако… Но вы уверены, что он — истинный король, не самозванец?

— Уверен отец Хуг, — сказал Дамьен. — Ему было видение. Да и вообще, благой — крайне необычный юноша, не перепутаешь. Особенно если принять во внимание возраст моего посланца. Он знал в лицо покойного государя Эральда.

Марбелл усмехнулся.

— И что же, — спросил он, — несчастный парень ещё жив? Я имею в виду этого… благого.

— Вот мы и подошли к главному, — сказал Дамьен. — Мессир некромант, я убедительно вас… прошу. Прошу, слышите, потому что мы все сейчас служим одному делу, и вы крайне необходимы двору Святой Земли. Так вот, я прошу: примените всё своё искусство, чары, магию, сны, зелья — всё, что потребуется — чтобы ни один волос не упал с головы этого юноши. Ни один. Это понятно?

Марбелл был потрясён.

— Я не ослышался? — пробормотал он. — Вы говорите о благом короле, мессир канцлер? Его жизнь называете драгоценной? Просите меня сохранить именно её? Это шутка?

На лице Дамьена наконец мелькнула тень ожидаемого презрения.

— Простите, мэтр лейб-медик, — сказал он сплошным льдом, — вы — человек, далёкий от некоторых тайн света, к тому же чужестранец. Вы даже не представляете, что такое Истинный Государь, благой король Святой Земли. Именно он всегда был главным сокровищем короны, страны и народа.

— Но мой государь — Алвин! — воскликнул Марбелл, не удержавшись.

— Надеюсь, я не дал повода обвинить меня в государственной измене? — бросил Дамьен, как плеснул воды в лицо. — О нашем государе Алвине, его благополучии, богатстве и долгих летах я и пекусь. О богатстве короны, вы понимаете? Я изыскиваю способы пополнения казны, мне не выгодны засухи, падежи и прочие неурожаи. И его величеству не выгодны. Не так ли?

— Бесспорно, — кивнул Марбелл, так и не понимая, куда канцлер клонит.

— Жизнь благого короля — залог благосостояния, — сказал Дамьен. — Это не пустые слова. Поэтому юноша ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не должен погибнуть. Он — слишком ценный актив. Найдись он раньше — не пришлось бы брать в королевский дом рыжую худышку из Златолесья ради оловянных рудников.

— Объясните, наконец, мессир Дамьен! — воскликнул Марбелл, не выдержав. — Зачем вам живой истинный король при другом короле на троне?!

Дамьен вдруг искренне улыбнулся. Открыто.

— Бог мой Творец, — сказал он весело, — как милы ваша преданность и ваша наивность, Марбелл! Да упаси нас всех небеса от благого короля на троне! Он же будет страшно всем мешать, как мешал его отец, он ведь будет лезть в дела, где всё это благорастворение и благородство — зло и беда. Будет мозолить всем глаза, как фреска с душами, терзаемыми в аду — это же не человек, это ходячая совесть, как вы не понимаете? Усомнюсь, что вы надолго останетесь при дворе, если вдруг, Боже сохрани, благой и впрямь… Но, надеюсь, до этого не дойдёт. Мои люди отыщут этого юношу, и я придумаю, где он будет жить. В сытости, конечно, тепле, всеобщей любви — и во всём прочем, что ему понадобится. Так хорошая хозяйка устраивает дойную корову. Теперь вам ясно, некромант?

— Совершенно ясно, мессир. План прекрасен. Есть лишь одно «но», — сказал Марбелл, щурясь. — Этот юноша, благой король — вдруг не захочет жить так, как вы решили?

— А разве корову кто-нибудь спрашивает?

— Но мальчик королевского рода — не корова. В особенности — такой мальчик. Ведь вы же не собираетесь приковать его цепью в подземелье, верно? Значит, никаких гарантий.

— Вы плохо меня знаете, некромант, — хмыкнул Дамьен. — Впрочем, всё это неважно. Важно одно: поняли ли вы то, о чём я… просил?

— Безусловно, — лицо Марбелла сделалось безмятежным. — Ни один волос. И все мои возможности, как лекаря — в вашем распоряжении, драгоценный мессир. Вы позволите мне удалиться?

— Ещё одно обстоятельство. Вы ведь сделаете всё, что в ваших силах, и для того, чтобы свадьба его величества с принцессой Джинерой состоялась? Крайне полезна была бы и её беременность.

Он тоже боится, что демон воспримет златолесскую принцессу так же, как прочих девиц, подумал Марбелл. Чтобы выдержала общество демона, выжила да ещё и забеременела… Однако, канцлер ставит почти не решаемые задачи…

— Разумеется, — сказал он вслух. — Но мне надо идти, мессир канцлер. Я хочу быть при его величестве, когда он проснётся — он засыпал в дурном расположении духа.

— Конечно, идите, — позволил канцлер. — И помните, что двор Святой Земли возлагает на вас огромные надежды.

Марбелл снова раскланялся, почти бездумно, по давней привычке — и ушёл из кабинета канцлера, думая о сложных вещах.

Канцлер затевает рискованную игру. Ожидает, что его легендарное состояние вырастет ещё от близости этой хвалёной благости? Хочет держать мальчишку-благого при себе, как курицу, несущую золотые яйца — и скрыть это от демона? Ну-ну…

А благой король был в монастыре Святого Луцилия. И юный некромант ночевал нынче в деревне неподалёку от этого монастыря… Как всё это интересно и странно…

Какая странная парочка… Ангел и бес, благой и проклятый, знать бы, что их связывает… Но, что бы их вместе ни держало, абсолютно очевидно: если канцлер отправит людей в эту деревню, то некроманта они убьют непременно. Походя. Чтобы не мешался под руками.

Если канцлеру нужен благой — то благой от него никуда не денется. Но некромант нужен мне, думал Марбелл, нужен живым. Непременно живым — какая прибыль от его смерти?

Спасём приятелей. Я приду на помощь, будет славно: я вижу тебя, ты видишь меня, мы друг от друга ничего не скрываем. И некромант, возможно, явится сам. Может, явится и благой король тоже — но это уже не наше дело.

А говорить придётся либо с белым королём, либо при нём. Значит, главным образом нужна искренность. Если верить старым песням и сказкам Святой Земли так же, как верят местные жители, впитавшие их с материнским молоком, человек, отмеченный Божьей благодатью, особенно чувствителен ко лжи.

Не то, чтобы Марбелл верил этим сказкам, но по давней привычке решил перестраховаться.

VI

Кирилл проснулся рано: ему показалось, что за окнами, затянутыми тонкой плёнкой, похожей на промасленную бумагу для запекания, ещё стояла глухая зимняя темень — но все обитатели дома уже были на ногах.

Старуха топила печь — и в избе чудесно пахло дымом и горящим деревом. Сэдрик поил младенца с ложки разведённым молоком. Младенцу не слишком нравился Сэдрик, но настолько нравилось молоко, что он не возражал против прикосновений чужого человека, только ёрзал, когда его держали уж слишком неудобно. Ренна смотрела на них с печи; насколько можно было прикинуть при свете лучины, она сама выглядела лучше, чем прошедшей ночью — истощённой и усталой, больной, но не полумёртвой.

Малыши сидели на свободной лавке и внимательно наблюдали за старухой — должно быть, ждали завтрака. Кирилл подумал, что дети уж слишком тихие и послушные — постоянный голод лишил их и сил, и живости, они даже не возятся и не клянчат, просто ждут — снова ужаснулся и тут же понял, что тоже голоден.

Непривычно голоден. То, что раньше казалось голодом, сейчас выглядело так, хорошим аппетитом после прогулки.

Мы вчера почти ничего не ели целый день, вспомнил Кирилл. Разделили мамину плитку шоколада — и всё. Дома, когда Сэдрик рассказывал о Святой Земле, в воображении вставали какие-то замки, битвы, драконы, принцессы — но уж точно не голод средневекового простонародья.

Воспитанный в Петербурге мог бы и лучше представлять себе, что такое ад, подумал Кирилл, ощущая презрение к себе. Он помнил семейные предания приёмных родителей о прабабушке, пережившей жуткую блокадную зиму, об одном прадедушке, убитом в Невской Дубровке, и о втором, ушедшем под ладожский лёд вместе с гружённой хлебом полуторкой — но дома всё это казалось глубокой мрачной стариной, подёрнутой густым туманом прошедших благополучных лет. Зло на Земле было отгорожено от Кирилла благостью, как стеной, казалось нереальным, темой то ли для боевиков, то ли для публицистики; чёртова магия не подпускала живых людей с их живой болью близко, превратила их в персонажей кино.

Зато здесь — вот она, боль. Давай, лечи.

Кирилл сел. Он думал о мире, в котором вырос, о море сиропа, о всеобщей любви, вызванной королевским даром и только им, о своей совершенно пустой жизни в круге благости, наполненной лишь ожиданиями перемен — и чувствовал, насколько в мире, где он родился, всё заострённее и важнее. Он уже уверовал самым истовым образом — и осознал, что именно на Святой Земле его место. Этим холодным тёмным утром, в продымлённой избе, жилище нищих крестьян, рядом с их голодными ребятишками — Кирилл переставал быть Кириллом даже для себя самого. Он становился Эральдом не только на словах.

И Эральд чувствовал голод, душевную боль, беспомощность, тоску и безнадёжную любовь к своей несчастной родине — удивляясь силе эмоций, совершенно не соответствующей ситуации. Что там обычно пишут в книжках? Вот с этаким пафосом янки полагается двигать прогресс при дворе короля Артура.

А что делать королю Эральду при своём собственном несуществующем дворе, со своим незаконченным школьным образованием и единственным полезным умением — исцелять наложением рук? Прогрессорствовать? Вот прямо на этом вытертом до блеска локтями грубом столе остриём Сэдрикова заговорённого ножа нацарапать чертёж будущей атомной электростанции?

— Проснулись, мессир, — констатировала старуха. — Доброго утречка.

— Доброго, — сказал Эральд, чуть смутившись.

Сэдрик протянул младенца Ренне, и она забрала его к себе на печь, прижала к груди. Младенец обрадовался и что-то заворковал — он, кажется, чувствовал себя лучше, чем старшие дети.

— А что у тебя с рукой, парень? — спросила Ренна. — Покалечился?

— Вроде того, — мрачно ответил Сэдрик и, обернувшись к Эральду, сказал, хмурясь. — Знаешь… дела-то плоховато идут. Сон мне приснился паршивый. Совсем паршивый.

— Нынче можно снам не верить, — сказала старуха с искренним участием. — Новогодье уж прошло, а до дня преподобной Иликены-девственницы ещё сколько… да и луна на ущерб идёт.

— Я думал, это я тут специалист по снам, — улыбнулся Эральд. — Но дрых, как убитый — если что и снилось под утро, не помню.

— Ты специалист, — согласился Сэдрик. — А у меня просто предчувствие плохое, и всё тут.

— И что делать с твоим предчувствием?

— Понятия не имею. Что с ним сделаешь…

— Ладно, — сказал Эральд как можно бодрее. — Давайте завтракать. Смотрите, дети!

И дети заворожённо посмотрели, как Эральд разворачивает шоколадную плитку. Фольга обёртки, её хруст и блеск, привела малышей в такой восторг, что Мона даже подала голос.

— А это настоящее золото, мессир? — спросила она шёпотом.

Старуха неодобрительно зыркнула, но Мона не заметила.

— Это ты — настоящее золото, Мона, — сказал Эральд. — Очень хорошая девочка, и сестрёнки с братишками у тебя тоже золото. А эта штука — просто блестящая… ну, как объяснить… тоненький-тоненький-тоненький листик металла.

— Железа? — поразился малыш, которого, если Эральд запомнил верно, звали Тобином.

— Серебра, вроде, — сказала старуха. — Из этакого делают розочки на храмовые свечи. Небось, грошей по пять такая розочка…

— Вам нужно? — Эральд протянул ей фольгу. — Это не серебро, но блестит… может, и можно сделать из него розочку. Возьмите, если для чего-нибудь пригодится.

— Как это вы так всё раздаёте, — сказала старуха с лёгким укором. — Этак и разориться недолго.

— А у меня и нет ничего, — сказал Эральд весело. — К тому же, я понятия не имею, куда можно пристроить этот листочек. Не в нём дело: в него было завёрнуто лакомство. Пробуйте.

Шоколад произвёл сильнейшее впечатление — и не только на детей. Даже всезнающая старуха, принюхавшись и лизнув, не определила, что это за дивный продукт такой.

— Себе возьми, — сказал Сэдрик. — Так и будешь смотреть, как другие едят, пока ноги не протянешь?

— Слишком мало, — вздохнул Эральд. — Где бы нам ещё раздобыть, а? Чтобы хватило надолго? Как ты думаешь, на что мы можем выменять мешок муки, Сэдрик?

— Ты только о здешних печёшься, или вообще обо всех?

— Я думаю, что мы теряем время, — сказал Эральд грустно. — Но никак не могу придумать, что делать дальше. Вот что нам делать, посоветуй. Куда идти? С кем разговаривать? Что менять?

— Никому не верю, кроме… — Сэдрик запнулся. — Кроме подданных Лео. Так что не очень хорошо представляю, куда нам идти. У меня только две мысли, обе никуда не годятся.

— Расскажешь?

— Выйдем на двор.

Эральду не хотелось на холод, его слегка знобило — но не годилось обсуждать в избе дела, которые могли втянуть хозяек в неприятности. Надо было придумать, чем согреться — и Эральд достал несколько порционных пакетиков кофе, последний резерв, нечто, напоминающее еду, но ею не являющееся.

Старуха налила кипятка в глиняную чашку и пронаблюдала, как Эральд растворил кофейный порошок. Всем было интересно — и он растворил в другой чашке ещё один, но кофе без сливок и сахара не произвёл должного впечатления, а добавлять сгущённое молоко Эральд не рискнул. Мало ли, на сколько придётся растянуть эту банку, если у Ренны вскоре не появится своё молоко.

Не то, чтобы чашка горького пойла насытила, но согрела и создала некоторую иллюзию энергии. И с чашкой в руках, накинув куртку, Эральд вышел во двор за Сэдриком.

Стояло пасмурное утро, было сыро, серо — оттепель. Грязный снег размяк и потемнел; избы, целые и сгоревшие, похоже чернели в утренней серости. Часовни поблизости не оказалось; загадочный огонёк, вероятно, горел ночью на чердаке довольно большого дома — то ли жилья деревенского старосты, то ли просто более зажиточного жилища, чуть возвышающегося над прочими. Было слишком тихо для бодрого утра в обитаемой деревне. Эральд не слышал ни скотины, ни прочих хозяйственных шумов, только кто-то невидимый гулко колол дрова, да тянулись слабые дымки над несколькими крышами.

И Эральд снова вспомнил войну в другом мире. Теперь пришла в голову деревня на оккупированной территории: в картину вписывалось и безлюдье, и отсутствие обычных сельскохозяйственных животных, и обгорелые печи на месте сожжённых изб. Жители ушли в партизаны, подумал Эральд и тут же поправил себя — в разбойники. Далеко не так героически и прекрасно.

— Эй, государь, — тихонько окликнул Сэдрик. — Проснись. Слушать-то будешь?

— Да, да. Прости. Ты сказал, две мысли?

— Ага. Первая — спрятать тебя где-нибудь. У Лео спросить, где — и пусть тебя охраняют его младшенькие. Они — бестолковые, но верные.

— Не получится, — сказал Эральд. — Если от меня и забрезжит какая-нибудь польза, она уйдёт в Алвина, как в прорву. Нам надо изменить положение вещей. Я всё думаю, думаю — и никак не придумаю, как это сделать, чтобы не надо было умирать.

— Я же говорю, обе мысли никуда не годятся, — согласился Сэдрик.

— А вторая?

— В столицу идти. И посмотреть на месте. Глупо.

Эральд залпом допил остатки остывшего кофе, передёрнувшись от горечи.

— Точно. Глупо. Но, по-моему, надо идти.

— Лучше бы я тебя спрятал… — Сэдрик вздохнул. — Но — тебе решать, я всё сделаю, что скажешь. Только боюсь очень. Просто — душу тянет, тянет… не прощу себе, если с тобой что случится.

— Не бери в голову, — улыбнулся Эральд. — Ты и так делаешь всё, что можешь. А мы с тобой ходим под Богом, раз уж у нас такая миссия. Знаешь, как в той песне: «Мне досталась в этой пьесе очень маленькая роль…»

— Вот ещё!.. — возмутился было Сэдрик, но, вместо того, чтобы развить мысль, замер и прислушался.

— Что ты?

— Иди в избу, — приказал Сэдрик. — Живо. Сюда кто-то едет.

— Очень страшный?

— Хватит лыбиться! Один, верхом, очень быстро — за каким бесом?

Эральд снова отметил, что слух у Сэдрика отменный: ему самому пришлось вслушиваться изо всех сил, чтобы расслышать глухую дробь копыт. Всё так: один, верхом, очень быстро. Но почему это опасно?

— С чего ты вообще решил, что этот всадник имеет какое-то отношение к…

— Король! — рявкнул Сэдрик. — А к кому ещё-то, чрево ада?!

— Тогда мне не надо прятаться. А вдруг это шанс? Он же один, чем нам вдвоём — сильномогучим колдунам — опасен один несчастный?

Во взгляде Сэдрика появилось отчаяние: «Ну что ж ты придуриваешься, когда вокруг настоящая опасность!» — как-то так. Эральд устыдился и уже хотел уйти в избу, как всадник на взмыленном коне влетел на узкую деревенскую улочку и был облаян парой заморённых деревенских шавок.

И никто не успел предпринять ничего серьёзного: Сэдрик присвистнул, а Эральд поражённо уставился на приехавшего — тот направил своего усталого коня прямо к ним, осадил у плетня, спрыгнул с седла — и с размаху рухнул Эральду в ноги.

— Государь, Господи, — всхлипнул всадник. — Господь тебя благослови ещё раз, и снова, и во веки веков, воссияют тебе звёзды небесные присно и вечно…

— Не надо, — сказал Эральд, справившись с шоком. — Встаньте, пожалуйста, и объясните, что вы хотите?

Но вместо этого приехавший задрал лицо в слезах и запёкшейся крови, взглянул совершенно безумными глазами, опять повалился в грязный мокрый снег, вздрогнул всем телом и ткнулся головой в мелкий подтаявший сугроб.

Конь фыркнул и шарахнулся, когда Сэдрик поймал его за повод. Эральд склонился над человеком и обнаружил, что тот — в глубоком обмороке. В этот раз Эральд сообразил сам: требуется королевский дар, а может — и большая половина аптечки.

Всадник не представлял никакой угрозы. Ему нужна была серьёзная медицинская помощь, лучше — в стационаре.

— Тётка, — скомандовал Сэдрик на заднем плане бытия, — коню походить бы… хорошая животина, а его гнали, не жалеючи…

— А с этим чего?

— Падучая, — отозвался Сэдрик. — И пытанный. Ему брат поможет.

А Эральд пытался вспомнить, что делать, если с эпилептиком случится припадок, не мог вспомнить точно и тёр ему виски кончиками пальцев, страшно досадуя на собственную бестолковость. Впрочем, припадок был очевидно не худшим, что приехавшему пришлось пережить.

Эральд поражался странному контрасту между всадником и конём.

Конь был — холёный вороной, открыточной глянцевой породы, в отличной сбруе, украшенной бляшками и блёстками, под седлом, которое хотелось назвать роскошным. Такого коня герцог Бэкингемский мог подарить д`Артаньяну.

Человек был — худой мужчина неопределённого возраста, от двадцати до сорока, небритый, с разбитым в кровь и опухшим носом, рассечённой бровью и треснувшим углом рта. Одетый в очень грязную, доношенную до бахромы рясу с капюшоном и облезлые, неопределённого цвета подштанники, обутый в разбитые тяжёлые башмаки, но это всё прикрывал бархатный плащ, подбитый тёмным мехом какого-то благородного зверя.

По всему выходило: замученный монах, укравший дорогую лошадь. Его дыхание постепенно выравнивалось; минут через пять Эральд понял, что бедолага спит.

— Сэдрик, — позвал он, — помоги дотащить его до дома, а то ещё и простудится.

Старуха, оглаживая коня, смотрела крайне неодобрительно, но молчала. Сэдрик вместе с Эральдом приподняли тощее, но бесчувственное и оттого тяжёлое тело монаха и втащили его в избу. Когда пытались поднять на лавку, припадочный пришёл в себя, ухитрился вырваться из их рук, грохнулся на колени и обхватил ноги Эральда.

И Эральд рассмотрел в подробностях его жутко изуродованные пальцы с содранными окровавленными остатками ногтей.

— Государь, — бормотал припадочный монах, гладя колени Эральда, — вестник Господен, милый, сиять тебе — не меркнуть, аду на погибель, пропади он пропадом…

— Совсем не в себе, — констатировал Сэдрик, качнув головой, но Эральду так не казалось. Взгляд припадочного прояснился и сфокусировался, а нёс он хоть и чушь, но не совсем бессмысленную.

Эральд присел на корточки, чтобы оказаться с безумцем лицом к лицу. Сумасшедший или нет — но припадочный его узнал, это не могло совсем ничего не значить.

— Вам легче? — спросил Эральд, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Государь, светик небесный, видишь ли, я тут — словно на облаке, — выдал монах скороговоркой.

— Отлично. Скажите, пожалуйста, кто вы?

— Да кто я перед тобой? Никто я, прах и тщета, сосуд скудельный, звали Валиеном, потом братом Дорном, потом Вали-Провидцем, так вот, государь, золотко наше…

— Мессир Валиен… или брат Дорн, как вам удобнее… как же вы меня нашли?

Монах поймал Эральда за руку, вцепился, как утопающий, кривясь то ли от боли, то ли от чего-то, вроде религиозного экстаза:

— А как хочешь, так и зови, государь, вся твоя воля. Ты ведь, светик небесный, в прошлую ночь из рая ступил на землю нашу грешную да несчастную? А вот видишь! Падучая-то она падучая, а только звон от неё в ушах малиновый, да запах ладанный, да видения посылает Господь — а раз посылает видения, значит, надо те откровения донести до честного люда, хоть бы и через мученичество…

— У него тоже дар, — заметил Сэдрик, который слушал и, очевидно, делал выводы. — Припадочный — провидец. Я о таком слыхал.

— Не торопитесь, пожалуйста, мессир Валиен, — сказал Эральд. — Когда вы торопитесь, я плохо вас понимаю. У вас был припадок, а во время припадка — видение, да?

— Истинно, истинно, государь, солнышко наше, и припадок, ивидение, и пошёл я нести правду небесную — а слуги демона и услышь, да и схвати меня, грешного, — одной рукой продолжая цепляться за пальцы Эральда, монах поднял вторую к его глазам. Так пёс показывает больное место, чтобы люди пожалели и как-нибудь утишили боль. — Кто научил, пытали, а что я скажу? Никто, как один Господь, больше мне им сказать нечего…

— Вы были в тюрьме? — Эральд показал Сэдрику глазами, и Сэдрик подал аптечку. Эральд вытащил бутылочку с перекисью, чтобы хоть как-то продезинфицировать изувеченные пальцы монаха. Тот не сопротивлялся; его взгляд сделался не только благоговейным, но и растроганным.

— Государь, радость наша, в темнице, так и было — да вот нет во мне ни одной косточки, чтоб не болела, а только всё это тлен, да и тело-то — тщета, да и пусть его черви съедят, я о душе радею, а душа просит, чтобы ты скорее ушёл отсюда, лучик Божий…

— А почему ваша душа этого просит, мессир Валиен?

— Так ведь канцлер демона, бешеный пёс, чает сюда послать солдат, чтоб в подземелье запереть тебя, — проникновенно сказал монах, заглядывая Эральду в глаза. — Ему-то, псу, короля убить — не дрогнула бы рука, но денег надобно, на благость твою надеется да желает греться тобой, как печью в мороз, а ото всех божьих детей закрыть на сотню засовов…

Эральд переглянулся с Сэдриком.

— Знаешь, что, — сказал Сэдрик задумчиво, — а ведь очень похоже на правду…

— Вам удалось бежать, мессир Валиен? — спросил Эральд.

Монах мотнул головой, тряхнув очень грязной чёлкой, распадающейся на сальные сосульки.

— Верь слову, светик небесный, вывел меня из уз проклятый, что демону служит, да просил молить о грешной душе, которой одно прощение — святое слово, — сказал он доверительно. — Он-то, проклятый, и указал, где, и лошадь дал — да и обсказал всё, и молил передать тебе, государь, радость наша, чтоб уходил ты отсюда и от столицы подальше уходил, где демон скоро свадьбу сыграет в осквернённом храме, а все огни погаснут…

Эральд и Сэдрик переглянулись снова.

— Проклятый — это Марбелл? — шепнул Эральд.

— Он, — щёку Сэдрика дёрнула судорога. — Государь, где замешан Марбелл, там не может быть ничего доброго. Ловушка, ложь.

— Марбелл знает, где нас искать, — медленно проговорил Эральд. — Да, мессир Валиен? Так вот, он знает, где нас искать, предупреждает об опасности и не хочет видеть нас в столице… А демон, то есть, Алвин, скоро сыграет свадьбу в осквернённом храме… Я всё верно понял, мессир Валиен?

— Всё, светик небесный, всё, государь, всё, как есть…

— Ну, вот мы и решили, что делать, — сказал Эральд, осторожно высвобождая ладонь из рук монаха. — Здесь нам делать нечего, здесь скоро будут стражники или солдаты, люди канцлера. Почему-то я склонен в это верить. Мы пойдём в столицу — тем более, что ты тоже об этом думал.

— Очень опасно, — сказал Сэдрик.

— Не самый опасный путь, — возразил Эральд. — Мне кажется, Марбелл рассчитывает на мессира Валиена, а поэтому в столице нас разыскивать не будут.

— Что делать в столице-то? — спросил Сэдрик.

— Веселиться на королевской свадьбе, — улыбнулся Эральд, вставая.

* * *

Дальше всё пошло очень быстро и началось с того, что старуха, подойдя ближе, взглянула на Эральда и сипло спросила:

— Нешто правда, что припадочный болтает? А вы — того… король?

Вид у неё был полуобморочный. Эральд растерялся.

— Не болтай, тётка, — оборвал Сэдрик. — Не твоего ума дело. Лучше скажи, мужик ведь нужен в хозяйстве?

Старуха оторопело кивнула, потом замотала головой.

— Нечего, — хмыкнул Сэдрик. — Видишь, монах, добрый человек, хоть и припадочный, и пытанный. Пусть у тебя поживёт, а не то его снова загребут и добьют. За это возьмёшь лошадь со сбруей.

Старуха обомлела. У неё был вид бомжа, которому внезапно сообщили, что он выиграл в лотерею миллион.

Валиен, очевидно, слегка пришёл в себя и начал ориентироваться в окружающей обстановке: он заметил и старуху, и очарованно слушавших детей, и Сэдрика. Задержав на Сэдрике осмыслившийся взгляд, Валиен обернулся к Эральду и спросил беспомощно и доверчиво:

— Государь, касатик, а люди-то не лихие? Не выдадут демоновым слугам нас с тобой, а? И здесь проклятая душа, чает ли спасения или напасти?

— Тётушка, — сказал Эральд, — вы не могли бы налить тёплой воды в какую-нибудь миску? Мессиру Валиену нужно отмочить его больные руки. Мессир Валиен, не опасайтесь. Люди здесь добрые и верные, они вас не выдадут, но и вы их не выдайте. Мы с Сэдриком уйдём, а вы помогите вдове и сиротам. Видимо, самым разумным будет продать коня, чтобы они могли дожить до весны, правда? Мне кажется, конь дорогой…

— Конь-то дорогой, — пробормотала старуха. — А вы-то, значит, верно… Ох, ты, Господи, Творец наш… руки-то, дар-то королевский… Ренну-то… с себя последнее… Вы, значит, будете Эральд… ваше прекрасное величество, как же… страсти-то какие…

— Не надо об этом, — сказал Эральд. — Просто не надо. Потому что могут начать спрашивать — а вы не отвечайте.

— Не знаю ничего, — шепнула старуха, бледнея. — Не знаю, не ведаю, не было никого. Но верхами-то, может, и быстрее будет, а?

— Нет, — сказал Эральд. — Мы пойдём пешком. Смотрите: отмочите мессиру Валиену руки, снова смажете раны вот этим. Штуковину эту, таблетку — вот, кладу — бросите в воду, как я вчера, и дадите ему выпить, когда растворится. Оставляю ещё одну, для Ренны, на всякий случай. Вы запоминаете, тётушка?

Ренна издала какой-то звук, вроде отрицательного возгласа.

— Не спорьте, пожалуйста, — сказал Эральд.

В дверь постучались. Все замерли.

— Соседка! — окликнул из-за двери низкий женский голос. — Будто и приехал к тебе кто-то…

— Приехали, приехали, — поспешно отозвалась старуха. — Гостинцев привезли, позже заходи, кума. Недосуг мне сейчас-то…

— Хорошо, — сказал Эральд. — Хорошо, но надо идти. А то сейчас тут вся деревня соберётся, смотреть на коня, на мессира Валиена и на обёртку от шоколадки. Мессир Валиен, вы запомнили всё?

— Всё, государь, светик небесный, — закивал монах, и его глаза явственно увлажнились. — Сподобил Господь тебя увидать, уж не увижу больше, где мне до райских палат, а тебе-то отныне и довеку — сиять там, где и надлежит светилу…

Сэдрик сунул в рюкзак изрядно опустевшую аптечку. Эральд жестом подозвал старуху и шепнул:

— Тётушка, если Валиен начнёт нести всю эту ахинею про государя и свет небесный при посторонних, вы ведь знаете, что сказать?

— Истинно, — шепнула старуха в ответ. — Племянник это мой, монах-расстрига, пытанный, ума лишился, заговаривается.

— Пойдём, — сказал Эральд Сэдрику, и тот с готовностью вышел за дверь. — Спасибо вам, мессир Валиен, — сказал Эральд. — И вам, тётушка. Прощайте, Ренна, выздоравливайте. Счастливо, дети.

Мона подбежала, порывисто обняла на уровне колен, отпустила, страшно смутилась и спряталась за печь. Старуха вытерла глаза грязным рукавом. Монах всхлипнул и что-то пробормотал. Эральд торопливо вышел вслед за Сэдриком.

Мягкий, сырой, оттепельный день моросил водяной пылью. Мир был сер, мутен и тосклив, как чёрно-белая фотография в старой газете. Уцелевшие жители деревни проснулись, услышали лошадь, и, предчувствуя новости, выбрались из изб якобы заниматься домашними делами во дворах; истощённые и бледные, одетые в фантастические обноски, они нисколько не напоминали Эральду средневековых крестьян из учебника. Скорее, эти человеческие тени выглядели тенями недавних земных войн.

Ад — межмировое понятие, подумал Эральд. Ад стирает разницу между местами и временами. Если на какую-то местность вдруг пало такое проклятие, её население, видимо, проваливается в тёмное и голодное безвременье — и не важно, используют ли в этой местности антибиотики и расщепляют ли атом.

А Святая Земля не похожа на средневековую страну из хрестоматий, хоть убей.

Эральд шёл по деревне, чувствовал на себе сосредоточенные взгляды, но у него не было ощущения, что поселяне готовы облизать его, как мороженое. Они что-то чувствовали — безусловно, но и в них чувствовалась неожиданная сдержанность, которой Эральду так не хватало в другое время и в другом мире…

Как ни странно, Эральду казалось, что они с Сэдриком в безопасности или почти в безопасности. Куда в большей, чем в том же монастыре, например.

— Пойдём напрямик через лес, — сказал Сэдрик. — Если из города едут, то по дороге.

— Хорошо, — отозвался Эральд. — Вот так и уверуешь в Божий промысел… нам с тобой нужно в столицу — и что-то только что в спину не толкает, чтобы быстрее шевелились.

— Божий! — фыркнул Сэдрик. — Скажешь тоже. Знаем мы, чьи тут делишки! Эх, государь, государь, а я ведь теперь паршивый спутник для тебя…

Эральд остановился.

— Что ты! Почему?!

— А потому что точно знаю: Марбелл донюхался до меня, а тебя чует, если чует, исключительно моим чутьём, — в тоне Сэдрика слышалось настоящее отчаяние. — Где-то я сглупил, промахнулся. Не знаю, где — дурак я. И как поправить — не знаю.

— Не уверен, — возразил Эральд. — Может, на нас с тобой донесли монахи. А тут ещё Валиен с его припадками и проповедями, тоже, кажется, способный учуять мой дар за много километров… Просто обстоятельства так сложились. Я только одного не могу понять: зачем Марбеллу пытаться нам помочь, да ещё и так? Мне казалось, что Марбелл должен быть законченным мерзавцем, а он предупреждает нас, да ещё выпустив из застенка невинного и несчастного человека…

— Эх, государь, — Сэдрик махнул здоровой рукой. — Ничего этот гад не делает просто так. Уверен, ему зачем-то надо, чтобы мы отсюда убрались.

— Не только отсюда, но и подальше от столицы, — возразил Эральд. — Возможно, хочет убедиться, что мы уцелеем, а потом заграбастать вместе с королевским чудом, как и канцлер… А ты говоришь, что наше решение спровоцировано штучками Марбелла.

— В столице — всё на виду, все рядом. Демон во дворце, Марбелл в лаборатории, шпионы канцлера кишмя кишат… Лезем бесу в зубы… Слушай, — внезапно притормозил Сэдрик, — а зачем тебе королевская свадьба?

Эральд улыбнулся.

— Ну, во-первых, Алвин ведь, наверное, женится на принцессе? Дракона я уже видел, а принцессу — ещё нет…

— А серьёзно?

— Серьёзно? На свадьбе короля будет, я думаю, несметное множество людей. И это — очень подходящий момент, чтобы попытаться поговорить с Алвином при целой толпе свидетелей.

Сэдрик воздел очи горЕ.

— Боже милосердный, да ты ещё безумнее, чем тот припадочный! Нам с тобой просто свернут головы, как цыплятам, и всё, конец истории!

— Не думаю, — возразил Эральд. — Канцлер не хочет меня убивать, надеется использовать королевское чудо в своих целях. Марбелл, кажется, тоже. И я сильно подозреваю, что не только они, просто другие ещё не пронюхали, что я вернулся. А тебя и вовсе не за что убивать — да ты и не будешь участвовать в спектакле, Сэдрик. Ты только проводишь меня и дождёшься, когда игра закончится, чем бы она ни закончилась.

— Ну, конечно, — буркнул Сэдрик. — Тебя будут убивать, а я буду смотреть. Ты замечательно придумал, король… Нет уж. Армии у тебя нет, но телохранитель есть. Как бы ни обернулось всё это, я буду тебя защищать. Даже от армии, если придётся.

Эральд только вздохнул. Спорить с Сэдриком было глупо — и не усомниться, что без него предприятие обречено на полный провал. Это выглядело отменной хохмой: вернувшийся домой король — чужак, чужак, который не знает куда ткнуться и никак не может освоиться в собственном мире. Изгнанник, скиталец и страдалец, подумал Эральд, несколько подняв себе настроение — когда о некоторых вещах думаешь с романным пафосом, они начинают выглядеть не трагически, а уморительно.

Сэдрик свернул с разбитой в бурое месиво дороги в заросли. Эральд напоследок взглянул вдоль колеи, не увидел ни впереди, ни сзади ни одной живой души — и последовал за ним.

Идти по лесу в оттепель оказалось куда неприятнее, чем в мороз. Снег раскис, а наст растаял — и под ногами чавкала грязь. Стояла неживая давящая тишина; кроме шагов и дыхания, Эральд слышал только падение капель с веток. Пахло мокрой мёрзлой землёй, прелью, влажным деревом — и Эральд никак не мог отделаться от кажущегося запаха падали, отчего в голову лезли отвратительные мысли.

— Скажи, хотя бы, далеко ли до столицы? — спросил Эральд, когда от душка дохлятины начало подташнивать.

— Верхом по дороге добрались бы за часа за четыре, — отозвался Сэдрик. — А так… Ну, к сумеркам, наверное, дойдём, если не спать на ходу. А что?

— Так. Очень хочется её увидеть, если честно.

— Принцессу?

— Столицу. Принцессу — тоже, но столицу — больше, — улыбнулся Эральд, думая о живых людях, живущих в живом городе. — Как ты думаешь, а тот храм… его осквернили окончательно и бесповоротно?

— Очень мало что на свете бывает окончательно и бесповоротно, — хмыкнул Сэдрик. — Поживём — увидим…

А Эральд прислушивался и думал: мерещится ему далёкий топот множества лошадей, или нет.

VII

Часы на ратуше били полдень, когда кортеж принцессы добрался до столичных предместий.

Джинера, в церемониальных робах цвета воды южных морей, шитых золотом, подчёркивающих огненный цвет её кудрей, в которых терялась золотая диадема, смотрела в оконце носилок и комкала уголок занавески. Белый шпиц, часто дыша, лизал её пальцы, но Джинера почти не обращала внимания на сочувствие самого крохотного из своих друзей.

У Джинеры мерзко тянуло под рёбрами. Она понимала, что это страх, пыталась взять себя в руки, но ничего не могла поделать. Страх, тяжёлый, как свинцовая плашка, давил и смещал всё внутри души Джинеры, сбивая ей дыхание.

Весёлая столица не радовалась своей будущей королеве, как должно.

Джинера скользнула взглядом по знаменитым городским воротам, украшенным великолепными изваяниями: единороги в купах цветов и райские птицы на цветущих ветвях, а над ними в гербовом щите — Святая Роза в сиянии лучей. Золотые штандарты со Святой Розой и златолесским Солнечным Древом украшали арку ворот, покачиваясь на сыром ветру. Триумф принцессы… формально приличия соблюдены. Но где же кричащая приветствия толпа? Конные гвардейцы? Пшеничные зёрнышки и медные гроши под ногами? Выпущенные на волю певчие птички?

Толпа, глазеющая на кортеж, показалась Джинере состоящей сплошь из нищих и жалких гулящих девок. И зеваки молчали, вернее, переговаривались между собой, вполголоса или даже шёпотом — то ли не желали благословлять чужую принцессу, то ли опасались выкрикнуть что-то лишнее: вместо конных гвардейцев в сияющих галунах, мехах и плюмажах принцессу встречали юркие пешие людишки с цепкими взглядами, шныряющие между зевак делово и сосредоточенно.

Джинера усилием воли разжала пальцы и разгладила смятую повлажневшую ткань. Её свита тоже молчала.

— Ровенна, — сказала Джинера ласково, — снимите, пожалуйста, занавеску вовсе. Она больше не нужна.

Ровенна вздохнула с каким-то болезненным всхлипом и раскрыла оконце целиком.

Благая столица, легендарно прекрасная, встречала будущую государыню шитыми золотом штандартами на балконах, цветными флагами на башнях и лентами на шестах — а ещё шушуканьем толпы, странными людьми, похожими то ли на воров, то ли на шпионов, моросящим дождём и ледяным холодом, исходящим и от горожан, и от стен.

Фрейлины Джинеры, которым полагалось бы весело болтать, тоже молчали. Её бароны гарцевали на холёных лошадях, заставляя их танцевать, её охрана сияла кирасами и пестрела плюмажами — но праздника не было и не было, потому что блеск кортежа принцессы златолесской не заражал весельем настороженный город. И Джинера думала, что ожидала всего, но не того, что её окрутят, как насильно выдаваемую замуж деревенскую девчонку — даже без гостей, браги и песен, просто — после короткого обряда в пустом и холодном храме.

Впрочем, уже через четверть часа она поняла, что ошиблась.

Весь ослепительный блеск благого двора Святой Земли оказался собран в одну светлую точку — как линза собирает солнечные лучи. Кортеж подъехал к дворцу.

Дворец сиял тысячами свечей во всех окнах, а на ступенях лестниц и плитах дворцовой площади мокли под мелким дождём драгоценные пурпурные ковры. Роскошный двор дожидался под пёстрыми навесами; в момент, когда кортеж въехал в арку, увитую гирляндами цветов, очень похожих на настоящие — презрев дождь, взметнулись огненные фонтаны, запели трубы и рожки, в пасмурное небо взлетела стая белых голубей, а откуда-то сверху под копыта коней посыпались свежие розовые лепестки.

Настоящие. В двух неделях от Новогодья.

И Джинера подумала, что вся эта красота, ливень золота, потраченный на встречу — не свадебный подарок для принцессы, а развлечение для короля. Те, кто устраивал представление, не тщились произвести впечатление на рыжую девочку из маленькой страны, и им уж точно было наплевать на впечатление и радость горожан — они угождали государю.

Образ короля потихоньку становился цельным в воображении принцессы — и окончательно определился, когда Джинера увидела его самого.

Юный король был красив, как вестник Божий. Белоснежный костюм превратил его стройную фигуру в храмовую статую, золотое шитьё сияло солнечными бликами, белый плащ, отороченный шкурками драгоценных северных лис, облачно белых и мягких, струился с плеч — и вся эта белизна делала вороные кудри короля ещё ярче. Джинера взглянула в его лицо, нежное и чистое, будто у девушки, с большими синими глазами и ослепительной улыбкой — и вдруг вздрогнула всем телом.

Государь Алвин шага к ней не сделал. Он стоял на пурпурном ковре, покрытом водяной пылью, водяная пыль алмазной пудрой сверкала в его волосах, он улыбался восхитительной ледяной улыбкой и наблюдал, как златолесские бароны помогают Джинере выйти из носилок.

И пока она шла по ковру, как по мокрому мху, король наблюдал. Джинера видела, как он оценил её лицо, грудь, костюм — и понимала, что король представляет себе её тело, без страсти, даже без простой похоти, с каким-то отстранённым интересом.

Джинере захотелось закутаться в десяток шуб и плащей. В этот момент она отчаянно жалела, что не родилась мужчиной — ей казалось, что гораздо легче встретить врага с оружием в руках, защищая свою страну мечом, чем позволить врагу прикоснуться к себе в постели.

Что король Алвин — враг, она уже не сомневалась.

Джинера подошла на три шага и чинила политес. Алвин, сдёрнув белоснежную перчатку, протянул руку — и Джинера подала свою.

Она ждала подвоха, но не сразу и не так явно. Король сжал её пальцы так, что чуть не сломал их церемониальными перстнями. Джинера еле удержала крик и взглянула в лицо государю, наблюдавшему за ней с холодным любопытством.

— Вы причинили мне боль, прекрасный государь, — сказала принцесса удивлённо.

— Пальцы тебе ни к чему, — ответил Алвин с ледяным смешком. — Вышивание, должно быть, отменно скучное занятие, а писать тебе незачем и некуда.

Джинера кивнула и присела.

— Я почти не умею писать, ваше прекрасное величество, — солгала она, — но, если бы и умела, не посмела бы написать ни строки, зная, что это может доставить вам неудовольствие.

— Этот маляр из Златолесья, должно быть, был влюблён в тебя, — продолжал король весело и холодно. — Нарисовал тебя с голубыми глазами, а не с бесцветными стекляшками, да ещё и приделал грудь, которой нет.

— Я дурна собой, — согласилась Джинера. — Но, полагаю, Святая Земля и Златолесье давно уже ожидали скреплённого брачными узами союза. Вы благородно жертвуете собой, вынужденно взяв в жёны худую девицу, чья ценность — лишь брачный договор; наш художник из уважения к вашей жертве всего лишь не захотел огорчать вас раньше времени, драгоценный государь.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал король всё тем же холодным и весёлым тоном. — Это плохо.

— Как будет угодно вашему прекрасному величеству, — снова кивнула Джинера и присела глубже. — Прикажите, государь, и я сделаю вид, что родилась немой.

Видимо, этими словами она перешла какую-то грань: улыбка короля померкла, а взгляд сделался прицеливающимся. Джинера поразилась, какой ужас может вызывать его красивое юное лицо — ей хотелось провалиться сквозь землю или оказаться в монашеской келье. Лишь жестоким усилием воли она заставила себя не опускать глаза.

— Со временем ты научишься вести себя при моём дворе, — сказал Алвин. Он снова улыбнулся, но его улыбка казалась более угрожающей, чем яростный оскал. — Если, конечно, ты вообще способна учиться. Многие женщины не могут, они глупы.

Джинера поклонилась молча.

Король направился к парадному входу, и Джинера пошла рядом, чувствуя себя абсолютно беззащитной. Мужская часть её свиты уедет после свадьбы. Няня и подруги ей не помогут. Джинера смотрела на раскланивающихся кавалеров и приседающих дам Святой Земли — и встречала взгляды, полные чего угодно, только не сочувствия.

Джинера не будет государыней. Джинера должна родить государю наследника, она — его вещь, живая машина для вынашивания детей, она не вызывает у него даже обычного желания — лишь какое-то жуткое любопытство. Что ему любопытно? Нужно ли впрямь сломать принцессе пальцы, чтобы она закричала?

Дворец поражал воображение.

Его сияющее великолепие освещали золотые деревья, усыпанные цветами, в чашечках которых горели маленькие свечи. От невидимых жаровен исходило мягкое душистое тепло. Бронзовые драконы стерегли лестницу из белого искристого камня, а в сумраке ниш прятались нагие тела мраморных дев, такие нежные, будто их создали чары, а не руки камнерезов. Портреты предков дома Сердца Мира смотрели из тяжёлых золотых рам, как из потустороннего мира. Дворец был грёзово прекрасен, и Джинера удивлялась, почему её знобит в этих волнах тепла, пахнущего сандалом, будто она идёт по промёрзшему логову людоеда. Будто холод королевского приёма выстудил эти сказочные покои — а дыхание королевской свиты оседало инеем на драгоценных гобеленах, кокетливых личиках бронзовых лешачков и сводах галереи, расписанных позлащёнными солнцем облаками…

* * *

Во время торжественного обеда Джинера окончательно поняла, что союзников и друзей ей при этом дворе не видать. Ужаснее всего были взгляды дам; Джинере казалось, что на неё смотрят с недобрым, почти злорадным любопытством, как порой смотрят почтенные матроны на воровку, привязанную к позорному столбу. Молодая особа, которую король назвал камер-фрейлиной Джинеры, перед началом обеда приказала удалиться няне Ровенне, держащей на руках шпица принцессы:

— Государь не любит таких собак. Вдруг она тявкнет.

Няня бросила беспомощный взгляд на Джинеру, шпиц облизнулся, но промолчал. Джинера кивнула:

— Я позабочусь о том, чтобы вас накормили, милая няня. Мне неприятно и досадно, что вам приходится меня оставить, но я понимаю заботу здешней аристократии о безопасности государя…

Златолесские бароны дружно фыркнули за её спиной — и их тут же отослали на другой конец зала, откуда они не смогли бы расслышать речей принцессы. Зато рядом оказался барон Кайл, поклонившийся с издевательской любезностью:

— Я просто счастлив, наконец, увидеть вас здесь, принцесса. Здешний двор и наш прекрасный государь многое вам объяснят!

Джинера рассмеялась.

— Вы очень милы, когда забавляете меня, мессир Кайл! По вашему тону можно подумать, что вы состояли при нашем прекрасном государе в какой-то тяжёлой и унизительной должности, а я должна заменить вас на этом посту. Памятуя о моей роли при дворе Сердца Мира и Святой Розы — это уморительно, хоть и слишком фривольно.

На сей раз её слова вызвали злорадный хохот у баронов Святой Земли и даже у государя. Кайл, как когда-то в Солнечном Доме, побагровел и не нашёлся, что ответить — но на сей раз Джинера увидела в его лице не злость, а почти такую же беспомощность, как у няни, помноженную на страх.

— Ты — настоящая гадюка, — сказал король тоном, более одобрительным, чем укоризненным, а принцесса с удивлением поняла, что ей жаль Кайла.

— Вы позволите мессиру Кайлу удалиться, ваше прекрасное величество? — спросила Джинера. — Ему необходимо принять противоядие после укуса.

— Нет, — отрезал Алвин. — Скажи ещё что-нибудь.

Джинера чуть пожала плечами, скользнула взглядом по королевской свите — и замерла. Высокий и тощий белёсый блондин с винно-красным пятном на скуле и щеке, будто вытекшим из глаза, лет тридцати-тридцати пяти, в светлом костюме по моде Междугорья, улыбался ей слащаво и, пожалуй, заискивающе.

Джинера не сидела взаперти ни одного дня; ей приходилось видеть и раны, и увечья, и пороки. Но впервые в жизни она смотрела на человеческое лицо и понимала, что багровое пятно на нём — не просто изъян, а клеймо ада.

Проклятый при благом дворе. Нужно удивиться?

— Прекраснейший государь, — сказал некромант, — вряд ли можно ужалить по заказу и даже по приказу. К тому же, её высочеству нужно заводить в свите вашего великолепного величества друзей, а не врагов.

— Зря опасаешься, — усмехнулся король. — Свадьба только завтра, сегодня — она может болтать что угодно, особенно если это смешно.

— Не забывайте, что свадьбой всё начинается, а не кончается, ваше прекрасное величество, — сказал некромант безмятежно, но Джинера услышала странную фальшь в его тоне.

— Чушь, — хмыкнул король. — Как получится. Она рыжая, тощая, злая, а язык у неё на целую четверть длиннее, чем у прочих смертных. Таких женщин надо держать в клетках, как ласок — мне кажется, они тяжело приручаются.

— А мне кажется, прекрасный государь, — возразил некромант, — что лишь робость заставляет её высочество отвечать без должной любезности. Очаровательная принцесса, безусловно, чувствует себя чужой и одинокой здесь…

— Не заметил, чтобы она оробела, — король окинул Джинеру испытывающим взглядом. — Но учту, Марбелл. Интересно, если напугать её по-настоящему, она спрячет когти или попытается царапаться?

— Прекрасный государь, — сказала Джинера, пытаясь не замечать свинцовую плашку страха в животе, — не соблаговолите ли вы объяснить глупой женщине смысл ваших действий и слов? К чему желать превращения ваших добрых союзников в вооружённых врагов, а ласковой невесты — в ласку, готовую укусить из страха? Мой жалкий разум не может найти объяснений…

Король улыбнулся, как могла бы улыбнуться чума, будь у неё рот и зубы. Джинере показалось, что и её лицо покрывается инеем.

— Марбелл, — приказал король, — проводи рыжую суку в её покои. Она может есть из одной миски со своей собачонкой, если хочет — а перед этим убедись в том, что она невинна. Её злость и наглость меня в этом разуверили.

— В зале — послы Златолесья, прекрасный государь, — напомнил некромант.

— Всё их Златолесье ждёт такая судьба — рано или поздно, — презрительно бросил король. — Сделай то, что я велел.

Джинера встала.

— Благодарю вас, прекрасный государь, — сказала она с глубоким поклоном. — Вы оказываете мне большую любезность, избавив меня от необходимости слушать вас дальше.

И пошла к выходу мимо замерших и замолчавших аристократов Святой Земли, не дожидаясь ответа. Её фрейлины, которые сидели в сторонке, ни живы, ни мертвы, вскочили и посеменили за своей госпожой; увидев это, бароны и Витруф присоединились к свите.

— Златолесье — дыра, — рявкнул король, вскочив и отшвырнув кресло. — А свадьба с тобой — чрезмерная любезность.

— Провинцией Святой Земли Златолесье не будет, — кротко ответила Джинера, на миг обернувшись, и выскочила из зала.

Витруф, вышедший за ней, покачал головой:

— Ваше высочество, золотце, к чему же клонится?

Джинера поборола порыв кинуться ему на грудь и заплакать.

— Милый Витруф, — сказала она печально, — неужели вы думаете, что мои слова что-то меняют? Или вы полагаете, что правнучка Горарда должна ползать в ногах того, кто в грош не ставит ни её землю, ни её предков? А вы уверены, что моя покорность что-нибудь изменила бы?

Бароны с побелевшими лицами держались за эфесы, но молчали.

— Быть беде, Джинера, — прошептала Доротея.

— Быть? — грустно улыбнулась Джинера. — Мы в беде, светик мой — всё равно, что в плену. И, быть может, нам придётся пережить ужасные вещи. Но мы — кровь Златолесья, нам должно исходить из этого.

Из парадного зала вышел мрачный Марбелл.

— О! — воскликнула Джинера. — Мессир некромант! Надеюсь, вы ограничитесь в своих подозрениях тем, что возьмёте с меня слово? Если принцесса клянётся честью дома, что невинна — её избавляют от унижений?

— Дорогая принцесса, — сказал Марбелл сокрушённо, — не стоит принимать всё к душе. Я в вас не сомневаюсь — ваша гордость мне порукой. Что ж до этой несчастной ссоры… Перемелется — мука будет, а государь… его нрав крут, но через час он забудет и одумается. Завтра ваша свадьба…

— А после неё всё может и кончиться, если так получится, — кивнула Джинера. — Чем кончится, Марбелл? Король отошлёт меня домой? Запрёт в монастыре? В клетке? Задушит? Чем?

Марбелл тяжело вздохнул.

— Не стоит так резать, ваше прекрасное высочество. Вам ведь нужны друзья при этом дворе?

Джинера устало взглянула некроманту в лицо:

— Мессир, вы вправду полагаете, что я и король Алвин могли бы стать друзьями? Или вы говорите о Кайле? Или о той бледной даме, которая отослала мою няню? Или, быть может, паче чаяния, вы говорите о себе?

— О себе — говорю, — кивнул некромант. — Я сделаю всё, что в моих силах, принцесса.

— Благодарю, мессир, — сказала Джинера с горькой улыбкой. — «Я сделаю всё, что могу», — говорит некромант при благом дворе. Скажите, к какому виду потусторонних кошмаров относится государь Святой Земли, если вы что-то можете в этом смысле?

Её свита усмехнулась невесёлой шуточке, но Марбелл побледнел так, что пятно на его лице показалось вдвое темнее, и покачал головой.

— Ох, я угадала, — выдохнула Джинера. — Добрый мессир, отведите меня и моих людей в покои, отведённые для нас в этой обители Света. Мне хочется к няне и чего-нибудь похлебать из миски моей собачонки.

Марбелл жестом предложил ей следовать вперёд, но ничего больше не сказал.

* * *

Эральд ел, а Сэдрик смотрел на него, облокотившись о стол здоровой рукой — с тем же, кажется, выражением лица, с каким сам Эральд смотрел на голодающих селян.

— Думаешь, я прямо так уж мучился от голода? — спросил Эральд смущённо. — У тебя такой вид…

— Думаю, что дрянной это трактиришко, — так же смущённо отозвался Сэдрик. — Не для тебя. Но тут, по крайней мере, явной отравы не подают.

— На самом деле, я ем всё, — сказал Эральд. — А отравы в том мире, где я вырос, не меньше, чем тут, наверное.

Сэдрик скептически хмыкнул — ему, кажется, не верилось. А Эральд думал, что в трактиришке в столичном предместье подали именно то, что на Земле назвали бы «здоровой пищей»: хлеб из серой муки грубого помола, варёные вкрутую яйца, похожие на ощупь на резиновые игрушки, крупную серую соль и сбитень в глиняных кружках, сладкий, горячий и пряный до выступающих слёз — за который, по мнению Сэдрика, содрали несообразно много.

Эральд ел и никак не мог остановиться — он чувствовал себя ужасно голодным и уставшим, к тому же не мог перестать думать о людях, для которых привычен постоянный голод. Ага, король рос, как сказочный принц — в сказочной, по меркам его родной страны, роскоши. И голод для него — отвлечённое понятие, и нищета — отвлечённое понятие… А Провидение родины знакомит государя с обстановкой, подумал Эральд с грустной иронией. Чтобы государь точнее понял, ради чего ему жертвовать собой.

А кроме попытки пожертвовать, другого пути нет.

И оставалось только поражаться, что этот самый путь не ужасал. Чем дальше, тем острее Эральд чувствовал, как жизнь обретает смысл и цель — видимо, потому, что, хоть вернувшийся из изгнания король и воспринимает себя чужаком, Святая Земля не считает его таковым.

Святая Земля взяла своего короля себе — и король потихоньку это осознаёт.

В столице Эральд понял, что ошибался в хронологии: Средневековье тут ни при чём — если, конечно, скудные знания старшеклассника эпохи ЕГЭ позволяют сделать правильный вывод. Столица навевала, скорее, мысли о мушкетёрах Дюма или романах Пикуля: слишком уж это был крупный и многолюдный, цивилизованный, современный город.

Лес подступал к столице почти вплотную, но рядом с городом он уже не казался мёртвым. Сэдрик избегал пригородных деревушек, но в предместьях уже нельзя было не заметить: здесь живут, и весь окружающий мир согрет присутствием живых людей. По довольно широким дорогам ходили и ездили, а строения по мере приближения к городу, становились всё внушительнее.

Столица Святой Земли была каменным городом — Эральд невольно вспомнил Питер, хотя, конечно, ассоциация случилась, скорее, по контрасту, чем по смежности. Здешний архитектурный стиль, с точки зрения человека, воспитанного на Земле, больше напоминал позднюю готику, чем питерский классицизм или барокко — но и готика Святой Земли выглядела очень и очень специфично. Проходя мимо пригородной церковки, которую Сэдрик назвал храмом Святого Нума в Полях, Эральд притормозил и загляделся: что-то в ней, в шпиле-игле с глазом, в сером кружевном камне стен, в надменных каменных химерах, стерегущих святое место с четырёх углов, в гирляндах каменных роз и узких бойницах окон с витражами, изображающими облака, было и инопланетное, и инобытийное, и сказочное.

Такое же чувство потом у него вызвали и здания города. В столице Святой Земли, заплаканной мелкой моросью оттепели, была хрупкая прелесть, как в игрушечном городишке внутри стеклянного шара. Уютно, вот что. Просто — уютно.

На улицы выходили парадные подъезды особняков в три и даже четыре этажа, с вензелями над входом — и витрины лавок. На улицах, освещённых маслеными фонарями, продавали парное молоко из кувшинов, печёные яблоки и «плюшки-розочки, две на грош». Эральд ждал средневековой вони, помоев, текущих по улицам — но проезжие дороги превратились в мостовые из деревянных торцов, воняло, разве что, конским навозом, а помои текли по сточным канавам. От Средневековья остался крепостной вал, который, видимо, когда-то защищал от нападений извне городской центр — сейчас, очевидно, он уже утратил смысл, а к крепостной стене лепились лавочки городского рынка. Город, разрастаясь, выплеснулся из прежних границ, как Питер когда-то перерос Обводный канал; новую городскую черту обозначали вполне условные ворота, этакая триумфальная арка из колонн в виде стволов сказочных деревьев, переплетающихся кронами, обвивающих ветвями гербовый щит с изображением Святой Розы, с райскими птицами, раскрывшими невиданные хвосты, и единорогами, склонившимися на одно колено, как цирковые лошади. Ворота были украшены золочёными полотнищами — алым с неизбежной Розой и с золотым цветущим деревом на синем фоне.

Те же полотнища — алое и золотое Святой Земли и синее и золотое с деревом — потом встречались на каждом шагу, свисали со стен, красовались на шестах в виде алого и синего языков пламени — холодный сырой ветер не развевал их, а лишь тяжело колыхал.

— Встречали принцессу, — пояснил Сэдрик. — Синий — это Златолесье, Солнечный Дом. Принцесса — Джинера, дом знаменитый и в приданое за ней дают дорогую провинцию. Хапнул узурпатор, в общем. Не повезло девчонке.

— Она красивая? — сорвалось у Эральда.

Сэдрик усмехнулся.

— А то. Принцесса же…

Эральд думал, что на их с Сэдриком одежду-анахронизм будут обращать слишком пристальное внимание, но ошибся: смотрели не больше, чем в Питере смотрели бы на шотландца в килте или панка, выкрашенного в зелёный цвет — любопытно, но не более того, вокруг было достаточно странно, дико или вычурно одетого народа. Увечье Сэдрика занимало прохожих серьёзнее — и Сэдрик держал больную руку в кармане.

По ощущениям, атмосфера города представляла собой странный контраст чьих-то попыток создать праздничное настроение, настороженностью, тревогой и ожиданием — скорее, ужасного, чем хорошего. Лица людей казались напряжёнными и хмурыми, нищих и бродяг шугали конные солдаты, в столице царил какой-то оккупационный порядок — не хватало только листовок с готическим шрифтом на стенах. И в полной мере Эральд и Сэдрик окунулись в эту атмосферу в трактире, куда зашли поесть и отдышаться.

Трактир и впрямь был не из самых шикарных. Посетители — горожане более чем условного достатка — ели и пили очень просто, и стоила эта простая еда, по меркам Земли, баснословно дёшево — обошлась Сэдрику в пару почерневших медяков. Трактирщик, немолодой плотный мужик, казался живым воплощением флегмы, зато его гости чувствовали себя под крышей свободнее, чем на улице.

Прохожие большей частью угрюмо молчали. А обедающие вполголоса переговаривались, будто стены трактира заменяли им знаменитые стены коммунальных кухонь иномирного будущего. Эральд невольно прислушивался к голосам.

— … девчонка — заморыш, да и рыженькая, но, говорят, умненькая, шустрая… жалко…

— … да не в девчонке дело — в землях, слышь… быть войне, вот увидишь…

— … на площади дворца, говорит, чтоб бил фонтан сладкого вина, вокруг чтоб лежали туши жареных кабанов, а в брюхах у них — тушёные улитки… муниципалитет расстарался — всех до нитки обобрали, одним нищебродам радость, хоть пожрут разок…

— … всем ещё аукнется эта свадебка — пошлины-то, и таможенные, и въездные…

— … родную сестру, говорят, задушил, да и не одну её — что ему эта рыжая…

— … тише, дурень! Мало ли, кто тут рядом…

— … а вы слыхали, мессиры, что благой…

— … тише, тише, говорю! За одно слово «благой» нынче кости ломают… да и выдумки. Наш богоданный, дай ему Господь прожить триста лет, ещё, небось, не самый крайний случай… как бы хуже не было…

— … мальчик ещё… не известно, что в голову взбредёт… как бы город не сожгли — любит с огнём поиграть, то фейерверки, то шутихи, то драконы, оборони Творец…

— … да уж, игры-то у него… как начинает резвиться — никому мало не кажется…

— … весело живём, мессиры — каждый день то свадьба, то похороны…

— … похороны-то чуток и почаще, нет?..

Эральд слушал — и судьба представлялась ему тупой жестокой силой, вроде локомотива, летящего по рельсам на всех парах. Встать у неё на пути? Да за что же хвататься?

— Может, скажешь, что хочешь делать? — тихо спросил Сэдрик. — Неужели впрямь просто разговаривать? На что надеешься-то? Ведь не на что…

— Надеюсь, что он польстится на… ну, на дар, — ответил Эральд еле слышно. — Что решит забрать меня себе — и тогда, возможно, дар его нейтрализует. Просто — я окажусь между ним и прочим миром.

— А, то есть, вместо всей страны он будет жрать тебя одного? — шепнул Сэдрик ядовито. — Отлично придумано. Очень умно.

— Надеюсь, что он будет разговаривать в процессе, — вздохнул Эральд. — И, может быть, я сумею что-нибудь изменить.

— Артель «Напрасный Труд», — сморщился Сэдрик.

— Других вариантов просто нет.

— Убить.

— Ты опять?

Сэдрик хмыкнул и допил остаток сбитня.

— Ладно, молчу. Тебе виднее. Куда теперь?

— Венчаться будут в том самом храме?

— Угу.

— Значит, туда, — Эральд улыбнулся, надеясь, что улыбка выглядит ободряюще. — Когда-нибудь о нас сложат песни, дружище.

— О тебе, — возразил Сэдрик, вставая. — Может быть. В любом случае, мы не доживём.

* * *

Выйдя на центральную площадь, Эральд тоже подумал, что королевский дворец поражает воображение.

Он был громаден, это невероятное сооружение из какого-то сказочного камня, сизого, в лиловых и синеватых мраморных прожилках, растущее на мощном цоколе, похожем на дикую скалу — и состоял из башен и башенок, ажурных арок, раскрывающихся одна из другой, как бутоны, высоких окон, химер и цветочных гирлянд… Дворец короля Святой Земли вообще не укладывался в земные представления об архитектурных стилях — а шпиль храма Святой Розы, возвышающийся над городом, как купол Исаакия, протыкал сумрачную небесную муть и казался с площади ещё одной, самой высокой, дворцовой башней. Глаз Бога на шпиле тускло поблёскивал в ранних сумерках.

На площади кипела работа — её оформляли для завтрашнего торжества. В предвечерних сумерках горели фонари и плошки, в их оранжевом свете поблёскивала позолота штандартов, сияли стеклянные блёстки, и мокрые от измороси работяги монтировали, очевидно, механизм, который будет качать вино в пресловутый фонтан, а вокруг воздвигались то ли столы, то ли помосты. Команда пиротехников обсуждала технические детали будущей огненной потехи, упирая на то, что монтаж из-за дождя придётся отложить до утра. Нищие и зеваки слонялись вокруг, пытаясь уточнить, верны ли слухи об угощении — их гоняла вооружённая охрана. На Эральда и Сэдрика никто не обращал внимания; они обошли дворец, миновали дворцовую часовню, конюшню, службы, небольшой парк, скорее, напоминающий сквер, с мокрыми голыми деревьями, освещёнными дворцовыми окнами и целым ожерельем фонарей — и оказались напротив храма Святой Розы.

Готовились и в храме: монахи в белых балахонах, сшитых из чересчур благородной ткани и украшенных золотыми позументами, расставляли целые охапки длинных белых свечей, что-то прихорашивали и поправляли — время от времени огрызаясь на парочку юных прихожан, которым некстати приспичило молиться. Хорошо ещё, что не гнали.

А Эральд боролся с неожиданным и сильным желанием лечь на каменные плиты храмового пола рядом с белоснежной статуей крылатого ангела и прижаться к ним щекой. Мамочка. Мамочка.

— Ты что, вспомнил? — шепнул Сэдрик. — Или это вроде ясновидения?

— Не разберу, — еле выговорил Эральд. — Просто… тут маму убили. Бриан убил. Я просто знаю и всё. Её убили — и я чувствую, как ей было больно.

— А… ну да, ты же здесь родился… Но в руки себя всё же возьми.

Эральд с трудом поднял глаза от белого мрамора пола, на котором мерещилось кровавое пятно. Нерукотворный лик Творца в сиянии сотни свечей казался тёмным и чужим — более чужим, чем на изображении в лесной часовне. Осквернённый храм… покинутый Богом, так что ли?

Эральд подошёл к изображению — мимо мраморной чаши со святой водой, обогнув алтарь, на котором горели свечи в хрустальных подсвечниках. Дотронулся до штукатурки — шершавая позолота, глянец краски… нерукотворный?

Интересно, думал Эральд, откуда я знаю, что Ты зришь, не вмешиваясь? Я ведь никогда не читал нашу Библию — или как она тут называется. Ну да, Ты сам решаешь, творишь чудеса, когда захочешь… чудеса — непредсказуемая вещь, кто из людейдогадается, что Ты думаешь… а ведь просили Тебя, наверное. Помочь. Избавить от ада. Есть же в городе праведники? Или они помалкивают и уже не надеются?

— Не трогай, — шепнул Сэдрик. — Выгонят сейчас к бесу. Или хуже — вдруг чудо? Как мы объясним?

Эральд убрал руку, взглянул в отстранённое лицо Бога и встряхнулся.

— Верно. Где бы спрятаться до завтра? Кругом толпа…

— Нужен ты им.

Эральд окинул взглядом высоченный храмовый придел. Зал был огромен и пуст, просматривался насквозь; кроме алтаря и ниш, в которых стояли мраморные статуи, деться было абсолютно некуда. Купол уходил в сумеречную высь.

— Интересно, — сказал Эральд, — а есть лестница на башню?

— Много чего тут есть. Тут подземный ход где-то есть, тайный, говорят — а вот где… А зачем вообще оставаться тут? В храме ночевать — рискованно, знаешь ли. Вот решит стража узурпатора тут пошарить на всякий случай…

— Надо остаться в храме. Завтра, во время обряда, мы не пробьёмся сквозь толпу — а ещё и охрана, наверное, будет. Нас просто не подпустят к Алвину.

Подошёл пожилой монах, держащий в руках пучок перьев на палочке — ими он вычищал пыль с тех частей храмовой утвари, которые нельзя было просто протереть тряпочкой из-за труднодоступности.

— Чего взыскуете тут нынче, отроки? — спросил он хмуро. — Не время.

— Молимся за счастье принцессы, святой человек, — сказал Эральд. — Самое время, мне кажется.

На лицо монаха, и без того мрачное, пала тень.

— И истинно — ни место, ни время, ни расположение светил небесных не благоволят… Что тебе принцесса, дитя Божье? Не твоего ума дело. Выпей завтра вина, а нынче — иди себе с миром.

— Послушайте, святой человек, — вдруг вырвалось у Эральда, — а не позволите ли просить вас…

Монах просканировал его взглядом.

— Коль не денег собираешься просить, Божье дитя, то — проси, отчего бы и нет. Денег у бедных слуг Господних нынче скудно — и свечи капитул ставит за свой счёт…

— Хочу увидеть принцессу вблизи, — сказал Эральд, снижая голос до шёпота. — Ведь её свадьба — один-единственный шанс, другого не будет никогда. Помогите мне, пожалуйста, святой человек, ради Господа — и я ещё за вас помолюсь…

Монах задумался.

— В храме… Принцессу-невесту… хм…

— Да ладно, святой братец, — вдруг встрял Сэдрик. — Кому от этого будет жарко или холодно? Просто — найди местечко, где мы бы могли провести ночь — чтобы оттуда было хорошо видно алтарь. Влюблён братишка, безнадёжно, мирская суета, конечно — но снизойди к слабостям мирских человек, а мы пожертвуем, — и здоровой рукой сунул монаху серебряную монету.

Монах взглянул на деньги, фокусным образом исчезнувшие с его ладони, и тяжело вздохнул над несовершенством мира:

— Молись, бедное дитя, чтоб Вседержитель наш тебя от наваждения избавил… ну что мне делать с душевной добротой и благостью, внушённой Господом?! Смотрите же, отроки, если кто узнает, что вы сидели в келейке для чтеца — быть вам в Тайной Канцелярии и дельно. Нынче никто не одобряет баловство…

— Мы никому не скажем, — пообещал Эральд. — Просидим ночь тихо, как мыши, а утром посмотрим на церемонию…

Монах быстро, воровато оглянулся.

— Позже приходите. Когда храм запрут, приходите, к западному входу. Я вас впущу. А сейчас — идите себе, сейчас стража придёт, и мирские станут храм проверять… Всё боятся чего-то… чего бояться в доме Божьем…

— Только впустите, пожалуйста, — сказал Эральд, заглядывая монаху в глаза. — Мы будем надеяться на вас, как на Господа.

— Всё сказал уже, — буркнул монах. — Идите, идите, пока святой наставник не заметил…

Эральд и Сэдрик вышли из храма — чуть не столкнувшись у входа с отрядом солдат, которыми руководил маленький человечек, до ушей закутанный в мех.

— Срань господня, — ругнулся Сэдрик. — Повсюду шпионы, не растрепал бы, монах поганый… Теперь вот трясись — впустит или не впустит… Последнее ему отдал, засранцу…

— А откуда у тебя вообще деньги, Сэдрик? — спросил Эральд. — На что ты живёшь? Ты ведь не аристократ, дохода с земель не получаешь…

— Точно, — Сэдрик скорчил гримасу. — Не с земель, а из земли. Граблю мёртвых, доволен?

— Офигеть… прости.

— Это ты прости, не могу я тебе врать, король. А откуда ещё? Жратва всю дорогу дорогая, а мне — в поле, что ли, работать с одной рукой? Господа ради побираться — так добрые люди проклятому не подадут…

— Сэдрик…

— Если нам понадобится, туда и пойду. На кладбище. По крайней мере, медяки с глаз будут, а повезёт — так и больше. Мне плевать, насколько тебя коробит, король. Если нам с тобой вообще понадобятся деньги после этой свадьбы.

— Сэдрик, я же тебя не упрекаю и не обвиняю…

— Ладно, плевать.

Они остановились в нише у западного входа. Становилось всё холоднее, и стылая морось превратилась в мокрый снег. Ветер свистел в кронах парковых деревьев. Работяги перебрались на площадь перед храмом и принялись сооружать какие-то навесы; снег падал на факелы, свет стал красен и зловещ.

Эральду было холодно. Он накинул на голову капюшон и обхватил себя руками, но холод тёк откуда-то изнутри, превращаясь в мелкую нервную дрожь.

— Не простудись, — сказал Сэдрик. — Встань так, тут меньше дует.

— Ты уверен, что хочешь остаться со мной? — спросил Эральд, вжимаясь в нишу всем телом. — Я даже не представляю, что будет завтра.

— Не выйдет у тебя от меня избавиться, — буркнул Сэдрик. — Вот бы сбитня ещё или вина горячего… Да где же этот сучий монах, бесы его носят… Может, подождём где-нибудь под крышей?

— Мы уйдём, а он выйдет.

— Ну да…

Время тянулось страшно долго. Эральду казалось, будто оно остановилось вообще, он впал в странный транс и с ясностью галлюцинации видел, как по узкому и низкому лазу, рвано освещённому факелом, идут громадный белобрысый мужчина в тёмно-красном плаще с золотым кантом и миниатюрная беременная женщина в тяжёлом синем платье, вышитом жемчугом — ей тяжело, он её поддерживает, и лица у обоих отчаянные… отчаянные и безнадёжные…

Мама. Как сложно отвлечься.

— Я всё время думаю о ней, государь, — сказал принц Бриан.

Эральд вздрогнул и тут же сообразил, что, вероятно, задремал стоя, прислонившись к храмовой стене. Бриан стоял перед ним, как бледный призрак — и сквозь его тело просвечивали факелы работяг.

— Зачем вы здесь? — спросил Эральд, не разжимая губ. Казалось, что первое же сказанное вслух слово его разбудит — но Бриан услышал и так.

— Я умираю, государь, — шепнул Бриан, и слеза скользнула по его обезображенному лицу. — Но клянусь, я не умру, пока не попытаюсь искупить хоть часть зла. Я буду свидетельствовать в вашу пользу, государь. Против себя. Лучше умереть на плахе, сохранив остатки чести, чем подохнуть от яда, как замученному псу… не смею просить прощения — нет мне прощения…

— Я понял, — кивнул Эральд, и тут скрипнула отворяемая храмовая дверь.

Сон слетел и призрак исчез.

— Ты заснул, что ли? — удивился Сэдрик. — Идём!

Монах с подсвечником ждал в притворе.

— Куда идти? — спросил Эральд, с трудом приходя в себя.

— За мною, отроки. Живей идите, да тише — чтоб не заподозрил никто…

Сэдрик потянул Эральда за локоть. Они прошли за семенящим монахом по тёмному храму, слыша гулкое эхо собственных шагов; мраморные фигуры крылатых воинов белели, как привидения, нерукотворный образ на стене казался провалом в глухую темноту — в свете пары свечей только бледно блеснуло стекло подсвечников на алтаре. Монах скрипнул чем-то в нише слева от алтаря — и открыл низенькую потайную дверцу.

— Зачем это? — удивился Эральд, заглянув внутрь. За дверцей оказался крохотный чуланчик, в котором обнаружились низенький табурет и что-то вроде небольшой конторки. К конторке лепились несколько кривых свечных огарков. — Я имею в виду, зачем эта каморка была построена, святой человек?

— Что отсюда скажешь — у алтаря слышно, — отозвался монах. — В те времена Иерарх тут служил, Отец Клейдон был ветх и немощен, хоть святой жизни — что позабудет, отсюда подсказывал послушник. И многие пользовались — но нынешний Отец Небесный молод и силён, в служке не нуждается, а комната стоит пуста…

— Тут есть засов, — сказал Сэдрик. — Закроем изнутри?

— И то, — согласился монах. — Запри, отрок — и не кажите носа, да и дышите через раз, дабы не расслышал Отец Дерек — он будет государя венчать, а слух у него, как у лисы, остёр.

— А отсюда что-нибудь видно? — спросил Эральд. — Или только слышно?

— Прикрой дверь, — пожал плечами монах.

Эральд прикрыл дверь — и увидел в замаскированных щелях свет свечей на алтаре и на хмуром лице Сэдрика. Дверь в нише даже днём была, очевидно, погружена в глубокую тень, а те, кто стоял снаружи, у нерукотворного заалтарного образа, освещались или солнечным светом, или светом свечей. Старый фокус делал абсолютно невидимым наблюдавшего из темноты.

— Отлично, — сказал Эральд. — Замечательно, святой человек. Я очень вам благодарен, правда…

— Что с благодарностей бедному монаху, — заметил святой человек ворчливо. — Лишь пользуются добротой Господних слуг…

— Ладно, Божий слуга, заплачено, — оборвал Сэдрик.

— И отчего в молодых душах такая меркантильность и низкие мысли? Гони их, отрок, смотри на праздник и молись — да не смей и шороха издать, — монах задул свечу, отчего в храме стало темно, как в погребе. — Я ухожу — и не знаю вас более.

— Иди-иди, — сказал Сэдрик. — Сами справимся.

Он зашёл в коморку и закрыл дверь. Пару минут были слышны шаги монаха, потом гулко стукнула дверь. Эральд ощупью нашёл в кармашке рюкзака зажигалку и зажёг свечной огарок.

Вспыхнул крохотный огонёк, сделав тайный чулан неожиданно уютным.

— Молиться будешь? — спросил Сэдрик, садясь на пол. — Хоть бы Писание оставили, гады…

— Надо поспать, — сказал Эральд виновато. — Сядь на стул, а туда — я. Или давай подстелю спальник. Прости, надо поспать в любом случае. Я надеюсь на сны — вдруг что-нибудь изменится или прояснится.

— Я посторожу, — кивнул Сэдрик. — Надеешься, что во сне Господь знамение пришлёт?

— Вроде того. Тебе тоже надо поспать, но лучше разбуди меня через пару часов. Я боюсь, что сейчас не смогу караулить и засну…

— Спи и ни о какой ерунде не думай, король. Это меньшее, что я могу сделать. Я ведь тоже надеюсь на знамение.

Эральд разложил спальник на полу и лёг, свернувшись клубком. Сэдрик не перешёл на табурет, остался сидеть рядом — только задул свечу, и каморка погрузилась в кромешный мрак…

VIII

Марбелл не мог припомнить настолько тревожной ночи во дворце Сердца Мира — за все три года жизни здесь. Зубная боль, а не ночь. Кажется, никто из обитателей дворца, от короля-демона до последней судомойки, не спал нынче спокойно.

В келье у девочки-невесты горел свет и шептались. Содержания разговоров принцессы Джинеры с послами Златолесья не уточнил для себя только ленивый: с незапамятных времён покои, куда её поместили, служили пристанищем для тех, чьи разговоры интересовали политиков Святой Земли — сложная система «глаз и ушей» выводила звук, по крайней мере, в три кабинета, а наблюдать за происходящим в апартаментах златолессцев можно было и сверху, и со всех сторон.

Марбелл, само собой, послушал, ни минуты не сомневаясь, что слушают и люди канцлера, и кто-нибудь из Тайной Канцелярии, и кто-нибудь из дипломатов. Выводы из услышанного делались легко и просто — тем более, что девочка и не желала особенно скрывать свои намерения.

Дылда-барон, целуя руки своей госпожи, умолял её бежать домой нынче ночью — и тихонько плакали златолесские фрейлины. Ну да, увидели дворец, услышали… унюхали. Оценили поведение короля — накатило на него некстати, даже не одержимость, просто слегка сорвался — но им показалось достаточно для выводов. Ну да, из подвалов всё ещё несёт горелой мертвечиной, копоть не успели отчистить. Кто-то из дворни, кого велели наказать, орал так, что услыхали фрейлины. Кто-то сболтнул про зверинец принца: ну, барсы кого-то съели… По здешним меркам — сущий пустяк, но им хватило, теперь они перепугались за жизнь Джинеры.

Не без оснований, конечно.

И девочка расставила всё по местам, как умудрённый государственный муж. «Я не могу допустить, чтобы обо мне говорили, как о ветреной девице, расстроившей договор между двумя державами, — сказала она. — Никакие страхи, отвращение и прочие сантименты не будут браться в расчёт, когда король Святой Земли объявит отцу войну, обвинив его в нарушении обязательств. Поэтому я, разумеется, никуда не поеду. Зато вы, милый Дильберд, будете готовы уехать сразу после свадьбы, а вы, Линн, мой дорогой друг — если со мной что-нибудь случится. Если ваше присутствие при здешнем дворе покажется неудобным, готовы ли вы жениться на Доротее?»

Ахнула фрейлинка, кашлянул барон — но никто не возразил.

«Вы вдвоём уедете, если меня убьют, сошлют, искалечат, — продолжала принцесса. — Дильберд расскажет о нынешнем положении дел, а вы — о беде, если беда случится. И вам не надо пытаться меня переубедить: я — всего лишь пешка в грандиозной игре, которую ведут владыки мира с сотворения времён. Единственное, на что я сейчас гожусь — это на жертву, которая не даст проиграть отцу и обеспечит будущий выигрыш брату».

Голос принцессы был так спокоен, будто в её груди не девичье сердечко билось, а тикал часовой механизм, а в жилах, вместо крови, текла холодная вода. Но Марбелл чуял обман, отчаянную игру — и белая собачонка, видимо, тоже чуяла, потому что несколько раз принималась скулить и подвывать, как собаки воют по мёртвым.

Неразумную тварь тяжело обмануть.

Марбелл слушал спокойный голосок принцессы и думал, что девочку будет очень жаль. Девочка могла бы что-то улучшить, сделать жизнь спокойнее и безопаснее. Трогательно и то, как она вычислила демоническую природу своего порфироносного суженого — но её собачонка не ошибалась. Жить девочке осталось несколько дней — славно, если месяцев.

Канцлер, конечно, пришёл к тому же выводу, потому что вызвал Марбелла к себе, когда часы на ратуше уже готовились пробить полночь.

Он даже не уезжал домой и принял Марбелла в своём кабинете около зала Малого Совета. Выглядел устало, даже породистое лицо будто обвисло.

— Я вижу, мессир, — сказал канцлер, — что с девчонкой мы прогадали.

— Совсем не понравилась государю, — подтвердил Марбелл сокрушённо. — И, конечно, жить с ней он не будет. Государь не из тех мужей, которые будут терпеть рядом постылую жену.

— Плохо, — кивнул канцлер. — Но жена для государя ещё найдётся. Главное сейчас — не дать соседям возможности оспорить брачный договор. Скажите, мессир Марбелл, ведь девчонка давно уже лишилась невинности, не так ли?

Совершенно прозрачная игра. Как хрусталь.

— Беспутная девица, — согласился Марбелл с поклоном. — Болтала со своими людьми о том, что желает сбежать к любовнику. Подозреваю, что один из её офицеров состоит при ней в той же роли. Ну, Златолесье, все понимают… нравы там далеки от честных.

— Превосходно, — улыбнулся канцлер. — Просто замечательно. А теперь — о печальном. Мои люди обшарили все окрестности монастыря Святого Луцилия. В деревнях болтают о благом короле — но мои люди его не нашли. Утверждали, что прямо-таки чувствовали: недавно он был и там, и сям — но не видали. И не доставили. Это очень беспокоит меня. Не могли бы вы попытаться разыскать его своими силами, Марбелл?

— Где мне против стражи и шпионов, мессир Дамьен, — улыбнулся Марбелл. — Этот юноша — не вампир и не призрак, чтобы я мог вызвать его в заклятое зеркало — такие поручения, при всём глубочайшем уважении к вам, мессир, выше моих сил.

— Жаль, — бросил Дамьен. — Я хотел, чтобы до свадьбы государя этот юноша оказался в моих руках. Боюсь за него.

— И я сожалею, — сказал Марбелл, изобразив сожаление всем существом. Ему было очень весело.

Некромант и благой король получили послание и сбежали у канцлера из-под носа. Остаётся выяснить, куда.

Вернувшись к себе в дивном расположении духа, Марбелл начертил на зеркале третий глаз некроманта. Он хотел взглянуть на своего юного соперника — но тут его постигла неожиданная неудача.

В зеркале колыхалась пустая темнота.

Марбелл отряхнул руки от зрячего зелья и надрезал ладонь. Смочил пальцы в крови и снова принялся рисовать магический знак. В тёмных таинствах мало ингредиентов более сильных, чем кровь некроманта — но зеркало осталось пустым. Паршивый мальчишка ухитрился вычислить Марбелла, почуял его взгляд — и каким-то непостижимым образом скрылся из виду.

Каким?

— Твоим Даром, — прошептал Марбелл с застывшим от напряжения лицом. — Твоей кровью. Твоей силой. Откройся, сволочь.

Тьма.

Марбелл редко приходил в ярость, но сейчас его понесло. Он капнул кровью на пламя чёрной свечи, подпалил на ней же ноготь висельника — и плеснул расплавленным воском на зеркальную раму. Дар сорвал такой порыв ветра, что дрогнули оконные стёкла; Марбелл почувствовал, как содрогнулась в сундуке Агнесса — но тьма в зеркале не рассеялась.

Что же ты сделал, щенок?! Сопляк… кто тебя научил? Не вампиры, вампиры так не могут. Кто? Благой? Но ему-то откуда знать?

Выплеск Дара не помог рассмотреть, но разбудил демона. Король с грохотом распахнул дверь, остановился на пороге, взглянул больными глазами:

— У меня болит голова, отравитель. Нехорошо… Что ты застыл, как истукан?

Марбелл сорвался с места, пододвинул кресло, плеснул в хрустальный кубок глоток настойки, снимающей головную боль, туда же — ещё и другой, успокаивающей. Отпил и протянул.

Демон сел, выпил залпом и швырнул кубок в угол. Поморщился от звона стекла. Он выглядел таким неожиданно несчастным, что Марбелл против воли почувствовал жалость.

— Что случилось, прекраснейший государь? — спросил он, вложив в голос всё сочувствие, какое мог изобразить.

— Собачонка воет, — бросил демон. — Воет и воет, этот звук — как иголка в виске. Зачем рыжая притащила в мой дом эту скотину?! И почему я не могу пойти и заткнуть её, а, Марбелл? Это мой дом!

— Но собачонки отсюда не слышно, — опрометчиво удивился Марбелл.

— По-твоему я вру? — поразился демон. — Ты что, спятил, отравитель?!

— Вам надо поспать, ваше прекраснейшее величество, — сказал Марбелл извиняющимся тоном. — Ваш слух обострился от усталости, мой драгоценный государь…

— Не хочу этой дурацкой свадьбы завтра, — сказал демон капризно и жалобно. — Хочу сегодня свернуть башку этой поганой собачонке, а её хозяйку…

— После свадьбы, дорогой государь, — ласково сказал Марбелл. — Подождите денёк — и всё будет весело. Вы ведь знаете, что короне нужны деньги…

— Короне! — фыркнул демон, блестя глазами. — Беса лысого, не короне, а Дамьену, жадной суке! — продолжал он яростно. — Думаешь, я не знаю, что он обворовывает меня?! Ради денег, которые он решил у меня украсть, я должен кривляться на потеху толпе, как комедиант на рынке, да?! Нужна мне очень эта свадьба, этот храм, этот праздник, и деньги эти тоже, провались оно всё в пекло! Спалить златолесских ублюдков, начать с рыжей — вот это было бы весело. А Дамьена повешу за яйца, если он будет напоминать о деньгах!

Знал бы канцлер, как я прикрываю его от королевских забав, подумал Марбелл с некоторым даже удовольствием и принялся уговаривать демона подремать и не думать о грязных придворных интригах. Король то огрызался, то хныкал, но микстура мало-помалу начала действовать — и он дал увести себя в спальню.

В такие моменты демон, несмотря на весь ужас, окружающий его багровым туманом, казался Марбеллу больным ребёнком. Что на него находит? Может ли демон болеть, как смертный?

Как бы то ни было, обязанности лейб-медика заключались и в том, чтобы провести ночь рядом с государем, которому нездоровится. И Марбелл, бодрствуя у постели демона, который вздрагивал и стонал во сне, думал, что завтрашний день будет феноменально ужасен.

Всем отольётся эта проклятая свадьба.

* * *

Марбелл как в воду глядел.

За ночь похолодало, и столицу окутал туман, густой, как молоко. Свадьба в тумане — прелесть, что такое: храм потонул в белёсой мути, площадь было не разглядеть из дворцовых окон. Колокольный благовест звучал в густом стылом воздухе глухо, как в подушку.

И демон проснулся в ожидаемо отвратительном расположении духа. Хандра накатила на него совершенно некстати, лучше бы он резвился — но резвиться королю не хотелось. Он с отвращением дал себя одеть, отшвырнул чашку с тёплым пряным вином, наорал на Марбелла и сцепился с Отцом Дереком, Иерархом Святого Ордена, прибывшим на свадьбу.

— Марбелл, если этот монах будет читать мне морали, я, клянусь адом, лишу его добродетели турнирным копьём какого-нибудь именитого предка, — выдал демон, когда Иерарх попытался заикнуться о супружеском долге монарха.

Дерек боялся демона до заикания, потому спорить не посмел и начал читать «Ныне соединяешь», но короля раздражало и это. Марбеллу пришлось отозвать Иерарха в сторонку и попросить молиться в соседнем помещении.

Вся свита демона выглядела какой-то встрёпанной, помятой — и даже роскошные костюмы, алмазная пудра, золото перстней и серёг это не скрывали. Весёлым казался лишь маршал Лонг, по всей вероятности — из-за крайней бесчувственности. Двор шушукался о тумане и знамениях; Марбелл лично велел выпороть лакея, вякнувшего что-то о «ни зги не видать» — но это положения не исправило.

Послали за невестой. Принцесса спустилась бледная, с синяками под глазами, совсем не красившими остренькое личико, спокойная, как мертвец — и белое подвенечное платье казалось богатым саваном. Её свита явно не ждала ничего доброго, мужчины смотрели угрюмо, женщины — устало, а старая няня, вдобавок ко всему, держала на руках поганую собачонку.

К счастью, собачонка не гавкала. Даже рёв рожков и труб, пение монахов и колокольный звон вызвали у псинки лишь судорожные зевки.

Демон взглянул на собачонку с отвращением, но ничего не сказал. Марбелл понадеялся, что король решил держать себя в руках хотя бы до конца церемонии.

Туман убил праздник. В тумане тонула толпа; кто-то крикнул «Слава королю!» и «Слава невесте!» — но туман мешал собравшемуся на площади плебсу хоть что-то рассмотреть, и приветствий было почти не слышно. Украшения, золочёные штандарты и шатры, плюмажи и цветочные арки казались в тумане мутными серыми пятнами. Солнце сгинуло в непроглядной небесной мути — к тому же, от сырости всех слегка знобило.

Храм Святой Розы смотрелся тёмной громадой, выступил из туманного молока, как рок — но внутри горели свечи, было намного теплее, чем снаружи, и неожиданно уютно. Все, кто мог, набились в храмовый придел: столичная знать, дипломаты из Междугорья, Златолесья, Приморья, свита Иерарха — все пытались подобраться поближе к алтарю и поглазеть на невесту.

Демон в белом и острых бриллиантовых огнях смотрелся почти благообразно. Джинера в украшенном тонким золотым обручем плоёном чепчике, закрывшем её рыжие кудри, напоминала жертвенного агнца — и напряжённо смотрела на нерукотворный образ Божий, словно чего-то ждала.

Чуда, подумал Марбелл с внутренней усмешкой. Ну-ну.

Но Джинера дождалась.

— Воззри, Господи, на государя Святой Земли! — басом изрёк Иерарх.

Настал миг благоговейной тишины — и тут её прорезал юный голос, прозвучавший очень громко и очень чётко:

— Алвин, это не о тебе. Государем Святой Земли ты стал лишь потому, что твой отец, принц Бриан, убил моего отца, короля Эральда, и мою мать, королеву Амалию, а твою душу отдал аду за корону. Беда в том, что, ради собственных амбиций, вместе с тобой Бриан отдал аду Святую Землю целиком. Ты знаешь, что я говорю правду — и сам Бриан перед смертным часом подтвердит мои слова. Надеюсь, он сможет это сделать, хоть Марбелл и травит его уже не первый год по твоему приказу.

Тишина повисла, как в склепе. Из тени заалтарной ниши вышел высокий белокурый юноша в странной одежде. Появись в храме танцующий скелет — это не ужаснуло бы свиту демона сильнее: кажется, ни один человек из приближённых демона не усомнился в истине сказанного. Сам Марбелл почувствовал, как жар ужаса прошиб его с головы до ног.

А светловолосый мальчик смотрел на демона — и демон потрясённо смотрел на него. Принцесса пошатнулась, но удержалась на ногах.

— Алвин, — продолжал благой король, — попробуй понять. Никто, кроме тебя, не имеет прав на твою душу. Твой отец Бриан отдал её против законов человеческих и Божьих. Ты можешь вернуть душу себе. Это очень важно. Важнее, чем вернуть мне корону. Если ты сделаешь это, то спасёшь страну.

Демон слушал и моргал, будто слова благого короля ослепили и оглушили его. Канцлер качал головой. Шеф Тайной Канцелярии закрыл ладонью собственный рот, будто хотел помешать себе кричать. Кайлу откровенно хотелось удрать — он только не мог придумать, куда. Иерарх вдруг грохнулся в обморок, растянувшись на храмовом полу в полный рост. Сам Марбелл мог лишь стоять и смотреть.

Первым очнулся маршал.

— Измена! — хотел крикнуть он, но вышло сипло.

Впрочем, крик маршала привёл в чувство всех заинтересованных. Кто-то истерически зарыдал. Какой-то серый, из шпионов шефа Тайной Канцелярии, ахнул и потащил из кобуры пистолет. «Не смей!» — подумал Марбелл, но его горло сжал спазм.

Благой король смотрел на демона — больше никого он, похоже, не видел.

Всё произошло в один миг, куда быстрее, чем об этом можно рассказать. Шпион вскинул пистолет — и тощий безобразный парень, страшно знакомый Марбеллу, возник на линии огня из ниоткуда. «Ах, вот почему я тебя не видел — ты был в храме!» — успел подумать Марбелл — и грохнул выстрел.

Юный некромант осел к ногам благого короля, а тот, кажется, моментально забыл обо всём — кроме своего проклятого приятеля.

— Не стрелять, идиоты! — зычно гаркнул канцлер. — Он нужен живым!

Охрана рванулась к благому королю, оттащила его от раненого — и Марбелл крикнул, отталкивая солдат от некроманта:

— Не трогайте второго! Он тоже нужен живым для допроса!

Пуля пробила плечо, щенок дышал — Марбелл тихо порадовался, что рана лишила его сознания, но не жизни. Благой король, которого тащили к выходу из храма, повернул к демону отчаянное лицо:

— Алвин! — крикнул он. — Не забудь! Ты вправе вернуть душу! Она твоя, брат!

И демон очнулся.

— Ко мне в подземелье! — приказал он ожившим тоном. — Ты слышишь, Дамьен? Ко мне! И когда, наконец, очухается этот дурацкий монах?

Служки кинулись приводить в чувство Иерарха.

— Не трудитесь, мессир, — вдруг звонко сказала принцесса Джинера. — Свадьба сегодня не состоится.

Все присутствующие дружно обернулись к ней.

— Это ещё почему? — удивился демон.

— Потому, мессир, — сказала принцесса, чётко выговаривая каждое слово, — что в брачном договоре прописан мой союз с королём Святой Земли, а ваш статус с этого момента — под сомнением.

Демон сузил глаза. За спиной Джинеры тут же выросли златолесские бароны.

— Какого беса?! — рявкнул демон. — Не тебе решать, женщина.

— Будь я просто женщиной, мессир, — отчеканила Джинера с холодным ядом под безупречно вежливым тоном, — я, безусловно, вышла бы за вас замуж из любви к вам. Но я — Оловянный Бор во плоти. И Оловянный Бор, моё приданое, не может достаться человеку, не являющемуся королём.

— Всё это — ложь, — сказал демон, снижая тон. Его щёки горели.

— Возможно, мессир, — присела принцесса. — Но я должна поговорить с принцем Брианом.

— Отец смертельно болен, — сообщил демон, еле держа себя в руках.

— Прикажите не давать ему очередную порцию яда, — предложила принцесса. — Возможно, ему станет легче.

Невозможный и нестерпимый скандал заходил всё дальше — и, кажется, уже не только демону, но и всей его свите хотелось заткнуть принцессу.

В присутствии толпы дипломатов отовсюду это было невозможно. И Дамьен первым нашёл выход из положения.

— Я приказываю именем короля всем покинуть храм! — гаркнул он так, что подхватило храмовое эхо.

— Которого короля? — спросила какая-то ехидная сволочь из толпы, но солдаты уже выталкивали прочь всех подряд.

Златолессцы увели принцессу; их сопровождали солдаты Солнечного Дома. Свита демона проводила их ненавидящими взглядами — но сам демон неожиданно расхохотался.

— Вот стерва! — выговорил он сквозь смех. — Нет, ну не стерва ли, Марбелл?! А?!

— Что вас развеселило, прекрасный государь? — удивлённо и почти испуганно спросил канцлер.

— Жизнь становится забавной, — весело сказал демон. Он впрямь ожил, его глаза блестели, а на скулах появился румянец. — Ох, и развлечёмся же мы, когда будем выяснять, кто во всём этом виноват! Я даже не знаю пока, с кого начну. Может, с тебя, Дамьен?

А Марбелл вдруг заметил, что освещение в храме изменилось, будто солнце взошло в тумане, но окна были по-прежнему мутны. Марбелл покрутил головой — и с оторопью страха увидел, что нерукотворный образ, тот самый, о котором всегда ходило столько пустых слухов, налился сверхъестественным солнечным сиянием.

Королевское чудо, в полном душевном раздрае подумал Марбелл, слушая, как оправдываются приближённые демона, как кого-то пытаются выпинать за храмовый порог против воли, как что-то верещат монахи и как хохочет король. Вот, значит, как это бывает…

Знамение, значит. Но, если кто-то и заметил этот мистический свет — виду он не подал. Сияние тихо угасло через пару минут.

Даже раньше, чем демон со свитой тоже покинул храм. А на площади солдаты разгоняли потрясённую и разочарованную толпу.

Нищеброды Святой Земли не дождались ни дарового вина, ни жареной свинины…

IX

Принцесса оказалась не такая прекрасная, как эфирные феечки, нарисованные Диснеем — разве что платье выглядело похоже. Высокая и худенькая; из кружевной розочки-шляпки — или что это на ней было — выглядывало бледное, очень сосредоточенное личико. Глазищи громадные, светло-серые, в рыжих ресницах. Веснушки.

Зато она была настоящая Принцесса, а не манекенщица в кринолине. Гордая. Нисколько не напоминала гламурную диву, выходящую замуж за политического деятеля. Скорее — молоденькую разведчицу в тылу врага, переодетую комсомолку, которая вот сейчас изобразит тут невесту, потому что так надо общему делу, а ночью пойдёт расклеивать листовки или взрывать штаб.

И за неё Эральду стало очень страшно. По лицу принцессы он понял, что она не питает иллюзий: если разоблачат — выжгут звезду, вырвут ногти, как тому несчастному припадочному монаху, и, очень может быть, после долгих пыток повесят на рыночной площади с табличкой «Партизан» на шее. Надо было рисковать и ради принцессы тоже: её партизанская отвага вызывала уважение, переходящее в нежность.

На принцессу очень хотелось смотреть, хотя бы потому, что смотреть на остальных участников действа не хотелось совершенно. И совсем уж отчаянно не хотелось смотреть в лицо Алвину, просто всё внутри восставало, поэтому несколько минут с начала церемонии Эральд разглядывал его свиту.

Он узнал Марбелла, слащаво улыбающегося альбиноса с багровым пятном на лицемерной физиономии — радиация смерти, исходящая от него, казалась какой-то липкой, как пересушенный и неживой воздух в метро. Кажется, узнал и канцлера — этакий лощёный джентльмен с седой гривой в мелких блёстках, в чёрном с серебром костюме и белоснежных кружевах, перстни-гайки на холёных пальцах — как у нового русского в девяностые годы. Маршала было тяжело не узнать — одетый в форму королевских солдат, только с аксельбантом, золотым шитьём, мехами и звёздами, опереточный полковник Скалозуб, красная морда, не обезображенная интеллектом, с ухмылкой типа «гы». Кроме них — ещё много колоритного народу. Полненький вертлявый франтик, похожий на успешного телеведущего, в кудрях и бантах, разве что — на костюме не стразы, а бриллианты, наверное. Какая-то шершавая уголовная мордень, которой пошёл бы ватник, а не кружевное жабо. Девица проституточного вида, переодетая дамой. Бледная дамочка с поджатыми губами. Пожилое желтолицее брюзгливое нечто, увешанное ожерельями, с жемчужной серьгой, в целых ворохах кружев и рюшей, но, всё-таки, скорее, мужского пола. Серый суслик с мелко злобной рожицей…

Собственно обряд совершал тот самый, очевидно, Отец Дерек, очень толстый, в могучей бороде и кудрях, румяный и курносый, вызывающий отчаянные ассоциации с теми анекдотическими митрополитами, которые переквалифицировались из замполитов.

Банда, мелькнуло у Эральда в голове — и вдруг вспомнился виденный в детстве фильм «Свадьба в Малиновке». Ничего себе — королевский двор…

И удивление позволило взглянуть на Алвина — а Алвин тут же повернул голову, будто почувствовал на себе взгляд Эральда.

Вот Алвин вполне тянул на диснеевского принца. Гламурен он был безупречно. Красивый, как картинка — при взгляде казалось, что таких людей вообще не может быть: холёное лицо — атласное, без изъяна, ни прыщей, ни веснушек, фарфоровая гладкость; чёрные кудри — из рекламы шампуня, если мотнуть головой, разлетятся медленной волной; улыбка — из рекламы жвачки, не от радости, для демонстрации прекрасных зубов, белоснежных, идеально ровных. Тёмно-синие очи в длинных ресницах. Костюм, белый, в золоте, бриллиантах, вероятно, и жемчугах, на идеально грациозной фигуре — как влитой.

Очень красивые люди обычно вызывают невольную симпатию — но не Алвин. Рассматривая его, его рекламную невесёлую улыбку, холодные глаза, безупречное лицо манекена, Эральд почувствовал лёгкую оторопь, будто у алтаря стояла, держа под руку принцессу, огромная, отлично сделанная и оживлённая какой-то явно недоброй магией кукла.

Будь Алвин хромым горбатым карликом, уродом — было бы легче. В любом уроде есть что-то человеческое — но красавчик Алвин обходился без человеческого вовсе.

Эральд подумал, что затея безумна и безнадёжна, но никакого другого выхода он так и не увидел. И вставил в паузу своё обращение к узурпатору, которое крутил в голове весь остаток ночи и всё утро.

Сказал и вышел в свалившуюся гробовую тишину.

Банда перепугалась. Эральд не сомневался: не померещилось, не кажется, вправду перепугалась, а у священника, похоже, от ужаса случился настоящий сердечный приступ — он прижал руку к груди и грузно рухнул на пол. Эральд по инерции успел подумать, что у священника, наверное, слабое сердце от лишнего веса, надо помочь — но эта мысль оказалась совершенно не ко времени, потому что меньше, чем за минуту, они все очухались и начали защищаться.

От Эральда. И от ужаса.

Всё произошло с фокусной, мультипликационной скоростью. Эральд даже не успел подхватить раненого Сэдрика, только подумал в страшной тоске, что напрасно, напрасно, напрасно позволил ему участвовать в этой авантюре. И когда солдаты кинулись выполнять приказ канцлера, руки у Эральда были в крови Сэдрика — ничего он не успел сделать, потому что чёртов королевский дар требует некоторого времени, даже кровь, кажется, не успел остановить — и это было так больно, будто подстрелили его самого. Солдаты держали Эральда мёртвой хваткой, словно предполагали на нём пояс с пластиковой взрывчаткой и смертельно боялись, что он замкнёт контакты. Вырываться или пытаться что-то объяснить было бесполезно.

Но внезапно вмешался Марбелл, который сам кинулся оказывать Сэдрику первую помощь — и Эральд не знал, как к этому относиться, с благодарностью или с ужасом: «живым для допроса» — это «живым для допроса», и если Сэдрик окажется в руках тех же гадов, которые пытали монаха…

В этой жуткой суете, стрельбе, криках, истерических рыданиях только принцесса ухитрилась сохранить полнейшее хладнокровие. И с принцессой он успел переглянуться.

Встретив её сочувственный всепонимающий взгляд, Эральд понял, что снова может дышать. Они словно паролем обменялись — подпольщики в глубоком вражеском тылу; в душе Эральда проснулась какая-то наивная детская вера, что принцесса — это «наши», что «наши» помогут, прикроют и, быть может, вытащат из темницы — и скептический смешок разума эту веру не убил. И даже хватило духу попробовать докричаться до Алвина ещё раз…

Может, поэтому, когда Эральда выволокли из храма — просто-таки волоком, не давая ему идти своими ногами — у него тлела надежда, что безумная выходка принесёт хоть какие-нибудь плоды. В подземелье? Ладно. Туда, откуда улетел дракон… Ну что ж.

«Ко мне» — значит «ко мне». Значит, Алвин собирается прийти. А раз он собирается прийти, значит, возможно, будет слушать.

Площадь была сплошь затянута туманом — и в тумане солдаты короля разгоняли толпу, собравшуюся глазеть на королевскую свадьбу, есть мясо и пить вино. Эральд не мог ничего толком разглядеть, но слышал отчаянную злобную брань, глухие удары, визг, вопли… Вот и отпраздновали…

Интересно, подумал Эральд, почему их гонят? Я, что же, расстроил Алвину свадьбу? Есть какой-нибудь такой закон, который запрещает жениться королю, которого на свадьбе обвинили в том, что корону он носит преступно? Ох, и наделали же дел…

Между тем, Эральда дотащили до явно непарадного входа во дворец — и он с некоторым удовольствием увидел длинный язык копоти на сизой дворцовой стене. Вход в подземелье, подумал Эральд. Вот тут и горело, когда вырвался сердечный друг-дракон. Будь он сказочным драконом, сказал бы: «Я тебе, Иван-Царевич, пригожусь, ты только скажи слово заветное — и я мигом…» Не та ситуация.

В низком полутёмном зале с колоннами из шероховатого камня, сплошь покрытыми копотью, сильно пахло гарью и ещё чем-то исключительно мерзким. Будто у соседки по лестничной площадке подгорела в кастрюле варёная говяжья кость — только гаже. Когда стали спускаться по широкой лестнице вниз — запах горелого мяса и палёных костей усилился. Хорошо тут прошёл дракон, подумал Эральд в тоске, глотая спазмы в горле. Видимо, кто-то попался под струю напалма… до сих пор не выветрилось. Ужасно.

Коридор с решётками, бойницами на высоте трёх человеческих ростов и стальными дверями казематов был очень знаком Эральду по сну с драконом. Он ожидал, что его запрут в такой же каменный мешок, как тот, в котором держали дракона, но его втолкнули в клетку, похожую на «обезьянник» в отделении милиции: метра три в длину, два — в ширину, каменный пол, решётка, без окон. Без койки и параши. Жалкое помещение, пропитанное застарелым запахом мочи, страха и боли, а горелое здесь ощущалось, как некое тошное дополнение.

Решётку заперли на замок и ушли — осталась лишь пара караульных. Оставалось только ждать; Эральд прислонился спиной к стене и стал ждать развития событий.

Время тянулось чудовищно медленно. Эральд то думал о принцессе, о том, что она кажется союзником в здешней банде, но и сама в опасности, то — о Сэдрике, о том, что с ним может произойти что-нибудь ужасное. Пытался настроиться на деловой лад, мысленно уговаривал себя не накручивать себя — всё равно ничего нельзя изменить — но помогало слабо.

Не выходило из головы красивое неживое лицо Алвина. Какая идиотская мысль была — пытаться поговорить с Алвином! О чём?! Зачем?! Это ведь жуткая ошибка, которая может стоить жизни Сэдрику, чёрт бы взял мою королевскую самоуверенность, думал Эральд, надо было не мешать вампирам убить Алвина, думал он — и тут же понимал, что эти мысли — слабость, страх, одиночество и только.

Делай, что должно — и будь что будет.

Знать бы, что Сэдрик жив и что его не пытают — было бы легче.

Через сто лет — объективно, очевидно, не больше часа прошло — Эральд услышал на лестнице в подземелье шаги и голоса.

— И всё-таки, прекрасный государь, я позволю себе заметить, что не могу вполне восхититься вашей идеей, — сказал канцлер. — Вы бы могли поиграть и с кем-нибудь другим, ваше добрейшее величество, а этот юноша представляет собой потенциальное золото короны…

— Заткнись, Дамьен, — ответил Алвин с какой-то недоброй скукой, ленивой и злой растяжкой в голосе. — А то я решу, что ты считаешь его законным королём.

— Вы напрасно так думаете обо мне, ваше прекрасное величество, — возразил канцлер тоном, исполненным того уголовного достоинства, которое бульварные романисты приписывают старым ворам в законе. — Я не сомневаюсь в законности вашего правления — и не сомневался ни секунды… — они подошли к клетке и остановились. Канцлер указал протянутой рукой на лицо Эральда, как экскурсовод на портрет. — Я глубоко предан вашему величеству, но этот юноша вправду сын Эральда, государь, это прямо-таки бросается в глаза. И, вдобавок, он — то, что быдло называет «благим королём», — закончил он виновато, вложив в тон всё отвращение к понятию «благой король», какое смог.

— Провались ты со своими резонами, — фыркнул Алвин. Он даже не злился, но угроза исходила от него, как запах или электрическое поле, она ощущалась физически. — Ты мне в любом случае достанешь золота, иначе, сам знаешь, что с тобой будет. Но вот он — он останется тут. Не у тебя, а тут, тупица. И ворюга.

— Но дополнительный источник средств… — начал канцлер. Алвин сделал знак солдатам, и они сделали синхронный шаг вперёд. — О, прекрасный государь, — тут же поправился канцлер, отступая задом, — простите, что я мешаю вашим развлечениям. Я сейчас же уйду.

— Шевелись живее, — бросил Алвин и приказал стражникам. — Проводите его и оставайтесь наверху.

Сам он остановился перед решёткой и принялся разглядывать Эральда со странным выражением, этакой лихой, шальной, но невесёлой улыбочкой.

Эральд взял себя в руки.

— Хочешь поговорить, Алвин? — спросил он дружелюбно.

— Ага, — Алвин улыбнулся ещё шире. — Твой однорукий приятель умер. Он, знаешь, ещё успел очнуться, когда Марбелл его потрошил. Какие-то некромантские штучки… Хочешь, Марбелл его поднимет? Тебе случалось видеть движущиеся трупы, братишка?

Эральд сжал кулаки. Допустим, это ложь, а Алвин просто хочет посмотреть, как я бешусь или истерю, подумал он. Из любопытства. Или — это первая пытка. В любом случае — провокация. Не поддаваться.

— На движущийся труп брата я уже насмотрелся, — сказал Эральд грустно. — Да, больно. Ты ведь это хотел услышать?

Алвин поразился. Он подошёл на шаг ближе, холодная улыбочка стала какой-то беспомощной, растерянной.

— Ты — обо мне? Адское чрево, ты забавный…

— Подозреваю, тебе тоже больно, Алвин, — сказал Эральд. — Эта дыра внутри… она болит? Тянет? На что это похоже, на голод?

Алвин поразился ещё больше. Он придвинулся вплотную, взялся за прутья решётки:

— А ты знаешь про дыру? Слушай, как тебя называть, братец?

— Эральд, как отца.

— Эральд… хорошо. Значит, ты знаешь. Знаешь, мне всё время… ох, Эральд, это всё время чувствуется, от этого скучно и как-то… Это как голод, как зуд… Ха, братишка, было дело, но это уже не важно, — Алвин просунул руку между прутьями и погладил Эральда по щеке. — У тебя есть… ОНО. То, чего мне не хватало всё это время, знаешь ли, — он нервно хихикнул. — Я чувствую, всем телом чувствую, только пока не знаю, как это забрать. Кровь? Или надо затащить тебя в спальню? Не очень-то мне нравятся парни, но для дела… — он хихикнул снова, довольно гадко. — Надо спросить у Марбелла, срань Господня!

Именно в этот момент Эральд перестал бояться. Он понял.

— Ребёнок ты, Алвин, — сказал он с печальной улыбкой. — И дурачок. Придумал: спальня, кровь… Ну, режь, ешь, целуй — всё равно ведь не получишь.

— Почему? — Алвин искренне удивился.

Эральд не знал, смеяться или плакать.

— Как трёхлетний, честное слово… Ну представь, что у тебя нет… скажем, ноги. И вот в твои руки попадаю я, с ногами на месте. И что? Ну отрежь мою ногу, попытайся приставить к культе. Или съешь её и жди, когда у тебя твоя отрастёт. Смешно, согласись.

Алвин, кажется, понял — и огорчился.

— В том, что ты говоришь, есть резон, — сказал он с досадой. — Но что же делать?! Мне же плохо, понимаешь? Мне же всё время плохо! Это — такая скука, такая мерзость… всё раздражает, а внутри тянет и сосёт… — и поднял на Эральда совершенно детские глаза. — Ты знаешь что-то? Знаешь, как?

— Я пришёл, чтобы тебе помочь, — сказал Эральд. — Не для того, чтобы сделать с тобой что-то плохое, а для того, чтобы тебе помочь. Знаю. Ты можешь вернуть душу — твой отец отдал её незаконно.

— Я его ненавижу! — рявкнул Алвин и врезал кулаком по решётке, тут же скривившись от боли. — Ненавижу эту сволочь! И он ненавидит меня, я знаю…

— Алвин, — окликнул Эральд, — сосредоточься. — Вникни: ты можешь вернуть свою душу себе. Душа закроет дыру.

— И что будет? — спросил Алвин. Его лицо стало напряжённым и недоверчивым.

— Я не знаю.

— Как — не знаешь? — Алвин снова начал злиться. — Ты должен мне объяснить, каково это — с душой. Со своей. Ты-то жил с ней с детства! Что со мной будет, если я её верну?

— Я не знаю, Алвин. Прости.

— Какого беса?! — очень красивое лицо Алвина исказилось так, что, поползи черви у него из ноздрей, Эральд нисколько не удивился бы. — Ты должен мне объяснить, что это будет! Я приказываю! Слышишь? Или сильно пожалеешь!

— Эй, Алвин, — окликнул Эральд тихонько. — Не ори, сосредоточься, успокойся. Буду объяснять — не услышишь.

Алвин моргнул и замолчал.

— Послушай внимательно, — сказал Эральд медленно. — Я правда не знаю, что с тобой будет, если ты вернёшь себе душу. Знаю одно — дыра внутри тебя пропадёт. Но я понятия не имею, что ты будешь чувствовать.

— Но почему?!

— Потому что все чувствуют по-разному. Я — одно, а, например, Марбелл, у которого тоже есть душа — другое. Понимаешь?

— А я?

— А ты — третье. Никто тебе не предскажет, что именно. Точно одно: твой зуд, голод, скука — пройдут. Что их заменит — не знаю.

Алвин оттолкнулся от решётки, сделал десяток шагов туда-сюда, мотнул головой. Эральд чувствовал, что Алвин мучается, сильно, что-то внутри него идёт вразнос — жалел, но не мог помочь. Был уверен, что даже королевское чудо не спасёт.

Алвин остановился, сжал ладонями виски. Всхлипнул — и выкрикнул с детской обидой, тоской и злобой:

— Я боюсь! Боюсь, ясно?! А если ты врёшь?! Если будет плохо — будет хуже — совсем плохо — тогда что?! Ведь назад отыграть не выйдет! Зачем тебе мне помогать? Скажи, дрянь, ты убить меня пришёл?!

— Алвин, не ори, — сказал Эральд вполголоса. Почему-то это заставляло Алвина скидывать обороты. — Сосредоточься, поразмысли. Ты ведь понимаешь, что я мог бы тебя убить в храме?

Алвин смотрел подозрительно и зло, но его глаза были буквально полны слёз, как у маленькой девочки. Однако слушал, не перебивая.

— Сколько людей тебе сказали, что я — благой король? — сказал Эральд тихо.

— Я — король, — огрызнулся Алвин, но без особого нажима.

— Ты — да, за это продали твою душу. А я — по праву рождения. И не могу я убивать, особенно — беззащитных, особенно — подло…

— Это я-то — беззащитный?

— В храме — был. Безоружный. Не знал, что я за тобой слежу. Не так?

Алвин прищурился.

— То есть, ты меня не ненавидишь?

— Нет.

— При том, что я занимаю твой трон? — спросил он с глумливым смешком. — Ах, ради меня, кажется, прирезали твоих родителей? Но не ненавидишь, да?

— Мои родители были тебе дядей и тётей, — вздохнул Эральд. — Отобрало это убийство у нас с тобой нормальное детство, а ведь мы бы дружили, я думаю. Тебя бы любила моя мама, ты ведь был милым ребёнком, наверное… и никакого зуда, никакой дыры, представляешь?

— Но ты меня не ненавидишь?

— Алвин, успокойся. Не вижу повода для ненависти. Моих родителей убили, тебя не добили ради трона…

— Ты просто деревянный! — выдал Алвин презрительно. — Ты не мужчина вообще, ты — артефакт короны, ничтожество, ты не можешь…

— Ну, что с тобой делать, Алвин, дитя горькое… прыгаешь и скачешь, дразнишься, как маленький, истеришь, боишься меня…

— Я боюсь?! — Алвин, сжимая кулаки, с искажённым яростью лицом шагнул к решётке.

— Конечно. Я пришёл к тебе разговаривать, безоружный — когда у тебя армия, а ты меня запер, как страшного зверя. Чтобы я тебя не съел?

— Чтобы ты не смылся!

— Зачем мне? Я с таким трудом сюда добрался, чтобы иметь удовольствие с тобой поговорить, а ты боишься, что я сбегу… Ты не повзрослел, Алвин. Чтобы повзрослеть, видимо, душа нужна.

Алвин остановился, собираясь с мыслями. Эральд не мешал ему думать, наблюдал. Удивительно, думал он. Когда Алвин начинает жаловаться, он ведёт себя почти по-человечески, по-детски, но в нём вдруг что-то соскакивает — и виден ад во плоти, ледяная хихикающая пустота… Жалуется — человеческое тело?

Между тем, Алвин вынул ключ и отпер решётку, с лязгом и грохотом откинув дверь.

— Выходи оттуда.

Эральд пожал плечами, вышел. Алвин смотрел, обхватив себя руками за плечи, сгорбившись, с болезненной гримасой. Буркнул:

— Не смей говорить, что я тебя боюсь.

— Нет, не боишься, — невольно улыбнулся Эральд. — Что теперь?

— Иди за мной, — приказал Алвин тоном, пожалуй, смущённым, и быстро пошёл к лестнице.

Они вместе поднялись из подземелья, прошли мимо поста, где стояла стража, и оказались в королевских палатах. Эральд глазел, как в Эрмитаже: короли Святой Земли, как и земные короли, щедро украсили свои апартаменты произведениями искусства разных эпох. Мерцало золото, сиял мрамор статуй, лоснились стены, отделанные каким-то узорчатым камнем, похожим на яшму, великолепно написанные портреты коронованных предков смотрели со стен то укоризненно, то надменно, то насмешливо. Воспринять этот музей в качестве жилища психика Эральда упорно отказывалась, как он ни пытался внушить себе, что именно здесь и жили его предки.

Тем более, что галереи и анфилады роскошных залов просматривались насквозь. В этом громадном и роскошном доме были решительно невозможны уединение или приватность: всюду стражники в мундирах с позументами и меховой отделкой, всюду лакеи в красно-золотой униформе, отвешивающие хореографически сложные поклоны-пируэты, всюду какой-то народ, встречающий Алвина почтительными поклонами попроще и провожающий Эральда перепуганными и ошалевшими взглядами. Беседовать в такой обстановке — сложно.

Видимо, так подумал и Алвин. Он провёл Эральда по великолепной лестнице из искрящегося мрамора на второй этаж, а оттуда, по винтовой лесенке они вдвоём поднялись в башню, где обнаружился небольшой жилой покой с креслами и диванами, вышитой ширмой, столом, украшенным золотым канделябром в виде цветочного букета, и множеством миниатюрных картинок в причудливых рамах, облепивших стены, как чешуя.

— Останешься тут, — приказал Алвин. — Ясно?

— Я же сказал, что не собираюсь бежать, — отозвался Эральд, рассматривая миниатюру, изображающую заснеженное дерево на скале. — Тут здорово. Уходишь сюда, когда становится нестерпимо общаться с твоей бандой?

Алвин неожиданно расхохотался.

— Бандой?! Ты — такой же змей, как Рыжая! Знаешь, эта стерва может кого угодно довести до белого каления…

— Ты не женился…

— Стерва потребовала доказательств, — Алвин моментально угас. — Я приказал прикончить отца, он и так зажился. Так что не будет у тебя свидетелей, ясно?!

— Бедный Бриан…

Алвин схватил Эральда за грудки, подтянул к себе, рявкнул в лицо:

— Ах, он бедный?! А я не бедный?! Мне всю жизнь было погано, всё время! Пожил бы твой бедный Бриан с такой дырой внутри, старая он сволочь! Небось, не свою душу загнал — мою! Гад, подонок, дрянь поганая, чтоб в аду его кишки на барабан мотали!

Истерика, подумал Эральд. Не злоба — истерика. Как же долго ему было больно, и насколько больно… Тёмный Властелин… Ужас-кошмар…

— Как вернуть душу? — вдруг спросил Алвин, шмыгнув носом.

— Я не знаю. Знают некроманты. Точно знал мой «однорукий приятель», но ты сказал…

Алвин отмахнулся.

— Я пошутил. У тебя был такой уморительный вид…

У Эральда на некоторое время отлегло от сердца.

— Я так и подумал, — сказал он, улыбнувшись через силу. — Хорошо, что это шутка. Сэдрик — сын некроманта, который совершил обряд для твоего отца. Он знает, как отыграть назад. Позаботься о нём — и он тебе поможет. Ты решился?

Алвин сел и обхватил голову руками. Его лицо выражало и боль, и ещё что-то, так же тяжело выносимое. Он долго молчал.

— Не знаю, — сказал, наконец. — Боюсь. Я боюсь. Ты прав. Почему ты не скажешь, что с душой мне будет хорошо?

— Алвин, — сказал Эральд, садясь рядом, — я не могу это пообещать. Я не знаю. Пойми одно: это надо сделать — и ты можешь это сделать. Ради себя и ради страны. Я не претендую на трон, видишь? Но у короля Святой Земли должна быть душа — иначе всё будет очень плохо, хуже и хуже.

Алвин смотрел на него с отчаянной надеждой — и Эральд понял, что решил верно. Что всё сделано правильно.

— Решайся, — сказал он как можно убедительнее. — Дело королевской чести.

— Плевали тут все на честь, — мрачно проговорил Алвин. — Весь двор поголовно. На любую — и на королевскую в том числе. Тут плевали на всё, кроме власти и денег… один ты такой… благой, срань Господня…

— А тебе есть дело до них? — спросил Эральд. — Ты же король.

— Мне надо подумать, — пробормотал Алвин. — Не выходи отсюда. Какая-нибудь тварь может тебя убить ненароком, а ты мне нужен.

Он встал и вышел не очень уверенной походкой, потирая голову, будто она особенно сильно болела. Дверь прикрыл, но не запер. Эральд слышал, как Алвин медленно спускался по лестнице.

Ну да. Что теперь остаётся? Только ждать.

Эральд обошёл комнату, заглянул за ширму — и обнаружил там форменный ночной горшок с крышкой, таз на треногой подставке и большой кувшин с водой. Номер люкс с удобствами, подумал он с невольным смешком. И я — уже не узник, а постоялец. Любопытно, чем кончится эта авантюра.

Он боится. Правильно боится. Кто знает, как ему будет с душой — не привык он с душой, неизвестно, что почувствует. И что было с его душой в аду? Зачем души демонам? В пищу? Для коллекции? В качестве источника энергии? Зачем?

И каково-то будет замученной душе Алвина в его замученном теле…

Эральд ждал долго. Туман за окнами посветлел и слегка рассеялся, но мутная хмарь так и стояла, а к полудню по подоконнику зашуршал мелкий дождь. Площадь перед дворцом, на которую выходили окна, была пустынна, будто город притаился, не зная, чего теперь ожидать. Время от времени на лестнице мерещились шаги, но только мерещились. Принести Эральду какой-нибудь еды Алвин, разумеется, не распорядился — то ли не подумал, то ли побоялся, что благого решат отравить — и Эральд старался не думать о тянущей пустоте в желудке. В конце концов, это не дыра на месте души — не смертельно.

Когда пасмур начал сумеречно сереть, Эральд задремал на антикварного вида диване, обтянутом светлой, вышитой райскими цветами тканью. Во сне, кажется, не вещем, а обыкновенном, шуршали по Невскому машины, из-за деревьев мёртвого леса пялились в спину неживые твари, скорбно смотрел с храмовой стены нерукотворный образ Творца — и тявкала крохотная собачка-звоночек.

От тявканья собачки Эральд проснулся — и понял, что слышит его наяву.

* * *

Марбелл ничего не успел. Он многого ожидал от королевской свадьбы, но не думал, что маленький некромант попадёт к нему в руки именно в этот день. Крайне некстати. У Марбелла не было на него времени.

Если бы шпик из Тайной Канцелярии не подстрелил бы щенка так удачно, всё вышло бы совсем грустно: ведь и держать-то негде, в сущности. Но рана сильно облегчила дело.

Марбелл зафиксировал мальчишку на операционном столе в лаборатории — только не ремнями, как всех, а серебряными цепями. Надел серебряный ошейник со Святым Словом. И когда убедился, что пациент не сможет кусаться, даже если очень захочет, принялся, не торопясь, обрабатывать рану.

Идеальная рана, просто идеальная. Сам Марбелл не придумал бы лучше: хорошая, надёжная рана, но не особенно опасная для жизни. Удаляя пулю, Марбелл невольно думал, как отлично можно будет всё это использовать.

Но ему помешали. В дверь лаборатории постучал какой-то смертный, да так настырно, что Марбелл заподозрил срочное дело — не от демона, а от кого-то из сильных мира сего.

Распахнул дверь с досадой, которую пришлось скрыть.

— Мессира желают видеть в Зале Совета, — сообщил лакей.

Марбелл кивнул, а сердце ёкнуло и провалилось. Зал Совета? Он не ослышался? Его приглашают на Совет? Демон всё же решил дать ему титул? По трудам — давно пора.

Но тут охнул и шевельнулся раненый щенок.

Марбелл, проклиная про себя судьбу, которая устраивает всё вроде бы и неплохо, но чудовищно не вовремя, плеснул в мензурку с водой пять капель Серебряного Тумана. Подумал — и добавил ещё пять. Разжал раненому зубы и влил воду ему в рот. Тело мальчишки вздрогнуло и обмякло.

Прекрасные сны. Серебряный Туман вызывает прекрасные сны, утишает боль и гасит волю. Ну, пусть деточка напоследок посмотрит прекрасные сны.

Марбелл вышел из лаборатории и запер дверь. Шёл — и невидимые крылья несли его.

В Зале Совета оказались уже в сборе все его участники — кроме демона, который, как полагается королю, всегда приходил последним. И лица королевской родни и слуг выглядели далеко не радостно, однако Марбеллу кивнули, и невидимые крылья снова подняли его к облакам: ага, принимают безродного выскочку! Не смогли обойтись без лейб-медика, который тут — второй человек после короля, если кто понимает!

— Простите мне опоздание, прекрасные мессиры, — сказал Марбелл, отвечая на кивки поклоном. — Меня задержали дела чрезвычайной важности.

— Раньше, чем начнётся Совет, — сказал канцлер мрачно, — вы, Марбелл, тоже должны узнать наши главные новости. Весь праведный мир — и Святая Земля как часть его — осиротели сегодня. Мы остались без Иерарха, Отца Небесного.

Марбелл подвинул ногой ближайшее кресло и сел.

— Как? — спросил он, на миг не совладав с удивлением. — Отец Дерек умер?

— Покоится в бозе, — кивнул канцлер. — Наставник-целитель сообщил, что в церкви с нашим Отцом Небесным случился сердечный удар. Иерарх умер полчаса назад.

— На этой свадьбе всё пошло не так, — сокрушённо вставил герцог Наджел, единственный приглашаемый ко двору родственник, смотритель северных провинций. — Его прекраснейшее святейшество переволновались… из-за этого самозванца и изменника, я так полагаю.

— Отличное предзнаменование, что и говорить, — буркнул генеральный прокурор. — Свадьбу придётся отложить из-за траура, потом ждать, когда Святой Орден выберет нового Небесного Отца — а народишко будет болтать, что это из-за глупостей, которые несла девчонка из Златолесья…

— Стойте-ка, — вдруг сообразил маршал, который никогда не отличался острым умом. — Это как — отложить? Никак нельзя откладывать. Ведь Оловянный Бор-то должен пойти…

— Помолчите-ка, Лонг! — довольно бесцеремонно оборвал его канцлер. — Думайте, что говорите.

— А что я сказал-то, чего никто не знал? — возмутился маршал обиженным басом. — Тоже мне, секрет нашли! Да государь на первом обеде с невестой так прямо и сказал: Златолесье будет нашей провинцией, точка.

Дамьен воздел глаза к небу с выражением «Боже милосердный, с кем приходится работать!»

— А как, прекрасные мессиры, прошу прощения, обойдёмся с самозванцем? — вкрадчиво спросил шеф Тайной Канцелярии.

— Никак, — отвечал канцлер со вздохом. — Забудьте. Его уже, можно сказать, нет. Государь решил им позабавиться…

Шеф шпионов улыбнулся наивной и весёлой улыбкой.

— Ах, проницательнейший мессир Дамьен, а знаете ли вы, что наш добрый государь, после довольно продолжительной беседы, пригласил самозванца в свою любимую гостиную в Западной Башне? И там они снова дружески беседуют, пока мы тут пытаемся разобраться в ситуации.

Канцлер оживился.

— Так это же прекрасно, мессиры. Я полагаю, что этот юноша может быть очень и очень полезен короне. Проявить милосердие, объявить его безумным… не знаю… одержимым — и сослать в замок, к примеру, в Медовый Приют. Или в Гнездо Ветров. На моей земле…

— Так ведь не получится, прекраснейший мессир, — возразил шеф Тайной Канцелярии, приподняв брови в этакой нарочито скорбной гримаске. — Ведь мальчик-то — не иначе, как посланец Тех Сил. Оказался ночью в запертом храме, который проверяли и монахи, и мои люди — э? — да ещё и в обществе проклятого. Расстроил свадьбу, смутил невесту. Взбаламутил народ — весь город уже неделю болтает о Благом, якобы, Истинном Короле. В довершение всего — уморил Иерарха. Ну ведь очевидно же, что он уморил Иерарха?

Маршал кивал, генеральный прокурор — тоже. Герцог Наджел тоже делал какие-то одобрительные жесты. Марбеллу было, в сущности, всё равно: ну, что это решает, в самом деле? У старого дурака от ужаса разорвалось сердце — меньше бы жрал, здоровее был бы. Вдобавок, члены Совета ещё не знают, что принц-регент тоже мёртв уже около часа — слуги думают, что он снова в беспамятстве, и пока что пусть себе думают. А дальше-то что? Решится, как всегда решалось. И благой король — тоже мне препятствие! Бриан, когда понадобилось, пристрелил его отца, как оленя — и Святая Земля не провалилась в преисподнюю, и даже храм Святой Розы ещё стоит. Мёртвых похоронят, кое-кого из живых заткнут на веки вечные — на том мир держится и будет держаться…

Но канцлер возмутился:

— Я вас умоляю, Холан! Это не разумно, более того — преступно расточительно!

— А! — воскликнул шеф шпиков. — Так вы верите, что мальчик — благой король?

— А вы — нет?

— И будучи убеждены в том, что мнимый самозванец — настоящий сын покойного государя — не осознаёте ли себя государственным изменником в любом случае? — осведомился шеф Тайной Канцелярии развесёлым тоном. — Дорогой Дамьен, простите, но ваше поведение нелепо — из уважения и любви не говорю «преступно».

— Я пекусь о казне, — упавшим голосом сказал канцлер.

— А вот не надо так печься о казне, — улыбнулся Холан. — Надо не на мистические силы надеяться, а работать, знаете ли. Зарабатывать деньги для казны. А не собственные карманы набивать, дражайший мессир. Лучше подумайте о том, как скорее устроить эту свадьбу — и будут деньги на перевооружение армии. Отважнейший мессир Лонг ведь на это намекал?

Марбелл, совершенно не желавший влезать в разговор, не выдержал;

— Прекрасный мессир Холан, — сказал он, — всё это звучит логично и здраво, но вы упускаете одно обстоятельство.

— Какое же? — шеф шпиков поднял бровь, и Марбелл порадовался, что его удалось выбить из невозмутимо весёлого расположения духа.

— Волю государя, — отчеканил Марбелл. — Вы не принимаете во внимание волю государя. Вот сейчас войдёт государь и скажет, что самозванца желает отпустить. Или жалует титулом. Или объявляет собственным братом. Или намерен зажарить и съесть. И что вы, прошу прощения, ему скажете?

— Хм… — задумался Холан. — Тогда вы скажете, Марбелл. Ведь в том и заключается главное, ради чего вас с вашей проклятой кровью, жуткой репутацией и сомнительным происхождением терпят при дворе. Вы, милейший, славитесь умением уговаривать государя. Именно поэтому вас до сих пор не сожгли в корзине, полной чёрных кошек.

Марбелл поклонился, думая, что если и скажет демону что-то в этом роде, то о том, как Холан, лейб-шпион двора Сердца Мира, поучал его, Марбелла, принуждать к чему-то государя. И от Холана в момент останется мокрое место, которое займут раньше, чем оно успеет высохнуть.

— Конечно, мессиры, — подытожил генеральный прокурор. — Конечно, тут должен быть громкий процесс. Вот ещё принц-регент бы… догадался промолчать…

— Что за процесс? — раздался от двери ледяной голос демона, поразивший увлёкшихся вассалов, как гром среди ясного неба.

Король стоял в дверях. Осунулся в одночасье, глаза красные, словно от бессонницы или слёз, под глазами — чёрные круги. Багровый туман ужаса окружал его и стелился шлейфом.

Члены Совета поднимались слишком поспешно, грохоча ножками кресел. Физиономии у них были перепуганные, и все, кроме Марбелла, пытались сохранить хорошую мину, но, очевидно, думали, сколько же прекрасный государь успел услышать.

— Сядьте, твари, — бросил демон в тихой ярости. — Говори ты, Марбелл.

Важнейшие люди Святой Земли сели, бледнея и стараясь шевелиться как можно тише.

— Мессиры Холан и Шодар считают, что юношу, объявившего себя в храме вашим братом, ваше прекрасное величество, необходимо судить и огласить результаты процесса, — с глубоким поклоном пояснил Марбелл, наслаждаясь ситуацией.

Демон рассмеялся. Шеф шпиков и генеральный прокурор вжались в кресла.

— Марбелл, ты шутишь! Они что, считают что-то там, не выслушав меня? Что-то новое в Малом Совете… Хорошо, что позвали тебя, отравитель. Ты, по крайней мере, всегда подставишь того, кто начнёт слишком много о себе воображать!

— Я ни секунды не был согласен с ними, ваше прекрасное величество, — тут же вставил канцлер.

Демон отмахнулся.

— Да знаю я, Дамьен! Ты уже сказал мне. Может, и уцелеешь, — сказал он с той ледяной весёлостью, которая пугала вассалов больше, чем гнев. — Что ж до прочих…

— Иерарх умер… — попытался вставить слово герцог Наджел.

— Ну и что? — хмыкнул демон. — Плевать я на него хотел, на живого или на мёртвого. А все эти ваши фантазии, благородные мессиры, можете засунуть поглубже и подтолкнуть кочергой. До горла. Пока я не позаботился о том, чтоб вам помогли это сделать. Ясно?

Члены Совета молчали, опустив глаза. Марбелл наслаждался триумфом, чистым, как утренний воздух.

— Вы приняли решение, прекрасный государь? — осмелился спросить канцлер.

— Нет ещё, — сказал демон. — Я запрещаю говорить об этом до завтрашнего утра. Кто зачирикает раньше, того прикажу ощипать — и на вертел. Всем понятно?

Марбелл счёл возможным улыбнуться:

— А что будет завтра, ваше прекраснейшее величество?

— День, — отрезал демон. — Пошли вон. Только ты мне сейчас нужен, Марбелл.

И напыщенные аристократы пошли, как миленькие, а Марбелл с удовольствием подумал о косности всех этих высокородных особ, так и не усвоивших за три года правления демона: надо учиться влиять на него, прочее — по боку…

— Пойдём, Марбелл, — приказал демон. — Надо поговорить.

Со мной хочет посоветоваться, подумал Марбелл почти с нежностью, но демон направился не в гостиную, а к лаборатории.

— Э… — попытался возразить Марбелл. — Ваше прекраснейшее величество, но лаборатория сейчас… не того…

Демон взглянул нетерпеливо и раздражённо.

— Я знаю! Ты ведь ещё не прирезал этого… однорукого, с располосованной мордой?

Марбелла внезапно прошиб холодный пот. Чего он совершенно не ожидал, так это интереса демона к маленькому некроманту — и этот интерес ему очень не понравился.

— Нет, — сказал Марбелл, пытаясь сохранить спокойствие. — А…

— За дверьми поговорим, — отрезал демон.

Пришлось отпирать и запирать снова. Демон сразу остановил взгляд на спящем щенке.

— Что это с ним? Он что, подыхает?

Марбелл улыбнулся, пожал плечами:

— Просто… пьян. Одурманен. Чтобы не дёргался, пока мы заняты, дорогой государь… Да что вам до него? Скажите мне лучше, как вы себя чувствуете, ваше прекрасное величество. Ваш вид меня тревожит. У вас снова болит голова?

Демон взглянул неожиданно враждебно:

— Хватит уже поить меня всякой дрянью, отравитель! Я сыт по горло, а ты уже мог бы сообразить, что твои зелья не помогают! Мне нужно другое… — и остановился.

— Что же? — вкрадчиво спросил Марбелл, которому было отчаянно не по себе.

— Можешь вернуть мне душу? — бухнул демон.

С демоном явно что-то стряслось. Марбелл снова услышал то, чего никак не ждал — жутковатое желание — и от этого жаркая волна прокатилась по позвоночнику. Демон поверил бреду, который нёс в храме благой, спаси нас всех и помилуй! И сейчас собирался уничтожить чохом сразу всё — и свою грандиозную будущность, и блестящие планы своего вассала-некроманта.

Глупость, какая несусветная глупость!

— Во имя всего святого, дорогой государь, зачем?! — воскликнул Марбелл, чуть не плача с досады. — Это, простите меня, ваше прекрасное величество, очень неразумно!

Он был готов к вспышке ярости, нормальному состоянию демона, которому возразили — но Алвин вздохнул и бросил с усталым отвращением:

— Ну вот, мы и выяснили, кто чего стоит, отравитель. Что, нравится служить одержимому, да? Травки, отварчики, вампирья кровь… Пичкаешь меня своей отравой, чтобы выпросить что-нибудь, когда мне полегчает, да? Пожалуй, моя боль тебе на пользу. Сука…

Воистину, нынче был день неожиданностей. Получив такой внезапный удар, Марбелл целую минуту глотал воздух, не зная, что сказать. К чему демон точно не был склонен, так это к внезапным прозрениям.

В ответ на неожиданную правду очень тяжело соврать.

— Не умеешь или не хочешь? — спросил демон безнадёжно.

— Да если бы я и умел, ни в коем случае не посоветовал бы вам, драгоценнейший государь! — Марбелл взял себя в руки. — Вы — счастливчик, поверьте. Весь ваш двор обременён своими душами сверх меры, каждый радостно поменялся бы с вами местами — а вы… — и наткнулся на взгляд демона, злой и печальный.

— Вы все треплетесь о том, чего не понимаете, — сказано это было не словами, а чистым презрением. — И ты, хоть и строишь из себя владыку тьмы. Святое дерьмо…

— Это благой, да? — вырвалось у Марбелла. — Прекрасный государь, как же вы поверили первому встречному, а не мне, который уже несколько лет вам верой и правдой…

— Он понимает, а ты — нет, — отрезал демон. — Буди однорукого.

— Но я не могу… он… Серебряный Туман — средство одурманивающее, теперь он долго…

— Мне не важно, что это за отрава, — ледяным тоном процедил демон. — Или ты его будишь, и он просыпается — или это твой последний день при дворе.

Марбелл вздохнул. Деваться было совершенно некуда.

* * *

Сэдрик обнимал Нельгу, чьё невесомое тело-тень обрело почти настоящую человеческую плоть, и вдыхал чудесный лунный запах её волос. Нельга хихикала: «Что вы, тёмный мессир!» — но её щека, бархатистая в призрачном свете, как лепесток розы, была у самых губ Сэдрика, и он думал, можно ли поцеловать вампира, раз уж нынче творятся такие дивные вещи.

Кругом был летний парк, весь в лунном сиянии и мерцающих каплях росы. На росистой траве, на куртке из волшебной непромокаемой ткани, сидели государь и рыжая принцесса и над чем-то хохотали — может, Лео сказал какую-нибудь уморительную глупость? И Сэдрик ждал, когда вернётся Тёмная Мать — он тогда спросит, не обожжёт ли Нельгу его Дар, если её поцеловать…

Острая боль была — как удар. Сэдрик осознал, что лето, парк, роса и неумершая девушка — только сон, но где он находится наяву, понять не мог: в голове всё смешалось и спуталось. Он попытался открыть глаза, с третьей попытки удалось, но перед глазами всё плыло, качались цветные пятна, рот пересох, на языке остался привкус падали, а левое плечо болело так, будто его проткнули раскалённым клинком.

— Очнись! — рявкнул кто-то незнакомым голосом, отдавшимся болью в голове. — Слышишь?

— Пошёл… в задницу… — пробормотал Сэдрик еле повинующимся языком.

В лицо хлынула ледяная вода — так, что Сэдрик на миг захлебнулся и задохнулся. Холод был острым, как боль, но туман перед глазами рассеялся, а мысли мало-помалу обрели связность.

Сэдрик понял, где он и кто перед ним. Марбелл, мерзкая рожа — все вампиры знали эту лицемерную мину. Застенок. А Дар заперт внутри заговорённым серебром.

Ох, как паршиво-то…

— Проснулся, гадёныш? — спросил Марбелл с ласковостью, которая не обманула бы и слабоумного.

— А, холуй ада, — еле выговорил Сэдрик сквозь боль, холод и тошноту. — Сплю ещё, кошмар снится…

Марбелл ухмыльнулся, но скрыть ярость у него не получилось. Сейчас врежет, подумал Сэдрик, но откуда-то сбоку ледяной голос сказал:

— Не смей его трогать, отравитель.

Сэдрик повернул голову, насколько позволял серебряный ошейник, но не разглядел — снизу вверх было неудобно.

— Ваше прекрасное величество, — сказал Марбелл заискивающе, — вы можете разговаривать с ним, если вам угодно, но…

— Отойди, — приказал ледяной голос. — Мешаешь.

— О! — удивился Сэдрик. — Узурпатор собственной персоной! Так?

Марбелл не ударил даже — толкнул, но пинок отдался в простреленном плече, и от боли потемнело в глазах.

— Думай, с кем говоришь, — прошипел Марбелл, но демон пришёл в неожиданную ярость:

— Ещё раз его тронешь — выгоню тебя к бесу! — и нагнулся к Сэдрику. — Это правда, что твой отец помогал моему заключать сделку с Теми?

Сэдрик взглянул на тварь без души с профессиональным интересом. Серебро мешало делать точные выводы, от какого-то дурманящего пойла притупилась интуиция, но даже сейчас было понятно: демон болен, встревожен и именно к Сэдрику настоящей вражды по неведомым причинам не питает, несмотря на то, что Сэдрик не церемонится в речах.

Удивляться не было времени.

— Было дело, — ответил Сэдрик кратко. — И?

— Расторгнуть её можешь? — спросил демон с неожиданной надеждой.

Мгновение Сэдрику казалось, что он ослышался. Потом пришло понимание: нет, просто государь и впрямь с ним поговорил. Велика сила Света…

— Не вопрос — расторгнуть. Ломать — не строить…

— Сделаешь? — спросил демон почти умоляющим тоном.

— Скажи своему холую, пусть снимет эту серебряную сбрую, — сказал Сэдрик. — Никто из нас в серебре работать не может.

— Марбелл, — голос демона снова стал ледяным, — ты слышал?

— Ваше прекрасное величество, — возмутился Марбелл, — снять серебро — значит, дать ему возможность использовать Дар…

— Так мне и нужен его Дар, — здраво возразил узурпатор.

Сэдрик с удивлением понял, что его яростная ненависть к адской твари поутихла: адская тварь рассуждала разумно и желала дельных вещей.

— Алвин, — сказал он, — не слушай этого придурка. Мой Дар тебе безопасен. Государь тебя убивать запретил — и мне, и всем, кто со мной. А против его воли я не пойду.

— А Марбелла Эральд тоже запретил убивать? — спросил демон со смешком.

— Марбелла? Нет, Марбелла — нет. Даже разговора такого не было, — ответил Сэдрик демону в тон.

Узурпатор неожиданно расхохотался.

— Марбелл, — всхлипнул он, — чрево ада, если бы ты видел свою рожу! Отпусти его сию минуту!

Марбелл принялся отмыкать замки на цепях. Он пытался выглядеть спокойно, но судорогу ярости скрыть тяжело. Снимая цепь с увечной руки, Марбелл дёрнул так, что перед глазами Сэдрика распустились сияющие багровые розы, а в горло поднялся горький ком тошноты. Но, закончив с цепями, Марбелл снял ошейник — сразу стало легче дышать, а в душу вернулся покой.

— Другое дело, — пробормотал Сэдрик хрипло. — Я сделаю, Алвин. Государю бы понравилось.

— Делай, — приказал узурпатор.

— Здесь не выйдет, — Сэдрика снова замутило, но он взял себя в руки. Какого беса! Боль — наш товарищ, боль — подруга смерти, боль — инструмент некромантии, нечего раскисать. — Надо на то место, где обряд совершили. В Малый Замок. Знаешь Малый Замок?

— Ненавижу этот замок, будь он проклят, — сказал Алвин.

— Скорее всего, это ложь, — вставил Марбелл.

— Марбеллу будешь рассказывать, что ты ненавидишь, — буркнул Сэдрик. — А я говорю, что надо в Малый Замок. Там покажу, где точно. Будешь делать, что скажу, иначе — ни пса ты не получишь. Ясно?

— Ладно, — сказал узурпатор, чуть поколебавшись. — Вставай, поехали.

Сэдрик сделал отчаянное усилие, опёрся на здоровый локоть — и сел. В голове снова мутилось, стены пыточной Марбелла качались и плыли.

— Он вам наработает, ваше прекрасное величество, — заметил Марбелл. — Ведь полудохлый же.

— Заткни пасть башмаком, Марбелл, — выдохнул Сэдрик и встал. Дар работал безукоризненно — злость придавала сил.

Алвин снова коротко, зло хохотнул. Сэдрик взглянул ему в лицо.

Алвин, говоря откровенно, здорово напоминал государя внешне — и было сразу ясно, насколько вино важнее кубка: ни тени истинной силы и тепла в его лице не виднелось. Пустышка. Но Сэдрик увидел в этой лощёной пустоте кое-что совершенно неожиданное: привычную боль.

В этот момент он начал понимать государя: с убогого без души — какой спрос? Как с больного или безумного. Виноваты те, у кого душа на месте — благо таких вполне достаточно.

Алвин ждал.

— Скажи Марбеллу, пусть вернёт мою куртку, — сказал Сэдрик. — У меня там нож в кармане, нож отца, папаша, старый пёс, им обряд проводил. Если и я им сделаю — больше шансов.

Марбелл дёрнул лицом, как бы говоря, что Сэдрик до смешного самонадеян.

— Отдай, — приказал Алвин.

Марбелл швырнул куртку на стол, с видом: «На, подавись!» Сэдрик тут же сунул руку в карман — нож лежал там, и прикосновение к нему вызвало мгновенный экстаз. Хорошо. Папаша — старый пёс, конечно, но след его руки не помешает — всё-таки, завещанное, одухотворённое лезвие.

Вряд ли для такого дела подошёл бы новый клинок. А где теперь прекрасный нож, подаренный государем, идеальный для такого светлого дела, Сэдрик даже представить себе не мог.

Увечная рука больше совсем ни на что не годилась — острая боль протыкала насквозь, стоило двинуть ею хоть чуть-чуть. Марбелл вытащил пулю и остановил кровь, но Сэдрик чувствовал, как повязка присохла к ране, рубашка пропиталась кровью насквозь. Ни к чему Марбеллу было деликатничать; ясно, что он замышлял. Если претендуешь на чужой Дар, то сильная боль — вполне подходящий инструмент.

Впрочем, для хорошего обряда своя боль — инструмент не хуже.

Сэдрик одной рукой, неуклюже, накинул куртку на плечи. Тело просто скулило, сопротивляясь любому движению, но разум прояснился, пробудив интерес к окружающему миру. Пытаясь привести себя в порядок, Сэдрик, между делом, оценил логово Марбелла.

Высокий зал в подземелье, с окнами под самым сводом, алхимическая лаборатория и библиотека. Всё пропитано смертями на ладонь, смерти впитались в стены, как вода в песок — но никаких неприкаянных душ: Марбелл держал рабочее место в порядке. Умелый убийца не оставляет улик, подумал Сэдрик с омерзением.

— Ты получил свой нож? — спросил Алвин. — Доволен? Пойдём.

Сэдрик двинулся к двери. Ноги подкашивались, он держался за край стола, потом — за стену, и ужасно на себя досадовал. Марбелл отпер дверь и сдёрнул с крюка плащ, подбитый мехом бобра.

— Останься здесь, — приказал Алвин. — Ты мне там не нужен.

Лицо Марбелла побелело так, что пятно показалось почти чёрным.

— Я боюсь отпускать вас с чужаком, да ещё и проклятым, ваше прекрасное величество, — пробормотал он заискивающе. — Боюсь за вас, драгоценный государь! Как вы можете подвергать свою жизнь такой опасности?

— Можно подумать, с тобой безопаснее, отравитель, — бросил Алвин. — Я сказал: ты останешься. Или убирайся.

Марбелл поклонился, коснувшись пола кончиками пальцев, а когда выпрямился, у него дрожали губы. Алвин взглянул брезгливо и захлопнул дверь в лабораторию. Сэдрик почувствовал что-то, довольно близко напоминающее благодарность.

— Молодец, — сказал он. — Твой отравитель мог бы нам здорово напортить.

— Идём к лошадям, — приказал Алвин.

Сэдрик помедлил.

— Что такое? — обернулся узурпатор нетерпеливо.

— Слушай, такое дело… — Сэдрик не был уверен, что поступает правильно, но интуиция подсказывала именно такой ход. — Мне надо увидеть государя.

— Да почему ты его зовёшь государем?! — взорвался Алвин. — Я — король, тупица!

— Марбеллу расскажи, — огрызнулся Сэдрик. — Я знаю, кто государь, и ты знаешь, только придуриваешься. И все знают, только твоя кодла боится, что погонят их поганой метлой — вот и изображают идиотов. Мне ничего изображать не надо. Мне бы увидеть его — и поедем, куда скажешь.

Алвин некоторое время молчал. Потом хмуро спросил:

— Зачем?

Хочу убедиться, что он жив и вся эта затея имеет смысл, подумал Сэдрик и сказал:

— Затем, что королевское чудо. Не хочу сдохнуть по дороге. Тебе это ни к чему, конечно, но руки короля Святой Земли — руки целителя, а не убийцы, знаешь ли.

Глаза Алвина одновременно наполнились слезами и жаждой крови.

— Урод! — рявкнул он, и Сэдрик отчётливо ощутил вокруг него что-то вроде того свечения зла, какое бывает у адских тварей, призываемых в человеческий мир.

Очень напугал, подумал Сэдрик и хмыкнул:

— От урода слышу. Не хочешь делать то, что я говорю — ходи без души, какое моё дело. Ну, чего ты уставился на меня, как вошь на гребень? Тебе надо, мне — наплевать, вообще-то.

— Знаешь, как можно заставить людишек делать всё, что прикажут? — осведомился Алвин с безумной и яростной ухмылкой.

— Ага, пытками, — кивнул Сэдрик. — Ну, давай, рискни меня пытать. Мне-то что, пять минут — и я уже там, я и так еле на ногах держусь, если ты не заметил. А вот ты что будешь делать, когда я подохну, палач лядов? Марбелла пытать побежишь? Так его пытай, не пытай — не сможет он, кишка тонка.

Алвин мотнул головой, как оглушённый.

— Хватит ломаться, — сказал Сэдрик с досадой. — Хочешь что-то делать — давай решайся. Стоит тут, капризничает, мнётся, как девка…

Алвин шёл вразнос: Сэдрик видел, как узурпатору хочется убить упрямого некроманта на месте, но мыслил Алвин всё-таки здраво. А здравое размышление подсказывало: вот единственный шанс что-то изменить, другого не будет — и Алвин, видимо, собрав всё невеликое своё самообладание, взял-таки себя в руки и решил отложить страшную казнь Сэдрика до другого раза.

Он мотнул головой, жестом приказав Сэдрику себя сопровождать, и направился к выходу из подвала. Так-то лучше, подумал Сэдрик, заставляя себя идти как можно быстрее. Сейчас увидим государя, государь нам поможет, государь дотронется — и можно будет идти на край света или взламывать ад.

Потому что иногда очень важно почувствовать, что ты не один.

X

Джинера шла по восхитительной галерее, украшенной живыми цветущими деревьями, и пыталась хоть немного разобраться в сложившейся ситуации. Её бароны следовали за ней, как тени — охраняли принцессу, а по сути — собирались в критическом случае умереть вместе с ней.

Джинера шла и думала.

В храме ей показалось, что светловолосый парень, вышедший к алтарю с чудовищной по дерзости речью — безумен. Нет, в его словах слышались и резон, и искренность, и здравый смысл, но Джинера не могла себе представить настолько самоубийственной отваги и была сильно удивлена, когда юношу, объявившего себя королём, не убили на месте, а проклятого, заслонившего его от пули, не добили. Плохо скрытый ужас свиты Алвина казался таким же безумием, слова Алвина и канцлера казались невероятными; в довершение всего, как громом поражён, рухнул на пол Иерарх, о котором давным-давно говорили вполголоса, будто он возведён на Небесный Престол интригами двора Святой Земли и куплен людьми Алвина с потрохами.

Но, поразмыслив, Джинера решила, что безумие тут ни при чём. Безоглядно отважный человек, осмелившийся обвинить короля в глаза, в нестерпимо кошмарных вещах, вероятно, не просто сказал правду — он сказал правду всем известную, крайне опасную, всё меняющую. Обычные политические игры перед её лицом отошли на второй план. Другими словами, на престоле Святой Земли и впрямь нелюдь. Тварь. Двор это знает. Знал и Иерарх, короновавший тварь за церковную карьеру. Будущее — и Святой Земли, и Златолесья, и самой Джинеры — в один миг стало неочевидным.

Король без души.

Джинере хотелось в ужасе закричать: «Я сразу догадалась!» — но она заставила себя молчать и думать.

Порой кого-нибудь из владык прежних времён обвиняли в том, что за власть он продал душу Тем Самым Силам. О таких ритуалах ходили легенды. Молва лишала души Церла Прибережного и Дольфа Междугорского — но Церл был только чернокнижником, а Дольф был только проклятым, если для описания столь тёмных чар и деяний уместно слово «только». Считалось, что бездушная тварь не может быть коронована — Отец Небесный должен ощутить присутствие ада во время коронации. Считалось, что коронация бездушной твари отдаёт аду весь присягнувший народ. Что такое действо может повлечь за собой неисчислимые беды. И вот…

Алвин — король с младенчества, и кругом болтают, что с тех пор, как умер Эральд, все старые отношения и связи ползут по швам и разваливаются. Что забыты обеты, поругана честь и слова теряют смысл. Всё это похоже на правду, но где кончаются сплетни и начинается истина?

Джинера вспоминала мёртвые глаза Алвина — и чувствовала смертный безнадёжный холод. Иерарх в день четырнадцатилетия Алвина отслужил ту самую торжественную службу в храме Святой Розы, подтвердив его королевское достоинство — и с тех пор всё полетело под откос быстрее.

И что тут может сделать вернувшийся из неких дальних странствий истинный король? Без свиты, армии, сторонников, друзей, духовника? Простая логика подсказывает: в конце концов, его всё же убьют, как убили его отца. Отвага и самопожертвование не помогут, хотя за них и сказанную вслух правду Джинера была глубоко признательна настоящему сыну Эральда.

В храме Джинера сделала из всего этого один-единственный вывод: если Алвин — и впрямь король без души, то нужно интриговать, воевать, умереть, ноне отдавать под его руку провинцию Златолесья вместе с подданными. Она сказала то, что нужно было сказать — но, уходя, не представляла, что делать теперь.

Впрочем, у себя в апартаментах Джинера смотрела в потерянные лица друзей и ломала костяной веер лишь пару минут. Потом приняла решение.

На страничке, вырванной из записной книжки, тоненьким грифелем, обрамлённым в яшмовый стерженёк, она написала: «Молчание!» — и показала её своей свите. Джинера не знала, на что способна тварь из ада, но в том, что такая обыденная подлость, как доносчики и подслушивание чужих речей, должна быть для неё естественна, принцесса не сомневалась.

На другой страничке она написала: «Милый Лис, целую твои руки. Вели тем, кто куёт металл, поторопиться. Бог благословит смелых — верь всему, что услышишь от Дильберта, хоть в это и тяжело поверить. Я люблю тебя, спаси Господи Златолесье, отца и маму. Белочка». Страничку свернула в крохотный квадратик, вынула из кармана Дильберта часы, сунула бумажный квадратик между крышками, отдала часы, глядя барону в глаза.

— Когда? — спросил барон одним движением губ.

«Нынче ночью, — написала Джинера на третьей страничке. — Вы возьмёте троих, вы уйдёте тихо, вы доберётесь живым. Расскажете всё. Я в вас верю». Дала барону прочесть, вырвала страничку, скомкала и кинула в камин.

Дильберт вздохнул и кивнул.

— Вот и отлично, — весело сказала Джинера. — Милый Витруф, пожалуйста, помогите моей няне приготовить туалет попроще — я ужасно глупо чувствую себя в подвенечном платье нынче, когда свадьба отложена.

Камергер нашёл в себе силы улыбнуться в ответ.

— Зелёное? — спросила умница Доротея.

— Ах, нет, пожалуй, синее, — подхватила Джинера и принялась обсуждать с фрейлинами златолесские фасоны, пытаясь обдумать положение.

Важно было поговорить с принцем-регентом, но Джинера почти не сомневалась, что ей не позволят. Так и случилось. Стоило ей покинуть свои покои и свернуть на территорию, принадлежащую Бриану, как серый человечек в блеклом костюмчике, с наивненькой улыбочкой — не представленный, но, судя по повадкам, без сомнения, одно из первых лиц при дворе — остановил её, ласково сообщив, что мессир Бриан, к сожалению, упокоился на лоне Господнем, убитый мучительным недугом. А после тронул руку принцессы, затянутую в высокую перчатку, сказав проникновенно и вкрадчиво:

— Безумный юноша в храме — слуга ада, ваше прекраснейшее высочество, вы и сами всё понимаете. Не стоит интересоваться делами, за которыми стоит ад — это опасно для души.

— Вы, простите, о котором юноше говорите, мессир? — спросила Джинера. — О том, кто был безумно храбр, или о том, кто был безумно напуган? Я запуталась.

— Драгоценнейшая принцесса, — ласково сказал человечек, — вы очень, очень рискуете, я предупреждаю вас как истинный друг.

— Благодарю, мессир, — сказала Джинера. — Вы, должно быть, сами очень отважны, находясь при особе такого удивительного владыки.

Серый пытался сказать ещё что-то, но Джинера сбежала, пытаясь лишь держать осанку. За её спиной шептались люди из королевской свиты.

Джинера вернулась к себе, но не могла найти себе места. Она казалась сама себе курицей, которую принесли на кухню в закрытой корзине, и которая может только дожидаться своей неминуемой участи. На что ты годишься, на жаркое или в суп? Невыносимо.

Подруги пытались болтать о пустяках, няня начала было рассказывать что-то о прежних временах, но ужас не давал златолессцам рассеяться. В конце концов, Джинера не выдержала.

— Однако, — сказала она бодро, насколько возможно, — о нас, кажется, все забыли. Если хозяева дома Сердца Мира не забавляют меня, я желаю забавляться сама. Мессиры, сопровождайте меня, я отправляюсь рассматривать здешние редкости и диковинки.

И бароны молча зарядили пистолеты. Прогулка по дворцу — весёлый пустячок.

Джинера бродила по огромным роскошным залам, разглядывая живописные полотна, статуи, драгоценные вазы и канделябры, за ней клубком катился Зефир, а за её спиной шептались подданные Алвина. Она пыталась прислушиваться, но расслышала и осознала лишь одно: на неё смотрят, как на движущегося мертвеца.

В конце концов, принцесса заблудилась и устала. Она брела по галерее второго этажа — и вдруг услышала перебранку полным голосом.

— У меня приказ мессира Дамьена! — настаивал кто-то. — Мне необходимо его увидеть.

— А у нас — приказ короля! — гаркали солдатским зычным басом. — Никого не пускать! Ничего не знаю!

— Но мессир канцлер…

— Не знаю ничего, мессир. Не велено.

Джинера ускорила шаг. У винтовой лестницы, ведущей куда-то вверх, с двумя монументальными солдатами пререкался скользкий человечек в штатском платье. Он обернулся, чтобы взглянуть на Джинеру — и принцесса оценила его лицо.

Этот человек, похоже, не тяготился службой при дворе у твари — быть может, он даже наслаждался своим положением.

— Куда это они вас не пускают, мессир? — весело удивилась Джинера.

— Да вот… — человечек как-то стушевался и сделал шаг назад, вовсе не пытаясь что-то объяснить.

— Я тоже хочу туда зайти, — сказала Джинера тоном простушки. — Я ещё не была выше второго этажа.

— Никак невозможно, ваше высочество, — сказал второй солдат. — Потому как там тот парень… из храма. Эральд. И король велел никого до него не допускать ни под каким предлогом.

— А вы хотели его видеть? — спросила Джинера у человечка. — Или вас послал канцлер?

— Я ещё вернусь с бумагой, — сказал человечек и быстро спустился вниз, по парадной лестнице.

— Я тоже хочу посмотреть, — сказала Джинера. — Мне интересно.

— Невозможно! — бухнул солдат, и Зефир, возмущённый непочтительностью к своей госпоже, звонко залаял. Солдат топнул на него ногой. Зефир отскочил в сторону и залаял громче, скаля крохотные клыки.

— Не пугайте его! — возмутилась Джинера.

— Я не пугаю, а не положено! Хоть бы вы и принцесса, а всё равно — королевский приказ!

И тут где-то наверху хлопнула дверь, и раздались быстрые шаги.

* * *

Эральд подумал, что крохотная собачка — совсем не то существо, которое станут лелеять в жилище Алвина. Стало нестерпимо интересно взглянуть, откуда же она тут взялась. Эральд встряхнулся, плеснул в лицо водой, стирая сон, открыл дверь апартаментов — и услышал на лестнице голоса.

— Вам ведь не приказывали пугать мою собаку, — сказала девушка. У неё был высокий, чистый, очень спокойный голосок — и Эральд услышал лёгонький акцент, этакое примурлыкивание на стыках звонких согласных.

— А нечего их тут распускать, ваше прекрасное высочество. Король не любит, — отозвался хмурый бас. Стража?

Собачка снова тявкнула.

— Зефир, молчать, — приказала принцесса, и лай сменился рычанием.

— Забирайте его отсюда, — сказал солдат. — А то король увидит — и свернёт ему башку-то. Терпеть их не может, мелких вяколок…

Дело принимало серьёзный оборот. Эральд сбежал по лестнице вниз.

Принцесса, без шляпки, огненно, ослепительно рыжая, в синем платье почти без украшений, беззащитно худенькая, стояла против двух громадных угрюмых солдат — и подняла голову на звук шагов Эральда. Крохотная белая собачка — пушистый шарик, из которого торчали коротенькие ножки, острая мордочка и настороженные уши — отвлеклась от стражника, которого облаивала, и поскакала по ступенькам Эральду навстречу, весело крутя помпоном хвоста.

Эральд присел на корточки — и белый пёсик тут же полез лизаться и лапиться.

— Здравствуйте, ваше высочество, — сказал Эральд принцессе, почёсывая ушко её собачке. — На самом деле, Алвин просто не ожидал, что вы придёте — он опасался, что может нагрянуть кто-нибудь из моих врагов или его врагов. К вам это запрещение, конечно, не относится. Я — Эральд, и я очень вам рад.

— Здравствуйте, мессир, — сказала принцесса. — Счастлива видеть вас живым. Мне бы хотелось сказать вам несколько слов, если вы не против.

— Пойдёмте наверх, — предложил Эральд.

Два орла в синем и золотом, очевидно, свита принцессы, переглянулись. Стража нахмурилась ещё заметнее.

— Мессиры, — сказал Эральд, — я обещаю вам всем: мы с её высочеством совершенно точно друг друга не убьём. Мы только кажемся страшными, с непривычки.

Сопровождающие принцессы улыбнулись. Сама Джинера хихикнула, отчего её строгое личико оттаяло. Стражники набычились — они явно не собирались нарушать распоряжения короля.

— Мессир Эральд, — сказала принцесса, — ваша охрана не позволит мне подняться, потому что имеет прямой приказ не впускать в верхние покои никого, кроме вас. Я даже думаю, что у охраны есть некоторые основания строго выполнять этот приказ. Не нарушая его, мы с вами могли бы отойти к окну, полюбоваться на город, затянутый туманом, и сказать друг другу несколько слов. Это удобно?

Эральд кивнул, поднял со ступеней собачку и пошёл к глубокой застеклённой нише, выступающей, по-видимому, из стены на манер фонарика. Принцесса жестом остановила свиту рядом с солдатами и подошла к Эральду. Эральд отдал ей пёсика, а пёсик так обрадовался, будто не видел хозяйку целый день.

— Это так удивительно, — сказала принцесса, обнимая собачку. Собачка улыбалась во всю крохотную пасть. — Зефир терпеть не может чужих, но, кажется, не вас. Неужели он так чует королевское чудо?

— Именно, — признался Эральд. — Если не ошибаюсь, в старинных хрониках такое поведение животных называется доверием тварей лесных и полевых, тем более, что пёс — не лесной и даже не полевой. Но, вообще-то, все звери так себя ведут, в руки лезут даже мыши… Вы ведь не боитесь мышей, принцесса?

— Ваше самообладание не может не восхищать, — сказала Джинера. — Вы держитесь так, словно вам ничего не грозит.

— Всем что-то да грозит, — сказал Эральд. — Но ведь надо было что-то делать, а ничего лучше я не сумел придумать. Святая Земля в беде, а я её король, так уж вышло. Есть на мне корона или нет, сижу я на троне или нет — не принципиально… то есть, может, для чего-нибудь это и принципиально, но, по-моему, есть более важные дела.

— Вы — младенец, который исчез… — медленно проговорила принцесса. — Об этом когда-то много говорили, даже, говорят, при дворе Сердца Мира показывали мёртвого младенца, но ходили упорные слухи, что бедняжка — подменыш. Настоящий исчез совсем. Но куда вы исчезли? И как?

— Долго объяснять, — Эральд смутился. — В другой мир… Божий промысел, в общем… я сам не могу понять толком, как оно тогда получилось.

Ему было отчаянно неловко. Не только история, но и физика этого мира, похоже, отличалась от земной. Эральд подумал, что здешним учёным приходится несладко в системе координат, где возможно всё, вплоть до нарушающих фундаментальные законы природы чудес. Хотя коренные жители, наверное, привыкли и адаптировались. Просто делают поправку на Божий промысел — и точка.

Тем более что Сэдрика и Марбелла, как это ни дико, наверное, надо считать здешними учёными — они ведь знают, как практически использовать местную безумную теорию. Где Божий промысел, там и некромантия, и алхимия — тут, наверное, и философский камень можно найти, если поискать. Просто не надо пытаться переписать устав чужого монастыря на свой лад.

А Джинера, дитя этого мира, привыкшее к чудесам, даже не удивилась по-настоящему, только понимающе кивнула. Она, кажется, чего-то подобного и ожидала.

— Вы знаете, что принц Бриан умер? — спросила она мрачно. — Вы ведь рассчитывали, что он будет свидетельствовать в вашу пользу? Я тоже рассчитывала на его слова…

— Он очень хотел, — грустно сказал Эральд. — Ему казалось, что так он сможет искупить своё давнее предательство. Жаль, что так получилось, но я, честно говоря, и не надеялся на него. Он был очень плох, да ещё и Алвин… я так и думал, что Бриану в любом случае не дадут высказаться. Но он хотел, чтобы все знали о его раскаянии — вот я на него и сослался.

Принцесса покачала головой.

— Эральд, — сказала она, — мне кажется, или вы не понимаете, что теперь вас, скорее всего, казнят по обвинению в государственной измене? Поразительно, что вы живы до сих пор.

— И не в подземелье? — печально улыбнулся Эральд. — Ваше прекрасное высочество, по многим причинам в ближайшее время меня точно не казнят, а там видно будет. Только я надеюсь, что будет неплохо. Пока случилась лишь одна большая беда: Алвин приказал добить Бриана. Но, боюсь, что Бриан и так умер бы в ближайшие часы — он сам это чувствовал и страшно мучился. Смерть — облегчение для него. Как вы думаете, ваше высочество, искреннее раскаяние может спасти душу от ада?

— Да, — заключила принцесса, внимательно выслушав. — Раскаяние зачтётся, а вы — благой король. Так притворяться нельзя. Я думала, что такое бывает только в легендах. Полагаю, благому королю можно доверять. Быть может, вы ответите на несколько вопросов, прекрасный мессир?

Эральд растерялся.

— А не могли бы вы спросить более конкретно?

— Вы знаете, что утром скончался Иерарх, Отец Дерек?

— Нет… Ох, а ему ведь и впрямь стало плохо с сердцем, — сказал Эральд огорчённо. — Так я и думал. Но я не знаю, насколько серьёзен дар целительства. Не уверен, что мог бы помочь человеку с сердечным приступом… даже если бы эти служаки не стали хватать меня за руки в храме…

Принцесса смотрела со странной полуулыбкой. Эральд окончательно растерялся и замолчал.

— Вы провели детство в раю? — спросила Джинера.

Эральд растерялся ещё больше и пожал плечами:

— Вроде нет.

— Интересно, — чуть улыбаясь, сказала принцесса, — а настоящий благой король может быть правителем на грешной земле?

— Не знаю, — вздохнул Эральд. — Я не умею — это точно. Но, если верить легендам, предки как-то справлялись.

Джинера хотела хихикнуть, но ей, видимо, показалось, что это неловко: она спрятала нос в веер.

— Ага, — сказал Эральд. — Я сам знаю, что смешно. Но, может быть, ещё наладится. В конце концов, мало кто правит страной в одиночку; я даже не уверен, что мне когда-нибудь понадобится это делать. Наверняка найдётся кто-нибудь, кто умеет править хорошо. Сейчас я не стал бы рассуждать о своих королевских способностях. Слишком многое зависит от доброй воли Алвина. Души у него нет, но соображает он неплохо. Надеюсь, у него хватит смелости. Ему сейчас должно быть очень страшно и тяжело, если подумать…

Принцесса помрачнела.

— Это действительно страшно, — кивнула она. — Неужели вы впрямь, всерьёз готовы отправиться в ад за душой нелюдя? Неужели думаете, что сможете что-то исправить в том адском кошмаре, который сейчас творится в нём и вокруг него?

Джинера уже успела познакомиться с Алвином, и он успел её здорово напугать и разозлить, подумал Эральд. Он уже хотел попытаться объяснить, что Алвин, при всей своей омерзительности, всё равно, что болен и не может за себя отвечать, но тут на лестнице, ведущей из нижних покоев, появились взвинченный злой Алвин и бледный Сэдрик в одежде, пропитанной засохшей кровью, цепляющийся за перила.

Восхитительное зрелище. Лучшее из возможных.

— Алвин, отлично, ты молодец! — вырвалось у Эральда. — Сэдрик, как же я рад тебя видеть!

С лица Алвина тут же пропала злость, осталась только взвинченность, внутреннее напряжение. Сэдрик улыбнулся через силу — Эральд кинулся навстречу и поддержал его, помогая подняться на последние ступеньки.

Эральд не собирался дотрагиваться по-настоящему, хотел держать руку, скорее, над раной, а не на ней, чтобы не причинять другу лишней боли — с драконом сработало — но Сэдрик сам прижал к своему плечу его ладонь. Успокоенно вздохнул:

— Цел ты, государь.

— Что со мной сделается… Главное, что ты жив и пришёл своими ногами — камень с души. Сумасшедший Сэдрик.

— Я — твой брат, Эральд! — вдруг выдал Алвин раздражённо. — Я, а не проклятый!

Ничего себе, подумал Эральд и кивнул:

— Конечно, Алвин. Ты тоже.

— Не тоже! — возразил Алвин капризно, сорвавшись почти на крик. — Я! А не он. Он плебей. Мерзкая, вульгарная, отвратительная тварь.

Эральд рассмеялся.

— Алвин, ты не забыл, что тебе уже не три года? Сэдрик — мерзкая, вульгарная, отвратительная тварь, он — наш друг и побратим, спас мою жизнь, связан с нами и магией, и промыслом Божьим. Если бы не он, я бы не смог вернуться домой, а ты без него не сможешь вернуть себе душу. Сэдрика обязательно надо слушаться. Особенно тебе, хотя и мне тоже… Сэдрик, как ты себя чувствуешь?

— Любой покойник обзавидуется, — ухмыльнулся Сэдрик.

Алвин скорчил брезгливую и презрительную мину.

— Да если бы не я, с ним бы разделались к вечеру, — проворчал он хмуро, но тихо и глядя в пол, и Эральду обязательно надо было сказать восхищённо:

— Ты всё сделал правильно, Алвин, ты молодец.

Зато принцесса смотрела на происходящее, расширив глаза, её свита тоже глазела, как на театральное действо. Понять можно, конечно, но не слишком-то это было вежливо. Эральд подумал, что Алвин выйдет из себя, если заметит, как его разглядывают — и ведь прав будет, это неприятно.

— Ваше прекрасное высочество, — сказал он Джинере, — нельзя ли попросить вас об услуге государственной важности?

Принцесса растерянно кивнула:

— Конечно.

— Не будете ли вы любезны послать кого-нибудь из своих людей за чем-нибудь съедобным, всё равно за чем? Есть хочется, как дракону — и не мне одному, предполагаю…

* * *

Джинера окончательно осознала, что именно она наблюдает, когда пирог уже доедали.

Пирог был сухой, на масле и меду. Златолесский пирог. И вяленое мясо кабана тоже было златолесское — из запасов Витруфа. Джинере казалось, что своё — надёжнее, вернее и безопаснее, и Ланн, которого она послала принести еды, угадал мысли своей госпожи. Очевидно, тоже ничему и никому не верил во дворце Сердца Мира.

Эральд запросто попросил Джинеру послать за едой, а Алвина — послать за своей торбой, в суматохе забытой в храме, и за чистой рубахой для проклятого. Попросил, не приказал, странный парень, сказочный странствующий рыцарь, пришедший, как в давние времена, непонятно откуда. А король и принцесса тут же принялись выполнять просьбу, будто почуяли, что он имеет право.

Алвин, кажется, даже не понял, что происходит. Но Джинера поняла — слишком уж это необычно выглядело. Да что там! Не только необычно — невероятно: она обедала в обществе бездушной твари и проклятого, но Эральд сделал что-то такое, отчего ей больше не было страшно.

Над ужасными словами Алвина Эральд смеялся: «Не веди себя, как младенец», — и ужас растворялся в шуточках. Проклятый с изуродованным шрамами злым лицом и речью плебея был для Эральда «драгоценный Сэдрик» — впрочем, встал же он между своим сюзереном и пулей. И они втроём вели себя, как старые приятели: перебранка не заходила дальше взаимных тычков, даже смертельные угрозы Алвина вдруг превратились в подначки — или их обезвредил смех Эральда.

В торбе Эральда оказались небывалые предметы и алхимические снадобья. Джинера рассмотрела фонарь, в котором загорался яркий и ровный лиловый свет без огня, стоит тронуть крохотный рычажок — вещь была до такой степени диковинной, что мысль об иномирье, освещённом чародейским холодным сиянием, казалась совершенно закономерной. Алвин принялся играть с ножом — невероятной вещицей, в рукоять которой убиралось множество разных лезвий; Эральд сказал, что дарит нож ему. Джинера подумала, что рукоять ножа из диковинного, ни на что не похожего материала, тоже сделана алхимическим способом. Алхимическим было и огниво: стоило нажать на упругий выступ, как из дырочки в металлической коробочке с шипением вырывалась струйка голубого огня.

Рай, если Эральд пришёл из рая, был местом не из чистого духа, а во плоти. Его обитатели умели изготавливать необыкновенные, очень удобные вещи, а думали, очевидно, не совсем как жители мира людей; любой предмет, нож, фонарь, пилюли, похожие на монеты из белого мела, огниво, застёжки курток, каждая мелочь, каждый пустячок — всё выдавало сверхчеловеческий разум.

Может, и ангельский. Но умение Эральда облегчать боль наложением рук имело земную природу. Легендарный королевский дар. Доказательство, которое нельзя подделать.

Когда Эральд менял Сэдрику повязку, Алвин выдал то ли презрительно, то ли насмешливо, что некромант должен быть дураком набитым, чтобы соваться под пулю вместо убийства стрелка.

— Ты что, не мог упокоить гадёныша на месте?

— В храме, ага, — отозвался Сэдрик уничтожающе. — Перед ликом Божьим. Рядом с благим. Нормально.

— А почему не оттолкнул Эральда? Тоже храм помешал?

— Оттолкнул бы государя — прилетело бы девчонке.

Вот даже как, подумала Джинера, впервые в жизни чувствуя к проклятому нечто отличное от омерзения. Чудны дела Господа на Святой Земле, подумала она, но тут Алвин фыркнул:

— А до девки-то тебе какое дело?

— Алвин, — сказал Эральд, — до неё всем нам есть дело. Примем это и не будем чушь молоть, хорошо? Джинера — наша. Наш союзник, партнёр и товарищ.

— Злая стерва, — тут же окрысился Алвин.

Эральд рассмеялся.

— Я тоже — злой стервец! И не суй пальцы к принцессиной собачке, пока не вернём твою душу. Укусит — и правильно сделает. Не терпит бездушных. Не со зла, а от страха.

— А шавка тут при чём? — возмутился Алвин. — Шавка — тоже наша?

— Шавка любит Джинеру, — сказал Эральд. — Ты скоро поймёшь, что это такое и как это важно. Пока просто поверь.

— Вы, кстати, благородные мессиры, лучше бы ели, вместо того, чтобы трепаться, — вставил Сэдрик. Ему, очевидно, сильно нездоровилось: он съел лишь ломтик пирога, зато всё время пил. — Надо успеть, пока часы на ратуше не пробьют полночь.

— Недавно шесть пробили, — сказал Алвин.

Эральд хотел что-то сказать, но тут с лестницы донёсся шум. Кто-то из свиты жаждал видеть Алвина, Алвин распахнул дверь и яростно приказал всем убираться к бесам в пекло, пообещав одновременно огонь, петлю и заострённые колья. Эральд выслушал, пожалуй, встревоженно — и, когда Алвин разогнал всех и вернулся за стол, сказал:

— Мне не хочется, чтобы нас сопровождала твоя банда, братишка.

— Отправимся втроём, — Алвин дёрнул плечами. — Возьмём лошадей.

— Я не умею ездить верхом, — сказали Эральд и Сэдрик почти одновременно, и Эральд рассмеялся, а Сэдрик добавил:

— Они меня боятся, лошади. И не удержусь я в седле.

— Конечно, нет, — кивнул Эральд. — Нужна карета.

И Джинера впервые за весь импровизированный и нереальный обед — не обед, а новый Малый Совет Святой Земли, чего там! — осмелилась вставить слово:

— Моя.

На неё обернулись.

— Что? — Алвин сморщил нос, но Эральд улыбнулся, и можно было продолжать.

— Я предложила взять мою карету и мою свиту, — сказала Джинера. — Я понимаю, почему вы, благородные мессиры, не доверяете двору Сердца Мира. Моему двору доверять можно — если, конечно, вы не будете унижать златолессцев, мессир Алвин.

Алвин хотел сказать что-то обидное, но Эральд перебил его:

— Только попробуй, — и снова улыбнулся Джинере. — Да здравствует Златолесье, дорогая принцесса.

— Двор Сердца Мира хочет войны с моей страной, — сказала Джинера. Сказала Эральду, будто он был главным на этом фантастическом Совете — и Эральд ответил просто и кратко:

— Войны не будет.

Это прозвучало не приказом даже, а простой констатацией факта. У Алвина вспыхнули щёки.

— Ты меня спросил?!

— Нет смысла, — сказал Эральд. — За тебя сейчас решает ад.

Алвин хотел ещё что-то сказать, но передумал. Вздохнул, махнул рукой:

— Ладно. Пусть её карета.

Джинера взглядом подозвала Дильберта.

— Всё отменяется, — сказала она. — Готовьте экипаж и охрану, — и отпустила его жестом.

— Что отменяется? — тут же подозрительно спросил Алвин.

— Война, — ответила Джинера удивлённо. — Хочется надеяться, что Святая Земля и Златолесье — снова союзники, как повелось издревле, мессир Алвин. Я поеду с вами.

— Да вот ещё! — возмутился Алвин.

Эральд спросил согласия Сэдрика одним вопросительным взглядом — и проклятый кивнул. Эральд сказал:

— Поедет. И златолессцы узнают от своей принцессы, что ты вернул душу себе: она увидит своими глазами.

— Смотреть будет противно, — предупредил Сэдрик.

— Ничего, — сказала Джинера. — Я не боюсь.

Они вышли вчетвером: проклятый опирался на плечо Эральда, а Алвин подал на лестнице руку Джинере. Она мгновение колебалась прежде, чем принять помощь, но, сделав над собой усилие, позволила держать себя за руку — и Алвин на сей раз не стал ломать ей пальцы. Только буркнул:

— Убери от меня шавку — рычит.

Джинера отдала собачку Ланну.

В галерее, куда вела лестница, оказался почти весь двор Сердца Мира; Джинера не нашла глазами только Марбелла. Очевидно, тут ждали короля — но Алвин не желал ничего разъяснять.

— Я же сказал, уроды, — бросил он злобно, — до завтрашнего утра никому ничего не скажу! И не сметь ничего предпринимать, ясно?!

— Ваше прекрасное величество, — начал канцлер, — но всех удивляет…

— А мне какое дело до того, что вас удивляет! — прорычал Алвин, выпустив руку Джинеры. — Что вам надо?! Моё согласие на похороны отца? А что ещё делать-то с трупом?! Или что ещё?!

Маленький серый человечек, который предупреждал Джинеру, что ей нельзя лезть в дела, связанные с адом, высунулся у канцлера чуть ли не из-под мышки, вставив слово:

— Но ведь эти двое, государь, государственные изменники…

— Нет, — отрезал Алвин. — Государственные изменники — это те, кого я назову. Ты, может быть. Ясно?

Как-то подозрительно дёрнулись люди в штатском. Джинера подумала, что, с точки зрения первых лиц Святой Земли, всё, очевидно, пошло не так — и сейчас, скорее всего, пришедшие в себя телохранители короля доделают то, с чем не справились в храме: убьют Эральда, а, быть может, и проклятого и её, Джинеру — с ним заодно. Эта мысль её просто обледенила — но тут проклятый Сэдрик громко и как-то хамски весело сказал:

— Эй, босота, вы бы не спорили с королями — не стоит!

Наступила ужасная тишина. Джинера быстро оглянулась — и увидела в единственной руке Сэдрика нож из матового стекла, из которого текло кровавое сияние. Коротко и ясно. Очень ясно, всем.

— Кто не будет слушать моих братьев, — продолжал Сэдрик, ужасно ухмыльнувшись, — тот прямо сейчас и отправится в ад, который так любит.

Толпа — придворные, солдаты, лакеи, какая-то безымянная челядь — шарахнулась в стороны, прижимаясь к стенам.

— Пойдём, рыжая, — сказал Алвин почти любезно, и Джинера сама протянула руку.

Они успели сделать несколько шагов — и Витруф гаркнул откуда-то снизу, видимо с площадки парадной лестницы:

— Лошади для государя и принцессы!

Солдаты взбежали по лестнице и остановились вдоль перил. Увидев синие мундиры армии Златолесья, Джинера чуть не расплакалась от облегчения и восторга. Златолесские телохранители проводили четверых союзников до парадного подъезда — и Витруф даже успел накинуть на плечи своей принцессы плащ, подбитый мехом.

Сумерки уже сгустились, туман казался бурым киселём — факелы солдат горели тускло. Жёлтый свет дворцовых окон, поглощённый сырой темнотой, тёк призрачно, и королевский дворец выглядел нереально, как в мрачном сне. Площадь тонула в тумане и тьме, лишь редкие фонари вдалеке еле сеяли мутный желтоватый полусвет.

Дильберт распахнул перед королём дверцу кареты с золотым деревом Златолесья. В карету была запряжена холёная рыжая шестерня, подарок Джанора. С двух сторон от кареты пританцовывали и били копытами кони личной охраны принцессы. Алвин криво усмехнулся и помог Джинере войти. Ланн впустил в карету Зефира и вскочил на козлы.

— Вы знаете дорогу к Малому Замку? — спросил у него Эральд. Ланн, вероятно, утвердительно кивнул. — Гоните, — сказал Эральд и захлопнул дверцу.

Лошади рванули с места.

В карете было темно, но Джинера различала в сумраке лица союзников — встревоженные и внимательные, но не испуганные.

— Между прочим, ребята, — сказал Эральд со смешком, — я уже решил, что тут нам всем и конец.

— Вообще-то, государь, я с вами пока, — проворчал Сэдрик. Эральд молча обнял его за здоровое плечо.

— Я с ними завтра разберусь, — тихо и яростно сказал Алвин. — Суки продажные. Биты мало.

— Нам бы сперва дожить до завтра, братишка, — сказал Эральд. — А завтра может измениться решительно всё.

— Интересно, где отравитель, — сказал Алвин. — То без него ни один чих во дворце не обходился, а то он слился и сгинул.

— А ты его больше не интересуешь, — отозвался Сэдрик. — На какого беса лысого ты ему сдался — с душой? Да ещё после того, как ты его расколол? Всё, забудь.

— Гнида, — сказал Алвин, и Джинера услышала в его тоне настоящую тоску. — Я так и думал. Корчил из себя преданного, сука. Страх, враньё — на том и всё… подонки…

— Это уже в прошлом, — сказал Эральд. — Я не знаю, что будет завтра — но точно другое. Они пользовались тем, что тебе нечем отличить правду от лжи — но уже с завтрашнего утра всё будет не так.

— Скорее бы, — Алвин вздохнул, как всхлипнул. — Устал я, Эральд… так устал — до смерти. Болит, болит, болит… Говорил — боюсь, да? Нет, не боюсь уже. Уже всё равно, лишь бы не болело.

— Уже скоро, — сказал Эральд. — Ты дольше терпел, братишка, потерпи ещё немного.

Джинера протянула руку в темноте и нашла руку Алвина, без перчатки, холодную, как у мертвеца. Он удивлённо взглянул на неё.

— Я очень хочу, чтобы всё получилось, — сказала Джинера. — Дай Бог.

— А… — Алвин кивнул. — Дай Бог. Ага.

Джинера снова чувствовала странный покой — здесь, в окружении чужих молодых мужчин, словно дома, в компании баронов брата. Даже Алвин, бездушная тварь, перестал пугать её — хоть она и не могла себе объяснить, почему.

Город, погружённый во мрак и туман, казался необитаемым и был освещён лишь редкими тусклыми огнями. Копыта лошадей и колёса кареты грохотали по мостовым неожиданно громко — и никто не прижимался к обочинам: после сорвавшейся королевской свадьбы столица замерла в ужасе, ожидая будущих бед. Померещились качающиеся тени в факельном свете, пролетело предместье, мутные огонёчки придорожной корчмы — навстречу понёсся чёрный лес.

Однако Джинере было настолько уютно, что она поймала себя на мысли: так бы ехать и ехать, очень быстро, весь вечер, всю ночь, и пусть лошади будут бесплотными и стремительными призраками, и под колёса летит не дорога, а полоса тумана… Но Малый Замок оказался не так уж и далеко от королевского дворца. Прошло меньше получаса, когда лошади замедлили бег, а Алвин мрачно сказал:

— Эй, Сэдрик… часы на ратуше, мне кажется, ещё и семи не пробили, а мы уже на месте, чтоб ему провалиться…

— Раньше — лучше, — невозмутимо откликнулся Сэдрик. — Есть время спокойно всё приготовить.

Джинера выглянула в оконце и увидела приближающуюся, вставшую из тумана тёмную громаду старинного замка с огнями на башнях.

XI

Златолесский барон крикнул: «Эй, открыть ворота! Дорогу королю!» — Эральд невольно улыбнулся, услышав тот же эльфийский акцент, что и у Джинеры. Милое у златолессцев произношение; Эральд подумал, как хорошо бы попросить Джинеру или кого-нибудь из её людей сказать что-нибудь по-златолесски, но тут же и забыл об этом.

Ворота распахнули. Карета вкатилась в крепостной двор, а за ней въехали принцессины телохранители, осветив двор теми же факелами, какими освещали дорогу. В их красном мечущемся свете угрюмый замок не стал выглядеть приветливее. После королевского дворца он казался очень древним, будто принадлежащим другой эпохе. Крепостная стена, окружавшая замок, явно строилась, чтобы в случае необходимости выдержать осаду, и сам замок, угрюмые стены без любимых на Святой Земле украшений, резьбы и фонариков, выглядел сооружением фортификационным, не жилым. Больше годился для тюрьмы, чем для дворца. Зачем тут в былые времена жил принц Бриан, Эральд не мог понять.

Атмосфера ему нравилась, что ли? В тёмные властелины готовился, заигрался…

Во двор высыпала челядь — люди Бриана, надо думать — и вид у них был вовсе не радостный и не восторженный. Старик в чёрном, с горбатым носом и поджатыми губами — министр Нушрок из старого детского фильма — рванул дверцу кареты, словно хотел оторвать её напрочь. Из кареты выскочил Зефирчик — и Нушрок шарахнулся назад, как от ядовитой змеи.

— Не рад меня видеть, старая сволочь? — осведомился Алвин с обычной своей любезностью.

— Что это вас привело в родовое гнездо, прекрасный государь? — спросил Нушрок, изо всех сил пытаясь быть любезнее Алвина.

— Батюшка умер, — сообщил Алвин, пародируя скорбь, и спрыгнул на брусчатку двора. — Тут ведь хоронить, я думаю? В часовне замка?

Губы старика дрогнули. Он зажмурился, будто пытаясь вморгнуть слёзы обратно, а когда открыл глаза, в них горела негасимая ненависть.

— Он хотел в храме Розы, — возразил старик, вложив в эти слова очень много чувств.

— Слишком сладко ему будет в храме Розы! — голос Алвина сорвался, будто судорога сдавила горло. — Рядом с тёткой Амалией лежать ему будет слишком… гнусно слишком. Обойдётся. Эй, вы, в карете! Ночевать там собрались?

Эральд вышел и подал руку принцессе, а потом — Сэдрику, который ухмыльнулся:

— Думаешь, не удержусь на ногах, государь?

На это «государь», сказанное привычно и небрежно, вскинулись все, как на вспышку или внезапный грохот.

— Кто «государь»? — севшим голосом спросил старик.

— А вот он — государь, — выдал Алвин с нестерпимой издёвкой — и над Нушроком, и над замком, и над самим собой. — Эральд, король Святой Земли. Кузен мой. Суки, грязные суки…

— Алвин, — окликнул Сэдрик, — а я ведь слыхал про этого старого ворона. От духа папаши, старого пса. Он со своими холуями в овраге закопал моего папашу.

Старик взглянул на Сэдрика — и его сухое лицо помертвело. Эральд видел такое впервые: живой окоченелый труп, даже челюсть отвисла, как у мертвеца. А Алвина вдруг заколотило, начала бить крупная дрожь, да так, что стало заметно — будто он дико замёрз, нестерпимо — и никак не отогреться.

Он даже обхватил себя руками, как замерзающий. Ему хотелось свернуться в позу эмбриона, в комок сжаться — и Алвин еле заставил себя выпрямиться, взглянул на Эральда со страшной тоской:

— Ненавижу, ненавижу этот бесов замок! — пробормотал, лязгнув зубами. — И Шепфорда ненавижу, сука, старая сука, давно надо было прибить его, как поганую крысу… и всех, все стены здешние ненавижу… тошнит меня, больно, не выношу. Эральд, вернёмся в столицу, а? — почти взмолился он, совсем по-детски, и неожиданно заскулила собачка.

Джинера подняла пёсика, прижала к себе. Её солдаты наблюдали безмолвно и сурово, готовые в любой момент обнажить оружие — им тоже было неуютно в Малом Замке.

— Прости, братишка, — сказал Эральд, которому тоже стало холодно. — Нам ведь надо доделать. Доделаем — и вернёмся. Сэдрик, куда нам идти?

— Лупили тебя мало в детстве, демон, — неожиданно прошипел очнувшийся старик. — Несчастный мой сюзерен ещё надеялся, что ты станешь хоть похож на человека…

Алвин даже не взбесился. Он только всхлипнул и обхватил голову руками. Эральд тронул его за локоть — Алвин повернулся, взглянул безнадёжно и устало.

— Хватит уже, — бросил Сэдрик. — Ты, вассал, как тебя — где вход в подвал?

Старик медленно перевёл взгляд с Алвина на Сэдрика.

— В какой? — спросил он шёпотом.

— Ты знаешь, в какой, — Сэдрик вытащил из кармана свой заговорённый нож. — Знакомая вещица? Трогал ведь? Твоё счастье, что не позарился, бросил в могилу с ним вместе…

Старик содрогнулся.

— Давай, проводи, — Сэдрик огляделся. — В ту сторону?

— Ох, и за что ж это на старости лет… — пробормотал Шепфорд, снова жмурясь. — И демон, и…

— Вы ведь знаете — за что, — сказал Эральд. — И — кто его демоном сделал, и что винить вам некого, в сущности…

— Я не верю в благих королей! — огрызнулся старик, но медленно побрёл вглубь двора.

К принцессе нагнулся барон Ланн, загорелый орёл с усиками щёточкой, сказал вполголоса:

— Ваше прекрасное высочество, это — рискованное дело, может быть опасно…

— Я пойду с ними, — сказала Джинера и невесело усмехнулась. — Один из них — мой жених, в конце концов.

Солдаты, оттеснившие челядинцев, осветили факелами низенькую дверь в глубокой нише и стёртые каменные ступени. Шепфорд, что-то бормоча, спустился к двери, долго возился с ключами, лязгал, гремел — и только минуты через три отпер.

Из чёрного провала пахнуло, будто из погреба, сырым, затхлым и падалью.

— Мне свет нужен, — скомандовал Сэдрик.

Ближайший солдат протянул ему факел, но Сэдрик отрицательно мотнул головой, показав нож в единственной руке:

— Королевская кровь, возьмите по штуке. Мне нечем.

Бароны дёрнулись вперёд, но Сэдрик остановил их.

— Мои августейшие особы — и всё. Больше никого не надо.

Эральд взял факел. Факел был тяжелее, чем ему казалось, чадное пламя металось в металлической сетке. Алвин помедлил, но тоже прихватил факел. Джинера подумала — и отдала притихшую собачку барону. Союзники вчетвером спустились в подвал по крутым каменным ступеням, выщербленным посередине — и Эральд услышал, как за ними закрыли тяжёлую дверь.

И сразу стало, как в каземате.

Даже не из-за того, что низкий свод лежал чуть ли не на головах вошедших, а пол на два пальца покрывала пыль. Очень дурное место был этот подвал. Поганое, недоброе место: ни бочек с вином, ни бутылок на деревянных подставках, ни кругов сыра, ни вяленых окороков, ни сундуков с добром — ничего тут не хранилось. Для чего ж он был сделан, этот каменный мешок?

У стены обнаружилась пара неожиданных кресел, очень старых, пропылённых насквозь, но когда-то, очевидно, дорогих и качественно сделанных. Атласная обивка с них облезла, торчало мочало — но почему-то было понятно: эти кресла отнесли в подвал не потому, что они одряхлели, но владелец не захотел их выкинуть. Эральд подумал, что их принесли новыми, принесли давно, и с тех пор тут больше никогда никто не ходил — от кресел веяло чем-то зловещим.

Алвин вставил факел в металлическую скобу на стене, и Эральд последовал его примеру. Подумал, что скобы подошли бы и для цепей.

Сэдрик ногой разгребал сор и пыль. Остановился.

— Кровь папаши, — сказал мрачно и горько. — Тут его Бриан и наградил за верность… Э, принцесса, вы тут не пройдётесь?

— Зачем? — удивилась Джинера.

— Пыльно, — преспокойно пояснил Сэдрик. — Сметёте подолом.

Джинера хихикнула:

— Ещё никто так не оскорблял мои туалеты! — и рассмеялся Эральд. Даже Алвин чуть заметно усмехнулся. Но, тем не менее, принцесса отпустила платье, которое придерживала, и шлейф смёл пыль с ужасного знака, вплавленного в стёртый камень пола.

Каждая линия этой чёрной звезды с множеством лучей была словно наполнена смолой или сожжённым порохом. На чертёж было тяжело и неприятно смотреть — мерещилась тёмная угроза, ощутимая злая сила. Эральд почему-то подумал о свастике на фашистском штандарте, хоть звезда совершенно её не напоминала.

Сэдрик нагнулся над чертежом и некоторое время молча его рассматривал. Потом скомандовал:

— Государь, дай мне руку.

Эральд чуть удивился, протянул. Сэдрик прижал его ладонь к плечу, накрепко; Эральд ощутил сквозь бинты внутренний жар и изо всех внутренних сил воззвал к Творцу и ко всем местным созидающим силам, как умел. Видимо, это сработало, потому что через пару минут Сэдрик глубоко вдохнул и кивнул:

— Отлично. Спасибо, государь, хватит пока. Уже можно работать.

Эральд улыбнулся.

— Используешь меня, как обезболивающее.

— А ты и есть обезболивающее, — сказал Сэдрик. — Панацея. Если бы не ты, я бы уже подох, наверное.

— Сэдрик, если бы не я, тебя бы даже не ранили…

Сэдрик пренебрежительно хмыкнул, всем видом показывая, что в грош не ставит королевские глупости, и тяжело опустился на колени, опираясь на здоровую руку. Положил нож, некоторое время ощупывал проплавившиеся в камне борозды. «Августейшие» молча, тревожно наблюдали.

— Отойдите подальше, — буркнул Сэдрик, не поворачиваясь. — Мешаете. Ты, государь, мешаешь. В угол отойди, там постой, сбиваешь с толку.

Эральд смутился и отошёл, а за ним — Алвин и Джинера. Они вжались в угол, касаясь друг друга плечами, и смотрели, как Сэдрик начал готовить обряд.

Он царапал пол остриём ножа, царапины должны бы были оставаться еле видными, но неоновый синеватый свет вспыхивал там, где нож касался пола, и тянулся за остриём, словно был густой жидкостью. Сэдрик что-то бормотал, иногда принимался вполголоса напевать — Эральд почти не понимал слов, улавливая только повторяющиеся «снизу» и «силы» — и постепенно вводил себя в транс. Видимо, предстоящее действо было много серьёзнее, чем переход в другой мир через ад — напряжение сгущалось, становилось нестерпимым до волосков, встающих дыбом, до ломоты в костях, время тянулось и тянулось, а собственно общение с силами преисподней всё не начиналось.

Джинера пожималась и хохлилась. Она, кажется, устала стоять, но даже шага не сделала к тем двум креслам, видимо, тоже чувствуя электрическое поле угрозы вокруг них. Алвина знобило; время от времени он вздыхал с детским всхлипом и тёр виски. Эральд подумал, что королевский дар может хоть отчасти помочь, и обнял обоих, раскрыв ладони, насколько возможно. Дар и впрямь сработал: минуты через три Эральд почувствовал, как под его руками расслабились струнно натянутые мускулы союзников. Джинера устало и доверчиво опустила голову на плечо Эральда, а Алвин привалился к нему всем телом — озноб, похоже, его отпустил.

— Что, король, — не оборачиваясь, глухо, каким-то чужим голосом спросил Сэдрик, — хорошо тебе? Уже не чувствуешь, что сила выливается впустую? Не лижут тебя, как мороженое? И даже есть желающие тебя убить, несмотря на благость… очень хорошо, да?

— Да, Сэдрик, — ответил Эральд дрогнувшим голосом. — Хорошо. Я — на месте. Дома и среди своих. Делаю то, что должен.

Сэдрик обернулся. В его расширившихся зрачках плыл, мерцал багровый светящийся туман, а лицо исказила судорога, как от нестерпимой боли.

— И я делаю, что должен, будь я снова проклят, — сказал он, или что-то сказало через него — Сэдрик был в глубоком трансе. — И сделаю, что смогу, — Сэдрик содрогнулся, и слеза, тёмная, как капля крови, выскользнула из угла его глаза, прочертив заметную полоску на лице. — На, жри! — выкрикнул он вдруг, полоснув ножом свою несчастную увечную руку. Кровь хлестнула веером — и мутно мерцающая паутинная синяя звезда словно оторвалась от каменногопола, дрожа сантиметрах в пяти над ним, как жуткая голограмма.

Струйка бледного тумана вытекла из центра звезды, медленно облекаясь в более-менее определённый абрис человеческой фигуры. Алвин и Джинера вцепились в руки Эральда изо всех сил, но он не почувствовал боли: призрак становился всё более чётким, будто его наводили на резкость — серая тень высокого, очень сутулого, почти горбатого человека. Его длинная чёлка падала на лицо — жалкая попытка скрыть мохнатое родимое пятно.

Разобрать, что прошелестел призрак, Эральд не смог — догадался. Сэдрик протянул ему окровавленный нож:

— Отпущу, если приведёшь того самого, — сказал он, пытаясь, по-видимому, скрыть душевную боль за приказным тоном. — Смотри: приводишь — и уходишь… туда.

Сэдрик начертил в воздухе знак ножом — и воздух на миг вспыхнул синим, а дух издал что-то вроде долгого облегчённого вздоха и исчез.

Синий свет побагровел. Пол треснул по царапинам — и из него хлынуло что-то вроде фонтана расплавленной лавы. Стало чудовищно жарко; поток лавы постепенно обрёл очертания головы чудовищного существа, похожей на нарисованный и оживлённый в 3Д-редакторе раскалённый рыцарский шлем размером с комод, с длинными острыми козлиными рогами. В прорезях глазниц нестерпимо сияло то, что находилось внутри, слепяще яркое, как расплавленная сталь.

Голос Сэдрика прозвучал гулко, как в колокол — с неожиданным эхом:

— Ад должен вернуть то, что получил незаконно!

В нижней части шлема раскрылась клыкастая пасть, издав странный звук, вроде шелеста или шипения.

— Алвин, ты должен потребовать сам, — приказал Сэдрик.

Алвин, чуть не ломая Эральду руку, попытался что-то сказать, кашлянул. Эральд чуть толкнул его плечом, надеясь, что Алвин воспримет этот жест как ободрение — так и случилось.

— Верните мою душу! — крикнул Алвин — и голос не сорвался. — Её у меня украли!

Демон издал шелестящий стон, и из лавы, в которую превратился камень пола, поднялась громадная лапа, вроде раскалённой латной перчатки, только с кривыми когтями. На этой пышущей жаром ладони лежало крохотное полупрозрачное тельце грудного младенца.

Эральд успел ужаснуться, но тут же понял смысл действа: уже в следующий миг призрачное детское тельце сжалось в сияющую точку, в этакого мотылька из чистого света, мотылёк спорхнул с ладони демона — и словно впитался, втянулся в грудь шагнувшего ему навстречу Алвина.

И тут весь мир расколол ужасающий грохот, будто в небе над Святой Землёй взорвали ядерный заряд. Малый Замок вздрогнул до основания; Алвина отшвырнуло к стене, Эральд едва успел подхватить потерявшую сознание Джинеру. Сэдрик выкрикнул дико звучащее слово, снова полоснув себя ножом — и провал в преисподнюю закрылся, оставив лишь рдеющую звезду из раскалённого камня.

* * *

Приходили в себя медленно, как выжившие в бомбоубежище после жестокого налёта.

Джинера с трудом открыла глаза, мотнула головой. Осознала себя полулежащей на руках Эральда и деликатно высвободилась, оправляя платье.

— Что это было, мессиры? — спросила она, облизнув губы в каменной пыли. — Что гремело?

Сэдрик, сидевший на полу, попытался подняться, но передумал. Подобрал нож, с третьей попытки сунул в ножны. Протянул Эральду руку — и Эральд помог ему встать.

— Что было… закрыл и запечатал, — сказал Сэдрик и закашлялся. — Помоги Творец больше никогда ничего в этом роде не делать… но всё, все адские твари — в аду. Лес чистый, город чистый… Алвин, ты жив?

Алвин сделал шаг от стены, пошатнулся и снова к ней привалился. Изменился он потрясающе: весь адский гламур слетел с него, как пыльца, рекламный лоск исчез — а заодно и ощущение ужасающей пустоты под ним. Алвин выглядел усталым и больным, глаза ввалились, под ними обрисовались синяки, в вороных кудрях появилась совершенно седая прядь — но лицо приобрело сложное выражение, человеческое, а не кукольное.

— Всё помню так ясно, — сказал он хрипло и тоже закашлялся, прижимая ладони к груди. — Ясно-ясно. Мерзко-мерзко. Тошнит… от себя.

Джинера взглянула с настоящим восхищением. Эральд подал руку — и Алвин притянул его к себе, будто, как и Сэдрик, хотел облегчить королевским даром боль в только что обретённой душе. Может, дар и подействовал, но как-то не так: Алвин неожиданно разрыдался, громко, не сдерживаясь и не смущаясь.

— Ничего хорошего не было… — еле выговаривал он, давясь слезами, — ничего, никого, никогда, только дрянь, подлые рожи, всегда больно… вокруг — гады, гады, папенька с маменькой сделали из меня щит, талисман, декорацию, ненавидели, брезговали, боялись — тварь бездушная, демон — но от идеи не отказались, нет! Я им был нужен, тварь бездушная! Власть ведь — через меня, через демона… И все так — ненавидели, боялись, брезговали — но нужен я им был, нужен — власть, деньги, статус, будь оно всё проклято…

— Понял, что ли? — тихо спросил Сэдрик.

Алвин взглянул на него мокрыми глазами:

— Да всегда я знал, только сказать не мог — слов нет, да и некому… Мою душу отдали — и своими кормили ад, заодно — суки, дешёвое скотство… А я — тварь — слышал, как они называют меня, чего там — всё время тянет бить, убить, вижу страх, злость, похоть — и тянет убить, но я — общий фетиш, артефакт, власть — и их тоже тянет ко мне… Бей своих, чтоб боялись чужие, безжалостность — доблесть, всем красиво — сами боятся и других пугают мной… Двор, власть, мерзость, трясина — есть души, нет — одно зло, одно…

Джинера погладила его по плечу, протянула платок. Алвин взял, шмыгнул носом и усмехнулся сквозь слёзы:

— Что, рыжая, не понравился я тебе?

— Ты сразу захотел меня убить? — спросила Джинера с простым любопытством, без тени враждебности.

— Ага, — Алвин неудачно изобразил улыбку. — Ты перепугалась, но стала царапаться. Взбесила.

— А если бы я была покорной и кроткой?

— Это ещё хуже, — признался Алвин. — Это просто слякоть. Враги — хоть люди…

— И сейчас хочешь убить?

— Нет. Никого из вас. И не захочу — у меня больше никого нет. И вообще — не уверен, что захочу хоть кого-нибудь. От грязи, боли, скотства — тошно, правда…

— Захочешь, — сказал Сэдрик. — Вот увидишь кого-нибудь из своего окружения — и снова захочешь, будь спокоен.

— Сейчас — даже думать об этом сил нет…

— Ребята, — сказал Эральд, — сейчас об этом рано. Лучше скажите, зачем демонам души? Вы ведь, наверно, хорошо знаете?

— Да уж, ясно, — кивнул Сэдрик. — Яснее некуда. Если каждый человек — замок, которым от них закрыт мир людей, то душу купить — всё равно, что ключ. Ты и сам понял, подозреваю, просто не хочешь, чтобы я издевался над твоим братцем…

— А почему во время обряда ты спросил, хорошо ли мне? Странно прозвучало…

Сэдрик замолчал, разглядывая пол. После долгой паузы с трудом произнёс:

— Да… так. Ад шепнул… — и заглянул Эральду в глаза. — Государь, прошу тебя, будь осторожен. Очень прошу, будь очень осторожен. Ты знаешь, я не трус и не слюнтяй, умею рисковать, а ад лжёт, но… пожалуйста. Ладно?

Эральд улыбнулся, кивнул.

— Конечно. А вообще, дамы и господа, мы молодцы. Мы уже сделали всё главное — закрыли аду вход в наш мир, да, Сэдрик? Осталось сплошное веселье…

— Ага, — вставил Алвин. — Сплошное веселье: суки из Совета, мрак в стране, пустая казна и прочие смешные пустяки…

— Не совсем пустая, — сказала Джинера. — Моё приданое.

— Которое должно было пойти на войну, — махнул рукой Алвин.

— Святая Земля не должна воевать, — сказал Эральд. — По крайней мере — так. А тем более — с Златолесьем, да ещё и за его счёт.

— Не должна. Не хочу. И так — кровищи… но надо же как-то барахтаться…

— Что-то придумается. Выплывем.

— Ага. Выплывай. Ты же — истинный, благой, любимчик Творца! Вперёд, под золотым штандартом…

— Выплывем вместе.

— Если уцелеем…

— Вы, благородные мессиры, — перебил Сэдрик, — мы сколько ещё будем тут сидеть? Не знаю, как вы, а я устал, я бы прилёг. И выпить бы чего-нибудь тёплого, что-то холодно…

— И я устала, — кивнула Джинера. — А можно уже выйти?

— Действительно, похолодало, — сказал Эральд. — Алвин, где в этом замке можно прилечь?

Алвин пожал плечами, выдернул из скобы факел и направился к лестнице. Второй факел забрал Сэдрик, с заметным наслаждением сунув в карман свой заговорённый нож. Эральд подал Джинере руку.

— Принцесса, — попросил он, пока поднимались наверх, — не могли бы вы сказать что-нибудь на языке Златолесья?

Джинера удивилась и улыбнулась:

— Так ведь я на нём и говорю…

— Государь, — сказал Сэдрик, — я ж сказать забыл… Весь Север же говорит на языке Святой Земли. Говорят, сам Творец говорил на нём с первым Иерархом, святым Луцилием, вот там, где храм Святой Розы… но, может, и сказки, конечно.

— В Писании об этом ничего не говорится, — сказала Джинера. — Скорее, легенда, апокриф…

Алвин распахнул дверь — в подвал ворвались резкий холод и неожиданный дынный запах мороза. Стража Джинеры, переминавшаяся с ноги на ногу в парадных мундирах, вдруг оказавшихся не по погоде, явно и сильно обрадовалась, а барон Ланн, не удержавшись, воскликнул:

— Счастье, что всё в порядке, ваше прекрасное высочество! Все перепугались до полусмерти: грохот этот, зарницы, всё такое… Люди уже хотели спуститься за вами — я не позволил. Мы с Дильбертом решили, что можем помешать, не дай Бог… Решили ждать, когда полночь пробьёт.

Зефир в его руках заёрзал, закрутился, повизгивая от радости — и Ланн спустил его на землю. Пёс тут же кинулся скакать вокруг Джинеры.

— Всё хорошо, мой милый друг, — сказала принцесса ласково и наклонилась взять собачку. — Вы поступили правильно, — сказала она Ланну с улыбкой.

— А где эта гнида Шепфорд? — хмуро спросил Алвин. — Слился, что ли, старая сволочь?

Джинера тронула Эральда за рукав.

— Вот удивительно, мессир, — шепнула она огорчённо. — Я надеялась, Алвин станет как Божий вестник… как то дитя… но время идёт, а он, прости мне Творец, всё такой же!

Не успел Эральд раскрыть рот, как встрял Сэдрик:

— Откуда бы там взяться Божьему вестнику, барышня, — сказал он насмешливо. — Но он не такой же, не грешите. Раньше у него выбора не было, а теперь есть. Разве мало?

Алвин с досадой повернулся к ним.

— Крысы разбежались. Ты их здорово напугал, проклятый, чрево адово! — сказал он Сэдрику и неожиданно рассмеялся, без всякой дурной изнанки, весело. — Да и бес с ними, пойдёмте найдём что-нибудь съестное… Барон! — окликнул он Ланна. — Скажите вашим людям, пусть отыщут что-нибудь на кухне замка для себя, и можете присоединяться к нам, если сумеете согреть вина.

— Всё изменилось, — задумчиво сказал Эральд. — И мы, и мир. Разве вы не чувствуете?

— Холодно… — начала Джинера, кутаясь в плащ, но замолчала, оглядываясь вокруг.

Ледяной ветер унёс туман. Над башнями Малого Замка, в небе с гроздьями громадных холодных звёзд, медленно плыла перламутрово-белая луна — а сами башни, крепостная стена, камни двора покрылись изморозью, белоснежной и пушистой, как ёлочная мишура. Четвёрка союзников замерла плечом к плечу, запрокинув головы к звёздной бездне.

— Узрим лик Его, — прошептала Джинера. — И откроется нам путь истинный…

— Уже, — оборвал Сэдрик. — Пойдёмте в тепло, в самом деле.

* * *

Марбелл в тёплом плаще, накинутом на кожаную куртку, и в высоких сапогах, шёл вровень с двумя лакеями, с натугой тащившими его тяжеленный сундук.

— Осторожнее, осторожнее! — раздражённо говорил он, если видел, что его драгоценное имущество несут недостаточно ровно. — Там артефакты, которым цены нет! Да держи ты ровней, дурень!

Сундук был последним. Книги и самое необходимое из оборудования лаборатории уже погрузили; кое-что пришлось оставить, но Марбелл считал, что лучше пожертвовать вещами, чем головой.

Его экипаж уже стоял у северного входа во дворец. И Марбелл собирался выехать ещё до того, как часы на ратуше пробьют полночь.

Суматоха во дворце заставляла Марбелла спешить. Беготня челяди его бесила, а глупость приближённых демона выводила из себя. Нет, в этом кабаке больше нечего делать. На Святой Земле свет клином не сошёлся.

— Марбелл, — вдруг окликнул из боковой галереи шеф шпионов, — куда это вы собрались?

— В загородный дом, — огрызнулся Марбелл. — Здесь стало слишком шумно.

— Вам придётся повременить с отъездом, мой дорогой, — улыбнулся Холан, как мог бы улыбнуться шакал. — Вас ждёт мессир канцлер. В Зале Совета.

— Государя нет во дворце — какой может быть совет?

— Вас ждут, Марбелл. Не заставляйте тащить вас силой.

Марбелл остановился и присвистнул.

— Холан, милый, — сказал он ласково, — вы что, голубчик, забыли, с кем разговариваете? Вы что же, дружок, искренне считаете, что я позволю кому-нибудь из ваших уродцев до меня дотронуться? Да я же, мессир золотой, их сперва положу, а потом подниму — и вы с ними, с мёртвенькими, уже договориться не сможете. Даже если пообещаете увеличить жалованье.

Шеф Тайной Канцелярии был потрясён. По его лицу Марбелл понял, что тот и вправду забыл. Вернее, привык к постоянной приниженности плебея в королевской свите — и события последних часов отвлекли. Недопустимая ошибка.

— Дай пройти, Холан, — приказал Марбелл. — Не делай глупостей.

Шеф шпиков сделал шаг назад.

— Вали-вали, — бросил Марбелл и прикрикнул на лакеев. — Что встали? Несите к лестнице, да осторожно!

Холан опозорился вдрызг, но Дамьен оказался более сообразительным. Он выскочил на задний двор без плаща, в туфлях, с самым отчаянным лицом:

— Бог мой, Марбелл, дорогой друг, вы хотите оставить дворец в такую минуту?!

— Слишком много шума, мессир, — кротко ответил Марбелл. — Дорогой Дамьен, идите в помещение, простудитесь — что-то похолодало…

С чего бы, действительно, так внезапно ударил мороз? Ну, надо быть простецом, чтобы не сделать выводов: портал в преисподнюю схлопнулся с чудовищным грохотом, а багровые зарницы над Малым Замком были отлично видны с дворцовых башен. Марбелл всё отлично понял; очевидно, он понял единственный во дворце, а может, и в столице — но до прочих ему не было дела.

Как бы ни обернулось — больше не будет ничего хорошего.

— Как же вы можете бросить меня, когда я так на вас рассчитывал? — горестно спросил Дамьен. — Мало того, что вы бросили нас, когда всем так нужна была ваша помощь — дали государю уехать с этими… А ведь мы, простые смертные, в сущности, ничего не могли поделать с проклятым, с изменником — без вас…

— Но, Дамьен, — промурлыкал Марбелл, чувствуя одновременно наслаждение и злость, — ведь вы должны бы были обратиться к священникам… ах, у них бдение по Иерарху, конечно-конечно! Вот незадача…

— Нет, только вы…

— Меня грозились сжечь в корзине с кошками, а я не выношу кошачий запах.

— Объясните же, дорогой Марбелл, что происходит! Двор в ужасе…

— Сожалею. Я уже ничем не могу помочь. Я слишком поздно понял, что мне не по чину внимание таких важных особ, как вы, прекрасный мессир. Я — просто плебей, несчастный алхимик и лекарь; в любом случае, как ни повернётся жизнь, все камни полетят в мою голову.

Дамьен понял, что нужно менять тактику.

— Вы покидаете страну? — спросил он деловито.

— Возвращаюсь в Междугорье, — солгал Марбелл. — Для научной работы нужно уединение.

— Вам, вероятно, понадобятся средства на дорогу? За консультацию вы могли бы получить небольшое вознаграждение… как алхимик.

Марбелл остановился, обернулся, поднял бровь:

— Небольшое, вот как…

— Двадцать тысяч, — выдал канцлер чудовищную цифру.

Марбелл улыбнулся:

— Пятьдесят.

— Немыслимо.

— Милый Дамьен, речь пойдёт о шкуре. Моей и вашей. Не спорьте, не надо. Если мои услуги вам не по карману, я, пожалуй, пойду…

Канцлер судорожно вдохнул.

— Хорошо.

Марбелл проследил, как ящик грузят в дормез.

— Наличными.

— Зайдём ко мне, — кивнул Дамьен с новым вздохом.

Марбелл пошёл за канцлером в его рабочий кабинет, прислушиваясь к Дару. Дар жёг изнутри, вызывал зуд в затылке, отвратительные ощущения в позвоночнике — смотрят в спину, смотрят! — но тянущей боли смертельной угрозы Марбелл пока не чувствовал.

Следят, но боятся.

Удивительно, думал Марбелл, как душно во дворце. Под открытым небом вместе с морозом вдыхается нестерпимо прекрасное, прямо-таки переполняющее ощущение чистоты, вымыли детки Святую Землю, добела выскоблили, любовью благого, кровью проклятого, золой Алвиновой жизни, до блеска — а здесь, в королевской резиденции, всё по-старому, будто и не произошло ничего.

Ад впитался в стены? Кто бы мог подумать, что так бывает…

В кабинете Дамьен ткнул пальцем в кресло у камина:

— Присядьте тут, Марбелл.

Ну, да, конечно, не годится показывать захожим некромантам, где деньги лежат. Марбелл сел и подождал, пока Дамьен вскроет какие-то свои тайники за его спиной. Дар лежал на дне души, как огонь под пеплом — канцлер не собирался причинять некроманту вред, видимо, и впрямь решил заплатить за услуги. Ну что ж, Марбелл — полезный…

— Взгляните, — буркнул канцлер холодно и сухо.

Марбелл повернулся.

Не золото. Кожаный мешочек с чудесными бриллиантами, сияют на ладони Дамьена, как роса на траве, умилительное и прекрасное зрелище.

— Двадцать пять штук, — голос канцлера дрогнул. — По две каждый.

Может быть, и ложь, может, и дешевле. Марбелл никогда не был знатоком ювелирных тонкостей и цен на камешки. Но настоящие и красивы на диво, а бриллианты чистой воды — вещь в хозяйстве незаменимая. Даже если они стоят изрядно меньше полусотни тысяч, пригодятся для сложных обрядов.

— Ладно, — весело сказал Марбелл. — Я возьму, вы меня убедили.

— Пойдёмте, — тут же сменил тон Дамьен. На приказной.

Ага, подумал Марбелл, мне заплачено, значит, мной можно помыкать… Ну хорошо, пока — пускай, решил он и снова пошёл за канцлером — в Зал Совета.

Во дворце было поразительно многолюдно. В приёмной толкались какие-то мутные ребятки, одетые слишком хорошо для их плебейских рож, чьи-то женщины, офицеры… шелупонь в ужасе, подумал Марбелл, те, кто пил ад, как сивуху, чувствуют себя плохо, им маетно, тяжко — и где же тот, кто мог бы всё это облегчить… Государь-то в отъезде, а когда приедет — если приедет — эти бедолаги будут сильно разочарованы.

В Рубиновой гостиной необычно пахло пудрой, крепкими духами и женским потом: там оказались жена Дамьена и жена прокурора в обществе целой толпы своих фрейлин, в слезах и нюхательной соли, в туалетах чересчур простеньких для таких важных особ — они обхаживали и герцогиню Тиссу, супругу Наджела, очень пышную и блистательную на их фоне, в королевских гербах с ног до головы. Марбелл мысленно закрыл глаза рукой: похоже, и демон, и благой уже считаются мёртвыми — и Наджел, заштатная, замызганная и задрипанная хиленькая ветвь дома Сердца Мира, вдруг оказался исключительно важной персоной.

Королевский дом, благая кровь, три раза «ха-ха-ха». Небось, судорожно разыскивают подходящего младенца среди всей своей родни, подумал Марбелл, не зная, хохотать или ужасаться жадности, дурости и подлости вельмож. Им только показалось — но они уже готовы.

Король ведь умер, а? Ну, вдруг? У них тут, очевидно, сердца поют оттого, что отменили свадьбу, оттого, что Иерарх так славно отдал душу тому, кто её взял: никакой супруги, никаких детей, даже потенциальных, условных — ах, какая красота…

Марбелл с грохотом распахнул дверь в Зал Совета — и присутствующие аж подпрыгнули в креслах.

— Ох, Господи! — сорвалось у генерального прокурора. — Это вы, Марбелл? Какая радость…

— Можно начинать, — позволил канцлер из-за спины некроманта.

Марбелл оглядел Зал, стол — и смешанное чувство злорадства, презрения и чего-то вроде стыда за всю аристократию чохом усилилось многократно. Канцлер уселся на своё привычное место, прокурор сдвинулся на несколько кресел дальше, маршала было не видно и не слышно, герцог Наджел расположился в кресле Марбелла, рядом с пустующим местом короля. Шеф шпионов не пришёл вовсе — оплакивает промах или чинит козни, мелькнуло у Марбелла в голове — не было и ещё кое-кого из принятых при дворе, зато вокруг Наджела вдруг оказалась целая толпа его родни, какие-то захолустные барончики с капелькой благой крови, уже давным-давно сошедшей на нет. Главными из этой банды кандидатов на капельку власти смотрелись двое сыновей Наджела — молодые люди слащавого и жестокого вида, с такой же бабьей неопределённостью черт, как и у их папаши.

Марбелл, не торопясь, подошёл к столу и сел в королевское кресло.

На миг все онемели от его выходки — только прокурор Шодар воскликнул поражённо:

— Да ты, некромант, с ума сошёл!

Марбелл рассмеялся.

— Да что там, благородные мессиры! Всё равно вы нарушили регламент. Разве место, которое сейчас занимает каждый из вас, имеет какой-то смысл? И Совет-то не имеет смысла — нет короля. Так к чему волноваться?

— Выбирай выражения, проклятый! — спесиво заявил Наджел. Он выглядел парадно, и украшений на нём было даже больше, чем он таскал обычно.

— Будто я тут один проклятый, — усмехнулся Марбелл. — Голос у вас прорезался, мессир герцог — кто бы мог подумать, что вы такой громкий…

— Ты, урод! — начал старший сын Наджела, но его перебил канцлер.

— Прекрасные мессиры, — сказал он строго, — оставим пустяковые счёты. Места в Совете распределить ещё успеется — сейчас надо говорить о главном. Мы все хотели выслушать мессира Шепфорда, который загнал лошадей ради государственной пользы.

Опальный камергер Бриана, сухая мумия, знающий, очевидно, чересчур много, поднялся на самом дальнем конце стола: он сводил счёты и, похоже, был единственным, кого не занимал собственный статус.

— Они приехали в Малый Замок вечером, затемно, — сказал он с отвращением. — Король, а с ним два щенка, один — с клеймом ада, и девчонка из Златолесья. Их сопровождали златолесские солдаты. Они собирались устроить в подвале Малого Замка какой-то адский обряд — проклятый собирался, даже не скрывал, по приказу короля, само собой. Я останавливал, но меня не послушали. Я поехал сообщить обо всём мессиру Дамьену, честному и верному человеку — и весь этот кошмар застал меня в дороге. Не знаю, что они сделали — но ведь всем очевидно, что ничего хорошего. Призывали демонов, ясно.

Не сомневаюсь, что ты хорошо осведомлён о том, как призывают демонов, подумал Марбелл.

— Король, призывающий Те Самые Силы, может быть низложен, — торжественно изрёк Наджел. — Мы как высшая знать Святой Земли…

Его перебил громкий и бесцеремонный хохот Марбелла.

— Прекраснейший мессир, пощадите! — взмолился некромант, — уморите со смеху! Не рассказывайте сказок хотя бы членам Совета! Вся Святая Земля, до последнего нищего на базаре, знает, что договор с адом заключил ещё покойный Бриан, а Алвин после того договора и сам был демоном — ему и заключать-то ничего не надо! Такие вещи крайне тяжело скрыть — они сами собой вылезают, как шило из мешка…

— Да как вы смеете! — возопил Наджел в негодовании, столь же праведном, сколь и фальшивом. — Если даже это и так, то моя семья понятия об этом не имела! Никто из моего рода не стал бы служить демону!

— И я не знал, — бухнул маршал и вызвал у Марбелла новый приступ веселья, а у Совета — новый приступ негодования.

— Хватит, мессиры! — рявкнул Дамьен, очень понравившийся Марбеллу в этот миг. — В наивность будем играть потом. Некромант здесь для того, чтобы прояснить положение дел. Жив ли король. Что ждёт королевство. Что именно это был за обряд. В конце концов, он эксперт по части грязных дел, а любой из аристократов может лишь смутно догадоваться и довольствоваться слухами. Сделайте милость, Марбелл, отнеситесь к своей роли серьёзнее.

— Да уж куда серьёзнее, — усмехнулся Марбелл, чувствующий неодолимое желание положить ноги на стол. — Конечно, я знаю. Большую часть того, что надо знать, по крайней мере. С чего начать?

— Алвин вызывал демона? — спросил Наджелов сынок.

— Нет. Он, хоть и бездушный, но простец, сознательно общаться с адом не способен. Демона вызывал мальчик, которого в храме подстрелили люди Холана.

— Зачем? — спросил Дамьен. По тону чувствовалось, как сильно его интересовал этот вопрос.

— Расторгнуть договор, — Марбелл пожал плечами. — Разве не очевидно?

Наступила гробовая тишина. Совет переваривал информацию, пытаясь решить, как к ней относиться. Марбелл молчал и ждал.

— Душу вернуть? — спросил маршал. — Так в чём беда?

Его тут же заткнули и пригвоздили к месту убийственными взглядами.

— Король жив? — спросил Наджел, которому было заметно не по себе.

— Который? — спросил Марбелл беззаботно. — Благой — жив, очевидно, что ему сделается. Для адских сил он неуязвим, другое дело — для людей… Алвин — не знаю. Душа — штука опасная. Не представляю, как на него подействует… Но хоть один король да жив, точно. А может, и оба — чем ад не шутит.

— А зачем стране два короля? — тихо спросил прокурор.

— Тем более, таких! — громогласно дополнил Наджел.

— Каких «таких», драгоценный мессир? — ласково спросил Марбелл. — Не от мира сего? Так ведь демон вас устраивал, не так ли? Или вы принципиально против благого?

— Ладно-ладно, — перебил старший сын Наджела, чьё имя Марбелл никак не мог вспомнить. — Святая Земля обнищала вконец, на пороге войны, казна пуста — всё это демоновы проделки, фактически преступление. Алвин должен быть низложен, адской твари на троне Святой Земли не место. А кто этот «благой» — ещё надо прояснить. Уверен, что ловкий самозванец. Всё это — объявить народу, лжекоролей — арестовать и судить обоих. Логично, батюшка?

Герцог Наджел важно кивнул. Совет одобрительно молчал.

— Мой ребёнок родится со дня на день, — сообщил Наджелов сынок. — По приметам и знамениям выходит, что будет мальчик. Чистое безгрешное создание, которое будет представлено Господу в храме Святой Розы — а никто из нас на власть и не претендует…

— Я так и думал, — сказал Марбелл. — Как всё это весело, в сущности… Служить демону — выгодно, чего уж. Душа королю только мешает, как милейший мессир Дамьен как-то сказал — что ж, верно. Я сам пытался Алвина отговорить… грешен, надеялся, что доживу до его естественной смерти — не заживаются бездушные-то — и подниму его в качестве Того Самого. Настоящего. Вот тогда бы был король — всем королям король, навечно, а того, что я бы получил с этой операции, вам, простецы, даже не представить. Вы бы для него кормом были, плесень.

— В-вы… — заикнулся Наджел, но осёкся под взглядом некроманта. Остальные молчали, и глаза у Совета были, как блюдца.

— Да, — покаянно продолжал Марбелл. — Не вышло. То-то мне порой казалось, что в Алвине что-то человеческое теплится, еле-еле, но всё-таки… ну и всё. С душой — конец ему, ясное дело. Своей истинной силы он так и не узнает, бедняга. Теперь ад ему не защита, а Господь — когда он кого спасал? Вы его теперь живьём сожрёте, прекрасные мессиры, тут и гадать не о чем. Жрите — но без меня. Я уезжаю. Я, мессир Дамьен, свой гонорар отработал — ничего не утаил. А вы, мессир, как вас, — обратился он к сыну Наджела, — сходите на Бриана посмотреть, пока его готовят к похоронам. Сходите, интересно. И поучительно…

— Сжечь бы тебя, сволочь, — сладострастно и мечтательно прошипел Наджел.

— Монахи заняты, — хмыкнул Марбелл и поднялся, но тут в Зал вошёл лейб-шпион, явно подслушивавший за дверью и выжидавший подходящую минуту.

— Не спеши, некромант, — сказал он, улыбаясь. — Не стоит.

— О, Холан, ты опять? — удивился Марбелл. — Да отвяжись ты от меня, пристал, как репей…

— Вы, мэтр Марбелл, в Междугорье собрались? — спросил Холан весело. — Вам там обрадуются. Вы ведь украли из фамильного склепа труп юной баронессы Агнессы Междугорской, что-то алхимическое сделали с этим бедным телом и возите его с собой. В сундуке. Для гнусных удовольствий, надо полагать. От чего она умерла, кстати?

Марбелл глотнул воздух ртом.

— Ты рылся в моих вещах…

— О, да, я рылся, — ещё веселее продолжал шеф Тайной Канцелярии. — Скажи слово, шевельни пальцем, убей меня или хоть попытайся — и история твоих похождений будет известна всему Северу. Я позаботился. Тебя затравят, как оленя. Как перспектива?

— Ты мог бы сказать всё то же самое с глазу на глаз, — медленно сказал Марбелл, с трудом взяв себя в руки. — Теперь разболтает кто угодно, любая титулованная мразь из Совета…

— А ты веди себя любезно, — улыбнулся Холан. — Не заводи врагов, будь почтителен. Ты — отличный алхимик, да и услуги некроманта могут понадобиться… новому государю… тебе могли бы простить мелкие шалости.

Марбелл взглянул на канцлера: канцлер благостно улыбался.

— Ладно, мессиры, — сказал Марбелл кротко. — Ошейник вы на меня надели. Как я забыл: при дворе Святой Земли можно воровать золото пудами, убивать не возбраняется, даже приветствуется, грехи помельче и вовсе не в счёт — но, чрево ада, ни в коем случае нельзя иметь необычные наклонности в постели. Убивать живых девиц куда предпочтительнее, чем любить мёртвую…

— Фу, — сморщился канцлер. — Хватит уже, некромант, а то всех стошнит. Тут будут терпеть тебя и твой этот труп, но не смей слишком много мнить о себе — и ты смертен.

— Я это понимаю лучше вас всех, — с горечью сказал Марбелл и вышел.

* * *

Разгружать экипаж было тяжело и тошно. От мысли, что Холан раскрывал сундук и, быть может, трогал погаными лапами Агнессу, Марбелла мутило.

Он заперся в своих покоях, вынул Агнессу из сундука и вымыл в лавандовой воде с ног до головы, а потом переодел в чистую сорочку. Не раздеваясь, лёг рядом с ней на постель поверх одеяла, обнял, прижался щекой к её груди, попытался успокоиться.

Грязные сволочи. Простецы поганые.

Себе разрешают всё. Убивать для забавы. Растлевать детей и девиц. Присутствовать при пытках. Насиловать. Аристократическая норма. Но плебею…

Мой шедевр, бедная девочка, что они понимают в таких делах, думал Марбелл в состоянии, близком к отчаянию.

— Воображают, что я из похоти убил бедную баронессочку, из которой сделал тебя… — шептал он, гладя Агнессу по голове. — Им это очень понятно — убийство из похоти. Но ведь ты-то знаешь, что у неё не затворялась кровь, она неудачно порезалась — не я в том виноват… просто случайно увидел гроб в храме… Ей ведь больше не нужно это тело… никому, кроме меня, оно больше не нужно, даже родственникам…

Кадавр привычно отозвался на горе хозяина: веки Агнессы дрогнули, шевельнулись пальцы, будто она хотела ответить на ласку. Марбелл прослезился от умиления.

Никто из простецов — и уж точно не гнусный Холан — не был способен оценить масштабы труда, превратившие простого кадавра в произведение искусства. Алхимические составы, уничтожившие запах разложения и его самоё. Ритуалы, изменившие тело, ритуалы, обучившие кадавра реагировать на некроманта так, как должно… В сущности, прекрасная кукла, сделанная из банального мертвеца — и чуточку движимая чувствами своего господина.

Ну да, Марбелл не любит живых женщин. К чему врать о чувствах к душе, когда интересует только тело, а мелкая женская душонка портит всё, что возможно — болтовнёй некстати, враньём, сплетнями, изменами, жалкой жестокостью… Кадавр идеален: совершенное тело, движущееся ровно столько, сколько надо. Молчаливое, чрево адово! Лучшая из женских добродетелей.

И что, это страшнее, чем обычно делают простецы с треснувшими душами? Думая о вельможах из Совета, об их расфуфыренных и зарёванных жёнах, об их метрессах, детках, челядинцах, об их замках, конюшнях, экипажах, чистокровных жеребцах, бриллиантах внасыпку, как стеклянные бусы, золотом шитье, от которого одежда становится неподъёмно тяжёлой, об их самодовольстве, глупости и недальновидности, обиходной жестокости и презрении к плебсу, Марбелл чувствовал, как ярость поднимает Дар и кипятит кровь.

Лучше уж коронованный демон. Бедный, бедный щенок, думал Марбелл, с удивлением отмечая, что его печалит отсутствие Алвина. Жаль его, что ли. Непосредственный. Ребёнок. Жесток по-детски, наивно, безрассудно. Да и не виноват в том, что его милый батюшка-регент отдал его аду, чтобы четырнадцать лет грабить страну, сидя на троне… Сам Бриан души не продавал — отдал её даром, даже не заметив. И вся эта благородная кодла, Дамьен, Холан, толпа подхалимов и лизоблюдов, Наджел, оказывается, решивший, что, после кровавого кошмара, учинённого Брианом, ему всё позволено, вплоть до трона…

— Ничего, — шептал Марбелл в душистые кудри Агнессы, — ад возьмёт со всех. Он всегда берёт, он обязательно берёт, рано или поздно. А если он не возьмёт с вас, ничтожества — то возьмёт с ваших детей — и никому мало не покажется… Святая Земля… ох, не смешите меня! Что, кроме легенд, тут осталось от святости-то?

Глядя на розовую от ледяного холода луну, Марбелл решил, что уедет непременно. Не в Междугорье, конечно, где уже пару сотен лет преследуют проклятых, как крыс и, без сомнения, ищут и его. Да и на Севере свет клином не сошёлся — есть Чёрный Юг, потрясающие алхимические и магические тайны, тропическая экзотика. Золото в ходу везде… а может, найдётся титулованный меценат, можно будет продолжать научную работу.

Марбелл задремал только под утро, и ему снились тяжёлые тревожные сны. Огонь. Марбелл пытался выбраться из горящего дома, вокруг рушились перекрытия и балки, пламя выло и гудело — выхода нет, и вот-вот обвалится кровля…

Проснувшись в поту и с больной головой, ещё затемно, Марбелл успел подумать, что страшный сон — это своеобразное отражение вчерашних событий, безвыходной или почти безвыходной ловушки — но тут в дверь спальни постучали. Сперва деликатно, потом забарабанили кулаком.

Совсем потеряли остатки уважения.

Марбелл тихо поцеловал Агнессу в висок и осторожно уложил в сундук. Хватит им, насмотрелись. В дверь колотили.

— Что надо? — рявкнул Марбелл раздражённо. — Уже не подождать рассвета?

— Мэтр Марбелл, — проблеял за дверью дежурный лакей, — вас срочно зовут в Зал Совета…

— Да срань же Господня! — выругался Марбелл, сдёргивая с кресла рубаху. — Что им не спится, ни днём, ни ночью от них нет покоя…

— Очень срочно, — виновато прогнусил лакей. — Драконы.

— Что?! — Марбелл принялся в лихорадочной спешке натягивать одежду. — Вот этого ещё не хватало. Ну, будет жарко. Гори-гори ясно, чтобы не погасло…

Он взбежал по лестнице в любимый покой Алвина. С башни открывался отличный вид на дворцовую площадь, седую от инея, в свете фонарей, окон и тающей луны. На свадебной арке, всё ещё увитой цветочными гирляндами, превратившимися на морозе в хрупкий фарфор, сидел дракон.

Его грациозное серебряное тело сияло в предутренних сумерках. Словно поймав взгляд Марбелла, дракон потянулся, как птица, на миг расправив широченные острые крылья, встряхнулся — и снова принялся пристально смотреть на дворец.

Марбелл, цепенея, поднял глаза и увидел, что в сереющем утреннем небе кружит ещё с пяток драконов — высоко, но правильные круги они нарезают именно над дворцовой площадью. Пара драконов сидела на крыше здания Тайной Канцелярии, прямо на карнизе, рядом с каменными горгульями — будто серебряные горгульи. Марбелл с оторопью ужаса понял, что на дворцовой крыше, очевидно, тоже сидят драконы.

Он никогда не видал столько сразу — да и никто в столице не видал, насколько Марбеллу было известно. В последнее время, с тех пор, как Алвину захотелось ручного дракона и как одного привезли из предгорий, в небесах над городом они иногда появлялись — но вот так, по десять, а то и больше, зараз?!

Для того, чтобы спалить город дотла, хватит одного-двух.

Спускался в Зал Совета Марбелл тоже бегом. Сердце бухало о рёбра — но страх не заглушал злорадства, упоительного, как любовный экстаз. Заставили, значит, некроманта остаться? Ах, как насмешлива судьба, благородные мессиры!

Его ждали. Тёплый свет свечей скрадывал бледность лиц, но углублял тени — и Марбелл отлично рассмотрел жуткие синяки под глазами вельмож. Наджел постарел лет на десять. У канцлера тряслись руки. Сынок Наджела рвал на части носовой платок. Только маршал бодрился — но не очень убедительно.

— Наконец-то! — воскликнул Дамьен. — Вы крепко спите, Марбелл.

— Когда город и мы все в опасности, — проблеял Наджел точно так же, как и дежурный лакей, даже жалобнее.

— А что, собственно, произошло, мессиры? — спросил Марбелл, приподняв бровь. — Ну, драконы… что им надо, конкретно?

— Конкретно?! — Дамьен воздел руки. — Марбелл, я был вынужден разговаривать… с драконом, — и некромант отчётливо услышал за словами тщательно замаскированный ужас. — Они желают видеть короля.

— О! И что вам мешает предоставить им желаемое? — Марбелла снова понесло. — Мессир, как вас там, — обратился он к сыну Наджела, отдирающему от платка полосу драгоценных кружев, — вы можете себя проявить. Вы же вчера бодро претендовали на трон?

Вчерашний претендент в короли вжался в кресло.

— Моё имя — Шандор, мессир, — огрызнулся он.

— Прекрасный мессир Шандор, ваше будущее величество, вы не ответили, когда намерены побеседовать с драконами о природе власти? — улыбнулся Марбелл. — Надо же узнать, что им нужно.

— Я не… не пойду, — Шандор честно попытался говорить если не величественно, то хоть громко.

— Он не пойдёт, — встрял Наджел. — Он же не король… пока…

— А кто же спасёт город, мессиры?! — патетично спросил Марбелл. — Где храбрецы и герои? Вы-то, великолепный мессир Дамьен…

— Я не король, — буркнул канцлер. — Он не пожелал со мной разговаривать — и слава Богу. Постойте-ка там, на ветру, когда драконы пялятся сверху…

— И что ж? — спросил Марбелл с весёлой яростью. — Желающих пристроить задницу на трон полно, а желающих вести себя по-королевски, когда это необходимо, нет?

— С чего бы мне желать быть убитым этими монстрами за того дракона, которого Алвин замучил?! — возмутился Шандор, но вышло слезливо. — Я не должен отвечать за его грехи — он вообще демон!

— Есть такая занятная штука — преемственность власти…

— Марбелл, — взял себя в руки канцлер, — вас позвали не за этим.

— Да-а? А зачем?

— Вы ведь некромант, — сказал Дамьен, резко теряя уверенность в себе. — Вы можете убивать на расстоянии…

— О! Я должен истребить этих драконов, которые прилетели побеседовать с государем? И как вы это себе представляете? Драконы — не люди, мессир. Драконы — воплощение стихии огня, фактически — элементали, демоны, но при том живые существа. Я не могу применить к ним смертную магию.

— Но почему? — удивился маршал.

— А как вы думаете, почему некромантов жгут, мессир? И почему почти никто из нас не может поднять сожжённый труп? Огонь — враждебная смертной магии стихия, неподвластная мне стихия.

— Но того дракона вы же держали, — напомнил канцлер.

— И он улетел. Вырвался. Полуживой. Я отлично его держал.

— Но вы должны нам помочь, спасти город…

— Я?! Вы шутите, мессиры. Я ничего и никому не должен. Вы шантажом заставили меня остаться, а теперь требуете, чтобы я для вашего удовольствия стал богом и отвёл катастрофу одним щелчком пальцами? Нет, даже не шевельнусь — потому что в любом случае не смогу, я не бог. А вы — жители Святой Земли, вы — её власть, её аристократия, благая кровь, как там дальше. Вот и дерзайте. Спасайте, выручайте, ваше это дело, прекрасные мессиры — я-то всего-навсего проклятый, чужак, плебей и лекаришка. Мне не по чину.

— Ты слишком много себе позволяешь, — прорезался Холан.

Марбелл зевнул ему в лицо, не прикрыв рта рукой.

— Хочешь сообщить всему свету, что я сплю с мертвецом? Изволь. Всё равно мы все сгорим. Вы ведь понимаете, что они хотят, эти птахи? Ну вот. Можете наслаждаться последними часами жизни, а я пойду выпью вина. Надеюсь умереть в добром расположении духа.

Он вышел из Зала Совета, насвистывая — и для этого даже не пришлось притворяться. Холан догнал его, хотел схватить за плечо, но вовремя отдёрнул руку:

— Да побойся же Творца, некромант…

— О Творце вспомнили… молодцы. Молитесь и кайтесь.

— Посоветуй хоть что-нибудь, сука! Кроме тебя вообще никто не имел дела с нечистью!

— Посоветовать? Извольте. Пошлите людей в Малый Замок. Король-то — Алвин, как бы вы ни тужились тут, вот и доставьте сюда Алвина. А если Алвин мёртв, покажите им благого. Всё лучше, чем этот… как его? Выродок Наджела.

Лейб-шпион покачал головой, но больше не пытался остановить Марбелла.

XII

Алвину тоже не спалось этой ночью. Он сидел на подоконнике своей спальни в Малом Замке и смотрел в небо. Никак не мог насмотреться.

Никогда там не было ничего интересного. Никогда взгляд Алвина не привлекали звёзды, эти шляпки гвоздей, вбитых в небесный свод. Небо казалось плоской крышей мира; за ним не было ничего или были скучнейшие райские кущи — это Алвина не интересовало ни секунды.

До вчерашнего вечера.

После ужасного обряда что-то странное случилось с его зрением: оно стало ненасытным и обрело свойства, которых не было раньше. Алвин посмотрел вверх, потому что все посмотрели — и был потрясён открывшейся взгляду бездной, живой дышащей глубиной, в которой холодные звёздные искры горели, как маяки на далёких берегах. Мир стал неописуемо просторным. Никакой крыши. Никакого предела. Это ощущение хотелось повторять и повторять — много-много раз.

Это ощущение хотелось запомнить навсегда.

Через стекло было хуже видно, но видно. Зелёная звезда качалась над луной в розоватом мареве мороза, переливалась, мерцала… Алвин смотрел на этот неземной свет и думал.

Очень хорошо думалось. Никогда раньше так не думалось.

Алвин, сосредоточься. Как это всегда было тяжело — сосредоточиться. Как было тяжело наедине с собой. И вот — один, а мысли приходят и складываются сами. Звезда виновата — или душа?

Эральд и Сэдрик спали на постели Алвина, полуодетые. Рыжая, свернувшись клубком, вообще не раздеваясь, укутавшись в плащ, дремала на диване, как кошка. Для девицы неприлично спать в одной комнате с мужчинами, но Алвин слишком хорошо знал, как устроен Малый Замок: потайные ходы вели почти в любой покой. Алвин сказал об этом — принцессу побоялись отсылать.

Да какое значение имели приличия — после того, что они все пережили…

Алвин отводил взгляд от звезды, чтобы посмотреть на союзников. «Отличный момент прикончить некроманта, — шептал давным-давно знакомый внутренний голос. — А Эральд избавится от тебя, как только займёт трон — избавится,избавится… Чего ты ждёшь? И Рыжая окажется в полной твоей власти — ты же хочешь?»

Голос ада. Интересно, гадал Алвин, настанет ли момент, когда я перестану это слышать? Я ведь не могу об этом не думать. Это — как шрам: рана зажила, но шрам не сойдёт никогда.

Не хочу, думал Алвин. Он не хотел даже ДО того, как в него впустили этот свет — и стало тепло. Только никак не мог понять, с чего началось и когда точно. Тогда ли, когда Эральд спросил, больно ли ему? Или — когда некромант заявил, что не собирается его убивать? Или ещё раньше, когда Рыжая спросила, зачем он пытается превратить ласковую невесту в кусачую зверушку?

В любом случае — с их прихода. С этих троих — с капли тепла в холоде и темноте. Теперь хочется, чтобы тепла стало больше — но как это сделать?

Алвин смотрел на них, как смотрел в небеса. Такое же завораживающее зрелище.

Эральд. Спит, как младенец, почти беззвучно. Претендент на престол. Соперник. Что будет с Алвином, когда права Эральда признают все? Казнят? Запрут в крепость, пожизненно? Сошлют? Постригут в монахи? «Алвин, я не хочу ничего плохого для тебя. Даже если меня и признают королём, что ещё вовсе не факт — ты же понимаешь, насколько это ничего не меняет? Всё, я уже сделал то, что должен был: теперь у тебя душа и выбор, ад не сожрёт Святую Землю. Если мне придётся уйти — уйду с лёгкой душой». Нет, не уходи. Ведь если ты и подаришь жизнь и свободу, то другие не позволят принять такой немыслимый дар. Те, другие, кто знает близко, кто знает давно — не позволят, отомстят. Ладно, смирился. Только не уходи, пожалуйста. Постой рядом с эшафотом, брат, даже если больше всё равно ничего не сможешь.

Сэдрик. Дышит тяжело, иногда коротко стонет, если неловко повернётся. Проклятый. Урод, хам и свинья, товарищ и побратим — удивительно, что такое возможно. Как же ему должно быть больно, пламя адово… а у Алвина нет королевского дара, совсем, хоть холуи отца и распускали слухи годами. Нечем заплатить за ужасную работу — за душу для твари… У Алвина уже совсем ничего нет, а душа — хоть на одну ночь — такая радость… И ты не уходи тоже. Марбелл не стал бы заслонять меня от пули собой, я понял, что ты собой представляешь.

Сэдрик защищает короля, как вассал должен защищать короля. Вассалы Алвина — не таковы; Алвин не настоящий король, адская подделка. И не был настоящим.

Но — как жить, если не королём? Алвин был королём с пелёнок. Каково ему будет теперь — простым смертным, низложенным, развенчанным? Может, эшафот — к лучшему?

Джинера. Теперь уже чужая невеста. Как это… обидно. Нет, не хочется ломать, не хочется заставлять кричать и, похоже, не захотелось бы убить потом. Их ведь хочется убить потом, потому что потом делается нестерпимо противно, гадко от них, от себя, от мира — а ад шепчет, что виновата девка. Девка — не король же сделал что-то не так.

Но не Джинера. Не уходи и ты. И платок я тебе не отдам, прости. Я отлично знаю, какое мерзкое зрелище — парень, распустивший сопли — король, распустивший сопли. Твой платок я оценил. Ещё бы обняла меня, хоть один раз. Чужая невеста, я всё понимаю. К тому же он благой и ты благая в своём роде, я чувствую.

Алвин вздохнул. Не будет, ничего не будет. И глупо просить «не уходи» тех, кто, скорее всего, через несколько дней будет присутствовать при твоей казни. Эральд просто не понимает, мрак и лёд всех этих лет не умещаются в его голове. Он попытается вступиться перед Советом — а Совет расскажет ему, и ему будет нечего ответить.

Хотелось тепла, хотелось. Вот и тепло, рад? Так ненадолго…

Голос ада снова шепнул: «Ну, нож-то при тебе… Ты ведь знаешь, куда».

Алвин скорчился на подоконнике, закрыл уши ладонями — тщетно: голос не извне, изнутри. Ну давай, сделай. Недолго порезвился. Полюбовался на звёздочки — хватит с тебя. Вернул душу — убей её. Всё равно не по тебе. Не твоё. Ты не привык. Тварь. Убийца.

Алвин взял с подоконника нож, чародейский нож Эральда. Удивительная штуковина, множество лезвий, дико острая. Выщелкнул самое длинное лезвие. Снова потекли слёзы — больно, больно, всё — обман. Не бывает так, чтобы совсем не больно, от души бывает ещё больнее, чем без неё.

«Давай, — прошелестел ад. — Убей или умри. Узурпатор. Трус. Слюнтяй. Сопляк. Хочешь, чтобы тебя не просто казнили — хочешь, чтобы повесили, правда? Чтобы вздёрнули на рыночной площади, как бродягу, который удушил нищего за грош?»

Эральд, подумал Алвин, проснись. Пожалуйста.

Его брат спал. Лунный луч — на спокойном лице.

«Если тебе всё равно падать в грязь — то хоть отомсти, — вкрадчиво шепнул ад. — Может, завтра тебя пристрелят или заколют солдаты Рыжей — но ночь-то твоя. Прихвати их с собой. Если бы не они…»

Пальцы сжали нечеловечески удобную рукоять.

«Вылитый отец, — сказал незнакомый голос внутри. — Точно такая же трусливая, жестокая и подлая дрянь, как Бриан. Тупая к тому же. Удивительно, почему он тобой не гордился».

Алвин выдохнул — и чуть не рассмеялся. Ох, вот. Это уже не ад. Что это, кто? Творец? Или душа?

Удушье отпустило. Алвин тронул лезвие ножа — и оно с тихим щелчком вошло в паз. Некромант сказал: теперь есть выбор. Выберем правильно. В дерьме мы уже плескались достаточно. Не стоит лезть туда снова.

Даже если виселица на рыночной площади — пусть. Алвин был паршивым королём — но королём Святой Земли. Он не трус и будет вести себя достойно.

Алвин вытер лицо платком Джинеры, чувствуя её запах на тонкой ткани. Услышал тихий стук — и цоканье крохотных когтей по мозаике пола.

До его ноги что-то дотронулось.

Алвин посмотрел вниз. Белая шавка стояла на задних лапах, а передними упёрлась в его икру. Алвин шевельнул ногой — и собачонка упала на все четыре, завиляла хвостом, свернула язык трубочкой, глядя снизу вверх.

— Что надо? — шёпотом спросил Алвин. — Иди к Рыжей спать!

Но собачонка не убралась, осталась. Снова встала столбиком, уже не опираясь на ногу Алвина, помавая передними лапами в воздухе.

— Ты чего? — удивился Алвин. — Спать иди. Ты что, голодный, что ли? Вроде, что-то жрал…

Шавка и не подумала уходить. Алвин спустился с подоконника, присел на корточки.

— Сейчас укусишь, — сказал он. — Вы все, гадёныши, кусаетесь, — но протянул руку, преодолевая некоторое внутреннее сопротивление. Если псина укусит, Алвин её пнёт — а пинать шавку Рыжей не хочется. Неправильно.

Но собачонка потянулась к руке и принялась внимательно обнюхивать пальцы, будто дело делала. Несколько раз прикоснулась к коже носом, неожиданно холодным и мокрым. И вдруг лизнула.

— В смысле — не укусишь? — спросил Алвин.

Собачонка села напротив.

Алвин сгрёб её в ладони — а она и тут не попыталась укусить. Сидела у него в руках, как алебастровая фигурка… но очень отличалось от алебастра её тёплое шерстяное тельце. Пальцы Алвина, запутавшись в шерсти, нащупали тоненькие рёбрышки; под ними часто билось крохотное сердце.

— Ты живой, как и я, — прошептал Алвин совершенно неожиданно для себя самого. — И такой же уязвимый дуралей… Любая сволочь может убить походя… Вряд ли ты что-то соображаешь, но тебе, наверное, тоже не хочется умирать… бывает больно, а, псинка?

Псинка взглянула ему в лицо, насторожив уши — и принялась старательно лизать его палец. В Алвине снова проснулась та же ненасытность зрения, осязания, слуха: новый взгляд отметил множество удивительных вещей, никогда не замечаемых прежде. Потрясающее совершенство маленькой головы, такое точное расположение белых шерстинок на носу, будто Творец шёлком его вышивал, тёплые и тоже шёлковые уши, чуткий нос тончайшей работы, нежный-нежный язычок-лепесток, глаза, про которые хотелось сказать «агатовые», но холодный камень не сравнивался с живым зрячим блеском…

А пнуть — будет мерзкий шматок холодного мяса, замызганного мозгом и кровью. И никакой часовщик, никакой механик не починит; даже если некромант возьмётся поднимать мёртвую тушку — всё равно это будет лишь движущееся мясо, безобразное и безжизненное мясо…

Алвин сел на пол, прижав к себе собачонку. Она лизнула его мокрую щёку.

Ох. Ничтожное существо, девичья юбочная шавка-игрушка, от которой никакой пользы — ни на охоту, ни крыс ловить, ни охранять… Живое, чего-то боится, от чего-то приходит в смешную ярость, хочет есть или пить, вдруг проявляет странное дружелюбие к человеку, который мог бы свернуть ему головёнку одним движением руки… такое вот несуразное и совершенное Божье создание… А если подумать о человеке?

О том, как они совершенны. Эральд, Сэдрик, Джинера… нет сил пока думать о других — но ведь и этих хватит. Ты, кажется, хотел воткнуть брату под ребро его собственный нож? Чтобы больше никто никогда не смеялся в ответ, когда ты пытаешься его оскорбить — будто это всего лишь глупая детская шуточка?

И странно же думать о том, как совершенна Джинера. Не то тело, какое вызывает моментальный приступ желания — но если смотреть этими, новыми глазами… Алвин до крови прокусил губу: лицо Джинеры встало перед внутренним взором с той чёткостью, какая порой случается в сновидении. Ни мгновения не бывает никаким, как у многих женщин из высшего света — всё время меняется, мерцает, как огонь… Рыжая, рыжая. Если бы она обняла хоть раз, сама, без принуждения или даже просьбы, принять смерть, смириться с ней было бы гораздо легче.

На постели шевельнулись. Алвин поднял глаза — и встретился взглядом с некромантом.

— Пусти собачонку, не мучай, — шепнул Сэдрик.

— Я не мучаю, она сама лезет, — виновато пробормотал Алвин, почему-то страшно смутившись, поставил шавку на пол и оттолкнул от себя — но она подошла снова. — Тебе плохо, что ли? Болит?

— Чешется, чрево адово, — Сэдрик облизнул губы. — Тут вода есть?

— Вино. Будешь?

— Лучше воды.

Алвин кивнул, поднялся с пола и вышел из спальни. Крохотная услуга — глоток воды — за возвращённую душу. Пустяк.

В крохотной гостиной, куда выходила единственная дверь спальни, горели две свечи в бронзовом шандале — там дежурили златолесские солдаты. При виде Алвина они поднялись со стульев, но он жестом позволил им сесть. Как же странно, что нас охраняют возможные враги, мелькнуло в голове — и тут же вспомнились древние легенды. Никогда златолессцы не были врагами Святой Земли. Древний союз и военная помощь.

И тихий голос ада.

И распластанное мясо. Крохотная гвардия Златолесья. Резня.

Ограбить безоружного союзника, пырнув его ножом. И ведь не казалось подлым. Прав тот, кто силён и вооружён, а казне нужны деньги…

Алвин налил в кубок воды. Внутри него что-то корчилось в конвульсиях.

Заслуживаю виселицы, чего уж.

Подходя к дверям с кубком, Алвин услышал за ними тихие голоса. «Измена!» — заорал ад внутри головы раньше, чем Алвин успел что-то понять. Чтобы как-то заткнуть этот голос, Алвин поставил кубок и врезал себе по щекам, с двух сторон. Стало немного легче, мысли чуть прояснились — и он вошёл.

Обмер.

На краешке постели сидела лунная дева-призрак. Алвин мотнул головой — и тут же сообразил, что это просто молодой вампир. Мирно беседующий с некромантом — ни защитной магии, ни цепей, ни серебряного ножа у Сэдрика не было.

Вампир, увидев Алвина, бесшумно поднялся и растворился в густых сумеречных тенях. Сэдрик обернулся.

— Ты пить хотел, — сказал Алвин, у которого тоже пересохло во рту.

Сэдрик кивнул и жадно выпил почти всю воду; Алвин допил, взглянул вопросительно.

— Это — Нельга, — сказал Сэдрик. — Молодая ещё, но подрастёт. Постеснялась при тебе заходить. Нам в столицу надо, Алвин.

— Темно же ещё, — Алвин взглянул в окно, где луна лишь начинала белеть. — Я думал, часы били раза четыре…

— Шесть, — сказал Сэдрик. — Надо. В городе драконы. Хотят разговаривать с королём — не знаю, с тобой или с настоящим государем, но факт: не поговорят — сожгут город к бесу лысому. Жаль государя будить, уже несколько ночей спит урывками — а надо.

— Я уже не сплю, — сонно сказал Эральд, улыбнулся, потянулся и зевнул. — Я всё слышал. Ты как себя чувствуешь, можешь ехать?

— Руку дай. С тобой я куда угодно могу. И когда угодно.

Алвин слушал, и внутри у него стыл острый кусок льда. Драконы. Мстители. Дурные амбиции. Зачем, зачем, во имя Творца и во имя ада, зачем было их трогать?!

С другой стороны, вдруг пришло в голову, лучше сгореть в драконьем огне, спасая столицу, чем быть вздёрнутым на рыночной площади.

— Вот что, — сказал Алвин, стараясь не замечать внутренние конвульсии. — Драконы — ко мне. Я и буду с ними разговаривать. Их не корона занимает, они хотят отомстить. Ну и пусть.

— Поговорим вместе, — весело сказал Эральд, хлопнув его по спине. — Ты гнусно, конечно, обошёлся с драконом, но я его выпустил, может, они это вспомнят, — и расхохотался, оценив Алвиново выражение лица.

* * *

В спальне замка было ужасно холодно. Эральд с тоской подумал, что горячий душ недосягаем, как райские кущи, а пить с утра тёплое вино с пряностями в попытке согреться совершенно не хотелось — он не привык. Хотелось кофейку, которого негде было взять, с бутербродом, который казался каким-то чародейским артефактом из другого мира.

Но Джинера предложила горячего молока с мёдом — и это пошло гораздо лучше. А хлеб, намазанный маслом, с ломтиком неожиданного, очень твёрдого, очень сухого и очень пряного сыра, поразил воображение союзников; все с удивлением попробовали. Они завтракали, почти как земные средневековые феодалы — сидя на громадной кровати, прижимаясь друг к другу и укрывшись одним одеялом, а за окном занималась ледяная розовая заря.

И надо было очень торопиться.

Сэдрику за ночь заметно полегчало, он выглядел лучше, зато Алвин казался совсем замученным — его лицо осунулось, как после тяжёлой болезни, и шикарные волосы висели сосульками.

— Ты что, совсем не спал? — спросил Эральд, глядя в его покрасневшие и ввалившиеся глаза.

Алвин кивнул.

— Не спалось. Сегодня — сперва драконы, потом, если переживём драконов, суд, а завтра — эшафот. И кровищи по колено, вот увидишь. Бедный низложенный последней ночкой, как полагается по канону, любовался Божьими звёздочками и думал, не заколоть ли тебя во сне. Так что — не мешай правосудию, благой, не рискуй. Со мной говорит ад.

Джинера ахнула. Эральд хотел ответить, но Сэдрик его опередил:

— Думал. Но не заколол бы. Я спал, государь, а это значит, что Дар спокойненько лежал, тлел, не горел. Ни один проклятый в одной комнате с убийцей не заснёт — я не чувствую, что ты опасен.

— Я убийца, — с бесстрастной миной возразил Алвин. — И своими руками убивал, и приказывал, — и потянул себя за воротник, будто чувствовал петлю на собственной шее.

— Или ад за тебя.

— Какая разница…

Эральд взял его голову двумя руками, повернул лицом к себе:

— Братишка, сосредоточься. Никакой казни. Никакой кровищи. Ничего такого не будет. Всё, дурдом закрыт, хватит. Будем убирать весь этот свинарник, наводить мосты, успокаивать и лечить. И хватит себя жрать.

— Так не бывает, — снова возразил Алвин. — Прости.

— Посмотрим. Всё, пора ехать. А то драконам наскучит ждать, и они решат напугать всех до икоты. И кто знает, что случится.

Кутаясь в плащи и застегнув куртки до подбородков, вышли во двор. Хрустящий хрустальный холод стоял, как вода, неподвижно — и иней покрыл всё, даже повисшие в безветрии золочёные королевские штандарты. Небо было прозрачно насквозь, луна была, как тонкая ледышка, звёзды угасли, а мир благоухал дынно, яблочно, ванильно — и даже запахи дыма и конского навоза казались в этом морозном благоухании прекрасными. Шаги, голоса, ржание коней — все звуки стали чётче и звонче, будто отняли от мира какую-то глухую затхлую подушку.

Дорога до столицы оказалась сказочно прекрасной. Лес, ещё вчера чёрный, как обугленный, в грязи оттепели, сейчас покрылся инеем сплошь, превратился в рождественскую открытку, синел и розовел в первых лучах зари — и острыми искрами поблёскивали ледяные грани. Дорога превратилась в стылое стекло, и копыта лошадей грохотали по ней со звоном, и гремели колёса кареты. Холод вычистил мир до стерильности, а иней украсил всё безобразное, скрыл всё ужасное — превратив в какую-то абсурдную новогоднюю инсталляцию даже труп на виселице в предместье.

Но этот труп выбил Эральда из немотивированной инстинктивной радости бытия. Магия кончилась — начинались будни без привкуса чудес. Ад ушёл, слился, как стоячая вода, оставив грязные и кровавые пятна; эти пятна ещё только предстояло отмыть.

Гонец из столицы встретился у городских ворот и пытался что-то передать в окно кареты. Алвин даже руки не протянул; он сидел, откинувшись назад, обхватив себя руками, с тем безучастным видом, какой случается от катастрофической усталости и такой же катастрофической безнадёги — и Эральду пришлось остановить карету и взять послание.

Подписанное канцлером, герцогом Дамьеном. Нижайшая просьба государю срочно прибыть в столицу, ибо столице угрожает опасность.

Роскошный титул: «Его королевскому величеству, прекрасному и всемилостивейшему государю Святой Земли» — но без имени.

— Кому-нибудь из вас, — хмыкнул Сэдрик, заглянув через плечо.

— Трус и подлец, — шепнул Алвин. — Ошибёшься — вздёрнут вместе с тем, к кому обратился, не подумав…

— Неважно, — выдохнул Эральд, бросив письмо на сиденье. — Вперёд, там посмотрим.

Карета, сопровождаемая златолесским эскортом, влетела в город.

Эральд с удивлением увидал, что город не просто проснулся — город поднялся, как поднимался по воздушной тревоге Ленинград военной поры. На улицах было слишком многолюдно — и слишком многие смотрели в небо. У подъездов домов стояли готовые к отъезду экипажи; многие из них были нагружены какими-то тюками и свёртками. Столица отнеслась к драконьей угрозе серьёзно — располагавшие ценным имуществом готовились в случае несчастья его эвакуировать, не располагавшие спозаранку подняли детей, и теперь те дремали в каретах и колясках, кутаясь в шубы и плащи.

Те, у кого не было ни имущества, ни колясок, просто стояли, глядя вверх, и ждали.

Из окна кареты Джинеры никто не мог видеть, что делается в небесах — но все поняли.

— А что, — спросил Эральд, — Святая Земля когда-нибудь воевала с драконами?

Алвин скрутился ещё туже и промолчал. Сэдрик пожал плечами.

— Никто не воевал с ними, государь, — сказала Джинера, обратившись к Эральду с наивной непринуждённостью, будто и для неё это было делом решённым. — Но есть легенда о том, как некий воин из Приморья убил драконицу. Драконы, если верить этой сказке, прилетели в его родной город: родич убитой вызвал воина на честный поединок, но брат воина застрелил дракона в затылок, пока тот беседовал с людьми, будучи в человеческом обличье. И тогда драконы сожгли город дотла. В угли.

Алвин обхватил голову руками, ему хотелось согнуться в три погибели. Сэдрик кивнул:

— Ну да. Драконы, говорят, могут жить только высоко в горах. Их там немного, они с людьми не воюют, но если кто из людей полезет — никому не покажется мало.

— Говорят, — продолжала Джинера, — что многих драконов убили из пушек. Но те, кто выжил, уничтожили всех обитателей города поголовно…

— Лучше меня одного, — глухо проговорил Алвин. — Всё равно мне конец.

— Алвин, не торопись, — сказал Эральд. — Ещё ничего не решено.

Кони вынесли карету на дворцовую площадь, и Ланн остановил их. Эральд увидел драконов, сидящих на дворцовых карнизах — и ещё один плавными кругами спускался с неба. Он летел, как чайка — распластав по встречному ветру широкие острые крылья.

Эральд снова был очарован. Он никак не мог отвлечься, перестать любоваться: драконы восхищали до дна души. Они не напоминали геральдических земных драконов, ни европейских, похожих на крылатых крокодилов или варанов в броне, ни вьющихся китайских змее-котов — скорее, птиц, но и птиц — не слишком.

У драконов было изящное и небольшое тело с грудью-килем, птичьи крылья, оснащённые вместо перьев острыми и длинными серебряными лезвиями, змеиный хвост с шипом-стрелой на конце, две мощных орлиных лапы и плоская голова с длинным загнутым клювом, украшенная чем-то, вроде хохолка или гребня. Вся эта живая конструкция, несмотря на внушительную величину — крупнее самого крупного орла, с размахом крыльев метра в два — казалась невесомо-лёгкой, но опасной и стремительной, как новейший самолёт-истребитель.

Увидев карету, драконы на дворцовой крыше расправили крылья, готовясь спланировать на площадь — и Эральд, успев сказать: «Ждите тут!» — на ходу откинул дверцу и бросился к ним навстречу. Когда драконы уже парили, спускаясь, и их товарищи сужали над площадью круги, Эральд вдруг увидел на сияющем боку одного из них короткую тёмную полосу.

— Гельринг! — закричал он радостно, взмахнув руками, как махал бы приземляющемуся планеристу. — Гельринг! Это ведь ты?!

Дракон коснулся земли и затормозил когтями по брусчатке. Когда он стоял на своих птичьих лапах, его голова легко доставала до груди Эральда. Дракон смотрел ему в лицо холодными синими глазами, приоткрыв клюв и завивая раздвоенный змеиный язык.

— Это ты, — сказал Эральд нежно. — Я узнал. Чудесный дракон, я так рад, что ты прилетел. Привет. Как твой бок? Ещё болит?

Дракон встряхнулся, отчего его на миг окутал вихрь серебристой пыльцы, и выпрямился в человеческий рост. Впрочем, даже сейчас никто не спутал бы Гельринга с человеком: его кожа имела вполне характерный металлический оттенок и, присмотревшись, можно было различить крохотные чешуйки, из которых она состоит, а длинные волосы-грива, явно не знавшие расчёски, напоминали тонкую серебряную проволоку. Вдобавок, роскошный чешуйчатый хвост с пикой-шипом, какому позавидовал бы любой удав, в человеческой ипостаси никуда не исчезал — Гельринг непринуждённо им повиливал.

Интересно, подумал Эральд, куда девается одежда, когда с драконом случается метаморфоз — но постеснялся спросить.

— А я ждал, когда ты прилетишь, — сказал он вслух, улыбаясь.

На лице Гельринга, чеканно-жёстком, с ледяными глазами, горбатым носом, щелью губ и точным разлётом бровей, появилась тень ответной улыбки. Он протянул ладонь — птичью лапу с кривыми когтями:

— Король людей… Так это был не сон?

Эральд пожал неожиданно горячую руку, на ощупь металлически гладкую и твёрдую.

— Конечно, не сон. Это же было так здорово… просто, знаешь, честь для меня — помочь дракону сломать клетку. Но я беспокоился, смог ли ты добраться домой раненый.

Гельринг улыбнулся заметнее.

— Я летел. Серебро лечит всё.

— Но ещё заметно…

— Это пропадёт со временем.

Между тем, драконы, патрулировавшие небеса над дворцом, спустились ниже, а те, что сидели на крыше и на парадной арке, приземлились рядом с Гельрингом и обернулись подобием людей, оказавшись удивительно колоритными особами. Юная женщина — настоящая валькирия, её коса из стальной проволоки волос выглядела, как оружие. Суровый бородатый мужик устрашающих габаритов — такой бороде позавидовал бы любой викинг из комикса про супергероев. Парень постарше Гельринга, красавчик: его скульптурные мускулы натягивали рубаху из простого холста так, что она в любой момент могла разъехаться по швам. Ещё одна женщина, с мрачным и просветлённым лицом монумента Матери-Родины… Хвосты делали команду драконов совсем фантастической. Впервые на Святой Земле Эральд всем сердцем пожалел, что у него нет фотоаппарата.

— Здравствуйте, дорогие драконы, — сказал он, чувствуя некоторую неловкость за улыбку, получившуюся помимо воли. — Канцлер написал, что вы хотели поговорить с королём… Видимо, теперь это я. Только вообще-то сейчас немного сложно с дипломатическими миссиями, потому что все перепугались. Думали, что вы прибыли жечь город. Наверное, даже обед не готовили.

Эральд говорил, глядя в лица драконов — и эти лица вытягивались от удивления, а Эральд никак не мог понять, в чём тут дело. На него смотрели, как на диковину — и он смутился до жара вдоль спины, сбился и закончил:

— Может, мы войдём во дворец? А то холодно, а вы одеты легко… Для полётов, да? Вам в вашем серебряном оперении не холодно летать?

Бородатый, видимо, справился с потрясением, взял себя в руки и сказал тяжёлым басом:

— Я — Улькар, вождь клана Ледяной Гривы. Корвуд, Гельринг, Грайна и Лайена — мои дети.

— Здравствуйте, Улькар, — кивнул Эральд, надеясь, что кивок воспримут как поклон. — А с Гельрингом мы знакомы. Я — благой король, но я только что вернулся… как это? Из изгнания.

И тут случилась невероятная вещь: бородатый Улькар улыбнулся. Это было, как если бы улыбнулся атлант у Эрмитажа.

— Я собирался говорить не с тобой, король людей, — сказал Улькар. — Я даже не вполне верил в тебя. Мы думали, что ты привиделся Гельрингу в бреду. То, что происходит в предгорьях, не похоже на деяния благого короля.

— Это не его, — услышал Эральд голос Алвина из-за плеча. — Это мои.

Эральд обернулся. Вся его команда вышла из кареты и стояла за его спиной. Никто из людей, кроме союзников, не посмел подойти ближе, чем шагов на сто, но ребята были тут, хотя Эральд и просил их остаться в карете.

— Это мой брат, — сказал Эральд. — В смысле, эти люди — мой брат, мой друг и будущая государыня.

— Это не тот, — сказал Гельринг, смерив Алвина взглядом.

— Я тот, — сказал Алвин. Его опять начало трясти, он сжал кулаки, унимая озноб. — Ты просто не узнал. В подземелье было темно. Я знаю, из-за чего вы прилетели. Там, у вас в предгорьях, королевские стрелки, да?

— Больше нет, — отрезал Улькар. — Люди могут собрать пепел. А я спрошу: считать ли тех сгоревших объявлением войны?

— Нет! — поспешно ответил Эральд. — Жаль, что вы их сожгли. Они просто выполняли безумный приказ. Приказал мой брат — когда не отвечал за себя.

— Нет, — подтвердил Алвин. — Я приказал, но я больше не король. Я за всё отвечаю жизнью, больше нечем. Вождь, если тебе нужен виноватый — вот он я.

Он изо всех сил пытался говорить чётко, но его колотило так, что лязгали зубы. Гельринг подошёл на шаг, посмотрел внимательнее, прищурившись.

— Нет, не тот, — сказал он снова. — Начнём с того, что тот бы не посмел подойти к драконам. Издох бы от страха по дороге.

— Мне страшно! — почти крикнул Алвин. — Ты что, не видишь? Я боюсь умереть, как все люди! И вас боюсь — я же видел, как ты жёг всё на своём пути, я хорошо представляю, что со мной будет. Ты сражаться со мной пришёл, Гельринг, да? Не надо со мной сражаться. Если считаешь, что я тебя оскорбил — сожги! Ну!

Гельринг удивился и замешкался, и Эральд тут же встал между ним и Алвином.

— Прости, — сказал он. — Это правда мой брат, только он не в себе. Он приказал тебя поймать, потому что не вполне отдавал себе отчёт в своих поступках. Это было злое колдовство или болезнь — и ещё не прошло до конца…

Драконы переглянулись. Потом Гельринг с любопытством рассматривал Алвина. Его отец и брат с сёстрами с ещё большим любопытством смотрели на Эральда — и Эральду пришлось придумать, что сказать.

— Я знаю, что драконы обычно с людьми не воюют, — сказал он. — И слышал, что они могут жить только высоко в горах, равнины им не интересны…

— Нет смысла в войне, — сказал Улькар. — Мы, драконы, живём долго, много дольше, чем жители долин… но у нас редко родятся дети. Нас мало. Нам ни к чему чужие земли. Но мы не терпим, когда люди лезут в наши дела или пытаются убить или искалечить кого-нибудь из родичей…

— Уважаемый вождь, — сказал Эральд, — я хочу вам пообещать, что сделаю всё возможное, чтобы вашим родичам никто не мешал. А хотите, придумаю, чем мы можем помочь. Может, вам интересно посмотреть на мир людей? Или торговать с жителями долин? Останьтесь, пожалуйста, хоть ненадолго. Давайте устроим обед в вашу честь, праздник… Алвин, ведь всё было готово к пиру, да? Если бы не эта история, вы бы устроили фонтаны вина, фейерверки, всё такое?

— Фейерверки они и без нас могут, — тихо сказал Алвин. — Но вообще — да.

— Ланн! — крикнул Эральд и помахал рукой. — Скажите, пожалуйста, им, во дворце, чтобы готовили обед для драконских дипломатов! А то они ни за что сюда не подойдут!

— Король людей, — сказал Улькар, — ты, кажется, первый, кто решился пригласить драконов в свой дом. Это удивительно.

— Но вы же наши гости, — сказал Эральд. — А гостей нехорошо держать во дворе, к тому же все уже озябли.

И никто больше не спорил: люди и драконы вместе направились через площадь к парадному входу во дворец. Но крылатый патруль так и кружил в небесах, и Эральд подумал, что драконы, всё-таки, не доверяют ему до конца.

Их право, вообще-то.

* * *

День начинался самым экстремальным образом и обещал так же продолжиться.

Эральд шёл по дворцу в сопровождении союзников и драконов — и перед ним расступались и раскланивались, а солдаты на часах вытягивались в струнку. И Эральду было никак не отделаться от сценки, увиденной в старом фильме про арапа Петра Великого: Ганнибал, провожая взглядом удирающих мерзавцев, разгромивших его жилище, говорит с теплотой в голосе: «Я всегда знал, что не насилие, а тихое разумное слово…» — а за его спиной Филька целится в них из ружья.

Двор Святой Земли приветствует его как государя. Потому что рядом с ним некромант и целая компания драконов. Ни Сэдрик, ни драконы не делают ничего плохого — но могут, а поэтому Эральда провозгласят королём, даже если он вообще не имеет отношения к Святой Земле. Двор мило улыбается и выражает восторг: «Вы вернулись, ваше прекрасное величество!» — а Эральду остаётся только сказать: «Я был уверен, что не насилие, а тихое разумное слово…»

То ли стыдно, то ли смешно.

Он завтракал с союзниками и драконами в роскошной столовой, совершенно эрмитажной, белой с золотом, в зарослях живых цветущих кустов, похожих на азалии. Он пил вино из одного кубка с Улькаром: кубок был слишком большой, тонкого и прекрасного тёмно-вишнёвого стекла в золотой оправе, вино было слишком крепкое, но Улькару хотелось вина — и Эральду пришлось глотнуть так, чтобы он видел: варварские обычаи драконов предполагали опаску перед ядом.

Драконы рассматривали утварь. Гельринг, крутя в руках восхитительную вилку, золотую, с ручкой в виде виноградной лозы, хвастнул, что может выковать из серебра розу. Эральд выразил восторг и печально подумал, что сам-то он не может ничего — он даже доучиться не успел. Кое-как рисовать, кое-как бренчать на гитаре… лучше и не упоминать. Как там, на Земле: «Какое образование? Никакого? Ну, пиши «среднее»…»

— Ну, ты-то умеешь исцелять наложением рук и приходить в сны, — великодушно признал Гельринг.

Эральду стало совсем неловко. Ведь не объяснить, что дар мало зависит от него самого. Это просто дано, не контролируется, в принципе — может исчезнуть в любой момент, как всякий дикий талант. Хуже того — что теперь делать с новым статусом? С той работой, которую предполагает корона?

Или Алвин в своё время сказал правду: Эральд — просто артефакт? Талисман?

Неважно. Пусть хоть так. А потом посмотрим.

За завтраком как-то само собой решилось, что войны не будет. И пожара не будет. И Улькар, в сущности, благодарен Эральду, а Гельринг не держит зла. Джинера начала расспрашивать о серебряных розах, о каких-то легендарных драконьих ремёслах или искусствах — и наметилось что-то вроде будущего торгового соглашения. И Эральд думал, что пока всё идёт как бы само собой — но долго так продолжаться не может. К тому же никак не выбрать момент поговорить с Джинерой.

Потому что Джинера теперь — его невеста. И её это, похоже, абсолютно не смущает и не тревожит. Зато Алвин смотрит на неё глазами больными и безнадёжными… или виноватыми? Боль Алвина Эральд чувствовал постоянно, и всё время хотелось его держать — всё-таки, прикосновения и впрямь помогают, если это не совсем плацебо, конечно.

А ещё много с кем надо было поговорить. И этот случай представился гораздо быстрее, чем Эральд ожидал: после завтрака просто пришёл лакей, вышитый золотом сплошь, и сообщил, что государя ожидают в Зале Совета. И всё.

И драконов пришлось оставить отдыхать в гостиной, потому что непонятно было, кто заведует помещениями и куда их ещё можно устроить. Эральд подумал о горожанах, ждущих ливня огня с небес — и сказал, что совершенно необходимо всех успокоить. Кого-то отправили по городским храмам, на дворцовую и рыночную площади и по улицам — сообщить, что драконы прибыли в гости к чудом вернувшемуся благому государю. Какие плоды это принесло, Эральд пока не знал.

Он просто пошёл в Зал Совета с тремя друзьями.

По дороге ещё успел шепнуть Джинере:

— Тебя, наверное, уже задёргали все эти перемены, да? И ещё я на твою голову…

— Ты тоже будешь называть меня Рыжей? — спросила Джинера, лукаво улыбнувшись.

— Как хочешь, — сказал Эральд. — Я тебя буду называть любым цветом, цветком или чем захочешь. Или просто Джинерой. Ты ведь знаешь, что ужасно нужна мне?

— Забота о престолонаследии… — кивнула Джинера с издевательски постной миной.

— Нет. Ты просто больше знаешь о том, как быть королём — ну, или королевой. Вы все — и ты, и Сэдрик, и Алвин — старше меня, я хорошо чувствую. И умнее. Я — да что я, я — так, король на удачу… — внезапно Эральд заметил, что на бледном личике Джинеры появился пунцовый румянец. — Ты что?

— Ох, великий государь… — задумчиво сказала Джинера. — Кто же тебя учил так льстить женщинам…

Эральд не успел спросить, что Джинера имела в виду — лакей распахнул перед ним дверь в Зал, где уже собралась вся высшая знать Святой Земли. И эти люди смотрели на него и на его свиту… не очень хорошо смотрели.

Эти люди. Ох, ты ж… да ведь те же, что и в храме… банда Алвина. Только Марбелла нет — очевидно, сбежал, как только представилась возможность.

Ему, наверное, было бы тяжело смотреть в глаза Алвину и общаться с Сэдриком, подумал Эральд вдохнул поглубже и вошёл. Троица осталась было на пороге, но он обернулся, чтобы позвать друзей с собой. И члены банды проследили мрачными взглядами и их: потерянного Алвина, смущённую Джинеру и Сэдрика, ухмылявшегося в стиле «трава не расти».

Канцлер, успевший привести себя в идеальный порядок — правда, всё равно выглядел уставшим и нездоровым — сказал с лучезарной счастливой улыбкой:

— Весь двор ждал вас столько лет, прекраснейший государь!

— Можно вас попросить, мессир Дамьен? — сказал Эральд, которому было изрядно нехорошо. — Пожалуйста, постарайтесь не врать так откровенно. Я ведь знаю почти всё. От Алвина и не только… в общем, оставим торжественную часть, ладно?

— Как вам будет угодно, государь, — поклонился Дамьен. — В таком случае я должен ввести вас в курс происходящего на Святой Земле в последние несколько дней.

— Сядь, — шепнула Джинера. — Они будут стоять, пока не сядешь.

— Пошёл вон отсюда, — рыкнул Алвин на герцога Наджела, освободив кресло рядом с королевским. — Эральд, — сказал он, — гони и Холана, пусть там будет Сэдрик, а шпионам рядом с тобой не место.

— Ваше прекрасное величество, — тут же сказал Холан, шеф Тайной Канцелярии, крысообразный человечек, — скажите, неужели вы оставите при своей особе такое неблагонадёжное лицо? Настоятельно советую избавиться от принца Алвина — узурпатора, изверга и одержимого…

— Он — мой брат, — сказал Эральд. — И ваш бывший король. Вчера вечером вы называли его узурпатором, одержимым и извергом в глаза?

— Я служу не людям, а короне Святой Земли, — истово заявил Холан. — Считаю долгом… — и тут все заговорили разом.

— Ваше прекрасное величество, Холан, к сожалению, прав. Вам необходимо заботиться о собственной безопасности, а в вашей свите — предатель и проклятый…

— Ваше всемилостивейшее величество, умоляю вас, не пренебрегайте Тайной Канцелярией — у вас будет множество врагов, с которыми нужно покончить как можно быстрее…

— Дорогой племянник, бесценный государь, позвольте предостеречь вас по-родственному…

— Сегодня — последнее бдение по душе усопшего Иерарха, а потом Святой Орден займётся некромантами…

— Дорогой и любимый кузен, я готов служить день и ночь, дабы обеспечить вашу безопасность и ваше благополучие…

Эральд встал — и мгновенно наступила тишина.

— Уважаемые члены Совета, — сказал Эральд. — Кажется, лучшее, что я могу сделать — это освободить вас от придворных должностей. Никому из вас я не верю.

— Не хочешь кровищи? — спросил Алвин. — Не хочешь развесить всю эту дрянь по фонарям? Так кто-нибудь тебе сыпанёт яду в вино, будь уверен!

— Не сыпанёт, — возразил Сэдрик, обводя Совет пристальным взглядом прищуренных глаз. — Я слежу.

— Какая разница! — крикнул Алвин. — Только отпусти эту гнусь — они немедленно придумают, как наделать всякой мерзости, они припрячут краденое, спишутся с сообщниками, они будут совать в колёса все палки, какие только найдут, вот увидишь, Эральд! Думаешь, свожу счёты? Нет, просто знаю их, знаю их — будь они прокляты!

— В казне нет денег, — тут же сказал канцлер, белый, как бумага. — Но я могу сию минуту отыскать средства и внести не менее десяти тысяч золотых…

— Гнида! — лицо Алвина исказило предельное отвращение. — Ты десять тысяч на шлюху не потратишь — сочтёшь, что дёшево! Где остальные?!

— Как вы можете так говорить, мессир Алвин?

— Я могу, ад мне порукой! Эральд, вытряси из них всё, что они украли, клянусь преисподней, это будет дороже Оловянного Бора…

— Заткните эту сволочь! — не выдержал герцог Наджел. — Государь, этот подонок убил собственного отца, а вы…

— Алвин, — спросил Эральд, — скажи, они всегда так себя ведут?

— Нет, — сказал Алвин, глядя не на него, а на членов Совета. — Они решили, что теперь им можно. Ты же благой, им ничего не грозит. Думаю, мой покойный батюшка решил то же самое, глядя на твоего. Благой — не угроза, не опасность, так… Смотри, едва сутки прошли — и эта плесень уже смеет командовать королём. Свистнули тебе, как лакею — беги на Совет, Эральд, тебя желает видеть сам Дамьен! — ты пошёл, потому что не знаешь правил и не хочешь никого оскорбить, а они, само собой, решили, что ты слюнтяй. Что им можно выделываться и дальше. Ну, вот ты и наблюдаешь, как они выделываются.

— Банду держит только страх? — спросил Эральд.

— Точно.

— Пугнуть их, государь? — спросил Сэдрик, ухмыльнувшись. Эральд улыбнулся в ответ:

— Чуть позже.

— Алвин не прав, прекраснейший государь, а проклятому вообще не место… — начал Дамьен, но Эральд качнул головой.

— Прав. Я ошибся. Думал, тут ещё можно что-то исправить. Нет, уже нельзя. Отлично, что все в сборе. Видимо, лучший выход — арестовать вас, мессиры. До тех пор, пока мы не решим, какая часть вашего имущества должна вернуться Святой Земле. А потом, когда у вас не будет денег на подкупы и подлости, вы разъедетесь по деревням. Я по-прежнему не хочу никого запирать или убивать.

— Стража! — рявкнул Алвин — и в Зал вошли солдаты.

— Измена! — пискнул Наджел фальцетом.

— Уроды, — хмыкнул Сэдрик.

— У нас будет другая команда, — сказал Эральд. — Я думаю, тут не все аристократы Святой Земли, правда?

— Я расскажу всё, что знаю, — сказал Алвин. — Всё тебе расскажу — и делай с этим что захочешь. Я бы сам отдал всё, но у меня ничего нет. Вернее, всё, что было моим, принадлежит короне Святой Земли, дому Сердца Мира и Святой Розы.

— Какое совпадение, — ухмыльнулся Сэдрик. — Мы всё более или менее такие. Ничего нет, кроме Святой Земли, ага.

— Вы же не думаете, что нас можно арестовать, как уличных воришек, прекрасный государь? — спросил потрясённый Дамьен.

— Государь, — спросил офицер, — куда их надлежит поместить?

— Это всё — измена! — выкрикнул Наджел фистулой, уцепившись за подлокотники. Два солдата остановились в замешательстве, не зная, вытряхивать ли государственного мужа из кресла, ждать ли, когда он встанет, или тащить из Зала вместе с мебелью. — Алвин — демон, это всем известно!

Эральд мотнул головой, пытаясь принять решение — он совершенно растерялся. Вопросительно взглянул на Алвина.

— Ты не знаешь, — кивнул Алвин. — Ты ещё ни беса не знаешь, а все эти вопли и сопли совсем сбивают тебя с толку. Так?

— Да. Алвин, ты знаешь — ты действуй. Скажи, чтобы у тебя было законное право им приказывать, мне надо что-то сделать? Как-то подтвердить это?

— Прикажи, — шепнул Алвин, сузив глаза и жестоко улыбаясь. — Ты не раскаешься, благой?

— Не знаю. Но командовать тут надо тебе, Алька, — шепнул Эральд в ответ и сказал громко, обращаясь к офицеру, — Алвин объяснит вам, мессир.

— Дамьен, — сказал Алвин заледеневшим голосом, — с чего ты взял-то, что — как уличных воришек? Как государственных преступников, сука. Офицер, в Уютный Дом, в одиночки, до особого распоряжения. Всех.

— Крепко, — согласился Сэдрик.

— Государь! — воскликнул Холан с нестерпимой мукой в голосе. — И меня?! Разве достойно благого государя — самая жуткая тюрьма Святой Земли для самых верных подданных короны?!

— У вас будет шанс её покинуть, — сказал Эральд. — Если сумеете исправить то зло, которое творили много лет. Хоть отчасти. Всё.

— И не советую цепляться за стулья, — вставил Сэдрик. — Наджел, хочешь умереть прямо тут?

Цепляться перестали. Через две минуты в Зале Совета остались лишь четверо друзей.

Эральд вздохнул, взглянул на союзников виновато:

— Точно, слюнтяй, да?

В глазах Алвина вспыхнули острые искры, он хихикнул, как в каземате:

— Ну… — но, взглянув на опечалившегося Эральда и Сэдрика, мгновенно ставшего сфинксом в человеческом обличье, взял себя в руки. Усмехнулся, уже иначе. — Что ты спрашиваешь? Сам должен бы понять: в здешней разрухе не разберёшься и за три года, а ты тут полчаса — и уже хочешь владеть ситуацией…

— Государь рос, как в раю, — сказал Сэдрик с оттенком суровой нежности. — Столько мрази в одном месте и не видал никогда. Не привык, конечно. Растерялся. Ну и что?

Эральду очень хотелось провалиться сквозь землю, но положения бы это не спасло. Он заставил себя выпрямиться и с досадой подумал, что Питер был — не выход, что жизнь в Питере его безнадёжно испортила, что по сравнению с друзьями со Святой Земли он — наивная деточка, не знающая толком ничего и не умеющая вести себя с людьми, не подпадающими под королевские, будь они неладны, благие флюиды. Воспитание, данное в другом мире… ложь мерзких книжек о попаданцах в Инобытие, офисных рачках, ставших властелинами всего сущего… Давай, действуй: вот ты, благой — и вот то зло, с которым заклинаниями не справишься…

— Простите, мессиры, — сказала Джинера, — я не понимаю, в чём, собственно, заключаются проблемы. Эральд, государь, что тебя беспокоит? Вы сАлвином всё сделали правильно, теперь надо работать дальше.

— Только я не знаю, за что хвататься, — признался Эральд. — Как — дальше? Алвин, ты, видимо, был прав, когда назвал меня артефактом короны. Я смотрю вокруг и понимаю, что, скорее всего, не гожусь в правители… и мне уже здорово хочется уйти в дремучие леса. От стыда подальше.

— Куда тебя несёт, государь? — возмутился Сэдрик. — Из-за гадов из Совета? Ты же прекрасно договорился с драконами, а из-за этих…

— Драконы прилетели и улетят, а «эти» — жители Святой Земли, — сказал Эральд с тоской. — Признай, дружище: мы с тобой ни с какого бока не политики.

— Пусть Алвин советует, — сказал Сэдрик. — Сделай его канцлером или придумай другой титул, который ему позволит…

— … остаться королём? Я об этом думал.

Алвин сморщил нос.

— Я это уже проходил. Эральд, очнись! Со мной говорит ад! Постоянно!

— Удивил! — фыркнул Сэдрик. — Тут со всеми говорит ад! Дальше что?

— Алвин, всё верно, — сказал Эральд тихо. — Править в любом случае придётся тебе. Используй меня как артефакт и говори, что делать. Иначе я всё испорчу вместо того, чтобы исправить.

С лица Алвина исчезла жестокая усмешка. Он взглянул Эральду в лицо:

— Ты не шутишь? И не пожалеешь? И не будешь виснуть у меня на руках, если придётся делать что-нибудь грязное? Эта работёнка — не для благого, Эральд. Прозвучит жестоко, прости, но твой отец не справился. Он ведь правда был благой король, но это не спасло ни его, ни тётку Амалию, ни барона Гектора, ни тебя, в конечном счёте. В мире что-то сильно и погано поменялось, брат. Корона и святость уже никого не защищают, а среди людей полно таких, которым пристрелить благого не сложнее, чем куропатку, такие дела…

Эральд покачал головой.

— Не шучу. И не пожалею. Виснуть, наверное, буду — но я понимаю слова, так что мне можно всё объяснять. Я… как бы… вырос за эти дни. Положение меня ужасает, но… Алька, я не справлюсь без тебя.

Алвин вдруг осклабился, словно поражённый внезапной мыслью — и судорога на миг превратила его лицо в маску из кошмара.

— Мо-ло-дец, благой! Если случится какая-нибудь дрянь — ха, неурожай, падёж, война, мор и глад, да и мало ли что ещё! — всегда можно будет вздёрнуть за это герцога Альку, низложенного короля, адского пса, который, с душой он там или без души, всё равно — общий козёл отпущения!

Его снова трясло. Эральд обнял его, притянул к себе — и почувствовал, что всё тело Алвина струнно напряжено, будто он тщетно, отчаянным волевым усилием, пытается справиться с приступом то ли одержимости, то ли истерики. Сказал:

— Братишка, ты же знаешь, что этого не будет.

Алвин хихикнул и всхлипнул, отстранился.

— Холодно тут. Ни беса не топят, суки… Мало я лупил Кайла… А ты его пожалела, Рыжая… Хорошая у нас компания — благой, одержимый и проклятый. И женщина. Курам на смех у тебя конфиденты…

Джинера чуть улыбнулась. Сэдрик сказал с досадой:

— Государь, как меня достал твой братец, который ломается по любому поводу! Просто не может ничего решить, пока ему не надоест себя жалеть. Если в нашей команде и есть слюнтяй…

Его слова подействовали на Алвина мгновенно: он тут же собрался и подтянулся, бросил на Сэдрика взгляд, полный одновременно злости, укоризны и оскорблённой гордости и выдал:

— Значит, от меня требуется решить немедленно? Ладно. Вот что. Первым делом тебе надо объявить о новом составе Королевского Совета и утвердить нас в должностях. Срань Господня, где бумага? Записывай… или ты, Рыжая, записывай, он не знает, что делать с пером, вестник Божий… Может, сумеет подписать хоть как-нибудь… Значит, новый состав Совета. Я — высочайше помилован, ты одобрил моё вступление в должность канцлера. Сэдрику дай титул, хоть баронский, и должность камергера — так он сможет официально и постоянно быть рядом. Пусть спит в твоей спальне — тебе сейчас будет нужен телохранитель круглые сутки. Подтверди брачный контракт между королевскими домами Святой Земли и Златолесья, назови Рыжую своей официальной невестой. Она тоже будет членом Совета, как я понимаю? Никому не понравится, но прецеденты были… Рыжая, спи с няней и фрейлинами, так надёжнее. Что теперь… ты пиши-пиши… Письмо к наставникам Святого Ордена, соболезнования и напоминание о том, что надо выбирать Иерарха. На них мы ещё нажмём, но это сложно, это потом. Короновать тебя некому, это плохо…

— Может, Хуг? — спросил Сэдрик, уже без тени пренебрежения и насмешки, серьёзно.

— А, ни шерсти, ни молока!

— Говорят, святой…

— Старый уже. Нет, хорошо бы, чтобы короновал Иерарх, всё-таки… но они будут теперь долго канителиться… А Хуг, точно, говорят, что святой жизни… А, ладно. Сейчас напишем ему письмо. Погоди.

Алвин встал с кресла, распахнул дверь. В гостиной, смежной с Залом Совета, обнаружились монументальная стража, перепуганные лакеи и тот самый толстый франтик в локонах, бледный и в поту, мгновенно вскочивший с резного табурета.

— Кайл! — рявкнул Алвин. — Какого лысого беса творится тут? В Зале холодно, перья тупые… Где драконы?

— П-пошли п-полюбоваться этим… жи-живописью в Галерею, госу… мес… — пролепетал толстячок в смертельном ужасе.

— Мессир канцлер, — смилостивился Алвин. — Драконов — устроить в апартаментах для почётных гостей. Прикажи затопить для Зала. И пусть, наконец, принесут нормальные перья и хорошую бумагу, работать невозможно.

Толстячок повернулся на каблуках и опрометью кинулся распоряжаться. Алвин победоносно обернулся к трём товарищам, только что не зааплодировавшим.

В этот момент Эральд понял, что был прав в самых главных вещах. И даже если он сам — всего лишь артефакт и проводник благодати, то это нужно просто принять. Каждый должен заниматься своим делом.

Тем более что атомную электростанцию в тонких подробностях Эральд всё равно не начертит.

* * *

С того импровизированного Совета жизнь ускорилась до сверхзвуковых скоростей.

Первый же день был до отказа наполнен событиями. Эральд разговаривал с послами — из Прибережья, из Междугорья, из Заозёрья, ещё из каких-то мест: послы хотели разобраться в ситуации, которую и король-то понимал нетвёрдо, но в стремлении Святой Земли к миру всех уверил. Потом рыдали жёны арестованных членов Совета; Эральду было нестерпимо на них смотреть — что-то в них было такое подлое, от чего хотелось зажать уши и закрыть глаза — но пришлось и разговаривать, и отправить под домашний арест, несмотря на вопли и мольбы. После жён рыдала монументальная дама в дорожном платье, седая и внушительная, как Екатерина Вторая — опальная родственница, какая-то троюродная герцогиня, с которой не ладил Бриан. Её тоже надо было утешить, а отрыдавшись, она оказалась милой тёткой и значимой силой: правила небольшой провинцией. Потом из монастыря Святого Луцилия прибыл настоятель Олеф, восхищался, норовил пасть в ноги, передал, что наставник Хуг и коронует, и обвенчает, но, стань Хуг Иерархом, вышло бы лучше. С Олефом снова было очень тяжело разговаривать, но пришлось обсуждать сложные и запутанные дела Святого Ордена, претендентов на Святой Престол из Междугорья и с Трёх Островов — к концу беседы Эральд думал, что у него зайдёт ум за разум. Едва Олеф, получив инструкции и деньги «на монастырских бедных», под которыми отчётливо подразумевались продажные конкуренты Хуга, удалился — надо было чуть ли не бегом бежать на ужин с драконами.

Драконы успели всё обсудить и принять решение. За ужином говорили о серебре, странных, почти не виданных в землях людей изделиях из стекла, удивительных механизмах и будущих торговых связях. После ужина, в подземелье, где был безопасен открытый огонь, драконы устроили шоу: двое юных драконов, разогрев дыханием кусок вулканического стекла, пальцами, в струях собственного напалма, узких, как струя из газового резака, вытянули и вылепили таинственно мерцающую скульптуру орла, раскинувшего крылья перед взлётом — подарок для короля. Они хотели произвести впечатление — и Эральд впрямь поразился и очаровался; потом драконов проводили в их временные покои, а Эральд с Алвином и Сэдриком задержались в каземате.

Алвин отпер лабораторию Марбелла.

В ней был тот беспорядок, какой всегда бывает, когда вещи собирают в спешке, не трудясь поднять то, что обронили. В монументальном шкафу осталось довольно много книг; некоторые валялись рядом, на полу, среди рассыпанных сушёных семян и осколков битого стекла. Стеллаж напротив книжного шкафа был пуст; Эральд подумал, что часть лабораторной посуды Марбелл расколотил специально — в бурой луже под стеллажом, превратившейся в липкое желе, застыло слишком много осколков и обломков. Однако Сэдрик, войдя в лабораторию, тронув стену, заглянув в зеркало и проведя пальцем по столу, вроде операционного — мраморному, с жёлобом для стока жидкостей, сказал с уважением и неприязнью одновременно:

— Аккуратник. Чистюля. Знал, что его в любую минуту могут хватиться — но вылизал всё, до блеска. Неужели для меня постарался? Лестно.

— Чистюля? — удивился Эральд.

— Сэдрик, тебе это зачем-нибудь надо? — спросил Алвин. — Вот, барахло осталось, книжки, зеркало…

— Хорошее зеркало, — кивнул Сэдрик. — Пригодится. Я тут ещё… это… приберусь.

Он остановился напротив зеркала, упёршись ладонью в раму, и некоторое время задумчиво смотрел на собственное отражение. Эральду показалось, что его товарищ-некромант снова впал в транс — он сам не посмел мешать и Алвину не дал — и, видимо, это оказалось правильным. Сэдрик, не спуская глаз с собственного лица в зеркальной глубине, вынул нож, сделал медленный надрез на своей несчастной увечной руке, смочил в крови пальцы здоровой и вывел на стекле, чуть касаясь, какой-то сложный символ.

И из тёмной глуби на несколько секунд выступили, вспыхнули, словно неоновые, и медленно растаяли слова, написанные небрежной скорописью: «Мой бедный государь, дурачок, разве можно менять власть на душу? Бедное дитя, потерявшее всё, я больше не смогу вас защищать. Прощайте».

Алвин рядом с Эральдом порывисто вздохнул — и Сэдрик стремительно обернулся, успев перехватить здоровой рукой медную ступку в десяти, самое большее, сантиметрах от стекла:

— Эй, одержимый, — сказал он неодобрительно, — ты же мне тут всё отдал, нет? Так и не порти. Держи себя в руках, без шикарных жестов.

— Не мог уйти, не плюнув в лицо, — сказал Алвин с омерзением. — Предатель.

— Ага, — отозвался Сэдрик. — Он должен был вызвать меня на поединок? Знаешь, после того обряда с твоей душой, у меня прибавилось силёнок… я бы мог его убить, наверное. Ему это надо?

— Он — лекарь, — сказал Алвин.

— Я тоже, в какой-то степени, — улыбнулся Эральд. — Может, королевский дар компенсирует, а?

Алвин вздохнул.

— Может быть. Иди в королевскую опочивальню, Эр. И некроманта возьми… выгнали из собственной спальни, как пса… куда бы мне-то податься?

Эральд огорчился.

— А почему? Что, во дворце мало места? Оставайся в своих покоях, а я…

— А ты — король! Не спорь! — вскинулся Алвин, и Сэдрик кивнул.

В круглой комнате, через которую нужно было пройти в королевскую опочивальню, торчали лакеи и отирался толстячок Кайл, нервно крутя в руках резную палочку, украшенную неизменными розами. При виде Эральда и Алвина он засуетился, не зная, куда деть эту вещичку и руки, взглянул перепуганными глазами:

— Госу… мессир Алвин, а жезл-то куда? Как же?

— Отдай некроманту, — кратко приказал Алвин.

— А… разве… почему… разве так можно? — Кайл посмотрел на Сэдрика с ужасом.

— А мне-то это зачем? — удивился Сэдрик. Кайл воздел глаза горе.

— А что это? — спросил Эральд.

Алвин резко выдохнул.

— Деревенщина… Сэдрик, это жезл королевского камергера. У тебя должен быть, ясно, дубина?

Сэдрик тут же парировал:

— Слушай, одержимый, я не обязан разбираться в этой дворцовой суете, у меня другие дела. Будешь меня цеплять — я ж придумаю, что делать с этой палкой!

— У камергера другого государя должен быть другой жезл, — очень тихо возразил Кайл, бледнея.

Лицо Алвина мгновенно превратилось в дёргающуюся маску:

— А, слизняк, сломать его хочешь? Так придётся подождать, пока меня не будут закапывать — если тебя не закопают раньше!

— Так, — не выдержал Эральд. — Кайл, объясните, пожалуйста, что это за обычай. Жезл ломают, когда короля хоронят, я верно понял?

Кайл кивнул — и поклонился.

— Алвин, не кипятись, — продолжал Эральд. — Пойми: он вправду не знает. Не было прецедентов. Скажи, кто-нибудь из королей Святой Земли когда-нибудь кому-нибудь уступал трон по доброй воле?

Алвин усмехнулся.

— Интересно, — сказал Сэдрик, — а не на Святой Земле? А в других местах? Ты, государь, прав, как всегда: прецедентов не было. Другой бы братца казнил тут же… ну, благой сослал бы или заточил в монастырь. Королевская власть не делится пополам.

— Так мы и не собирались её делить, — сказал Эральд. — Власть так и останется у Алвина. У меня — дар. Каждый занят своим делом. Кайл, я думаю, жезл камергера Алвина вы должны оставить себе. Не думаю, что Сэдрик будет заниматься организационными дворцовыми делами, вроде отопления, чернильниц и посуды — я бы попросил вас остаться на этой должности и впредь. Верно, Алвин?

Алвин улыбнулся неожиданно весело.

— А что, — сказал он, — забавно. Ты с фантазией, братишка. Король жив ещё, да здравствует второй? У соседей глаза повыскакивают, а вся Святая Земля будет обсуждать столетиями.

— Договорились, — подвёл итог Эральд. — Теперь Кайл решит, куда тебе податься, чтобы не чувствовать себя неуютно. А насколько жезл нужен Сэдрику — даже не знаю. По-моему, нам надо придумать новую должность, а не изменять старую.

Кайл слушал, приоткрыв рот.

— У тебя будет два жезла, представляешь? — расхохотался Алвин. — И ты войдёшь в историю, кто бы мог подумать! Правда, как курьёз… Ладно, вали уже, мне тоже надо где-то приткнуться…

Кайл, еле справившись с оторопью, сделал церемониальный приглашающий жест — и Алвин удалился, кивнув друзьям на прощанье. Эральд вошёл в королевскую опочивальню.

Ложе государей, вероятно, должно было вызвать у него какие-то возвышенные чувства — аэродром, метров в пять шириной, застеленная подбитыми мехом златоткаными одеялами пустыня, под алым в золотых розах балдахином, с золотыми статуями Божьих вестников по углам — но не вызвало. Не человеческая постель, а музейный экспонат. Вдобавок, нельзя сказать, чтобы особенно мягкое ложе. Льняные простыни — не то, что привычное бельё: шершавые. А меху место на шубе, а не на одеяле.

И кресло, которое притащили для Сэдрика, предполагало, что, охраняя государя, тот будет сидеть всю ночь — Эральд возмутился.

— Знаешь, — сказал он, — это, очевидно, против дворцовых правил, но если тебе положено спать тут, можешь спать на этой же кровати. Мы друг другу не помешаем: на ней два грузовика могут разъехаться.

— Ага, — тут же ядовито заметил Сэдрик, — а скажут…

Эральд рассмеялся:

— Дружище, после всего, что мы наворотили, тебя ещё волнует, что они скажут?! — и Сэдрик ухмыльнулся в ответ.

Потом Эральд перевязывал Сэдрика — и порадовался состоянию раны. Она выглядела просто замечательно, словно не сутки прошли с момента выстрела, а неделя минимум.

— Дар, — сказал Сэдрик убеждённо. — Даже если один раз дотронешься — и то… Видал дракона? А я тебя поминутно дёргал. Дело идёт быстро, уже и рукой двигать могу, — и повёл плечом, но Эральд заметил, что безразличное выражение лица далось его другу непросто.

— Не надо пока двигать рукой, — сказал он. — Успеешь, дай дырке зарасти как следует.

Они уже собирались лечь спать, когда в королевскую опочивальню без стука заскочила пышная белокурая дамочка лет двадцати пяти с ворохом простыней. Её разрумянившееся лицо в первый момент просто сияло — но это сияние вмиг погасло, превратившись в ужас, когда дамочка увидела Сэдрика.

— Ах, ва… государь… — пробормотала она. — Я… может…

— Вы заведуете постельным бельём, сударыня? — обречённо, но вежливо спросил Эральд. — Да? Спасибо, бельё, кажется, в порядке. Я буду спать, если ничего больше не нужно, ладно?

— Лиабель, бельёвщица… — пробормотала дамочка, не сводя взгляда с Сэдрика.

— Сэдрик, мой телохранитель, — сказал Эральд. — Всё хорошо, Лиабель.

Лиабель сделала реверанс и задом вышла из опочивальни. Эральд вздохнул: эту ситуацию он отлично понял и сам, без всяких объяснений. Он даже не предположил, что Лиабель пытается сделать карьеру: ещё в Петербурге не только ровесницы, но и взрослые женщины иногда начинали вести себя в обществе Эральда похожим образом. Кроме дара целительства и доверия четвероногих и пернатых, в королевский дар входила и женская любовь — порой срывающая с петель совершенно неожиданные двери.

На Земле Эральд как-то сделал глупость: дочь маминой подруги была хоть и старше его лет на десять, но очень хороша собой. Глупость стоила такого нестерпимого стыда на следующий день и таких невыносимых разговоров, что Эральд зарёкся навсегда.

— Ну вот, — сообщил Сэдрик, глядя в потолок. — Теперь растреплет всему свету, что ты спишь со мной. Некроманты — твари противоестественные, как известно, а тётки обидчивы.

Эральд попытался сдержать смешок — но прыснул:

— Зато цепляться не будут.

Но тут дверь опочивальни скрипнула снова.

— Однако… — удивился Эральд, но ошибся — это не Лиабель вернулась.

На пороге стоял мрачный Алвин.

— Ничего себе, — ещё больше удивился Эральд. — Что-то случилось?

— Я отвратительно сплю, — выдал Алвин жалобно и зло. — А там — вообще не могу. Мне нездоровится, ясно? Болит голова и вообще… я боюсь там спать, — закончил он неожиданно. — У меня врагов — полкоролевства, дворец ими полон доверху.

— Хорошо, — Эральд пожал плечами. — Оставайся тут. Тут не боишься?

— Нет. Я верю в некромантов… — Алвин сел на край громадного ложа, помолчал с минуту и вдруг обратился к Сэдрику. — А ты что-нибудь смыслишь в алхимии?

— Нет, — кажется, Сэдрик тоже удивился. — А надо?

— Надо, — Алвин взглянул на него почти умоляюще. — Послушай… ты умеешь делать микстуру для сна? А?

В этот момент Эральду показалось, что его брат сам на себя не похож — но такое он тоже где-то уже видел. Много, много раньше…

— Нет, прости, — сказал Сэдрик. — В алхимии я не разбираюсь вообще. Даже не касался никогда.

— А, святое дерьмо! — Алвин в отчаянии врезал кулаком в живот золотому ангелу, содрав костяшки пальцев. — Мне плохо! Теперь я буду мучиться всю ночь, а завтра что?! Срань Господня, будь проклят Марбелл, предатель, трус, поганая сволочь!

— Алька, — тихо сказал Эральд, — успокойся на минуточку. Послушай.

— Вино не помогает! — рявкнул Алвин. — Засыпаю всё равно еле-еле, а на утро совсем худо, сука, сука! «Моё бедное дитя!» — проблеял он в ярости. — Гадина паршивая!

— Аль… сосредоточься, пожалуйста.

Алвин взглянул злыми и полными слёз глазами.

— Братишка, — сказал Эральд, — микстуру не надо. Человек привыкает, и не может заснуть без неё. Чем дольше пьёт эту дрянь, тем сильнее привыкает, тем тяжелее заснуть…

— А Марбелл-то — сука, точно, — сказал Сэдрик.

— Ребята, как вы думаете, а привычка к снотворному — это болезнь? Если болезнь, то, быть может, её можно вылечить наложением рук…

Алвин весь превратился в отчаянную надежду:

— Ты можешь…

— Только не накручивай себя и не жди, что сразу сработает. Иди сюда, ляг. Помнишь Божьи звёздочки? Представь их себе, представь себе небо… нет, глаза закрой. И расслабься.

Эральд дождался, пока Алвин устроится на королевском ложе, и положил ладонь ему на лоб. Алвин мотнул головой — и Эральд убрал руку, дотронулся только кончиками пальцев:

— И не думай ни о чём, кроме неба…

Стояла удивительная ночная тишина мира без автомобилей, самолётов и звукопередающих устройств — только ветер выл и свистел, гуляя по дворцовой площади, и еле слышно потрескивал фитилёк одной из трёх длинных белых свечей в золотом канделябре. Сэдрик заснул почти тут же, как его голова коснулась подушки; минут через десять Эральд понял, что спит и Алвин. Его лицо разгладилось и оттаяло во сне, и Эральд подумал, что королевский дар — пока недоисследованный и недооценённый навык. Дикий талант, который хорошо бы проверить экспериментальным путём.

Что-то подсказывало ему, что материала для экспериментов Святая Земля может предоставить в неограниченном количестве.

XIII

Средневекового завтрака в спальне не вышло: его сервировали в Белой столовой, по этикету столичного дворца. И Эральд думал, что опоздал, потому что рассказывал Алвину о деревне, голоде, сожжённой мельнице и трупах около проезжей дороги, а Алвин слушал, не прерывал — для него это было основательно внове.

Уже потом Эральд узнал, что король опоздать не может. Но сперва сильно смущался.

Джинера пришла в столовую первая. Она выглядела чистенькой и свежей, на ней было новое платье, тёмно-вишнёвое, скрадывающее ослепительную принцессину рыжину.

Занималась принцесса мелким вандализмом: дожидаясь остальных, выцарапывала что-то на оконном стекле алмазом своего перстня.

— Рыжая, ты что? — удивился Алвин, а Эральд подошёл ближе.

Джинера нацарапала четыре имени в классическом-классическом контуре сердечка. «Эральд», «Алвин», «Сэдрик», «Джинера» — и схематично нарисованная Святая Роза. Не на любовный союз намёк. Конфиденты, сказал Алвин.

— Обычай Солнечного Дома, — объяснила Джинера, нимало не смущаясь. — На стёклах нашего дворца в Златолесье остались следы перстней ещё супруги Горарда Рыжего. У нас считается, что это — на счастье.

— Подвинься, — скомандовал Алвин, слегка подвинул принцессу, не дожидаясь, когда она сама отойдёт, и выцарапал рубином своего перстня, под сердечком: «Врата ада заперты. 10-й день св. Фелиона, год н. э. 856». — Если на счастье — пусть будет.

— Дай на минутку, — попросил Сэдрик. Алвин снял перстень, протянул:

— Хочешь — подарю.

— Не надо, смертная магия ни гранатов, ни рубинов не любит, — отмахнулся Сэдрик и нацарапал под надписью Алвина, неожиданно изящным почерком: «День Двух Королей, благослови Господь».

— Я тоже хочу, — сказал Эральд. Рубин передали ему. Он на секунду задумался, прикидывая, как бы написать не по-русски, а на языке Святой Земли: чтение не составляло никакого труда, шло автоматически, будто он умел читать эти странные знаки всегда, а вот письмо… В конце концов, Эральд решился и, тщательно продумывая и выцарапывая каждую букву, написал, куда более крупно и криво, чем любой из его друзей: «Святая Земля и Златолесье = союз и любовь».

Джинера улыбнулась нежно и светло:

— Тебя иногда страшно хочется обнять, Эральд. После свадьбы я буду обнимать тебя каждую свободную минуту.

Эральд смотрел на неё — и у него таяло сердце. Она была прекрасна, Рыжая. Вот кто тут Святая Роза, подумал Эральд. На счастье, конечно — только не царапины на стекле, а девочка, которая их сделала. Особая девочка.

— Влюблена в жениха, — констатировал Алвин якобы цинично, щурясь и морща нос.

— А ты — мой брат, — сказала Джинера. — И тебя тоже иногда хочется обнять. Только мне неловко — вдруг ты плохо подумаешь. С тобой же ад говорит, — добавила она лукаво.

— Я не подумаю, — пообещал Алвин, забыв состроить циничную мину. — Обними, если захочешь, ладно? Если государь и мой брат за это не повесит обоих, — мрачно добавил он, спохватившись.

Эральд рассмеялся. Сэдрик слушал, держа здоровой рукой локоть больной — и Джинера совершенно неожиданно порывисто обняла и его, смахнула чёлку и погладила по изуродованной щеке.

Сэдрик поразился, он просто остолбенел с широко раскрытыми глазами, а принцесса сказала:

— Тебя уже давно пора обнять. Ты честно заслужил. Дарить тебе что-то я не смею — не из тех ты плебеев, Сэдрик… но, надеюсь, ты примешь мою дружбу, как подарок?

Сэдрик ужасно смутился, смешался, растерялся, неловко взял Джинеру за руку — и не осмелился поцеловать, только чуть пожал. Эральд наблюдал — и думал, что всё вместе выглядит, как присяга друг другу.

Случись беда с любым из них — остальные ради его памяти будут продолжать общее дело. К тому же, случись что с Эральдом — ребята будут защищать Джинеру. В подвале Малого Замка не только вернули душу Алвину — с душами остальных тоже что-то произошло.

И ад остался тенью, голосом без силы.

— А жрать мы сегодня будем? — спросил Алвин и всем напомнил, что надо завтракать и что после завтрака — куча дел.

Есть хотелось, но просто завтрака ожидаемо не вышло. Эральд, пытаясь намазать на хлеб кусок запечённого паштета, который не намазывался, думал, что, похоже, любой разговор Великолепной Четвёрки между собой теперь будет очередным королевским Советом. Джинера, не участвовавшая в утреннем разговоре, продолжила его, словно знала, о чём шла речь — рассказала ужасную историю о деревне, подлежащей сожжению, и четырёх золотых налога. Алвин слушал, забыв на тарелке надкушенный кусок, окаменев лицом — и, в конце концов, взглянув на Эральда виновато, сказал:

— Нам понадобится пересматривать всё, что относится к финансам, Эр. Налоги, пошлины, законы, которые принимали мои упыри…

— Да, — кивнул Эральд. — А почему у тебя такой вид?

— Мне надо было сделать это раньше, — сказал Алвин; его щёку и скулу свело судорогой, он принялся тереть лицо. — Как ни крути, я виноват в развале больше всех.

— Не мог ты ничего сделать, — сказал Сэдрик. — Тебе было не до политики. Думаешь, мы не понимаем?

— Будешь казнить Совет — поднимусь на эшафот, — Алвин мотнул головой. — Я слишком долго молчал.

— Алвин, уймись, — сказал Эральд. — Я уже говорил, никаких казней. Уж тем более — уж точно не собираюсь казнить тебя, хватит уже об этом.

— То есть, они могут спокойно разойтись?

— Нет. Мы вернём украденное — наверное, понадобится конфискация их имущества, да? — а их отправим по деревням.

— И все решат, что ты милуешь ворьё.

— Думаешь, пасти овечек, лишившись положения и денег, им будет так легко и приятно? Мне кажется, что ворьё должно понять, в каком положении из-за них оказались деревенские жители. Это важнее, чем показательная кровища на площади.

— Допустим, — Алвин дёрнул плечом. — Выбей из них всё — и пусть катятся доить козлов. Можешь быть милосердным, раз благой — ладно. Но пусть им объявят на эшафоте — пусть они хоть на минутку ощутят, что натворили. И — те, на площади, должны же порадоваться?

— Это их порадует?

— Их разоряли. Покажи, что есть справедливость. Объясни в указе. А то ведь никто не узнает, что ворьё насовали мордой в грязь. Должны узнать все.

— Алвин прав, я думаю, — сказал Сэдрик.

Эральд кивнул.

— Хорошо. Пусть так… А кстати… интересно, сколько народу твоя банда убила, сослала и заточила не за преступления, а потому что ей было выгодно? Не хочешь поинтересоваться этим вопросом? Солдатами, которые выбивали налоги, теми несчастными, которых выгоняли из дома и отправляли на каторгу — наверное, и другие случаи есть…

Алвин грохнул по столу кулаком:

— Ну почему, почему я должен этим заниматься?! Ты должен — ты, не я, срань Господня, мне тут не место, мне место там! На дыбе мне место, а ты со мной…

— Алвин, прекрати истерику, а? — сказал Сэдрик. — Хочешь что-то поправить и искупить — так искупай, пламя адово, а не ори! От твоих воплей никому не легче, от тебя на дыбе тоже никому не будет легче.

— Он покричит, успокоится и начнёт работать, — сказала Джинера с чуть заметной усмешкой. — Он всегда так. Просто подождите минутку.

Алвин хмыкнул и скорчил презрительную мину:

— Ага, без одержимых — никак…

— Кончай кокетничать, — улыбнулся и Эральд. — Ты ведь слышал?

— Ну да, да! Слышал я, слышал! Хочешь, пойдём в Уютный Дом, поглядим на то, что от них осталось! Хочешь, я тебя в каменоломни провожу! Сделаю всё, что хочешь!

— Алька, Алька… — вздохнул Эральд. — Пугаешь меня, что ли? А ведь нам и впрямь придётся. И в тюрягу, и в каменоломни, и смотреть на всё своими глазами — иначе нам будут врать, точно так же, как врали тебе. Сейчас мы с Сэдриком и Джинерой ещё успели что-то увидеть — а что будет потом? Придут новые взрослые, сделают умильные лица и будут врать, что всё-всё исправили. Но не шевельнут и пальцем. Ты сам говорил: те, на площади, должны увидеть, что есть справедливость. Давай её как следует покажем. Не только на эшафоте.

— Суки, — буркнул Алвин, швыряя вилку. — Ладно. Скажешь, чтобы разгребал дерьмо — буду разгребать… — и вдруг рассмеялся. — Эр, это верно было, про деревню для ворья! Иногда легче умереть, чем разгребать своё дерьмо, особенно если его много, дерьма! Я понял.

— Наконец-то, — сказал Эральд, чувствуя, что это далеко не последний спор.

* * *

«Новые взрослые» пришли раньше, чем Эральд ожидал — но повели себя именно так, как он и предчувствовал.

У братьев королевской крови не осталось прямой родни — родня сама себя извела за последние шестнадцать лет. Но дальних родственников оказалось неожиданно много; от опальных баронов впору было отбиваться — узнав об удивительных событиях в столице, все они дружно решили, что именно их и не хватает новому двору для пущего блеска.

С Эральдом пытались поговорить и секретарь Дамьена, жаждущий голоса в Совете, и советник Тайной Канцелярии, претендующий на место Холана. Оба они начали с компромата на Алвина.

Советник Жильбер выпросил беседу наедине — и, оставшись с Эральдом, рассказал всё, что Эральд знал и так: о задушенной принцессе, отравленном принце-регенте и спившейся, а потом удавившейся с горя принцессе-регентше. Он на словах рекомендовал, а на деле — потребовал ареста Алвина и показательного процесса.

— Не было даже ни низложения, ни отречения от Алвина, составленных по форме, прекрасный государь, — сказал Жильбер. — Аристократы Святой Земли в растерянности; никто не может понять, почему Алвин ещё не в крепости. Все ждут, что с вашей коронацией, ваше милосердное величество, над Святой Землёй воссияет новая заря — а вы оставляете бывшего узурпатора и бездушную тварь в опасной близости от трона.

— Мессир Жильбер, — попытался возразить Эральд, — Алвин — мой брат, и о причинах его поступков весь свет осведомлён. А что касается растерянных аристократов, то отчего же эти люди молчали раньше? Если они видели и понимали, что происходит, почему никто не принял мер?

— Но ведь тогда страной безраздельно правил ад, государь! — удивился Жильбер.

— А теперь вам не страшно… Но теперь-то поздно бороться с адом, мессир. Если хотите творить добро, займитесь пересмотром приговоров с момента коронации Бриана.

— Так ведь все опасаются за вашу жизнь, государь!

— Алвин уже давно убил бы меня, если бы хотел, мессир. Будьте любезны заняться хоть чем-нибудь полезным, — сказал Эральд с досадой. Он чувствовал, что на Жильбере не закончится — и оказался прав.

Почти все аристократы страстно жаждали пообщаться с новым государем, чтобы свести старые счёты и выразить лояльность. На Эральда вытряхнули мешок самых отвратительных сплетен обо всех опальных членах Совета — но по сравнению с Алвином воры были чисты, как хрусталь и невинны, как морские свинки. Из всего рассказанного Эральд понял, что Алвин, когда одержимость не накатывала совсем уж нестерпимо, пытался хоть как-то удержать Святую Землю на плаву — но ему мешали решительно все, начиная с ада и кончая его собственным отцом.

Теперь же Алвина дружно обвиняли в том, что он не слушал добрых советов. Но никто не хотел объяснить Эральду, что делать с налогами и пошлинами, как быстрее и проще всего амнистировать тех, кто попал на каторгу, не совершив преступления, как обойтись с разбойниками и как распределить средства для голодающих. Налоги устраивали аристократов, связываться с каторжниками и разбойниками никто не собирался, а спасение голодающих знать считала делом рук самих голодающих.

Что-то хорошее вырисовывалось только во внешней политике: драконы желали дружить и торговать, а в Златолесье Джинера написала письмо, пригласив своего брата, наследника престола, обсудить условия нового союза. Но внутри всё стояло, как в бочаге, и заставить течь это стоячее болото у Эральда пока не получалось.

А вечером, когда Великолепная Четвёрка собралась в королевской опочивальне, Алвин добил положение, сказав:

— Знаешь, с кем я разговаривал, Эр? Племянник Наджела и ещё какая-то сволочь из его герцогства припёрлись выразить уверение в почтении и преданности. Предлагали свои услуги, чтоб я трон вернул, представь. Тебя предполагалось убить. Из-за тебя всё пошло наперекосяк — и Наджела арестовали. Они мне предложили тебя убить, — повторил он потрясённо. — Сейчас они, святое дерьмо, это, конечно, обсуждают с Наджелом в Уютном Доме, но ты представь.

— Почему меня это не удивляет? — задумчиво проговорил Эральд.

— Потому, что тебе сегодня человек пятьдесят сказало, что хорошо бы убить Алвина, — сказал Сэдрик. — А меня сегодня подкараулили чуть ли не рядом с отхожим местом и предложили убить вас всех — принцессу тоже. За это обещали должность и невероятную кучу деньжищ. Один скользкий типчик, он в каземате. Хотите посмотреть? Наверное, тоже из людей Наджела, больше некому.

Джинера печально усмехнулась.

— А мне, мессиры, предлагали отравить вас обоих сразу после моей свадьбы с Эральдом. Даже дали несколько перстней с разным ядом. Обещали роль вдовствующей королевы-регентши — а чтобы кто-нибудь родился, позаботится тот, кого я выберу. Эти — на свободе, но я, разумеется, вам их представлю.

— Всё ясно, — сказал Эральд грустно. — Мы с вами что-то делаем неправильно. Видимо, это не те люди. Надо искать тех.

— Если мессиры готовы слушать, я хотела бы вставить слово, — сказала Джинера. Убедилась, что никто не хочет её прерывать, и продолжила. — Я думаю, что все эти безумные выходки творятся потому, что ты ещё не коронован официально, Эральд, а Алвин уже как будто не король. Ваши недоброжелатели полагают, что твоё возвращение на Святую Землю освобождает их от присяги Алвину — но тебе они ещё не присягали. Пожалуйста, поторопись. Не жди, пока Святой Орден выберет Иерарха — я убеждена, что многим святым наставникам платят за то, чтобы они тянули, сколько смогут. Пусть тебя коронует Хуг. В ближайшие дни. Завтра с утра — пусть объявят об этом, Эральд, хорошо?

— Ладно, — кивнул Эральд. — Думаю, ты права.

— Рыжая, ты стратег, — ухмыльнулся Алвин.

— Да. Ты подашь Хугу корону.

— Почему я?! — возмутился Алвин, но Джинера коснулась пальцем его губ.

— Не кричи. Вы покажете всей Святой Земле дивную, простую и честную вещь: ты — настоящий дворянин, дитя своей страны, уже без всяких адских козней, выполняешь волю небес и человеческий закон, отдавая то, что тебе не принадлежит. И никто уже не посмеет обвинить тебя в государственной измене: ты — истинный брат короля, благородный вассал. Ты должен присягнуть первым.

— Так никто никогда не делал, — заметил Сэдрик.

— Не делали. А мы сделаем. Надо показать людям, что мы свободны от ада. Что никакие адские побрякушки, вроде короны ради короны, даже через ложь и убийство, не имеют больше над Алвином власти.

— Очень разумно, — сказал Эральд. — Просто потрясающе разумно.

— Есть ещё одна важная вещь, которую нам с тобой нужно сделать срочно, — сказала Джинера. — Обвенчаться. Чем скорее, тем лучше.

— Точно, стратег, — одобрительно сказал Алвин. — С любым из нас может случиться что угодно, и с Эром… а его кровь должна уцелеть обязательно. Тебе надо родить быстрее, чем кошка рожает, Рыжая.

Джинера улыбнулась, пожалуй, покровительственно.

— Так быстро рожать — нехорошо. Но вот зачать надо быстро, тут ты прав, брат… Эральд, я тебя смутила? Прости.

— Это ты прости, — сказал Эральд, взяв себя в руки. — Я просто никогда не видел таких девушек, Джинера. Знаешь, в том месте, где я воспитывался, об этих вещах не так говорят… Ну… хихикают… конфузятся… или… ну, не так всё это воспринимают. Я восхищён, но мне удивительно, что ты распоряжаешься такими штуками, как полководец. Да, честно говоря, чуть-чуть неловко. Ты о своём теле говоришь, как… ну, как бы сказать на нашем языке… как о станке для чеканки денег или как о наковальне для мечей — и мне тебя почему-то почти жаль.

Джинера, как в подвале Малого Замка, положила голову на его плечо, взяла руку:

— Бедный государь… я представляю, как тебе сейчас должно быть тяжело. Тебя воспитывали простолюдины, да? Обычные добрые люди? Научили читать, более-менее писать — спасибо им, молодцы — но и всё, да?

Эральд кивнул. Джинера сформулировала жестоко, но точно.

— Не огорчайся, — продолжала она. — Тебе все подтвердят, у тебя хорошее чутьё, ты почти всё делаешь правильно. Надо только освоиться и принять те мерки, какими мерят во дворцах. Ты всё верно понял: я — принцесса, моё тело — станок для чеканки государей, это достойный удел принцессы, и жалеть меня не надо. Я хороший станок: у нас с тобой — и с Алвином, он твой близкий родственник — нет ни одной пересекающейся родословной линии. И я честный вассал — твой — я тебе в душе уже присягнула.

— В подвале? — спросил Алвин.

— Пожалуй, даже раньше, — Джинера помолчала. — Не верила, что Эральду удастся выжить, но поверила, что он — король. Ты слишком напугал меня. Я присягнула тому, кто пришёл нас спасти — нас с тобой. И ещё мне кажется, что нужно поторопиться с титулом для Сэдрика: то, что он сделал — тема для баллады.

— Конечно, — убеждённо сказал Эральд, — и не спорь, — улыбнулся он, заметив, что Сэдрик скорчил скептическую мину. Если бы не ты — ты ведь понимаешь, что ждало ребят, да?.. Но это и так ясно.

— Ну да, — сказал Сэдрик. — Хотя при этом дворе некромант и плебей — обычное дело. Да, Алвин?

— Поддам я тебе когда-нибудь, несмотря на твою смертную магию, — огрызнулся Алвин, без особой, впрочем, злости.

— Вы принялись дразнить друг друга, мессиры, значит, решение принято, — констатировала Джинера. — Завтра мы пошлём письмо Хугу, а получив ответ, тут же объявим о коронации, да? Сразу после коронации можно будет сыграть свадьбу, тем более что для неё всё, в сущности, готово. Если до этого времени задержатся драконы, будет прекрасно. Очень красиво и символично.

— Да, — подтвердил Эральд, чувствуя некоторую неловкость. — Вы с Алвином напишете письмо?

— Я составлю, — сказал Алвин. — А у Рыжей изысканный почерк.

— Пусть пишут волшебным пером, — предложил Сэдрик, имея в виду роллер, случайно оказавшийся в рюкзаке, среди прочих мелочей. — Это произведёт впечатление. А чернила в нём никогда не кончаются?

— Скоро кончатся, — сказал Эральд, думая, насколько, в действительности, все эти штучки из другой эпохи чужды Святой Земле — недолговечные, пустяковые вещицы. — И в здешние чернила нельзя будет макать. Там мир такой, знаешь… вещи не чинят, а выбрасывают, чтобы купить новые.

— Не похоже на рай, — заметила Джинера. — Какой-то поросячий рай, — добавила она, хихикнув. — Прости дурочку, государь!

— Ты и не дурочка, и не так уж не права, — сказал Эральд. — Мне порой было нестерпимо тяжело там… и я рад, что вернулся, даже если меня убьют завтра…

— Ну уж нет, — вставил Сэдрик. — Ни за что. Я их тут разъясню ещё, государь.

— Я верю, дружище, — сказал Эральд. — Я так, для красного словца… А ещё жаль, что у нас вечно нет времени на что-нибудь простое и славное… Мы с тобой, Джинера, даже не рассмотрели дворец Сердца Мира толком. Картины, статуи… и поболтать о простых вещах — о нас — вечно некогда.

— И на любовь времени нет? — улыбнулась Джинера. — И на дружбу — в обрез? И красота — лишь моментами? Не жалей и не огорчайся, Эральд. У нас с тобой и так больше дружбы и любви, чем у большинства королей во все времена. Поверь мне, я хорошо знаю историю.

— Время ещё будет, — пообещал Эральд, хотя не был уверен на сто процентов. Он думал о Рыжей, железобетонной девочке, дочери государей, внучке и правнучке государей, будущей государыне, ведущей себя, как взрослый политик — о том, где кончается её благодарность, вассальная преданность и королевский долг и начинается девчоночья симпатия, если она есть.

И о том, насколько он достоин Джинеры — не как король Святой Земли, а как человек.

И о том, что сам он ведёт себя, как птенец желторотый, и чувствует примерно так же. А надо срочно взрослеть — может оказаться, что времени на это совсем мало.

* * *

Эральд впервые осознал, что значит выражение «каменный мешок» в действительности. Камера с глухими стенами, без признака даже крохотного оконца, запертая тяжёлой дверью, окованной ржавым железом. Сырая, затхлая, освещённая тлеющей плошкой, где в жиру чадно коптил фитилёк. Без признака мебели, даже без койки, лишь жуткий соломенный тюфяк в углу и вонючее ведро в другом.

Дамьена, в его кружевах, шелках и бархате, знобило; за несколько суток он состарился лет на десять, зарос нервной щетиной — и его породистое лицо, больное и замученное, выражало отчаяние, ужас и дикую, нестерпимую надежду.

— Я понимаю, что вы мне только снитесь, государь, — пробормотал Дамьен и отвесил церемониальный поклон, от которого у него прихватило спину. Он схватился за поясницу и извиняющимся тоном добавил. — Искренне надеюсь, что не снюсь вам, ваше прекрасное величество. Мой вид вполне может вас оскорбить.

— Сядьте, мессир Дамьен, — сказал Эральд. — У вас же радикулит, стоять тяжело…

— Ох, сидеть в присутствии стоящего государя, даже во сне… — Дамьен грустно улыбнулся и покачал головой. — Ваше драгоценное величество, я ведь всё понимаю… вы же и приснились мне в виде этакого вестника Божьего, потому что очень уж хочется поплакаться, пожаловаться, оправдаться — но и жаловаться без толку, и оправданий нет, и страх мой, и слабость — никого, кроме жены, быть может, не встревожат… Я бы вам предложил сесть, государь, да некуда. Солома сгнила, невозможно…

— Уютный Дом…

— Да уж, ирония, — Дамьен сделал изящный жест, — ирония вашего прадеда, бесценный государь. «Снаружи этот дом выглядит уютнее, чем внутри», — так он изволил сказать, если не лжёт легенда… Но место жуткое, я по вашим глазам вижу — не ожидали, что настолько. Благой… всё про меня знаете, и всё равно ужасаетесь моему положению. А может, не всё? Верно, не знаете, что я был на той охоте, знаю, отчего он с коня упал, ваш батюшка… и обо что в действительности голову разбил… и мёртвого младенца доставал, через своих людей… якобы вас, государь. Да, я-то был умнее Бриана, умнее иосторожнее, я ему хорошие советы давал — я бы ему не посоветовал связываться с адом, но и эту связь сумел использовать, чего уж, сумел… Я мог бы очень славно жить и в аду…

— Мессир, — тихо спросил Эральд, — а зачем вы мне это говорите?

— Хочу посмотреть, как вы придёте в ярость, прекрасный государь, — ответил Дамьен с нервной полуулыбкой. — И убедиться, что благих не бывает. Во всяком случае, таких, как в легендах. Ваш батюшка был… ах, что ж, благим он был — но не из легенд, и не отворачивался, когда при нём казнили… А вы?

— А я не буду убивать. Не буду сам, не позволю от своего имени. Кто убивает — становится убийцей, каков бы ни был его мотив. А когда казнят именем Святой Земли, делают убийцей целую страну. Хватит. Достаточно.

И тут Дамьен, похоже, испугался. Он даже перестал слегка подыгрывать в светского господина. Скривил губы:

— Помилуете? Благой государь, милосердие Божие…

— Нет, — сказал Эральд еле слышно. — Вас — нет. Хотя мне жаль вас сейчас, я чувствую, как вам холодно, как у вас нестерпимо болит спина и кости ломит — но не получится у меня всё забыть и всё вернуть на прежние места. Вам было слишком хорошо, когда Святой Земле было слишком плохо — и именно из-за того, что стране было плохо. И у меня нет права вас прощать.

— Как же тогда? — проговорил Дамьен почти глумливо, и сам ужаснулся собственного тона. — Прошу прощения нижайше, противоречить сами себе изволите, прекрасный государь.

— Нет, — сказал Эральд. — Я предполагал, что вы проведёте остаток дней в каменоломнях или на строительстве зданий, как те несчастные, у которых ваши люди вымогали деньги для вас — для вас, а не для казны, правда? И это было бы совершенно честно.

— Но это же меня убьёт, добрейший государь! — взмолился Дамьен. — Это куда жесточе, чем эшафот, я уже стар, у меня больная спина — о, Господи, а ведь ещё и дознание впереди, ведь дознание, ваше величество! Пытки — хуже казни, я бы отдал всё и так — ну, пожил, что там, проиграл — и отдал бы — но ведь мне не поверят, пока не переломают кости!

— А разве, предлагая ссылать в каменоломни тех, кто не мог с вами расплатиться, вы справлялись об их возрасте, мессир? Или об их здоровье? Думаете, это никого из них не убило?

— О, Боже! Но они же — простолюдины, с лошадиными хребтами, их удел — тяжёлая работа, не всё ли равно… Погодите! — Дамьен, заметив движение Эральда к двери, тяжело бухнулся на колени и скривился от боли. — Погодите, умоляю вас, государь! Я бы всё вернул, клянусь! Около полутора миллионов золотом, это фактически годовой доход, чистыми деньгами, плюс кое-что по мелочи… Холан брал с тех, на кого его люди писали доносы, вкладывал в банк Урстена и земли, а прокурор Шодар делил с ним конфискованное… Я покажу сам — лишь бы не пытки…

— Я понял, — сказал Эральд. — Я подумаю.

— А Наджел — ваш смертельный враг, государь. Ему мало перепало, но он ждал, он уже чувствовал корону на своей голове — и никогда не простит её потери…

— Я знаю, — кивнул Эральд. — Спите, Дамьен. Надеюсь, вас больше не будут мучить кошмары.

Дамьен взглянул снизу вверх — взглядом больного пса. Камера Уютного Дома растворилась в темноте. Эральд открыл глаза.

Они оба наблюдали: Сэдрик — встревоженно, а Алвин — удивлённо.

— Кому ты снился перед коронацией? — спросил Сэдрик таким тоном, будто Эральд сделал что-то непозволительно рискованное. — Вместо того, чтобы отдохнуть…

— Не ворчи, — улыбнулся Эральд через силу и стёр испарину со лба. — Дамьену. Я не собирался, так вышло. Это как… позвал он меня, что ли. Как Бриан в своё время.

— Раскаялся? — спросил Алвин с кривой усмешкой.

— Нет. Но готов изо всех сил сотрудничать со следствием, потому что его ужасают пытки. Алвин, нам надо запретить пытки. В принципе.

— Э… — Алвин так удивился, что даже не нашёлся с ответом сразу. — В смысле — вообще?

— Ну да.

— Государь, — сказал Сэдрик, — перегибаешь немного. Не хочешь смертей — это понятно. Думаешь о милосердии там, о справедливости — это красиво, может, и сработает. Но как ты заставишь какого-нибудь гада сознаться? Ну, ладно, ты-то, может, и заставишь. Ты — благой, рядом с тобой их пробивает на совесть. А простой дознаватель?

— В том мире, где меня воспитали, заставляют, показывая улики. Опрашивая свидетелей. Беседуя.

— Ага, — хмыкнул Алвин. — Да наплевать им на беседы! А свидетелей можно и подкупить, и запугать.

— А если взять первого встречного и достаточно долго пытать, он признается, что хотел украсть луну с неба, лишь бы его оставили в покое. Я не прав?

Похоже, такой поворот не приходил ребятам в голову — Сэдрик кивнул, а Алвин задумался.

— Как можно верить в признание, если его выбили? — продолжал Эральд. — А если человек от ужаса кого-нибудь оговорит? Соврёт, лишь бы спастись от боли? Будем пытать заведомо невинного, чтобы он подтвердил?

— Ну, это не о Дамьене, — сказал Алвин. — Дамьен замаран от носа до хвоста.

— Он рассказал много всего только от ужаса, — сказал Эральд. — А если ты прикажешь его пытать, он просто умрёт, он нездоров и не слишком силён физически.

— Государь, неужели жалеешь эту мразь? — Сэдрик покачал головой.

— Он — гад, но живой человек. Мы его накажем и справедливость восстановим, но не будем мучить беззащитного — он ведь беззащитен сейчас, Дамьен. Помнишь Валиена, Сэдрик? А ведь они вообще все так же абсолютно беззащитны — те, кто в тюрьме сидит, виновные и невинные. С ними можно делать что угодно — пытать, казнить… Право сильного? Убить и поизмываться перед смертью? Или, в нашем случае, сослать и поизмываться перед ссылкой?

И никто больше не возразил.

— Хочешь это особо отметить? — спросил Алвин. — Кроме милости к сосланным из-за недоимок?

— Было бы отлично, — сказал Эральд. — Знаешь, я ведь понимаю, что всё равно будет. Что адом всё пропиталось, злобы кругом предостаточно, людей так и тянет отомстить за все беды тому одному, который попался… но, если отметить особо, если подчеркнуть в манифесте, сделать законом — может, хоть кого-нибудь спасём, братишка?

Алвин придвинул к постели столик с бумагой и подсвечником и принялся делать пометки на листе с манифестом. Сэдрик вздохнул:

— Ну да, государь, всё верно… но ты всё равно — немного слишком. Когда ты так — мне почему-то делается страшно за тебя.

— Сегодня коронация, — сказал Эральд. — Все присягнут — и мы перестанем «ходить опасно». Алвин, что мне надо делать?

— Тебя придут одевать, когда часы на ратуше пробьют восемь, — сказал Алвин. — Свита Хуга придёт в девять. А пока — молиться, наверное.

— Я в храме Розы помолюсь, — сказал Эральд. — Лучше расскажи мне про банк Урстена. Ещё рано, зачем зря время терять.

Алвин стал рассказывать о финансовой системе Святой Земли и всего Севера, а Эральд слушал, пытался разобраться и с непривычки путался в понятиях и сложных взаимодействиях между банками и королевскими дворами. Думал, что об этом непременно надо будет говорить и говорить много раз, пока положение финансовых дел не станет привычным и очевидным.

Ещё думал о прогрессе и пытках.

О том, что с чертежом атомной электростанции в любом случае никогда ничего не выйдет, да и с большинством более простых вещей, скорее всего, не выйдет. И даже не потому, что инженер из Эральда абсолютно никакой. Скорее, потому что нужда в вещах приходит со временем, а с нуждой появляются и изобретатели — и то, что не вовремя свалилось в гармоничный мир, смотрится забавным курьёзом, как этот несчастный роллер или фонарик. Может, и можно будет поговорить о каких-нибудь жизненных удобствах — но только ради собственного комфорта: Святая Земля не совершит рывка в научно-техническом прогрессе, в лучшем случае — появится какая-нибудь занятная мода.

Но, возможно, удастся чуточку сдвинуть отношение людей к самим себе. В сущности, это и есть прогресс… и в этом смысле между Святой Землёй и той Землёй, где Эральд вырос, разницы гораздо меньше, чем можно подумать. Разве что — тут удивляются, а там придумывают рациональные объяснения чему угодно.

А обычные люди чудовищно, нестерпимо беззащитны. Везде.

И если у короля и есть какой-то особый долг — так это попытаться защитить хоть кого-то.

* * *

Раньше Хуга пришла Джинера. Увидела — и улыбнулась.

— Вы великолепны, государь! — и присела в реверансе. — Я ведь не видела тебя в достойном костюме, ты был одет, как наёмник из дальних стран… и вот я сражена, поражена и очарована.

— Ты ехидничаешь, а не очарована, — сказал Эральд убеждённо.

— Тебе идёт белый цвет. Подтвердите же, мессиры!

— Ага, — тут же отозвался Сэдрик. — Чистый вестник Божий.

— Чистый — это точно, — подтвердил Эральд. — Я на некоторое время становлюсь похожим на человека, если меня отмыть, факт. Между прочим, ты тоже, барон Сэдрик. Кружева поправь.

— Непривычно, — Сэдрик дёрнул себя за пышный воротник.

— Вылитые деревенские мужики во дворце! — хохотнул Алвин и резко оборвал смех: в зал вошли святые наставники.

Наставник Олеф вёл Хуга под руку. Хуг, в белом бархатном балахоне, с драгоценным Божьим глазом, горящим сапфировым зрачком, не на цепи даже, на целом ожерелье, с золотыми звёздами, розами и какими-то тайными знаками, выглядел совсем невесомым, и вовсе не торжественным, а очень старым и очень сокрушённым.

Эральд подошёл, а Хуг, как в монастыре, тронул сухими пальцами его щёку.

— Благой государь, — прошептал он, — милое дитя моё… не чаял видеть тебя живым — и не ждал, что обратишься ко мне, окаянному. Ведь взялся решать за судьбу, решать за небеса, решать за тебя в гордыне своей, и, грешник великий, ведь поддался на адские посулы и обман… — и Эральд с жалостью и ужасом понял, что Хуг плачет. Не прослезился от умиления, а по-настоящему плачет, ему плохо.

— Отец Хуг, — сказал Эральд, взяв его руку, — ад может обмануть кого угодно, даже святого. Не казните себя, пожалуйста. В вас ведь верят, вас любят — и я в вас верю. Сейчас ад больше не застит глаза — теперь всё будет хорошо. Не надо так огорчаться…

— Белое дитя, — скорбно сказал Хуг, — надлежало бы тебе поискать достойнее меня — а мне бы удалиться в скит и отмаливать в слезах тяжкие грехи мои…

Эральд покачал головой.

— Отец Хуг, ну что же вы… На вас ведь надеются, верят в вас… нет, я понимаю, что ваша собственная душа и ваша совесть вам важнее, чем какие-то мирские дела, но ведь нам же надо как-то очистить Святую Землю от адских козней! Помогите мне, пожалуйста…

Хуг взглянул Эральду в лицо.

— Ох, и снова ты мне напоминаешь о пастырском долге… ад сильно смутил меня, его ростки — в моей душе, и тяжело отличить зло от блага… Какой я духовник тебе, белое дитя?

— Господи, отец Хуг, да прекрасный! Замечательный вы духовник, ну что вы себя мучаете?! Стоп. А может, вы просто не хотите со мной связываться? Отец Хуг, если вы считаете, что я не достоин или не могу быть королём, то я, конечно, не стану вас заставлять…

Хуг встрепенулся, и его глаза вспыхнули. Он мягко отстранил руку Эральда, выпрямился, насколько сумел, коснулся Божьего глаза и вскинул ладонь в благословляющем жесте:

— Воззри, Господи, на отмеченного кровью, и милосердием, и судьбой, и даром сына Твоего! Ныне получает венец владык земных…

Дорогой Творец, спасибо, подумал Эральд. Просто — большое-пребольшое Тебе спасибо, Ты, кажется, до него докричался. Или мы вместе, если это не слишком самонадеянно звучит.

Толстячок Кайл дрожащими руками протянул Алвину ларец из светло-янтарного дерева, в тонкой-тонкой золотой инкрустации, в этакой сияющей паутинке. Алвин повернул ларец к Эральду и открыл.

В ларце, на небесно-голубом бархате, лежал Венец Владык Святой Земли. Эральд видел его впервые.

Он представлял себе нечто вроде короны Российской Империи, в бриллиантовом огне, ослепительное и помпезное, но Венец оказался гладким золотым обручем, по которому вился сложный орнамент из мистических роз. Один-единственный камень украшал этот обруч, и названия этого камня Эральд не знал: гладкий, ясно и холодно голубой, как зимнее небо. Камень казался непрозрачным, но в нём была странная глубина — и в этой глубине ходили заревые отсветы, золотистые и розоватые, вроде солнечных отсветов на облаках.

Эральд дотронулся до Венца. Венец был очень холодным и очень тяжёлым.

— Потом, — шепнул Алвин.

Монахи пели «Грядёт владыка человек земных», а Эральд смотрел в высоченное дворцовое окно на небо точно того же оттенка, что и камень на Венце. Стояло морозное утро с золотисто-розовым солнцем в ледяном тумане; в небе кружили союзники-драконы. Порошил лёгкий снежок.

Потом надо было выйти из Зала Престола и медленно спускаться по лестнице, чтобы Хуг мог идти следом, не отставая. Ужасно хотелось видеть Сэдрика или Алвина, а Джинеру хотелось держать за руку — но все они шли позади и нельзя было оборачиваться. Им полагался какой-то ритуал, которым Эральда не стали сбивать с толку — от него требовалось только идти вперёд, по расстеленному алому полотну, от дворца в храм Святой Розы, в белом и с непокрытой головой.

И в храме Творец мог благословить его окончательно. А мог и не благословить — потому что не ведает человек, что планирует Господь; история Святой Земли знала и такие случаи. Отсутствие небесного благословения обычно никому не мешало, лишь служило поводом для сплетен и дел Тайной Канцелярии по части оскорбления королевской власти — но благословение поднимало государя на должную высоту.

Отец Эральда был благословлён Творцом. Что тоже никому и ничему не помешало.

Лакеи в алом настежь распахнули парадные двери. Из них потянуло пронизывающим холодом, и Эральд пожалел, что белый атлас нельзя прикрыть чем-нибудь тёплым. Он вышел на площадь и увидел, что площадь полна народом, и от дыхания многих и многих людей над ней поднимается пар.

Увидев Эральда, толпа восторженно завопила: «Виват!», «Да здравствует король!», «Привет, благой, наконец-то!» и «Живи триста лет!» — а Эральд подумал, что уж сегодня-то они дождутся того, что им причитается. Он шёл по алой полосе, разрезавшей толпу, и смотрел в лица своих будущих подданных — озябших восхищённых девушек, кутающихся в потрёпанные шали, мужиков-работяг, одетых, как бомжи, торговцев, одетых чуть лучше, бродяг и нищих, босых и еле прикрытых истлевшим тряпьём, увядших мамаш, поднимающих детей, чтобы те посмотрели на короля, солдат в засаленных мундирах, бедных аристократов в облезлых мехах, проституток, посиневших от холода, но с алыми губами и щеками, монахов, крестьян в куртейках из чего-то вроде мешковины — в их радостные, ждущие, скептические, благоговейные, насмешливые лица — и думал, что они обязательно дождутся и вина, и жареного мяса, и праздника, и всего, что им уже давно положено. Уж такая малость, как праздник, им точно положена — и храни их Творец в их ужасной жизни, чудесных плебеев Святой Земли, которые как-то пережили шестнадцать лет ада…

Грохот за спиной Эральд не воспринял, как выстрел — он даже успел удивиться, но удар в спину толкнул его вперёд, он сделал шаг и не удержался на ногах. И уже падая на алую ткань, Эральд понял, что кто-то всё-таки рискнул, кто-то нанял убийцу, и тот стреляет хорошо, и дышать больно, вдохнуть невозможно, но дар… королевский дар…

Он раскрыл ладони, которые хотелось стиснуть в кулаки, и прижал их к промёрзшей брусчатке, которую ощущал под алым полотном — к Святой Земле, к своей Святой Земле…

Он слышал, как выдохнула толпа. Догадался, что стрелявшего схватили. Почувствовал, что его тормошат, переворачивают — Алвин, Сэдрик… Джинера… лица и голоса, удаляющиеся и расплывающиеся в тумане…

«Умираю», — подумал Эральд — но тут что-то изменилось, и воздух сквозь пронзительную боль вошёл в лёгкие. Эральд закашлялся, чувствуя, как всё внутри просто в клочья рвётся — и Сэдрик, гладя его по лицу ледяной ладонью, прошептал:

— Только не кашляй, государь, пожалуйста, потерпи…

Какая разница, удивился Эральд, попытался вдохнуть — и вдохнул снова, хоть от режущей боли слёзы брызнули из глаз. И понял.

Они держали его. Их руки зажимали сквозную рану: Алвин — на спине, Джинера — на груди. Их руки держали в Эральде жизнь. Руки государя — руки целителя.

Королевский дар.

Эральд чуть улыбнулся и слизнул кровь, текущую изо рта.

И всего в паре сотен шагов от них собор Святой Розы сиял насквозь, как керамический домик, в котором горит свеча, сиял так, что солнечный свет не мешал разглядеть это тихое сияние вернувшихся на Святую Землю добрых чудес.

Ал Коруд Студент в СССР

Глава 1 Нежданно-негаданно

Что-то заставило меня еще раз оглянуться на согбенную в трауре процессию. По шоссе, что протянулось вдоль Маймаксанского кладбища, неслись потоком автомобилисты. Никому ни до кого не было дела. Как говорят — «Все там будем!» Вот именно, что все. Настроение, и так бывшее практически на нуле, и вовсе упало ниже плинтуса. Может, все-таки стоило поехать на поминки? Оставил бы машину на стоянке у вокзала, а утром бы забрал. Такси вызвать нынче плёвое дело. Не-не, даже не думай! С некоторых пор я практически не хожу на поминки. Мне и кладбища хватает, чтобы сполна окунуться в черноту чужого горя и получить очередной моральный удар. Если еще остаться подле людей в черном на поминовение, то сердце начинает безумно щемить. Боюсь сам крякнуть ненароком. Да и что это, по существу, изменит?

В конце концов, последний долг старому корешу отдан сполна. Мне уже вся эта череда похорон — вот где! С тоской вспоминаю тот период жизни, когда радостной вереницей тянулись свадьбы друзей и знакомых. Веселье от души, танцы до упада, новые знакомства, а частенько наутро и новая постель. Наверное, потому занялся позже устройством свадеб, даже открыл собственное агентство. Благо связи уже к тому времени наработал и язык подвешен правильно.

Так что извините, братцы, но без меня!

Но все равно чего-то накатило. Резко защемило в груди, застучало в голове. Давление поднялось! Закинув под язык таблетку капотена, я неспешно включил зажигание. Машина новая, надо лишь нажать кнопку, чтобы завести. Большая машина, вот только возить на ней нынче некого. Дети разъехались, жена… Да тут она неподалеку легла. Даже не знаю, что меня самого еще на этой грешной земле держит? Товарищи, работа, жажда путешествий? Да пустое! Живешь, то и радуйся! Уныние грех, так что поехали, дружочек, домой. Пить таблетки и читать газеты. Тьфу ты, какие газеты? Все нынче в интернете.

Отъезжаю с обочины и неспешно перестраиваюсь. Сзади никого, качусь потихоньку до разрыва в разделительной полосе. Все случилось на развороте. Откуда взялась эта фура, я даже не заметил. Да не могло там никого быть! Шоссе просматривается далеко. А я водитель осторожный, десять раз оглянусь, а потом совершу маневр. И после поездок в южные регионы, и городов типы Махачкалы еще вдобавок виртуоз вождения, вписываюсь в свободные пять сантиметров. Но здесь сделать уже ничегошеньки не успевал. Даже прошептать молитву. Страшный удар и наступила темнота.

Обидно так закончить, как лампочку выкрутили. Ничего, что ли мы для Господа не стоим?

Сквозь шторы проникал яркий до боли свет, и как назло, он бил прямо в прищуренные глаза, заставляя выкарабкиваться из небытия. Понемногу мое сознание возвращалось в тело. Ощущение жуткое, как будто после хорошей попойки. Вроде и голова трещит, и туловище затекло, но все равно невероятно приятно ощущать себя более-менее целостным организмом. Чего? Живой! Чуть не подскочил от радости с кровати. Слава тебе Хоспади, живой! Видимо, сейчас нахожусь в больнице. Странно, но ничего вроде не болит, лишь шея затекла. Осторожно открываю глаза, боясь увидеть перед собой апостола Петра. Вдруг это он, зараза, фонариком мне в глаза светит?

Мдя, братец, ни фига тут не больница. Получается, что все мне приснилось? И я тупо нажрался на поминках и даже не помню, как после завалился домой. Какое домой, идиот? У меня потолки подвесные и ремонт самый современный. А здесь — беленый верх и обои в цветочек. Неужели кто-то из знакомых к себе домой пьяное туловище притащил? Что-то мне обстановка смутно напоминает. Как и запах. Знаете, у каждого жилища имеется собственный запах. Квартира в старом фонде обычно пахнет плесенью и разложением. Жилище больного человека насквозь пропахло лекарствами. Студия молодой активной женщины благоухает чистым бельем и парфюмом. У холостяка может быть, кстати, по-разному, мужики народ непредсказуемый. Или бухают не по-децки, а являются записными чистюлями. Но здесь…

Так, подожди, только не думай, что ты на старой квартире родителей! Такого не может быть и точка! Иначе прямая дорога в дурку, а я туда категорически не желаю. Закончить жизнь в психиатрической клетке — это полнейший зашквар. Ты сейчас скорее всего валяешься в больничке под капельницей, потому тебе и видится черте что. А что, пожалуй, самый реальный ответ! По этой причине и не болит ничего. Фу, сразу как-то отпустило!

Если бы я помер, то уж точно оказался бы не в квартире на Стрелковой, а где-нибудь… Да даже не знаю где. Не ангел я, хоть и не козел откровенный. Всякое за мной водилось, но целенаправленно зла никому в жизни не делал. Пошутить издевательски мог, я такой… Блин, а можно я одним глазком гляну, что там за окном? Насколько мозг точно нарисовать картину моего детства? Окно в нашей с братом комнате выходило прямо на Стрелковую улицу. Хоть и переименовали ее еще в семидесятые по имени известного советского диверсанта Шабалина, но все очень долго по привычке звали по-старому. Сам у себя спросил, сами разрешил. На кого еще надеяться за гранью бытия?

Ох ты ж меть! Меня всего прям закачало, голова закружилась, и я чуть не рухнул обратно на кровать потным мешком. Да это и не кровать вовсе, а весьма приятный заду диванчик. У меня такого в детстве не было! Вот и отметилось первое расхождение с реальностью! Спокойно, сидим и держимся, сейчас остается лишь потихоньку встать. Туловище как будто чужое, еле ворочается. Ну так это-то как раз и понятно, точняк под наркотой я. Во сне частенько не получается своим телом правильно управлять. То бежать не можешь, то прыгать. Хотя ведь когда-то летал. Странные они, вообще, флуктуации нашего подсознания. Осторожно делаю шаг, еще один. Ноги как костыли, пришлось для равновесия ухватиться за широкий деревянный подоконник. Отодвигаю белый тюль. Тюль?! Эта мода давным-давно прошла!

Мать моя женщина! Это точно квартира моих родаков на Стрелковой. Дорога с, характерно для нашего городка, разбитым асфальтом. Вдоль на редкость ровного тротуара жидкий рядок березок и рябин. Ха-ха, да они уже давно вымахали до пятых этажей! Их не раз прореживали, иначе света в окнах нет совсем. Напротив нашего дома стоит одна из первых на Привокзалке пятиэтажек, и вывеска на магазине еще фирменная — «Восход». Сейчас там обосновался вездесущий «Магнит». Деревяшек на проезде почему-то не видно. Но ларек, где арбузы и прочие сезонные фрукты продают, на месте.

И сейчас там очередь стоит, но торговли пока нет. Видимо, ждут завоза. Батя, если был не в рейсе, частенько с мужиками оказией к машине подскакивал и помогал выгружать арбузы и дыни. За это вне очереди отоваривался. Эх, были времена! Я отшатнулся. Были? А это что тогда за окном? Фантом моего подсознания? Ничего себе какие нарядные сказочки наркоманы наблюдают! И запах, и осязание, все как по-настоящему. У меня такого опыта точно не было! Водку пили, ну еще был период, когда гончубас курили. Но без фанатизма. Кто по этой кривой дорожке дальше пошел, никого уже в живых не осталось. Та еще забавная забава. Так что глубокого опыта общения с галлюциногенами у меня нет и потому сделать какие-либо объективные выводы я не могу.

Шарахаюсь обратно к кровати и неожиданно справа от себя что-то примечаю. Это сервант! Наверху отделение со стеклянными дверцами, понизу обычный шкафчик. Но он ведь стоял у родителей? На его месте находилась кровать брата. Внезапно замечаю свое отражение в стеклянном заднике серванта и ошеломленно впиваюсь в него взглядом. Это же не я! Это Серёжка!! Впору сойти с ума. В собственном глюке я — не я, а мой старший покойный брат. Надо ли говорить, что в этот момент я завис надолго.

Вот дьявол! А вот его звать как раз и не надо. Может, он эту ситуацию и создал. Сердце ухнуло в пятки. Так, успокойся! Терять все равно нечего. Я помер и сейчас в теле умершего брата нахожусь в… А, кстати, где я нахожусь? Что-то данное местечко совсем непохоже на ад или иное потусторонне обиталище. Или это бессовестный обман со стороны Создателя? А может быть нечто вроде места для адаптации? Тебе дают некоторое время побыть в дорогом для тебя уголке мироздания. А потом такие — иди сюда, дорогуша, твое место в пятьсот пятом котле в третьей кентуре. Сука, хорошенькие, однако перспективы!

Еще раз внимательно всматриваюсь в лицо того, в чье тело я без спроса вселился. Это замена разума или нечто вроде клонирования? Странно, но никаких чуждых воспоминаний в голове или невольных рефлексов навроде почесывания правой ягодицы не наблюдаю. Мне стало даже интересно. Странное такое состояние, как будто раздвоился в нескольких мирах. Я осторожно касаюсь пальцами пшеничных волос над губой. Брательник вроде усов не носил, сразу бороду начал лет в тридцать. В остальном это точно он. Светлые волосы, голубые в маму глаза, высокий рост. Поморские гены. Я же весь в отца, потомка сербской крови.

Задираю футболку и рассматриваю худощавое туловище. Черт, никакого животика! Осторожно сгибаюсь из стороны в сторону. Ничего не хрустит, не трещит, давно забытое ощущение здорового молодого тела. Так, а что у нас под трусами? Фу, все на месте! Копенка светлых волосков и рабочий инструмент. Тьфу ты, что за аналогии! Им вот как раз и не работают. Гашу на раз излишне фривольные мысли. Мы не в мусульманском раю, так что гурий не будет. Нашел, едрить колотить, о чем думать. В этой нежизни мужские причиндалы скорее всего и вовсе не требуются. Одни душеспасительные разговоры впереди.

Надо бы создавшуюся ситуевину хорошенько обдумать. Присаживаюсь обратно на диванчик и внимательно рассматриваю комнату. В углу стоит массивный письменный стол. Он-то как раз на своем обычном месте, даже настольная лампа та же с зеленым абажуром. На потолке! Эта люстра висела у родителей в большой комнате, да и стулья другие, полки для книг вроде похожи. Хотя, честно, я их не особо помню. Да и большая часть книг переместилась в сервант заместо убранного хрусталя.

Интересно, зачем моему мозгу производить подобные перестановки? Или это некий сбой в памяти? И кстати, где тогда в здешнем мире я? Койки своей не вижу, и сваленной, как обычно в кучу одежды тоже. Помню мама еще постоянно ругала меня за вечный бардак, а потом жена ворчала. Мама! Из глаз чуть не брызнули слезы. Неужели она Здесь, и я смогу её увидеть! Вовремя торможу начинающуюся истерику. Во-первых, где это Здесь? Отсюда и вывод, который во-вторых, кто это на самом деле будет? Фантом призрачного мира или нечто иное? Фу… Что-то я совсем запутался. Так точно с ума сойти недолго!

Внезапно откуда-то из подсознания проносится яркая до рези в глазах вспышка — «Попаданец!»

Да ладно! Неужели? Я хоть фантастикой увлекаюсь, но точно не этим дурацким жанром. С детства интересовался историей, потому несколько попавшихся под руку произведений оставили странное впечатление. Особенно про людей, что попали в прошлое СССР. Ну госпади, какой же эти писатели временами несут бред! Неужели ты, попав в тело ребенка, сможешь каким-либо образом помешать развалу такого исполина? И более гуманный перестроившийся СССР будет дальше существовать и процветать на радость трудящимся? Думаешь, руководящие товарищи наверху тут же по чьей-то подсказке раз и поменяются? Люди вокруг станут совершенно другими? Расплодившиеся в восьмидесятых мещанство и жлобство как пол волшебству канет в лету? Ведь именно те мелкие душонки на самом деле и развалили великую страну. Всем вдруг резко захотелось сто сортов колбасы, и чтобы за это им ничего не было. Вот и получили колбасу чертову!

Ты, братец, давно живешь в этом мире и в сказки не веришь. Невозможно вот так одномоментно поменять людское сознание и инерцию времени. Семена разрухи уже давно запущены в землю и вовсю процветают. Одному человеку, пусть и обладающему сверхвозможностями, такую глыбищу с места никак не стронуть. Да и характеристики лиц, к которым обращались люди из будущего в книгах, на деле просят кирпича, а не советов. Сплошные властолюбцы и политические проститутки. Других прозвищ у меня для облезлых гамадрил из Политбюро нет!

Дальнейшим моральным терзаниям помешал горячо знакомый голос.

— Сын, ты уже встал?

Батя! Живой батя! Хотелось закричать, немедленно вскочить и побежать, но ноги внезапно отказали. Я так и остался сидеть как дурак на кушетке.

— Ты чего? — отец зашел в комнату и подозрительно принюхался. — Бродишь полночи, а потом спишь до обеда. Странный стал какой-то после армии. Просыпайся уже!

У меня враз перехватило горло, неимоверно громко застучало сердце. Батя, живой и еще крепкий мужик! Сколько ему нынче? Где-то немного за сорок. Это сейчас я понимаю, что для мужика соракет вовсе не возраст. Какой-никакой жизненный опыт получен, здоровье еще имеется, да и хрен стоит. Живи да радуйся! Отец подозрительно на меня оглядывается:

— Ты чего, Серёж?

— Да просыпаюсь, — выдавливаю сипло из себя и опрометью, чтобы отец не увидел моего лица, бросаюсь к туалету.

— Подходи потом на кухню, обедать будем. Завтрак ты уже благополучно проспал.

Утренние процедуры много времени не заняли. Вот эту часть квартиры я почему-то ни фига не помню. Хотя нет, зеркало и ванна точь-в-точь такие же. Завис лишь в одном месте — какая из зубных щеток моя? Так, если батя сказал, что я из армии, то скорее всего вот эта новенькая. И полотенце мама выдала, как пить дать, самое красивое.

Ого, парниша, ты уже начинаешь привыкать к Здесь? Так, неведомые мои покровители, а какого собственно черта? Я хочу Здесь жить, это все мое родное! Пускай оно, по сути, ничто иное, как галлюциногенный сон, но зато в кайф. Буду вести себя, как будто я в этом странном месте и на самом деле живу. На этом порешал и тут же как-то разом успокоился. Сходить с ума надо не торопясь. До галоперидола еще есть время!

Возвращаюсь в комнату и одеваюсь. Вот здесь в отличие от меня у настоящего брата всегда был полный порядок. Штаны и футболка аккуратно разложены в шкафчике на полке. Приоткрываю другую дверцу, на плечиках висят рубашки, куртки, штаны и парадная форма. Ага, служил, значит, в пограничниках. Судя по всему, к дембелю заранее готовился. Погоны со вставками, и фуражка явно неуставная.

— Садись, сейчас ушицы налью.

Присаживаюсь на крепкий табурет из кухонного гарнитура. Я их выкинул с этой квартиры на помойку еще вполне живыми лет через… Внезапно понимаю, что не знаю какое Здесь время. Глаза сами собой натыкаются на отрывной календарь. Твою ж дивизию! Как вам такое? Двадцать седьмое августа тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Точно, брат в этом году из армии вернулся! Тогда где сейчас сам я? Порылся в памяти. Зимой этого года в туристическую секцию записался и в первые походы ходить начал. Неужели еще с Пинеги не вернулся?

— Ешь давай!

— Спасибо!

Передо мной ставят большущую тарелку с ухой. Нет, не так. С Ухой!!! В янтарном бульоне плавают крупные куски белой рыбы. Наша северная треска — самая лучшая рыба на свете! Это я вдали от дома позже осознал. И еще в ухе заметен кусочек палтуса для жирности. И стоит это все не так дорого, как в будущем. Батя крошит в супчик зеленый лучок и черный хлебушек. Мне внезапно захотелось сделать так же. Мы смотрим друг на друга и смеемся.

— В армии небось по трещечке соскучился?

— Ага, из рыбы там лишь минтай.

— Это разве рыба! Давай я тебе еще сига добавлю.

Внезапно смекаю, что сиг явно не покупной. Кто у нас в рыбаках ходил из знакомых? Хм, дядя Толя! Интересно, батя сейчас в отпуске или судно в порт в кои веки зашло? Я привык все детство видеть отца эпизодически. Разве что летом мы всей семьей длительное время проводили в деревне. Или в нашей северной на родине бабушки по маме, или в белорусском Полесье. Фактически же была сплошная безотцовщина, которую не могли заменить зарубежные подарки от моряка торгового флота СССР.

— Чем займешься?

— Да не знаю пока.

— Ну несколько дней до картошки у тебя еще есть. Но смотри, дурака не валяй. Знаю я твоих школьных приятелей. Половина из них полная шпана! — батя у меня все-таки классный, надо было к нему чаще прислушиваться. Но кто же в молодости слушается своих родителей?

Отец убирает миски, а я тут же берусь их мыть. Батя хмыкнул:

— Армия тебе явно на пользу пошла. Здесь на сковородке котлеты и картошка. Вечером согреешь, если что. Мама придет поздно, у них на работе завал. Новый учебный год начинается. Говорил ведь, пойдешь в начальство и дома бывать совсем не будешь!

— А ты куда намылился?

Батя останавливается на полпути:

— Маме скажешь, что на вахте, поменялся мол. А так к дяде Толе еду.

— Рыбалка и все такое сопутствующее? — я успел заметить, что он достает из холодильника бутылку «Столичной» с яркой наклейкой. Наверняка на чеки в «Альбатросе» купил. Ну что за страна — покупать свою же водку за валюту приходится?

Батя тихарит улыбку, нечего мол авторитет подрывать.

— Ну ты мальчик уже большой, мы мужики, также имеем право на отдых.

Понятно, с чисто мужицкой компанией собрались посидеть без женщин. Ну заодно и порыбачить. Значит, завтра у нас снова или уха или жарёха. Мама у меня хоть и поморка по крови, но рыбу чистить ужас как не любит. Считает — кто ловил, тот пусть и чистит! Ну а я не понимаю, когда мне говорят, что в Союзе было голодно. Допустим, колбасу я не так часто видел, разве что в Белоруссии с этим проблем никогда не было. Там еще выбирали — вот эту буду, а ту нам не надо. Но рыба на столе у нас северян водилась завсегда. И магазинная, и сезонная с рынка или от знакомых любителей рыбалки.

Самые яркие воспоминания детства еще на первой квартире в деревяшке. Огромная скворчащая сковорода с жареной навагой, только что снятая с плиты. Щёлкали её, как семечки, стоила двенадцать копеек. Корюшка, ряпушка, нельма, сиг, речная мелкота, названия которой и сейчас толком не знаю. Ну и, конечно же, царь-рыбешка Семга. Без звена оной и праздничный стол не стол. Маме частенько оказией её мезенская родня присылала. Это вам не то дерьмо, что в будущем времени в магазинах лежит.

Кладешь кусок такой свежепосоленной семужки на белый хлебушек, а она так и течет желтоватым жирком. Настоящее поморское сало! Чаще всего огромную рыбину солили, голова и хвост шли на уху. Вот икру я редко ел. Но скажу, что красную на осетровую никогда не поменяю! И особенно меня как-то в командировке поразил так называемый мезенский засол. Семгу квасят целиком прямо в бочках, и запашок получается такой, ох, характерный. Но зато вкус…изюмительный!

Батя одет по-походному и деловито смотрит на часы.

— Сейчас Саня подъедет. Маме скажешь, что останусь на судне до следующей вахты. Ехать далеко, в Маймаксе стоим.

Я понятливо киваю. Дядя Саша — это серьезно, он старшим помощником капитана ходит и у него есть «Волга». А «Волга» в этом времени машина статусная. Дядя Саша её через тестя приобрел. Благо деньги были. В отличие от отца этот хитрожопый мужик не брезговал фарцевать привезенным из-за рубежа дефицитом. Помню и я много чего в молодости доставал, те же кассеты с новой музыкой. Архангельск областной центр портовый, потому на фоне остальных городов Союза относительно продвинутый. У нас на дискотеках новый музон раньше Москвы появлялся. Здесь нам конкуренцию лишь Прибалтика составляла.

— Когда в рейс?

— К концу недели, к Новому году отпуск дадут, так что вместе встретим. И еще, Сереж, ты бы часть денег, что у геологов заработал, положил на книжку. Потом спасибо скажешь. И это, с тебя еще магарыч дяде Толе.

Отец напоследок улыбается и захлопывает дверь. Меня же после его ухода как будто пронзает током. Да не может быть, я только что разговаривал с недавно умершим отцом! И происходит это черт-те где и черт знает когда. Бросаюсь на кухню и с жадностью пью воду прямо из чайника. Он желтый с цветочками по бокам. Его простецкий вид меня и отрезвляет.

Вижу лишь два объяснения всему: или я лежу в психушке под веществами. Больно уж реальность ладно выстроена. Не может быть такого под воздействием обычных болеутоляющих. Или я все-таки помер и сверхъестественным образом перевоплотился в тело брата. А он тогда где? До его трагической смерти еще почти десяток лет. Как она в тот момент подкосила маму! Глядишь, и прожила бы подольше, внуков понянчила.

Дьявол! Ну почему наше прошлое приносит чаще всего не радость, а горе и страдания от невозможности все изменить? Так, чувак, подожди голосить. Все еще живые! Тогда где я, который я? Двигаюсь обратно в комнату и внимательно осматриваюсь. Странно, вообще никаких признаков меня самого маленького. Сколько мне тут? Пятнадцать. Уже должен был достаточно наследить в пусть и недолгой жизни.

Направляюсь к письменному столу и выдвигаю ящичек. Тут уже ничего не осталось из школьного периода. Пакеты с фотографиями, старые журналы, документы и … стопка денег. Существенная для этого времени куча денег. Что там отец говорил? Я работал после армии у геологов. Было такое у меня который я, но очень короткое время. Дядя Толя устроил. Так, подожди. Он же работал всегда в аэропорту, что-то со строительством связанное. Хотя, может, это уже потом? А вот в настоящий момент он у геологов? Тогда все сходится. Надо будет трудовую книжку брата глянуть. Ага, а она у меня есть?

Да неважно! Откладываю деньги в сторону и достаю пачку документов. Военник, такая-то часть. Уволился сержантом? Да охренеть! Пограничник. Не понял, это же я в погранцах служил! Медвежью услугу оказало мое увлечение скалолазанием. Вот и наползался по горам по самое не балуй! Очередная странность. Паспорт. Сергей Васильевич Караджич, шестьдесят второго года рождения. Все пока вроде совпадает. Только где тогда опять я сам? Сберегательная книжка открыта на мое, то есть на Серегино имя. Адрес сберкассы рядом на Энгельса в новом доме. Подожди, а он разве уже был построен?

Иду в комнату к родителям. Хрущевка, пусть и улучшенная, остается достаточно примитивным жильем. Маленькая до невозможности кухня, небольшие комнаты и до ужаса неудобный коридор. Ого! Этой стенки в это время точно не было! Похожая появилась, когда я тот настоящий вернулся из армии. Красивая, заставленая по советской мещанской традиции сервисами и хрусталем. Наверное, импорт, батя за чеки взял. В Балатоне уже и мебель продают?

Ключик вставлен, поворачиваю, и дверца неожиданно выпадает вниз, сдерживаемая направляющей. Точно импорт! Как и предполагал, документы и семейные альбомы лежат тут. Через некоторое время понимаю, что ни в документах, ни на фотографиях моего младшего брата, то есть меня самого нет вообще. В некоторой прострации подхожу к креслу, на нем любит сидеть по вечерам мама. И тут мои глаза невзначай натыкаются на сегодняшнюю газету.

С каких это пор у нас подписка на «Правду»? Обычно её в обязательном порядке заставляли выписывать членов партии. Публика больше жаловала «Комсомолку» и «Труд», плюс местные издания. Подрабатывал я перед армией на почте, знаю точно. Практически каждая семья в те времена что-то выписывала. А уж, когда приходили журналы, то почтальонные сумки становились поистине неподъемными. Так что молодому цветущему организму на такой работе было самое место. Я в день по деревяшкам пробегал по шесть километров. Неплохая кардиотренировка и еще за это деньги платят. За полтора участка я получал по сто шестьдесят рублей.

Разворачиваю свежую газету и тут же натыкаюсь на передовицу — «Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Романов посетил с дружеским визитом Индию».

Охренеть! А где Брежнев? Память услужливо подсказывает, что Леонид Ильич должен умереть лишь 10 ноября текущего года. Даже не знаю, почему я эту дату запомнил. Видимо, вся тогдашняя жизнь была так связана с дорогим Ильичом, что его смерть потрясла практически всех. Я еще дурак думал, а что такого, чего взрослые так серьёзны и даже некоторые из женщин плачут? Родовая память! Со сменой вождя обычно обязательно начинается вакханалия.

Ну да, а потом, как понеслись лафеты! Вот даты следующих смертей наших вождей хоть убей, но не припомню. Даже Бори-алкаша, хотя надо бы. Чтобы отдельный праздник в этот день устраивать. Как в нашем кругу его ненавидели! Впрочем, как и следующую снулую камарилью. Превратили страну в бардак!

Но тогда в какой мир попал я?

Глава 2 Свежим взглядом

Мне немедленно захотелось проветриться. Я в мире, которого в моем прошлом попросту не было! Но который до безумия похож на мир нашего светлого и счастливого детства. Хотя именно меня в нем никогда и не было. От подобных новостей впору еще раз сойти с ума! Задумчиво рассматриваю в зеркало такое знакомое и в то же время незнакомое лицо. Ну в принципе морда не кирпичом, смазливая. Братец девчонкам нравился, и я всегда ему отчасти завидовал. Только вот эта дурацкая прическа! Длинные лохмы в стиле семидесятых. Когда и успел отрастить? И усики… Не, их сразу на фиг. Где тут у нас бритва?

Ёпрст! Иначе никак не скажешь. Забыл уже каков был процесс бритья в данном времени? Это тебе не пятилезвейным «Жиллетом» по-быстрому поскрестись. Хорошо, что в станок вставлено импортное лезвие. Как вспомню советский «Спутник», так сразу волосы на яйцах дыбом встают. А ведь еще были лезвия фирмы «Нева». Неужели ими кто-то на самом деле брился? Ну вот другое дело! Чего себя зря старить? Мажусь каким-то приятным парфюмом, видимо, батя с рейса привез. Он любил вкусные запахи.

Затем двигаю к своему платяному шкафчику. На улице судя по одёжке прохожих, отнюдь не жарко. Конец августа в Архаре это уже не совсем лето. Ладно хоть листья зеленые. Так что потребуется вот этот джемпер со странными полосами на пузе, а сверху надену хлопчатобумажную курточку. Ты смотри, а она нашего производства. Умеют ведь, когда захотят! Отдельно на вешалках висят штаны. Джинсы сейчас, пожалуй, перебор. Что за лейба? «Вранглер». Фирма! Вот эти простые штаны вполне подойдут для прогулки. Широкие, так мода сейчас вроде такая? Ого, а армейские штанихи от парадки я все-таки оставил. Пригодятся ещё на картошке, да и в лес по грибы. Крепкие и не жалко. Кстати, а почему я уволился от геологов? Пойду учиться? До армии разве никуда непоступил?

Странно, но никаких студенческих билетов и прочих документов в столе не обнаружил. Пойду на подготовительные курсы? Это частенько парнями после армии практиковалось. За два года школьные знания обычно напрочь вылетали из башки под пилоткой. Чем больше дубов, тем крепче наша оборона! Вот основной принцип армейского начальства. Потому многие после дембеля сразу уходили работать, так толком недоучившись. Так как жить хорошо охота здесь и сейчас! Потеря нескольких лет сказывалась. Несправедливость какая-то, и сколько страна в итоге лишилась классных специалистов? Хоть и были для служивших льготы, но экзамены все равно сдавать приходилось. Подожди! Это же Серегин ежедневник, я отлично помню его! Брательник регулярно его вел, была у него такая странная привычка. Посмотрим самые последние страницы.

«Двадцать девятого августа, главный корпус, восьмая аудитория. Организационный сбор по картошке».

Интересно, это же послезавтра. И восьмая аудитория чего? Копаюсь в книжке дальше. Деканат, телефоны, ФИО преподавателей. Ничего себе! Я, то есть Серёга поступил на исторический факультет нашего Архангельского пединститута! Который потом станет университетом. Ни фига не понял, это же я хотел туда поступить? Серый был всегда у нас технарем. Паял, собирал конструкторы, пошел в техникум, после армии решил не продолжать учебу в Питере и ушел работать на телефонную станцию. Стал бригадиром. И погиб в командировке в результате несчастного случая.

А вот как раз я поступил на филологический факультет института. Хотел стать журналистом, да так и не доучился. Святые девяностые помешали. Долго рассказывать, но в принципе все случилось как у всех. Поначалу челночил, затем отдел в магазинчике, наезды-отъезды разнообразной братвы, крыша не текла, прогорел по глупости в девяносто восьмом и вот тогда неожиданно вспомнил о своем страстном увлечении фотографией. Благо техника уже имелась, купил оказией дорогую японскую, любил снимать для себя. Свадебный бизнес как раз только начал в те годы вставать на ноги, и я успел заскочить в первый вагон.

Ну что, братец, получается, будем учиться сызнова?

Ключи от квартиры лежали на тумбочке в прихожей, я это почему-то сразу вспомнил. Такое ощущение, что некая внутрипамять этого тела частично возвращается. Да и мой вселившийся без спросу Дух привыкает к другой оболочке. Двигаюсь уже вполне непринужденно, поначалу приходилось, как будто приказывать телу. Типа двинь ногой сюда, а этой туда. Биоробот, блин, хренов! А это, знаете, так муторно и странно. Выскакиваю на площадку и по лестнице кубарем качусь вниз. Как здорово, никаких домофонов и замков на дверях! Распахнул дверцу, и ты сразу попадаешь во двор своего детства. Именно в такой, каким он был тогда. Как вам подобная перспектива?

Я останавливаюсь на крыльце, голова натурально закружилась, и ошеломленно оглядываюсь по сторонам. Божички ж ты мой, это сколько зелени раньше было! Клумбы, аккуратно подстриженные кусты, но деревья еще маленькие, посажены относительно недавно. И куда вся эта красота потом подевалась? Сам дом и дворовая территория не выглядит старой и покоцанной, какими они будут казаться потом. Ведь этому району еще и десяти лет нет! И детский садик сверкает новизной, вон какие там классные площадки для малышей оборудованы! Ничем ни хуже, чем в прилизанном будущем. И ведь я через этот садик десять лет проходил в родную семнадцатую школу. Открыли её аккурат в семьдесят пятом, так что мне в жизни выпало целых две первых торжественных линейки. В первом классе и во втором, уже во вновь открываемой школе. Почему-то вторая больше запомнилась.

Ностальгия! И как она разом на меня навалилась, что чуть ноги не подкосились! Еле устоял на месте, чуть покачнувшись, и чтобы не искушать судьбу, сбежал с крыльца на тротуар. Вы только представьте — живой в далеком и отчасти непонятном прошлом. Казалось бы, живи да радуйся! На улице прохладно, но сквозь прорехи облачного неба то и дело высовывалось солнце и еще неплохо пригревало. Листья пока и не думали желтеть. Бывает у нас такое. Потом уже в сентябре враз все вокруг превращается в настоящую красочную осень. Резкий порыв ветра заставил плотнее запахнуть куртку. Однако, не май месяц!

— Эй, Серый! Серый, ты чё, оглох!

Не сразу осознаю, что кричат именно мне. Вот тебе и первое затруднение, связанное с переносом духа в чужое тело. И по ходу дела такое будет встречаться еще не раз. Пора как-то привыкать к новому имени. Оглядываюсь, возле соседнего подъезда на скамеечке восседает разбитная компашка. Широкие штаны со стрелками, длинные лохмы, яркие куртки. Мода семидесятых еще не ушла? Я вот ни фига не помню, как в начале восьмидесятых одевались. Кампания на вид наглая, себе на уме. Как там в будущем подобных граждан называли– лица с низкой социальной ответственностью? По-здешнему просто шпана. Сразу узнаю старых корешей брата. Неужели они еще дружат? Странно, но в памяти всплывают их имена — Кеша, Паша и Колька.

— Здаров, народ!

Ручкаюсь по очереди со всеми. Парни настроены дружелюбно, радушно скалятся и щурят от выбежавшего солнышка глаза. Все какая ситуевина, а не скука смертная. Заметно, что мне откровенно рады. Все-таки детская дружба с нами надолго. Главный в нашей компании вихрастый блондинчик Кеша с нарочитой серьезностью сует в рот беломорину, прикуривает, а затем интересуется у меня:

— Серый, ты, когда проставишься? С армии, как пришёл, так мы тебя толком и не видели. Нехорошо старых друзей забывать.

Понимаю, что это конкретный косяк. Только уже не мой. А с этими парнями мне лучше и дальше дружить. Ну хотя бы отношения поддерживать. Все-таки на одном районе обитаем. Как там еще обстоятельства сложатся? Тот, который я в будущем, обладал поразительным свойством несмотря на довольно сложный характер заводить массу знакомств и даже крепких товарищей. Нет, конечно, друзей настоящих всегда было мало. На то они и друзья!

Но зато обилие разнообразных знакомств здорово помогало в тяжелые девяностые. Так уж получилось, что у меня оказались завязки как со стороны органов, так и граждан бандитов. Мы же в молодости никогда не знаем, на какую дорожку в дальнейшем свернем? Я даже странные знакомства с не самыми приятными людьми со счетов никогда не сбрасывал. И знаете, как ни странно, но те такое отношение по достоинству оценивали. Обычно личности с говенным характером догадываются, что они, мягко говоря, неприятны остальным. И если ты продолжаешь с такими общаться, то тебя занесут в список «неприкасаемых». Ох, как мне один из редкостных говнюков помог решить позднее чрезвычайно насущный вопрос. И ведь запросто так! Как говорится, от всего сердца. В любом человеке остается место для щедрости и благодарности.

Поглядываю на корешей и прикидываю, что в ближайшие дни окажусь сильно занят, потому в одном порыве решаюсь.

— Тогда чего тянуть? Давайте сегодня вечерком и посидим!

Парни тут же оживились. Длинный и худой как костыль Колька радостно потирает руки:

— Тогда без базара! Место торжественной встречи с нас. Бери сразу три бомбы, чтобы потом не бежать.

— Заметано!

Кеша ухмыляется и смотрит на меня в упор с неким потаенным интересом. Он, кстати, в отличие от остальных прикинут по фирме. Куртка джинсовая, модный пуловер, на ногах импортные «шузы». Тут же вспоминаю, что у него отец, капитан торгового флота. Он один из немногих советских граждан, что ездит по городу на импортном автомобиле Renault 7. Мы с пацанами всегда выбегали на улицу, когда тот выкатывал изделие французского автопрома из гаража. Чтобы украдкой прикоснуться к чужому и более яркому миру. Эх, знали бы тогда, чего нам будет стоить вся эта мишура!

Паша, самый здоровый и рыжий из всех деловито предлагает:

— Тогда здесь в семь?

— Заметано, — я как будто просыпаюсь. Наверное, именно в этот момент я начал по-настоящему проживать вновь подаренную жизнь. — Времени сейчас сколько? А то дел полно!

Паша сует мне под нос большие красивые часики с лейблом «Slava»:

— Третий час, балда! Времени вагон и маленькая тележка!

Все заржали аки кони, весело поглядывая друг на друга. Довольные от предвкушения приятного вечера. Ценна ведь не сама встреча, а её ожидание. На такой благостной ноте и расстаемся с пацанами.

Странные ощущения. Вроде эти парни мне толком и незнакомы, но все равно приятно, что в этом странном мире хоть кто-то знает Серегу Караджича и готов его по-дружески поддержать. Где-то в глубине души я осознаю, что несмотря на выпячиваемую ими гоп-культуру, парни они нормальные. Ну принято среди местной молодежи вести себя по-пацански. Иначе не поймут и не будут уважать. Но это везде так — или соблюдай общие правила игры, или окажешься на обочине жизни.

Ноги сами выносят меня по дорожке в проход между домами. Впереди пустынная проезжая часть улицы, а через дорогу сияет витринами магазин «Восход». В девяностые их заложили кирпичами. Сходить, что ли туда? Оценить, так сказать, уровень советской торговли. Уже оказавшись на той стороне, с огорчением останавливаюсь. А деньги-то у меня с собой имеются? Инстинктивно сую руку в карман.

«Есть!»

Мятый желтоватый рубль и еще разная мелочь. Несколько монет по пятнадцать копеек и медяшки. Вот ведь презрение к железякам из будущего, не сразу осознаю, что Здесь это деньги. На одну мелочь можно в столовке досыта пожрать! Тогда решено, двигаю в лабаз на разведку. Надо же начинать как-то приспосабливаться!

Поначалу было страшновато. Внезапно вспомнились все кошмары советских магазинов, которые остались с детства. Сначала надо подойти к продавцу, озвучить требуемое и дождаться, когда она его взвесит. Затем тебе следует двигаться в кассу, бубня себе под нос озвученную сумму. Бесконечные очереди за колбасой или другим дефицитом, на которые родители нас зачастую «одалживали» соседским бабулям. Ведь давали некую норму в одни руки. Зато в иной раз бабки занимали очередь на нас. Вот такой вот своеобразный бартер!

Снабжение в стоявшем в тупике городе желало быть лучшим. Вот в соседнем Северодвинске по нашим меркам было все! И все почему? Потому что там строили огромные подводные крейсера-ракетоносцы, шел стаж крайнего севера и получить квартиру было проще. Потому Север, как еще называли соседский город, словно пылесос выкачивал отовсюду хороших специалистов, да еще был закрыт для посещения. Думаете, ради секретов? Да нет, чтобы всю колбасу не вывезли! Смех смехом, но между жителями городов всегда существовало некоторое недопонимание. А ведь между ними было всего тридцать с лишним километров!

Моя детская рефлексия живо испарилась внутри магазина. Кассы на выходе, открытые витрины с товарами, полки, решетчатые ящики. Да ведь у нас уже ввели самообслуживание! Цивилизация приходила и в советскую страну. Правда, в будущем об этом не принято было вспоминать. Хорошим тоном считалось обосрать державу за колбасу, очереди и синюшных куриц. Хоспади, натурпродукт-то чем им не угодил? Жлобье проклятое! Итак, что мы имеем в наличии? В мясном отделе, естественно, хоть шаром покати. На прилавке лежит шпик по-венгерски и обычное сало. Да нет, вон колбаска ливерная по шестьдесят пять копеек кило. Интересно было бы сравнить с тем продуктом, что под видом её продают в нашем времени. Тут я зависаю, напрочь забыв, как в детстве проходил подобные квесты.

Но неожиданно выручает шустрая бабуля, что походя отталкивает меня бедром и заискивает перед продавщицей:

— Тося, колбаски свесь, пожалуйста, грамм триста. Моему охламону.

— Счас, Марь Ванна.

Я чуть не прыскаю от смеха. Как в анекдоте, честно слово! Затем присматриваюсь к продавщице. А ведь она еще нестарая, и тридцати нет. Что же её так разнесло? Доступ к дефициту заставляет жрать все подряд? Мдя, с таким весом и стоячей работой недолго и проблем заиметь с ногами. Вот, значит, откуда в девяностые и нулевые столько инвалидов среди пенсионеров взялось! Люди или не хотели, или не успевали следить за собой. Да кому бы говорить! Мое поколение, вообще, водка и наркота сгубили. Следующее погубит вся та дрянь, что продавалась долгие годы под видом импортных продуктов.

Так что квиты.

— Курица, когда будет, Тося? Хотела на выходные пожарить.

— Завтра с утра цыплят обещают выкинуть, Марь Ванна.

— Ну спасибо тебе, Тосенька. Маме привет передай.

«Тося, интересно, что это за имя?»

Так и не припомнил, потому не выделываюсь и заявляю прямо:

— Мне, пожалуйста, полкило этой колбаски и двести грамм шпика, Тося.

Девушка кидает на меня хмурый взгляд, но отрезает и взвешивает на синеньких весах «Тюмень» кусок в четыреста девяносто грамм. И не спрашивая нужно ли дорезать, заворачивает ливерную колбаску в серую бумагу, чиркая попутно на обертке химическим карандашом цену. Я прикидываю шпик в качестве закуски, но вовремя вспоминаю, что денег у меня с собой немного.

«Так, поглядим, что у нас еще есть!»

Масло сливочное несоленое, уже нафасовано, лежит себе в витрине-холодильнике свободно по три пятьдесят кило. Странно, думал это дефицит. Там же разновидности маргаринов и прочих комбижиров. Яйца по девяносто восемь копеек за десяток, крупы, макароны, бесконечные ряды рыбных и овощных консервов. Огромные банки с натуральными соками. Ага, вот и наш любимый «Завтрак туриста»! А ведь, кстати, ничего был на вкус. Но брать консервы в качестве закуски моветон! Хотя вот эти копеечные с морской капустой домой потом возьму обязательно. Полезные они, что бы ни говорили!

Рыба. Соленая и копченая. Замороженная в витрине-холодильнике. Минтай, селедка, хек, мойва. Цены демократические. Что-то не бохато для поморского города! Вовремя вспоминаю, что есть специализированный магазин «Океан», и даю себе зарок обязательно там побывать. А это что за чудо-юдо в коробках лежат? Мидии, свои северные. Расфасованы фабричным способом в ярких коробочках и, судя по всему, не пользуются спросом. Дикий у нас все-таки народ. Сколько? Сорок копеек. Беру, конечно! Нажарю и пацанов угощу.

Молочные изделия. Ну тут все понятно. Бутылки стоят прямо в таре, ячеистых ящиках из стальной проволоки. Эта часть квеста почему-то четко осталась в памяти. Сдаешь пустые вымытые бутылки, получаешь бумажку, которую тебе зачтут на кассе и двигаешь к ящикам с продукцией. Молоко с серебристой крышкой из фольги, рядом зеленеет крышечкой кефир, розовеет ряженка, снежок закрыт сиреневой крышкой. Сразу захотелось все попробовать! Нет, не сейчас, еще успею.

Двигаю дальше, тут же пахнуло ароматом хлебушка. В будущем все хлебобулочные изделия упакованы, а здесь лежат себе в деревянных лотках и ждут своего покупателя. Видимо, недавно привезли свежую партию, от него еще веет теплом печи. Так что можно даже не пользоваться специальными ложками, которые висят на веревочке. По привычке оглядываюсь в поисках пакетов. Ага, братец, ты в другом времени. Здесь следят за экологией!

Однако, собрался, называется, в магазин! Ни сумки, ни уникального изобретения советских дизайнеров авоськи. Болван из светлого капиталистического будущего! Ладно, беру прямо руками кирпичик Дарницкого по 18 копеек и сую его подмышку. Рядом аппетитно истекает ароматом булка городская и отдельно лежат ситные булочки по семь копеек. Эх, успею еще все заново испробовать! Хотя говорят, что черный Дарницкий на городском хлебозаводе за все эти годы так и не успели испортить. Потому что это «Народное предприятие». Они регулярно воевали с очередными прихватизаторами, рейдерами и пока побеждали. Везде бы так!

В конце зала продажа овощей. Ого, знакомый с детства бункер. Откуда-то снизу на ленту сыпят картофель и подают наверх. Ты подставляешь сумку и насыпаешь его, сколько тебе потребно. Двадцать копеек стоит картофель и в наличии сейчас имеется. Так ведь конец лета, пора овощей! Вон продавщица готова тебе взвесить морковку, свеклу или репу. Я глотаю слюну при виде солёных зеленых помидорок. И чего я, дурачок не любил их в детстве? Этот отдел я еще обязательно навещу!

Так, а где у нас фруктики? Вспоминаю, что их по сезону продают в том ларьке, что стоит слева от магазина, а частенько и вовсе на улице. Выгружают ящики с машин прямо наземь, ставят стол и весы. И крутись как хочешь. Я еще постоянно жалел бедных продавщиц. На жаре или холоде стоять не все равно. Сейчас понимаю, что их держала на улице ловкость руки и никакого мошшенства. Небось, еще и очередь из продавщиц на такую денежную работу выстраивается. Ну так в отличие от моего времени продавцы в этом мире уважаемые люди. Они вхожи в священный мир дефицита!

В кассе долго не стоял, с интересом наблюдая, как тетенька с прической «А ля Леонтьев» бьет толстыми пальцами по клавишам.

— С вас рубль двадцать три.

Сую мятую бумажку и две монеты по пятнадцать, забираю сдачу медяшками.

«Нужно обязательно кошель купить. Что за ребячество в карманах деньги носить!»

Это меня жена приучила, носить кошельки и всегда считать сдачу. Аккуратная была без меры женщины. Я невольно остановился прямо посреди винного отдела, что находился отдельно от гастрономического. Ведь моя ненаглядная в этом мире еще в третий класс ходит! Смешная белесая девчонка с косичками. Сердце неожиданно сдавило лохматой лапой. Вывел из забытья чей-то недовольный голос:

— Чего встал посреди дороги?

Одарив ароматом перегара, к прилавку пробрался мутный мужичок и потребовал себе большую бутыль бормотухи. Я пробежал взглядом по ряду разнообразных бутылок.

«А выбор-то не очень и велик!»

Честно говоря, хотя бы по вину ожидал большего разнообразия. Где все богатство сухих вин и плодово-выгодного пойла? Бутылок десять на весь торговый ряд.

— Не впечатляет, парень?

Рядом откуда ни возьмись нарисовался пожилой мужичок в берете. Ну раз в берете, то точно моряк. Обветренное лицо, добродушная ухмылка.

— Да вина хотел взять друзьям…крепленого.

Здешняя бормотуха на вид не внушала мне никакого доверия. На выбор еще два сорта водки — «Русская» и «Московская». Есть коньяки, ликеры и еще что-то непонятное.

— Ты случаем не Петровича сын?

— Ага, я это. Закончил работу, на картошку с институтом едем, вот надо перед братвой проставиться, — решаюсь продолжить разговор я. Со стариками надо разговаривать. Старики — это бесконечная кладезь любой информации. Жаль мы молодыми это слишком поздно понимаем и упускаем массу возможностей.

— Ну друзья — это дело святое! Тогда ты лучше в коопторговский на Выучейского дуй, там выбор лучше. Бери «Арпачай» азербайджанский, не пожалеешь. Где счас работаешь?

— Уже закончил, был в партии у геологов.

— Молодец! Времени зря не теряешь! Отцу привет от дяди Николая передай.

— Спасибо, обязательно.

Вот и первые связи в новом мире. Мужик наверняка на пенсии и живет где-то поблизости, пересекаться частенько будем. И я его даже смутно припоминаю. Он рыбаком был заядлым. Ну а что? Вышел на пенсию поди в 55, еще крепок телом и умом. Раньше мужики дома не сидели. Грибы, ягоды, рыбалка. Кто-то на зиму устраивался дворником или сторожем. Даже не столько для пропитания, а чтобы ощущать себе при деле. В бодром настроении выкатываюсь на улицу и вдыхаю свежий ветер свободы.

Сегодня в нашем клубе будут танцы,

Кино, концерт, буфет и дискотека.

Ты любишь ананасы и бананы,

И обожаешь песни Челентаны,

Ты принимаешь солнечные ванны,

И на тебя глазеют хулиганы.

Ты любишь шоколадные конфеты

И куришь дорогие сигареты,

Ты не читаешь книжки и газеты,

Зато меняешь часто туалеты.

Чего стоим? Кого ждем? У меня еще дел полно!

Глава 3 Посиделки на крыше

— Хорошее винцо, — Паша внимательно осмотрел синюю этикетку «Арпачая» и потянулся за котлетой, примостив её на толстенный кусок хлеба. — Где брал?

— На Выучейке с Обводным, в деревяшке.

— Надо будет завтра заглянуть.

Кеша бросил неодобрительный взгляд на кореша:

— Кончай бухать, Пашка!

— А я что? На следующей неделе днюха у однокашника. Вот заранее возьму.

— Ну, смотри.

Мы довольно неплохо устроились на скромную пати, и даже не представляете где. Ну а что вы хотите? Почти осень, темень и холодрыга с северным ветром в придачу. На Привокзальном микрорайоне, что на самом деле включал в себя чуть ли не десяток жилых микрорайонов и все еще застраивался, самыми лучшими нычками для молодежи всегда являлись стройки.

Это были места в которых мы проводили детство, играя в войнушку и прячась от сторожей. Осваивали основы химии, бросая в лужи карбид. Строили плоты и катались по заполненным водой огромным котлованам. Да много чего можно было найти на стройке, количество коих с годами не уменьшалось. Лет за пятнадцать Архангельск оказался наполовину перестроен, и все это происходило буквально на моих глазах. Так что не надо про социализм песен петь. Это безумная мощь и индустриальная сила!

Рядышком с моим домом вдоль одной из основных улиц города имени товарища Энгельса неспешно вырастали четыре жилых дома так называемого индивидуального проекта. Четыре тринадцатиэтажных башни. Две уже стояли, в последней из всего наличествовал лишь котлован. Мы устроились на крыше третьей, что еще возводилась. В будущем на первом этаже этого здания разместится городской ЗАГС. Во времена свадебного бизнеса я в нем бывал регулярно и меня там знали, как своего человека. Иногда нового клиента находил тут же безо всякой рекламы.

Хотя неправильно сказал. Это еще не была настоящая крыша, а просто очередной построенный этаж, но уже достаточно высоко. И стоял на нем с краю неприметный балок для строителей. В нем мы, собственно, и устроились. Парни по ходу водили корефанство со сторожем и ничего не опасались. Единственно, что подниматься по лестнице пришлось высоко. Но молодое тело такое испытание даже не заметило. Да и парни не запыхались.

Внутри маленького вагончика было тепло, имелись даже электричество и плитка. Поэтому прихваченные мной из дома котлеты были немедленно разогреты. Вдобавок, в качестве закуси, я выставил буханку черного хлеба, ливерную колбасу, банку какого-то салата и неизменные плавленые сырки «Дружба». Кеша с язвительной ухмылкой наблюдал, как я почистил один из них и в одну же харю слопал. Вкуснотища! Что интересно туда такого добавляют?

— Что, голодуха еще с армии не прошла? Неужели у геологов плохо кормили?

— Нормально там снабжали, но однообразно. Не представляешь, как временами хотелось чего-то такого эдакого.

Худосочный Колян одобрительно хмыкнул:

— Нормально бабосиков поднял?

— Да есть малёхо.

— Тогда гуляем! Тут бар интересный недавно открылся…

— Счас тебе, Колян, уймись! У Серого и так впереди расходов немеряно! — Паша выставил стаканы на ящик из-под инструментов и начислил по новой. — На одну стипенсию не проживешь. И сколько там институтских девчонок. Трали вали, чпок-чпок!

Пухловатый товарищ детства использовал характерный жест, и все заржали. Те еще любители кого-нибудь подколоть. Кеша поднял вихрастую голову и маслено улыбнулся.

— Ты, Серый, для этого в пед, что ли пошел? Цветник окучивать?

— Да, Серёг, мы тут знатно прифигели. Оно тебе надо в учителя переться? — Николай закурил дешевую сигарету без фильтра и маленькое помещение начало наполняться дымом.

Я в свою очередь попросил у Кеши сигаретку, он принес понтовые «БТ». Обычно я не курю, разве что за компанию могу немного подымить. Вот и сейчас захотелось совместить все удовольствия.

— Плоско думаете, пацаны. Окончу институт, устроюсь в аспирантуру, сразу примусь за кандидатскую потом докторскую. Между прочим, за каждое звание несколько чириков доплачивают.

— Да ну? — подался вперед всегда жадный до денег Колян.

— Баранки гну! Ты видел бедных ученых?

Парни замолчали, мой опрометчивый на их взгляд поступок неожиданно приобрел подспудный смысл.

— Хрена себе! А ты у нас пацан прошаренный!

Кеша с интересом смотрел на меня сквозь клубы дыма:

— Так гляди и до профессора дойдешь. Я в тебя верю, братан!

— Да цыпок он молоденьких репетировать будет. Те-а-тет! Ты смотри, какую модную причу сделал. Просто так, что ли? Красавчик!

Паша умел напрягать своими подколками.

И правда, с этой прической я еле успел. Хоть молодые ноги и резвые, но времени потратилось на все про все немало. Это сначала следовало метнуться к лабазу на Выучейского, а потом на обратном пути зайти в «Восход» за закусью. После закупочных мероприятий бежать с документами и деньгами в сберкассу. Дом из серии, где она располагалась, уже стоял. Или меня память подвела, или здесь все идет не так. Но меня удивил совсем не этот факт, а то, что находилось внутри.

Понятно, что новое помещение и так смотрится неплохо. Высокий потолок, большущие окна, свежие облицовочные материалы, много света, горшки с живыми цветами. Красота, да и только! Но ко всему прочему у входа стояла молоденькая девчушка, которая тут же спросила, по какому поводу я обратился в сберкассу. Затем дала мне номерок на бумажке и направила к нужному окошку. Это что, некий спойлер из будущего? Номерок очередного клиента, кстати, высвечивался на электронном табло, что имелось над каждым окошком. Зато никаких сварливых очередей. Садись себе на диванчик и читай журнал или газету, пока твой номер не загорится. Офигеть! Ну не было такого в моем мире.

В итоге пребывал я в сберкассе относительно недолго, положив на счет половину денег — ровно двести восемьдесят рублей. С учетом того, что судя по найденным в шкафу и столе вещам, уже потратил не меньше полтинника, заработал я у геологов очень даже неплохо для обычного разнорабочего. Это байки, что заработать в стране Советов было нельзя. Но вот именно что заработать! Многие же предпочитали получать, протирая штаны в кабинетах. Все эти бесчисленные НИИ, никому не нужные конторы, типа Гортопа, плодили массу бездельников на шее у государства.

Закончив основные дела, я выскочил во двор и задумчиво уставился через перекресток. А ведь по ту сторону улицы имени Тимме, если мне память не изменяет, находилась большая парикмахерская. Новая и самая модная. С такими же окнами до потолка и современным дизайном кресел и оборудования. Мне здорово не нравились отросшие лохмы на голове у братца, хотя на улице то и дело попадалась молодежь с длинными прическами. Отрыжка влияния хипперских семидесятых. Странно, я думал, что уже в моде «перышки», «площадки» и прочие «каскады».

Сквозь стекло я некоторое время наблюдал за двигающимися вокруг клиентов тетеньками в химических завивках и тяжело вздохнул. Вряд ли они смогут предложить мне что-то, кроме бокса и стрижки «молодежная». Внезапно в голову пришла здравая идея и я стремглав помчался к дому. Вот что мне в здешнем мире нравится, так это то, что необязательно скакать до ближайшего пешеходника. Потока машин практически нет, и все перебегают дорожное полотно, как кому в голову придется. Неправильно, конечно, но, черт возьми, до ужаса удобно. В итоге мне удалось здорово срезать дорогу дворами. Потому что дальше по улице вокруг строящейся тринадцатиэтажки возвышался забор и его надо было далеко обходить.

«Такс, документы в стол, пятерик в кошелек!»

Оказывается, он уже был куплен еще тем Серегой. В ванную помыть башку. Вряд ли мне предложат в салоне подобную услугу. Вообще, от советских парикмахерских у меня остались далеко не самые лучшие воспоминания. Блин, ну не нравится такая непрестижная работа, зачем торчать на ней до старости? Не понимал я никогда сидения на одной работе до пенсии. Так скучно прожить единственную жизнь! В сторону перекрестка я мчался уже хорошо подготовленным. В кармане куртки лежала небольшая рекламная брошюрка. Скорее всего дядя Саня её у нас оставил. Он любил тащить с загнивающего Запада все подряд и еще умудрялся сбывать здесь разным дурёхам весь прилипший к его рукам рекламный мусор. Чаще всего использует их как взятки на манер шоколадок для секретарш. Наш народ всегда ведется на яркую упаковку. Так ему и перестройку скормят.

— Можно вас на секунду, — на столе перед молоденькой приемщицей нарисовалась яркая английская открытка с видами Лондона. Девчуля оказалась особой понятливой и быстро прибрала презент в столик. С любопытством смерив меня взглядом и на некоторое время задержавшись на джинсах и модном пуловере, она многозначительно хмыкнула:

— Ну что тебе?

Скажете, фу, как невежливо переходить сразу на ты! Но видимо, в этой среде подобное общение не было чем-то предосудительным. «Ветер свободы!» Да и по возрасту мы не особо отличались. С точки зрения меня из будущего. Девушки двадцать два или двадцать восемь для меня уже на одно лицо. Молодые и симпатичные. Стараясь не опускать свой взгляд ниже на открытое и довольно увесистое декольте, я зашел издалека:

— Есть у вас девочка, что не боится экспериментов?

Приемщица задумалась, а я, не стесняясь, пялился на её бюст не меньше третьего размера. В принципе девчонка зачетная, все при ней. Замутить или старовата для меня этого? Девушка не делала вид, что не заметила мой плотоядный взгляд и чуть кокетливо приоткрыла губы. Ха-ха, во всех эпохах женщины одинаковы! В этот момент я понял, что мои познания общения с дамами из будущего, в том числе и как вести себя с ними в постели, в этом мире могут принять весьма неожиданные обороты.

«Стопэ! Успеешь еще!»

— Есть один мастер, но она работает в женском зале.

— Не вопрос, договоримся. Да вы не пожалеете!

— Меня Нина зовут. Мастера Мариной.

«Эге-гей! Эх, кони мои привередливые!»

— Сергей. Можно с Мариночкой тему перетереть?

«Молодой человек, что за манеры?»

— Сейчас гляну, свободна ли она.

Нина прошла мимо меня, оставляя легкий флер от запаха незнакомых духов. А девочка-то наша прикинута по-модному! Юбка средней длины туго обтянула аппетитной формы ягодицы, на стройных ножках черные чулки. У меня аж организм начало подколбасивать. Ни фига, как в молодом теле гормоны шуруют!

«Так, поручик, отставить!»

Марина была не особо старше приемщицы, но судя по прическам обоих, в стрижку умела. Объемный «каскад» ей отлично шел, но мэйк был, на мой взгляд, несколько тяжеловат.

— Добрый день, Мариночка, у меня до вас серьезное дело. Мы можем присесть?

Девчуля окинула меня оценивающим взглядом, томно вздохнула и показала на свободные кресла рядом с журнальным столиком. Однако, сервис в Союзе уже присутствует? Может, зря на этот счет наезжаю? Я, не откладывая дело в долгий ящик, тут же выложил на столик импортную брошюру, тут же заметив, как вспыхнули глаза у Марины.

— Мне нужна вот такая прическа!

Не знаю, когда эта мода доберется до СССР, но мне хотелось «площадку». Вряд ли у девушки получится настоящий flattop, но попробовать стоит.

— Можно посмотреть?

Девушка не только моментально оглядела выбранную мной модель, но и быстро пролистала дальше. Это была реклама пижам, домашней одежды и нижнего белья. Заметив, что я вижу, как она остановилась на откровенно снятом на моделях женском белье, девушка покраснела.

«Ха-ха, а строит из себя независимую крутую фифу! Хоспади, какие вы все тут все-таки наивные люди!»

— Давай так. Я заплачу по высшему тарифу и этот журнал получишь в придачу!

Надо было видеть глаза Марины. Предложение было поистине «царское». Обычно подобные дела Здесь решаются банальным бартером. Так что я угадал. В будущем знакомства нужны, чтобы делать деньги, а здесь овеществлять их в дефициты.

«Ты мне — я тебе и ничего личного».

— Марин, ну ты чего? Соглашайся!

Подсевшая к нам незаметно Нина уже тянула руки к журналу. Мариночка очухалась и быстро отобрала у подруги зарубежный раритет.

— Пошли, Серёжа!

Как все банально! Мы прошли мимо сидевших под огромными фенами дам в женский зал. Работающие там мастера никаких вопросов нам не задавали, хотя озадаченно переглянулись. Видимо, чрезвычайных правил мы все-таки не нарушили. Марина взъерошила мои светлые лохмы, вздохнула и приступила к работе. У девушки явно был талант. Ножницы так и летали, а расческа порхала над моей бедовой головушкой. Минут черед двадцать она повернула меня к зеркалу и натянуто вздохнула:

— Извини, Сереж, но точно скопировать не получилось. Требуется тренировка на кошках.

Я внимательно оглядел свое отражение и в принципе остался довольным. Я же помнил, что брату эта прическа отлично шла. Правда, сделал он её уже в конце восьмидесятых. Получается, что нынешний я несколько опередил время и пустил в народ веяние иной эпохи?

«Эффект бабочки черт меня дери!»

— Сойдет. Спасибо большое, Маришка!

Девушка улыбнулась мне через зеркало. Мы как-то быстро вышли на доверительные отношения. Оба молодые и симпатичные, и легкие на подъем. Это сразу чувствовалось.

Марина наклонилась к моему уху и громко прошептала:

— Ты заходи позже, я постараюсь на ком-нибудь разные варианты попробовать и тебе лучше сделаю. И спасибо за журнал, — девушка снова улыбнулась, а меня, как током шарахнуло. Йидрицкий огнемёт, женский шепот так заводит! Уже обмахивая меня, Марина добавила. — Записывайся в следующий раз через Нину. У меня иногда бывают очереди, так что лучше подходить ко времени, когда я свободна.

— Понял. Спасибо, Мариночка!

Я выпрямился и еще раз глянул в зеркало, заметив, что в этот раз в зале на меня обернулись все. Еще бы — такой модный красавчик! Мне и самому понравилось!

В приемной мое появление произвело фурор. Несколько сидящих в очереди молодых парней только что головы не свернули вслед. Глаза у Нины засверкали:

— Вот это да! Я же говорила, что Мариша сможет!

Счет мне выписали как за прическу «Молодежная», драть деньги зазря не стали. Молодцы, девчонки! Вот никаких лишних понтов! Я разменял у Нины пятирублевку и начал натягивать джинсовую куртку. Когда Нина передавала мне бумажку с номером телефона, то заинтересованно спросила:

— Когда тебя в следующий раз ждать?

— Я через несколько дней на картошку уезжаю. Так что в лучшем случае через месяц.

— Не думала, что ты первокурсник.

— Я после армии поступил.

Судя по взгляду приемщицы, мое реноме тут же поднялось высоко-высоко. Это в будущем всем сразу подавай бандита или миллионера. Главное, чтобы был с деньгами. В это время неплохой парой считалось такая, чтобы мужчина состоял где-нибудь на престижной должности, а жена работала в сфере обслуживания или торговли, выполняя задачу заполнять домашний холодильник. Как ни странно, но противоположный мезальянс, когда он простой заводской работяга с характерными для его прослойки интересами, а она, например, интеллигентная учительница, случался крайне редко. Обычно такие разные люди попросту не уживались. Хотя знавал я неудачные примеры браков и с противоположной стороны. Мир чистогана и мещанства также мог понравиться далеко не всем. Ведь как раз нравы в сфере торговли и обслуги и перенеслись затем к нам в будущее в лице нуворишей и новых хозяев жизни. Разве что криминальных понятий по пути нахватались. Мне, вообще, казалось странным, что наша горячо обласканная властями интеллигенция с таким усердием проламывала дорогу банальнейшим жлобам и рвачам.

«А ведь как дышали!»

— Угощайтесь, парни! — я подогрел на плитке пожаренные еще дома мидии и выставил сковородку на импровизированный стол.

— Что такое? — Паша подозрительно поворошил морепродукты. — Опять лягушки?

— Сам ты лягушка! — Кеша уже вовсю орудовал запасливо прихваченной из дома ложкой. — Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.

— Ну это ты у нас манерный любитель разных там кальмаров и креветок.

— Паша, ты идиот? Это чистый белок. С него мышцы растут и железный стояк!

Иннокентий знал, как разговаривать с менее учеными корешами. И я с улыбкой наблюдал, как Павел тут же начал резко орудовать ложкой. Вместе со мной над приятелем посмеивался Николай. Он по давней привычке закусывал «курятиной».

«Закусь градус жрет!»

Мы ополовинили вторую бутылку «Арпачая». Азербайджанский винопродукт шел хорошо и был даже приятным на вкус. Я взял с запасом три бомбы по два шестьдесят, чтобы в магазин второй раз не бежать. Болтали, как всегда, обо всем и ни о чем конкретно. Послушав новости, что в городе творится, я рассказал о службе в пограничных краях, карьере у геологов. Мой заработок ожидаемо заинтересовал Николая. Семья у него была небогатой. Батя-инвалид, и мамка без образования всю жизнь вкалывала на нескольких работах сразу. А ведь еще у них в семье была младшая сестренка. Особа болезненная и капризная. Лучший кусок всегда шел ей.

— Кончу гопу, за меня похлопочешь? У тебя ведь там блат.

— Ты на кого учишься?

— Сварщик.

— Тогда, думаю, без проблем устроишься, — обнадежил я товарища, решив, что сварщики нужны везде. Тем более на строительстве. Но хоть убей, не помню, чтобы геологи в том времени вели где-то рядом большое строительство. Нефть и газ искали северней в Ненецком округе. Много лет туда вкладывался Архангельск, а после Ельцинского бардака автономия начала оставлять нефтяные деньги при себе. Архангельский север в тридцатые годы являлся всесоюзной валютной лесопилкой, затем оставался одним из важнейших экспортных цехов страны. Беломорская доска ценилась по всему миру. В итоге свели все ближайшие леса, поперли рубить приполярные и позже начал резко меняться климат. К двадцать первому веку область осталась на бобах, вложив все ранее в огромную страну, которая в итоге её бросила. Даже губернатора московские столоначальники ни разу поставить нормального не смогли. А ведь на ту валюту поднимали нефтяные районы. Вот где справедливость?

Дальше разговоры сами собой перетекли на тему однокашников и старых знакомых. Кто где и как. Жили ведь все в одном районе, да и Кеша со своей шпаной знал о них больше меня. Некоторые из знакомых парней еще служили в армии, часть девчонок благополучно выскочила замуж. И чего так рано? Невтерпеж? Кто-то учился, кто-то квасил, кто-то работал. Ничего интересного, сплошная бытовуха. Хотя нет, вот пошли первые неприятности.

— Леху Скворцова помнишь из параллельного? Утонул прошлым летом.

— Спасал, что ли кого?

— Скажешь тоже, — усмехнулся Паша. — По пьяни на Смольном Буяне заплыв устроили. Вот он и не выплыл.

— Идиот! — честно выразил свою мысль я. Сдохнуть по глупости, даже не пожив, это еще надо постараться. А на том пляже купаться очень опасно. Глубина сразу и течение.

Кеша опростал стакан и как-то странно на меня взглянул:

— Тебя, кстати, Даша спрашивала.

Я напряг память и внезапно в ней всплыла светловолосая разбитная красотка. Только Серега каким боком к ней? Эта фифа еще лет с пятнадцати гуляла с парнями постарше. Но не спилась, лишь хорошела. В итоге в девяностые нашла себе богатенького папика и жила припеваючи. С тех пор я о ней ничего не слышал. Как и о том, что Серый вел какие-то шашни с Дарьей.

— Морозова?

— Ага.

— И на фиг я ей сдался?

Паша заговорщически переглянулся с Кешей:

— Ну это мы хотели у тебя узнать.

А крыть мне было нечем! Что здешний братец пообещал Морозовой, я не в курсе и потому решил свернуть со скользкой темы.

— Сами-то, кого имеете?

Вопрос вышел двусмысленным и немедленно вызвал дружный ржач, также потребовав еще одного стакана внутрь. Это в семнадцать мы в большей части были нецелованными и не искушенными в щекотливом вопросе. Пока я, как и остальные неудачники парился в сапогах, оставшиеся пацаны приступили к изучению полового вопроса «вплотную». Про Кешу, вообще, молчу. Сын капитана, да еще и симпатичный малый. Кто из девчонок в уме и здравии откажется от такого? Если бы не шел в пединститут, то точно попросил с кем-нибудь познакомить. Дамы с низкой социальной ответственностью были всегда. Серьёзные отношения, чувствую, пока не про меня. Я себя еще толком не знаю, зачем мне чужие заморочки взваливать? То, что женщины могут буквально в один момент стать проблемой, я знаю не понаслышке.

Неплохо мы в итоге посидели, так что еле смогли спуститься. На лестнице темно, а с уличными фонарями, я скажу, в эти годы было так себе. Район еще достраивался и понемногу благоустраивался. Запросто вместо дворового проезда могла оказаться дорожка из бетонных плит или временные деревянные мостки. Но если в соседних домах хотя бы желтели окна квартир, то в сторону стыка улиц Тимме и проспекта Дзержинского просматривались темные проплешины. Тот микрорайон на Привокзалке достроят последним и, кстати, самым интересным с архитектурной точки зрения.

Расходиться по домам никто из нас не спешил. И мы, тепленькими и довольными жизнью, почапали к перекрестку улиц Энгельса и Тимме. Его окружали новые девятиэтажные дома «белоснежного» стиля и оттого это место казалось каким-то необычным, неким куском из светлого будущего, привлекая сюда скучающую молодежь. В эти годы здесь обосновалась многочисленная местная «туса». Многочисленные окна создавали уютную иллюминацию, ярко светили уличные фонари. Здесь не было темноты и затхлости старых деревянных кварталов. Сама атмосфера настраивала на радостный лад.

Припозднившиеся прохожие спешили по своим делам, ближайшие магазины уже закрылись, до одиннадцати работал неподалеку лишь дежурный «Пингвин». Город накрыла осенняя тьма, поддувал свежий ветерок, но нас это не останавливало. Мы прошли мимо нескольких веселых компаний, сидящий прямо на ступеньках около новенького магазина номер двадцать два. Так его по номеру и будут много лет называть. Народ тут, похоже, сидел бывалый и ничего не боялся, открыто пуская бутылку прямо по кругу. Временами слышался задорный девичий смех. Как мне его не хватало в той жизни! Все старые товарищи и подруги выросли, стали взрослым и скучными людьми.

У этих же юность, все еще впереди, и потери и приобретения. Ощущение непременного будущего счастья.

— Чё вылупился?

— Кто такие?

— А ты сам, кто такой, пингвин?

— Мы с Привоза, а ты откуда такой красивый взялся?

— Эй, пацаны, я этого шкета знаю, с Суфты они, бродяги точно!

— И чего? Все равно это не ваш район. Валите на свою сторону!

— Ты, что ли нам указывать будешь, щегол?

— Чё сказал?

Ёкале мане, сейчас точно начнется драка! Как-то в той жизни молодежный период быкования прошел мимо меня. Я зависал на секциях, постоянно посещал какие-то занятия или просто читал. Времени шляться по городу и дурака валять совершенно не было. И на тебе — провалиться в прошлое и в первый же день вляпаться в бучу. Еще не хватало фингал перед «картошкой» заработать!

«Понеслось!»

В драку пока не ввязываюсь, стараюсь сначала осмотреться. Насчетверо, их пять. Паша неожиданно для меня показал себя с сильной стороны. Так он вроде на секцию бокса ходил. Кеша также старается, молотит какого-то хмыря почем зря. Вот Коляну не повезло, свалили сразу наземь. И тут на меня налетел один из привокзальных. Длинный и борзый.

«Давно не брал я в руки шашек».

Видимо, на ловкость молодого тела наложился мой опыт занятия с Гуань дао, китайской разновидности глефы. Не успел я что-то придумать, как уже стремительно отодвинулся в сторону и перехватил руку пытавшегося ударить меня пацана. Берем её на излом и ребром ноги по колену.

— Больно!

Нападавший свалился с диким криком на газон, а я бросился на выручку к Николаю.

— Вы чего, суки вдвоем на одного!

Неизвестно чем бы дело кончилось, но в этот момент послышался визг тормозов и крик:

— Атас, менты!

Мы, не сговариваясь, подхватили за руки Коляна и побежали во дворы. В ближайшем сто двенадцатом доме находилась редкая для нашего города подворотня. С милицией связываться не хотелось. Патрульные же в это время ловили наших соперников, которые не придумали ничего лучше, чем бежать к себе прямо через перекресток.

Темнота — друг молодежи!

— Ты чего так поздно, сынок. Где был?

— Я же, мама, записку тебе оставил.

Снял обувь, кинул на тумбочку ключи и замер.

«Мама!»

Мне стоило огромных усилий не разрыдаться. Потому я быстро скинул куртку и тут же обнял маму.

— Ты чего? — мамины глаза меня стремительно оглядели. Нет, не сможет наших матерей ничто и никогда заменить. Ни одна женщина мира. — Ты пил и еще курил. Ты начал курить?

— Да все нормально, мам. Ну, посидели немного с ребятами. Мы же уже большие.

— Знаю какие вы большие! Как бы с твоими дружками в неприятности не попасть.

Ну что еще можно ожидать от любой мамы мира? Сейчас с высоты своего настоящего возраста могу сказать, что дети для тебя никогда не станут ровней и взрослыми.

— А когда еще нам встретиться, мам? Мне скоро на картошку ехать. Парни тоже кто куда.

— Ох, горе ты мое луковое! Быстро в ванну и на кухню. Голодный?

— Нет, спасибо, сыт. Вот чаю выпью со сладеньким!

В ванной я долго смотрел на себя иного. Да что же это такое? Я вынужден врать маме! Самому родному в этом мире человеку. Подожди, братец, ты уже веришь, что данный мир реален и перед тобой не фантом? Нет, ты просто хочешь в это верить. Да, я чертовски хочу в это верить! Ну а раз так, то оставим пока все без изменений. Лучшее — враг хорошего.

На кухне мама сначала поставила передо мной заварочный чайник, потом глянула и ахнула.

— Ты, когда успел свои космы состричь?

Она легонько потрепала меня по шелковистым волосам.

— Нравится?

— Красиво, молодец. На певца какого-то стал похож. Неужели у нас так научились стричь?

Я хлебнул горячего чая и потянулся за печенькой.

— Да есть тут девчонки одни, они умеют.

— Девочки — это хорошо, — мама разом успокоилась и задумчиво размешивала в чашке сахар. Она не ела ни булочек, ни прочих сладостей. Боялась растолстеть.

— Да все нормально, мам. Буду рядом с тобой еще как минимум пять лет.

— Рядом, а потом…

Мама неожиданно расплакалась. Я тут же соскочил с места и принялся успокаивать её.

— Да все нормально, мам. Мне же надо расправлять крылья.

Бляха, муха, говорю, как взрослый индюк! Еще какую-нибудь заумь озвучь, придурок.

— Извини, Сереж, устала на работе.

— Так, может, отец прав, тебе стоит уйти с должности завуча?

— Не дождётесь! — мама промокнула платочком слезы и снова выглядела решительной. — Все, иди спать! Я тебе постелила. Мне завтра к двенадцати, так что утром поговорим.

Я возражать не стал:

— Спокойной ночи, мам!

— Добрых снов, сынок.

В один момент умчался в свою комнату, чтобы мама не увидела моих текущих по лицу слез. Взрослый мужик, а реву как девчонка! Алкоголь лишь усилил чувства, приведя меня в полнейшее смятение.

Я лежал на диване и никак не мог уснуть. Кто я, где я, что вокруг меня? Я боялся погрузиться в сон и никогда больше не проснуться. А может весь этот день лишь последний сумасбродный всплеск моего сознания? Ведь течение времени относительно! Я уже покидаю наш грешный мир и напоследок устроил себе вот такой чудесный сон длиной в пару секунд. Или мне попросту дали короткую передышку? Или…чёрт меня дери, это все-таки инопланетяне?

Чему быть, того не миновать. Древнейшая поговорка была права. Ты уже ничего не можешь изменить, потому смирись и жди дальнейших событий. Аминь!

Глава 4 Свежесть впечатлений

Вот так неожиданно, прожив более пяти десятков лет в линейном времени, я оказался зашвырнут в неизвестный мне вывернутый наизнанку отчасти чужой мир. Нет, это не был тот Советский Союз, что я знал ранее. Пары дней мне хватило для того, что заметить в здешней реальности существенные перемены. Из этого короткого времени половину двадцать восьмого августа я провел в библиотеке имени Добролюбова. Современный четырехэтажный корпус на набережной уже был, как год построен и открыт для всех желающих.

Эх, сколько я времени провел в его стенах в прошлой жизни! Подготовка к экзаменам, затем поиск разнообразной информации для рефератов и докладов. Именно в библиотеке можно было послышать редкую, в том числе зарубежную музыку, заказав заранее пластинку. Уже в зрелом возрасте в её стенах случались как персональные, так и общие выставки. Так что расположение залов было мне отлично знакомы. Сами помещения поражали обилием пространства и света, оригинальной архитектурой. Пахло новизной и желанием сделать наш несчастный мир лучше. Даже мне, человеку из будущего здесь очень понравилось. Я, наверное, удивил милых библиотекарш, заказав для начала подписки на основные газеты СССР. Конечно же «Правду», «Известия» и «Комсомольскую правду». Они-то точно здесь хранились долго!

Наскоро пересмотрев подшивки за этот и прошлый года, я попросил другие за предыдущие пять лет. На нескромный вопрос строгой тетеньки в очках ответил, что информация мне нужна для доклада. Я здорово подозревал, что наскоком вряд ли узнаю что-то конкретное, но обрисовать отличия этой страны от той, где я провел детство, жутко хотелось. От этого зависела моя будущая здешняя жизнь.

Резонно задать вопрос — Почему? Да потому что если история здесь идет иначе, то надеяться на мое послезнание бессмысленно. Не будет в СССР перестройки, развала страны и дикого капитализма. И возможно, все пойдет совсем иначе. Например, будет государственный социализм по образцу Китая или постепенная конвергенция по итипу Швеции. Ну не верил я никогда, что Союз нельзя было спасти от полного развала. Все проблемы при должном подходе были решаемы. Если нам ресурсов советской экономики и политического влияния хватило на три десятка лет опосля, то, значит, имелись и возможности для реформ. Вот только ими никто по-настоящему заниматься не хотел. Или не умел.

Про Меченого лучше и не говорите. Это прямо ярчайший пример для учебника истории в плане некомпетентности и «розового» видения окружающего мира. Никто нас не победил, сами себя сдали. Но как все будет происходить именно Здесь? Какие линию дальнейшего существования проводить мне в этом мире? Ведь не получится на халяву купить доллары по дешевке или приобрести счастливый билетик МММ! В сложившейся ситуации спасать страну бессмысленно. От чего её именно спасать? А ведь мелькнули у меня подобные мыслишки, мелькнули… Что бы там ни говорили, но родину свою я любил. Только вот она Здесь совершенно другая и, потребуется ли твоя помощь, пока мне непонятно.

Поэтому я листал подшивки, делал в блокноте пометки, чтобы как-нибудь после заняться этой проблемой вплотную. Хоспади, а когда ты, братец, будешь ею заниматься. У тебя Здесь жизнь с первого дня кипеть начала! А через пару дней ты укатываешь на картошку, а потом начнется учеба. Я глубоко вздыхаю и решаюсь не торопить события. В конце концов, в этом мире еще ничего не началось. У меня вагон и тележка времени. Да и собственной жизнью заняться следует.

«Поспешишь, людей насмешишь!»

С его начались в моей душе подобные метания? Да просто после утреннего разговора с мамой я еще больше запутался в понимании текущей реальности. Исподволь выведал у нее некоторые моменты нашей, то есть здешней жизни. Ох, сколько там случилось странностей! Мама особо не откровенничала, но отсутствие именно меня в этом мире имело спрятанное от посторонних объяснение. Я остро почуял некую семейную тайну. Просидев несколько часов дома, не смог выдержать и рванул в библиотеку имени Добролюбова, благо читательский билет я нашел еще вчера.

Размышляя по пути к остановке о цели моего пребывания Здесь, почти не смотрел по сторонам и чуть не попал под вынырнувший из двора автомобиль. Ну вот еще не хватало стать виновником глупейшего ДТП. Не для того жизнь мне дана заново! Или это все-таки некий небесный квест перед прохождением души в иной Горний портал? Вот черт его разберет!

Ну вы, наверное, читали все эти бесчисленные романы о попаданцах? Как они в обязательном порядке помогают выиграть войну, спасти страну или каким-то иным способом облагодетельствовать человечество. Или начинают, пользуясь послезнанием, устраивать себе классную личную жизнь. Находят сонмы красоток для интимных удовольствий или успешных женщин для обустройства семейного гнездышка. Зарабатывают кучу денег, снисходительно давая советы правителям высшего ранга.

Ну да, а то те дураки готовы выслушивать невразумительные бредни от мутных личностей! Там такие волкодавы на самом верху расположились, они между собой постоянной грызней заняты и таких выскочек на завтрак кушают. Кто там сказал — «Мы не знаем страны, в которой живем»? Андропов вроде? А ведь он был чертовски прав! Как показала дьявольская карусель последующих событий, никто даже и близко не подозревал, что вызревало внутри огромной державы. А тут заурядный человек из будущего, без допуска к государственным секретам. В нашей истории целые управления КГБ обосрались по полной программе. Кстати, а главный гэбист у нас нынче где? Он же был основным претендентом на трон и тогда повел страну не туда.

Так, а мне, вообще, есть до этого всего дело? В раздумьях чуть не прошляпил идущий в нужную сторону автобус номер шесть. Днем народу в урчащем от избытка прыти ЛИАЗе ехало относительно немного, и я поначалу завис, по привычке высматривая кондуктора. Ага, так шпионы и палятся! Мне же мама сунула в карман пачку талонов! Их надо покупать в специальных киосках или у водителей. Лишняя морока!

В голове тут же всплывают подробности старого квеста. Находим компостер, это такая металлическая хреновина, прикрученная к корпусу автобуса, засовываем в прорезь талон и пробиваем его ударом. Затем в очередной раз удивляемся сознательности советских граждан. Были, конечно, зайцы, но не так уж много и их регулярно ловили контролеры. Завези сюда людей, выросших при «свободе и демократии», и все станет ровно наоборот. Единицы из них буду пробивать, а большинство ездить нахаляву.

Вот такие мрачноватые мысли и сопровождали меня в поездке до библиотеки. Хотелось узнать об этом мире побольше, ну и немного развеяться. Вот тебе и развеялся, ёканый Экибастуз! Ну а каково вам узнать, что известная тебе истории страны в середине семидесятых ни с того, ни с сего совершила резкий поворот? Леонида Ильича отправили на пенсию, и следом за ним в течение нескольких лет ушла половина Политбюро. То-то и оно! И все мои возможные наработки летят к черту. Устраиваться здесь придется по-взрослому, самому брякать крылышками.

Нахлынувшая на молодой организм меланхолия привела меня к магазину «Спорттовары». Он находился рядом с библиотекой, лишь пройти один квартал в направлении проспекта имени Павлина Виноградова. Да, такое вот было имечко у революционера, бившего клятых англичан на Северной Двине. В советской торговле существовала четкая градация магазинов по номенклатуре продаваемого товара. Это в будущей «Ленте» можно было одновременно купить корм для кота, масло для машины, спортинвентарь, яблоки и пиво. Три в одном флаконе!

Я еще с утра задумчиво осмотрел свое, то есть тело брата. Мдя, подкачаться бы мне точно не помешало. Гибкость имеется, мускулов маловато! И вот сейчас я заинтересованно остановился в отделе, где продавали экспандеры, гири и гантели. Первый в доме имеется. Пожалуй, вот эти восьмикилограммовые гантели мне точно подойдут. Сколько? Рупь пятьдесят. Берем, заверните, пожалуйста! Пока тащил их до автобуса, толкался в нем среди удивленного тем, что везу, народа, затем пёр эти чертовы гантели до дома, семь потов сошло. Потому сразу в душ.

И знаете, к своему вящему удивлению именно там я и осознал, что этот мир здорово изменился по отношению к тому. С шампунями в Союзе в те времена дела обстояли не ахти, они являлись диким дефицитом. Это нам отец частенько привозил импорт. Обычный народ в обиходе пользовался мылом. Помню, иногда мы любили с отцом ходить в новую баню на Ижемской улице, там была неплохая парилка. Так наша семья резко отличалась от других наличием импортного шампуня. Сейчас же в ванне я обнаружил целых пять разновидностей средств для мытья головы. И все советского производства. И еще на маминой полочке стояли баночки с бальзамом для волос и что-то еще косметическое.

Вторую половину дня я целиком провел на улице. Благо, после обеда выглянуло солнце, и прогулка по ближайшим кварталам выдалась приятной. После знакомства с новой газетной реальностью захотелось воочию рассмотреть отличия в наших мирах на знакомых локациях. Я бродил по улицам и отмечал несоответствие между тем, что помнил и тем, что сейчас наблюдал. Прикидывал, думал, да так ничего и не надумал. В голове сплошная вата и пока меня просто несло по течению реки времени. Что, в общем-то, и понятно. Это вот как раз особо прыткие «попаданцы», четко знающие и имеющие план заранее, отвратили меня от чтения подобной литературы. В жизни же обычно впереди сплошной туман и идти вперед приходится сторожкими шашками.

Что я увидел знакового. Однозначно намного больше новостроек. Например, в начале улицы Шабалина так и остались на месте даже в моем времени двухэтажные деревяшки и частные домишки. Самые умные даже успели выкупить там землю и построить коттеджи. В этом мире на месте деревянных кварталов разворачивается большое строительство, вся рухлядь снесена и уже намыт песок. Иначе нельзя, деревяшки были построены на болотине. Помню, брательник рассказывал, что маленьким собирал там клюкву, а у строителей бульдозеры уходили во мхи.

Вообще, одно из ярких воспоминаний моего детства — частокол строительных кранов. И сопутствующая грандиозному строительству вездесущая грязь. Ну тут ничего не поделаешь. Большая часть города построена на бывшем болоте. Будущие привокзальные микрорайоны сначала засыпали песком, а только потом строили. Представляете себе масштабы?! Сколько было сил у страны Советов! Жаль не все удалось воплотить. Ведь кто-то резко захотел сто сортов колбасы.

За кинотеатром «Русь» уже нет никакого мшистого пустыря. Фабрика деревянных игрушек…Не смейтесь, именно такая у нас и располагалась именно на нем. Так вот — она снесена, и на всем протяжении свободного от построек участка посажены саженцы и проводится благоустройство. И правильно! Район здесь большой, а ни скверов, ни парков так и не соорудили даже в двухтысячные. Самая большая проблема Архангельска — с правильным озеленением у нас всегда дело обстояло неважно. Или бурьян на пустырях или все напрочь зарастало ивняком и тополями.

В сторону Северной Двины между современными высотными микрорайонами Привокзалки и сталинскими постройками центральных проспектов чудная смесь пятиэтажных хрущевок и деревяшек. В моем будущем все эти кварталы плотно застроились коммерческим жильем уже в десятые годы двадцать первого века. Хотя самые прыткие личности успели вклиниться туда двухэтажными таунхаусами или даже мини-дворцами раньше. В итоге получилась жуткая и безвкусная мешанина. Где все это время спали наши городские архитекторы?

Думаю, что Здесь все произойдет быстрее, и перспективный район усеют застроить по выверенному плану. Зачем лезть на окраины, когда в центре города полно мест для застройки? И здорово подозреваю, что советские власти центральные улицы города желали застраивать не типичными панельками, а зданиями индивидуальной постройки. Кое-где они уже растут прямо на глазах. Значит, здесь будет красивше, чем в моем времени! Задумчивый и окрыленный я двигался дальше, с любопытством вертя головой.

По пути заглянул к маме на работу в Техникум Торговли. Стоит он на пересечении Ижемской улицы и Обводного канала. Не так давно это на самом деле был самый настоящий канал, обозначающий границу город и Мхов, огромных болот. Рядом с ним селились люди попроще. Иногда еще вдоль него можно было увидеть оставшиеся в живых развалюшки начала века. А нынче гляди — это широкая городская магистраль с троллейбусными маршрутами. Вон как раз мимо мчится «рогатый». Боже, какое тут маленькое движение! Рай для автомобилиста. Как они еще умудряются в аварии попадать?

Мама моему приходу очень обрадовалась, горделиво показывая меня коллегам. Еще бы! Практически взрослый сын. Отслужил в армии и поступил в ВУЗ. В принципе, как отец двоих детей, я её отлично понимал и потому не перечил. Пусть себя потешит. Это все-таки и её заслуга. Затем мы двинулись в столовую, где меня насильно накормили. Хотя я особенно и не сопротивлялся. Послу двухчасовой прогулки на свежем воздухе молодой организм возжелал калорий. Вкусно, кстати, накормили. Мясо из столовой поварихи домой если и тащили, то без особой наглости.

Затем мама меня огорошила, сказав, что вечером мы пойдем к её знакомой примерять мне новую куртку. Я, болван, даже не удосужился сделать ревизию своей одежды. Мне же надо в чем-то уже через два дня ехать на картошку! Так что дальнейший разговор оказался скомкан. И я продолжил свою прогулку, завершая круг по улице Урицкого и Тимме. Хотелось посмотреть здешние магазины, ознакомиться с ассортиментом и узнать, вернее, обновить в памяти цены. Похоже, что мне тут еще жить некоторое время.

Просто голова кругом!

Серёга, как оказалось, в этом мире занимался водным туризмом вместо меня. Одно из тех странных совпадений, что меня здорово напрягают. Среди конвертов я обнаружил пачку фотографий с походов. Потому в шкафу нашлось и подходящее обмундирование. Крепкая брезентовая штормовка, штаны из ткани, здорово смахивающей на джинсу, но зеленого цвета, а также туристские ботинки. Я померил, все пришлось впору.

Видимо, одежду брали по давнишней привычке на рост. Основная масса советских граждан не была особо богата. Не бедствовали, но деньги считали. Зато мы жили по средствам в отличие от некоторых стран соцлагеря. Их затем пришлось спасать СССР за счет благосостояния своих же граждан. Да-да, это я про поляков говорю. И набранные кредиты им уже никогда не отдать, и весь мир об этом знает. Но Америке в Европе нужен верный лакей, потому их будут всегда поддерживать. Интересно, а в этом мире есть «Солидарность»?

Но не будем о политике, я все равно не смогу на нее влиять, а займемся лучше сборами. Одежду сразу кинул в стирку, включив обычную стиральную машинку "Рига" с загрузкой сверху. Ботинки смазал найденным в шкафчике кремом и поставил сушиться. Проблему с сапогами помог решить приехавший с вахты отец. Он отдал свои, благо, у нас размер одинаковый. Батя же приготовил мне портянки. В них намного теплее, чем в носках, да и ноги не мозолишь. Как их мотаться до сих пор помню.

Затем мы дружно пили чай, кушали пожаренные мной оладьи и болтали о том о сем. Я осторожно вызнавал необходимую мне информацию, показал под одобрительным взглядом отца сберегательную книжку, рассказал о ближайших планах. Затем пришла мама и утащила меня к подруге. Сын у той женщины служил в морской пехоте и написал, что он за полтора года здорово окреп и старую одежду можно продать или выкинуть. Прошаренный пацан, подумал еще я, хочет наличку вместо надоевшего старья.

Куртка здорово смахивала на «Аляску», практически неношеная. Так что я против секунд-хэнда нисколечко не возражал, чем здорово обрадовал маму. И она категорически отказалась от моих денег. Думаю, что тот Сергей бы такое не позволил и в итоге случился скандал. Но я внутри этого тела был взрослым человеком и отлично понимал мотивацию матери. Родители долгое время не хотят признавать, что их дети уже не маленькие. Так что активную готовность помочь надо принимать с горячей благодарностью. Побудем для мам и пап немножко маленькими.

Вечер мы отметили чаем с плюшками, батя под недовольный взгляд мамы налил нам по стопке «Вани с Таллина». Мне желали лучшего будущего, такого, о котором еще никто не знал. А я отчего-то был печальным. Кто эти такие дорогие мне люди? Где я нахожусь? Что делать дальше? Голова шла кругом, мозги от безумного сонма мыслей буквально вскипали. Родители заметили мой настрой и решили, что я просто устал, тут же услав спать.

Какие они все-таки у меня хорошие! И живые… Бляха, муха, я когда-нибудь перестану в этом мире плакать?

Глава 5 Свежие лица

Главный корпус пединститута располагался прямо по центру комплекса зданий педагогического института. Слева от него стояло второе общежитие, справа под номером один. В моем времени неприкаянный сквер был уже напрочь вырублен, а территория вокруг облагорожена. И ближе к железнодорожной насыпи построено огромное здание так называемой Библиотеки. На самом деле там находилось много всего. Аудитории, залы, музеи. В том числе и музей университета САФУ, в который был включен бывший педагогический. Бюджетные деньги в десятые годы тратились без особой экономии и с большим размахом.

Но я Здесь и сейчас, так что всматриваюсь внимательней в будущий альма-матер. Мне в этих стенах куковать пять лет или еще больше. Правда, в соседнем корпусе, который находится в пятистах метрах далее. И пока я для себя до конца еще не решил, кем буду и по какой стезе пойду. Это приятелям можно трепаться про аспирантуру. В реальности же это сколько-то лет придется жить на копейки и долгие годы сосать худосочную лапу. Я же в сытом будущем привык хорошо одеваться и кушать не абы что попало.

И еще ведь появятся женщины. Обязательно появятся. А это в первую очередь, большие расходы. Но, опять же, куда без них красивых? Честно говоря, мысли о них приводили меня в трепет. Нет, не потому что я боялся. Молодое тело будет активно требовать контакта с ними, а это проблема. Нужны ли мне новые отношения, способен ли я на любовь? Сможет ли ужиться в подобной ипостаси мозг взрослого человека и тело юноши? Это только в книгах герой прыг-скок в постель к очередной красотке и совершенно не думает о предохранении. А ведь от подобных любовных приключений могут быть детки. И не всегда желанные.

Вот с такими фривольными сомнениями я и подошел к крыльцу учебного корпуса.

Аудитория номер восемь находилась на втором этаже. Здание было старой еще дореволюционной постройки. Раньше в нем располагалась духовная семинария. Потому потолки высоченные, лестница длинная. И по ней текла наверх вереница будущих студиозов. Или уже нынешних? Студенческие билеты мы получим по приезде с картошки, так что будем считать, что находимся в некоем промежуточном периоде. Подле врат рая!

Так, с любопытством озираясь по сторонам и читая объявления на стенах, я вошел в здоровенную аудиторию и остановился неподалеку от входа. Ну что могу сказать? Публика собралась в целом молодая или скорее даже очень юная. Для такого большого собрания еще было относительно тихо. Будущие студиозы или сидели молча за столами, или негромко шушукались в небольших группах. Кто-то из вчерашних школяров казался откровенно испуганным в связи с ближайшей отправкой из отчего дома, некоторые пребывали в нервяке от обилия незнакомых им лиц, но многим все это было абсолютно по барабану.

Люди в восьмидесятые все-таки были крепче нас духом и смелее бросались навстречу неприятностям. Закалка иная и мотивация. Так что не пропадем! Видимо, мой настрой отразился на лице, и несколько человек в ответ мне улыбнулись. Затем я перевел лицо в режим покерфейс и двинул дальше. Аудитория в основном была наполнена девушками. Крайне молодыми девушками. Многие поступили в институт сразу после школы. Они еще не поняли разницы и вели себя как школьницы. То есть осторожно и не высовываясь. На Камчатке, наоборот, засела лихая компания из крепких парней послеармейского возраста. Никак это спортивный факультет держится вместе? Решили придать нам на усиление грубую физическую силу?

Осмотревшись, я решил присесть рядом с чернявым и уверенно выглядевшим пареньком.

— Можно?

— Конечно!

— Сергей, истфак, — тут же протянул ему руку я. А чего откладывать в долгий ящик? Нам почти месяц вместе участвовать в битве за урожай. Ого, какие я словечки начал вспоминать! Так глядишь, вскоре начну запросто с комсомольским активом пропагандистскими фразами общаться.

«Даешь пятилетку в четыре года! Партия сказала «Надо» — комсомол ответил «Есть!»»

Меня всегда забавляли этот странноватый отрыв от реальности. Хотя и будущее с его дебильными рекламными слоганами недалеко ушло.

«Ты этого достойна! Новое поколение выбирает Pepsi. Бери от жизни всё!»

— Эльдар, — кисть у парня была широкая и крепкая, да и выглядел он спортивно. — Физмат.

— Много ваших едет?

— Пока не знаю, — пожал плечами Эльдар. — Я, вообще, думал, что тех, кто после армии, брать не будут. Но, говорят, что есть указание послать в этом году как можно больше народу.

— Ага, очередной неурожай случился. Ты сейчас поступил?

Эльдар покачал головой и с неохотой ответил.

— Сразу после школы. Но обстоятельства так сложились… Короче, ушел в академку, сейчас восстановили, так что опять первый курс.

— Понятно.

Лезть дальше с глупыми вопросами к нему не стал и продолжал с любопытством оглядываться.

Еще бы! Со времени попадания в этот странный мир я еще не видел разом столько молодежи вместе. Девчонок было подавляющее большинство. Ну а что вы хотите? Это же педагогический институт! Кузница кадров для советской школы. Несколько сидящих по отдельности пареньков выглядели … Ботанами они, честно говоря, выглядели, ну или казались таковыми. Хотя я не очень доверяю внешнему виду. Кто его знает, может, это будущий Ломоносов, и я буду гордиться знакомством с ним?

По причине моего независимого вида и скорее всего из-за ультрамодной прически на меня обращали внимание. Я поймал немало заинтересованных или любопытствующих девичьих взглядов. С высоты своего реального возраста отлично понимаю, что дамы меня оценивают. Подхожу ли я на роль будущего спутника. Думаете, не так? Им хочется чистой романтики? Ну не без этого, конечно. Но так уж устроены женщины.

Я высок, строен, симпатичен и моден. Масса плюсов! Ну да, себя не похвалишь, никто не похвалит! Так что в альфа-самцы меня зачислили сейчас многие. Ну, будем посмотреть! Политику в отношении слабого пола я еще не выработал. Нет, евнухом быть не собираюсь, но не забывайте, что здесь восьмидесятые и нет той свободы нравов будущего. Пока я играл в гляделки, народу прибыло. Большая аудитория была заполнена до отказа и в проходе появился невысокий и лысоватый мужичок. На препода он явно не тянул, на деле оказался замом ректора по организационной работе Якушевым. Я же засмотрелся на одну симпатичную девчулю, и его приход откровенно прозевал.

В принципе в речи замректора не услышал ничего нового. Список чего брать и список, чего тащить с собой точно не стоит. Едем далеко, куда-то аж за Вельск. Это самый юг нашей области, почти Вологодская начинается. Область одна, а расстояние, как половину Франции пересечь. Подходить следует завтра к одиннадцати вечера к железнодорожному вокзалу и не опаздывать. Затем пошли общие слова о комсомольской дисциплине и ответственности. Я же решил похулиганить и внес от себя в общий список презервативы и показал страницу Эльдару. Одновременно с ним в мой блокнот с неуемным любопытством заглянула и девушка в очках, что села рядом с нами.

Если физматовец тихонько прыснул от смеха, то слишком серьезная на вид девица достаточно громко на всю аудиторию произнесла:

— Дурак!

В общем, мы тут же привлекли внимание окружающих и конкретно товарища Якушева.

— Я смотрю, что вам там смешно, молодые люди? А ведь речь идет о серьезных вещах! Нам нужны старшие групп, и я объявлял их кандидатуры.

Я решил нагло схохмить:

— Тогда огласите весь список, пожалуйста!

Старая шутка из известной комедии вызвала всеобщий смех, на меня стали оборачиваться. К моему удивлению, заместитель ректора не обиделся, наоборот, улыбнулся. Значит, мужик толковый и с ним можно работать. Больше всего я боюсь начальников без чувства юмора. Страшные на самом деле люди!

— Вы с какого факультета, молодой человек?

— С исторического.

На меня немедленно обернулась группа девушек, сидевших на три ряда впереди. Похоже, что часть курса успела скооперироваться, а я не в курсе. Среди разнообразных девичьих голов я заметил одну лохматую мужскую. Вертлявый паренек поступил явно сразу после школы. И чего он потерял в этом цветнике?

— Ну так, может быть, вы и станете старшим вашей группы? Или в армии научились лишь препираться с руководством?

Уел, мужичок! Да и вправду, так будет лучше. Назначат какого-нибудь дундука или хомячка, огребай потом заморочек.

— Записывайте! Сергей Караджич.

Якушев удовлетворенно кивнул, поставил себе в список галочку и продолжил. Соседка в очках посматривала на меня уже более заинтересованно. Я, в свою очередь, повернулся и смерил девушку с головы до ног по-мужски плотоядным взглядом. Та тут же запунцовела лицом и отвернулась.

А она неплоха! Только зачем носит очки в такой толстой оправе? Миловидна, личико правильной формы, симпатичные ушки, густые пшеничного цвета волосы забраны в узел. Ох, а какие губки! «Уточницы» из будущего, вкачивающее себе ботокс, обзавидовались бы точно. Жаль фигуру под одеждой не разглядеть, но она явно имеется. Видимо, соседке надоело мое бесстыжее разглядывание, и она бросила в мою сторону негодующий взгляд. Ладно-ладно! За погляд денег не берут.

-Исторический! Исторический!

Я решил сразу взять дело в свои загребущие ручонки. Мой богатый на неприятные события жизненный опыт подсказывает, что лучше решать проблемы до их появления, а не после. Два десятка девчат и два паренька, тот лохматый и прилизанный «ботан» в очках, собрались около меня и смотрели так преданно, как собачки на дрессировщика в цирке. Еще бы, они почти все малолетки сразу после школы! То есть ни понимания жизненных перепитий и здорового цинизма во взглядах, ни проблеска безумной отваги неофитов. Послушное стадо для меня любимого.

«Мдя, хлебну я еще с ними!»

Поборов желание подробней рассмотреть всех девчонок, я начал короткую беседу. Черт меня дери, похоже, что молодые гормоны начинают давить на сознание. Необычное, надо сказать, ощущение. В первый день я находился в жутком опупении от переноса и не обращал на это никакого внимания. А сейчас внезапно настигло. Похоже, что идет перестройка организма и моего сознания. Наскоро ознакомившись со всеми одногруппниками, я записал имена и фамилии в блокнот и начал раздавать советы. Короткие и четко по делу. Народ довольно быстро проникся и слушал меня со всей тщательностью, тут же внося правки к себе в записи. Все-таки я не препод, а человек, по их мнению, бывалый.

— Носки теплые обязательно и лучше две пары. На улице скоро будет холодно и в доме что-то носить надо. Обычно полы в деревнях холодные. Сапоги резиновые записали? Мыло хозяйственное, постирушки устраивать. Лекарства для головы, температуры и живота, лейкопластырь для порезов. Девчонки о теплых штанах не забывайте. Я понимаю, что это не всегда эстетично, — девушки дружно прыснули, — но зато убережет вас в будущем от многих проблем.

— Ты, Сереж, прям как моя бабушка рассуждаешь, — смешливо заметила симпатичная шатенка с озорными глазками и вздернутым носиком. Я уже успел приметить среди будущих сокурсниц несколько откровенных симпатюль. Эх, да почти все они такие миленькие! Юность, она красит намного лучше любого макияжа. Это потом их жизнь согнет, поломает и яркий бутон молодости постепенно увянет.

— Потому что успел всякого повидать, малышка, — я вопрошающе уставился на девушку.

— Светлана.

— Очень приятно! И не забудьте захватить дождевики.

— Мы что, и в дождь работать будем? — вскинулась худощавая блондинка. Свитер висел на ней, как на вешалке. Вроде её Катя Позднякова зовут.

— Конечно, будем! — ответил за меня Кирилл, тот самый взлохмаченный паренек. — Быстрее закончим, быстрее уедем.

— Правильно, Киря сказал. Да и дождь может несколько дней идти. Так что подумайте о запасной одежде. И помните о принципе «капусты».

— Это еще что такое?

— Многослойная одежда намного теплее, чем один толстый свитер. Сверху промокли, а внутри сухо и тепло.

— Я знаю, — неожиданно вмешался «ботан» Андрей. — Туристы такой используют в походах.

Бросил на него внимательный взгляд. А он не так прост, каким кажется.

— Дюха прав. Чем сам занимался?

— Лыжи. Трешка зимой.

— Маладца. Я водник.

Ну вот, нормальный пацан, сработаемся!

— Вопросы еще есть?

— Да, — крупная темноволосая девушка подняла руку как в школе, — вы всех будете так сокращенно называть.

— Э… — я завис на миг. — Как тебя?

— Елизавета.

— Лиз, не выёживайся, плиз. Мы еще нашим преподам сокращения придумаем. Правда, ребята?

— Да!!!

Все дружно захохотали. Эх, мой любимый заводной девичий смех! Как давно я не слышал его так рядом с собой. На такой приятной волне мы и закончили нашу первую встречу.

Срисовав в вестибюле несколько полезных объявлений, я облегченно выдохнул и вышел на улицу. Вроде как первый экзамен в этом времени прошел, даже начал карьеру. Я отлично представляю, что если не облапошусь на картошке, то стану старостой факультета. В принципе о себе полезно заявить с самого начала. Но это также привлечет ко мне ненужное внимание. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Погода благоприятствовала, солнышко вышло из-за туч, радостно посылая напоследок теплые по-летнему лучи. И потому решил прогуляться до дома пешком. Внезапно рядом волшебным образом образовалась знакомая прическа, и я заметил Светлану, неспешно двигающуюся в том же направлении.

— Нам вроде по пути? Проводить?

— Я не против, — девушка кокетливо выгнула ручку и озорно блеснула глазами. Это, получается, она меня специально караулила? — И да, нам по пути. Я напротив кинотеатра «Русь» живу.

— Ого, почти соседи!

— И учились мы в одной школе, Сережа. Только ты был старше на три класса и не такой бойкий на язык, как сейчас.

Это точно! Я всегда был говоруном, а братец молчуном. Ныне все как-то разом поменялось! То-то будет проблем со старыми знакомыми. Ладно, спишем на влияние армии и взросление.

— Неужели школьная любовь?

Света на миг нахмурилась, но сдержалась.

— Все бы вам мужчинам издеваться над бедными девушками.

Я от удивления даже остановился. Ничего себе пигалица с характером!

— Извини, не знал. Дурак был молодой и неопытный.

Светлана притворно вздохнула:

— Конечно, кто будет обращать внимание на малолетку!

Я понял, что она все-таки шутит. Или все же не шутит?

— Зато сейчас на тебя хочешь не хочешь, но внимание обратишь. Красоткой выросла!

Глаза у Светланы моментально вспыхнули:

— В самом деле?

— Не кокетничай! Не люблю этого, — я подал девушке руку, и мы потихоньку двинулись дальше. Светлана явно не спешила и прилипла ко мне плотно.

Улица Красноармейская в те годы являлась тихим закоулком с большими тополями и частными домами на обочине. По пути нам даже попалась действующая водопроводная колонка, по сарайкам бегала детвора, играя в войнушку. Милое тихое время! Иногда казалось, что ты вовсе не в городе, а где-нибудь в небольшом поселке. Я помню этот деревянный город, уютный и свойский. Жаль, что каменные кварталы скоро вытеснят его из бытия.

Четвертый день в ином для меня мире, и уже успел с друзьями брата бухнуть, подраться и с девушкой познакомиться. Кстати, о девушках! Нужно ли мне, вообще, общение с малолетками? Если по уму, то нафиг-нафиг! Одни проблемы с ними. Да и удовольствие вряд ли принесут, опыта в постели никакого. Этот вопрос, пожалуй, стоит серьезно обмозговать. Я все-таки взрослый мужик, лишний романтизм и создание семьи мне сейчас и вовсе ни к чему. А вот секс без обязательств…

— Ты чего замолчал, Сереж?

Светлана повернулась ко мне и на её лице блуждала ехидная улыбка. А девчонка не так проста, какой кажется! Тут ухо востро надо держать!

— Да мысли всякие в голову лезут. Ведь начинается новый этап в моей жизни.

— Прости, я и забыла, что ты только из армии. Это мы вчерашние школяры, экзамены сдали и свободны до начала учебы. У вас, ребят жизнь уже вовсю бурлит несколько лет.

«Ничего себе! А по виду обычная легкомысленная девчуля».

— Давай не будем сейчас о проблемах! Они сами нас найдут. Что сегодня в «Руси» идет?

— Ого, товарищ староста приглашает меня на свидание?

Я на миг задумался и кивнул. Свидание так свидание! Надо же как-то обустраиваться в этом пока непонятном для меня мире. Хотя бы привыкать к общению с молоденькими девушками. Это же было почти сорок лет назад!

Глава 6 В пути между прошлым и будущим

Неожиданно отец решил проводить меня до вокзала. Заявил, что раз не получилось это сделать, когда я уходил в армию, то проводит сейчас. Я не смог отказать, отлично его понимая, как отец уже взрослых сыновей. Правда, служил у меня только старший. Все было еще днем сложено в походный рюкзак брата, вдобавок к нему сумочка для вещей первой необходимости. Потому до вокзала мы решили пройтись пешком. Последний вечер августа выдался тихим и на удивление теплым. Мы шли и разговаривали. Батя понимал, что я уже отчасти отрезанный ломоть, и его рука поддержки мне не особо нужна. А я осознал, что его здорово не хватало в моей жизни. Просто разговора, отеческого наставления или помощи. Нам всегда не хватает родителей, сколько бы они ни были рядом.

Вспомнились наши будущие в моем прошлом задушевные посиделки в деревне осенью. Картошка собрана, баня истоплена, на улице промозгло. Как же классно париться в осенний ненастный день, когда хочется еще больше поддать жару, и отхлестать о себя свежий веничек! А после пройти на кухню, сначала выпить чаю, а потом посидеть за богато накрытым столом. Рыба свежая из Двины, картошечка с постным маслицем, шаньги со сметаной, другие дары осени из заботливых рук хозяйки. И неизменная бутылочка ледяной, с холодильника, водочки. Под нее отлично заходили грузди с луком и сметаной. И долгие беседы обо всем, потому что уже никуда не спешишь.

Так за разговором мы подошли к вокзалу. Перед лестницей на перрон я тепло попрощался с отцом. Да и он понимал, что мне следует блюсти начальственный вид. Уже наверху я быстро отыскал «своих». Вот так неожиданно для себя самих мы в один момент стали группой близких друг к другу людей. И я здорово подозреваю, что это уже на всю жизнь. Студенческая дружба одна из самых крепких. По факту на курсе было больше народу, по какой-то неизвестной для меня причине ехали на картошку не все. Зато мы уже понемногу спаивались в дружный коллектив.

Меня встретили радостно, и это было, черт возьми приятно! Мои птенчики, видимо, ждали очередных ценных ЦУ и надеялись на меня, как на самого опытного. Я придирчиво осмотрел их. Девчонки не могли обойтись без фасона, одежда не у всех оказалась предназначена для сельхозработ. Ну да, вот почему баулы у них такие увесистые! Андрей, напротив, был одет по-походному. Штормовой костюм, туристские ботинки, рюкзак. Кирюха опаздывал, но подходили девушки, которых я не видел на собрании. Пришлось достать блокнот и внести их в свой список, сверив с тем, что выдал мне Якушев.

Наконец, мы все в сборе и движемся в направлении нужного вагона. Нас студентов много, потому темень августовского вечера прорезают яркие ребяческие выкрики, прожигают волны хохота, подначек и просто беззаботного веселья. Так что садимся в приподнятом настроении. После первоначальной суеты с размещением, раздачей белья и установки хоть какого-то порядка наступает относительная тишина. Самые ушлые уже достали закуски и пьют чай, кто-то устраивается спать или стоит подле окна, всматриваясь в огни вечернего города.

Около вокзала расположился огромный район новостроек, построенных в последние годы. Привокзалка! Это чувство нового дома, новой улицы, еще оттопанных тропинок и какого-то неизбежного будущего счастья. Оно не могло не быть! Ведь с каждым годом становилось лучше жить. В буржуйском будущем это чувство полностью испарилось. Ждали неизбежной беды или кризиса. Ничего хорошего в жизни уже не предполагал.

Я прохожу по «своим».

— Сергей…

— Сергей Васильевич, — с серьезным видом поправляю маленькую худосочную Наташу Одинцову и с ехидством наблюдаю по сторонам вытянутые лица. Затем не выдерживаю и хохочу. — Вы что — поверили? Ай-ай-ай, совсем потеряли дух товарищества! Можно звать меня Сергеем или Сережой, для пацанов Серый.

Светка озорно блеснула глазами и съехидничала:

— А можно Сереженькой?

Девчата прыснули, а я с серьезной миной на лице заявил:

— Это позволено только любимой жене падишаха!

Наверное, наш смех слышали даже в соседнем вагоне. Из крайнего купе раздался густой мужской бас:

— Историки у нас, гляжу, самые бодрые. Берите повышенные обязательства!

Кто-то из наших девчонок вышел в проход и ответил:

— Ну, если у мужчинок не осталось сил, то придется нам постараться.

— И это правильно! Вдруг война, а я уставший.

Еле удалось всех угомонить, проводница, проходя мимо нас, лишь головой качала. Давно, видать, такой веселой поездки в этом вагоне не было. Я успел её перехватить и заказать чаю с сахаром. Люблю, понимаешь, на ночь чай пить. Пока ходил, забирал стакан в неизменном подстаканнике, мое место на втором этаже кто-то аккуратно застелил. Приятно все-таки быть начальством! Завалился на койку, но сон никак не шел. И устав от лежания, я двинул на неясный шум в конец вагона. В крайнем купе втихаря гулял спортфак. Мне тут же предложили стакан портвейна и покурить. Явежливо отказался. Невысокий, но крепкий паренек смешливо спросил:

— Правильный? И не куришь, и не пьешь?

— Нет, я по девкам!

Парни тихонько загоготали, а лежавший на койке блондин с длинными патлами отметил:

— Да я уже видел тебя в день собрания с одной из красавиц вашего курса. Шустёр бобёр!

Парни было начали весело улюлюкать, но вовремя опомнились.

— Тише, братва, а то придет лесник и всех разгонит, — обладатель сочного баса и огромного туловища в тельняшке протянул мне свою лопату. — Павел, старший группы.

Так я и познакомился с активом спортфака. Все парни после армии, в большинстве уже заработали спортивные разряды или даже звание КМС. Ребята шебутные, но дело с ними иметь было можно. Договорились держать друг с другом связь и дальше

— С нами лишь один препод в колхоз едет, да и то какой-то мутный. Будет в центральной усадьбе жить. Нас же по ходу раскидают по деревням. Так что заботиться о себе придется самим.

— Ты знаешь, куда нас везут?

— Был там до армии. Я ведь второй раз на первом курсе.

— Мог бы и не ехать, — заметил патлатый Николай.

— Да ну! Разве от такого удовольствия откажешься! Девчонки, работа на свежем воздухе, дискотеки. Можно, если с умом подойти к делу и на магарыч заработать.

Все тут же оживились. Нет, опыт все-таки вещь хорошая!

Ночь уже перевалила за середину, но уснуть никак не удавалось. Я ворочался на второй полке, иногда поглядывая вниз. Все девчата давно мирно посапывали в подушки. Такие у них лица смешные во сне. Открытые и такие беззащитные. Совсем еще дети! Бляха, муха, неужели я притащил сюда свою старческую бессонницу? Или это от нервов? Ну еще бы, попасть непонятно куда и зачем! И насколько? Новая полнокровная жизнь или небольшое предсмертное приключение? Мудрено как-то. Чтобы немного успокоиться, решил обдумать мое незавидное положение с точки зрения обычного обывателя. Хотя почему незавидное? Не с голой жопой сюда попал и уже в наличии первые успехи. Ничего, пообтеремся! Лучше сейчас подумаем, что мы имеем на сегодняшний день.

Главное и самое непонятное — мир Здесь другой. Что-то нежданно начало трансформировать его историю в середине семидесятых. Я еще далеко не все успел узнать, но можно точно сказать, что наверху поменялись рулевые. Другое дело, что добывать стоящую информацию об идущих в стране изменениях из центральных газет так себе занятие. Необходим более весомый источник информации. Первое, что на ум приходит — знакомые. Но кто именно? Я ведь буду в ближайшее время общаться в основном с молодежью. А их мозги заняты совершенно иным и во время тех перемен они сами были маленькими.

Взрослые? Ну отца или кого-то из его знакомых можно попытать. Осторожно. Такие разительные перемены они всяко запомнили. Преподаватели? Ну да, так они и начали откровенничать с первокурсником. Эх, пока лишь одни проблемы. Точно! Я чуть подскочил с койки. Есть еще разные вражеские «Голоса». Я по причине молодости их почти не слушал. Мне тогда и периода гласности с её тоннами грязи хватило за глаза. Позже осознал, что это была враждебная стране информационная накачка с помощью ложки лжи на бочку полуправды. Да было уже поздно.

Но как вариант сойдет.

Ясно пока одно — изменить этот мир, не зная его, не выйдет. Так что зуд прогрессорства придется унять или использовать его себе во благо. Но такой вывод ставит крест на возможности раскрутиться, пользуясь инсайдом. А если Союз здесь останется живее всех живых? Вдруг мы будем ломиться по китайскому пути и станем первой экономикой мира? Всемогущей империей Света! Ха-ха, даже не смешно. Но потенциал в державе все равно имеется немалый. Так что со счетов такую возможность не сбрасываем, а лучше спросим себя самого — что ты хочешь от новой жизни?

Хорошо устроиться? Стать богатым успешным и получать все удовольствия мира? Оставить после себя хоть что-то, кроме детей и никому не нужных мелкотемных дел? Ого, братец, у тебя появились амбиции! Хотя план не так уж плох. Опыт создания семьи у меня уже был, правда, пришлось ради нее вдоволь побарахтаться по разным говнам. Так себе, скажу, опыт. В самом деле приударить в науку? Ладно, откладываем этот кейс в сторону. Буду покамест учиться. И учиться хорошо! Вдруг на самом деле понравится?

Из этого вытекает третья и, возможно, главная на сегодняшний день проблема. После прогулки со Светланой и скромного чмока на прощание я внезапно ощутил все прелести молодого и гормонально накаченного организма. Пришлось даже уединиться в ванную под душ. Вот это уже плохо. Ну не в смысле того, что все в порядке и работает, скажем так, ударно. Я все-таки, согласно настоящего возраста в жизни, познал немало женщин и опытней в этом плане всех находящихся вокруг. Но будет ли мне интересно с этими девочками? Букетно-конфетный период меня совершенно не волнует, он познан до дна и даже больше. Разве что роман с напряженной интригой. Во-во, напряжение оно того, не всегда в кайф. Так что ведем себя пока осторожно, мне с ними еще учиться пять лет.

Бляха муха, я забыл купить презики!

Не заметил, как уснул. Меня не самым вежливым образом растолкали уже днем. Через час будем в Вельске, а я еще не позавтракал. Хотя время уже скорее обеденное. Не выспался, потому смурной и недовольный жизнью сначала почапал к туалету. Освежившись, и уже в более бодром настроении заметил, что на столике меня уже дожидался горячий чай, печенюшки, открытая банка консервов и очищенное яйцо. Вот это сервис! Понемногу ожил и разговорился. Таня Рогозина, худющая и больше похожая на подростка, девушка усердно ухаживала за мной. Светлана, поглядывая из-за угла, ехидно спросила:

— И долго ты барагозил у спортсменов?

Я поманил девушку к себе поближе.

— Запах есть?

— Нет, — обескураженно ответила та. — И что тогда делали?

— Дела наши грешные обсуждали. Мы же там одни будем, и скорее всего в какой-то деревне. Так что, девчата, привыкаем к самостоятельности.

Народ разом поскучнел и занялся своими делами. Не у всех ведь были бабушки в деревнях, далеко не все умели растопить печь и приготовить себе ужин. Так что многим предстоит первое серьезное испытание в жизни. Парни этот процесс прошли ранее и в намного более жестоких условиях. В армии с нами не церемонились. И не потому, что не любили. В принципе большей части офицеров было на нас наплевать. Но если завтра случится непоправимое, то мы хотя бы будем готовы к любым испытаниям.

Как говорится, нас ипут, а мы крепчаем!

Перед тем как выйти из вагона, я еще раз проверил все купе. Ничто вроде не забыто и не оставлено. Гуд. Поравнявшись с Павлом Легостаевым, даем себе приказ на выгрузку. Бывший морпех спрыгнул на перрон с грацией медведя. Медведь и есть, огромный и лохматый. Чувствовалась в нем некая первобытная сила, не зря в морской пехоте сержантом службу закончил. Вон как некоторые девушки на него заглядываются. Странно, в современном мире уже давно не так важна физическая сила, как мозги. Представители последних чаще всего и зарабатывают больше, и устраиваются в жизни лучше.

Но глядишь ты, «убийцы мамонтов» все равно притягивают внимание противоположного пола. Вторыми по рейтингу привлекательности, как ни странно, идут нахалы и мерзавцы. Понятно, что такие ушлые людишки смогут устроиться в любом бедламе и обеспечить необходимым свою самку. Но могут её и бросить ни за грош. Честно говоря, меня всегда удивляла страсть женского пола к откровенным мерзавцам. Столько разбитых судеб через это дело насмотрелся! И сам, бывало, при первом знакомстве включал «режим негодяя». И обязательно проводил ночь не один. Вот таков вот неожиданный поворот сюжета.

«Зачем вы девушки красивых любите…»

Нас уже встречали. Около вокзала выстроилась цепочка из пригородных автобусов «ЛАЗ». Не со всех даже таблички с маршрутами сняты. Старших групп тут же пригласили к автобусам и разъяснили обстановку. Представитель совхоза объявил, что сначала все вместе едем в центральную усадьбу, где нас накормят обедом. В дальнейшем столоваться всегда будем только там. После обеда расселят по ближайшему кусту деревень. В центре останутся лишь ребята со спортфака, для них приготовлено места в школе. Мы с Павлом переглянулись и хмыкнули. К моему удивлению, старшей группы филологов оказалась та самая девушка в очках, что сидела рядом со мной на собрании. Она окинула меня презрительным взором и удалилась к своим. Опа, а фигура у нее ничего! Аппетитные ляжечки и круглая попа были туго обтянуты джинсами. Паша перехватил мой взгляд и озорно стукнул по спине.

— Тебе своего факультета мало?

— Вот на своем как раз шашни лучше не заводить.

Здоровяк хмыкнул в ответ и выдал:

— Ты не только сильный, но еще и мудрый Каа.

Мы засмеялись и побежали к своим. Еще требовалось организовать посадку. Народ нервничал и следить за ним следовало в оба глаза.

Глава 7 Эх картошка, картошка…

Заселили нашу команду и филологов в один из тех старинных домов Русского Севера, что строили на большую семью и на века. Двухэтажный шестистенок был скорее всего постройки столетия девятнадцатого. Затем его использовали в колхозе в качестве школы, места в комнатах было предостаточно. Хватило его и нам. Отправив всю женскую половину, что составило на самом деле девяносто процентов коллектива на вместительный второй этаж, мы с пацанами начали устраиваться на первом.

Я первым делом дал всему личному составу наказ заправлять матрацы и правильно расставить кровати, чтобы не мешать друг другу. Затем двинулся инспектировать помещения хозбыта, в том числе и санитарной гигиены. Рукомойники располагались по-северному сурово прямо на улице. Естественно, никаких душей и горячей воды из комфортабельного будущего предусмотрено не было. Обещали мыть нас в совхозной общей бане. В наличии имелись несколько эмалированных тазиков для постирушек и мытья головы, плюс для подогрева воды на первом этаже стояла плита.

Пристроенный к зданию общий туалет с несколькими «кабинками» милостиво оставили девчонкам. Парням же в углу двора выделили обычный сортир с дверцей, в которой зачем-то был выпилен вырез в виде сердечка. Но санитарное строение выглядело крепким и чистым. Даже в боковом ящичке нужника оказалась заботливо помещена стопка резаной бумаги. Мдя, придется вспомнить лихую молодость с её суровыми бытовыми нравами. А ведь у меня не осталось по этому поводу никаких неприятных воспоминаний. Мы были проще или умели легче переносить трудности?

Ничего, и это переживем!

В доме уже было тепло. Видимо, столкнувшись ранее с горожанами, местное начальство назначило нам настоящего истопника, крепкого дедка с длинной седой бородой и в черной фуфайке. Именно такими у нас любят расписывать деревенских стариков. Хотя в этом времени как раз бороду мало кто носит. Не в почете она в те годы, когда эти люди были молодыми. А привычки они ведь с нами надолго обычно остаются.

Жил дед по соседству, и завидев наш приезд, подошел познакомиться. Я тут же угостил старика припасенными с города сигаретами без фильтра. Это уже пригодился мой опыт из будущего. Как проще всего навести контакт с работягами? Ты угости их сигаретами, спроси, как живут, поинтересуйся местными особенностями бытия. И люди к тебе сами потянутся. Ничего нет приятней, чем проявленное искренне уважение. Я таким образом и с откровенными урками расходился. Понятия — они везде понятия. А в девяностые ты или учишься разговаривать с людьми из разных социальных слоев, или…

Через десять минут я уже знал почти все расклады здешнего куста деревушек. Где располагается наилучший магазин, когда сюда приезжает автолавка. И что спиртное во время уборки урожая категорически не продают, и к кому можно обратиться за магарычом, или заказать его в райцентре. Николаич, так представился старик, со своей стороны выказал просьбу о починке сарая. Я, не откладывая дела в долгий ящик, переглянулся с подтянувшимся ко мне Андреем, натянул рабочую одежу и пошел к соседу. Отношения, кроме досужей болтовни потребно закреплять делом.

Вернулись мы в общагу под легким хмельком, дед жмотом не был и налил нам «по чарочке». Чарки же у него оказались в виде обычных граненых стаканов. Возле дома нас уже поджидали, под парами, два грузовика. В крытом кузове были размещены скамейки для перевозки людей, обычный сельских пассажирский транспорт. Нас везли на ужин в ту же столовую, где мы обедали. Императивное в семидесятые годы укрупнение хозяйств докатилось и до этих залесных территорий. Окрестный куст старинных деревенек в итоге оказался позаброшен, понемногу хирел, молодежь перебиралась в город или центральную усадьбу.

Я с интересом рассматривал кирпичные здания школы, клуба и администрации центра совхоза. Затем мы проехали по асфальтированной улице, вдоль которой выстроился ряд новеньких кирпичных коттеджей. Однако! Каждый дом был рассчитан на две семьи, входы располагались с разных сторон, и вокруг здания вдобавок небольшой приусадебный участок. Ну понятно почему на улицах столько молодежи! Здесь жить точно веселее.

Около столовой нас поджидали ребята со спортивного факультета, им выделили для проживания здание спортивно-досугового центра. Так сказать, можно отдыхать, не отходя от станка. Чуть в стороне расположилась смешанная команда физмата, оттуда мне приветливо помахал рукой Эльдар. Его также назначили старшим группы. Но ему было проще, парней на его факультете заметно больше. И они уже успели скорешиться. Меня, кстати, удивила способность здешней молодежи быстро знакомиться и наводить контакт. В будущем люди стали менее дружными?

— Ого, — Павел принюхался и с притворным восхищением оглянулся на своих архаровцев, — шустёр бобёр! Ты где уже нахрюпаться успел?

— Места знать надо, — авторитетно ответил я. — Чё, как колхозники?

Валера, резкий на вид паренек и обладатель КМС по боксу ответил с нарочитой ленцой:

— Да пока не выяснили. Видать, вечером к нам подтянутся.

Я малость загрустил. В нашей деревне из кулачных бойцов, пожалуй, я да я. Деревенские же традиции обещали нам вскорости «проверку на вшивость». Мою озабоченность заметил Павел, негромко подбодрив:

— Не ссы, если чего, мы подопрем.

Нет, чтобы не говорили нам господа либералы, коллектив — это сила!

— Эгей, славяне, столовка открылась!

— Пора бы уж, жрать так хотся.

— Тебе Тюлень лишь бы похавать.

— Так такое тело, — постриженный под ноль силач гордо выпятил грудь, — требует регулярной подпитки.

— Да тебя проще убить, чем прокормить!

Несмотря на суровый вид спортсмены зачастую еще те хохмачи. Так, с шутками и прибаутками мы вошли в столовку. Ужин был простым — котлеты мясные, пюрешечка из свежей картошечки с подливой. И компот из свежих ягод. Что еще молодому организму надо?

За неделю мы втянулись в трудовую страду. Расписание дня было простым, как две копейки. Подъем в семь утра, оправка и гигиенические процедуры на уже заметно посвежевшем воздухе. К половине восьмого к нам подъезжали дежурные машины, все дружно карабкались по лестнице в кузов и с хохмами и прибаутками катили в столовую.

Дорога туда не занимала и пяти минут. Простой и плотный завтрак из каши, бутербродов с сыром и маслом, чай и сахар без нормы. Кормили как на убой. Плюньте в глаза тем, кто говорит, что в СССР нечего было есть. Мясо до отвала, каши, овощи, щи и борщи и все это натурпродукт сразу с поля. Плюс морсы из брусники и смородины. Рыбы почему-то не было. Видимо, своего мяса хватало. Не зря здесь столько коров в поле бродит. Потому и сметана была практически домашнего вкуса.

Затем те же автомобили развозили нас после завтрака на рабочие места. Пока поля были ближними мы успевали начать работу в начале девятого. Механизаторы заезжали еще ранее. Страда! Я вставал немного раньше остальных и успевал сделать основательную разминку, подтянуться три раза по двадцать и отжаться по пятьдесят в три подхода. Плюс пресс и качание рук с помощью двух колунов. Надо нарабатывать мышцы и разрабатывать связки. Дистрофичное тело братца меня ни фига не вдохновляло.

В здоровом теле здоровый дух!

Работали мы на копке картошки. Вернее, копали сей овощ картофелекопалки, а мы затем собирали в мешки. Работа не сложная, особенно для молодых организмов. Помню у отца в деревне мне приходилось труднее, хотя возраст был еще до сорока. К сожалению, человеческий организм изнашивается довольно быстро. Жаль не все об этом помнят.

Совхозные механизаторы работали по двенадцать, а то и более часов. Никого из них я ни разу не видел пьяным или с будуна. Так что еще один миф о повальном пьянстве был повержен. Здоровенные ЗИЛы сто пятьдесят седьмые, как конвейер шли к полю и от него. Было интересно наблюдать, как эти легендарные автомобили с огромными колесами проезжают по вязкому полю, как по асфальту. Теперь понятно, почему даже в двадцать первом веке эти древние монстры на Северах пользовались спросом. Да потому что ни на чем больше у нас не проедешь!

Останавливались мы лишь на короткий перекур, пока механизаторы заправляли трактора или возились с их починкой. Студенты работали на полях до обеда, после нас приходили местные школяры и работники совхоза. С учетом обеда мы освобождались часам к трем. Что как бы намекало… Сам процесс сельскохозяйственного труда был относительно прост. Пока девушки дружной оравой со всей возможной аккуратностью собирали картошку сначала в ведра и корзины, а позже в большие мешки, ребята со спортфака тусовались рядом с костерком.

Их работа наступала в то время, когда на поле прикатывали грузовики. Тогда спортсмены начали силовые упражнения. Средний мешок тянул килограмм на сорок, а мешков были десятки, так что работы всем хватало. Но глядя, как богатырского сложения Паша с легкостью закидывает мешки прямо через борт, я не считал, что для них это не подъёмно. Штангист Семен Викульев по прозвищу Тюлень, тот вообще подкидывал тяжеленные мешки как мячики. Один из бригадиров поначалу его даже отругал.

-Аккуратней надо грузить, амбал недоделанный. Не порть нам овощ!

Я же временами ощущал себя как Труфальдино из Бергамо. Меня то и дело дергало по неотложным надобностям совхозное начальство, отчего-то посчитав самым главным. Куратор с института Кирилл Вадимович на второй день куда-то испарился. Поговаривали, что у него жена должна вот-вот родить. Но тогда какого рожна было сюда переться? Поэтому именно мне пришлось осваивать учет и контроль. Ей богу, лучше в земле копаться! Девчонки по любому мелкому вопросу также бежали ко мне. Порезы, мозоли, мокрые носки, слезы, это не считая прочей бытовухи. Ладно хоть спортфаковцы возникающие проблемы решали сами, еще и мне успевали помогать. Чтобы не говорили, но дух товарищества восьмидесятые был еще силен. И куда все потом делось?

К тому же еще в начале недели самые ушлые из парней при посредничестве меня и куратора сумели сторговаться с совхозным начальством насчет дополнительной халтуры. И наши группы после обеда всем гуртом выходили на четыре часа в поле. Отказались от подработки лишь физматовцы. Они в две смены трудились на овощехранилище и им этого хватало. Жили они в самой дальней от центральной усадьбы деревне, и мы с ними почти не общались, встречаясь лишь в столовой и на танцах. К ним быстро прилипла кличка «Отшельники».

Мы же на бескрайних полях северного совхоза собирали капусту, турнепс и прочий полезный овощ. Было удивительно, но в этих местах все это росло очень даже плодовито. После добровольной второй смены нас везли на ужин, а затем в общаги. Обычно к вечеру даже самые бодрые конкретно упахивались, еле добираясь до кроватей. Пожалели нас? Не стоит! Уже через час бренчали гитары, резались в карты, беседовали, а я шел во двор заниматься с шестом.

Суть же нашего дополнительного договора с совхозным начальством была в том, что крестьяне во все времена являлись народом тертым и хитрющим. Ну а как таким не станешь при нашей непростой истории? Вот и здесь колхозники сделали финт ушами, заложив самые жирные расценки на посадку, а не уборку урожая. Все равно дебит с кредитом к концу года сойдется! Потому местным убирать картошку было жутко невыгодно, и для этого привлекали горожан.

Не знаю, насколько такая система была распространена по Союзу, но факт того, что каждую осень в стране шла «битва за урожай» говорит о себе сам. Так что и мы с вычетом питания и проживания по итогу получим сущие гроши. А вот за дополнительную халтуру платили уже полноценно, плюс бери овоща, сколько унесешь. Хитрожопы! Знали, что не мешками в город потащим, а от сетки-другой с них не убудет. Потери при хранении намного больше.

Торговались мы, кстати, с совхозным начальством долго. Две бутылки «Пшеничной» в процессе уговорили. Если наш куратор был готов сразу стукнуть по рукам, то я и Павел стояли до последнего. Еще бы! Механизаторы на второй день совместной работы слили нам, сколько можно выторговать. За несколько пачек сигарет, кстати, начальство сдали. Вот она непосредственная польза общения с народом! Иван Данилович, зампредседателя совхоза «Красный луч» пыхтел, краснел, ругал наглую молодежь последними словами, осуждал за рвачество, но в итоге сдался.

Ну так, а кто позволит ему все это на поле оставить? Лишней рабочей силы в наших колхозах уже давно не было. Сгинули мужики в печах революций и войн.

Перерывы в халтуре совершались лишь на выходные. В субботу после утренней смены у нас стояла по расписанию законная банька, а затем дискотека, в воскресенье хозяйственный день и снова дискотека. Хотя чего-чего, а музыки нам хватало каждый день. Мало того, что я взял с собой простецкий кассетный магнитофон «Электроника» трехсотой серии, который купил с денег, что заработал у геологов, так еще среди «филологов» оказалось немало любителей бардовской песни. Во всяком случае две гитары у них всегда по вечерам в разных комнатах бренчали.

Одну тут же оккупировал Кирюха. Шкодный оказался на деле пацан, но зато веселый. За что ему многое прощалось. И голос у него был на редкость хороший, напоминал молодого Кузьмина. Интересно, а есть «Динамик» в этом времени? Девки на него текли откровенно. Так что вскоре наша общага по вечерам напоминала телевизионное шоу. В одной комнате поют, в другой «крокодила» играют или стихи вслух читают.

Если девчата чаще исполняли композиции из КСПэшного репертуара, то Кирилл нечто из рокерского андеграунда. Я таких песен никогда не слышал. Хотя откуда? Телевизор дома некогда было смотреть, а здесь и подавно не до него. Музыка, которую я прихватил на картошку, также была не моя, попросил у Кеши пяток кассет с новинками, тот в просьбе не отказал. Я наскоро прослушал. Модные на этот момент в Союзе итальянцы, какая-то современная электронщина, смахивающая на евродиско и русский рок.

Как видите, мы не скучали, понемногу знакомились друг с другом, притирались, даже появились первые пары. Спортфаковцы иногда засиживались у нас допоздна.

Местные парни на ревущих мотоциклах появились во второй вечер по приезду. Крутились около двора по проулку, громко газовали, что-то кричали нам. Один раз решили позадирать нас. И я оценил, что в этот момент рядом со мной оказался Павел и Кирилл. Андрей также труса не праздновал. Поглядывая на нашу угрюмую решимость и огромного как медведь борца, местная гопота усугублять ситуёвину не стала. Огрызаясь издалека, они еще покатались вокруг полчасика и улетели по домам.

Инициаторами перемирия, как ни странно, стали парни со спортфака. Драка была, в первый же вечер. Так сказать, местные пацаны проверили нас «на слабо». Удовлетворившись полученными плюхами, на следующий день колхозники подкатили с предложением решать взаимные споры в спортзале. Он был на редкость современным со всем сопутствующим инвентарем. Так что всю неделю по вечерам там не утихали волейбольные баталии.

Как оказалось позже, именно спортфаковцы приезжают к ним в поселок впервые. Да еще и с разрядами по силовым видам спорта. А на деревне такое ценят. Раз в два дня и я выбирался в центральную усадьбу сыграть пару партий. Подвозили нас туда и обратно как раз те ребята, что в первые дни крутились на мотоциклах около нашего дома. Так что довольно быстро завязались контакты и точки соприкосновения. Через неделю можно было запросто увидеть девчонку из нашей группы, гуляющей вечером с местным пареньком, спортсмены свою очередь совершали «заходы» к деревенским красавицам.

Орлы, богатыри!

Глава 8 Погружение в реальность на фоне трудовых будней

Я!

— Мазила!

— Играем!

Мы заканчивали третья и решающая партия в любительской волейбольной схватке. Моя сборная солянка была не самой сильной, но уже хоть как-то сыгранной. Эльдар не смог отбить его, рухнув мешком на пол. Но зато Кирюха изогнулся крючком и у него получилось передать уже практически потерянный мяч мне. Я догадался сделать пас ему обратно, и у нас получилось разыграть комбинацию, обманув соперников. Трое парней со спортфака, профессионально почуяв подвох, тут же поспешили к сетке. Кирилл любил у нас всяческие внезапные закидоны.

— Мню!

Я был готов и уже замер в прыжке, полновесно используя более высокий рост брата. Этот мяч соперники поймать уже никак не успевали, и в итоге мы вырвали у них победу. Потные и довольные собой команды расходились по скамейкам. Черт с ним, со счетом, зато повеселились от души! Как же приятно заново ощущать полноту работы всех своих мускулов, легкость в теле и его выносливость. Только за это надо быть благодарным судьбе, что тебе вернули молодость. Остальное приложится.

Василий Кобылин, рослый паренек из наших соперников покачал головой.

— Ладно вы нас уели! Вашего Кирюху я бы точно к себе в команду взял. До чего ловкий чертяка!

— Ничего подобного, такая корова нужна самому!

Пацаны пару секунд переваривали мой «экспромт», а потом заржали на весь спортзал аки жеребцы. Всяческих хохм из будущего у меня было припасено надолго. Я ведь знал, что шутка и юмор в любой ситуации значит для людей немало. Даже перед лицом смерти они не перестают хохмить, и это помогает им выжить, держит на плаву бытия. Вот уныние, наоборот, обязательно приведет тебя к смерти. Эдакая настроенческая версия вселенской энтропии.

Я перехватил стакан с холодненькой колодезной водой и уселся передохнуть. Не сказать, чтобы особо устал, но малость запыхался. Этот организм точно требует основательной тренировки! И вот ведь что странно — чем дальше, тем больше в новом теле сами собой вспоминались, казалось бы, давно позабытые навыки моего старого. Вот взять тот же волейбол? Брат точно в него не играл, у него со спортом всегда было так себе, не считая увлечения туризмом и лыжными покатушками. А здесь после десятка игровых вечеров я начал вспоминать забытые давным-давно приемы. С моим настоящим более мелким ростом приходилось изрядно побегать на волейбольной площадке и потому многому научиться.

Руки-то помнят!

К этой озадачивающей трансформации присоединились и другие. Я никогда не жаловался на память, постоянно её тренировал, много читал, развивал общую эрудицию. Но все мы с возрастом рано или поздно устаем, изматывается наш мозг, который уже не хочет запоминать большие объемы информации. Но попав в чужой мир, я начал замечать, что понемногу вспоминаю давно позабытый массив информации из прошлого. Знания, песни, имена. Все далекое внезапно стало таким выпуклым и живым, что временами я диву давался.

Это что — и дальше продолжается некая трансформация моего организма? Или на новое тело накладывается матрица старого, и они начинают взаимодействовать? Во всяком случае идущий процесс доказывал, что я нахожусь в некоем материальном мире. Вполне себе настоящем, существующем где-то в альтернативной реальности. Почему альтернативном? Да попав сюда, я точно расщепил течение времени! Мое старое будущее в этом мироздании обязательно поменялось. Идущие внутренние изменения меня никак не пугали, скорее приводили в трепет и безумное любопытство. Да и не может человек совершить подобный кульбит с перемещением в другое тело и остаться старым. Он обязательно должен измениться! Хотя бы ментально. Куда это приведет в итоге мне пока было непонятно. Будем посмотреть!

Сейчас я сижу позади деревенского мотоциклиста и стараюсь не свалиться с его бешено мчащегося «коника». Деревенские любезно возят нас туда и обратно. Им занятие и нам приятно. Нормальные на поверку оказались пацаны. Постоянно подкармливали девчонок сладким.

— Прибыли! — Колян лихо развернулся у высокого крыльца, затем заинтересовано уставился на две жердины, выполняющие роль шаолиньского «посоха».

— Все спросить у тебя хотел, Серый. Ты что такое с ними вытворяешь? Ловко, чертяка, палки крутишь. Как циркач какой!

Я усмехнулся, и разминая руки, взял самодельный «посох», а затем сделал им несколько круговых движений. Потом выполнил полноценную «восьмерку». Кисти еще не слушались, их придется долго разрабатывать, но первые успехи уже есть.

— Это китайская техника единоборств Гуань-Бао. Работа с оружием, напоминающим средневековую алебарду. Эти палки мне нужны, чтобы разрабатывать руки и связки.

— Круто! Научишь?

Я задумался. Мне бы самому все вспомнить!

— Завтра подкатывай после ужина, так и быть, покажу пару движений.

Спортом, вернее, физкультурой, я заново активно занялся уже после сорока. До тридцати лет был худым и гибким пареньком и по поводу своей физической формы вообще не парился. Волейбол, затем танцы, потом женитьба и сопутствующие ей молодеческие забавы в постели. Любили мы с женой это дело, честно скажу. Но уже в среднем возрасте на одной из свадеб меня кто-то из гостей обозвал Трахтенбергом. Помните такого толстенького шоумена с козлиной бородкой, любящего похабные анекдоты? И бородка у меня похожая тогда присутствовала, и животик уже начал намечаться. Последствия сидячего образа жизни. Рабочее кресло, машина, кухонный стул. И внезапно стало мне как-то грустновато. Не хотел я быть «Трахтенбергом». Я ж еще молодой мужик!

Бегать никогда особо не любил, потому направил свои стопы в ближайший тренажерный зал. Благо еще во времена студенчества был опыт общения с гантелями и штангами. В итоге через год пришлось менять все рубашки и пиджаки, плечи и бицепсы раздались. Вес особо не уменьшился, просто жир плавно перетек в мышцы. Затем начались проблемы с невралгией. Мы ж не молодеем ни разу! Через одноклассника и одновременно неплохого медика нашел самого лучшего невролога области, нашего, кстати, одногодка. Тот оказался любителем всевозможных восточных практик и посоветовал заняться китайской гимнастикой.

— Сереж, наши связки — это самое главное. У тебя вся спина кривая, так что убери лишние нагрузки!

Так я и оказался в среде почитателей восточных единоборств. Но мордобитие не мое призвание, в детстве хватило опыта с вольной борьбой и дзю-до. Меня отворотило от них иждивенческое отношение тогдашних тренеров ДЮСШ к детям. Этакое эгоистичное желание выбрать себе наилучшего из пацанов и завоевать с его помощью побольше медалей и почестей. То есть использовать тебя еще ребенком во благо любимому себе. Такое отношение я позже замечал практически везде в официальных видах спорта. Молодые спортсмены — это средство, не более. Потому своих детей всегда отдавал в платные секции к знакомым. Но именно в этой группе я нашел себе занятие по душе и занимался там практически до самого конца.

Вот только вопрос до чьего? И где нынче мое настоящее тело?

********

Ах, картошка, картошка

В кожуре уголек,

Золотистые искры,

Голубой дымок!

Ах, картошка, картошка

В кожуре уголек,

Золотистые искры,

Голубой дымок.

Задорная песня про картошку не замолкала, поднимая настроение и сплачивая наш молодежный коллектив еще плотней. Грузовик то и дело потряхивало на колдобинах деревенской грунтовки. В последнюю неделю полевых работ мы уезжали на самые дальние поля совхоза. Эти полчаса дороги нам, кстати, засчитывались за смену. Все уже несколько устали от каждодневного трудового подвига, но бодрости не теряли.

А вот откуда в моей голове взялась эта песня из детского телефильма я и сам не понял. Но в точь до последнего слова вспомнил и предложил всем остальным. Неожиданно песенка стала настоящим гимном нашей бригады. Правда, одна из девчонок видела этот фильм и заявила, что слова там были несколько другие. Опа-на! Очередная нестыковочка с моим временем. Надо бы узнать, когда его сняли. То и дело я натыкался на различия миров. Иногда мои просчеты приводили к подобным конфузам, но по причине молодости мало кто обращал на это внимание. Пока мне все сходило с рук. Но что ждать дальше? Надо быть осторожней.

Грузовик пробрался по краю поля к стоянке механизаторов и остановился.

— К машине! — по-армейски скомандовал я и первым перегнулся через борт. Затем помогал девчатам спускаться по лестнице. Не все были такими ловкими, многие попросту откровенно кокетничали, чтобы я придержал их за талию или даже ниже. Тут я не стеснялся! Лишь Светка игнорировала меня, но этому была веская причина. В принципе мне и так хватало женского внимания, не хватало как раз совсем иного.

Напряжение в этом плане началось в впервые же дни пребывания «на картошке». В один из свободных вечеров Светлана потянула меня «на прогулку». Видимо, сразу хотела всем показать, что я именно её парень. Вот оно надо мне бродить в потемках по деревенским закоулкам? Меня в общении с женщинами давно уже интересовал более плотский контент или на худой конец некие светские развлечения. Светка с позиции своего возраста еще плохо себе представляла. Нет, она, конечно, знала, что парням нужно «только это», но как-то по-детски. В будущем девочки все-таки станут намного продвинутее советских поколений. Здесь же в плане секскультпросвета, и конь не валялся! Даже как банально предохраняться они в большинстве своем не знали. Иначе откуда в СССР такое дикое количество абортов? Боялись растления, но получили убийство изрядной части нескольких поколений.

В итоге со Светланой получился конфуз. Наши «прогулки под Луной» становились все реже по банальнейшей причине. Мне просто было некогда тратить драгоценное время на глупый «романтизм». Хотелось быстрее окунуться в бушующий вокруг мир молодежных страстей. Как мне этого на самом деле не хватало! Полноты ощущения жизни, пребывания в её стремительном потоке. Спортзал, вечерние посиделки с гитарами, занятие с «посохом», ежедневная суета с её ворохом бытовых проблем и то и дело возникающими непредвиденными обстоятельствами. Одна подготовка к банному дню занимала половину дня. Откуда время на амуры? Я еще понимаю, если бы мы снимали, возникающее между нами, напряжение во время постельных упражнений. Но скромные поцелуи лишь возбуждали и не больше.

В итоге в один из вечеров на нашей свиданке меня малость переклинило, и я, поглаживая спину Светланы плавно скользнул ей под брюки и трусики. Ощутив на своей голой попке мужскую ладонь, девушка поначалу застыла, а в следующий момент отскочила в сторону. После мало связных извинений инцидент вроде бы оказался исчерпан. Но надо полагать, Светлана осознала, что одного «романтизму» мне мало. Да я в принципе на это с самого начала намекал. Ну а что вы хотите? Более тридцати лет тесного «общения» с женщинами приучили решать этот «вопрос» сразу. У нас с женой медовой месяц на десяток лет затянулся. Настолько оказался у обоих горячий темперамент. Светка же к этому была еще ни фига не готова. Вот и пробежала между нами «черная кошка».

Ну баба с возу — кобыле легче!

Я подошел к механизаторам, что пили свой утренний чай подле костра.

— Привет, мужики! Когда работать начнем?

Старший кивнул мне и вежливо подал кружку с горячим чаем:

— Здорово, Сергей Васильевич. Варлама сломался, так что пока загораем

Я оглянулся на поле, там еще со вчерашнего стояли мешки с картофелем. Где-то объемом на два рейса грузовика. Потому трактористы и не торопились.

— Понятно. За чай спасибо.

К окончанию страды утомились и местные. Уже не было того задора и желания вкалывать с раннего утра до позднего вечера. Так почитай, они часов по четырнадцать в день пахали. Не каждый такое выдюжит! Но жизнь крестьянская она вся на авралах построена. Не зря все философы и историки сравнивали русский национальный характер и его по большей части крестьянский образ жизни.

Я повернулся и, попивая на ходу травяной чаек, двинулся к своим. Спортфаковцы еще не подъехали, и девчата выглядели несколько растерянными.

— Парни, грузовик ждем с ремонта. Так что вы костры пока разведите, что-то холодновато сегодня.

Кирилл и Андрюха переглянулись и потянули за собой единственного паренька с филологического меланхоличного Мишу Одоева.

— Сереж, можно?

Рыженькая Ирина Свердлова, наша записная певунья ловко увела у меня кружку. Она давно строит мне глазки. В принципе девчонка симпатичная, но я уже зарекся заводить романы с малолетками. Проблем с этими юными девами выйдет больше, чем удовольствий. Пожалуй, стоит быть осмотрительней. Так что после расставания со Светой ничего азартней обычного флирта себе не позволял.

— Бери, но мне оставь.

Спотыкаюсь о её смеющиеся глаза и двигаюсь дальше. Невольно оглядываюсь. Черт дери! Она все-таки умудрилась меня зацепить. Как это у них получается? Или это просто мои бурлящие в крови гормоны? Так ничего не решив, я пошел к парням.

— Серега, сегодня играем?

— Баня сегодня, а это значит, что я точно буду занят. Андрей, и ты мне нужен будешь.

— А чего я?

— Киря в прошлый раз помогал. Не девчонкам же белье таскать?

В банный день у нас в общежитии менялось постельное белье. Все как в лучших домах Парижа. Что бы ни говорили, но в крепких хозяйствах люди жили неплохо. И куда потом это все девалось? Но не будем о грустном возможном будущем. Молодость на то она и молодость, грустить не дает. Даже в процессе ожидания начала рабочей смены девушки и молодые люди нашли себе занятие. Вот уже зазвучали первые задорные песни, начались игры, затрещали костерки. Самые умные уползли к кустам собирать черемуху, кому-то досталась поздняя малина.

— Дискотека завтра будет, Сереж?

Ох, Ириша! Никак ты не оставишь меня в покое! Я с легкой ехидцей посматриваю на конопатое лицо девушки. Мне никогда не нравились рыжие, даже не знаю почему. Но сейчас её золотистые волосы и бесхитростное юное лицо казалось безмерно прелестным.

«А ведь она красивая. Но ищи-ка лучше себе милого по возрасту, девочка».

— Завтра у нас намечен прощальный праздник.

— Это как это?

Рядом тут же образовалась Зина Шайбутдинова, наша записная активистка. Она окинула нас своими хитрющими раскосыми глазами и поинтересовалась:

— Да, и почему мы об этом не знаем?

— Да я сам только после завтрака получил одобрение от начальства. Но точно обещают, что будут сюрпризы! Девчата, а может быть нам устроить карнавал?

Девушки от моего предложения пришли в дичайший восторг и быстро ускакали к своим.

«Свои!»

Черт возьми, как же это важно для нас! Оказаться среди своих, прижать к себе родное сердце, пожать знакомую руку, ощутить незыблемый дух товарищества! Наверное, потому мы не похожи на остальные народы мира, и нас не всегда понимали. Ну как тем же американцам с их крайним индивидуализмом и превратным пониманием настоящей свободы осознать такие простые для нас выражения: — «На миру и смерть красна» и «Вольному воля». Переведите их на английский, попробуйте!

Сейчас я был среди своих. Мне было хорошо. И ведь не скажу, чтобы в нашем коллективе не было шероховатостей, порой и до скандалов доходило. И парни, и девчонки иногда попадались далеко не сахар. Но все эти небольшие на самом деле проблемы быстро нивелировались нашей общностью. Мы студенты и это первое настоящее по духу братство!

«Эх, хоспади, как хорошо жить!»

— Спортсмены едут, а вон и «Зилок» прет!

Зоя Герасимова из филологов была самой высокой и глазастой. И не зря она высматривала машину спортфаковцев, точно там кого-то захомутала. Вон как радостно скачет навстречу автомобилю!

Ко мне подошел старший бригады механизаторов Илья Иванович. Он мнется, но выдает:

— Сергей Васильевич, сможете лишний часик сегодня поработать? Завтра дождь обещают. На этом поле тогда мы точно завязнем. И вам проблемы и нам возни лишней.

Я гляжу, как натужно прет по глиняному полю армейский вездеход и соглашаюсь. Это и в наших интересах.

— Сейчас с ребятами договорюсь. Но мне все равно надо будет пораньше уехать. Баня сегодня.

— Понимаю, — улыбается усатый Иваныч. — Отправим тебя с оказией на грузовике. И с нас причитается, командир.

— Договорились!

Народ охает, жалуется, но в итоге соглашается. Никому неохота завтра копаться на этом поле. Картошка, вернее, процесс её собирания уже всем до чертиков надоела. Поэтому хочется быстрее закончить и вернуться по домам, передохнуть перед долгой зимней учебой.

******

— Ох, Наташка, шла бы ты лучше в нашу смену париться. Мы так жарить умеем!

Кто-то из парней со спортфака подначивает самую фигуристую из девчонок филологического. Та родом из деревни, поэтому за ответом в карман не лезет. Деревенские девчонки более зубастые:

— Обмылка-то твоего хватит попариться?

Она еще и нарочито окает, так что смех пробивает всех. Девчата идут мыться всегда в первую смену и сейчас распаренные и ленивые павами выплывают на крыльцо бани. К вечеру промозглый ветер стих и я, стрельнув у кого-то сигарету, расслабленно посиживаю на скамеечке, покуриваю. Но зубоскалы не унимаются.

— Наташк, а он у меня волшебный. Потри, и все твои желания сбудутся.

Шутки на грани фола. Скабрёзность, как ни странно, не особо здесь в чести, но иногда ребят заносит. Зеваки застыли в немом ожидании. Наталья не спеша поправляет свернутое на голове в виде тюрбана полотенце и нарочито тяжело вздыхает.

— Туго придется твоей зазнобе, если обмылок твой для щастья кажный раз по часу тереть придется.

Вот тут все покатились со смеху. Вывернулась Наташка, срезала Коляна вчистую. Парень огорченно бросил окурок и шутливо погрозил девушке пальцем.

Из дверей выходят последние из помывшихся девушек, и самая шустрая партия из парней стремглав устремилась в раздевалку. Я натыкаюсь на раскрасневшуюся и оттого еще более милую Ирину. На её голове повязана белая косынка, делая Иринку одновременно такой простой и родной. Ну почему нашим девчонкам всегдаидут платочки? Генетическая память? Я, видимо, слишком загляделся на нее, поймав на себе торжествующий взгляд рыжеволоски.

«Вот я мол какая!»

— На медленный танец меня завтра пригласишь?

Ничего себе заявочки! Медляки я у стенки точно не простаивал, постоянно был нарасхват. Это память моего старого тела помогла. Танцевать мне всегда нравилось, в итоге это увлечение привело в модный хип-хоп и брейк-данс. Нашу банду тогда приглашали везде, мы оказались на волне. Так что двигаться я умел неплохо, иногда показывая на танцполе мастер-класс. Неожиданно разнообразный оказался товарищ из будущего. Хорошо, что в прошлой жизни не был тюфяком. А то некоторым и вспомнить из юности нечего!

— Ну раз такое дело, то первый танец твой!

Я глупо улыбаюсь и продолжаю таращиться на Ирину. Простое и чистое лицо, открытый взгляд. Девчонки, зачем вы себя уродуете косметикой?

— Нравлюсь, что ли?

— Фигура у тебя классная.

Только сейчас девушка замечает, что я уставился на её блузку. Та довольно туго облепила высокую грудь распаренной девушки, и сквозь тонкую ткань отчетливо просвечивают соски.

— Дурак!

— Вот и поговорили.

Иринка с обиженным личиком убегает к подругам, а я задумчиво чешу подбородок.

Внезапно поблизости раздался чей-то низкий голос:

— Вроде взрослый мужик, а с женщинами обращаться не умеешь.

Я удивлённо оглядываюсь. На притолоку облокотилась наша банщица Нина Петровна. Парни все-таки её выперли наружу. Качаю головой, не соглашаясь с ней:

— Так, то с женщинами. Эти же чисто дети!

Не ввязываясь в дальнейшую дискуссию, пробегаю в раздевалку. Сам уже понял, что сморозил чушь. На девчонок из этого времени слова о фигуре таким образом не действуют. Им другое пока подавай. Воспитаны на хороших книгах и фильмах, не ведали грязи жизни. Ничего, вырастут, поймут. Но будут ли прежними? Нет, пусть они пока остаются именно такими. Нежными, наивными и задорными. Меня изнутри как будто омывает неведомой волной, вычищая все то наносное, что я принес с собой в этот мир.

«Эх, паря, попал ты!»

Глава 9 Заморозки

Как обычно, я в это утро выскочил на улицу в трениках и футболке, тут же зябко поежившись. Но спросонья всегда так! Сбегав в «Будку неотложности», начал разминаться, а затем подскочил к самодельному турнику и заорал от неожиданности. Железная труба на ощупь оказалась дико ледяной. Вышедшая за мной Анна Полякова с нашего факультета озадаченно глянула на меня и потрогала воду в рукомойниках.

— Сережа, это что — лед?

Я только сейчас заметил блестящий иней на траве и деревянных мостках. Бежавший по ним в сторону «Будки» Кирилл споткнулся и сейчас, чертыхаясь, отряхивал колени. А мы еще с вечера радовались, что тучи разошлись и с утра будет солнце. Вот тебе и первые заморозки! Ну а что вы хотите — Север!

— Ой, девчонки, как холодно! Аж мыться не хочется!

Ирина, вся сонная и оттого еще более милая вышла на крыльцо и не сразу заметила мой оценивающий её взгляд. И вправду, почему я не обращал раньше на нее внимания? Сейчас же тренировочный костюм достаточно плотно облепил изящную фигурку девушки.

«Почти третий номер», — автоматически отметил я размер её бюста. В остальном все было стройно и нигде не выпирало. — «Куколка!»

Ирина, наконец-то, обратила на меня внимание. Затем вздернула носик и демонстративно отвернулась, невольно предоставив рассмотрению свой подтянутый спортивный зад.

«Тьфу ты! Не о том думаешь!»

И вправду, мне тут точно ничего не светило, так что лучше загнать игривые мысли куда подальше. Черт подери, имея некоторый опыт сексуального общения, невероятно сложно оставаться в подобных ситуациях совершенно спокойным. Остальным ребятам проще, сами еще не знают, чего хотят.

«Ну а что ты хотел? Молодость, и чтобы безо всяческих проблем? Старик, такого не бывает.»

— Девчата, разогрейте на плите воду в ведрах. Кирилл, помоги её растопить.

Кто-то из девчонок зябко поежился и заявил:

— Надо бы тогда и печки протопить. Прохладно с утра как-то в комнатах.

Я подумал и решился:

— Пойду к Николаичу, договорюсь, чтобы сегодня дольше топил. А вот и он легок на помине!

Дед уже чесал в нашу сторону с охапкой бересты в руках. Мы ему не только тогда забор подправили, но и картошку с овощами собрать помогли. Так что старик только что на нас не молился, и регулярно снабжал меня «горючим» для пацанов.

Старшая над филологами, та самая Татьяна Косцова, девушка в очках, что сидела во время собрания рядом со мной, как-то поймала меня за выпивкой и жутко отругала. У нее почему-то на этот счет имелся некий пунктик. Попробуй ей дурёхе объяснить, что выпивать и пить беспробудно это не одно и то же. В прошлой жизни я пришел к такому парадоксальному выводу — пить можно далеко не всем. Есть люди, которым питие категорически противопоказано в любом возрасте. Но как это узнать, если ты сам не попробуешь? Алкоголь, он вообще штука странная. В том смысле, что не поймешь — больше в нем хорошего или ужасного. Вот и получается, что каждый в итоге выбирает по себе.

И не всегда этот выбор правильный.

Собирались в этот день дольше, чем обычно. Все-таки воскресенье, да устали после трех с половиной недель беспрерывной битвы за урожай. Или скорее от бытовой неустроенности. Отсутствие постоянной горячей воды, туалет прямого падения, негде толком высушить одежду. В комнатах у девчонок человек по двадцать скопом и нет возможности уединиться. Для среднестатистического изнеженного горожанина условия проживания оказались достаточно нелегкими. Мне не раз приходилось разгребать нюни и сопли «маминых принцесс», да и парням устраивать мастер-классы по выживанию в любых подходящих условиях. Благо опыта хватало. Ничего, все достойно прошли через испытания! Держались ребята!

Но что у этого поколения было не отнять, так это безудержного внутреннего оптимизма. А чего им тут унывать? Страна растет, жизнь стабильна и с каждым годом становится осязаемо лучше. «Ведь от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!!»

Будущее ясно и предсказуемо. В этом мире скорее заскучаешь от постоянства. Скука, а ведь именно она и привела в том мире мое поколение к поддержке перестройки. Молодежи свойственна тяга к новизне и всему неординарному. Ну а что можно ждать от унылых партократов? Или от самим себе не веривших комсомольских активистов. Я же отлично помню, что неподалеку от моего дома в подвале одной стройконторы работает сауна, где в конце восьмидесятых частенько отдыхали высшие чины обкома ВЛКСМ с девочками «комсомолками». Ага, проводили лекции по марксизму-ленинизму!

Так и живем!

— Сергей Васильевич! — на выходе из столовой меня перехватил заместитель директора совхоза. Самого «главного» я почти никогда не видел. По слухам, он из Вельска практически не вылезал. Заседания райкома, всяческих предельно важных комиссий и прочие государственные дела частенько требовали его непременного присутствия. Или просто ему «на земле» возиться не хотелось?

Да еще и вопрос возникает интересный — кто сделал еще недавно отстающий совхоз самым передовым в районе? Кто влил в него столько денег? Техника в хозяйстве в основном была новая, еще сияющая свежей краской. Старые ЗИЛ 157 использовали лишь в качестве вездеходов для самых непроходимых мест. В основном же по дорогам катали ГА53 или ЗИЛ 131. На ближайших полях уже начали в этом году работать на уборке польские картофельные комбайны. Там практически не требовалась грубая физическая сила. Так что нужны ли будут через несколько лет приезжие студенты, еще неизвестно.

Зато известно, что вложения начались с приходом в руководство совхоза нового директора. Видимо, его толкает вверх чья-то мощная волосатая рука. Во всяком случае колхозники к нему без претензий. Заработки у них резко пошли вверх, активизировалось жилищное строительство, да и жить заметно стало веселей.

— Приветствую, Иван Данилович, — жму я крепкую руку начальника.

— Мы деньги вам за дополнительные работы начислили. Когда удобней получить?

Я задумался, вопрос далеко не праздный.

— Сегодня у нас маскарад в клубе. Все сразу убегут готовиться. Давайте завтра после обеда?

Замдиректора задумался.

— Это столько народу, долго получать будут. Как же работа?

— А что работа? Разбить по группам. Кто расписался, тот сразу едет в поле. Пусть ваши машины будут наготове.

В последние дни мы трудились по две смены. Все проголосовали за то, что лучше ударно потрудиться, но уехать на три дня раньше и как следует отдохнуть перед учебой.

— А не полетят после получки гонцы в район? — хитровато глянул на меня замдиректора.

— Иван Данилович, мы вас когда-нибудь подводили?

— Потому и начислил вам по максимум, — начальник мимоходом показал мне ведомость. Я чуть не присвистнул. — Хорошо вы, ребята поработали, напишу вам в институт хвалебное письмо. Ну, тогда до завтрова!

Ко мне тут же с явным вопросом на лице подрулил Паша, старший над спортивным факультетом. И я обрадовал его ожидаемой получкой.

— Ого, так это почти по сотне на рыло! Обычно меньше дают.

— Это они вас спортсменов испугались. Вдруг буянить начнете?

Стоявшие неподалеку и подслушавшие наш разговор парни заржали в голос. С них станется! Кто-то в азарте хлопнул по рукам и объявил:

— Пацаны, завтра же гонца в Вельск зашлем!

Павел хмуро оглянулся на зачинщика и предостерег:

— Чтобы последние дни у меня как стеклышко!

«Ну да, пендюлей то он за них получит!»

Наблюдая за загоревшимися лицами спортфаковцев, я решил внести рацпредложение, чтобы взять неясную ситуацию в цепкие руководящие ручки:

— Завтра Данилыч точно сечь за нами будет. Так что лучше отвальную в последний день устроим. Проспитесь уже в поезде.

— Правильно!

— И мешать работе не будем.

— Братцы, все равно надо что-то замутить напоследок.

— Так клуб только по выходным свободен.

— Ну Серый в своей деревне всяко договорится.

Все скопом уставились на меня. Несмотря на то, что парни после армии и более самостоятельные, чем вчерашние школьники, я умудрился и у них заслужить непререкаемый авторитет. Видимо, прошлый жизненный опыт и практичные советы сказывались. Да и не особо я отрывался от дружного коллектива. А это всегда и везде ценилось. Знаете, есть такая каста руководителей, что постоянно держат дистанцию, потому что не уверены, что в иных обстоятельствах сможет сохранить собственное влияние на коллектив. По мне же самый лучший начальник, что и с работягами в бытовке стакан опрокинет, и после этого они без лишних разговоров встанут и пойдут, и все для него сделают. Потому что по-настоящему уважают!

Мне же вовсе не хотелось руководить. В последние дни я неожиданно для себя осознал, что больше всего мне хочется ребячиться и валять дурака. И еще много общаться, пить жизнь изо всех доступных источников. А еще любить и быть любимым. Старая короста на душе внезапно начала истончаться, обнажая свежую кожу нового бытия. Странное, скажу, ощущение, даже не могу его пересказать словами.

— Опаздываете!

Бригадир хмуро поглядывал на слезающих с грузовика девчонок. Двигатели тракторов сыто урчали, сами машины уже были выведены на поле, и механизаторы ждали лишь нас.

— Поднимались сегодня долго. Заморозки ударили. Так что пока воду нагрели, пока очухались…

— Так подогнал бы девок! Грузовики давно стоят наготове!

— У нас не армия, Матвей! Так не получится. И мы же мокли под дождем, когда у вас «всегда готовая» техника ломалась?

Бригадир лишь махнул рукой и пошел к трактору. Его резон можно понять. Осталось четыре дня горячей страды, и мужикам также хотелось закончить быстрее. Это мы уедем и помашем сельчанам ручками. Им еще всяческой возни хватит до самого снега. Механизатору всегда найдется что делать. Но зато и зарплата наивысшая среди колхозников.

В небо медленно поднималось солнышко, леса вокруг подернулось яркой желтизной и алели багрянцем. Самая красивая пора обычно хмурой осени. Девчата заметно повеселели и дружно принялись за работу. К ним сегодня безо всяческой подсказки присоединились и спортфаковцы. Все равно готовых мешков для загрузки еще не было. Я, долго не раздумывая, наклонился и начал заполнять большими спелыми картофелинами плетеную корзину. Картошка на этом поле была хорошая, крупная. Да и земля здесь плодородная, не вязкая глина. Наверное, здесь раньше находилась какая-нибудь старинная деревушка. Точно, вон кусок кирпича из земли копалкой выворочен.

— Гляжу, ты на Иришку перешел, Казанова?

Я вскинул голову и уперся в ехидные глаза Катьки Пологлазковой. Её белобрысые кудри кокетливо выбивались из-под будто бы небрежно накинутого на голову платочка. Думаю, что она над этой небрежностью минут десять «колдовала». Зато кудри Кате крутить было не надо, волосы сами вились после бани. Но на лицо она чистый ребенок! Поймал себя на мысли, что как потенциальная подруга для утех Катя совсем не вдохновляла. Пенек старый, привык к более возрастным дамам.

— Мне вот только твоих советов не хватало, как-нибудь без сопливых разберемся! — грубовато ответил я на подначку и поднял заполненную корзину.

— Я с утра заметила, как ты на неё смотрел! Ох, как ты смотрел!

— Ну и что? За погляд денег не берут.

Катерина в ответ фыркнула и кокетливым движением руки отодвинула кудряшку с лица. Она что, со мной заигрывает? Нет, внутри факультета мне шашни точно не нужны. Светки за глаза хватило!

— Зря ты так. Одно дело, когда мальчишки, — она кивнула в сторону Андрея и Кирилла, — на нас поглядывают. Ты смотришь совсем иначе. Меня от твоего взгляда аж в мурашки бросает.

«Ничего себе, какая прыткая пигалица!»

— Катя, ты вот, пожалуйста, голову себе ерундой разной не забивай, — попытался прекратить неприятный мне разговор. И чего тут принято постоянно лезть в дела других? Никак не могу привыкнуть. Вот оно тлетворное влияние будущего с его «личным пространством»!

— В таких делах не покомандуешь, — срезала меня начисто Катя. — Иришка моя подруга, не обижай её, пожалуйста, и унеси ведро.

Я молча взял корзину, перехватил на локоть полное картошки ведро и потопал к мешкам. Парни уже завязывали первые из них и махали водителю ЗИЛка, чтобы тот подъезжал для погрузки. Таким темпом мы быстро это поле уберем! По пути я внезапно заметил сидящую на корточках Ирину. Она оглянулась и застенчиво улыбнулась мне. Я же вмиг похолодел, осознав, что значит этот взгляд. Ноги враз стали ватными, по телу прошла горячая волна.

— «Ну все, втюрилась девчуля!»

Этого мне только не хватало! Романа с семнадцатилетней девчонкой! Докатился старый пердун. Затем внезапно на душе стало легко и светло.

— «Да какого лешего! Собственно, почему бы и нет?»

По легенде я не фиг её и взрослее. Всего двадцать! По местным меркам парень как раз должен быть старше подруги. Высыпав картошку в мешок и повернувшись обратно, я чуть не налетел на Светлану. Она ехидно скривила губы. Наверняка все заметила. Я в ответ расплылся в жизнерадостной «улыбке енота», несколько ошарашив бывшую подругу. Но хоть на её счет я был спокоен. Света недавно сошлась с Валеркой, так что никто не в обиде. Но чую, что многие из наших не понимали меня. Такой видный парень и один! Придется исправлять положение, иначе буду выглядеть излишне странным и привлекать ненужное внимание. Так что Ириша, пожалуй, не самая плохая кандидатура. Во всяком случае искренняя и легкая в отличие от излишне хитроватой Светки.

Надо встраиваться в этот мир. Мне он откровенно нравится!

******

Я нажал клавишу кассетного магнитофона и ускакал обратно в зал, где бесновались несколько факультетов. В колонках раздался грохот, и полыхнули ритмы электронной музыки. В своем времени я такого стиля не помнил. Хотя нет, были же чуть позже Digital Emotion, выстрелили в восемьдесят четвертом и стали хитами на дискотеках. Да и скорее всего мы в Союзе всех мировых стилей и не знали. Железный занавес мешал. Самодеятельная дискотека в старом деревенском клубе была в самом разгаре. Вдвоем с Юрой из физико-математического мы вели этот вечер. Оба привезли магнитофоны, у обоих куча кассет с танцевальными композициями.

Я еще вчера отобрал подходящие треки, и мы по очереди включали их небольшими блоками. Схема ведения дискотеки получилась предельно простой. Заканчивается мелодия, перед этим кто-то из нас доматывал на кассете, используя наушники, на нужное место. Затем переключаешь штекер от усилителя на свой магнитофон и включаешь новый блок мелодий. И на сколько-то минут ты свободен!

Звук от старых колонок, конечно, отвратен, но зато в зале невероятно весело. Я ловко ныряю между танцующими и двигаюсь в сторону подсобки. Меня то и дело окликают. Я сегодня самый популярный парень на деревне! Еще бы, такую замуту провернуть не каждый сможет. Но совхозное начальство пошло мне навстречу. В старом клубе большой вестибюль, и мы дружной командой за два дня подготовили его к дискотеке. Все делали сами, в том числе договорились с местными «активистами» по поставке спиртного. За это колхозная братва также оказалась допущена до праздника.

Да мы уже со многими из местных сдружились. Как сказал Виталий, что проводил по выходным вечера в клубе, сентябрь здесь в совхозе самый веселый месяц. Ибо приезжают студенты и постоянно происходит какая-то движуха. Народ в совхозе в принципе неплохой, хоть и малокультурный. Но зато отзывчивый и добродушный. Правда, меня несколько напрягало то обстоятельство, что деревенские парни все норовили называть меня по имени-отчеству. Один из бригадиров как-то между делом отметил:

— Сергей, просто ты по сравнению с этими сосунками смотришься, как созревший мужик. Это сразу заметно.

Подбодрил, называется. Вот чего мне точно не хочется, так это выглядеть «белой вороной». Брякну перед любителем настучать что-то не то, и тут же появятся загребущие руки «органов». Не то, чтобы я верил в ужасы про «кровавую гэбню», но спецслужбы всех стран одинаковы и действуют по схожим схемам. Нет, провести остаток жизни как подопытный хомячок у меня никакого желания не было. Так что надо срочно «погружаться» в обстановку.

Хотя я видел в жизни подобных деятелей. Попадались такие, они еще с малолетства знают, что им надо. Настроены на внушительную карьеру и быстрый успех в жизни. И кстати, многие этого добиваются. По головам пройдут, но залезут наверх и загребут все под себя. Был, правда, в подобном поведении существенный недостаток. Не было у таких людей настоящей молодости. Слишком рано они становились взрослыми и не имели в душе тот короткий период нашей жизни, что зовется юностью. Нет, я не такой! С каждым днем легкое ощущение будущего счастья становится все сильнее. Даже не знаю отчего. Понимаю умом, что жизнь не так проста, но…Вот хочется просто быть как все эти молодые люди, что окружают меня.

Ого! Кто-то из спортфаковцев перенял мои танцевальные движения. Ну так они спортсмены, парни гибкие и физически развитые. Девчата не отстают от них, им дай только вволю натанцеваться! Внезапно я останавливаюсь. Это что теперь? Получается, что я в этом мире дал толчок хип-хоп культуре? А не замутить ли мне тогда рэпчик? С такими неожиданными мыслями я оказываюсь в комнате за сценой. Здесь у нас, чтобы зазря не палиться, расположен самодельный бар. В шкафчиках строй бутылок с алкогольным и сладким содержимым. Среди прочего пацаны притащили четыре ящика лимонада. «Буратино», «Ситро» и «Золотой ключик». До чего же он вкусный! Значит, все-таки это не старческое ворчание, а факт, что лимонады в эту эпоху делали намного вкусней.

Я выискиваю среди остальных пузатую бутылку венгерского вермута и грузинского сухого вина. Это мне под заказ привезли. Ушлые ребята из местных закупались через знакомых в вагоне-ресторане поезда Москва-Воркута. По желанию там можно было купить шоколад, копченую колбаску и фрукты. Но нас вполне устроили котлетки и пирожки со столовой. Об этом я заранее с поварихами договорился. И взяли с нас совсем недорого.

— Мне нальешь?

Напротив моего лица блеснули шальные глазенки Иришки. Она требовательно протянула свою маленькую ручку.

— Тебе разве можно, малыш?

— Нужно.

Ирина придвинулась ко мне вплотную. Легкая блузка туго обтянула высокую грудь девушки, от нее исходил дурманящий аромат духов, а на голове висела дурашливая шапочка, оставшаяся от маскарада. Мои руки, составляющие коктейль, начало невольно потряхивать. И вовсе не от выпивки.

«Да что это такое? Неужели в моей настоящей юности именно так и было?»

— Держи! Жаль, соломинок нет.

Мы смотрим друг на друга поверх стаканов и улыбаемся. Хоспади, как мне этого не хватало в будущем прошлом! Ощущения беззаботности и возможности бездарно тратить время. Позже его нам вечно не хватает. Жизнь постоянно подталкивала в спину и заставляла куда-то нестись без оглядки. Пока эта дорога и вовсе не закончилась.

«Да к черту все!»

Тяну девушки за собой:

— Сейчас блок медляков будет.

Звучит какая-то наша мелодия, мне незнакомая. Песня, конечно же, про любовь. Мы кружимся в танце, как кружатся и наши головы. Так близко мы друг от друга, так жарко нам от этого невольного объятия. Я осторожно держу девушки за талию, боясь передвинуть руки ниже. Ирина легко слушается моих движений, ей стройная и гибкая фигура послушно следует за мной. В какой-то момент наши лица сближаются, и мы сливаемся в страстном поцелуе.

Етишкин кот! Нет, в этом мире я уже целовался со Светланой, по-взрослому так, взасос. Но сейчас меня как будто прострелило ударом электричества, так что аж ноги на секунду отнялись. Ирина, судя по всему, испытывает схожие ощущения, по её телу пробежала легкая дрожь. Я это отлично прочувствовал пальцами. На нас начали оборачиваться. Не сказать, чтобы другие пары в зале вовсе не целовались. За время, проведенное на картошке, в группах образовалось немало пар. Все молодые, рады свободе и торопятся жить. Нашему заразительному примеру следуют некоторые из присутствующих романтических пар. Вижу, что часть девчонок откровенно завидует нам. Вон как смотрят! А мне все равно! Не хочу сегодня грузиться, хочу веселиться!

Там, где клен шумит над речной волной

Говорили мы о любви с тобой

Опустел тот клен, в поле бродит мгла

А любовь как сон стороной прошла

А любовь как сон, а любовь как сон

А любовь как сон стороной прошла

Сердцу очень жаль, что случилось так

Гонит осень вдаль журавлей косяк

Четырем ветрам грусть-печаль раздам

Не вернется вновь это лето к нам

Не вернется вновь, не вернется вновь

Не вернется вновь это лето к нам

Ни к чему теперь за тобой ходить

Ни к чему теперь мне цветы дарить

Ты любви моей не смогла сберечь

Поросло травой место наших встреч

Поросло травой, поросло травой

Поросло травой место наших встреч

Прихожу в себя уже на улице. Мы сбежали с танцев и укрылись в укромном местечке. Почему-то моя рука уже жадно шарит под Ириной блузкой, пытаясь снять лифчик. От разгорячённого тела Ирины так и пышет жаром, а меня накрыла с головой волна дикого вожделения.

— Нет-нет, Сереженька, не так, не здесь, — внезапно горячо шепчет девушка.

Я отпрянул назад и в смущении опустил голову. В самом деле перебор! Потащу еще куда-нибудь в укромное место и устрою насилие. Нельзя так поступать с ней. Внезапное осознание последствий действует почище холодного душа.

— Извини. Это было лишнее.

Девушка приводит в порядок одежду и прическу, её глаза поблёскивают как огоньки.

— Это алкоголь.

Я внезапно обхватываю её и шепчу:

— Дурёха, ты же отлично видишь, что вино здесь ни при чем?

Ирина поднимает лицо, которое буквально светится от счастья, и оплетает мою шею своими маленькими ладошками. У нее такие ласковые пальчики. Меня охватывает сладкое томление.

«Много ли для счастья надо?»

— Ты такой хороший, даже не представляешь себе, Сереж, какой ты!

А мне стыдно, я взрослый мужик и так легко облапошил легкомысленную девушку. Или это я на себя наговариваю? Ведь в душе расцветает весна, хочется плакать и смеяться. Просто так, от полноты захлестнувших чувств. Нет, я уже другой, я изменился! Так что можно. Мы снова сливаемся в сладком поцелуе, но внезапно я осознаю, что у меня дикая эрекция и Ирина такое состояние моего тела отлично ощущает. Стало даже как-то неудобно.

— Прости.

— Ничего, это же природа. Давай пока не будем спешить? Я еще не готова.

«Честно, умная девочка!»

— Конечно. У нас все впереди.

«Да. Правильно сказал — у нас все впереди!»

— Тогда побежали танцевать.

Ну бежать я пока не могу, так что еле плетусь, придерживая девушку за тонкую талию. Сто лет не держал в руках такую талию!

Глава 10 Жизнь не сахар или бытие первокурсника

На самом деле в начале студенческой жизни нет ничего особенного и приятного. Утром толком не выспавшийся и успевший лишь проглотить на ходу кофе с бутербродом, ты несешься ко второму корпусу педагогического института. Благо до него быстрым шагом идти всего минут двадцать. Опоздания на первом курсе преподавателями не приветствуются. Они, видимо, считают, что без дисциплины студиозы ничего не добьются. Ближе к институту на тротуарах и дорожках становится заметно многолюдней, на занятия поспешают сотни студиозов. Хмурые, улыбающиеся, разные. В небольших компаниях нарочито громко переговариваются, как будто это поможет окончательно проснуться. Девчонки заразительно смеются. Им все внове, у них еще в душе праздник! Старшие выглядят солиднее и уже особо никуда не спешат. Они сосредоточены на чем-то своем. Ты тихо завидуешь их спокойствию и даешь себе зарок больше не нервничать.

Но как это, черт дери, осуществить? Мало того что я после физической смерти провалился в прошлое, так еще и прошлое не совсем мое. Почти ежедневно я сталкиваюсь с различием наших миров. К такому как-то приходится привыкать постепенно, учитывая вдобавок то обстоятельство, что я еще толком не разобрался даже в нашей семейной жизни. Попросту не хватает времени. Такое впечатление, что меня как будто увлекает стремительным горным потоком все дальше и дальше, не давая времени толком оглядеться. Жизнь наполнена событиями до краев и некогда передохнуть. Бывает, сядешь вечером с газетой, а через пять минут начинаешь клевать носом. Молодой организм настоятельно требует живительного сна. Это я старый в будущем обходился семичасовым, здесь так не получается.

И не забываем, что у меня учеба, к которой стоит отнестись предельно серьезно. Знакомство с учебным процессом, преподавателями, особенностями институтской жизни, студенческого сообщества. И еще вдобавок приходится привыкать к новому телу. Одна гормональная встряска чего стоит! Очень, скажу вам, необычное ощущение. Ведь в прошлой жизни данный процесс роста протекал постепенно, а здесь до предела стремительно. Какая-нибудь проходящая мимо симпатичная девчонка с короткой юбкой выводила меня из строя минут на десять. С этим точно надо что-то «поделать»!

На крыльце учебного корпуса и около раздевалки то и дело приходится здороваться с однокурсниками и шапочно знакомыми студентами. Очевидный плюс поездки на картошку. Ты уже со многими познакомился и имеешь в их среде определенный вес. Вот тем, кого не было с нами, им уже сложнее вписываться в коллектив. Они отстают от нас на полшага. И в набравшей с ходу резкий темп студенческой жизни — это уже много. Да и в выборе старшего они не смогут принять деятельного участия. Старостой курса сразу же по приезде назначили именно меня. Наш куратор Нина Ивановна Сенцова, миловидная женщина лет сорока быстро нашла со мной общий язык и с радостью свалила на мои же плечи кучу обязанностей.

Хотя после опыта руководства дурдомом под вывеской Свадебного агентства управлять группой начинающих студиозов не представлялось чем-то особо сложным. Так что я быстро назначил себе помощников, и совершенно не стесняясь решал, кому быть ответственным за ту или иную сферу деятельности. Ведь смысл жизни грамотного руководителя — нагрузить каждого участком работы, чтобы меньше её делать самому. Иначе незачем и лезть в начальники. Твое дело проверить, а затем наказать или наградить. Смотря по обстоятельствам. Минус в том, что за чужие косяки плюха прилетит уже тебе. Но нет в жизни щастья!

Сложнее было самому войти в рабочий ритм учебных будней. Я ж три десятка лет не учился! Нет, учился, конечно же, и очень многому. Но чтобы вот так каждый день целенаправленно ходить на занятия, со всем вниманием слушать лекции, писать конспекты и неделями читать лишь специализированную литературу, к такому распорядку жизни стоило еще привыкнуть. И обычному молодому человеку пришлось бы нелегко, что же говорить обо мне!

В чем, думаете, проблема? Ты же снова молод? Да нет, я бы так не сказал, ребята. Двойственность осознания себя целостной личностью так пока и осталась во мне. Это только в книгах о попаданцах у них сразу после попадания процесс переноса проходит относительно легко и просто, что наводит на мысли о примитивности мышления их авторов. В реальности же все далеко не так. Дело даже не в возможностях и косяках высшего разума, инопланетянах, вселенской воле или кто там меня перенес сюда. Физиологию так просто не обманешь!

Иногда меня реально «подклинивает» в физическом плане. Как будто проявляется некий «баг» в программе управления новым телом. Да и я Старый со всеми тараканами в голове то и дело вступаю в конфликт с Я молодым. Так что трансформация в новую личность покамест в полном разгаре. И чем это закончится, не ведает никто. Я ощущаю, что меняюсь, мне это даже предельно интересно, но иногда бросает в пот от ужаса. Вдруг все пойдет прахом, и я исчезну уже навсегда? Как будто меня и не было в двух мирах.

Пока же лейтмотивом моего поведения является девиз — Живи, пока живется!

То и дело позевывая, чем здорово раздражал лектора по «Истории КПСС» Сальникова, я еле досидел первую пару. Она завершается в пять минут одиннадцатого. Занятия каждый день начинаются ровно в половину девятого, заканчивались в четыре дня. Почти все они поначалу состояли из лекций, семинары начнутся позднее. Так что большую часть времени в институте мы просиживали в классах. Или их правильно называть аудитории? Все никак не привыкну. Здание второго корпуса института как раз школьное типовое!

«История древнего мира", "История СССР с древнейших времен до конца XVIII века», "История КПСС", иностранный язык плюс чисто педагогические дисциплины. У девушек раз в неделю была "медицина", у юношей начальное военное обучение. Меня, как отслужившего от него освободили. Плюс в учебу включены археология, вспомогательные исторические дисциплины и этнография.

Добавим к этому субботники по очистке ближайшей территории, политинформации и прочую общественную нагрузку. А она не всегда была заформализованной, временами очень даже интересной. Темп моей жизни внезапно резко возрос и к такому еще стоило приспособиться. Окружающие меня первокурсники с радостью неофитов окунались в студенческую жизнь и поначалу не замечали трудностей. Вот в более позднем возрасте с ними намного тяжелее бороться. Пока вроде справляюсь.

Два раза в неделю мы встряхивались и по мере сил и возможностей занимались собственным физическим воспитанием. Вот именно так почему-то в институте называлась банальная физкультура. У меня с преподом сего предмета поначалу случился небольшой конфликт. В первые дни занятий нас как-то очень лихо начали привлекать к сдаче зачетов по физвосу. Бег, прыжки, отжимания и прочий никому не нужный выпендреж. Подобная обязаловка на мой взгляд совершенно лишняя в физкультуре. Напрягаясь над собственным телом, ты должен любить это занятие. Здесь же, как, впрочем, и в средней школе учат лишь ненавидеть физкультуру. Хорошо, если ребенок или уже взрослый человек увлекается каким-нибудь из видов спорта. Большинство людей впоследствии на собственное физическое развитие просто-напросто плюнет и рано или поздно угробит свое здоровье. Вот такие у нас итоги школьного физического воспитания.

Резон нашего преподавателя в сдаче этих нормативов был как раз понятен. Сентябрь мы пропустили по уважительной причине, так что ему требовалось нагнать программу. Но в октябре у нас на Севере уже довольно холодно. Зачем мучить студентов по общесоюзной программе, занимаясь физвоспитанием на улице? Это в средней полосе и южнее еще относительно тепло, а у нас по утрам иней и дождь со снегом. Никакого удовольствия носиться по улицам и морозить сопли не было! Да и текущая осень у Белого моря получилась жутко холодной. Это мы, оказывается, под Вельском еще в тепле поработали. Понятно, что после первых же уроков на улице кто-то из девчонок простудился. А пропуск в начальные недели занятий чреват затем жутким отставанием по предметам.

И тогда я сгоряча прямо перед всем курсом обозвал нашего физкультурника вредителем. В итоге конфликт пришлось разбирать на деканате. Ну а деканат истфака — это скажу вам нечто! Руководил им известный в исторических кругах Вячеслав Иванович Гольдин. Даже я, человек далекий от науки, не раз в будущем слышал о нем много хорошего. Ему сейчас было чуть за тридцать, как, впрочем, и многим нашим преподавателям. Подобный состав кафедры внушал тихий оптимизм. Во всяком случае нам здорово нравилось, как они вели лекции. И как ни странно, но именно Вячеслав Иванович в конфликте с физруком встал на мою сторону. Правда, попросил прилюдно извиниться перед физкультурником. Ко мне лично у того претензий не оказалось. Отжимался и подтягивался я отлично, ежедневные тренировки уже сказывались. Вот с бегом было похуже, выносливости не хватало, но твердую четверку честно заработал, и преподаватель увидел во мне перспективы. На том и расстались. Нормальный оказался мужик, не он же эти глупые требования придумал. Так что разошлись миром и дальнейшем даже не раз сотрудничали. Дело в итоге решили в ректорате и перенесли зачеты на май месяц.

По итогу этого конфликта я стал на нашем курсе еще популярней. Не каждый так встанет в позу, защищая сокурсников. И к тому же я успел заметить, что к тем, кто служил в армии, отношение со стороны преподов было несколько иное. Не такое снисходительное, как к вчерашним школярам. Нам многое прощали, но и требовали больше. Вот и сейчас в институтском коридоре меня перехватила мощная длань секретаря комитета комсомола. Парень он здоровый, и захочешь, но мимо не проскочишь.

— Караджич, у меня такое впечатление, что ты от меня гасишься?

— Да что ты, Сергей, и в мыслях не было!

Я постарался состроить искренне удивленное лицо. Наволоцкий нахмурился, прозорливо угадывая в моем поведении возможную подставу.

— Ну что надумал?

«Вот ведь прицепился, как репей огородный!»

Как-то не улыбалось мне стать комсоргом курса. И даже войти в бюро факультета. Во-первых, это потеря драгоценного для меня времени. Во-вторых, я уже ни фига не помню всей этой комсомольской галиматьи. Последнее, что осталось в памяти, как с «комсомольцами» участвовал в создании видеосалона. В итоге все тупо переругались из-за дележа денег. Последние хоть какие-то светлые воспоминания об общественно-политической работе остались у меня еще с пионерии.

«Взвейтесь кострами синие ночи…»

— Извини, но у меня и так обязанностей выше крыши.

— Это каких это? — подозрительно уставился на меня не самый последний в иерархии институтского студенчества Сергей Наволоцкий. Я его еще при нашем первом знакомстве сразу вспомнил. Этот прыщ в моем мире после института пролезет наверх в обком и в начале девяностых займет какое-то место в совместном с норвежцами предприятии. Завод по производству оконных стеклопакетов в итоге разорится, а Наволоцкий с деньгами исчезнет на просторах России. Здесь же он покамест истовый комсомолец и любитель загребать жар чужими руками.

«Извини, тезка, но без меня!»

— Так я кроме старосты еще и профорг, и Вячеслав Иванович хочет меня в научную секцию порекомендовать.

Лицо комсомольского вожака заходило желваками. Но против Гольдина не попрешь, у него в ректорате авторитет.

— Я тебя услышал, но зря ты так со мной, Сереженька, — выждав паузу, Наволоцкий бросил мне вслед. — И начинайте всей группой готовиться к Ленинскому зачету.

«Твою ж дивизию! Это что еще за нафиг такой?»

В расстроенных чувствах я поплелся дальше по коридору, пока внезапно не оказался в объятиях бешеного торнадо в виде взбалмошной Ирины. Я машинально обхватил девушку за талию и притянул к себе.

— Ты что, на нас смотрят!

— А мне все равно!

— Дурачок!

Хотелось плюнуть на всех и слиться с подругой в горячем поцелуе. Но нельзя! Здесь и в самом деле не принято показывать на людях личные чувства. Во всяком случае публично их так горячо выражать. В узком кругу или своей компании можно делать почти все что угодно. Еще одна особенность советского общежития, о которой я напрочь забыл. Все-таки моя юность прошла несколько позднее и в более свободные и развязные времена. Да и не сказать чтобы тут все чрезмерно зажато и запрещено, это уже из области Голливудских больных на голову фантазий. Но в коридоре института миловаться с девушкой точно не стоило. Потому мы отошли за угол рекреации. Ирина радостно поблескивает своими шальными голубыми глазенками, что так фактурно смотрятся на фоне пышной золотистой шевелюры. Она отчего-то всегда такая в моем присутствии. И это меня нисколечко не раздражает. Скорее наоборот. Много ли нам на самом деле для счастья надо?

— Извини, Сереж я сейчас спешу. Заскочила в библиотеку за материалом, а следующая пара у нас будет на третьем этаже.

— Тогда до завтрова!

— Договорились!

Я смотрю вслед стремительно перемещающимся ножкам Иришки и вспоминаю силуэт её фигуры в спортивном костюме. Эх, лучше об Этом не думать. Мысли сразу начинают путаться и руки подрагивать. Нет, что бы там ни говорили, но в зрелом мужском возрасте есть собственные плюсы. Все физические механизмы еще работают исправно, но ты в добром здравии и можешь хоть как-то управлять «процессом». Сейчас же и будущий прошлый опыт совсем не помогает. Рядом с этой озорной девчонкой чисто дурачком становлюсь. Я уже упоминал о перестройке физиологии и моему привыканию к молодому телу. Не все так просто оказалось на самом деле.

Внезапно вспоминаю, что с утра заявила куратор. Мне к понедельнику надо готовиться к политинформации! Это обязательно и сомнениям не подлежит. Так как мы уже большие детки, то и готовить всю эту политическую галиматью должны сами. Пытаюсь вспомнить, что у нас там вывешено по плану? «Международная обстановка». Вот в выходные ею и займусь. Завтра пятница, сразу после занятий придется сбегать в кинотеатр, купить билеты на новый зарубежный фильм. А это, между прочим, рубль сорок, семьдесят копеек за двухсерийное кинцо. Хотя ладно, один раз живем! Но о дополнительных заработках стоит уже сейчас подумать. Сбекнижка, она совсем не бездонна. К тому же и с девушками расходы бесконечны.

Вы думаете, у самих девчонок нет расходов? Как бы не так! А нам представать завсегда красивыми, сколько трудов стоит? Одежда, прически, макияж, духи. Содержать родителям взрослую девушку очень накладно выходит. У меня, правда, одни пацаны были. Там больше борьба с характерами происходила, но выросли ведь и уже самостоятельные люди. Хоспади, я застыл как вкопанный около двери в аудиторию. Они же старше меня тутошнего и большинства этих студентов! Загрузившись неожиданной мыслью по самую макушку я как сомнамбула прошествовал мимо застывшего Владимира Ильича. Не Ленина, конечно, а нашего преподавателя античной истории. Под ошарашенными взглядами затихших сокурсников я прошел по проходу и уселся на свое место. Лекция уже началась и мое появление в классе в виде безмолвного привидения многих изрядно удивило.

Шубин хмыкнул и по извечной привычке пошутил:

— Ну раз староста соизволил почтить нас своим присутствием, то мы можем продолжать. Так ведь, Сергей?

Я вяло машу ему рукой:

— Да ради бога!

Непонятно над кем сейчас смеялись больше, над Шубиным или мной? Но смех, наверное, был слышен на всех этажах. Ладно Владимир Ильич человек адекватный, отсмеялся, смахнул слезы и пробормотал:

— Я понимаю осень, хандра…Но, ребята, возьмите себя, пожалуйста, в руки. Учеба только началась, и поверьте мне на слово, дальше будет лишь сложнее.

Я глянул в окно, оно выходило на съезд с железнодорожного моста. Между ним и нашим корпусом вырос осинник, теряющий сейчас последнюю осеннюю позолоту. Не знаю, что такое в голову пришло, но выдал наизусть, чуть окончательно не сорвав занятие:

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел

— Что такое у вас вчера на занятиях произошло, что все только и говорили об этом во время обеда?

Любопытные глазенки Ирины внимательно изучали мое лицо. В облегающим её стройное тело серо-дымчатом пальто девушка выглядела великолепно. И когда только она успела кудри накрутить? Мне самому времени лишь на побриться и надеть свежую рубашку хватило. Я же был женатым человеком и представляю, сколько дамы на марафет обычно времени тратят.

— Да понимаешь, просто на лекции по античной истории я прочитал Онегина.

— Чего?

Меня так позабавило в этот момент личико Ирины, что я не смог удержаться от смеха. Девушка, конечно, немедленно обиделась и уставилась в сторону игровых автоматов. Я тут же исправил положение, обхватив девушку за талию и прижав к себе. Жертва наглого насилия особо не сопротивлялась.

— Серый?

— Привет!

«Опа-на!»

Рядом с нами остановились Кеша и Паша и с нескрываемым любопытством тут же уставились на Ирину. Та кокетливо провела рукой по прическе.

— И вас не хворать? В кино?

— Ага, а что еще в пятницу делать? Да и Челентано посмотреть охота, — Павел продолжал пялиться на Иришку, а Иннокентий ехидно мне улыбался.

— Это Ирина, — я притянул к себе девушку и тут же представил ей своих корешей. — Павел и Иннокентий, мои старинные друзья.

— Приятно было познакомиться!

«Ох, ни фига себе!»

Как она умеет, оказывается, на удивление милостиво улыбаться! Парни тут же растаяли и только что не расшаркались в ответ. Вот ведь ж лиса!

— Сереж, я отойду?

Кеша глянулвслед девушке и пробормотал:

— Ну ты, смотрю, не теряешься? Хороша красотка.

Паша как-то загрустил и повернулся ко мне с вопросом:

— Много у вас там таких ярких?

— Мне хватает, — флегматично с самым серьезным лицом ответил я, а потом не удержался и заржал. — Видели бы вы ваш рожи, пацаны!

— Зря смеешься, ответка прилетит.

— Не гоняй. Как-нибудь будет у нас дискотека, проведу вас.

— Заметано!

Кеша посмотрел на часы и подтолкнул здоровяка:

— Паш, ты вроде что-то купить в буфете хотел?

— Ага. Серый, пока! Как я понял, сегодня вечером ты не с нами?

Я задумчиво проводил крепыша взглядом и спросил Кешу:

— Что у вас такое на сегодня намечено?

— Да так, посиделки на одной хазе. Народ ты знаешь. Кстати, Даша Морозова также там будет.

«Какого черта? Опять Морозова?»

— Блин, Кеша, чего ей от меня нужно?

— Это ты у меня спрашиваешь? — Иннокентий глумливо улыбался. Это он отлично умеет, довести любого до точки кипения. — Ты же с ней до армейки любовь крутил?

Я тихонько прифигел. Ничего себе братец, с такой красоткой оказывается гулял? Этот мир точно непохож на мой.

— Ладно, пересекусь с ней как-нибудь потом.

— Оно тебе надо? Сейчас? — кивнул Кеша в сторону спешащей к нам Ирине. — Но ты позвони мне завтра. На всякий случай.

— Ладно, бывай!

— Странные у тебя друзья, Серёж.

— Какие есть, Ириш. Главное, ни разу меня не подводили. А это в нашей жизни, как никогда, ценно.

Ирина бросила на меня странный взгляд, но промолчала. И мы пошли занимать места. Народу был полный зал. Я уже в будущем с его крохотными зальчиками отвык от такого масштаба. А здесь огромный залище на восемьсот мест был забит под завязку. Для людей поход в кино был почти «выход в свет». Они надевали парадную одежду, женщины делали прическу. Именно вечер в пятницу был более молодежным. Я то и дело кивал шапочно знакомым, все-таки это мой родной район. Несколько попавшихся в вестибюле одноклассниц с интересом осмотрели Ирину, не обращая на меня особого внимания. С парнями было проще, те радовались именно мне.

Почему так много в этот вечер народу? Так еще бы — новинка, да еще иностранная, и вдобавок с легендарным Челентано! И вишенка на торте — это комедия! Спустя десятилетия кажется, что в Союзе сняли достаточно много интересных комедий. И то если собрать классику Гайдая, Данелия, Рязанова и другие скопом. На самом деле в год выпускалось не так много комедийных фильмов, и потому каждый оценивался по полной программе. С походом в кинотеатр и общественным обсуждением. Ну или осуждением. Это уж как выйдет.

И больше всего в здешнем кино мне понравилось то обстоятельство, что здесь никто не жрал проклятый попкорн!

— Ты так много хохотал. Я думала, что ты более серьезный человек.

Мы неспешно шли по улице Тимме. Торопиться совсем не хотелось, было тепло и невероятное интересно. Уже давно стемнело, ярко горели фонари, почти все окна желтели уютными огоньками, на улице еще бродило много народу. И таких романтических парочек, как нашей хватало. Я впоследствии часто удивлялся, вспоминая, что расцвет отношений у нас чаще начинался почему-то осенью, а вовсе не весной. Хотя вот чего тут удивляться? Начало учебы, все приехали после лета освеженные и с новыми впечатлениями. Стали оглядываться по сторонам, знакомиться, искать. Так что ничего удивительного.

— Так было смешно. Это же вроде продолжение?

— Да, первый фильм назывался «Укрощение строптивого». Ты его смотрел?

— Конечно!

Хоть убей, но не припоминаю продолжения этой легендарной комедии. Но итальянцы в начале восьмидесятых были в фаворе у советского руководства, да и народ их любил. А Челентано просто обожал.

— Тогда почему удивляешься?

«Мой косяк. Эх, сколько их еще будет!»

— Извини, забыл как-то. В армии столько впечатлений было.

— Ты почему-то о своей службе мне никогда не рассказывал.

— А что там рассказывать, служил на границе в горах. Ничего особенного!

Ирина повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами. Видимо, мой рейтинг сразу скакнул на десять левелов вверх.

— Это называется ничего особенного?

Я пожимаю плечами. И в самом деле, по сравнению с теми бедолагами, что позже теряли свои кишки в Чечне, моя служба казалась мне уже заурядной.

— Серёж, пожалуйста, хватит. Не только тебе жарко.

Мы спрятались за остановку и без устали целовались. Хоспади, я уже и забыл, что такие чувства возможны. Из головы все вылетело начистую, и я наслаждаюсь каждым мигом.

— Ты все еще не готова?

— Подожди немного, Сереж. У меня и парня по-настоящему никогда не было…

Девушка положила голову мне на плечо. Её заметно потряхивало. Мы договорились еще в колхозе не торопить события. Я, как ни странно, был согласен. Всему свое время. Успеем еще насладиться друг другом сполна. Да и честно сказать побаивался я. Это, когда у меня в последний раз девственница была? Даже не упомню. Ирина была мне за терпение очень благодарна, ей ведь принимать решение. Или все-таки мне? Ничего, буду готов, все само решиться.

— Ладно, проехали!

— Что в выходные делаешь? — эти глаза, которые смотрят на тебя снизу. Они так близко! Я точно схожу с ума! Но нахожу силы ответить.

— Да накопилось разных дел. С самого утра, представляешь, с мамой, как послушный малыш пойду по магазинам.

Иришка отвечает смеясь:

— С мамой можно!

Грешно смеяться над убогим, но и в самом деле я же ни черта не знаю систему местной торговли. Даже где купить себе новые носки и трусы. Мелочь, скажете вы? Из таких мелочей и состоит наша жизнь. К тому же, как оказалось, мне остро не хватает некоторых канцелярских товаров. И они не продаются за углом. Эх, испортила нас будущая торговля и мировые ритейлеры.

— Потом к ребятам на волейбол. Вечер пока не занят, хотел с мамой посидеть.

— Ты сиди, — мягко говорит Ирина. Как это у ней получается? Смотреть на меня, крутить пуговицу на моей куртке и уговаривать на все. У женщин такие способности, наверное, с самого рождения. — Мы с родителями утром едем в Холмогоры, там у тети юбилей. И мне надо обязательно быть. А это, считай, все выходные.

Она грустно улыбнулась, тихонько вздохнув.

— Да не расстраивайся ты так! Распланируем следующие.

— Мы так мало видимся!

— Куда торопиться? Нам же нужно время, чтобы узнать друг друга получше.

Ирина буквально прилипла ко мне, обнимая обеими руками мою шею.

— Я знаю, ты очень хороший!

«Милая моя девочка! Если бы ты все знала…»

— Это уже третий троллейбус, мне надо ехать.

— Может, все-таки проводить тебя до дома?

— Не надо, он у меня сразу через дорогу от остановки. И в это время папа с собакой гуляет.

«Вот и ответ».

— Тогда до понедельника!

Наш прощальный поцелуй в дверях троллейбуса под снисходительные улыбки немногочисленных пассажиров. Прощальный взгляд на ярко освещенный куб рогатого транспорта. И почему мне так хорошо? Честное слово, не знаю! Казалось, что домой я летел на крыльях. Даже дорогу толком не помню. Очухался уже возле дверей. Мама тут же выглянула из комнаты:

— Сереж, ты где был?

— В кино ходили, мам.

Она подозрительно принюхалась:

— Узнаю духи. Все та же девушка?

— А что, есть варианты? — ответил я улыбаясь.

— Да кто тебя знает! Иди, мой руки, я пока разогрею ужин.

Уже в ванной я долго смотрел в зеркальное отражение на улыбающегося идиота.

«И чему ты лыбишься, дурачок?»

Глава 11 Неожиданное решение

Как вы думаете, какое событие может подтолкнуть попаданца, чтобы вот так взять и поменять собственную судьбу в казалось бы налаживавшейся новой жизни? Телевидение! Неожиданно, да? Но чего только не бывает на свете. И давайте по порядку, иначе будет сложнее объяснить мои дальнейшие действия. Люди, боги или кто у нас там отвечает за весь этот беспределе, видать, заждались от меня прогрессорства, вмешательства в судьбы мира и прочее, прочее и так далее. Только вот на фига оно мне самому надо? Не подскажете? Ага, помалкиваете. То-то и оно! Я обычный человек, так что, пожалуйста, не требуйте от меня невозможного. Сначала разгребем «туман времени».

Воскресное октябрьское утро прошло относительно тихо. Встал не рано, больше уже не спалось. Сделал основательную гимнастику, позанимался гантелями, испробовал самодельный турник и побежал на школьный стадион. Пробовал я поначалу бегать по здешним улицам. Да ну его нафиг! Но вовремя вспомнил, что совсем рядышком находится моя родная семнадцатая школа и начал заниматься там. Это в будущем все будет огорожено и обычного гражданина, посмевшего зайти на муниципальную территорию, с неё погонят с собаками.

При социализме почти все общее. И если не запрещено, то разрешено! Как вам такое? Но так оно и было при жестоком тоталитарном совке. Потому никто меня со стадиона не выгонял, и я спокойно «сделал» километр. Нет, бег — это все-таки не мое. Но надо как-то дыхалку развивать! Ничего, скоро зима и лыжи. На тех я всегда любил бегать, братец приучил. Зимние походы с их тихой романтикой оставили в моей душе след навсегда. И, кстати, на стадионе я был далеко не одинок. Возраст физкультурников был различным, схоже был лишь приподнятое настроение у всех. Люди улыбались друг другу, бегали, прыгали, разминались.

Дома меня ждал горячий душ, поздний завтрак в виде омлета, «Геркулеса», и бутерброда с красной рыбой. Это заместо колбасы. Простая и полезная пища. Мама сидела в своем любимом кресле, работал телевизор, я пил чай, было хорошо и уютно. Черт побери, как же тут хорошо! Внезапно мое внимание привлек знакомый голос диктора на экране, а затем появилась знаковая заставка и узнаваемая музыка.

Да это же «Международная панорама»! Я помню такую передачу. Её еще вел такой странный толстый чувак. Бовин его вроде звали. Любил он пробубнить нечто такое замысловатое. Я особенно его не смотрел по причине малолетства, но запомнил. Уже позже я о нем и его окружении много нелестного прочитал. Здесь же какой-то молодой и прошаренный чувак весьма оригинально и бойко излагает цепь событий за рубежом нашей родины. Я его также вспомнил, журналист прославился уже во времена перестройки. Здесь же…Ох, ничего себе! Что он такое несет?Телевизор у нас был новый, цветной с кнопочным режимом переключения каналов. Я даже не обратил сразу внимания на то, что для этого времени они слишком уже современно смотрится. Сейчас же это излишне резко бросилось в глаза, как и кадры, что шли сейчас в «Международной панораме».

Миротворческие войска из состава войск Чехословакии, Югославии и Италии на позициях в Ливане. Французы гордо показывают свои танки на Голанских высотах. Затем шло долгое и нудное объяснение сложившейся после гражданской войны и провалившейся операции восьмидесятого Израиля в Ливане. Что-то ничего из этого я в своем мире не припомню. Пришлось налить еще чаю и напрячь память. Гражданская война в Ливане шла в середине семидесятых, навсегда покончив с некогда благополучной страной Леванта. Вместо первоклассного курорта на несколько десятилетий сплошные конфликты и бойня. И чего людям, спрашивается, не жилось? Насколько помню там сам черт не разберется в их конфессиональных группировках. Христиане-марониты, мусульмане-шииты и сунниты, православные, друзы. Война с Израилем была в восемьдесят втором. Это я точно помню! Евреи активно множили палестинце на ноль за то, что те активно вели партизанскую деятельность против них. Так себе справедливость. Сначала выгнать людей из дома, а потом указывать им не то что они не имеют права голоса и действий. Хотя где логика и где эти народы? Восток дело тонкое!

Ну и совместные действия стран Варшавского договора и Нато это уже за гранью моего понимания. Так, а Югославия вроде как вообще отдельно? Движение неприсоединения. Бляха муха, я ведь ни фига не знаю, что в этом мире на самом деле творится! По спине пробежал холодок некоего предчувствия, ощущения страшной тайны. Что так резко поменяло этот мир? Почему здесь все одновременно похоже на мое прошлое и уже начало резко отличаться в развитии? К чему это в конец концов приведет? Что-то не хочется оказаться на какой-нибудь третьем мировой войне. Мое течение времени так себе в плане жизни, но зато мы не сгорели в пламени ядерной войны.

— Сереж, если не хочешь, можешь переключить.

Мама оторвалась от вязания и смотрит на меня.

— Да нет, мам, мне надо к политинформации готовится, так что я послушаю.

— Тогда ладно. И там на столике посмотри газету, мне на работе подсунули. Нам её выписывать предлагают.

Я копаюсь в пачке непрочитанных за неделю газетных изданий и нахожу толстенький еженедельник «За рубежом». Хм, знакомая на вид «шапка». Была, значит,и в моем мире? А ведь то, что доктор прописал! Для подготовки к политинформации отлично подойдет. Как и мне разобраться, черт дери, что в этом мире происходит!

— Выписывай, мне эта газета здорово в дальнейшем пригодиться.

— А что так?

Маму не проведешь, она мою перемену в настроении сразу просекла. На её лицо тут же легла тень сомнения. И я решил выложить часть правды. Дьявол, приходиться врать самому родному человеку!

— Да, понимаешь, некоторые нехорошие человеки тащат меня в комитет комсомола. Сама знаешь, какая это нагрузка. Мне и должности старосты хватает, плюс профсоюз. Так что лучше я займусь политинформациями. Народ подходящий есть, снабжу их материалом и составлю график. А мне в плюсик.

Мама мягко улыбается. Всем советским людям знакома эти дурная система, в итоге породившая двойственную мораль и падение общественных нравов. То есть в обществе ты одни, в частной жизни совсем иной. Главное отправить наверх грамотно политически составленный отчет, а затем яростно аплодировать на съезде той чуши, что неслась с трибун. Вот в итоге и докатились…

— Я тебе говорила, что общественная работа будет отнимать много времени.

— А куда деваться, мама? Я же старший на курсе, — вздыхаю, — если не взять все в свои руки, то выйдет еще хуже. Ну ты же сама в руководстве, так что понимаешь.

Мама смотри на меня внимательно. Видимо, уже понимает, что я взрослый и это её откровенно радует:

— Справишься?

— У меня есть выбор?

— А девушка, ну с которой ты встречаешься, она также из молодых и ранних? Так общественная жизнь заедает, что ты её показать не можешь?

Ох, мама, какой подкат издалека. Недооцениваем мы своих родителей!

— Нормальная она, — я решил резко перевезти разговор на другую тему. — А что ты вяжешь?

— Да вот, как оказалось, мода на платки возвращается. Достала пряжи и хочу себе на зиму пуховой платок.

Я смотрю на маму и улыбаюсь. У нее простое северное лицо, высокий лоб, четко очерченные скулы, светлые брови и волосы:

— Он бы тебе точно пошел!

— Не подхалимничай, лучше сбегай после обеда за хлебом.

Набросав по-быстрому конспект для политинформации, я с тоской посмотрел на учебники. Учеба жутко надоела еще на неделе, захотелось прошвырнуться по городу и проветриться. По его центру. Я ведь там толком в этом времени еще и не был. Вчера день в суете прошел, мы больше в магазинах времени провели, везде очереди и толпы народа. Так что я толком и не огляделся. Решено, пойдем гулять!

— Ты в магазин?

— И туда тоже. Хочу пройтись по центру.

— Тогда не забудь авоську и возьми масла. Деньги лежат на тумбочке.

— Ну мам, хлеб я могу и сам купить.

— Не самкай! Оставь деньги для девушек.

Мама почему-то не верит, что я встречаюсь с одной подругой, считает меня ловеласом. Мол для этого я сделал такую прическу и начал тщательно следить за собой. Ну да, привычки из будущего сказываются. Эх, сколько над моим серьезным образом жизни билась моя будущая прошлая супруга! Зато нынче я всегда одет прилично, начисто выбрит и ботинки сияют, как у кота яйца. Женщины могут мужчине многое простить, но только не грязную обувь

Глава 12 Нежданные встречи

Вдоль улицы Поморская выстроилось неровным строем деревянные дома. Частные домики, двухэтажные времен царя гороха и более современные, построенные в шестидесятые. Я уже и забыл, что массовая застройка улицы началась в моем времени не так давно, в середине нулевых. Здесь же еще и конь не валялся. Вид, можно сказать, первозданный. Деревянные мостки по сторонам дорожного полотна, по которым так приятно шагать. В будущем они не исчезнут полностью, а здесь практически везде. Многим приезжим странно ходить по дереву, а у нас еще не так давно по нему и ездили.

И сейчас я примечаю, что многие дома построены давно, чуть ли не в начале двадцатого века. Они исчезли в будущем первыми, но здесь стоят крепко на деревянных сваях из лиственницы. Это дерево не гниет в болоте, потому здания не заваливаются. То и дело попадаются водозаборные колонки. Наши водяные «фонтанчики» детства! За домами сереют вездесущие сарайки. Мой милый деревянный город детства! Сколько я провел часов с друзьями, залезая на сарайки, гоняя голубей и находя в этих дворах новых приятелей. Но была и другая сторона, заслоненная от меня детскими воспоминаниями.

«Дрова, вода помои!»

Проклятье деревянного города. Можно им восхищаться издалека, но жить не очень удобно. В капиталистическом будущем станет еще хуже. Заброшенные властями, покосившиеся деревяшки станут проклятой проблемой дли их несчастных жильцов. Чтобы признать дома аварийными надо пройти все круга бюрократического ада, временное или так называемое маневренное жилье предоставляли лишь на окраинах. А затем позаброшенные здания поджигались олигархами от строительства. Нет дома, нет проблемы! Людей, конечно же, списывали. Что-о мне не хочется в такое неприглядное будущее. Потребительский рай возможен не только при капитализме.

В принципе здешние современные двухэтажные деревянные дома, построенные уже в пятидесятые и шестидесятые вовсе не бараки, как любили обзывать их заезжие столичные полуграмотные блогеры, а благоустроенные квартиры. В них есть отопление, водопровод, канализация, газ, дровяные колонки для горячей воды. В принципе, как вариант дома в пригороде при наличии дешевых пиломатериалов не самый плохой вариант. В деревянном доме лучше дышится, меньше соседей и уютней дворы. Но история у нас пошла по иному варианту.

А пока я иду по мосткам, наслаждаясь свежестью осеннего дня, ретрокартинкой по сторонам, полузабытому виду своего родного города и молодой поступью крепких ног. Как много все-таки за эти десятилетия изменилось! Понемногу, потихоньку, но облик улицы за сорок лет кардинально изменится. Каким он будет здесь я даже не представляю. Не дай бог застроят унылыми девятиэтажками. Я бы хотел здесь увидеть лишь здания индивидуальных проектов и не выше пяти этажей. На первых этажах обязательно место для магазинчиков, кафе и других общественных заведений.

Я внезапно останавливаюсь около перекрёстка.

А ведь, наверное, в моих силах как-то повлиять на будущее хотя бы родного края. Постараться изменить его в лучшую сторону. В масштабах страны и планеты скорее всего не получится. Я реально оцениваю собственные силы. Никогда особо не увлекался политикой, в девяностые просто хотел выжить, поднять семью, затем улучшал свое благосостояние. То есть, буду честными перед собой, я обычный обыватель, а не супермен. У меня нет столько знаний и сил. Но есть ли желание? Пожалуй, есть. Только пока не знаю, как его применить.

— Молодой человек, можно пройти?

— Да, пожалуйста.

Я сдвигаюсь в сторону, пропуская вперед пожилую пару. Задумчиво смотрю им вслед. Старик идет с палочкой, но все равно старательно помогает бабуле перейти дорогу. Мне становится стыдно. Нашел, когда заниматься самокопанием? Вот у этих людей была необычайно насыщенная и тяжелая жизнь! Революция, несколько войн, восстановление народного хозяйства. Бесконечное восстановление нашей бедной страны. Это ведь повторится и двадцать первом веке. Но этому поколению было тяжелей, чем нам. Им много чего пришлось в своей жизни пережить, но они остались людьми и всегда смотрели вперед с оптимизмом. Как его не хватало нам, циничным и ничему не верящим детям конца советской эпохи.

В расстроенных чувствах я дошел до пересечения с проспектом имени Чумбарова-Лучинского. В моем будущем «Чумбаровка» станет Архангельским пешеходным Арбатом. Но свозить сюда старинные и самые интересные в архитектурном плане здания начнут позже. Кстати, а ведь в этом начинании большая заслуга именного городской общественности. Вот отличный пример прямого воздействия! Нашлись смелые и активные люди, а их деянием гордятся десятилетия. Туристов сюда водят, улица стала главной городской фишкой после набережной.

Сейчас же это обычная улица с неказистыми деревяшками и деревянной мостовой. А это что за площадка? Я уже и забыл, что напротив центрального универмага была расположена конечная остановка автобуса пятьдесят пятого маршрута. А ведь он ходил именно по Поморской! Это позже весь транспорт убрали на улицу Энгельса. Вот и автобус подкатил, неспешно разворачивается. Люди с него идут и идут они в универмаг. Вчера мы сюда с мамой не дошли, закупились рубашками в «Гарнизонном». Мне стало любопытно, как этот большой магазин выглядит в этом времени, и я недолго думая, поспешил через дорогу. Благо транспорта не по ней почти не проходило.

Ого, сколько народу внутри! Я уже и позабыл, что в торговых центрах может быть подобное столпотворение. Так сегодня же воскресенье! На неделе люди работают, учатся, у них нет времени ехать в центр за покупками. Еще одна относительная особенность здешней реальности. В будни на улицах намного меньше людей. Да и народ менее мобильный и не такой легкий на подъем. В двадцать первом веке уже сложно понять, когда в пригородах говорили — «В город поехал». Это ведь всего-то двадцать минут езды на автомобиле без пробок! Да и здесь не дольше сорока минут на общественном транспорте. На этом моменте моей истории засмеялись миллионы москвичей. Но так уж тут устроен наш северный неторопливый народ. Зато сейчас потолкаться в отделах — милое дело!

С первых минут меня поразил высоченный потолок и людской круговорот. В остальном по меркам человека из будущего примитивно. Все примитивно. Убранство, прилавки, расположение отделов. Но ничего особенного я и не ожидал от советской торговли. Не зря её даже в далеком будущем поминают лихом. Неожиданно ноги меня сами собой принесли в канцелярский отдел. И только здесь я понял, что второй день подспудно зрело в внутри меня. Фототовары! Вчера я откопал в шкафу примитивный складной фотоувеличитель и несколько фотографических принадлежностей. Хм, очередная загадка. Это ведь я в своем прошлом увлекался фотографией даже в кружок Дворца пионеров ходил, а вовсе не брательник.

Затем в голову пришло озарение. Вот оно! Мой дополнительный заработок. Но для хорошей фотографии нужна хорошая фототехника. Любительская «Смена» точно не подойдет. Внимательно осматриваю полки. Нет, те дальномерные камеры — это привет из прошлого. Мне нужна только зеркальная фототехника. Вот вижу несколько фотоаппаратов марки «Зенит». А это что за птица? «Зенит ТТЛМ», не помню такого. Местный прибабах?

— Девушка можно мне эту камеру посмотреть?

Молодая заносчивая продавщица только что не фыркнула. Не тянул я по её меркам не серьезного покупателя. Но камеру в руки дала. В принципе ничего нового. Диафрагма на объективе выставляется вручную. Подбираешь с помощью измерительного прибора, встроенного в камеру, пару выдержка и диафрагм, выставляешь резкость и нажимаешь спусковую кнопку. Смотрю в видоискатель, а объектив светосильный, все отлично видно! На матовое стекло в центре нанесены клинья, по ним очень удобно наводить на резкость. Помню их в Киеве-19, давали мне его поработать. А вот «Зенитах» что-то было другое.

Вот и стрелка системы ТТЛ, то есть измерения падающего светового потока за линзой, справа работает. Кручу диск с выдержкой, она медленно идет вверх. Ага, значит, батарейки уже вставлены. Поворачиваюсь и в кадр попадает продавщица, в ей отделе не так много покупателей, и она откровенно скучает. А ничего такая, симпотная барышня! Я отрываю взгляд от камеры, она также обращает на меня внимание. Больно уж уверенно я держу фотоаппарат в руках. Профессионализм не пропьешь! Сколько в будущем с его вездесущей автоматикой пришлось использовать чисто ручной режим.

Рассматриваю объектив. «Зенитар 1,7 КС». С — понятно, светосильный. Оптику в СССР делали неплохую, временами и просто отличную. А что такое «К»? Решение пришло сразу. Я отжимаю копку внизу, и поворачиваю объектив, снимая его с камеры.

— Молодой человек, не портите дорогую вещь! — поздно встрепенулась продавщица.

Не обращая на неё внимание, я ставлю объектив обратно. Все понятно. К — это использование японской системы байонета, быстрого и более удобного, чем резьба крепления. Я отдаю фотоаппарат, и девушка успокаивается, бросая в мою сторону любопытствующий взгляд. Я же уставился на ценники.

«Ох, ничего себе!»

Сто восемьдесят рублей. Даже для моего бизнес-бюджета цена нехилая. В задумчивости останавливаю свой взор на продавщице. Кроме общей миловидности девушка блистает знакомым модным начесом. Ха-ха! Подзываю её к себе, и наклоняюсь поближе. Будем налаживать личный контакт!

— Вы случайно не у Марины прическу делали?

Девушка расцветает улыбкой. На поверку она совсем не строгая, в ней присутствует некое обаяние.

— Ах вот откуда и у вас такая необычная прическа.

Мы оба улыбаемся друг другу, нашли общую точку соприкосновения.

— Сергей, можно на ты.

— Вероника.

«Ого, вот значит, когда пошли в народ вычурные имена!»

— Приятно познакомиться.

Девушка у нас отнюдь не скромница, разговор поддерживает сама

— Ты, гляжу, понимаешь в фотографии. Вон как ловко снял объектив! Мы с девушками полчаса мучились.

— Давай, покажу. Там на самом деле нет ничего сложного.

— Хорошая камера, но цена кусается.

Вероника задумываются:

— Только я тебе этого не говорила. После ноябрьских будет указ о снижении цен. Нам по секрету об этом сказали, чтобы не вызвать ажиотаж. Так вот — фототехника под него попадает. Сечешь?

Понятно, первыми выгодоприобретателями станут сами работники магазины и их знакомые. Очень может быть, что товар даже придержат для «своих». Вынимаю из кармана заготовленную заранее карточку с именем и домашним телефоном, чем здорово удивляю девушку.

— Сможешь позвонить? Не обижу.

Видимо, Вероника рассчитывала на другое:

— Обязательно. Но ты сделаешь мне красивый портрет?

— Обязательно.

И сниму и еще кое-что, малышка! Моя улыбка, видимо, была такой многообещающей, что Вероники долго провожала меня взглядом.

Прогуливаясь по Красной пристани, Архангельской достопримечательности, совершенно не обращаю внимания на свежий ветер со стороны Северной Двины. Меня занимает несколько иное. Уже несколько не самых заурядных девушек в знакомых, а до сих пор ни с кем не было интимных встреч и, ни побоюсь этого слова, секса. Понятно, что в этой эпохе народ не такой развращенной и для получения оного нужны «отношения». Дело, которое меня здорово напрягает. Мне бы с одной Ириной как-то распорхаться. Я же толком не разобрался в собственном к ней отношении. Любовь это на самом деле или просто во мне кипят гормоны? Не хотелось бы обидеть такую чудесную девушку, заведя связи на стороне.

Хотя с другой стороны я свободен и ничто не мешает мне общаться с другими дамами. Ну как общаться… Аж вспотел от этих дурацких метаний совести. Вечно с этими бабами одни проблемы! И с ними заморочки, и без них тошно.Бросаю взгляд на часы и поворачиваю к лестнице. Двухэтажное здание бывшего офиса пароходства нависает над высоким берегом набережной. Здесь начало одной из главных улиц города имени теоретика коммунизма товарища Энгельса.

Мне, кстати, это название больше нравится, чем восставленное в будущем название Воскресенская. Оно тупо короче. Вон и конечная троллейбуса, идти пешком уже совсем не улыбается. Тем более что у меня в кармане мало используемый студенческий проездной. В институт хожу пешком, вечером мало куда выбираюсь. Народ уже залезает в салон, я бегу, чтоб успеть. Внутри пусто, бухаюсь на заднее место. Троллейбус мягко начинает движение, салон ярко совещен, снаружи начинает смеркаться. Все пассажиры отчего-то крайне сосредоточенно уставились в окна. Что они там видят? Будущее?

Чуть не забыл забежать в магазин за хлебушком. К счастью, безо всяческих приключений. Масла нет, так что беру для бутерброда пару сырков. Мама моего к ним почтения отчего-то не понимает, а обычный сыр надо «доставать». В голове полнейший кавардак, на душе сплошное расстройство. Желание сообщить миру, что его ждут великие испытания. И всплывшая внезапно немедленная готовность помочь родной стране не вляпаться в тот пройденный моим поколением ужас. И еще неплохо бы устроить на ближайшие годы свою тушку как можно поудобней. Даже не знаю с чего начать. Задумчиво останавливаю свой взгляд на телефоне и ищу записную книжку.

— Алло, это Нина? Сережа студент, ну тот с импортным каталогом. Как дела? Слушай, Марина сегодня работает? Ага, через полчаса будут.

Отлично, я даже не разделся. Двигаю на кухню замять бутерброд. Мама выглядывает из комнаты:

— Ты куда-то собрался?

— В парикмахерскую прошвырнусь. Оброс весь.

— Ну и правильно. Сегодня по программе перед программой «Время» интересный фильм. Не задерживайся.

— Ладно, мам.

Но все в этот вечер вышло совсем не так. И не сказать, чтобы плохо. Нина сразу же начала делать мне глазки. К счастью, Марина быстро загнала в кресло выговаривая, что не зашел сразу по приезде.

— Да некогда было, Марин. Совсем с этой учебой закрутился.

— Настоящий студент одним словом! — Марина улыбается мне через зеркало. искренне — Ну так даже и лучше. Мы тебе сделаем более модную причу. Кстати, тебе огромное спасибо за тот журнал. У меня сейчас столько клиентов, из общей очереди больше никого не беру. Мымры злятся, но сделать ничего не могут. Я же план перевыполняю, комсомолка-активист! Я тут же поддакиваю:

— И просто красавиц!

Марина заливисто смеется. Я же внимательно слежу за руками девушки. А она легкая на подъем и характер такой же не навязчивый. Для недолгих отношений самое то!

«Что-то тебя сегодня, парень, конкретно плющит от спермотоксикоза?»

Потому от её неожиданного предложения сходить на тусу не отказываюсь.

— Тут через дорогу. Компания отличная, ребята не гопота какая-нибудь. Тебе понравится. Я сейчас.

Нина бросает в мою сторону томные взгляды. Ей, бедняге, еще сидеть до конца смены. Мы же с Мариной летим через дорогу, не обращая внимания на светофор.

— Может, что купить?

Мне как-то неуютно приходить в гости с пустыми руками. Я так в той жизни обычно не поступал и не очень любил приходящих нахаляву. Правда, самых близких людей это не касалось.

— Забей, там все есть. У Хомы родаки в торговле не последние люди. Я же вижу, что маешься, надо тебя развеять! — Марина откровенно ехидничает. — Что, в педе девки не дают?

Я озадаченно кручу головой. Вот они ростки нового бесшабашного поколения!

— Вообще-то у меня есть подруга.

— Дай угадаю — малолетка после школы? Романтик, поцелуйчики и конфетки? И ничего более сладкого?

— А тебе палец в рот не клади.

— Да я такая внезапная! Ты там не теряйся, у Хомы на тусе герл свободных много. И они девчонки простые. Почти как я!

«Бляха муха, а с ней интересно!»

Что-то в самом деле правильная пединститутская жизнь меня как в футляре держит, и я забыл, что это моя вторая и полноценная жизнь.

Мы вываливаемся из лифта. Квартиру искать не надо, по громкой музыке все и так ясно. Дверь не закрыта, внутри полутьма с ночниками. Сбрасываем обувь и входим в большую комнату, народу не так много, а Марина тут же бросается на шею к высокому красивому парню. Понятно, мне против него нечего и думать. Эдакий любимец публики!

— Сереж, это Хома. Хом, я про него тебе рассказывала.

— Привет, камрад. Не стесняйся, проходи, угощайся.

По виду Хома старше меня и смахивает на позднего хиппаря. Да и музыка соответствует. Неужели в стране еще остались любители классического рока? Если не ошибаюсь, это Creedence Clearwater Revival. Были у меня знакомые меломаны, я у них все пласты с классикой прослушал, но фанатом не стал. Спрашиваю об этом сидевшего около импортной акустической системы патлатого парня. Тот одобрительно оценил мои знания, видимо, тут же принял в «свои» и протягивает бутылку вина. «Токайское!» Где взяли дефицитное венгерское вино, не спрашиваю.

По мебели и обстановке заметно, что предки в Хомы люди далеко не бедные. Квартира индивидуальной планировки. Большие комнаты и коридор, на полу настоящий паркет. На стенах ковры, в углу импортный телевизор, около которого прямо на полу сидят несколько человек. Пить из горла не хочется, и я двигаю на кухню. Ого, какой знакомый запашок! Ноздри щекочет аромат «травки». Кучеряво ребята гуляют! Вот не помню наркотиков в этом времени. Хотя откуда? Я еще был мелким. Вот в девяностые много знакомых от наркоты сгорело.

Только пригубил вино, отказавшись от вежливо предложенного косяка, как около уха раздается загадочный шёпот:

— Сереженка, ты какими судьбами здесь оказался?

Я оборачиваюсь и замираю в немом удивлении. Дашка Морозова собственной персоной! Не скажу, чтобы лично её хорошо знаю. Видел в детстве и юности несколько раз. Показалась тогда излишне сиропной, сладкой красоткой. Мне тогда нравились резкие и необычные девушки. Вот дурачок был! Сейчас же оцениваю её совсем по-другому. Ладная и жутко красивая, типаж славянской красавицы с шикарными блондинистыми волосами. Она любила завязывать их в косички тогда, когда это не было мейнстримом. Блузка и узкая юбка только подчёркивают фигуристую фигуру девушки.

«Дьявол, не пялься так на её сиськи!»

— Даша?

— Ну хоть узнал и на том спасибо, — внезапно Морозова оплетает мою шею своими лебяжьими руками. — И где ты пропадал все это время, дурачок?

«Ну, братец, ты даешь! Что у тебя с ней было?»

И как этот тюфяк смог охмурить такую разбитную красавицу. Морозова не была обычной шлюхой, как думали некоторые. Она просто любила жить! Пока её сверстницы доигрывали в куклы, Даша изучала плотский опыт любовных взаимоотношений. Пока те делали первые шаги в длинном пути познавания мира, Морозова устраивала его по своему усмотрению. Её тело было еще молодым и задорным, а она уже имела деньги, шмотки, все возможности для увеселений и сладкого отдыха. Она уже жила тогда, когда другие только готовились к этому. Честно говоря, даже не знаю, стоит ли её за это осуждать.

— Ого, а вы знакомы?

Марина проскользнула в кухню за бокалом. Она с нескрываемым интересом наблюдала за мной. Мой статус прямо на глазах повысился не несколько пунктов. Еще бы — стоять в обнимку с известной на Привозе красоткой.

— И давно, до девятого класса вместе учились. Да, Сереж?

Делаю глоток токайского и только тогда могу ответить:

— Учились, да и позже… общались.

Марина ухмыляется. Похоже, она рада, что привела меня в «нужное» место. А может, жалеет, что не оставила такого ушлого хмыря для себя.

— Мариш, это ты его стригла?

— Так это Сережина идея. Это он достал тот журнал.

— Я так и знала, что ты у меня самый умный.

Щечку ожгло поцелуем, Марина кинула в нашу сторону ироничный взгляд и ушла.

«А что, прикажете, делать мне? Да черту все, живи пока живется!»

Надо ли рассказывать, что вечер для меня прошел в сплошном тумане. А что было после не ваше э…. дело!

Глава 13 Праздник кумача

Меня как будто кольнуло в сердце от страшного предчувствия. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида, и его система затемнения спасло меня в этот миг от мгновенной слепоты. Так там неимоверно ярко бахнуло! Да нет, не так — где-то далеко мгновенно появился слепящий до невозможности двойник солнца. Я тут же закрыл глаза, что отчасти уберегло от последствий ярчайшей вспышки. Но все равно глаза яростно заболели. Казалось, что в один миг все вокруг превратилось в леденящий кровь негатив. Черное стало белым, белое… белое попросту исчезло. Это что там такое вспыхнуло? Затем пришло понимание. Это конец. Так светить может лишь одно. Грохот позади неумолимо нарастал, как падали в вечность последние секунды моей жизни, но уже не было страшно. Все равно ничего не изменишь. Было лишь жалко те мириады существ, что канут в вечность вместе с нами. Затем пришел удар и тьма.

— А-а-а-а!

Я вскочил с постели весь мокрый как мышь, некоторое время глотаю воздух, как пойманная рыба. И лишь затем ошалело оглядываюсь. Я все там же, в свой комнате, совершенно живой и невредимый. Тот я, видимо, исчез в страшной катастрофе. Что это было — термоядерный взрыв, удар астероида или нечто иное исполинского масштаба, уже никто не скажет.

«Это всего лишь сон!»

Сон? Может, так и было? И не было как раз распроклятой фуры? Что еще за выверт сознания послезнания! Или просто я перечитал вчера на вечер газет с международной обстановкой. Не сказать, чтобы и в этой реальности все было так спокойно. НАТО никуда не делось, как и наша ядерная триада. Что за черт! И в одном из альтернативных измерений люди не могут жить спокойно. Лишь прибавляются возможности уничтожения всего живого на Земле. Вершина эволюции. Да вы смеетесь! Мы ничем не лучше обезьян, лишь намного могущественней.

«Приснится же такая дрянь!»

— Сережа!

Дверь приоткрылась и показалась мамина голова. Она же помогла пресечь все дурные мысли в моей башке. Я тут же запахнул одеяло.

— Привет, ма.

— Хоспади, откуда у тебя появилось это дурацкое слово? Ты встаешь? Смотри не опоздай! Завтрак на столе, я ушла.

— Куда я опоздаю?

Я все еще ничего не соображал, кошмар из сновидения так и стоял перед глазами. Еще бы, не каждое утро ты видишь самый настоящий ядерный взрыв! Или это все-таки был не он?

— Сынок, просыпайся немедленно и марш в ванну. У тебя ноги шустрые, ты быстро доскачешь, а мне пешком долго идти. Вы где собираетесь?

«Ёканый бабай!»

Я стремительно, как во время армейской побудки подскочил с места и схватил старые треники. Сегодня же красный день календаря и меня ждут на демонстрации!

— Мы у речного пароходства стоим.

— Значит, впереди нас будете, — мама прошла в прихожую и уже оттуда спросила. — Ты куда потом?

— Да с ребятами, наверное, прошвырнемся.

— Ну тогда я с коллегами посижу. И, Сереж, много там не пейте.

— Ну, мам! — я даже выглянул из ванны. — Ты разве не обратила внимание, что я почти не выпиваю, спортом занимаюсь.

— Я уже заметила, — одетая мама подошла по мне и погладила бугристые от мускулов плечи. — Вон как окреп, сам на себя непохож стал. Тебе учиться надо, а не бегать.

— В здоровом теле, здоровый дух! Так в Элладе древние мудрецы говорили. Я, считай, поклонник культа тела и души.

— Ох! Вы все, как будто с ума посходили. Один мой старый товарищ тоже в йогу ударился. Ну, где мы и где йога? Не опаздывай!

— До вечера, ма!

Сказал и подумал.

— «А где и с кем я буду сам вечером?»

Понятно, что на демонстрации будет Иришка. В кои веки у нас для общения целый день. Как так получается, что с девушкой нет лишнего часа встретиться? Она тоже занятая по самые уши. И время скачет мимо нас огромными прыжками. Внизу живота неприятно заныло. Дьявол, я бы с удовольствием провел этот день в лежачем положении! Но… Я, закончив бритье и освежаясь папиным одеколоном, уставился в зеркало. Ну что, довыделывался? За тремя зайцами погонишься…

Ладно, не будем о грустном! Мне еще завтракать и собираться. И думать, что одеть. Что надо тепло и так понятно. На улице уже снег и под ногами мерзко хлюпает. Благо, полусапожки, которые Сереге купили еще перед армией, пришлись впору. Теплые, с мехом. Что еще студенту надо? Я, конечно, предпочел бы хорошие ботинки с толстой подошвой, но здесь не до жиру. Обувь и в этом мире стоит хороших денег. Одежа, в СССР, вообще, не дешева. Особенно импортная и модная.

Проблема больше состояла в том, что после холода мы направим свои стопы в какое-либо заведение. Наверняка парни и девчонки для такого случая отложили деньгу. Так что под куртку стоит надеть нечто приличествующее.

«Ха-ха! Веду себя совсем как девчонка!»

Вот им сейчас предстоит более сложный выбор. Теплые штанишки или сексапильные юбочки? Как все-таки хорошо, что я обратился в тело парня. Как представлю, что напяливаю на сиськи лифчик, так дурно становится. Кстати, ни разу не читал о переносе попаданца в тело женщины. Что-то лично мне такой опыт не улыбается. Давайте, ребята, уж экспериментировать в третьей жизни!

По мокрым мосткам Поморской особо не побегаешь, так что выхожу на дорогу. Все равно машин практически нет, день-то праздничный! Совершенно не удивляюсь толпам народу, что прут в сторону Набережной. Именно там и на главном проспекте города имени Павлина Виноградова, в народе «Павлиновки», собираются колонны для праздничной демонстрации. Нет, не так. Демонстрации! Будущим поколениям уже не понять этого священного для советских людей праздника.

«Куда идешь? Да на демонстрацию!»

Для россиян майские праздники — это в первую очередь теплые деньки для посиделок с шашлыками. Четвертое ноября невероятно странное торжество единения одной башни Кремля с другой. День Независимости от непонятно кого народ терпит лишь ради лишних летних выходных. Осталось, конечно, один священный для большинства праздник, что нас на самом деле объединяет — День Победы. Да и то, его все норовят превратить в некий балаган.

Обязательная парочка дурацких свежих мылосериалов будто бы про войну, где в приказном порядке на фронте крутят лихие романы, санитарки с дутыми губами и ярким мэйком и в короткой юбчонке показывают умирающим сиськи. Наши супермены в необмятых гимнастерках кладут немчуру сотнями. Или, наоборот, с палками идут в атаку на пулеметы. Ну еще покажут испуганно не в прайм-тайм несколько старых шедевров для галочки. А дальше… власть сама по себе, народ сам по себе, ну а быдлу лишь бы дай повод напиться и обвешаться псевдопатриотическими наклейками. И лишь тонкий поток поисковиков и собирателей крупиц истории занимается настоящим делом. Хоронит павших, ищет их имена, записывает на скрижали вечности. Так и живем.

Да, о чем это я?! Вон сколько их, по-настоящему веселых, целенаправленно движется к своим коллегам и однокашникам. Я не успеваю крутить по сторонам головой, мне все интересно. Так получилось, что в школе я ни одного раза не участвовал в октябрьской демонстрации. Меня со скрипом по справке, ноотпускали во время каникул в походы. В конце восьмидесятых сие действо уже было не таким обязательным и знаковым, так что я его также пропустил. А здесь прям кожей ощущаешь разлившиеся в воздухе праздничное настроение, бодрость и предвкушение. Откуда-то спереди доносится бравурная музыка, на лицах людей улыбки. Они держат красные флажки, у многих в руках разноцветные шарики, на одежде кумачовые бантики. Мужчины тащат на плечах, пищащих от радости, детишек. У них и в самом деле праздник!

Со стороны кажется, что это глупость несусветная. Демонстрация чего? Хорошего настроения или единения народа с партией? Или крепости трудового коллектива? Провести часть выходного дня на холоде и морозить сопли в ожидании главного действа? Затем бодрым шагом прошествовать мимо кумачовой трибуны, выслушать невнятные речевки и приветствия от неизвестных тебе людей? Смысл сего странного для человека будущего действа? Я еще раз оглядываюсь и одергиваю себя сам.

Ты сам-то почему вперед скачешь, как обкурившийся гончубаса козлик? Что, значит, почему? Там же твои друзья, Иришка и прочая веселуха. Вот и тут люди еще не потеряли ощущения чуда, которые и есть праздник. Сейчас мужики втихаря остопарятся в теплых компаниях, потравят несколько свежих анекдотов, постебутся над начальством, увидят знакомых, с которыми редко пересекаются на работе. А затем наполненные праздничным ощущением пойдут в гости, или будут их принимать их сами. На столах уже разложена немудреная снедь, разбавленная запасенным к празднику дефицитом. Для чего еще этот дефицит и нужен? Правильно — чтобы прихвастнуть в честной компании своими возможностями. Здесь это статус, как в будущем «Мерседес» в гараже. В холодильнике ждет своего святого часа бутылка беленькой, для женщин припасено красненькое, сладкое или сухенькое, по вкусу. Эстеты накопили и на многозвездочный. Пироги пышут на кухне жаром, детвора в нетерпении прыгает по комнатам. Лепота! Много ли нам на самом деле в жизни надо?

Зажрались вы, господин капиталист!

— Серега!

Впереди институтской колонны стояли спортфаковцы. Им нести самые тяжелые транспаранты и знамена. Я только успевал подавать для рукопожатий руки. С одними познакомился еще на картошке, с другими в институтском спортзале. Некоторые из парней уже были навеселе. Предлагали и мне, но я отказался. Мне еще с Иринкой целоваться! Наших нашел быстро. Мне попеняли за задержку, а я тут же начал проверять наличие всех в строю. Ноябрьская демонстрация, вещь серьезная, важнее майской. Отсутствовать можно лишь по причине смерти. Я это не утрирую, нам так куратор сказала. То ли Селькова пошутила так или все на самом деле было серьезно, не знаю и знать не хочу. Но по комсомольской линии проблем можно было получить точно! А вылететь из комсомола здесь смерти подобно. Карьеру будущую порушишь в момент.

— Опять Кирюха опаздывает!

— Не знаю, какого лешего он вчера к себе в Северодвинск поперся. Сейчас там на вокзале такие давки!

— Дело не в них, — заметила наша записанная активистка, комсорг и к тому же северодвинка Зина Шайбутдинова, — автобус сегодня идет к железнодорожному вокзалу, а не сюда

— Выйдет на Урицкого с Обводным и доскачет, — усмехнулась Катька Позднякова. Опять у нее замысловатый локон из-под шапочки торчит. Да и одета деваха очень уж по-модному. Папа, моряк или мама со связями? Город у нас портовый, и по сравнению с кондовым средним поясом РСФСР мы выглядим более продвинуто. Это я еще по своему миру помню. В плане одежды и понимания музыки точно. У нас на дискотеках новые мелодии появлялись раньше, чем у москвичей, всегда в этом плане конкурировали лишь с прибалтами.

Я осмотрелся. Девчонки одеты тепло, даже в ущерб красоте. Кому охота заболеть в самый важный для студента период? Вот и правильно — не тот северянин, кто холода не боится, а тот, кто тепло одевается!

— Да вон он бежит!

— Кирилл, быстрей! Включай вторую передачу!

— Ребята, колонна тронулась! Не отставай!

Перехватываю плакат с членом Политбюро и иду со стороны задрапированной в красное трибуны. Ёк-макарёк, я даже не знаю, кто там нынче стоит! Живу тут уже несколько месяцев и понятия не имею, кто главный в нашей области. Вроде в том времени был Борис Попов. Целых шестнадцать лет рулил областью. Последний нормальный руководитель огромного края. Это при нем наши города так здорово выросли и похорошели. Да и область жила в целом неплохо за счет леса и военной промышленности. Затем как-то не задалось и не случилось у нас при Эрефии ни одного путевого руководителя. Дожили до того, что позднее алкаша, комсомольца стали поминать добрым словом. Одни кликухи новых губернаторов чего стоили — Молочник, Якут, Шелупоньский. За что Москва так невзлюбила Поморье?

Из громкоговорителей гремит бравурная музыка, доносятся приветствия от начальства демонстрантам. Вслушиваться даже не стоит. Видимо, отсюда галлюциногенные бредни от Усы Пескова выросли. Мы также дружно что-то кричим в ответ, проходим мимо трибуны, где мерзнут несколько часов наши любимые вожди, затем заворачиваем на улицу Выучейского. Я здесь еще ни разу после попадания в этот мир не был. По левую сторону уже красуется ультрасовременная высотка Северного Морского пароходства, работодателя моего отца. Ты гляди, уже построены уникальный дворец спорта и крытый городской рынок. Насколько я помню, у них крыши сконструированы из клееного дерева. На другой стороне улицы влачат последние годы несколько покосившихся деревяшек. Людская толпа колышется дальше, понемногу растекаясь на ручейки. Кто живет ближе, двигает пешком, остальные думают, на какой транспорт им попасть. По городу, пока идет демонстрация, трамвай не идет, так что многим приходится двигаться на Привокзалку.

Внезапно мне крепко прилетает в спину сумочкой.

— Ириш, за что?

— Ты почему не подошел перед выходом?

Иринка, вся раскрасневшаяся и такая красивая, сияющая, как сто самоваров, стоит передо мной с нарочито сжатыми губами. Но я же её знаю! Вот сейчас улыбнусь, и она тут же расцветет в ответ. Распахнет свои голубые глазища и станет такой безмерно милой!

— Извини, чуть не опоздал. Сейчас я тебе все компенсирую!

Не успевает Иришка ахнуть, как она уже на моих крепких руках. Зря, что ли каждый день гантели тягаю? Возмущенный писк тут же затыкается страстным поцелуем. Девушка колотит мне по спине. Больно! Какие у нас кулачки, оказывается, крепкие.

— Ты что! Разве можно здесь?

— Почему нет?

Я снова затыкаю её рот поцелуем. Мимо нас проходят преподаватели. Кто-то смотрит на целующуюся парочку с явным неодобрением, но декан и молодые преподы с кафедры неожиданно мне улыбаются. Завкафедрой истории Липневский вообще молодцевато подмигнул. Типа давай, паря, окучивай поляну! Нет, определенно студентом быть хорошо.

— Дурак!

Осторожно ставлю Ирину на мостки. Она хоть и смущается, но так и лучится счастьем. На душе становится муторно.

«Что ж, я дурак, творю?»

Но острое желание тут же гасит все муки совести. Да какого черта! Мне вторая жизнь зачем дана? Комплексы свои лелеять, спасать мир или просто жить на всю катушку? Так что подхватываю девушку под руки и иду к нашей компании, что судя по их лицам, задумывает явно нехорошее. Разврат и пьянство!

— Братцы-кролики, куда валим?

— Мы столик в ДэЗэ заказали.

ДЗ — это ресторан «Двинские Зори», и располагается он в аккурат напротив нашего пединститута и потому считается вотчиной его студентов. «Актив» из разных факультетов разбился на небольшие группы и «мутит» себе веселуху на вечер. Проходящие мимо педагоги с плохо скрываемыми улыбками пожелали нам сильно не напиваться и сами отбыли праздновать. Они же тоже люди!

— Не дороговато там?

Валера тряхнул непокрытой башкой, гордится своими природными кудрями.

— Один раз живем, братцы! Посидим торжественно пару часиков, и нас уже ждут в общаге.

День сразу перестал быть томным, и у меня включается синдром руководителя. Считаем наличность, определяем, кто рванет в лабаз на Коммунальную, где всегда продается бормотуха с местного винзавода. Не «Бордо», конечно, но хоть неполная отрава. Девушки берут на себя готовку. Советская комсомолка сумеет вам за сущие копейки сварганить вкуснейшую закуску! Уже подогретые предвкушением праздника, мы дружной гурьбой топаем прямо по улице. Мимо проносится трамвай второго маршрута. Он сделает круг и пойдет обратно на южную сторону нашего раскинувшегося на сорок километров города. А ведь еще есть районы и поселки на Левом берегу Двины, и куча островных территорий. Город на воде. Чисто северная Венеция!

Невольно ловлю себя на мысли, что я безумно рад случившемуся празднику, что скрасил хмурые осенние будни. Наверное, вот одна из причин, почему он без препонов вошел в дом к советским людям и был так благосклонно принят. Как раз половина пути из теплого лета с его отпусками и дачами к веселому Новому году. Священному празднику Советского Союза. Не перегибаю палку? Да точно нет! Стоит вспомнить хотя бы культовый фильм эпохи развитого социализма «Ирония судьбы». Никакой иной праздник не смог бы так широко пойти на экранах страны. Интересно, а здесь сняли мои любимые «Чародеи»?

Девчонки хохочут от полноты чувств, парни травят байки, а я то и дело ловлю на себе счастливый взгляд Иришки. Боже, до чего мне здесь хорошо! И все эти мелочи быта и неприятности ежедневной суеты кажутся сейчас такими мелкими. Нет, врут эти идиоты из будущего. Хорошо мы жили, не все, конечно, но хорошо! Атмосфера, она в этом мире какая-то особенная. Только попав сюда из моего страшного будущего с его вечными конфликтами и бесконечными кризисами начинаешь ценить это время. Застой, ребята, это не самое плохое, что может быть в жизни. Не вижу я тут никакого застоя. Несправедливость есть, отсутствие элементарных мелочей, отставание от прогресса на каждом шагу. Дураков, как и плохих дорог на сто лет вперед припасено. Но это все решаемо и не так важно.

«Потому что душа поет!»

Глава 14 Комната номер двадцать один

Мы не стали дожидаться вечерней программы. Говорят, что в «ДЗ» неплохой ансамбль и сюда многие приходят, чтобы потанцевать под живое звучание. Да и сама музыка современная, боевая. Кто-то мне рассказывал, что ребята перепевают наши и зарубежные хиты. И не сказать, чтобы я был против копирования. У меня совершенно нет никакого предубеждения насчет лабухов. Играть ведь можно по-разному. Тупо отрабатывая время и деньги клиентов, или от всей души, привнося в мелодию нечто новое. Вот на последних музыкантов народ приходит с нескрываемым удовольствием.

Припоминается, что в самом большом и относительно новом ресторане Архангельска «Юбилейном» должен был уже устраивать свои вечера Резицкий. Ведущий джазмен города. Он потом в конце восьмидесятых организует один из лучших джазовых фестивалей страны. Моя компания в будущем была знакома с его сыном, потому участвовали в фестивальном действе и всегда проходили туда бесплатно. Не столько ради музыки, а сколько для тусы. Невероятное количество ярких и интересных людей посещали в те годы этот фестиваль. Знакомств отсюда вышло целое море! Я потом думал, а куда это все позже подевалось? Как мы докатились до днища камеди-клаб, откуда вылезло бескультурье стенд-апов и прочей пошлой прошмурдени? Были ж люди как люди….

Наша компания, насладившись легкими ресторанными закусками и бутылкой шампанского на всех, резво разбежалась по своим заранее прописанным в плане делам. Гуляли во второй общаге, что располагалась по правую сторону от главного корпуса. Так что нам еще предстояла наиважнейшая операция под названием «Вахта». Я считаю, что тех, кто прошёл через нее, можно смело брать в первое управление КГБ. Они готовы выполнить самое тяжелое задание Родины! Пока часть коллектива, имеющие заветные пропуска, создают видимость толпы, остальные тихой сапой просачиваются в коридор. Все звякающее и объемное уже благополучно отправлено с помощью системы вира-майна на верхние этажи. Сняв ботинки и сапоги, чтобы не шуметь, мы прямо в носках несемся по лестнице наверх и вскорости попадаем в заветную комнату двадцать один. Она здесь самая большая, потому вечеринка будет проходить в ней.

Обычно я зависаю у ребят в двенадцатой, там нечто вроде кают-компании нашего факультета. Но сегодня праздник и нам необходимо жизненное пространство. Дальше по коридору слышно, что народ уже гульбанит. Меня узнают и предлагают покурить. Нет, парни, я сегодня с девушкой и у меня в планах целоваться. На большее пока не загадываю, но мы и так редко встречаемся. Оба заняты учебой и другими делами. Первый курс в этом плане самый сложный. Встречаемся чаще в институтском коридоре — «Привет-привет!» Даже в выходные занятия находятся. У нее родители строгие, сами люди образованные, потому серьезно спрашивают дочку за учебу. И думаю, совершенно не обрадуются, что она гуляет напропалую с великовозрастным балбесом.

Девчата уже накрыли посередине комнаты скромный стол и куда-то живо упорхнули. Мой молодой растущий организм ресторанные закуски давно переварил, и потому я наглею и перехватываю бутерброд с дефицитными шпротами. Блин, в будущем их уже никто не покупает. Как, вообще, можно умудриться сделать обычную копченую селедку дефицитом? Сдается мне, что половина его специально создана усилиями советской торговли. Стол в принципе прост. Соленья, картошечка, немного колбаски и салаты, щедро политые сметаной и майонезом. Любит наш народ вредную для здоровья закусь. Хотя кто бы говорил! Ничем не вреднее пресловутых бургеров и прочей шавермы.

Пока я глазею на яства, парни с толком и расстановкой открывают бутылки и расставляют их на столешнице. Тесновато, но мы не в обиде. Плодово-выгодное для девчат, нам пойло покрепче, на столе даже красуется припасенный заранее лимонад. Его перед праздниками обычно раскупают. Кроме малолетки Кирюхи, остальные пацаны со спортивного факультета и физмата взрослее, у большинства имеются подруги, остальные надеются сегодня кого-то подцепить. Благо «материала» в общаге полно! Парни раскраснелись в предвкушении торжества и последующих за ним событий личного характера. Я внезапно понимаю, что сейчас по всей стране откупориваются бутылки, звенят бокалы, стучат по тарелкам вилки. Народ един в порыве выпить и закусить! От генерального секретаря до последнего забулдыги.

Открывается дверь и в комнату тожественно входят преображенные девчата.

«Мать моя женщина!»

На Иришке короткая юбка, открывающая вид на стройную пару ножек. Это в чем она пронесла весь этот наряд? Быстро догадываюсь, что все было обговорено заранее и приглашение поступило «не вдруг». Какие они все-таки хитрули! Ну в принципе правильно, надо сначала создать иллюзию, заставить попросить, затем уже использовать нас мужиков по полной программе. Валера яростно хлопает в ладоши, будто бы намекая, что уже как бы пора и тут же начинает разливать. И вправду, сколько можно откладывать основное торжество? Мы по-братски делимся едой, напитками, обмениваемся впечатлениями. За столом шумно, но кто-то первый вспоминает, что стоит сказать тост.

— За Великую Октябрьскую революцию, товарищи!

И ведь ни у кого я не вижу в данный момент «фигу в кармане». Все искренне и честно. Иришка у меня под боком, глаза светятся, волосы переливаются золотом, а от её близкого тела так и пышет жаром. Нет, мне сейчас вставать точно нельзя!

Черт побери!

Выпить хочется, братцы!

Не пора ли нам вместе собраться,

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

При фитиле

Керосиновой лампы

Все сидим мы и думаем, как бы

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

Здесь вам раскоп,

А не в парке гулянье!

Так оставьте все ваши желанья

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

Пить из ручья

Никогда не напиться.

Не пора ли нам вместе сложиться -

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

Лазали мы,

Где не лазали черти.

И теперь не грешно, поверьте,

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

Вот, кончим раскоп

Без единого трупа,

И тогда соберемся всей группой,

Опрокинем стаканчик-другой -

В пивной!

Что же вы шеф

Нам вина пожалели

Мы от спирта совсем окосели

И не можем добраться домой –

Из пивной!

Выпьем за тех,

Кого нет уже с нами,

Кто лежит под большими столами,

Опрокинув стаканчик-другой -

В пивной!

И, все-таки, черт побери,

Как выпить хочется, братцы!

И не выпить, а просто нажраться!

Опрокинуть стаканчик-другой -

В пивной!

Наш студенческий гимн уже выучен всеми наизусть. Компания несколько поредела. Кто-то ушел провожаться, чью-то безжизненную тушку, как Кирюху, отправили вниз на койку. Мы с Иришкой лежим на угловой кровати и предаемся разврату. Нет, это не то, что вы подумали. Советский студент консервативен и скромен, это вам не вписка какая-нибудь в двадцать первом веке. Но обжиматься и целоваться взасос никто не мешает. Большая часть оставшихся заняты подобным же. Между принятием на грудь и прочими развлечениями. Танцы в коридоре закончились по причине позднего времени суток и строгого внушения со стороны вахтерши. Люди разбрелись по комнатам и праздник понемногу затухает. Самые буйные и одинокие будут гульбанить до утра, за что потом получат втык.

Вот и я дождался, когда закончится песня и тут же закрыл рот Иришке, одновременно лаская её грудь под кофточкой. Она горячо отдается порыву и тяжело дышит. Как уж я дымлюсь, сами догадайтесь. Мы сегодня перепрыгнули вверх в познании ощущений. Заметно, что девушке ласки нравятся, но под юбку она меня не пустила. Значит, сегодня «не будет». Дьявол, а что мне с бешеной эрекцией делать? Минус подобных «романтических» отношений без продолжения. И как я справлялся со всем этим делом в прошлом? Наверное, просто перед глазами не представали открывающиеся «возможности».

Ирина чувствует мое состояние, в буквальном смысле этого слова, её рука будто бы случайно легла на причинное место. Она горячо шепчет:

— Давай не сегодня, я хочу в другой обстановке.

«Вот это новость! Она ведь дает мне понять, что готова. Ради такого можно немного и потерпеть!»

Я быстро прикидываю и шепчу в ответ:

— В эти выходные получится?

Глаза Иришки расширяются. Она невольно сглатывает и молча кивает, тут же сунув свою мордашку мне в плечо. Но в принципе она права. Не в общаге же по пьяни делать «Это» в первый раз. А у меня в душе скребут кошки. Нет, я не боюсь разврата с малолеткой. Я боюсь запутаться в отношениях нового мира. И что совершенно честно, я их вовсе не планировал. Само как-то получается. Как проклятье! Хочешь не хочешь, но постоянно натыкаешься на очередные соблазны. Если все открывающиеся возможности сложить, то у меня уже целый гарем может образоваться. А оно мне надо? Марина, Даша, Света, Вероника плюс Ирина.

А я еще смеялся над попаданцами ловеласами. На себя посмотри!

Глава 15 Треугольник между огней

Скрипнул протяжно диван.

«Что ж он такой шумный? Вот мы с Дашкой сегодня подебоширили, всех соседей, наверное, подняли! »

Подруга встала и неспешно прошествовала к балкону.

— Снег идет.

Я повернулся к стоящей у окна девушке и невольно залюбовался её фигурой. Мы ведь так и заснули голышом. Дает же природа кому-то все! Классическая женственная до одури фигура в виде «гитары», полновесные полукружия грудей, практически плоский живот и четко очерченные бедра делали абрис Дарьи идеальным. Светловолосый треугольник там, где и положено ему быть. Не было еще в этом времени повальной эпиляции. Даша заметила мой взгляд и нарочно повернулась ко мне попой. Там также было на что посмотреть. Хотя я ведь могу не только смотреть? Мысли разом потекли быстрее, и по мановению волшебной палочки вспыхнуло жгучее желание. Вот я самец озабоченный!

Скажете, сволочь ты! Охмурил одну беззащитную девушку, а спишь с другой? Но что я могу поделать со своим естеством? Да и в той жизни не особо в молодые годы сдерживался, а в этой и подавно. Сами себя спросите, чтобы вы делали на моем месте? Гормональная накачка обновленного второй молодостью организма прошла так стремительно, что, честно говоря, сдерживаться стало чрезвычайно трудно. Умом понимаешь, что так делать нельзя, но тянет. Черт возьми, безудержно тянет! А раз есть возможность, то почему бы и нет? После первой нашей встречи с Дашей на вечеринке у Хомы, где у нас случился горячущий перепихон по-быстрому, сейчас уже наша третья встреча.

Вторая состоялась буквально через несколько дней после первой в тот вечер, когда мама внезапно заночевала у знакомых. Как раз Даша позвонила и спрашивала, как у меня дела. Так что наши дорожки внезапным образом снова пересеклись, и мы не заметили, как оказались в постели. Вот тут я сполна прочувствовал свежие возможности. Ого-го какие возможности! Подробностей не будет. Все мы взрослые люди, и что я могу рассказать вам нового? Нормально все вышло и не один раз. Юношеский потенциал и мой прошлый опыт в ту ночь произвели на, казалось бы, искушенную в подобных вопросах даму неизгладимое впечатление. Я же в ту ночь плыл в сплошной нирване. Даже не представляете, какой это кайф, ощущать такое сызнова. Теперь понятно, почему секс — это самый действенный движитель человечества.

*********

— Ты где успел всему научиться?

Дашка голая и потненькая прикорнула рядом со мной. Она тяжело дышала. Еще бы! Ядрёный у нас выдался сексмарафончик, и девушка принимала в нем деятельное участие. Горячий перчик оказался! И в прошлом я неоднократно замечал, что в страсти блондинки начисто делают брюнеток. Хотя почему-то в социуме считается наоборот. Диван у меня не был слишком широким, но зато крепким и с твердым покрытием. Терпеть не могу в сексе мягких перин!

— Было дело, — коротко ответил я и потянулся за графином. Пить хотелось ужас как.

— А я считала, что ты у нас скромный мальчик, — ехидно улыбнулась Морозова и повернулась набок.

Я чуть не охнул от соблазнительного вида. Дашка разом показала все преимущество своей классической формы фигуры. Ей бы на обложку «Плейбоя, и точно станет «Девушкой года»! В итоге я не удержался и, что называется, заново «распустил руки». Затем уже она показала класс и провела сеанс «французского поцелуя».

— Ты обалденная! — запалисто прохрипел я и повернул девушку в нужное положение.

«Ни фига меня штырит! И как я только прожил те юные годы в прошлом будущем времени?»

********

Короче, мы весело провели в ту ночку время, и остались весьма довольными друг другом. Вообще, странные у нас с Морозовой сложились отношения. Мы не любовники в том смысле, что проводим вместе свободное время. Дарья слишком хитра, чтобы отказаться от своего нынешнего образа жизни. Живет она с вполне обеспеченным мужчиной, получая разом то, к чему многие молодые женщины идут годами. Положение в обществе, «гражданский брак» в восьмидесятые уже никого не удивляет. Вдобавок к этому крепкий достаток и хороший секс. Папику чуть за тридцать, самый расцвет мужского естества. Вот последнее Дашка горячо любит и на этой почве, мы, собственно, и сошлись.

Возможно, еще задержались в душе некие остатки чувств ушедшей в прошлое юности. Со взрослением обычно они уходят, оставляя долгое послевкусие. И как бы мы оба уже взрослые люди. Даша такую во мне перемену моментально заметила и здорово удивилась. Но, похоже, подобный порядок вещей её вполне устроил. Нет отупляющей ревности к мелочам и поступков малолетнего влюбленного дебила. Меня же устроило то, что я буду иметь регулярный секс с опытной и безумно красивой девушкой. Молодое холеное тело, опыт в любви и все это в одном флаконе — такое, поверьте, в жизни большая редкость. Так что отказываться от наших нечастых встреч я пока не собираюсь. Да и, честно говоря, они и спасли меня от некоторых необдуманных поступков.

«Да и никому я не должен».

***************************

— Ну и как прошла ваша первая ночь?

Даша в курсе моих любовных похождений, она как верная подруга, которой можно многое рассказать.

— Тебе все подробности передать? С какой стороны и насколько вводил?

— Нет, не надо! — девушка смеется, и её титечки немного подрагивают. — Все получилось?

— Нормально прошло. Иринке понравилось. Я, честно говоря, думал, что в первый раз у девушек все намного хуже.

— Она у тебя что, первая девственница? — деланно вскидывает светлые брови Дарья.

— Ну ты монстра из меня не сотворяй! Я же говорил, что моя «учительница» была старше.

— Ох, и развратила она моего зайку!

— Что-то ты раньше не жаловалась.

— Да нет, просто странно, — Даша легла рядом со мной на живот, и я ощутил прикосновение её бархатистой кожи. — Был тюлень тюленем, а тут прямо…

— Это вы, девочки, просто взрослеете раньше. Мы потом быстро вас догоняем и обходим на повороте, — я решил переключить её внимание с щекотливой для меня темы. — Сделать тебе массаж?

— А ты успеешь? Я ведь знаю, чем это кончится, а тебе еще поезд встречать.

Я бросаю взгляд на часы. Мама в командировке, потому квартира и была моя на всю пятницу.

— Успеем! Если по-бырому.

Лью на руки детское масло и начинаю. Женщины от такого массажа обычно пищат, а Даша наслаждается каждым прикосновением. Обалденная девушка! Невольно сравниваю её с Иринкой. С неудовольствием понимаю, что моя студенточка проигрывает почти по всем параметрам. Пусть у Ирины грудь больше и на удивление упругая, но Даша буквально вся соткана из страстей. Не могу от нее отказаться, хоть убей! В итоге чертыхаюсь и перестаю мучить себя сомнениями. Подо мной молодое женское тело в полном расцвете сил, а я тут дурью маюсь! Пора переходить к делу!

— Ты знаешь, что у меня никогда не было такого молодого любовника? Даже в пятнадцать лет?

Я могу бесконечно смотреть, как девушки натягивают чулки, но в этот раз Дарья меня удивила иным. Она иногда чересчур откровенничает со мной. Нашла родственную душу? Женская интуиция невероятно сильна, но в данном случае она ошиблась. Я самый старый её любовник.

— Все бывает в первый раз. Всяко лучше, чем с древним пердуном.

— Ты несносен, Караджич! Таким и в школе всегда был!

— Извини, я пока в душ по-бырому смотаюсь.

Надо сполоснуться. От меня слишком пахнет женщиной! И главное — не забыть прибраться в комнате!

Одеваемся в прихожей, и Дашка решила продолжить разговор:

— И ничего он не старый, и очень интересный.

— Торгаш?

— Почему? — Дарья восхитительна в финской дубленке, но меховая шапка делает её старше. — Он стоматолог.

— И еврей.

Морозова удивленно поворачивается от зеркала.

— Малыш, к твоему сведению евреи — лучшие любовники. И у него очень обширные связи. Ты даже можешь через меня ими иногда воспользоваться.

— Откупаешься?

— Караджич, ты чего сегодня такой невыносимый? После стольких удовольствий должен быть довольный как слон.

Я обнимаю Дашу и шепчу ей в ухо:

— Извини. Сама понимаешь, мне сейчас непросто.

В глазах девушки мелькает нечто:

— Ты уж самостоятельно распутывайся, ты большой мальчик. Я приму любое решение.

«Вот это женщина! Её и в самом деле надо на руках носить. Куда мне бедному студенту!»

— Обязательно. Увидимся!

Чмок в щечку, и я тут же бросаюсь надевать обувь. Мне еще встречать маму.

«Комната! Ты проверил под диваном?»

Суета на вокзале, тут же подошедший автобус и мы дома.

— Как ты провел время?

— Нормально!

Мама с некоторым подозрением втягивает воздух в прихожей.

— Духи в этот раз другие. Сынок, ты у меня ловелас?

Помогаю маме снять сапоги. Когда я это сделал в первый раз, она мой поступок высоко оценила. Сейчас смотрит на меня пристально сверху, ждет честного ответа. Мамочка, какого ответа? Что твоему сыну, которого у тебя в этом времени даже и нет, далеко за пятьдесят? И он ищет себя в совершенно другом мире, стараясь распутаться со всем на него внезапно навалившимся? Был бы я Тем, то точно не устроил бы любовный треугольник. Пылкое сердце юноши не было бы таким расчетливым, как у меня из еще не свершившегося будущего. Потому я прячу глаза, они сразу выдают.

— Да все нормально, ма.

— Не ври, я вижу, что-то не так. Вы поссорились?

Вздыхаю и нехотя отвечаю:

— Мне надо самому во всем разобраться.

Неожиданно мама соглашается.

— Уж разберись, пожалуйста, и познакомь хоть с кем-нибудь. Думаю, что та девушка, у которой тонкий запах парфюма мне понравится.

Ничего себе! Ну с Дашей я знакомить её точно не собираюсь. А как раз другие, более приторные духи её. Но мама не смогла все-таки удержаться от подколки:

— Надеюсь, в этот раз ты все успел убрать? Я пошла в душ.

После первой нашей ночи с Дарьей под диван случайно упало изделие номер два. Многоопытная Морозова догадалась их прихватить, заодно показала какой отечественной марке можно доверять. Я еще с этим делом толком разобраться не успел. Но палево тогда случилось конкретное. Но так как я уже мальчик большой, разборок не последовало. И здорово подозреваю, что неожиданные ночевки мамы в гостях у знакомых появились неслучайно. Ну где еще молодежи встречаться?

— Ешь пирожки. Мы в Обозерском накупили их еще горячими, пока ждали поезда.

— Устала?

— Да нет. Было даже весело. Нас на Кий-остров возили. Как там, наверное, великолепно летом! Скалы, сосны, красотища. Нам еще повезло с погодой. Сейчас, осенью шторма идут часто.

— То есть море видела?

— Да, я же люблю море, — глаза у мамы влажнеют. — Сразу детство, и моя Мезень вспоминается. Мы с твоим дедом на баркасе к колхозным тоням не раз ходили. Бывало и в шторм попадали. Ой, сколько я тогда страху натерпелась!

— Слетайте с отцом туда зимой. Он как раз будет в отпуске.

Мама уставилась куда-то в сторону. Её глаза заволокло. Мы почему-то быстро забыли, какое у наших родителей, детей войны было непростое детство. Я это потом в нелегкие девяностые частенько вспоминал. Сжимал зубы и твердил, чем мы лучше их? Они пережили лихолетье войны, и мы как-нибудь перемелем этот бардак. Так оно и вышло. Но все равно их жалко. У них зачастую толком и детства не было.

Отец жил на оккупированной территории, часть родни служила в армии, другая в партизанах. Вокруг деревни горят, народ в леса убегает. Коллаборационисты и предатели из соседней Украины всех подряд жгут. Только лесами да болотами Полесья и спасались. Надо бы обязательно побольше его о предках расспросить. И о деде, о деде узнать! Я его почти не помню, и в этом времени он уже умер. А ведь герой войны! Ушел в сорок первом, пришел в сорок шестом из госпиталя. На него родным уже, и похоронка пришла. Так что не хрен жаловаться, у нас все нормально и хорошо. Мы поколение сытых семидесятых и восьмидесятых.

— Думаешь, стоит?

— Конечно! Бери несколько дней отгулов и летите. У родни зимой почитай, когда в последний раз была?

— Ох, давно! Зимой там хорошо. Снег, встретят нас на санях. Банька, зимняя уда, лыжи, — мама встрепенулась. — Дожила, сынок в отпуск отправляет!

— Не дожила, а заслужила!

Мама забирает чашки и идет к мойке.

— Ты чего не раздеваешься?

— Поеду в библиотеку, надо подготовиться.

— Ничего за учебой не видишь.

— Ну почему же? Потом в волейбол, а вечером в кино с парнями.

— А с девушкой?

— Иринка сегодня занята. Она же танцами занимается.

— Её зовут Ирина?

«Вот и проговорился!»

— С ней у нас завтра поход в театр намечен. Москвичи что-то модное привезли.

— Театр — это хорошо, — кивает мама.

Вот только я его терпеть не могу. Жена пыталась приучить, но так и не вышло.

«О-хо-хо! Когда же это и было!»

Глава 16 Белое настроение

Я сгреб с деревянного столика, на таких обычно летом пенсионеры играют в домино, снег и слепил из него плотный снежок. Сумерки незаметно перешли в полную темень, и только снежный покров создавал иллюзию некоей общей светлоты. Постоянные тренировки с шестом и волейбол не подвели и на этот раз. Снежок точно вошел в фонарный столб. Проходящая мимо ветхая бабулька лишь покачала головой. Такой здоровый лоб и ерундой занимается! Эх, бабуся, знала бы ты, какие я нынче проблемы решаю. Поистине мирового масштаба! Я задумчиво оглядел жидкую цепочку фонарей, запахнул капюшон и двинул к дому. Еще не вечер, и у меня полно дел.

Ноябрь и декабрь на Севере самые страшные для человека месяцы. После летних белых ночей вступившая в свои права постоянная темень воспринимается особенно тяжело. Это на югах всегда есть время темноте, а у нас летом один день перетекает в другой. И за это счастье мы платим в проклятые последние два месяца года. Утром встаёшь — темно, возвращаешься домой в темноте. В некоторые особо пасмурные дни казалось, что наш мир полностью окутала проклятая темень!

Главное — пережить эти дни и дождаться Нового года. А там и солнышко будет чаще появляться, и год к лету повернет. Но пока мне переживать за свое эмоциональное отношение к погоде мешает постоянная занятость. И как это попаданцы в книгах умудряются тут же начинать действовать? Вот все-то они знают и ко всему в жизни готовы. Как будто в них изначально некая программа заложена. Ага, и еще этот внутренний голос в голове, который вовремя подскажет все необходимые цифры и выдаст гигабайты информации. Где спрятан очередной склад, слова песни для копирования, имена всех членов Политбюро и ответственных секретарей Центрального комитета. И везде, и всюду у них все получается! Сказки старпёрские те книжки, не более. Как бы я спас страну, мир и чего достиг банальным плагиатом и воровством. Ну а я считаю, что если человек в обычной жизни ничего не достиг, то и в теле попаданца ничего толкового не сделает. Вот незаурядные личности могут, в этом я согласен.

И я точно не супергерой!

Тут на банальных мелочах то и дело палишься! Мало того что я подзабыл многое из того, что знал о жизни в СССР, так еще мир здесь несколько иной. И временами я попадал в довольно неприятные ситуации. Взять хотя бы этот проклятый Ленинский зачет! Большего бреда я, наверное, в жизни не видел. Взять некие обязательства, записать это в тетрадь и безукоризненно выполнять, а по том сдавать по итогу зачет. Хотя нет, в нашем будущем еще работает Госдура и кремлевская администрация. Вот где заповедник идиотов, что приведут Эрефию к краху. Вот потому я в здешней действительности постоянно в движении. Кручусь как белка в колесе! Некогда элементарно остановиться и подумать. Ложусь вечером в кровать и тут же вырубаюсь. Эх, где мои стариковские бессонные ночи! Ну хоть сейчас по пути домой есть время поразмышлять о мире нашем бренном. Как его спасти из безвыходной ситуации.

Спрашиваете, почему я по попаданию без промедления не кинулся спасать этот СССР? Но, дорогие мои, и как вы это себе представляете его спасение? Каким образом и с помощью кого? Сами посудите! Благополучно прошло десятого ноября тысяча восемьдесят второго года, а товарищ Брежнев до сих пор живее всех живых! Катается себе бодренький по разным заграницам, ведет активную миротворческую деятельность. Они с Никсоном на пару самые известные на планете «голубки добра и света». Нормально так, да? Один чехов раздавил, другой вьетнамцев вдалбливал в каменный век. Кто бы мог подумать!

Андропов, как оказалось, еще в конце семидесятых внезапно отошел от дел и скопытился. Мутная, на мой взгляд, ситуация. И я совсем не удивлен, что она скрыта за завесой жуткой тайны. Вместе с ним, похоже, убрали всю кодлу, которую он беспрестанно просовывал в ЦК и лично Брежневу. Весь этот аппарат советников и подхалимов из Института США и Канады и прочих либеральных заведений, что позже страну угробит. И поделом! Думаете, один Горбачев тот развал устроил? Остановить этого горе-реформатора оказалось попросту некому. Взаимное недоверие и жесточайшая конкуренция в верхушке партии убрали с поля всех достойных ферзей. Селекция наоборот. Остались одни бестолочи и кадры, которые больше не видел в страну социалистической.

Вот никогда не верил гэбэшникам. По моему глубокому убеждению это именно они и слили в будущей прошлой истории Советский Союз. Если не верите, то гляньте длиннющий список предателей как раз из их ведомства. Как такие упыри, вообще, могли попасть в органы, и кто их туда пропустил? Хороший вопрос. Или пропихивали, или система давно пошла вразнос. Поспрошайте тех, кто в те годы заграницу выезжал, как их долго и нудно перед поездкой трясли и мурыжила. Что бы ни случись чего! А тут офицеры и носители государственных тайн. Да всю внутреннюю безопасность эти хваленые органы полностью провалили. Бегали за придурками из диссиды и самиздат ловили, а предателей из высшего эшелона власти проворонили! Или упорно не хотели замечать?

Не знаю, с кем гэбешные кланы спелись в ЦК, но говна стране эти деятели принесли достаточно. И даже в моей эпохе архивы тех времен так и остались закрытыми. Как искусственно в конце восьмидесятых создавался дефицит, как разжигали окраины и принимали странные решения во внешней и внутренней политике. Кто встал по главе МИДа тогда помните? Да взять хотя бы наше вторжение в Афганистан. Начальник Генштаба Огарков в лице армии категорически против, МВД против, МИДовский аппарат против. Но КГБ предоставляет в Политбюро лживые сведения и пугает Леонида Ильича и остальных престарелых небожителей вторжением в соседнюю страну американцев.

Представляете, какие силы были в этой афере задействованы? Вопрос — для чего? В итоге страна со всего маху вляпывается в чужую гражданскую войну. Где азиатские троцкисты решили ускоренными темпами загнать средневековую и ужасающе отсталую страну в светлый мир социализма. У нас в своей-то Средней Азии творились тогда, то есть и сейчас черте что! Байство, тотальная дикость и нарушение советских законов. Лишь города выглядели хоть как-то цивилизованными. Ага, пока там русские жили. Стоило им потом в девяностые уехать, как промышленность, медицина и здравый смысл быстро покинули эти республики. И Средневековье тут же вернулось обратно. Как будто и не уходило. Бедный Афганистан вообще превратился в мирового изгоя.

Поэтому мне было смешно читать, как попаданцы с помощью переданных наверх коротких записок разом изменяют здешнюю политику. Нет, ребята, вас довольно быстро вычислят и повяжут. Обычного гражданина не готовят к агентурной работе, чаще всего он и представление не имеет, что это такое. И я копейки не поставлю на вашу жизнь. Максимум на что можно рассчитывать, что вы поможете одному конкретному важному лицу получить от жизни больше, чем он заслуживает. Это система! Её наскоком не возьмешь. Я вот уже который месяц голову ломаю, стараясь подобрать к ней нужный ключик. Но пока безуспешно. Ничего умного в голову не лезет, а на рожон переть не буду. Жизнь у меня хоть и вторая, но моя собственная. Так что идите на фиг с вашими реформами!

Да и в здешней реальности дела обстоят несколько лучше. Корабль пусть и со скрипом, но куда-то поворачивает. Нет, никакой перестройки и гласности, слава богу! Тьфу тьфу, я невольно сплюнул через левое плечо. Спасибо, но нам того ужаса больше не надо. Я более чем уверен, что и имеющимися средствами можно многое в стране поменять. Пусть не так быстро и затратно. Но капля и камень точит. Имея колоссальный запас по прочности, Союз может многое в себе поменять. На фига его ломать через колено? Китай также не сразу строился, а понемногу брал разбег.

И ведь что-то меняется прямо на глазах. Вон сколько отечественной электроники в магазинах появилось! Даже мой магнитофон лишь с виду похож на тот, что брат купил в тогдашнем времени. В нем полно самых современных технических наворотов, что в моем мире присутствовали лишь у японцев. Даже кассеты наши не так плохи. Недаром делаются на заводе, что поставили западные немцы. Нет, техника в этом мире точно опережает тот мой.

Внезапно я останавливаюсь как вкопанный, ноги враз холодеют, а голову бросило в жар. Да нет, этого не может быть! Но я же здесь появился? Эпический сюжет! Неужели?

В задумчивости сворачиваю на Суфтинку, это район деревяшек, зажатый между многоэтажными кварталами. Как ни странно, но он доживет и до моего времени. Мне же сейчас хочется неспешно пройтись по деревянным мосткам и подумать. Это что же получается? Я не зря штудировал туеву хучу подшивок с газетами, а также рылся в толстых журналах. Если это неожиданное открытие свалилось только что на мою голову? Поиск информации помог её проанализировать, и мозг выдал некий в ней скрытый код. Осталось разобраться с тем, что внутри него находиться. Значит, надо рыть дальше.

С некоторых пор копаться в текущей периодике стало проще. Мама договорилась насчет меня, и я посещал библиотеку техникума торговли. Это было крайне удобно, как раз на пути из института домой. Заодно меня там подкармливали в их столовой. А готовили у них по сравнению с институтской столовкой намного лучше и стоило все сущие копейки. Ежедневные занятия спортом прибавили мне несколько килограмм мышечного мяса, которые постоянно требовали свежей подпитки. Минусом было излишнее внимание к моей персоне со стороны здешних учениц. Там же одни девушки учатся и все они малолетки. И на фиг мне такое счастье? Со своими бы дамами разобраться!

Чую, что все проблемы с женским полом еще впереди. Но как от этих милых девушек можно отказаться? Грустно вздыхаю. Это точно недостижимо! А я все смеялся, что попаданцы начинают по бабам бегать, как альфа-самцы. Ага, вот когда проведете ночь с подругой в новом и накачанном тестостероном теле, тогда и поговорим! Ни фига тут опыт твоего будущего прошлого не срабатывает. Попросту башню сносит, и ты готов бежать за юбкой дальше. Максимум на что ты способен, не вертеть постоянно по сторонам башкой и семенем зря не разбрасывать. Секс и в самом деле самый крутой крючок для человеческой породы. Дьявол оказался изумительным искусителем. Так что будем осторожней.

Но продолжим наш анализ тутошней обстановки. Недели за газетами и прослушиванием радио с его многочисленными «Голосами» привели меня к парадоксальному выводу. Где-то в середине семидесятых непонятно по какой причине в верхах СССР произошел странный переворот. На 25 съезде КПСС Генсеком неожиданно для всех стал Кириленко Андрей Павлович. Один из столп Брежневской группы в ЦК. Человек, курировавший весьвоенно-промышленный комплекс СССР. Учитывая, что этот комплекс пожирал не менее половины лучших интеллектуальных ресурсов и около 80 процентов финансовых и материальных фондов страны, секретарь по оборонке был более влиятельным человеком, чем председатель Совета Министров СССР.

Уход Брежнева с поста здорово принизил влияние в ЦК украинской группировки и, наоборот, возвысил так называемую «Русскую». Кириленко явно симпатизировал почвенникам и охранителям, но недолюбливал либералов. Конечно же, об этом не писали открыто в газетах, но тщательно анализировали за рубежом и что-то такое прорывалось в толстых «умных» журналах. А там лишнего слова просто так не напишут. Но обилие статей о «возрождении глубинной России», постоянные исторические отсылки как бы намекали о некоем политическом повороте внутри партии.

Черт меня подери, в интернациональной по своей сути компартии за десятилетия появились национальные кланы! Так, подожди. А они разве куда-то уходили? Партия с самого своего основания не была монолитной. Я тут кое-что почитал дополнительно, чем здорово обрадовал Сальникова, нашего преподавателя истории КПСС. Он даже в пример меня курсу поставил. Правда, мое излишнее рвение в плане партийной истории в итоге привело к конфликту с секретарем комитета комсомола института Наволоцким.

Этот хмырь, как и большинство функционеров был заурядным начетником, и обычно прямые цитаты классиков его ставили в тупик. Это еще хорошо, что я тогда на бюро не Сталина озвучил. Несколько томиков вождя у меня в комнате на полке стоят. Чего только не найдешь в домах у пенсионеров! Вот знал я, что эта комсомольская гнида настучит, так и случилось. На парткоме меня сначала обозвали ревизионистом, а с глазу на глаз посоветовали не лезть, куда не надо. В глубине души они понимали, что я прав. Но ведь партия не может быть неправа? Первый мой урок здешнего ленинизма-марксизма. И они еще удивляются, что страна вразнос пошла? Сами же себе врали, и все об этом знали, удоды!

Плюс случившегося конфликта выразился в том, что Наволоцкий больше ко мне не лез. Видимо, и ему влетело за плохое знание основополагателей. Так что мое общение с комсомолом заканчивалось на нашем комсорге Зине Шайбутдиновой. Та претендовала на большее, но на симпатичную в своей экзотичности татарочку сил и времени у меня уже не было. И так запутался в отношениях, а ведь еще мне надо думать о будущем и спасать страну. Твою ж дивизию! В кои веки начал размышлять о серьезном, и опять бабы в голову залезли!

Думаете, откуда я сейчас иду? Водил Веронику, ту самую продавщицу из универмага в модное заведение «Садко». Денег там оставил… Мою жабу успокаивает лишь тот момент, что эти траты можно считать вкладом в будущий бизнес. И кстати, меня здорово удивил недавно открывшийся бар "Садко". Интерьер модерновый, даже в будущем он смотрелся бы весьма неплохо. Дизайнеры двадцать первого века горазды лепить что попало, главное держаться «в тренде». Я ведь иногда снимал интерьеры для местных журналов и откровенно ржал вместе с их редакторами. Один раз, помню, попался нормальный интерьер нового кафе. Так и то его делала жена владельца, со вкусом оказалась женщина.

И еще в баре варили великолепный кофе по-турецки, правильно на песочке в турках, и был большой выбор невероятно вкусных коктейлей. Да и выпечка не подкачала. Музыка звучала самая современная, общепит не ограничивают, как на официальных дискотеках в выборе. Так что ничего себе оказался «совок»! И в Архангельске есть места, где можно посидеть с хорошей компанией. Если деньги, конечно, имеются. Потому и публика в баре «Садко» тусовалась все больше кучерявая. Мне даже показалось, что я заметил там Хому, но без Марины. Так у такого красавца наверняка девчонок полон дом. Ну мне с ним не жить, так что поздоровался и на том спасибо. К сожалению, одна из неприятных черт нашей жизни что там, что тут — приходиться мириться с подобными личностями из-за шкурных интересов.

Вероника на поверку оказалась молодцом. Как только поменялись цены на фотоаппаратуру, она тут же позвонила мне. Сто двадцать рубликов и так большие деньги. Зарплата какого-нибудь несчастного бюджетника. Но зато на сэкономленные средства я прикупил в отделе у Вероники реле времени, пока обычное, не электронное; мелочь в виде нескольких бачков и спиралей для проявки пленки; хранения реактивов, а также часть химикатов для фотографии. Магазинные наборы мне категорически не нравятся, но закрепитель даже на советском заводе трудно испортить.

К тому же девушка оказалась особой смешливой и вовсе не тупой курице из сферы торговли. За модой следила и была неплохо одета. Но главное — с ней было интересно общаться. Хотя меня здорово напряг её прощальный поцелуй. Такой вовсе не дружеский и подразумевающий большее. И, заметьте, не я был его инициатором. Так что сказки это, что девушки в эти времена были скромными. Ага, спустя десятилетия повальной феминизации общества. На мой прикид, уже после третьего свидания я мог бы с ней переспать. И такой анализ касался многих из знакомых девушек. Вот такие они простые советские нравы!

Но черт побери, у меня уже не треугольник любовный выстраивается, а целый ромбик! И отказать Веронике просто так нельзя. Мне этот отдел в универмаге позарез нужен! Связи в торговле завести не так просто, а многие вещи, что «выбрасывают» абы как не купить. Их частенько придерживают для «своих». Вот и «Зенит ТТЛМ» мне по сладкой цене из-под прилавка достали. Я усмехнулся. Дожил, взятку придется своим телом отрабатывать! От этой неожиданной мысли даже рассмеялся в голос, чем напугал проходящего мимо прохожего. И вдобавок привлек внимание шантрапы, тусующейся на перекрестке под фонарем. Ну все, приплыли!

Суфта, именно так называли эти несколько кварталов деревяшек, выросших на болоте шестидесятые годы, всегда слыл местом хулиганским. Сколько я здесь в детстве проблем заимел! Хорошо, что на районе жили множество однокашников или знакомых по играм, что встревали за меня. Чужакам же сюда лучше вечером и вовсе не соваться. Встает закономерный вопрос — как же это так, что все многочисленные партийные, комсомольские и прочие общественные организации прозевали скачок детской преступности и складывание из них целых подростковых банд? Я же и тогда знал, что за местной шпаной всегда стоит улра. То есть настоящие уголовники. А ведь кому-то государство за работу с молодежью и борьбу с преступностью деньги платило и деньги немалые. Изнанка официозного фасада развитого социализма.

«Ну вот она — первая встреча с суровой реальностью».

— Эй, слышь, закурить есть?

От круга свет отделилась долговязая фигура. Руки в брюки, на голове кепка шестиклинка, в зубах незажженная беломорина. Реальный пацан, чё! Решил «обуть» очередного баклана.

— Извини, пацан, не курю. И тебе не советую.

— Ты чего такой борзый?

— Ничего в берегах не попутал? Не рамси не по делу.

— Чего сказал?!

В голову сами приходили блатные словечки из девяностых.

-Ты че, бык?

Разговор явно не заладился, и к нам подтягиваются еще трое шнырей. Один крепыш в кожаной куртке и два задохлика «шестёрки». Я в одиночку их точно не вывезу. Это не кино и не глупая книжка, где один суперпупербоец всех махом побивает. Украдкой бросаю взгляд в сторону в поисках хоть какой-нибудь палки-выручалки. Тогда есть призрачный шанс отмахаться. Убежать уже не удастся. И это вовсе не позор в такой ситуации.

«Поздняк метаться, кина не будет!»

Но вовремя вспоминаю, что я не где-нибудь на улицах «комсы» или «варавинских». Это же отчасти и мой район тоже.

— Главный кто? Говорю, кто главный у вас?

Крепыш сплевывает через зубы и нехотя шлепает:

— Те зачем?

— Базар есть, но только с ним.

Сценарий типичного наезда на случайно зашедшего лоха сломан, шпана переглядывается меж собой. Они хоть и туповатые, но соображают, что не со всеми прохожими стоит вести себя некультурно.

— Ну чё?

«Мля, заело у них, что ли?»

Но взгляд из-под низко надвинутой кепки умный. Тупых во главе шайки не ставят.

— Кешу со Стрелковки знаешь?

— Ну.

— Баранки гну! Догоняешь?

По идее сейчас я должен был получить под дых за борзоту, но наблюдаю, как старшак что-то очень быстро соображает. Я то знаю, что Кеша во всей здешней мутной схеме играет не последнюю роль. И этот, значит, должен знать.

— Типа он за тебя впрягётся?

— И не только он. Вот Паша Бидон обязательно.

— Кореша?

— Лепшие. Так что вам, пацаны, ко мне лучше не лезть.

— Не звонишь?

— Мне рамсить последнее дело.

Даже не знаю, понимает ли эти слова старшак, задумчиво гоняющий между зубов спичку, но решает он быстро:

— Без проблем, вали. Но лучше тебе здесь по вечерам все равно не появляться.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к парням. Такой безыскусный наезд просто так оставлять нельзя.

— Это с каких это дел? Я на Стрелковке жив и много кого знаю. И у кого тогда возникнут проблемы?

Старшак моментально врубается в ситуацию и решает не нагнетать. Остальные помалкивают. Одно дело наехать на одинокого прохожего, другое, на кого-то из тех, за кого могут впрячься. Тут все друг друга знают.

— Лады. В случае чего на Хмурого ссылайся.

Но по глазам я заметил, что подобный исход резко не устроил долговязого. Вон как вслед зыркает. Явный беспредельщик.

Мне становится одновременно грустно и смешно. Гопота хренова! Прижать бы вас к ногтю, шушера обсосанная! Из таких говнюков потом в девяностые в свои ряды будут рекрутировать бандюки. Не прощаясь, иду дальше, не стоит показывать им собственную нервозность.

«А ведь в самом деле, с этим надо что-то делать!»

Ну а что? Организовать комсомольскую бригаду? Ходить с увещеваниями — «Ребятки, так поступать некрасиво. Давайте жить мирно!» Или тупо бить по их пустым бошкам в образе дружинника с повязкой? Так те трое наверняка несовершеннолетние и виноватым окажешься именно ты. И покровители из темных кругов предъяву потом тебе же сделают. А менты, как всегда, отморозятся. Система во все времена состоит из тех, кто не любит напрягаться на работе.

Ситуация!

Так, толком ничего и не придумав по поводу спасения человечества, сажусь в кресло у телевизора. По нему как раз идет передача «В мире животных» и, как ни странно, но её ведет не Дроздов. В том мире я ездил в Африку. Танзания, Намибия, ЮАР. Так что видами экзотического континента меня не удивить. Разве что сейчас там нет такого наплыва туристов, как в будущем. Наверное, потому интересней.

— Эти духи самые приятные.

— Мама?

— Ты меня расстраиваешь, Сереж. Нельзя быть таким легкомысленным! Я тебя не узнаю.

Вздыхаю. При моих возможностях и опыте я могу девчонок хоть раз в неделю менять. Но мне этого не надо. В плане секса и с Дашкой круче некуда, по эмоциям Иришка всех бьет. Вероника и вовсе для дела. Но маму огорчать все равно не стоит.

— Ма, успокойся, у меня серьезно только с одной.

— Опять это дурацкое слово! — мама поднимает на меня глаза, но вязать продолжает. — Тогда зачем мозги другим девочкам пудришь?

— Да нет ничего такого! Но ты сама знаешь, что иногда от назойливых барышень отделаться очень сложно.

Мама бросает на меня испытывающий взгляд, но разговор о подругах решает не продолжать.

— Тетя Маша заходила, сказала, что ты можешь забрать технику. Ей по телефону дядя Саша разрешил. Он уже давно фотографию забросил, так что пользуйся!

Я чуть не подскакиваю с кресла.

— Вот это дело! — и тут же бегу к телефону.

— Да можешь без звонка идти. Мария дома, воскресные пироги печет.

Уже по пути к соседям понимаю, что обычно моряки звонят домой, когда заходят в советский порт.

«Чего отец тогда нам не позвонил?»

Подгон был шикарным, не ожидал. Польский увеличитель «Крокус» считался даже в более позднее время одним из лучших в своем классе. Отличный объектив, тонкая юстировка, ровный засвет всего поля. О чем еще можно мечтать? Вдобавок мне достались большие кюветы, пинцеты и всяческая полезная мелочёвка. Ну что, домашняя лаборатория практически в сборе! Тогда в ближайшие выходные стоит устроить пробную съемку.

И я обещал Веронике снять портрет. Хм, и еще с Ирой погулять. Черт, это уже начинает напрягать! И вдобавок следует обязательно с химиками из соседнего факультета поговорить, есть ли у них завязки в институтской лаборатории. Заводские наборы для проявки меня категорически не устраивают. Хочется самому составить проявитель для пленки, чтобы использовать на максимум её фотошироту. Контраст для бумаги я завсегда с помощью нужной температуры подгоню, или малость похимичю с проявителем. Но если пленка загублена, то этого уже никак не исправишь.

Тащу тяжелую коробку домой с подгоном и слышу неподалеку знакомый ехидный возглас:

— Откуда дровишки?

Рядом тихой сапой возникает Паша. Как подобный большой медведь может так быстро двигаться?

— Лучше бы помог, бери эту сумку.

— Чего там у тебя? Хату обнес?

«И откуда у советской молодежи чисто уголовные сленг?»

— Да для фотографии разное барахло. Босяцкий подгон от дяди Саши.

— Это который старпомом ходит?

— Знаешь его?

— Батя с ним знаком. У них гаражи рядом.

Я понятливо киваю. В эти годы автомобиль не только средство передвижения, но и способ убить запросто так уйму времени. Техническое обслуживание автомобилей граждан также попало в список «дефицитных», поэтому автовладелецЮ кроме мастерства вождения по хреновому асфальту должен вдобавок сам уметь обслуживать имеющееся в собственности транспортное средство. Я возился машиной тогда, когда мы были еще небогаты и денег хватило лишь на «девятку». Затем пошли иномарки и мудохались с ними уже у дилеров. Приехал, сдал, заплатил и горя не знаешь. Прилетел камень в стекло, тебе его тут же заменят по КАСКО. По здешним меркам сущая фантастика!

«Вот и чеши репу, какой строй для обычного гражданина лепше!»

— Я чего к тебе подошел, — мы остановились у подъезда, и я забрал у Паши сумку. — Сегодня вечером движуха намечается, заходи.

— Что такое?

— Хата у Кеши свободна, а Юрка как раз с первого рейса пришел, угощает. Закусь своя, девочки будут.

Я скривился:

— Ну этого добра мне не надо.

— А чего так?

— И так трое, не знаю, как с ними расхлебаться.

Павел качает большой лобастой головой:

— Ну ты, перец, даешь огня! Тебя после армии как будто подменили.

«Как ты чертовски прав, Паша!»

— Мозги на место встали. Тебе бы армия также на пользу пошла.

— Мне нельзя, у меня сердце.

Я холодею. Дьявол, а ведь Павел через несколько лет умрет! Просто будет идти по улице, упадет и больше никогда не встанет.

— И что врачи?

— Да советуют в Москву ехать, а мне в лом.

— Болван, что ли! Хочешь умереть молодым?

— Не хочу, конечно! Но что делать?

— Паша, ты конкретно дурак? С этим не шутят. Подожди, есть у один меня знакомый неплохой доктор. Со связями. Может, чего посоветует.

— Лады! Так будешь?

— Когда?

— В семь.

— Заметано!

Чуть не проговорился, что доктор этот, отец одноклассника, но из того мира. Его сын Олежа, товарищ мой также по медицинской линии пошел и даже стал в столице каким-то начальником. А вот его отец был знаком с моим, помогал ему с таблетками от давления. Так что проблем, думаю, в общении особых не возникнет. Медицина у нас была и при Союзе неплохой. Но в Москве. Так что Паше точно надо ехать туда.

Неожиданно в душе ёкнуло. А ведь это реальный способ хоть как-то сделать этот говённый мир лучше. Может, не стоит замахиваться на проблемы планетарного масштаба, а заняться чем-то мне по силам? Трезво оценить свои возможности? А там, глядишь, и в голову придет какая-нибудь умная мысль, как осчастливить уже все человечество. Лиха беда начало!

Пока все принесенное расставлял в шкафчиках, решил начать записывать те новшества, что возможно применить в этом мире без особых вложений. Как, например, создание электронных очередей в различных заведениях. Чтобы народ не давился в толкотне, а сидел спокойно без ругани. Казенные конторы порядок любят и должны отнестись к новшеству с приязнью. И вот здесь меня здорово прошибло потом. А ведь я это новшество уже видел в сберкассе, и еще в поликлинике. Такого в моем течении времени точно не было! И ведь еще всяческих полезных мелочей частенько замечаю. А если их начать целенаправленно искать? Так что фантасмагоричная догадка о том, что я, как попаданец в этом мире не одинок, имеет под собой веские основания. Кто он? Один или их несколько? Друзей по несчастью? Хотя какое это к черту несчастье! Новая и, надеюсь, более счастливая жизнь.

Вот только как их найти в такой огромной стране?

Глава 17 Выверты подсознания

Технология проявки фотографической пленки относительно проста. Сначала просовываем фотоаппарат в «темный» мешок и аккуратно там открываем. А руки-то помнят! Сколько лет я уже не возился с пленкой, а все вроде неплохо получается. Отрезаем прямо в мешке кусок уже засвеченной фотопленки и не торопясь засовываем её в спираль. Я студент и пленку экономлю, потратил всего кадров двенадцать. Это вам не тысячи кадров на «цифру» щёлкать! Сейчас надо поместить её в бачок и закрыть крышку. Уф, все вынимаем. Хорошо, что я перед этим потренировался «на кошках». Зато все прошло без сучка и задоринки! Я сегодня брал «Зенит» в институт и поснимал в обеденный перерыв ребят с курса и на улице здание второго корпуса. Было хмуро и темновато, так что я радовался светосильному объективу. И еще заметил, как на меня обратил внимание проходивший мимо заместитель ректора Якушева, что проводил у нас собрание перед картошкой. Заинтересованно так посмотрел. Имеет на меня виды?

И я не ошибся по поводу химиков, в лаборатории за пачку «Мальборо» мне удалось добыть энное количество нужных химикатов. Они вовсе не дефицит, просто в массовой продаже их не бывает. Большая часть подобной торговли завязана на предприятия. Обычному покупателю со стороны туда входа нет. Львиная доля той же фотобумаги, пленки и студийных ништяков распределяется по предприятиям бытового обслуживания. Так что здесь мне точно ничего не светит! И потому придется в воскресенье как миленькому топать снимать Веронику. Как вам такие коммерчески-взаимовыгодные связи? Фу? Но жизнь несовершенна. Уж мне ли этого не знать.

Меряю температуру заранее составленного проявителя, составом наминающим американский Д-96. Рецепт достаточно простой. Растворяем в 750 миллилитров воды температуры 35-40 градусов.

Метол — 1,5 г;

Сульфит натрия б/в — 75 г;

Гидрохинон — 1,5 г;

Тетраборат натрия кристаллический 10-водный — 4,5 г;

Бромид калия (10 % р-р) — 4 мл;

И при этом надо соблюдать очерёдность растворения химикатов, тщательно размешиваем, доводим количество жидкости до литра. Даем отстояться и фильтруем. Лучше составлять заранее.

Двадцать градусов показывает наш градусник. То, что доктор прописал. Аккуратно переливаю проявитель в бачок и нажимаю на таймер. Девять минут будет вполне достаточно. Время от времени прокручиваю спираль в бачке и размышляю. Наверное, вскоре придется искать иные выходы на дефицит. Придется рассказать Веронике правду, иначе не поймет. Жестоко, но необходимо! Быстрая промывка, затем заливаем хлористым аммонием заводской фиксаж. Мне больше нравится быстрое и жесткое закрепление. В принципе с точки зрения химии процесс обработки прост — проявляем в щелочной среде, а закрепляем в кислой. Ничего нового в мире Ph.

Отработанный проявитель я без жалости слил в канализацию. Он после использования здорово меняет свойства, так что экономить на нем точно не нужно. Это для бумаги можно использовать старый проявитель, добавив немного свежего. Да и закрепитель живуч. Тем более помню, что его раньше можно было сдавать в лабораторию. Там же остается серебро! А вы не знали? Все, процесс закончен. Пока я не сделал сушильный шкафчик, просто использую сооруженную из полиэтилена загородку около батареи. Пыль — наш главный враг! Поэтому перед процессом я провел влажную уборку комнаты. Идем мыть руки и пить чай с пирожками. Не успеваю выйти из ванны, как раздается звонок телефона.

— Серый, дома?

— Вроде как?

— Скакни ко мне. Дело есть, да и забыл ты у меня в последний раз кое-что.

В голосе даже сквозь трубку телефона пробивается нескрываемое ехидство. Я коротко буркнул:

— Минут через двадцать буду.

Вот нельзя об этом в лишний раз не напоминать? Но Иннокентий всегда был такой. Язва и одновременно неисправимый оптимист. Все искал чего-то в жизни. В той реальности он закончил плохо. Подсел на наркоту и сгинул по глупости. Был не удовлетворен собственной жизнью? Хрен знает, денег у него хватало, девок без счета. Чужая душа — потёмки! Мне бы со своими проблемами сначала разобраться. И надо же было произойти такому гадству! Дело в том, что после воскресной вечеринки я проснулся вовсе не у себя дома. Сначала долго протирал глаза и лишь потом заметил, что рядом со мной бесстыдно развалилась абсолютно голая девушка.

Ёк макарёк!

Чуть не подскочил до потолка. Где это я? Почему я здесь? Голову немедленно сжало адской болью. Вот я дурак! Юрка привез с заграницы всяческих импортных напитков — ром, джин и еще какая-то синяя дрянь. Вот как будто я этого в прошлой жизни не пил! И на фига было мешать?! Очухавшись, я перевел взгляд на девушку. Ну девка как девка, не худая, нежирная. А затем я её узнал, вернее признал во мне Серега. Это же моя, то есть его одноклассница! Наташка Кречетова. Писец. Приехали.

Твою ж дивизию! У меня с ней что-то было? Замечаю лежащий на полу и весьма характеризующий меня, как типа с низкой социальной ответственностью предмет. Наклоняюсь поближе — «Баковский завод резиновых изделий», продаются по десять копеек штука. Для советского производства самые нормальные. Значит, мои. Я их всегда по старой привычке в кармане таскаю. Ну хоть с этим хорошо, на болт ничего не намотал, и насчет слишком шустрых сперматозоидов можно не опасаться.

«Но какого черта?»

Хотя чего тут гадать? Посидели мы у Кеши хорошо, даже, можно сказать, прекрасно! К нему пришли несколько однокашников и одноклассниц Сереги. Потом Наташка пригласила к себе домой, где и соблазнила. Или это уже я «развязался»? Похоже, что наши намерения слиться жидкостями слились. Тьфу ты! Мне еще её приставаний потом не хватало! Время! У меня же сегодня учеба. Но внутренний будильник не подвел, я встал по привычке рано. Надо еще домой забежать, переодеться и зубы почистить. Наташка так и не проснулась, а я оставил на зеркале послание, банально написав на нем её же помадой.

В институт успел, но всю пару жевал найденной в запасах «Wrigley». Но вроде как препод мое поддатое состояние не заметил. Или сам был с будуна? Иногда нам так кажется, что Историю КПСС нам с похмелья преподают. Иначе как этот бред в голове разложить. Я-то знаю, что все там было не так. Но предмет проходной, мы на него особо внимания не обращаем. В обеденный перерыв я в числе первых взял три компота. Иришка подбежала тогда ко мне и скривила нос. Не нравятся ей похмельные мужчины.

Интересно, что за интерес ко мне у Кеши? Он за просто так ничего не делает. Даже ради друзей.

Постоянная темень уже начинает доставать, поэтому до длиннющей девятиэтажки из красного кирпича, совсем неоригинально прозванной в народе «китайской стеной», добежал быстро.

— Привет, чего хотел?

— На кухне поговорим.

Кофе был настоящим и очень даже неплохим. Капитан это вам не простой механик. Достаток в семье Кеши был выше среднего. В будущее мое время его родаки по достатку отгрохали бы себе нехилую квартиру или коттедж. Но и здесь у них есть дом в деревне, да и «Рено» с кирпичным гаражом. Так что для СССР образца восьмидесятых довольно неплохо. Будущие хулители Союза, ссылающиеся на бедственное положение собственных семей, почему-то всегда забывают, что в стране победившего социализма существовала достаточно толстая прослойка людей обеспеченных. И это отнюдь необязательно были люди из торговли, южане и прочие спекулянты.

Ученые, деятели искусства, высокооплачиваемые специалисты. А сколько миллионов строителей, инженеров и квалифицированных рабочих выезжали работать зарубеж? Мы же не всегда бесплатно третьему миру помогали. Довольно много объектов строилось за полновесную валюту. Подсчитали? Добавьте моряков, летчиков, рыбаков, полярников, геологов, работяг «на Северах» и на БАМе. Ну и куда деваться от тех, кто живет нетрудовыми доходами или ведет подсобное хозяйство. Копеечка к копеечке.

Так что деньга у народа водилась!

— Как Наташка?

«Вот сволочь!»

— Не помню.

— Трахнул, значит, одноклассницу. И как тебе не стыдно? — Кеша откровенно подкалывает. — То-то она о тебе спрашивала. Да ты у нас самый настоящий секс-террорист, гроза района!

— За словами следи, — обиженно буркнул я, но шоколадную конфету из вазочки утащил, мне они нынче не по карману. — Для этого ты меня звал?

— Да нет, брат. Ты в воскресенье хвастался, что крутой фотик купил и будешь теперь зарабатывать на фотографии. Так?

«Твою ж меть! Распустил язык!»

— Ну типа того.

— Сможешь переснять и распечатать?

Кеша подвинул ко мне довольно непристойный журнальчик. Ха-ха, а папа у него тот еще негодник! Или по другим каналам добыл? Я даже рассматривать не стал. Что это после ядреного немецкого порно!

— Ты дурак? Это палево и статья. Мне деньги в тюрьме зачем?

Иннокентий подумал и согласился.

— Ты прав. А вот такое?

Я посмотрел на виниловый диск. Явно импортный, но с Высоцким на обложке. Хорошее качество полиграфии меня вполне устроило. Дьявол, а Владимир Семенович сейчас жив? Или как в том времени ушел из-за наркоты? И спросить стрёмно. Понятно лишь то, что он и здесь безумно популярен. И я хоть не поклонник Высоцкого, но считаю, что популярность свою он получил вполне заслуженно. Не было в нем спеси и лишней звездности, потому и близок оказался к народу. Как там было на самом деле, черт его знает.

— Годится. Тебе какой размер нужен?

— Максимум у нас в фотографии что?

Я задумываюсь. Для слишком больших форматов у меня здесь точно нет возможности. С обычной узкой пленки киношного образца качественно это сделать не получится. Здесь нужна студийная техника с фотопластинками. Припоминаю, какую фотобумагу и почем видел в отделе у Валентины.

— Восемнадцать на двадцать четыре будет маловато?

Кеша морщит лоб:

— Нет, не пойдет!

Я меряю пальцами и примерно показываю товарищу следующий размер:

— А двадцать четыре на тридцать устроит?

Кеша что-то прикидывает в голове и кивает.

— Годится! Готов брать по пятьдесят копеек за штуку.

— И загонять по рублю?

— Я сам скидываю маклакам дешевле. Зато не свечусь.

— Зашибись, ты устроился, — ухмыляюсь криво. А пацан-то у нас кручёный! Вот откуда рекрутировали кадры первые бизнесмены нового времени.

— А что такого? Ничего личного, всего лишь бизнес, — пожимает плечами Кеша, и он совершенно прав. — Ты как, в теме?

— Дай сначала посчитать затраты. Дебит с кредитом свести.

— Ну, думай покедова. Пока маза есть, надо ковать железо.

— Какая еще маза?

— Так Высоцкий через месяц концерт дает в ДК Строителей.

«Мать моя женщина!»

Пока я тихонько перевариваю услышанное, Иннокентий мне что-то неспешно втирает. А чего я, собственно, удивляюсь? Высоцкий ведь мужик еще молодой, немного за сорок. В этой реальности без вредных привычек может долго прожить. А я прикидываю, где получится сэкономить. За химикаты я отдал пачку «Мальборо», что завалялась у дяди Саши в коробке. Бесплатный бонус. А химикатов нужно будет много. Покупать наборы в магазине не вариант, в трубу вылечу. Быстрый фиксаж позволит сэкономить время и деньги. Контролируемая в водяной ванне температура проявителя увеличить контраст. Что еще? Есть уже в это время кюветы с подогревом? Надо бы узнать. Для халтур вещь полезнейшая. Или самому такую сделать. В принципе ничего особо сложного.

— Кеш, сможешь достать пачки три курева импортного?

— Без базара. Завтра в «Балатоне» через пацанов знакомых прикуплю.

Так у нас назывался магазин «Альбатрос. Всесоюзная сеть «Торгмортранс» существовала при Морфлоте СССР и имела свои управления во всех морских пароходствах. Торговали они за чеки Внешторгбанка и за валюту. Там рядом вечно крутились спекулянты. Как ни странно, но большая часть дефицитного ассортимента в магазине была нашего же советского производства. Батя там иногда затаривался, часть зарплаты ему шла в «бонах». Родное государство и здесь наживалось на моряках. Сигареты "Кент", "Ротманс", "Мальборо" стоили 20 копеек за пачку.

— Курс какой сейчас по чекам?

— Один к десяти.

Прикидываю, что все равно выгодно и киваю.

— Тогда завтра вечером заскочу и все в деталях обкашляем.

— Заметано. Да, и что Наташке сказать?

«Вот зараза!»

— Скажи, что мой хрен уже занят тремя щелками!

— Ну так и передам, за мной не заржавеет! Свою фифу на Новый год приведешь?

— Подумаю.

Проблема в том, что идея зарабатывать фотографией хороша, но не совсем законна. В моей действительности систему патентов ввели вроде как в восемьдесят шестом году. Здесь даже не знаю, существует ли что-то похожее. Понятно, что многие втихаря халтурят. Как без этого? Начиная с шаромыг сантехников, заканчивая прорабами промышленных объектов в Сибири. Сколько коровников на нашем севере было построено бригадами шабашников с Кавказа? Я поездил в свое время по нашему краю, узнавал, что почем. Чеченцы хорошо строили, качественно. Но за наличку. У меня же проблема в том, что на большие объёмы производства тут же найдется хитрый роток. Хотя, по существу, чем отличается заработок наличными в руки при разгрузке вагонов от получения налички за сделанные фотографии. Но первое у нас честный труд, второе — нетрудовые доходы. Так что стоит подумать о каком-то прикрытии.

В том мире у меня была фотостудия при комсомоле. Но и времена тогда были совсем иными. Перестройка, первые кооперативы, первые бандиты. А где мне еще заработать? Вагоны? Не высыпаться, сорвать спину. Плавали, знаем! Этот метод хорош, когда следует перехватить кусок, но на постоянку не годится. Дворник? Ходил, узнавал. Все места на зиму заняты пенсионерами. У нас же с пятидесяти пяти мужчины на пенсию выходили. Куда им силы растрачивать? Понятно, что в большие снегопады им помогали семьи, а в остальное время с утра уже шкрябали и подметали.

Хотя и в данной работе имеются собственные минусы. Двор надо содержать в чистоте. За это строго спрашивают. Даже местный участковый может сделать тебе походя замечание. А будет у меня на это время? На первом курсе точно нет! Потом на старших многие студенты как-то устраивались на подработки. И именно из-за этого так были популярны стройотряды. Кусочки хитро сплетенных между собой на короткий период времени идей коммунарства и капиталистического чистогана. Уникальное, надо заметить, явление!

Пленка к моему возвращению высохла, и я аккуратно разрезаю её на кусочки по шесть кадров и заворачиваю в тетрадные страницы. Пыль и царапины — наше главное зло! И это жутко непрофессионально. Именно для борьбы с подобным я и приобрел новенькую «грушу» для клизм. Сдувать пыль. Печатать будем завтра, сегодня некогда. В принципе все уже готово. Проявитель и фиксаж ждут своего часа в специальных бачках. Спасибо дяде Саше. Для фотолюбителя он как-то основательно затарился. Жаль, что он снимал на старый «Киев 4». Фотоаппарат в принципе неплохой, но не для моих целей. А вот его фотоэкспонометр пригодится. Встроенная в «Зенит» система замера экспонометрии за линзами ТТТЛ вещь сырая и несовершенная.

А этот вечер я потратил вовсе не на учебу. Выпросил у знакомых мамы, выписывающих много журналов, несколько пачек за этот год посмотреть. Они копят периодику для сдачи на макулатуру, чтобы получить заветные талоны на дефицитную литературу. Еще один «звоночек» о неблагополучии в обществе. В принципе человек всегда может эту книгу прочитать в библиотеке, но внезапно некоторая часть литературы стала чем-то вроде богемского хрусталя. То есть показателем достатка начали служить многочисленнее тома дефицитных книг, выставленных для обозрения в серванте. Их зачастую некоторые категории советских граждан даже не читали, а их неблагодарные потомки в будущем выкинули эти книги на помойки.

Я так понимаю, что если бы даже правительство напечатало книг достаточно, чтобы завалить спекулянтски раскрученный спрос, то появились бы новые категории дефицитных вещей. Система основывалась на создании, а не покрытии дефицита. Этакий извращенный мир черного рынка. И даже непонятно, как с этим явлением бороться. В рамках нынешнего пути социалистического развития точно не получится. В итоге в моем будущем порешали просто — сделали два шага назад и вернулись в самую хреновую версию капитализма. Мерилом всего остались лишь деньги. Вокруг них и создавалось новое общество. А либерал ты или почвенник — дело десятое! Зарабатывай и покупай.

И этот вечер для чтения журналов «Наука и мир», «Техника молодежи», «Все о даче» оказался в этот раз потрачен вовсе не зря. То и дело я работал ножницами, безжалостно вырезая заинтересовавшие меня заметки. Кто бы Это ни был, или даже Эти, но попаданцы точно меняли историю здешнего ответвления мироздания. Я не спец по электронике и технике, но человек любопытный и достаточно читавший. Потому могу точно сказать, что многих из представленных на страницах новинок и «внезапных» изобретений в текущие годы быть не должно.

И ведь как они подаются! Группа исследователей, коллектив НИИ, изобретатель-рационализатор. Все это здорово смахивает на легендирование полученной из будущего информации. Ведь мало её озвучить или даже слить из прихваченного с собой из будущего ноутбука. Надо донести до конкретных специалистов, и сделать это так, чтобы они посчитали, что сами придумали и воплотили идею в цифры и железо. На крайний случай сослаться на данные, полученные экономической разведкой.

Пока же создается впечатление, что с середины семидесятых советская наука постоянно делала гигантские шаги в области вычислительной техники и цифровизации. Вон даже американцы признаются, что далеко отстали от русских в области программирования и честно не понимают, как мы это сделали. И кстати, что любопытно — все это открыто и честно публикуется в журналах. Мол, гордитесь нашей передовой страной! И ведь наверняка публикуется далеко не все. Или так, что без дополнительной информации ничего до конца непонятно. Хм, а что — ведь можно под таким соусом подкидывать нашим «партнерам» откровенную дезу, направляя их усилия по ложному пути.

Ха-ха! Я понял. Власти открытым текстом говорят заокеанским «партнерам», что в этой области мы вас далеко обскакали. Ведь у нас все передовое тут же внедряется в оборонку. Даже в моем будущем, просрав все полимеры, мы могли десятилетиями выталкивать на мировой рынок лучшие на планете образцы оружия. Задел великого советского прошлого, в котором я нынче нахожусь. Его так просто не пропьешь. А почему? Потому что лучшие умы и руки немедленно привлекались в оборонку. И люди туда шли с охотой, молодежь бежала! Почему? Так денег больше, и перспектив. Да что далеко ходить! У меня же город-завод под боком. Люди в Северодвинске на верфи, где строят самые огромные подводные ракетоносцы, получает в два, а то и три раза больше нас. И жилье там выбить проще, и на пенсию выходишь раньше. Город приравнен к самому Крайнему Северу. Пусть там скучно и развлечений немного, но зато достаток и перспектива тебе обеспечены.

Я чуть не заржал в голос. Получается, кто-то невероятно умный сумел соединить вместе мечты долбанутых на голову ученых, которые сейчас могли воплотить сумасшедшие теории в конкретные изделия и обычных, по-мещански настроенных граждан, что во все времена ищут места, где сытнее и теплее. Скажете не так? Все держится на энтузиазме? Да нет, ребята, просто советский социализм оказался ненастоящим, потому и не избавился от родовых черт прошлого. И как теорию воплотить наяву, никто в мире не знает.

Я в политэкономии не особо шарю. Просто с отчаянием в душе наблюдал в проклятом будущем, как без социально ориентированного государственного строя мы стремительно превращались в громадную клоаку. И заново испытать это состояние в следующей жизни как-то совсем не хочется. И кому-то еще в этом мире так же. Вот и пытаются они хотя бы ускоренным научно-техническим прогрессом способствовать более жесткой конкуренции между двумя системами. А там глядишь или придет новое поколение с мозгами, или наука что-то нам подскажет. На что еще нам надеяться?

Но вопрос вопросов — как на неведомых мне прогрессистов выйти?

Глава 18 Светит солнце, день чудесный

— Куда идем мы с Пятачком большой-большой секрет!

— Это ты меня, что ли сейчас Пятачком назвал?!

Я тут же получил от Вероники сумочкой по хребту, и посмеиваясь отскочил в сторону. На наше игривое настроение здорово повлияла установившаяся в это воскресенье чудесная погода. В кои веки в начале декабря прояснилось небо, и вышло солнышко. Пусть оно висит довольно низко, но зато радует своими лучами наши смешливые лица. Понятно, что я немедленно предложил Веронике провести сегодня обещанную съемку. В прошлые выходные по причине ненастной погоды сделать это не удалось. Вот мы и прыгаем как два великовозрастных шалуна по тротуару, дурачась напропалую. Она девчонка смешливая, мне такие всегда нравились. Как ни странно, но и в последующей жизни такие девчата обычно не превращаются в отъявленных стерв.

— Вот здесь будем снимать!

Никогда не делайте портреты на ярком солнце! По этой причине заходим внутрь двора оставшихся чудом старинных построек на набережной, выкрашенных в светлые тона. Рядом находится пограничная часть и кинотеатр «Север». Мне вполне хватает отражённых от стен лучей, создающих более рассеянное освещение. Как-то подозрительно быстро всплывают в послепамяти нужные знания. Как поставить человека, как определить его удачную позу. И при съемке надо обязательно разговаривать с клиентом. Если это девушка или женщина, то постоянно их хвалить, говорить какие они красивые. Тогда и дурнушка расцветет и на фотографии получится замечательно.

— Вот так голову!

Веронике явно нравится, когда я её трогаю, поворачиваю, разворачиваю, кручу. Она подчиняется без слов.

— Куда руки девать, Сереж!

— Я же показал, вот сюда, и пусть они живут, напряги пальцы. Отлично!

Я же то и дело ловлю себя на желании нажать на задней стенке «Зенита» кнопку и посмотреть на экране получившееся изображение. Как же все-таки упростила нам жизнь электронная фотография! Фотографами стали практически все, разбавив некогда элитную профессию дилетантами и хапугами. Но вместе с тем пропало некое таинство. Вот, например, сейчас я смогу увидеть изображение лишь поздно вечером, в свете красного фонаря. Буду с напряжением наблюдать, как на фотобумаге начнут робко появляться контуры лица, затем нарастет «мясо», начнет игру царство теней и светов. И вот, включив яркую лампу, ты видишь воочию рожденную тобой фотографию. Осталось лишь накатать её на блестящую пластинку фотоглянцевателя и высушить. Возможно ли подобное таинство в компьютере? Не зря многие фильтры в программах для обработки используют алгоритмы, делающие изображения похожими на те, что были в обычной доцифровой фотографии. То есть подсознательно пользователь знает, что «цифра» вторична!

— Хватит на сегодня! Линза у меня стандартная, много вариантов не наснимаешь.

— Что, значит, стандартная, Серёж? Я не понимаю.

Вместо кофра у меня пока портфель с ремнем. Откопал на антресолях, когда искал материал для постройки монтажного столика. У бати оказались обширные запасы всякого-разного, но полезного барахла и множество инструментов. Что, кстати, здорово облегчило мне жизнь.

— Дело в фокусном расстоянии. Не буду вдаваться в детали, но для портрета нужен другой объектив.

— То есть мы зря тут столько времени проторчали? — деланно возмущается девушка.

— Ну вот еще! — обнимаю Веронику за тонкую талию и притянул к себе. — Я учел это обстоятельство при съемке. Просто на дорогую технику у студента пока нет грошей!

Девушка со смехом вырывается и бежит вперед по тротуару:

— А могу я угостить бедного студента пирожком?

— От вкусной взятки не откажусь.

— Здесь рядом в комиссионке открылась неплохая кулинария.

Ага, я знаю это здание. Усадебный дом госпожи Плотниковой начали строить в восемнадцатом веке, закончили уже двадцатом. В моем будущем здесь будет расположен филиал художественного музея, с вернисажем, выставками и мероприятиями. А само здание пройдет тщательную реконструкцию. Сейчас же оно представляет собой жалкое зрелище. Вероника убежала куда-то дальше по галерее, я же торможу около отдела, продающего всяческое канцелярское барахло.

Ёжмин меть! Как же я забыл про эту комиссионку? А когда-то ведь пользовался. Чаще всего здесь продавали вещи с вышедшим сроком хранения или снятые с продажи по причине малого спроса. А я вот вижу несколько мелочей, которые мне здорово пригодятся. И по весьма умеренным ценам. Достаю кошелек, считаю, денег хватает. Зря я, что ли пару вечеров провел за увеличителем и кюветами! И как проклятый до двух часов ночи глянцевал фотографии. Мне срочно нужен еще один глянцеватель! Зато завалил Кешу фотографиями. Тот даже крякнул и попросил покамест стопорнуть. Ему еще и эту партию надо сбыть. Качество снимков ему, кстати, понравилось. Профессионализм не пропьешь!

— Девушка, мне, пожалуйста, десять пачек фиксажа, вот тот набор для весов и фонарь для фотопечати.

— Еще что-нибудь?

— Покажите пачку бумаги «Бромпортрет», пожалуйста.

«Срок только что вышел. Можно попробовать с подогретым проявителем. Контраст как раз чуток увеличится. Тон у этой фотобумаги черно-коричневый, для портрета милое дело!»

Прячу покупки в объемный портфель, и тут же появляется Вероника с бумажным свертком, от которого исходит аромат свежей выпечки.

— Выбирай, я разных накупила.

— Спасибо!

Я тут же вгрызаюсь зубами в ужасно вредный жареный пирожок с мясом. Удивительно, но мясо в нем и на самом деле присутствует, так что заканчивается пирожок подозрительно быстро. Вероника смотрит на меня и смеется, сама смакуя булочку с изюмом.

— Я еще нам сладкого взяла. Можно зайти ко мне и попить чаю.

«Ого! А у девушки всеходы записаны!»

Честно говоря, я стою сейчас перед ней в смешанных чувствах. Ведь это явно непросто так приглашение, а заявка на нечто большее. И мне вовсе не улыбается идти в отказ. И не только по причине потери блата, а просто нравится эта смешливая и бойкая девчонка. С ней легко, она чудесно подходит для отдыха. Я рядом с Вероникой совсем не напрягаюсь. С женой у меня также было, потому и прожили вместе столько лет. Да уж, дилемма. Да к черту, один раз живем!»

— Ну пошли, раз чай обещаешь!

Вероника оказалась большей хитрулей, чем я думал. Жила она совсем неподалеку, в новом доме на Павлиновке, центральном проспекте города. В моем времени эти кварталы стали застраивать намного позже. Я с интересом осматривал квартиру индивидуального проекта, пока девушка возилась с чаем. Основательная прихожая, большая гостиная, да и кухня не то что в хрущевке. В такой квартире можно жить!

— Давай пить чай в большой комнате? Мне нравится сидеть в мягких креслах с чашкой в руке. Как будто заграницей.

— Да без проблем. Помочь?

— Включи, пожалуйста, телевизор.

Я с улыбкой наблюдаю, как Вороника сервирует журнальный столик. Два чайника из одного сервиза, из него же блюдца и чашки, сахарница. Я незаметно успеваю посмотреть на донышко чашки. Ломоносовский фарфор от ЛФЗ. Однако! Да и обстановка в доме соответствует. У девушки явно неординарные родители. Как она объяснила, они сегодня в санатории, и нам никто не помешает. Она уже успела как-то незаметно переодеться в домашнее, показывая мне свои длинные ноги из-под короткой юбки.

«Вот я попал!»

После горячего чая, сдобренного щедрой порцией Рижского бальзама, я совсем размяк. Вероника уже присела мне на колени, и мы страстно целуемся.

— Ты почему меня никуда не приглашаешь? Я уже устала ждать. Намекаю ему, намека….

Немедленно залепляю ей рот горячим поцелуем. До чего же говорливы эти женщины!

— Ничка, какое это сейчас имеет значение?

— Ух ты! У тебя все работает как надо! А то я уже подумала всякое разное. Вдруг в армии отморозил?

Её смешливые глаза напротив моих, а рука сами понимаете где. Я же не бесчувственный чурбан, все у меня внутри горит. Да и сам уже ласкаю её, где могу.

— Подожди! Давай я быстро в душ?

Смотрю вслед девушке и понимаю, что точно не отвертеться. Да и не особо охота. С Дашей у нас как-то затухло, её жизнь с моей практически не пересекается. Да, и честно сказать, кто я ей? Очередное шаловливое приключение. Поэтому мое мужское естество быстро сдается, я направляю свои стопы в прихожую и роюсь в кармане пальто. Два изделия Баковского завода нам, пожалуй, хватит. Понемногу становлюсь ловеласом и любимцем женщин.

«Не мы такие, жизнь такая!»

— Уф…

Вот это была зарядочка! Падаю на кровать в изнеможении и перевожу дыхание. Веронику еще потряхивает от полученного кайфа, у нее закрыты глаза, и высоко поднимается изящной формы грудь. Ну и я сейчас хорошенько выложился. Торкнуло обоих не по децки! Какая горячая штучка эта девчонка оказалась! На меня уставились два карих и весьма лукавых глаза. Голос хрипловатый, с наглецой:

— И что это было, Серёж? С такими возможностями ты уже должен был давно затащить меня в постель.

— Неужто понравилось? — подыгрываю ей, нежно проводя пальчиками по спине и спускаясь ниже. Девушку немедленно охватывает дрожь, а на глаза накатывает нега. Она еще не отошла от полученной порции блаженства.

— Прекрати! Я уже не могу. Маньяк!

— Это похвала или констатация факта? Если последнее, то по закону жанра я должен тебя убить.

— Затрахаешь до смерти?

Она уже смеется и встает с постели. Ничка в отличие от Ирины совершенно не стесняется своего тела. Та почему-то так и норовит закрыться, некоторые вещи в сексе её пугают. Еще совсем чистое дитя. Здесь же взрослая, пусть и очень молодая женщина. Черт его знает, может, такая мне и нужна? Что-то совсем я, ребята, запутался. Даже опыт прошлой будущей взрослой жизни не помогает. И ведь никого специально не ищу, сами приходят. Чем же я так цепляю этих девчонок? Своей потустороннестью? Хм, тогда и люди с «острым холодным взглядом» меня на раз раскусят.

— Я вижу, тебе мой чай понравился? Еще будешь?

В будущем с таким телом можно смело идти в модели. Длинные стройные ноги, ничего излишне нигде не выпирает, но в то же время нет никакой угловатости. Лишь невероятная гибкость в движениях. Внезапно приходит мысль, что Вероника похожа на пантеру! Милую такую ласковую пантерочку.

— Спасибо, но откажусь. Может, успею еще сегодня пленку проявить.

Девушка загрустила.

— Я думала, ты у меня останешься. Родители только завтра приезжают.

— Извини, но сегодня не могу.

Отчетливо ставлю акцент на «сегодня», оставляя простор для надежды.

— Ладно, тогда без чая.

— Лучше кофе для бодрости!

— Есть товарищ генерал!

Хлопок по изящной и упругой попке придает ей ускорение, а я шлепаю в душ. Мама опять учует чужие духи и будет ругать своего сынка-ловеласа.

Прощаясь с неизменным поцелуем, замечаю в коридоре висящую в вычурной рамке фотографию. Женщина, чем-то неуловимо похожая на Веронику и внушительного вида мужчина в военной форме. Тут же в голове стыкуется — новый дом индивидуального проекта в самом центре города и погоны полковника, а вовсе не генерала. Это точно гэбня! Только у них такие возможности! Насилу улыбаясь, скачу по лестнице вниз, совершенно забыв о лифте. Уже на улице немного успокоился. Почему сразу гэбня? Может, на голову военный? Черт, не посмотрел на петлички! В моем мире у нас из военных в городе стоял штаб дивизии ВВ, морпехи, пограничники и штаб армии ПВО.

Но не жирно ли обычному полковнику такие хоромы? А необычные у нас, где служат? Холод сменился жаром, ситуация складывалась не из приятных. Так можно запросто из ранга друзей дочки перейти в зятья. Которого будут просвечивать насквозь рентгеном! А внимание со стороны органов это последнее, что мне нынче необходимо.

Да что такое вокруг меня происходит! Хочешь попросту тусить с нормальными девчонками, а в итоге имеешь лишь проблемы. Как пить дать, приду домой и будет звонок от Иры. Что делал, почему не звонил? И это мы еще не женаты. Дьявол! И с ними непросто и без них нельзя. Куда бедному студенту податься? Но тут же вспомнились недавние упражнения на кровати. Невероятная гибкость Вероники, её страстные вздохи и жгучее желание. Как наваждение какое-то! Только что вышел и уже влечет к ней. Точно гормоны захватили мой мозг!

Ладно, хватит кипишевать, разберемся как-нибудь. Не впервой!

Глава 19 Буйная пятница

Прыжок вправо, обратно, вертим ногами, подскок, движение бедрами. Еще один прыжок, не забываем махать руками. Следим, чтобы эти движения проходили синхронно. Тогда они офигительно смотрятся. Хип-хоп для этого дикого времени полное откровение. На данскультуру начала восьмидесятых без слез смотреть невозможно. Даже на зарубежную. Помню, я долго ржал, увидев уже во взрослом возрасте знаменитую «Лихорадку субботнего вечера» с Траволтой. Хотя он там офигенно старается, но его движения безумно устарели и больше напоминали па гопников в провинциальном сельском клубе.

Я подошел к зеркалу поближе и сделал «волну», затем решился повторить знаменитую «лунную походку». А это охренеть как сложно. Все-таки здорово, что и в этом мире есть Майкл Джексон! Я нисколечко не являюсь его поклонником. Как-то в начале девяностых стал популярен массовый обмен студентами между СССР и США. И нам диким совкам приехавшие в город американцы на пальцах объяснили, что Джексон в Америке — это их вариация нашего «Ласкового мая». То бишь музыка для подростков и девочек пубертатного возраста. Но зато как под него здорово танцуется! Мишка поломал систему в массовом сознании.

Вчера я записал у Кеши только что вышедший диск Джексона «Billie Jean». Корешу по случаю достался. Хотя его «случаи» уже начинают меня несколько напрягать. Но бизнес есть бизнес! Кеша время от времени дает мне заработать пересъемкой западных звезд кино или наших диссиденствующих рокеров. Считай целая стипенсия сверху за несколько вечеров в самодельной фотолаборатории! Пока мы первокурсники, то каждому рыло причитается всего по сорок рубликов. Особо не разбежишься! Полтинник светит после первой удачной сданной сессии. Круглому отличнику можно заработать и семьдесят пять. Но это не про меня. Я и так дико устал, на этой неделе мы начали сдавать зачеты. Так что крутимся, как можем, добывая копеечку любыми законными способами.

Нет, его композиция для танца офигенна!

Я танцую в вестибюле института не один. Ко мне присоединились Кирилл и Валерка. На подоконнике сидят их подруги, с восхищением посматривающие в мою сторону. Еще бы! И хаер у меня сегодня самый модный — поднятые наверх «пёрышки». Не зря я вчера заглянул к Марине и столько маминого лака для волос с утра на шевелюру извел! Зато в обеденный перерыв половина института в мою сторону головы сворачивала. Здесь это еще дико. Хоть и заметно, что прогресс в Союзе по сравнению с моим временем идет быстрее, но некоторое отставание будет всегда.

Попавшийся мне днем навстречу в коридоре Наволоцкий покраснел, как синьор Помидор, но промолчал. У нас пока вооруженный нейтралитет, но зуб он на меня точит. Зато наши молодые преподы были от прически в немом восторге. Я, кстати, заметил, что завкафедры истории Липневский и Карбасникова, преподающая Новую историю, как-то потихоньку сменили имидж. Стали понтовей, что ли. Они же все молодые, чуть за тридцать. И ничто человеческое им не чуждо. В том числе обычное общение с первокурсниками. Это заметно помогает мне в учебе. Многие из преподавателей ценят повышенное внимание к своим предметам, а также постоянно задаваемое мной дополнительные вопросы.

Это уже сказывается послезнание. Ведь историческая наука здорово скакнула за сорок лет вперед. Постоянно приходится одергивать себя, чтобы не сболтнуть лишнего. Многие из открытий, поменявший представление на некоторые исторические моменты, еще лежат под землей. Ну разве что Сальников, препод истории КПСС посматривает на меня с некоторым сомнением. Ревизионизмом мои вопросы, по его мнению, попахивают. Ну да. Это вы еще, господа-товарищи речи вашего Генсека Горбачева не слышали. Вот бы вам точно поплохело. Тот на голубом глазу белое делал черным, а черное белым. И ничего, проглотили. Потому что 99 процентов партии были тупыми начетниками и карьеристами. Но об этом лучше промолчу. За политику не жалуют.

«Вот дурачок! Мне как раз внимания к собственной персоне привлекать и не надо».

Но ничего с собой поделать не могу. Видимо, это ответная реакция на давление здешнего времени. У коллективизма есть довольно неприглядная изнанка. Он исподволь подминает под себя личность. Это с одной стороны ведет её к внутренней деградации, с другой, отсекает излишне свободолюбивых и инициативных особей. Их выталкивает по ту сторону социума, вместо того чтобы использовать во благо коллектива. В итоге к девяностым мы получили потерявшееся во времени коллективное стадо и гуляющих сами по себе зубастых волков, которые ни во что не верили. Вот бы кому найти золотую середину, то цены ему не было!

Я же пожил много лет в относительно «свободном плавании» и давление местного социума временами утомляет. Хотя, не сказать чтобы я был полным индивидуалистом. Мне нравятся тусовки, но только когда я этого хочу. И постоянное стремление преподавателей и управленцев института вовлекать студентов в общественную жизнь, ставшую поистине навязчивой, весьма утомляет. Да и подруги как с ума сошли. То им некогда и на это есть веские причины, то веди их куда-то одновременно. Вот нашел сегодня выход — пойти танцевать, а на остальное забить!

— Офигеть! Это как у тебя так получается?

— Ноги расслабь. Да не так! — вижу, что Кирюха завис. — Смотри по шагам и сначала повтори отдельно каждый элемент. Сразу не получится. Работаем правой, потом левой, а затем вместе. И энергичней. У тебя что, говешки в штанах повисли?

Все ржут. Занимаемся мы весело, пятничное настроение присутствует и рвет подметки.

— Серый, робота еще раз покажь, — Валера даром что боксер, чемпион города в малом весе, но худой и невероятно гибкий.

— Давай!

Я подхожу к магнитофону, отматываю запись обратно и включаю нужный трек. Мы занимаемся в вестибюле второго корпуса перед большими зеркалами, что важно для оттачивания движений. Да и наливной гладкий пол с мраморной крошкой весьма подходит для танцев. С вахтерами все обговорено, с начальством так же. Наше времяпровождение подано под соусом подготовки к концерту на Новый год. Самодеятельность она и в Африке самодеятельность. Считается в институте общественной работой, а мне как раз нужны баллы. Политинформаций уже не хватает. И еще этот проклятый Ленинский зачет! Ну, скажите на милость, на фига мне знать постановления всех этих последних пленумов ЦК КПСС?

И вдобавок именно сегодня жуть как неохота становиться объектом чьего-то вожделения или повышенного внимания. Настроение совсем не то. Представляю, как мама сейчас отвечает на звонки — «Нет, еще не пришел». Минус общения с девушками. Ты им всегда должен. Даже тогда, когда тебе этого совсем не хочется. А хочется просто потусить с парнями, выпить и хоть как-то привести свои чувства в норму. Наверное, я просто устал от постоянного нервного напряжения. Думать и решать, анализировать и представлять. И все это в режиме вечного цейтнота! Как попал в эту эпоху, так остановиться совсем некогда. Мой мозг еще отчасти старый, того мира, он не может переварить разом такое огромное количество поступающей со всех сторон информации.

Так что былое увлечение модными танцами как раз пригодилось. Танцуя, я расслабляюсь, движения, которые, казалось забыты давным-давно, вспомнились обратно сами собой. Даже мой знаменитый в городе «робот» получился как-то на ходу. Все пришли в дикий восторг, когда увидели его в первый раз. Очень необычно, хотя элементы любой пантомимы здорово похожи на па этого странного стиля.

Наверно подобное впечатление усиливается музыкой, необычной для советского уха и чрезвычайно энергичной. Майкл Джексон был все-таки новатором поп-музыки, да и танца. Его ролик стал первым музыкальным видео афроамериканского исполнителя, попавшим в горячую ротацию телеканала МТВ. Наши русские песни намного спокойней, мелодичней, даже плясовые четко отличаются определенным ритмом. А вот в Америке негры сумели поломать все европейские традиции напрочь. Практически весь современный музон основан на африканских ритмах ритм-н-блюза.

Мне уже весело, напряжение потихоньку уходит. Мы то и дело прикладываемся к бутылке кофейного ликера. Я еще раз повторяю «лунную» походку. Кстати, её вовсе не Майкл Джексон придумал. Как оказалось, у этого хитрого товарища из шоу-бизнеса было множество агентов, что шарились по улицам больших городов. Они подмечали все новые и необычные танцы, снимали их на камеры или приводили уличных танцоров к продюсерам. Так что настоящего изобретателя мир никогда не узнает. Весь хип-хоп придуман в бедных кварталах американских городов. Кстати, отличная отмазка для наших бдительных товарищей из партии. Вам не нравятся танцы негритянских бедняков? Вы, часом не расист?

— Серый, мы уже устали.

Кирюха парень резвый, но ленивый. А у Валеры явно другие цели на этот вечер. Он пришел сразу с двумя подругами. Вот здоровья у парня! Ладно, черт с вами. У меня на душе отлегло, могу продолжить вечер в ином качестве.

— Есть идеи?

— Какие еще идеи! Двенадцатая комната.

Валера многозначительно звякнул сумкой. Она наш золотой добытчик.

Начали с хорошего армянского коньяка. Я даже не думал, что он настолько хорош. Тратить в этом времени почти двадцать рублей на выпивку считал безумством. Но вкус и в самом деле был бесподобный. Не зря Черчилль предпочитал армянские коньяки. Мягкие с привкусом фруктов. Подарок солнечного юга и презент Валериному папе! Мы неспешно смаковали напиток богов, болтали, пели, спорили. Двенадцатая комната второго общежития стала чем-то вроде дискуссионного клуба. Здесь собирались интересные люди с разных курсов и факультетов. И меня почему-то они приняли сразу. Видимо, я здорово отличался своим поведением от остальных. Обычно я больше слушал, но сегодня меня понесло. Расслабился, твою же дивизию себе на голову!

— Нет, парни. Это вы аполитично рассуждаете. Как можно оценивать систему с точки зрения банальных шмоток.

— Тогда почему у нас в продаже джинсов нет? Да и ты сам в импорте ходишь?

Вихрастый паренек из физмата ударил ниже пояса. Не скажешь же ему, что я привык более тридцати лет ходить в джинсе или карго-штанах. Да и джинсы давно перестали быть рабочей одеждой, а являлись неким маркером «Свой-Чужой». Как у нас, так и за рубежом. И честно говоря, доморощенные остолопы в ЦК вместо запрета могли бы спокойно поощрить ношение «рабочей» одежды американского пролетариата и передовой молодежи. Но вместо этого запреты, запреты и запреты. А запретный плод всегда сладок!

— Это частное. Ты не видишь за забором леса.

— Поясни.

Я тянусь за стаканом. В голове уже зашумело, вторая стадия опьянения. Молодой организм не привык пить так, как оставшийся в том мире. Всему требуется привычка.

— Ваши проблемы в том, что вы получили все по праву рождения. То есть стабильную социальную систему, бесплатное образование и медицину. Вам не надо бороться ежедневно и ежечасно за свои элементарные права.

— А они у нас есть? — всколыхнулся кто-то на «камчатке»

— Здрасьте, тебя часто бьет ни за что милиция? Постоянно останавливают с проверкой документов! К тебе врываются домой коллекторы?

Патлатый паренек вскидывает брови:

— Это еще кто?

«Блин, сейчас наговорю на два срока!»

— Так в литературе иногда называют быков, что выбивают долги ростовщикам.

— Ага. Понял. Вольный перевод с инглиша, что ли. Но красиво звучит! Как канализация.

— Ну да, красиво, — стараюсь не обращать внимания не ехидство в его голосе. — Только вот тебе не пришлось жить в такой обстановке, когда не знаешь, что будет завтра. Насколько поднимутся цены, не выгонят ли тебя с работы? И будут ли у тебя деньги заплатить за съемное жилье? И на что купить лекарства болеющим детям? Или тебя застрелят случайно на улице в бандитской разборке.

— Ты прям как наши пропагандисты чешешь.

— При чем здесь это, Костик? Если это существует в мире! Ты идешь к местному ростовщику, униженно просишь у него перехватить денег. Под дичайшие проценты. Но у тебя нет иного выхода. Завтра ты банкрот и на дне жизни, — хрен знает, или я говорил так убедительно, или что-то такое звенело в моем голосе, что все внимательно прислушались. Еще бы, это же взаправдашняя история, но из того будущего. — И ты просрочил и уже должен в несколько раз больше. И денег у тебя нет. Потому что твой директор завода прокручивает в банках финансы, предназначенные для зарплаты тебе и другим работягам. Затем к тебе домой приходят крепкие ребятишки из такого агентства по выколачиванию долгов и угрожают уже всей твоей семье. И ты знаешь, что это не пустые угрозы!

— А как же закон, полиция?

— А у них договор, все честно. Слова же к делу не подошьешь. Да и заплачено начальнику полицейского участка заранее. Ростовщики этим и живут.

— Мрачно ты, Серый, как-то рассказываешь, но убедительно.

Патлатый вскидывается:

— Да гонит он! Начитался старой литературы типа Диккенса. На Западе давно уже не так.

— Чем сам докажешь? Капитализм, по сути, никогда не меняется. И вы все забываете, что пролетарии западных стран выбивали существующие ныне льготы и прочие социальные права в постоянной борьбе. Или ты считаешь, что все эти демонстрации, забастовки просто так проходят, по негласной традиции для удовольствия сторон? Парни, а вы вообще помните, откуда появилось празднование первого мая?

— Расстреляли какую-то демонстрацию рабочих.

«Все-таки что-то в их головы вбивают!»

— Вот-вот! Это было в Чикаго еще сто лет назад. И Марат, скажи мне, пожалуйста, откуда взялся твой внешний образ?

Патлатый чует некий подвох, но все смотрят на него. Он обычно инициатор подобных дискуссий. Диссида недоделанная. Один из предков бестолковых навальнят. Ничего не знают, в глазах огонь, в душе никчемная пустота. Революционеры мамкины!

— Отчасти хиппи. Так вся прогрессивная молодежь на Западе выглядит. Это протест против системы и Вьетнамской войны!

— Ну, во-первых, вся молодежь уже выглядит как я, — в комнате засмеялись, — во-вторых, хиппи на поверку оказались заурядными наркоманами. Весь их протест вышел впустую.

— Но войну же они остановили!

— Войну остановили наши ракетчики и летчики. Сотни сбитых самолетов и тысячи дохлых джи-ай в джунглях. Хотя и протесты сыграли свою роль. Тут отчасти соглашусь. Но не они были главными аргументами.

Меня внимательно слушают, больно уж необычно я обосновываю свои доводы.

— Ты откуда такого и понабрался?

Вопрос с подвохом. В обычной советской прессе так этот пункт никогда не трактовался. Мы миролюбивая страна и посылаем на помощь лишь гражданские грузы. Вместо внятной и толковой информации общество питалось слухами, да и верило им с каждым годом все больше.

— Да у нас на заставе были журналы, предназначенные офицерам.

Народ закивал. Все в принципе знали, что некоторым категориям советских граждан рассказывали больше, чем остальным. Еще один жирный минус властям в области пропаганды.

— Серый, не боишься за разглашение проблем получить?

Костик тоже служил не в простой части.

— Так я же ничего конкретного не сказал. На уровне слухов. Вам такое на любой лекции в политпросвещении расскажут.

— Все равно допрыгаешься.

«Интересно. Против советской власти другие, а отвечать мне?»

— Ссыте идти супротив общей линии? Вот в том-то и дело. Если рабочие люди на Западе привыкли выгрызать себе новые права с помощью борьбы, то вы это делать не умеете и не хотите. Вы все получили по праву рождения. Вы не научились отстаивать собственные убеждения и бороться за них. А как это было в старопрежние времена, помнят лишь ваши дедушки и бабушки. Много вы их об этом спрашиваете? Ну ладно вы, а вот мы историки? Мы хотим вести настоящую летопись нашего пошлого, или так и будем изучать историю по архивам?

Я торможу, понимая, что наговорил лишнего. Но народ задумался. В подобном контексте их не учили, хотя события Революции и Гражданской еще не кажутся такими далекими. И «комиссары в пыльных шлемах» не пустые слова. Пока. Мне же горько и обидно. Это же наши поколения просрали страну в Перестройку, активно приняв идеологию перерожденцев. За что потом долго и кроваво расплачивались. Это мы ничего не сделали в девяностые и нулевые, потому что не могли, не умели. И не передали следующим, кто попытался пусть неумело и не против тех протестовать. В итоге замкнутый круг и конец всего сущего.

Дальнейшее я помню плохо, очнулся уже на улице. Свежий воздух меня малость отрезвил, но я так и не вспомнил, почему завернул налево и пошел через кварталы деревяшек. В голове было муторно, меня тошнило, похоже, что намешал в конце всякого. Чем и чреваты студенческие посиделки. Пьешь обычно все, что имеется, и еще без хорошей закуси. Меня подловили на пересечении Розочки и Суфтинки. От столба отделились две фигуры. Эту сволочь долговязую я сразу вспомнил.

— О, студентик пожаловал!

Я посмотрел на шпану нетрезвым взглядом, по спине пробежал неприятный холодок. Это мое свойство в любой ситуации быстро внутренне собраться помогло. Глаза уже обшарили все вокруг и зацепились на самом важном. Я делаю шаг в сторону, нарочито излишне покачиваясь. Пусть думают, что я в доску пьян и представляю собой легкую добычу.

— Чего надо, шушера подзаборная?

— Вот ты, как заговорил! Тебя, фрайер, разве не предупреждали, что по вечерам мимо нас так просто не ходят?

— Да мне насрать! Рамси перед своими шестерками, падаль гнойная!

Я уже на месте, и когда разозленный долговязый кинулся ко мне, то был наготове. Вот чего-чего всегда полно на наших архангельских улицах, так это всяческих деревяшек. Видимо, это был старый черенок от метлы, заботливо прислоненный к забору. Удары шестом совсем не то, что дубиной. Резкие и весьма неприятные для противника они делаются «коротким плечом» без размаха. Для этого надо постоянно тренироваться и прорабатывать кучу мускулов. Получив два болезненных удара по рукам, мой противник останавливается в нерешительности. Такой вид боя для него внове. Но стойка явно боксерская, ноги легкие. Он и в самом деле опасен.

Второй шкет в это время старается незаметно зайти сбоку. Я хоть и протрезвел малость, но все равно не в форме. Черт, главное — не делать сейчас резкие выпады вперед. Еще попадешь в глаз или зубы выбьешь, тогда статья гарантирована. Самооборона на Руси всегда не самооборонная. Делаю несколько угрожающих взмахов. Оба хулигана впечатлены. Наверняка ничего подобного не видели. Это вам не дубиной или бейсбольной битой махать как кадилом. Последняя, кстати, самая бесполезная вещь в арсенале уличного бойца.

Запомните — подручными средствами никогда не машут в ближней схватке. Короткие и хлесткие удары от плеча, максимум прокрутить и жахнуть противника по кумполу сверху. Иначе ты открываешься ему для удара. Во и сейчас я, отвлёкшись на главного, попустил от мелкого удар ногой по бедру, а с другой стороны, ко мне тут же подлетает долговязый. Я получаю чувствительный удар по башке, поскальзываюсь и падаю на колени. Но вовремя вскакиваю на ноги и делаю выпад, черенок вылетает стремительно вперед, ударив в живот долговязому.

«Вот ты ж сука, получи!»

В этот раз я себя не сдерживал, и высокий противник завопил от боли. Второй пацан остановился в нерешительности. Он видел возможности обычной палки и впечатлён. Непохож я как-то на заурядного терпилу. У меня же загудела башка, видимо, сотрясуха. У этого говнюка явно поставлен удар. Завтра на лице точно блямба будет! У нас патовая ситуация, вот только как из нее выйти невредимым? Но в пылу схватки мы прозевали самое интересное. Мелкий заметил подкативший ментовской «бобик» первым и тут же рванул в сторону. Раздался милицейский свисток, за ним погнались.

— Стоять, милиция!

Долговязый тут же среагировал и бросил что-то на землю.

— - Я не виноват, это он первым напал!

Вот сука, вот почему такой удар сильный у него вышел! Я было дернулся к нему, но сразу осознал, что поздняк метаться. Сработал инстинкт девяностых, коли кричат «Работает ОМОН!», то лучше не дёргаться, даже если ты ни в чем не виноват. Я немедленно бросил палку и поднял руки, чуть расставив ноги. Или в это время менты были добрее или мое послушание им понравилось, но ни удара по почкам, ни других насильных воздействий после не последовало. Меня быстро обшмонали и засунули в милицейский желтый бобик. Вскоре ко мне в тесную конуру запихнули обоих хулиганов. Второй шкет заполошно дышал. Так, пацан, надо спортом заниматься, а не курить! Долговязый прошипел мне в лицо:

— Ты еще поплачешься, студентик!

Меня отпустили из околотка через пару часов. Помогло то, что с собой оказался студенческий билет, и я мог достаточно связно отвечать. Да и эту парочку здесь, похоже, отлично знали. Так что их заявление, что это будто бы я напал на двух мирных, молодых людей не проканали. От меня приняли пояснение, сказали, что в понедельник позвонят. Буду ли писать на этих упырей заявление следователю. Правда, совсем не прислушались к моему путаному объяснению, что у длинного в руке был кастет, и что он скинул его в снег. Ментам во все времена было лень работать, но зато они любезно довезли меня на патрульной машине до дома. Видимо, знаковое слово студент как-то повлияло. Ну выпил, пятница же! С кем не бывает.

Самое ужасное меня ждало дома. Мама вовсе не спала и встретила меня далеко не с распростёртыми объятиями. Никогда не думал, что она может так ругаться. Сам виноват, надо было позвонить домой с вахты. Сейчас уже не отмажешься. Я был немедленно раздет отправлен в ванную, а потом меня взялись лечить какими-то примочкам и бодягами.

— Сколько я тебе говорила, чтобы ты не бродил по вечерам! Это опасно! Тут столько шпаны вокруг шныряет! Вырастили на свою голову бестолкового балбеса! Эх, видел бы тебя отец.

Я вздохнул и разговор о милиции решил оставить до завтра. По ходу и все выходные медным тазом накрылись. Куда я с таким бланшем? Но в библиотеку мне надо обязательно! В понедельник зачет по истории Древнего мира. О других последствиях я в этот момент даже не задумывался. Ни о чем сейчас не хотелось включать мозги. Полная перезагрузка.

Глава 20 Время собирать камни

— Своим безответственным поступком Караджич бросает тень на всю комсомольскую организацию института. Это совсем не шутки, товарищи!

Наволоцкий не сдерживает эмоций. Сегодня он на коне и апробирует все штампы комсомольца-активиста, обличая меня во всех грехах человечества. Сам виноват. Каюсь! Сообщение из милиции по месту учебы или работы это вам не тут и не там. Я хоть вроде и потерпевший, но все равно участник пьяной драки. Советские органы в эти золотые годы имели обширные методы воздействия на своих граждан с помощью так называемой «мягкой силы». Влияя на них через всевозможные общественные и партийные организации, можно было уже обойтись без жестокостей «Ежовщины». Если мы вспомним события пятидесятых и шестидесятых, то более зрелое советское общество вынесло свой вердикт репрессиям в духе тридцатых. Это одна из причин отвержения сталинского наследия. Правда, тогда вместе с водой выплеснули и «ребенка». Жутчайшая из трагедий нашей истории все-таки пошла впрок.

Без комсомола и партии в советском государстве могли оказаться закрыты многие окна в будущей карьере молодого человека. К тому же твои поступки постоянно просматривались через призму контроля ответственных товарищей на местах. Хотя не стал бы так утрировать, тотального контроля все-таки не было. Эту версию оставим дебилам из Голливуда. Даже в двадцать первом веке они продолжали снимать о нас развесистую клюкву, ставя под сомнение собственный профессионализм. На деле все работало хитрее и не так жестко. Говорю же — «Мягкая сила» в ежовых рукавицах.

Каждый индивидуум в любой цивилизации с самого детства был опутан ниточками всевозможных социальных связей. Это касается абсолютно всех, различались лишь сами путы и меры их воздействия. Потому любой твой злопыхатель мог ими в случае чего воспользоваться. Как и какой-нибудь мелкий карьерист снимал сливки на разногласиях между социумами, оперируя недостатками системы. Личная жизнь также являлась поводом для вмешательства в судьбу члена партии или комсомола. В капиталистическом будущем мы отвергли такую суперопеку, но взамен получили атомизированное и нежизнеспособное общество индивидуалистов. Антагонизм Кузьмичей и детей Ларса.

Вот и наш секретарь комитета комсомола пышет на всю аудиторию, казалось бы, праведным гневом. Пьяная драка, о таком подарке судьбы он даже не мог и мечтать! Народ притих, это первая общественная выволочка в нашем складывающемся коллективе. Учитывая, что большая часть однокурсников недавние школьники без малейшего жизненного опыта, на амбразуры можно никого не ждать. Помалкиваю и я, полностью осознав последствия.

Мне и так уже досталось от мамы, когда к нам в понедельник вечером заявился участковый. Разговаривал я с ним без должного пиетета. Так еще бы! Дело спустили на тормозах, этих двух шнырей отпустили. Они типа несовершеннолетние и разбираться с ними будет Детская комната милиции. От меня заявление принимать отказались. Вот уроды! Так что капитан вместо внушения мне получил в ответ кучу нелицеприятных слов о работе архангельской милиции. По-моему, он ушел малость очумевший.

На комсомольском собрании курса присутствует сам декан Гольдин и представитель ректората Якушев. А ведь только с ним началось налаживаться возможное сотрудничество насчет фотостудии в институте. Мои фотографии ему здорово понравились. Четкие, без царапин и пыли, они разительно отличались от снимков других фотолюбителей. В президиуме также сидит и смутно знакомый высокий паренек со старших курсов. Точно, он был в двенадцатой комнате в пятницу! И смотрит на меня несколько настороженно. Все, готовлюсь к худшему.

— Человек только начал длинный путь познания, еще никак не проявил себя! И уже…

Внезапно пламенный спич нашего комсомольского лидера прерывает Якушев.

— Сергей Николаевич, я бы все-таки был более объективен. Товарищ Караджич неплохо показал себя как организатор во время сбора урожая. У нас есть благодарственное письмо от руководства совхоза «Важский». И в первый семестр он являлся старостой курса. И надо заметить, что порядок в группе неуклонно соблюдался. Во всяком случае жалоб от преподавателей не было. Мне, знаете, есть с чем сравнивать.

Кто-то из наших девчонок с места политически грамотно выкрикнул:

— И политинформации у нас всегда вовремя проводились!

Ребята сразу оживились, а то сидели понурые. Декан блеснул глазами, а Наволоцкий резко сбился с темпа. Видимо, не ожидал от аудитории какого-либо отпора.

— Все равно мы ждем объяснений от комсомольца Караджича. Да товарищ Шайбутдинова?

Зина краснеет, это ведь ей доверили топить меня, ну а она этого делать совсем не хочет. Но больше всего удивил наш замректора по воспитательной работе. Ведь ему явно что-то от меня надо. Или просто его богатый жизненный опыт позволяет рассыпать в прах излишне хлесткие утверждения официозных активистов? На самом деле эти партийные и общественные деятели стоят на довольно зыбких подпорках и здорово зависят от нас. Никто ведь не отнимал у нас права на демократический централизм? Ситуация, когда уставщина может пригодиться на практике.

Понимаюсь с места, намереваясь дать бой:

— Я готов за все ответить и ответственности с себя не снимаю, — Наволоцкий радостно кивает, начал я правильно, щедро посыпая буйную головушку пеплом. — Но зачем к этому привлекать товарища Зину? — народ откровенно ржет, Шайбутдинова гневно вспыхивает, декан огорченно качает головой. Похоже, что ему вся эта ситуация резко не по нраву.

— Сергей, нам сейчас не до шуток. Поступил сигнал…

— О чем, Вячеслав Иванович? Это же на меня напали, когда я шел домой, а потом в милиции отказались взять мое заявление на хулиганов.

Якушев уставился на меня с явным интересом:

— Сергей, ты отвечаешь за свои слова?

— Так точно. Да, виноват, перебрал с алкоголем. Неделя была сложной. Но я сдал все зачеты на пять, переутомился, расслабился. Это же не преступление?

Народ загудел, комсомольский вожак скривился.

— Драка есть драка. Караджич. Сумел натворить, сумей отвечать!

— Я и готов. Честно готов. Но сначала скажите — за что? За то, что в одиночку противостоял банде хулиганов? То есть надо было вести себя как полная рохля? Меня бы тогда попросту избили, и я сейчас не стоял перед вами, а лежал в больнице. Так, получается, по-твоему, лучше, Наволоцкий? Непротивление злу насилием. Знаете, это толстовством попахивает!

Наволоцкий вспыхивает, он отлично понимает, куда я гну:

— Не уходи от ответа, Караджич! Не стоит перед своими товарищами демагогией заниматься!

Но партийный секретарь потерял нить обличения и сбился с заданного ритма. Народ уже не на его стороне и смотрит на мое дело с другой аспекта. Кирилл с места едко замечает:

— И в самом деле. Как должен комсомолец отвечать на житейское зло?

Кто-то из комсомолок ехидно комментирует:

— А если бы хулиганам попалась девушка? Комсомолец должен, получается, пройти мимо? Чтобы не дай бог не испачкать свою незапятнанную репутацию?

С места уже кричат:

— Правильно!

— Комитет комсомола не туда смотрит!

Гольдин откровенно улыбается. Ему нравится реакция нашего курса, желание во всем разобраться неформально и вникнуть в суть проблемы. Мы же все-таки будущие педагоги.

Наволоцкий зло бросает:

— Это дело милиции бороться с хулиганами!

Меня уже безудержно несет:

— То есть комсомол здесь ни при чем? Пусть в наших дворах верховодит шпана? Товарищ Наволоцкий, вы не вспомните, о чем говорили на последнем пленуме ЦК КПСС?

Секретарь бледнеет, я бью комсомольского вожака его же оружием. Якушев злорадно ухмыляется, у замректора явный зуб на неуёмного комсомольца.

— Караджич, если у тебя так душа болит о спокойствии наших улиц, то иди в дружинники.

Меня же как будто подбрасывает вверх. Вот он, способ отомстить обидчикам!

— А я и не отказываюсь!

Нашу дальнейшую перепалку останавливает декан:

— Товарищи, давайте закругляться! Я считаю, что мы в целом разобрались в ситуации, товарищ все осознал, коллектив его поддержал.

Я внезапно понимаю, что не так страшен черт, как его малюют! У Наволоцкого на самом деле не так много рычагов, и они все, как назло, формальные. Выкинуть меня из комсомола или из института у него сейчас кишка слаба.

Но тот не унимается, закусил удила, зараза:

— Предлагаю объявить комсомольцу Караджичу строгий выговор.

Народ неодобрительно загудел, а Зина побледнела, это ведь ей выносить приговор на суд публики. Якушев скривился, но помалкивает. Неожиданно выступает тот мрачноватый парень из президиума. Я его вспомнил. Николай с физмата, заканчивает институт и претендент на аспирантуру. Говорят, что он рулит стройотрядами в АГПИ и имеет выход на областной комитет комсомола. То есть человек в АГПИ авторитетный.

— Наволоцкий, не нагнетай! Караджич не преступник, просто оступился и готов честно ответить за свой проступок. Да, Сергей?

— Так точно! От ответственности никогда не бегал.

— Вот видишь. Свой человек. Характеризуется со всех сторон неплохо, имеет уважение в коллективе. Ну, совершил проступок, так пусть этот коллектив с ним и поработает.

И как гром с ясного неба:

— Комсомольская организация первого курса исторического факультета просит взять комсомольца Караджича на поруки!

Вот это сцена! Ай да Зиночка! Пока мужики сопли жевали, эта девушка сделала свой выбор. Ну правильно. Это комитет сам по себе в облаках витает, а наш курс по ту сторону официоза. А ей здесь жить и учиться. Наволоцкий покраснел, как помидор, и обводит всех напряженным взором. Кто-то уже кричит с места:

— Давайте голосовать!

Так что я легко отделался. Нет, чтобы ни говорили, но поддержка коллектива в это время многое значит. Так что со всеми его проблемами и перекосами, но я все-таки за социализм. Верю, что можно сделать его лучше. Иначе нам смерть. Я это уже пережил.

— Значит, решено — берем комсомольца Караджича на поруки.

У меня сразу как будто гора с плеч слетела. Парни хлопают по плечу, девчонки улыбаются. Уже около дверей слышу шипение Наволоцкого:

— Мы за тобой следим, Караджич!

В коридоре меня перехватывает Николай. Его взгляд сумрачен:

— Сергей, я бы на твоем месте следил за языком. Парень ты хороший, но больно уж тебя много. Был бы на месте этого тупаря Наволоцкого кто-то похитрей, ты бы так просто не отделался. Помяни мое слово!

— Спасибо, учту твое пожелание.

— И вот что, — Николай смотрит на меня в упор не мигая. Сильная личность, далеко пойдет. — Ты серьёзно про ту банду?

— Серьезней некуда.

— Есть у меня один контакт, если не врешь. Но придется тебе обязательно вступить в наш ОКОД. Или это были лишь слова?

— За кого ты меня принимаешь, Коля?

— Лады, так и думал! Тогда я тебя сам найду.

По спине пробегает нехороший холодок.

«И во что я сейчас ввязался?»

Но надо торопиться домой, предновогодние зачеты никто не отменял. Правильно говорят — «От сессии до сессии живут студенты весело!» Несмотря на относительно удачное окончание комсомольского собрания, на самом деле мои дела не ахти. Еще один залет и точно вылечу с места старосты. Да и по комсомольской линии разом поплохеет. Начал, называется, учебу! Еще и мама будет нервничать. Это ведь она в воскресенье отвечала на звонки моих подружек, пока я валялся с примочками в постели.

— Сережа болеет. Нет, спасибо, помощи не надо.

Потом устроила мне взбучку за то, что сразу двум девушкам мозги пудрю. Чую, что ночевать у своих подруг она в ближайшее время не будет. Ёшкин матрешкин, я уже как-то начал привыкать к регулярному сексу. Ирина хоть и неопытна в постельных утехах, но старается, ласкова до невозможности. Вероника, ну тут вообще все хорошо, но негде. И я так не узнал, кто её папа. Не спросишь же в лоб! Но мои фотографии девушке очень понравились. Весь отдел универмага сбежался смотреть и визжал от восторга. Так что будущих клиенток уже хватает, осталось найти место для студии. И необязательно брать за это деньги. Нет, вы не о том подумали. Такой большой магазин, как городской Универмаг кладезь для деловых знакомств на будущее.

На самом деле в этом времени портреты снимают отвратно. По шаблонам и без души. Люди на них выглядят как будто на толчке тужатся. Взгляд куда-то в сторону, натянутая улыбка. Нет идущей из души искренности. Так что вы хотите — их делают те же тетеньки, что снимают граждан на документы. Лишь в специализированных журналах моно увидеть хорошие снимки от продвинутых фотолюбителей. Надо, кстати, на такой обязательно подписаться! Узнать, что нынче в тренде.

Подхожу к «Восходу» и решаю зайти за булкой к чаю. На полке замечаю саечки по шесть копеек и беру сразу четыре. Я уже научен, в портфеле всегда лежит наготове разлюбезная авоська. Странно, почему такую отличную вещь забыла в нашем экологичном будущем? Вдобавок на прилавок выкинули сыр, и я успел перехватить кусок. Уже начинаю привыкать к немудреному советскому обслуживанию. Заметил дефицит — хватай немедленно! Мне не в лом и в очереди постоять. Как раз получается время для размышлений. А мама все удивляется, когда я все успеваю? С её работой допоздна по магазинам особо не побегаешь

Неожиданно ноги сами привели меня в винный отдел. Народу немного, как и выбора. Нет сотен бутылок всевозможного пойла со всего мира. Чертыхаюсь. И что брать? Три разновидности водки, скучающий в одиночку трехзвездочный грузинский коньяк, длинный ряд бормотухи и плодово-выгодного, в сторонке сухач для инттелихенции.

— Чего хмурый такой?

Я тут же узнаю мужичка, что встретил здесь же в первый день своего пребывания в этом мире.

— Дядь Коль, привет! Да так заучился малость. Сессия же!

— Понятно. Но проблемы лучше не запивать.

— Да вина хочу качественного купить,с мамой посидеть.

— Вот это дело хорошее. Бери тогда вот те грузинские. У меня зять их нахваливает.

— Спасибо.

— Деньги-то есть? А то смотри, помогу.

— Не надо. Я подрабатываю.

— Тогда молоток! Деньгам цену знаешь. Отцу привет передавай!

— Спасибо!

Вроде и поговорили всего ничего, а настроение сразу улучшилось. Связи между людьми в это время еще крепкие. Держатся они друг за друга. Помогают чем могут. И куда это все денется позже у нашего поколения? Не здесь ли причина последующего упадка? Мы потеряли в поисках себя посконную русскую идентичность, а другая на нас так и не налезла. Выхожу на крыльцо, идет снег. Я меланхолично наблюдаю, как пушистые снежинки падают мне на ладонь и медленно тают.

Никуда не хочется спешить, хочется стоять и наблюдать, как падают в них мохнатые хлопья снега. Люди торопятся по домам, а я застыл в созерцании. Вот и мое окно темнеет. Сколько я в той жизни смотрел в него на нашу улицу. В разное время года находил там что-то интересное. Наверное, мы начинаем стареть тогда, когда перестаём замечать свежесть окружающего? Всматриваться в мир, что широко раскинулся вокруг нас.

Что-то в ежедневной суете я перестал думать и размышлять. Нужно взять паузу. Внезапно замечаю в витрине молодую продавщицу, которая развешивает праздничные гирлянды. Точно, скоро же Новый год! Здесь нет того коммерческого сумасшествия, что охватывает весь мир в преддверии Рождества. У нас в будущем елки начинают на некоторых улицах ставить чуть ли не в ноябре. Зачем так спешить? Новый год, праздник семейный, неспешный. Но именно в этот момент меня охватывает некое умиротворение. И в самом деле — куда торопиться, если перед тобой целая жизнь!

Ого, я молодею душой?

Глава 21 Праздник, праздник!

Ближе к концу декабря нас перестали мучать зачетами, отложив их окончание на январь. Мы всем курсом дружно выдохнули и тут же стали добрее. Снова в коридорах слышался безудержный смех, все уже жили преддверием самого веселого торжества года. Откуда это у нас? От волшебства детства? Новый год — это ёлка, игрушки, подарки, утренник, Дед Мороз и его вечная спутница Снегурочка. Столько сказок и мультфильмов посвящено ему. Великий миф Советского Союза! Который, кстати, пережил крушение большинства остальных. Мы ведь и в будущем так и не вернулись к сакральности Рождества. Атрибуты остались, но ушел дух. Хотя для православных высший праздник — это Пасха, торжество настоящего христианства. Так что дух Рождества больше протекция протестантских фундаменталистов, которые в итоге превратили чисто религиозное торжество в апофеоз коммерции.

Меня как старосту запрягли для организации праздничных действ. Ну коронный номер в концерте мы уже подготовили, украшения развесили, поздравления преподавателям также наготове. Как оказалось позже, наш курс в этом выгодно выделился среди остальных. И это заметили. Меня же после памятного собрания немедленно припахал Якушев. Весной выпустился студент, отвечающий за фотосъемку важнейших мероприятиях, и замректора сделал ставку на меня. За это он обещал помощь в организации фотостудии и получении прочих ништяков. Как я мог пройти мимо такого шанса!

Ну и что рассказывать. Наше выступление с хип-хопом на праздничном капустнике произвело на всех неизгладимое впечатление. Мало того, что звучала никому незнакомая иностранная музыка, так и танцы были… Скажем так, в той реальности они появились здесь только лет через пять минимум. Кирюха был молотком, его «робот» получился весьма неплохо. Спит в парне явный талант. Пусть и не всегда хватало гибкости, но это дело наживное. Меня же в амплуа танцора «а-ля-Джексон» большинство первокурсников и преподавателей увидели впервые. Это был настоящий фурор! Надо было видеть их лица. Это как будто с Луны к ним прилетел инопланетянин.

Я со сцены заметил, что у бедного декана буквально отпала челюсть, а глаза у наших молодых преподов загорелись. Им ведь всего чуть за тридцать, кровь еще кипит. Еще бы — «Лунная походка» в те годы это полное сумасшествие. Развивать хип-хоп дальше в танце я особо не стал. Locking, pops и funk, эти направление еще ждут своего часа, как и брейк с фристайлом. Смогу ли я все это вспомнить? Но уходили мы со сцены под громкие аплодисменты. За кулисами мне на шею тут же бросилась Ирина. Она была в обалденном бальном танце, также участвуя в программе своего курса.

Наверное, этот вечер получился самым лучшим за все время моего нахождения в прошлом будущем. Во всяком случае таким он впоследствии вспоминался. Эх, ребята, живите настоящим! Будущего зачастую или нет вовсе или оно в зыбком тумане безвременья. Вот и я не терялся. Мы втихаря от руководства пили «Советское Шампанское». На мой взгляд редкостная гыдота. Ели конфеты, много смеялись, а потом в вестибюле были танцы. К сожалению, официальные дискотеки имели одну характерную особенность. Не менее половины программыа должны обязательно исполняться из советского репертуара. Да и остальные ритмы в устаревшем диско меня не особо привлекали. Ди-Джея в институте надо точно менять!

Но было интересно наблюдать за некоторыми преподавателями. Чую после Нового года по институту будет ходить немало сплетен. Затем мы с Ириной тихонько смылись. По причине морозов её бабушку забрали к себе родители и небольшая квартира в деревяшке была в нашем полном распоряжении. Я потом долго вспоминал этот романтический вечер. Как мы растапливали печку, кипятили чай, распаковывали нехитрую снедь. Насквозь замерзшие окна с вычурным узором на стекле. Ужасно скрипящая старая кровать, неудобство старой квартиры без привычных удобств. Замёрзнуть нам мешала лишь горячая молодеческая кровь и неустанные постельные упражнения. В Иришку в эту ночь как будто бес вселился, или это от вина и предчувствия? Но утром я был как выжатый лимон, а она светилась, как праздничная ёлка.

Однако, есть женщины в русских селеньях!

Но самое странное случилось с празднованием Нового года. Вы думаете, что я встречал его с Ириной? Как бы не так! Она с родителями улетела к родственникам в Питер. Как ни странно, но и здесь так частенько называют Ленинград. Ей богу, зря вернули название Санкт-Петербург, Петроград кондовей и родней. Вот и причина нашей «печной ночи» до Нового года. И неожиданно в отпуск нагрянул отец, прилетевший с Риги. Просоленный океаном, прокопчённый солнцем тропиков, он вывалил нам кучу подарков и был заметно счастлив, что встретит новогодний праздник дома. На моей памяти так в моем прошлом детстве получалось раз где-то в три года. Так что мы с мамой были безмерно рады. Правда, взрослый сынок отчаливал ночью в свою компанию.

Потому мы семьей сели за стол пораньше. Неизменное шампанское, но Рижского завода оказалось на удивление неплохим. Оказывается, при одинаковой технологии на разных предприятиях Союза оно производилось или хорошим, или совершенно гыдотным. На стол были выставлены различные деликатесы. Финский сервелат, рижские шпроты, мамин салат из кальмаров и креветок, картошечка с укропом и селедкой. Мы много говорили, отец интересовался моей учебой. Мама мудро умолчала о моих недавних приключениях. Так что внешне я был очень успешен и лишь радовал отца.

К тому же к Кеше шел не один. Надо было еще забежать за Вероникой. Да, вот такая я бесхребетная сволочь. Не могу отказать симпатичной девушке ни в чем. Да и к Иннокентию собирался прийти с подругой, а парни не поймут. Компания будет из своих. Паша как раз вернулся с московского обследования. Проблему нашли и назначили операцию. Блат он и в Африке блат. Так что пусть готовит бутылку наилучшего коньяка папе Олежи. Зато наш товарищ будет жить! Хоть тут я уже что-то совершил хорошее. Что еще предстоит? Заставить отца заняться китайскими практиками, чтобы подавить гипертонию в зародыше. Мне это помогло больше, чем все прописанные врачами лекарства. И маму, надо будет спасти маму. Тогда диагноз выявили слишком поздно. В этот раз я не промахнусь и дойду до лучших врачей Союза. Чудес не бывает, их попросту совершают. За это и пью сейчас бокал игристого напитка.

Наверное, это был наилучший новогодний праздник у меня за много-много лет. Были намного экзотичней, но таких душевных не упомню, остались в далеком прошлом той жизни. Вероника сделал мне шикарный подарок — каким-то чудом она нашла списанный объектив «Юпитер -38 МС», который ей отдали за копейки. Довольно интересная линза, я не помню её в том мире. Осталось найти мастера для починки небольшого дефекта. От меня были в подарок какие-то польские духи. Батя помог в «Альбатросе» купить. Даже здесь мы пользовались возможностями и знакомствами, чтобы добыть дефицит. Какие времена, какие нравы!

Каждый принес к Кеше выпивку и закуски по мере своей испорченности. Так что стол вышел на славу! Кто-то из девчонок испек торт, другие быстро соорудили голодным кавалерам горячие бутерброды с сыром и шпротами. Парни налегали на мясо и колбасу. Я и Вероника пили красное грузинское. Мне понравилось полусладкое «Киндзмараули». «Саперави» показался излишне терпким. Остальные потребляли напитки различного свойства — от коньяка до сока. Не все из девчонок в этом времени пили алкоголь.

За столом звучало много шуток, прошло несколько самодеятельных конкурсов. Мы были неизбалованными детьми начала подъема благосостояния советских трудящихся. Так что радовались каждому вкусному куску и питью. Умели сами себя неплохо развлечь. Николай достал гитару и сбацал на ней какую-то задорную песню из репертуара запрещенных рокеров. А хороший у парня голос! Я привел всех в восторг своими танцами, даже Кеша похлопал в ладоши, искренне недоумевая, когда я всему научился. Видимо, прошлый Серега был совсем не таким.

Один из минусов моего характера — не всегда умел вовремя остановиться.

После к нам начали заскакивать гости. Они приносили вино, шутки и отличное настроение. К огромному удивлению среди гостей случился и Хома, а с ним Марина. Девушка характерно оценила Веронику, обнимавшую меня весь вечер. Ничка, судя по всему, уже считала, что я её парень. Странно, она казалась мне особой больше расчетливой, чем романтичной. Но почему нельзя сочетать то и другое? Марина же подловив меня на кухне, где было разрешено курить, едко заметила:

— Эта девчонка тебе больше подходит, чем та малолетка.

Она, оказывается, не раз замечала меня с Иришкой. Я удивленно поднял глаза и невежливо отрезал:

— А тебе, собственно, какое дело?

Девушка засмеялась. В последнее время она как-то незаметно изменилась. Стала уверенней, взрослей.

— Иначе бы тебя прибрала я. Давно собиралась это сделать, но в твоем малиннике это бесполезно. Ты же, как дикий кабан на любую юбку бросаешься. Я знаю такую породу мужчин. Тебе нужна особенная женщина. Так вот, эта как раз она.

«Хрена себе у нас сеанс у психотерапевта!»

— Ну спасибо за совет.

Уже около двери меня догнал хулиганский вопрос:

— Сереж, а когда ты все-таки меня трахнешь?

«Вот зараза!»

К сожалению для Вероники, продолжения у нас не вышло. Родители дома, так что мы ограничились поцелуями в подъезде. Я же проводил девушку взглядом, глянул на окутанный снежной каруселью город и почапал домой. Каждый встречный считал своим долгом крикнуть мне — «С Новым годом! С новым счастьем!» Широкая душа у русского человека, и в праздники она открывается еще шире. По пути домой карман моей куртки наполнился конфетами, орехами и даже мандаринами. А сколько раз мне предлагали выпить! Люди выходили во дворы, чтобы поделиться своей радостью с окружающими. А ведь у них было лишь два выходных, а не бесконечные новогодние каникулы, от которых больше устаешь.

Но я торопился домой. Мне надо было выспаться. Потому что вечером первого января я заступал на пост. Будете смеяться, но это первое мое дежурство в качестве дружинника. Ну так назвался груздем, полезай в кузов! Я сделал ставку и отступать не намерен. Николай Истомин сдержал свое слово и познакомил с опером из отделения. Но сначала надо было показать себя.

Честно сказать, я это дежурство помню смутно. Все были с праздника, ленивые и добрые. Мы, не торопясь, вышли из опорного пункта, что стоял недалеко от моего дома на улице имени двадцать третьей гвардейской дивизии. Затем неспешно прошли по дворам и улицам ближайших кварталов. Правонарушений не было. Даже криминал в эти дни честно отдыхал. Чаще всего приходилось приводить в чувство подгулявших граждан. Случился один семейный скандал, там мы вызвали наряд. Но несколько мычавших «тел» пришлось все-таки отправить «отдыхать» в вытрезвитель. Мы были добрыми, это просто перебравшие граждане не могли даже вспомнить, где живут.

Хорошее у меня вышло начало Нового старого года. Здравствуй восемьдесят третий альтернативной версии истории человечества!

Глава 22 Зачеты

— Сергей, а откуда ты взял информацию о курганах кривичей?

Липневский, наш зав. кафедрой истории с интересом смотрит на меня, я же корю себя за лишние слова. Каюсь, увлекался в будущем нашей древней историей. Той её в большей степени мифологической частью по приходе варягов и становлению Руси. Ох, какие тогда баталии велись между учеными, придерживающимися так называемой норманнской теории и новорощенными славянофилами. Я же тогда пришел к парадоксальному выводу. Ни те, ни другие не имели в этом вопросе решающих доказательств. Потому осторожно отвечаю:

— Читал в журнале «Техника молодежи». Там часто новости из науки появляются.

— Вот как? — наш декан поднял на меня голову. Чаще всего он на зачетах занят проверкой работ, но на меня обратил особое внимание. — Сергей, мы очень ценим вашу любознательность. Сразу заметно, что вы не просто отсиживаете лекции, а вдумчиво работаете с материалом. Но на будущее учтите, что для серьезной научной работы нужно обязательно давать ссылки, и не на научно-популярные журналы, а нечто более подходящее. Андрей Викторович, как на ваш взгляд, достоин наш студент высшего бала?

Завкафедрой истории напускает на себя таинственный вид, а потом ярко улыбается.

— Вполне! Держи, студент!

«Отлично!»

Вываливаюсь в коридор и нервно вытираю пот со лба. Чуть не прокололся! Дурачина, эти раскопки начнутся минимум лет через десять, и они многое поменяют в представлениях о расселении славян в Приильменье. Честно говоря, если брать эпоху Повести Временных Лет, то славяне были самым малочисленным этносом в тех местах. Так что скорее заморские варяги и местная чудь имела больший вес, чем мифические новгородцы. Особенно учитывая тот факт, что Новгород появился чуть ли не через полсотни лет позже описываемых знаковых событий. Но ладно, наука все равно к этому рано или поздно придет. Мне же придется придерживаться местной версии.

Внезапно замечаю идущую мимо Ирину. Та даже не подняла на меня глаз, как будто я пустое место. Ну что ж, наделал делов — отвечай!

— Между вами что, черная кошка пробежала?

Оглядываюсь. Лизка Орлова собственной персоной, до всего-то ей есть дело. Коротко бросаю:

— Разошлись как в море корабли.

— Вот как? — в глазах высокой и спортивной Елизаветы мелькает нечто большее, чем любопытство. — А какая любовь была, весь курс завидовал!

— И зря. Сильное пламя быстро прогорает.

Мой голос дрогнул, а Орлова смотрела уже серьезно, безо всяческой спрятанной внутри ухмылки:

— Извини. Ну ты парень видный, быстро найдешь себе зазнобу.

«Ага, только в этот раз не в институте!»

Наше расставание произошло в сочельник. Рождество в стране Советов не празднуют, но народ по-своему отмечает. Я был, как обычно в «Садко», в этот вечер там было не протолкнуться от молодежи. Всем, честно говоря, было по барабану православное Рождество, главное — движуха. Похожая ситуация сложилась и позднее, когда тусовщики начали отмечать все чужие праздники подряд, будь то Хэллоуин или день Святого Патрика. Но у Вероники в баре имелся блат. Она могла позвонить заранее и забить нам место. Прошаренная девица. Но угощение с меня. В этом плане восьмидесятые еще сплошной патриархат.

Я тут же взял два кофе по-турецки, обожаю его, пирожных и коктейли «Двенадцать месяцев». Очень простой рецепт — коньяк, шампанское и половина содержимого — виноградно-яблочный сок. Именно такой, а не просто виноградный или яблочный. Сочетание сладкого и кислого. Напиток богов! По шарикам дает и неимоверно вкусный. Но стоит два рубля чохом!

Мы мило болтали с Вероникой, когда я внезапно ощутил, что на меня пристально смотрят. И, похоже, смотрят давно. Это была Ирина. Черт, меня сразу продрал мороз от её взгляда. В них застыло одновременно жуткая боль и безмерная печаль. Сплошное разочарование в жизни. Я все-таки полная скотина! Надо было разрулить все еще раньше. Ну не получалось у нас пары. Мы были слишком разные! И даже вспыхнувшие так ярко чувства не смогли преодолеть эту разницу. В итоге вышел классический случай мужского безобразия — соблазнил девчонку, поматросил и бросил.

«Все мужики козлы!»

— Это кто?

Вероника смотрела на меня с нездоровым интересом. Женщины, как кошки чуют больше, чем видят.

— Позже, все позже! Подожди!

Я заметил в большое от пола до потолка окно, что Ирина стоит, понурившись на улице, а рядом с ней хлопочет наша записная активистка Татьяна Мезенова. Схватив куртку, я выбежал на улицу, где сразу за уши резко хватанул морозец. Вскоре после Нового года ударили холода.

— Ирина, постой!

Девушка меня увидела, смахнула слезы, отвернулась и зашагала прочь.

— Не надо…

Я невежливо оттолкнул Таню и догнал Иришку. Мою Иришку. Дьявол, как тяжело расставаться с теми, кого так любишь, но иногда это необходимо.

— Да постой ты! — Эти глаза, прозрачные как слеза глаза ребенка. Хуже наказания не придумать! В глотке застрял комок, но я взрослый мужчина, переживу как-нибудь. — Я не буду оправдываться, сам во всем виноват. Надо было нам давно объясниться, а не доводить до такого.

— Так чего же…

— Тебя было жалко, дурёху! Думаешь это так просто? Вот и дооткладывал… В итоге вышло крайне некрасиво. Извинить меня не прошу. Но жизнь, штука сложная. Мы слишком разные, рано или поздно это произошло бы. Прости, Ирина, но я вовсе не тот, что тебе нужен. Так что лучше разорвать так, чем потом выдирать с мясом.

«Госпади, говорю, как законченный мудак, познавший все нюансы жизни».

Но в глазах Ирины что-то мелькнуло. Она несогласна со мной, она жутко обижена на меня. Какой она все-таки ребенок в душе! И ведь это мы, мужчины делаем из них взрослых и циничных женщин. Нет уж, лучше влюбляйтесь девочки в восторженных мальчиков. Ничему хорошему мы вас научить не можем, лишь причиним незаслуженную боль.

— Не подходи ко мне больше!

Меня кто-то одергивает сзади, это Татьяна, смотрит задумчиво сквозь очки:

— Ты, Сережа, конечно, козел, но у тебя хотя бы яйца есть. Правда, раньше надо было объясняться. Двигай отсюда, я за ней прослежу.

— Смотри, чтобы она не наделала глупостей!

— Без умников обойдемся, — девушка оборачивается. — У вас хоть с этим делом не будет проблем? Она не в залете?

— Да тьфу на тебя! Я похож на идиота?

— Знаешь, временами очень.

Стою на тротуаре как оплеванный, голова замерзла, шапку оставил в баре. Оборачиваюсь и понимаю, что и Вероника также исчезла.

«За двумя зайцами погонишься…»

Ну что, ребята, пришла пора сдавать зачеты. Что-то мое второе вхождение в жизнь выдалось как-то не самым удачным. Ну а что ты хотел? Быть успешным во всем? Начать сразу рубить тонны бабла, или стать в мгновение ока видным ученым? Нет, парниша, это не кино или книга графомана. Вперед всегда прорываются, обдирая в кровь шкуру.

— Караджич, чего застыл? А я тебя по всему корпусу ищу!

Меня перехватил Николай Истомин из комитета комсомола, один из наших профсоюзных вожаков, и человек, что помог мне выбраться из лужи дерьма. Он из тех прирожденных лидеров, что всегда будут востребованы. Жаль, что потом их цели станут банальными и трагичными.

— Что-то случилось?

— Тебя капитан Соколов искал. Дело у них образовалось срочное, сам понимаешь по какому поводу. Он у себя.

— Спасибо!

— Не подведи. Я ведь лично тебя рекомендовал в дружину. И да, Сергей, забегай как-нибудь к нам в профком. Дорогу знаешь, а нам активные люди всегда нужны.

Я бегу в раздевалку, обдумывая по пути предложение Истомина. В принципе сотрудничать с профкомом, чтобы было проще противостоять Наволоцкому, это весьма дельная идея. Все равно придется заниматься общественной работой. Слишком уж ярко я выделился на фоне остальных студиозов. Мое нежелание активно участвовать в жизни института может вызвать разные нехорошие подозрения. А оно мне надо? Лучше слиться на время с коллективом. Но мне в плюс уже два действия. Я состою в институтском оперативном комсомольском отряде дружинников, раз в неделю участвую в рейде ОКОДа, а также сотрудничаю с Якушевым. То есть фотографирую различные институтские мероприятия. Он обещает мне выбить ставку руководителя студенческой студии. Даже помещение сможет найти. Институту достраивают новое общежитие на улице Урицкого. Ну а я дурак от такого подарка судьбы отказываться? Это две дополнительных стипендии в месяц. Так можно жить и не тужить!

Старший опер капитан Соколов молод и энергичен. Наверное, такие в девяностые брали бандитов. Самые лихие времена для УгРо, когда у каждого настоящего милиционера должны были быть железные яйца. Это не нынешнее относительно не людоедское время. Но и здесь разных проблем хватает. Из-за непрофессиональной политики верхов с преступностью в стране сложилось аховое положение. Вроде бы её не так много, но она то и дело попадается на глаза. Криминальный мир постоянно рекрутирует из выпавшего с общества молодежи новые кадры. Настоящая воспитательная работа запущена и ведется лишь общественниками. Был такой в СССР фильм «Пацаны», там все абсолютно честно показано. Потому и стал он неимоверно популярен.

— Рассказывай, что хотел нам передать?

Я не удерживаюсь от подначки:

— Понадобился-таки? Что случилось?

— Не язви, Караджич, чином не вышел! — одергивает меня старлей Бубакин. Он старше Соколова лет на десять, но, видимо, не торопится выслужиться. Зато каждого щныря на территории знает как облупленного.

— Дайте угадаю? Задели некую важную шишку?

Соколов бросает на столешницу талмуд кодекса и садится рядом со мной край стола.

— Мне говорили, что ты еще тот фрукт, но в прошлый раз неплохо себя проявил. Имеешь зуб на Хмурого?

— Да все они уроды мелкотравчатые! И за ними рыба покрупнее!

Опера обмениваются многозначительными взглядами.

— А ты до фига знаешь для простого студента.

— Так учусь.

Соколов не удерживается, хлопает меня по плечу и весело хохочет. В нем еще слишком много неистраченной энергии. Такие люди, имея ясную цель, могут горы свернуть.

— Сработаемся! Короче, в прошлые выходные на Суфтинке вышла некрасивая история. Одного подвыпившего товарища обнесли, но предварительно хорошенько стукнули по башке. Да так, что он до сих пор в больнице. Помнит мало что.

Я с интересом наклоняюсь к капитану?

— Конкретно?

— Пацанва, явно малолетки. Сняли дубленку, шапку собачью, ну и лопатник с деньгами увели.

— Били скорее всего кастетом.

— Откуда дровишки? — встрепенулся Бубакин.

— Меня самого тогда им отоварили, но удар пришелся вскользь. Я еще говорил патрульным, что надо было в снегу поискать. А они забили, этих удодов отпустили.

Опера переглядываются:

— Кто такие?

— Длинный бил.

Бубакин кивает:

— Дронов, по кличке Дрын. Ему еще семнадцать, и он активно этим пользуется.

Соколов задумывается:

— С таким арсеналом можно и ему статью нарисовать.

— Ловить будем?

Капитан с интересом смотрит на меня:

— Хочешь поучаствовать?

— Так я же все-таки член ОКОДа. Мне нужен в помощь крепкий пацан, ну и вы в засаде неподалеку. Я знаю, где они на Суфтинке обычно тусят. И сегодня пятница, народ гуляет и закусывает.

— Какой молодец, все просчитал! Давай к нам в опера?

Погода стояла теплой, после морозов пришел циклон и щедро сыпало снегом. Под яркими фонарями круговертью крутило снежными хлопьями, в лицо то и дело задувало. Вот здесь здорово пригодилась «Аляска» с капюшоном. А вот моему напарнику в пальто и меховой шапке приходилось хуже. Василий был старше меня и, говорят, занимался какой-то борьбой. В ДНД пришел от комсомола и не особенно был восторге от моей идеи.

— Что за хрень у тебя?

Я перед этим посмотрел на часы, решился и достал «ногу» от сломанного фотоштатива. С помощью нехитрых действий он быстро превращался в стальную телескопическую дубинку. Кондовое изделие советской промышленности можно было использовать и так.

— Палка-выручалка.

— Так нельзя.

— У этих уродов кастеты, может, и еще кое-что. Руками отбиваться будешь? Видишь кого на перекрёстке?

— Есть! — у Василия было феноменальное ночное зрение.

— Пошли тогда дворами, держись меня, я тут каждую собаку знаю.

— Ага.

Все-таки хорошо иметь молчаливого напарника. По очереди стоим за ближайшим к перекрестку домом в тени, второй в это время прыгает позади и пытается согреться. Опера должны сидеть в машине дальше по проезду и ждать нашего сигнала.

— Идет кто-то.

Я осторожно выглядываю. «Клиент» пошел! Мужичок даже пытается что-то спеть, но голос сиплый, его заметно покачивает. Наверное, поэтому все дальнейшее произошло очень быстро. Не успели мы опомниться, как мужичка уже завалили и не стесняясь шманают.

— Вперед!

Появление посторонних неприятно поразило шпану. Первым делает шаг Хмурый и на его лице появилась гнусная ухмылка. Он узнал меня:

— Это ты? Мы же тебя предупреждали!

Нас двое, а их пятеро. Хмурый, Дрын, какой-то незнакомый крепыш в белом армейском полушубке, и две малолетки. Долговязый делает шаг в сторону, сунув руку в карман. Кастет? Я смотрю прямо на Хмурого и показываю ему на красную повязку, что висит на рукаве. Главарь скривился:

— В легавые заделался, фрайер? Думаешь, это тебя спасет?

— Помалкивай, петушня! От человека быстро отошли и руки показали!

— А то что?

Я не заметил условного знака, или они как волчья стая действуют по наитию, но главные в шайке бросились вперед вместе. Краем глаза успеваю заметить, как Василий легко уходит в сторону и хитрым приемом валит крепыша наземь. Скорее всего он самбист. Ну и я не теряюсь. Жесткая ухмылка быстро уходит с лица Хмурого, когда он видит в моей руке самопальную дубинку. Но деваться ему уже некуда, нельзя терять лицо перед своими шестерками.

Никогда не махайте дубинкой в драке. Ею следует действовать как мечом. Хлесткие удары от плеча работают сильнее и позволяют постоянно контролировать пространство впереди. Противник видит перед собой твое оружие и боится его. Получив два раза больно по рукам и предплечью, Хмурый застывает в нерешительности. Железо пробивает даже его пальто.

— Серый!

Василий занимается в это время малолетками. Крепыш лежит на земле и стонет. Я же оборачиваюсь в сторону незаметно подошедшего сбоку Дрына, в его руке что-то блестит. Сука, это заточка или нож. Где менты, когда нужны? Но думать и ждать некогда! Перо в руках шпаны смертельно опасное оружие. Сколько отличных людей эти уроды отправили на тот свет. Работа шестом чем хороша, ты учишься одновременно и двигаться. Ноги уже согнуты в коленах, стоя в позиции, и я успел сделать два незаметных шажка к Хмурому. В этот раз не жалею главаря и бью его по плечу с оттягом, задеваю вдобавок щеку, тот с завыванием валится в снег. Я же моментально разворачиваюсь и вовремя.

Дрын не рассчитал, он привык работать со статичным противником. Я мгновенно встаю к нему боком, Дрын промахивается выпадом, а самодельная дубинка уже находится на уровне левого плеча, и удар четко проходит по локтю хулигана, от увесистого железа не спасает даже зимний бушлат. Дрын вопит на всю улицу, а затем валится на снег. Василий вовремя сделал ему подсечку и вяжет долговязого ремнем. Я с шумом перевожу дыхание и слышу милицейский свисток. По проезду к нам в неверном свете редких фонарей спешат три фигуры. А где машина?

— Серега, этот урод уходит!

Вот хитрожопая сволочь! Главарь не стал дальше ждать развития событий и рванул во двор. Я тут же за ним. Эге, парень, а ты точно знаешь все местные дворы? Здесь же тупик и забор. Хмурый слишком поздно понял, что сделал глупость, я же жалеть эту мразь не стал. Мощный удар по хребтине, и я заламываю Хмурому руки.

— Стоять сволочь!

— Больно, пусти!

— Я тебе счас рожу всю разобью!

— Не имеешь права!

— Не тому кричишь, утырок. Я тебе не мент. Рассказывай, под кем ходишь.

— У-у-у! Не по понятиям это своих сдавать. Ты сам на кого работаешь, фрайер. Я все узнаю и тебе конец будет!

Крепкий тычок по почкам заставляет Хмурого изогнуться от боли. А то он думал. Мне его совсем не жаль. С точки зрения того старого меня, я бы ему вообще сейчас устроил допрос с пристрастием. Это же натуральный биомусор, мешающий остальным жить. Ему совсем нет места в обществе.

— Плевать я хотел на ваши понятия, петушня драная. Вы мне мой родной район испоганили. Я всю нечисть отсюда выжгу, ты понял?

Но позади уже кричат, и я решаю избавиться от улики. Советские менты о дубинках еще не имеют никакого понятия. А зря. Нога от штатива летит за забор.

— Ты как?

— Нормально, принимайте товар.

— Меня избили ни за что! Я напишу заяву на этого вашего дружинника!

— Ты его бил? — Соколов уставился на меня.

— В порядке самозащиты, таащ капитан. Да и вы что-то припозднились.

«Вот и правильно, не хрен мне тут мои права зачитывать!»

— Застряли, — угрюмо отвечает Соколов, осознав свой косяк. Затем старший опер надевает на Хмурого наручники и передает его подошедшему сержанту. — Намело снегу…мать! Рискованно у нас как-то вышло. Но вы молодцом.

— Пойдёмте, покажу, где долговязый нож обронил, — я не стал лезть дальше в залупу и встревоженно оборачиваюсь. — Потерпевшего осмотрели?

— Нормально с ним. Нож, говоришь? Это интересно!

— И пальчики на нем скорее всего остались. И еще кастет Хмурый сбросил. Где-то здесь должен валяться.

Я показываю на взрытый следами снег. Рядом уже стоит «Жигуль» оперов, который достал из сугроба патрульный Бобик. Стало людно. Бубакин осторожно просеивает снег и находит оба орудия преступления, затем аккуратно пальчиками в перчатках достает и складывает в пакет.

— Ну что, дружок, похоже, что у тебя проблемы.

Соколов присел на корточки рядом с Дрыном.

— Не мое, не видел!

— Зря ты так. Чистосердечное признание советским судом учитывается. А на срок ты, голубчик, уже намотал. Так что сначала в колонию для малолеток, на следующий год пойдешь к взрослым уркам. Тащите его к машине.

Я оглядываюсь. Василий сидит в подкатившей буханке «Скорой», там же пострадавший «клиент» с перемотанной головой. Совсем шпана распоясалась. Понемногу вокруг собрался народ, что-то громко обсуждает. А где вы все были, когда людей здесь били? Обыватели! Вот так вас всей страной и продадут вас в олигархическое рабство.

— Ты как?

— Нормально, по кисти прошло. Царапина! За тебя больше боялся, — Василий смотрит на перевязанную руку и говорит тише. — Но ты, молоток, с дубинкой неплохо придумал. Никогда такой борьбы не видел. Хотя служил в десантно-штурмовой.

— Боевое самбо?

— Оно самое.

— У меня китайская техника.

— Понятно. Приятно было познакомиться!

Мы обменялись рукопожатиями. У меня появился еще один товарищ.

— Что у тебя в руке было?

Как этот Соколов может тихо подкрадываться.

— Ничего, товарищ Соколов.

— Не темни, Караджич!

— Так все равно не положено. Вы раскололи Хмурого?

— Завтра займемся.

— Так не пойдет.

Капитан не успевает ничего сказать, как я подпрыгиваю к «Бобику». Задние его двери в тени, потому никто не видит мой болевой прием. Китайцы в этом деле чудовищно эффективны.

— Сучара!

— Неужели больно?

— Караджич, охренел?

— Спокойно, товарищ капитан. Следов не останется. А вот Хмурый нам сейчас ответит, с кем долей малой делится. Ты же должен с кем-то делиться, на общак засылать?

Соловьев с любопытством смотрит на меня. Хмурый корчится, злобно цедя:

— Тебе конец, баклан.

— Да ладно? Товарищ капитан, объясните ему, какой срок ему грозит за организацию преступной банды. Есть у нас, что в кодексе про организованную преступность?

— Недавно внесли. Так что светит тебе, Хмурый, от двенадцати до пятнадцати.

Парниша разом обмяк. Это уже совсем не хулиганка и ему уже есть восемнадцать. Я отпинываю шпану в сторону. Соловьев с любопытством наблюдает за моими противоправными действиями, а затем роняет.

— Жестко ты с ним!

— С волками жить, по-волчьи выть.

Опер загадочно улыбается:

— Утром обязательно поплывет. Я эту публику хорошо знаю. А тебя, Сергей с боевым крещением. Наш ты человек, наш!

Глава 23 Утро вечера мудренее

Сквозь сон пробивалась непонятная нудная трель. Я поднял голову с подушки и только после этого осознал, что это звонит телефон. Кому это я в такую рань понадобился? Глянув на часы, понял, что уже вовсе не утро. Подъем! В три скачка преодолев расстояние до столика, я поднял трубку. Хорошо знакомый грудной голос ехидно поинтересовался:

— Ну ты и соня! Что такого делал ночью?

На самом деле я уловил в голосе Вероники оттенок тревоги. И в самом деле, что молодой парень цветущего возраста может делать ночью? Ответов слишком много и не всегда приятных для девушки.

— В засаде сидел!

— Чего-чего?

Отклик вышел на редкость искренним. Но я был рад слышать её голос. Две недели прошло, а мне уже не хватало женского общества. Нет, я не пошел напропалую гульбанить, да и некогда было думать о постороннем. Сессия в разгаре!

— Я же говорил тебе, что пошел в дружинники. Вчера мы поймали банду.

— Ты серьезно?

Я рассмеялся прямо в трубку:

— Конечно! Правда, это была шайка малолеток. Пьяных обували.

— Грабили? — её голос вызывал у меня странную дрожь. Етишкин матрёшкин, как я по Веронике все-таки соскучился.

— Отгуляли свое. Хоть и малолетки, но на срок заработали.

— Это с ними у тебя был тогда конфликт?

— Ага.

— Ты как Зорро отомстил своим врагам.

Её смех в трубке действовал как успокоительное. Я присел на кресло, только сейчас заметив, что родителей нет дома.

— Да, я твой герой!

— Не много ли всего в тебе? Будущий ученый, фотограф-художник, а сейчас еще и сыщик.

— Да, это все обо мне!

Снова смех, а мне становится на редкость хорошо. Что еще может быть лучше, чем услышать после тревожной ночи радостный девичий смех.

— Ты несносен, но безумно интересен.

Возникла неловкая пауза, и я осмелился спросить самое главное.

— Скучала?

Вероника ответил после небольшой паузы.

— Да. А ты был рад меня услышать?

— Еще бы! Мне не хватало тебя. Только сейчас это понял. Где-то внутри меня пряталось ожидание.

На том конце вздохнули. Вот я дурак! Ведь ей этот звонок нелегко дался. Она девушка гордая.

— Ты разобрался?

Не надо было пояснять в чем я должен был разобраться.

— Да. Сейчас я один и больше не намерен совершать глупости.

— Это хорошо. Мне тебя тоже не хватало. Жаль, что так все вышло.

— А мне как! Но сам виноват, сам и огреб.

— Хочешь меня увидеть? Только ответь честно.

Я всерьез задумался. Стоит ли нам продолжать отношения? На самом деле мне нравится именно эта девушка или это играют в теле гормоны? Тогда почему я так рад был её услышать? Нет, с Ириной было по-другому. Там я вел себя, как получивший второй шанс озабоченный юноша. Здесь же другие чувства.

— Я хочу тебя.

Ответ вышел двусмысленным, слишком поздно понял. Вероника же разразилась смешком.

— У меня завтра родители с утра уезжают на лыжную базу института, так что с девяти до часа квартира свободна. Будь в девять. Чмоки!

Она положила трубку, а я так и замер. Ничего себе утречко задалось! Или это воздаяние за тревожную ночь? Ведь я на самом деле здорово рисковал. Ладно, не будем о грустном. Завтра с утра я буду с лучшей девушкой СССР заниматься всяческим непотребством. Так, а у меня остались «изделия»? Да и с пустыми руками идти к красивой девчонке моветон! Что у нас по деньгам? В праздники пришлось потратиться, да и для съемки мероприятий я в конце декабря купил оказией в доме торговли на Фактории увесистую вспышку системы «Луч М2». Лучшая и самая мощная в своем классе электронная вспышка в СССР.

В комплект входили два внушительно выглядевших осветителя, основной командный и дополнительный со встроенным светосинхронизатором. Имелся и шнур для синхронизации, правда, короткий всего один метр. Но помню по прошлой жизни, что его можно нарастить. И еще в специальном кофре могла находиться батарея «Молния». То есть ты превращался в мобильного репортера с очень мощной вспышкой, готового работать в любых условиях сложности. И запросто эти вспышки можно было использовать в самодельной студии. Все удовольствие вместе с батареей вышло мне почти в тридцать пять рубликов.

Но это вклад в будущее дело, что позволит мне чувствовать себя независимым финансово. А сегодня и завтра предстоят вложения в удовольствия. И даже в нечто большее. Дьявол, такие мысли надо срочно закусить! Я прошлепал в кухню и нашел на столике сваренные вкрутую яйца, сыр и записку — «Мы с папой на лыжах». Ну да, батя в отпуске и почти каждый день старается выбираться на лыжную прогулку. Ну а что? Два квартала и ты уже за железнодорожной веткой. Там через пустырь и болота в лес. Можно много километров туда и обратно намотать. На том болоте мы в школе на лыжах бегали, а осенью собирали клюкву.

Кипячу чай, делаю основательный и невероятно вредный бутерброд с маслом, яйцом, сыром и майонезом. Пока вкушаю, голова занята мыслями. Ну а о ком они, сами догадаетесь. Стоит ли мне продолжать наши отношения с Вероникой? И дело тут вовсе не в том, что она мне нравится, как женщина и человек. Мне с ней легко, есть такая порода женщин, что не напрягает. Меня во всяком случае. Напрягает как раз то, что подобную даму в этом мире так быстро и случайно нашел. О! Наконец-то сформулировал для себя все ясно и предельно четко. Вот что меня мучило эти недели, и лишь крайняя занятость мешала подумать об этом раньше.

Проклятый бег без остановки. Ну а что ты хотел? Уйди из института, устройся на ненапряжную работу, забей на будущее. Сам же через неделю взвоешь. Столько планов уже нагромоздил! А Вероника… Я ведь разузнал кто её отец. Если хочешь что-то выведать, то для опытного человека, работавшего в девяностые в СМИ, это не проблема Никакая не гэбня, боевой заслуженный летчик, заместитель командира полка истребителей по боевой учебе, что стоял у нас в Талагах. Случились, правда, в этом поиске несколько конкретных затыков. Например, по квартире в шикарном новом доме. Вы офигеете, но это кооператив. В этой реальности их строят намного больше. Открыты специальные кредитные линии для желающих, да и деньги у некоторой части населения имеются.

И вот тут находится самое интересное. В альбоме у отца Вероники полно фотографий, где он снят явно не в России. Как ни странно, но девушка не особо интересовалась, где бывал её отец. А служил, вернее даже сказать, воевал он на Ближнем Востоке. Как я понял, наши военные не раз непосредственно участвовали в боевых действиях. По мне и правильно. А как еще проверить боеспособность наших армейцев? Он за такую службу на передовой получил боевые награды и быстрый карьерный рост. Самое интересное, что наши военные пребывали в южных странах не запросто так. Им платили, платили местные власти. И в валюте. Ого! Вот вам и ого. Интересный поворот в политике советских властей. И я даже догадываюсь, откуда ноги растут у этой идеи.

Еще одна особенность здешней реальности. Зарплаты у людей стали заметно выше. Дорогих товаров заметно больше, чем в моем времени. Цветной телевизор можно купить безо всяческих очередей, или импортную стенку. То есть существует целенаправленная политика по их производству или импорту, чтобы излишек наличности не давил на экономику отложенным спросом. Это насколько уж я понимаю. Может, товарищи экономисты умнее завернут. И отец у меня стал зарабатывать больше. Вы будете смеяться, но ставки у советских моряков были совершенно смешные. Спасали северные и валюта. Которую то и дело советские власти старались умыкнуть и выдать вместо неё фикцию — чеки Внешэкономбанка. Их же можно бы отоварить лишь в магазинах сети «Альбатрос», купив зачастую на псевдовалюту советские же товары из дефицитного списка. Где, спрашивается, справедливость?

В этой реальности валюту морякам оставляли, и сократили поистине драконовские таможенные правила. Те на самом деле лишь помогали росту контрабанды и унижали обычных работяг. Почему ты за свои кровные не мог провезти пару джинсов? Отчего это сразу считалось спекуляцией? Сейчас стало возможно большее и достаток нашей семьи резко возрос. Не сказал бы, что мы так шикарно жили в том времени. Суровая, тяжелая и зачастую опасная работа должна оплачиваться соответственно. Хотя на мой взгляд одной из причиной такого отношения к морякам стал резкий отток кадров из пароходства. На фига в море горбатиться, когда на берегу можно неплохо заработать? Я успел ненавязчиво поспрашивать сокурсников. Редко у кого отцы на производстве или транспорте зарабатывали меньше двухсот рублей. Чаще всего больше.

Как бы то ни было, но папа Вероники после длительной заграничной командировки решил купить кооперативную квартиру, официально оформив её на свою маму и дочку. Бабушка недавно умерла, так что Вероника являлась полноправной собственницей шикарной жилплощади. Как вам такой поворот сюжета? Бравый полковник уже почти выслужил срок и вскоре собирался убыть на постоянное место жительство, на юга. Сам он был откуда-то со Ставрополья родом. Хотя ему предлагали идти преподавать в академию. Мама Вероники, кстати, преподавала химию в АЛТИ, это наш лесотехнический институт. Вот такая семейка возможных будущих родственников у меня вырисовывалась. Довольно непростые люди, вот и дочка у них вышла интересной.

Не забегаю ли я вперед? Хороший вопрос. Это скорее всего во мне я старый говорит. Опытный, поживший и более меркантильный. С другой стороны, неплохая база как будущему ученому. Зарабатывать много на хлеб точно нескоро получится. И это не повод бросать науку! Блин, но и жить-то хочется хорошо и сейчас. Дьявольское потребительское будущее приучило наск существованию в зоне комфорта. Мы неуютно себя ощущаем, когда выходим из нее.

Меня Здесь то и дело накрывает от невозможности получить многое и сразу. Дурацкие магазины, ужасающая система бытового обслуживания, неприкрытое хамство, то и дело проскакивающее от персонала. Бесящих мелочей на самом деле хватает. Просто по причине второй молодости и целеустремленности в будущее я зачастую на это не обращаю особого внимания. Да и железная хватка девяностых то и дело помогает получить требуемое. Вы, ребятки, еще не видели настоящий пиздец. Так что мое поведение временами здорово шокировало некоторых работников сферы быта или общепита. Ну так нефих расслаблять булки! Денюжку надо заработать упорным и честным трудом. Помню, как поставил на место одно зарвавшегося таксиста. Он-то думал, что опытный волчара, но быстро превратился в скулящего щенка.

Как бы то ни было, но Вероника в моем случае лучшая партия. Так, парень, а ты не забегаешь вперед? У нас толком еще и отношения не выстроились. Вдруг мы все-таки разные до такой степени, что возненавидим друг друга? Я отлично знаю, что от любви до ненависти один шаг. Чувства, они такие! Ну а чего гадать? Вот завтра «плотно» и займемся взаимным изучением. Я чуть не заржал в голос. А чего сидим? Пора на стадион!

Суббота, хоть и поздний для физкультурника час, но народу хватает. То и дело здороваюсь с бегающими, разминающимися людьми. Наш круг тесен, и мы друг друга знаем. После короткой пробежки по натоптанной тропинки, делаю разминку с шестом и с завистью наблюдаю за конькобежцами. У меня как-то с коньками не сложилось. А вот и команда молодых хоккеистов появилась. У нас на севере популярен бенди или русский хоккей с мячом. Он даже чем-то интересней и живей, чем традиционный канадский. Странно, почему его так и не ввели в олимпийские виды спорта? Наверное, от того, что русские в нем всегда были сильны. Политика. Тогда к чему этот спорт? Никогда не понимал нашего садомазо со стороны спортивных функционеров. Да и многие из будущих коммерческих спортсменов кроме изжоги никаких чувств не вызывали. Продажные шкуры.

Вот этим ребятам играть просто в кайф. Вот это скорости! А там кто стоит? Ничего себе, это же настоящие мастера из большого хоккея, члены команды «Водник». Пришли поддержать молодежь. А ведь этот каток у школы с девяностых годов не заливали. Стало грустно за свой будущий мир, который идет где-то сейчас параллельно этому. И там я прошлый проживаю свою будущую жизнь. У них все это дерьмо еще впереди. Я не верю в то, что этот тот же самый мир. Он расщепился раз уже в семидесятые, когда в него попали те, кто его меняет. А затем снова разошелся на разные линии, когда я заместил в этом мире брата. И у меня нет горечи по его пропаже, он живет себе дальше в параллельном мире, создающем иную реальность. И даже не заметил распада. Странно да?

Но меня постоянно мучает один и тот де вопрос — «А я здесь зачем?»

Я выскочил из ванны, чтобы успеть схватить трубку звенящего без умолку телефона.

— Ты чего, спишь что ли?

— Да нет, товарищ капитан, только что с тренировки.

— Физкультурой занимаешься? Молодец! Вчера уже помогло. Да, что тебя искал. Поплыли голубчики. Я с утра следака в отдел вытянул, надо ковать железо, пока горячо. Так целые простыни уже накарябали. И на тебя жаловались, за излишнее применение насилия. Грамотные черти! Ты чем их там отоварил?

— Да ничем особенным.

— Вот это особенное сходи и прибери. Жаловаться они могут сколько угодно. У нас два свидетеля. К тому же дружинник и еще потерпевший. Не простой, кстати, человек, и очень нам благодарен. Везет тебе, как утопленнику.

Я выдыхаю в трубку:

— Спасибо на добром слове, товарищ капитан.

— Всегда рады стараться! И это, можешь меня Иван Иванычем звать.

— Спасибо, ценю. Откликаюсь на Сергея Васильевича.

На том конце трубке сначала задохнулись от возмущения, а потом заржали.

— С тобой не соскучишься, студент. А если серьезно, Сергей Васильевич, то готовься принять благодарственное поощрение. Лихое дело мы провернули. Мужчина ты у нас, оказывается, серьезный. Заходи после учебы к нам в понедельник, потолкуем.

— Тогда до встречи!

Я положил трубку и улыбнулся. День сегодня выдался на редкость хороший. Почаще бы так! А ведь еще скоро каникулы и две недели полной свободы! Я уже предвкушаю, как несколько дней буду просто валяться и ничего не делать. Растительное существование с книгами и телевизором.

Очнулся я, когда в комнату заглянула мама. Не услышал, как родители зашли в квартиру. В снегу, пахнут дымом от костра, щеки горят, как и глаза.

— Ты чего тут голый сидишь?

Я только сейчас заметил, что сижу в одном полотенце.

— Да позвонили из милиции, из душа выскочил.

Мама ахнула:

— Опять?

— Не опять, а снова. Хотят медаль выдать.

— Все тебе шуточки! Быстро одевайся и в магазин. Хочу пирог испечь, так что купи яйца и маргарин, и еще сахар.

Когда вышел из своей комнаты, в кресле сидел отец, а мама была уже в ванной.

— Ну как сходили?

— До Южной Яды добрались. Сегодня на лыжне столько народу! Даже костер разжигать не потребовалось. Знакомых встретили, с ними посидели. Ты чего на лыжи не встаешь?

— Да все дела. В каникулы походим.

— Отлично! Сегодня дома? У меня там в заначке импортный ликер припасен, — заговорщицки смотрит на меня отец.

— Буду рад попробовать.

— Вот и хорошо. Я за рыбой тогда покамест сбегаю. Федор с рыбалки вернулся. Реи на своем Каракате на Сухое море катались, говорит, улов знатный. Мешок наваги привезли.

Смотрю в окно как гаснет короткий зимний день. Вкусно пахнет с кухни выпечкой и жареной рыбой. На душе тепло. Я дома.

Глава 24 Каникулы

Хватило меня на «овощной» отдых лишь на день. К концу неимоверно длинного «ленивого» дня я уже изнывал от безделья. Вот что с человеком ежедневный труд делает! Меня буквально плющило и разрывало на части. В голове появилась масса идей, которые не приходили туда раньше. Вот я тупняк! Наверное, в самом деле нашему мозгу время от времени необходима перезагрузка. Надо будет и дальше раз в месяц устраивать «День непослушания». Ушли постоянный напряг и погружение в учебу, сменилась ненадолго обстановка и, разум начинает выдавать на-гора иное видение субъектов.

Отец подозрительно посматривает, как я постоянно строчу что-то в блокнот, вместо того чтобы внимать действию очередного ГДРовского серила о полиции. Странно, но жизнь даже в других социалистических государствах казалась нам такой далекой и не всегда понятной. И туризм туда был далеко не самым доступным. Это же надо так тупить советской власти, чтобы пройти мимо одного из простейших видов сближения народов.

Или, по их мнению, мы должны всегда являться в страны Восточной Европы в военной форме? Думаю, что массовый взаимный туризм сделал бы для единения народов намного больше, чем тысячи тупых лозунгов. Но наши правители в пропаганду не умеют. Или не умели? Мне пришла в голову мысль, что надо внимательней перечитать передовицы главных газет страны. Насколько их сухой официоз изменился за последние годы?

Мне некогда смотреть телевизор, поэтому ничего не могу сказать про этот вид пропаганды, но проштудировать газеты мне вполне по силам. Поэтому немедленно лезу на антресоли и снимаю оттуда несколько пачек газет, заботливо сложенных для сдачи на макулатуру. Чтобы не мозолить отцу глаза, я иду к себе в комнату. Лежбище редко бывающего дома холостяка. Надо бы прибраться, но сейчас опять некогда. Вот мне вожжа под хвост попала, не могу сидеть без дела и все тут!

Первичный просмотр сразу дал результат. Официоз тщательно спрятан внутрь. Передовицы написаны нормальным человеческим языком. Понятно, четко и по делу. Частенько на первой странице находятся интервью или беседы с главными лицами страны. И видно, что с ними литературно поработали. Ну что поделать, косноязычны наши вожди! Ораторы были востребованы в революцию.

Самым важным событиям и планам посвящены ряд статей, где подробно разжевываются задумки партии и правительства. Частенько для этого привлекают видных ученых, ссылаются на опыт других, даже капиталистических стран. Неужели поезд стронулся! Читаю дальше. Да нет, не все так гладко. Известия как были кондовым переводом хорошей бумаги, так и остались таковыми. А вот «Комсомольская правда» весьма интригует. На этой газете явно апробируют новые методы подачи идеологии. Растят свежие кадры?

Внезапно залипаю на телепрограмме. Ядрешкин макарошкин! Три общесоюзных канала, и все в цвете! Если Первый больше общественно-политический, много новостей, документальных фильмов, чисто пропагандистских программ. То Второй больше развлекательный. С утра передачи для детей, навроде «Будильника» и «АБВГДейки», киносказки, концерты, днем развлекательно-познавательные программы «В мире животных», «Вокруг света», Загадки истории», позднее идут фильмы и сериалы. Третий канал работает только вечером. Там в основном музыка и кино. Много старых фильмов, телеспектаклей, идущих чуть ли не до двух ночи. Понятно, это для пенсионеров и тех, кто не спит.

Различия с моим миром существенны. Не во всем, не везде, но работа ведется. Черт меня дери, неужели у них получится? Вздыхаю и двигаю в большую комнату. Как раз начинается один из моих любимых фильмов. Как ни странно, но с поворотом истории далеко не все поменялось. Многие фильмы, снятые не так давно, уже после «перелома», точно такие же. С теми же артистами, знаковыми репликами и сюжетом. То есть время, получается, эластично и далеко не все подвержено изменению. Хватит ли имеющегося толчка для полной смены курса?

Или это всего лишь отсрочка от неизбежного? Страшно и подумать.

На следующий день отец с раннего утра уехал на рыбалку, а я хватаю лыжи и тащусь по морозцу в сторону железной дороги. Как все-таки приятно орудовать палками, разгоняя кровь по телу и толкая лыжи вперед. Лыжня накатана, несмотря на утро и будний день на ней много людей. По пути заметил несколько знакомых парней и девчонок со спортфака. Для них лыжный бег норма! И удовольствие. Отмечаю пристальное внимание двух рослых атлеток со старших курсов. Фирменные спортивные штаны плотно обтягивают их выпуклую нижнюю часть тела. Эх, как там все рельефно! В другое время бы заинтересовался, но извините, девчата, больше со студентками я отношений не веду. Хорош!

К великому удивлению понимаю, что надолго меня не хватает. Да, братец, надо бы дыхалкой заняться всерьез. Мышцы подкачал, суставы натренировал, а на это времени нет. Поворачиваем взад и качусь уже более неспешно. Внезапно встречаю по пути нашу «Белоснежку» Катьку Позднякову. Она живет где-то у ж-д вокзала и также не торопится. Белесая прядь затейливо выбивается из-под шапочки, лицо красное, но донельзя довольное. Так вместе и докатываем до железнодорожного полотна. Приглашает в гости на чай вечером.

А почему бы и нет? Просто дружеские посиделки. Я же своих однокурсников толком еще не знаю.

Дома спокойно отдохнуть не удается. Вернулся отец с кузовом пойманной рыбы. Мама её всегда категорически отказывается чистить, так приходится помогать мне. Быстро нашкурили ряд сигов для ушицы. Пока батя готовит, я продолжаю чистку остального. Внизу кузова много камбалки и неизвестной мне рыбы. Зимняя рыбалка вышла удачной. Мужики катались сей день на Сухое море. Двигали туда на Каракате, это распространенный на Севере самодельный транспорт на огромных колесах с шинами низкого давления. Проходит везде, где нет дорог.

Заметно, что отец уже малость навеселе. Видимо, приняли с мужиками для сугрева. Он много шутит и хохмит. Я уже и забыл, что батя тот еще у нас юморной крендель. Любил острую шутку и розыгрыши. Веселый и открытый был человек. Моя коммуникабельность от него, как и умение везде заводить друзей. А их у него хватало! Мне даже казалось, что он умер оттого, что они все ушли раньше его. Не с кем стало поговорить да хоть словом перекинуться. Потому на его похоронах было так мало по-настоящему близких людей. Одно из неприятных качеств смерти в старости.

— Ну что, по рюмашке?

Я соглашаюсь, к вечеру выветрится. А под такую наваристую ушку с янтарной каплей маслица поверх грех не выпить. Каникулы у меня или нет? Натертая чесноком горбушка черного хлеба, вкуснейшая белорыбица, изумительный по аромату бульон. Что может быть лучше после зимнего забега на лыжах? Разве что общение с живым Батей. Вечно мы куда-то бежим и торопимся, словом перекинуться некогда. Зато сейчас расспрошу отца о многом. О чем Тогда забыл.

Морозец к вечеру усилился. Обычно у нас стужа приходит к Крещенью, но самые лютые морозы ударяют в феврале. Так что я без промедления запрыгнул в подошедший оказией троллейбус номер 4. Внутри почти так же холодно, но зато быстрее. Да и надо как-то студенческий проездной использовать? Очень полезная штука, когда приходится на перекладных куда-то добираться. В гости к девушке являться с пустыми руками моветон, потому забегаю в кондитерскую при магазине «Пингвин» и успеваю взять последний кусочек торта. Деньги на удовольствия почему-то так легко тратятся!

Квартира в этих домах с индивидуальным проектом совсем необязательно должна принадлежать кому-то из блатных или руководства. Зачастую первыми их получали строители. У меня парочка старых друзей детства так сюда переехала, и мы на некоторое время друг с другом потерялись. Потом в новостройки заезжали очередники и ценные специалисты. Родители у Кати работают на железной дороге, потому дома сейчас лишь подслеповатая бабуля. Отец в рейсе, мама на дежурстве. В душе ёкает первым намеком.

Катька одета по-домашнему, просторные шерстяные штанишки и голубая кофточка, как ребенок радуется сладкому и бежит на кухню готовить чай. В квартире уютно, обстановка ничем особенно не выделяется. Стенка с обычным содержимым, большой цветной телевизор, перед которым с пряжей в руках уселась в глубоком кресле бабуля. Разве что на коврах, что покрывают стены, висят сабли и кинжалы. Хотя нет, это шашки.

— Папа у меня из Терских казаков, — поясняет подошедшая тихой сапой Катерина.

— А ты в кого пошла? — заинтересованно смотрю на её белесую голову. Настоящих платиновых блондинок в жизни встретил немного.

— В маму, — смеется Катюша. Эх, это очарование женственной юности и радости бытия. — Она с Зимней Золотицы. Наш род ведется еще с новгородцев!

— Вот как?

— Пошли ко мне в комнату, — косится на бабушку девушка.

Девичья светелка невелика, но уютна, освещена висящим на стене вычурным бра и торшером, что стоит в углу. Интимное освещение «ёкает» вторым намеком. Заметно, что к обстановке привлечена опытная рука. На кушетке лоскутное покрывало, на паркете круглые половички, на стенах вышивки с солярными символами. Бабуля также явно с поморской стороны. В будущем из-за засилья массовой примитивной продукции а-ля Икея такие изделия стали гордостью новоявленных хендмейдов. Не храним свои традиции, потом по ним плачем.

— Красиво у тебя!

— Да ну! Это бабушка со своим деревенским укладом везде лезет.

— Катюша, поверь мне на слово, вскоре все сделанное вручную станет невероятно модным. Особенно если сотворено своими руками.

Девушке явно понравилось, как я её по-свойски назвал. Она зарделась и начала наливать чай. Кудрявая челка, как всегда затейливо свисает, глазки блестят, тонкие ручки работают ловко. И только сейчас я замечаю, что под распахнутую кофту одета тонкая футболка, сквозь которую явственно проступает её небольшие грудки. Дьявол, Катька без лифчика! Это замануха или просто стиль такой? В принципе с её размером и формами бюстгальтер вовсе ни к чему. Катерина замечает мой внимательный взгляд и воспринимает его по-своему, улыбается мне во все жемчужные тридцать три. Девушка не писаная красавица, но нечто такое, что завлекает мужчин, в ней есть. Чаще всего такое качество намного сильнее банальной смазливости.

«Надо что-то с этим делать!»

— Какой вкусный тортик!

Её смех очарователен. Да еж мен меть! Как на меня обновленного до сих пор действуют девичьи чары! Так и с Иринкой начиналось. Легко, непринужденно завлекает в такую толщу отношений, откуда потом так сложно выпутываться. Эрос молниеносно завладевает телом, возбуждая отчаянное желание. Мой организм, похоже, еще продолжает омолаживаться и внешне, и внутренне. То есть разум не всегда успевает одергивать ставшую более юной душу. Что уж там говорить о накаченном гормонами теле? Вот так и хочется сейчас схватить эту милую девчушку в жаркие объятия и расцеловать… всю. И свербит внутри совершенно дурацкая мысль — А тот заветный треугольник такого же платинового оттенка?

«Нет!»

Оставляю чашку с чаем на столике и смотрю прямо в глаза Катерине:

— Кать, ты зачем меня вообще пригласила?

Девушка тут же засмущалась:

— Да просто так. Мы учимся вместе, а толком и незнакомы. Встречаемся лишь на занятиях.

— И?

Красноречиво поглядываю на её футболку, сквозь которую отчетливо прогладывают соски, заставив девушку покраснеть и запахнуться.

— Ты мне нравишься…

«Ёк макарёк! Только этого детского сада мне не хватало!»

— Ох…

На мой невольно вырвавшийся вздох внезапно последовало достаточно смелое признание:

— Мне восемнадцать, между прочим. И я видела, как ты на меня временами смотришь!

Обиженно отвернулась к окну. А мне что, спрашивается, делать? Но быстро беру себя в руки. Эту ситуацию надо срочно разруливать, пока не загорелось.

— Ну, во-первых, я на многих девушек так смотрю. Мужчины уж так устроены, извини.

— Во-вторых?

Глаза у Кати поистине бездонные. На что у Иришки голубизна играла, а тут…. Скорее это взгляд Снежной королевы, но добрее.

— У меня есть девушка. Нет, она не из института. И у нас с ней отношения.

Не ожидала, губу закусила. Блин, а что мне сказать? «Давай, останемся во френдзоне, дорогая?»

— Ты не говорил.

— Это моя личная жизнь. Катюша. Я не собираюсь трепаться об этом на каждом углу.

— С Иркой ты вовсю целовался, у вас все напоказ было.

— Потому и не срослось.

— Почему?

«Ничего себе вопросики? Хотя это скорее не досужее любопытство, а попытка получить крупицу знаний из чужого опыта».

— Катя, тебе не кажется, что это некрасиво?

Покраснела и снова отвернулась. Все-таки какая она милая! Блин, еле сдерживаюсь. Как же сложно иметь память старика в таком юном и горячем до невозможности теле. Нет, это настоящий дар природы не знать столько в таком молодом возрасте. Зато все ново и в кайф. Как ей! Она проживает свою единственную жизнь.

— Извини, пожалуйста. Вам все вокруг завидовали, а тут швах и все закончилось. Народ теряется в догадках.

— Тогда почему бы саму Иру и не спросить?

— Я так не могу…- голос потух, Катя поникла.

«Вот я дурак, это ведь личное! Небось втюрилась в меня еще на картошке. А что? Парень видный, а она только расцветает».

— Да что тут интересного, Катюша! Вспыхнули чувства, мы же оба молодые и горячие. А позже оказалось, что слишком уж разные. Тут иногда лучше раньше расстаться, чем потом, но с последствиями. Будет время остыть и оглядеться. Знаешь, опыт в отношениях далеко не всегда приятный случается. И горечи в нем временами хватает, потому что в таком состоянии трудно оставаться хладнокровным и рассудительным.

«Слова не юноши, но мужа! Я горжусь собой!»

Задумалась. Бросает искоса взгляды, но тортик потихоньку подъедает. Сластена миленькая. Да дьявол, неделя без секса уже давит на подсознание. А ведь Катька скорее всего в постели будет зажигалкой! Я всегда считал блондинок самыми сексуальными и страстными. Или это просто опыт у меня такой вышел?

— Жаль.

— Конечно, жаль. Но такова жизнь.

— А с той?

— Катюша, ну это уж совсем невежливо. Пригласила меня на дружеский чай, и такие интимные вопросы задаешь.

— Подожди!

Она козочкой ускакала на кухню и вскоре прибежала обратно с пузатой бутылочкой незнакомого бальзама.

— Споить меня хочешь?

— Не говори ерунды, Сереж. Все и так знают, что ты знатный выпивоха. Что тебе с этого будет?

— Ничего себе обо мне слухи ходят!

— Да это больше мне.

Догадываюсь, что девушке просто необходимо сейчас расслабиться. Не каждый день разговариваешь о чувствах и приглашаешь в дом молодого человека.

— Узнаем другу друга, не торопим события. И понимаешь, я больше не хочу интриг в институте.

Выкладываю все разом, чтобы закрыть все вопросы наперед. Катя скучнеет. Вряд ли она надеялась на немедленные объятия с моей стороны. Скорее искала ко мне подход. Какая хитрая девчуля! А так и не скажешь! Я её за простушку держал. Знает, что домашняя обстановка благотворней действует на мужчин. Размяк, бери его тепленьким!

— Еще чая?

— Да нет, спасибо. Ты не обижайся, Кать. Я потому тебе все сразу выложил, чтобы между нами не осталось недопонимания. Ты хорошая и яркая девчонка, найдешь себе кого-нибудь обязательно.

— Все-таки я тебе нравлюсь?

Неожиданно её глаза оказались совсем рядом. Я не удержался и ответил на её поцелуй. Тело всегда предает первым. Руки, так и хочется ударить себе по рукам! Ну куда ты лезешь! Прикосновение к её груди бьет меня током и приводит в чувство. Девушка обмякла, она получает свое. Да нет, так нельзя!

— Что не так? Я не боюсь, если ты об этом.

Отодвигаюсь и смотрю на нее внимательно. Да, она готова отдаться мне тотчас. Но так неправильно!

— Кать, послушай меня внимательно. Это был не я, а мое тело.

— Но ведь оно хотело меня? Что тебе мешает любить меня?

— Да как ты не понимаешь! Ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Я буду кувыркаться с тобой в постели, а потом идти к другой? Думаешь, для мужчин это нормально? Ты ведь прикипишь ко мне потом так, что не оторвать будет. И в итоге мы причиним друг другу лишь боль. А нам еще вместе учиться дальше! Давай не осложнять.

Её руки дрожат, как и губы. Но лучше так, чем потом с мясом рвать.

— Извини.

— Мне надо собираться, Катюш. Не огорчайся ты так! Зато мы все прояснили, и ты можешь идти дальше. Я же не один такой на свете. В мире полно хороших парней и где-то тебя ждет твой тот, единственный.

Слабое утешение, но уж лучше так. Ну а что вы предлагаете? Развратить очередную деву и метаться между двумя огнями? Да на фиг! Опыт экспериментаторства был пройден в прошлой жизни. Здесь же меня, судя по всему, ждет иное наполнение.

Ох, как нелегко было мне возвращаться домой. Какие соблазнительные образы представали перед внутренним взором, какие возможности казались упущенными! Да и ночью снилось черте что. Так что с утра я тут же убежал в ванну. И это ни фига не смешно!

Глава 25 Морозное озарение

— Ооооууух!

Люди во время взаимного проникновения и обмена жидкостями, конечно же, издают различные звуки. Но это не тот случай. Вероничка просто сладко потянулась и выгнулась как кошка, затем встала и пошлепала в ванну. Я проводил взглядом её подтянутое тело, но не смог найти сил, чтобы пошевелиться. Так и остался лежать пластом на животе. Секс-марафон может истощить даже такого тренированного вьюношу, как меня.

Какое у нее все-таки гибкое тело! Будете смеяться, но пока я искал признаки присутствия других попаданцев в передовицах газет, одно из них находилось совсем рядом. Секрет подтянутости Вероники в том, что она регулярно бегает заниматься аэробикой во Дворец Спорта. Этот вид гимнастики для женщин в Союзе уже давно популярен. Значит, среди попаданцев наверняка есть и женщина. Кто еще мог так навязывать эту разновидность физкультуры советскому кондовому руководству. Хотя в принципе в этом нет ничего нового. На заре советской власти спорт и физкультура были чуть ли не в основных лозунгах на знамени большевистской партии.

Так просто!

Не хочется вставать, но надо. Почему так все устроено! Женщины после секса заряжены энергией, а мы, мужики лежим, как выжатые досуха тюлени? Приоткрою немного вам тайну некоторых моментов в эротических приключениях попаданца. Если вы думаете, что будете все контролировать и изображать из себя крутого и мегаопытного мачо, то отдохните от влажных мечтаний. Это так не работает!

Секс в зрелом возрасте совсем не то, что мы испытывали в юности. Попросту уже забыли, как оно было на самом деле было. Хрен ты там, чего проконтролируешь и используешь лучшие свои «наработки»! Тебя моментально накрывает вожделением с головой, и ты уже ничего не соображаешь, полностью отдавшись похоти и неуёмному желанию. Ну а вы как хотели, если в вашей крови циркулируют литры гормонов? Вам придется заново все пережить и учиться контролировать «цепную реакцию» и «химию тела».

Зато ты «работаешь» в унисон с подругой, получаешь те же радости и ощущения. И не сказать, чтобы совсем уж потерялись былые навыки. Тело само их вспоминает. Это как я начал сызнова играть в волейбол и танцевать. Механизм работы схож, правда, здесь ты получаешь намного больше кайфа. Вот этого не отнимешь! Подробностей не будет, а то все побегут в попаданцы. Да не у всех получится. Ха-ха, издеваюсь, да? Ну тогда для начала умрите. Кхе!

— Лежебока! Вставай, родители скоро появятся!

Меня чувствительно хлопают по голой заднице, Вероника явно неравнодушна к этой части моего тела. Я лениво поворачиваюсь и наглею.

— Шампанского просить не буду, но от чашечки кофе не откажусь.

Как вам, когда в постель подают свежесваренный кофе? Хорошо я устроился? Ну, правда, честно заработал. Вон как её шальные глазки светятся! Вскоре я сижу на подушках и пью вкуснейший кофе с конфетами.

— Не находишь, что-то часто они туда зачастили? В такой мороз кто на лыжах бегает?

— Там есть чем заняться.

«Однако, как двусмысленно звучит!»

Хотя, вспоминая свое прошлое будущее, не такие они еще старые, чтобы забыть интимные удовольствия. Или компания там просто хорошая. Эпоха развитого социализма — время посиделок в компаниях. Кухня — именно здесь в эту эпоху бьется жилка живого социального организма. В будущем их заменят социальные сети. Но уйдет душевность и интрига. В итоге вместо пульса общества получим некий эрзац.

Видимо, в мужском организме через некоторое время включается режим регенерации, потому что по улице я несусь весенним лосем. Но вскоре понимаю, что мороз давно перешел границу тридцати градусов, и моя одежка для прогулок нисколечко не годится. Резко сворачиваю к Поморской и успеваю запрыгнуть на отходящий автобус номер 55. ЛИАЗ почти пуст, внутри даже относительно тепло. Я замечаю косой взгляд непомерно толстого пассажира, занимающего двойное сиденье, и показываю ему проездной. Прохожу вперед и бухаюсь рядом с какой-то бабулей. Она странно поглядывает на меня. Ох, уж мне эта гражданская сознательность!

— Бабушка, студент я! Показать проездной?

Бабуля неожиданно весьма мило улыбается:

— Да вижу, что не профессор!

Я её чувство юмора оценил и в ответ тут же улыбнулся. Неожиданно бабушка тихим голосом спросила:

— От голубушки небось забитце?

Как мы все-таки в молодости недооцениваем пожилых людей! Вроде и я по факту немолодой, но привычки и отношение к миру уже здорово меняются. Кидаю внимательный взгляд на бабулю. Одета неброско, но аккуратненько, по погоде. Теплое пальто с пыжиковым воротником, на голове двойной пуховой платок. И говор какой, особый, поморский, с характерным оканьем и окончанием слов на тце. Я помню таких бабуль в своем детстве. Морячек и рыбачек с неизбывной и непотерянной добротой. Куда этот поморский говор с лаской в будущем и денется? Мельчаем мы людишки….

— Угадали.

— А чей тут отгонывать, милок. Я же тоже была жоноцька баская, — внезапно её глаза чуть погасли. — Мойего то Ванятку с войны не дождалася. В море с кораблем утоп. Даже могилки не осталось. А какой был могутной молодец!

Дьявол! Вот он момент истины! Как мы в будущем мелки со своими горестями и проблемами. Женки в соцсетях плачем изводятся, мол мужика найти ей сложно. Перебирают, чтобы не абы кого. А здесь целое поколение солдаток одни бобыльем остались! А юные предвоенные девушки, им разве лучше пришлось? Так не целованными их женихи на фронт ушли и сгинули. Кто пришел, уже на новых расцветших девок внимание обращали. Проклятое время!

— Извините.

— Да нишшо, деток, дал бог, вырастила, вот к внучкам поезжаю. Род наш продолжается, это и есть счастье.

Молчу, глаза на мокром месте. В голове полыхает горячим, но пока еще не разгаданным. Бабуля понимает мое состояние и внезапно начинает разворачивать донельзя пахучий сверток, что лежит в сумке и достает пирог с рыбой.

— На жареницу, тебе сейчас потребно.

— Да я домой еду, бабуля.

— Пока еще доедешь! Ешь, говорю, еще теплые. С палтусом и треской запекла. Сын мой в батьку пошел, рыбаком в море ходит.

— Спасибо!

Жареница и в самом деле сплошное объедение! Плотность белорыбицы сочетается с палтусовым жирком, пропитавшим мягкость теста. Смакуя пирог, чуть не проехал мимо своей остановки. Кубарем качусь по лестнице под ласковым взором поморской бабули. Да храни её Господь!

Пока бегу домой меня всего жжёт изнутри. Ну что, устроился в тепле и холе? Все у тебя хорошо? Будем и дальше жить для себя? Как же мне стало совестно! С девками в постели кувыркаюсь, впитываю заново удовольствия вселенной, а о будущем страны и мира нисколько не задумываюсь. Обнаружил присутствие неведомых чужаков и успокоился. Мол, они и без меня справятся! Идиота кусок! Одна голова хорошо, а две лепше. Помогать надо неведомым избавителям. Они вон как расстарались, жизнь все-таки заметно лучше стала!

Так во внутреннем раздрае прочапал мимо отца на кухню и прямо холодными со сковороды начал есть рыбные котлеты. Батя мое состояние замечает, но воспринимает по-своему и в душу не лезет. Отличное для родителя качество. Ухожу к себе в комнату и беру в руки свежий выпуск «Техники Молодежи». В нем регулярно печатаются молодые авторы фантастических произведений. Неплохо написано, свежо, отлично читается. Что?! Я подскакиваю с кровати. Да не может быть! Такое точно не писали в это время. Идеи… они совсем ведь не советские. Антиутопии не были особо популярным жанром в СССР или их не пускали в издание. Мир будущего должен быть обязательно светлым! А здесь, корпорации, кибернетика, закат цивилизации.

Это кто у нас такой умный? Некто Коля Герасимов. Меня аж всего прожгло, как после удара током. Коля из «Гостьи из будущего». Я уже был большой, когда увидел этот фильм и потому воспринял его не особенно. Моим любимчиком навечно сталась дилогия «Москва-Кассиопея». А позже, просмотрев сериал с детьми, я в странный донельзя сериал попросту влюбился. Это наше детство, сплетенное с тем сказочным «Далеко». Жестоко оно с нами как-то обошлось.

Я тут же схватил подшивку тиснутых старых журналов. Так и есть! Коля Герасимов регулярно печатается. Вернее, выставлены отрывки из его романов. К «Технике Молодежи» начали издавать приложение с фантастикой, ужасно дефицитное по причине своей жуткой популярности. Правда, большая часть его наполнения целиком в духе эпох. Тогда…А ведь это ключ! Или один из ключей. Остается понять, как с ними можно связаться? Карамба, наверняка все это происходит под присмотром спецслужб! Прощай свобода!

Ну что ж, умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Будем тогда работать инкогнито. Раз «контора» под присмотром, то, значит, и некое странное произведение от молодого автора тут же попадет под пристальное внимание «чужих». И далеко не факт, что они из моей эпохи. Кто его знает, как эти временные потоки играют с нами людьми. Возможно, что альтернативных реальностей на самом деле пруд пруди. И Вселенная в итоге выбирает самый лучший. Тут впору вспомнить Библию и слова Сущего — Творите и размножайтесь. Если мы уж созданы по подобию, то нам многое под силу.

Выбор сделан, кости брошены. Остается лишь наполнить контурную схему мясом. В принципе писать я могу, просто давно этим не занимался. Не до того в прошлой жизни было. Книг прочитал море, так что взять для работы чей-то сюжет не проблема. И он должен быть таким, чтобы сразу бросался в глаза. Это мы сделаем. Месяц-другой, раньше не получится. Послезавтра начинается новый учебный семестр и очень важный. Стипуха у меня уже полтос, да и фотостудия не за горами. Общественной работой особо не нагружают по причине того, что состою в ОКОДе. Времени будет немного, но хватит.

Осталось придумать конспирацию. Писать точно надо не от руки. Остается лишь пишущая машинка. Говорят, что их все пробивало КГБ. Все да не все. Наверняка всяческое старье осталось вне зоны их внимания. Так что осторожно ищем какой-нибудь древний «Ундервуд». И купить его лучше через посредника. Вспоминаются лихие девяностые, мозги понемногу перестраиваются на конспиративный лад. Эх, сколько я тогда налогов задолжал родному государству! К черту, какое оно родное?! Ни защиты, ни помощи. Бросили в полынью и плыви как хочешь. Никаких угрызений совести не испытываю по этому поводу. Так что будем искать аппарат и канал беспалевной доставки «произведения». Точно, его надо отправлять не из Архангельска! Ведь это бандероль. Стоит осторожно разведать систему почтовой отправки и найти лазейку. А также продумать способ получения обратного отклика. И еще нужен знаковый псевдоним.

Ох, сколько на меня сегодня навалилось. Зато как гора с плеч. Видимо, совесть где-то внутри все эти месяцы тихонько пищала и выгрызала мне печень.

Глава 26 Оплата

Сегодня мы с ребятами заигрались допоздна, так что возвращался я домой по пустынной вечерней улице. Шел с остановки, конечно, не кривыми околотками, а через безопасные дворы пятиэтажек. Приключений мне уже достаточно, надо и о себе любимом подумать. Учеба опять отнимала много времени и приходилось постоянно ужиматься. Якушев то и дело подбрасывал задания на фотографирование, но здорово помог, достав по сходной цене столистовые пачки фотобумаги и редкие химикаты. В проекте в новом общежитии для будущей фотостудии уже было зарезервировано место, как и ставка для меня. А тут еще в плотный график учебы влезли мои попытки играть в науку. Потому, занятый своими размышлениями, я и попался этим уродам на крючок.

Они вынырнули из-за угла. Казалось бы, здесь и спрятаться негде, но смотри же, смогли! И это явно были не шестерки и пасли они именно меня. Думать и решать было совсем некогда. Осторожно скинув лямку спортивного рюкзака с плеча, я сделал шаг к ближайшему подъезду. Пусть хоть спина будет под защитой. Разговор начал мелкий и нагловатый парень лет двадцати пяти. По виду чистый урка. То, что он сидел, было понятно мне сразу, насмотрелся на подобных позже. Слили свою жизнь в унитаз и все равно считают себя выше остальных. По праву своих идиотских понятий. Дикари! Одного не пойму, зачем их держат рядом с нормальными людьми? Их уже все равно не исправить.

— Люди говорят, ты много на себя брать стал? Ты ведь Хмурого сдал?

Я оценивающего оглядел говорившего. Хоть и меньше ростом, чем его плечистый напарник, но явно опасней. Руки непропорционально длинные, не на виду. Привык бить исподтишка и скорее всего в кармане или рукаве перо или заточка. Мелкие обычно твари более жестокие, им пробиваться сложнее. Второй сделал шаг вправо, мне в ту сторону бить не с руки. Обкладывают, чтобы шансов не было. Опытные сволочи.

— Какие люди, баклан? Петушня твоя районская?

Мелкий сузил глаза. Видимо, ожидал иных слов.

— Студент, ты ничего не попутал? Или, думаешь, твои связи с ментами тебе сейчас помогут?

— Ну уж не твои точно! Шестеркам Хмурого уже срок впаяли, скоро и ему на орехи по полной достанется. Что-то он от ваших помощи так и не дождался. Фуфло, значит, прогнали?

Высокий злобно засопел и бросил взгляд на напарника.

— Ты это стерпишь, Лапа?

— Заткнись, Щелявый! Студент, ты сам напросился!

Кисть Лапы и в самом деле оказалась слишком огромной для такого роста. Но первым на меня напал Щелявый. Когда он ощерился, то стало заметно, что у него во рту точно не хватало нескольких зубов. Но вместо удара по корпусу он хлестанул меня по выдвинутому вперед на полусогнутой левой руке рюкзаку и болезненно ахнул. Я в нем обычно таскал разные утяжеления, качал ноги. Щелявый, судя по поставленному удару, пытался когда-то боксировать. С его крепкими кулаками это был опасный противник, потому я решил вывести его из игры первым.

Два стремительных шага вперед, подсечка. Больше ничего не успевал. Нет, я не стал записным драчуном, просто взял несколько уроков по рукопашке у Василия, моего напарника из ОКОДа. Несколько полезных упражнений постоянно повторял в спортзале. Вот и пригодились. Хотя помогло лишь отчасти. Лапа был стремителен, как матерый волк в атаке. Не успел развернуться, как он был уже рядом. Я успевал лишь выставить вперед правую руку, которую тут же обожгло.

— Получи тварь!

Как он был быстр! Жесткая школа выживания. Урки учатся наносить много стремительных ударов разом, могут тебя всего исполосовать за короткое время, и ты ни фига не успеешь сделать. Второй удар пришелся по касательной, помогла моя природная гибкость. Я лихо изогнулся, чтобы не попасть под нож. Нет, танцы даже в драке помогают. Но больше позволять бить меня было нельзя, так можно и пропустить удар по какому-то важному из органов. Тогда меня попросту добьют. Бью Лапу по башке рюкзаком и пытаюсь тут же взять его руку на болевой. Получилось не очень ловко, но урка завопил на всю улицу.

— Убивают, милиция!

Бабий вопль из окна на втором этаже был как нельзя кстати. Лапа внезапно прямо как был на четвереньках, так поскакал от меня прочь. Но я тут же от неожиданности чуть не пропустил удар от поднявшегося со снега Щелявого. Но ему же и вышло хуже. Видимо, в моменты отчаяния тело начинает работать более собранно. Во всяком случае этот прием у меня вышел на «отлично». Урка перекувырнулся и стукнулся башкой о металлический забор, тут же затихнув.

— Милиция!

— Чего кричишь дура? Звони лучше! Парень, ты как? Живой?

Мужик в спортивных штанах и шлепанцах на голую ногу рисковал, но не мог наблюдать спокойно за избиением человека. Не все в этом времени были из породы хатаскрайников. Хотя, судя по его подтянутой фигуре он мог запросто быть из военных.

— Нормально вроде. Вяжи этого урода!

Внезапно в моей голове помутилось, и я свалился прямо в снег. Вот черт! Что такое? Рука болела, но не так сильно, но внезапно заныл правый бок. Я машинально сунул туда руку. Гады, куртку испортили! Некоторое время я наблюдал за окровавленной ладонью. Хреново дело, Лапа все-таки меня подрезал. Вот сучара! В голове зашумело, и я не сразу услышал, как рядом остановилась машина. По снегу замигало сполохами огней от включенной «люстры».

— Товарищи милиционеры, вот этот с каким-то напал на этого парня. Я его знаю, в том подъезде живет.

— Эй, парень, ты как?

Надо мной склонились.

— Так это вроде Серега с ОКОДа!

— Товарищ сержант, у него кровь!

— Эх, как же тебя угораздило, парень.

Меня начали немедленно ворочать, снимать куртку и неумело перевязывать. Я лишь кривился от боли, затуманено наблюдая за происходящим.

«Обидно, мля, второй раз помереть!»

— Скорую надо вызывать!

— Да пока они приедут. Васильев, держи пока этого, сейчас к тебе дежурную машину из отдела вызову. Михалыч, грузим студента, в городскую повезем. Так быстрее будет. Сирену сразу включай!

Лежать в больничке всегда неприятно, и вдвойне грустнее, получив вторую молодость. Столько дел и желаний буквально переполняли меня! В итоге я получился не самым приятным больным для врачей хирургического отделения. Постоянно у меня толпились посетители, слишком много было вопросов и несоблюдения больничного режима. Раны оказались неопасными, но я потерял достаточно крови и поначалу был довольно слаб. Первыми на следующее утро, конечно же, примчались родители. Мама охала и суетилась, отец внимательно на меня посматривал. В его молодости также разное случалось. Он мне впоследствии под рюмочку рассказывал. Вот в кого я такой неугомонный путешественник и любитель приключений!

Вторыми прибыл капитан Соколов со следователем. Они меня внимательно опросили, следак тотчас убыл, а опер довел до меня текущую информацию:

— Щелявый пока молчит. Пока. Лапу ищем. Лег на дно, сука. Так что тебе, Сергей, лучше пока побыть в больнице.

— Охрану поставите?

Надо было видеть лицо нашего бравого капитана:

— Бельмандо пересмотрел? Это же не мафия! Но кодлу воровскую ты изрядно разворошил, раз зуб на тебя имеют. Хмурый им регулярно ворованное поставлял, да дела разные мутил. Вот и лишились они источника дохода. Наша добрая Детская комната малолеток не давала трогать, а с участковым мы еще разговаривать будем. И покровители ему в этот раз не помогут. Развалил работу на участке!

— Они поговорить хотели. Видимо, просто припугнуть, а оно вона, как вышло!

— Скорее всего. А ты, как всегда, взял курс на обострение? — Соколов, прищурившись смотрел на меня.

— Ну типа того. Неожиданно больно появились. Я думал, уж столько времени прошло…

— Запомни мое слово, ничего эти упыри не забывают. Но не боись, мы своих в обиду не даем. Работаем над этим вопросом плотно. Эти же придурки себе хуже сделали. Свидетели нападения на тебя нашлись, перышко с пальчиками в снегу откопали, ну и ты как дружинник свое веское слово на суде скажешь. Так что тем упырям уже не отвертеться. Но пока сиди тихо!

Вечером прискакали ребята с курса. Если парни поглядывали на меня с суровыми, все понимающими лицами, то девчонок постоянно пробивало на слезу. Катька и вовсе от меня не отходила, держа мою руку в своей маленькой ладошке, и смотрела как на приблудного кутёнка. Вот что с ней делать? Я много о случившемся не рассказывал, но слухи по институту распространились нелепые. Два уркагана уже превратились в целую банду, а меня порезали в кусочки. Говорят, что институтская дружина решила взять повышенные обязательства и начать патрулировать кварталы Привокзалки каждый день.

Здесь, думаю, сработал древнейший защитный механизм «свой-чужой». Кто тебя может защитить от чужого произвола, как не свои? Этот постулат еще в седой древности проверен. Вот тем и вреден крайний индивидуализм, не скрепленный ничем кроме формального закона. В лихую годину ты в итоге окажешься один на один с неведомой опасностью. Все равно люди всегда сбивались в стаи. Семья, родственники, клан, род, община. Отказываясь от коллективного, мы отдаем себя полностью на волю рока. Фатума. И тут уж как повезет. Индивид в процесс эволюционной гонки всегда проигрывает коллективу.

Я отличнопонимал, что советском разливе образа коллективизма очень много черт посконного крестьянского общинного. Ведь большинство из нас были горожанами в первом поколении. Потому мы и не старались так отрываться от корней и держались вместе. «На миру и смерть красна!». И чёрт побери, как все-таки было приятно, что о тебе помнят и тебя поддерживают! Оставив мне кучу всего вкусненького, ребята шумною гурьбой отчалили, оставив меня наедине с растрепанными мыслями. И я тут же поделился принесенным с остальными пациентами. Больница была новая, а эта палата рассчитана на четверых человек. Кроме меня лежали еще двое. Работяга среднего возраста и почтенный пенсионер. Даже не успел толком с ними познакомиться. Вчера привезли, а сегодня с самого утра беспрестанно дергают.

«Етишкин кафтан! Это всю мою вторую жизнь так будет?»

— Сереж, к тебе там твой капитан.

Матвей Иванович показал в сторону палаты, где маячили несколько фигур. Я попрощался с Тасей, медсестрой отделения и пошел в указанном направлении.

— Привет.

— Доброго здоровья. Как оно, кстати?

— Да нормально! Домой хочу. Надоело тут.

Соколов указал на второго мужчину форме.

— Это из прокуратуры по твою душу. У них есть к тебе несколько вопросов. И заодно, раз здоровье позволяет, проведем очную ставку. Лапу ночью вяли. Нам для такого важного дела любезно освободили кабинет на первом этаже.

— Это радует. Долго он что-то от вас бегал.

— Куда от нас денется! Заодно еще на статью заработал. Товарищи из области, — Соколов кивнул на крепких мужчин в штатском, — давно их банду разрабатывали. Так что светит тебе, юный дружинник медаль.

— А можно часы именные?

— Ну ты не борзей, студент, — капитан замотал головой, а следователь откровенно заржал. — Хотя часы, пожалуй, и лучше. Именные!

После нудных юридических процедур я здорово устал и вернулся к себе в палату, где меня дожидалась наша куратор Селькова. Она принесла мне материалы лекций и задания. Учебу из-за непредвиденного ранения бросать не хотелось, и преподаватели пошли мне навстречу. А в дверях уже виднелась белобрысая голова Кати Поздняковой. Вот не дают мне покоя! Думал, хоть повесть, раз лежу, вперед продвинется. Куда там! С утра процедуры, потом бесконечные посещения. Бедные соседи уже не знают куда деваться.

— Больно уж ты популярный человек оказался, — шутит Матвей Иванович.

Уж не знаю, судьба ли меня свела или так вышло, но на дальнейшую жизнь Здесь этот человек оказал непосредственное влияние. Этот с виду тихий пенсионер прожил непростую жизнь и оказался на поверку известным в нашем городе краеведом. Узнав, что я учусь на историческом, он поведал мне много интересного. Хороший был рассказчик Матвей Иванович, много чего знал, и память была отличная. Так что наши беседы по вечерам временами здорово затягивались. Но я был впечатлен и начал здорово задумываться.

Биармия, это загадочное для русского языка слово внезапно стало для меня откровением. У меня теперь есть ясная цель. Не очень честно пользоваться послезнанием, но это же для пользы науки! На самом деле я многое знал про ту часть нашей страны, что в древности называли Биармией, даже в чем-то больше, чем Матвей Иванович. Интернет все-таки огромное достижение человечества! Но в настоящий момент я больше помалкивал, впитывая и записывая. А этот пожилой мужчина был безмерно рад такому внимательному и искреннему слушателю. Всегда важно знать, что твоя жизнь прошла не зря и кому-то интересна. Эх, как так, что потом о нем забудут?

И вот что странно, о некоторых вещах, что рассказал мне этот доморощенный краевед, в будущем не было ничего известно. Сколько трудов подобных ему пытливых любителей незаслуженно канули в лету! Ими не интересовались официальные ученые, или забывали и терялись их скромные исследования. Но факт остается фактом, наука потеряла очень многое! Наше местное краеведение, вообще, и в будущем пребывало в загоне. Что мы имели по факту? Бесконечные восхваления губителю Поморского края Петру Первому. Царь, высосавший отсюда людей и ресурсы стал чуть ли не благодетелем! Ему ставили памятники, о нем снимали фильмы и писали книги. Полный исторический маразм! А кто призвал поморов на флот, где они благополучно погибли? Кто перевел торговлю с Белого моря на Балтику? Архангельск обрел свое значение обратно лишь в конце девятнадцатого века! Тут впору проклинать царя горе-реформатора, а не прославлять.

Ну еще существуют Соловки. Ими занимались хоть как-то серьезно. Но с точки зрения ортодоксальной науки. То есть, опираясь на историю лишь Соловецкого монастыря. А что было на острове до прихода новгородцев? Кто построил там крепость из огромных валунов? Кто жил там раньше? Сколько вопросов разом возникает и очень неудобных для современников. И все, как назло, противоречат нынешней науке. И я понимаю наших ученых. Только заикнись наперекор, и тебе тут же урежут ресурсы. А Русский Север и так исследовался в последнюю очередь. Он же хранитель того, о чем лучше помолчать. Вольный край свободолюбивых поморов интересовал столицы в последнюю очередь. Даже северянина Ермака причислили к казакам. Что обозначает это слово на Поморском Говоре? Древнейшем из оставшихся в русском языке. Наемник, бродяга. Казаковать — где-то колобродить. Все иные переводы — суть выдуманные словоблудия не от науки. Именно поморы дошли в итоге до Калифорнии, по пути освоив Сибирь. Дежнев, Хабаров, Атласов, Баранов, Кусков. Мезенские, Пинежские, Холмогорские поморы, а также выходцы с других городов и весей Русского вольного Севера.

Потому я честно конспектировал мысли и находки этого бодрого старика. Он успел поработать и геологом, и топографом, и сельским почтальоном. Обходил, объездил Мурман, Карелию и Поморский берег Белого моря. И ведь я во многом был согласен с ним, зная больше. С древних времен на берегах северных рек, озер и морей жили люди. Они пришли сюда еще со времен отступления ледника. Приспособились к местному климату, выживали в суровой природе севера сильнейшие и самые крепкие. Ловили рыбу, били лесного и морского зверя, заводили скот. Это ведь они, то есть Чудь Белоглазая и передали поморам свой добытый с трудом геном, силу и здоровье. В мое время это доказали с помощью генетических исследований ученые.

Гаплогруппы аборигенов Подвинья, Мезени и Пинежья более чем наполовину оказались близки к так называемым финно-угорским народностям. Так в угоду лингвистике стали прозывать эти народы. Хотя позже многие учёные признали, что скорее всего местная чудь является так называемым палеонаселением, жившем здесь издавна и принявшим язык более продвинутых гостей с востока. Не было ничего общего у местного люда с сибирскими хантами. Впрочем, для науки это дело обычное. Различать этносы, языки и сложившиеся из них народы. Тем серьезные ученые и отличаются от любителей хайпа типа комика Задорнова. Образование народов, вообще, вещь неимоверно сложная. Что полностью доказали позже открытия генетиков.

Но я пока помалкивал. Матвей Иванович, как ни странно, но до много сам дошел. Он был человеком въедливым и больше делал ставку на научные методы и тщательное изучение местных поверий. Странно, но почему-то у нас принято считать, что большая часть странной для русского уха топонимики в виде названий рек и озер досталась нам из финно-угорских языков. На самом деле это не так. Довольно много чисто славянских, вышедших из употреблений слов. Но основной субстрат принадлежит какому-то более древнему языку, возможно, как раз дофинской чуди. У саамов это еще больше прослеживается. Самые основные понятия — самые древние.

Хм, кто бы еще это дело досконально изучил? Даже в моем времени не помню подробных исследований на эту тему. Любопытно!

Уже вовсю светило мартовское солнце, обещая будущее тепло, с крыш свисали огромные сосульки. Приходилось посматривать под ноги, то и дело попадался лед. Я понемногу расхаживался, стараясь соблюдать режим. В институт заходил, но на лекциях не сидел. Пользуясь возможностью, пытал преподавателей, заводил новые знакомства, стараясь начать воплощать задуманное. Если вы думаете, что археологические раскопки — это просто, то здорово ошибаетесь. Даже получить разрешение на раскопки довольно сложно. Для ученых. А ведь еще надо их организовать. Мне, как студенту максимум светили работы на Соловках. Но там для меня неинтересно. Будет одно и то же — лабиринты, монастырь. Хотелось же великих исторических открытий. Так что покамест связи наше все! Будущее куется уже сейчас.

Не успел выйти я из душа, как в дверь позвонили. Сначала в проеме появилась большая коробка, а за ней показался Кеша.

— Помогай, чего встал? Для тебя же пёр!

Ого, самая настоящая пишущая машинка! Не особо надеясь на успех, я попросил приятеля поискать по своим каналам. Обычно в его кругах народ особо не светится и не болтает. Так что лучше и не придумаешь. Раскрыв коробку, я обнаружил изделие немецкой промышленности под громким названием Rheinmetall. Офигеть, они еще и пишущие машинки делали? Раскладка уже была на русском языке.

— Откуда дровишки?

— У фартового одного бабка померла, вот наследство трофейное досталось. Ему она на фиг не нужна, в комиссионку сдавать не хочет. Так что бери бесплатно, пока дают. Там надо кое-что отремонтировать. А так машина в порядке.

— Спасибо!

— Спасибом не отделаешься. Жрать давай! У меня из-за твоих делишек куча клиентов отвалилась. Вот обязательно было у нас на районе такой кипешь устраивать? Менты, как с ума посходили, такую кипучую деятельность организовали! Лучший клиент на дно лег, а кушать хоцца сейчас.

Я поставил на газ кастрюлю с супом, поглядывая на старого друга. Все-таки он молодец. Хоть и был связан с этой проклятой шоблой, но сторону принял правильную. Еще бы! Эти говнюки его кореша порезали. Паша также был недоволен произошедшим на меня нападением и кого-то, говорят, успел «отоварить». Так что остатки местной шпаны сидели на попе ровно и даже не дышали. Вот уже хоть какая-то реальная польза от моего пребывания в этом мире. На многое не замахиваемся, но хотя бы по мелочи сработали.

— Как, кстати, Паша? После Москвы не видел.

— Заходи в субботу ко мне, увидишь. Правда, ему после операции пить категорически нельзя. Ну, пущай сок хлещет. Мне не жалко.

— Зайду.

Кеша бросает в мою сторону ироничный взгляд:

— С кем в этот раз будешь?

— Что за вопрос? У меня одна девушка.

— Ну да. Говорят, тебя с какой-то юной Белоснежкой видали. Меняешь подруг как перчатки?

— Это однокурсница!

— Ну-ну, — Кеша был тот еще любитель подкалывать. — Значит, нынче это так называется!

— Да хватит тебе! Я серьезно.

— Мне Наташка уже обсказала, как та на тебя смотрела.

— Вот всё она заметит!

— Ну ты сейчас парень популярный. Герой! Когда медаль дадут?

— Не знаю. Мне бы с учебой расхлестаться. Ты то сам как?

— Поступил на вечернее подготовительное. Наверстываю, буду в мед поступать.

— Опа-на. Где ты и где медик?

— Зря ржешь. Стоматологи неплохо зарабатывают. Да и завидно мне. Не одному тебе клумбы окучивать!

Мы смеемся. У нас все еще впереди. Ошибки, горести, радость и счастье.

Вечером копаюсь в пишущей машинке. В принципе ремонт несложный, и сам справлюсь. Повесть почти готова. Сильно редактировать не буду. Все равно она не для печати. Да и вряд ли рассказ о тех, кто попадает в иной мир добровольно, напечатают в советской печати. Больно уж там мало идеологии и много лютых приключений. И люди в том мире из всех стран и враждует между собой по иным понятиям. Те же американцы неплохо уживаются с русскими. И те и другие одинаково хреново относятся к рабовладельцам и бандитам. Ничего вам не напоминает?

Вот я думаю и те, кому надо, сразу поймут, кого я плагиачу. Кстати, а почему бы мне не написать свое? Работа над повестью здорово разогрело во мне писательское чувство. Раньше в прошлой жизни все руки не доходили. Правда, и здесь времени особо нет, но зато какая трудоспособность! Решено. Напечатаю эту книгу для посылки «попаданцам» и сразу начну новую.

Внезапно останавливаюсь. Парень, а тебе дадут это сделать? Встреча с «иными» необязательно выйдет радостной. Но я учел и этот фактор. Все равно рано или поздно придется налаживать контакт. Не смогу я просто так жить здесь, зная о страшном будущем. Надо что-то делать. Надо обязательно делать!

Глава 27 Растущий Потенциал

— Сергей, подожди минуточку!

Я невольно вздохнул, но остановился. Наш завкафедрой истории Липневский временами был излишне приставуч. Как будто куда-то вечно опаздывал и потому старался нагнать текущее раньше. Но от его отношения к моим идиотским идеям зависело слишком многое, так что будем проявлять показную вежливость. Да и человеком он, в общем-то, был незаурядным. Впрочем, как и большинство наших преподавателей. Тут нам с ними точно повезло!

Учиться было интересно, хоть временами и сложно. В первые недели я даже здорово сомневался в своих способностях. Каково же по факту получилось разительное отличие ума пенсионера с живым и впитывающим все, как губка мозгом молодого человека. Мы себя совсем не ценим в юности! А ведь в гомосапиенса, разумного прямоходящего существа на самом деле заложен огромнейший потенциал. И откровенно жаль, что большинство людей попросту сливают его в унитаз. Потратив время юности на бессмысленную сериальную жвачку и поток бессознательного из Тик-Тока. Граждане, цените свое время!

Интересно, вот какая дрянь распускала слух о том, что советское образование никчемно? В будущем у меня, наоборот, сложилось такое впечатление, что бесконечные реформы новых властей в этой сфере имели лишь одну цель — уничтожить наше образование как таковое. Эрефовским властям и олигархам точно не нужны были всесторонне развитые люди. Туповатый электорат и миллионы бездумных зомби, зависящих от ток-шоу в телевизоре. В итоге не получилось ни того ни другого. Ну так какие вожди…

— Тебе не кажется, что ты малость перебарщиваешь с постоянно упоминаемой Биармией? Ну не так много источников есть на эту скользкую тему, которым можно доверять.

— Здесь вы правы, Андрей Викторович. Хотя сообщения исландских саг просто так не сбросишь. И Татищев ссылался на летопись Иоакима, епископа Новгородского. «Сага об Одде Стреле» по мнению многих имеет под собой историческое обоснование.

— Про нее ты откуда узнал?

Я не стал упоминать нашему историку, что в 1989 в окрестностях Архангельска обнаружен так называемый Архангельский клад, включающий 1915 монет, более 90 % из них — германской чеканки X—XII веков и около 20 ювелирных украшений, в том числе древнерусского и скандинавского изготовления. И уже позже в 2004 году при реставрации Гостиных Дворов, что стоят с семнадцатого века на мысе Пур-Наволок, был обнаружен клад, включающий скандинавское вооружение примерно X века — четырнадцать мечей, шесть арбалетов, лук со стрелами, два боевых топора, булаву, кистень, два щита и два шлема. На мечах сохранились надписи — имена владельцев. Мечи принадлежали двум вождям, которых звали Гырг Грязный и Бодрик Бородатый. То есть до нас дошли лишь отголоски регулярных плаваний суровых норвежских викингов. А ведь наверняка сложились и какие-то торговые отношения. И уж точно не буду упоминать о саге "История Хиалмара, царя Биармландии и Тулемаркии". Я пока не знаю, насколько история как наука в этом времени придвинулась в данном вопросе.

— Есть еще и сага об Олаве Святом. Где возможно был указан факт ограбления биармийского святилища Хольмгарда.

На лице Андрея Викторовича промелькнуло откровенное удивление.

— Похвальна твоя упорная работа с источниками. Добыть такую информацию в провинции нелегко. Но Гольдин…

«Еще бы, без интернета приходится заказывать нужный материал через библиотеку и ждать неделями!»

— А что он? — я, конечно, уважал нашего декана, но его вошедшая в притчу излишняя осторожность лишь мешала мне идти к цели.

— Ему ведь в итоге решать все. Достаточно ли будет у тебя материала? Сам знаешь с изменчивой гидрогеологией Двины искать клады невероятно сложно. А население с той поры заместилось или перемешалось. В народной памяти мало что осталось.

Я задумался. Придется вынимать свой главный козырь.

— А если я найду несколько предметов, доказывающих, что здесь на берегу Северной Двины тысячу лет назад жили люди?

Липневский почесал подбородок и посмотрел на меня с хитрецой. Чуял, что я не просто так в деканате этот вопрос поднял. Может, я и излишне тороплю события, но руки уж больно чешутся. Писать диплом по собственной археологической практике, это очень круто. Да и с такой заявкой мне точно тогда светит аспирантура. На Тойнокурье я не поеду, там рядом погост, куча Заостровских деревень, точно запалюсь. И нашли его случайно в ходе сельскохозяйственных работ, углубляя мелиоративную канаву. И как ты это дело залегендируешь? Случайно точно не найти. И возможно, что это место, упомянутое в перечне погостов князя Святослава Ольговича 1137 г. А локализация новгородского погоста требует к себе более пристального внимания. Оставим на будущее! Но зато знаю еще одно местечко, где я стал случайным участником раскопок древнего кургана. Так что начнем с него!

— Когда сможешь предоставить материал?

— Будет обязательно, но позже, — я кивнул в сторону окна, — Видите, весна, пока еще не сезон. Да и…

— Что?

— Сами понимаете, что без поддержки нам одним ничего не сделать. Ни сил, ни финансирования не хватит. Получится очередной междусобойчик.

— Сереж, ты ведь знаешь, насколько сложно пробить археологические раскопки и как мало у нас специалистов. Это надо Институт Археологии Академии наук поднимать. А у них на года вперед все расписано.

— Вот потому и надо обратиться наверх, — я красноречиво показал пальцем на потолок. — Город готовится отпраздновать четырёхсотлетие. И думаю, всем будет интересно узнать, что наша история как минимум дольше на половину тысячелетия.

В этот раз завкафедрой почесал уже затылок:

— Ты не слишком лихо заворачиваешь, Серёж?

— Как уж есть! Почему Киеву с их незалежной антинаучной ахинеей приписывают лишние столетия, а нам нельзя? Я более чем уверен, что даже на мысе Пур-Наволок в земле полно археологических доказательств.

— Так кто нам разрешит копать в центре города?

Я скромно умолчал, что в будущем в парке за Драмтеатром нашли остатки деревянной крепости. Той, с которой начался Архангельский город. А в сквере, что возвышается над Красной пристанью, даже невооруженному взгляду заметны вылезающие из-под земли камни от фундамента старинной церкви. А уж про остатки монастыря, что находились между улицами имени Урицкого и Смольным Буяном вообще промолчу. Их и в будущем толком не раскопали. Как же, там строился жилой комплекс компанией, что принадлежала известному олигарху. Про клад 2004 года поговорим позже. Я о нем и где его точно нашли, мало что знаю. Мои экскурсы в сторону истории происходили в более спокойные для достатка времена. А именно в те годы я как раз раскручивал свадебный бизнес.

— Вот потому и начнем свои исследования за городом. Как говорится, лиха беда начало!

— Ну тогда так. Если ты притащишь нечто по-настоящему стоящее, то я тебя обязательно поддержу!

— Спасибо, Андрей Викторович, но сейчас я честно спешу.

Липневский оглядел груду сложенного оборудования и усмехнулся.

— Девчонок пошел снимать? Ну удачи!

«И все то он знает!»

Я доплелся до гардероба, оделся и начал пристраивать на себе поудобней оборудование. Нет, всё-таки личный транспорт упрощает многие проблемы! На такси у меня пока денег нет. Да еще дозовись его! Так что все тащить на себе. Самодельный рюкзак с камерой, объективами, всяческой мелочевкой и вспышкой. Тяжелый штатив советского производства, купленный по случаю за девять рублей, отражающий зонтик, крепления и отражатель лежат в брезентовом чехле. Все последнее сделано вашим покорным слугой. И не сказать, что я в этом времени первопроходец.

В отсутствие широкого ассортимента импорта советские фотолюбители, да и профессионалы становились на все руки мастерами. Паяли по найденным в журналах схемам светосинхронизаторы, использовали обычные зонты, чтобы обклеить их изнутри раскроенными кусками экранов для показа диафильмов. Голь на выдумку хитра! А ведь еще нужно было сделать из подручного материала разнообразные держатели, хотя бы для отражателя, также сооруженного из остатков экрана.

Спасибо моему доброму ангелу замректору Якушеву. Он свел меня с начальником хозяйственной части, и я получил оттого кучу полезных ништяков, что лежали в подсобках. Дмитрий Михайлович и сам был старым фотолюбителем, снимал еще на Москву 5. Почтенный фотоаппарат-гармошка, предназначенный для широкой пленки. Так что мой профессионализм тот сразу оценил высоко и помогал совершенно искренне. Мы с ним еще как-то поспорили о рецептуре проявителей для пленки. Мой вариант самого мягкого из них, предназначенный для портретов, поразил его в самое сердце. И я нежданно оказался обладателем нескольких пакетов достаточно дефицитных химикатов. По итогу моего сотрудничества с администрацией у меня больше не было проблем ни с химией, ни с фотобумагой. Лишь хорошую пленку приходилось доставать самому. И в этой реальности «Свема» рулила. Появилась в продаже даже черно-белая немецкая «ОРВО». Вот за это нашей торговле спасибо. Я накупился вперед на стипендию и потому остро нуждался в заработке.

Ну как самому — у меня же в Универмаге до сих пор блат!

Отношения с Вероникой покамест в полном ажуре. И это именно отношения, а не еженедельные потрахушки. Они в последнее время бывают даже чаще. Вошли, что называется, во вкус! Это я с обновленной потенцией готов на многое, девушки обычно медленней раскачиваются. Сначала секс для них некое приятное приключение, потом довесок к постоянным отношениям. В итоге и они без этого не могут. Больно много плюшек приносит эта странная для обычных животных реакция человеческой конституции. Так что меня можно полноправно назвать кавалером Вероники.

Я познакомился и с её родителями. Если с мамой, изящной и еще вполне моложавой женщиной у меня сразу сложились сердечные отношения, то её папа поначалу был суров. Еще бы! Какой-то вшивый первокурсник, а у него дочка с солидным приданым и неоконченным высшим. Да, я и не знал, что Вероника, оказывается, учится на вечернем экономическом. Девушка явно наметилась куда-то дальше по карьерной лестнице. Но решила не тратить все время лишь на учебу. Работа в магазине давала бесценный опыт и связи, а учебный процесс и так пройдет. К работающим студентам относились все равно лучше, чем к нам первокурсникам поначалу.

Так что мы оба в идеале будущие дипломированные специалисты. То есть брак…Ох, ты! Я сказал это слово?! Решим так, что в принципе семья у нас будет равноправной. С её профессией Вероника найдет работу в любом городе. Я же пока что не определился, но скорее всего уеду в какой-нибудь большой город. Основная наука там! Пока еще не остановился ни на одной из столиц. Не нравилось мне в прошлом жить в огромных городах. Суета, толчея и сплошная потеря времени. Хотя в молодости можно постепенно и привыкнуть. Зато какие перспективы и возможности! Спрашиваете — в молодости? Да, так и есть. Омоложение задело в итоге и меня внутреннего. Старческое все реже и реже вылезает наружу. Хрен знает, как такое возможно? Но пока все «идет по плану».

Интересно. А лет через десять я буду помнить себя старого? Еще одна любопытная хроноособенность.

А с папой Вероники мы все-таки нашли общий язык. Я и не думал, что девушка так много обо мне знает! Какие женщины все-таки хитрые создания. Потихоньку выцарапывают информацию из тебя, из твоих друзей и знакомых. Ну им же интересно с кем они могут связать свою жизнь! Вот какой основательный подход. Им всем можно сразу в разведку.

Так и Никита Николаевич вскоре узнал, что я служил не абы где, а в пограничниках и на китайской границе. Что после армии почти все лето проработал у геологов, на картошке рулил студенческим коллективом, состою в дружине и зарабатываю сверх стипендии столько же фотографией. Основательные камни на весы упали. Но особо впечатлили боевого летчика мои именные часы, врученные начальником ОблУВД.

«За поимку опасного преступника», — коротко и веско прокомментировал я их наличие под восторженный взор Нички. Её мама лишь ахнула, покачав головой, ей и военного мужа за глаза хватало. Никита Николаевич после этого держал меня за боевого мужика, на которого в случае чего можно было положиться. В его понимании это было важно. Что поделать, их поколение выросло в более суровых условиях.

«С таким в разведку я пойду!»

Мы даже напились с ним как-то после выписки меня из больницы. «Заслужил!». Употреблять крепкие напитки я откровенно побаивался. Как еще на них отреагирует мое нынешнее тело? К алкоголю ведь надо долго привыкать. Брат никогда не был выпивохой, в отличие от меня у него северные гены. Потому я заранее скушал большой кусман сливочного масла и сколько-то смог продержаться под любопытные взгляды обоих лиц женского пола, которые то и дело заглядывали к нам на кухню.

Никита Николаевич уже изрядно подшофе рассказывал мне, как они «били НАТОвских летчиков», а я лишь тихонько охреневал. Ни фига себе тут тёрки в действующей реальности! Афгана не случилось, но армия СССР в начале восьмидесятых все равно без дела не сидела. Наверное, и правильно! Война это вам не учения. Да и офицерам полезно понюхать пороха. Ну а сколько пришлось потом поменять генеральных установок на передовую технику для вооруженных сил, столкнувшись с настоящей боевой реальностью.

Подвыпивший боевой лётчик и об этом поведал, яростно ругая какой-то из типов самолетов. Не ускользнули от меня и подробности жизни в какой-то тропической стране. Никита Николаевич не раз упомянул какую-то Джульетту и её верткую черную попку. Однако! Уже потом с помощью мамы Дины я утащил «уставшего» пилота в спальню, а мне постелили в гостиной. И уже падая на кушетку, я внезапно понял, что жутко нажрался. Еще бы, вторую бутылку греческого коньяка уговорили. Лежал в запасах «на всякий случай».

Жаль только, что с Вероникой в этот раз ни-ни. Но мой статус в семье перешел на ступеньку «жених».

Погруженный в размышления о грядущей археологической разведке, я докатил на трамвае номер «1» до кинотеатра «Мир». Вставший перед ним навечно памятник тому самому истребителю интервентов Павлину Виноградову заставил невольно передернуть плечами. А ведь ему было всего лишь двадцать восемь лет, а он уже вовсю командирствовал. Вот лихие были времена! Так что и здесь как-нибудь справлюсь. Повесть уже написана и напечатана, аккуратно сложена в пакет.

Осталось слетать в Питер по своим надобностям и, пользуясь оказией, подкинуть её на железнодорожном почтамте в кипу другой корреспонденции. Марки будут наклеены правильные, печать я подделаю. Не зря маму Паши так долго пытал. Та работала на Прижелезнодорожном почтамте. Все равно никто внимательно всматриваться не будет, если адрес написан читаемо и марки наклеены. Про прописи также продумано. Напечатаю на бумаге и кусок с адресом на пакет наклею.

Двадцать рублей на самолет также отложены. Маме сказал, что лечу в архив университета посмотреть старые бумаги и сделать с них копии. Меня интересует та самая летопись, на которую ссылался Татищев. Не зря уже целый месяц с профессором Подольским идет переписка. Так что легенда подготовлена. Но все равно сыкотно. Ну а что ты, парень, хотел? Назвался мухомором — получи по морде сапогом! Вперед спасать мир!

Я удобнее пристроил на плече чехол для штатива и зонтика, а затем двинулся к пятиэтажной сталинке, то и дело поглядывая под ноги. Апрель месяц бесконечных луж и непролазной грязи. Пожалуй, недели через две уже можно будет смотаться на разведку в деревню Псарево, что стоит на берегу Двины. Пока не выросла трава осмотреть внимательно потенциальные курганы для первых раскопок. Эта территория в будущем будет плотно застраиваться коттеджами.

Но благодаря строительству тогда и нашлись в могильнике женские украшения «Чудского стиля». Точный маркер времени и принадлежности. Жили здесь люди еще до прихода славян. Сотни, а может, и тысячи лет. А уж сколько их крови бродит в нас- северянах пока никому неизвестно! А моя задача привязать эту цепочку курганов к современным ориентирам и хоть что-то найти. В самих раскопках я не участвовал, но видел их и получил консультацию от археолога, ведущего специалиста области Едовина.

Главное сейчас — не лезть на глаза местным! Это же как-никак совхозные поля. Или нет? Надо бы разузнать подробней. Формальное прикрытие у меня есть. Корочка студента и телефон завкафедрой. И еще нужна острозаточенная саперная лопатка. Это уже к дяде Толе стоит обратиться. Лопатка поменьше, мастерок, сапожный нож и метелочка, а также заранее припасти чистых полиэтиленовых пакетиков. Если вы думаете, что их в этом времени полно, то глубоко ошибаетесь. Вот где забота об экологии! Молочка и лимонады все в стекле, вместо пакетов авоськи и упаковочная бумага. Зато мусора выбрасываем заметно меньше. Так как эта обязанность на мне, то наблюдал достаточно. Самое интересное, что остатки еды многие собирают отдельно, их увозят на подсобные хозяйства.

«Экономика должна быть экономной!»

Фу, вот это подъем! В этом здании четвёртый этаж как восьмой в хрущевке. Зато потолки высокие, как и окна. Большие комнаты — то, что надо для студии. Потому я остановился в выборе на квартире Дины, девушки со спортфака, в качестве съемочной площадки. Сегодня я отдаю должное Эросу. Нет, это не то, что вы подумали. Просто у нас сегодня фотосъемка Дины и её подруги Светланы. Они не писаные красавицы, но зато их спортивные тела великолепны! Все равно большая часть «ненужного» будет во избежание цензуры прикрыта. Ну а на лица нанесем макияж. Я в свое время даже учился, чтобы не тратиться на визажиста. Не ахти какой мастер, но понимание есть. Даже на свадьбах, бывало, поправлял мэйк. Вот было удивление Дины, когда в первый раз я потребовал смыть весь этот «проституточный» ужас с лица, и сам нарисовал что хотел. Благо у нее семья с достатком и разной косметики полно.

— Света, бедра туда поверни и изогнись пофривольней. Нет, не так!

Кладу «Зенит» на паркет и двигаюсь к стоящей возле окна девушке. Светлана хоть на словах и вольная барышня, но в жизни оказалась несколько скованна. Пришлось самому взяться за её бедра и повернуть как надо. Учитывая, что на девушке сейчас была лишь полупрозрачная накидка, наше общение вышло довольно пикантным. Позади раздался смешок.

— Дин, хорош ржать! Ты следующая. Посмотрю на тебя.

— Я готова, мой господин!

Дина распахивает полу халата, под которым нет вообще ничего. Я скашиваю глаза в сторону её отличной фигуры, тут же ощутив шевеление в штанах.

«Вот на фига так делать!»

— Нет, голыми вас снимать не буду. Это уже порнуха, нам влетит по самое не балуй. И вообще, девчонки, никому ни полслова. Портреты показывайте!

-Да мы уже поняли, — вздохнула более раскрепощенная Дина. У меня все вопрос на языке вертится к тем из будущего — «Вы где скромниц в Союзе видели?» — Но жаль. Интересно посмотреть на себя молодую потом.

Я лишь озадаченно покрутил головой. Не рано ли эта цветущая девица задумалась о старости. Глаза невольно перебежали со стоящей у окна в готовности Светланы на большую кровать. Нахлынули воспоминания о прошлой съемке с Диной. Да, вот такая я сволочь, не удержался и овладел девушкой! Хотя еще неизвестно, кто кем овладевал. Динка девушка видная, фигура обалдеть. Один рост более ста восьмидесяти! У меня никогда таких гренадерш не было! Да и у нас все было по-взрослому. Никаких обязательств, соблюдение гигиены. Просто секс и взаимное удовольствие. Но уж точно в систему наши встречи ставить не собираюсь. Обозначим это, как приключение на стороне.

«Так, лишние мысли в сторону. Работаем!»

Я составляю себе портфолио для будущей выставки. Чем чёрт не шутит! Вдруг и на этой стезе добьюсь чего-то. В прошлой жизни искусство пришлось променять на коммерцию. Да и есть у меня в этой реальности некоторая фора. Я здорово подкован технически. Если вы думаете, что фотосъемка с использованием естественного и искусственного освещения так проста, то жестоко ошибаетесь. Такое и в цифровом будущем давалось нелегко. Чаще всего недоучки подобные съемки попросту сливали. Был даже целый стиль фотографирования с помощью вспышек, назывался стробизм. И я в одно время отдал ему должное. Зато сейчас мне проще. Вижу свет, каким он будет. Фотография ведь и переводится на русский язык, как Светопись. Если ты не видишь свет, то в ней тебе делать нечего.

Но самые большие сложности возникают у меня при экспонометрии. Если свет из окна я могу замерить в разных местах с помощью как внешнего экспонометра, так и системы ТТЛ. То со вспышкой все сложнее. Мало того что для этого имеется лишь примерная шкала, указанная на самой вспышке. Так еще и свет отражается от зонтика и теряется часть мощности. А мне он нужен как рисующий. Естественный я использую, как заполняющее освещение. Сложно? А рассчитать необходимую пару выдержка-диафрагма? Да еще для разных объективов? Здесь поистине требуется настоящее мастерство, опыт и ловкость рук.

Чтобы зазря не мучиться, я в первый раз притащил в квартиру Дины черный мешок, бачки с проявителем и фиксажем. Сделал много кадров с различным освещением и параметрами, быстро проявил. Провел повторную, более сложную съемку и остался доволен. Как довольна осталась и Дина. Это именно тогда у нас случилось Это. Да, я несовершенен! С этим мне жить и посыпать голову пеплом. Но вести отношения я все-таки хочу лишь с Вероникой. Но так уж мужчины устроены, что тянет нас… сами понимаете куда.

Дьявол! Как Света сейчас заманчиво изогнулась! У меня даже кое-где ёкнуло.

— Стой, не двигайся!

Подскакиваю к девушке и закрываю сосок на правой груди. Порнухи нам не надо, и так многие этот вид искусства не понимают. Делаю несколько снимков и меняю объектив на длиннофокусный «Юпитер». А вот сейчас нам весьма пригодится размывающий эффект. То, что делается в будущем нажатием виртуальной кнопки на нужный фильтр в Фотошопе, здесь «допиливается» вручную. Вот и пригодились скупленные по дешевке в комиссионке УФ-фильтры. Берем чуток вазелина и размазываем пальцем. Зато какое сейчас в кадре будет рассеивание! Делаю две разновидности мазков и снимаю по очереди каждым.

Светлана уже вошла в раж. Глаза заблестели, соски буквально топорщатся из-под ткани. Интересно, почему женщин так заводит фотосъемка Ню, если они даже знают, что После ничего не будет? Я немного баловался в прошлом и этой разновидностью фотографии. Правда, больше тренировался на жене. Потом уже были девушки на стороне. И вот что интересно. Если поначалу ты испытываешь некоторое возбуждение, то потом уже не до этого. На самом деле Ню — это довольно сложная съемка. Тела у большинства людей неидеальны. Их надо правильно поставить и осветить.

Что не скажешь об этой спортсменке. Она, пожалуй, интересней Дины. Вон как та сопит позади меня. У Светланы длиннющие ноги бегуньи, крепкие бедра, мускулистый, плоский живот, белесый треугольник в паху и небольшие стоячие грудки. Тело человека, заточенного на движение. Все вроде как выпукло, но нет ничего лишнего. Жаль Ню сейчас снимать нельзя. Палево это. Вздыхаю и откладываю камеру в сторону.

— Светик, ты была великолепна!

Ого, такой поцелуй меньше всего похож на дружеский! Замечаю ухмылку Дины. Что это вы тут задумали?

— Диночка, твоя очередь.

Вот ведь зараза! Совершенно не смущаясь, она скинула с себя халат и подошла к окну. Типа заворачивай меня сам. Я же пока занят перестановкой освещения. На улице солнце начало отражаться от стоящего напротив здания, такой же сталинки как наш дом. Так что выйдет неплохое контровое освещение. Справа виднеется монумент Победы, где горит Вечный огонь. За ним набережная и городской пляж, который еще в снегу. Номенклатурные дома, в будущем квартиры в них будут дорого стоить.

Дина удивленно поднимает брови. Для нее у меня припасен сюрприз — рыболовная сеть. Вроде все видно, но одновременно закрыто. Эти снимки пойдут в тайную часть портфолио. Как, впрочем, прошлые, где девушка снята гольем, но без лица. О них мы оба помалкиваем. Нравы в Союзе официально больно пуританские. Я и так рискую, но зуд творчества неистребим.

Искусство затягивает. А что может быть красивей женского тела?

Глава 28 Шпионские страсти

Вот оно мне надо? Продолжаю ругать себя самыми последними словами. Руки трясутся, в туалетной кабинке тесно, но переодеваться надо. Вот и приходится так изгаляться ради шпионской игры в попаданца спасителя мира. В итоге из вокзального туалета вместо яркого гостя Северной столицы вышел неприметный молодой человек. Классика жанра. Хотите увидеть мой прикид — вспомните незабвенного Никиту Багрова в «Брате». Только вместо плаща на мне рабочий халат, сверху дурацкая спортивная кепка с надписью «Таллин», такие выпускали к Олимпиаде 80. Через роговые очки с толстыми линзами плохо видно, то и дело их приходится поднимать. Зато в случае чего запомнят какого-то идиота в дурацкой кепке. Отвлечение внимания на детали.

Конспиратор хренов! Наверняка все можно было сделать и проще. Камер в этом времени еще нет. Милиционеры расслаблены, на меня не обращают внимания. Никаких рамок и проверок документов на входе. Счастливые люди! Я спокойно двигаюсь по перрону вглубь станции. Там, где обычный человек никогда не бывает. Сегодня для будущего важный день. Я не зря притворялся, что прячусь с сигаретой за углом. Ушедший по своим делам рабочий оставил пустую тележку без присмотра. Вот и зря! Кто-то очень умный быстро сделал ей ноги.

— Эй, ты куда катишь?

«Тьфу ты! Спокойно! Никто никуда не бежит!»

— Я это…Мне на московский поезд. Почту …

Незнакомый мужик с сомнением оглядывает мою фигуру:

— Почему без рабочих перчаток! Получи обязательно на складе. Нечего мне тут технику безопасности нарушать. Новенький, что ли?

— Ага, — главное — лыбиться, как даун. Видимо, местный начальник меня за него и принимает. Горестно вздыхает и показывает в сторону виднеющейся пристройки.

— Корреспонденцию получаешь там, везешь на пятый путь. Почтовый вагон в начале поезда. Все понял?

— Ага.

Молодец дядя! Сделал исполнение моей миссии по спасению человечества намного проще.

«Хорошо сказал! Мне бы романы писать, ха-ха!»

Как-то разом прибавилось уверенности и бодрости. Я ж не для себя стараюсь. Для вас, дураков конченных. Вон сколько вокруг мусора и бардака. Сложно на своем рабочем месте порядок навести? Так страну и просрали, сволочи. А я тут отдувайся!

«Работаем, не стоим! Куда дальше то?»

Тумбообразная тетя с сигаретой в зубах скептически меня осмотрела с ног для головы. Мне бы в актеры податься. Сгорбился, строю из себя задохлика.

— Московский?

— Ага!

Главное — не выходить из образа дауна. Чего с него возьмешь? У нас на Руси, как ни странно, но к дуракам всегда относились с некоторым пиететом.

Я быстро перекидываю на тележку мешки, ящики и свёртки. Незаметно прячу там и свой, больно он уж торчал из-под одежды. И сразу как будто гора с плеч свалилась. Я распрямился и улыбался уже искренне. Работница почты озадаченно хмыкнула и уже более теплым тоном осведомилась:

— Куда катить знаешь?

— Пятый путь в начало поезда.

— Ты смотри какой молодец! Продолжай в таком духе, и я за тебя словечко замолвлю. Ко мне пойдешь? Смотри, у нас за ночные смены доплата и премии бывают.

Что, совсем у них плохо с персоналом? Хотя почта точно не тот вид деятельности, куда рвутся. Даже грузчиком в магазине будешь больше иметь в качестве бартерных сделок и доступа к дефициту. Хороший трезвый грузчик сам всегда являлся дефицитом!

«Не дёргайся ты так, ровнее, ровнее. Хотя чего с дауна взять?

— Эй, стой! Куда мою тележку поволок?

«Ёшкин кот его за ногу!»

Как не вовремя этот нерадивый мужичок появился! Хотя посылки уже в вагоне, так что терять мне нечего. Мои вещи на вокзале в камере хранения, а этот халат бросить не жалко. Я прыгаю на свободные пути, ныряю под следующий поезд и бегу в сторону забора. Хорошо все-таки заниматься спортом. Товарищи, шпионы, никогда не манкируйте физкультурой! Она еще вам пригодится. Как я бежал! Это надо было видеть. И через забор перемахнул одним прыжком. Затем запальчиво огляделся и заметил подходящий для переодевания закуток.

«Халат долой! Рубашку поправить и джемпер другой стороной надеть. Да не дергайся ты так! Фу, бандитов не испугался, а тут руки трясутся, что застегнуть пуговицы не могу. Нет, шпион из меня никакой. Так, осторожно выглядываем. Да тут всем пофиг! Большой город, народу полно. Так что ходу, ходу!»

Бывшая столица Империи встретила меня солнцем и теплом. Так что поеду, пожалуй, на Васильевский остров так, без куртки. Уже на Невском достаю взятый у мамы план проезда по Ленинграду и нахожу искомый троллейбус. На душе радостно. Я сделал свой ход!

Когда, интересно, ждать ответа? Почта доставит пакет скорее всего послезавтра. Не знаю, успеют ли рассмотреть до майских праздников? Берем самый длинный вариант. Пока дойдет до нужного человека, пока решат, что делать. Наверняка и с верхами следует согласовать. В июньский номер уже могут не успеть. Так что будем ждать июля, а то и августа. Как раз успею провести раскопки и отправиться на так называемую «Инструктивку». Базу, где нас будут готовить к работе вожатыми в пионерских лагерях. Своеобразная практика для студентов. Мы же все-таки педагогический институт!

«А вот и мой троллейбус!»

— Я бы на вашем месте, молодой человек, не стал бы так доверять Саксону Грамматику. Вот тут у меня его вольный перевод — «Тогда биармцы сменили силу оружия на искусство своего волшебства, дикими песнями наполнили они свод небесный, и мигом на ясном до тех пор солнечном небе собрались тучи и полил проливной дождь, придавая печальный облик ещё недавно лучезарной окрестности». Что здесь правда, а что вымысел?

— Почему же? Обычно эти саги достаточно подробно описывают походы, например, в «Саге об Олаве Святом». Как Карли и Торир Собака со своими людьми отправились торговать в Бьярмаланд и заодно пограбить. Ну а то, что они немного приукрашены, так это и понятно. Всякая легенда суть произведение художественное, — пожилой седобородый мужчина с интересомслушал меня. На его памяти именно эти ссылки на документы никто и никогда не требовал. Мне его телефон дали по блату, и ведущий научный сотрудник кафедры любезно согласился помочь мне в помощи и переводе.

— То есть вы предлагаете отделить рассказ о собственно путешествии от привлеченной для увлекательности мифологии?

— Матвей Иванович, а ведь люди в том времени воспринимали окружающий их мир совсем по-другому. Это нам смешно считать, что где-то там наверху живут боги Асгарда, а викинги искренне видели их присутствие в окружающем мире. Каждый уголок леса или озера был населен потусторонними существами, троллями, ульдрами. И они видели их с детства, ежедневно ощущали их присутствие. Для них это бала норма.

— Интересный взгляд, — ученый усмехнулся в бороду. — Так уж и видели?

— Это вопрос веры и психологии. Знает, в медицине есть эффект плацебо. Но иногда ведь оно на самом деле действует?

— Человеческое воображение, — задумался Матвей Иванович. — Вы правы. Если бы не было его, то и Гомер не написал бы «Одиссею».

— Я даже думаю, что так было принято. Всегда приукрашивать собственные подвиги. Ведь доказательства их все равно уже были представлены публике. Да и соратники сидели здесь же за пиршественным столом.

— То есть выдумаете, что какая-то историческая основа в этих сказаниях присутствует?

— Безусловно!

— Смелое заявление. Но вы еще молоды, и у вас есть время доказать или опровергнуть. Дерзайте! Что-то еще требуется сегодня от меня?

— Да нет, огромное вам спасибо за помощь, мне еще на самолет.

На улице уже заметно похолодало, так что еле добежал до камеры хранения. На вокзале было спокойно. Да и что, собственно, случилось? Какой-то недоразвитый захотел поиграть в почтальона? К тому же он ничего не испортил. Так что, думаю, это маленькое происшествие не выйдет за пределы трудового коллектива. В метро была такая же толкучка, как и в будущем. Я размышлял о том, смогу ли привыкнуть когда-нибудь к ней. Да и климат в Питере так себе. Получается, что все-таки Москва?

Хотя куда мне спешить? Впереди вся жизнь!

Глава 29 Зарубка на будущее

Фу, ну и жара! Это точно месяц май? Или раньше сезоны погоды были более ярко выражены? Градусов двадцать сейчас скорее всего есть, солнце так и жарит. Как бы то ни было, но за час упорной работы я весь истек потом. Два небольших подкопа сбоку от кургана пока не дали никаких результатов. Ладно хоть никто не лезет с дурацкими вопросами. С утра, пока определял нужный курган, два раза местные подошли. Но отмазка вышла железной, да и не выглядел я шалопаем. Напускал на себя серьезный вид и что-то записывал в планшет. Что со студента взять!

Высокий и обрывистый берег Северной Двины манил к себе свежестью. Вода после ледохода еще стояла высокой, в низинах уже зацвели купальницы, сквозь желтую тернину то тут, то там пробивалась зеленая травка. Так что правильное время я для разведки выбрал. Все видно и не мешает раскопкам. Но вот воды с собой мало взял. Идти же в деревню к колодцу «журавлю» не хотелось. Меня тут за курганами не видно, ну и ладно.

Передохнув немного, начал третий подкоп. Кто же знал, что именно этот момент станет мой счастливой путеводной звездой! Лопата наткнулась на что-то, и я начал осторожно расширять шурф. Убрал саперную лопатку и взял маленькую, детскую, помогая длинным косым ножом. Затем в дело пошел шпатель. Керамика! Именно она в основном находится на месте былого проживания людей. Эти черепки я также соберу для тщательного анализа. Гончарные изделия везде лепили по-разному. По ним зачастую определяют этносы или с кем они торговали. Я отмеряю по бокам еще сантиметров по пятьдесят и осторожно расширяю шурф. Главное — не повредить курган для дальнейших исследований. В чем проблема «черных копателей»? Они, не задумываясь разрушают исторические слои. Найденная непонятно как и потерявшая привязку дорогая монета теряет до девяносто процентов исторической ценности.

Еще полчаса кропотливой работы, и я, наконец, нашел искомое. Почти полностью проржавевший нож, который было боязно брать в руки и несколько небольших металлических изделий. От ножа мало что сохранилось, так что в качестве археологического доказательства он почти бесполезен. Но все равно я аккуратно упаковал его в холщовый мешочек. Естественно, перед этим сделал фотографию кургана, вторую с привязкой к местности, шурфа и найденных предметов с приложением в кадр обычной линейки. Все как у заправского археолога. А безделушки скорее всего женские украшения. Я тру одну из височных подвесок, похоже, что это серебро. Их несколько и все разные. По ним и можно определить этническую принадлежность и примерную эпоху курганов.

Я здорово боялся спугнуть свалившуюся удачу. Хоть в этом и не совсем моя заслуга, это место раскопают лишь лет через сорок. Но зато есть шанс дать областной археологии мощный толчок намного ранее. Если добавить тот клад с Варзуги, то успех будет колоссальный. Ради этого и стараюсь. Ну и для себя любимого. Мое реноме, как студента тут же взлетит вверх. И учиться будет легче и шансы на аспирантуру резко увеличатся. Чем черт не шутит, может, для начала в родном городе поработаю. Если здесь можно будет двигаться по научной лестнице, то почему бы и нет? Никто потом не помешает идти дальше.

Скажете — ни фига ты прошаренный! Но это уже прошлое будущее сказывается. Та моя меркантильная и продуманная часть личности человека, пожившего и видевшего разное. Хорошо быть справедливым за чужой счет. Но так уж устроены люди, что у них своя рубашка все равно ближе. Так что прикапываю все обратно, аккуратно кладу срезанные куски дёрна и придирчиво осматриваю место «черных раскопок». Через неделю-другую никаких следов не останется.

Делаю последний глоток из фляги и полями пру к автодороге. Сяду, пожалуй, в Лявле, чтобы не привлекать лишнего внимания. Да и 111 ходит чаще. Сорок минут быстрой ходьбы и я в поселковом магазине. Бутылку лимонада выпил в один присест и задумчиво уставился на телефон-автомат, что висит у магазина. В этой реальности особенно разительная разница в телефонизации страны. На связь власти денег не жалеют. Домашние телефоны нынче поставить не проблема, и вот такие телефонные будки есть почти везде. Где-то у меня в кармане завалялось две копейки.

— Андрей Викторович, я нашел.

— Что нашел, кто нашел? Так, подожди. Это ты, Караджич?

— Он самый. Сижу вот в Лявле, жду автобуса, с рюкзаком полным артефактов.

На том конце провода повисла короткая пауза, затем Липневский осторожно спросил:

— И как?

— Курган точно не пустой! Копнул немного. Старый нож, вернее, остатки, и украшения.

Наш завкафедры был категоричен:

— Сейчас же в институт! Мы тебя будем ждать. Надеюсь, сам ты не пробовал чистить?

— Обижаете!

— Жду!

Я задумчиво положил трубку обратно и двинул на остановку, где уже разворачивался рейсовый автобус. Через полчаса буду в городе. Там и решится моя судьба!

— Николай Александрович? Ну что?

Приглашенный из краеведческого музея ведущий специалист по археологии Олег Владимирович Овсянников отвел от предметного столика лупу и пробормотал:

— Что-что. Подвеска петлеобразная с тремя петлями, серебро, гравировка. Две плоских привески, называемые «конь на змее». В целом они характерны для финно-угорской культуры нижнего Подвинья и распространены именно у нас. Их не так много в других местах. Такие украшения найдены в Скандинавии, на Севере — в Веркольском могильнике на Пинеге, два — в Панилово, Копачево. Точнее могу сказать после подробной экспертизы. Про вторые топоровидные подвески пока не скажу. Их находят по всему европейскому северу. Где, говорите, нашли?

Я ткнул в карту:

— У меня еще фотосъемка была проведена. Могу завтра фотографии притащить.

Овсянников сморщился, но Липневский его успокоил:

— Сергей отлично снимает. Посмотрите на портреты наших преподавателей.

Он указал на стену. Археолог подошел к одной из фотографий, хмыкнул, а затем посмотрел на меня:

— Неплохо. Вот этот каким объективом снимался?

— Юпитер 38М. Я его малость доработал.

— Это есть гуд. Я тут и сам иногда балуюсь фотографией. Не могли бы вы принести свое портфолио к нам в клуб. Мы в июле планируем фотовыставку проводить в Гостиных дворах.

— Я на все согласный.

Липневский лишь покачал головой. И в самом деле, что-то меня слишком много.

— Куда приносить?

— Я дам вам свой телефон. Заодно сообщу о ваших находках, — Овсянников посмотрел на моего куратора. — Андрей Викторович, не слишком ли вы зашли за грань? Отправить студента на незаконные раскопки.

— Олег Владимирович, официально это всего лишь случайная находка.

— Так и записать?

— Да. Гулял студент, снимал пейзажи и видит, торчит нечто из земли. Мало ли что после половодья смыло? Официально мы пока о месте раскопок не сообщаем.

— Понял вас, Андрей. Не мытьем, так катаньем! Что ж, ради науки можно и согрешить. Если экспертиза подтвердит древность находки, то будем звонить в Северную экспедицию.

— Может тогда осветим находку в прессе?

Овсянников с недоумением выслушал мою реплику и покосился на Липневского.

— Сергей у нас считает, что к четырехсотлетию города может весьма пригодиться подобный исторический подарок. Там, глядишь, и финансирование увеличат.

— Какой шустрый молодой человек! — но археолог явно задумался. Видимо, безденежье угнетало и его. — Во всяком случае все равно решать после экспертизы.

— И у меня есть выход на новостную программу, — тут же заявил Липневский.

— Это та самая Люсечка?

Никогда бы не подумал, что мой препод может так густо краснеть.

— Ну хотя бы и она?

Овсянников покосился на меня, но все-таки пробурчал:

— Сколько эта профурсетка мужских сердец съела!

— Не твоего ума дела, Олежа!

Я понял, что застал какой-то старинный спор и поспешил удалиться. Устал до чертиков!

Дома меня ждал душ и звонок от Вероники.

— Ты куда пропал? Я сегодня одна дома, завтра на смену. Намек понятен?

Намек был более чем жирен. Быстро хватаю чистую одежку, деньги и несусь на остановку. Находился сегодня! Ничка встретила меня с серьезной физиономией и в расписном переднике. С кухни вкусно пахло пирогами. Она тут же отобрала у меня бутылку шампанского и указала на дверь в туалет.

— Раз я сегодня, как прилежная хозяюшка пироги пеку, то на тебе мужская работа. Бачок подтекает, можешь глянуть? Отца не допроситься!

— Давай.

Долгое время у меня с сантехникой были довольно сложные отношения. Но в какой-то момент я дал себе слово, что с таким положением надо заканчивать, и занялся плотным изучением означенной техники. Так что сейчас смена крана, прокладки, трубы для меня не проблема. Разве что с такой старой техникой будет сложно.

— Нича, инструменты у вас где?

— Посмотри в шкафчике в прихожей.

Я открутил ручку, снял с бачка крышку и присвистнул. Это же с какой силой надо было её дёргать? Ничего, сейчас открутим и выправим, заодно почистим. Я подобрал подходящий ключ на двенадцать и занялся делом. Минут через десять уже сидел на кухне, поглядывая, как Вероника поливает крендельки густым сиропом.

— Так быстро?

— Можешь сама глянуть!

Девушка вернулась назад с улыбкой.

— Молодец! Пироги честно заслужил. Сейчас немного остынут, я пока чай заварю. А то мои с утра умотали в деревню и ты, как назло, пропал.

— По делам был за городом.

— То-то, смотрю, как загорел!

Я подошел к зеркалу и критично себя осмотрел. Вернее было сказать — сгорел!

— У меня мазь есть, сейчас подам. Сиди смирно. Сереж!

Я, конечно, не мог пройти мимо такого шанса, и пока Ничка мазала мне сгоревшее лицо, дал рукам волю. Ладони прошли сверху вниз и задумчиво остановились на упругих ягодицах любительницы аэробики.

— Думаешь, что если бачок починил, то все можно?

Было заметно, что ей нравятся мои незатейливые ласки. Мы еще не набаловались в эту игру.

— Я отработаю. Каждый пирог отдельно?

— А здоровья-то хватит, молодец?

Вероника вырвалась из моих цепких рук и скинула покрывало. На подносе выстроилась целая горка пирожков, кулебяк и шанежек.

— Ну… постараюсь, — засмеялся я.

— Уж придется! Шампанское открывай. Кстати, в честь чего такое мотовство?

— Да важное дело сегодня провернул. Ради него и нашего будущего столько километров намотал.

— Нашего?

Неожиданно её глаза оказались совсем рядом, и они не лгали. Эти распахнутые серые глаза смело смотрели в наше общее будущее. Они очень надеялись на меня.

— Ну если ты не станешь старой стервой, то вместо я будет мы. Так выпьем за это!

Вероника чуть не поперхнулась, осознав значение моих слов. На глазах выступили слезы. Ну а что я сейчас теряю? Человека, с которым тебе легко, найти на самом деле трудно. Это был шанс, и я не мог пройти мимо!

— Сереженька! — меня немедленно обняли и всего расцеловали. — Да я все для тебя, я всегда буду рядом! Поверь, я такая!

Надо ли говорить, что пробы пирогов прошли несколько позднее. Но вообще они нам очень пригодилась в плане поддержания сил. А сил было, поверьте потрачено немало. Да мне и не жалко! Нет ничего бессмысленного в жизни. Во всем имеется собственный смысл!

Глава 30 Конец или Начало?

Все-таки вся эта педагогическая суета с Инструктивкой отбирала у меня слишком много времени. Обучение навыкам воспитателя в пионерском лагере проходило в ускоренном темпе. Пришлось и жить за городом, на базе института. Это, конечно, было весело, ничего не попишешь, команда у нас подобралась молодая и задорная. Но учебный процесс то и дело залезал в мою личную жизнь. К тому же возросшие траты здорово проредили мой бюджет, даже пришлось залезть в святое святых — сберегательную книжку. Пока в этом времени мне не стоит страшиться дефолтов и инфляции. Так что деньги под хорошей защитой. Но боюсь, что осенью, при создании фотостудии придется снова потратиться. Выхода пока вижу лишь два. Как только закончиться Инструктивка тут же завербоваться к геологам. Или еще есть вариант попасть через Колю Истомина в хороший стройотряд. Они ведь разные бывают — где-то обязаловка и громкие лозунги, а где-то сносные заработки.

Второе даже предпочтительней. Зарплата будет больше, да и коллектив молодой и веселый. Ха-ха, правда, как на это посмотрит Вероника. Она как-то видела меня с однокурсницами и в первый раз выказала показную ревность. Она-то еще помнит тот инцидент в «Садко» с Ириной. Вдруг и в стройотряде я буду направо и налево. Хм, да я сам как-то до конца не уверен. Но с другой стороны, девушек там точно будет немного, и упахиваться к вечеру станем так, что не до романов. Хотя чего я себя успокаиваю?

Пока размышляю о бренном, ноги сами несут к Ломоносовскому РОВД. Со всей этой загородной учебой стало совсем не до дружинных дел. В ОКОД это восприняли нормально, но все равно перед мужиками неудобно. Вот и пользуюсь оказией, решил самолично навестить. Дежурный мне кивает, как знакомому, а я несусь на второй этаж к операм. В один момент чуть не останавливаюсь. А ведь не так давно я бы эти два пролета не преодолевал с такой показной лихостью. Как быстро мое сознание приспособилось к новому телу. Его бодрость и неуёмность уже не вызывает отторжения. Как бывало в первые месяцы, когда я себя то и дело тормозил. Окончательное привыкание к другому телу продолжалось пару месяцев. Это не в книге, где герой тут же орудует как лихой спецназовец. Ну это целая тема для отдельного разговора.

— Салют господам офицерам!

Соколов отвлекся от раскладывания бумаг и с явной теплотой в голосе ответствовал:

— Привет, студент! Где пропадал?

— Да вот зашел по пути сказать, что временно выпадаю из вашего графика.

— А что такое? — Соколов умел делать строгое лицо. На преступниках тренировался.

— Так я же, товарищ капитан, как вы правильно заметили, студент и над собой не властен. Сейчас у меня практика, а потом уеду на вольные хлеба.

— Понятно, — откликнулся сидевший за угловым столом Бубакин. — Стройотряд, песни под гитару, обжимания с девицами и все такое прочее.

— В целом да, кроме обжиманий. У меня нынче официально невеста имеется.

— Во как? — Соколов отвлекся от папок и с интересом уставился на меня. — Ну ты везде пострел! К нам вернешься?

— Постараюсь осенью. Правда, на дежурствах буду участвовать реже. Разве что в том районе. Мне в качестве общественных нагрузок фотостудию вешают.

«Ага, вот так правильно говорить, чтобы лишнего не дали».

— Все равно любой помощи рады будем.

Я тут же в тоне капитана заподозрил неладное. Черт бы с ней преступностью, но именно эта её составляющая касается лично меня.

— А что так? Ну-ка, давайте, колитесь.

Соколов переглянулся с напарником и по своей старой привычке присел на край стола.

— Да понимаешь, Сергей. На фоне нашего удачного сотрудничества по указаниям свыше дана установка вести постоянную работу с молодежью. Чтобы вот такие банды, как у Хмурого гасить на стадии их развития.

— Но это же хорошо! Вам потом работы меньше будет. Отсекаете от улры набор новых кадров, преступность через несколько лет пойдет на спад.

— Вот и я своему начальству про это говорю. Но кто вопросом будет заниматься? У нас своих дел невпроворот, а Бубакин ждет осенью всплеск преступлений у малолеток.

Я задумался. Вот здесь бы мне точно пригодилось влияние на верха моих товарищей по попаданству. Но где они и где я? В свежем июньском номере «Техники Молодежи» ответа я не увидел, так что еще почти месяц ждать.

— По идее для такого нужен целый отдел, а лучше комиссия при органе власти, где собраны вместе правоохранительные, общественные и партийные работники, отвечающие за это направление.

— Ничего себе, ну ты и загнул студент!

— Правильно говорит Сергей! — внезапно поддержал меня Бубакин. — Одна милиция эту проблему не решит. Сколько мы с тобой, Иван, ловим шпану? И ведь знаем, откуда они берутся. Во что это все выливается. Иногда такое впечатление создается, что воду в решете носим. А ведь уже восьмидесятые годы. Никита Сергеевич обещал, что будем жить при коммунизме.

— Ты это, в политику не лезь! — резко обернулся к напарнику Соловьёв.

Мне же внезапно стало ясно, почему Бубакин до сих пор лишь старший лейтенант. Но он был прав. Сначала следовало изучить проблему беспристрастно и внимательно, а затем решать её в комплексе. Преступниками же не рождаются? И у меня иногда создавалось такое впечатление, что с уголовниками в стране Советов слишком цацкаются. Как можно строить общество будущего, имея за собой подобный багаж? Проблему надо решать быстро и жестко. Я слишком хорошо помню весь тот ужас девяностых, когда ты ощущал себя совершенно беспомощным. Это лишь в кино мстители без страха и упрека мочили бандитов направо и налево. В жизни все было в ровности наоборот.

Тьфу ты, зачем мне эти воспоминания? Хотя нет, злее буду!

Но пока мне не до глобальных проблем. Прощаюсь с милиционерами и бегу на трамвай. Еще в прошлые месяцы я к своему удивлению заметил, что на общественном транспорте попадать везде по городу получается быстрее. Он ходит четко по расписанию и не зависит от пробок. Если бы я ехал на своем автомобиле к Универмагу, то сэкономил бы ну минут пять максимум. Больше светофоров, толкучка из машин. А здесь сел и едешь за три копейки. Разве что комфорта меньше. Хотя эти вагоны здорово отличаются от тех, в моем времени. И сиденья удобней и дизайн какой-то космический. Снова идея из будущего? Впереди висит электронное табло, объявляющее следующую остановку. Если бы еще не толчея в час пик, то лучше транспорта и не найти. Но возьмем вопрос поездки до загородного дома или в турпоход, и тут же возникают сомнения. Не знаю даже, как лучше совместить желаемое с нашими возможностями. Или здесь уже нужен другой уровень общества? Есть о чем подумать.

Так в размышлениях чуть не пропустил остановку. На Поморской уже вовсю идет уличная торговля. Она у нас обычно расцветает летом. Продают первые ягоды, как ни странно, спелые бананы и мороженое. В мое время со всем этим было хуже. Бананы обычно привозили зелёные, и они дозревали на подоконниках.

В начале этой старинной улицы на пристанях еще не так давно находилось главное торжище города. Сейчас там высится угловая башня астрономического кружка с телескопом. В это здание Дворца Пионеров я еще буду в том будущем водить своих детей. Как и в бассейн. И все это было построено при советской власти. Эрефия к тому времени еле вымучила лишь единственный спортивный комплекс, который строился со скандалами и постоянными переделками. Да не будем о грустном! Я здесь и сейчас.

— Привет, Ничка!

— Сережа, почему не позвонил?

— Девушка, мне, пожалуйста, четыре тетради в клеточку.

— Канцелярский клей у вас есть?

— Пробивайте сорок четыре копейки, пожалуйста. Да, клей вон там лежит.

Покупателей в отделе было много, потому говорить приходилось с перерывами. Люди заезжают в магазин после работы, а не бродят бесцельно по огромным торговым центрам, чтобы провести время. Меня всегда бесило, когда случайно попав в такое торжище в будущем, я заставал там толпы снующих туда-сюда людей. В итоге покупка чего-то полезного превращалась в потерю кучи времени. Люди поменяли театры и музеи на фудкорты и дешевые развлечения. Нет, я так не хочу!

— На пять минут подменили.

— Да я только вырваться сумел! Меня с кафедры вызвали.

— Неужели получилось?

— Да, древность находок подтверждена, так что мне педагогическую практику заменили на археологическую.

— Так это же здорово!

Вероника была отчасти в курсе моих дел, и ей откровенно нравился тот факт, что её суженый занимается настоящей наукой. Ученые в этом времени еще уважаемые люди, и их статус ценится. Иметь мужа ученого престижно. Ну да, только не в каком-то занюханном НИИ. Или это уже класс инженеров? Я с этой средой сталкивался редко, так что точно сказать ничего не могу.

— Здорово будет, если мы найдем что-то стоящее!

— Ты обязательно найдешь! — Вероника обвивает мне шею руками и оставляет на моих губах скромный поцелуй.

Из-за прилавков на нас с усмешками поглядывают другие продавщицы. Это явно все напоказ. Она показывает, что я её парень. Почему-то считается, что в этом возрасте уже нельзя без парня или лучше мужа. А Веронике всего-то двадцать недавно исполнилось! Половина моих одноклассниц, вернее, Серегиных, уже замужем. В этой эпохе такое нормально. Рано женились, рожали детишек и в молодости преодолевали бытовые трудности. С одной стороны, ты еще не понимаешь их ничтожность, с другой, не успеваешь осознать, как их уже перепрыгнул.

— Мне надо идти. Я сегодня до семи.

— Тогда я домой. Куда пойдем?

— По набке прогуляемся? Сегодня тепло, хочу больше бывать на улице. Июнь мой самый любимый месяц в году?

— Договорились, буду ждать тебя в сквере у Красной пристани. Где Петр стоит.

— Хорошо. Чмоки-чмоки!

А этой дурацкой фразе уже я научил! Не ожидал, что она приживется.

— Одень лучше рубашку в клеточку и куртку с собой прихвати.

— Ну, мама, на улице же тепло!

— Ты где живешь, дорогой! На Севере! У нас вечером жара, под утро снег.

Я, немного подумав, с ней соглашаюсь. Ветер уже поменялся. Как там еще погода сложится! А маме откровенно нравится, что я столько времени с одной девушкой. Она даже закидывала удочки насчет женитьбы. Пока отнекиваюсь, но чую вскоре будет сложно отбиваться от вопросов. И Никита Иванович уже странно поглядывает. Как-то они застали нас, как говорится, в неглиже. Был долгий разговор, в итоге перетекший в небольшую пьянку. Хотя папе Веронике нравится, что я пью умеренно. Больше по вину. Не любит он пьянства. Сам выпивает хорошо, если раз в месяц.

И может, зря я так тороплю события? Нагулялся бы напоследок? Нет, это также большие проблемы. При всем наличии относительно свободных нравов распущенность в обществе не особо приветствуется. Да и сексуальное просвещение не на должном уровне. Некоторые девушки были даже не в курсе, когда «им можно». Что за девушки, спрашиваете? Лучше промолчу, еще осенью дело было. Меня заносило по разным и всяким, себя искал. Да и по комсомольской линии за гулянки можно запросто люлей получить. За этими дело не заржавеет. Да и, честно сказать, неохота «следить» в новом мире. У каждого действия есть противодействие. Вероника меня вполне устраивает. Так что лучшее — враг хорошего. Сначала обеспечим крепкий тыл, а потом займемся наукой. Хочется оставить после себя хоть какой-то реальный след.

До чего же все-таки удобны эти старого типа скамейки! Почему в будущем в угоду тупой урбанистической моде начали клепать всякую прямоугольную дрянь, на которой спина отваливалась? Где мнимая свобода мнений? Ведь их создатели знали, что строят дерьмо, но не могли сойти с проторенной дорожки. Боялись, что их обвинят в «совке». Черт, что за мысли сегодня в голову лезут. Ты же знаешь, что никакой свободы не существует. Есть лишь иллюзия и длинный поводок.

Внезапно мне стало холодно. Нет, вечернее солнце продолжает щедро давать тепло. Июнь, месяц белых ночей и неимоверно длинных вечеров. Народу на набережной полным-полно, мимо то и дело проходят романтические парочки, праздные гуляки, совершающие променад пенсионеры, веселящаяся молодежь. Но мое внимание привлек молодой мужчина в бежевом плаще. Как он инородно смотрелся на общем фоне! Хотя по одежде не особо выделялся из толпы. Но носил все как-то…. Необычно. И шел именно в моем направлении.

Я невольно сглотнул, осознав, что этот неизвестный и есть причина внезапного холода. Вот и попался! Не надо было ничего писать, а жить своей жизнью. Нет, ни в коем случае не оглядываться! Так ты покажешь, что все уже понял. По спине прокатился ручеек пота. Да куда ты от судьбы денешься! И бежать в принципе некуда. Не в лесах же скрываться? Незнакомец присел рядом и повернулся ко мне.

— Ну здравствуйте, Сергей? Имя хоть настоящее?

Ну и вопросик для начала. Я бросил в сторону незнакомца внимательный взгляд. На вид лет тридцать, физически крепок, чуть выше меня ростом. Открытое лицо, прямой нос, светлые волосы. Как там пишут в ориентировках — личность славянской внешности. Хотя по мне излишне нордическое. Но к себе располагает, потому его ко мне и послали.

Мой голос немного треснул, но я все же смог ответить:

— Это имя брата.

— Возьмите, — незнакомец подал появившуюся непонятно откуда бутылку с минералкой.

— Спасибо.

— Значит, натурализация прошла спокойно.

— Натура…

— Обустройство в этом мире. Хотя судя по нашим данным, вы уже успели Здесь достаточно наследить.

Я сделал еще один глоток и решился:

— Вы из наших?

— Ярослав, — протянул он в ответ руку. — И скорее всего не из ваших. Мы…

— Так и думал!

Ярослав улыбнулся и достал пачку сигарет.

«Ага, «Мальборо»!»

— Догадались. Давай на ты перейдем. Разговор будет долгим.

— У меня как бы свидание сейчас.

— Девушка есть? Девушка — это хорошо. Женское начало привязывает нас к мирозданию. Ну мы тогда завтра договорим.

— Завра мне ехать за город.

— Смотрите какой занятой! Надеюсь, вечером ты свободен? Я заберу тебя на машине, откуда скажешь. Да не смотри так, никто тебя арестовывать не собирается. Но раз ты сам загоношился, то, значит, готов к сотрудничеству.

Я попросил сигарету, нервы, черт бы их побери!

— Это вы поменяли все вокруг? История в этом мире иная.

— Насколько возможно. Процесс идет туго.

— И вам нужна моя помощь?

Ярослав выпустил дым и странно на меня глянул:

— Ты же вроде сам этого хотел?

— Я сомневаюсь, что от меня будет толк.

Посланец лишь хохотнул:

— Ты что считаешь, что мы все такие вот умные? Да нет, все очень непросто.

— Много здесь наших?

Ярослав повернул ко мне голову, его взгляд был совершенно серьезным и одновременно каким-то потусторонним:

— Забудь о наших и ваших. На самом деле мы из разных временных потоков. Почему так не знаю, лучше не спрашивай. Я не куратор, а один из охранителей.

— Ого!

— Ты, значит, в теле брата? А сам где?

— Меня здесь как бы и не было.

— Вот видишь, частичное объяснение текущего хронофактора. Это не наш мир, но нас сюда отчего-то выкинуло.

— Да уж…

Новости, высказанные собратом по попаданию откровенно пугали. Сколько еще я узнаю? Скучно точно не будет!

Но прежде хотелось узнать самый насущный вопрос:

— А как вы так быстро на меня вышли?

— Ничего себе быстро? Полтора месяца искали! Но ты сам отчасти облегчил нам работу. Слишком уж шустрый оказался пацанчик! — выговаривая это, Ярослав откровенно лыбился, как будто этот фактор ему здорово понравился.

— Что, конверт, бумага, в чем я прокололся?

— Бумага. Она рядом на Новодвинском комбинате производится я и отличается партиями. Надо было тебе купить другую. Мы очень быстро проверяем все письма и бандероли, приходящую в редакцию. Не ты первый таким образом нас ищешь. На другой же день узнали, что случилось в Питере. Но дальше твой след пропал. Вот здесь ты молодец. Много читал шпионских романов?

— Было дело, — в первый раз смог улыбнуться я.

— Ну а дальше криминалистика и дедукция. Проф создал алгоритм, который вычисляет нашего собрата. Слишком уж мы много следов за собой оставляем. Вот тех, кто не вылезает на рожон, можно искать годами.

— И на чем еще я спалился?

— Много где себя успел проявить, а если конкретно — у тебя нынешнего почерк стал иным. Ты же подписывался в паспортном столе? Вернее, твой брат. Экспертиза с точностью подтвердила, что ты другой человек. Мы проверили сразу несколько сотен подписей, а потом посмотрели на твою послеармейскую биографию. Сергей Караджич настоящий слишком отличался от того, кто появился Здесь в конце лета.

— Так просто?

— Просто да не так! Я же тебе говорил, что Проф придумал алгоритмы. Мы такие, какие есть! Просто, когда далеко друг от друга, то слишком выделяемся над толпой. Но ведь всегда есть такие люди, что не вызывает излишнего внимания. Вот когда такие люди вместе, то их тут же видно.

— Много нас?

— После, все после, — в этот момент я заметил идущую по дорожке Веронику. Ярослав проследил мой взгляд и хмыкнул. — А у тебя губа не дура! Хотя я заметил, что у вас на севере много красивых девушек.

В этот момент лицо посланника стало более человечным. Я передал ему адрес, где буду завтра и мы попрощались.

— Это кто был?

— Да так, по делу человек. А ты чего опоздала?

— Маме нужно было помочь, — Вероника проводила взглядом Ярослава и тихо заметила. — Странный он, как будто не отсюда. Ты временами такой же.

— Какой?

— Как не от мира сего. Бормочешь временами непонятное, словечки странные проскакивают.

Я вздохнул и мягко приобнял девушку. Ах, если бы милая знала, кто я на самом деле! Но боюсь, что мне нести крест до конца этой жизни. Надеюсь, она будет лучше, чем та. Свободней и счастливей. Мы почему-то всегда думаем, что наше счастье ждет нас впереди. Но там уж, как выйдет. Но я обязательно постараюсь.

— Пойдем?

Вероника двинулась вперед, схвати меня за руку. Её шаг был легок и целеустремлен. Она любима, она молода, она счастлива.

Мы неспешно гуляли, наслаждаясь теплом июньского вечера. В лицо бил свежий ветерок, пахнущий морем. Солнце и не думало уходить, окрашивая все вокруг теплыми закатными тонами. Около небольшого деревянного пирса ждали своих пассажиров дежурные катера «Метеоры». На таких мы обычно добирались до борта судна, на котором работал отец. Это целое приключение перебраться прямо с катера на трап корабля.

Дальше на Красной пристани были пришвартованы красавцы лайнеры «Соловки» и «Татария». Это большая редкость увидеть летом эти два корабля разом. Они регулярно возят туристов на Соловецкие острова. Мне вдруг очень захотелось свозить туда Веронику. Одна каюта на двоих и несколько дней только мы, море и заповедные острова. Боже, какое счастье, что я снова здесь! И в моих силах сделать жизнь лучше. Как свою, так и всей страны. Новые помыслы кружили голову, но это уже были не безвольные мечтания фантазера, а твердые устремления взрослого и уверенного в себе человека.

— Сереж, ты чего застыл? Привидение увидел?

— Нет, наше светлое будущее!

Ответом мне был звонкий девичий смех и распахнутые светящиеся любовью глаза.

Ал Коруд Студент в СССР 2

Глава 1 Начало положено!

Точно в эти годы летом была такая жарища? Что-то не припомню такого в прошлом восемьдесят третьем. Или память подводит, или и физический мир мы попаданцы изменили. Но даже близь берега огромного русла Северной Двины нет ни отголоска долгожданной прохлады. Несеверный по градусам зной в конце июня настоящий бич Приполярья. Влажный, липкий, без резких перепадов температуры воздух и днем, и ночью совершенно не дает продыху. Это на сухих югах можно залезть в тень и отдохнуть там от зноя. У нас же градусы почти везде одинаковы. Под деревьями разве что печет чуток меньше.

Белые короткие ночи, как ни странно, не приносят долгожданной прохлады. Солнце лишь ныряет на пару часов за горизонт и уже светит напропалую в три часа утра. Зато какие красивейшие переливы пастельных цветов, такие точно не увидишь ни на юге с его контрастным днем и темными ночами, ни на Заполярном севере. Днем на площадке раскопок и вовсе сжигающий тело ужас. Ну а если добавить в бесконечный список ежедневных мучений вездесущих слепней и пауков, докучливых комаров по вечерам, то станет ясно, каково нам тут приходилось. Но кто вам обещал рай на Земле?

Сборная команда студентов истфака с разных курсов давно успела по нескольку раз обгореть и полностью поменять свои шкурки. Зато сейчас ползающие по раскопкам студиозы здорово напоминали бедолаг негров на сахарных плантациях. Хотя плантация вполне могла быть и табачной, заядлые курильщики не вынимали папиросы изо рта, отгоняя гнус. Моя широкополая шляпа, привезенная отцом с Кубы, частенько давала поводы для шуток. За глаза меня сразу обозвали «плантатором». Но зато она точно спасала от вездесущих лучей палящего солнца. Хорошо хоть жители ближайшей деревушки помогли обкосить поля и насекомых стало заметно меньше.

Тем не менее почти три недели самоотверженные первопроходцы совершают самый настоящий переворот в исторической науке Русского Севера! Раскопка кургана и прилегающей поверхности уже совершено точно указала на тот факт, что тысячу лет назад здесь жили люди. Где-то рядом было их постоянное поселение. Чудь белоглазая, весь, биармийцы, не важно, как их называть. Но точно одно — они жили, трудились, рождались и умирали именно здесь!

Вот одно из мест захоронения мы как раз тщательно исследуем. Я оказался прав, могильник дал экспедиции немало свидетельств о местной чудской культуре. Вот у кого-то в Москве вскоре полыхнет! Задолго до прихода славян на Северной Двине сложилась собственная цивилизация. И ведь именно она совместно с культурой славянских переселенцев и создала впоследствии особенный русский феномен в виде поморского этноса. Свободного народа мореходов и первооткрывателей. Да, я считаю, что это особенный субстрат в составе великого русского мира. Со своим языком, культурой и поведением.

Жаль, что открыто говорить об этом чревато. В будущем на зачинщиков подобных разговор даже ополчилась ФСБ. В итоге, как всегда, вместе с водой выплеснули и ребенка. А ведь и генетика доказала, что северные русские особые. До половины ген и больше у них появилась от здешних предков, чуди, саамов и прочих насельников этих мест. Палеонаселения Северной Европы, получившей от пришельцев с востока финскую лингвистику. Отголоски древнего доугорского наречия остались лишь в саамском языке. Светлые волосы и глаза, высокий рост, физическая сила. Все это копилось за тысячелетия выживания в суровых условия и было щедро передано потомкам.

Ничего, еще придет время для научного обоснования моих идей, а пока надо копаться в земле. Наука не для белоручек!

— Сережа, у тебя завтра какой квадрат намечен?

Рядом со мной присела Маринка Соколова с четвертого курса. Она одна из немногих, кто имеет настоящий археологический опыт и поэтому работает у нас в качестве бригадира. Ведь раскопки, это прежде всего, порядок и учет. Обязательно обозначить место находки на подробной карте, лучше даже сфотографировать. Дать найденному артефакту название и описание в сопровождении. Да много чего приходится делать даже начальству, чтобы затем не запутаться в исследованиях.

«Да что ж такое!»

Девушка подсела очень близко, ненароком задевая меня своим довольно увесистым бюстом. Сглатываю потекшие слюнки, но стараюсь держать себя в руках. А это чудовищно сложно! Если поначалу наши девчата еще стеснялись, то сейчас их наряды минимальны. Да и загар в итоге получается красивый. Не хуже, чем на югах. И потому ультракороткие шортики, как и подвязанные рубашки без лифчиков наносят удар за ударом по моему спящему тестотеронному вулкану. Омоложение организма имеет и обратную сторону бытия. Потому сейчас стараюсь сосредоточиться на деле.

— У меня завтра выходной, Мариночка. Может быть уже и аут.

Девушка удивленно таращит глаза. Её рыжеватые волосы так идут к многочисленных конопушкам. Не назвать красоткой, но и не дурнушка. Нет, не подумайте ничего такого. Я в нашем археологическом лагере никого не клеил, блюдя, так сказать, честь будущего жениха. Было у нас в коллективе несколько сложившихся пар, но девчачья половина в целом преобладала. Симпатяг среди них также хватало. Но из первокурсников я один, потому поначалу некоторое время вписывался в более старший коллектив. Хотя для меня это никогда не было проблемой и в той, старой жизни. Вот ведь, до сих пор делю жизнь до и после. Хотя временами кажется, что я в этом мире давно. Так вжился в роль. Ну так ты же живешь и дышишь каждую минуту, вбираешь воздух, воду, пищу, эмоции этих времен. Иногда думаю, что от меня старого лет через сколько-то останутся лишь смутные воспоминания.

— Я не в курсе.

— Твои проблемы, Маринка. Я уже договорился с Андреем Викторовичем. Вот сейчас пишу отчет по одиннадцатому квадрату, что сразу за бровкой. После обеда его докончу и сдам инструменты тебе.

Курган по оси разделен на сектора так называемыми бровками, а уже те поделены на квадраты. Затем уже прошел разбор кургана по пластам, разбор профильных разрезов над погребальной камерой. Дальше уже её разбор по пластам, давший нам больше всего археологического материала. Это примерно там я и сделал в мае «черный подкоп». И все это с постоянными замерами, фотосъемкой и точными указаниями в сопровождении. Так что работы хватало всем! О самих находках пока ничего не скажу. Это уже позже Олег Владимирович Овсянников, главный археолог областного краеведческого музея нам обстоятельно пояснит. Но топоры, женские украшения и остатки бытовой утвари в могильнике точно присутствовали. Похоронено было в кургане несколько человек. Оставшиеся костяки неожиданно вызвали у Овсянникова и Липневского некий повышенный интерес, и они сами их вынимали из земли.

Марина молча переваривает выданные мной новости. Она давно привыкла быть среди студиузов главной. Потому мои особые отношения с завкафедрой Липневским и Овсянниковым её напрягали с самого начала раскопок. Я так и вижу мадам Соколову в будущем в качестве строгого завуча, а то и директора школы. Это заметно по менторским ноткам Марины, то и дело прорывающимся в голосе.

— Отрываешься от коллектива, Караджич?

Я озадаченно оглядываюсь на бригадиршу. Ну нельзя так плотно прилипать к молодому мужскому организму! И так горячо, а от Марины буквально пышет жаром. Третья неделя без секса сказывается на мозгах и не сразу соображаю, что наша бригадир явно на что-то намекает. Ну да, в прошлую субботу я остался в лагере и было много вина. Хотя именно в тот вечер ко мне клеилась длинноногая Ирка Комарова. Мы даже с ней немного пососались. Хорошо, что вовремя остановился. Ни к чему мне все эти приключения с КВДшными последствиями. Пришлось потом целый час нырять в воды Двины, чтобы немного остудиться.

— Мариночка, прекрати, пожалуйста, всяческие намеки. Я давно этот день забронировал, а здесь я потому что потому. Хочешь подробности — спроси у Липневского.

Я-то знаю, что Соколова на самом деле побаивается начальство, потому и наглею не по рангу. Марина излишне резко отодвигается в сторону. Задел самолюбие! Ну так и не фиг лезть куда не следует. У меня и без её претензий на мировое господство проблем хватает!

— Как знаешь. Что интересного обнаружил?

— Вот на схеме указал. Несколько черепков, железяка ржавая. Наверное, остатки гвоздя кованого. Как он сюда затесался, непонятно. Видимо, сверху упал. Похоже, что все основное мы уже нашли.

Перейдя на чисто деловой тон, стало сразу проще общаться. К нам вдобавок присоединилась Алла Парфенова, тонкая и гибкая как пантерочка, деваха с четвертого курса. Вот с ней было намного проще общаться, потому что она была замужем и иллюзий насчет мужского пола не питала. Шлепнувшись на мой коврик, Аллочка расслабленно растянулась в тени шатра, явив миру не в меру стройные ножки. Не зря все детство гимнастикой занималась. Меня опять тряхнуло ударной дозой тестостерона. Так потянуло от Аллы женским желанием. Она ведь тоже без внимания мужа которую неделю.

«Да что же такое-то!»

С самого утра меня окружают полуголые тела молодых девчонок. Ну как в такой обстановке работать! Нет, что ни говори, но спермотоксикоз штука страшная. Скорее бы уж Вероника приехала!

— Я тоже так считаю. Мы тут, Марина, который день дурака валяем. Выгребли ведь все до донышка! Сереж, ты бы поговорил с Андреем Викторовичем. Июль завтра уже. У всех планы. Надоело комаров кормить!

Соколова ухмыльнулась:

— Скажи уж сразу, что к мужу в деревню охота.

— А почему бы и нет? Надоело одной в постели лежать. Да тебе и не понять, — Алла глумливо улыбнулась. Я же в очередной раз подивился посконному женскому умению нагадить подруге. Вон как Соколова дернулась. — Да и весело у нас там. Родня, рыбалка, сенокос. Я же не дурака еду валять, а работать в комсомольской бригаде.

— А как же история, Аллочка?

— Ну а что история? Это Серега у нас профессором будет, а мой уровень — историчка в райцентре.

Марина удивилась:

— В городе не хочешь остаться?

— Зачем? Суетно тут у вас. Нынче молодым специалистам в райцентре сразу квартиру дают. Видела, какие домау нас строить начали? Коттеджи называются. К нам под Каргополь военных пригнали тьму тьмущую. Будут магистраль от Архангельска до Ленинграда строить. Каргополь город древний и красивый. Если его отреставрировать, то не хуже Суздаля станет. Туристы поедут. Буду летом экскурсоводом подрабатывать.

Я покосился на Аллу. Видимо, меня несколько сбивал с толку её внешний вид девчонки-подростка. По уму же вполне себе взрослая женщина. Все заранее распланировала и выгадала. А может так и надо? Это в нашем будущем молодежь до тридцати лет как говно в проруби болтается. Не знает куда голову приклонить. В этом же времени еще сильны скреповые крестьянские корни. Хотя, о чем это я? Алла ведь как раз из деревни. Да и на вид чистая поморка. Светлая, скуластая, с прозрачными глазенками.

— Сереж, айда купаться! Упрела вся в работе. Отвернись, пожалуйста.

В лагере давно уже нет былого стеснения. Мы просто повернулись друг к другу спинами и переодеваемся в купальники. Даже невольное столкновение нашими голыми задницами не вызывает ничего кроме смеха. После нас в шатер вбегают другие студенты, а мы несемся под угор вниз. Я по пути прихватываю пустое ведерко. Двина встречает приятной прохладой, заставляя нырять еще и еще. Но если плохо умеешь плавать, лучше далеко в реку не загребать, течение в этом месте сильное.

В выходные местные нас катали на моторках купаться на «кошку». Так на севере называют небольшие песчаные островные отмели. Поросшие ивняком, без занудных насекомых они отлично подходили для пикников на природе. В самом Архангельске была здорово популярна Житова кошка, что находилась прямо напротив центра города, и туда все лето ходили теплоходы. Из воды вылезать совсем не хотелось. Мы дурачились, как школьники. Хотя в принципе не так далеко от них и ушли. Я здорово подозревал, что в ближайшем будущем меня ждут невероятно серьезные встречи и разговоры, потому сейчас оттягивался по полной.

— Сереж, подкинь!

Алла залезла мне на руки, а потом совершила замысловатый кульбит. Затем еще раз, совершенно не стесняясь того, что помогая ей, я то и дело хватал девушку за разные места. Заводная девчонка! Далеко пойдет. А ведь муж, что учился на механическом в АЛТИ, обычный деревенский увалень. Единство противоположностей? Говорят, такие семьи крепче. Вода вокруг пестрела от разноцветных купальников и разномастных голов. Индустриальный Север давно перемешал народности, но все равно преобладали светлые и русые тона.

Русская посконная деревня устремилась в город. Думаете, это происходило лишь в пятидесятые и шестидесятые? Нет. И в эти годы сытого застоя деревенские девушки всеми правдами и неправдами находили себе городских мужей или устраивались лимитчицами. Да и, честно говоря, я считаю, что жены из них отличные. Бытовые неурядицы города для жительницы деревни ничто. Готовить они все умеют, шить, гладить, устроить быстрые постирушки без горячей воды. В постели черт те что вытворяют, если как следует раскочегарить. А что еще мужику надо?

Обедали тут же у воды. Для этого требовалась наша мужская сила и сноровка. Не знаю сколько раз за день мы поднимались на эту кручу, что была высотой не меньше десятиэтажного дома. Но на мускулатуре ног такие упражнения сказывались положительно. Хотя мне было грех жаловаться. За прошедшие после попадания месяцы я здорово поработал над телом брата. Насколько все-таки помогают знания из будущего. Мало одних тренировок, необходим еще грамотный подход к ним! Я считаю, что минимум лет до тридцати пяти мужчина должен быть человеком подтянутым, а не рыхлой развалиной.

Кушали прямо на песке, так привыкли. Кто-то и вовсе не желал вылезать из воды, работая ложкой на легкой волне. Ополоснув миски, ложились тут же передохнуть под тенек. Из-за жары мы старались начать работу пораньше, а заканчивать в сумерках белых ночей. Днем же получалась эдакая сиеста. В самый жар было невозможно работать. Легкий бриз, веющий с реки, убаюкивал, разговоры становились неспешными и ленивыми. Само время становилось тягучим, как кисель. О работе говорить совсем не хочется. Больше обсуждали дальнейшие планы на лето.

Мои мысли в основном вращаются вокруг раскопанных нами могильников. Вернее, двух могильных курганов. Один уже разрыт, второй отлично вписался в поданную нами на будущее заявку. Не знаю на какие кнопки нажал Овсянников и наш декан, но разрешение на раскопки мы получили на удивление быстро. Как и крохи финансирования. Видимо, близость празднования четырехсотлетия столицы Севера как-то повлияла на заскорузлые чиновничьи мозги. Как бы то ни было, но наши раскопки должны произвести фурор среди научного мира, осветив события далекой истории мифической Биармии. О том дославянском периоде Русского Севера добыто довольно мало свидетельств. Население было редким, да и гидрологическая обстановка за прошедшие столетия здорово поменялась.

Правда, имеются свидетельства норвежских разбойников, искавших в этих местах добычу. То, что они здесь бывали, доказал клад, найденный в Гостиных дворах в 2014 году. Жаль, что я не знаю точно где. Но среди прочего добра были найдены четырнадцать мечей, шесть арбалетов, лук со стрелами, два боевых топора, булава, кистень, два щита и два шлема. На некоторых мечах сохранились надписи — имена владельцев. Мечи принадлежали двум вождям, которых звали Гырг Грязный и Бодрик Бородатый. То есть именно на Двину ходили северные разбойники, оставившие в сагах бесценные свидетельства. После находки этого клада существование Биармии будет проще доказать.

Моим научным руководителям, кстати, здорово не нравилось, что я пользуюсь этим термином. Ведь ни доказательства существования загадочной страны древней чуди, ни обоснованных научных исследований о подобной древности исчезающе мало. К сожалению, так частенько бывает, когда некоторые вопросы наука невольно отдает любителям. В итоге тема быстро становится маргинальной и в дальнейшем отталкивает от себя серьезных ученых. В моем будущем нечто подобное произойдет со «Страной городов» Синташтинской археологической культуры. Раскопанный из небытия город Аркаим внезапно стал не одним из его объектов, а знаменем псевдоисторической мифологии. Сказания эзотерического толка полностью вытеснили в массовом сознании настоящие исторические события. И Аркаим в итоге превратился в место поклонения эзотериков, экстрасенсов, уфологов, националистов и неоязычников.

Размышления о своем научном будущем я продолжил уже на раскопках в секторе, закрепленным за мной. Послеобеденный сон и спавший полуденный зной прибавили сил, и я с удвоенным темпом принялся зачищать площадку. Обычные инструменты археологов просты до невозможности. Лопаты, шпатели, маленькие совочки, ножи и кисточки. Надежд на очередные эпохальные открытия уже мало, но надо обязательно дойти до «материка». Это термин из археологии, обозначающий, что мы дошли до слоя, за которым не осталось ничего от человека. Я тщательно дочищаю квадрат и останавливаюсь, вспоминая первые дни раскопок, длящихся уже третью неделю.

Вот тогда мы, добравшись до погребальной камеры, и получили большую часть самых интересных находок. Поначалу пришлось хорошенько повозиться, чтобы обкосить бурно растущую как на дрожжах на щедром июньском солнце траву. Затем тщательно снимали дерн и размечали сектора и площадки. Это не так просто, как кажется. Сначала делаются аккуратные инструментальные замеры, затем площадка разбивается на квадраты. Ответственным выдаются рабочие планшеты, которые они должны вести во время работы. Туда и будет заноситься все, что откроется в толщах земли. Снятая почва вдобавок просеивается через сито. Бывает, что сущая мелочь может поменять все представления о найденном кладе. Хотя я бы не назвал эти курганы кладами. Скорее погребальный привет из прошлого.

После подготовки нас ждали «Жирные деньки» в раскопанной погребальной камере. Именно тогда и были найдено то множество артефактов и исторических свидетельств, что сделало раскопки успешными. Овсянников и Липневский только что до потолка шатра не прыгали от радости. А мы, истерзанные жарким солнце и комарьем радостно наблюдали, как найденными нами височные украшения, остатки керамики, железных изделий и кости тщательно упаковываются в прозрачные пакеты, аккуратно снабженные бирками. Все это вскоре уедет в столицу к самым лучшим специалистам страны.

Жаль, конечно, но там анализ пройдет точнее. И кое-кому наверху не удастся отвертеться от такого значимого открытия.

Главный археолог в нарушении всех норм в первую же субботу выкатил нам ящик вина в честь великого открытия.

— Ребята, в будущем вы будете гордиться тем, что участвовали в таком важном событии. Мы разом перевернули несколько страниц древней истории края! Люди, оказывается, жили именно здесь еще в конце девятого века. Имели собственную цивилизацию, которая стала предтечей нынешней. Мы с вами это сегодня доказали. Не знаю, как сюда попали найденные вчера во втором могильнике арабские дирхемы, но факт налицо и отказаться от него просто так невозможно.

Я отлично понимал Овсянникова. И в самом деле — есть монеты с достаточно точной датировкой, найдены женские височные украшения, характерные именно для финно-угорского населения. И в наличии еще несколько курганов, которые скорее всего будут раскапывать уже столичные археологи из Северной экспедиции. А это мощь и сила всей академической науки! Так что следующим летом я буду общаться со всемирно известными учеными. Почему спрашиваете? Да потому что я и открыл этот могильник. Пока моя фамилия нигде особо не мелькает, но все, кому положено, в курсе, кто настоящий «виновник» археологического пиршества.

«Куй железо пока горячо!»

Сотрудники из местного РОВД с нами также успели пообщаться. Ведь им охранять от ограбления очередной исторический памятник. Документы в области уже готовятся. Событие ведь далеко неординарное. Особенно в год, когда Архангельск привлекает к себе внимание всей страны. Круглая дата для известного северного города. Как никак первым морским воротам государства Российского исполняется четыреста лет. А тут намек на то, что к этой дате можно прибавить еще полтысячелетия. Ну а чем мы хуже Киева с украинскими подтасовками по времени? К нам уже приезжали корреспонденты из главной областной газеты «Правда Севера», готовит большой материал с фотографиями «Северный комсомолец». Я успел намекнуть газетчикам, что у меня имеются эксклюзивные фотоматериалы. Так что еще следует занести фотографии в редакцию до отъезда. И гонорар будет кстати, да и завести связи не мешает.

Но все равно лед тронулся. Ох, не зря я так тщательно наставлял Липневского. Из-за ближайшего юбилея интерес к истории здорово подогрет, и этим надо пользоваться. Говорят, что слухи о нашем открытии дошли до Самого. Так что атмосфера широкого благоприятствования дальнейшим раскопкам гарантирована. Спросите, а что же я? Куда делся мой былой задор и желание соваться во все дыры? Да устал, честно говоря. С одной стороны, напряженная физическая работа помогает не отвлекаться на мелькающие вокруг девичьи телеса; с другой, не дает сосредоточиться на более важных мыслях. Ведь на днях предстоит поездка в Москву. Сами понимаете к кому. Они и так давно ждут мою персону к себе. Обнаглевшую в корягу, надо заметить, персону.

Еле отпросился у местного куратора на текущие раскопки. Как ни странно, но в столице мне пошли навстречу, разрешив копаться в земле до июля. Видимо, и там осознают важность внедрения попаданца в научную среду. Так что срок подходит, поэтому заканчиваю здешние дела. Тем более что основные открытия уже сделаны и вряд ли нас ждет нечто интересное. Липневский и Овсянников заранее предупреждены, что мне нужно отлучиться по личным делам. Если завкафедрой в курсе, что я без пяти минут жених, он даже знает, кто будет моим тестем, то главный археолог области и вовсе занят сейчас больше нашего. Это же сколько необычного материала на его голову свалилось! Так что мое исчезновение никого особо не удивит.

Я очищаю инструменты для сдачи и стараюсь не ухмыляться. Это сколько же до пятого курса всего откопаю! Пожалуй, надо начать учиться писать заумные статьи в научные журналы. Все пока идет по моему плану. Хотя почему только моему? Вероника также в них участвует, дает советы и поддерживает в начинаниях. Продуманная девочка на поверку оказалась. Но, наверное, сейчас именно такая мне и нужна. Или это мне быстро надоест? В семейной жизни полно подводных камней.

Беззаботных юных дурочек и в институте полным-полно. Но слава Казановы меня сейчас вовсе не прельщает. Нажегся осенью, так что дую на воду. Вот и сейчас на краю площадки красуется Нинка Комарова. Ноги, конечно, у нее от ушей. Внешность… я бы так сказал модельная. Такую скуластую и бровастую в моем будущем кутюрье оторвали бы. с руками и ногами. Я даже с ней как-то по пьяни в начале раскопок чуть на замутил. Вовремя опомнился.

Черт знает, может, было бы лучше оставаться свободным? Как-то быстро все у меня в этом варианте жизни происходит. Хотя с амурами мутить следует точно не в институте! Слухи быстро расходятся. И так уже репутация ловеласа, а если еще подтвердится… Женская половина наших преподов точно меня невзлюбит. Так что на фиг-на фиг. Иди-ка лучше Ниночка свети своей задницей в другом месте. Как так надо было обрезать шорты по самое не могу!

Вообще, замечаю в последнее время некие странные дела. Мода начала здорово меняться. Вот так раз, и поперло! Тлетворное влияние запада быстрее начало доходить, музыка, вещи. Вероника в последнюю нашу встречу обронила, что иностранный шмот в универмаг стал поступать чуть ли не каждую неделю. Уже нет того ажиотажа и возможности погреть руки на дефиците. Так глядишь и исчезнет совершенно идиотская тяга носить все «фирменное». Хотя, о чем это я? И в моем будущем хватало фанатов «лейблов». В их потребительском мирке встречали по одежке, по ней и провожали. Путь в никуда. Нет, это мы уже проходили.

И здорово подозреваю, что насыщение рынка легкой промышленности происходит не просто так. Есть нужда разрулить одну из торных дорожек возможной перестройки. Только почему власти так долго раскачивались? Были заняты более важными делами? Хотя если вспомнить, какие древние ящеры все еще сидят наверху, то удивительно, что вообще хоть что-то сдвинулось с места.

Я практик и не верю в моментальную смену истории. Такую махину должно поворачивать медленно, со смыслом. И менять всю верхушку тщательно. Но обязательно менять! В прошлый раз именно они все и просрали. Кто неведением, кто-то ленью и неспособностью. Но виноваты все!

— Серый, закончил? Проставляться будешь?

Круглая физиономия Мишки Кораблева уже буквально светилась предвкушением. Тот еще любитель заложить за воротник. И как он буквально через год будет детей учить. И главное — чему?

— Куда путь держим?

— В Лявлю вестимо! Колян уже заряжен, с нами поедет.

Николай из местных, в городе учится в меде. Но все равно студент и, значит, свой. Заодно разбавляет наш коллектив одной мужской единицей. А ближайший магазин расположен в Лявле, это почти десять кэмэ от нас. Так что помощь человека с мотоциклом точно не помешает. Я подсчитываю в уме оставшиеся наличные деньги и вздыхаю. Придется сегодня ограничиться плодово-выгодным.

Мишка лыбится и показывается свои замусоленные трешки:

— Не дрейфь! Братва скинулась! Девчонки пока на берегу закусон приготовят.

— Тогда по коням!

В таком крупном поселке не стоит появляться в неглиже, потому двигаюсь к шатру, чтобы переодеться.

Опять она. Нина меня совсем не стесняется, хоть и стоит сейчас без лифчика. Подыгрывает еще глазками, нарочито медленно застегивая рубашку.

«Вот зараза длинноногая!»

Мне тогда тоже по фиг. Снял с себя шорты, под которыми ничего не было, и начал натягивать легкие летние штаны. Иришка даже сквозь загар пошла румянцем, кинула на меня рассерженный взгляд и поскакала к выходу:

— Дурак неотесанный!

«А вот не фиг!»

И лишь после того, как начал застегивать ширинку, заметил, что вздернутые молодые титечки девушки успели подействовать на мою молодеческую потенцию. Так что оконфузился в этот раз я. Да и ладно! Сколько в этой и прошлой жизни женщин видели меня боеготовым? Даже не хочу считать. Это нормально для обретения жизненного опыта.

«Эгей! Тебе куда больше? Хочешь сразу за несколько жизней отыграться?»

Завтра меня ждет душный город. Встреча не с самым приятным человеком от Центра и сборы в столицу. Так что сегодня гуляй рванина! Все проблемы Вселенной нам так и так не решить. Тогда чего зря забивать голову?

— Колян, жми на газ!

Глава 2 Москва. Центр

В этот раз все было странно. Во-первых, в текущем времени я еще ни разу не ездил в столицу. Хотя успел весной слетать в Ленинград и имел некоторое представление, как это происходит в восьмидесятых. Во-вторых, билет мне был предоставлен местным куратором лично в руки. Да, Ярослав еще в прошлый раз познакомил с человеком из органов, что должен опекать мою персону в Архангельске.

Сомневаюсь, что местный капитан гэбешник был в курсе всего, этот уровень допуска все-таки намного выше. Но службу свою он тащил исправно. То есть всегда был в курсе, где я в данный момент пребываю. Поначалу подобная ситуёвина несколько напрягала, но потом привык. Да и не особенно капитан мне докучал, знал меру или доверял. Скорее первое. По умолчанию органы не верят никому и ни при каких обстоятельствах. И самой главной его функцией являлась защита. Даже не столько физическая, сколько от всяческих взбрыков цветущего молодого организма. Представитель Центра уже объяснил, что они в курсе моих некоторых приключений и посоветовал быть спокойней.

Капитан местного отдела КГБ и довез меня ранним утром от дома до аэропорта, а затем проследил, чтобы я сел в самолет. Даже не знаю, как этот человек в сером костюме смог попасть на взлетное поле. И я еле удержался, чтобы не помахать ему на прощание рукой. Полет прошел незаметно, я даже не успел прочитать статью в археологическом журнале, что получил накануне от Овсянникова. Видимо, тот посчитал, что мне пора осваивать принятый среди ученых стиль изложения. Значит, наметили меня в науку. В принципе и правильно, научные достижения добывают люди инициативные.

Археолог меня вчера здорово хвалил и даже всучил номера двух московских телефонов с «нужными» людьми.

— Я отлично знаю, каково в столице с гостиницами летом. Так что можешь смело к ним обращаться. Студенту они точно что-то найдут! Какие у тебя, вообще, планы на лето?

— Стройотряд ждет.

Овсянников не смог сдержать разочарования.

— А я думал, что ты поработаешь с нами в августе. Нам тут сверху намекнули, что, возможно, дадут средства на раскопки второго кургана.

— Олег Владимирович, я все-таки студент и потенциальный жених. Мне деньги нужны.

— Ну да, дело молодое! — археолог всплеснул руками. — Зимой будешь нас навещать?

— И не только, Олег Владимирович. У нас будет много работы, и к вам я точно еще не раз обращусь.

Так что расстались мы на хорошей волне. Овсянников получил в руки неординарное историческое открытие и перспективы, а я возможное будущее. Не хочется надеяться на неизвестных мне людей из Центра. Знаю я этих столичных штучек. У них на мою персону одни планы, а у меня окажутся совсем иные. Так что пусть сначала все козыри выложат, а я подумаю.

А в глубине души точил червячок сомнения — «Может, лучше бы меня и не находили вовсе?»

Вчера же, кроме обязательных дел, как то:

Занести снимки к редакции газет; найти Колю Истомина и подтвердить, что я в деле, то есть в стройотряде; навестить приятелей, хотелось еще провести хоть какое-то время в семье. Отец как раз пришел с рейса и привез мне кучу подарков. Одежду, магнитофонные кассеты, модные кроссовки. Он был откровенно рад, что у меня все в порядке с учебой, и я постоянно занят делом. Это мама выговаривала, что стоило больше времени проводить дома. Ну на то она и мама.

— Ну что ты везде носишься постоянно, как Фигаро!

Я тут же начал пародировать оперное пение, ужасно при этом фальшивя:

— Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро вверх, Фигаро вниз, Фигаро вверх, Фигаро вниз. Ла-ла, ла-ла!

Отец, отсмеявшись, налил еще по одной и заметил:

— Зря ты так мать. Человек карьеру делает! Зачем в его возрасте сидеть дома? Правильно, Сережа, больше двигайся и не зарастай жирком. На будущее пригодится.

Хорошо в этот вечер посидели, душевно. Как мне в грядущем этого всего не хватало! Общайтесь больше с родителями, пока они еще живы и молоды. Стариками они уже не так интересны, частенько сами впадают в детство и тебе взрослому уже ничем не помогут. Жаль, что зачастую мы понимаем эту простую истину слишком поздно.

— Сергей Караджич?

Контора не меняется. Невзрачные костюмы, затертые лица. Их сразу вычислишь опытным взглядом в толпе. Если ищешь, конечно.

— Ожидали кого-то иного?

Эти ребята явно не настроены шутить, потому молча протягиваю им свой паспорт, и меня приглашают следовать в служебное помещение. По пути ловлю на себе сердитый взгляд стоящего около стойки милиционера. Ну понятно, КГБ просто так никого не задерживает! Или валютный спекулянт или мошенник особо крупного масштаба. И еще такой молодой!

Мы нигде не задерживаемся, выйдя из здания через служебный вход. Здесь нас ждет черная машина. Цвет меня не удивил в отличие от автомобиля. Это новая «Волга-35», продукт скрещивания отечественного и немецкого автопрома. Просторный салон, удобные кресла, коробка-автомат, кондиционер. Мечта всей советской номенклатуры и грузинских торговцев мандаринами. Вещь статусная и весьма дорогая. Странно, что для встречи простого студента выделили именно такую. Но дело не мое, потому помалкиваю.

Мы тронулись и уже тогда тяну как школьник руку:

— Сейчас можно спросить?

— Спрашивайте!

Ко мне поворачивается агент, севший на пассажирское кресло. В эту минуту он уже больше похож на человека, а не функцию. Видимо, ему понравилось, что я вел себя, как послушный мальчик, потому взгляд добродушен.

— Куда мы сейчас?

— Скажем так, в Гостевой дом Центра. Там и ответят на все ваши вопросы. А пока отдыхайте.

Вот так — коротко и ясно дали понять, чтобы я заткнулся. Но все-таки не сдержался и спросил:

— У меня будет время съездить в столицу?

Агент показательно покачал головой, мол чего пристал к служивому человеку, и нехотя ответил:

— Скорее всего да. Но точно не сегодня.

— Спасибо и на этом.

Не стал нервировать дальше свой конвой и откинулся в кресле. До чего же удобно! А молодцы — ребята из будущего. Меняют страну прямо на глазах. В столице изменения заметны ярче. Больше новых и на вид самых ультрасовременных зданий, меньше кумача и скучных лозунгов. Появилась реклама, но пока нарочито не бросается в глаза. И лучше не надо! Лето, жара, много ярко наряженных людей на улицах, в том числе и женщин. Ну столичные модницы всегда хорошо одевались. Это лишь в американских фильмах советские люди восьмидесятых одеты, как голытьба в какой-то Африке. Ну так они вечно и снимали такие киносказки на помойках типа Румынии, нанимая цыган.

«Так он болгарин. А какая в жопу разница?»

Помню, кто-то умный сказал:

«Брежнев принял страну, в которой номенклатура еще донашивала старомодные бостоновые костюмы и архаичные габардиновые пальто сталинской эпохи, а сдал преемнику сверхдержаву, где, как сказал герой популярной кинокомедии, „в джинсы уже облачились даже самые отсталые слои населения“».

Ильича в Кремле нет уже лет семь, а все равно его здесь помнят. С хорошей стороны. Всей той накипи, прилипшей к нему в последние годы жизни, в этом варианте истории Брежнев сумел благополучно избежать. Почетный председатель партии. Восседавший всегда в президиуме и катавшийся по миру в поисках новых друзей и союзников. Леонид Ильич — очень жизнерадостный человек, располагать к себе он умеет. Так что государственное обеспечение отрабатывает полностью. Интересно, смогу ли я повидать его? Или он напрямую с потомками не общается?

Сколько нас здесь, вообще? Каков наш статус? Как себя вести? Столько вопросов сразу напрашивается. И на них эти два унылых товарища мне точно не ответят. Они лишь функция, шестерёнки в механизме. Как бы самому такой не стать!

Я и не заметил, что мы выехали из городских кварталов с другой стороны столицы. Это не тот район, где позже будет резиденция нашего бессменного президента, допустившего всю эту фигню? Жилые и промышленные здания сменились лентой леса, и вскоре мы въезжали в открытые ворота, ничем не отличающиеся от тех, за которыми скрываются многочисленные вокруг Москвы воинские части. Зуб даю, что это специально сделано для маскировки.

И точно! Если сразу за воротами я заметил несколько человек в военной форме, то дальше попадались лишь гражданские фигуры. Обстановка больше напоминала некий ведомственный санаторий. Много зелени, скрывающиеся в глуби за деревьями двух— и одноэтажные здания. Пешеходные дорожки, беседки, открытые павильоны. А неплохо они тут устроились! Даже стало на минуту завидно.

— Это одиннадцатый, подъезжаем.

Говорил агент в обычную телефонную трубку. Я знал, что это образец самой настоящей сотовой связи. Да, она была придумана в Советском Союзе очень давно. Жаль, что не для всех.

По крайней мере в Центре догадались послать встречать новичка знакомого человека. Хоть мы и встречались лишь пару раз, да несколько созванивались, но я был чертовски рад видеть Ярослава Зайцева. Он сейчас одет по-летнему. Легкие слаксы и тенниска, так отлично подходящие для его подтянутого тела.

— Рад приветствовать нашего северянина, — мой связной приятственно протянул руку и жестом отпустил порученцев.

— Я бы так не сказал.

— Не ершись! Тебе и так фору дали. И кое-кто наверху сим фактом весьма недоволен. Не того ты, Серж, еще чина, чтобы выёживаться.

— Да плевать! Зато столько дел наворотил.

— Наслышан! Загорел как на югах! Ты точно копал на южном побережье Белого моря, а не северном Черного?

— Северный загар крепче!

— Ну труд на пользу. Пойдем, нас уже заждались.

Встретились мы с моей «группой поддержки» в небольшом прохладном павильоне, сплошь увитом зеленью и цветами. Здесь, видимо, предпочитали работать на свежем воздухе. На столах вольно расположились пишущие машинки, открытые блокноты и тетрадки, телефоны и даже самый настоящий ПиСи-компьютер. Сидевший в кресле-качалке с кружкой чая странноватый человек радостно подскочил с места и ринулся ко мне с объятиями:

— Коллега!

Ярослав ухмыльнулся:

— Это наш Проф. Разглядел в тебе ученого человека.

Видимо, я ожидал увидеть некоего сумасшедшего профессора в стиле знаменитого фильма «Назад в будущее». Но предстал перед моим взором относительно молодой кучерявый мужчина, здорово смахивающий на артиста Ленькова. Тот частенько играл чудаковатых героев. Хотя чего я ожидал? Если они попали сюда лет восемь назад и также приняли молодой образ, то и не должны быть старыми, наоборот — полными сил мужчинами и женщинами.

Вторым подошел серьезный молодой человек в очках с толстой оправой. Судя по плотному телосложению и пухлым щечкам, он любил покушать.

— Евгений Николаевич.

— Женя, не выёживайся! — третий, точнее, третья участница нашего «банкета» меня здорово удивила. Раскрашенная в вечерний макияж девица в вызывающей мини-юбке оценивающе скользнула по мне взглядом и грациозно протянула руку. — Маргарита!

— Очень приятно!

Я не преминул приложиться к изящной ручке, вызвав благосклонную улыбку девушки. Хотя какая она к черту девица, тридцатник точно есть! Но выглядит весьма неплохо. Каштановые волнистые волосы, синие глаза, подчеркнутый излом бровей. Такое фактурное лицо не сразу и забудешь! Маргарита в ответ на мое восхищение мне мило улыбнулась и развернулась обратно, отчаянно крутя в походке бедрами. Хороша фифа! И какая подтянутая попка!

Я откровенно залип на нее и лишь потом заметил ухмыляющееся лицо Ярослава.

«Этой „девушке“ сто лет в обед, остолопина!»

— Маргарита Львовна, вы бы вели себя поприличней.

Евгений нарочито фыркнул и бухнулся обратно к своему компьютеру. Марго обворожительно улыбнулась пухляшу в ответ и тряхнула копной волос:

— Зачем, Женечка? Я еще молода и могу показать всем свои прелести.

Ярослав откровенно заржал и повел меня к столу, заставленному всевозможными бутылками, тарелками с закусками и сладостями. Открытый буфет! Я тут же откупорил бутылку минералки, жадно приложившись к воде и осматривая здешний паноптикум.

«Понятно, Женя — админ, задрот. Ярик — силовая разведка, Проф — всеобщая умница, а Марго скорее всего в этой банде для ведения переговоров с аборигенным руководством».

В общем, как оказалось позднее, я угадал.

Часа два мне всем скопом проводили «Курс молодого бойца». Оказалось, что сделать это должен был в начале июня еще Ярослав. Когда состоялась наша первая встреча. Но я тогда был так занят, что знакомство с Центром пришлось отложить. И несмотря на категорическое недовольство высокого начальства моим «ангелом-хранителем» оказался Проф, в миру Дмитрий Иванович Прохоров. Младший научный сотрудник одного из многочисленных оборонных НИИ в этом времени. После попадания он будущий вселился в тело своего же двойника, быстро удивив руководство института излишне передовыми для этого времени открытиями.

В исчезнувшем будущем Прохоров являлся крупным ученым, одним из создателей искусственного интеллекта. Понятно, что новые разработки тут же засекретили. С ученым пожелали пообщаться люди из органов, а одним из них будто бы случайно оказался Ярослав. С них-то, собственно, и началось создание этого самого Центра. Не знаю, как он назывался официально, но все его обычно именовали именно так коротко. Все равно мне со здешним официозом сталкиваться скорее всего не придется.

Я же вошел в число так называемых «агентов роста». Тех, кто может и на собственном месте оказать некое воздействие на будущее. Собственно, потому мне и дали время, чтобы закончить раскопки. Сам ученый Проф безмерно уважал научные изыскания других попаданцев. Согласно его теории каждый из нас мог внести собственную лепту в дело изменения хода истории. Это, если пересказывать все услышанное мной в общих понятиях. На самом деле то и дело мелькали различные умные словечки, на доске мелом рисовались графики и формулы. Иногда в разговор встревал Евгений, чеканя заумные обобщения и соря различными цифрами. Я в их ахинее хорошо, если разобрал хоть одну десятую. Но, честно говоря, был доволен тем фактом, что дело поставлено на научную основу.

— И что, вот так просто высшие лица страны на ваши предложения согласились?

— У них был выбор?

— Я считал, что они думают лишь о своей власти.

Маргарита коварно улыбнулась:

— Здесь это не так устроено, Сереж. Есть, конечно, карьеристы, лизоблюды. Но представляешь — огромная часть высших руководителей СССР всерьез думает о стране и её будущем. Так уж они воспитаны. И только ради этого могут поступиться собственными амбициями. Ну а самых дурных пришлось убрать под ковер.

Её перебил Ярослав:

— Не все так просто, Сергей, как это видит Марго. На самом деле мы с самого начала играли в конспирацию. Для того и используем огромные возможности конторы. Мы маятник, но часы обязаны идти сами. То есть в первую очередь должен работать хорошо смазанный и настроенный механизм. Лучше уже выстроенного пока ничего не найдено. В твоем времени были Съезды народных депутатов?

Я подумал, припоминая, и кивнул:

— Помню это балабольство. Сколько затем из этих народных избранников откровенных уродов вышло!

— В том-то и дело! Пускать исторический процесс на самотек чревато бурными последствиями. Поэтому часть наших думает, что и дальше следует вести дела скрытно.

— Но Проф считает иначе!

Прохоров поднял на просвет стакан с чем-то красным и удовлетворённо хмыкнул. Маргарита скептически глянула на наш «Ум и честь»:

— Дима, тебе точно нужно с утра накачиваться?

— Марго, жизнь одна!

Евгений скептически глянул на женщину:

— Но, как оказалось на самом деле, это не так!

— Друзья, — Прохоров оглянулся, — о чем это я? Да! Я считаю, что без участия широких масс мы ничего не сможем поменять. Бюрократическая машина себя изжила и чем дальше, тем медленней будет наше движение вперед. Ярослав, что вы будете делать, когда волна инсайдов из прошлого исчезнет? Когда вот такие машинки, — Проф кивнул в сторону персонального компьютера, — придется создавать самим, а не воровать у американцев?

Видимо, я стал свидетелем некоего старого спора.

— Проф, мы отойдем в сторону, когда вы создадите четкий и давно обещанный алгоритм. Пока этого делать категорически нельзя. Эти мастодонты из ЦК опять наворотят дел!

— Что я могу наваять на этом старье? — вскипел ученый. — Вы, между прочим, давно мне обещали допуск к суперкомпьютеру!

Ярослав пожал плечами и открыл бутылку лимонада:

— Это не в моей компетенции. Сами знаете, что военные не любят делиться.

— Да где бы они были, если бы не мы! Индюки надутые! Сколько крови нам стоило перетрясти этот проклятый гадюшник в лице Минобороны и зубров из ВПК. Бронированная махина на глиняных ногах!

— Проф, давайте мыслить практически. Не вы ли нам постоянно бормочете об эластичности времени. Мы меняем две фигуры, а оно нам три.

— Ярослав, вы опять в демагогию скатываетесь. Это работает совсем не так!

— Ну не понимаю я в ваших графиках ничего.

Проф возбужденно забегал, выплескивая вино на пол:

— Ну а вы думали, что Искин работает иначе? Начнет лозунгами шпарить в духе заседания Политбюро? Это же не волшебный ящик, а лишь научный инструмент. И его задача не управлять! Я же не полный идиот, чтобы думать, что искусственный разум поможет нам выстроить лучшее общество. Но имея в руках кувалду, можно натворить многое.

Я захлопал глазами. Ничего себе Проф замахнулся! Или он в корягу чокнутый гений или могёт!

В какой-то момент я поймал на себе заинтересованный взгляд Маргариты.

— Тебе с этими старыми пердунами не скучно?

Ярослав зашелся в смехе:

— Давай сначала вспомним о твоем настоящем возрасте, бабуля.

Женщина кивнула в сторону ёрзающего на неудобном стуле Евгения:

— На самом деле важно лишь то, насколько ты молод в душе.

Компьютерщик в долгу не остался:

— А кто-то слишком много думает о телесном!

Маргарита встала и медленной походкой подошла к Евгению, показывая при этом руками все преимущества своей фигуры. А там было на что посмотреть! И лифчик у неё точно импортный.

— Женя, а зачем себя ограничивать, если новое тело такое классное? Это тебе уже никто не нужен, а я женщина в самом соку.

Евгений нервно дернулся. Что-то у него некий пунктик насчет противоположного пола.

«Мда, задрот и в другом мире всегда задрот!»

Профу, видимо, до чертиков надоела раз за разом повторяющуюся мизансцена, и он начал расспрашивать меня о прошедших раскопках. Понемногу в разговор втянулись другие. В конце беседы Проф удовлетворенно выдохнул:

— А вы на редкость шустрый молодой человек. В институте себя с лучшей стороны показали, бандита задержали. Сейчас куда, в стройотряд? По партийной линии идти не собираетесь?

— Нет, в этом мире хочу серьезно заняться именно наукой.

— И правильно! Хотя, например, Ярослав считает, что лишь обновленная партия сможет изменить страну до неузнаваемости.

— Так массы стихийны, Проф! Им требуется твердая руководящая рука.

Прохоров хитро взглянул на меня, видимо, желая получить поддержку от собрата по науке:

— А вы, как считаете, Сергей?

Я вздохнул и потянулся за бутылкой лимонада. Они лежали в ящике с сухим льдом.

— А я вам так скажу, что вы оба неправы! И подтвержу с точки зрения науки.

Сейчас на меня уставились все. Еще бы — новое лицо в террариуме и утверждает ересь с этаким молодеческим апломбом. Если в глазах Профа читался откровенный интерес, наука всегда в поисках новых исходников, то Ярослав смотрел нескрываемо скептически. Не забываем, что в реале они все люди в возрасте, с уже сложившимся жизненным опытом.

— Я отвечу вам с точки зрения исторической науки. Она ведь чаще всего оперирует реальными фактами. Да-да, я знаю, что можно их как угодно интерпретировать, но итог исторического дискурса всегда один. И вот посмотрим на несколько важных периодов нашей русской истории. Устройство южных границ Московского царства, так называемой Украины. Нет-нет, не того никчемного государства. Таким словом называли на Руси обычные окраины.

— Серж, ты бы поконкретней!

— Так вот, продолжались эта рубежная эпопея достаточно долго, с шестнадцатого по восемнадцатый век. Народ активно бежал на свободные южные земли, приходили по приказу царя люди служивые, целенаправленно ставились от татарских набегов крепости, устраивались засеки. И вот что очень любопытно, на этих землях, как и позже в Сибири широко использовалась внутренняя энергия народных масс. Поморы, казаки, беглые крестьяне, свободные землепашцы, стрельцы, дворяне, царские воеводы. Всех их объединяла общая цель — сначала отодвинуть засечную границу как можно дальше, а затем освоить новые земли, построить города и проложить дороги. И ведь двигали, осваивали. Совместно, по царскому указу или своевольно, частным порядком.

Вспомните, завоевание Сибири северянином Ермаком происходило на самом деле по частной инициативе купцов Строгановых. Да, царская поддержка пришла, но уже после завоевания Сибирского ханства. Зачастую именно частно-артельное начало подвигало людей идти дальше и дальше. Поиск новых путей для торговли, получения прямой прибыли или на службе государевой. Кого-то привлекала возможность жить на свободных землях без тяготы крепостного права. Другие просто искали себя, помешанные на духе авантюризма.

И не забываем, что государство отнюдь не стояло в сторонке. Посылали воинский припас, людей, забирали ясак и принимали новые земли под свою благословенную сень. Так мы и приросли землями от Черного до Берингова морей. Даже залезли дальше. Вспомните, что управлением Аляской занималась совершенно частная Российско-американская компания. Некоторые самые ушлые из поморов аж до Калифорнии забрались. Жаль, не сложилось.

Проф задумчиво пробормотал:

— Весьма любопытно. Я, признаюсь, в таком контексте не размышлял.

Судя по глазам Ярослава, его также задела моя история, и я продолжил:

— Похожий взрывной рост общества происходил и позже. Вспомним отмену крепостного права, земскую и военную реформу второй половины девятнадцатого века. Как тогда все эти события всколыхнули общественность, неравнодушное чиновничество и просто энергичных людей. Совместные проекты государства и самых активных слоев русского населения всегда приводили к прорывному развитию страны в целом. Так что исторический опыт у нас имеется, но только о нем частенько забывают. Так, товарищи, на этом вступительная часть нашей лекции закончена. Прошу сдать на билеты в кассу!

Я оглядел выпученные глаза слушателей и не смог не рассмеяться. Ярослав вымученно буркнул:

— Ты там осторожней с такими шуточками. Здесь все-таки не студенты собрались.

Маргарита в ответ едко заметил:

— Ярик, что, поддел он тебя? А мне понравилось, коротко и по существу. Надо бы почитать материал по этому поводу. Нам ведь в школе все больше про классовую борьбу рассказывали, о диалектическом материализме зубрили.

Мой связной в долгу не остался:

— Считай это твоим заданием на ближайшее время. Сергей, к кому лучше обратиться за грамотной консультацией?

— В МГУ, наверное. И найти человека активного, преподающего, умеющего подать материал.

Марго деловито согласилась:

— Приняла. С молодыми мне общаться легче.

Я глянул на её обширное декольте и усмехнулся. Проф что-то быстро строчил в блокноте, только Евгений сохранял индифферентный вид. Я тихонько кивнул в его сторону и спросил Ярослава:

— Жэка у нас всегда такой молчаливый?

— Да нет. Завтра он тебе еще надоест до чертиков.

— А что у нас завтра?

Евгений, наконец, подал голос:

— Мы будем с вами проходить подробное анкетирование.

— Это что еще за зверь такой?

Пояснить вызвался Проф:

— Это что-то вроде въедливого опросника. Где, когда, зачем? Мы со всех попаданцев, госпади, какое дурацкое слово, собираем сведения. О вашем мире, о вашем характере, впечатление о здешнем обществе. Все структурировано и подготовлено для машинного анализа. Потом с вами еще господа из органов побеседуют.

Я уныло почесал подбородок:

— А это обязательно?

— Вам и так дали отсрочку. Поймите, Сергей, это все делается в интересах науки.

— Угу, сказали подопытные мыши.

Маргарита подошла ко мне поближе:

— Серж, а как вы думаете, мы получаем подробности о новых технологиях? Никто же не свалился сюда с ноутбуком или хотя бы личным коммуникатором. И в технологиях большая часть из нас мало разбирается.

— Тогда толку?

— Не скажи, — Марго присела на соседний стул и переплела ноги. От нее пахнуло изысканным ароматом. — На самом деле человеческий мозг — штука хитрая, он помнит много чего лишнего. Вот мы и помогаем найти в дальних закоулках памяти необходимое.

— Хм, сомневаюсь я, что это можно сделать с помощью простого опросника.

— Часть сеанса проходит под гипнозом.

Я невольно дернулся:

— Да идите вы лесом!

Маргарита ласково положила на мое плечо ладонь.

«Вот лиса, но чертовски приятно!»

— Дорогой, это не больно.

Ярослав мягко отвел руку женщины и безапелляционно заявил:

— Это даже не обсуждается. Марго, сбавь обороты! Сергей у нас почти женат.

— Вот как? — женщина была явно раздосадована. — Только попадется хороший парень, так уже какой-нибудь профурсеткой занят!

— Мы обедать! — Ярослав взял меня под руку и повел по дорожке, мягко выговаривая. — Ты это, прекращай везде своим семенем разбрасывать! Маргошке только дай повод!

— Да я что, да ни в жизнь!

— Хохмач ты, Сережа! Как будто я не видел твои загребущие глаза.

— Глаза врут!

— Ха! Да не ерепенься ты! Я сам через это прошел не так давно.

— Когда успел?

Зайцев лишь покачал головой, а во мне опять зашевелилисьсмутные сомнения. Не тороплюсь ли я с женитьбой?

Глава 3 Разговор за обедом

В голове гудело, я еле выбрался на улицу и сейчас судорожно, как рыба на берегу, заглатывал свежий воздух. В Подмосковье пусть и было жарко, но не так душно, как у нас.

— Держи, — как всегда выручил верный падаван Ярослав, вовремя протянувший бутылку прохладной минералки. — Ну как состояние души и тела?

— Правильней будет определение нестояния, — недовольно буркнул в ответ я. — Садист этот ваш Евгений. Вы его случайно не из Гестапо выписали?

— Такая у него работа, — пожал плечами мой связной. — Ощущаешь, что как будто твои мозги изнасиловали?

Я ошарашенно перевел взгляд на блондина и кивнул:

— Какое точное определение! Тебе тоже пришлось?

— Поначалу нас, вообще, пытали ежеквартально. Сейчас перестали. Если в твоих мозгах нашли зацепку на нечто интересное, то пригласят еще раз.

— Да ну на фиг! Неужели имеется хоть какая-то польза от копания в старческих извилинах?

— Есть, конечно, так что не расслабляй булки! Но смело заявляю, что проверку на вшивость ты прошел. Смело можешь входить в стройные ряды коммунистов-прогрессоров.

Я с подозрением уставился на Ярослава, повернувшего на узкую дорожку к одному из корпусов:

— Ты что имеешь в виду?

— Завтра с утра свежий и побритый дуешь в главный офис на фотографирование, а на выезде получишь в зубы красную корочку нашей организации.

— Это что еще за новости?

— Тебя разве не предупредили? — Зайцев в недоумении остановился. — Ах да, у тебя же вечно все не как у людей. Впереди паровоза к светлому будущему шпаришь без остановки. Хрен догонишь без ускорителя!

— Нормально у меня все! Учеба, наука и невеста. Это Женя ваш как был задротом в той жизни, таким и остался.

— Вот ты какой, северный олень? — Ярослав недовольно глянул на меня искоса и потянул к свободному павильону. — Я думал, ты добрее. А Жэка, ну что поделать, некоторые люди неспособны поменяться, даже получив новые тела. Но тут он хотя бы на своем месте и всем необходимым обеспечен. Иначе в социалистической действительности потерялся бы окончательно. В чем-то она проще и гуманней, но в целом жестче по спросу с каждой шкуры по отдельности. В Союзе с тебя ведь потребует отчет не о том, что ты жрал на обед, а что дал для страны! Никакого излишнего гуманизма. Умри, но сделай!

— Ты с темы-то не сворачивай. Что еще за корочки?

— Обычные такие — красные, — Зайцев протянул мне внушающее уважение удостоверение. Я внимательно присмотрелся. Корочки как корочки. Серьезные. «Особый комитет стратегического планирования» при Совете Министров СССР. Это получается нечто вроде крыши для деятельности активистов из числа попаданцев? Серьезно! КГБ ведь тоже при Совете Министров.

— И что нам они дают?

— Да все. Высший приоритет! Везде попустят, дадут допуск до уровня «совершенно секретно», билет по брони первым твой. Но использовать следует лишь в крайнем случае при острейшей необходимости. Контора о нас в курсе, от любого наезда отмажет. Но повторюсь — лишь для пользы дела!

Ярослав, рассказывая об этом, смотрел крайне серьезно. Никаких хохмочек или чертовщинок в его глазах незаметно.

— А если вообще писец? Какие действия?

— Пришлют сюда. Но лучше, — Зайцев повернулся и внимательно посмотрел мне в глаза, — до этого не доводить. Махать ими просто так крайне не рекомендуется. Можно элементарно лишиться и до конца жизни ходить под колпаком.

Я кинул взгляд на своего связного. Об этом было сказано явно неспроста:

— Были, значит, прецеденты?

Ярослав зашел в небольшую, овитую плющом беседку и махнул рукой в сторону плетеного кресла:

— Садись. Сейчас заказ сделаю. Ты сегодня отдыхаешь! Заодно поговорим, введу в курс дел наших грешных.

Минут через двадцать нам принесли из столовой дежурные блюда и закуски. К моему большому удивлению официантка ловко откупорила две бутылки красного грузинского вина и налила в хрустальные фужеры. А кучеряво они здесь живут, собачки! За казенный счет, разумеется.

— В честь чего банкет?

Ярослав поднял бокал и в первый раз за этот день улыбнулся. Хорошая у него улыбка, яркая. Умеет он произвести на людей первое впечатление. Потому, наверное, и поставлен на свое место. Ловить нас бедолаг с самыми добрыми намерениями.

— За тебя родимого в наших тесных рядах. Прямо скажу, Сергей. Хороший ты человек, так что не зря сюда попал. Мы еще с тобой горы свернем!

Скажем так — «Спасибо на добром слове, но, может быть, и без вас обойдемся?».

Мы чокнулись и выпили. А вино очень даже ничего! Такое в обычных магазинах не продаются. И еда на халяву, как и проживание. Я не избалованный в прошлом излишним достатком человек сие обстоятельство по достоинству оценил и потому пользуюсь со всем возможным удовлетворением. Пусть хоть иногда «Закрома Родины» поработают на меня родимого. Гуляш под соусом, нарезка копченостей и свежих овощей. Хорошее сухое вино и мягкие лепешки. Все просто, но, как никогда, вкусно.

Сытым котом откинулся в кресле и ехидно поглядываю на расслабленного Ярослава:

— Сэр, у вас сигары не найдется?

Зайцев чуть не поперхнулся вином, и только заметив мой взгляд, залыбился:

— Не борзей! Мы не в сказке.

— Да я уж понял. Больше на фильм ужасов смахивает. Долго меня держать в этом концлагере будут?

Ярослав уже понял, что я стебусь, и подстроился под мой издевательский тон:

— Торопишься потрудиться на благо Родины, боец?

— Ну типа того. Деньги же с неба не падают, как у вас.

— Да и тут временами не сахар. Руководство и над нами имеется. Дуболомов, понимаешь, даже тут хватает, — Ярослав поднялся с места и разлил в фужеры вино. — Ты бы лучше ценил открывающиеся возможности и простор для будущих действий. Это мы тут все на коротком поводке. Вершим, так сказать, историю! Ты пока в ней лишь участвуешь.

— А вчера, что тогда было?

— Знакомство с теми, кто будет с тобой лично пересекаться.

Я крепко задумался. С Ярославом понятно, он контакт с верхами. Чтобы, значит, ласковыми пинками изменять траекторию моих бессвязных движений. Если зарвусь, то и куратора на месте для внушений хватит. Проф всему голова, он по ходу дела всем здешним зверинцем рулит. Жэка просто биологический придаток умной машины. И кто из них умней для меня уже непонятно.

— А Марго мне зачем?

— Маргарита девушка деловая с кучей различных достоинств. Она наше безотказное орудие для внешних контактов. Не смотри на меня так. Там с головой тоже все в порядке.

— Как и с сиськами! — заржал я.

Видимо, пошел откат от излишне серьезного и хлопотливого утра. Посидите сами несколько часов в неудобном кресле с проводами на теле, отвечая на бесчисленные и зачастую бессмысленные вопросы. Вот тогда я на вас родимых погляжу!

— Тоже заметил? — Ярослав хитро улыбнулся. — Тут дело такое. В прошлой жизни ей не так повезло с телом, вот и оттягивается девочка напропалую, — мой связной вздохнул. — Только вот иногда заносит бедолагу, и нам с этого достается.

— Да ладно?

— Не ехидничай. Ну ты у нас прям монах! Думаешь я не в курсах твоих эротических похождений в институте и вне его?

Я тут же нахохлился:

— Вот этот удар ниже пояса! Вы че, мля, за мной следили, что ли?

— Зачем так грубо? — начал паясничать мне в пику Зайцев. — Достаточно изучить слухи, которые клубятся вокруг нашего великого попаданца. Какой он донельзя модный парень, как здорово танцует, какая душка и вообще настоящий герой нашего времени. И еще ведь умница и невероятно ответственный человек! Как к такому молодцу в койку не броситься? Я бы сам не смог отказать!

Я разинул рот от удивления. Как, оказывается, просто просчитать человека! Ярослав не выдержал и заливисто захохотал, а я жутко обиделся:

— Ну вы и пидо…

— Не продолжай, пожалуйста. У каждого своя работа. Историю не делают в чистых перчатках.

Я не стал спорить и взял прохладный бокал удобней в руку.

— Зачетная отмазка. Салют бойцу невидимого фронта!

Зайцев в этот раз всерьез насупился и нервно заиграл пальцами. Значит, я правильно его просчитал.

— Что ты имеешь в виду?

— Яра, а ты ведь раньше работал на органы?

Мужчина скривил рот:

— Ну догадаться нетрудно. Поздравляю с великим открытием!

— Тогда извини. Но у меня с органами сложные отношения.

— Ты несправедлив, Сережа, и слишком опрометчив. Повезло с самого начала хорошо устроиться. А я вот тут уже девятый год чалюсь. И не сказать, чтобы все было так просто.

Я быстро прикинул в уме и малость охренел:

— Так получается ты тут с самого начала всего? Так, подожди, — я покрутил ладонью, — а не ты всю эту бодягу с переменами начал?

Зайцев покачал головой:

— Нет, и это секрет. Но тебе, пожалуй, уже можно рассказать. Ты, считай, почти в высшей лиге уровня допуска. И это не мое решение, а спустили сверху. Сам удивлен.

Я малость прифигел от высказанной новости и пошел за второй бутылкой. Похоже, что началось самое интересное. И с какой бухты-барахты меня так высоко приняли?

— Начнем?

Ярослав некоторое время задумчиво смотрел на бокал, потом решился:

— Закоперщиком всех идущих в этой реальности перемен стал Ерофей Павлович Хабаров.

Я чуть не пролил вино от удивления:

— Не понял, это как наш знаменитый первопроходец?

Зайцев задумался и хлопнул себя по колену:

— Как я раньше не догадался! Хабаровск же его именем назван. Извини, но я ни разу не историк. Думаю, что он взял это имя в качестве псевдонима. Ведь Хабаров наш и в самом деле был первопроходцем. Так вот, в ином будущем он после распада Союза ушел из органов и работал в службе безопасности одной из корпораций. Здесь же по прибытии, сразу оценив ситуацию, нашел своего бывшего наставника. Тот еще числился на службе молодым начинающим старлеем, сейчас уже капитан, служит в ГРУ. В одной весьма интересной команде.

— Ага, и в секретном лесу.

— Ты откуда знаешь?

— А у нас все леса секретные.

Плагиат, конечно, но Ярослава моя ремарка рассмешила.

— Слушай, а почему ГРУ? Может, надо было идти в партийные органы, ну или на худой конец КГБ?

— Не все так просто, Сережа. Партия и Контора суть огромные бюрократические машины. Хрен ты лбом там дорогу пробьешь. Скорее всего отправят в дурку. Ну, собственно, об этом дальше. ГРУ более разноплановая организация, так как задачи ей нарезаны своеобразные. Потому и мышление у тамошнего начальства несколько иное. Они, что ли, более самостоятельные и деятельные. Так вот, бывший наставник, услыхав, что какой-то гражданский молодчик так и сыпет перед ними ужасными государственными секретами, предпринял некие действия. Привлек, так сказать, к вопросу старших и более опытных товарищей. Что и требовалось на данный момент нашему Ерофею. Он в свою очередь поведал им факты о том, что должно было случиться кое-где порой в ближайшие месяцы. Память у Хабарова феноменальная, потому и на службе государевой он неплохую карьеру построил.

— Проверили?

— Ага. Дальше — больше! Пошли конкретные фамилии и точные предсказания. В итоге к группе подключили старших товарищей с большими звездами. Затем информация дошла до самого Ивашутина. Ну тот же каждое утро доклад об обстановке Генсеку кладет. Потому в курсе основных дел в мире и стране. Мимо него ни одна мышь не проскочит. Вот Хабарова и взяли в серьезный оборот. Ему же это и надо было. Короче, дяди с большими звездами только что не поседели, плотно с ним пообщавшись. Фантастика, конечно, но больно уже реалистичная.

Я сделал хороший глоток вина, горло враз пересохло.

«По сравнению с Хабаровскими у меня не дела, а делишки!»

— Ох, ни хрена себе у вас завязки!

Зайцев довольно улыбнулся. Уел Мальчиша-Кибальчиша по полной программе!

— Соображаешь! В списке для Ивашутина оказались фамилии предателей из внешней разведки, а также зарубежные шпионы, которые вольготно резвились в Союзе. Во втором блокноте, лично записанным Хабаровым, оказались перечислены казнокрады, националисты, воры в законе, диссида из богемы. Все, кто позже будет активно разваливать страну. Ну и там же некая информация по окружению Андропова.

Я похолодел, представив масштабы последствий.

— Что дальше?

— А что дальше? Это же разведка, они умеют такие дела обстряпывать максимально тихо. Создали рабочую группу с чрезвычайными полномочиями. Провели жесточайшую проверку и нашли массу доказательств. Затем со всем этим барахлом Ивашутин встретился с Брежневым на его даче, окружив её заранее спецназом ГРУ и перехватив правительственную связь. Плюс тогда же представил доказательства того, что председатель КГБ напрямую воздействовал на здоровье Генсека через врачей.

Вот тут я здорово удивился:

— А так было?

— Сейчас уже без разницы.

Зайцев замолчал на минуту, собираясь с мыслями. У меня же по коже мороз волнами заходил, от осознания того, что я сейчас прикоснулся к наиважнейшей государственной тайне. И сделано это было явно неслучайно. Не бывает у этих людей с холодными глазами никогда ничего просто так. Сейчас происходит нечто вроде обряда инициации, вяжут меня «кровью» и назад пути не будет никогда. Не сказать, чтобы я был сильно рад такому повороту. Меня вполне устраивал нынешний статус студиоза с научной перспективой и молодой невестой в придачу. Но все равно подспудно понимаю, что никуда я с подводной лодки не денусь. Слишком уж велика махина совершаемых событий, чтобы просто так отсидеться в стороне. Рано или поздно я бы совершил прокол и на меня бы вышли.

Обжигает мысль — «Ну ты же хотел помочь? Чего менжеваться понапрасну?»

И правда, чего тогда ты стоишь, если сразу побежал в кусты. От ножа воровского не бегал!

— Кончилось все тем, что Андропова вызвали в Кремль. Одного без охраны. А вокруг Лубянки в это время под видом учений развернули спецподразделения ГРУ. Неизвестно, о чем состоялся разговор между ним и Брежневым. Но бывшего председателя на некоторое время оставили одного в соседнем кабинете и почему-то у него под рукой оказался наградной пистолет.

Я малость прифигел от страстей в высших эшелонах власти:

— Ничего себе!

— Вот и я о том! Хабаров был, конечно, недоволен исходом противостояния. Он считал, что такое важное для страны лицо следовало колоть до конца. Но на верхах свои порядки. Может, так и правильно. Оставлять знаковую фигуру живым опасно. За ним могли пойти обманутые его авторитетом люди. А от публичного самоубийства не отмоешься. В моем будущем так убрали Щелокова и начальника Генштаба Ахромеева. Затем в органах была проведена основательная зачистка и укрепление. Проходило все довольно сложно и со скрипом. Вряд ли удалось провернуть такое без репрессий. Хотя компетентные товарищи отнеслись в целом с пониманием. Госбезопасность — одна из основ любого государства. Нельзя её оставлять на попечении безответственных людей.

Я дернулся:

— Они были, чистки?

— Куда без них при таких жестоких обстоятельствах? Но все происходило строго по закону. Да не смотри ты так! Мы же не дураки. Никакого тридцать седьмого и повальных бессмысленных арестов. Никаких анонимок и доносов. Лишь фактологический материал и железные доказательства. Виновен — получи по закону. Но многих в те годы здорово подвинули в сторону. Это, кстати, и помогло поломать общую железобетонную плотину спайки аппарата и силовых структур. Иначе бы нам ни в жизнь такую махину не повернуть на магистральный путь. И так постоянно идут сбои и откаты. Ну это тебе надо к Профу, тот наглядно на графиках объяснит. «Эластичность времени», «Проколы темпоральных координат». Мы же по его выражению меняем разом несколько ближайших к нам временных стволов.

Я в этот раз потянулся к минералке. Новости, вываленные сейчас на меня, случились поистине сногсшибательные. Масштаб воздействия попаданцев на текущую реальность выходил на самом деле запредельным. Я честно такого не ожидал.

— А остальные? Ну в смысле из наших?

— Так Хабаров сразу начал искать подобных себе, как только полномочия получил. Чуйка у него на такое огроменная. И представляешь, — Ярослав усмехнулся, — первых собратьев по несчастью нашли как раз в советских дурках. Самые нетерпеливые, как попали сюда, решили немедленно помочь стране. Начали писать письма, ходить по инстанциям.

— И почему я не удивлен?

— Не ёрничай! Не все такие прошаренные! Затем появился Проф и в итоге создали наш отдел. Оперативно мы подчиняемся ГРУ и конкретно группе Хабарова. На Совмин работают местные сотрудники. Им доводят только те задачи, для которых они будут предельно полезны. Даже будущих либералов к работе привлекаем. Хоть какая-то польза от них Родине, там ведь тоже есть умные люди. Ну вот и ты получил, что искал.

Я внимательно посмотрел на Зайцева.

— Здорово сомневаюсь, что ты рассказал мне все.

— Все тебе и не надо. Кандидатский минимум. У тебя будут собственные задачи.

Я тут же напрягся:

— Ты что такое имеешь ввиду?

— Завтра с тобой Марго на эту тему поговорит. Раз ты у нас в истории шаришь, то на тебе будет анализ текущей параллельности. Да там несложно! Зато кучу полезной литературы будешь получать совершенно бесплатно. И какой литературы!

Я застонал.

— Ребята, у меня и так времени нет!

— А ты думал, будет легко? — Ярослав разлил остатки вина в фужеры и начал резать яблоко. — Не дрейфь, салага! Ты же не забесплатно делать это станешь. Оформим тебя как лаборанта на полставки. Законом это разрешено.

— Сколько?

Зайцев рассмеялся:

— Вот оно тлетворное влияние потребительского общества и капитализма! Что, хорошо жить приятно?

— Вообще-то, это в духе решений партии.

— Не понял?

— Всемерное улучшение материального благосостояния советских граждан.

— Ну ты, орел! На кривой кобыле не объедешь.

— Так тупого вы бы сюда не позвали.

Майор ГРУ Зайцев покачал головой. Какую занозу ему в этот раз подсунули! Хотя и в самом деле объект перспективен. Но за таким глаз и глаз требуется. Ладно хоть с ним на постоянной основе будет непосредственно общаться Марго. Вот пусть перед своей невестой потом оправдывается.

Мне же хитрющий взгляд Ярослава здорово не понравился.

Глава 4 Королева Марго

— Это точно входит в твои прямые обязанности?

— Давай не останавливайся, жеребец! Я уже на подходе. О-о-о-о! Жарь!

Чую, что потом буду долго каяться, но как тут удержишься в такой горячей обстановке. А вы бы сами смогли остаться кремнем? Когда перед твоим взором возникают титечки внушительного размера, а затем безумно лядские глазища? Еще и чертово воздержание! Хотя здорово подозреваю, что причиной того, что я сейчас «тружусь» над Марго, в первую очередь была примененная ею некая психотехника. Держался же я рядом со студентками столько времени!

«Но как же это приятно!»

Женщина она неутомимая и донельзя знойная. Такой в новом мире у меня еще не было. Потому получаю заслуженное. А записные моралисты могут эти строки пропустить.

— Молодец!

Марго слегка прикрылась простынкой и неспешно закурила. На её лице отголоски волн блаженства, что только что несколько раз накрыли нас обоих. С воодушевлением оказалась дамочка. Так что, не сказать, чтобы я был так уж недоволен и испытывал моральные муки. Лежал без сил и накачивался минералкой. Она в этом псевдосанатории бесплатная. Но не смог удержаться от дружеской подначки:

— Спасибо вам на добром слове!

Маргарита звонко захохотала. Я оглянулся, желая рассмотреть лицо женщины во время смеха. Некоторым он идет, другие, смеясь, выглядят так себе.

«А она интересная дама!»

— Что, нравлюсь? — кокетливо приспустила простыню Марго.

Взгляду бесстыдно открылась половина выпуклостей её фигуристого тела. Классика жанра — «Гитара», одновременно оставившая место стати без капельки тяжеловесности. Да, в этот раз неведомый художник постарался на славу. Куда там даже Дашке Морозовой!

— Не скажешь, в чье тело в этом мире вселилась?

Марго чуть не поперхнулась дымом. Могу я, собака этакая, озадачить так озадачить любого.

— Сволочь же ты редкостная, Сережа! Только что получил, что хотел, и тут же начинаешь борзеть.

Моему искреннему возмущению нет предела:

— Почему это только я хотел?

— Ну как будто я твою хотелку перед этим не видала? Таким дрыном только девок и портить!

Я в кои веки растерялся с ответом. Все забываю, что передо мной на самом деле не молодая барышня, а повидавшая виды тетка.

— Какой приятный у вас комплимент, мадам!

В меня тут же полетела подушка, а я упал на пол от смеха. Почему-то с Марго тянет подурачиться, а она вовсе и не против. Видимо, столичные постные морды лица ей порядком надоели. Я же за эти десять месяцев так освоился в шкуре студента, что напрочь забываю о своем настоящем возрасте. Постоянное вращение в кругу веселой молодежи накладывает на мой облик отпечаток некоей дурашливости.

Я, получается, становлюсь другим человеком?

— Пей кофе.

Марго внимательно на меня посматривает. Стало даже как-то неловко. Или замыслила нечто пакостное? С неё станется. И как такую мегеру терпят в Центре?

— Извини, если что не так!

— Проехали! С тобой, Сереж, хоть весело. Не то что со всем этим местным мудачьем! Хорошо, что в прошлый раз в застойные времена у меня прошло лишь детство. Так бы я точно здесь не ужилась.

Я потянулся за кофе и вкуснейшим прибалтийским печеньем. Номер, в котором обитала Маргарита Айзенберг, был не чета моему. Две комнаты — гостиная и спальня, большая ванная и маленькая кладовка. В гостиной же имелась компактная электроплитка. То есть можно было сварить кофе или подогреть ужин. Мебель вполне современная, для восьмидесятых, разумеется. При всей казенной условности женские руки сумели создать в стандартном помещении некое подобие уюта. Это они могут. Это в них с детства.

— Тебе тут так не нравится?

— Временами жутко. Но во многом…, — Марго расхохоталась. — Ты даже не представляешь, как мы женщины будущего избалованы. Косметика, фармакология, банальные прокладки, удобная одежда, утрата первобытных стереотипов. И ведь все равно находились всем недовольные фемки. Дуры набитые! Их бы сюда, да на ЗИЛ в сборочный цех. Представляешь, даже в Москве слишком многое из обыденных вещей в жутком дефиците. Так что я очень рада, что меня эти ребята из Центра так быстро подобрали. С нашим же положением допущенных ко двору попаданцев многие бытовые неурядицы разрешаются очень быстро. Иначе бы точно сбежала заграницу. Мне и в той жизни мытарств хватило!

Я с интересом смотрю на женщину. Ведь она права, попаданкам в социалистическом прошлом довольно неуютно. Стоит вспомнить сколько в светлом капиталистическом будущем в их распоряжении бытовой техники и всевозможных услуг. Можно и не готовить вовсе, а ужинать в ресторанах или заказывать еду на дом. Маникюр, педикюр, омолаживающие и спа-процедуры, на каждом углу фитнесс-залы, огромный выбор одежды и относительный пофигизм общества к твоему внешнему облику.

А что здесь? Бесконечная беготня по магазинам, выматывающие душу очереди, готовка на чугунной посуде. Уровень бытового некомфорта буквально зашкаливает. Но опять же — все местные живут так. Мы чем лучше их? Но это я относительно неприхотлив, а кому-то отсутствие минимума сервиса как серпом по яйцам. Прикинул, что поколение «снежинок» в здешнем обществе моментально бы пришло в ужас и растерялось. Для них такой быт — это настоящий экстрим. Даже в поездках в дикие места эти особи выбирают гэсты с кондиционером и ванной. Они не готовы терпеть даже минимум некомфорта.

Наверное, людей все-таки вредно баловать? Ведь человечество стало цивилизацией именно в бесконечной борьбе. С природой, дикими племенами, собственными страстями и культурными кризисами. Отказ от постоянной борьбы ведет к деградации. И потому мы, люди из будущего испытываем нечто вроде когнитивного диссонанса. Нам, с одной стороны хочется жить заметно лучше, получить все из возможных плюшек, с другой — для этого надо основательно потрудиться. И почти вся работа будет потрачена на преодоление препятствий в виде местного замшелого общества. Я еще ничего, а вот Ярослав вчера рассказал, с каким дебилизмом они здесь порой сталкиваются. И ведь это не только власти дуркуют, а еще и так называемые простые советские граждане. Может, и правильно, что им потом пинка под зад дали. Не заслужили большего.

Так, заканчиваю с самокопанием, живи, пока живется!

— Ты чего улыбаешься? — с подозрением глянула на меня Маргарита.

— Да подумал, что наше поколение в СССР еще выживет и устроится, а вот сраные хипстеры не смогут.

Теперь смеялись оба. Но меня насторожил вновь загоревшийся лядский огонек в её глазах. Что-то здесь не так!

— Милый, подай мне, пожалуйста, конфеты.

Я подскакиваю с места, простынь падает, и я замечаю, что опять здорово «озабочен».

— Ты чего мне в кофе подсыпала?

— Ничего особенного, Серж. Ну, давай мне свою конфетку.

Ох, умеет она быть обольстительной стервой! Куда там неопытным девчонкам из этого времени. Прыгать в койку я, конечно, не стал. Это только в кино так делают. А вы сами попробуйте с подобной эрекцией попрыгать или совершить неосторожное движение. Недолго и до травмы. Да и хочется сначала поиздеваться над стервозной кошечкой.

— Конфетку еще заслужить надо, барышня.

— Ой, смотрите какие мы нежные!

— К ноге на колени!

— Да, мой белый господин!

— Я поеду в твой замороженный порт с тобой!

— Это с чего это?

— Лежи спокойно! — Марго спихивает меня обратно на свою роскошную грудь. — Хочу помочь тебе.

— Уже помогла!

— Не в этом смысле. Побаловались и хватит, лучше думай о своей невесте. Эй, не набиваешься ли ты часом ко мне в любовники, малыш?

— Зачем мне помощь от тебя?

— Я читала твою докладную записку по перспективам северной археологии. И если найти тот клад викингов, то местное начальство точно обратит свое внимание на вас, историков.

— Ну как бы уже…

— Это ничего не значащая ерунда! Северный край явно обделен высоким вниманием. Национальные республики получают в свое распоряжение намного больше средств. А Русский Север, насколько я поняла, имеет государственно-образующее значение. Становая кость России!

Я не удержался, вскочил с места и уставился на Марго, как будто до этого никогда её не видел. В этот раз рассмотрел не обнаженное и очень красивое женское тело, а умную и коварную стерву. Это как же быстро все надо было просчитать и провернуть?

— Ты где такого успела набраться?

— Пока тебя Евген вчера изводил, я с опытными людьми в университетах беседовала. Они и надоумили. Не все, конечно. Ты был прав, дряхлые старички витают в академических облаках и ни на что уже негодны. А вот среди молодежи немало так называемых «почвенников». Не смотри так, я уже вращалась среди них в писательской и прочей творческой среде. И ты, может быть, не знаешь, но есть люди в ЦЭКа, что готовы их поддерживать.

— Вот как? — с сомнением ответил я.

— Милый, ситуация в принципе банальнейшая. Если будет мировая сенсация — сразу посыпятся плюшки! Насколько я поняла, о плавании викингов в Биармию в Скандинавии написана немало саг. Серж, возьми, пожалуйста, ту минералку.

С некоторым сомнением взял бутылку. Она ничего туда не насовала? Не то чтобы мне не понравилось, но ощущаю, что уже близок к истощению. Вас никогда не насиловали? Марго ехидно улыбается, чертовка, догадываясь о моих терзаниях.

— Большая часть списков этих саг заграницей. Для советской науки все викинги суть бандиты и грабители.

— Для меня это не проблема. Умным людям дадут возможность съездить куда надо, получится даже провести какую-нибудь очередную научную конференцию и получить весь подходящий материал. Представляешь, что даешь интервью самому Сенкевичу, в город приехал Тур Хейердала, освещение в мировых СМИ. И гарантирую, что ты точно будешь в первых рядах открывателей.

Я всерьез задумался:

— Остается понять в каком месте нашли наш клад?

— Если это осталось в твоей памяти, то мы завтра все узнаем.

— Не понял?

Марго выгнулась как кошка.

— Разве Ярослав не рассказал. Ох, уж эти чекисты! Всегда забывают предупредить о самом главном.

— Марго!

— Успокойся, — женщина ловко вывернулась из объятий, усадила меня на кровать и начала легонько массировать плечи. — Насколько я поняла, у тебя нашлись области знаний, которые представляют интерес для нашего Центра.

Меня начали донимать смутные сомнения:

— И?

— Евген погрузит тебя в гипноз и все узнает. Как видишь, все просто!

Я все-таки вывернулся из её объятий и глянул на женщину с некоторым подозрением.

— Что-то я здорово сомневаюсь!

— Не сомневайся! Этот задрот невероятно умный и дотошный. Для этого его здесь и держат. Так что считай, что информация уже у нас в руках.

— У нас?

— Так я еду вместе с тобой пообщаться с тамошним начальством. Если клад будет найден в канун юбилея города, то на историков прольется золотой дождь. Так что сможешь и учиться, и заниматься наукой одновременно. Ну и зарплата. Не придется отвлекаться на всяческую спекулянтскую ерунду! Как тебе перспективы?

Я отодвинулся в сторону. Над предложением и в самом деле стоило подумать. Только вот сначала узнать — где же подвох?

— Хорошие перспективы. Я поразмышляю на досуге.

— Вот ведь ты какой! Тебе предлагают сразу прыгнуть вверх! Ты разве не этого хотел? Ложись обратно, я не закончила.

Через некоторое время я выдохнул:

— Марго, там точно следует делать массаж?

— Еще как стоит!

Маргарита легла мне на спину и жарко дышала в ухо, и я понемногу начал сходить с ума. В минералку точно было что-то подмешано

Глава 5 Подсевшее серое утро

Нет, утро было обычным. Солнце, зелень, цветы. Вот внутри меня было на редкость хмуро и нехорошо. Вчера полдня с небольшими перерывами мои мозги пытали у Жэки. Затем я выпросил в буфете какую-то бутылку с яркой этикеткой и тихо сам с собой напивался до полуночи. Зато в настоящий момент остро ощущаю все последствия бурно проведенных последних дней. Голова гудит, во рту, как будто стая кошек гадила, тестикулы ноют. Да и тело… Вроде ни с кем не дрался. Так бывает, когда долго спишь в неудобной позе. Наконец, нашел себе силы оторвать голову от подушки.

Ох, ты ж божечки ты мой! Лучше бы я этого не делал. Ведь еще ни разу не надирался до такой степени в новом теле! А его бы следовало поберечь. И так его то норовят продырявить, то довести до сексуального истощения. Взгляд невольно упал на этикетку. Ого! Я выжрал литровую бутылку вермута! То-то мне так хреново. В мозжечке запульсировала неутихающая боль. Это меня и добило, еле успел добежать до белого фаянсового друга.

«Сейчас немедленно в душ!»

Слава ЦК КПСС! В корпусах Центра стояла импортная сантехника, и я смог получить порцию освежающего контрастного душа. Но легче стало относительно. С сожалением глянул на валяющиеся под койкой пустые бутылки от минералки. Придется топать в буфет.

«Ох, черт, мне же сегодня улетать домой!»

Сволочи, не дали даже день для отдыха! Хотя куда уж дальше отдыхать? Наверняка Истомин уже вовсю домой названивает. Их стройотряд должен на днях улетать на дальний объект. И еще Вероника вроде как на днях вернется. Здесь я вспомнил наши с Марго выкрутасы и мне стало еще хуже. Сволочь я первостатейная. Лезу зачем-то везде и косячу по-черному. Вот на фига завел бодягу с женитьбой, если сам еще не нагулялся? Терзания моральные сверху накрыли мучения физические и мне стало так хреново, как не было давно.

«Валить надо отсюда и больше с этим проклятым Центром не общаться!»

— Ты чего сидишь? Завтрак давно раздают.

На пороге волшебным образом оказался заместитель Ярослава Илья Вязунец. Подтянутый молодец, с русой челкой наискосок. Тоже из «наших», то бишь попаданцев.

— Не видишь, хреново мне.

— Сам виноват. Тебе же, Сергей, говорили, что после сеанса алкоголь противопоказан?

— И чего? Не жить теперь? Чертовы ублюдки!

Меня сейчас здорово раздражало присутствие очередного гэбэшного атлета. Только в отличие от здешних безопасников, он был не серым и неприметным агентом, а ярким и симпатичным молодым мужчиной. Видимо, и функции выполнял соответствующие. Ну разве такому откажешь в решении того или иного вопроса? Мои похмельные эскапады на красавца не подействовали. Он лишь покачал головой и бросил:

— Тебя Проф ждет. Идти куда знаешь?

— Без сопливых!

— Тогда бывай! Минералка свободно в буфете.

Вот черт! Мог бы, дурак, спросить про таблетки от головы. Вряд ли найдется нечто специальное типа Алко-Зельцера, но хотя бы банальный аспирин точно у них имеется. Чтобы отвлечься, решил одеться и убрать заранее в чемодан все лишнее. Вернее, не чемодан, а подобие дорогого «дипломата». Марго подогнала под видом «легенды». Мол, не зря же в столицу мотался. Вот прикупил по случаю дефицит. «Чемоданчик» и в самом деле выглядел солидно. С таким институт посещать не стыдно. Надел выходные брюки, рубашку и открыл замок. Нумерацию кода почему-то вспомнил сразу. Будете смеяться, но все основные пин-коды карт и некоторых паролей в моем том будущем копировали номер армейского автомата. Многое из того дурдома забылось, а вот это хорошенько запомнилось. Странно, да?

Ого, а это у нас что? Пакет со свежей рубашкой. Трогать не буду, еще пригодится. А этот кожаный ремень сейчас, пожалуй, использую. Какая мягкая выделка! Молодец Марго! Брошюра из университета. О ней Маргарита упоминала, вытянула из деканата материал о научной конференции с близкой темой. Какой там приложен замечательный список литературы! Спасибо ей огромное. Шикарная женщина! Так быстро влезает в любую тему, а уж сама…

Некоторые воспоминания лучше не воспроизводить визуально. Хотя в сексе невероятно важны и тактильные, слуховые и обонятельные ощущения. Запах пота, горячие прикосновения тонких пальчиков, массаж твоего тела разбухшими сосками. Сразу стало жарко и мысли спутались. Ведьма, истинная ведьма! Не зря она взяла себе этот псевдоним. Разом пахнуло Булгаковской чертовщиной! Такс, а это что за конвертик выпал у нас? Четыре сиреневых бумажки внутри и записка.

«Серж, это тебе на первичные расходы. Ни в чем себе не отказывай!»

Или это прикол такой, или Маргарита не в курсе здешних цен. Или думает, что студент должен жить впроголодь. Ага, и еще с молодой женой! Я, конечно, не рассчитываю на уровень потребления прошлого времени, но жить на копейки как-то совсем не хочется. Нет, потребительское сытое будущее нас определенно испортило.

«Вот-вот, потому ты и повелся на все эти гнилые базары о прогрессорстве. Тебя банально купили!»

Ну что за мысли сегодня дурацкие в голову лезут! Так, быстро все собираем и тащимся к Профу. Что еще от меня этому сумасшедшему доктору наук надо?

В Центре все рядом. Из блока для прикомандированных дорожка среди деревьев петляет прямиком в Аналитический корпус. У них даже все названия жестко законспирированы. Как будто сюда может попасть кто-то посторонний? Если охраной заняты ребята из ГРУ, то думаю, и мышь мимо них не проскочит. Круче, наверное, только девятка. Или что сейчас в местном Союзе для охраны первых лиц? Сколько всего я еще не знаю, да и не узнаю никогда.

Неприметный охранник, дежуривший у входа, сопроводил меня до нужного кабинета на втором этаже. Вернее, практически весь этаж и был кабинетом главы сего богоугодного заведения. В приемной я Профа не застал и сразу двинул дальше, удивляясь некоторой безалаберности местного руководства. Вдруг я обнаружу здесь страшную тайну, к коей у меня нет допуска. А ведь вчера что-то такое подписывал.

«Вот сволочи, подсунули документ после гипноза в коматозном состоянии!»

Так что кому и сколько я должен, даже не в курсе. Но должен точно! С государством шутки плохи. И по самой банальной причине. Всегда существует куча начальников различного ранга, считающих, что именно они лучше всех знают о настоящих государственных интересах. В будущем с этим проще — там все казнокрады в той или иной степени, и можно смело обнулять их «телевизионные сказки». Здесь же еще существуют истово верующие в лучшую жизнь в «Загробном мире», то есть при коммунизме.

«Хм, а я сам из каких?»

— Сережа, а вы что здесь забыли? Насколько я помню, у вас сегодня рейс с Марго в ваш, как это, город ангелов.

— Архангелов, Дмитрий Иванович. Так вы же сами меня позвали.

— Ах да. Извините, заработался, — Проф оторвался от компьютерной клавиатуры. Я не помню, была ли такая в эти времена или это наработки из будущего. Во всяком случае монитор на полке маленький, а самого компа я не заметил. Хотя какой-то шкаф в углу стоял и даже немного жужжал. — Пройдемте в кабинет.

Огромная комната была наполнена светом и цветами. Никакого казенного начальственного стола и почти отсутствует мебель. Лишь полки и узкие шкафчики с прозрачными стенками. Мне указали на удобное кресло около журнального столика, и я, покряхтывая, как старый дедок, тут же упал в него.

— Что-то неважно выглядишь, Сереж. Раньше смотрелся более жизнерадостным. Ты случаем вчера не бухал?

— Пил, — уныло ответил я, предвосхищая скорый разнос.

Но Проф лишь горестно покачал головой и полез в ближайший стеклянный шкаф.

— Счас мы используем чудеса местной фармакологии.

Прохоров что-то лихо смешал в мензурке из нескольких разноцветных флаконов и подал мне. Я с сомнением покосился на мутноватую жидкость, но раздумывать не стал.

— Ну как?

Сложилось такое впечатление, что у меня в голове произошел взрыв той самой «Кузькиной матери». Но через пару минут внезапно стало намного легче. Головная боль прошла, зрение улучшилось.

— Замечательно Проф!

— Проверенное средство! Эксклюзив, можно сказать. Ты не первый, кто нарушает указания. Кстати, о них, — Проф присел напротив меня и начал наливать себе кофе из маленькой кофеварки. — На тебя уже получены документы. Вручат на выезде. Ты парень молодой, горячий, и я очень посоветовал бы тебе не махать корочками без причины. Здешние кураторы это крайне не любят.

— Вы что, за дурака меня держите?

— Нет, конечно! Иначе бы ты здесь сейчас не сидел.

— Да понял я! Ярослав о том же бубнил, и Марго.

— И еще. Вчера Евген обнаружил в твоем сознании весьма занятные сведения. Ты фантастикой часом не увлекался?

— Было дело. Одно время запоем читал.

— Ну вот и ладненько.

Ожидающе поглядывал на Профа, но тот не спешил с разъяснениями. Я в итоге не выдержал.

— И что, Проф?

— А?

— Про фантастику.

— Не суть важно! Просто эти идеи подтолкнули нас к любопытному решению.

— Тогда я здесь при чем?

— Ты? Ну ведь именно у тебя по этому поводу сложились некие ассоциативные мысли. Просто ты о них забыл, и те лежали себе на дне «мозгового стакана» до поры до времени.

Я нахмурился. Не очень приятно, когда в твоих мозгах бесцеремонно копаются.

— Идеи какого рода?

Проф недоуменно оглянулся. Видимо, не в его характере было делиться подобным.

— Это касается социальных рангов. Мы с Евгеном хотим в ближайшее развить эту тему.

Я малость прифигел:

— Проф, а ничего, что мы сейчас в мире социализма? Как бы такие откровенно фашистские идеи тут точно не проканают. Да я сам первый буду против!

— Это с какой стати? У нас будет четкий и абсолютно ясный критерий участия человека в общественной жизни. За это ему будут начисляться баллы и ранги. Все честно, без обиняков. Зато какая прозрачная идея!

Я налил себе травяного чая и некоторое время переосмыслял все услышанное раньше на тему всеобщей цифровизации и улучшения социального устройства общества. Вроде как определенные успехи намечались у китайцев. Так их очень много и надо как-то управлять безумной толпой народа. Да и социализм там построили какой-то конченный. Кривое прикрытие красным флагом обычной капиталистической задницы.

— Все равно не понимаю пользы от прямого вмешательства в личные дела советских граждан.

— Хм, как будто на каждом вашем комсомольском собрании не происходит то же самое.

«Уел, Проф!»

Я допил чай с сушками и внезапно понял, что здорово проголодался. А фармакология от Профа сработала! Надо бы у него рецептик выпытать, но затем я внезапно вспомнил о более важном:

— А где Ярослав и Марго?

— Майор Зайцев отбыл по делам. Привыкайте, у него много разъездов и встречаться вы будете нечасто. Маргарита встретит вас в аэропорту. Вы бы там поосторожней с этой барышней, — Дмитрий Иванович с нескрываемой ехидцей глянул на меня. — И в следующий раз, пожалуйста, закрывайте окна. Ваш неутомимый темперамент кому-то здорово мешает спать! Кстати, я бы на вашем месте все-таки показался врачу. Хотя это в принципе не мое дело с кем вы и сколько.

В былые времена я бы застеснялся, но в данный момент было абсолютно по фиг. Сами эту молодуху под меня положили, а сейчас предъявы кидают. Шумно им, понимаешь! Про врача, вообще, не понял. Все у меня работает как надо. Труд на пользу!

— Вот что, Проф, вы сможете прислать мне опосля, что наработали по выуженным из моей головы идеям. Все-таки они принадлежат мне!

— Зачем это тебе? — обиделся научный глава Центра.

— Затем, что может быть я внесу туда нечто неординарное.

Проф задумался и с неохотой согласился.

— Пожалуй, ты прав. Пришлем к тебе целевые наброски с нарочным.

— Вот и ладненько.

Оказывается, и Профа можно прогнуть. Значит, человек он не конченный.

— Подожди, Сережа. Тут тебе просили кое-что передать, — Проф отошел к полке и что-то там некоторое время искал, то и дело отодвигая в сторону один или другой телефон. Вид техники меня насторожил. Насколько помню, количество прямых телефонов указывало на высокий ранг бюрократа. А это что? Тот самый с большим гербом?

«Хрена себе, Проф, ну вы и даете!»

— Вот держи! Здесь все, что я сумел накропать из открытых источников по интересующему тебя историческому периоду и заветный конверт с авансом.

— Спасибо!

— Удачи. Ждем тебя осенью. Это даже не обсуждается. Причину приезда найдем и дорогу оплатим.

Уже в служебной машине я пробежался по распечатанным явно на принтере компиляциям от Профа и перешел к заветному конверту. Интересно у них, однако, тут устроено! Ни расписок, ни ведомостей. Швыряются деньгами аки фантиками. Я,понимаешь, горбачусь, кручусь, а тут так просто — шесть сиреневых бумажек! Итого я уже получил в Центре на все про все двести пятьдесят рубликов! Неплохо для одной поездки!

Но сюрприз ожидал меня дальше. Перед тем, как выпустить из автомобиля, прикрепленный из охраны протянул мне самую настоящую ведомость, чтобы я в ней расписался, а затем выдал заветные корочки и командировочные в сумме сто восемьдесят два рубля. Чем ввел меня в полный ступор. Твою ж дивизию! Они, что там все, охренели в корягу? Но отказываться не стал. Деньги есть деньги, всегда пригодятся. В голову даже закралась крамольная мысль — не сократить ли мне время пребывания в стройотряде. Ну а чего там корячиться зазря? Лучше с Овсянниковым месяц провести, набраться у опытного археолога ума-разума.

Нет, определенно пребывание в Центре сказывается на общем настрое и планировании дальнейшей жизни в этом мире. Уже появились сомнения насчет Вероники, сейчас они бьют по другим связям.

— Привет, красавчик! Целоваться не будем! — Маргарита была несмотря на жару в деловом костюме. И он ей очень даже шел. Во всяком случае скрывал излишнюю сексуальность. — Так, а почему мой подарок не на тебе? Где рубашка?

Я кивнул в сторону «дипломата».

— Там, некогда было. Вчера из меня все соки выжали, сволочи.

Глаза Марго бесстыже блеснули, указывая куда-то вниз:

— А там еще не накопилось?

— Вот об этом я и хотел поговорить. Нам больше не нужно встречаться.

— С чего бы? Тебе было со мной плохо? Я вроде как замечала совсем обратное. Ты, Серж, довольно страстный мужчина. Наверняка в прошлой жизни был ходок?

Мы разговаривали и постепенно продвигались в очереди к стойке регистрации. Лето, пора отпусков, все рейсы были забиты до отказа.

— Неважно. Просто у меня есть девушка и там все серьезно.

Маргарита подала работнице Аэрофлота билет с паспортом, получила посадочный талон и дождалась меня около входа.

— Боже, какой ты скучный! Одно другому не помеха. Она ведь еще девчонка? Ни фига не умеет в постели? А я ни на что не претендую. Женись становись семьянином. Мы же будем, — Маргарита мягко взяла меня за пуговицу рубашки, — иногда пересекаться для конспиративных встреч. Плюнь на верность. Она на самом деле ничего в этой жизни не значит. Наши настоящие близкие, кому мы хоть что-то должны, давно умерли. Весь мир умер!

Я ошарашенно покосился на коллегу. Сквозило в её ожесточении нечто такое… Боль и безмерное сожаление. У нее точно есть зуб как на этот, так и на тот мир. В душе лениво шевельнулось сочувствие.

— У тебя здесь разве нет никого?

— Почему же, — Марго пожала плечами и показала на табло, нам объявили посадку. — Родители живехоньки. В том времени они меня бросили, воспитывала бабушка. Так что никакого желания ехать к ним не возникает. Лучше займусь собой и яркими перспективами.

— Понятно, вот потому тебя и корежит. У меня все хорошо. Родные, друзья брата. Так что, знаешь, не лезь, пожалуйста, ко мне в личную жизнь.

Маргарита покосилась и тихо пошипела:

— Как знаешь. Все равно ты будешь мой.

Хорошо, что летели мы в разных частях салона. Взгляд у Марго стал таким… С подобным зарезать как два пальца… Вот только на фиг я ей сдался? Не красавец, не миллионер. Любая женщина — это та еще загадка!

Глава 6 Горячая пора — начало

Я опоздал. Команда Истомина уже улетела. Мама оставила мне адрес, который Николай передал ей по телефону, и я тут же рванул в авиакассы. Благо они рядом, через пару кварталов. К сожалению, прямых рейсов не было, и недолго думая взял на ближайший рейс на Пинегу. Там как-нибудь перекладными доберусь. Для некоторых будет откровением, но до многих населенных пунктов Архангельской области можно было добраться лишь на самолете. Ни дорог, ни какого-либо иного транспортного сообщения вовсе не существовало. Разве что окольным путем через море или по реке. Как в старопрежние времена.

Так что оставались мне на сборы вечер и ночь. Батя снова ушел в рейс, в отпуск пойдет осенью. Тогда и увидимся. Я с детства так привык, оставаться сиротой урывками. Мама собиралась в августе к родственникам. Кстати, не так далеко от тех мест, где я буду работать. Так что пришлось пообещать, что по возможности к ним в Мезень заеду. А вот Вероника еще не приехала, но сумела дозвониться. Как будто знала, что я дома.

После недолгого междугороднего разговора с потенциальной невестой решил выйти на улицу. Стало малость посвежее, с севера подул ядреный ветерок. Никак погода меняется? Горячо знакомый голос оживил потухшие чувства и мне стало еще хреновей от мысли, что я изменил. Хотя, с другой стороны, я настоящий никому и ничего не должен. Здесь Марго абсолютно права. Разве что самым родным и близким. Чтобы сама Вероника сказала, узнав, что я дважды был женат и перепробовал в той жизни немало женщин? Нет, не был я ходоком, но от сладкого не отказывался. Да и случилось это в большей части в период между двумя браками.

В итоге все так сложно!

— Серый, какими судьбами?

Я оглянулся. Двое с ларца, неодинаковы с лица!

— Кеша, Паша! Здорова чё ли!

— А мы смотрим, ты — не ты? Тебя, археолог, фиг застанешь дома. Совсем старых корешей забыл!

— Да некогда, парни! С одного дела на другое.

— Что-то ты, Серый, неугомонный стал какой-то, — Иннокентий внимательно смотрел на меня. — Как будто торопишься жить.

Я чуть не оторопел от подобной откровенности. А ведь он полностью прав! Я, как ни говори, но с самого начала взял такой темп в здешней реальности. Как попал сюда, так и мчусь без остановки. Уже зная, что время быстротечно. И терять его в этот раз не намерен. Внезапно брошенная корешем мимоходом фраза поменяла в моей дальнейшей жизни многое.

— Эй, ты чего, заснул?!

— А? Да нет, просто устал.

— И куда-то снова уезжаешь?

— Ты как узнал?

— Угадал! Дерганый какой-то. Пойдем сядем на скамеечку. Намотался сегодня!

— Где?

— Не ты один в делах и заботах. На жизнь зарабатываю. Пива будешь?

— Спасибо, и так с утра еле отошел.

— В Москве угощали?

— Типа того. Соки все выжали, сволочи.

— Ну так столица. Там не зевай!

— Колян где?

— Вот друг еще называется! — Паша посмотрел на Кешкину сигарету и вздохнул. Сам он после операции курить бросил. — Колька же свое училище закончил и в армягу сразу загремел. Сейчас в Североморске в учебке.

— Во как! А где я был?

— За городом в земле копался. Мы тебе звонили, но маман сказала, что ты и не бываешь дома. Так что отвальную, извини, без тебя провели. Кстати, тебя там Дашка Морозова спрашивала.

— Да ну её! Тоже мне свет в окошке.

— Ого! Наш пострел никак и в столице поспел?

— А если да, то что?

Парни переглянулись и дружно заржали. Кеша выпустил облако дыма и заметил:

— Раньше бы не поверил, но сейчас думаю, что наш половой гигант вполне могёт!

— Да ладно вам! Я пока человек свободный, имею право налево.

— Пиво пей! Все лето завозят хорошее с Прибалтики. Торговля, как с ума сошла. Дефицит за дефицитом прёт. Знакомая фарца жаловаться начала, что их менты конкретно щемят. Ну и времена пошли лютые!

— Ну чего, нашли твои археологи клад?

— Нашли.

Паша сразу оживился:

— Много там было золота, серебра?

— Ага и бриллиантов! Хлебальник захлопни, Паш. Клад имеет в первую очередь историческое значение. Из серебра немного украшений и те позеленели от времени.

— А-а-а.

Иннокентий бросил на меня внимательный взгляд:

— Ты, гляко, серьезно по науке пошел?

— Ага, — я решил начать создавать легенду. В первую очередь для Кеши. Ведь снова будет предлагать халтуру. — Для того в Москву и ездил.

— И как?

— Дали две полставки, буду помогать в местном музее. Заодно учиться писать умные тексты. Там такие величины в университете, с бухты-барахты не подкатишь. Но наколку к кому подойти дали. Так что пока в шоколаде.

— Ни фига себе! Ну ты маладца! — Паша искренне был рад за меня, а Иннокентий еще больше задумался.

— Завтра ты где. Серый?

— Завтра, парни, я улетаю в Лешуконское, работать на благо Родины.

— Не понял.

— В стройотряд еду к Кольке Истомину. Зимой на что-то жить надо? Девушки нынче дорого обходятся, да обувь новая нужна. Старые сапоги каши просят. Видел какие цены на импорт?

— Кусаются! Даже в магазинах. Ну в принципе правильно. Только сам ты еще не заколебался столько вкалывать?

— В сентябре отдохну, пока остальные будут на картошке чалиться.

— Ты не поедешь?

— Это льгота за народную дружину.

— Ты смотри, Паша, какой у нас прошаренный кореш! А мы то его бессребреником считаем!

— А чего, Кеша? Правильно он все делает. Комсомолок на сене оттянет и еще деньгу заработает. Слышал я об этом Истомине. У него самые высокие зарплаты. А там море, бархатный сезон, длинноногие красотки.

— Паша, я не узнаю тебя в гриме!

Мы засмеялись и продолжили разговоры обо всем и ни о чем одновременно. Мне было хорошо с этими парнями. Пусть они и не совсем мои друзья, но было между нами некое братство, которое многое прощает. Просто сидеть летним теплым вечером, смотреть на родной двор и не думать хоть пару часов ни о чем серьезном. Раньше бы я много дал за подобную возможность. Вот сейчас и пользуюсь подарком судьбы. Пью лимонад, узнаю свежие новости, впитываю в себя родной ночной город. И внезапно понимаю, что никуда отсюда уезжать не хочу. Вот не хочу и все! Все эти будущие блестящие перспективы мне по барабану. Желаю ощутить, прожить, прочувствовать свое родное. Еще раз, по-иному.

Посидели, в общем, хорошо аж за полночь.

Чуть не перепутал аэропорта. Да, у нас их два. Большой в Талагах для дальних рейсов. Там же расположен полк сверхзвуковых Миг 31. И на другом берегу реки небольшой аэропорт местных авиалиний Васьково. Добираться туда даже сложнее, но ничего, приехал вовремя. Хорошо, что мама почти все приготовила заранее. Я, толком не выспавшийся и всклокоченный не сразу сообразил, куда идти и что сдавать. Багаж ведь мы тащили в самолет сами и складывали сзади под бдительным надзором экипажа. Я сдал технику большущий рюкзак, прихватив папку с документами в салон. Элька, Л-410 чешского производства напоминала рейсовый автобус. Ну примерно таким он и был, по сути.

Прямого лета до поселка Пинега минут сорок. Погода стояла хорошая, потому можно было без напряга рассматривать бескрайние северные леса, голубые зеркала озер и темные ленты таежных речушек. Вот блеснула водами и плёсами относительно широкая река Пинега, зажелтели обрывами берега. Пинега вроде как переводится с чудского как вода ветров. И где-то там под толщей карстовых пород ждут человека еще неисследованные им пещеры. Эх, я ведь должен был в следующем году ехать туда. Но ни меня в этом мире, ни той судьбы уже не будет. Проживаю отчасти чужую, а бедный братец где-то свою в параллельном мире. И мы именно такие никогда не пересечемся. Во всяком случае так считает Проф, а его мнению в темпоральных проблемах я доверяю. Слишком уже много он подсказал товарищам в тесных фуражках.

Вот промелькнули золотистые купола Красногорского Богородицкого монастыря, основанного еще в 1606 году. Самолет начал заходить на посадку. В такую прекрасную погоду чего не летать? Так что сели на взлетное поле без проблем. Прихватив рюкзак, двигаю сразу к зданию аэропорта. Как давно я здесь не был! Невольно поворачиваюсь в сторону деревни Кулогоры. Она высится своими старинными избами над ровным полем, расположившись на карстовом угоре.

Наверное, нигде в мире нет больше такого! Чтобы буквально в километре от аэропорта расположилась цепочка внушающих уважение пещер. Кулогорская 1, 2, 13-Троя, Водная К4. Вроде еще какие-то мелкие есть. Где-то там наверху в логе вскоре встанет базовый лагерь ребят студентов. Они ведь в этом августе собьют, то есть соединят первые две пещеры Кулогорской системы. Через несколько лет будет исследовано пятнадцать километров, а позднее и больше тяжелейших карстовых лабиринтов. Постоянная температура в два градуса, залитые ледяной водой узкие ходы, а в Трое раскинулись целые озера, по которым можно передвигаться лишь на надувных лодках.

Нахлынули воспоминания, это ведь моя прошлая судьба. Я буквально ощутил стылое дыхание пещеры, этот непередаваемый запах мокрой глины, давление кромешной тьмы. Затем перед глазами появились лица старых товарищей, некоторые из них после стали друзьями на всю жизнь. А ведь их у меня сейчас не будет. Да и существуют ли они в этом варианте реальности, я не знаю, даже не интересовался. А надо ли мне это знать? Торить дорогу придется сызнова или все будет напрасно. Гибель тех миров ни к чему не приведет. Стало на мгновение страшно.

Непередаваемо грустный я подошел к зданию аэропорта, чтобы узнать, есть ли билеты до Лешуконского. Отсюда во все стороны нескольких окружающих районов летали работяги «Аннушки». Маршрутки бескрайнего Русского севера. Видимо, на мою печаль и обратил внимание один из работников аэродрома, щеголяющий пышными усами.

— Что, парень, опоздал? Куда торопишься?

— Да вот к ребятам в Койнас. В стройотряд. И так задержался на пару дней.

— Загулял никак?

— Нет. Я на историческом учусь, на археологических раскопках работал.

Усач глянул на меня внимательней:

— Вот даже как? Похвально. Ты подожди здесь, парень. Сейчас как-нибудь устроим.

Минут через десять усатый мужчина подошел ко мне с моложавым летчиком в модных «Райбанах».

— Вот Виктор тебя довезет. Полетишь с ним в кабине. Второй пилот заболел, так что место есть.

Я малость испугался.

— Так я ведь не летчик, не умею.

Виктор засмеялся:

— Да не ссы. Поведу я. Лечу через Лешуконь до твоего Койнаса. По пути еще в два места заскочим.

Усатый глянул на летчика и заявил:

— Только смотри, Витя, ни копейки со студента не бери. Они там у вас клуб новый строят.

— Да что я, дядя Григорий, не русский человек, что ли?

— Ну тогда бывай!

Виктор оглянулся на меня, показал на рюкзак и скомандовал:

— Давай за мной! Будешь помогать на посадке. Не ссы, ничего сложного, зато мне хлопот меньше.

Честно говоря, в подготовке к полету толку от меня было немного. Разве что поручили проверку билетов и порядок в салоне. Самолет был заполнен под завязку, люди куда-то летели, спешили по делам. Все-таки двадцатый век на дворе, человек стал намного мобильней. Убрал лесенку, захлопнул люк и двинул в кабину.

— Пристегивайся!

Виктор начал многочисленные манипуляции, что-то мне попутно объясняя. Но за ревом мотора я мало чего услышал, хотя было любопытно. Это не автомобиль водить, намного сложнее. Вот Ан-2 разбежался по полю и незаметно для меня поднялся в воздух. Первая остановка произошла минут через двадцать пять. Говорю же, маршрутка. Один раз Виктор, повернувшись в салон, заорал:

— В Усть-Чулоса есть выходящие?

Таковых не нашлось, потому мы полетели сразу до Лешуконского. Там на борт погрузили «заболевшего» второго пилота. Выхлоп от него был будь здоров, так что сидел он в салоне, приходя в себя после свадьбы брата. Еще посадка в Ценогоре и станция конечная — Койнас. Разузнав у местных, где найти стройотрядовцев, спешу к автобусу. «ПАЗик» несся по улицам, как по гоночной трассе. Почему-то в наших деревнях все так ездят. Хотя им-то куда спешить?

И первым, кого я увидел около стройки, была Верка со спортфака. Чую, ох ждут меня тут горячие деньки!

Глава 7 Август месяц урожайный

До чего теплое было сей год лето, но север остается севером. Пора белых ночей миновала, с каждым днем вечера становились холоднее. С севера по реке Мезени свежим дыханием ветра то и дело пробивало Арктикой. Но работа от этого не становилась менее горячей. На самом деле новый поселковый клуб строили не только мы студенты, но и подразделение районной строительной мехколонны. Ведь для такого серьезного сооружения требовалось немало техники. Бульдозеры, краны, грузовики, бетономешалки. Мы же просто рабочие руки, коих всегда на Руси не хватало. Что не сказать о земле и ресурсах.

Нет, не совсем прав. Это я здесь в первые дни пахал в качестве разнорабочего. Ребята со старших курсов уже наловчились трудиться бетонщиками, каменщиками, штукатурами. Были и те, кто освоил сварку и работу на тяжелых машинах. Так что стройка не прекращалась ни на день. Если не завезли чего-то по одной из позиций, то мы тут же переключались на другую работу. Благо её хватало всем.

Первые недели я прилежно таскал мешки с цементом, кирпичи, носилки с раствором, копал, кидал и тому подобное, чему нас отлично учат делать в армии. Затем за меня взялись девушки. Не подумайте ничего дурного. Зина и Света считались в стройотряде спецами по штукатурке. Даже какие-то курсы окончили. Девушки серьезные и уже почти замужние, они наглядно показали мне специфику работы. Не чурались и сделать втык за халтуру. Как ни странно, но работа с штукатуркой у меня неплохо получалась. Девчонки даже удивились поначалу. Я же не будут говорить всем, что на самом деле имелся навык из прошлой жизни. Пришлось в конце девяностых поучаствовать в халтурах. Проклятый девяносто восьмой тогда по многим ударил.

А руки, руки то помнят!

Поэтому пока ребята возились со вторым этажом и крышей, мы уже вовсю отделывали первый этаж. К сентябрю здание должны были подключить к местной котельной, дальше им будут заниматься местные специалисты. Чую, что провозятся они до следующего лета. Но что поделать, студенты подрядились работать лишь до конца августа. На меня же и вовсе уже пришел запрос с института. Опять еду на раскопки. Не хватает опытных рук! Народ разъехался и в археологическую партию собирали с бору по сосенке. Истомин известие о моем отъезде воспринял вполне спокойно. Делом же занят, а не волыню! Да и здесь показал себя с хорошей стороны.

Работал, как и все остальные по четырнадцать часов, довольно быстро сошелся с коллективом. Наладил отношения со старшекурсниками. Нам еще вместе учиться, а они в большинстве своем студенческие активисты нашего института. Или вы думаете, что в активе были лишь балаболы из комитета комсомола? Нет, человек на самом деле проявлялся во всем. Я по прошлой жизни отлично помню, как из студенческого актива в девяностые вышло немало бизнесменов и ярких политических деятелей. Это уже при Гаранте вверх полезли серые и блеклые. Такое характерно для любого общества. Нормальный социум использует «пассионариев» с толком и расстановкой.

Так, так, ждете от меня рассказа, что и с девушками я нашел быстрый «контакт»? Нет, уважаемые. Даже вертихвостка Верка уже занята. В стройотряд просто так не попадали, потому Николай брал в основном уже готовые, слившиеся пары. Остальные парни «добирали» местным составом. Девушки в Койнасе водились красивые и не сказать, чтобы излишне стеснительные.

Похоже, что знаменитая тетенька из советского ТВ с фразой — «В СССР секса нет» здорово ошибалась. Восьмидесятые как раз явились апофеозом русской сексуальной революции. Не зря именно в те годы на телевидение появилась аэробика, а в перестройку массово пошли фильмы с обнаженкой. Народ уже был готов раздеться и показать себя во всей красе. Московский бомонд в разврате уже лет как двадцать. Просто пока соблюдали приличия на публике.

По более продвинутым национальным окраинам, вообще, молчу. В той прошлой жизни на излете жизни Союза угораздило меня поучаствовать в кооперативном движении. Регистрация оного в одной из прибалтийских республиках оказалась намного выгодней, чем в РСФСР. Потому мы со старым корешом быстро подсуетились. Ну все, как и позже. Работаешь в России и выводишь деньги на счет в другую страну. Скажете — непатриотично? Это уже, пожалуйста, к нашему правительству. Почему они так делают, что чужаки перехватывают нас на каждом шагу?

Чухонцы вон быстро смогли создать условия. Ниже налог, проще обналичка и есть, где её прокутить. Помню мы банально брали на Апрашке коробку сигарет и сдавали чохом в Таллине на вокзале. Навар не особый, но на посиделки в ресторане хватало. Заработок на ровном месте. И скажем так, мое сексуальное образование прошло на лоне эстонской природы с чистокровно эстонскими барышнями. О многом, что они показали на практике, я даже не догадывался. Дикие мы в этом плане были люди. Эстонкам же, как ни странно, оказались интересны русские мужчины, особенно с сербскими корнями. Ну так на их половин посмотрите — надо же назвать мужика Тынис, Рихо, а то и вовсе Мяги?

В Койнасе же всегда мужчин не хватало, так что братва не терялась. И откуда в молодых организмах после тяжелого трудового дня еще оставались силы? Так как я уже принял окончательное решение по Веронике, то не корчил из себя недотрогу. И потому, когда в деревенской бане неожиданно оказался не один, не потерялся. Но до чего жарко заниматься любовными делами в парной! Еще ведь и топилась банька по-черному, так что после пришлось еще раз ополаскиваться. Нюра, почему-то так она себя называла, не была красавицей. Обычная светловолосая северянка простоватой наружности. Разве что её формы внушали уважение.

После «банного захода» она на прощание жарко шепнула — «Жду тебя на повети» и умыкнула в белесую магию наступающей приполярной ночи.

Поветь — это хозяйственная пристройка к жилому дому. Дома же здесь на Севере — это огромные шестистенки в два этажа. Нижняя изба изначально зимняя с печкой и довольно тесная. Наверху просторная летняя светлица с крашеными полами, более современной мебелью и большими окнами. Сейчас они переделаны для круглогодичного житья. Даже не знаю в каком веке эти избы были построены, но выглядели солидно. На поветь с улицы ведет своеобразный жердяной пандус. На ней хранилось сено, утварь, в старинных избах жила с хозяевами скотина. Все, почитай, под одной крышей. Чтобы ни вьюга, ни морозы не мешали привычной хозяйственной жизни.

Сейчас скотина на полях, душистого сена уже наготовлено, валяйся не хочу! В стаканах у нас зелено вино, в корзинке свежие кулебяки с местной рыбешкой, калитки с ягодами и обычный магазинский лимонад. Нюра девушка жаркая, но неопытная. Очень может быть, что она и завела все эти отношения для приобретения оного. Женщины ведь существа хитрые и практичные. И если нет у тебя броской красоты, то они могут взять мужика другим. Ну а мне что, мне не жалко!

Отринув внутренний запрет еще в Подмосковье, я погрузился с головой в мир сладкого разврата. Не забывая про хитрости предохранения. А вот здесь меня ждала засада! Своих средствов я не захватил, ехал ведь трудиться во благо Родины! Так что пришлось занять по первости у ребят-стройотрядовцев. Но у меня же есть знакомый товарищ летчик! Виктор в поселке бывал часто, так что через пару дней привез по блату искомое. Просьбу он воспринял с известной долей юмора, даже не попросил сверху ничего. Нормальный мужик оказался! А вы говорите в СССР не было секаса! Не было показного разврата и прочей педерастии, за этим бдительно следила суровая общественность. Но сеновалы, бани и прочие кусты отнюдь не пустовали.

Вроде бы на такой высокой ноте следовало и закончить сказ про стройотряд. Все у меня в порядке. Вдали от начальства намного лучше. Свежий северный воздух, бодрящие местные напитки и здоровая деревенская пища, труд на пользу, верные товарищи, песни под гитару. Что еще нужно для счастья молодому организму? Не верьте скучным россказням стариканов из будущего. Просто у них была унылая серая юность и предельно скучная, вызывающая изжогу жизнь. Вот они на склоне лет и гадят на страну, людей, стараясь свалить на обстоятельства собственную никчемность. Нет, я собираюсь и эту жизнь прожить весело, со вкусом. Так что не мешайте наслаждаться каждым её моментом! Вон и Нюрка идет, покачивая наливными бедрами.

— Сереж, шабаш!

— Что так?

— Раствор закончился.

Все как всегда! Хоть Истомин и старался как можно лучше устроить снабжение, чтобы его бойцы не простаивали. Но в жизни случалось всякое. Мы же находились буквально на границе цивилизованного мира. Логистика в Лешуконском районе была довольно сложной, большая часть грузов доставлялась по воде весной. Море, река, перевалка на вездеходные грузовики. Представили? Если не завезли чего-то весной, то жди следующего года! Цемент же летом везде дефицит. Его вечно не хватает на всех.

Я с сожалением оглядываю почти законченную комнату и начинаю собирать инструмент. Хоть моя работа в стройотряде почти закончена, но рабочее место стоит содержать в лучшем виде. Так что двигаю на улицу, мыть, шкрябать, сушить. Мимо проскакивает с самым серьезным видом наш бригадир Анатолий.

— Толик, шабаш надолго?

— По ходу да, — Анатолий недоволен. Ему закрывать наряды. — Отданный нам цемент какая-то зараза с базы в райцентре утащила. Мы еще с этим кладовщиком разберемся!

— Вы чем тогда займетесь?

— Так на крыше и с отоплением работ еще полно. Найдем что делать. Но чую, если в следующем годе нам этот же подряд достанется, поплачемся. Не будут местные ничего делать, да и не умеют толком.

— И что тогда?

Бригадир вздыхает, присаживается с сигаретой рядом, пока я отмываю мастерок и шпатели. Он искоса посматривает на меня, решает, стоит ли говорить откровенно. Но, видимо, бригадир в курсе наших доверительных отношений с Истоминым.

— На Пинегу поедем, коровники строить. Денег больше, возни меньше.

— А здесь?

— Уже не наша проблема. Да не смотри так! Не в первый раз. Денег выделят, а о стройматериалах не позаботятся. Вечно у них бардак!

Я лишь качаю головой. Вот она наша родная посконная бесхозяйственность. Пока одни корячатся, другие в это время мутные схемы прокачивают. Или вы думаете, все это только в будущем появилось? Я вспомнил рассказ одного из одноклассников прошлой жизни. Вот он как раз сумел закончить исторический факультет и потом некоторое время работал в Госархиве. Как раз пришло время «святых» девяностых, и особо хитроделанные товарищи решили использовать себе во благо «наследство предков».

Ими делались запросы в архивы под соусом восстановления справедливости по отношению к репрессированным родственникам. Видимо, затем должны были последовать запросы о возвращении былых раскулаченных активов. Ходили тогда слухи, что можно забрать оставшиеся от предков здания, мельницы, целые производства. Типа невинно осудили их дедушек и бабушек, и государство обязано все компенсировать.

И чем вы, думаете, все эти хитрожопые изыски закончились? А решительным пфуком! Практически все родственники наших ушлых граждан были осуждены за дело. Бывшее кулачье и купеческие приказчики также неплохо устроились в те годы на местах. Ругали колхозы, но теплые должности занимали первыми, отталкивая остальных. Кладовщики, завхозы, завмаги и прочая синекура. Никто из них не желал честно работать на страну.

Вот и палилось бывшее кулачье — кто на прямом воровстве социалистической собственности, кто на спекуляции или прямом вредительстве. Случались и более банальные преступления. Пил на рабочем месте и спалил коровник, допустил преступную халатность и угробил колхозное имущество. Им же было плевать на остальных и их труд.

И ведь все осуждены честно и по закону. Обычным судом, а не «тройками». По чисто уголовным делам. Никто лишнего им не добавлял. Так что, когда услышите от кого-нибудь из хитропопых подобный плач, делите все на десять или требуйте прямых доказательств. Вся эта репрессированная публика чаще всего сидела за дело, обычные барыги, спекулянты и бракоделы.

Ну политики я не касаюсь, но здорово подозреваю и что там все аналогично. Пауки и упыри жрали друг друга с большим удовольствием и не жалея крови. Своей и чужой. По шумок и карьеристы тогда сочинили тысячи анонимок. И хорошенько вспомним состав страшного ГУЛАГа. Подавляющее большинство его состава составляли обычные уголовники, к коим после войны добавились предатели, бандеровцы и прочие лесные небратья. Так что плачущей по «безвинно убиенным» диссиде надо давать в зубы фактические цифры.

Что-то я разошелся, заметив очередную несправедливость. Вроде бы и не особо меня касается. Ну подумаешь жители забытого богом поселка еще пару лет перебьются без клуба. Бедные деревенские библиотекари так и будут осенью подставлять тазики под капель, кружки и секции тесниться в старом здании школы. А те, кто туда не попал, болтаться по улицам и мечтать выбраться из бескультурной деревни в город. Посконная Русь, потомки вольных поморов, они, значит, не заслужили, не заработали себе на хорошую жизнь. Пусть отстраивают иные окраины за их счет.

А они отдали государству выловленную в море рыбу, заплатив последние колхозные копейки на траулеры. Спилили на валюту все приполярные леса, открыв дорогу арктическим ветрам. А потом все удивляются — а чего погода так резко изменилась? Отдали Родине последнее кровное — можете быть свободны! Ни сейчас, ни в будущем не получите больше ничего!

Ненужный никому кондовый русский генофонд, он позже растворится среди бесчисленных приезжих в огромных мегаполисах. Забудутся древние обычаи, самобытные песни, истлеют старинные красивейшие одежды поморских женок, самые богатые и изысканные среди всех русских. Останутся лишь старики и привидения. Эх, что-то я себя накрутил, даже руки ходуном заходили. Нет, я лучше все это выскажу в Центре, в лицо тем, кто облечен властью.

Решено! Или в Поморье вливают отнятые ранее средства, или я отказываюсь от сотрудничества. Надо же пользоваться положением. Довольный собой складываю инструменты в кладовку.

— Серега, ты вроде хотел звонить в город?

— Да.

Я вышел на улицу, когда рядом тормознул на велосипеде Славик Хазов. Он из местных, но нам частенько помогает.

— Наташка сказала, что связь отличная. Бери велик и кати, потом оставишь у почты.

Связь в Союзе дело такое. Имеется в хорошем виде лишь у военных, в приличном у ведомственных контор. Остальным по остаточному принципу. Дело вроде как меняется к лучшему, но когда еще до провинции приличная связь доберется! Потому тут же вскакиваю на крепко, как танк, скроенный «Урал» и мчусь по назначению. Овсянников должен быть сейчас на месте. С этим летним солнцем не поймешь сколько нынче времени. На самом деле уже поздний вечер.

Глава 8 Особенности межнациональных отношений

Настроение хорошее. Билеты заказаны. Овсянников пышет позитивной энергетикой. На раскопках меня ждут, не дождутся. Так что послезавтра с утра автобусом до Лешуконского, а там на Эльке до города. Осталось уладить дела с Истоминым. Вроде как три сотни я честно заработал. Может, и больше. Жаль, что приходится уезжать. Компания здесь веселая, Нюрка опять же и прочие радости студенческого бытия. Песни под гитары по вечерам, довольно смелые разговоры про жизнь. Ребята как один подобрались умные и нестандартные. Далеко пойдут! Им бы еще в головы вбить чего полезное. Но партия и комсомол так постарались, что замшелые догмы для них не более чем тлен. Где же, черт побери, вся наша общественная наука? Строчит доклады и сомнительного качества записки? Лучше уж разогнать к чертям всю эту квелую публику!

У меня уже выбраны жизненные приоритеты, так что с легким сердцем качу обратно. Деньгами снабдят. Я более чем уверен, что кроме официального оклада буду получать «взятки» от Марго или Профа. Так на полном ходу подкатываю к строящемуся зданию. Объезжая импровизированный забор, тащу велосипед к бытовке и слышу девичий визг. У нас там оборудована летняя душевая. Дневного солнца еще хватает, чтобы нагреть к вечеру воды. А мне интересно узнать, кто тут озорует.

Картина маслом. Парень характерной наружности пытается сквозь неплотно подогнанные доски рассмотреть, кто там моется внутри. Ржет, веселится, видимо, его заводит крик Верки. Ладно бы был местный, их есть кому приструнить, если нажрался и берегов не ведает. Можно и просто в морду дать. Утром прочухается и не обидится. Еще проставится за косяк. Дело то между своими. А вот кто этот чужак?

Начинаю вполне вежливо. По деревенским меркам, разумеется.

— Эй, тебе чего тут надо, паря?

Чужак оглядывается, замечает меня и злобно сплевывает. Сразу настроен на агрессию. Помешал я ему…

«А тут дело пахнет керосином!»

— Слишь, хья, отойди.

Охренеть! Человек, переживший девяностые в полном их раскрасе сразу может определить лицо этой кавказской национальности. Уж очень они отличаются от других жителей тех южных мест. Плюс характерный акцент. Но черт побери, откуда он тут такой наглый взялся? Я еще понимаю город, рынок, но в богом забытой деревне? Насколько помню этот народец, они напрочь отмороженные, потому действовать надо стремительно и свирепо.

— От душевой отошел быстро!

— Чьо сказал?

— У тебя, ишак, в уши насрано?

— Ты хто тякой. Ас хья суна! Да я тебя!

— Так и думал, что ты овцу в горах трахал!

Чеченец всерьез разозлился. А мне того и надо было. Злость заменяет собой самообладание, так необходимое в драке. По походке и движениям заметно, что парень чем-то занимался. Они все там чем-то занимаются. Джигиты ведь! А я в самом начале заметил прислоненный к стене старый черенок от лопаты. На нем налипло не менее двух кило цемента. То, что надо!

Чужак встает в стойку и делает выпад, но своеобразный шест уже у меня в руках. Чечен взвыл от боли, получив крепко по предплечью.

— Сбрызни отсюда, иначе бо-бо будет!

— Цог маж до хьа!

Видимо, по привычке искал у себя нож. Но они вряд ли тут у нас носят их. За такие дела можно запросто схлопотать срок. Это вам не дикие горы! Чужак еще больше разозлился и прыгнул на меня, собираясь сбить с ног и завалить на землю. Верка завизжала, а я услышал чьи-то близкие крики и топот ног. Наши еще не все ушли со стройки. Но большую роль сыграл крепкий удар палкой по ноге чеченца. Он свалился кулем и заорал благим матом. Блин, я ему случайно кость не сломал? Черенок и в самом деле увесистый, а при умении дерево крушит кости лучше, чем железо.

Я повернулся на топот, это были Костик и Леша. Не успел все рассказать, как чужак прямо, как был на карачках, ломанулся в кусты и был таков. Парни, было дернулись за ним, но появился Истомин и прекратил деревенскую вендетту. Проблем с милицией нам еще не хватало! Правда, его отчего-то заинтересовала именно национальность хулигана. Он перепросил, уверен ли я, затем коротко кивнул, заметив, что рассчитается со мной уже в городе.

Мы же проводили девчонок до общежития. Новость никого из наших не обрадовала. Потому решили по одному в темное время не ходить и за девушками приглядывать. Всякое бывает в отдалённых местах. И зэки сбегают, и всякие местные отморозки из ниоткуда появляются. Русь она большая, всему есть место. И Благу, и подлости.

Я же так был занят ближайшим будущим, что к утру о вечернем конфликте и вовсе позабыл. А ведь был учен в будущей жизни и за самонадеянность тут же поплатился. Но остановимся подробней. Ситуация вышла сложней, чем могла, заставив на будущее быть осторожней. А то, понимаешь, расслабился после весенней стычки. Нет, брат, не все тут так благостно и просто! Работать еще и работать над людьми.

Подловили они меня грамотно около магазина. Отработав последний день до обеда, я метнулся за «напитками» на отвальную. Не подумайте неправильно. Добыть крепче плодово-выгодного в селе летом сложно. Так что я покупал соки и случайно привезённый оказией лимонад. Его производили прямо в райцентре, так что таким уже дефицитом он на дерене не был. А плотно упакованные бомбы с веселящим напитком нужного качества хранились для таких случаев в каптерке у Истомина. Выдавались лишь по значимым событиям и довольно редко. Да и народ у нас в основном собрался непьющий. Лучше потом на море оторваться.

Я, загруженный рюкзаком и авоськой не сразу заметил, что за мной идут. На повороте боковым зрением почуял неладное и резко обернулся. Бежать поздно. Грамотно прижали меня между сараем и почтой. Она же сегодня на замке. Их четверо. Один старший с усами и рыжеватой шевелюрой. Еще один длинный и слишком какой-то темный для чеченцев, два молодых атлетичных джигита также с рыжинкой. Один тейп? Из-под коротких рукавов выглядывают мускулистые руки. Ребята крепкие, ничего не скажешь. И пришли они с конкретным намерением наказать меня по «законам гор». Вот что бывает, когда встречаются две цивилизации. А вы говорите — Дружба народов. Не верю я в нее. Верю в дружбу между людьми. Старший выступает вперед. Это он должен «предъяву» кинуть.

— Это ты нашего брата обидел?

Я аккуратно кладу к забору рюкзак с бутылками, рядом ставлю авоську, из которой выглядывает трехлитровым банка с соком. В принципе это тоже оружие, но не сейчас. Против четверых опытных человек такие пустышки сущая ерунда.

— Что-то не похож он на твоего брата, нохчо.

Старший свирепо вскинул голову. Удивил я его. Оценивающе смотрит на меня и палку в руке, но отступать не намерен. Что за палка? Да обычная, ношу вместо посоха для тренировки рук. Внутри хитрым способом коловоротом просверлена дырка и вместо дерева вставлена небольшая, килограмм на пять арматурина. Говорят, Пушкин ходил с тростью килограммов на четыре, про известного силача Поддубного, вообще, помалкиваю. У него «посох монаха» весил цельный пуд. Представляете, как были разработаны и сильны его руки?

— Много говоришь, сын ишака.

— Не тебе командовать, нохчо. Ты тут в гостях, а борзеешь без меры. Не по понятиям.

Моя феня и дерзость несколько сбивают моих соперников с толку. Хотя они и сами такие, потому принимают как есть. Иначе бы задумались. А есть там чем думать? Странные, вообще, люди. Они никогда не понимают обычных слов без идущего за ними насилия. А потом сами же плачутся. Это удел слабых. Сильный не боится показаться слабым или благоразумным. Я бы сам с удовольствием избежал этой драки, но загнан в угол и потому иллюзий не питаю. Эти недоразумения не оступятся, пока не получат по щам. Привыкли у себя на югах брать толпой и нахрапом. Честная драка не для них.

— Ты сейчас умолять меня будешь, — буквально рычит старший абрек. — Цог маж до хьа!

Я не очень понимаю, что старший абрек бормочет, потому отвечаю сакраментальным:

— Иншала!

Первым дернулся молодой боец, что стоял от меня слева. Отбивать его атаку мне было неудобно, а бойцы явно не являлись новичками. Судя по стойке и движениям он планировал ударить меня ногой. Каратист что ли? Ну ладно, палочка-выручалочка, работай! Это зимой я вертел шестом довольно неуклюже, но за последние месяцы напрактиковался достаточно. Мог и восьмикилограммовым ломиком поработать, вызывая у местной публики искренне восхищение. Тут важно развить не спеша связки.

Ну а дальше все произошло чётко по Шао Линю. И весьма неожиданно для борцов из братской республики. Ноги у меня находились в боковой стойке, так что оставалось чуть перенести тяжесть на левую и ударить «шестом» по вытянутой ноге противника, слегка подворачивая корпусом. Удар тогда выходит довольно хлёсткий. Он отрабатывается для отбития копья соперника. Боюсь, что с коленной чашечкой у этого чечена еще долго будут проблемы. Как бы то ни было, но в деревенскую пыль он свалился с совершенно немусульманским поросячьим визгом.

Длинный борец тут же прыгнул вперед с намерением пробить меня по голове или корпусу. Его ловкие движения выдавали опытного боксера. А их я считаю самыми опасными противниками. Хорошо поставленный пропущенный удар, и ты точно в нокауте! Да и если и нет, то сотрясуха гарантирована, что тут же меняет картину схватки. Затем тебя попросту запинывают до смерти. Нет, ребята, мы так не договаривались! Так что работаем по полной программе.

Не знаю, как это движение называют китайцы, но у меня «мельница». «Шест» крутится беспрерывно перед тобой, создавая непробиваемую защиту. Вот и незадачливый боксер крепко получил по рукам и с гортанным криком отпрянул назад. Он, видимо, считал, что у меня просто относительно легкое дерево. И сразу справа вперед выпрыгнул второй молодой абрек. Судя по хваткам вольник или «классик». Крепкий, он скинул перед боем рубашку и сейчас задорно играл мышцами. В ближнем бою мне его точно не одолеть.

Потому я и не стал мудрить. Правильная стойка на полусогнутых, моментальный выпад вперед на левую ногу и удар шестом, как копьем стал для противника довольно неожиданной комбинацией. Ведь палка улетела вперед метра на полтора. Так быстро не прыгнешь. Получив чувствительный удар в грудак, чеченец невольно отскочил в сторону и почти сразу же на меня напал старший. Этот скорее всего имел навыки боевого самбо, попросту рукопашки. То есть умел работать руками и ногами. Реакция у него была отменной, так что мой пробный выпад он отбил, зло оскалившись.

Я лишь сплюнул:

— Зря лыбишься, в следующий раз получишь в горло. Жалеть не буду.

Чеченцы тяжело дышали и злобно поглядывали на меня. Три на одного. Но вместо легкой добычи им попался опасный горный барс. Отступать они никогда не умели, потому и проигрывали. Внезапно послышался резкий звук тормозов и знакомый звонкий голос.

— Мужики, наших бьют!

Вениамин Подолин кроме редкого имени обладал редкой тяжести кулаками. Поэтому длинный чеченец после его увесистого удара отлетел прямо к забору. Старший абрек заорал:

— Ванька, вали отсюда по добру по здорову! Зарэжу!

— Я те счас зарежу, джигит! Не ссы пацан! — Вениамин глянул на меня, разминая кулаки. — Счас мы этих хачей уделаем.

Он повел широкими работными плечами. По виду настоящий помор, высокий, крепкий. Такие северяне в былые времена дошли до Аляски. И мы были с ним знакомы, он возил к нам стройматериалы. Хороший работящий мужик.

— Наших бьют! Мужики, все сюда!

Драка закончилась быстро, как и началась. Зазвучали разноголосые голоса, к нам подбегали местные. Бежавшему впереди невысокому мужичку тут же досталось от старшего абрека, он ойкнул и кубарем полетел в пыль. Но идущий следом светловолосый кряжистый паренек нес в руках оглоблю. Кто-то из местных как-то застал меня за упражнением с шестом и показал, как они раньше дрались село на село. Как я и догадывался, мужики не просто махали палками. Движения слегами, так правильней называть такие оглобли, были осознанными и напоминали те, какими пользовался я. Видимо, остатки старинной боевой культуры. Ведь копьями пользовались буквально до двадцатого века. Таскали против медведя далеко в лес. Жаль, что никто не догадался её записать, и она канула в лету. Позже она из деревень полностью исчезла. Подсудное ведь дело!

Пошел крик, гам, раздался женский визг. «Милиция,убивают!»

Местные бойцы больше мешали, чем помогали, создавая излишнюю суету и облако пыли. Я боялся кого-нибудь задеть, потому встал на месте. В общей сутолоке чеченцам удалось смыться. Оказывается, рядом стоял их «Газик» с водителем.

— Парень ты как? Чего они на тебя напали?

Меня окружили, каждый норовил пощупать. Кто-то приподнял «шест» и ойкнул.

— Такой оглоблей можно отмахаться.

Раздался пьяный гогот, оказалось, что от магазина прибежала на зов хорошенько подвыпившая компания. Да мне было по фигу. Все равно приятно, что за этот месяц мы студенты стали для них «нашими».

Глава 9 Это вам не тут!

Истомин прибежал первым и тут же уволок меня в общагу. Затем куда-то исчез. Появились ребята, осмотрели место драки, никакого криминала не заметили. Но день был испорчен. Подошедший Николай отвёл меня в сторону и вывалил новости:

— У чеченов грузовик около магазина остался. Как пить дать, это они наш цемент увели. Видишь?

Он показал руки в характерной цементной пыли.

— Откуда они тут взялись?

— Строят речникам в Каменке новый пирс. Наверняка мухлюют, тырят стройматериалы и ведь не первый год. Нет, я это дело просто так не оставлю. Они нам всю стройку остановили, халтурщики!

— Ну сам смотри.

Истомин заметил мой «боевой» шест и забрал его:

— Я пока припрячу на всякий пожарный случай.

Не успел я умыться и прийти в себя, как на крыльце послышался шум и в помещение вошел этот самый «случай» в лице местного участкового. Примечательная, надо сказать, личность. Старший лейтенант несмотря на солидный возраст, и служба в захолустье говорило о многом. Заметное брюшко вдобавок заявляло о манкировании физической подготовкой, а подглазники о нездоровом образе жизни. Все к одному сразу же кратко характеризовали сотрудника внутренних органов. А вы думали все там «дяди Степы»? К сожалению, не так. Каждой твари по паре!

— Ты, студент, устроил драку около магазина?

— Во-первых, вы. Во-вторых, напали на меня. В-третьих, стоило бы сначала представиться.

Я неспешно встал, отлично понимая, что подобным ответом раздражаю участкового. Не люблю я таких уродов, до зубовного скрежета после девяностых не уважаю. Это еще капитан Соколов в начале нашего сотрудничества заметил и не раз попенял. Мол, любой сотрудник органов априори достоин уважения. Участковый набычился и стукнул по сумке, висевшей сбоку.

— Старший лейтенант Шамутдинов! — милиционер уничижающе глянул на меня и процедил сквозь зубы. Видать, я также ему не глянулся. — У меня на вашу честь есть заявление по всей форме. Так что быстро ноги в руки и ко мне в участок. Собирайся я сказал!

Проблемы в виде неподчинения сотруднику при исполнении в дальнейшем чревато. Видать, старлей моими сборами удовлетворился, с любопытством рассматривая скромное убранство общаги для стройотрядовцев.

По дороге в околоток помалкиваю. Руки нарочно держу сзади, чтобы не провоцировать. Менты они такие, им только дай волю. Хотя на самом деле снести этого спесивого старлея дело пары секунд. Ребята уже предупреждены, а имеющиеся козыри используем позже. Судя по фамилии, участковый единоверец, скорее всего татарин. Хотя работает ли это в Союзе не уверен. Это после распада советского государства полезла наверх всякая бесовщина и поповщина. Школы, заведения культуры, библиотеки массово закрывались, а церкви строились тысячами. Вот и пошли народы дичать, особенно нацокраины.

До прибытия Истомина несмотря на угрозы Шамутдинова я отвечать на его вопросы отказывался. Участковый злился, орал, но ничего поделать не мог. Это же не допрос, а предварительное расследование. Я, вообще, до прибытия следственной группы мог отказаться говорить. Совместно с Николаем мы начали раскручивать участкового. А дело получалось по итогу весьма любопытным. Чечены, впрочем, как всегда, решили нанести последний удар первыми. Прибежали по свежаку в околоток и записали заявление об избиении. Затем тут же увезли пострадавшего в райбольницу. Видимо, хотели снять там побои.

На вопрос Истомина, как это так — один студент смог побить четверых здоровых мужиков, Шамутдинов отнекивался. Мол пока не вникал в суть дела, а следствие разберется. Свидетели из местных также нам пока не могли помочь. С компанией подвыпивших мужиков участковый поработать успел, запугал последствиями. Подолин уехал по делам, будет только завтра. Он мужик упрямый, но наверняка и на него у этого хитрожопого старлея найдется компромат. Так что дела мои выходили незавидными. Нет, я не боялся, все решаемо, но летели в тартары все планы. И это меня здорово задевало.

Потребовав перерыв, я послал Николая за записной книжкой, что осталась в рюкзаке.

— Мне надо позвонить в Архангельск.

— Еще чего? Ты у меня сейчас в кутузку поедешь. Деловой какой, позвонить ему!

Я встал напротив тучного татарина и смотрел прямо ему в глаза.

— Слышь, старлей, не борзей не по рангу. Вот тебе номер городского отдела милиции. Хочешь, пробей по своим каналам. У тебя висит тут попытка изнасилования, нападение на члена комсомольского строительного отряда, и по ходу еще воровство социалистической собственности в крупных размерах. Чуешь чем это дело попахивает?

— Угрожать мне смеешь, щенок!

Но глазки забегали, засомневался. Я знаю, что подобные личности все трусы. Их пни под сраку и столько говна из штанов нападает. Жаль, что люди чаще всего боятся или брезгуют с такими уродами связываться.

— Поверь, смею. И в твоих интересах меня внимательно выслушать! Иначе вылетишь из органов быстрее собственного визга. Без выслуги и пенсии.

Видимо, было в моих глазах нечто такое, скорее из прошлой жизни, что проняло наглого милиционера. Он взял бумажку и набрал номер. Выслушав ответ, выпучил глаза и дал мне трубку.

— Алло, это кто?

— Капитан Бубакин.

— Не узнал, Михаил Сергеевич, долго жить будете.

— Студент! Ты откуда звонишь?

— Да с района. Соколова нет на месте? У меня тут одна нехорошая проблема нарисовалась.

— На выезде он. Но ты говори, может, я чем помогу.

— Напали на меня толпой приезжие, девушку сначала хотели снасильничать, но я вмешался не вовремя. А вот местный участковый дело мне шьет, — я кинул взгляд на старлея. Тот выпучил глаза, открыл рот, но молчал. Видимо, уже смекнул, что за меня есть кому заступится. Горотдел МВД это вам не хухры мухры!

— Да что ты говоришь! Давай подробности.

— Сейчас.

После обстоятельного пересказа, я положил трубку и задумался. Ребята, конечно, помогут, они своих не бросают. Я им зимой здорово помог, вон карьера пошла. Но это займет какое-то время. Район городу все-таки не подчиняется. А разборки — это драгоценное время. Чую, что засяду тут на несколько дней. Эх, придется куратора привлекать.

— Вода есть?

— Ага.

Участковый тут же стал излишне услужливым и метнулся за графином.

— А сейчас я попрошу вас выйти из помещения.

— Да как же, — откровенно замялся старлей.

— У меня будет очень важный звонок.

Посмотрел на меня и послушался. Очко то жим-жим! Я набрал номер по памяти. Ответили почти сразу. Или куратор находился в кабинете, или в автомобиле. Телефоны были там и там. Минут через двадцать зазвонил телефон в кабинете участкового. Мы с Истоминым с интересом наблюдали, как лицо участкового сначала резко бледнеет, а затем зеленеет. Положив трубку, тот еще долго оставался в оцепенении. Видимо разговор с полковником из областного УВД прошел для него не так гладко, как ему бы хотелось.

— Пошли, Николай. Все равно дальше делом будет заниматься не этот хмырь.

Уже на улице Истомин резко остановил меня и встал напротив:

— Это что такое сейчас было, Сережа?

Делиться сокровенным не хотелось, но доверие дороже. Поэтому я аккуратно перевел тему:

— Ты в курсе, что это я открыл те чудские могильники?

Николай задумался и кивнул:

— Говорили в институте.

— А вот это сейчас только тебе. Знаю, что не проболтаешься, — я специально понизил тон до уровня доверительного. — Откопали мы там нечто интересное, в рамках всей страны. Потому с самых осведомленных, — снова пауза, — органы взяли подписку. Чуешь чем пахнет?

Истомин человеку тертый, потому сообразил быстро.

— Поэтому тебя так неурочно на раскопки дёрнули?

— Понимаешь, молоток! А тут эти абреки. Оно мне надо? Там работать некому, не могу тут торчать лишнее время.

— Да все правильно, Серый. Ты правильно поступил! Мы тут и без тебя все порешаем. Скорее всего следы цемента также к этим идут.

— Завтра бригада следственная с города приедет, вот им и расскажешь.

— Надеюсь и цемент найдется, тогда все в этом году доделаем, — Николай остановился и подал мне крепкую мозолистую руку. — А ты человек, Караджич. Не побоялся, как некоторые. Верка мне все рассказала. А с этими уродами мы сами разберемся. Просто так они отсюда не уедут.

Судя по сверкнувшим глазам Истомина, абрекам и вороватому директору склада я здорово не завидую. Не только у меня были связи. И областной штаб стройотрядовского движения — это довольно серьезная организация с кучей завязок и выходов на самый областной верх.

— Я не сомневаюсь, Николай!

— Пошли тогда отмечаться, рецидивист. Костян тебе должен за Верку. Но завтра на автобус, смотри, не проспи!

Я шагал к общежитию с легким сердцем. Это только кажется, что маленький человек не может ничего сделать. Так не будьте маленькими, черт возьми! Почти любой обладает хоть какими-то знакомствами и связями. Если бы люди совместно боролись с любыми проявлениями нехорошего и вредного, то такие явления быстро исчезли как факт. Но большинству свойственно держаться в стороне и боятся делать шаги вперед. Что делать с человеческим равнодушием я, к сожалению, не знаю. Будем, значит, работать!

Глава 10 Грехи наши тяжкие

— Копаем, копаем, товарищи. Дождь обещают к вечеру.

Саша Силантьев поднял свой упрямый подбородок и проворчал:

— Не надо нас понукать, гражданин начальник!

Санёк у нас личность примечательная. «Первый хулиган по школе», то есть косяков за ним до конца четвертого курса накопилось как блох у бездомного пса. Потому и дернули студента географического на такую странную практику. Отрабатывать, так сказать, должки. Я нового кореша в издевке над начальством тут же поддержал и гнусавым голосом завел нашу «Гулаговскую».

Силантьев подхватил:

— Немедленно прекратить! Это что еще за антисоветчина!

Мы знали, как довести Николая Алексеевича Романцева, заместителя директора краеведческого музея до каления. Ни в науке, ни в археологии этот деятель ничегошеньки не соображал, зато мог изобразить на ровном месте бурную имитацию деятельности. Ну, вы в курсе что такое номенклатура. Нас ею еще во время горбачевской перестройки постоянно стращали. Эдакий монстр, будто бы пожирающий бедную советскую страну. Схарчили её позже совсем иные деятели, как раз из этих крикунов.

— Николай Алексеевич, при чем здесь антисоветчина? Это песня еще дореволюционная, каторжане при царском режиме пели. А ребята молодцы, раз вернули её к жизни пусть и в такой своеобразной форме. Настоящие историки!

Нас в пику начальнику поддержал Геннадий Гладышев, молодой специалист из того же музея. Он-то как раз работал за троих и вызывал у студиозов сдержанное уважение.

— Да? — Романцев тут же стух. Он, наверное, больше всего на свете боится отклониться от «курса партии». Тогда вылетишь из обоймы без содержания. Пока он отошел в сторону, мы с Сашкой занялись самым верхом среза. Чую, что до могильника осталось чуть-чуть.

Работников на раскопках сей раз катастрофически не хватало, потому привлекали всех, кого можно. И так Липневский в этом году остался без отпуска, сейчас же вовсе на больничном. Овсянников застрял в Москве, сдает в Академию Наук отчеты об июньских раскопах. Обычная бумажная волокита. Никак Марго крепко пошерудила в их клоповнике. Вон как подорванные забегали! И финансирование на высшем уровне и внимание руководства обеспечено. Обкомовские «Волги» чуть ли не через день на раскопках появляются.

«Ничего не требуется, товарищи?» «Какие будут пожелания у археологов?» «Скоро вас посетят журналисты, товарищи, надо бы аккуратней выглядеть».

Это ж с какого верха пришло указание приглядывать за нами, если обкомовские на ушах стоят? Даже технику в первые дни пригнать не забыли. Овсянникова чуть до инфаркта не довели. Экскаватор на археологических раскопках! Типа счас, как накопаем! Но что не отнимешь — харчовка у нас стала зачетная! Из города привозили в термосах каждый день. Завтрак мы сами готовили, а обед и ужин как в лучших ресторанах столицы. Да и на сухпай — колбаска копченая, рыбные и овощные консервы импортные. Соки, минералка. Некоторые из руководителей даже домой прихватывать не забывали. Ну вы поняли, о ком я конкретно.

Все для сэбэ любимого!

— Сереж, — вот кто остался неизменным, так это Маринка Соколова. Пока относительно тепло, щеголяет своим бронзовым загаром на максимально открытом ветрам теле. Мини-шорты по самое не могу, и подобие топика на выдающихся грудках здорово нервирует товарища Романцева. Но ничего поделать он с этим нарушением морального облика строителя коммунизма не может. Приличия как бы соблюдены. Появился бы этот индюк у нас в июне, точно бы извелся. С его унылой мордой даже на паперти не дадут.

Жаль купаться уже нельзя, вода в Двине холодная. Все-таки южный берег Белого моря, это вам не северный Черного. И так лето вышло обалденное. Уже середина августа, а тепло все еще стоит. Разве что по ночам холодно, но зато в лагере на эту смену поставили большие палатки, раскладушки и армейские одеяла. Грех, короче, жаловаться. Родина о нас думает!

«Вот зачем она мне свои сисяндры вплотную присунула?»

Я на раскопках уже почти две недели. Две недели чертова воздержания! И это при полном падении всех моральных устоев нового гражданина советского общества. Решение принято, ничего меня больше не сдерживает. Я еще раз оценивающе оглядел размер бюста девушки, вздохнул и только потом поднял глаза на лицо. Ну в принципе Маринка вполне ничего. Сделать нормальную прическу, нанести мэйк и будет не хуже гламурных кисок из будущего. Разве что костяк широковат, хотя для этого времени норма. Откровенно худющих девчонок я почти не наблюдаю. Порода еще не вывелась. Но скажу честно — в постели лучше такие, как Маринка. Сдобные и покладистые.

— Сереж?

— Чего тебе, Мариш?

С недавних пор у нас сложились довольно странные отношения. Как будто два потенциальных и полностью свободных партнера принюхиваются друг к другу. И хочется, и колется! Это и понятно. После секса отношения между людьми всегда становятся иными. Даже если мы ничего другому не обещали и ни на что не рассчитывали. Смотришь на человека все равно уже другими глазами. Потому зачастую оставляешь потенциала во френдзоне, чтобы не рушить доверительные отношения.

— Как, по-твоему, когда будем сам могильник вскрывать? Слои сверху сняты до бровок.

— Это ты у меня спрашиваешь?

— А у кого еще? Андрей Викторович в больнице. Я звонила, воспаление легких у него. Зачем, спрашивается, было в воду лезть? А я ведь ему говорила, что после Петрова дня не купаются!

Я с интересом поглядываю на Марину. Это же сколько в ней кроится потаенного доминирования? Любителям игр некоторого рода она бы точно понравилась! Эх, советские вы люди, не знаете вы толка в извращениях! Мой взгляд, видимо, привел девушку в некоторое замешательство. Но Соколова не была бы Соколовой, если бы не спросила в лоб:

— Ты чего так в последнее время на меня странно посматривать стал?

Я глумливо улыбнулся, не зря тренировал эту улыбку у зеркала:

— А что, за поглядки нынче деньги берут? А я и не знал!

Марина замешкалась с ответом, облизнула губы и уже серьезным на пределе тоном продолжила:

— Я вроде как по делу пришла.

Пришлось уже мне хорошенько задуматься. Вскрытие самого могильного сруба, вернее его остатков, занятие ответственное. Обычно там и находится самое основное. Пожалуй, с этим стоит повременить. Мы успели лишь очистить все окружающее могильник пространство, соорудить бровки, убрать слои сверху. Рабочих рук на все не хватало. Из ответственных и канцелярских сотрудников музея копатели были так себе!

— Слышал, дождь вечером обещают. А вдруг и завтра зальет, вон какие тучи заходили! Так что отложим, пожалуй, на пару дней. Как бы нам не напортачить. А я завтра до Липневского смотаюсь, посоветуюсь. Со мной поедешь?

Неожиданно Соколова в ответ пошла краской, даже сквозь загар было заметно. Странно, она рыжеватая, а неплохо загорает. Вон какая вся бронзовая, как статуэтка! Неожиданно подумалось, что в некоторых местах её тело будет здорово контрастировать, и я снова глумливо усмехнулся. Эх и куда только не уносят нас фантазия!

Видимо, Марина приняла усмешку на свой счет, потому что с некоторой обидой в голосе спросила:

— Это обязательно? Ехать с тобой?

— Смотри сама. Сходим куда-нибудь, развеемся. Я же после стройотряда как бы при деньгах.

Мой взгляд нескромно пробежал по её ногам. Ляжечки вполне себе аппетитные, как и зад. Черт! Что-то во мне сегодня гормоны поистине бурлят. Точно надо в город смотаться! В каком ресторане нынче хороший съем?

Марина же все мои внутренние метания увидела и насупилась:

— Я подумаю!

Задержал взгляд на удаляющейся фигуре, особенно на аппетитном заде девушки и горестно вздохнул. Вот ведь дамочка какая душная. Сейчас придумывай, кого в койку затащить! Из июньских девчонок почти никого не осталось. А возрастные дамочки мне были неинтересны. Испортило меня молодое тело, окончательно испортило. Подавай ему свеженького! Может, ну его на фиг? Надо жить, как Марго, лишь завтрашним днем? Вчера уже было, не вернуть, сегодня кончается. Хотя тогда совсем испорчусь. Соблюдать золотую середину сложно, не ты, так другие возьмут инициативу в свои руки.

Как все запутано…

— Саня, поднимай задницу!

— Чего еще?

— Пойдем в лог колья рубить. Надо тент над могильником натянуть перед дождем. Пока шабаш раскопам!

Силантьев непонимающе уставился на меня:

— А чё, копать дальше не будем?

— Там самое главное. Осторожно надо! Оглянись, ты видишь здесь специалистов?

Саня задумался, это на вид он туповатый, а голова еще как соображает!

— Понял, не дурак. Счас топор возьму и веревки.

— Лады! Я пока посчитаю, сколько потребуется кольев.

Задача непростая, но вполне нам по силам. С Овсянниковым и Липневским мы такое обговаривали. Август это вам не июнь, он всегда дождливей! Озадачив Соколову и ее бригаду рытьем дополнительного ровика, куда будет стекать вода, я занялся установкой тента.

— Кто разрешил? Почему остановили работы?

До чего же вредный этот товарищ Романцев! Так и хочется дать по его козлиной морде кулаком. Даже задумался над вставшей перед глазами сценой и хихикнул. А ведь мне за это кроме нагоняя от куратора ничего не будет! Ситуация, что произошла в Койне, вообще без моего участия разрулилась. В городе по приезде меня обстоятельно расспросил капитан — куратор из КГБ, на следующий день позвонил домой и доложил, что все в порядке, мол могу не волноваться.

Я потом оказией дозвонился Истомину. Ну и дела там у них закрутились! Приехали серьезные дяди с области и все забегали как подорванные. Цемент на стройку вернули, так что ребята сдадут клуб почти в срок. Хоть что-то радует. Поймал себя на мысли, что если бы я тогда не вмешался, то и стройка бы заморозилась, и заезжие шабашники продолжили бы свои грязные делишки. Все к лучшему!

— Товарищ Романцев, — никогда не называю заместителя директора по имени-отчеству, что того изрядно бесит, — вы начальник раскопок?

— Нет, но…

— По прогнозу дождь обещают, а у нам предстоит самый решающий этап. Вы возьмете на себя ответственность за порчу исторических реликвий?

Мои прямые обвинения приводят Румянцев в ступор. На нас посматривают остальные. Несмотря на разницу в возрасте и положении, сразу ясно, кто на площадке сейчас главный. Да и правильно, пора из неформального лидера становиться настоящим.

— Формально вы правы, но сначала следует посоветоваться…

— Вот и советуйтесь. Что, ребята, встали? Натягиваем! Вот там слева морщина, вода пойдет. Светлана Владимировна, передвиньте, пожалуйста, тот колышек чуть дальше. Я сейчас сам его вам забью, вы держите, пожалуйста, крепче, как…

Фраза вышла довольно двусмысленной, Санёк даже заржал. Светлана покраснела, но крепко держала в своих миниатюрных ручках кол, пока я не подошел к ней. В принципе она ничего. Светловолосая, лет так чуть за тридцать, с приятной фигурой, которую сейчас лишь подчеркивали облегающие задницу джинсы. Но замужем. На фиг на фиг! Так что, вздыхая про себя, провожаю её попку глазами и тут же сталкиваюсь с недовольным взглядом Маринки.

«Ха, а она ревнует!»

Собственно, это обстоятельство и решило дело.

Уехали мы вдвоем на машине, что привезла на раскопки ужин. Шофер любезно, то есть всего за рубль, довез меня до самого дома. По пути как раз хлынул дождище, и Маринка согласилась переждать его у меня дома. Как бы невзначай я упомянул о том, что в квартире никого нет. Тут же отправив девушку в душ, я занялся некоторыми приготовлениями. В холодильнике было почти пусто, но в любой советской семье некие запасы все-таки имелись. Запоздало стучу в дверь:

— Марина, возьми синий халат! Он гостевой! Полотенце бери любое.

Девушка вышла с тюрбаном на голове, краснощекая и какая-то тихая. Мазнула глазами по столу, где уже стояла открытая бутылка светлого вина, несколько банок консервов и по-хозяйски полезла в холодильник. Не буду отвлекать девушку от её любимого занятия.

— Я тогда в душ?

Уже под струей воды задумался.

«А оно мне надо?»

Ведь понятно, что сейчас произойдет между нами. Минута слабости длилась буквально пару секунд. Ты чего, парень? Отступать уже поздно. И запомни — ты никому и ничего не должен! Поездка в Москву, надо признаться, здорово меня поменяла. Я стал наглей, что ли, и прямолинейней. Отрезвила до уровня стеклышка. Складывалось такое впечатление, что из моей старой шкуры прорывался наружу совсем другой человек. Да и правильно. Скоро уже год как я тут. Неужели думал, что останусь прежним? Это эволюция, сынок!

В сковородке сыто скворчали котлеты, хлеб нам заменили привезенные батей с судна галеты, в бокалах плескалось вино, а в глазах Марины царила таинственная задумчивость. Она внезапно стала такой юной и …прекрасной.

— Ты молодец! Все-таки женскую руку ничто не заменит. Ну за этот вечер!

Тост вышел несколько двусмысленным, Соколова спрятала глаза. Некоторое время мы молча ели. Затем я пододвинулся ближе. Халат был короток, открывая полностью ноги девушки. От непросохших волос и кожи вкусно пахло, я также успел побриться и сбрызнуться парфюмом. Все настроено на интим. Даже на улице царил полумрак, темнело в августе раньше.

— Сереж, понимаешь, — Марина явно смущалась. Неужели даст заднюю? Хотя нет, не похоже на нее. — У меня был только один… Понимаешь?

И взгляд загнанной овечки.

«Офигеть! Как все банально. Выпивка, общага. Это совсем не опыт!»

Хотя для этого времени ничего экстраординарного, да и честно скажем, и для более позднего. Нет, многие гуляли и с семнадцати. Все это миф про высоконравственное поколение советских людей. Всякое случалось. Но чаще всего после школы девушки старались побыстрее выйти замуж. То есть всего лишь один партнер и больше никого, если удавалось прожить без развода. А у меня репутация ловеласа, вот и захотелось девочке приключений. Не зря она еще в июне на меня посматривала. Примерялась.

— Ничего страшного, Мариш.

Я решил взять дело в свои руки и пересадил девушку к себе на колени. Сразу стало жарко, меня аж передернуло всего от возбуждения. Твою ж дивизию! Не было такого перекоса у меня в прошлой жизни. А тут прям потряхивает! Или уже забыл свои молодые годы?

— Я…

— Помолчи, все будет хорошо!

Я залепляю её губы горячим поцелуем и чувствую, как девушка обмякает. У нее же тоже гормоны и желание. На меня же находит, сейчас взорвусь! Рука нежно поглаживает её ножки, а затем смело лезет в вырез халата. Ого-го! Это я удачно зашел! Усидеть больше невозможно, я хватаю Марину и тащу в спальню к родителям. На моем диванчике нам будет тесно. По пути прихватываю еще одно полотенце, «нужные изделия» уже лежат на тумбочке. Вот такая я предусмотрительная сволочь. Ну а что? Нам проблемы не нужны!

В полутьме призывно белеют белесые груди девушки. И на самом деле контраст с остальной кожей поразителен. Меня уже ничего не сдерживает от натиска. Маринка на редкость покладиста и с головой ныряет в волны Эроса. Моего опыта еле хватает, чтобы хоть чуточку сдерживаться. Не хватало еще опозориться скорострелом.

Ну а дальше оставим простор для фантазий. Поимейте совесть, товарищи, не расспрашивайте о большем.

Глава 11 Освобождение от грехов

На улице дождь, а в моей квартире лето. Горячее, знойное лето. По телевизору только что передали прогноз — лить будет еще и завтра, так что мы никуда не торопимся. Наслаждаемся нашими возможностями и смелостью решений. Марина с утра совершила классическую ошибку женщин, остающихся на ночь у мужчины. Надела после побудки мою старую рубашку. Ей, видите ли, так удобно. Почему ошибку? Ну, представьте девушку, которая приносит вам кофе в постель в таком пикантном виде.

Почему девушка, а не мужчина приносит кофе? Ну как бы, так и должно быть. Женщина ведь всегда хозяйка гнездышка, пусть и временного. Но не суть! Посмотрите на нее с точки зрения уже подогретого произошедшим ночью, а может, и под утро мужчины. Свободного покроя рубашка, открывающая простор для фантазий эротического тона. Она совсем не закрывает ног, при некотором её положении, открывающим вид на попку. Ну а расстегнутые пуговицы на груди сами собой намекают на ожидаемое продолжение. Усекли? Тогда за работу!

В итоге руки лезут туда, куда тянет их фантазия. Гладкая кожа, приятные на ощупь выпуклости юного тела. Как тут башку не вскроет? Вот и первая пуговица оторвалась от безумного натиска, следом полетели на пол не так давно надетые трусики. Ну дальше по вольной программе. Она же как конструктор, можно креативно варьировать различные переходы и позы. Кама-Сутра вам, короче, в помощь. И через некоторое время вы, уже донельзя удовлетворенные, пусть и довольно потненькие лежите на кровати. Нега наполняет вас изнутри, а ощущение хорошо потрудившегося тела даже и передать на словах невозможно. Такое надо ощутить самому. Рядом глубоко дышит только что испытавшая невиданный доселе кайф девушка, в её глазах читается немая благодарность. Но вот кофе придется наливать уже самому. Обычно женщины после оргазма недееспособны.

— Подходит?

— Да.

Марина еще раз придирчиво осматривает себя в зеркало, примеряя мамин старый дождевик. Она торопится домой. После непродолжительного отдыха девушка, студентка, отличница и комсомолка сызнова пышет энергией. А я же, наоборот, какой-то сонный и вялый.

— Может, все-таки на такси?

— Не говори глупостей. Тоже мне Рокфеллер выискался! Не сахарная, доеду. Делов-то — на «тройке» до моста, а затем на трамвай пересесть.

— Я тебя провожу до остановки.

«Вот блажь!»

Мы договорились встретиться в пятнадцать в приемной первой городской больницы. Соколова обычно безапелляционна в суждениях. Сначала следует переделать все намеченное. Потому ей для начала следует добраться домой. Даже не верилось, что еще час назад это была безумно ласковая девушка, вытворявшая в постели черте что. Или она уже стесняется себя саму? Ну и так неплохо. Ведь Марина точно использует меня в собственных целях. Так сказать, для повышения «квалификационного уровня». Кому из мужчин за двадцать интересна барышня, ничего не умеющая в постели? Ну а вы что подумали?

«Хм, а ведь тебя использовали, парень!»

Раньше бы обиделся. Сейчас все равно. Я же полностью получил свое? Так что, между нами все честно. Типа — это бизнес, ничего личного. Заурядный цинизм поколений нулевых имеет собственную предысторию. А ведь Мариночка просчитала меня довольно точно! Умная барышня, ничего не скажешь. Смотрю вслед «рогатому» и ухмыляюсь. Вот оно как в жизни бывает! Непрекращающийся дождь смазывает картинку улицы, делает лица людей излишне свежими, бодрит. Так что возвращаюсь домой в хорошем настроении.

Куратору в этот раз удалось дозвониться лишь с третьей попытки. Даже если он в отпуске, то кто-нибудь все равно ответит.

— Добрый день, это археолог.

— Доброго и вам. Что-то случилось?

— Нет. Просто мне необходимо встретиться с майором Зайцевым.

На том конце провода повисла непродолжительная пауза.

— Это срочно?

— Срок недели в две потерпит.

Мне даже показалось, что капитан выдохнул. Вечно со мной какие-то проблемы случаются.

— Хорошо, я согласую вашу встречу. Кстати, Сергей у меня есть для вас некоторые новости. Раз вы в городе, то можем сегодня встретиться?

Я задумался. В голосе у куратора никаких ноток тревожности, значит, ничего экстраординарного. Тогда, почему бы и нет?

— Давайте без двадцати три около приемного первой городской.

— Договорились.

Я оглядываю квартиру и принимаю решение провести генеральную уборку. Время еще есть. Вот бы еще в голове у меня кто прибрался. Такой там сейчас кавардак. Я точно знаю, что в город вернулась Вероника, но сознательно избегаю окончательной развязки. Чую, там будет много разговоров и слез. Но рвать с этой связью все равно придется. Просто друзьями мы остаться уже не сможем. А портить девчонке жизнь не хочу. У меня своя и довольно тернистая дорога, а она еще найдет себе подходящую пару.

— Я, собственно, хотел поговорить с вами по поводу того происшествия в Койнасе. Вы, Сергей, правильно тогда сделали, что позвонили именно нам. Зато сейчас нигде не фигурируете. Так что считайте, вам записали баллы в зачетку.

Я озадаченно хмыкнул:

— Удалось договориться с милицией?

— Не сразу, но да. Оказывается, и там у вас есть знакомые.

— Ну они вроде по другой сфере работают.

— Зря вы так. И у них ведь есть свои знакомые. Так что порешали внутри коллектива без привлечения большого начальства.

Я выдохнул. Так оно, наверное, и лучше.

— Тогда с меня простава!

— Это вы уже с Соколовым и Ко решайте, — впервые за разговор капитан улыбнулся. Сейчас он был одет в модный заграничный плащ. Видимо, для того чтобы не привлекать лишнего внимания. Время стало стремительно меняться и в джинсах ты скорее сойдешь за заурядного обывателя.

— Что же по делу, то коротко так. Ахмед Лабазанов, это старший из тех, с кем ты дрался, оказался на поверку занятным типом. Мы его даже в собственную разработку взяли. Случай пропажи цемента и других стройматериалов с баз и складов области далеко не первый. В районах орудовала целая банда мошенников и спекулянтов. Покрывала же их некая важная фигура в облисполкоме.

— Ничего себе!

— Вот поэтому все сигналы о пропаже материалов и гасились на нужном уровне. А бригады шабашников с Чечено-Ингушской республики с помощью ворованных, точнее сказать, купленных с рук, со взаимной выгодой материалов строили сельскохозяйственные объекты. За ними закрепилась слава людей, которые могут достать все. Потому и стояли к ним в очередь председатели колхозов и директора предприятий. Им огонь, как срочно нужно было строить, а в сверстанные планы влезть получалось не всегда. Плановые же объекты по причине нехватки стройматериалов зачастую оставались незаконченными и уходили в долгострой. Государство несло крупные убытки.

Я не удержался и влез в разговор с точки зрения попаданца:

— Странная, не находите, ситуация, когда на местах деньги есть, а строительных ресурсов не хватает.

Куратор странно на меня глянул и продолжил:

— Следственной бригаде удалось раскрутить часть цепочки мошенников. Кто организовывал, как покрывал, да и участковому местному уже не уйти просто так на пенсию. Дело возбудили и против него. Следствие продолжается. Сейчас будут проверять другие районы области.

Я задумался.

— А как из такого опытного человека, как этот Лабазанов удалось так быстро выбить признания?

— Тут уж тебе надо сказать спасибо. Весьма неосторожно было влезать с тобой в драку, да еще и при свидетелях. Плюс зафиксированная на протокол попытка изнасилования. А среди тех, кого ты побил, трое из тейпа, то есть рода Лабазанова. Ну мы и пошли с ним на сделку — он нам показывает всю подноготную банды спекулянтов, а мы отпускаем его родичей.

— И пошел?

— А куда ему деваться? За молодых ему дома головы снесут. Его же послали деньги зарабатывать, а не драться. Тем более что побили как раз их. Это позор по мнению горцев.

Я зло сплюнул:

— Дикари чертовы!

Куратор повернулся и излишне резко меня поправил:

— Я бы на вашем месте помалкивал и не лез в межнациональные отношения. Не ваша компетенция. Усекли?

«Вот оно как? Обозначили, значит, мне границы».

Но буду осторожен в этот раз. Терпение органов — штука не бесконечная. Рано мне еще выступать. Пригодятся еще люди в серых плащах. Пусть звезд с неба не хватают, но служаки исправные. Инструмент.

— Я с вашей позицией не согласен, но условия сделки принимаю.

— Вот и хорошо.

— Сережа, мы идем?

Не заметил, как к нам во время разговора подошла Соколова. Капитан с любопытством оценил барышню, бросил искоса взгляд на меня, но промолчал. Мой моральный облик не входил в его компетенцию.

— Я сейчас, Ириша. А вам спасибо за новости. Они, честно говоря, меня радуют.

Куратор напоследок подал руку и уже более тихим тоном посоветовал:

— Вы бы, Сергей навели порядок в своей личной жизни.

«Ёп, еще и эти ко мне лезут!»

— И вам не хворать!

Марина внезапно остановилась на лестнице и придвинулась вплотную. Нет, не для горячего поцелуя, а для каверзного вопроса:

— Чего от тебя надо органам?

Я совсем не удивился. Соколова девушка умная, секёт все на раз. Она же заметила еще в июне мой к ней чисто сексуальный интерес и использовала себе же во благо. Пришлось выкручиваться.

— Это по поводу раскопок. Сама понимать должна, что чекисты за таким присматривают, — глядя на посерьезневшее лицо девушки, я решил немного смягчить свой ответ. — Ну типа чтобы мы не ушли в прошлое. Да не гони, Мариш. Ничего серьезного. В армии нас еще не так проверяли.

— Это почему это?

— Так я же в погранцах служил. А они кому подчиняются?

Соколова с независимым видом кивнула и на эту тему больше вопросов не задавала. Умница! Вот повезет кому-то!

Липневский выглядел так себе, но заявил, что острая фаза болезни уже миновала. Маринка с деловитым видом вынимала из сумки всякие домашние вкусняшки, вводя меня в некоторый ступор.

«Когда и успела подсуетиться? Вот ведь женщины!»

— Я вам, Андрей Викторович, фруктов принесла и малинового варенья, бабушка варила. А вы поправляйтесь, пожалуйста!

— Право, Мариночка, мне даже право неудобно, — Липневский с обмотанным горлом и в больничном халате смотрелся совсем иначе. Как-то по-домашнему и было заметно, что ему несколько не по себе. Марина покопалась в его тумбочке, а затем ушла к постовой медсестре. И я успел передать преподавателю припрятанную фляжку с темной жидкостью. Единственный подгон, что догадался принести завкафедрой.

— Сергей! Это что такое?

Когда она и успела вернуться? Нет, попадется ведь кому-то этакая стерва! Даже Липневский невольно вжал голову в плечи от громогласного возгласа Соколова. Точно ей должность директора подойдет.

— Лекарство. В чай!

Мой безапелляционный ответ тут же остудил пыл девушки. Все-таки у меня есть некоторый опыт семейной жизни в прошлом. Гасить порывы женщин надо в самом начале. Потом хрен остановишь!

— Ну если только в чай. Но смотрите у меня!

Я поспешил переменить тему:

— Давайте, лучше перейдем к делу. У нас ведь впереди важное событие.

Марина тут же остыла и быстро нашла нам табуретки. Есть у нее склонности к организации.

Липневский же как будто весь сжался, виновато поглядывая то на меня, то на Соколову:

— Ребята, тут дело такое. Олег Владимирович застрял в Москве. Билетов на самолёт нет категорически, сезон. Удалось достать плацкарт на поезд, так что он сможет быть на раскопках лишь через три дня. Вернее, на четвертый, с утра.

— А почему не попросили брони в облисполкоме?

Липневский виновато потупился. Ну да, он же завкафедрой, а не администратор. И так эти внеплановые раскопки свалились на него как снег на голову.

— Сереж, — Соколова испепеляет меня взглядом. Все-таки есть в ней нечто от ведьмы! Затем она мило улыбается преподавателю. — А что тогда, Андрей Викторович, нам делать?

Тут уже я не выдерживаю. Ну что еще за антимонию развели?

— Снимать штаны и бегать! Открывать могильник надо, пока дожди сплошняком не пошли. Дело к осени движется. Я позвонил в Гидрометеоцентр. Завтра к обеду дождь должен закончиться, к следующему утру, то есть послезавтра все просохнет. Затем обещают до конца недели переменную облачность, после снова циклон. Так что успеваем доделать основное. Насыпь кургана по пластам разобрана, профильные разрезы над погребальной камерой также разобрали. Осталась сама камера. Все обмеры Марина произвела, я на пленку задокументировал. Правда, проявить пока некогда.

Тут уже я бросил ироничный взгляд в сторону Марины. Та тут же зарделась. А ведь вечером я как честный человек приготовил проявитель.

Липневский задумался. Соколова между тем кидает на меня испепеляющие взгляды. Не нравится Мариночке, что я бразды управления так лихо перетянул на себя. Так нечего сопли жевать! Наконец, завкафедрой вздыхает и выдает свой вердикт:

— Сережа, бери бразды правления в свои руки. Я напишу записку Романцеву и позвоню в музей. Соколова тебе поможет. Да, Марина?

Мариша надулась, но деваться ей некуда. Мужской авторитет всегда выше женского. Да и побоится она лезть супротив Романцева. Вбито еще в это поколение излишнее почтение к вышестоящим. Перестройка затем постарается тщательно переломать все связи между возрастами. Что позже аукнется нам лютым противостоянием постсоветского поколения и белоленточной молодежи.

— Андрей Викторович, тогда, может, пройдемся по схеме раскопа? Хотелось бы кое-что у вас уточнить.

— Давай!

Липневский сразу оживился и достал общую тетрадь. И в течение получаса мы увлеченно обсуждали предстоящее вскрытие могильного сруба. Это, конечно, нонсенс проводить его фактически без специалистов, но у нас попросту выхода нет. Виной тому неуёмность одного молодого товарища. К концу разговора мы, довольные слаженной работой, улыбались.

Марина куда-то ускакала, а я обратился к завкафедрой:

— Я вот что подумал, Андрей Викторович. Наверное, стоит в протокол записать, что руководили всем процессом все-таки вы? Я поговорю с ребятами, вряд ли они будут против.

Липневский понимает, что это я таким образом прикрываю его с Овсянниковым задницу и понимающе кивает.

— Спасибо, Сережа, — затем он делает знак, чтобы я подвинулся поближе. — Ты вот что мне, друг ситный, скажи. Что такое между тобой и Мариной происходит?

— Дружба, мир, жвачка!

Мои честные глаза не производят на преподавателя никакого впечатления. Он уже успел насмотреться на мои выкрутасы за первый курс.

— Ну-ну. Ты бы не мог найти амуры где-нибудь на стороне? О тебе и так слухи по институту разные ходят.

— Да все нормально, Андрей Викторович. Это не то, о чем вы подумали.

Вот тут я не вру ни разу.

— Ты куда сейчас?

На улице снова мелкий, противный дождик. Добираться до меня отсюда неудобно: или ждать редко ходящую автобус «Шестерку» или топать пару кварталов до троллейбуса. Хотя можно взять такси.

— У меня все с собой.

И взгляд такой независимый. Нет, наглости Соловьевой все-таки не занимать. А намек попросту жирный!

— Марин, я же понял зачем тебе наши товарищеские встречи. По-твоему, это нормально?

Даже сквозь загар по её лицу пробегает краска. Не совсем, значит, конченый экземпляр. Внезапно я привлекаю девушку к себе, нагло переводя руку с поясницы на задницу.

— Ты что! Кругом люди!

Ну да, на пустынной августовской дождливой улице.

— Поехали, вон и такси едет. Будем считать, что я тебя простил. В конце концов, мы оба получаем профит.

Не знаю, правильно ли поняла меня Марина, но больше никогда эту тему не поднимала. Вот такие мы циники. Наверное, пора и мне принять подобную позицию. Так жить проще. А жить придется.

Интересно, с каких это пор колбаса лежит просто так на прилавке? Уже нарезанная с указанным на упаковке весом и ценой. Или я что-то со всей этой археологической суматохой пропустил? Архангельску дали Ленинградское снабжение? Нет, не кооперативная, цена обычная — два сорок. И вид товарный — колбаса Докторская! Беру кусок в полкило и кладу в корзинку. Теперь надо заскочить в хлебный отдел. Дома шаром покати! По пути попадается Марина, тащившая с деловым видом наполненную доверху корзину.

Она скептически посматривает в сторону моей — «Какие вы, мужики, все нехозяйственные!» и тащит меня к кассе. Свекла, картофель, сметана, соленая селедка, печенье, мука, яйца и сливочный маргарин. Я решительно пресекаю её попытки заплатить за продукты. Все-таки идем в гости ко мне.

«Хм. Как бы походом в гости я этот процесс не назвал».

— Соришь деньгами, Караджич?

— Имею право! Заработал.

— Ну-ну!

Под маской безразличия она прячет свою неловкость. Ведь сама напросилась в постель к мужику. И обоим понятно, чем мы позже будем заниматься. Вот для этого, по её мнению, меня и следует сначала хорошенькопокормить. А я что? Я не против! Какое-то внезапно чувство облегчения накатило. Как будто освободился от гнета правил, которые сам себе и сформулировал. Ну если не получается жить «правильно», тогда, наверное, и незачем? Есть цели, есть возможности. Все остальное напускное. Мы в этом мире для более высоких задач. Так что сопутствующим грузиться не будем! Спровадил грехи к черту и успокоился. За них я уже ответил смертью.

— Еще остались оладушки?

— На кухне посмотри.

Вставать совершенно лень. Приятная усталость разлилась во всех членах тела. Такая бывает после хорошей гормональной встряски организма. Мариша также здорово расслаблена, лежит, укрывшись под простыней. Она отчего-то в некоторой степени стесняется своего обнаженного тела. Мне становится любопытно:

— Ты как?

— Хорошо! — девушка улыбается. — Говорили, что это приятно, но я не думала, что до такой степени!

— Считай, что половой практикум студенткой Соколовой пройден! Давай зачетную книжку!

— Сволочь ты все-таки, Караджич!

— Знаю. Но в данном случае…

И вот тут Маринка показывает свой норов огрызаясь:

— Ты долго меня будешь этим попрекать! Или только парням все дозволено?

Я ловко увернулся от её тумака и побежал на кухню, вернувшись с порцией ленивой селедки под шубой и полной до краев тарелкой оладушек. Всё-таки женщина в доме — это приятно во всех отношениях!

— Да не гони, Мариш, все нормально! Если бы ты мне не нравилась, то нам не было бы вместе так жарко.

Соколова встрепенулась:

— А что, бывает по-разному?

— Конечно! Такое вовсе не зависит от красоты или темперамента. Тут, понимаешь, проблема в том, что тебе должно быть приятно сделать приятное мужчине. Если не соблюдать данный нюанс, то ничего не получится. Мы же прекрасно чувствуем, когда нас искренне хотят. Так что «делай, как все делают» в постели не прокатит. И притворяться, что вам хорошо также не стоит. Удовольствие должно быть взаимным.

Соколова молча переваривает кофе с печеньем и мои «мудрые» мысли.

— Получается, что женщина все равно в подчиненном состоянии.

— Отчасти да. Так устроена природа отношений. Мы же вышли из животного мира! Но в сексе при любом раскладе два дирижера! И если халтурят оба, то гармонии не будет. Но именно от женщины равновесие, как ни странно, зависит больше. Возьмем даже физическую составляющую. Это ты должна дать твоему любовнику понять, какая из поз тебе нравится, какие ласки приемлемы, а какие так себе. Опытный мужчина тебя сразу поймет и вам обоим будет хорошо. А дурак тебе и не нужен. Тебе муж в качестве любовника требуется, а не чужак любовник на стороне. Или у тебя иная точка зрения?

В полутьме не видно, но наверняка Марина сейчас краснеет.

— То есть все равно мужчина должен быть опытным.

— Ну или стремиться стать таковым. Знаешь, засунул, получил удовольствие и высунул — это путь к разбалансу в любых отношениях.

Блин, по идее такому должны учить в старших классах, когда так велика тяга именно к подобным сферам знаний. Но и у нас в будущем учили всему чему угодно, но только не тому, как жить в реальном мире. Сколько времени в итоге потеряно, судеб сломано, но воз и нынче там. Мы будем бояться, стесняться и жрать долбанные кактусы!

— Интересно ты рассуждаешь. Необычно так.

Соколова странно на меня посматривает. С таким вивисекторским интересом. Но надо отдать ей должное, где следует, девушка вовсе не стеснялась. Даже меня удивила. Вот что значит тяга к запретным знаниям! Да и лучше так, чем потом через собственные ошибки и вытекающие из них проблемы.

— Ты это к чему?

— Откуда такие глубокие познания в твоем возрасте?

— Ну… читал кое-что, просвещался. Разве это в СССР запрещено?

— Самиздат?

Я тут же соглашаюсь, а Марина успокаивается. Понятно, где еще советский гражданин может почерпнуть что-то запретное?

— Скажем так, это были не наши авторы.

Марина задумывается и начинает размышлять вслух. Она любит так делать. Мне же девушка внезапно становится интересна как личность. С такой и подружиться не грех. Блин, а дружбы у нас уже не будет. Вот и первый минус неразборчивых сексуальных связей.

— Знаешь, я даже согласна с тобой, что нам надо менять приоритеты в школе. Старшее поколение попросту не понимает современную молодежь. Они живут прошлым, что осталось позади навсегда. Хм, иногда, мне кажется, Сереж, что я общаюсь с хорошо пожившим человеком, но затем, — её маленькие пальчики пробегают по моей груди к животу и нагло тянутся дальше к мошонке, — я вижу твое тело и…

— И что?

Пальчики продолжают свою наглую работу. Умеет барышня, когда захочет. Я понемногу растекаюсь от ласк.

— А сколько ты можешь раз?

Я чуть не свалился с кровати. Ничего себе пошли вопросики. Плотоядно поглядываю на её груди:

— Давай, проверим. Ты же ученая, необходим лабораторный опыт.

— Мм, какое интересное предложение. Ты хочешь показать что-то новое?

— Ага.

«Ого! В первый раз наблюдаю в глазах Маришы лядский огонек. А девочка созрела!»

Нет, чертовски интересно заниматься таким делом с человеком, который, так-же как и ты, знает чего хочет. Никаких романтических соплей!

Глава 12 Это я удачно зашел

Мы, наконец, убрали сгнившие бревна срубного перекрытия и начали работать с породой. И вот здесь следует как раз быть настороже.

— Сань, осторожней! Там что-то виднеется.

Я прыгаю вниз с бровки и начинаю сам аккуратно действовать ножиком и щеточкой. Тут точно, что-то есть! Напряжение в воздухе растет с каждой секундой. Хоть сегодня вовсе нежарко, но я вытираю рукавом штормовки пот со лба. Неподалеку застыла в готовности Соколова, на её плече висит моя фотокамера. Она тут же опишет и оприходует под очередным номером находку, а я сниму для памяти. В этот раз мы ведем чрезвычайно подробный протокол. Отодвинутый от организации Романцев жутко обиделся и, не спросясь, укатил в город. Да всем уже и пофиг. Письмо от Липневского я привез, с ребятами договорился. А музейные работники больше зависят от Овсянникова. Так что всюду профит, а мне на хрупкие плечи руководство этого вертепа.

«Получил, что желал?»

— Это что, Сергей, кость?

— Похоже на то. Берцовая. Неплохо сохранилась в глине. А вот и остатки ритуального сосуда. Это могила, ребята!

Кому-то из девушек стало плохо. А что такого, обычный удовлетворительно сохранившийся в местной глине костяк. Так, судя по строению это был мужчина. И мужчина по тем временам немаленький. Мы с Гладышевым тщательно работаем скребками и лопатками, вгрызаясь напрямую в толщу времен. А рядом, что такое лежит? Да ёканый бабай, это же меч! Такую дорогую вещь могли захоронить лишь вместе с вождем или знаменитым воином. От меча, конечно, остались рожки да ножки. Одна ржа, так что выкапывать надо целым массивом. Дальше пусть специалисты поработают. Неплохо сохранились лишь навершие и гарда. Первое явно выполнено из какого-то драгоценного металла. Интересно, такие мечи здесь точно еще несколько столетий не делали. Даже викинги воевали импортом. Откуда эта редкая вещь? Хотя что мы знаем на самом деле о той эпохе? Докуда могли заходить в поисках сокровищ предприимчивые люди, жившие тогда? А здесь ведь было чем торговать. «Мягкая рухлядь» не зря позже привлекла на север ватаги новгородцев. Они пришли и закрепились здесь в 11 и 12 веках, потеснив местную чудь. А та сюда пришла всего за два-три столетия до них. А вот кто жил еще раньше? Саамы? Возможно, эта находка как-то прольет немного света на те далекие события.

В этот момент ощущаю себя Шлиманом на раскопах Трои. Это сравнимо с оргазмом!

— Марина, камеру!

Я залезаю на стремянку и делаю несколько кадров сверху и только затем понимаю важность нашего открытия. Биармийский вождь в почти полной сохранности, да еще с оружием. И наверняка рядом лежат драгоценности и куча интересного для нас материала. Мой взгляд останавливается на застывшей Соколовой:

— Марина, нужно срочно звонить. Ты знаешь кому. Возьми с собой кого-нибудь из ребят.

Девушка кивает и убегает. Её блокнотом тут же занялась Светлана, она деловита и собрана. Все-таки какой-никакой жизненный опыт. Остальные участники застыли в ожидании, ощущая во всем этом некий подвох. Все смотрят на меня. Напряжение растет.

— Что дальше, шеф?

Молодец, Санёк, разрядил обстановку.

— Сначала займемся костяком. Геннадий, откапывайтесь на своей стороне бровки. Всю породу тщательно просеивать. Саня, линейку в зубы, я буду снимать. А вы, ребята, готовьте ящики. Кости и меч положим с породой. Здесь глина, так что не рассыпятся. Работаем осторожно. Думаю, что все основное найдем именно тут и сегодня. Так что трудимся до…посинения.

Я вздыхаю. Понятно же, что пока не упадем от усталости. Энергия в этот момент меня буквально переполняет. Никогда не думал, что наука может так возбуждать. Глаза невольно скашиваются на открытый ворот блузки Светланы. Там открывается весьма соблазнительная картина. Дамочка не носит лифчик.

«Уф! Не о том, парень, думаешь!»

Я от многих людей в области слышал различные предания о чуди, что проживала здесь до прихода славян. Эти люди, живущие в отдаленных селениях, даже не подозревали, что в них самих течет кровь чудских предков. Чаще всего рассказы о жившем в древности народе заканчивались широко распространенной байкой. Мол, жила чудь, а после натиска новгородцев ушла под землю, а своды святилищ за собой обрушила, там и погибла. В Перми вариант этой легенды заканчивается последующим житием таинственных насельников в Уральских пещерах. Типа тот народ существует до сих пор в тайных подземельях. Некоторые хитроделанные режиссеры даже глупые фильмы на эту тему сняли.

На самом деле все трагичней и проще одновременно. Хоронили местные племена своих мертвецов как раз в подобных срубных могильниках. Устроив его и проведя соответствующие обряды, их волхвы рушили поддерживающие своды деревянные колонны, хороня все на веки вечные. Ну кто-то из грабителей последующих времен находил их могильники вместе с сокровищами. Отсюда и байки об ушедшей в подземный мир легендарной чуди.

Как говорилось не раз — Сказка ложь, но в ней намек… Только вот где обозначить грань между ними? Я ведь сам оказался как будто в сказке. Мир такой знакомый и незнакомый одновременно. И возможность сделать не только свою жизнь лучше, но и поменять насколько получится историю. Почему?

Я же забыл вам рассказать одну неимоверно страшную вещь. Все параллельные миры, из которых сюда свалились попаданцы, закончили плохо. Ядерная война, биологическое оружие, неведомое излучение, прорвавшееся из тайной лаборатории. Смерть была разной.

Но во всех ипостасях погибших мирозданий было одинаково лишь одно — цивилизацию погубили не договорившиеся между собой люди. Наверное, именно этот факт, а не гибель СССР и оказался самым действенным средством для советских бонз данной эпохи. Проигрыш системы это одно, а гибель всего человечества и твоих прямых потомков совсем иное и более ужасающее событие. Так что…

— Кто помнит, как это лучше сделать?

Я банально не знал, как вынуть пласт земли с остатками меча, чтобы ничего не разрушилось. Мой набор археологических знаний был устрашающе мал. И чем дальше, тем значимей я это понимал.

«Дурак, полез куда не следует! Вечно мне надо больше всех!»

Крайне некрасивую ситуацию, как ни странно, спасла Светлана Владимировна. Вот нельзя недооценивать женщин!

— Я читала, как это делалось английскими археологами. Правда, там раскопки проводились в Междуречье, и почва другая…

Она запнулась под нашими внимательными взглядами. Смелость быстро иссякла.

— Светланочка, — я присел рядом и посмотрел прямо в голубые глаза женщины. — Просто скажите, что помните.

Светлана Владимировна сначала покраснела, а потом заново обрела речь.

— Мне нужны две дощечки, подойдет и фанера.

— Размер?

— Сейчас, — женщина присела и достала рулетку, тут же начав заполнять блокнот. Минут через пять у нас имелся вменяемый план-схема. Я с интересом взглянул на Светлану и улыбнулся. А она соображает в колбасных обрезках!

«Вот дьявол! Опять этот лядский блеск в глазах!»

Почему подобные ей дамы воспринимают меня как сексуальный объект? Я же не предпринимал никаких действий. Веду себя с ней, как с остальными. Не красавец писаный, не обольститель. Или женщины видят больше, чем показывает наружность? Да и черт с ним! Все равно ей ничего не светит. Хватит с меня приключений за это слишком уж горячее лето.

— Санёк, задание ясно? Дуй в деревню и без материала не возвращайся!

— Яволь, герр оберст!

Шутка была на грани фола. Хотя советский сериал «17 мгновений весны» неожиданно для её создателей прорвал негласное табу на присутствие в обычном лексиконе советского человека упоминаний всего нацистского. И кто такой штурмбанфюрер Штирлиц, что обозначает из себя абвер, Гестапо, РСХА отныне знала вся страна.

Я оглядел место раскопок и решил сделать еще несколько снимков. Как не хватает широкоугольного объектива. Черт, и пленка закончилась! Нажимаю на кнопку и начинаю сматывать её обратно. Осталось найти химический карандаш, чтобы отметить номер на заводской упаковке. А в ящичке неэкспонированных пленок заметно убавилось. Надо бы завтра кого-то послать в город. Пока копался с фотоаппаратом кто-то рядом громко ойкнул.

— Ребята, а здесь что-то такое виднеется?

— Это остатки позумента из серебряной нити. А чувак был явно богат.

— Там что такое лежит?

— Хм. Похоже на весовую гирьку.

— Смотри, и на кисти что-то виднеется.

— Не что-то, а браслеты. Чувак был богатый.

— Это ты сейчас на чудском говорил?

— Не суть. Работаем, копаем!

— Ой, мальчики, а ведь мы сейчас совершаем великое открытие.

— Скажешь тоже!

— Марина права. Получим по медали.

— Хватит хохмить, Санёк. Мы серьезно!

— Если серьезно, то не ломай, а щеточкой дочисти. Осторожно!

— Светлана Владимировна, я сам вставлю. Не дёргайте колышек. Сань, хорош ржать!

Этот день стоил мне много нервов. Уже при свете «Летучей мыши» я осторожно забивал гвоздики ящика, в котором лежали кости, а рядом стоял самодельный футляр для куска породы с мечом. Тысячу лет они ждали нас. От этой мысли можно было свихнуться. И это сейчас совершил я — обычный второкурсник заурядного педагогического института. Ну ладно! Необычный. Но что это, по существу, меняет?

Уже на полусогнутых еле добрел до костра и плюхнулся на заботливо предоставленный раскладной стул. Принял поданную Мариной чашку горячим чаем и внезапно понял, что ужасно голоден. С самого утра макового зернышка во рту не было. Так что опростав три кружки чая, впился зубами в бутерброды. Почему-то ужин нам сегодня не подвезли.

— Мариш, удалось дозвониться? — запоздало я вспомнил про поручение, данное Соколовой. Ей можно было доверить важное дело, и я отправил девушку в Лявлю на телефон. Как все-таки испортила нас эпоха мобильников! Хотелось быстрее и сразу. Но даже в таком стремительном времени, каким представлялся современникам конца двадцатого века, дела совершались в целом неспешно.

— Обещают прибыть завтра. Подняла газетчиков, телевидение пришлют уже люди из обкома. Может, пожалует, кто-то из высшего руководства.

Среди раскопщиков раздался дружный стон. Я же был на редкость флегматичен. В конце концов, в административном плане ни за что на самом деле не отвечаю. Так что посматривая на мою показную хладнокровность, которая на самом деле являлась банальным пофигизмом, и остальные успокаивались. Но, пожалуй, пора и проявить руководящие качества. То бишь раздать мудрые ЦУ и законные пиндюли.

— Санёк, тент закреплен?

— Яволь!

Силантьев вовремя заметил мой кулак и не стал болтать дальше лишнего. Я покажу ему, где Оберштурмбаннфюрер зимует!

— Проверь еще раз. Дождя не обещают, но сам понимаешь… В палатках прибрать по возможности. Утром сам встану кашеварить, а остальные займитесь порядком. Вылизывать ничего не надо, убрать лишний мусор с глаз долой и создать подобие аккуратизма. Мы же все-таки работаем. Площадку на могильнике не трогать, там должен быть рабочий беспорядок. По приезду важняков и газетчиков работать не прекращаем, делаем серьезные морды лица и молчим в тряпочку. Со всеми вопросами посылать ко мне. А я на территории. Всем ясно?

Некоторые из доморощенных археологов глубокомысленно хмыкнули, осознав мою затею. И в самом деле, у нас не армия и красить газоны необязательно. Мы, вообще-то, работаем! А самый лучший ответ на все наезды заезжего начальства — отмазываться с помощью чрезвычайной занятости и важности задания партии и правительства. Обычно бонзы проникаются видом всеобщего воодушевления. Им имитаторов и подхалимов и у себя хватает. А тут люди самоотверженно заняты великим делом «постройки коммунизма-ленинизма».

Это в будущем прилизанные молодые люди шагали к высоким должностям прямиком из «нужных» учебных заведений. В этой эпохе еще хватало «Первых», начинавших свой трудовой путь обычными работягами. И Леонид Ильич во время беседы с секретарем обкома мог прерваться воспоминанием, что мол, когда они ходили по полям лет так дцать назад, то им выдавали в сухпай необычайно вкусную тушенку. В итоге вся московская делегация ехала на завод и прямо с конвейера открывала Генсеку заветную баночку. Тушенка оказывалась именно «Та», и местный секретарь в итоге получал высшую оценку руководства. Так что вручи вовремя лопату министру и дай ему хоть на мгновение окунуться в молодость, и получишь «результат». Утрирую, конечно, но люди точно в это время были проще.

Утро, казалось, не предвещало ничего хорошего. Ветер, тучи холодрыга. Сбегав в место для удобств, на обратном пути столкнулся с Соколовой. Никак ранняя птичка захотела мне помочь? Это у нее не отнимешь, хозяйственная девка. Вот кому-то повезет! Хотя я бы так не сказал. Разжигая костер, я невольно осклабился. Ну да, будет под тяжелой пятой, зато в шоколаде. Марина с подозрением глянула на мою разухабистую ухмылку и занялась делом. То есть начала доставать из скромных «закромов родины» продукты.

Нет, дорогуша, извини подвинься! Я сразу же взял в свои крепкие руки готовку и никому не отдам. Оставив Соколовой готовить чай и бутерброды, взялся за быстрый и сытный кулеш. Обычный геркулес засыпается в кипящую подсоленную воду. Туда же идут специи и мелко нарезается копченая колбаса. На сковородке готова поджарка из овощей. Народ уже встал, умывается, наводит порядок и жадно нюхает ароматы. Самые любопытные дамы пытаются добыть из меня секрет готовки, но начальство сурово отмалчивается.

Марина же пока зачитывает вчерашние находки. Кроме меча нашли несколько фибул со слитыми концами, остатки ножа, точило для него. Острие копья, как ни странно, неплохо сохранилось, как и наконечники для стрел. А мужик-то у нас был воитель! Украшений пока кроме браслетов не попалось, их кладут к женщинам.

В котле к концу завтрака не осталось ни грамма каши. Видимо, всем надоела обычная овсянка. Мужчины отчего-то её терпеть не могут, а женщины употребляют лишь в качестве диетического средства питания. Так что обычная шотландская пища не нравится в итоге никому, и её кое-как потребляют. Но стоит ей придать некоторую пикантность, как она тут же превращается в блюдо, которое не стыдно подать и в ресторане.

— Санек, снимай с Андреем тент. Остальным сегодня сосредоточиться на второстепенных квадратах вокруг могильника. Я, Светлана Владимировна и Соколова работает в самом могильнике. Девочки, — обе повернулись ко мне. Ничего что одной чуть за тридцать, а другой двадцать один. Внимают каждому моему слову, — работаем предельно аккуратно, именно здесь должно находиться самое главное. Чую, что основные открытия пойдут именно сегодня!

Все еле заметно выдохнули. Не знаю, за кого они мою личность держат, но сами видят, что у меня получается все. Мое существо внезапно увлекает руководство, ощущение власти. Правда, нынче я её использую для блага дела. Чувство локтя отчасти неспаянного, но уже коллектива. Который готов совершить сегодня все, что ни попрошу. Это здорово вдохновляет!

Начальство появилось ближе к обеду. Видимо, раньше было занято чем-то более важным. Цельных две черных «Волги» и милицейский козлик заскакали от трассы к нам на ухабах. Я скомандовал не прекращать работу, так что важные чины сразу окунулись в мир археологических раскопок. С грязью, пылью и скрежетом инструментов. Разве что матюги мы придерживали при себе. Как раз Силантьев просеивал породу, а Гладышев с кем-то из институтских расширяли отводящую канаву. Так что торжественной встречи не получилось. Я тут же огорошил подошедшего к нам пузатого дяденьку в темном плаще наглым вопросом:

— А почему вчера не было машины с ужином? Непорядок!

Судя по его напряженному лицу, этот деятель заготовил нам несколько нелицеприятных выражений, но сейчас вынужден был оправдываться.

— Так машина сломалась.

— А замену найти? Чтобы пару термосов довезти, хватило бы и вот такой «Волги».

Ответственный товарищ раздулся от искреннего возмущения. Какой-то мозгляк смеет его отчитывать! Но неожиданно рядом раздался спокойный покровительственный баритон:

— Молодой человек, не подскажете, кто командует на вашем э…полигоне?

Я поднял глаза и обомлел — «Первый!» Уж его-то фотографии в газетах замечал не раз. В жизни он выглядел проще и неформальней. Затем я заметил позади делегации легендарного репортера «Правды Севера» Виталия Гайкина. Мы с ним уже пересекались в прошлый раз, когда я сдавал материал в газету. Потрепались о профессиональном и остались довольными друг другом. Вот и сейчас он лихо подмигнул мне за спинами высокого начальства. Мол, не меньжуйся!

— На данный момент раскопками временно руковожу я. Студент второго курса истфака Сергей Караджич.

— Вот как?

Первый секретарь обкома не подал виду, что здорово удивлён. Умеет держать марку «дядька». Его заинтересованный взгляд, казалось, успевал замечать все вокруг. Так что я тут же взял вожжи на себя. Иначе палево гарантировано.

— Так получилось. Олег Владимирович Овсянников еще в пути, ему пришлось срочно уехать в Академию Наук, а его заместитель Липневский Андрей Викторович внезапно заболел, сейчас в больнице. Вот он и назначил меня временно руководить, чтобы не прерывать работы не на миг.

Снова вмешался важный чин, что подошел первым. И смотрел он на меня так нехорошо:

— Так ведь был еще заместитель директора музея Николай Алексеевич Романцев.

— Он администратор, а у меня есть некоторый опыт именно в археологии. Да и погода, сами видите, переменчива, как юная девушка.

— Любопытно, — Первый с интересом уставился на меня, а я не стал и дальше теряться.

— Не желаете посмотреть наши первые успехи?

— Конечно! Наслышан.

— Правда, у нас грязно. Работаем!

— Ничего, Сергей. Мы чай не сахарные принцы. Ведите!

Вот это деловой тон! Моя затея, похоже, произвела на обкомовских впечатление. Никаких докладов, сразу «в горячий цех». Первый прямо в начищенных ботинках потопал по указанной дорожке к могильнику. С собой мы взяли только его помощника и фотокора.

— Вот это ящик со скелетом неизвестного биармийского вождя. Как видите, мы его поместили сюда целиком, чтобы впоследствии костями занялись специалисты.

— Почему вождя и что такое ваша Биармия?

— Скорее всего подобный нашему богатый могильник не построили бы для обычного жителя. А Биармия — это легендарная страна, которая по свидетельству древних историков располагалась именно здесь.

Первый секретарь обкома удивленно хмыкнул:

— Это еще до прихода новгородцев?

— Да, вы правы. До них. До начала славянской колонизации.

Сам меч мы посмотреть уже не могли, он со слоем грунта был упакован в самодельный ящик. Но показали тщательно исполненный рисунок.

— Сколько ему лет?

— Пока точно не могу сказать, но порядка тысячи лет.

— Да что вы говорите! Как интересно.

Первый задумался и в этот момент раздался отчаянный крик Марины Соколовой. Все тут же метнулись к ней.

— Стоять!

Я даже не подозревал что могу так громко кричать. Важные лица тут же дисциплинированно застыли на месте.

— Я нашла, вы только гляньте!

Марина со всей предосторожностью зачищала странной формы статуэтку.

Я вежливо показал гостям, где им стоит встать.

— Извините, но это очень важно, не затоптать место раскопов.

Первый секретарь понимающе кивнул, а я потянулся за своим фотоаппаратом. Так мы вместе и снимали, любитель-студент и профессиональный фотокорреспондент. Вежливо, не заслоняя друг другу свет и ракурсы. Гайкин неожиданно прошептал:

— Сережа, мне кажется надо потереть этого идола на счастье.

Опыт есть опыт. Чуйка у репортера была отменная. Мы поручили такое важное дело девушке, и вскоре фигура блеснула жёлтым.

— Золото! — выдохнули все.

Золото в чудских могильниках вещь необычайно редкая. И сколько его в этом непонятном идоле? Первым пришел в себя Первый. На то он и первый.

— Сергей, а не кажется вам, что ваша находка имеет очень большую ценность? Не стоит её передать на временное сохранение органам?

Мне хватило несколько секунд, чтобы принять правильное решение.

— Сейчас замерим, запишем, упакуем и передадим. Девчата за работу! Остальных это также касается.

Первый одобрительно хмыкнул, а потом попросил меня:

— Не можем мы, Сергей, где-нибудь переговорить наедине, чтобы не мешать вашим ребятам работать.

— Пойдемте в камеральную палатку, заодно чаю попьем.

— Чаю можно. Люблю, понимаете, с дымком.

Санёк, заметив мой жест, тут же ускакал к костру. Котел с него мы и не снимали. Так что вскоре сидели в палатке с горячими кружками.

— Любопытно рассказываете, Сергей. Сразу заметен искренний интерес к нашей истории. Желаете по науке пойти?

— Конечно!

— Это похвально. Видите, Петр Сергеевич, — Первый секретарь повернулся к своему помощнику, — есть еще у нас талантливая молодежь. А как лихо командует! Другой бы обомлел, да вместо работы заставил дорожки для начальства чистить. А тут делом люди занимаются. Находкам тысячу лет! Это внушает уважение. Сергей, есть у вас какие-то просьбы ко мне или вашему руководству?

Я взглянул на несколько напрягшегося помощника, но все-таки выдал:

— По окончании работ хотелось бы устроить встречу ведущих археологов, занимающихся этой темой, а также историков с высшим руководством области. В следующем году мы будем праздновать четырёхсотлетие Архангельска, а ведь он на самом деле древнее, как место жительство людей. Хотелось, чтобы этот факт стал достоянием всесоюзной общественности.

— Вот даже как? — Первый откинулся на стуле, крепко задумавшись.

— Наши открытия могут быть интересными для многих мировых исследователей. Потому сама собой напрашивается и международная конференция, посвященная истории именно Архангельского региона. Осветить событие в советской и мировой прессе. Привлечь туристов. Это будет большой толчок в развитии нашего города.

Первый секретарь неожиданно засмеялся, задорно толкнув в бок Петра Сергеевича:

— Смотри какая ушлая молодежь растет! — затем партийный босс области разом подобрался, в добродушном дяденьке тут же проявился настоящий царь зверей. Только гривы не хватало. — Знаешь, Сергей, это вопрос серьезный, с кондачка не решается. Но идея, надо заметить, интересная. И главное — своевременная! Обещаю, что подумаю.

В этот момент в палатку ворвалась Светлана Владимировна:

— Сережа! Ой! Сергей Васильевич, мы там еще что-то нашли.

Первый секретарь с чисто мужским вниманием окинул стройную фигурку Светланы и коротко кивнул помощнику:

— Думаю, что не будем мешать работать археологам. Дело находится в хороших руках и спорится.

Уже на выходе я успел поймать помощника Первого:

— Петр Сергеевич, извините великодушно за наше не самое удачное начало знакомства.

Вежливость — оружие королей. Строго выглядевший мужчина понимающе кивнул и подал руку:

— Ничего! Понимаю, рабочая обстановка. Самое главное, что вы Первому понравились, а он у нас мужик строгий. Вот держите мой телефон. Если что не так, звоните, не стесняйтесь. От вас важен конечный результат. Сами понимаете, история в ближайшем году будет значить многое.

— Мы постараемся. Результат будет!

В первый раз помощник Первого позволил себе улыбнуться.

— Вот сейчас я уже уверен в этом. Удачи, Сергей!

Проводив взглядом высоких гостей, я поспешил к раскопкам. И не сразу заметил пробирающуюся к нам через поле зеленую «Ниву».

Через пять минут нежданно свалившийся на голову экспедиции Овсянников торжественно тряс мне руку.

— Даже не знаю, Сергей. Это поистине великолепно! Я не представляю, как тебя благодарить. Сейчас переоденусь в рабочее и начнем. Я в полнейшем восторге!

Как оказалось, Липневский все-таки меня послушал и позвонил куда надо. В итоге Олег Владимирович к его большому удивлению получил сегодня утром по обкомовской брони авиабилет и поспешил на раскопки. Овсянников тут же взял руководство в свои руки, и только в этот момент я ощутил, какая с моих плеч свалилась невиданная тяжесть. Нет, чтобы брать такие ноши, нужно сначала потренироваться на кошках. Руководить я могу, опыт есть, а вот правильно заниматься именно археологией, мне еще учиться и учиться.

Я внимательно наблюдал, как поступает Овсянников, на какие ошибки он нам указывает и что требует от работников. Главный археолог области уже понял, как опростоволосился, уехав в Москву. Потому особо нас не ругал, а за кое-что, например, за тент похвалил. Работа закипела с новой силой. Находки, пусть и мелкие пошли одна за другой. Под вечер я нечаянно заглянул в камеральную палатку и застал Овсянникова с идолом в руках, который он благоговейно разглядывал. Что это за произведение искусства, что дошло до нас из толщи веков. Что хотели сказать им давно ушедшие в вечность люди?

Я был прав. Все самые важные открытия лета были сделаны именно в этот день. Длинный августовский день. Таким он и остался в моей памяти. С ветром, бегом облаков и мыслей. Подобного вдохновения я не ощущал очень давно. И казалось, что в этот момент наполнился самой жизнью без отказа.

Глава 13 Бархат и море

Солнце, которое уже не жжёт, а ласково лижет кожу. Море, обволакивающие тебя, как бархатное одеяло. Плеск волн, крики чаек, самый умиротворяющий фон на Земле. Что еще нужно растущему молодому организму перед долгой зимней учебой? Ну разве что хорошая компания, вино и девчонки. И все это у меня на данный момент имеется! Так что нефиг рефлексировать, а стоит начать прожигать каждый день по отдельности как можно веселей!

Как-то в один сентябрьских дней, вернувшись домой из музея, я застал на тумбочке оставленную мне телеграмму.

«Гурзуф, мы на месте!»

Затем шел адрес. Это Николай отписался, зовут меня в Крым. Что-то подзадержались они сей год. Как потом оказалось, в ударном темпе доделывали клуб. Цемент и прочие материалы им вернули, так что совесть стройотрядовцов была чиста и все запланированные объемы работы полностью выполнены. Будет к Новому году у сельчан новый клуб!

Кто бы мог подумать, что все это в результате единственной драки. Хотя надо быть до конца честным. Если бы не мои связи, то неизвестно, чем бы дело закончилось. Да нет, брат. Истомин также наш кульбит просто так бы не оставил, имеются и у него связи. Чем больше сталкиваюсь с текущей современностью, тем лучше понимаю, что роль личности в истории никуда не ушла. Тем позорней выглядят трусливые политические деятели из моей эпохи. Руки они, млять, марать не захотели! А сотни тысяч погибших сограждан им потом в кошмарах не грезились?

За драку мне от Центра втык через куратора все же пришел. «Не лезь на рожон!». Видимо, моя гиперактивность начала кого-то там наверху доставать. Но кроме устного внушения больше ничего не было. Сам Зайцев просьбу о встрече проигнорировал, видать, был плотно занят. Об этом он меня заранее предупредил. А открытие могильника неизвестного биармийского вождя произвело фурор. Благо на нас уже обращали более пристальное внимание. Даже больше не в научном мире, там постоянно что-то открывается, а среди общественности. Газетчики, а позже телевидение грамотно подало эту находку как сенсацию.

Интересно, значит, какая-то политическая работа с редакторами уже проводилась. Просто так первая газета области ничего не напишет. Затем внезапно подключились всесоюзные издания, мелькнул репортаж и в программе «Время». Телевизионщики уже снимали в запасниках нашего музея. Но везде на первых страницах подавалась именно моя фотография с идолом в руке, профессионально четко снятая Виталием Гайкиным.

Видимо, наверху посчитали, что перспективный советский студент на снимке будет выглядеть к месту. Типа наша молодежь самая молодежная в мире! А вот в Центре такой расклад, как раз и не понравился. Так что сейчас я гашусь от излишнего внимания на каменистом пустынном пляже близь Гурзуфа. Или вы считаете, что я честно не заслужил отдых? За год точно! С ума сойти, я уже год в новой жизни! И чем дальше, тем больше она мне нравится. Пусть местные ништяки я не всегда получаю заслуженно, но и сделал уже немало. А сколько всего впереди!

С Вероникой я разобрался сразу после окончания раскопок. Подловил выходящей с работы и все честно вывалил. Нет, истерики и слез не было. Наверное, разлука как-то пригасила наши чувства и заставила их немного переосмыслить. Восторженная влюбленность и эрос сменились на серьёзные раздумья. Жаль девчонку, но мужем я бы стал ей скверным. Что впоследствии спокойно объяснил её папе. Там разговор получился уже обостренно серьезным. На две бутылки коньяка. Но как-то мы пришли к консенсусу. Полковник оценил мой открытый мужской поступок. Лучше уж так, чем трусливо прятаться от всех.

Так что страница закрыта, конкурс на новые отношения не объявляю. Было откровенно хреново, и телеграмма пришла как нельзя вовремя. Каждый новый человек — это следующая страница нашей жизни. Детские приятели, не ставшие по обстоятельствам верными друзьями. Друзья, ушедшие навсегда. Товарищи, перешедшие в стан врагов. Женщины, которые забирали у тебя в постели не только физические силы, но и часть души. Всему в нашей жизни есть место.

Так что отряхнемся от былого и будем жить дальше. Солнце, свежие фрукты и легкое вино нам поможет в этом. В Крыму я бывал пару раз, уже при Незалежной Украине. Заброшенный той страной перспективный рай мне тогда совсем не понравился. Я уже вкусил услуг сервиса в Турциях и повелся на поездки лишь ради тещи. У той с Крымом были связаны какие-то романтические воспоминания. Вот сейчас я в них, собственно, и нахожусь.

— Сергей!

Девичьих голосов два. А вы думали, я остановлюсь на достигнутом? Да нет, никакого разврата нет. Разве что самую малость. Но что поделать, если практически все парни со стройотряда приехали сюда парами. Кто-то уже и вовсе женат. Они же в большинстве своем со старших курсов. Так что пришлось и мне как-то устраивать собственный отдых. Ну, вы знаете, на югах это не проблема. Совсем не проблема!

Буквально через пару дней познакомился с двумя ленинградскими студентками. Они, правда, приняли меня поначалу за местного Дон Жуана. Я был дочерна загорелым, шапкой белых выгоревших волос, спортивным и каким-то слишком для северянина наглым. Другой вопрос, что я один, а их двое. Но в первый же вечер он сам собой решился. Будем по очереди. Да, вот такая я сволочь! Но не оставлять же одну из девушек без внимания? Так что Вера и Ольга на пару недель стали моим эротически-дружеским приложением. Мы купались, веселились, разговаривали, пили вино, целовались. Отрывались по полной!

Наша банда сразу приняла девушек в компанию, лишь стройотрядовские дамы косились в мою сторону, но с поучениями не лезли. Я же нынче вольный человек. Это про нравы в позднем советском обществе. Свободы во многих отношениях уже хватало. Наверное, некоторые общественные явления проходят одинаково в различных социальных формациях. Урбанизация, демографические изменения, повышение образовательного уровня и в итоге полная смена культурной составляющей. Вот и сексуальная революция не прошла мимо СССР. Отношения стали намного проще. Или это просто я тяну из прошлого шлейф легкости бытия? Насколько все-таки незаморочными стали социальные связи в будущем.

Так что развлекаюсь, кошу под залетного морячка. Иначе как сказать подругам, откуда у меня финансы? Хоть Истомин добавил сверху нормы полторы сотни, но сами знаете, на югах деньги текут рекой. Ленинградки поначалу удивлялись, затем, видимо, решили, что я что-то не договариваю и скорее всего из мажорной семьи. Больно уж замашки шикарные. Ну а что делать? Привык я в будущем к сервису.

А на курортном юге он если и есть, то в качестве дополнительной платной услуги. Туда рупь, здесь трояк, а там и вовсе без червонца лучше и не подступать. Зато увидел и побывал много где. Дядя Тенгиз нам такую экскурсию по южному берегу устроил, что турфирмы будущего курят в сторонке. Классный мужик оказался. Денег взял не хило, но провел туда, куда обычных туристов не пускают. Еще и сказал, где и какое хорошее вино лучше покупать. Так что денег, потраченных на хитрого грузина, было не жалко. Он их отработал на все сто. Вот в этом плане мне здешние спекули нравятся. Договоренности выполняют.

Самая веселуха начиналась у нас по вечерам. Когда, приняв на грудь бокал другой «Массандры», заводилась горячая «южная ночь». Нет, мы обязательно предохранялись, да и девушки отнюдь не являлись недотрогами. Знали, куда и зачем едут. Или вы еще скажете, что барышням чуть за двадцать не требуется то же самое, что мужикам? Еще как требуется! Так что мой молодой организм работал буквально на износ! Я отдыхал! И этим все было сказано. Ведь впереди несколько месяцев беззаветной пахоты для блага меня и общества.

— Серёж!

Я поворачиваюсь на голос. Идут «мои сладкоежки». Впереди выступает Вера, длинноногая шатенка. У нее шикарные длинные волосы и ярко-зеленые глаза. Такое странное сочетание отчасти южной внешности и северной светлоглазости. Говорит, что по бабке донская казачка. Фигура подтянуто спортивная, максимально открытая купальником в рамках местных приличий. Хотя в середине восьмидесятых в эпоху аэробики об этом уже и говорить не стоит. Дамы начинают ценить себя и собственное тело.

Ольга пониже ростом, и отличается от подруги более женственной фигурой. Основательный бюст третьего размера уютно соотносится с шикарными бедрами. Светлые волосы пострижены по последней моде каскадом. Не забыла сегодня сделать и укладку. Им бедолагам пришлось позавчера срочно переехать. Прошлой хозяйке больно уже не понравились наши странные отношения. Так что где мы будем сегодня вечером «веселиться», пока непонятно.

«Фигня вопрос. Решу уж как-нибудь!»

— Девчонки, по стаканчику?

— Серж, прямо с утра?

— По стаканчику мороженого, Верунь. Сейчас принесу.

— Мне не надо!

Ольга поддерживает фигуру. Хотя по мне… лучше и не бывает. Жаль, что такие сочные телеса не сохраняются у человеческой особи надолго. Вот тут имеется крепкая недоработка у природы-матушки. Но чую, зимой буду еще долго вспоминать своих ленинградских знойных подружек. Галопом взбегаю на скалу и беру у продавщицы два мороженых, охлажденный лимонад и три свежих чебурека, которые только что привез знакомый татарин. Он торгует рядом, используя для своего маленького бизнеса введенную не так давно систему патентов. Я в самом начале переговорил с ним по поводу их кухни, выказал знания и уважение, поэтому мне всегда достается самое лучшее.

— Сэргей, дарагой, бери вот эти с краю! Жаром пышут. Кушай, дорогой.

Даю денег без сдачи и довольный собой несусь обратно. Мне кажется, что если прожить здесь полгода, то можно здорово накачаться. Плавание, бег по горам, вкусная и полезная пища. Это настоящий рай на земле! Вера смотрит на меня сквозь солнцезащитные очки и улыбается.

— Тебе так идут светлые волосы к такому шикарному загару. Неужели у вас на севере можно так загореть?

— Я же рассказывал вам, что сначала работал в археологической экспедиции, потом в стройотряде. У нас же белые ночи, можно загорать круглосуточно.

— Вот прямо так?

— Приезжай, попробуешь.

Вера качает головой. Она учится в финансово-экономическом институте и в будущем метит работать в большой организации типа Госбанка или лучше во внешнеэкономическом ведомстве. Знает два языка, учит третий. Прошаренная барышня, и место ей наверняка в Москве будущего обеспечено. Ольга девушка поинтеллигентней, учится на филолога, знает уже пять языков. И как я успел заметить, своим собственным владеет виртуозно. Но я еще по прошлой жизни ведал, что в тихом интеллигентском омуте обычно тысяча чертей водятся. Так оно и есть. Чем больше потуплены глазки у милой барышни, тем бойчей она в ночной жизни. Что с чем вяжется, даже не знаю.

— Говорят, сегодня вечером танцы на площадке.

Я прикинул. Одному с двумя девчатами идти не катит. Публика местная наглая, да и пьяные приезжие не лучше. Мне же сейчас вовсе не хочется светиться в сводках милиции или смахать там «левыми» корочками.

— Я поговорю с нашими. Толпой веселей.

Вера поняла меня с полуслова. Умная девочка! Ольга же просит намазать спину кремом. Ну, где спина, там и попка! Тем более такая ядреная. Блондинка у нас гимнастикой в юности занималась, а сейчас посещает секцию аэробики. Так что и с физическими данными у нее все в порядке.

Краем глаза замечаю, с какой завистью в нашу сторону посматривает пузатый мужичок с газетой. Ему точно внимание подобных девушек не светит. Ну сам и виноват. Скинь пузо, встань на лыжи и тебя первым же вечером «снимут» одинокие курортницы. Вон сколько их тихонько вздыхает на пляже! А сейчас кому ты такой нужен? Мне мои мускулы и загар не запросто так дались. Вот чего я сейчас совершенно не боюсь — так это вкалывать по-черному. Энергии хоть отбавляй! Если поначалу я грешил на желание все заново познать и переделать, то сейчас понимаю, что это как-то связано с моим новым телом. Энергетика свежего организма, гормоны, молодой активный мозг, они меня всего напрочь изменили. И дальше изменяют. Иногда даже становится страшновато. Чем все это закончится? Чего точно не хочу, так стать эдаким суперменом.

Вот еще былибидо приглушить. Вот честно, уже напрягает! Лежу с двумя красотками, а все равно голова то и дело по сторонам крутится. Это разве нормально? Так что будут вопросы Профу.

— Сереж, а тебе зачем эта археология? Черепки в земле искать. У тебя же с головой все в порядке. Вот и Ольга тебя необычайно начитанным считает. А это в наше время редкость.

«Офигеть вопросик!»

Вера в своем репертуаре. Она уже не раз мне замечание делает на счет моего показного простодушия. Столица Питер хоть культурная, но град стольный. Со всеми вытекающими понтами и перспективами. Они там мыслят глобально, не замечая нас грешных на земле.

— Вер, а ничего что Сережа уже был на первых страницах всесоюзных газет? У них в следующем году юбилей города, и такое открытие прямо в масть.

Я удивленно поворачиваюсь к Ольге. Она может выдать нечто умное, но чаще всего помалкивает.

— Ты идеальная девушка, Оля. Зришь в корень! А чего еще желать? Я популярен, красив собой и рядом со мной лучшие девушки СССР.

Девчонки прыскают, им лишь бы посмеяться. А мне кажется, что нет слаще звука, чем девичий задорный смех.

— А если серьезно?

— Серьезно, Веруня, надо заработать. Но, считай, аспирантура у меня уже в руках. А там сразу научная работа, защита и все сопутствующее. То есть конференции, поездки в столицу и зарубеж. Возможно, раскопки в каких-то знаменитых местах. А это месяцы в Африке, Европе или даже Америке.

Девочки молчат. Для них слово «Заграница» как священный Грааль. Даже в какой-нибудь захудалой жопе мира советский человек будет гордиться самим фактом пребывания зарубежом. Эх и почему мы себя не ценим? Вечное проклятие русского человека — преклонение перед пресловутой Европой. И в прошлой жизни меня оно заколебало.

Вера оценивающе посматривает в мою сторону. Понятно, что мы разного поля ягоды, но женщины они такие. Дамы любого партнера будут рассматривать в качестве потенциального жениха. А вот Ольге я в этом плане неинтересен. Её идеал — домашний милый мужчинка. Она здорово испорчена своей потомственной интеллигентской семьей. Таких людей всегда задвигали и будут задвигать на задворки жизни. По моему-же мнению, девушка достойна большего. О чем я по ночам ей и втолковываю. По мне, в сексе она даже горячей темпераментной Веры.

Пускай у них все получится!

Но все когда-нибудь кончается. Последние вечера мы проводили втроем. Сразу. Уже безо всякого стеснения. Благо, удалось снять однокомнатную квартиру у хозяйки. Она наивная думала, что я на кухне сплю на раскладушке. Ага. Двоюродный брат. Не знаю, как мы не развалили старый диван. Наверное, потому что экспериментировали. Но все равно пришел грустный момент. И вот я машу вслед заплаканным девчонкам, запоздало понимая, что невольно сделал лучший месяц в их жизни. Так пусть они и запомнят его таким. Будоражащим кровь еще долгие годы, а меня улыбающимся загорелым дочерна блондином в модной рубашке.

Последний вечер в кругу ребят. Кое-кого я уже вряд ли когда-нибудь встречу. Несколько дипломантов сразу убывают по месту отработки. Такая в Союзе практика. Ехать туда, где нужны молодые специалисты. Помню некоторые из моих товарищей по той жизни так и остались в других городах навсегда. Общество и власть продолжали перемешивать народы и социальные слои в ужасающе сложном миксе. Плавильный котел здорово тогда постарался.

Я же в последний раз искупался в море, съел последний чебурек, попрощался с продавщицами, хозяйкой и убыл на такси в сторону Ялты. Знаменитый троллейбус в сторону Симферополя и прощай Крым! В здании аэровокзала у дежурного лежит именная бронь на мое имя. Пожилая усталая женщина бросает на меня нелицеприятный взгляд и выдает билет на московский рейс. В небольшой толпе, что собралась неподалеку, гудят. Приняли меня за очередного блатного. Но мне по фиг, уже начинаю привыкать.

Все для пользы дела!

Глава 14 Непростые разговоры

Москва встретила пасмурной погодой, такие же серые, пасмурные люди ждали меня на выходе из зала прилета. Никаких приветствий, просто указали мне следовать за собой. Ехали в Центр в этот раз на обычном «Рафике». Похоже, что он был разъездным автомобилем той странной организации. Я молчаливо разглядывал проносившуюся мимо будничную столицу. Ту, которая каждый день выходит на работу, куда-то вечно торопится, решает обыденные проблемы, болеет, растет, живет и никогда не спит. Наверное, в стране нет больше ни одного города, где есть столько всего и одновременно чего-то в данный момент нет. И это что-то надо обязательно сию же секунду достать.

Вот и меня выдернули для нечто такого важного, с жаркого крымского берега. Ну да. Не ври уж, братец, хотя бы сам себе. Это именно у тебя накопился целый ворох вопросов к тем, кто взялся менять страну в лучшую сторону. И именно ты желаешь воспользоваться их познаниями и возможностями. Для своего и твоих знакомых блага. Ну а что, мы не люди разве? Насчет этого я, кстати, совершенно не рефлексировал. Надо так надо! Отщипнуть бюджетных денег для общего блага. В конце концов их все равно куда-то потратят. А там, глядишь, и дам толчок науке.

И я здорово сомневаюсь, что у Первого секретаря обкома области хватит времени и желания разобраться с нашими историческими хотелками. Плюс местечковый уровень понимания не всегда годится для события поистине международного масштаба. Да-да, я хотел идти ва-банк. Чтобы не терять зря времени и сразу после окончания института заниматься тем делом, к которому душа лежала. Все эти лишние трепыхания типа бессмысленного сидения в кабинетах, потому что ты тупой аспирант. Поддакивания вышестоящим товарищам для роста карьеры. Нет, братцы, мы полностью используем полученный по случаю блат ради блага науки. Ну и меня любимого.

Да, вот так и появляется новая номенклатура.

Итак, в кои веки шкурные интересы сложились с общественными, так что я был готов пробить все стены, но добиться желаемого. Между тем «РАФик», наконец, вынырнул из серой унылости осеннего города и двинулся мимо бодрящих сосновых боров и яркими осенними красками, присущими средней полосе России. На севере нет подобия разнообразных цветов, да и красивая фаза осени у нас обычно чрезмерно коротка. Так что я наслаждался пейзажами, лишь изредка обращая внимание на своих блеклых и замотанных делами попутчиков.

На КПП в этот раз меня осмотрели внимательно, а затем предельно тщательно проверили красную ксиву. Старший сержант возрастом далеко за тридцать с сомнением оценил мою фотографию на пропуске и ушел в будку караула, где некоторое время кому-то названивал. Ну а я особо не удивлялся. Загорелый до черноты улыбчивый субъект в яркой гавайке и бриджах точно не внушал доверия старому служаке. Это же не фестиваль молодежи!

Представьте — вас назначили охранять особо важный объект. По старой памяти вы ждете встретить здесь представительно вышагивающих и озабоченных ответственностью генералов, на худой конец бегущих по срочной необходимости полковников. По факту же привозят вот таких хлыщей, больше напоминающих вражеских агентов. Или данная контора хитрее, чем считает бывалый сержант? Ну ему думать особо и не требуется. Укажут, кого и куда пропускать. А его дело открыть шлагбаум. Вот и я, наконец, попал внутрь одного из самых засекреченных объектов СССР.

Никто в этот раз меня не встречал и под ручку не провожал. Поэтому тотчас по старой памяти двинулся к Профу в административный корпус. Под ложечкой уже посасывало. Аэрофлот особо разносолами в эти времена не баловал, предложив скудный бутерброд с бочковым кофе. А вчера я так забегался, что и вовсе не поужинал. Потому завтрак давно провалился, а обеда пока не последовало. Тривиально, конечно, по сравнению с судьбами мира, но люди иногда хотят кушать. И еще разные дела делать. Стоя, сидя и лежа.

Се ля ви — говорят французы! Потому к людям надо помягче и смотреть на вещи шире. И знаменитая фраза прораба из известного кинофильма была сказано вовсе не для красивого словца. Тогда наступали нелюдоедные «вегетарианские времена». Вам будет странно узнать, но даже при Никите Хрущеве непрерывно продолжались репрессии. И не всегда обоснованные и мягкие. А вот период нахождения у власти Л.И. Брежнева характеризовался самыми низкими показателями деятельности тайной полиции в СССР. Так, если при «десталинизаторе» Хрущеве в 1956–1965 гг. за антисоветскую пропаганду и агитацию в среднем ежегодно осуждалось около 575 человек, то при Брежневе в 1966–1980 гг. этот же показатель составил 123 человека, а с учетом данных за 1981–1985 гг. еще меньше — 119 человек.

Об этом обычно почему-то забывают, превознося «Оттепель», которая понемногу вводила страну в штопор. Практически все успехи Хрущевской эпохи стояли на заделах выдающегося Сталинского прошлого. Великого кормчего модно ругать, и по мне есть за что. Суровость эпохи не обеляет деяния конкретных политиков. А натворили тогда делов таких, что и через пятьдесят лет не разгребешь. Но ракеты, ядрен-батон, перестройку природы затевал вовсе не Никита. Зато Брежневский развитой социализм запомнился советским людям, как время стабильности и достатка.

Но опять колбасы на всех не хватило. Эмигранты постоянно её вспоминают. И туалетную бумагу тоже. Ну что сделать с ними, засранцами.

К моему большому удивлению, на месте не оказалось никого из руководящего состава Центра. Дежурный сквозь зубы заметил, что шляются тут всякие, но под моим яростным напором все-таки ответил, что руководство в Москве на важной встрече. Странно, но меня по телефону об этом не предупредили. Или их вызвали по срочному делу? Тоже очень может быть. Я всех раскладов взаимоотношений нашего брата с местным руководством не знаю.

Затем дежурный все-таки нашел меня в списке, выдал мне ключ от комнаты и талоны на питание. Я уже здесь не гость, а в качестве командировочного. Интересно, а деньги на расходы выдадут? В Крыму я погулял изрядно, основательно опустошив стройотрядовские заработки. Да и от выданных в июле подъемных осталось мало чего. А существовать на одну стипендию как-то не хотелось. Привык я чего-то к шикарной жизни. Маме такое поведение точно не понравится. Уезжая в Крым, я оставил в холодильнике массу деликатесов. А родители у меня дети войны, привыкли жить скромно.

В таком минорном настроении двинул к корпусу, в котором останавливался раньше. Затем долго не мог найти нужную комнату, пока молодой и веселый паренек не объяснил, что мне надо тащить задницу в соседний корпус. Он же любезно проводил меня, а я с удивлением заметил, что буду практически соседом Марго. В душе первый раз ёкнуло. Неспроста такие перестановки.

Сеня Моркушин, так поименовал себя вихрастый паренек, позвал меня перекусить. Он также недавно приехал сюда аж с Дальнего Востока. Я быстро признал в нем брата-попаданца. Но Сеня был не особо разговорчив и, видимо, на это у него имелись собственные причины. Но он много рассказывал о природе тех мест, которые ему удалось в последние месяцы посетить. Я же коротко обрисовал реалии недавнего крымского отдыха, вызвав в парне жгучую зависть. Так это я еще о подругах-ленинградках не упомянул. Думаю, что такое понятие, как «тройничок» есть далеко не у всех миров. Это у меня случилась довольно бурная молодость. После армии гулял так, что подметки отрывались.

Обед мы уже пропустили, потому взяли в столовой выставленное на раздаче подобие полдника. Творожники, мясной салат и компот с пирожками. Все было необычайно вкусно и сытно. Хотя за последние недели к подобному угощению я привык. На раскопки нам из обкомовской столовой возили ресторанную еду, да и в Крыму я на себе любимом особо не экономил. Шашлыки, хачапури, гриль из рыбы или ребрышек. Если знать «точки» и щедро давать на чай, то разница в обслуживании с общепитом будет колоссальной. Поверьте опытному человеку, добиться своего можно при любом режиме.

Моркушин же последние недели питался как придется. Доставался ему и деликатес в виде красной рыбы и икры, а когда макароны с тушенкой. Так что здешняя кухня ему нравилась, но парень явно куда-то торопился убыть. И застрял со мной как раз по причине отсутствия начальства. Так что в этом «горе» мы оказались невольными соратниками. Во время наших неспешных «переговоров» неожиданно выяснилось, что Сеня знает тут место, где можно по знакомству добыть хорошее пиво. Пиво к тому же оказалось чешским бутылочным. А у меня с собой в сумке лежала случайно подаренная крымским греком черноморская таранька.

Душевно так посидели с ним тогда на набережной Ялты. Вера потом обижалась, что мол променял горячий вечер с ней на беседу с каким-то неизвестным мужиком. Так с ней я еще успею порезвиться, ничего нового в её теле для меня нет. А вот с интересным человеком, когда еще пересекусь! Было занятно и поучительно услышать от аборигена реальные расклады о здешней жизни. А они… Ну что вы хотели, проблемы нарастали, а решать их многие годы не торопились.

Потом их груз превысил оптимальное количество и, в конце концов, раздавил обветшавший Союз. Ломать всегда есть кому, а строить лень. Это не говорит о том, что строй или государство было таким уж плохим. Проблемы, да еще какие возникают в истории большинства государств мира. Но без поиска их решения существование любой страны немыслимо. Это еще один из вопросов к нашему руководству. Но его до сих пор нет, а пиво, вон оно стоит передо мной. И рыбёшка рядом. Я бы, конечно, предпочел нашего северного вяленого ерша, но если нет гербовой…

Моркушин на поверку оказался хорошим мужиком. Да, несмотря на моложавую внешность он был настоящим взрослым мужчиной. Попал сюда, так и не успев в том мире получить пенсию. Его реальность схлопнулась после испытания на орбите какого-то нового оружия. А что он больше помалкивал поначалу, так кто и что понемногу выяснилось в ходе разговора. Настоящего человека видно по его делам. А у меня их уже за спиной был ворох и еще одна тележка. Сеня даже офигевал поначалу, а затем искренне зауважал.

У него задачи было одновременно проще и сложней. В той жизни он много лет проработал геофизиком в геологических партиях. Так что помнил множество открытых в его реальности месторождений. Их мир так же, как и мой свалился в пучину капитализма, только более олигархического и компрадорского, чем наш. Так что иностранные компании, получившие от росиянских властей карт-бланш, рыскали по всей стране в поисках новых месторождений, щедро платя инженерам и специалистам. Потому Сеня в этом мире на дух не переносил любые проявления «свободного рынка» и «особых» отношений. За что регулярно получал люлей от руководства. Его заскоки, бывало, встряхивали целые регионы. А Центру вот больше нечего было делать, как бегать пожарной командой по следам взбрыков «начальника геологической экспериментальной партии» Моркушина. Потому и посылать его старались нынче лишь в самую глушь. Но Сеня не обижался.

— Понимаешь, Серега, чем дальше от начальства, тем лучше люди. Эх, какие люди на ваших Северах! А в Сибири!

— Что тогда нынче недовольный вернулся?

— Дальний Восток — вотчина военных. Слишком много власти у них. А используют они её не всегда по предназначению.

— Мухлюют?

— Ну не без этого…Хотя по сравнению с будущим нынешние генералы просто «Пончики». А вот с природой обращаются как попало.

— И это тебя заело? — Сеня вскинул голову, но промолчал. Я же решил его раскрутить. — Ты для этого руководство ждешь? Думаешь, Проф с Вязунцом тебе помогут?

Моркушин тяжело на меня посмотрел:

— А что еще остается делать? Министерские меня откровенно не понимают. Что это их детям потом все дерьмо, оставленное родителями, разгребать. Люди тут в плане экологии совсем дикие. Ну подумаешь, вылилось соляры полторы тонны, и незаконные свалки около каждой воинской части образовались. Тайги же еще много!

Я понимающе глянул на Сеню. Люди в Союзе во многих планах дикоделанные. И ведь что самое странное, есть в области природоохраны и маститые учёные, и неплохие специалисты. Но полностью отсутствует целенаправленная политика как со стороны партии, так и правительства. Ведь излишнее внимание к экологической составляющей здорово влияет на выполнение, то есть невыполнение планов. За срыв которых любого директора по головке не погладят, а за ущерб природной среде он со спокойной совестью заплатит любой штраф. Больше нет никаких наказаний. И любое же ведомство отчитывается лишь за плановые показатели.

Про военных, вообще, молчу. Генералы солдатскую-то жизнь ни во что не ставят. Если бы не информация из будущего, то и вовсе не начали бы проводить военную реформу. Это им уже сверху по дубовым бошкам хорошенько настучали, а самых деревянных на покой направили. И я ведь еще вам не упоминал, что память брата, в тело которого невольно пришлось заселиться, в нем частично осталась. Потому память о недавней армейской службе еще жива и наглядна. Несколько размыта, как будто вспоминаешь события далекой и давнопрошедшей юности, но многое помнишь. Мозг еще, видимо, перестраивается, тасует информацию с разных эпох и измерений по полкам.

Но я точно знаю, что у погранцов на вооружение уже были новые автоматы. Модификация АК-74 с планками для установки прицелов и более удобным раскладным прикладом. Также отличалась форма от знакомой мне по службе в СА. Вместо сапог горные ботинки, подобие разгрузки и станковые штурмовые рюкзаки. Нам же много приходилось по горам ползать. Так что подвижки точно есть! И хотелось, чтобы их было еще больше. Вот все это я и высказал Сене напрямую и посоветовал не метать молнии гнева, а разузнать каким способом Центр и люди, стоящие за ним, влияют на военных. Если уже такую кондовую контору удалось подвинуть с места, то и на других можно как-то повлиять.

Хоть мы пили пиво, но головы были трезвыми. Моркушин некоторое время задумчиво разбирал тараньку, а затем проговорил:

— Все-таки умный ты человек, Серега. Зришь прямо в корень. Наверное, я все еще не могу очухаться от внезапного переноса сюда. И тело это не мое вовсе.

Вот тут мне стало крайне любопытно. Марго также упоминала, что вселилась не в свое тело.

— Родственник или посторонний?

Сеня замялся:

— Как бы брат двоюродный, только…не было его в моем времени. Поначалу я ничего понять не мог. Потом вспомнил фильм один английский, где чувак в тело отца попал. И ведь какая-то память от этого пацана в моем мозгу осталась. Кого и как зовут, где что в нашем городке расположено. Как вести себя с людьми, что и сколько стоит. Долго себя терзал, что жизнь у брательника отнял. Но Проф объяснил, слава богу, что в этот момент время расщепилось. И живет тот в ином запасном измерении. Как-то в голове не укладывается, что подобное возможно.

«Интересно девки пляшут».

Я долил нам пива и задумался:

— А меня в этом мире нет. Брательник есть, а меня нет.

— Хм, меня тоже. Потому и подселили к ближайшему, подходящему по возрасту человеку. Только почему обязательно родственник?

— Надо бы подробней у Профа поспрошать. Наверняка какая-то статистика у него имеется.

— Ага, так он тебе и скажет! Тут все, брат, засекречено. Так что можешь и не подкатывать. А лучше по этому поводу вопросов, вообще, не задавать.

Я излишне рьяно вскинул голову:

— Иначе что?

— Упекут куда подальше. Были тут такие слишком любопытные. Права качали, — Сеня ухмыльнулся. — Я потом такого аж в Тикси встретил. Изучает в тамошних ипенях местные биологические виды. Слушай, время ужина подошло. Пойдем, что ли пожрем нормально? После экспедиционной хавки здесь все равно что в московском ресторане. Хоть немного человеком поживу.

— Опять куда-то посылают.

— Ага, только в места потеплее.

Больше Сеня ничего по делу не рассказал. Даже пиво не особо у него развязало язык. Серьезный человек!

Уже вечером ко мне в номер как вихрь в сонную лощину ворвалась Маргарита:

— Ах, вот ты где!?

Она не без разрешения, тут же нырнула ко мне на кушетку, надавив внушительной грудью на мои бедные телеса.

— Марго…

— Не продолжай! Знаю. Скучал, мечтал о встрече со мной. Фу! Ты, что ли пиво пил?

— С человеком разговаривал.

— Мужланы! Быстро в душ, зубы чистить, а я пока вина хорошего для бодрости принесу. Хочется отрыва и безбашенности!

— Марго!

Но неугомонная дамочка уже убежала к себе. Ну что ты будешь делать? Вместо серьезного разговора опять будет не пойми чего. Но надо отдать ей должное, выглядела Марго на все сто. Брючный костюм, замысловатый галстук и модная прическа. Да и тонкий аромат её духов в воздухе после нее остался. Небось какой-то импорт!

— Сейчас мы проверим, как ты по мне соскучился.

Голова Маргариты быстро нырнула вниз, откуда вскоре послышались характерные чмокающие звуки. Разве можно такую пытку вытерпеть долго? Местные дамочки на такой сорт телесных удовольствий соглашались не сразу, хотя были девчата и прошаренные. Как те ленинградочки, с готовностью воспринимающие все новое. В конце концов я прохрипел:

— Я как пионер, всегда готов.

— Подожди, трусики сниму. Ох, почему-то мне ни с кем так не хочется, как с тобой. Молодой, горячий жеребец!

Дамочка с азартом выплясывала на мне танец Святого Вита, а я ничего не мог поделать с собственным постепенно вскипающим естеством. Как нашло, так и будет идти до утра. Что она со мной делает? Ну грозился же еще с утра со всем порвать и держаться как кремень. И вот оно… Но как же, черт возьми, она на меня воздействует! На уровне неких инстинктов, что спят внутри каждого мужчины. Наверняка это какая-то химия. Феромоны, мать их!

Вы ведь скорее всего встречались с подобным странным явлением. Если, конечно, в юности увлекались противоположным полом и изучали все возможности получения удовлетворения. Итак, имеется по факту не особо симпатичная дама, у которой даже никакой фигуры нет. Но мужиков вокруг неё почему-то всегда вьется полным-полно. Да вы сами, как окажетесь рядом, готовы тут же прыгнуть на эту женщину. Почему именно она сможет так вас возбудить и увлечь, как не сделает иная писаная красавица? В чем здесь дело? Почему одни ходят на психологические тренинги, не вылезают из спортзалов и швейных ателье, чтобы любой ценой завлечь мужчину. Пусть и завалящего. А другим достаточно подмигнуть и любой из нас готов идти за ней хоть на край света. Где в мире справедливость?

Вот и сейчас надо мной и вовсе ураган, и скоро я точно взорвусь!

— Я уже!

— Терпи. Еще! Еще!

Это удивительное чувство обостренного удовлетворения. Буквально на грани. Вот чем она меня взяла! Умеет держать мужское вожделение постоянно на высоте, заставляя выстреливать на пике.

— Марго?

— А?

Женщина устало посапывала, уютно приткнувшись рядом со мной.

— Ты можешь ответить мне на несколько вопросов?

— Все дела завтра, дорогой. Ты меня совершенно упахал. Сволочь ненасытная.

«Это точно я?»

— Не по делу.

— Тогда говори.

— Ты сейчас в теле какой-то родственницы?

Надо было видеть превращение сонной кошечки в разъярённую пантеру. Маргарита буквально вцепилась в меня когтями.

— Кто меня сдал? Говори!

Ну не зря я последний год не манкировал физическими упражнениями. Да еще и много работал в последние месяцы. Мышцы стали буквально стальными. Поэтому перекинуть женщину вниз и убрать её яростные ручонки от своего горла не составляло большого труда. Через пару минут Марго успокоилась, и мы смогли продолжить милую беседу.

— Ну, во-первых, никто тебя не сдавал. Во-вторых, откуда такая экспрессия? Ты так быстро делаешь из друзей врагов. Честно говоря, я удивлен твоей безрассудной реакции.

— Отпусти.

Женщина надула лицо и начала одеваться. Я же разлегся на кровати и с интересом рассматривал её тело. Она делает эпиляцию! Любопытно, где и как? Это ноу-хау из будущего или в этом времени уже пошла мода?

— Помоги застегнуть! — требовательно стукнула она ножкой.

— Это еще зачем? Все равно раздеваться.

— Тебя забыла спросить! — уже натягивая туфли, Марго пробурчала. — Я думала, хоть ты не станешь совать нос не в свое дело. Все вы, мужики, одинаковы! Получили удовольствие и шмыг в кусты!

«Вот это серьезно!»

Я молниеносно схватил женщину за запястье и притянул к себе. Ей разъярённое лицо оказалось напротив моих внимательных глаз. Мой голос отдавал сталью. Да, она ковалась все эти месяцы. Маска беззаботного юноши сброшена и перед Марго предстал взрослый и опытный мужчина. Наступала решающая минута. Ради этого я и стремился сюда.

— А сейчас немедленно прекрати истерику. Нам надо серьезно поговорить.

Марго зашипела в ответ:

— Отпусти!

Она тут же, как ни в чем не бывало, присела на уголок кровати и внимательно разглядывала меня. И куда делась та стерва, что пришла ко мне совсем недавно?

«Сколько же у тебя масок, дорогая?»

— Готова?

— Говори, — устало ответила женщина, — куда от тебя, дурачка, деться.

— Ну так расскажи хоть что-то, чтобы не ощущать себя дурачком. Вы дали мне корочки, которые получают далеко не все. Выдали, так сказать, карт-бланш. Используете, да используете меня в каких-то непонятных для меня целей. Ты вцепилась в меня как пантера. Неужели при такой внешности тебе мужиков не найти! Да ни в жизнь не поверю. Я себя так высоко не ставлю. Красавец, конечно, но не красавец-красавец!

Юмор иногда делает больше, чем прямой наезд. Помню, знакомый бандит с циничным юморком рассказывал, как пытали очередного бизнесмена на предмет тиснутых от братвы денег. С шуточками и чернушными анекдотами добивались от барыг больше, чем криками и пытками.

— Дай сигарету!

Я приоткрыл окошко и достал из её сумочки пачку дамских «Dunhill». Марго грациозно прикурила коричневую тонкую трубочку, изящно выпустив замысловатый виток дыма. Сколько времени она отрабатывала этот прием? Девочка на самом деле опасна, как лезвие тати, японского боевого меча. Как ни странно будет звучать для поклонников аниме и прочей псевдояпонской хрени, но самураи в качестве боевого оружия носили именно их. Катана — это гражданское оружие. Типа редьку нашинковать или обидчика в драке.

— Сначала расскажи чуточку о себе. Обо мне ты знаешь слишком много.

— Это справедливо. Ты правильно заметил, правда, не знаю, откуда вызнал сволочь эдакая. Я вселилась в тело своей двоюродной тетки. Та еще была мерзкая дрянь. По мужикам с молодости гуляла и жила за их счет. Потом красота прошла и спилась понемногу. На словах жалела меня, а по факту использовала. Хорошо, что я попала в её тело еще до того, как она окончательно не испортила себе жизнь. И то пришлось постараться, чтобы дать понять всяческим мудакам, что я уже не она. Про своих родителей вспоминать, вообще, не хочу, все равно меня в этом мире нет. Они не стоят того, чтобы их вновь увидеть.

— Извини. И никто тебя не сдавал. Сам догадался.

— Прокачал крохи полученной информации? — Марго с интересом взглянула на меня. — Я знала, что ты умный мальчик. Но у тебя есть одна крайне неприятная черта. Ты вечно лезешь, куда не следует.

— А куда следует? Кто устанавливает рамки? Почему со мной не беседуют обстоятельно? В мозгах копаться вы умеете. А вот подсказать что к чему и какие расклады некому.

— Ох, сколько глобальных вопросов на ночь глядя! Ты же сказал, что не будешь говорить по делу. Что с тобой поделать, — Марго задумалась, а затем решительно тряхнула головой. — Была не была! Проф меня убьет, конечно, но он мудак и сам виноват. Вечно считает себя самым умным. Я сейчас.

Маргарита рванула к двери так стремительно, что я ничего не успел сделать. И что теперь от нее ждать? Надо хотя бы штаны надеть. Лишь сейчас заметил, что сижу на кровати совсем голым. Только натянул шорты, как дверь распахнулась.

— Помоги!

Марго держала в руке бутылку с вином, два бокала и еще какой-то пакет. Вскоре на столике было расставлено скромное угощение в виде двух баночек с крабами, импортным пармезаном и отечественным виноградом. А широко любит пожить барышня!

Я ухмыльнулся:

— В честь чего банкет?

— Думаешь, такую тему можно переговорить на сухую?

— Марго, ты не боишься спиться?

— О нет! Это уже пройденный этап. Не смотри так. Евген хоть и выглядит ботаном, но настоящая умница. Ты можешь у себя в голове поставить любой блок. Если захочешь, то по его методике за несколько месяцев выучишь хоть какой язык.

— Точно?

— Досрочно! Тебе как раз английский было бы неплохо подтянуть.

Я насупился. Мой инглиш оставлял желать лучшего. В школе учил немецкий и тот забыл. По работе наблатыкался читать и понимать, но с разговорным скверно.

— Это еще зачем?

— А как ты будешь с Хейердалом разговаривать? — деланно удивилась Маргарита, наблюдая за моей реакцией.

— Э…. Наливай!

— Эти жуки тебе ничего разве не сказали?

— Не.

— С них станется. Наверняка твой дорогой Зайцев в этой афере замешан.

— Почему дорогой?

— Ты сам его сразу в товарищи определил. А я имею доступ к некоторым закрытым документам. Ох, каким непростым человеком он на поверку оказался. Я бы его на твоем месте побаивалась. Тем более что долгий поиск тебя родимого это уже его личный косяк.

— Хм, в первый раз он не показался мне сильно разозленным.

— Ну, потому что ты оказался на редкость парнем перспективным. Потому он тебя загодя простил, приписав твои заслуги себе. «Срубил палку». Думаешь, всех попаданцев сюда в Центр привозят? И тем более награждают заветными корочками?

Я задумался. Было нечто такое в словах этой женщины, что заставляло все следующие вопросы застревать в глотке. Насколько мне хочется узнать запретное? Влезть в те чертовы «государственные интересы». Которые априори никогда не пересекаются с личными.

— Наливай еще.

Крабы были вкусными, сыр бесподобным, вино легкое. Разговор на редкость интересным.

— Я сама их нашла. Как увидала, что все вокруг пошло не так, как было в том мире. Не смотри на меня так, я интересовалась историей своей страны.

Я выпучил глаза:

— Ты кто по специальности?

— Родители хотели отдать в бухгалтеры, все считали, что я библиотекарь, а на самом деле инженер по автоматизации производства.

— Офигеть!

— А то! Правда, по специальности удалось поработать немного. В нашем мире девяностые проходили не менее лихо, чем у вас. Однокурсницы, кто посимпатичней, быстро нашли себе папиков, тем и спасались. Ну а мне что светило с такой заурядной внешностью? Пришлось освоить должность системного администратора. Многие тогда не воспринимали женщину компьютерщика. Но повезло, попала в молодой перспективный банк. Он работал на бандитов, крутил всякие левые деньги. Там смотрели на то, что ты можешь, а не на понты.

— И как?

— Начала по тем меркам очень неплохо зарабатывать. Купила машину, квартиру, завела ребенка.

— Э…

Глаза Марго зло вспыхнули:

— Да, завела для себя. Помог один добрый человек. Ну, сидел, ну, убийца. Даже такие урки хотят домашнего уюта.

— И как с ним, вышло?

— Налей, Сереж, вина. Три года. Всего три счастливых года, — Маргарита выпила бокал залпом. — Убили его на одной из разборок. Нравы у тех людей больно бесчеловечные. Не щадят ни себя, ни остальных. Ушла я с хорошей работы. Благо, меня в городе уже знали, найти место было не проблемой. Да и после Виталия осталось много чего. Не бедным он был человеком. Главарь их… или как они его называют, оставил все мне. Честно. Должок был за ним перед Виталей. А они хоть и сволочи, но долг считают делом чести.

— И как дальше?

— Жила для себя и сына. Он вырос хорошим человеком. Пока не началась эта чертова война. Это я виновата, что воспитала его таким обязательным. Он пошел в первых рядах и погиб, прикрывая товарищей.

Неожиданно Маргарита горько зарыдала. И я долго не мог её успокоить. Так что часть вопросов осталась на завтра. И как жаль, что так вышло…

«У нас у каждого не один скелет в шкафу. И тем мы отличаемся от настоящих молодых. Аминь погибшим душам!»

Глава 15 Центр принятия решений

Утро вышло на редкость тяжелым. За окном висели тяжкие, отливающие свинцом тучи, а в дверях светил лицом хитро улыбающийся Вязунец. Заместитель Зайцева был, как всегда чисто выбрит, в костюме и светлой рубашке. Вроде бы и человек из будущего, а одет всегда как «обсос». Хотя и у нас таких также хватало. Как будто они сразу в костюме родились.

— Ну чего? Рвался к нам, рвался, а сам куда-то пропал. Тебя там, между прочим, Проф спрашивает.

Я молча натянул штаны и двинулся в ванну. Уже освеженный, упал на кресло. Илья приоткрыл форточку и показал на остатки ночного пиршества:

— С кем это ты так лихо керогазил?

Я глянул на часы и чуть не присвистнул.

— Не твое дело! Скажи Профу, что подойду после обеда.

Илья в этот раз улыбался только губами. Глаза у него стали такие нехорошие, показав холодную суть ревностного служаки.

— А ты не охренел часом, сынок?

— Мой сынок тебе в рот не влезет. Это, во-первых. Во-вторых, разговор у нас будет с Профом серьезный. Вы ведь все тут только такими занимаетесь? Так что мне стоит сначала прийти в себя.

Вязунец заиграл желваками и сузил глаза. Как ему хочется сейчас меня ударить! Но ничего, стерпишь! Я и не таких служак обламывал, зная законы и их слабые стороны. А уж к вам ментовским и вовсе почтения нет. Я отлично помнил все, что по пьяни выболтала Маргарита. К сожалению, не все она мне успела поведать, все-таки в какой-то момент вырубилась. Но и этого хватило, чтобы поиметь общее представление о составе персонала такого монстра, как Центр и его покровителей. Не любила она всю эту шоблу, потому и слила без зазрения совести. Ну мы все не ангелы!

— Караджич, а ты не много на себя берешь?

— Так до хера и дали, — я нагло помахал перед его лицом красной корочкой. — И не тебе её у меня отнимать. Так что не зарывайся и веди себя профессионально. Это вы меня дернули? Так? И вас на месте не было, когда я прибыл. Так? Ну вот и подождете, никуда не денетесь! А сейчас валите отседова, пожалуйста.

— Ну, смотри…те. Хотел ведь по-хорошему.

Я лишь саркастично усмехнулся. Интересно, он, сразу нажалуется на меня своему боссу? Но точно не спустит! Не тот человек. Это их чертова нынешняя внешность виновата. Молодые люди обычно легки на подъем и более человечны, чем пожилые. Здесь же на самом деле собрались старперы, которые устали жить или вовсе скурвились. Как я об этом раньше не догадался! Наверное, судил по себе. Меня же год от существования в ином мире постоянно колбасит, прёт не подецки, если говорить на падонковском языке.

Стоп. А ведь поначалу я был похожим. Вечно тянуло поворчать, остановиться и неспешно осмотреться. Но судьба постоянно тащила меня все дальше и дальше, толкая в самую гущу событий. Да так, что нередко терял голову. Ведь можно было делать многое спокойней, грамотней. С высоты прожитых лет. А я же иногда вел себя, как чистый мальчишка. Так ведь об этом мне и однокурсницы частенько говорили. По мнению некоторых девушек парень после армии не должен вести себя подобным образом. Ага, в двадцать то лет!

И вот сейчас меня обуял законный вопрос — с какого хрена я поступаю именно так? Почему постоянно ловлю себя на мысли, что я — не я, а кто-то вовсе иной. То есть уже не тот усталый пожилой человек, что сгорел в ядерном пламени на Маймаксанском шоссе. Новое не только тело, но и вся сущность. Что за трансформация со мной происходит? Не отсюда ли такое дикое либидо?

И внимание Профа?

Обед — это святое! Соляночка, биточки с пюре и обязательный кофе. Совсем не бочковой буфетный, а из настоящей кофемашины. Хорошо живут, сволочи! Большая часть работников Центра была, судя по их поведению, из настоящего времени. Наверняка все они под подпиской, гордятся тем обстоятельством, что причастны к огромной государственной тайне. За это и получают все профиты и бонусы. Ну что ж, пусть гордятся! СССР не удивить закрытыми городками и большими секретами.

«У нас все леса секретные!»

Некоторые скользили по моей несоветской наружности недоуменными взглядами, не понимая, как сюда пробрался этот нахальный юнец. Неужели чей-то сынок поставлен на подобную синекуру? И еще имеет наглость появляться на рабочем месте в таком франтоватом виде! Как все-таки живуче кумовство в наших людях. Это остатки того уходящего в прошлое деревенского бытия. Держаться родом, общиной. Тут свои, они будто бы не бросят. Они не бросят, ага…

Внезапно на раздаче появилось трое молодых людей, одетых в хорошие, скорее всего импортные костюмы. Один из них с полным подносом всего разного как бы ненароком спросил у меня:

— Я сяду к тебе, коллега?

Кругом было полно свободных мест, но я тут же кивнул. Вопрос явно сделан неспроста.

— Я Владислав, то Марат и Ян.

— Сергей.

Марат, крепкий лобастый паренек с харизматичной наружностью, неторопливо разрезал бифштекс.

— Давно оттуда?

Я не сразу понял его вопрос. Затем пришло понимание.

«Ребята прибыли „с холода“».

— Ну как бы я на севере загорал. Хотя конкретно сейчас с Крыма.

— Оно и понятно.

Парни хохотнули. Все они были высокими и крепкими молодцами. Под костюмами угадывались атлетичные подготовленные тела. Это я сразу по их походке определил. Непростые ребятки!

Тот, кто назвался Яном, задумчиво произнес:

— У нас нет сейчас групп на севере.

— Я, парни, по другому профилю.

Было забавно наблюдать, как вытянулись их лица. Владислав громко кашлянул, а Марат широко улыбнулся.

— Могли бы и сами понять. Но ты красава, вовремя пресек разбрасывание государственными тайнами.

— Да я понимаю. Тяжело, парни, работать здесь?

Молодцы рассмеялись. Разговор снова повел Марат:

— Знаешь, смешно слышать про нас парни и ребята.

— Лучше суровые битюги пенсионеры?

— Не лучше, но правильней.

— Ага. Честно говоря, до сих пор сбивают с толка наши тела, — Ян доел мясо и закидывался третьим стаканом компота. — Но я не против. Наконец-то, в спортзале ощущаешь себя не овощем. Да и любопытно, чем это все кончится.

Под задумчивым взглядом своего компаньона Влада мужчина замолчал. Зато понятно, кто у них здесь старший.

Мы продолжили наш разговор на более нейтральную тему. Если они люди служивые, то такой расклад, как раз и понятен. Явно я не совсем посторонний человек, и в какой степени облечен доверием властей, им неизвестно. Но контакты все равно поддержать стоит. Никто не отменял горизонтальных связей между кастой «своих» попаданцев. Аборигены бы точно со мной разговор даже и не начали.

— Ты чем в плане физики занимаешься? — Владислав кивнул в сторону моих рук. От занятий шестикилограммовым шестом мышцы пошли настоящими узлами.

— Шаолиньский шест. Ну подобие его, насколько научили, врать не буду.

— Ого! — самый мощный из парней Марат с интересом глянул на меня. — Было бы любопытно посмотреть на тебя в деле. Если что, мы в ближайшие два дня до ужина в спортзале. Милости просим.

— Спасибо. Посмотрю, что у меня нынче по программе и навещу вас.

Вряд ли я с этими молодчиками из силового блока когда-нибудь пересекусь, но мало ли как оно в жизни сложится. Помню, в девяностые мне здорово пригодились знакомства с парнями со спортфака педагогического института. Сошлись с ними на фоне волейбола. Часть из будущих учителей физкультуры затем дружно рванула в бандиты, самые умные пошли в органы. Иногда получалось так, что бывшие товарищи по играм бегали друг за другом.

Так что не зарекайся…

Проф принял меня в своем огромном кабинете. На столе уже стояли чашки, чайник, разнообразные плюшки и пряники. Дмитрий Иванович имел слабость к сладкому. Ну при его худосочной фигуре это вовсе не удивительно. Но обстановка в комнате мне сей раз не понравилась. Цветов стало меньше, а напряжения заметно больше. И Проф поглядывал на меня больно уж задумчиво. Так что начал я нашу беседу резко и решительно. Или пан, или пропал! Вязунец наверняка уже успел доложить. И по мне Прохоров был не только талантливым ученым, но и неплохим организатором, пущай, его решает.

— Проф, не будем ходить далеко и около. Лучше сразу скажите, что со мной не так? И почему я сейчас в Центре?

Дмитрий Иванович в ответ многозначительно хмыкнул и неторопливо налил нам обоим ароматный напиток. В Союзе с хорошим чаем была напряженка. Даже так называемый «Слоник» для меня человека из двадцать первого века считался второсортным чаем. А этот оказался весьма неплох!

«Ага, боремся за высоконравственное будущее, но себя родимых не забываем. Цинично!»

— Я знал, что ты рано или поздно придешь с этим вопросом. Правда, не ожидал, что будешь таким наглым. Прав был Ярослав, рекомендовав тебя в высшую лигу раньше испытательного срока. Ну еще бы! Он и сам здорово опрофанился с твоим поиском. Мы ведь знали о тебе с самого попадания в этот временной слой.

Я отодвинул чашку и с любопытством воззрился на Профа:

— Это как это?

— Ну, Сереж, я все-таки ученый! И давно устроил систему поиска попаданцев обычными аппаратными методами. Это поначалу мы тыкались, как слепые щенки. Сейчас специальное подразделение Центра тут же выдает отметку о произошедшем темпоральном возмущении. Так и с тобой вышло. А вот дальше поиск не пошел.

— Это почему?

— Ты выбивался из общей толпы. Потому, когда сам дал нам сигнал через журнал, мы приняли решение послать именно Ярослава. На месте вычислить тебя было уже намного проще.

— А что, — задумался я, — остальные попадаются вот так просто?

— Примерно так, как ты описал. Они же здорово отличаются от остальных советских граждан. Плюс большинство пребывает в шоке от только что произошедшей смерти. Или у тебя было не так?

Проф явно что-то не договаривает. Он ведь в тот момент подробно расспросил меня о событиях первых дней попадания. Тогда в чем подвох?

— Я типа такой особенный?

— А ты разве это не ощущаешь?

В этот раз Дмитрий Иванович смотрел на меня поверх чашки с откровенной ухмылкой.

«Вот сволочь! Знает ведь ответ и тянет до последнего. Изображает из себя невьепенного научного светилу!»

— Я много чего ощущаю. Проф. Буквально бурлю ощущениями. Но хотелось бы все-таки послушать мнение науки.

— Тогда слушай и не дергайся! И не вздумай сегодня напиваться! Нам завтра потребуется от тебя свежие анализы и голова.

Я заподозрил конкретный подвох:

— Опять мучить будете свой Абэвэгэдейкой?

— Нет, в этот раз обычное сканирование мозга. Мы и в прошлую сессию его делали.

Я предельно внимательно посмотрел на ученого:

— Проф, вы об этом тогда неупоминали.

— А зачем? Стандартная процедура. Забор крови и мочи тебя ведь не удивил? Помолчи, пожалуйста, — Проф встал с места и нервно заходил туда-сюда. Значит, здорово волнуется. — Мы подозревали и сейчас совершенно уверены в том, что ты отличаешься от остальных попаданцев. Боже, какое дрянное слово! По мне лучше звучит — темпоральные путешественники, гости из времени.

— Что-то я не особо ощущаю себя Иным.

Я, честно говоря, говорил неправду, ожидая реакции Профа, и она тут же последовала.

— Как это не ощущаешь? Ты молодеешь, постоянно молодеешь! У нас всех гормональная встряска проходила месяца за три, а затем мы начинали стареть обычным порядком. Ну а старики в душе стареют еще быстрее нас. Пусть внешне это не так заметно, но характер становится поистине старческим, маразматичным. Даже во взаимоотношениях с женским полом просматривается их скороспелое угасание. Это ты понимаешь? А сейчас посмотри на себя, жеребчик!

«Однако!»

— Так, подождите, Проф, получается, что наша молодость на короткое время?

— В том то и дело, что у кого как. У большинства она проходит как положено. Ну а вас, голубчик, это касается в меньшей мере. Как я понимаю, с женщинами у вас все хорошо и даже больше. У меня лежит июльский доклад Маргариты Львовны Айзенбергер. Да я и без него все слышал. Вы же, стервецы, окна не закрываете. За год гормональная буря в твоем организме так и не утихла. А это, знаете, весьма любопытно! На самом деле людей из будущего в Союзе не так много, поэтому у нас мало достоверного фактологического материала.

— Бля! Проф, а вы часом не охренели? Я вам что — подопытная свинка?

Видимо, на моем лице проявилось такое, что ученый отскочил в сторону:

— Только без рукоприкладства! Наслышан я о ваших подвигах! Ну а исследуем мы вас для вашего же блага. Случались у нас прошлом не самые неприятные случаи.

Я тут же остыл. Ругаться с Профом мне не с руки. Кто еще мне поможет?

«Совсем циником стал. Всех использую для собственной выгоды».

Успокоившись, задал самый животрепещущий вопрос:

— Ладно-ладно. Скажите, а нынче Марго вам ничего не передавала?

— Хотел бы я её увидеть после вчерашнего.

— А что у нас вчера было? Я вас заждался.

Проф изменился в лице и замешкался, но мой уверенный тон не оставлял ему выбора. Нужен ведь я им точно!

— Да случились у нас некоторые трения с непосредственным руководством. Вот и застряли в столичных кабинетах больше, чем следовало.

— Мне нельзя узнать, кто это?

— Будет нужно, узнаешь, — буркнул сухо Проф и налил себе еще кружку чая. — Есть там несколько конкретных дуболомов. Господи, как с ними бывает сложно! Они ведь практически во всех слоях страну просрали, а гонору хоть отбавляй. Повезло хоть здесь дуракам. Так гляди ж, еще и нас обвиняют. Мол, мы тут слишком шикарно живем и не соблюдаем норм морали советского человека. Ага, ангелы просто они во плоти эти самые советские люди. Клейма ставить некуда! Этих бы начальственных урюков в пятницу вечером в рабочий клуб или скверик, что расположен рядом. Посмотрели бы они на мораль строителя коммунизма.

На последних словах Дмитрий Иванович многозначительно глянул на меня.

— Кстати, о шике. Раз я тут в качестве командировочного, то можно мне малость…

Я сделал красноречивый жест пальцами. Проф осклабился:

— Так и знал, что ты об этом попросишь. На девок в Крыму небось потратился?

Я красноречиво вздохнул, а Прохоров двинулся к шкафчику, но вместо конверта с приятными на ощупь бумажками, принес пузырек с таблетками.

— Это еще что за фигня?

— Примешь сегодня три на ночь. Хочу, чтобы ты завтра был выспавшимся. И никаких шуров муров! А деньги получишь сразу после комплексного обследования. Еще контора выдаст на выезде за командировку. Но завтра к десяти, чтобы как штык у меня! Разбаловались, понимаешь, сукины дети!

— Да понял я!

— И Марго ко мне пришли, если увидишь. Хватит дуться! Она у нас молодец, просто временами нервная. Биография уж таковая.

В этот момент мне показалось, что Проф был совершенно искренним. Но на мои вопросы так и не ответил.

«Какой хитропопый жучара!»

Глава 16 Кому нужна правда?

— Евген, не уходи от ответа!

Не нравилась мне вся эта движуха. Листьев и его помощники сначала долго опутывали мою тушку какими-то датчиками, затем использовали непонятного назначения аппаратуру, скорее всего импортную. И в конце концов, засунули меня в металлический ящик. Отправив меня после обедать, они галдящей толпой уселись рассматривать графики и показания приборов. Судя по шуму и спорам, их результаты выглядели для научников необычно.

Сейчас Женя сидел в лаборатории с Антоном, первым своим помощником и не последним ученым в прошлой жизни. Что-то связанное с биофизикой и генетикой. Я во всяком случае о подобной научной дисциплине никогда не слышал. Выглядел Антон как молодой человек лет двадцати пяти. Значит, в этой параллельности уже не первый год.

Забыл рассказать вам, что мужчины и женщины попадают в этот мир примерно в двадцатилетнем возрасте. Начало расцвета человеческого организма. Сделано это неведомой силой или волей было явно неспроста. Так было проще адаптироваться к новому миру, впитать свежие идеи и вспомнить хорошо забытое старое. Ничего сверхъестественного — чисто физиология.

— Вот ты, как лист банный! Все равно ведь не поймешь нашей математики!

Евген, когда хотел, мог быть жестким. Я же с любопытством наблюдал за его раскрасневшимся лицом.

— Тогда переведи, пожалуйста, на русский язык. Я думаю, что это не так сложно.

Листьев поник и глянул на Антона. Тот и начал просвещать меня:

— Проблема в том, что у тебя крайне необычные биохимические показатели.

— А конкретней?

Евген не выдержал и выкрикнул:

— Конкретно в тебе некий долбанный коктейль из гормонов, в котором мы никак разобраться не можем!

Я не стал давить дальше и присел на компьютерное кресло. Антон виновато глянул на босса и продолжил:

— По идее гормональный взрыв, который, кстати, испытывают не все из нас, в твоем частном случае продолжается без перерыва. Все должно было прийти в норму еще месяцев восемь назад. Но тебя штырит еще как.

— Так, подожди! Мое чертово либидо имеет отношение к этому процессу?

— Разумеется!

— Лять!

Евген с любопытством глянул на меня:

— И ты еще жалуешься?

Я внезапно для себя смутился:

— Временами здорово мешает трезво думать.

— Ну-ну!

Антон с интересом наблюдал нашу пикировку:

— Но это лишь часть проблемы. Ты не заметил, что омолаживаешься как-то по-другому?

Я хохотнул, расстегнул рубашку и показал свой торс:

— Это точно не тело шестидесятилетнего старика!

— Я не о том, Сергей.

Вот оно что! А ведь я замечал, что превращаюсь в иного человека. И Проф это дело отметил. Получается, они лишь доказали это научно. Тогда кто или что я такое?

Видимо, мой немой вопрос так явно сквозил во взоре, что Евген тут же замахал руками:

— Лучше не спрашивай! Я не знаю. Ты уникум даже для нашего небольшого племени людей хрен пойми откуда.

— И что мне теперь делать?

— Пока ничего. Будем наблюдать. Но картина покамест такова, — Андрей показал на какой-то график, — ты перестал стареть.

— Чего?!

— А того! — Евген снова не усидел и вскочил с места, бешено вращая руками. — Ты, долбанный историк Мафусаил! И у нас из-за тебя большие проблемы. Хорошо, что наша группа одна из самых секретных, и мы не обязаны никуда и никому ничего докладывать. Иначе тебя бы скрутили и поместили в бункер. Как подопытного хомячка. Ни хрена не понимая, что с ним делать дальше. Местная публика — это же дикари в квадрате. Я уж не говорю о военных.

Я медленно впитывал полученную информацию и понемногу офигивал. Ожидал чего угодно, но только не такого писеца. Как будто мне других проблем по жизни мало?

— Это точно?

— Досрочно!

Антон стоически принимал вопросы и спокойным тоном меня обнадежил:

— Женя малость преувеличил. Но странности работы твоего организма точно нами замечены. Подробнее может быть узнать через три месяца.

— Почему именно три? — с подозрением оглядел обоих ученых.

— Мы посчитали, что это будет контрольным сроком.

Я вздохнул:

— У меня же учеба, ребята!

Евген опять вспылил:

— Учеба у него! У нас тут целая Нобелевская премия выгорает! Эх, если бы знать кто с нами вытворяет такие выкрутасы.

— Жень. Спокойней! Давай выпьем кофе и поболтаем.

Листьев скептически оценил мое предложение:

— Зачем кофе?

— Говорят, что у тебя он какой-то особенный.

— Ну, правильно говорят, — Евгену, как и любому другому доброе слово в масть. — Антон, организуй, пожалуйста, а я конфеты принесу из лабы.

Пока оба ученых были заняты, я успел проскользнуть к столу с напечатанными графиками и таблицами и достал из кармана «шпионский» фотоаппарат. В его качестве сейчас выступал Киев 30. Туда была заряжена самая светочувствительная пленка из всех, что мне попались. Но все равно потом придется помудрить с проявкой. Ощущать себя шпионом не особо забавляло, но я точно знал, что здесь не стоит никаких камер. А разобраться самому или иметь страховку на всякий пожарный чрезвычайно хотелось.

«Ага, подопытный кролик. Счас вам!»

Вообще, фотокамера у меня оказалась случайно. Вероника подогнала уцененный фотоаппарат. Правда, в нем использовалась редкая пленка. Но все можно достать при должном умении. Здорово понравилась её компактность, вот и прикупил в стройотряд, а затем привез в Крым. Формат фотоаппарата здорово нервировал разнообразную охрану музеев и крымских объектов. И вот здесь, ты смотри, пригодился!

— Я считаю, что все мы участвуем в довольно странном эксперименте. Неведомое провидение или воля чужих существ пытается воссоздать нашу ветвь реальности, оборванную в параллельных темпоральных ответвлениях. Потому у попаданцев наблюдается некий разброс физиологического характера.

— То есть я не одинок?

— Ну, — Евген замялся, — в твоем случае мы наблюдаем некое исключение. Ты уже год живешь обычной активной жизнью. Патологий в остальной физиологии мы не наблюдаем.

— Ага, кроме отношений с женщинами.

Листьев в этот раз меня удивил, скептически оборонив:

— Поверь, ты далеко не первый и не самый активный из ловеласов попаданцев. Для такого либидо еще нормально держишься. Тут еще какие кадры попадаются, что хоть святых выноси.

— И как вы с ними?

Евген вздохнул:

— Пытаемся вести беседы, в крайнем случае отлучаем от спецпайка. Но некоторым индивидуумам хоть кол на голове теши. Ни одной юбки мимо не пропускают. А дело от этого страдает. Светиться нам лишний раз нежелательно.

Андрей потянулся к коробке с конфетами:

— Большинство из нас ведет себя как обычные люди. Ну как обычные… — помощник завлаборатории замялся. — Все-таки сюда попали в основном люди неординарные. Ученые, безопасники, военные. Им некогда заниматься ерундой, а вторая молодость помогает решать глобальные проблемы, стоящие перед человечеством.

— Я вроде как не замешан в чем-то великом, — с сомнением покосился на Антона.

— Значит, был большой потенциал. Вот ты его здесь и используешь.

— Возможно, — согласился я.

— Мы пока не обнаружили никакой системы ни в отборе, ни в качествах людей, попавших сюда. Да и некогда особо. Текущих дел с головой хватает.

— Вытаскивать страну из дерьма.

Листьев снова вздохнул:

— И даже не представляешь из какого! Насколько знаю по работе экономической лаборатории, пока в стране дебит с кредитом не сходится.

— Вот как? — повернулся с интересом в Антону. Судя по взгляду его босса, тот ляпнул явно лишнего.

— Ну…

— Колись, давай! Все равно в одной лодке.

Помощник вздохнул, но все-таки выдавил:

— Тут вот какое дело — без Америки Союзу в любом случае выкарабкаться вперед не получится. Как и сохранить единолично порядок на Земле. Во всяком случае ни в одном из миров это не получилось. Даже в тех, где Союз пусть и стагнировал, но остался существовать. Мы стали слишком зависимы друг от друга. Два центра силы.

— Они это понимают?

— Конечно. Иначе бы не было столько соглашений и прорывов. Одна общая международная космическая станция чего стоит.

— Чего-чего?

— Ты что, совсем за новостями не следишь? — ученые переглянулись, а Евген достал из кипы и кинул мне газету. Передовица докладывала об удачном старте очередного блока МКС «Земля».

«Да охренеть можно!»

— Вот это да! Извините, парни, но этим летом совсем не смотрел телевизор и не следил за прессой. Жизнь и так бурлила.

— Вот в этом и есть твое отличие. Ты фонтанируешь идеями и делами. А у части попаданцев даже в обновленных телах фонтанирование очень быстро иссякает. Не всегда из стариков выходят по-настоящему молодые люди.

Я красноречиво глянул на Листьева, тот заходил пятнами и замахал:

— А вот не надо! Я знаю, характер у меня не сахар, но ты просто не видел «тех». Как они буквально за несколько месяцев превращались в пожилых и ни к чему не годных людишек.

— Они просто не хотели жить, Евген, — грустно добавил Антон. — Мне это совсем непонятно, но это так. Или встряска после пережитой физической смерти была так велика, или что-то пошло не так у неведомого фактора. Но некоторые из наших товарищей кончали жизнь самоубийством.

— Вы серьезно?

«Да разве так можно?»

У меня похолодели пальцы. Вот так просто отказаться от второго шанса. Что должно было случиться с теми несчастными? Ученые глядели на меня с пониманием. Одно дело вариться в своем кругу. Другое — видеть все масштабно. Ну его на фих этот Центр. Если бы не ништяки и помощь в осуществлении некоторых проектов, держался бы я от него подальше.

Уже уходя, я напоследок задал Евгену мучивший меня вопрос:

— Понимаю, что политика не твоя стезя, но все равно спрошу. Как удалось так быстро заставить американцев пойти на контакт?

— Ты разве не знаешь? К ним также попадают люди из будущих миров. Только к ним и нам. И это точно неспроста. Кто-то дает нам второй шанс!

«Как вам такое?»

Понятно, что этот день в очередной раз перевернул всю мою последующую жизнь. А сколько всего я еще не знаю? Так что на улицу я вывалился в смешанных чувствах. Жадно вдыхая прохладный осенний воздух, пытался ошеломленно вставить мозги обратно на место.

«Вот ведь жуки!»

Не могли объяснить этого раньше! Про нашего брата попаданца, про меня. Хотя чего я от них зазря требую? Сам же понимаю, что проблема отнюдь не тривиальна. Про меня лучше, вообще, помалкивать. Уникум чертов! Но мне от полученной, наконец, информации легче не стало. Хотя нет, вру. Понимание есть разумение!

Так, подожди, что они там упоминали о некоторых случаях? Не замешана ли в них Маргарита? Она тоже ведь странная? И по ходу Евген к ней неровно дышал. Так это понятно — такая женщина! Судя по обрывкам информации, что удалось из нее вытянуть, Марго попала сюда одной из первых и стояла у истоков возникновения Центра. Она же инженер по профессии, да еще и неплохой компьютерщик. Вот на этой почве с Евгеном и зацепились.

Ну как зацепились, так и расцепились. Рядом с такой шикарной красоткой этому рохле ничего не светит. Ага, значит, Маргушке сейчас около тридцати. Хотя по виду и не скажешь. Ну мне уже попадались в прошлом подобные ей женщины. Той знакомой было тридцать один, но фигура лучше, чем у иной двадцатилетней. Это от природы и заботы о себе любимой.

На работу она всегда ходила пешком. Бич современного горожанина — к месту трудовых будней приходится ездить достаточно далеко, тратя время и нервы на передвижение. А ведь существует золотое правило — работа должна быть в тридцати минутах ходьбы от дома. Ежедневные прогулки, бассейн, натуральные кремы и масла и меня встречала моложавая подтянутая женщина. Пока одни тратили финансы на дорогие игрушки и поездки, она попросту купила квартиру в центре.

Здесь, скорее всего, похожий случай. Внезапно перед моим взором так явственно предстало тело Марго, что аж стало жарко. Черт, она на самом деле ведьма! Проникает до самых печенок. Или это говорит во мне тот гормональный шторм, который не прекращается который месяц. Хм, быть вечно или хотя бы часть жизни молодым это неплохо. Вспомним, как выглядели актер Том Круз или наш Харатьян.

«А чего? Я согласный!»

Мысли о Марго тут же привели к цепочке последующих, далеко идущих действий. Я быстрым шагом направился к нашему корпусу и встретил внизу внеочередного дежурного. Обычно на первом этаже тусовались пожилые дамы, что выдавали номерки и вели учет постояльцев. А здесь стоял самый настоящий держиморда. Видимо, про меня ему уже сказали, потому он не удивился виду и одежде.

— Номерок от девятого, пожалуйста. И не подскажете, где сейчас находится Маргарита?

— Товарищ Айзенбергер? — служивый окинул меня холодным взглядом. — Насколько я знаю, ваши секции не пересекаются. И потому придержите свое любопытство при себе.

— А, по-моему, вы ни хрена не знаете и сами суете нос куда не следует.

В ответ служака нечленораздельно брякнул. Что-то мне подсказывало, что этот суровый дядька появился здесь неспроста. Зачем охрана внутри помещения? Дело явно нечисто. Пришлось применить начальственный тон.

— Быстро сказал, где Маргарита. Она мне нужна срочно по делу.

— Знаем мы ваши делишки.

«А вот это игра без правил, дорогой!»

— Ты не охренел часом, вахтер хренов!

Похоже, что я перегнул палку, но как достали во все времена эти «вахтеры». С какого перепуга они решают за нас, что можно и что нельзя. Кто дал им право устанавливать дополнительные к существующим барьеры?

— Ты что сказал, мозгляк? — а наша собачка рассердилась. — Да я таких, как ты пачками …

— Что, на Колыму отправлял?

— И с тобой разберемся! Капиталист чертов!

А вот это было непрофессионально! В любой ситуации так называемый сторож должен был оставаться невозмутимым. В случае чрезвычайном тут же связываться с руководством. А этот решил действовать и еще неправильно самостоятельно. Мне стало любопытно, и я каким-то шестым чувством уловил, что следует обострить ситуацию.

— Чувак, а ты не забыл, что я старше тебя?

И в самом деле, меня постоянно путает внешний вид аборигенов. Дело в том, что взрослые люди здесь выглядели старше, чем в наше время. Не знаю почему, но этот сорокапятилетний мужик точно смотрелся возрастом за пятьдесят. А на самом деле был крепким атлетичным битюгом. Интересно, где он на самом деле служил в молодости?

Но первый его рывок рукой я чуть не пропустил. Автоматически встал в боковую стойку, сделав свою позицию удобней. Но то ли этот придурок не считал меня за бойца, то ли чересчур разозлился, но в следующий раз его правая рука попала в капкан моих стальных мышц. Затем я взял его за горло. Не знаю, чем бы это дело кончилось, как раздался командный рык:

— Быстро разошлись! Это еще что такое?

Меня мягко обхватили медвежьи лапищи и оторвали от побагровевшего «вахтера».

— Студент, ты не охренел?

Я уже успокоился и лишь злобно сплюнул прямо на пол.

— Парни, извините, но это не ваше собачье дело. Понаставили тут уродов!

Владислав навис надо мной, по его лицу заходили желваки:

— Сергей, если его поставили, то значит, так положено. Усек?

— Я что уже под твоей командой?

Задело вояку! Я таких знаю. В армии мозги немного трансформируются и затем на гражданке подобным личностям приходится сложно. Ну не хотят обычные граждане слушаться их приказов! И самые хреновые из бывших служак это сержанты-срочники. Получив в восемнадцать лет власть, они малость утрачивают чувство реальности. И представьте такого недавнего солдата в качестве постового милиционера? Нарушение закона, жестокость и склонность к насилию. Это их фирменный стиль.

— Влад, успокойся! Ну повздорили, с кем не бывает. Сам понимаешь, что наша внешность некоторым как красная тряпка для быка.

Марат был самым мощным, но, похоже, и миролюбивым из их банды.

— Ладно проехали!

Марат повернулся ко мне и спросил:

— Если силу девать некуда, пошли с нами в спортзал.

Его поддержал Ян, мягко поддев меня:

— Заодно и успокоишься.

— Со спортивной формой у меня так себе.

— Шорты и майка найдутся?

И шорты, и майка в сумке лежали, обувь подобрали в спортзале. А вот за инвентарем пришлось идти в дворницкую. Я выбрал себе ломик в шесть кило и к вящему удовольствию команды боевиков крутил этот самодельный «шест» различными способами.

— Ловко!

Уважительно оценил мои действия Владислав. Сами они после разминки начали спарринги. А я с любопытством наблюдал за их действиями. У каждого был свой стиль рукопашки. Влад больше походил на боксера, Марат действовал ногами. Ян судя по его блокам и ловким уходам владел какой-то восточной борьбой. После небольшого отдыха Марат предложил устроить спарринг со мной и ломом.

— Да я вас, парни, поубиваю. Или вы меня. Я все-таки не рукопашник.

— Сейчас наденем защиту. У нас тут кое-что припасено, чтобы зря не калечиться.

Ну махать палкой в сбруе было для меня делом вовсе не новым. Разве что эта защита изготовлена более кондовым способом, но не менее эффективна. Сначала на меня выпустили Марата. Но получив крепко два раза по ногам, он признал, что в реальности они уже были бы сломаны. Яна одолеть оказалось сложнее, он отлично защищался и ловко уходил. Но все равно два раза по корпусу от меня получил. Я наловчился. Его же быстрые удары гасились защитой. Так что в принципе у нас ничья.

Их командир все это время внимательно на меня смотрел. Сам он вышел последним и тут же произвел крепкий натиск. Против боксера работать сложно. Влад был быстр, его кулаки молниеносно вылетали в мою сторону и не все выпады удавалось парировать. Правда, один раз и по нему крепко прилетело. Зато по мне бабахнуло два.

Второй удар в голову случился довольно чувствительным. Все-таки они у старого мастера хорошо поставлены. Так что долго я точно не продержусь. Все больше самоучка и занимался не для крепкой драки. Повезло несколько раз, но везение — дело такое. Пришлось закончить бой копейным ударом, которого Владислав точно не ожидал. Я из-за врожденной хитрости его им заранее не демонстрировал, но после и сам испугался. Это же был ломик, и он проткнул мягкую защиту насквозь.

— Ты как?

— Подожди, гляну, — Ян мягко отвел меня в сторону и начал расстегивать колет. — Кожа не пробита. Легко отделались.

— Вот повеселились, полковник!

Марат уже снял защиту, мокрый, потный, но довольный широко улыбался.

— Майор, тебе бы так прилетело!

— Парни, извините, совсем не подумал. У нас были тупые наконечники.

— Сами виноваты. Ты же не борец, а любитель. Это наше дело думать. Но я бы сказал так, — Владислав расстегнул шлем и с интересом смотрел на меня. — Убивец из тебя может выйти знатный. И спасибо за наводку. Надо поискать мастера на эту тему. Техника боя на редкость эффективна. Ян, это на тебе висит.

— Так я о том же говорил, — вмешался Марат. — Обожал в детстве смотреть всяческие Шаолини. Серега отлично вертит шест. Мне его было не пробить.

— Ага, так что спасибо, студент, от Родины за учебу. Было познавательно. — Влад крепко пожал мне руку. — И чего встали? Быстро в душ и на ужин!

Глава 17 Все точки над «I»

— Сергей, это безответственное поведение с твоей стороны. Мне и без тебя тумаков от начальства хватает.

— Виноват, исправлюсь, больше не буду.

Даже кратковременное общение с военными дает свой эффект. Как там у Петра Первого? «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».

Проф не выдержал и махнул рукой, а вот Марго заливисто захохотала. Ага. Это они меня пропесочивать собрались. Ну-ну. Даже в армии это далеко не всем удавалось. Методом шишек я набрел на самый очешуительный способ взаимодействия с руководством — Забей куй на все. У любого начальника есть некий останавливающий болевой порог. Ну а если это неисправимый дуболом или альтернативно одаренный, то вам там точно не место. Вы его не окрасите.

Проф ехидно цедит:

— Похоже, что и мозги у вас по мнению Евгения понемногу разжижаются. Молодая кровь вымывает там целый ряд всего полезного.

— Ну что есть, то есть. Главное — чтобы Кремль стоял!

Тут уже прыснули оба. Я же задал совершенно неприличный при известных обстоятельствах вопрос. Могу огорошить родных людей на ровном месте:

— А есть фармакология какая-нибудь, чтобы мне либидо малость приглушить.

На этот раз смеялся Прохоров, а Маргарита смотрела на меня, как на идиота.

— Да, молодой человек, вас, видимо, только могила исправит.

— От молодого и слышу!

— Хватит, мальчики ссориться, — Марго умеет напускать в голосе бархату. — Сейчас что-нибудь придумаем. Схожу пока к Женечке за кофе.

Я заметил каким взглядом провожал Проф обтянутую юбкой попку женщины. Значит, и этот слюну на нее ронял. Все мы одним миром мазаны!

Кофе был классным, с каким-то неуловимым привкусом. Он отлично оттенял вкус дорогого шоколада. Глаза Марго поблескивали, когда она кидала в мою сторону свои лядские взгляды. Проф все больше помалкивал, размышляя о чем-то великом. Так что бразды управления разговором пришлось снова взять мне.

— Итак, товарищи. Что все-таки будем делать с вечной молодостью?

— Жить! И на счет вечной у меня большие сомнения. Просто в твоем теле процессы пошли несколько по-иному. Делов-то! Равновесие рано или поздно должно наступить.

— И до этого вы будете меня изучать как подопытного мыша?

— Не говори ерунды, Караджич. Нас не так много, чтобы разбрасываться кадрами. Я даже больше скажу — нас очень и очень мало. Хорошо хоть здесь не все оказались идиотами, сами начали работу. В чем-чем стране Советов не откажешь так это в умении, когда следует, хорошенько поднапрячься. Их хлебом не корми — давай аврал или субботник!

Я с некоторым удивлением посматривал на Профа. Что-то он сегодня больно разговорчив! Не булькнул ли в кофе чего? Вон нечто подозрительное торчит из кармана. Или это от тесного общения с неведомым советским руководством?

— Ребятушки, а не хотите мне хоть немного рассказать о вашем Центре. Я тут успел заметить, что его внутренняя структуризация довольно странная. Есть вы — научники, существуют подразделения, которые занимаются чисто промышленными проблемами. Военные, вообще, сами по себе. Даже боюсь узнавать, чем они на самом деле занимаются.

— Убивцы! — внезапно обронил Прохоров.

— Дима, — укоризненно покачала головой Маргарита, — у каждого из нас своя задача и стезя. Они на столько всего в прошлом насмотрелись, что готовы рвать на части любого, чтобы не повторилось то дерьмо.

Проф задумчиво воззрился в одну точку:

— Извини. Сорвалось. Просто в какой мир ни попадешь, все равно он сволочной.

Мне стало любопытно:

— Что, везде так плохо?

— В той или иной степени. Почему-то ни один из параллельных миров не оказался удачным. Мне иногда кажется, что человек и вовсе не способен построить что-то путное. Ему хочется жрать, срать и еще кое-что, — при этих словах Проф бросил косой взгляд в сторону Марго. Та иронично ухмыльнулась.

— Димочка, будь проще! Мне нравоучительной нудятины и в московских кабинетах хватает.

«А как вы смотрите на перспективы социализма в Сомали? Что делать с блоком НАТО? Как вам наша обновленная идеологическая программа — 2000? Почему по вашей рекомендации срезали поставки в Армению? Зачем так быстро интенсифицировать развитие РСФСР?»

Придурки чёртовы!

— Маргуша, да ты никак русская националистка? По твоей фамилии и не скажешь.

Айзенбергер хитро взглянула на меня. Эту даму, вообще, трудно пронять:

— Нормальная фамилия, специально взяла, чтобы троллить. Чека поначалу были резко недовольны, потом привыкли. Леонид Ильич, когда узнал о моей настоявшей, долго ржал. Хороший мужик, жаль в моем слое под конец испортился.

— Это, Сережа, она к тому, что к ней и этот субъект клеился.

— И как он в лежачем положении? Тоже бубнит?

Я еле успел увернуться от кинутой в мою сторону сумочки. Марго она такая!

— Не борзей!

Еще в течение получаса я выпытывал у моих руководителей примерную структуру подразделений Центра. Кое о чем они и сами не знали, о чем-то наверняка умолчали. Но мне и так было предостаточно информации, чтобы смекнуть, что дело это непростое и наверняка нечистое. Никаким «Центром спасения СССР» здесь и не пахло.

Союз им нужен был как отправная точка для собирания заново цивилизации на ином экономическом уровне. Нет, не так. Дело даже не в пресловутом постиндустриальном обществе, которого не могло быть как такового. Все это сказочки для хипстеров и посетителей барбершопов. Для их полноценного существования где-то все равно добывались нефть и уголь, плавился металл, работали чрезвычайно вредные химические производства, уничтожалась земля, животные и растения.

Но называться технологическим колониальным миром кому-то очень не хотелось. Потому придумали очередной политэкономический бред для электората. Да, я всегда считал будто бы демократических европейцев не более, чем тупым стадом — электоратом. Просто манипуляции над их сознанием стали намного более изощренными. Иначе как объяснить ситуацию, когда после референдума, на котором большинство французов выступило против однополых браков, все равно были продавлены нужные кому-то законы для пидарасов.

Так что ничто не ново под Луной. Клетка золочёней и цепь подлинней, похлебка с косточкой. Все это было придумано еще на заре человеческой цивилизации. На её закате политические манипуляторы использовали абсолютно те же методы. Так что гордиться европейцам особо нечем. Полученную в результате кровавейших революций и войн цивилизационную культуру они слили буквально в течение одного поколения. Это еще надо умудриться быть такими тупыми говнюками!

И заметьте — уровень образования широких масс в это время был наивысшим за всю историю человеческой цивилизации. Как и уровень жизни. То есть получается важен не сам факт образования, а его наполнение. Люди стремились впихнуть в мозги невпихуемое, объять необъятное. В итоге упускали самое элементарное. На эту тему у нас с Профом даже начался некий дискурс. Он утверждал, что человека в первую очередь стоит учить азам социологии, умению социализироваться и вести себя в обществе.

Я резонно замечал, что внешняя культура большей части европейцев и так была на уровне. Сказывались богатые традиции и более высокий рост благосостояния самых развитых стран. Они тебе улыбались, вели толерантно, индивидуума, привыкшего к постоянному самообучению.

— Мы не учим детей учиться! Заставляем бездумно впихивать в мозги формулы и интегралы, не объясняя ничего. В итоге ум воспринимает эти знания как чуждый объект и выкидывает их в самый дальний чердак. Такое же отношение позже ждет остальные предметы обучения. Мы сразу воспитываем человека необучаемого, для которого сам процесс учения неинтересен. И это проблема не только российского или советского образования, практически такое происходит у всех. Где-то потеряна нить знаний.

— Интересный у тебя подход, Сергей, — задумался Проф и уронил взгляд на ноги женщины. — Маргушка, сходи еще, пожалуйста, за кофе.

Наша красотка фыркнула, но с места встала.

— Дмитрий, скажи — Маргарита у вас в качестве кого работает?

— Давно ждал этого вопроса, — в голосе Профа так и сквозило ехидство. — Можешь не беспокоиться. Это не связано с её личной жизнью. Да и вряд ли кто в здравом уме будет строить на её счет какие-либо планы.

— Даже так?

— Она дама хоть и безбашенная, но сумела со всех сторон загородить себя барьерами. Я лично был весьма удивлен вашей внезапной связи. Тут генералы берут под козырек, многие её откровенно боятся.

«И есть за что. Разъярённая женщина это вам не фунт изюма!»

— То есть Россия, то бишь Советский Союз в очередной раз должны стать для вас полем для экспериментов?

К кофе неожиданно добавился хороший армянский коньяк и вечер перестал быть томным. Проф мог быть и не занудным собеседником, когда хотел. А, может, увидел во мне родную душу, которой можно вывалить свое бессознательное. Умных людей всегда немного.

«Как я себя люблю, да?»

— Что поделать, если это её стезя. Вспомни свое время. Один строй ушел, наша страна сделала два шага назад и мучительно болезненно полезла на вершину, которую уже заняли другие. Вот это была несусветная глупость.

— А что еще могли сделать люди с компрадорским задором? Благо крошек с союзного стола хватило на многих, даже электорату подкинуть на скудное питание.

— Но смекай дальше — бывший Союз показал свою способность изменяться. Даже так резко, как было в тех мирах.

— Опа, — я так и застыл с бокалом в руке. — С этой точки зрения я проблему еще не рассматривал.

— Это наша беда — категоричность. Особенно у аборигенов. Да, Маргошка?

Маргарита задумчиво цедила белое вино. Что-то она сегодня на редкость тиха и даже не тащит меня в койку.

— Да они тут все мудаки. И представляешь, когда я им это говорю, даже не обижаются. Не считают меня умной.

— А ты этим беззастенчиво пользуешься?

Женщина вскинула на меня зеленые глазища:

— Сереж, теперь я понимаю, чем ты своих баб берешь. Правду-матку не церемонишься прямо в лоб резать. Обычно вы, мужики, манерничаете или стесняетесь показаться негалантными. И девушку в итоге уводят парни понаглее и попроще.

Я хмыкнул. А Маргоша права. Я стал вести себя намного проще. Как будто уже нечего терять. Ну а что? Смерть я видел. Она не страшна. Страшен мир после нее. Вот и здесь до сих пор не могу понять — Ад тут или Чистилище? Просто живу как придется.

— И не забывай, что благодаря нашей помощи страна с каждым месяцем становится богаче. Мы меньше тратим ресурсов на ерунду и вкладываем в перспективу.

— Знаешь, глобальных сдвигов по сравнению с моим временем я что-то не заметил.

— Глобальные появятся совсем скоро. Поверь мне. Шесть лет ушло лишь на разработку перемен и внедрение некоторых эффективных систем планирования. Мы задействовали все, что смогли притащить из будущего и лучшие умы здешней действительности.

— А они были? — я скептически смотрел на некоторые вещи. Союз и эффективная экономика…ну так себе словосочетание.

— Конечно! Только на вторых и третьих ролях.

— Дай угадаю сколько времени понадобилось, чтобы заменить ими застывших истуканов в Совете Министров.

В наш заумный разговор снова вмешалась Марго.

— Мы сделали хитрее. Не заменили, а создали параллельные структуры, заставив первые работать по их лекалам.

— Занятненько.

Я представил масштаб свершений и присвистнул. Тут и на самом деле начнешь шевелиться, когда тебя на обочину выдавливают.

— Зато сейчас мы намного точнее знаем объемы всего необходимого. Пока обходимся увеличением импорта, но масса новых заводов, в том числе и совместных, а также в свободных экономических зонах уже начали выпуск ширпотреба.

— Это в Союзе такое разрешили?

— Нет, конечно. Страны СЭВ и Вьетнам пока участвуют. Хотя подумываем о Прибалтике и Карелии. Для начала.

— Не хотите растекания ростков капитализма? — спросил я, дав себе зарок в первую очередь покопаться в экономической прессе. Живу год и ни фига о стране не узнал ничего кроме фасадной политики. Стыдоба!

— Это сложный процесс. И ведь если быть до конца честными — социализм всегда нес в себе родовые признаки капитализма. А точные научные формулировки коммунистической формации так никто и не удосужился прописать.

— Вот даже как?

Марго долила себе в бокал и ехидно глянула на меня:

— Неужели не знал? А я думала, что ты ученый.

— Не ученый пока, — насупился я. — Только учусь! Про коммунизм уже и не помню ничего. Вроде был такой предмет «Научный коммунизм». Там разве ничего не описано?

— Бред сивой кобылы! — категорично воскликнул Проф. Он уже хорошенько надрался. — Набор штампов и сплошная кабалистика.

— Понимаешь, Серж. Есть мечта, но совершенно отсутствует фундамент. При нынешнем уровне науки и техники создать даже материальный базис коммунизма весьма проблематично. Ну а каково должно быть социальное устройство, можно лишь догадываться.

— Перспективы, — протянул я. — То есть будем строить социализм до бесконечности.

— Ну а то? — Маргарита подошла вплотную. — Представляешь, каково им стало в их позолоченных кабинетах, когда мы вынесли именно такой вердикт? — и дальше безо всякого перехода. — Нам не пора принять горизонтальное положение?

И лядские глазища напротив.

Глава 18 В гостях хорошо, а дома лучше

Архангельск встретил ясным небом и порывистым северным ветром. Карман ветровки грело портмоне с некоторой выданной добрыми людьми суммой, но я все равно со вздохом направился мимо зазывающего таксиста к автобусной остановке. Хватит шиковать! А для транспорта у меня имеется студенческий проездной. Купил его заранее. Очень здорово помогает экономить при поездках. Народу набилось много, но это ничего. Я готов мужественно переносить все тяготы…

Эй, подожди, парень. А, собственно, с какого рожна? У меня ведь так и засела в башке гвоздем-соткой та дурацкая мысль, что на самом кремлевском верху, как и в так называемом Центре, так ни хрена и не ведают, что с нами делать. Строить безумное потребительское общество, значит, похерить коммунистические идеи. Вам мало опыта капиталистического социализма в Швеции? Во что он в итоге выродился, не уйдя ни на йоту от классического европейского псевдогуманизма.

Нельзя экономический строй держать в стороне от общественной формации. И если мы будем и дальше бездумно повышать лишь потребление без улучшения порядка и морального климата нашего общества, то придем туда же. В мир извращенцев и заплывших жиром мозгов обывателей. Хватит, мы уже это проходили! Наш спор с Профом в тот вечер так ни к чему и не привел. Разве что сам ученый конкретно наклюкался коньяка. Таким образом он снимает напряжение. Но Марго точно задумалась.

Мне временами кажется, что она у них кем-то вроде «Серого кардинала». И масштабов её влияния на историю я совсем не ведаю.

— Молодой человек, вы выходите?

Чтобы ни говорили, но в целом народ здесь вежливый. Слухи о хабалистости и маргинальности совкового социума несколько преувеличены. Нет, конечно, определенные категории граждан широко употребляют матерный язык, могут запросто и отшутить тебе в грызло по настроению. Но они все на обочине общества. Их, как бы точнее назвать, стесняются. Они «прозрачны». То есть нормальный человек мимо подобного маргинала просто пройдет, не обратив на того никакого внимания. Как будто его и вовсе не существует. Так, несносная заноза на жопе общества светлого будущего. Сами вымрут рано или поздно.

В случившемся грядущем эта прослойка так разрослась, что превратилась в целый социальный слой, пустив метастазы буквально везде. Вспомните телевизонные каналы и сонмы передач, которые буквально гордились своей маргинальностью. Блин, тупее я ничего на ТВ не видел. Но оказалось, что дно еще впереди. Когда волна жлобства и тупости через Инсту, Ю-Туб и Тик-Ток вылилась в массы. Они прямо на глазах начали превращаться в бабуинов.

Будете смеяться, но люди здесь верят в людей двадцать первого века, как в почти богов. Сверхчеловеков! Ага, три раза Лять! Твою ю ши мети, как совместить пятьдесят сортов колбасы и человеческое отношение друг к другу?! Сохранить душу в бездушном обществе всеобщего стяжательства. А ведь, друг, ты и сам болен этим. Хочешь-таки хорошую должность и автомобиль? Квартиру и жену красавицу? Полный материальный и социальный набор «Барби и Кэна»? Проклятый фантом, навязанный нам чуждым дьявольским менталитетом.

Отвечаю настойчивой бабуле:

— Да выхожу я!

И чуть не застреваю на выходе из автобуса от неожиданной мысли. Они опасны эти самые мысли. Лучше их лишний раз избегать.

«А что, если те наши миры будущего превратились во владения дьявола? Что ведь там в душах людей оставалось хорошего? Потому они все и были безжалостно стерты. А мы тогда где? И в качестве кого?»

Я, наконец, очнулся и огляделся. Ха-ха! Ноги сами перенесли меня на другую сторону перекрестка проспекта Советских Космонавтов и улицы Гагарина. Осталось лишь дождаться приезда троллейбуса под номером «Три» и еще минут семь, и я дома. Все у нас тут близко. В будущем на автомобилях для проезда зачастую будет тратиться времени больше, чем в текущей эпохе, едучи на общественном транспорте. Еще один довод в пользу каршеринга и более современного муниципального транспорта. Никаких пресловутых «ПАЗиков»! Вот оно позорище счастливого капиталистического будущего. Всегда тыкал именно ими мордой хулителей прошлого. Они в ответ обычно разевали рты, хватали воздух как рыбы, но сформулировать ничего не могли. Потому что нечего. Вместо транспорта будущего, монорельсов и электробусов имели колхозанский привет из прошлого.

Вот и троллейбус! Новенький, сияющий, не пахнущий дурной солярой. И сколько внутри пространства! Затаскиваю внутрь две сумки. Да, уже две. Марго подогнала мне кое-что по блату от широты доброго сердца. Вот она моя низменная страсть! Да, я признаюсь, что ничем не лучше других. Потому выше себя ни над кем не ставлю и ничего из себя не изображаю. Будь как будет!

Дома меня ждали свежие щи и батя. Обнялись, глянули друг на друга. Оба загорелые, как черти. Он в тропиках пекся, а я на нашем северном солнышке. Рады друг другу. Оба уже взрослых мужика и лучше понимаем друг друга. Батя достает фирменный заграничный напиток. Я в Союзе совсем и забыл вкус шотландского виски. Его разве что у фарцы или в «Альбатросе» можно купить. Хотя и у меня для отца подарок — двадцатилетний армянский «Наири». Батя сердится. Мол, куда столько денег тратить!

— Заработано! Бери, друзей угостишь. Фирменная вещь, зуб даю.

«Еще бы у Марго нефирменная!»

— Смотри, мать, сын коньяки дарит.

Но заметно, что батя доволен. Сын стал таким взрослым. Что начал делать поистине взрослые подарки. Это только кажется — подумаешь, бухла подарил. Надо ведь разобраться в вопросе по серьезному. Заработать денег. Бутылка такого коньяка стоила двадцать восемь рублей. Не покарману обычному работяге. Ну и самое главное — достать в причудливой системе советской торговли. Даже цена вопроса не всегда помогала в подобном квесте.

Мама хлопочет с рыбными котлетами. Я обожаю именно их. Лучше из трески и кальмаров. Благо у нас уже есть советский кухонный комбайн с кучей приспособ. И в самом деле, наша промышленность начинает разворачиваться в сторону потребителей. Надо бы по магазинам пройтись, посмотреть ассортимент. Если поначалу я был любопытен до всего, то сейчас озабочен совсем иным. И пленка, кстати, у меня кончилась.

— Ты особо много ему не наливай. Глотка же не такая, как у тебя!

Батя подмигивает и щедро плескает скотча в фирменные стаканы. Видать, брал все у маклаков с подгоном и скидками. Нашим туристам и не снилось, как умели отовариваться советские моряки. Знали все точки в порту и брали при этом товары без пошлины. По самой нижайшей цене. Спасибо родному правительству, что честно заработанные доллары выдавало морякам с огромным скрипом. И еще наши мореманы тесно общались с зарубежными работягами.

Рабочий человек ведь всегда найдет общий язык с трудягой из другой страны. Те по доброте душевной постоянно подсказывали, что и где можно взять подешевле и лучше качеством. Советских моряков частенько могли угостить в каком-нибудь заведении за просто так. Хотя руководство не особо это приветствовало. Но куда деваться, если ты несколько месяцев практически живешь на судоверфи?

Так что в пропагандистском плане советские моряки зачастую проворачивали больше, чем все работники МИДа и Международный комитет ЦК КПСС вместе взятые. Одно дело тупо слепленная чьим-то сынком или либеральным аналитиком агитка, другое — живой человек, такой же, как и ты работяга. Кому ты поверишь? Еще раз прихожу к выводу, что от железного занавеса больше вреда, чем пользы. Занавес должен быть, но совершенно другой.

— Не хочешь с нами на рыбалку? Дядя Саша в отпуске, поедем на его «Волге».

— Со всем сопутствующим антуражем?

Отец разводит руками. Зачем еще мужики выбираются в тайгу?

— Да нет, батя. Хочу пока оглядеться, отойти от летней потогонки.

Батя спрашивает и подмигивает:

— Ну да, в Крыму ты просто очень устал. Интересно от кого?

Мама кинула в мою сторону негодующий взгляд. Она в курсе, что мезальянс с Вероникой похерен. Извини, мама, но так получилось.

— Обратно вернемся с рыбалки, в Ломовое поедем за брусникой. Её страсть сколько сей год уродилось!

Я прикидываю и киваю:

— Туда можно. Только куда мы потом такую пропасть ягоды денем?

— Не боись! У Сани новый погреб под гаражом. Мама туда уже кучу заготовок сплавила.

— Значит, едем.

— Ну я тогда у Толика еще одну грабилку возьму. Ты лось здоровый, кузов и корзину утащишь.

— Платить стали больше. И валюту в порту дают, не как своровали. Так что я еще поработаю. Годик другой.

— А здоровье?

— Думаешь, оно лучше станет дома сидючи? Насмотрелся я на таких. В море ходил, как дуб здоровый. Как на берег списался, тут и зачах.

Я помалкиваю, хотя понимаю озабоченность отца. Боится быстро сдать и стать никчемным и никому не нужным стариканом. Мама моложе его и самостоятельно сделала карьеру. Он же за почти два десятилетия привык к определенному образу жизни. Море — отдых — снова море. Там друзья и товарищи, обыденный порядок вахт. Новые страны, свежие горизонты, солёные брызги на губах.

Его альбому с фотографиями экзотических мест могли позавидовать и путешественники из будущего. Даже египетские пирамиды еще в пустыне и там нет толп туристов. Где-нибудь в Африке или некоторых странах Южной Америки туристов и вовсе никогда не было. Там советский человек еще в диковинку. Да и в том будущем туда добраться очень дорого.

— Тогда чего дёргаться? Поработай еще. Но к хорошим врачам ты бы все равно обратился. Возраст!

— Еще один! И мать туда же.

— Сына лучше слушай! Он нюхнул взрослой жизни и уже понял, что здоровье не купишь.

— Да вижу какие мышцы нарастил, — батя недоволен. Всей семьей взялись за его проработку.

— Вот и сходи к Недошковскому. Недавно через него Пашу на операцию устроил. Запущено у него с сердцем оказалось. Еще бы год-другой и сыграл в ящик.

— Это твой приятель? Пухлый такой?

Отец задумался. Я-то знаю, что проживет еще более двадцати лет, получится пожить на пенсии. С матерью успеет вложиться в деревенский дом и будет каждое лето приезжать туда. Постоянный труд или свежий воздух с домашними продуктами скажется, но проживет он свою жизнь полномерно. Еще и меня будут снабжать в трудные годы картошечкой и заготовками. Я и сам любил потом туда ездить, с мужиками местными порыбачить или в лес по грибы. А уж сколько зимой разных вещей перевез. На Севере ведь самые лепшие дорогие зимние. Мебель, мешки круп, сахара, муки. Все это с трудом грузилось на легковушку и доставлялось прямо по реке.

— Ты завтра чем намерен заняться?

Мама присела рядом в соседнее кресло. Я решил в кои веки посмотреть телевизор. Совсем отвык от него.

— С утра зарядка, потом хочу навестить стены родного института.

— Учеба, когда у вас начинается?

— Вроде второго октября. Ребята на картошке…

— Хотел с ними?

Я вспомнил прошлогоднюю поездку в колхоз и в сердце защемило. Натворил я там делов, но все к лучшему. Огромный опыт жизни в молодежном коллективе, и хорошенькая встряска здорово впоследствии помогли адаптироваться в этом новом и непривычном для меня мире. Я-то сам мужал уже в более позднее время и в совсем другой стране. Здесь все пойдет по-иному.

— Да, там весело сейчас. Но мне и летом этой самой веселухи хватило.

Мама провела по моим взъерошенным волосам.

— Весь в негатив превратился. Волосы выгорели. У нас таких в деревне называли «белько».

— Зато свежий воздух и витамины.

— Все бы тебе веселушки. Когда остепенишься?

— Мам, мне еще четыре года в институте париться, потом аспирантура. Куда торопиться?

— Решил по научной стезе идти?

— Ма, а ты газеты вообще читаешь?

— Видала твою физиономию, — со вздохом ответила мама. — Рано взлетаешь, сынок. Как бы крылышки не обрезали.

— Ага, я сам им чего-нибудь укорочу.

Мама снова вздохнула. В жизни она видела вещи и пожестче. Дитя голодных лет войны и послевоенного лихолетья. Великая Отечественная железным помелом прошлась по русским деревням, выбивая мужиков миллионами. Голод, тяжелая работа, последствия Бериевской амнистии. Нашему поколению и не снилось, через что прошли родители.

— Зайди после института в техникум, хоть пообедаешь.

Из кухни в гостиную зашел отец.

— Сына, включай вторую программу. Там новый фильм с Высоцким. Думаю, сейчас все улицы страны вымрут.

«Однако, отстал я от культурной жизни!»

Странно было видеть, как живого Высоцкого в главной роли, так и Шукшина в качестве режиссера. Было безумно интересно узнать, что у таких творческих гигантов вышло в совместно? Так что два часа исторического фильма прошли незаметно. Потом оказалось, что это киносериал, и его будут показывать вечером по выходным. Вот дьявол! Здесь видеомагнитофон еще редкость. А с моим образом жизни привязаться к программе телепередач невозможно. Ладно, придет время — гляну его полностью.

Перекинулись в картишки и разошлись спать. Я лежал в ставшей привычной койке, а сон никак не шел. Больно уж события последних дней вышли бурными. Выбитая из руководства Центра информация снова смела в кучу все мои старые представления. И стала формировать новые. Да и наш последний разговор с Профом явно не прошел для обоих даром. Тот, вручая мне толстый конверт с деньгами, попросил меня как-нибудь выразить свои идеи ни бумаге. Передать их можно через куратора. Денег, кстати, заплатили аж за три месяца, то есть четыреста пятьдесят рублей. Плюс пятьдесят восемь рубликов командировочных вручили под подпись те служивые, что доставили меня в аэропорт. Марго в этот раз подогнала шмотками. Новый хороший костюм и рубашки с галстуками. Любит она меня в образе «денди».

Утро, как и положено комсомольцу и активисту, начал физкультурой. Подхватив свой «шест», двинулся на школьный стадион. Там в уголке сделали секцию для местных жителей, чтобы не сталкиваться на занятиях со школярами. Пошла мода на закаливание, и старшие классы бегали на улице до снега. Представляю, какой вой подняли бы «яжмамки» в будущем — «Моего сыночка да на мороз!» Дуры набитые, им же потом возиться со своими рахитичными недорослями.

Сделав пару кругов, размялся и занялся шестом. Вращение, восьмерка, перекрут и выпады. Надо ноги проработать. Нет, силы и энергии в них полным-полно. Необходимо размять связки. Вот и сейчас есть проблемы в глубоком выпаде вперед. Что тогда толку от них? Надо, чтобы «копье» вылетало на пару метров неожиданно для противника.

— Караджич, если я не ошибаюсь?

«Здрасьте, Светлана Алексеевна, наш физрук!»

Странно, что она меня помнит. Наверное, от фамилии. Я по той жизни замечал, что меня люди почему-то запоминают именно по ней, а по имени.

— Доброе утро, Светлана Алексеевна!

— Похвально, что не забываешь физкультуру. Это что ты такое сейчас, интересно, делал?

— Китайская техника гимнастики. Долго объяснять.

— Занятненько.

До чего же все-таки она хороша! Бабе за тридцать, но формы… да в облегающих спортивных штанах, какие у молодых барышень далеко не всегда встречаются. Да и сама она блонда чисто северного разлива. Светлана Алексеевна мой плотоядный юношеский взгляд отметила. «А мальчик возмужал!». Но там ничего не светило даже в мыслях. Так что мы потрепались о том о сем и разошлись. Каждый своей дорогой.

Моя лежала в сторону второго корпуса педагогического института. Альма-матер!

В институте было тихо. Старшие курсы на лекциях, младшие в колхозе. А я возле кабинета исторической кафедры. Липневский на выезде, меня встретил в коридоре наш декан, уважаемый Гольдин Вячеслав Иванович. Он милостиво протянул руку:

— Наш герой! Наслышан-наслышан. Вы Андрея Викторовича никак ищете?

— Да. Хотел узнать, что да как.

— Если коротко — то да как! — Гольдин поднял для весомости вверх указательный палец. — Не знаю, что ты там наговорил Первому, — наш декан подошел ближе и снизил тон, — но эти черти с области бегают как подорванные. Бедный Липницкий не вылезает из обкома, Овсянникову и так дел полно, так и его дергают.

— А что случилось?

— Как что? — сначала удивился Гольдин, а потом махнул рукой. — Ах да, ты же только что с моря. Следующей весной у нас в городе будет проходить международная научная конференция. Обкомовские сначала долго раскачивались, а на днях забегали как … Ну ты сам все понимаешь, нужно абсолютно все и еще вчера. Так что готовься. Раз ты кашу заварил, то будь добр — помогай. От иных общественных работ я тебя своей начальственной дланью освобожу. Но с учебой уж сам разбирайся. Запускать не дам!

— Я понял вас, Вячеслав Иванович. Постараюсь.

— Уж постарайся, — уже на прощание декан бросил. — Неплохо начал, Караджич. Так держать! Если что — обращайся напрямую ко мне.

— Хорошо.

А сам подумал, что декан еще горько пожалеет о своем щедром предложении. Ну, Марго! Я думал, что она оставила мои идеи между строк. А ты глядишь… Так что скоро будем ждать неутомимую Маргариту в гости. Тем более что у меня к ней есть деловое предложение. Не хочу решать его с Ярославом. Но не исключаю того, что и он нагрянет по мою душу. С держимордами от непонятной конторы я конкретно посрался на следующее утро. С их начальником мы разошлись в «чувствах». Но по мне — держите периметр или будьте незаметны. Мне на их сугубое мнение плевать, я ничего такого не нарушал.

Я оставил записку Липневскому, что в городе. Пусть найдет по телефону. Ноги незаметно сами собой принесли меня к общаге. Внутри почти никого, но в двенадцатой комнате тихонько тренькает гитара.

— Братва, привет!

— Серый!

— Привет археологу!

— Салют историческому! Совсем нас позабыл!

— Бродяга, держи пять!

Двенадцатая комната — это кают-компания и изба-говорильня первого общежития. Сколько прошлой зимой здесь было проведено незабываемых часов! Возвращению в молодость я во многом обязан именно ей, этой молодежной и шумной компании. Я сажусь на доисторический табурет и озираюсь. Ого, новые плакаты зарубежных исполнителей. Лица в комнате отчасти знакомые, но кого-то уже не будет. Жизнь идет своим чередом, выталкивая старшаков в иную сущность.

Им работать, добиваться, заводить семьи и продолжать род. Сердце легонько схватило грустью. Я уже это все в свое время пережил и ребят откровенно жалко. Второй поры студенчества не повторить, не пройти этот кипящий брод сызнова. Я лишь исключение, подтверждающее правило.

— Народ, что потребляем?

Радостный гогот был ответом. Скинулись быстро, основным спонсором был я. Деревенские привезли в город свежей провизии, так что мы с Николаем со спортфака быстренько сбегали до лабаза на Коммуналке и купили лишь недорогого винишка с местного винзавода. На вкус гдота, но пить можно!

«Что, гражданин, привыкли к хорошим напиткам?»

— Не пойму я что-то, Сережа, — патлатый по уходящей в прошлое моде Витюша поглядывал на меня снисходительно. Это только у него так получалось смотреть на людей, сверху, — говорят, что жопу рвешь? На первых страницах газет мелькаешь? В большие начальники рвешься?

Я с сомнением глянул на нашего институтского «правдоруба». Какая муха его укусила? Обычно он проезжал по «убогому совку», докладывал свежие новости из музыкального мира и был в целом безобиден.

— А тебе завидно?

— Еще чего! Я человек свободный.

— А мне кажется, что ты человек бесхребетный.

Парни оторвались от своих разговоров и с удивлением воззрились на нас. Чего это мы решили тут пикироваться? 12 комната — это обитель либерализма в нашем институте. Тут можно говорить о многом, потому сюда и допускают далеко не всех. Но где-то ведь должен томиться вольный дух студенчества?

Неформальный лидер коллектива Павел Сумароков хмуро потребовал от меня:

— Объяснись!

— Да, пожалуйста! Витя никогда не имеет собственного мнения. Постоянно ссылается на кого-то и чаще всего на «вражеские голоса».

Видимо, от меня здесь уже отвыкли или появились новые лица, народ дружно загомонил. А Витюша ехидно улыбнулся:

— Вот смотрите! Сережа заговорил как комсомольцы на собраниях. Это в твоей «Правде» правду пишут?

— Она не моя, она государственная и защищает интересы государства, как умеет. Согласен, умеет херово. Но все твои «голоса», на которые ты так упорно дрочишь, также оплачиваются чужими государствами. Тут уж никакого секрета нет. Так представь — они много хотят для нас хорошего на самом деле? Сколько в их информации объективизма, а сколько голой пропаганды? Ты в курсе их соотношения? Вот серьезно.

— Ну знаешь, — Витюшу всего аж перекосило, — мы не на комсомольском собрании. Братва, вы слышали?

Народ загомонил, но снова выступил Сумароков:

— Вить, а ты ведь не ответил на вопрос. Кому из них доверять?

— Совсем офонарели? Как можно сравнивать «совок» с миром свободы?

— А он точно свободный? — меня несло. Просто именно такие прекраснодушные бестолочи в том прошлом засрали нам мозги. — Все знают, что батя у меня моряк. Много чего там повидал. И месяцами в доках на ремонте стоял. В Германии, Англии, Финляндии. Можно за это время составить свое мнение о месте, где живешь?

— Рассказывай, — Павлу было на самом деле интересно. Он учится на физическом, но ему бы быть философ. Паша столько всего прочел, что я просто диву давался. Невероятно интересный собеседник.

— Рабочему человеку везде нелегко. Есть свои плюсы и минусы. Так что говорить однозначно, что там рай земной точно не стоит. А это ведь самые развитые страны. Подсказать после которого события в них начали обращать внимание на социальные нужды трудящихся? Я же все-таки историк.

— После революции. Нам еще в школе талдычили. Типа буржуи не хотели потерять все и отдали часть. Так-то логично.

— Ну так и есть на самом деле. Войны, революции, борьба за свои права. Именно они толкают вперед социальный прогресс. И тем гражданам из развитых стран все так же досталось недаром. Потом и кровью. А ведь даже в богатой Европе есть нищие страны. Испания, Южная Италия, Греция. И это отнюдь не газетные штампы, Витюша. Это все видели своими глазами наши советские моряки. Там тебя не будут бесплатно учить в старшей школе и институте. Было бы у тебя желание, то сам бы увидел. У нас аж две мореходки и рыбацкое училище на город.

— Сергей прав. У меня дядька в Алжире и Ливии объекты строил. Средневековье там с электричеством и кондиционерами. Чуть отъедешь от города и полная задница.

— У меня брат в Анголе служил. Абздец полнейший. И еще война. Негры работать не хотят, учиться тоже. Еще и их корми.

— Ну, сравнили Африка и Америка, — упорно не сдавался Витюша.

— А что Америка, Вить? Живут продажей доллара по всему миру. И то у них проблем куча. Ты сам же нам впулял, что рок-движение там оппозиционное и борется с их правительством. Или тебе колбасы не хватает? Сортов сто надо? И джинсу на жопу в обязательном порядке?

— Ну ты сам джинсы носишь.

— Да, грешен. Просто удобно. И на самом деле это одежда американских работяг, конкретней пастухов. Так что ничего буржуазного, мы также люди простые. Но я же не делаю из них идола. Все лето в обычных шортах и рабочих брюках проходил, три штуки изорвал. А ты где, интересно, прохлаждался?

Витюша покраснел. При его рыжеватости краской заливало все лицо.

— Не твое собачье дело! У меня каникулы!

— А у нас рук рабочих на раскопках и стройотряде не хватало.

Павел коротко глянул на меня и повернулся к Вите:

— И в самом деле, я тебя даже в институте на ремонте не видал.

Витюша набычился:

— У меня справка от врача.

— Ленная болезнь?

Все захохотали. Студиозов хлебов не корми — дай поржать.

— Пить и курить у тебя здоровье есть, а помочь родному институту нет?

— Я никому и ничего не обязан! Я свободный человек.

Я встал с места и подошел к столу, наливая себе еще вина:

— То есть ты свободен от обязанностей перед обществом, но оно несвободно по отношению к тебе. Платит за твою учебу и стипендию, заботится о твоем здоровье.

— Да пусть подавятся своими копейками! Нет, ребята, вы слышали? Серж у нас никак в комитет комсомола метит!

На кровати зашевелилось огромное туловище. Это очнулся наш местный «медведь» Иван Прибалов с пятого курса математического. Деревенский парень слыл своей обстоятельностью и серьезностью. Был мил и тих, пока его не трогали. Правда, его речь изобиловала жаргонизмами. Набрался по месту жительства. На севере ведь много зон.

— Витюша, тебе конкретно предъяву сделали, а ты общими фразами отнекиваешься. Ты сам по жизни кто? Я вот постоянно вижу, что ты у пацанов сиги стреляешь. Вот и сейчас на общак ни копейки не дал, а прикладываешься.

— Вам жалко? Не узнаю знаменитую двенадцатую либертарианскую комнату! — выглядел Витя кисло, ища поддержки у публики. — Вы что, братва? У нас же все за одного.

— И один за всех! — Павлу надоел паясничающий товарищ. — И в самом деле, Витюша, ни разу не видел, как ты скидывался. А денюжки у тебя точно есть. Постоянно шмотки новые и на девок тратишь, не скупишься. А мы, значит, побоку.

— Вот так, получается! Вот этот «совковый» активист вам дороже! — обвинительно протянул в мою сторону руку Витюша.

Прибалов сел, и кушетка под ним жалобно екнула:

— Ты бы гавкал поменьше, Витюша! Серый все лето в пахоте. Два месяца на раскопах, а потом у Коли в стройотряде вкалывал. Я с Истоминым работал, там пашут как ломовые лошади. Он работяга и за базар всегда отвечает. В дружине был, шпаны не испугался. Я бы с ним в разведку пошел. А такие, как ты в войну в полицаи шли.

В комнате стало тихо. Было заметно, что Ивана довели, а такое бывало редко. Витюша стоял со слезами в глазах, затем истерически замахал руками. Но так ничего не сказав, убежал.

— Вань, может, зря ты так?

— Паша, ты что не видишь, что это говно человек. Сколько он тут порожняка постоянно гнал! На Западе то, на Западе сё. А я, может, Родину люблю и слушать мне такое противно. И ведь никаких доказательств не представил.

— Да гонево там все в Голосах, — высказался кто-то. — Был один случай с аварией на Волге. А у меня там родственники живут. Дядька на буксире ходит, в спасработах участвовал. Половина в Голосах была наврана.

— У нас, вообще не сообщили. Молчок.

— Но врать то зачем?

— А чего скрывать правду?

Иван потянулся к банке с закуской и заметил:

— Вот что, пацаны, скажу — Неправильно это все!

Неожиданно все рассмеялись. Такой внушающий уважение вердикт оказался в тему.

— Может, вернуть Витюшу?

— Да ну его! Много гонору, а мало хлопа.

— Зато новостей порядком вываливал.

Павел хитро скосился в мою сторону и произнес:

— Сейчас Серега нам новости расскажет. Что вы там нашли? Слухи разные ходят.

Я сделал глоток вина и провел среди товарищей небольшую лекцию. К концу народ слушал, буквально разинув рот. Оказывается, история нашего края была никому толком неизвестна. Отчасти неинтересна. Или её сделали таковой учителя-идиоты. Историю ведь на самом деле преподавать сложно.

Худой и длинный Тимофей Юшков, глава студенческого комитета с репутацией заядлого нарушителя спокойствия задумчиво протянул:

— Твою же меть! Мы тут все дурью маемся, а Серега научные открытия делает! Далеко пойдешь, шкет.

— Спасибо на добром слове, гражданин начальник. Но чую, что мне еще учиться и учиться.

— Тебе повезло. Цель есть в жизни. А вот из меня педагог так себе, — Иван был на редкость задумчив. — Может, и зря в институт пошел. Это мать все — Учись на учителя. Хоть кто-то в семье станет человеком.

— Да гонишь, Ваня! Мы же тебя помним по пионерскому лагерю. Тебя дети любят, хорошим будешь учителем.

— В отличие от Витюши. А ведь на следующий год у него распределение.

И тут меня, как резануло. Вспомнил я его! Он же в нашей школе учился, только старше. Ходил такой же патлатый в клешах. Потом кто-то рассказал, что в деревне по пьяни с местными сцепился и его зарубили топором. Вот ведь судьба-злодейка! Надо спасать человека. Но вот как?

— Колбаски подай, Колян.

— Подожди, сейчас еще нарежу!

Я очнулся от размышлений, с удивлением разглядывая скромный стол студиозов. В комнату вошли свежие лица с новыми бутылками. В голову пришел странный и не к месту вопрос:

— Народ, наверное, я что-то пропустил? Сейчас колбаса в магазинах свободно лежит?

— Серый, ты где пропадал? Весной же мясокомбинат на Дачной открыли. Говорят, мясо рефрижераторами везут морем, потому сразу на комбинат. Там такие здоровенные цеха! Все самое современное. Еще коптильни ставить будут. Всю область снабжать будем.

— Колбаса появилась, а из мяса лишь наборы для супа.

— Иди на рынок. Там на выбор, не фиг и дороже.

— Ага, сразу на всю стипенсию. А как же выпивка?

— Так ты не пей!

— Вот я тебе сейчас и не налью.

— Попробуй только! Я тебе не налью.

— Парни, а где гитара?

— Сереж, держи.

Коля нарубил мне конкретный бутерброд. Толстый шмат колбасы, порезанный на четыре части соленый огурчик, острый перчик и все это между двумя кусками черного хлебушка. Чем хуже пресловутого гамбургера?

Таких песен я еще не слышал. Говорят, что из какой-то новой группы. Прозвучала фамилия Панфилов. Но ритм характерный. Еле вспомнил, что это настоящая фамилия Кости Кинчева. Как интересно время людей перетасовывает. Но здесь не будет перестройки, так что в будущем рок-движения я не уверен.

Заслуженные зубры отечественной рок-сцены в моем времени получат от смены режима все причитающиеся ништяки. Будут собирать стадионы, «голосовать сердцем» за пьяного президента убийцу, вести дела с бандитами. Хорошо, короче, будут жить. На склоне лет самые долбанутые из них начнут защищать от народа либеральную элиту. За что от народа получат заслуженный отлуп и отвалят из страны. Вот такие выверты сознания случаются у нас порой.

Вот и сейчас я думаю, не уроды ли они? А ведь эту проблему можно запросто решить. Но…как-то совестно вмешиваться таким нечестным методом в судьбы людей. Не могу пока переступить через такое. Хотя отлично знаю, что это за гнилые душой людишки.

— За что Витюшу кинули?

— Выступал много.

— Да ладно, он же безобидный.

— Ну все мы добрые за чужой счет. Разногласия у нас в политическом плане случились.

— Бывает.

— Слушай, Серж, раз ты такой правильный, то объясни глобально, что у нас в консерватории стоит поменять?

Тимофей присел рядом, смолит свою крепкую цигарку и с нахальством во взгляде смотрит прямо на меня. С одной стороны, это льстит. Он признал во мне нового авторитета. С другой, Тима та еще каверзная сволочь! Но просто он не знает, с кем связался.

— Себя в первую очередь.

— Что так? Есть более глобальные идеи?

Всем интересно. Ради этого здесь и собираются, обсудить судьбы мира, а не просто досуже потрепаться языком.

Я задумался. Странно, в первый раз за долгое время задумался. Но, блин, просто было некогда! Учеба, бабы, коллеги, чертовы попаданцы. А что я на самом деле хочу. А что хочу? Иной судьбы для нашего поколения. Не копателей-выживателей, погребенных под обломками империи, а хочу видеть их созидателями нечто совсем нового.

— Надо менять себя, Тимоша. Старшие поколения уходят или уже не понимают реалий нового мира. Они жили бедно, не ели досыта. А мы первые поколения, выросшее при нормальном социализме. У нас было счастливое детство. Разве не так?

Народ такой подлянки от меня не ожидал, но возразить нечего. Непохожи мы на несчастную босоту. У всех за плечами хоть какие-то кружки, секции, поддерживаемое крепкой советской медициной здоровье. И раз все здесь, то, значит, имеется неплохое советское образование. Как будто это все с неба свалилось? Мы с детства ощущали себя защищенными. У нас была самая мощная в мире армия, нас худо-бедно охраняла милиция, бдели органы. Мы могли загадывать свою жизнь на десятилетия вперед. Скучно, скажете вы? Тогда спросите поколение миллениалов, на головы которых внезапно еще в юности свалилась куча кризисов. Весело им жилось?

— Ты считаешь, что пришла пора взять в свои руки власть?

— Да кто нам ее даст?

— А вы не просите, берите.

— Ну, скажешь тоже? Это революция или бунт?

— Эволюция. Власть уже в ваших руках. Вы будущие педагоги и можете вложить в сердца детей много чего интересного.

— Что конкретно? — Тимофей уже выглядит предельно серьёзно. Явно не ожидал от меня этакой замысловатой каверзы.

— Хотя бы что жить надо по-человечески, и таким же образом выстраивать отношения вокруг себя. Не колбасой единой жив человек. Оглянитесь, парни. Столько всего интересного в жизни, а мы зачастую проходим мимо. Думаем, что успеем, все еще впереди. Мечтаем о выгоде, забываем о душе. Или лень-матушка обуревает.

— Ну что-то ты, Серега, перемудрил. Это ты у нас везде пострел, не все такие резкие, как понос.

— А по мне он прав. Ведь почти все у нас есть. Куда еще стремиться?

— Ну, допустим я хочу автомобиль.

— А потом дачу?

— Дальше? Коля, ты сплошная бездуховность!

— На себя посмотри!

— Не, Серж прав. Погоня за материальным — путь вникуда. Это засасывает и ничего не дает взамен.

— А как же коммунизм? Каждому по потребностям.

— Ограничь потребности. Ты читал Ефремова?

— Это «Туманность» которая? Ну там люди очень уж аскетичны.

— Наверное, так и правильно, — снова подал голос я. — Иван Антонович был поклонником восточных практик. Там аскеза, путь к очищению и духовному возвышению. А бесконечное потребление ограничено ресурсами планеты.

Кто-то бросил:

— Земля же большая.

— Предлагаешь брать их у других без спроса или силой? Чем тогда мы лучше американцев?

— Ну они же не стесняются?

— Мы русские, нам нельзя так поступать.

«Ничего себе Иван у нас голова!»

— Ваня прав. Наши после победы в Великой Отечественной так не поступали. Немцев даже за свой счет кормили.

— То-то нас там любят.

— Ничего, переживем и без любви. Пусть границы защищают. Мы это заслужили.

— Твою же дивизию! Я как будто на собрании сижу.

— А что не так? Практика всегда бьет теорию, — Иван стукнул мощной ладонью по другой, и раздался громкий хлопок. Он так запросто и убить может.

— А у нас есть теория? А, Серж?

— Нет. Её надо создавать. Общими усилиями. А как я не знаю. Не считаю себя великим социологом.

— Поему именно социологом? У нас эту науку особо не жалуют.

— Потому и плетемся в хвосте прогресса. Общественная жизнь она самая важная. Потому что варимся мы в обществе постоянно. Я бы преподавал ее еще в школе в обязательном порядке. Как вести себя в коллективе, в сложных ситуациях, с девушкой в конце концов.

— О-О-О-о-о-о! — раздался дружный рев множества глоток. Загруженные вином головы уже не были готовы мыслить глобально и в серьезном ключе. Требовалась разрядка.

— Вот, уважаемые слушатели, мы и подошли к главной теме нашей программы.

— Друзья. За это надо обязательно выпить!

— За дам пьют стоя!

— Поручик Ржевский…

— Гусары, молчать!

Было весело, как может быть весело за столом отмороженных на всю голову студиозов. Самая бесшабашная комната города.

«Нет, мне здесь определенно нравится. Будьте собой, ищите друзей и новые знакомства. Пока вы молоды душой, все пути вам открыты!»

Глава 19 Вот они будни!

Домой явился только утром. Не стал повторять ошибку и нарываться на проблемы темной осенней ночью. Хоть и будний день, но рисковать все равно не стоит. Я ведь принадлежу нынче всему человечеству. Пафосно, да? Ну как есть. Это тонкий мужской юмор!

Дома меня прямо с порога ждал настойчивый звонок.

— Караджич? Ты где, черт побери, пропадаешь?

— Да я же токма приехал, Андрей Викторович.

Липневский был нетерпелив:

— И уже пьянствуешь в первой общаге.

«Какая сволота заложила?»

— Ну, вообще-то, у меня еще отдых.

— Хочешь заниматься наукой, забудь об отдыхе! Дуй быстро в музей! У нас новости. На вахте скажешь, что к Овсянникову.

— Счас приму…

— Принимай все кроме шампанского!

Понеслась душа в рай! Даже дня передохнуть не дадут нормально. Но, с другой стороны, мне этот отдых на пенсии даже малость достал. Когда не знаешь, куда себя деть. С женой хоть гуляли в последние её годы. Много гуляли. Так. Смахнул слезу с лица и за дело! Новая у тебя жизнь, парень, новая! И ты сам по себе новый! Так что в душ, побриться, помыться. Затем на кухню.

Батя привез с загранки фирменную кофеварку, что здорово облегчало приготовление ароматного напитка. Мама оставила записку и полную тарелку сырников, прикрытых салфеткой. Спасибо мамочка! Остатки похмелья вылетели разом. Все-таки хорошо иметь молодой растущий организм. И пора бы его начать жалеть. Разминки сегодня не делал, накинул куртку, шапку и побежал на остановку.

На улице ветрено, зябко, нечего уши морозить. Северянин не тот, кто холода не боится, а тот, кто тепло одевается! Я никак не могу привыкнуть к полупустым улицам, и тому обстоятельству, что люди переходят дорожное полотно, где им вздумается. Но сейчас бегу к подходящему троллейбусу номер «4» прямо наискось. Показываю водителю проездной и бухаюсь на свободное место. Хотя транспорт и так пустой. После утреннего часа пик до обеда народа в нем и не бывает. Я понять не могу — или в будущем все подорвались кататься, или транспорта стало намного меньше?

Музей уже, как несколько лет переехал в старинные Гостиные дворы. Вернее, оставшуюся от огромного комплекса Русскую её часть. Жалкие крохи от всей основательной постройки, включавшую в себя Немецкий Гостиный двор, и Каменную город-крепость. Наверное, единственное строение из камня семнадцатого века, сохранившееся в Архангельске. Их как раз к столетию города закончили. Мощные башни и остатки амбразур указывали на то, что изначально они имели ко всему прочему оборонительный статус. Ну и заодно являлись местом для офиса и складов «гостей». То бишь заморских и русских купцов.

И стоит вспомнить, что город Архангельский в 16 и 17 веке приносил в казну страны до 60 % от общего дохода всей России. К сожалению, немецкая часть Гостиных дворов не сохранилась. При императоре Петре в торговле отдали приоритет Петербургу, и первый порт России зачах. Вообще, старинных зданий в Архангельске почти не осталось. Да и те в основном расположились вдоль Набережной.

Город строили из дерева, а оно не так долговечно и часто горело. Церкви же большей частью посносили еще в двадцатые годы. Как же, советский порт и соборы на виду иностранцев. Не повезло им. Слышал, что часть кирпича и камня от них пошли на строительство школ. Вот тут согласен, хоть какая-то польза от религии. В двадцать первом веке школы массово закрывали, а церкви строили десятками тысяч. И помогли они нам?

Точно, вспомнил! При мне же обнаружили остатки первой деревянной крепости в парке при драматическом театре. Так что копать мне и копать! И на пересечении набережной и улицы Урицкого при строительстве новостройки обнаружили остатки построек Михайло-Архангельского монастыря. Хотя продолжения эти раскопки так и не получили. Финансов, как всегда, на это дело не было. А строила дом фирма местного олигарха, так что зарыли все обратно к чертям. И наука понесла невосполнимую утрату. Но кто о ней думает во время зарабатывания барышей?

Вы думаете, в этой эпохе лучше? Строительство в Архангельске масштабное. На моих глазах целые районы новостроек выросли. Десятки домов в год! И часть застройки проходила в исторических районах города. Плановая, масштабная. Так вот, как вы считаете, была ли возможность у археологов исследовать все места? Даже не представляю, сколько всего пропало или было перекопано. И так не только у нас, а по всей стране. Мы уничтожали собственную историю сами.

Гостиные дворы долгие годы занимала типография, ремонт не делался, так что сейчас комплекс представлял собой жалкое зрелище. Музейщики еще толком не обосновались, кругом лежат ящики, валяются коробки. С потолка падает штукатурка. Будни советской науки! Но ничего. Я и не через такую разруху проходил. Но вот как на это посмотрят московские гости? Ох, кому-то я не позавидую!

— Привет честной компании!

Линнеевский и Овсянников о чем-то оживленно разговаривали, когда я вошел в большой заваленный всяческим барахлом кабинет. В углу скромно стояли опорожненные бутылки из-под коньяка, водки и пива.

— О, явился, не запылился!

Завкафедрой был не в лучшем состоянии, но бодр и весел.

— Что отмечали?

— Сам почитай.

Мне вручили странного вида распечатку.

— Факс пришел из Москвы.

Я некоторое время переваривал само именование гаджета. Мы его в лихие девяностые в движении между телефоном и компьютерными сетями как-то незаметно проскочили. А здесь факсы как раз входят в моду. Вижу на столе сам аппарат. Здорово напоминает японский, но надпись — «Алтай 83» говорит о том, что производство наше. Или стибрили стиль, или выпускают по лицензии.

— Ты читай-читай!

А почитать было что. Коллеги из Москвы как можно точнее выявили состав наших находок. По «Золотому божку» пока не выдали ничего определенного. Больно он выпадал из всего, что находилось доселе. Существуют, конечно, легенды, что в Биармии водилось золото, но это все ближе к Уралу. Но большая часть украшений как мужских, так и женских была точно идентифицирована. Но каков разброс стилизаций! От берегов финского залива до Волги. Вовсе не обязательно женские височные украшения или фибулы были родом именно оттуда. Просто специалисты обычно привязывались к уже найденным ранее вещам, судили по внешнему виду украшений.

Вполне возможно, что перевозились не сами украшения, а стиль исполнения. Культуры любят смешиваться и переходить дальше, а художники тибрить друг у друга. Но часть украшений буквально завели специалистов из Москвы в тупик. Ничего похожего из имеющегося материала в их запасниках не существовало. Разве что какие-то наметки имелись у саамов. Но это одна из теорий, что в нижнем течении Северной Двины до массового прихода финно-угров жили как раз лопари. Да и сами саамы не относились к финнам, просто поменяли язык. Впрочем, как многие другие западные финны. Больно уж антропологически они отличались от уральских народов.

Так что славяне прибыли сюда буквально лет через двести-триста после прихода самой чуди. Которая по факту оказалась населением смешанным, имея гаплогруппы от палеоевропейцев каменного века, а также из Китая. Слишком мало пока имелось археологических материалов о том времени. Книжных источников практически и не было. Разве что скандинавские саги. Так что работы мне хватит на всю жизнь! Вот бы кому подсказать, что генетику надо вперед двигать. Но геофизику мы использовать вскоре обязательно точно будем!

— Как ни странно, но местная чудь по культуре довольно близка к веси, что жила вокруг Ильменя и в Приладожье. Не могли они сюда переселиться? Не очень я верю в движение финно-угров в Приуралье. Коми и Пермь еще понятно, но дальше… — Овсянников пил крепкий чай и был здорово возбужден. Еще бы — это было самое важное открытие в его жизни. И мне отчасти все свалилось с послезнанием. А человек мозолями зарабатывал свой научный статус. Открытия и раскопки в Кенозерье и самом главном для Севера ареале чудес — Соловках.

— Вполне, — прошли волоками, потом по Кене в Двину. Там и дальше. Жило их здесь немного, характер хозяйства скотоводство и собирательство.

— А не через Онегу? — поднял голову Лепневский.

— Вряд ли, Андрей Викторович. Мореходы из финнов неважные. Да и славяне поначалу не могли особо похвастаться искусством мореплавания. Новгородцы наверняка многое взяли у варягов. Это затем их русичи обогнали в плаваниях в полярных водах.

Овсянников вскинул голову:

— Варяги у нас кто?

— Норманы, кто еще!

— На опасный пусть становитесь, молодой человек. Не любят у нас норманнизм по патриотическим причинам.

— Ну если есть куча фактов, что они в славянских землях жили и работали, то к чему этот бессмысленный антинорманнский бред?

— Ты бы поосторожней на поворотах, Караджич, — проворчал глухо Липневский. — Тут понимать надо, что политика.

— И что, все находки за борт? Старая Ладога, Гнёздово, Киев?

Завкфедрой глянул на главного археолога области и показал ему рукой на меня:

— Ты видишь, какая молодежь нынче пошла? Палец в рот не клади!

— А вы, молодой человек, на редкость начитаны. Только эти изыскания найти обычному студенту довольно трудно.

Я тут же понял, что чуть не погорел на ровном месте. Многое из открытий в тех краях еще впереди. И скорее всего их в этом слое совершу я или сделают по моей подсказке.

— Я в Ленинграде интересовался и мне милостиво разрешили сделать копии.

— Что? — вскинулись оба.

«Вот дурак! В Союзе ведь каждый копировальный аппарат был под присмотром органов. Полнейший идиотизм!»

— В смысле переснять на фотоаппарат.

— Ну это ты неплохо придумал. А то многое до нас доходит через годы.

— Что не есть хорошо.

Овсянников допил чай и встал с кресла:

— Пойдем, поможешь мне разобраться с твоими фотографиями и привязать их к местности. Тогда мы торопились и выявились кое-какие закавыки.

— А мне, пожалуй, пора домой. Жена совсем потеряла, — Липневский попрощался с нами и ушел к выходу.

В святая святых музея царил полумрак и бардак. Рабочих рук не хватало, чтобы все оформить и посчитать как следует. Ведь археология — это не только раскопки и находки. В большей части это изучение найденного материала, его сортировка и описание. Без описи редкости как бы и нет. В итоге все лежит годами в запасниках и люди блестящие открытия ученых не видят. Даже не подозревают об их существовании.

— Сейчас включу лампы и начнем.

Провозились до вечера. Зато сделали все, что намечено. Обедать ходили в столовую главпочтамта, что располагалась в полуподвальном помещении. Я совсем и забыл про нее. А ведь забегал сюда, когда приезжал в детскую библиотеку. Чуть не всплакнул. Столько всего в этом городе, что связывает меня с той жизнью. Давно прошедшей жизнью. Но новая тут же ворвалась в действительность.

Когда возвращался назад, то пересекся с прелестной Светланой Владимировной. Одетая в блузку и узкую юбку с завитыми локонами роскошных пшеничных волос, она смотрелась еще шикарней.

— Здравствуй, Сережа. Давно не виделись.

— И вам, Светочка, приветики.

— А загорелый какой!

— Так работа и юга!

— Везет же кому-то!

Кому везет было непонятно, но мы оба поступили одинаково. Как будто нарочно протиснулись мимо друг друга в самом узком месте прохода. Её бюст легонько чиркнул меня по футболке, заставив шевелиться чресла. И взгляд у нее был такой…особенный. Так женщины обычно смотрят на желанного самца. А я даже малость вспотел.

«Чертовы гормоны!»

Вот тут призадумаешься. А стоит оно того? Только не надо мне втирать про моральный облик и замужество. Я частенько в той жизни встречал подобных дамочек, что по дурости вышли замуж в юности. Многие из них были на самом деле несчастны. Они даже толком не знали, что такое страстный секс и «потеря головы» от оргазма. Откуда? Где золотая середина между целомудренностью и полнокровной семейной жизнью? Даже я тут совершенно не знаю, что посоветовать.

Но наши терпеливые жены ждали мужей от любовниц, не хотели рушить семью из-за детей. В итоге все были несчастны. Более продвинутые супруги договаривались между собой, что они «свободны» для отношений, и как-то жили дальше. Помню, я с подобной дамой встречался. Как ни странно, но подобные браки не распадались. Потому что были хотя бы честными? Тогда к чему эта пустопорожняя мораль?

Во всяком случае из-за этих размышлений я после обеда был несколько рассеян. Вытянув из меня информацию, Овсянников заметил мое странное состояние и списал на усталость. Так что ушел я домой раньше. На вахте набрал наобум номер парикмахерской. Мне повезло.

— Нина, привет. Как кто? Ваш дорогой Сереженька! Маринка работает, а то я оброс за лето?

— Нет её, уехала в столицу.

— А кто нынче стрижет?

— Я тебя записала. Через двадцать минут будь.

«Ну, будь и буду!»

Стремглав несусь на троллейбусную остановку, и как раз подходит «трешка». Ничего себе! Не был в их салоне с мая, а уже такие перемены. Везде сплошные перемены. Гляжу на появившиеся рекламные стенды, яркие буквы на магазинах. Все понемногу меняется. Страна куда-то двинулась.

«А жизнь-то идет дальше!»

Нина сидела на том же месте, разве что вокруг прибавилось ярких плакатов, и сама девушка смотрелась ярче, современней.

— Отлично выглядишь!

— Спасибо. А ты где так загорел?

— Юга, вино, девушки.

— В последнее охотно верю. Одет как денди!

Ну да, батя подогнал модные шмотки. Да я и не против. За свои бы купил, но пока негде. Зарубежное барахло лишь через знакомых или фарцу. «Тучу» местный рынок еще не открыли. Да и дома всегда трачу деньги на еду и вещи первой необходимости. Хотел давать на квартплату, но тут мама на дыбы встала. А Нина выглядит уверенно, так бывает, когда у девушки с личной жизнью все в порядке. Ну что ж, рад за нее.

— Кто у нас нынче мастер по модной стрижке?

— Не туда смотришь. Видишь того парнишку. Новичок, но уже успехи делает. Дима зовут. Я сказала ему, кто ты. Так что без очереди примет.

Судя по прическе, что он носит, парень и в самом деле в этом деле соображает. Ну что ж, пойдем знакомиться. Сошлись мы с Димой быстро, и я довольно скоро понял, кто это. В моем времени в парикмахеры он пошел позже и открыл одну из первых модных студий в городе. В короткий промежуток времени поднялся, стал узнаваем, создал свою школу, сеть магазинов. Но побухивал, так что в один прекрасный момент остался без ничего и не у дел.

Не раз я наблюдал, как жизнь действует как качели. Надеюсь, в этом мире ему повезет больше. Очень сомневаюсь, что мое вмешательство Диме поможет. Характеры обычно не меняются. Но во всяком случае в стрижке он соображал и мои длинные лохмы привел в порядок. Я посмотрел в зеркало и чуть не засмеялся:

«До чего же стал на Преснякова похож!»

Дима шутки не понял, но чаевым обрадовался. Я считаю, что таланты надо поддерживать.

Уже полностью стемнело, и на Центровом перекрестке было довольно людно. Люди спешили домой с работы, шли по магазинам, предприятиям бытового обслуживания. Неторопливо прогуливались молодые пары и, как ни странно, пенсионеры. Даже осенний холод никого не разогнал по домам. Я заметил много тусующейся молодежи. Не успел перейти на ту сторону перекрестка в свой район, как кто-то меня позвал:

— Серега, куда спешишь? Не проходи мимо!

Не сразу память подсказала, кто этот высокий, худощавый парень моего возраста. Рядом с ним на ступеньках весело сидела целая компания.

«Одноклассник…Мишка Варачев, а там Леха Ракорин и еще кто-то из наших. То есть брательниковых знакомых. А чего они тут сегодня тусят?»

— Миха, ребята, салют! Давно не виделись. Как жизнь молодая?

— Все пучком!

— Ни фига ты черный! В моря, что ли подался?

— Ты чего, Леха, за прессой не следишь? Сережа у нас нынче знаменитость!

«Никак Наташка Косова!»

Девушка тут же полезла целоваться. От нее пахнуло дешевым вином. Что-то я не помню, чтобы мы дружили. Вернее, не всплыло в памяти брата. Не красотка, но и не дурнушка. Но свят-свят связываться с одноклассницами. Об этом потом весь район будет знать. Что Серый пёр вот ту деваху. И все у него очень даже в порядке с сексом. Что знает одна женщина, то знают скоро все её подруги и подруги подруг. На фиг мне такая слава в родном районе?

— Ты просто красавец! Весь модный и прича клевая.

— Так только что с парикмахерской.

— Это с новой?

Леха тоже слыл модником.

— Ага. Короче, Рак, приемщицу зовут Нина, стрижет Дима. Запомнил? И лучше к ней подойти не с пустыми руками.

— Усек. Но ты маладца. Клёво выглядишь. Видал тебя издалека на стадионе. Ни фига ты забурел! Весь мышцей покрыт.

— Так стараемся.

— Летом где был?

— Да много где. Стройотряд, раскопки. Вы тут, гляжу, парни приборзели? В открытую бухарите.

— Да менты нынче особо не трогают, если не буянить. Но просят мусор и перепивших за собой забирать.

— Мусор просит убрать мусор.

Народ заржал, а мне предложили хлебнуть прямо из горлышка.

— Не, ребят. Вчера уже в общаге причастился.

— Ты в педе учишься? Ну вашим все равно далеко до нас Алтишников. Пиво будешь, еще неоткрыто?

— Давай!

Я прямо пальцами свернул пробку и приложился. Пожалуй, с утра оно пошло бы лучше. За неспешными разговорами выявляются разные интересные новости. Кто, где, с кем. Так получается, что случайно оказавшиеся в одном классе и даже отчасти подружившиеся люди выходят во взрослую жизнь каждый по отдельности. Кто-то и вовсе уезжает далеко-далеко и навсегда. И увидишься ты с лепшим корешом детства намного позже и уже в Одноклассниках. Такова жизнь!

— Серый, Марка помнишь?

Смутно всплывает физиономия кудрявого юноши.

— Ну.

— В столице, поступил в МГУ.

— Ну он всегда был умницей.

— А вот Толяну не повезло. Прошлым летом утоп.

— Как?

— Вернулся после армии, поехали рыбачить с дядькой и в шторм угодили. Лодку потом перевернутой на острове нашли. И хоронить некого, не нашли тела.

— Бляха-муха, а я не слышал!

Мы молчим, вспоминая нашего бедного товарища. Надо же так умереть в двадцать лет, когда жизнь только начинается. Природа, стихия, человеческая глупость или техногенные катастрофы. Это понемногу вырывает старых товарищей из наших тесных рядов. Потом пойдут автомобильные аварии, болезни, алкоголизм и даже самоубийства. В итоге на тридцатилетие выпуска придут безмерно усталые от жизни, постаревшие, больше чем есть, взрослые мужики и бабы. Из которых ты далеко не всех и узнаешь.

Потому я и не ходил никогда на эти сборища. Встречался с теми, с кем дружил или навел хоть какие-то мосты. Бывает так, что в школе особо и не общались, а потом стали неплохими товарищами. Но бывало и наоборот. Что еще горше. Потерять старого друга по его же вине. Здесь же и вовсе сидят не мои друзья и знакомые, а практически посторонние люди. Но все равно почему-то тянет к ним.

Странно все как-то…

Порыв холодного ветра или жуткие мысли заставляют вздрогнуть. К чему это все? Зачем? Вечные вопросы, которые человек рано или поздно задет себе или самым близким.

— Сереж, а что ты ко мне не подходишь?

Наташка прижимается все ближе. Что ей от меня надо?

— Ты же вроде замужем была?

— Была да сплыла, — Косова выпила прямо из горла и потянулась за сигаретой. Покатилась девочка под откос. Зачем? Зачем ты не ценишь свою юность и молодость? Все еще поправимо и можно обернуть вспять? Навидался я таких. Ну оступилась, не повезло, но еще вся жизнь впереди! Нет, надо её обязательно просрать. Лет через десять встретишь такую и не узнаешь. Лишь тень осталась от той девчонки.

— И что сейчас?

— А ты не чуешь? А ведь когда-то мы дружили…Сереж. Помнишь, как на выпускном…

Я осознал, что разговор пошел куда-то не туда и стал мне неинтересен:

— Ну что теперь-то вспоминать?

Наташа зло сузила глаза:

— Все по своей Морозовой сохнешь? Зачем тебе эта сучка? Она же всегда искала, кем поживиться!

К нам обернулись:

— Эй, потише! Наташка, нарезалась, что ли?

Мы молча смотрели друг на друга. Посторонние друг для друга люди. Ну что мне в ней? Я по той прошлой судьбе помню, что три года для молодых это очень много. Столько всего получается пережить. Кому-то даже и чересчур.

— Прощай!

Не знаю, что я или Серега должен этой девушке, но мы идем разными путями. Иногда помощь вовсе не требуется. Да и отвергнут её скорее всего. Сколько раз в том мире я пытался или жалел таких оступившихся. Но объять необъятное никогда не получается.

Так что шел домой с ноткой грустинки. Нельзя в одну реку войти дважды. Тебя каждый раз будет нести по-другому. И ничего ты с этим не поделаешь. Не стоит изображать из себя всемогущих богов.

Неужели и в этом не самом плохом из миров ничего не получится? Ну тогда хотя бы стоит прожить хорошую судьбу!

Глава 20 Суровая житейская проза студента попаданца

Будильники специально делают с таким донельзя противным звонком? За окном сплошная темень, благословенные времена белых ночей остались далеко позади. Я трясу головой, стараясь прийти в себя, и двигаюсь в ванну. На кухне уже возится мама. Ей на работу позже, но она всегда встает рано, чтобы накормить «любимого сыночку». Все боится, что я отощаю. Но что поделать, если моя задача не накачать, а прокачать массу? Смысла быть «окорочком» с надутыми мышцами? Мне нужна сила!

Уже в привычном темпе совершаю разминку. Сто подъемов, сто отжиманий и приседаний. Пресс, упражнения для рук и снова в ванну. Жалею, что на лице брата растет смешная борода и нет на бородачей моды. Тогда не надо было бы каждый день бриться. Но спасибо отцу, у меня импортный модный «Шик» с плавающими лезвиями и отличный одеколон — подделка под парижский парфюм из Бельгии.

Батя снова в рейсе. Но мы успели съездить с ним два раза по бруснику. Надо бы запомнить то место, никогда не видел, чтобы ягода росла сплошным ковром. Жаль тут еще нет Джи Пи Эс. Но думаю, что система глобального позиционирования появится в этом мире раньше. Во всяком случае брусничного варенья и моченой брусники у нас пять кузовов. Хватит до весны витаминов.

Вот и сейчас кроме вареных всмятку яиц на столе горячие оладьи с брусничным вареньем. Я бруснику люблю больше, чем клюкву. Хотя еще больше морошку — настоящую царь-ягоду нашего Русского севера. Её нам оказией привозят родственники мамы. Мне в июле собирать морошку по болотам недосуг. Времени, вообще, ни на что не хватает. Сплошной День Сурка. Встал, побежал, упал в постель. И так всю учебную сессию.

Подъем, завтрак, быстрая ходьба к институту, занятия до четырёх часов дня. Только во время перемен удавалось пообщаться со знакомыми, товарищами. Учиться на втором курсе тяжелее, материала больше, как и спроса с учащегося. Но ты уже знаком с преподавателями, знаешь, как себя с ними вести, что делать в первую очередь, а на что забить болт. Приходит понимание процесса учебы, и это здорово начинает экономить время.

И не сказать, что у меня есть среди преподов блат. Все наслышаны о летних «подвигах», но все равно я для них пока обычный студент. Об ином знает завкафедрой истории Липневский, декан Гольдин и отчасти ректор. Но особых поблажек я не вижу. Наоборот, требовательности больше, плюс ко всему работа в музее. Через день туда мотаюсь и возвращаюсь домой поздно. Ну так надо отрабатывать полставки, спущенные в музей аж с самой Москвы. Правда, удалось выбить остальные дни для спортзала. Играю с парнями в волейбол и занимаюсь «шестом». Да и про танцы не забыл. Там уже целая команда, которая копировала мои фишки и старается найти свежие. Я им постоянно говорю — «Ребята, создавайте новое!» Глядишь, так и появится Русская школа хип-хопа.

Нет, на все меня не хватает. Иногда хочется с кем-то просто потусить, а затем понимаешь, что совершенно нет времени. Еще ведь, кроме всего прочего, существует общественная работа. Раз записался в активисты с самого первого курса, то никуда не денешься. Как Истомин обещал, меня приняли в актив студенческого профкома. Ребята там собрались веселые и азартные. Это институтский комитет комсомола, как был тухлым, таковым и остался. Ну там ноги от райкома растут, как мне на ухо умные люди объяснили. Наволоцкий метит туда и ему помогают.

Зато в студкоме всегда тепло и весело. Полным ходом идет подготовка к празднованию 7 ноября. Это же не только официальные мероприятия и демонстрация, а еще конкурс самодеятельности и разные встречи. Я считал в той жизни и сейчас считаю, что человек — сам кузнец своего счастья. Если хочешь развлекаться — то развлекайся, а не жди доброго дядю или тетю затейника. Самый лучший праздник — это праздник, созданный тобой.

Ну, допустим, советская студенческая молодежь веселиться умела. КВН, КСП, студенческий театр, акробаты, танцы, в том числе и моего маленького коллектива. Ведь в институт зачастую шли ребята более образованные, актив школы. Девчата и парни с районов вдобавок отличались большей самостоятельностью, чем городские. Так что активистов у нас хватало. Дай им только место для приложения сил!

Больше всего нам портили работу сухой официоз сверху, и некоторые туповатые представители управления образования. Но спасибо ректорату, как-то отбивались.

Думаете, у меня оставались еще свободными выходные? Да как бы не так! Ну, позволял себе поспать на час больше. Потом стадион и библиотека. До набережной двигал пешком, иначе кардионагрузки не хватает. Бегать по улицам зимнего города так себе занятие. Скорее себе ноги сломаешь. Да темень почти постоянно. Но вскоре встану на лыжи. Хотя будет ли на них время? Это же не часик, а полдня в минус! Хоспади, дай мне, пожалуйста, больше часов в сутках?

Был, правда, в субботу «жырный» плюс. После библиотеки я прямиком отправлялся в один приметный дом на Набережной. Да, грешен. Соблазнил-таки я Светлану Владимировну. Ну она не очень и отбивалась. Мы ведь частенько сталкивались с ней в музее, куда я заглядывал регулярно. Вместе составляли описи и осматривали запасники в поисках чего-то позабытого. И, кстати, нашли там кое-что интересное. Во всяком случае Овсянников здорово хвалил.

Слов за слово, многое из её жизни стало открытым. Как я и подозревал, Света в браке была несчастна. У мужа оказались совершенно иные пристрастия. Рыбалка с друзьями, выпивка в компании. Не хватало общения, и сами понимаете, чего. Как-то раз чай у нас перешел в винопитие, и мы в первый раз согрешили прямо в казематах старинного здания. Вышло прямо феерически и запомнилось надолго. Гулкие от старых стен вздохи, полумрак и таинственность древних казематов. Светлана меня тогда здорово завела, и я долго не мог остановиться. Но после сразу предупредил женщину, что не гожусь в новые мужья.

Но Светлана Владимировна на поверку оказалась женщиной хоть и интеллигентной, но весьма практичной. Даром что семейная личность, но наши интимные дела обставила так, что комар носа не подточит. Ребенка к бабушке, муж на рыбалке, а она у «подруги». Типичное времяпровождение для многих «старых» семейных пар. И в этом времени так уже было принято отдыхать, никто на самом деле не видел в этом ничего страшного. Это руководителю или партийному работнику чревато иметь любовницу, всегда есть возможность, что настучат доброхоты в комитет партии. Или кляузник записной найдется. В жизнь обывателей власть не совалась.

Квартира же для встреч, которая принадлежала её тетке, находилась в «сталинке», которые в нашем городе располагалась лишь на Набережной. Высокие потолки и большие окна с видом на реку. Семья тетки находилась в долгосрочной командировке за границей. Светлана как раз за их квартирой и присматривала. Так что в этом плане все получилось просто великолепно. Поначалу мы даже оставались со Светланой там на ночь. Не хватало времени, чтобы выпустить страсти.

Мне же в целом наше общение понравилось. Света оказалась дамой образованной и начитанной, к тому же обладала довольно неплохой фигурой. Еще бы добавить фитнесса и о большем мечтать бы было нельзя. В постели же поначалу женщина вела себя скованно. Беда русских романтических барышень. Это в миру вы феи и королевны, а по ночам из вас должна выползать совсем иная лядская сущность. Так что пришлось уже мне приложить некоторые усилия. Ведь должно быть хорошо не только мне. Да и не так это сложно сделать опытному человеку — разбудить в женщине женщину.

Вот кто мог убедить барышню, что для секса имеется лишь одна позиция? Вот с таким отношением в близости просто беда. Довольно успешная для получения дамой удовольствия поза «по-собачьи» поначалу Светланой отвергалась. Ну это пока я быстренько не овладел и не довел ее до высшей точки наслаждения. Как она позже призналась, получала она его не так часто и втайне завидовала некоторым подругам. Ну кому она смогла бы рассказать о том, что такая красивая женщина с виду здоровым мужиком не получает удовольствия годами?

Так и жили в стране советской.

Но не будем о грустном. Буквально за полтора месяца наших странных отношений мы немного притерлись друг к другу. Светочка перестала пугаться новизны в постели, а мне были удобно и одновременно приятно. Да, вот такая я сволочь. Но больно уже не хотелось глотать таблетки, присланные оказией Профом. Вдруг потом вообще стоять не будет? Оно мне надо?

Не, я буду решать сексуальные проблемы дедовским способом. Любовница имеется, за это время даже случилось пару интрижек с теми девчонками со спортфака. Единственные студентки на кого я еще ведусь. Нафиг-нафиг близкие отношения в родном институте. Потом лишь проблемы огребать. Спортсменки же девчата без комплексов, для них не существует моральных устоев. Они также хотят получать телесные удовольствия от спортивно выглядевших красивых парней.

Да-да, сам себя не похвалишь…

И вот что больше всего меня бесит, когда в твою налаженную жизнь кто-то внезапно врывается нахрапом….

— Студентик!

Какой хорошо знакомый голосок. От него прям заранее мурашки по телу пробегают.

— Маргарита Львовна, какими судьбами?

Но чудо как хороша! Копна подкрашенных в золотистый колер волос отлично оттеняют шапку и короткую шубку из серо-дымчатого меха. Да это никак у нас песец! Или даже соболь? Во всяком случае женщина смотрится чрезвычайно дорого. Особенно если добавить иностранного производства рыжие сапожки и наведенный на лице в меру правильный марафет. Одновременно броский и невыпячивающий макияж здесь редко кто умеет наносить.

— По делам тут, дорогой.

Я милостиво приложился в ручке и затем крепко схватил Маргариту за предплечье, оттаскивая её в сторону. На нас уже обращали внимание. Девчонки, да и парни головы сворачивали. Еще бы — такая столичная фифа в вестибюле заштатного провинциального института!

— Ты зачем сюда пришла?

— А что?

Марго явно кокетничала. Ну да. На фоне обычных студенток она выглядела королевой. Видимо, в этом и было все дело. Все-таки бабы в этом деле дуры!

Я перевел дух. Ругаться с ней сейчас не хотелось. Да и просто было приятно посмотреть. И мысли разные тут же в голову полезли. И не все из них были морально устойчивыми. Да что там говорить — совершенно аморальными!

— Давно не видел? Нравлюсь?

— Не кривляйся! На нас смотрят.

— Да что ты говоришь?

— Маргуша, не пали меня, пожалуйста. С чем пожаловала?

Вот тут ей не откажешь. Сразу собралась и приняла деловой вид, как будто на совещании у министра. Лишь в уголках глазах смешинки проскакивают.

— Я приехала по делу. И между прочим, покажи мне, пожалуйста, где ваша кафедра истории или деканат находится?

Видимо, у меня был такой нелепый вид, что Маргарита не удержалась и коротко хохотнула. Я тут же пришел в себя и повел женщину на второй этаж. Она двигалась по институтским коридорам как королева, народ сам расступался в стороны. Мы по пути договорились о скорой встрече, и затем я передал даму в заботливые руки декана.

— Это что еще за небесное явление, Караджич?

Зина Шайбутдинова, так и прожигала меня своими раскосыми татарскими глазами. Она у нас нынче старостой. Одно время не теряла надежды меня охмурить, но я ясно дал понять, что шуры-муры среди своих исключены. Да и пример Ирины у многих перед глазами. Хватило тогда разговоров на целую сессию. Про нашу с Маринкой Соколовой связь никто и не знает. С Маришой я в институте даже поначалу боялся видеться. Женщины ведь существа странные. Это понимаешь, прожив достаточно много лет. Но все обошлось. Наш негласный договор строго соблюдался. Правда, о его тайной стороне пока пришлось по банальной причине позабыть. Негде!

— А что такое?

— Что? Ты её охмурял, Караджич. Нагло, беззастенчиво, прямо около деканата.

Я хмыкнул. Знала бы дорогая Зиночка, как я её еще не так давно активно «охмурял». В разных позах и разными способами. Но боюсь, что эта наивная девочка ни о чем таком еще не догадывается. Да и ладно. Всему свое время. Или вовсе не будет запретного у нее. Не всем дано.

— Вечно ты придумываешь, Зиночка.

Не нравится, когда я её так называю. Носик вздернула вверх и оскорбленно удалилась. Ёшкин кот, среди каких детей я на самом деле живу! А ведь уже особо и не замечаю. Это прошлой осенью прямо в глаза бросалось здешнее ребячество. Но тогда я так торопился захватить все это новое и давно забытое старое, что почти не обращал внимания на мелочи. Сейчас же и вовсе некогда. Или так помолодел душой?

Но пора на пару. Предстоит нудная лекция по истории КПСС. Вот что мне точно не надо. Но ссориться с Сальниковым себе дороже! Он общается с высшим составом института и вхож в райком партии. Внезапно на перерыве между парами меня перехватывает Липневский и горячо шепчет:

— Караджич, черт возьми, ты-то откуда эту дамочку знаешь?

— Какую?

— Дурачком только не прикидывайся. Я видел вас вместе в вестибюле. Ты в курсе, кто она? Ты ведь вел себя с ней… Как с давно знакомым человеком.

Понимаю, что прятаться поздно, и выдыхаю:

— Встречались как-то.

— Блин, Сергей, как ты умудряешься кадрить таких классных дамочек?

Вопрос был уже не со стороны преподавателя, а мужика. Лишь пожимаю плечами и в свою очередь спрашиваю:

— К вам она зачем приехала?

Липневский взъерошил волосы:

— Не знаю кто она точно, но именно эта дамочка будет рулить всем нашим будущим хозяйством.

— Не понял.

Препод улыбнулся, хоть в чем-то меня подловил.

— Ты что, не слышал о грядущей в следующем году научной конференции? Да сюда финны едут специально для нее конференц-зал строить! Целый квартал деревяшек в центре города срочно сносят. Прибудут мировые светила науки и прочие знаменитости. Гостиницу новую уже в темпе вальса строят. Дороги прокладывают, фасады ремонтируют. Юбилей города решили праздновать широко.

«Неужели вышло?»

— Я че-то заучился, Андрей Викторович, да в Гостинке постоянно. Видимо, что-то упустил.

— Может быть.

Липневский смотрит на меня с явным подозрением, но спросить напрямую боится. Все они в курсе, что я о чем-то шептался с Первым. На тот уровень никому лезть зазря не хочется.

— Маргарита Львовна каким местом ко всему этому?

— Курирует. Правда, я сам не понял от кого именно. От Совета Министров, что ли, — задумчиво пробормотал завкафедрой. — Мы будем её консультировать в научном плане.

— Понятно.

Липневский засмеялся. Да так, что на нас начали обращать внимание.

— Понятно ему! Не хочу знать, каким местом ты, Караджич, ко всей этой ситуации. Но…ну ты, блин, даешь!

Я нарочито тяжело вздыхаю:

— На пару пора, Андрей Викторович.

— Она у меня стоит, так что идем вместе, не опоздаешь. И ты мне еще кое-что пояснишь. Учти, что добровольно.

С Марго мы встретились вечером в ресторане «Юбилейный». Самый новый и современный в городе, с зимним садом, пафосным банкетным залом и крышей под «Рейхстаг». Большой зал на втором этаже был устроен таким образом, что столы стояли относительно далеко друг от друга. Маргарита выбрала столик ближе к углу, одиноко лежащий в полутьме.

«Молодец, не теряет нюх!»

— Привет, солнце. Тебе идет эта краска!

Марго многообещающе улыбнулась.

— Ты уверен, что это не настоящий мой цвет?

Дьявол, она же делает эпиляцию! Это у здешних дам можно узнать их настоящую масть. Светлана, например, везде истинная блондинка. Что меня, кстати, здорово возбуждает. Света даже поначалу здорово смущалась, но я быстро научил ценить в себе все.

— Я уже нам все заказала. Это же поморский город, так что у нас будет нынче рыбное меню. Ты не против?

— Нет, я с детства люблю рыбу.

— Вот как? — женщина с интересом посмотрела на меня. — Я ведь многого о тебе не знаю.

— Тебе зачем? И мне как-то…неудобно гулять на твои.

— Ну да, а раньше ты брал от меня со спокойной совестью, — вот ведь в глазах, какие бестии прыгают! — Не ссы! Это командировочные, я и так им постоянно их экономлю. А уж сколько в масштабе страны выходит. Могу весь отель и ресторан заказать на месяц. Это то, что за день экономится.

— Не сомневаюсь.

Нам уже несли закуски. Семгу, копченый палтус и знаменитый салат из кальмаров. Почему-то именно в этом ресторане его делали необычайно вкусно. Жаль, что «Юбиль» в будущем превратят в банальный супермаркет. И такого шикарного ресторана больше в городе не будет.

— Я заказала нам коньяк. Как ни странно, но у них есть хороший сорт. А вино мне не внушает доверия.

— Пусть будет так.

«Хоть расслаблюсь маленько!»

— Не смотри так плотоядно, продолжения не будет. Номер хоть и хороший, но в совковой гостинице. Тебя туда не пустят без паспорта со штампом. Надо бы снять квартиру, я буду бывать у вас часто.

— Неужели из-за меня?

— Ну ты наглец! По первой? — мы выпили. Коньяк и в самом деле был хорош. — Ну ты одна из причин. Наши решили, что стоит помочь тебе раскрутить здешнюю историю. Не спрашивай кто.

— Хотят, чтобы я здесь так и сидел безвылазно?

— Сечешь поляну. Молодец, возьми с полки… Божечки ж ты мой, я такую семгу никогда не едала. Даже в будущем!

— Так это настоящая, а не дрянь норвежская.

— Ты прав. Тогда закажу еще икру. Гуляют все! Ого, здесь еще и живая музыка будет?

— Так ресторан престижный.

Принесли горячее. Треска с палтусом под сметаной, овощи на пару. Маргарита с аппетитом кушала и нахваливала.

— Слушай, с таким меню и в будущем в каком-нибудь элитном ресторане не стыдно. Надо будет познакомиться с директором заведения и его шефом.

— Тебе зачем?

— Так местный колорит! Ты знаешь какие люди сюда летом приедут? Сам Ильич собирается. Хочет на Соловецкие острова на круизном лайнере скататься. И Никсона за собой тащит.

Я преисполнился перспективой и под ложечкой засосало. Это же будет полный писец! Надо сваливать в какую-нибудь дальнюю экспедицию.

— Твою же …

— Что, уже страшно? А мне вот с ними общаться приходится на постоянной основе. Впору за вредность молоко давать.

— Ты стерва у нас отчаянная!

Маргарита хитро улыбнулась:

— А я думала, что это ты обезбашенный. На охрану Центра наезжать.

Я положил рюмку на стол и уставился на женщину:

— Что-то серьезное?

— Да нет, разрулили. Какие-то конкретные ребята за тебя встряли.

— Ну да, есть такие.

— Умеешь ты, Караджич, везде находить себе друзей и …врагов.

— У меня отберут корочки?

— С чего бы это? Не боись, Ярослав все разрулил и меняет систему. Эти старые волкодавы не очень годятся для наших истинных целей. Новую смену воспитывают. Но с той поры кое-кто из местной диаспоры на тебя имеет зуб.

— Учтем.

— Что-то мы грустно сидим. Пойдем танцевать!

Песня была дурацкой, из «советского репертуара». Не умели у нас в «энергичные танцы». Но у местных лабухов, видимо, был согласованный с вышестоящими конторами репертуар. То есть на пару заводных и популярных у народа вещей приходилось несколько «мелодий популярных композиторов». Обычное дело — дележка хлебной поляны. В моем будущем известная всем ржавая бабка подмяла своей железобетонной задницей всю эстраду. В итоге и мы должны мучиться.

Спас «медляк». Классная была песня, нечто новое и за душу схватывающее. И Марго так прижималась ко мне, что у меня реально пошла эрекция. Хорошо хоть надел в ресторан новый костюм с длинным пиджаком. Хотелось выглядеть солидным. Я повернул голову и заметил ехидную физиономию лица одной из южных национальностей. Он даже лихо подмигнул мне.

«Типа будешь иметь сегодня ночью такую горячий комсомолк и красавиц!»

Похоже, что после выпитого и Марго завелась. Мы, вообще, магически как-то друг на друга действуем. Надо бы Евгена на эту тему попытать. Что за биохимия такая?

— Пошли. Проклятый мальчишка. Ты создан, чтобы сворачивать горы.

— Но как…

— Договорюсь, и не такие бастионы брали.

Еле успел позвонить из раздевалки маме, чтобы не ждала. Ох, что завтра будет в институте! Но к черту все! Есть только мы вдвоем и больше никого. Я люблю тебя жизнь!

Глава 21 Весомые решения

Все-таки излишне деловая гражданка Айзенбергер добилась своего. Меня ни свет ни заря против воли вытащили в величественное здание обкома партии. Там сегодня намечено очень важное совещание, и потому будут все главные лица областного руководства. В том числе и ваш покорный слуга. Деканат уже в курсе и мне дали вольную. Еще с вечера новый костюм и рубашка приготовлены для облачения. С галстуком утром помогла мама. Почему-то в моих семьях именно женщины всегда завязывали их всем мужчинам. Я так и не выучил сию житейскую премудрость.

И вот стою посередине широкой площади, еще не потерявшей новизну и свежесть, вдыхаю бодрость декабрьского серого утра. Этот архитектурный ансамбль стал в те годы настоящим украшением Архангельска. Одно из немногих раздвинутых вширь пространств в нашем относительно тесном городке. Который с западной стороны зажала Северная Двина, с восточной край болота. По существу, почти весь Архангельск расположен на островах и стеснен в площади. Потому и вытянулся вдоль Двины и её протоков на цельных сорок километров.

Против часовой стрелки, если считать с направления к реке, расположены горисполком, высотное здание проектных организаций, два жилых дома с оригинальной планировкой и на краю площади около фонтана высится величественное сооружение, в котором расположился обком партии. Голова нашего несчастного региона. По ту сторону проспекта Павлиновки старые постройки облисполкома и Главпочтамта.

И все недавно построенные здания специально облицованы белоснежной плиткой, создавая возвышенное настроение. Венчает же архитектурный ансамбль единственная высотка города, быстро ставшая одним из его символов. Двадцатичетырехэтажный шпиль вонзается прямо в хмурое северное небо. Временами теряясь в облачности. Вам смешно? Всего сто метров! Но и с этим небоскребом строителям пришлось изрядно помучиться. Мы же на болоте стоим, грунта, подходящего здесь нет. Зато сейчас все элегантно и благолепно.

Иду по выложенной плиткой и чисто подметенной дорожке к зданию обкома. Единственное из присутственных мест, где внизу стоит охрана. Как ни странно, но и в облисполком, и в городское управление можно было пройти совершенно спокойно. Ни проверок документа, на выписки пропусков, как в моем будущем. Ни церберов на входе с арками металлодетекторов. Такой вот вам советский тоталитаризм.

Да и пост с милиционерами особенно серьезным не выглядел. Посмотрели мой студенческий, проверили по списку и без вопросов пропустили внутрь. Получается, что партия и власть при СССР народа не боялись. Спрашивать, куда идти не надо. Люди двигают в нужном направлении дружной гурьбой. На меня в хорошем костюме, пожаренным Марго, оглядываются, но особо не удивлялись. Может, я из комсомольских вожаков?

Народу в зале было много. Похоже, что собрали всех причастных и непричастных. Маргарита восседала в президиуме, но как бы немного в стороне. Что наоборот подчеркивало её значимость. Многие из присутствующих в зале бросали заинтересованные взгляды её сторону. И наверняка были в курсе, что это человек из Москвы. И не абы какой. Я же сидел рядом с Овсянниковым и директором Краеведческого музея. Судя по интеллигентным лицам и менее официозной одежде, в этом ряду расположились разнообразные представители культурных и образовательных организаций. Вряд ли кто-нибудь из них был в курсе, кто я на самом деле и каково участие в этом балагане. И во что я всех их втягиваю.

В большом зале заседаний большей частью присутствовали по-настоящему серьезные дяди. И я это подчеркиваю безо всякого ёрничания. Это именно они за несколько десятилетий построили практически новый город, поднимали область на уровень современной индустрии и творили будущее. Можно по-разному относиться к советским хозяйственным руководителям. Но в большинстве это были люди на своих местах. Компетентные и заточенные на исполнение. У многих инициатива поощрялась и использовалась в настоящем деле, а не типичных отчетах моего забюрократизированного времени.

Нет, не я смотрю на эту эпоху в розовых очках. Бардака уже навидался. Бесхозяйственность — родовая черта советского строя. Но даже так СССР показывал невероятно эффективное продвижение вперед. Не верите? Но в своем будущем я видел только то, как новые властители и «эффективные менегеры» могли использовать лишь то, что было построено и создано в социалистическом прошлом. Даже в самых эффективных производствах по данным статистики они достигли лишь 70 процентов производительности труда СССР конца восьмидесятых. Вот вам и хваленый капитализм! Во многих аспектах он у нас был напрочь компрадорским и нацелен на вывоз капитала и ресурсов. А сказочки про айфоны и продвинутые технологии оставьте бедным и необразованным. Вы их в тарелку не положите и в автомобиль не зальете.

И вот эти суровые уверенные в себе дядьки внимательно выслушивали не самые приятные для них новости. Почему не приятные? Так запросто ломались все их тщательно составленные на следующий год планы! А план для советского хозяйственника — это божественные Скрижали. Буквально все зиждется на нем — фонды, зарплаты, премии, рост родного предприятия. А тут в Скрижали внезапно от балды вносятся коррективы, да еще какие! Но зато взамен и плюшки обещают очень даже немалые.

С докладом выступал председатель облисполкома. Первый то и дело по ходу вписывал что-то в свой блокнот. В какой-то момент я поймал на себе его проницательный взгляд. И не сказать, чтобы он мне очень понравился. Ну так я их предупреждал. Насколько мне успела объяснить Марго, большую часть моих предложений эти деятели «положили под сукно». План мероприятий, посвященный юбилею города уже был сверстан, а тут благодаря некоторым выскочкам полностью полетел в мусорную корзину.

Но надо отдать должное Марго — кроме неприятностей она привезла в город огромную кучу плюшек и обещаний, подтвержденных словом самого Генсека и ПредСовМина. А это уже не хухры-мухры, а охрененные вливания «средствов»! Благодаря празднованию юбилея Архангельск получал от Центра массу новых сооружений, дикие вложения в инфраструктуру и изрядные перспективы. Только дурак не воспользуется подобным щедрым предложением. Плюсом будет близкое знакомство пусть и с бывшим, но Генсеком. Для самой инициативной части региональной власти это прямые возможности для карьерного роста. Кто ж в здравом уме от такого пряника откажется?

Нынешний Первый недавно сменил на этом посту Бориса Вениаминовича Попова, патриарха нашего края и фактического создателя современного Архангельска. В моем мире он ушел в ноябре как раз восемьдесят третьего года, а здесь это произошло раньше на пару лет. Попов работал нынче в ЦК КПСС в ранге советника одного из его отделов. Говорят, что здоровье уже не позволяло трудиться на более ответственном посту.

Видимо, права была Маргарита, указав на то, что новый Генсек в первую очередь подтягивает в центр руководителей русских регионов. Идет постоянное обновление кадров, учитывающее успех кандидатов в хозяйственном подъеме и реальном улучшении жизни советских граждан. Ну, в принципе правильно. Все эти красивые словеса на съездах давно пора бросить в топку. Вот и здесь после ёмкого выступления главного хозяйственника области Первый взял слово и был довольно краток.

— Товарищи, прошу вас учесть, что вопрос чрезвычайно важный и, — тут он метнул отточенный взгляд в сторону Маргариты, — под контролем самых высших руководителей страны. Планы нам свёрстаны значительные, но и помощь окажут существенную. Так что для раскачки времени нет совсем. Со строителями и транспортниками мы еще проведем дополнительные совещания по корректировке планов и задач. И не забываем, что с нами над поставленной задачей будут трудиться фирмы с заграницы и предприятия с других республик. А сейчас, пользуясь случаем, я хочу обратиться к нашим историкам, — и Первый уставился прямо на меня. Как будто больше рядом никого нет. — Сергей Васильевич, я ведь многое запомнил из нашей последней встречи. Как видите, мы начали часть представленных вами грандиозных планов выполнять.

Все в зале тут же уставились на меня. Оказывается, этот молодой мажорчик весьма важное звено. Но никто ничего про меня не знает. Я заметил на их лицах досужее любопытство, искренний интерес, но, кроме этого, и холодные завистливые взгляды.

«Что еще за щегол среди нас нарисовался?»

Но теряться не стал, встал с места и тут же ответил, поймав Первого на паузе:

— И я искренне рад этому обстоятельству.

Первый кинул на меня взгляд и захохотал. Выдохнули и остальные. Первый секретарь области с улыбкой заметил, указав всем на меня:

— Вот она наша боевая смена! За словом в карман не полезет. Но у меня к вам, Сергей, более деловой вопрос. Я знаю, что вы мыслите довольно нетривиально. Что на ваш взгляд еще можно добавить интересного к тому, что предлагается провести на праздновании профильным комитетом в плане культуры и истории?

«Озадачил так озадачил!»

Но я уже размышлял над подобным вопросом, так что на самом деле за словом в карман не полез.

— Вы правы, идеи у меня есть. Например, собрать на юбилей в Архангельск к имеющимся небольшие фольклорные коллективы из различных районов всей области.

Уже знакомый мне по раскопкам заместитель Первого хмыкнул:

— А чем вам наш Северный хор не угодил?

— Наш хор — настоящее сокровище нации, но помните, что в его названии есть слово «Академический». Культура же Поморского края весьма разнообразна. Думаю, что гостям города, да и его жителям будет крайне интересно послушать все стороны русской песни.

Первый кивнул и обратился к представителю Комитета культуры:

— Виктор Степанович, у вас есть что сказать?

— В планах мероприятий уже есть коллективы из нескольких районов области. Но молодой человек прав. Их на самом деле больше.

— Тогда везите всех, кого можно. Финансирование мы вам обеспечим, да и районные комитеты озадачим.

Я ощутил на себе любопытные взгляды окружающих руководителей. Чем еще их озадачит это интересный паренек? Раз с ним сам Первый общается как со старым знакомым? Насколько мне успела доложить Марго, наш первый секретарь был человек в себе и близко мало кого допускал.

— Можно еще добавить?

— Конечно! Не стесняйся. Мы как раз для этого и собрались. Мероприятие чрезвычайно важное для области, так что всяческая инициативность на местах приветствуется. Именно об инициативе снизу и говорилось на последнем пленуме ЦК КПСС.

Первый обвел внимательным взглядом зал, как бы призывая других не только слушать, но и предлагать.

«Вот жук!»

Я выдержал паузу и продолжил:

— Знаете, есть одна чрезвычайно важная составляющая культуры любого народа. Это его национальная кухня. Ведь люди питаются каждый день и любят покушать повкуснее, — люди в зале не могли удержаться от улыбки. — Поморский край также славится самобытной кухней, тесно связанной с морем, и имеет собственную пришедшую со старины специфику. Но мы почему-то в подобных мероприятиях совершенно забываем о нашей кухне. Да, я знаю, что предприятия общепита будут работать на этом празднике. Но хотелось бы чего-то особенного, истинно нашего Поморского. Шанежки, кулебяки, калитки, похлебки из рыбы, другие блюда из морепродуктов, кушанья из оленины. Вот мне в голову и пришла мысль провести заодно фестиваль Поморской кухни. Способствовать её возрождению на нашем повседневном столе.

Народ задвигался. Видимо, у всех перед глазами предстали указанные мною пироги и кушанья. Первый был человеком не местным и сейчас о чем-то переговаривался со своим заместителем.

— Петр Иванович, — обратился он к председателю облисполкома, на плечи которого взвалили общее руководство празднования юбилея, — как вы на это дело смотрите?

Суровый дородный дядька бросил в мою сторону задумчивый взгляд:

— Идея сама по себе хорошая. Я бы сказал даже, что правильная. Но успеем ли? Следует ли так разбрасываться?

— Что вы имеете в виду?

— Может, стоит ввести этот фестиваль в общий список праздничных мероприятий, а не проводить его отдельно?

— Виктор Степанович, — Первый повернулся к руководителю комитета культуры, — включите в свой список кулинаров? Как вам идея?

— Идея хорошая, но тут надо подумать. Искать мастеров… Стоит ли так торопиться, дело-то новое. Да и мы больше культурой привыкли заниматься.

Я решил смягчить пилюлю:

— Наверное, и в самом деле стоит сначала провести мероприятия, связанные с народной кухней в пилотном режиме.

— Это как?

Вырвавшееся из меня слово было для местных необычным.

— То есть посмотреть, как это работает частично и определиться на практике. А уже через год провести фестиваль Поморской кухни полномасштабно и сделать его фишкой нашей области. Такие вещи здорово привлекают туристов.

Виктор Степанович заметно выдохнул, а Первый улыбнулся:

— Вот видите, товарищи, с молодежью в наш язык приходят новые слова. Ну это и раньше случалось. Так что, Виктор Степанович, готовьте «пилотный» проект будущего фестиваля.

В зале немного оживились. Первый показал себя конструктивным человеком. Он был строг, но старался принимать справедливые решения. Но спрашивать его сверху за ставший таким важным юбилей столицы Севера будут строго. Так что никто особо не расслаблялся, понимая, что руководитель области фактически уменьшает нагрузку, насколько возможно, чтобы сосредоточить усилия на других направлениях.

Я больше выступать не рвался, внимательно присматриваясь к руководителям организаций, с которыми, возможно, придется столкнуться в ближайшем будущем. С одной стороны, у меня репутация выскочки, с другой сам Первый задавал вопросы и спрашивал совета. Для любого руководителя регионального масштаба это уже что-то да значит. Мне же, наверное, лучше сейчас и вовсе не лезть зря на рожон.

Я аккуратно записывал самые важные замыслы торжеств, прикидывая, куда всунуть свои возможные идеи о популяризации исторических знаний, и пришел к выводу, что без Масс-Медиа сделать это будет практически невозможно. А на совещании присутствовала лишь редактор главной газеты области «Правда Севера». С ней я в отличие от корреспондентов и фотокоров знаком не был. Ни представителя от телевидения или радио, ни остальных газетчиков на совещании не было.Недоработочка! Надо бы об этом доложить Первому.

Марго после совещания куда-то сразу исчезла, и я пошел по коридору в сторону раздевалки. Мне еще учиться сегодня!

— Сергей Васильевич, можно вас на минуточку?

«Опа-на, не ждали! Петр Сергеевич, помощник Первого».

Стоит, улыбается мне и призывно приглашает к себе в кабинет рукой.

— Доброе утро. Что-то случилось?

— Заходи, мил человек, разговор есть.

Кабинет у помощника был богатый, хорошо обставленный дорогой мебелью. На отдельном столике полный фарш из кучи телефонов, факса и еще чего-то. У него даже секретарша собственная имелась. Среднего возраста и миловидная.

— Елена Васильевна, будь добра, сообрази нам чайку.

Видимо, чайник уже был горячим, а секретарша человеком опытным. Так что чай нам принесли сразу же. Сервиз из фирменного фарфора, розетки с вареньем и сухое печенье. Я смущаться не стал и тут же начал впихивать в себя все, что попало под руку. На обед в институтскую столовку опоздал, так что надо перекусить чем бог послал… Или родная партия.

Петр Сергеевич не торопился, выпив за это время чашку чая. Но затем его глаза сузились и в меня полетел неожиданный, заданный в жесткой манере вопрос:

— Сереженька, а скажи мне, пожалуйста, кем тебе приходится Маргарита Львовна?

«Сначала обогрей, чаем напои, потом съешь!»

И ведь не отнекаешься, партийного работника выдают налившиеся свинцом глаза. Он ждет честного ответа.

— Что вы конкретно хотите узнать?

Не ожидал дядя металла в моем голосе. Думал, студент начнет в ответ мямлить и юлить. Даже чуть ли не подпрыгнул на кресле.

«Ну а ты думал? В настоящем бою всегда нелегко!»

Помощник Первого уже говорил осторожно:

— Ну, хотелось бы в общих чертах узнать характер вашей связи.

«Сука! Они следят за мной?»

В глазах помощника промелькнул скрытый намек. От кого он тут поставлен? Органы или нечто иное?

— Петр Сергеевич, а вам не кажется, что это бестактный вопрос. Вам зачем?

— Молодой человек, вопросы в этом кабинете задаю я.

— Тогда представьтесь по полной форме. Кто вы, откуда и зачем? Иначе мне придется сделать пару весьма важных звонков.

«Ого, как проняло! Но удар держит. Кто же он на самом деле?»

— Ну зачем же так сразу? Зачем нам проблемы? Мой интерес продиктован вопросом нашего будущего взаимодействия.

— Ну что ж, — я решаю не нагнетать, — я готов к сотрудничеству. Вы же знаете.

— Но на мой вопрос не ответите? — помощник сделал попытку улыбнуться.

— Извините, но боюсь, что тогда выйду за пределы собственной компетенции, — я осторожно роняю слова. — Но поверьте — нашему общению это ни в коей мере не помешает.

Петр Сергеевич внимательно за мной наблюдает, затем удовлетворённо кивает.

— Ну и хорошо.

— Спасибо за понимание.

Уже на пороге помощник все-таки роняет мне вслед:

— Ну вы все равно поосторожней, молодой человек. И у стен есть уши.

«Запалились!»

Марго, конечно, плевать на все с высокой колокольни, но мне здесь еще жить. Но настоящие неприятности поджидают меня дальше. Уже на улице от одной из черных «Волг» отделяется хорошо знакомая фигура. Чтобы лишний раз не светиться, разговаривали мы в машине. Куратор был один.

— Чем обязан?

— Первое — вас ждут в Центре на следующие выходные. Заберу вас утром в субботу, в воскресенье вечером уже будете дома. Это не обсуждается.

Я вздохнул, все планы коту под хвост. Собирался выступить снова с танцами. Мы почти каждый вечер с ребятами репетировали. Ладно, потренируюсь там. А вызывают меня скорее всего для ежеквартального обследования. Хоспади, как быстро и здесь бежит время.

— Что-то еще?

— Подполковник Зайцев просил передать, что вокруг вас замечено странное шевеление.

Вот это уже интересно. И только что прошедший разговор добавил красок. Смотрю на куратора и бесстыже его спрашиваю:

— Капитан, если честно — вы следили за нами?

Куратор ёрзает. Он-то прекрасно понимает, что на самом деле перед ним сидит вовсе не мальчик, а взрослый и поживший мужик. Да и последние мои телодвижения говорят только мне на пользу. Учеба, раскопки, стройотряд, помощь в задержании банды мошенников. Не зря я свой хлеб ем.

— До коридора. Мы тоже берега знаем.

— И ничего интересного не заметили?

В глазах капитана мелькает понимание:

— Это они могут сделать через горничных.

— Не вы?

— Во всяком случае не из нашего отдела.

Я задумываюсь. Что-то мне это все резко не нравится.

— Кто тогда?

Капитан резонно замечает:

— Поймите меня правильно, Сергей. Я не вправе сообщать вам ничего лишнего. В Центре с подполковником Зайцевым поговорите. А пока мы вас будем крепче опекать.

— Ну тогда не в дружбу, а в службу. Подвезите, пожалуйста, меня к институту. Ко второму корпусу и к самому крыльцу. С шиком!

Куратор резко поворачивает ко мне голову и многозначительно хмыкает.

«А не хрен! Кому надо, увидит под кем я. Не привыкли они здесь к резким движениям. А уж пора!»

На третьем этаже обкома в окно задумчиво смотрели двое.

— Это явно не случайность?

— Этот парень точно не тот, за кого себя выдает. Я в людях разбираюсь. Опасный и очень умный человек. Откуда он у нас появился?

— Не знаю. Но этот капитан работает на очень странный отдел нашего ведомства. У нас нет к ним подхода. Петр Сергеевич, что нам дальше делать?

— Пока прекратите все текущие мероприятия. Нам эту встречу специально показали, с намеком. Будем пока держаться в тени.

— Как скажете, Петр Сергеевич

Глава 22 Суть сущего

Мы оба тяжело дышали, отпрянув друг от друга и растянувшись в изнеможении на постели. Нехилый такой сексмарафончик получился. Благо кондовая кровать позволяла выделывать на ней весьма замысловатые гимнастические упражнения. И я и Марго были охочи до всего нового. И вот что странно — физическая нагрузка как после прокаченного кросса, а ощущаешь себя пусть и выжатым, как лимон, но в хорошем, бодром настроении. За что нам природа дала такие возможности?

Животные получают удовольствие только за необходимую деятельность в сфере продолжения рода и свое участие в эволюции. Люди же делают это довольно совершенно добровольно, частенько и вовсе не для делания потомков. Где смысл? Или мы уже так удалились от животного мира, что ведем собственную эволюцию рода? Вопросы, как всегда, без ответов.

Остается лишь лежать и смаковать только что пережитое. Марго сегодня улетает в Москву и потому использует меня по полной программе. Да я и не против. Торкает нас друг от друга. Потому и встречаться стоит пореже. Как бы обоих не закоротило. А то рядом с ней я начинаю сам себя побаиваться. Так распирает гормонами, что башку отрывает напрочь.

Маргарита тихонько встала и подошла прямо полностью обнаженной к окну. Она совершенно не стесняется своего тела в отличие от остальных дам и барышень, с которыми мне за год в новом мире пришлось довольно близко столкнуться. Правда, ей и нечего стесняться. Тело Марго — поистине великолепный образчик женской эволюции. Придраться совершенно не к чему. Вот у Светланы тоже неплохая фигура, но она всегда старается после нашего кувыркания тут же прикрытья. Ирина также поступала. Ну с ней понятно, девчонка еще совсем, а тут парень на нее с неприкрытым любопытством смотрит.

А Марго у нас поистине королева! Открыла форточку и закурила. Будете смеяться, но и эта конспиративная квартира расположена на Набережной Двины. Разве что не в «Сталинке», а в недавно построенном по индивидуальному проекту доме. Я уже упоминал, что в этом мире строили больше и лучше.

— Дай сигаретку.

— Ты же не куришь? Да и это дамские.

— Ну тем более!

Вдыхаю ароматный запах табака, докуриваю до трети и гашу тонкую коричневую сигаретку в пепельнице. Квартира хоть и казенная, но обеспечена всем. Может, и рука Маргариты успела поработать. Её командировочных денег на все хватит. Я даже не представляю сколько финансов в её распоряжении. Но явно немало. Некоторые обстоятельства своей рабочей деятельности они держит в строжайшей тайне. Можно пытать, что я и пробовал осуществить некоторыми пикантными способами. Но она будет молчать.

Марго ведь и мне привезла мои «кровные» за два месяца, плюс премия. Почти шесть сотен полновесных советских рубликов. Правда, за что непонятно. Но не откажусь. Да, вот такая я скотина! Ну а что делать? Времени на левые заработки нет совершенно. Фотостудия существует этой зимой без меня. Иногда получается заскакивать туда и раздать ЦУ юным фотолюбителям, чему-то поучить. Даже Якушев уже отстал от меня, поняв, что банально некогда. Правда, пришлось ему пообещать снимать самые важные мероприятия института. Кстати, не прикупить ли мне по блату для этого оптику? Марго что хочешь достанет.

«Вот такая я корыстная свинья!»

Все-таки она накинула халат. Пусть в доме хорошо натоплено, но с окон надувает. Квартира же казенная, до всего руки не доходят. Скоро вставать, а на улице декабрьская темень. Скоро зимнее равноденствие и преддверие Нового года. Черт возьми, это уже второй Новый год в этом мире! И с кем я его буду праздновать? Стало как-то грустно и мое состояние заметила Марго.

— Уже скучаешь?

— Новый год с кем будешь отмечать?

Мой внезапный вопрос ставит женщину в тупик. Она снова нервно закуривает и поледеневшим взглядом проходится по мне:

— Ты меня так задеть хочешь или что-то предложить?

— Извини, но ни то ни другое. Просто в голову нежданно эта мысль пришла. В прошлом году у меня была девушка.

— Понятно. Пойду, приготовлю кофе. Позавтракаешь где-нибудь в другом месте. Здесь на кухне хоть шаром покати.

«Ну да, в этом мире с завтраками в кафе никак. Все заведения открываются в десять».

— Мы обычно в нашей тесной компании отмечаем. В первые годы выбирались в столичные рестораны. Но там слишком пафосно и шумно. Да народ в них совсем чужой и жлобский гуляет. ну ты знаешь у кого в столице всегда деньги водятся. Торгаши и разные проходимцы. Сейчас заказываем блюда в Центр и устраиваем небольшой сабантуйчик.

— Короче, невесело.

— А у тебя разве еще осталось новогоднее настроение? У меня лет, как пятьдесят его нет.

Я задумался:

— Даже не знаю. Жизнь новая, оглянуться некогда. Наверное, и в этот раз найду веселую кампанию.

— Ты точно найдешь. Ты умеешь влезать в души к людям. Я даже тебе немного завидую.

Марго сегодня на редкость тиха и задумчива.

— Устала?

— Конечно! И у вас на севере «носорогов» хватает! Но вроде все согласовали и пробили. Как ни странно, но и деловые люди на севере не редкость. Они же не дураки. Когда еще на их город столько денежных ливней прольется? Так что гордись собой — ты сделал для Архангельска больше, чем очень многие первые руководители.

Я засмеялся:

— Скажешь тоже! Это же использование служебного положения в личных целях.

Марго размешала сахар, вторую чашку кофе она пила с ним или шоколадом, и задумчиво окинула меня взглядом.

— На тебе попросту прокатывают новую программу. А намечающийся юбилей прямо в масть вошел. Так что в ЦэКа долго раздумывать не стали и дали карт-бланш. Ну а финансовыми резервами распоряжается команда Центра. В том числе и валютой. Даже не представляешь, сколько благодаря нам получается заработать. Инсайд уже роли не играет, но мы лучше знаем правила мировых махинаций и намного смелее местных управленцев. В страну текут сотни миллионов долларов, сделанных буквально на воздухе. Думаешь, откуда в магазинах столько импорта появилось? Сначала купили заводы и станки, а сейчас наполняем полупустые полки. Скоро там будут и отечественные товары.

Не сказать, чтобы я был сильно удивлен.

— Суть?

— Да все старо как мир. Точки роста. На чем можно быстрее раскрутить тот или иной кластер. Вложения в энергоемкие производства и добычу ископаемых однозначно окупаемы и прибыльны. Но это игра вдолгую. И ведь существует множество иных возможностей?

— Порт на самом деле привлекает?

— Не без этого. Большие лица макнули мордами в густой рассол потенциальных проектов. Их же вечно куда-то не туда тянет. А тут относительная близость дружественной Финляндии, возможности с норвежцами, готовый порт, транспортный узел, промышленность. Северный Морской путь. Арктика с огромными потенциальными богатствами. Архангельск ворота туда.

— Ясно.

Думать так широко не хотелось, и мы остановились на более близком.

— Ключи оставишь?

— Будешь баб водить?

— Не без этого. Но не так много, как ты думаешь. Зато квартира под приглядом.

— Да не проблема. Но голову, пожалуйста, не теряй.

— Ты меня знаешь.

— Потому и сомневаюсь, — игриво подмигнула Марго. — Да не боись, дам тебе ключики! Она все равно мне в полное распоряжение отдана. В ближайшие месяцы я часто у вас бывать буду. Так что белье и порядок должны быть всегда. Я тебе на обустройство и разное прочее деньги оставлю. Чеки только не выкидывай. Машинку стиральную автомат достать сможешь?

Я прикинул возможности, вспомнил нужных людей и кивнул:

— Пару червонцев сверху.

— Пойдет. Об остальном сам позаботься или барышня, что будет тут временами появляться.

На том и расстались. Ей пора было ехать в аэропорт, мне на занятия. По пути бы еще что-нибудь на зуб перехватить. Внезапно вспоминаю, что тут рядом хлебозавод располагался и по запаху нашел булочную. Уже в трамвае задумчиво жевал еще горячие ситные булочки и размышлял о наших странных отношениях и серьезном ночном разговоре.

— Тебе нравится существовать такой полуофициальной жизнью? Постоянно встречаться с непониманием и отторжением?

— Да я уже привыкла. Поначалу многое бесило. Особенно эти бесконечные согласования в отделах ЦэКа. Они там все были разделены на кланы и группировки. Прямо Мадридский двор! Пару лет ушло, чтобы лишних убрать и строй выровнять.

— Хочешь посмертной славы? Плывут пароходы — салют Марго, идут пионеры — салют Марго!

— Да ну тебя, несносный мальчишка! Знаешь, просто хочется заниматься полезным для истории делом.

— Ты уверена, что Проф совершает все, как надо? Он слишком самоуверен и относится к обществу, как к математической проблеме.

— Он гений, Сереж! Это все вокруг говорят. А решить с помощью цифр можно многое. Ты сомневаешься в его теории?

— С социумом, допустим, у него получится. Но этого мало. Перед тем, как заняться выстраиванием ячейки его общества-улья, нужно заняться самими элементом.

— Ты что сейчас имел в виду?

— Человека. Мы стоим на аксиоме, что он не меняется. Но так ли это? Мы так часто говорим, что люди неизменны, что сами поверили в эту теорию. Но так ли это на самом деле?

— Хочешь воспитать нового человека?

— Дело разве лишь в воспитании? Нужен просто новый человек, следующий этап Гомо Сапиенс эволюции. Ты фантаста Ивана Ефремова не читала?

— Недавно что-то перечитывала у него для общего развития. Красиво, но сказка. И все там такие хорошие. Так не бывает!

— Первую его книгу прочла? Тогда ознакомься с третьей книгой трилогии — «Часом Быка». Там прямо указано, что люди коммунистического будущего по нашим меркам сверхлюди.

— Ты серьёзно?

— Между строк можно прочитать многое.

— Не читала, но слышала. Ты меня заинтриговал.

— Ну потому этот роман и запретили.

— Серьезно? Тогда тем более надо обязательно проштудировать.

— Почитай-почитай, много полезного для себя найдешь. Ефремов был на редкость наблюдательным мыслителем и одним из первых пришел к выводу, что лишь социальным изменением не обойтись. Его коммунары как будто из совсем иного человечества. Даже в физическом плане. А это точно достигнуто с помощью генетического улучшения самого Гомо Сапиенс. Убрать навсегда из человека излишнюю болезненность, уродливость, сделать его гармоничным и красивым. Увеличить продолжительность жизни и работоспособность. Это ли не вековая мечта человечества?

— А ты у нас оказывается романтик!

— Это не романтизм, Марго, а чистой воды практицизм. Гармония и пропорциональность банально выгодны в той ожесточенной борьбе, которая так характерна для природной эволюции. Не зря Ефремов даже ввел специальный термин Инферно. Мировое зло как суть Природы. Она слепа и жестока. Мириады живых существ погибли во благо её Величества Эволюции. Это разве нормально для гуманистической сущности человека разумного?

— То есть ты считаешь, что новый человек должен взять эволюция нашего вида в собственные руки? Но тогда во что мы в итоге превратимся? Не боишься последствий? Это ведь будут уже не совсем люди.

— Вот именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Именно поэтому в моем мире у Ефремова КГБ и провели тщательный и со стороны такой бессмысленный обыск. Они испугались не аналогии мира Торманса с советским общественным строем. А того, что писатель замахнулся на большее. Им попросту стало страшно, что такие мысли могут пустить корни в обществе. Хотя на самом деле социум оказался еще тупее советских правителей. Люди за десятилетия в мире коммунарской фантастики не разглядели самое важное, что хотел донести мыслитель. Мы не те существа, что можем построить новое общество. Мы на самом деле слабаки и отбросы новой Эволюции.

Марго в полутьме сверкнула глазами:

— А ты настоящий змей-искуситель! Как лихо дело обставил. Чего тогда Профу сразу не рассказал о своей идее.

— Умные мысли не вдруг приходят.

— Скажите какой интересный!

— Не заводись. Тут семь раз отмерь, один резани.

— По яйцам.

— Ну это твои нынешние собеседники умеют неплохо делать.

— Так, Сереж, не все же такие умные-разумные. Тут большинству надо по башкам сначала хорошенько настучать. А уж потом объяснять.

— А молодежь?

— Пока даже не на вторых, а на третьих ролях. Её и Проф побаивается. Помнит себя нигилистом в таком возрасте. Но я почитаю и подумаю. А в следующий приезд поговорим.

— Договорились.

Вот таким макаром у меня в этом мире появилась не только пылкая любовница, но и потенциальный союзник.

С Иришей мы столкнулись лбом ко лбу в институтском коридоре. Не виделись с самой весны. Как ни странно, она мне улыбнулась. Голубые глаза волшебно сверкнули.

— Привет. Цветешь как хризантема?

Первое мое романтическое увлечение второй молодости полыхнуло своими чудесными глазенками и милостиво ответила:

— Как видишь. Но ты, гляжу, тоже не теряешься. Везде только и говорят, что о тебе и твоем летнем открытии. Как подруга?

— Мы расстались. С моим образом жизни сложно вести скучную жизнь. Ты то, как сама?

Ирина немного напряглась, но в моих глазах она увидела лишь понимание и доброжелательность.

— Все хорошо. Нашла неплохого парня и вот снова рассталась…

Я даже растерялся от такой новости. Отчего-то хочется, чтобы у нее было все хорошо.

— Понятно, жизнь, мы ищем себя и свое место в ней.

— Знаешь, — Ирина остановилась и задумчиво посмотрела на меня, — я стала лучше понимать тебя и сказанные тобой при нашем расставании слова. Время не лечит, но многое объясняет.

— Тогда сходим в ДЗ вечером. У меня деньга появилась. А дела все эти — уже вот где!

Брякнул, не подумав, но, как ни странно, Ирина тут же согласилась. Удивительное рядом!

— Что я только что видала!

Опять эта пронырливая Зиночка Шайбутдинова. Встала у дверей аудитории с Наташкой Одинцовой и ухмыляется мне во все тридцать три. Она нас с Ириной в коридоре увидела и спешит почесать языком. Весь курс в курсе моих прошлогодних романтических увлечений.

— И что такого интересного ты заметила?

Разговаривать мне сейчас ни с кем вовсе не хочется. Ночь была бурной, усталость тяжело давит на плечи, туманит голову, а тут еще негаданная и странная встреча с Иришкой. И на фига я согласился с ней встретиться? Вот она истинная вторая молодость — постоянное безрассудство в поступках. Совершаю их и тут же встреваю в нежданные приключения. Хотя на то она и молодость!

— С кем ты в коридоре сейчас шел под ручку.

Я сузил глаза и ледяным тоном поинтересовался у нашей пронырливой старосты:

— Зиночка, а тебе не совестно совать свой нос в чужие дела?

Разговаривать дальше видя реакцию девушек не было смысла, потому грубо оттолкнув их, зашел в помещение и сел за стол. Потом услышал голос Кири Прохоревича:

— Серый, ты чего?

Только сейчас заметил, что вместо тетради из дипломата я достал остаток булки и засмеялся. Кирилл заговорщицки подмигнул:

— Опять бурная ночка, Серег?

— Сложная ночка, Киря. Слушай, а что у нас сейчас будет?

— Средние века. Новожилов ведет. Совсем ты что-то потерялся. Бледный весь.

— Ага.

«Только вот кто мне даст хотя бы неделю перерыва?»

Вот тут невольно добром вспомнишь буржуазные новогодние каникулы. До студенческих еще полтора месяца. И как-то надо до них дожить. Тешу себя надеждой, что буду спать, читать и смотреть телевизор. Но заранее представляю, как пойду по друзьям, по знакомым, навещу Светлану и не раз. А, может, совершу еще чего предосудительное. Кое-как досидел до конца занятий. Хорошего кофе в студенческой столовой не давали, а после сытного обеда конкретно потянуло в сон.

На последней паре так и уснул. Благо вел занятия наш декан Гольдин. Он был в курсе моих нагрузок и отнесся к моему нарушению дисциплины снисходительно. Только сказал, чтобы меня в конце пары не забыли разбудить. Хорошо, когда у человека есть чувство юмора. Особенно у преподавателя. А люди у нас преподавали разные. Как-то за глобальными делами я совсем забыл про хитрости учебы. Ведь мы изучали не только историю, и копались в ней основательно, намного глубже, чем в школе. К тому же поощрялось углубленные знания по каждому разделу. Иные преподы могли запросто спросить больше, чем было написано в обычных учебниках. Им было интересно твое отношение к истории.

Но и без воспитательных дисциплин и курса Истории КПСС никуда. Если первые мне как бы положены по статусу педагогического института, может случиться так, что буду здесь когда-нибудь преподавать. То второй — точно пятое колесо в телеге. Ладно бы в основе тех учебников лежали настоящие исторические события. Но в этом слое даже с приходом на политический Олимп других людей ничего не поменялось. Не люблю, когда вместо фактов подсовывают чей-то схоластический взгляд на них. Потому в моем мире и проиграли.

Но все когда-нибудь кончается. И меня, в конце концов, разбудили. Такой весь тяжелый и сонный двигаюсь к раздевалке.

— Ты куда это мимо собрался?

Девичий строгий голосок заставил меня невольно вздрогнуть. Иришка! Эх, дьявол меня побери. Я же свалял дурака, а заднюю уже не включить. Стоит такая вся прелестная в светлой шубке и смешной высокой меховой шапке. В моде нынче они. Глазки сверкают, улыбается так мило. До чего же она все-таки хорошенькая! Внезапно вспомнил её без одежды, и по телу прошла горячая волна. Враз проснулся!

— Извини, не выспался сегодня. Да и устал. Неделя сложная была.

— Значит, на попятную?

Ох, как она глазенками сверкнула! А девочка растет! Сколько в ней чисто женского за год прорезалось.

— Еще чего! Сейчас оденусь, жди на улице, не потей.

До «Двинских зорей» дошли молча. Я приходил в себя на свежем морозном воздухе, Ирина также думала о своем. В пятницу ресторан заполнялся быстрее, так что уже был наполовину занят. Меня то и дело окликали институтские знакомые, предлагая присоединиться к ним, но я упорно искал свободный столик на двоих. Тут же поймал первого казавшегося расторопным официанта и незаметно сунул ему рубль. Потому нас обслужили быстро, тут же принеся кофе и бутылку вина с разными закусками.

Ирина задумчиво смаковала грузинское белое вино, еле притронувшись к салату.

— Фигуру блюдешь?

Я оценивающе осмотрел её тонкий стан с высокой грудью. Совсем не изменилась. Хотя чего тут может сделаться за год? Да и порода у нее из худощавых.

— Да по дурости плотно пообедала. Не обращай внимания. Я, вообще, малоежка.

Я уже пришел в себя после чашки хорошего кофе и вовсю уминал салатики. Затем подумал, что к кофе лучше бы пошел коньяк и поднял руку, подзывая официанта. Заказал сразу бутылку грузинского Эгриси. Лучше сразу целую, чем двести грамм непонятно чего нальют в графин.

Ирина с интересом посмотрела на меня и так по-бабьи спросила:

— Хочешь напиться?

«Вот когда она успела стать такой вреднюлей?»

— Взбодриться! И давай, Ириша, договоримся так. Это не свидание и рассчитывать на что-то от меня не надо. Мы это уже проходили. Ты стала взрослей и меня поймешь сейчас лучше. Просто ты мне не перестала нравиться, и я хочу тебе лишь добра.

— Любовь без обязательств.

Я удивленно вскинул на нее глаза. Девушка говорит серьезно. В глазах холодок, а рука, не дрогнув, взяла бокал с вином.

«Мда, а девушка созрела!»

Попалась бы она мне такой тогда и, возможно, мы остались бы вместе. Но что сделано, то сделано! И вот сейчас придется объясняться. Ну сам и виноват, никто тебя за язык не тянул.

— Все не так просто, Ириша. Боже, зачем я это тебе говорю? То, что было, между нами, так в моем сердце и осталось. Навсегда. Но … даже не знаю, как тебе объяснить правильно. Мое ближайшее будущее не предполагает никаких намеков на семейную жизнь. Тогда зачем мне морочить тебе и остальным девчатам голову? Если ты заметила, то я вдобавок нынче избегаю любых интрижек в институте.

— Честно. Потому сюда и пошла. Хотела услышать это все от тебя самого.

Смотрит на меня через бокал издеваясь. Но пришла моя очередь каверзничать:

— И все?

Повисла небольшая пауза. Ирина сделала хороший глоток вина, чтобы взять паузу и успокоиться. Вон как грудь вздымается!

— Наверное, просто хотела увидеть тебя и поговорить. Не чужие все-таки люди. Страсти давно улеглись. Я и в самом деле стала взрослее. Но ты мне до сих пор почему-то интересен.

Честно сказать, после такого заявления я здорово удивился и пришлось накатить. В самом деле — умею я нахлобучивать на себя приключения на ровном месте.

— Ты все-таки сволочь, Сережа. После тебя в постели остальные кажутся такими…рохлями.

Иришка уже поплыла, и я нам обоим заказал еще кофе. В ресторане стало шумно, начал работу их ансамбль и набилось много народу. Потому мы и сели рядом друг с другом. Я ощущал тонкий запах её парфюма. Он пьянил меня больше, чем коньяк.

— Ну ты большая девочка, решай сама, кто тебе нужен.

— А я уже не тороплюсь. Ты правильно тогда сказал — не во всех жизненных ситуациях стоит поспешать. Если расставание с Лешей я еще здорово переживала, то с Альбертом разошлись ровно.

— Альберт это?

— Он старше тебя. Летом на концерте познакомились. И он мужчина с деньгами.

— Значит, бедные студенты уже не катят?

Ирина кивнула на богато заставленный стол:

— Это ты у нас бедный? Твоя фамилия у все в институте на слуху. Караджич то, Караджич сё. Говорят, что далеко пойдешь.

— Ириш, ждешь банальностей по поводу тебя и потенциально успешного ученого с мировым именем?

Девушка заливисто захохотала. Боже ж ты мой, как мне нравился её смех и… вздохи. Ведь все женщины во время сексуальных утех ведут себя по-разному. Это не немецкое порно с отлично узнаваемыми постановочными криками. Теплая волна прокатилась по моему телу и пришлось приложить усилия, чтобы задавить глупые слова, готовые вылететь из меня. Чертовы гормоны!

— Ты непередаваем, Сереж. И с тобой очень интересно. Давай рассказывай, что творилось с тобой этим летом. Про свою жизнь я тебе поведала.

Мы сидели как давние друзья и почему-то, между нами, больше не возникало ни капли неловкости. Что такое произошло в жизни обоих, что общаться нам стало проще? Мне было плевать. Просто приятно сидеть рядом с красивой девушкой, вдыхать её запах, радоваться её смеху и дивиться девичьей веселости. О юность, она нам для того и дана, чтобы все это не раз прочувствовать.

Я пропустил спортзал, не прочитал материал, да и черт с ним! Иногда надо отдыхать ото всего. В том числе и от себя самого. Потом мы танцевали. Мне было сложно во время медленных танцев оставаться беспристрастным и «не распускать» руки. Ирина отлично этот момент уловила, то и дело лукаво на меня поглядывая. Она уже не та глупышка и знает толк в мужчинах. Интересная женщина кому-то достанется! Мне было отрадно и грустно одновременно. Да так в жизни случается. Две стороны бытия. Черт его возьми!

Нет, продолжения не ждите. Я проводил Ирину до трамвая и пошел домой пешком. Благо морозец был легким, градусов десять с небольшим. Прогуляю ноги и заодно проветрюсь. Даже выпивши, головы я не терял и двигался только по освещенным местам. Улица Урицкого, затем Шабалина. Пятница, и даже в поздний час народу на вычищенных деревянных тротуарах хватало. Под хмельком так же встречаются. Встревать в новые приключения уже слишком даже для меня. Так что иду тихо и не отсвечивая.

В голове было на редкость легко, все заботы резко отодвинулись в сторону, но в сердце щемило. Какая-то невысказанная горечь обволокла его напрочь. Умом я понимал, что между нами все кончено и лучше оставаться хорошими друзьями. Но тело-то помнит, а душа плачет. Это была первая женщина в здешнем мире. Дашка Морозова не в счет. Там лишь похоть. Если у того Сереги и были чувства к бывшей однокласснице, то у меня их нет совсем. Ирина же — это первые нежные чувства и пробуждение меня нового, как мужчины. Я на самом деле многому ей обязан. И ощущаю некий долг перед ней.

Но как же тяжело…Невольно вспоминаются прошлые мои женщины из того уничтоженного войной мира. Ведь каждая оставила в моем сердце некий след. А жены еще больше. Это бесценный опыт и одновременно тяжесть. Тягость осознания бессмысленности отношений. Тогда, почему же сейчас я не рад и по моим щекам текут …слезы. Что я оплакиваю тех или этих? Кто создал наш говенный мир, где радость узнавания и горечь потерь умудряются уживаться вместе?

Дома я молча разделся и тут же двинулся в ванну. Мама лишь глянула мне вслед и успела подать полотенце. И я не услышал, как она тихонько пробормотала, внюхиваясь в пиджак:

— Знакомые духи…

Глава 23 Москва декабрьская

Вывалившись после осточертевших анализов и тестов на улицу, я подставил лицо зимнему низкому солнцу. Пусть и не май месяц, но после постоянно хмурого севера до слез радостно увидеть настоящий солнечный день.

— Прохлаждаешься?

«Лёгок на помине!»

Упомяни черта, и он тут как тут! Около лестницы встал Ярослав Зайцев, человек от Центра, нашедший меня в новом мире в прошлом июне. Не сказать чтобы мне было так приятно видеть служивого перед собой, но я был вежлив:

— И вам не хворать, товарищ!

— Я так понимаю, что у тебя ко мне есть некие претензии?

— Все охранника припоминаете?

Ярослав еле заметно поморщился. Видимо, моя отвязность по отношению к местной охране ему не особо понравилась. Ничего, съест, никуда не денется! Я ему нужен больше, чем он мне. Об этом еще в прошлый раз Проф наглядно объяснил. Чтобы силовики из себя ни корчили, но в Центре они ниже рангом ученой братии. А я в нее уже полноправно вхожу.

— С этим разобрались. Не годятся старые волкодавы для здешней работы. Хотя и ты мог быть повежливее.

— Какой уж есть!

Ярослав строго посмотрел на меня снизу вверх. Службистское прошлое не позволяет ему спустить все на тормозах:

— Спускайся давай и прекрати ёрничать. Столько годков дедушке, а все шило в заднице играет.

— Евген ведь заявил, что я буду вечно молодым. Так что уж извиняйте!

— Оставим этот вопрос науке. У меня разговор совсем по иному и более насущному поводу. И, скажи на милость, когда ты успел подружиться с группой Васильева?

— Это те крепкие ребятишки? Так мы с ними побаловались малёхо в спортзале. Подубасил я их ломиком в китайском стиле.

— Чем-чем?

— Ломиком обычным. Каким лед колят. Шеста же со мной не было.

Зайцев проницательно глянул на меня, а затем коротко хохотнул. Вот знал я, что этот человек не так прост и совсем не друг мне, но все равно оставался мне приятным. Да и, похоже, и мне он все-таки симпатизировал. Даже непонятно почему. Во всяком случае моя прошлая выходка осталась без какого-либо наказания. Хотя я точно знал, что за меньшее люди вылетали из этой синекуры быстрее собственного визга. Да и красные корочки это именно он мне пробил по какой-то только ему известной причине. Марго как-то проболталась, что выдают их далеко не всем и значат они в местной иерархии до хрена и больше.

— Ладно. Вроде я уже не должен удивляться твоим выходкам, но хоть стало понятно, почему сам легендарный Васильев о тебе неплохо отзывался. Ты и его сумел удивить.

— О чем разговор будет, майор?

— Подполковник.

— Поздравляю!

— Спасибо. Да новости до меня из вашего северного городка донеслись весьма занятные, — Ярослав выглядел непривычно задумчивым. Как будто решал некую шахматную задачу. Потом перевел взгляд на меня и предложил. — Пойдем ко мне в кабинет. Разговор будет серьезный.

Я удивленно пожал плечами. Что еще такого случилось в мире?

— Почему бы и нет?

Я в его здешнем кабинете еще не был ни разу. Находился тот в дальнем корпусе, здании из серого камня, но внутри на удивление все выглядело современно. Стекло, металл и много пластика. Валюты сюда вбухали знатно или наши научились? Большое пространство кабинета было наполовину занято внушительного вида шкафами из светлого дерева. А в углу огромного винтажного стола инородным предметом смотрелся самый настоящий компьютер. По соседству с ним расположился ряд телефонов разного цвета. Что как бы говорило о ранге хозяина кабинета. Я неспешно осмотрелся, хмыкнул и деловито пододвинул к себе кресло на колесиках.

«А губа у полковника не дура!»

Зайцев был доволен моей реакцией и вскоре принес поднос с чайными принадлежностями. Чайник уже вскипал.

— Тебе какой чай, крепкий? Я люблю такой.

— И я.

— Лимон, сахар накладывай сам.

Пока Ярослав заваривал чай, я нарезал лимон и расставил чашки. После первой кружки муть внутри организма, вызванная чередой проверок и анализов, прошла. Глаза Зайцева, оценивающе меня рассматривающие, потеплели.

— Пришел в себя, охламон северный?

— Вполне.

— Тогда поговорим о делах твоих грешных. Маргарита не подумала толком, сунувшись сама в такую заваруху. Все заводила песни о пилотном проекте, прорыве на Русском Севере. Они же с Профом у нас великие экспериментаторы. Но в излишнем усердии вы все вместе сумели ненароком задеть кое-кого любопытного именно уже нам.

Мне стало жутко любопытно. Каждый мой приезд в Москву открывает нечто новое. Да сколько его тут спрятано?

— Вы это кто?

— Таиться не буду. Нашего брата сейчас попадаем в эту реальность не так много. Видимо, иссякли колодцы Сущего. За прошлый месяц всего три всплеска. Двух еще так и не обнаружили.

— Прячутся небось?

Зайцев кинул в мою сторону острый взгляд:

— Откуда знаешь?

— Так ежу понятно. Мир слишком уж изменился по сравнению с тем, каким мы его знали в тех реальностях. Насколько мне известно, до середины семидесятых годов прошлое у нас было такое же. Даже в конце восьмидесятых много похожего. Это затем кто в лес, кто по дрова. Капитализм решили развить различными способами.

— Понятно. Проф или Евген проболтались?

Я налил себе еще чаю и в этот раз вместо сахара пил его вприкуску с любимыми конфетами «Кара-Кум». Мозгу остро потребовалась глюкоза самое лепшего качества.

— Дай угадаю в чем дело. У нас серьезные проблемы с помощником Архангельского Первого секретаря?

— Так и есть! Мне уже доложили, что за тобой была замечена слежка. Мы сначала не поверили. Ты ведь, извини, хоть и резвая, но мелкая пешка. И затем приехала Марго и все вылезло наружу.

Голос Зайцева изменился и не обещал ничего хорошего. Я осторожно поставил чашку на столешницу:

— Мне следует чего-то опасаться?

Ярослав откинулся в кресле и ехидно улыбнулся:

— Вот я знал, что ты не так прост, Студент. Башка соображает. Хоть это радует.

— Ты ментовским хвостом-то не крути. Кто они и чего им от меня нужно?

Подполковник ГРУ задумчиво оценил меня взглядом и продолжил:

— Начну издалека. Ты уже, наверное, понял, что поиск наших собратьев по счастью-несчастью это неглавный мой профиль. С самого начала нам пришлось выстраивать вокруг того, что официально называется Центром, активный защитный периметр.

— Против американцев? — напрягся я. Влезать в шпионскую историю очень не хотелось. Это лишь в кино красиво, на деле полное дерьмо.

— Если бы, — вздохнул Ярослав. — Своим появлением и прямым вмешательством в ход истории мы поломали планы многим. Очень многим. Ты же в курсе, что во власти СССР с самого его создания находились совершенно разные кланы. Они менялись, исчезали, появлялись другие. Для мировой политики ничего нового. В конце концов, эти кланы и группы разорвали стану на части, сея хаос, кровь и безумие. В итоге своей психической заразностью уничтожили весь мир.

— Ты хочешь сказать, что после ухода Брежнева у ваших покровителей из власти появилось много антагонистов?

— Ну, положим так, — Зайцев многозначительно посмотрел на меня, — и в нынешней власти хватает разных группировок. Ты представляешь, насколько огромна наша страна? И мы её очень плохо знаем.

— Вот дела!

Не то чтобы я был обескуражен, просто раньше не задумывался об этом. Мне и своих дел хватает, чтобы лезть в политику. Тем более такую высокую. Но, к сожалению, она сама нашла меня. Так что волей-неволей придется участвовать и отдуваться.

Где-то полчаса меня просвещали насчет нынешнего политического состояния в стране и мире. Не сказать, что он с нашим появлением стал однозначно лучше. Где-то даже и хуже, намного циничней. СССР и сам проводил новую, близкую к неоколониальной политику в бедных странах Азии и Африки. И надо сказать, довольно успешно. Итоги её я уже наблюла на прилавках наших магазинов. Фрукты там не переводились и зимой. То есть плетка все-таки действует эффективней пряника. Страны так называемого социалистического лагеря также взвыли от поворота экономической политики, но деваться им было некуда. За все нынче приходилось платить. И кто высказывал больше лояльности, получал больше ништяков. Потому оппозицию там нынче затирали в сторону сами бюргеры. Булка хлеба всегда дороже свободы!

Неожиданная дружба, мир, жвачка с американцами резко сузили поле для маневра у многих «независимых» государств. Европа тихонько села в сторонке, стараясь получить профит от нового мирового порядка. Мы спокойно отжали у норвегов Шпицберген, остров Медвежий и переименовали море Баренца в Мурманское. Японцы больше не смели возбухать насчет Курил, Вьетнам стал открытой страной, а Китай активно сотрудничал с обоими сверхдержавами, боясь спугнуть невиданную политическую удачу.

Ну а мы получали от них дешевое сырье и много очумелых рабочих ручек на стройках Сибири и Дальнего Востока. В рамках довольно гуманного с нашей стороны сотрудничества китайские рабочие получали неплохую даже по советским меркам зарплату, ели досыта и учились как русскому языку, как и многому другому. Например, любить первую в мире страну социализма беззаветно. В многомиллионном Китае нам остро требовались будущие союзники. Если ты будешь вспоминать проведённые в холодной России годы тепло, то и относиться к ней будет хорошо. Доказано будущим.

Многое в новом распорядке мне все-таки понравилось. Несмотря на вновь вспыхнувшие войны, уничтожение Израиля и жесточайший греко-турецкий конфликт, время от времени сотрясающий весь Юго-Запад Европы. Сверхдержавы смогли построить эффективную и постоянную армию ООН, две международные космические станции на орбите, совместные проекты на Луне и всемирную ядерную программу.

Наука и техника точно начали развиваться быстрее, чем в моем мире. Ведь и к американцам попали в руки будущие технологии и знания из того мира. Грядущая политика толерантности по словам Зайцева вызвала у здешних американских властей дикую изжогу. И они сделали все, чтобы даже мелкие ростки этого дерьма не взошли как следует.

Но несмотря на общие успехи в стране все равно нашлись люди, целые властные кланы, которым перемены встали поперек горла. Как так? Понятно, что против были в первую очередь украинские кланы, отодвинутые от кормушки после ухода Брежнева. Перерасчет цен и прибыли здорово ударил по закавказским теневым дельцам, зарабатывающим на огромной разнице между выращиванием картофеля и фруктов. Времена сверхприбылей кончились, как и эпоха базарных перекупов. Бить экономической указкой по рукам эффективней, чем милицейской дубиной.

— А эти тогда кто? Мы же не коррумпированный юг! У нас взятки до девяностых редкость.

— Пока не знаем. Многие оппозиционные группировки хитро переплелись между собой. Заводилами всегда украинцы и Средняя Азия. Им не нравится усиление русской группировки в ЦэКа.

— Хм, но я-то как раз и живу в кондовой России!

— Потому и нам стал твой случай так интересен. Я отправляю к вам на север специальную группу поддержки. Тем более что у вас летом намечаются важные международные мероприятия.

Ярослав сказал это таким тоном, что я невольно вздрогнул.

— Я что-то не знаю?

— Я могу тебе уже сказать. На фоне научно-исторической конференции произойдет ряд встреч на самом высоком политическом уровне. Будут главы стран Скандинавии, а также заскочит на пару дней американский президент.

— Охренеть!

У меня прямо упали руки. Я ожидал многого, но такое…

— Что тебе дословно передал этот Петр Сергеевич?

— Знаешь, мне тогда показалось странным, но он говорил о каком-то сотрудничестве. И скорее всего они знают или подозревают, кто я на самом деле. Во всяком случае ваш человек демонстративно встретил меня у порога обкома?

— Да, это было сделано по моему приказанию. Но лихо ты прикатил затем на гэбэшной «Волге» к институту. Теперь и там, кому положено, знают о тебе.

— Хотел себя обезопасить.

— И правильно! Так что не зря мы тебе корочки все-таки дали.

Мы уже допивали четвертую кружку чая. Разговор меня несколько разгорячил и настроил на боевой лад.

— Вы никак боитесь, что эти товарищи спелись с заграницей? Запахло шпионажем?

— Ну этого я тебе не говорил, но мы достаточно плотно опекаем подобных деятелей. Хотя намек на сотрудничество с их стороны в целом положителен. Лучше худой мир, чемдобрая ссора. Узнать бы еще кто они на самом деле такие. Из какой вновь созданной группировки.

— И много их появилось?

— Плодятся, куда деться, — пожал плечами Зайцев. — Последствия либеризации. Но мы обратно вентиль закрывать все равно не будем. Пусть лучше пар уйдет в свисток, чем позже долбанёт по всем нам.

— Тоже верно, — согласно кивнул я, а затем задал животрепещущий вопрос. — А кому мы подчиняемся, раз на многое замахиваемся? ЦэКа, военные, разведка?

Подполковник ухмыльнулся:

— Не догадался? В новом мире приоритеты несколько смещены. Партии оставлены идеология и контроль, больно уж коммунистов много, чтобы ими получалось грамотно управлять. А на самый верх мы протолкнули перспективных молодых технократов. Там следует безо всякой словесной шелухи делом заниматься. И вместо догматов приживателей товарища Суслова увеличивать богатство государства и живущего в нем народе. Это и есть истинная реклама социализма, а не пустые лозунги и прилавки.

Я с интересом посмотрел на служивого:

— То есть наша принадлежность Совету Министров факт и на деле.

— Так выше и некуда! Отдельная государственная структура, имеющая прямое подчинение лишь Предсовмину. Ни КГБ, ни армия, ни МВД нам не указ. Сотрудничаем, но не подчиняемся. Финансирование от бюджета плюс внебюджетные доходы. А их у нас немало!

— Грамотно!

— Ну вроде основные вопросы выяснили. Я тебя предупредил, об остальным с куратором поговоришь. По ходу дела будем разбираться, — Ярослав посмотрел на часы и сделал мне неожиданное предложение. — И знаешь, после такой беседы не грех и развеяться. Как ты насчет того, чтобы смотаться в Москву. Центр мне до чертиков надоел.

Вопрос застал меня врасплох. Но и в самом деле после всего вываленного наружу дерьмеца захотелось маленько расслабиться.

— Почему бы и нет!

— Только вот что, друг мой ситный. В то заведение без костюма не пускают. Но здорово подозреваю, что Марго что-нибудь тебе найдет. Так что у КПП через полчаса.

Высказал и вежливо выпроводил до двери. До чего же туго в них входят службистские привычки! Изволь теперь выполнять!

Марго нашлась в своем номере и была занята набиванием текста на пишущей машинке. Хоть она и была импортной и к тому же электрической, количество матерных слов не уменьшалось.

— Привет. Мне тут одна подполковничья синичка на хвосте принесла весть, что у тебя можно разжиться хотя бы на время хорошим костюмом. Он сподобился вывезти меня в столицу на променад.

— Вот ведь какая сволочь этот Зайцев! Все вынюхал. Ты пока проходи. Сейчас тебя одевать будем.

— А не раздевать?

— Сегодня не выйдет. У меня эти…

— Понял.

Так, секас отменяется, так что свободен.

— Да и дел по горло с этим вашим архангельским юбилеем. Все жду, когда Жека сподобится оснастить меня нормальным компьютером. Ты пока снимай все свое и одевай вот этот костюмчик. Я его к 23 февралю подготовила, так что считай его моим подарком и больше ничего не жди.

— Балуете вы меня, Маргарита Львовна.

— Так люблю, дурачка эдакого!

Мы много смеялись, пока я одевал некий дизайнерский изыск.

— В моду серия только весной войдет. Мне по блату модельеры сшили. Благо твой размер мне известен достаточно точно.

— Откуда?

— Так тебя на каждом тесте с точностью до миллиметра измеряют.

— Понятно. Там много чего делают, я уже внимания не обращаю.

— Отлично сидит! Все-таки чувствуется рука мастера! Подожди, тут обычный галстук не подойдет. Я тебе сделаю так, как принято в Парижах.

Маргарита замысловато завязала мне на шее шелковый платок и еще раз пристально оглядела. В зеркале отразился чистый денди в отлично сидящем синем костюме.

— Эй! Я стал похож на гомика!

— Стой молча. Это не Москва двадцать первого века. Здесь та публика в глубоком подполье. Зато будешь выглядеть как человек, хоть что-то понимающий в колбасных объедках.

Я настороженно изучил себя в зеркало и вздохнул. Вечно в этой столице что-то придумают. Нет, не хочу сюда переезжать!

Глава 24 Ах в ресторане, ах в ресторане…

Мы вышли из служебной «Волги» и остановились перед пафосным серым зданием на Горьковской, которое больше бы подходило к архитектуре Питера. Округлый угол дома был похож на некий старинный бастион. Мимо текли толпы прохожих, воскресенье и еще не поздний вечер. Я лишь успел прочитать табличку «Дом Актера», как Ярослав позвал меня внутрь. Швейцар, стоящий у входа, строго оглядел мою молодцеватую персону, но подобрастно отнесся к брошенному мимоходом замечанию подполковника:

— Восходящая звезда.

По-видимому, Зайцева здесь неплохо знали. Меня без вопросов пропустили, и нас куда-то сразу повели. Народу было несмотря на воскресенье довольно много. То ли близость Нового года сказывалась, то ли здесь всегда так. Я успел мимоходом заметить среди сидевших несколько хорошо знакомых лиц. Актеры, телеведущие, режиссеры. Только очухался, как нас усадили за небольшой столик в полутемном углу. Видимо, Ярослав не любил зазря светить лицом. Мебель и обстановка не блистала роскошью, но создавала некий богемный уют.

— Полковник, не слишком ли пафосно для отдыха?

Зайцев пропустил мимо ушей неправильно произнесенное мной звание. В мою бытность в армии было принято его завышать.

— Нормально. И мне посоветовали тебя немного выгулять. Бывая лишь в Центре, ты не очень представляешь настоящую жизнь столицы и наши возможности. Придется во время контрольных заездов тебя выгуливать.

Я осклабился:

— Я даже представляю, от кого именно исходила эта просьба.

Зайцев хохотнул и подозвал официанта, сделав заказ и за меня:

— Нам, пожалуйста, вот этот мясной салатик, ваши фирменные отбивные и овощи.

— Коньяк, как всегда?

— Да, именно его.

— Шикуете, Слава?

— Не без этого. Но, честно говоря, здесь и деньги, получаемые за службу, особо тратить некуда. Жилье и транспорт казенные, питаемся в столовой бесплатно. Во время поездок расходуются командировочные или платит принимающая сторона.

— Но все-таки почему здесь?

— Занятное местечко со своим внутренним духом и интересными посетителями. К тому же можно встретиться как бы невзначай с теми, с кем тебе нужно. С улицы сюда просто так не попасть, даже за деньги. Не представляешь, как запаршивились многие известные столичные заведения за прошедшее десятилетие. Всякая шушера типа фарцы или рыночных торгашей ощущает себя там записными королями. Ладно хоть южан утихомирили, да не на чем им больше такие халявные деньги заколачивать. Но их место заняли другие. Видимо, барышный вид все-таки неистребим. Но ничего, пока потерпим!

— Я что-то упустил?

— Это еще не вчера, Сергей, началось. После ухода Брежнева органы, да и правительство плотно взялось за национальные окраины. Понятно, что их также следовало поднимать на нужный уровень, но не постоянно за счет же РСФСР? Стоило срочно остановить переток наличных финансов от важных промышленных городов в какое-нибудь закавказское захолустье. Они же там с ума сходили от борзоты и кучи халявных денег, придавая своим никчёмным фигурам напускной статусности. Не почину шапка! Пусть теперь тяжким трудом себе на автомобили зарабатывают! Как наши мужики на Северах.

Я с новым интересом глянул на подполковника.

— А ты у нас националист!

— Не путай государственников с нациками. Последние могут лишь разрушать. В твоём времени на Украине случилась гражданская война?

— Была война со всей страной. Странная и хреново кончившаяся для всего мира.

— Значит, понимаешь. Давай по одной. Насухую разговор не идет.

Элитный армянский коньяк приятно обжег нёбо и расцвел в животе маленькой ядреной бомбочкой. Я поспешил закусить, отдав должное невероятно вкусному салату. Похоже, что в нем было три сорта мяса. Где-то ненавязчиво заиграла музыка, слышались негромкие возгласы и женский смех. Точно обстановка непохожа на обычную разухабистую ресторанную.

— То есть вы делаете ставку на становой хребет государства, коим всегда являлась РСФСР?

— Ну а как еще поступить? Страну надо поднимать, а Россия так безбрежна, что требует сама по себе огромных вложений. Но зато и окупаются они намного быстрее. Государство черпает из РСФСР сырье, промышленное оборудование и квалифицированные и кадры. Неужели республика недостойна хороших дорог и благоустройства? Извини, но остальным придется на время подвинуться. Приоритет в снабжении также оставили у РСФСР, и это уже приносит плоды.

— А как же многонациональный советский народ?

— Ты не путай государственную идеологию и экономику, — Ярослав налил еще по одной. — Плавильный котел — это игра вдолгую, и ты отлично знаешь, за чей счет в тех альтернативных ветках истории она чаще всего проходила. Будем объединять окраины к середине постепенно. Сначала славянские республики, потом Молдавия и Прибалтика. Курс на увеличение роли русского языка уже идет полным ходом, национализм давим тяжелым кованым сапогом. В Мордовии есть, кому сидеть, поверь мне. Карьеристы моментально почуяли, куда ветер дует, и тут же перестроились. Так что все решаемо. Дело в сроках.

Я внимательно посмотрел на Зайцева. Неспроста у него глаза загорелись.

— У тебя что-то личное?

Мой связной в Центре ответил спустя некоторое время, опростав еще одну рюмку коньяка.

— Так я погиб во время Рижского восстания. В моем мире к русским относились еще хуже, чем у большинства попаданцев. Загнали в итоге всех в гетто и концлагеря. В России полным ходом бушевала демократия, а у нас фашисты. Я хоть и на пенсии уже был, но хватку не терял, записался в красноармейский отряд, — Ярослав хищно улыбнулся. — Дали мы тогда жару лабусам и шведам. Две бригады последних положили и корветы на рейде пожгли. Пленных не брали. От Риги одни развалины остались. Если бы российские власти убрали кордоны с границ, то неизвестно чем бы еще восстание закончилось. Десятки тысяч добровольцев поспешили на помощь. Но… не судьба.

— Дела… А у нас военные действия начали, а войну объявить забыли. Пока пацаны кровью захлебывались, торгаши миллионы зарабатывали. Сынки элиты жарились на курортах, а русский мужик последний хрен доедал. Потом и его на фронт погнали, пока «свежинки» заграницу рванули.

— И как война?

— Когда власти не мешали, мы шли вперед. Как мирные переговоры, то пятились назад. Народу гибло уйма!

Зайцев внимательно выслушал меня и некоторое время смотрел куда-то вперед, затем стукнул по столу:

— Вот потому и хочу, чтобы нерусские свой хрен доедали, а мы процветали. За это и выпьем!

Мы чокнулись, и внезапно я услышал хорошо знакомый голос:

— Опять шумим, Слава? Вспоминаешь былые подвиги?

— Анатольич! Да мы так, скромно. Вот товарища знакомлю со столичным бомондом.

— Знаю я твою скромность, — я во все глаза наблюдал, как рядом с нашим столиком образовался настоящий и еще моложавый Александр Ширвиндт. Знаменитый артист расплылся в ироничной улыбке. Судя по всему, с Зайцевым он был неплохо знаком. — Кстати, анекдот в тему. Лучшее украшение девушки — скромность и полупрозрачное белье.

— Саша! Ты опять пошлишь? Здесь же дамы!

Вслед за артистом рядом с нашим столиком остановились две молодые женщины в вечерних нарядах. Грудастая блондинка с оголенным бюстом с любопытством уставилась на меня. Был в её зеленых глазах некий огонек, который говорит о женщине больше слов.

— Не представишь нас симпатичному молодому человеку?

Ярослав скрыл улыбку, но в его глазах заплясали чертики. Я же догадался встать, только сейчас обратив внимание на миниатюрную брюнетку, стоящую рядом с Ширвиндтом. Меня сразу поразил контраст её темных волос с ярко-голубыми глазами.

— Это будущее светило нашей исторической науки Сергей Караджич. По делам в столице. Слышали летом о находке тысячелетнего божка под Архангельском? Полностью его заслуга.

— Вот как?

Ширвиндт кинул в мою сторону заинтересованный взгляд. Не знаю, кем им представлялся Зайцев. Но явно не простым человеком. И руку актер для пожатия протянул первым.

— Артист Ширвиндт. Надеюсь, слышали о таком?

Все тут же засмеялись, в том числе и я.

— Не пугай молодого человека, Саша. А я Светлана, — глаза блондинки буквально лучились.

— Наша знаменитая Светочка. Звезда советского кино о загнивающей загранице, — съехидничал иронично Ширвиндт. И в самом деле было нечто такое в Светлане напускное, характерное для тех, кто старался выглядеть не тем, кто есть на самом деле. Богемы любит так представлять себя.

— Элеонора, — последней представилась брюнетка. Она была скромна, но что-то мелькнуло и в её глазах.

«Черт дери! Я пользуюсь спросом у здешних дамочек?»

Ширвиндта и его компанию позвали дальше. Они уселись через три столика от нас. Я проводил взглядом круглый задок Элеоноры и только затем перевел его на Зайцева.

— Они тебя под какой легендой знают, подполковник?

— Очень ответственное лицо из важной внешнеторговой фирмы. При деньгах, валюте и отлично информирован. Пытаюсь вести богемный образ жизни. Товарищи из органов помогли войти в их среду непринужденно. У них полно среди богемы своих людей.

— Сексотов?

— Господь с тобой, Сережа! Внедренных и верных партии людей. Творческая элита на самом деле невероятно сыклива. Это ученые могут позволить себе малость пофрондировать, потому что реально нужны стране. А эти… Ну их главная задача все-таки развлекать публику, а не навязывать нам чуждую идеологию. Умные люди это понимают, дуракам никто не указ.

— На то они и дураки.

Дальше разговор у нас как-то не пошел. Ярослав ушел сделать важный звонок и вернулся назад сильно озабоченным.

— Прости, Сереж, возникло одно неожиданное дельце. Телефон ты знаешь, машину вызовешь, если что. А пока отдыхай.

Зайцев кивнул в сторону дам, идущих к нам.

Светлана тут же по-свойски взяла меня под руку:

— Слава заявил, что вас надо обязательно развлечь. Вы слишком много работаете, а молодость дана совсем для другого.

Во время разговора актриса будто бы случайно прижималась ко мне своей грудью. Горячая штучка! Хотя меня несколько настораживает её напористое желание заигрывать с совершенно неизвестным человеком. В актерской среде все так плохо? Нет мужиков? Или просто все уже надоели?

— Да, Сережа, — какой бархатный голосок у миниатюрной Элеоноры и одета она более изысканно, — пойдемте к нам.

— Почему бы нет!

Ярослав на прощанье подает початую бутылку коньяка:

— Не вздумай смешивать. Я все оплатил и за тот столик тоже. Ешь пей, что душе угодно.

Ширвиндт уже покинул нас, ему еще на Ленинградский поезд. Оказывается, он в этом ресторане один из завсегдатаев. Жаль, что не услышу его знаменитых хохмочек. Еще бы увидеть их вместе с Державиным. Но кто знает, может, я попаду сюда еще не раз?

— Сергей, угощайтесь! Надо закусывать.

Незнакомый мужчина с пиратской бородкой представился как кинокритик. Веселый и шебутной Кирилл много шутил и, похоже, был душой здешней компании. В ней присутствовали еще несколько женщин и двое мужчин. Один одутловатый и мрачный тип больше отмалчивался. Я еле-еле признал в нем популярного в шестидесятые годы артиста. Эта профессия жестока ко всем актерам. Если ты вылетал из обоймы, то становился никому не нужным. Мало кто из этой публики мог пережить подобный провал в своей карьере. Второй, молодой человек лет тридцати с рыжеватой щетиной на лице лихо поддерживал шутки и внезапно заинтересовался мной, подсев поближе.

— Говорят, вы начинающий ученый?

— Я не волшебник, я только учусь.

— Не скромничайте. Я вспомнил те яркие летние заголовки в журнале. Вы держали знаменитый Золотой Божок. Я ведь тоже журналист, работаю в «Комсомольской правде».

— Желаете услышать сенсацию?

— Было бы неплохо!

Я глянул на бесшабашные светлые глаза Станислава и поверил. Этот парень сделает много, чтобы пробиться к славе.

— Какие проблемы? Если не будет ничего секретного…

— Заметано!

В моей левой руке чудесным образом появилась визитка, в правой стопка с коньяком.

— Договорились.

Незаметно к нашему разговору со Стасом присоединилась Элеонора. Девушка оказалась на редкость умной и вопросы задавала точные. Журналист ненароком обронил, что Эля работает на центральном телевидении в редакции популярных программ. Этот ресторан — определенно полезное место! Я начал лучше понимать Ярослава. Знакомства в непринужденной обстановке совместного застолья чаще всего полезней официозных.

— Ну, Сереженька, что вы сидите? Пригласите даму танцевать.

Светлана, похоже, упорно желала добиться своего. Эти артистки думают, что всегда неотразимы. И если бы раньше бы я точно повелся на такую грудастую красотку, то сейчас как-то начал сомневаться. Пока мы не стали танцевать вместе. Что такое исходит от этой женщины, что заставляет терять голову? Или это я был слишком напряжен?

— Сережа, у вас такие железные мускулы! Вы очень интересный и одновременно загадочный молодой человек.

Светлана мягко ворковала мне на ухо, плотнее прижимаясь грудью. А она опытная обольстительница!

— Представляете, Сережа у нас самый настоящий железный человек. Такая мускулатура!

Актриса пьяно блеснула зелеными глазками. Стас поспешил наполнить мою стопку, а Элеонора пристально на меня посмотрела.

— Да ничего особенного, Света. Мы, археологи очень много копаем!

— Представляете, друзья, Сережа откопал древнюю фигуру из настоящего золота!

— О, как интересно! Не расскажете?

— Он потом вам все расскажет! — внезапно вмешалась Элеонора и потянула меня за собой. — Сергей должен мне танец.

Я не стал сопротивляться. Что-то такое важное мелькнуло в голубых глазах брюнетки. Потому просто взял её за тонкую талию, стараясь двигаться под музыку. Нет, медляки не мой конек!

— Запал на Светку?

Её глаза были совсем рядом, а от тела в темно-бордовом тонком платье исходила волна тепла. А непроста девочка!

— А что, есть проблема?

— Светлана замужем. И замужем за известным в Москве ревнивцем. Ей нравится так выступать на людях, все актеры больным этим. Они обожают, когда их обожают.

— Ага, она на публике завлечет меня, чтобы устроить дома скандал, но в итоге мне ничего не светит.

— Какой понятливый молодой человек! — прошептала горячо женщина. Хотя на вид я бы ей дал лет двадцать пять. Но она точно старше.

— Жаль. Было бы интересно с ней…

— Переспать? — смешливо вскинула брови Элеонора.

— Можно и так сказать. Или есть предложения интересней?

Вот сейчас пришла пора удивиться даме. И ей потребовалось некоторое время, чтобы обрести обратно отбитый моим каверзным вопросом дар речи. Не ожидала от такого юнца прямого вызова?

— А вы смелее, чем видитесь со стороны!

— Я, Эля, руководил теми самыми раскопками, а сейчас участвую в весьма важном деле.

— Не расскажешь?

— Наедине?

— Ты нахал.

— Ты пошла со мной танцевать, отбила у подруги вот просто так?

— Хм, — голубые глаза на миг потемнели, а чуть позже сызнова озарились. — Тогда идем сейчас же. Жди меня у входа.

«Вот это да! Девочка умеет принимать быстрые решения!»

Заплатил за такси я, начисто отвергнув все поползновения Элеоноры. Она была женщиной независимой и сразу заявила, что наш романтик ничего серьезного для нее не значит. Похоже, что такой быстрый переезд в её квартиру из ресторана все-таки не планировался. Но слова ничего не значили до тех пор, пока мы не начали целоваться прямо в лифте. Вот это страсть прорвалась в миловидной женщине! То ли мои флюиды, то ли сексуальный голод сказался, но вскоре все покровы с тел были сорваны, и мы слились в порыве страсти. Именно животной страсти, подогретой алкоголем.

Даже с Марго случалось как-то по-иному. Там мы уже давно не спешили. А здесь поцелуи, ласки и соитие были на грани. И я забыл в Центре всем известные изделия. Вернее, совсем не думал, что они мне понадобятся. Вот тут пригодилась расчетливость Элеоноры. Дрожащими от нетерпения руками я нацепил «защиту». Ну дальше, дальше провал на некоторое время. Очнулся уже за женщиной, держа её бедра и яростно работая своими.

«Вот это меня торкнуло!»

— Надеюсь, кофе тебя взбодрит.

— Ого, какой необычный вкус!

— Друг из Египта привозит. Говорит, что очень редкий сорт.

— Друг?

— А ты считаешь, что между женщиной и мужчиной может быть только это?

Как в Союзе некоторые слои населения тщательно избегали слова «Секс», «трах» или более простецкие простонародные словечки. Хм, а ведь Пушкин, которому подобная публика молится, вроде не стеснялся в выражениях. Я же любил во время соития «подбодрить» партнершу крепим словцом. Светлана Владимировна поначалу смущалась, а затем приняла правила игры. Вот так я развращал Советский Союз. Ха-ха!

— Чаще всего так и бывает. Френдзона весьма обидна для мужчин.

— Это что еще за слово? Молодежный сленг?

Элеонора совершенно меня не стеснялась и ходила по комнате нагишом. Ну с её ладной фигуркой почему бы и нет? В новой жизни у меня еще не было миниатюрных женщина. Обычно они более пропорциональные и между тем невероятно хрупки. Зато необычайно удобны в сексуальной акробатике.

— Да. Это вроде как ты не можешь претендовать на статус любовника и останешься навсегда лишь пресловутым другом.

Женщина заливисто засмеялась. А она в этом призрачном свете утра довольно красива. Нет той смазливости юных дурочек, которую те потеряют лет через пять. Как там в народе этот процесс назывался? «Обабилась!» Другие же дамы с возрастом, наоборот, становились лишь сочней, выверенней. А ведь ей уже тридцатник. Старушка по здешним меркам, была замужем, детей нет. Судя по обстановке в квартире постоянного мужчины тоже. Хотя при её работе и круге знакомств сюда оно точно кого-то приводит. Вот так, с точки зрения своего возраста и расставил все по полкам и опошлил. На хрена мне такой анализ нужон? Будем моложе!

— Ты что делаешь?

— Целую.

— Извращенец. Ох! Мальчик, ты где такому научился?

— Были классные учительницы.

— Ты точно учишься истории?

— А ты не знала, что творилось во времена античности. Продолжать?

— Конечно. Мне, кажется, также стала нравиться античность.

И как такая баба оказалась одна? Мужики — точно идиоты. В постели огонь, готовит отлично. Кофе, блинчики с припеком. Ласковая и умная. Или я что-то не знаю? Хорош! Переворачиваем и начинаем «жарить» по всей форме. Я сегодня в отличной форме! Евген заявил, что молодость не проходит!

— Смотришь в окно? Собираешься уезжать?

Я покосился на прикорнувшую рядом Элеонору. Как только наступил рассвет, женщина сразу погрустнела.

— К сожалению, да. Мне еще вечером домой лететь.

— Студент, а летаешь туда-сюда, с Ярославом знаком. Ты настоящая загадка, мальчик.

«Эх, девочка, лишнего тебе бы лучше и не знать!»

— Пусть таким таинственным в твоей жизни и останусь. Вы, женщины, больше всего не любите банальности. А сейчас, извини, мне надо позвонить, вызвать машину.

— Остановка такси за углом.

— Меня увезут на служебной.

— Вот так в воскресенье?

Кажется, она поняла, что что-то не договариваю. Но будет молчать умная девочка. Во всяком случае по её глазам понятно.

— Эля, ты много лишнего не думай. Все не так просто, каким кажется со стороны.

Эти глаза. Они многое сказали напоследок. И телефончик я у нее все-таки взял. Нет, Зайцев большая сволочь! Но меня ждал Центр, долгий разговор с Профом, а затем вечерний самолет. Что-то я начинаю привыкать к жизни «двойного агента». Так и запалиться недолго. Я же не шпион! Хорошо хоть это все неплохо вознаграждалось. Кругленькая сумма «новогодней премии» приятно грела душу. Проф смущенно заявил, что это мне за честные труды. А я и не подумал отказываться. Пятьсот рублей, знаете ли, на дороге не валяется! Буржуйское прошлое будущее из нас никуда не ушло.

Глава 25 Суета сует

В какой жизни или её посмертной ипостаси ты бы не вращался, все равно не уйти от обыденной суеты. Даже во время подготовки к Новогодним праздникам, когда с каждым днем декабря у тебя поднимается настроение. Да, согласен, уже нет ощущения того волшебства, какое было в детстве. Приправленного утренниками, подарками и чудесами присутствия в доме новогодней ёлки. Это было счастьем наряжать её игрушками, вырезать снежинки, красить на окне рисунки.

И в эту чудесную ночь тебе разрешают не спать до двенадцати, по телевизору раздаются гулкие удары загадочных «Курантов», после последнего уже можно смело крикнуть «С Новым годом!» и даже сделать глоток сладкого пузырящегося во рту шампанского. На столе праздничные блюда, оливье, шпроты, треска под маринадом и вкуснейшие кулебяки с палтусом. И, конечно, не обойтись без мандаринов.

Мы с братом получаем разрешение зажечь «Бенгальские огни», которые искрящимися хлопьями дополняют таинственный ореол новогоднего празднества. Мерцает игрушками настоящая ёлка, по телевизору идет «Голубой огонек». Ощущение мимолетного счастья не уходит ни на миг. Как же это было здорово!

«Стоп! Харе тоску наводить! Мне и туточки очень даже неплохо».

И в самом деле — надо жить настоящим, потому что оно здесь, а не где-то там. Потому встаем и бежим в ванну. Разминка, завтрак и вперед к свершениям нового дня! Учеба сама себя не выучит, а дела не исполнятся.

Для своего танцевального номера мне захотелось свежей музыки и по старой памяти сразу после занятий в пятницу забежал к Иннокентию. Со всеми этими делами совсем про друзей забудешь! Кеша был добр и весел, открыв дверь, тут же пригласил внутрь. Хорошо, когда родаки не вылезают из деревни.

— С ума сойти! Сам Серж и еще в пятницу!

— Не ёрничай, будущий врач, занят был по горло. Держи подарунок!

Подаю две бутылки импортного вермута и банку испанских оливок. Подгон от Евгена. Я из Москвы в этот раз ехал с огромными баулами. Хорошо хоть кураторы встретили. Боятся они теперь за меня. Глаза Иннокентия радостно сверкнули. Из приоткрытой двери в его комнате слышалась музыка и голоса.

— Живем! А то у нищих студентов в карманах вошь повесилась. Пошли на кухню. Тот народ ты не знаешь. Ребята с института.

— А я слышу только девчонок.

— Что поделать, в меде они в большинстве.

— И как, закадрил кого?

— Да, знаешь, по-разному. Только начав учиться, понял почему ты вечно пропадал прошлой зимой.

— Ну а ты думал! Тяжело в похмелье, легко в пьянке.

Кеша достал фирменные стаканы и налил нам по одной. Он исполнил свою новую мечту и поступил в медицинский на хирургический факультет. Родители хотели, чтобы он пошел на стоматолога, но парень сам выбрал себе профессию. Да и память брата услужливо подсказал, что руки у Кеши были отнюдь не кривыми, у него отлично получалось мастерить.

— И как там в меде?

— Полная задница! Слышал, что на медика учиться невероятно сложно, но такого все равно не ожидал. Зато ребята отличные! Пустые люди туда обычно не попадают. Дружно у нас и весело.

— Ну и отлично. Рад за тебя! Как там пацаны? Редко видимся.

— И лучше не будет, — покачал головой Иннокентий. — Паша за себя взялся. В спортзал ходит, готовится дальше учиться.

— Да ты что?!

— Так после операции у него идея фикс. Жить так, чтобы не было мучительно больно. Он мне постоянно цитатами из «Павки Корчагина» сыплет.

Я так и замер со стаканом в руках. Ведь это же я изменил своим вмешательством и личным примером жизнь Серегиных друзей. У Кеши будет совсем иная судьба. Кто его знает, может, он спасет во время операции чрезвычайно важного для истории человека, или мать будущего гения. Паша будет жить. Медицина в этой отрасли бурно развивается. Подозреваю, что и здесь не обошлось без попаданцев.

Кардиохирургия в СССР была отсталой, а смертность от сердечно-сосудистых заболеваний высокой. Видимо, кто-то из Центра на пальцах объяснил людям из правительства, что уход из жизни мужчин в полном расцвете сил дурно влияет на экономику страны и жутко невыгоден. Да и сами руководители не раз замечали трагический скоропостижный уход их коллег от нежданных инфарктов.

Так что за эти годы страна сделала гигантский скачок вперед. И в медицину начали вкладывать огромные деньги. Ведь передовые операции для буржуев можно делать за валюту. Вот здесь точно сработал капиталистическое чутье людей из будущего! Местным такое в голову даже прийти не могло. Хоспади, какие они тут все-таки непуганые идиоты! Ничего, мы их жить научим!

— Кеш, есть у тебя какой-нибудь новый музон? Чтобы из свежачка. Можно запись с радио.

Иннокентий поправил прическу и задумчиво потянулся к сигарете:

— Поищу. Я ведь с прошлым бизнесом практически в завязке. Большие перемены в сфере неписаных услуг произошли. Слишком наглых повязали, остальные притихли. Да и шмоток дэлных в магазине стало много, навар уже не тот. Вот помнишь, ты печатал мне в прошлом году фотокопии. Так сейчас можно запросто купить лицензию в финотделе и совершенно законно их продавать в Союзпечати. Выхлоп, конечно, меньше, но зато спокойно. Если хочешь, могу подогнать материальчик, но с распространением уже сам.

— Да нет, спасибо, не надо.

— Откуда тогда у тебя денюжки? Смотрю, шикуешь!

— Так я же на две полставки в музее. Целую студенту дать не могут, вот выкрутились.

— Ага, вот оно что! Там и северные?

— Куда без них.

Кеша кивнул. Легенду я разработал давно. Все равно рано или поздно кто-то спросит. Две полставки всяко тянули сотни на полторы, плюс моя повышенная стипендия. Считай, в итоге хорошая зарплата работяги натягивалась.

— А что мы тут сидим одни, мальчики?

В двери нарисовалась стройная девушка с пышными каштановыми волосами. На лицо заурядная, но в глаза в первую очередь бросались крепкие грудки, туго обтянутые пуловером. Обычная женская хитрость — выставить собственные достоинства, чтобы замаскировать недостатки. Да и ноги в чулках в сеточку не подкачали. Товар, так сказать, лицом. Она оценивающе пробежала по мне взглядом и плотоядно облизала губы.

«Хищница!»

— Вот друг зашел, разговариваем.

— А как нашего друга зовут? — девушка ловко подхватила бутылку вермута и ахнула — Кеша, вы такой ништяк бухаете, а почему нас не угощаете?

— Дина, сейчас принесу. Его разбавлять надо, иначе потеряешься в четырех стенах. Дай поговорить с человеком.

Уже оборачиваясь к двери, девушка бросает озорной взгляд на меня и делает щедрое предложение:

— И ты заходи, таинственный друг. И нам найдется, о чем побеседовать.

Кеша откровенно ухмыляется.

— Девчонки у нас в меде простые, как две копейки. Так что не теряйся.

У меня же в голове так и застыл образ Иришки и размениваться на меньшее больше не хотелось. Хотя, казалось бы, вот идеальный вариант! Медичка, то есть дама на секс отмороженная, фигура отпад, лицо оставим для обложек журнала. Возможности и место? Все решаемо! А вот желания никакого нет. Видимо, наелся быстрых отношений и перехожу на следующий этап в своей жизни. Пора.

«Хм, и надолго меня хватит?»

— Кеша, извини, но я не останусь. Дай мне все, что у тебя есть из музыки, дома сам поищу, а потом закину обратно. Вместе с пивом.

— Ты меня прям удивляешь, Серый. Дина на тебя конкретно запала. А она, скажу тебе, огонь! И кому попало не дает. Ого, да у тебя кто-то есть? Планы на сегодня?

— Считай, что так.

— Познакомишь?

— Ты ее уже видел позапрошлой сенью.

— Эта та рыженькая фифа? — глаза у Кеши было сейчас такие удивленные, что я засмеялся.

— Неважно. Все это не так важно.

— Ну ты смотри! Серый, постоянно удивляешь.

Около соседней пятиэтажки я внезапно заметил знакомую бежевую «Волгу».

— Дядя Саша, привет!

— Серега! Легок на помине. Не зайдешь на рюмку чая?

— Извините, тороплюсь. Не знал, что вы дома.

— Неделю уже, опять с твоим батей разойдемся по отпуску.

— Он все равно с мамой в санаторий собрался.

— Тоже дело хорошее. Вижу, просьба у тебя ко мне некая имеется? — с хитрецой подмигнул мне самый лучший друг отца.

— Машина нужна, — честно ответил я. Со своим человеком было всяко удобней мотаться, чем с такси.

— Ну какие проблемы, давай завтра. Я свободен. Звони прямо с утра.

— Спасибо! За бензин заплачу.

— Еще чего! Пирогов еще Нина напекёт, маме передашь.

Вот и половина свободной субботы ушла на то, чтобы квартира Марго стала несколько уютней. Благо финансы выделены, а все покупки высмотрел заранее. Дядя Саша только диву давался моей изворотливости и находчивости. Несколько раз товар мне выносили из подсобок, кое-где я не стоял, как все в очереди. «Смазка» и связи здорово облегчали в бытовом плане жизнь. Ну блат и в будущем никуда не ушел. Того же хорошего медика попробуй найди без знакомств.

— Ну ты орел! — пробасил дядя Саша, когда мы с большим трудом засунули на заднее сиденье стиральную машинку-автомат. Багажник уже был забит под завязку. Постельное белье, шторы, посуда, немного мебели, которую еще требовалось собрать. Чего только не нужно для домашнего уюта.

— Да хорошие люди попросили помочь. Я же не забесплатно это делаю.

— Понятно. Ты студент и должен крутиться. Но, вообще, Сереж, ты молодец. Читал про тебя в газете. Так держать! Это мы механики, морда в мазуте. Вам молодым надо дальше идти. Куда едем?

— На набку, я покажу.

Черед полчаса мы закончили выгружаться. Я парень крепкий, дядя Саша бывший гиревик с железной хваткой. Так что перетаскали вещи быстро. Осталось найти слесаря, чтобы поменять часть сантехники и подключить машинку к воде и канализации. Ну это решаемо. Остальное сам сделаю.

— Колись, студент. Не зря ведь стараешься? Девок сюда водить будешь, пока хозяева в отъезде?

— Дядя Саша!

— Ну дело молодое! Тебе, если что в «Балатоне» надо, говори, не стесняйся. Батя потом чеки отдаст.

— Я подумаю!

— Бывай! Звони обязательно. И пусть мама к нам зайдет.

— Спасибо.

Я проводил взглядом крепкого, пусть и в годах дядьку и еще раз поблагодарил неизвестно кого или что за возможность снова увидеть их всех живыми и молодыми. Пусть все немного не так, как в той жизни, но и это так здорово! Хорошее настроение придало сил, и я взялся за разборку привезенного. Работа сама себя не сделает. Сначала займёмся посудой, потом шторами.

— Олег Владимирович, я пока выпадаю из ваших планов. Нужно готовиться к празднику.

Овсянников отвлекся от какого-то толстого фолианта и повернулся ко мне:

— Хорошо, Сережа. Мы и так тебя слишком уж напрягаем.

— Так отрабатывать надо вашу матпомощь.

— Кстати, о ней. Тут начальство на днях разродилось премий. Зайди в бухгалтерию, получи.

— Спасибо.

— Спасибо тебе.

Я уже собирался уходить, когда вспомнил о важном:

— Олег Владимирович, есть какие-то планы на лето?

Главный археолог области хмыкнул и с недовольным видом уставился на меня.

— Это ты записку в обком подал? Зачем лезешь поперек батьки в пекло?

— Есть резон, — я, не дожидаясь приглашения, бухнулся на колченогую табуретку. — Как вам такое, что у меня есть выход на тех, кто даст нам финансов столько, сколько потребуется? Ведь Первому и остальным шишкам в год юбилея нужен обязательный успех.

— Мы не копали там никогда.

— Но находки уже были. Да и сами знаете, обычно церкви строят там, где раньше располагались священные капища язычников. И в летописях упоминают Священную рощу. Там точно что-то есть!

— Заостровье место перспективное, но нужна тщательная подготовка.

— Средства будут и рабочих рук пригонят.

Я, конечно же, хитрил. Так как знал, что около Заостровской церкви в будущем найдут много старинных предметов. А не так далеко будет найден в тех местах самый ценный клад аж 12 века. Полтора килограмма монет, серебряные украшения из различных мест, даже с Киева и Волыни. Там находился в те времена новгородский «у Вихтоуя», который был упомянут в перечне погостов князя Святослава Ольговича 1137 года. Жаль, не знаю точного места, но с помощью геофизиков все решаемо. Начнем с малого.

— Мы распылим силы, Сережа. В Псарево тоже надо копать.

Я отмахнулся:

— Из Москвы приедут люди, так что на все локации хватит. И главное — знать где копать. Курганы мы закончили в том году. Похоже, что они стояли на отшибе. Ведь линия берега за это время здорово изменилась. Он за сотни лет вымыт и обрушился. Да и вряд ли чудской народ жил на этом берегу. Все пришедшие сюда племена скорее всего селились издавна на левом. Там удобней, много притоков втекает, и почва плодородней. Заливные луга и лес.

— Тогда что было тут?

Я сделал вид, что задумался. Не хотелось за так делиться информацией. Но главный археолог запросто так от меня не отстанет:

— Видимо, здорово почитаемая священное место. Не мне говорить вам, что религия в те времена значила для людей больше, чем их жизнь. Потому главного жреца и его жену или любовницу захоронили на правом берегу. Могилы даже не разграблены. О них давно забыли.

— Интересная теория у вас, молодой человек, но имеющая право на жизнь. И как ты догадался, что на берегу именно курганы?

— Случайно. Искал натуру для фотосъемок. А что, народу мало, автобус туда доезжает и трубы с АрхБума в кадр не лезут. И показалось мне как-то подозрительным это место. Ну и приехал с инструментом, копнул. Угадал, как видите.

Археолог кинул в меня острый взгляд и нахмурился:

— Везет тебе с раскопками, да и с прочим. Так что я крепко подумаю. Говоришь, денег дадут?

— И даже больше. Можно запросить самолет для аэрофотосъемки и геофизиков для проведения исследований. Прошерстить все вокруг на предмет скрытого.

— Ну ты замахнулся, — озадаченно хмыкнул Овсянников, а затем крепко задумался. — Дело хорошее, но у нас в области нет специалистов по этому профилю.

— Найдем. Страна большая.

Археолог вздохнул. Он откровенно побаивался внимания высокого начальства, но в историю с великими открытиями войти очень хотелось. Наконец, он извиняющим тоном произнес:

— Слушай, Сергей. Если уж у тебя так получается рулить с начальниками, то, может, ты возьмешь негласное руководство раскопками у церквей на себя! Формально я попрошу Липневского. Но сам понимаешь, против тебя ему …

«Ничего себе неожиданное признание заслуг!»

Хотя в глубине души понимаю, что Олег Владимирович полностью прав. Потому что за мной опыт пожилого и много чего повидавшего человека.

— Договорились.

— Сереж, подожди!

Светлана Владимировна догнала меня на выходе из здания.

— Привет, Светуль.

В щечку целоваться не стали, слишком много посторонних глаз. Вроде никого не видишь, но они обязательно есть. И поэтому мы вели себя в Гостиных дворах и на публике, как коллеги.

— Ты куда-то пропал, не звонишь.

Да, вот в чем минус иметь женщину. Ты уже по факту ей должен. Чувство собственничества у слабой половины развито неимоверно! И ведь все не раз с ней обсуждалось.

— В прошлые выходные уезжал по делам. Сегодня вот целый день бегаю.

— А мне детей вечером оставить не с кем. Если только завтра днем.

— Завтра не знаю, Свет. Мне к Новому году готовиться надо.

— Понятно.

И такой вид у нее, как будто это я поматросил несколько лет и с ребенком бросил. Как тяжело все-таки с ними и без них… ну так себе.

— Светик, давай не начинай. Это жизнь. На неделе созвонимся.

— Хорошо. Что с Новым годом?

— Буду в компании.

— И девушки будут?

— И девушки, — я остановился. В принципе этот разговор ждал давно. Все женщины одинаковы и обязательно стремятся свить семейное гнездышко. — Мне кажется, что нам пора поговорить?

Светлана поняла, что перегнула палку и покачала головой:

— Нет, извини. Просто тоскливо как-то.

Некоторое время мы шли рядом молча. Черт, эта моя манера вести себя с женщинами покровительственно! Сказывается все-таки настоящий возраст. Дамы это остро чувствуют. Им всегда нужен добрый папочка.

— Пока, Светуль. Как освобожусь, позвоню.

Бегу стремглав на подошедший трамвай. И остро ощущаю на себе сверлящий меня в потемках женский взгляд. Нет, пожалуй, пора рвать и эту связь. Ни к чему хорошему она не приведет. Придется все-таки со Светланой изъясниться. Эх, где разговор, там и постель. И слезы. Но виноватым себя совсем не ощущаю. Я раскрыл Светлану как женщину, придал ей бодрости и уверенности. Дальше сама выплывет. Зачем ей тухнуть с этим мужланом? Обязательно найдет себе кого-нибудь. Она же еще молодая! С такими радужными мыслями успокаиваюсь. Без знакомства со мной Светлане было бы еще хуже. Так что нечего стыдиться.

Вываливаюсь из трамвая на конечной остановке, что находилась на улице Урицкого. Здесь трамвайные пути расходились в разные стороны. Направо в южную часть города, десять километров вдоль Северной Двины до Второго лесозавода. Там частенько остановки лесозаводами меряются, которых уже и нет давно. Налево обратно в город и в Соломбалу на север. Внезапно кто-то мне перегораживает дорогу.

— Это судьба, Караджич!

Иришка! Стоит и хохочет в своей смешной шапочке. Весело ей стало, понимаешь. Внезапно меня самого окатывает чувством радости. Все проблемы смыло как ни в чем не бывало.

— Ириска! Ты-то как тут?

Еле сдержался, чтобы не заключить девушку в объятья. Мы все-таки не пара и даже не друзья.

«Странное какое ощущение!»

— Я у девчонок в общаге задержалась. Готовим выступление. А ты?

— Аналогично. Иду танцевать.

Ирина неожиданно засмущалась. Тоже ощущает себя не в той тарелке.

— Можно мне посмотреть?

— Ну а чего? Пошли!

Я перехватил у девушки тяжелый портфель, и мы заскакали по дорожке ко второму корпусу института. Репетиция идет все там же в вестибюле.

— Это что за музыка такая? Никогда не слышал. Эй, Рыба, чуешь какие ритмы пошли рваные.

Николай Старостин второй номер в нашей программе. Парень необычайно ловкий и, как оказалось, драйвовый. Я так называю тех, кто ловит от танца настоящий кайф. Готов жить им. Без этого не добиться успеха.

— Так на днях из загранки привезли. Самый свежак. Пока до дискотек еще дойдет.

— Дэла! Работаем.

Я разминаюсь и под восторженные возгласы девчонок начинаю движения. В этот раз будет больше верхов. Если Колян приветствует чистый брейк-данс, ловко срисовав с попавших в наши руки видеокассет фишки. То я больше люблю хип-хоп. Движения сверху — стрит, локинг. Хотя иклассику типа Ту Степ или Крисс Кросс не отвергаю. Не знаю каким Макаром через десятилетия и чужую память пронеслись они во мне, но у меня все отлично получается. Движения приходят как будто изнутри. Как это во мне устроено?

Парни во все глаза уставились, вылавливая малейшие финты руками и ногами. Они молодцы, схватывают сразу, импровизируют, я их поощряю. Ну что ж, вроде неплохо получается. Подхожу к зеркалу, надо отточить некоторый движняк. Замечаю в отражении Иришку. Стоит чуть в сторонке задумавшись. Явно не в восторге от экзальтированности наших поклонниц. Те и сами танцуют и довольно смело. Будут изображать в зале группу поддержки. Ох, чую нахлобучат мне в этот раз. Но хрен с ним! Свободу свободовыражению!

— Меня в общагу позвали, парни днюху отмечают. Пойдешь со мной?

Ирина неожиданно скуксилась:

— Я есть хочу, даже не обедала сегодня.

Я вздыхаю. Какая она еще местами… невзрослая…

— Сейчас доскочим до кулинарии. Тебя потом домой на такси отправлю. С вахты родителям маякнешь.

Видимо, Ирише нравится мой решительный настрой. Она тут же соглашается, и мы бежим через проспект Ломоносова к ресторану «Двинские хори». Под недовольным взглядом продавщицы мы заваливаемся в кулинарию за пять минут до её закрытия. Но та быстро теплеет от моего изрядного выбора. Хорошая выручка резко повышает вежливость персонала.

— Вот этих котлеток нам, пожалуйста, штук двенадцать и столько же бифштексов. Мясо хоть в них есть?

— Свинина и говядина! Ничего лишнего! — божится продавщица. — Пирожки вот берите, свежие.

— Ир, ты какие любишь?

— С зеленым луком и яйцом. И вот эти рыбные котлетки мне возьми, пожалуйста. Мы их тут уже покупали. Вкусные!

— Так из трески, девушка! Не сомневайтесь. У нас повара хорошие.

А я вот сомневался. Но все равно взял. Продавщица довольна и нам улыбается, быстро упаковывает все в бумажные свертки. Как ловко у нее получается их сворачивать!

— И хлебушка нам подайте, скока влезет в кулек.

— Сок какой-нибудь.

Я вспоминаю про авоську в кармане и киваю:

— Яблочно-виноградный.

Ирина пристально глядела, как я расплачиваюсь, вынимая несколько трешек из толстой пачки премиальных, и уже на улице высказала:

— А ты у меня богатенький Буратино!

До меня не сразу дошел смысл некоторых из высказанных ею слов.

«Уже, получается, „У меня“?»

И стоит такая, хитро улыбается. А ведь Ириша здорово изменилась. В восемнадцать лет год много решает. С этой барышней надо держать ухо востро! Но до чего хороша, чертовка! Так и светится изнутри. Боже, как мне не хватало её искренней теплоты.

«Так. Это что еще за старческое ворчание? Я её люблю, и точка!»

Вот так внезапно и приходит понимание Настоящего. Сущего. Чего мы стоим и зачем живем. Для любви, братцы. Она нас ведет нитью Ариадны через мрачные двери Вселенных. Я и погиб Там, вспоминая всех любимых мне людей. Не это ли помогло открыть врата Ада?

— Чего стоим? Чего ждем? Побежали. Нас давно ждут!

Как легки мои ноги, как длинны мои крылья, как велико мое счастье!

Глава 26 Следующий день следующей жизни

Вроде бы ни к одному событию года не готовишься так тщательно и продуманно, расписываешь каждый шаг и час, но все равно что-то, да и упустишь. Я закрываю дверь холодильника и обреченно вздыхаю:

— Мам, у нас нет майонеза!

Мать, занятая хлопотами на кухне, подняла на меня испуганные глаза.

— Вот я полоротая! Совсем забыла!

Я бросаю взгляд на часы и понимаю, что мы можем запросто остаться без оливье. А какой Новый год без традиционного блюда советской кухни. Не зря во всем мире его называют «Русский салат».

А скромное застолье уже запланировано. Мы решили сначала посидеть семьей, потом я убегаю к Кеше, после… Сердце неожиданно ёкнуло. Боюсь, переживаю? Нет, праздник обязательно должен пройти, как задуман. Иначе быть беде. Нуда, вот такой я временами суеверный. Решение принято молниеносно.

— Мам, я в магазин! Мне тут должна одна девушка позвонить. Путь обязательно перезвонит или оставит номер телефона. Обязательно! Ты поняла?

— Поняла, не маленькая! — мама вытирает руки полотенцем и достает кошелек. — Беги сразу в новый магазин. В «Восходе» вряд ли майонез есть. Народ все перед праздниками расхватал.

Я отмахиваюсь от денег и на бегу запахиваю куртку. Улица встречает меня знатным морозцем. Ого, уже ближе к тридцати! Народ ночью обязательно вывалится гулять и под градусом запросто можно обморозиться. Хотя людей будет много, замерзнуть насмерть не дадут. Да и нет еще в этом мире на дверях кодовых замков. Заходи и грейся!

Ох, как уши прихватило, пожалел, что выскочил без шапки! Вот и новый дом на той стороне улицы Энгельса, в котором в моем времени был магазин «Диета», здесь построили на год раньше и по иному проекту. И магазин в нем разместился непростой, а так называемый «Потребительский». Видимо, кого-то наверху коробит от слов «Кооперативный».

Цены в нем чуть дороже, на мясо сильно дороже, но зато и выбор есть всегда. Не хуже, чем на рынке. Несмотря на дороговизну и день, народу много. Я шустро занимаю очередь сразу в несколько отделов и бегу к кассе. Самообслуживание здесь только в булочной. Зато минут через двадцать вываливаюсь на улицу с тремя банками майонеза, палкой сервелата и авоськой, полной оранжевых апельсинов. Возьму с собой. Молодые организмы много едят.

Как бы ни было, но в этом магазине частенько продавалось то, что приходилось искать по городу. И не сказать чтобы народ плевался от завышенных цен. Копченую колбасу и вырезку каждый день есть не будешь. На праздник купить или выходные, это, пожалуйста. Народ стал жить заметно лучше, ярче одеваться и уже не стоял в очередях абы за чем. Хотя победить очереди в Союзе задача, надо сказать, нетривиальная.

Люди с некоторой настороженностью относились к появившемуся на прилавках изобилию. Вдруг завтра все сызнова перемениться в худшую сторону? Как текущий курс партии. Я как-то задавал соседским мужикам наводящие вопросы. Ко всей этой галиматье со сменой генеральной линии работяги относятся показательно пренебрежительно. Хлеб и водка в магазинах есть, значит, живем!

Вот такие они — простые русские люди. Сами не знают чего хотят. За уши их тянут в царство коммунизма. А он им зачем?

Кстати, зачем?

Мама, как обычно ворчит насчет моего постоянного транжирства. Ей до сих пор непривычно, что сын самостоятельно зарабатывает. Я заливаю о недавней премии. Хотя та уже вся потрачена. Ведь после грандиозного новогоднего концерта пришлось это дело отметить. Наотмечались мы так, что я в кои веки опоздал на занятия. Некому просто было разбудить.

Получив ожидаемый втык от преподов, я был на следующий день вызван на ковер повыше. Партии и общественности почему-то не понравились мои слишком смелые танцы. Да и музыку я постоянно использовал только иностранную. А это подозрительно.

Сволочь Наволоцкий перед уходом в райком решил устроить мне напоследок обструкцию. Сам себе беду накликал, придурок. Ну что ж, не хотел никого трогать, но, видать, придется. Я выгнал из парткома всех, кроме секретаря и сделал звонок, передав затем трубку побледневшему партийцу. Совсем мышей перестали ловить эти товарищи из парткома. Уж ректор в курсе, что меня лишний раз трогать нельзя. Слишком большая игра ведется на нашем поле, чтобы в нее влезали разные тараканы.

Дождавшись окончания короткого разговора, я напоследок забиваю крышку гроба:

— Тимофей Николаевич, есть мнение, что Наволоцкий недостоин дальнейшего продвижения по комсомольской линии. Не кажется ли вам, что парткому стоит отозвать свою визу. Ведь у нас в районах остро не хватает учителей математики.

Больше всего мне понравилось выражение глаз нашего хамоватого комсомольского вожака. Видимо. Понял, что настал зайчику писец. А по мне и заслуженно. Вот Коля Ипатьев — человек, человечище! А рулил ведь намного большим и значимым студенческим движением. Человека определяют не его слова, а дела. И польза для общества.

День пролетел как-то незаметно. Убрал в кои веки у себя в комнате. Разобрал по пачкам фотографии, развел проявитель и фиксаж для пленки. Возьму к Кеше фотоаппарат. Погладил рубашки и даже получилось вздремнуть пару часиков.

Сидели с мамой по случаю торжества в большой комнате около брызжущего праздником телевизора. Я открыл шампанское. Дядя Саша помог достать хорошего в «Альбатросе». Поворчал для порядка, мол молодежь деньги на шипучку транжирит. Заодно прикупил там хорошего кофе и коробку шоколадных конфет. Это уже на квартиру. Шикую!

— Давай, за тебя мама. Чтобы Новый год был счастливым и удачным.

— Спасибо, сынок! Ой, какое вкусное шампанское!

— Так выдержанное.

— Где достал?

— Там уже нет!

Чеки через Кешу куплю и отдам. Батя их соленым потом зарабатывает.

По телевизору праздничные концерты. И не только для старшего поколения. На второй программе показывали запись недавно прошедшего рок-фестиваля. Пусть и малость причесанные, но рокеры все равно смотрелись безумно интересно на фоне безвкусной советской эстрады. А ведь из них может выйти толк, если перестанут копировать Запад.

Наверное, это правильно вместо бурного неуправляемого потока выпускать стихию творчества народных масс через определенные шлюзы. Только не надо дешевых слов про свободу выражения. Все это быстро превращается в хаос и анархию. Чем это кончается, мы отлично знаем.

В девяностые был одна-единственная свобода — сдохнуть любым возможным способом.

Мама с интересом взглянула на меня:

— Вот уж никогда не думала, что мой Сереженька станет таким шустрым. Ты здорово переменился.

— Надеюсь, к лучшему?

— Ой, даже не знаю. Лезешь вечно куда попало. Забыл, как тебя прямо у дома шпана чуть не зарезала?

— Ну, мам, вспомнила. Милиция нас бережет. И просящему и дается! Чего сидеть под забором и тухнуть?

Накладываю себе щедрую порцию оливье.

Мама вздыхает. Взрослые детки — большие бедки.

— Может, ты и прав. И друзья твои старые делом занялись. Иннокентий в мед поступил, Паша куда-то собирается, такой живчик стал, курить бросил. Я слышала, что Коля в армии остаться хочет.

— Насчет его не в курсах. Он Кеше пишет. Сегодня обязательно спрошу.

«Это провал — подумал Штирлиц!»

— Все, тебе хватит пить. Возьму бутылку к девчонкам. Пусть попробуют.

— Да я не против. Мам, завтра меня рано не жди.

— С девушкой будешь? Когда уж познакомишь? Раз снова с ней, значит, это серьезно.

Даже не знаю, что ответить. Моя старый я борется в этом вопросе с новым. Жизненный опыт с юношеским максимализмом. Дьявол побери, я уже начинаю забывать, каким был раньше. Полным ходом идет перерождение.

У Кеши уже стоял дым столбом. В советских тесных квартирах устраивать гулянки было сложно, но возможно. Родители Иннокентия терпели их по причине тщательного устранения всех зримых последствий. В этом деле мой друг обладал недюжинными организаторскими способностями.

Дверь открыла незнакомая и уже чуть-чуть пьяненькая девушка. Я отправил с ней на кухню кулек с продуктами и сразу заглянул в комнату, наполненную праздничным шумом. Меня дружно поприветствовали и тут же сунули стакан в руки. Даже не заметил, как прошли несколько часов до встречи Нового года. В этот раз в основном присутствовали заслуженно знакомые лица. И Паша пришел с новой пассией, девахой выше его ростом. Он здорово похудел и выглядел неплохо.

Затем все дружно смотрели выступление Генсека и слушал бой курантов. Второпях разливалось шампанское, ребята замерли, стараясь поймать последние секунды уходящего года. Дьявол подери, я прожил тысяча восемьдесят третий год второй раз! Это уму непостижимо. А что я делал в прошлой жизни? Учился, ходил в походы и экспедиции. В принципе тоже было неплохо. Но не сравнить с бурной энергетикой новой судьбы в ином мире. Так держать! Так что по факту это все-таки первый прожитый в этом времени год. Запутаешься со все ми этими темпоральными проблемами.

— Серый, ты чего замер! Давай бокал!

— Ура, с Новым годом, ребята!

— С Новым годом, новым счастьем всех!

— С новыми радостями!

— Ура, товарищи!

Уши аж заложило от дружного ора. Чокаюсь с друзьями, кричу вместе со всеми разную ерунду. Эмоции захлестывают и выплескиваются наружу. Так встречать Новый год намного приятней, чем стариком в одиночку. Там у тебя уже нет никакого будущего и счастья, а здесь еще все впереди. Все впереди!

— Ребята, гуляем!

— Кому еще шампанского?

— Покидаешь нас?

Кеша в веселом настроении. Таким он мне нравится. Душа компании, с еще не застывшими глазами будущего наркомана.

— Что поделать, встреча назначена.

— Именно сегодня?

Иннокентий многозначительно роняет:

— У него, Паша, романтическая свиданка с продолжением.

Павел с ухмылкой смотрит на меня:

— Ты бы уж остановился, чертяка. Каждый раз тебя с другой вижу.

— Когда успеваешь?

— Так бегаю на набережной.

— Вот жук! Но сейчас не угадал, старая пассия.

Кеша поинтересовался:

— В этот раз серьезно?

— Не знаю, парни. Чего гадать? Посмотрим!

— Ну тогда удачи. Серый, тебе этих…резиновых не надо?

— Спасибо, сами с усами.

Вываливаюсь на улицу и быстро двигаюсь по Выучейского к Морскому-речному вокзалу. Там рядом установлена главная городская ёлка. Компания, в которой отмечала Новый год Ирина, подойдет туда. Несмотря на крепкий мороз в сторону реки движется довольно много народу. Ну разве испугаешь северянина стужей!

Все веселые, раскрепощенные. Все-таки самый светлый праздник в году. Со своими устоявшимися ритуалами и традициями. И пресловутое Рождество здесь ни при чем. В будущем оно так и не стало в отличие от Нового года таким популярным в народе. Хоть одно явное достижение советской власти.

Около ёлки шумно и людно. Даже идет какая-то развлекательная программа. Над людьми в неясном свете фонарей и праздничных огней поднимается пар. Кто-то успевает разливать прямо на морозе. Водка замерзла и льется тягучей струйкой. Слышен смех и радостные крики. В этот раз Иришку нахожу я. Её сложно не узнать по такой смешной шапке. Подкрадываюсь сзади и кричу:

— С Новым годом!

Не сговариваясь, мы обнимаемся. Глаза девушки радостно поблескивают. Щеки расцвели румянцем и наши губы невольно приближаются друг к другу.

— Ну вот еще! Вы не знали, что целоваться на морозе вредно?

Ба, какой знакомый голос!

— Марина, а ты здесь какими судьбами?

Но Соколова не одна и потому проблемой у меня, судя по всему, не будет. За ней высится фигура какого-то здоровенного парня.

— Так мы же вместе в клубе занимаемся. У Ирины на редкость хороший голос.

«Вот дурак! Она же прекрасно поет под гитару!»

— Извини, забыл, — пожалуй, стоит перевести разговор на другую тему. — Вы давно тут?

— Достаточно, чтобы околеть. Обратно собираемся. Или у тебя какие-то планы?

«Вот какое тебе дело?»

Нет, на фиг такие связи в институте! Ведь вроде обо всем договорились, но все равно между нами ощущается некоторая недосказанность. Хотя мне сейчас по барабану. Пиратский фрегат отчаянно идет на абордаж:

— Да вот хочу украсть у вас одну девушку.

Ирина удивленно вскидывает глаза. Об этом мы не договаривались. Но она тут же соглашается.

«Я угадал!»

— Тогда мы пошли?

И правильно, нечего долго на холоде разговаривать. Хватаю девушку под локоток и тащу из толпы.

— Двигаем, а то ты замерзла.

— Да, я такая мерзунья! Столько на себя нацепила, но все равно жуть, как продрогла. А мы, вообще, куда?

Выскочили после площади Профсоюзов на проспект Павлина Виноградова. Прямо по проезжей части фланирует подгулявший народ. Ничем его не остановишь! Пахнет морозной свежестью и горьковатым привкусом дыма. Деревяшек с печным отоплением в этом районе еще полно.

— Увидишь.

Дотянуть до заветного дома одним прыжком нам не удалось. Иришу затрясло. Как бы ни простыла бедняжка! Тяну её в первый попавшийся подъезд и тащу на второй этаж к батарее.

— Пимы снимай. Господи, у тебя ноги чистые ледышки!

Кое-как отогреваю девушку, и мы снова выскакиваем на мороз. В такой день надеяться на такси нет смысла. Еще десять минут и мы на месте. На Набережной никого, только северный ветер гуляет на просторе, выгоняя из-под одежды последнее тепло.

— Проходи!

— Что это за дом? Я думала, мы идем к твоей компании.

— Насиделись уже. Ох-ты, у самого руки замерзли.

Еле открыл хитрый замок и втащил девушку внутрь. Ирина с любопытством озирается. Убранство в прихожей пока скромное.

— Это чья квартира?

— Сегодня наша. Или ты против?

Вот она, решающая минута.

— Нет, конечно! — Ирина задумалась. — Но как-то все скоропалительно.

— Как и все в нашей жизни, малышка. Ты давай раздевайся и быстро в ванну, под горячую воду! Сейчас тебе полотенце выделю. Не хватало, чтобы ты у меня еще заболела.

Девушка недоуменно оглядывается на меня. Но помалкивает, отдав право принимать решение. И в самом деле она здорово замерзла. Вон как её колотит!

Пока она отогревается, я быстро накрываю в большой комнате стол. В принципе все готово и лежит в холодильнике. Ломтики янтарной соленой семги, буженина, оливки и фрукты. Есть еще конфеты и вино. Так, а вино ли, дорогой товарищ, после такого мороза пить? Пора ставить кофе, благо кофеваркой я разжился.

Девушка вышла из ванны при полном параде. Даже успела губы накрасить. Трикотажное шерстяное платье отлично облегает её стройное тело. Разгоряченное лицо с удивлением озирает богато уставленный праздничный стол и включенный телевизор.

— Ого, какой хороший цвет!

— Так сегодня же начали трансляцию на новом оборудовании. Не слышала разве объявление?

— Точно! А что за название у телевизора такое интересное? Из Прибалтики?

«Ага. Грюндвиг вряд ли в Риге собирают. Марго могла быть поскромней!».

— Импорт. Знакомые уехали в длительную командировку. Вот приглядываю.

Ирина ехидно улыбается, но помалкивает. Умная девочка! И чертовски привлекательная!

«Какого рожна тебе еще надо?»

— Начнем с кофе.

— Давай. Я пока тебе бутерброд сделаю.

«А она хозяйственная! Моментом притащила из холодильника забытое мной сливочное масло, ножи и вилки. А я растяпа!»

Наливаю кофе, плеснув туда незаметно заначенного на всякий случай коньяка. Тоже подгон из Москвы, но уже от Зайцева.

— Тогда за Новый год!

— За нас.

«Ох, хитруля!»

Ирина делает глоток, затем задумчиво спрашивает:

— Там точно только кофе?

Я смеюсь и показываю бутылку:

— Думаю, это нам сейчас не повредит.

— Не повредит, — соглашается девушка и с любопытством пробует оливки. Затем с аппетитом накидывается на бутерброд с семгой и соленым огурчиком.

— Ты особо не налегай. У нас еще сладкое есть.

— Мы потратили столько калорий и будем еще тратить, что мне все можно. Не бойся. Я не потолстею. Не та порода.

Ну и взгляд. Это совсем не та девчонка, что я знал год назад. Открывающая для себя взрослый мир. Как быстро они становятся женщинами! Мы пьем кофе, я уже чистый коньяк в скромных количествах. Ириша также не отказывается от добавки его в кофе. С мороза быстро хмелеешь. Её глазки масляно поблескивают в уютной полутьме. За такой свет Марго мне обязательно поставит пять.

Каким-то образом она оказывается на моих коленях. Мягкие руки обвили шею, а губы жадно впились в мои. Поцелуи становятся все жарче, а руки шаловливей. Знакомое ощущение, и я быстро теряю голову. Но, похоже, что и она тоже. Знойный шепот сводит с ума:

— Сделай со мной то, что ты так хорошо умеешь.

Я мягкий человек, не могу отказать женщине. Хватаю Иришку на руки и тащу в спальню. Там все давно готово. Я ведь предчувствовал, чем это все закончится. Не был на сто процентов уверен, но…

Все, дальше молчок. Губы будут плотно заняты. Как же она горяча и податлива! И как не вовремя заедает молния!

— Ты такой бодрый, нисколечки не устал.

Я благосклонно принимаю комплимент. Заслужил! Иришка нашла в шкафу непонятно как туда попавший шелковый халатик и сейчас щеголяет в нем, показывая мне свои длинные ноги.

— А кто тут у нас зайчиком скачет?

— Мне хорошо, мне хочется плясать! Давай включим телевизор, сейчас по всем каналам концерты идут.

— Пошли тогда перекусим.

Мы кормим друг друга разными вкусностями, смеемся, целуемся. Я не тороплюсь к очередной близости. Этот забег надолго, стоит рассчитать силы. Девушка уже ведала, что хочет от меня и была податлива. Она познала постель с разными мужчинами и считает себя взрослой.

«Маленькая наивная девочка!»

Иришка шепчет мне интимно в ухо:

— Те бывшие тебе в подметки не годятся.

— Они просто молодые и неопытные.

— Дело не в этом. Ты умеешь делать приятно не только себе. И ты быстро разгадал позу, от которой я буквально чумею. Я раньше о таком и не догадывалась.

— Я рад, что тебе понравилось. Я старался.

Не стоит же ей говорить, что это лишь физиология.

Осторожно распахиваю халатик и целую её грудь. Хоть тут ничего не изменилось. Те же приятные формы и девичья упругость. Мои руки сползли вниз по животу, огибая золотистую шерстку. Ирина выгнулась, как кошечка.

— Как хорошо!

Эх, знала бы девочка сколько шишек мы, мужчины, набиваем, пока научимся делать все правильно. Жизнь — это огромная учебная площадка. Она щедра к прилежным ученикам и больно бьет нас за ошибки. И не факт, что пойдет впрок и вторая жизнь. Поцелуи пьянят больше чем алкоголь. И скоро мы снова уходим в небольшую уютную спальню. Творить любовь. Самое лучшее, что придумали люди.

Засыпаем уже под лучами робкого утреннего солнца. Оно еще по-январски низко, давая слабые отсветы на реку. Иришка сладко посапывает на моем плече. Все-таки устала, малышка. Бодрилась, прыгала, но в какой-то момент отрубилась. Сладкая нега наполняет мое естество. В кои веки соединились физиология и чувства. Нет, секс без любви здорово оскоплен. Наверное, потому люди постоянно ищут все свежие ощущения.

Странно. Новый год новой жизни. Рядом та, которую уже один раз потерял. Круг замкнулся. И что-то там ждет меня впереди? Но вместо тревоги душа наполнена умиротворенной уверенностью. Мы обязательно сделаем этот мир лучше! Не волшебством или иными сверхспособностями. Простым неустанным трудом и добром. И, конечно же, горячей любовью.

Ал Коруд Студент в СССР 3

Глава 1 Где наша не пропадала

— Караджич! Сергей!

Вот дьявол! Голос Новожилова, нашего препода по средневековой и всеобщей истории звучал требовательно. Да ему и не откажешь, все-таки проректор по научной работе. Не его бы помощь, хрен бы мне разрешили столько времени уделять не учебе, а археологии и исканиям. Да и в будущих раскопках его помощь еще не раз потребуется. Май стремительно нес меня к новой череде важнейших для моей судьбы событий.

— Да, Юрий Константинович.

Новожилов был в пединституте старожилом, работал на кафедре уже более тридцати лет, потому его все уважали. Лекции Новожилова были оригинальны, в таком темпераментно-агрессивном ключе. Зачастую в них можно было почерпнуть больше, чем в учебниках. Строгий, но справедливый он мне импонировал прежде всего, как профессионал. В будущем с этим как-то было не особо.

— Я все понимаю, Сергей. В свете предстоящих событий и твоего замечательного умения нахапать себе массу лишнего. Но когда ты все-таки соблаговолишь отдать мне работу за семестр?

— Э… Как только, так сразу, Юрий Константинович!

— Караджич!?

Я начал лихорадочно соображать, в какой день получится впихнуть необходимые пару часов для написания этой работы. В принципе материал готов, осталось его скомпоновать и придать благообразности. Это я неплохо умел. Липневский как-то надо мной открыто пошутил. Мол, я умудряюсь в ведре воды размешать крупинку растворимого кофе, не теряя при этом его аромат. А чего не писать много? Благо пишущая машинка, к тому же электрическая у меня имеется. Спасибо Марго, подогнала по случаю. Помню, батя только хмыкнул, глянув на нее внимательно. Он-то был в курсе, сколько такая может стоить в валюте. Отбрехался тем, что дали на время для работы. В принципе, учитывая то обстоятельство, что я вошел в комитет по организации юбилея города, такое вполне могло быть.

Да и родители, честно говоря, втайне гордились мной. Занят настоящим делом, и не ерундой какой-нибудь навроде «общественной» работы. Батя в отличие от мамы, крайне отрицательно к подобной относился. И в партию не вступил, и на профком вечно плевался. Наверное, потому его карьера не задалась, да и не стремился он особо лезть наверх. При его золотых руках валюту отец мог всегда заработать, чем здорово злил «приближенных» к пароходскому начальству. Те же кроме бла-бла-бла на собраниях ничего не умели и потому оставались на голой ставке.

Поэтому я скрывал от отца, что имею выходы на самые верха. Реакцию отлично представляю. Старый морской волк посоветует сакраментальное — Подальше от начальства, поближе к кухне. Я и сам был раньше согласен с этой неизменно мудрой формулой бытия, но не в данной жизни. Сюда я точно попал не для сидения в уютном кресле. Сердцем чую, что спасение нашего общего мира зависит от количества добрых и важных дел, совершенных попаданцами и их соратниками. И точно верю, что любовь к малой Родине способна на многое. А как её привить, если не популяризацией исторической науки? Чтобы все — от мала до велика заинтересовались своей родней, собственными же предками и памятью веков.

Тут только дай толчок!

Пафосно звучит, говорите? Но высокой комиссии и, кстати, Марго моя идея явно пришлась по вкусу. Видимо, сквозило в ней нечто такое, задевающее почти всех. Ведь у каждого из этих серьезных дядек был когда-то свой отчий дом, дворик из далекого детства, поле или улица, которые остались им навсегда родней остальной огромной страны. Маргарита позже заявила, что у меня получается забалтывать всех. Хоть в пропагандисты иди! Ну это она просто забыла наши девяностые и каково приходилось работать челноком. И с таможней договорись, с ментами, с бандитами. Ну а покупатель? Он тоже любит ушами. Про свадебную индустрию, вообще, молчу. Там заикам и молчунам делать нечего. Людям надо устраивать праздник!

— Сергей, уснул?

— В пятницу с утра будет!

Проректор кисло усмехнулся:

— Ну не знал бы тебя, в жизни б не поверил. Но ты всегда свои обещания выполняешь или не обещаешь вовсе. Да и на лекциях моих присутствуешь. Скинем тебе за важное дело. Но ожидаю соответствующего уровня. Ясно понял, Караджич?

— Так точно.

— Иди давай. Эх…

Что хотел договорить Новожилов, мы уже никогда не узнаем. Мимо него пронесся рыжий вихрь и заключил меня в крепкие объятья. Дай ей волю и запрыгнет сверху! Ну если быть точным, то волосы у Иришки были скорее блондо-золотистого оттенка. Не полностью рыжие. Цвет редкий и не всегда сохраняется на всю жизнь. Эпиляции в этом мире еще нет и мною лично проверено, что цвет везде натуральный. Вот такая я дотошная сволочь! Нежно целую девушку в щёчку:

— Ты так на меня прыгнула, как будто сто лет не виделись.

Иришка тут же прижала голову к моей груди и жалобно протянула:

— Я соскучилась…

Я лишь усмехнулся. Молодость! Сейчас она мечтает меня видеть, мы ловим каждый час общения. И куда это потом только девается? Люди рано или поздно надоедают друг другу. И никакая любовь этому не поможет, остается лишь привычка. А еще лучше взаимное уважение.

На нас опять обращают внимание. Больно уж мы вольготно себя ведем, в эту эпоху так еще не принято. Мне вот лично по фиг, я и в той жизни был чувак отвязный. Ирина также со мной стала несколько раскованной, больше не боится каждого косого взгляда или сплетен за спиной. Но некие приличия все-таки соблюдать придется. Нам в этих стенах еще быть, а люди тут работают и учатся разные. Есть и завидующие чужому счастью или успеху. Вон Танька и Света с моего курса посматривают в нашу сторону, не сказать чтобы особо дружелюбно. Имели на меня виды. Но внезапно обломс нарисовался. Как и у меня нынче на потенциальный романтик с другими барышнями.

— Наше завтра отменяется. Надо срочно решить одну проблему!

Ирина тут же скуксилась. Она, вообще, нормальной девчонкой оказалась, но иногда корчит из себя «прынцессу». На меня это совершенно не действует, а её здорово злит. Должны же у нас быть хоть какие-то ролевые игры.

— Ну вот опять!

— Знала с кем связывалась!

— Мы так давно не виделись.

Под словом «виделись» девушка, конечно, подразумевает наши постельные встречи. Здесь у нас все в порядке. Подробности опущу. Ничего необычного. И я стал в сексуальном плане спокойней, и Иришка под моим чутким руководством опытней. Проза жизни, одно из её прекрасных проявлений. Странно, что это кому-то может не нравиться. Тогда бросьте пить, есть и ходить по прочим надобностям. Поверьте, секс дан человеку не просто так. Это своего рода искусство владения собственным телом и его ощущениями.

И да, мы с Нового года вместе. Сам себе удивляюсь. Сижу на попе ровно и никуда дёргаться не хочется. Надоело, что ли, бегать на сторону и возжелалось стабильности? Хотя о чем это я? Где я и где стабильность! Впереди сплошной туман и вносить его в жизнь девушки у меня планов не было. Просто Вселенная снова бросила нас навстречу друг другу. Давать обязательства на всю жизнь у меня сейчас не получится. Мы с ней об этом как-то откровенно поговорили. Без слез и истерик. И знаете, Ирина меня тогда всерьез удивила.

Как быстро все-таки взрослеют девушки! Это мы, мужики можем до сорока бегать мальчишничать. А женщины, как ни молодятся, но всегда в жизненных вопросах серьёзней нас. Потому мы не стали ничего загадывать на будущее. Как сложится, так и сложится. Я клятвенно пообещал налево не ходить, да и не особо уже хочется. Такая хорошенькая девчушка рядом. Чего тебе еще, сукин сын, надо? Со Светланой мы расстались относительно спокойно. Правда, разок пришлось её «успокаивать». Но точно последний! И все к лучшему. Она подала на развод, и у нее уже есть другой мужчина. Занята собой и новыми обстоятельствами. Хорошая женка никогда не пропадет!

Так, под ручку и двинули вместе в столовую. Обеденный перерыв недолог. Да и столовка за последние годы здорово преобразилась. Государство субсидирует половину закупок для образовательных заведений, потому при демократических ценах питание стало заметно лучше. Не хуже, чем в заводских столовых. А уж мне приходилось в свое время питаться там или в леспромхозах. В городских ресторанах не везде так сытно кормили. Помню, в одной леспромхозовской столовке на раздаче стояли бифштексы, котлеты из лосятины, биточки, тефтели и ёжики. Два вида супа, жареная по-домашнему картошечка, пюре, дефицитная гречка, блинчики с черничным вареньем и куча пирожков. Вот там мы — студенты обжирались!

Моему растущему организму сейчас потребовались гуляш из говядины с гречкой, овощной салат, стакан сметаны и кофе. Пусть даже и бочковой, но кофе. Ирина у нас малоежка, довольствовалась сырниками и компотом с пирожком. Вечно её ругаю, что горячего не берет. Девушка куксится и в отместку называет меня «папашей».

— Можно ведь и в выходные встретиться?

Вот настырная! Я прожевал и неохотно ответил:

— В кино или посидим где-нибудь?

— Посидим, но скромно. Ты слишком много тратишь денег.

«Вот и первый звоночек. Начинает считать семейный бюджет!»

— Деньги не проблема, Ириш. Квартира на выходные будет занята. Сама знаешь кем.

Ирина сразу поскучнела и потянулась за компотом. А я вспомнил тот неожиданный для всех участников действа момент знакомства Ирины с Маргаритой. Мы заехали на квартиру днем, были зимние каникулы и со временем у нас дела обстояли проще. Успевали покататься на лыжах, занести их в квартиру, попить кофе, ну и позаниматься заодно другими гимнастическими упражнениями. На то и дана молодость! Я как раз готовил кофе, когда из прихожей послышался шум открываемых дверей.

Марго должна была приехать вечерним рейсом, я как раз пришёл занести свежую выпечку, сменить постельное белье и так по мелочи сделать. Но планы у Айзенбергер в очередной раз сделали кульбит и так получилось, что две мои пассии неожиданно встретились. Маргарита была в курсе перемен в личной жизни и пусть с притворным вздохом, но приняла новости к сведению. Да и Ирину я предупредил. Девушка поначалу вскипела, но ничего, пережила. Я же говорил, что она у меня умная женщина. Пересилит себя и не даст волю чувствам. И это мне здорово глянулось. Терпеть не могу тупых баб!

Но надо было все-таки видеть эти взгляды! Две кобры сошлись в немом поединке! Шучу. Куда там Иришке против опытной и пожившей стервы. Такими большими людьми сейчас ворочает! Брежнев у нее в поклонниках, а сколько генералов и не счесть. Так что мы относительно вежливо пообщались, решили свои дела и удалились. Я потом с Марго пришел к такому консенсусу, что квартирой могу пользоваться, но к её рабочим приездам там будет чисто и белье у нас свое. Айзенбергер тоже баба умная, не стала устраивать глупых сцен. Ведь у каждого своя жизнь, и никто никому не обязан. Побаловались и хватит.

Ириша шла в тот вечер со мной по Набережной с задумчивым лицом. Еще бы! Столкнулась лоб в лоб с такой мощной соперницей. И сейчас девушка понимает, что она против столичной мегеры совершенно никто! Дилемма. Мне же в скользкие моменты бабской психологии влезать нисколечко не хотелось. Хрен знает, что там в той рыжей головушке сейчас творится. Я просто отошел в сторону, и слепив руками легкий снежок, зафинтил им прямо в девушку. Ирина сначала остановилась как вкопанная, повернув ко мне донельзя удивленное лицо. Потом звонко захохотала и ответила тем же. Так, мы и подурачились, как малолетки на радость прохожим. Я знаю, им просто завидно, что мы еще можем пользоваться дарами молодости и озорничать напролапую.

— Сережа, я все удивляюсь — как при таком в целом взрослом поведении у тебя остается место ребячеству?

Я любовался румяным лицом девушки, на котором таяли лучи зимнего заката и мне было хорошо как никогда. Неужели меня перебросили в другое измерение ради того, что я встретил здесь свою судьбу? Нет, к черту! Не хочу загадывать, не желаю загадывать! Ибо отлично знаю, что нельзя озвучивать свои планы Сущему. Но это не повод отказываться от сладкого.

— Чего ты так торопишься, Ириш? Ну на следующей неделе посидим. Я вроде как свободней буду.

Иришка поскучнела, разглядывая цветущий за окном май. Он сей год радовал.

— Семестр заканчивается, скоро сессия. Ты на раскопки, я на Инструктивку.

— Обещаю, что буду тебя забирать на ночь. Хотя бы два раза в неделю.

Девушка не смогла сдержать на лице гримасы удивления. Обычно я обещаниями не кидался, как и полковник Зайцев. Простенький «Москвич» я у него на период горячего лета выторговал. Права сдал через «ДОСААФ» экстерном. Но это отдельный разговор.

— Хорошо бы. Там только летний душ и комары.

— Вот уж не думал, что моя девушка — изнеженная городская барышня! И помни, в июле нам обоим придется ох, как попахать! Зато в сентябре будет на какие шиши к морю съездить.

— Ты все-таки надумал?

В глазах Иришки плеснулось такой наивной детской радостью, что захотелось взять ее на руки и закрутить. Оказывается, она была на море только в глубоком детстве. Потом как-то не сложилось, родители постоянно мотались летом в деревню, что около Каргополя. У её мамы от бабушки там остался дом, и родственники там же проживали.

Эх, готовил ей сюрприз, а вот и проговорился!

Кто-то настойчивый теребит меня по плечу:

— Серый, тебя срочно в деканат. Важный звонок из Москвы.

Андрюха Кучинский, как всегда, излишне эмоционально жестикулировал. За два учебных года парень здорово изменился. Стал уверенней и проще в общении. Всех нас меняет окружение.

— Ну все, Ириш. У меня дела.

Девушка сразу поскучнела. Вечно эти мои дела! В меру скромный поцелуй, но все-таки поцелуй, а не детское чмокание и скачу по коридору к лестнице.

— Сергей, на ловца и зверь бежит!

Только вышел из кабинета после тяжелого разговора с Марго, как в коридоре меня попытался перехватить Тимофей Евстигнеев, наш новый председатель профкома. Мы с ним познакомились на диспутах в легендарной двенадцатой комнате общаги. Нормальный пацан, свой в доску. Активный, но без придури в башке. Так что сошлись с ним быстро. Все-таки в институте от общественной работы никак не улизнуть. Так что хоть так отметиться.

— Желаешь меня озадачить?

Я темпа не сбавлял, и так опоздал на занятие.

— Пока нет, но на заседании завтра жду.

— Извини, Тима, в этот раз без меня. Занят по самое… Вот только что из Москвы звонили. Понимаешь по какому поводу.

Тимоха все понимал и был в курсе. Профком также активно участвовал в подготовке, и у них был собственный план мероприятий.

— Жаль. Хотели посоветоваться.

— Давай, буду свободен, сам к вам забегу.

— Договорились. Пока!

Осторожно приоткрываю дверь. Наш декан Гольдин при виде моей наглой опаздывающей морды стучат костяшками пальцев по столешнице, но кивает. Вот я уже на месте и записываю лекцию стенографическим способом. Спасибо Евгену, его методы быстрого обучения здорово пригодились. Я даже успел за полгода освоить английский. Произношение, конечно, хромает, но уже спокойно могу читать. Чем в свою очередь поражаю как однокурсников, так и преподавателей. Пожалуй, со сверхспособностями надо быть поосторожней.

Хорошо, что они не в курсе, кто убрал из института наглеца и подлеца Наволоцкого. Не знаю каким образом, но тот оказался связан с оппозиционной группировкой, окопавшейся у нас в обкоме. Их связь между собой заметили оперативники. Следил в институте за мной именно он, как и докладывал по телефону. Я так думаю, что тот хитрожопый помощник Первого Петр Сергеевич просто-напросто быстро вычислил человечка, кто меня в институте больше всего ненавидит. А как пел о сотрудничестве!

Странно, вообще, откуда они взялись в нашем провинциальном городе? Порт? Сюда частенько заходили иностранные корабли. Да и близость города-судоверфи Северодвинска возбуждала активность вражеской разведки. Точно сказать не могу. Но была вероятность, что наши и зарубежные сволочи спелись вместе. Мне не докладывают. Правда, насколько мне удалось выцепить из оперов, все входящие в обкомовскую группировку были людьми не местными. Решили отсидеться на Севере? Тогда я им зачем? Нет, точно дело пахло керосином!

Именно потому из Москвы сразу после Нового года в Архангельск прибыли серьезные люди. Меня ни к чему не допустили, ни о чем не попросили. Даже Зайцев на мои настойчивые просьбы отнекивался. Мол не моего это ума дело. Хотя вроде в последнее время мы с ним несколько сошлись. И в ресторан «Дом Актера» не раз вместе захаживали. Правда, уходил с дамами уже полковник. Я благоразумно отказался от амурных похождений. Вот представляете, как отрезало! Нет, юбки взглядом провожаю, иногда вздыхаю. Но…не хочу. Это нечто внутреннее, а не физиология. Той только дай простор!

И, как бы то ни было, но в какой-то момент Петра Сергеевича неожиданно перевели в другую область. С ним вместе уехало несколько человек. И я здорово подозреваю, что на самом деле они могли никуда и не доехать. Вернее, добраться до внутренней тюрьмы на Лубянке или даже куда подальше. В народе же пошли слухи об аресте нескольких важных персон из городского хозяйства, будто бы обвиненных в шпионаже.

Вот оно, как оказалось! Потому меня и отодвинули в сторону.

Чуть позже службисты сняли слежку и за мной. Если эти ребята считали, что я их не видел, то зря. Или это делалось специально, чтобы даже думать о покушении на меня боялись. Черт подери от этих шпионских интриг прям мороз по коже. Потому что временами ощущал себя агнцем на заклание. С этих «товарищей» станется. Ради блага страны и государства одна жизнь ничто. Марго на все вопросы отвечала кратко и хмуро.

«Не лезь, малыш, куда не просят!»

Нашла тоже мне мальчишку! Все равно ведь выведаю все подробности. Это они меня плохо знают. Ну какой разведчик сдает все козыри? О многих своих способностях я благоразумно умолчал. Потому что не до конца доверяю органам. Любым и при любом строе. И уже особенно при нашем, жутко антидемократичном. Нет, я не антисоветчик, но свободу люблю и отлично понимаю, почему она в Союзе зажата. Видел, как мы в том мире с ней распорядились. Готовиться к свободе надо постепенно и размеренно. Это целая наука.

У органов же свой интерес, а шкурка у меня одна. Спасибо хоть на том, что шпану на районе зачистили окончательно. За меня так переживали. Гэбня же не менты, наедут так, что мало не покажется. Да и ведомство подполковника Соловьева также не спало. Пусть у него название скромное, но работают они как раз по всем организованным шайкам города. От обычной шпаны до серьезных урок. Правильно, зачищать надо эту малину окончательно.

Мне же в обкоме дали нового куратора, недавно прибывшего в Архангельск из Латвии. Молодой холеный, воспитанный, как все прибалты. Не люблю лабусов. Наверное, из-за послезнания из будущего. Но этот вроде человек как человек. Даже акцента практически нет. Так он из Риги, вполне русского на ту пору города. Прислан сюда стараниями Маргариты и в курсе, что от него требуется. Это о таких упоминал Евген, когда заявил, что будущее за молодыми технократами. В принципе он совершенно прав. Ни национальность, ни уровень образования или культуры не должны влиять на суть процесса. Страна стремительно врывается в постиндустриальное будущее. На каждом шагу проявления этого явления. Будет время, расскажу.

Так и живем!

Глава 2 Стремительный май

— На этом все.

Сдача истории КПСС та еще мутотень, радует лишь то обстоятельство, что это был последний семестр с ней. Сальников, её препод снисходительно посматривает в мою сторону, но каверзных вопросов больше не задает. Я не пошел в этот раз против «линии партии» и лишнего на зачете не нес. Вот зимой выдал жару. Даже вызывали в комитет комсомола и вместе с парткомом меня с песочком и наждаком пытались обработать.

Но я на тот случай припас заветную тетрадочку с цитатами классиков и советских политических деятелей. А там на каждый каверзный вопрос имелся не менее каверзный ответ. И как обычным комсомольцам и коммунистам противостоять цитатам былых вождей они не знали. Ну, отвыкли вкомпартии за столько десятилетий от открытых дискуссий. Зачастую не к добру они в прошлые времена приводили. И кому надо, это отлично помнили. Но такая страусиная политика в моем прошлом будущем привела КПСС и страну к краху. Неумение спорить и бороться за принципы — явление точно заслуживающее осуждения.

Минут через пятнадцать секретарю парткома стало нехорошо, а меня на следующий день вызвали к самому ректору. Анатолий Анатольевич Куратов выходец из наших, историков и археологов. Он вел у нас на курсе занятия по истории СССР, а на старших Всеобщей. Познакомился через Липницкого со мной и потому следил за кипучей деятельностью слишком прыткого студиоза и был отчасти ко мне снисходителен. Его внутренняя интеллигентность мешала ему читать нравоучения взрослым людям. А, может, ему уже позвонили из обкома. Во всяком случае никакой обструкции не произошло, но мне посоветовали не в свои дела не лезть. Вот потому Сальников сейчас так доволен и скоропалительно без обсуждений ставит мне зачет.

Свободен!

Вроде как все сдал. До сессии можно малость передохнуть. Но мое кипучее нутро не согласно с погружением в релакс и несет меня в главный корпус института. Добегаю до каморки, где находится фотостудия. Жаль, наука мешает мне насладиться старым увлечением сполна. А ведь планировал наснимать портретов для выставки. Эх, когда все успеть?

— Привет, братва, вот пленки принес.

— Давай! Давно ждем. Нам комсомольские уже всю плешь проели.

— Ничего, подождут! Я сколько ожидал, когда они соберутся всем составом. Бумага есть?

— Все принесли.

Ребята в студии собрались самостоятельные и шустрые. Я им помог поначалу, обучил малость, сейчас сами работают. В перспективе развить студию до съемочной площадки. Но пока проблемы с помещением и умением, собственно, снимать. Самые важные мероприятия до сих пор на мне. У пацанов нет никого опыта. Вот построят новую общагу, тогда и посмотрим.

— Сереж. Ты обещал показать, как маски руками делаешь.

Я кинул взгляд на часы, но отказать ребятам не смог. Давно обещал продемонстрировать, как затенять или осветлять при печати участки. Здесь еще нет такого волшебного инструмента, как Фотошоп и потому все делается ручками.

— Давайте пленку с пейзажем. Рабочую с раскопок.

Кусок пленки аккуратно вставлен в увеличитель. Я всех заставил сразу после просушки пленки резать на куски по шесть кадров и заворачивать в самодельные сливеры. Иначе царапин и грязи не избежать. А это основное зло в пленочной фотографии. Первый шаг к профессионализму всегда в мелочах. Делаем пробу на экспозицию.

— Мало. Не успею.

— Диафрагму зажать?

— Контраст упадет. Есть еще одно матовое стекло или пленка? Тащи. Только и тут смотрите. Если контраст вас не устраивает, подогрейте проявитель или подбирайте бумагу. Главное — запомните, что у вас полный простор творчества.

Совершаю под увеличителем таинственные пассы. Парни сгрудились вокруг и внимательно наблюдают. Эдакая самодельная виньетирующая «маска», делающая края более светлыми, чем середина изображения.

— А сейчас сделаем наоборот. Края фотографии затемним

Достаю звездчатый кружок на тонкой проволоке и сую в проецируемый кадр.

— А сколько времени надо держать?

— Прикинь сначала на пробах. Делаем на тонкой полоске несколько экспозиций и примерно прикидываем.

— Это долго.

— Со временем навостришься и будешь махать руками на глазок. Совсем разленились вы, братцы! Сделали «голодное» проявление?

— Да некогда, Сереж. Зачеты, сессия.

— А кто сказал, что будет легко? Пока не покажете результаты, я вам слайды не отдам.

Народ напрягся. Это мне Марго пленку «ОРВО» ГДРовскую по случаю подогнала. Ей надо было, чтобы я заранее заснял для презентации все примечательные места нашего города. Вот мы вместе с Ириной в один из свободных дней их и обегали. Благо большая часть достопримечательностей находится около Набережной. То есть берешь курс от железнодорожного моста и просто двигаешь на север. Сначала сняли сам Северодвинский мост, затем примечательное здание Морского-Речного вокзала, оно потом появится на российской купюре в пятьсот рублей.

По пути заскочили в квартирку, перекусить и малость полежать. Правда, после такого взаимного «лежания» пришлось вдобавок немного отдохнуть. Но зато потом прошел прилив творческой энергии! Съемки завершились ударно. К пленкам прилагались наборы для проявки, также фирменные. Кто помнит, тот знает, что слайдовую пленку надо было вынуть из бачка после первой проявки, потом повторно проэкспонировать перед мощной лампой и засунуть в цветной проявитель.

Да и съемка на слайды предполагала достаточно точную экспозицию. Но благо мой «Зенит» с системой ТТЛ был вроде на это способен. Ха-ха, скажу я вам. Автоматика всегда врет. Делайте поправку, когда у вас в кадре много отличной от серого фактуры. А майский день пусть и был солнечным, но зелени еще вокруг мало, деревья только пошли листвой. Так что моей головушке пришлось поработать. Здорово спасал запас пленки, что я выцыганил у Маргариты. Из дублей точно можно было что-то выбрать. И с десяток пленок с наборами для проявки я зажал. Половину отдам в фотостудию, половину оставлю для чего-нибудь ценного.

Господь велел делиться!

После фотостудии несусь в сторону набережной. Надо решить одну пикантную проблему, связанную с противодействием нежелательной беременности. В этом вопросе мы с Ириной полностью сошлись. А тут, как назло, в Союзе возник непонятный дефицит «изделий». С этим неприятным явлением никак не могут побороться. То кофе в магазинах исчезает, то чай или недавно повсеместно появившаяся в магазинах туалетная бумага. И в качестве анекдота внезапно пропадает банальная овсянка. Такое впечатление, что советская торговля не желает сдаваться и хочет и дальше зарабатывать на дефиците. И как с этим бороться никто не знает.

Вот и мои любимые презики Баковского завода внезапно пропали. Дешевую дрянь за две копейки покупать совсем не хочется и потому пришлось обратиться к дяде Саше. Он всегда готов помочь, даже в таком пикантном деле. Подхожу к небольшому скверу, что расположился рядом с магазином сети Торгмортранса «Альбатрос», что у нас получил прозвище «Балатон». Один из скучающих под березами спекулей подходит под описание. Прохожу мимо него и бросаю сквозь зубы:

— Я от Кеши.

Пацан в джинсе спокойно докуривает сигарету и лишь потом двигается за сарайки. Не на виду же производить обмен рублей на чеки ВнешТоргБанка! Пацан старается вести себя, как опытный спекуль. Наивный чувак, его давно срисовали и скорее всего пасут. Просто он мелкая сошка и пока неинтересен органам. Но береженого бог бережет, потому незаметно киваю спекулянту, чтобы мы ушли дальше. Вряд ли присматривающие попрутся за мелкой сошкой. Я сильно подозреваю, что они начинают «работать» под какое-нибудь «мероприятие». Палочная система неистребима.

Вскоре обмен к удовлетворению обоих сторон состоялся. Сегодня верну долг дяде Саше. Кстати, старинный батин корефан списался на берег. Работает в пароходстве, но в море больше не ходит, давление и сердце. Вот и я отца хочу как-то убедить закончить мореплавание. Хватит с него, здоровье не купишь! Мама меня в этом полностью поддерживает. В том прошлом он ведь до самой пенсии доработал. Начали хорошо платить валютой, моряки повезли автомобили. Вот и мой первый авто так появился. Старый добрый «Опелек». В памяти остались фрагменты того дня. Как его привезли.

Причал, работают портовые краны, шум и гам. Моряки следят, чтобы доставшиеся с большим трудом автомобили аккуратно были спущены вниз. Суетится таможня, тут же тусуются бандиты, стараясь скупить все машины на корню. Многие тогда везли их на продажу или даже меняли авто на квартиру. Вот люди в те годы дурные были! Но у одного моего кореша постройка коттеджа началась именно подобным образом. Но он служил в Германии и пригонял автомобили оттуда. Два обмена и трехкомнатная в городе.

Особенно выделялся из толпы быковатых бандюков один. Пожилой, на вид почти старик, с некрасивыми зубами, где поблескивало золото, он казался среди молодых накаченных здоровяков инородным предметом. Но по его малейшему свисту все бойцы тут же подрывались и бежали исполнять. Через несколько лет я встретился с ним по щекотливому и узнал, что это был «смотрящий». Человек почти всю жизнь отсидел в зоне и, наконец, дождался «свободы». Только вот зачем она ему со всеми её прелестями так рано постаревшему и больному. Нет, не понимаю я этой блатной романтики.

Понятно, что в нашей стране «От сумы и тюрьмы не зарекайся». История уж такая и государство ни фига недоброе. Защита прав и интересов своих подданных уж точно не главная забота высших властей. Да и поместных тем более. Что и откуда пошло, даже точно не скажу. То ли православие и с его служением так повлияло. Государи ведь считали, что и они исполняют долг перед Господом, не щадя живота своего. Так и остальные должны повиноваться и не роптать. Каждый неся посильное тягло и ничего не требуя взамен.

По факту же все топтали друг друга, смотря по рангу, кто кого. Сильные без зазрения совести давили слабых во все времена и во всех сословиях. Те же кулаки. Это при перестройке их сделали «крепкими хозяйственниками». Как уж там по факту было… Кто давал односельчанам зерно в долг, а то и денежку в рост. Кто откровенно спекулировал на горе народном. За давностью лет это уже позабыто. Но глядя в девяностые, как заколачивались состояния, уже здорово сомневаешься в кулацком мифотворчестве. Может, и не зря их односельчане приветствовали раскулачивание и ссылку «мироедов»? Пока лично для себя не решил. Больно уж кроваво все для справедливости вышло. Не мне судить

Самому в этой тематике копаться некогда, может, кому из своих посоветовать? Тема как бы востребована, хоть и засекречена. Зато в случае успеха отличный наглядный материал против нарождающегося обеления капитализма. Вот и в этой реальности коммунисты на верхах с опаской относятся к новоявленным частникам. Получить патенты можно лишь в сфере обслуживания. А вот артели разрешили и даже пропагандируют. Особенно сельскохозяйственные. Им льготы и подъемные дают нехилые. Зато колбаса и мясо в магазинах появились. Для любого огромного механизма нужна смазка, и лучше если её грамотно будут проливать инженеры.

Перехожу перекресток Урицкого и Ломоносова. Надо еще по пути домой забежать в лабаз, холодильник после завтрака девственно пуст. Мама в командировке, у Ирины зачеты, так что кормежкой заведую я. И на середине дороги внезапно вспоминаю, как закончил около ресторана «Двинские зори» экзамен на водительские права. Отвык я, конечно, за годы от «ручки». Автомат, вариатор, потом робот. Но учили меня ездить мужики из геологической партии еще на «Козле», так что «руки помнят». Помучился поначалу с инструктором из ДОСААФ, осваивая их загнанный учениками «Москвич».

По первости ужаснулся управлению и рулению. После «космических аппаратов» двадцать первого века эта машина отсталой советской технической мысли навевала уныние. Но лиха беда начало. Освоил! И даже «на площадке» был лучшим, чем позитивно настроил к себе инструктора. Еще бы, после МКАДА или улиц Махачкалы не рулить быстро и аккуратно. Так что сдал её в ГАИ на отлично, как и теорию. С методом Евгена заучил все за один вечер.

Правда, лихость из будущего чуть не подвела меня на экзамене в городе. Отвык я от трамвайных путей, а еще, что на здешних асфальтах весной сплошные ямы и ухабы. Дороги в эти времена в Архангельске представляли из себя тихий ужас. Зря мы в будущем на них жаловались. Серьезно, земля и небо! А уж весной и подавно. Чертыхнувшись в очередной раз, Гаишник заявил, что вожу я уж чересчур уверенно и быстро, приказал сделать разворот и на этом экзамен к удовольствию всех сторон закончился.

И вот сейчас меня занимали новые заботы. Пройти медкомиссию и оформить все документы в ГАИ. Районная поликлиника отличалась от той, что в моем времени в лучшую сторону. Огромное новое здание на улице Северодвинской и внутри…скажем так, красиво. И в двадцать первом веке эта клиника не могла похвастаться подобным дизайном и простором. Запись на комиссию прошла успешно, мне назначили конкретное время. Однако, что-то все-таки меняется в лучшую сторону. И девушки в регистратуре не нервные и очереди нет.

Затем в мою светлую голову пришли очередные умные мысли и ноги быстро понесли меня в сторону родной альма-матер. Благо всего пару кварталов пройти и еще чуть-чуть за углом. Тем более что двигаться по ярким майским улицам намного приятней. На газонах желтеют цветки мать-и-мачехи и первые робкие одуванчики. Листья на деревьях играют изумрудной зеленью. Эх, скоро черемухе цвести! Весна сей год запоздалая.

А ведь буквально два года назад меня уже не радовали ни цветы, ни первая зелень. Самая моя любимая пора. Конец весны и начало лета. Когда яркая зелень так и брызжет в глаза, на траве желтым-желто от одуванчиков, «черемуха машет рукавом», возбуждая запахом даже самые зачерствелые сердца. А там и разноцветные бутоны сирени поспевают. Хочется их срывать и дарить всем проходящим мимо женщинам. Обычно у нас в это время много солнца и голубое небо с несущимися с севера белыми облачками, не жарко, но радостно.

Как приятно прочувствовать эту красоту вновь! Кто не умеет смотреть по сторонам, тот глух к движениям сердца.

Я ввалился на кафедру как к себе домой и тут же взял телефонную трубку. Липневский, сидящий в углу с куратором нашего курса Сельковой, лишь молча оглянулся в ожидании. Обычно я захожу таким манером по важному делу. Но не сейчас. То есть дело-то первостатейное, но личное.

— Товарищ полковник. Еще нет? Будете! Да-да, заблудшая душа. Нормально все. Просьба к вам имеется. Нет, не по этому делу. Я тут, короче, на права сдал водительские. Нет, никого не задавил и не разбил. Есть у вас прихваты в ГАИ, чтобы поменьше формальностей? Ага, будет. Хороший, армянский. Пять звезд. Договорились.

Уф! Хоть одну проблему решил без лишних телодвижений. Замечаю любопытный взгляд Сельковой. Отличная тетка, ведет наш курс неформально, постоянно интересуется студенческой жизнью и частенько помогает. Многих ребят и девчат выручила.

— Сергей, у тебя появилась машина?

— Дают нам на время раскопок.

Андрей Викторович в курсе, но помалкивает. Он в этом сезоне на раскопках будет пребывать эпизодически, полностью сосредоточившись на описании полученных материалов. Нам их потом представлять на презентации во время конференции. К тому же он готовит защитить на этом кандидатскую. Научные кадры в преподавательском составе института считаются особо ценными. Ну и меня возьмет в следующем учебном годе помощником. Два профита разом. Получу от заезжих столичных гостей грамотный опыт археологических раскопок и гляну краешком глаза, как пишутся научные работы.

Женщина всплеснула руками:

— Ну ты везде орел!

Липневский ворчливо брякнул:

— Как бы этому горе-орлу крылья ни подрезали. Сергей, ты точно уверен в месте раскопок? Вон как церковники развонялись. Лезем в их территорию.

Я лишь посмеиваюсь. Попам дай волю, жили бы до сих пор при свечах!

— Ничего, переживут. Важное дело делаем.

— Ну тебе видней из будущего. Или откуда ты там к нам прибыл?

Шутка на грани фола для меня настоящего. Но принимаю. Мои предвидения и в самом деле кого-то напрягают. Так для пользы дела!

— Да нет, Андрей Викторович, просто я потомок енисейских шаманов. Вижу сквозь стены и землю. И что вы на обед кушали.

Липневский поперхнулся чаем, а Селькова захохотала:

— Сереж, вот ты самый серьезный человек на нашем факультете, но иногда такое выдаешь! Садовая ты голова!

— Ничего, нам студиозам можно. Михайло Ломоносов вон какие кренделя выделывал и ничего, светило русской науки!

— Так-так, — имя Ломоносова в Архангельске священно, из живого и непростого человека сделали карго-культ. — Что ты против нашего земляка имеешь?

— Да ничего, но горяч он был без меры. Сколько Михайло, будучи в Германии, назначил дуэлей и сколько морд немцам поразбивал? Загулы какие были! А об этом мало кто пишет. Может, его последующие схватки в Академии с немцами имели несколько иную подоплеку, чем досужий патриотизм.

Преподаватели переглядываются и скучнеют. Липневский мягко мне выговаривает:

— Сереж, мой хороший совет тебе на будущее. Перед посторонними об этом лучше не разглагольствовать. Михайло у нас фигура неприкосновенная и официально четко очерченная. Усек?

— Яволь, герр гауптман!

— Иди с глаз моих, лоботряс!

А я что, я не против. Хоть с наступлением белых ночей темноты на улицах не предвидится. Но все равно уже вечер. Скоро Иришка появится на пороге и потребует чего-нибудь съестного. Ей почему-то тяжело даются все эти зачеты и сессии. Ну сама виновата, надо было в эти месяцы хвосты не хватать. А с её филологическим уклоном от меня толку мало. Не волоку в теме. По пути домой примечаю хорошо забытое старое и то, чего не было в том времени. Обычно зимой идешь по темноте или некогда головой крутить. А сейчас, куда мне торопиться? Тепло, солнечные лучи тают на ветвях высоченных тополей.

Их особенно любили сажать в Архангельске. Тополя отлично вытягивают воду и дают большую крону. А новые кварталы деревяшек зачастую строили на болоте. Да прямо на болоте! Люди ходили по деревянным мосткам, которые весной регулярно плавали. Но понемногу болотина осушалась, проводили дороги, коммуникации, город разрастался. Ну а для постройки современных домов и магистралей торф вынимали полностью и засыпали затем намывным песком. Вся Привокзалка так выросла там, где я в детстве собирал клюкву. Даже не представляю масштаб вложений!

По пути заглядываю в новый торговый центр, что расположился прямо напротив ВОГа на улице Шабалина в квартале от моего дома. Его зимой открыли. Так как рядом возвидаегтся несколько кварталов многоэтажных домов. Внизу продукты, наверху промтовары. Кроме обычного продовольственного магазина самообслуживания здесь есть отдел артельщиков. Так что на ужин у нас будет гуляш из свинины по-венгерски с паприкой. В авоську уходит свежая булка, буханка черного, кусок сыра, пачка чая и творог на утро. Ирина умеет неплохо делать сырники. Так что завтрак обычно за ней. Она в отличие от моих прошлых жен легка на подъем и везде успевает. Вот видите — я уже ищу положительные качества подруги. Не к добру...

На ловца и зверь бежит! Дядя Саша копается у своей машины. Кстати, по этому поводу у меня есть до него дело.

— Дядь Саш, привет!

— Здорова студент!

Лапища у него зачетная, с такой можно и с медведем побоксировать. Ранешне мужики здоровее нашего поколения были.

— Вот должок вам принес. Спасибо за все.

— Мог бы и не торопиться, с батей рассчитались бы.

— Нет, это мой долг.

— Как и деваха твоя, — посмеивается батин кореш. — Хороша хоть? Когда познакомишь?

— Всему свое время. У меня просьба к вам будет небольшая. Там в гаражах у вас есть мужики мастеровитые? Мне тут машину для работы дадут летом. А я с железками как-то так себе. Подкрутить, залить, посмотреть. Я в деньгах не обижу.

— Ничего, — усмехается дядя Саша, — найдем тебе умельца. Для дела ведь?

— Так раскопки у нас и юбилей города.

— Гляжу, большим человеком становишься? Молодца, так держать курс!

— Ты еще умеешь очень вкусно готовить из ничего.

Гуляш в этот раз выдался отменный. Главное в готовке — не скупиться на специи! Иришка здорово устала и сидит вся такая поникшая на табуретке. Я сажусь на корточки напротив неё и нежно глажу маленькие руки. Ей завидно, что у меня так много всего получается. Эх, знала бы ты, дурёха, сколько времени ушло, чтобы всему научиться в той жизни. Многое уже и забылось, но в багаже знаний еще куча всего полезного. Да и что ты за человек, если к концу жизни ничему не научился, не понял, не просёк.

— Устала? Иди в душ, сейчас полотенце дам. И баиньки.

— Сразу баиньки? — глазенки рыжей бестии тут же ожили. — Ты купил…ну эти…

— И много.

— Ну тогда я быстро!

Вот в чем у нас полное согласие — готовы на любовные шашни всегда и везде. И нет в нашем желании никакой фальши. Пока вы молоды и счастливы, пользуйтесь данным вам от природы. Не поддавайтесь банальному ханжеству.

Иришка мило посапывает рядом, а мне не спится. Прошел к себе в комнату, смотрю на так хорошо знакомую улицу, теряющуюся в беловатом мареве ночи. Скоро солнце начнет вставать, окрашивая башенные краны, парящие над городом, в «белый свет». Так я называю этот призрачный поток, так непохожий на яркие расцветки зари. Такое можно увидеть только у нас в белые ночи.

Вроде все хорошо в жизни складывается, а в душе тревога. Ведь все равно мы, люди из неудачного будущего, его нынешнего грядущего не ведаем. Что нас ждет там, за горизонтом времени? Наверное, оттого я так спешу и тороплюсь жить? Черт знает. Пора, пожалуй, и мне баиньки. Жизнь скоротечна, даже вторая.

Глава 3 Отступление первое. Центр

Евгений Листьев, Маргарита Айзенбергер и Ярослав Зайцев застыли в ожидании. Они восседали вокруг овального стола с темной столешницей. Большая лаборатория с высоким потолком оставалась в полутьме, озаряясь время от времени переливчатыми сполохами, исходящими от невероятно странного агрегата, что возвышался посередине залы. Что это такое с первого раза было и не описать. Больше всего эти субстанция напоминала меняющий форму и переливающийся всеми цветами радуги пузырь. Первым тишину нарушил научный руководитель компьютерного отдела, пробормотав чуть надтреснутым голосом:

— Что-то долго он сегодня не вылезает.

ГРУшник мрачно пробасил:

— Не к добру все это.

Марго изящно прикурила длинную дамскую сигарету, иронично глянув на собеседников:

— Хорош панику наводить. Мужики называется.

Зайцев даже не повернул к ней головы:

— Это тебе легко, а с меня Хабаров три шкуры сдерет. И так в вашем долбанном Архангельске напортачили.

— Ну это вопрос не к тебе, полковник, а к политической разведке. Ты свою звездочку получил.

Ярослав хмыкнул и потянулся за кофейником. Из кармана незаметным образом появилась небольшая шоколадка в темной обертке. В тишине раздался хруст открываемой упаковки. Листьева аж передернуло от громкого звука, в лаборатории было тихо, но он благоразумно промолчал. Ярослав был человек в себе, что от него стоило ожидать в следующую минуту, никому не было понятно.

— Проморгали внутряки, а пиздюлей получили мы.

— Все равно угрозы как таковой не оказалось.

— А кто ж знал? Пришлось больших людей напрягать. А это любые начальники не особо любят.

Евген переводил взгляд с одного товарища на другого. Они слишком давно были знакомы и так тесно связаны, что секреты друг от друга не таили.

— Так были шпионы или нет?

Зайцев неспешно поставил чашку на стол и только после этого ответил:

— Не было, конечно! Откуда? С амерами у нас соглашение, они и мы его жестко блюдем, мелких наглецов на месте гасим. Просто говнюки из «Компартии большевиков» решили себе гнездышко свить в тихой провинции. Но их тот энтузиаст, придурок из обкома подвел. Видимо, помощник секретаря догадался, что наш Студент не так прост и решил сыграть свою партию. Только не учел того обстоятельства, что мы за ним приглядываем. Вот и повилась ниточка. Ну а мы в свою очередь перестраховались. Там не так все поначалу виделось, потому что в местном отделении КГБ у большевиков нашлись сочувствующие. А внутряки их проморгали. Сколько раз говорил, что людей там надо менять. Старые кадры ни фига не хотят работать по-новому. Ведь все внутренние переговоры можно было записывать и анализировать. Безо всякой подписи прокурорских. Болваны!

Марго стряхнула пепел прямо в пустую чашку, заставив Евгена поморщиться:

— Ну так эти пешки не та величина, чтобы о нашем Центре знать.

— Вот именно это и заставляет напрягаться. Откуда у таких мелких сошек сведения о нас?

Марго пожала плечами:

— И мелкие когда-то становятся большими.

Зайцев не успел ответить, огромный сверкающий пузырь в центре лаборатории внезапно завыл, да так, что пришлось на время надеть наушники. Когда пузырь изменил цвет, все их сняли. Евген констатировал:

— Последняя фаза.

— Что-то долго он сегодня.

Ярослав оглянулся на Листьева и процедил:

— А мне вот все интересно — откуда этот артефакт взялся и почему именно Проф?

— Если ты задаешь подобные вопросы, то значит, у тебя нет доступа.

Марго удивленно оглянулась на Евгена. Не ожидала такого от записного тихони. Зайцев надулся, но также промолчал. Он-то в иерархии здешнего гадюшника понимал намного больше остальных. Но так всегда. Какими бы светлыми помыслами ни руководствовались создатели, любая передовая организация в итоге скатывалась в откровенное говно типа приснопамятного НИИЧАВО.

Отцы-создатели Центра, занятые собой, даже не заметили, как пузырь снова изменил цвет, раскрылся и оттуда вышел растрепанный донельзя Проф. Он нетвердым шагом подошел к столу, рухнул в кресло и потребовал:

— Кофе и коньяку!

Марго слишком робким для нее тоном поинтересовалась:

— Может, коньяк после?

Прохоров так красноречиво на нее глянул, что женщина тут же потеряла всякое желание его отговаривать.

Евген был скор на руку и вскоре поставил поднос с кофейным сервисом и пузатой бутылкой перед Профом. Тот выпил разом две чашки кофе, опрокинул три стопки с янтарным напитком, закусил лимоном и только затем стал похож на обычного Профа.

— Так, ребятки. У нас появилась одна весьма насущная проблема. И в этот раз это не наш Студент, но, возможно, он как-то с этим явлением связан. Евген, включай свою большую Машинку и выведи нам сразу на монитор карту севера Красноярского края.

Марго с интересом рассматривала экран, Проф с деловитым видом наливал коньяк в кофе, пальцы Евгена так и плясали над клавиатурой, лицо Зайцева заходило желваками. Он первым и посмел нарушить молчание.

— Дмитрий Иванович, не хотите, наконец, объясниться. Может, Листьев в теме, но я как-то недопонял при чем здесь Караджич. Он парень, конечно, шустрый, вон какое дело раскрутил. Две самые важные в мире персоны его заштатный городок вскоре посетят. Но…

— Вечно вы, товарищ военный, лезете вперед батьки!

Проф сейчас был совершенно непохож на себя обычного. Волевой взгляд, металл в голосе, весь собранный он, казалось, помолодел лет на десять. Так и в самом деле в этом мире ему было лишь тридцать два.

— Сфера показала именно здесь наличие очередного артефакта. И артефакта необычайно мощного. Скажу сразу. Его свечение в фокусе линзы мне абсолютно не понравилось.

Евген отвлекся от экрана:

— Такого же мощного, как сфера?

— Угу. Раз в десять сильней.

Листьев сдавленно ахнул, а у Марго вспыхнули глаза.

— У нас появится шанс узнать зачем все это?

— Посмотрим! Полковник, не сверлите меня так, пожалуйста, взглядом. Я еще и сам ничего не понимаю. Но у нашего Сергея необычайно сильное остаточное поле. Это крайне необычно.

Ярослав хмыкнул, его красивые голубые глаза загорелись:

— Так вот почему наверху закипишевали со шпионским скандалом? Этот парень кому-то чрезвычайно важен. А Хабаров в курсе?

— Возможно, — сухо ответил Проф и повернулся к Марго. — Ты вроде туда скоро едешь? Возьми с собой один приборчик. Между вашими утехами проведи парочку тестов.

Женщина криво усмехнулась.

— А нет уже никаких утех, Дима. Сережа нашел себе баскую поморку и влюбился в нее без памяти.

— Да ладно?! — все дружно повернулись к Маргарите.

— В штанах у вас, мальчики, прохладно. Они уже полгода вместе. Вы за событиями вообще следите? Или уперлись в свои дела и по сторонам не смотрите?

— Студент и полгода с одной! Это серьезно.

— Не ёрничай, Евген.

Зайцев мрачно впился взглядом в Профа:

— Вы все-таки должны мне кое-что объяснить.

Хабаров досадливо поморщился:

— Всему свое время. А пока готовьте группу номер пять.

— О как! — пришел черед удивляться полковнику ГРУ.

— Нам нужны лучшие из лучших.

Глава 4 Начали!

Для кого-то это были очередные из длинного списка раскопки, для кого-то познание неизведанного, для некоторых маленький шажок в карьере. Для меня же движение в область построения собственного будущего. Ведь это полностью моя идея, воплощенная под моим напором, я же буду играть в ней одну из первых скрипок. Так что гордость хоть и переполняла меня, но не затуманивала мозги. Ха-ха, парень, пока кроме послезнания личной заслуги во всей этой кутерьме особо и нет. Вот найдешь нечто и в самом деле неведомое, тогда ставь жирный крестик!

Аэрофотосъемки провели еще в начале июня. Охватив всю часть Приморского района от Рикасихи до пригородных деревушек близь Новодвинска, прихватив вдобавок стоящий напротив города Княжостров. Вот там точно были находки самых древних захоронений чуди. И стоит этот остров как раз напротив поселка Псарёво, где мы в прошлом году откопали могильник древнего вождя или жреца с «Золотым чудским истуканом».

Армейские же помогли с приборами, самолетом и материалами. Отснятые пленки затем были отправлены в столицу. Ими там займутся специалисты, чтобы наметить на будущее фронт археологических работ. У нас все равно некому таким важным делом заниматься. Для магнитометрических исследований местности время еще не наступило. Насколько помню, они начали развиваться лишь в девяностых. Для них требуется компьютерное обеспечение и еще для точности не помешает Джипиэс. Все это появится и у нас, но только через какое-то количество лет. Надеюсь, сильно раньше, чем в том мире. Так что обошлись приданными из инженерных войск саперами.

Я смело обозначил места, где им следовало работать, и внимательно наблюдал. Июнь в самом разгаре. Только что закончилась сессия, но я был необычайно бодр и весел, ведь зачастую смена обстановки и занятий и есть отдых. Бежевый «Москвич» стоял неподалеку от церкви. Оттуда за нами настороженными глазами наблюдали староста и несколько человек из паствы. Храм Сретения Господня — один из немногих уцелевших в округе. В 1808 году в нескольких десятках метрах от деревянного храма Покрова Божией Матери был заложен каменный храм Сретения Господня, который был освящён в 1827 году, а строительство было полностью завершено семьдесят лет спустя после закладки, в 1878 году. То есть и тогда существовали долгострои!

Его купола видно издалека. Поверхность за рекой практически плоская. Когда-то много тысяч лет назад здесь пролегало русло Северной Двины, затем обмелевшее и заболоченное. Сейчас на этих полях расположен животноводческий совхоз и куст деревень, который в народе называют просто — Заостровье. А на некогда заболоченных землях активно проводится мелиорация. Они же заливные, тут урожай отлично растет. Заостровская картошка и в будущем моем времени ценилась. Хотя самих заостровцев старожилы Архангелогородцы недолюбливают. Рассказывают, что те в войну меняли еду на золото и деньги, пользуясь голодом и людским горем.

Напротив каменного храма стоит более древний деревянный Храм Покрова Божией Матери, построенный аж в 1688. В старинных документах первые упоминания о существовании в Заостровье православного прихода относятся к XVI веку, ко времени пребывания на царском престоле Великого князя Московского и всея Руси Ивана Грозного. Вот рядом с ним я и указал пространство, где стоит основательно походить с металлоискателями. Насколько помню, множество находок было сделано именно так. Ведь храмы где попало не ставят. Обычно ранее в таких местах находились чудские священные рощи или места силы. В Кенозерье до сих пор часовни стоят с сохранившимися рощами. А чудь здесь точно жила! Пришельцы, говорящие на угро-финских языках, пришли сюда буквально за две сотни лет до славян, вытолкнув древнее племя саамов на север. Так что говорить о седой древности не приходится.

— В этом и этом квадратах наблюдаем множественные сигналы присутствия под землей металлических предметов. В нескольких местах

— Могильники?

— Все может быть.

— Около деревянной церкви рассыпано более равномерно.

Майор в полевой форме стоял с планшетом в руках и указывал карандашом на искомые участки. Затем он поднял глаза, правда, больше внимания обращая на Яниса Кариньша, куратора археологических раскопок от обкома. Тот же в свою очередь уставился на меня. Я же не заставил долго ждать:

— Ставим репера и начинаем работу! А вам следует начать поиски вот у той рощи, — решительно подвел итог я, майор лишь крякнул от такой наглости, но перечить не стал. Раз я имею право распоряжаться, значит, так тому и быть. Его дело выполнять, а не раздумывать. Ну а мне нахальства и нахрапистости не занимать. Он тут же махнул рукой своим солдатам, и они двинули… Нет, не к рабочему месту, а к полевой кухне. Время к обеду.

Наши уже перекусили, потому я тут же посылаю будущих археологов забивать колышки, а ребят с географического приступать к топосъёмке. Те тут же подхватывают рейки и теодолиты, и начинают шевелить булками. Опыт полевой есть уже у многих. Я же подгоняю наших историков.

Команда в этот раз сборная, есть и те, кто работал в прошлом году. Из «Больших людей» участвуют Овсянников и его новый заместитель, недавний аспирант Ленинградского университета Алексей Величенко. Мы с ним знакомы только шапочно. Ни Светланы, ни других работников музея в этот раз не привлекали. Потому что в стороне от нас около автобуса вольготно расположилась группа столичных археологов. Мы им нужны лишь как рабочие руки.

— Вот сейчас верю, что ты мог рулить этим стадом бандерлогов в прошлое лето! — весело замечает Валерий Степанович Якушев, глава москвичей. Мне он с первого взгляда глянулся. Добродушный веселый бородач двухметрового роста. И ему явно понравилось мое железное рукопожатие. Этот знаменитый в своем кругу человек провел большую часть жизни в экспедициях. Так что мое уважение к столичному светиле сформировалось заранее. Еще бы, такой зачетный послужной список! И его внимание к моей персоне откровенно льстит.

— Дальше вы?

— Сначала изучим карты, прикинем и наметим вам фронт работ. Ты, как погляжу, парень хваткий, будешь над своими оболтусами начальником. Не боись, все покажу и объясню наглядно. Тем более что опыт у тебя кое-какой есть. А мне в будущем понадобятся свежие руки.

И взгляд у Якушева такой просвечивающий. Хочет увидеть меня в деле? Перспективы хорошие.

— Спасибо.

— Ну это тебе спасибо. В кои веки на север деньги выделили и еще так много. А твоя прошлогодняя находка навела шороху в столицах. Целая цивилизация из виду выпала! Это скольким теориям маститых академиков конец пришел! Так что и в этот раз твоя удача понадобится.

Валерий Степанович смотрел на меня сейчас совершенно серьезно.

Маринка Соколова и в этом году выразила желание участвовать в раскопках, вновь став бригадиром. Она была в курсе моего возвращения к Ирине, так что никаких поползновений от нее не ожидал. Было и было. Мы ведь тогда честно обо всем договорились. Хотя я знаю, что женщины обычно в любом случае начинают составлять далеко идущие планы. Так уж они устроены и это не поддается исправлению. Так что флажки лучше вывесить заранее, обозначив границы.

После моего экспресс сексобучения Марина ощутила в себе новые возможности и вскоре оказалась окружена парнями. Начала ходить на аэробику, та как раз входила в Союзе в силу. И занятия уже полновесно отразились на её фигуре. Ноги постройнели, формы подтянулись. У мужчин тут же проявился явный интерес к её персоне. Проснулась в юной особе женщина!

А все я, чертяка. Всего-то и надо было придать уверенности неопытной девчушке. Остальное у нее есть. А у скольких жизнь сломалась из-за низкой самооценки? Нашему обществу остро не хватает системы поддержки и помощи. Пока еще работают традиционные институты товарищества, кумовства, но и они не всесильны, да и не везде хороши. По уму бы каждому мальчишу и девчуле с детского сада приставить по опытному куратору. Многое в нашей жизни можно было бы поменять и само общество здорово улучшить.

Хм. Интересно, а скольким людям в этой реальности я уже жизнь поменял? А ведь никаких планов на «Спасение СССР» у меня поначалу и в помине не было. Просто так вышло, грамотно использовал послезнание во благо окружающих. Жить лишь для потакания собственного эгоизма не по мне. Да и насколько знаю, большинству попаданцев также. То ли попавшие сюда люди прошли некий отбор свыше, то ли проснулись внутри каждого скрытые таланты. Кто-то из попаданцев идет наверх, строить карьеру и совершенно иную судьбу; кто-то желает жить собственной, упрощенной жизнью. Но даже и они понемногу меняли этот мир. Только вот в какую сторону?

Странно. Я регулярно посещал Центр для исследований, беседовал с Профом и Евгеном. Но ни разу не спросил у них, кто у них там следит за всем происходящим в стране и мире бардаком. Наверняка должно существовать некое ведомство, скрупулезно изучающее идущие в стране перемены. Ведь не везде «вина» попаданцев. Листьев как-то между делом заметил, что иногда проистекают некие глубинные процессы, исход которых никому пока неясен.

Еще бы! Такую глыбу с места сдвинули. Американцы находились в аналогичной ситуации и также не горели желанием просрать страну и весь мир. Не надо лишний раз их демонизировать. Тем более что нынче там у власти относительно вменяемые люди. А то, как вспомню тупую обезьяну Нобелевского лауреата из моего мира, потом вихрастого клоуна бизнесмена и старикашку с деменцией, так плохо становится. Деградация их элиты тогда мне показалась схожей с нашей времен восьмидесятых. И вылилось это все в итоге в глобальную катастрофу.

— Сереж, ты чего, оглох? Мне что делать?

Я вернулся назад в реальность и только сейчас обратил внимание на недовольную физиономию Соколовой. Бледное лицо с конопушками сейчас показалось мне излишне простоватым. Но выпирающие вперед увесистые сиськи навевали приятные воспоминания. Марина заметила мой взгляд и вспыхнула, но благоразумно промолчала. У самой кое-что в пушку. Не я заставлял её в койку со мной прыгать. Да и неудовольствия тогда вовсе не заметил.

— Снимать штаны и бегать!

Ответом был красноречивый взгляд вниз, в район моей ширинки.

— Прямо сейчас?

«Вот ехидна! Она готова, я знаю. Обойдется!»

— Узнай у обкомовского, где нам разрешили лагерь разбить. Там и начинайте. Я попрошу Якушева его людей на помощь прислать. Палатки камеральные ведь общими будут. Да и кухня.

— Поняла.

Марина не стала откладывать проблему в долгий ящик и тут же двинулась к москвичу. Через минуту я понял, что здоровяк её очень понравился. Этот взгляд мне хорошо знаком. Ну и что, что разница лет в двадцать. Счастья вам молодые! Это уже я ёрничаю.

— Толян, кинь, пожалуйста, топор.

— Это ты, Серега, опрометчиво сейчас сказал.

Андрей Первозваный, вот такая вот фамилия у человека, широко ухмыльнулся. Этот здоровяк с 4 курса не так прост, каким кажется. В комитете комсомола не последнюю роль играл. Анатолий Кочергин подтвердил его слова, лихо метнув топор в столб забора. Железо смачно впилось в дерево.

— Вошел!

— Это ты где так лихо научился топоры метать?

— Десантура! — гордо выпятил грудь в тельняшке Толян. Вот он парень простой, как две копейки, со спортфака, к нам сам напросился. В этот год исторический факультет имел приоритет, потому в партии на раскопки собралась сборная солянка с разных направлений. — Нас учили использовать все, что есть под рукой.

— То есть сначала надо это все проипать, — пресек я поток слов бывшего десантника.

Народ заржал, а Толян потупился. Спорить со мной себе дороже. У меня в институте авторитет.

Я же внезапно подумал, что в моем времени этот жизнерадостный парень вполне мог попасть в Афганистан, там и погибнуть. «Мудрое» руководство того СССР сделало тогда до ужаса глупый шаг, влезая в чужую гражданскую войну. Нет, спорить нечего, помогать нужно было. Только вот вопрос, как и какой ценой.

А так мы лишний раз взбаламутили средневековое, по существу, общество, которое товарищи местные троцкисты тащили силой в социализм. Но то, что удалось с огромным трудом коммунистам в нашей Средней Азии, в Афганистане не прокатило. Слишком велика разница во времени и усилиях. У нас цивилизацию начали привносить еще царские власти, да и отношение к неправославным в империи было снисходительным. А южный сосед пережил череду войн и английскую оккупацию.

В итоге мы получили изматывающую войну, тысячи гробов будущего поколения страны и огромные репутационные потери на международной арене. Хорошо, что благодаря вмешательству попаданцев здесь этого не случилось. Хотя насколько знаю, бардак в Афгане не прекратился. И кто-то из кадровых там все-таки воюет. Правда, больше не с местными, а пакистанцами, открыто влезшими в дела чужой страны. Так что самое интересное еще впереди. Здешний СССР всем задирам задира, чихвостит врагов в хвост и гриву!

— Парни, натягиваем сильней! Самим потом за шиворот литься будет!

Советские брезентовые страшилища вызывают лишь удивление. Неужели так сложно наделать удобных и быстровозводимых палаток хотя бы для самых важных служб и ведомств? Я прохожу по периметру и еще раз проверяю палатку на вопрос складок и правильно поставленных стоек. Вроде все нормально, ребята постарались на славу. Все еще свеженькие и полны сил. Ну-ну, посмотрю на вас через месяц. Я свалю отсюда немного раньше из-за празднования четырёхсотлетия Архангельска и посвящённой этому событию международной конференции.

Вот сейчас суета на стройках в городе творится! Болгары, финны и люди со всех уголков Советского Союза вкалывают без выходных круглосуточно, чтобы все успеть. Фронт работ оказался намного больше планируемого. Товарищи из столицы не учли характер строительства на севере, да еще и на болоте. И сваи надо бить метров на двадцать и с коммуникациями не все так просто. Зато городу выделили финансирование на еще одну электрическую подстанцию и две насосных. Несколько профильных НИИ озадачены строительством дорог в таких условиях.

Видимо, Маргарита шепнула кому надо о том, что Русский Север у нас позабыт, позаброшен, хотя на себя и страну зарабатывает, в том числе и валюту. Треть союзной экспортной доски уходит из Архангельска. Замечу, доски одной из лучших в мире. И до сих пор везем заграницукругляк. Позорище! Чтобы тупо заработать валюту. А финны и англичане делают из нее мебель и прочие ништяки.

Наверху явно задумались. Во всяком случае программа газификации области появилась. Газопровод дошел до Архангельска в моем мире лишь в 2010 году. То есть мы обеспечивали СЭВ, немцев, а про себя забыли и столько лет топили ТЭЦ и у нас и в соседнем важнейшем для обороны страны городе Северодвинске мазутом. В стратегическом плане — это огромная ошибка. Хорошо хоть тут осознали. Хм, вот так через историю смог здорово помочь родному краю. Хотя куда я без Центра и Марго? Так что будем считать это общим успехом. Опыт создания «Точек роста».

Выхожу из палатки на улицу. Географы сворачиваются, цельный день по полям ползали, устали. Там все-таки больше девчонок. Солнце ушло, стих ветерок, зажужжали комарики, их время пришло! В палатке камеральщиков шумно, это наша московская половина команды намечает будущие высоты, что начнем штурмовать завтра. Сначала снимать дерн, потом работа по квадратам, просеивание грунта, поиск ништяков. Обязательное описание и съемка найденного археологического материала.

Вот здесь мой «Зенит» уже не катит против «Никона» москвичей. Я лишь облизнулся, заметив у них камеру известного японского бренда. В принципе могу попросить Маргариту привезти такой же. Но не хочется излишне светиться своим материальным благополучием. Я в столичной комиссионке такой видел за две с половиной тысячи. Больно уж жирный куш для обычного студента. Так что успел сегодня наснимать две пленки для себя и стенда, а там посмотрим. Пленки и всего прочего мне от щедрот обкома выделили без меры. С базы на Жаровихе увез полный багажник фотобумаги, пленки, и разнообразной химии.

Ребят уже ждет ПАЗик, москвичей возит в город Львовский «Турист», более комфортабельный автобус. Живут они в нашей институтской общаге. В лагере остаются дежурные и охрана из местной милиции. Тут до моста ехать минут пятнадцать, а там и город. Хотя в горячие деньки можем ночевать и здесь. Посмотрим, как дело пойдет. Я прощаюсь со всеми и двигаю к бежевому «Москвичу».

— Караджич, постой, — меня догоняет Якушев. — До города подбросишь?

— Садитесь!

Московский верзила, казалось, занимает все пространство салона. Надо же таким увальнем вырасти! Наверное, в экспедициях всех объедает. Хотя подобный монстр может много чего на себе уволочь. Я выруливаю на дорогу, мы проезжаем через деревню Рикасово и вскоре едем мимо более современного поселка Большой Анисимово, в котором стоят пятиэтажки, есть немаленькая школа, клиника и даже кочегарка. Разговорное словечко Заостровье обозначает на самом деле целый куст деревень и поселков. А расположилась они и в самом деле на островах дельты Северной Двины. Вот и сейчас у меня слева речка Заостровка. Дальше за полями течет Левковка, с левой же стороны до Белого моря находятся реки-притоки Двины Исакогорка, Лая, которые размером не уступят многим известным речкам средней полосы. Лая точно шире Дона в среднем течении. Ну а мелких проток и ручьев и вовсе не счесть.

— Серега, машина откуда у тебя? Это явно не заурядный серийный экземпляр.

Якушев провел рукой по панели, осмотрев заодно приборную доску и ощутив под собой кресло. Экспортный вариант! Я решил не тушеваться:

— Это из обкомовского гаража, выделили нам на время раскопок.

— Нам, это тебе? — с хитрецой посматривает на меня археолог.

— Да больше ни у кого прав нет.

— Хитер бобер! — заржал Якушев. — Можешь не при всех меня Валерой называть. Мы с тобой точно сойдемся. Ты такой же деловой, как и я. А пока, мил человек, просвети меня насчет ваших злачных заведений. Куда, почем и зачем можно сходить.

— Валера с какой целью интересуетесь? Выпить, потанцевать или…?

— Или. Девки у вас больно хороши, а я нынче в разводе. Не будут же я к студенткам приставать? Несолидно как-то! Эту прерогативу тебе оставлю, сразу заметно видного ходока. Та рыжая и грудастая так на тебя заигрывающе поглядывала!

Я притворно вздохнул:

— Ходок нынче крепко занят.

— Да ну? — дернулся Валера.

— Погулял и хватит. Любов.

— Бывает! –глубокомысленно заключил Якушев, и мы оба заржали.

Точно с ним сойдемся!

Глава 5 Первые находки

С утра почувствовал себя неважно. За эти почти два года новой молодой жизни успел позабыть, что такое недомогание. В том мире братец в детстве был ребенком болезненным, да и потом всякое случалось. Но то ли новая энергетика, то ли мои постоянные физические упражнения, но болячки и простуды ко мне не прилипали. А тут все-таки продуло. Июнь сей год выдался прохладным. Дожди, редкое солнце, докучливые комары.

Народ пока не раскисал, еще не растеряв начальный энтузиазм. Ну а столичные археологи были и вовсе людьми привычными. Болота, леса, степи и пустыни. Везде чай работать не сахар, если ты в отрыве от цивилизации. Так что мужики пахали спокойно, без надрыва, умея устроить себе и нам относительно комфортные условия труда. Это они добыли огромный тент из капрона, научили его грамотно ставить. Зато сейчас мы под дождем могли работать в относительной сухости. Хотя в ветровке все равно потеешь изнутри, да и резиновые сапоги не самая лучшая летняя одежда.

Эх, надеюсь, июль не подкачает! Хотя с десятого числа мне придется сидеть взаперти в огромном комплексе, что построили на улице Нагорной, между кладбищем и кварталами. На мои хрупкие плечи повесили заведовать разделом древней истории Архангельска, для которой выделили целый отсек. Вернее, официально им заведовал Овчинников, но фактически работать буду я. Хорошо, хоть знания по этому периоду в голове. Не зря зимой глотал все книги и брошюры по данной теме. И их было довольно немного. А пока главный археолог области и его сотрудники готовили экспонаты, в том числе и найденные в прошлом году. Для тех раскопок строят целую экспозицию. Интересно «Золотого божка» из Москвы привезут?

— Эй, Серый, я что-то нашел!

Как самого здорового, Кочергина со спортфака поставили таскать породу на просеивание. В первые несколько дней после снятия дерна мы довольствовались обычной деревенской бытовой мелочевкой. Куски кирпича, кости животных, смятые гвозди, несколько монет двадцатых годов. Этого мусора полно в любой деревне, только копни. А если найти старинную свалку, то и вовсе можно «озолотиться». Но нам нужно совсем иное.

— Какое-то украшение, — металл потемнел, мне ничего не понятно.

— Дай-ка сюда, — пробасили рядом. Якушев внимательно посмотрел на кусок металла, подцепил ногтем и уверенно произнес. — Часть подвески «конь на змее». Показывайте, откуда порода. Сергей, за мной!

Наблюдать выверенные действия профессионала бесценно! А у Якушева вдобавок имелся собственный набор инструментов, который он носил в красивом пластмассовом ящичке, обозвав его словом из будущего «Органайзер». Явно заграницей купил. Лопатки, скребки, кисточки, все одинаково ловко работал в его мощных руках.

— Вот и искомое. Смотрите, братцы!

Столичный археолог осторожно извлек из почвы почти целую подвеску. Затем потер металл и удовлетворенно кивнул:

— Это и есть тот самый «конь на змее». Оловянистая бронза. Распространенное украшение именно у финско-угорских народов. Это, можно сказать, их маркер. Возникли в Прикамье примерно в 9 веке, а потом распространились дальше. Это мы удачно зашли! Эй, ребята! Все усилия на эти два квадрата. Бригадиры, отметьте на своих планшетах. Сергей, — он повернулся ко мне, — как работать, ты видел. А я пока к роще прошвырнусь. А то без пинка эти деятели будут долго там копаться. И запомни главный принцип любого руководства — кнут и пряники. Кнут и пряники! И никогда не путай их местами. Иначе тебе на голову сядут. Харизма у тебя есть, набирайся опыта, парень. Вижу в тебе большой потенциал.

Похвала такого уважаемого человека всегда радует. Даже тогда, когда ты представляешь свой настоящий жизненный опыт. Ведь все равно я ощущаю себя в некоей инициативе. Нет, не правы те книжки о попаданцах. Ты проживаешь не повтор той прошлой, а полностью новую жизнь. И дело даже не полученной сверху странной энергетике. Ты личность и хочешь, как личность состояться и в этом мире. А для этого надо много учиться и трудиться. Почивая на лаврах прошлых знаний, ничего не добьешься. У меня перед глазами отличный пример в качестве Маргариты. Её нынешней жизни могут позавидовать все авантюристки мира.

Иногда также подмывает ввязаться во что-то странное. Или в подобном желании виноваты те сны, что начали сниться в последний месяц? Еще бы понять, что это за светящаяся изнутри штука в них снится! И ведь все так реально, когда просыпаешься!

К концу дня, наконец-то, распогодилось. Брызнуло огнем теплое летнее солнышко, заголубело небо, ярче стали краски и настроение. Легкий ветерок разогнал надоедливую мошкару, а бригадиры и руководство собралось в палатке камеральщиков. Мы рассматривали найденный сегодня археологический материал. Бытовая мелочь уже была убрана, находки аккуратно почищены. Якушев достал ящик:

— Ну что же, камераден, начнем помолясь.

Наши бригадиры вытянули лица. Почти все новички, им очень любопытно, что такого сегодня нашли. Даже у Маринки глаза загорелись. Глядишь, и тоже захочет не преподаванием заниматься, а уйти с головой в науку. Эх, милая, денег там много не платят. Из моих знакомых никто в ней не остался. Семьи, материальные желания, все это, к сожалению, губит наши попытки познать неведомое на корню.

Я обернулся на шум. Столичные археологи также были возбуждены. Ведь это первый результативный день и так быстро. Да и какие они столичные? Наверняка все парни из регионов, пробились своим умом и трудом. Москвичи, особенно из успешных всегда старались собственных деток пристроить на теплое местечко. Внешняя торговля, министерства легпрома или столичные ведомства, на крайний случай юриспруденция. Про деток элиты и говорить нечего. Такие науку и человечество вперед точно не толкнут. Нет, к сожалению, давно никакой заслуженной элиты. Нахапать денег и с чувством их потратить, вот их незамысловатые желания.

— Ну что, могу обрадовать вас. Мы наткнулись на достаточно богатый культурный слой. Возможно, где-то поблизости найдется и чудской могильник. Хотя я лично в этом плане склоняюсь к роще.

— Валерий Степанович, там нет курганов.

— За столько лет могли и заплыть. А судя по сегодняшним находкам, это век 11 или 12. Вот смотрите сам — изделия из бронзы— грушевидные подвески, поясные кольца и арочные шумящие подвески. Они все характерны именно для финно-угорского населения. А вот это фрагмент Ф-видной пронизки чрезвычайно любопытен.

— Чем? — не выдержала Соколова.

— Именно такие находят в Приладожье и ближе к финскому заливу. Они даже считаются некоторыми историками характерной частью женского прибалтийско-финского костюма.

— Ничего себе! Их привезли оттуда?

— Необязательно. Ремесленники частенько любили копировать попавшие к ним в руки образцы. Но культурное влияние западной части финно-угорской культуры в этих местах явно прослеживается. Они отличаются от находок в верхах Двины.

Я не выдержал и встал поперек батьки:

— Возможно, здешние племена были больше близки к вепсам Вологодчины, или это часть вепсов, что сюда переселилась с юго-запада.

Якушев бросил на меня острый взгляд:

— Вы явно читали последние археологические вестники, молодой человек. Но я бы все-таки так далеко не загадывал. Пока большая часть найденных здесь и в прошлом году вещей принадлежит типичному Пермяцкому стилю.

— Смешение культур?

— И мы вдобавок пока не знаем, какая именно из них главенствовала, — заметив заинтересованные лица, наш археолог продолжил. — К сожалению, письменных источников об этой культуре очень мало, как и найденных неразрушенными могильников. Так что мы точно не знаем, что за люди здесь жили.

— Но присутствие славян в 12 веке в летописях уже отмечено.

— Это вы про погост у Вихтуя? — поднял голову один из москвичей. Его очки блеснули в свете лампы. — Именно он упомянут в перечне погостов князя Святослава Ольговича 1137 года.

— Новгородцы тогда не селились здесь, а ходили на север, как и скандинавы за добычей. Вот и поставили свой форт в удобном месте.

— Эк вы так смело завернули! — вмешался еще один из столичных специалистов.

— Но студент прав, Владимир, — ответил ему парень в очках. — Несколько веков шел переходный период. Если с юга шло заселение людьми из Ростово-Суздальских земель, то сюда новгородцы массово пошли только в веках 15 и 16. Когда их начали прижимать московские князья. И вполне возможно, что здешние чудские племена сосуществовали со славянами несколько веков. Так что местные жители вполне могут иметь очень длинную родословную.

Владимир усмехнулся. Выглядел он как хиппи, обросший с кудлатой бородкой и в рваных джинсах. А может, по сути, им и являлся.

— Пока это лишь теория. Очень уж долгий период.

— Но почему нет? У славян и чуди были разные методы хозяйствования, так что поначалу они друг другу не мешали, а скорее сотрудничали. Потом начали перемешиваться.

Я помалкивал не только потому, что в отличие от ученых восьмидесятых знал исследования генетиков, изучивших поморские гаплогруппы. И в самом деле, доля неславянских генов там превышала половину, а то и более процентов. Получается, что аборигены русского севера попросту смешались с пришельцами и появился новый этнос. И он был ближе к северной Европе, чем к Руси. Вот такие чудные дела обстоят с нашей чудью. Внутренняя колонизация новгородцев, видимо, представляла собой расширение экономического и политического влияния, но не привела к серьезному изменению генофонда. Поморы по крови наполовину финский народ. Но больше меня занимал в этот момент факт, что я знал, где находится тот самый Вихтуй. И где в следующем году найду огромный клад. Чем запишу свое имя в историческую науку.

Дискуссию закончил Якушев. Крякнув, он заявил:

— Ребята, это все, конечно, замечательно, но не пора ли нам по хатам?

Дежурная смена тут же потянулась в столовую, большую палатку, рядом с которой расположилась полевая кухня. Подгон от наших военных. Два повара также жили с нами, только менялись солдатики из наряда. Да и не сказать чтобы они особо перерабатывали, больше тусуясь с институтскими девчонками.

Я же подвозил сегодня до дома Марину. Пока усаживал её в машину, заметил плотоядный взгляд нашего старшего. Шеф явно запал на Соколову, и я тут же не преминул об этом ей заявить. Маринка фыркнула, а потом задумалась. Ей явно нравилось внимание такого колоритного мужчины, как Якушев.

— А ты как, Сережа, думаешь?

— А чего? Замути!

Девушка уставилась на меня, как на идиота:

— Вот так вот просто! Я же не ты, за всеми юбками не бегаю.

— Ну, во-первых, если ты ещё не заметила, то уже давно не бегаю. Во-вторых, а ты что сама по факту теряешь? Девственность? Получишь новый опыт, узнаешь новые позы.

— Караджич, ты неисправим!

Мы переехали мост, и я повернул на Обводный канал. Ехать предстояла до Соломбалы. Странно, вторая рыжая и тоже с этого островного района города. Соколова перестала дуться и задумчиво произнесла:

— Может, ты и прав, Сереж. Пора познать жизнь на вкус. Я, дура долго этого не понимала. Это ты в армии что-то повидал, а мы ведь девочки сразу после школы снова за парты. Потом в очередной раз направимся в школу. Вот какой круговорот воды в природе. И не все такие шустрые, как ты. Ну и чего мы можем вложить в следующее поколение? Какой жизненный опыт?

Я озадаченно хмыкнул. Чего это вдруг Маринку повело на философию?

— Марин, вопрос был о ваших отношениях, а не о будущем союзной педагогики.

— Да нет никаких отношений.

Искоса посматриваю на нахмуривавшуюся девушку, попутно руля и объезжая многочисленные ямы. Дороги еще с мая начали массово ремонтировать, но в основном в центре.

— Колись.

— Ну, пригласил в ресторан. Думаешь, я не знаю, куда он дальше захочет меня повезти.

— И?

— Караджич, тебе не кажется, что ты суешься не в свое дело!

Я озадаченно хмыкаю. Как, однако, девушка завелась. Пора включать главный калибр.

— Марин, не майся дурью! Зовет, иди. Это мой тебе хороший совет. От всего сердца. В жизни знаешь, как бывает. Так закрутит что …

Я глубокомысленно замолчал. Соколова также до конца дороги помалкивала. У нас, вообще, странные отношения. С одной стороны, близкие, с другой мы оба сильные личности. Хочу, чтобы у нее все было хорошо.

Глава 6 Разгон

Резкому движению вперед всегда предшествует период разгона. Сначала ты должен накопить в себе энергию для рывка на следующий уровень. Наверное, так обстояли сейчас дела и со мной. Относительно неспешная, хоть и до предела занятая зима, дала мне возможность накопить силы, чтобы в летние недели выплеснуть их в невероятно важном для моей судьбы мероприятии. Это для приезжих археологов наши раскопки пусть несколько неординарные, но в череде других. Для меня же — это огромный шаг вперед. Знания, навыки, полезные знакомства, сам дух экспедиции, что стоило впитывать в себя без остатка.

Сегодня дежурю на нашей базе в Заостровье. Вчера отвез Иришку в Бабонегово, там проходит их Инструктивка. Лагерь, где молодых студиозов готовят быть пионервожатыми. В августе она едет в третью смену. Могла бы и в июле, но я пробил Ирине разрешение работать со мной на конференции. И как раз квартира на Набережной освободилась. Маргарита в последний приезд была на редкость молчалива и задумчива, странно на меня смотрела и заставила сделать несколько непонятного назначения тестов. Сказала, что это просьба Профа. Ну надо, значит, надо!

Меня в целом обрадовали последние новости из лаборатории Прохорова. Бешеный коктейль гормонов в моем организме, наконец-то, перестал бурлить, а меня постоянно торкать на необдуманные поступки. Так что не стану я «вечным человеком», а буду жить и дальше нормальной человеческой жизнью. Тестостерона мне на Иришку с лихвой хватает, а его излишек лишь мешает сосредоточиться на главном. Маргарита вдобавок заявила, что через неделю прибудет к нам в Архангельск уже надолго. Подготовка к празднованию дня города подходит к финальной развязке. Даже не представляю сколько эта женщина всего волочет на себе. Но ей нравится быть в центре событий. Это её выбор и судьба.

Проснулся под пение птиц и сразу выскочил наружу. Хоть конец июня, но с утра бодренько. Солнце уже вовсю светит, у нас же белые ночи. Оно толком и не гаснет, просто переходя на пару часов в сумерки. Судя по всему, сегодня будет жарковато. Натягиваю кроссовки и голым по пояс, в шортах делаю пробежку, понемногу разогревая тело. На кухне появляются повара, кивают мне и обещают свежего чая. Но впереди общая разминка. Затем работа шестом, весом уже, напоминающим ломик. Понемногу народ начинает подниматься и выходить из палаток.

Первым ко мне подваливает Якушев. Он еще не видел мои занятия шестом и потому с любопытством берется за него.

— Ох ты ж! Знатная штукенция, в Китае подобные видел. Но полегче. То-то смотрю у тебя такие мышцы.

— А ты их с утра не разогреваешь?

— Я потихоньку, старый стал, — улыбается Валера и осторожно хватает огромную колоду для рубки дров.

— Это у тебя немножко?

— Так разминка!

Мы оба смеемся, уважая силу друг друга.

После упражнения я бегу к рукомойникам сполоснуться. Из крайней палатки появляются заспанные девчата. Я горделиво проношусь мимо, показывая свой накаченный торс. Студентки вслед посмеиваются. Потом, когда они подходят к умывальникам, становится не до смеху мне. Ну а как еще вы отреагируете на десяток юных созданий в откровенных мини-шортиках и маечках на голое тело. После такого хочется бежать к холодной воде и некоторое время оттуда не вылезать. Нет, врет Проф про мой уровень гормонов! Бурлят, собаки бешеные!

На кухне меня, как раннюю пташку ждет личный чайник с бутербродами. Снабжают нас хорошо, от обкома. Хотя и в магазинах нынче стало намного лучше, чем в той истории. Обратили-таки власти внимание на свой народ, а не только на эксплуатируемых проклятыми капиталистами трудящихся мира. Неужели и наши труженики такого отношения к себе не заслужили? Пью вторую чашку сладкого чая, наминаю бутер с маслом и сыром, когда в палатку входит Антон Бидзиля, закарпатский мадьяр и отличный повар. До армии работал в ресторане Мукачево. Его гуляши просто бесподобны! Любит по возможности побаловать нас чем-нибудь эдаким.

— Начальник, каша со шкварками! Все как ты любишь.

Хитрый мадьяр сразу заприметил, что я выделяюсь среди остальных студентов. На равных общаюсь с официальным начальником раскопок Якушевым и катаюсь взад-вперед на автомобиле. Потому и отношение ко мне было соответствующим, чем я, зараза, без зазрения совести пользовался. Хотя давайте честно, ну кто бы из вас отказался от положенных ему по праву льгот? Тем более что они были полностью справедливыми, а не пролились сверху благодаря блату. Не всегда удавалось вовремя позавтракать, а то и пообедать. А у Антона неизменно было чем перекусить молодому растущему организму.

Раз я человек автомобильный, то для меня всегда находились различные и в то же время неотложные дела. Сгонять в облисполком за нужной бумажкой, заехать в выставочный центр, чтобы согласовать цвет оформления нашего раздела. Завезти туда материалы и фотографии для стендов. Заскочить к Валентину Гайкину в «Правду Севера». Несменный фотокорреспондент главной областной газеты работал в ней с 1969 года. Многому у него можно было научиться.

Это Гайкин печатал нам самые большие фотографии для стендов. Не знаю, где этот талантливый репортер добыл такой фотоувеличитель, но меня подобный монстр реально потряс. Жаль, совсем нет времени пообщаться с опытным фотографом и поработать вместе. Дела, чертовы дела. И куда от них деться? Сам же все это затеял! Сидел бы тихо как мышь на кафедре. Но нет, несет тебя вечно куда-то! Это я уже слова мамы пересказываю. Совсем меня из виду потеряла. Но безмерно рада, что пахнет от меня нынче одними и теми же духами. Очень уж она не одобряла мои любовные похождения и в том старом мире.

А раскопки тем временем продолжались. Около деревянного Храма Покрова Божией Матери мы успели обработать лишь изначально отмеченные квадраты. Но там намечено копать до конца августа, а, может, и на следующий год. Церковники, поначалу настроенные против нас, затем начали с любопытством подходить, робко спрашивать. Все-таки большинство из них получили неплохое светское образование, да и история родного края была интересна всем. Но они все равно смогли рассмешить меня и Якушева, постоянно донимая нас вопросами — не нашли мы следов присутствия здесь тысячу лет назад христианства?

Да нет ребята, чудь была язычниками, как и славяне в те времена. Окончательно православие в этих местах встало непоколебимо хорошо, если к веку шестнадцатому. Ну а пережитки остались с нами до сих пор. Масленица, Купалье. Вот на последнем празднике наши девчонки славно повеселились!

Я как раз в тот вечер разговаривал с Валерой, когда на меня со всего маху налетел огненно-рыжий вихрь. Свежая, искрящаяся радостью от встречи Иришка была в этот момент чудо как хороша. Я даже залюбовался ею, а она убедительно так кокетничала. Расцветает девушка! Черт возьми, давненько со мной такого не было. Милая девчушка чем дальше, тем красивей и красивей для меня становилась. Любовь?

— Я успела? Девчонки, сказали, что праздновать на луга пойдут. Я купальник с собой взяла. И две бутылки вина. Ты что молчишь? Ты разве не рад?

Я еле удержался от смеха. Временами Иришка начинает по-поморски частить, проглатывая гласные. Мне люди с регионов говорили, что есть у нас северян такая привычка.

— Рад, конечно. Но ты откуда?

— Довезли ребята до города, а тут автобусом. Чай не в глуши находитесь. Ну я побежала к девчонкам.

Якушев проводил взглядом рыжую бестию и восхищенно крякнул:

— У вас поморочки все такие? Краше баб на Руси еще не видал.

— Эй, Валера. Бабами у нас сваи зовут, а женщин жёнками величают.

— Точно! Запамятовал. Давно на северах не работал и забыл, как тут хорошо. Эх! — Якушев с улыбкой повернулся ко мне. — А ты, жук, знатную девку оторвал! Сразу видать — огонь! Даже завидно.

Я задумчиво посмотрел в сторону заката и решил подколоть старого археолога:

— С нами пойдешь? Плавки возьми, вода теплая в протоке. Девчата костры будут жечь, а мы прыгать. Потом они венки будут по воде пускать. Я уж не знаю, какой ты ловить собираешься и за кем бегать. Дело твое. Но я бы его в долгий ящик не откладывал. Один день такой в году.

Оставив здоровяка в недоумении, я двинулся к столовой. Там меня уже поджидал Антон. Купалье, но в своеобразном виде, праздновали и у них. Так что мадьяр был не против поучаствовать и в северном варианте праздника. И загодя приготовил нам закуски и выпивку в виде двадцатилитрового термоса с пуншем. Спирт для него выделил Якушев, а ягоды мы позаимствовали у местных жителей. Они к нам хорошо относились, особенно когда узнали, что их пращуры возможно жили здесь почти тысячу лет назад. Это же лестно, что твоя деревня такая древняя.

А Валера Маринку таки догнал, как и я свою ненаглядную.

— Пока есть возможности, сосредотачиваем основные усилия на раскопках около рощи.

— Думаешь, могильники именно там?

Похожий на хиппи Владимир на деле оказался старшим научным сотрудником и довольно начитанным парнем.

— Так саперы показали наличие металла.

— Жаль, снимков с аэроразведки еще нет. Может, что и увидели.

— Не факт.

Парня в очках звали Кириллом, и он специализировался на финно-угорских народах. Немало мне этот молодой археолог полезного в ходе раскопок рассказал. И заодно посоветовал нужную литературу. Если собираюсь копаться в ближайшие годы в нашем краю, то она обязательная к прочтению. Уже заказал в Москве через Марго, чего волынку тянуть?

Овсянников потеребил мягкую бородку:

— Но и около церкви мы собрали достаточно материала. Зачем там оголять этот участок?

— Олег Владимирович, уже июль наступил. Нам надо определится с основным фронтом работ. А у рощи он перспективней, — бросаюсь на поддержку Валерия я.

Главный археолог области задумчиво смотрит на меня и нехотя соглашается. Так еще бы! У меня сложился статус удачливого копщика. Даже Якушев многозначительно хмыкнул, узнав, каким образом я нашел те могильники. Допытывать дальше не стал, не его дело. Удача любит счастливцев! Результат налицо, чего вам еще надо?

— Тогда договорились. Завтра начинаем. Кирилл, у тебя еще есть вопросы?

— Несколько найденных подвесок вызывают у меня смутные сомнения. Аналогов я нигде не видел.

— Точно? Неизвестный науке стиль?

Владимир тут же оживился:

— Северная Двина — это огромная транспортная артерия и довольно плохо в археологическом изученная. Так что очень может быть, что мы найдем здесь нечто новое.

Якушев кивнул:

— Потом в Москве досконально изучим. Там много материалов и спецов. Но если мы тут нашли нечто необычное, то заранее всех поздравляю. Мне вообще кажется, что эти места в археологическом плане невероятно перспективны. Где еще людям не жить, как рядом с протоками и на островах? Зимой и летом готовые коммуникации, рыбалка и все прочее.

Могильники мы нашли. И чуть в стороне от заранее намеченного места. Благо погода стояла теплая, даже можно сказать, жаркая. Я успел загореть, работая лишь в шортах, как в один из дней наткнулся на любопытный материал. Подвеска и колокольчик, а рядом кости. И похоже, что человеческие. Тут же кликнул Якушева, который обозвал меня счастливым сукиным сыном. И мы с удвоенной энергией начали копать дальше. А ведь это не лопатой махать, а больше скрупулезно ползать под палящим солнцем, открывая миру сантиметр за сантиметром.

Первая могила принадлежала женщине. Здесь в первый раз нам попались серебряные украшения. Пластинчатый браслет с тонкой гравировкой, похоже, что был булгарского производства. Затем нашлась петлеобразная подвеска с тремя петлями, составляющими пару с предыдущей подвеской. Вот она точно была чудского типа. А вот следующая найденная в могильнике топоровидная подвеска характерна для многих мест. Норвегия, Швеция, Финляндия, Эстония. Интересно, какой тут век? Мои мысли как будто прочитали. Кирилл внимательно рассматривал очищенные находки, затем задумчиво глянул на меня:

— А это уже скорее всего век двенадцатый. Вполне возможно, что эти подвески привезли сюда новгородцы. Богато в этих дебрях, получается, жили!

Якушев тут же посоветовал мне начать копать рядом:

— Рука у тебя, Серега, легкая. А мне кажется, что здесь положили вместе важных для аборигенов людей. Если вот тут женщина, то по их правилам вот здесь должен лежать вождь или старейшина.

Ну меня долго звать не надо. Последние дни провожу на раскопках. И хочется завершить их ударно! Чтобы память обо мне осталась на века. Скромно, да? Сейчас уже не раз пожалел, что взялся за выставочный раздел на конференции, но деваться некуда. Обещал еще весной Липницкому и Овсянникову. Мы все тут так заработались, что даже на день города, что проводился в последнее воскресенье июня, выбрались лишь под вечер.

А праздновали его целых два дня и с широким размахом. Народу на набережной и в парках тьма! Все гуляют, веселятся. Некоторые уже так «устали», что их ненавязчиво собирает милиция. Торговля вовсю расстаралась. Чего только не было в продаже! Народ уже даже и не стоял в очередях за «дефицитом», всего наелись. Мороженое, фрукты, напитки, в том числе «Кока-Кола», завод которой построили недавно под Москвой. Иришка приехала раньше меня и уже успела объесться всем. Я же накинулся на свежие кулебяки, обедать сегодня было совершенно некогда. Запив пироги сладким ягодным морсом, двигаюсь дальше.

Отдел культуры расстарался, вокруг необычайно много небольших концертных площадок. Поют и выступают разномастные коллективы. Там народный хор величаво вытягивает старинные песни, дальше танцуют ребята из молодежного ансамбля «Сиверко», тут на гармошке пожилые дядьки наяривают, а народ подпевает и пускается в пляс. Как можно устоять под такие разухабистые мотивы? У театра драмы танцы, выступает духовой оркестр. Старики, взрослые, молодежь. Всем весело! Праздник, юбилей родного города! Четыреста официальных лет! А люди ведь живут здесь еще дольше, что благодаря мне широко отражено в прессе. Не умеют еще в этой эпохе себя рекламировать.

Иришка тянет меня дальше к набережной. На Красной пристани высятся мачты огромного барка «Седов». Ничего себе парусник! У меня почему-то с ними ассоциируются относительно небольшие яхты, а тут такая громадина. Мощь парусного флота! Даже страшно смотреть вверх на мачты. И как они там вообще ползают? Я бы точно со страху помер. Все-таки моряки — крепкие ребята!

— Эх, жаль такая очередь! — огорченно роняет Ирина, посматривая в сторону желающих попасть на борт барка.

— Никак с морячком познакомиться хочешь? — подначиваю я подругу.

Глазки у девушки блестят. Она рада, что сегодня выходной, праздник и мы рядом. Для нее это многое значит. Ирина горделиво двигается со мной под ручку. В её возрасте важно быть не одной. Показать, что она кому-то нужна и кем-то любима. На улице тепло, на ней легкое платье, которое колышется ветерком, дующим с Двины. Волосы девушки сегодня искусно уложены в золотистую копну. Ножки в туфельках быстры, голос неутомим, постоянно что-то примечает. Черт побери, как мне с ней хорошо!

Глава 7 Сенсацию подавали?

— Серег, тут по ходу, по твою душу пожаловали.

Андрюха Первозваный, бригадир первой ударной уставился на поле. Через него к нам шла странная делегация. Женщины в красивых платьях, мужики со штативами и какой-то техникой. Спереди с важным видом вышагивал Янис Кариньш, наш куратор от обкома.

«Мать моя честная!»

Этот обкомовский придурок прямо на раскопки без приглашения притащил съемочную группу. И телевизионщики судя по виду точно не наши. Вот есть мозги у человека? Дамочки расфуфырены, как на светском приеме, мужики в джинсе. Это точно не «Клуб путешественников»! Прямо так, голый по пояс в измазанных глиной штанах и кедах двигаюсь навстречу непрошенной делегации.

— Здрасьте, гости дорогие! С чем пожаловали?

Идущая рядом с Янисом эффектного вида мадам, там одних перстней и колец на пальцах где-то на кило, брезгливо взглянула на меня. А вот девушка, идущая за ней следом, оценила мои мускулы и даже сделала попытку пококетничать со мной глазками.

— Молодой человек, отойдите в сторону! Мы с важным заданием!

Вид, что ли у меня был такой непрезентабельный? Хотя руководство у археологов точно не в костюме на раскопках ходит. Вот тут Мадам ТВ совершила большую ошибку.

— Вы, собственно, кто такие? И почему находитесь без разрешения на режимном объекте? Кто вас сюда пустил?

Женщина тут же испуганно заткнулась, Кариньш открыл в удивлении рот, а я начал искать глазами милиционеров. И в самом деле, так дела не делаются! Но минута молчания не протянулась и минуту. Дамочка была оборотистой и наглой, как и положено диве из Москвы.

— Я с телевидения, нахал. И не смейте мне перечить!

«Ого! Наверное, возомнила себя большой шишкой!»

Заметно, что Кариньш в отчаянии. Ну сам и виноват. Мог бы согласовать заранее. А вот вон ребята от дела отвлекаются, а у меня всего два дня осталось. И, как назло, Якушев в отлучке. У него ребята шустрые, но не орлы. В руководители не умеют.

— Покиньте, пожалуйста, территорию раскопок. Иначе мне придется вызвать милицию, и вас уведут силой.

— Татьяна Викторовна, — всполошился куратор из обкома. Видимо, по моему взгляду усек, что вляпался в какашку по самое не балуй. — Давайте, все обсудим не здесь.

Но в этот момент огня в костер подбросил кто-то из операторов:

— Так будем снимать или как? Жарко же!

Татьяна Викторовна тут же встрепенулась и снова по привычке попыталась наехать:

— Вы кто такой, молодой человек? Мы с центрального телевидения! Понимаете уровень?

— Я Сергей Караджич, в настоящий момент замещаю руководителя археологической партии. Бог и царь в данном квадрате местности. И без моего ведома здесь ни одна мышь не проскочит.

Среди телевизионщиков послышались сдавленные смешки, Кариньш побледнел, а Мадам ТВ покраснела до корней осветлённых волос и уставилась на обкомовского сопровождающего:

— Это как понимать, Янис Лацевич?

— Сейчас, Татьяна Викторовна, — Кариньш попросил меня отойти в сторону. — Сергей, ты что творишь? Это же центральное телевидение, отдел новостей. Снимают репортаж в преддверии конференции.

Я сурово уставился на молодого бюрократа. Пусть он выше в официальной таблице о рангах, но для меня абсолютно не шишка. И он даже не представляет до какой степени.

— Янис, а ты ничего не путаешь? Не ты ли сам привозил для подписи документы? Я еще раз повторяю — это режимный объект и посторонним здесь не место. Привези мне сначала бумагу с печатью. А потом спроси меня или Якушева, когда можно снимать и в какое время наша команда свободней. Мы ведь тут не в бирюльки играем, а занимаемся государственно значимым делом. И у нас сроки. Никому не позволено их срывать. Даже столичному телевидению.

Кариньш схватился за голову:

— Ты меня под монастырь подводишь, Сергей. Это же с первого канала! И дамочка вхожа в высшее руководство. Она же нас с потрохами сожрет!

— Ничего, подавится.

Я повернулся и смерил Мадам ТВ с ног до головы откровенным взглядом. А ничего для женщины лет глубоко за тридцать. Следит за собой и одевается модно. Прическа с химией, волосы подкрашены, стиль одежды спортивно-выходной. Татьяна Викторовна в ответ гневно фыркнула, но желания спорить со мной не выказала. Если она опытный администратор, то должна понимать, что во всем есть свои границы.

— Но что о нас скажут? Что мы бюрократы и зажрались!

— Да плевать! — Янис сдулся, ведь это его косяк, но мне топить беднягу не хотелось. Потому я молча ему кивнул — Счас разберемся.

У Мадам ТВ, после того как она сняла солнцезащитные очки, оказались красивые ярко-голубые глаза. Комплимент от меня она приняла благосклонно, менее мои предложения. Но деваться ей было некуда. Документ и в самом деле получить необходимо, да и без разрешения меня и Якушева снимать также нельзя. Ну и я готов был пойти навстречу, насколько это было возможно. А Татьяна Викторовна точно не была дурой, тут же схватившись за предложенное. Так что расстались мы на позитивной волне. Эх, если бы не был свободен, то наверняка бы с ней замутил. Дама интересная! Такие и в постели занятны.

— Парни, делайте пока общие планы раскопок. Церкви снимите, да поля для перебивки.

Молодой оператор недовольно нахмурил брови, а его более пожилой коллега с интересом на меня оглянулся.

— А ближе?

— Ну, во-первых, вам еще нельзя. Во-вторых, что ты там снимешь на полуденном солнце? Вечером будут интервью у нас брать, тогда и заснимите раскопки крупным планом. В режимном освещении. Я кого-нибудь выделю из ребят для имитации процесса.

— Значит, не только в археологии соображаешь!

— Фотографией увлекаюсь.

— Тогда понятно. Парни, за дело! — главный оператор прикрикнул на персонал, и они с деловитым видом разошлись по полю.

Чуть позже ко мне подошел молодой усатый парень. Он с улыбкой протянул мне холодную банку с Пепси-колой.

— Слушай, Серега, а можно организовать процесс находки прямо на камеру?

Я открыл банку и отхлебнул сладкого напитка. Нет, в такую жару лучше квас. Отдам, пожалуй, девчонкам. Они падки на все сладкое.

— Сделаем.

Глаза молодого оператора загорелись:

— А что-то дорогое, редкое можно найти?

— Как тебя?

— Виктор.

Я пожал руку и покачал головой:

— Не борзей, Виктор. Вам все находки в специальной палатке во время интервью покажут. Лучше подумай, как там свет выстроить.

— Понял, спасибо!

Ну вроде как вопрос с непрошенными гостями решили. Но тут же появились другие проблемы иного рода. Девушки подступили ко мне с вопросами — Когда, зачем и можно ли сегодня закончить пораньше, чтобы подготовиться к съемкам. Парни в ответ смеялись, но что с этого слабого только на первый взгляд пола взять? В итоге часть работа осталась недоделанной. Хотя я торчал на месте до последнего, даже пропустил ужин. Черт, у меня лишь день, а знаковой находки как нет, так и не случилось. А меня который день свербит предчувствием! Жаль, неужели обманулся? Я, вздохнул, взял скребок и принялся возиться дальше.

— Сереж, мы тебя потеряли. Там телевизионщики спрашивают.

Соколова в коротком платье на фоне заходящего солнца смотрелась эффектно. Ни фига, успели причепуриться. Помада, ресницы подкрашены, глаза подведены. Тренированные ножки аппетитно торчат снизу, а лиф сделан соблазнительно открытым. Не удерживаюсь от подколки:

— С такой красоткой хоть сразу в койку.

— А если возьму и соглашусь?

Растет девочка. Вон как глазки по-блядски сверкнули. Поднимаю обреченно руки.

— Уела! Чего им надо?

— Тебя ждут, как героя наших дней! Пошли, хоть умою, а то выглядишь как чучело.

Обреченно киваю. Раз обещал, надо выполнять.

Маринка и Света Манилова с третьего курса быстро меня умыли, причесали, надели рубашку и штаны. Последним занималась Марина. Зараза, ну вот зачем там трогать? Все мысли сразу стали совершенно о другом. И сидит на корточках, ухмыляется. Наблюдая мою эрекцию. Чёртов тестостерон! Светка лишь хихикнула и из палатки выскочила. Все они одним медом мазаны, заразы. Вот и на Татьяну Викторовну после этого я глянул излишне плотоядно. Она аж зарделась, да и, вообще, отношение ко мне резко изменилось. Видимо, напели или из-за приличной одежды выгляжу симпатичней и значимей. Ну да, меня и причесать успели и даже полить лаком. Киваю операторам, как своим. Эти уже вовсю возятся с техникой.

— Пока солнце окончательно не ушло, пойдемте на раскопки. Кирилл, образцы подготовил. Со мной пойдут, — девчонки застыли, — лишь те, кто в брюках.

А они, дурочки, расфуфырились! Почти все в платьях по жаркой погоде. Мадам ТВ чисто по-женски просекла сгустившуюся в лагере атмосферу и поспешила мне на помощь.

— Девочки, с мы с вами поговорим отдельно. Мне очень интересно, как чувствуют себя в таких экспедициях женщины.

«Хе-хе. По ходу я ей понравился!»

Солнце ушло и установилось так называемое «режимное время», любимое всеми кинематографистами и нелюбимое студийными телевизионщиками с их убогой аппаратурой. Но нас снимали на что-то импортное, были вдобавок поставлены отражатели, так что особых проблем не возникло. Я уже присмотрел точки для камер, ребята подготовили участок, потому телевизионщики были довольны. Мадам ТВ стояла в сторонке, наблюдая за нами.

Кариньш вечером не приехал, а та молодая симпатичная журналистка берет интервью у Якушева. Не сказать чтобы наш археолог был сильно доволен вторжением телевизионщиков. Но деваться некуда, такое условие поставило высокое начальство. Рассказывали, что к нам должен заглянуть Сенкевич. Он приезжал на четырехсотлетие города, а уже такую конференцию с самим Тур Хейердалом, старым его приятелем точно не пропустит! Жаль, что меня не будет.

— Сергей, мы готовы.

— Начали!

В принципе ничего сложного. Голос будет закадровый, так что я молча показываю, как производятся раскопки. Кирилл стоит рядом и консультирует. Мы раскапываем под пристальными взглядами камер подкинутую заранее «находку». Кирилл осторожно её очищает и комментирует. Телевизионщикам и самим любопытно. Не каждый день попадаешь на настоящие раскопки, на которых находят старинные артефакты.

Они как будто верят, что мы на самом деле что-то нашли, задают вопросы. В это время я решил поддеть лопаткой странный кусок грунта. Копал тут сегодня не я, а другой раскопщик, видимо, поленился обработать плотный слой почвы и достать камень. Странно. Вытянутая узкая форма не очень-то похожа на камень. Внезапно блеснуло ржавчиной. В горле тут же пересохло. Да не может быть!

— Кирилл. Кирилл!

— Что?

— Ты тоже это видишь?!

— Да ёпа мама!

Мы, не обращая внимания, что пачкаемся, аккуратно откапываем найденный артефакт. Сомнений уже больше нет. Это проржавевший насквозь, но меч. Вот массивное навершие, покрытое… золотом. Да офигеть просто! Это меч похороненного рядом вождя?

— Похоже на Каролинг. Откуда он тут?

— Викинги?

Кирилл подумал немного исогласился:

— Считаешь, трофей?

— Или обмен. Откопаем, узнаем об этом месте намного больше, чем ведал кто-либо еще до нас.

— Это точно.

Нам кричат сверху:

— Ребята, вы хотите еще раз откопать его? А то у нас свет уходит.

Мы заканчиваем окапывать меч, и Кирилл, ни слова не говоря, рвет подметки, помчавшись к палаткам за инструментом. Вот сейчас начнется!

Телевизионщики в растерянности смотрят на меня.

— Вы что-то на самом деле нашли?

Поворачиваюсь и натыкаюсь на горящие глаза Татьяны Викторовны. Но затем мой взгляд невольно опускается на вырез в её глубоком декольте. Мелькает шальная мысль — а неплохой размерчик! Черт, слишком сегодня много всего разом! И так адреналин потряхивает. Вот это на самом деле неимоверно возбуждает — прикосновение к тайнам веков! Я сейчас отлично понимаю тех археологов, что стояли перед гробницей Тутанхамона. Она перевернула одним махом всю историческую науку! Внезапно понимаю, что и женщина возбуждена. Не каждый день видишь такое. В другой раз бы точно воспользовался, но извиняйте, мадам, уже ангажирован.

Ну а дальше прибежал Якушев с горящими глазами и так прямо в выходных брюках сел рядом со мной. Опыта у него явно больше, и я отдал право докопать меч ему. Хотя после он дал подержать мне дощечку, на которую мы его аккуратно вытащили. Время было жестоко к некогда красиво украшенному оружию. От него на самом деле мало что осталось. Так что таким массивом его лучше увезти в столицу к специалистам. Но на кинохронике остались кадры именно со мной, гордо стоящим с мечом в руках. Дружеские похлопывания по плечу, восторг девушек. Операторы на телевидении классные! Конец вечера помню плохо. Понятно, что было уже не до интервью. Якушев также опытным взглядом усмотрел европейское происхождение меча. С легкой руки Кирилла клинку уже дали название «Меч викингов». Вот фурора завтра в городе будет!

За шампанским ехать в поселок было поздно. Это в глазах светло, а уже одиннадцатый час. Но Якушев волевым решением раскупорил свои запасы, и мы довольствовались коньяком. Меня алкоголь не брал. Мысли улетели далеко-далеко. Черт возьми, это первая моя великая находка! Золотой божок в прошлом году откапывали вместе. А тут надо же — прямо под прицелами телекамер. Телевизионщики были довольны не меньше нашего. Живой репортаж с настоящей археологической сенсацией. Это ж, когда так еще удастся! Потому безо всяких разговоров мужики притащили из своих машин вино и ликеры для девушек. Так что всем было хорошо. Мадьяр тоже молодец, расстарался, организовав из НЗ непредвиденный ужин.

В какой-то момент понимаю, что рядом, тесно прижавшись ко мне, устроилась Татьяна Викторовна. Ох, как её проняло, да на свежие дрожжи! Еще прошлой осенью не отказался бы попробовать богемного тела. Но после нового сближения с Ириной как будто отрубило. Нет, интерес есть, но как у мужчин в возрасте умозрительный. Ведь по сути это бег в никуда. Видал я ровесников, что никак не могли остановиться. По мне это уже попахивало болезнью.

Так что, Мадам ТВ, извиняйте. Якушева от молодой журналистки яростно оттирает в сторону Маринка. Остальные невольно разбились на группы и пары. Гляжу, и некоторые московские археологи не теряются! Выхожу на улицу и обалдеваю. Огромный купол хрустального неба расстилается над головой, к северу догорает тихими пастельными красками закат. Все вокруг как будто окутано неведомой тайной. Хочется просто замереть и стоять так, впитывая свежесть северной белой ночи.

Внезапно понимаю, что нахожусь здесь не один. Народ высыпал наружу и также замер в изумлении. До чего же красиво! А ведь так и стояли здесь наши далекие предки. Провожая нынешний день, и с замиранием сердца ожидая грядущий. И что он нам сулит?

Глава 8 Отступление второе. Плато Путорана

С огромной высоты в бездну падал каскад воды, разбиваясь мириадами брызг. Мрачная скала из багрового базальта несла на себе тяжкий отпечаток прошедших миллионов лет. В этих местах время неожиданно становилось особенно выпуклым. Мрачные невысокие горы, низкое свинцовое небо, принизывающий арктический ветер. Все говорило о том, что подобный край невероятно чужероден людям. Но несколько фигур в защитной одежде размеренным шагом прошли мимо водопада и направились в сторону следующей горы, верхушка которой казалось была ровно срезана неведомым клинком.

— Какие странные тут горы. Верхушек нет.

— Потому и называются столовыми, Анзар.

Ответивший ему человек выглядел старше. Его лицо было покрыто сеткой жестких морщин. И что таилось за каждой из них, никто из этой небольшой группы не знал, лишь мог догадываться.

— Я бы от настоящей столовой не отказался. В Норильске даже пожрать нормально не дали.

— Подъем, бойцы! Нас ждут горы, на которых мы еще не бывали.

Крепыш поднял с камня укороченный вариант пулемета Калашникова и нарочито тяжело вздохнул:

— А ближе нас скинуть не могли?

— Ты видел, что с компасом творится? Техника у вертолетчиков также начала сходить с ума. Не факт, что дальше мы просто смогли пролететь. Скорее грохнулись бы недалече. А оно нам надо?

— Аномалия!

— Час от часу не легче! Лучше бы негров в их джунглях резали.

— Там львы и носороги.

— А я думал, последние только в Грузии водятся.

— Отставить разговорчики!

Пять вооруженных мужчин в «горках» защитного цвета дружно подхватились и устремились лишь к одним им известной цели. Горы на их пути выстроились широкими уступами странного бордового оттенка. Как будто огромные лестницы для неведомых великанов. То тут, то там каскадами падали вниз водные потоки. Между гор зеленели языки летней тундры, синели неправильные очертания озер, вились по долинам холодные реки. Южная часть плато Путорана выглядела как кусок другой планеты. Озеро Дюпкун, около которого их смогли высадить, находившееся ближе к центру этого плато осталось позади.

Высокий, сухощавый боец, идущий впереди группы, внимательно огляделся и показал на открывшийся проход:

— Мазур, нам будет проще здесь пройти, чем вверх переться

Командир достал карту и сверился, утвердительно кивнув. Он с огорчением глянул на компас, закрутивший с начала их высадки замысловатые па:

— Леший, как со связью?

Самый моложавый из команды невысокий поджарый паренек покачал головой:

— А никак таащ капитан!

— Леший, сколько можно повторять — в рейде используем лишь позывные.

— Виноват! Да как вышли, один шум в эфире и чем дальше, тем сильнее. Я такие помехи, таащ Мазур только около станций подавления слыхал. Но нас же об этом на инструктаже предупреждали.

— Понятно, — командир пятой группы отдельного батальона спецназа ГРУ тихонько выругался. Даже в джунглях Центральной Америки было проще. А здесь ни связи, ни четкого целеуказания, вот и обычный компас отказывался работать. На какую чертовщину их подписали? Но приказы не обсуждают. — Гончий, бери Геофизика и дуйте туда, посмотрите маршрут. Это крюк, зато не по горам.

После того как пара ушла вперед, Анзар перекинул удобней пулемет и тихим голосом спросил:

— Мазур, у нас некий лимит времени по выходу к объекту? Ты, вообще постоянно молчишь. Ни цели задания, ни другой конкретики еще не сообщил. Я тебя не узнаю в гриме.

Командир еще раз пробежал глазами по карте, запакованной в пластик, и сухо ответил:

— Много будешь знать — станешь бабушкой.

— Ясно.

Вскоре все двинулись по горной долине, осторожно ступая по камням, избегая осыпей и кусков мха. На таком можно поскользнуться и стать обузой для остальных. Но народ в отряде подобрался опытный, работавший в разных условиях. Так что шли тихо, но быстро. Они уже здорово углубились в узкую долину, когда зоркий Гончий показал на одну из вершин:

— Смотри какой баран! А я думал, что в этих местах никто не живет.

Мазур поднес к глазам бинокль и меланхолично заметил:

— Водятся. Это толсторог, еще есть олени.

— Где олени, там и волки.

— Типун тебе на язык, Анзар.

Крепыш лишь хохотнул в ответ:

— Да куда им против нашей банды. Кэп, дальше куда?

Командир пятой посмотрел на небо, июль был периодом полярного дня, и тьма им не грозила.

— Разбиваем лагерь, обед и сон пару часов. Я покараулю.

Солнце белесым призраком зависло где-то над горизонтом. То ли день, то ли утро, толи ночь. Странная полумгла окутала скалы, болота, озера и реки. Как будто навь из иного мира укутывала покрывалом эти странные места. Опытные бойцы то и дело оглядывались, как будто каждую минуту ожидали нападения. Только вот от кого? Или от чего? Казалось, что сотни глаз подсматривают за ними. Крепкие повидавшие виды мужики внезапно ощутили себя в роли испуганных малолеток.

— Мазур, спуск.

— Отлично! — Мазур достал из кармана карту и вытер со лба пот. Под «горкой» был одет толстый свитер. Хоть и стоял июль, но июль заполярный, с ночным холодом и свежим ветром.

— Там внизу река. Это та, к которой мы идем?

— Похоже на то. Слева гора, значит, высота 841. На восток видна большая высота 1053. Они и есть наш главный ориентир. И внизу течет речка Эндэ. Пойдем дальше вдоль нее и скоро дойдем до цели. Чего стоим? Завтрак сам себя не съест и не приготовит.

Все тут же зашевелились. Анзар передвинулся на небольшой скалистый останец, и уселся там на специальный коврик, контролируя все вокруг. Леший начал возиться с радиостанцией, а Гончий сбегал к ручью, наполнил в нем котелок и ловко в одну спичку зажег костер. Растопка была у него всегда с собой. Он заранее начал доставать пачку концентрата и пакет с сублимированным мясом. Мазур еще раз прошелся глазами по карте и глянул в сторону пятого члена их пятой команды. Она всегда состояла из пяти бойцов, но сейчас им по неизвестной причине навязали гражданского специалиста. Ладно хоть не рохлю, а вполне спортивного парня. Может, и в армии служил не при штабе. Возится сейчас со странной серебристой трубкой, на конце которой расходились в стороны гибкие отростки с небольшими набалдашниками. Кто он и откуда, было командиру неизвестно. Новое место службы, вообще, изобиловало тайнами. Зато год за три и оклад, как у иного генерала.

Командир в одно мгновение проснулся, тут же глянул на часы и охнул.

— Чего не разбудили черти?!

— Зато отдохнули, таащ командир. Чай будете?

Мазур подумал и согласился. В чае вся сила! Он благосклонно принял из рук Анзара кружку дымящегося напитка и осторожно отхлебнул:

— Опять с травками?

— Для пользы дела!

— Где все?

— Леший на фишке, Гончий впереди навеску для спуска ставит. Нашел подходящее место. Время сэкономим и вам дали поспать.

Командир ухмыльнулся. Самодеятельность устоявшегося коллектива дело, конечно, хорошее. Но…

— Так, а научник где?

— Так с Гончим, кэп. Не так прост парень оказался, а целый КМС по альпинизму. То-то он, как сайгак с нами по горам скакал!

— Ну и хорошо. Не обуза. Нам всякое предлагать не станут.

— И я о том же. И на плече у него татуировка десантно-штурмовой. Наш пацан!

Мазур молча кивнул. Начальство в новой конторе не дураки, и это откровенно радовало.

Пока Гончий и Леший скручивали навесное оборудование, Мазур и Геофизик разговаривали.

— Направо или налево?

— На северо-восток. У меня точная метка.

Командир озадачился:

— Подожди, ты как без компаса ориентируешься?

Старший научный сотрудник самого закрытого в стране института уклончиво ответил:

— Есть свои способы.

— Ну-ну, — насупился военный. Ему до изжоги не нравилось находиться в подчинении у гражданского. Хорошо, хоть команда об этом казусе не знает. Успокаивало лишь то, что их временный попутчик не совсем чужак, служил в правильных войсках и, судя по всему, был неплохим специалистом. Ведет себя уверенно и от команды не отбивается.

— Извините, товарищ капитан, но даже у вашего командования нет допуска к этой теме.

— Проехали! Двигаем туда?

Геофизик задумчиво посмотрел на сверкающую в лучах солнца трубку.

— Лучше вечером. Слишком высокая активность.

— Как скажешь.

На ужин была уха. Леший всегда таскал с собой снасти. А на этих диких землях непуганая рыба сама кидалась на крючок. Анзар успел вдобавок на прутиках нажарить хариуса в дорогу и наскоро засолить кумжи. Все отдохнули и выдвинулись вдоль реки в ускоренном темпе. По долине стало легче передвигаться, по берегу реки шла галька. Лишь иногда растительность придвигалась к самой воде и приходилось прорубаться сквозь заросли.

Впереди шел Гончий, за его спиной болтался дорого выглядевший карабин с оптическим прицелом, а на поясе висел пистолет на вид совсем не отечественного производства. Их группы частенько снабжались чешским или немецким оружием по специальному заказу. За разведчиком двигался Геофизик, время от времени прикладывающийся к прибору, напоминающему перископ. Он был серьезен и чем дальше, тем больше хмурился.

В центре их невеликого отряда передвигались Мазур и Леший. Оба держали автоматы в руках. Цель их задания приближалась с каждым часом, как и росло общее напряжение. Чуть поодаль с пулеметом наперевес замыкал группу Анзар. Его движения были скупы и основательны, а голова беспрестанно крутилась. Бывалому бойцу жутко не нравилось здесь. Даже потрясающая красота природы по сторонам совсем не успокаивала. Сквозило ощущение, что некто неведомый рассматривает тебя как на арене цирка.

— Там, — перст научного специалиста указал в сторону изгиба Эндэ, куда впадали две речки Яктали и Каменистая. Над ними грозно возвышались две столовых горы высотой под километр.

— Матка Боска, — неожиданно перекрестился Леший.

На его высокий лоб из-под кепи упали светлые мокрые пряди, а глаза со страхом уставились вперед. Анзар зло сплюнул:

— Нам еще инопланетян для полного счастья не хватало! Эй, ученая мышь, ты куда нас привел?

— Спокойно, старшина! Это и есть искомый объект. А сейчас в круг и хватит хныкать, девочки!

Бойцы переглянулись. В рейде был такой обычай — в случае непредвиденных обстоятельств, угрожающих выживанию группы, все её участники имели право голоса на чрезвычайном совещании. Мазур оглядел каждого и глухо произнес:

— Я сам не ожидал такого. Был приказ выйти в район аномалии. Мы это сделали. Геофизик?

Единственный среди них гражданский также выглядел потрясенным, его губы дрожали. Он еле пробормотал:

— Сами понимаете, ответить на все вопросы я вам не смогу. Честно говоря, не ожидал увидеть вот такое.

— Не темни, чудило, это инопланетяне?

— Анзар, спокойней!

— Я спокоен, кэп, но чего я со своей пукалкой против высоких технологий сделаю?

Геофизик облизал губы и отрывисто произнес:

— Наша задача осмотреть, отснять по возможности, локализовать присутствие инородного объекта и отойти на место высадки.

Командир чертыхнулся. Это на первый взгляд просто, а тут у всех поджилки трясутся. И не у абы кого, а чертовски опытных бойцов, прошедших воду, огонь и медные трубы. Одно дело, человек или зверь, а другое огромная искрящаяся сфера, застывшая неведомым образом над землей. И с первого взгляда в ней ощущалось что-такое жутко нечеловеческое.

Леший по-простецки предложил:

— Ну а я что? Делаем быстро и уходим.

Гончий задумчиво протянул:

— Тогда надо торопиться. Геофизик, как я понял, активность этой хрени днем больше?

— Да.

— Анзар?

— У нас есть выбор? Уйду я с этой работы!

— Сколько раз я это слышал.

— Сейчас точно. Сегодня зеленые человечки, а завтра черти в аду? Я несогласный! Хочу в рай попасть, с архангелом Петром побеседовать. Много к нему вопросов накопилось.

— Хорош трепаться! Тогда работаем. Анзар, сооруди пока чайку. Гончий и Геофизик вперед к излучине, снимаете, смотрите. Мы с Лешим покумекаем, как на ту сторону реки перебраться. Разлилась больно.

— Есть, командир.

Подобрали их на берегу реки Курейки, рядом с местом высадки. На галечном пляже стояли десятки моторок, прямо на каменистой поверхности ставились палатки, напоминающие шатры, а чуть дальше команда инженеров собирала большую ажурную антенну. Чуть в стороне пыхтел дизель-генератор и полевая кухня. Группа быстрого реагирования Главного Управления по аномальным явлениям развернулась в кратчайшие сроки. Геофизика тут же увели в одну из палаток, забрав все материалы. А пока пятая группа поедала горячую кашу, им подсунули на подпись документы о неразглашении. Мазур с откровенным удивлением уставился на три нуля в шапке документа, но подписал без вопросов. Какие могут быть еще вопросы после увиденного?

Глава 9 Признание

День с утра как-то не задался. Выданный в обкоме старенький «Москвич» еще с вчерашнего дня был загнан в руки гаражных умельцев. Обращаться в обкомовский СТО не стал, а приехал к Михалычу, с которым меня познакомил дядя Саша. Сегодня утром заскочил оказией к нему, надеясь забрать железного коника, но проблема оказалась серьезней, чем виделась поначалу. Мастер обещал к завтрему отремонтировать точно. Что поделать, советская техника любит постоянный уход, а у меня на него времени вовсе нет.

Да и без надлежащего инструмента даже малейший ремонт производить сложно. Это я еще помню по своей девятке. И с автосервисами в Союзе до сих пор так себе. Или редкая сеть фирменных, самые дорогие и жуликоватые конторы. Также на выбор от государства бригады АПАПных неумех, которые будут кормить тебя завтраками месяц. Потому без Михалычей пока никак, а артели в этой отрасли правительство открывать почему-то боится.

Опасаются и резонно, что побегут туда хитропопые хапуги из шарашкиных контор, делая деньги на тотальном дефиците и спекуляции. Ведь сначала надо наладить производство запчастей, обучение мастеров, контроль органов. До всего руки, видать, у правительства не доходят. Бензин частнику и тот получить сложно, да и качество его так себе. Так что иметь автомобиль покамест хоть и престижно, но хлопотно. Надо тут же обрастать нужными связями и шинковать бабосы.

Посему пришлось бежать с Павла Усова на троллейбус, что ходил по Московскому проспекту, и вот тут меня в нем на Обводном канале схватили крепкие ручки контролеров. Вернее, контролерш. К своему стыду я слишком поздно осознал, что привычка кататься на автомобиле получит такие далеко идущие последствия. Я банально забыл дома месячный проездной. Народ с любопытством поглядывал на разгорающийся на ровном месте скандал, где пожилые контролерши словесно прикладывали крепкого молодого бугая.

Я опаздывал, потому предложил оплатить проезд. Мне же предлагали штраф и сообщение по месту работы. Студенческий билет почему-то на контролеров не подействовал. Да и некоторые сердобольные граждане вместо того, чтобы вступиться, начали стыдить меня. Я уже рубль достал, когда внезапно в разговор на остановке вмешался водитель. Он показал контролерам газету с моим портретом рядом с найденным мечом.

— Что ж вы граждане так накинулись на студентика. Ну с кем не бывает! Он же вам и студенческий билет показал. Наверняка на работу опаздывает. Да, парень?

— Ага, — я, наконец-то, улыбнулся. Дядька был подозрительно знаком, но я его никак не смог узнать.

— Иди ко мне, я тебе пачку талонов выпишу.

— А как же штраф?

— Никитична, побойся бога. Совесть есть у тебя со студента последние деньги брать?

В это раз общественное мнение было на моей стороне и контролерши отстали.

Уже в просторной кабине дядька, дождавшись, когда контролеры выйдут, сказал:

— Ты, наверное, меня и не помнишь, Сережа. Мы с твоим отцом вместе в море ходили на "Перми".

— Вот сейчас узнаю.

— Ну и хорошо. Да не суй мне деньги! Верю, что проездной есть. Да я бы и так довез. В молодости тоже увлекался историей. А ты, гляжу, сам в нее по самые уши залез.

Он заливисто захохотал.

— Так приходите к нам на выставку.

Я подал водителю визитку-приглашение.

— Вот за это спасибо! Будем считать, что ты расплатился.

Дядька широко улыбнулся. Улыбка у него была такая располагающая. Есть все-таки в стране советской настоящие люди!

Для персонала имелся отдельный служебный вход, но мне некогда было обходить здоровенный выставочный комплекс. И я помчался через центральный, доставая на ходу бейджик с печатью. Внезапно на лестнице меня догнал злой окрик:

— Парень, ты куда? Сюда не положено. Выйди на улицу

«Это что еще за новости? А если я простой гражданин и пришел раньше срока узнать программу? И что за нахальное тыкание?»

Здоровый молодец в черном костюме с нескрываемым чувством превосходства, не особо торопясь подходил ко мне. Бейджик он осмотрел скептически, и только я собрался идти дальше, ибо опаздывал, как прицепился к моей сумке.

— Что тут у вас, молодой человек?

Я сделал два вдоха и выдоха.

«Что за болван? Черт, надо было идти через задний вход. Но все равно, какого черта?»

Опять треклятый комплекс вахтера. Этого деятеля я здесь еще не наблюдал, видимо, прислали новеньких на подмогу. Охраной комплекса занималось местное КГБ, усиленное людьми из столицы. Улицы патрулировала милиция.

— Фотоаппарат вам зачем?

— Для работы.

— Не положено.

— Слышь, служивый, ты бы лучше со списком сверился, что мне положено, а что нет.

Я взял свой верный «Зенит» и начал упаковывать его в сумку, когда охранник схватил меня за запястье.

— Куда? Стоять!

Этот парень был знатно удивлен тем, что я спокойно доделал начатое. Его пусть и тренированных, но силенок не хватило для моих железных мускулов. Удивление четко просчитывалось на его побагровевшем от напряжения лице, быстро сменившимся откровенной злостью. Накалившуюся обстановку разрядил второй охранник, сидевший за столом.

— Илья, у него, вообще-то, есть допуск. Он в списке значится как ведущий персонал.

Настроения мне эта ненужная перепалка на турникете не прибавила. Я быстро переоделся в нашем закутке, скоро пойдут первые делегации. В комплексе существовал четкий дресс-код — черный низ, белый верх. По причине жаркой погоды ходили в рубашках с галстуком. Вот с ним и случились сейчас проблемы. Вчера дежурную рубашку забирали на стирку и глажку, а галстук кто-то развязал. Черт, а я его завязывать не умею. Так за прошлую жизнь и не научился. Если и ходил в пиджаке, то без него. В театр замысловато повязывал шарфик, чтобы выглядеть солидно. Еще жена постоянно с этого перфоманса ржала. И где, черт дери, Иришка? Вот она умеет это делать. Пора открываться, скоро люди пойдут. Палево! Привел меня в себя нежданный звонок. Все в выставочном центре было телефонизировано, да и его необычный дизайн помещений смотрелся бы неплохо даже в двадцать первом веке.

— Алло.

— Сережа, ты можешь меня убедить, но помоги. Я забыла дома пропуск, а по студенческому мне не дают войти.

«Вот еще беда!»

— Дуй на центральный, ты там есть в списке».

Ну и что вы думаете? Сейчас за столом с компьютером сидел тот самый надутый индюк Илья. Решил на моей девушке злость сорвать.

— Гражданка, еще раз повторяю — Идете в бюро пропусков и выписываете временный.

Спорить мне с этим придурком неохота, и я требую встречи со старшим. Черт с ними правилами, у нас работа стоит.

— Лейтенант, позови старшего смены.

— Чего?

Звание угадал. Недавно, видать, выпустился, рвение свое показывает или дебилизм.

— Старшего смены сюда, живо!

Вот сейчас во мне говорил не студент третьего курса, а взрослый мужик с полномочиями. Илья откровенно растерялся и все-таки нажал на кнопку.

Вот этот мужчина в строгом костюме больше смахивал на настоящего служаку. Глаза внимательные, голос нарочито спокоен:

— В чем дело, гражданин?

— Отойдем?

В сторонке достаю свою Центровскую ксиву и даю внимательно ознакомиться. Я её редко использовал и только по делу. Прошу показать его удостоверение. Хм, целый подполковник! Судя по всему, он в курсе, кто я. Смотрит с любопытством и пониманием. Рассказываю суть проблемы, подполковник хмурится.

— Извините, Сергей Васильевич, персонала не хватает, вот и прислали кого попало. Сложности никакой не вижу, проходите. Мы вам принесем запасные пропуска.

— Большое спасибо, Иван Николаевич.

На Илью лучше не смотреть. Ждет его сегодня секс, но не настоящий.

— Сереж, помоги.

Забегаю в закуток. Иришка в одних лифчике и трусиках натягивает на себя неудобный сарафан. Блин, меня сразу в жар бросило. Видимо, утренние нервы желают таким способом успокоиться.

— Ну ты чего застрял?

Слышны голоса. К нам уже идут. Помогаю Ирине надеть подобие стилизованного национального костюма. Выглядит она в нем как истая поморочка. Хороший, кстати, ход. Иностранцы почему-то ориентируются на московские наряды и их ужасные кокошники и у нас малость прибалдевают от настоящей северной красоты. Чем Иришка полноценно и пользуется. В её репертуаре еще несколько песен и присказок.

Меня вылавливает дежурный:

— Сереж, принимай немцев. Переводчик есть.

Моя задача простая, провожу по стендам и объясняю. Советское правительство и наш Центр не могло упустить такой шанс, превратив банальную научную конференцию в большой политический форум. Ну вы и сами поняли, кто был генератором идеи. Нет, я лишь её подал, а работала не покладая рук Марго и её компания. Она же в Центре заведует Институтом планирования. Вернее, там есть официальный директор, а она руководит общим направлением и дает кому следует крепких пиндюлей.

Только вышел в пустое фойе набрать из автомата кофе, как ко мне бросился высоченный седовласый мужчина. Он тут же обратился ко мне на английском.

— Ду ю спик инглиш?

— Йе, — я уже наблатыкался за эти на разговорном. — Что вы хотели?

— Я ищу отдел, в котором находится «Меч викингов».

О как! Слава меча добралась и до членов конференции. Что этот рослый мужик оттуда, говорит его бейджик. На самом деле удобная штука. Сразу видно кто и что.

— Вы обратились по адресу. Только можно я сначала налью себе кофе.

— Конечно.

Хорошая у него улыбка. На вид лет за шестьдесят, крепок и активен. С любопытством уставился на автомат, продающий банки с квасом. Да вот такое ноу-хау появилось в нашем центре. Это уже Минторговли постаралось. Хотят продвигать наш напиток на мировой арене. А тара очень удобная и система продажи в виде автоматов уже существует. Мужик явно имеет представление о напитке, с каким удовольствием открыл банку. И мне его лицо смутно знакомо? Тоже историк?

— О, вери найс!

Дальше пошли слова на странном языке. Шведский или… Дьявол меня побери, да это же Тур Хейердал! Как я сразу с его ростом за метр девяносто не узнал знаменитого на весь мир норвежца? Это в моем времени северная нация смогла выдвинуть лишь идиотов в генсеки НАТО, а здесь среди них еще оставались настоящие «люди мира». Хейердал ведь не зря приглашал к себе людей разных наций, рас и исповеданий. Он верил в человеческий разум. И куда все это позже ушло? Нет, мельчаем мы с каждым поколением.

В нашем зале сейчас пусто, и знаменитый путешественник с любопытством осматривает выставленные в витринах находки. Овсянников постарался, выгреб все из музея. Помогли и волонтеры из студентов разных архангельских Вузов. Так что краснеть не пришлось. Надписи дублировались на английском языке. Я сам их лично переводил. В эти дни экскурсантов приводили по списку, после конференции доступ будет открыт всем желающим. Но тогда сюда придут экскурсоводы из музея.

Хотя и сейчас сильно охочие по вечерам могут присоединиться к малочисленным группам. Было бы желание. Хотя наш народ больше рвался в выставочные отделы легкой и пищевой промышленности. Там и раздача журналов с выкройками и дегустация новых напитков. Думаю, это и была настоящая причина временного запрета на посещение. Не разбалован советский человек еще благами цивилизации.

— Вот ты где?

С детства знакомый бархатистый голос заставляет вздрогнуть. Ну, конечно же! Куда Тур Хейердал без своего друга, не менее именитого искателя приключений, больше известного советским зрителям, как ведущий передачи «Клуб путешественников».

— Юра, смотри — тот самый меч! Это сенсация! Как только я увидел его в новостях, то тут же решил обязательно его рассмотреть поблизости. А эти молодцы его выставили с другими не менее любопытными находками! Советские начинают учиться себя подавать.

Сенкевич замечает мою фотографию с раскопок, затем поглядывает на меня и толкает Тура под руку:

— Так вот, этот парень, что нашел меч прямо под оком телекамеры.

Я смелею и подаю руку для знакомства:

— Сергей Караджич.

— Юрий, фамилию, думаю, ты знаешь. Можно на ты?

— Конечно!

В общении Сенкевич такой же, как на экране, простой, обаятельный и очень улыбчивый. С ним и Тур начал улыбаться чаще. Приятно наблюдать за деятельными и успешными мужиками. А ведь они в своих путешествиях через многое прошли. Не раз рисковали жизнью. Зато показали всем какой у нас все-таки необъятный и красивый мир. Жаль, не до всех дошло. Но они честно старались.

— Юра, ты представляешь насколько это открытие важно для моей работы? Я как раз собирался изучать путешествия норвежских конунгов в Биармию. И на тебе — сенсационная находка.

Я прислушиваюсь к разговору, затем замечаю ободряющую улыбку Сенкевича и решаюсь:

— Извините, что вмешиваюсь, но я также по окончании института собираюсь заняться этой темой. И моя последняя работа в археологии связана именно с Биармией.

Тур тут же проникся, и я тащу знаменитостей дальше. «Золотого божка» нам все-таки из столицы не довезли, но есть цветные фотографии и подробное описание находки. Мой рассказ и пояснения произвели на норвежца впечатление. Оказывается, он совершенно не знал о наших исследованиях и тут же загорелся идеей сотрудничества.

— Ты, Сережа, еще студент?

— Да, перешел на третий курс.

— Ничего себе! И столько успехов. Хорошо начинаете, — голос Сенкевича был доброжелателен. Хейердал в это время записывал телефоны областного Краеведческого музея, Овсянникова и нашей кафедры. Мой в первую очередь. Видимо, в его голове созревали грандиозные идеи. Глядишь, они к нам еще на драккаре в Северную Двину приплывёт. С него станется!

— Я с детства интересовался историей. Сейчас воплощаю мечты в жизнь. Еще несколько дней назад копался в земле. Мы в данный момент ведем раскопки в Заостровье, это на том берегу Северной Двины.

Гости смотрят друг на друга и чуть ли не одновременно спрашивают:

— Так они еще там ведутся?

— Ну да. До конца лета, как погода позволит. Не смотрите, что сейчас жара, в августе бывает довольно холодно.

Знаменитости явно загорелись, а мне стало неловко. Машина на ремонте. Но…

— Минутку!

Бросаюсь к телефону. Только бы был на месте

— Дядя Саша, это Сережа!

— Привет. Что хотел? По машине что-то?

— Да она в ремонте, а мне край как надо вечером в Заостровье съездить. Не выручите. Я бензином отдам.

— Так уж и надо?

— Так Москвич в ремонте. Завтра обещают сделать. Очень хороших людей надо на раскопки свозить.

— Ну раз хороших. Да и от бензина не откажусь. С этой конференцией странные перебои возникли и везде гаишники.

— Чего тогда молчали, я бы добыл.

Договорились. Заберу Хейердала и Сенкевича в восемь часов с парковки новой гостиницы «Архангельская». Та закрыта для посторонних, но не для меня.

Проводив гостей, я оборачиваюсь и вижу Ирину, беседующую с каким-то худощавым мужчиной в светлом сюртуке. Подхожу ближе и слышу хорошо знакомое щебетание. Ничего себе! Они оба говорят по-французски. Ирина не отстает, вон как бойко тараторит! В голову закрадывается смутное сомнение. Мне для полного счастья только Жак Ива Кусто здесь не хватало. Прохожу дальше. Уф, это не он!

— Месье Серж, — Ирина представляет меня.

— Александр Дювалье, — рукопожатие пожилого человека крепко. — Вы молодо выглядите для такой важного поста.

Я снова поражен. По русские он говорит с легким акцентом, но правильно. Ирина замечает мое замешательство:

— Сереж, не удивляйся. У него бабушка русская.

«Ага. Эмигранты. Нам только этого сейчас не хватает. Проверки КГБ на предмет общения!».

Но отгоняю плохие мысли в сторону, и мы мило беседуем. Француз здесь по делам своего бизнеса, что-то из области электроники. Случайно сцепились языком с Ириной.

— Вы шер ами этой прелестной мадемуазель?

Мы пьем кофе в буфете. До следующей экскурсии еще час, можно передохнуть и перекусить. Француз отдает должное нашей медовухе и пирогам. Особенно ему понравились кулебяки с палтусом и треской. Говорит, что ничто подобное во Франции не делают и просит рецепт у Иришки.

— Как догадались?

— Это сразу заметно по вашим взглядом. Ох, молодость! Волны Амура…

Вот как я его сейчас понимаю. Еще три года назад был таким же старпером, со вздохом провожающим взглядом молодые парочки. Эта свежесть отношений, горячность крови, непотерянная в душе романтика. Сейчас же ощущаю себя совершенно иным человеком. Старость тихонько истаивает где-то на задворках души.

— Приводите своих друзей. У нас интересная экспозиция.

— О да! Мадемуазель Ирен рассказала много чего любопытного. Кто бы мог подумать, что люди жили в таком суровом краю так давно.

Когда Дювалье волновался, то акцент ощущался сильней. Но любопытным оказался персонаж. Начал задавать такие вопросы, что я даже несколько озадачился. Нас, конечно, предупреждали. Но кто бы мог подумать, что промышленным шпионажем будет заниматься подобный благообразный господин. Да еще и потомок эмигрантов. Ирина не просекла фишку, её просто нравилось общаться с иностранцами. Принимать небольшие презенты и пищать от восторга и от комплиментов. Эх, какие советские люди были все-таки наивными! В отличие от меня, пережившего девяностые и знающему настоящую цену европейцам. Не, не брат ты мне…

Я сразу же завернул к старшему по смене и просил переговорить накоротке. Подполковник выслушал мои предположения и хмыкнул:

— Мы также засекли его странную активность. Но все равно спасибо за сигнал. Молодежь нас обычно не жалует.

— У меня свои правила, товарищ подполковник.

— И какие?

— А не хер на наш каравай роток разевать!

После этих слов хладнокровный гэбист не выдержал и откровенно заржал. Отхохотавшись он пожал мне руку:

— Надо запомнить. Коротко и внятно! Будут проблемы, заходи, Сергей Васильевич.

— Так не пустят же туда.

Уверенно роняю:

— Пропустят, куда денутся.

«Вольво» дяди Саши, привезенная с последним рейсом блестит и сияет. По сравнению с моим жалким «Москвичом» настоящая Европа. Эх, такую бы и мне. Но все впереди. Быстро привыкаешь к хорошему. Да и честно говоря, зимой мне машина и не нужна особо. И некогда, и незачем. Вот тут бы пригодилась развернутая сервисная сеть с автопрокатом или каршерингом. Может, здесь будущее нашего автопрома? Иметь в личном распоряжении автомобиль с одной стороны, хорошо, с другой, пробки, едешь на работу дольше чем на общественном раньше. Проблемы с парковками, страховками, ремонтом.

Так, что-то я отвлекся. Смотрю на часы и открываю дверь автомобиля. Моего бейджика хватает с лихвой. Он более продвинутого ранга. Кому положено, тот сразу видит уровень допуска. Да и машина как бы намекает, что люди приехали непростые. Милиционер открывает шлагбаум, и мы въезжаем на парковку.

Дядю Сашу я специально не предупредил, и когда к нему на переднее пассажирское сиденье шумно бухается Сенкевич, тот на минуту теряет дар речи. Мы с Ириной и Хейердалом уселись сзади. Тур с хитрецой посматривает на меня:

— Ваша юная леди?

— Ага.

Я внимательно изучаю Ирины коленки. Та, несмотря на присутствие знаменитостей, уставилась в окно. Дуется на меня. Я дурак, конечно, но кто же предполагал, что столько всего о своей девушке не знаю. Был занят собой и … её телом. Дело, надо сказать, приятное, но нам нужно поближе познакомиться и в иных смыслах. Как оказалось, фамилия бабушки Ирины по матери была Фарбер. До революции в Архангельске жило много выходцев из Европы. Существовала в центре города даже целая Немецкая слобода. От нее осталась лишь Кирха, где нынче устроен концертный зал. В моем времени его облагородили позже, но зато установили в здании настоящий орган.

Как и у многих, жестокий двадцатый век и по семье предков Ирины прошелся катком. Дедушка, советский полярник не побоялся взять в жены шведку, грозы репрессий их миновали, война дедушку также пожалела. Он тогда работал в штабе конвоев и частенько летал в Заполярье. Однажды его самолет сбили, и они упали на лед. Если бы не навыки старого полярника, то могли погибнуть. Хотя родным уже сообщили о пропаже самолета и возможной гибели экипажа. И каково было потом увидеть бабушке мужа живым?

Нет, по сравнению с теми железными людьми мы интеллигентные хлюпики! Есть, о чем, короче, поразмышлять. А любовь к музыке и французскому языку привила Ирине именно бабушка. Это вторая жила в деревне под Каргополем. Вот такая у нас разнополосная история получается. Революции, войны, индустриализации перемешали людей за пару десятков лет так, как это не сделало все прошлое тысячелетие.

Сенкевич и дядя Саша сцепились языками, мы болтаем с Хейердалом о разном. Он с любопытством рассматривал с моста вид на Северную Двину. Затем широкие поля в Заостровье и проносящиеся мимо нас дома. «Вольво» шла ходко и мягко по свежему асфальту. Заостровцы сворачивали шеи вслед импортной машине, мальчишки бежали сзади.

На площадке как раз закончили работу и готовились к ужину. Гостей узнали сразу, особенно Сенкевича и тут же повели их в камеральную палатку. Хейердал с любопытством рассматривал последние находки. В могильнике вождя за эти дни попалась разная мелочевка, зато около церкви нашли фрагмент крестика скандинавского типа, весовую гирьку в виде усеченного с двух сторон шара и несколько утилитарных скобяных изделий. Похоже, на этом пятачке когда-то стоял большой двор или был местный рынок.

Якушев заявил, что планирует копать здесь и в будущем году. Уже выбивает финансирование. Ну после сенсации с «Мечом викинга» сделать это будет намного легче. Пока Хейердал с помощью моего перевода общался с археологами, Сенкевич ушел на раскопки. Он на месте заявил, что срочно вызовет сюда съемочную группу. Я так думаю из-за норвежца. Да и нам такое внимание в принципе выгодно. Чем больше шума, тем сложнее будет задвинуть будущие грандиозные раскопки. Так что Якушев скрепя сердце, выдал разрешение. А у меня по этому поводу разгорелись мысли о поиске клада, что нашли в 1989 году. Там одних монет было сотни! Надо бы пройтись вдоль небольшого притока Виткурья, что впадает в Тойнокурье. Я уже отметил район поисков на карте, но пока не придумал, где мне достать миноискатель. Точное место я не знаю.

Гости остались в лагере, им потом вызовут дежурную машину. А мы с Иришкой так устали, что я попросил дядю Сашу везти нас ко мне домой. Маму предупредили из будки телефона-автомата. Она не любит неожиданности. Так что нас по приезде ждал ужин и постеленная постель. То есть Ирину ожидала. Мне же постелили на раскладушке в большой комнате. Вот такая у меня строгая мама. Но она была довольна.

-Те самые духи.

Глубокомысленно заявила она и отправила меня мыться. Я жевал котлетки, принял «дежурные» в виде рябиновой настойки, потом пил чай. Ирине мама налила привезенный батей с Эстонии ликер «Вану Таллин». На разговоры сил уже не оставалось. Впечатлений на сегодня хватило с лихвой. Кто ж знал, что это лишь начало.

Глава 10 Высшие сферы

Сегодня нам лишь к двенадцати, поэтому будильник завел на девять. Неплохо бы сначала размяться на школьном стадионе. А то с этими работами совсем забросил собственное развитие. Открыл глаза по звонку и поначалу ничего не понял. Где это я? Потом услышал голоса на кухне и вспомнил, что меня на ночь вытурили из моей кровной комнаты. Ха, как будто бы мы с Ириной стали там раскачивать кровать. Хотя. Почему бы и нет? Что за шаловливые мысли? Так, срочно на водные процедуры! Натягиваю шорты и шелестю в ванную. Нет, хрущевки — это все-таки издевательство над человеком! Разве что стоит рассматривать их как временное решение. К сожалению, ставшее в моем мире постоянным. Надеюсь, здесь все будет не так, и лет черед двадцать не месте убогого решения появятся современные жилые здания.

— Привет! Вы как?

Дамы так дружно и с такими ухмылками ко мне повернулись, что мне разом поплохело.

«Они явно что-то задумали!»

— Сынок, а что же ты мне свою девушку не представил? Оказывается, вы давно знакомы и встречаетесь.

На последнем слове был особенно усилен акцент. Мама у меня женщина умная, обо всем догадалась раньше. И не надо думать, что у старших в молодости все было так скромно. Ходили за ручки и целовались через салфетки. Любили, встречались, занимались.

Я бросаю критический взгляд в сторону Ирины. Та отводит глаза. Негодница! Нарочито медленно наливаю кружку чая и махом выпиваю.

— Завтракать будешь?

— Сначала на пробежку.

На стадионе меня встретили неожиданности. Там вовсю возилась строительная техника и оставалось место для разминки лишь в углу.

— Перестраивают. Каникулы же!

Я обернулся и поздоровался с Никодимычем. В прошлом спортсмен и фронтовик. Служил в диверсионном отряде на Карельском фронте. Вернее, они назывались тогда партизанскими. Совершали лихие рейды в тыл финнам и немецким егерям. Нашлись в те годы в руководстве армии умные люди, настояли, чтобы спортсменов и охотников использовали грамотно.

— Ладно, хоть здесь разомнемся.

— Что-то давно тебя видно не было. Работаешь где?

— В этом году на археологических раскопках. В стройотряд некогда ехать.

— Значит, променял деньги на науку, — одобряюще усмехнулся ветеран. — Да и правильно. Рубли все равно утекут, а дела останутся с нами.

Мудрый человек! Но с финансами у меня по этой причине так себе. Трачу больно много. Если бы не подмога с Центра, то и вовсе остался бы на бобах. Формальная ставка разнорабочего на раскопках не велика. Больше у меня официального заработка нет. За работу на выставке также платят так себе. Разве что костюм пошили и рубашки. Говорят, что оставят нам. Ну еще обед и кофе бесплатный.

Так что отправляем желашки на просушку. А они у женщин обычно нехилые. Ирина, конечно, девушка расчетливая, но все равно девушка. А лучшие друзья у них бриллианты. Так уж испокон века повелось, что уют и обустройство жилища на женском роде человечества. Мужик чего, ему бы ипещеры хватило, да камень поудобней под голову. Дамам же подавай устроенный быт и прочее красивое.

Два раза уже через эти грабли проходил. В первый семейная лодка банально разбилась о подводные камни быта. Ну там мы оба были молодыми. Нас интересовали иные развлечения и телесные в том числе. Хорошо хоть детей не завели. Вот во втором пришлось постараться уже мне, как старшему в семье. Но было лучше с финансами, и голова соображала быстрее. Ну а сейчас и сам бог велел задуматься…

— Я в душ и завтракать!

В этот раз меня обихаживали на кухне вдвоём, как падишаха. Пододвинули чашку какао и полную тарелку сырников. Мама сделала вдобавок любимый бутерброд с красной рыбкой, подгон её земляков. Смотрят обе, как я кушаю и умиляюще улыбаются. Дурочки.

— Вкусно?

— Ум…ым.

Ну что за привычка спрашивать, когда у меня полный рот?!

— Прожуй сначала.

Смеются. Как подозрительно быстро они за моей спиной сговорились. Эх, готовь Сережа сани на осень. Ведь не отстанут. И не слезут. Даже не думай.

Только вот где мы жить будем? В общаге место не дадут. Квартиру тоже. Марго бы постаралась, но перебор. Как работать стану, могут тихим манером что-то вручить от Центра. За заслуги перед отечеством. Но до этого еще три курса учебы. Овсянников заявил, что сразу возьмет меня в штат. Аспирантура мол подождет. Или можно разом в две струи влиться? Подумаю, порешаю, время есть.

— Вкусно?

— Зачем спрашивать, если тарелка пустая?

— Это Иринушка старалась.

О как! Как они быстро спелись! Ну так по мнению мамы возраст у меня как раз подходящий. Но даже для восьмидесятых еще рановато для женитьбы. Эпоха изменилась и уже бесповоротно. Норма один или два ребенка в семье, обязательна отдельная квартира, в перспективе автомобиль и дача. Ноги будущей потребительской волны растут именно отсюда.

Почему советский народ на такое повелся и плюнул на потенциальное продвинутое будущее? Лучше не спрашивайте. Даже не отвечу. Наверное, просто приятно иметь все под рукой, более высокий потребительский стандарт. Обыватель выбирает желудком. А уж мозги ему засрать при таких коммуникационных возможностях не проблема. Черт, какого лешего с утра в башке глобальные мысли?

Не от этих ли четырех голубых глаз, что внимательно наблюдают за мной?

Сначала мы зашли за «Москвичом». Михалыч с утра отзвонился, что машина готова. Если идти прямо через железнодорожные пути, то здорово можно сократить дорогу. Ирина здесь никогда не бывала. Странно, город два на два, но есть куча мест, где горожане за всю жизнь не побывают. Народ еще в целом не так мобилен. Даже поездка с окраины в центр — это событие. Ласково светило солнце, дул легкий ветерок. Как я люблю такие летние деньки! Это и есть для меня лето. Жаль, что оно у нас не каждый год.

Автомобиль стоял намытый, свежий, все жидкости и свечи проверены, заправлены. Михалыч свое дело знал туго. Он выписал квитанцию, а я сверху сунул ему трояк. Честно заработал! По полупустым улицам летнего города домчаться до выставочного зала заняло минут десять. В будущем я столько времени в пробке до Смольного проведу.

На парковке мою машину узнали, а на заднем входе сегодня даже не спросили бейджики. Или старая смена стояла, или примелькался уже. Хотя я грешу на подполковника. Уж не знаю, что он подумал про мою персону, но скорее всего связь с Центром и работой в комплексе как-то увязал. Да и ладно, мне легче будет.

Первые экскурсии прошли по плану. Ирина изображала северную красавицу, вызывая у мужской части восхищенные взгляды. Ни дня не проходило без подарков, а то и приглашений. Но последние отсылались ко мне и вопросы тут же отпадали. То ли вид у меня такой суровый, то ли кулаки внушительные? Я то и дело переходил с русского на английский. Переводчики зачастую не знали специальных терминов и путались, а я их тщательно изучил.

Норвежская делегация тут же скопилась у «Меча Викингов». Они что-то восхищенно восклицали и по ходу гордились своими предками. Ну норги всегда были разбойниками и не чурались любых видов заработков. Потому вне конвенций били китов и резали бедных дельфинов. Суровая жизнь на краю цивилизованного мира, ограниченные ресурсы и низкое качество человеческого материала заставляло использовать любые методы для выживания.

Ну я добавил к сказанному экскурсоводом что, судя по всему, приплывших викингов разбили и меч трофейный. Да и прибыли те на север с нехорошими намерениями. Какой-то высокий мужик попытался возразить, типа все они были торговцами. На что я напомнил им о Тюленьей войне в двадцатые годы нашего века, вернее, о безжалостном истреблении норвежцами поголовья тюленей в Белом море. Ну и заодно про русский Грумант, который сейчас отчего-то у норгов. Ох, какие у них сразу стали злыми лица, а у сопровождающих растерянные. Ну так нечего угождать и стелиться перед загрантуристом. Надо как бы собственную гордость иметь!

Ирина была удивлена, она сама о многом не знала. Вот они пробелы в нашем воспитании. У нас не педалировали участие стран Восточной Европы в войне против нас. Что сотни тысяч их солдат со всем усердием убивали наших. Поляки, чехи, словаки, румыны, хорваты, венгры. Все засветились на Восточном фронте. Не рассказывали об участии украинских полицейских в сожжении Хатыни и убийствах евреев в Бабьем Яру, прибалтийских эсэсовцев в уничтожении десятков русских и белорусских деревень. Да, собственно, о наших предателях в целом помалкивали. Слово власовец было под негласным запретом, как нечто постыдное. Но это же было в нашей истории?

В итоге, когда потоки спрятанной правды густо смешались с тоннами лжи, стало трудно отличать одно от другого. И наше поколение, да и последующее так запутали, что многие честно верили именно лжи. Вот к чему приводят излишние и совсем ненужные секреты и утаивание правды. К потере страны и целых поколений. Дьявол, сегодня столько мыслей в голове крутится, что впору ехать в Москву и излагать их в Центре на бумаге. Авось через него можно будет донести их до верхов. Хотя, где я, а где кремлевские небожители?

Как я был насчет этого наивен!

Стою спокойно в перерыве с чашкой кофе и с удивлением наблюдаю, как в нашу секцию влетает небольшая делегация, которой нет в графике. И люди, судя по всему, серьезные. Два точно на секьюрити смахивают, и секьюрити явно иностранные. Идущий впереди мужик со странным подбородком был смутно мне знаком. Он американец! Почему я так подумал? Чертова улыбка! Только американцы могут так по-дурацки улыбаться. Как будто он ходячая реклама стоматолога. Мужчина огляделся и застыл перед экспонатом в недоумении. Я поспешил на помощь и успел заметить, как бодигарды напряглись.

— Как дела? Вам помочь?

— О! Ты знаешь английский? Отлично! Мне сказали, что тут есть древние артефакты. Это правда?

— Йес! Они перед вами. Мистер…

Стоявшие за плечами мужика суровые личности заулыбались. Я насупился. Если такие умные, чего приперлись без переводчика?

— О, не обижайтесь. Просто обычно ко мне обращаются «Мистер президент», — мужчина с готовностью протянул руку. — Ричард Никсон.

Вот я болван! В Америке звание президента пожизненно. Но честь страны заставила меня быстро опомниться и пожать протянутую руку мистеру Никсону. Нечего тут болванчиком стоять! За нами Москва!

— Сергей Караджич!

— О! Караджыч… — Никсон посмаковал мою фамилию. — Ты с Югославии?

— Нет, но предки из Сербии.

— Точно. У вас в России много народов. Вот и мой друг Леонид с Украины.

Тут же буквально в пятки рушится предательская мысль:

«Вот я попал!»

Заход в этот чисто исторический отдел был явной импровизацией. Смутно припоминаю, что на фоне конференции ведутся какие-то важные политические переговоры. Вот к нам и решили заглянуть, чтобы развеяться. Час от часу не легче! Это же, черт побери, президент Америки, а не вождь из Сомали!

Никсон замечает мою нерешительность и в непринужденной манере начинает расспрашивать, что и где у нас находится. Я, немного путая поначалу слова, решаюсь отвечать, и понемногу мной овладевает обычный азарт. Мистер президент любознателен и для своих семидесяти выглядит бодрячком. Уточняет, задает наводящие вопросы. Он впечатлен. Видимо, думал, что русский север — это просто ледяная пустыня. Много шутит, что в Арктике мол может быть так жарко. Сегодня знатно припекает, пошел тополиный пух, настоящий июль!

Затем его глаза зацепляются за мою знаменитую фотографию с найденным мечом. Он тыкает в нее, а затем в меня.

— Так ты археолог?

Ответить я не успеваю. Слышится шум входящих в зал людей и хорошо знакомый с детства голос:

— Ну вот ты куда убежал? А мы тебя в буфете, понимаешь, ждем. Поморы так вкусно угощают, что начинаешь сомневаться том, что украинская кухня лучшая.

Леонид Ильич ёрничает. К Никсону тут же подбегает молодая женщина и начинает переводить. Президент и бывший Генсек улыбаются друг другу. Похоже, что они на самом деле дружат. Улыбки далеко не дежурные.

— Я хотел посмотреть на выставку местных древностей. Ваша Маргарита мне все уши пропела. Кстати, где она?

— Дела, дела, — сухо ответил Брежнев и деловито оглянулся. — И что тут такого интересного?

— Вот молодой человек ответит на все вопросы.

Леонид Ильич воззрился на меня. В моем времени он уже почти два года, как лежит у Кремлевской стены. А здесь хоть и старик, но далеко не развалина. И голос бодрый. Интересно, чем его накачивают?

— Ну, молодец, и кто же ты?

Я и не думал смущаться, уже разогрелся на мистере президенте. Сам черт мне не брат, несмотря на обилие вышколенной охраны и помощников. Я сделал два шага назад к стенду, как будто подзывая властителей двух супердержав к себе. Оба синхронно пошли за мной, а свита неожиданно побоялась дёргаться.

— Сергей Караджич, студент Архангельского педагогического института, исторический факультет, комсомолец, спортсмен, активист. Еще что-то?

Видимо, Никсон уже хоть как-то понимал по-русски, потому что захохотал, и ему тут же завторил Брежнев. Вытирая слезы, он произнес:

— Уел старика. Но каков молодец! Не потерялся, как те клуши.

Никсон что-то зашептал в ухо генсеку. Неужели Леонид Ильич понимает английский? Хотя почему бы основные фразы и нет? Уж точно он не дурак, каким любили у нас его описывать во времена перестройки. Уж по сравнению с большинством правителей России двадцатого века он для обычного человека сделал больше всех. Потому его и помнят добром. Вот товарищ Сталин вроде и страну поднял, и войну выиграл, но цена была так велика, что и суждения потомков противоположны.

Брежнев внимательно осматривает стенды, я даю пояснения, тут же переводя для Никсона на английский. Свита держится в стороне. Видать, не впервой первые лица так откаблучивают. Леониду Ильичу явно импонирует мое поведение и знание языка. Взгляд доброжелателен, вопросы не каверзные. Но заметно, что история не его конек. Никсон же любопытен, дотошен, вникает в детали. Иногда сложно переводить, и мы объясняемся жестами.

— Ты смотри какая смена у нас растет!

Брежнев оценил мои фотографии рядом с находками.

— Конструктор коммунизма?

— Правильно, Рич. Эти парни горы свернут! Крепкие, умелые, упорные, — затем Леониду Ильичу приходит в голову идея. — Рич, давай сделаем совместный снимок. И этот, как его, Поляроид Сереже подарим с нашими автографами. Заслужил! Иди сюда, Сережа, в центр между стариками. Будущее Советского Союза.

«Твою дивизию! Мне еще на обложки иностранных газет попасть не хватало!»

Через несколько минут мне вручают подписанный главами государств снимок. И тут же я вижу, как резко напряглась охрана. У нас был второй вход только для персонала, и именно оттуда нежданно появилась в своем сарафане Ирина с подносом на руках. Как по заказу на нем графин с морсом и двумя стаканами. У меня давно горло пересохло.

Девушка замерла, я сделал в шаг в её сторону, президент и Генсек повернулись. Охрана и свита напряглась. Немая сцена.

— Это что за красавица у нас такая?

Решать надо было быстро.

— Это моя невеста Ирина. Она тут тоже работает. Я кивнул одному из охранников Ильича в сторону её бейджика. Тот понятливо кивнул. Если тут работает, то, значит, проверена — перепроверена. Хм, а как же тогда её бабушка? Черт его знает какое в восьмидесятые годы отношение к потомкам белой кости.

— Мьорс?

Никсона подошел и взял с подноса стакан.

— Дда.

Надо видеть, какими большими стали в этот момент глаза у Иришки. Ну Никсона, она, пожалуй, не ведает. Но Леонида Ильича знает вся страна от Бреста до Чукотки. Потому осторожно перехватываю у нее поднос и ставлю на столик, затем наливаю в стаканы морс. Охрана не дергается. Напитки здесь проверены. Хотя… Решаюсь и беру стаканчик от кофе, наливаю из графина немного себе, тут же отпиваю. Проверено — мин нет!

Мировые лидеры этого не видят, они упиваются общением с девушкой. Расспрашивают, улыбаются, говорят комплименты. Никсон подзывает свою помощницу и что-то ей шепчет. Ильич с интересом посматривает на меня, затем негромко говорит:

— Каков молодец, мало того что всю землю ради кладов раскопал, так еще такую кралю оторвал! Свадьба у тебя когда?

— Осенью.

— Пригласишь?

— Конечно.

Брежнев не выдерживает и хохочет.

— А ведь приеду! — затем останавливается и тихонько добавляет. — Да не бойся. Представляю, какая это будет жопа с моей охраной. Но хвалю за смелость. А то скучно с вашими провинциалами, все в рот заглядывают. Так что спасибо за доставленные минуты удовольствия, — бывший генсек поворачивается к публике, которой стало заметно больше и кричит. — Вот за такую молодежь мы кровь на войне и проливали! Настоящие строители коммунизма!

Мне же в этот момент муторно — Эх, Ильич…

В зал заходит еще одна делегация, становится шумно.

Меня внезапно тыкают в спину и шипят на ухо:

— Ты зачем меня невестой назвал?

— Так иначе Ильич бы к тебе обязательно целоваться полез.

После некоторой паузы:

— Ревнуешь?

— Конечно! Вон какой дядька импозантный!

— Дурак! Но мог бы все-таки сначала меня спросить.

Снова тычок, и я отодвигаюсь в сторону.

— Ну можно и развестись обратно, дело хозяйское.

— Чего?

В этот раз вопрос задан достаточно громко. Да и взгляд такой, что врагу не пожелаешь. Горячая поморская женка!

— В России всегда ведут себя так темпераментно?

Не заметил, как Никсон подошел обратно к нам и с улыбкой наблюдает за сценой.

Я развожу руками:

— Семейная жизнь.

Леонид Ильич отлично нас слышит, оборачивается и хохочет от всей души, а Ирина накуксилась. Атмосфера в зале добродушная. Даже охрана посматривает в нашу сторону с улыбками. Кто не был молодым? Между тем Никсон вручает раскрасневшейся Ирине большой пакет, который ему подогнал один из охранников.

— Это прекрасной русской леди от американских мужчин. Здесь лучшая американская косметика, еще кое-что, что понравится вашей невесте и бутылка калифорнийского вина.

— Сенк ю.

Иришка была в замешательстве и здорово растеряна, не каждый день тебе амеркианский президент презент представляет. Потому я быстро перехватываю пакет. Жму Никсону руку, а его уже подзывает к себе Брежнев. Как говорится, спасибо вашему дому…

После ухода делегации ко мне колобком подкатывает какой-то прилизанный дядька:

— Молодец, студент, не посрамил страну. Кстати, твой английский не так плох. Разве что произношение подтянуть. Не хочешь к нам?

— А вы это кто?

— Хороший вопрос.

Мне протянули визитку.

«Министерство Иностранных дел". Специальный протокольный отдел».

— Спасибо, но меня уже ждет наука.

— Ну, смотри. Так бы посмотрел мир и барышне своей показал. Ведешь ты себя уверенно, быстро соображаешь, не робеешь. Нам такие люди всегда нужны.

«А товарищ ведь вовсе не из МИДа!»

Отзываю его в сторону и показываю удостоверение, благо Ирина занята содержимым пакета. Дядька печально кивает:

— Опередили черти! Ну тогда все понятно. Удачи! Ты молодец!

А чего тут молодец? Просто не стал мямлить на камеру, а вел себя, как человек. Вот тут сказался мой настоящий возраст и опыт из будущего прошлого. Советский студент все равно бы себя так с высокими гостями не вел. И так коленки подрагивают.

Уф, как мы пережили последующие две экскурсии, даже не знаю. Я был весь в мыле, но здорово выручала Иришка. Она уже успела многое выучить и могла самостоятельно провести экскурсию-лайт. А после ознакомления с содержимым пакета энергии в ней заметно прибавилось.

— Сереж, там такое…У нас и близко не найти.

Наше щебетание бесцеремонно прервала Марго. Она мрачно глянула на меня и нахраписто скомандовала:

— Караджич, нам надо срочно выпить кофе.

Ирина бросила на москвичку испепеляющий взгляд, но ситуацию нагнетать не стала. День и так выдался тяжелым.

Марго заказала кофе и коньяк. Я от всего отказался. Спасибо, уже напился морса.

— Караджич, вот как ты умудряешься влипать в разные истории? Мало тебе попадания в союзные газеты и телеэкран, так о тебе сейчас напишут ведущие мировые СМИ.

— Я что специально? Они сами приперлись.

Марго чуть не подавилась коньяком.

— Ты неисправим! Держи, Ильич просил передать. Глянулся ты ему, а еще больше девка твоя. Старый ловелас.

Женщина передвинула мне увесистый пакет.

— Спасибо.

— Но я, в общем-то, к тебе не за этим пришла. Держи билеты в Москву. Рейс послезавтра утром. Тебя отвезут и встретят. Нет, это не из-за сегодняшнего инцидента. В чем дело я и сама не знаю толком.

— А как же?

— Завтра последний день конференции. Тут и без тебя справятся.

— Хорошо!

Отвез донельзя довольную Иришку домой и проинструктировал, что можно говорить, а что нет. Ну она у меня девушка понятливая, уже пришла в себя. Но продолжала странно поглядывать. Видимо, что-то её все-таки смутило. Час от часу не легче. Домой завалился из последних сил. Мама охала и ахала:

— Разве можно столько работать! Ты посмотри на себя. Весь худой и бледный! Давай сюда пакеты. Быстро в душ, ужин уже готов.

Я посмотрел в зеркало на свою загорелую морду. И где тут она увидела бледность? Мышцы вон какие! Я точно не хиляк. Но мамы все такие. На кухне меня ждал сюрприз. Ну, бутылка фирменного армянского коньяка в подарочном наборе куда ни шло. И когда Ильичу успели доложить, что мне нравится? К нему шел фирменный бритвенный станок, наши начали с японцами делать, одеколон «Леонид», лицо модели на котором сильно смахивало на Ильича в молодости. Все-таки наш бывший Генсек — большой шутник.

Но мама сейчас рассматривала поляроидную фотографию с президентом и Генсеком.

— Сереж, это то, что я подумала?

Я положил себе жареной трески с маринадом и ответил:

— Угу.

— Это…

— Угу.

— Да что ты загугукал! А рядом с ним тоже лицо знакомое.

— Никсон, американский президент.

— Ох!

— Мам, не пугай меня! Ну что такого, зашли к нам, посмотрели. Понравилось, вместе сфоткались. У нас есть что выпить? Нервов потратил сегодня много.

Мама показала на фирменную бутылку с немым вопросом:

— Да-да оттуда. Ильич подогнал.

— Ох!

— Эх!

Брусничка еще оставалась, я плеснул себе и маме.

— И как он?

Все-таки присущее всем женщинам любопытство взяло свое.

— Веселый, дамы ему нравятся. Пришлось назвать Ирину невестой.

— Ой.

— Да не переживай ты так!

— Как не переживать! Сын женится. Надо отцу срочно сообщить!

— Не дергайся, мам! Все успеем. Да и назвать, не значит жениться.

— Сергей!

— Шучу. Просьба у меня к тебе есть. Послезавтра в Москву улетаю на пару дней. Сможешь мне рубашки, и белье завтра подготовить?

— Это из-за…

— Да нет, по науке. Завтра же конференция заканчивается, возникли некоторые вопросы.

— Хорошо.

Только голова коснулась подушки, я тут же уснул. И Леонид Ильич мне ни фига не снился.

Глава 11 Немного экономики

Москва встретила неожиданной для лета серостью и прохладой. Бывает такое временами — север вовсю заливает солнцем, а южнее один за другим проносятся циклоны. По этой причине мой утренний рейс задержали на несколько часов. Я успел продрыхнуть в зале ожидания, а затем в самолете. Внезапно, ну да как же, мама уехала ночевать к подруге. И мы с Иришкой устроили «отвальную». Так что со сном, сами понимаете, вышло не очень. Барышня она у меня оказалась горячая, так что приходится соответствовать. Сам виноват!

Ехать в этот раз в аэропорт пришлось на такси, ладно хоть его мне заказали заранее. Все сотрудники были плотно заняты, Маргарита куда-то исчезла, даже не дозвониться. Да и мне впечатлений за эти дни хватило. Толпы иностранцев, часть из которых являлись все-таки настоящими историками и выжали меня в поисках информации досуха. Хорошо, что в самые ответственные моменты появлялся Овсянников и Липневский, которые брали научно-организаторскую часть переговоров на себя.

Тут же ошивались важные дяди из Академии Наук. Хотя мне показалось, что это в большей части были функционеры. Но пару раз ко мне прорывались странные мужички. Вот никогда бы не сказал, что это профессора. Один был больше похож на вышибалу из самого развратного в городе клуба, второй на слесаря из соседнего ЖЭКа. Может, он и закладывал, но советом по моему будущему образованию накидал кучу. Сразу видно профессионала!

В этот раз в столице меня встречали скромные «Жигули» и обычный водитель из хозяйственной части, ничего не знавший и неохотно отвечавший на вопросы. Скорее всего с ним провели «инструктаж», мужик просто побаивался последствий. Кто я, чего я? А его дело маленькое — что сказали, то и привез. Так и ехали молча. Оставалось лишь посматривать по сторонам и думу думать. Какого рожна в такой ответственный момент меня дёргают в Центр. Что-то изменилось?

Но вез меня шофер в этот раз какими-то хитрыми задворками, буркнув, что так мол быстрее. И я смог сполна насладиться видами Москвы непарадной. Ёшкин матрешкин! Любой мегаполис включает в себя подобные мрачноватые задворки, заброшенные строения, развалины и пустыри непонятного назначения. Они часть жизни любого города, тем более огромного. Но все-таки как хочется, чтобы в градоустройстве было побольше чистоты и уюта.

Закопченные фабричные корпуса, заляпанные непролазной грязью заводские проезды. Разбитые второстепенные дороги, валяющийся повсеместно мусор. Все это изнанка столицы нашей советской державы. Я с сомнением размышлял — Если уж тут порядок навести не могут, то стоит ли задумываться о более счастливом будущем? Настроение благодаря серому небу и невзрачным кварталам упало ниже плинтуса. И потому на КПП явился достаточно хмурым.

— Велено препроводить к полковнику Зайцеву.

Прапорщик с КПП был строг и на вопросы не отвечал. Вообще, военных в Центре стало как-то подозрительно больше, а гражданских поубавилось. Этого еще не хватало! Раньше хоть можно было увидеть красивые женские ножки на каблучках, а сейчас лишь унылые солдатские физиономии. Как же скучно мы живем! Глазеть по сторонам быстро расхотелось. Да и на меня часть военных посматривала с подозрением. Это моя излишняя моложавость и черный загар. Ну и одет я, как чистый американец.

Ярослав находился в своем новом кабинете, отделанном в духе кондовых восьмидесятых. Мебель также стандартная, тяжелая, полированная и темная. Разве что итальянская кофемашина ярко выделялась на фоне уныния всего остального. Я упал в кресло и заявил без приветствия:

— Скучненько у тебя тут.

Зайцев в ответ кисло ухмыльнулся:

— Наследство от бывшего руководителя. У меня, знаешь, нет барских замашек из будущего, чтобы первым делом кабинет под себя украшать и новый лимузин под задницу покупать.

— Респект и уважуха, братан!

Ярослав с интересом разглядывал меня.

— Сергей, вот ты чем дальше, тем больше молодеешь. Секретом не поделишься?

— Я внимательно осмотрел свои руки и повернулся к шкафу, чтобы в стекле оценить отражение:

— Да вроде все на месте. Или ты что имеешь в виду?

— Любишь поёрничать, студент. Заканчивай. Ты отлично меня понял.

— Да не знаю, Слава, видимо, много провожу времени среди студентов…ну и студенток соответственно. А они дурочки часто смеются и заставляют меня совершать разные глупости. Например, целовать их в разные места и не только.

Зайцев покачал головой.

— Не наглей.

— А чего вызвали, вообще? Брежневу что не то сказал? Так, я его не приглашал. Он сам пришел.

Ярослав внимательно посмотрел на меня и встал с места, чтобы включить кофемашину.

— Да хрен бы с ними, старыми пердунами.

— А чего так сразу? Забавные пенсионеры.

— Они нужны для отвода глаз. Пусть и дальше корчат из себя великих мировых лидеров. Но на их имя можно получить немало кредита доверия.

— То есть Леонид Ильич играет роль гешефт-директора? Открыть гештальт, а работать в нем будут другие?

— Ну и словечки у тебя какие-то подозрительные. Ты хоть в обществе их не употребляешь? Насколько я тебя уже знаю, с тебя станется.

— Так чего тогда вызвали?

Зайцев сухо ответил:

— Сам не знаю. Вызывали не наши, а товарищи там.

Он показал пальцем вверх.

"Однако. Кому это моя персона понадобилась?"

— Хабаров, что ли? — назвал я фамилию настоящего директора Центра.

— Бери выше.

— И на кой ляд я им нужон?

Новость была не из приятных. Вызов к руководству обычно ничем хорошим не заканчивается.

— Пока не знаем. Твой рейс задержался. Поэтому все наши в Москву усвистали. Опять важное заседание посреди рабочего дня. Так что на сегодня ты свободен.

— Во как? Блин. Как будто мне заняться нечем?

Я был откровенно огорчен, хотел последним рейсом вернуться домой. Помочь ребятам на выставке, да смотаться оказией в Заостровье.

— Кофе будешь?

— Смотря, что к нему предложишь.

Я завороженно наблюдал, как на столе появился китайский кофейный сервиз и пара маленьких рюмок. На блюдце лежали тонко нарезанные дольки лимона, а рядом коробка конфет. Живут же черти! Мне такие наборы шоколадных сладостей не по карману. А Иришка та еще сладкоежка оказалась. На этой почве они и с мамой спелись. Будут в конце лета варить вместе варенье.

— В честь чего будем напиваться?

Ярослав махнул рукой:

— Да просто так. Заколебало все.

— Ясно.

— Ну ты видел, что почти весь персонал вывели в другое место. Построили огромные хламины, напихали туда прорву народу. Это же все вскоре превратится в очередной рассадник бюрократии.

— А здесь пока вояки будут тусоваться?

— Ага. И наши. Там же под Зеленоградом режим секретности соблюсти сложно. Проф и Евген негодуют, посылают все нах, вояки на них докладные каждый день притаскивают. Так и живем.

— Ну и начальства, небось, разного прибавилось, — смотрю на Ярослава с откровенной усмешкой. Блондин наливается краской.

— Да задолбали эти товарищи генералы. Я же для них молодой. Ничего, что в прошлой жизни четверть века угробил на службу?

— И здесь они тебе нервов угробят. Еще увидишь!

— Спасибо за дружескую поддержку!

— Так сами и виноваты. Это же от вас они зависят. Долбите правительство, чтобы в том городе будущего вам квартал закрытый выделили. Сам знаешь, что лучше прятаться на самом видном месте.

Полковник Зайцев завис на минуту, а затем ухмыльнулся до ушей:

— Соображаешь! Еще налить?

— Он еще спрашивает!

— Так Ильич тогда здорово пересрался. Из дачи неделями не вылезал. Это ты попал в относительно спокойный период, а тогда в ЦэКа бурлило, дай бог. Как в Смольном семнадцатого. Политбюро целиком получило информацию от первых попаданцев, кто-то из них проболтался, другие не поверили, Андропов немедля начал собственную игру. Пришлось вмешаться армии. Даже пострелять пришлось малость.

— Потому мы под колпаком ГРУ?

— Да поначалу так и было. Уже позже выделили отдельную структуру и объединили самых активных попаданцев в один пул. Ну, ты уже видел наших боевиков, а есть разведка, оперативники, аналитический штаб. А Центр как таковой немного для иного. Мы специально не стали создавать излишне громоздкую общую структуру, распихав людей и ресурсы по разным корзинам.

Я посмотрел на рюмку янтарным напитком и задумчиво произнес:

— Представляю, какой кипешь стоял в Кремле.

Зайцев скривился и залпом выпил. Рюмки были малюсенькими, и мы растягивали удовольствие разговора «без пиджака».

— Да не делали там ни фига целых полгода. Разведка и контрразведка уже напропалую шелестели по всем направлениям. Это ж сколько на них информации свалилось! Правительство бабло на наших инсайдах вовсю стригло, а компартийные деятели в это время пребывали в прострации. Это ведь по их вине развал страны в разных планах будущего происходил. Они сами ни хрена же не могут! Нет уже больше в мире коммунистической идеи. А эти старцы бесплодные ничего даже скопом сделать не могли. Импотенты политические! Короче, Ильич военных безмерно уважал, послушал. Андропова к херам убрали с глаз подальше, там разные делишки за ним водились, но сняли официально за развал работы по контрразведке. Саму разведку выделил в отдельное учреждение.

— Как у нас?

— Да, в некоторых областях ГРУ, УВР и КГБ нынче соревнуются. Всем на пользу пошло.

— И как порешали с верхами?

— После 26 съезда Ильич стал почетным Председателем, это мы у китайцев свиздили. Сначала поставили Кириленко, а потом решили провести как бы демократические выборы.

Мне стало интересно. Я со своей учебой и наукой все поиски забросил.

— Романов чья идея?

— Компромисс. Временный.

— Да ну?

— Тут же как, — Ярослав глянул на просвет бутылку, — придется вторую у Нюрки доставать, а мы пожрать заодно тогда сходим. Сюда больше не приносят по требованию, суки. Ну так вот, партия быстро разделилась на группировки и кланы. Нацмены пытались своего наверх продвинуть, хохлы собственных перцев. А у самих в республике несколько властных кланов и рыльце в бандеровском пушку. В итоге разосрались все к чертям, а русские чудом смогли в кои веки объединиться. И в Совмин своего человека продвинули и в секретари дружно выдвинули. Лигачева, слыхал про такого? Пока окраины чухались, Романов стал фаворитом. Ну а что — второй город империи. Гришин из старых пердунов, да и дерьма на него у органов было накоплено много. Стариков, короче, мы фактически всех уже спихнули. Вот с национальными окраинами хуже. Чистить там и чистить. Самых тупых и наглых посадили, даже кое-кого расстреляли, с умными удалось договориться.

— Лихо! За что же такие репрессии?

— А! — Зайцев махнул рукой. — За воровство в особо крупных. Там в Средней Азии и Закавказье каждого первого можно на этом вполне законно прижать. Ну пока вроде как страна висит пока на балансе. Сам понимаешь, в некоторых вещах лучше не передавливать. Пасту обратно в тюбик не запихаешь.

— Хрупкое равновесие?

— Типа того. Нам не особо дают играть в политику, стараемся действовать опосредованно.

Посещение столовой ознаменовалась скандалом. То ли я привлекаю к себе всяческие приключения, то ли день был такой. Некогда приличное кафе приобрело вид солдатской забегаловки. Простецкая раздача с шумными тетками и слишком часто звучавшим словом «Кончилось», излишне увеличенное количество солдафонов на метр квадратный создавали атмосферу заштатного учреждения. Всего полтора месяца здесь не был! Нет, устроить лучше всегда тяжелей, чем хуже.

— Эй, салага, подвинься.

Два отвязных типа в темном камуфляже попытались внаглую пройти вперед нас, но внезапно натолкнулись на мое крепкое плечо. Попытка подвинуть мою тушку не удалась и мне в лицо тут же уставилась багровеющая усатая морда.

— Ты ничего не попутал, салажонок? С тобой сейчас целый кап три говорит!

— Да хоть адмирал, мне как-то пох.

Занесенную для удара руку морячка ловко перехватил Зайцев.

— А ты еще что за хрен моржовый!

Речь блудного капитана прервал смачный удар прямо в подбородок. А Слава у нас молодец!

— Что еще за беспорядки нарушаем, граждане? — к нам тут же протиснулся дежурный по столовой, заметил Зайцева и сразу же вытянулся. — Товарищ полковник!

— Капитан, ты что за бардак тут устроил? Это столовая или казарма задрищенского гарнизона? Что такое у тебя творится!

Каптри уже встал с пола и с недовольной миной наблюдал за выволочкой дежурного капитана.

— Виноват, товарищ полковник!

— А вы кто такие, доложить немедленно! — Зайцев грозно воззрился на виноватых. А они же себя таковыми вовсе не ощущали.

— Чтобы я каждой тыловой крысе…

Я застыл на месте. Во дурак-морячок!

— Дежурный, наряд сюда быстро! Этих на гауптвахту и от их командира рапорт сегодня же мне на стол!

Каптри, видать, уже успели что-то втолковывать дядьки в таком же камуфляже, и он заметно побледнел, осознав с кем связался. Думаю, этот бродяга заочно слышал о нашем полковнике много чего хорошего и ...нехорошего. Вон как напрягся.

Поели супчика, называется. Зайцев решил проблему питания проще, помдежу по столовой были вручены в руки судки с котлетами и салатами. Я затарился хлебом и пирогами. Поварихи суетились передо мной с натянутыми улыбками, предлагая на выбор и указывая, что на раздаче самое свежее. Думаю, они мою физиономию срисовали и запомнили. Пригодится в будущем. Ярослав появился уже перед зданием штаба с каким-то темным пакетом в руках. Отпустив помдежа, он достал бутылку коньяка, разлил и не чокаясь, выпил.

— Распустились засранцы!

— И что с этим каптри будет? Посадишь?

— Еще чего! Это же морпех из «Нерп», элитный отряд. Просто к дисциплине не приучен. За поведение схлопочет устный выговор, а вот за то, что удар пропустил, наказание уже будет соответствующим.

Я молча кивнул. В принципе справедливо. Но Центр резко перестал быть уютным местечком. Ну, где военные, там и бардак. Отсюда, наверное, их бесконечное стремление к порядку.

— Эти старперы счастливые семидесятые в наших мирах и просрали. В почти одинаковой последовательности. Наверху не оказалось никого, кто мог бы в экономику. Косыгин не в счет, но и он не мудрец. Молодые из институтов не лучше. Они уже чертовы рыночники, но не настоящие рыночники, а книжные. Дорвались до власти в девяностые и такое устроили, что потом и вовсе не разгрести было. Им, млять, колхоз доверить нельзя было, а отдали страну на растерзание!

— Как же вы смогли?

— Да повезло. Целых два профессора сюда попали и совершенно из разных миров. В одном Россия довольно успешно вписалась в мировое разделение труда, в другой реальности лютый бардак и нескончаемые девяностые. Так что прикинули ситуацию с разных углов. И помнят они до хрена чего того, что происходил в мире именно в семидесятые.

— Это как? Я вот ни фига не помню из своего прошлого.

— Да ладно? Евген иное говорил. Много чего с тебя родимого выжали. У нас там на подкорке чего только не хранится. Просто память устроена так, что добраться до этих воспоминаний несведущему человеку бесконечно сложно. Ну это ты у Листьева сам спроси. У него целая теория на этот счет существует. Ему даже под эту тему научно-исследовательский институт открыли.

Я подавленно молчал. Люди тут вон какими делами ворочают, а я камешки на огородах собираю.

— Ситуация в мире капитализма в те годы была аховая. Сплошные кризисы, финансовый с Бретон-Вудской валютной системой, которую срочно переделали в Ямайскую, затем топливный из-за войны Судного дня, а там и другие подоспели. Грех таким было не воспользоваться. Потому наша тесная группа товарищей в первую очередь обратила свои взоры на внешнюю экономику. Благо во всяких Внешторгах и банках люди сидели опытные. Им воли не давали, а все больше норовили стукнуть по рукам. Ну и под это дело мы создали ряд липовых и полуофициальных контор. Да и коммунистов местных использовали. А чего им все на халяву от нас помощь получать? Пусть попотеют с наше. Тут как раз революции в Греции и Испании подоспели, ну и мы малость там подсуетились. Чтобы всякие левые движения получили свою порцию пирога.

— Мы это ГРУ и Центр?

— Тогда еще была Секция.

Ярослав разлил еще по одной. Пили мелкими рюмками под хорошую закуску, потому почти не захмелели. Не знаю, почему Зайцев решил ввести меня в курс дела, но информация лишней не бывает.

— Потому Союз на инсайде успел заработать кучу денег и влезть в разные гешефты. Когда американцы опомнились и начали переговоры, мы успели подмять под себя целые отрасли в Европе.

— И как разошлись?

— Да никак! Переговоры были чисто политические. Европу решили не делить, потихоньку убрать войска и демилитаризировать. Ну это процесс небыстрый, до сих пор идет и будет двигаться, не знаю сколько лет.

— А европейцы?

— А кто их спрашивает? Англичане в этот раз из кризиса вылезти не смогли. Заработать, как в других реальностях на американской бирже не дали, газ тоже найти. Всякие там странные происшествия под водой постоянно случались. А без экономики какая на фиг армия и флот? Одни сокращения. Французам мы до сих пор по губам в Африке даем. Да и левые там свою предвыборную кампанию строят на политике разоружения. Их промышленников мы заманили совместными космическими проектами.

— Умно!

— Ну так американцы не всесильны, а мы с Европейским агентством готовим высадку на Луну и установку там базы. Но я тебе этого не говорил.

— Хрена себе.

— Ну и к союзникам отношение уже так себе. Ведь в семидесятые Чехия и Венгрия здорово поднялись на советских дешевых сырьевых ресурсах, а продавали нам оборудование и машины по хорошей цене, имея в своем распоряжении необъятный рынок. Так что шиш им, а не благоденствие за наш счет! Пришлось делиться и работать больше, попутно урезая социальные льготы. Так сказать, на собственной шкуре ощутили прелесть отказа от социализма. У них сейчас резко растут левые настроения и поддержка партии. Вот полякам не повезло, спасать их не стали. Экономика рухнула, страна в долгах, как в шелках. Для сбрасывания пара разрешили широкую эмиграцию. Польша стремительно тускнеет и хиреет, наука остальным. Восточноевропейцы вдруг резко начали нас любить.

— Умно, — я качал головой. Оказались среди попаданцев деловые люди, а среди местных смелые. — А что немцы? Объединяются?

— Не, — покачал головой Ярослав. — Осси не согласны, они умудрились одними из первых получить наш инсайд и даже на нем не хило навариться.

— Штази?

— Ну не только. Им много кто среди наших симпатизирует. Единственные, почитай, союзники были, которых сволочи из Политбюро в перестройку слили. Мне даже кажется, что это было сделано намеренно. Страна бедная ресурсами и промышленностью.

— А чего не хотят?

— Уровень жизни в ГДР благодаря нашим действиям и суете их функционеров постоянно растет. Эмигрантов из Восточной Европы немцы с удовольствием привечают. Надо же кому-то на новых заводах работать?

Я все еще находился в некотором недоумении от внезапной лекции целого полковника разведки. Или я достиг нового уровня доверия или впереди нечто неприятное. Не дай бог, эти придурки хотят меня в Москву переманивать. Не, несогласный я. Желаю жить на просторе! А здесь и чихнуть опасно.

заходят. — Так-так, что за новые заводы?

— Это уже бундесы под нашу гарантию строят. Мы же в ГДР газ и ресурсы по другим более выгодным ценам поставляем. А осси нам сливают с потрохами все западногерманские технологии.

— А кроме выгоды бундесам в чем резон? — что-то я не верю в благотворительность.

— Рынок сбыта. Наши через ГДР реализуют свои задумки в Африке. Советский Союз, с одной стороны, не хочет терять репутацию борца против мирового империализма и колониализма, подкармливает нужные режимы. Но и нам кушать хочется, и чтобы ресурсы страны не терялись в песках Сахары.

— И для этого нам нужны скупердяи немцы!

— Молодец, возьми с полки пирожок!

Пирог с зеленым луком и яйцом, правда, лежал на подносе. Жидкость в бутылке заметно уменьшилась, в голове уже зашумело. С этими Центровскими недолго и спиться. Дома-то мне выпить особо не дают. И мама, и невестушка волком смотрят. Поморки это вам не тут. Самые крутые нравом женщины России!

— Осси и с ЮАР наладили контакт. У нас же с теми в конце семидесятых крепкий замес случился. Воевали аж на трех фронтах и всерьез. Не только кубинцы, но и наша десантура с морпехами рубилась.

— И кто победил?

— Дружба, в смысле бензопила. Белым южанам драться очень не понравилось, когда мы всерьез за них взялись. В итоге через посредников разделили сферы влияния и приобрели новых союзников.

— А что местные чернокожие братья?

— Проглотят, куда денутся? Без нас и местных белых они ничто. Бардак будет. Вот им доходчиво в наших академиях и университетах Лумумбы и объясняют новую систему сосуществования. Хотя и белым пришлось здорово поделиться. Но тут сам понимаешь, лучше часть отдать, чем потом все потерять. Зато какой толчок в экономике и политике. Умные черные получили то, о чем даже не мечтали. Мы свое слово сдержали. Африканеры заимели желанный доступ на мировой рынок. Тут мы американцев и европейцев обошли прямо на повороте. До сих пор их буржуины локти кусают.

— Лихо! И кто такую хитрожопую схему придумал?

— Представляешь, чисто местные советские деятели. Тут после послабления к реформам много умных людей на горизонте проявилось. Их помаленьку в Центр забирают. Но…

— Вместе с прорывными решениями они принесли вам и свои совковые проблемы?

— Куда без них родимых?

— Прозит!

12 глава. Озарение

Пусть напиток и был хорошим, да и закусь соответствующая, а организм молодым, но ранний подъем все равно представал явно лишним. Когда я, наконец, высплюсь?

— Караджич, ты меня удивляешь! Какого рожна напился вчера с этим трехзвездочным алкашом?

— Марго!

— Да я тут уже десять лет как Марго.

— Какая ты старая…

— Чего!

Оказывается, и полотенцем можно очень больно ударить. Если постараться и разозлиться как следует.

— За что?

— За старую.

— И опытную.

Женщина остановилась и уставилась на меня. И взгляд этот мне не понравился. Чего доброго, еще изнасилует. И даже несмотря на обещание, данное Ирине, я не смогу ей долго сопротивляться. Разные у нас весовые категории.

— Живи пока! Но мухой собирайся. Тебя там целая делегация дожидается. Дежурный проводит.

Привели меня и в самом деле в место незнакомое. Двухэтажное здание круглой, как таблетка, формы находилось в глубине леса задополнительной оградой и соответственно бдящей в оба глаза охраной. Два ряда проволоки, скорее всего под напряжением, между ними тщательно боронённая КСП. Каждые тридцать метров крутящиеся камеры.

«Ничего себе уровень! Что еще за напасть?»

Внутри меня проводили коротким коридором до лифта. И мы спустились вниз, как мне показалось, этажей на десять. У меня с детства исключительная способность ориентироваться в пространстве. Не раз помогало в похождениях в тайге или пещерах. Так что и отсюда выберусь. Возможно…

За овальным столом под светом низко расположенных ламп сидели несколько знакомых и незнакомых лиц. Проф, Марго, Евген, начальник всего вертепа Ерофей Павлович Хабаров, сегодня одетый по гражданке. И отдельно два незнакомых генерала. Генерал-майор в форме ВВС, и генерал-лейтенант в обычной общевойсковой. Ну этот ГРУ или КГБ точно, но чего тут летчикам делать? Последний незнакомец в строгом костюме вопросов не вызывал. ЦэКа или правительство. Дядька в возрасте и опытный. Вон как пробуравил меня взглядом. Хорошо хоть дыхнуть не попросил. Со жвачкой в этом слое плохо, обошелся мятным леденцом.

Начал разговор Хабаров. Мы с ним за все время пересекались хорошо, если дважды.

— Чего же вы, Караджич, заставляете вас ждать?

Я без приглашения уселся в неудобное кресло и кивнул всем сразу.

— Ну меня никто не предупреждал.

— Так не надо из номера уходить на весь день.

Марго что-то прошептала Хабарову, и тот огорченно на меня взглянул. Меня же так и тянуло за язык. Но берега путать не стоит. Больно уж серьезная делегация по мою душу собралась. Имелось жгучее желание узнать почему. Хабаров прочистил горло и продолжил:

— Ну что же, товарищи, сегодня на рассмотрении кандидатура Караджича Сергея Васильевича. Время прихода двадцать седьмое августа тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Рекомендации вы получили заранее. Последняя его идея, развитая нашим Центром, прошла успешное воплощение. Маргарита Львовна?

— Да, Ерофей Павлович. На экономическом форуме было подписано несколько ключевых контрактов. Мы также получили неплохой отклик в международной прессе. Толчок для туризма на Русском севере вышел отличным. В Совмине готовится предложение по развитию инфраструктуры и строительству автодороги Архангельск-Онега-Беломорск. Зимой на базе построенных гостиниц и комплексов планируется общесоюзные спортивные соревнования. Ну и так далее.

— Успех очевиден. Потому я на Совмине и подержал вас. Этот опыт можно будет апробировать в других субъектах Союза. Пока мы заняты выбором.

Дядечка точно был из правительства. Глаза у присутствующих малость подобрели. Но «Гэбист» в этот момент нарочито громко хмыкнул, потому Хабаров тут же перешёл к следующему этапу собрания.

— Ну раз эта инициатива «Студента» одобрена, тогда перейдем к «Сфере».

Ого, какой у них для меня позывной! Но вот второе выскочившее слово мне ни разу не понравилось. Службисты как-то разом подозрительно напряглись, а глаза Евгена блеснули. Ну я ему это еще припомню!

А вот дальше пошло такое…

Вывалившись через полтора часа на улицу, сразу стрельнул у Марго сигаретку. «Данхилл» с ментолом приятно освежил нёбо. Хотя закурил я больше от нервов. За это время они мне все нервы выпотрошили, но яснее ничего не стало.

— Мне сразу туда возвращаться?

— Подыши воздухом…напоследок.

Я закашлялся:

— Это серьезно? Во что меня втравили?

— Меня лучше не спрашивай, — Маргарита грациозно развела руки. — Я в этих делах ни фига не понимаю. Это к Профу.

Я задумался. Хорошо бы хоть что-то из этой профурсетки выжать. Ага, не знает она, как же. Я же видел по глазам, что утром она меня нисколечко не пожалела, а играла свою привычную игру. Я тогда волевым движением закрыл «половой вопрос». Во избежание! Где один раз прогнешься, там и второй. А в сексе Ирине до Марго как…Но не он для меня нынче самое главное. Пошалил и хватит!

— Эти два суровых мэна кто?

— Один из отдела ГРУ, что нас крышует. Это их группа нашла «Объект номер два».

— А первый кто?

— А на нем Проф сюда и прибыл. Думаешь, почему он себя так вольготно здесь чувствует? Да потому что нужен им позарез!

«Ну и дела! Чем дальше, тем чудесатей!»

— Летчик откуда?

— Это не лётчик, а космические войска. Чего так смотришь? Их официально нет, но внутри Министерства обороны целый отдел создан. Как созреют, их выделят в отдельный род Вооруженных сил.

— Вы к вторжению инопланетян, что ли готовитесь?

Мне жутко не понравилось, что глаза у Марго в этот момент были серьезные-серьезные.

«Да етиуши мать! Вы это всерьез?»

В этот раз мы спустились куда-то заметно ниже. На выходе из лифта пост вооруженной охраны, но нас на нем не проверяли. Плечистый крепыш с пистолет-пулеметом наперевес сопроводил дальше по коридору. Обстановка утилитарная, но ощущается рука из будущего. Местные бы просто все грубо забетонировали. Меня время от времени подташнивает от советского подобия дизайна. Разве что на значимых общественных зданиях не экономят. Вот Дворец пионеров у нас классный! Все остальное же унылый кабздец.

Через раздвижные двери попадаю в большой темный зал. Освещение здесь расположено зонами. Ближе всех виден такой же овальный стол, за которым расположились знакомые лица. Рядом на возвышении столик с монитором от компьютера и клавиатура. Евген, конечно же, уже восседает там. Что-то тщательно набивает на клаве по мою душу. Справа виднеется большая приборная панель, которая также неярко подсвечена. Далее на свету виднеется похожее оборудование.

Но меня как будто окатило ледяной водой тогда, когда я бросил взгляд вглубь зала. Там крутилась вокруг своей оси некая неведомая дрянь, похожая на искрящуюся на свету сферу. Хотя от какого освещения она могла переливаться всеми цветами радуги? Вот о чем они говорили фактически за моей спиной. Гады!

— Ну и что это такое?

Видимо, мой голос был так зол, что Проф вздрогнул. Зайцев поднял голову, наверняка она у него бо-бо, и сильно сморщился.

Мне на плечо мягко легла женская рука:

— Сереж, сядь, поговорим спокойно. Сам подумай, если тебя через почти два года после попадания столько времени мурыжили, чтобы дать допуск, то чтобы это значило?

Я потряс башкой. Марго, как всегда, права. Ярослав мне тут же пододвинул стакан с неким напитком красного цвета. Ни фига какой острый томатный сок! Но сразу полегчало.

— Зачем я здесь, ребята?

Ребятам по совокупности двух жизней уже за семьдесят, но держатся молодцом. Даже Евген пусть и нытик, но не старпер по сути. Видимо, возраст все-таки свойство характера. Я знал людей, что после тридцати начинали ныть и проклинать жизнь. Молодые старички. А здесь нет, глазки блестят, загребущие ручки желают законопатить меня в очередную историю.

После вновь услышанного мне понабилось минут пятнадцать и чашка кофе, чтобы переосмыслить полученную информацию. Мир в очередной раз перевернулся с ног на голову. Эта блестящая как елочная игрушка «Сфера» и есть одна из причин нашего попадания сюда. Проф, вообще, сюда на ней и прибыл, и вдобавок свалился такой тепленький прямо в руки бравых армейцев. Ну еще бы, все ПВО Союза вело эту дрянь. Правда, постоянно теряя её из вида. Наверное, потому её и не успели, к счастью, сбить. Ракетчикам ведь только дай пострелять. Руки у них постоянно зудят от мастурбации.

— И зачем вам понадобился именно я? Я же учусь на археолога, а не геофизика. Или кто там нужен на вашем Путоране?

— Специалистов там хватает. Целый лагерь, — начал натянуто Зайцев.

Вот ведь зараза, а вчера ни сном, ни духом. Зубы заговаривал, сука такая. Вводил в высшие сфера, говнюк. Никому доверять нельзя! Только мне. На выезде вручат новое удостоверение. Говорят, что с таким я могу целых генералов строить. Ну а что? Почему бы и не попробовать.

— И в чем проблема?

— В том, что твоя долбанная сигнатура точь в точь совпадает с той, что исходит от того проклятущего объекта. Это твоя капсула. На ней ты прибыл в этот мир.

Я ошеломленно гляжу на Профа. Вот это новости!

— Меня что, уже забирают обратно на небо?

«Черт, а мне тут понравилось. Жениться хотел. Проклятье!»

— Нет, конечно. Ты с чего это взял? У меня другая теория.

— Проф, не поделитесь?

Дмитрий Иванович искоса на меня взглянул, но все-таки ответил:

— Инопланетяне здесь не при чем. Я считаю эти штуки неким природным объектом. Тебе знакомо понятие Ноосфера Вернадского?

Я задумчиво кивнул в ответ. В молодости почитывал, потом суета заела. Под конец жизни метался между христианством и буддизмом, запутываясь все больше. Если бы какая-нибудь религия была истинной, то думаю, Господь бы нашел метод это наглядно показать. Тут скорее в инопланетян поверишь.

— Вселенная сама себя создала. Ноосфера — это её подобие разума. Гигантская нейросеть. Вот и её попытка исправить наши временные потоки повлекла за собой некоторые структурные изменения. Считай, что сферы нечто вроде дронов-капсул для переноса клонов разумной жизни в иную временную параллель.

— Так, подожди. Ты хочешь сказать, что и я не я и эти штуки порождает вовсе не человеческий или инопланетный разум?

— Скорее всего, да.

Час от часу не легче. А я их считал товарищами. Как ни странно, но на землю меня поставил обычно тихий Евген:

— Ну а ты думал, мы в бирюльки играем? Все серьезно, даже в этом подобии жизни.

— Хм, в виртуальной реальности?

— Да хрен его, честно говоря, знает! Если Вселенная всесильна, то почему бы ей не создать подобие симулятора?

— А мы тут типа персонажи, неписи.

— Проняло, Студента! — Зайцев уже совершенно трезвыми глазенками пронизывал меня насквозь. — А ты, надо признаться, неплохо держишься. Часть посвященных восприняло откровение более деликатно.

Маргарита затушила очередную сигарету и резко бросила:

— Да скажи честно. Обосрались они! Людишки с тонкой душевной организацией. Как я их всех ненавижу.

Я заметил, что Евген после этих слов поёжился.

— Ну а ты посчитала, что я выдюжу?

Хищный оскал прорезал милое личико красивой женщины:

— Ты мне с утра отказал, сволочь. Конечно, выдержишь!

Все за столом заржали, аки кони. Обстановка несколько разрядилась. Было ясно, что все опасались моей реакции. Но кто-то, скорее всего Листьев меня неплохо просчитал.

— Ну колитесь, что от меня требуется.

Вот так я и оказался внутри дурацкого пузыря, порождения неведомых сил Вселенной. Наверное, сим обстоятельством я должен здорово гордиться. А у меня поджилки трясутся и сердцебиение зашкаливает. Вблизи «Сфера» больше всего походила на трехметровый силиконовый пузырь. Я боялся, что отсветы огней ослепят меня, но вблизи них почти не было видно. Некий оптический эффект или ментальный обман.

Проф все больше отмалчивался. Он подошел к пузырю вплотную и некоторое время молча стоял рядом. Затем раздался звук похожий на чавканье и в «Сфере» проявился проем. Туда меня быстро и запихнули. Ученые боялись, что дрон Профа меня к себе не допустит. Все-таки капсула доставки не моя именная.

Внутри было странно. Пусто. Что, значит, пусто? А вот так вот. Темнота и ничто. И ощущение, что вокруг тебя открытое пространство. Где-то через минуту «оттаяло» окошко, сквозь которое я увидел странные, но безумно красивые горы. Яркий солнечный луч осветил далекий палаточный лагерь, несколько вездеходов. Затем… Затем меня вырубило. Очнулся уже на кресле Евгена, которое оказывается могло откидываться. Удобную он себе мебель заказал. Можно подрыхнуть на рабочем месте в любое время.

— Сергей, ты как?

— Да никак! — башку ломило, в глазах двоилось. А ведь внутри этой штуки ощущал себя вполне нормально. — Выпить есть что?

— Какое выпить! Тащите его к медикам! Завтра домой полетишь.

— «Сфера» его не приняла?

— Похоже на то.

Они еще некоторое время спорили о произошедшем, не обращая на меня никакого внимания. Сволочи! Я им крыса подопытная, что ли? В итоге я не вытерпел и высказал все, что о них думаю, не стесняясь в выражениях.

Марго вылупила глаза, при ней я никогда не выражался. Зайцев же заржал:

— Наш человек! Уважуха!

Проф внимательно меня оглядел, поднял веки, послушал пульс и утвердительно заявил.

— Обойдется без медика. Отлежится и будет как новенький.

— Домой когда?

— Посмотрим.

— Ну вы и говнюки.

Прохоров обернулся:

— Ну а ты думал, деньги и корочку тебе запросто так выдали? За все надо платить, мон шер.

Обнадежили… Хотя и такой ситуацией можно воспользоваться.

— Так, Проф, может, тогда мне денежек подкинете. На лечение там и прочие удовольствия.

Сейчас смеялась уже Марго.

— Много накопали?

— Достаточно, чтобы понять, что за народ там жил. Чудь туда пришла до славян и построила собственный мир.

— Интересно.

Каптри задумался. Будете смеяться, но этот бравый вояка сам подошел ко мне в спортзале. Наверху мне резко стало лучше, тело буквально заполыхало энергетикой. Любимой рядом не наблюдалось, и потому я пошел сливать излишек энергии в спортзал. Там ко мне и подошел этот морской капитан. Его заинтересовал мой своеобразный шест. Он не мог поверить, что обычным ломиком можно вытворять такое этакое. Пришлось заново показать. Уже не только ему, но и крепким ребятишкам из его команды.

Сейчас мы сидели в чипке и пили немецкое пиво. Название, обозначавшее в моем мире военторговский магазин, или уже существовало, или пришло от нас. Здесь же вдобавок имелось помещение под небольшой бар. Я от предложения заслуженного каптри выпить пиво из дружественного ГДР под Мурманскую рыбку отказываться не собирался. Вот сидим, пьем и разговариваем.

— Знаешь, раз ты историк, да еще и практик, расскажу одну вещь. Как-то раз на учениях нас высадили на берег около горла Белого моря. Там почти никто не живет, места глухие. Так утром на камнях я нашел старинные письмена. Они еще так странно называются в науке.

— Петроглифы?

— Во, именно так.

Я задумался. Точно знаю, что в той стороне поле петроглифов нашли около Беломорска. И рисовали их примерно в четвертом и третьем тысячелетии до нашей эры. Мне пришлось как-то там побывать в путешествии по Карелии. И я тогда услышал интересное мнение от студентов-практикантов, что работали на нем. Мол эти рисунки ничто иное, как мануал по различным способам охоты. Пригляделся и точно! Охота на лодках за белухами, засада на оленей, бег на лыжах и загон лося. Даже сцена, как прибить наглого чужака присутствовала. И ведь стервецы знали толк в извращениях. На рисунке с лодкой все гребцы имели отчетливое подчеркивание своего мужского достоинства, но самое длинное было у главного мэна с гарпуном. Но о тех местах, о которых говорил этот странный капитан, никогда не слышал.

— Можешь мне на карте показать?

— Почему нет? Местность не секретная. А ты сможешь передать информацию куда надо?

Я вспомнил о Якушеве и кивнул.

— Явление апостолов народу.

Зайцев откуда здесь взялся?

— Спасибо, конечно, но грешникам тут не подают.

— Так что еще подумать, когда встречаются те, кто будет вскоре связан вместе важнейшим государственным заданием.

Ярослав без приглашения уселся за стол. Каптри, отзывающийся на позывной Мазур, бросил в его сторону вопросительный взгляд. У меня же пробежал по спине озноб. Полковник обычно просто так ничего не заявлял.

— Пиво будешь? Немецкое? И к ней мурманский ёршик.

Я, не дожидаясь ответа, скинул пальцами пробку и выставил на листок серой бумаги кусок вяленого морского ерша, в котором виднелись янтарные икринки.

— С этого и надо было начинать.

Что может быть вкуснее хмельного с легкой горчинкой напитка с солоноватой мякотью заполярной рыбки. Кто ерша не видал, закуси под пиво не ведает!

— Мне вот что странно, Сергей. Как ты постоянно умудряешься вляпаться в проблемы, тут же их разруливая.

— Пояснение будет?

— Вот этот самый хулиганистый капитан третьего ранга и будет тебя сопровождать в то место, что ты с утра наблюдал из Пузыря.

Я переглянулся с Мазуром. Тот нахмурился, но ничего не ответил. Мне, вообще, показалось, что этот молчун и со мной разговорился случайно.

— Сказать, что я охренел, значит, ничего не сказать. Я ничего про эту поездку почему-то раньше не слышал. Ничего, что у меня есть другие планы?

— Считай это заданием партии и правительства, — Ярослав поднял руку. — Даже не обсуждается!

Мазур сначала спрятал усы в пене, затем ехидно обронил:

— Привыкай, салага, к армейскому порядку.

Зайцев его тут же одернул:

— И вам, товарищ каптри держать свою группу в готовности. Привлекать других людей в условиях подобного уровня безопасности мы сочли излишним.

— Как скажете, товарищ полковник. Но идеи выложить все-таки позволите?

— Если толковые, то почему бы и нет.

— Штука эта — пузырь, по-вашему, очень активна в светлое время суток. Мы это на собственной шкуре почувствовали. До сих пор чешется. Неделю отлеживались в санатории. А сейчас в тех местах еще полярный день не закончился. Думаю, что если нет иных резонов, то выдвигаться туда следует позже на пару-тройку недель. Иначе мы просто так зря просидим, дожидаясь возможности подхода.

Ярослав отпил пива и согласился:

— Толковое предложение. Есть такие проблемы. Тогда пока не дергаемся. Мазур, занимайся по своей программе, а тебя, Сережа, сейчас на аэродром увезут. Тут оказией спецрейс к вам летит. Делегации забирать. Вот на нем и прокатишься.

Каптри встрепенулся:

— Может, по такому случаю, товарищ полковник, с меня взыскание снимите? Был не прав, погорячился. Так сами понимаете, какие нервы после такого задания были.

Зайцев хитро взглянул на Мазура:

— Тебе, каптри, думаешь взыскание за скандал дали? Да хрен бы с ним, другим отработаешь. Нет, дорогой друг, это тебе за пропуск моего удара. Что за спецназ, что такое допускает?

Мазур так и застыл с открытым ртом, а потом беззлобно рассмеялся.

— Ну в коем разе сам виноват. Признаю, что накосячил.

Когда странный парень и моложавый, не по рангу, мужчина вышли из чипка, за стол подсел высокий крепыш.

— Ну что, они из этих?

— К гадалке не ходи! Так что влипли мы с тобой Анзар по самую макушку.

— И ведь не соскочишь. Ты понял, что эта за хрень была?

— Да какая разница! — с досадой бросил кусок недоеденного ерша Мазур. — Мы же знали, когда из морской пехоты уходили, что здесь будет непросто. Чего тогда стонать?

— Ты прав командир. Но все равно как-то… Люди из будущего, инопланетные штуки. Мы в какую эпоху попали?

— Люди эпоху не выбирают, а живут в ней достойно. Так что хватит киснуть. Завтра на полигон. Будем готовиться. Предупреди всех, чтобы сегодня особо не излишествовали, а то завтра портянками у меня к обеду станут.

Глава 13 Отступление третье. Плато Путорана

В штабной палатке было относительно тепло, но откуда-то все равно неприятно поддувало. Хотя генерал-лейтенант успел оценить уют быстровозводимого домика ученых, построенного по лекалам из будущего. Наверное, все-таки даже воины достойны чего-то лучшего, чем этот брезентовый пример из прошлого с буржуйкой в придачу. Его самого еще со времен курсантской юности учили тому, что солдат должен быть готов в любую минуту подорваться и бежать на защиту родины. И не думать о комфорте и стойко переносить все тяготы армейской службы несмотря на всю дурость создающего их вышестоящего начальства.

А эти люди из миров неудачников зачастую мыслили иными категориями. Они не только излишне по мнению генерала заботились о себе любимых, но распространяли эту опеку на остальных. Но он должен был согласиться с мнением, что сокращение срока службы, привлечение в армию профессионалов, урезание осетра ресурсоемких заказов ПК пошли вооруженным силам СССР лишь на пользу.

Не стало бездушного ажиотажа в военкоматах, исчезли взятки, а армию пошел тот призывник, которого хотели видеть товарищи офицеры. Ведь после службы проще поступить в учебные заведения. Без нее не устроиться в милицию и государственные структуры. Да и в целом в обществе престиж армейцев неуклонно повышался. В том числе и с помощью неустанной пропаганды. Хотя будем честны — в немалой степени резким увеличением окладов. Зато и спрос с командиров стал в разы больше. Но без разбития яйца не приготовишь яичницы.

— То есть вы уверены, что в светлое время суток объект становится более активным.

— Наблюдения и свидетельства очевидцев это наглядно показали.

— Вы хоть как-то продвинулись в его изучении?

Седобородый мужчина, похожий на привычного по киношному клише академика, покачал головой:

— Данных пока набрано немного. Но мы продолжаем работать.

Второй генерал, уже в камуфляже обычных сухопутчиков пристально взглянул на ученого:

— А что вам мешает?

— В первую очередь его излишняя активность. Плюс невозможность использовать авиацию. Если вы в курсе, то даже из космоса объект практически не виден.

Генерал космических сил с любопытством уставился на руководителя научной части экспедиции. Неужели у того имеется такой высокий допуск? Судя по возрасту, он точно не из Этих. Старый служака вспомнил того странного парня с позывным Студент. Как может пожилой человек так молодо выглядеть? Дело даже не во внешней оболочке. Он фактически вел себя, как заправский студент. Что или кто стоит за сим фантастическим действом?

— Товарищ Суконников, у вас все-таки не возникло никаких новых мыслей по поводу данных объектов? Они точно из нашего физического мира?

Ученый воззрился на военного донельзя удивленными глазами

— Вы что сейчас имели в виду, товарищ генерал?

— Да что угодно! Магия, мистика, мир Мары. Тут во все поверишь.

Суконников почесал бороду и ответил с достоинством работника науки:

— Если что и есть, то это уже не по нашему ведомству. Вызывайте в таком случае колдунов, бабок знахарок или на худой конец ведьм.

Со стороны гражданских раздались сдавленные смешки. По лицам военных было заметно, что и они с трудом давят улыбки. Генералу же было не до смеха. С него в Политбюро стружку снимут, если он ничего не привезет.

— Все бы вам хаханьки! Если надо, то и колдунов доставим. А пока готовьте ваш вездеход!

Руководитель научной группы был обескуражен:

— Но мы не уверены, что объект готов вас принять. И это опасно!

— Я в космос два раза летал, станцию после аварии реанимировал. Скажете, что и это было не опасно?

Генерал обвел присутствующих жестким взглядом, и всем стало ясно, что этот мужественный человек ни перед чем не остановится.

Глава 14 Родные пенаты

После шумной и дурной Москвы резко захотелось загородной тишины и физической работы. Тем более что погода сему способствовала. Июль вышел для севера необычно теплым, хоть уже и не таким солнечным, как в прошлом году. Вот и сейчас с запада двигался очередной циклон, щедро наполняя Заостровскую землю водой. Потому время от времени раскопщикам приходилось возиться в грязи. Зато как весело потом со всеми бежать к реке! Воды в ней были пусть и коричневые от торфяных болот, но невероятно теплые. Можно было плескаться до морковкиного заговенья.

За два дня физических работ и общения со своими мои нервы малость пришли в себя. Заскоки столичного начальства уже казались не такими тупыми, а намечающаяся поездка в глухое Заполярье достаточно далеким событием. Хрен знает, как там еще сложится. Может, все и само рассосется. Входить заново в «Сферу» у меня желания точно не возникало.

Ноосфера или как её там нынче обзывают, была по сути, бесчеловечным продуктом чуждого и холодного разума. Выдернуть сознание человека из лона смерти и создать его молодой и здоровый клон. Вы представляете моральную дилемму подобного события? Такое точно не под силу обычному человеку, каким мы его представляем. Холодный и расчетливый разум попросту использовал нас в только ему известных целях. Сохранение баланса или самой из оптимальных оси развития. Мы лишь пешки в его руках. Думать об этом не хотелось. Хотелось просто жить. Существовать в этой странной, но не в самой худшей реальности.

Мы сидели в камеральной палатке и пили зеленый чай, привезенный археологами из Самарканда.

— Ты осторожней, Серега. Твоя дурная башка уже стала кому-то поперек горла.

— С чего бы это?

— Потому светишь своей физиономией где ни попадя!

— Только безо всего этого хрен бы вам, а не нынешняя экспедиция.

— Ну…

Якушев не знал, что ответить. Не привыкли они к подобным методам. Да и невдомек археологу, что у обычного студента могут быть покровители с самых верхов.

— Баранки гну! Валера, это у тебя их будет еще много, а у нас был единственный шанс.

— Но зато теперь у тебя, пацан, появилось множество могущественных врагов. Думаешь, Академия наук — это общество сердобольных стариков? Это скопище престарелых манкуртов. Только и ищут, кого бы сожрать. Ты своим неуёмным энтузиазмом взбудоражил такое болото и уел стольких. А люди там ой какие обидчивые.

— Но я же до сих пор тут.

Якушев потянулся за затейливо расписанным чайником.

— Ну мое дело тебя предупредить, чтобы не прилетело неожиданно. Жди кучу критических статей, жирных намеков и сонмы препонов. Пока тебя не знали, всем было пофиг. А сейчас же ты у нас знаменитость. У тебя берут интервью, прямо на камеру ты находишь скандинавский меч. Сидишь рядом с самими Сенкевичем. Таких находок на Руси единицы! Люди всю жизнь кладут, чтобы сделать то, чего ты сотоварищи сотворили за два сезона.

— Получается это обычная зависть?

— Куда без этого. Люди слабы, сильные характеры в науке редкость. Ею зачастую движет обычное эго слабовольного человека.

— Ты сам у нас редкость.

— Спасибо на добром слове. Но наверху такие, как я, не рулят. Да обычно туда и не попадают. Не то что бы я жаловался на свою жизнь, мне она нравится. Просто не хочу тратить драгоценное время и нервы на абсолютно бессмысленное выяснение отношений. Всегда удивляли люди, которые вместо настоящего дела начинали заниматься интригами или самокопанием. Что они там в собственном дерьме могли такого ценного найти? Я не согласен с великими русскими писателями. Нет в нас ничего разумного и вечного, чтобы поднимать на пьедестал. Так, редкие мгновения озарения, проблески разума посреди океана мракобесия.

Я с вниманием слушал Валеру и все больше понимал, как мне здорово повезло с ним. Скорее всего в университете посчитали наши раскопки бесперспективными и прислали готового на любую авантюру увальня Якушева. Кто же знал, что так все выйдет! Вот, наверное, сейчас там локти кусают! Хм, а ведь в будущем году могут как раз прислать сюда забронзовевших. И хрен тогда мне, а не научная работа! Стало грустно. Ну так всегда бывает. После полосы жуткого везения начинается откат. И хрен ты, что с этим поделаешь. Жизнь — штука полосатая.

— И еще вот что. Ваш Овсянников на должности главного археолога области ненадолго. Ему скоро на пенсию выходить. Эти раскопки — его лебединая песня. И кого на его место поставят еще не ясно.

— Ты умеешь обнадежить.

Валера усмехнулся. Усмешка у него была такая медвежья. Вроде бы и весь эдакий добрячок с виду, а внутри сидит свирепый, в случае необходимости, зверюга.

— Ну ты пацан хваткий, вывернешься. Ну и, если что, я буду ждать тебя у себя. Устрою на кафедре. Мир повидаешь, опыта наберешься.

Я после Валериных слов крепко так задумался. События последних дней сызнова перевернули мой, казалось, устоявшийся мир. А ведь это было в прошлом июне, когда на набережной ко мне подошел Ярослав. А доселе найденные в журнале фантастические рассказы не из этого мира. Или я такой наивный человек, или забыл, что есть жизнь? Вроде бы и била она меня крепко, даже здесь. Но глядишь ты, снова попался в сладкую ловушку. Центр мне дает многое, но и я от него теперь здорово завишу. Вот сейчас дадут команду и ведь полечу как миленький хрен знает куда. И вернусь ли оттуда целым, еще неизвестно.

Мы все-таки чужеродны этому миру? Проф в тот день ушел от откровенного ответа. Или что-то прячет, или не уверен до конца. Я более склоняюсь к последнему. Даже такой умница не может охватить все. Не зря меня в его Сферу засунули. Наука зачастую идет вперед вслепую. И что-то становиться её жертвой мне совсем не хочется.

Жить охота, братцы! Просто жить. Может, ну его на фиг эту науку? Устроюсь где-нибудь в музее, институте, буду потихоньку сотрудничать с Центром. Выдавать им на-гора ценные советы и мысли. Их у меня хватает с горкой. Или найду более хлебную должность или работу. В основах бизнеса шарю, можно артель по фотографии создать, опутать сетью весь город. Ведь придется содержать Иришку. Вряд ли её зарплата учителя будет большой. Она, конечно, девушка скромная, но до поры до времени. Дай только войти во вкус. Это мы уже проходили.

Эх, сколько всего разом навалилось!

Домой я прибыл после трех дней пребывания на раскопках в хреновом настроении. Вдобавок наехал по пути на яму, и внутри автомобиля начало что-то тренькать. Мама уже и не ждала меня, легла спать. Но тут же проснулась и хотела накормить меня ужином.

— Да я в лагере поел, спасибо.

— Что-то случилось? На тебе лица нет.

От мамы ничего не утаишь!

— Да так, ерунда.

— Эх, все то вы, мужики, в себе носите. А потом кряк и сердце.

Я с недоумением оглянулся на маму. Та уже поняла, что сразу не заснет. На улице еще светло, в белые ночи счет времени теряется. Она ставит чайник на плиту и садится рядом за стол.

— Твой дедушка, мой папа все вот также близко к сердцу воспринимал. Даже когда начальником стал, то ни с кем не делился своими проблемами и переживаниями. Так в конторе на стуле и умер. В приемной очередь. Зашли…

Я встал, подошел к маме и тихонько её обнял. Это в детстве и юности родители кажутся нам такими великими и умудренными. На самом деле они просто выросшие дети. Чуть больше нашего знающие о жизни.

В горле стоял комок. Я же знаю, что будет дальше. В памяти предательски всплыли сцены похорон, белое, чужое лицо мамы, посеревший лик отца. Он в один день состарился лет на десять. Из моложавого мужика превратился в старика. Нет, не хочу! Как мне остановить время!

— Ты, что сынок? На, попей, я тебе накапала. Совсем не щадишь себя.

Я ошалело оглянулся. Сижу в кресле, передо мной встревоженное лицо мамы.

«Растекся как тряпка!»

— Извини. Дел было и в самом деле много. Видимо, устал.

— Так, может, отдохнешь? Раскопки, выставка. Поездки твои бесконечные. Не каникулы, а трудовые будни!

— Пожалуй, да. Только завтра помогу собрать экспонаты на выставке и возьму передышку.

— Сережа!

— Да там и делать особо нечего, мам. Приглядеть только чтобы все аккуратно погрузили. А потом выберусь с Иришкой за город. Июль какой! Остатние теплые денечки.

— Тогда и я соберусь с вами. У меня же отпуск начался. Вместе на Житову кошку двинем.

Я глянул на ожившее лицо матери и укоризненно покачал головой.

— Ну там твой присмотр точно будет лишним.

Мама сначала не поняла, о чем я, потом разинула рот и залилась краской.

— Большие детки, большие бедки!

Права народная мудрость — Утра вечера мудреней! Я сладко потянулся, разминая затекшие члены. Выспался за все дни! Залитая солнцем большая комната была уже пуста. Записка на кухне гласила, что мама убежала на работу, а завтрак на столе. Мои любимые рыбные котлетки! После разминки и завтрака вчерашние проблемы уже не казались слишком серьезными. Спасибо, конечно, Валере за предупреждение, но мы и не такие лихие горки прокатывали. Просто человеку свойственно иногда опускать руки и проклинать все на свете. Надо переждать этот глухой момент, затем собраться и идти брать новые вершины. Так и проверяется сила духа.

Мне в том будущем была непонятна позиция нового поколения, которое обозвали «Снежинками». Они вечно начинали стонать при любой мало-мальской проблеме, жаловались на страну, на климат, на других «снежинок», но никогда не критиковали себя любимых. «Личное пространство», отрезающее тебя от остальных людей, стало национальным фетишем. Ячейки общество, не складывающиеся в нечто большее, на самом деле разъедали нашу общность почище саранчи. Неимоверно развитое жлобство, проросшее в почти каждом сердце. Ставшее карго-культом нарождающегося потребительского ига.

Все это в итоге и погубило наши миры.

Да хренушки вам! Не сдамся! Буду гнуть собственную линию. А если кто вздумает помешать моим планам, то ему здорово не поздоровится. Это я им обещаю. Благо, сил нынче достаточно, как и упорства. Неведомый выверт нашей Вселенной дал мне еще один шанс не просто так. Вычищенная за ночь из сердца тревога уже больше не мешала мне в движении вперед.

Глава 15 Невзначайки

— Доставай домкрат, Серега. Там делов-то, чуть подкрутить. Но за подвеской все равно следи!

Дядя Юра, сосед по площадке нарисовался буквально ниоткуда, пока я задумчиво рассматривал днище машины. Благо у меня в багажнике на всякий случай имеется фанерка и мешок для подстилки. В будущем это была пенка. Более опытный водитель быстро нашел причину бряканья и даже принес с собой инструменты.

— Спасибо!

— Да не за что! Видел, какими важными делами ворочаешь. Без машины никуда. Кстати, Серег, Сенкевич он как?

— Мировой мужик! С таким можно в разведку.

Дядя Юра расплылся в улыбке. Его круглое лицо сейчас блестело на солнце как сказочный колобок.

— Я так и думал. Ну удачи. Будут проблемы, заскакивай! Бате привет!

— Обязательно.

Права и вторая поговорка. Как день начнешь… Я как раз занялся тщательной упаковкой фотографий со стендов, как услышал знакомый голос.

— Мил человек, не подскажешь, где тут у вас была историческая выставка?

Я обернулся и обомлел. Мало мне президентов и великих путешественников! Сам Василий Макарович! Постаревший, морщин сколько на лице, но все с теми же пронзительными прозрачными глазами творца и искателя.

«Так, подожди, Шукшин же умер давно!»

Но вот он, передо мной. Живой и целехонький. Я же в ином мире и зимой шел по телевизору сериал, снятый им. Стоит, скромно улыбается.

— Простите, Василий Макарович, не ожидал увидеть вас здесь.

— А я не ожидал, что меня молодежь узнает.

Мы оба засмеялись и сразу стало легче. Всегда проще с людьми, у которых чувство юмора есть.

— То-то гляжу физиономия знакомая. Я же тебя видел по телевизору. А меча тут твоего случайно не осталось?

— Нет, уже увезли в Москву на исследования. Да что вам в нем? Там давно все в труху ржавую превратилось. Это же железо! Вот навершие с драгоценностями представляет большой исторический интерес.

— Все равно жалко. Это же легенда! По телевизору только о нем и болтали.

— Василий Макарович, вы сразу говорите, что вас интересует. Покажу, расскажу, пока все не унесли.

— Расскажешь, говоришь, — Шукшин глянул на меня с некоторым сомнением. Нет, постарел все-таки по сравнению со знакомым до боли образом. Хотя в фильмах я его уже и не помню особо молодым. Мужик и мужик.

— Так я тут всем делегациям две недели и рассказывал. Могу и по аглицки.

— Молодец! Ученая молодежь у нас растет.

— Вот здесь и здесь нашлись чудские могильники. А в перспективе на этом Княжострове искать следы чуди стоит. Если выбьем финансы для экспедиции.

— Ну и названия у вас, — Шукшин неспешно распробовал слово на языке. — Княжостров, Пинега, Тойнокурье, Тайбола. Вроде и знакомые названия, но как будто в другой стране нахожусь.

— Так поморы ведь сказывали — Мы не от России дышим! Впереди вода, сзади мох. Мы сами по себе.

— Ну так и есть. В этом вы схожи с сибиряками. Столица далеко, климат суровый, кругом враги. Самим требуется о своей доле позаботиться. Но любопытно.

— Ну, а мне уж как!

Мы присели прямо на ящики и начали перебирать фотографии со старинного покроя избами, предметами быта и людьми того времени.

— Интересно. Настоящей архаичной стариной пахнет. Мало где на Руси подобное осталось.

— А вы были в нашем музее деревянного зодчества?

— Да, вчера нас возили. Название там еще такое странное. Карелы тут откуда взялись?

— Нет. Малые Корелы. Племя будто бы там жило — корелы.

— Вот оно как? Любопытненько.

Василий Макарович что-то быстро записывал в толстый блокнот. Я же отлучился передать грузчикам несколько упакованных ящиков. Руководство выставочного центра торопилось к следующей выставке. А осенью здесь развернется знаменитая Маргаритинская ярмарка. Областные начальники решили провести «пилотную версию», чтобы по возможности сделать её ежегодной. Почин с юбилеем города посчитали удачным и тут же нашлись люди охочие и инициативные до всего нового.

Еще бы, все это оказалось делом не только красивым, но и выгодным. Область и город получили столько вливаний! Потому и у меня там в обкоме сложилась некоторая репутация человека дельного. Это мне, по секрету уже Янис Кариньш рассказал. Карьера прибалта пошла в рост, а он оказался человеком благодарным. Не забыл, что подставлять я его с группой из центрального телевидения не стал. А наш куратор к тому же отметился при открытии на камеру «Меча Викингов». Начальство любые успехи любит и отмечает для себя тех, кто к ним был причастен.

Даже если просто мимо проходил.

— Вот ты куда пропал, бродяга? А меня то туда посылают, то сюда.

Этот до боли знакомый голос с хрипотцой. Да черт возьми, что это за мир такой, в котором остались живыми два символа семидесятых?! Владимир Семенович собственной персоной, и целенаправленно движется именно к Шукшину. Они разве были в том мире друзьями? Мне казалось наоборот. Космополит и почвенник. Хотя на смерть актера и писателя Высоцкий написал замечательные стихи. Значит, безмерно уважал. Жаль, в этом мире они свет не увидят. Хотя какое жаль?

«Ещё — ни холодов, ни льдин,

Земля тепла, красна калина,

А в землю лёг ещё один

На Новодевичьем мужчина.

Должно быть, он примет не знал,

Народец праздный суесловит,

Смерть тех из нас всех прежде ловит,

Кто понарошку умирал.

Коль так, Макарыч, — не спеши…»

— Да я тут, Володя, нашел весьма любопытные вещи. Как раз по той теме, что мы намедни с тобой обсуждали.

— Ну-ка, ну-ка, показывай.

— Это тебе лучше Сережа объяснит. На редкость дотошный и умный молодой человек. Это ведь он тот «Меч Викингов» нашел. Понимаешь, как нам свезло.

— Здорово, племя младое и незнакомое!

Вблизи Высоцкий оказался знаком и незнаком одновременно . Ниже меня ростом, сухощавый, с крепким рукопожатием и немолодым лицом. Сколько ему сейчас? Сорок семь? Еще не старый мужик. Но здесь отчего-то все выглядят старше. Жизнь тяжелей или взрослеть начинают раньше? Так или иначе, но судьба на лице этого непростого человека оставила свой незабываемый отпечаток. Пять лет жизни после смерти в других мирах.

— Сергей Караджич.

— Вижу, что меня ты узнал. А я не страдаю излишней скромностью. Так, Василий, говоришь, что не зря ты сюда приехал?

— Ох, не зря Володенька.

Они сели вместе. Два могучих русских мужика с совершенно разным взглядом на жизнь. Две ох какие непростые личности, которых обожала огромнейшая страна. А у меня по спине пробежал холодок. Зачем я здесь, почему именно так? Что еще надо от меня Мирозданию? Я не сразу понял, что меня окликают.

— Сереж, показывай!

— Сейчас.

Ну не оказалось у меня дрожи в коленках! Не задавили личности, как ни старались. То ли отчаяние, то ли бравада способствовали, но я в красках начал повествовать о той древней земле, сказочной стране Биармия, что одинаково привлекала к себе бродяг севера викингов и предприимчивых новгородцев с юга.

Мне задавали наводящие и временами каверзные вопросы. Если Шукшина в основном интересовала фактология, то Высоцкого больше аспекты здешней культуры. Я показывал фотографии этим и прошлым летом найденных нами украшений, рассказывал об их сакральном значении. Их заинтересовали наши огромные дома хутора, коньки на них. Насколько хватало памяти, я вспоминал об обычаях, кухне и культурном коде поморов. Гостей это так завлекло, что мы совсем забыли о времени.

— А ведь у нас не всегда было спокойно в старину. Двинские войны длились весь четырнадцатый и часть пятнадцатого века. Бились пришедшие первыми сюда новгородские бояре со своими лихими ватагами со старинными ростовскими и суздальскими родами, а затем уже с московскими князьями. Не на жизнь, а на смерть. Так хотелось им владеть богатым на промыслы Заволочьем. Жители Двинской земли неоднократно пытались свергнуть власть Великого Новгорода и стать независимыми.

Очередное восстание двиняне подняли в 1397 году. В 1398 году на Двинскую землю отправилась огромная новгородская рать, пройдя почти все Подвинье, новгородское войско остановилось у стен Орлецкой крепости — только она могла сдержать эту орду. Целый месяц продолжалась осада крепости, но все-таки новгородцам удалось взять ее штурмом. Великое противостояние боярской вольницы Новгорода и централизованного государства Московского решилось в двух битвах — 14 июля на реке Шелони и 27 июля на реке Шиленьге при ее впадении в Северную Двину. О них мало упоминают, но значение для русской истории они имеют неимоверное.

Я достал свою рабочую тетрадь и нашел нужную страницу:

Московская повесть о походе Ивана III на Новгород: «И в тот же день был бой у воевод Великого Князя с двинянами, у Василия Федоровича Образца, а вместе с ним были устюжане и прочие воины, да у Бориса Слепца, а вместе с ним вятчане, бой у них был на Двине с князем Василием Шуйским, а с ним вместе были заволочане все и двиняне.

Было же с ним рати двенадцать тысяч, а с воеводами великого князя было рати четыре тысячи без тридцати человек.

Бой же случился на берегу, выйдя из лодок, начали биться пешими в третьем часу дня того, и бились до захода солнечного, и, за руки хватая, рубились, и знамя у двинян выбили, а трех знаменосцев под ним убили: убили первого, так другой подхватил, и того убили, так третий взял, убив же третьего, и знамя захватили.

И тогда двиняне взволновались, и уже к вечеру одолели полки Великого Князя и перебили множество двинян и заволочан, а некоторые потонули, князь же их раненый бросился в лодку и бежал в Холмогоры; многих же в плен взяли, а потом и селения их захватили, и возвратили всю землю ту Великому Князю.

Убили же тогда князя великого рати пятьдесят вятчан, да устюжанина одного, да человека Бориса Слепца, по имени Мигуна,а прочие все Богом сохранены были».

Гости меня внимательно слушали. Еще бы, о таком у нас почему-то упоминают редко. Это тогда Север играл огромную роль в истории государства Российского, а позже её потерял в силу разных причин. Страна, получив ресурсы, начала бурно идти на юг и восток. Но собственные истоки помнить следует. Иначе можно свернуть не туда. Шукшин что-то коротко чиркнул и заявил:

— Обязательно найду в Москве материалы. Это ж сколько страниц нашей былинной истории выкинуто на свалку и позабыто! Это же целый эпос!

Высоцкий внимательно наблюдал за ним и мной. Думаю, что его не столько интересовала сама история, сколько наша реакция, движения, мысли. Ну он же поэт, мыслит по-иному. Внезапно рядом раздалось пение. Мы разом очнулись от морока, навеянного историей. Я тут же узнал голос. Так тонко и жалостливо могла петь лишь Иришка. Мелодично перебираемые струны гитары вписывались в мягкую мелодию.

Губы окаянные,

Думы потаённые,

Ой, бестолковая любовь,

Головка забубённая.

Всё вы, губы, помните,

Всё вы, думы, знаете.

Ой, до чего ж вы моё сердце

Этим огорчаете.

Позову я голубя,

Позову я сизого,

Ой, пошлю дролечке письмо,

И мы начнём всё сызнова.

«Хм. А ведь это любимая песня мамы!»

Высоцкий живо закрутил головой и подскочил с места.

— Это кто у нас такой жалостливый? Но, Василий каков голосок! Воистину ангельский!

Как все-таки точно умеют поэты описывать текущую реальность. Пока я хлопал глазами, мои гости заглянули в нашу подсобку. Вход туда был отдельный. Ирина, видать, услышала, что я занят очередной лекцией, и решила нам не мешать. Потом не выдержала и начала репетировать.

— Вот это северная красавица! Дозволь с тобой познакомиться, красна девица.

Ну что ты будешь делать. Заметив совсем рядом два знакомых и в то же время чужих лица, девушка буквально впала в ступор. Не могла поверить своим глазам или просто застеснялась? Мне же разбираться было некогда, надо было спасать положение. Я помог Ирине встать и, держа её нежно за талию, представил:

— Это Ирина. Прошу любить и жаловать. Она мне тут…

— Девушка твоя?

Василий Макарович смотрел на нас с хитрецой, но доброжелательно. Высоцкий также улыбался и откровенно любовался Иришкой. Мне его внимание к подруге льстило, но в то же время вызывало глухую ревность.

— Это Василий, он часто мелькает на экране. А это Владимир, его песни летят над всей страной.

Высоцкий сверкнул глазами и глухо с ехидцей заметил:

— Какой ты у нас, оказывается, шутник. Не щадишь ни имен, ни регалий. Но вы, молодежь, нынче вся такая. Не в меру наглая и циничная. Ирина, мы же слышали, что вы умеете говорить и даже петь. И чего безмолвствуете?

— Ой, извините. — наша царевна вышла из летаргии. — Просто все так неожиданно получилось, — затем девушка осуждающе глянула на меня. — Хотя у него всегда все внезапно и будто бы невзначай. Пора бы уже мне привыкнуть.

После этого раздался такой характерный вздох, что мы все не выдержали и засмеялись.

Шукшин схватился за лицо и потряс кулаком:

— В этой девушке прячется замечательная артистка! Будешь у меня сниматься, Ирин? Понятно, что не в главной роли.

Высоцкий оглянулся на товарища:

— Так ты уже решил?

— Да, конечно! Спасибо Сергею и его горячности. Забыли мы совсем Русский север и его богатейшую историю, коей уже тысячу лет А ведь и наши сибирские начала отсюда истоком. Все решено! Сажусь по приезде за сценарий, попутно договариваюсь с телевидением.

— После успеха прошлого сериала тебе точно деньги дадут. Кстати, прилюдно скажу снова спасибо, что взял меня туда. Помню, как это было непросто. Молодежь еще не все о жизни знает, но и нам большим артистам частенько приходится несладко. Но чего не сделаешь ради искусства.

— Ну как бы я без тебя? — развел руками Василий Макарович. — И роль под тебя написана, и песни рефреном идут. Да мы же вместе все задумывали. Зато как славно все вышло. Давно у меня душа так не пела. И по фиг на регалии и критику. Мечта сбылась снять великую сагу о Разине!

Высоцкий с нескрываемым восхищением наблюдал за товарищем. Было заметно, что ему нравится, что Василий Макарович так возбужден. Да я и сам залюбовался. Это ж сколько скрытой энергией в этом, казалось бы, невзрачном человеке. Как нам позже не хватало таких исполинских богатырей духа!

— Володь, будь тогда рядом. Вместо начнем вычитывать. Ну и одна из главных ролей твоя.

— Продолжим прошлую тему или нечто новое.

— А хотя бы расскажем про ушкуйников! Лихих новгородских богатырей, наших северных викингов. Одна легенда о Буслаеве чего стоит! Ну и здешние характеры описать потребно. Говоришь, Сергей, именно в это время начал складываться поморский этнос?

— Да. После экспансии Московского княжества переселенцы с Новгорода массово пошли, да люди из иных мест подтянулись. Чудь к этому веку начала активно смешиваться со славянами и принимать новую более продвинутую экономику. Кому же жить лучше и богаче не хочется? И морские промыслы стали активно развиваться. Так что наши обычаи и традиции складывались именно в те времена.

Шукшин меня внимательно выслушал и кивнул:

— Дело! Ты тоже в фильме обязательно снимешься. Про роль подумаю. Да не тушуйся. В эпизоде. Я ж понимаю, что вы не профессионалы. Но обязательно вместе со своей зазнобой. Больно уж хорошо в кадре смотреться будете, — Василий Макарович придирчиво оглядел Ирину. Та аж засмущалась. Она была одета по погоде в легкий сарафан, только подчеркивающий её стройную фигурку. — Какие волосы и конопушки! Ты просто прелесть, Ирушка!

— Да, фактура хорошая. Одеть в старинный русский костюм. Да и Сергей молодец хоть куда, вон какие мышцы! Не только о науке думает. Люблю атлетичных людей, сам такой.

— Все, решено. Сережа, пиши свои координаты и телефон. Будешь меня консультировать.

— Да я же…

— Знаю, знаю. Материал я найду, академиков в Москве хватает. Но и ты со своей поморской стороны глянешь. Сердцем. Понимаешь меня?

Я внимательно посмотрел в глаза великого русского творца и смог лишь кивнуть в ответ. В горле встал ком.

«Хоспади, куда я лезу?»

Высоцкий же в это время разглядывал Ирину гитару:

— Хороший инструмент.

— Сережа привез.

— Балует тебя? И правильно. Мы, мужчины для того и созданы, чтобы баловать своих любимых. В лепешку разбейся, но сотвори чудо для ненаглядной.

— Он может.

Девушка осмелела и зарозовела щеками.

— Молодец! Таких уважаю. Да и заметно, — Владимир Семёнович обвел помещение глазами, — что парень у тебя мастеровой. Но, Макарыч, это же мне песни надо еще к твоему фильму написать. Впечатления нужны. Не так просто, ребятушки, они из сердца выходят.

Внезапно для всех нас Ирина всплеснула руками и затараторила:

— Так вам надо нашу белую ночь увидеть. Пропитаться её неувядающей красотой! Нигде больше таких ночей не найдете.

Оба гостя задумчиво уставились на девушку. Столько в ней сейчас бурлило энергии. Мне же в голову пришла невероятная идея.

— Я сейчас!

К счастью, дядя Саша был на месте. Я знал, что он в отпуске. Мое предложение свозить неких московских артистов на рыбалку сначала воспринял с недоверием. Я же фамилии ему не озвучил. Но я напомнил ему о Сенкевиче, и он согласился. Как раз сам собирался на рыбалку, и мужики с катерами свободные были. Оставалось лишь назначить время. Мое конкретное предложение застало гостей врасплох. Но Шукшин недолго колебался.

— К черту дела! Когда еще такое выпадет? Сереж, найдется у тебя одежа для меня попроще?

— Я найду, — встрепенулась Ирина. — У меня папа такой же комплекции.

— Лады!

Высоцкий заметался:

— Сегодня не могу, ребята, край! Вечером концерт, а потом встреча. Но завтра после телевидения я ваш полностью! Эти белые ночи мне спать мешают. Так что хочу напиться их вдоволь!

— Тогда я вас заберу от гостиницы на машине и отвезу на причал.

— Договорились. Я с собой только одного человечка возьму. Ну, вы его знаете. Не могу друга бросить. Ирочка, обязательно возьмите гитару. Я, может, вам всем еще сюрприз устрою.

— Сереж, мне это все приснилось?

— Я и сам о том же думаю.

Мы рассмеялись с некоторым облегчением. Хотелось выдохнуть и расслабиться, но тут же в голову полезли мысли о подготовке. Все-таки мы очень похожи. В глазах у обоих одинаковый вопрос. Как жаль, что я не встретил её в той жизни. Хотя неизвестно был бы я также счастлив, как сейчас. Счастье оно мимолетно, его надо беречь.

Глава 16 Белое мимолетье

Как водится, люди творческие не смогли собраться вовремя. Василий уже стоял на улице, экипированный в старый пыльник, армейские штаны и болотные сапоги, с интересом поглядывая на низко висящее, но не заходящее солнце. А Высоцкий как мог, отбивался от любопытных журналистов, взявших его в плотное кольцо. Наконец, он вырвался и поспешил к моему «Москвичу», приветственно подняв руку. Зато ему и его спутнику помогли неплохо экипироваться на рыбалку местные поклонники. Владимир Семенович шел в рыбацкой штормовке, форменных черных брюках, а в руках держал бродни. Валерий Золотухин, ну кого я еще ожидал увидеть, одет не так вычурно, да и держался по-простому. Он же артист! Может изобразить кого угодно. Например, обычного простачка.

Я быстро усадил гостей в машину, и мы тут же рванули к лодочной пристани, что находилась на улице Суворова. В эти времена в Архангельске существовало огромное множество пристаней и причалов для катеров и яхт. Вроде как официально на учете состояло сорок тысяч плавающих средств. А сколько их было у населения на самом деле, никто не ведает. От самых современных катеров с мощными моторами до деревянных вельботов, которые продолжали строить в Соломбале, исторической островной части города.

Именно на такой моторке Соломбальского производства нам и предстояло плыть. Народу собралось достаточно, в «Казанку» дяди Саши все не влезали. Он к тому же взял с собой жену Галину, да и мама также не осталась в стороне, без моего участия напросилась. Правда, все они, как и два Сашиных приятеля рыбака не ожидали увидеть на причале именно тех, кого я привез. Этим юбилейным летом на гастроли к нам зачастили столичные театры. Так что увидеть на набережной приезжую знаменитость стало делом заурядным.

А тут…

Звезды? Кумиры? Нет, братцы, это весомая часть нашей жизни, огромнейший пласт любимой Родины. Ситуацию «минуты молчания» спас Золотухин, с шутками, прибаутками он как-то быстро перезнакомился со всеми и артистично представил Шукшина с Высоцким. Народ в итоге оттаял, начал что-то говорить и готовиться к выходу. Вот есть талант у человека!

Мама после знакомства со знаменитостями уставилась на меня шальными глазами, а дядя Саша незаметно пихнул вбок:

— Ты чего, Сережка, не предупредил, зараза?

— А чтобы, по существу, изменилось?

— Ну да, — батин кореш почесал в затылке. — А ты ,скажу — орел!

— Товарищи по вагонам, то есть лодкам!

Иронический возглас Золотухина перебил громкий смех Высоцкого, который что-то уже горячо втирал дамам. Хозяева моторок быстро распределили нас по местам. В новомодный катер дяди Саши уселись его жена Галина, моя мама и Шукшин. Ну а остальные отлично поместились в деревянном катере с каютой спереди. Именно такие чаще всего используют на морской рыбалке, вельботы ходили на острова дельты Северной Двины и по её многочисленным притокам, не боясь плохой погоды. Рыбалка, грибы, охота. С небольшим мотором Л 6 или 12, обладающие отличными мореходными качествами, они снискали любовь народа и стояли практически в каждом дворе Соломбалы или Кузнечихи.

Распогодилось. На небе ни облачка, на реке тепло и даже ветер стих. Солнце уже ныряло где-то на северо-западе, заходя в море, оставляя после себя сказочную атмосферу растворяющегося в воздухе солнечного дня. Потому никто не полез в небольшую каюту, а все сидели сзади, наслаждаясь невиданной красотой двинской белой ночи. Белоночие! Сказка русского Севера.

Да-да, и мы хоть видим с детства их, спокойно спим в их призрачном отсвете, но каждый раз замечаем в белоночье что-то новое. Огромное хрустальной прозрачности небо над головой, призрачный розовый отсвет, накрывший все вокруг легкой пеленой. И все это отражается в зеркале вод широкой здесь, километров на пять раскинувшейся между берегами Двины. Все на борту моторки оказались очарованы небесной красотой.

Валерий еще пытался поначалу по привычке хохмить, рассказывать смешные истории, но и он в итоге замолк. А Высоцкий сразу же впился глазами в расстилающиеся окрест красоты, насыщаясь ими вдосталь и про запас. Лишь когда мы зашли в протоку, он очнулся и обвел нас неясным взором. Потом заметил Иришку и тихо поблагодарил.

— Девочка моя, ты подарила мне самую чудесную ночь на свете. Как же хорошо жить…

Что стояло за этой фразой, я не ведаю. Видимо, мои коллеги из будущего смогли как-то вытянуть знаменитого барда из того болота, куда его затащило окружение псевдодрузей и бомонда. А ведь Высоцкий чаще писал песни и стихи про простой народ. Моряков, летчиков, солдат, полярников. Не было в его репертуаре произведений о людях искусства, или я запамятовал? Подспудно отторгал их окружение? Но жить приходилось с ними. Это же его работа. Вот такая вот нескладуха, стоившая в том мире ему жизни на самом взлете.

Мы неспешно шли протоками, катер дяди Саши с мощным японским мотором убежал далеко вперед. Тот любил лихо прокатиться. Мимо проплывали небольшие поморские деревушки, широкие луга и поля, вольно раскинувшиеся на островах, густые заросли ивняка. В этих местах Северная Двина распадается на сеть протоков и речушек. А названия какие — Вагинский Наволок, Ластола, Чубола или проще — Андрианово, Нижнее Рыболово, Кальчино. Смесь чудского со старославянским.

Мерный стук мотора и плеск волн прерывался тихими разговорами. Высоцкий сцепился языком с мужиками, Золотухин о чем-то шептался с Ириной. Той льстило, что мы проводим ночь со знаменитостями. Меня же это, честно говоря, несколько напрягало. Но не потому, что произошло неожиданно. В жизни всякое бывает, в прошлый раз много чего интересного насмотрелся. Просто сейчас, как зубная боль в голове засела одна нехорошая мысль — А что если это прощальный подарок судьбы? Помирать же в проклятом Заполярье совсем не хотелось. Даже ради науки. Эх…горька полынрь трава.

— Нам туда!

В стороне, в узкой протоке встала моторка дяди Саши, в ней сидели двое мужчин с удочками. На берег причалила еще одна деревянная моторка. Ну да, Николай, хозяин нашей лодки упоминал, что к нам присоединится кореш с деревни. Женщины уже запалили небольшой костер, спасающий от гнуса. На огне стоял закопчённый чайник, рядом на скатерти собирается нехитрое угощение.

Мы споро выпрыгнули из деревянной моторки. Ирина отказалась от поданной Золотухиным руки и ловко скакнула на песок. Вот что значит гимнастическое прошлое! Оно в разных позициях пригождается. Высоцкий оглянулся на оставшихся в моторке Николая и Сергея.

— Вы что, мужики, дальше пойдете?

— Семеныч, держи снасти, а мы это…— рыбак застенчиво улыбнулся. — Пойдем «морды» поставим. Уда — это для нас баловство.

— Ну, удачной рыбалки!

Ирина присоединилась к женщинам, а мы взяли удочки и разошлись по берегу. Не сказать чтобы рыбешка торопилась прыгнуть на наши крючки, на лодке, стоящей в узкой протоке, ловля, шла явно удачней. То и дело оттуда раздавались радостные вскрики.

Но все равно было здорово стоять у воды, наблюдать за приливом, отмахиваться от назойливой мошки, любоваться плавно угасающим закатом. В душе спокойно и тепло, голова отдыхает. Лишь глаза наблюдают за поплавком и тухнущим днем. Медленно надвигается сумрак, белые ночи уже на излете и не так светлы, как в июне.

Никогда не мог ими насладиться. Бывало, сядешь у окна часов в двенадцать, в моей новой квартире был отличный вид на город, и не можешь оторвать глаз. Вроде и видел все тысячу раз, но все равно ищешь и находишь нечто новое. Настоящая красота внутри нас, мы можем её лишь немного расплескивать по сторонам, делясь с окружающими.

Поймав пару подлещиков и ерша, я решил рыбалку закончить. Никогда особо не любил речную рыбу. Захотелось чаю и посидеть. У костра уже удобно устроился Золотухин, развлекая и веселя женскую часть нашей компании.

Высоцкий также закончил рыбалку, уселся чуть в сторонке и держал в руках гитару, тренькая на струнах и о чем-то бормоча. Да никак новую песню сочиняет или свои впечатления старается запомнить? Ну, мешать творческому процессу не будем. Для того сюда и вылезли.

Иришка принесла мне чай на травах и устроилась под бочок. Я же поймал на себе задумчивый взгляд мамы. Как знакомы мне эти ощущения — отпускать собственных детей в новую жизнь. Сердце ожидаемо сжалось. Все стараюсь запихать поглубже проклятые мысли об их ужасной судьбе. Потому что ничем не могу помочь. Ничего не получится сделать с той прошлой и ушедшей навсегда жизнью. Её просто-напросто нет. Да и человек ли я или фантом все еще непонятно. Надеюсь, в Ноосфере им нашлось место, и мы когда-нибудь еще встретимся. Дети разных мирозданий.

Вскоре к берегу на веслах подошла моторка рыбаков. Шукшин, довольный и весь светящийся изнутри гордо нес большой кулек с рыбой. Дядя Саша тащил на ветке ряд щукарей.

— Ну, что, мои дорогие, на уху наловили! Галина, ваш муженек не сплоховал.

— Щас мы их на прутиках сделаем. Ребятки, притащите еще дровишек.

— Мужики, может, по сто пятьдесят?

Довольный как слон, Сашин приятель ловким движением выудил из воды бутылку беленькой. Золотухин подал ему кружку:

— Мне давай, а этим деятелям ни-ни.

И сказано это было таким категорическим тоном, что вопросов больше не возникло.

— Сереж, и нам открой бутылочку. Галка взяла красного сладенького. И сами тоже можете, если хотите?

— Ну я не откажусь.

Все вокруг засмеялись.

Женщины ловко взялись за рыбку, шкерить и чистить для ухи. Щурятами занялся Геннадий, приятель дяди Саши. Он с некоторой настороженностью поглядывал на знаменитостей и все больше помалкивал. Приехал ведь просто порыбалить с городским приятелем, а оно во, как оказалось. Котелок грелся на огне, в который Василий Макарович ловко подбрасывал дровишки. Я заметил, что ему больше нравилось общаться с простым народом. Он то и дело перебрасывался фразами с Геной и дядей Сашей. Черпал там, видимо, Василий Макарович живительную силу.

Его задумчивое лицо отлично легло в видоискатель камеры. Я же не мог пропустить такое событие! Да и для истории пригодится. Правда, я не был уверен, что светочувствительности импортной пленки хватит в эти темные часы. Ничего, скоро рассвет! Для него у меня слайды ОРВОвские припасены.

Золотухину же не сиделось на месте:

— Девушки, чем помочь?

— Спасибо, Валера, но поморские женки сами привыкли все делать.

— Женки, женки… — покрутил на языке понравившееся словечко Золотухин. — До чего ж обширна Россия-матушка. И все в ней находится. Даже женщину обзывают по-разному!

— Так нас испокон веков женками зовут, — заявила ему мама. — Пока мужчины на промысле, наши матери и бабушки в домах командовали.

— Вот оно как?

— Так, Валер, у казаков также было. Два вольных племена на Руси издревле существовало, никому не кланялось, — Шукшин стал задумчив.

Тоже весь в творческом поиске. Он внимательно всматривается в лица женщин. Я в теле брата больше на свою маму похож, та же масть. Белобрысая и носастая. Тетя Галя родом с Пертоминска, того же поля ягода, поморочка. Скуластые, с удлиненными головами, большеглазые северные женщины больше похожи на скандинавок, чем на южных славянок с их более мягкими чертами.

— Глико, вот и поезжане идут! — воскликнул Геннадий. — Никак Николай с удёбы грястет.

Послышался мерный стук мотора и из-за кустов показался нос деревянного катера. Мужики сволокли на берег два ведра рыбы и довольные собой без вопросов приняли на грудь выделенные им сто грамм. Эту рыбу они уже повезут домой. Гости благоразумно отказались от подарка. Куда им такая добыча в гостинице?

— Как оно?

— С приливом чегой-то собрали. Тепло, рыбы нонче мало, это надо к морю на Мудьюг идти.

— Ну нам сейчас, сам видишь, не с руки.

— Я понимаю.

Николай притащил с катера две сидушки и широко улыбнулся.

— Хорошая компания у нас днёсь!

Мы с Иришкой уселись рядом, поедая наваристую с обязательным угольком уху из одной миски. Вскоре нам подали лист лопуха с зажаренным на углях щурёнком. Свежевыловленная рыба все-таки бесподобна на вкус! У костра неспешные разговоры то и дело прерывались безудержным смехом. Поначалу несколько напряженные, местные рыбаки вскоре на равных общались со столичными знаменитостями. Золотухин играл в душу компании, ему завторил Высоцкий. Да и Шукшин то и дело вставлял реплики. Душевно сидим!

Ну а что может быть лучше неспешного разговора да белой ночью у костра? Только задушевная песня! И все чего-то ждали, кидая пытливые взгляды на известного барда. Тот в итоге махнул рукой и взял гитару. Вскоре над уснувшей рекой потянулись его песни. Часть из них я уже слышал, но и были совсем незнакомые. Даже в чем-то лучше, мудрее.

Внезапно Высоцкий остановился, повернувшись в сторону севера:

— Друзья, как будто и ночи не было. Без тьмы ведь сидели. Сказочная мгла покрыла тихую землю… Ну ка…

Все замерли, боясь спугнуть его Музу. На наших глазах рождалась новая песня. Вскоре полился куплет за куплетом. Пока еще рваные фразы, вместо слов попадались междометия. Но конструкция и мелодия уже проглядывались:

— И в том разе возвращайтесь в Архангельск, где суровен край русской земли.

Кто в белых ночах не плескался, тот не жил, не видал!

И душу не рвал, и себя не терзал…

Бард внезапно замер и опустил руки:

— Извините, братцы, но пока все. Надо будет перепеть и отшлифовать. Но песня уже есть. Чай у нас еще имеется. Дорогие женки?

— Сейчас.

— Отлично вышло, Владимир Семенович. Настоящий гимн нашего города.

Высоцкий бросил поверх кружки на меня задумчивый взгляд и кисло улыбнулся:

— Ну…гимны я еще не писал. Но вряд ли его возьмут в качестве официального.

Один из рыбаков, Николай в ответ горячо воскликнул:

— А нам и не надо ничьего одобрения. Если народ петь будет, тоды и станет гимном. Доделайте, пожалуйста, песню и с концертом вас ждем.

Шукшин довольно ощерился:

— Придется исполнять волю народа, Володя.

Бард задумался на миг:

— Я тогда лучше так сделаю. Раз в месяц меня приглашают на одну интересную музыкальную передачу. На втором канале идет по воскресеньям. Вот там и исполню сразу для всего города. Обязательно её спою. Вот после и решите, стоит ли брать её на гимн. Сережа, я тебе заранее позвоню, а ты уже там все маякни.

— Договорились. Если меня нет, то через маму можно передать.

— Через маму обязательно.

Мама и дядя Саша на меня внимательно посмотрели. Больно уж я вольно на их погляд общался со знаменитостью. Как будто каждый день их вижу. Ну это они еще про Брежнева не знают.

Снова в атмосфере заиграли розовые волны эфира, постепенно переходящие в робкие лучи утреннего солнца. Таинство белой ночи окутывало нас с ног до головы, дарило тихое волшебство, наполняло спокойствием душу. Все в какой-то момент замолчали, думая каждый о своем. Неожиданно моя мама о чем-то горячо зашепталась с тетей Галей, и вскоре над водами реки понеслась старинная поморская песня.

А как по морю, да, морю, морю синему.

Гляли и моря синия…

Там плывут, плывут, табун вутык.

Гуляли и моря синия…

А как по морю, да, морю, морю синему.

Гляли и моря синия…

Там плывут, плывут, табун вутык.

Гуляли и моря синия…Меж тых утычек, да малые чирка,

Гляли и моря синия…

А отколь взялся серый селязень,

Гляли и моря синия…

Меж тых утычек, да малые чирка,

Гляли и моря синия…

А отколь взялся серый селязень,

Гляли и моря синия…Он узял чирку за правыю крылку,

Гляли и моря синия…

Уси уточки позакрякали,

Гляли и моря синия…

Он узял чирку за правыю крылку,

Гляли и моря синия…

Уси уточки позакрякали,

Гляли и моря синия…Не крякайте вутки, не крякайте серы,

Гляли и моря синия…

Когда бог осудит, и вам это будет,

Гляли и моря синия…

Не крякайте вутки, не крякайте серы,

Гляли и моря синия…

Когда бог осудит, и вам это будет,

Гляли и моря синия…Один он да в скинь да по вулице

Краше их вулица девками…

Там идут идут хоровод девы

Краше их вулица девками…

Один он да в скинь да по вулице

Краше их вулица девками…

Там идут идут хоровод девы

Краше их вулица девками…Между девочек млада Пашечка

Краше их вулица девками…

А отколь взялся молодой Васечка

Краше их вулица девками…

Между девочек млада Пашечка

Краше их вулица девками…

А отколь взялся молодой Васечка

Краше их вулица девками…Он узял Пашечку за правыю ручку

Краше их вулица девками…

Усе девочки позаплакали

Краше их вулица девками…

Он узял Пашечку за правыю ручку

Краше их вулица девками…

Усе девочки позаплакали

Краше их вулица девками…Не плачьте вы, девки, не плачьте вы, красны,

Краше их вулица девками…

Когда бог осудит, и вам это будет

Краше их вулица девками…

Не плачьте вы, девки, не плачьте вы, красны,

Краше их вулица девками…

Когда бог осудит, и вам это будет

Краше их вулица девками

Песня ровно лилась над розовыми водами Двины, плескаясь в белом чаровном сиянии, придавая тихому мирку еще больше сказочности. Как будто нашу технократичную эпоху современности макнули разом в былинную старину. Гости удивленно посматривали, но молчали, внимательно впитывая слова и музыку старинной поморской песни.

Вскоре к моему вящему удивлению к женщинам присоединилась Ирина. Её тонкого голоса как раз не хватало для полной гармонии. А я не знал, что моя девушка вдобавок поет русские песни. Хотя в этом времени это еще было возможно. Лет через двадцать нить окончательно оборвется и останется лишь убогий фолк-рок. Зато как с ним будут носиться всевозможные неоязычники!

Стало немного не по себе. Как будто по волнам памяти меня унесло далеко-далеко. Все дальнее стало неожиданно близким и выпуклым. А близкое еле заметно, расплывчатым. Я обернулся. Золотухин слушал женщин, раскрыв рот. Он и сам неплохо поет и сейчас ловил буквально каждое словечко. Было заметно, что Валерий очень хочет присоединиться. Но не знает слов. Высоцкий также подался вперед и всеми фибрами души впитывал кожей родное русское слово. Он даже как будто помолодел внешне. Или в этом был виноват тот «белый» призрачный свет, что льется лишь в это время белоночья?

Шукшин сидел в сторонке, обхватив голову руками. Он всю ночь балагурил, много разговаривал, а сейчас молча смотрел на реку, и его глаза подозрительно блестели. Всех проняло. Так эта незабываемая сцена и осталась навсегда в моей памяти. Миг между прошлым и будущим. Я был счастлив. Не от гордыни или неожиданного успеха. От осознания того, что помог нескольким, не последним в данной эпохе людям понять себя глубже. И оттого что моя любимая рядом, переживает вместе чудные моменты.

Из этой милой простоты и состоит наша жизнь.

— Спасибо, ребятки, за все.

Нескольких слов и крепкого рукопожатия хватило, чтобы понять все. Шукшин был тих, но глаза его горели. Он с хитрецой глянул на Высоцкого:

— Ну что, Володя, готов написать песни и поработать над сценарием?

— С преогромным удовольствием! И обязательно приеду сюда зимой с концертом. Мужики обещали показать настоящую подледную рыбалку. Сережа, береги свою красавицу. Она тебе богом дана. Ириш, нет слов. Твои песни чудесны. Попробую тебя пригласить в нашу студию. Нельзя зарывать талант в землю. Он общий, всечеловеческий.

— Постараюсь, Владимир Семенович.

— Всем счастливо!

Гостей до гостиницы вызвался довезти дядя Саша, а я завел старый «Москвич» и повез своих женщин по домам. Иришку сначала в Соломбалу завезу. Благо, совсем рядом, а в это время и очень быстро. Пустынные утренние улицы были омыты чистыми лучами солнца, блестели лужами от прошедших недавно поливальных машин. Безмятежность царила в душе. О будущем думать совсем не хотелось. Что там еще ждет меня?

Глава 17 Отступление четвертое. Пустоши

— Прохоров, у тебя почему связи с группой до сих пор нет?

— Помехи, Ерофей Павлович.

— Ваш объект фонит?

— Нет, повышенная магнитная активность в атмосфере. В ближайшее время обещают «окно».

— Вечно у вас…

— Может, тогда по телефону переговорить?

— Так где их лагерь и где ближайший телефон?

Полковник в форме сухопутных войск развел руками.

— Тогда ждем связь через космос.

Проф оторвался от панели управления и радостно крикнул:

— Есть контакт! Спутник висит над ними.

Начальнику Центра и оперативному дежурному было непривычно наблюдать на большом и ярком экране довольно четкое изображение их собеседников. Новейшая система спутниковой связи бурно развивалась, опережая их аналоги в других мирах лет на пятнадцать минимум.

— Объясните толком, что у вас там случилось? — тут же потребовал Хабаров.

Генерал-майор ГРУ откашлялся и глухим голосом сообщил:

— Смирнов нас не послушал и самостоятельно отправился к Объекту.

— Что значит самостоятельно? Кто ему разрешил?

— Да никто, Ерофей Павлович, ему не разрешал. Он сам себе начальник! Сами ему такую возможность дали, выведя из прямого подчинения.

На Экране появилась кудлатая голова начальника научной партии. В табели о рангах он также имел вес не меньше генерала.

— А вы чего?

— Мы были против и сообщили наверх. Но он же подчиняется только Самому. Как раз в этот момент и пропала вся связь. Смирнов собрал добровольцев и отправился к «Сфере» на бронированном вездеходе. Мы как раз закончили его экранирование.

— И?

Холодный голос Хабарова скрывал кипевшую в нем ярость.

«Как мальчишки, ей-богу!»

В разговор снова вступил генерал ГРУшник. Чеканно выговаривая слова, он доложил:

— Вездеход смог продвинуться за искусственный барьер и пройти до объекта почти пятьсот метров. Затем он остановился на пару минут, после машина вошла в реку и пройдя по ней метров сто, встала окончательно. Течением её снесло на противоположный берег. На вызовы по радио никто не отвечает, оптическими средствами мы людей не наблюдаем.

Все на некоторое время замолчали.

— Ваши предположения. Почему он пошел в воду?

Генерал-майор лишь пожал плечами.

— Мы можем только предполагать. Экранирование помогло отчасти. Первая остановка, видимо, была вызвана выходом из строя водителя.

Снова вмешался ученый:

— Мы считали, что на воде чужеродное воздействие «Сферы» частично поглощается. Наверное, Смирнов сам сел за руль и решил попытать счастья.

— Болван! — Хабаров был откровенно зол. — Кто его просил? Сколько людей ушло с генералом?

— Водителем был старший сержант сверхсрочной службы, и наблюдателем офицер из связистов.

— Доложите в штаб по всей форме. И пришлите фотографии и видео.

— Так точно.

— Отбой связи!

Хабаров сел за овальный стол и с мрачным предчувствием оглядел присутствующих. Ситуация была непростой. Давили сверху, возбудились комитетчики, проявляли подозрительный интерес американцы. Тайна «Сферы» могла дать утечку и тогда возникнет слишком много вопросов к Центру.

— Ярослав, получается, ты был прав. Объект чересчур активен. Но благодаря этому гиперактивному идиоту мы знаем, что экранирование работает. И вашего Студента по возможности доставить ближе с помощью подготовленной техники.

— Только вот спешить не надо.

— Ну сейчас никто и не заставит. Спасибо Смирнову хоть на этом. Я доложу наверх, что еще не время. А вы следите, чтобы с вашим подопечным ничего не случилось. А то он на катерах по реке раскатывает.

— И не один.

— Кстати, с кем там случился тот странный междусобойчик? — вопросительно глянул на Зайцева Проф.

— Вы будете смеяться, но с Сергеем на рыбалку ездили товарищи Шукшин, Высоцкий и Золотухин.

Хабаров покрутил головой.

— Это те самые?

— Именно они.

— Ну ваш Студент далеко пойдет. Как это у него получается? Он даже успел с Ильичом пообщаться.

— Генерация удачных смыслов.

— Дмитрий Иванович, вот я вас когда-нибудь стукну больно!

— А как это еще объяснить на пальцах? Не хотите так, могу формулами.

— Проф, — Зайцев сделал движение руками.

— Ну ладно. Вы же все знаете, что в жизни есть место счастливчикам. Но существуют и жуткие неудачники. Так вот, первые обладают неким свойством генерировать эту самую удачу.

— Проф, вы серьёзно?

— Серьезней не бывает, Ярослав.

Полковник покрутил головой и внезапно многое ему стало ясно.

Глава 18 Нервный август

Казалось бы, самое тяжело осталось позади. Юбилей прошел, конференция и куча неожиданных гостей, ежедневная суета и жуткая ответственность. Живи да радуйся! Но моя задница обязательно найдет себе приключений и проблем. Вместо того чтобы ехать в Заостровье я примкнул к немногим копошащимся в земле археологам, что копали около Гостиных Дворов. Эта самая старинная постройка в городе в юбилейном году, наконец-то, удостоилась чести в виде масштабных археологических раскопок. Вот где на самом деле пропадали наш главный археолог области Овсянников со товарищи.

Втихую выбили себе фонды, нашли сезонных рабочих и добыли разрешение. Последнее самое трудное, ведь раскопки проходят в центре Архангельска. Около Облисполкома, областного почтамта захватывая их территорию, а также участок бывшего Детского парка. Вот за него мне было стыдно и в двадцать первом веке. Позорище для всех ветвей властей иметь такой жалкий клочок земля для развлечения детишек. Здесь же к юбилею выделили огромный участок, в районе улицы Выучейского от Обводного канала до Новгородского и Розы Люксембург.

Первый кластер парка уже открылся, радуя горожан и их детей. На остальных пока ведутся работы. Так что бедные усталые деревяшки не простоят здесь еще 30 лет, а будут снесены вовремя, а люди получат современное жилье. Мне, вообще, показалось, что строительство в городе велось более интенсивно и безо всякого юбилея. Инерция былых свершений или дополнительные вливания именно в города РСФСР? Мне сложно понять, но могу сказать точно — если темпы строительства будут такие же, как были при моей детской памяти, лет через двадцать мы города не признаем.

И я точно знаю, что многие из «попаданцев» были не менее категоричны, чем я. В первую очередь стоит вкладываться в республики-доноры СССР. Позже они принесут намного больше. А их всего три — РСФСР, Белорусская и Казахская ССР. Да-да, даже Украина стоит где-то по нолям. Потому там и города строились благоустроенней и в целом было в советские годы сытней. «Все до сэбэ» — старая малоросская практика. Но зато Белоруссия кормила Северный флот и отчасти Ленинград, являлась сборочным цехом страны, а сейчас еще и Ай-Ти кластером. Во главе её бессменно стоял легендарный Машеров. Значит, все-таки гэбисты его в моей реальности убрали? Идти в Москву этот белорусский патриот не желал, а работал на своем месте.

Как ни странно, но более радикальные предложения также оказались отвергнуты правительством. Окраины стоило поддерживать и подтягивать до уровня центра. Империя на то и империя, пусть и советская. Партийные функционеры кривились при упоминании этого, по их мнению, бранного слова, но бить им было нечем. Так что вместо формального интернационализма нынче в ход пошла борьба с местечковым национализмом и провинциальной тухлостью. Именно они и сгубили Союз в большинстве миров. Мотивы и методы почти все попаданцы упоминали схожие. Я как-то попытал Евгена на эту щекотливую тему. В его мире вообще все кончилось межнациональной войной в девяносто третьем году. И лишь русское ополчение спасло РСФСР, заменив название на Русскую Республику. В его мире были запрещены все национальные республики и автономные края. Кто много возбухал, от того остались лишь камни.

Товарищей партийных руководителей в итоге перестановок заняли новой идеологией и к рулю потихоньку подбираются господа технократы. Спросите, а отчего я все это скопом на вас вывалил? Так выбил для себя любимого несколько дней для отдыха. Иринка умотала к бабушке под Каргополь, меня звала, но я вечно занят. В последнюю ночь, да и часть дня мы занимались лишь друг другом. И вот что интересно. Воспоминания из юности нас частенько подводят. Возможности даже молодых организмов далеко не беспредельны.

Зато в последующие дни я удобно устроился в библиотеке маминого техникума и прокачал там массу информации. Прием абитуриентов был закончен, здание пустовало. Лишь молоденькие учащиеся, зашедшие по своим делам, да не такие уж старые преподавательницы поглядывали на симпатичного, загорелого и атлетичного молодого человека, что заходил время от времени в буфет чем-нибудь перекусить. Ну сам себя не похвалишь. Но я невольно заметил, что мой уверенный облик производит на дам впечатление.

Мама с отцом умотали к мезенским родственникам. В кои веки у них отпуск вместе. Так что за мной присматривала тетя Зоя, заведующая столовой техникума. Она вдобавок снабжала меня котлетами и прочими вкусностями, так что дома я ничего и не готовил. Читал книги, расслаблялся и много думал. Мысли всякие дурные прогрессорские в голову полезли.

Раньше было некогда, но некоторые идеи подспудно лежали где-то в сусеках мозга. Но зато сейчас мне есть что заявить в Центре. Кстати, звонили на днях, что пора ехать на очередное обследование, заодно подбить бабки по моей бурной летней деятельности. Ну а я… Что я? Начну свой поход за все хорошее против плохого? Серега, тебя здесь проблем мало? Честно сказать, раньше бы плюнул. Но после того бункера и видения мне до сих пор не по себе. Сколько нам еще тут осталось? Можно ли спасти этот мир? Списала ли нас Вселенная вчистую?

Как вам вопросики?

— Здесь стояли торговые ряды и склады. Видишь, остался фундамент. Скорее всего его стены разобрали для других построек после разрухи, устроенной на севере императором Петром. Порт был практически уничтожен на полтора столетия. Царизм, самодурство!

Помощник Овсянникова Геннадий Гладышев был, как всегда обстоятелен. Мне нравится этот спокойный и въедливый парень. Хотя какой парень, уже к тридцати пяти подходит. Для данного времени вполне состоявшийся мужчина. Но я на некоторые вещи до сих пор смотрю со своего старопрежнего возраста. Особенно когда общаюсь с людьми взрослыми. Бывает забавно наблюдать как некоторые неудачники или пустые бюрократы начинают учить меня жизни. С такими у меня разговор короткий. Пусть обижаются на заносчивого юнца, но вот честно, не желаю тратить на них драгоценное время. И так впечатление создается, что оно утекает у меня между пальцев.

А с Геннадием, наоборот, необычайно интересно общаться. Образован, эрудирован и воспитан. Настоящий русский интеллигент! И на выставке он помог, как никто. Чувствуется взаимный интерес двух перспективных молодых ученых. Вот именно так по моему мнению и становятся профессионалами. В общении и желании прогрызть себе путь сквозь бумажные стены знаний.

— Много нашли?

— Да всякая мелочь. До вас нам далеко. Но меди откопали изрядно и разных эпох. Так что отделу нумизматики полно работы!

— Ну так вряд ли кто клады с золотом оставлял в таком видном месте.

— Ну еще не вечер. Тут и жилые здания располагались и ранние постройки Гостиных дворов. Где сейчас парк за Драмтеатром стояла первая крепость, откуда Архангельский город пошел. Там, где нынче улица Энгельса тек ручей или даже речка, рос лес и дальше по берегу строили жилые дома.

— Интересно. В парке копать будете?

Гладышев вздохнул:

— Нам бы пока хотя бы это осилить. За год точно все не раскопаем, а коммунальщики да хозяйственные службы Облисполкома уже всю плешь проели.

Я посмотрел на густую копну волос молодого ученого и ухмыльнулся.

— Так давите обком, археология нынче в фаворе.

Геннадий снова вздохнул:

— Вот честно, Сергей, такого пробивного таланта, как у тебя, нет в этой сфере больше ни у кого.

Я намек понял:

— Ладно, постараюсь что-нибудь для вас сделать.

— Будем премного благодарны. Скоро придется консервировать раскопки. Людей мало. Студентов на такие зарплаты не заманишь, историков вы забрали.

Я киваю. Но и то хлеб! А то городу столько лет, а научные исследования в историческом плане ведутся чуть ли не любительским порядком. Колоссальный макет "Старый Архангельск" за счет своего времени и финансов делал Зосима Петрович Калашников. Макет города выполнен в масштабе 1:100 и представляет панораму Набережной и Троицкого проспекта. Автор назвал его "Мой Архангельск" и преподнес в дар землякам в год 400-летия города. И хоть бы кто из властей помог!

— Я поговорю. Думаю, что следует по этому поводу осенью собрать областную конференцию. Обозначить, так сказать, дальнейшие перспективы.

Гладышев морщится. Он, как и большинство провинциальных ученых не мыслит так глобально.

— Надо ли?

— Надо, Федя, надо! Пусть Олег Владимирович подготовит тезисы. Пригласим людей из комитета культуры и областного комитета партии. Может, кого из Москвы. Подведем итоги, попросим малёхо денежков.

Геннадий улыбается.

— Не дай бог, Сергей, вы к нам после учебы придете в руководители. Замучаете ведь всех.

— Ну до руководства мне еще далеко! Сначала надо закончить учебу, потом аспирантуру.

— Годы быстро пролетят и не заметишь. С аспирантурой у тебя еще будет выбор, многие захотят заполучить себе перспективного ученого. Да еще и со связями. Можешь уже начинать готовиться к кандидатской. Но главное, что далеко не все ученые хорошие администраторы. У тебя получается рулить. В армии сержантом был?

— Ага.

В голове всплывает образ далеких гор и застава. Странная это штука — память чужого пусть и родного человека. Становится грустно. Лучше бы мы оба в этой реальности встретились. Хотя как бы там сложилось, неизвестно.

— Чего тут торчать! — тащит меня за рукав Гладышев. — Пошли в музей, посмотришь наши находки.

— Давай.

На улице прохладно, так что от рюмки горячего чая не откажусь, о чем сразу намекаю ученому. Потом запоздало понимаю, что материальное положение стандартногонаучного работника таково, что на коньяк денег обычно не остается. Наверное, лишь люди, работающие в закрытых ящиках на оборону страны, могли зарабатывать в Советском Союзе достаточно. Справедливо ли это? Не знаю. Вряд ли. Но как накормить всех тремя хлебами также никто не ведает.

— Много меди. Видать, во все времена люди мелочь роняли. Вот остатки гвоздей, все кованые.

— Разве железо тогда не берегли?

— Так ломать не строить! Люди уезжали, продавали, или жилье было служебным. Но этого добра, как и разнообразных костей хватает.

— Кого ели наши предки?

— В основном крупнорогатый скот, хотя попадаются и олешки.

— Эти-то откуда?

— Ненцы зимой привозили. Ты не видел разве фотографии с ними начала двадцатого года?

— Вроде припоминаю.

— Мезенским трактом в основном шли. Сейчас он позабыт, позаброшен. Вот глянь, у меня есть его карта.

— Изучаешь?

— Пытаюсь помаленьку. Хочу диссертацию защитить.

— Ну, бог в помощь!

Мы сидим в небольшом кабинете, сводчатое окно выходит на набережную. Отличный вид открывается! Пожалуй, в собственном будущем кабинете от такого бы не отказался. На улице мелкий дождь, а у нас горячий чай и «домашняя наливка», по сути, тот же самогон, настоянный на ягодах. Зря я думал плохо о научных работниках. Геннадий вводит меня в собственные планы и перспективы развития музея. Оказывается, им на пятилетку выделили неплохие деньги на капитальный ремонт Гостинки и реставрацию еще нескольких исторических зданий. Получается, что Городская усадьба Плотниковой и особняк на набережной, где располагалась таможня, будут отреставрированы на двадцать лет раньше?

Можно гордиться собой. Ведь именно я подтолкнул этот камень, давно готовый сорваться с места. А там покатилось так, что не остановишь. И главное — с толком и расстановкой. Наши открытия не только по Союзу, но по всему миру прокатились. Так что ждите следующим годом десант не менее именитых гостей. И как эти музейщики своей прибыли не понимают? Им точно нужен хороший администратор! Надо бы об этом Маргариту попытать, а то она, как свалила после конференции, так я её и не видел. И квартиру некстати у нас отняли. Я и Иришка уже привыкли к некоторому комфорту. Жилье — это больной вопрос. И его надо бы как-нибудь закрыть.

— Так-так, чай, значится… — Овсянников принюхался и нехорошим взглядом окинул Геннадия, — …пьете.

— Да мы так, — Гладышев резко подтянулся, — погода…понимаете!

— Ага, погода, дождь, настроение. Ты молодые кадры мне не спаивай!

Я решил быстро увести тему в сторону. Гостеприимного хозяина подводить не хотелось.

— Я все по тому вопросу, Олег Владимирович, на месте южной башне, что была сломана в девятнадцатом веке. Ничего там не обнаружено?

— Не пудри мне мозги, Караджич! Нет там никакого подземного хода и, соответственно, клада. Не знаю, что там тебе тот дед заявил, но подземелье в нашей почве — это сказки.

— Так я что, я ничего! Значит, в той газете враки или дед что-то напутал.

— Вы, о чем? — недоуменно воззрился на нас Гладышев.

— Да вот Сергей пристал с каким-то подземным ходом. Вроде как некий дед ему рассказал, что в Гражданскую, когда Архангельск оккупировали интервенты, в одной из газет написали, что англичане нашли под Гостиным некий ход и даже обнаружили клад. Но их срочно перебросили на фронт, и находка осталась внутри.

На меня тут же уставились умные глаза Геннадия:

— А доказательства у деда есть?

— Откуда? И память уже не та.

— Газеты с той поры не сохранились. Во всяком случае не у нас.

Я сразу понял на что намекает главный археолог. Если контрреволюционные листы где-то и остались, то в КГБ. А те с учеными точно не поделятся. Ну если только по приказу. Но заметку в памяти я себе поставил.

— А ты, друг ситный, — Овсянников внезапно воззрился на меня, — никак в Заостровье лыжи навострил?

— Так со всеми этими делами…

— Нет уж. Там есть кому в грязи копаться. Сезон все равно заканчивается. Вон как дожди полили и синоптики лучше погоду не обещают. Так что раскопки покамест заканчиваются. И нам пора приводить в порядок ваши находки. Я уже договорился с Валерием Степановичем. Так что ты на неделю поступаешь в наше распоряжение. Помогать описывать уже найденное. А то накопали столько всего, а кто бумажной работой заниматься будет? У меня кадров лишних нет. Институт отморозился. Типа все студенты разъехались. Ну и уж раз ты всю бучу начал, то тебе и доводить.

«Здрасьте! Это еще что за новости!»

— Олег Владимирович, но позвольте…

— Возражений не принимается! Понимаю, что ты привык к более молодежному обществу, Дружки, девушки, портвейн. Но придется вкусить и чёрствого хлебушка. Так что заканчивайте ваши …хм, чаепития и завтра на неделю ты наш раб на галерах.

Да уж, месть археолога поистине была жестока! Гладышев злорадно улыбается. Ну-ну, я к тебе еще чай пить приду не раз. Так что запасы наливочки точно уменьшатся.

Но нет худа без добра. Побуду в городе, потусуюсь с корешами. Может, с ними куда и выберусь, почитаю, телик, в конце концов, посмотрю. Вечерний обзвон друзей, однако, озадачил. Паша работает, дома бывает редко, а у Кеши никто не отвечал. Ладно, завтра с конторы всем позвоню. Наши новоявленные студенты вряд ли куда далеко уехали.

Первый день работы в музее принес первые сюрпризы. Трудиться в холодном подвале нас поставили со Светланой Владимировной. Да с той самой. Я её с зимы не видел. И мне показалось, что она здорово похорошела. Немного потрепавшись о том и сем, мы дружно занялись работой. Доставали ящики с находками, сверяли бирки и делали записи в толстенные гроссбухи. Временами приходилось бежать за специалистами, а то и за самим Овсянниковым. Некоторые предметы так и остались неузнанными. Боюсь, что в таком неразгаданном виде они и пропадут для науки. Надо будет сделать себе галочку на будущее и переслать фотографии в Москву с Якушевым. Если попадется, что интересное, то он найдет там специалистов.

Светлана рассказала, что весной развелась и сошлась с вдовцом. Рукастый, мастер на заводе. Не пьет и не курит. Хобби — собирать мебель. Живет сейчас с ним в частном доме. Видимо, и на постельном фронте у них все нормально. Вон как расцвела мадам! О чем я тут же чем не преминул брякнуть. Вот сколько лет человеку, но все равно дурак старый!

Светлана Владимировна после этого замкнулась, и мы дальше разговаривали только по делу. А их хватало. Пока я таскал ящики туда-сюда, открывал и законопачивал обратно, женщина копалась в архивах и записях, чтобы точнее описать предметы. Самые ценные украшения упаковывались наособицу, описывались подробней и отдельно фотографировались. Ну тут уже я был на коне. У музея имелся лишь старенький Киев-4. Позорище, конечно. Но зато есть целый световой стенд. На нем висели таблицы выдержки и диафрагмы, так что для меня проблемы фотографировать что-либо не составило. А Светлана была благодарна за то, что не пришлось бегать за специалистами и уговаривать снимать нужные предметы. Правда, все равно меня игнорила.

Нет все-таки сложно работать с женщинами, с которыми были отношения.

Глава 19 Где наша не пропадала!

Через пару дней, наконец, удалось выцепить корешей на небольшой променад. Паша трудился в АПАПе, отец устроил его туда на лето, а Кеша вкалывал санитаром на Скорой помощи. Постигал, так сказать, все тяготы и премудрости медицинской службы. Ну это еще ничего, следующим летом у студента мединститута намечались военные сборы. Так что нам было, о чем с ним потолковать. Но сначала мы дружной троицей посетили кинотеатр «Русь». Все были свободными, без прицепов. Иннокентий с подругами по старой жизни как-то разошелся, моя у бабушки стоит в заманчивой позе на огороде, Паше с женским полом всегда как-то не везло.

Наши начали на удивление снимать крепкие боевики, да еще на фоне природы Африки. Впечатляет! Никакого сравнения с той убогостью, что выдавали в мои восьмидесятые. Потому вышли мы на улицу малость припечатанные только что просмотренным. Да и я давненько не видал ничего подобного на широком экране. Интересно, не был ли режиссер из «моего племени» или кто-то ему подсказал? Как бы то ни было, но фильм явно делал кассу.

Так, обмениваясь мнениями о кинокартине, мы прошлись туда-сюда по улице Тимме, разделяющей основной Привокзальный микрорайон с прилегающими. Деревья на ней еще не выросли, так что широкая современная улица, окруженная многоэтажками, кажется немного пустынной. Вставал извечный вопрос — что делать дальше? Время еще детское, все знакомые по прошлому злачные заведения находятся в центре. Бич спальных районов советской эпохи. Небольшое количество магазинов из разряда «неподалеку», ограниченное наличие точек раздачи бытовых услуг и полное отсутствие кафе и прочих местонахождений в плане массовых посиделок.

Нам еще повезло в области кино. В детстве в этом большом районе была возможность смотреть мультики в доме культуры ВОГ, общества глухонемых. Туда порой набивались полные залы окрестной ребятни. Затем возвели неподалеку основательный Дворец Строителей с огромным залом и занятным репертуаром. Там шли как относительно новые, так и старые, но популярные ленты. Можно было увидеть иностранные мультфильмы, хиты прошлых лет, а также кино, убранное из первых категорий проката. Самое странное, что оно зачастую было интересней. Телевизор нас особо не баловал, потому кино мы смотрели регулярно.

Ну а потом построили огромный кинокомплекс с двумя залами и широким экраном «Русь». Буфет, большущее фойе, игровые автоматы. Эх, и куда это все потом подевалось? Ну не будем о грустном. У нас на данный момент имеется несколько возможностей. Купить бормотухи, как делают все нормальные пацаны, и загаситься где-нибудь во дворах. Рядом еще полно деревяшек и детских садиков. Второй вариант — пилить в центр или…выбрать нечто неординарное.

— Давай за мной, пацаны! — взял на себя функцию лихого гусара Иннокентий.

Он уверен, знает куда идти, ну а нам с Пашей больше всех, что ли надо? Мы обходим гостиницу «Беломорскую» и заходим в пристройку с правой стороны по лестнице наверх.

«Интересно, вроде никогда здесь не был!»

Около двери тусят две неприметных личности. Кеша с ними здоровается как со старыми приятелями, одного из них я знаю. Вечно тусит у «Балатона». И кажется, я все-таки припоминаю это место. В той жизни полгода здесь протусил с Борюсиком до армии. И тогда в этом баре тусовалась фарца и подобная ей публика. Было временами весело, но дороговато.

Спускаемся вниз, гардероб закрыт, так как лето. Небольшой полутемный зал встретил негромкой и, конечно же, в обязательном порядке зарубежной музыкой. Это в нормальном заведении в обязательном порядке. Отечественные ВИА и певцов типа Антонова пусть в ресторанах лабухи исполняют. Приличная публика такой изврат не поймет!

Осматриваемся. А неплохо! У нас в Архангельск и до капиталистической реформации подобного рода заведения выгодно отличались дизайном и обстановкой от таких же в иных провинциальных городах. То ли более высокий культурный уровень, то ли близость порта сказывалось. Но факт в том, что и в будущем такой бар не выбивался бы из общепринятого стиля. Может быть, у олдов даже пользовался бы повышенным спросом.

Мы выбрали стол у стенки, и к нам тут же неспешно подошел официант. Молодой парень, стильно одетый в светлой рубашке с бабочкой. Нет, это не был привычный нам по кабакам халдей. Те или оказывались потасканными и усталыми людьми, случайно оказавшимся на рабочем месте официанта. Или корчили из себя небожителей, снизошедших до обычного посетителя, рубя бабло на всем, что можно.

Я успел заметить в этом мире и тех и других. Все зависело от уровня ресторана и самого клиента. Ну и желания заработать денег. А этот подошел вроде и неспешно, но никакого взгляда сверху вниз или неискреннего заискивания. Как будто заметил старых приятелей и оказывает им дорогостоящую услугу. Признак пафосного заведения.

— Что будем, парни?

Мы не стали выделываться и тут же включились в разговор. Атмосфера способствовала эдакому панибратству.

— Ну что, пацаны, сначала кофе закажем? Пока он еще сварится?

— Чего там его готовить-то? — удивился Паша.

Он не был любителем транжирить деньги. Его многодетная семья не отличалась особым достатком, но, видимо, именно сейчас недавно полученная зарплата жгла Павлу карман. Да и правильно! Когда еще зажигать, как не в молодости? Потом вечно будет не хватать денег на семью или нехорошие увлечения.

— Паш, тут варят чудесный кофе по-турецки. Ты его обязательно оценишь.

Официант улыбнулся и пояснил:

— Кофе по-турецки, молодой человек, делается в турках на песке, оттого его процесс не такой быстрый. Но если пожелаете, то можем сварить его в кофемашине.

— Нет уж, давайте этот, — тут же согласился Павел, оценив возможность попробовать нечто для него необычное.

Я тут же отметился дружеской подколкой:

— Смотри, как ожил! Может, еще кофе по-ирландски захочешь?

— Это как?

Кеша укоризненно покачал головой:

— Кофе с виски. Не знал, что Серый у нас такой эксперт по бухлу. Смотри, парня мне не испорти!

— Ну так с иностранцами пообщаешься и не то узнаешь. Но, Паш, вискарь тебе точно не понравится. Самогон самогоном. Особенно бурбон из кукурузы.

Пашу под насмешливым взглядом Кеши перекосило. Официант терпеливо выжидал от нас заказа, но уже посматривал в сторону бара, потому более опытный Иннокентий взял управление кораблем загула в собственные руки:

— Значится так — три кофе, три коктейля. Что сейчас модно?

— «Малибу».

— Гоните его! Бутеры с мясом поприличней. Корейка там или буженина. «Слынчев бряг» еще есть?

— Имеется, — официант быстро записывал. — Что из горячего?

— Колбаски с зеленым горошком и пюре. Пока все.

— Коктейли принесу сразу, — объявил официант и исчез из нашего поля зрения.

Я иронично глянул на Кешу:

— Не слишком кучеряво зарядили?

— Гуляем! А когда еще увидимся, братцы? С сентября все начнут усиленно грызть гранит науки. Я буду и дальше подрабатывать, Паша тоже. Лбам под двадцать два годика, пора самим вставать на крыло. Ты вечно занят своей наукой и девахами. Даже не знаю, чем больше. Хорошо, если седьмого ноября пересечемся.

— А как же мой день рождения! — тут же возмутился Павел.

— Извини, брат. К тебе обязательно! Готовь посуду.

— Хрусталя выставлю!

— Заметано!

Нам принесли замысловатые на вид коктейли. В них точно было нечто тропическое и мартини в придачу. Откуда, интересно такие выверты в нашем провинциальном городишке? Или я чего-то не помню? Хотя если пожелать, то в Архангельске можно много чего достать. Даже в моем мире импортными сигаретами, самой современной музыкой и шмотками в городе никого не удивишь. Приходило в порт очередное судно, заживем. Если у лабусов убрать спонсирование за счет русских территорий и незаконные привилегии, то деревня деревней.

— Неплохо! — Паша моментом высосал «Малибу» и блаженствовал от необычного вкуса.

— Еще? — глянул провокационно из-за своего стакана Кеша. Павел почуял подколку, но пока многозначительно помалкивал. Во времена сурового детства от этой крепкой детины запросто можно было получить тумака.

— Было бы неплохо.

— Два двадцать стаканчик!

Хорошо, что Паша уже все выпил, так бы поперхнулся. По его мнению, потратить на такой легкомысленный напиток сумму, эквивалентную цене бутылки дешевого вина, было чем-то запредельным. Он осторожно отодвинул от себя пустой стакан. В этот момент нам принесли кофе и бутерброды с карбонадом. И то и другое оказалось очень вкусным. Ну подобный кофе я и в Турциях в будущем пил, но здешнее все равно понравилось. Больше удивил мягкий и невероятно вкусный хлеб для булочек. Сами, что ли пекут? Мясо также было местным. После открытия огромного мясокомбината горожан регулярно баловали различными вкусностями. Только успевай деньги зарабатывать. Не будете же вы каждый день деликатесами питаться? Так что недавний «дефицит» резко перестал им быть. Мне, вообще, иногда кажется, что создание очередного дефицитного продукта вещь скорее психологическая. Достаточно вспомнить очереди за новым айфоном.

— Хорошо сидим, братцы!

Нам принесли болгарский бренди. Название красивое, а по мне вкус так себе. Но под горячее ничего, зайдет только в путь. Бар мне нравился все больше и больше. Народ понемногу подходил, заполняя помещение. И это в будний день! Что тут тогда творится в выходные? Наверняка бармен и официант держат места «для своих» за денежку малу. Скорее всего, неплохо поднимают лавэ. Сюда еще попади работать! Вот так капиталистическая смазка заставляла трудиться ржавые социалистические шестеренки. Успешные и деловые товарищи с размахом использовали общегосударственную собственность себе во благо. Кто не борзел и законы блюл, тот и жил неплохо. А жил неплохо, потому что, как ни странно, работал людям во благо, создавая предложение в дефицитном секторе экономике. Ничего необычного и экстраординарного.

Мы вмазали по одной, стало разом хорошо.

— Давайте, парни, коньяк я оплачу?

— С чего бы это? — уставился на меня Кеша. Ему сегодня обидно, что не он спонсор посиделок. Ну так, друг, пришлось выбирать между будущим и прошлым. Вся эта фарцовочная мишура временна и обречена на скорый провал. Эрзац красивой и совсем чужой жизни. Мне откровенно жалко тех парней, что пытаются ввести у нас чужеродный образ существования. Один хрен не приживется. Но судьбу ты себе испортишь.

И не сказать, чтобы у меня в кармане лежала такая уж толстая пачка денег. Но хотелось сделать приятное друзьям. Деньги я в Москве еще вытрясу. Представительские, ха-ха! А пацанам не нужно свои кровные, тяжким трудом заработанные тратить.

— Мне тут премию дали хорошую. Надо обязательно прогулять, чтобы в следующий раз успех не потерять.

— А что на это скажет твоя благоверная?

Парни с интересом воззрились на меня. Вот не верили они тому факту, что такой шикарный парень будет волочиться лишь за одной пусть и красивой девчонкой. В нас еще вовсю бурлили гормоны и предчувствие неведомого счастья. Как и желание ронять животворное семя везде, где получится. Так уж мы устроены мужчины.

— Она сейчас в интересной сексуальной позиции на огороде у бабушки находится.

Парни заржали, оценив сальную шуточку.

— Знаем мы эту позицию. Очень даже удачная для ночной гимнастики.

— Кто у нас тут нахальный такой про запретные темы без разрешения перетирает?

Манерный женский голосок был мне как будто знаком. Кеша присвистнул, а Паша неожиданно весь разом расцвел. Я же обернулся и замер в удивлении:

— Какие люди в Голливуде!

Глава 20 Окно в чужое прошлое

Девчонки были при полном параде, то есть шли целенаправленно сюда или в подобное место отдохнуть и чисто конкретно погулять. Платья, макияж, украшения. Типичный боевой раскрас восьмидесятых, начесы, глубокий «смоки айс» на лицах. Я их узнал, хотя именно я не был с ними знаком лично. Эта девичья троица училась в нашей школе в параллельном «А» классе.

Услужливая послепамять Сергея моментально подсказала, что знакомы мы все оказались на почве участия в клубе самодеятельной песни. Да-да, все мы пытались бренчать под гитару и что-то даже там напевать. Но, в общем-то, это больше был незатейливый способ познакомиться с противоположным полом вне школы.

Я никогда вам не рассказывал, что советская школа априори асексуальна. Одинаковая форма, особенно у девушек, входящих в самый сок, заурядность окружающей обстановки нисколечко не способствовала развитию именно в этой сфере человеческих взаимоотношений. Зачастую ты по-настоящему жил вне школы в других коллективах. В той жизни у меня так дело и складывалось. Секция и не смейтесь — КСП. Я настоящий также отдал должное трем аккордам, правда, позже забросил все, как и гитару.

Первым засуетился живчиком Павел:

— Девчонки, какими судьбами? К нам присядете? Мы тут неплохо отдыхаем!

— Почему бы и нет?

Разбитная барышня в узком, облегающем фигуру платье и модным зачесом на голове тут же подвинула к себе стул, остальные два моментально нашел Паша и тут же кликнул официанта. Я с некоторым недоумением вытаращился на кореша, никогда особенно незамеченного в донжуанстве. С чего бы это он так засуетился?

— Девчата, что будете?

— А вы что пьете? — вторая из подошедших девчонок невысокая, но фигуристая шатенка успела оглядеть наш стол и деловито хмыкнуть. — Кучеряво сидите! Сразу скажу — мы есть не будем. Но от коктейля не откажемся.

— Танька, на фига мешать? — Лариса была категорична или более опытна с выпивкой. — Берем бутылку вермута Паннония и сока к нему.

— Понял, — Павел отошел к официанту, а на меня уставилась севшая на соседний стул яркая блондинка.

— Что, Сережа, загордился, не узнаешь старую подругу?

А она эффектна! Платье самое модное, спортивный стиль длинноногой и стройной блондинке очень даже идет. Длину и изящность ног можно наглядно наблюдать во всей красе из-под короткой юбки. Перевожу глаза выше. А бюст также достаточно приятен, размер не меньше второго, лицо того острого профиля, так характерного для полячек. Довольно смазливое, надо признаться личико. Да и все остальное по высшему разряду. Голубые глаза с интересом оценивают меня. Заметно, что я ей нравлюсь.

— Анечка? А ты здорово похорошела. Такая вся няшная!

Блондинка улыбнулась, показав свои жемчужные зубки.

— Ого, а наш тихоня научился говорить дамам комплименты.

Кеша ехидно заметил:

— Ну он уже далеко не такой тихоня. Гроза институтских девчонок!

— Вот даже как!

Анна Саморохина была из тех девочек, которых называют обычно «Королевами школы». Не знаю, в пажах у нее не ходил, да и, вообще, я настоящий с девчонками в школе особо не общался. То ли созревал долго, то ли эти юные создания не казались мне такими женственными в ужасных советских школьных платьицах. Позже, я как-то излишне резко догнал упущенное. Из армии писал то ли пятерым, то ли шестерым чохом. Эх, милая Олечка, что же не дождалась меня со службы? До сих пор её помню. Первая любовь.

Аня смерила меня внимательным взглядом и царственным кивком изящной головки поблагодарила Пашу за налитый бокал вина. Но наш друг все время поедал глазами шатенку. Самая разбитная одновременно и, на мой взгляд, здорово потасканная Лариса осталась не у дел. Кеша откровенно её игнорил, взяв бутылку бренди и предложив:

— Ну что, пацаны, тогда и мы вздрогнем.

Я поднял палец вверх, а Павел внезапно задумался.

— Мне парни крепкого ведь нельзя.

— Ну так сейчас закажем сок, смешаешь по вкусу.

— Лады!

Вместе с соком заказали девчонкам сладкое. Гулять так гулять! Выпили, перекусили. Посмотрели друг на друга. Со школы ведь пяток лет прошел. Мы взрослеем и меняемся. И не всегда в лучшую сторону. Я в прошлой жизни, кстати, не понимал этого стремления увидеться с почти посторонними мне людьми. Ну, сидели несколько лет вместе за партами. И что? Я кому-то потом про гроб жизни должен?

Аня, ловко откусывая от пирожного, притворно вздохнула. Вот лиса, то и дело бросает в мою сторону томные взгляды. Что-то задумала или я зацепил её изменившимся обликом? Девушка кокетливо вздыхает:

— Столько сладкого и как вкусно!

— Аня, ты таким образом напрашиваешься на комплименты? Так тебе лишние килограммы точно не грозят. Совсем иная конституция. Так что кушай себе на здоровье, золотце мое, будешь лишь глаже и приятней на ощупь.

— Вот ты какой стал?!

— Какой?

Я приблизился к ней в упор, нарочито нагло заглядывая в разрез блузки. Да, там было на что посмотреть. Может, величина и не самая большая, но формы очень удачные. Идеальные полушария! Аня недовольно изогнула брови и резко отодвинулась.

— И на редкость нахальный. Раньше за тобой этого не замечалось!

Кеша обидно загоготал. Видать, его забавляла общая картинка. Он уже догадался, что я буду изгаляться над бывшей «Королевой школы». Да я, собственно, и не собирался. Так как-то само получилось. Больно уж эта красивая блондинка высокого о себе мнения. Все мужики перед ней на колени должны падать? Надо бы поставить её на место.

— Так ведь жизнь идет, Анечка. Мы мужаем, вы э… — я сделал вид, что замялся.

— Ну, смелее, смелее, поручик!

Саморохина никак решила поддержать намечающуюся игру. Она привыкла всегда сама контролировать подобные сцены, оставляя парней в дураках. Но, милая, не в этот раз.

— Обабиваетесь.

Танька не удержалась и прыснула, а Лариса откровенно скривилась. Я уже заметил, что пила она больше всех. Преследуют бедолагу жизненные неудачи? Честно сказать, спустя годы понимаешь, что в школе все было проще. Уроки, расписание, за тебя все решают учителя и родители. Подростковый бунт не в счёт. Это лишь попытка показать свой норов. Чаще всего он ни к чему ни приводит. А вот взрослая жизнь оказывается совсем не такой, какой её представляли в отрочестве.

Многие так и не смогли благополучно в ней устроиться или выдержать натиск первых невзгод. Ведь судьба полосата по своей природе — светлое чередуется с темный или серым. Парням в этом плане одновременно проще и тяжелей. Они проходят горнило армии, где слабаки выбиваются на счет раз -два — три. Бесчеловечно, жестоко, но таковы реалии. Жаль лишь зачастую бездарно потерянного времени. Сколько бы ни вспоминали мужики потом эти два года, ни пыжились, но юность у нас одна. И если уж человеку нечего вспомнить, кроме тех идиотских армейских будней, то что за несчастная жизнь у него была потом? Как он умудрился просрать свою судьбу?

Анечка так и не нашлась чем ответить на мой нахальный выпад и сейчас делала вид, что с наслаждением дегустирует пирожное. Я тоже решил доесть колбаски. Больно уж они тут вкусные были. Чего пропадать добру? За все ведь уплачено! Этот бар нравится мне все больше. Лучше, наверное, только в Малых Карелах, пригородном гостиничном комплексе около музея русского деревянного зодчества. Насколько помню, довольно модное место для тусовки там было.

Паша не отставал от новоявленной или старопрежней подружки, они о чем-то оживленно шептались. Глаза у обоих блестели. Эгей! У нас намечается новый роман? Парень за лето здорово похудел и стал как-то импозантней. А уж стати ему было не занимать. Наконец, Павел отвлекся от разговора и весело подначил меня:

— Серый, жги!

Его поддержала Танка:

— Что еще умного скажешь? Мы все в нетерпении.

Ну раз просят… После третьей рюмки «Остапа» понесло.

— Дорогая Анечка, просто вы, девчонки, несколько переоцениваете собственную значимость для нас. Мы же уже не прыщавые юнцы какие-нибудь, вашего брата, то есть сестры везде хоть отбавляй. Вон Кешка не даст соврать! Снять можно в любом заведении. А в институтах прямо на шею вешаются. Зато с парнями все как раз наоборот. Дфисцит!

Я пародировал известного предвозвестника Камеди-клаб Аркадия Райкина. Танька заливисто засмеялась. Какая легкая девчонка, пусть и недалекая! Зато не будет мозг выедать в час по чайной ложке. Паша, бери её в жены!

Видимо, последние слова я все-таки сказал вслух. Павел живо обернулся ко мне и как-то задумался. Татьяна перестала смеяться, испуганно взглянув на него. Видимо, такой вариант она еще не рассматривала.Как ни странно, но меня поддержала Анна.

— Танька, не теряйся. Бери этого ушастого. Смотри, как он похорошел! Этакий олух все деньги в семью приносить будет. Ты же мечтала о семейном счастье?

Паша пошел пунцовыми пятнами. А мне отчего-то стало радостно на душе. Он же должен был умереть в том мире, а здесь успеет пожить и хлебнуть полной ложкой семейного счастья. А вдруг и Татьяна в этот раз выиграет приз. А что, у Павла профессия перспективная, характер нордический. Он точно будет в отличие от меня примерным семьянином.

Почему, спросите, в отличие от меня? Да потому что я продолжаю нагло раздевать Аню глазами и уже пошел дальше — представляю её ноги у себя на плечах. Мдя, Сергей, разве так можно? Не успел с одной девушкой расстаться, как метишь на её место в постели другую.

— Всю раздел?

И снова наши лица рядом. Саморохина смотрит мне прямо в глаза. Ехидство заместилось в них чем-то иным. А девочка-то поплыла. Я ведь в её памяти так и остался неуклюжим юнцом, она, считай, заново меня оценивает. Крепкий симпатичный мужчина, который и её рассматривает прежде всего, как женщину. Партнера для взрослых забав. Это вам уже не детство в жопе. Поддерживаю нашу «игру»:

— И не только.

— Вот даже так? И как я в твоих влажных фантазиях?

— Ослепительная и горячая! И почему только в фантазиях? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

— Ничего себе у тебя, Сереженька, самомнение! — в глазах Анечки заплясали бесинки. Та еще стерва. — Как будто перед тобой барышни, так и падают.

— Если захочу, то упадут!

Видимо, ей не пришелся по вкусу мой плотоядный, буквально пожирающий её тело взгляд. Бесинки резко сменились льдинками. Не привыкла барышня к подобному. Жестикулирую Кеше — «Наливай!»

Саморохина неожиданно дергается. Видать, мое отношение задело глубже, чем я считал:

— И что, думаешь, и я вот так просто упаду с тобой в койку?

— Просто так нет.

Смотрю ей в глаза и тут же перевожу взгляд ниже. Черт, до чего же привлекательны её титечки. Похоже, что Проф меня не излечил окончательно. Гормоны так и шибают в голову. Ничего с собой поделать не могу. Хочу её до безумия.

«Как она дышит!»

Злится, хорохорится, но заинтригована. Я же внаглую играю в повернутого мачо, не имеющего никаких ограничений. И это Анну здорово напрягает. Ну что ж, дорогая. Время школьных невинностей давно прошло. Хотя сволочь я все-таки. Ведь на самом деле за плечами опыт десятилетий. Просто в возрасте уже обычно лень применять набранные навыки. А здесь все так тесно сплелось. Пришлось малость сбавить обороты и оглядеться.

В баре заметно прибавилось народу, стало шумней, Кеша куда-то незаметно смылся. Девушка перевела дух, взяла бокал в руку и сделал глоток, потом обронила:

— Ну и редкостным нахалом ты стал, Караджич!

— Наглость — второе счастье, Анечка. Но гарантирую, что тебе понравится. Ты девушка горячая, и я кое-что умею. И это у меня с собой всегда имеется.

Достаю демонстративно из кармана упаковку с импортным «изделием».

— Эй, Казанова, ничего, что и мы здесь сидим?

Лариса недовольна моим невниманием к собственной персоне. А ведь Сереге именно она нравилась. И куда только делась та девочка-припевочка? Да и Татьяна посматривает в мою сторону как-то косо. Пожалуй, пора сбавить обороты. Но не могу удержаться от подколки:

— Ну нет, так нет, Анечка. Вон Лариска ломаться недолго будет.

Лариса фыркает, но судя по взгляду Саморохиной я недалеко от правды. Назревает скандал. Все-таки я палку перегнул.

Ситуацию неожиданно спасает подошедший официант.

— Там не вашего кореша метелить собираются?

— Где?

В таких делах Паша соображает быстрее. Официант указывает в сторону туалета. Ох эти советские туалеты! Хотя и в будущем не везде в них благоухало, особенно в злачных заведениях. Внутри помещения картина маслом — три темных личности, Кеша с разбитым носом и облако табачного дыма. В самом баре курить нельзя.

— Вы чего на пацана наехали? Совсем берега попутали?

Паша смотрится внушительно даже похудевшим. Обычно он у нас решал проблемы на базаре. Кеша вытирает кровь носовым платком и гнусавит:

— Парни, сам разберусь.

— А вот уж хрен!

Я пока не вмешиваюсь. Фарцу, что тусит у Балатона, признал сразу. Второй по виду типичная шестерка. А вот третий, здоровый парень в кожанке представляет интерес. Помню я его. Загребли с той бандой, что в этом районе верховодила. Вышел или тогда схоронился? Придется все-таки брать дело в свои руки. Драка ничего не решит, хотя я к ней готов. Тут вопрос более серьезный.

— Проблема в чем?

Фарца гнусно улыбается, меня он также признал и считает ровней:

— Тебе какое дело, мальчуган? Должен он нам.

— Кеш, это так?

— Гонит, гнида.

Шпане наш разговор не нравится. Главный в кожанке рявкает:

— Кислый заглохни!

Я поворачиваюсь к нему и киваю в сторону двери:

— Перетрем, Чалый?

Здоровяк дергается, но масть держит. Мы выходим на крыльцо и спускаемся вниз. Я его не боюсь, но все равно стою немого боком, «в позиции». В случае внезапного удара проще уйти от него. Знакомство с морпехами получилось полезным. В их арсенале было немало простых, но весьма эффективных приемчиков.

Разговор же сразу беру в свои руки, нечего тут командовать всяческой шпане.

— Чего надо, Чалый?

— Откуда мое погоняло знаешь?

— Не много масти на себя берешь? Ты же обычная подзаборная шпана. Не дёргайся, а то потом проблем не огребешь. Подполковника Соколова знаешь?

Парень тут же темнеет лицом и злобно роняет:

— Вот откуда мне твоя рожа показалась знакомой, легавый.

— Я не мент. Но тебя предупредил. Дернешься, я тебя закопаю.

— Твой кореш денег должен. А долг священен!

— Вот ты жадный, Чалый.

— Не тебе судить, фрайер.

— Он давно завязал.

— Процент накапал.

Вот тут я не выдержал и вскипел. Сволочь уголовная! В ростовщика решил поиграть? Я резко придвинулся к Чалому, тот даже от неожиданности уронил зажигалку. Не ожидал подобной прыти?

— Не охренел часом, шелупонь подзаборная? Еще раз такое увижу, сам тебя прикопаю. А меня Соколов отмажет.

Парень побледнел:

— Ладно-ладно, не кипешуй! Это Кислый нас напряг, ему долг. Я вааще не при делах.

— Тогда разойдемся ровно и претензий лично к тебе иметь не буду. А ты мое слово знаешь.

Мне тоже не хотелось сейчас устраивать здесь разборки. Через несколько дней в Москву ехать. В случае чего напрягать кураторов придется. Оно мне надо? Видимо, Чалому тоже светиться зря не хотелось. Он уже жалел, что ввязался в гнилые разборки жадного до денег фарцовщика.

— Базара нет.

— Но с Кислым я сам поговорю.

— Ага, — здоровяк криво улыбнулся. — Тогда и от меня ему горячий привет.

Ручкаться не стали. Не та ситуация, да и мне противно. Бьют по рукам мужчины, а это …чепушило.

Кислый поначалу еще пытался хорохориться. Паша, узнав, что эта сука поставила его кореша на проценты, хотел уделать его тут же, но я выгнал обоих в бар. Закрыв дверь в туалет, я повернулся к хитропопому адепту дикого капитализма.

— Так говоришь, Кеша тебе денег должен?

— У нас так. Рупь вход, два выход. Этот козел знал, на что шел.

— То есть по-хорошему не хочешь?

— Ну это ты мелкую шпану запугать можешь. А тут серьезные люди встрянут.

«Вот сученыш!»

— Значит, я, — мне внезапно вспомнился лицедей из моего будущего. Был такой утырок актер Петров. Я начал вести себя, как он в дурацком сериале «Полицейский с Рублевки, — по твоему мнению несерьезен? — фарцовщик начал о чем-то догадываться. — Ты совсем рамсы попутал, Кислый? Какие проценты? С твоих шмуточных спекуляций? Валютных операций? Ну давай колись! Я тебя под расстрельную статью подведу, сучару.

Парень побледнел:

— Ты чего гонишь?

— Я гоню? Это я еще не гоню! — жаль меня со стороны никто не видит. Но надо запомнить жестикуляцию и поведение. Внезапно мне жутко понравилось быть наглым и крутым. Таким дерзким пацанчиком! Ха, да это же гормоны! В обычной жизни мешает даже не груз прошлых лет, а воспитание. Сейчас же под влиянием выпивки и впрыском гормонов я внезапно стал тем, кем иногда бывал раньше. Двуликий Янус присутствует в каждом человеке. Но мы обычно нашу черную изнанку гасим. Боимся себя иных.

Кислый видит перед собой отмороженного ушлепка и начинает обтекать:

— Ну так дела не делаются, парень.

— Какие у тебя дела, фуфел. Или ты думаешь, что я не знаю, кому ты стучишь? Кураторов твоих из «конторы»?

Удар под дых. Фарца резко бледнеет. Он перепутал, и я оказался еще страшнее. Чалый отвалил, получается, совсем по другому раскладу, а отвечать за все нынче ему. Собственной драгоценной шкурой.

— Да я…

— Ты! Слушай сюда. Говоришь своим утыркам, что все разрулил. Свои лавэ доложишь, если что. Слышишь меня?

— Дддаа…

— Иначе я тебя солью, и на сколько кусочков твою тушку порежут, мне как-то по хрен. Усек? Теперь вали отсюда!

Снаружи дверь туалета с нахмуренной рожей сторожил Паша. Рядом стоял потерянный Иннокентий. Не знаю в какое дерьмо он попал, но по ходу разрулить получилось.

— Все, Кеш, ты свободен. Только не спрашивай, как мне это удалось.

Мой бравый вид успокаивает друзей, и мы идем в бар. Девчонки под шумок свалили. Хотя нет, Лариска трет у стойки бара с каким-то мутным пареньком. Ох, неймется дурехе! Мой взгляд заметил Павел.

— Дура она набитая и есть! Родила инвалида от залетного, так еще приключений на задницу ищет. А это у нас что такое?

Павел увидел на своей тарелке салфетку, прочитал послание и тут же расцвел. Я успел заметить номер телефона и подначил друга:

— Можно поздравить?

— Посмотрим! Кеша, разливай, да по коням. Завтра на работу рано вставать.

По пути домой мы много смеялись, вспоминали разное из прошлого. Делились планами. Эх, молодость! Почему же ты так быстро проходишь?

Глава 21 Москва Златоглавая

В этот раз лечу в столицу не первым утренним рейсом. Их летом стало заметно больше, так что можно не вставать в пять утра, а улететь немного позже. Сижу в кресле и вместо того, чтобы спокойно подремать, кляну себя самого последними словами. Ну какая может быть семейная жизнь с этаким Казановой! И отыграть назад уже никак невозможно. Ломать чужие судьбы я себе позволить не могу. Слишком много туда вложено. Но как жить дальше? И куда деть вчерашнее?

Ведь именно вчера около дома мне как будто невзначай прямо в лоб вылетала та самая Анечка Саморохина. Она красочно в лицах изобразила нечаянную встречу. Умеет лиса. Я прервал её словоизвержение одним простым вопросом:

— Ко мне зайдешь?

На щеках девушки тут же выступил румянец:

— Ну если ты приглашаешь?

То есть она напрашивалась, но как бы все равно боялась. Чего взять с двадцатилетней девчонки? Хорошо хоть у меня в заначке нашлось неплохое вино, и с утра как раз в «Восходе» затарился фруктами. Август же! Слово за слово, поцелуй за поцелуем. Ну не мне рассказывать вам, как раскочегарить девушку. В итоге мы оказались в одной постели. Благо, я на прошедшей выставке заприметил среди образцов красивый и весьма широкий диванчик и договорился о его продаже. При погрузке его немного цокнули и потому мне отдали за полцены.

Вот на этом широком предмете мебели мы с Анечкой и развлекались до утра. Если поначалу она смущалась меня, то затем удалось расшевелить девушку, и на поверку она оказалась довольно пикантной штучкой. И да — её ноги были на моих плечах. Так сказать, воплотил фантазию. А чего поделать? Непонятная химия внутри меня делает процесс необратимым. Мозги напрочь вырубаются. Потому я сейчас такой не выспавшийся и смурной. Хотя ничего Анечке не обещал. Как и Саморохина мне. Так сказать, насытили свое неуёмное любопытство и хватит. Хотя…

Да твою же налево! Лучше не вспоминать. А как тут забудешь такие длинные ноги! Да и все остальное такое … соразмерное. Анька цену себе знает, повернулась ко мне чуть боком, чтобы абрис бедер четче выставить. Полушария грудей ни на сантиметр не обвисли, а светлый треугольник в паху манит к себе еще более нетерпимо. Время, когда настоящих блондинок было заметно сразу.

Но я усиленно делаю вид, что просто пью вино и наслаждаюсь открывшимся видом. Благо полотенце на бедрах скрывает мои внутренние позывы. Анна поглядывает на меня поверх бокала, загадочно улыбаясь. Она уже отошла от первоначального шока и смотрит на меня совсем другими глазами. Скромный школяр стал настоящим мужчиной. Хотя и в той жизни… С кем я подобным манером из одноклассниц пересекся? Точно! Машка Немоляева и… Наташка Смородина. А последняя уже была замужем. Ничего себе я ловеласом был! А ведь многое забылось, столько всего потом пришлось пережить. Например, память о том, на фиг они мне вообще тогда сдались? Какие-то комплексы изживал? Ну да, Смородина ведь первая красавица класса. В итоге превратилась в жирную барабасину. Возраст к женщинам беспощаден. Вот как нас воспоминания временами подводят.

— Сереж, где ты успел всему этому научиться?

— Так я же в институте состою.

— Ого! Какие у нас там нынче интересные предметы проходят.

— Ну там же училок воспитывают, а уже они меня.

Девушка смеется и так смешно подпрыгивают её титечки. Я угадал с Анечкой. Она так долго простояла на пьедестале «Королевы», что отвыкла от нормального мужского, предельно шовинистического отношения к себе. Чтобы не дарили цветы и не пели дифирамбы, а попользовались вволю её красивым телом. Будете смеяться, но большинству женщин такого хочется. Видеть в мужиках лишь самцов осеменителей. Не зря частенько говорят, что девушки любят негодяев. Откуда это в них такое не ведаю. Но вот сейчас сим обстоятельством беззастенчиво пользуюсь. Пододвигаюсь к девушке и скидываю полотенце. Удивленный возглас Ани, заметивший мой явный интерес, гашу крепким поцелуем и поворачиваю её, как мне удобней. Красавица, комсомолка, отличница, готовая отдаться. Все как в плохом любовном романе незатейливо, но приносит наслаждение обоим.

— А ты как сама?

Аня поскучнела и протянула бокал для добавки. Заниматься любовными телодвижениями ей нравилось больше, чем рассказывать о себе. Она рождена, чтобы просто быть женщиной. Не самое плохое, надо признаться, занятие. Из таких получается неплохие домашние жены. Надо лишь любить их беззаветно. Так что это не ко мне.

— А что я? Институт заканчиваю в следующем году, но работать врачом категорически не хочу. Насмотрелось уже, не мое это.

— Тогда зачем поступала?

— Родители настояли! Они у меня строгие. Вечно лезут куда не следует с советами.

— Тебе надо отделяться от них.

— Замуж, что ли зовешь?

— Я уже занят, Анюта.

Все равно пришлось бы сказать рано или поздно. Так что лучше рано. Она девочка большая, да и ничего я ей не обещал.

— Ну ты и сволочь!

— Все мужики — козлы. Ничего нового.

Аня некоторое время смотрит на меня, а затем смеется. Приятный у нее смех. И почему я не встретил её раньше? Хотя был бы тогда интересен?

— Ну, правильно, ты же знаменитость! По телевизору показывают, в газеты снимают. Говорят, что виделся с самим Ильичом?

— И еще с Никсоном, — решил похвастаться я и показываю фотографию.

— Ничего себе! — красавица задумчиво смотрит на меня. — А это твоя пассия?

— Да.

— Красивая, но я красивей. Не боишься, что отобью тебя у нее?

Я чуть не поперхнулся кофе.Поворачиваюсь в Ане и прикидываю — она серьезно говорит или подначивает меня. Мне еще разборок вокруг себя не хватало!

— Зачем тебе это?

— А ей ты зачем? Я красивая, — Анна встает и фланирует по комнате, мы перебрались в большую и сидим за журнальным столиком. Я невольно снова начинаю «разогреваться». — Красивая, умею хорошо готовить.

— Ну тогда поставим вопрос так. Зачем я тебе?

— Ты перспективный, сильный и… — она садится мне на колени и обхватывает руками мою шею, — невероятный в постели.

Не будь я взрослым и тертым жизнью мужиком, то расслабился бы и потек. Эх, непроста эта барышня! Наверняка после нашей неожиданной встречи в баре про меня вызнавала и будто бы случайно пересеклась со мной. Но именно сейчас мое мужское естество хочет только её. Дьявольщина, не могу сопротивляться позыву!

Вот потому в здание аэропорта Шереметьево я входил во внутреннем раздрае и не сразу понял, что меня не встречают. Привык, что перехватывают на выходе из зала прилета, а то и вовсе у трапа.

«Так, забыли, что ли, про меня?»

Тогда позвоню снаружи, там много телефонных аппаратов. Могли запросто рейс перепутать. В Центре началась очередная реформа. В смурных чувствах прохожу к дверям, как меня хватают за рукав.

— Товарищ Караджич?

Встречающий в хорошем костюме, на служивого не особо похож.

— Да.

— Пройдемте, пожалуйста за мной. Вы так быстро несетесь, что мимо нас проскочили.

«Вот и ладушки, хоть что-то начало налаживаться!»

На улице меня подвели к новому РАФику, подозрительно похожему на «Volkswagen Caravelle». Наверняка наши купили у немцев лицензию или вовсе создали совместное предприятие. Внутри микроавтобуса меня ждали шикарный салон и все те же люди.

— Привет, Сереженька! — проворковала Маргарита. Рядом с ней сидел заспанный Евген, а напротив них нахмурившийся Проф.

— И вам не хворать, господа товарищи!

Не успел я сесть, как РАФик рванул вперед. Евген покосился на меня и спросил:

— Чего такой смурной?

— Не выспался.

— Бухал, что ли?

— Не. Была причина.

Маргарита нахмурилась.

— Я тебя просила одеться поприличней.

— Так в костюме. Сама же покупала.

Прохоров с интересом посмотрел на нас. Некоторых нюансов о совместном «сотрудничестве» он не знал. Марго зло зашипела:

— Галстук где?

— В кармане! Я завязывать не умею. Мама в отпуске, подруга на каникулах.

Евген засмеялся:

— А с кем тогда зажигал?

Я был не в духе, потому брякнул не подумав:

— С одноклассницей!

Евген хотел, было заржать, но наткнулся на полный молний взгляд Маргариты.

— Караджич, ты не охренел?

— Завидно?

Я думал, она меня сейчас убьет, но вовремя вмешался Проф:

— Маргарита Львовна, держите себя в руках. Вы же знаете, что Караджич не стабилен до сих пор.

«Вот сволочь, проговорился-таки!»

— Вот именно, — я насупился. — Больно много от меня все требуете. Поставили две полставки в музее. Сейчас и там меня имеют как хотят. Я уже заколебался вкалывать. А у меня, между прочим, каникулы!

Марго сузила глаза:

— А ты хотел все задаром?

— Я ничего не хотел, это вы меня втянули!

Атмосфера в микроавтобусе неожиданно накалилась. Пришлось опять вмешаться Профу. Но удовольствия это ему отнюдь не доставило:

— Брек, бойцы! У нас слишком серьезная встреча, а вы ведете себя как дети. Сергей Васильевич, это в первую очередь вас касается. Ваши… эм… любовные похождения отнюдь не красят наше учреждение.

— Да по хрен. Все равно осталось недолго! — буркнул я в ответ и уставился в окно.

Евген поежился, Марго помрачнела, а Прохоров нехотя проговорил:

— Ничего еще окончательно не решено.

Внезапно за меня заступилась Маргарита:

— Дима, ты хоть не ври.

Наш научный руководитель и ведущий специалист Центра тяжело вздохнул и мрачным тоном пояснил:

— А что я могу сделать? Пока все складывается именно так. Только он. Ты же видела наши последние данные.

Меня эта фраза сразу же задела:

— Что вообще происходит? А меня не надо ставить в известность?

От продолжения скандала спас нарочито спокойный голос Евгена:

— Сергей, проблема на самом деле в том, что иначе весь этот мир схлопнется.

Я недоуменно обернулся на одного из самых умных людей на планете, затем посмотрел на остальных.

— Ты серьезно?

— Серьезней некуда. Наше темпоральное ответвление под угрозой уничтожения.

— И никак на это не повлиять?

Евген задумчиво проговорил:

— Мы и сами ни черта не понимаем. Вроде у нас все нормально получается. Слой спокойный и есть надежда на лучшее будущее.

— Можно хоть что-то сделать? Так и подохнем?

Гнетущее молчание было ответом, и я взбеленился:

— Конец света близко, и вы вот все такие спокойные?

— А что нам — топить горе в вине? Мы работаем, Сережа, работаем не покладая рук!

«Ха, Проф, браво! Вот это эмоции!»

Я поднял примирительно руки:

— Лады! Посыл понял. Сижу, обтекаю.

Марго покачала головой, поглядывая на меня с тем выражением лица, с каким смотрят на несмышленых малышей. Мне же стало одновременно стыдно и горько. Ситуация, врагу не пожелаешь. Но ребята здесь ни при чем. Дело в моей личности или в нечто ином.

Я уставился в окно и только сейчас понял, что мы едем куда-то не туда. Микроавтобус вместо окраины рассекал по самому центру столицы. Мы выехали на набережную Москвы, и я узнал это место. Правда, здание было несколько иное. В моем будущем «Белый дом» стал резиденцией правительства буржуазной России и даже подвергался обстрелу из танков. Не знаю, какой надо быть тварью, чтобы таким образом нарушить клятву офицера. Но факт место имел, кровь текла, сколько народу погибло от продажной солдатни неизвестно.

Этот же комплекс заметно больше и интересней в архитектурном плане. РАФик не тормозит на КПП и с ходу влетает во внутренний двор. Значит, нас ждут. С опозданием вспоминаю, что так называемый «Особый комитет стратегического планирования», в который входит наш «Центр» состоит при Совете Министров СССР. Это, получается, его здание?

— К начальству вызвали?

— Догадался? — кисло улыбнулась Марго. — По твою душу, между прочим.

— Не понял?

— Будем разбираться, что ты там у себя в городе наворотил.

— Ну спасибо, успокоила.

Проф бросил в мою сторону неодобрительный взгляд, но промолчал. Что-то он сегодня на редкость неразговорчивый. Нагоняй получил? Да мне все равно. Бросаю взгляд наверх. Однако, наворотили строители, но смотрится классно! За массивной дверью служебного входа охрана, проверка документов. Я при фотографировании на новый паспорт схулиганил и улыбался там по-американски. Вот и сейчас под строгим взглядом сержанта натянул на себя голливудскую улыбку.

— Несерьёзно, гражданин.

— Что, уже не товарищ?

Марго толкнула меня больно по почкам. Мол, не забывайся. Сержант покачал головой и отдал паспорт.

— Товарищи, быстрее, пожалуйста, нас ждут. Молодой человек, не отставайте, — солидный дядечка с солидным же животиком поджидал нас в шикарном холле и тут же указал в сторону лифта. С сомнением глянув на мой молодой и цветущий вид, спросил. — А его точно приглашали на заседание?

— К чему такие вопросы, гражданин? — что-то меня сегодня ведет на хулиганку.

— Простите?

— Вы имеете право подобные вопросы задавать?

— Ну, знаете! Я ведущий референт первого управления, — дядечка пошел пятнами. — Кто он такой?

Дверь лифта открылась, и я прошел внутрь, а на вопрос ответила Марго.

— Семен Васильевич, это собственно «виновник» нашего заседания.

Я не преминул ухмыльнуться:

— Семену Васильевичу, если он имеет допуск, пора бы уже знать, что видимый возраст может быть ненастоящим. И я старше вас в реальности.

Референт весь побагровел, но заткнулся. Правда, успел бросить в мою сторону испепеляющий взгляд. Я же его должность ни во что не поставил. Эх, что-то сегодня у меня шкодливое настроение. Вон, как Проф напрягся. Ну так я и не напрашивался. К чему все эти заседания?

— Это Василий Столяров, наш экономический гений, он возглавляет стратегический отдел планирования, — Евген в приемной зампредсовмина отвел меня в сторону и представил молодому человеку в светлом стильном костюме.

— Вася, — парень широко и дружелюбно улыбнулся и подал руку.

— Сергей.

— Слышал о тебе не раз.

— От кого? Я же вроде не по твоему профилю.

— Ну на родине ты широко отметился, да и другие идеи уже пригодились.

— Вот как? — я непонимающе посмотрел на экономиста. Он мне понравился, открытый и в глазах плещется ум. Евген неожиданно засуетился.

— Так, Серега, наши сеансы не пропали даром, кое-какие идеи случились очень неординарными.

— А подробнее?

Глава 22 Встреча с Главным

Как назло, именно в этот момент секретарша пригласила нас в кабинет зампредсовмина. Просторный, с большими окнами, он в отличие от знакомых мне по этой эпохе был отделан в бизнес-стиле. Ничего лишнего, светлые стены с темными панелями и темной же современной мебелью. Несколько встроенных шкафчиков, большой телевизор на кронштейне. Хозяин кабинета крепкий мужчина лет под пятьдесят сразу же пригласил всех за стол. То есть никаких рассусоливай, сразу к делу. Судя по поведению остальных участников, они уже не раз встречались.

— Здравствуйте, товарищи. Раскачиваться не будем. Займемся повесткой. Маргарита Львовна, у вас готовы документы?

— Вот, Иван Николаевич. Здесь все кратко, как и всегда.

— Вижу. Семен Васильевич, ваше заключение?

— Пожалуйста.

Некоторое время заместитель Председателя Совета Министров СССР читал бумаги, затем недоуменно посмотрел на докладчиков.

— Товарищи дорогие, у вас абсолютно противоположные выводы о работе нашего визави, — Иван Николаевич взглянул на меня и усмехнулся. — Сергей Васильевич, а вы сами как оцениваете итоги вашего пилотного проекта, есть какие-нибудь отдельные соображения? Мне было бы любопытно услышать мнение того человека, что заварил всю эту кашу. Не стесняйтесь в оценках, здесь все свои!

Если поначалу меня тянуло подерзить перед высоким начальством, то после такого милостивого обращения сильно занятого человека, который на самом деле курировал во власти мои северные «шалости» желание напрочь пропало. В конце концов, нас для этого сюда и «заслали». Помогать и продвигать по возможности. Хотя бы по мелочам. Так что не хныкай, а работай!

— По мне все довольно успешно прошло. Не буду говорить о сделанных вложениях в инфраструктуру и грядущие глобальны6е проекты. Самое главное, что мы показали, что рост отдельными кластерами возможен. А уж потом они начнут тянуть и соседей.

— Боюсь молодой человек переоценивает проект, — кисло заметил референт. — Пока дебит с кредитом не сходится. Договоров на чисто северную продукцию продано дай бог процентов пятнадцать от всего количества заключенных. Даже не все столицы союзных республик удостаиваются подобных разовых вложений. Для обычного областного города, я считаю, подобное чрезмерно. Не в коня корм!

— Это почему это? Ничего что и там живут люди? Мы строим социализм для всех или только для избранных.

Меня остановил от немедленного ответа мягким жестом зампред Совмина:

— Сергей Васильевич, поймите нас правильно, никто не жалеет денег на инфраструктуру. Хотя вот ваш первый секретарь буквально в глотку вцепился и набросал нам кучу своих проектов. Одних дорог будем у вас строить на миллиарды полновесных рублей. Но они и в самом деле важны. Черт знает что, у нас до второго космодрома страны нормальной дороги нет!

— Ну так это отлично! По моему прошлому опыту каждая новая магистраль дает кучу рабочих мест и уменьшает накладные расходы для производителей. Плюс это даст сильный толчок местной промышленности. У нас ведь кроме рек дорог и нет, а молочные фермы в районах производят сухое молоко. Свежее просто вывозить некуда!

— Это из вашего будущего опыт? Потому я и согласился на проект Вологда-Северодвинск— Беломорск. Это и в интересах нашей обороноспособности, да вдобавок сможет связать северные районы с центром страны.

— Пора вкладывать в именно русскую глубинку. Союз много задолжал ей.

— Вот тут вы, Сергей Васильевич, не совсем правы. Грузинская и Узбекская глубинка ничем не хуже. Вы не представляете сколько их представителей буквально дежурит у наших порогов. И все хотят, хотят и хотят.

— Только вот мы в отличие от них давно на это заработали.

Зампред Совмина с любопытством на меня взглянул, а референт едко заметил:

— Не по-советски рассуждаете, товарищ Караджич. Иван Николаевич, я вас предупреждал о подобных эксцессах. Эти деятели привыкли тянуть одеяло на себя. И я считаю, что это полностью провалившийся проект. Оправдывается разве что прошедшим юбилеем и мировой шумихой.

Зампред Совмина иронично посмотрел на тут же заёрзавшего под его взглядом мужчину.

— Семен Васильевич, а вот Маргарита Львовна считает совсем иначе. Сами посмотрите вот на эти цифры.

Наш куратор от правительства передал референту две бумажки. Тот быстро пробежал по ним глазами и безапелляционно заявил:

— Мне незнакомы эти методы анализа.

— Почему? — глаза зампред Совмина нехорошо сузились. — Вам же давно была поставлена задача познакомиться с методом Столярова!

— Нас завалили делами, Иван Николаевич. Мы ничего не успеваем. Наш отдел не был рассчитан на такое количество работы!

Референт пошел пятнами, а парень экономист едко прокомментировал:

— Сеня, а я ведь предупреждал тебя, что ваши принципы работы вас же и подведут.

Референт немедленно огрызнулся:

— Это вы там в будущем с компьютером родились, а у меня народ от них шарахается.

— Ну а как нынче без Рунета работать? Вы девяносто процентов времени тратите на тупые согласования бумажек.

Зампредсовмину надоели их препирательства, и он стукнул по листу бумаги:

— А мне понравился эффект от вашего эксперимента. Вижу большой потенциал. Дело даже не во вложениях из Центра. Видали, как люди на местах зашевелились? Обычно только дай-дай! А тут сплошные деловые предложения. Как улучшить, как сэкономить, что выгодней. Потому я вас и пригласил, товарищи. Мы, правительство СССР высоко оцениваем ваш вклад в советскую экономику. Но именно сейчас я бы хотел заслушать нашего гостя из столицы Севера. Сергей Васильевич, на ваш взгляд, что в первую очередь достойно нашего внимания?

Хороший, однако, вопрос! Но деловой тон куратора мне понравился. Умный мужик, все на ходу схватывает. Ведь были такие люди и в том Союзе. Почему тогда рулить огромной страной поручили безграмотным партократам? Да и позже дела обстояли не лучше. Система пошла вразнос, вынося наверх всяческое дерьмо. Оно в конце концов нас и утопило. Ну а сейчас уже мне нести ответ. Ну ничего, где наша не пропадала!

— Я хочу особое внимание обратить на туризм. Но не тот традиционный, а этнический, деревенский. Ни для кого не секрет, что наша глубинка понемногу умирает. И дело здесь не в какой-нибудь злокозненности, просто ход истории таков. Изменилась экономическая ситуация, урбанизация, культурная революция. Факторов много. Но терять наше сакральное, северную русскую деревню не хочется. В то же время среди горожан растет спрос на настоящее, посконное, совсем недавно забытое.

— Что конкретно вы предлагаете Сергей Васильевич?

— Создавать семейные и или какие-то кооперативные предприятия. Я не совсем в курсе, что сейчас в Союзе в ходу.

На помощь пришел Столяров, и я заметил на себе заинтересованный взгляд Маргариты.

— Семейные мы как раз сейчас на селе развиваем, и можно создавать артели. Но идея мне нравится. Москвичи точно захотят побывать в настоящей русской деревне. Или люди с других национальных республик.

— Поначалу создавать гостевые дома в деревнях с транспортной доступностью. Сейчас самолеты у нас много куда летают. А там и довезти можно подводой, на специальной технике или уже по воде. Как дело пойдет.

— Интересно. А что хозяева предложат столичным туристам?

— Ну, во-первых, не только столичным и даже советским. Многим иностранцам также будет интересна наша вековая культура. В будущем как раз такой вид туризма станет широко пользоваться спросом. И здесь не нужен какой-то особенный сервис. Люди, которые едут в глухую провинцию, готовы сходить на холодный толчок и терпеть некоторые неудобства. Они знают на что идут.

— Гм, — Иван Николаевич откровенно ухмыльнулся.

— Да-да, я считаю, что сходить с ума и прогибаться излишне перед иностранцами не стоит. Но сами прикиньте, это же твердая валюта. И за что? За экспорт нашей культуры. Человек приезжает в самый настоящий деревенский дом, топит печь, учиться готовить в ней местную еду, печь хлеб, носить из колодца воду, запрягать лошадь.

— Ну и благостную картину, вы нарисовали.

Иван Николаевич задумался или вспомнилась родная деревня? А меня вновь поддержал Столяров:

— Картина прибыльная. И люди начнут в деревнях неплохо зарабатывать. На часть заработанной валюты они смогут покупать вещи в Внешторге, импортную технику и деликатесы. Не только ведь москвичам их кушать? Да и местный бюджет получит неплохую подпитку. Начнется развиваться инфраструктура, молодежь станет учить языки и еще подумает, ехать ли из деревни в город.

Я решил добавить в благостную картинку немного дегтя.

— Но сначала следует прекратить разрушать природную среду северной деревни. Безжалостную вырубку леса и отравление вод химией. До каких пор мы будем поставлять не переработанное сырье на экспорт? Из наших досок капиталисты ведь много чего производят. Кто мешает это делать нам? Поставить руководителям промышленности конкретные сроки и обозначить перспективы. Хватит пилить бракованную доску, где попало. В любом сарае у нас лесопилка, что переводит отличный северный лес на опилки.

Зампред Совмина нахмурился:

— Предлагает закрыть заводы?

— Предлагаю. На их месте можно открыть мебельные фабрики и цеха глубокой переработки. Вот посмотрите на эти фотографии. Дворец Спорта построен в 1981 году году. Ничего необычного не замечаете.

— Так-так, подождите. Тут крыша на деревянных конструкциях держится? Такая махина.

— Да, конструкции для нее по просьбе Центральному научно-исследовательскому институту сконструировали специалисты Архангельского ЦНИИМОД. Они и придумали Архангельске деревянные клееные арки длиной в 63 метра. Для их изготовления учёные ЦНИИМОДа разработали специальное оборудование и значительно усовершенствовали производство деревянных клееных арок. Изготовили эти конструкции на экспериментальном производ­ственном заводе «Красный Октябрь».

— Сейчас чиркну у себя пару строк. Столяров, и ты запомни. Я почему-то об этой технологии ничего не знал. В самом деле, леса у нас много, но беречь его наш долг перед потомками. Что еще?

— Закрыть или реконструировать вредные предприятия. Например, наш Соломбальский ЦБК, а Архангельский в соседнем Новодвинске хорошенько модернизировать. Стоки и выбросы уж больно от них ядовитые. А это здоровье советских граждан, онкологические заболевание, будущее наших детей.

— Мне уже докладывали. Не один вы об этом думаете.

— И что решили? — мне стало любопытно.

— Вот как раз на конференции с финнами договор о намерениях подписали.

— Надо и самим стараться. Привлечь профильные НИИ, предприятия ВПК. Не верю, что у нас ученые хуже.

Наш разговор в итоге затянулся на пару часов. Оказалось, что в моей голове много чего имеется. В какой-то момент я заметил на себе ехидный взгляд Евгена. Это он с помощью гипноза разбудил у меня давно забытую информацию. А сколько они скачали из меня помимо моей воли? Из кабинета я вышел здорово уставшим, но более бодрым. Странное состояние.

Референт тут же куда-то исчез не попрощавшись, а меня потащили в буфет. Евген предложил хлопнуть по рюмашке. Его тоже не раз привлекали во время беседы с просьбой рассчитать тот или иной эффект на компьютере. Этот пухляк умудрился принести с собой на совещание самый настоящий ноутбук. Пусть и толстенный и с черно-белым монитором, зато работающий. Вот не помню, когда в моем мире их начали делать?

— Я не против рюмашки, но хотелось бы повеселиться в нормальном заведении.

— Деньги есть?

— Родина оплатит, — я бросил красноречивый взгляд на Марго. Женщина спросила:

— И куда ты намерен забуриться?

— «Дом Актера».

— Кто ж тебя туда пустит?

— Есть один человек. Ярослав нынче не с вами?

— Он сейчас в другой, пусть и дружественной конторе. Сейчас ему позвоню.

Евген еще раз удивил меня, достав из кейса мобильный телефон величиной с кирпич. Ну я в курсе, что мобильная связь в стране развивается. Но пока телефоны имеют лишь руководители, милиция, ну и прочие службы.

В буфете появился взмыленный Проф. Видимо, получал сверх нашего финтюлей.

— Дмитрий Иванович, вы с нами? Мы тут решили немного вмазать в приличном заведении.

Проф заказал два стакана томатного сока, опростал разом оба и крякнул:

— В самом деле, почему бы и нет? Волевым решением выделяю бюджет на корпоратив.

Мы тут же начали собираться. Чего время терять? Уже внизу в холле меня притянула к себе Марго:

— Я с вами не пойду, еще дела есть. И вот тебе то, что ты заслужил. На счет договора с музеем мы еще подумаем в другой обстановке.

— Спасибо, -я осторожно взял в руки серую книжечку и открыл её. Счет на мое имя, моя сберкасса. Как они смогли открыть его без меня? Сколько? — Марго, тут нули не перепутаны?

— Бери, твое, честно заработано. Ты уже догадался, что мы некоторые твои идеи в дело пустили? Так это твой личный процент. У нас все честно на хозрасчете. Мы вычли прошлые вложения.

— Ну спасибо.

— Только не трать все сразу.

— Зачем? Я привык считать деньги. Мне еще о квартире надо позаботиться. Не один буду жить.

Маргарита задумалась, затем кивнула и ушла, а меня потащили к служебной машине. Народ хотел расслабится.

Глава 23 Проблемы, проблемы, проблемы и их количество

— Алло, музей? Это кто у телефона? Света?

— Сережа?

Блин, ну почему единственный, кто ответил мне с работы в воскресенье Светлана Владимировна? Я чуть не положил трубку. Но деваться некуда, сообщить все равно придется. Отпив для смелости из банки с пивом, продолжаю телефонный разговор. Благо межгород в Центре без лимита.

— Светочка, меня не будет в понедельник.

— Почему? Сергей, ты где и что у тебя с голосом?

— Сорвал вчера, песни горланил.

— Понятно. Напился. Иди в ванну, ложись спать и завтра на работу. Ты дома?

— Светочка, я в столице нашей родины Москве. Так что выполнить твои указания не могу. Тем более что в холодильнике столько чешского пива.

— Ты в своем уме?

— Сереж. Ну ты идешь в парк?

Мимо прошелестела Маргарита в развевающемся пеньюаре. Я задумчиво посмотрел вслед полуодетой красотке. Нет, фигура у нее просто класс!

— Это у тебя кто там, женщина? Сереж!

— Это коллега, пришла по делу. Я же говорю, что в Москве. Вызвали по работе.

— Какие у тебя могут быть дела в Москве и еще с женщинами?

Голос у бывшей любовницы недовольный.

— Светик, ну твое какое дело? С кем и как я провожу свободное время. Короче, сообщи Овсянникову, что беру отпуск за свой счет. Я устал, мне надо передохнуть.

Голос Светланы тут же стал суше:

— Сообщу. Но тебе эта выходка выйдет боком!

— Как-нибудь разойдусь.

— Сереж, что ты с собой делаешь?

В этот момент понимаю, что несчастная дуреха все еще любит меня и немедленно кладу трубку.

«Резать концы нещадно!»

Марго уже была одета и сердита:

— С кем ты там разговаривал?

— В музей звонил. И трубку взяла не та…

Женщина сузила глаза:

— Кажется, припоминаю. Это случаем не та милая блондинка? Серж, ты совсем идиот, заводить амуры на рабочем месте? Я же заметила, как та дуреха на тебя смотрела.

— Кто бы говорил!

— У нас с тобой не отношения, а просто перепихон. Я давно, надо заметить, не претендую ни на что.

Я пристально глянул на Маргариту:

— Ты уверена?

«Все-таки взгляд она отвела. Ну и сволочь я!»

— Собирайся, пройдемся. Нечего с утра пивом накачиваться! Сегодня на редкость тепло, лето вернулось. И здесь отличный парк. Заодно посмотришь наш новый городок. Как я рада, что мы наконец-то съехали из того солдафонского дурдома. Я думала, там с ума сойду! И ведь гады, перевели нас сюда последними. Вот как так? Мы толкаем всю эту заржавевшую машину, а ништяки после всех?

Я с собой не взял запасную одежду, потому напяливаю на себя костюм. Зато буду выглядеть элегантным.

— Кто-нибудь еще будет?

— Тебе они зачем? — Марго всерьез удивлена. — Мало вчера повеселился? Больше вас туда точно не пустят. Ты, вообще, хоть помнишь, что в ресторане творил?

Ну да. Вчерась наша банда попаданцев оторвалась на полную. Ну что ж, сами и виноваты. Обозначили мне варианты недалёкого будущего. Их всего три. Или у меня все получается, я подыхаю, но мир спасен. Или ничего не выходит. Я героически погибаю, но мир по тем или иным причинам все равно схлопывается. Но скорее всего мы просто все одномоментно исчезнем. А эти местные даже не заметят, как их альтернативная реальность канет в лету. У них же остались двойники в том мире, что существовал до попадания нас — фантомов из темпоральных реальностей одной Вселенной.

Вот потому меня намедни и понесла нелегкая.

Дом Актера в субботу был забит под завязку. Кино— и театральные деятели что-то как раз отмечали. Но наш ушлый полковник умудрился найти нам местечко. Евген с Профом уселись за стол и резко принялись за дело, и через час уже были весьма тепленькими. Меня же коньяк никак не брал. То ли нервы, то ли плотная закуска сказывалась. Но позже все-таки сорвался, устроив смотр песни и танцев оркестра малой Нанайской республики. В частности, отлично пошел хит Шуры «Дон-Дон-Дон». Благо там и слов не было. Завсегдатаи, видимо, к подобным песням готовы не оказались и не оценили. Специально обученные люди поняли мое состояние и усадили обратно за стол. Какие вежливые люди!

Центровских уже увезли, остался лишь Вася Столяров. Сибиряк оказался крепким парнем. Евген на прощание здорово удивил публику, пытаясь вызвать такси по «кирпичу» мобильного телефона. И матерно ругался, не найдя у гардероба списка «агрегаторов». Ну типа Яндекс-такси из моего времени. Ярослав и сам выругался, когда увидел сие безобразие, отобрал у научного руководителя мобильный и лично усадил подгулявших парней к дежурившему у «Дома Кино» прикормленному бомбиле.

Любопытствующим он объяснил, что это ученые подгуляли с новой разработкой. Это, как ни странно, никого не удивило. Репутация ученых и инженеров за последние годы здорово укрепилась. Ведь их разработки заметны на каждом шагу. Да и зарплаты перестали быть смешными. Честно, было приятно видеть классные вещи с надписью «Сделано в СССР», а не «Мейд ин Джапан». Ну а мы, передохнув, продолжили веселье.

Неспешная о том о сем беседа постепенно переросла в политически-экономический дискурс. Василий также был родом из мира рухнувшего Союза, придавившего своими руинами десятки миллионов жизней и судеб. Он едко прокатывался по здешнему устройству советского правительства и его не самым умным решениям. Так что нам было, о чем с ним поговорить. Я вспоминал тупые и никчемные идеологические штампы, благодаря которым молодежь перестала верить в стоящие принципы общества будущего.

Проф оставил мне кучу денег, так что я не стеснялся в выборе, наверняка став для официанта лучшим клиентом месяца, а для шеф-повара истинным ценителем ресторанной кухни. Но через некоторое время мы остались за шикарно обставленным столом вдвоем. Подсевшие было к нам любители халявы с оторопью выслушивали от двух молодых людей в дорогих костюмах такие речи, которые даже воинствующие диссиденты себе никогда не позволяли.

Ладно еще ругать совдеп за откровенные глупости. Но покушаться на основы среди местной публики посчиталось за неслыханную дерзость. Тем более что мы с Васей свободно оперировали цифрами и закрытой информацией, срывая покровы и обнажая подноготную партийных бонз. Ну а за что их любить, сволочей. Им тут на блюдечке с голубой каёмочкой принесли «Благую весть» о конце света благодаря их умному руководству. Но воз и нынче там. Вся эта чиновничья рать все равно держит страну в черном теле. Короче, наговорили себе на два срока

Интересно, за кого местные завсегдатаи нас приняли? За представителей золотой молодежи?

Неизвестно чем бы дело закончилось, но как-то подозрительно вовремя появился бравый полковник. Ярослав привел с собой несколько дам, и мы с Васей немедля включили режим «Гусарства». Было заказано шампанское и сладкое. Веселье продолжалось! Внезапно передо мной появились насмешливые синие глаза. Отчего-то знакомые мне глаза.

— Вот уж кого не ожидала здесь увидеть! Откуда финансы на такие роскошества?

Я немедленно оглядел девушку с головы до пояса, дальше заслонял стол. Но чертовски знакомая фигурка. Было стыдно, что не помню имени, но такие уж мы мужики, козлы.

— Контора платит. Гуляем!

— Так вот, оно в чем дело? А я думаю, куда запропастился, — девушка придвинулась ко мне поближе. –Говорят, что кто-то из ваших засветился невиданным радиотехническим изобретением. Получается, что ты вовсе не прожигатель жизни, а успешный ученый? Вундеркинд?

Умная девочка! Сложила дважды два и привела баланс в норму. Кто еще может сорить деньгами в дорогом ресторане? Человек, получивший госпремию за успешное изобретение. И работает он наверняка в закрытом «Ящике». И если молод, то значит, чертовски талантлив. Женщинам на самом деле мало поиметь богатого мужика. Он обязательно должен быть «с историей», загадочным и далеким, безмерно интригующим. Это дам здорово заводит. Ну а я как раз отлично подхожу на это место!

И сейчас заглядываю в ложбинку между небольших грудок в вырезе платья. Эленора, я вспомнил её имя! Она миниатюрна и по-своему притягательна. Я уже поплыл, внезапно в памяти всплыли подробности той горячей ночи, и потому плотоядно пожираю девушку взглядом. Она это отлично замечает и кокетничает напропалую. Наверное, уже разрисовала себе в воображении горячее продолжение вечера. Ну а я что, сволочь эдакая? Двухнедельное воздержание уже влияет на мозги. Поплыл, братец!

Вася также не теряется и окучивает знойную блондинку, подливая ей шампанское. Девушки не стесняются, дегустируют разные виды икры, накладывают себе изысканные закуски, наливают вино. Ну как девушки. Лет за двадцать пять всем точно. В здешнем Союзе возраст начала взрослой жизни. Но мы в Москве, а столица завсегда впереди социальных перемен. Так что юность уже несколько сдвинулась вперед. Молодым и молодящимся не стыдно быть лет до тридцати пяти. Тем более что вокруг актерская публика. Ей привычно молодиться.

— Девушка. А вы в курсе, что у этого пьяного обормота есть невеста?

Марго отлично умеет манипулировать голосом. Вроде невинный вопрос, но как Элеонора подобралась. Мне было бы забавно наблюдать словесный батл двух дамочек, если бы не острые коготки Маргариты, впившиеся мне прямо в пах. Но москвичка не собирается сдаваться, иронично оглядывая приодетую по последней американской моде госпожу Айзенбергер. Элеонора в моде явно не разбирается, посчитав штатовские шмотки за местный пошив.

— И что это меняет на сегодняшний вечер?

— Абсолютно все! Бери бутерброды и проваливай. Большего не стоишь.

Брюнетка буквально застыла. Её только что смешали с дерьмом. Она ждет поддержки от меня. Но ее не будет. Извини, не судьба! Да и в самом деле, стоит ли оно того? Чтобы позже снова мучительно вспоминать чужое имя? Вот что в точности подтвердила моя вторая жизнь, так тезис о том, что мимолетные отношения не дают полноты удовольствий от слияния двух тел. Вы должны узнать друг о друге больше, привыкнуть, обтесаться, чтобы полноценней расслабиться. Вино, конечно, здорово дурманит, но притупляет удовлетворение.

— Сереж?

— Извини, Эля, но так и есть. Я несвободен.

— Она тебе, что ли тетя?

Злой вопрос Элеоноры застал меня врасплох.

— Почему? Она коллега.

— Ну-ну, я вижу. Коллега!

Москвичка зло сощурила глаза, собираясь сказать нечто обидное. Но ее тут же обломала более опытная дама из будущего.

— Девчуля, а ты не забываешь, что сидишь здесь за наш счет, — Марго иронично обводит руками шикарно обставленный стол. — И на это все мы честно заработали. А что есть у тебя? Что ты можешь дать ему? Кроме сама понимаешь, чего. И то не лучшего качества.

Элеонора внезапно осознает, что все закончено, и резко встает с места. Черт дери, а у нее неплохая фигурка! С такими миниатюрными можно черте что вытворять!

— Ты куда уставился сволочь?

Внезапно понимаю, что под столом руки Маргариты творят с моим естеством несколько иные вещи. Банальные, но приятные.

— Эй, осторожней!

— Боишься расплескать?

— У меня один костюм.

— Трусы хоть запасные взял?

Вот как она так может? Мегера!

— Не твое дело!

— Ты уверен?

Дьявол, как она все-таки умеет манипулировать мужчинами. Нужный тембр голоса, рассчитанное до миллиметра расстояние до уха. У меня мурашки пошли по коже и возникла дичайшая эрекция. Маргарита, наконец, убрала руку.

— Тебе, малыш, нужна медицинская помощь.

Я не сразу понимаю, на то она намекает, затем начинаю ржать.

Зайцев поглядывал на нас во время пикировки, но не забывал обхаживать шатенку. Может, он и прав, бродяга, не стоит заводить серьезных отношений в такой призрачной вселенной. Погуляет со смазливой барышней, получит от нее все тридцать три удовольствия и дальше пойдет по жизни открыто и свободно. Василий также весел и пьян. Его, пожалуй, надо отправлять. Только вот куда?Внезапно слышу голос Марго:

— Васю можно отдать этой даме. Он у нас парень в таких делах простой. Это тебе, северянин, непонятно чего надобно.

Я с интересом оглядываюсь. В глазах Маргариты танцуют такие хорошо знакомые бесенята.

— Ты никак в загул пошла, принцесса?

— Ой, пожалуйста, не называй меня так больше никогда. Думаешь, я это имя просто так взяла? Мне всегда нравилось, как вела себя Маргарита с Сатаной. Боялась, но виду не казала и была сама собой. Наши сраная интеллигенция никогда не понимала истинный смысл этого мрачного романа. Уж не знаю под морфием его творил Булгаков или само нашло, но он показал, что в каждом человек изначально имеется частица дьявола. Церковники об этом боятся говорить. Но ведь Дьявол был Денницей, он нас создал по своему подобию. Поэтому мы такие.

Вот чего не ожидал сейчас от Маргариты, так подобных откровений. Хорошо, что перед этим разговором Ярослав заметил в зале знакомых и любезно посадил к нам за стол. Не пропадать же напиткам и закуске? Кто-то услышал откровения Марго и вступил с ней в спор. Человек оказался начитанным, с аргументами. Как позже выяснилось, известный драматург. А сидевший рядом тучный молчаливый мужичок представился режиссером. Я всех их на память и тем более в лицо не знаю, но фамилия была на слуху.

Ох, какие за столом закипели страсти! На Марго нападали с разных сторон, но она в ответ резала оппонентов цитатами. Одному худому и заросшему по самые глаза актеру даже пришлось бежать в библиотеку за книгой. Да, она в Доме актера имелась. Я даже малость протрезвел, наблюдая со стороны интеллектуальное пиршество. Да-да, все участники неожиданной дискуссии получали от нее незримое удовольствие.

Может, я зря кляну богему? И от нее получится толк?

Если не тренировать мозги, то мы превратимся в технологичные машины или овощи. Образование! Просто элита этой эпохи чертовски хорошо образована. Не стоит сравнивать с тем недоразумением из моего времени, когда наверх залезли людишки совсем за иные заслуги. Те и сами выглядели убого, так и идеи из них выходили не лучше. Как будто пук.

Танцы мы оба долго не выдержали. Прижиматься друг к другу разгоряченными телами и ничего после этого не хотеть? А смотрелись со стороны по словам Зайцева очень неплохо. Мое чувство ритма, экспрессия Марго. Жаль, я не танцую танго. Затем такси, незнакомая квартира, душ и постель. Черт дери, как я соскучился по ее роскошному телу!

— Считай, что это был профилактический секс.

— Ну-ну.

Я отвернулся, чтобы скрыть саркастическую улыбку. Любила Марго это дело в новом теле. Чего уж тут скрывать. Только была чертовски разборчива. И в принципе если она тебя выбрала и не на разок, то на твоем мужском естестве можно было ставить «Знак качества».

Сквер больше напоминал старинный парк вблизи от дворянской усадьбы. Хотя может быть, создатели городка просто оставили лесопосадки на максимуме. Любят у нас строители крушить все подряд. Не раз наблюдал, как ремонтники-работяги с корнем рвали, с таким трудом прижившиеся деревья или кустарники. И ведь не понимали, что творят. «А че такого?»

Мы вышли на дорожку между рядов тщательно подстриженного кустарника. Молодцы! Хотите, чтобы ваш двор и город выглядел ухоженным — не ленитесь заниматься стрижкой. Это сразу бросается в глаза и создает хорошее общее впечатление. По дорожкам прогуливаются люди. В одиночку и компаниями. Кто не уехал в выходной день на природу или не в отпуске.

А неплохо Центровские тут устроились. Несколько кварталов «Городка будущего», занявшего часть Зеленограда. Здания абсолютно футуристической архитектуры меня здорово впечатлили. Нечто подобное я видел на фото из Грузии. Там было здание Министерства автомобильных дорог Георгия Чахава. Еще помнится классный корпус «Дружба» Ялтинского санатория «Курпаты». А здесь размах еще больше. Целый городок отгрохали. Со зданиями институтов, проектных организаций, жилыми домами и всевозможной инфраструктурой. Средств власти на прорывной проект явно не пожалели. Заселили сюда ученых и обслуживающий персонал, чтобы проверить некоторые теории. Какое, думаю, руководство впереди ждет разочарование в людях.

Внезапно на аллее мелькнула знакомая рыхловатая фигура.

— А с кем это у нас интересно Евген?

Маргарита встрепенулась и с ехидной улыбкой ответила:

— А это одна из его помощниц. Та еще лиса!

Я подхватил даму под ручку и пошел встречным курсом. Листьев слишком поздно заметил нас. Выглядел руководитель отдела компьютерных темпоральных исследований неважно. Эк вчерась его притомило!

— Доброго дня, Женечка.

Какой приторной, оказывается, может быть Маргарита! И как выгодно она выглядит на фоне пусть и симпатичной, но заурядной барышни в легком платье. И ведь я знаю, что Марго не была такой изначально. Это итог огромной и кропотливой работы над собой. Питание, физические упражнения, самые передовые косметические средства, тщательный выбор одежды и макияжа. Нужно следить за самыми последними веяниями моды. Учитывая, что в данном мире еще нет интернета и регулярных поставок журналов, дело это непростое.

— Этто…

— Меня зовут Вероника, приятно познакомиться, — аккуратная ладошка миловидной блондинки была мягка. Целовать я её не стал, обойдемся скромным рукопожатием по-советски.

— Сергей.

— Ну а вас я знаю, Маргарита Львовна!

И сказано это было таким ледяным тоном, что даже мне стало зябко. А барышня хоть с виду мягка, вон какие шикарные бедра и груди, но имеет железные коготки. Ой, бедные Женькины тестикулы!

— И вам приятного, Вероника.

— Дорогие товарищи, что ж вы так вчера напоили моего Женечку. Сами вон как хорошо выглядите, а мне пришлось все утро с ним возиться.

«Ничего себе предъявы!»

— Так если твой, то и следить надо тебе!

Марго смахнула с моего плеча мифическую пылинку, а я еле сдержался, чтобы не заржать в голос. Вместо этого вежливо выдавил:

— Жене противопоказаны крепкие напитки. Лучше вино, и лучше вдвоем.

Вероника метнула в сторону моей спутницы полный лютой ненависти взгляд, но ответ от меня приняла на редкость благосклонно.

— Женя, понял, без меня больше никуда, ни ногой.

Евген обреченно кивнул, но перед тем, как уйти вслед за подругой, погрозил мне пальцем. Ну так сам виноват!

— Смешная пара.

— Да не говори. Женечка нашел ту, которую достоин. Незачем прыгать через свой шесток.

Я остановился от неожиданности. Какие на редкость точные слова! Все очень просто! Судьба дарит нам то, чего не хватает на самом деле. Молодость ведь это не только бесконечные приключения и поиск себя. Это общение с окружающими. Друзья, подруги, их знакомые. Походы в кино, театр, на иные развлечения. Лыжи, коньки, танцы. А давно я Ирину куда-то водил, я знаю всех её подруг, её пристрастия? Даже не ведал, что она говорит на французском. Все о себе любимом не забываю, а чужие хотелки игнорирую.

Вот болван! Пользуюсь девичьим телом, а даже толком с ней и не знаком. Это моя вина, сближение — сугубо моя задача. Много я совершил такого, чтобы сделать её по-настоящему счастливой? Может, это и есть моя сверхзадача? Оставить в этом призрачном мире хоть кого-то счастливым. В моих ли силах такое задание? А вполне, с багажом пройденного жизненного опыта справлюсь. Нечего его тратить на всякую ерунду и временных любовниц. Считаем это пройденным этапом.

Внезапно меня озарила догадка. Я ведь все эти дни мучился отчего? Тот ли это мир, за который стоит умереть? Так ли велика необходимость в жертве. Но сейчас понимаю, что меня к нему уже намертво привязала Иришка. И эта девушка есть одна из тех загадок, что встанут еще у меня на пути. Почему я? Что значат эти странные штуки? Что это за мир? Кто нас сюда послал?

— Ты чего улыбаешься как юродивый?

— Вспомнил свою Иришку.

Вот сейчас остановилась как вкопанная Марго. На её лице разом промелькнула гамма различных чувств. Но эта женщина всегда умела держать себя в руках. Она с еле скрываемым интересом спросила:

— Все-таки она?

— Извини, но она дана мне не просто так. Это якорь, что держит меня в этом мире. И, возможно, этот мир в придачу.

Маргарита осторожно подошла ко мне ближе и внимательно посмотрела в глаза:

— Так вот что гложет тебя? А я понять не могу. Прощался с жизнью, бедняга?

— Ну типа того. Пойдем куда-нибудь выпьем кофе? У меня остались вопросы.

— Значит, ты завтра не летишь?

— Куда? У меня завтра встреча со Столяровым, да и к Профу имеются некоторые вопросы. Чую, близок час расплаты.

Глаза Марго широко распахнулись.

Глава 24 Мы принимаем решения

Вчера я достаточно долго попытал Марго и присоединившегося к нам слегка помятого Профа. Благо кафе оказалась высшего класса и обслуживания, и я беззастенчивоиспользовал «общественные» фонды руководителя и основателя этого милого «городка будущего». Кто бы еще из проходящих мимо людей знал об этом! Но Дмитрий Иванович Прохоров славы не жаждал, скорее искал уединения.

Проф прихлебывал кофе, щедро сдобренный коньяком, а я под неодобрительным взглядом Марго баловался сухеньким «Ркацители». Передо мной стояла тарелка с сочным бифштексом, приправленным тушеными овощами. Мадам Айзенбергер баловалась фруктовым десертом. Честно говоря, я был здорово удивлен меню, но Маргарита заметила, что он и для центровских не всем по карману. Заведение существует за счет банкетов и мероприятий типа свадеб. Народ в «городке» работает больше молодой, потому их случается много. В остальное время кафе «Мечта» принимала богатеньких Буратин типа нас, или служила престижным местом для деловых встреч.

— Так, Проф, есть ответ на мой вопрос?

— Молодой человек…

— Сам такой!

«А еще боремся за почетное звание дома высокой культуры и быта!»

— Дело в том, что мы, попавшие сюда из инфернальных миров, имеем собственную сигнатуру. Она же как аура распространяется вокруг нас, оказывая влияние на местное информационное поле.

— Не понял. Дима, ты умудрился найти ту самую Ноосферу?

— Честно говоря не уверен, но нечто такое вокруг нас существует. Очень тонкие поля неизвестного характера. Скорее всего темпоральные. Когда я очнулся возле загадочной «Сферы» мне в голову внезапно пришло решение многих проблем. И я сам до сих пор не понимаю — это я так гениален, или кто-то сверхразумный вложил сии познания в мой разум.

Марго саркастически хмыкнула и пододвинула к себе молочный коктейль:

— Недооцениваешь себя, Димочка, или цену набиваешь?

Я внимательно наблюдал за Профом. Ведь от его искренности и знаний зависит наше будущее.

— Я трезво определяю свой вклад в науку, Маргиша. Если бы не занимался данной проблемой в той жизни, то ничего бы не понял. А здесь у меня вволю времени для совершенствования.

— То есть знания таки вложили?

— Ну, — Проф искоса глянул на меня, — будем считать, что так. Что касается именно тебя, Сергей. В момент твоего появления в этой реальности произошел большой выброс энергии. Мы даже не сразу смогли зафиксировать твою сигнатуру. Пришлось как следует повозиться. Но ты на себя внимание обратил.

— Потому Зайцев так тщательно меня искал?

— Ну да. Из-за промедления мы не смогли установить достаточно точно регион и время твоего прибытия. Еще ситуация осложнилась тем, что ты вошел в тело близкого родственника.

Я был здорово удивлён:

— А что, это такая редкость?

— Нет, но процент достаточно невелик. Обычно мы занимаем тела чужих людей или очень далёких родственников. И с некоторых пор попаданцев достаточно быстро находят. А то есть такие шустрые, что успевают натворить дел. Ты же легко вошел в местную реальность и начал жить вполне самостоятельно.

— Ну да, — добавил я мрачно, — лучше бы и жил дальше без вас.

— Так не получится в твоем случае, — мне ярко улыбнулась в ответ Марго. — Ты слишком неординарный персонаж. Не смог, видимо, реализовать полностью свой потенциал в прошлой жизни. Да не гони, мы все тут такие.

— Ладно! Примем за данность. Но каким образом я связан с той проклятой сферой на Путоране?

— Не знаем, — пожал плечами Проф, — мы еще чертовски много чего не знаем. Копаемся как мухи на куске навоза, выискивая ништяки. Но сигнатура здорово смахивает на твою. Другого человека она к себе не подпустит и её темпоральные волны точно плохо влияют на действующую реальность.

Лучше мне после этих слов Профа не стало, но хоть появилась некая определенность.

А сейчас я сижу в дорогом правительственном лимузине и качу на прием к Столярову. С утра у него было совещание. Какой же понедельник без него? Зато с помощью Маргариты я успел купить в местном магазине свежую сорочку и новый галстук. И сейчас такой красивый и важный поглядываю на улицы столицы через окно большой черной машины. А движуха на здешних дорогах уже есть! Случаются даже умеренные пробки.

Автомобильную революцию в этот раз решили жестко взять под контроль властей. Хотя в таком огромном мегаполисе, как ни развивай общественный транспорт и не строй автострады, проблему окончательно все равно не решишь. Построишь новые дороги — тут же вырастит число автомобилей. Прокат, каршеринг, они тоже наполняют улицы. Нужно некое радикальное решение. А лучше строить современные полисы заново, с вагонетками надземного транспорта, эскалаторами и движущимися дорожками. В старых городах такое осуществить не удастся.

Место незнакомое. Новое ультрасовременное здание в четыре этажа спряталось между старинными особняками. Мы подкатили во двор к служебному подъезду, и я направляюсь туда. Коренастый парень в костюме тут же шагнул ко мне:

— Сергей Караджич?

— Да.

— Следуйте за мной.

— Хорошо.

Крепыш больше смахивает на секьюрити. Он ловко открывает двери лифта электронной карточкой и дальше действует подобным образом. Для восемьдесят четвертого года картина впечатляющая, как и само здание и его бьющие в глаз интерьеры. Голимый хай-тек из двадцать первого века. Это же сколько сюда труда вложено?

Василий в своем большом кабинете был прост и сердечен. Хороший человек. При его возможностях загордиться и забуреть очень просто.

— Привет, привет. Выглядишь свежо! Бодрячком.

— Да меня вовремя Маргарита увела.

— Ну ты её хоть отшпилил как следует?

Строю зверское лицо.

— Вася, не твое собачье дело.

— Да ладно! У меня все прошло гладко. Домой добрался лишь к вечеру.

— Один живешь?

— Да, — Столяров махнул рукой. — Пробовал, но не срослось. В Москве слишком много хищных дамочек. В этом она не особо отличается от нашего будущего.

— Ты москвич?

— Не коренной, — Василий заливисто смеется и нажимает кнопку селектора. — Ниночка, принеси, пожалуйста, как всегда, — поворачивается ко мне и отвечает. — Я сам с Тюмени, учился в столице, а потом так и остался. Лет пятнадцать вкалывал, как проклятый. Думал куплю себе квартиру или домик на берегу моря. А тут война с хохлами, кризис, бизнес рухнул. Так что ушел в преподаватели. Благо успел небольшую норку прикупить и отложить на пречерный день.

— Война у вас раньше была?

— Не знаю, в две тысячи четвертом. Только на ноги стали вставать и за Крым ухватились. Переоценили возможности. Армия развалена, кредитов набрали. Так что огребли неслабо. Крым в труху, как и часть незалежной.

— Кучеряво. А кончилось все чем?

Столяров помрачнел:

— Точно не знаю. Какая-то гнида в Москве через несколько лет ядреную бомбу взорвала. Так что моя хрущоба сложилась пополам. Получается, здесь я оттопыриваюсь за прошлую никчемную жизнь. Все-таки там не последним был экономистом, много кого в институте консультировал. В банковской среде, биржи и правительство. И потому внутренний механизм принятия решений неплохо исследовал. Даже что-то написал в умные журналы. Но больше держал при себе.

В этот момент дверь в кабинет открылась и в дверь зашла молодая девушка. Я тут же оценил её экстерьер — роскошные каштановые волосы, длиннющие ноги, талия, бюст в меру. Смазливое личико явно не обезображено интеллектом, но глаза быстро оценили меня и подняли достаточно высоко в ранге. Смотрит на Васю преданно. Вот жучара! Отрывается он, понимаешь, за прошлую жизнь! Портит моральный облик строителя коммунизма.

— Спасибо, Ниночка. Сереж, перейдем за столик переговоров.

У Васи все расставлено по фен-шую. Обычный Т-образный стол светлых тонов. Кабинет, вообще, наполнен светом. Никакой совдеповской тяжеловесности. Легкая мебель, светло-серые стены, несколько утопленных в стены шкафчиков, и еле заметная дверь в комнату отдыха. Там скорее всего имеется санузел, душ и, конечно же, диванчик. Чтобы не пялиться на оттопыренную округлую попку Ниночки, я делюсь с хозяином впечатлениями:

— Как тебе удалось построить такое футуристическое великолепие?

Столяров ухмыльнулся:

— Пришлось изрядно потрудиться. Больше всего мешали говнюки из ЦэКа.

— Василий Петрович, — укоризненно покачала головой Ниночка.

— Извини, не сдержался. Но другим словом этих олухов не назвать.

Я также прячу ухмылку. Думаю, Вася без меня не сдержался бы от того, чтобы не похлопать упругую попку секретарши. Дьявол, подери, она и на меня влияет не в лучшую сторону. Девушка как будто излучает вокруг некие флюиды. Только ли их? Замечаю на себе её хитрый взгляд. Какой-то афродизиак использует?

— Попили они мне крови поначалу. Но и деваться им некуда. Мне нужно было современное здание со всем встроенным изначально фаршем. Кондеи, новейшие коммуникации, Моснет и прочее. В старые такое всунуть не получится, лучше планировать изначально, да и вообще за архитектурное старье в центре не держаться. Не представляешь сколько в этой столице градообразующего хлама! К черту все эти старинные особняки и церковные развалюхи! Захламили весь город. По мне или создавайте здесь музей и меняйте место столицы, или сносите к едрени фени!

Проект, как ни странно, сделали наши. Их наработки потом в Зеленограде использовали, ну ты видел. Проблемы случились в воплощении технологий. И вот тут я рогом уперся. Деньги и валюту ведь мы сами и совершенно честно заработали, почему не можем потратить на что хотим? В общем, искали по всему миру. Самых лучших. Договорились с Совмином, что наши в процессе работ также будут учиться. Тот еще геморрой, надо заметить. Строители — народ своеобразный, да еще с гонором. Я потом все их начальство специально по этажам водил. Сначала показал идеальный этаж, что немцы вылизывали. Потом наши бесконечные косяки. Дал инструменты в руки и ночь для доработки, запретив выпускать из здания. Вот после этого и советские заработали как следует. Умеют ведь, как пенделя дать.

— Лихо ты их!

— А иначе нельзя, нюх потеряют. Тут же психология концлагеря. Мля. Я вообще ни фига не понимаю, как они собираются с такими пидарасами коммунизм строить? Мало того что сами такие, так и своих детишек в подобной гнусной идеологии воспитывают. Тут уже три поколения жлобья выращено. И никто не чешется над этим вопросом. Не пришли бы мы, они бы уже страну разваливали, да и сейчас пытаются. Надолго ли силовых методов хватит? Уже стоны и протесты по всей стране. Особенно с нацокраин. Придурки провинциальные, думают, что их незалежность нужна кому-то.

Я с интересом глянул на Директора Центра Экономической Стратегии при правительстве СССР, главном политэкономическом институте страны.

— Тебя за язык еще не щемили?

— Поначалу да. Даже в прокуратуру тягали. Там такой смешной дядечка пытался мне мораль прочитать. А я ему фактами из своей биографии. Как русских в республиках резали, а бывшие партийцы богатство страны делили и наделяли себя феодальными полномочиями. Пусть лучше ими занимаются. Понимаешь, они же тут все зажрались. Людей ни во что не ставят. Пока ты их сам бульдозером не переедешь. Нет, Никитка зря их освободил от ответственности. Два поколения и нет страны. Так убрал решетку, оставь кнут!

— А что следак?

— Поплохело ему. Знает ведь, что чистую правду говорю.

Мне стало искренне интересно. Оказывается, и тут есть смелые люди.

— И?

— Без «И». Когда Романову доложили, сколько мои консультации принесли денег в казну, он тут же ввел меня в лигу неприкасаемых. Те, кому положено, знают, остальных контора отфутболивает. Хоть делом занялись. Ты не застал, а я видел, сколько слуг государевых дурью маялось и бумагу пачкали. В итоге выродились. Процентов сорок гэбистов выгнали по профнепригодности.

— Лихо! Если не секрет, на чем удалось заработать?

— Игра на бирже, обвал фунта стерлингов в семидесятые, некоторые вложения в айтишные корпорации. В итоге за год получили там столько же, сколько весь союзный экспорт. Сейчас ситуация с ним лучше. Перестали гнать одно сырье и после известных событий взвинтили цены на рынке. Европейцы вон в очередь выстроились — выпрашивают газопроводы и нефть.

— Даем?

— Кому даем, а кому и нет! Ибо не хрен! Немцам и французам только за технологии и совместные предприятия. А то Ильич тут было попытался за «Нерушимый мир между народами», но вовремя опомнился. Утром деньги, вечером стулья!

Кофе был очень вкусным. Как и конфеты. Я посмотрел коробку — Швейцария. Василий налил еще нам в чашки из кофейника и вскользь заметил:

— Эта фабрика уже пять лет как наша. Шоколад в СССР любят, особенно импортный. Продают за чеки Внешторга. Считай, валюта вся в семью.

— А джинсовые фабрики ты еще не все скупил?

— Откуда знаешь?

Я засмеялся:

— Догадался.

— Да ничего смешного. Тут публика, как с ума сошла. Не ходишь в джинсе — ты лошара. Спекулянты и цеховики на этом мимо казны состояния зарабатывали. Пришлось джинсу в Индии и Венгрии шить, а лейблы европейские ставить. Так вышло в итоге дешевле. И хрен разберешь, где фирма, а где шляпа. Но мы сейчас свои бренды развиваем, — на мой недоуменный взгляд Столяров пояснил. — Ну это как бы импорт, но фабрики принадлежат нам. Рок-группы в них ходят, ковбои с «Мальборо» одеваются, реклама идет полным ходом по обе стороны занавеса. Пипл хавает!

— Жесток ты к нему.

— А ибо некуй! Мир потребительства им подавай. А то, что три шкуры с тебя потом сдерут и детей твоих в рабство продадут, это им, как будто бы неизвестно.

— Что поделать, идеология у нас перекрученная! Всеобщее неверие и цинизм.

Столяров ослепительно улыбнулся:

— Ну мы научим их Родину любить!

— Слушай, а это все твои идеи? Насчет денег и прочего.

— С чего бы это? Нет, в части моей компетенции инициатив хватало и даже немало. Остальное ваш Центр поставляет. Мы их обмозговываем и решаем, что в дело пустить, а что нет. Попаданцев же тыщи и все из разных миров. Кстати, тебе твои пятнадцать тысяч хоть выплатили?

— Э…,— понимаю, что речь идет о сумме в выданной намедни сберкнижке. — Пять всего дали.

— Вот удоды! Решили размазать по времени. А ведь там новые поспеют.

— Блин, мне как раз на квартиру надо. С такими деньжищами можно кооператив взять.

— Квартиру? Дело хорошее.

— Ну с женой на съемных жить неохота. Да и обставить все как положено. Но по разнарядке не дадут, очередь сам понимаешь…в далекое будущее уходит. Что к нам жестоко.

Столяров смотрел на меня как на привидение:

— Такой отчаянный ловелас, как ты и жениться? Я же видел, как на тебя дамы в ресторане смотрели. Готовы были сожрать с потрохами. Да ты любую бабу на ночь выбрать можешь!

— Наелся я этого. И есть одна очень важная деталь, о которой тебе знать нельзя.

Василий покачал головой:

— Ну как знаешь. Как легализовать квартиру, это тебе лучше с Маргаритой перетереть. Она в хозяйственных реалиях здешнего писеца основательней соображает. Ордеры, шмордеры. Временами хочется на все плюнуть и укатить в Комарово.

— Понятно. Простому студенту иметь хоромы не полагается.

— Ну а что поделать? Мы и так живем лучше остальных. Заслуженно или нет, дело десятое. Главное — справедливость!

— Так, подожди. Я же её вроде как покупаю. Надеюсь, за заработанное?

— И еще не все выплатили. Твои идеи о скупке потенциальных месторождений редкоземельных элементов только начали работать. Так что будешь обеспечен на всю жизнь. А именно этот транш за некоторые рациональные предложения.

Я мрачно констатировал:

— Еще бы узнать за какие. По идее не я их придумал.

— Сереж, мир несправедлив, так что бери что дают. А теперь хорошо бы поработать. Я же тебя не для досужих разговоров сюда пригласил.

Мы прошли за стол и мне передали несколько папок с бумагами. Листы были явно отпечатаны на простейшем принтере.

— И что, все требуется изучить?

— Столяров оторвался от просмотра бумаг и посоветовал:

— Выбирай темы, в каких хоть что-то соображаешь, откладывай эти листы в пустую папку. Подчеркивай, зачеркивай, не стесняйся. Нам каждое лыко в строку.

Ну что ж, работать так работать. Три часа пролетели быстро. Время от времени заходила Ниночка, приносила чай или минералку. Я поглядывал вслед её виляющей бедрами походке и только хмыкал. Такая секретарша лишь отвлекает от работы. Хотя, как временный релакс сойдет! Посмотришь на оттопыренную блузку, помечтаешь, глядишь, и какая свежая мысль в башке появится. Ну или эрекция. Я тут же сообщил о своем открытии Василию и тот долго гоготал.

— В верном направлении мыслишь, товарищ? Что-нибудь нарыл?

— Вот эти листы можно взять с собой?

— К сожалению, нет, информация, сам понимаешь, по грифом. Но, оставь в отдельной папке, я тебе потом выжимки пришлю под видом брошюры научпоп. В целом как?

— В целом вы велосипед изобретаете.

Василий с хрустом потянулся и с интересом уставился на меня:

— Ну а что поделать? Стране для технологического рывка в светлое будущее остро нужна валюта и свободная площадка для продажи Ай-Ти товаров. Авиа— и ракетостроение за нами, мы тут вполне конкурентоспособны. По атому. Ну да, ты не знаешь. Провалилось к нас несколько умных товарищей, так что Союз лет через пять будет на недосягаемой высоте. Слышал о так называемых вечных реакторах на быстрых нейтронах? Так вот — они скоро пойдут в серию. Десятки АЭС, представляешь, по всему Союзу. И хрена с два кому-либо еще! Старьем обойдутся или пусть электроэнергию у нас закупают.

— То есть дело идет к тому, что нам не придётся растрачивать невосполнимые ресурсы на производство энергии?

— И не тратить колоссальные финансы на их поиск и добычу. Не представляешь, какое в той сфере сильное лобби! Они же всю жизнь только этим занимались. Все ЦэКа завалили жалобами, но Генеральный непреклонен. Ему наши ученые с подачи Центра обрисовали все перспективы, и Романов впечатлился. Да и правительство в целом за этот проект.

— Ну вот у меня как раз идея для газовщиков.

— Внимательно слушаю, — Столяров нажал какую-то кнопку, видимо, включил диктофон.

— В Азии вовсю поднимаются так называемые «экономические тигры». Корея, Малайзия, Таиланд и Тайвань. И всем им вскоре начнет остро не хватать энергии. В будущем в тех странах будет здорово востребован сжиженный газ. Так что я бы на вашем месте бросил Европу, тем более что они нам прямые конкуренты, и строил бы газопроводы и терминалы на нашем Дальнем Востоке. Надо захватить рынок до прихода туда Индонезии и Катара. Пусть ведут газопровод на Дальний Восток. Заодно снабдят сибирские города газом.

— Далеко, — покачал головой Василий. — Да и технологии сжижения еще у нас не отработаны как следует. Инфраструктура — это же порты, танкеры, масса новейшей техники.

— Ну в том-то и дело. Это огромный толчок для всей нашей промышленности и науки. А тянуть газопроводы с Западной Сибири глупость. Вам же наверняка известны из будущего координаты более ближних месторождений.

Столяров забарабанил по столу костяшками:

— Ну так и есть. Помню о таком. Но это же время!

— А в стране советской такая штука как план существует! Пока доводите технологии, строите танкеры и порты, и газовщики подтянутся.

— Ну в целом ты прав. Заодно толкнем машиностроение и настроим судоверфей. Это будет неплохой задел на будущее

— Так сколько можно прикрываться послезнанием? Наверное, у вас уже проблемы с поиском ништяков начались.

Василий задумался.

— Сильных еще нет, но стагнация налицо. Правда, покамест мы менее семидесяти процентов полученной информации использовали.

— А чего так?

— Бюрократия, механизм принятия решений. Знаешь, подвижки уже идут, но медленно. Поначалу здорово военные разведчики помогали. Но сам понимаешь, это не их специфика. Зато сейчас в КВР отдельное экономическое управление создано. Приходится с ними работать и с инфильтрированными в западную среду агентами влияния.

— Во как! Ты даже сленга у разведки набрался.

— С волками жить, по-волчьи выть!

— Ладно, Василий, если у тебя все, то у меня еще дела. Дай мобилу позвонить.

Столяров тут же дернулся, а потом обернулся и погрозил мне пальчиком.

— Подловил, стервец! Слушай, как сленг в наших слоях был похожим.

— Так русский язык один. Мобильный дашь, надо кое-кому позвонить.

Василий закрыл небольшую дверцу спиной. Видимо, это был встроенный сейф. Вскоре он подал мне увесистую черную трубку. Она была меньше того кирпича, которым хвастался Евген.

— Специзделие. Набирай.

С местного мобильного можно было позвонить только на мобильный.

Я набрал несколько цифр и дождался ответа:

— Полковник Зайцев слушает.

— Бригадный генерал Вейдер, командующий Звездным флотом Татуина.

На том конце провода наступило затишье. Я намеренно изменил голос.

— Какой-какой генерал?

— Слава, не тупи.

— Караджич, ты не охренел часом? Откуда у тебя доступ к закрытой связи?

— Короче, Ярослав, в связи с предстоящими событиями мне потребуется кое-какая амуниция и ответы на вопросы. Да-да, знаю, снабдят. Говном всяким. Что я в армии не служил что ли? Сможешь сделать?

На том конце мобильного провода помолчали, но все-таки ответили:

— Надо — сделаем. Через Марго список передай. Она пошлет факсом.

— Тогда, может, вечером посидим? Обсудим дела наши грешные.

— Точно дела?

— Ага. Но ты три фаныча винца все-таки не забудь.

— Сергей!

Я вернул «трубу» хозяину:

— Спасибо. Приятно было пообщаться.

— Тебя довезут обратно. Отдыхай пока.

— И тебе отдохнуть на диванчике, — я лукаво улыбнулся, а лицо Василия вытянулось:

— А ты откуда знаешь? Я же не показывал.

— Догадался.

Столяров пожал плечами.

— Это сегодня я относительно свободен. Бывает, что и пёрднуть некогда. Приходится развлекаться и отдыхать на рабочем месте.

— Как я тебя понимаю!

Хороший товарищ. Мы как-то быстро с ним сошлись. Я с улыбкой сел в поданный правительственный лимузин. Машинально полез в карман и наткнулся там на тонкую книжицу.

«Ага, они мне еще ответят за не выданные деньги!»

В таком боевом настроении меня везут в Зеленоградский «город будущего». Кроме нашего Центра в нескольких километрах расположился огромный Синдикат микроэлектроники. Тот советский прообраз Силиконовой долины, что в моем мире уничтожил Егорка Гайдар.

Глава 25 Мы выбираем

Архангельск встретил привычным холодом. Скоро и август будет на излете. Ночи стали темными, листва на деревьях пожухла, с берез слетают первые желтые листочки. Сколько себя помню, но именно перед школой всегда стояла холодная-прехолодная неделя. Особенно это ощущалось на контрасте после приезда с юга. Я одет легко, потому ждать автобуса неохота. Бухаюсь в первое же такси на заднее сиденье. Таксист в возрасте недовольно оборачивается и бросает:

— Не по счетчику!

У меня осталась лишь «синенькая», показываю её.

— Не борзей! Этого хватит.

— Паря!

— Я сказал не борзей, у меня сосед по лестничной твой директор. Дуй на Привокзальный.

Таксист некоторое время смотрит на мою наглую физиономию, что-то бурчит и с неохотой поворачивает ключ. Вот жлобье!

Я с унынием посматриваю на прощающийся с жарким летом город. В сентябре у нас никогда не бывает тепло. Даже хорошее «Бабье лето» — это солнце днем и заморозки по ночам. Да и вместо недели оно может длиться всего пару дней. Скоро октябрь, первый снег, слякоть. Что-то меня сегодня потянуло на уныние. Парень, сначала надо дожить до этого. Обреченности не ощущаю, но все равно неприятно. Жил себе жил и бац — вторая смена!

Торможу такси возле «Восхода», и водитель неожиданно резко выскакивает со своего места и двигает к моей двери.

— Паря, ты мне еще трояк должен! Что ты мне по ушам проехал? Какой сосед? Гони деньгу или хуже будет.

Я неспешно вылезаю из машины, поправляю сумку. Мужик меня здоровей, но чуток ниже:

— Считай, что получил по счетчику и даже сверху оставил.

— Да я тебя!

Зря он так. Моя железная кисть перехватила его кулак и согнула руку вниз. Таксист последовал за ней и оказался буквально на коленях. Я бы еще добавил, но на нас уже начали оглядываться.

— Слышь, сученыш. Машина не твоя, а государственная. Кто тебе дал право использовать ее для собственного обогащения? Такие жлобы, как, ты страну и развалили.

Видимо, в моем взгляде промелькнула такая ненависть, что в глазах водителя плеснуло страхом.

— Отпусти, больно!

— Еще раз попадешься, увезу на Логинова. Знаешь, что там находится?

Отпускаю руку таксиста, и он падает коленями прямо на грязный асфальт. Врезать бы ему хорошенько, да неохота мараться. Пусть лучше боится и прикидывает, кого же он на самом деле вез. Родной проход между домами, подъезд и вскоре я влетаю в квартиру. Опа! А тут кто-то есть и с кухни вкусно пахнет пирогами.

— Сережа!

Маму хлебом не корми, дай обнять. Неожиданно из большой комнаты выруливает и батя. С родными не грех пожамкаться. Смотрим друг на друга и улыбаемся. Вся семья в сборе!

— Ты откуда такой красивый?

Отец намекает на мой фирменный костюм. Я и точно выгляжу в нем дорого-богато.

— Из Москвы. Задержался там на день по делам.

— Смотри, мать! Сын по делам в столицу мотается как будто, так и надо.

— Ты зубы не заговаривай. Сереж, раздевайся и обедать. В Москве небось толком и не поесть было? Знаю я их столовки. Готовить там не умеют!

Я в ответ улыбаюсь, но послушно исполняю волю мамы.

— Давно приехали?

По бутербродам с исходящей желтоватым жирком семужки и так понятно, откуда они прибыли. Мезень порадовала земляков своими богатствами. Наверняка и грибов привезли с ягодами.

— Да пару дён как с родни. Поезжали ладно. Благодать погода в перво время случилась. Рыбацить поезжали ажно на море.

Мама после поездки к родным частенько использует давно забытые в городе слова древнего поморского языка Говори.Я его с детства слышу от нее, родственников и стариков. Я наслаждаюсь вкусом жареной трески и пирогами с палтусом. Все эти бифштексы и стейки никогда не сравнятся по вкусу с настоящей морской рыбой.

— Может, по писят?

Батя характерно стукает по шее. А что? Сын взрослый, ему можно поддержать кампанию. Мама обычно синьку в одну харю не приветствует. Категорически. Вот и сейчас уставилась на отца злобной полярной волчицей. Я разряжаю обстановку.

— Давайте, лучше вечером семьей посидим. Я схожу матери вина вкусного куплю.

Мама мою инициативу поддерживает. Потому что семейные посиделки для нее «священны».

— Тогда Сашу позову с Галей. Давно не виделись. И сына, ничего покупать не нужно. Мы настоечки от родней привезли. Отдыхай. Пойду вещи разбирать.

Отец с интересом разглядывает содержимое моего рюкзака. Подгон от полковника. Ну кое-что я и сам в столичных магазинах прикупил, потратив последнюю наличность.

— Зачем тебе столько армейского снаряжения?

— Это, бать, для туризма. А это тебе, вечером бахнем, — протягиваю бутылку выпрошенного у Профа армянского коньяка.

— Шикарно, гляжу, живешь!

— Подарунок от науки.

— Мы сегодня с тобой другого выпьем

Батя ухмыляется и достает увесистую бутылку в фирменной упаковке. Скотч, да еще восемнадцатилетний! Название не знаю, но заметно, что вещь эксклюзивная и дорогая.

— У тебя откуда на такое валюта нашлась?

— А кто сказал, что я покупал? Выиграл на спор. Директор шотландской фирмы выставил против ящика Столичной водки.

— На что играли?

— Заварю я ихнее гнилье или нет.

Я знал, что батя — отличный сварщик и потому поверил сразу. Это пропагандистские байки про нашу косорукость и неумелость врут. Не надо косяки отдельных нехороших личностей переносить на всех работяг СССР. В мире в эти времена точно знали, что таких умельцев еще поискать надо. Наши рабочие, моряки, летчики, инженеры и врачи как раз прославились своим профессионализмом и умением найти выход из, казалось бы, тупиковых ситуаций.

Утром проснулся со свежей головой. Ну я еще по прошлой жизни понял, что качество напитка здорово влияет на уровень утреннего самочувствия. Ну и как количество принятого на грудь. Душевно вчера посидели. Поговорили о том о сем. Родители похвастались мной, дядя Саша новой дачей.

Нет, все-таки у нас народ дурной. В девяностые можно было обменять старое автомобильное корыто из Европы на квартиру в панельке. Сейчас валюту и «чеки» на крепкий деревенский дом всего в пятидесяти километрах от города по старой Вологодке. Её, кстати, в отличие от моего времени неплохо отремонтировали. И сейчас можно было спокойно домчаться из Новодвинска до Холмогор, не выезжая «кругом» на основную трассу.

На столе стояла мамина выпечка, вкуснейшие салаты тети Гали, копченое в деревне мясо и деликатесы из банок, что привез батя. Им прибавили зарплату в валюте, и наши советские моряки не ощущали себя заграницей бедными родственниками, которые решают купить ли у маклаков пива или детям джинсы. Наполнение товаром советских магазинов повлияло и на сами предметы моряцких закупок. Стало невыгодно везти шмотки, а вот пластинки с модными рок-группами пользовались спросом, как и некоторые виды радиотехники.

Зарядка, душ, завтрак. Мама куда-то умотала, но оставила на столе свежие пироги. Отец выглядит не так хорошо, больше налегает на чай.

— Ну что, бать, подумал насчет берега?

Дядя Саша вчера вовсю пропагандировал уход с моря. Сколько можно там корячиться? Жизнь одна, а работа на судне забирает много здоровья. В тропиках наверху плюс сорок, а внутри машины больше пятидесяти. Представляете себе нагрузку на организм? Ну и надо такое после сорока? А отец в той жизни ходил в море до самой пенсии. В девяностые платить стали валютой неплохо. Ушел бы раньше и прожил дольше.

— Ты сам, как считаешь?

— Хватит уже! Подумай о себе и маме. Я большой, скоро и вовсе съеду от вас.

По выражению батиного лица понимаю, что проговорился. Он обидчиво заявляет:

— Тебе плохо у нас живется?

— Дело не в этом, — решаю поставить точки над «I». — У меня невеста есть. А я считаю, что молодые должны жить отдельно.

Отец ставит кружку на стол. «Здрасьте — приехали!»

— Ну… новость хоть и неожиданная, но хорошая. Когда свадьба? Мне надо рассчитать, чтобы рейса не было.

— Вот и повод уйти на берег.

Отец смотрит на меня внимательно, трет подбородок и махает рукой.

— Считай, договорились! В самом деле, сколько можно вдали от семьи скитаться! Сразу, правда, не получится. Меня уже поставили на «Петрозаводск». Некого пока, Сергей, поменять. Так что схожу на Кубу и обратно, потом с Вентспилса прилечу на самолете.Послезавтра иду в пароходство, там и заявление оставлю. Тем более что работа на берегу, считай, уже есть. Саша хорошее место нашел, да и зарплата нормальная, плюс халтуры.

— А если начнут уговаривать?

Батя ехидно улыбнулся:

— Покажу справку с медкомисии. Я там уже несколько лет, как без бутылки коньяка не проходил. С рейса уже не снимут, а дальше по состоянию здоровья нельзя.

— Ну вот и повод выпить!

Отец хохочет и грозит мне пальцем. Видимо, и у него это давно откладываемое решение сняло некий груз с души. Он же для нас старался.

А я смотрю в окно, в прорехах облаков появилось солнце и сразу на душе стало радостней. Вчера вдоволь повалялся на диване и сегодня снова хочется куда-то идти. А не смотаться ли мне в Заостровье? Узнаю хоть новости по раскопкам. Москвичи вроде еще не уехали. Решено! Ищу в шкафу куртку и вываливаюсь в коридор.

«Черт! Налички нет!»

Смешно, на книжках лежит куча денег, а я без копейки денег.

— Бать, дай на проезд рубль.

— Держи трешку.

— Я отдам!

— Забудь. И так работаешь без перерыва.

— Так в сентябре отдохну у моря. С невестой.

— Вот это дело хорошее. На это деньги дам.

— А вот и не надо. Мне тут должны заплатить за кое-что, по этому поводу и поехал.

Дьявол, приходится и с родителями вести двойную игру. Умом понимаю, что это фантомы, но сердце разве обманешь?

Дорога много времени не заняла, иду не до Морского-речного вокзала, а на остановку, что расположена на улице Урицкого. Для молодого тела это даже не разминка. Утренний вал пассажиров уже прошел, так что удалось сесть спокойно. Видавший виды гремящий подвеской ЛАЗ бодро домчал меня до нужной остановки. Новая дорога радует глаз. Да и вышедшее солнце еще греет. Судя по увиденному, раскопки уже остановлены и ведется активная консервация объектов. Наш основной археологический пыл пришелся на июнь и первую половину июля.

Ловлю себя на мысли, что давно не интересовался делами на площадке. Вдруг еще что-то занятное нашли? Открытия июня как-то здорово заслонили все последующее. А ведь ребята что-то каждый день откапывали. Двигаюсь в камеральную палатку и тут же натыкаюсь на плачущую Маринку Соколову. Рыжая копна волос растрепана, косметика размазана по лицу. В палатке больше никого нет.

— Мариш, ты чего?

Соколова вздрагивает, некоторое время с оторопью на меня смотрит, а затем крепко обнимает и продолжает рыдать уже на моей груди.

«Здрасьте, приехали!»

Некоторое время я даю девушке выплакаться, осторожно глажу по волосам, тут главное не переборщить с ласками. А то черт знает этих женщин, воспримут как приставание. А это мне нынче совсем не нужно. Приехал отдохнуть, называется!

— Чай есть?

Марина указывает в сторону большого термоса и отворачивается, достав откуда-то зеркальце. Ну как же, требуется причапуриться перед молодым человеком. Я и так застал бывшую любовницу в непотребном виде. Ну так приручил — отвечай!

Наливаю две кружки крепкого чая и подталкиваю к девушке миску с сушками. Когда грызешь, меньше думаешь лишнего.

— Итак, что случилось?

Марина прекратила жевать, сделала глоток чая. То есть устроила паузу для размышлений, что и требовалось в нашем деле.

— Меня Якушев замуж позвал.

— Чего?

Ну вот обиделась, надулась как мышь на крупу. Пришлось состроить умное лицо и посмотреть прямо в глаза.

— Я серьезно. Взял и предложил сегодня с утра.

— Ну и чего ты, дуреха, плачешь тогда? Радоваться надо! Чай не последний мужик замуж зовет.

Соколова снова скуксилась, пришлось опять прижать к себе погладить по волосам.

— Я боюсь…

«Начинается!»

Вот хрен этих женщин поймешь. Не зовешь — плохо, зовешь — опять неладно. Видимо, мой взгляд был так красноречив, что Марина отпрянула в сторону и сердито заговорила.

— Ничего смешного, Сережа! Это очень серьезное решение.

— Ну так и человек вроде как серьезный. Куда уж дальше?

— Он к себе в Москву зовет. А я еще институт не окончила.

— Так переведешься. И работу он тебе сразу после окончания работы найдет. Не надо в какой-нибудь деревне три года мучиться.

— Уже обещал. И квартира у него есть.

— И чего тогда тебе надобно, владычица морская?

Марина некоторое время переваривала мой юмор и обидчиво ответила:

— Вот все у тебя просто. А сам с Ириной ничего решить не можешь.

Вот тут уже я её удивил.

— Все решено — Женимся. Только этой осенью не получится. Думаю, весной будет в самый раз. А то летом опять разъедемся кто куда. Мы же еще молоды, у всех свои планы.

Нежданное известие и мой чисто деловой тон произвели на девушку впечатление.

— Молодец. Не ожидала. А я тогда чего?

Пока Соколова приходила в себя, я грыз сушки. Вроде и позавтракал хорошо, но молодой организм переваривает буквально все, что попадается ему на пути. В запас, что ли уходит на будущее?

— Ну что, кручина моя, надумала?

— Валера хочет свадьбу в Москве гулять. У него там знакомства, связи, друзья. Но и у меня друзья и родственники.

— Тогда гуляйте там и тут, — Марина уставилась на меня ошарашенным взглядом. — В Москве распишитесь, там все равно красивей. Потом банкет там и гулянка здесь. Необязательно с шиком. У тебя все больше студенты будут, народ неприхотливый.

— Если бы, — вздохнула Соколова. — Родственников с деревни приедет — сажать некуда. Мои родители ведь с деревни из-под Емецка. Получили образование и здесь в городе остались. Не пригласишь кого из тамошних, обидятся.

Я еле удержался, чтобы не усмехнуться. Какой все-таки короткий путь у женщин от плача до расчетливого продумывания дальнейшего жития.

— Ну я тогда к парням загляну, посмотрю, что нарыли.

— Посмотри-посмотри. А то нос задрал.

В тоне Марины отчетливо просматривались нотки ехидства.

Народ, конечно же, нашел в большой, так называемой «Столовской» палатке. Здесь стояла печь, самовар и пахло свежей выпечкой. Армейская кухня давно покинула лагерь и еду доставляли из города или закупали в местном магазине.

— Кирюха, привет. Народ, наше вам с кисточкой.

Обедающих или поздно завтракающих парней я не знал, для окончания работ, видимо, наняли новых. Из москвичей присутствовал лишь Кирилл, деловито копающийся в толстых тетрадках. Он радостно протянул руку:

— Здорово! Куда запропастился. Тебя тут искали.

— Это кто интересно?

— Овсянников вроде. Во всяком случае упоминали твое имя с нехорошим словом. Найди его сам.

— Да ну его!

Мне уже были по барабану те две полставки в музее. Откуда вылезли закрытые сведения неизвестно. Но Овсянников или кто-то из его окружения решил с какого-то перепуга использовать меня по полной программе. И такой подход требуется обламывать сразу. Пожалуй, стоит оставить себе полставки для официального прикрытия и переговорить с кем следует предельно жестко. Я им такую рекламу сделал, что они мне век должны! Я ведь связался с краеведческим музеем лишь для будущей научной работы.

— Ну показывай, что нарыли?

Вот зря я это сказал. Как раз в последние две недели, когда я пребывал в нравственных мучениях и искал выход для спасения всего человечества, парни сделали несколько замечательных открытий. И в этот раз молодцом оказался Кирилл. Вот есть голова у человека! Надеюсь, к тому времени, когда я закончу учебу, этот парень станет кем-то из научных руководителей. Да, я такой — уже начинаю обрастать связями. И искать надо именно среди молодых и перспективных.

С интересом рассматриваю фотографии и рисунки. Ребята напрягли как следует музейных, и те предоставили в их распоряжение технику и лабораторию. Даже пишущая машинка стоит на столе. Умеют все-таки москвичи везде устраиваться.

— Вот эти два украшения характерны для эпохи Великой Моравии. После нашествия венгров часть населения ушла в другие районы. Подобные височные кольца были найдены не так давно около Киева. Датировка как раз десятый век.

— То есть на Днепр ушли ремесленники или люди, умеющие подобное делать? А как она сюда попала?

Кирилл пожал плечами:

— Торговля скорее всего. Привезли в эти места на пару веков позже. Похоже, что тут в районе церкви находилось некоторое знаковое место.

— Скорее священное, если рядом могилы вождей нашлись.

— Но тогда почему их только две? И захоронения те более поздние. Здесь же около церкви культурный слой почти беспрерывный. С десятого века, как минимум.

— Ты серьезно? Есть доказательства?

— Вот смотри –арабские монеты. Ну их еще проверить надо. Мы в Москву уже отправили. Ваши музейщики с таким объемом точно не справятся.

— Ты прав.

С Кириллом мы засиделись до самого вечера. Он только иногда выходил дать задание бригадирам. Раскопки были прекращены и сейчас все консервировалось до следующего лета.

— Точно приедете?

— Я да. Якушев вряд ли. Он точку «открыл» и скорее всего двинет в другое место.

— Любит новое?

— Обожает! Но тут ему понравилось. Так что заедет, как сможет.

— Еще бы ему тут не понравилось! Природа, девки!

Кирюха оглянулся:

— Ревнуешь, что ли?

— К кому?

— Да я видел, как на тебя эта рыжуха посматривала.

— Да нет, — я вздохнул, — все в прошлом. Так что пусть Валера нянчится.

— Ха-ха! — Кирилл засмеялся, — ну это еще неизвестно кто там командовать будет. Видел я как Маринка умеет пропесочивать. Так что Якушев еще не понял в какую сказку попал.

Я с интересом посмотрел на москвича. А он секёт в житейских вопросах. Но на самом деле мне было радостно от осознания того, что я помог двум людям найти друг друга. Сделал Марину смелее и опытней в элементарных вопросах. Таким мужикам, как Якушев клуши и кисейные барышни точно не нужны.

Уехал попуткой, тому водителю как раз надо было к железнодорожному вокзалу. Вечерний, остывший от лета город встретил яркими окнами квартир, темными загадочными закоулками, некоей таинственностью. Мы привыкаем к светлому северному лету, темнота у нас с ним никак не ассоциируется. В этом и странность архангельских сезонов.

Чего-то меня на романтику потянуло?

После нескольких дней относительного балдежа и расслабона в ночи раздался настойчивый телефонный звонок. Все-таки я внутренне был готов к подобному развитию событий и схватил телефонную трубку первым.

— Караджич Сергей Васильевич?

— Да.

— Через десять минут у подъезда вас примет наша машина. Возьмите с собой только тревожный чемоданчик и удостоверение. Остальное выдадут на месте.

И все — ни здрасьте, ни до свидания!

С десяток секунд стою, осмысливая дальнейшие действия.

«Я помыт, белье свежее. Какое белье? Нужно теплое! На месте одену. Что еще?»

— Сережа, что случилось? На тебе лица нет.

Рядом стоит заспанная мама, вот и отец поднялся.

— Меня срочно вызывают на военные сборы. Мам, чаю и бутер сможешь сделать по-быстрому?

— Какие сборы посреди ночи?

Надо отдать должное поколению наших мам. Она громко возмущается, но уже на кухне ставит чайник на плиту. Отец также деловит:

— Что собрать?

— Да почти все уже собрано.

Я достаю стремянку и лезу на антресоли, снимая оттуда штурмовой рюкзак. Мне его Ярослав подогнал. Новый образец. Станковый типа «Ермака», но убрали выступающий металл и прицепили по бокам ремни, чтобы крепить вещи.

— А говорил, что для туризма.

На рюкзаке по бокам уже прицеплены каремат и спальный мешок для холодной погоды. Купил сам в специализированном магазине. Коврики-карематы в обычной торговле не найти. Там же на последние наличные взял мультитул и «набор выживателя», в котором находились штормовые спички, сухой спирт и куча всяких полезных мелочей. Упаковываю в рюкзак белье, теплые носки и зимний свитер.

Отец внимательно смотри на мои приготовления и спрашивает:

— Тельник нужен? На еще вот этот фонарь, батарейки свежие.

— Давай, спасибо.

— Сережа, ну какие еще сборы на ночь глядя.

— Мама — это армия! — в коридоре надеваю зубастые туристские ботинки с толстой подошвой, взял еще весной для раскопок. — Извини, что раньше не сказал, но точное число мне не сообщили.

— Все равно странно! Ты же недавно отслужил.

Я вздыхаю и напяливаю старуютеплую куртку. Отец озадаченно хмыкает. Придется выкладывать им заготовленную заранее легенду.

— Мам, пап. Мне нельзя о многом говорить. Просто в последние полгода я в армии служил в не обычном подразделении.

— Каком интересно?

— Бать, ну ты же знаешь, кому подчиняются погранвойска.

Отец понятливо кивает, он сам служил на флоте и участвовала в атомных испытаниях на Новой земле. А мама спохватывается и бежит на кухню.

— Не волнуйся, сын. Я все матери объясню.

«Ну да, попробуй тут!»

Мама вернулась и сует мне термос и большущий пакет с пирожками и бутербродами.

— Ну куда столько? Мам, в армии кормят.

— Ты же будешь не один? Бери!

— Не волнуйся, ма. Нас там немного погоняют на полигоне и сразу домой. Просто служба такая, особенная. Но я крепкий, выдержу. До свидания.

Вот тут я чуть не облажался, когда отец и мама меня обняли на прощание. Почти расплакался. Пришлось даже постоять на межэтажной площадке, чтобы немного успокоиться. Ведь, по сути, очень может быть, что я прощаюсь с ними навсегда. Но лучше о таком исходе не думать, иначе совсем размякнешь.

На улице напротив подъезда стоит зеленый УАЗик и рядом нервно ходит молодой лейтенант.

— Опаздываете!

— Извините, родители.

Военный некоторое время смотрит на меня и понятливо кивает. Вряд ли он в курсе всех моих перипетий.

— Ваше удостоверение? — я молча протягиваю «Центровский» аусвайс. — Садитесь сзади. Самолёт уже ждет.

«Вот даже как!»

Мы мчимся по еще не проснувшемуся городу. Август, темнота давит, но одновременно успокаивает. Через двадцать минут автомобиль заезжает прямо на взлетное поле и катит к начинающему раскручивать винты странному на вид самолету. Меня передают в руки летчику, и тот провожает меня к простому трапу. Салон слабо освещен и устроен странно. Сиденья только впереди, а больше половины самолета отдано под грузовой отсек. Сейчас забитый под завязку.

— Чего стоишь, Студент? В ногах правды нет!

Глава 26 24. Незримая стезя

Ну кого я еще должен был увидеть на борту этого гребаного самолета?

— А вы каким местом здесь, товарищи военные?

— Каком! Я же говорил, что мы еще встретимся!

— Каптри!

— Нынче у меня позывной Мазур.

Понятно, сговорились за моей спиной. Получается, что и мне кличку выдали без предупреждения. Решаю малость поёрничать:

— Сержант Студент по вашему приказанию прибыл!

— Вольно! Только по документам ты у нас проходишь, как лейтенант.

— Охренеть!

— Иначе нельзя. У нас чисто офицерская команда. Знакомься, кстати, с мужиками. Идем ведь все вместе, — на меня изучающе уставились три пары внимательных глаз. Думаю, что эти ребята знают, кто я на самом деле и какую цель мы преследуем. — Анзор, наш пулеметчик и лучший в штурмовом батальоне по рукопашке, — крепыш лет тридцати пяти силен неимоверно. Был бы я послабее, то руку мне поломал запросто. Такое у него вышло крепкое рукопожатие. — Это Леший, бог связи и классный взрывотехник, — мне кивает обманчиво щупловатый на вид паренек. — Гончий. Разведчик и к тому же прекрасный снайпер. — поджарый, высокий мужчина также подает мне руку, как равному. Никто не смотрит свысока. Видимо, понимают, что итог задания полностью зависит от меня. Да и на дрыща я не похож ни разу, по легенде служил погранцом в горах.

С грохотом захлопывается люк самолета, мимо нас с деловитым видом проходит бортинженер.

— Пристегиваемся! Сейчас будем взлетать.

— Время прибытия, капитан?

— Расчётное через три с половиной часа. А там, как ветер и прочее сложится.

Мазур хлопает на сиденье около себя. Я не заставляю его долго ждать и прыгаю к иллюминатору, тут же начиная пристегиваться. Кресло удобное, места для ног много. Это не американские «скотовозы» из будущего.

— Значит так, новоиспеченный лейтенант. Слухай сюда. Я твой командир в оперативном плане. Бог и судья до места активных действий. А дальше уже ты командуешь парадом. Усёк?

— Принято.

— Какой молодец! Ах да, — каптри улыбается, — все забываю сколько тебе в реальности лет. Служил, в смысле там?

— Конечно! Но ничего особенного. Обычная срочка в караулах. Группа быстрого реагирования, немного химвзвода. Не спецура и не десант.

— Все равно уже соображаешь, что к чему. Взлетим, переоденься, мы все для тебя взяли.

— Оружие дадут?

— Это уже, как командование скажет. Да и тебе оно Там зачем?

Мазур не зря выделил ту сущность именно этим словом. Я ничего ему не ответил и уставился в окно. Вместо шести в ряду стояли четыре кресла, так что было не тесно и проход большой. Через некоторое время самолет сошел с места и понемногу покатился на «Взлетку». Отвык я от шума винтов, даже стало интересно наблюдать за ними. Минут через пять мы оторвались от земли и меня понесло в иную реальность на скорости пятьсот километров в час.

— Взлетели, можешь переодеваться.

Я с любопытством рассматривал содержимое РД, ранца десантника. Две пары теплого белья и теплое же обмундирование маскировочного темного оттенка. Скорее всего морпеховское. На вид и ощупь вполне годное. Не то дерьмо, что мы носили на службе в рядах Советской Армии. Для генералов солдат был ничто, расходный материал и одевали его кое-как. Древние и ужасно неудобные шинели, гимнастерки годов сороковых и говенные кирзачи. В межсезонье во всем этом стоять в карауле или находиться в патрулировании было жутко неудобно.

Но ко всему прочему прилагалась вполне современная разгрузочная ременно-плечевая система, на которую вешались подсумки и другие нужные в хозяйстве ништяки. Ни ножа, ни прочего оружия не наблюдалось. Обычный армейский минимализм.

«Так, это белье пойдет в запас, свое лучше, как и ботинки. И ящик их к хренам собачьим!»

Парни с любопытством смотрели, как я переодевался, надел носки из верблюжьей шерсти и затянул шнурки на щеголеватых ботинках. На РПС повесил мультитул. Затем упаковал все лишнее в удобный до невозможности штурмовой рюкзак и закрыл клапан.

Кто-то ехидно заметил:

— Ты смотри, Мазур, как настоящую спецуру упаковывают.

Командир блеснул глазами. Но промолчал.

Гончий пощупал мой рюкзак и спросил:

— Где брал?

— Есть одно местечко в Москве. Делают для альпинистов и туристов. Странно, почему вас таким не снабжают.

Анзор засмеялся:

— А нам достается то, что достается. Мы же армия.

Я вовремя вспомнил о мамином пакете и термосе и начал угощать новых товарищей бутербродами с пирогами.

— О, домашние пирожки? С чем?

— Эти с мойвой, кулебяки с палтусом, тут шаньги.

— ОхЮ ты ж, все наше северное родное.

— А ты сам откуда?

— Почти соседи, с Печенги мы.

— Морпехи?

— Были. Сейчас…

Анзор покосился в сторону командира.

— Да я примерно в курсе.

— В том-то и дело, что примерно. Мы вот о тебе тоже знаем примерно. И ты ведь ничего нам не расскажешь?

Я налил в кружку кофе и безо всякой улыбки ответил:

— Не расскажу. Да вам и незачем знать.

Крепыш на меня внимательно посмотрел и вздохнул.

В процессе полета мы немного поговорили о моей роли в команде. Мазур, да и остальные были в курсе моей нынешней физической формы, потому разговор больше пошел о тактике передвижения на местности. Кио, когда и в каком порядке идет и как реагирует на возможную опасность. Вот тут я пас перед такими опытными бойцами, как члены этой группы. Потому внимательно слушал, а потом изображал пантомиму в проходе, переходя от одного члена отряда к другому по определенной команде. Путался, конечно, но судя по выражению глаз командира, был не безнадежен.

Может, было бы честней объяснить ребятам, что все их наработки бесполезны? Да и они мне в принципе нужны как костыли спортсмену. Но не буду заранее разочаровывать бойцов. Пусть считают, что они также важны и необходимы в предстоящей операции по спасению человечества. Да как еще все сложится неизвестно.

Последний час полета честно продрых в кресле, проснулся, когда самолет коснулся колесами взлетной полосы. Не успели мы остановиться, как люк был открыт и раздалась команда:

— Быстро наружу! Бегом! Вещи не забываем!

Хватаю рюкзак и запахиваю куртку. На улице довольно свежо.

«Здравствуй Норильск!»

Нас посадили в обычный аэродромный автобус и повезли на другой конец взлетного поля, прямо к плотной тушке Ми-8 со странными обводами.

Военный с большими погонами подгоняет всех, затем удивленно переводит взгляд на меня:

— Почему вещмешок и ботинки не по форме?

— Товарищ полковник, это прикрепленный.

Офицер поворачивается к Мазуру и злобно роняет:

— Все равно не по форме. Разбаловались тут. Быстро в вертолет! Нас срочно ждут в лагере.

Я теперь лейтенант и нахожусь на выполнении важного боевого задания. С приказом меня еще в самолете ознакомили. Потому приходиться по-армейски дисциплинированно подчиниться какому-то придурку с большими погонами. Здорово сомневаюсь, что тот имеет хоть малейшее представление о нашем настоящем задании. И это меня здорово напрягает. Как бы вояки сдуру ни испортили дело. Потому начинаю в уме просчитывать варианты противодействия. Думаю, что Мазур в курсе моих полномочий и препятствий чинить не будет. На армейского самодура он не очень похож.

На вертолете мне летать приходилось, но более маленьком. Ми 8 внутри довольно большой. Не успеваем сесть на скамьи, как заводится двигатель, начинаются вращаться винты и вскоре становится довольно шумно. Я сижу с командой, часть салона занимают гражданские специалисты, посередине сложены мешки. Обращаю внимание, что встретивший нас полкан о чем-то яростно спорят с Мазуром. Мой командир сохраняет невозмутимое выражение на лице, но злой блеск в глазах его все равно выдает. Я вспоминаю, о чем мне говорил перед отъездом Зайцев. Глава операции в чине генерал-лейтенанта, и он представляет КГБ. Странно. Форма на полковнике от ВВС. Хотя черт знает этих гэбистов, могут для форсу одеть любую форму.

Но сейчас меня здорово отвлекают виды из иллюминаторов. Офигеть! Я много слышал об этом необычном плато, но побывать там так и не удалось. Совершенно изумительное место! Надо же природе или кому-то там создать подобное! Очень необычной формы горы, с будто бы скальпелем срезанными верхушками. Заметно, что плато остаток огромного вулканического поля. Что здесь такое творилось в глухой древности?

Сами скалы разного цвета, от почти темного до красно-коричневых оттенков. Между отрогами гор текут многочисленные ручьи и реки. Много озер. Зелень небольших лугов резко контрастирует с желтизной деревьев. Осень в этих краях начинается раньше. Нельзя было провести операцию летом? Ах да, ждали, когда дни станут короче. Это уже заполярье, здесь белые ночи. Евген объяснял мне, что активность здешней «Сферы» как-то связана с освещением. Проводить операцию позже также чревато. Здесь рано ложится снег и это тоже отчего-то нехорошо. А ведь этот умник мне еще чего-то рассказывал.

— Студент, — меня отвлекли от размышлений. Рядом присел Леший. — Ты знаешь, что это за штука, к которой мы пойдем?

Я внезапно догадываюсь, почему со мной отправили именно этих ребят.

— Вы ее видели?

— Издалека. После нас никто не подошел так близко.

— Договоримся так. Я скажу, что можно, когда придет время.

Парень серьезно смотрит на меня, хлопает по плечу и отходит. Затем незаметно переглядывается со своими. Понятно. Послали его как самого молодого. Только вот я немолодой. И мне становится невыразимо грустно. Нет, это не страх, а именно грусть. Так жалко расставаться с новым и таким интересным миром. Он мне и в самом деле очень понравился. Он добрее моего прошлого, пусть и здорово походит на него. Но я верю, что у Центровских все получится. Инерция такого огромного общества большая, есть время вырулить на правильную дорогу. Надеюсь, что и у меня все получится, и здешняя реальность останется во Вселенной.

Для себя же решил, что глупо надеяться на удачный исход. Одна человеческая жертва за целое мироздание. Неплохая, надо заметить, плата. Не зря же кто-то в неведомых сферах выбрал именно меня. Значит, я чего-то стою! Это тяжело принять, но возможно. Я уже один раз умирал. Жаль, конечно, родителей и Иришку. Но переживут. Все можно пережить. Эх… Столько еще всего не сделано. Но чем я лучше этих парней? Они ведь тоже идут в пекло и делают это по долгу службы.

Невольно нервно улыбаюсь и ловлю на себе взгляды остальных. Внезапно винтокрылую машину начинает трясти. Гражданские что-то кричат. Несколько человек включают странную аппаратуру, что прикреплена к борту вертолета. Да, Евген же рассказывал, что «Сфера» воздействует на технику и аппаратуру. Затем слишком поздно вспоминаю, что действует она и на людей. Внезапно у меня все поплыло во взоре. Даже не знаю, как такое состояние описать. Как будто тебя вытряхнули из тела, и я нахожусь где-то рядом. Но я точно не призрак или фантом. Это…информационное тело! Неужели Ноосфера существует? Или что там вместо нее.

В мозгу разом рождаются сотни образов. Я не успеваю их рассмотреть и осмыслить. Это что, калейдоскоп из прошлой жизни? Детство, молодость. Не Сереги, а чисто мои. Но она все равно иная. В какой-то момент у меня начинает раскалываться башка.

— Студент, что с тобой?

Я неожиданно понимаю, что снова в своем теле.

— Голова болит.

— Эк на тебя эта дрянь влияет. Леший, дай ему таблетку.

Судя по остальным, самочувствие у них так себе. Вертолет здорово снизился и чуть ли не стрижет верхушки деревьев. Связист протягивает мне жёлтую таблетку и кружку с водой. Через некоторое время становится легче. Но я с содроганием думаю, что же будет поблизости от «Сферы». Перехватываю Анзора и спрашиваю:

— Там также было?

Пулеметчик мотает головой:

— Нет, просто стало жутко страшно. Прям до усрачки. Руки, ноги холодели.

Я внимательно смотрю на его жесткое лицо. Наверняка этот мужик попадал в различные переделки, так что не врет. Что же такое по-настоящему жуткое ждет нас впереди?

— Ясно.

Вертолет приземлился как-то незаметно, не выключая двигателей. Немедленно раздалась команда «На выход!». Мы бежим подальше от винтов и ветродуя, им вызванного. Полковник скачет за нами и сначала строит нашу команду, а затем уверенно ведет к небольшой сферической палатке. Я с интересом оглядываюсь по сторонам. Лагерь небольшой, компактный. Палатки не обычные брезентухи, а какие-то сборные модули, смотрятся неплохо. На ближайшем пригорке вверх взмыли несколько антенн, одна из них параболическая. Связь со спутником?

Где-то в стороне тарахтит генератор, но автомобилей не видать. На берег вытащены моторки и там же стоят несколько странных машин. Часовых незаметно, не между палатками мелькнули люди в военной форме, а охранять ведь могут и периметр. Голоса заглушает шум еще не улетевшего вертолета. Потому мы с удовольствием ныряем в палатку, пройдя небольшой шлюз. Там за столом с аппаратурой сидит лишь один бородатый мужчина в очках. Он с удивлением уставился на полковника. Тот не теряется и спрашивает:

— Горюнов где?

— На точке.

— «Барс» готов?

— Да. С утра гоняли.

— Сбегай скажи, чтобы готовили на срочный выезд.

Гражданский бочком идет вдоль стены и выходит из палатки, бросая на полковника странный взгляд. Я удивленно оглядываюсь на Мазура. Что-то мне все это не нравится. Командир группы тут уже интересуется:

— Зачем такая срочность, товарищ полковник? Мы еще даже не осмотрелись. Где результаты анализов и телеметрии?

— А тебя, майор, и не спрашивают! Твое дело подчиняться! Или ты забыл устав?

Каптри задумчиво перебирает руками:

— Оружие?

— Зачем там оружие, майор? Сам подумай! На инопланетян охотиться? На «Барсе» стоят специальные глушители. Спокойно доедите!

— Где гарантия, что они сработают?

— Майор, есть приказ, и ты должен его выполнять! Сейчас вы пойдете и привезете сюда того, кого я прикажу.

Мне это все больше и больше не нравится. Похоже, что Мазуру тоже. Но у него собственные инструкции.

— Только вот я не майор, таащ полковник, а капитан третьего ранга. Подтвердите ваши полномочия немедленно!

Офицер побагровел и потянулся к кобуре. Но разведчики были шустрее. В лоб полкану уже смотрел большой пистолет Анзора, а сбоку заходил Гоний. Вскоре полковника стреножили и посадили на колени.

— Да я вас в трибунал? Сгною!

— Заткните же его!

Что-то мне все стало резко не нравиться. Что за бардак творится в самом секретном лагере страны? Пожалуй, пора брать ситуацию в свои руки. Подхожу к Мазуру в упор и спрашиваю:

— Что за херня каптри тут происходит.

Тот взгляд отводит и с хрипотцой в голосе отвечает:

— Сам не пойму.

— Тогда какого рожна у этого хрена не проверили полномочия еще в Норильске?

По лицу Мазура заходили желваки. Не мне ему, конечно, указывать. Другие члены команды внимательно за нами наблюдают. Не сомневаюсь, что в случае приказа, схарчат меня немедленно. Я дли них чужак. Но каптри умнее, потому и командир группы.

— Согласен, мой косяк. Армия. Привыкли подчиняться.

Я киваю в ответ. Вбитая в подкорку субординация временами приводит вот к таким результатам.

— Мазур, мы сейчас в совершенно иной ситуации. У нас на кону судьба целого мира. Вы хоть это понимаете?!

А мое заявление произвело на парней эффект. Стоят, хлопают глазами. Да они и сами догадывались, что дело нечистое. Каптри не дурак, тут же принимает решение:

— Что делать будем, Студент?

«Вот это правильно!»

— Держите полкана здесь, а я пока схожу на разведку.

Мазур некоторое время смотрел мне в глаза, а потом кивнул и скомандовал:

— Гончий, со Студентом!

Я быстро вышел из палатки и внимательно огляделся.

— Что ищем, лейтенант?

— Штаб.

— Это вот там, — разведчик кивнул в сторону куполообразного сооружения. — Видишь, слева коммуникационная будка, куда все кабеля идут. И запасной генератора абы где не поставят.

— Глазастый.

— А то!

Мы не крадемся, как в шпионских фильмах. Идем себе по лагерю спокойно и уверенно. Видимо, все тут так уверены в безлюдности этих мест, что патрулей нет или они ходят вдоль охранного периметра. Так и в самом деле, кроме как вертолетом, внутрь лагеря не попасть. Хм, а кто тогда этот Вэвээсный полковник? И ведь он имел некую только ему ясную цель. Внутрь штабного «купола» попасть также было несложно. В тамбуре никого не оказалась. Я прислушался. Справа раздавались смешки, и слышался звук закипающего чайника. Зато впереди многотонный гул, характерный для скопления множества людей.

«Кажется, я там, где надо!»

— Гончий, тащи все остальных сюда. И с полковником.

Внутри большого помещения было накурено и пахло свежезаваренным чаем. А неплохо они тут устроились! Ряд столов, заваленных бумагами и аппаратурой, за дальними сидит множество людей в гражданском. Перед ними приборы неизвестного мне назначения, у стены несколько огромных экранов. На одном из них запечатлен видеокамерой изгиб реки, но часть изображения засвечена, и по всем экранам идут полосы помех.

— Зафиксирован новый выброс!

— Когда произошел первый? Где анализ данных?

Голос вопрошающего требователен и скорее всего принадлежит важному начальнику. Я нахожу его взглядом. Новая полевая форма, на погонах две большие звезды. Это и есть генерал-лейтенант КГБ Абрамов?

— Выброс начался после приближения к лагерю дежурного вертолета. Амплитуда до восьмидесяти.

— Черт дери! Скоро должен прибыть наш Объект, а у вас такие выбросы! Гаспарян, что у вас черт дери происходит?

Носатый очкарик определенной национальности пожимает плечами и снова поворачивается к странным на вид приборам.

— Ну, во-первых, не у нас, а у вас. Во-вторых, я вообще не уверен, что ваш так называемый «Объект» существует. Вы столько о нем говорите…

— А тебе и не надо верить. Тебе надо считать! — огрызается на него майор, сидящий около рации.

Ученые и несколько военных продолжают некоторое время незлобиво переругиваться.

И тут до меня начинает доходить, что «Объект» — это я.

— Лейтенант, а вы здесь откуда?

Рядом со мной останавливается очередной важный чин с погонами подполковника.

— Мне нужен генерал Абрамов.

— А пива с бабами тебе не надо? Дежурный, почему у вас посторонние в зале?!

А голос у подпола поставлен. Тут же в штабе воцарилось относительное молчание, прерываемое писком аппаратуры и шумным дыханием людей.

— Ко мне его быстро!

Генерал-лейтенант смотрит на меня угрюмо. Странно, что меня не узнают. Уж Абрамов должен представлять Сергея в лицо. Мне все это еще больше не нравится.

«Что за бардак?»

— Ты кто такой и как сюда попал?

Именно в этот момент во мне лопнула струна, так долго натягивающуюся в последнее время. Я отметил краем глаза вошедших тихой сапой членов отряда, затем повернулся к здешнему командующему:

— Подтвердите ваши полномочия, генерал.

— Что?!! Да как ты смеешь, щенок!

Определенно, военные — идиоты!

— Еще раз предупреждаю — подтвердите вашим полномочия секретным кодом.

— Где дежурный, арестуй…

Договорить генерал-лейтенант не успел. Охнул от моего удара в солнечное сплетение и согнулся от боли. Добивать его не стал, пусть поживет.

— Мазур, код ноль-ноль восемь красный. Повторяю — ноль-ноль восемь красный!

Вот уж не думал, что придется применять самый крайний план. Надеялся, что операция подготовлена как следует. Каптри настороженно уставился на меня. Но из-за вбитой за долгие годы буквально в подкорку дисциплины тут же начинает действовать.

— Команда, код красный!

Как быстро они, оказывается, умеют работать! И откуда у парней взялись автоматы? Слышится шум возни, часть военных падает на землю, их обыскивают и отбирают все оружие. Затем гражданских оттесняют в «аппаратный» угол и просят не рыпаться «во избежание». В глазах генерала понемногу появляется понимание.

— Вы понимаете, что действовать надо иначе, Сту…

— Лучше помолчите генерал! — бесцеремонно прерываю начальство. Согласно программе «красный код» я становлюсь временной главой всего происходящего в этих местах. — Уже наворотили. Мазур, тащи сюда полкана.

Абрамов с удивлением рассматривает связанного полковника и с недоумением поворачивается к нам. Вроде не играет. Смотрю на Мазура, тот молча кивает. Шатер под контролем, но говорить лучше без посторонних.

— Товарищ генерал, нам не нужны лишние уши.

Абрамов, похоже, приходит в подобному же выводу.

— Соседний отсек. Еще могут присутствовать Гаспарян и Вежливцев.

Я киваю и командую:

— Мазур со мной, тащи полкана. Остальным держать всех под прицелом. Товарищи военные и специалисты, очень не советую вам идти нам наперекор. У меня сейчас чрезвычайные полномочия со всеми вытекающими послеждствиями.

Народ начинает понимать необычность ситуации, в глазах откровенный страх. Генерал-лейтенант качает головой:

— Вот это уже лишнее молодой человек.

Я усмехаюсь в ответ:

— Вы опять совершаете ошибку, товарищ генерал.

Абрамов, кажется, понимает и тихонько чертыхается.

Мы заходим в небольшое помещение. В центре стоит длинный стол, заваленный бумагами. В углу две тумбочки, на которых находятся рация, чайник и кружки, ложки. Нечто вроде кают-компании.

— Можно чаю?

Носатый ученый дергается, но идет в угол включать чайник. С ним пришел благообразный бородач, с его портрета можно писать академиков. Абрамов тяжело садиться за стол и ждет меня.

— Начнем с этого, — я киваю в сторону полкана, который уже даже не мычит, а ждет разрешения своей участи. — По протоколу я могу его хоть сейчас пристрелить, — лётчик после моих слов начинается дергаться.

Генерал-лейтенант горестно вдыхает:

— Евдокимов, ты еще откуда на нашу голову взялся?

— Этот товарищ встретил нас в Норильске и по прибытии сразу увел в другую палатку. Вел разговор о том, что мы должны срочно выходить. Показался подозрительным и было принято решение его обезоружить.

Абрамов с интересом смотрит на меня:

— И правильно принято, Студент. Так вас называть?

— В узком кругу, товарищ генерал-лейтенант.

— Может, вынете кляп, капитан?

Полковник сначала прокашлялся, а потом попросил воды. Как раз подоспел чай, и я с удовольствием принял кружку ароматного напитка. А они здесь явно используют не грузинскую заварку. Да и сахара не жалели.

— Евдокимов, ты дурак?

— Надо было во что бы то ни стало спасти Смирнова! Он великий космонавт. Вам вечно плевать на настоящих героев.

Абрамов покачал головой:

— Дурак и не лечишься. Ты понимаешь, что мало того, что совершил воинское преступление, так еще незаконно вмешался в ход важнейшей операции в истории человечества.

Полковник начал затравленно озираться, а Мазур, прищурив глаза, уставился на меня.

— Думаю, что его можно увести.

— Поймите, Студент, — Абрамов выглядел сумрачно, — вы сами вряд ли сможете вести операцию такого уровня.

— Ваш я уже увидел.

— Эх. Ну кто знал, что этот придурок найдет брешь в системе безопасности. О вас ему сообщили его старые знакомые по ВВС. Он боевой заслуженный лётчик.

— Товарищ генерал, — вмешался Мазур, — а что он намеревался с помощью нас осуществить?

— Его старый друг, летчик-космонавт, тоже генерал, Смирнов, — Абрамов был честен с нами, — был здесь моим заместителем. И некоторое время назад он без разрешения взял вездеход и добровольцев, и пошел к Сфере.

— Что с ним случилось?

— А мы точно так и не знаем,— пожал плечами генерал. — До точки он не дошел, вездеход стоит около берега не шелохнувшись. По идее его должно было за это время снести течением.

В наш разговор вмешался отмалчивающийся доселе Гаспарян.

— Ваш космонавт во временном континууме. Время для него попросту замерло.

— А я считаю, что они уже погибли от старости. Течение времени для живого ускорилось.

«Академик» был также категоричен и смотрел на оппонента с раздражением.

— Тогда почему вездеход не сносит, Вежливцев? Два паводка прошло!

— Да он попросту застрял!

— Хватит спорить! — стукнул ладонью по столу Абрамов. — Вопрос в том — можно ли идти к «Сфере» завтра, как мы и планировали?

«Академик» меланхолично заметил:

— Только что случился неожиданный выброс. Мы еще не разобрались с его параметрами.

— Черт дери! Через три дня погода испортится, ожидается шторм. Возможно, со снегом.

Я озадаченно повернулся к Гаспаряну:

— Частенько у вас происходят выбросы такой мощности?

Ученый посмотрел на меня поверх очков:

— Такого давно не помним.

— Понятно, это, значит, из-за меня!

Гаспарян некоторое время смотрел сквозь меня, а потом разразился неизвестной мне бранью. Видимо, на армянском. Вежливцев, наоборот, заулыбался:

— А я говорил, что параметры нестандартные!

— Стоп, товарищи ученые! Если учесть данный фактор, то когда станет возможен выход?

Ученые переглянулись:

— В лучшем случае послезавтра.

— Тогда готовимся на это число. Свободны.

— Да пойми ты, у нас же четко разработанный график. Вы, в случае чего обратно можете и не вернуться.

Абрамов порол горячку. План у него! А ничего, что я ставлю на кон собственную жизнь!

— Товарищ генерал, действуем отныне по моему плану.

Командующий набычился.

— Вы хорошо подумали? Это же какая ответственность!

— Абрамов, не вам говорить об ответственности. Да и никто не мешает командовать вам людьми. Но окончательное решение за мной.

— А если я сейчас позвоню в Москву?

— Ничего не изменится. Думаете, мне зря дали красный код?

Генерал-лейтенант еще некоторое время сверлил меня взглядом. Затем как-то разом скис, плечи опустились, глаза потухли:

— Ну тогда тебе и карты в руки.

После того как генерал ушел, Мазур некоторое время сверлил меня взглядом, а затем задал самый важный вопрос:

— Ничего парням пояснить не хочешь?

— Пока не могу, каптри. Считаешь, что кто-то откажется? Я винить его не буду. Скорее всего это дорога в один конец.

— Нам не привыкать. Дело-то хоть того стоит?

— Без базара!

Глава 27 Тропой Харона

Смотреть на красоты окружающей нас великолепной природы было совершенно недосуг. Именно это ёмкое слово определяло наше общее состояние нервозного отношения к окружающему нас миру. Но даже в так в смурное утро красота Путорана величественно проглядывала то тут, то там, впечатляя и погружая в странные мысли. Меня же с самого подъема бил жуткий мандраж. Потому, заметив это состояние, окончательной подготовкой и посадкой занялся Мазур.

Еще вчера я получил в свое распоряжение АКС и три магазина патронов. Хотя вряд ли из него придется стрелять, но и с голой жопой все равно идти было сыкотно. Вдобавок весь вчерашний день пришлось выслушивать нытье Абрамова, что мы все делаем неправильно, плюс бесконечные и бестолковые споры ученых. Как ни странно, но в суть великого проекта Проф их все-таки не посвятил. Ну, значит, на это были некие резоны.

До последнего остающиеся в лагере пытались из меня выудить хоть какие-то крохи информации. Вместо этого я потребовал себе все, что есть у них. Затем долго пытал генерал-лейтенанта и глав научных отделов, задав им массу странных вопросов. Если ученые громко возмущались, то гэбист, как ни странно, отнесся к этому вполне положительно. Он ведь горел делом. Как и многие в СССР. И куда только это все потом девалось?

Выйти решили после рассвета, когда станет окончательно светло. Сегодня пасмурно, мрачные громады окружающих долину гор действуют на нервы, а пожелтевшая листва навевает уныние. Для подхода к «Сфере» мы использовали экспериментальный катер на воздушной подушке. Только вместо кабины на нем было сооружено нечто вроде решетки из проводов. Дополнительный двигатель постоянно гонял в ней по кругу электричество. Гаспарян утверждал, что решетка хоть отчасти защитит нас от неизвестного излучения.

Я сильно сомневался в данном утверждении, но благоразумно помалкивал. Ребята и так напряжены без меры. Ведь мы идем буквально в неизвестность.

— Гончий, сбавь скорость.

В принципе долететь от лагеря до «Сферы» можно минут за пятнадцать. Но торопиться нам особо некуда, да и ученые попросили сделать по пути несколько замеров. Метр за метром катер пожирает пространство, идя вдоль левого берега над рекой. В воздухе как будто постепенно сгущается тревога. Нет, я бы не назвал это состояние страхом. Скорее предчувствием неожиданной развязки. Мазур то и дело бросает на меня красноречивые взгляды. Сейчас я царь и бог нашей маленькой команды. И сразу после отплытия все узнали правду. Вот только обдумывать ошарашивающую новость военным некогда. И что характерно — никто из них не дрогнул!

Настоящие мужики!

— Смотрите!

Не успел сидящий сбоку Леший крикнуть, как нас ударило в первый раз. Решетка зашипела, по ней пробежали искры, один из двигателей яростно завыл. Но мы в это время все скопом уставились на вездеход «Космонавта». Он на самом деле застрял на камнях. Напоролся сам или позже снесло, непонятно. По его корпусу били буруны, но такую махину просто так с места не сдвинешь. Получается, не правы были товарищи ученые?

— Да он же еще живой!

Я внимательно пригляделся к сидящему за рулем вездехода военному. Это было похоже на сильно замедленную съемку. Эти еле заметные движения ресницами и дыхание едва можно уловить. Во сколько же тут замедлено время? Раз в десять или больше?

«Хм, так это и есть пресловутая "темпоральная капсула"?

— Его можно спасти?

Леший обернулся ко мне и ждет ответа. Все сегодня ждут от меня ответы на вопросы. А у меня внезапно пересохло горло. Под озабоченными взглядами товарищей вынимаю из рюкзака термос и с жадностью делаю несколько глотков кофе. Молодцы ребята из столовой, сварили, а не растворимый залили.

— Попробуем на обратном пути. Надо отсюда быстро уходить. Как бы самим не попасть в ловушку.

Гончий, сидящий за рулем, озабоченно кивает и тут же добавляет скорости, затем в какой-то момент неожиданно отрубается и падает башкой прямо на руль. Тот еле успевает перехватить стоявший рядышком Анзор. И тут меня начинает натурально «колбасить»! А как еще назвать эдакую припадочную трясучку? Как будто наркомана со стажем меня трясет, в глазах все мутнеет. Еле успел схватиться за поручень. Леший с неподдельным ужасом уставился на меня, затем у него самого из носа потекла кровь. Чуть позже затрясло его и Анзора. Из всех в действующих нормально выглядел лишь Мазур. То ли здоровье у него до хрена, то ли организм оказался не таким восприимчивым к данному излучению.

Эволюция для того создала людей очень разными.

Через минуту трясучка у меня закончилась, а мы уже подкатывали к месту высадки. Странная овальной формы капсула не казалась такой здоровой и не светилась изнутри. «Сфера» еле виднелась во внезапно вылезшей ниоткуда белесой мгле. Неведомый феномен как будто притаился, выжидая жертву. Хотя какого черта я жертва? Я исследователь! Покоритель темпоральных потоков! Дьявол вас подери, или кто вы там есть? Я доберусь и разберусь!

Так, подбадривая себя речёвками и с негнущимися ногами, спрыгиваю с катера на гравий. Немного подумав, оставляю в транспорте автомат. На фига он мне в вечной жизни? Из всех парней в команде «на плаву» остался лишь Мазур. Его лицо корежит судорогами, он буквально поскрипывает, но цепко держит штурвал. Наклоняюсь к нему и насколько можно четче трясущимися губами проговариваю:

— Командир, срочно уходи отсюда.

— Я... — каждая буква дается каптри неимоверно тяжело, — не... мо…

— Вывози парней, дружище. Меня уже не спасешь от судьбы. Не поминай лихом!

Странно, но по сравнению с остальными я чувствую себя хоть и хреново, но вполне дееспособно. Не оглядываясь назад, угрюмо и целенаправленно двигаюсь к «Сфере», яйцеобразному объекту по которому то и дело пробегают разноцветные огоньки. И чем я ближе, тем их больше. Ну что ж, зеленые человечки, вот и я! Клубы белесого тумана расступаются, а в желеобразной обшивке появляется вход.

Затем разом наступило небытие.

Наверное, до самого конца времен не смогу описать это состояние и место, в которое провалился. Сначала холод, потом жар, затем ощущение безмерной радости. Если я чувствую, то, значит, существую? Не может бесплотный дух иметь разом несколько типичных для человека чувств! Или это не так? Фантом я или еще материальное существо? Дух или душа?

Постепенно белёсая пелена с глаз спала, и все вокруг стало до боли выпукло цветным. Был в пленочной фотографии такой метод обработки пленки — кросс-процесс. Негативную пленку проявляли, как слайдовую. При котором цвета становились неестественно яркими и сдвинутыми по фазе восприятия. Затем при переходе на цифровую фотографию новички с радостью окунулись в мир порчи нормального цвета. Они как малые дети ставили на Фотошоп дурацкие фильтры и превращали обычные фотографии в невероятно идиотские фантасмагории.

К такому цветовосприятию еще стоило привыкнуть, я закрыл на время глаза, внезапно ощутив прикосновения чего-то нежного и родного. Где это я нахожусь? Вместо суровой природы северы и серого гравия передо мной расстилается зеленый луг, вдалеке озер и дальше синеют горы. Прям идеальный пейзаж для новой жизни. И на этой идиллии высится «Сфера», рядом с которой остановился в недоумении человек.

— Серега!

Это был мой родной брат Сергей. Брат с оторопью уставился на меня, который внешне такой же, как он. Или это не так? Некоторое время мы сверлили друг друга взглядом. А ведь он здорово похож на того, настоящего, что я помнил. Без накаченных мышц и загара. Худощавый, воздушный, более утонченный и цельный, чем я, постоянно раздираемый страстями.

— Брат. Но как?

Самое странное, что мы не разговаривали, а обменивались информацией иным способом. Телепатия или как еще назвать такой метод общения. И сколько разом всего на нас накатилось! Этот Сергей был из того мира, где прожил долго и даже успел похоронить меня. Он и сам безмерно удивлен произошедшим. Серега еще на пути в свой новый мир. Тогда зачем мы здесь встретились? Мироздание, Сущий или Ноосфера, не знаю, что это, но оно совершило ошибку, столкнув нас вместе и дав понять, что в мире неладно.

Что-то тут не так. И ошибку стоит обязательно исправить.

— Видимо, твоя «Капсула» проскочила слишком близко к этому миру.

Сергей настоящий уже успел прокачать ту уйму информации, что получил от меня, и кивает в ответ.

— Значит, система несовершенна. Если она производит ошибки, то она небезупречна.

Мои губы растянулись в улыбке.

— А ты соображаешь!

— Сам такой!

Как здорово все-таки разговаривать с живым братом. Как мне его не хватало в прошлой жизни!

— Мне тоже грустно без тебя. Но надо что-то решать.

Я пожал плечами:

— А что тут решать? Садись и катись дальше к чертям! Надо разорвать сложившийся временной узел. Он может погубить здешний мир.

-Ты серьезно?

Брат бросил на меня полный горечи взгляд:

— Как я тут был без тебя?

— Иди, возможно, в следующем мире ты увидишь меня молодым и задорным. Еще успею тебе надоесть!

Сергей настоящий улыбнулся:

— Ты всегда был самым веселым в семье.

— Иди, — стало трудно дышать. — Мне было приятно с тобой повидаться. Даже так.

— Мы еще встретимся, брат!

Больше не надо слов. Они лишние. Они ничего не решают. Фигурка брата исчезла в капсуле, затем все окрест начало подрагивать, а через некоторое время смазываться. Постепенно вокруг меня образовалась пустота. Как тогда, когда я был в «Сфере» Профа. Это не была тьма в нашем понимании, а скорее абсолютная пустота, в которой нет абсолютно ничего. Клетка для сознания.

Странно вот так висеть в Ничто, не ощущая ни порыва ветра, ни гравитации, ни тепла, ни холода, ни желаний. Ничего. Ни мыслей, ни чувств, ни дыхания, ни жизни. Я обрел бесконечное спокойствие и умиротворение. И в самом деле пора мне на покой. Что есть жизнь? Это движение к тлену…

Глава 28 Отступление пятое. Зеленоград

В ультрасовременном кабинете главы «Особого комитета стратегического планирования» при Совете Министров СССР Хабарова стояли огромные панорамные окна. Но из-за настроения собравшихся казалось, что в помещении все равно сумрачно. Гнетущую атмосферу собрания разорвал требовательный вопрос хозяина:

— Есть новости о Студенте?

Полковник Зайцев вопрошающе оглянулся на остальных, но, похоже, перед начальством отдуваться придется ему. Именно Ярослав отвечал за связи со смежными ведомствами. А в стране Советов их было немало. И не все друг с другом дружили.

— Пока Сергей находится в коме, подвижек не наблюдается.

Хабаров нахмурился. Окончательное решение об участии Караджича том рейде принимал он и потому остро ощущал ответственность за последствия.

— Что врачи говорят?

Ярослав покачал головой:

— Не обнадеживают. Показатели считают очень уж странные. Тело живо, а мозговая деятельность предельно невнятная. Такое впечатление, что его сознание куда-то ушло, но продолжает оттуда командовать организмом.

— Что же там на самом деле произошло на плато Путорана?

Маргарита толкнула пол столом своего непосредственного руководителя Прохорова и тот очнулся и поспешил с ответом:

— Товарищ Зайцев не совсем прав, надежда существует. Просто здешняя медицина пока бесполезна в данном вопросе.

Хабаров глянул на ученого, известного в некоторых кругах под прозвищем Проф, и нахмурился.

— Тогда потрудитесь объясниться, Дмитрий Иванович. Почему молодой человек вторую неделю лежит в коме и выдает такие странные показатели. Он живой или как?

— Эх. — Проф тяжело вздохнул. — Придется все рассказывать сызнова.

— Проф, не тяни уже! — Марго буквально зашипела.

Она знала, что этот с виду сумасброд на поверку является великим гением. Без него здесь так бы и осталось в Союзе сплошное колхозное поле. Да и страна продолжила постепенно угасать. Четко выведенные его гениальным умом математические формулы высветили ясный путь дальнейшего развития. Отчего множество правительственных и властных ведомств постепенно перестраивались именно под них. Можно было надеяться, что через четверть века структура управления государством претерпит такие изменения, что никакие волюнтаристские потуги невменяемых политиканов или интриги заигравшихся технократов не смогут столкнуть с пути локомотив истории.

К сожалению, в иных темпоральных ипостасях человечеству это не удалось, и оно сгинуло в различных катаклизмах.

— Как вы все знаете, наша рейдовая группа практически дошла до так называемой «Сферы». Все ее члены, кроме командира потеряли сознание и в той или иной степени пострадали еще в пути из-за воздействия неизвестного науке излучения. Я полагаю, что обратные темпоральные волны, идущие в наш мир из разлома. Студент также оставался в полном сознании и ушел к объекту, приказав командиру немедленно возвращаться в лагерь. Затем капитан третьего ранга с позывным Мазур потерял его из вида. Около «Сферы» возникла странная белесая мгла, наблюдаемая также исследователями в лагере. Только по их версии она начала появляться сразу после прохождения катером вездехода «Космонавта».

— Ну об этом я хорошо осведомлен, Дмитрий Иванович. Мазур утверждает, что пока он разворачивал катер, Студент появился вновь, и ни слова не говоря перелез на транспортное средство и рухнул там без чувств. Таким его и доставили в лагерь, а затем в московский госпиталь. Объект «Сфера» исчез с приборов примерно во время его прибытия к катеру. Просто взял и испарился во мгле. Когда так рассеялась, там уже было пусто. И ни следа от неизвестного науке излучения.

— Не совсем так, Ерофей Павлович.

Хабаров стукнул костяшками пальцев по столешнице:

— Что значит не совсем так?

— Сергей, то есть Студент успел кое-что сказать капитану третьего ранга Мазурову.

— Тогда почему это раньше не было упомянуто?

Проф вздохнул. Как тяжело с начальством. Все требуется объяснять, как маленьким.

— Мы лишь вчера смогли провести с капитаном сеанс специального гипноза. Мазуров находился до этого времени в госпитале. И как только врачи признали его относительно годным, нам разрешили психовмешательство.

Зайцев громыхнул голосом:

— Проф, не томи, черт подери!

— Сергей сказал лишь одно слово — Брат.

Хабаров нахмурил брови:

— И что это значит?

Прохоров вздохнул иначала терпеливо излагать:

— Сейчас становится ясно, чей это был объект. Не Сергея Караджича, вернее, не попаданца, поселившего в его тело, а его настоящего брата. Потому их сигнатуры практически совпадали. Мы еще мало что знаем о сути временного феномена. Но судя по данному происшествию, он также небезупречен. Видимо, «Сфера» Сергея настоящего из иного мира случайным образом попала в наш параллельный темпоральный поток. Или её притянуло сильное поле, излучаемое здешним Сергеем. Он ведь у нас личность неординарная и энергетически достаточно могучая.

— Ну я уже в курсе. Учитывая характер проведенной операции, можно добавить, что исключительная. Спаситель человечества?

— Зря ёрничаете, Ерофей Павлович, — жестко осадил высокое начальство Проф. — Мы тут с Евгением провели на днях математический анализ. Разлом становился необратимым. Еще немного и нам была бы крышка. Полный абзац.

Хабаров нахмурился, нервно постукивая костяшками пальцев по столешнице:

— Почему это не было сделано раньше?

— Мешала «Сфера». Сразу после её исчезновения исследователями лагеря были проведены новые замеры.

— Интересно, — задумчиво потер подбородок глава Центра. — Завтра же мне доклад на стол! И чтобы был полный, без экивоков.

— Послезавтра, — вмешался в разговор Евген. — Нам надо еще раз прогнать его через мощный компьютер Министерства Обороны.

— Делайте!

— А что все-таки с Сергеем? — Ярослав обвел товарищей пронизывающим взглядом. — Мы уже, получается, попрощались с ним?

— Не нагнетай! Я каждый день у него бываю.

— Проф, твои идеи?

— Не знаю, Слава. Это вне моей компетенции. Я делю все, что могу, но я не Господь всемогущий.

Неожиданно отмалчивавшийся на заседании Евген шумно выдохнул и брякнул:

— Он застрял между мирами! Нужно притянуть его обратно.

— Ты, о чем? — вытаращила глаза Маргарита.

— Если он столкнулся со своим настоящим братом, то вполне могло произойти еще одно расщепление нашего темпорального ствола. Последние анализы доказывают, что оно уже началось. А Сергей как раз оказался в эпицентре событий. И куда его сознание унесло, мы пока не понимаем.

Марго тихонько выругалась, и в кабинете воцарилось молчание.

— И что, он вечно будет бродить между мирами?

— Не знаю. Наука в данном разрезе ограничена.

Женщина не выдержала и закричала:

— Так сделайте чего-нибудь, мужчины!

— Маргарита Львовна, давайте, пожалуйста, без истерик! Мы делаем все, что в наших силах.

Евген задумчиво глянул в сторону начальства и заметил:

— Только в наших ли это силах?

Маргарита вскочила с места и нервно заходила по кабинету.

— И что прикажете мне сообщить его родным?

— Это уже не твоя забота. Орденом его наградили. В жизни происходит всякое.

Жестокие по сути слова руководителя камнем падали в души собравшихся. Не хотелось бы подобного исхода для их друга.

Марго подошла к окну и обреченно проговорила:

— Он ведь мог не идти! Сережа это сделал ради всех нас. Он был лучшим!

Зайцев встал с места и подошел к женщине, мягко обняв её за плечи.

— Марго, успокойся, пожалуйста. Разве мог такой человек не идти? Лучшего товарища и не найти.

Маргарита зарылась на широкой груди старого друга и тихонько заплакала. У Ярослава и у самого в горле стоял ком. Все молчали, что еще тут можно было добавить.

Лишь Евгений Николаевич Листьев улыбался, но повернулся ко всем таким образом, чтобы никто его улыбки не видел. Кажется, он знал, как выправить ситуацию, но сейчас отчаянно боялся спугнуть удачу. Ведь существовал лишь единственный шанс. Друзей не бросают!

Поздно ночью, когда все сотрудники Центра темпоральных исследований спали, в лабораторном здании заработал лифт бункера. В новом здании института уже не было живых охранников. Они находились лишь наверху у центрального входа. Потому что посторонние в здание, больше похоже на крепость, попасть не могли по определению. А Листьев вышел из своего кабинета через тайный вход и двинулся к лифту по запасной лестнице, где заблаговременно закольцевал записи стоящих там видеокамер. Так что они показывали пустые коридоры, а сигнализация лифта в этот момент отчего-то безмолвствовала. Ну как же — один из создателей секретной лаборатории не оставит для себя лазейки?

В «сердце» лаборатории, круглом зале Евген подошел к огромной приборной панели, изучил текущие показатели, затем чуть поколебавшись сдвинул большой оранжевый рычаг с места. Внутри странного механизма, что находился посередине темного зала, загудело. Он был похож на огромное веретено и через некоторое время начал довольно быстро вращаться. Листьев еще раз ознакомился с показаниями многочисленных приборов и стал поворачивать круглый штурвал, похожий на те, которыми закрывают люки и двери на кораблях. Чем больше он его крутил, тем громче гудел механизм «веретена».

Его скорость вращения стала такой высокой, что контуры «веретена» смазались. Листьев прислушался к звуку и удовлетворенно хмыкнул. Затем с таким же довольным видом начал что-то быстро набирать на клавиатуре, то и дело поглядывая на экран компьютера и приборную панель управления «механизмом расщепления». Вскоре гул перешел на высокие частоты, «веретено» пело. Минут через пять Евген уже крутил штурвал обратно, затем ознакомился с показаниями приборов и с довольным видом повернул рубильник и лишнее освещение. В зеркале лифта на его лице читалось некоторое самодовольство.

Наконец-то он сделал этого умника Профа!

Глава 29 Отступление шестое. Архангельск

Звонок не желал умолкать. Некто упорно трезвонил в дверь квартиры.

— Кто там еще так поздно? Ирочка?!

— Нина Николаевна!

Две женщины, одна совсем молоденькая и вторая еще не старая, но уже познавшая что есть что, крепко обнялись.

— Ты как здесь? Почему не позвонила?

— Я совсем недавно приехала и только что узнала. Что с ним? Где Сережа?

— Ох, не ведаю, — мама Сергея схватилась за голову. — Толком никто ничего не говорит. Нам только сообщили, что произошло Чэпэ. А что мы тут стоим, пойдем на кухню. Сейчас сделаю чай.

— Спасибо, Нина Николаевна.

— Он ранен? Почему так мало известно? Где он лежит?

Ирина засыпала маму Сергея вопросами.

— Говорят, что в московском военном госпитале находится. Что произошло точно, молчат. Господи, да где уж у нас нынче война идет?

Ирина задумалась. На границах спокойно. Неужели…

— Даже не знаю.

— Может, что-то при тебе упоминал?

— Мне он ничего не говорил. Он иногда очень скрытный.

— Да. Раньше Сережа был добрее и много рассказывал. А сейчас лишний раз и слова не вытянешь. Такой серьёзный стал, — Нина Николаевна нахмурилась и приблизилась к потенциальной невестке вплотную. — Мне мой Вася по секрету сказал, что Сережа в армии в каком-то специальном подразделении служил. Не зря же сержантом вернулся. И соседи сказали, что видели в ту ночь военную машину. Вот подумай, кто за обычным солдатом так поздно на автомобиле приедет?

Глаза девушки сразу стали большими. Она и не догадывалась, что все так серьезно. Ирина встала и решительно потребовала:

— У Сережи ведь должна быть записная книжка? Я, кажется, знаю, кому следует звонить. И сделать это надо обязательно!

Нина Николаевна некоторое время смотрела на девушку, удивляясь её требовательному тону, а потом встрепенулась:

— Сейчас найду, Ириночка. Только ты успокойся.

Через несколько минут Ирина перелистывала страницы толстого блокнота, затем подскочила к телефону, набирая московский номер. Недавно введенная в строй новейшая телефонная станция сделала возможной прямую междугороднюю связь без заказа и очереди.

— Алло. Это Маргарита Львовна?

На том конце некоторое время молчали, а затем осторожно спросили:

— А кто звонит мне с этого номера?

— Это Ирина, невеста Сергея. Я знаю, что вы знакомы, так что не отговаривайтесь. Я хочу узнать, что с ним.

В трубке сначала охнули и после непродолжительного молчания ответили:

— Вы Ирина Свердлова?

— Да.

Сейчас уже девушка была ошеломлена, что кому-то в Москве известна её фамилия.

— Сергей в госпитале.

— Это я знаю и без вас. Что с ним?

— Спокойней, Ирина. Крепитесь, он…

— Что?!

В следующий миг девушка начала сползать по стене.

— Вася!

Отец Сергея успел поймать Ирину и оттащить ее на диван. В это время в трубку требовательно кричали, и Нина Николаевна жадно схватила её.

— Кто это? Говорит мама Сережи.

— Нина Николаевна? Добрый вечер. Что с Ириной?

— В обморок хлопнулась. Что вы ей сказали?

— Присядьте, пожалуйста.

Лицо у женщин резко побелело:

— Что, что случилось с Серёжкой?

— Ирина, к сожалению, недослушала. Сергей во время задания был контужен и все эти дни был без сознания. Но вчера, наконец, пришел в себя. С ним все будет нормально.

— Как без сознания. Как контужен? Почему вы молчали? Кто вы?

Вовремя поданный стакан воды здорово помог, но трубка уже схватила Ирина.

— Маргарита, когда я смогу его увидеть? Мне и ему это очень надо! Я чувствую сердцем.

— Я сама не знаю. Подождем, что скажут врачи.

— Вы не понимаете, что ему нужна именно я! Кто еще его сможет исцелить? Знаете, мне вторую ночь снятся странные сны.

— Сны? — на том конце провода удивились.

— Он тянет ко мне руки и просит о помощи, и находится в очень странном месте. Там ничего нет. Одна пустота.

— Вот как?

— Лучше скажите, когда можно попасть к нему.

— Давайте, сделаем так. Ирина. Вы оставите мне свой номер телефона, и в ближайшие два дня ждите звонка. Мы вас доставим на место.

Ирина уже не слушала трубку, её лицо расплылось в глуповатой улыбке. С ним все будет в порядке!

— Что, что с Сережой?

— Все уже хорошо, Нина Николаевна. Сережа очнулся в госпитале. Какая-то контузия. Ой, — Ирина побледнела, — а в самом конце сказали, что старший лейтенант Караджич награжден орденом Красной звезды.

Обе женщины испуганно уставились друг на друга, и через секунду рыдали вместе, крепко обнявшись. В этих слезах одновременно смешались радость, горе и принятие неизбежности.

Отец же задумчиво смотрел на портрет сына в военной форме и качал головой. Так просто не бывает. Во что же ввязался его беспокойный отпрыск? Всю жизнь был спокойным мальчиком, а тут, как некий бес вселился. Как будто хочет прожить две жизни разом. Орден... Солдату дают его за настоящий подвиг. А подвиги совершают далеко не в мирной суете.

Глава 30 Рождение заново

Обволакивающее со всех сторон тепло, пальмы над головой и яркие от солнца небеса. Как это все не похоже на те мрачные скалы и скудную на краски природу, которую я запомнил перед тем, как ступил на «Тропу Харона». Именно так я обозвал то проклятое место, где встретился с братом. Уж не знаю с какой по счету его инкарнацией. Да тут вообще с ума сойдешь, когда начнешь размышлять обо всех своих и чужих копиях. Лучше и не думать!

Да, я снова учусь жить! Вроде уже должен привыкнуть умирать, а все равно странно. Но еще более странно было вернуться обратно именно в этот мир и одновременно помнить прошедшее небытие. А ведь там я в какой-то момент почувствовал, что стою на пороге нечто нового. Видимо, «пустота» — это есть некий шлюз между нашими испостасями. Аналог христианского чистилища. Не верю я в ангелов и чертей. А за грехи человек клянет себя сам.

Уже в палате, где я очнулся, некоторое время находился на грани «между». Казалось бы, радуйся, ты вернулся в жизнь! А не было радости! Ничего не было. Одна пустота внутри. Я уже так готов был умереть и уйти куда-то дальше, что потерял по пути часть чувств. То есть мне пришлось заново учиться жизнь. А это не так просто, как вы думаете. Обрести вкус, ощутить приятность осязания, заставить работать на полную все органы.

— Сереж, ты где? Пошли на море.

А вот и моя спасительница. Бежит, с легкостью перебирая ногами. Вся воздушная и бронзовая от загара. Мы идем по дорожке между высоких пальм и вскоре оказываемся на относительно пустом галечном пляже. Я бросаю полотенца на лежаки и снимаю рубашку. Как здорово окунуться в теплую воду, и вдоволь наплававшись, выйти на берег, ощущая на плечах лучи солнца. Оно уже не обжигает, как летом, так что можно спокойно гулять и днем.

Бархатный сезон на Черном море! Что может быть лучше для приятного отдыха? А какие названия окрест — Пицунда, Гагра, Гудаута! Для советского уха нет ничего слаще. Нет, мы не дикарями. Мне, как участнику опасной операции положено лечение в ведомственном санатории, принадлежащем ГРУ. Именно там я нынче числюсь в спецсписке старшим лейтенантом. Во как быстро расту! Об этой легенде знают немногие.

— Сереж, — на соседний лежак упало мокрое тело, — а что мы сегодня будем делать?

Я лениво перевернулся и приподнял солнцезащитные очки, чтобы лучше разглядеть такое хорошо изученное бронзовое тело девушки. Несмотря на свою рыжеватость, загар к ней лип неплохо. Иришка больше не смущалась подобных взглядов, лишь показала в ответ свои жемчужные зубки.

— Что делать? Лежать, загорать и купаться.

— Ну сколько можно! А выбраться куда-нибудь? Поесть мороженого. Наверняка на каком-нибудь курорте сегодня выступает столичная знаменитость.

— Ага, значит, у тебя уже есть план?

— Конечно.

Ну если уж смерть, которую я притащил с собой в здешний мир, уступила такому горячему напору, то я и подавно.

— Тогда рассказывай!

Наверное, первое яркое впечатление новой, уже третьей жизни — это горькие слезы, что пролились водопадом на мою лежащую тушку. Каким-то чудом Ирина добилась права находиться рядом со мной. И вот именно с этого момента я начал оживать. Видимо, глубокие чувства связывают людей не только эмоционально, а еще другим неизвестным науке образом. Иришка оказалась тем якорем, что потянула меня обратно в этот мир. Да и на самом деле я оказался готов, просто требовался увесистый пендель.

Так все и сложилось: моё неуёмное желание жить, творить и её слепая по-юношески любовь. Затем пришло понимание, что меня помнят и любят друзья и товарищи. Как новые, так и старые. Мне беспрестанно начали носить в палату письма и подарки. А затем прорываться сквозь медицинский персонал всякие тёмные личности вроде Евгена и Профа. Это Зайцев мог сюда ходить, как к себе домой. Он моим лечением и руководил. Ярослав и поведал последние, зачастую неожиданные новости.

Слухи расходятся быстро. В Архангельск дошли только те, что спецслужбы тщательно отобрали в качестве легенды. Моя группа в ходе розыскных мероприятий наткнулась на логово международных террористов. Это проклятое явление как раз входило в политическую моду. В результате боестолкновения я получил легкую контузию. Здоровью и жизни ничего не угрожает. Меня повысили в звании и даже наградили орденом. Вот так вот.

Ну и невольно я стал спасителем человечества. Хотя вообще не при делах.

Родители также рвались в госпиталь. Еле получилось убедить их дождаться меня дома. Я уже посещал зал ЛФК, гулял по парку, много времени проводил с Ириной. Иногда получалось делать это наедине. Ну тут я точно здоров! Понемногу хандра проходила, я становился более энергичным. Но девушка стала задавать слишком много вопросов.

— Сереж, я всегда знала, что ты не тот, за кого себя выдаешь. И у тебя есть некая страшная тайна.

Я в этот момент чуть не подавился морсом. Кормили в госпитале отменно. Но лечились с нем сплошь старшие офицеры и ветераны. Зачастую с сомнением и недовольством поглядывающие в нашу сторону. Хотя мне было пофиг. Я знал себе цену.

— Ириша, есть некоторые секреты, что нельзя доверять никому. Это часть взрослой жизни.

Девушка погрустнела.

— И часто тебя будут вызывать на такие опасные задания?

Я улыбнулся:

— Надеюсь, что нет. Тут, знаешь, тут случайно получилось. У нас просто был учебный выход и напоролось. Хорошо, инструкторы оказались людьми опытными.

Девушка бросила на меня многозначительный взгляд:

— Ты что-то все равно не договариваешь.

— Да не бойся! Моя основная деятельность в той организации лежит несколько в иной плоскости.

— Так я и знала, что ты к ним летаешь в Москву.

— Догадливая, — я осторожно взял Ирину за ладошку. — Но огромная просьба, держи свои наблюдения при себе. Это очень серьезные люди, и они здорово мне помогают.

Ирина некоторое время смотрела на меня, затем её глаза блеснули.

— Это те сумасшедшие дяденьки ученые? Ты все-таки занимаешься наукой? Это они помогли тебе с раскопками и выставкой?

— Какая догадливая!

Девушка понизила голос:

— Это нечто тайное? Вы ищете следы инопланетян?

— Угу. Но лучше об этом здесь помалкивать.

— Понимаю.

А я предполагаю, что это егоза не уймется. Но и правду ей рассказать нельзя. И как быть? Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления. Придется посоветоваться со старшими товарищами.

Евген мне уже сообщил, благодаря чему он смог вытянуть меня назад, наплевав на все законы физики. Во время рассказа он носился по палате, как сумасшедший. Таким радостным я его никогда не видел. Еще бы — проверить подобную сложную теорию на практике и заодно утереть Профу нос! То-то Прохоров при Листьеве нынче не такой заносчивый.

Листьев же просто-напросто создал якорь. Обычный энергетический якорь. Пока Проф пытался ломать двери между темпоральными измерениями, Евген воспользовался одним-единственным шансом. Используя мою отлично изученную сигнатуру, нашел меня в «Пустоте» и зацепил меня так, что никакая иная сила не могла помешать. А дальше уже мое подсознание решило, что не фиг там прохлаждаться, и вернулось в тутошнее тело.

И оно оказалось право!

Дома меня встречали с цветами и слезами. Дядя Саша уважительно пожал руку и усадил нас с женщинами в машину. Батя успел уйти в последний рейс. Твердо решил завязать с морем. Но ему уже послали телеграмму, что со мной все в порядке, еду домой. Мама, успокоившись, завалила вопросами, дядя Саша многозначительно поглядывал, а Иришка просто положила голову мне на плечо и тихонько радовалась до самого дома. Я с волнением перешагивал порог старой квартиры. Как будто несколько лет не было дома.

Боженьки ж ты мой, как прекрасно снова вернуться сюда! Нет, больше никуда не хочу. Лежать на своем диване, перелистывать книги и смотреть в окно. Хватит с меня подвигов во имя человечества! Не пора ли пожить для себя немного? Вот такие эгоистичные мысли одолевали мою мятежную душу до того времени, пока не зазвонил телефон.

— Эй, герой недоделанный, совсем друзей забыл? Загордился?

— Кеша!

— Выходи, посидим!

Середина сентября это вам не июль, и даже не август. Хмуро, дождливо и холодно. Ручкаюсь с друзьями и запахиваю плотнее ворот демисезонной куртки.

— Куда идем?

— Большой, большой секрет. Ты лучше рассказывай, где опять начудил?

— Да так, парни, ничего особенного. Башкой приложился, вот в госпитале и держали до последнего.

— Психом станешь?

— Ага. Если приставать с глупыми вопросами не перестанете. Покусаю вас и будете как зомби.

— Зомби у нас кто?

— Это восставшие мертвецы. Если такой кусает живого человека, тот умирает и восстает. Ищет сам кого бы покусать или сожрать.

— Ну ты фантазер!

Так здорово идти с друзьями по центральной улице микрорайоне. Даже пофиг куда, лишь бы движняк. Три фаныча вина оттопыривают сумку Паши. Выглядит он хорошо, сияет как начищенный самовар. Оказывается, что все-таки Павел сошелся с Танькой и у них все хорошо. Кеша много шутит, началась учеба. Он весело пересказывает любимые приколы будущих медиков. Я добавляю пару армейских историй, услышанных от ребят Мазура. Нам весело, мы молоды и полны сил. Эх, как хочется продлить это лучшее в жизни время!

Неужели я думал остаться Там? Да ладно, не верю!

— Еще мороженого?

— Спасибо, но я уже объелась.

Ирина довольно растянулась на кресле. После концерта сборной солянки из эстрадных звезд мы зашли в небольшое кафе. Народу на югах уже не так много. Да и у нас последние денечки отдыха. Октябрь начался. Если мне разрешат выйти на учебу позже по уважительной причине, то насчет Ирины придется договориться. Я заказал себе модный коктейль и фрукты. В санатории неплохо кормят, но иногда хочется чего-то особенного. Благо с деньгами не проблема. Вот какая заковыка с финансами оказалась. Раз я перешел по легенде на службу, то мне положено денежное довольствие. За воинское звание, оклад занимаемой должности, северные и еще что-то. На круг выходит рублей двести пятьдесят в месяц. Все это сразу за несколько месяцев я получил под подпись в ведомстве Зайцева. Как бы я нынче подчиняюсь именно ему в оперативном плане. В Центре происходят некоторые изменения в организационной структуре и просто так в стороне не останешься.

Но зато не надо думать о деньгах. Стипендия плюс эти выплаты вполне себе неплохие финансы для студента. Вот потому сейчас и расслабляюсь, даже не пришлось снимать со сберегательной книжки. В санатории мы жили, столовались, принимали лечебные процедуры и даже начали учиться теннису. Так что трат было немного. Больше проблем доставил тот факт, что поселили нас в санатории вначале в разные номера. Мы же не муж и жена по паспорту. Затем мой сосед уехал, и Ирина переселилась ко мне. Вопрос с руководством каким-то образом решил ушлый Мазур.

Да, и его парни отдыхали в рядах заслуженных и опытных кадров. Это все-таки был не обычный санаторий Министерства Обороны, здесь запросто можно было встретить моложавых спортивных мужчин. Специфика управления сказывалась. Я был чертовски рад увидеть всех парней живыми и здоровыми. Ребята уже в курсе, что задание выполнено, да и сами получили кто ордена, кто медали. Но все равно все знали, что настоящий подвиг совершил именно я. Но я-то ведал, что без них туда мог и не добраться. Так что все мы молодцы. После встречи мы выбрались в ближайшее заведение и неплохо там посидели. Шашлыки, вино, танцы зачастую лечат лучше лекарств и докторов. Многие были не одни, с женами и подругами. И все равно мне отчаянно завидовали, рассмотрев Иришку. Потому и помогли в качестве товарищеской опеки разрешить некоторые проблемы, обозначив местному руководству, что Ирина без пяти минут моя жена.

Из приятных воспоминаний меня вывели грубые мужские голоса.

— Эй, красавиц, почему скучаем, да?

— Счас такую музыку поставим. Танцевать будем, да?

— Давай, с нами, девушк. Отдохнем!

Ну вот куда без них «носорогов», и ведь явно не абхазы. Заезжие и предельно наглые граждане из дружественной республики.

— Парни, а ничего, что она не одна?

Стараюсь придать голосу дружественности, может, удастся разойтись по-хорошему.

— Слюшай, молодой, — этот толстенький и носатый грузин явно их главный. — Сделай, пожалуйста, так, чтобы я тебя долго искал. Да?

Два его подельника обидно засмеялись. Им отчего-то кажется, что это смешно. Ну что за люди. Почему причинять боль и унижать других им нравится? Я огорченно вздохнул. Вот так и строим общество будущего. Только вот строить его зачастую приходится кулаками.

— Зачем так грубо, товарищ. Давай договоримся по-хорошему.

Снова ржут. Для них этот спектакль — очередное невинное развлечение. Но я времени не теряю, неспешно встаю и осматриваюсь. Успеваю подмигнуть испуганной Ирине и кивнуть ей в сторону бара. Мол, беги сразу туда за стойку.

— Слюшай, пусть послы договариваются, да. А ты вали, пацан, отсюда.

Грубо, очень грубо. Народу в зале мало, и что характерно на помощь нам никто не спешит. Ну почему, объяснять не надо. В здешней милиции одни земляки «носорогов», а виноватым обязательно окажешься именно ты. И тогда прощай будущие путевки. Здравствуй реальность! Мда, некоторые товарищи потом услышат от меня массу ласковых слов.

— Валить придется как раз тебе, «носорог».

Не успел грузинский пахан обдумать наглую сущность брошенных ему слов, как уже летел на пол. Стулья в этом заведении больно тяжелые. Чьи-то головы не выдерживают удара ими. Затем я взялся за самого опасного на вид из их компании. Парень спортивен и гибок, сразу встал в «восточную» стойку. Так и есть — каратист. Пытался достать меня ногой. Махать они умеют, этого у каратистов не отнимешь. Но я умею предельно быстро сближаться и хватать. Руки у меня стальные, и вскоре «каратист» валяется на полу. Громко к тому повизгивая. Вывих я ему обеспечил.

Только порадовался, как получил хлесткую оплеуху в левое ухо, затем так прилетело по корпусу, что аж дыхание перехватило. Не прав я оказался. Самым опасным был вот этот коротышка. Боксер, и боксер опытный. Ох не зря посещал спортзал с ребятами из команды Мазура. Им не нужны красивые приемы, они учили меня драться серьезно. Биться насмерть. Вот и сейчас я не стал лезть в драку, а схватил фужер с соком и кинул его в «боксера». Знатно прилетело! Но на ногах стоит. Я же успел перехватить стул и отбиваю им попытки наскочить на меня. Зря он не ушел сразу. Пара тычков в корпус вышла весьма чувствительными. Руки у меня сильные и опытные, а ножки стула бьют очень больно. Дальнейшей веселухе помешали резкие милицейские свистки.

Кавалерия прибыла!

— Гражданин, зачем вы избили уважаемых людей?

Новый спектакль продолжается в кабинете директора. Вроде кафе я большого ущерба не принес. Графин целый, башка у боксера крепкая оказалась, посуда тоже не побита. Пошто такие вопли «Убивают»? Милиция в здешней Абхазии, впрочем, как и в моем будущем, контора своеобразная. Носатый и усатый старший сержант пытается давить на меня авторитетом. У входа в кабинет вяло застыл еще один усач. Ему этот спектакль уже неинтересен. Как, впрочем, и мне. Вместо разборок по существу опять хитрый и наглый развод. Одна шайка-лейка?

— Если бы я избивал, то твоих друзей увезли на Скорой, сержант.

— Зачем так говоришь? — вскинулся старший наряда. — Совсем советскую милицию не уважаешь?

— Ты, что ли советская?

— Будешь грубить, будем по-другому разговаривать.

Сержант многозначительно смотрит на меня и удивляется моей равнодушной реакции.

— Ах так даже, договориться пытаешься?

Судя по ответной глумливой улыбке я прав.

Мне в итоге надоедают досужие разговоры, и я достаю из потайного кармана заветную красную книжицу.

— Сержант, будь добр, подойди и ознакомься с содержимым.

Милиционер сразу напрягся, вся его спесь мигом слетела, видимо, почуял неладное. По мере прочтения строк на «корочке» его лицо становится все вытянутей, нос увядает, а в глазах пропадает блеск. Дело в том, что здешние менты отлично знают наш санаторий, и что может последовать после того, как некто из органов обидит хоть кого-то из отдыхающих там. Опять милицию и бандитов подвела моя моложавая внешность.

— Товарищ старший лейтенант…

Все, вместо молодого паренька они видят перед собой безжалостного и хладнокровного офицера ГРУ. Убивца и мерзавца по определению.

— Значит, так сержант. Чтобы я тех урюков больше здесь не видел. Ты все понял?

— Ддаааа…

— Договориться снова хочешь? Давай, — я смотрю в испуганные донельзя глаза сержанта, — договоримся так.

От удара в солнечное у милиционера перехватило дыхание. Ничего перетерпит. Второй даже дернуться не успел, как уже стекает по стенке, хватая воздух открытым ртом.

«Совсем расслабились, черти!»

— Ай, больше не надо!

— Ну думаю, мы в расчете. Или ты не согласен?

Сержант испуганно уставился на меня. Видать, его давно не лупили и тем более в форме. Я не стал усугублять и поспешил на выход. Деньги за мороженое и коктейль визжащей тетке директору были отданы сразу. За все остальное пусть взыскивает с абреков. Ирина испуганно посмотрела на меня, но руку взяла, и мы поспешили на автобус.

Но докладную при первой возможности я все-таки напишу. Не дело это измываться над советскими людьми, когда те на отдыхе. Кто бы ни покрывал данную заразу, её требуется выжечь навсегда.

В памяти остался еще один эпизод из моего странного донельзя отдыха. Мы уже собирались домой. Пока Ирина упаковывала наши чемоданы, я вышел в парк посидеть на лавочке. Попрощаться до следующего года с летом. Внезапно рядом раздался незнакомый голос:

— Сергей Васильевич, не возражаете, если я к вам присяду.

Я обернулся. Пожилой человек был похож на обычного отдыхающего. Легкая рубашка и светлые штаны, голова в панаме. Если бы не два «волкодава», фланирующих неподалеку, я бы не сразу обратил на него пристальное внимание. С одной стороны, вроде ничем не примечательное лицо, но нос уточкой сразу обращает на себя внимание. В памяти тут же всплыл образ великого человека.

— Садитесь, товарищ генерал армии.

Мой нынче самый главный начальник скупо улыбнулся и устроился рядом.

— Мы на отдыхе. Так что давай без званий. Просто Петр Иванович. Но я думал, ты меня не узнаешь.

— Вы личность хорошо известная и в будущем.

Видимо, генералу сей факт понравился, он продолжал улыбаться.

— С тобой как, все нормально?

— Уже да, Петр Иванович. Пришел в себя.

— Вот и хорошо. А то тут некоторые товарищи за тебя беспокоились сильно. И та милая девчушка тебе кем приходится?

— Невеста.

— Хорошая. Правильный выбор. Жена из нее выйдет отличная.

Мы немного помолчали. Я пристально посмотрел на начальника ГРУ. Не просто ведь так он ко мне пришел.

— Вопрос у меня, Сергей Васильевич к тебе необычный. Не по службе.

— Не тяните, Петр Иванович. На все отвечу, если смогу.

— Ну что ж… Есть там что-нибудь?

Характерным жестом подбородка Ивашутин показал наверх. Ну да, за каким чертом ко мне еще идти? Вопрос из вопросов.

— Я не могу ответить за всё, Петр Иванович. Только за то, что наблюдал. За чертой смерти пустота. Пустота абсолютная. Видимо, это некий шлюз между Бытием и тем, что идет после него. Там остается все лишнее и наносное. Матрица человеческая чистится и отправляется дальше. Куда и зачем не скажу. Там еще сам не был.

Ивашутин смотрит на меня предельно внимательно и впитывает каждое слово. Еще бы, разговаривать с человеком, который дважды умирал. Да и во второй раз вернулся ни живым, ни мертвым.

— А почему все-таки к нам вернулся?

— В какой-то момент я ощутил, что могу идти дальше. Но врата только открывались. В том числе и сюда. И я внезапно понял, что хочу обратно.

— Но ведь наш мир тебе не родной?

— Не так, мы уже сроднились, и я, наверное, стал полноправной частью его. Так что вернулся домой к своим.

Улыбаюсь, смотрю на генерала и внезапно понимаю, что проговорил сейчас вслух ту информацию, что лежала где-то глубоко-глубоко в памяти. Вот она причина моего возвращения в этот мир! Лицо Ивашутина разглаживается в улыбке:

— Знаешь, я тоже рад, что ты вернулся. Возможно, где-то там нам дали шанс. Служи дальше Родине, сынок!

Генерал встал, поднялся и я. Он крепко пожал мне руку и удалился. Некоторое время я смотрел вслед Ивашутину. Что-то многовато для меня начальств стало. Нет, не хочу в Москву!

Но мысли в этот момент уже скакали дальше. Учеба, товарищи по институту, которые скорее всего в курсе произошедших со мной событий и зададут кучу ненужных вопросов. Следует как-то разобраться с музейной работой. Ругаться мне с их руководством не стоит, мне еще с ними сотрудничать. Так, а ведь еще днюха у Паши, нужно по пути купить ему хороший подарок. На автовокзале есть неплохой сувенирный магазин. И надо обязательно решить вопрос с квартирой. Денег мне на кооперативную хватит. Строят сейчас много и именно в центре города, снося отжившие свое деревяшки, в моем времени простоявшие чуть ли не до двадцатых годов двадцать первого века. Для официального оформления необходимо содействие Центра. А это уже прерогатива Маргариты.

И самое главное — назначить, наконец, дату свадьбы. Это мне пойти в Загс — натянуть штаны, да подпоясаться. Девушкам же нужно выбрать платье, провести основательную подготовку. Так что придется ехать к её родителям просить руки и толком познакомиться. Эх, сколько забот сразу навалилось! Но они нормальные, житейские.

— Ты чего такой радостный? Мы же уезжаем.

— Люблю тебя!

Подхватываю будущую женушку на руки и кручу по комнате. В мой душе наконец-то спокойно и радужно. Впереди целая жизнь. Полная приключений и открытий. Радости и любви. У меня обязательно будут дети. Надеюсь, что им и этому миру повезет больше. Мы для такого исхода будем очень стараться. Правильно выразился генерал — мое возвращение означает, что нам дали шанс. Шанс все исправить.

Георгий Смородинский Неправильный самурай

Глава 1

— Петрович, ты дрова, что ли, везешь? — придержав автомат, хмуро буркнул Монах и посмотрел водителю в спину. — Мы ж не буратины какие…

Шофер промолчал, но зато оживился сидящий слева от приятеля Чех.

— А ты письмо губернатору области напиши, — толкнув Монаха плечом, весело хохотнул он. — Может быть, дороги-то и починят?

— Только «Почтой России» не посылай, — с заднего сидения подсказал Емишев. — В «Одноклассниках» напиши — там они всем кагалом толкутся. В друзья только добавиться не забудь, а то без этого вряд ли ответят!

— Я только матом могу написать на заборе, — в ответ беззлобно огрызнулся Монах и, кивнув на меня, усмехнулся: — Пусть вон командир лучше напишет. Он у нас грамотный, буквы знает, да и рапорта писать приучен…

Ну да, ребята слегка нервничают, что, собственно, и понятно. По звонку сверху собрали и при полной выкладке отправили в Подмосковье… При всем при этом у них там свой СОБР есть, но почему-то все равно дернули нас. Куда-то под Талдом — почти сотня километров по трассе, — даже и не вспомню, когда в последний раз такое случалось.

Неизвестность плодит разные домыслы, но нам, конечно же, не привыкать. Однако лучше бы хоть какая-то определенность. Впрочем, с собой мы вроде бы взяли все, что только возможно, а если что и забыли — то у местных ребят одолжим.

Тренькнувший в кармане телефон выдернул меня из невеселых раздумий. Вытащив аппарат, я посмотрел на экран и мысленно выругался, увидев имя подруги. Вот чего мне сейчас меньше всего хотелось — так это портить себе настроение очередным выяснением отношений. Впрочем, до Талдома с полчаса еще ехать, и Елена точно не успокоится. Телефон тоже не отключить: могут позвонить по работе, да и чего я, собственно, переживаю? Все ведь давно уже ясно…

— Да, Лен, — стащив с головы шлем, со вздохом произнес я. — Ты чего-то хотела?

— Нам надо поговорить, — без предисловий выступила из трубки подруга. — Срочно, потому как все уже слегка надоело!

— Слушай, давай вечером поговорим? — с надеждой в голосе попросил я. — Мы просто сейчас немного на выезде…

— Да не будет уже никакого вечера, Гриш, — ожидаемо отрезала девушка. — Удачи тебе с выездом, и вообще…

В трубке раздались три коротких гудка, я убрал телефон от уха и задумчиво подкинул его на ладони.

— Че, с Леной уже все? — не поворачивая головы от окна, с соседнего кресла спросил мой зам, Серега Антипов.

— Да вроде как, — пожал плечами я, убирая телефон в карман. — Она и так почти полгода держалась…

— Да ладно, не грусти, Самурай, — Серега обернулся и ткнул меня кулаком в плечо. — Девок на твой век хватит!

— Это точно, — в ответ ему усмехнулся я. — Девок полно, но нужна-то только богиня…

Притихший было народ после этих моих слов весело загудел, я поправил сбившийся ремень и задумчиво посмотрел в окно автобуса.

С женщинами мне не прет по жизни, и пора бы уже к этому привыкнуть. Нет, в смысле познакомиться и потрахаться — тут никаких проблем нет. Съездить куда-то на выходные, погулять по Москве, посидеть в кабаке, покататься на водном трамвае… Проблемы появляются, когда я пытаюсь с кем-то начать совместную жизнь. Лену осуждать сложно: из тех шести месяцев, что мы прожили вместе, четыре я промотался по командировкам. Тридцать три года — знаковый возраст, и хочется уже иметь дом, но что-то пока не судьба.

— Гриш, а что там в Талдоме? Ты ж нам так ничего и не сказал, — очевидно, догадавшись, о чем я сейчас думаю, Серега оторвался от созерцания берёз за окном и, обернувшись, вопросительно приподнял бровь. — Нам с ребятами хотелось бы хоть что-то услышать.

— Психолог доморощенный, — хмыкнул я и оглядел притихший салон. — Меня тоже в известность никто пока не поставил. Сказали только, что погиб сотрудник Талдомского ППС. Кто-то захватил отдельно стоящее за городом здание, но на связь они пока не выходят.

— А мы-то им нахрена?! — глядя на меня, поморщился Чех. — Там же «Булат» должен разруливать!

— Наверное, потому что туда полковник Семенченко выехал? — поправив автомат, пожал плечами я. — Он нас после того захвата особенно обожает.

Если объявить, что наша сборная легко обыграла бразильцев, то реакция была бы точно такой же. Неверие и удивление… И не то чтобы я совсем уж не доверяю нашим в футболе, но «бразильцы» и «легко» — это нифига не синонимы. Ну и начальник спецподразделения ФСБ из-за какой-то хрени в такую даль не попрется. Скорее нас зашлют пешком в Африку, чем его в Московскую область…

— Змей?! В Талдом?! — в повисшей тишине ошарашено выдохнул Чех. — Денёк нам, чувствую, предстоит веселый…

— Ага, — кивнул я, — поэтому обвес ещё раз проверьте, если кто вдруг забыл. Сразу нас, конечно, на приступ не кинут, но и времени много вряд ли дадут.

Цель поездки мы увидели издалека, когда насквозь проехали Талдом. Возле обнесённого металлическим забором особняка стояло два десятка машин. Одних только скорых я издали насчитал пять штук, а были там ещё и пожарные, и какая-то аварийная служба, и пара «Уралов» с эмблемами росгвардии.

Создавалось впечатление, что сюда согнали всех, кого только возможно, и это не могло не напрягать. Такое случается, когда начальство не понимает, что вообще происходит, а значит, большая часть ответственности обязательно повиснет на командире спецназа. Нет, никто меня ругать потом, конечно, не станет, но «действовать по обстоятельствам» — это почти всегда чьи-то смерти на твоей, мать его, совести! А с собой-то потом договориться бывает ох как непросто…

— Эх, что-то мне домой захотелось со страшной силой, — негромко усмехнулся Серега, глядя на стоящий впереди БТР. — У меня и водка в холодильнике стоит недопитая.

— Так ты ж не пьёшь, — хмыкнул я, скосив взгляд на приятеля.

— Ага, — улыбнулся тот, — но сейчас вот что-то особенно захотелось…

— Та-рищ майор, куда ставить? — обернулся ко мне водитель, как только мы проехали оцепление. — Поближе к воротам или…

— Вон туда, — указал я рукой на автобус подмосковного СОБРа. — Там ребята знакомые, да и новости, может, какие узнаем.

— Мне с тобой? — поинтересовался Серега, как только автобус остановился напротив забора.

— Не, — покачал головой я и, надев шлем, закинул на плечо автомат. — Покурите тут, пока командир за вас отдувается. Девок не портить, от автобуса далеко не отходить!

— Зачэм так говоришь? — добавив в голос акцента, возмущённо выдохнул Чех. — Дэвки — они сами кого хочэшь испортят!

— Ага! — кивнул я и быстро сбежал по ступеням автобуса.

Поздоровавшись с подмосковными росгвардейцами и узнав у них, куда идти, быстро прошёл вдоль забора и, обогнув «пожарку», увидел, наконец, «штаб» операции.

Полковник Семенченко — высокий сухощавый мужик с седыми коротко стриженными волосами — стоял возле новенькой бэхи, на капоте которой был расстелен листок с планом здания, и что-то доходчиво объяснял невысокому полноватому дядьке, одетому в дорогой синий костюм.

Помимо этих двоих около машины стояло ещё семеро мужчин, двоих из которых я знал по прошлым делам. Паша Осипов с позывным «Ворон» — командир взвода подмосковного СОБРа и Тема Тигранян — плешивый конторский подрывник по кличке Пироманьяк.

— …да мне насрать, что в городе света не будет! — вкрадчиво пояснял гражданскому Змей. — Даже больше скажу: если ты не выключишь этот гребаный свет, то завтра в Талдоме изберут нового мэра!

— Но я не мэр! — потряс головой мужик в костюме. — Я…

— Тем более, — не дал ему договорить Змей. — Значит, твой мэр такому повороту вряд ли обрадуется… Саша! — он повернулся к одному из мужчин и, кивнув на гражданского, приказал: — Отведи этого товарища, куда там ему нужно, но если через час свет ещё будет гореть, то арестуй и отвези в Москву на Лубянку. Завтра я с ним вдумчиво пообщаюсь на тему освещения улиц. Так, что ещё… — Семенченко обернулся и заметил меня: — О! Вот и «Рыси» подъехали!

— Товарищ полковник, отделение Московского СОБРа…

— Ой, оставь, Гриш, — поморщился Змей, — на параде будешь докладывать. — Он обернулся, подозвал к себе полицейского подполковника и, кивнув ему на меня, попросил:

— Сергей Семёнович, введи майора в курс дела. Прогуляйтесь до медиков, и покажи ему дом через дырку в заборе. А ты, Гриш, — полковник перевёл взгляд на меня, — посмотришь на все это, и тогда обмозгуем детали. Идите уже, а то времени — час на все…

— Начальник РОВД Игнатов, — подполковник пожал мне руку и направился в сторону ближайшей машины скорой помощи.

— Смирнов! — в спину ему произнёс я и, пожав плечами, отправился следом.

Возле машины курил худой лысый тип в синей робе медбрата. Заметив нас, он щелчком отправил бычок в кусты и, очевидно, без слов догадавшись о цели нашего визита, быстро распахнул задние двери машины.

— Простыню снимать или…

— Снимай, — кивнул начальник РОВД и отошёл в сторону.

Парень пожал плечами, запрыгнул в машину и, пододвинув к двери носилки, откинул в сторону потемневшую простыню.

М-да… В жизни мне, конечно же, довелось повидать трупов. От подорвавшихся на эфке^[11] до расчлененки в Капотне полторы недели назад, но там хотя бы было понятно…Рванула в руке граната, или у сожителя жертвы был тупой туристический топор, но тут… То, что лежало передо мной на носилках, когда-то было сержантом патрульно-постовой службы. Частично, в смысле, поскольку от человека осталась только верхняя его половина. Примерно до середины груди… Ни внутренностей, ни кишок, а раны по краям очень похожи на следы от стальных крюков. Его словно зацепили с двух сторон и разорвали…

— Женя Макеев, — хмуро буркнул за спиной подполковник. — Еще утром был человек…Женился месяц назад, в юридический поступать собирался… Вот так…

— Где вы его нашли?

— На территории спортивного клуба, в двадцати пяти метрах от стены, на траве. — Игнатов вытащил из нагрудного кармана сигарету,закурил и указал рукой на дом. — Видишь, майор, окно на третьем этаже разбито? Его выкинули оттуда…

— Двадцать пять метров пролетел? — поморщился я. — Они там что, катапульту установили?

— Возможно, — подполковник выдохнул дым и, подойдя к дверям машины, рукой с сигаретой указал на останки сержанта. — Двое из пяти осматривавших тело медиков считают, что это очень похоже на следы зубов огромной собаки. Часть останков увезли на экспертизу в Москву, но результат будет не раньше чем через пару часов.

— Хм-м, вот только мистики не хватало, — я кивнул медбрату и, отойдя от машины, задумчиво почесал подбородок.

— В одиннадцать двадцать одну поступил звонок от вахтера фитнес-клуба «Спортсила», — затянувшись, начал свой рассказ подполковник. — Мужчина сообщил, что клуб захвачен какими-то людьми, которые, помимо всего прочего, распылили внутри нервный газ.

— Нервный? — поморщился я. — Это как?

— Не знаю, — покачал головой Игнатов. — Но по телефону вахтер говорил именно так, и, наверное, поэтому ребята из прибывшего наряда посчитали, что он не в себе. — Подполковник грустно усмехнулся и, кивнув в сторону «штаба», добавил: — Да ты сам увидишь его, майор. Он там, общается в машине с психологом.

— А что с тем нарядом?

— В одиннадцать тридцать две — прибыли к фитнес-клубу, переговорили с вахтёром, затем трое зашли внутрь, водитель остался в машине. Примерно в одиннадцать сорок пять Шалимов услышал хлопки, похожие на звуки выстрелов, затем прозвучала короткая очередь, и все затихло.

— Шалимов — это водитель? — уточнил я.

— Да, — покивал подполковник. — Примерно без пяти двенадцать к клубу прибыло два экипажа подкрепления, но там уже включился я и приказал ребятам ждать прибытия спецназа. В двенадцать ноль три из окна третьего этажа вылетел кусок трупа, и я понял, что поступил правильно. — Игнатов выбросил докуренную до фильтра сигарету и сделал приглашающий жест. — Пойдём, майор, я покажу тебе здание.

Наверное, у каждого человека есть что-то, одна лишь мысль о чем пугает его до безумия. Боятся все… И совсем маленькие дети, и даже офицеры спецназа… Я шёл следом за начальником РОВД и думал о том, что никогда не хотел бы оказаться на его месте. Знать, что там внутри ещё двое твоих ребят, но ты сам, своим приказом, лишил их, возможно, последнего шанса. «Понял, что поступил правильно…» Да, подполковник, и я бы поступил так же, но избавь меня Господь от подобного выбора…

Обойдя пару машин скорой помощи, Игнатов остановился возле забора и кивнул на щель шириной примерно с ладонь.

— Вот, майор, смотри — отсюда видно все здание.

— А почему здесь? Из дома кто-то стрелял?

— Нет, — покачал головой подполковник, — но к воротам на территорию лучше не приближаться. Там словно направленное излучение со стороны дома идёт. Трое любопытных лежат под капельницами, ещё семерых развезли по больницам. — В ответ на мой вопросительный взгляд Игнатов пожал плечами и пояснил: — Не знаю, я не специалист, но врачи говорят, что это какое-то отравление. Тошнота, рвота, головокружение, у одного из носа капала кровь. Нет, если там недолго находиться — то ничего страшного. Я вот минут десять стоял у ворот и ничего — живой, но полковник запретил, и всех оттуда погнали.

— Ясно, — кивнул я и, подойдя к дырке в заборе, внимательно оглядел территорию.

Со стороны — ничего особо примечательного. Дом культуры советских времён хозяева отреставрировали и устроили в нем фитнес-клуб. Примерно семидесяти метров в длину трехэтажное здание имело прямоугольную форму и массивный полукруглый выступ над входом. Двери внизу стеклянные, в холле и нескольких залах на втором этаже до сих пор горит свет. На стоянке — семь машин и фургончик с фирменным знаком спортклуба.

— И что? — отойдя от забора, я нашел взглядом своих ребят и, успокаивающе махнув им рукой, снова посмотрел на дом. — В окнах за это время никого не заметили?

— Нет, — покачал головой Игнатов и потянулся за следующей сигаретой. — Со слов вахтёра, в клубе утром было человек двадцать, ещё двое моих, но в окнах никто не показывался.

— А в том, разбитом, из которого, ну…

— В этом-то вся проблема, майор, — Игнатов сунул в зубы сигарету и, закурив, кивнул в сторону дома. — Пять окон третьего этажа не просматриваются даже в оптику. И с той стороны, и с этой. Там два зала наверху, торцом друг к другу. В одном была секция борьбы, другой — вроде бы танцевальный.

— В смысле, в оптику не просматривается? — озадаченно хмыкнул я.

— А вот так, — пожал плечами Игнатов. — Ты у полковника лучше спроси. Мне-то снайперы не докладывают.

— То есть получается, что тот, кто все это устроил, окопался на третьем этаже в этих залах?

— Или он очень хочет вас в этом убедить… — Игнатов глубоко затянулся и, посмотрев на часы, кивнул в сторону «штаба». — Ладно, пойдём обратно, майор. Полчаса прошло, и я уже тебе вроде бы все рассказал.

— Да, пошли, — вздохнул я и, почесав подбородок, ещё раз посмотрел на дом.

«Дерьмо случается, и от этого не застраховаться никак. Не с моей, по крайней мере, работой, — думал я, следуя за Игнатовым. — Кто-то неизвестный вломился в здание фитнес-клуба и взял в заложники двадцать человек вместе с прибывшими на вызов полицейскими? И ещё эта мистика… Готов забиться на полсотни кусков, что все окажется, как всегда, прозаично. У хозяев поехала крыша, и они просто решили прославиться. Вдвоём-втроём, имея соответствующий опыт, можно контролировать десять-пятнадцать заложников. Тело полицейского могли разрезать на каком-то станке — да мало ли их в этом клубе? Кинуть на два десятка метров кусок трупа весом в тридцать-тридцать пять килограмм? Но если ты качок, то почему бы и нет? Раскрутил за руку и швырнул, как молот, в окно… А оптика… Может быть, подпол что-то не так понял? В любом случае вслепую нас туда не пошлют!»

— Ну, что думаешь, Гриш? — Семенченко кивнул начальнику РОВД и вопросительно посмотрел на меня. — Как тебе ситуация в целом?

— Муть какая-то, — пожал плечами я. — Хотелось бы взглянуть на записи с камер и узнать, кто хозяева этого клуба.

— Вот именно, «муть»! — с досадой выругался полковник. — На камерах — ничего. Девять человек персонала прошли с утра внутрь и с ними десять посетителей клуба. Пять женщин, четырнадцать мужчин, восемнадцать славян и одна армянка. Клиентов на «подрыв» и прочих смертников среди них вроде быть не должно.

— А хозяева?

— Муж с женой. Отдыхают на Кипре. С ними созвонились — завтра вылетают обратно.

— Ясно, — вздохнул я и, скосив взгляд на своего недавнего провожатого, кивнул в сторону здания. — А с оптикой что? Подполковник сказал, что там ничего не просматривается.

— Электроника не работает, дроны «выключаются» в двадцати метрах от дома, — тяжело вздохнув, пожал плечами Змей. — Через простой бинокль можно смотреть без проблем, но там в обоих залах — паровая завеса: эти уроды, очевидно, притащили с первого этажа генераторы. По излучению за воротами тоже ничего не могу сказать, пока врачи не сделают все анализы. Поначалу думали на радиацию, но не подтвердилось ни у кого, да и датчики тоже ничего не показывают. Тошнота, головокружение и усталость. Две машины стояли за воротами, прямо напротив здания. Десять человек, и у всех одинаковые симптомы. Медики говорят, что никакой опасности вроде бы нет — проспятся и будут здоровы.

— Свет выключили! — выйдя из-за автобуса, доложил фээсбэшник, которого Семенченко отправлял за гражданским. — Рубильник у нас, по команде включим, если потребуется.

— Отлично! — полковник обернулся и, найдя взглядом мужика с квадратной челюстью, в синем неброском костюме, приказал: — Иван, веди вахтера. Пусть расскажет ребятам то, что он видел и чувствовал.

Вахтер старался выглядеть важно и обстоятельно. Наверное, так на его месте вел бы себя любой, видя такое внимание десятка вооруженных мужиков. Невысокий, лет под шестьдесят, с редкими зачесанными через плешь волосами и простоватым лицом, мужик явно наслаждался происходящим. Правая его рука была перевязана бинтом до кончиков пальцев и висела на фиксаторе. Форма новенькая, на груди знак какой-то местной охранной конторы.

— Алексей Данилович, — Семенченко сделал приглашающий жест и, обведя взглядом собравшихся, попросил: — Расскажите, что случилось в клубе после одиннадцати?

Судя по внешнему виду вахтёра, никто и никогда его по имени-отчеству не называл. «Лёшик», или, на край, «дядя Лёша» — единственное, что приходило на ум. Нет, ну не зря же Семенченко Змеем зовут? С людьми общаться полковник умеет.

Приободрившись от такого обращения, вахтёр степенно приблизился к бэхе с разложенной картой и, кашлянув в кулак, пояснил:

— Так, это… Я же за стойкой был — фанеру прибивал, там полка потрескалась, а мне, значит, для вещей… Ну в этот момент здание и тряхнуло. На часах ещё одиннадцать ноль пять было. Они ж над дверью висят — я как раз посмотрел.

— А как тряхнуло? — оживился скучавший до этого Пироманьяк. — Что вы при этом услышали? Хлопок, треск или, может быть, взрыв?

— Да нет, — наморщив лоб, потряс головой вахтёр. — Не было вроде бы взрывов. Ощущение такое, словно машина на кочку наехала. Пол под ногами качнулся, как на волне, и чай выплеснулся из кружки, горячий…

— А дальше? Что было дальше? — осторожно поинтересовался Семенченко. — Нам каждая деталь очень важна.

— Дальше где-то наверху закричала женщина. Истошно, словно кого-то увидела. — Вахтёр напряжённо посмотрел на расстеленную перед ним карту и с силой провёл ладонью по подбородку. — Потом мужчина закричал, а потом еще несколько человек.

— Крики со второго этажа доносились?

— Да, — покивал вахтёр, — там над входом зал тренажеров, и женщины за стеклом занимаются. Я как это услышал, хотел наверх бежать — посмотреть, но хорошо, что вспомнил инструкцию. У нас же оружия нет, сразу в полицию звонить требуется. Только у меня «Билайн», он внутри плохо ловит, и нужно выйти на улицу. Наверху орали до дрожи в коленях, и я уже к дверям, значит, когда вижу: из гардероба, что под лестницей, Полина Марковна вышла. И глаза у неё стеклянные, словно водки перепила или чего ещё… Ну, я хотел ей крикнуть, но слова в горле-то и застряли! И тело словно ватное, и потянуло меня за ней следом. Потом голова кругом пошла, и руку болью рвануло. Я, видимо, падать стал и зацепился ладонью за гвоздь. Ну, боль меня в сознание-то и вернула. Побежал я тогда к дверям, по дороге два раза упал, но вырвался на воздух, и полегчало. Дальше… Дальше я позвонил, но вы уже там все и без меня знаете. Хорошо, телефон в кармане брюк был, а то бы пришлось до города топать.

— Вы позволите? — один из мужчин в гражданской одежде вопросительно посмотрел на полковника.

— Да, — кивнул Змей, тогда мужчина посмотрел на вахтёра и поинтересовался:

— Скажите, Алексей Данилович, а что вы чувствовали, когда вас «потянуло» за этой женщиной? Спокойствие, умиротворение, тепло?

— Ужас! Я чувствовал ужас! — переведя на него взгляд, севшим голосом прошептал вахтёр. — Я не знаю… но там наверху что-то плохое и темное. Сатана или кто-то из его ближайших подручных.

Ну вот, ещё один насмотрелся по телевизору передач, а поначалу вроде держался. С другой стороны, если кто-то распылил в здании газ, то симптомы довольно похожи. Непонятно только, что их всех так наверх потянуло, но я не специалист — это пусть яйцеголовые думают. Наверх, вниз или ещё куда — ПМК-С^[12] решит проблему любого газа. С Сатаной, правда, нам не справиться, но сомневаюсь, что ему интересен какой-то заштатный спортклуб под Талдомом.

Как только вахтёра увели в одну из машин, Семенченко обвёл взглядом присутствующих и, остановив его на командире подмосковного СОБРа, словно бы оправдываясь, произнёс:

— Да если бы не заложники, я бы подогнал сюда танк и снес бы к херам весь третий этаж! Только люди могут быть ещё живы, а поэтому…

— Та-рищ полковник! — из микроавтобуса с антеннами вылез молодой парень в джинсах и подбежал к нам. — Вот, вы просили срочно! — пояснил он и протянул Змею листок с распечатанным текстом.

Семенченко забрал документ, внимательно его прочитал и… выматерился. Затем аккуратно свернул листок и выматерился повторно.

— Среди посетителей клуба случайно затесались три физика из Дубны, работающих над одним очень интересным проектом, — сделав ударение на слове «случайно», негромко пояснил Змей. — Не знаю уж, зачем им понадобился весь этот цирк с заложниками, но Сатана, судя по всему, отменяется.

— В сумках для вещей можно было пронести оружие и оборудование, — продолжил мысль один из гражданских.

— Да, — кивнул Змей, — а значит, поступим следующим образом. — Он перевёл взгляд на командира подмосковного СОБРа и, подойдя к капоту, ткнул пальцем в расстеленную на нем карту: — Смотри, Паш! Коробка вынесет вход, и следом за ней в холл зайдёт первая группа с Опричником. Пройдут по коридорам, осмотрят помещения, но наверх без команды никто из них не идёт. Одновременно с этим мы «пошумим» здесь вот и здесь, — полковник посмотрел на Пироманьяка и ткнул в две точки на карте. — Так, чтобы со свистом и грохотом. И пламя чтобы выше дома поднялось на пять-десять минут.

— Сделаем, — мгновение поколебавшись, кивнул подрывник.

— Отлично! — Семенченко посмотрел на меня и снова перевёл взгляд на Пашу. — Теперь главное. Ваши группы зайдут с торцов здания в окна на втором этаже. Твои, Паш, слева, а москвичи справа. Под звуки «концерта» дойдёте до этих чертовых залов и освободите людей. Пойдете двумя группами каждый: твоя, Гриш, цель — ближний зал, Пашина — дальний. Света сейчас в здании нет — подключим, как только будете подходить к целям. — Полковник разгладил план здания ладонью и снова перевёл взгляд с меня на майора: — Если в целом понятно, то давайте обсудим детали…

Приказ о штурме поступил в шесть часов вечера, когда уже стало окончательно ясно, что никто с нами на связь выходить не намерен. На улице уже начало темнеть, когда Семенченко объявил десятиминутную готовность и мы, подхватив штурмовые трапы, отправились к ожидающим нас коробкам^[13].

Все-таки хорошо, когда операцией командует прошаренный мужик, побывавший не на одном десятке подобных мероприятий. Когда выяснилось, что окна второго этажа находятся на четырехметровой высоте, из ближайшей части тут же пригнали четыре дополнительные коробки. Нет, понятно, что мы бы забрались в окна и так, но при освобождении заложников счет идет на секунды. Это не «Контра»^[14], тут переиграть не получится… Или «операция прошла успешно», или месяц потом пиши рапорты.

На штурм, как и планировалось, идем двумя пятерками: я, Чех, Монах, Емишев и Гном в первой, Серега поведет остальных. Маршруты разработаны до мелочей, и, наверное, хорошо, что это здание возводили еще в пятидесятых годах прошлого века. Предки строили добротно и максимально запутанно — так, что до зала мы доберемся, ни разу не пересекаясь, и зайдем в него с двух разных сторон. Из вооружения — «Верески»^[15], «Грачи»^[16], АК-12^[17], по ГМ-94^[18] на группу, а также щиты и ножи — у этих уродов не будет ни единого шанса. Сейчас главное, чтобы не обделались мехводы^[19] коробок, но нам всегда выделяют сверхсрочников — так что, вроде бы, не должны.

— Здорово, мазута! — Чех махнул рукой высунувшемуся из люка сержанту и, запрыгнув на броню, принял штурмовой трап.

— Деньги за проезд передавайте, — в ответ усмехнулся водила, — а то катай тут задарма всяких…

— Мы водкой потом заплатим, — уложив трап, оскалился Чех. — Ты, главное, правильно довези.

— За водку — хоть до Москвы, — хохотнул мехвод и захлопнул за собой крышку люка.

Веселится — это хорошо, значит, никаких проблем не возникнет. Тут, на самом деле, всего-то и нужно — проломить забор и, проехав пятьдесят метров, упереть коробку в стену под окном. Для опытного водилы — ерунда, но случались порой накладки. Надеюсь, в этот раз обойдется.

— О, а вот и пресса пожаловала, — хмыкнул Монах и кивнул на ползущий от города микроавтобус. — Завтра попадём во все сводки.

— Нам, главное, на Рен ТВ не попасть, — поправив на плече оружие, гоготнул Чех. — А то после рассказов командира оно вполне вероятно.

— Разговоры! — я посмотрел на часы и, застегнув шлем, объявил: — Маски проверьте! Минута готовности!

Вот за что я обожаю свою работу — так это за такие мгновения. Когда уже все взвешено и решено, а таймер отсчитывает секунды. В бою — другое, там особо думать и чувствовать некогда. Все проходит в большинстве случаев на рефлексах. Потом уже придет отходняк, и хорошо, если все в тот момент будут живы…

— Группы — доложить о готовности! — голос Змея выдернул меня из адреналинового кайфа. Я быстро пробежал глазами по ребятам, дождался, когда Серега махнёт рукой с соседнего бэтра и коротко доложил:

— Четвертый готов!

Пока докладывали остальные, броня под нами затряслась чуть сильнее, машина кашлянула, и в этот момент Змей приказал:

— Начали!

В ушах ещё звучал голос полковника, когда две многотонные коробки синхронно качнулись и, набирая скорость, двинулись на металлический забор.

— Чех, Монах — первые; я за вами; Гном, Емишев замыкающие, — на всякий случай повторил я, и в этот момент машина проломила забор. Ощутимо тряхнуло, заскрипел сминаемый профиль, и БТР, легко преодолев преграду, рванул к стене впередистоящего здания. Одновременно с этим слева прозвучал громкий хлопок, по ушам ударил противный визг циркулярки, и окрестности озарила ярко-красная вспышка.

Водила оказался профи. За двадцать метров до цели он плавно сбросил скорость и упёрся «носом» в здание, даже не ободрав на броне краску.

— Пошли! — рявкнул я в тот момент, когда машина замерла у стены. Гном с Емишевым закинули в окно трап, и, спустя пару секунд, Монах с Чехом забежали по нему на второй этаж.

Слева, со стороны ворот, перекрывая визг пиротехники, зазвенели разбитые стёкла — первая коробка с опозданием в десять секунд разнесла входные двери спортивного клуба.

«Интересно, что их так задержало?» — мелькнула в голове отстраненная мысль, и я, запрыгнув в окно второго этажа, привычно прижался к правой стене коридора.

— Замыкающие на месте! — в ухе прозвучал голос Гнома, и Монах с Чехом, прикрываясь щитом, быстро двинулись по коридору. Двадцать метров до лестницы, там наверх, и ещё один коридор с двумя поворотами и четырьмя комнатами по бокам. Ничего, вроде бы, сложного, но когда о противнике нет никакой инфы, лучше десять раз перебдеть!

В комнатах второго этажа ничего интересного не нашлось. Этими помещениями, скорее всего, никто особо не пользовался. Два класса с проржавевшими партами, кабинет, заставленный старой мебелью, небольшой зал с рядами откидных стульев и две пустые подсобки. Проход по этажу занял у нас пару минут — из семи отведенных на операцию.

Да, наверное, быстрее получилось бы зайти в залы третьего этажа с крыши, но проблема в том, что тут не кино, а мы, к сожалению, не супергерои. Если бы это был не сталинский дом, то оно, может, и удалось бы, только имеем то, что имеем, а попусту рисковать людьми начальство, конечно, не станет. К тому же никто точно не знает, где держат заложников, а окна залов очень легко заминировать. Там ведь и простой растяжки будет достаточно.

— Пусто! — от последней комнаты доложил Монах, я кивнул и сделал знак следовать к лестнице.

Двери на площадку оказались открыты, но здесь было уже гораздо темнее. Освещая дорогу фонарями, первая пара, как на тренировке, взбежала по старой истертой лестнице, и уже наверху Монах вдруг замер и резко поднял правую руку.

— От сука! — негромко произнёс Чех и быстро зашарил фонарем по перилам и стенам.

— Че там? — уточнил я, внимательно оглядывая ступени и закрытую дверь на этаж.

— Да херня какая-то, — озадаченно хмыкнул Монах. — Словно пленка резиновая на дороге. Думал, растяжка, но ничего тут, вроде бы, нет.

— Чех, а что у тебя?

— Да то же самое, — хмыкнул тот. — Чувствую себя сперматозоидом. — Он с видимым усилием толкнул «вереском» воздух перед собой и… едва не потерял равновесие.

— Да ёп! — Монах резко шагнул вперёд, прикрывая друга щитом, но ничего страшного не случилось.

— Четвертый — второй этаж зачищен, идем на третий, — доложил я, — на лестнице столкнулись с непонятным явлением.

— Что там? — тут же отозвался Семенченко.

— Словно пленка какая-то на пути. Глазами ее не видно. Ребята прошли, с ними порядок. Двигаем дальше.

— Добро!

Двигаясь вдоль перил, я пошел по пути Монаха и в какой-то момент почувствовал сопротивление воздуха. Так бывает, когда проходишь сквозь тяжелые шторы. В уши словно плеснули воды, но уже в следующий миг все неприятные ощущения пропали.

Что это было? Да черт его знает. Те три урода, что захватили заложников, работали на внешнюю разведку, и хрен поймёшь, что они пронесли в это здание!

Обернувшись и сделав знак замыкающим, я кивнул Монаху на дверь и привычно перехватил «вереск». Опасности и угрозы срыва операции нет, а у нас осталось всего-то три с половиной минуты!

Мысленно матеря всех яйцеголовых на свете, я в два шага проскочил в коридор третьего этажа и, упав по инструкции на колено, замер, поражённый увиденным.

Было от чего.

Нет, коридор, как и положено, вел в сторону зала и через два десятка метров под прямым углом поворачивал направо, но куда-то исчезли все двери и окна, а пространство впереди напоминало пещеру или какой-то гребаный храм!

На серых каменных стенах темнели неровные пятна какой-то мозаики, массивные плиты потолка пересекали глубокие трещины, пол под ногами густо оказался присыпан песком. Впереди, в торце коридора, с барельефа скалилась какая-то жуткая рожа. Рогатая, с длинным вытянутым языком и клыками, как у саблезубого тигра.

— Это че за херня? — в канале выдохнул Емишев. — Ребят, вы тоже видите…

— Назад! — не дав ему договорить, рявкнул я и, обернувшись, увидел, что дверь на этаж исчезла, а на ее месте появилась плита с тремя угловатыми иероглифами. — Сука!

Быстро оглядев коридор, я подошёл к стене и ударил ногой по месту предполагаемой двери. Без толку… Камень как камень, и толщина стены, судя по звуку, не меньше тридцати сантиметров.

— Стоим, ждём! — со вздохом приказал я и попытался вызвать Семенченко: — Четвёртый. Нештатная ситуация! Коридор третьего этажа выглядит странно! Стены, пол и потолок каменные! Окна и двери исчезли! Впереди наблюдаю странный барельеф — примерно полтора на полтора метра!

Инструкциями всего не предусмотреть, но в ситуации, когда все вот так перевернулось с ног на голову, группа должна отойти и дождаться распоряжений начальства. Если отход невозможен — остаться на месте и укрепиться для обороны. Вперёд следует идти, только если ничего другого не остается…

Семенченко не ответил. Я перешёл на резервный канал и доложил там. Глухо… Нет даже шипения — так бы ещё можно было предположить, что где-то включили глушилку. В каналах остальных групп — тишина, и нужно что-то решать. Сидеть тут, согласно инструкции, и дожидаться подмоги? Но как они к нам пройдут? А если…

— Гном! — позвал я, продолжая изучать взглядом коридор. — Ты стену подорвать можешь?

— Можно попробовать, — мгновение поколебавшись, произнёс тот. — Только ГМ нужно перезарядить со «слезоточивых» на «красные», и отойти бы всем не мешало, хотя бы вон за тот угол.

— Монах, Чех, пошли! — приказал я и, поправив ремень, направился следом за двойкой. — Емишев, Гном — следом!

Когда до поворота оставалось метров пять, мне в голову пришла мысль, от которой по спине пробежала волна холодных мурашек!

— Стоять! — приказал я и, дождавшись, когда группа остановится, прошёл вдоль стены к барельефу.

— Вот! — указав рукой на оскаленную морду, я обвёл взглядом ребят. — Каждый сейчас скажет мне, что он видит на этом месте. Монах говорит первым!

— Какой-то демон с открытой пастью, — всмотревшись в барельеф, пожал плечами старлей^[20]. — Уши, как у свиньи, четыре здоровых клыка, изогнутые рога и длинный язык…

— Ага, — хмыкнул Чех, — судя по длине языка, девки этого парня любили. А в чем проблема-то, Самурай?

— Проблема в том, что одинаковых галлюцинаций не бывает, — вздохнул я и скосил взгляд на барельеф. — Если бымы через фильтры надышались какой-нибудь дряни, то и глюки были бы разные. У всех, но, судя по всему, это не такой случай. Ладно, пошли дальше; Гном, перезаряжай граник^[21].

За поворотом коридор остался точно таким же, только на стенах появились коричневые наплывы, а впереди под следующим барельефом белели крупные обломки костей.

— Ну вот, форменное Рен ТВ, — проследив за моим взглядом, нервно хохотнул Чех.

— Следите за коридором, — приказал я и, обернувшись, посмотрел на Гнома.

Тут, конечно, «эфка» бы сгодилась, но чего нет — того нет. Помимо гранат со слезоточивым газом есть ещё и резиновые, которыми и человека-то не убить. Из самого мощного — фугасные безосколочные и термобарические. Последние создают объемный взрыв, и стрелять ими можно с пяти-семи метров без особой опаски даже внутри помещения. Однако в незнакомом месте стоит отойти немного подальше. Черт его знает, что там произойдёт с этой стеной.

Пока я так размышлял, Гном перезарядил гранатомёт, затем вышел из-за угла и, прицелившись, выстрелил четыре раза подряд.

— Сейчас, только пыль осядет, — вглядываясь в коридор, произнёс он, и в этот миг потолок рухнул. Не было ни треска, ни подземных толчков, камни просто сомкнулись, похоронив под собой капитана. Противно хрустнули кости, коридор затянуло облако пыли, из-под упавшей плиты потекла темная струйка.

— Сука! — поражённый случившимся, прошептал я и упёрся взглядом в появившуюся перед глазами стену.

Что это? Сработала поставленная ловушка, потолок висел на соплях, или обвал был кем-то устроен специально? Быстро узнать не получится, но, не понимая происходящего — оставаться на месте опасно. Если какая-то тварь вздумает еще раз обвалить потолок, то может накрыть уже всех.

— Ладно, пойдём, найдём тех, кто все это устроил! — сквозь зубы произнес я и, обернувшись, сделал знак двигаться. — Монах, Чех — вперёд, мы с Емишевым — замыкающие. Смотрите под ноги и на стены — там могут быть ещё ловушки.

Люди, случается, гибнут. Плохо, когда гибнут друзья, и совсем погано, когда это происходит так глупо. Какой-то гребаный коридор, падающий потолок, и непонятно, куда мы, сука, попали! Остаться на месте и ждать помощи? И даже если больше ничего не произойдет, у нас нет ни еды, ни воды, а завал за спиной будут разбирать пару дней, да и то — если смогут сюда попасть. Это ведь уже не спортклуб… Упавший потолок к хренам бы развалил то здание, но этого не случилось, а значит, мы черт знает где! Что?! Что, сука, тут происходит?! Где связь?! И что это за гребаная дыра?!

Осторожно обойдя лежащие на полу кости, первая двойка повернула налево, и Чех тут же доложил:

— Впереди арка и выход в какое-то большое светлое помещение! Что там — отсюда не разобрать.

— Идём туда! — приказал я, и группа двинулась дальше.

На внешней стороне небольшого арочного прохода были выбиты шесть иероглифов. Стёртые и почти незаметные, они очень походили на те, что мы видели на плите, отрезавшей нас от внешнего мира. Не то чтобы меня интересовали все эти символы, но мелочей в нашей ситуации быть не может. Возможно, в этих знаках кроется какая-то подсказка, которая поможет нам выбраться из всего этого дерьма.

За аркой обнаружился просторный зал, вот только на спортивный он походил лишь размерами. Прямоугольное помещение с высоким каменным потолком имело несколько выходов и освещалось мягким голубым светом, исходящим от странных полукруглых светильников на стенах.

Во всех четырех углах зала, прямо на полу, стояли пятиметровые каменные истуканы, изображающие каких-то странных людей в рясах, с накинутыми на голову капюшонами. В руках — длинные изогнутые косы, провалы лиц обращены к центру зала, где на здоровенном круглом постаменте, частичносвернувшись кольцами и высоко подняв оскаленную морду, застыла гигантская каменная змея. Жутко и невообразимо притягательно. Казалось бы, ничего тут ни убрать, ни добавить, но, ломая всю эту законченную композицию, на полу возле одной из статуй высилась куча серого камня, а рядом с ней в пыли валялись какие-то небольшие предметы.

— Хрена себе архитектурка, — обведя взглядом зал, присвистнул Монах. — Словно в компьютерную игрушку попали.

— Еще бы бессмертие кто-нибудь выдал, — хмуро буркнул Емишев, и в этот миг вдруг оживился Чех.

— Самурай, смотри — это же останки заложников! — ткнув стволом автомата в сторону кучи камней, быстро произнес он. — Кусок джинсов вон, и милицейская кепка!

Сука, а ведь и правда! Я потряс головой, стряхивая наваждение зала, и, приняв правее, приказал:

— Первая группа — контроль выходов дальней стены. Емишев — на тебе торцевая арка, я присмотрю за правым и гляну заодно, что там лежит.

В противоположной от нас стене зала слева от кучи камней виднелся проход, из которого сюда проникал тусклый оранжевый свет. Размерами он был раза в два больше всех остальных, и его следовало проверить в первую очередь. Сначала только взгляну на останки.

«Вообще, интересно… — думал я, направляясь к куче камней. — Получается, сюда попали не только мы, а значит, где-то еще должны быть выходы. Возможно, какие-то из них до сих пор не закрыты…»

То, что открылось взгляду при приближении, цензурными словами не выразить, хотя мат тут тоже не очень бы подошел.

Вообще, за прошедшие десять лет я навидался всякого, но такого встречать пока что не доводилось. На почерневшей от крови пыли были разбросаны обломки костей, куски мяса, кишки и обрывки одежды как минимум двух человек. Этих людей кто-то сожрал, и представляю, что бы я чувствовал, не будь на мне сейчас противогаза. Не знаю, кто вообще на такое способен… Тигр? Медведь? Или…доисторический ящер? Что за тварь может обитать в этой дыре?

Заметив лежащий в пыли полицейский жетон, я шагнул вперёд и, наклонившись, подобрал его с пола. В этот момент куча камней шевельнулась, и с неё разом спала иллюзия.

То, что выглядело грудой обломков, оказалось жутким чудовищем. Какая-то непонятная смесь обезьяны, медведя и волка. Густая свалявшаяся шерсть твари имела серый оттенок, мощные кривые лапы заканчивались жуткими изогнутыми когтями. Могучее обезьянье тело венчала вытянутая морда то ли волка, то лилисы. Так-то я не очень силён в зоологии, но при виде пожелтевших кривых клыков этого монстра стало понятно, кто именно сожрал этих людей.

Лишь мгновение понадобилось на то, чтобы все осознать и убедить себя в реальности происходящего. Тело среагировало мгновенно. Обезьяна ещё только начала движение в мою сторону, когда я резко сместился правее, чтобы гарантированно не мешать стрельбе остальных, и, вскинув «вереск», дал длинную очередь в грудь атакующего чудовища.

— Бой!

Синеву зала прорезали яркие вспышки огня, зазвенели по камням гильзы. Тупые удары пуль рванули шерсть и плоть на груди монстра, но его это даже не задержало. Яростно взревев, тварь подбежала ко мне и, получив очередь в морду, нанесла короткий удар правой лапой.

Хрустнули под пулями зубы, мелькнули в полутьме узкие оранжевые глаза, а затем все тело пронзила резкая боль. Чудовищный удар швырнул меня спиной в стену, выбив из груди воздух. Не обращая внимания на пули ребят, обезьяна снова прыгнула на меня, перед глазами мелькнула её когтистая лапа…

— Четвёртый! Ответь Третьему! — голос Сереги выдернул меня из небытия, я открыл глаза и поморщился. Память вернулась мгновенно. Чертов зал, монахи с косами и жуткий оскал каменного удава…

В пятнадцати метрах слева в луже крови лежало тело Вани Емишева: голова капитана откатилась вплотную к стене. В центре зала бесновалась мохнатая гадина — наши пули не нанесли ей никакого вреда. Монах с Чехом быстро перемещались вокруг постамента, уходя от атак и огрызаясь короткими очередями. Не знаю, насколько их хватит, но…

Грудь разрывалась от боли, перед глазами все плыло. Тварь, очевидно, вторым ударом попыталась размозжить мне голову, но ей помешал шлем. Ване повезло меньше…

— Третий! Мы в синем зале! — тяжело дыша, прошептал я. — Он в конце коридора. У насдва двухсотых. Группа ведет бой с какой-то тварью из сказок. Огромная обезьяна с волчьей башкой. Пули её не берут! Только если из гранатомета…

— Принято! Идём к вам! — бодро доложил в канале Серега. — Держись, Самурай! Мы уже на подходе!

Я усмехнулся и, подтянув к себе «вереск», быстро сменил магазин. По ощущениям, сломаны ребра, коготь твари пробил бедро, но артерия не задета, а значит — еще побарахтаюсь.

Морщась от боли в груди, я поднялся на ноги и вытащил из подсумка «хлопушку»^[22]. Если эту суку не отвлечь — ребята погибнут. Пули ее не берут, но если попробовать ослепить?

— Берегись! — предупредил я своих и, выдернув чеку, швырнул гранату в постамент. Попал удачно. Обезьяна, не переставая реветь, опустилась на четыре конечности, и «хлопушка» рванула под ее передними лапами. Рев тут же оборвался, тварь резко отшатнулась назад и, взвизгнув, присела на задницу. Впрочем, помогло оно ненадолго. Мгновенно придя в себя, чудовище обернулось, и наши взгляды на мгновение встретились.

Жесть! Такое увидишь и сразу поверишь в Бога и черта! Живые и смертные так не могут смотреть. Ярость, ненависть и извращенный нечеловеческий интерес… Всего лишь миг, и наваждение спало. Чудовище сорвалось в мою сторону, и я, вскинув к плечу пистолет-пулемет, с силой вдавил спусковой крючок.

Глупо? Ну наверное… Зато Монах с Чехом проживут лишние пару минут, а там, глядишь, и Серега со своими подтянется. Тридцать метров… двадцать пять… двадцать. Я давил на спусковой крючок со всей ненавистью и досадой, прекрасно понимая, что скоро умру, однако судьба решила распорядиться иначе.

Когда до чудовища оставалось метров пятнадцать, за спиной раздались звуки шагов. «Берегись!» — рявкнула в ушах гарнитура, и в грудь несущегося на меня монстра ударила термобарическая граната!

Такой объемный взрыв — это страшно. По воздействию примерно как семидесятишестимиллиметровый снаряд. Будь на месте чудовища слон — его бы гарантированно разорвало; впрочем, и обезьяне тоже досталось. Могучую пятиметровую тварь развернуло, и она, пробежав по инерции шагов пять, тяжело завалилась на плиты. Рев сменился отвратительным визгом, который сразу же перешел в глухой хрип. Противно скрежетнули по камням когти…

Бойцы Серегиной пятерки, словно на учениях, разошлись веером и дали залп по упавшему монстру, обезьяна вздрогнула и начала подниматься. Резко подтянув тело, тварь встала на четыре лапы, но следующая граната отбросила ее назад.

— Вот же сука! — видя, что чудовище не собирается подыхать, Серега прицелился и пустил в тварь две оставшиеся гранаты.

Все выстрелы попали в цель, превратив обезьяну в горящий факел, а последняя граната оторвала ей лапу вместе с плечом. Человек от таких повреждений сразу бы улетел к предкам, но эта неизвестная тварь умирать и не думала. Хорошо хоть, больше не двигалась — лежала на полу и, хрипло дыша, смотрела куда-то в сторону арки.

— У меня все! — опустив гранатомёт, с досадой доложил капитан. — Только четыре «красных» было. Кто ж знал, что тут терминатор…

— Прекратить стрельбу! — приказал я и, стиснув зубы от боли, пошёл к лежащему на камнях монстру.

Таких врагов необходимо добивать, и сделать это должен именно я. У твари, очевидно, перебит хребет, и задние лапы не работают. Одну из передних оторвало, вторая придавлена туловищем. Да, наверное, обезьяна ещё может меня как-то достать, но пусть, сука, попробует! Странно только, что крови не видно, хотя натечь должно было как минимум ведра два. Может быть, она и впрямь киборг?

Провожаемый молчаливыми взглядами бойцов, я подошёл к обугленной туше и, схватив тварь за нижнюю челюсть, с силой вогнал ей в горло кинжал. Вариантов все равно больше нет. Пули бесполезны, гранаты закончились, остались только ножи…

Мое предположение оправдалось: штатный клинок легко пробил шкуру и по рукоять вошёл в плоть. «Пули, говоришь, не берут?» — глядя в оранжевые глаза монстра, зло подумал я и рванул рукоять на себя, максимально увеличивая нанесённую рану.

Этого хватило… Туша чудовища конвульсивно дернулась, хрип оборвался, и обезьяна подохла.

— Ерунда какая-то! — вздохнул я и, выдернув нож, задумчиво посмотрел на лежащий передо мной труп.

— Что-то не так, командир? — уточнил подошедший Монах.

— Не знаю, — покачал головой я. — У неё во взгляде… Эта тварь словно обрадовалась своей смерти…

В следующий миг над тушей обезьяны в воздухе соткалась какая-то дрянь, внешне похожая на большую чёрную каплю. Едва появившись, она тут же метнулась ко мне, и грудь словно стянуло ледяными веревками. Дыхание остановилось. Перед глазами вдруг возникли очертания пустыря, посреди которого стояла статуя какого-то мужика в средневековом доспехе. В следующий миг висящая в небе луна резко увеличилась в размерах, и все вокруг утонуло в ее бледном мертвенном свете…

Сука… Я открыл глаза и сразу же поморщился от противного шепота. Странные слова, похожие на горячечный бред сумасшедшего, сбивчиво звучали у меня в голове. Мерзкие, тягучие и… совершенно чужие. Возможно, это последствия травмы, иначе как еще объяснить весь этот бред, который, минуя уши, появляется у тебя в голове?! Травмы, да…Боль в груди мешала дышать, бедро… Его я почти не чувствовал. Голова раскалывалась от проклятого шепота, жутко хотелось пить.

С трудом приняв сидячее положение, я медленно оглядел зал и понял, что нахожусь в нем один. Те же мужики в капюшонах, змея на тумбе, тело Емишева у стены, но куда подевались все остальные? Резко повернув голову и поморщившись от прострелившей виски боли, я посмотрел на то место, где лежал труп чудовища, и… выдохнул. На удивление уже не осталось никаких сил.

Мертвая обезьяна куда-то исчезла, на её месте лежал песок, полностью повторяя очертания тела. Черт! Да что за херня тут опять происходит?! Где ребята? Они ведь не могли меня просто так здесь оставить!

«Вереск» куда-то исчез, Ванин автомат тоже, ножа нет, но пистолет в кобуре, а в подсумках все ещё лежат магазины. Такое ощущение, что ребята подобрали оружие, собираясь меня нести, но что-то их отвлекло. Может быть, этот проклятый шёпот?

Поднявшись на ноги, я еще раз оглядел зал и остановил взгляд на арке в торцевой части стены. Льющийся оттуда свет стал вроде как ярче, но отсюда было не разобрать, что находится там внутри. Возможно, ребята пошли туда?

Морщась от шепота в голове, я вытащил пистолет и, дослав патрон, направился к арке. Не знаю, что произошло, но предчувствия у меня поганые. Бросить раненого командира?! Да такое невозможно даже в стройбате!

Пройдя вдоль стены, я выставил перед собой пистолет и, заскочив в арку, резко сместился вправо. Поведя стволом из стороны в сторону, быстро оглядел помещение и… замер, пораженный увиденным.

У дальней стены большого прямоугольного зала, на квадратном постаменте, стоял массивный трон, на котором «восседала» гигантская каменная змея. Нет, понятно, что за отсутствием задницы змея сидеть не cможет, даже если очень захочет, но со стороны создавалось именно такое вот впечатление. Тело чудовища кольцами обвивало трон, голова высилась над спинкой, пасть распахнута, как и у той, что в зале у меня за спиной.

На этом жесть не заканчивалась… Но теперь хоть стало понятно, куда подевались ребята, и что случилось с заложниками. Семеро моих бойцов и двенадцать гражданских в помятой спортивной одежде стояли посреди зала, безвольно уронив головы и образовывая разомкнутый круг, в центре которого находился прямоугольный алтарь, издали похожий на саркофаг. На его гладкой поверхности, раскинув в стороны руки, лежала высохшая мумия, над которой застыла темная фигура в рясе, с накинутым на голову капюшоном. Точно такая, как и те каменные уроды, только у этого типа в руке вместо косы кривой чёрный кинжал. Ростом — метра под два с половиной, нож в его лапе сравним по размерам с мечом.

Черт! Это же какой-то гребаный сюр! Тупой ужастик девяностых годов с жертвоприношениями и египетскими болванами! В реальной жизни подобное происходит совсем не так! И что с бойцами?! Гипноз? Оружие у ребят на ремнях, и все вроде бы живы, но стоят не шевелятся…

Все эти мысли пронеслись в голове за мгновение, но тут урод в рясе, очевидно, почувствовав чужое присутствие, повернулся и указал на меня рукой.

— Я ждал тебя, убийца Раба, — прошелестело у меня в голове. — Подойди, ты должен первымпослужить Господину!

— Да пошёл ты! — хмыкнул я, давя на спусковой крючок, и вдруг понял, что не могу выстрелить!

Рука со стволом и наполовину выбранным ходом упала к бедру, шёпот в голове усилился, и ноги сами понесли меня к алтарю.

Сука! Как такое вообще возможно?! Я чувствовал тело, но оно словно стало чужим — я мог только дышать и думать. Сорок шагов, и там смерть! И моя, и ребят, и заложников… Этот гребаный телепат не просто так меня дожидался!

Придавив панику, я попробовал остановиться и вроде бы стал идти медленнее, но хрен в рясе это почувствовал.

— Сильный… — прошелестел он и скинул с головы капюшон. — Хорошая жертва…

Внешне этот урод напоминал ящерицу. Жуткий обтянутый кожей череп венчали изогнутые рога, широкая пасть была усеяна желтыми иглами. Глаза оранжевые — с прямым зрачком. На тонкой шее — ожерелье с тремя голубыми камнями.

Шёпот в голове усилился, и меня словно подтолкнуло в сторону алтаря. Двадцать метров… Семнадцать… Пять-семь секунд, и меня уже ничто не спасёт!

Разум отказывался верить в происходящее. Темный зал, змея на троне и жуткий урод с черным ножом в руке перед алтарем!

Сука! Ну почему я сразу не выстрелил?! Зачем ждал?! Теперь и руку-то со стволом не поднять, но… Мелькнувшая в голове мысль добавила каплю надежды, и я попытался снова надавить на скобу! Вахтёр порезал руку и смог избавиться от наваждения! Если выстрелить себе в ногу…

Ну давай, железо, стреляй!

Перед глазами вдруг снова появился пустырь. И небо над ним, и луна… Рыцарь на постаменте повернул голову и отсалютовал мне мечом, а в следующий миг тишинурванул сухой пистолетный выстрел.

Ступню обожгло дикой болью, которая, ударив по мозгам, вышибла из головы ублюдочный шёпот. Сознание прояснилось, тело снова стало моим! Рухнув на колено и с трудом сдерживая крик боли, я вскинул руку с оружием и коротко нажал на спуск. Рефлексы — такие рефлексы. Первая же пуля попала рогатому в лоб и разнесла башку, словно фарфоровый чайник. Тело урода завалилось спиной на алтарь, зазвенел по камням жертвенный нож… Стоящий неподалёку Монах вздрогнул и огляделся по сторонам, следом за ним зашевелились все остальные.

— Че это было? — выдохнул в канал Чех, а в следующий миг пространство зала подернулось рябью. Сквозь камень проступили очертания окон, высокие зеркала и какой-то спортинвентарь. Одновременно с этим змея на троне зашевелилась, сверкнули в полумраке оранжевые глаза.

— Враг… Ты думаешь, что сможешь бежать? — эхом прозвучало у меня в голове.

Одновременно с этим кривой черный нож рывком подлетел в воздух и с силой вошел в мою грудь.

Тело парализовало, очертания спортивного зала проступили яснее. Последним, что я увидел, был плакат с красавицей-азиаткой. Девушка в спортивных штанах и коротком топике смотрела на меня с интересом и… словно бы куда-то звала. В следующий миг изо рта хлынула кровь, перед глазами все потемнело, и я, судорожно втянув в себя воздух, ничком завалился на пол…

Глава 2

Я открыл глаза и понял, что лежу на какой-то доске. Над головой потолок из странного материала, похожего на бамбук, воздух напитан благовониями. Лена всегда любила всю эту индийскую хрень и даже в специальный магазин ездила ее покупать, но… мы же вроде расстались?!

Впрочем, фиг с ним, с расставанием — это же такая ерунда в сравнении с тем, что я жив!!! И не просто жив, а у меня ещё к тому же ничего не болит! Более того, чувствую себя хорошо выспавшимся и готовым к утренней тренировке! Это после того клинка в грудь, который, судя по всему, пробил позвоночник?! Мне все привиделось? Если да, то нас теперь затаскают по психиатрам. И меня, и ребят, но…

Я сел и удивленно оглядел простыню, в которую был закутан. Какая-то тряпка в пару слоев, трусы ощутимо жмут — словно они меньше на три или четыре размера. На левой руке повязка белого цвета, и совершенно не чувствую волос. Меня обрили, пока я валялся без сознания? И где я так успел загореть? Руки такого цвета, словно только что вернулся из отпуска!

Хм-м…Я медленно обвёл помещение взглядом и озадаченно хмыкнул. Просторная светлая комната, ширмы с нарисованными журавлями, деревянная статуя худенькой женщины со страшным лицом, и тумба, подозрительно похожая на алтарь. Очень напоминает дом какого-нибудь японца или китайца — я не умею их различать. Впереди за ширмой виднеется выход на улицу, запах благовоний тянется от небольшого коврика с дымящейся жаровней, возле которой, стоя на коленях, склонилась какая-то женщина в красно-оранжевой одежде.

М-да… Кто-то определенно надо мной подшутил, и сейчас эти придурки, конечно, появятся. Сюрприз, командир! Ага…

Ждать дальше не было смысла, я провёл ладонью по остриженной голове, произнёс:

«Здравствуйте!» — и замер от неожиданности. Нет, сам-то я сказал то, что сказал, но вместо нужного слова прозвучало «konnichiwa»^[23] или что-то очень похожее. Впрочем, удивлялся я недолго, реакция женщины была в разы веселей.

Дама оказалась азиаткой — лет тридцати-сорока на вид. Услышав приветствие, тетка вздрогнула всем телом и медленно подняла взгляд. При виде меня глаза её округлились настолько, что она стала похожа на очень удивленную европейку. Челюсть отвисла, во взгляде мелькнул панический ужас. Судорожно сглотнув, женщина пару раз беззвучно хлопнула ртом, затем вскочила на ноги и с криком «Ке-енджи!» сломя голову убежала на улицу.

Вот же… Слабо понимая, что происходит, я оглядел циновку, на которой сидел, и почувствовал, как по спине пробежала волна мурашек. Руки были не мои! То есть, конечно, мои, но раньше у меня были другие! Эти слишком тонкие и жилистые, а ладони… Они, вроде бы, похожи, но заметно грубее… или грязнее — хрен поймёшь. Что за…

Поднявшись на ноги, я с удивлением оглядел свои босые ступни. Черт! И ноги тоже не узнаю, да что за приколы?! Не в силах больше терпеть неудобства, я сунул руку под простыню и поправил трусы. Попытался, в смысле, поправить, поскольку там меня ждал очередной, бляха, сюрприз… Нет, хозяйство на ощупь не изменилось, но то, что я поначалу принял за трусы, оказалось бинтами или обмотками. Тот, кто их затягивал, силы не пожалел, и мне понадобилась минута, чтобы эти тряпки хоть немного ослабить.

На улице не переставая вопила испуганная тетка, но врачи почему-то пока не спешили бежать на её истошные крики.

Разобравшись с бинтами и облегченно вздохнув, я пожал плечами и, ещё раз оглядев дом, тоже решил выйти на улицу. В соседней комнате справа от выхода стояла широкая бадья с водой, я заглянул в неё и… в этот раз подвис окончательно.

Из воды на меня смотрел азиат. Натуральный, с высокими скулами, прямым носом и раскосыми, мать его, сука, глазами! На вид — совсем молодой, лицо треугольное, а физиономия такая, что я бы у него точно попросил документы! В смысле, у себя… Да ёп! Не веря своим глазам, я тронул себя за лицо, провёл ладонью по отсутствующим волосам и оскалился. Китаец в воде издевательски оскалился в ответ, и мне вдруг стало совсем грустно. Этот дом, и дура на улице, и эта бадья — всего лишь горячка? Где-то там, в другом мире, врач ввёл мне какой-то препарат, и… Да с хрена ли?! Я потряс головой и ещё раз внимательно оглядел дом. Бамбуковые стены, ширма, ещё один журавль на рисунке, и рядом, на другом, две какие-то мелкие птицы.

На бред это нихрена не похоже! Слишком уж все реально и… Переведя взгляд на кадку, я зачерпнул ладонью воды, поднёс ее ко рту и хмыкнул. Вода как вода… И внешне, и на вкус… Может, я сошёл с ума, но тогда с хрена ли мне эта Япония?! Или Китай?! Я же китайца от японца если и отличу, то с трудом. Может, это вообще Вьетнам или Лаос, но проблема в том, что я не был ни там, ни там! Абхазия, Осетия, Дагестан, Чечня — не вопрос… Съехавший с катушек мозг отправил бы меня туда, где я был, и точно не стал бы показывать эту хрень.

Горящий бэтр, минометный обстрел, карабканье по горам — вот это, в основном, и запомнилось, но… Я наклонился, набрал в ладони воды и с силой провёл ими по лицу. Азиат, мля… Почти мальчик… Хотя у них по роже непонятно — пятнадцать лет или сорок пять…

Ещё раз плеснув на лицо воды, я вздохнул и скосил взгляд на улицу. Травка, забор, два дерева и резные ступени… Может, это какой-нибудь храм? Женщину не видно и уже не слышно, но какого хрена она орала? Мужиков не видела? Но я же плащ не распахивал и членом ее не пугал… Да и не испугать такую, даже если ей покажут десяток. Может быть, у них тут в Китае какой-то праздник? Азиаты ведь шумные и веселые. У них вон одна только реклама чего стоит. Или не у них, а у японцев? Чувствуя, что башка вот-вот лопнет, я ещё раз плеснул на лицо воды и тут вдруг вспомнил, как поздоровался с этой теткой. Может быть, все дело именно в этом? Опершись на края кадки ладонями, я посмотрел на своё изображение, произнёс пару фраз и обреченно вздохнул.

Сука! Это был совсем не русский язык. Китайский или, скорее, даже японский, поскольку фразы звучали так, словно я пытаюсь кого-то ограбить. По-русски тоже получилось сказать, хоть и с усилием. Слова произнеслись на ломаном русском, примерно как если бы с экрана начал бы материться какой-нибудь персонаж аниме.

Ну ладно, японец, и что дальше? Домой-то мне теперь как? Удостоверения нет, все документы хрен пойми где, да и пойди с такой-то рожей докажи, что ты Григорий Смирнов, а не Масутацу Ояма^[24]. Впрочем, доказать будет нетрудно, память-то у меня осталась. Я даже номер удостоверения помню и дату выдачи, так что — прорвёмся. Главное — добраться до Управления. Ладно…

Я плеснул себе ещё воды на лицо и, выйдя из дома, оказался в небольшом чистом дворе с зелёной лужайкой. По ощущениям — хрен пойми что: пара неровно распиленных брёвен, незнакомые деревья с тонкой листвой, утоптанная дорожка от входа к воротам. Намного интереснее оказалось то, что открывалось за невысоким забором.

Строение, на крыльце которого я стоял, находилось на холме, а внизу раскинулась небольшая азиатская деревушка. Дома старенькие, убогие. Асфальта нет, автомобилей и велосипедов не видно. «Тут кино, что ли, какое снимают?» — подумал я и, повернув голову, озадаченно хмыкнул.

В паре километров от деревни, за рисовыми полями, на фоне гор высился натуральный средневековый замок! О-хре-неть!!! Ради фильма такую дуру отгрохали?! И деревеньку эту?! И ещё три поселка в пределах видимости отсюда?! И жителей переодели аутентично? То ли в кимоно, то ли ещё в какие, очень похожие, тряпки? И баба эта… в шафрановой кашае? Ведь так, вроде, называют одежду буддийских монахов? А что, если… Я остановил взгляд на двух мужиках в соломенных шляпах, которые шли по соседней улице рядом с телегой, и задумчиво почесал подбородок.

А что, если меня закинуло в прошлое? Если в китайца смогло закинуть, то хрен ли тут тогда удивляться? У буддистов же что-то есть о переселении душ? Или у индусов? Да какая, на хрен, разница?! Но раз так, значит, я все-таки мёртв?! Вернее, жив, но китаец! Или японец? Да ёп… Не, так-то тело вроде нормальное, член есть, мозги и навыки сохранились… А точно ли сохранились?

Не откладывая в долгий ящик, я спрыгнул с крыльца на траву, нанёс пару ударов воображаемому противнику, добавил ногой, ушел в кувырок… По ощущениям реакция заметно улучшилась, навыки с рефлексами сохранились, но тело плохо слушалось, да и силы пока было маловато. Необходимы нормальное питание и серьезные тренировки.

— Вон он! — раздавшийся от ворот голос оторвал меня от размышлений, я повернул голову и увидел знакомую тетку.

Следом за ней во двор зашли трое монахов. Двое — чуть старше теперешнего меня, третьему на вид около сорока лет. Все в шафрановых кашаях, головы бриты под ноль. На лицах молодых оторопь и изумление. Ну вот и местный Шаолинь подтянулся…

При виде меня старший из монахов удивленно приподнял брови, затем жестом приказал сопровождающим остановиться и, не отрывая от меня взгляда, что-то неслышное зашептал. Продолжалось это секунд тридцать, не больше, когда он, сложив щепотью пальцы, резко поднял их над головой, словно бы вытряхивая невидимый коврик, затем уронил руки и, как ни в чем ни бывало, пошел ко мне. Остальные осторожно двинулись за ним следом.

Пока эти четверо приближались, я лихорадочно соображал, о чем с ними следует говорить и как себя нужно вести. Я не знаю местных традиций, но уважение к старшим было во все времена — значит, поздороваюсь первым. О себе говорить не буду — проще прикинуться дураком, а там они и сами уже что-то расскажут.

— Здравствуйте! — я кивнул самому старшему и, оглядев остальных, приготовился слушать.

Молодые монахи слегка отстали, женщина вообще плелась позади, с опаской поглядывая в мою сторону. Впрочем, во взгляде взрослого мужика ни страха, ни удивления не было. Только легкая растерянность и любопытство.

— Мы приветствуем тебя в святилище Каннон^[25], — остановившись в трёх метрах от меня, спокойно произнёс он. — Мое имя Кенджи, в меру своих скромных сил я приглядываю за святилищем Милосердной. Это Кио, это Мичи, а её зовут Харухи. — Монах поочередно указал на своих спутников и, переведя взгляд на меня, поинтересовался: — Как нам можно обращаться к тебе?

— Я… не знаю, — состроив грустную физиономию, покачал головой я и кивнул на женщину. — Помню только, как проснулся и увидел её.

— Таро! Он во сне называл себя Таро, — кивнув на меня, подсказал тот монах, которого звали Кио. — В те ночи, когда Райдэн-сама^[26] особенно гневался.

— Таро — сын дракона, ага, — хмыкнул я, вспомнив аниме, которое смотрел в далеком детстве^[27].

— Что, прямо из яйца вылупился? — в глазах старшего монаха мелькнула ирония.

— Из икринки, — в ответ усмехнулся я и вдруг сообразил, как глупо выгляжу. Шестнадцатилетний пацан не может так разговаривать со взрослыми мужиками, особенно если он азиат! С другой стороны, если япотерял память, то могу и не знать всех этих условностей. А раз так — нужно вести себя, как привык. Фальшь-то они сразу почувствуют…

Очевидно, заметив промелькнувшие на моем лице колебания, монах чуть склонил голову и осторожно спросил:

— Что-то вспомнил?

— Нет, — покачал головой я, — но имя Таро ничем не хуже всех остальных, так что можете называть меня так.

Монах некоторое время молча смотрел мне в глаза, затем едва заметно кивнул и попросил:

— Таро, ты позволишь мне осмотреть твой затылок?

Странно как-то звучали его слова. Ласково-напряженно, или что-то очень близкое к этому. Так разговаривают с безнадежно больными и сумасшедшими. Ну и еще — с большими собаками, чтобы их случайно не разозлить. Интересно…

— А что с моим затылком не так? — отступив на шаг, осторожно уточнил я. — И как ты собрался его осматривать?

— Просто взглянуть, — монах сделал успокаивающий жест, в глазах его что-то мелькнуло. — Понимаешь, Таро, ещё в полдень твоё тело было мертво. Кто-то проломил тебе голову…

— Че, серьезно? — поморщился я, впрочем, не особенно удивленный таким оборотом. Не, ну а чего тут теперь удивляться? Наоборот — радоваться нужно, что меня не «подселили» в живого. Так хоть совесть не будет мучить.

— Да, серьезно! Мы пошли готовить тебе костёр, а тут Харухи прибежала и позвала нас обратно. — Монах обернулся, кивнул на женщину и снова посмотрел на меня. — Дело в том, что она с детства не разговаривала, и мы благодарны тебе, Таро, за её исцеление, но хотим убедиться, что ты не асур.

— Не знаю, кто такие асуры, но посмотри, — я хлопнул себя по затылку и, обернувшись, сделал приглашающий жест. — Ты можешь даже потрогать.

— Спасибо, — кивнул тот и, приблизившись, протянул ко мне руки.

Осмотр продлился пару минут. Монах трогал затылок, нажимал в разных местах и что-то негромко бормотал себе под нос. Слов было не разобрать, но я не особо-то и старался. Закончив меня ощупывать, он отошёл назад с озадаченным видом и, сложив перед грудью ладони, коротко поклонился:

— Мы приветствуем тебя, Таро, в святилище Милосердной Каннон.

Монахи за его спиной склонили головы. Из глаз женщины пропал страх.

— Все в порядке? — слабо понимая происходящее, я вежливо кивнул им в ответ. — Если да, то подскажите, где я и какой сейчас год.

— Мы в провинции Сато, на земле клана Ясудо, неподалёку от границы со Степью, — пояснил монах, наблюдая за моей реакцией на свои слова. — На дворе эра Познания. Двадцать седьмой год правления императора Горо, четыре тысячи сто семнадцатый год от Вознесения Великого Небесного Дракона.

О-хре-неть!!! Это куда же меня, сука, занесло?! Четыре тысячи хрен знает какой год! Драконы, императоры и проломленная голова, а на дворе гребаное Средневековье! М-да… Я вздохнул и посмотрел в сторону леса, возле которого ютились небольшие деревянные домики с гнутыми крышами. Где-то там, в другом мире, остались друзья и все мои знакомые женщины. Цивилизация с её компьютерами и ядерными ракетами. Страна, за которую воевал, и могилы родителей…

— Послушай, Таро, ты можешь пока остаться у нас, — заметив мое состояние, монах сделал успокаивающий жест. — Поживи, пока память не вернётся.

— Да, спасибо, — я благодарно кивнул и со вздохом опустил взгляд. — Только для того, чтобы вспомнить, мне нужно будет понять…

— Мы поможем тебе вспомнить, — уверенно произнес монах, и в этот момент на территорию святилища зашли трое мужчин.

Старший — высокий, широкоплечий мужик с густыми усами и холодным надменным взглядом — был экипирован в пластинчатый корсет-кирасу с длинным подолом. На голове — хорошо узнаваемый шлем с присоединенными пластинами для защиты шеи и небольшой декоративной фигурой. Кабуто^[28] или как-то так — точно не помню.

Еще в детстве, как и все пацаны под впечатлением аниме, я достаточно долго интересовался Японией и всем, что связано с самураями. Читал книги, смотрел ролики на Ютубе и даже прикупил себе бутафорский меч. Сейчас всего уже не вспомнить, но самурая я легко отличу от всех остальных. И вот ведь странно… Если монах не соврал, то это какой-то другой мир — совсем не тот, в котором я когда-то родился. Неужели самураи появились и здесь? Человеческая цивилизация настолько предсказуема в своем развитии? Интересно…

Мужика сопровождали двое парней помоложе, в странных, деревянных с виду, кирасах, с укороченными нагинатами^[29] в руках. Зайдя во двор, они остались стоять в воротах, самурай нашел взглядом моего собеседника и сразу направился к нам.

Приблизившись, он смерил меня презрительным взглядом, затем посмотрел на монаха и холодно произнес:

— Господин Сато хотел бы знать, когда вы выполните свое обещание? Через месяц Сато-сан будет принимать у себя младшего брата даймё^[30], господина Ясудо Нори. Нам нужно где-то разместить часть свиты, но в поместье до сих пор хозяйничают они!^[31]

Говорил он резко, рублеными фразами, как это часто показывали в фильмах. Угрозы в голосе вроде бы не звучало, но иди-ка поспорь с таким-то мордоворотом. Монах был ниже его сантиметров на десять-пятнадцать, а два висящих на самурайском поясе меча и мужики за спиной были неплохим дополнительным аргументом.

Любой цивилизованный человек при подобном обращении с большой вероятностью от страха наделал бы в штаны, только вот на монаха такой тон ничуть не подействовал.

— Я помню свои обещания, Наката-сан, — глядя в глаза самурая, спокойно произнёс он, — но боги смеются над торопливыми. Я обещал господину Сато поговорить с Макомото-гэндзя^[32] и попросить его нам помочь. Однако ямабуси^[33] с тех пор нашу деревню не посещал. Отшельник все ещё в горах, и как только он появится, я обязательно с ним поговорю.

— А сами вы что?! — оглядев притихших монахов, чуть сбавив тон, произнёс самурай. — Вы же можете провести обряд?

— Обряд способен провести даже ты, — легко пожал плечами монах. — Только хватит ли у тебя сил прогнать они? Поверь, Наката-сан, если бы я мог сделать это сам, то поместье уже было бы очищено.

— Дерьмо! — прорычал самурай и, очевидно, собирался уже уходить, когда взгляд его упал на меня. В простыне, с биркой на руке, ага… Желая избежать конфликта, я сделал максимально постную физиономию, но это, разумеется, не помогло.

Наката снова смерил меня презрительным взглядом и, поморщившись, произнёс:

— А чего этот дурак опять вырядился? Подохнуть, что ли, собрался?

В следующий миг лицо его вытянулось. Самурай скосил взгляд на монаха и удивленно посмотрел на меня.

— Погоди, Кенджи, он же и так вроде подох?!

— Такое случается, — глядя на меня, пожал плечами монах. — Только, боюсь, это уже не тот дурак, которого мы знали последние семь лет…

Судя по реакции самурая, «случалось» тут такое, по ходу, не раз и не два, а как бы не в конце каждого месяца. Да подумаешь, труп ожил — какая херня. Нет, удивиться, конечно, можно, но только если немного…

— И?.. — Накато положил ладонь на рукоять меча и снова скосил взгляд на монаха. Солдаты за его спиной двинулись вперед и, разойдясь в стороны, встали за спиной командира. В воздухе повисла напряженная тишина.

— Он не асур, если ты об этом, — покачал головой монах. — Это я проверил в первую очередь.

— Ками^[34]? — убрав руку с рукояти меча, осторожно произнёс самурай.

— Скорее всего, — философски заметил Кенджи, — но он потерял память, и мы пока зовём его Таро.

Интересно… Ками у японцев — это духи, некоторые из которых иногда становились богами. Не хотелось бы, конечно, их всех расстраивать, хотя… Я же, блин, и есть дух! В смысле, был, пока не влез в тело мальчишки… Мертвого мальчишки, надо заметить. Так что ко мне никаких претензий.

Понимая, что нужно как-то о себе заявить, я учтиво кивнул и произнёс:

— Здравствуйте, Наката-сан!

— Здравствуй! — мгновение помедлив, в ответ кивнул самурай. — Ты правда ничего не помнишь?

— Только разрозненные образы. Мне неизвестно, кто я такой.

Самурай задумчиво покивал, затем обошёл меня по кругу, разглядывая. В какой-то момент лицо его прояснилось. Он хлопнул себя по бедру и воскликнул:

— Кенджи! А зачем нам тогда отшельник?! Пусть этот парень и очистит поместье от они! Да и память свою восстановит как раз!

— Он только пришёл и многого не знает, — с сомнением глядя на меня, произнёс монах.

— Но ты же говоришь, что обряд там несложный? — стоял на своём Наката. — Да и демоны его вряд ли смогут убить. Сегодня же первый день лунного месяца — лучшее время для их изгнания. — Видя в глазах монаха сомнение, самурай перевёл на меня взгляд и вопросительно приподнял бровь: — Ну что, Таро, поможешь нам очистить поместье Кавакаси от они?

Хм-м… Вопрос, конечно, охренеть какой интересный. Только-только очухавшись после собственной смерти, снова лезть в какую-то долбаную дыру? В этом, непривычном ещё, теле, без ребят и оружия? Но, с другой стороны — это же шанс! Если мне придётся жить теперь здесь, то неплохо бы обзавестись хоть каким-то авторитетом. Шестнадцатилетний безродный мальчишка в средневековой Японии — не самая прикольная штука. Побриться в монахи или отправиться вкалывать на рисовые поля? Не для меня такое — проще подохнуть. Я солдат, и по-другому жить уже не получится. Это даже не обсуждается. И плевать, что из всего местного оружия я неплохо обращаюсь только с ножом. У меня впереди много времени, а в голове — опыт тридцатилетнего мужика. Осталось только решиться…

— Мне нужно оружие и инструкции, — глядя в глаза самурая, спокойно произнёс я. — В смысле, оружие и обучение технике проведения этого вашего обряда.

После той обезьяны я стал с большим почтением относиться к ножам. От «вереска» с гранатометом тоже не отказался бы, но это у них вряд ли найдётся.

— Оружие?! — удивленно поморщился самурай. — Ты умеешь обращаться с мечом?

— Нет, — покачал головой я, — но обязательно научусь. Из тех обрывков, что сохранились у меня в голове, я знаю, что был воином.

Наката секунд десять испытующе смотрел мне в глаза, затем коротко кивнул и снял с пояса вакидзаси^[35].

— Вот, возьми, — он протянул мне ножны вместе с мечом. — Завтра утром я встречу тебя возле поместья. Если справишься — оставишь меч себе! Обряду тебя обучат монахи.

Более ничего не говоря, самурай обернулся и направился к выходу. Солдаты закинули нагинаты на плечи и молча пошли следом.

Я проводил его взглядом, затем оглядел изумлённые лица монахов и попросил:

— Вы расскажете, где мне искать это поместье?

Глава 3

Впереди над лесом кружили какие-то птицы, издали напоминающие обыкновенных земных ворон. Солнце медленно ползло к горам, небо окрасилось в красно-розовые цвета, зажглись на горизонте редкие звёзды.

Не знаю почему, но, глядя на идущего впереди Кенджи, я испытывал натуральное дежавю. Казалось бы, другая реальность, другое тело, другие законы, но вот же… Инструкции получены, оружие выдали, а впереди очередное задание. Первое задание в этом мире. М-да…

— Послушай, сенсей^[36], — я поправил на плече мешок с жаровней и перевёл взгляд на монаха. — Подскажи, кто из богов предстаёт в образе огромной змеи?

— Сэт — Владыка Нижнего Мира, куда отправляются те, кто не заслужил перерождения, — монах обернулся и, сбавив шаг, поравнялся со мной. — Ты опять что-то вспомнил?

Ну да, я тут у них как шкатулка с сюрпризом. Только информацию нужно выдавать строго дозированно, а о Земле лучше не говорить вообще, за редкими, может быть, исключениями. Обидно только то, что сам я для себя секретом никаким не являюсь и о своих возможностях прекрасно осведомлён.

Да, наверное, неплохо бы узнать, что произошло на последнем задании, но на мое будущее это, увы, не повлияет никак. Назад мне, судя по всему, уже не вернуться, поэтому какая, собственно, разница, что произошло в той дыре?

Да и какой смысл что-то рассказывать, когда никаких доказательств у тебя нет? Примут за идиота, а оно мне надо? Ребята с заложниками спаслись — это главное, а насчёт змеи я спросил просто так, не особенно-то надеясь, что те твари имеют какое-то отношение к этому миру.

В святилище я пробыл ещё пару часов, и большую часть времени Кенджи обучал меня местному шаманизму, ну или волшебству — тут сразу и не понять. Минут тридцать ушло на еду, после чего мне удалось задать всего пару вопросов.

Информации свалилось столько, что в голове сразу уложить не получится. Впрочем, впереди у меня целая ночь, так что будет время подумать.

Видя, что монах ждёт ответа, я пожал плечами и, глядя на горы, произнёс.

— Помню большой зал и каменный трон, который обвивала огромная змея…

— И что? — в глазах Кенджи блеснули искорки интереса. — Что в этом зале произошло?

— Там меня хотели принести в жертву, — хмыкнул я и посмотрел на монаха. — Может, и принесли — точно сказать не могу.

Вообще, странный народ эти монахи. На вид вроде лет тридцать пять-сорок, по выдержке и общению очень похож на гэбиста-психолога, но бывает, просыпается в нем пацан. В фильмах и аниме таких часто показывают. Вот и сейчас…

Услышав про жертвоприношение, Кенджи распахнул рот на ширину плеч, вытаращил глаза и выдохнул:

— Таро, ты можешь вспомнить что-то ещё? Как выглядел этот зал? Кто там находился помимо змея?

Я посмотрел на поместье, до которого осталось метров пятьсот по дороге, поправил торчащий из-за пояса меч и вздохнул:

— Да ничего такого особенного… Там ещё один зал был, в котором тот же змей свернулся на каменной тумбе, а по углам стояли какие-то уроды с косами. Кстати, один из них и хотел меня принести в жертву. Рогатый такой, с мордой ящерицы и иглами вместо зубов. У него, правда, вместо косы ножик был с мою руку…

— И… как тебе удалось оттуда сбежать? — в голосе Кенджи мелькнула растерянность, а по физиономии было видно, что монах словил нехилый такой диссонанс.

— Ну, умер и сбежал — как ещё? — всерьёз опасаясь за психическое состояние собеседника, осторожно пояснил я. — Что-то не так?

Монах покивал и молча побрел дальше, тяжело опираясь на свой шест. Я пожал плечами и пошёл следом за ним, думая о том, что про обезьяну не стоит говорить ни под каким соусом. Если его эта ящерица так возбудила, то информации пока хватит. С катушек ещё съедет, и где мне тогда жить?

— Все «не так», — после трехминутного молчания наконец очнулся монах. — Из Чертога Смерти не возвращаются! Даймё Обреченности — Темный Князь Аби — сторожит там пленённые души. Даже могучие ками не могут избавиться от вечного наваждения, пребывая в грезах не одну тысячу лет…

— Ты считаешь, я все придумал?

— Нет, — покачал головой Кенджи. — Думаю, в жертву принесли не тебя, а твоего Господина. Связь между духами очень сильна, и ты мог видеть Чертог Смерти глазами того, кому приносил клятву. Так случается очень часто — откуда бы тогда люди знали про это страшное место? Порой мы видим то, что не должны, и, наверное, поэтому ты потерял память.

— А если, к примеру, убить этого даймё Обреченности? — поинтересовался я, немало удивленный таким пояснением. — Туда же как-то можно попасть?

— Проходы в Нижний Мир есть где-то в землях асуров, а что насчет убить… — монах вздохнул и опустил взгляд. — Темный Князь Аби — один из четырех спутников Сэта, и убить его невозможно. Обреченность никогда не исчезнет из нашего мира. Да, наверное, как-то можно развоплотить материальное тело князя, но дух его не перестанет существовать.

— И что? — поморщился я. — Если его развоплотить, ничего не изменится?

— Ну почему же? — не поднимая взгляда, пожал плечами монах. — Это надолго бы ослабило Владыку Нижнего мира, и у пленных появился бы шанс на новое перерождение. Только тебе, Таро, сначала нужно возвратить свою память, чтобы вспомнить, кому ты приносил клятву.

«Это-то я как раз не забыл… — с грустью подумал я, глядя на далекие звезды, — только где сейчас та страна? А вообще, интересно выходит… Получается, грохнув того урода, я освободил кучу непонятных существ? То, что грохнул — сомнений нет, иначе бы с чего та змея назвала бы меня врагом? Наверное, это круто — быть врагом целого бога, но Кенджи об этом лучше не знать. Мне сейчас и без того вполне хватает забот».

Усадьбой Кавакаси оказались те самые домики возле леса, на которые я смотрел, когда стоял на крыльце святилища Каннон. С точки зрения любого русского человека, «поместьем» такое, конечно же, не назвать. Метров, примерно, сто на сто. Усадьба скорее напоминала большой дачный участок на краю леса, чем вотчину какого-нибудь русского аристократа.

Пять полуразвалившихся домиков с гнутыми крышами соединялись крытыми переходами, от которых в настоящий момент остались лишь скелеты каркасов. За обвалившимися воротами, перед главным домом, был разбит декоративный водоём с кучей тропинок и мостиков. Поверхность воды сейчас основательно заросла, мосты сгнили, и, чтобы попасть в дом, следовало обойти эти лужи по краю.

Вот, казалось бы, нахрена сдались эти развалины местному феодалу, но, как рассказал Кенджи, земля эта чем-то там примечательна. То ли это место посещало какое-то божество, то ли император полоскал в пруду свою задницу, но, как бы то ни было, предыдущий владелец провинции посчитал это хорошим знаком и решил построить усадьбу. Собственно, это его и сгубило…

Примерно полвека назад господин Кавакаси вздумал жениться, и свадьба проходила именно здесь. Я пока не большой знаток местных традиций, но тут вроде бы все стандартно. Народ погулял, вручили подарки, молодые удалились в спальную комнату, а потом начался какой-то форменный ужас.

Со слов одной из служанок, примерно в полночь из спальни донёсся яростный рёв. Пара друзей жениха вместе с охраной бросились на разборки, прислуга в ужасе разбежалась. Под утро из замка сюда прибыл отряд, но к тому времени уже все закончилось. Господин с женой были мертвы, а всего в усадьбе насчитали пятнадцать трупов. Людей кто-то загрыз, а у некоторых еще и оказались обожжены лица.

Власть в провинции в итоге захватил отец нынешнего феодала, и ему поначалу было не до этой усадьбы. Через какое-то время сюда попытался заселиться кто-то из его приближенных, и все повторилось по новой.

С тех пор здесь больше никто не жил, однако попытки очистить усадьбу предпринимались регулярно. Оно и понятно… Кому понравится, когда на твоей земле стоит такая вот хрень, которую ты к тому же не можешь снести, не очистив сначала от нечисти? А тут ещё брат даймё скоро в гости приедет. Что он подумает о вассале? Наката сказал, что им негде разместить гостей, но причина, конечно, не в этом. Нет, разумеется, за месяц тут можно все перестроить, но для этого мне нужно дожить до утра. Херня вопрос для роты спецназа….

Вообще, вся эта затея отчетливо попахивала дерьмом, и, после того как мне дали информацию по усадьбе, я чувствовал себя полным и законченным идиотом. Уважения местных захотел, ага… Тут больше сорока трупов набралось за прошедшие пятьдесят лет, но мне обязательно потребовалось во все это ввязаться. Впрочем, сомнений никаких не было, и я ни о чем, разумеется, не жалел… Наверное, потому что не мог серьезно ко всему этому относиться. И даже после того, что произошло на последнем задании… Все эти погибшие, свадьба и разрушенные дома казались театральными декорациями. Да, гибель людей — это, конечно же, не смешно, но только я этих трупов не видел. К тому же монахи уверены, что обитатели усадьбы сначала попытаются со мной поговорить. Это если там вообще кто-то есть.

С рассказов Кенджи, демоны они внешне похожи на Диабло из старой игры. Черная, голубая или красная кожа, клыки, рога, противная физиономия… Местные считают, что демоны могут превращаться в зверей, но все они, без исключения, обожают жрать человечину. В этом-то и проблема… Людей загрызли или сожгли, но тела остались нетронутыми. Следы зубов на трупах, по словам Кенджи, походили на лисьи, так что, вполне возможно, всех этих людей загрызли дикие звери. Ну или оборотень завелся, как считает монах…

Оборотень, Карл! И как к этому относиться серьезно? Демоны, кицунэ, какие-то боги, рогатые ящерицы и гребаное Средневековье! Мозг нормального человека просто не в состоянии все это принять! Я словно в компьютерную игру попал или на страницы какой-нибудь книги! Только та обезьяна и рогатый урод, к сожалению, были реальны, как клинок в груди и идущий рядом монах!

Тот, кто обитает в усадьбе, нападает на людей только после захода солнца. При этом далеко не на всех. За пятьдесят лет было много случаев, когда люди по незнанию оставались тут на ночевку, и с ними ничего страшного не происходило. Последние смерти случились месяц назад, когда трое гостей хозяина замка решили изгнать демонов с помощью каких-то там заклинаний. Все они были самураями, но это помогло слабо. Профессиональные воины, до которых мне еще расти и расти…

Сам же я, со всей кучей ненужного опыта, плохо разработанным телом, незнанием местных реалий и неумением обращаться с оружием, являюсь тем, кем являюсь. Шестнадцатилетним пацаном с мозгами и навыками взрослого мужика. В этом моя слабость и мое же преимущество.

Все-таки какой-то специфический опыт у меня есть, и он как раз говорит о том, что на оружие полагаться не стоит. Ведь вряд ли я владею мечом лучше тех самураев? Да и с обрядами тоже как-то все тухло. Нет, Кенджи, конечно, рассказал мне, что и как нужно делать, но не очень-то я надеюсь на это шаманство. Если оно за полвека у них не сработало, то почему должно сработать сейчас? В итоге остаются только переговоры. С демонами я, ясное дело, никогда не общался, но не думаю, что они сильно отличаются от людей. При условии, что они вообще существуют.

— Все, Таро, дальше я с тобой не пойду, — остановившись перед воротами, Кенджи обернулся и посмотрел мне в глаза. — Надеюсь, ты все запомнил?

— Да, — кивнул я. — Свечи по углам, бобы на улицу. В жаровню сначала сухой мак, потом те корявые ветки.

— Падуб, — поправил меня монах. — И это не ветки, а сушеные корни.

— Да мне-то какая разница? — усмехнувшись, пожал плечами я. — Главное, что запомнил.

— Хорошо, — Кенджи кивнул и посмотрел на лес. — Утром я буду на этом месте. И да поможет тебе Милосердная.

Произнеся это, монах кивнул и, не прощаясь, пошёл по дороге назад.

Я посмотрел ему вслед, вздохнул и, перешагнув через гнилые доски, зашёл на территорию усадьбы.

По ощущениям — словно приехал на дачу. Там тоже был заросший пруд, в котором мы с приятелем ловили ротанов. Под аккомпанемент лягушачьего кваканья я подошёл к воде и, окинув взглядом стоящие впереди дома, отправился по тропинке налево. Времени у меня хватает. Солнце еще только начало заползать за горы, а значит, до ночи я успею тут все осмотреть.

Лягушки в пруду не отличались от земных даже по цвету, а орали еще громче, чем в Подмосковье. В воздухе грозно кружила целая туча мошки, но ни одна кровососущая тварь на меня пока что не села. Может быть, у них тут нет комаров? Вот уж о чем я точно не стану жалеть…

Ветер дул со стороны леса, и к запаху тины примешивались ароматы каких-то цветов. Горланили в вышине птицы, долбил по стволу дятел, трещали, покачиваясь, деревья. Классно! Словно кто-то там, наверху, выдал мне бессрочный внеочередной отпуск. Осталось только нагуляться как следует.

Обойдя по берегу водоём, я запрыгнул на крыльцо центрального дома и сразу же прошёл в материнскую комнату^[37]. Внутри спальный дворец^[38] сохранился достаточно хорошо. Стены, несущие балки и пол выглядели довольно прочными, сгнили только перегородки и ширмы.

Остановившись на пороге, я скинул с плеча мешок, положил на него покрывало и, поправив на поясе меч, изучил помещение взглядом.

Комната оказалась очень большой. Примерно семь на семь метров с высотой потолка метра под три. Из мебели — широкий, прочный с виду лежак, две тумбы и обломки стола. Стены изрисованы рогатыми рожами. Всего семь рисунков, и никакой закономерности, вроде бы, нет. Очевидно, это являлось частью какого-то обряда, но, поскольку у художника руки росли из задницы, демоны на стенах больше походили на козлов, и ими было не напугать даже ребёнка. В целом — ничего ужасного. Немного только напрягали пятна характерного цвета, густо заляпавшие пол и лежак, но тут уж ничего не поделать. По местным поверьям, изгонять зло нужно в материнской комнате главного дома, так что большинство погибших людей умерли именно здесь.

Сложив вещи в углу комнаты, я прогулялся по соседним домам, но ничего интересного там не нашёл. Оно и понятно. Днём сюда демоны не заглядывают, и то, что пятьдесят лет назад не унесли самураи, разобрали местные жители.

Странный тут все же народ. Вещи растащить — без проблем, но ни разбирать дома, ни сжигать их нельзя ни под какими предлогами. По их поверьям, если разрушить местообитание зла, оно сразу же вырвется на свободу, разбежится по округе, и достанется тогда уже всем. Не знаю, может быть, оно, конечно, и так, но, будь моя воля — шарахнул бы из «Шмеля»^[39] по главному дому и с интересом бы посмотрел, кто там и куда после этого разбежится.

Закончив с осмотром, я вышел на крыльцо спального дворца и, усевшись на его край, посмотрел на горы. До полуночи еще примерно около часа, и у меня есть время подумать. Слишком уж много потрясений случилось за последние сутки, а вот свободного времени не было ни минуты. Меня словно швырнуло в какой-то поток и несет, не давая возможности отдышаться. Сейчас появился часок, и следует использовать его эффективно. Мне обязательно нужно осмыслить полученную информацию и попытаться уложить ее в голове, иначе можно совершить кучу глупых ошибок. Всю свою сознательную жизнь я старался придерживаться хоть какого-то плана, имея при этом вполне определенные цели. Вот и сейчас нужно поступать так же…

Мир этот, со слов Кенджи, называется Эйвэн, а поскольку каравелл тут пока еще не изобрели, людям известен только единственный материк — Хондо. Империя Дракона, в которой я оказался, протянулась от Западного океана до Восточного, где-то посередине этого материка. На юге она граничит с тремя небольшими горными королевствами и со Степью, в которой обитают моголы-кочевники.

На севере и востоке по горным хребтам пролегла граница с землями асуров — Кимоном^[40], но кто такие эти асуры, мне пока еще непонятно. По словам Кенджи, они хозяйничали на материке в давние времена, а люди тогда были чем-то вроде скота.

Четыре тысячи двести семнадцать лет назад с небес спустился Великий Дракон, который у местных является каким-то аналогом Будды. Он прогнал асуров на север, затем основал империю и потом ровно сто лет жил здесь в образе обыкновенного человека, обучая своих последователей. Великий Небесный Дракон — это самое почитаемое божество местного пантеона, но и помимо него тут хватает богов. Самыми известными и почитаемыми являются Такэми^[41] и Салисэ. Первый отвечает за воинов и прочие самурайские штуки, вторая — его возлюбленная, является аналогом Аматерасу^[42]. Только, в отличие от Земли, прародителем местных императоров считается воин — Такэми.

Других богов, кроме Каннон, я даже не пытался запомнить, поскольку их тут как блох на барбоске. Я вот тоже, блин, ками, и тоже могу когда-нибудь вознестись. Впрочем, если отложить в сторону шутки, то местная религия является какой-то жуткой смесью синтоизма, буддизма, индуизма и древнегреческих мифов. По крайней мере, у меня сложилось именно такое вот впечатление.

В империи авторитарно-клановое правление. Помимо императора, тут существует пять могущественных семей, управляемых крупнейшими феодалами. Князья — даймё — признают власть императора и безраздельно управляют территориями, сравнимыми по площади с некоторыми европейскими странами. Земли каждого клана разбиты на небольшие провинции, которыми управляют феодалы-сюго. Если проводить аналоги, то сюго^[43] нечто вроде европейского графа или барона, но это очень приблизительное сравнение. Тут нет таких вольностей, как в средневековой Европе, поскольку вертикаль власти гораздо жестче, чем там.

Самураи тут являются военной аристократией, но землевладельцев среди них не так много. Противовесом им выступают кугэ — неслужилая аристократия, основную массу которой составляют чиновники. Особняком стоят священники, навроде Кенджи.

К монахам прислушиваются, с ними советуются, но в дела государства они не лезут и крестовых походов не объявляют.

Огнестрельного оружия тут пока не изобрели, но народ режет друг друга самозабвенно. Как и в любой, собственно, средневековой стране. Головы, правда, не отрезают^[44], но тут и без этого драйва хватает. Я пока не разобрался во всех местных тонкостях, но в целом ситуация такая же, как и в Средние Века на Земле. Местный феодал Сато Кохэку захватил власть в провинции, предварительно перерезав всех сторонников сюго Кавакаси. То есть тот, кто убил в этой усадьбе предыдущего владельца земли, неплохо так сыграл Сато на руку.

Демоны и оборотни — оно, конечно, здорово, но есть у меня подозрение, что все эти пятьдесят лет тут творится какое-то представление. И я не просто придумал…

Дело в том, что в усадьбе погибали только те, кто конкретно шел изгонять зло. Случайных путников никто тут и пальцем не трогал. Обо всех «изгонятелях» было известно хозяину замка, и он вполне себе мог подсылать в усадьбу убийц. Зачем ему это? Да хрен его знает! Я не очень разбираюсь в местных законах, но одно дело самому убить сюго Кавакаси, и совсем другое — если за тебя это сделают «демоны». С них-то какой, нахрен, спрос? Ну а если эти «демоны» «просидят» в усадьбе еще полста лет, то на тебя уж точно никто не подумает. В смысле, на твоего отца, но это сути уже не меняет. Притянуто за уши? Да, возможно, но этот вариант тоже стоит рассматривать. Ведь предупрежден, значит, вооружен, и если вместо демонов в гости заявится, к примеру, Наката, то лучше драпать сразу и без разговоров. Глупо умирать тут в первый же день.

Где-то неподалеку в лесу завыл волк. Протяжно, заунывно, захлебываясь… И столько тоски и безысходности было в этом тянущем душу звуке, что у меня по спине невольно побежали мурашки. Спустя пару секунд вой прозвучал чуть дальше и немного правее, потом еще и еще…Жутковатый такой концерт, особенно если вспомнить причину моего пребывания здесь. Впрочем, сильно напрягаться не стоит. На дворе начало лета, и этот вой — обыкновенная перекличка, а на человека волк в такое время не нападает. Да, конечно, в этом мире они могут отличаться от своих земных собратьев, но не думаю, что эти отличия так уж принципиальны. Здесь даже люди не слишком отличаются от тех людей, так чего уж говорить о волках.

А вообще, грустно… Тут даже у хищников есть своя стая, а я сижу вот на крылечке один. Да, с момента моего появления здесь прошло не больше семи часов, но не зря же я спрашивал Кенджи об устройстве этого мира. В одиночку выжить не получится, а значит, мне придется найти свою «стаю».

Эта местность принадлежит семье Ясудо, а столица их клановых земель — город Ки — находится на западном побережье, примерно в ста пятидесяти километрах отсюда. Вот там-то мне и стоит поискать счастья.

В империи, где существует культ бога воинов, такой парень, как я, может неплохо устроиться. Осталась фигня: разобраться в местных реалиях, научиться владеть оружием и скопить немного денег для поездки на побережье. Да, все так, и от сегодняшней ночи зависит многое. Значит, нужно постараться не оплошать.

На улице тем временем заметно стемнело. Кричали в лесу какие-то птицы, все так же надрывались в пруду лягушки, запели в траве ночные сверчки.

Кенджи говорил, что обряд можно провести в любое время после захода солнца, но, как известно, чем быстрее ты начнешь, тем быстрее оно начнется.

Окинув взглядом незнакомое звездное небо, я вдохнул полной грудью прохладный лесной воздух и, поднявшись на ноги, пошел в дом. С дальнейшими действиями вроде определился, порапосмотреть на обитателей этой усадьбы.

Глава 4

Наверное, большинство людей на Земле знают, что такое «огниво», но мало кто умеет им пользоваться. Меня этому учили еще в разведке, однако все равно пришлось уточнять некоторые детали у Кенджи.

Вытащив из мешка жаровню, я быстро сложил в ней маленький костерок, и еще минут пять ушло на то, чтобы его зажечь. Тонкая пластина углеродистой стали, кремень, кусок жженого льна и комок мелконарезанной бересты — казалось бы, что тут сложного? Но одно дело разводить костер, зная, что в кармане у тебя лежит зажигалка, и совсем другое — делать это в темной комнате, в чужом мире, под аккомпанемент волчьего воя в лесу за окном.

Разведя наконец огонь, я подкинул в жаровню углей и, пока они разгорались, вытащил из сумки матерчатый мешочек с соевыми бобами. Не знаю уж, как эта хрень может помочь против демонов, но кто я такой, чтобы подвергать сомнению слова монаха? Как по мне, испугать кого-то бобами можно, только занарядив ими в качестве патронов охотничье ружье, но, поскольку огнестрел тутпока что не изобрели, демонов придется пугать по старинке.

Зачерпнув пригоршню бобов, я пожал плечами и кинул их из дома в сторону пруда со словами: «Они уходят! Благословения приходят!»^[45]. С минуту постоял, готовясь ко всякому, но ничего не произошло.

Демоны на этот недружественный жест никак не прореагировали, а вот лягушки заквакали вроде бы веселей. Ну да, взрослый мужик кидается соей, чем не повод повеселиться? Рыбы, наверное, еще больше обрадовались, они-то эти бобы могут сожрать.

Подкормив рыб, я вытащил из сумки восемь толстых свечей и, зажигая по одной, расставил по периметру комнаты.

Кенджи говорил, что в этот момент заклинатель должен правильно настроиться на процесс, но, видимо, хреновый из меня выйдет шаман. Посмотрел бы я ещё на кого-то другого на моем месте! Комната, жаровня, свечи и гребаные бобы… Каким кретином нужно быть, рассчитывая на всю эту хрень? Может быть, я чего-то не понимаю?

Гораздо полезнее было бы узнать, откуда могут пожаловать гости? Кенджи на эту тему лишь смущенно пожал плечами, но так-то вроде вариантов немного. В комнате три выхода: первый — тот, что у меня за спиной, второй — ведет в заднюю часть строения, и третий — налево, в сторону обвалившейся галереи.

Окон, через которые может пролезть что-то крупное, в комнате всего два. Одно — на пруд, другое — на лес, но какая вероятность, что демоны придут извне? А что, если они просто появятся посреди комнаты? Бред? Возможно, но после той обезьяны я стал безоговорочно верить в сказки. И в демонов, и в чудовищ, и даже в Бабу-ягу.

Сказки сказками, но, если рассуждать логически — быстро достать меня можно только через окно. Стрелой, болтом, ножом, камнем из пращи, отравленной иглой, или что тут у них есть из метательного? В любом случае в оконных проемах маячить не стоит, а если кто-то попробует зайти через дверь — его я услышу заранее.

Что еще? Я вытащил из ножен меч, скользнул глазами по лезвию и вздохнул. Лучше бы, конечно, мне выдали обыкновенный кинжал — с ним-то я хотя бы обращаться умею. С другой стороны, те самураи, наверное, неплохо владели своими катанами, и насколько это им помогло?

Не, так-то меня клинок изрядно порадовал. Не знаю уж, насколько он окажется прочным, но форма и заточка — выше всяких похвал. Нужно будет потестировать его потом на бамбуке. Это если до утра доживу и справлюсь с заданием.

Подождав минут пять, я кинул на угли сухие маковые цветки и на всякий случай прислушался. Ничего — даже волки в лесу затихли. Лишь ухает где-то вдали сова и продолжают свой концерт земноводные.

М-да… Что-то я, по ходу, совсем заигрался в шамана и меч зачем-то достал — ну разве не идиот?

Мысленно выругавшись, я убрал клинок в ножны и кинул в жаровню свой последний аргумент — корешки. Или ветки — кто их, блин, там запомнит.

Первые пару секунд после этого не происходило ничего, но затем комнату вдруг озарила яркая вспышка. Словно я не деревяшки кинул в огонь, а стандартную светошумовую гранату. Нет, взрыва, разумеется, не было, вместо него по ушам ударил волчий вой, который прозвучал не дальше тридцати метров от дома.

Волки завыли одновременно, и все примерно из одного места, где-то на краю усадьбы, возле забора. Как-то очень уж оперативно они сюда прибежали, и на трупах всегда оставались следы зубов… Так, может быть, это они и убивали людей? Ну вот сейчас мы и поглядим, только зрение вернется — и сразу…

Вообще-то Кенджи говорил, что зло можно изгнать, только находясь в этой комнате, но я не местный, и мне не обязательно встречать волков именно здесь. Это пусть монахи с самураями каноны блюдут, мне на эти условности положить с огромным прицепом. В доме есть второй этаж. Лестница сгнила, но я туда забраться смогу, а волки вроде не обезьяны.

Проморгавшись, я отступил от жаровни на шаг, огляделся, прикидывая пути отхода, и замер.

В темном проеме двери, что напротив, горели два синих огня, очень напоминавших чьи-то глаза. Сука! Отпрыгнув назад, я положил ладонь на рукоять меча, и в этот момент в комнату зашёл огромный белый волчара.

Размером никак не меньше телёнка, глаза на уровне моего живота, а о размере зубов лучше даже не думать. Самым удивительным оказалось то, что я ни разу не испугался. Просто не смог проассоциировать этого роскошного зверя с врагом. Не знаю, откуда это пришло, но у Сереги в квартире жила красавица-хаски, и этот волк мне почему-то напомнил её. Белоснежная густая шерсть, голубые глаза, а размер — ну с кем не бывает? Серёгина Берта кусала меня не раз, но я на неё, конечно, не обижался. Это же просто собака… Нет, я прекрасно осознавал, что белое чудовище перегрызло тут кучу народа, но… улыбнулся и убрал ладонь с рукояти меча. Дурак? Да, наверное, но шестому чувству я привык доверять.

Волк моей радости не разделил. Оскалил клыки, яростно взревел и бросился, едва не опрокинув жаровню.

На службе нас учили встречать собак, и те уроки я, конечно же, помнил. Вот только убивать этого волка мне не хотелось совсем.

Резко сместившись влево, я сбил запястьем оскаленную морду и отшатнулся от ощутимого удара в плечо. Жутко клацнули в воздухе огромные челюсти, в лицо пахнуло собакой, и, волк, промахнувшись, с треском влетел в стенную перегородку. Захлебнувшись яростным ревом, чудовище резко повернулось ко мне, а дальше произошло странное…

За мгновение до броска волк вдруг перестал рычать и замер с разведёнными лапами. Наклонив свою лобастую голову, он смерил меня удивленным взглядом, затем подошёл ближе и обнюхал, едва не ткнувшись носом в живот. Волки за окном перестали выть, и в комнате стало относительно тихо.

— Привет! — стараясь не шевелиться, осторожно произнёс я и хотел еще чего-то добавить, но слова застряли у меня в горле…

Волк на глазах превратился в юную девушку, и произошло это без каких-то внешних эффектов. Только что перед тобой был хищник весом килограммов под двести, и вот уже на его месте стоит худенькая девчонка с пепельными волосами, аккуратными ушками и пушистым хвостом. Жесть! Это же какой-то анимешный рай, да и только! Волк оказался волчицей! Да еще и какой!

— Мунайто! — распахнув свои и без того большие глаза, радостно воскликнула девчонка. — Ты все-таки пришел! Хозяин Леса скоро будет свободен!

Она была красива до одурения: чуть вытянутое лицо, ярко-голубые глаза, стройные ноги, высокая грудь, и никакого тебе кимоно. На ней были надеты: широкая темная юбка, приталенная рубаха и мятые кожаные сапоги. На плечах висел длинный меховой плащ.

Я не большой любитель аниме, но ни уши, ни хвост ее совершенно не портили, хотя и выглядели достаточно необычно. Странно… Я успел посмотреть на местных женщин, но это были обыкновенные азиатки, ну, может быть, чуть ближе к европейкам, чем те, что остались там, на Земле. Однако у этой девчонки глаза заметно больше, и азиаткой ее не назвать! Или это какие-то приколы с моим подсознанием? И вообще интересно, а будет ли считаться предосудительным, если с такой подругой… ну, это…Уши с хвостом? Да и что? Все остальное ведь человеческое!

Очевидно, не понимая, что я пребываю в легкой прострации, девушка обвела взглядом комнату и задумчиво поинтересовалась:

— Но зачем тебе все это понадобилось? Ты же мог просто меня позвать!

— Что понадобилось? — поморщился я, вполне уже контролируя ситуацию. — Ты о чем?

— О том, чем ты здесь занимался! — девушка посмотрела на меня, как на идиота, затем приблизилась, заглянула в глаза, во взгляде ее мелькнуло сомнение: — Погоди! А кто ты вообще такой?! Почему я тебя не чувствую?

М-да… Только что сама меня кем-то там назвала — и сразу забыла? У кого-то из присутствующих серьезные проблемы с башкой? Ну, у меня-то понятно, но, выходит, я такой не один?

— Таро… Меня зовут Таро, — произнес я, стараясь не смотреть на ее грудь. — А ты, как понимаю — кицунэ?

— Ты дурак, что ли?! — весело усмехнулась девчонка. — Не можешь отличить оками^[46] от лисы? Ты волков, что ли, никогда не встречал?

— Те волки, которых я встречал, были немного поменьше размером, — смерив девушку взглядом, пояснил я. — И в девушек они тоже не превращались.

— Но ты же Мунайто! Я это чувствую! Как ты можешь про нас не знать?!

— Ты ошибаешься, — глядя ей в глаза, покачал головой я. — Это имя мне совсем незнакомо.

— Мунайто — не имя! — нахмурилась девушка и, взяв меня за запястье, с силой провела ладонью от плеча до локтя.

Правая рука на мгновение онемела, и на плече проступили непонятные знаки, похожие на орнаментальную татуировку. Круговая вязь иероглифов, и над ними странный узор из переплетенных между собой листьев.

— Это еще что за…. — начал было я, но договорить мне не дали.

— Ты уничтожил Темного Князя?! — девушка оторвала взгляд от рисунка на моем плече, в глазах ее мелькнула растерянность. — Но как?! Как ты смог проникнуть в Чертог Смерти? Нет, мы все верим легендам, но…

Наверное, у каждого человека есть порог сумасшествия — черта, перейдя которую, он превратится в улыбающегося идиота. Этот порог, конечно же, у всех разный. Кому-то достаточно почитать Кинга, кто-то сойдет с ума на войне…В той жизни с нами постоянно работали спецы по психологической подготовке, но, несмотря на все тренировки, я вдруг понял, что стою на той самой черте. Мало тебе чудовищ с перерождениями? А как насчет девчонки-оборотня и тату на плече, по которым можно определить, чем ты занимался последние сутки?! Что дальше? Файерболлы и летающие драконы? Ходячие мертвецы с Коньком-Горбунком? Сука! Я с силой провел ладонями по лицу и, пару раз глубоко вздохнув, произнес:

— Может быть, ты все же представишься?

— Ой, прости… — девушка сложила ладошки и, поклонившись, произнесла: — Я Мика, дочь Кэтсэро и Нэо по прозвищу Белая Ветвь.

— А здесь ты как оказалась?

— По глупости, — пожала плечами девушка. — Хотела выйти замуж за человека… Кавакаси казался мне таким интересным, но, как выяснилось, ему нужна была не я, а цепная собака.

— Он чем-то тебя обидел?

— Можно сказать и так, — Мика вздохнула и опустила взгляд. — Сюго начертил под брачным ложем Символ Покорности, и, потеряв девственность, я бы стала его безвольной рабыней. Сам бы он такое сделать не смог, но, думаю, ему помог кто-то из обладающих Силой.

М-да… А мне сказали, что невеста тоже погибла.

— Выходит, ты почувствовала этот знак, убила жениха, а потом ещё и всех тех, кто приходил сюда по ночам?

— В день свадьбы меня опоили какой-то дрянью. Я долго не могла обернуться волчицей, и этот ублюдок пытался взять меня силой, — сквозь зубы с ненавистью прошептала Мика. — Люди считают животными нас, но сами они… Здесь я убивала только тех, кто на меня нападал!

Говорила она вроде бы человеческим голосом, но у меня в голове фоном отчетливо звучал яростный рёв. Такой же, как десять минут назад… Нет, так-то понятно. Девочку обидели, и она как следует огрызнулась. Только все равно, что-то не вяжется.

Я посмотрел на нее, вздохнул и вопросительно приподнял бровь:

— А меня ты почему пыталась убить? Я тоже на тебя нападал?

Мика поморщилась, очевидно, сразу не поняв сути вопроса, затем усмехнулась и небрежно кивнула на свечи.

— А ты сюда с какой целью пришёл? Полагаешь, это нельзя считать нападением?

Вот же блин… А ведь она права! Но кто же мог знать, что эта идиотия работает? М-да… Я озадаченно почесал подбородок и, разведя руками, виновато вздохнул.

— Ну, извини… Мне пока сложно ориентироваться в местных реалиях, но, если хочешь, я все потушу.

— Не надо, на меня такое не действует. Тут дело в намерении. Они приходили сюда, чтобы прогнать. Кому такое понравится? — Мика вздохнула и подняла на меня взгляд. — Я рассказала тебе о себе? Теперь расскажи ты…

Хм-м… По легенде я потерял память, но стоит ли запираться, когда на плече у тебя есть визитная карточка? Интересно, а почему тогда иероглифы не увидел монах? Я скосил взгляд на плечо и удивленно хмыкнул. Все знаки исчезли, словно не бывало!

— Письмена Славы могут видеть только те ёкай^[47], кто способен различать суть, — заметив мое удивление, пояснила девушка. — Мы также способны ненадолго показать их кому-то ещё — ты разве это не знал?

— Ёкай? — поморщился я. — Но ты же вроде оками?

— Таро, ты меня удивляешь, — Мика с сомнением закусила губу. — Ты — ёкай, я — ёкай, все — ёкай, кто не совсем люди. Как это можно не знать?!

— Запросто, — усмехнулся я, слегка обалдев от её заявления. — Дело в том, что я полностью потерял свою память.

— Письмена говорят, что ты…

— Побывал в Чертоге Смерти? — хмыкнул я. — Да, это помню. Мы с моим отрядом убили там огромную обезьяну, затем я разнёс башку этому вашему Аби, а потом меня убила змея…

— …а твой дух ушел и вселился в этого парня? — продолжила за меня Мика.

— Да, — кивнул я, — без памяти, в это тело. Местные приняли меня за ками и попросили прогнать зло из этой усадьбы. Научили обряду, но откуда мне было знать, что тут нет никаких демонов?

— Все как в Книге Начал, — выслушав рассказ, негромко произнесла Мика. — «Он разгромит Чертог Смерти, освободит пленённые души, но никто не знает, где закончится его Путь…»

— Это про меня?

— Да, — кивнула она, — про тебя. С тех пор, как Сэт пленил Хозяина Леса, мы ждали твоего прихода, Мунайто. Та обезьяна была покоренным духом Сару, и ты теперь носишь на себе его знак.

«Так вот почему та тварь перед смертью обрадовалась», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— А что это за знак?

— Благословение Сару. У нас в лесу ты всегда найдёшь защиту и кров, а когда Господин вернётся в мир, он сам наградит тебя по заслугам.

Интересно… В голове крутилась куча вопросов, но одно меня волновало больше всего.

— Слушай, Мика, а сколько тебе лет? — осторожно поинтересовался я. — Просто не похожа ты на старуху.

Ну, блин! А что ещё может интересовать мужчину, когда перед ним стоит такая девчонка, которая к тому же ещё и не занята? Какое мне дело до этого леса и всех обитающих там обезьян? А уши и хвост? Да кому они, блин, помешают?!

Услышав вопрос, девушка на секунду нахмурилась, затем хмыкнула и, смерив меня заинтересованным взглядом, произнесла:

— По человеческим меркам — около двадцати. Ведь большую часть своего заточения я провела в Тонком Мире, где время течёт по-другому. Но ты же не просто так задал мне этот вопрос?

— Хотелось бы продолжить наше знакомство, — пожал плечами я. — Внешне ты мне очень понравилась.

— Внешность часто обманчива, — со вздохом произнесла Мика. — Но на эту тему нам как раз нужно поговорить. Ты ведь должен очистить поместье? Так?

— Ну да, — кивнул я, не очень понимая, куда она клонит. — Но если тебе хочется тут остаться…

— Нет, не хочется, — покачала головой девушка. — Мне нужно срочно попасть в Аокигахару^[48] — место, где живет мой народ. Я должна рассказать старейшинам, что наш Господин скоро вернется, но для того, чтобы уйти, мне понадобится твоя помощь.

— Кого-то нужно убить?

— Нет, — с улыбкой покачала головой Мика, — убивать никого не надо. Мне просто нужно освободиться. Я вошла в этот дом невестой и могу выйти из него только женой или подругой ёкай. Мы должны провести с тобой Первый Обряд, и тогда земля перестанет меня держать.

— Э-э… — выдохнул я, чувствуя, что сердце застучало сильнее. — Этот обряд, он…

— Я буду считаться твоей подругой, но у нас обоих будет время подумать, — пояснила Мика, внимательно следя за моей реакцией. — Так всегда случается, когда твой избранник — ёкай. С человеком мне пришлось бы разделить ложе, но после Кавакаси я не очень люблю людей.

— А со мной это не нужно? — уточнил я, чувствуя облом и примерно зная уже, что она скажет.

Люди ей не нравятся, ну да… Девочке нужно срочно сбежать, а тут я такой красивый ей подвернулся. И спать со мной тоже не обязательно… Нет, Серега все-таки прав — с бабами мне не фартит капитально. Что в том мире, что в этом — одна херня, зато с работой все вроде так же — неплохо. Задание вот выполню — усадьбу очищу, ну да… Может быть, и тут стану командиром спецназа?

— С тобой это может произойти только в Синем Лесу в день полной луны, если мы оба этого захотим, — видя мою реакцию, виновато поведала Мика. — Первый Обряд тебя ни к чему не обязывает. Ты можешь отказаться от меня, как только я покину усадьбу, можешь найти себе кого-то еще, не разрывая обряд. Главное, чтобы это была не оками.

— А ты?

— А я могу разорвать помолвку только через пять лет, — пожала плечами девушка. — Ведь это я попросила тебя о ней.

— Ясно, — кивнул я. — Ладно, говори, что от меня требуется?

— Ты, я вижу, расстроился? — Мика подошла и снизу вверх заглянула в глаза. — Пойми, у ёкай по-другому нельзя. С людьми проще… Они недолго живут, и в союзе с ними у нас нет никаких обязательств. Ты просто забыл… Вспомнишь мои слова, когда поймешь, кто ты такой.

От Мики одуряюще пахло какими-то травами. В огромных голубых глазах грусть мешалась с сомнением. Словно она и сама не совсем понимала, что происходит, но не хотела или не могла об этом сказать.

— Никто тут не расстроился, все в порядке, — успокоил девушку я. — Но ты так и не сказала, что от меня требуется?

— Просто дайруку, — пожала плечами Мика.

— А после обряда целоваться нам можно? — на всякий случай уточнил я. — Или тоже только в этой — «как ее там», под луной?

— В щеку я тебя поцелую, — улыбнулась девушка, — но только один раз…

— Идет! — вернул ей улыбку я и протянул руку.

В тот же момент девушка превратилась в волчицу, мягко шагнула ко мне, и в следующий миг я почувствовал ее зубы у себя на ладони. Осторожно сжав челюсти, Мика прикрыла глаза и замерла, как бы к чему-то прислушиваясь. По ощущениям — словно проткнул руку ножом. Неприятно, но бывало и хуже. Секунд через двадцать все закончилось, чудовище снова превратилось в красавицу, а за окном хором завыли волки.

— Теперь я тебя чувствую… — Мика уперлась ладонями мне в грудь и, поднявшись на цыпочки, чмокнула в щеку. — Если что-то случится — ищи меня в Синем Лесу. До свидания, Мунайто! Я рада, что ты пришел!

Произнеся это, девушка отстранилась и, сделав прощальный жест, быстро пошла в сторону выхода.

На крыльце Мика обвела взглядом звездное небо, обернулась волчицей и, вскинув морду, завыла.

Тягучий, надрывный вой прокатился над окрестностями, заставив замолчать все живое в округе. Да, наверное, услышав такое в лесу, можно свихнуться от страха, но в голосе подруги угрозы не прозвучало. Мика радовалась свободе… Пятьдесят лет — это черт знает какой долгий срок, но все плохое когда-нибудь заканчивается. Вот и сейчас…

Вой, наконец, оборвался. Пара мгновений в воздухе висела мертвая тишина, а потом из леса радостным хором ответила стая.

Услышав волков, Мика обернулась и встретилась со мной взглядом. Подруга словно спрашивала разрешения, и я, улыбнувшись, помахал ей рукой. Белая волчица довольно оскалилась, спрыгнула с крыльца и быстро побежала к лесу.

Я смотрел ей вслед и думал о том, что, возможно, все еще впереди. У нас с ней, да и у меня в этом мире. Меньше суток прошло, а впечатлений — как бы ни на целую жизнь! Вот даже интересно, что там ждет меня дальше?

Глава 5

— Вот так всегда с этими женщинами! Навешала на уши лапши, махнула хвостом и упылила в свой лес! И даже не дала… Вот досада-то для нашего брата!

Веселый голос, раздавшийся из угла комнаты, вернул меня с неба на землю. Я резко обернулся, выхватывая меч, и… застыл в немом изумлении.

На лежаке, широко расставив задние лапы, в человеческой позе сидел толстый енот размером с небольшого медведя. Натуральный, сука, енот! Самец, о чем свидетельствовало немаленькое мужское достоинство. Шерсть — густая, серо-коричневая, — уши округлые, на хитрой морде характерная «маска» — черная с белой оторочкой. На голове енота была надета старая соломенная шляпа. На плечах — красный шарф или, может, платок, в руке глиняная бутыль. С виду, вроде бы, не опасный, но… Енот?! Здесь?! Хотя чему я, собственно, удивляюсь…

— Э, парень, успокойся! — картинно округлив глаза, воскликнул енот. — У меня даже оружия нет! Мы, тануки^[49], больше по торговле и алкоголю.

Впрочем, испуганным он совсем не казался, физиономия оставалась такой же хитрой, однако в глазах, помимо иронии, горел нешуточный интерес. Словно это он увидел говорящего енота, ага…

— Тануки?! — поморщился я, убирая меч в ножны. — Откуда ты вообще взялся?

— Бежал сломя голову, — пожал плечами енот. — Как только почувствовал, что у вас с хвостатой срастется, так сразу и побежал. Думал посмотреть, как вы с ней волчат делать будете, но кто ж знал, что ты тоже ёкай?..

— Стоп! — чувствуя, что вот-вот свихнусь, я потряс головой и с силой провел ладонями по лицу. — Как ты мог это узнать?

Вопросов было немеряно! Помимо того, что он разговаривает, держит в лапе бутылку и носит на голове шляпу, ему еще и интересен процесс производства волчат?! Вот только извращенцев мне еще не хватало!

— Меня Иоши звать, и я подменяю тут ками трех деревень, — поставив бутылку на пол, важно пояснил толстяк. — Мне еще не так много лет, и нужно набираться полезного опыта. Дух горы Ума разрешил мне присмотреть за этой местностью, и я теперь знаю, что и где происходит.

— А почему ты решил, что мы с ней будем… ну, это…

— Я почувствовал, что волчица не собирается убивать, но не знал, что ты не совсем человек, — енот потянулся к мешку и, развязав веревку, вытащил на свет два небольших стаканчика. — Понимаешь, Таро, она давно хотела сбежать, но с человеком ей бы пришлось потерять невинность. Мне стало интересно, кто же ей тут вдруг настолько понравился, что она забыла свои обиды?

— Погоди, — поморщился я, — но ты же сказал, что чувствуешь все происходящее вокруг?

— Да, — кивнул енот, — но, кроме твоего имени, мне ничего не открылось. — Он поставил стаканчики на пол, взял бутылку и, подняв на меня взгляд, пояснил: — Ты закрыт, Таро, даже для ёкай, а на расстоянии чувствуешься обычным человеком. Я понял это, когда пришёл и увидел. Хвостатая ведь тоже, наверное, удивилась? Я хоть и не такой сильный, как она, и не различаю твоей сути, но дорого бы отдал за то, чтобы посмотреть на ее физиономию. Она же так не любит людей. — Енот усмехнулся, ловко разлил по стаканам прозрачную жидкость и, подмигнув, предложил: — Ну что? Давай по маленькой за твою помолвку?

М-да… Прямо домом повеяло от таких жестов… В чужом мире, в старой комнате с горящими свечами и дымящейся жаровней енот-переросток предлагает мне забухать? Интересно… Нет, разумом я понимал, что не стоит пить с незнакомцами, но интуиция говорила обратное. Ну не может такой тип быть уродом, по умолчанию. Чтобы так разлить и так предложить? К тому же после всех произошедших событий мне срочно требовалось лекарство. Толстяк это словно почувствовал.

— Ну, если ты угощаешь… — пожал плечами я и, подойдя, уселся рядом с ним на лежак.

— У меня ещё одна бутылка есть в мешке, — подобрав стаканчик, весело оскалился Иоши, — так что до утра у нас хватит. Сам-то я саке уже месяц как не варил, но в замке оно неплохое. Повара жертвуют мне по две бутылки в неделю, ну а я им немного помогаю с процессом.

Саке я пил всего-то пару раз в жизни, и вкуса, разумеется, не запомнил. Это по крепости до водки не дотягивало, а по вкусу чем-то напоминало херес. Сухие яблоки, груши и какие-то травы — я не большой специалист, но такое различить смогу. Вряд ли в Москве было что-то похожее, за исключением, пожалуй, названия ресторана, в котором я этот напиток попробовал. «Тануки на Преображенке»… Ну да, с памятью у меня пока еще все в порядке…

Стаканчик был небольшой — всего на пару глотков, и, когда ароматное тепло приятной волной прокатилось по пищеводу, я довольно улыбнулся и посмотрел на своего собутыльника:

— Слушай! Получается, тануки — это тоже ёкай?

— Да, — кивнул енот, затем снял с головы соломенную шляпу и… тут же превратился в человека.

Вот просто взял и превратился! Был енот — стал японец! Лет двадцати на вид, с такой же хитрой физиономией, в крестьянской одежде, но куда-то исчезла вся полнота и не наблюдалось у него ни хвоста, ни ушей.

Забавным было то, что я такому повороту даже не удивился. Возможно, подействовал алкоголь, но, скорее всего, у меня просто закончился весь запас удивления.

— Я могу оборачиваться человеком, как и твоя подруга, — разливая по второй, буднично пояснил Иоши. — Могу жить среди людей, и меня не почувствуют даже собаки. Только человеком мне не очень нравится быть. Твоя Мика не даст соврать.

— Ты подслушивал наш разговор? — хмыкнул я, принимая в руки стакан.

— Разумеется, — Иоши состроил удивленные глаза и, надев шляпу, превратился обратно в енота. — Как я мог не подслушать такой занимательный разговор? Зато мне известно, что ты потерял память. — Он весело оскалился и ловко опрокинул стакан в открытую пасть.

М-да… Ну, может, оно и к лучшему? Этому хоть ничего объяснять не придется.

Я выпил саке, выдохнул и, повертев в руках стаканчик, поинтересовался:

— Ну, раз ты знаешь, что я ничего не помню, то, наверное, догадываешься, что у меня есть куча вопросов?

— Спрашивай, — пожал плечами толстяк и, забрав у меня стакан, принялся разливать по третьей.

«Извращенец, алкоголик и к тому же енот… Хорошие у меня появились знакомые!» — наблюдая за ним, мысленно хмыкнул я, а вслух произнес:

— Чем отличается ками от ёкай, и что означает «закрыт»? Мика мне говорила то же самое, но я не понимаю: как это — «чувствовать»?

— Ками — это духи, — пожал плечами енот. — Ёкай называют всех, кто чем-то отличается от людей. Не все ёкай ками, но все ками — ёкай. Что же до второго вопроса… — Иоши подал мне стаканчик и задумчиво почесал себя за ухом. — На него так сразу и не ответишь. Вблизи я чувствую, что ты не совсем человек, но не могу понять кто. Твоя истинная суть, способности и сила от меня скрыты. Вот, к примеру: я так же не чувствую Духа горы, но зато знаю, на что он способен. С тобой не так… Ты убил Темного Князя, но сам после этого тоже погиб, а значит, мог лишиться всего, чем обладал. Возможно, поэтому память ушла, а суть закрылась от посторонних? Ты прикрыт чем-то вроде щита, сквозь который мало что можно увидеть. Волчица сильнее меня, и она узнала в тебе Мунайто, но, думаю, это все, что ей удалось разглядеть. — Иоши опрокинул саке, поставил на пол стакан и с сомнением посмотрел на меня. — Ты думаешь, почему она была такой осторожной?

— Почему?

— Просто твое тело может быть лишь простой оболочкой, — смерив меня взглядом, пожал плечами енот. — Ты можешь быть кем угодно. Телохранители Нактиса в легендах описывались как жуткие существа, и ты же сам понимаешь, что обыкновенный ёкай не смог бы победить Темного Князя. Волчица просто не разобралась, кто ты такой. Отсюда ее осторожность.

М-да… Я тоже выпил саке, поставил стакан и задумчиво посмотрел на горящие свечи. В голове уже немного шумело, но настроения это пока не добавило. Получается, я обманул сам себя?

Ведь если бы я не придумал «потерю памяти», то с Микой, может быть, оно и срослось бы? Или нет? Она же там про лес что-то рассказывала. Так, может, и не стоит расстраиваться? К тому же после обряда она сказала, что чувствует меня, но… Тут что-то не вяжется, хоть убей!

— Погоди, — поморщился я, осененный внезапной догадкой. — Кто такой этот Нактис, и как он связан с Мунайто?

Мика же сказала, что это не имя, а я не удосужился уточнить! А тут еще и этот говорит про каких-то жутких существ…

— Это давняя история, — енот вздохнул, посмотрел на бутылку, но наливать пока что не стал. — Бог Луны и Теней Нактис был возлюбленным богини Солнца — Салисэ и другом Такэми — Воина. Помимо всего прочего он покровительствовал лесному народу, заботился о ворах и тех, кто ночью находился в дороге. Когда люди под предводительством богов погнали асуров за Северные горы, Нактис и Такэми так увлеклись погоней, что попали в ловушку Владыки Нижнего Мира. Из того похода Такэми вернулся без друга. Воину удалось вырваться, а Нактиса Сэт утащил в Нижний Мир. С тех пор луна светит совсем слабо и появляется в небе далеко не каждую ночь. Салисэ, узнав о пленении возлюбленного, удалилась на небо и вот уже больше четырех тысяч лет не показывается своим почитателям…

— Погоди, — я сделал останавливающий жест и вопросительно посмотрел на Иоши. — Но монахи вроде мне говорили, что Салисэ возлюбленная Такэми. И кому из вас верить?

— Монахи не врут. И Нактис, и Такэми были влюблены в Салисэ, но Дева Солнца любила только бога Луны, — Иоши пожал плечами и снова потянулся за емкостью. — Вот уже четыре тысячи лет она ждет своего возлюбленного и отвергает ухаживания Такэми.

— А при чем здесь Мунайто?

— Ах да, конечно, — енот усмехнулся и, взяв с пола бутыль, подкинул ее на ладони. — У Нактиса было семнадцать телохранителей. Ими командовал великий воин, лицо которого скрывала стальная личина. Самурай, Рыцарь Луны — Мунайто. Настоящее его имя никто не знал. В Книге Начал есть легенда, в которой говорится о последнем сражении телохранителей бога Луны. Сэт смог пленить Нактиса только тогда, когда все они были мертвы. В том бою Мунайто удалось ранить Сэта, и поэтому дух воина избежал пленения Владыкой Нижнего Мира. Вот, вроде бы, все… Остальное тебе рассказала Волчица, — Иоши разлил саке по стаканам, протянул один мне и, отсалютовав своим, произнес: — Ну, с возвращением…

Вот же, блин, какое дерьмо! Меня принимают за того, кем я не являюсь! И даже если та обезьяна с ящерицей не приснились, то все равно! Какой, на хрен, Мунайто? Григорий Смирнов, восемьдесят восьмого года рождения. Отец погиб во Вторую Чеченскую, мама умерла в пятнадцатом. Где?! Где тут хоть какой-то намек?! Самурай, Рыцарь Луны — да они охренели?! Шестнадцатилетний подросток, не умеющий держать в руках меч! Черт! И что мне теперь делать?!

— Слушай, а почему Мика считает меня этим парнем? — я поставил на пол стакан и посмотрел на енота. — Ну, подумаешь, князя убил. Это же не означает, что я — это он?

— Нет, не означает, — покачал головой енот. — Но матерью Мунайто была кицунэ, и узнать его могут только те, кто родом из Синего Леса. Я тоже оттуда, но мне пока не дано различать суть, поэтому ты для меня не сильно отличаешься от обычного парня. Ведешь себя не похоже на других и пить умеешь как совсем взрослый, но, в целом…

— А эта Книга Начал, в которой записаны те легенды… Где ее можно найти и прочесть?

— Книга Начал — это путевой дневник Великого Небесного Дракона, который он составлял, живя среди людей. — Иоши разлил по стаканам остатки и аккуратно сунул пустую бутылку в мешок. — Книга открывается только достойным, а все легенды веками передаются из уст в уста. Последователи культа не раз пытались собрать их воедино, но до сих пор не смогли. Что-то им постоянно мешает…

— Ясно, — тяжело вздохнул я и, выпив саке, опустил взгляд.

За окном тем временем усилился ветер. Пламя свечей задрожало, вытягивая по стенам неясные тени. Было прикольно сидеть в этой комнате, разговаривая со сказочным существом и чувствуя легкое опьянение. Если бы еще не все эти проблемы и куча непонятного вокруг, то было бы совсем здорово!

Выпивка помогла расслабиться, но вопросов только прибавилось. Охрененная перспектива жить, выдавая себя за другого! Нет, плюсов, конечно, тоже хватает, и главный из них в том, что я все-таки жив. Ещё у меня есть Мика и возможность часть жизни прожить по новой, пользуясь опытом взрослого мужика, но… Если меня могут узнать друзья, то и врагу это тоже особого труда не составит. И объясняй потом, что ты не тот, за кого тебя принимают.

— Чего это ты загрустил? — посмотрев на меня, удивленно хмыкнул енот. — Волчицу в подруги заполучил и грустный?! Да тебе все ёкай обзавидуются!

— Ага, — кивнул я, — в теле мальчишки, с потерянной памятью, не умея владеть оружием — мне, конечно, можно завидовать.

— Навыки и память вернутся, — беззаботно махнул лапой Иоши. — Они ведь не главное…

— А что? Что, по-твоему, главное?!

— Мир и твоё место в нем, — глядя мне в глаза, философски заметил енот. — Многие ищут своё предназначение по нескольку перерождений и не находят, а ты… Ты уже знаешь о себе все…

— Мунайто, да, помню, — усмехнулся я и посмотрел на шумящий за окном лес. — И что мне теперь с этим делать?

— Ничего, — покачал головой Иоши. — Живи как все. Твоя судьба найдёт тебя сама.

Ну да… Найдёт… Что-то я даже в этом не сомневаюсь. Но енот прав, ничего ведь, по сути, не изменилось. Мне по-прежнему нужно учиться владеть оружием и разбираться в местных реалиях. С ёкай вот общий язык вроде нашёл, осталось найти ещё и с людьми. И суток не прошло, как я здесь, а уже столько всего свалилось на голову. И самое веселое — то, что во врагах у меня Владыка Нижнего Мира. Очень хочется верить, что сюда он не приползёт.

— Судьба, говоришь, найдет? — усмехнулся я, скосив взгляд на Иоши. — А ты-то сам меня нашел просто так?

— Да теперь уже и не знаю, — енот виновато засопел и опустил взгляд. — Поначалу-то я и правда хотел поглядеть на волчью свадьбу, но, когда увидел, кто ты такой, сразу подумал о другом. О том, что твое появление как-то связано с тем, что произошло на склоне горы Ума.

— И что же там такое случилось? — хмыкнул я, глядя, как енот достает из мешка вторую бутылку саке. — Опять нужно кого-то там изгонять?

Енот, в отличие от меня, не выглядел даже поддатым. Впрочем, еще одна бутылка ничего не решит, и банкет можно продолжить. Это же так по-русски: нажраться в первый же день прибытия в отпуск. Нет, сильно напиться вряд ли получится, но, учитывая, что мой вес сейчас раза в полтора меньше, чем на Земле, саке вставляет очень даже неплохо. С другой стороны, мне же нужно определить свою нормальную дозу? Чтобы в дальнейшем рассчитывать, сколько и в какой ситуации пить.

— Тут все непонятно, — Иоши выдернул пробку из бутылки и посмотрел на меня. — Семь лет назад Хозяин горы Ума уничтожил забредшего на его территорию асура, но вчера дух этой твари пробудился. Ты ведь тоже тут появился вчера?

— Да, — кивнул ему я. — Но погоди. Давай по порядку? И для начала мне хотелось бы знать, как ты это почувствовал? Как вообще ты подменяешь ками трёх деревень? Что входит в твои обязанности?

— Я поддерживаю тут Равновесие, — поставив бутылку между лап, пожал плечами Иоши. — Когда чувствую, что где-то произошло то, что может как-то нарушить баланс — медитирую и перенаправляю в то место часть излишков энергии. Проблема в том, что не каждую прореху можно залатать таким образом. Порой требуются более радикальные меры. — Видя тень непонимания у меня на лице, Иоши почесал себе за ухом и, махнув лапой в сторону замка, пояснил: — Вот, к примеру, в деревне захворала корова. Если это обычный процесс, то вмешиваться не стоит. Однако возможен вариант, что эта корова заразит всю окрестную живность, и, если не вмешаться, люди в деревнях лишатся скотины. Ками зависимы от людей, и такой исход Хозяина горы не устроит. Мы, ёкай, от людей зависим не так сильно, но я бы тоже не хотел, чтобы они страдали.

— Интересно, — хмыкнул я и задумчиво посмотрел себе под ноги. — А чем тогда занимаются тут монахи?

— Да практически тем же, — Иоши быстро разлил саке и, протянув мне стаканчик, добавил: — Только они не способны видеть проблемы. Каннон — это ками высшего порядка, и её святилище насыщает эту местность энергией, излишки которой я использую в латании дыр. Все в мире связано, Таро, но никакая энергия не поможет мне упокоить асура. Тут нужно или вмешательство Духа горы, или…

— Или моя помощь? — продолжил за него я и, опустошив стакан, усмехнулся. — Ну, расскажи тогда хотя бы, кто такие эти асуры? Как выглядят, и чего от них ждать?

— Асуры — это ёкай, в груди которых горит пламя ненависти ко всему живому, — глядя прямо перед собой, хмуро пояснил Иоши. — Особенность асуров заключается в их способности манипулировать Хаосом, и поэтому Тонкий Мир для этих тварей закрыт. По внешности ничего сказать не могу. Все они разные. Некоторые внешне не отличаются от людей, иные достигают огромных размеров. Как я уже сказал, эти твари ненавидят все живое, а от их вторжения империю берегут священные камни — Хого, которыми Небесный Дракон очертил границу Кимона. За четыре тысячи лет защита ослабла, и, наверное, поэтому сюда проникают отдельные особи. Пробудившийся дух пока не сильно опасен, и, если развоплотить его в ближайшие сутки, ничего страшного не произойдёт. В противном случае голодная тварь бросится в ближайшую деревню, и, пока её почувствует Дух горы, погибнет много людей.

— А почему бы тебе тогда самому его не позвать? — поинтересовался я, слабо понимая происходящее.

— Хосу-сама пребывает сейчас в Тонком Мире, — виновато засопел Иоши, — а мой разум пока не в состоянии туда проникать. Обиталище духов открывается только перед сильными ёкай, такими, как твоя волчица, ну а я пока слишком слаб, и меня там не очень-то ждут. Ты думаешь, почему я напросился на эту работу? Варил бы сейчас саке в одном из городов и горя бы не знал, но…

— Ладно, а чего там делать-то нужно? — уточнил я, глядя на смущенную физиономию енота. — Только учти, оружием я пока не очень владею.

— Да ничего там особо делать не нужно, — Иоши быстро разлил по стаканам саке и, протянув один мне, пояснил: — Раскопаем останки, разобьешь сталью кости, а я прочитаю три мантры.

— А самому разбить кости — никак?

— У меня не получится выдержать нужную концентрацию, — опустив взгляд, грустно вздохнул енот. — Мне очень страшно… Я же обыкновенный тануки.

М-да… Ввязываться в очередную авантюру совсем не хотелось, но что, если это та самая «судьба», о которой десять минут назад вещал мне енот? Если этот асур действительно связан со мной, то лучше раздавить его сразу! С Иоши тоже хотелось ещё пообщаться. Этот хомяк-переросток — просто кладезь необходимой информации, и, оказав ему услугу, общение можно будет продолжить.

— Хорошо, — кивнул я. — Мы это сделаем, но нужно же как-то договориться?

— В полдень приходи к этой усадьбе, — пояснил повеселевший енот. — Тут через лес до горы меньше часа пути.

— В полдень? — поморщился я. — Но тогда зачем мы сейчас пьём?

Услышав это, Иоши так и замер с бутылкой в руке, затем удивленно посмотрел на меня и… довольно оскалился.

— Ты не забыл, с кем пьёшь, Таро? — с иронией глядя на меня, хохотнул он. — Через два часа у тебя в голове не останется и следа этой выпивки. Как ты думаешь, за что нас так почитают?

— Ну, раз так, — пожал плечами я и, приняв стакан, усмехнулся. — Тогда давай выпьем за успех предстоящего мероприятия?

Утром меня разбудил чей-то топот. Я открыл глаза, поежился от прохлады и сразу не сообразил, где, собственно, нахожусь. Какая-то комната, лес за окном и кривые рожи на стенах… Голова не болит — значит, не бухал, но… Мой взгляд упал на жаровню, и реальность обрушилась ледяным водопадом. Значит, не сон?! И погибшие вчера ребята, и тот чертог, и Мика с енотом?! Вот же черт… Это ж теперь навсегда!

Впрочем, прислушавшись к себе, я никакой особой грусти не испытал. Нет, гибель товарищей — это, конечно, хреново, но все остальное… Да и ребята не факт еще что погибли. Может быть, тоже переродились, как я? По крайней мере, мне удобнее думать так.

Пока я приходил в себя, в комнату уверенным шагом зашёл Наката. Остановившись на пороге, самурай окинул помещение взглядом и с сомнением посмотрел на меня.

— Здравствуйте, Наката-сан, — кивнул ему я и, поднявшись с лежака, стряхнул с одежды сухую траву.

— И? — смерив меня тяжелым взглядом, самурай вопросительно приподнял бровь. — Ты сделал то, что требовалось?!

— Да, — пожал плечами я. — Волчица ушла и больше здесь не появится.

— Волчица?

— Оками… Большая, белая, вот такая, — я поднёс ребро ладони к животу и пояснил: — Оками была невестой Кавакаси. Сюго оскорбил её в ту ночь, и она отомстила. Потом убивала всех, кто приходил её изгонять.

— А почему она не убила тебя? — самурай нахмурился и кивнул на жаровню. — Этим ведь ёкай не прогнать, но ты почему-то выжил.

— Наверное, потому что я умею хорошо убеждать? — улыбнулся я, состроив невинную физиономию. — Как бы то ни было, она ушла и сказала, что больше сюда не вернётся.

Наката ничего не ответил. Секунд пять он буравил меня взглядом, затем кивнул и вышел из комнаты.

Нормально так… Ни тебе «спасибо», ни «до свидания». Хорошо хоть, меч не забрал.

Я посмотрел ему вслед, усмехнулся и подобрал с лежака покрывало.

Ладно, пора собирать манатки. И, поскольку Иоши своё слово сдержал, в полдень нам предстоит небольшая прогулка.

Вообще, я очень люблю горы. И те, что остались там — в прошлой жизни, и эти — что увижу сегодня. Все горы прекрасны, и сравнивать их — пустое занятие. Только местные горы мне все равно нравятся чуть больше Кавказа. Наверное, потому, что здесь не придется стрелять…

Глава 6

Перемены в жизни случаются. Психологи считают, что они даже необходимы человеку, если что-то его не устраивает, тяготит. Да, все вроде бы так, но только я ни на что особо не жаловался. У меня было все, что нужно обычному человеку: дом, машина, друзья, а за спиной стояла огромная страна. Еще вчера жизнь была проста и понятна, а сейчас я чувствую себя винтиком, выпавшим из работающего механизма и откатившимся на обочину, туда, где никто уже не найдет.

Кто я такой? Майор спецназа — обычный «сапог», который жил по Уставу, выполнял приказы, руководствовался кучей инструкций. Когда привыкаешь к такой жизни, она начинает нравиться, но сейчас того мира не стало, и в душе появилось тянущее чувство пустоты. Когда рядом нет друзей, той страны, твоего родного города, а вместо них — другие люди, другое небо, другие звезды…. Нет, в этом мире есть красавица Мика, задумчивый Кенджи, ребята-монахи и даже веселый енот, но пустоту в душе сразу не залечить. Должно пройти какое-то время.

Я посмотрел на выползшее из-за горы солнце, вздохнул и перевел взгляд на четверку солдат, шедших по деревне в направлении замка. Выглядели эти четверо настолько важно, что куда там всем самураям. На головах бойцов были надеты кожаные дзингасы^[50], грудь прикрывали кожаные куртки с металлическими пластинами, штаны — матерчатые до середины голени, сандалии — самые обычные, в каких тут ходят практически все.

Один из солдат был вооружен коротким копьем, трое остальных несли на плечах нагинаты. Несмотря на важный вид, со стороны они выглядели предельно забавно и походили на китайцев из комедий девяностых годов. Там тоже бегали мужики в похожих шляпах и, размахивая всем, чем только можно размахивать, никого при этом не убивали. Тут, понятно, все настоящее, но как, скажите, настроиться на серьезный лад, наблюдая это великолепие? Ни один предмет экипировки этих ребят не был похож на другой. У них даже нагинаты по форме и длине отличались! Об унификации в этом мире пока не слышали, и это давало повод для размышлений. Как бы то ни было, мне тоже прямая дорога в местную армию. Вот только асура развоплотим, и сразу займусь. Схожу в замок и попрошусь там в солдаты. С чего-то же начинать надо?

Кенджи дожидался, как и обещал, возле ворот усадьбы. При виде меня, живого и невредимого, монах ни разу не удивился, и по дороге в святилище я поведал ему о том, что происходило со мной ночью. Нет, я, разумеется, не рассказал ни о помолвке, ни о пьянке с Иоши, ни о том, кем меня считают ёкай. За своим языком мне теперь требовалось следить, иначе у окружающих появятся ненужные вопросы. Нет, понятно, что монах не дурак и, возможно, мог бы мне что-нибудь подсказать, но я пока не решил, можно ли ему доверять. В общем, мой рассказ получился совсем небольшим: пришла волчица, поговорили, и я убедил ее больше не безобразничать. Врать — мне не привыкать, этому нас учили профессионалы, а кто не верит, может сгонять в Аокигахару и уточнить у Мики, правду ли я говорю. Тут всего-то километров шестьсот по прямой…

Шрам, оставленный у меня на руке зубами волчицы, Кенджи, конечно, заметил, но я объяснил, что без моей крови оками не смогла бы покинуть усадьбу. Монах вроде поверил, хотя по его лицу сложно было что-то сказать. Я вообще слабо разбираюсь в мимике азиатов, а китайца от японца, наверное, не отличу даже сейчас. Мне свою бы физиономию запомнить — уже большая победа.

Самым странным во всем этом оказалось то, что мой авторитет у местных после этой ночи практически не изменился. Ну сходил в усадьбу, ну изгнал нечисть, и… что? Как был шестнадцатилетним пацаном, так им и остался. Нет, я, конечно, утрирую, и кого-то другого уже погнали бы палками на поля, но меч за поясом поднимал меня в местной табели о рангах над простыми крестьянами. Ками на поля никто не погонит, и я, по сути, сейчас оказался предоставлен самому себе. Ходи где хочешь, делай что хочешь, и даже накормили в святилище. Еда, правда, полный отстой: тарелка липкого риса и какие-то странные овощи. В Москве я такое не стал бы и пробовать, но тут ничего — съел, и даже понравилось.

Помимо всего прочего, монахи выдали мне поношенную крестьянскую одежду вместо тех тряпок, в которых я практиковал экзорцизм. Пояс оби^[51] выглядел совсем новым и удобно удерживал ножны. Штаны — короткие и широкие, куртка похожа на кимоно для дзюдо, но материал, конечно, паршивый. Шляпа соломенная, с оторванным краем, сандалии — ношеные, с завязками вокруг голени. И штаны, и рубаха невзрачного серого цвета, так что на конкурс красоты меня вряд ли возьмут, но жаловаться мне особенно не на что. Одет, обут, сыт, вооружен и, вроде бы, выспался — чего еще нужно для полного счастья?

Позади святилища за оградой нашлась ровная полянка с парой спиленных бревен, на которых было удобно сидеть и наблюдать за деревней. Судя по положению солнца, у меня есть еще около часа до выхода, так что можно никуда не спешить.

Деревня, на краю которой стояло святилище Каннон, называлась Оми, и навскидку тут проживало больше трехсот человек. Около сотни небольших домов вытянулись вдоль четырех улиц, отгородившись друг от друга заборами. Метрах в пятидесяти от противоположного края деревни протекала небольшая река, через которую перекинули широкий каменный мост. Чуть левее, неподалеку от леса, паслось стадо коров. Людей на улицах практически не было, все местные вкалывали на рисовых полях, которые протянулись от реки до самого замка.

Я не большой знаток деревень, но при взгляде на эту меня не покидало ощущение какой-то мультяшности. Слишком уж все ровно и аккуратно для Средневековья. Не зря же я в первые минуты своего появления здесь подумал о съемках какого-то фильма? С другой стороны, японцы — трудолюбивый народ, может быть, у них так и было?

Впрочем, плевать на все эти ощущения, меня сейчас гораздо больше занимает другое. Примерно через час после завтрака я на этой же лужайке провёл три разминочных комплекса и пришёл к очень интересным выводам. Мое тело стало гораздо пластичнее, и серьезно подросла скорость реакции. Сложно определить насколько, но, судя по ощущениям, парень, в которого я вселился, был неплохим боксером и акробатом одновременно.

Не знаю, с чем это ещё может быть связано, но, скорее всего, причина в изменившихся пропорциях тела, на которые наложились все мои умения и навыки. Вешу я сейчас меньше килограммов на двадцать, но рост по ощущениям остался таким же. На Земле он был метр восемьдесят шесть, здесь — никак не ниже метра восьмидесяти. Возможно, я ошибаюсь, но все, с кем мне тут довелось пообщаться, были ниже меня как минимум сантиметров на пять.

Погруженный в раздумья, я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернув голову, увидел совсем ещё юную девушку. Она вышла из задней калитки святилища и, сделав пару шагов в мою сторону, нерешительно замерла.

Невысокая, темноволосая, с довольно симпатичным лицом и аккуратной прической, девушка была одета в бежевое кимоно и сандалии на деревянной платформе. В глазах — радость и легкий испуг. В руках — небольшой узелок из цветастой материи.

— Привет! — осторожно поздоровался я, стараясь не напугать её ещё больше.

На вид девушке я бы дал лет пятнадцать-семнадцать, и она, скорее всего, хорошо знала того пацана, чьё тело досталось мне после смерти. Интуиция подсказывала, что близки они не были, но в любом случае какой-то информацией она точно владеет, а значит, знакомство лучше продолжить. Слишком мало я знаю о том пареньке.

По дороге сюда Кенджи рассказал мне, что мальчишку семь лет назад в деревню привел отшельник — ямабуси, о котором монах говорил самураю в первые минуты моего появления здесь. Парень потерял рассудок и бесцельно шлялся по склону горы Ума — той самой, куда мы пойдём сегодня с енотом.

Асура, к слову, тоже убили семь лет назад, и не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы провести параллели.

Едва только Кенджи рассказал эту историю, сегодняшнее мероприятие резко мне разонравилось. Иоши не зря говорил о судьбе, и что это, как не она? Семь лет назад на склоне горы Ума произошло то, отчего этот парень конкретно съехал с катушек. В том происшествии как-то поучаствовал асур за компанию с Духом горы, и, может быть, даже хорошо, что последний куда-то там отлучился? Черт их знает, кто тут друг, а кто враг. Может быть, парень сошёл с ума из-за этого духа?

Очевидно, у меня на лице что-то мелькнуло. Девушка отшатнулась, лицо её стало жалобным.

— Таро? — негромко произнесла она. — Тебя сейчас зовут Таро?

— Да, — кивнул я и сделал приглашающий жест, — мне это сказали монахи. К сожалению, я не помню, что происходило со мной до вчерашнего дня. И твоё имя тоже не могу вспомнить…

— Главное, что ты жив! — воскликнула девушка и, подойдя, присела в двух метрах от меня на край бревна. — Я молилась за тебя Каннон, но и подумать не могла, что Светлая Госпожа услышит мои молитвы.

— А тебя как зовут? — немного смутившись от этих слов, уточнил я. — Прости, но…

— Аки! — не дав мне договорить, улыбнулась девушка. — Меня зовут Аки! Я дочь помощника старосты, и мы знакомы с тобой семь лет. Все эти годы я верила, что твой разум вернётся, а когда узнала, что тебя кто-то убил… — в глазах у Аки мелькнули слёзы. — Я подумала, что это сделал Нобу, но, выходит, ты был прав…

— Погоди, — поморщился я. — Мне не хотелось бы тебя расстраивать, но я не тот, кто был знаком с тобой последние семь лет. Монахи считают меня ками, а сам я не могу ничего вспомнить.

— Да, все правильно, — снова улыбнулась девушка. — Кайоши как-то сказал мне, что его тело является сосудом для духа героя. Я хорошо это помню. В тот день была очень сильная гроза и в небе громыхало так, что я едва не оглохла. Его разум в такие минуты прояснялся.

— Кайоши — это…

— Под этим именем я знала тебя последние годы, — пожала плечами Аки. — Кайоши — «тихий»^[52]… Так назвал тебя Мокомото-гэндзя.

— Это тот отшельник, который живет где-то в горах? — глядя в глаза девушке, на всякий случай уточнил я.

— Да, — покивала она. — Ямабуси нашел тебя на горе Ума и привел в нашу деревню. Кенджи, Кио и Мичи присматривали за тобой все эти годы, а я иногда приносила сладости. — Девушка встрепенулась, развязала лежащий у нее на коленях узелок и, вытащив из него деревянную чашку, протянула ее мне. — Вот, возьми — это карукан^[53], он тебе всегда нравился.

— Спасибо, — я взял протянутую чашку и со вздохом опустил взгляд.

Хрень какая-то, да и только! И как же задрали эти японские имена с названиями, от которых у меня башка уже идет кругом! Ямабуси, гэндзя, Кайоши, Таро… Нет, все это вполне вписывается в местный колорит, но как же оно дико звучит! С другой стороны, Мика — ничем не хуже, чем Лена, а внешне так и вообще не сравнить, но хрен бы с ними, с этими именами, тут бы с самим собой разобраться! Сосуд для духа героя… Выходит, парень знал, что умрет и я вселюсь в его тело?! Но как?! Просветления у него случались в период грозы, но что мне дает это знание? Какая тут вообще может быть связь?

В чашке лежали два больших рисовых шарика. Очень аппетитные на вид, но мне сейчас было не до еды. Да и какая тут еда, когда в голове полная каша?

— Слушай, — поставив чашку рядом с собой на бревно, я посмотрел на девушку и, не особо веря в удачу, поинтересовался: — Кайоши не говорил, что за герой должен занять его место?

— Говорил, но я плохо запомнила, — состроив виноватое лицо, Аки наморщила лоб и пожала плечами. — Моноте, или Манато… Как-то так… Он говорил это лишь один раз…

Занавес, блин! Манато или все-таки Мунайто? И хрен его знает, как ко всему этому относиться! Сумасшедший парень, который все знал заранее? Неплохой такой сюжет для «Битвы экстрасенсов».

— Что-то не так, Таро? — видя, что я напрягся, испуганно произнесла Аки. — Тебя что-то расстроило?

— Нет, — покачал головой я, — все нормально. Просто пытаюсь понять, что меня ожидает. Вот ты говорила, что кого-то подозревала в убийстве. Кто такой этот Нобу?

— Мой жених… — девушка виновато шмыгнула носом, нахмурилась и опустила взгляд. — Нобу пару раз избивал Кайоши из-за меня. Ему не нравилось, что я ходила сюда и разговаривала с тобой. Когда Кенджи об этом узнал, он поколотил Нобу и запретил ему тебя обижать. Это случилось месяц назад, а вчера я узнала, что Кайоши кто-то убил, и подумала… — Аки подняла на меня взгляд и покачала головой. В глазах её блеснули слёзы. — Нобу хороший, просто вспыльчивый… Он не мог так поступить! Это я, дура, не о том думаю…

М-да… Мне только любовного треугольника не хватало для полной кучи, с молодым отморозком в главных ролях. Не, ну а кто ещё может избивать сумасшедшего? С другой стороны, на дворе Средневековье, и тут человеческая жизнь стоит немного. Мало кому понравится, если будущая жена будет общаться с каким-то левым мужиком. Ну и что, что он сумасшедший? Член-то у него такой же, как у всех остальных! И нет, я этого урода совсем не оправдываю, но если Кайоши убил ревнивый жених, то одной проблемой становится меньше. По крайней мере, не нужно ломать голову и думать на кого-то ещё. А то тут столько персонажей нарисовалось вокруг — без стакана не разобраться.

— Ничего ты не дура, — вздохнул я и, поправив на поясе ножны, ободряюще улыбнулся.

Заметив рукоять меча, Аки побледнела, глаза ее наполнились ужасом.

— Не убивай его, Таро, — умоляюще прошептала она. — Прости! Я забыла, кто ты такой, и болтаю всякие глупости!

— Кого не убивать?! — поморщился я, и тут до меня дошло.

Ну конечно! А чего ей еще было подумать?

— Мне незачем убивать твоего жениха, — с улыбкой успокоил девушку я. — Герои дураков не убивают. Так что можешь не переживать. Лучше расскажи, каким был Кайоши?

— Он был тихим и добрым… — немного успокоившись, ответила Аки. — Все вокруг считали его сумасшедшим, но я думаю, он прекрасно все понимал. Кайоши мог часами слушать то, что я ему говорила, потом произнести пару фраз и этим сразу все объяснить, — девушка вздохнула, посмотрела на меня, голос ее стал сухим и бесцветным. — Когда умерла мама, мне было плохо настолько, что хотелось уйти следом за ней. Я много плакала и ни с кем почти не разговаривала… Мне было очень тяжело, но Кайоши сказал, что мама присматривает за мной и она расстраивается из-за того, что ее дочка страдает. Это же говорил мне и Кенджи, но поверила я только тебе…

Ну вот… А кто-то еще говорит, что хороших людей не бывает. Что все мы преследуем лишь свои цели и интересы. Дело в том, что так говорят только идиоты или мерзавцы. Первые — просто тупые, а вторые пытаются вбить вам в голову свои никчемные ценности. Милосердие и доброта — это как шестое доказательство Канта. Некоторые испытывают в этом потребность, и разумом такого не объяснить. Что такого нашла эта девочка в сумасшедшем мальчишке? Почему она молилась за него богам? Зачем приносила в святилище сладости? Чего такого она за это получила себе? Нет, мерзавец вам, конечно, найдет какой-то ответ, но не стоит слушать мерзавцев. Каждый выбирает свои ценности сам!

— Спасибо тебе за то, что была со мной эти годы, — улыбнулся я и перевел на девушку взгляд. — Боги услышали твои молитвы, и мы снова с тобой разговариваем. Вот, возьми, — я взял с бревна чашку и, достав один шарик, остальное протянул Аки. — Мне нечего тебе подарить, но предлагаю разделить угощение пополам.

Девушка взяла чашку, в глазах её что-то мелькнуло.

— Спасибо, Таро, — опустив взгляд, тихо прошептала она. — Кайоши тоже всегда отдавал мне один шарик, так что не очень-то ты изменился.

Лакомство оказалось куском клейкого риса, в который добавили немного сахарной пудры. Удивительно, но мне оно очень даже понравилось. Скорее всего, предыдущий хозяин моего тела ничего вкуснее этого риса не пробовал, вот желудок это и подтверждает.

Не знаю, но мне кажется, что между мной и Кайоши существует неразрывная связь. И дело тутне в моем восприятии мира, все гораздо серьёзнее. Что я знаю об этом парне? То, что он появился непонятно откуда и влез в какие-то неприятности на склоне горы Ума? Его там обнаружил отшельник, привел сюда и передал Кенджи. По словам Аки, Кайоши жил семь лет в ожидании, приходя в себя лишь во время грозы. А еще он неплохо натренировал свое тело и ушел, освободив его для меня. Вот такая история, и со всем этим мне ещё только предстоит разобраться. Сегодня нужно будет не забыть расспросить Иоши о Духе горы. Что-то мне кажется, что между ним и отшельником тоже есть какая-то связь. Один убил асура, другой привел в деревню сумасшедшего парня, и все это семь лет назад. Случайность? Ага, конечно, так я и поверил…

Мы поговорили с Аки еще немного, и она засобиралась домой. Я проводил девушку взглядом, затем посмотрел на солнце и тоже поднялся с бревна. По моим ощущениям, до полудня еще что-то около часа, поэтому пора уже выходить. Так-то до усадьбы — минут сорок пути, но выйти лучше заранее. Если не очень спешить, то по дороге можно получше изучить деревню и ее окрестности. Зачем мне это надо? Пока не знаю, но лишним оно точно не будет.

Сообщив Кенджи, что пойду прогуляться, я кинул на плечо мешок с кожаной флягой и тремя рисовыми сухарями, поправил на поясе ножны меча и, спустившись с холма в деревню, направился в сторону леса.

Как я и ожидал, с близкого расстояния дома крестьян уже не казались такими мультяшными. Стали заметны трещины с перекосами, кривизна торчащих из земли столбов и некоторое запустение в огородах. Впрочем, в Подмосковье некоторые деревни выглядят не намного лучше, чем эта. Сюда бы электричество провести, да выдать народу нормальные инструменты, но это, к сожалению, только фантазии. Нет, устройство водяной мельницы я местным еще как-то объяснить смог бы, но остальное — это не про меня, так что обойдутся без электричества.

Пройдя по неширокой улице, я повернул у колодца направо и пошел по дороге в сторону обломка скалы, торчащего из земли между деревней и лесом.

Человек десять встреченных по дороге крестьян смотрели на меня удивленно-заинтересованными взглядами, но никто не спешил здороваться. Возможно, у них тут это не принято, но меня такое положение вещей вполне устраивало. Хотя бы потому, что не нужно объяснять каждому встречному, что со мной произошло и почему у меня из-за пояса торчит вакидзаси.

Проблема в том, что вся деревня знала Кайоши как дурачка и вряд ли кто-то из крестьян в курсе, что парня убили. Это ж пока все объяснишь да расскажешь… Нет, дурак с мечом, конечно, выглядит необычно, отсюда и удивление во взглядах крестьян. К вечеру уже, наверное, вся деревня окажется в курсе моих ночных приключений, но мне по фигу — пусть болтают. Главное, чтобы не было неприятностей, а то вдруг кто-то из них вздумает меня задержать?

«Неприятности» дожидались меня за камнем в виде трёх серьезного вида парней. В смысле, это они себе, наверное, казались серьезными, поскольку стояли с хмурыми лицами и с вызовом смотрели на приближающегося меня. Этих ребят я наблюдал идущими впереди по дороге, но кто же знал, что у них ко мне есть какое-то дело?

Все тут, на самом деле, понятно, и такие взгляды не спутать ни с чем. Каждый, кто рос в не самом благополучном районе города, подобное видел не раз. Непонятно только, чем этим троим мог так насолить деревенский дурак, что его нужно встречать, вооружившись короткими палками? Взять с меня, вроде бы, нечего, или это они нацелились на подаренный меч? Ладно, сейчас мы все и узнаем.

На вид ребята были немного старше меня, все трое одеты как простые крестьяне. Стоят треугольником на расстоянии полутора метров друг от друга. Главарь впереди, двое на подстраховке. Смотрят уверенно, и меч их ни разу не испугал. Интересно…

Когда между нами оставалось метров семь, парень, что стоял впереди остальных, шагнул мне навстречу и, хлопнув палкой себе по ладони, презрительно произнёс:

— Я смотрю, дурак, ты все никак не уймёшься?! В прошлый раз тебе было мало?!

— И тебе не хворать, — поморщился я, прикидывая варианты возможной разборки. — Вам что-то от меня нужно?

— Да, нужно, — глядя мне в глаза, криво усмехнулся главарь. — Рыло тебе начистить, уроду!

— Мне кажется, что это плохая идея, — покачал головой я. — Проблема в том, что я никого из вас не помню, но если вы на что-то обижены, то прошу меня извинить.

Драться не хотелось от слова «совсем», и уж никого из них убивать я точно не собирался. Нет, наверное, я буду в своём праве, но мне ещё в этой деревне жить.

— Ты где меч взял, придурок?! — смерив меня взглядом, оскалился парень, стоящий чуть позади справа. — Сейчас дадим по башке, и память сразу вернётся!

— Дать вы можете только друг дружке, — обведя парней взглядом, со вздохом произнёс я. — Или говорите, что надо, или отойдите с дороги!

— Я сколько раз предупреждал тебя не приближаться к Аки?! — настраивая себя на нужный лад, рявкнул тот, что стоял впереди. — Думаешь, Кенджи-сан тебе снова поможет?!

Не говоря больше ни слова, парень шагнул вперёд и, размахнувшись, ударил меня палкой в плечо. Хотел, в смысле, ударить.

Блокировав его запястье предплечьем, я коротко пробил под дых и, проведя простенький захват, забрал из обмякшей руки оружие. Отшвырнув палку в сторону, я пнул противника под зад, в сторону одного из дружков, и демонстративно отряхнул ладони.

— Ах ты ж! — подскочив к упавшему товарищу, испуганно выдохнул один из парней. Челюсть второго отвисла.

— Аки гораздо умнее тебя, — назидательно произнёс я, глядя на поверженного противника. Затем обвёл взглядом остальных и уточнил: — Ещё вопросы остались?

Вопросов не было, и я продолжил свой путь в сторону леса, на ходу думая о том, что загадок только прибавилось.

Нет, мне не было никакого дела до этого ревнивого дурака, но проблема в том, что Кайоши убил не он. Знай эти трое о случившемся, они бы вели себя по-другому и уж точно не стали бы так нападать. Нет, наверное, можно проломить затылок бамбуковой палкой, но я видел глаза этого парня. У убийц они немного другие. Он и ударил-то меня не по голове, а в плечо, так что нужно ещё немного подумать и как следует присмотреться к своему окружению.

Не очень-то уютно себя чувствуешь, когда знаешь, что где-то рядом ходит убийца. Черт, а ведь так все хорошо складывалось.

Глава 7

Иоши я нашёл в лесу за усадьбой. Тануки сидел на стволе поваленного дерева и в своей соломенной шляпе издали походил на кунг-фу панду, которого перекрасили в серо-коричневый цвет. Заметив меня, он приветливо помахал лапой и, закинув на плечо мешок, подхватил с земли небольшую корзинку. Выглядел енот довольным и вполне отдохнувшим. Ну а хрен ли не отдохнуть, когда твой дом под каждым кустом?

— Привет! — я подошёл к Иоши и, кивнув на корзинку, поинтересовался: — Мы ещё и за грибами пойдём?

— Зачем ходить? Я уже… — енот довольно оскалился и, откинув прикрывающий корзину лист, продемонстрировал мне пару десятков грибов, которые были чем-то похожи на белые.

— Так, э… Они ж только осенью вроде растут?

— Это мацутакэ^[54], и для тех, кто не умеет искать, они даже осенью не растут, — ещё больше оскалился Иоши. — А тот, кто умеет — он и летом найдёт.

— А ты у нас, значит, специалист по грибам? — усмехнулся я и кивнул в направлении гор. — Ладно, раньше сядем — раньше слезем. Давай, показывай, в какую сторону нам идти.

— Куда сядем? — непонимающе посмотрел на меня енот, но, очевидно, сообразив, что это поговорка, махнул лапой и заковылял между деревьев на юг.

Странное дело. По логике вещей енотам, как и медведям, удобнее передвигаться на четырех лапах, но Иоши этого словно не знал. Корзинку с мешком, опять же, можно не напрягаясь нести в зубах или, на крайний случай, передать мне. Можно, наконец, просто обернуться и идти нормально на двух ногах, но, видимо, так ему было удобнее. Иоши шел чуть впереди, покачиваясь из стороны в сторону, как цирковой медведь, и по скорости ходьбы ничуть не уступал человеку.

Вокруг шумел густой смешанный лес. Я не очень разбираюсь в породах деревьев, но по ощущениям — словно вернулся назад, в Подмосковье. Высоко в кронах перекрикивались на разные голоса птицы, в траве шуршала какая-то звериная мелочь, порхали между деревьев огромные бабочки, громко стрекотали кузнечики. Пару раз в пределах видимости мелькали заячьи уши, а на небольшой поляне мы встретили настоящую рыжую лису, которую Иоши по какой-то причине обругал прошмандовкой.

Светло-рыжая, размером с небольшую собаку лисица стояла на краю поляны, глядя на нас с большим любопытством и даже не пыталась никуда убежать. Не знаю уж, чем она так насолила тануки, но меня скорее интересовало другое.

— Слушай, а ты не боишься, что тебя люди в таком виде обнаружат в лесу? — поинтересовался я, как только мы вышли на широкую тропу. — Тут же полно народа в округе!

— Да не то чтобы боюсь, — пожал плечами енот. — Но не хотелось бы мне с ними встречаться. А то ведь достанут своими глупыми просьбами.

— Это какими?

— Разными, — поправив шляпу, вздохнул Иоши. — Но, в основном, или саке им свари, или дай подержаться за яйца.

— За яйца?! — поморщился я. — Это как?

— Как, как… — буркнул енот. — Как обычно — руками… Люди считают, что если потрогать мошонку тануки, то до конца года им будет улыбаться удача.

— Что, в самом деле? — хмыкнул я и посмотрел на енота. — Вот так, прям, и будет улыбаться?

— Не знаю, как там на самом деле, но у меня от этих «прикосновений» удача-то как раз и уходит, — косясь на меня с опаской, обиженно пояснил енот. — Они словно её забирают, понимаешь? Так что…

— Э, э! Успокойся! — сообразив, куда он клонит, покачал головой я. — Мне твои яйца без надобности! Я и свои-то не сказать чтобы часто трогаю, а чужие и даром не сдались, так что можешь не париться.

— Да я вообще никогда не парюсь, — озадаченно хмыкнул енот. — Мне и реки, чтобы помыться, хватает.

— Париться — это значит заморачиваться или переживать, — пояснил я, кляня в уме трудности адаптации. — В общем, у нормальных пацанов не принято щупать чужие мошонки, а удачи мне хватит и так.

— Вот и хорошо, — заметно успокоившись, оскалился Иоши. — Не, так-то мне, конечно, не жалко…

— Проехали! — оборвал я эту скользкую тему. — Лучше расскажи мне о Духе горы. Что этот ками из себя представляет, и за что он убил асура?

— Да откуда же я знаю? — удивленно пожал плечами енот. — Я же его ни разу не видел. Просто спросил у него разрешения, а потом почувствовал, что Хозяин горы не против поручить мне эти три деревеньки и ту часть леса, по которой мы идём. Что же насчёт асура… Меня в то время здесь ещё не было, но для убийства этих тварей не нужно причин. Ни людям, ни нормальным ёкай, ни даже ками. Если асуры раньше держали людей как скот, то после изгнания за горы они лелеют надежду о возвращении и полном уничтожении человечества. Даже Сэт с его ненавистью к живым не так страшен, как эти твари! Владыка не может покидать Нижний Мир, а асуры здесь жили с зари времен.

— А то место, куда мы идём, ты его чувствуешь, или как?

— Могилу асура чувствует большинство обитателей леса, — опустив взгляд, буркнул тануки. — Люди туда не ходят, а я иногда бываю, но близко не подхожу. Да ты сам все поймёшь, как только увидишь.

Тропинка уводила вверх, но идти было легко, и примерно за пару часов мы добрались до большой поляны, посреди которой лежала груда серых камней. То, что мы на месте, стало понятно по одному только виду пожухлой травы и полному отсутствию живности. Камни тоже будто сложили специально, а само это место сильно диссонировало с окружающим лесом. Словно кто-то распылил здесь пару цистерн кислоты или ещё чего-то похуже.

— Вот… Это началось вчера днём, — остановившись на краю поляны, Иоши кивнул на траву и озабоченно посмотрел на меня. — Если не остановить…

— Надеюсь, камни двигать не нужно?

— Нет, — покачал головой енот. — Кости асура лежат на земле, чуть правее этих булыжников.

— Ясно, — кивнул я. — Ну, пошли тогда? Чего стоять?

То, что тут нечисто, я почувствовал, сделав первый шаг на поляну. По ощущениям, словно ступил в другой мир. В лицо пахнуло вонью аммиака, дышать стало чуть тяжелее, почва под ногами стала заметно тверже.

Следуя указанию, я принял правее и направился к куче камней. Иоши понуро побрел следом. Судя по поджатым ушам и обеспокоенному виду, енот отчаянно трусил, но все равно не отставал ни на шаг.

Сам я тоже испытывал легкий мандраж, как это бывает, когда впереди неизвестность. Впрочем, несмотря на отвратительное предчувствие, я ни секунды не сомневался в правильности принятого решения. Если быть совсем уж откровенным, то меня мало заботили местные крестьяне, которые могли как-то там пострадать. Я слишком недолго здесь пробыл и до сих пор не отделался от чувства, что все они являются декорациями фильма о средневековой Японии. Нет, Кенджи, Аки, монахов и даже тех дураков на дороге мне, конечно, было бы жаль, но дело тут совершенно не в этом.

То дерьмо, что лежало возле камней, было как-то связано с парнем, в теле которого я сейчас пребывал. И если не мне, то кому ещё ответить по его счетам? Да, мне совершенно не хочется становиться тем, за кого меня принимают, но и отказываться от этого я тоже не собираюсь. Судьба… Она ведь все равно тебя найдёт, и лучше встретить её во всеоружии.

Кости асура лежали возле большого голого валуна, частично присыпанные землей и мелкими камушками. Судя по размеру и форме, их обладатель на человека не был даже похож, а особенно доставлял череп. Полукруглый, с двумя рядами мелких зубов и перекрещивающимися клыками. Кости — слишком длинные и тонкие, рёбра, наоборот — широкие, а из позвонков торчат короткие кривые шипы. Судя по всему, этот непонятно кто передвигался на двух ногах и был выше меня примерно на голову. Из вещей сохранились только обрывки кожаных ремешков и засыпанный землей мешок из непонятного потрескавшегося материала. Небольшой, размером с подсумок, с двумя потемневшими пряжками и иероглифом на боку. Интересно… Но трогать его пока что не стоит. Вот закончим тут все дела и тогда поглядим, что там внутри.

— Ну и чего? — я положил ладонь на рукоять меча и вопросительно посмотрел на Иоши. — Можно рубить?

— Ты что?! — тануки испуганно округлил глаза. — Мне же нужно еще подготовиться!

— Как скажешь, — пожал плечами я и, усевшись на небольшой камень, стал наблюдать за приготовлениями.

С сомнением окинув взглядом площадку, енот достал из мешка небольшой коричневый коврик и, расстелив на земле, выставил на него три небольшие бронзовые курильницы. Точно такие же я видел в святилище Каннон и поэтому знал, что они из себя представляют. Насыпав в курильницы щепок, Иоши принялся разжигать огонь, и, пока он возился с огнивом, я снова посмотрел на присыпанный землей мешок.

Странное какое-то чувство… Несмотря на ту мерзость, которая висела в воздухе над поляной, я чувствовал, что от этого мешка чем-то фонит. Жутким и в то же время каким-то родным. Словно огромный страшный пес, лежащий на пороге твоего дома. Защитник, который, не задумываясь, отдаст за своего хозяина жизнь. Я потряс головой, отгоняя наваждение, и собирался уже посмотреть, что там лежит, когда Иоширазвел наконец свой огонь.

С опаской поглядывая на кости, енот расставил курильницы вокруг черепа твари так, чтобы они образовали правильный треугольник. Затем вернулся к сумке, вытащил из нее небольшой мешочек и, развязав его, посмотрел на меня.

— Я сейчас высыплю на угли порошок лотоса и начну читать мантры, — пояснил он, кивнув на курильницы. — Как только дым станет густым и пойдет вертикально вверх, начинай рубить череп. Тебе достаточно разделить его на три части любого размера. Как только это будет исполнено — выкидывай в сторону обломки, клади на место черепа любую кость и тоже руби ее на три части. Твоя задача — расколоть все кости асура. Все до одной, это важно.

— А разве камнем его разбить нельзя? — кивнув на череп, уточнил я. — Просто ведь так выйдет гораздо быстрее.

— Нет, — покачал головой енот, — камнем невозможно. Он просто не расколется. Тут нужна только холодная сталь.

— Ну, мечом так мечом, — я вытащил из ножен оружие и подошёл к черепу, чувствуя себя при этом полным идиотом.

Не, ну а как ещё такое можно назвать? Взрослый мужик стоит с обнаженным мечом над костями, а рядом шуршит перепуганный вусмерть енот! Хотя, если взглянуть со стороны, то какой я, на хрен, мужик? Худощавый шестнадцатилетний пацан с мозгами взрослого дядьки. А поскольку мозги со стороны не видать, то и спроса с меня никакого. Ну решил мальчик поиграть в экзорциста… И да, я прекрасно понимал, что происходящее ни разу не шутки, но осознать этого пока что не мог. Сложно привыкнуть к новой реальности, даже если ты уже хрен знает сколько всего повидал.

Пока я так думал, тануки сыпанул в курильницы порошка и, усевшись на коврик в позу толстого Будды, забубнил себе под нос какую-то хрень.

Выглядел он при этом совсем не торжественно, возможно, потому, что его мантры по интонациям напоминали считалку из далекого детства: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…». Секунд примерно через тридцать из курильниц повалил густой белый дым, но вертикально вверх он почему-то подниматься отказывался. То ли мантры были не те, то ли енот неправильно их читал, но, когда я уже задолбался стоять в напряжении, дым вдруг изогнулся тремя змеями и, соединившись над черепом, образовал непроницаемую полусферу.

В следующий миг кости зашевелились, в лицо пахнуло резким запахом аммиака.

— Бежим!!! — очнувшись от транса, истошно завопил енот и, побросав вещи, припустил к лесу.

М-да… Вот и не верь после этого интуиции.

Коротко размахнувшись, я рубанул по полусфере мечом, но пробить её у меня не вышло. По ощущениям — словно ударил палкой по стволу дерева. В ладонь вернулась отдача, лезвие отлетело от твердой поверхности, и хорошо, что хоть не сломалось.

Да, наверное, стоило бежать следом за своим мохнатым приятелем, только вот какой в этом смысл? Как ты далеко убежишь, если будешь драпать от всего непонятного? Мунайто? Древний герой? Ну-ну…

Не останавливаясь ни на секунду, я рубанул по одной из костей и неожиданно рассек её пополам. Памятуя об указаниях Иоши, я вторым ударом перерубил один из получившихся обломков и в следующий миг вдруг почувствовал смертельную опасность.

Такое часто случалось со мной и раньше… Пуля снайпера, летящая в окно граната, замаскированная в траве растяжка… Достаточно убрать голову, уйти за стену или опустить взгляд, и ничего поганого не случится. В моей работе без интуиции — никак, вот и сейчас…

Резко отпрыгнув от полусферы, я сделал три шага назад и, на всякий случай, прикрыл рукавом глаза.

В следующее мгновение впереди сухо треснуло, полусфера ударила в небо столбом белого дыма, и из этого спецэффекта мне навстречу выступила жуткая тварь.

Как я и предполагал, асур оказался выше меня примерно на голову и со стороны напоминал однорукое пугало, на которое вместо тыквы водрузили змеиную морду.

Глаза — желтые с прямым зрачком, кожа гладкая, серого цвета. Отсутствующая рука — это та самая кость, которую я успел перерубить, но откуда на нем появилась кожа вместе с одеждой? Не успел я об этом подумать, как асур резко подался вперёд и, вытянув руку, швырнул в меня чёрный шар размером с человеческую голову.

Не успевая среагировать, я машинально отмахнулся мечом, и это неожиданно сработало! Лезвие клинка перерубило непонятную мерзость, по руке до локтя пробежала короткая судорога, в лицо пахнуло гниением.

В следующий миг единственная рука твари на глазах вытянулась и превратилась в клинок. Асур что-то проорал, кинулся на меня и нанёс три хлестких удара, завершив комбинацию выпадом. Тварь двигалась с запредельной скоростью, но и со мной произошло что-то невероятное.

Охренев от его превращений, я прохлопал ушами начало атаки, но умное тело среагировало на рефлексах! На чужих, сука, рефлексах, поскольку для меня такая скорость недостижима!

Двигаясь словно во сне, я блокировал три атаки урода, уклонился от укола клинком, и сам, в завершение, успел провести выпад! Острие вакидзаси с глухим звуком ударило твари в ключицу, и я, добавив ногой в живот, снова отскочил на исходную.

Асур отшатнулся, клацнув в тишине челюстями, но, судя по виду, моя атака не нанесла ему никакого урона!

— Ты быстро учишься, Враг… — отведя клинок в сторону, неожиданно прошипел он. — Только это тебе уже не поможет.

Произнеся это, асур бросился вперёд, и в этот раз удача от меня отвернулась. Купившись на обманный выпад, я сместился влево, подставляя под удар меч, и в следующий миг правый бок обожгла резкая боль.

Торжествующе оскалившись, асур выдернул из моего тела клинок, широко размахнулся, целясь отрубить голову, и в этот миг вокруг его глотки обвилась оранжевая удавка. Невидимая сила отбросила урода метров на пять назад и с хрустом приложила о камни. В следующее мгновение в том месте, где находилась его голова, из земли с треском вырвался каменный шип. Тело асура конвульсивно дернулось и затихло.

Сука! Зажав рану ладонью, я опустился на землю и, тяжело дыша, посмотрел на невысокого старика, который шел ко мне от кучи камней. Боль была адская… Клинок твари пробил бок насквозь, и там, скорее всего, что-то задето. Поганая рана… И как же жаль, что все так быстро закончилось…

Грохнувший асура старик внешне был похож на бомжа, в японском, конечно же, варианте. Невысокого роста, с гривой нечесаных, слипшихся от грязи волос, в драных заляпанных тряпках, он словно сбежал из детского мультика про домовых и прочую нечисть. Это если не встречаться с ним взглядом…

В выцветших, колючих глазах старика читалась спокойная сила, а то, что он минуту назад вытворял, иначе как магией и не назвать. Нет, я, конечно, о чем-то подобном догадывался. В мире, где боги реальны, магия просто обязана существовать. Только какое мне уже до этого дело?..

Старик выглядел раздраженным, словно его оторвали от какого-то важного занятия. Приблизившись, он смерил меня скептическим взглядом и с досадой в голосе произнес:

— Ну и чего ты расселся? Вставай давай! Нам с тобой в нефритовую пещеру нужно идти, а туда еще часа три добираться!

— Ты с дуба рухнул, дедушка? — прошептал я в ответ и, убрав от бока окровавленную ладонь, вымученно улыбнулся. — Какая, на хрен, пещера?

Нет, конечно, можно было бы попытаться из одежды сделать тампон, но какой в этом смысл, если скорая все равно не приедет? Какой смысл дергаться, когда результат предрешен? Попить бы вот только, но мне, по идее, нельзя… Хотя теперь-то уж, наверное, можно…

Заметив наконец, что я ранен, старик непонимающе поморщился, а в следующий миг брови его взлетели.

— Ох ты ж… — с досадой выдохнул он и быстро присел возле меня на корточки.

Дальше произошло странное. Дед протянул руку, приложил ладонь к ране, и мое тело выгнуло дугой от чудовищной боли.

По ощущениям — словно к телу приставили шокер, и не обычный полицейский, а раз так в пять помощнее. Противная судорога пробежала волной по суставам и костям, воздух застрял в груди, перед глазами вспыхнули оранжевые круги, но сознание я каким-то чудом не потерял. И язык тоже не откусил… Жаль только, что прибить этого урода не мог. Меч лежал на земле, руки не слушались.

— Я ж забыл, что ты недавно сюда пришёл, — в голосе старика мелькнули виноватые нотки. — Только идти у тебя все равно не получится. Рану-то я залечил, но боль пока что останется. Хотя… — он посмотрел на меня и поинтересовался: — Слушай, а где этот толстый хомяк?

Ответить я, в силу известных причин, не мог, тогда старик обвел взглядом лес у меня за спиной и, нахмурившись, проорал:

— А ну быстро сюда!

Поморщившись от его крика, я положил ладонь себе на бок и…выдохнул. От раны остался только рубец и, судя по всему, внутри все также срослось! Черт! Но это же охренеть какая хорошая новость! Залечить такую рану одним только касанием, и никаких тебе госпиталей с неотложками? Нет, этот мир мне определенно нравится, ну а боль я как-нибудь перетерплю.

— С-па-с-сибо! — благодарно прошептал я и попытался изобразить улыбку.

— Мозги бы тебе вправить как следует, — смерив меня взглядом, с досадой буркнул спаситель. — Зачем лез неподготовленным? Меня Хосу-сама из ретрита^[55] выдернул на помощь тебе. Полгода всего-то оставалось…

— Мокомото-сан, как хорошо, что вы пришли! — в голосе енота, прозвучавшем у меня за спиной, слышались фальшивые нотки. — Я как раз только о вас подумал…

— Подумал он… — глаза старика недобро прищурились. — Привёл, значит, парня и бросил?!

— Я не бросал, — скосив на меня взгляд, виновато буркнул енот. — Думал, он следом бежит, а когда сообразил…

Иоши выглядел расстроенным, но я его совсем не винил. Тануки предупредил меня об опасности, поэтому никаких претензий быть не могло. Что же до остального… Сюда я пришёл сам, по своей воле, и никто меня не «приводил»… Енот нормально описал ситуацию, и выбор оставался за мной.

— И чего ты стоишь?! — рявкнул, закипая, Мокомото. — Невидишь, что происходит с твоим приятелем?

Иоши вздрогнул и посмотрел на меня, глаза его округлились.

— Сейчас! — покивал он и, обогнув по большой дуге труп асура, побежал в сторону кучи камней.

— Хвостатое племя… — глядя ему вслед, хмыкнул старик, затем посмотрел на меня и добавил: — Ладно, посиди пока, а я пойду взгляну на нашего гостя.

Пока он шёл к телу асура, Иоши добежал до своего мешка и вытряхнул из него все содержимое. Подхватив с земли выпавшие корешки, енот сунул их себе в пасть и, жуя на ходу, побежал обратно. Добравшись до меня, он сплюнул эту гадость на лапу и без особых церемоний засунул мне в рот. Я даже сообразить не успел, насколько быстро это произошло!

— Жуй давай! — видя мой возмущённый взгляд, хмыкнул Иоши и клацнул пару раз челюстями, изобразив, как я должен это исполнить.

Сука! Такой горечи я не ощущал никогда, а та кора дуба, которой мама заставляла меня полоскать рот, даже близко с этим дерьмом не сравнится. Челюсти свело аж до вывиха, во рту все задеревенело, как от укола лидокаина, но в голове неожиданно прояснилось. Так, словно я нанюхался нашатыря.

Спустя минуту горечь отступила вместе с болью, и я почувствовал, что могу даже встать! Нет, слабость ещё, конечно же, оставалась, в боку кололо, как после бега, но жизнь определенно налаживалась!

— И что это было?! — сплюнув на траву остатки мерзости, я возмущённо посмотрел на Иоши.

— Гэндзя Мокомото не лекарь, — неправильно истолковав мой вопрос, пояснил енот. — Рану-то он может залечить любую, но после этого человек будет испытывать двукратную боль и не сможет потерять при этом сознания. Это как плата за заживление, понимаешь?

— Ага, — усмехнулся я, — а лечится оно пережевыванием этой горечи?

— Да, — кивнул енот, — корень живицы и слюна тануки имеют способность блокировать резкую боль сроком примерно на сутки. Так что если у тебя потом не перестанет болеть, то корешков у меня ещё много.

— Спасибо, но, надеюсь, все обойдётся, — я подобрал меч и, убрав его в ножны, посмотрел на отшельника, который, склонившись над трупом асура, что-то внимательно изучал.

Не, я в первые же секунды догадался, что это тот самый заклинатель-гэндзя, о котором говорил Кенджи, но одно дело услышать, и совершенно другое — воочию лицезреть все эти чудеса!

Сейчас, когда способность мыслить вернулась, я прикинул, как оно все произошло, и натурально подвис. Мокомото накинул на асура петлю с расстояния свыше сорока метров, а потом с тридцати наколдовал шип, который поставил в бою финальную точку. Блин, а как оно так работает?! Не сама магия, а именно её применение. Заклинания тут самонаводящиеся, или старик снайпер и одновременно с этим ковбой? Накинул аркан и засадил потом пулю в голову? Интересно, а сам я когда-нибудь так смогу?

— Ну чего, оклемался? — подойдя, поинтересовался отшельник. — Идти можешь?

— Да, — кивнул я и, поднявшись на ноги, отвесил стандартный поклон. — Спасибо, Мокомото-сан, за помощь и излечение.

Старик покивал и, смерив меня взглядом, поинтересовался:

— С чего ты решил, что эту тварь можно поразить сталью? Ты ведь даже ей и царапины не нанёс.

— Мы не собирались ни с кем драться, — спокойно глядя ему в глаза, пожал плечами я. — Иоши сказал, что разрубить кости будет достаточно.

— Иоши, значит, сказал, — Макомото вздохнул, посмотрел на погрустневшего тануки, и перевёл взгляд на меня. — Как ты думаешь, Таро, почему эти кости пролежали тут семь лет, абсолютно никого не заботя? Ты считаешь, мы тут все идиоты?

— Полагаю, что никто не считал их опасными, — чувствуя в его вопросах подвох, я тронул подбородок и задумчиво посмотрел на Иоши. — Но почему же тогда асур ожил?

— Потому что это был не асур, — ответил старик и перевёл взгляд на тануки. — Если бы кто-то проводил больше времени в медитациях, вместо того чтобы пить и шляться по девкам, то, возможно, он бы смог отличить Тьму от Хаоса?

— А кто это тогда был? — поморщился я.

— Не знаю, — покачал головой Мокомото. — Но, определенно, эта тварь была порождением Сэта, и ждала она тут тебя! Ты, парень, чем-то разозлил Владыку Нижнего Мира…

— Таро в прошлой жизни убил Темного Князя Аби, — подняв взгляд, ответил за меня енот. — Волчица узнала в нем Мунайто…

— Ого! — брови Макомото взлетели. — А я-то думаю, почему Сэт ради него потратил такую прорву Силы… — отшельник потряс головой и посмотрел на меня: — А что с Микой? Надеюсь, ты её не обидел?

— Нет, — покачал головой я, — мы провели обряд, и она отправилась в Синий Лес.

— В Чертоге Смерти Таро помимо всего прочего убил огромную обезьяну, освободив тем самым Хозяина Леса из рабства, — очевидно наслаждаясь ситуацией, подкинул дровишек Иоши. — Волчица ушла готовиться к возвращению Господина, а я решил, что Мунайто не составит труда разрубить эти кости и остановить воплощение твари…

— Дурак! — покачал головой Макомото. — Ему же в новом теле придётся восстанавливать силу! Лет пятьдесят, если не больше! Он же сейчас как простой человек, а ты его потащил сюда!

— А что было делать?! — подняв взгляд, неожиданно возмутился Иоши. — Хосу-сама в Тонком Мире, вы в ретрите! Кого мне на помощь звать? Монахов из святилища Каннон? Рыжую шалаву или неразумных лесных ками? Эта тварь поднялась бы в течение пары дней и все равно бы его нашла! Только в деревне вы уже не смогли бы помочь, и Хосу-сама бы не почувствовал!

— Хм-м, — отшельник озадаченно посмотрел на Иоши, словно увидел в нем кого-то другого, потом перевёл взгляд на меня. Глаза его вдруг затуманились. Продолжалось это пару секунд, затем Макамото отвис и, обведя нас взглядом, произнёс: — Хосу-сама нас ждёт. Пойдёмте. Мы должны успеть к нему до заката.

— И меня, что ли, ждёт? — испуганно промямлил Иоши. — А я-то там зачем?

— Тебя он особенно ждёт, — усмехнулся отшельник. — Так что готовься к ретриту лет так, примерно, на семь!

На Иоши было жалко смотреть. Енот как-то сразу осунулся, опустил плечи и обречённо вздохнул. Нет, просидеть в пещере семь лет на рисе и воде — приятного мало, но что-то слабо верится, что его так накажут. Ведь это благодаря Иоши ситуация разрешилась как надо, да и ретрит, насколько я помню, это не наказание, а наоборот — возможность подняться. Никто никого против воли туда не отправит, так что…

— Все, собирайте вещи и выходим, — поторопил нас отшельник. — Нам нужно успеть до заката!

Меня, конечно же, никто не спросил, но я и сам был не против. Бок болел уже не так сильно, горечь во рту прошла, так что можно и прогуляться.

Подойдя к камням, я первым делом напился из фляги, затем вздохнул и посмотрел на мешок, край которого по-прежнему торчал из земли. Ощущения никуда не исчезли. Там внутри находилось что-то важное, и странно, что ни Иоши, ни Макамото не обращали на него никакого внимания. Может быть, оно важное для меня? Наверное, брать в руки непонятно что как минимум глупо, но я же себе потом не прощу. Да и чего опасного там может лежать?

Еще мгновение поколебавшись, я наклонился и выдернул мешок из земли.

Глава 8

Вообще, кожаные изделия достаточно долговечны, и какой-нибудь ремень ты можешь носить больше пяти лет при условии надлежащего хранения и ухода. Однако если тот же ремень кинуть на землю и вернуться к нему через те же пять лет, то результат очевиден. Мешок же пролежал в земле гораздо дольше, и произошло то, что и ожидалось. От резкого движения потрескавшаяся кожа разошлась, и все содержимое высыпалось на землю.

Придержав ножны меча, я наклонился и внимательно рассмотрел выпавшие из мешка предметы.

Хм-м… Не так-то много добра таскал у себя в сумке асур, хотя… Если не брать во внимание кучу гнилых ошмёток, всего я насчитал десять предметов, восемь из которых оказались монетами. Прямоугольные, со скруглёнными краями и выбитыми иероглифами, они выглядели достаточно тяжёлыми и являли собой целое состояние. Две золотых монеты и шесть серебряных. Не знаю, какой тут у них обменный курс, но лишними они точно не будут!

Помимо денег из мешка выпал небольшой брусок из легкого металла, по весу и цвету похожего на алюминий, и непонятная штука, по форме напоминающая медиатор^[56], с небольшим крючком на узкой стороне.

Мгновение поколебавшись, я подобрал эту вещь с земли и тут же ощутил то самое чувство. Это как смотреть на старую фотографию деда, на которой он изображён вместе со своей собакой. Гордость, чувство защищенности и легкая грусть… Словами это не передать. В семидесятых годах прошлого века у нас в семье жил алабай^[57]. Огромный, белый с коричневыми подпалинами. Отец в детстве мне о нем часто рассказывал, но ни деда, ни того пса живыми я не застал. Остались только фотографии, вот и сейчас… Что это? Кусок кости, чешуя или памятная вещь, принадлежавшая тому, за кого меня тут принимают? Не знаю, но определенно эта штука только моя, ну а деньги… Я убрал предмет в сумку, затем подобрал монеты вместе с бруском и, обернувшись к отшельнику, произнёс:

— Тут непонятный кусок металла и восемь монет, две из которых золотые.

— Оставь себе, — пожал плечами старик. — Нам деньги без надобности.

— И тебе? — переведя взгляд на Иоши, на всякий случай уточнил я.

— И мне, — кивнул тануки. — Я могу покупать, продавать и получать при этом доход только от чьего-то имени. Своих денег у меня быть не может.

— Все, хватит болтать! — буркнул Мокомото и, положив на плечо шест, направился по тропе на юг.

Иоши обреченно вздохнул и пошёл следом.

Ну да, к начальству на ковёр лучше не опаздывать. Что в том мире, что в этом… Убрав монеты в мешок, я закинул его на плечо и, поправив на поясе ножны, двинулся следом за остальными.

До нужного места мы добирались около трёх часов, и за всю дорогу отшельник не произнёс больше ни единого слова. Впрочем, примерно в километре от той поляны лес резко оборвался, и все слова сразу закончились — такая открылась вокруг красота.

Тот, кто бывал на Кавказе, меня поймёт…

Гора Ума, на которой мы находились, вздымалась в высоту километра на три, и с её склона открывался потрясающий вид на долину и соседние горы. Всего в пределах видимости я насчитал пару десятков деревень и еще один замок. Рисовые поля тянулись на север до большого светлого озера, на берегу которого высились стены какого-то города. Лес занимал примерно треть видимого пространства и произрастал в основном на склонах гор, гряда которых тянулась с запада на восток и скрывалась за горизонтом.

Интересно выходит… Все прошедшие сутки, несмотря на рассказы местных, меня не оставляло странное чувство того, что мир ограничен тремя деревнями и замком сюго, но сейчас завесы упали, и настроение поползло вверх. Хотя, наверное, я так обрадовался, потому что очень сильно соскучился по горам. Ведь одно дело любоваться ими со стороны, и совсем другое — вот так подниматься по склону.

Поначалу мы какое-то время поговорили с Иоши, и он меня удивил, заявив, что не видел возле костей никакого мешка и, кроме страха, ничего там не чувствовал. Предъявленные еноту брусок и чешуйка ситуацию не прояснили никак, но деньги тануки узнал и даже рассказал мне о местном обменном курсе.

Собственно, ничего сложного. Золото и серебро тут считалось по весу и обменивалось по курсу примерно один к десяти. Золотые монеты носили название «рё» и весили примерно по пятнадцать граммов каждая. Их чеканили на императорском монетном дворе и в столицах всех пяти кланов, а отличались они только иероглифами на лицевой стороне.

Конкретно эти монеты попали сюда откуда-то с севера, и в том, что я нашёл их в вещах убитого, не было ничего странного. Асуры, как и многие ёкай, обладали способностью обращаться в людей, и деньги им были нужны, как и всем остальным. Тут же, блин, куда ни плюнь, обязательно попадёшь в оборотня, и не просто так Кенджи меня тогда проверял.

За лесом тропа исчезла, но на скорость движения это не повлияло никак. Не доходя примерно полкилометра до вершины, Мокомото подвёл нас к отвесной скале и, не говоря ни слова, зашёл в небольшую пещеру.

Пройдя по длинному тоннелю метров около ста, мы оказались в просторном каменном коридоре, который привёл нас в большой подземный зал, освещённый мягким зеленоватым светом.

Размерами помещение не уступало тому, в котором произошёл бой с обезьяной, но никаких статуй тут не было, а свет исходил от многочисленных зелёных кристаллов, свисающих гроздьями с потолка. В центральной части зала находился большой круглый водоём с ровными краями и небольшим островком прямо по центру, накотором стояла беседка, вырезанная из какого-то желтого камня.

Все так же не произнося ни слова, отшельник прошёл по узкому мостику на островок и указал нам с Иоши на беседку. Сам он туда заходить не стал.

Внутри беседки не обнаружилось ни единой скамейки, лишь по центру из пола торчал бесформенный темно-зелёный кристалл.

Не зная, что делать дальше, я посмотрел на енота, но тот, по ходу, не знал этого и сам. Помимо всего прочего, тануки отчаянно трусил, и разговаривать с ним было как минимум бесполезно.

Тем временем Мокомото перешел на другую сторону водоема и скрылся в одном из проемов. То ли он пошел звать Духа горы, то ли, наоборот, не хотел с ним встречаться, но, как бы то ни было, мы с Иоши остались одни.

Проводив отшельника взглядом, я оглядел резные каменные столбы беседки, скосил взгляд на тануки, затем вздохнул и покачал головой. М-да… В какой-то глубокой дыре под горой, в компании трясущегося от страха енота, и ни малейшего понимания происходящего! Сколько нам нужно ждать? О чем разговаривать с Духом горы, и как он хотя бы выглядит? Бесплотный призрак, жуткое чудовище или каменный голем, как в «Героях меча и магии»? Черт…

— Да утихомирься ты! — рявкнул я на Иоши в тот момент, когда зубы тануки стали выбивать отчетливую дробь. — Сейчас еще обгадишься тут — то-то Хосу-сама обрадуется!

Как ни странно, но это помогло. В глазах Иоши появилось осмысленное выражение, он покивал, хотел что-то сказать, но в этот миг пол под ногами качнулся так, что вода выплеснулась из водоема.

Не самая удачная идея — торчать в глубине горы во время землетрясения, но, памятуя о том, по какому поводу мы, собственно, тут собрались, я лишь одернул свою обляпанную кровью рубаху и поискал взглядом хозяина этого места.

Никаких чудовищ в пределах видимости не наблюдалось, големов тоже не было видно, но на другом берегу водоема откуда-то появился журавль. Или аист… Хрен их, этих птиц, разберет. Высокий. Ростом никак не ниже меня, с белоснежными крыльями, черной шеей и красной «шапочкой» на голове.

Пока я соображал, откуда в пещере мог взяться журавль, птица, важно вышагивая, перебралась на островок и, зайдя в беседку, оглядела нас с Иоши взглядом строгого прапорщика. М-да…

— Здравствуйте, Хосу-сама, — пискнул за моей спиной енот, и я, что называется, подвис.

Не, азиаты и впрямь уникальны настолько, что даже боги у них с прибабахом! Хозяин горы — журавль… Сука, но почему?! Не дракон, не циклоп, а журавль?!

Все эти мысли пролетели у меня в голове за мгновение, и я, чувствуя себя полным дебилом, тоже поздоровался с птицей.

— Приветствую и тебя на моей земле, — в ответ произнес журавль, отправив меня в глубокий когнитивный диссонанс.

Было от чего… Слова Хозяина горы прозвучали в голове гулким эхом затухающего камнепада, и этот голос ну никак не ассоциировался со стоящей передо мной птицей.

— Мокомото поведал мне, кто ты такой, — продолжил ками. — Я не могу видеть того, что увидела в тебе волчица, но я чувствую, что Сэт в ярости.

— И что? — окончательно придя в себя, произнес я. — Вы позвали меня сюда, чтобы предупредить?

— Мне бы не хотелось ссориться из-за тебя с Владыкой Нижнего Мира, — холодно пророкотал он, — но законы гостеприимства священны… Сам Сэт не в состоянии покинуть свои владения, но его слуги часто выбираются на поверхность. Я прикрыл гору с окрестностями от взглядов извне и отправил твой образ далеко на восток. Это собьет их с толку, но в первый день зимы ты должен будешь уйти.

— Мой образ? — поморщился я.

— Да, — качнул головой журавль, — твою астральную копию. Мне нужно было увидеть тебя, чтобы ее снять.

Хм-м… Интересно, но ни хрена не понятно! Какой-то астрал, копия и путешествие по горам на восток. Как вообще все это работает?! Получается, Дух горы пока на моей стороне, но через полгода нужно будет отсюда свалить? Впрочем, яи сам собирался когда-нибудь это сделать, так что…

— Спасибо за гостеприимство, — склонив голову, благодарно произнес я. — Но мне бы хотелось получить ответы на пару вопросов.

— Семь лет назад тебя отправили сюда из ущелья Тивата, — без труда прочитав мои мысли, пояснил журавль. — Мгновенный перенос на полтысячи ри^[58] — такое под силу лишь самым могучим ками. Мальчик был безумен, и я думал, что за ним кто-то придёт, но явился только асур. Я не знаю, что произошло семь лет назад в ущелье Тивата, но ответы нужно искать там.

— А почему я? Почему моя душа попала в тело мертвого мальчика? Почему не кто-то другой?

— Сложно сказать… — задумчиво пророкотал ками. — Безумный мальчик ассоциировал себя с самураем бога Луны, а к мыслям безумцев прислушивается даже сам Небесный Дракон! Я почувствовал его смерть и одновременно с этим ощутил ярость Сэта. Кому, как не убийце Князя Тьмы, занять место самурая бога Луны?

— Стоп! — потряс головой я. — А если этот убийца родился в другом мире?! Если я никогда здесь не жил?! Я ведь ничего тут не помню!

— И что? — в глазах журавля мелькнула тень удивления. — Миров бесконечное множество, и все они между собой связаны. Только Небесный Дракон знает, что каждому из нас предназначено, и кто ты такой, чтобы сомневаться в его выборе?

— То есть я мог раньше быть кем угодно?

— Нет, — покачал головой журавль. — Убить князя Аби и освободить Хозяина Леса мог только великий воин. Ты совершил подвиг, и Сущее определило твою дальнейшую судьбу!

Ну да… Великий, мать его, воин… Только здесь у меня нет за спиной отделения СОБРа, а мое оружие осталось лежать около трупа. Вообще, интересно получается. Сумасшедший мальчишка мечтал стать рыцарем, и когда я грохнул ту ящерицу, кто-то решил засунуть меня в него? Типа: назвался груздем — полезай в кузов? Нормальная такая история… Нет, я, разумеется, не против, но с этим «назначением» возникла куча проблем. И если с Сэтом хотя бы понятно, то каким боком тут завязались асуры?

Парня семь лет назад отправили на эту гору какие-то крутые ребята, но сами следом за ним не пошли. Не смогли или не захотели? Скорее, первое, иначе зачем было его отправлять? Мальчишку, скорее всего, спасали, но асур все-таки как-то его нашёл. Опять же непонятно, откуда у этого паренька взялась такая скорость реакции и те навыки, которые проявились в момент смертельной опасности. Когда он успел так натренироваться? Возможно, это какой-то аванс от того, кто перенёс меня в это тело? В общем, если я хочу во всем разобраться, нужно отправиться в то ущелье, откуда прибыл сюда этот мальчишка, и узнать, что там произошло семь лет назад. Не сейчас, конечно, а когда немного освоюсь. Полгода у меня есть, и, надеюсь, времени на подготовку хватает.

— Спасибо за разъяснения, — благодарно кивнул я журавлю. — Жаль только, что мне неизвестно, зачем кому-то понадобился мальчишка и какая ожидает его судьба. Так бы хоть знал, к чему подготовиться…

— Узнаешь, когда придет время, — пророкотал Хосу-сама, глядя на меня сверху вниз. — Сейчас ты слабо отличаешься от обычного человека, но когда-нибудь Сила проснется и твое предназначение откроется. Десять лет, пятьдесят или, может быть, сто… Не знаю, когда это случится, но, возможно, тогда тебе придется пройти по пути того, кем тебя признала волчица? Главное, до того момента дожить.

Ага, блин…Успокоил! Десять лет ныкаться от асуров и Сэта? И это при самом позитивном временном раскладе? Нет, я понимаю, что у азиатов принято сидеть на берегу, дожидаясь, когда мимо проплывет труп врага, но вряд ли тот червяк на троне вот так возьмет и подохнет.

— Я не буду скрывать то, что шансов выжить у тебя не так много, — продолжил говорить журавль. — Твой путь мог закончиться уже сегодня, но ты по-прежнему жив. — Хосу-сама медленно повернул голову и посмотрел на тануки. — Ёкай Иоши поучаствовал в твоей судьбе, и между вами появилась незримая связь. Я усилил ее, и отныне вы способны чувствовать друг друга на расстоянии. Ёкай поможет тебе освоиться. Прощайте!

Произнеся это, журавль исчез. Пол под ногами опять качнуло, ярко мигнули кристаллы под потолком.

— Спасибо, Господин! — в пустоту прошептал тануки и, глубоко вдохнув, перевел на меня ошарашенный взгляд.

Енот выглядел прибитым и немного испуганным, но не так, как десять минут назад. Ему словно простили ипотеку, а взамен выдали дипломат с кокаином, приказав распродать его на Красной площади с лотка мелкими дозами. То есть вроде бы все замечательно, но есть небольшой нюанс…

— Ладно, хватит слюни пускать, — хмыкнул я и посмотрел в сторону выхода, — лучше скажи: нам самим назад идти, или нужно подождать провожатого?

— Самим, — тряхнув головой, пояснил енот и махнул лапой туда, откуда мы пришли: — Пойдем скорее! У нас пять минут — потом пещера закроется!

На воздух мы выбрались минуты за три. Солнце уже скрылось за горами на западе, и вокруг заметно похолодало. В небе над соседней горой висела луна. Совсем небольшая и какая-то серая, но при виде её я испытал странное чувство.

Перед внутренним взором снова возник тот пустырь со стоящим на постаменте рыцарем, и развалины какого-то замка, и луна… Только там она была в разы больше и гораздо светлее.

Кто этот рыцарь? Нактис, или тот, за кого меня здесь принимают? Самурай бога Луны, ага, помню… Доспехи на нем скорее европейские, меч прямой, но, может быть, катаны тут не у всех? Первый раз я увидел его после смерти Хозяина Леса, и мою судьбу, скорее всего, решили уже тогда.

Та чёрная капля, что впиталась в грудь — может быть, это благодаря ей я смог сопротивляться наваждению Темного Князя? А эта нереальная скорость реакции? А что, если она появилась у меня ещё тогда, и мальчишка тут совсем ни при чём? Мика говорила, что Хозяин Леса меня как-то отблагодарит. Так, может быть, это оно и есть?

— Луна в последние дни стала заметно больше, — кивнув на светило, негромко заметил енот. — Не знаю почему, но мне кажется…

— Меньше пей, и перестанет казаться, — хмыкнул я и хлопнул Иоши по плечу. — Давай колись, чего там тебе прилетело?

— «Колись»… «прилетело» — опять эти твои непонятные присказки, — енот озабоченно вздохнул и поднял на меня взгляд. — Хосу-сама наградил меня, и я теперь могу заглядывать в Тонкий Мир…

— Тонкий Мир — это, вроде, астрал?

— Да, — покивал Иоши, — место обитания духов, в котором они способны принимать материальную форму. Ёкай тоже могут туда перемещаться или просто заглядывать, но… Ладно, Таро, пошли, а то мне здесь совсем неуютно.

— Ну пошли, раз так, — улыбнулся я и, следом за Иоши, направился к лесу. — Только объясни, чем ты там ещё недоволен.

— Почему недоволен? — обернувшись, пожал плечами енот. — Я ведь и не мечтал, что это случится так скоро.

— А что тогда?

— Да понимаешь… — Иоши горестно вздохнул и опустил взгляд. — Я же думал, что ты поможешь мне разобраться с костями асура и наши пути разойдутся, а сейчас? Нет, Таро, мне с тобой интересно, но скажи, зачем тебе нужен в помощниках трус? Я же, как увидел, что кости зашевелились, так едва не обгадился! В итоге сбежал и бросил тебя одного…

— А чем бы ты мог мне помочь? — усмехнулся я и удивленно посмотрел на енота. — Когда нужно — ты вернулся и накормил меня этим жёванным дерьмом…

— Живица — не дерьмо, — буркнул Иоши и, на ходу поправив на плече мешок, посмотрел на лес. — Если бы Мокомото-сан не позвал, то я бы на поляну не вышел. Его я просто тоже боюсь.

— А высказать ему, что думаешь, ты не боялся? — вопросительно приподняв бровь, уточнил я.

— Ещё как боялся! — выдохнул енот и перевёл на меня удивленный взгляд. — Но это же мои обязанности! Ведь если бы мы не пошли сегодня на гору…

— Ну вот, — улыбнулся я и, перешагнув через лежащий на пути камень, пояснил: — А теперь твоя обязанность помогать мне. И вообще, не боятся одни только идиоты, а смелые способны пересиливать страх.

— Ты так считаешь? — тануки повернул голову и с робкой надеждой посмотрел мне в глаза.

— Я в этом уверен, — пожал плечами я и, поправив на поясе ножны, попросил: — Ты вот лучше скажи, почему Хосу-сама мне помогает? Не верю я, что причина в гостеприимстве. Меня ведь в гости никто не звал.

Услышав вопрос, тануки на минуту задумался, затем посмотрел на луну и, не поворачивая головы, произнёс:

— Ходят слухи, что Сэт сблизился с Марой — Верховным Правителем проклятого Кимона. Владыке Нижнего Мира нужны души, а асуры мечтают уничтожить все человечество. Хосу-сама, как и другие могучие ками, очень сильно нуждается в людях, и если их не станет, то его Сила исчезнет.

Четыре тысячи лет назад Великий Небесный Дракон установил в мире хрупкий баланс, и боги как-то уживались с владыками, но сейчас Сторожевые Камни ослабли, равновесие сил сместилось в сторону Хаоса, и, если ничего не произойдёт, понятный мир может исчезнуть. Думаю, Хосу-сама прекрасно это осознает, но не может открыто выступить против Сэта, а ты… — Иоши покачал головой и вздохнул. — Не знаю, Таро… Ты убил Князя Аби и освободил пленённые души, тем самым изменив равновесие. Эти изменения наступят не сразу, и от того мне так страшно. Я боюсь ответственности, боюсь, что буду не в силах помочь. Мунайто незнакомы такие страхи, но я всего лишь обыкновенный ёкай…

— Ну, положим, не такой уж и обыкновенный, — усмехнулся я и тоже посмотрел на луну. — Как сказал Хосу-сама: кто мы такие, чтобы сомневаться в своих назначениях? Так что забей и просто наслаждайся процессом, но сначала расскажи, как мы с тобой будем связываться?

— Забей — это, в смысле, перестань заморачиваться? — оскалился слегка повеселевший енот: — Ладно, слушай. Это довольно просто…

Глава 9

Я проснулся из-за чувства опасности. Такое порой случалось со мною в командировках, и вот опять… Еще не раскрывая глаз, я резко перекатился вбок, одним движением вскочил на ноги, одновременно выхватывая из ножен меч, и… облегченно выдохнул.

Сидящая неподалеку Харухи при виде этих движений испуганно вскрикнула и, округлив глаза, в ужасе прикрылась руками. Со стороны это выглядело забавно, но где-то в глубине души я почувствовал стыд. Совсем немножко… Ровно настолько, чтобы не материться и не злиться на нее за испорченный сон. Это же какой нужно быть дурой, чтобы сидеть в углу комнаты и пялиться на спящего мужика, у которого под рукой лежат ножны с мечом?

Видя, что убивать ее никто не собирается, монахиня успокоилась и, не сказав ни слова, быстро покинула комнату. Ну да… Говорит она пока еще редко, но хорошо, что вообще говорит. Мое «воскрешение» излечило Харухи от немоты, но ума, увы, не добавило. С умом-то оно всегда тяжелее было, чем со словами…

Проводив взглядом монахиню, я пожал плечами, убрал в ножны меч и задумчиво посмотрел на расстеленное покрывало. Спать не хотелось, хотя, по ощущениям, не так-то долго я спал. Часа три или четыре — как максимум.

Ещё ночью, сообразив, что кровь на одежде вызовет слишком много вопросов, я поделился этой мыслью с Иоши, и енот мне в итоге все застирал. Нет, я мог бы сделать это и сам, но тануки знал, как отстирать заляпанную ткань, да и видел он в темноте значительно лучше.

В результате мы оба остались довольны. Я — в насквозь промокшей одежде с лукошком подаренных грибов, и Иоши, выполнивший наказ Духа горы и оказавший мне первую посильную помощь. Так-то мне даже легенду придумывать не пришлось. Если спросят, то отвечу, что ходил за грибами, ну и по дороге в лесу провалился в какую-то лужу. Нет, конечно, можно рассказать о своих приключениях Кенджи, но это, как ни крути — плохая идея. Зачем монахам лишняя информация? Асур ведь сдох и больше не встанет. Деревня в безопасности, а значит, и заморачиваться не стоит!

В святилище я вернулся поздней ночью и, оставив лукошко с грибами на входе, сразу же завалился спать. Если бы не любопытство Харухи — проспал бы ещё как минимум пару часов, но сейчас уже ложиться не буду.

Свернув покрывало и убрав его на специальную полку, я выбрался на крыльцо и, потянувшись, прикинул время по солнцу. Часов девять на дворе или, может быть, десять, одежда уже практически высохла, и следов крови на ней не заметно. О вчерашнем напоминает только небольшая дыра на боку, но об этом можно не беспокоиться. Не, так-то, вроде бы, все путём и настроение превосходное, но меня по-прежнему напрягает пара вопросов. А конкретно: моё прошлое и непонятный убийца…

Ведь по всему выходит, что с Кайоши меня связывает только его желание превратиться в Мунайто. Скорость же реакции и навыки владения мечом я, скорее всего, получил от Хозяина Леса. Только достаточно ли одного желания для того, чтобы в твоё тело кто-то вселился, или для этого нужно что-то ещё? Кем на самом деле был этот парнишка, почему он приходил в себя во время грозы, и за что его так ненавидели асуры?

Как я понял из рассказа Иоши, телепортироваться на две тысячи километров могут только очень сильные ками, а отправить сквозь астрал человека — под силу только богам. А тут ещё асур этот… Он ведь приходил сюда за мальчишкой! Вот и верь потом в совпадения. М-да… И ладно бы, только это! Парня ведь в итоге кто-то убил! Монахи и те дураки отпадают, но кто тогда? С кем еще он общался?

Труп Кайоши нашли за деревней возле реки, и, судя по ране, убийцей был кто-то знакомый. Аки? Но у неё вряд ли хватило бы сил проломить парню затылок. Ещё в первый день Кенджи сказал, что рана была страшная, а убийце потребовался всего-то один удар. Даже если бы девушка взяла в руки камень, у неё бы так точно не получилось, но кто тогда? И, самое главное, почему?!

Наката? Да, у этого бы сил точно хватило, но я же сам видел, как самурай удивился при встрече. Специально так не сыграть, да и не стал бы воин бить парня в затылок — не тот типаж. В общем, как ни крути — следак^[59] из меня хреновый, но, с другой стороны — в деревне три сотни человек, из которых я общался только с десятком. Не знаю, но во избежание неприятностей придётся с опаской относиться к новым «старым» знакомым и ни в коем случае не поворачиваться к ним спиной.

— Доброе утро, Таро! — вышедший из-за угла Кенджи улыбнулся и, кивнув на стоящую возле стены корзинку, вопросительно приподнял бровь.

— Доброе утро, сенсей, — улыбнулся я в ответ и, состроив честное лицо, пояснил: — Да вот решил вчера сходить за грибами. Вы же меня кормите, вот я и подумал принести немного к столу. Так с виду они вроде съедобные…

— К столу, значит? Съедобные? — в глазах монаха заплясали веселые искорки. — А ничего, что на дворе начало лета?

— Так, э… Кто умеет искать, даже летом найдёт, — вспомнив слова тануки, философски заметил я. — А кто не умеет, тот и осенью без грибов…

— Я вот не умею, — ещё больше развеселился монах. — За всю жизнь только два мацутакэ нашёл, да и те — осенью. Кстати, ты знаешь, что такая корзинка сейчас стоит больше одного рё?

— Да и что? — пожал плечами я. — Не все ведь можно измерить деньгами?

Нет, один золотой — это, конечно, много, но где и кому я буду эти грибы продавать? К тому же глупо давать заднюю, да и деньги у меня уже есть.

— Хорошо, — серьезно кивнул монах. — Но ты не будешь против, если часть этих грибов мы отправим в замковую лечебницу? Дело в том, что из мацутакэ можно сделать хороший целебный эликсир…

— Да, конечно, — кивнул я, — поступай, как считаешь нужным.

— Спасибо! — монах улыбнулся и хотел что-то сказать, но в этот момент на территорию святилища забежал молодой парень в ярко-красной льняной рубахе.

Остановившись возле ворот, он нашёл взглядом меня и, уняв дыхание, небрежно произнёс:

— Эй, дурак! Тебя ожидает господин Сато! Поторопись!

В следующий миг посыльный заметил ножны меча на моем поясе и, округлив глаза, посмотрел на Кенджи, словно призывая того в свидетели.

— Его теперь зовут Таро, — спокойно пояснил парню монах. — Меч подарен господином Накатой.

— Ого! — выдохнул тот. — Но как?!

— Пойдём, — улыбнулся я и, подмигнув парню, направился к выходу. — По дороге я тебе все расскажу.

Путь до замка занял у нас минут двадцать, и никакого разговора не получилось, поскольку гонец пребывал в глубокой прострации и всю дорогу с опаской косился на меч. Объяснить это можно было только одним: этот тип раньше частенько обижал деревенского дурачка и сейчас вполне логично опасался расплаты. Подозреваю, что, отправляясь в святилище, он собирался гнать меня пинками до замка, однако ситуация изменилась, и парнишка подвис.

Замок Сато издали выглядел весьма внушительно, но вблизи это ощущение как-то пропало. Квадратное укрепление со стороной около ста двадцати метров было обнесено обшарпанной каменной стеной, сложенной из небольших серых булыжников. Скрепляющий раствор в некоторых местах осыпался вместе с камнями кладки, и, судя по всему, никого это особенно не беспокоило.

Надвратная башня и те, что стояли по углам, лишь немного выступали вперёд, и благодаря такому решению проектировщика часть их защитных функций терялась. Нет, я, конечно, не сильно разбираюсь в фортификации, но даже дураку известно, что башни должны быть вынесены вперед, чтобы с них было удобно простреливать подступы. Однако при таком расположении часть пространства перед стенами попадала в мертвую зону, и непонятно, на хрена тогда нужны эти башни?

Архитектура строений — почти такая же, как на Земле, отчего четырехэтажный донжон напоминает приплюснутую елку, а башни похожи на избушки Бабы-яги. Какой в этом смысл — знают только японцы, но красиво — да, тут не поспоришь. При первой же осаде вся эта мишура начнет мешать, а с учетом того, что все крыши из дерева — тут еще и пылать будет так, что заметят из города.

С охраной тоже все непонятно. Дозорных я увидел только на главной башне, а четверо скучающих в воротах часовых проводили нас с гонцом безразличными взглядами. Их даже не заинтересовал висящий у меня на поясе меч!

Зайдя на территорию замка, мы сразу же направились к донжону, и я не успел как следует все рассмотреть. Народу на территории замка было немного. В основном солдаты и обслуживающий персонал. Нет, наверное, случись такая экскурсия где-нибудь на Земле, и я осмотрел бы тут все, вплоть до последнего камня, но сейчас меня больше интересовало другое.

Наката, конечно же, рассказал обо мне сюго, и тот решил посмотреть на неведомую зверушку. Пока этот интерес существует, хотелось бы выбить себе место среди солдат и получить хоть какое-то довольствие. Золото с серебром я припрятал в лесу, но тратить его пока что не собираюсь. В святилище тоже сидеть не хочу. Нет, Кенджи, конечно, мужик нормальный, но я не монах и за чужой счет жить не приучен. Остается только армия — там будет и еда, и возможность тренироваться. Если собираешься сделать карьеру военного — это как раз самое то.

Начинать мне, конечно же, придется с самых низов. Ведь даже после выполненного задания на многое рассчитывать не приходится. Со слов Кенджи, ками вселялись в людей не раз, но ничего это, в общем-то, не меняло. Был один — стал другой, и чему тут, собственно, удивляться? Этих ками вокруг миллион, но что-то из себя представляют лишь единицы. Нет, я, конечно, могу заявить себя Рыцарем Ночи, но оно мне зачем? В крестьянской дырявой одежде, соломенной шляпе, коротким мечом на поясе и с полным незнанием местных реалий? Да меня первый же самурай зарубит и будет прав! Оружием я пока не владею, а на те скрытые навыки рассчитывать не приходится. Не очень-то они мне помогли в момент второй атаки асура…

Внутри донжона пахло сеном и свежеструганными досками, а весь первый этаж занимала казарма. Натуральная, с рядами тростниковых лежаков, полками для вещей и оружейными стойками. На меня аж молодостью повеяло при виде всего этого, а желание стать солдатом только усилилось.

— К господину Сато, — буркнул дежурному мой сопровождающий и уверенным шагом направился к лестнице.

Поднявшись на четвёртый этаж, парень кивнул какому-то типу в разноцветных одеждах, что стоял у входа в глубину помещения, и, указав мне на ряд небольших бежевых ковриков, скрылся за резными дверями.

Помещение являлось чем-то вроде приемной, а коврики тут, по ходу, заменяли диван. Возле левой стены, под картиной, стояла резная подставка, на которой лежала пара мечей, и меня эта штука немного смутила.

— Не подскажешь, уважаемый, — подойдя к одному из ковров, я обернулся и вопросительно приподнял бровь, — мне свой меч тоже оставить?

— Катану — на катанакэ^[60], вакидзаси — с собой, — хмуро буркнул мужик и тут же потерял ко мне интерес.

Я пожал плечами и, усевшись на ковёр, стал ждать, прикидывая варианты предстоящего разговора. Нет, так-то за себя я не особенно волновался, но как разговаривать, если совершенно не знаешь правил местного этикета? Конечно, перед походом сюда нужно было узнать все правила у монаха, но, раз на это у меня мозгов не хватило — придётся импровизировать.

А вообще, у них тут прикольно: стены, потолок, коврики на полу и, конечно же, казарма. Второй этаж предназначен для проживания благородных, на третьем живет хозяин с семьей, а здесь он проводит совещания и принимает гостей. Все вокруг пропитано духом Средневековья, ведь когда ещё господин будет проживать в одном здании вместе с солдатами? Власть в империи держится на поддержке пяти кланов, которые, по сути, являются чем-то навроде семьи. Здесь, в замке, это наглядно представлено.

Нет, понятно, что у большинства солдат есть настоящие семьи, и проживают они где-то в окрестных деревнях, но, как я понял, службу тут несут вахтами. Неделю в замке, неделю дома, на рисовом поле, но, в отличие от крестьян, солдаты не платят налоги.

Гонец вернулся через пару минут и, не глядя на меня, преспокойно направился к лестнице. Когда я уже собирался его окликнуть, в дверях появился Наката и, найдя меня взглядом, сделал приглашающий жест.

— Пошли, умник…

Хм-м… А еще недавно был дураком. Сдержав ненужную улыбку, я быстро вскочил на ноги и, поприветствовав самурая, направился следом за ним.

Пройдя через пустую комнату с изображением журавлей на стенах, мы оказались в просторном светлом зале, окна которого выходили на ближайшие горы. Я не большой знаток японской культуры, но часто видел похожие помещения на картинках и в фильмах.

Светлые тона, тростниковый ковер на полу, бумажные ширмы с рисунками и стандартный пейзаж. Обстановка спартанская. Из мебели — только небольшой резной столик в углу и широкая тумба из темного дерева, на которой лежит куча бумаг.

Судя по всему, эта штука использовалась как письменный стол, о чем свидетельствовали перо и серебряная чернильница. Атмосферы так же добавляли два висящих над тумбой кожаных свитка с иероглифами. Разобрать написанное я не мог, поскольку читать мой предшественник не умел. Нет, ну а кто бы стал обучать грамоте деревенского дурака? Хорошо хоть, говорить научился.

Хозяин замка стоял возле окна, задумчиво глядя на горы. Одетый в кимоно приглушенного темно-синего цвета, с бежевым гербом камон^[61] на груди и собранными в пучок волосами, Сато Кохэку словно сошел со страниц учебника по истории. Невысокого роста, с грубыми чертами лица, холодным взглядом и кривым шрамом на левой щеке — он выглядел натуральным бандитом, но иначе и быть не могло.

Ведь этот мужик, по сути, здесь царь и бог, и его приказы даже не обсуждаются. Когда у тебя под рукой пара сотен отморозков — приходится соответствовать. Для большинства местных вояк зарезать человека проще, чем обгадить пару пальцев на правой руке, и стоит только дать слабину — тебя сожрут твои же приятели. А еще есть семья и враги, и крестьяне, за которыми тоже нужно присматривать каждый день, что-то решая и кого-то наказывая. Ответственность за людей — штука серьезная.

— Здравствуйте, Сато-сан, — отвесив стандартный поклон, с порога произнес я и остановился на входе, поскольку никакой реакции не последовало.

Это продолжалось примерно минуту: Сато смотрел на горы, я смотрел на него, Наката изучал взглядом картину. Японцы вообще очень странный народ. Обычаев и традиций у них как блох на барбоске, поэтому никакой инициативы лучше не проявлять. Особенно в общении с правителями.

Не знаю уж, думал он о чем-то или просто выдерживал паузу, но все когда-то заканчивается. Очевидно, вдоволь налюбовавшись пейзажем, Сато повернул голову и сходу озадачил меня вопросом:

— Скажи, а как это — быть ками?

И все… Ни угрозы в голосе, ни доброжелательности. Только холодное любопытство энтомолога, увидевшего неизвестную бабочку и уже представляющего, как она будет смотреться в его коллекции. Ну да…

Понимая, что сюго ждёт быстрого ответа, я прикинул в голове пару вариантов и, после небольшой паузы, произнёс:

— Не знаю, как это — быть ками. Наверное, потому что чувствую себя человеком.

— Хорошо… — Сато едва заметно кивнул. — Тогда скажи: а как это — быть человеком?

— Этого вам не скажет никто, — мгновение поколебавшись, уверенно произнёс я. — Человеком могут назвать тебя только другие. Я могу лишь чувствовать себя человеком, могу стараться им стать, но мои поступки можно оценить только со стороны.

— Хм-м…

Выслушав ответ, Сато задумчиво тронул себя за подбородок. Взгляд его заметно смягчился. Стоящий возле стены Наката повернул голову и удивленно посмотрел на меня. Повисшее в воздухе напряжение мгновенно растаяло.

— Интересно…И уже совсем не дурак… — усмехнулся сюго и, опустившись на ковер, жестом приказал нам садиться.

— Он сразу показался мне каким-то странным, — скосив на меня взгляд, со вздохом наябедничал Наката. — Еще тогда, когда согласился идти в усадьбу. Думал, с утра найду его труп, а он ничего так — сидит, скалится…

— Что ты хочешь за свою услугу? — внимательно глядя на меня, поинтересовался сюго. — Я ценю хорошую службу и не забываю тех, кто мне помог…

«Ну вот, подобрались к самому главному», — мысленно усмехнулся я и выдал заранее подготовленный ответ:

— Я хотел бы послужить вам еще, но у меня есть всего лишь полгода. Хосу-сама повелел мне покинуть его владения вначале зимы. Что же до вашего поручения… — я вздохнул и скосил взгляд на самурая. — Наката-сан подарил мне свой меч, и лучшей награды желать не приходится. Вот если бы он еще провел со мной пару обучающих тренировок…

— Хосу-сама? — не дав мне договорить, поморщился Сато. — Когда ты успел пообщаться с Хозяином горы?

— Той ночью, после того как ушла волчица, в усадьбу заявился тануки. Он и передал мне повеление духа. Причин не объяснил, но кто я такой, чтобы обсуждать решение ками?

Сказал я это специально. Если меня кто-то увидит с енотом, то и вопросов никаких не возникнет. Кто их станет задавать, если сам сюго в курсе, что бывший дурак водит дружбу с ёкай?

— Интересно… — озадаченно хмыкнул сюго. — Двое суток прошло, а он уже и с оками пообщался, и с тануки, и Духу горы чем-то не угодил. Что ты сказал такого волчице, что она решила уйти? Почему у других это не получалось?

— Другие пытались ей навредить, а я просто поговорил и пожертвовал кровь. Оками и самой не очень нравилось там находиться, но без жертвы она уйти не могла.

— Если бы мы знали, что там оборотень… — со вздохом покачал головой Сато. — На это многое указывало, но крестьяне говорили, что часто видели по ночам демонов. — Сюго задумчиво посмотрел на Накату и снова перевел взгляд на меня. — Ладно, давай вернемся к нашим вопросам. Ты сказал, что хотел бы послужить?

— Да, — кивнул я, — полгода, обыкновенным солдатом.

— Солдатом? — поморщился сюго. — Наката-доно^[62] сказал, что ты помнишь себя воином?

— Так и есть, — пожал плечами я, — но это лишь кусочки воспоминаний.

— Полгода, значит… — задумчиво произнес сюго, но затем кивнул и посмотрел на Накату. — Хорошо, пусть будет так. Сегодня выдашь ему сугу-яри^[63] вместе с броней и заберешь с собой в Лисий Хвост. Посмотрим, что он из себя представляет. — Дождавшись утвердительного кивка самурая, Сато перевел взгляд на меня. — Ладно, если с этим решили, то расскажи, что происходило ночью в усадьбе. Меня интересуют подробности…

Глава 10

Интересная штука жизнь. Ещё совсем недавно ты ездил на машине, ходил в кино, летал на самолете в командировки и ничего особенного для себя не ждал, но все вдруг перевернулось вверх тормашками. Пропали и машины, и самолеты, горы приблизились вплотную, и вот ты уже бредёшь по тропе в глупой фанерной кирасе, с копьем на плече и вещмешком за спиной. А впереди тебя идет хмурый мужик в забавной стальной шапке, в жизни не видевший ни одного самолета, но зато железно убежденный в существовании богов.

Жалею ли я о чем-то? Сложный вопрос… Там, на Земле, жизнь была отрисована до мелочей: дом, работа, командировки — и так по бесконечному кругу. Здесь же за прошедшие двое суток случилось столько всего, что страшно даже подумать. Драка с асуром, Дух горы, Иоши и, конечно же, Мика. Этот мир выдал мне авансом подругу, о которой я не мог даже мечтать! Да, понятно, с некоторыми оговорками, но пять лет у меня есть, и я обязательно доберусь за это время до Синего Леса.

С Сэтом тоже пока неясно. Миньоны Владыки могут как-то меня найти, поэтому мне нужно успеть к тому времени разобраться со своими способностями и научиться пользоваться оружием. В остальном же — все очень даже неплохо. Нет, конечно, не хватает элементарных удобств, но на это сетовать глупо. Тело, в которое я попал, вполне приспособлено для местных условий. У меня легко получается сидеть в неудобных позах^[64], спать на жестком полу и даже ходить босиком по камням. Со здоровьем — порядок, энергии до хрена, член вроде функционирует. Не хватает только понимания происходящего, но язык, как говорится, твой друг…

Обойдя лежащий на дороге булыжник, я прибавил ходу и, догнав спутника, поинтересовался:

— Наката-сан, а когда последний раз нападали на Лисий Хвост?

Всю дорогу от замка самурай вел себя, как партизан на допросе, и любую информацию из него приходилось вытягивать чуть не клещами. Вот и сейчас он почти минуту молчал, делая вид, что оглох. Когда я уже собирался повторить свой вопрос, он скосил на меня взгляд и коротко произнёс:

— Лисий Хвост — это ущелье. Зачем кому-то на него нападать?

«Умный, да? Ну, ничего, у меня хватит терпения», — с досадой подумал я, а вслух произнёс:

— А гарнизон там тогда зачем? Если никто не собирается нападать?

При этих словах Наката посмотрел на меня, как на назойливого комара, покачал головой и со вздохом пояснил:

— Гарнизон стоит у входа в ущелье и защищает провинцию от набегов моголов. Называется он Торидэ, а кочевников там не видели больше пяти лет.

— А Кимура — наши соседи? Сато-сан говорил, что отношения с ними сейчас напряженные.

— Кимура — вассалы клана Хаяси, — мгновение поколебавшись, пояснил самурай. — Сато-сан приносил клятву Ясудо. У Хояси с Ясудо сейчас вражда. До войны пока не дошло, но все к этому движется. Война спишет многое, а нашим соседям не дают покоя залежи серебра, которые были обнаружены год назад на западном склоне горы Ваши. Разработки находятся всего в десяти тё^[65] от границы провинций и, воспользовавшись враждой даймё, Кимура могут попытаться отвоевать часть нашей территории. Так понятно?

— Да, — кивнул я, — но вы не ответили на мой вопрос. Почему в гарнизоне ожидают только кочевников? Соседи там не могут пройти?

— Могут, но им это незачем, — пожал плечами Наката. — Зачем идти в укреплённое ущелье, если между провинциями есть четыре ри ровной границы? На месте ты сам все увидишь, — буркнул под конец самурай и, отвернувшись, показал, что разговаривать больше не хочет.

Ну да, ему хорошо: он-то знает тут все, но спасибо, как говорится, и на этом.

Получается, место, куда мы идём, это что-то вроде летнего лагеря? Кочевников там не видели пять лет, соседи тоже вряд ли появятся. Что мне это даёт? Ничего особенного, кроме возможности спокойно тренироваться. Наката идёт туда сменить командира сроком на полмесяца, а две недели — достаточный срок для того, чтобы разобраться, с какой стороны лучше брать в руки копье.

Меч я оставил в замковой оружейной, поскольку носить его разрешалось только младшим командирам, начиная с десятника. Взамен мне выдали двухметровое копье с длинным мечевидным наконечником и ношеную кирасу, склеенную из пары десятков слоев специальной бумаги. В качестве поддоспешника вручили короткую ватную безрукавку. Шлем заменила деревянная дзингаса с амортизирующей подкладкой из войлока, но в целом, если смотреть со стороны, выглядел я не очень-то грозно. Нет, если отрядить меня на огород вместо пугала, то ворон я, наверное, пугать смогу, особенно если буду бегать за ними с копьем.

Доспех оказался впору в плечах, но в талии болтался, как колокол. Шапка, наоборот, была велика и постоянно сползала. Поддоспешник кололся, вонял потом и выглядел так, словно его погрызли собаки. Наконечник копья затупился, его рубящие кромки, по ощущениям, никто и никогда не точил, однако, несмотря ни на что, расстраиваться я не видел повода. Особенно если вспомнить, как я выглядел, впервые надев на себя военную форму… Копье ведь можно наточить, кирасу закрепить на теле ремнями, поддоспешник отстирать, а в шапку напихать больше войлока. Да, это займёт какое-то время, но у меня его целый вагон. Главное — поначалу разобраться со службой.

К Лисьему Хвосту мы добрались за пару часов, когда солнце начало заползать за горы. Как и сказал Наката, гарнизон находился у входа в ущелье. Десяток деревянных построек располагался на территории размером с усадьбу и был обнесен хлипким бамбуковым забором.

Проход в ущелье наглухо перекрывала каменная стена высотой около пяти метров, и теперь хоть стало понятно, почему кочевники обходят Лисий Хвост стороной. Сюго принял грамотное решение, а природа очень ему помогла. Ширина ущелья на входе — что-то около пятидесяти метров, скалы обрываются над стеной, и миновать поверху этот заслон не получится.

Нет, конечно, имея под рукой нормальное вооружение, прорваться через такой заборчик можно на раз-два. Как вариант — закидать лагерь сверху гранатами или ещё проще — вызвать на помощь вертушку^[66], но, поскольку вертолетов не изобрели, вероятному противнику придётся штурмовать стену в лоб. Готов биться об заклад, что там впереди, на подступах, защитники накидали острых камней, чтобы атака не казалась врагам легкой прогулкой.

В общем, с моей дилетантской точки зрения укрепление возвели в правильном месте, но главной защитой любой крепости являются все-таки люди. И я даже не моральный дух имею в виду, а просто элементарные вещи. В любой армии солдаты должны быть сыты, дисциплинированны и нормально вооружены, но если по первым двум пунктам судить пока еще рано, то вот с последним — просто беда!

Примерно в километре от конечной точки маршрута мы с самураем обогнали гарнизонный обоз, который сопровождало десять солдат, при виде которых я ощутил легкое недоумение.

Было от чего… Ведь назвать эту пеструю толпу отрядом у меня бы не повернулся язык. Нет, я, конечно, понимаю, что до унификации этот мир ещё не дорос, но хотя бы оружие могли подобрать одинаковое? У одних солдат — нагинаты, другие вооружены копьями. Длина и форма наконечников отличаются, и непонятно, как с таким оружием можно драться в едином строю? Лучше всех в отряде смотрелись лучники, да и то только потому, что им боевое построение не настолько критично.

У входа в лагерь дежурил тощий солдат в железной шапке, с длинными нечесаными волосами. Когда мы подошли ближе, он выпятил грудь и, приставив к подошве пятку копья, громко проорал:

— Здравствуйте, Наката-сан! Господин Кобаяси вас ожидает в офицерском доме!

Приветствуя самурая, он изумленно посмотрел на меня и даже хотел что-то сказать, но, видимо, передумал. Оно и понятно… Кайоши в деревнях знали, но увидеть дурака в доспехах, да ещё и с настоящим копьем…

На крик часового из глубины лагеря прибежал лысый коренастый тип с узко посаженными глазами и заложенным за пояс мечом. Коротко доложив самураю о делах в гарнизоне, он отступил в сторону, пропуская нас в лагерь, и вопросительно посмотрел на меня.

— Новый боец, — в ответ на его взгляд пояснил Наката. — Поставь на довольствие и определи в пятый десяток. Там ему будет с кем пообщаться.

— Да, — кивнул лысый и, проводив самурая взглядом, снова посмотрел на меня.

Роста он был невысокого, с густыми усами и кривым шрамом на правой щеке. Из-за широких плеч, близкой посадки глаз и мясистого крючковатого носа мужик напоминал гнома из «Властелина колец» — в японском, конечно же, варианте.

— А ты, дурак, никак поумнел? — видимо, насмотревшись на меня, сквозь зубы процедил он.

— Выходит, что так, — глядя ему в глаза, спокойно пояснил я. — Только с памятью у меня проблемы. Не помню, что было до вчерашнего дня.

— Не помнишь, значит… Интересно… — лысый смерил меня презрительным взглядом и, положив ладонь на рукоять меча, холодно произнёс: — Меня зовут Икэда Озэму, и я тут отвечаю за все! Мои команды и приказы десятника ты исполняешь бегом. Обращаться ко мне «господин полусотник»! Ясно?!

— Так точно! — вытянувшись в струнку, проорал я.

— Что «точно»? — поморщился лысый. — Ты должен отвечать: «Да»!

— Да! — тут же исправился я, пожирая взглядом Икэду и стараясь сдержать рвущийся наружу смех.

Нет, все правильно — молодых надо учить, но откуда этому мужику знать, что свой КМБ^[67] я прошёл лет пятнадцать назад и учителя у меня были такие, что местным даже не снилось. Впрочем, умничать — тоже не стоит. Кто я такой, чтобы нарушать существующие порядки? Все происходящее можно расценивать как игру — с меня-то все равно не убудет. Это дедовщину я не потерплю, а командиры — они на то и есть, чтобы приказывать.

— Хорошо, если понял, — полусотник секунд десять сверлил меня подозрительным взглядом, затем кивнул и сделал приглашающий жест. — Пойдём, поставишь копье, и я представлю тебя твоему десятку.

Казармой гарнизона назывался тут длинный барак с просторным крыльцом и рядом квадратных окон. Внутри, как и положено, вдоль широкого коридора тянулись четыре ряда лежаков с полками. Возле стоек с оружием скучал заспанный часовой, а на левой стене от входа какой-то умелец вырезал голую девчонку с лисьим хвостом. Казарма как казарма, а с учетом местных условий так и вообще — замечательно. Еще бы кормили нормально…

По дороге старшина рассказал мне о местных порядках, но ничего особо нового я для себя не узнал. Оно же везде одинаково… Утренние построения, наряды, дежурства, караулы. Называются только не так, но мне-то какая разница?

Закончив инструктаж, Икэда провёл меня на другую сторону лагеря к небольшому дереву, возле которого на земле сидело восемь мужчин, возрастом от двадцати до тридцати пяти лет. При нашем приближении разговоры оборвались, и все восьмеро поднялись со своих мест.

Ребята совсем не простые… Двое лысых, у троих волосы заплетены в косы. Брони ни у кого нет, на поясах висят короткие ножи — когатана^[68]. Лица в шрамах, взгляды уверенные, спокойные, как у старослужащих в любой армии.

Выдержав короткую паузу, десятник шагнул нам навстречу и открыл было рот, но Икэда оборвал его жестом.

— Вот, привёл вам нового бойца, — медленно оглядев солдат, пояснил он. — Парень излечился от слабоумия, но потерял память, и ему нужно будет все показать. Основы он уже знает. — Скосив взгляд на меня, Икэда кивнул на десятника и добавил: — Это Абэ Нобу — твой командир. Слушаться его беспрекословно.

— Да, господин полусотник, — кивнул я и еще раз внимательно оглядел стоящих передо мной солдат.

Уж не знаю, по какой причине Наката решил отправить меня в этот десяток. Ведь, судя по виду этих ребят, таких, как я, они пожирают на завтрак. Тут одних только шрамов на лицах не сосчитать. Нет, понятно, что я тоже что-то умею, но без знания местных реалий боец из меня пока никудышный.

Вообще, по дороге сюда Наката говорил, что войны давно не было, но десяток выглядит достаточно подготовленным. Бойцы с виду спокойные и со стороны похожи на свору цепных псов. Самый здоровый — ростом повыше меня и выглядит натуральным неандертальцем. Да и все остальные, впрочем, ему под стать. В глазах солдат — недоуменные и ирония. Не, ну а кого бы не позабавило явление деревенского дурака?

Наката решил понаблюдать за тем, как я уживусь в отделении с «дедушками»^[69]? Ну ладно, пусть наблюдает.

Как только Икэда ушел, десятник разрешил остальным садиться и переглянулся с самым здоровым солдатом. Тот усмехнулся, кивнул и направился в сторону небольшого сарая. Проводив его взглядом, Абэ посмотрел на меня и холодно поинтересовался:

— И как тебя теперь звать?

— Таро, — представился я. — Пока только так. Родовое имя не помню.

— А почему ты решил стать солдатом? Тебя Кенджи-сан выгнал из святилища Милосердной?

— Нет, — покачал головой я. — Просто считаю, что так могу принести больше пользы.

— Какая польза от дурака? — весело оскалился молодой парень с неровным шрамом на правой щеке.

— Согласен. От дураков пользы нет, — переведя на него взгляд, покачал головой я. — Они ж могут только болтать…

— Ля, ты борзый! — восхищенно усмехнулся солдат. — Это ты теперь всех нас жизни учить будешь?

— Разговоры! — хмуро буркнул десятник и, не сводя с меня взгляда, уселся на один из камней.

Я остался стоять, понимая, что сейчас будет проверка на «вшивость»… ну или какой-то концерт с издевательствами. Не зря же Абэ отправил «неандертальца» в сарай?

Нет, я прекрасно понимаю, кем выгляжу в их глазах. Это как девочке с бантиками заявиться в бригаду шпалоукладчиц. То есть она ведь тоже вроде бы женщина, но есть некоторые нюансы…

Все произошло так, как я и предполагал. Неандерталец вернулся из сарая с грязным кожаным бурдюком^[70]и, швырнув его мне под ноги, приказал:

— Давай-ка сходи за водой на колодец. Бегом! Мы все тут просто умираем от жажды.

Ожидая чего-то подобного, я даже не повернул головы и просто продолжил смотреть на десятника. И не то чтобы мне сложно сходить за водой, но этот мешок гарантированно дырявый, а такие вот наезды нужно пресекать в корне.

— Э, кохай^[71], ты оглох? — солдат недобро сощурился. — Тебе сказали сходить за водой!

— Так это ты у нас тут десятник?! — состроив невинную физиономию, удивленно произнёс я. — Если «да», то, конечно, схожу, но мне почему-то кажется, что идти придётся все же тебе. И не к колодцу, а сам знаешь куда…

— Ах ты ж! — рявкнул солдат в тот момент, когда до него дошёл смысл сказанного.

Не говоря больше ни слова, он шагнул вперед и, оскалившись, ударил меня кулаком в грудь.

Ожидая чего-то подобного, я перенес вес на левую ногу и, сбив кулак, пробил голенью в пах. Несильно — чисто чтобы остановить и остудить пыл.

Неприятный удар согнул солдата пополам, воздух со свистом покинул легкие. Мужик покачнулся и на удивление устоял — яйца оказались натурально железными!

Конечно, стоило его добить, но делать этого я не стал, поскольку со стороны это выглядело бы погано.

Придя в себя и отскочив назад, мужик набычился и снова бросился на меня, целя на этот раз в голову.

Уклонившись от летящего в лицо кулака, я резко пробил правой под дых и, когда солдат снова согнулся, нанес удар коленом ему под глаз. Калечить парня не было смысла, а так — даже челюсть осталась цела.

Нелепо взмахнув руками, солдат завалился на траву, и над площадкой на мгновение повисла мертвая тишина.

Драка длилась всего секунд десять-пятнадцать. Поначалу никто не сообразил, что, собственно, произошло, и лишь когда мой противник упал, трое бойцов вскочили на ноги. Спустя мгновение очнулся десятник.

— А ну прекратить! — рявкнул он, положив ладонь на рукоять меча. — Разведите их в стороны!

Двое солдат тут же повисли на поднимающемся с земли товарище, у которого в глазах читалось только одно желание — убивать. Нет, в целом мужик выглядел неплохо, а его стойкости позавидовал бы любой профессиональный боец. Ведь пропустить удар в пах и после этого снова броситься в драку — на такое способен не каждый. Жаль, конечно, что все так закончилось, но по-другому ведь быть не могло.

— Ты что же, ублюдок, такое творишь? — подойдя вплотную ко мне, сквозь зубы процедил Абэ. — Совсем разум потерял?!

Отвечать я ничего не стал — просто стоял и смотрел на него сверху вниз. Не, ну а что в таких случаях говорить? Он же и сам видел все в мельчайших подробностях.

Видя, что я никак не реагирую на его слова, десятник обернулся к двум стоящим рядом бойцам и, кивнув на меня, приказал:

— Этого в яму, за нападение на товарища! Утром, перед строем, выдать ему десять палок!

— Но, командир… — поморщился один из солдат. — Он же…

— Молчать! — рявкнул Абэ. — Выполняйте!

В первые мгновения я даже не поверил в происходящее. Десять палок — это же по спине? А там ещё какая-то яма… Он что же, ослеп? Хотя нет, судя по роже, с глазами у него полный порядок…

— Нападение на товарища, значит? — оскалился я, когда солдаты положили мне руки на плечи. — Ну и козел же ты, десятник…

— Ещё десять палок, за оскорбление командира, — глядя мне в глаза, холодно произнёс Абэ. — Уводите этого дурака, пока он не наговорил на что-то серьезное!

— Давай двигай! — подтолкнул меня в плечо один из солдат. — Посидишь до утра — мозги встанут на место.

— Ты за своими мозгами лучше смотри, — устало огрызнулся я и пошёл в том направлении, куда меня подтолкнули конвоиры.

Спорить и сопротивляться было бы глупо. Нет, конечно, вывернуться из простенького захвата и уйти — для меня бы никаких проблем не составило, но я же пришел сюда не за этим. Сказали под арест? Да без проблем — ведь за драку в подразделении должно прилетать каждому. Другой вопрос, почему виноватым назначили меня? Десятник посчитал, что тому мужику больше досталось и нужно восстановить справедливость, или моему противнику за драку прилетело бы что-то посерьёзнее десяти ударов палками по спине? Ну не десять, а двадцать, но тем не менее? Вот это и называется незнанием местных реалий. Впрочем, ничего страшного — когда-нибудь я во всем разберусь.

«Тюрьма» находилась неподалёку от одной из скал, возле забора, за которым стоял смешанный лес. Просторную яму пятиметровой глубины сверху прикрыли досками и засыпали землей так, что в потолке осталось лишь небольшое отверстие. Если не обладать способностями человека-паука, то в одиночку выбраться не получится. Впрочем, сбегать я не собирался, и мне все эти условности были до лампочки.

— Там внизу гадить нельзя, — кивнув на дыру в земле, пояснил мне один из конвойных. — Так что, если нужно, мы тебя сводим до «ящика».

— Нет, спасибо, — покачал головой я, — до утра дотерплю.

— Вот и хорошо, — буркнул конвоир и, подойдя к толстому столбу на краю ямы, размотал привязанный к нему канат. Кинув конец в яму, он смерил меня взглядом и задумчиво произнёс: — Не знаю, парень, что с тобою случилось, но с этого не стоило начинать…

— Начинать с чего? — поморщился я. — Мне нужно было стерпеть? И я ведь его даже не покалечил.

Солдат какое-то время смотрел мне в глаза, видимо, пытаясь осмыслить сказанное, затем кивнул и, усмехнувшись, толкнул меня кулаком в плечо.

— Меня Кенто зовут, его — Рио, — кивнув на второго конвойного, произнёс он. — А тебя, значит, Таро?

— Да, так и есть, — пожал плечами я.

— Тогда добро пожаловать в десяток. И не держи зла на Мэсу. Он правильный парень, хоть и горячий, ну а двадцать палок — это не страшно. Абэ-сан выдал тебе по минимуму.

Ну да, что-то подобное я и предполагал…

В яме пахло гнилыми досками и землей, а проникающего сквозь отверстие света было достаточно, чтобы рассмотреть все внутри. Собственно, ничего особенного я не заметил. Размерами примерно четыре на три метра. Стены — земляные, на полу разбросаны обрезки гнилых досок. Не Хилтон, конечно, но вполне можно жить. Особенно если принять во внимание то, что я здесь один.

Конвоиры вскоре ушли, даже не подумав оставить наверху часового. Странно, но, с другой стороны, я же никого не убил? Так какой тогда смысл заморачиваться охраной?

Вещей у меня с собой не было, поэтому я нашёл на полу самую целую доску и, улёгшись на неё, попытался уснуть. Мне и в той-то жизни часто приходилось спать где попало, а уж этому-то парню тем более не привыкать.

Глава 11

Я проснулся от ощущения чужого присутствия. Сообразив, где нахожусь, откатился к стене, осторожно поднялся на ноги и приготовился к встрече.

На дворе уже стояла глубокая ночь. В «камере» было довольно светло, хотя никаких источников света рядом не наблюдалось. Только луна в окошке на потолке и пара звёзд, но глаза различали каждую мелочь: от камушка на полу до торчащего из стены корешка.

Выбросив из головы все эти странности, я прислушался, пытаясь сообразить, что могло меня разбудить, когда сверху донеслись звуки чьих-то шагов. Следом послышалось знакомое сопение, и спустя пару секунд в камеру упал конец привязанного к столбу каната.

— Эй, Таро, давай уже вылезай! — в окошке появилась довольная физиономия Иоши. — Оставил тебя на сутки, а ты уже опять во что-то ввязался! Почему сразу меня не позвал?!

Ну да… Логичный вопрос. Наша связь позволяла тануки чувствовать меня на любом расстоянии в пределах этой земли. Я же такой способности был лишен, но зато мог до него мысленно докричаться. Представить перед внутренним взором енота и мысленно произнести его имя. Конечно, это не переносная рация и не мобильная связь, но ещё там, на горе, мы договорились о трёх условных сигналах. Стоит мне позвать один раз, и енот поймёт, что мне угрожает опасность. Два раза — «встречаемся вечером за усадьбой в лесу». Три — «как хорошо, что у меня есть такой друг!». На последнем варианте настоял, понятно, Иоши, но я особо не сопротивлялся.

Помимо всего прочего тануки способен различать всплески моих эмоций, а это сегодня случалось. Причём не в момент самой драки, а когда десятник объявил меня виноватым. Енот это почувствовал, и вот он здесь, но…

— Слушай, Иоши, я не собираюсь отсюда бежать, — улыбнувшись, покачал головой я. — Мне это просто не нужно.

— Хм-м… — тануки озадаченно почесал себя за ухом, затем ухватился за канат и мягко спрыгнул ко мне.

— Э! Ты чего это? — удивленно выдохнул я. — Тебя же могут найти!

— Да конечно, — довольно оскалился Иоши. — Эти лопухи свой стержень в штанах вряд ли найдут. Обычному человеку сложно увидеть меня, особенно если я сам того не желаю. Те солдаты, что стоят на стене, в эту сторону не посмотрят, патруль сюда тоже не подойдёт.

— Что, вот так прямо и не подойдут? — поморщился я. — А если у них есть такая задача?

— Способность ёкай отводит глаза, но если у человека сильная воля или он получил приказ, то остаться незаметным будет сложнее. Однако я такое сразу почувствую и успею сбежать. — Енот по-хозяйски опустился на доски и, стащив с плеча сумку, посмотрел на меня. — Так, ты пить будешь, или чего я сюда пришёл?

— Эх, сопьёмся мы с тобой, — усмехнулся я. — Но раз ты наливаешь…

— Одному пить не интересно, — со вздохом пожаловался енот. — Саке — оно компанию любит, а с этим у меня всегда были проблемы. Вам-то, людям, намного проще.

— Ну, я тоже с абы кем пить бы не стал, — пожал плечами я и присел на доску напротив. — Так ты сюда пришёл, потому что не с кем было бухать, или…

— Сложно сказать… — со вздохом покачал головой енот. — Вечером я почувствовал, что ты возмущён. Поскольку сигнала не пришло, решил сходить посмотреть, и уже здесь на подходе ощутил некую странность. — Иоши быстро разлил по стаканам саке, выпил свою порцию и задумчиво посмотрел на торчащие из стены корни. — В ущелье, что-то плохое и непонятное. Чужая магия или чьи-то следы. Я чувствую это через астрал, но понять не могу. Лисий Хвост — не моя территория.

— Считаешь, что-то угрожает этому гарнизону? — забрав с дощечки стакан, уточнил я. — Кто-то собирается на нас напасть?

— Нет…Пока нет… — потряс головой енот. — Там сейчас только остаточные следы, но если Оно снова вернётся… Я не знаю, где ками ущелья, не чувствую его, и это странно. Возможно, он на верхнем ярусе Тонкого Мира, но…

— Стоп! — видя, что енота понесло не туда, я быстро выпил саке и, поставив стакан на место, попросил: — Так, давай по порядку? В ущелье кто-то побывал, и ты почувствовал его следы, так?

— Следы его деятельности, — поправил меня енот. — Я не знаю, что там происходило, но по ощущениям — оно враждебное этим скалам и лесу.

— Выходит, это не люди?

— Не знаю, — помотал мордой тануки. — Шаманы кочевников способны творить страшные заклинания, следы которых надолго остаются в астрале. Но сейчас опасности нет. Может быть, оно обойдётся?

— А раньше ты такого не чувствовал?

— Раньше я сюда не ходил, — пожал плечами Иоши. — Это же не моя территория.

— А Дух ущелья, выходит, пропал? — уточнил я, принимая налитый стаканчик. — Или ты просто не можешь его позвать?

— И то, и другое, — тануки выпил саке и, поставив стакан, посмотрел на меня. — Тонкий Мир имеет бесконечное число ярусов. Мне известно о четырёх, но попасть я могу только на первый. Ками перемещаются по астралу гораздо свободнее, и Дух ущелья мог уйти в такое место, о котором мне не известно.

— Погоди, а что тогда со мною не так? — опрокинув в глотку стаканчик, поморщился я. — Вы же все считаете меня ками? Почему я не могу попасть в астрал?

Не, ну а разве не так? Все бегают с этим астралом как с писаной торбой, чувствуют тамчего-то, ощущают. И не то чтобы мне очень хочется туда попасть, но навыки лишними не бывают. Вдруг да когда-нибудь пригодится?

— Как это, не можешь? — забрав у меня стакан, пожал плечами енот. — Тебе просто нужно научиться высвобождать дух, ну или найти какого-то поводыря.

— Это тебя, что ли? — я вопросительно приподнял бровь. — Ты способен провести меня в астрал?

Выпивка наконец добралась куда нужно, и мир вокруг стал немного светлей. Запах гнилых досок перестал быть таким противным, а яма показалась даже уютной. Все эти торчащие из стен корни можно легко принять за декор, луну за светильник, а тануки хоть и не заменит Серегу, но он тоже свой в доску. Трус не трус, но хватило же смелости заявиться сюда, чтобы помочь мне бежать?

— Да, могу, — после небольшой паузы ответил Иоши. — Только далеко у нас зайти не получится. Я ни разу там не был, а еще — мне очень страшно…

— Да тебе всегда страшно, — усмехнулся я. — Но Духа-то отыскать нужно?

— Ты что же, серьезно собрался идти в астрал?! — вытаращив глаза, испуганно прошептал Иоши. — Там неподготовленным сразу смерть! К тому же сейчас идти все равно бесполезно, ни ты, ни я не умеем читать следы. Если это наследил шаман степняков, то нужно подождать, когда он снова появится. С человеком-то, думаю, у нас разобраться получится.

— А если там не человек? — на всякий случай уточнил я. — Если опять асур или что-то похожее?

— Не знаю, — покачал головой Иоши, — но надеюсь, Дух ущелья к тому времени уже вернется из Тонкого Мира.

— А если не вернется? Если он погиб, или как там это бывает у ками?

— Ну вот что ты заладил с этими «если»? — тануки вымученно вздохнул и опустил взгляд. — По-хорошему, тебе бы лучше отсюда уйти, но ты же не согласишься. Да и идти особо некуда: за этим ущельем кончается территория Хосу-сама, и ее надолго лучше не покидать. Я не знаю, сколько времени понадобится Сэту, чтобы тебя найти, так что, пока ты не научишься закрываться…

— Погоди, — остановил я енота. — Как это понять, «пока не научишься»? Мне самому, что ли, учиться, или есть какие-то учителя?

— Да откуда же я знаю? — удивленно вытаращился на меня Иоши. — Ты же Мунайто! Великий воин! Телохранитель Темного бога! А я всего лишь обыкновенный тануки. Откуда мне знать, кто и чему тебя должен учить?

— Великий воин, значит? — усмехнулся я, принимая налитый стакан. — Вот ты сам скажи, только честно: сильно я похож на великого воина?

— Внешне нет, но кому, как не тебе, знать, что это должно быть здесь, — енот хлопнул себя лапой по груди и недоуменно оскалился. — Сила к ками возвращается медленно, и я думаю, никакие учителя не нужны. Оно само собой как-то должно появиться. Тебе, главное, выжить в ближайшие лет пятьдесят…

М-да… Что называется — успокоил. Сидеть на заднице и ждать, когда вернется эта непонятная Сила? Но проблема-то в том, что я никакой не Мунайто! И как бы мне ни хотелось им быть, халявы все равно можно не ждать. Все, что мне могли подарить — уже подарили. Осталось только понять, как этим пользоваться!

— Ну, спасибо, успокоил, — забрав протянутый стакан, усмехнулся я. — Пятьдесят лет — это же почти завтра. Буквально допьём бутылку, и… — я вздохнул, выпил саке и, вернув Иоши стакан, поинтересовался: — Ты назвал меня телохранителем Темного бога? Получается, Нактис — Темный?

— А каким ещё может быть бог Ночи? — удивленно посмотрел на меня енот. — Где ты там найдёшь свет?

— А Сэт — он тоже Темный?

— Нет, — покачал головой Иоши. — Владыка Нижнего Мира считается богом Тьмы. Тьма в большинстве случаев нам враждебна, Темнота же бывает разной. Понимаешь?

— Ну, так… — пожал плечами я. — Темный, тьма… Раньше ты вообще называл Нактиса богом Луны, но сейчас говоришь про Ночь.

— Правильнее сказать: бог Темноты, — чуть поколебавшись, пожал плечами тануки. — Луна ведь считается символом ночи, но проблема не в том, как называют, а то, что Нактиса-саму начали забывать. Твой господин попал в плен очень давно, и, к сожалению, в Империи сохранилось не так много его святилищ. Память хранят лишь обитатели Синего Леса, ведь Нактис-сама по-прежнему является нашим верховным божеством. Ну и живем мы не в пример дольше людей.

— Ладно, с этим понятно, давай решим, что будем делать с тем, что происходит в ущелье? — я уселся поудобнее и посмотрел на енота. — Дожидаемся, пока это «что-то» вернётся, и идем смотреть на него в астрал?

Сказать по правде, мне совсем не нравилась эта затея, но в подобной ситуации без разведки не обойтись. Само ущелье вряд ли кого-то заинтересует, а значит, есть вероятность того, что кто-то собирается атаковать гарнизон. Да, все это только мои предположения, но соломки лучше все-таки подстелить. Ведь узнав, кто против нас выступает, будет гораздо проще выстроить оборону. На Духа ущелья надежды нет никакой, а значит, кроме нас, некому. Мне ведь тут ещё полгода служить придётся, и не хотелось бы, чтобы эта служба внезапно закончилась.

— Ох, и чего я только с тобой связался? — опустив взгляд, обречённо вздохнул енот. — Любопытно было понаблюдать за волчьей свадьбой, и вот расхлебываю теперь полной ложкой…

— Значит, договорились?

— Да, — покивал Иоши. — Если почувствую, что Оно возвращается, я приду за тобой, и сходим на него поглядим. — Енот быстро разлил саке и, подняв взгляд, с опаской посмотрел на меня. — Только пообещай мне, что не будешь лезть в драку. Глянем одним глазком и сразу уходим!

— Хорошо, — кивнул я, — обещаю. Только сначала расскажи, что такое этот астрал и как мы туда пойдём?

— Да так и пойдём, — пожал плечами Иоши. — Перенесёмся вместе с телами, так же, как это делала твоя Мика. Не, так-то ками способны ходить туда, оставляя свои тела здесь — в безопасности, но поскольку ты этого не умеешь — пойдешь, как обыкновенный ёкай. Что же до всего остального, — енот почесал себя за ухом и задумчиво посмотрел на торчащие из стены корешки. — Первый ярус астрала практически не отличается от привычного мира. Там просто нет следов жизнедеятельности людей, и населяют его очень странные существа. Сам я ни разу там не был — только заглядывал, поэтому ничего больше сказать не могу. Сходим, а заодно и посмотрим. — Иоши выпил саке, повертел в лапе пустой стакан и вдруг, спохватившись, поднял на меня взгляд. — Погоди, Таро! Я ведь даже не узнал, за что тебя сюда посадили?! Ты что-то натворил, или…

— Ничего такого, — покачал головой я. — Просто подрался. С утра получу двадцать палок и буду свободен. Так что если у тебя ещё осталась та трава, то дай мне её немного. А то не знаю, смогу ли завтра ходить.

— Живица без моей слюны бесполезна, а нажевать я тебе не могу, поскольку она быстро теряет лечебные свойства. Впрочем, есть у меня кое-что… — Иоши вытащил из мешка что-то очень похожее на небольшой жёлудь и протянул его мне: — Вот, возьми этот орех. Разгрызешь и съешь его перед поркой. Боль он особо не снимет, но раны гноиться не будут и заживут намного быстрей.

— Спасибо! — я убрал лекарство за пояс и, выпив, протянул Иоши опустевший стакан.

Енот убрал посуду в мешок, поднялся со своего места и, тронув меня за плечо, произнес:

— Ладно, Таро, мне пора, а то скоро уже утро настанет. Ты, главное, не переживай — от двадцати палок ещё никто не умирал. Через день раны заживут, и забудешь.

— Главное, ты не забудь меня позвать, если Оно появится, — на всякий случай напомнил я. — Только сразу зови, ведь чем раньше начнём, тем быстрее закончим.

— Ох, и за что мне все это? — горестно покачал головой енот и, попрощавшись, полез по канату наверх.

Я проводил взглядом приятеля, усмехнулся, а затем прикрыл глаза и, как уславливались, три раза его позвал. «Как хорошо, что у меня есть такой друг…» Не знаю уж, возможна ли настоящая дружба между тануки и человеком, но время это покажет. Эх, ещё бы Мику увидеть для полного счастья, но об этом остаётся только мечтать…

Я проснулся от звука шагов сверху. В очередной раз поразившись такому чуткому сну, сел на доске и, потянувшись, размял затёкшие плечи.

На дворе стояло раннее утро. Сквозь отверстие в потолке в яму проникал солнечный свет, ночная прохлада отступила, одежда вымокла от росы, но никаких неудобств это не доставляло.

Судя по шуму наверху, гарнизон проснулся уже давно, но меня почему-то не разбудили ни крики десятников, ни смех солдат, а вот шаги… Вчера утром в святилище я проснулся от взгляда Харухи, ночью услышал, как к яме подходит енот, и вот сейчас… Нет, на Земле в командировках я тоже спал достаточно чутко, но здесь это умение развилось как бы не на порядок! К тому же там у меня выспаться не получалось, а сейчас чувствую себя вполне отдохнувшим. И ни в одном глазу, ага — но это уже благодаря моему собутыльнику.

— Э! Давай просыпайся! — в окне наверху мелькнула знакомая физиономия, и в следующий миг вниз полетел канат.

Потрясающая безалаберность, надо заметить. Вот ни разу не поверю, что поддатый енот, уходя, заметал за собой следы! Веревку он тоже вряд ли на столб намотал, но вопросов ни у кого не возникло. Или не заметили, или не запомнили, как все лежало. На боевом дежурстве такая халатность чревата последствиями. Хотя кто я такой, чтобы кому-то указывать?

Увернувшись от каната, я быстро выбрался наверх и, отряхнув от земли рубаху, кивнул вчерашним конвоирам.

— Привет, — смерив меня взглядом, хмуро буркнул Кенто. — Пошли! Наката-сан приказал поторопиться.

Сказано это было таким тоном, что я сразу почувствовал неладное. Как-то уж странно сухо после вчерашнего знакомства ведут себя конвоиры. Словно двадцать положенных палок мне по какой-то причине заменили плахой. Что такого случилось за время моей отсидки? Впрочем, сейчас дойдём и узнаем.

Местный «плац» имел форму правильного шестиугольника со стороной примерно метров пятнадцать. Четыре свободных от дежурства десятка построились каждый на своей стороне, и при виде этого построения я лишь недоуменно покачал головой. Нет, понятно, что на боевом дежурстве строевая подготовка отходит на второй план, но как вообще можно стоять настолько коряво?! Ладно, какое мне до этого дело? О другом думать надо.

В центре плаца из земли торчал оструганный столб, возле которого скучал невысокий коренастый мужик в потертом кожаном фартуке и с длинным бамбуковым шестом в правой руке. Позади слева стоял хмурый Икэда, а вот командира гарнизона нигде не было видно.

Оглядевшись, я обнаружил самурая на крыльце небольшого дома, стоящего в двадцати метрах от дальней стороны плаца. Экипированный как на парад, в броне и неизменном шлеме, Наката стоял, положив ладонь на рукоять меча, и спокойно наблюдал за происходящим.

— Давай сразу в центр! — подсказал Кенто, как только мы приблизились к плацу. — Остановишься в пяти шагах напротив столба.

Кивнув, я проследовал в указанном направлении, провожаемый удивленными взглядами стоящих в строю солдат.

Ну ещё бы… Семь лет парень прикидывался тихим дураком, а сегодня его уже судят за драку! Впрочем, на лицах бойцов моего десятка, в отличие от остальных, читалось некоторое напряжение. Мэсу, с которым у меня произошли терки, вообще стоял, опустив голову. Вчерашний запал прошёл, и мужику стало стыдно? Из-за разбитой физиономии, или потому что десятник назначил виновным меня?

Остановившись, где было сказано, я одернул рубаху и, не зная, что делать дальше, вопросительно посмотрел на Икэду. Заметив мой взгляд, полусотник вышел вперёд и, хмуро глядя на меня, произнёс:

— Таро Безродный, ты обвиняешься в нападении на товарища и оскорблении командира! Ты с этим согласен?

Произнеся это, Икэда нахмурился ещё больше. Над площадью повисла мертвая тишина, и сразу стало понятно, почему у бойцов моего десятка такие хмурые лица.

Этот вопрос, очевидно, вчера не планировался, но Наката по какой-то причине приказал мне его задать. И вот прямо сейчас, отказавшись от обвинения, я легко могу подставить и свой десяток, и командира, и, возможно, даже Икэду… Интересно…

Понимая, что все дожидаются моего ответа, я усмехнулся и, покачав головой, произнес:

— Нет, не согласен…

— С чем конкретно ты не согласен?! — в голосе полусотника мелькнула угроза.

— Ты назвал меня Безродным, но это не так. Я просто не помню…

Услышав мой ответ, Икэда поморщился и ненадолго подвис. Конечно же, он ожидал, что я стану отмазываться, и тем веселее было за ним наблюдать. Нехитрая солдатская радость — поставить командира в идиотское положение и сделать это так, чтобы тебе не прилетело за это в ответ. Упустить такую возможность было бы глупо…

Икэда, надо отдать ему должное, в себя пришел секунды за три. Смерив меня взглядом, он едва заметно кивнул и повторил фразу, внеся в нее некоторые изменения:

— Таро, не помнящий своего рода, ты обвиняешься в нападении на товарища и оскорблении командира! Ты согласен с предъявленными обвинениями?

— Да, согласен, — состроив картинно-постную физиономию, с грустью вздохнул я. — И на товарища вчера напал, и господина Абэ назвал козлом. Только я не со зла…

После этих слов строй у меня за спиной зашумел, в глазах полусотника мелькнуло вселенское облегчение.

— Двадцать палок! — глядя на меня с одобрением, коротко произнес он. — Наказание привести в исполнение!

Услышав приказ, палач выступил вперед и, кивнув на столб, произнес:

— Давай, парень, становись на колени. Если боишься боли, руки можно связать ремнем, чтобы не дергался.

— Нет, спасибо, — покачал головой я. — Мне привычнее стоя, и обойдусь без ремня.

Произнеся это, я разжевал выданный Иоши орех и, подойдя к столбу, положил на него ладони.

— Ну как скажешь, — усмехнулся мужик, и в следующий миг спину мне обожгло хлестким ударом.

Стиснув зубы покрепче, я задержал дыхание и, прикрыв глаза, постарался подумать о чем-то хорошем. Перед внутренним взором тут же возник образ голубоглазой красавицы, и второй удар я почувствовал уже не так остро. Странно… Мне почему-то казалось, что будет больнее, но то ли со мной что-то не так, то ли орех сработал как заморозка.

Удар следовал за ударом, но неприятность едва не случилась лишь на пятнадцатом, когда боль судорогой ушла в правую ногу.

Собрав волю в кулак, я все-таки смог устоять на ногах, а дальше случилось невероятное. Лицо девушки перед моим взором нахмурилось, губы шевельнулись, и в голове эхом прозвучали слова:

— Таро! Что с тобой происходит? Твоя кровь… — в голосе подруги слышалась нешуточная тревога. — Ты ранен? Отвечай!

— Все в порядке… — позабыв о боли, мысленно прошептал я в ответ. — Не переживай, это всего лишь царапина.

В следующий миг образ подруги растаял, и реальность вернулась резкой болью в спине.

— К лекарю его! Быстро! — откуда-то слева рявкнул Икэда. Из-за спины донёсся топот бегущих ко мне солдат.

Сообразив, что порказакончилась, я, покачнувшись, отступил от столба, мазнул взглядом по удивленной физиономии палача и, тяжело дыша, посмотрел на Икэду.

Спина болела так, словно кожу на ней пропустили сквозь мясорубку, но боль ощущалась лишь краем сознания. Сам же я чувствовал себя достаточно сносно. Не знаю, как такое объяснить, но, по ходу, это как-то связано с моим теперешним состоянием. Собаки способны блокировать боль, так почему ками не могут поступать так же?

— Силён… — глядя на меня, усмехнулся Икэда. — В пятом десятке сгодишься! До вечера отдыхай, а утром — чтоб был на построении.

«Ну вот, вроде бы все! — я отмахнулся от помощи подбежавших бойцов и следом за ними пошел к лазарету. — С пропиской определились, и проверять меня „на вшивость“ больше не будут. Все, что нужно, я уже доказал. Рубаха, правда, на спине промокла от крови, но не такая это высокая цена. До свадьбы оно заживет по любому…»

Глава 12

По дороге к лазарету солдаты молчали, а у меня из головы не уходил недавно состоявшийся разговор. Получается, мы с Микой способны говорить на расстоянии? Сколько там до Синего Леса? Пятьсот километров? Шестьсот? Такая «мобильная связь» дорого стоит, но непонятно, чем платить «оператору»? Хотя почему непонятно? Я ранен, потерял кровь, и если в этот момент вызвать образ подруги… Главное — не представлять ее без одежды и поменьше думать о сексе. Не, Мика, конечно, моя невеста, и она прекрасно осведомлена о том, что мальчикам нужно от девочек, но фантазии лучше пока придержать. Хотя бы до нашей следующей встречи. А то еще испугаю, и лови ее потом по всему Синему Лесу.

Лазарет располагался в небольшом домике с террасой, вокруг которой обильно цвёл невысокий кустарник. Поблагодарив солдат, я зашёл внутрь и, к своему удивлению, обнаружил там Кенджи. Монах сидел в углу в позе просветленного Будды и задумчиво перебирал в руке чётки из небольших белых камней. Заметив меня, он радостно улыбнулся и кивнул на стоящий рядом лежак.

— Привет, Таро! Рубаху снимай и ложись вот сюда, на живот!

— И тебе не хворать, — в ответ улыбнулся я. — День не виделись, но ты, я вижу, уже заскучал?

— Помогать раненым — наша прямая обязанность, — поднявшись на ноги, пожал плечами монах. — Вчера мне в замке сообщили, что ты решил послужить господину, а вечером в святилище прибежал гонец и попросил меня утром отправить в гарнизон лекаря.

— А ты решил никого не отправлять и сходить сам? Почувствовал, что лечить придётся меня?

— Это было нетрудно, — в глазах Кенджи мелькнули веселые искорки. — Новобранец избил лучшего воина гарнизона… Ты думаешь, у меня могли возникнуть сомнения?

— Это получилось случайно, — морщась от боли, я стянул рубаху и бросил её на пол. — Оно как-то само…

— Ну да, — усмехнулся монах. — Усадьба тоже сама по себе очистилась, и мацутакэ случайно нашлись. Давай уже, укладывайся! Я как знал — наделал вчера лекарства. Тоже, наверное, случайно…

Как только я улёгся, Кенджи достал из мешка глиняную бутыль и обильно полил из неё кусок белой льняной материи. Осторожно уложив эту тряпку мне на спину, монах уселся рядом на пол и, прикрыв глаза, отключился от внешнего мира.

Не знаю уж, чем он там занимался, но мне это помогло. Нет, боль оно полностью не сняло, но минут через десять я и впрямь почувствовал себя значительно лучше.

Ещё минут через пять Кенджи наконец-то закончил своё непонятное колдунство и, открыв глаза, удивленно посмотрел на меня.

— Что-то не так? — поморщился я, не понимая причин этого взгляда.

— Да нет, все так, — усмехнулся монах. — Просто мне не встречались ещё люди с такой мощной регенерацией плоти.

— Так я же ками, ты не забыл? — усмехнулся я, вспомнив о подарке Иоши. — У нас-то регенерация, небось, получше, чем у людей.

— Дело не в этом, — покачал головой монах. — Я встречал таких, как ты, достаточно часто, но подобного не было ни у кого. Уже к вечеру, если ничего не трогать, раны на твоей спине заживут. Утром ты о них и не вспомнишь.

— Это радует, — морщась от боли, я сел и посмотрел Кенджи в глаза. — А теперь рассказывай, какое у тебя ко мне дело? Ни за что не поверю, что ты пришёл сюда просто так.

— Лечить людей — моя прямая обязанность… — завёл было старую песню монах, но под моим взглядом смутился и растерянно покачал головой.

— Что-то случилось?

— Да, — покивал Кенджи. — Вечером, во время медитации, мой разум едва не сожгли. Кто-то из слуг Владыки Нижнего Мира… Тварь затаилась где-то неподалёку и атаковала, выбрав самый подходящий момент. Если бы не защита Госпожи, я бы с тобой не разговаривал. Атака была такой сильной, что статуя богини потрескалась…

— А что с нападавшим? Сбежал или…

— Не знаю, — пожал плечами Кенджи. — Мне не удалось определить его местоположение.

— Погоди, — поморщился я. — Так в тебя, выходит, стреляли?

— Нет, Таро, — со вздохом покачал головой монах. — На меня напали ментально. Я и раньше чувствовал присутствие слуг Сэта где-то неподалёку, но атаковать они не пытались. Этих тварей в мире хватает, но они, как правило, не рискуют нападать на служителей бога. Вчера вечером, придя в себя, я сразу вспомнил твой рассказ о Чертоге Смерти и подумал: может быть, ты тоже что-то почувствовал? Важна любая мелочь, любая деталь…

— Не знаю, — после небольшой паузы вздохнул я. — Вернее, кое-что знаю, но ничего понять не могу. Мой знакомый тануки почувствовал в этом ущелье чьи-то следы, и они его сильно перепугали. Не знаю, уж кто там так наследил, но Дух ущелья пропал, а кроме него — спросить некого. Что же до служителей Сэта… Позавчера на склоне горы Ума гэндзя Мокомото убил тварь, пришедшую из Нижнего Мира, и Хосу-сама закрыл свою территорию от Владыки.

Нет, конечно, можно было продолжить играть в партизана, но это моя жизнь, а не тупой розовый сериал! Если Кенджи попытался кто-то убить, то и мне стоит побеспокоиться! К тому же с Сэтом у нас сразу как-то не задалось, а служитель Каннон — это хороший союзник! Мне ведь до сих пор не известно, кто убил деревенского дурака, а теперь вот ещё и с монахом…

— Откуда ты это знаешь? — удивленно выдохнул Кенджи. — Мокомото-сан пребывает в ретрите, а Мичи раз в неделю носит ему еду. Вот уже два с половиной года!

— Закончился его ретрит, — пожал плечами я и постарался сесть так, чтобы спина болела чуть меньше. — Отшельник уничтожил тварь, а потом проводил нас с тануки к Духу горы.

Я коротко рассказал о произошедшем позавчера, не упомянув лишь о своём ранении и о том, кем меня считают ёкай. Монах внимательно выслушал и надолго задумался. Минут десять я сидел, не зная, чем себя занять, когда Кенджи наконец очнулся и озадаченно произнёс:

— Да, все сходится! Если Хосу-сама прикрыл эту местность от выходцев из Нижнего Мира, тварь потеряла связь со своими товарками и, возможно, занервничала! Отсюда и такая поспешная атака! Полагаю, что, будь у неё больше времени, и мне бы не выжить, но сейчас сила потрачена, и эта гадина вновь затаилась. Выходит, неделя-другая у меня как минимум есть.

— А по-человечески ты можешь повторить то же самое?

Услышав вопрос, Кенджи непонимающе посмотрел на меня, затем вздохнул и покачал головой:

— Ах да, прости — ты же без памяти… Дело в том, что асуры и некоторые приспешники Сэта могут полностью копировать образы убитых ими людей. Эта маскировка бывает настолько сильна, что обычными методами обнаружить её невозможно. Твари могут годами жить в чужой семье, посещать святилища, общаться со своими друзьями. Ты же помнишь, Таро, как я тебя проверял?

— Получается, тварь затаилась где-то поблизости, а обнаружить её можно только при личном контакте? — поморщившись от боли, уточнил я. — Она какое-то время копила силы и атаковала, не скопив их достаточно? Допустим. Но почему тогда целью стал ты? Почему не сюго, не я или не деревенский староста? Сэт настолько ненавидит твою Госпожу?

— Разум сюго прикрыт Меченосцем и духами предков, поэтому достать его сложнее, чем меня, — после недолгого колебания ответил монах. — В замке также есть артефакт клана Ясудо, и близко к правителю не подобраться, но дело даже не в этом. Сэт действительно ненавидит мою Госпожу, и ненависть эта взаимна! Святилище Каннон одним только присутствием серьезно сдерживает Тьму, и, если бы не это, твари не понадобилось бы много времени, чтобы накопить достаточно сил.

— И что? — поморщился я. — Как это связано с попыткой убийства? Ну умер бы ты — пришёл бы другой.

— Проблема в том, что Акира Кимура — сюго соседней провинции — тайно поклоняется Сэту, — подняв взгляд, пояснил монах. — Он сам или кто-то из членов его семьи… В землях Кимура не очень привечают богов, и я не слышал, чтобы там стояло хоть чье-то святилище. Три года назад в лесу, недалеко от границы провинций, погиб мой ученик. Сэбэро отправился в гости к приятелю и не вернулся. Я почувствовал его смерть и знаю, как она наступила. Парня жестоко пытали, а на такое способны только слуги Владыки. Умышленное убийство служителя Каннон — тяжкий грех, который не позволит душе уйти на перерождение. Нас ведь не трогают даже разбойники…

— А звери или асуры его убить не могли?

— Нет, — покачал головой монах. — Я почувствовал Тьму и доложил сюго о случившемся. Сато-сан отправил в земли Кимура троих лазутчиков, но назад вернулся только один. Его нашёл патруль на границе, но в замок они довести его не смогли. Парень был безумен и не прожил даже пары часов. Патрульные рассказывали, что он постоянно твердил о храме огромной змеи, но ничего конкретного мы не узнали. У Кимура воинов значительно больше, чем здесь, и объявлять войну, основываясь на одних только подозрениях, было бы неразумно, но сейчас, когда в горах нашли серебро…

— То есть, убив тебя, тварь навредила бы Каннон и ослабила бы тем самым защиту провинции?

— Да, — кивнул Кенджи. — Приспешники Сэта почувствовали бы себя здесь намного свободнее, но Хосу-сама нарушил их планы, и, возможно, в ближайшее время вторжения не случится. Я доложил о покушении в замок, но теперь необходимо найти лазутчика!

— И как ты собираешься его искать? — поинтересовался я, не особо веря в позитивный исход данного предприятия. — Ощупаешь головы всем жителям провинции?

— Нет, — усмехнулся монах. — Таким способом мы его вряд ли найдем. Все значительно проще. Защита Хосу-сама отрезала лазутчика от Нижнего Мира, а с учетом того, что большая часть накопленной силы была потрачена на вчерашнюю атаку, ему опасно оставаться в провинции. Полагаю, он вскоре попробует сбежать в земли Кимура, и нужно предупредить об этом патрули на границе. Я сейчас же пойду в замок и поставлю в известность сюго!

— Погоди, а что по ущелью? — я кивнул в сторону стены и вопросительно приподнял бровь. — Ты что-нибудь чувствуешь?

— Нет, — покачал головой монах. — Но Тьмы там точно сейчас нет, так что, возможно, это что-то другое.

Другое, да… А что конкретно — да хрен его знает! Какой-то жуткий бэд-трип^[72]! Три дня уже как я здесь, но разум все никак не привыкнет. Чувствуют они, ага, вместе с енотом на пару! Локаторы, блин, доморощенные! Тьма есть, Тьмы нет…Вот как нормальному человеку принять всю эту магическую чушь? Следы эти, духов и говорящих журавлей? И ладно, тануки… Его хоть можно считать аниматором, сбежавшим с детского праздника побухать, но все остальное… И самое главное — они чувствуют, а я нет! Ками, блин, недоделанный…

Не знаю, но почему-то постоянно ловлю себя на мысли, что вот сейчас откуда-то из-за угла выбежит помощник режиссера с нумератором и, щёлкнув, известит об окончании записи. Кенджи тут же встанет и отправится в гримерку — переодеваться в цивильный костюм, Наката стянет наконец с башки шлем и, протерев лысину, весело подмигнёт, а в лазарет завалится бухой енот с ящиком русской водки… Усмехнувшись своим мыслям, я посмотрел на вход, но никакого помощника режиссера там не увидел. Вместо него в помещение зашёл самурай. В шлеме и при полном параде. Под мышкой Наката держал два кривых деревянных меча. Что называется — помяни черта…

Завидев командира, я тут же вскочил на ноги и, стиснув зубы от боли, отвесил стандартный поклон. Кенджи при этом даже не шелохнулся.

— Закончили? — небрежно оглядев помещение, Наката остановил взгляд на мне. — Если да, то давай на тренировочную площадку. Сато-сан попросил меня дать тебе пару уроков.

М-да… Вот же урод! До завтра, конечно, подождать не судьба? Хотя, может быть, именно ради этого устраивался весь этот концерт с поркой? Чисто посмотреть, как я все это выдержу? Не, так-то спина горит, как при сильном ожоге, но движениям оно не мешает. Впрочем, боль можно и потерпеть. Мне ведь не привыкать…

— Наката-сан, ему нужно до вечера отдохнуть! — кивнув на меня, твёрдо заявил Кенджи.

— Обойдётся, — спокойно произнёс самурай и, смерив меня взглядом, вышел из помещения.

— Все в порядке, — я сделал монаху успокаивающий жест и, подхватив с пола рубаху, отправился следом за Накатой.

Еще не хватало, чтобы эти двое из-за меня ссорились. Сейчас это совсем ни к чему, да и интересно мне — что задумал этот товарищ.

Тренировочная площадка находилась возле леса, неподалёку от ямы, в которой я так весело провёл эту ночь. Размерами — примерно двадцать метров на тридцать, трава вытоптана, камней вроде не видно, вдоль дальнего края стоит десяток покосившихся манекенов. Обычные столбы, на которые сверху навязали солому.

По дороге на площадку я попытался припомнить то, что знал о японских мечах, но в итоге махнул рукой и забил. Не, так-то я знаю, что круглая гарда меча называется цубой, край рукояти — цуки, а держать катану нужно широким хватом. Меня и Самураем-то прозвали за то, что как-то рассказал об этом ребятам, но в практическом плане такая информация бесполезна. Сейчас вот появился реальный шанс научиться владеть этим мечом. Ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет…

Выйдя на середину площадки, Наката обернулся и протянул мне один из боккэнов^[73].

— Становись напротив и постарайся не пропустить удар.

Я кивнул, забрал деревяшку и, взяв ее широким хватом, вопросительно посмотрел на самурая. Черт знает, какие здесь правила тренировочных поединков. Кланяться нужно друг другу или вставать на колени, как в фильмах? Хреново, когда совсем не знаешь традиций. И у енота ведь не спросить. Какой из него мечник?

Как выяснилось, никаких поклонов не требовалось. Наката скептически посмотрел на мой хват, затем шагнул вперёд и нанёс четыре резких удара.

Нет, с реакцией у меня все отлично, и это я лишний раз подтвердил, но вот со всем остальным… Морщась от боли в спине, я без особого труда блокировал первые три удара, но четвёртый отбить не смог. Завершая движение, Наката вывернул руки, и его клинок, скользнув по «лезвию» моего, ощутимо ударил меня в ключицу.

«Не, ну ожидаемый результат, — мысленно констатировал я, отпрыгнув назад и не выпуская из вида противника. — Скорость реакции тут не поможет, и боль в спине — ни разу не оправдание. Это как детский мат в шахматах — начал и сразу же проиграл. Чтобы на равных драться с профессиональными воинами, одной скорости недостаточно. Нужна база, а ее у меня нет. Вернее, есть, но она скрыта в архиве, от которого утерян пароль».

— Ты убит! — сухо произнес самурай и, опустив меч, кивнул на мой хват: — Если ладони держать ближе друг к другу, то оружие будет подвижней, но тебе это сейчас не поможет. Ты даже стоять не умеешь как надо… Посмотри на мои ступни.

Я опустил взгляд, пытаясь сообразить, что не так, и в эту секунду Наката атаковал.

Тело среагировало мгновенно. Сбив летящий сверху клинок, я отшагнул вправо и резко вывернул корпус. Меч самурая легонько ударил меня в плечо, но за мгновение до этого острие моего клинка замерло возле незащищенного горла противника.

Туше! Или как там говорят фехтовальщики?

Сообразив, что произошло, Наката озадаченно хмыкнул, во взгляде его что-то мелькнуло.

— Ещё раз! — коротко скомандовал он и тут же атаковал.

Без толку… Все произошло, как и в первый раз: три блока и обидный укол в ключицу. От досады я даже забыл о боли в спине! Нет, понятно, что нужно как-то отключить мозг и целиком положиться на рефлексы, но понимать — это одно, а выполнить — совсем другое!

После пятой попытки, убедившись в моей полной бездарности, Наката опустил меч и крепко задумался.

Не зная, чем себя занять, я стоял и смотрел на часовых, которые, замерев на стене, наблюдали за тем, что происходит в ущелье. Настроение было не то что поганое, но и нормальным его не назвать. Не, ну а чему радоваться, когда ты сам не знаешь, чего от себя ожидать? Да, конечно, можно надеяться, что скрытые рефлексы в нужный момент проснутся, но, как показывает практика — ни хрена оно так не работает. Тварь на склоне горы не даст соврать.

Мне вот даже интересно, о чем сейчас думает самурай? Почему он вообще настолько серьезно подошел к моему обучению. Кто я такой, чтобы так заморачиваться? Впрочем, об этом его попросил сам сюго, а просьба властителя тут вовсе не пустой звук, и не стоит оценивать это мерками человека моей эпохи. Как бы то ни было, если у Накаты получится хоть чему-то меня научить — я его реально зауважаю.

Словно услышав эти мысли, самурай перестал таращиться на деревья и, посмотрев на меня, произнес:

— Проблема в том, что дурак в тебе мешает выбраться воину. Если убрать дурака, ты вспомнишь, зачем нужен меч.

— И как мне его убрать? — поморщился я. — Что для этого нужно делать?

— Субури^[74], — глядя на меня, пожал плечами Наката. — Обучать тебя чему-то — только испортить, но если ты многократно повторишь базовые движения, техника боя вернется, и ты вспомнишь то, чему тебя когда-то учили. Я покажу семь базовых движений — они есть во всех школах меча. Повторишь по десять тысяч раз каждое, и мы посмотрим, что из этого выйдет. Сразу может не получиться, но будешь повторять, пока не вспомнишь, и никаких других техник! Ты счету обучен?

— Да, сенсей, — кивнул я.

— Отлично! Тогда смотри и запоминай…

Наката ушел с площадки часа через два, когда солнце находилось в зените. На улице стало теплее, небо над головой очистилось от облаков, заметно усилившийся ветерок приятно холодил мою израненную спину. Ничего вроде не изменилось, но мир словно повернулся ко мне понятной стороной, и наконец-то появилась настоящая цель! Теперь я хотя бы понимаю, чем конкретно мне заниматься! Семь простеньких упражнений с мечом… В основном шаги и удары, но они как аксиомы, на которых построена геометрия! И даже если я не смогу подобрать ключик к «архиву», многократное повторение базовых приемов послужит фундаментом для изучения любой известной школы меча.

Не, Наката реально — нормальный мужик! Да, конечно, со мной он возился по просьбе сюго, но мне-то какая, собственно, разница? Что бы там ни случилось — уважение он заслужил, и это не обсуждается. Людей нужно оценивать по делам, а все остальное — не более чем шелуха. Больная спина и все эти его эксперименты — ничто! Главное, что он показал путь!

Я провёл ладонью по рабочей части подаренного боккэна, посмотрел на солнце и усмехнулся. Ладно, с этим разобрались, и теперь все зависит лишь от меня. До ночи ещё куча времени, и стоит потратить его на тренировку. Спина, конечно, ещё побаливает, но уже не так сильно, а значит, занятия можно продолжить. Отдыхать буду, когда научусь драться, а пока все свободное время нужно тратить на тренировки.

Я посмотрел в спину уходящего самурая, вздохнул и, перехватив меч, шагнул на воображаемого противника…

Глава 13

Ни один человек не способен жить без желаний, но если отбросить в сторону физиологию, то разобраться в том, чего тебе действительно хочется, бывает очень даже непросто. Разобраться и определить приоритетные цели!

Ещё неделю назад жизнь текла своим чередом. Двухкомнатная квартира на Преображенке, нормальная тачка и работа, которая нравилась. Не хватало только нормальной семьи… Чего я хотел? Сложно сказать… Умную, понимающую подругу, ещё одну звездочку на погоны, и чтобы ЦСКА снова выиграл чемпионат. Последнее задание перевернуло все с ног на голову, забрав и дом, и машину, но взамен я получил перспективу… Возможность снова сыграть в игру под названием жизнь.

Неделю назад на пороге усадьбы я вроде определился со своей целью, но с тех пор много всего поменялось, и неплохо бы подумать об этом еще. Не, ну а чем ещё заниматься, когда стоишь на стене и вглядываешься в темноту, из которой вряд ли кто-то придёт? Я вздохнул, скосил взгляд на стоящего в десяти шагах Кенто, задумчиво почесал подбородок и снова посмотрел на заваленное камнями ущелье.

Лисий Хвост пролегал на юго-восток до степи, и в длину был что-то около шести километров. Стена перекрывала ущелье в самой узкой его части, и такая ширина тянулась метров на сто. Скалы по бокам высокие и отвесные, из растительности, в пределах видимости, только рваные пятна зеленоватого мха.

Чуть дальше Лисий Хвост, как и положено, расширялся — так, что, наверное, туда можно подвести целую армию, но быстро захватить стену у врага не получилось бы. Дело в том, что на подступах защитники заботливо разложили небольшие острые камни, и зона метров на пятьдесят от стены стала практически непроходима для нападающих.

Подтащить лестницы под прикрытием лучников — тоже задача не из легких, поскольку ущелье шло под уклон, и пять метров стен с расстояния прицельного выстрела превращались как бы ни во все десять. Стрелять с открытого пространства по засевшим за зубцами лучникам — такое себе занятие, особенно с учетом того, что твой противник находится на господствующей высоте. Нет, конечно, можно привести кучу народа и завалить стену трупами, но гонец до замка добежит быстро, и помощь сюда подоспеет часа через два после начала атаки.

Бойцов в провинции хватает. Дежурная сотня и сотня резерва, плюс двадцать закованных в сталь самураев, у некоторых из них есть боевые слуги — сила по местным меркам немалая. У степняков нет собственного государства, и, для того чтобы привести сюда хотя бы сотню бойцов, нескольким родам придётся объединиться. Только сотня тут не спасёт, и необходим большой племенной союз, а такого события в степи не случалось уже лет пятьдесят.

Впрочем, плевать на степняков, меня сейчас занимало другое. С момента поступления на службу прошло уже больше пяти дней. За это время я успел узнать много интересных вещей, над некоторыми из которых стоит задуматься. Как раз к вопросу о моих целях и желаниях.

Проблема в том, что местные не знают нормального строя и воюют так же, как японцы воевали в Средние Века на Земле. То есть цивилизация просто повторила те же ошибки!

Забавно, но в империи никто не слышал о легионах Древнего Рима, а щиты тут используются только для прикрытия самураев, когда те производят стрельбу. Прямо передо мной на стене стоит пятнадцать таких щитов, но держать их можно только двумя руками.

С техническим прогрессом все вроде нормально. Водяную мельницу изобрели, и стальные пластины кузнецы куют без проблем. Сталь тут лучшего качества, чем в средневековой Японии, но о полном рыцарском доспехе никто даже не слышал! Впрочем, ничего удивительного. Доспехи и оружие отражают существующее положение дел, а поскольку конница империи не знакома с понятием таранного удара, серьезный обвес им просто не нужен. Нет, стремена тут изобрели, и вроде бы все как надо, но одно дело просто тыкать копьем с коня, и совсем другое — в правильном строю скакать на вражеские порядки.

Сам я не сильно разбираюсь в средневековых доспехах и максимум — отличу бацинет^[75] от шапеля^[76], но даже с моими знаниями тут можно неплохо устроиться.

Проблема лишь в том, что знание без практики бесполезно, а для того чтобы ввести что-то новое, ты должен обладать деньгами и властью. Большими деньгами и большой властью, поэтому о сотне конных рыцарей можно сразу забыть. Такое под силу только императору и даймё. Там ведь только одних коней придётся выводить полвека, если не больше. Доспехи я сам не скую — руки растут из задницы с самого детства, да и объяснить, как их делать, у меня тоже вряд ли получится. В итоге остаются арбалеты и щиты. В этом-то я хоть немного соображаю. Впрочем, арбалеты — это слишком отдаленная перспектива, а вот со щитами может и прокатить.

По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Казалось бы, любому нормальному человеку очевидна польза щита, но не факт, что у меня получится убедить в этом сюго или того же Накату. Люди всеми силами сопротивляются изменениям, даже если выгода очевидна. Достаточно вспомнить, с каким скрипом на Земле отменялась линейная тактика сражений. Нет, я, конечно, пообщаюсь на эту тему с Накатой, но все равно проще будет заказать себе правильный щит, и, когда он будет готов — просто показать на примере. Вот закончу это дежурство и попробую отпроситься к замковому броннику. Денег-то, надеюсь, у меня хватит.

После тех памятных занятий с Накатой ничего особенного не произошло. Десяток принял меня нормально и больше никаких проверок никто не устраивал. Кохаем, правда, зовут, но это тут в порядке вещей — я ведь самый младший и по сроку службы, и по возрасту. На дежурства десятки заступают по очереди, в остальное время народ тренируется, изучает священные тексты или работает. Подъем, судя по солнцу, часов в семь, отбой — примерно в одиннадцать, увольнения только по личному распоряжению самурая. Кормят вроде нормально… В смысле, на Земле бы я такое есть, конечно, не стал, но здесь выбирать не приходится.

Нет, так-то, в целом, служба устраивает, но настроение портит то, что в своем обучении мне так и не удалось сдвинуться с места. В тот день я прозанимался до самого вечера, и самурай, видя такой энтузиазм, полностью освободил меня от работ. Три дня! Три долбанных дня, с утра и до позднего вечера, я размахивал на площадке деревянным мечом, но никаких подвижек у себя не заметил. Нет, я не кретин и понимаю, что быстро даже кролики не родятся, но мне почему-то казалось, что изменения почувствую сразу же. В общем, получается как всегда, и что в том мире, что в этом. Хочешь всего и сразу, а получаешь нихрена и мелкими дозами. Впрочем, упрямства мне не занимать, а до зимы ещё времени много. Я и по миллиону повторений сделаю, если понадобится. Главное, чтобы был результат.

— Таро! С-смотри! — свистящий шёпот Кенто выдернул меня из раздумий. Я повернул голову, проследил за взглядом товарища и увидел идущего к стене самурая. В своём неизменном шлеме и, как всегда, при полном параде Наката шёл по спящему лагерю с каким-то странно-задумчивым выражением лица.

Командира, судя по всему, что-то определенно заботило, причем настолько, что он решил подняться среди ночи и самолично проверить посты. Иначе бы какого хрена ему здесь понадобилось? Отхожее-то место находится в другой стороне лагеря. Не, конечно, есть вариант, что Накате приснился страшный сон, и он теперь боится заснуть, но в это как-то верится слабо.

Пока я перебирал в голове причины, самурай приблизился и, не обратив внимания на солдат внизу, сразу поднялся на стену.

Всего наверху находилось пятеро часовых, но, как выяснилось, командира интересовал именно я. Пройдя мимо замерших на стене бойцов, Наката приблизился и, остановившись, смерил меня задумчивым взглядом.

Не понимая, что происходит, я лишь крепче сжал в руке копье и, выпятив грудь, состроил самую бравую физиономию.

Продолжалось это примерно минуту. Наката молча смотрел на меня, я изображал полную боевую готовность, всем своим видом показывая, что граница провинции на прочном замке. В какой-то момент самураю надоело меня разглядывать, он скрестил руки на груди и наконец произнёс:

— Кенджи передал мне ваш разговор. Монах сказал, что твой знакомый почувствовал какую-то угрозу со стороны степи. Я хочу знать, что конкретно он тебе говорил?

— Ничего конкретного, — мгновение поколебавшись, покачал головой я. — Тануки почувствовал чьи-то следы, но тот, кто их оставил, уже давно покинул ущелье. Ками этого места куда-то исчез, и спросить было некого. Это все, что я знаю.

— А почему ты не доложил сразу мне? — в голосе самурая лязгнул металл.

— Потому что «сразу» меня повели к столбу, — выдержав его взгляд, пожал плечами я. — Чуть позже Кенджи рассказал, что ничего такого не чувствует, и я посчитал это глупыми страхами.

Не, ну вот какого хрена он ко мне привязался? Кем бы я выглядел, если бы рассказал ему о каких-то эфемерных следах, хозяин которых к тому же куда-то свалил?! Психушки тут пока что не изобрели, но копье мне уже вряд ли доверили бы. И меч бы еще деревянный отобрали до кучи, хотя… Нет, я прекрасно понимаю, что в мире, где боги материальны, нужно прислушиваться к любому предчувствию. Наката, конечно, прав, но я ведь видел, как они в тот день разговаривали с монахом! То, что нужно, Кенджи рассказал, и его в психушку уж точно никто не отправит.

— Впредь ты будешь мне докладывать все, включая глупые страхи, — уже без наезда произнёс самурай. — А сейчас скажи: ты можешь как-то позвать сюда своего приятеля?

— Да, могу попробовать, — кивнул я, уже предчувствуя какую-то задницу. — Только вы хотя бы объясните, что происходит?

Нет, я совершенно не переживал за енота. Тануки тут почитают, и даже просто встретить их считается огромной удачей, так что обидеть моего приятеля не посмеют. Напрягало другое… С Кенджи самурай поговорил в тот же день после нашей с ним тренировки, и за все прошедшее время он меня ни разу не дёрнул. То есть он сам не придал этим сказкам никакого значения, но сейчас вот подорвался среди ночи и вдруг запереживал? Ага, конечно, так я и поверил!

— Я не знаю, — слегка помедлив, покачал головой самурай. — Но мне кажется, что в ущелье что-то готовится. Стена неприступна. Ни моголы, ни Кимура сюда прийти не посмеют, и оттого вдвойне странно. Такие предчувствия не обманывали меня никогда.

Едва он закончил говорить, из лагеря за спиной послышался шум. От ворот донёсся удивленный крик часового, грохнуло по камню ведро, кто-то возмущённо ругнулся.

Услышав это, Наката нахмурился, перевёл взгляд в сторону шума, а в следующий миг его брови удивленно поползли вверх.

Уже примерно зная, что увижу, я скосил взгляд и… с трудом сдержал наползающую на губы улыбку.

Выставив пузо вперёд и широко размахивая лапами, по лагерю в нашу сторону шёл Иоши, а за ним с ошалевшей физиономией семенил Рио — один из заступивших на ворота часовых. Самым комичным было то, что енот выглядел как боевой генерал, которого непонятно почему отправили проверить отдельный батальон стройбата. И солдаты вроде бы такие же, и форма даже похожа, но есть небольшой нюанс… Блин, я даже и предположить не мог, что мой собутыльник способен выглядеть настолько внушительно в соломенной шляпе, красном шарфе и с неизменным мешком за спиной.

Впрочем, казалось это не только мне. Даже непробиваемый Наката смотрел на этот променад глазами школьника младших классов, которого мама привела на новогоднюю ёлку. То есть ты вроде бы взрослый и прекрасно знаешь, что Деда Мороза играет какой-то алкаш, но подарок-то будет самый что ни на есть настоящий! Самурая ведь не особенно удивило даже то, что я внезапно ожил, а тут — увидел тануки, обрадовался!

Иоши шёл не торопясь мимо навесов, прекрасно зная, где я нахожусь. Енот, похоже, сообразил, что незаметно подойти не получится, вот и решил заглянуть с главного входа.

На этом, собственно, все веселье заканчивалось. Ведь если я настолько срочно ему понадобился, то, скорее всего, произошло что-то из ряда вон выходящее, и Наката с его предчувствиями не даст соврать. Это страшное «Оно» снова появилось в ущелье, и нам предстоит прогулка в астрал? Очень похоже на то, но сейчас мне хотя бы не придётся отпрашиваться.

— Быстро же ты его позвал, — наконец придя в себя от культурного шока, удивлённо выдохнул самурай. — А ну пошли вниз — там и поговорим!

Вниз — так вниз… Я пожал плечами, подмигнул Кенто и, подхватив копье, отправился следом за самураем.

Спустившись вниз, Наката остановил меня жестом и, выйдя вперед, стал дожидаться, когда тануки приблизится.

Рио, который по-прежнему плелся вслед за Иоши, при виде такого комитета по встрече состроил грустную физиономию и, кивнув на енота, проблеял:

— Наката-сан, он…

— Возвращайся на пост! — приказал самурай и шагнул навстречу тануки.

Странно, но моего робкого приятеля совершенно не смутил здоровый мужик в броне, с целым арсеналом железа за поясом. Остановившись в пяти метрах напротив, тануки на миг встретился со мной взглядами, затем посмотрел на Накату и спокойным голосом произнес:

— Я — Иоши, сын Хено и Кины, в меру своих скромных сил воплощаю волю Хосу-сама на территории его владений! Эта земля не принадлежит Духу горы Ума, но все вы проживаете на его территории, и я решил позаботиться о ваших жизнях.

— Наката Нэо, командир гарнизона Торидэ, — учтиво кивнув в ответ, представился самурай. — Слушаю вас, Иоши-сан…

Охренеть! Умеют же некоторые себя преподносить! Иоши-сан, блин… И как мне теперь с ним бухать? Впрочем, ничего удивительного тут нет. Хосу-сама тут царь и бог, а мой приятель — что-то вроде управляющего на его территории, одной из главных забот которого является сохранение людской популяции. Наката прекрасно об этом осведомлен, но Иоши все же красавец! Это ведь надо еще так уметь…

— Командир, значит? Ну, тогда слушай… — глядя самураю в глаза, тануки вздохнул и указал лапой нам за спину. — У входа в ущелье сотня воинов Степи разбила походный лагерь. С ними сильный шаман, он прикрыл отряд Пологом, поэтому я знаю только их численность. Мне известно, что ущелье непроходимо для конных отрядов, но они все равно собираются атаковать. Я чувствую направление их мыслей, но не могу понять, что происходит на самом деле. Ками ущелья не откликается, а в Тонком Мире за стеной сейчас хозяйничает какая-то тварь. Возможно, уверенность степняков как-то связана с ней — ведь некоторые духи способны провести через астрал целый отряд…

С каждым словом Иоши самурай все больше мрачнел. Не знаю уж, что он чувствовал, но могу себе это представить. Хуже нет, когда не понимаешь то, что задумал противник, но и не доверять словам тануки тоже нельзя. Нет, конечно, енот может ошибаться, но как отмахнуться от его слов, если ты и сам почувствовал ночью неладное? Стена неприступна? Ну вроде бы да, но ведь и твой противник об этом прекрасно осведомлен! Пятьдесят солдат и десять человек обслуги, а в километре за спиной деревня с тремя сотнями жителей… Да, человеческая жизнь тут не особенно ценная штука, но, если тебя поставили защищать — ты любой ценой обязан их всех защитить!

— И что? Что нам тогда делать? — воспользовавшись паузой, уточнил самурай. — В Тонкий Мир для нас дорога закрыта.

— Для вас закрыта, а для него — нет, — кивнув на меня, пожал плечами Иоши. — Отпусти со мной Таро, и мы сходим с ним на разведку. Один я не справлюсь, но вдвоём у нас это получится. Если моголы разбили лагерь, то до утра они атаковать точно не станут, а за остаток ночи мы попытаемся все узнать.

— В разведку, значит… — Наката поморщился и, обернувшись, посмотрел на меня.

Я пожал плечами и согласно кивнул. Самурай вздохнул и снова посмотрел на Иоши.

— Хорошо, идите… И благодарю тебя, Иоши-сан, за участие!

— Ещё вот, — тануки кивнул и посмотрел Накате в глаза. — В замке Сато есть два заклинателя. Одного из них я бы вызвал сюда. Вряд ли он сможет уничтожить то, что посетило ущелье, но со степняками пришёл шаман и твоим солдатам нужна защита.

— Да, — кивнул Наката, — я отправлю в замок гонца.

— Шаман моголов — мастер Земли, передай это с гонцом, — добавил Иоши и перевёл взгляд на меня: — Ну что, Таро, пошли? Копье только оставь, с собой ты его все равно не возьмёшь.

Как выяснилось, в астрал можно было попасть из точек пересечения каких-то там сил, и одно из таких мест находилось в сотне метров восточнее. Оставив оружие, я вышел из лагеря и следом за тануки направился к лесу.

— Уф-ф… — облегченно вздохнул Иоши, как только мы зашли под деревья, а затем добавил ёмкую фразу, от которой приличные японские школьницы сразу бы попадали в обморок.

— Ну, ты прям реально мужик, — усмехнулся я, поравнявшись с приятелем. — Даже меня от твоего появления проняло!

— Ага, мужик… Да я чуть не обделался там со страха! — оскалившись, покачал головой енот. — Столько людей в одном месте, и все таращатся!

— Ой, да ладно из себя строить девственницу. Ты лучше расскажи, что там с этим астралом? Мы там собой останемся, или…

— Да откуда же я знаю? — пожал плечами Иоши. — На первом ярусе вроде бы должны остаться такими как есть. На тебе даже одежда и броня должны сохраниться.

— А копье тогда почему брать нельзя? — поинтересовался я, аккуратно перешагивая через торчащие корни. — Броню можно, оружие нельзя? Там что, охрана на входе?

— Холодное железо нельзя, — скосив на меня взгляд, пояснил енот. — В нем слишком много человеческого труда. Стена ваша тоже не сохранится, а вот тряпки останутся, так что без штанов скакать не придётся.

— Ну кто-то всю жизнь без штанов, и ничего, — хмыкнул я, обходя очередное дерево. — Кстати, а что там с этой тварью в ущелье? Она вернулась и решила нас подождать?

— Нет, — покачал головой Иоши и, остановившись, стащил с плеча мешок. — Сейчас вроде бы никого уже нет, но у меня плохие предчувствия. Если раньше я чувствовал только следы, то сейчас от скал тянет Тьмой и могилой. — Енот вздохнул, кинул на траву мешок и поднял на меня вымученный взгляд. В глазах его мелькнула надежда. — Слушай, Таро, а может, ну его — то ущелье? Может быть, пока не поздно, сбежим?

— Ну да, я тоже именно об этом подумал, — усмехнулся я и уселся на траву. — Только куда нам отсюда бежать? Ты же сам говорил про судьбу…

Иоши понять можно — он-то в солдаты ведь не записывался. Жил себе — не тужил, и тут нате — получите и распишитесь! Проблема только в том, что без него на разведку не сходишь. Если же не узнать, что творится в ущелье — могут погибнуть обычные люди. Какое до этого дело мне? Да такое же, как и там, на Земле! Если взялся служить — делай это по совести, и плевать, кто за твоей спиной: русские или японцы. Не, так-томне и самому совсем не нравилась эта наша затея, но я — товарищ привычный, а та неведомая тварь вряд ли страшнее пулеметного взвода. Сколько их было уже — таких вот ущелий…

— Мне страшно, Таро, — опустив взгляд, со вздохом покачал головой Иоши. — Сейчас даже страшнее, чем тогда — на склоне горы.

— Мне тоже страшно, и что с того? — улыбнулся я и хлопнул приятеля по плечу. — Сходим, посмотрим одним глазком и сразу же вернемся обратно. Неужели тебе не интересно взглянуть на астрал?

— Странный ты… — енот опустился на траву и вытащил из мешка небольшую фарфоровую пиалу. — В Тонкий Мир можно в любое время сходить, а вот переться туда сейчас…

— Так ты же сам говоришь, что никого там уже нет, — усмехнулся я и тоже уселся на траву.

— Да мало ли, кто и что говорил… — Иоши горестно вздохнул и, наполнив пиалу щепками, вытащил из сумки огниво. — Я еще молодой и неопытный! А ну как Оно не ушло, а затаилось в засаде?

— Ну так сбежим. В чем проблема? — подмигнул ему я. — Бегаешь-то ты как взрослый!

— Да ну тебя, — оскалился енот и, разведя огонь, осторожно поставил пиалу между нами. — Так, смотри: сейчас я высыплю в жаровню порошок Чёрного Лотоса, грань между мирами разрушится, и нас затянет в астрал.

— Затянет? — поморщился я. — Мы будем куда-то лететь?

— Нет, вряд ли. Скорее всего, ты ничего не почувствуешь. Ну, разве только ненадолго пропадет зрение. — Говоря это, Иоши вытащил из мешка маленькую костяную коробочку и, высыпав ее содержимое на ладонь, строго посмотрел на меня. — После переноса первую минуту желательно не шевелиться, иначе нас может выбросить обратно.

Дождавшись моего утвердительного кивка, тануки обречённо вздохнул и высыпал порошок в огонь.

Глава 14

В первые мгновения никаких визуальных эффектов не наблюдалось, но секунд через пять содержимое жаровни полыхнуло ярко-салатовым светом. Ноздрей коснулся запах горелой травы, и я вдруг почувствовал, что куда-то лечу. Это было похоже на американские горки, когда после хорошей попойки пытаешься заснуть и вдруг проваливаешься в бездонную пропасть. Секунда-две — и тело вновь обрело вес, в лицо пахнуло запахом хвойного леса, а на руках повисла какая-то непонятная тяжесть.

М-да…

Зрение восстановилось через пару мгновений, перед глазами появились стволы деревьев, и я с изумлением уставился на непонятную розовую хрень, которая проплывала по воздуху между мной и сидящим напротив енотом. Странное существо походило на маленькую медузу, но самым интересным было то, что таких «медуз» в пределах видимости летала как бы не сотня. Разноцветные и лишь слегка отличающиеся друг от друга по размерам и форме, они плавали по воздуху между деревьями на разной высоте, медленно шевеля щупальцами. Со стороны это выглядело волшебно, как на экране кинотеатра в далеком детстве, но здесь это происходило со мной! Достаточно протянуть руку…

— Я почему-то тебя таким и представлял… — негромкий голос Иоши спустил меня с неба на землю. Я потряс головой и удивленно посмотрел на енота.

Внешне тануки остался таким же, но куда-то подевалась его полнота! В следующее мгновение до меня дошёл смысл сказанного, я опустил взгляд, стараясь оглядеть своё тело, и озадаченно хмыкнул.

Было от чего! Какая-то сволочь нацепила мне на запястья широкие металлические браслеты, соединив их друг с другом толстой двадцатисантиметровой цепью! По весу металл немногим уступал стали, по цвету напоминал начищенный мельхиор, но ни сварных швов, ни заклепок я не увидел. Оковы выглядели единым целым, словно их отлили у меня на руках!

— Таро, ну я же просил не шевелиться! — тут же шикнул на меня енот. — Взрослый вроде мужик, а посидеть спокойно не можешь!

— Ну, извини, — вздохнул я и посмотрел на приятеля. — А ещё лучше поясни: что это за дерьмо у меня на руках.

— У тебя на руках?! — енот недоуменно оскалился. — А что не так с твоими руками? В Тонком Мире ты стал тем, кем являешься на самом деле, но…

— Да причём здесь это?! — не дал ему договорить я. — У меня руки скованы цепью!

— Скованы?! Цепью?! — Иоши нахмурился и, забыв о своих наставлениях, задумчиво почесал нижнюю челюсть. В следующий миг его физиономияпросветлела. Енот хлопнул себя лапой по голове и, подняв на меня взгляд, уточнил:

— Оковы из светлого металла? Так?

— Ну да, — кивнул я. — По весу чуть легче железа.

— Это истинное серебро — материал, способный остановить почти любое заклятие. Тонкий Мир, являясь отражением реального мира, показывает истинную суть вещей. Эти оковы сдерживают твою силу, и видеть их можешь только ты сам.

— И что? — поморщился я. — А снять-то их как?

— Никак. Оковы — отражение твоей внутренней сути. Они исчезнут, когда сила проснётся, — енот виновато развёл лапами и, поднявшись на ноги, произнёс: — Все, Таро, можно вставать. Тонкий Мир нас принял, и в следующий раз ждать уже не придётся.

— Зашибись… — с досадой выдохнул я и хмуро оглядел окружающий лес.

Серебро это непонятное, «браслеты» и уже задолбавшие сказки про силу. Лет так пятьдесят подожди, и все у тебя, мужик, будет. И квартира, и машина, и молоденькая жена… Нет, Иоши просветил, что жизнь ками никем не отмеряна, но проблема в том, что убить меня могут так же, как и любого другого. И никакая сила тут не поможет, но с ней я бы хоть чувствовал себя поспокойней. Ну не получается у меня прятаться… Неделю здесь, а уже успел понаступать во все дерьмо, что разбросано на дороге! И еще цепи эти дебильные! Отражение внутренней сути… Впрочем, оружия тут все равно нет, а при соответствующей подготовке и цепь на руках может сослужить хорошую службу. Выбирать-то мне все равно не приходится.

Что еще? Судя по всему, выгляжу я сейчас точно так же, как раньше, но откуда тогда эти оковы? Астрал показывает истинную суть вещей, но тогда получается — это я и в то же время не я? Интересно…

Резко разведя руки в стороны, я попробовал цепь на разрыв, но ничего, конечно же, не добился. Непонятный металл ощущался как мягкая кожа. Цепь просто разошлась, даже не звякнув, на руках следов не осталось, и боли я совсем не почувствовал. Херь какая-то, но сидеть смысла нет. Сходим на разведку, вернемся, и там уже буду думать.

Поднявшись на ноги, я оглядел окружающий лес и с сомнением посмотрел на летающих неподалеку медуз. На дворе тут тоже стояла глубокая ночь, но луна и звезды светили намного ярче, и этого света вполне хватало, чтобы видеть все, что происходит вокруг. Дующий со стороны ущелья ветерок пах цветами и хвоей, в кронах шелестела листва, откуда-то из-за гор доносились раскаты далекого грома. Не будь этих разноцветных медуз — отличить этот лес от настоящего было бы невозможно. Не знаю, но как-то не так представлял я себе обиталище духов.

— Это ками, — проследив за моим взглядом, охотно подсказал енот. — Неразумные и потому неопасные, но руками их лучше не трогать. Некоторые из них будут летать так целую вечность, другие осознают себя и вскоре изменятся. В нашем мире их тоже полно, но там их сложнее заметить.

— А почему они разноцветные?

— Да откуда же я знаю? — пожал плечами енот. — Мне об этом никто не рассказывал.

— А про цепи ты узнал от собственной бабушки? — согнув руки в локтях, я кивнул на оковы и вопросительно посмотрел на приятеля. — Так, может быть, она ещё чего-то рассказывала?

— Об этом знает каждый ёкай, — Иоши провёл лапой между моими запястьями и, почувствовав цепь, удовлетворенно кивнул. — В Тонком Мире способны существовать лишь истинные металлы, но только один из них не виден обычным зрением. Не расстраивайся, Таро, ведь эти оковы лишь подтверждают тот факт, что твоя женщина не ошиблась.

— Спасибо, утешил… — я вздохнул и, опустив руки, смерил взглядом енота. — А с тобой-то что такое произошло? Куда подевался твой страх?

— Да тут оказалось не так-то и страшно, — Иоши довольно оскалился и медленно обвёл взглядом деревья. — По крайней мере, не страшнее, чем в нашем лесу. Нет, следы твари никуда не исчезли, но любую опасность я почувствую сразу, и у нас будет время сбежать. Ты, главное, запомни, что покинуть астрал мы можем только из этого места, поэтому, если вдруг что — ожидай меня здесь.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда пошли уже, хватит время терять!

— До утра нам времени хватит, — успокоил меня енот и, ничего больше не говоря, пошёл в сторону недалеких скал.

Я пожал плечами и двинулся следом, обходя парящих в воздухе духов и внимательно оглядываясь по сторонам. Иошино чутьё — это, конечно, здорово, но полагаться я привык на себя.

От места нашего выхода в астрал до входа в ущелье в реальном мире было метров двести — не больше, но тут, по ощущениям, идти пришлось как бы не километр. Лес вокруг был достаточно редкий и просматривался метров на пятьдесят, так что по дороге я успел разглядеть много чего интересного.

Как выяснилось, разноцветные ками оказались не единственными обитателями этого места, и весь наш недолгий путь напоминал какой-то наркотический трип. Было от чего…

На встреченных по дороге деревьях то и дело вспыхивали белые пятна, очень похожие на глаза; неподалёку от тропы, по которой мы шли, важно прогуливались странные птицы с человеческими головами на длинных ободранных шеях. Вдалеке между деревьями мелькали силуэты существ с тонкими ногами и бесформенными телами, в большой луже справа от тропы плескались забавные пузатые карлики, а высоко в небе парили жуткие рогатые морды, навроде той, что я видел на барельефе в Чертоге Смерти.

Жесть! Но после всего того, что я уже успел повидать, удивить меня достаточно сложно. Да и чему удивляться, когда у тебя в приятелях говорящий енот?

К слову, Иоши шёл впереди и по сторонам не оглядывался, всем своим видом излучая уверенность, и все встречные уродцы спешили убраться с его пути. Я могу только догадываться, как на таких, как он, влияет Тонкий Мир, но енот реально преобразился. А если еще и вспомнить, что в астрале он никогда не бывал… Нет, я и так понимаю, что Иоши не такой трус, каким хочет казаться, но как-то уж очень по-деловому он себя здесь ведет. С другой стороны — это я тут как в зоопарке, а уж он-то всех этих уродов, наверное, видел в реальном мире и прекрасно знает, кто из них опасный, а кто просто выбрался погулять.

Как бы то ни было, по дороге к нам никто не цеплялся, и до ущелья мы добрались достаточно быстро. Все самое интересное началось уже там.

Место, где в реальном мире стоял гарнизон, я узнал по форме окружающих скал. Деревья тут не росли, стены тоже не наблюдалось, а на ее месте в воздухе висела какая-то непонятная мерзость, похожая на голографическую проекцию или мираж. Со стороны это выглядело как натянутое между скал полотно, на котором был изображен дополнительный кусок рельефа, полностью перекрывающий проход.

М-да… Ведь не знай я, что перед нами ущелье, и прошел бы мимо, не обратив никакого внимания, но при пристальном взгляде подмена обнаруживалась на раз. Зачем кому-то понадобилось маскировать вход в ущелье и, самое главное — от кого?! От нас с енотом? Да ладно, ни за что не поверю! Но если не мы, то кто сюда должен прийти?

— Вот же дерьмо! — выйдя первым из леса, Иоши остановился и вгляделся в прикрытый маскировкой проход.

— Что там? — остановившись слева от него, спросил я. — Тебя эта штука испугала?

— Нет, — покачал головой енот. — Из нашего мира почувствовать такое нельзя, но это отражение пугает меня даже больше следов.

— Отражение чего? — поморщился я, глядя на висящую впереди голограмму.

— Отражение разума, — не поворачивая головы, пояснил енот. — Если ками серьезно ранен, его разум начинает закрываться от мира. Однако эта защита слишком слаба, и я думаю, Хозяин ущелья скоро уйдет.

— Погоди, — я посмотрел на висящую в воздухе муть и перевёл взгляд на енота. — Получается, на ками кто-то напал? Но зачем?

— Не знаю, — покачал головой енот. — Помимо ущелья территорией этого ками являются также две соседние горы: Ваши и Ода. Он, конечно, не такой могучий, как Хосу-сама, но кому-то, очевидно, понадобилось, чтобы он отсюда ушел. Духа, у которого разрушено физическое воплощение, унесёт на верхние ярусы Нижнего Мира, и обратно он сможет вернуться нескоро. Я слышал, заклинатели моголов способны посылать в астрал жутких чудовищ, а в том отряде, что стоит у входа в ущелье, как раз есть очень сильный шаман.

— Выходит, он чем-то мешал тем степнякам, и они решили его убрать? Но ты же говорил, что следы появились неделю назад!

— А ты думаешь, разрушить физическое воплощение духа так просто? — Иоши удивленно посмотрел на меня и, кивнув в сторону ущелья, добавил: — Полагаю, его атаковали ещё тогда, а сейчас… Не знаю… Нам нужно сходить туда и посмотреть.

— Ну так пошли? Время-то идёт.

— Сейчас, Таро, подожди! Я должен понять, как нам лучше пройти сквозь преграду.

Сказав это, енот повернулся к ущелью и, прикрыв глаза, что-то неразборчиво зашептал.

«Офигенное место мы выбрали для остановки», — запоздало сообразил я и, обернувшись, стал наблюдать за лесом.

Вообще, в горах не стоит долго находиться на открытом пространстве, но здесь снайперов вроде бы быть не должно и в спину мне вряд ли кто-то станет стрелять, а вот лес… Когда ещё я смогу побывать в зоопарке? Вообще странно… На дворе вроде бы стоит глубокая ночь, но видимость при этом отличная. Ну, может быть, чуть похуже, чем днём. Не знаю уж, с чем это связано, но я уже отвык удивляться. Даже на Земле с её продвинутой наукой невозможно объяснить кучу вещей, вот и мне заморачиваться не стоит. Стал лучше видеть в темноте? Ну и отлично! Главное, что не хуже.

Мысленно усмехнувшись, я обвёл взглядом лес, и увиденное меня совсем не обрадовало. Нет, деревья стояли вроде бы на своих местах, под их кронами по-прежнему летали разноцветные духи, но куда-то подевались все остальные обитатели этого зоопарка. Нет, конечно, они могли разбежаться по каким-то своим делам, но в это почему-то верится слабо. Что могло их так напугать? Хищник?

Чувствуя, как по спине бежит холодок, я растянул цепь до хруста локтевых суставов, затем пару раз согнул и разогнул руки. Положение идиотское: в чужом лесу, со скованными руками, а рядом шепчет мантры енот. И самое поганое, что непонятно, чего вообще тут стоит бояться! Впрочем… Я уже собирался «будить» приятеля, когда вдруг увидел молодую женщину…

Высокая, с распущенными темными волосами, в тряпичной маске, скрывающей нижнюю половину лица, она вышла из-за деревьев и направилась к нам, легко покачивая на ходу бёдрами. Одета в белое кимоно с широким красным поясом оби. На ногах деревянные сандалии, носки белые. Одежда чистая, и не заметно, чтобы дама хоть сколько-то гуляла по лесу. В правой руке — большие ржавые ножницы, в глазах полная отрешенность. Впечатление такое, что эта подруга вмазалась чем-то тяжелым и, плохо соображая, что происходит, отправилась стричь кустики в парк. Прямо с торжественного приема, ага… А потом ещё вспомнила про коронавирус и, вернувшись, натянула на физиономию маску.

Интересно…

Глава 15

Вот что должен делать нормальный человек при встрече с молодой симпатичной девчонкой? А если эта встреча происходит в волшебном лесу, девчонка явно не в себе, а в руках у нее ржавые садовые ножницы? Из правильных вариантов ответа только два: «обосраться со страха» и «убежать», но оба они мне, увы, не подходят. По первому как-то неловко, а по второму невозможно — енота я одного тут не брошу, но вдруг она хочет чего-то спросить? А что может спросить наркоманка в такой ситуации? Дорогу на костюмированную вечеринку? Пункт приема металлолома? Это в астрале-то? Да ёп!

— Э! Очнись! У нас гости! — рявкнул я и, хлопнув енота по плечу, учтиво улыбнулся остановившейся в трех метрах от меня девушке. — Простите, вы что-то хотели?

Ну, сразу не напала — уже замечательно! Может быть, и впрямь пришла поболтать?

— Скажи, я красивая? — встретившись со мной взглядами, бесцветным голосом поинтересовалась девушка. — Я нравлюсь тебе?

М-да… Вот что не так с женщинами? Что в том мире, что в этом? К Земле астероид будет лететь, но они все равно будут спрашивать нас о своей красоте! И попробуй только ответить как-то не так — это ж сразу будет трагедия! И при всем при том — утвердительный ответ в такой ситуации не всегда является верным. Не, так-то эта подруга выглядела очень даже неплохо: узкая талия, в меру широкие бедра, правильное лицо, приятный голос, но чувствовался в этом вопросе какой-то подвох. Да и не так спрашивает женщина, если ей действительно нужен ответ.

— Да вроде нормальная, — пожал плечами я, внутренне готовясь к внезапной атаке. — Можно даже сказать — симпатичная.

Не знаю, угадал я или нет, но девушка на миг замерла, словно бы пытаясь осмыслить сказанное, затем шагнула ко мне и одним движением сорвала с лица маску.

Ну вот… Хорошо же вроде общались… Ту жесть, что скрывалась у нее под маской, словами описать трудно. Рот этой подруги был разрезан от левого уха до середины правой щеки, и нижняя часть лица представляла собой жуткую неровную рану. Когда же между ее челюстей мелькнул тонкий змеиный язык, стало понятно, что подружиться у нас вряд ли получится. Ну, по крайней мере, целоваться я с ней точно не стану. Нет, Мика мне, конечно, разрешила с другими женщинами это самое, но я уж лучше верным побуду. Оно и для здоровья полезнее…

— А сейчас как? Красивая? — чуть склонив голову, снова поинтересовалась девушка. — Сейчас я тоже нравлюсь тебе?

Говорят, некрасивых женщин не бывает, но где же мне найти столько саке? Я уже собирался посоветовать ей обратиться к пластическому хирургу, но ситуацию неожиданно разрулил проснувшийся енот.

— Давай проваливай! — рявкнул он на это непонятное существо и, потянув меня за рукав, добавил: — Пойдем, Таро! Сам же говоришь, что мало времени, но стоит тебя только оставить…

— Извините, девушка, — я виновато улыбнулся и, пожав плечами, пошел следом за Иоши к ущелью.

Всю дорогу до скал я постоянно оглядывался, ожидая, что эта подруга побежит следом за нами, но этого не случилось. То ли енот подобрал правильный ответ на вопрос, то ли у девчонки случился очередной приход, но, как бы то ни было, она просто стояла и смотрела нам вслед, а потом вообще куда-то пропала.

— Слушай, а кто это был? — поинтересовался я, как только мы остановились у входа в ущелье.

— Да дура какая-то местная, — пожал плечами енот, внимательно изучая взглядом висящую перед ним голограмму. — Ты извини, что я так, но по-другому бы она не отстала. Если хочешь, мы потом её отыщем, и наговоритесь тогда сколько угодно…

— Нет, не хочу! — поспешно заявил я. — У меня Мика есть, и вообще…

— Ну и правильно! — одобрительно хмыкнул енот. — Одно зло от баб этих нашему брату! Все, пошли! Руку только мне на плечо положи. Отпустишь, когда перейдём на ту сторону.

По ощущениям эта штука напомнила ту, сквозь которую мы с ребятами прошли на последнем задании. Воздух упруго растянулся, мешая пройти, перед глазами на миг потемнело, на плечи навалилась непонятная тяжесть. Впрочем, уже в следующую секунду все эти ощущения схлынули, я огляделся и, что называется, подвис… То, что виделось нам извне, совсем не соответствовало тому, что находилось внутри! Нет, очертания скал и ширина ущелья были точно такими же, как и в реальности, но к общей картине добавилась пара интересных деталей.

По всей видимой длине ущелья, насколько хватало глаз, в воздухе висели обломки скал! Натурально, как в каком-то гребаном «Аватаре»! Камни висели неподвижно, плоской стороной вверх, и некоторые были такими огромными, что на них без труда можно было играть в волейбол! Странно… Ущелье вроде бы сохранилось как было, но откуда-то они тут взялись? Иоши говорил, что разум раненого ками пытается как-то себя защитить, но раз так, то, наверное, не стоит ходить в глубь ущелья? А ну как посчитают нас тут за врагов, да и приложат по башке огромной скалой.

— Смотри, Таро! Это оно! — испуганно прошептал Иоши и, дёрнув меня за рукав, указал лапой на бесформенное пятно, которое находилось чуть впереди нас точно посередине ущелья.

Со стороны это походило на коровью лепешку, только бурёнка та размером была, наверное, со слона! Причём сожрала она как минимум тонну, поскольку от ближайшего к нам пятна в глубь ущелья тянулась цепочка точно таких же «пятен», обрываясь примерно в полутора сотнях метров от нас. Самым забавным мне показалось то, что висящие в воздухе скалы енота ни разу не напрягли, он даже на них не взглянул, а тут…

— И что тебя так испугало? — хмыкнул я и удивленно посмотрел на тануки. — Чего такого страшного в этих кучах дерьма?

— Ты что же, не чувствуешь? — Иоши округлил глаза и посмотрел на меня, словно на идиота. — Это же заложенные заклятия! Такое мог сотворить только великий заклинатель! Мне жаль, Таро, но если он решил прорваться за стену, то у гарнизона нет ни единого шанса.

Ну вот, а то я уж начал за него переживать. Енот снова превратился в того понятного парня, с которым так прикольно бухать. А то строил из себя, понимаешь, героя…

— Так, давай то же самое, только по-русски? — попросил я и ободряюще подмигнул. — В смысле, нормальным языком поясни, что такое эти заложенные заклятия?

— Ну как же… — Иоши удивленно моргнул, но потом, вероятно, вспомнил, кто перед ним, и пояснил: — Эти заклятья заложены здесь, а сработают они в нашем мире по воле создавшего их заклинателя. Очевидно, ками ущелья был против такого вмешательства, и его решили убрать.

— И что это за заклятья?

— Да откуда же мне знать? — изумленно вытаращился Иоши. — Я же обыкновенный ёкай!

— Ага, — хмыкнул я, — обыкновенный. Но скажи тогда, почему этот заклинатель не разложил заклятья в том месте, где находится лагерь? Какой ему смысл был выкладывать их цепочкой перед стеной? Не проще ли сначала уничтожить солдат, ну или подорвать ту же стену?

— Да откуда же я… — Иоши вдруг оборвал фразу на полуслове и, обернувшись, уставился на преграду у нас за спиной. В следующую секунду его нижняя челюсть обиженно дернулась, тануки засопел и, опустившись на землю, обхватил лапами голову.

Выглядел он настолько несчастным, что даже мне стало немного не по себе. Ведь таким я енота еще ни разу не видел.

— И что опять? — поморщился я, глядя на расстроенного приятеля. — Что-то не так с той девахой, что подходила ко мне?

— Нет, Таро… — упавшим голосом прошептал тануки. — Я просто дурак и неудачник! И ладно бы, влезть самому, но я же потащил за собой и тебя!

— А ну, отставить нытьё! — рявкнул я и встряхнул енота за шиворот. — Выкладывай, что случилось?!

Вот что у некоторых людей за привычка постоянно говорить загадками? О чем угодно будут болтать, но только не о том, что действительно важно! Енот, конечно, не человек, но тоже тот ещё нытик! Пока не поплачется, хрен от него чего-то добьёшься.

— Этот барьер можно было пройти только с той стороны, — кивнув на пленку, пояснил Иоши. — Ками поставил его, чтобы не выпустить врагов из ущелья, а я это сразу не понял.

— И что? — я обвёл взглядом висящий в воздухе щит и посмотрел на тануки. — Но астрал-то большой! Должны же быть ещё где-то выходы?

— Не знаю, — качнул мордой енот. — Возможно, и есть где-то в степи, но, чтобы почувствовать выход, мне нужно приблизиться к нему хотя бы на тё.

— Ну так пойдём и поищем?

— Таро, ты разве забыл? — енот убрал от головы лапы и, перестав изображать испуганного медведя, поднял на меня печальный взгляд. — Там, у входа в ущелье, стоит отряд степняков! С ними пришёл шаман, у которого хватило сил тяжело ранить Духа ущелья! Мимо него у нас не получится проскочить даже в астрале!

— Сильный шаман, говоришь? — мгновение поколебавшись, я усмехнулся и кивнул на висящую перед нами преграду. — А чего же он дальше-то не смог пройти? Выходит, ками сопротивляется и сдаваться пока не намерен? Да и зачем нам проходить мимо? Заберёмся на гору и обойдём по верхам!

— На гору? Хм-м… — на лице Иоши появилось осмысленное выражение. — И чего я сразу об этом же не подумал?

«Не подумал он, ну да, — вздохнул я и посмотрел на цепочку разложенных впереди заклинаний. — Нет, так-то ситуация, вроде, понятна. На местного ками напали и, скорее всего, сделали это как-то исподтишка. Ведь если бы у нападавших хватило сил, они бы просто его добили, и этой голограммы бы не было. Не имея возможности развалить стену и одним махом уничтожить защитников, шаман степняков разложил в ущелье закладки, которые активирует в момент атаки. Не знаю уж, что он задумал, но, скорее всего, мины должны расчистить подступы от наваленных там камней, и если их как-то убрать, то атака сорвётся. Осталось только понять — как?».

— Слушай, а как нам убрать это дерьмо? — поморщился я и посмотрел на енота. — Может быть, камень кинуть или сгрести их как-то в одну кучу и уже потом камнем?..

— Ты что?! — испуганно выдохнул Иоши, как только до него дошёл смысл заданного вопроса. — Каким камнем?! К ним даже приближаться нельзя! Из тех, кого я знаю, только Хосу-сама, наверное, смог бы…

— Ясно, — я представил себе журавля, важно прогуливающегося по коровьим лепёшкам, тяжело вздохнул и махнул еноту рукой. — Ладно, тогда двигаем! Давай, шевели уже булками!

— Булками? — тануки недоуменно оскалился. — Где я тебе их возьму?

— Задницу, говорю, поднимай, и пошли! Нам ещё на гору карабкаться!

— А, опять эти твои присказки, — поднявшись на ноги, покачал головой енот. — Ладно, пошли. Знаю я место, где можно быстро подняться.

«Быстро» — это, как оказалось, около часа. Примерно в ста пятидесяти метрах от входа в ущелье, как раз в том месте, где заканчивалась цепочка заклинаний, левая скала напоминала детскую горку с уклоном градусов в сорок пять. И вроде бы ничего сложного, но карабкаться по гладкому склону на тридцатиметровую высоту со скованными руками оказалось не самой лучшей идеей. Несколько раз я срывался и соскальзывал вниз, причем скатываться пришлось едва ли не с самого верха. Впрочем, ничего страшного со мной не случилось, и в итоге я отделался лишь парой легких ушибов.

Забравшись наконец по склону наверх, я несколько минут провалялся на камнях, тяжело дыша и пялясь в звездное небо, затем все-таки нашёл в себе силы подняться и следом за Иоши пошёл вдоль края ущелья на юг.

В дороге не разговаривали. Енот шёл чуть впереди с сосредоточенным видом, сопя так, словно собирался отыскать точку перехода по запаху. Примерно через километр пути он резко повернул на восток и, обойдя висящую над землей глыбу, повел меня к растущему на склоне кустарнику.

Стон я услышал, когда мы отдалились от ущелья метров на триста. Жалобный, тянущий за душу звук эхом прозвучал у меня в голове и пробежал по спине волной холодных мурашек. Стонала вроде бы женщина, и длилось это всего каких-то пару секунд, но… Сука! Такое и в Москве-то ночью услышишь — станет не по себе, а уж здесь, на склоне горы… И ведь никого вокруг вроде не видно! Все эти уроды остались там, за барьером в лесу.

— А ну, стой! — прошептал я и придержал за плечо идущего впереди енота. — Ты тоже это услышал?!

— Ты о чем? — остановившись, Иоши обернулся и непонимающе оскалился. — Что я должен был слышать?

М-да… Вот так оно и начинается… Сначала голоса в голове, потом воображаемый друг, а потом уже говорящие еноты и журавли! Странно, правда, что у меня симптомы шизофрении проявляются от тяжелого к легкому. Может быть, и в психушку тогда ложиться не надо?

— Мне послышалось, как стонала какая-то женщина, — произнес я, внимательно изучая взглядом склон горы и растущий неподалеку кустарник. — Думал, и ты тоже это услышал.

— Стоны?! Здесь?! — испуганно прошептал Иоши. — Магия степняков разогнала отсюда всех духов, хотя, возможно, это ками ущелья? Он ведь может быть кем угодно.

— Погоди, — поморщился я. — Выходит, ты не знаешь, кто тут хозяин?

— А кто бы мне об этом рассказал? — пожал плечами енот. — К тому же Хозяин ущелья скрывался от всех долгие годы, а я на его территории никогда даже и не бывал. Когда почувствовал эту мерзость, пытался позвать, но мне никто не ответил…

Енот хотел еще что-то добавить, но в этот момент стон повторился. Только сейчас он звучал немного слабее, а в конце вообще превратился в затухающий хрип. Черт! Определить источник звука, раздающегося у тебя в голове, по логике, невозможно, однако я точно знал, где стонала эта подруга! Не знаю как, но какая тут, на хрен, логика в мире, где можно встретить девку с разорванным до ушей ртом?

— Что, опять? — выдохнул Иоши, правильно истолковав выражение моего лица. — Ты снова это услышал?

— Да! — я кивнул и указал на небольшую скалу, которая торчала в полусотне метров от нас прямо по курсу. — Она где-то там. Пойдем посмотрим, что происходит.

— Таро, — глаза Иоши округлились от ужаса. — Ты думаешь, нам стоит туда идти?

— Уверен в этом, — не оборачиваясь, уже на ходу произнёс я. — Мы сюда на разведку пришли, вот и давай все разведаем!

Нет, я, конечно же, отдавал себе отчёт, что тут, в астрале, эти стоны могла издавать какая-то жуткая тварь. Однако, судя по голосу, та женщина умирает, и, если она союзник, ей обязательно нужно помочь. Засады я не боялся. Мы же не колонна бронетехники и даже не инкассаторский броневик. Кому мы тут вообще можем угрожать? Разве только рассмешим кого-то до смерти.

Торчащая из земли скала высотой достигала метров восьми, не больше. Неподалеку от неё на земле лежал неровный плоский булыжник, из которого торчал внушительный двуручный меч.

Площадка вокруг была завалена обломками зеленоватого камня, чем-то похожего на змеевик. Со стороны это выглядело так, словно кто-то притащил сюда вазу из Эрмитажа и, случайно расколотив её, решил отомстить! Камню, ага…

— Стой! — испуганно прошептал Иоши, когда до скалы оставалось метров пятнадцать, и, схватив меня за рукав, быстро заговорил: — Туда нельзя, Таро — там смерть! Теперь я тоже чувствую! Ками атаковали здесь, и эти обломки — все, что осталось от тела! Думаю, её застали врасплох, ведь силы вокруг разлито столько, что захлебнешься…

— А меч тогда тут зачем? — уточнил я, кивнув на торчащий из камня клинок. — Почему они оставили здесь оружие?

— Это не совсем оружие, — выдохнул Иоши, с ужасом косясь на клинок. — Это проклятый ками, которым атаковали Хозяйку ущелья. Находясь здесь, он пожирает разлитую силу и мешает обломкам соединиться.

М-да… Косил косой косой косой… Тут же черт ногу сломит! Одним ками грохнули другого и оставили его, чтобы тот не ожил?! Тот, который первый… Да ёп! Как же тут во всем разобраться?! Его за ноги держали, когда били, а потом он стал мечом? Мне, мать его, говорящих журавлей мало? С другой стороны, если он мешает Хозяйке ущелья ожить, то…

Я пару раз глубоко вздохнул, приводя мысли в порядок, и посмотрел на Иоши.

— Получается, если его выдернуть и откинуть куда подальше…

— Нет! — в шепоте енота послышались истеричные нотки. — Если ты притронешься к мечу, он нас обоих убьёт! Это ками, Таро! Дух, которым развоплотили полубогиню! Он сожрал столько силы, что нам двоим не скопить за целую жизнь! Если хозяин его здесь оставил, значит, он опасен и для него! Ведь предотвратить воскрешение можно гораздо более легкими способами!

Над горами занималось утро, небо на востоке посветлело, и площадка возле скалы стала видна в мельчайших деталях. Торчащий из камня меч выглядел достаточно простенько и со стороны напоминал цвайхандер. Я не очень большой специалист по средневековым мечам, но об этом же знает каждый мальчишка. Дугообразная крестовина, рикассо и «кабаньи клыки»… Двуручные мечи в Японии назывались тати и лишь немногим отличались от катан, а этот… Может быть, у степняков такие в ходу?

— Ты не ответил на вопрос, — глядя на меч, спокойно произнёс я. — Если его вытащить, Хозяйка ущелья вернётся?

— Я… не знаю, Таро… — Иоши устало вздохнул и опустился на землю. — Думаю, да, но его нужно будет унести подальше от этого места. Только зачем тебе это нужно? Ты ведь ничем не обязан Хозяйке…

— Я обязан ребятам, что остались там — за стеной. Если Дух ущелья очнется, атаки не будет, никто не погибнет, а рискнуть нужно лишь мне одному. Ты сам подумай, если ками меча такой страшный, то почему мы с тобой ещё живы?

— Он обожрался силы и спит, — опустив взгляд, хмуро буркнул Иоши. — А рискнуть придётся нам обоим.

— Не, — покачал головой я. — Ты сейчас уйдёшь на безопасное расстояние и подождёшь меня там. Толку от тебя все равно никакого, так зачем попусту рисковать?

— Хосу-сама сказал…

— …помочь мне освоиться, — продолжил я начатую енотом фразу. — Умирать за меня он тебя не просил! Все, поднимайся и уходи! Я пять минут подожду и начну.

— Таро, но… — вставая на ноги, промямлил енот. — Может быть…

— Давай, шевели булками! — подмигнул я и ободряюще улыбнулся. — Не боись, все будет нормально.

Иоши горестно вздохнул и, опустив голову, пошел по тропинке на юг. Я дождался, когда он скроется за скалой, тоже вздохнул и посмотрел на торчащий из камня клинок.

Не, ну а чем мне может угрожать кусок железа? Взлетит и попытается зарубить, как это случилось в Чертоге Смерти? Да, возможно, но я не собираюсь выпускать его из рук, а если надо — ещё и цепью для надежности обмотаю!

Нет, понятно, что это всего лишь отмазки для самоуспокоения. Способов меня умертвить может найтись бесконечное множество, но… я все же рискну! Разумно это или нет — дело другое, тут каждый решает сам за себя.

То, что я сказал Иоши — это лишь одна из причин, а есть ещё и вторая, не менее веская. Мне нужен этот меч самому! Ведь оружие, которым можно тяжело ранить полубогов, по сути своей, бесценно! От меня ведь здесь не отстанут, и на спокойную жизнь рассчитывать не приходится. Назвался груздем, ага… Не, сам я себя так не называл, но в кузов все равно лезть придётся. Будь у меня такой меч, та тварь на склоне горы подохла бы на раз-два, а сколько их таких ещё будет? Наверное, психически здоровому человеку это мое предприятие покажется идиотизмом, но, когда имеешь во врагах целого бога, о психическом здоровье речь уже не идёт. Возможно, если бы не было первой причины, я бы не стал рисковать, но она есть, а значит, будем пытаться.

Я еще пару раз глубоко вздохнул, стараясь настроиться, затем подмигнул гаснущей в небе луне и направился к центру площадки.

Времени прошло достаточно, Иоши далеко, а значит, пора начинать!

Клинок торчал из камня под небольшим углом так, что его рукоять доходила мне до середины бедра. Черный, как эбонит, с линейным орнаментом на рикассо и широким обоюдоострым клинком, меч выглядел и впрямь жутковато.

Вблизи он смотрелся намного интереснее, поскольку при приближении стали различимы узоры и ковка. Да тут одна только гарда чего стоила! Кованая, с едва различимым плетением и фигурными листьями на концах. Рукоять покрывала чёрная шершавая кожа, на гранях навершия темнели какие-то символы. Сложно описать словами понравившуюся женщину, и с оружием — та же песня. В детстве я мечтал о таком вот мече, и вот сейчас…

— Привет! — севшим от волнения голосом прошептал я и, обхватив ладонями рукоять, с силой дёрнул ее на себя.

В следующий миг стало ясно, что король Артур из меня никудышный. Меч даже не шелохнулся! Трещина, в которой он торчал, была довольно широкой, но по ощущениям — клинок снизу словно кто-то держал! Причём этот кто-то был сильнее меня в тысячу раз!

Громко выругавшись, я рванул меч снова, подключив в движение мышцы спины, и… выругался повторно. Вот же… Проще вытянуть из-под земли танк!

С досадой оглядевшись по сторонам и помянув недобрым словом тупые железки, я перехватил рукоять поудобнее и… вдруг почувствовал, что она начала накаляться! Одновременно с этим откуда-то пришло понимание, что выпустить её я не могу. Нет, ладони совсем не прилипли, но разжать их означало мгновенную смерть! В следующий миг в глазах потемнело от боли. Концы крестовин обернулись змеиными головами! Изогнувшись и противно зашипев, эти твари вцепились в ладони, и руки тут же начали покрываться сетью отвратительных пятен. Буро-зеленая мерзость быстро поползла по рукам вверх и… вдруг отпрянула от браслетов из истинного серебра!

Сука! Боль была чудовищная, в лицо тянуло паленым мясом и гнилью, рефлексы орали в голове: «Отпусти!» — но что такое эти рефлексы?

— Нет, тварь! — прорычал я и рванул рукоять на себя, вложив в этот рывок всю свою силу и ненависть.

Земля под ногами качнулась, и от камня побежали трещины, справа мелко задрожала скала. Обломки полубогини взлетели в воздух и закрутили вокруг меня чудовищный хоровод, с каждым мгновением все ускоряясь и ускоряясь. Где-то вдалеке захлопали крылья, мир на мгновение застыл, и сразу после этого передо мной проступили очертания огромного зала со статуями. Высокая обнаженная девушка шагнула ко мне и, накрыв мои ладони своими, с надеждой заглянула в глаза.

В следующий миг в груди взорвалась Сверхновая! Очертания зала исчезли, мир крутанулся перед глазами, я напрягся сильнее, заорал, и реальность словно сдвинулась с места!

— Сука-а-а!

Наваждение схлынуло, и я понял, что стою на том же месте на трясущихся ногах перед потрескавшейся скалой, сжимая в ладонях огромный цвайхандер!

Боль отступила, руки снова стали нормального цвета, а меч… Он был прекрасен! Как новый спортивный болид, как заходящий на цель штурмовик, как несущийся по полю танк!

— Да! У меня получилось! — едва не задохнувшись от счастья, я нашёл взглядом луну и широко улыбнулся.

В следующий миг сильнейший удар в грудь отбросил меня назад. Невидимая сила рванула из рук меч, и он так и остался висеть в воздухе! Ощутимо приложившись спиной о камни, я откатился в сторону, вскочил на ноги и замер, поражённый увиденным.

В том месте, где висел меч, в воздухе соткался двухметровый мужик в пластинчатой броне и самурайском шлеме кабуто! Он был полностью чёрным: от сандалий до фигурки на шлеме. В плечах — шире меня раза так в полтора, а лицо… Его просто не было. Вместо него под шлемом клубились сполохи тьмы, стекая вниз и шевелясь противными щупальцами.

М-да… Так вот чего боялся Иоши! Но откуда же было знать…

Окончательно материализовавшись, чёрный воин положил ладонь на рукоять висящего в воздухе меча и повернулся ко мне.

— Самозванец! — эхом пронеслось у меня в голове. — Ты не достоин поединка!

Произнеся это, самурай небрежно кинул меч на плечо и выбросил в мою сторону левую руку.

С его ладони сорвалась едва заметная чёрная лента, и я почувствовал, что задыхаюсь. Рёбра стянуло ледяным жгутом, из легких разом пропал весь воздух. Понимая, что жить осталось недолго, я рванулся в сторону этой твари и словно налетел на колючую проволоку. Острые невидимые шипы вцепились в бёдра и грудь, пытаясь остановить, но у меня уже упало забрало!

Страха не было — только ненависть и желание убивать! Я продирался сквозь шипы к замершей передо мной твари, не обращая внимания на боль, но, когда до самурая оставалось шагов пять, он просто двинул рукой и отбросил меня назад. Перед глазами вспыхнули оранжевые пятна, а затем стало темно. Рухнув на камни, я перекатился на живот и, собрав волю в кулак, снова начал вставать. Кровь стучала в висках, боль рвала тело на части, но плевать! Краповый берет мне вручали не за красивые глазки!

Перед внутренним взором мелькнули лица ребят и горящий бэтр, по ушам ударил стук пулемета. В следующий миг картинка сменилась, и я снова увидел развалины, и странного рыцаря, и луну… Холодный, пронизывающий ветер хлестанул по лицу, забирая боль и прочищая затухающий разум. В следующую секунду луна заполонила собой все небо, и я почувствовал, что снова дышу! Тьма перед глазами рассеялась, и…

Самурай стоял на том же месте прямо передо мной, с мечом на плече, но его левая рука была опутана какими-то ветками. Вокруг шлема чудовища клубилось густое облако насекомых, а слева, возле скалы…

— Таро! Уходи! — истошно заорал Иоши. — Быстрей! Я попробую его задержать!

Непонятно откуда взявшийся енот стоял, согнувшись от напряжения и выставив обе лапы в сторону самурая. Эти ветки и эти насекомые… Ну да… Иоши, очевидно, замучила совесть, и он решил вернуться, но…

В следующее мгновение фигуру воина окутало облако тьмы. Ветки с насекомыми тут же пропали, самурай прыгнул на тануки и ударом ноги впечатал его в скалу. Громко клацнули зубы, Иоши гулко ударился затылком о камень и безвольно завалился на землю.

Чёрный воин скинул с плеча меч, замахнулся и… покатился по камням от удара ногой в бок!

Если знать, куда и как бить, опрокинуть можно любого! Как говорят, чем больше шкаф… Впрочем, на самурае эта поговорка не сработала. Мгновенно вскочив на ноги, тварь швырнула меня на землю своей ублюдочной магией и прыгнула, занося меч.

Понимая, что увернуться уже не получится, я перекатился на спину и выбросил навстречу удару обе руки. Огромное черное лезвие рассекло воздух, ударило в цепь из истинного серебра и… исчезло! Не ожидая такого поворота событий, самурай по инерции сделал пару шагов и, споткнувшись о камень, упал возле меняна колено.

Да, наверное, на мечах я ему не соперник, с магией у меня тоже не задалось, но во всем остальном… Пробив ступней под мышку, я опрокинул урода на землю и одним движением оказался у него за спиной. Мгновение мне понадобилось, чтобы закинуть ему на горло цепь. Воин попытался вырваться, но было уже поздно!

— Самозванец, говоришь? — зло прошептал я и, упершись в спину коленом, с силой рванул на себя цепь.

Этого оказалось достаточно! Заколдованный металл без труда перерезал глотку чудовища. Тело самурая конвульсивно дернулось и, лязгнув металлом, завалилось на камни.

В следующий миг мне по ушам ударил торжествующий рев, труп чудовища взорвался облаком тьмы, мир перед глазами качнулся…

Глава 16

Блин, как же болит голова! Все тело превратилось в одной сплошной синяк, но кости вроде не сломаны. Лежу в какой-то луже, в скулу впился осколок камня, но поднять голову не могу… не хочу… Сука! Сознание прояснилось окончательно, в голове слегка просветлело.

Аккуратно, стараясь не растрясти мозги, я сел и оглядел мутным взглядом площадку.

М-да… Куда-то подевались все трещины, обломки ками тоже исчезли. Меч больше не торчит из земли, и непонятно, сколько я тут пролежал. Солнце ещё не взошло, но небо уже светлое, со стороны кустов слышатся крики каких-то птиц, из-за спины доносится негромкое ржание лошадей. Стоп! Но это получается, нас выкинуло в реальность? Я быстро опустил взгляд и не увидел на запястьях оков. Черт! Иоши!

Похолодев от пришедшей в голову мысли, я резко повернулся к скале. Тело тут же прострелил приступ боли, но плевать! Стиснув зубы и тяжело дыша, я вытер со лба рукавом пот и улыбнулся: тануки лежал возле скалы на спине, широко раскинув в стороны лапы, и по мерно вздымающемуся пузу было понятно, что он находится без сознания. Да пофигу на все! Главное, что живой…

«Сейчас…» — прошептал я и, поднявшись на ноги, направился к раненому приятелю. Иоши как-то рассказал мне, что ёкай очень живучие, и, если смерть не наступила в первые пять минут, можно особо не морочиться.

Зачерпнув из лужи воды и расплескав большую часть по дороге, я вылил остатки на голову тануки и уже собирался идти за следующей порцией, когда Иоши пошевелился.

Негромко заскулив, енот открыл глаза и посмотрел на меня мутным взглядом.

— Э, герой, говори, что мне для тебя сделать? — не особенно веря, что буду услышан, негромко произнёс я.

Ну да, колдовать — это пока не мое, и ветеринарных институтов я тоже, как назло, не заканчивал. У собак вроде нос надо щупать? Да ёп! Что за херь в голову лезет!

Тем временем в глазах тануки появилось осмысленно-удивленное выражение, он оскалился, сел и подобрал с земли оброненную шляпу. Не произнося ни слова, Иоши достал из тульи пучок травы, сунул его в пасть и стал сосредоточенно пережевывать. Закончив с приготовлением «лекарства», Иоши сплюнул часть жвачки себе на ладонь и, протянув ее мне, удовлетворенно проглотил то, что осталось.

Со стороны это выглядело отвратительно, но привередничать было бы глупо. Я и так-то не особо брезгливый, а уж сейчас, когда все болит…

— Хитер! — хмыкнул я, морщась от неописуемой горечи. — Выходит, ты и траву с собой прихватил?

— Так я же помнил, с кем иду, — буркнул Иоши, медленно обведя взглядом площадку. — А где этот…

— Если ты про чёрного урода, то он сейчас на верхних ярусах Тонкого Мира, или куда там ещё отправляются убитые ками?

— Ты… — глаза тануки округлились как блюдца. — Ты победил гневного духа?!

— Его победила цепь из истинного серебра, — пожал плечами я и посмотрел на приятеля. — Спасибо! Если бы не твоя помощь, я бы здесь сейчас не сидел. Ты вообще как?

— Жить буду, — усмехнулся енот. — За неделю кости башки срастутся, но чтобы я ещё раз тебе поверил… Драться он не будет, ну да…

— Так это ж не я на него нападал, — возмутился я и, обернувшись, посмотрел в центр площадки. — Слушай, а что такое гневный дух, и куда подевался мой меч?

— Твой? Ну да, как я сразу не догадался, — тануки оскалился и покачал головой. — Этот темный воин являл собой проклятье, которое лежит на мече. Уничтожить такое можно, только проведя специальный обряд. У тебя лишь получилось его на время развеять. — Иоши пожал плечами и опустил взгляд, в его голосе послышались виноватые нотки. — Я не знаю, куда подевался сам меч, но такое оружие само выбирает себе хозяина. Если бы он тебя признал, боя бы не случилось… Нет, конечно, меч можно подчинить себе заклинаниями, но это очень плохой путь. Не зря же шаман не стал его забирать.

— Ясно, — вздохнул я. — А что с ками ущелья? Она помогла мне вытащить меч, и все обломки потом куда-то исчезли. Включая те, что болтались в воздухе.

— Я не знаю, Таро, — енот подхватил шляпу и, поднявшись с земли, хмуро посмотрел в направлении ущелья. — Ты же слышишь, моголы уже здесь, и, если они чувствуют себя спокойно, значит, Каору-сама ещё не вернулась.

— Каору-сама?

— Да, — кивнул Иоши. — Имя открылось в тот момент, когда ты вытащил меч. А сейчас пойдём… Степняки чего-то ждут, и нам необходимо успеть пройти до того, как они двинутся в сторону лагеря. В ущелье можно спуститься только там, где мы поднимались, поэтому…

— Погоди, — остановил я приятеля. — Давай поступим так: ты вернёшься и предупредишь Накату о тех заклинаниях, а я посмотрю, что там ещё задумали степняки. Глупо же упускать такую возможность! Как только я что-то узнаю, сразу же побегу вслед за тобой и как раз успею к началу. Только ты не вздумай говорить самураю о том, что приключилось в астрале. Нефига ему обо всем этом знать.

— Таро, а ты про шамана, случаем, не забыл? — посмотрев на меня, как на идиота, осторожно поинтересовался тануки. — Он ведь, скореевсего, почувствовал, что здесь произошло, и, стоит только тебе показаться…

— Если бы он что-то почувствовал, то бежал бы в свою степь без оглядки. Вряд ли ведь Хозяйка его простит? — я обернулся и, кивнув на ущелье, добавил: — Вот что они мне могут сделать? Крыльев-то у них нет, а заметят — сразу свалю. Мне на сегодня приключений хватило…

— Как-то одна лисица тоже так говорила: много ей не надо, ага — а с утра я еле живой оттуда уполз! — Иоши картинно вздохнул и покачал головой. — Ладно, возможно, ты прав, но не давай ему встречаться с тобой взглядами.

— Хорошо, — кивнул я. — И ещё раз: спасибо!

— Поблагодаришь, когда вернёшься, — хмуро буркнул енот и, надев шляпу, пошёл по тропе на север.

Я проводил его взглядом, вздохнул и, аккуратно обходя камни, направился к краю ущелья.

Настроение было не то чтобы прямо поганое, но и хорошим его не назвать. Нет, я, конечно, рад, что живу и дышу, но ведь, по сути, все оно осталось как прежде. Хозяйке Ущелья вроде помог, но степняки все равно собираются атаковать стену. Меч меня послал по известному адресу и куда-то свалил, Иоши едва не убили. Всего навара — лишь пара десятков синяков и наука — не связываться с проклятыми предметами. Ну да, зарекалась свинья не жрать желудей…

Приняв чуть левее, я направился туда, где край ущелья порос невысоким кустарником и, не доходя десяти шагов до обрыва, опустился на траву.

Снизу доносилось ржание лошадей, позвякивало железо, слышалась незнакомая речь. Некоторые слова были вроде понятны, но смысл фраз терялся. Это как с поляком за жизнь по пьяни общаться. То есть водку водкой называют и там, но вот все остальное…

Привычно двигая локтями, я подполз к краю обрыва и, скрываясь за ветками кустов, оглядел отряд степняков. Настроение тут же испортилось окончательно, ведь то, что мне открылось, оптимизма не внушало ни капли. Мало того что моголов сюда пришло больше ста человек, так они ещё и экипированы были лучше, чем бойцы гарнизона.

В кольчугах и островерхих шлемах с бармицами они походили на воинов Древней Руси, сошедших с полотна Васнецова. Каждый нёс за спиной лук и, помимо этого, был вооружён копьем и коротким мечом. Не знаю уж, чем им при штурме стены могут помочь длинные копья, но вот все остальное… Странно также и то, что я не увидел у степняков ни одной лестницы, но в мире, где работает магия, возможно, существуют ещё какие-то способы забраться по отвесной стене?

Дно ущелья в этом месте обильно поросло травой, и понятно, почему отряд остановился именно здесь. Спешились, отправили коней пастись и даже поставили пару юрт… Костров только не жгут, но это, видимо, чтобы совсем не палиться. Шамана или кого-то похожего на него я не увидел и, логично предположив, что этот урод находится в юрте, решил перебраться немного левее.

Ширина ущелья в этом месте достигала метров ста пятидесяти-двухсот, высота стен — около тридцати, и оказалось большой удачей, что моголы поставили свои дома неподалёку от того места, где я находился.

Сменив точку наблюдения и расположившись прямо над юртами, я еще раз внимательно оглядел отряд и вдруг услышал чьи-то едва различимые стоны.

Стонал определенно мужчина, и можно было предположить, что одна из юрт используется как полевой лазарет. Вторая же — бежевая, возле которой дежурили два воина при полном параде — являлась чем-то навроде штаба, и шаман, скорее всего, находился именно там. Не, ну а где бы ему ещё находиться?

Внизу ничего интересного не происходило, и я просто лежал, изучая взглядом войско врага. Словно исторический фильм смотришь, право… Кони, юрты, монголо-татары… Все это, конечно, здорово, но, судя по увиденному, ситуация складывается препоганая! Если шаман расчистит подступы магией и эти ребята заберутся на стену, гарнизону придётся несладко. Сто двадцать на пятьдесят — хреновая математика, особенно с учетом того, что степняки гораздо лучше вооружены и опыта им не занимать. Дисциплина в отряде железная, общаются между собой в основном жестами, а если и говорят — то негромко и коротко.

Вот интересно, как они с такой организацией не отхватили себе пару провинций? Решили сделать это прямо сейчас? Но почему тогда именно Сато? У соседей со степью граница открыта, но эти ребята прутся сюда! И какого хрена они вообще дожидаются? Если шаман подготовил почву заранее, то что мешает им нападать? Ждут, когда кто-то подвезёт лестницы?

Ответ на этот вопрос пришёл через пару часов. Со стороны степи прискакал всадник и, спешившись возле бежевой юрты, быстро забежал внутрь. Часовые даже не подумали его останавливать.

Мужик пробыл внутри пару минут. Выйдя, он взял коня за уздечку и направился в расположение войска, а вот за ним из юрты выбрались два товарища, при виде которых я озадаченно хмыкнул. Один из них — огромный мужик в пластинчатой броне и богато украшенном шлеме — не кто иной, как командир всего этого войска, а вот второй…

Высокий сухощавый старик в грязном драном плаще был с ног до головы обвешан костями. Они висели на поясе, на плечах, и даже на голове у него вместо шлема красовался череп какого-то крупного хищника. Со стороны шаман моголов напоминал клоуна, но внешность — штука обманчивая, и, памятуя слова Иоши, я старался ни на секунду не задерживать на нем взгляд.

Никакого бубна у него не было, а вот массивный посох с навершием в виде того же черепа, на который старик опирался при ходьбе, со стороны выглядел очень внушительно. Даже не посох, а, скорее, двуручный клевец, поскольку из длинного наконечника, прямо под черепом, торчал хищно-изогнутый стальной клюв. Доспехи таким пробивать — самое то, но чтобы размахнуться этим дрыном, нужна недюжинная сила. Там же одного железа — килограмма четыре как минимум, но со стороны не было заметно, чтобы шаман испытывал хоть какие-то неудобства. Опасный тип… Впрочем, это я знаю и так.

Едва только шаман с командиром отряда вышли из юрты, со стороны степи показались еще четверо всадников. В отличие от гонца, эти четверо были японцами, и ситуация стала потихонечку проясняться. Не, ну тут и ребенок бы догадался… В горе Ваши обнаружили серебро, и это, конечно, не дает покоя соседям. Атаковать в лоб Кимура по какой-то причине не хотят, а тут в ущелье им мешает выставленный гарнизон. Не знаю уж, что эти уроды задумали, но моголы, прорвавшись за стену, могут неплохо разгуляться в провинции. А если им еще при этом заплатить… У соседей и так больше солдат, но если падет гарнизон, перевес станет катастрофическим. Не, так-то все, вроде бы, грамотно, но интересно, какую цену запросил с Кимура шаман? Сколько золота стоит этот поход?

Тем временем всадники приблизились и, остановив коней, спешились. Все четверо — экипированы в хорошую пластинчатую броню. Трое, помимо мечей за поясами, вооружены копьями. Старший — мужик лет тридцати на вид, чем-то похож на Накату, только доспех выглядел намного дороже.

Все четверо направились к вышедшему к ним навстречу шаману и, остановившись в трех метрах напротив него, синхронно склонили головы. Шаман даже не пошевелился.

Постояв так пару секунд, старший из самураев поднял взгляд и, четко разделяя слова, произнёс:

— Чулуун-сама, Кимура приветствуют тебя на этой земле! Мой брат, Акира, шлёт тебе свою часть нашего договора. Вот, прими и владей!

Произнеся это, самурай шагнул вперед и протянул шаману деревянный футляр, который все время осторожно держал в руках.

Интересно…

Шаман кивнул, забрал коробку и тут же ее раскрыл. Удовлетворенно оскалившись, старик вытащил на свет серебристую цепь с кулоном в виде треугольной пластины и, обернувшись, сделал знак стоящим возле юрты солдатам. Коротко кивнув, эти двое направились в соседнюю юрту и вытащили оттуда мужчину, связанного по рукам и ногам.

На вид — не старше тридцати лет. Коротко стриженный, в заляпанной кровью рубахе и кожаных штанах, он больше всего напоминал воина. Пленный? Или кто-то из своих? Не понятно, но, как бы то ни было, мужик держался достойно. Не стонал, ни о чем не просил, а когда его поставили перед стариком на колени, усмехнулся и произнёс в лицо шаману пару фраз… Слов не разобрать, но смысл сказанного был предельно ясен. С такими интонациями здоровья врагу не желают.

Ни слова не говоря, шаман надел мужчине на шею цепочку, затем коротко размахнулся и проломил пленному череп. Вот так просто, у всех на глазах! При этом ни прибывшие в ущелье Кимура, ни солдаты даже не поморщились от произошедшего, а я… А мне, наверное, еще ко многому тут придётся привыкнуть… Это ведь не смерть в бою и даже не казнь… Ублюдок просто походя размозжил голову человеку так, будто перед ним была курица.

Дерьмо! Этот мир словно повернулся ко мне, показывая свою истинную суть. Нет, понятно, в чужом монастыре чужие правила, а убитый мог быть последней скотиной, но почему же на душе так погано? Сказочные звери, волки, еноты и даже та тварь из астрала превращали все происходящее со мной в сказку, а вот сейчас сказки закончились. Нет, ничего сверхъестественного с точки зрения Средневековья, конечно же, не произошло, но в Сато никто ничего похожего не творил, и это означает, что моя сторона — правая! По крайней мере, здесь и сейчас!

Склонившись над трупом, шаман снял с него заметно потемневшую цепь и, удовлетворенно кивнув, сделал знак тащить следующего.

Это повторилось ещё четыре раза, когда пленные, наконец, закончились. У пятерых мужчин забрали жизни из-за железки…Нет, понятно, что это какой-то артефакт навроде моего несостоявшегося меча, но и плевать. Наблюдая за этим поганым действом, я жалел лишь о том, что у меня нет под рукой автомата. Эх, с каким бы удовлетворением я бы жал на скобу…

— Да, это то, что вы мне обещали, — сняв цепь с последнего трупа, шаман надел её на себя и, обернувшись к самураям, добавил: — Дух Горы скоро уйдёт, ей не помогли дары ваших соседей. Вы можете поехать с нами и посмотреть, чем все закончится. Сюго Кимура сдержал слово, и я выполню своё обещание.

«Ну да, сука, раскатывай губы, — не глядя на эту тварь, с ненавистью подумал я. — Дары не помогли, но зато появился парень из одной далекой страны вместе с приятелем. К слову, Иоши был слишком высокого мнения об этом ублюдке. Шаман ведь так и не понял, что случилось в астрале».

Закончив говорить, старик перевёл взгляд на командира отряда и, кивнув, махнул рукой в направлении стены. Гигант-могол довольно оскалился и, обернувшись к войску, что-то проорал на своём языке. Лагерь тут же пришёл в движение. Со всех сторон донеслись крики десятников, загремело железо, возмущённо заржали седлаемые лошади. Кимура постояли секунд десять и, обернувшись, направились к своим коням, человек десять степняков подбежали к юртам и принялись оперативно их разбирать.

Понимая, что больше «кина не будет», я отполз от края обрыва, поднялся на ноги и, размявшись, быстро пошёл в направлении гарнизона. Бежать по торчащим из земли камням — дело неблагодарное, но тут всего-то километр пути. Там ещё съехать с горки на заднице — и вот я уже практически дома.

Всю дорогу у меня из головы не лез этот гребаный артефакт. Что?! Что собой представляет эта цепочка, раз ею можно заплатить за такое?!Прогнать ками с её территории, заморочиться с заклинаниями и отправить в бой больше сотни хорошо подготовленных воинов! И шаман ведь тоже ни разу не мальчик — вон как перед ним Кимура расшаркивались. А еще бы понять, что делал старик, убивая этих ребят? Заряжал артефакт жизненной силой? Но нахрена? И почему цепь с подвеской так потемнели? Лестниц степнякам так и не подвезли, но им, по ходу, на это плевать. Так, может быть, этот артефакт способен как-то проломить стену?

Когда до спуска в ущелье оставалось чуть больше ста метров, дорога выровнялась, и последний отрезок пути я преодолел бегом. Впереди уже показалась стена с часовыми и фигурой самурая точно по центру. Наката стоял, скрестив на груди руки, и спокойно наблюдал за тем, что происходит внизу. Ну да, Иоши, наверное, всех там построил да и свалил подобру-поздорову в свой лес. Ему-то приключений на сегодня достаточно.

Мысленно улыбнувшись, я подбежал к спуску и… рухнул на землю, стараясь не попасть на глаза степнякам. Пятеро всадников скрывались за выступом скалы на другой стороне ущелья, находясь при этом как раз между мной и стеной! Вроде бы не заметили, но это оказалось единственным плюсом. Ведь за стену мне уже не попасть! Проклиная себя за медлительность, я осторожно подполз к краю ущелья и, спрятавшись за кустом, попытался оценить ситуацию.

Черт! Скатиться с горы перед пятеркой конных — иначе как самоубийством не назвать! До стены мне добежать не дадут… Наколют на копье или подстрелят, потом допросят с пристрастием и отдадут шаману для его гребаных экспериментов.

До разложенных на подступах камней метров пятьдесят, если не больше. Конь по ним, конечно же, не пройдет, но и я бежать не смогу. И прикрыть меня на таком расстоянии вряд ли получится. Вот что за гребаный день?! Одно дерьмо следует за другим, и просвета не видно… Понимая безвыходность положения, я выматерился от досады и стал ждать в надежде, что эти уроды куда-нибудь свалят.

Надежды не оправдались. Основное войско моголов показалось минут через тридцать, и я в который раз за день поразился их воинской выучке. Степняки двигались в шеренгу по восемь, с интервалом в два метра, и их отряд сверху выглядел почти что правильным прямоугольником.

Я лежал так, что не мог даже подать знака своим, но в гарнизоне и без меня услышали топот копыт, и на стену поднялись лучники. Двадцать человек, на сотню тяжелой конницы… М-да… И ведь они ни разу не английские йомены… Впрочем, моголы из-за скалы выезжать не стали — остановились и стали дожидаться шамана.

Старик ехал вместе с четырьмя Кимура чуть позади основного отряда. Как только командир приказал сотне остановиться, он спрыгнул с коня и, пройдя чуть вперед, вскинул над головой свой жуткий клевец. Дальше произошло странное… Со всех сторон из земли в навершие потянулись ярко-оранжевые нити, образуя над головой шамана большой полупрозрачный шар. В следующее мгновение старик резко опустил оружие, раздался хлопок, и вокруг тела заклинателя появился оранжевый конус.

Защита? Ну да — очень похоже на то, и стрелой её, наверное, не пробить. Подтверждая мои догадки, шаман вышел на открытое место и, остановившись прямо напротив стены, с силой ударил оружием по земле.

Заметив цель, Наката перестал изображать памятник и, указав на заклинателя, что-то неразборчиво прокричал. Лучники на стене натянули тетивы, тишину нарушили разрозненные хлопки. Мелькнули в воздухе стрелы, но из двух десятков лишь одна попала в защитное заклинание и, не нанеся никакого вреда, бессильно упала на камни.

Вокруг ног шамана тем временем зашевелилась земля, и выглядело это настолько жутко, что у меня по спине побежали предательские мурашки. Ну да… Одно дело наблюдать такое на экране телевизора под пивко, и совсем другое — когда это происходит рядом с тобой. Тут же всего-то метров тридцать, не больше!

Старик стоял неподвижно, бормоча себе под нос непонятную монотонную хрень, а вокруг него все бурлило. Из земли то и дело вырывались короткие толстые щупальца и, касаясь щита, тут же осыпались песком.

Лучники гарнизона выстрелили ещё несколько раз, но с тем же успехом. Какой-то незнакомый тип в кимоно поднялся на стену и, указав на заклинателя степняков, стал что-то втолковывать Накате, но слов было не разобрать.

Бубнеж шамана тем временем изменил тональность и зазвучал так, что у меня начало закладывать уши. Спустя пару мгновений мерзкий, отвратительный звук оборвался, перед стариком появилась большая прозрачная сфера, и он с видимым усилием толкнул её к стене.

Нарушая все мыслимые законы физики, прозрачный шар покатился в горку, постепенно набирая скорость, и через десять шагов вдруг резко обрёл очертания! Случилось это примерно в том месте, где в астрале лежала крайняя закладка, и теперь стало понятно, для чего шаман их раскладывал! В следующий миг раздался оглушительный треск, все камни вокруг шара разом исчезли, а вражеское заклинание заметно увеличилось в размерах!

Земля начала мелко дрожать, со стороны гарнизона донеслись крики ужаса, а через пару метров все повторилось. Камни вокруг шара исчезли, он увеличился и покатился быстрее!

М-да… И лестницы степнякам не нужны. Если эта мерзость доползет до стены, на территорию гарнизона можно будет заехать на лошади. Минута-две… Гигантский шар все быстрее катился в горку, оставляя за собой полосу ровной земли, моголы впереди что-то орали, а я смотрел на пока ещё целую стену и отчётливо понимал, что гарнизон обречён. Ведь даже если этот шар никого не задавит, конная сотня легко уничтожит защитников и спокойно двинется в глубь провинции. Следом за моголами придут Кимура и…

Как же мерзко лежать вот так, ощущая свою бесполезность, не зная, что делать и как поступать…

Понимая, что надо спасаться, Наката вместе с лучниками ушел со стены, и вскоре после этого земля подо мной содрогнулась.

Гигантский каменный шар с грохотом наехал на укрепление и, снеся две трети стены, закатился на территорию гарнизона. Хрустнули ломаемые постройки, старик торжествующе расхохотался, командир отряда проорал что-то на своём языке, сотня начала выползать на открытое пространство, а четверо самураев спешились и встали позади шамана так, чтобы удобнее наблюдать за атакой.

Ублюдки! Нет, понятно, что чужаков на свою землю приводили во все времена, но интересно, как бы на такое посмотрел император.

Защитники гарнизона ещё только пытались организовать строй, в сторону степняков полетели редкие стрелы, но сотня уже набрала ход. Гремя железом и противно визжа, моголы устремились в пролом, и счёт уже пошёл на минуты.

«Ну, вот и все…», — мысленно вздохнул я, с досадой глядя степнякам в спину, когда произошло страшное.

Земля содрогнулась, и стены ущелья осыпались, похоронив под собой большую часть атакующих! Это произошло настолько быстро, что я не успел даже выругаться! Огромные камни рухнули с сорокаметровой высоты, погребя под собой все живое, и над ущельем поднялось целое облако пыли!

Громко выругался стоящий внизу шаман, на лицах Кимура появилось испуганное выражение, но на этом странности не закончились. Из-под завала к груди старика потянулись тонкие серебристые нити. Сто или, может быть, больше. Мелькнули и сразу пропали, но фигуру шамана тут же окутала темная дымка. «Артефакт собрал души погибших?» — промелькнуло у меня в голове, когда из облака пыли появился еще один персонаж.

Она походила на статую. В этот раз на девушке была короткая туника. Ноги босые, кожа мраморно белая, светлые волосы едва касаются плеч… Хозяйка Ущелья все же пришла, и вряд ли для того, чтобы накормить шамана пирожными.

Сообразив, что случайно зацепить может и меня, я вскочил на ноги и уже собирался валить, но не успел. Не произнося ни слова, девушка махнула рукой от пояса и, по типу метания фрисби, швырнула перед собой веер оранжевых дисков. Просто и обыденно, со спокойным лицом! Словно кидала тарелку своей любимой собаке.

По степени воздействия это можно было сравнить с пулями крупнокалиберного пулемёта! С глухим металлическим звуком диски проломили пластины самурайской брони и швырнули четверых Кимура на землю. Кровь из проломанных лат плеснулась на камни, одному из самураев начисто снесло диском голову. Перекрывая звуки творящегося за завалом сражения, на земле захрипели умирающие лошади. Жесть!

Я стоял и ошарашено смотрел на результат такого проявления мощи. Полубогиня, ну да… И если это та самая Сила, о которой все говорят, то я себе хочу точно такую…

Шаман, в отличие от самураев, пережил эту атаку. К моему удивлению, старик даже не попытался бежать, а на его лице не появилось и тени страха! Пролаяв что-то неразборчивое на своем языке, он ткнул в направлении девушки навершием клевца, и в следующий миг тело Хозяйки Ущелья опутали вырвавшиеся из-под земли длинные чёрные щупальца. Сука! А Иоши считал, что его стихия — земля!

Хозяйка Ущелья, по ходу, и сама не ожидала такой атаки. Дёрнувшись всем телом, она разорвала пару мерзких отростков, но это ей помогло слабо.

Видя ее попытки, шаман издевательски расхохотался и, вскинув над головой оружие, начал читать какое-то заклинание. Девушка дернулась ещё раз, на ее лице появилось затравленное выражение, и я решил, что пришло время вмешаться! Нет, я прекрасно понимал, чем для меня это может закончиться, но кто не рискует — тот не водит девчонок в кино!

Метнувшись к спуску, я скатился на заднице вниз и, с трудом устояв на ногах, подхватил копье одного из убитых Кимура. Голос шамана сменил тональность, старик шагнул вперёд, взмахнул своим жутким оружием и… в этот миг я ударил! С разбега, двумя руками, вложив в этот удар всю свою силу и ненависть!

Не по-рыцарски? Да и плевать! С этой тварью по-другому не выйдет!

Заклинание Хозяйки Ущелья, очевидно, ослабило щит, и копье вошло в него, как в резину. Шаман дернулся, попытался отшагнуть, но не успел, и острие ударило его точно между лопаток!

Стальной наконечник с глухим звуком пробил тело старика насквозь, но уже в следующую секунду моя голова лишь чудом разминулась с крюком его чудовищного оружия.

Уходя от удара, я выпустил из рук копье и, не удержавшись на ногах, завалился на землю.

Интуитивно почувствовав быструю смерть, резко перекатился в сторону и, слыша за спиной глухой удар железа о землю, метнулся к телу мертвого самурая. «Сука! Да как же он не подох?!» — мысленно проорал я и, не найдя на земле копья, вырвал из ножен трупа клинок.

Шаман был страшен… С торчащим из груди наконечником, залитый кровью, с безумно вращающимися глазами и жуткой оглоблей в руках.

Человек не может быть настолько живучим, но эта тварь, наверное, не человек! Подавив панику, я поудобнее перехватил рукоять меча, и в этот миг старик атаковал. Жутко оскалившись, шаман замахнулся клевцом и ударил, целя мне в голову. Собирался, в смысле, ударить. Резко шагнув вперёд, я выполнил одно из семи стандартных движений, и этого оказалось достаточно!

Лезвие чужого меча попало старику в шею, и голова шамана отделилась от тела. Да, с магией у меня, конечно, беда, но в скорости этот ублюдок мне не соперник!

Обезглавленный труп сделал два шага по инерции и, облив меня кровью, завалился на камни. Сухо хрустнули кости на поясе, чёрная цепь с треугольной подвеской упала передо мной в пыль, и в следующий миг над артефактом появился силуэт девушки!

Натуральный, черный, объемный! На полголовы ниже меня, с треугольными ушами над причёской и кучей лисьих хвостов! Ни лица, ни одежды было не разобрать, но, судя по заметной груди, это была все-таки девушка!

Потянувшись, как от долгого сна, она смерила меня взглядом и рассмеялась приятным, мурлыкающим смехом. В следующий миг видение исчезло, а на земле, в том месте, где только что лежала чёрная цепь, остался лишь её отпечаток.

«М-да… Это ещё что за приколы?» — только и успел подумать я, когда заметил, что Хозяйка Ущелья освободилась из пут и сейчас направляется ко мне.

Она была похожа на статую, которой надоело стоять в парке на постаменте. Мраморное тело и мраморная же туника, которая по какой-то причине колыхалась при ходьбе и ничем не отличалась от настоящей. Лицо, как у снежной королевы. Неподвижное, но очень даже приятное. Грудь высокая, ноги стройные… Девушка как девушка, и бревном такую точно не назовёшь…

Сдержав неуместную улыбку, я быстро убрал катану за пояс и почтительно поклонился Хозяйке Ущелья.

Остановившись в трёх метрах напротив, Каору-сама смерила меня пустым взглядом, кивнула, и в голове эхом пророкотали её слова:

— Ты дважды помог мне, воин, и я благодарна! Не думала, что у тебя получится, но ошибаются даже такие, как я. Ты действительно его достоин… — в следующий миг в руках полубогини появился знакомый цвайхандер, и она протянула его мне. — Вот, возьми и владей! Это страшное оружие, Таро, но я уверена, ты сможешь с ним совладать!

— Благодарю, Госпожа! — я упал на колено, забрал меч, и в следующий миг он исчез! Просто растворился в воздухе, а у меня вдруг прострелило болью плечо! По ощущениям — словно к мышце поднесли раскалённый металл.

Черт! Это что, какая-то шутка?! Стиснув зубы, чтобы не заорать, я поднялся на ноги и вопросительно посмотрел на Хозяйку Ущелья.

— Все хорошо, Таро, — встретившись со мной взглядами, спокойно пояснила она. — Когда-нибудь у тебя хватит сил удержать его даже здесь. А сейчас прощай, я не забуду…

— Подождите, Госпожа, — набравшись наглости, воскликнул я и, кивнув на отпечаток цепи, поинтересовался: — Что это было? Какая-то женщина с хвостами… Ее силуэт появился после смерти шамана…

— Глупые люди обнаружили на своей земле Храм Владыки Нижнего Мира, — мгновение поколебавшись, пояснила Хозяйка Ущелья. — Там они нашли этот артефакт и решили расплатиться им за серебряный рудник. Не знаю, как он здесь оказался, но в такие филактерии Владыка Сэт когда-то запечатывал своих врагов и предавших союзников. Шаман решил подчинить себе могучего демона, но по иронии судьбы его жизнь оказалась последней каплей для освобождения Девятихвостой! Я не поняла, кто она, но, к нашему счастью, лисица была слишком слаба и поспешила убраться. Надеюсь, она больше здесь не появится.

Сказав это, ками исчезла, и я остался один.

М-да… Вот непонятно, радоваться или расстраиваться? Нет, конечно, живой — это здорово! Ребятам хоть как-то помог, но где, черт побери, этот меч? В астрале? Скорее всего, но что-то не хочется встречаться мне с тем мужиком. «Когда-нибудь у тебя хватит силы удерживать его здесь…» Как же задолбали они меня этими завтраками!

Морщась от боли в плече, я оглядел трупы и, мгновение поколебавшись, положил катану на тело мертвого самурая. Бой за завалом прекратился, и оттуда слышались знакомые голоса. Наши победили, а значит, меч мне уже не понадобится. Правила — они на то и правила, чтобы их иногда нарушать, но злоупотреблять этим не стоит. Подобрав с земли копье, я направился к камням, и в этот момент на вершине завала появился Наката.

Самурай выглядел так, словно его протащили по камням до замка и тем же способом вернули обратно. Шлем помят, кувагата^[77] куда-то пропала. Пластины брони погнуты, некоторые из них болтаются на остатках завязок. Штанина потемнела от крови, левая рука висит плетью. Впрочем, несмотря на все это, Наката выглядел достаточно бодро. До того момента, как забрался на завал, ага…

Оглядев ошарашенным взглядом лежащие за моей спиной трупы, самурай сунул в ножны катану и ловко сбежал вниз по камням. Следом за ним на завале появились солдаты, и выглядели они примерно так же, как командир. Судя по решительным лицам, народ ожидал, что потеха продолжится, но, видимо, не судьба.

— Это не все мои, — на всякий случай пояснил я, глядя на приближающегося Накату. — Хозяйка Ущелья постаралась, а я ей лишь немножко помог.

Самурай на эти слова никак не отреагировал. Остановившись в трех метрах напротив, он задержал взгляд на обезглавленном теле шамана, посмотрел на меня и вдруг улыбнулся! В первый раз за все время нашего с ним знакомства!

Это выглядело настолько дико и необычно, что я так и замер с открытым ртом. Однако следующей фразой Наката добил меня окончательно.

— Таро-доно, — ударив себя кулаком в грудь, торжественно произнес он. — Я рад, что ты решил послужить нашему господину!

«Доно…»Ну да… Достойный обращается к достойному… Вот это и называется — карьерный рост.

Я вернул самураю улыбку и, морщась от боли в плече, произнес:

— Да, Наката-доно! Я тоже этому очень рад! Ты даже не представляешь как…

Глава 17

Жизнь в какие-то моменты очень напоминает скоростной спуск. Когда ты летишь на огромной скорости вниз, стараясь удержать равновесие, а душа замирает от восторга и страха. Остановиться нельзя, ведь до финишной черты ещё хрен знает какое расстояние, и в голове одна только мысль: «Не упасть!». Тут, конечно, не лыжный спуск, и до финиша доберётся не каждый, но тем интереснее в эти игры играть…

Я улыбнулся, посмотрел в спину идущего впереди самурая и, вздохнув, перевёл взгляд на замок, до которого осталось меньше километра пути.

Дежавю… Все так и немного не так. Меньше десяти дней назад мы выходили из этого замка, и за это время произошло столько всего… Столько народа погибло… М-да…

В тот день завал уничтожил сто пять степняков, но оставшиеся взяли с собой полтора десятка солдат гарнизона. Даже страшно подумать, что бы случилось без вмешательства ками.

Примерно через час после битвы в гарнизон прибыл Сато Кохэку с сотней копейщиков. Сюго посчитал, что степняки пытаются лишь отвлечь основные силы провинции, и выдвинулся с войском на встречу с Кимура, но те напасть в тот день не решились.

Оглядев трупы и выслушав мой рассказ, Сато оставил десять бойцов и ушел с остальными караулить врага на границе земель. Нам с Накатой было приказано быть в замке к обеду третьего дня, и вот мы, собственно, выполняем.

Кимура забрали тела своих погибших на следующий день, и вся провинция облегченно выдохнула. Нет, никто не сомневался, что соседи придут, но сделают они это не раньше чем через месяц. Я не сильно вникал, но там что-то непонятное с обрядом поминовения. Один из убитых оказался младшим братом сюго, и его душа должна как-то там упокоиться. Впрочем, плевать на этих Кимура.

Как выяснилось, убитый мною старик являлся одним из трёх Верховных Шаманов Степи, а эта сотня была его личной гвардией! Элита элит… Моголы могли запросто вырезать всю провинцию, и, возможно, поэтому соседи не посмели сразу напасть. Сейчас отпоют своих, все разведают и, узнав, что большую часть степняков уничтожил обвал, полезут с новыми силами. Ну не сейчас, а через месяц, но тем не менее…

Весь этот месяц нужно готовиться, но стену за это время не восстановить, и скоро в ущелье снова будет не протолкнуться. Конница через завал не пройдёт, но пехоте это — раз плюнуть. У Кимура людей втрое больше, чем здесь, и, если ничего не придумать…

Я вздохнул и, перешагнув через камень, задумчиво посмотрел в сторону замка. Нет, какие-то мысли у меня, конечно же, есть. Осталось только понять, насколько они реализуемы.

Чуть прибавив хода, я догнал самурая и, переведя на него взгляд, поинтересовался:

— Послушай, Наката-доно, а как в провинции дела с проволокой? Нужно, чтобы она была примерно с четверть ногтя толщиной и, хорошо бы, железная.

— И сколько тебе её нужно? — поморщился самурай. — И главное — зачем?

— Сколько — точно не знаю, но, думаю, по весу трёх-четырёх лошадей. Там, где я воевал раньше, такая проволока использовалась против конных и пеших. Если правильно ее скрутить…

— Нет, — не дал мне договорить самурай. — Думаю, и двадцатой части от этого не наберется. Проволока дорогая, и тянуть её сложно. Впрочем, в замке есть мастер Мичи. Ты можешь узнать у него.

М-да… Но стоило хотя бы попытаться… Нет, я, конечно, спрошу у мастера, но, боюсь, он ответит мне то же самое. «Чеснок»^[78] бы нам, конечно, очень помог. В ущелье-то — на ровной твердой поверхности, да и с учетом того, что сапог здесь пока что не носят. Впрочем, произвести его быстро и в нужных количествах в местных условиях, наверное, не получится. Блин, как же все сложно в этом Средневековье…

Самурай замолчал, и я снова погрузился в раздумья. А то до замка еще идти и идти, а из Накаты собеседник хреновый. Не, если по делу — то без проблем и сколько угодно, а просто так народ тут особо болтать не любит. Ну, если не считать моего приятеля.

К слову, Иоши появился на следующий день после боя, когда уже все более-менее успокоилось. Выслушав подробный рассказ о том, что произошло в итоге в ущелье, тануки ненадолго подвис, а потом наотрез отказался прогуляться со мной в астрал за мечом. Причем не просто отказался, а сказал, что и ноги его там больше не будет.

По словам енота, только идиот попрется туда, где есть шанс встретиться с девятихвостой лисицей. С его путаных и не совсем понятных объяснений я понял лишь то, что девять хвостов у лисицы отрастает в тот момент, когда ей исполняется тысяча лет, и связываться с такими опасно даже богам. Долго у нас поговорить не вышло, и я так и не понял, чем Иоши так напугала эта тысячелетняя старушка. Мой приятель вообще не очень любит лисиц, и, может быть, причина его страха именно в этом?

Ладно, с Иоши я еще поговорить успею, а сейчас главная забота — не облажаться на предстоящем мероприятии. Не, так-то, вроде, все помню, но небольшой мандраж все же присутствует.

Вообще, о том, зачем я понадобился сюго, можно только догадываться, но весь вчерашний день Наката обучал меня правилам этикета и рассказывал о кодексе самураев. Как выяснилось, местный бусидо отличался от земного лишь тем, что здесь на первое место ставилось служение клану и императору. В принципе, это неудивительно. Как говорил старик Маркс, «бытие определяет сознание», и, поскольку империя несколько тысяч лет существовала как единое целое, мелкие феодалы отодвинулись в кодексе на второй план.

Ритуальные самоубийства тут не приветствовались, не было культуры чайных церемоний, а в остальном, думаю, отличий набиралось немного. «Ты должен жить, постоянно понимая, что в любой момент можешь умереть, и смерть твоя должна быть достойной!» То есть, если на пальцах, жить нужно одним днем, и отсюда все эти любования горами и цветением сакуры. Впрочем, сейчас на дворе лето, вся эта пустоцветная вишня уже отцвела, и целый год можно особо не париться.

До замка мы добрались часов так примерно к одиннадцати. Нигде не задерживаясь и ничего не говоря, Наката отвел меня на второй этаж цитадели и сдал с рук на руки двум служанкам.

Ни разу не смущаясь, девушки стянули с меня всю одежду и отвели в соседнюю комнату к большому деревянному корыту с тёплой водой. Сами они раздеваться не стали, но что-то мне подсказывало, что здесь, на втором этаже, где живут самураи, в их обязанности входит не только уборка и стирка. Впрочем, сам я ничего такого не требовал — просто из опаски сделать что-то не так.

Потом меня долго мыли, хихикая и натирая какой-то душистой хренью. Было очень приятно, но полностью расслабиться не получалось. И дело совсем не в девушках — они были вполне симпатичными, но голым в незнакомом месте чувствуешь себя не очень комфортно. Впрочем, все неудобство вскоре прошло. Руки у девушек были мягкие, голоса приятные, и, когда они скинули с себя кимоно, я улыбнулся и плюнул на все заморочки.

Вся эта процедура продлилась чуть более часа, и девственность я потерял по полной программе. Девчонкам тоже вроде понравилось, но точно сказать не могу. Женщины ведь те ещё актрисы, у них и Станиславского получится обмануть.

Закончив с купанием, девушки обрядили меня в новое синее кимоно с золотисто-белым гербом-камоном, вышитым в виде хвоста лисы. Затем выдали новенький пояс оби, и, пока я его повязывал, в комнате появился Наката.

Самурай посмотрел на улыбающихся девчонок, затем смерил взглядом меня. В глазах его мелькнула ирония.

— Пойдём, Таро-доно! Господин ждёт! — коротко произнёс он и вышел из помещения.

Я благодарно кивнул девушкам и, попрощавшись, направился следом за ним.

Настроение было великолепное! Чистый, в новой одежде, а впереди один только позитив!

«Как же все-таки классно! — думал я, поднимаясь по лестнице и глядя в широкую спину Накаты. — Женщины тут такие же, как на Земле, и процесс совершенно не отличается!» В целом, никаких угрызений совести я не испытывал. Мика сказала, что её подобное не обидит, да и как, скажите, тут удержаться? Нет, конечно, в реальности я давно вышел из пубертатного периода, но в этом-то вся и проблема. Там, где шестнадцатилетний пацан засмущается, взрослый мужчина поступит по ситуации. Нет, конечно, верхняя голова у меня вполне контролирует нижнюю, но, когда партнерша не против, получается гремучая смесь. Желание и возможности шестнадцатилетнего парня, плюс опыт тридцатилетнего мужика… Ками, говорят, стареют медленнее людей, и у меня впереди ещё много всего интересного. Перед внутренним взором вдруг возник образ Мики. С ушками, хвостом и в очень открытом купальнике. М-да… Вот что значит расслабился! Я улыбнулся, потряс головой и продолжил свой путь наверх.

Сюго обнаружился в прихожей четвёртого этажа. Сато Кохэку о чем-то беседовал с заклинателем в бежевой мантии. Заметив меня, он кивнул в ответ на приветствие и снял со стойки очень знакомый меч. Тот самый, которым я срубил голову степняку.

Оружие я узнал сразу. Не, так-то сами катаны, конечно, похожи, но по рукояти, ножнам и цубе их можно очень легко различать.

Подойдя, Сато протянул мне меч и, глядя в глаза, торжественно произнёс:

— Я лишь возвращаю то, что тебе принадлежало по праву! Таро Лисий Хвост, ты помнишь, что в прошлой жизни был самураем? Два дня назад ты это всем доказал!

Приняв оружие, я опустился на колено, наполовину обнажил меч и коснулся лбом холодного металла.

— Да, господин! Клянусь, что этот клинок никогда не посрамит чести вручившего!

— Владей им по праву, — после небольшой паузы произнёс сюго. — Именную табличку и доспехи получишь позже, а сейчас пойдёмте! Нам нужно о многом поговорить.

Поднявшись на ноги, я положил катану на стойку и, с трудом сдерживая эмоции, следом за остальными направился в переговорную.

То, что я чувствовал, словами передать сложно. На Земле я так же радовался первому ордену и внеочередному званию капитана! И ведь не зря у меня был тот позывной! Две недели… Всего две недели мне понадобилось, чтобы стать благородным! Не, этот мир определенно прекрасен! Проблема только в том, что из-за отсутствия родового имени я теперь буду зваться Лисьим Хвостом. Наката, гад, мне ничего об этом не говорил, но оно и так понятно. Где пригодился — так и назвали. Лисий Хвост… М-да… Но, учитывая трепетное отношение местных к лисицам, может быть, оно не так-то и плохо? Иоши вот точно обрадуется!

Помимо нас, на совещании присутствовали: брат сюго — Сато Джиро, который по сути являлся военным комендантом провинции, и Муцуда Рюу — еще один заклинатель. Это именно его присылали в гарнизон нам на помощь.

Когда все расселись на ковре, а служанка в розовом кимоно разнесла чай, сюго посмотрел на брата и, кивнув на меня, произнес:

— Таро-доно лично общается с духами этих мест. Думаю, его присутствие будет полезным.

Сказав это, Сато перевел взгляд на Накату, и тот коротко отчитался:

— В Торидэ сейчас на ногах тридцать шесть человек. Присланные рабочие укрепляют стену, но восстановить ее за месяц не выйдет. Тот десяток, что вы нам выделили, я отправил обратно после того, как Кимура забрали тела своих, но люди нам очень нужны. Хорошо бы еще человек двадцать крестьян и хотя бы две лошади для разборки завала.

— Скольких вы уже достали из-под камней?

— Семьдесят три человека, — пожал плечами Наката. — Но чтобы разгрести дальше, нам нужно больше людей. Там очень крупные камни и…

— Больше не разгребайте! — не дал ему договорить Сато. — Всех крестьян отправь на восстановление стены. Трупы раздеть, оттащить подальше к степи, и не забудьте снять с лошадей шкуры.

— Да, господин, — кивнул самурай. — Я собрал с деревень мясников и охотников, но, боюсь, все туши мы освежевать не успеем.

— Хорошо, — сюго кивнул и перевел взгляд на брата. — Говори, что принесли лазутчики?

Услышав вопрос, самурай вздохнул и опустил взгляд.

— Если считать по гарнизонам, у Кимура около полутысячи солдат и пятьдесят конных лучников. Всех они с собой, конечно же, не возьмут, но…

— И как ты думаешь, они атакуют? — хмуро глядя на брата, поинтересовался сюго.

— Полагаю, отправят сотню-полторы по ущелью, остальные пройдут через западную балку и выйдут к окраинам Нары. Если гарнизон Торидэ падет, Кимура зайдут нам в тыл, и тогда возникнут большие проблемы.

— Полторы сотни в ущелье… — Сато ещё больше нахмурился и посмотрел на Накату. — По деревням мы можем сейчас собрать человек тридцать, но тебе же столько не хватит?

— Нет, — покачал головой самурай. — Мы, конечно, можем накидать на подступах камней, но без стены это не сильно поможет…

Наката опустил взгляд, в комнате повисла гнетущая тишина, и тут я подумал, что пришло время вмешаться. Не, ну если все так плохо, то почему бы и мне не высказаться? Хуже-то от этого точно не будет.

— Господин, тридцать человек подкрепления хватит, но для этого понадобится четыре десятка щитов и столько же клинков, которые мы подобрали с тел степняков.

— Щитов? — поморщился Сато. — Но зачем тебе столько?

— Татэ^[79] не подойдут, — покачал головой я. — Нам нужны щиты для каждого воина. Я знаю, из чего их сделать, и могу подробно все объяснить. — Видя непонимание на лицах присутствующих, я пожал плечами и пояснил: — Сила армии в строевой выучке, и если сорок солдат встанут в строй со щитами и короткими копьями, толпа против них будет бессильна. Сейчас гарнизон Торидэ — это толпа, но я готов обучить их драться в строю. Да, у нас мало времени, но со щитами мы все равно станем намного сильнее, чем сейчас.

Ну вот, пусть теперь думают, а я, если что, расскажу. Скутум^[80] не так-то сложно и сделать. На совместных занятиях с ОМОНом один из инструкторов нам подробно все объяснил. Помнится, он проводил аналогии с римскими легионерами и даже показал в курилке пару приемов. Нет, конечно, по рассказам тактике боя не научиться, но я знаю, что такое щитовой строй, а мечи степняков очень похожи на гладиусы^[81]. Так что, если меня услышат…

Примерно с минуту Сато молчал, вероятно, прикидывая варианты. На лицах остальных присутствующих я тоже особого энтузиазма не увидел, но оно и понятно. Люди консервативны, вот только сейчас других вариантов вроде бы нет…

— А мечи тогда зачем? — очевидно придя к какому-то решению, сюго посмотрел на меня и вопросительно приподнял бровь. — Ты же говорил про копья…

— Копья для первой сшибки. Если сорвать дистанцию, они станут неэффективны. Со щитом приблизиться к противнику не составит труда, и Кимура от нас такого не ждут.

— Хорошо, — кивнул Сато. — Говори, что нужно для этих щитов.

— Тонкие березовые доски в два слоя, войлок, клей, кожа и стальная пластина весом в пятьдесят-семьдесят рё. Доски склеить между собой, обтянуть с двух сторон войлоком, сшить по краю и на внешнюю сторону положить кожу. Потом просверлить в центре и прикрепить умбон. Это такая выпуклая пластина для дополнительной защиты руки.На обратной стороне кожаные ремни по диагонали, но это нужно показывать. Форма выпуклая, то есть доски нужно склеивать на специальном бревне. Размеры: в высоту — до нижней части груди и шириной примерно в руку.

Выслушав меня, Сато кивнул и посмотрел на заклинателя в бежевой мантии.

— Что скажешь, Мичи-сан? Твои люди смогут сделать такое?

— Да вроде бы ничего сложного, господин, — мгновение помедлив, пожал плечами заклинатель. — Березы у нас хватает, войлока тоже достаточно, стальные пластины сделаем за пару дней. Кожу и клей можно высушить заклинаниями…

— Чтобы начать тренировки, мне достаточно десяти щитов, — воспользовавшись паузой, пояснил я. — Остальные заберём по готовности.

— Добро, — кивнул Сато и посмотрел на Накату. — Тогда мы усилим патрулирование границы, а тебе пришлём три десятка парней. Таро-доно пока останется в замке и проконтролирует изготовление этих щитов. Все, кроме брата, свободны! С Торидэ мы пока что решили, но нам нужно подумать, как встретить основные силы Кимура.

Умные люди говорят, что мир развивается по спирали. Все события, которые происходят вокруг нас, рано или поздно приходят к некой точке, после чего движение начинается по тому же кругу. Для одних — развитие, у других — разрушение.

Две недели назад я плёлся в Торидэ следом за самураем, а сейчас вот, снова иду туда, но уже сам и во главе небольшого отряда. Три телеги обоза и последний десяток новобранцев… На мне пластинчатый доспех, за поясом два меча, на голове кабуто с фигуркой в виде тонкого полумесяца. Если уж мой настоящий господин — бог Луны, то лучше сложно придумать.

В замке я проторчал десять дней, но оно того стоило! Щиты вышли отличными, хотя сделать их получилось далеко не с первого раза. Если бы Мичи не был заклинателем, мы бы не управились и за месяц. Клей, который он производил в своей алхимической лаборатории, чем-то отдаленно напоминал «Момент», но засыхал только после произнесения заклинания. Не знаю уж, какими в реальности были скутумы, но последний опытный образец выдержал десять прямых ударов копьем, и это при отсутствии умбона. Возможно, все дело в клее, но точно сказать не могу. Алхимия и магия для меня пока тёмный лес.

Всего сейчас в телегах лежало двенадцать щитов, сорок мечей в ножнах и двадцать три коротких копья. Ещё семнадцать подвезут с оставшимися щитами, так что в целом ситуация выправлялась, поскольку задумка моя прокатила на славу.

После наглядной демонстрации возможностей воина со щитом сюго впечатлился и в итоге решил вооружить таким макаром все своё войско. Нет, понятно, что солдаты, участвовавшие в эксперименте, заметно уступали мне в скорости реакции, но я честно не уворачивался от ударов, принимая их все на щит. С самураями вышло чуть посложнее, но из трёх схваток я не слил ни одной. В итоге сюго остался доволен, а я немного потренировался и теперь примерно понимал, как обучать солдат.

— Таро-сан, а правда, что Кимура продались демонам? — От размышлений меня отвлёк голос новобранца, что шёл у первой телеги. Всю дорогу парень крутил головой, словно впервые оказался в горах, но сейчас, видимо, налюбовался природой и решил подоставать командира вопросами. М-да… Наката в прошлый раз, наверное, чувствовал то же самое…

— С чего ты это взял? — не поворачивая головы, поморщился я. — Кто-то из твоих знакомых присутствовал при этой продаже?

— Так у нас в деревне о том все говорят, — бесхитростно заявил парень. — И Кенджи-сан тоже говорил, что Кимура не привечают светлых богов. А раз так…

— Не, ну если Кенджи-сан такое сказал, то конечно, — усмехнулся я и, кивнув на телегу, добавил: — Ты меньше о демонах думай, а больше за дорогой смотри! Сломается телега — потащите на руках. И не просто так, а бегом до самого гарнизона!

— Да, Таро-сан, — вытаращив глаза, испуганно покивал парень и, обернувшись, едва не шлепнулся из-за попавшего под ногу камня.

Словно дети, ей-богу, а мимика такая, как в старых комедиях с Джеки Чаном. Там, правда, китайцы, но отличий практически нет. Жизнь — это вообще одна сплошная комедия. Мне вот, помимо трофейного доспеха, выдали лук и коня, но ни тем, ни другим я пользоваться не умею. Не, так-томне пару раз доводилось ездить на лошади, но это было очень давно. С луком же все ещё хуже. То есть тетиву я натяну и даже в правильном направлении, но вряд ли попаду даже в слона. Забавно то, что самураи — это в первую очередь конные лучники, но я какой-то неправильный самурай. В общем, скормил я своему коню пару кусков сахара и оставил его в замке на попечение конюха. Конечно, научиться верховой езде мне обязательно нужно, но в Торидэ нет конюшни, и значит, оставим эту затею до лучших времён.

На гарнизонных воротах дежурил тот же парень, что в прошлый раз встречал нас с Накатой. Заметив обоз с новобранцами, он проорал что-то в сторону лагеря и, приложив копье к ноге, принял самую бравую позу. Когда мы приблизились метров на тридцать, парень выпятил грудь и, пожирая меня глазами, проорал:

— Здравствуйте, Таро-сан! Наката-сан вас ожидает в сиреневой беседке!

В ответ я, разумеется, орать не стал. Сдерживая улыбку, принял важный вид и, чуть ускорившись, направился к открытым воротам.

В душе все пело и, наверное, даже плясало. Ну ещё бы… Меньше месяца прошло, а я возвращаюсь в родной гарнизон вторым офицером! В броне, шлеме и с кучей подаренных ништяков. Впереди много интересной и трудной работы, а там… Там мы и проверим, насколько я угадал!

Икэда встретил меня прямо в воротах. Дождавшись, когда я остановлюсь в трёх метрах напротив, полусотник положил ладонь на рукоять вакидзаси и коротко доложил:

— Гарнизон Торидэ приветствует тебя, Таро-сан! Мы все действительно рады…

Выглядел старшина не очень. Голова Икэды была до сих пор обмотана чистой тряпкой — последствие скользящего удара копьем. Впрочем, живой, и ладно. Кенджи своё дело сделал, так что теперь пусть дожидается свадьбы. Там любая болячка пройдёт.

— Здравствуй, Икэда-сан! — не дав ему договорить, я улыбнулся и хлопнул полусотника по плечу. — Принимай обоз с новобранцами. Вещи осторожно разгрузить в районе центральной площадки. Скоро скажу, что со всем этим делать.

— Да, Таро-сан! Сделаем! — Уэзэму коротко кивнул и сделал шаг влево, освобождая дорогу.

Зайдя на территорию гарнизона, я сразу прошёл в сиреневую беседку — небольшой домик, в котором офицеры проводили инструктаж младшего командного состава, и проговорил с Накатой около часа. Ничего особенного: рассказал о том, что происходило за прошедшие десять дней в замке, передал пару пожеланий господина и все оставшееся время отвечал на вопросы по поводу предстоящих тренировок со щитами и новым оружием.

Солдат на «плацу» построили через пятнадцать минут после нашего разговора. Сам самурай занял своё излюбленное место и, скрестив на груди руки, стал наблюдать за происходящим.

Собственно, для солдат тут любое построение — это событие, оттого бойцы хоть и выглядели настороженно, но смотрели на меня с нескрываемым интересом.

Выйдя в центр плаца с учебными копьями разной длины, я поставил их рядом, демонстрируя, что одно на полтора метра длиннее другого. Наглядные демонстрации всегда самые действенные — и для спецназа будущего, и для средневековых солдат.

Убедившись, что все заметили разницу, я оглядел бойцов и громко, во всеуслышание, поинтересовался:

— С каким из этих копий солдат будет иметь преимущество?

Дождавшись, пока человек десять выкрикнут «длинное!», я кивнул, положил оба копья на землю и сходил к краю плаца, где были аккуратно сложены новенькие щиты. Подобрав один из них и вернувшись на место, я продемонстрировал щит солдатам со всех сторон.

— Вот, смотрите! С помощью одного только этого щита можно расправиться с копейщиком! Я готов это продемонстрировать на добровольце! Обещаю никого не калечить!

Да, все просто. Тот инструктор показал нам пару простых приемов, и я успел хорошо их натренировать. Нет, с равным противником, конечно же, такой фокус не прокатит, но, поскольку моя скорость реакции намного выше обычной, за результат можно особо не переживать.

Самым смелым оказался один из бойцов второго десятка. Высокий — ростом не ниже меня, он с легкой ухмылкой вышел в центр и, подобрав с земли длинное копье, играючи крутанул его над головой.

Дождавшись, когда парень привыкнет к оружию, я кивнул и сделал приглашающий жест. Солдат поудобнее перехватил копье и, резко шагнув вперед, атаковал меня в голову. Ни тебе ложных замахов, ни подготовки, ни прощупывания противника. Они тут все так дерутся — кто быстрее ударил, тот победил, но со мной, разумеется, такой трюк не прошел. Так же резко шагнув навстречу, я сбил атаку вверх и в продолжение движения ударил кромкой щита парню в живот. Нет, кираса, конечно, достаточно прочная, но бить в грудь, с риском сломать ребра, было как минимум неправильно.

Отлетев метра на полтора, солдат попытался отмахнуться копьем, но я сбил удар в сторону и продолжать атаку не стал.

Придя в себя и действуя уже осторожнее, парень сделал пару прощупывающих взмахов копьем, затем обозначил удар в голову и резко атаковал в стопу. Собственно, чего-то подобного я и ждал. Тут ведь всего два варианта, а первый успеха ему не принес…

Убрав ногу в сторону и пользуясь преимуществом в реакции, я ребром щита ударил по древку копья и выбил оружие у солдата из рук. Продолжать атаку не стал — просто кивнул, показывая, что поединок закончен, и, обернувшись к гудящему строю, поднял над головой щит.

— Вот! И это только малая часть его возможностей! — громко произнес я и, подобрав с земли короткое копье, добавил: — Если такими щитами экипировать десяток бойцов, выдать каждому по копью и короткому мечу — такой отряд может натворить много чего. С сегодняшнего дня мы начинаем занятия! Щитов на всех пока не хватает, поэтому тренироваться будем по десяткам, и начинаем с пятого! Сейчас Абэ ко мне, его десяток на месте, остальным — разойтись!

— Да, Таро-сан! Слушаю! — подбежавший десятник коснулся ладонью рукояти меча и отвесил стандартный поклон.

— Здравствуй, Абэ-сан, — кивнул ему я и указал в сторону сложенных неподалеку щитов. — Берите по одному, мечи степняков повесьте на пояс и с копьями — бегом до деревни и обратно. Бежать по двое, средним темпом, строй не ломать. Вернетесь — отдохнете, и начнем заниматься. Выполнять!

Проследив за тем, как ребята вооружаются, и проводив взглядом убежавший десяток, я подошел к стоящему на краю плаца самураю и вопросительно на него посмотрел.

— Впечатляет, — после недолгого колебания кивнул Наката. — Но все равно мне кажется, что этого будет недостаточно. Особенно если Кимура отправят сюда больше сотни бойцов.

— Да, знаю, — кивнул я. — Но щиты — это еще не все.

— И что ты задумал? — самурай вопросительно поднял правую бровь.

— Ну, для начала мы не будем восстанавливать стену, — пожал плечами я. — Она нам не сильно поможет. То, что уже сложили — разберем…

— Ты в своем уме? — выдохнул Наката и посмотрел на меня, словно на идиота. — Как нам без стены-то?

— А вот так… — я улыбнулся и сделал приглашающий жест. — Пойдем, я тебе все расскажу…

Глава 18

— Мэса и Рио убиты! Строй! Держать строй!

Второй десяток набегает на пятый, подчиненные Абэ, привычно прикрываясь щитами, сдерживают натиск атакующих, а затем, слитно двинувшись вперед, без видимого труда разгоняют наседающих на них копейщиков.

Да! Три недели тренировок не прошли даром, и у меня в строю есть сорок легионеров! Наверное, не таких, как в Древнем Риме, но это все равно огромный прорыв! Двадцать два дня с утра до позднего вечера я вдалбливаю в солдат основы строевого боя с постоянными вводными по изменению ситуации. Обучаю правильно бегать, работать коротким мечом, разбиваться на тройки, стоять под учебными стрелами, быстро передвигаться по пересеченной местности.

Поначалу все было очень уныло… Сложно выбить из головы то, что в нее вдалбливалось многие годы, но где-то на десятый день солдаты наконец-то полностью осознали, чего я от них добиваюсь, и тренировки пошли не в пример продуктивнее.

Помогает также то, что ребята понимают, какой кошмар ожидает провинцию в случае поражения. У каждого в деревнях есть родственники, и это служит дополнительным стимулом для занятий. Преимущества строя стали очевидны, и у солдат, что называется, открылось второе дыхание. Боевой дух тоже достаточно высок, а это уже половина победы!

Мастер Мичи свой план перевыполнил, и в сумме мы получили сорок четыре готовых щита, полсотни копий и столько же поножей на щитовую ногу. Помимо всего прочего он сделал для меня «чеснок». Немного, всего-то килограммов пятьдесят, но этого достаточно, чтобы частично перекрыть ущелье перед завалом.

С Накатой мы в тот раз проговорили несколько часов. В итоге он, скрепя сердце, махнул рукой и разрешил действовать так, как я и задумал. Центральной части стены сейчас нет, а на краях оборудованы позиции для десяти лучников: по пять бойцов с каждого края. До самого завала — примерно сорок метров, и десять из них перекрыты полосой «чеснока», но это еще не все…

Из тридцати человек новобранцев мы с Накатой проверили каждого и пятнадцать самых способных поставили в строй. Остальных обучили элементарным приемам и озадачили следующим образом: трое из них бессменно дежурят в трех километрах впереди по ущелью и при появлении войска Кимура подадут условный знак. Днем — дым, ночью — огонь, и в любом случае гарнизон к атаке будет готов. Оставшиеся двенадцать человек дежурят на правой скале, как раз над завалом, готовя нужные камни и раскладывая их правильным образом. Тут любой бой начинается с перестрелки, но если на нападавших сверху полетят булыжники, то противник вынужден будет быстро атаковать. На строй щитов в центральной части стены, через «чеснок» и под стрелами наших лучников!

Я вздохнул, задержал взгляд на появившейся в небе луне и, обернувшись к десятникам, приказал:

— На сегодня все! Отдыхайте, завтра продолжим.

Солдаты радостно загомонили и направились к столовой. Ну да, очередной день подошел к концу, и жаль только, что я сам в своих тренировках не продвинулся ни на йоту. На личные тренировки нет ни минуты времени, но тут уж или готовься сам, или готовь солдат… Второе сейчас важнее.

С Иоши мы тоже все это время не виделись, и даже не потому, что я занят. Хосу-сама чем-то озадачил моего приятеля, и тот сейчас загружен не меньше меня. В довесок ко всему, Накату вчера вызвали в замок, и в гарнизоне я остался один. Скучно, и поговорить не с кем, а еще очень хочется выпить, но, чувствую, бухать мы будем только после того, как произойдет нападение. Время уже вышло, и Кимура могут заявиться со дня на день…

— Таро-сан! Там к вам пришли! — от размышлений меня отвлек оклик подбежавшего часового.

— Ко мне? — поморщился я, не понимая, что происходит.

Кенджи вроде заявляется без предупреждения, Наката — тем более, но, может быть, это Иоши? У енота проснулась совесть, и он решил заглянуть?

Пройдя следом за часовым к воротам, я с удивлением обнаружил там Аки. Девушка стояла, закусив нижнюю губу, и по ее внешнему виду было заметно, что она сильно волнуется. Ну еще бы… Не просто же так она в одиночку пришла в гарнизон, за несколько километров от деревни…

На Аки было голубое с белым кимоно, деревянные туфли, широкий белый же пояс. Волосы скрепляла фигурная костяная заколка, и внешне девушка выглядела очень привлекательно, но… Что такого случилось, из-за чего она пришла сюда в одиночку? Как ее вообще отпустил отец?!

Справившись с удивлением, я приблизился к своей гостье и тепло улыбнулся:

— Привет! Что-то произошло?

— Здравствуй, Таро-сан… — Аки замялась и опустила взгляд. — Нам нужно срочно поговорить…

— Ну, пойдем, поговорим, — пожал плечами я и сделал приглашающий жест.

К офицерскому дому шли молча. Не знаю уж, о чем думала Аки, но, судя по ее виду, девушка приняла какое-то судьбоносное решение и хотела им со мной поделиться. Я же, в свою очередь, думал только о том, как поскорее доставить ее обратно к отцу. На дворе уже, по ощущениям, часов десять, и негоже молодой незамужней девчонке шляться по гарнизонам. Нет, лично меня мало волновали возможные сплетни, но Аки заботилась о Кайоши, и не хотелось бы, чтобы ей досталось за эту прогулку.

Офицерский дом — небольшое бамбуковое строение со стандартной тут изогнутой крышей — особыми роскошествами не блистал. Три комнаты, минимум мебели, тонкие бумажные перегородки и неизменный вид из окна на ближайшие горы. Впрочем, горы видно только частично, но зато можно посмотреть, что происходит в ущелье. Особенно сейчас, когда исчезла большая часть стены.

Зайдя внутрь, я пригласил девушку в самую большую комнату и, подождав, пока она немного освоится, поинтересовался:

— Ну, рассказывай… Что-то случилось с твоим женихом?

— Да… То есть нет… — Аки замялась и мило покраснела. — С Нобу все в порядке, но я хотела поговорить о другом.

— О чем же? — я подошел к окну и посмотрел на уже потемневшее небо. — Что заставило тебя проделать весь этот путь?

— Отец и солдаты в деревне говорят, что вскоре придут Кимура… — мгновение поколебавшись, вздохнула девушка. — Стена разрушена, а соседей больше, и ты можешь погибнуть…

— И что? — поморщился я, переведя удивленный взгляд на девушку. — Все мы можем погибнуть… Для солдат это нормально…

— Да, наверное, — прошептала Аки и опустила взгляд. — Я… Ты знаешь, как я к тебе отношусь, и… — девушка вздохнула и твердо добавила. — Я хочу, чтобы первый раз у меня это случилось с тобой! А дальше… Дальше будь что будет…

В следующее мгновение Аки распустила пояс и скинула с плеч кимоно…

М-да… Вот и понимай после этого женщин… Худенькая, с маленькой, хорошо очерченной грудью, она была очень привлекательна, но… Спать с девственницей для нормального мужика — это неправильно. Если ты не собираешься жениться, то зачем портить девчонке судьбу? Ну, вот такие у меня установки, и плевать, что она там себе напридумывала…

— Мне кажется, что это очень плохая идея, — я вздохнул и, стараясь не смотреть на обнаженную девушку, отошел от окна к столу. — Ты сама потом пожалеешь, а исправить ничего уже будет нельзя. Думаю, тебе стоит одеться. Я прикажу, и тебя проводят до дома…

Меня спасла луна… Тень Аки, которую она протянула по комнате, вдруг резко изменила свои очертания, заметно увеличившись в размерах! Почувствовав затылком приближение смерти, я резко ушел вправо, и в следующее мгновение дубовый стол с треском развалился от чудовищного удара. Обернувшись и резко выхватив меч, я на мгновение замер, пытаясь осознать произошедшее, но уже в следующий миг мне пришлось отпрыгнуть в сторону, пропуская атакующее чудовище.

Тварь, в которую превратилась Аки, была ужасна! Двухметрового роста, с бурой свалявшейся шерстью и перевитыми мускулами конечностями, она походила на огромную уродливую обезьяну! Желтые прорези глаз, массивная нижняя челюсть и треугольные мохнатые уши — таких монстров я еще здесь не встречал, и теперь стало понятно, кто виновен в смерти Кайоши! Пролетев мимо меня и обдав запахом псины, тварь проломила межкомнатную перегородку и, развернувшись, снова атаковала. Молча, не рыча и ни слова не говоря! Шок прошел, и в голове прояснилось. Эта сука убила парня и теперь снова пришла за мной, разыграв этот поганый концерт. Ну что же…

Слишком неповоротливая и слишком тупая, она подскочила ко мне и, больше не пытаясь сбить с ног, нанесла два хлестких удара своими когтистыми лапами. Увернувшись от первого, я загнал клинок в грудь чудовища и с силой провернул его в ране. Меч без труда разрезал шкуру и плоть, но второй удар твари отбросил меня в угол комнаты. Выпустив из рук оружие и едва не потеряв сознание от болевого шока, я на одной только воле откатился в сторону и, вскочив на ноги, выхватил из ножен вакидзаси. Впрочем, это уже не понадобилось. Хрипло дыша и разбрызгивая по полу кровавые капли, чудовище сделало пару шагов в мою сторону и с глухим звуком завалилось на тростниковый ковер! Сука! Если бы не броня…

Меня даже не трясло… Слишком быстро все произошло и как-то нереально. Даже не успел испугаться, но, возможно, шок еще не прошел…

Выдернув из туши меч и убедившись, что чудовище мертво, я подошел к окну и, тяжело дыша, опустился на пол. М-да… Отвергнутая женщина способна на страшные вещи… Но что ни делается — делается к лучшему, и представляю, что бы случилось, если бы я на нее залез. Передернувшись от пришедших в голову мыслей, я усмехнулся, перевел взгляд на труп, под которым растеклась целая лужа крови, и покачал головой. Интересно, что это за тварь такая? Они? Или кто-то еще? Тут же черт ногу сломит с этим цирком уродов!

Боль в боку слегка отступила, мандраж прошел, и появилась возможность нормально соображать. Картина окончательно прояснилась, и теперь можно выдыхать, не опасаясь внезапного нападения. Кайоши, видимо, что-то почувствовал и тем самым подписал себе приговор. Потом она пришла, поговорила со мной и, убедившись, что я ничего не помню, перекинула стрелки на своего жениха. Кенджи атаковала тоже она, и в этом основная проблема. Если ее и правда подослали Кимура, то сидеть больше нельзя… Сейчас дорога каждая минута!

Поднявшись на ноги, я подозвал проходящего мимо дома солдата и отправил его за Икэдой.

Полусотник появился через пару минут. Осторожно зайдя в полуразрушенную комнату, он хотел что-то сказать, но заметил лежащий на полу труп и испуганно вытаращил глаза.

— Знаешь, кто это? — без предисловий поинтересовался я.

— Да, — покивал старшина. — Это аманодзяку. Мерзкая тварь, способная потревожить самые темные желания человека.

— Ну да, — хмыкнул я. — Примерно так оно и случилось.

— Таро-сан, а откуда он тут взялся? — полусотник оторвал взгляд от трупа и напряженно посмотрел на меня.

— Это Аки — дочь помощника старосты, — я пожал плечами и кивнул на тушу чудовища. — Она сказала, что ей нужно поговорить, и попыталась меня убить.

— Ясно, — вздохнул Икэда. — Аманодзяку способен принимать облик убитых людей, и мне жаль старика Наоки — отца Аки… Девушки, скорее всего, давно уже нет в живых. Я сейчас распоряжусь, чтобы расчленили и закопали…

— Погоди, — остановил его я. — Для начала отправь гонца в замок. Нужно сообщить господину, что Кимура нападут этой ночью.

— Почему именно этой? — Икэда нахмурился и кивнул на лежащий возле ног труп. — Аманодзяку что-то вам рассказал?

— Кенджи-сан считает, что эта тварь — лазутчик Кимура, — со вздохом пояснил я. — Как ты думаешь, зачем ей понадобилось меня убить именно сейчас?

— Лишить гарнизон командира перед атакой?! Дерьмо! — Полусотник прикрыл на секунду глаза и, стиснув кулаки, сквозь зубы произнес: — Гонца я отправлю. Что-то еще?

— Нужно предупредить дозорных и ребят Микайо на скале, чтобы были готовы. Дрова на завале облейте этой алхимической дрянью и еще раз проверьте, как разложен «чеснок». Под завалом его быть не должно.

— Сделаем, — кивнул Икэда. — А что со сном?

— Сон по распорядку, — пожал плечами я. — Если ночью придется воевать, то всем неплохо бы выспаться. Если что — поднимем солдат по тревоге, времени у нас будет достаточно. На стене оставь только двоих дозорных. Все! Выполняй и потом с десятниками ко мне. Обсудим детали предстоящего боя.

— А с этим что? — полусотник кивнул на труп и посмотрел на меня.

— Да пусть лежит, — махнул рукой я. — Он мне никак не мешает. Завтра, если что — уберем.

Икэда убежал выполнять приказание, я проводил его взглядом и, усевшись на подоконник, задумчиво посмотрел на луну. Боль в боку отступила, дышалось уже легко, и в целом ситуация налаживалась. Никакого волнения я не испытывал. Кимура все равно должны были прийти, так что чем раньше это случится, тем скорее мы узнаем, на что способны. Сколько их уже было — таких операций — не сосчитать, и переживать я уже давно разучился.

Кимура заявились под утро. Небо над ущельем начало светлеть, когда на дальнем склоне горы Вашу загорелся яркий огонь. Гарнизон поднялся и подготовился к бою минут за десять. Всех поваров и крестьян отправили в замок, десять лучников заняли свои места, а четыре десятка легионеров я спрятал за остатками стен.

Все ребята знают свои задачи, тактика предстоящего боя отрабатывалась не раз, и в своих бойцах я уверен. Да, кто-то умный говорил, что после начала сражения все планы и заготовки летят к чертям, но это он просто плохо планировал. Сейчас самое главное, чтобы большая часть нападавших спустилась с завала. Там высота — пара метров, и обратно залезть будет проблематично. «Чеснок» лежит в пятнадцати метрах от камней, а сверху на тридцатиметровой скале сидят ребята десятника Микайо. Даже двухкилограммовый камень, брошенный с такой высоты, добавит нападавшим желания побыстрее прорваться на территорию гарнизона. Особенно когда в стене зияет огромная дыра.

Костер тем временем погас и зажегся еще два раза — это означало, что Кимура привели в ущелье полторы сотни бойцов. Особого оптимизма это, конечно же, не внушало, но и страха не было тоже. Чем врагов больше, тем лучше сработают брошенные со скалы камни и тем меньше этих уродов перейдет через границу провинции.

— Таро-сан, все готовы! — подошедший ко мне Икэда посмотрел наверх и добавил: — Солдаты Микайо ждут команды. Все лишние покинули гарнизон.

Полусотник, как и остальные, держал в руке щит и был вооружен коротким копьем. Лицо спокойно, и не заметно, чтобы он хоть чуть волновался.

— Добро, — кивнул я, — давай на ту сторону. Твоя — вторая линия, как говорили. Ребятам на скале я скомандую сам.

Икэда кивнул и ушел к противоположной части стены, а буквально через пару секунд на завале показались Кимура.

Два десятка человек с флажками-сасимоно^[82] за спиной оперативно установили десять стационарных сине-красных щитов и лишь после этого стали удивленно оглядываться.

Ну еще бы — в стене дыра, лучников не видно, а в гарнизоне вроде бы пусто. Меня или Икэду они не видели, поскольку мы наблюдали за завалом через небольшие проломы. Лучники сидят за зубцами и начнут стрелять только по команде, легионеры замерли и шума практически не издают.

Спустя пару минут на завале появился самурай. Высокий усатый мужик презрительно оглядел дыру в укреплении и, махнув рукой, первым спрыгнул с камней на пол.

Супер! На это все и было рассчитано! Увидев пролом в стене, враг уверует в свою силу и поспешит захватить незащищенное укрепление. Накате это пришлось вдалбливать пару часов, и хорошо, что у меня получилось его убедить!

Лучники Кимура остались наверху возле щитов, а копейщики последовали за своим командиром. Происходило это настолько неорганизованно и неуклюже, что мне их было откровенно жаль. Япония — такая Япония. Крупных конфликтов в Империи не случалось уже давно, и вот он, результат, налицо. Спрыгивающие с завала копейщики под крики своих командиров кое-как разбились по десяткам, но со стороны эта пестрая толпа все равно напоминала цыганский табор.

Чувствуя, как по жилам толчками растекается адреналин, я наблюдал за тем, как Кимура пытаются изобразить построение, и дожидался, когда последние солдаты переберутся на нашу сторону. Вообще, конечно, жаль, что у меня нет пары пулеметов, но это было бы совсем уж нечестно.

Одернув себя от ненужных мечтаний и внутренне собравшись, я дождался, когда командир Кимура подзовет к себе десятников, и громко проорал:

— Камни! Лучники! Построение!

Услышав мой голос, самурай обернулся и с удивлением во взгляде оглядел выбегающих из-за стены солдат. В следующий миг в собравшуюся под завалом толпу полетели первые стрелы, а дальше началась веселуха.

Сверху, со скалы, на войско неприятеля посыпались крупные камни. В первые же секунды булыжники опрокинули четыре щита, пара десятков попала в толпу, и ущелье тут же огласили дикие крики. Ни жалости, ни сострадания у меня, конечно же, не было. Эти обезьяны пришли нас убивать, и чем их больше подохнет сразу — тем лучше.

Наш отряд выстроился в две линии, по двадцать с небольшим человек в каждой. Произошло это настолько быстро, что лучники Кимура не успели даже выпустить стрелы. Впрочем, большинство из них смотрело наверх, пытаясь увернуться от падающих на головы камней.

Самурай тоже среагировал с небольшим запозданием. На полу ущелья уже лежали убитые, в муках корчились раненые, когда он указал катаной на пролом и проорал атаку. Под гулкие удары и треск разбивающихся булыжников сотня дико заорала и побежала на нас, а дальше произошло ожидаемое. «Чеснок» мы разложили широкой полосой и, забежав на нее, Кимура окончательно превратились в тупое стадо.

Деревянную обувь солдаты тут носят редко, а тонкая тростниковая подошва сандалий никакой особой защиты ноге не дает. Наступить на заостренный трехсантиметровый шип — штука не самая в жизни приятная, и воинствующие вопли тут же сменились криками боли. Пара десятков солдат противника завалились на землю, толпа смешалась, кто-то попытался бежать назад.

Понимая, что лучшего момента сложно будет дождаться, я указал копьем на завал, рявкнул «вперед!», и наш отряд, прикрываясь щитами от стрел, быстрым шагом двинулся на дезорганизованного противника.

Сверху продолжали валиться камни, находя все новых и новых жертв. Лучники устроили перестрелку с противником, над ущельем разносились крики раненых и умирающих, а меня накрыла адреналиновая волна. Такого на Земле не случалось… Я жаждал убивать, рвать этих тварей на части и даже немножко жалел, что примерно четверть из них уже отправилась к своим праотцам.

Двадцать метров мы прошли за десять секунд, и, когда отряды столкнулись, ущелье содрогнулось от грохота. Часть преодолевших заграждение Кимура умерли в первой же сшибке. Это все равно что стрелять из танка по вооруженным луками папуасам. Не сталкиваясь раньше ни с чем подобным, большая часть нападающих зачем-то пыталась прорубить щиты — и умирала, освобождая дорогу товарищам.

— Держать строй! — не прекращая орал я, но солдаты знали это и так.

Мы отрабатывали эту атаку всю последнюю неделю, и каждый понимал поставленную задачу. Да, наверное, это не легион, ведь быстро обучиться новой тактике невозможно, но преимущество в вооружении оказалось решающим.

Я колол и орал, строй качался, сбоку матерились солдаты, ноги скользили по мокрым от крови камням, пот заливал глаза, тяжесть доспеха давила на плечи, но плевать! Такого воодушевления со мной никогда раньше не случалось! Что это? Причуды нового тела? Юношеский задор, или что-то не так с моей головой? Не знаю, но убивать врагов копьем было гораздо приятнее, чем стрелять по ним же из автомата. Потом! Потом буду со всем этим разбираться, а сейчас…

Сбив щитом удар нагинаты, я атаковал очередного противника в незащищенное бедро и лицом к лицу оказался с командиром вражеского отряда. Пластинчатая броня и деревянные сандалии помогли этому уроду выжить, и большая удача, что улыбка судьбы отправила его на меня. Самурай был вооружен тати^[83]. Заметив меня и презрительно оскалившись, он резким ударом меча перерубил древко направленного на него копья и, прикрытый справа солдатами, атаковал серией мощных ударов. Едва не расколов щит и, видимо, поняв бесполезность этих атак, командир Кимура попытался обойти меня справа, но это было последнее, что он успел. Римляне скрывали свои мечи за щитами, чтобы противник не мог определить направление возможной атаки, вот и сейчас… Бросив бесполезное уже копье, я выхватил гладиус и, резко шагнув самураю навстречу, атаковал. Все-таки Древний Рим — это сила! Самурай еще только размахивался своим тати, когда меч степняков вошел ему точно под подбородок. Удивленно вытаращив глаза, командир Кимура подох, и наш строй разразился победными криками.

Дальнейший ход сражения больше напоминал избиение. Ребята Микайо, уже особенно не скрываясь, прицельно кидали камни сверху в толпу. Из десяти выставленных на завале щитов уцелел лишь один, но последний лучник Кимура сбежал в глубь ущелья уже через час после начала сражения. «Чеснок» у нас особых проблем не вызывал, поскольку все солдаты были обуты в гэта^[84] с дополнительными завязками вокруг ног, и, пользуясь этим преимуществом, мы без проблем теснили Кимура, спокойно передвигаясь по заградительной полосе.

Говорят, сражения в Средневековье порой длились по нескольку дней, но наш бой закончился часа за два с половиной. В какой-то момент мы с ребятами уперлись в завал и поняли, что воевать больше не с кем.

Адреналин вместе с кровью набатом стучал в висках, и мне стоило некоторых усилий остановиться и не лезть на завал, преследуя убегающих солдат неприятеля. Отдышавшись и скомандовав отбой, я оглядел поле боя и ужаснулся. Около сотни трупов в разных позах валялись тут и там в лужах крови, кишки на камнях и отрубленные конечности. Нет, меня не вывернуло, и никаких особых чувств я не испытал, но ужасало то, что все это произошло словно бы не со мной. Нет, я, конечно, попытаюсь понять и перестать ощущать происходящее представлением японского театра, но, с другой стороны — может быть, оно лучше именно так? Не пропускать все через себя, а просто наблюдать, словно ты зритель?

Вокруг радостно орали бойцы, часть солдат по приказу Икэды оперативно разошлись и сейчас добивали раненых Кимура. Зверство? Нет — лишь мера предосторожности. Это ведь не мы к ним пришли, а они к нам… Пришли грабить, убивать и насиловать… Пленные нам не нужны, а Женевской конвенции тут не случилось. Да даже если бы она и была, я бы все равно приказал всех добить.

— Таро-сан! Я бы никогда не поверил, если бы сам не участвовал в этом… — от размышлений меня оторвал потрясенный голос Икэды. — Полный разгром, при таком перевесе сил… Этот бой мы будем помнить всю жизнь!

— То ли еще будет, — усмехнулся я и убрал в ножны меч, который все еще держал в руке. — Лучше скажи, что у нас по потерям?

— Семеро убитых и одиннадцать раненых, но все в основном легко. Зелья мастера Кенджи за час поставят их на ноги, — полусотник кивнул на лежащий неподалеку труп и посмотрел на меня. — Убитых Кимура я пока не считал, но ушло не больше двадцати человек.

— Ясно, — кивнул я. — Тогда поступим так: телами убитых пусть занимаются парни Микайо. Остальные возвращаются в гарнизон и три часа отдыхают. Обработайте раны, поправьте экипировку, но не вздумайте есть. После отдыха выдвигаемся в сторону Нары — нужно помочь господину в битве с Кимура. В гарнизоне останутся те, кто не сможет идти, и солдаты Микайо.

— Вы думаете, они не вернутся? — задумчиво посмотрев в глубь ущелья, поинтересовался Икэда.

— Ну а ты бы после такого вернулся? — обведя взглядом трупы, пожал плечами я и, более ничего не говоря, отправился на территорию гарнизона.

Нет, не то чтобы мне больше всех надо, но если Кимура разобьют войско сюго, то потом без проблем передавят и нас. Одно дело — спланированный бой в узком ущелье, и совсем другое — в чистом поле стенка на стенку. Нет, так-то щиты дадут нам преимущество над копейщиками, но с отрядом конных самураев нам не совладать ни при каких обстоятельствах. Ну, разве что все они спешатся и решат попытать удачи в ближнем бою. В общем, куда ни плюнь — всюду засада, и единственный выход — это идти на соединение с основными силами Сато. Где произойдет основное сражение, мне прекрасно известно. Тут всего-то восемь километров через лес по дороге…

Глава 19

Из гарнизона выступили ближе к полудню. Небольшая задержка произошла из-за того, что часть коротких копий у нас сломалась в бою и мы оперативно обрезали под себя трофейные — длинные. Всего на соединение с Сато выступило тридцать четыре легионера и семеро лучников. Шли по дороге не торопясь, выслав вперед тройку разведчиков. Времени у нас хватало, ведь там, у Нары, вряд ли что-то начнется раньше обеда. Пока войска построятся, пока лучники постреляют друг в друга…

Я много говорил с Накатой о тактике местных сражений и примерно представлял порядок действий встретившихся в поле армий. По всем прикидкам, основное сражение у Нары начнется часа через три, и опоздать мы, вроде бы, не должны. Впрочем, даже если бы и опаздывали, я бы все равно дал ребятам как следует отдохнуть. Ведь трехчасовой бой — это не шутки, и по ощущениям он сравним с двадцатикилометровым марш-броском с полной выкладкой. Соваться усталыми в новую драку было бы глупо, но сейчас народ отдохнул, а боевой дух зашкаливает. Голодные, правда, все, но есть перед дракой категорически не рекомендуется. Даже в магическом мире, где с медициной все очень даже неплохо.

Это случилось на полпути к деревне. Разведчики из леса подали знак, и вскоре мы увидели на дороге пятерых солдат Сато. Хмурые и слегка помятые, они быстро шли нам навстречу, то и дело оглядываясь по сторонам. Заметив нас, солдаты остановились и виновато опустили головы. Судя по их виду, в Наре случилась какая-то задница, ведь эти типы явно покинули поле боя. Впрочем, особого страха передо мной они не испытывали, и это было как минимум странно.

Не доходя до них пяти метров, я остановил отряд и медленно обвел взглядом солдат. Выбрав самого взрослого, приказал:

— Докладывай!

— Господин, войско провинции разбито, уцелевшие отступили. Сато-сан ранен, и его увезли к лекарю. Мы направляемся туда же. Маэда-сан приказал нам добираться небольшими группами! — солдат поднял на меня взгляд, в глазах его читались обреченность и страх. — Кенджи-сан оказался прав. Акира Кимура продался Владыке Нижнего Мира. Когда войска встали напротив друг друга на расстоянии двух полетов стрелы, он каким-то непонятным образом оказался прямо перед нами и, не обращая внимания на стрелы, кинул в отряд самураев заклинание, от которого половина из них сразу погибла. Сато Кохэку упал с коня, и его увезли с поля боя. Кимура сразу пошли в атаку. Когда наша сотня потеряла больше трети убитыми, командир приказал отступать кзамку. Я не знаю, господин, что произошло дальше, но в Нару вам лучше не ходить. Там сейчас хозяйничают Кимура.

М-да… Мы все-таки опоздали, но, возможно, благодаря этому еще живы. Я кивнул солдату и жестом остановил начавшиеся за спиной разговоры. Магия, значит… И против нее щиты, скорее всего, не помогут…

— Как тебя зовут? — поинтересовался я у солдата.

— Я Масаши Огава, господин, — подняв на меня взгляд, пояснил тот. — Четвертый десяток первой замковой сотни.

— Хорошо, Масаши, — кивнул я. — А теперь расскажи мне, сколько Кимура привели с собой бойцов. И сколько, по твоему мнению, выжило воинов Сато?

— Меня учили считать только до десяти, господин, — виновато пожал плечами солдат. — Но Маэда-сан, наш командир, говорил, что у Кимура триста солдат, сорок лучников и сорок пять самураев. Сколько осталось наших, сказать не могу, но в первой сотне выжило больше половины. Не знаю, у всех ли получилось уйти, но мы шли через лес и вряд ли Кимура могли бы кого-то догнать.

— Ясно. Становитесь в строй в самый конец, дальше пойдете с нами, — обернувшись к своим, я нашел взглядом Икэду и кивнул в направлении замка. — Если с Нарой не получилось, то идем к Оми. У деревни определимся, как добираться до замка. Отряд веди ты, я не очень хорошо знаю дорогу.

«Сука! Вот как все хорошо началось утром, и в какое дерьмо мы вступили в обед, — со злостью думал я на ходу, прикидывая варианты дальнейших действий. — Триста солдат и сорок пять самураев — это в десять раз больше, чем нас! Теперь кровь из носа нам нужно дойти до деревни, пока туда не добрались Кимура, в противном случае прорваться к замку будет нельзя. Оми — это как раз то место, в котором я появился. До замка там всего-то два километра, и только один мост через реку. Если Кимура его блокируют, придется идти через брод десятью километрами севернее. Замок к тому времени будет уже в осаде, и… Черт! Гребаное Средневековье! Вызвать пару вертушек — и никакая магия бы Кимура не помогла, но есть то, что есть, и хрен его знает, надо ли нам вообще идти в этот долбаный замок. Ладно, на месте посмотрю и решу…»

Шли быстро, лесными тропами, растянувшись метров на сто. Оптимизма у народа поубавилось, но никаких панических настроений не наблюдалось. Все местные жители, по сути своей, фаталисты, да и смерть тут не особо страшна, ведь за ней всегда последует перерождение. В мире, где боги реальны, в этом сомнений нет никаких.

Примерно в трех километрах от Оми с дороги послышались звуки боя. Гремело железо, ржали лошади, и по всему выходило, что самураи Кимура добрались сюда раньше нас. Выругавшись от досады, я отправил вперед разведчика, а сам вывел отряд поближе к дороге, чтобы в случае чего быстро организовать строй. С самураями драться совсем не хотелось, но здесь, в узком месте, у нас хоть какие-то шансы. Особенно если атаковать внезапно.

Дорога тут была шириной метров десять и чуть впереди поворачивала под горку. Бой шел прямо за поворотом, и я после некоторых колебаний приказал бойцам строиться. В четыре линии, по десяткам. Лучников оставилв лесу — там их хоть как-то прикроют деревья.

Вернувшийся разведчик ошарашил всех нас сообщением. Вытаращив глаза и тыча себе за спину, парень выбежал на дорогу и быстро заговорил:

— Таро-сан! Там полусотня Кимура окружила десяток Ясудо! Самураи попали в засаду, и под ними убили всех лошадей…

— Вперед! — не дав парню договорить, рявкнул я и первым побежал к повороту. — Держать строй! Атака по команде!

Черт! Сато же говорил, что брат даймё перенес свой визит на полмесяца. Возможно, планы поменялись, и благодаря этому у провинции появился шанс! Ведь вряд ли Ясудо заявился сюда с десятком охранников. Там впереди, скорее всего, отряд, высланный для того, чтобы предупредить Сато о приезде высокого гостя, и этих ребят обязательно нужно спасти! Кто-то же должен доложить брату даймё о том, что у нас тут происходит!

Размышляя таким образом, я забежал за поворот и, приказав своим перейти на шаг, быстро оценил ситуацию.

Разведчик не соврал: примерно с полсотни солдат Кимура наседали на десятерых самураев с красно-белыми коси-саси. Ясудо дрались в окружении деревьев, прикрытые со спины огромным раскидистым дубом, стоящим в двадцати метрах от дороги, и только поэтому Кимура не могли реализовать подавляющее преимущество в численности. Трупов на земле хватало, но за двух своих самураи забрали десяток. Мертвые лошади валялись чуть впереди подороге. Ясудо, очевидно, не ожидали нападения и лишились транспорта в первые же минуты. Самураи дрались отчаянно. Ни они, ни Кимура нас пока не заметили, и я, ни секунды не медля, скомандовал «бой!».

Снеся пятерых лучников, которые стояли у нас на пути, отряд ударил в спину Кимура, и в первую же минуту враг потерял больше десяти человек. Сражения в Средневековье — штука такая… В тесной драке сложно сообразить, кто у тебя за спиной: друг или враг. Только что вас было полсотни, и вот уже осталась пара десятков, зажатых с двух сторон и без малейшего шанса бежать. С криками «Сато!» мы проломились сквозь строй и закончили сражение минут за пятнадцать, не потеряв при этом ни одного бойца.

Ясудо повезло меньше — на ногах у них осталось шесть человек во главе с командиром — высоким самураем в отличной пластинчатой броне, которая, по прикидкам, стоила целое состояние.

Приказав ребятам отойти назад и построиться на дороге, я приблизился к самураям и, оглядев их, коротко поклонился, как того требовал этикет. Вид у них, конечно, был ещё тот… Шлемы помяты, пластины брони болтаются, физиономии мокрые от пота, но живы — и хорошо. Не все, правда, но тут уж ничего не поделать.

С некоторым недоумением оглядев щиты в наших руках, командир Ясудо шагнул вперёд и, глядя на меня, холодно произнёс:

— Я Макато Керо, старший телохранитель брата даймё, господина Ясудо Нори. Что за дерьмо тут творится?!

— Таро Лисий Хвост, временный вассал сюго Сато, — по правилам местных представился я и, кивнув на лежащие у ног трупы, добавил: — А творится тут небольшая война. Сегодня утром Кимура атаковали провинцию с двух направлений. Войско Сато потерпело поражение в битве и сейчас отступает в замок.

— Ясно… — самурай нахмурился, медленно обвел взглядом дорогу и тяжело вздохнул: — А ты? Ты тоже участвовал в том сражении?

— Нет, — покачал головой я. — Мы разбили второй отряд Кимура в горах и шли на соединение с основными силами провинции. По дороге встретили отступающих, и я, узнав о том, что случилось, повел своих людей к замку. Нас слишком мало, и прямого столкновения с соседями нам не пережить.

Макато кивнул, посмотрел на моих солдат, затем обернулся и обвел взглядом трупы своих бойцов. На лице его злость смешалась с сомнением. Нет, мужика понять можно. Вот так, не ожидая подставы, потерять коней и товарищей… С трупами ведь тоже нужно что-то придумать. Оставить нельзя — тут не компьютерная игра, и они не исчезнут. Броню снимут мародеры, да и родственники погибших не очень обрадуются…

— Мы поможем отнести тела куда скажете, — предвосхищая его просьбу, пожал плечами я и, обернувшись к своим, приказал собирать трофеи с мертвых Кимура.

Да, всего нам, конечно же, не собрать, но что-то унести получится. Деньги, безделушки и оружие нас особо не стеснят. Ну а за остальным вернемся потом, когда все закончится, и если будет кому возвращаться. Война ведь — дело такое…

Услышав предложение, Макато обернулся, испытующе посмотрел мне в глаза, а затем, поднеся к груди кулак, коротко кивнул:

— Спасибо, Таро-сан! Мы и так перед тобою в долгу, но от помощи не откажемся. Убитых нужно отнести на северную дорогу, которая ведет на Кобе, и там мы дождемся своего господина, который будет здесь ближе к вечеру. — Самурай вздохнул и, переведя взгляд на убитых Кимура, добавил: — Только для начала хотелось бы узнать, сколько их всего пришло в Сато. Мне нужно доложить господину…

— С нами пятеро выживших в том бою, они расскажут вам все по дороге, — я обернулся, подозвал жестом Икэду и, приказав полусотнику готовить носилки, снова перевел взгляд на самурая. — Задерживаться здесь нет смысла. Я не знаю, где основные силы Кимура, и чем раньше мы выступим, тем меньше шанс нарваться на неприятности.

Макато спорить не стал, и вскоре мы из щитов и трофейных копий соорудили шесть носилок. Конструкция там нехитрая, и солдаты обучились этому еще во времена тренировок. Закончив с мародеркой и уложив на носилки трупы, мы двинулись в указанном направлении через лес и спустя два часа добрались до нужного места.

Всю дорогу меня глодали сомнения. Принимая решение проводить Ясудо, я прекрасно понимал, что из-за этого крюка в замок у нас пройти не получится. Однако оставить самураев без помощи было бы глупо вдвойне. Со слов Макато, вместе с братом даймё в Сато идут две сотни человек, половина из которых — самураи. По местным меркам это огромная сила, и, если они решат вмешаться в наши разборки, Кимура придется несладко. Я не знаю местных реалий, и мне неизвестно, обязан ли брат даймё помогать своим вассалам в войне, но, возможно, наша помощь его людям как-то повлияет на принятие решения о поддержке. К тому же мы там полсотни человек уже положили, и сил у Кимура чуть-чуть поубавилось.

По дороге Макато выслушал солдат, участвовавших в основном сражении, задал им с десяток вопросов и потом переключился на меня. Вообще, самурай оказался мужиком довольно прошаренным. Подробно расспросил меня о щитах, о тактике боя, потом стал пытать на тему производства и необходимых для него материалов.

Я практически ничего не скрывал, ну разве что немного недоговаривал. В Сато мне осталось пробыть месяцев пять, и мой путь потом будет лежать в Ки — столицу клана Ясудо. Ну это если, конечно, получится выжить в этой войне. Как бы то ни было, знакомые мне нужны, а телохранитель брата даймё не самый последний парень на той деревне. То, что мы их, по факту, спасли — конечно же, хорошо, но если я еще докажу свою полезность — перспективы нормально устроиться на новом месте окажутся повыше. Не, так-то мне, по большому счету, положить на эту возню, и, если ничего не получится, я не сильно расстроюсь. Самураем вроде бы стал, и теперь основная моя цель — выяснить прошлое мальчишки, в которого меня закинуло волей судьбы, а потом как-то попасть в Синий лес к Мике. Так что в Ки я тоже надолго не задержусь, но навести мосты все равно будет нелишним.

Добравшись до нужного места, я оставил Ясуда с телами товарищей, а сам, выслав вперед разведчиков, повел свой отряд в сторону замка. Да, возможно, стоило подождать прибытия основных сил Ясудо и поступить под командование брата даймё, но делать я этого не стал, потому как смысла в этом никакого не видел. Кто я такой? Шестнадцатилетний выскочка, под рукой которого всего лишь четыре десятка простых солдат. Сколько придется доказывать нашу эффективность? Да и кто вообще меня спросит? Телохранитель расскажет? Но он ничего, по сути, не видел. Ударить в спину врагу можно и без щитов, а все мои слова еще нужно проверить. К тому же нас ведь никто не будет жалеть, и спокойно пошлют в самое пекло. Мы ведь не Ясудо, а простые солдаты провинциального феодала.

Нет, двух проводников я, конечно, оставил, но всех остальных увел за собой к замку. Да, наверное, в деревне и на подступах уже хозяйничают Кимура, но пока я сам не увижу все своими глазами, решение принять не смогу.

По дороге к деревне меня вдруг неожиданно накрыл отходняк. Не знаю почему, но что-то противное и липкое сдавило грудь, мешая дышать, и кровь застучала в ушах. Что это было? Сомнения в правильности принятого решения или последствия двух сегодняшних боев с кишками и лужами крови? Так-то мне доводилось убивать людей и раньше, но на Земле чувства были другие, а сейчас этот мир словно добавил реальности, и она тяжким грузом навалилась на плечи. Я не психолог, но, возможно, это всего лишь какая-то реакция того тела, в котором я оказался? Ощущения шестнадцатилетнего парня, на которого вдруг свалилось столько ответственности? Нет, мозгами я понимал, что все это бред и повода нервничать нет, но поди объясни это своему организму. Разум в итоге оказался сильнее, и все закончилось минут за пять, но это мерзкое чувство я запомню надолго.

Один из разведчиков дожидался нас в овраге, в пятистах метрах от Оми. Заметив меня, парень подбежал и, коротко кивнув, доложил:

— Господин, Кимура уже здесь! Самураи и две сотни солдат перешли реку и встали напротив замка. Еще примерно полсотни сейчас грабят деревню и вяжут пойманных женщин. Святилище Каннон они подожгли, но трупов монахов мы с Кунайо не увидели. Напарник остался наблюдать за деревней с холма.

— Через реку перешли все самураи? — выслушав доклад, уточнил я. — В деревне никто из них не остался?

— Нет, — потряс головой разведчик. — В деревне только солдаты с их командиром. Поставили четыре телеги на площади и грузят в них награбленные продукты. Женщин тоже сгоняют туда.

— Хорошо, — кивнул я и, обернувшись к Икэде, спросил: — Слушай, у тебя же был драконий огонь?

— Да, — подтвердил тот, — у меня есть две мензурки. Еще у Абэ должна быть одна.

— Отлично, — обрадовался я. — Тогда поступим так: сейчас идем по лесу до водяной мельницы, оттуда вдоль реки бежим до моста и уничтожаем его драконьим огнем. Как только путь к замку будет отрезан, идем в деревню и разбираемся с мародерами. Дальше — по обстоятельствам.

«Как же все-таки хорошо, что я решил пойти к замку, — думал я на ходу, перешагивая корни деревьев и аккуратно обходя темные лужи. — Если уничтожить мост и оставить Кимура без продовольствия, то, возможно, осада продлится недолго. Мост придется восстанавливать не меньше недели, но на той стороне нет для этого материалов. А если мы к тому же уничтожим всех мародеров, то непонятно, смогут ли Кимура вообще захватить замок».

При приближении к мельнице стали слышны доносящиеся из деревни женские крики, хохот и ругань солдат, пронзительное ржание лошадей. В лицо пахнуло запахом гари, а сквозь кроны деревьев было уже видно, как пылает стоящее на холме святилище Милосердной.

Кенджи оказался прав — эти твари подожгли его в первую очередь. Надеюсь, монахи успели уйти, ведь без них святилище быстро восстановить не получится.

Остановив отряд около мельницы, я осторожно пробрался через захламленный двор к забору и оттуда внимательно изучил местность. Разведчик не соврал. Самураи Кимура перешли через реку и разбили лагерь в трех сотнях метров напротив замка. Расставили шатры, разожгли костры и разложили на траве штурмовые лестницы. Возможно, эти уроды рассчитывают соорудить из бревен таран, но кто же им даст нарубить эти бревна? На той стороне реки крупных деревьев нет, и моста тоже скоро не станет. Вряд ли кто-то предполагал, что мой отряд отобьет атаку и пойдет гулять по тылам. Ничего, сейчас мы макнем их мордой в дерьмо… Пять минут — и все оформим как надо!

Деревня с этой точки не просматривалась, но там все понятно и так. Солдаты забивают скотину, насилуют женщин и занимаются мародеркой. Все так же, как и во все времена на Земле. Женщин и крестьян, конечно же, жалко, но всех их предупреждали о наступлении Кимура, и они спокойно могли уйти в лес. Ладно, сейчас мы с этим со всем разберемся. Я обернулся и, найдя взглядом Икэду, махнул в направлении моста.

— Давайте! Бегом! Строй можно не держать! Драконий огонь на мост, и там уже построение!

— Вперед! — рявкнул полусотник, дублируя мои слова, и отряд, выйдя из леса, побежал к мосту.

Нас заметили не сразу. От деревни к реке уже ехало четыре телеги в сопровождении десятка солдат, но они лишь остановили лошадей и удивленно уставились на толпу бегущих из леса пехотинцев. Средневековье — такое Средневековье, и как же хорошо, что у Сато есть хороший алхимик. Драконий огонь — небольшой пузырек с фиолетовой жидкостью — по степени воздействия похож на струю из ранцевого огнемета, но пожирает он только лишь дерево. То есть каменную стену им разнести нельзя, в толпу солдат неприятеля не бросить, но деревянная постройка заполыхает так, что мало никому не покажется.

Все получилось так, как задумывалось. Икэда с Абэ швырнули мензурки на мост, в то место, под которым находились опоры. Раздался сухой треск, и вырвавшееся из стекла пламя полыхнуло метров на пять. Все, суки, теперь с вами! Я обернулся к деревне и, указав на телеги, рявкнул:

— Сато, вперед! — и строй легионеров, прикрывшись щитами, быстро пошел на неприятеля.

Трое из замешкавшихся возле телег солдат упали, пораженные стрелами, остальные, бросив лошадей, с криками побежали обратно в деревню.

На окраине поселения лежали трупы пяти крестьян со вспоротыми животами, и при виде этого зрелища меня захлестнула волна холодной ненависти. Так же, как и утром в ущелье… Нет, сознание оставалось ясным, и я вполне трезво оценивал ситуацию, но все мое существо жаждало убивать. Чувство ни с чем не сравнимое… Это как глоток холодного пива в жару, как лежащая в постели красавица…

Зайдя по главной улице в деревню, мы подстрелили еще троих мародеров и быстрым шагом направились на главную площадь. Там впереди десятники Кимура, громко крича, пытались собрать солдат, но мародерка дело такое… Всего нас встретило четыре десятка пехоты во главе с самураем. В углу площади, возле колодца, на земле лежали связанные женщины в грязной рваной одежде, по центру стояло пять наполовину груженых телег.

Ни секунды не медля, я скомандовал атаку, и ребята, как на тренировке, бодро двинулись на дезорганизованного неприятеля. Самурай что-то орал, но стрела попала ему в лицо, и Кимура еще до сшибки остались без своего командира.

С грохотом ударили копья в щиты, громыхнуло железо, упали на землю первые трупы. Повинуясь моей команде, Икэда вывел вторую линию налево и, обогнув телеги, взял противника в клещи. Все закончилось минут за двадцать. Дезорганизованные после смерти своего командира Кимура попытались бежать, но получилось это далеко не у всех.

Видя, что врагов не осталось, я с минуту простоял, успокаиваясь, затем подозвал к себе Икэду и, обведя взглядом лежащие на площади тела, поинтересовался:

— Потери?

— Двое убитых, по раненым пока не скажу.

— Ясно, — вздохнул я. — Тогда на площади оставь человек десять. Остальных разбей на пятерки и отправь прочесывать деревню. В дома заходить, только прикрываясь щитами, и по одному не шататься.

— Сделаем, — кивнул полусотник и, указав рукой на связанных женщин, поинтересовался: — А с этими что?

— Развяжи, выдай продукты, и пусть убираются в лес. Не только они, но и все, кого найдете в деревне. Раненым окажи первую помощь, а я пойду посмотрю, что там в святилище.

Произнеся это, я подхватил щит и отправился по дороге к холму. Не знаю, что меня так потянуло в догорающее святилище, но своим ощущениям я привык доверять. За ребят не переживал. Скорого нападения ждать не стоит, Кимура через реку быстро перебраться не смогут, и полчаса у меня есть по любому. Осталось только понять, что я хочу найти на холме.

Глава 20

Холм, на котором стояло святилище Каннон, был не очень высоким, и наверх я дошел минут так за пять. Сзади доносились команды Икэды, стонали и плакали женщины, трещал наверху огромный костер.

Когда я поднялся, святилище уже догорало. Переборки обрушились, крыша обвалилась, и пламя перекинулось на забор. Все тут было, вроде, по-прежнему, но… Оглядев знакомую территорию, я тяжело вздохнул, прикрыл глаза и до боли сжал кулаки, чувствуя, как сознание погружается в пелену ледяной ненависти.

Они никуда не ушли… Растерзанные тела монахов лежали перед храмом на припорошенной пеплом лужайке. Поиздевались над ними знатно. У Кенджи отрублена голова и вспорот живот, тела Кио и Мичи истыканы копьями в кровавый фарш, Харухи забили в глотку копье и сожгли на голове волосы. Азиаты и на Земле отличались особой жестокостью, но убивать монахов, которые лечили людей…

Перед глазами плыло, и мне стоило огромных усилий оставаться спокойным. Твари! Какие же твари! Сглотнув подступивший к горлу комок, я опустился на землю около тела Кенджи и, положив ладонь ему на грудь, медленно произнес:

— Прости, друг, что я не успел, но… Акира Кимура за это ответит! Эта мразь сдохнет, я обещаю!

Тяжело вздохнув, я оглянулся на догорающее святилище, стиснул зубы и опустил взгляд. Тоска… Этот мир — никакая не сказка, а война стала теперь еще и моей. Я не знаю, как убью этого змеиного выкормыша, но, надеюсь, у Мунайто на это сил хватит. Мне теперь обязательно нужно им стать. Хотя бы для того, чтобы отомстить и выполнить свое обещание.

Понимая, что времени не так много, я поднялся на ноги и уже собирался спускаться к ребятам, когда заметил лежащий в траве оберег. Небольшой деревянный диск с вырезанным иероглифом на запятнанном кровью шнурке. Кенджи всегда носил его на груди, а его убийцам эта штука оказалась без надобности. Ну да… Вроде бы ничего ценного, но…

Наклонившись, я подобрал с земли оберег и, мгновение поколебавшись, повесил его себе на грудь. Я не знаю, что это за вещь, но, раз ее носил Кенджи…

Проведя ладонью по диску, я направился к спуску с холма, кинул взгляд на замок и… замер.

На том берегу реки творилось что-то непонятное. Отряд самураев подъехал к воде, позади их столпились солдаты. Мост через реку выгорел полностью, от него остались только две обугленные опоры, сиротливо торчащие у дальнего берега из воды, но войско Кимура находилось сейчас в сотне метров левее.

Самураи спустились к просторному песчаному пляжу и словно бы чего-то ждали. Собираются пересечь реку вплавь? Но куда они денут доспехи? Нет, конечно, можно их снять и, убрав в сумки, нагрузить на лошадей, но течение там быстрое, и вряд ли они все доберутся до противоположного берега. Пока я пытался сообразить, что, собственно, происходит, из толпы выехал воин в черном доспехе и, спешившись, направился к воде. Акира Кимура… Больше ведь некому, но только что этот ублюдок задумал?

Отогнав нехорошие предчувствия, я посмотрел вниз, нашел взглядом Икэду и, махнув ему рукой, проорал:

— Собирай людей! Всех! Быстро на площадь!

Полусотник кивнул, что-то быстро сказал стоящим неподалеку солдатам, и те побежали собирать остальных.

Тем временем Кимура развел в стороны руки и резко указал ими на воду. В следующий миг реку покрыла темная дымка. Самурай обернулся, что-то проорал своим и, оседлав коня, первым переехал на нашу сторону. Его конь прошел как по твердой поверхности, ни разу не провалившись и ничуть не волнуясь. Следом за командиром на реку выехали самураи, солдаты направились следом за ними…

«Сука! Но это же, блин, нечестно!» — мысленно проорал я и в панике оглядел деревню внизу. Ближайший лес — тот, который возле реки, но до него нам уже не добраться. На север и запад до леса — примерно по полтора километра, и это тоже не вариант. Ребятам собираться еще пару минут, и от конных нам в любом случае не уйти. Придется принимать бой, но где это лучше сделать? Перегородить одну из улиц или отойти на край деревни? Черт! Идиот! Я кинул взгляд на приближающихся Кимура и, переведя его на Икэду, проорал:

— Сюда! Быстро поднимайтесь сюда! Заберите с трупов длинные копья, хотя бы штук двадцать — они нам сейчас пригодятся!

Отряд самураев уже въезжал в деревню, двигаясь впереди двух сотен солдат, когда мы наконец-то организовали построение на холме. Не знаю, что бы я делал без Икэды, и как же хорошо, что полусотник пережил все наши сегодняшние стычки!

Дорога к святилищу была шириной чуть больше десяти метров, и легионеры построились в три ряда по двенадцать человек в первых двух. Лучники поднялись к святилищу и заняли свои позиции там. Длинных копий оказалось достаточно, чтобы вооружить ими первые ряды. Короткие мы положили у ног на землю: на случай, если первыми в атаку пойдут копейщики.

Как ни странно, но никакой паники не было даже близко. Солдаты после трех сегодняшних боев поверили в свою счастливую звезду и не испугались бы даже войска асуров. Сорок два самурая и две сотни копейщиков — это же такая фигня… Нет, сам я прекрасно понимал, что этот бой будет последним, вся интрига заключалась лишь в том, скольких мы с собой заберем. На узкой, идущей в гору дороге, где так удобно упереть в землю пики, коннице нас просто так не взять. Самураи — это не европейские рыцари, и о таранном ударе они даже не слышали, а стрелы и обычный наскок мы как-нибудь отобьем. Да, на тренировках солдаты отрабатывали бой против конницы, но делали это всего лишь один раз. Надеюсь, они еще помнят…

Быстро проведя дополнительный инструктаж, я посмотрел на приближающийся к холму конный отряд и пару раз вздохнул, успокаивая стучащую в висках ненависть. Кимура ехали по главной улице шагом, прекрасно понимая, что нам от них не уйти. Ну да… Если бы не их поганая магия…

О Ясудо я старался не думать. Даже при самом позитивном раскладе войско брата даймё появится тут нескоро, а значит, рассчитывать приходится лишь на себя.

Дождавшись, когда самураи выехали на площадь, я махнул рукой и проорал:

— Лучники! «Черепаха»!^[85]

Хлопнули над головой тетивы, но из пяти пущенных стрел лишь одна попала в коня, заставив того резко податься в сторону.

— Убить их! — проревел сюго, самураи вскинули луки, но к тому времени мой отряд прикрылся сверху щитами, и ни одна из сорока пущенных стрел цели своей не нашла.

Сам я становиться в «черепаху» не стал. С моей реакцией стрелы можно легко отбивать даже мечом, а когда в руках щит — все стрелки могут пойти по известному адресу.

Приняв на умбон две стрелы из третьего безрезультатного залпа, я громко усмехнулся и, глядя на Акиру, издевательски проорал:

— Слышь, ты, черная обезьяна! Зачем ты привел сюда этих криворуких ублюдков?! Валите в свою змеиную провинцию и сношайте там друг друга в очко! Только ведь на это вы и способны.

Надо было видеть его поганую рожу. На холодном, бесстрастном лице сюго промелькнула звериная ненависть. Черты на миг заострились, глаза сузились, хотя, казалось бы, куда уж там им сужаться? Сбив ладонью летящую в лицо стрелу, Акира медленно, с видимым трудом поднял правую руку и затем резко указал на меня.

Грудь тут же обожгло холодом. Перед глазами на миг потемнело, раздался глухой чавкающий звук, и нас всех с ног до головы забрызгало противной коричневой слизью.

Судя по роже этого ублюдка, что-то у него там пошло не так. Эта тварь хотела повторить то поганое заклинание, о котором рассказал мне солдат, но оберег Кенджи и святилище за спиной спасли нас от вражеской магии.

— Все в порядке! Нас защищает богиня, — быстро успокоил я солдат, затем стряхнул с груди капли слизи и, переведя взгляд на Акиру, презрительно усмехнулся. — Обезьяна…Ты только дерьмом умеешь кидаться? Или, может быть, изобразишь что-то еще?

Это оказалось последней каплей. Акира приказал самураям спешиваться и, опалив меня взглядом, холодно произнес:

— Те из вас, кто переживет этот бой, будут умирать долго…

— Да ты только пугать умеешь, ублюдок, — издевательски оскалился я. — Иди уже и попробуй нас взять!

При других обстоятельствах я бы, конечно, молчал, но эта черная крыса явно велась на насмешки, и не воспользоваться этим было бы глупо. Итоговый результат налицо. Сюго возненавидел меня настолько, что решил бросить против нас своих самураев. Пешими… Лучшего расклада и не придумать.

— Первая линия! Короткие копья! Вторая — длинные! — приказал я, глядя на собирающихся у холма самураев. — Основные цели: лицо, ноги, подмышки!

— Вперед! — рявкнул Акира Кимура и вместе со своими бойцами быстро пошел наверх.

Двигались они так же, как простые солдаты — толпой, и если бы не тяжелая броня… Впрочем, позицию мы заняли самую лучшую. В узком месте возле святилища благоволящей богини. В тыл нам зайти не получится, а толпящиеся на площади солдаты могут лишь наблюдать. Когда до нашего строя осталось метров пятнадцать, сюго пролаял атаку, и самураи резко ускорились.

— Встречаем! — проорал я и занял свое место в строю. — Задние, поддерживайте передних!

Грохот столкнувшихся отрядов было слышно, наверное, даже в замке. Кимура бросились на нас, размахивая мечами и пытаясь перерубить древки копий, и в первые же секунды боя потеряли троих. Акира шел по левому флангу — очевидно, пытаясь добраться до меня, но в таком бою что-то планировать невозможно.

Рубка началась страшная, а меня, в который за сегодня раз, накрыла адреналиновая волна. Я колол и колол, скользя вспотевшей ладонью по древку и стараясь бить только наверняка. В первые десять минут мы разменяли троих своих на десяток, но потом не выдержали щиты у первого ряда, и битва едва для нас не закончилась.

Ситуацию спас Икэда. Видя, что половина бойцов первого ряда погибла, полусотник приказал второй линии подхватить с земли копья и резко выдвинуться вперед. Все получилось словно на тренировке. Самураи слишком увлеклись рубкой беззащитных уже солдат, и слитный копейный удар опрокинул их переднюю линию.

Грохот вокруг стоял невообразимый. Лязг железа, стоны раненых, яростные крики сражающихся слились в какой-то жуткий концерт. Ноги цеплялись за трупы, копье норовило вырваться из руки, а в голове звучали слова любимой песни моего друга, Сереги Антипова…

Шаг вперед, подставить умбон под летящую сверху катану, ребром щита вмазать самураю чуть пониже груди, и острие копья входит ошеломленному противнику в глотку! Седьмой!

— В очередь, суки! — ору я на ломаном русском и, отшагнув назад, прикрываю стоящего слева бойца.

Первые свои ордена мы с Серегой получили за защиту блокпоста, и ситуация была очень похожая. Там за нашей спиной стояла церковь, к которой прорывались бандиты, здесь — святилище Милосердной. Сгоревшее, но такое же ненавистное для этих ублюдков. Два мира, и такие разные люди, но как же оно все похоже…

Следующий подскочивший ко мне самурай выбил из рук копье, но продолжить атаку не смог. Мэса ударил его копьем во внутреннюю часть бедра чуть повыше колена, а я, добавив щитом, опрокинул урода на землю. В следующий миг появившийся из-за его спины Акира чудовищным ударом своего тати разнес мой щит пополам.

— А, это ты, обезьяна? — усмехнулся я и, отпрыгнув назад, выхватил из ножен катану.

Гладиус тут не поможет — слишком короткий. Им даже парировать нормально нельзя, гарды ни у римлян, ни у степняков не были предусмотрены.

Отбив в сторону копье Мэсы, самурай сбил солдата на землю ударом плеча в щит и, прыгнув на меня, атаковал мечом сверху.

Наката, помню, учил, что если ладони держать рядом на рукояти, то подвижность катаны станет значительно выше. Мой приятель был хорошим учителем… Резко уйдя вправо, я сбил тати плоскостью своего меча и, шагнув вперед, нанес свой излюбленный удар в незащищенное горло. Острие клинка вошло сюго точно в кадык, и я, провернув в ране меч, резко дернул его на себя. На перекошенном лице Акиры мелькнуло удивление вперемешку с обидой. В следующий миг глаза самурая остекленели, он выронил из рук меч и рухнул передо мной на колени. Кровь толчками выплеснулась из раны на землю, и я, размахнувшись, одним ударом снес этой твари голову.

— Это тебе, сука, за Кенджи! — прорычал я и, подняв с земли свой трофей, продемонстрировал его всем вокруг.

— Акира мертв! Давим! — проревел сбоку Икэда, и солдаты, оттеснив меня в сторону, бросились на оставшихся самураев.

— Господин! Господин! Ясудо пришли! — поднявшийся с земли Абэ обрубком руки указал на реку, вдоль которой к деревне приближалось огромное войско.

Отбросив в сторону голову, я сбил десятника с ног и поясом перетянул ему руку.

Впереди торжествующе закричали солдаты. Последние шесть самураев отступили и побежали назад к своим, что-то крича на ходу, но копейщикам было уже не до них. Ясудо въехали в деревню двумя большими отрядами и первым же залпом накрыли собравшуюся на площади толпу.

Хлопнув раненого десятника по плечу, я усмехнулся и, тяжело дыша, опустился на землю. Ну вот…

Потом всё было как во сне: пришли ребята на броне,

Кругом свои, и наша кончилась война,

А мы сидим, как дураки — спина к спине,

В руках — штыки; акация, блокпост и тишина…

В крови еще стучал адреналин, но усталость была чудовищная. Шестнадцатилетний пацан — это не офицер спецназа, и непонятно, как я вообще стоял на ногах. Впрочем, плевать… Все уже позади! Теперь уже точно все…

Кимура бой принимать не стали. Оставив на земле пару десятков убитыми, солдаты развернулись и побежали в конец деревни, к лесу. Оно и понятно… Копейщикам, в отличие от нас, нечем защититься от стрел, а умирать не хочется никому.

Самураи разделились на четыре отряда и продолжили преследовать бегущего неприятеля. В деревне осталась лишь небольшая группа из семи человек, с одним из которых мы были уже знакомы. Макато Керо ехал по левую руку от самурая в серебристом доспехе и, что-то ему говоря, указывал рукой на нас.

Да, наверное, стоило подняться и встретить дорогого гостя в деревне, но делать этого совсем не хотелось. Сами подъедут, а заодно и посмотрят, что мы с ребятами тут натворили.

— Семнадцать… — усевшись рядом со мной, доложил со вздохом Икэда. — Нас осталось семнадцать. Сказал бы мне кто о таком — не поверил бы… Я не знаю, Таро-сан, что случилось с вами месяц назад, но без вмешательства богов тут дело не обошлось.

— Если бы боги могли вмешаться, они бы не допустили смерти монахов, — вздохнул я и, кивнув на тела самураев, приказал: — Собери деньги с трупов и раздели как положено между выжившими и семьями погибших, а мне, чувствую, придётся встречать гостей.

Хлопнув полусотника по плечу, я поднялся на ноги и направился вниз, обходя лежащие на пути трупы.

Икэда — мужик правильный, и за то, что деньги будут разделены честно, можно особо не переживать. Только вот что толку в этих деньгах, когда больше половины народа погибло? Нет, понятно, что всем нам ещё нехило так повезло, но отчего же на душе так погано? Кенджи, ребята… Чуть больше месяца я здесь, а уже потерял стольких. Сказки закончились, началась злая реальность, и бесполезно о чем-то теперь сожалеть. Радует только, что смерть — это ещё не конец. Уж кому-кому, а мне это точно известно.

Ясудо Нори подъехал к холму минут через пять, и при виде его я озадаченно хмыкнул. На вид младший брат даймё был не старше восемнадцати лет. Темноволосый, с треугольным породистым лицом, высокими скулами и надменным холодным взглядом, парень был экипирован в очень непростой доспех, на каждой части которого светились какие-то синие знаки. Со стороны он выглядел обыкновенным мажором, но надо отдать должное, что, если бы не его решительность — ещё непонятно, как бы оно все тут обернулось. Вернее, понятно, но об этом сейчас уже можно не думать.

Остановив коня метрах в десяти напротив меня, Нори оглядел трупы самураев Кимура, перевёл взгляд на моих солдат, поморщился и непонимающе посмотрел на своего телохранителя.

— Это тот самый Таро Лисий Хвост, о котором я вам рассказывал, господин, — кивнув на меня, спокойно пояснил самурай. — Он и его отряд спасли нас от гибели.

Нори кивнул, спешился, и я, решив, что пришло время здороваться, поклонился и торжественно произнес:

— Приветствую вас, господин, на земле Сато! Прошу простить, что не смогли как должно организовать встречу столь высокого гостя…

— Сколько у тебя было бойцов? — остановив меня жестом, коротко поинтересовался Ясудо.

— Тридцать два копейщика и пятеро лучников, — скосив взгляд на своих притихших солдат, произнес я. — Двадцать человек мы потеряли в бою…

— Вы взяли двоих за одного, — обведя взглядом тела мертвых Кимура, самурай посмотрел на меня и поморщился. — Следов заклинаний на телах нет, но… Как?! Как такое возможно?!

— Мы встали в правильном месте, и у нас были щиты, — пожал плечами я. — Кимура никогда не встречали такого противника.

— Щиты… Да… Макато мне говорил… — брат даймё задумчиво покивал и, подняв на меня взгляд, поинтересовался: — А что с Акирой Кимура? Он же тоже был здесь.

— Акира Кимура мертв, — я обернулся и указал рукой на тело сюго. — Вон тот, в черной броне…

— Хорошо, — кивнул Нори и направился к убитому, а я пожал плечами и пошел следом.

Пройдя мимо низко кланяющихся солдат, брат даймё остановился над трупом сюго и усмехнулся.

— Ты интересный человек, Таро Лисий Хвост, — он задумчиво посмотрел на отрубленную голову, что валялась около тела, затем перевел взгляд на меня и вопросительно приподнял бровь: — Как ты смотришь на небольшую прогулку до Ки? С Сато Кохэку я поговорю, и он, думаю, будет не против…

М-да… а вот и очередное повышение… Звездочка на погон, и в Сато я уже, наверное, не вернусь. Не, так-то Икэда тут вполне уже справится и без меня, щитов Мичи сделает сколько угодно, но, поступив на службу к Ясудо, я свяжу себя новыми обязательствами. Без этого ведь никак, а мне бы очень хотелось узнать о судьбе того паренька, в теле которого я сейчас нахожусь. И к Мике в Синий лес съездить тоже необходимо, но, возможно, это удастся сделать даже на службе? Пять лет-то у меня в запасе есть…

Ответить я не успел, поскольку вокруг вдруг начала происходить какая-то хрень. Трупы Кимура зашевелились, в лицо пахнуло запахом разложения, противно заломило виски.

— Господин! Берегитесь! — проорал за спиной Макато, солдаты бросились к щитам и оружию, Нори выхватил меч…

В следующий миг грудь обожгло холодом, голова Акиры Кимура подкатилась к телу, подобно мячу, и утвердилась на плечах, землю под ногами тряхнуло, и все вокруг затопила непроглядная тьма.

Сука!

Зрение вернулось через пару секунд. В лицо пахнуло запахом тлена, хрустнули под ногами мелкие кости, и я ошарашено оглядел небольшой каменный зал с высоким потолком и светящимися барельефами.

Метров, примерно, пятнадцать на двадцать. На полу тут и там белеют обломки чьих-то костей, в левом углу кучей ржавеют части латных доспехов, по правой стене в небольшой квадратный бассейн с журчанием стекает вода…

— Что за дерьмо тут творится? — прорычал Нори, которого закинуло сюда вместе со мной. — Ты чего-нибудь понимаешь?

— Нет, господин, — положив ладонь на рукоять меча, покачал головой я. — Знаю только, что Акира Кимура при жизни поклонялся Владыке Нижнего Мира.

— Ясно, — брат даймё, вздохнул, оглядел зал, остановил взгляд на лежащем в углу скелете и, не поворачивая головы, поинтересовался:

— И что? Что мы должны теперь делать?

— Не знаю, господин, но, думаю, стоит немного подождать. Возможно, вся эта дрянь исчезнет сама, а если этого не случится, мы сходим туда, — я кивнул на пролом в левой стене, за которым частично просматривался темный коридор, и с сомнением в голосе добавил: — Только в эту дыру идти нужно в последнюю очередь. Я уже бывал в подобных местах, и ничем хорошим прогулки по ним не заканчиваются.

— Когда это ты успел? — брат даймё обернулся и удивленно посмотрел на меня. — Тебе сколько лет, Таро?

— Шестнадцать, — пожал плечами я, и в этот момент в коридоре раздались чьи-то шаги.

Секунд через пять в зал вошел Акира Кимура. Пройдя пару шагов в глубь помещения, он медленно обвёл зал невидящим взглядом и, остановив его на мне, произнёс:

— Ну что, чужак, пришла пора платить за содеянное…

Выглядел он точно так же, как раньше. Чёрный пластинчатый доспех, на голове кабуто, на поясе — тати. Только вот цвет лица слишком белый; на горле не осталось никаких следов, и еще голос… Сейчас он напоминал шипение огромной змеи и словно бы звучал отовсюду…

Ходячий труп? Зомби? Или что там на эту тему есть у японцев? Впрочем, кем бы там сейчас ни стал этот урод, дружить он с нами вряд ли захочет. Сука! Как же достала меня уже эта магия! Все эти ходячие мертвецы, асуры и аманодзяку! Где?! Где, скажите, мой автомат?! Почему я должен ходить на этих тварей с одной лишь катаной?!

— А ты ещё что за тварь?! — Нори выхватил из ножен клинок и смерил взглядом Кимуру. — Отвечай! И тогда умрешь быстро!

— С тобой я разберусь позже, — Кимура выбросил вперед левую руку. В тот же миг тело самурая обвила темная полупрозрачная змея. Парень дернулся, выронил меч и без чувств завалился на плиты.

М-да…

— Слушай, ну вот чего ты ко мне прицепился? — вздохнул я и потянул из ножен катану.

Нет, понятно, что эта тварь не отстанет, но что еще в таких случаях говорить?

Не произнеся больше ни слова, Кимура выхватил из ножен тати и бросился на меня, занося меч для удара.

Ситуация повторилась до мелочей. Резко уйдя вправо, я сбил атаку мечом и, выбросив вперед руки, нанес колющий удар в горло. Все так и не так… Острие катаны с глухим звуком ударило над ключицей и… даже не поцарапало шею!

Сука! Чудом увернувшись от следующей атаки, я отскочил назад и, едва не грохнувшись из-за попавшей под ноги кости, в панике огляделся.

Черт! История повторяется, но если там, на склоне горы, меня спас старик гэндзя, то здесь помощи можно не ждать. Что?! Что я могу сделать неуязвимому противнику?! Без магии, с обыкновенным оружием?!

Пять минут я скакал по залу, уворачиваясь от ударов и пытаясь контратаковать. Кимура пер вперед с настойчивостью танка, размахивая своим длинным мечом, и у меня получалось уклоняться от его атак лишь из-за большого преимущества в скорости.

Да, все это, конечно, здорово, только долго мне не продержаться. Пять минут, а я уже едва стою на ногах, и самое поганое, что сделать ничего невозможно! Нет, конечно, можно попробовать сбежать в коридор, но ведь не факт, что там окажется выход. В узком проходе уклоняться от атак не получится, да и Ясудо бросать — тоже не вариант.

В отчаянии я кинул взгляд на пролом в стене, перевел его на Кимуру и… А что, если… Сюго в очередной раз вскинул над головой меч, и я, рванувшись к нему, ударил плечом в грудь, пытаясь опрокинуть урода на плиты.

Громко лязгнуло столкнувшееся железо, левая рука мгновенно отсохла, но… проще было бы опрокинуть бронзовый памятник!

В следующее мгновение сильнейший удар в грудь отбросил меня в сторону. Споткнувшись о тело самурая, я потерял равновесие и летящий в лицо клинок смог отбить лишь правой рукой. Запястье тут же обожгла резкая боль. Удар прошел по касательной, но наруч спас меня лишь частично. Меч Кимура перерубил сталь и содрал с руки кусок кожи. Кость, вроде, цела, но ладонь тут же стала липкой от крови.

Увернувшись от следующей атаки, я опустил меч и попытался быстро оглядеть рану, когда мое плечо вдруг сжало тисками холода. Рука тут же заледенела, перестала течь кровь, а лезвие катаны окутало черное облако! Не понимая, что происходит, я резко ушел вправо и, на миллиметр разминувшись с падающим мечом, нанес колющий удар в подмышку наседающего урода.

Дальше произошло странное… Острие катаны, не встретив сопротивления, глубоко вошло в плоть ожившего мертвеца, и я, ошалев от такого подарка, рванул рукоять меча в сторону, максимально увеличивая рану противника.

— Ублюдок… — Кимура вскинул над головой меч, но из-за полученной раны замах у него вышел кривым.

Понимая, что эта тварь способна регенерировать, я выдернул меч из раны и тут же атаковал в лицо. Хрустнули ломаемые зубы, острие моего клинка пробило кости и, выйдя из затылка, сорвало с головы сюго шлем. Ответный удар пришелся в наплечник, Кимура покачнулся, снова размахнулся, но я, легко отразив эту атаку клинком, нанес рубящий сверху, вложив в этот удар всю свою ненависть и отчаяние.

Этого оказалось достаточно… Лезвие клинка разрубило Кимура голову, он выронил меч и с грохотом рухнул на плиты. Занавес!

Тяжело дыша, я убрал в ножны катану, подошел к трупу и, пнув его ногой, произнес:

— Передавай привет червяку…

В следующий миг стены зала подернулись рябью, пол под ногами качнулся, а в голове эхом зазвучали слова:

— Враг… Ты думаешь, что победил? Я тебя сильно расстрою…

Одновременно с этим тело Кимура осыпалось прахом, а на его месте на полу появилась здоровенная кобра. Не успел я моргнуть, как эта тварь метнулась к моей ноге, и ступню словно полоснули ножом. В следующий миг я почувствовал, что умираю. Тело парализовало — как тогда, на задании, а перед глазами вдруг снова появился плакат.

В этот раз красавица на нем выглядела серьезной. Топик и штаны на ней сменились коротким кимоно, полностью открывавшим идеальные ноги, глаза изменили цвет на ярко-зеленый, а над прической торчали кончики лисьих ушей…

— Только попробуй умереть! — глядя на меня, холодно произнесла она, а в следующий миг мое сознание погрузилось во тьму.

Георгий Смородинский Тень девятихвостой лисицы

Глава 1

— Давай, иди к алтарю! — высокий мужчина в темном плаще с накинутым на лицо капюшоном подтолкнул Таро в спину, и тот, едва не упав, на трясущихся ногах пошёл в указанном направлении.

Старый полуразрушенный храм неизвестного бога пугал, давил на сознание. Горящие за спиной факелы вытягивали на полу жуткие продолговатые тени, затхлый воздух пах гнилью и плесенью, с потрескавшихся барельефов скалились жуткие звери, и в груди мальчишки все сжималось от ужаса.

— Зачем?! Зачем эти страшные существа забрали его у мамы? Зачем привезли сюда? Он же ничего плохого не сделал…

Два дня его связанного везли в горы. Кормили, давали воды, но ни один из похитителей, ни разу не показал своего лица. Впрочем, плащами и капюшонами не скрыть своего существа и Таро чувствовал, что это не люди, что внутри каждого из них плещется Тьма.

С ним никто не разговаривал, и от этого становилось только страшнее. Порождения Тьмы это ведь враги Райдена-самы, в храме которого служит его мама, и, может быть, его украли поэтому?

Набравшись смелости, мальчик поднял взгляд и посмотрел на алтарь, возле которого замерла высокая фигура в темных одеяниях, и очередная волна ужаса накрыла его с головой.

Что? Что им всем от него нужно?! Из рассказов матери он знал, что чудовища приносят в жертву людей, но какому богу понадобился девятилетний мальчишка? Может быть, его все же не убьют, и он нужен для чего-то другого?

Где-то за стеной прозвучал далекий раскат грома. Пламя факелов задрожало от ворвавшегося в храм свежего воздуха, и в этот миг тот, кто стоял у алтаря, откинул с головы капюшон.

Одновременно с этим Таро понял, что от ужаса не может даже вздохнуть. Незнакомец и правда оказался чудовищем! Страшный череп жреца венчализагнутые кверху рога, в оранжевых змеиных глазах читалось обещание смерти…Бежать не было сил — ноги сами несли его к алтарю, но… «Мама, помоги! — мысленно взмолился мальчишка. — Я не хочу умирать!»

Видя его состояние, чудовище у алтаря усмехнулось и, сделав приглашающий жест, низким, глубоким голосом произнесло:

— Не бойся мальчик. Иди ко мне. Я сделаю из тебя героя!

* * *

Сознание прояснилось. Я открыл глаза и тут же почувствовал на плечах какую-то тяжесть. Тело затекло, жутко хотелось пить, доска сильно давила на горло. Доска?! Черт! Дёрнувшись всем телом и услышав в ответ лишь насмешливый лязг цепей, я огляделся и понял, что на меня надели колодку! Шея и руки стиснуты между двух деревяшек, на запястьях и ногах — стальные браслеты, цепи от которых тянутся к креплениям в стене. Сука! Да какого хрена тут происходит?! Какая тварь меня заковала? И главное — почему?!

Так, спокойно! Остановив панику усилием воли, я уселся поудобнее — так, чтобы доска не сильно давила на шею и попытался сообразить что, собственно, происходит. В следующее мгновение пол подо мной тряхнуло и стало ясно, что меня куда-то везут! Интересно… Выходит, этот ящик — что-то навроде тюремного экипажа?

Ладно, хрен с ним. Итак, что мы имеем? Последнее, что я помню — это тот зал, куда нас закинуло вместе с братом даймё. Там я окончательно грохнул Кимуру, и после этого меня укусила змея. Сейчас чувствую себя нормально, ну если не считать цепей и колодки, а значит, Сэт в который уже раз обломился. Ведь вряд ли эта «карета» как-то связана с ним. Он и его прихвостни меня бы сразу убили.

Так, что ещё? Девушка на плакате и этот сон… Ну со сном я разберусь позже, а девчонка, скорее всего, — это глюк. Хотя жаль, конечно… Красивая… Такая, что я бы съездил с ней на недельку на море. Или на месяц… Блин! Какого черта я не о том думаю?! Хотя хрен ли тут думать? Все ведь понятно и так. Ясудо, скорее всего, того заклинания не пережил, а когда нас выкинуло обратно, его смерть решили повесить на меня. Другой вопрос: как мне отмазаться от обвинения?

— Слушай, а мы опять будем останавливаться около этого леса? — негромкий голос, донесшийся из-за двери, выдернул меня из раздумий. Говорившему было не больше двадцати пяти лет, но, судя по уверенным ноткам в голосе, вряд ли это обыкновенный солдат.

— Да, — мгновение помедлив, ответил второй. — Ночью через Мрачный лес ездят только полные идиоты. Солнце уже клонится к закату, а там почти пятнадцать ри^[87] по дороге. Дотемна никак не успеть.

— Да чего там такого страшного? — не унимался первый. — Мы когда в Сато ехали, разве там кого кроме белок встречали?

— Так мы днём ехали, или когда? — в голосе второго послышались раздражённые нотки. — Днём это лес как лес, вся мерзость выползает лишь по ночам. Танака-сан говорил, что страшнее Мрачного леса лишь Аокигахара и проклятый Кимон…

Интересно… Нет, конечно, можно было и дальше послушать их разговор, но пить хотелось нереально, да и плевать мне на все леса вместе взятые. Ну, кроме, может быть, того, где меня дожидается Мика.

— Э! Сюда кто-нибудь подойдите! — крикнул я, не особенно веря, что буду услышан. Ведь кто его знает, как устроена эта телега снаружи, и можно ли зайти ко мне на ходу?

Разговор тут же оборвался. Примерно с минуту не происходило ничего, а затем дверца впереди открылась и в помещение, наклонившись, зашел самурай. Хм-м… Невысокий, в простом пластинчатом доспехе, с двумя мечами за поясом. Удивило то, что в его глазах не было ни ненависти, ни презрения.

— Очнулся, Сэтово племя? — опершись спиной о стену, хмуро буркнул он и поинтересовался: — Ну, чего тебе? Говори.

— Попить бы для начала, — морщась от яркого света, попросил я. — А потом хотелось бы узнать, почему я в колодке?

Мужик смерил меня взглядом, вздохнул и, выйдя за дверь, вернулся с небольшим кожаным бурдюком.

Вода была тёплая, с привкусом кожи, но тому, кто умирает от жажды, на все эти мелочи наплевать. Напоив меня до отвала, самурай завязал бурдюк и, не глядя в глаза, произнёс:

— Тебя обвиняют в покушении на нашего господина. Ясудо Нори вот уже двое суток не приходит в сознание. Остальное тебе расскажет Сасаки-сан — наш заклинатель.

— Ясно. Спасибо за воду, — поблагодарил я и, видя, что самурай собирается уходить, в спину ему произнёс: — Я не убивал вашего господина, я его спас.

Мужик ничего не ответил — вышел из помещения и закрыл дверь, а мое настроение немного повысилось. Ну ещё бы… Если брат даймё не умрет, то ничего страшного не случится. Не, так-то, конечно, сидеть в колодке — приятного мало, тут уж ничего не поделать.

Подозреваю, что после произошедшего, этот, как там его, Сасаки попытался вылечить Нори, и, когда у него это не вышло, приказал двигать обратно в Ки. В столице клана докторов, наверное, хватает, и так-то мужика понять можно. Ведь если Нори умрет, то достанется всем без разбора. И правым и виноватым, и даже тем, кого с ними не было.

Все так, но тут ведь ещё интересно другое. Самураи, судя по всему, не сильно верят в то, что я пытался убить их командира. Иначе зачем бы этот мужик меня поил? Как бы то ни было, мне нужно дождаться, когда караван остановится и побеседовать с заклинателем. Сасаки, блин… Я бы повесился, имея такую фамилию.

Ладно, что ещё? Этот жуткий сон, который не идёт из головы. Он был настолько реален… Я словно бы сам шёл к тому алтарю, ощущая босыми ногами холод плит, вдыхая гнилой воздух и внутренне сжимаясь от страха. Это был тот самый непонятный гипноз, как и тогда, на последнем задании, а ещё эта поганая рожа… Я очень хорошо ее помню. Князь Тьмы Аби — тварь, подохшая от моей пули…

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что все это происходило на самом деле. Семь лет назад мальчишку забрали у матери и привезли в храм. «Я сделаю из тебя героя…» Что? Что он имел в виду?! Поморщившись из-за начавшейся тряски, я крутанул корпусом и, усевшись чуть поудобнее, задумчиво посмотрел в потолок.

Героя… да… Хосу-сама отправил мою проекцию разгуливать по горам, но для того чтобы её снять, ему понадобилось, чтобы я находился рядом. Может быть, у Аби была такая же проекция самурая Луны и они решили как-то наложить её на мальчишку? Ну да, Мунайто же сражался с Владыкой Нижнего Мира и даже ранил эту змею, а значит, проекцию могли с него снять. Это многое бы объяснило, но скажите мне: нахрена?! Зачем подселять образ самурая в память мальчишки? Почему именно он, а не кто-то ещё?

М-да… Все это, конечно, попахивает горячечным бредом, но если пофантазировать и вспомнить, что произошло со мной… Хосу-сама предположил, что моя душа вселилась в мальчика лишь потому, что тот ассоциировал себя с самураем Луны. Что если эта тварь хотела поступить точно так же? В смысле: сделать из мальчишки Мунайто, убить его и подождать, пока в мертвое тело не вселится правильная душа? Много ли я мог в первые минуты появления в этом мире? Без оружия и, не понимая, где оказался?

Суки! А ведь у них могло получиться! Призвать Мунайто, убить и избавить себя от хлопот на ближайшую тысячу лет. Только что-то у них там пошло не так, и Аби по итогу оказал мне большую услугу. Еще бы узнать, что именно произошло в том храме? Сон оборвался и я могу только гадать, но если вспомнить, что мальчишка приходил в сознание во время грозы, а его мать служила в храме местного Бога Молний…

По дороге к алтарю Таро слышал раскат грома, и, возможно, это все объясняет? Если Райден-сама вмешался и отправил мальчика на склон горы Ума, то почему за ним погнался только один асур? И еще непонятно, почему на роль героя выбрали девятилетнего мальчика? Случайная жертва? Ни за что не поверю, но, боюсь, ответить на этот вопрос сможет только его мать.

Найти ее теперь не составит труда. Служительница храма Бога Молний, который находится в двух днях пути от ущелья Тивата. Ведь именно оттуда мальчишку отправили на склон горы Ума. Осталось только убедить себя в том, что мой сон не был горячечным бредом. Слишком уж все притянуто за уши, хотя…

Вот с какого, скажите, хрена мне будет сниться то, что происходило с этим мальчишкой? Этот сон кто-то навеял или… От пришедшей в голову мысли я похолодел… Черт… А что если это не мой сон? Что если мальчишка по-прежнему жив? Что если наши сознания слились? Ведь это все объясняет! Я и раньше чувствовал, что между нами существует неразрывная связь, а сейчас…

Да, мой разум оказался сильнее, поэтому видеть эпизоды из его жизни я могу только во сне. М-да… Возможно у меня едет крыша, но я рад, что так получилось! Сумасшедший мальчишка с очень нелегкой судьбой…Он жил одной лишь только мечтой, и сейчас она осуществилась! Не знаю так ли это, но мне очень хочется верить. Верить в то, что он проживает жизнь вместе со мной, испытывая те же эмоции. Этот мальчик подарил мне жизнь, разделив со мной свое тело, ну а я… Я же постараюсь сделать эту жизнь веселой для нас обоих!

Караван остановился на ночевку часа через два. Ещё через десять минут ко мне в камеру заглянул тот мужик, что поил меня в дороге водой.

— Макато-сан приказал тебя покормить и отвести до ветра на улицу, — глядя на меня спокойно произнёс он. — Я очень надеюсь, что ты будешь благоразумным.

Самурай сделал приглашающий жест, и в камеру мимо него протиснулся молодой заклинатель в синем кимоно с широкими рукавами. За пять минут он избавил меня от цепей и колодки, прицепил к ноге тяжелую гирю и, обернувшись, кивнул стоящему в дверях напарнику.

В средние века на Земле такая операция длилась бы, наверное, часа два, но в мире, где цепи расковываются наложением рук, все происходит намного быстрее.

— Выходи! — отойдя от двери, пробасил самурай. — И цени оказанное доверие.

«Ну да… Цепь с гирей на ноге — это прям охренеть какое доверие», — подумал про себя я и, размяв затёкшую спину, медленно вышел на улицу.

Караван остановился в трехстах метрах от леса, в том месте, где дорога вплотную приближалась к реке. Метрах в двадцати от стоянки, на берегу у самой воды, уныло покосившись на правый бок, стояли два небольших сарая. Рядом с одним из них на траве лежала перевёрнутая лодка, а чуть дальше на шестах болтались обрывки сгнивших сетей. Сама речка была совсем не широкая — метров сорок-пятьдесят в этом месте, но текла она как раз в сторону леса и, может быть, поэтому рыбаки решили отсюда свалить?

Сам лес ничем таким особенным не выделялся. Сосны, ели, какой-то кустарник по краю… Со стороны он мрачным мне не казался, но раз командир отряда не решается ехать по нему ночью, то с этим лесом и впрямь что-то не так. К слову, в караване было не больше трех десятков бойцов. Остальные, очевидно, остались в Сато, для того чтобы нанести Кимура ответный визит. Ну да, я бы, наверное, тоже так поступил. Войско соседей разбито и провинция сейчас беззащитна — приходи и бери. Тем более что Кимура дернулись первые, и Ясудо с Сато будут в своём праве.

Повозка в которой меня везли, по сути, являлась длинной телегой, с деревянным ящиком в задней части. Всего их в караване было три. Мою и ту, в которой находился раненый, поставили ближе к реке, на небольшом хорошо утоптанном пятачке. Третью — бросили на дороге.

Погода стояла классная. В небе — ни облачка, солнце уже зацепилось за верхушки деревьев на западе, прочертив по воде длинную золотую дорожку. В воздухе одуряюще пахло цветами и хвоей, громко плескалась рыба в реке, квакали в камышах лягушки. Впрочем, наслаждался я всем этим недолго. Двое конвойных довели меня до ближайших кустов, затем выдали кусок вяленой рыбы с черствой лепешкой и, дождавшись, когда я поем, снова заковали в колодку. Не знаю… Я почему-то думал, что Макато подойдёт ко мне и что-нибудь скажет, но телохранитель брата даймё даже не посмотрел в мою сторону. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

Сасаки заявился в мою «карету», когда на дворе уже стало темнеть. Внешне заклинатель походил на какого-нибудь учителя кунг-фу из глупых фильмов конца прошлого века. На вид ему было за пятьдесят. Спокойное лицо, густые кустистые брови, седые волосы собраны в хвост, но вот глаза… Умеют же некоторые смотреть так, что им сразу хочется надавать в рыло…

Во взгляде усевшегося передо мной мудака ненависть мешалось с глубокой брезгливостью. При других обстоятельствах он бы убил меня не задумываясь, но…

— Таро Лисий Хвост? — холодно, сквозь зубы процедил заклинатель и, дождавшись моего кивка, представился: — Я Сасаки Ичиро, старший заклинатель клана Ясудо.

— Здорово, — кивнул я и, опершись колодкой о стену, приготовился слушать.

— Не «здорово», а «да, господин»! — сузив глаза, рявкнул на меня заклинатель.

— Ты мне не господин, — усмехнувшись, спокойно произнёс я. — И можешь засунуть свой гонор себе же в очко. А когда Ясудо-сан очнётся, он засунет тебе туда что-то другое.

Рисковал ли я, вот так нарываясь? Нет, ни капли не рисковал. Ведь если бы было можно, то этот урод уже приказал бы меня пытать — у него же во взгляде это написано. Только с пытками пока не сложилось, и мне в таком случае необходимо гнуть свою линию. Жесткую, с наездами и без истерик.

Нас ведь не зря обучали психологи. Сейчас этот придурок сорвётся, ударит меня пару раз и разговора не сложится. Однако допросить меня нужно в любом случае, и этим, скорее всего, займётся Макато. С телохранителем мне говорить будет проще, он мне все-таки чем-то обязан.

Взрыва, к моему удивлению, не последовало. Лицо заклинателя заледенело, в глазах полыхнула звериная ярость, но в руках он себя удержал. Глубоко вздохнув и со свистом выдохнув воздух, Сасаки смерил меня тяжелым взглядом и холодно поинтересовался:

— Говори, что ты сделал с господином Ясудо Нори?

— Я его спас, — пожав под колодкой плечами, спокойно пояснил я. — Ну и себя заодно вместе с ним.

— Мне нужно знать, что с вами произошло! — тут же потребовал заклинатель. — Все до мельчайших деталей!

«Нет, конечно, лучше бы было поговорить с Макато, но раз не сложилось, то и этот сойдёт», — подумал я и коротко рассказал, что с нами произошло. От попадания в зал до укуса змеи. Не стал говорить только о странном поведении меча. К делу это отношения не имело.

По мере моего рассказа ненависть в глазах Сасаки сменилась недоверием и… облегчением? Сейчас он уже не был похож на напыщенного индюка, хотя и продолжал смотреть на меня как на тупое животное.

Видя, что я закончил говорить, Сасаки поднял на меня взгляд и после небольшой паузы уточнил:

— «Тобой я займусь позже», Кимура именно это сказал?

— Да, — кивнул я, — он сказал именно это. Та тварь, в которую превратился сюго, в тот момент не собиралась убивать твоего господина.

— А тебя? — Сасаки вопросительно приподнял правую бровь. — За что Кимура так возненавидел тебя?

— Возможно, за то, что я со своими бойцами уничтожил две с половиной сотни его солдат? Или, может быть, ему не понравилась моя физиономия?

— Две с половиной сотни?! — Сасаки криво усмехнулся, в глазах его мелькнуло презрение. — Ты точно ничего не напутал?

— Ну поезжай обратно и посчитай, — устало произнес я. — Или сходи спроси у Макато…

— Хорошо, пусть будет так, — заклинатель кивнул и ошарашил меня вопросом: — А теперь признавайся: кто тебя учил повелевать Тьмой?!

— Чего?! — поморщился я, как только до меня дошёл смысл его слов. — Ты с дуба рухнул, дядя?! Я не умею творить заклинания.

— Когда вас выбросило с господином из того зала, Тьма с тебя разве только не капала, — не отводя взгляда, холодно пояснил заклинатель. — Никаких артефактов на тебе в тот момент не было, а значит…

— Погоди, — потряс головой я, — но меня же укусила змея!

— Нет, — покачал головой Сасаки. — Я способен отличить воздействие от проявления сути. Господин подвергся воздействию, ты же нёс Тьму в своём существе!

— А сейчас? Сейчас ты тоже чувствуешь Тьму?

— Нет, — вздохнул заклинатель. — Но ты в сознании и способен скрыть свою суть.

— Да какую, нахер, суть!? Я не знаю ни о какой Тьме!

— Завтра вечером мы прибудем в Ки, и твою судьбу решит князь, — пропустив мои восклицания мимо ушей, так же холодно произнёс заклинатель. — Молись, чтобы его брат к тому времени пришёл в себя!

Не говоря больше ни слова, Сасаки поднялся и вышел из помещения. Я проводил его взглядом, вздохнул и мысленно выматерился.

Сука! Но теперь-тохоть понятно, почему на мне колодка и цепи! Почувствовал он, ну да… Блин, как же меня все это достало! Тьма, Свет и прочая хренотень! Самое поганое во всем этом, что брат даймё мне слабо поможет, даже если очнётся через десять минут. Он ведь не видел, чем закончился бой — а ну как мы с той тварью о чем-то договорились? Если же князь решит, что я как-то связан с Тьмой, то меня казнят не задумываясь. В Империи с этим строго, а сюго Кимура — не в счёт. Такого иди ещё — обвини.

Хреново также и то, что обвинения не беспочвенны. Я не идиот и догадываюсь, что всему виной мой меч, а вернее висящее на нем проклятие. Сасаки же говорил, что не нашел у меня никаких артефактов, которые могли излучать Тьму, но меча-то он увидеть не мог! В том проклятом зале катана почернела, только после того как на нее попала кровь! Получается, цвайхандер меня признал и, как-то переместился из астрала в реальность? Слившись при этом с моим оружием? Других ведь объяснений на ум не приходит. Супер, конечно, но что мне делать сейчас?! Я медленно оглядел камеру, вздохнул и опустил взгляд.

Бежать… Других вариантов не наблюдается. Очнется Ясудо Нори или нет, мне это никак не поможет, а значит — решено! Как только лагерь отойдет ко сну, попрошусь в туалет, там вырублю конвоиров и как-нибудь доковыляю до лодки. Течение реки достаточно быстрое, и в лесу я буду уже минут через двадцать. А туда-то они ночью точно не сунутся. В общем, часика три подожду и…

От размышлений меня отвлек подозрительный звук, который донесся снаружи. Короткий вскрик и скрежет железа о дерево… Слишком похоже на то, что кто-то снял часового, но почему телега даже не вздрогнула?!

Пока я пытался сообразить что к чему, в камеру сквозь дверь просочился силуэт знакомой лисицы. Той самой, что вылезла из ожерелья шамана. Черты лица было так же не разобрать, но кучу хвостов за ее спиной я разглядел хорошо…

— Привет, — осторожно поздоровался я, но лисица пропустила это мимо ушей.

— Ты что же, ублюдок, решил что сможешь сбежать?! — яростно прошипела она и, приблизившись, схватила меня ладонью за горло.

Я не успел ничего ответить. Тело прострелила холодная судорога, звякнули в креплениях цепи, и мир тут же погрузился в непроглядную тьму.

Глава 2

Я открыл глаза и понял, что лежу на траве. В рот набилась какая-то горькая дрянь, в живот уперся обломок камня, тело словно ватное, но боль ушла, и колодки на плечах больше нет.

Сплюнув траву и выругавшись согласно моменту, я принял сидячее положение и усмехнулся, заметив серебристые браслеты у себя на запястьях.

Черт! Что там оковы, что здесь! Лисица каким-то макаром перенесла меня в Тонкий Мир! Без фарфоровой пиалы, щепок и Иошиного шаманства!

Местность вокруг не особенно изменилась. Дорога и сарай с лодкой исчезли, но в остальном все осталось на тех же местах. И лес, и река, и запахи… Солнце уже практически скрылось за деревьями, на небо выползла луна и… Кстати, а куда она подевалась?!

Резко обернувшись, я обнаружил лисицу в пяти метрах у себя за спиной и ошарашено замер…

Она была просто нереально красива! И даже несмотря на горящую во взгляде ненависть и сжатые кулаки…

Хвосты сейчас куда-то исчезли, но все остальное… Рыжая бестия, по-другому и не назвать. На вид ей было лет семнадцать — не больше. Правильные черты лица, чуть припухлые губы, светлая кожа и золотисто-белые кончики ушей над копной ярко-рыжих волос…

Кожаные с узором штаны с полусапожками плотно облегали идеальные ноги, короткая куртка и светлая рубаха выгодно подчеркивали тонкую талию и безупречную грудь, вот только на японку она была совсем не похожа. Одежда, форма глаз заметно отличались, как и у Мики. Интересно, оборотни тут все такие красивые, или это мне так везет? Как бы то ни было, эту вот лису вместе с Микой можно смело отправлять на любой конкурс красоты, и они там гарантированно разделят между собой первое место! Только моя Мика — скромница, а эта…

— Все понятно! — смерив меня презрительным взглядом, сквозь зубы процедила девушка. — Ты для этого меня хотел подчинить, урод озабоченный?!

М-да… Она, конечно же, заметила мой восхищенный взгляд, но только истолковала его неправильно. И я не сексист, но логика у некоторых особей женского пола везде одинаковая. Что на Земле, что здесь… И плевать кто перед тобой: крестьянка или девятихвостая лиса — мозги у них работают одинаково!

— Больная? Так лечись, — буркнул я, поднимаясь на ноги. — Сдалась ты мне с такими заскоками…

— Слушай сюда, урод! — звенящим от ненависти голосом, прошипела девчонка. — Сейчас ты подробно расскажешь мне, где нашел филактерию и как проводился обряд. Это если ты хочешь умереть без мучений…

Девушка явно не шутила, но меня вдруг захлестнула дикая злость. На себя, влипающего во все возможное и невозможное дерьмо, на гребаную неопределенность и проклятые оковы, на эту вот дуру…

— Я не проводил никаких обрядов, — вздохнул я, глядя на девушку. — Тебя хотел подчинить другой…

— Ты врешь, тварь! — шагнув ко мне, прошипела лисица.

В следующий миг она выбросила в мою сторону левую руку и от ее ладони протянулась блестящая лента тумана. Горло тут же сдавило ледяными тисками, тело на миг онемело…

— Это поможет тебе вспомнить! — яростно рявкнула лисица и подняла руку так, что мои ноги едва не оторвались от земли. — Говори, кто ты такой и где раздобыл филактерию?!

Вот же сука! Резко вскинув руки вверх, я перерубил цепью её заклинание и, прыгнув вперёд, ударом ноги сбил девушку с ног.

Нет, я не сторонник обижать женщин, ни при каких обстоятельствах, но эта идиотка реально опасна. Тут же все просто: или ты, или тебя. И плевать кто напротив: двухметровый бандит или хрупкая красавица с автоматом.

Поймав падающее тело, я без особых церемоний приложил девчонку физиономией о траву и, сорвав с себя пояс, быстро связал ей за спиной руки. Ещё бы рот заткнуть было неплохо, но как ее тогда допросить?

Рывком усадив лисицу перед собой, я увидел, что она все ещё пребывает в нокдауне. Вот же… Придавив ненужный в этой ситуации стыд, я легонько ударил девушку по щеке и она… вдруг исчезла!

В следующий миг, я почувствовал затылком скорую смерть и, резко откатившись вбок, обернулся.

Спустя долю секунды в том месте, где я только что сидел, из земли вырвалось коричневое остриё! Эта сука каким-то неведомым образом оказалась в семи метрах у меня за спиной и мгновенно произнесла своё поганое заклинание! Страшно подумать, что случилось бы, окажись я чуть медленнее, но…

— Слушай, может, все же поговорим? — вскочив на ноги и внимательно следя за ее движениями, предложил я, но у девчонки уже упало забрало.

Выругавшись с досадой, она резко развела руки в стороны, и в тот же миг у неё в ладонях появились короткие серебристые клинки. Мгновенно приняв боевую стойку, лисица бросилась на меня и… покатилась по траве, сбитая с ног заклинанием.

— Прости, господин! Я решил, что пришло время вмешаться… — появившийся из воздуха самурай, коротко мне кивнул, посмотрел в сторону подверженной противницы и добавил: — Слабая! У неё почти не осталось сил. Можно забрать все. Если прикажешь…

Здоровенный цвайхандер лениво качнулся у него на плече…

— Нет! Погоди! — жестом остановил его я. — Только если она попытается нанести мне вред.

Сказал и подвис секунд на пятнадцать, пытаясь осознать произошедшее. Блин! Это же мой меч! Целый и невредимый! Голова самурая снова была на месте, лица, правда, так и не появилось, но, да и хрен с ним — он же не девочка. Кстати, о девочках…

Я посмотрел на лисицу и, мне стало стыдно… Глупое чувство, что тянется за мной с самого детства. Когда противник проиграл и сильно расстроился из-за своего поражения, мне всегда становится стыдно и жалко. С врагами так не бывает, но я хоть убей, не могу считать эту дуру своим врагом. Она ведь сама себе напридумывала, а сейчас…

На лисицу и впрямь было жалко смотреть. Девушка сидела на траве, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком. Растерянность на лице мешалась с глубокой обидой, и казалось, что она вот-вот разрыдается. Блин, как и любой адекватный мужик, я не переношу женские слёзы но… Странно… Проиграв, эта сука никуда не сбежала. Ломает комедию? Или готова поговорить?

— Никуда не исчезай, нам нужно кое-что обсудить, — попросил я самурая и, дождавшись кивка, направился к сидящей на траве девушке.

При моем приближении она даже не пошевелилась — так и сидела, нахохлившись и потерянно глядя перед собой.

Знакомая, блин, картина, ну да ничего. Опыт примирений у меня по прошлой жизни огромный.

Подойдя и остановившись в паре метров напротив, я коснулся груди кулаком и, кивнув, произнёс:

— Меня зовут Таро! И я не тот, кто пытался тебя подчинить. Если хочешь, могу рассказать тебе то, что знаю…

— Я хочу, чтобы ты сдох! — не поднимая головы, прошептала девушка и сильнее обхватила руками колени.

М-да… Тысячелетняя лиса ведёт себя как малолетняя дура, но ничего в этом странного нет. Иоши мне рассказывал, что некоторые сильные ёкай, из тех, что имеют человеческое воплощение, способны зафиксировать свой организм в юном возрасте. И чаще всего так поступают женщины, поскольку им необходимо больше эмоций, чем нам. По итогу, сила, опыт и возможности остаются теми же, но мир ты воспринимаешь как двадцатилетняя девушка. Не знаю, как такое возможно, но здесь, видимо, как раз тот случай.

В общем, к чему-то подобному я был готов, да и не было уже в её словах злости. По ходу переживала она сейчас только из-за своего поражения, но ничего — успокоится, я подожду.

— Извини, но вынужден тебя разочаровать, — вздохнул я и опустился рядом с лисицей на траву. — Таких желающих уже выше крыши. Сэт, асуры, а теперь ещё и Ясудо. Так что занимай очередь — будешь четвёртой.

При упоминании Владыки Нижнего Мира, лисица вздрогнула, повернула голову и поморщилась:

— Сэт?! А ты-то ему зачем?!

— Ну, наверное, потому, что я убил одного из темных князей?

— Ты?! — в глазах лисицы мелькнуло презрение. — Ты и меня-то убить бы не смог, и если б не этот урод… — Она с досадой посмотрела на замершего неподалёку самурая, перевела взгляд на меня и вдруг нахмурилась. — А ну, дай-ка мне свою руку! Посмотрю, кого ты там убивал!

Прекрасно понимая, что дальше последует, я закатал правый рукав и протянул девушке руку.

Видя это, лисица хмыкнула и точно так же как и Мика с силой провела ладонью от локтя до плеча. По ощущениям — то же самое. По телу пробежала волна холода, а затем на плече проступили знакомые знаки.

«М-да, а ведь можно было обойтись и без драки, — подумал я, разглядывая появившийся орнамент. — Хотя, Мика ведь тоже попыталась меня убить, но потом вон оно как обернулось. Не, с этой красоткой, конечно же, так не получится, но теперь она, может, отстанет?»

Все еще сжимая мою ладонь, девушка пробежала взглядом по письменам, и брови её удивленно взлетели. Вот только реакция была совсем не такой как у Мики…

— Что? Решил наконец вернуться и вытащить этих идиотов из задницы? — бросив мою ладонь, холодно поинтересовалась она. — Долго же ты собирался…

Интересно… А я-то думал, что она тоже обрадуется…

— Каких ещё идиотов? — поморщился я, опуская рукав. — Ты понятным языком выражайся.

— Бога Луны и этого кретина Сару, — презрительно скривившись, хмыкнула девушка. — Я сейчас не в лучшей форме, поэтому не заметила его печать, но… — лисица подняла взгляд и посмотрела на меня как на идиота. — Ты что же, сам не знаешь, зачем вернулся?!

— Нет, — со вздохом покачал головой я. — Не знаю…

— Издеваешься? — лисица нахмурилась и смерила меня взглядом. — Это не ты, что ли, убил князя и освободил Хозяина Леса? Дурака-то из себя не ломай.

Лисица уже полностью пришла в себя. Злость с обидой прошли, и сидеть рядом с ней стало в разы тяжелее. Любой мужчина меня поймёт. Когда рядом с тобой сидит такая красотка, взгляд невольно скользит с её груди на ноги и обратно, а в голове уже представляешь, как она с тобой…

— Э, очнись! — рявкнула лиса и, ткнув кулаком в плечо, вернула меня с небес на землю. — Хватит уже меня лапать!

— Да я не…

— Ага, вижу, — в глазах девушки мелькнула ирония. — Давай рассказывай, что с тобой не так?

— Я просто ничего не помню, — вздохнул я и опустил взгляд. — Мика-волчица узнала во мне Мунайто и сказала, что обезьяна, убитая в Чертоге Смерти была плененным духом Сару. Потом Дух горы Ума прикрыл меня от Сэта и посоветовал подождать, когда моя сила вернётся. Только никто из них не рассказал что, именно я должен делать…

— Хм-м, — девушка посмотрела на меня недоверчиво, в глазах ее что-то мелькнуло. — Но, а они хоть рассказали тебе кто ты такой?

— Да, — кивнул я, — мне сказали, что Мунайто был телохранителем Нактиса и погиб в бою с Сэтом. Еще знаю, что Владыка Нижнего Мира после его гибели пленил Бога Луны…

Ясно, — девушка вздохнула, опустила взгляд и задумалась.

Продолжалось это минут пять. Не зная чем себя занять, я просто сидел и старался не смотреть на её грудь, когда лисица вдруг встрепенулась и как-то странно на меня посмотрела.

— Хорошо! Тогда говори, что ты знаешь о той филактерии, в которой я была заточена? — глядя мне в глаза, поинтересовалась она. — Дай мне свою руку и рассказывай, а я проверю, лжёшь ты, или нет.

— Ладно, — я протянул девушке руку и, дождавшись, когда ее ладонь ляжет в мою, подробно обо всем рассказал.

Лисица слушала, не перебивая, и с каждой минутой все больше хмурилась. Не знаю, но мне почему-то казалось, что её совсем не радовало то, что я говорил правду. Не любит ошибаться? Или тут что-то ещё?

Со стороны мы напоминали влюблённых. Сидим на травке, взявшись за руки, и девушка внимательно слушает… Вот только на лице лисы не было и тени улыбки, а в глазах отчаяние мешалось с безысходностью так, словно я зачитывал ей смертный приговор.

Дослушав рассказ, лисица снова задумалась, и в какой-то момент лицо её просветлело. Она повернула голову и посмотрела на меня так, словно видела в первый раз, затем усмехнулась и ткнула кулаком в плечо.

— Тебе повезло, парень! — произнесла она в ответ на мой непонимающий взгляд. — Я помогу тебе, а ты вытащишь меня из той задницы, в которой я оказалась. Все честно, а потом… — взгляд её стал лукавым. — Потом я даже выполню одно твоё желание. То, что написано у тебя на лице…

М-да… Это она мне пообещала отдаться? Не, я, конечно, не против, но как-то слишком уж бодро оно прозвучало. И эта её улыбка… Так улыбаются продавцы из Кирби, когда пытаются втюхать вам пылесос. Нет, сто двадцать штук — цена не космическая, но точно такой же можно купить в М-Видео за двадцатку…

С другой стороны, никто ведь меня соглашаться не заставляет. Узнаю, что она хочет, ну а потом уже буду решать.

— И из какой же задницы тебя нужно вытаскивать? — я повернул голову и посмотрел лисице в глаза. — И почему ты просишь об этом меня?

— Потому что именно благодаря тебе я сейчас в таком положении! — девушка нахмурилась и с досадой посмотрела в сторону леса. — Да, я понимаю, что твоей вины в этом нет, но так определило сущее. Мы связаны с тобой, самурай, и кроме тебя мне никто не поможет.

— Связаны? — поморщился я. — Может быть, ты мне все объяснишь?

— Да, конечно, — лисица кивнула и, все так же глядя в сторону леса, пояснила — Люди знали меня как Хону-воровку. Всю жизнь я принимала заказы, и нет в мире такого замка, который бы мне не поддался. Это случилось после того, как Нактис из-за собственной дурости угодил в лапы к Сэту. Ори Като — Верховный жрец Бога Луны — попросил меня украсть часть филактерии, в которой заключена сущность твоего господина. Чтобы выполнить этот заказ одной моей силы было недостаточно, и я позаимствовала у Сару обломок клыка Рюдзина — небольшой талисман, в котором Хозяин Леса хранил излишки накопленной силы. Заказ был выполнен, но когда я уже возвращалась из Нижнего Мира с добычей, Сэт захватил Хозяина Леса…

Хона говорила сухим небрежным голосом, но от её слов у меня по спине натурально бежали мурашки. Нет, Иоши, конечно, говорил, что даже боги опасаются таких, как она, но я не думал, что все настолько серьезно. Лисица ведь не врет — просто нет в этом смысла, но как уложить в голове то, что эта хрупкая девочка запросто отправилась в Нижний Мир и что-то там украла у бога?!

— Нет, Хозяин Леса ничего не знал о моих планах, — продолжила тем временем Хона, — но от него Сэт узнал о пропаже обломка клыка, и выследить меня было нетрудно. Такие могучие артефакты скрыть невозможно, и если знать, что искать… — Хона вздохнула, посмотрела на меня и с грустной улыбкой добавила: — В храме Нактиса меня уже дожидались двое князей. Один из них — твой знакомый, принял облик заказчика. Эти твари хотели взять меня живой, но это у них это не вышло…

— А потом тебя засунули в тот амулет? — воспользовавшись паузой, уточнил я. — Только какой в этом смысл? Тебя же, как я понимаю, убили?

— Таких, как я, убить невозможно, и кому бы как не тебе это знать? — со вздохом пояснила лисица.

— Получается, то ожерелье — это что-то навроде темницы?

— Да, — кивнула Хона. — Темница, которая вытягивает из тебя все. Сейчас у меня нет и сотой части той силы, что когда-то была.

— То есть, ты хочешь вернуть себе силу, а я как-то могу в этом помочь? Но почему тогда ты пыталась меня убить?

— Я ошиблась, — пожав плечами, вздохнула лисица. — Приняла тебя за хозяина…

— Какого ещё хозяина? — хмыкнул я, непонимающе глядя на девушку.

— Такого… — зло буркнула Хона. — Чего тут непонятно? Шаман степняков хотел сделать меня рабыней. Ты убил его и завершил ритуал. Заклинание перескочило на тебя, я сохранила свободу воли, но осталась привязанной. Теперь кроме тебя мне никто не сможет помочь, и твоя смерть тоже ничего не решит. Если ты умрешь, я останусь неприкаянным духом.

— А если бы это я проводил тот ритуал…

— Я бы убила тебя и получила свободу, — устало вздохнула девушка. — И хорошо, что сегодня ты оказался сильнее.

М-да… Выпустил джина из бутылки, но желания в этой сказке придётся выполнять мне. А чего? Нормальная женская логика: ты меня спас, а теперь помогай. Только мне и своих проблем вроде хватает. С другой стороны, я же пока не знаю, чего она хочет?

— Ты только губы-то не раскатывай, — неправильно истолковав мой взгляд, криво усмехнулась лисица. — Спать я с тобой сейчас не могу, даже если бы очень того захотела…

Сначала я даже не понял, что она говорит, но когда наконец до меня дошло… Вот же блин… Так оскорбить…

— Ты за кого меня принимаешь? — сдерживая злость, сквозь зубы, произнес я. — Долго думала, прежде чем такое сказать?

Видимо, поняв, что сморозила глупость, лисица смутилась, опустила взгляд и виновато произнесла:

— Прости… Я не хотела тебя обидеть… Ты просто странный, и у меня не получается тебя прочитать…

— Ладно, проехали, — вздохнул я и, усевшись поудобнее, поинтересовался: — И что же от меня требуется?

— Мне нужно, чтобы ты отправился в ущелье Тивата и забрал там обломок клыка Рюдзина, — подняв на меня взгляд, пояснила лисица. — Артефакт был привязан к моему существу, и никто другой не сможет его найти. В обломке драконьего клыка достаточно силы, для того чтобы я полностью восстановила все, что потеряла за прошедшие годы. Тебе лишь нужно будет провести небольшой обряд… Взамен я расскажу тебе, где искать часть филактерии Нактиса.

М-да… Иоши говорил, что судьба найдет меня сама, но кто же предполагал, что оно случится так быстро? Нет, я и раньше понимал, что миссией Мунайто является освобождение из плена Бога Луны, но в нынешнем состоянии спаситель из меня, прямо скажем, херовый. Себя бы спасти для начала, а уж потом думать о ком-то еще, хотя…

Не, так-то ситуация поменялась. Путешествие в астрал избавило меня от оков, а значит, свалить от Ясудо будет гораздо проще, чем я планировал. Достаточно посидеть тут подольше или отойти на пару километров назад, и пусть меня потом ищут. Дальше все просто. Вернусь в Сато, заберу деньги из тайника, раздобуду оружие и отправлюсь на северо-запад.

Ущелье Тивата, о котором упомянула Хона, — это же как раз то место, откуда сюда забросили Таро, а тот храм в моем сне, скорее всего, посвящен Богу Луны. Ведь где, как не там, лепить из мальчишки героя? Что дает это знание? Да ничего особенного, и планов моих оно никак не изменит. Я ведь все равно собирался туда сгонять, так почему бы не помочь заодно и лисице?

Что еще? Да хрен его знает… Так-то, вроде бы все разложил, но… что-то тут все же не бьется…

Видя сомнения у меня на лице, Хона подвинулась чуть ближе, взяла в руки мою ладонь и с надеждой заглянула в глаза:

— Поверь, Таро, тебе это будет несложно…

Ну, да… Женщины — те еще манипуляторы, и мужчине сложно что-то с этим поделать. От лисицы одуряюще пахло какими-то травами, в глазах можно было легко утонуть, а мерно вздымающаяся грудь и небольшие соски, которые просвечивались сквозь рубаху…«Стоп!» — мысленно рявкнул на себя я и, отогнав наваждение, поинтересовался:

— Этот артефакт… Почему он не помог тебе в бою против князей? Насколько опасно проводить тот обряд, и где гарантия, что после всего ты расскажешь мне о местонахождении филактерии господина?

— Части филактерии, — отстранившись, поправила меня девушка. — Душа бога была слишком велика, чтобы поместиться в один артефакт, и Сэт разделил ее натрое. Одну часть он оставил себе, другая хранилась в Кимоне, о местонахождении третьей мне ничего не известно. За четыре тысячи лет многое могло измениться, но ту часть, которую я украла, найти не смог бы никто. Обманывать нет смысла. Ведь заказчик погиб и сделка расторглась. Мне самой филактерия Нактиса не нужна, но если тебе так хочется, я готова принести любую возможную клятву… — Лисица вздохнула, скосила взгляд на замершего неподалеку самурая и снова посмотрела на меня. — Обряд для тебя безопасен, а что же до артефакта… Великий Небесный Дракон Рюдзин был созидателем, и силу, накопленную в его клыке, нельзя обращать против разумных. Не будь этого условия, Аби и Ба Леф подохли бы за мгновение…

— Хорошо, — кивнул я. — С этим разобрались, а теперь поясни: почему ты называешь Бога Луны идиотом?

— А разве не он сунулся в логово Сэта с одними лишь телохранителями? — глядя мне в глаза, лисица криво усмехнулась и вопросительно приподняла бровь. — Нактис мог привести с собой целую армию, ведь все ёкай выступили бы на его стороне, но этот идиот решил покрасоваться перед подругой и бросился в бой, не дождавшись даже Такэми! Бог Воинов со своей армией немного отстал, и не смог помочь своему отчаянному приятелю. В итоге Нактис оказался в плену, Салисэ удалилась его оплакивать, Синий Лес частично погрузился во тьму, а баланс сил сместился в сторону тварей! Удивительно, что этот мир еще существует, ведь если Сэт и Мара договорятся…

М-да… Все интереснее и интереснее. Если все действительно было так, как говорит она, то Нактис и впрямь интересный товарищ. Впрочем, мне на эту тему заморачиваться нет смысла. Бог Луны — мой господин и я постараюсь вытащить его из темницы. Знать бы еще как…

— Хорошо, я постараюсь тебе помочь, но для начала мне нужно разобраться со своими делами.

— Разбирайся, — усмехнулась лиса, — только постарайся не умереть. Если будет нужна моя помощь или совет, представь меня и три раза мысленно позови. На многое не рассчитывай — я сейчас слишком слаба, но…

В следующий миг землю под нами ощутимо тряхнуло. Лисица осеклась на полуслове, в глазах ее появилась тревога. Спустя секунду толчок повторился, в лицо пахнуло какой-то кислятиной, а между нами и самураем появились два рогатых урода.

Двухметрового роста, с красной кожей, черными волосами, жуткими клыками и изогнутыми рогами — эти твари словно сошли со страниц средневековых трактатов. Они… Демоны этого мира… Кенджи в свое время очень хорошо описал этих тварей, но какого хрена им тут понадобилось?! Случайность? Ну да, конечно… Так я и поверил…

Фигуры демонов источали первобытную силу, а их мышцам позавидовал бы любой культурист. Вооружены длинными шипастыми палицами. Брони нет — из одежды только пятнистые набедренные повязки, но я бы все равно сто раз подумал, прежде чем сойтись с такими в бою.

Пока я поднимался с земли и соображал, что собственно происходит, Хона вскочила на ноги и, хлопнув меня по плечу, рявкнула:

— Уходи! Быстро! Сейчас их тут будет десяток!

Одновременно с этим демоны яростно взревели, бросились на нас и… покатились по земле, сбитые с ног заклинанием. Черный воин появился в трех метрах впереди, и тут же атаковал ближайшего они.

В этот момент землю снова тряхнуло, рядом испуганно выругалась лисица. В следующее мгновение я почувствовал её ладонь у себя на руке и перед глазами все поплыло.

По ощущениям — словно летишь в бездонную черную яму. Ночь вокруг меня стала темнее, звезды над головой закружили безумный хоровод, луна покатилась по небу, словно мяч и взорвалась тысячей ярчайших осколков…

В следующий миг в лицо пахнуло дымом, по ушам ударил грохот железа, со всех сторон донеслись яростные крики и стоны.

С трудом устояв на ногах и не понимая, что происходит, я быстро протер кулаками глаза и… не почувствовал тяжести на запястьях! Черт! Лисица выкинула меня из астрала, но тогда…

Зрение наконец вернулось, и я замер, поражённый увиденным. Охренеть! Лучше бы она меня не выкидывала…

Лагерь атаковали, и я появился, когда все уже подходило к концу. Две повозки ярко пылали, освещая детали творящегося кошмара, к дымному смраду примешивался тяжелый запах свежепролитой крови.

Хона ошиблась — там, в астрале, они больше не будет. Часть их осталась здесь, и этого оказалось достаточно. Нет, демонам тоже прилетело неплохо: три истыканные стрелами туши с отрубленными головами лежали неподалёку в лужах чёрной крови, однако самураев полегло значительно больше.

Судя по тому, что я видел, твари атаковали со стороны дороги по двум направлениям: двое бросились к стреноженным лошадям, остальные стали прорываться к фургонам. Здесь их встретили люди Макаты, но силы оказались неравны. Потеряв больше десятка, телохранитель брата даймё приказал тащить господина в сторону лодки, надеясь уйти по реке, но им это сделать не дали.

Собственно бой сейчас продолжается только на берегу. Семеро выживших самураев вместе с Макатой, встали намертво, не пропуская двух рогатых гигантов к реке. Самого брата даймё нигде вроде не видно, но скорее всего он лежит уже в лодке. Иначе зачем бы его телохранителям сейчас умирать?

Ещё два демона беснуются среди лошадей, размахивая палицами и пьянея от пролитой крови. Эти в ближайшее время, вряд ли оттуда уйдут, но… Сука! Но что делать мне?!!

Бежать?

Да, вот он путь… Я появился в пяти метрах от своего, единственного уцелевшего пока фургона, и меня никто не заметил. Трупов вокруг полно, и оружие подобрать не проблема. Все так…и я же сам это планировал, но… Но там на берегу сейчас умирают парни, которые спасли мой отряд, а Ясудо Нори, хоть и косвенно, но все же мой господин! Я ведь пока ещё Сато…

Не знаю, уж, чего мне в голову лезет вся эта самурайская хрень, но…

Оглядевшись, я быстро подошел к трупу, лежавшему возле фургона, и, наклонившись, забрал из его рук меч. Мгновение поколебавшись, перевернул мертвого самурая на спину и аккуратно снял с него перевязь вместе с ножнами. Тати длиннее катаны почти на ладонь, и засовывать его за пояс не очень удобно.

Убитый оказался тем самым самураем, что поил меня по дороге. Дубина демона размозжила ему голову, а шлем не очень-то и помог. Мужика, конечно же, жаль, но тут уж ничего не поделать. Самурай должен жить одним днём, зная, что смерть может прийти в любую минуту. Этот вот уже насмотрелся на сакуру…

Быстро повесив ножны на пояс, я огляделся, оценивая ситуацию, и вдруг заметил яркую вспышку.

Тело среагировало мгновенно. Я рухнул на траву, откатился за кусты и с изумлением заметил на дороге заклинателя. Пущенный им огненный шар проломил стену фургона, в котором раньше сидел я, и сработал не хуже струи напалма!

«Так, а это ещё что за урод?!» — мелькнула в голове мысль и я на миг застыл в нерешительности. Плащ и накинутый на голову капюшон скрывали лицо заклинателя, но, судя по комплекции, это точно не демон. Оставлять за спиной мага, способного кидаться файрболами — идея не самая лучшая. Этого типа обязательно нужно убить, и чем быстрее — тем лучше.

От меня до заклинателя метров тридцать — не больше и, если обойти его по дуге, то можно зайти со спины. Черт! Я с сомнением посмотрел на дерущихся возле реки, затем сунул в ножны клинок и побежал по кустам к дороге. Времени это много у меня не займет, а Ясудо, надеюсь, еще хоть сколько продержаться.

На дорогу я выскочил в десяти метрах слева от мага. Не задерживаясь ни секунды, рванул вперёд, выхватывая по пути меч, и едва за это не поплатился. Заклинатель почувствовал врага и, обернувшись, выбросил в мою сторону руку…

Меня спасла скорость реакции. Дёрнув головой вправо, я на сантиметр разминулся с брошенным в лицо заклинанием и сразу же нанёс рубящий удар сверху. Маг не успел даже охнуть. Лезвие клинка с глухим звуком разрубило мясо и кости, войдя аж до середины груди.

Сука! Левая часть лица горела так, словно мне в физиономию плеснули раскалённым свинцом. Эта тварь все-таки меня зацепила, но глаз цел, а значит — плевать. О ранах будем думать потом!

Выдернув из тела меч и с ног до головы перепачкавшись в крови, я наклонился и сорвал с головы убитого капюшон и озадаченно хмыкнул. Мужик оказался обычным японцем! Лет сорока на вид, лысый, с широкими скулами, левого уха нет… Я ожидал увидеть чудовище, а тут… Человек вместе с демонами атаковал лагерь Ясудо?! Или… Или это он их сюда и привёл?

На груди заклинателя обнаружилась золотая бляха, размером с полицейский жетон, на которой были выбиты какие-то знаки. Недолго думая, я забрал эту штуку себе и, протерев меч, побежал к реке, где, судя по звукам, бой ещё не закончился. По дороге полоснул лезвием себя по руке и размазал кровь по рабочей части клинка. Обычное оружие против демонов вроде работает, но лишняя помощь не повредит. Я ведь без брони, и с одним только мечом, против этих чудовищ…

Бой на берегу подходил к концу. Из Ясудо на ногах оставался только Маката. Размахивая длинным копьем, самурай атаковал демона, не давая тому приблизиться. Второй они, в теле которого торчало целых пять стрел, стоял чуть в стороне, тяжело дыша и опираясь на свою палицу. Человек от таких ран давно бы отдал богу душу, а этот…

Заметив меня, демон что-то неразборчиво рыкнул и шагнул вперед, волоча палицу следом. Ага, знаем мы эти штуки… Если бы я не играл в компьютерные игрушки, то возможно бы и не понял, но сейчас задумка урода читалась на раз-два. Понимая, что произойдет дальше, я сделал вид, что собираюсь атаковать, но когда до демона оставалось не больше семи шагов, резко подался назад.

Они купился. Сбросив показную медлительность, гигант рванулся вперед и, с ревом пробежав три шага, нанес круговой удар палицей. От такого не спасли бы даже доспехи, но кто предупрежден…

Шипастая дубина пролетела в двадцати сантиметрах от моей груди, чудовище по инерции развернулось и я, воспользовавшись моментом, подскочил к демону и нанес косой удар сверху.

За мгновение до этого, плечо прострелила холодная судорога, и атака из-за этого вышла слабее, чем я хотел, однако результат превзошел все ожидания. Лезвие меча начисто снесло демону руку! Дубина упала на землю вместе с обрубком, кровь фонтаном выплеснулась наружу, рёв чудовища захлебнулся.

Запутавшись ногами в обрывках сетей, я с трудом удержал равновесие и каким-то чудом уклонился от летящего в лицо кулака.

Тварь оказалась нереально живучей! С пятью торчащими в груди стрелами и отрубленной рукой, демон все еще пытался меня убить, но без своей дубины он был уже не сильно опасен. Разминувшись с кулаком и пользуясь преимуществом в скорости, я проскочил противнику за спину и атаковал правую ногу. Этого оказалось достаточно. Чудовище захрипело и рухнуло на траву, тело его содрогнулось в конвульсиях, и я, не задерживаясь, бросился на помощь Макате.

Не успел… Видимо, не сошлись звёзды. В тот момент, когда я обернулся, самурай загнал копье противнику в грудь, но на этом его успехи закончились. Раненый они подался вперёд так, что наконечник вырвался у него между лопаток. В следующий миг удар дубиной опрокинул самурая на землю. Демон взревел и, широко размахнувшись, размозжил телохранителю голову.

Этот жуткий звук я запомню до конца своих дней. Глухой стук по железу, хруст костей и над этим торжествующий рёв…

Впрочем, радовалась тварь недолго. Подскочив к демону сзади и наплевав на правила честного боя, я размахнулся и ударил его в основание шеи, вложив в этот удар всю свою силу и ненависть.

Херня вопрос. Не сложнее чем перерубить толстый стебель бамбука. Башка чудовища ещё не долетела до земли, когда я метнулся к лодке, заглянул в неё и облегченно выдохнул.

Ясудо Нори лежал на дне, голова его покоилась на специальной подушке. Помимо всего прочего, в лодке обнаружились два мешка и большая корзина с продуктами. Не было только весел.

«Ладно, хрен с ними!» — здраво подумал я и, столкнув лодку в воду, поискал глазами какой-нибудь шест. Моряк из меня, конечно же, никакой, но плевать. Главное — побыстрее уплыть, а там разберёмся. Не найдя ничего лучшего, я выдернул из трупа копье, затем посмотрел в сторону лагеря и… похолодел.

Два оставшихся демона, очевидно, пресытились кровью и сейчас направлялись сюда. Секунд через пять они обогнут фургон и сообразят, что случилось, а мне с двумя не совладать. И никакая скорость тут не поможет, хотя, если чуть быстрей шевелиться…

Бросившись к реке, я закинул в лодку копье и толкнул посудину подальше от берега. Не знаю, умеют ли они плавать, но на воде у меня будут хоть какие-то шансы. Путаясь в прибрежных водорослях и по щиколотку проваливаясь в ил, я оттолкнул лодку метров на семь от берега и с трудом перевалился через её край.

Сука! Как же меня все это достало! Тело ломило от перенесённых нагрузок, в суставы словно залили свинца. Хотелось просто упасть и лежать, но…

Донесшийся с берега рёв вымыл из головы всю усталость. Подорвавшись, словно ошпаренный, я вскочил на ноги, подхватил копье и, быстро отталкиваясь от дна, начал выводить лодку на середину реки.

Успел! Два рогатых чудовища влетели с брызгами в реку, но в этот момент конец копья уже с трудом доставал до дна.

Понимая, что добыча ушла, демоны остановились, и один из них проревел:

— Ты думаешь, что сбежал? И не надейся! До полудня я отрежу твою башку!

— Яйца себе отрежь, обезьяна рогатая! — усмехнулся я и показал демонам средний палец правой руки. — Можешь сделать это прямо сейчас!

Не уверен, что им знаком этот жест, но посыл оказался понятен. Не отрывая от меня взгляда, демон провёл ребром ладони по горлу, затем что-то неразборчиво проревел и пошел из воды на берег. Второй оскалился и отправился следом за ним.

Я смотрел им в спины и думал…

Думал о том, что судьба решила вновь внести свои коррективы. Хотел ведь сбежать и отправиться в ущелье Тивата, но сейчас эту экскурсию придется пока отложить. С другой стороны, я же все равно собирался поплавать на лодке? Так не все ли равно, одному это делать, или с кем-то ещё?

Глава 3

Не было у бабы забот, купила баба себе порося… Я вздохнул, посмотрел на лежащего в лодке князя и задумчиво почесал щеку. Не знаю уж, что там с ним такое, но со стороны казалось, что парень спит. В серых хакама^[88] и короткой шелковой куртке Нори напоминал дзюдоиста, уставшего на занятиях и уснувшего прямо в раздевалке. Из общей картины выбивались только пять красно-белых гербов и внушительный тати на расшитом серебром поясе. Не знаю, на хрена ему оставили меч, но, в любом случае, оружие лишним не будет.

Лодка тем временем проплыла уже метров двести, лагерь скрылся за прибрежным кустарником, и только красные отблески огня свидетельствовали, что мне ничего не приснилось. И колодка на шее, и красавица-лиса, и демоны… С того момента как я очнулся, прошло не больше пяти часов, а столько всего случилось, что башка натурально раскалывается!

Оглядевшись по сторонам, я уложил копье поперек лодки, сел на скамейку в ногах князя и, зачерпнув за бортом воды, с силой провел ладонями по лицу. В голове слегка прояснилось, но общего понимания мне это, увы, не добавило. Да и какое тут понимание?! В лодке, посреди какой-то реки, с полутрупом… Без карты, медикаментов и информации о том месте куда мы плывем! Тут у любого нормального человека крыша поедет…

Так, стоп! Я еще раз провел ладонями по лицу, глубоко вздохнул и посмотрел в сторону леса.

Итак, что мы по факту имеем? Река, текущая непонятно куда, лес, в котором по ночам хрен знает что происходит, и неуправляемая лодка. В довесок ко всему у меня на руках трехсотый^[89] и пара демонов на хвосте.

Нет, возможно, рогатый просто пугал, обещая отрезать мне голову, но как-то очень уж уверенно звучали его слова. Иоши ведь говорил, что некоторые существа могут мгновенно перемещаться в астрале на огромные расстояния. Если они на это способны, им ничего не стоит подождать меня на какой-нибудь отмели. Конечно, хочется верить, что это не так, но расслабляться не нужно.

Из позитивного только корзина с едой, оружие и то, что я в полном порядке. Устал, конечно, и хочется спать, но это не самое страшное.

Выживать в лесу я обучен. Сотня километров за пять дней, с одной только банкой тушенки, пачкой галет и коробком соли — не вопрос, но проблема в том, что здесь не Кавказ! Я просто не знаю, чего следует опасаться. Нет, по реке плыть, конечно, не сложно, но я в душе не имею, куда она нас унесет!

Возница говорил, что лес тянется на пятнадцать ри, но не думаю, что река течет параллельно дороге. Так-то шестьдесят километров — фигня. В одиночку их можно легко пройти за день, но с трехсотым это, увы, не получится! В такой ситуации самое простое — не дергаться. Плыви, пока плывется, и обязательно куда-нибудь попадешь.

Люди селились по берегам рек во все времена, и эта река, надеюсь, не исключение. Лодка вроде бы достаточно прочная. В ней и четыре человека поместилось бы без проблем. Рассохлась, правда, на берегу и слегка протекает, но это скоро закончится. В общем, плыть мы можем хоть неделю, и проблема лишь в пассажире. Я не знаю, что с князем и долго ли он в таком состоянии проживет, но тащить его на себе через лес — это подписать смертный приговор нам обоим. В том своем теле, на Земле, я бы его даже под дурью^[90] больше двадцати километров за день бы не пронес, а уж сейчас-то…

Ладно, с этим разобрались, что еще?

Я оглядел лодку, остановил взгляд на корзине с едой и вдруг понял, как сильно проголодался. Блин, и ведь вроде бы недавно только поел. Подтянув продукты поближе, я задумался на тему чего бы выбрать, и в этот момент лодка заплыла на территорию леса.

По ощущениям, словно пересёк какую-то незримую черту. Ночь вдруг стала заметно темнее, вдоль берегов протянулся грязно-серый туман, а в груди появилось тянущее чувство тревоги. Так бывает, когда ждёшь какого-то дерьма и не можешь ни на что повлиять. М-да…

Тут же позабыв о еде, я подобрал копье, внимательно оглядел берега, но ничего опасного не увидел. Лес как лес: сосны, березы, елки… Деревья растут недалеко от воды, берег реки зарос высоким кустарником, и еще этот чертов туман… Он лежит только у берегов. Ни в центре реки, ни в лесу его нет… Странно…

Несмотря на сгустившуюся темноту, видимость не ухудшилась. Со своим «ночным зрением» я различал даже отдельные ветки, но… Что меня так напрягло? Кружащиеся в лесу огоньки? Но после астрала такое не кажется страшным. К черту! Наплевав на всю эту муть, я положил копье, вытащил из корзины сухарь и стал его грызть, совершенно не заботясь об издаваемых звуках. Если кто-то за мной следит, то по фигу — мне не жалко. Крокодилы с бегемотами тут вроде не водятся, а лесные хищники не страшны.

Поужинав и напившись воды, я проинспектировал лежащие в лодке мешки и к своей радости обнаружил в одном из них сменный комплект одежды с парой плетёных сандалий! Во втором мешке лежала небольшая жаровня, склянки с разноцветными жидкостями и куча сушеной травы. Сасаки, очевидно, собирался плыть вместе с князем, но судьба распорядилась иначе.

Отложив бесполезный мешок, я отмылся от крови и переоделся в сухое. Кинув грязные тряпки на пол, достал из корзины кувшинчик с саке, сделал из него небольшой глоток и наконец почувствовал себя человеком. Все неприятные ощущения схлынули, лес перестал давить на мозги, настроение поползло в гору.

Да, конечно, ситуация не из лучших, но я жив, не ранен, сыт и главное — вооружён! А этот лес… В детстве я несколько раз перечитывал книжку, где пять мужиков плыли по реке, встречая по пути динозавров и прочую доисторическую живность^[91]. Помнится, я мечтал поучаствовать в чем-то похожем, и вот — тоже плыву. Ружья у меня, правда, нет, но в этом лесу не водятся динозавры. Никто ведь не обещал, что твои мечты исполнятся в точности, главное, что они вообще исполняются.

Вскоре из-за облаков показалась луна, и ее появление добавило мне уверенности. Волчье солнышко, как любили говорить на Земле… Теперь это солнышко еще и мое… Я улыбнулся, подмигнул ночному светилу и задумчиво посмотрел вдаль.

Жизнь вокруг продолжалась. Лодка все так же плыла в неизвестность, покачиваясь на волнах и убаюкивая. Оглушающе стрекотали сверчки, тихо плескалась вода, ухал вдалеке филин… Думать ни о чем не хотелось, и я не заметил, когда уснул…

Я проснулся из-за чувства тревоги. Не понимая, что происходит, схватил копье, огляделся, и в этот миг лодку сотряс сильнейший удар! По ощущениям, словно под водой рванула граната! Раздался оглушительный треск, лодку рвануло вбок, и мы с Нори лишь чудом не выпали за борт.

Сука! Выматерившись с перепуга и больно приложившись локтем, я обернулся и похолодел, заметив над водой огромный плавник. Тварь, атаковавшая лодку, развернулась в пяти метрах от берега, вмазала по воде хвостом и снова ринулась в нашу сторону.

Понимая, что жить осталось недолго, я вскочил на ноги и ударил что есть силы копьем, навстречу атакующему монстру.

Попал! Наконечник глубоко зашёл в мягкую плоть, оружие вырвало из рук, а спустя мгновение, лодка содрогнулась от чудовищного удара.

Рухнув в реку и изрядно хлебнув воды, я в панике огляделся и понял, что плаванию пришёл конец. Вторым ударом чудовище проломило борт, и жить нам остались считанные секунды.

Жесть! Такого ужаса мне не доводилось испытывать никогда. Даже в том памятном бою, на блокпосте, при десятикратном перевесе противника, я испытывал только злость, а сейчас… В воде, ночью, ежесекундно ожидая что на теле сомкнутся зубы чудовища… Нереальным усилием воли подавив страх, я подплыл к тонущей лодке и, схватив князя за шиворот, потащил его в сторону берега.

Эти тридцать метров я запомню на всю жизнь. Никогда особо не занимался плаванием, но уверен, что за мной не угнался бы ни один чемпион мира. Едва только ноги почувствовали дно, я рванулся вперёд, таща за собой полумертвое тело и, выбравшись на берег, рухнул без сил на траву.

Живой! Охренеть! Перевернувшись на спину, я раскинул в стороны руки, выдохнул, и улыбнулся висящей в небе Луне.

Вот же, блин… Опять проскочил по самому краю. И самое обидное, что ведь только недавно переоделся в сухое…

Приняв сидячее положение, я протянул руку и, переведя взгляд на князя, удовлетворенно кивнул. Дышит. Самым забавным было то, что я вытащил его на берег вместе с мечом. Впрочем, на этом позитив заканчивался.

Что называется, расскажи богу о своих планах и послушай в ответ его смех…

Я покачал головой, посмотрел на реку и вздохнул. Охрененное, блин, приключение. Без продуктов и карты в лесу, на руках трехсотый, дорога где-то на другой стороне реки, а до утра ещё пара часов как минимум. Возница-самурай говорил, что дерьмо случается в этом лесу по ночам, а значит, самым умным будет не дергаться. Лодка уже затонула, чудовище куда-то свалило и вряд ли полезет на берег, поэтому ждём утра и потом двигаем вдоль реки на север. Если найду брод — перейду на ту сторону и попробую выйти на дорогу. Судя по луне, спал я чуть больше часа, а значит, далеко уплыть не успел. До дороги тут километров пять, если не меньше. По крайней мере, я на это очень надеюсь.

«Ладно, с этим понятно», — я поднялся на ноги, быстро отжал одежду и снова надел ее на себя. Не, ходить в мокром — то ещё удовольствие, но на теле тряпки сохнут быстрее. Да и случись что, одетым чувствуешь себя намного увереннее. Так мы устроены и ничего с этим не сделать.

Интересно, а как оно происходит у оборотней? В смысле процесс обращения? Они же оборачиваются в одежде. По логике, так быть не должно, но… Кстати, лисица говорила, что можно её позвать, но делать этого я пока что не буду. Не, ну а чем она поможет в этой вот ситуации? Покажет дорогу? Перенесёт через реку? Ну да… Как я понял, Хона в реальном мире пока не может иметь материальное тело. Вот помогу ей, и тогда…

Перед мысленным взором тут же появился образ обнаженной красавицы, я хмыкнул и потряс головой, прогоняя видение. Вот интересно, можно ли влюбиться сразу в двух хвостатых девчонок? И как это — в постели с тысячелетней старушкой? Хотя, все это херня. Судя по внешности и поведению, Хоне — не больше двадцати лет, и загоняться на тему её возраста точно не стоит. Мика вон тоже полста лет просидела в усадьбе, а выглядит так, что обзавидуются все модели плейбоя. Блин, что-то не туда меня тянет с мыслями! Впрочем, в лесу, на берегу реки, о чем ещё думать, как не о женщинах? Жаль саке утонуло вместе с продуктами, а то пару глотков мне бы не помешало. Кстати, на тему еды…

Рыба ведь часто стоит прямо под берегом, и ловить ее можно даже руками, а с моей-то реакцией… Подойдя к реке, я оглядел торчащую из воды траву, кинул взгляд вверх по течению и… выматерился.

Метрах в четырехстах впереди, по обоим берегам, в нашу сторону, не торопясь, шли два рогатых урода. Мое предположение было верным. Они как-то переместились в астрале и устроили на реке засаду. Услышав плеск, решили узнать, что случилось и выдвинулись навстречу. Выходит, выше по течению есть брод и, если бы не эта чертова рыба, я сонный приплыл бы к демонам в лапы? Вот же случаются в жизни приколы.

Ладно, хрен с ним, но что мне делать сейчас?! Туман пропал, берег ровный, и эти твари будут тут минут через десять. Меня они пока что не видят, но если я не уйду… Можно, конечно, их подождать и попробовать убить одного, но я не уверен, что это получится быстро. К тому же нет гарантии, что второй не перескочит через реку на помощь приятелю. Они же прекрасно знают, что я опасен, и вряд ли бы стали просто так разделяться.

Драться совсем не хотелось. В мокрой одежде, на узкой полоске земли, против урода с дубиной, которого к тому же просто так не убить. Спрятаться и атаковать из засады? А если он почувствует? Если второй демон перенесется сюда? С сомнением оглядевшись и определившись с решением, я быстро отнёс князя в лес, а затем вернулся и поправил траву в том месте, где он лежал. Придирчиво осмотрев берег, пожал плечами и снова направился в лес.

Тут же все просто… Если демоны способны меня как-то почувствовать, то засаду устраивать бесполезно. Если же не способны, то проще отсюда свалить. В любом случае драться здесь неудобно. Чтобы воспользоваться преимуществом в скорости, мне нужно больше пространства. Найду какую-нибудь поляну и там подожду. Может быть, ещё пронесёт?

Тащить на руках семидесятикилограммового мужика задача не из самых приятных, но, на счастье, нужная поляна вскоре нашлась. Я даже не успел запыхаться. Ровную площадку примерно пятьдесят на пятьдесят метров с трёх сторон окружал колючий кустарник. Трава тут была не выше колена и лучшего места, наверное, не найти. На другой стороне поляны между двух могучих деревьев виднелся просвет, и я решил подождать демонов там.

Меня снова спасла Луна.

Когда я подходил к деревьям, ночное светило выглянуло из-за облаков и в просвете между деревьями блеснуло что-то очень похожее на растяжку. Остановившись и присмотревшись внимательнее, я разглядел паутину! Огромная, размером с рыболовную сеть, она полностью перекрывала проход и тянулась от земли на непонятную высоту!

Тот, кто её поставил, скорее всего, сидит наверху, скрытый ветками и листвой, но каких же размеров должен быть этот паук?! Судя по величине ячеек, охотится он как минимум на оленей, и если бы не луна… Даже сейчас, при её свете, паутину можно разглядеть только с большим трудом, и мы с Нори легко бы загремели неизвестной тварина ужин. Сильно обломав, тем самым, демонов, ага…

Кстати… Мгновение поколебавшись, я окинул взглядом преграду и обошёл её по широкой дуге. Продравшись сквозь невысокий кустарник и внимательно изучив взглядом дорогу, вышел с другой стороны паутины, положил тело князя чуть в стороне и уселся на траву так, чтобы меня было видно с поляны. Если демоны все же каким-то макаром нас найдут, то лучшее место для драки сложно придумать. Нет, мне не известно, удержит ли паутина рогатого монстра, но фактор неожиданности должен сработать, а я уж со своей стороны постараюсь сделать так, чтобы они атаковали как можно быстрее и не сильно оглядывались по сторонам.

Ночь в лесу тем временем продолжалась. Где-то в вышине перекрикивались птицы, громко стрекотали сверчки, ухал неподалёку филин. Нет, наверное, в походе возле костра, под гитару такая ночь покажется романтичной, но я как-то отвык от подобной романтики. Мы не жгли костров на заданиях и уж тем более не брали с собой гитар. Ночь — это время, когда нужно вести себя особенно тихо, постоянно ожидая какой-то подлянки, и какая уж тут, на хрен, романтика?

Словно подтверждая мои мысли, где-то совсем недалеко завыл волк. Спустя пару секунд ему ответили с двух сторон, потом ещё и ещё… Спустя минуту, казалось что волки где-то совсем уже близко, но это, скорее всего, не так.

Звуки в лесу слышатся немного иначе, ну а чтобы меня почуять, хищникам нужно зайти со стороны реки. Оттуда же воя не доносилось и можно пока особо не париться. Да даже если бы и почуяли… Летом еды у волков хватает и нападать на человека они вряд ли станут. По крайней мере, мне очень хочется в это верить. А то ещё для полного счастья не хватало волков. Мне бы с демонами как-нибудь разобраться, хотя, может быть, они нас все-таки не найдут?

Мои надежды не осуществились. Примерно минут через двадцать они выбрались на поляну и, заметив меня, довольно оскалились.

— Ты надеялся сбежать, червь? — скинув с плеча дубину, презрительно прорычал тот, что обещал отрезать мне голову. — От сынов Кимона убежать не получится!

— Сыны Кимона слишком тупые, — усмехнулся я, поднимаясь на ноги. — Рогатые обезьяны… Вы ещё и слепые? Разве я куда-то бегу?

Этого оказалось достаточно. Идущий впереди демон бросился на меня, отводя для удара дубину, и влетел в заботливо развешанную на его пути паутину.

Жесть… Ни о чем таком я не мог и помыслить! Едва только коснувшись прозрачной преграды, тело гиганта дернулось так, словно через него пропустили электрический ток, паутина прогнулась, но выдержала! В следующий миг из кроны левого дерева донёсся костяной треск, тело гиганта вздрогнуло и быстро поползло наверх! С глухим звуком упала на траву железная палица….

Физиономия второго они исказилась от ужаса, он завороженно смотрел, как парализованное тело товарища скрывается в листве, и в этот момент я атаковал!

Стоять и дожидаться окончания представления не было смысла. Проломившись сквозь кусты, я выхватил меч и нанёс косой удар демону в бок. Плечо на миг стянуло тисками холода, и лезвие клинка вошло твари чуть пониже груди.

Демон среагировал с запозданием и отразить эту атаку не сумел. Впрочем, умирать он тоже и не подумал. Взревев от боли и ярости, гигант отмахнулся палицей, затем прыгнул на меня и коротко пробил кулаком.

Сука! Увернувшись от шипастого наконечника, я смог лишь прикрыться плечом, и удар они частично достиг своей цели.

Лошади меня никогда не лягали, но теперь я точно знаю, как оно происходит. Чудовищный удар в плечо опрокинул на траву, луна крутанулась перед глазами и, я лишь каким-то чудом не выпустил из рук меч! Если бы демон попал в голову, то все бы уже закончилось, но… Откатившись в сторону, и на пару сантиметров разминувшись с падающей дубиной, я вскочил на ноги и снова атаковал!

В этот раз атака была намного успешнее. Демон очевидно уже праздновал победу и всю силу вложил в последний удар. Тело чудовища по инерции подалось вперёд, открыв мне левое плечо вместе с шеей, и клинок тати легко смахнул демону голову.

С трудом устояв на ногах, я отпрыгнул в сторону, чтобы не запачкаться в крови и устало опустил меч. Руки ещё дрожали от напряжения, дыхание давалось с трудом, а на меня вдруг накатило чувство апатии. Так иногда случается после боев, но сейчас это состояние было особенно неприятным.

И вроде бы нужно радоваться… Демоны сдохли и одной проблемой стало меньше, но… сколько впереди ещё этих проблем? И самое поганое даже не в этом. У любого осла перед мордой болтается морковка, ради которой он бежит вперёд, а что у меня? Даже если я каким-то чудом вытащу князя из леса и доставлю его в Ки, что случится потом?!

Ведь любой заклинатель может почувствовать во мне Тьму, а за это в Империи положена смертная казнь. И кстати, о Тьме… Она ведь во мне из-за проклятого меча, но оружие уже спасало меня не раз, и с ним я ни за что не расстанусь! Жаль только, что поговорить с самураем не вышло, но в астрал я, надеюсь, ещё попаду.

Что по итогу? Князя я бросить никак не могу, но и тащить его в Ки — смертельно опасно. Меня там просто грохнут и не спросят даже фамилии. И что в таком случае делать? Да херня-вопрос… Нужно как-то привести Нори в чувство или сделать так, чтобы в Ки его привёз кто-то другой. М-да…Если бы рядом был Иоши с его жёванной травой… Только вот тануки непонятно где, а я ни разу не доктор. В общем, решено: если с лечением не получится, найду неподалёку от города какого-нибудь крестьянина и передам князя ему. За спасение господина должна полагаться награда, и, думаю, никто в такой ситуации не откажется.

Ладно… С этим понятно… Я с сомнением посмотрел на лежащий у ног труп, огляделся и, схватив мертвого они за лапу, потащил его к паутине.

Нет, конечно, всех следов так не скрыть, но когда в лесу полно волков не стоит оставлять бесхозные трупы. Кровь, конечно, останется, но если тела не будет, то и делать тут хищникам нечего. Ну, а паук мне помог, так почему бы не подкинуть ему ещё немного еды?

Дотащив с этими мыслями тело, я швырнул его в паутину и потом проделал ту же операцию с головой.

Паук не заставил себя долго ждать. Затрещав костями, он потянул тушу наверх, а дальше…

— С-спасибо, Темный, — прошелестело у меня в голове. — Я этого не забуду…

— Пожалуйста… — придержав челюсть, мысленно произнёс я и, мгновение поколебавшись, поинтересовался: — А почему я Темный?

Ответа не последовало. Паук, наверное, был уже занят едой, ну или просто решил промолчать, осознав мою беспросветную тупость. Темного назвали темным, и чего тут может быть непонятного? Ладно, не хочет говорить и не надо. Как-нибудь переживу…

А вообще, забавно…Ведь это первый паук, который поблагодарил меня за угощение. Ну, да… В детстве на даче я часто подкармливал пауков мухами, и они наверное тоже были мне благодарны. Возможно, кому-то это покажется мерзким, но и плевать. Демоны ничем не отличаются от насекомых. Мухи-то меня хотя бы не хотели убить и сожрать, только кусались…

Тяжело вздохнув, я огляделся, и мой взгляд остановился на лежащей в траве палице. Подойдя, я подобрал оружие демона, внимательно его рассмотрел, пожал плечами и усмехнулся. Человеку такой дрын бесполезен — у меня даже пальцы на рукояти не сошлись.

Грубый неотесанный кол с длинным железным навершием, по прикидкам, весил килограммов пять-шесть, и долго таким размахивать не получится. Кузнецу, если только, на переплавку отдать, но где тут в лесу найдешь кузнеца? Бросив дубину обратно на траву, я зябко повел плечами из-за налетевшего порыва ветра и направился к телу князя, попутно думая о словах паука.

Иоши, помнится, говорил, что Нактиса правильно называть Богом Темноты, и, получается, его слуга Темный? Ну да, наверное, но проблема в том, что тут каждый встречный видит во мне самурая Луны. Мика, Хона и еще вот паук… Он же тоже, наверное, ёкай? Блин, как же не хватает Иоши! Тануки был моим ходячим справочником… М-да… А еще с ним так прикольно бухать…

Подойдя к князю, я проверил его пульс и огляделся в поисках более подходящего места ночлега. Нет, в таком состоянии Нори, конечно же, по фигу где и на чем лежать, но неподалёку от нас из земли торчал муравейник. Сидеть и чувствовать, как по тебе ползают насекомые — занятие не из самых приятных. Мне дерьма хватает и так…

Не найдя ничего подходящего, я выбрался на открытое место и изучил стоящие вокруг поляны деревья. Обнаружив небольшую площадку возле кустов, удовлетворенно кивнул и отправился за князем, когда за спиной в небе мелькнула огромная чёрная тень…

— Берегис-сь — эхом пронеслось у меня в голове, хлопнули за спиной огромные крылья, и тело сработало на рефлексах! Метнувшись в сторону, я попытался совершить кувырок, но чуть-чуть не успел… Крылатый монстр все-таки зацепил меня своими когтями!

Левое плечо рванула резкая боль, мощный удар развернул тело вокруг оси, мелькнули перед глазами верхушки деревьев… Стиснув зубы от боли, я вскочил на ноги, выхватил меч и бросился к промахнувшемуся чудовищу, которое, не рассчитав траектории, рухнуло на траву между мной и кустарником.

Больше всего оно напоминало летучую мышь. Только вот не бывает мышей такого размера! Тут только один размах крыльев не меньше десяти метров, а когти такие, что позавидует любой птеродактиль!

Неуклюже подпрыгнув на земле, тварь повернула ко мне свою обезьянью морду. В свете луны, сверкнули горящие желтым глаза… Наверное, кого-то другого парализовало бы от ужаса, но у меня уже упало забрало и плевать кто впереди: африканский слон или доисторический ящер!

Не давая твари опомниться, я подскочил и нанес рубящий сверху по обтянутому кожей черепу! Будешь тут, сука, ещё летать! Лезвие меча без труда проломило кость над правым глазом чудовища, над поляной разнесся отвратительный хруст, нетопырь дернулся и сбил меня с ног ударом крыла.

Больно приложившись о землю бедром, я откатился в сторону от бьющегося в конвульсиях чудовища, вскочил на ноги и тут заметил второго…

Ещё один крылатый монстр падал на меня с неба, и увернуться от этого уже не получится.

Чуть больше секунды… Казалось бы, как мало… Но за это время, можно решить, как ты хочешь уйти.

Резко размахнувшись мечом и дождавшись, когда крылья закроют небо, я ударил и удовлетворенно почувствовал, как лезвие погрузилось в мягкую плоть.

В следующий миг грудь обожгло болью, тело швырнуло на траву, мелькнула перед глазами луна…

Глава 4

Я очнулся и увидел перед собой лицо юной девушки. Увидел нечетко — перед глазами плыло, но даже так можно было различить, что девчонка красива. Правильные черты лица, раскосые глаза, мягкая линия подбородка… Ангел? Что-то не припомню я ангелов восточного типа, да и волосы у них вроде бы светлые, хотя здесь, за неимением вариантов, они могут быть только такими…

Дыхание давалось с трудом, но никакой боли не было. Блин, меня ведь вроде сожрали? Или нет? Как я смог пережить атаку второго нетопыря? Он же точно не промахнулся!

Видя, что я очнулся, девушка ласково провела меня ладонью по щеке, улыбнулась и негромко, с хрипотцой, произнесла:

— Не волнуйся, воин, я обработала и перевязала твои раны. Чтобы полностью исцелиться, тебе нужно омыться в источнике Милосердной. Кина проводит тебя туда… — Сказав это, незнакомка улыбнулась, явив свету немаленькие клыки, и, отстранившись, добавила: — Я укушу тебя, и это придаст сил. Ты сможешь дойти до источника и отнести туда своего приятеля. Помни, что действие укуса вскоре пройдёт, и ты вновь почувствуешь слабость.

Не, наверное, при других обстоятельствах, я бы попытался сопротивляться, но в голове и перед глазами по прежнему все плыло, тело не слушалось. Ангел оказался вампиром… М-да… Впрочем, в моем состоянии это не самая худшая смерть…

Очевидно правильно истолковав мой взгляд, девушка снова улыбнулась, затем наклонилась и я почувствовал на шее её прохладные губы.

В следующий миг, горло обожгло так, словно на него плеснули напалма. Горячая волна тут же растеклась по всему телу, сознание прояснилось.

— Прощай, воин! — эхом пронеслось в голове, я открыл глаза и никого уже перед собой не увидел.

Черт… Закашлявшись и приняв сидячее положение, я с силой провел ладонями по лицу и медленно обвел взглядом поляну.

Ощущение такое, словно меня и впрямь вмазали какой-то дурью. Тело покалывает, в мозгах полная ясность, боли нет и в помине! Удивительно, но пролежал я вроде недолго. Над лесом занимается рассвет, штаны еще влажные после ночного купания. Смятая куртка валяется в трех метрах от меня на траве. Меч и пояс с ножнами — там же… Трупов вокруг не видно, князь лежит на том месте, где и лежал. Грудь Нори мерно вздымается, но… Что за бред?! Я резко опустил взгляд, выдохнул и осторожно провел ладонями по груди…

Интересно… Тело от живота до плеча стянуто эластичными бинтами, или чем-то очень похожим! Материал на ощупь упругий, повязки чистые! И это при том, что верхняя часть штанов потемнела от крови! Блин!

Вскочив на ноги и чувствуя во всем теле невероятную легкость, я подобрал с травы куртку и ошарашенно оглядел повреждения. Охренеть… Шесть больших рваных отверстий и прореха на плече! Меня словно прошило очередью из крупнокалиберного пулемета! Крови потерял литра два, если не больше и выжить после такого нельзя, но… Получается, мне не приснилось?! И эти крылатые твари, и ночная схватка, и девушка…

Зябко поведя плечами, я надел влажную куртку, повязал пояс, убрал в ножны меч и, подойдя к месту, где меня атаковала первая тварь, внимательно изучил траву.

Тут не нужно быть следопытом, чтобы заметить длинные рваные полосы, сбитые стебли и вырванный дерн. Самого чудовища нигде нет, следов волочения не видно, но трава вокруг густо припорошена пеплом. М-да…В Чертоге Смерти труп обезьяны превратился в песок и тут, по ходу, та же херня.

В пяти метрах слева на траве обнаружились капли крови. Пепла там было как бы ни больше, и не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сообразить, куда подевалась вторая тварь.

Я же помню, как меч вошел в тело, но… Кто меня, черт возьми, спас?! Откуда взялась эта девушка? Вампир пролетал мимо и подумал: «А не помочь ли мне хорошему парню?». Да, конечно… А бинты она всегда носит с собой. Я провел ладонью по шее, посмотрел в сторону двух приметных деревьев и усмехнулся, не заметив там паутины.

Ну да… Кто девушку кормит, тот её и танцует. С танцем у нас, правда, не задалось — обошлись одним поцелуем, но теперь можно быть спокойным. В вампира я не превращусь, ага… Только если в паука, но это не точно.

Если же отбросить в стороны шутки, то словами не выразить, как я ей благодарен. Паук, юная девушка, или кто-то ещё — плевать. Я жив только благодаря ей, и кем бы она там не была…

— И долго ты будешь собираться? — прозвучавший в голове голос заставил меня вздрогнуть.

Я резко обернулся и увидел волчицу. Большую, белую… Поменьше Мики, но с такими же ярко-голубыми глазами. Она сидела в десяти метрах позади, обернувшись хвостом, и смотрела на меня с легкой досадой. Готов поклясться, что минуту назад там никого не было, и вот…

— И чего ты уставился? Никогда оками не видел? — волчица нетерпеливо оскалилась. — Давай, шевели лапами! Милость госпожи продлится недолго, и если упадёшь по дороге — на себе тебя тащить некому!

Голос у неё был такой, что закачаешься. Примерно так в моем понимании должны говорить строгие учительницы в известных фильмах для взрослых. М-да… Со мной определенно что-то не так! Невеста — оками, лисица пообещала отдаться, паук — поцеловала, а от голоса левой волчицы, мурашки бегут по спине… На Земле ученые уже давно дали определение таким отклонениям, но проблема в том, что тут психиатров ещё не придумали! Некому вылечить… Хотя нет, был вроде один, говорящий енот… Да ёп!

— Привет! — улыбнулся я, немного охренев от такого напора. — Меня зовут Таро, а ты, наверное, Кина?

— А ты, похоже, глухой? — в голосе оками послышались скорбные нотки. — Вот смотрю на тебя и не понимаю, чем ты так понравился госпоже.

— Я её угостил, — хмыкнул я и отправился за князем.

Вот так… А потом они обзывают тебя сексистом. Вместо того чтобы просто ответить «да», нужно устраивать все эти концерты. Нет, я догадываюсь, что нам необходимо спешить, но можно же объяснить и нормально? Без иносказаний и вздохов с закатываниями глаз? Ну да — торможу, но поставьте себя на мое место. Пару часов назад едва не убили, очнулся в бинтах, хрен знает где, а рядом какая-то непонятная женщина… Мужчину вообще лучше утром не трогать, особенно если ночь у него удалась.

Князь по-прежнему спал, но его вид мне совсем не понравился. Дышал он теперь через раз, черты заострились и, судя по всему, жить ему осталось недолго. С другой стороны, я ведь тоже практически труп, и если тот волшебный источник поможет мне, то почему бы ему не исцелить нас обоих?

Приободрённый этой мыслью, я поднял Нори на руки и усмехнулся. Не знаю уж, что там было на зубах у этой подруги, но за такую дурь передрались бы все конторы Земли.

Семидесятикилограммовый мужик по ощущениям весил килограммов десять, если не меньше, и страшно подумать, какая за это последует расплата. По инструкции спецпрепараты нам разрешалось принимать только в тех случаях, когда другого выхода не было. Четыре-двенадцать часов и здоровый мужчина без вариантов превратится в медузу, и его неделю потом придётся держать под капельницами. Я один раз пробовал — знаю, но, с другой стороны, тут не Земля. Ситуация и впрямь критическая, да и капельниц здесь пока не придумали.

— Ну и чего ты сидишь? — обернувшись, я смерил взглядом волчицу. — Ты же куда-то опаздывала?

— От ты наглец… — хмыкнула оками и, поднявшись на ноги, побежала в сторону леса.

Я улыбнулся и отправился следом за ней.

Идти по лесу было легко и приятно. Местность была достаточно ровная, а вокруг росли только старые сосны. Пружинила под ногами прошлогодняя хвоя, свистели над головой проснувшиеся птицы, где-то вдалеке куковала кукушка. После ночных приключений думать ни о чем не хотелось, поэтому я просто шел и дышал, наслаждаясь прохладным утренним воздухом, впитавшем в себя ароматы леса.

Больше всего это напоминало воскресную прогулку по парку вместе с собакой. С большой белой собакой, размером с немецкого дога. Волчица молча бежала чуть впереди, помахивая хвостом, и уже казалось, что она со мной больше не заговорит. Впрочем, женское любопытство присуще даже оками. В какой-то момент Кина чуть сбавила ход и как бы невзначай поинтересовалась:

— И чем же таким ты угостил госпожу куно, что она решила тебе помочь, потратив при этом сэтову прорву силы?

— Два они, — усмехнувшись, мысленно произнёс я. — Такие большие уроды с рогами. Я бы и тебя угостил, но больше, к сожалению, нет…

— Они?! — неверяще хмыкнула волчица. — Откуда здесь взяться демонам? Издеваешься?

— Эти твари пришли сюда следом за мной. Неподалеку от леса демоны разгромили караван, в котором я ехал в Ки. Мы с этим парнем сумели спастись и ушли по реке. Когда лодка отплывала от берега, один из демонов пообещал отрезать мне голову, и вот… Госпожа довольна, я жив и иду вместе с тобой к источнику.

Кина некоторое время молчала, очевидно, осмысливая информацию, а я просто шёл и продолжал наслаждаться прогулкой. Ведь что и говорить, дурь у местных отменная! Настроение зашкаливало, все проблемы забылись. Хотелось просто идти и идти по этому лесу рядом с красивой белой волчицей…

Молчание длилось примерно минуту, когда Кина ещё немного сбавила ход и с подозрением поинтересовалась:

— А с лодкой что? Зачем ты её покидал? Плыл бы себе и плыл…

— Лодку утопила какая-то рыба. Я выбрался из воды, заметил на берегу демонов и ушёл в лес. Там увидел между деревьями паутину…

— Так ты заманил они в сеть? — небрежно уточнила волчица. — Молодец, но все равно не пойму, чем ты так приглянулся кумо. Разве что своей хитростью? На моей памяти ты первый человек, которого она удостоила поцелуем.

— В сеть попал только один демон, — ответиля, полностью скопировав тон. — Второго пришлось убить самому. Что же до поцелуя… Ты разве сомневаешься в моей мужской привлекательности?

Сказал и едва не споткнулся о спутницу. Волчица резко остановилась, обернулась и, усевшись на землю, посмотрела на меня снизу вверх.

— Человек, ты держишь меня за дуру? — с вызовом поинтересовалась она. — Убил воина они? В одиночку? Тебе сколько лет, Таро?

— Я убил троих, если быть точнее, — пожав плечами, спокойно пояснил я. — Одного в лесу, двоих на стоянке. И не все ли равно, сколько мне лет?

Забавно, но, судя по всему, эта подруга не может определить, кто я такой. В свете моих последних знакомств это как минимум странно, хотя и не может не обнадеживать. Раз не все ёкай видят во мне Мунайто, то и враги видеть этого не должны.

— А ну стой! Это не больно! — Кина поднялась на ноги, шагнула ко мне, вцепилась зубами в бедро.

Простояв так секунд пять, волчица отшатнулась, снова села на землю и подняла на меня ошарашенный взгляд.

— Что-то не так? — хмыкнул я, глядя в её голубые глаза.

Кина не ответила — поднялась на ноги и снова побежала вперёд, указывая дорогу.

Немало удивленный таким поворотом событий, я пожал плечами и пошёл следом за ней. Обиделась? Хм-м… Интересно на что?! Блин, и вот что с ними со всеми не так? Что на Земле, что здесь — одна и та же херня! Вот как нормальному мужику догадаться, что он сделал не так, особенно если он ни хрена, по сути, не делал?! Сами напридумывают какую-то хрень, потом замыкаются, а ты страдай! Да, понятно, что Кина лишь провожатая, но у кого ещё мне узнать, что вообще происходит в этом лесу? Сейчас, когда эйфория немного прошла, я думал ее как следует пораспрашивать, но вот же…

В таких ситуациях остаётся лишь одно: заговорить первым и сразу извиниться, пока собеседница не опомнилась. На Земле этот метод прекрасно работал, а значит, будет работать и здесь. От меня-то в любом случае не убудет, да и не хочется мне никого обижать. Женщины — существа ранимые, даже те, что бегают по лесу на четырёх лапах…

— Слушай, извини, если чем-то обидел, — вздохнул я, глядя на бегущую впереди оками. — Хотя бы объясни, что собственно происходит.

— Ты мог бы сказать, — мгновение поколебавшись, обиженно буркнула Кина. — Сделал из меня идиотку…

— Что сказать? — поморщился я. — Откуда я знаю, что ты почувствовала.

— На тебе же меток, как пчёл в разворошенном улье! Сару-сама, Старшая Сестра, и даже Воровка отметилась! — волчица сбавила ход и побежала рядом со мной. Обиду в её голосе сменили удивление с любопытством. — Где ты их всех успел повстречать? И за что они тебя все отметили?! Я ведь и не знала даже, что Хозяин Леса свободен…

— Это долгая история… — вздохнул я.

— Ничего, я послушаю, — Кина подняла взгляд, и посмотрела на меня как кот из старого мультика. — До источника ещё ведь идти и идти…

— Ну если ты расскажешь мне потом о госпоже и этом лесе…

— Ты разве никогда не слышал о кумо? — удивленно выдохнула оками и поспешно добавила. — Хорошо! Конечно, расскажу. Только я знаю немного…

Мой рассказ длился минут двадцать.

В подробности я не вдавался, но и ничего особо не скрывал. Не сказал только, кого во мне увидела Мика, и о своём разговоре с лисицей. Не знаю уж, укус это подействовал, или просто хотелось выговориться, но в какой-то момент я вдруг осознал, как меня достало скрываться. Нет, лишнего болтать, конечно, не стоит, с людьми тоже нельзя откровенничать, но Кина не человек. Так сложилось, что ёкай мне гораздо ближе, чем люди, и тут уж ничего не поделать.

Реакция оками была ожидаемой. Волчица бежала молча, поджав уши, и лишь иногда поднимала на меня ошарашенный взгляд. Со стороны это выглядело забавно. Наверное, точно так же я смотрел на Мику в момент ее первого обращения, и вот — обратная ситуация.

— … а потом я разглядел паутину и решил подождать демонов за деревьями, — закончил я свой рассказ и, пожав плечами, добавил: — Дальше ты вроде бы знаешь…

— Так это они тебя задел? — глядя на меня сверху вниз, поинтересовалась волчица. — Просто странно… Если бы демон попал по тебе своей дубиной…

— Нет, не они, — покачал головой я. — Сразу после гибели демонов меня атаковали две крылатые твари, очень похожие на огромных летучих мышей. Мне казалось, ты заметила пепел…

— Понятно… Но я и подумать не могла, что эти твари уже добрались и сюда, — в голосе оками мелькнула неприкрытая злоба. — Я рада, Таро, что ты пережил нападение, но впредь тебе придется быть аккуратнее. Постарайся больше не выходить в лесу на открытые пространства.

— А кто хоть это был? — поморщился я.

— Порождения Сэта, — с ненавистью прорычала оками. — Ты спрашивал меня про лес? Так вот, он изменился семь лет назад, после того как тут появился храм этой змеиной мрази. Заклинания Хозяйки Леса сдерживают Тьму, но она все равно расползается.

— Как это «появился храм»? — хмыкнул я и перевел взгляд на волчицу. — Его же, наверное, кто-то построил? Икуда в таком случае смотрела ваша Хозяйка?

— Ты что же не знаешь? Ах да, память… — волчица грустно усмехнулась и опустила взгляд. — Храм Сэта вылез из-под земли. Такое случается, когда появляются бреши в защите. Нижний Мир он же где-то внизу, вот и…

— Получается, эти твари прилетели из храма?

— Да, — не поднимая головы, вздохнула волчица. — Служителей там нет, но, возможно, где-то есть проход в Нижний Мир, откуда и появляется всякое. Лес, конечно, сопротивляется, и даже вокруг храма продолжают расти деревья, но Тьма изменяет живых. Это происходит внезапно и может случиться с любым. Только за прошедший год стая потеряла пятерых…

— И как это произошло? Они умерли?

— Нет, — снова вздохнула волчица. — Двое братьев превратились в чудовищ и бросились на своих. Ёкай обратить не так просто, но если это случается, то убить их потом очень сложно. Тьма коварна, поэтому мы стараемся обходить храм стороной. Да, в небе ночью часто появляются крылатые твари, но так далеко они не залетали никогда.

Хм-м… Интересно… Но теперь хоть понятно, почему самураи не решились ехать по лесу ночью. Дорога — место открытое, а храм этот, скорее всего, находится где-то неподалеку. Из-под земли вылез, ну да… Я словно не в сказку, а в Голливуд какой-то попал с его спецэффектами…

— Слушай, а что с госпожой? — выкинув из головы образ вылезающего из-под земли храма, я поправил в руках тело раненого и снова посмотрел на оками. — Кумо… Кто она и как ее имя?

— Настоящего имени госпожи не знает никто, — мгновение поколебавшись, ответила Кина. — Кумо или дзёро-гумо — это пауки оборотни. В человеческом обличье они всегда предстают в облике женщины и предпочитают жить среди людей. Я не знаю, по какой причине госпожа решила вернуться в лес, но, возможно, пришло время продолжения рода. Полагаю, что ты ей в этом очень помог.

— Я?! Помог?! Да мы же с ней вроде не…

— Успокойся, — скосив на меня взгляд, усмехнулась волчица. — Тут дело в другом. Чтобы отложить яйца, такой, как она, нужна прорва силы, а ты в этом поспособствовал. Они невероятно живучи. В одном демоне жизненной силы больше, чем у десяти человек, а ты привел сюда сразу двоих. Жаль, конечно, но чувствую, что госпожа скоро уйдет.

М-да… Ну, хорошо хоть так. Я облегченно выдохнул и улыбнулся. Нет, конечно, с девушкой я еще бы смог, она ведь очень даже красивая. А зубы… — ну и плевать! Я тут уже и не такое увидел. Мысленно представив свою спасительницу, я так же мысленно ее раздел, вздохнул и снова улыбнулся. Блин, вот какая разница, кто и в кого превращается? Главное, что в человеческом облике они такие, что закачаешься.

В лесу тем временем стало заметно светлее. Небо на востоке порозовело, начал накрапывать дождь. Блин, мог ли я раньше представить, что буду вот так вот идти по лесу, мысленно разговаривая с огромной белой волчицей? И пошли на хрен все психотерапевты Земли… Ментальное общение, как выяснилось, это что-то сродни разговору в канале. Только голос звучит гораздо живее и гуще. А кумо… Моя спасительница, наверное, может общаться на расстоянии? Ведь как-то она позвала мою провожатую?

— Да, Таро, могу… — прозвучавший в голове голос заставил меня вздрогнуть.

Я машинально огляделся по сторонам и хмыкнул:

— Ты что же, можешь читать мысли на расстоянии?

— Нет, не могу, — в голосе кумо мелькнула ирония. — Но ты представил меня и связь появилась.

— Хм-м, — немного смутившись, я усмехнулся и произнёс: — Спасибо тебе, госпожа…

— И тебе спасибо, Мунайто, — тихо засмеялась в канале кумо. — Запоминай: ты должен лечь в источник так, чтобы вода доходила до горла. К вечеру уже будешь здоров.

— А мой товарищ? Источник сможет вылечить и его?

— Да, — после недолгой паузы ответила кумо. — Сила Милосердной способна разгонять Тьму. Положи его в воду и дождись, пока он очнётся…

— Спасибо, госпожа!

— Меня зовут Хитоми, самурай, — снова засмеялась кумо. — Прощай и помни, что желания когда-нибудь становятся явью…

М-да… Интересно, на что это она намекнула? Хотя… Не хер строить из себя пуританина, если ты им никогда не являлся. Да и совсем не факт, что до этого «когда-нибудь» я все же доживу…

Глава 5

Источник Каннон со стороны напоминал лужу. Большую, чистую, густо поросшую по краю травой. Глубина — не больше, чем в ванной, дно песчаное и утонуть тут не получится даже при желании. Рядом с источником росло здоровенное дерево, возле которого у самой воды стояло деревянное изваяние Милосердной Богини. Примерно двухметрового роста, грубо вырезанное, но очень хорошо узнаваемое. Такое же, но чуть меньше, стояло в святилище, где командовал Кенджи…

— Каннон когда-то была хозяйкой нашего леса, — голос Кины оторвал меня от невеселых воспоминаний. — Этот источник память о ней, и пока стоит лес, он не иссякнет.

— Странно… — положив на траву князя, я размял затёкшие плечи и, обернувшись, посмотрел на оками. — Если это святилище, то почему здесь никого нет? Ведь если этот источник исцеляет….

— Ёкай редко нуждаются в исцелении, — спокойно пояснила волчица. — А кроме нас никто не может почувствовать силу этого места. — Она подошла к воде и, обернувшись, поинтересовалась: — Ты знаешь, что нужно делать?

— Да, — кивнул я. — Госпожа рассказала.

— Хорошо, — волчица подошла и ткнула меня головой в бок. — Лечись, Темный! Вечером я принесу вам еду.

Сказав это, Кина скрылась в кустах, оставив меня наедине с моими проблемами.

«Ну вот…», — я проводил ее взглядом, вздохнул и с сомнением огляделся. Весь день провести в воде — такое себе занятие, но делать-то все равно нечего. Нет, я по-прежнему чувствовал себя превосходно, но не знаю, как долго это продлится. Раз так, то с лечением тянуть не стоит, но сначала…

Остановив взгляд на изваянии Милосердной Богини, я некоторое время смотрел в ее спокойные глаза, затем подошел и, низко склонив голову, произнес:

— Спасибо, Госпожа, что участвуете в моей судьбе! Простите, но ваш оберег я сохранить не смог. Мне очень жаль…

И правда жаль… Оберег Кенджи спас нас от заклинания Кимуры, и я не знаю, где он сейчас. Остался в том непонятном месте, где сюго принял свою последнюю смерть, или его сняли с меня Ясудо? Как бы то ни было, концов уже не найти, и мертвых тоже не спросишь. Нет, я не думаю, что богиня меня услышит, но вдруг… В этом мире, где боги реальны, случается всякое. Пусть она хотя бы знает, что оберега я лишился не по своей воле. А то мало ли… Еще ведь обидится. Женщины — они такие…

Простояв со склоненной головой чуть больше минуты, я кивнул изваянию и вернулся к раненому. Сняв с Нори пояс вместе с мечом, оставил их возле дерева, а самого князя прямо в одежде положил в воду. Пусть лучше так. Ничего страшного — полежит и, глядишь, не растает, а одежду потом можно и просушить.

Так, ладно, с этим вроде бы все, пора заняться собой. Я огляделся в поисках нужного места. Разделся, разложил на траве одежду и, положив меч так, чтобы он был под рукой, по горло погрузился в прохладную воду.

Со стороны это попахивало идиотизмом. Два парня в луже: один в одежде второй по горло в бинтах, и все это посреди леса. Впрочем, смотреть тут на нас вроде бы некому, так что можно особо не заморачиваться. Лечебные процедуры ведь и похуже бывают. Вспомнить хотя бы зубного врача или, упаси боже — проктолога…

Лежать в воде было скучно, особенно в моем состоянии. Спать не хотелось совершенно, да и как-то стремно засыпать в лесу, даже днем. Чтобы хоть чем-то себя занять я решил подумать о своих дальнейших планах, и в этот момент меня накрыло… Эйфория вдруг как-то резко прошла, перед глазами все поплыло, грудь защемило от боли, на тело навалилась усталость, и я почувствовал, что умираю. Паника на миг захлестнула сознание, но сопротивляться не было сил. Чтобы хоть чуть успокоиться, я протянул свинцовую руку и положил ладонь на рукоять меча. Викинги умирали с оружием в руках, так почему бы и мне не последовать их примеру?..

Я проснулся, когда солнце уже клонилось к закату.

Открыл глаза, огляделся и со вздохом покачал головой. Ну, вот вроде и все… Экспрессом к выздоровлению часов за двенадцать. Местная медицина — это, конечно, что-то с чем-то, и никаких тебе капельниц с реанимациями. Кому рассказать — не поверят. На Земле, в смысле, не поверят, а тут вряд ли кто удивится. Ночью получил несовместимые с жизнью ранения, а к вечеру здоров, выспался и разве что немного замерз.

Выбравшись из воды, я скосил взгляд на все еще спящего Нори и коротко размялся, разгоняя по жилам кровь. Эйфория прошла, но ощущения шикарные! В теле необычная легкость и скорость реакции словно бы подросла. Выполнив пару комплексов упражнений, я вспомнил о «бинтах» и попытался их размотать. Провозился не меньше получаса, а когда мне наконец удалось снять повязку, надолго подвис, рассматривая материал. По ощущениям — какая-то странная смесь капрона, резины и шелка. Приятная на ощупь и невероятно прочная на разрыв. Выкидывать такое у меня не поднялась бы рука, поэтому я обмотал бинт вокруг пояса и, только после этого, рассмотрел полученные повреждения.

Ничего нового не узнал: шесть белесых пятен на теле и длинная царапина на плече. Думаю, на Земле мне с одним только плечом пришлось бы валяться в госпитале не меньше месяца, но в сказках все по-другому. М-да…

Усмехнувшись, я быстро облачился в свои рваные окровавленные тряпки, повязал пояс. Без порошка кровь бесполезно отстирывать, зашивать одежду мне нечем, поэтому похожу пока так.

Повесив на пояс меч, посмотрел на спящего князя и, пожав плечами, направился к статуе Каннон. Обойдя по кругу источник, я приблизился к изваянию, поднял взгляд и замер, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

Нет, за время моего беспамятства ничего не изменилось. Богиня все так же стояла со спокойным лицом, согнув руки в локтях и обратив ладони так, словно держала в них огромную чашу. Все так… но на правом запястье Каннон висел знакомый деревянный диск с небольшим иероглифом.

Жесть… Она все-таки меня услышала! Услышала и решила помочь…

— Спасибо, Госпожа! — низко склонив голову, прошептал я. — За исцеление и за память о друге. Я не из этого мира, и не знаю, как благодарить богов, но…

— Деяниями! — эхом пронеслось у меня в голове. Я вздрогнул и задержал дыхание, пытаясь сообразить, послышалось мне или… — Мунайто… Твоя судьба пока не ясна, но если ты не сойдешь с Пути — этого будет достаточно. Вот… Он поможет тебе в войне с Тьмой…

В следующий миг, изваяние зашевелилось! Каннон шагнула вперед и надела оберег мне на шею.

— Да, Госпожа! — прошептал я и, прижав диск к груди, поднял взгляд на стоящую передо мной богиню.

Статуя исчезла, превратившись в хрупкую светловолосую женщину средних лет. Печальное лицо, распущенные волосы, белоснежное платье и плащ с капюшоном… Она словно сошла с иконы и чем-то напомнила мне мою мать.

Сложно описать словами, что в этот момент творилось в душе. Благоговение, боль, желание соответствовать и готовность умереть… Еще там, на Земле, мне казалось, что я никогда не пойму верующих, но вот же…

— Позаботься об этом мальчике, — эхом прошептала Каннон и указала рукой на лежащего в луже князя. — Он должен живым добраться до Ки. Это важно…

— Как скажете, Госпожа, — кивнул я, приложив к груди правую руку. — Если будет надо, я его туда донесу.

— Не нужно нести, он скоро очнется, — богиня улыбнулась одними губами, положила ладонь мне на плечо и, привстав на цыпочки, коснулась губами правой щеки. — Прощай, самурай…

— До свидания, Госпожа, — произнес я в пустоту. Затем вздохнул и с силой провел ладонями по лицу. М-да…

Изваяние богини снова стояло на прежнем месте, оберег висел на груди и, возможно, мне все это приснилось? Ну да… Лежу я сейчас на койке в «Бурденко»^[92], а все это вокруг меня происходит… Хотя нет, вряд ли. Сумасшедших там вроде не держат, и, кстати, да… — еще бы интересно было узнать, зачем богине понадобился князь? Он тоже как-то во всем этом замешан?

Словно услышав мои мысли, Нори пошевелился, открыл глаза и удивленно оглядел лужу, в которой лежал. В следующий миг лицо князя вытянулось, он вскочил, подняв целую тучу брызг, закачался и едва устоял на ногах. Махнув вдоль пояса рукой, не нашел рукояти меча, в панике огляделся и тут наши взгляды встретились.

— Добрый вечер! — сдерживая улыбку, кивнул ему я. — Хвала Каннон, вы снова здоровы!

— Ты?! — глядя на меня поморщился князь. — Таро… Лисий Хвост? Что за дерьмо тут творится?! Куда подевался этот ублюдок, и почему мы в лесу?! Где все мои люди?!

Дождавшись, когда вопросы закончатся и, понимая состояние парня, я решил начать с самого позитивного:

— Большая часть ваших людей сейчас в Сато. Полагаю, они решили нанести ответный визит Кимура. Что же до всего остального… В тот день вы потеряли сознание и господин Сасаки решил отвезти вас в Ки. Поскольку я тоже был без сознания, меня решили захватить с собой. Вчера вечером отряд остановился возле Мрачного леса. К тому времени я уже пришёл в себя.

— И что?! Где все? — выбравшись на траву, непонимающе вопросил князь. — Почему нас оставили?!

— Они все погибли, — со вздохом пояснил я. — Ночью на лагерь напали они. Вас положили в лодку, но спастись получилось лишь у меня.

— Самурай, а у тебя с головой все в порядке? — Нори приблизился и внимательно посмотрел мне в глаза. — О какой лодке ты говоришь?! И если даже она была, то почему мы с тобой сейчас здесь? Это ведь Мрачный лес? Так?

— Да, — кивнул я, — Мрачный. Лодка была, но примерно через два часа плавания её перевернула какая-то рыба. Поскольку это не привело вас в сознание, я решил добираться к источнику Каннон, и вот мы здесь…

— Да, конечно, — Нори кивнул, обвёл взглядом окружающий лес, задержал его на изваянии богини и снова посмотрел мне в глаза: — Ты знаешь, Таро… В детстве служанка часто рассказывала мне истории о великих воинах древности, но такого не могла придумать даже она. Дай руку! — князь шагнул ко мне, протянул раскрытую ладонь и, дождавшись, когда я выполню требуемое, приказал: — А теперь поклянись именем Милосердной, что говоришь правду. Здесь, в её святилище, я легко распознаю ложь.

— Клянусь именем Каннон, что все, рассказанное мной, чистая правда, — глядя ему в глаза спокойно произнёс я и почувствовал ладонью легкий укол. — Если нужно, я могу повторить свой рассказ…

— Нет! — Нори смертельно побледнел и отшатнулся. Потряс головой, мазнул по мне невидящим взглядом и нетвердой походкой направился к статуе.

Опустившись возле изваяния на колени, он сложил руки перед грудью и замер, низко склонив голову.

Со стороны казалось, что парня хватил удар, но дышал он вроде бы ровно, да и двигался хоть и медленно, но нормально.

Не понимая, что происходит, я пожал плечами и отошёл метров на десять в сторону, чтобы не мешать князю молиться. Да, наверное, в рассказанном мной приятного мало. Приложили Тьмой, погибли телохранители, сам едва выжил, но все равно реакция странная. Выжил же вроде, радоваться надо, а он…

Князь молился минут пятнадцать, затем встал и с решительным видом подошёл ко мне. В глазах — ни тени растерянности, взгляд уверенный, и я уже хотел было порадоваться, но как выяснилось, ошибался.

— Таро Лисий Хвост! — Остановившись в трёх метрах напротив, официально произнёс он. — Я благодарю тебя за спасение, а сейчас ты должен выполнить мой последний приказ!

— Слушаю, — нахмурился я, чувствуя нехилый подвох.

— Ты должен меня обезглавить! — уверенно произнёс князь. — Сам я этого сделать, увы, не могу.

М-да… Вот что мне так везёт на идиотов и психов? Наката ведь говорил, что самоубийства тут не в почете, но мне бы, дураку, уточнить…

— Простите, господин, а чем вызвано такое желание? — уточнил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Затем кивнул на статую и добавил: — Это она вам посоветовала во время молитвы?

С психами только так… Говорить спокойно и пытаться переключить внимание на что-то для них значимое. В том, что у князя поехала крыша, сомнения нет, но, может быть, все пока не так страшно?

Услышав мой вопрос, Нори нахмурился, на миг задумался, но все-таки пояснил:

— Хорошо, тебе я скажу. Ты спас меня и заслуживаешь. Моя жизнь недостойна, а сейчас я потерял людей и… — в глазах князя мелькнула затаенная боль, — …и это стало последней каплей.

Хм-м… Очередные байки о достоинстве и благородстве? Начитаются книжек, а потом несут всякую хрень. И ведь вроде взрослый мужик…

— Судить о твоём достоинстве могут только те, кто тебя окружает, — глядя князю в глаза, спокойно пояснил я. — Ваши люди пожертвовали своими жизнями, ради вас. Будь вы недостойны, они бы просто сбежали! И ещё… Кто теперь позаботится об их семьях? Уйдёте вы, и никого не останется! Если князь погиб, то кто вспомнит о семьях телохранителей?

— В Ки отправишься ты, — в голосе Нори мелькнула убежденная злость. — Расскажешь как есть, мои братья способны распознать правду.

— Ага, так и сделаю, — усмехнулся я и покачал головой. — Здравствуйте, я отрубил башку вашему брату. Кормите меня теперь вкусными пирожками.

— Да как ты смеешь?! — рявкнул князь, почувствовав неприкрытую издевку в моих словах. — Я приказываю!..

— Да пошёл ты на хер, — устало произнёс я. — Яйца лучше себе отрежь, идиотам плодиться не стоит.

В следующий миг Нори нанёс резкий удар в горло, очевидно, желая сразу меня убить. Хорошо поставленный удар, правильный… На Земле такой возможно бы и прошёл.

Чуть уклонившись и сбив атаку ладонью, я коротко пробил князю в дых, а когда его тело выгнулось после удара, схватил за шиворот и зашвырнул в источник.

Надо отдать должное: парнем он оказался крепким. С разбега шлепнувшись в воду, Нори тут же вскочил на ноги и, тяжело дыша, смерил меня ненавидящим взглядом.

— Ещё раз дёрнешься — я тебя вырублю, свяжу и дотащу до Ки на плечах, — спокойно произнёс я и, указав на статую богини, добавил: — Она лично попросила доставить тебя живым в город, и мне плевать в каком состоянии ты там появишься.

— Ты лжёшь! — прорычал князь. — Кто ты такой, чтобы…

— А ты проверь, — усмехнулся я. — Ты же можешь? Или хочешь пойти против воли богини?

Нори секунд десять буравил меня своим взглядом, затем посмотрел на статую. Было видно, что в душе у парня происходит нешуточная борьба. Разум все же возобладал. Князь кивнул и, выйдя из воды, произнёс:

— Хорошо! Поклянись, что видел её лично и что она тебе такое сказала!

Я кивнул, шагнул ему навстречу и протянул руку. Не знаю, но мне кажется, Каннон все знала заранее. Милосердие оно ведь такое: кого-то исцелить, кому-то вправить мозги…

В тот момент, когда я произносил слова клятвы, руку снова кольнуло, а в следующий миг сумерки прорезала яркая вспышка. Каннон сама решила подтвердить мою правоту. Не знаю, возможно, у богов в этом мире до хрена лишнего времени, или этот парень и впрямь зачем-то ей нужен. Впрочем, надеюсь, скоро я это узнаю.

— Прости… — потрясённо прошептал Нори и, опустившись на траву, прикрыл руками лицо. — Мог бы сразу сказать…

— То, о чем я говорил — гораздо важнее, — со вздохом произнёс я. — Люди важнее воли богов. Нельзя забывать о тех, кто готов пойти ради тебя или вместе с тобой на смерть.

— Ты говоришь прямо как мой отец, — князь оторвал руки от лица, смерил меня изучающим взглядом, грустно усмехнулся и произнёс: — Таро Лисий Хвост, я дарую тебе привилегию, при личном общении разговаривать со мной как с равным.

— Да, господин! — серьезно кивнул я, затем спохватился и с улыбкой добавил: — В смысле, спасибо тебе, князь…

— Хорошо, а теперь расскажи мне, кто ты такой? — Нори посмотрел на изваяние Каннон, хотел что-то добавить и осекся, увидев бегущую к нам стаю волков.

— Все в порядке, — тут же успокоил его я и, обернувшись, улыбнулся выбежавшей из леса волчице.

В этот раз Кина пришла не одна, а привела с собой аж целых два десятка приятелей. Стая культурно остановилась в двадцати метрах от нас, разойдясь полукругом и поблескивая в сумерках красно-голубыми глазами.

— Я рада, Темный, что ты и твой товарищ пришли в себя, — подбежавшая к нам оками поставила на траву корзинку, которую несла в зубах и приветливо ткнула меня головой в бок.

— А я-то как рад, — усмехнулся я, с трудом сдержавшись, чтобы ее не погладить. — Спасибо за еду. Не знал, правда, что оками способны плести корзины. Или ты тоже умеешь превращаться в юную девушку?

При этих моих словах челюсть Нори отвисла, брови князя взлетели. Все говорило о том, что он прекрасно слышал наш разговор, но что его тогда так удивило?

— Нет, я не такая сильная, как твоя невеста, — Кина засмеялась и, кивнув на корзинку, пояснила: — Госпожа кумо сказала, что мяса вам в первые дни есть нельзя, и я обратилась к тануки. Он нам кое-чем обязан, вот и…

— Ясно, — улыбнулся я и, обведя взглядом волков, поинтересовался: — А вы куда-то уходите?

— Да, на восток, здесь уже стало опасно, — Кина грустно вздохнула и, подняв голову, посмотрела в глаза. — Вам двоим до утра не стоит отходить от источника. Твари из Храма не могут к нему приближаться. С восходом солнца направляйтесь строго на север. Лес тут хороший, идти можно быстро.

— А далеко хоть до его края?

— Семь-восемь ри, к вечеру будете в безопасности. Все, до свидания, брат! Может быть, когда и увидимся…

Оками ткнула меня на прощание лбом и побежала к своим.

— До свидания, Кина! — вздохнул я, глядя вслед уходящей стае и чувствуя при этом легкую грусть.

Странно получается… В этом мире у меня гораздо больше близких знакомых чем в том, но только все они куда-то уходят. Кто-то погиб, кто-то остался в Сато, а кто-то останется в этом лесу…

Подобрав с земли корзинку, я откинул прикрывающий её лист, заглянул внутрь и улыбнулся. Мацутакэ, сушёные фрукты и большая бутылка саке. Иоши, наверное, передал бы мне то же самое. Только мой енот сейчас далеко…

— Ну, с голоду мы уже не умрем, — хмыкнул я и, обернувшись к князю, понял, что тому сейчас не до еды.

Наверное, так же я смотрел в детстве на Деда Мороза, не зная ещё, что это дядя Гера — папин приятель — нацепил на себя шапку с бородой и обрядился в красный халат. Впрочем, подарки мне тогда подарили самые настоящие, а сейчас… И вообще, интересно, кто из нас в сказку попал? На Земле-то говорящих волчиц не встречалось…

— И что же тебя так удивило? — хмыкнул я и, усевшись около князя, поставил между нами корзинку.

— Ты же с ней разговаривал! — не глядя на еду, выдохнул князь. — Невеста оками?! Знакомая кумо?! Ты думаешь, каждому вот так волки приносят еду, предварительно выпросив её у тануки?!

— Ну так ты же нас слышал, — хмыкнул я и, забрав из корзинки самый большой мацутакэ, протянул его Нори. — И ложь ты умеешь отличать, а я не умею. Вот, ешь! Три дня без сознания валялся, а завтра нам ещё хрен знает сколько идти.

— Так моему роду больше четырёх тысяч лет, — забрав гриб, возмущённо произнёс князь. — Я могу слышать ёкай, но мыслеречь мне недоступна! И не только это… — он ткнул шляпкой гриба в сторону статуи и с обидой добавил: — Мой род ведёт начало от Милосердной богини, но даже она почему-то явилась только тебе!

«Хм-м, ну вот и разгадка. Прабабушка решила позаботиться о внучке», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Ну так понятно почему… Ты же валялся без сознания — как ей с тобой разговаривать?

— Ты издеваешься? — нахмурился князь.

— Нет, — покачал головой я, — но мне кажется, она просто не хочет с тобой говорить.

— Почему?

— Вот скажи, ты бы прислушался к её словам?

— Конечно, — непонимающе глядя на меня, кивнул князь. — Её слово для нас священно.

— Ну вот в этом-то и проблема, — пожал плечами я и вытащил из сумки ещё один гриб. — Мне кажется, богине хочется, чтобы ты прожил свою жизнь с её ошибками и победами. Не по указке, не по совету, а именно ту, которую должен прожить.

— Хм-м — Нори вздохнул, откусил кусок гриба и начал задумчиво жевать.

Я последовал его примеру.

По вкусу мацутакэ напоминал картошку с грибами, в которую добавили корицу, сушеные фрукты и немного сосновых иголок. Достаточно необычно и питательно, а в нашей ситуации еще и полезно. Последний раз я ел сутки назад, и с учетом полученных ранений проголодался как волк, но двух грибов мне хватило, чтобы почувствовать себя сытым. Странно… У эльфов во «Властелине колец» вроде было что-то похожее. Хлеб или лепешки, точно не помню. Впрочем, в этом мире эльфов нет, лепешки выпекать некому, но зато есть такие грибы…

Скосив взгляд на князя, который, погрузившись в раздумья, тщательно пережевывал каждый кусочек, я посмотрел на лежащую в корзинке бутылку и с сожалением выдохнул. Пить сейчас нам точно не стоит. Кина сказала, что порождения Сэта сюда не нагрянут, но кто его знает, какие еще твари обитают в этом лесу?

— Ты какой-то слишком умный для своего возраста, — закончив есть, князь отряхнул руки и внимательно посмотрел мне в глаза: — Но разве для тебя слова Милосердной не являются истиной?

— Нет, — покачал головой я. — Но со мной другое. Я очень уважаю Госпожу и обязан ей жизнью, только решения всегда принимаю сам, и что бы кто мне ни говорил. У нас это называлось критическим мышлением.

— Где это «у вас»? — поморщился князь.

— Я — ками, дух воина из другого мира. Погиб в бою с порождением Сэта, забрав эту тварь с собой. В момент смерти мне было тридцать три года, а здесь… — я пожал плечами и усмехнулся. — Чуть больше месяца назад я очнулся в теле этого паренька. Деревенского дурачка убил аманодзяку. Чуть позже я отомстил за его смерть.

— За месяц из дураков в самураи?! — потрясенно выдохнул князь. — А когда ты с невестой-то успел познакомиться?

— Да в первый же день и познакомились, — хмыкнул я. — Перед твоим приездом сюго решил очистить усадьбу от они, и меня как самого бесполезного отправили проводить этот обряд. Демонов, правда, там не оказалось, но зато обнаружилась оками. Мы поговорили, обвенчались, и она ушла в Аокигахару. Потом еще в усадьбе появился тануки, и мы с ним на следующий день грохнули слугу Сэта на склоне горы Ума. Хотя убил его, конечно, монах гэндзя, но мы с енотом тоже в этом всем поучаствовали. В итоге монах отвел нас к Духу Горы и тот сказал, что Сэт мною не очень доволен…

— Да, уж… недоволен… — с улыбкой покачал головой князь. — Изуми мне как раз такие сказки рассказывала, но теперь я хоть понимаю, почему мы с тобой оказались в том темном зале.

— Ты просто стоял рядом, — виновато вздохнул я. — Мне правда жаль, что втянул тебя в это…

Нет, ну серьезно… Ведь это из-за моих терок с Сэтом погибли три десятка хороших парней. И Нори бы сейчас сидел в Сато, отвоевывая новые территории для своего клана. Впрочем, что случилось — то случилось, и смысла особо переживать нет. Ничего ведь все равно уже не изменишь.

— А та тварь? — отмахнувшись от моих сожалений, уточнил князь. — Что с ней случилось?

— Да то же, что и с остальными, — пожал плечами я. — Кимура подох во второй раз, его тело исчезло, а на его месте появилась змея. Она укусила меня, и очнулся я уже в караване.

— Хм-м, интересно…. — Нори достал из корзины кусок сушёного яблока, задумчиво подкинул его на ладони и снова посмотрел на меня. — Получается, Сасаки-сан взял тебя с собой как свидетеля?

— Ну, в какой-то мере, да, — хмыкнул я, вспомнив своё пробуждение. — Можно сказать, что свидетелем… Твой Сасаки почувствовал во мне Тьму и решил заковать меня в цепи. Подумал, наверное, что так будет надежнее.

— Тьма, в тебе?! — брови князя удивленно взлетели. Он посмотрел на статую богини, перевёл взгляд на источник и покачал головой. — Нет, Таро, будь в тебе Тьма, ты бы здесь не сидел.

— Да, и богиня не вручила бы мне оберег, — я тронул диск на груди, вздохнул и посмотрел в глаза князю. — Впрочем, заклинатель не сильно ошибся. Есть у меня один артефакт…

Я коротко рассказал Нори о мече и том, что происходило после моего пробуждения в караване. Не стал говорить только о лисице. Сказал, что меня каким-то непонятным образом зашвырнуло в астрал, и потом точно так же — обратно. Все остальное утаивать не было смысла. Я обещал Каннон довести парня до Ки, и если он будет знать о мече, моя задача существенно упростится. Доверия ведь за деньги не купишь, а нам ещё пару дней добираться, да и там, на месте, придется определяться.

Ки — столица клановых земель, и в этом городе можно неплохо устроиться, ну, или хотя бы завести полезных знакомых. Один такой сидит напротив и хмурится. Нормальный парень, если так разобраться, только вот с башкой у него беда. Впрочем, если вспомнить себя, в его возрасте…

— Ну вот, а потом ты очнулся… — я кинул в рот сушеную дольку, поднял взгляд на Нори и предложил: — Если хочешь, можешь проверить.

— Перестань! — князь поморщился, провёл по лицу ладонью и, глядя куда-то в сторону, произнёс: — Одного не пойму: зачем ты меня спасал? Ты ведь уже даже не Сато. Заковав в цепи, Сасаки-сан разорвал твой договор с сюго. Ты мог бежать, не ввязываясь в безнадежную драку.

— Ну, не такую уж и безнадежную, — усмехнулся я и кинул в рот ещё одну дольку. — Что же до всего остального… Пару часов назад один князь сказал, что его жизнь была недостойной, но если бы не он, я бы сейчас здесь не сидел. Если бы ты выждал и атаковал деревню хотя бы на час позже, погибло бы семнадцать хороших парней.

— Ну да, жизнь за жизнь, — Нори усмехнулся, и машинально провёл ладонью около пояса. Не найдя меча, с досадой нахмурился и посмотрел на висящую над лесом луну.

— Твой тати лежит под деревом, — хмыкнул я, глядя на эти манипуляции. — Доспехи, правда, остались в караване, но я тебя в них бы и не унёс.

— А сразу ты сказать не мог?! — возмущенно воскликнул Нори и посмотрел в указанном направлении. — А я тут сижу, переживаю из-за подарка отца!

— Сразу не мог, — я сделал честное лицо, но не выдержал и улыбнулся. — Был бы у тебя меч, что бы мне с тобой тогда делать?

Князь хотел что-то ответить, но лишь выдохнул воздух. Затем поднялся, быстро сходил за оружием и вернулся заметно повеселевшим.

— Спасибо, Таро! — кивнул он мне, бережно провёл ладонью по ножнам и снова уселся на траву.

— Без проблем, — кивнул я в ответ. — Ты лучше скажи, что думаешь о нападении демонов?

— А что мне думать? — пожал плечами Нори. — Они же приходили за тобой.

— С чего ты взял? — удивленно выдохнул я. — Мы с они не ссорились. Ни асуров ни порождений Сэта среди них не было, и того мужика я тоже раньше не видел.

— Ты что же, хочешь сказать…

— Я не хочу сказать — я уверен! Зачем демонам нападать на хорошо вооруженный отряд? Доспехи и оружие им, судя по всему, не особо нужны, артефактов у вас вроде не было. Если хотели бы жрать, то наведались бы в какую-нибудь деревню, а так… — я посмотрел в глаза Нори и вопросительно приподнял бровь. — Может быть, я чего-то не понимаю?

— Погоди, — жестом остановил меня князь. — А ты помнишь, как выглядел тот заклинатель?

— Да, — кивнул я. — Лет тридцать пять-сорок на вид, ростом на полголовы ниже меня, лысый, скуластый, левого уха нет, на груди вот такая вот бляха из золота, — я показал на пальцах размер и с сожалением выдохнул. — Эта штука утонула вместе с лодкой, но я помню, что на ней было изображено.

— Знак мастера Огня, — задумчиво произнёс Нори. — Ты же говоришь, что заклинатель атаковал огненными шарами? Так вот, золотые амулеты носят только мастера Огня, а Огонь — основная стихия наших соседей. Нет, конечно, заклинателей в Империи хватает, но если нападение организовали Хояси, то непонятно, зачем им понадобилось меня убивать?

— Ты думаешь, врагам Ясудо незачем убивать брата даймё?

— Я в этом уверен, — вздохнул Нори и опустил взгляд. — У нашего отца родились четыре сына и дочь. Я из них самый младший и бесполезный. Съездить в провинцию, передать бумаги и решить вопрос с поставками серебра — это да, но ничего другого мне не доверят. Аяка — и та больше наследник, чем я, так что не вижу никакого смысла в таком покушении. — Нори потряс головой, поднял взгляд и указал пальцем на юг. — Ты представляешь, как непросто заключить договор с демонами?! И ради чего?!

— А заклинателя ты не узнал?

— Нет, но в Империи все мастера на виду. Нужно расспросить у сестры. Она у меня тоже ведь мастер.

— Ого, — улыбнулся я. — Ну, значит так и поступим! Обо всем остальном завтра поговорим по дороге, а сейчас давай спать. Я подежурю первым.

Князь спорить не стал. Кивнул, поднялся и, подойдя к изваянию, улёгся возле него на траву.

Я проводил его взглядом, хмыкнул и озадаченно почесал правую щеку. Одежда на Нори была совершенно сухой! Я как-то сразу не обратил на это внимания. Высохла за пару часов? Без солнца? Ну да, конечно… Судя по всему, я опять чего-то не понимаю…

Глава 6

Теплая летняя ночь опустилась на Мрачный лес. Заметно усилившийся с вечера ветер разогнал облака и стих, оставив над головой только луну и звезды. В воздухе густо пахло смолой и какими-то травами, кричали в тишине ночные птицы, поскрипывали во сне деревья, источник затянула белесая дымка.

Возле статуи богини в воздухе роились искорки светлячков, но света хватало и без них. Со своим изменившимся зрением я видел так же хорошо, как днем, и даже различал некоторые цвета. Мне бы такое зрение два года назад, и, может быть, Паша Сечин остался бы жив… М-да… Я вздохнул, поправил меч и, обернувшись, посмотрел на спящего князя.

Странно получается… Я все-таки думал, что убить Нори пытались соседи. Ведь теоретически такую засаду организовать несложно. Для этого хватит и одного предателя, а на расстоянии местные общаться умеют. Достаточно вспомнить наш последний разговор с Микой, но… Но если это не так, то от этого нападения сильно попахивает дерьмом.

Убийство организовал кто-то из родственников? Ведь, если верить словам Нори, правление ему в ближайшее время не светит. Четвертый в очереди? Даже не смешно, но тогда он и соседям ничем не мог помешать.

Черт! Проблема этого мира в том, что тут не придумали интернета. Ясудо, Хояси… Из-за чего у них вражда? Каково соотношение сил? За кем правда? Нет, понятно, что по умолчанию правыми себя считают обе стороны конфликта, но как во всем этом замешан молодой парень, убивать которого заявился десяток рогатых амбалов?

Информации для анализа с гулькин хрен, и быстро ее никак не найти. Только разве что со слов князя, который сам понимает меньше меня. Этот мир, при всех его плюсах, все-таки серьезно в этом плане уступает Земле, хотя и там нужную информацию отфильтровать порой бывало непросто. Ладно, завтра нам весь день придётся идти, вот и разведаю заодно обстановку. Может быть, до чего-то додумаюсь?

Что ещё? С этими версиями вроде понятно, но что если Нори прав, и они приходили за мной? Сэт же вроде дружит с Кимоном, и уж ему-то договориться с демонами не в пример проще, чем кому-то ещё. Часть они в момент нападения появилась в астрале. Что-то почувствовали, или направились конкретно за мной? Узнали, что меня в лагере нет, и решили поискать там? Да, звучит вроде логично, но какого тогда хрена мой фургон подожгли последним, и как в эту теорию вписывается тот лысый урод, которого я зарубил? В общем, над этим тоже ещё придётся подумать, но сейчас из-за недостатка информации голову себе лучше не забивать. Ночь на дворе, а день впереди — не такой чтобы легкий.

Я вздохнул, уселся поудобнее, оглядел лес и вдруг меня накрыло чувство нереальности происходящего. До дрожи, до холода в позвоночнике… Словно этот лес — предгорья Кавказа, где-то впереди тянется железнодорожное полотно, а совсем далеко горит огнями ночная Москва.

Задание вроде выполнено, но в живых остались мы только вдвоем. Как тогда, в девятнадцатом…

На душе тоскливо, но сейчас… уже сейчас за нами летит «красавица»^[93]… Я машинально поднял взгляд и оглядел небо в поисках вертолета, прислушался, выдохнул и потряс головой. Черт! Вот же дерьмо… Ощущения были настолько яркими, что казалось, протяни руку и откроется незримая дверь. Хотел бы я отсюда уйти? Нет! Уже нет… Слишком много затрачено сил, и мне интересно, чем все это закончится. Боги, демоны, самураи… А ещё Мика и куча планов на дальнейшую жизнь. Ну а вертолёт… Пусть в этот раз он нас не найдёт. Красавица у меня теперь есть своя…

Мечтательно улыбнувшись, я обвёл взглядом лес и замер, заметив впереди людей. Две девушки в бежевых кимоно, мягко покачивая бёдрами, направлялись к источнику.

Расстояние — метров под двести. Идут не торопясь, словно по подиуму, в руках держат зонтики и все бы хорошо, но их прически… Волосы распущены и частично прикрывают лица, как у чудовища из фильма «Звонок»… Сука! Ну ведь так хорошо сидел!

Быстро оглядев лес по кругу и больше никого не заметив, я скосил взгляд на князя, пытаясь сообразить: стоит ли его будить. Ведь пока он проснётся, пока поймет, что происходит… А если этим теткам от нас ничего не нужно? Может быть, они просто хотят что-то спросить? Ага… Ночью, посреди леса, в чистых кимоно?! Помню я одну такую, ну да… Пол-леса ещё в астрале от неё разбежалось.

У этих в руках только зонтики, и масок на лицах нет, но рисковать лучше не стоит! Нори воин, проснется быстро, а вдвоем — оно все одно веселей!

Поднявшись на ноги, я уже собирался идти будить князя, когда произошло странное. Силуэты девушек подернулись рябью и… вот они уже стоят в тридцати метрах напротив! Черт! Выхватив меч, я резко отвел его в сторону, но атаки не последовало. Ближе они подходить тоже не стали.

— Воины! Идите к нам! Мысогреем вас этой ночью! — произнесла та, что стояла справа, и в следующий миг куда-то исчезла вся их одежда. Не упала к ногам, не сняли, а просто взяла и исчезла!

Не убирая меча и не сводя взгляда с этих непонятных созданий, я сместился левее, поближе к статуе Каннон, одновременно пытаясь сообразить, что конкретно им от нас нужно. У них тут в лесу не с кем потрахаться? Ну да, я так и поверил. Радует то, что они не приблизились. Подозреваю, что подойти эти непонятно кто не могут из-за источника, но раз так, то может и переживать особо не стоит? Постоят, поболтают, да и свалят подобру-поздорову? Что же до всего остального… Сидеть и смотреть на двух обнаженных девчонок гораздо приятнее, чем пялиться на пустой лес. Если бы они ещё и прически себе сменили…

— Воин! Иди к нам! Ты можешь взять нас обеих! — певучим голосом произнесла вторая и, подняв над головой зонтик, обернулась на манер восточной танцовщицы.

Ну да, красиво, и происходи дело где-нибудь в Подмосковье, я, может быть, и не сдержался бы, но…

— Шли бы вы, девочки, по своим делам дальше, — по-прежнему не сводя глаз с этих странных созданий, произнес я и, скосив взгляд на князя, добавил: — Мы с другом очень устали. Давайте перенесем нашу встречу на завтра?

— Там где ты, холодно и неуютно, — не обратив внимания на мои слова, хором пропели девушки и, синхронно откинув волосы за спину, обольстительно улыбнулись. — Иди к нам, мы согреем тебя этой ночью. Тебя и твоего спящего друга…

М-да… И что мне так везет на местных красавиц? Девчонки выглядели сногсшибательно и, судя по всему, были близняшками. Белая, алебастровая кожа, небольшая, но очень красивая грудь… Наверное, тоже ёкай, и выглядят неопасными… «Стоп!» — Оборвал себя я и потряс головой, сбрасывая наваждение. Неопасными?! Две непонятные девки, способные мгновенно переместиться на сотню метров? В Мрачном лесу? Ночью? Они же не могут зайти на территорию святилища, а значит это враги! Но что с моими мозгами? Эти твари владеют техниками гипноза?!

Очевидно заметив мою реакцию, девушки вскинули над головой руки и закружились в танце, плавно покачивая бедрами, сходясь и расходясь в разные стороны. Жесть… Наверное, так танцевали когда-то перед персидскими шахами их наложницы. Грациозно и невероятно красиво. В какой-то момент они начали петь. Откуда-то вдруг донеслась печальная музыка, слов было не разобрать, но…

Песня завораживала, мысли начали путаться, и вдруг грудь обожгло холодом. Сознание прояснилось, я быстро огляделся и… выматерился.

Стою на том же месте, меч уже лежит в ножнах, а князь… Нори поднялся и нетвердой походкой бредёт в сторону танцующих тварей. Взгляд пустой, походка как у лунатика и, если ничего не предпринять…

В тот момент, когда князь проходил мимо меня, я шагнул ему за спину и провёл короткий захват. Без сознания особо не погуляешь, а у меня появилась пара-тройка лишних минут.

Положив обмякшее тело на траву, я обернулся, и в этот момент песня изменила тональность. Иллюзия спала…

Нет, девушки практически не изменились: все те же хрупкие плечи, прекрасные лица, высокая грудь. Вот только внезапно пожелтели глаза, зонтики превратились в короткие посохи, а тела, от талии вниз больше не были человеческими. Ну да, так извиваться могли только змеи. Очевидно сообразив, что раскрыты, твари снова сменили тональность, но оберег по-прежнему холодил грудь, и их песня не оказывала на меня гипнотического воздействия.

Здорово, но что теперь делать?! Князь очнётся максимум минут через пять, и его придётся вырубить снова. Да, — как выход, но до утра мы так, боюсь, не продержимся. Атаковать? Но эти змеи весят раз в пять больше меня, а посохи в руках намекают на способность творить заклинания. Да, сейчас они не атакуют. Им зачем-то нужны наши тела, но как только я выйду… Чего они хотят? Потрахаться? Не смешно… Выпить кровь или сожрать? Ну ладно, сейчас я устрою вам ужин со свечами. Хотите этого? Не вопрос….

Безвольно уронив руки, я замер и, простояв так секунд двадцать, направился к танцующим тварям, стараясь выглядеть как сомнамбула. Риск? Ну а как без него — делать то все рано нечего. Если меня не раскусят, я попробую убить хотя бы одну, а там посмотрим, как оно повернётся.

Двадцать метров…

Музыка в голове становится громче.

Пятнадцать

В глазах танцующих тварей появляется удовлетворенное торжество…

Десять…

Холод с груди перемещается на плечо, музыка уже оглушает…

Пять…

Рванувшись вперед, я выхватил из ножен свой почерневший меч и события понеслись вскачь.

У ближней твари почти получилось увернуться, но чуть-чуть, как говорят, не считается!

Заметив мой рывок, змея немыслимо изогнулась, дернулась в сторону и, понимая, что не уйдёт, выставила навстречу клинку посох. Впрочем, ей это не очень-то помогло.

Хрустнуло. Лезвие меча перерубило деревяшку как стебель бамбука и с глухим звуком врубилось твари в плечо! Музыка в голове на мгновение стихла, а потом по мозгам ударил отвратительный визг. Какая-то жуткая смесь циркулярки и испорченного микрофона. Омерзительный звук наждачкой протянул по костям, судорогой скрутил челюсти, но меня это остановить не могло. Продолжая движение, я рванул рукоять на себя и, сорвав с клинка бьющуюся в агонии гадину, второй атакой отсек ей правую руку.

В следующий миг тяжелый удар хвостом бросил меня на землю, резкая боль прострелила плечо. Перекатившись по траве, вскочил на ноги и тут же отпрыгнул назад, уходя от следующей атаки.

Товарка умирающей твари, видя, что я увернулся, метнулась вперёд и ткнула в мою сторону посохом.

Грудь на мгновение заледенела, в лицо пахнуло запахом гнили, шею и грудь забрызгали тягучие капли. Совсем как тогда, в бою на холме возле святилища. Не ожидая, что я переживу атаку, змея замешкалась, и я, пользуясь этим, рванул к ней, но чуть-чуть не успел. Мгновенно сориентировавшись, змея отскочила назад и резко выбросила вперёд левую руку.

По ощущениям, словно натолкнулся на колючую проволоку! Невидимая преграда прогнулась, обволакивая, в тело воткнулись шипы. Удовлетворенно усмехнувшись, змея привстала на хвосте, вскинула над головой посох на манер молотка и… вдруг покачнулась.

Поначалу я даже не понял… Между грудей твари появился посторонний предмет, очень похожий на наконечник копья! Ярко-синего, мать его, цвета! Глаза змеи расширились, лицо исказила гримаса. Позабыв обо мне, она резко обернулась к новой опасности, взмахнула над головой посохом, вокруг которого уже сгустилось облако тьмы.

Понимая, что счёт идёт на мгновения, я продрался сквозь невидимую «колючку», прыгнул вперёд и ударил.

Успел! Лезвие клинка снесло твари голову вместе с плечом, в лицо брызнули вонючие капли. Отскочив от агонизирующего тела, я кинул взгляд в сторону святилища и, выдохнув, опустил меч.

Нори выглядел как любой человек, которого ночью подняли с постели. Волосы взъерошены, физиономия помята, но по глазам было видно, что сна в нем не осталось ни капли. Взгляд холодный, оценивающий, ладонь на рукояти меча. Ещё бы понять, где он научился кидаться синими копьями, и почему я о такой его способности только узнал?!

— Какого сэта тут происходит? — поморщился князь, обведя взглядом змеиные трупы. — Откуда здесь взялись нурэ-онна^[94]?!.

Хороший вопрос… И главное вовремя. Сразу после драки, когда еще не прошел отходняк. Руки тряслись, все тело болело, говорить не хотелось. Тем более отвечать на тупые вопросы… Впрочем, что-то сказать все-таки нужно…

— Не знаю, — пожал плечами я. — Думал это твои знакомые.

— Мои?! Знакомые?! — Нори перевёл взгляд на меня и поморщился. — Издеваешься?!

— Ну так они пришли и сказали, что хотят тебя трахнуть, — вытерев меч и убрав его в ножны, устало пояснил я. — Никаких возражений не слушали…

— А тебя они, конечно же, не хотели? — в голосе князя мелькнула ирония. Брат дайме, очевидно, понял в каком я сейчас состоянии и решил особо до меня не докапываться.

— Ну, если только немного, — в ответ усмехнулся я и, зайдя под защиту святилища, поинтересовался: — Кто это хоть такие?

— Ты разве не знаешь?! Ах, да… — Нори с досадой нахмурился и, кивнув на трупы, пояснил — Нурэ-онна — женщины змеи, обитающие в морях, озерах и больших реках. Подманивают мужчин своим женским обличьем и выпивают из них кровь. Иногда пожирают, но… Откуда они тут взялись? Здесь же нет ни одного крупного водоема.

— А река?

— Так до нее, по твоим словам, несколько ри, а нурэ-онна так далеко от воды не отходят, хотя… — князь еще больше нахмурился и отправился к трупам.

Посмотрев ему вслед, я пожал плечами и принялся оглядывать полученные в бою раны. На первый взгляд — ничего серьезного. Кожа на боку содрана почти до ребер, плечо болит, но все кости вроде бы целы. В голове до сих пор какая-то муть, во рту отвратительный привкус тухлятины. Куртка на боку порвана, и со стороны я, наверное, похож на бомжа, которого долго пинали его приятели. Кстати, о птичках… Я нашел взглядом корзинку, подошел и сделал из бутылки два глубоких глотка. Ничего страшного — от ста грамм сильно не окосею, а для успокоения нервов — самое то.

«Ну вот, теперь уже точно как бомж, с перегаром», — усмехнулся я про себя и протянул бутылку подошедшему князю.

— И чего ты там у них рассмотрел?

— Ничего хорошего, — князь, продолжая хмуриться, забрал протянутую емкость и, кивнув на трупы пояснил: — Эти твари — покойницы. В них не было ни капли крови и тела уже начали гнить. Но теперь хоть понятно, почему они ушли так далеко от воды. — Нори сделал глоток саке, протянул бутылку обратно, но увидев мой отрицательный жест, положил емкость в корзину. — Кстати, оками упоминала какой-то храм?

— Ну да, — кивнул я, — было дело. Кина рассказывала, что семь лет назад где-то в этом лесу из-под земли вылезло святилище Сэта. Ты же помнишь, я говорил о крылатых уродах? Так они прилетели как раз оттуда.

— Вон оно что, — Нори вздохнул и задумчиво посмотрел на статую Каннон. — Как раз семь лет назад в этом лесу пропал отряд асигару^[95]. Следопыты потом неделю находили тела. Мутная история. Часть следопытов тоже пропала, потом кто-то ещё… Когда сообразили, что ночью в лесу небезопасно, сгинуло уже человек сто.

— Волчица говорила, что Тьма из храма обращает ёкай в чудовищ, — произнёс я и посмотрел в сторону трупов. — Возможно, это как раз тот вариант.

— Да они и при жизни были такими же тварями, — проследив за моим взглядом, зло буркнул князь. — Змеи, ведь, что живые, что мертвые… И кстати, очнулся я не там где заснул. Получается…

— Пришлось тебя слегка придушить, — морщась от боли в боку, пояснил я. — Ты поднялся, глаза стеклянные…

— Спасибо…

— Тебе спасибо, — усмехнулся я. — Не знал, что ты заклинатель.

— Ты просто пришелец, — серьезно пояснил князь. — Вода — это сила моего рода. Каждый, в ком течёт хоть капля крови Ясудо, соотносит себя с этой стихией. Даже я, последний в семье, способен творить заклинания на уровне мастера.

— Но ты же говорил, что мастер — твоя сестра? — хмыкнул я, по-новому взглянув на своего спутника. — А оказывается…

— Не, — с улыбкой покачал головой Нори. — Вода — это родовое умение, а Аяка, помимо всего прочего, ещё и мастер Огня.

— Получается, все даймё и их семьи…

— Да, — кивнул Нори и, предвосхищая мой вопрос, пояснил: — Вода, Огонь, Свет, Земля и Воздух. Пять кланов — пять родовых стихий. Император и его потомки в какой-то мере владеют всеми пятью. Может быть не так хорошо, как мы своими, но за тысячелетия династических браков сила крови потомков императора существенно возросла.

— Слушай, а неужели никак нельзя защититься от этих, — кивнув на трупы, уточнил я. — Должны же быть какие-то способы…

— Я просто пока слишком слабый, и не умею закрываться во сне, — Нори вздохнул и с досадой посмотрел на мертвых чудовищ. — Если бы дежурил я, то легко прикрыл бы нас обоих. В броне бы они тоже меня не достали, но где сейчас та броня…

— Ясно, — кивнул я. — И последний вопрос перед сном. Скажи, а почему ты не жахнул по мне водой? Ну, когда мы…

— Решил не пачкать о тебя силу рода. Много ли чести в убийстве заклинанием простого солдата? — серьезно произнёс Нори, потом не выдержал и улыбнулся. — Ну, я думал, что ты простой и, в итоге, оказался в той же воде.

— Да, но сейчас в воду придётся идти уже мне, — вздохнул я и перевёл взгляд на источник. — По-другому мне к утру в себя не прийти.

— Правильно! Иди и попытайся уснуть, я разбужу, когда взойдёт солнце.

— Ты, если снова придут девчонки, без меня их не это… — попросил я, уже направляясь к воде. — А то знаю я вас…

— Ну, это уж как получится, — мгновение поколебавшись, усмехнулся мне в спину князь. — Делиться ещё с тобой…

Я улыбнулся. Казалось бы, наследник могучего клана, территория которого сравнима с европейской страной, но в общении вполне адекватен. Нет, понятно, что если бы меня не приветила богиня, мы бы разговаривали по-другому, но что случилось, то случилось и это, конечно же, хорошо.

Глава 7

— Слушай, а как это — творить заклинания? — спросил я, кинув взгляд на идущего впереди князя. — Что ты при этом чувствуешь, и откуда берется эта самая сила?

— Сложно сказать, — Нори пожал плечами и, сбавив ход, подождал, пока я его догоню. — Тому, кто не умеет этого делать, объяснить практически невозможно. Впрочем, слушай… — князь на мгновение задумался, очевидно, подбирая слова, и пояснил: — Заклинания похожи на лепку из глины. Ты высвобождаешь часть силы и лепишь из нее нужную форму. Кто-то способен вылепить замок, а у кого-то не выйдет и куча дерьма. Что же до силы… Любой человек примерно знает, сколько в его легкие поместится воздуха. Вот так же и с силой. Только в отличие от воздуха она накапливается постепенно, а скорость ее накопления зависит от многих параметров. В основном, от общего состояния организма, размера «легких» и мастерства заклинателя. Сила разлита по всему миру. В каких-то местах ее больше, в каких-то меньше. К примеру, в храме Милосердной я восстановлю резерв за тысячу ударов сердца, а здесь в лесу этот процесс займет как бы не сутки.

— То есть ты не можешь кидать копья одно за другим в течение часа? — уточнил я, внимательно оглядывая окружающий лес. — Мне просто нужно знать, на что рассчитывать в случае драки.

— Нет, ты что, — усмехнулся князь. — Зачем бы я тогда учился владеть мечом? Максимум десять Копий с интервалом в пятнадцать ударов сердца. Столько же Плетей, ну или три Веера дисков, если противников много.

— А потом ждать, пока восстановится сила?

— Да, — кивнул Нори, — потом только ждать.

М-да… Не густо, но это вполне укладывается в общую картину понимания местных реалий. На самом деле десять Копий — это очень даже немало, и подозреваю, что у Нори в арсенале есть ещё много чего. Впрочем, как бы то ни было, местная магия не сильно противоречит закону сохранения энергии. Накопил, преобразовал, швырнул или сделал что-то ещё. Накопление происходит достаточно продолжительное время, между заклинаниями есть задержка и мне это на руку. В том смысле, что заклинатели смертны. Главное, подгадать нужный момент.

Что ещё? Неплохо бы попытать князя о степени воздействия, скорости и дальности применения заклинаний, но подозреваю, что все эти параметры зависят напрямую от мастерства заклинателя. Раз так — голову лучше не забивать, хотя…

— Нори-доно, а на какое расстояние ты можешь кинуть своё копье и с какой вероятностью попадёшь им в бегущего человека?

— Шагов триста оно будет лететь по прямой, — мгновение поколебавшись, пояснил князь. — Только куда-то попасть на таком расстоянии можно только случайно. Копье летит со скоростью стрелы и при этом гораздо заметнее, поэтому цель может легко увернуться.

— Ясно, — кивнул я, вполне удовлетворенный ответом.

Ну вот, что нужно, узнал, и, в принципе, все даже лучше чем думал. Дальше спрашивать бесполезно. Этих заклинаний тут, наверное, как грязи, и по каждому не расспросишь, но успокаивает одно: на расстоянии меня мгновенно не сможет убить ни один маг.

Даже Сэт был вынужден поднять тот кинжал с пола, и только потом загнать его мне в грудь. Там, в Чертоге Смерти, я не мог пошевелиться из-за ноги, но сейчас хрен бы он в меня смог попасть. Отсюда вывод: к заклинателям стоит приближаться только наверняка, а на расстоянии они не страшнее чем лучники. Ну а от гипноза или чего-то похожего меня, надеюсь, защитит, подарок богини. Я бережно провел ладонью по висящему на груди оберегу, вздохнул и в который раз окинул взглядом окружающий лес.

Солнце взошло пару часов назад, ветер разогнал предрассветный туман, но трава ещё до конца не просохла. Дышалось легко, дорога ровная, лес просматривается метров на пятьдесят, и в целом все очень даже неплохо. Мои раны за ночь исчезли, еда в корзинке еще осталась, чувствую себя как после чашки хорошего кофе. Одежда, правда, в плачевном состоянии, но это не самая большая потеря. Проблема только в том, что я еще не определился со своими дальнейшими действиями.

Ну да… Ведь, в свете всех последних событий, в Ки мне больше ничего не грозит. После разговора с Каннон, в связях с Тьмой меня никто обвинить не посмеет, а знакомство с братом даймё может открыть нехилые перспективы.

Нет, мне не нужно халявы. Я полжизни провел на службе и готов служить дальше, но в Сато возвращаться уже не буду. Да, конечно, жаль расставаться с ребятами и Иоши, но время, отведенное Духом Горы, скоро закончится, и мне все равно придется куда-то идти.

Есть еще вариант: сразу же отправиться в ущелье Тивата, но не думаю, что это будет умным поступком. Без доспехов, одежды и денег пересечь материк? Херня — вопрос, но все-таки лучше это сделать в каком-нибудь караване. Экипировку и золото можно заработать на службе, да и о мире неплохо бы побольше узнать. Мой боевой опыт и новая тактика несомненно будут полезны Ясудо в их войне против соседей. Осталось только договориться и выбить себе нормальную должность в войсках.

— Таро-доно, а что ты собираешься делать дальше? Куда пойдешь? — словно прочитав мои мысли, как бы невзначай уточнил князь. — Ты говорил, что у тебя есть какое-то важное дело?

— Ну, сначала я доведу тебя до столицы, а там уже буду думать, — пожав плечами, небрежно пояснил я. — Какое-то время проведу в Ки, и если не найду, чем заняться, отправлюсь по тому самому делу. Храм Райдена-самы находится на северо-западном побережье Империи, и чем раньше я выйду, тем быстрее дойду.

— Ты все-таки хочешь найти мать того мальчика? — перешагнув через торчащий из земли корень, Нори обернулся и вопросительно приподнял бровь. — Зачем тебе это?

— Не знаю, — покачал головой я. — Мне кажется, этот парень не умер. Он где-то во мне, но даже если я ошибаюсь, встретиться с матерью — это то немногое, чем я могу его отблагодарить. Его и её…

Нет, понятно, что причина не только в этом, но обо всем остальном князю лучше не знать. Впрочем, эта причина тоже важна. Не знаю, но я часто ловлю себя на том, что думаю о той женщине как о своей матери. Никаких образов и воспоминаний, но как-то оно так выходит…

— Понимаю, — Нори нахмурился и задумчиво посмотрел вдаль. — Моя мама умерла после родов…

— Мне жаль…

— Мне тоже, но я уже привык нести на себе эту ношу, — князь грустно усмехнулся, вздохнул и снова посмотрел на меня. — Скажи, сколько у тебя есть времени?

— Думаю, года два, — пожал плечами я. — Может быть, три… Мне хотелось бы застать ее в здравии.

— Хорошо, — Нори кивнул и, не поворачивая головы произнес. — Думаю, я найду для тебя занятие. Вернемся к этому разговору в городе. Мне просто нужно будет сначала поговорить с братом.

«Ну вот, — мысленно хмыкнул я. — Напросился, и что-то мне все же предложат. Хотя, с другой стороны, почему «напросился»? Нори ведь еще после боя в деревне приглашал меня в Ки. Вот мы собственно туда сейчас и идем. Что же до разговора с братом… Как я понимаю, должности в армии распределяет лично даймё и без его резолюции меня никто никуда не назначит. Думаю, что нужно будет провести не одну демонстрацию, но это не страшно. Щиты можно сделать за десять дней, бойцов обучу за месяц. Мне для начала всего-то надо человек десять — не больше».

— Спасибо, — я благодарно кивнул князю и, поправив ножны на поясе, попросил: — Нори-доно, расскажи пожалуйста о Ясудо. Хотелось бы знать, как у вас все устроено? Служба в армии, мирная жизнь… Я ведь кроме Сато и этого леса не видел тут ничего.

— Да я за всю жизнь не видел того, что повидал ты за месяц, — усмехнулся на ходу князь и, пожав плечами, добавил: — Хорошо, спрашивай, что тебе интересно…

По итогу Нори оказался отличным рассказчиком и историю своего рода знал хорошо. Проговорили мы часов пять: я спрашивал, он обстоятельно отвечал, но некоторые его ответы привели меня в легкое замешательство.

Как выяснилось, клан Ясудо как таковой появился четыре тысячи лет назад, после того как боги прогнали асуров в Кимон. Один из участников той войны — племенной вождь Хидэо Ясудо — отправился со своими людьми охотиться на чудовище, обитающее в Мрачном лесу. То ли недобитый асур, то ли какой-то страшный ёкай — история имени твари не сохранила.

Дальше все как в легендах: чудовище было убито, все воины, кроме Хидэо, погибли, а он, тяжелораненый, привалился к какому-то дереву и приготовился умирать. Тут-то и появилась Каннон… Юная красавица выходила Хидэо и, конечно же, его полюбила. Из леса парень выбрался уже с женой, которая спустя какое-то время родила ему сына. Сам Хидэо прожил недолго и был похоронен в кургане, на котором сейчас и стоит столица клана Ясудо. Это теперь в Империи покойников принято сжигать, но тогда такого обычая не было.

Каменный склеп прародителя послужил фундаментом кланового замка, но войти в него уже невозможно. Со слов Нори, гробницу запечатывала сама богиня и с тех пор никто так и не смог подобрать к той печати ключа.

За четыре тысячи лет замок перестраивали раз пятьдесят, но склеп прародителя до сих пор частично выступает в роли фундамента. За это время гробница первого Ясудо обросла слухами и легендами, большую часть которых можно прочесть в замковой библиотеке. Как я понял, любимым занятием Нори было чтение и до совершеннолетия он сутками пропадал за изучением свитков.

Три года назад, сразу после смерти отца, старший брат — Масаши Ясудо, вытащил младшего за шкирку из библиотеки и пинком отправил во взрослую жизнь. Времени на чтение у князя теперь практически не осталось, но все прочитанное он запомнил надолго.

К слову, в тех легендах не было ничего интересного. Все как обычно. В одних говорилось, что зашедший в склеп обречёт всех Ясудо на смерть, в других — наоборот: станет императором или вознесется к богам. Я таких сказок насмотрелся и наслушался на Земле, но перебивать князя было не лучшей идеей, да и заняться все равно было нечем.

Закончив с историей и легендами, Нори рассказал мне о городе, и эта информация звучала намного фантастичнее всех легенд.

По словам князя, в Ки проживает под сто тысяч подданных клана. В городе есть водопровод, канализация, а некоторые дома имеют от трёх до пяти этажей. Десяток храмов, арена, университет, бани и пара театров — все это как-то не укладывались в мои понятия о средневековых городах. Нет, я не большой знаток истории, но сто тысяч человек! Это же сравнимо с Константинополем! Впрочем, не верить князю было бы глупо. Ну не из головы же он это придумал? Водопровод, канализацию и все остальное. В Сато мне казалось, что на дворе раннее Средневековье, но, выходит, я ошибался?

С другой стороны, посети сейчас какую-нибудь глухую деревеньку в России и попробуй определить год. Двадцать первый век на дворе, ну да… Был, в смысле, двадцать первый.

Я, конечно, не молчал — спрашивал, но, как выяснилось, в устройстве той же средневековой канализации Нори разбирается побольше моего. Если в двух словах, то в мире существуют артефакты, способные накапливать силу и периодически выдавать простенькие заклинания. Они же обеспечивают освещение улиц, очищение воды, работу простейших механизмов и еще целой кучи самых разных приспособлений.

Производство этих артефактов недорогое, ресурс велик, поэтому и в хозяйстве они применяются повсеместно. У Мичи в мастерской было что-то такое, и мне бы спросить — не выглядел бы сейчас идиотом.

Рассказав о городе, князь посвятил меня в политическое устройство, и это было не менее интересно.

Я не совсем понял, кого тут считают близкими родственниками, но, по словам князя, сейчас кровь Ясудо так или иначе течёт в жилах как минимум пятидесяти человек. Точное количество Нори назвать не мог, но его ближние и дальние родственники так или иначе управляют десятком самых крупных провинций.

У князя три родных брата и сестра. Масаши, Керо, Хиро и Аяка. Отец погиб в бою три года назад, и бремя лидера принял Масаши. Самым интересным было то, что в отличие от провинций, власть в кланах напрямую никто не наследовал. Лидера выбирали, и каждый совершеннолетний^[96] член клана имел при этом выборе голос. Никакой коррупции и сговоров быть не могло, поскольку каждый, в ком течёт кровь правителей, способен распознать ложь. Нет, обмануть, наверное, можно даже при таких раскладах, но, по словам Нори, существует целых два десятка ритуальных вопросов. Задаются они в Храме Каннон, где всем заинтересованным не нужно брать отвечающего за руку, поэтому соврать достаточно проблематично.

Общее управление кланом осуществляет даймё, старший брат Нори — Масаши. Второй брат — Керо, сидит на торговле и хозяйстве. Третий — Хиро, сейчас с основными силами на границе с Хояси. Спор с соседями произошёл из-за пары приграничных провинций, и тянется он уже лет десять, то разгораясь, то затухая.

Аяка — единственная сестра, целиком отдала себя науке. Девушке двадцать два года и она пока что не замужем, поскольку отшила всех предложенных женихов. По местным меркам, Аяка уже почти старая дева, но поскольку братья обожают сестру, с замужеством её никто не торопит.

Сам князь пока ничем особым не занят.

Полгода назад брат решил сделать из Нори посланника, и теперь парень раскатывает по провинциям. Раскатывал, в смысле, до недавнего времени…

… нет, я подозреваю, зачем это нужно брату, — обойдя поваленное дерево, со вздохом пожал плечами князь. — Даймё хочет, чтобы я побольше общался с разными людьми. У меня всегда с этим были проблемы.

— У тебя? Проблемы? — хмыкнул я, направляясь следом за ним. — Что-то я этого не заметил.

— Сейчас уже не так, как было раньше, — не оборачиваясь, произнёс князь. — Ну а с тобой… Ты другой, и это чувствуется. Не знаю, как объяснить, но ты даже слово «господин» произносил так, словно играл роль в театре.

— Там, откуда я пришёл, было все по-другому, — оглядывая лес, со вздохом произнёс я. — Воины страны, которой я служил, ни перед кем не склоняли голову, и мне просто сложно привыкнуть к местным правилам этикета.

— Твоя страна была больше Империи?

— Думаю, да, — кивнул я. — Восемьсот ри от южной границы до северной, и почти две с половиной тысячи от западной до восточной.

— Ого, — озадаченно хмыкнул князь. — Это примерно как мы вместе со Степью! Теперь я понимаю, почему…

— Тише! — я придержал Нори за руку и указал на деревья, стоящие чуть впереди по ходу движения.

Нет, встреться нам подобное в Подмосковье, и я бы не обратил никакого внимания, но здесь… За весь сегодняшний день нам не встретилось ни одного сухого дерева, а тут — сразу целая роща!

Нет, так-то гниющих стволов и бурелома по дороге встречалось немало, но чтобы ровно торчали из земли и без листвы…

— А что такого в этих деревьях? — посмотрев в указанном направлении, князь перевел взгляд на меня и вопросительно приподнял бровь. — Что тебя так напрягло?

— Они мертвые, но почему-то продолжают стоять.

— И что? — пожал плечами Нори. — Так случается из-за недостатка в воздухе силы, или из-за применения враждебных природе заклятий. Смотри, — князь указал в сторону деревьев рукой. — Под ними так же растет трава, а сухой листвы что-то не видно.

— Хочешь сказать, что эти деревья засохли давно, и нам там ничего угрожать не может?

— Не знаю, — покачал головой князь. — Но враждебные заклятия я почувствую.

— Давай все-таки обойдем это место, — пожал плечами я и, перекинув корзинку в левую руку, пошёл сквозь кусты направо. — Святилище Милосердной осталось далеко позади, так что рисковать нет никакой надобности.

Обойти не получилось. Справа дорогу пересек глубокий овраг, слева в сотне метров от тропы начиналась болотина. Возвращаться показалось не самой лучшей идеей, и мы продолжили путь на север.

Со стороны это место напоминало пожарище, на котором по какой-то причине сгорела только листва. Жуткая и неприятная взгляду картина. Сухие грязно-серые стволы, корявые голые ветки и ничего живого в пределах видимости. Даже кузнечики куда-то все подевались.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — поинтересовался я у князя, когда мы прошли на полкилометра вглубь этого странного места.

— Нет, — покачал головой Нори. — То, что убило эти деревья, уже ушло. Впрочем, я не большой специалист в остаточных следах заклинаний. Могу чувствовать только непосредственную угрозу. Тут же, судя по всему, произошёл разовый выброс Тьмы.

— Храм Сэта? Оками сказала, что защита ослабла, и он вылез из-под земли. При этом мог произойти этот самый разовый выброс.

— Да, возможно, — кивнул князь. — Только странно. Мы ушли примерно на пять ри от дороги, а ты говорил, что крылатые твари раньше так далеко не летали.

— Так говорила волчица, но она могла ошибаться, — я вздохнул и, посмотрев на солнце, добавил: — Если эта мерзость и впрямь где-то здесь, то нам придется серьезно ускориться, чтобы до вечера успеть отойти на безопасное расстояние.

Первый скелет мы нашли минут через пять. Олень. Умер, судя по всему, своей смертью, в том смысле, что его никто не сожрал. Дальше скелеты стали попадаться чаще. В какой-то момент, князь нахмурился и, указав рукой на восток, произнес:

— Он там!

Храм Сэта был похож на огромный кусок дерьма. Не знаю, но у меня сложилось именно такое впечатление. Мрачная постройка из темного камня в высоту достигала пятнадцати метров. Треугольная крыша, портик с фронтоном, на котором был выбит барельеф в виде оскаленной морды змеи. Шесть колонн, которые обвивали такие же змеи, и две небольшие осыпавшиеся пристройки. Наверное, такими же строили свои храмы древние греки, и как же дико это выглядело в лесу.

— И что делаем? — вглядываясь в черноту входа, негромко поинтересовался князь.

— Сваливаем! — хмыкнул я и, не дожидаясь ответа, направился в обход, по широкой дуге.

Не, я, конечно, герой, но мне хватило Чертога Смерти. Днём вроде тут неопасно, но лучше обойти от греха.

Князь спорить не стал, пожал плечами и направился следом за мной.

Ещё минут двадцать мы шли по мертвому лесу, встречая на пути скелеты и постоянно оглядываясь. В какой-то момент сухие деревья закончились, солнышко выглянуло из-за туч, и все вокруг ожило.

Не знаю…. То ли Кина ошиблась, то ли мы шли как-то не так, но к вечеру из леса выбраться не получилось. Хуже того, едва только солнце начало клониться к закату, земля под ногами превратилась в вязкую грязь. Воздух наполнился характерными ароматами багульника, спереди донеслось издевательское кваканье сотен лягушек. Вскоре лес заметно поредел, и минут через десять мы выбрались на открытую местность.

На север, насколько хватало глаз, тянулась заболоченная равнина с редкими островками, на которых росли корявые, уродливые деревца. Все видимое пространство покрывал ковер бурого мха, кое-где виднелись просветы чистой воды, над которыми висела рваная туманная дымка.

На первый взгляд, болото вполне проходимое, но как же не хотелось лезть в эту грязь! Сапог в этом мире еще не придумали, а идти босиком по мерзкой жиже — то еще удовольствие. Впрочем, выбора у нас все равно нет, так что как-нибудь перетерпим.

Князь удивил…Ни слова не говоря и ни на миг не задерживаясь, Нори шагнул на ближайшую кочку и спокойно пошел по болоту на север. Без шеста и веревки, беззаботно поглядывая по сторонам. Интересно… Тут или болота какие-то не такие, или он прекрасно различает твердую почву? Ну да, когда твоя стихия — Вода, наверное, можно и без лодки по океану.

Оглядевшись и найдя взглядом кривую длинную палку, я подобрал ее с земли и, стараясь не отставать, направился следом за князем.

Странное дело…Солнце еще только коснулось верхушек деревьев на западе, но над болотом уже царил полумрак. То ли воздух тут какой-то особый, то ли свет преломлялся как-то не так, но взгляд на окружающую местность настроения не добавлял. Еще любопытнее было то, что над болотом кружили целые тучи мошки, но на меня ни одна тварь не садилась.

Говорить не хотелось. Князь шел достаточно быстро, и я едва за ним поспевал, стараясь идти строго след в след. В какой-то момент участки чистой воды стали встречаться все чаще и чаще, скорость передвижения снизилась, но Нори все так же уверенно шел вперед, и я не особенно заморачивался.

Это случилось, когда мы миновали небольшой островок. За спиной раздался плеск, я вздрогнул, обернулся и почувствовал, как по спине побежали предательские мурашки.

Метрах в тридцати позади из воды вынырнули два трехметровых урода и, крест-накрест размахивая передними лапами, быстро направились следом за нами.

Обезьяны или прямоходящие жабы — хрен разберешь. Грубая коричневая кожа покрыта шишковатыми наростами. Вместо носов — массивные клювы, пальцы на лапах соединены перепонками, в открытых пастях просматриваются тонкие иглы зубов. Идут, почти не поднимая брызг и если ничего не предпринять…

— Бегом! — рявкнул впереди идущий князь и рванул по болоту на север.

Эту безумную гонку я запомню надолго. Не так-то просто бежать, с палкой в руке, придерживая ножны меча и по щиколотку проваливаясь в вязкую скользкую грязь. Хорошо хоть корзинку еще в лесу забрал себе Нори. С ней бы я точно далеко бы не убежал.

Дерьмо случается, и от этого никуда не денешься. Скакать сайгаками по болоту, стараясь удержать равновесие и не зная при этом, как далеко будет тянуться тропа… Что это за твари, на хрена они вылезли из воды, почему не атаковали внезапно?!Вопросов было полно, но спрашивать на бегу было как минимум глупо. Вот куда-нибудь добежим и тогда, а сейчас шаг в шаг, дышать и держать равновесие!

Участок твердой земли мы заметили после пятнадцати минут этого сумасшедшего бега по кочкам. С десяток невысоких деревьев, кустарник и аккуратный домик в японском стиле на самом краю болота выглядели настолько же дико, как и бредущие за нами чудовища, но выбора не было: слева и справа этот участок земли окружала вода.

Выскочив на берег, князь пробежал вперед, громко выругался, поставил корзинку на траву и, обернувшись, положив ладонь на рукоять меча.

— Мы на острове! — коротко проинформировал он в ответ на мой вопросительный взгляд, а затем выругался повторно.

Обернувшись, я посмотрел за спину и, тяжело дыша, опустился на траву. Чудовища исчезли, позади не было ни души — лишь мутный след на воде и примятая на кочках трава. Интересно…

— Кто это был? — отдышавшись, я кивнул на болото и перевел на князя вопросительный взгляд. — И почему ты не атаковал их своими заклинаниями?

— Каппа^[97], или кто-то очень похожий, — вздохнул Нори и, придержав ножны, уселся рядом на траву. — Каппа — дети воды и атаковать их я буду только в случае прямой угрозы для жизни.

— Ясно, — кивнул я. — А чего ты ругался?

— Дальше дороги нет, — нахмурился князь и скосил взгляд в сторону стоящего неподалеку дома. — Там глубокая вода и без лодки отсюда не выбраться. Обратно идти, как ты понимаешь, тоже не вариант. Не самая лучшая идея: драться на болоте с его обитателями.

— А тебе не кажется, что эти каппа, или кто там еще, просто загоняли нас на этот остров?

— Да, именно, — покивал князь. — Они словно знали, что я вижу твердый путь и… Смотри, Таро!

Нори указал рукой на болото, я повернул голову и усмехнулся. Со всех сторон к острову быстро двигался серый туман. Он стелился над болотом густым непроглядным одеялом и, не доползая до острова, остановился метрах в двадцати от кромки земли.

Вскочив на ноги, мы приготовились к встрече гостей, но ничего не случилось. Все так же насмешливо квакали из болота лягушки, орали вдалеке какие-то птицы, в траве стрекотали сверчки.

— Тот, кто нас сюда загнал, видимо решил подстраховаться, — наконец нарушил молчание Нори. Князь убрал в ножны меч, вздохнул и, кивнув на дом, добавил: — Ладно, хорошо, пойдем, познакомимся с хозяином этого острова.

Глава 8

В доме никого не оказалось, и мы, не зная как поступить, решили для начала осмотреть остров. Наш осмотр не дал ничего, в том смысле, что мы не обнаружили следов пребывания человека.

Ни грядок, ни очага для приготовления пищи, ни так любимых местными декоративных камней.

Впрочем, камни все-таки были. Три потрескавшихся надгробия торчали из земли позади дома, но, судя по внешнему виду, те, кто под ними похоронен, умерли как минимум сто лет назад.

Сам дом выглядел достаточно новым, а при внутреннем осмотре он напомнил мне сторожку промысловых охотников. В таких ещё оставляют запас крупы, дрова, спички, консервы и воду.

Нет, крупы, консервов и спичек мы, конечно же, не нашли, но уголь и огниво присутствовали.

При всем при этом глиняный очаг был девственно чист, и в нем, судя по всему, ни разу не разжигали огонь. Свечи — тоже нетронуты, ни мусора, ни следов строительства нет. Судя по всему, дом построили гораздо позже, чем появилось кладбище, но, спрашивается, на хрена?

— И что ты думаешь? — поинтересовался князь, как только мы закончили осмотр. — Этот дом, он словно появился из воздуха. И еще могилы…

— Думаю, что если бы нас собирались убить, то сделали бы это значительно проще, — пожал плечами я и, усевшись на татами, предложил: — Давай спать, я подежурю первым, а тот, кто это устроил, сам придёт, когда сочтет нужным. Ну, или туман утром развеется…

Едва я это сказал, с улицы послышался шум, и в проеме двери появилась старуха. Невысокая, горбатая, неопределенного возраста. Одета в жуткие лохмотья, ноги — босые, в руках глиняный горшок с узким горлышком.

М-да, а вот и местная Баба-Яга заглянула на огонёк….

Дергаться мы не стали, просто сидели и ждали развития ситуации. Оружия у старухи в руках не было, а горшок… Им же ещё надо успеть размахнуться.

— Здравствуйте, бабушка! — первым, учтиво, поприветствовал старуху князь.

Я поздоровался следом за ним, бабка кивнула в ответ и, обведя нас взглядом, произнесла:

— В гости пришли, значит? Никак это мальчики вас ко мне привели?

— Ну, если мальчиками вы называете двух трехметровых чудовищ, — то да, — усмехнулся я, внимательно следя за движениями этого непонятного существа. — Только не похожи они как-то на мальчиков!

— Иори и Кашо… Эти каппа безвредные. Просто они знают, как мне иногда одиноко, вот и приводят сюда всех, кто может прийти, — бабка уселась напротив нас на ковер, поставила перед собой горшок и, посмотрев на князя, представилась: — Меня зовут Юки. В меру своих скромных сил я присматриваю за порядком на этом болоте. Утром туман уйдет, и вы сможете покинуть остров, а сейчас развлеките разговором старую женщину.

Мы представились одними лишь именами и князь, обведя взглядом помещение, поинтересовался:

— А почему этот дом выглядит так, словно в нем никто не живет?

— А в нем никто и не живет, — грустно улыбнулась старуха. — С тех пор, как умерли хозяева, жилище пустовало. Я просто почувствовала гостей и решила сюда заглянуть.

«Как-то странно хорошо сохранился этот дом посреди болота. Хотя, в магическом-то мире, наверное, и не такое случается», — подумал про себя я, а вслух произнес:

— То есть вы Хозяйка этого болота?

— Да, можно сказать и так, — кивнула Юки и, указав на нашу корзинку с улыбкой добавила: — Но вы, как я посмотрю, тоже не простые крестьяне. Мацутакэ в это время абы кто не найдёт.

Хм-м… Хозяйка Болота, значит. И почему-то я совершенно не удивлён. Хотя нет… Немного все-таки удивлён. Ведь впервые ёкай такого ранга явился в образе пожилой женщины. Раньше-то все были как минимум фотомоделями…

— Это долгая история, — в ответ на слова Хозяйки вздохнул князь и, подвинув к старухе корзинку, предложил: — Угощайтесь.

Юки благодарно кивнула, взяла один из трёх оставшихся грибов, внимательно его рассмотрела, и, переведя взгляд на Нори, произнесла:

— Долгая история — это замечательно. Мы же никуда не торопимся? Вы успеете выспаться до утра…

Что-то скрывать смысла не было, и мы рассказали Хозяйке Болота каждый свою историю. Князь — с того момента, как очнулся в источнике Каннон, а я — ту версию, которую рассказывал ему. Говорить, кем меня считают ёкай, я не стал. Если нужно — увидит сама.

Оба этих рассказа заняли у нас больше часа. Юки слушала, прикрыв глаза, и лишь иногда задавала уточняющие вопросы. По лицу Хозяйки Болота не было заметно, как она относится к нашим словам и это слегка напрягало. Куда-то исчезла её улыбка, и веселые морщинки около глаз. Слушая нас, Юки больше напоминала деревянного идола. Да, именно это сравнение приходило на ум. Странным было также то, что от женщины ничем не пахло, хотя если посмотреть на ее одежду, вонь должна была стоять такая, что позавидует любой бомж.

Мы закончили говорить, когда солнце скрылось за деревьями и над островом сгустились сумерки. Хозяйка, думая о чем-то своем, зажгла глиняную лампу и, вернувшись к своему горшку, молчала еще минут десять.

Секунды сменяли секунды, с болота доносилось многоголосое пение лягушек, жужжали около уха комары… Когда тишина в комнате стала уже напрягать, и я хотел спросить о том, что, собственно, делать дальше, Юки «проснулась» и, обведя нас заинтересованным взглядом, предложила:

— А давайте я вам погадаю? Истории и угощение я получила, пусть они будут платой…

Возражать, разумеется, никто не стал, но поскольку я не знал, что нужно делать, первым узнавать свою судьбу отправился князь.

Подойдя к Хозяйке Болота, он уселся напротив нее в церемониальную позу. Одновременно с этим Юки встряхнула свой горшок, громыхнув его содержимым.

— Бери, сколько можешь взять, — строго произнесла она и протянулагоршок горлышком к князю.

Нори кивнул, засунул руку по локоть и вытащил полную ладонь каких-то не то камешков, не то — костяшек. Они были похожи на фишки для игры в домино, только чуть больше, округлые и по цвету отличались одна от другой. Повинуясь указанию Юки, князь бросил фишки перед ней на ковер, а дальше началось волшебство. Не долетев до татами, фишки зависли в воздухе и выстроились в ровную линию. Хозяйка Болота удовлетворенно кивнула и, отставив горшок, погрузилась в изучение знаков, которые были изображены на костяшках.

Продолжалось это чуть больше минуты. Князь сидел со спокойным лицом, но по сжатым добела кулакам, было понятно, что его спокойствие — напускное. Закончив изучать фишки, Юки снова кивнула и, не поднимая взгляда, заговорила:

— Ты придумал себе вину, и она мешает жить. Справишься — пойдешь дальше. Так далеко, как немногие доходили. Убьешь родственника и вознесешься над многими, только сначала пойми, что вины нет! И да, князь, еще… — Хозяйка Болота подняла взгляд и добавила: — Опасайся крыш, на них тебя может ждать скорая смерть…

Как-то жутковато в ночи звучали ее слова. Так, что мне расхотелось знать свое будущее. Это ведь не шутки, ага… «Убьешь родственника»… О таком лучше узнавать по факту.

Бледный как полотно Нори поблагодарил старуху и вернулся на свое место, а я еще некоторое время, сидел и не решался подойти. В какой-то момент злость взяла над разумом верх. Злость на эту ситуацию, на этот шабаш, на этот лес.

Приблизившись к старухе, я исполнил то же, что и Нори: захватил пригоршню теплых шершавых костяшек и кинул их на татами.

В этот раз в воздухе зависли не все. Пять из десяти костяшек упали на ковер, остальные так же выстроились в прямую линию.

— Вон оно что, — прошептала Хозяйка Болота, глядя на зависшие в воздухе фишки. — Это можно было предположить…

Усмехнувшись, Юки подняла на меня взгляд и сразу заговорила:

— Ты встретишь Тьму! Ты должен принять вызов и победить, иначе, скорее всего, погибнешь! Нельзя проходить мимо и отступать, запомни это правило на всю оставшуюся жизнь. Будешь сражаться — возможно, выполнишь то, что должен! А еще знай, что не все враги за это время остались врагами, а некоторые друзья только казались и кажутся таковыми. И не только твои… — Хозяйка Болота опустила взгляд и кивнула на упавшие фишки. — Всю твою судьбу предсказать не сможет никто, но какое-то время она будет связана с младшим Ясудо. Береги его, самурай, и Тьмы вокруг станет поменьше, — Юки одним движением подобрала костяшки с ковра, подняла взгляд, и глаза ее превратились в два голубых озера.

— Спите, воины, — далеким эхом пронеслось у меня в голове. — Завтра у вас будет непростой день!

Я открыл глаза, резко принял сидячее положение, на автомате положил ладонь на рукоять меча и… выматерился. Нет, не со злости, а просто потому, что иногда невозможно сдержаться.

Болото, остров, дом — все это исчезло! Вокруг шумят листвой деревья, солнце уже давно взошло, а мы с Нори очутились на какой-то поляне!

Трава, кузнечики, запах цветов, а по веткам соседнего дерева скачут небольшие рыжие белки. Сон отступил, голова светлая, энергия бьет через край, но… Но какого, блин, хрена?! Юки просто взяла и перекинула нас в лес! Но она же вроде Хозяйка Болота?! Или лес — это тоже ее зона ответственности?

Справа недоуменно выругался князь. Нори, очевидно, очнулся одновременно со мной и сейчас ошарашенно оглядывал стоящие вокруг поляны деревья. Неподалеку от него я заметил нашу корзинку, доверху наполненную мацутакэ. Ну вот, нас еще и едой снабдили в дорогу. Интересно, когда она их успела собрать? Хотя, о чем это я? К ёкай, способной запросто перекинуть из болота в лес двух взрослых мужиков, грибы, наверное, сами бегут в корзинку.

— И как ты думаешь, где мы? — переведя взгляд на меня, поинтересовался князь.

— Уверен, что в лесу, — хмыкнул я, поднимаясь на ноги.

— А если серьезно?

— Если серьезно, то надеюсь, что где-то недалеко, от его края, — я пожал плечами и посмотрел на корзинку с грибами. — Только почему-то мне кажется, что нам еще идти и идти. Вот на хрена бы ей выдавать нам столько еды?

— Возможно, ты прав, — вздохнул Нори и, пододвинув к себе корзину, сделал приглашающий жест. — Думаю, перед выходом стоит поесть.

Спорить с ним я не стал. Мы быстро поели, сделали по паре глотков саке и двинулись в путь, держа направление: строго на север.

Первые пару часов пути князь шел молча, хмурясь и практически не глядя по сторонам. Было видно, что парня что-то гложет, но говорить на эту тему он не хотел.

Оно и понятно, вчерашним гаданием Хозяйка Болота загрузила Нори по самое не могу. Убить родственника ради собственной выгоды? Земля таких примеров знает не один миллион, и тут, я думаю, отличий немного. Впрочем, пообщавшись с князем прошедшие сутки, я прекрасно понимаю, что парень не из тех, кто пойдет к власти по трупам родных. Слишком много прочитал книжек в замковой библиотеке. О братьях и отце говорил с глубоким уважением, сестрой восхищается, но ему же всего лет восемнадцать? Пообвыкнется еще, поменяются взгляды. Хреново, конечно, но жизнь так устроена. С возрастом люди становятся намного циничнее, да и не выжить в этом мире идеалисту.

Ладно с ним пока все понятно, но мне-то что делать с этими предсказаниями? Принять вызов и победить? Ну да, много я могу сделать Сэту или трем его оставшимся князьям. С другой стороны, оберег сейчас защищает меня от взглядов всех этих тварей, а та мелочь что встречается на пути… Нет, конечно, ни асуров, ни порождения Тьмы недооценивать нельзя, но такие противники мне по силам. Главное не разевать варежку. Все так, но проблема в том, что предсказание Хозяйки Болота нихрена не конкретное. «Принять вызов и победить»…

Кутузов по факту тоже ведь принял вызов Наполеона? Отступил, отдал Москву, не одержал победы в главном сражении, но сохранил армию и в итоге выиграл войну! И какие из этого выводы? Да самые простые… В драку мне как идиоту бросаться не стоит, а значит ничего не меняется. Ну а свой вызов я уже давно принял! Еще в Чертоге Смерти, месяц назад…

Что еще? Бла-бла-бла про друзей и врагов? Ну так — это же предсказание. Опасайся черных котов и не наступай на канализационные люки? Если серьезно — то по фигу. В своих друзьях я уверен, а те, что были у самурая Луны… Их же нужно еще повстречать. Что же насчет князя… Связаны судьбы? Ну, с Нори я и сам не прочь продолжить знакомство. Сколько-то времени у меня есть, а там: «будем посмотреть» — как говорил один блогер с ютуба.

В общем, для меня, все остается без изменений, и все это предсказание по сути можно пропустить мимо ушей, хотя… была в словах Юки некая странность. Хозяйка Болота, очевидно, узнала кто я такой, но Мунайто она меня называть почему-то не стала. Возможно, как-то поняла, что я не говорил этого князю, и решила подыграть? Или сама считает, что Нори этого знать не следует? Впрочем, как бы-то ни было, я пока не собираюсь ни перед кем раскрываться. Ну а там — поживем и увидим.

— Я всегда считал себя причиной ее смерти, — неожиданно произнес князь. — Ведь если бы я не родился, она была бы жива. По словам отца, мама была очень похожа на сестру… Всю жизнь мне казалось, что все они молча обвиняют меня в ее смерти…

«М-да, парню определенно нужен психолог», — мысленно вздохнул я, а вслух произнес:

— Мой отец погиб, когда мне было двенадцать, мама умерла шесть лет назад. Ты знаешь, глядя в зеркало, или оценивая свои поступки, я все больше узнавал в них теперешнего себя. Родители не умирают, они продолжают жить в нас, ну а мы должны понимать это и соответствовать. Твоя мама хотела ребенка, но неужели ты думаешь, что она сейчас была бы рада тому, что ты навалил на себя этот груз? Хозяйка Болота права, твоей вины нет, думая по-другому ты просто предаешь память матери!

— Да как ты… — Нори резко повернул голову, в глазах парня блеснули слезы. Он некоторое время смотрел на меня, затем вздохнул и опустил взгляд. — Сначала Хозяйка Болота, теперь ты… Знаешь, Таро, мне ведь и поговорить было особо не с кем. К братьям и отцу не подступишься. Только Аяка, но она же девчонка. Друзей нет, любимой женщины тоже… Со слугами не поговоришь. Да и не должен мужчина выказывать слабость и страх…

— Да ладно, — хмыкнул я, обводя взглядом окружающий лес. — Всего в себе не удержишь, когда-то это выплеснется наружу. Помнишь, о чем ты меня просил? Вот это как раз оно. Неужели ты думаешь, что братья или отец тебя бы отшили? Но, как бы то ни было, теперь ты можешь говорить со мной! Слышал, что бабка ночью сказала?

— Она не бабка, — покачал головой Нори. — Тебе бы это не знать. Такие могучие ёкай способны изменять себе облик. Захотела — превратилась в красавицу, захотела — обернулась старухой.

— Кстати, насчет красавиц? — я повернул голову и, подмигнув князю, поинтересовался. — Как у вас с этим в Ки? Девчонки есть симпатичные?

— Красавиц в столице хватает, — все еще не до конца отойдя от разговора, задумчиво пояснил Нори. — В городе больше трехсот благородных семейств…

— Да на хрена мне благородные? На них же нужно жениться, а я, как ты понял, уже не могу.

— Ну тогда тебе прямая дорога в веселый квартал, — князь, посмотрел на меня, взгляд его наконец стал осмысленным. — Там хватает и юдзё^[98] и гейш — только плати…

— А чем они отличаются?

— Гейши — это девушки, посвятившие себя искусству^[99]. Они могут развлечь беседой, сходить с тобой в театр или на прием, сыграть на музыкальном инструменте и даже спеть. В отличие от юдзё, гейша не обязана с тобой спать. Только если ты возьмешь ее на полное содержание, или если вдруг захочет того сама. Среди гейш много девушек из благородных семей, а ходят слухи, что в веселом квартале можно встретить даже ёкай. Все три моих брата имеют постоянных любовниц, а Масаши еще и женат.

— А ты все больше по книгам? — хмыкнул я, провожая взглядом перебежавшего дорогу оленя.

Услышав шпильку, князь резко повернул голову, возмущенно нахмурился, но видя мою постную физиономию, не выдержал и усмехнулся.

— Нет, я бывал пару раз в веселом квартале, — пожав плечами, пояснил он. — Только вот ничего интересного для себя не нашел.

— Ну, так пары раз маловато, — почесав затылок, философски заметил я. — Некоторые и за всю жизнь не могут найти. Мне вот повезло только здесь, да и то не знаю пока, во что оно обернется.

— Ты что? — князь удивленно вскинул брови. — Иметь в подругах такую ёкай — это как жениться на дочери императора!

— А у императора есть дочь?

— Да, — кивнул Нори. — Говорят, она умна и безумно красива. Многие мужчины империи отдали бы жизнь, чтобы только взглянуть на нее.

— Ну да, — хмыкнул я. — Помнится, в моем мире тоже была одна такая принцесса, а досталась она в итоге самому обыкновенному парню.

— Как вообще такое возможно?! — Нори удивленно вытаращил глаза. — Принцесса за простолюдина?! Что у вас там за законы?

— Если хочешь, я расскажу, но сначала ты просвети меня насчет веселого квартала. А то принцессы — они далеко, а до Ки уже осталось недолго. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

— Ладно, — не стал спорить князь. — Слушай…

Мы проговорили часов пять. Князь просветил меня на тему злачных мест столицы, а я в ответ пересказал ему две серии «Приключений Алладина» и, не удержавшись, бонусом добавил еще и «Властелина колец».

Нет, я честно сказал, что это сказки, но все равно надо было видеть физиономию князя. Как я понял, у них тут все легенды по восприятию похожи на «Слово о полку Игореве». Из серии: попал в плен, Ярославна поплакала, сбежал и на перспективу нагнул всех врагов. И вот, казалось бы, в мире, где боги реальны, можно столько всего насочинять, но пока печатного станка нет, а чтение — в основном удел отпрысков из богатых семей, ничего кроме пафосной мути тут появиться не может.

Весь день мы топали по лесу. Уже ближе к вечеру я начал серьезно подозревать, что Хозяйка Болота задумала какую-то гадость, но в уверенность эти мысли переросли, когда до заката оставалась пара часов.

— Узнаёшь? — хмыкнул я, указав на появившиеся впереди сухие деревья. — И тебе не кажется странным, что пройдя столько времени по лесу, мы не миновали этого места?

— А дошли сюда только к вечеру, когда сбежать уже не получится? — продолжил мысль князь. — Думаешь, Хозяйка Болота специально нас сюда привела?

— Уверен в этом, — вздохнул я. — Мне кажется, что помимо болота, она еще и правит в этом лесу. Храм Сэта — как гнойная язва, и если его не убрать, Тьма расползется и заполонит всю округу. А тут мы с тобой — такие красивые. Так почему бы не использовать нас? Иначе, зачем бы тогда все эти гадания?

— Нет, в предсказаниях обмануть она не могла, — покачав головой, убежденно произнёс князь. — Этого не позволят себе даже боги, но…

— Но встретить Тьму, о которой она говорила, я мог бы значительно позже, — с досадой глядя на сухостой, закончил за него я.

— Да, — кивнул Нори. — Хозяйка увидела, что ты способен победить, и решила устроить эту встречу пораньше. Так, чтобы мы не могли пройти мимо.

— Мы?! — скосив взгляд на князя, поморщился я. — Ты-то тут каким боком? Она с тобой про Тьму вроде не говорила. Вот и иди себе прямо, а я потом догоню.

— Да как ты!.. — князь перевёл на меня возмущённый взгляд, но осекся и покачал головой. Мгновение он собирался с мыслями, а затем уже спокойным голосом произнёс: — Неужели ты думаешь, что я мог бы отпустить тебя одного? Пройти мимо храма Владыки Нижнего Мира, когда там намечается хорошая драка? Нет, Таро, так не пойдет! Мне же что-то нужно будет рассказывать своим детям?

— Ну, разве только так, — хмыкнул я и, смерив его взглядом, добавил: — Вдвоём — так вдвоём. Думаю, твои заклинания будут не лишними, но внутри командую я!

Отговаривать Нори не было смысла. По лицу парня было видно, что он не отступит. Да и кто я такой, чтобы отговаривать целого князя? Мужчина решил — мужчина сделал! А там посмотрим, как оно повернётся.

До храма Сэта мы добрались минут через тридцать. Огляделись, обошли по большому кругу, но ничего существенного не обнаружили. Обломки камней, пыль, пожелтевшие кости животных и пепельно-серая земля…

Большое темное здание на фоне окружающего леса выглядело чёрной уродливой кляксой. Кривые, потрескавшиеся колонны, мерзкие змеиные морды, частично обвалившийся портик и полное запустение вокруг. Нет, страха это не вызывало, но заставить проблеваться очень даже могло.

Впрочем, несмотря на омерзение, я снова испытывал старое, и такое прикольное чувство. Ожидание настоящего дела… Это как с друзьями-мальчишками отправиться на давно заброшенный завод, или повести отделение на очередной штурм.

Казалось бы: чужой лес, другие условия, но, по сути, никакой разницы нет! В этом мире помимо Силы разлито целое море адреналина и это, конечно же, классно!

При приближении к храму, все чувства усилились. Омерзение отступило, мысли стали яснее и четче. Нет, соваться внутрь без четкого плана, конечно, не дело, но какой тут может быть план?

В последний раз внимательно оглядев колонны и стены, я потянул из ножен меч и кивнул в сторону чернеющего прохода.

— Все как договаривались. На входе я ухожу вправо, ты — влево. В проеме не задерживаемся. Смотрим, что внутри и действуем по обстоятельствам. Атакуешь только по команде.

— Да, — кивнул князь, — помню.

— Отлично! Тогда пошли! — я усмехнулся и, кинув взгляд на оскаленную морду змеи, шагнул на территорию храма.

Глава 9

В храм я заскочил рывком, как на учениях. Прижимаясь к правой стене арки и держа перед собой меч. Оказавшись внутри, резко сместился вправо, быстро оглядел помещение и… выругался. Слева ошарашенно выдохнул князь…

Огромный зал с двумя рядами колонн заливал мертвенный свет, исходящий от пары десятков фигурных серо-землистых светильников. Пол устлан квадратными серыми плитами, колонны резные шестиугольные, по периметру тянется жуткий отвратительный барельеф. Змееподобные твари с человеческими лицами сплетаются на нем в сладострастных объятиях, совокупляются и рвут друг друга на части. Света в храме хватает, чтобы разглядеть всю эту мерзость в мельчайших подробностях. Разглядеть и попытаться не проблеваться…

В центре зала, на небольшом постаменте стоял продолговатый алтарь, по форме напоминающий саркофаг. Точно такой же, как и в Чертоге Смерти, но сейчас этот кусок камня окутывала черная дымка. В десяти метрах за алтарем прямо из пола торчали пять высоких каменных урн, из которых в настоящий момент полностью уцелела только самая правая. Сразу за урнами на полу валялись обломки двух статуй, а из дальней стены, прямо по центру, торчала знакомая змеиная морда.

Оскаленная пасть, полутораметровые клыки, шея изогнута, глаза смотрят на алтарь… На эту рожу я уже успел налюбоваться в Чертоге, ноне она поразила нас больше всего…

Прямо под змеиной башкой, у стены на полу сидел демон. Огромный. Ростом раза в два выше меня. Морда вытянутая, хищная, с треугольной выступающей нижней челюстью и высокими скулами. Тело — по большей части человеческое, нижние конечности — скорее птичьи, на голове — загнутые бараньи рога.

Чудовище сидело у стены не по своей воле. Лапы демона закованы в цепи и растянуты в разные стороны, ноги прибиты к полу стальными кольями, издали напоминающими железнодорожные костыли, из груди торчит стальное копье, или боевая коса — от входа разобрать невозможно. Жуткое оружие пробило грудь насквозь и, судя по всему, глубоко ушло в стену. Жесть… С такими ранами не живут, но демон сидит, уронив голову, плечи мерно вздымаются, хриплое дыхание слышно даже от входа. Черт! Да что за херня тут творится?!

— Ты что-нибудь понимаешь? — негромко поинтересовался князь. — Кого тут нужно убить? Того рогатого урода? Но он же и так скоро подохнет…

Нори стоял в семи метрах слева от меня, положив меч на плечо и держа перед собой левую руку с раскрытой ладонью. Кисть князя окутывало полупрозрачное светлое облако, и атаковать он может прямо сейчас.

Триста метров летит копье, а до демона не больше семидесяти, но кто сказал, что нам нужно его убить? Не похож на человека? Огромный? Ну так и что? Сколько я здесь уже всего повстречал, но не все же они были уродами? Демон жив. Он, очевидно, мучается, а происходит это в храме поганого бога. Не факт, что это союзник, но уж точно — не враг!

— Погоди! — я сделал останавливающий жест, еще раз обвел взглядом зал и в этот момент вход за нашей спиной обвалился.

По ушам ударил отвратительный треск, пол под ногами качнулся, звякнули по плитам мелкие камешки, в воздух поднялось облако коричневой пыли…

Это произошло точно так же, как в момент гибели Гнома. Огромная плита рухнула откуда-то сверху, полностью перекрыв собой арку и, надо отдать должное — князь при этом даже не дернулся. Лишь скосил взгляд себе за спину и, переведя его на меня, вопросительно приподнял бровь.

«Прямо хоть сейчас зачисляй в СОБР», мысленно хмыкнул я, и уже собирался в красках пояснить, что я думаю о сложившейся ситуации, когда тело демона вздрогнуло.

Чудовище с хрипом втянуло в легкие воздух и медленно подняло голову. В сумраке зала сверкнули его узкие, оранжевые глаза. М-да…

— Сейчас схожу — поговорю с этим типом, — кивнув на демона, вздохнул я. — Если он как-то освободится и атакует — бей без команды.

— Да, — кивнул Нори, и я, приняв вправо, направился через зал к противоположной стене.

Шел так, чтобы не перекрывать князю обзор, по стыковым щелям плит, не спеша, заглядывая в каждую дырку. Спешка нужна при ловле блох и поносе, а ситуация и так — хуже некуда. Окон в храме нет, стены — из толстенного камня, плиту, отрезавшую нас от леса, можно подорвать только направленным взрывом, а солнце зайдет уже минут через тридцать.

Паника? Да ни хрена. Сколько раз за свою жизнь я попадал в похожие ситуации? Да, в этот раз антураж такой, что закачаешься! Храм, ощутимо давит на психику, на барельефы и алтарь лучше не смотреть, но в целом — все под контролем. Эмоции, в смысле, и нервы. Все остальное сорвалось под откос и дна не видать, но два раза все равно умирать не придется. Хотя, с этим тоже можно поспорить…

Всю дорогу демон смотрел на меня не отрываясь, а в его взгляде читались усталость и облегчение. Я, конечно, не демонолог и точно утверждать не могу, но все существа этого мира, так или иначе, похожи на человека своими чувствами и поведением. Я шел, оглядывался по сторонам, выискивая ловушки, и стараясь ставить ногу на полную стопу. Иногда встречался с чудовищем взглядами, и в эти мгновения меня посещало странное чувство.

Казалось, я где-то уже встречал этого воина. Да, именно так, поскольку думать о нем по-другому не получалось. Что это? Дежавю прошлой жизни, или я пытаюсь себя убедить? Нет, это точно не друг, но и назвать его тварью у меня не повернется язык. Черт, это опять гипноз или…

Когда я проходил мимо уцелевшей урны за алтарем, плечо вдруг обожгло холодом! Резко обернувшись, я занес оружие для удара, но никого там не обнаружил. В зале было по-прежнему тихо, лишь слышно хриплое дыхание демона… Что за черт? Меч же предупредил меня об опасности, или… Я снова перевел взгляд на урну, хмыкнул и задумчиво почесал щеку.

Интересно…И судя по всему, меч среагировал на нее. Метра полтора в высоту и можно обхватить руками, но кто там может сидеть? Какой-нибудь худой карлик? Как бы то ни было, за спиной эту дрянь оставлять нельзя.

Князь стоит в двадцати метрах позади, и он, конечно, прикроет, но если счет пойдет на секунды… С другой стороны, а чего я теряю? Нас же все равно будут пытаться убить. Ну, а раз так…

Шагнув к урне, я коротко размахнулся и нанес рубящий удар. Мой меч, в боевом состоянии, легко перерубит стальную пластину — чего уж говорить о каком-то там камне?

Впрочем, я ошибался… Лезвие с глухим звуком ударило по гладкой поверхности и отскочило, не оставив даже маленькой трещины. Вспыхнули и погасли под горлышком ядовито-зеленые знаки, но сама урна даже не покачнулась. М-да… Я размахнулся и ударил повторно. Потом еще, и еще! Только с десятого удара меч проломил стенку и глубоко ушел внутрь. Сухо треснуло, на плиты посыпались черепки и я, чтобы не попасть под раздачу, на всякий случай шагнул назад.

Дальше началось странное…

Некоторые осколки еще не долетели до пола, когда по мозгам ударил противный, но так хорошо знакомый каждому звук. Если ночью вылить ведро воды на орущего под окном кота, вы услышите то же самое. Только в моем случае, этот кот был размером с теленка!

В голове ещё звучал кошачий вопль, когда урна разлетелась вдребезги от сильнейшего удара изнутри, и из неё на свет вылетело привидение.

По крайней мере, выглядело оно именно так!

Большой, полупрозрачный комок с кошачьим хвостом метнулся ко мне по воздуху, и я лишь каким-то чудом успел среагировать и уклониться.

Впрочем, атаки не последовало. Не долетев до меня полметра, привидение застыло в воздухе и, виновато мяукнув, унеслось куда-то под потолок. Занавес!

Секунд двадцать я стоял, приходя в себя и чувствуя, как по спине текут холодные капли. Демон все так же молчал, князь стоял с ошарашенным видом, быстро переводя взгляд с меня на потолок, и, видимо, ожидая внезапной атаки. Ну да, он-то, наверное, раньше таких не встречал, а я вот насмотрелся достаточно. Ну не конкретно на эту, но… Ушки, хвост и легкое платьице… Привидение оказалось девчонкой лет восьми-девяти на вид. Она словно сбежала из мультика. Няшное лицо, большие глазищи, курносый нос и волосы под каре. Блин, интересно, Миядзаки тоже, что ли, здесь побывал? Или у него не было кошкодевочек? Да ёп!

Выровняв наконец дыхание, я посмотрел под потолок и, никого там не найдя, озадаченно хмыкнул. Кто это был? Откуда? Как? На хрена? Нет, я понимаю, что освободил эту девчонку из заточения, но куда она, черт возьми, подевалась? Джинны же должны исполнять желания? Или как? Или это не джинн? Да ёп!

Впрочем, хрен с ней! Свалила — и ладно. Тут со своими бы проблемами разобраться. Я потряс головой, выбрасывая из неё ненужные мысли, сделал князю успокаивающий жест и продолжил свой путь в сторону демона.

Чудовище, все так же хрипло дыша, устало смотрело на приближающегося меня. Во взгляде — безразличие и отрешенность. Так смотрят на букашку ползущую по руке, или на лежащий у дороги булыжник. Впрочем, продолжалось это недолго. Когда до стены оставалось метров десять, и каменная морда Сэта уже нависала над нами обоими, во взгляде чудовища вдруг мелькнула тень узнавания. В следующий миг, глаза демона удивленно расширились, он уронил голову и рассмеялся. Гулкий кашляющий смех эхом прокатился по залу и ушел гулять куда-то под потолок…

Жесть… У мужика в груди торчит боевая коса, ноги прибиты к полу, но он все равно веселится. Вот интересно, а я бы так смог? Ну, да… Разве только в фантазиях.

Испытывая хорошую зависть к этому существу, я остановился в метре напротив и, положив лезвие меча на плечо, негромко поинтересовался:

— Вижу, мы когда-то были знакомы?

— Да… Знакомы… — отсмеявшись, хрипло пророкотал в ответ демон. — Можно сказать и так. Хорошая была драка…

— Кто хоть с кем дрался? — уточнил я, уже примерно представляя ответ.

Услышав вопрос, демон поднял на меня взгляд своих оранжевых глаз и недоуменно нахмурился.

— Ты что же, забыл Ареши Куро? — морщась от боли, негромко прошептал он. — И ледяные шапки Костяных гор? Как вы упали нам на головы, со своими погаными вернами? Как мы отступали к Драконьему перевалу… Три дня и три ночи… И только извержение Асо помешало закончить наш поединок… Неужели ты забыл? Что с тобой, самурай?

Слова давались демону с трудом, а от смысла сказанного по спине бежали мурашки. Одно дело знать, кем тебя считают ёкай, и совсем другое слушать эти воспоминания полумертвого демона в храме проклятого бога. Хотелось остановить, заорать, что он меня с кем-то путает! Ну не мог я на равных драться с такими чудовищами, или… Или все-таки мог?..

— Я очнулся месяц назад в этом теле, — хлопнув себя по груди, со вздохом пояснил я. — Знаю, кем был, но ничего не помню из прошлого…

— То-то я сразу не признал тебя, Враг, — демон смерил меня взглядом и усмехнулся. — В этой слабосильной оболочке, без памяти… Участь твоя незавидна…

— А твоей участи все завидуют? — хмыкнул я и покачал головой. — Ты бы представился…

— Я Акар Аш, Владыка Пепла, Темный Князь Ардены. Четыре тысячи лет я служил Великому Змею, но не так давно наши пути разошлись…

— Ага, — покивал я, — это заметно. И сколько ты тут сидишь?

— Не знаю, — звякнув цепью, пожал плечами Акар Аш. — Может быть сто лет, может быть двести…

— Местные говорят, что этот храм выполз из-под земли семь лет назад, — я обвел взглядом зал, кивком сообщил Нори, что все в порядке и снова перевел взгляд на Темного Князя. — Что это за место? Почему ты здесь, и как отсюда свалить?

Нет, мне безумно хотелось расспросить его о той битве, узнать, каким он помнит Мунайто, но время тикало. Скоро тут будет не протолкнуться от тварей, и все расспросы лучше перенести на потом.

— Это не храм, — покачал головой демон. — Это дверь в Нижний Мир. Аби — хитрый ублюдок… Он знал, что ты придешь, и перенес меня сюда, как приманку. Сейчас ловушка захлопнулась. Как только я умру, эта тварь придет за тобой…

— Не придет, — покачал головой я. — Аби сдох месяц назад, когда пытался подчинить мою волю. Сэт, правда, немного обиделся, но мне плевать на его нежные чувства.

— Вот, значит, как… Охотник не рассчитал свои силы, — Акар Аш довольно оскалился, явив миру клыки, от вида которых любого стоматолога Земли хватил бы удар. — Это хорошая новость, но ты же знаешь, что у Владыки хватает подручных. Мы так долго ждали тебя, Враг… Любой посчитает за честь принести твою голову Сэту…

— Ну так скажи, как мне разрушить эту дыру? — рявкнул я и указал на змеиную морду. — Или этот червь до сих пор твой хозяин.

Акар Аш усмехнулся, в глазах его плеснулась лютая ненависть.

— Нет, самурай, я уже свое отслужил, — покачал головой он и, кивнув на центр зала, добавил: — Дверь закроется, если уничтожить алтарь.

— И как мне его уничтожить?

— Силу может уничтожить другая сила, — Акар Аш тяжело вздохнул, поднял взгляд и посмотрел на мой тати. — Я… я помню этот меч, но он сейчас так же слаб, как и ты. Боюсь, его силы не хватит, чтобы перерубить Щит.

— То есть ты предлагаешь продать свою жизнь подороже? — хмыкнул я и, обернувшись, посмотрел на проклятый алтарь.

— А у тебя есть выбор? — демон усмехнулся и, подтянувшись в цепях, с видимым усилием гордо расправил свои могучие плечи. — Ладно, Враг, хватит болтать, я уже утомился… Делай то, зачем пришел… Это будет хорошим завершением нашей давней вражды.

Сказав это, Акар Аш приподнял подбородок, открывая незащищенное горло, и в первый момент я не понял… А когда до меня наконец дошел смысл слов… Ну да… Темный Князь хочет уйти… Слишком много страдал, но… Но это как-то неправильно! Нечестно, по отношению к нему и к себе! К тому самураю, который дрался с этим чудовищем на Ареши Куро! К той памяти, которая жива, и к нашей вражде…

— Выбор говоришь? — хмыкнул я, и смерил демона взглядом. — Выбор есть всегда!

Сорвав с плеча меч, я размахнулся и одним ударом перерубил правую цепь! Звякнуло. Упавшая рука браслетом скрежетнула по камню. Перешагнув через ноги, я вторым ударом, сбил последнюю цепь и, сунув в ножны меч, произнес:

— Я выбрал! Теперь выбирай ты…

Не знаю, сможет ли он подняться, но смерть в бою — это все же немного другое…

В повисшей на миг тишине было слышно, как дышит за моей спиной князь. Время словно замедлилось, и… и я вдруг почувствовал под собой могучее тело крылатого монстра. И ярость, и ненависть! Красное закатное солнце отразилось от белоснежных горных вершин, в лицо хлестнул порыв холодного ветра. Да! Господин рассчитал правильно! Легионы Владыки Пепла растянулись на марше, и сейчас эти твари ответят!..

Хриплый, кашляющий смех выдернул меня из видения. Акар Аш медленно поднес ладони к лицу, посмотрел на меня, в глазах демона мелькнула ирония…

— Мне показалось, что ты изменился, — мучительно морщась, произнес он. — Но нет… Ты такой же идиот, каким был… Благородный, как и твой сгинувший бог… Я не знаю, смогу ли драться, но спасибо, самурай, за этот подарок!

Резким движением рук Акар Аш выдернул косу из своей груди и бережно провел ладонью по ее жуткому лезвию.

— Моя Ламия… девочка… Они хотели меня этим унизить… Я знаю, как ты страдала…

Положив косу на колени, демон без видимого труда выдернул черные колья из ног и, опершись на ладонь, начал медленно подниматься. Было видно, что каждое усилие дается ему с нечеловеческой болью, но есть такая штука как гонор… И у мальчишек, и даже у умирающих стариков. Нежелание казаться слабым… Боязнь не оправдать чьих-то надежд.

Акар Аш встал. Во весь свой чудовищный рост! Покачнувшись, он положил на плечо косу, обернулся ко мне и хотел что-то сказать, но не успел. Знакомый хвостатый комок упал с потолка и, пройдя через тело Владыки Пепла, закрутил вокруг него полупрозрачный вихрь.

В лицо дохнуло запахом серы, который тут же сменился ароматом каких-то цветов. Демон, не удержавшись на ногах, рухнул на колено, но никакого видимого урона вихрь ему не нанес. Скорее наоборот….

Не понимая, что происходит, я на всякий случай выхватил меч, но уже в следующий миг вихрь распался на яркие искорки, привидение снова унеслось к потолку, и в зале повисла мертвая тишина.

— Спасибо, Маленькая Госпожа, — проводив взглядом полупрозрачный комок, ошарашенно прошептал Акар Аш и одним движением вскочил на ноги.

Охренеть! Вот это я понимаю настоящее волшебство! Не знаю, что это было, но зато прекрасно вижу результат.

Раны исчезли, оставив после себя глубокие шрамы! Нет, демон по-прежнему был измождён, но сейчас он твёрдо стоял на ногах. Физиономия, правда, прибитая… Наверное, так же выглядел я, когда гэндзя залечил мою рану. Ну да… Но тогда получается, что кошка за нас? Или просто тоже хочет свалить?

— Двери откроются через сорок ударов сердца! — Акар Аш указал косой на стену, возле которой сидел две минуты назад. — Пойдут оттуда, я задержу, а ты постарайся разрушить алтарь. Твой меч… Вдруг он ещё не забыл…

Не дожидаясь больше никаких пояснений, я кивнул и побежал к алтарю. Да, мне было безумно интересно узнать все о своем мече, но это же можно сделать потом?

— Готовься! Сейчас полезут! — крикнул я слегка прибалдевшему Нори и жестом приказал ему отойти подальше от алтаря.

— Да уж понял, — усмехнулся тот, послушно отходя к одной из колонн. — Мне атаковать сразу?

— Да! Бей тех, кто прорвётся, и постарайся не задеть его, — я кивнул на демона за спиной и, ни секунды не медля, опустил меч на чёрный алтарь.

По ощущениям, словно ударил палкой по автомобильной покрышке. Лезвие пружинисто отскочило, даже не коснувшись поверхности алтаря, я тут же размахнулся и ударил повторно!

Сука! Плечо и грудь словно окунули в жидкий азот, но мне это совсем не мешало. Раз за разом я рубил проклятый алтарь, но все время безрезультатно. Чёрное облако издевательски прогибалось, останавливая лезвие в миллиметрах от гладкой поверхности, и не помогали ни сила, ни скорость.

В какой-то момент справа донёсся угрожающий рёв, сбоку потрясённо выдохнул князь, в лицо повеяло тленом.

— М-мать! — невольно вырвалось у меня, в тот момент, когда я повернул голову.

Дальняя стена вместе с куском храма исчезла, и там, за проломом, открылся вид на равнину.

Чужая, холмистая… Она тянулась насколько хватало глаз, прикрытая клочьями грязно-серого тумана, стелющегося у самой земли, и на горизонте упиралась в какой-то горный массив.

Огромная серая луна висела над облаками, заливая все вокруг мертвенным светом. Тут и там виднелись костяки каких-то исполинских животных. Каждый размером с пятиэтажный дом! Кости частично осыпались, гигантские черепа уныло пялятся на луну своими пустыми глазницами…

Вокруг ни травинки, ни дерева… Только белесая пустота, кости, холмы и обломки камней. Наверное, так и должен выглядеть ад…

Примерно в семидесяти метрах от храма равнину пересекала глубокая трещина, через которую был перекинут широкий каменный мост. Чуть дальше, справа на высоком холме, темнели развалины мрачной готической крепости. Мощные квадратные башни, высоченная каменная стена распахнутые ворота и пирамидальные шпили на фоне висящей в небе луны. Любой голливудский режиссер сгрыз бы ногти от зависти при виде таких декораций, а если ко всему этому ещё добавить массовку…

Все пространство между нами и крепостью было заполнено монстрами разных мастей. Человеческие скелеты в ржавых самурайских доспехах с копьями и катанами; они с пустыми глазницами и шипастыми дубинами на могучих плечах; здоровенные костяные чудовища с загнутыми рогами; четыре пузатых гиганта в рваном тряпье…Тварей было так много, что разум просто отказывался их принимать.

Они стояли поодиночке и группами. На склоне холма, у ворот под крепостью и на мосту. В тот момент, когда пропала часть стен, вся эта разношерстная масса повернула головы в нашу сторону и ночь впереди расцвела тысячами красно-синих огней.

Жесть…

— Ну что, самурай, вспомним былое?! — веселый рев демона вырвал меня из оцепенения. В следующий миг Акар Аш вскинул над головой руки, затем с видимым усилием опустил их к земле, и ночь озарила вспышка сверхновой. По крайней мере, мне показалось именно так.

Гигантский раскаленный шар обрушился с неба на мост подобно метеориту. Раздался оглушительный грохот, пол под ногами тряхнуло, плеснула в стороны раскалённая лава.

По степени воздействия это было сравнимо с подрывом тонны тротила! Широкий каменный мост просто растворился в огненной вспышке! Вместе с ним сгорела сотня мертвых солдат, а ещё пара тысяч оказались отрезанными. Впрочем, и на этой стороне тварей хватало.

Пользуясь заминкой врага, Акар Аш швырнул ещё два огненных шара поменьше, уничтожив три ближайшие группы, и, перехватив косу, прорычал:

— Я пуст! Теперь только сталь!

В этот момент нежить словно проснулась. Твари бросились в сторону храма пестрой неорганизованной толпой, гремя железом и сверкая глазницами. Одновременно с этим со стены крепости слетело около десятка крылатых уродов. Тех самых, что атаковали меня в лесу… Широко расставив крылья, они подобно мотылькам полетели на свет, и счёт пошёл на секунды.

Бросив рубить алтарь, я отошёл в сторону и встал так, чтобы спину прикрывала колонна. Повел, разминаясь, плечами, скосил взгляд на Нори и усмехнулся.

Парень, что называется, ожил. Потрясение прошло, и глаза горели от предвкушения. Тати лежит на плече, кисть левой руки окутала синяя дымка. Князь, очевидно, осознал, что нам отсюда не выбраться, но это его совсем не пугало. Наверное, вспомнил, как вели себя перед смертью герои из книг… Мальчишка! Обязательно вправлю мозги…

Внезапно со стороны крепости донесся чей-то протяжный вой. Жуткий, захлебывающийся звук, рванул по нервам острыми крючьями и, отразившись от стен, улетел в направлении гор. Со стороны это очень походило на зов. Только кто кого позвал, и зачем? Морщась от противного звука, я еще раз оглядел стены крепости, в этот момент первые твари добежали до храма и начался форменный треш!

Боевая часть косы в руках демона полыхнула ярким огнем, и он, шагнув навстречу нападавшим, резко крутанул корпусом. Жутко и безумно красиво… Горящее лезвие рассекло сталь доспехов и без видимых усилий разрубило двух мертвых солдат! Акар Аш торжествующе взревел, коса в его руках превратилась в один сверкающий росчерк, а мгновение спустя толпа тварей подобно морской волне накатила на ревущего демона. Накатила и отхлынула назад, потеряв еще десяток бойцов. Однако, часть мертвых солдат все же сумела прорваться в зал, мелькнули под потолком огромные крылья…

Шагнув навстречу бегущим ко мне уродам, я без труда снес башку первому, отрубил руку следующему и резко отпрыгнул в сторону. Крылатая тварь, промахнувшись, влетела в колонну, хрустнули кости, на пол сыпануло песком. Тут не ночной лес, освещения хватает и все атаки прекрасно видны!

Слева что-то прокричал князь, голубые диски веером ударили по толпе набегающей нежити, круша железо и насквозь пробивая ожившие костяки. Два уцелевших мечника добежали до Нори, зазвенело железо, но что там было дальше я уже заметить не смог. Двухметровый рогатый демон с изъеденным язвами лицом набежал, занося над головой свой тэцубо^[100], и мне, чтобы уйти от его удара, пришлось совершить кувырок. Тяжелая шипастая дубина с треском ударила в пол, демон беззвучно распахнул рот, широко размахнулся и раздробил череп зазевавшемуся копейщику.

Слишком медленные и слишком тупые…

Мгновенно вскочив на ноги, я прыгнул вперед и отрубил демону руку, сбил выпад второго копейщика и, продолжая движение, снес они башку.

Этот бой напоминал компьютерную игру с одной единственной жизнью. Именно такие ассоциации мелькали у меня в голове. Возможно, разум просто не мог воспринимать все это серьезно. Тупые, неповоротливые твари набегали парами и по одной. Без какой-то вменяемой тактики, мешая друг другу, и одержимые одной лишь целью — убить!

Под потолком с шипением метался хвостатый шар, глухо гремело железо, а впереди в огненных росчерках боевой косы с хохотом сражался четырехметровый гигант. Силе и скорости Владыки Пепла можно было только завидовать. Коса в его руках мелькала воздушным винтом, круша любую броню, легко разрубая кости и плоть. До нас добегали только отдельные монстры, а перед самим Акар Ашем уже высилась целая гора мертвых тел.

В какой-то момент демон снова вскинул над головой свои руки и все пространство перед ним залил жидкий огонь. Яростное пламя конусом прошло до разрушенного моста, сжигая толпящихся перед храмом чудовищ вместе с оружием и броней. Владыка Пепла, ну да…

Грохнуло железо — последний противник упал на каменный пол, и в зале повисла тишина, прерываемая, лишь хриплым дыханием демона.

Сука! Руки тряслись от нечеловеческого напряжения последних минут, мысли в голове путались, но враги вроде закончились. По крайней мере, на этой стороне разлома. Пространство около алтаря завалено трупами и густо присыпано песком, а впереди перед мостом не осталось ничего, кроме дымящейся, остекленевшей земли. Жесть…

Тяжело дыша, я обвел взглядом храм и усмехнулся, заметив, что князь жив и по-прежнему стоит на ногах. Рукав куртки потемнел от крови, лоб над правым глазом рассечен, но с виду ничего страшного. И внуки теперь будут довольны, ну да…

Не, все-таки магия — классная штука. Эти его диски — как выстрел в упор из крупнокалиберного пулемета, а то, что творил Акар Аш…

— И что дальше? — встретившись со мной взглядами, севшим голосом просипел князь. — Как нам отсюда уйти?

— Никак… — вглядываясь в ночное небо над крепостью, в ответ негромко пророкотал Акар Аш. — Ба-Леф уже где-то рядом… Я чувствую это.

Вторя словам демона, в крепости снова завыли. Торжествующе… Словно приветствуя появление спутника бога. Одновременно с этим на фоне луны мелькнул силуэт. Какая-то крылатая тварь летела к нам со стороны гор, широко раскинув свои могучие крылья. Хотя, почему какая? Оно же понятно — Акар Аш только что рассказал. Всего-то километров десять осталось — не больше. Минута другая, и…

«М-да… Рано обрадовались, — мысленно хмыкнул я, неотрывно наблюдая за приближающимся чудовищем. — Ба-Леф — даймё Отчаяния — еще один подручный Великого Змея, и этого боя нам не выиграть ни при каких обстоятельствах. Владыка Пепла не в лучшей форме, мы с Нори вообще в расчет не идем, и при этом при всем — подыхать совсем неохота! Что же делать? Только свалить, но…»

Я с ненавистью посмотрел на проклятый алтарь, вдохнул и покачал головой. Черт, вот почему ни я, ни Нори не боги? Хотя…

В следующий миг пол под ногами качнулся. Огромный крылатый монстр рухнул на остывающую площадку около храма и медленно обвел взглядом зал.

Он был похож на дьявола с полотен средневековых художников. Пятиметровый краснокожий гигант с огромными кожистыми крыльями и бычьими рогами на лысой уродливой голове. Оранжевые глаза, острые козлиные копыта вместо ступней, длинный змеиный хвост с костяным наконечником… Нет, ни ужаса, ни отчаяния при взгляде на него я не чувствовал. Только мерзость и отвращение…

— Я смотрю, все в сборе? — глядя на демона, с усмешкой пророкоталБа-Леф. — Владыка был прав, когда обрек тебя на мучения! Так ты хоть как-то искупил свой мятеж…

— Смейся, ублюдок, — широко расправив плечи, пробасил в ответ Акар Аш. — Ананда предсказал твою смерть от руки Темного. Ты думаешь, это случится потом?

Усмешка тут же исчезла с рожи Ба-Лефа. Владыка Отчаянья медленно повернул голову и посмотрел на меня. В глазах его плеснулось презрение.

— Ты ошибаешься, Падший, — оскалив клыки, покачал головой он. — Этот человечек — лишь слабая тень того самурая. Я раздавлю его как червя…

— Ага, Аби тоже так думал, — с усмешкой, громко произнес я. — Раздавить ты можешь только свои яйца в ладони. Да и то, если они у тебя есть! В следующий раз приходите сразу втроем, а то лови вас потом по всему миру, ур-родов!

Произнеся это, я сорвал с груди оберег Каннон и с силой опустил его на алтарь. Да, я, конечно, не бог, но мне оно и не надо!

Простенький деревянный диск без труда разорвал щит, руку обожгло лютым холодом, и все пространство вокруг тут же подернулось рябью. Так бывает при легкой контузии… Стены храма выгнулись под немыслимыми углами, перед глазами вспыхнули разноцветные пятна… Последним, что я увидел — была гримаса лютой ненависти, на красной роже Владыки Отчаяния.

В следующий миг алтарь резко увеличился в размерах и все вокруг затопила непроглядная ночь….

Глава 10

Я открыл глаза и, с трудом удержавшись на ногах, быстро оглядел уже знакомое место.

Сука! Опять сюда…

Высокие потолки, светящиеся барельефы, кости на полу и небольшой квадратный бассейн. Тот самый зал, в котором подох Кимура, но сейчас тут произошли некоторые перестановки. Мебели решили добавить, ну да…

Прямо посреди помещения стоял знакомый ничем не прикрытый черный алтарь в форме вытянутого саркофага. Не знаю, перенесся ли он вместе со мной, или это все же какой-то другой зал, но размышлять об этом не было времени, поскольку в помещении я был не один.

Здоровенная черная кобра, частично свернувшись кольцами и широко раскрыв капюшон, смотрела на меня с алтаря немигающим взглядом. Та самая тварь, что укусила меня после смерти сюго, или очень похожая. Впрочем, особой разницы нет, друзей у меня тут быть не может!

Ни мгновения не колеблясь, я рванулся к алтарю и… влетел в упругий прозрачный кисель. По ощущениям было именно так! Вязкая невидимая дрянь прогнулась подобно резине и оттолкнула меня назад. Кобра на алтаре даже не пошевелилась.

Выматерившись, я крест-накрест ударил мечом по воздуху, но никакого сопротивления не почувствовал. Рванувшись повторно, снова влетел в кисель и в этот раз едва не увяз. Сука! Отпрыгнув назад, я быстро оглядел зал, пытаясь сообразить, что собственно делать, когда глаза змеи сверкнули оранжевым светом. Кобра оскалилась, подалась чуть вперед и у меня в голове эхом зазвучали слова.

— Червь… Не рано ли ты возомнил себя великим героем? Думаешь, светлая шлюха сможет сюда дотянуться?

— На себя посмотри, шнурок, — усмехнулся я и быстро шагнул вперед, выставив перед собой оберег.

Не, ну а какие еще варианты? Бегать по кругу, пытаясь зайти с разных сторон?

Оберег не подвел, сопротивления я не почувствовал, но хитрость удалась лишь отчасти. Когда до алтаря оставалось не больше пяти шагов, отступившая было преграда сдавила меня с двух сторон, рванув тело невидимыми крюками. В виски словно загнали толстую спицу, колени и локти сжали в раскаленных тисках, но оберег все так же холодил кисть, вторая рука сжимала шершавую рукоять тати, а я, хоть как-то, но все-таки мог идти…

— Ах ты ж тварь…

Чудовищная, нереальная боль рвала тело на части, но отступить — это значит подохнуть! Сэт не выпустит меня отсюда живым, и если я не прорвусь к алтарю…

— Червь…Ба-Леф принесет мне твою душу, тебе уже пора уходить…

Шипение змеи было сравнимо с эхом ревущего водопада. Глаза кобры резко увеличились в размерах, она рванулась мне навстречу и… тут же отскочила назад.

В следующий миг оберег в моей руке полыхнул ярким, ослепительным светом. Из пола с треском проломились толстые зеленые ветки и подобно щупальцам обвили алтарь. Комната содрогнулась, и я вдруг почувствовал, что снова могу дышать. Прохладная волна прокатилась от ладони по всему телу, смывая боль и вычищая из головы липкую муть. Рванувшись вперёд, я в два прыжка преодолел оставшееся расстояние и косым ударом меча перерубил заметавшуюся на алтаре кобру.

Не останавливаясь на достигнутом, я смахнул оба извивающихся обрубка на пол и нанес еще с десяток ударов, вложив в них всю свою досаду и ненависть. За погибших в Чертоге Смерти ребят, за себя и свой проклятый испуг. Нет, я прекрасно понимал, что кобра — не Сэт, а всего лишь жалкая аватара, но все равно это будет хорошей пощечиной.

— Он уже ушел… — негромкий голос прозвучал у меня за спиной. Я резко обернулся и смерил взглядом полупрозрачный силуэт своей недавней знакомой.

Юки выглядела точно так же, как и в последнюю встречу, только куда-то исчез гадальный горшок. Хозяйка Леса так же горбатилась, опираясь на длинный изогнутый посох, и взгляд ее сейчас был предельно серьезным. Холодный, спокойный, оценивающий… Прямо как у конторских оперативников….

— Давно не виделись, — нахмурился я и, положив меч на плечо, посмотрел старухе в глаза. — Может быть, теперь все-таки объяснишься?

— Что конкретно тебя интересует? — не меняя выражения лица, поинтересовалась старуха. — Ты же и без меня обо всем догадался. В момент гадания я поняла, что ты способен изгнать Тьму, и решила этим воспользоваться.

— А прямо сказать не могла?

— Нет, не могла… — покачала головой Юки. — Это твоя война, Мунайто, и все решения должен принимать только ты. В моих силах — только направить. — Хозяйка Леса пожала плечами, знакомые морщинки появились возле ее глаз. — Да и что бы я сказала тебе, самурай? Откуда мне знать, что ждало тебя там, за дверью?

— Ну да, — хмыкнул я. — Иди и умри…

— Так и есть, — ни разу не смутившись, кивнула старуха. — Но ты выжил, стал сильнее и даже нашел новых союзников. А как ты думаешь, во сколько Великие Весы оценили очищение леса от Тьмы?

— Великие Весы?

— Сущее, кармическое пространство, называй, как хочешь. Все мы фигурки на игральной доске. И ты, и я, и даже Великий Дракон. Правила для всех одни. Любое деяние будет оценено… Сколько стоит лояльность демона, способного выступить против самого Сэта? — старуха медленно обвела взглядом зал. — Ты все еще считаешь, что пришел сюда зря?

— Нет, не зря, — усмехнулся я и посмотрел на останки змеи. — С этой тварью у меня давние счеты. Что же до демона… Я не очень верю в его лояльность. Не удивлюсь, если он попытается меня убить…

Хозяйка Леса права, и не стоит играть в обиженку. Юки просто этого не поймет. Да — использовала, да — в темную, но результат налицо. Сэт получил щелчок по носу, лес избавлен от Тьмы, а демон… Если вспомнить, что говорили о таких священники на Земле…

— Нет, Таро, не попытается, — покачала головой старуха. — Слишком велика будет за это расплата. Сегодня Владыка Пепла обнулил свою карму. Неужели ты думаешь, что он идиот?

— А Сэт? Ему разве не плевать на эти Весы?

— Ты так ничего и не понял, — со вздохом, грустно усмехнулась Хозяйка. — Сэт поступает так как и должен. Это в твоих глазах его деяния темны. А Весы… Они не обязаны находиться в равновесии. Они вернутся в него, если одна из сторон одержит верх и установится новый миропорядок. Стремясь к этому, Великий Змей и захватил твоего господина…

— Нактис серьезно ему мешал?

— Не лично он, а возможный союз Бога Луны с Салисэ… В Книге Начал записано, что только этот союз мог бы разогнать Тьму. Сейчас Нактис в плену, Дева Солнца замкнулась в своей тоске, а Такэми… — Юки нахмурилась и опустила взгляд. — Он воин, и этим все сказано…

«Интересно, — мысленно хмыкнул я, слегка охренев от таких откровений. — Выходит, Такэми не очень хорошо справляется с обязанностями верховного бога? Впрочем, логика в этом есть. Не дело, когда по империи свободно разгуливают асуры и порождения Тьмы. Месяц всего прошел, а скольких я уже успел повидать? И еще это дерьмо с алтарем».

В который раз оглядев зал, я поморщился и, встретившись взглядами с Хозяйкой Леса, поинтересовался:

— Госпожа, а что это за место?

— Затухающий отнорок астрала, — скосив взгляд на алтарь, пояснила Хозяйка. — Он исчезнет, когда ты уйдешь. Заканчивай тут с этой мерзостью и возвращайся. Я скоро к вам подойду.

Сказав это, Юки исчезла, оставив после себя облако салатовых искорок. Лианы, обвившие алтарь, с треском убрались в пол, и теперь только обломки камней с кусками белесого мяса свидетельствовали о том, что здесь творилось четверть часа назад. М-да…

Я вздохнул, посмотрел на алтарь и задумчиво почесал щеку. Блин! Свалила, ничего не уточнив, а мне тут теперь расхлебывай. Нет, я уже догадался, что нужно уничтожить эту чёрную мерзость, но как же интересно оно выходит…

И теперь хоть понятно, почему меня так ненавидит Сэт. Ведь по легенде я пришёл в этот мир, чтобы освободить Нактиса. Как только это случится, вырвавшийся из плена бог замутит с богиней Солнца, и миропорядок останется прежним. В смысле, выживут все: люди, асуры, ёкай и даже порождения Тьмы. Сейчас же Сэт вместе с Владыкой Асуров Марой собрались уничтожить людей. Змею достанутся души, асурам — земля Империи вместе со Степью, и все довольны. Ну, кроме, понятно, людей и тех ками, что вместе с ними исчезнут.

Весело, как ни крути… Великий Дракон куда-то свалил, и спасти Империю может только союз Нактиса с Салисэ. Вот даже интересно, как это у богов? Они там трахаться будут и детишек рожать? Солнце с Луной?! Да ёп! Что мне в голову постоянно лезет какая-то херь? Не, так-то по фигу, как они там будут друг друга любить, но проблема в том, что без меня их союз не состоится! Избранный, твою мать! Фродо японского разлива… Ну да…

Мне и так-то в последнее время все чаще кажется, что я лежу в какой-то московской психушке под сильными препаратами, а все эти боги, демоны, порождения Тьмы и роскошные девчонки — не что иное, как бред сумасшедшего! Классный, сказочный бред, но все это реальностью быть не может?! Или… или все-таки может? Я глубоко вздохнул, посмотрел на алтарь и, усмехнувшись, покачал головой. Это вот тоже моя больная фантазия? Ладно, сейчас мы проверим, насколько она реальна.

Бережно завязав разорванный шнурок, я повесил на шею оберег, затем рванул меч из ножен и с силой ударил по алтарю.

По ощущениям, словно рубить кусок пенопласта. Руку и грудь привычно обожгло холодом, лезвие тати до середины ушло в черноту, а дальше произошло непонятное.

Алтарь Сэта потерял очертания и осыпался, превратившись в облако густого чёрного дыма. В следующий миг вся оставшаяся от него мерзость с противным хлюпающим звуком втянулась в лезвие меча. По глазам ударила яркая вспышка…

Сука! Как же задрали эти спецэффекты! С трудом устояв на ногах, я с силой провел рукавом по глазам, быстро огляделся и хмыкнул. Нет, покане психушка, и это здорово! Сказка на то и сказка, чтобы прожить её до конца!

Судя по всему, в том зале я пробыл не дольше секунды, поскольку все присутствующие остались на тех же местах. Князь стоит слева метрах в десяти с вытаращенными глазами и отвисшей до земли челюстью, демон впереди, в том месте, где случился пролом. Впрочем, на этом вся похожесть закончилась.

Декорации изменились: храм исчез вместе с Ба-Лефом и крепостью, вокруг из земли торчат сухие деревья, а где-то вдали шумит ночной лес. Трупы нежити лежат там же, где и лежали. Травы нет, только пепел и сухая земля.

Вот даже интересно, как все это работает? Один демон перенесся вместе со мной, второй остался там — возле крепости? Не, я понимаю, что здесь оказались только те, кто находился на территории храма, но куда тогда подевались все урны? И где эта мелкая, с хвостом и кошачьими ушками?

— Как ты это сделал? — придя, наконец, в себя, изумленно выдохнул князь. — Исчез, появился и оно все пропало…

Выглядел Нори довольно потрепанным. Лоб рассечен, кровь на лице мешается с грязью, волосы в беспорядке, куртка и штаны — разорваны, правый рукав потемнел. Впрочем, несмотря на все это, держался князь достаточно бодро. Раны вроде бы неопасные. Разве только рука…

— Слетал переговорил с нашей старой знакомой, — смерив взглядом приятеля, коротко пояснил я и, поинтересовался: — Что у тебя с рукой?

— Царапина, — Нори небрежно пожал плечами и, задрав рукав, продемонстрировал рану. — От копья увернуться не смог, но до города, думаю, заживет.

М-да… Но с виду и впрямь не смертельно. Кость цела, артерии не задеты. Насчёт заражения можно тоже особо не переживать. Юки сказала, что скоро появится, так что эту проблему решим. В крайнем случае — отправит к источнику.

— Хозяйка Леса обещала прийти. Надеюсь, она умеет лечить. Не все же ей гадальные фишки раскидывать, — бегло осмотрев рану, пояснил я и обернулся к подошедшему демону.

Акар Аш изменился. Нет, он по-прежнему выглядел изможденным, но обреченную иронию в его взгляде сменило что-то чужое, величественное. Сейчас Владыка Пепла и впрямь был похож на существо, способное бросить вызов Великому Змею. И вот хрен знает, как у них так получается? Полчаса назад умирал, а сейчас…

— Ты умеешь удивлять, самурай, — остановившись в пяти метрах напротив, демон довольно оскалился и, положив на плечо косу, встретился со мной взглядами. — За мной небольшой должок, и я приду, когда кому-нибудь из князей вдруг захочется с тобой пообщаться. Им ведь я тоже кое-что задолжал…

— Уже уходишь?

— Да, — покивал Акар Аш. — Я ослаблен и не горю желанием встречаться с ками этого места. Прощай, самурай…

— Погоди! — воскликнул я, понимая, что сейчас он уйдёт, снова оставив меня в непонятках. — Мой меч — что он такое? О какой памяти ты говорил?!

Нет, так-то вопросов — миллион, но раз уж так легли карты, то нужно узнать хотя бы самое главное. Ведь оберег и меч — артефакты, от которых напрямую зависит вся моя дальнейшая жизнь!

Услышав вопрос, Владыка Пепла нахмурился, в глазах его что-то мелькнуло. Ненависть? Неприязнь? Сожаление?

— Это оружие помнит, какую сторону занимал его последний хозяин, до того как предать… Страшное, чудовищное предательство… — глядя на тати в моих руках, негромко пророкотал Акар Аш. — Великое оружие обладает собственной волей и, служа тебе, он пытается искупить то, что случилось века назад. Сущее неслучайно вложило его в твои руки, ведь ты единственный, кто может владеть…

— Кто?! — нахмурился я и, перехватив меч за лезвие, поднял его на уровень глаз. — Скажи, кто был его первым хозяином?!

— Нет, от меня ты этого не узнаешь, — демон отрицательно покачал головой. — Поверь, некоторые вещи лучше узнавать самому. Ты вспомнишь его, самурай. Обязательно вспомнишь, когда придёт время. А сейчас — прощай!

Произнеся это, Владыка Пепла растворился в воздухе, оставив после себя облако огненных искорок, а я ещё секунд двадцать стоял и молча смотрел на лезвие тати.

Сука! Какой-то тупой сериал для великовозрастных идиоток! Хосе Игнасио, я не расскажу тебе, что это наш сын, мне ведь очень хочется, чтобы ты попытался его убить. Ну для финальной сцены — чтобы эти дуры рыдали. И тут вот та же херня! Правда настолько чудовищна, что я не восприму ее из уст бывшего врага? Это меч благородного Нактиса? Или… или он мой?

Мунайто вернулся в этот мир, чтобы искупить предательство? Ну, так-то почему бы и нет? Только все равно как-то не бьется! На хрена тогда они все меня ждали? Впрочем, даже если это и так, то мне все равно глубоко положить, что случилось когда-то. Нет, неприятно, конечно, но я лично никого пока не предал!

Страшное предательство, м-да… Но ведь не верить демону глупо. В момент уничтожения алтаря лезвие меча посветлело. Совсем чуть-чуть, и в тот момент я не обратил на это внимания, но сейчас, после рассказа Владыки Пепла, все встало на свои места.

С этим мечом вообще хрен разберешься. Сначала он посчитал меня самозванцем, потом принял, а сейчас вообще не пойми что. Это он так карму свою очищает? Поглощая алтари Сэта, платит по долгам того, кто им когда-то владел? Ладно, попаду в астрал — поговорю с ним предметно. Ну а сейчас пока и без того хватает проблем.

— Теперь ты, может быть, объяснишь, где успел познакомиться с этими чудовищами? — усмехнувшись, нарушил тишину князь. — Даймё Отчаяния, Владыка Пепла… Я даже не испугался — просто поверить не смог, что это со мной. Сначала Каннон, потом Хозяйка Леса и под конец эти двое! Кто ты, демон тебя подери?! Аватара какого-то бога? Великий герой?

— Если бы… — с досадой произнес я, убирая меч в ножны. — Те, кого ты перечислил, принимают меня за телохранителя Бога Луны, который погиб пару тысяч лет назад в сражении с Сэтом. Все они считают, что мое появление тут неслучайно. Что я должен отомстить и освободить своего господина…

— А сам ты так не считаешь? — осмыслив сказанное, удивленно выдохнул князь. — Это же великая цель! Любой самурай о подобном мог бы только мечтать!

— Сам я ничего такого не помню, — пожал плечами я, переведя взгляд на висящую над лесом луну. — Нет, я ни от чего не отказываюсь, но какой из меня, на хрен, герой? Тридцатилетний мужик в теле шестнадцатилетнего пацана? Да, я вроде уже неплохо дерусь, и оружие есть, но силы у меня сейчас с гулькин хер!

— Я не знаю, кто такой этот Гулька, — поморщился князь, — но не ты ли только что уничтожил алтарь? Владыка Пепла этого сделатьне мог, а у тебя получилось? И что ты там говорил демону по поводу Аби? Ты убил Темного Князя?!

— С алтарем мне помогла Юки, — со вздохом пояснил я. — А этот урод Аби… В Чертог Смерти я попал с оружием из своего мира. Темный Князь просто не знал, чего ему нужно бояться и поэтому схлопотал пулю в лоб. Только того оружия у меня уже нет, и сделать его невозможно, так что Ба-Леф был прав! Сейчас я лишь слабая тень того самурая…

Внимательно выслушав сказанное, князь некоторое время стоял с задумчивым видом, затем посмотрел мне в глаза, широко улыбнулся и вопросительно приподнял бровь.

— Не слишком ли много в твоей жизни случайностей? — с иронией в голосе уточнил он. — Алтарь помогла разрушить Хозяйка, Аби убила какая-то пуля, меч ты тоже нашел где-то случайно, а Владыка Пепла освободил себя сам? Тебе самому не смешно?

— А если оно так и есть? — усмехнулся я, переведя взгляд на князя. — Нет, демон сам себя, конечно, не освобождал, но…

— Если бы на твоем месте оказался кто-то другой, то, возможно, ничего бы этого не произошло! — убежденно произнес Нори. — Ему могло не хватить мужества, ума, воли, умения драться! Я бы, к примеру, ни за что не освободил бы демона из цепей! Но ты это сделал, и мы победили! Тьма покинула лес!

— Да не надо меня успокаивать, — улыбнулся я и поправил ножны на поясе. — Ты спросил — я ответил, и этот разговор пусть останется между нами. Не стоит никому знать, кем меня считают ками и ёкай. Я в любом случае постараюсь освободить Бога Луны. Посмотрим, что из этого выйдет.

— Ты уже совершил столько, что можно только завидовать, — серьезно покивал князь. — И даже если погибнешь — всего этого уже не стереть.

— Ага, спасибо, утешил. Ладно, давай свою руку, посмотрю, что там у тебя за царапина.

— Погоди! — Нори выставил ладонь в останавливающем жесте и указал на восток. — Смотри!

Со стороны это было похоже на диснеевский мультик. Юная девушка в светлой одежде ехала в нашу сторону верхом на огромном олене в ореоле ярко-зеленого света! Юки, видимо, надоело изображать из себя старуху, и она решила помолодеть.

— Готов поспорить, что там, где она проехала, уже утром будет расти трава и кустарник, — усмехнувшись, произнес я, но князь меня не услышал.

Парень стоял натурально с открытым ртом и с восхищением во взгляде любовался нашей недавней знакомой. Наверное, так бы я смотрел на Анджелину Джоли лет в шестнадцать, если бы та вдруг пришла ко мне на свидание.

Не, так-то оно, конечно, понятно. Голливуда с Диснеем тут пока еще нет, порнхаб тоже еще не придумали. Остаются только книги и веселый квартал, но до города — полста километров, а тут красавица на олене, в полупрозрачной одежде, ну да…

Не доезжая до нас, Юки спешилась, ласково провела ладонью по морде «коня» и тепло улыбнулась.

— Здравствуйте, Госпожа! — низко склонил голову князь, и я повторил его жест.

Не, так-то мы с Юки уже сегодня здоровались, но сейчас она изменилась. Вроде как — другой человек. В смысле, ками…

— Приветствую, воины! — негромко произнесла Юки и, переведя взгляд с меня на князя, склонилась в грациозном поклоне. — Я благодарю вас за избавление леса от Тьмы и теперь, когда это случилось… — девушка перевела взгляд на Нори, в голосе ее мелькнули властные нотки. — Князь Ясудо, в низовьях реки в районе Серой скалы есть крупные залежи золота. Я позволяю твоему клану его добывать. Условие прежнее: не рубить деревья и не жечь костры.

— Благодарю, Госпожа! — потрясенно прошептал Нори и склонился в глубоком поклоне.

Хозяйка Леса едва заметно кивнула и перевела взгляд на меня:

— Теперь с тобой, Таро… В момент нашей первой встречи я, с разрешения Госпожи, добавила своей силы в её оберег. Ты недавно наблюдал результат…

— Спасибо, Госпожа, — благодарно кивнул я. — Получается, та вспышка, отогнавшая змею и растения…

— Да, — с улыбкой пояснила Хозяйка. — Я и сама не предполагала, что оберег поведет себя так. Впрочем, такие артефакты подстраиваются под владельца, и невозможно угадать, какие свойства они могут приобрести.

— То есть, получается, ни ты, ни даже Каннон не знаете его свойств? — ошарашенно выдохнул я, проведя ладонью по диску. — Но как такое возможно?

— Отчего же, — с улыбкой пожала плечами Юки. — Этот оберег остановит Тьму, залечит раны и добавит жизненных сил. Все остальное, что в нем проявится, напрямую зависит от тебя и твоих устремлений…

— Не сходи с Пути и этого будет достаточно? — со вздохом покивал я.

— Именно! — улыбнулась Хозяйка Леса и, встретившись со мной взглядами, добавила: — Это еще не все. Тут одно существо попросилось сопровождать тебя в странствиях.

— Существо? — поморщился я, и без того охренев от свалившейся на голову информации.

— Да — тень бакэнэко^[101], — Юки повела ладонью по воздуху, и слева от нее появилась знакомая девчонка с ушами и кошачьим хвостом.

Девочка висела в воздухе примерно в метре над землей и, покачивая из стороны в сторону хвостом, жалобно хлопала своими большими глазищами.

М-да… Просто невинность во плоти, но если вспомнить, как она вылечила Темного Князя, и то, что из десятка крылатых тварей до нас долетела только одна…

— Э-э, — проблеял я, чувствуя себя участником какого-то непонятного анимешного действа. — Ну, я не против, если пообещает слушаться и никого без приказа не убивать.

Очевидно, услышав эти мои слова, девочка два раза кивнула, улыбнулась, обнажив внушительные клыки, и, быстро облетев нас по кругу, исчезла где-то в ночи.

Хм-м… Судя по ее хитрой физиономии, я еще успею наплакаться и пожалеть о своем решении, но не взять такого бойца к себе было бы воинским преступлением. Впрочем, решение принято, назад отыгрывать поздно, и я очень надеюсь, что общий язык с ней мы все же найдем…

— Я не знаю, кто это, — в ответ на мой ошалелый взгляд, пояснила Хозяйка. — Могу сказать только, что она друг и как-то связана с лесом. Бакэнэко не помнит ничего, кроме элементарных вещей. Она ненавидит все, что связано с Тьмой, и как-то странно к тебе относится…

— Странно? — поморщился я. — Это как?

— Так, словно вы когда-то были знакомы, — пожала плечами Юки и, переведя взгляд с меня на князя, отвесила легкий поклон. — Все, воины, мне пора! Скоро придет проводник — он выведет вас из леса к дороге. Прощайте!

Произнеся это, Хозяйка Леса запрыгнула на своего оленя и растворилась в воздухе, как это сделал десять минут назад Акар Аш.

«Ничего не поделаешь, — произнес кот. — Все мы здесь не в своем уме^[102]» — подумал я, глядя на одухотворенное лицо стоящего рядом князя, затем вздохнул и поискал глазами девчонку. Были знакомы… Ну да… Меня же тут каждая собака знает и кошка! Еще бы самому кого-нибудь вспомнить…

— Э! Она уже ушла! — толкнув князя, произнес я и надел ему на шею свой оберег.

Юки сказала, что он залечивает раны? Это мы сейчас и проверим.

— Вот почему среди людей таких не встречается, — не обратив внимания на мои манипуляции, с обидой в голосе произнес Нори. — Ты счастливый парень, Таро! У тебя подруга — ёкай…

— И тебе найдем подругу — не парься, — с улыбкой произнес я. — Только не эту. Ты же видел, сколько ей лет? Не, с бабками — оно кому-то прикольно, но…

— Да ну тебя, — со вздохом произнес князь и, кивнув мне за спину добавил: — Смотри, а это, наверное, наш проводник!

Я обернулся, посмотрел в указанном направлении и губы мои тут же растянулись в широкой улыбке. А вот это, наверное, самый лучший за сегодня подарок!

Осторожно обходя сухие деревья и с опаской оглядываясь по сторонам, в нашу сторону шел Иоши! Уж этого тануки я узнаю из сотен других! Вымученно-испуганное выражение на хитрой физиономии, кривая палка в руках, а за плечами знакомый мешок… Не знаю, как енот здесь оказался, но какая, собственно, разница? Главное, что он все-таки меня нашел!

Глава 11

— …и Хосу-сама поставил меня перед выбором. Сказал: «Решай, за тебя это делать некому», — ну я подумал и понял, что и дальше хочу с тобой! — Иоши вздохнул, разлил саке и виновато опустил взгляд. — Я, конечно, трус, каких поискать, но ты сам же говорил что трус не тот, кто боится.

— Все правильно, — с улыбкой покивал я и опрокинул в себя стаканчик. — Да и с кем я, скажи, буду пить? Так, чтобы через пару часов — ни в одном глазу? Мы ведь с Нори-доно больше чем по глотку себе ни разу не позволяли.

Услышав своё имя, князь рассеянно кивнул, выпил саке и снова погрузился в нирвану. Не, ну а чего? Парня понять можно. Пару часов назад сгонял в Нижний Мир, пережил бой, повстречался с крутыми парнями, потом поболтал с прекрасной принцессой, а сейчас бухает с натуральным тануки. Мы выпили уже почти по пол-литра, и понятно, откуда у него такой мечтательный взгляд. Уже скачет, наверное, на олене в закат, прижимая к груди Юки в молодом ее варианте. Не, ну Хозяйка Леса в последнюю встречу и впрямь выглядела как голливудская кинозвезда. Натуральная Анджелина Джоли моей юности…

— Согласен! Пить нужно с тем, с кем привык, — Иоши довольно оскалился и, выпив саке, поставил стаканчик на траву. — Как только Юки-сама откликнулась на зов Духа Горы, я забрал вещи, которые ты оставил в лесу и отправился сюда через астрал. Не зря ведь две декады учился — теперь могу шагать далеко.

За час енот рассказал все интересующие меня новости. Собственно никаких сюрпризов в провинции не случилось. Сюго оклемался на второй день и вместе с солдатами Ясудо отправился захватывать земли соседей. Раненый Наката остался управлять Сато, Икэда с ребятами вернулись в гарнизон. Мертвых похоронили, живые живут, а на пепелище святилища Милосердной поселился отшельник. Прощаясь, старик-гэндзя наказал еноту доложить о случившемся настоятелю храма в Ки, ну а мне пожелал беречь свою задницу.

— Кстати, на тему астрала, — произнёс я, передавая Иоши стаканчик. — Мне туда срочно нужно попасть. Не сейчас, но когда будем трезвыми.

— А з-зачем тебе туда вдруг понадобилось, — забрав емкость, подозрительно посмотрел на меня енот. — Нет, Таро, я, конечно же, помогу, но просто все твои «хочу сходить» всегда заканчиваются драками.

— А твои будто нет, — с улыбкой подмигнул ему я. — Кто меня повёл бить асура, не напомнишь?

— Я повёл тебя разрубить кости! — не оценив шпильку, возмущённо воскликнул енот. — Ты же зачем-то ввязался в драку!

— Ладно, проехали, — махнул рукой я. — В астрале мне нужно поговорить с духом меча. В прошлый раз я не успел этого сделать.

— В прошлый раз он нас с тобой чуть-чуть не убил, — забрав у князя стакан, хмуро буркнул Иоши. — Когда бы он стал с тобой разговаривать?

— Не, — покачал головой я. — Это было три дня назад. Мы даже перекинулись парой слов, но нормально поговорить не успели.

— А как это ты попал без меня в астрал? — подняв на меня взгляд, удивленно хмыкнул Иоши. — Кто-то помог? Или сам научился?

— Помогли, — улыбнулся я. — Та девятихвостая кицунэ. Караван остановился около леса, я уже спать собирался, а тут она…

— Он бежать как раз собирался, — сделав ударение на «как раз», вставил свои пять копеек князь. — Его обвинили в сношениях с Тьмой и везли в цепях в Ки…

— В сношениях с Тьмой?! В цепях?! — замерев с бутылью в руке, енот вытаращил глаза, затем спохватился, перевёл взгляд на меня и ошарашенно прошептал: — Ты… Ты встречался с девятихвостой?! И кто она?

Очевидно, в системе ценностей моего приятеля цепи и все с ними связанное стояли куда как ниже общения с кицунэ. Встречался с лисой… хм-м. На Земле в такую фразу вкладывали несколько иной смысл, и я бы, конечно, не против, но…

— Ну не то чтобы прям встречался… Посидели, поболтали за жизнь, — я улыбнулся и забрал протянутый мне стаканчик. — Она представилась Хоной. Симпатичная такая, рыженькая…

— Хона-воровка! — замерев на середине движения, потрясенно выдохнул Иоши. — Ками воров, рыжая изгнанница… Люди Ночи и некоторые ёкай, уже несколько тысяч лет ждут возвращения своей Госпожи, но освободил её ты! Чувствую, в Империи наступают веселые времена…

— Так это та самая Хона? — князь посмотрел на енота, потом перевёл взгляд на меня и широко улыбнулся. — Я читал про неё. Легенды говорят, что она — ослепительная красавица. Это так?

Ну да, кто о чем, а у кого-то пубертатный возраст в самом разгаре. Я знаю — у меня то же самое… С другой стороны, ну а о чем ещё говорить за бутылкой? Подрались, победили, вмазали по пол-литра, и, разумеется, все мысли о женщинах. Это Иоши в любом состоянии драматизирует, но он постарше нас и с лисицами лучше знаком.

— Не, ну я не ослеп, но девчонка и впрямь зачетная. Диковатая, правда, но я бы с ней ещё не раз повстречался. Ну, за женщин! — я улыбнулся и, опрокинув стакан, вернул его Иоши.

— Женщина женщине рознь, — забрав емкость, сварливо буркнул енот. — А лисицам я бы не доверял ни при каких обстоятельствах! Очаруют нашего брата, наобещают с три короба, потом махнут хвостом — и поминай как звали! А девятихвостые из них самые хитрые! Эта Хона — ее же не зря почитают бандиты и воры! Ты для этой лисы — букашка! Она же тебя о чем-то просила? И что-то, наверное, обещала взамен?

— Ну так, по мелочи, — пожал плечами я.

— Даже страшно подумать о таких «мелочах», — енот покачал головой и довольно оскалился. — Ладно, не переживай, Иоши поможет. Выход есть!

— Выход? — поморщился я. — Ты о чем?

— О контракте! — торжественно объявил енот. — Ты должен заключить с ней контракт, и тогда она не сможет тебя обмануть! По правилам, воровка должна вслух подтвердить условия и поклясться, призвав в свидетели листву Синего Древа. Да, Хозяин Леса изгнал Хону из Аокигахары, но все равно — эта клятва для неё священна во все времена.

— А-о-ки-га-ха-ра… — знакомый девчоночий голос донёсся откуда-то слева. В тот же миг в трёх метрах от нас появилась моя новая спутница и медленно подлетев, уселась на траву возле енота. В смысле — изобразила сидящую девочку.

Скромненькую такую девочку с кошачьими ушками.

— А-о-ки-га-ха-ра… А-о-ки-га-ха-ра… — ещё два раза пропела она и, посмотрев на Иоши, широко улыбнулась.

А енот по ходу забыл как дышать. Таким испуганным я его ещё ни разу не видел. Даже в ожидании Хосу-самы, стуча зубами, Иоши выглядел намного смелее, а тут… Эта кошка и правда такая страшная, или у моего приятеля не все в порядке с башкой? Скорее, конечно, первое, но…

— Ты… тоже… это… видишь? — скосив на девочку взгляд и боясь пошевелиться, испуганно прошептал енот.

— Да, — кивнул я. — Не бойся, она хорошая, и без приказа никого не убьёт. Так? — я перевёл взгляд на девочку.

— Так… — кивнула девчонка, невинно хлопнув глазищами. — Нэко без приказа никого не убьёт.

— Тебя зовут Нэко? — удивленно хмыкнул я^[103]. — Это твоё настоящее имя?

— Да! — кивнула девочка. — Сейчас — да. Раньше — не помню.

— А меня ты помнишь?

— Да! — снова кивнула девчонка. — Ты… хороший, ты… — мой! Я должна быть рядом!

— Интересно, — хмыкнул я, слегка обескураженный такими ответами. — А почему ты считаешь меня хорошим?

— Не помню, — виновато мяукнула Нэко и, переведя взгляд на Иоши, пропела: — А-о-ки-га-ха-ра… Там дом… Память вернётся…

— А почему ты не отправишься туда сама? Ты же свободна, и я тебя не держу.

— Сама не смогу, только с тобой… — девочка доверчиво улыбнулась и, взлетев, растворилась в ночной темноте.

Занавес…

М-да… Весточка из далекого прошлого, иначе как объяснить эти её слова? Еще одна ёкай, которой нужна моя помощь? Да, судя по всему, так и есть. Только, в отличие от Мики и Хоны, тут совсем ничего не понятно. «Ты мой»… Блин! «Мой» кто? Союзник? Друг? Или, может, отец? Не, ну это, конечно, бред, но я не удивлюсь и такому. Ладно, пока заморачиваться не стоит. Мне все равно нужно будет попасть в Синий Лес, а там уже разберемся.

На самом деле во всей этой истории меня больше напрягает другое… На хрена Сэту держать своих врагов на поверхности? Филактерию Хоны Кимура нашли в каком-то заброшенном храме, и с Нэко — та же херня! И ладно — Владыка Пепла… Его и впрямь могли держать как приманку, но остальные-то… Змей словно специально подкидывает мне союзников, а происходящее все больше напоминает компьютерную игру! Победил дракона, освободил принцессу, и теперь она поможет тебе в финальной битве со злом? Правда дракон был пока что только один, а принцесс набралось уже три! Мика, Хона, Нэко и еще Акар Аш… Последний, правда, не очень похож на принцессу, но суть от этого не меняется. Нет, я, конечно, не против, но есть во всем этот какой-то подвох! Вот что стоило Сэту держать филактерии Нэко и Хоны где-нибудь у себя под рукой? Там, где никто бы не смог до них дотянуться! К чему этот идиотизм? Он бы еще свою смерть в иголку засунул, как в сказке — хрена ли мелочиться?

Проблема только в том, что на идиота Сэт не похож, и отсюда вывод: мне нужно внимательнее присмотреться к своим союзникам! Нет, с Микой и Иоши — полный порядок, они вне подозрений. Акар Аш мог легко меня убить, но делать этого не стал, и его тоже вычеркиваем из списка подозреваемых. Остаются только Хона и Нэко? Ведь именно их филактерии были найдены на поверхности! Ну с лисицей понятно. По совету Иоши, с ней можно заключить какой-то контракт, а вот кошка… Она ведь тоже может меня убить? Что если Сэт специально засунул ее в тот кувшин? Память вернется и девчонка поймет, что я ни разу не друг? Да, возможно, это всего лишь паранойя, но если я не прав, то должно быть какое-то объяснение? Откуда они взялись на поверхности, и почему их нашел именно я?!

— Вот даже не знаю, чего и сказать, — повисшую тишину нарушил задумчивый голос Иоши. Енот посмотрел на меня, покачал головой и принялся разливать саке все еще трясущимися руками.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался я, выгнав из головы посторонние мысли. — Или с этой девочкой что-то не так? Чем она тебя испугала?

— Это же призрак бакэнэко! — выдохнул енот и удивленно посмотрел на меня. — Лишь самые сильные оборотни способны стать призраками, сохранив при этом часть своей силы. Вот только память они теряют и на пути им лучше не попадаться.

— Погоди, — поморщился я. — Но лисица ведь тоже не имеет пока материального тела. Однако с памятью у неё полный порядок.

— Не путай призрака с тенью, — енот взял один из стаканов и протянул его князю. — Тень не умеет летать и в астрале становится тем, кем является. С призраками не так, но на счастье у этой бакэнэко остались две нити, связывающие её с реальностью и не дающие превратиться в чудовище.

— Нити?

— Да, — кивнул енот. — Ты и Аокигахара. Она помнит тебя и свой дом и, возможно, даже может вернуть себе нормальную жизнь. Такое уже случалось.

Хм-м… Как-то сложно все это звучит. В смысле — слишком запутано, и на месте Сэта я бы не отправил к врагу такого шпиона. Какой смысл во всех этих сложностях, если нужно просто убить? Получается под подозрением остаётся только лисица? Да и Хоне вроде бы нет смысла меня убивать. Как бы то ни было, расслабляться не стоит! Лучше жить параноиком, чем умереть идиотом.

— Ну а чего тогда так испугало? — хмыкнул я, принимая стаканчик. — Она ведь тебе улыбалась.

— Да откуда же я знал, что это не чудовище?! — округлив глаза, удивленно воскликнул енот. — Улыбалась, ага… Думаешь, они убивают, злобно оскалив клыки? Подошла, села рядом и смотрит! Ей ведь достаточно только коснуться! Ну, если захочет убить… Мне бы хватило пары мгновений.

— Ну не убила же? Все в порядке?

— Да, не убила, — вздохнул Иоши. — Ей сейчас ни в коем случае нельзя убивать живых! Никаких: ни плохих, ни хороших! Иначе память пропадет окончательно.

— Карма? — поморщился я. — То есть если Нэко уничтожит порождение Тьмы, то возможно ещё что-то вспомнит?

— Не совсем так, но в целом ты прав, — енот выпил саке и задумчиво повертел в лапе стаканчик. — Ты знаешь, Таро, тебе нужно почаще с ней разговаривать, и тогда она, возможно, действительно вспомнит что-то ещё.

— А ты? — я вопросительно посмотрел на приятеля. — Ты же можешь рассказать ей о лесе.

— Да, конечно, — кивнул енот. — Я расскажу, что знаю, если она, конечно, послушает. А сейчас говори, что случилось с тобой за прошедшие две декады? Чувствую, скучать не пришлось?

— Это да, — я выпил саке, вернул Иоши стаканчик и улыбнулся. — Ладно, слушай. Если что-то забуду — Нори-доно поправит…

* * *

— Все! Садимся на траву и ждём! — Нори сделал останавливающий жест и, кивнув на запад, добавил: — Утром из Укена в город часто ездят селяне. Дождёмся кого-то из них и к полудню уже будем на месте.

— Укен — это та деревенька на краю рощи, без садов и полей? — уточнил я, глядя на пустую дорогу.

— Да, — кивнул князь. — Там почти ничего не растёт из-за белой глины, которой тут залегает в избытке. Поэтому деревня стоит особняком вдалеке от Юго-Западного пути, а ее жители заняты в производстве посуды.

— А зачем нам телега? — поморщился я, переведя взгляд на князя. — Тут же до города осталось четыре-пять ри. Мы за вчера в три раза больше прошли по полям!

— Ага, и кое кто сейчас еле стоит после вчерашнего! — услышав мой вопрос, хмуро буркнул Иоши. — До сих пор лапы трясутся и спина, словно чужая. Я же не кошка, летать не умею и под куртку к тебе тоже не заберусь, как она! Мы, тануки, в норах привыкли жить или в дуплах и от дома далеко не отходим! Я за всю жизнь столько не ходил, сколько за вчера!

— Хотелось бы мне посмотреть на то дупло, в которое тебя получится запихнуть, — хмыкнул я, глядя на несчастную физиономию приятеля. — Ладно, на телеге — так на телеге. — Кто я такой, чтобы спорить с князьями?

— Пешком мы будем слишком приметны, — сдерживая улыбку, пояснил Нори. — Ты давно видел своё отражение? Грязный оборванец с мечом! Первый же патруль нас остановит и, узнав, кто мы, возьмётся сопровождать. Увидев охрану, люди меня узнают и будут потом гулять по городу слухи… А в телеге мы вполне сойдём за крестьян, да и Иоши-сан отдохнёт. Утром из деревни в город обязательно кто-то поедет.

«Ну да, с такими-то рожами нам только в крестьяне, — мысленно хмыкнул я и уселся на траву. — С другой стороны, ехать оно все равно лучше, чем идти, да и торопиться особо некуда».

В ту ночь мы проговорили еще пару часов. Утром первым делом заглянули с Иоши в астрал и никого там, к сожалению, не нашли. Самурай куда-то пропал. Я, конечно, пытался его позвать, но мне никто не откликнулся. Не знаю, возможно, это как-то связано с последним событием, и меч сейчас переваривает поглощенный алтарь, или, может быть, он поднялся куда-то на верхние этажи, но, как бы то ни было, все вопросы остались открытыми. О предательстве, очищении кармы и о прошлом хозяине. С другой стороны, меч в реальности никуда не исчез, свойства его тоже, скорее всего, сохранились, а значит и заморачиваться не стоит. Объявится, когда сможет, тогда и поговорим.

Из Мрачного леса мы выбрались в районе полудня и потом весь день шли мимо каких-то полей, провожаемые испуганными взглядами работающих крестьян. Впрочем, в деревни мы не заглядывали, ни с кем говорить не пытались и в итоге за день прошли больше пятнадцати ри.

Иоши обратился в человека, поскольку идти в город енотом, было не самой лучшей идеей с какой стороны ни взгляни. Слишком много внимания нам сейчас точно не в кассу, поэтому енот в Ки будет изображать моего слугу. На самурая Иоши не тянет, заклинатель из него, скажем так, необычный, а тут будет рядом со мной и мошонку свою сохранит в полной неприкосновенности. Ну, если, конечно, не подцепит в Ки какую-нибудь лисичку.

Нэко летала где-то всю ночь и появилась только под утро. Сказав, что не очень любит солнечный свет, девчонка превратилась в тусклую искорку и залетела ко мне под куртку, умостившись на левом плече! Просто без спроса и объяснений! По ощущениям: словно тебе на плечо посадили котенка, который не царапается, но зато постоянно урчит.

Нет, никакого дискомфорта я не ощущал, но весь день таскать на плече кошку было достаточно непривычно. Кошачий домик, твою мать… Хорошо хоть ящика с песком ей не нужно.

Вечером, едва только солнце зашло, Нэко выпорхнула из-под моей куртки и опять улетела куда-то по своим кошачьим делам. Не знаю, но мне кажется, что девчонка соскучилась по свободе и в ближайшие дни так и будет летать по ночам. Радует то, что видеть ее могут только те, кому она сама хочет показываться, а то, памятуя реакцию Иоши, в Ки точно бы пришлось заводить психиатра.

— Таро! Я, кажется, понял! — потрясенный голос енота выдернул меня из раздумий. Иоши уселся на траву напротив и рассеянно посмотрел в сторону недалекого леса.

— И чего ты такого понял? — насторожился я, немало удивленный таким поведением приятеля. — Что-то опять про лисиц?

— Нет, я… то есть ты… Помнишь ты говорил о странностях с филактериями Хоны и Нэко? — енот потряс головой и посмотрел на меня. — Этот мальчик появился на склоне горы Ума семь лет назад, и тогда же в Мрачном лесу из-под земли вылез храм Сэта! Мне кажется, что храм в землях Кимура появился в это же время. Именно тогда и погиб Аби, а ты воплотился через семь лет — в деньгибели мальчика! Странно, правда, что Хозяин Леса до сих пор так и не появился, но наверное какая-то причина есть. Или мы просто не знаем…

— Ты хочешь сказать, что Хона и Нэко — это те самые освобожденные души? — хмыкнул я, сообразив, куда клонит енот.

— Да! Именно! — довольно оскалился Иоши. — Подозреваю, что такие сильные ёкай не могли освободиться иначе, поэтому Сущее и свело их снова с тобой! Думаю, с Владыкой Пепла случилась та же история! Увидев тебя, он посчитал, что является приманкой, но скажи: какой в этом смысл? Как бы ты нашел его в теперешнем состоянии? Какова была вероятность натолкнуться на этот храм? Думаешь, Аби знал, что подохнет, а его убийца воплотится в Сато на границе Степи? Но тогда бы он знал и то, что ты не станешь убивать демона!

— Погоди, — нахмурился я. — Ты считаешь, что и храм и филактерию Хоны мне подкинуло Сущее? Но тогда получается будущее предрешено?

— Нет, — потряс головой енот. — И лисица, и кошка, и возможно кто-то еще — лишь отголоски гибели Темного Князя! — Сущее просто вверило их судьбы тебе! Если бы ты не убил шамана степняков, Хона оказалась бы в рабстве. Не разбей ты вазу — и кошка вернулась бы в Нижний Мир!

— А Акар Аш? Он же не был душой.

— И что? — пожал плечами енот. — Если его держали в Чертоге Смерти — то ничего удивительного! Проблема только в том, что Сэт тебя теперь ненавидит гораздо сильнее, чем прежде.

— Да пусть засунет свою ненависть себе же в очко! — машинально произнес я и задумчиво почесал щеку.

Нет, в словах Иоши есть определенный резон. А то как-то нереально все получалось. Но если енот прав и всех этих оборотней подкинуло Сущее, можно особо не морочиться? В том смысле, что в спину они не ударят? Ну да, возможно, но здоровая паранойя должна остаться. Я не собираюсь никому вот просто так доверять. Той же Хоне — только палец в рот положи и… или не палец… Да ёп! Выгнав из фантазий уже начавшую раздеваться лисицу, я усмехнулся и кивнул на показавшуюся из-за поворота телегу:

— Ладно, в городе договорим. А сейчас пора уже ехать.

Глава 12

В средневековой Японии в телеги запрягали быков, а верховая езда была привилегией исключительно высших слоев населения. И не то чтобы я хорошо знаю историю, но конкретно об этом нам рассказывал на уроках учитель. Запомнилось же оно только благодаря моему увлечению японской тематикой, хотя и никакой практической пользы за собой не несло. Ведь, в отличие от той Японии, Империя является континентальным государством, в котором хватает и пастбищ, и лошадей.

Впрочем, несмотря на это, верховая езда остается уделом богатых, поскольку абы какую кобылу под седло не берут. Другое дело в хозяйстве… Я не очень большой знаток местных реалий, но, со слов Иоши, знаю, что самурайский боевой конь стоит раз в пятьдесят дороже того, которого запрягают в телегу.

Повозку, выехавшую из-за поворота, тащили аж целых две лошади, но на арабских скакунов эти клячи не походили ни капли. Сидящему на козлах мужику на вид было лет около сорока. Наголо выбритый, в сером кимоно, со спокойным взглядом и смешно оттопыренными ушами. Нижнюю часть лица возницы пересекал глубокий уродливый шрам, отчего казалось, что мужик улыбается.

Интересный такой крестьянин. Ему бы в штыковую атаку народ поднимать или абордажной группой командовать, хотя вполне возможно, что так оно когда-то и было. Ушел на покой после дембеля и решил податься в мастеровые? Почему бы и нет? Телега практически новая, одежда добротная, и две кобылы в придачу — по местным меркам это очень даже неплохо. Да и риска в мирной жизни поменьше, чем на войне. Лепи себе посуду да и катайся через день на базар.

При виде стоящего на пути самурая на лице мужика мелькнули сомнения. Он, очевидно, прикидывал свои шансы прорваться, но тут заметил меня и ударил по тормозам. В смысле, остановил лошадей. Оно и правильно. От человека на телеге не скрыться. И даже если сбить того, что стоит на пути, второй догонит и предметно расспросит. Ведь поясной нож против тати — не самый позитивный расклад.

Едва только телега замерла, мужик перевёл взгляд с меня на князя, и спокойным голосом произнёс:

— У меня пять медяков, уважаемые. В повозке только ящик с глиняными табличками, которые заказали монахи из храма Каннон. Вас они вряд ли заинтересуют.

— Тебя никто не собирается грабить, — хмыкнул князь, очевидно, довольный тем, что его не узнали. — Нам нужно просто доехать до города.

При этих словах во взгляде возницы снова мелькнуло сомнение. Он ещё раз нас оглядел и хотел что-то сказать, но видимо передумал и сделал приглашающий жест.

— Да, господа самураи, конечно…

Внутри телега напоминала ящик неправильной формы высотой примерно около метра. Скамеек в ней, конечно же, не оказалось, но зато наличествовали рессоры, и за пятую точку можно было особо не переживать. Не, мы, конечно же, не посуда и на куски не развалимся, но трястись по неровной грунтовке в деревянном корыте — то еще удовольствие. Особенно когда чувствуешь задницей каждую кочку.

Дождавшись, когда мы заберемся в повозку, возница цокнул языком и, ничего не говоря, направил лошадей в сторону города. Телега со скрипом тронулась с места, и я, чтобы чем-то себя занять, решил подумать о том, что буду делать по прибытии в город.

Нет, понятно, что князь не оставит нас с Иоши на улице, но подозреваю, что первое время он будет немного занят. Пока отчитается перед братом, пока навестит сестру — ну или что там у него на повестке? Все эти мероприятия могут занять целые сутки, а мне как-то неохота торчать все это время на улице. В драной, перепачканной одежде, босиком, с мечом на поясе и рожей заправского душегуба, ага… Не, я прекрасно знаю, как выгляжу внешне, а, следовательно, вопросы ко мне возникнут у первого же наряда местной полиции. Ну или кто там у них в городе следит за порядком? Отсюда вывод: нужно позаботиться о жилье и своем внешнем виде хотя бы на первые сутки!

Еще там, в Сато, я сложил все ценные вещи в мешок и закопал их в лесу, рассказав об этом Иоши. Енот захватил все это с собой, и спасибо ему за это. Стальная табличка с гербом Сато и лисьим хвостом — что-то вроде самурайского паспорта. Две золотых и четыре серебряных монеты… По монете я выдал Тэкэко и Кэзу — девчонкам, что мыли меня каждый день в замке, но и того, что осталось, хватит, чтобы купить пару комплектов одежды и спокойно прожить в Ки до зимы. Еще брусок этот непонятный и чешуйка… Мне кажется, я знаю, почему при взгляде на нее испытываю такие теплые чувства.

То чудовище подо мной в видении, в момент атаки легионов Владыки Пепла… Акар Аш назвал этих монстров вернами, а Иоши пояснил, что такие обитали когда-то в Синем Лесу, в той его части, которая сейчас захвачена Сэтом. Верны — полуразумные крылатые звери, размером с небольшого дракона и способностью творить простейшие заклинания. После Прорыва Тьмы и пленения Хозяина Леса об этих ящерах никто больше не слышал, и принято считать, что Сэт полностью уничтожил их поголовье. Жаль, конечно, но сказать по правде, я и на лошади то ездить побоюсь, а уж летать на драконе, даже небольшом — это где-то за гранью добра и зла! С другой стороны, никто мне этого пока что не предлагает, поэтому выдохну. Ну а чешуйка… Пусть она хранится, как память. Вспомнить бы еще имя того ящера, что носил Мунайто под облаками…

Утро тем временем все больше вступало в свои права, солнце уже целиком вылезло из-за горизонта, а в воздухе потянуло большой водой. К запаху моря примешивались ароматы полевых трав, которые росли по обеим сторонам от дороги. Жужжала возле ушей какая-то крылатая нечисть, урчал на плече сонный котенок, негромко похрапывали запряженные в телегу кобылы. Повозка двигалась медленно, мерно покачиваясь на неровной дороге из стороны в сторону. Никакой подлянки вроде не намечалось, и я не заметил, как задремал.

Так бывает, когда ты понимаешь, что спишь, но вполне осознаешь происходящее. Телега, Нори напротив меня и Иоши — все это вдруг провалилось в непроглядную ночь, мелькнула перед глазами луна и я ощутил себя стоящим босиком на холодном полу.

Меч на поясе, на мне та же рванина, а вокруг клубится туман. Темно-серый, густой — он висит справа и слева, полностью перекрывая видимость и образуя широкий коридор, в конце которого лежит ОНА. Да, я вспомнил! Это моя девочка, и зовут ее Берюта… Огромное тело ящера прикрыто темной костяной чешуей, шипы на морде и изогнутые рога. Четыре мощные лапы и длинная шея с костяным гребнем, кожистые крылья с когтями и здоровенные клыки. Размерами она не уступает тем ящерам, на которых летали назгулы, вот только… Глаза Берюты закрыты, тело неподвижно и понятно, что верна мертва. Уже очень давно, но…что за приколы сознания? Сущее, сука! Ты зачем издеваешься? Зачем возвращаешь мне эту ненужную память?!

В следующий миг туман вокруг почернел, тело верны исчезло, а впереди появилась гигантская змеиная морда! Не произнося ни слова, Сэт распахнул пасть, и меня потянуло вперёд. Так, словно за спиной кто-то включил невидимый вентилятор!

— Тварь!

Рванув из ножен тати, я занёс его для удара и…

— А ну стой! Быстро останови лошадей!

Голос Иоши донёсся откуда-то из тумана. Я вздрогнул, открыл глаза и огляделся, пытаясь сообразить, что, собственно, происходит.

Возмущённая физиономия енота, непонимающий взгляд обернувшегося возницы, спокойный князь… Телега остановилась, сон пропал окончательно и я в восхищении замер, не веря своим глазам!

Судя по положению солнца, мой сон длился часа как минимум три. За это время повозка выехала на широкую вымощенную камнем дорогу и отсюда, с холма, открылся потрясающий вид!

Ки был огромен! Город лежал на побережье, прикрытый с запада широкой рекой, впадающей в ослепительно синее море. С юга и востока Ки закрылся от внешнего мира высокой светлой стеной, ощетинившись полусотней массивных квадратных башен. Пятеро прямоугольных ворот, широкий заполненный водой ров, гнутые японские крыши и высоченная статуя Милосердной.

Богиня стоит на площади за центральными городскими воротами в знакомой позе и с легкой грустью во взгляде смотрит на этот мир. Город за ее спиной вытянулся вдоль берега километров на пять, улицы — ровные, как под линейку, дома — от простых деревянных, до больших пятиэтажных каменных. В северной части, над устьем реки, на холме высится огромная крепость. Дом Нори и его семьи? Да там один только замок больше Сато раз в двадцать только по площади…

— Ты что же, ослеп?! — голос Иоши оторвал меня от созерцания города. Енот указал вознице на одну из кобыл и возмущённо нахмурился. — Не видишь, что она задними ногами как по углям идёт?!

— И… что? — возница хлопнул глазами и посмотрел на своих лошадей. — Мака просто своенравная, часто взбрыкивает и не любит ходить рядом с Сеной, вот и…

— Идиот! У твоей Маки колики, и она скоро умрет, если ей не помочь! — Иоши закатил глаза, выдохнул и, покачав головой, посмотрел на меня: — Вот не хотел я вмешиваться, но он же…

— И что делать? — растеряно пробормотал возница. — Я же не лекарь…

— Ну, помоги, если можешь, — пожал плечами я, встретившись с Иоши взглядами. — Только скажи, нам дальше пешком или…

— Сидите, — махнул рукой енот и, легко перескочив через борт, направился к лошадям.

Я проводил его взглядом, переглянулся с Нори и улыбнулся. В такие моменты Иоши напоминал того сурового парня, что заявился ночью в гарнизон выбивать для меня увольнительную. Зная приятеля, могу предположить, что он всю дорогу страдал, глядя на бедную лошадь и надеясь, что возница тоже заметит. Когда же понял, что ситуация критическая, взорвался и навтыкал мужику. Ну да, мой приятель плохо переносит чужие страдания и, наверное, поэтому он не появлялся в гарнизоне после боя с кочевниками.

Подойдя к правой кобыле, Иоши провёл ладонью по ее морде, что-то сказал, а затем скинул мешок и вытащил небольшой корешок в форме морковки. Под ласковым взглядом енота, лошадь послушно схрумкала угощение, а дальше началось волшебство.

Руки Иоши окутала салатовая дымка, он подошел к кобыле сбоку и принялся массировать ей живот. Не знаю, но я почему-то представлял эту ветеринарию как-то иначе. Ну типа распрячь, уложить на землю… А тут — словно смена колес на пит-стопе. Впрочем, еноту виднее.

Почувствовав руки на своем животе, лошадь издала жалобное ржание и задрожала как осиновый лист. Челюсть возницы поползла вниз, князь одобрительно кивнул, а я… А мне вдруг стало невыносимо грустно. Моя верна мертва, и ее вот так руками не оживить. Я ведь почти ничего не помню, кроме ее клички и того ощущения защищенности, когда она была рядом…

Проклятая память появляется какими-то разрозненными кусками, словно читаешь книгу с произвольной страницы. Только небольшой кусок, в котором нет ни завязки, ни продолжения. Только тепло воспоминаний и грусть утраты… Берюта, или Берта, как звали Серегину хаски… Быть может, это мое разыгравшееся воображение подставляет знакомые имена? Никакой верны не было, а я просто больной на всю голову идиот? Ну да…

Дорога в этот час была относительно пуста. За то время, пока Иоши лечил лошадь, мимо нас в сторону города проехало десятка два телег, и прошло пешком человек пятьдесят, из которых половина были солдатами. Впрочем, на дворе уже позднее утро. Крестьяне уже давно работают на полях, а морская гладь пестрит от сотен небольших парусов. На реке тоже рыбацких лодок хватает, но там основной движняк происходит возле трех паромных переправ, по которым в город доставляют товары с севера континента.

— Все, жить будет! — Иоши сунул успокоившейся лошади еще одну «морковку» и, обернувшись к вознице, приказал: — Выпрягай ее и пусть до Ки своим ходом идет. Нагружать начнешь только через два дня. Сегодня не кормить, завтра дашь овса и побольше. Давай шевелись, а то до города еще час^[104] добираться.

— Спасибо, господин! — мужик часто закивал и отвесил Иоши глубокий поклон. — У меня только пять медяков, но…

— Не надо платы, — услышав о деньгах, отмахнулся енот. — Овса ей лучше купи.

— Да, конечно!

Возница быстро выпряг лошадь, привязал ее к задней части повозки, затем уселся на козлы, но сразу трогать не стал. Опустив взгляд, он на мгновение о чем-то задумался, потом обернулся и, не глядя на нас, произнес:

— Господа, самураи… я не вправе советовать, но, думаю, что вам в таком виде в городе появляться не стоит. «Оранжевые плащи» и городская стража сейчас хватают всех подозрительных, не разбираясь, кто перед ними: простолюдин или кто-то из благородных… Я не хотел говорить…Думал, и сами все знаете, но вы мне помогли и вдруг…

— А что произошло? — тут же нахмурился князь. — Люди Саито Исаму опять устроили разборки в порту?

— Нет, — покачал головой возница. — Борёкудан^[105] тут вроде бы не причем. Четыре дня назад какие-то твари убили даймё, и город до сих пор стоит на ушах…

— Что?! — осознав произнесенные слова, Нори смертельно побледнел и, вцепившись в борт телеги, резко подался вперед. — Как?!

— Не знаю, господин, — не на шутку испугавшись такой реакции, потряс головой возница. — По слухам, это случилось в летнем саду и не обошлось без участия заклинателей клана Хояси. Я не знаю, я же обыкновенный торговец…

— Ясно… — Нори покивал, затем с силой провел ладонями по лицу и, мазнув по мне невидящим взглядом, выбрался из телеги.

Пройдя пару нетвердых шагов, он снова протер лицо ладонями и замер глядя на солнце.

«Сука! Ну почему так?! — устало подумал я и следом за князем выпрыгнул из телеги. — Все же так хорошо шло… Какого хера надо всем этим уродам?! Сэту, Хояси и прочим Кимура! Суки! И даже представить не могу, каково сейчас Нори. Такое случается, и парня, конечно, жаль, но тут ему ничем не помочь. Никто в таком, увы, не поможет».

— Мне жаль, — вздохнул я, подойдя и встав справа от князя. — Думаю, нам стоит быстрее добраться до города. Тут ты ничего не узнаешь…

— Да, — с каменным выражением лица покивал князь. — Сейчас… И ты тоже поедешь со мной!

Обернувшись, Нори остановил взгляд на десятке конных солдат, ехавших в сторону города и, выйдя на середину дороги, встал у них на пути.

Обычные вояки в недорогих доспехах с красно-белыми знаками клана Ясудо на левой стороне груди. У командира — седого усатого самурая — за спиной флажок сасимоно. Лошади без доспехов, солдаты вооружены луками, у самурая на поясе стандартный набор — дайсё^[106]. Бойцы, очевидно, возвращались в город из дальнего патруля, а тут мы со своими проблемами.

Дорога просматривалось хорошо, и нас, конечно, сразу заметили. Когда расстояние снизилось метров до пятидесяти, самурай что-то там прорычал и бойцы потянулись за стрелами.

Эти приготовления оптимизма, ясное дело, не внушали, но стрелять они просто так не начнут. Я бы на месте командира отряда поступил точно так же. Не, ну а что ещё делать, если дорогу отряду преградили два непонятных персонажа с мечами? Улыбаться и махать как пингвины? Ну да…

Нори, понятно, ни о чем подобном не думал — просто стоял, глядя на приближающийся отряд. Излишнее спокойствие в его взгляде сменяли всплески отчаяния, и было понятно, что его сейчас лучше не трогать.

Не доезжая до нас, солдаты разъехались полукругом, полностью перекрыв движение на дороге. Самурай недобро прищурил свои и без того узкие глаза и, переведя взгляд с меня на Нори, прорычал:

— Кто такие?!

— Нам нужно два коня и конвой до Ясудо, — не обратив внимания на вызов в словах самурая, спокойно приказал князь. — Мне и моему телохранителю! Быстро!

— А девок вам из Веселого квартала не привести? — ошалев от такой наглости, выдохнул самурай, но уже в следующий миг его загорелое лицо стало белее мела. Мужик резко подался вперед, смерил князя неверящим взглядом и севшим голосом приказал: — Опустить оружие! Кеничи, Хикэро — покинуть седла!

До солдат ещё только доходили слова приказа, когда самурай спрыгнул с коня и, подбежав к Нори, рухнул перед ним на колено.

— Асаши Рюу к вашим услугам, господин князь! Я и мой десяток следуем из Оши в Ки. Простите, не признал сразу, нам сообщили, что вы пропали и…

— У них не вышло меня убить, — бесцветным голосом произнёс князь и указал мне на одного из коней. — Бери этого и поехали. Десятник — в седло!

Сообразив, что от меня требуется, я натурально подвис. Ехать верхом?! Серьезно?! Нет, я не боюсь лошадей, но верхом ездил два раза в жизни! В парке, по пьяни… Там еще девчонка была симпатичная с лошадью… Впрочем, говорить об этом сейчас было бы форменным идиотизмом, поэтому я кивнул и быстро направился к указанной лошади.

Тут ведь херня-вопрос: ногу в стремя, вторую перекинуть через седло, ударить бока пятками и скачи! В фильмах такое часто показывали…

Успокаивающе потрепав коня по шее, я без труда забрался в седло и вдруг осознал, что это уже со мной было! И не один раз! В следующий миг десятник залез в седло, отряд тронулся, и я послал коня рысью. Чисто на автомате: чуть отклонив корпус назад и тронув шенкелями^[107] бока! Сука! Это получилось само собой! Так, словно ездил на лошадях всю жизнь! Конь пошел вперед без вопросов, и я, заняв место в третьей линии около князя, попытался прислушаться к своим чувствам.

Словами не передать… Это как усесться за руль после долгой болезни! Почувствовать задницей мягкость сидения и, вдохнув аромат салона, провернуть ключ. И плевать, что машина чужая. Главное — ты опять сидишь за рулем!

Уж не знаю, откуда это у меня появилось, но подозреваю, что причина в видениях. С ними вернулись не только образы, но и навыки верховой езды. Ну да, других объяснений этому нет.

В момент, когда отряд отъезжал, Иоши прокричал, что подождет меня в «Сакуре», на что я кивнул и махнул еноту рукой. Не знаю, где это, но думаю, в городе есть постоялый двор с этим названием. Енот, скорее всего, узнал о нем у возницы, который все еще сидел на козлах и ошарашенно наблюдал за происходящим.

Нет, за Иоши я не переживал. Деньги у приятеля есть, и найти он меня сможет без каких-то проблем. В крайнем случае, позову…

До города мы доехали минут за пятнадцать, и все это время я пытался унять эмоции. Конь подо мной бежал ровно, не выбиваясь из строя, а мне хотелось ударить пятками по бокам и, сорвавшись в карьер^[108], проскакать до ворот, чувствуя, как в лицо бьют порывы соленого ветра.

Не знаю, откуда это мальчишество. Возможно, оно пришло из воспоминаний о тех полетах? Только, к сожалению, дорога — это не небо, а конь никогда не сравнится в скорости с верной.

Берюта, да… А вдруг она все же жива?

— Дорогу князю Ясудо! — проревел командир отряда, как только мы проехали мост через ров.

У охранявших ворота солдат вытянулись от удивления лица, но замешательство длилось недолго. Высокий самурай в пластинчатом доспехе, разглядев князя, рявкнул приветствие. Асигару вытянулись по струнке, и мы въехали в город, провожаемые ошеломленно-восторженными взглядами стоящих в очереди возниц.

Обогнув статую Милосердной, отряд выехал на широкую улицу и рысью направился в сторону замка. Двое солдат скакали чуть впереди, распугивая криками зазевавшихся горожан. Князь был мрачно сосредоточен, а я просто смотрел прямо перед собой, удерживая коня в линии. Эйфория прошла, настроение снова испортилось, и смотреть по сторонам не хотелось. Возможно, когда-нибудь позже я прогуляюсь по Ки и постараюсь проникнуться его атмосферой, но сейчас ничего этого не хотелось.

Была бы моя воля, и я бы вообще никуда не поехал, но меня, увы, никто особо не спрашивал. Назвали телохранителем, и теперь уже не отвертишься. Впрочем сам же чего-то такого хотел, так хрена ли ныть? Да и надо поддержать Нори в этой его беде.

Телохранитель, м-да… Не, я тоже думал об этом, и какие-то знания у меня есть, но здесь же гребаное Средневековье! Тут нет снайперов и бронированных машин, спецщитов, оперативников, аналитиков… Блин, здесь даже очки темные забыли изобрести. Те самые, благодаря которым ни одна тварь не знает, куда смотрит телохранитель! Впрочем, общее понимание у меня есть, за снайперов сойдут самураи, заклинатели могут ставить щиты, а очки… С ними, конечно, проблема…

Усмехнувшись своим мыслям, я мазнул взглядом по фонтанной скульптуре на площади перед замком и следом за остальными направил коня к воротам.

Проход в резиденцию клана охранял десяток солдат, и экипированы они были куда как лучше тех, что нас провожали. В добротной пластинчатой броне, с бисямон-яри^[109] в руках, они чем-то напоминали стрельцов Ивана Грозного, в японском, понятно, их варианте. Заметив приближающийся через площадь отряд, ребята оперативно перекрыли ворота, образовав линию и выставив перед собой алебарды.

— А ну, стоять! — рявкнул командир поста — высокий самурай в ярко начищенном шлеме — и, выйдя вперед, хмуро оглядел наш отряд. Заметив десятника, он недоуменно поморщился и выдохнул: — Асаши-доно? Какого сэта ты тут забыл?!

— Я попросил его меня проводить, — спешившись, спокойно произнес Нори и, кинув поводья одному из солдат, направился к старшему караула.

Понимая, что прогулка закончена, я тоже спрыгнул с коня, и пошел следом за князем.

Увидев перед собой одного из Ясудо, начкар^[110] два раза хлопнул глазами, придержал предательски отвисшую челюсть и тут же склонился в глубоком поклоне. Физиономии солдат за его спиной вытянулись, бойцы мгновенно освободили проход и построились в две шеренги, образовав коридор.

— Это со мной, — кивнув на меня, произнес Нори и, подойдя к самураю, негромко поинтересовался: — Что, Акира-доно, не ждали?

— Господин! Мы верили, что вы живы… — не поднимая взгляда, прошептал самурай. — Такаши-сан с отрядом вернулись вчера. Они обыскали все, но не нашли вашего тела. В лесу следов тоже не обнаружили, и заклинатель предположил, что демоны вас похитили.

— Демоны сдохли, — хмуро констатировал князь и уточнил: — Когда будет проводиться обряд?

— Через три дня. Господин Керо объявил об этом вчера.

— А командующий?! Он же не успеет приехать за это время с границы

— Господин Хиро ранен и не сможет присутствовать, — со вздохом пояснил самурай.

— Ранен?! Как?! — побледнев, выдохнул Нори. — В сражении?!

— Нет, — покачал головой самурай. — Сеиджи оказался предателем. Ублюдок ударил командующего ножом в спину, но жизнь вашего брата уже вне опасности. Предатель убит в момент покушения, в его вещах нашли доказательства связи с Хояси. Это случилось в день гибели великого князя.

— Ясно, — Нори кивнул и, хлопнув самурая по плечу, направился на территорию замка. Я поправил ножны на поясе и пошёл следом за ним, на ходу обдумывая услышанное.

Интересные дела… Получается, в тот день произошло целых три покушения, но удачным оказалось только одно. Даймё убит какими-то заклинателями, командующего войсками пытался лишить жизни кто-то из своих, за Нори отправили демонов. Хм-м… Возможно, я чего-то не знаю, но вариантов вырисовывается не так-то и много. Кто-то из своих, соседи, или свои вместе с соседями. Наверное, сюда же можно приплюсовать императора, но в это верится слабо. Как бы то ни было, в местной политической жизни я полный профан и никакой информацией не владею. При таких раскладах глупо подозревать кого-то конкретного. Это пусть Нори думает, что к чему, ну а я постараюсь, чтобы его не убили.

Погруженный в свои мысли, я прошёл на территорию замка, огляделся и, что называется, выпал в осадок.

По ощущениям, словно попал в фильм или компьютерную игру! Просто не может человек создать такую красоту своими руками!

Идеально ровные, выложенные фигурной плиткой дорожки тянулись от ворот в пяти направлениях подобно лучам. Центральная — выводила на светлую площадь, к главному зданию замка. По центру этой площади, прямо напротив ступеней, струями воды искрился огромный белый фонтан. Главная его деталь — еще одна статуя Милосердной — стояла с раскинутыми руками, подставляя лицо и грудь падающей с неба воде.

Замок со всех сторон окружает растительность, и создается впечатление, что вокруг шумит сказочный лес. Фигурные клумбы с распустившимися цветами, аккуратно подстриженный кустарник, группы декоративных камней и какие-то ленты на стоящих вдоль дорожек деревьях… И вот хрен поймешь, что со мной происходит. То ли я наконец-то научился чувствовать красоту, или это тоже пришло из самурайского прошлого? Вместе с верховой ездой, запредельной реакцией и умением обращаться с мечом. Как бы то ни было, я ни о чем не жалею. Смотреть на эту красоту так же приятно, как и отрубить чью-нибудь поганую голову. Тут бы еще погулять под ручку с какой-нибудь…

— Таро, послушай! — голос князя выдернул меня с неба на землю. Нори остановился прямо посреди дороги и, обернувшись, с сомнением посмотрел мне в глаза. — Хотел тебя попросить…

— О чем? — поинтересовался я, слегка напрягшись из-за его взгляда. Было заметно, что князь чего-то там себе нарешал, и зная его склонность к суициду…

— Хочу попросить, чтобы ты никому не говорил о том, что происходило в лесу.

— Да без проблем, — мысленно выдохнув, покивал я. — Не думаю, что мне вообще нужно перед кем-то тут отчитываться.

— Нет, — покачал головой князь. — Если кто-то спросит — рассказывай. Все, что было в Сато, и то, как Кимура превратился в чудовище… Только скажешь, что Сасаки-сан освободил тебя по дороге, избавив от подозрений, и ты просто спал в момент нападения демонов. Никакой лисицы и астрала — просто проснулся, убил они, закинул меня в лодку и уплыл в лес. После нападения рыбы выбрался на берег и тащил меня на себе, пока случайно не наткнулся на источник Каннон. Разговора с богиней, Хозяйки леса и храма не было, и уж тем более ты не слышал ни о каком самурае Луны. Это очень важно до тех пор, пока я не разберусь в том, что здесь происходит. Просто не хочу, чтобы насторожились те, кого еще придется убить…

— Да, — кивнул я. — Согласен. Лишнее внимание нам сейчас ни к чему.

Нори пару секунд смотрел мне в глаза, затем резко обернулся и пошёл в сторону замковой площади. Я смотрел ему в спину и думал о том, что князь за эти дни заметно прибавил. Нет, понятно, что после той череды встрясок изменится кто угодно, но ещё утром это было не так сильно заметно.

Известие о смерти старшего брата стало последней каплей, и он, взвесив произошедшее на незримых весах, решил не раскрывать свою козырную карту. Да, я понимаю, что мне отведена роль джокера в рукаве. Солдат из другого мира, до которого снизошла Прародительница. Личный враг Сэта, способный поспорить с лучшими мечниками этих земель. Да, конечно, умение драться не поможет мне против моих врагов, но здесь, в Ки, мы обязательно разберёмся со всем дерьмом. Князь оказался отличным парнем и надежным товарищем, и пусть все его враги обделаются от страха. Главное, чтобы сам Нори сгоряча не натворил каких-нибудь глупостей.

Глава 13

Резиденция Ясудо внутри напоминала музей: настолько каждая деталь интерьера вписывалась в окружающую обстановку. Вазы, картины, статуэтки органично дополняли друг друга и тот, кто все это расставлял и развешивал, был натуральным мастером, остро чувствующим окружающую красоту.

Пройдя мимо охреневших от нашего вида охранников, Нори зашёл внутрь и, кивнув какому-то седому дядьке в расшитом золотом кимоно, направился в сторону мраморной лестницы. Просто пошёл, не глядя по сторонам! Ну да, он-то здесь живет, а я… Я вдруг почувствовал жгучий стыд. В грязной рваной одежде, босиком, не мывшись несколько дней! Это как бомжу заглянуть в Эрмитаж!

Холл утопал в сдержанной роскоши — одних только зеркал на стенах висело пара десятков. Какие-то пейзажи на стенах, вазоны с цветами и мягкий тростниковый ковёр… Нет, я понимаю, что князю горит, и переодеваться нет времени, но… Сука! Мне и по ковру-то ходить стремно. Особенно учитывая то, что местные повёрнуты на чистоте.

Поднявшись на пятый этаж, мы прошли по широкому коридору вдоль резных дверей, кивая по дороге каким-то непонятным персонажам, у которых при виде нас на лицах читалась целая гамма чувств. Кто-то искренне радовался, кто-то удивленно хлопал глазами, кто-то наоборот — хмурился, наблюдая наш внешний вид. Мужчины, женщины в дорогих одеждах, слуги, часовые в пластинчатых доспехах — все смешалось у меня в голове, и никого из них я даже не пытался запомнить.

Коридор привел нас в просторное помещение с красно-белым гербом Ясудо на дверях и двумя самураями, дежурившими у дальней стены. Зайдя внутрь, Нори положил на стойку свой тати и поинтересовался у одного из часовых:

— Керо-сан у себя?

— Да, — кивнул самурай, — вместе с госпожой Аякой. Ожидаем господина Огаву…

— Ясно, — Нори перевел взгляд на меня и кивнул на гостевую циновку. — Таро-доно, подожди меня здесь. Мне нужно переговорить с братом.

Произнеся это, князь зашел в кабинет. Я проводил его взглядом, тоже положил меч на стойку и, усевшись на ковер, стал ждать.

Вот не знаю, зачем Нори меня сюда притащил, да еще и в таком затрапезном виде, но, наверное, какой-то смысл в этом есть. Ладно, скоро мы это узнаем.

Минуты текли за минутами, я разглядывал рисунки и узоры на стенах, часовые изображали из себя статуи и разглядывали меня, когда дверь в коридор распахнулась и в приемную зашел высокий широкоплечий мужик в лакированном ламеллярном доспехе.

Судя по внешнему виду — кто-то из большого начальства. Расшитый золотом пояс, резные рукояти мечей, оранжевый плащ с красноватым шитьем, броня — ценой в небольшую деревню… Высокие скулы, перебитый нос, кривой шрам на лбу и высокомерный взгляд человека, привыкшего повелевать многими жизнями. Неприятный тип, и такого командира я себе точно бы не хотел. Слишком уж самовлюбленным он выглядит. Впрочем, первое впечатление часто бывает обманчивым…

Зайдя в приемную, мужчина стащил с головы шлем и уже хотел что-то спросить у часовых, когда заметил меня. Прищурившись и, видимо осознав, что я не мираж, мужчина побагровел и на его физиономии появилась целая палитра эмоций: от досады до глубокой брезгливости. В первые мгновения мне даже показалось, что этого дядьку сейчас натурально хватит удар.

— А ты ещё кто такой?! — шагнув ко мне, прорычал он. — Кто позволил появиться здесь в таком виде?

Нормальная такая беседа… Сразу с наездов. Этот хрен настолько тупой и не догадывается, что кто-то меня сюда все же привёл, или просто мудак, которому обязательно нужно докопаться до первого встречного? И самое главное, что мне положить и на него, и на все правила местного этикета. Да, сам я себя в таком виде чувствую хреново, но чтобы мне тыкал на это какой-то петух…

— Ну, кто-то, наверное, позволил? — поднявшись на ноги, спокойно произнёс я. — Вы куда-то шли? Так идите…

Нет, я, конечно же, мог сказать, что сюда меня привёл один из Ясудо, но с хрена ли мне перед кем-то отчитываться? Кто он такой?! Комендант крепости? Командир местного войска? Мне положить и туда, и туда с огромным прицепом! И нет, никаких звёзд я не поймал, просто не нравятся такие уроды.

— Имя! Назови своё имя, собака! — приблизившись вплотную, прорычал самурай и положил ладонь на рукоять вакидзаси. — Говори, или сейчас же подохнешь!

Вот зря он так… Не в смысле угроз, а в смысле приблизился. Никто тут никому клинок достать не позволит, я гораздо быстрее, хотя мужик об этом, конечно, не знает.

— Меня зовут Таро, — глядя в глаза самураю, глумливо оскалился я. — А ты, дядя, мне никак угрожаешь?

— Безродный щенок, да как ты смеешь…

— Господин Огава! Этого человека привел сюда князь Ясудо, — видя, что у мужика упало забрало, холодно произнес один из охранников. — Не думаю, что вам стоит доставать меч.

— Князь Ясудо?! — поморщился самурай и, отшагнув, смерил меня недоверчивым взглядом. — Но…

— Господин Ясудо Нори, прибыл в крепость меньше часа назад, — так же холодно произнес охранник. — Он и привел сюда этого воина.

— Нори-сан? Выходит, князь жив? — недоверчиво нахмурился самурай. — Ну, если сам князь привел сюда этого оборванца…

Я ничего не ответил. Какой смысл сотрясать попусту воздух? Много чести разговаривать с мудаками. Хотя, конечно, врага я себе уже заимел, и нужно будет расспросить Нори об этом деятеле. Ведь, по опыту, такие уроды очень злопамятны…

Самурай смерил меня напоследок презрительным взглядом и собирался уже зайти в кабинет, когда двери распахнулись, и на пороге появилась она…

Сестра князя выглядела потрясающе. Расшитое траурное кимоно мягко и изящно облегало ладную фигуру княгини. Огромные карие глаза, правильные черты лица и черные, как вороново крыло волосы. Из всех встреченных девушек не ёкай, Аяка была, наверное, самой красивой, и понятно, почему князь говорил о сестре с таким восхищением.

Приветливо кивнув Огаве, девушка нашла взглядом меня и, приблизившись, снизу вверх заглянула в глаза.

— Таро Лисий Хвост! — приятным голосом произнесла она. — От имени всех Ясудо и от себя лично я благодарю тебя за спасение брата! Пойдем, нам есть о чем поговорить.

Аяка мягко прикоснулась к моей руке и сделала приглашающий жест.

— Да, госпожа, — смущенно произнес я и направился в кабинет, провожаемый ошеломленным взглядом Огавы.

— Джиро, подожди немного. Князь тебя пригласит, — попросила она моего недавнего оппонента и, чуть покачивая бедрами, зашла в открытую дверь.

Я пожал плечами и направился следом.

Внутри кабинет правителя Ясудо чем-то напоминал тот, в котором принимал посетителей сюго Сато. Только окна тут за неимением гор выходили на море.

Небольшой столик с чернильницей и бумагами, четыре развернутых свитка на стенах с записанными сверху вниз иероглифами, картины и небольшое овальное зеркало. Все местные правители, которых я встречал, предпочитают работать в спартанских условиях. Возможно, это правильно, ведь так гораздо меньше отвлекаешься на всякую ерунду.

Нори с братом сидели на ковре друг напротив друга и молча смотрели на нас с Аякой. В глазах младшего Ясудо тоска и непонятная решимость — разговор у братьев, очевидно, случился нелегкий. Керо смотрит спокойно, оценивающе, и не заметно, чтобы его как-то смущал мой внешний вид. Ну да, что ему, что Аяке на это плевать — они ведь уже выслушали рассказ младшего брата. Не, ну а как еще может выглядеть человек, проведший в лесу четверо суток?

Повинуясь жесту княгини, я уселся на ковер рядом с Нори, Аяка присела справа от нас по левую руку от старшего брата.

Некоторое время в комнате висела тишина. Керо изучал меня взглядом, очевидно, собираясь с какими-то мыслями, я спокойно смотрел на него. На вид старшему брату было не больше тридцати лет. Такое же треугольное породистое лицо, высокие скулы, короткая стрижка, достаточно скромная по местным меркам одежда, а глаза… Передо мной сидел правитель огромной страны: холодный, жесткий и, конечно же, беспощадный к врагам. Все-таки ответственность сильно меняет людей. Ведь, казалось бы, мужику меньше тридцатника, но при взгляде на него мне почему-то вспоминается полковник Семенченко.

Аяка тоже только с виду хрупкая девушка. Во взгляде княгини за показной мягкостью читается недюжинный интеллект. Умная женщина — страшная штука, а когда она еще и красивая… Забавно, но сейчас, по сути, перед этими двоими сидит шестнадцатилетний пацан, который младше их младшего брата! Я уверен, что Нори не рассказал родственникам, кто я такой, но откуда тогда такая заинтересованность во взглядах? Они чувствуют интуитивно? Блин, мне бы такую способность…

Когда тишина уже начала напрягать, Керо, видимо, вдоволь на меня насмотревшись, коротко кивнул и представился.

— Я — Ясудо Керо, это Аяка. Мы, как ты уже понял, являемся братом и сестрой этого молодого господина, — он скосил взгляд на Нори и вопросительно посмотрел на меня.

— Таро Лисий Хвост из провинции Сато, — в ответ на его взгляд коротко представился я.

— Таро, да… Мы благодарим тебя за участие в судьбе нашего брата, но… — Керо поморщился. — Рассказанное братом невероятно! Справиться с двумя демонами, а до этого уничтожить порождение Тьмы, в которое превратился сюго Кимура… Ты не похож на воина из легенд.

«Угу, Мике это расскажи и Хоне, а еще Сэту и всем остальным», — мысленно усмехнулся я, а вслух произнес:

— Ну, вы же можете это проверить, — я протянул Керо руку. — Так будет проще для всех.

— Хм-м… — князь некоторое время с сомнением смотрел в глаза, затем кивнул и положил мне на запястье ладонь. — Хорошо, Таро, скажи, ты действительно убил сюго Кимура?

— Да, — кивнул я. — В бою срубил ему голову, а затем добил его в каком-то странном зале, куда нас закинуло с Нори-доно. Двух они я тоже убил, как раз перед тем, как отплыть к Мрачному лесу. Все сказанное мной — чистая правда. Клянусь!

Нет, мне, как и любому нормальному человеку, претило это ненужное хвастовство, но я и сам бы на месте Керо тоже проверил слова своего младшего брата. Оно так надежнее! А то мало ли вокруг шляется проходимцев…

Руку, как и в прошлый раз, легонько кольнуло, Керо переглянулся с Аякой, едва заметно кивнул и, отстранившись, снова посмотрел на меня. Только если поначалу во взгляде князя была лишь легкая заинтересованность, то сейчас он стал похож на шахматиста, обнаружившего на доске лишнюю пешку. То есть, вроде бы ее там быть не должно, но вот же случаются казусы.

— И как? Теперь ты мне веришь? — с сарказмом поинтересовался Нори у брата. — Надеюсь, больше вопросов не будет?

— Хорошее владение мечом не имеет ничего общего с умением вести за собой людей, — ничуть не смутившись, в ответ холодно заявил Керо. — Таро слишком молод, и я не думаю, что он найдет общий язык с Коямой. Хотя… Хорошо! Пусть попробует, но если до меня дойдут слухи о конфликте — Кояма со своими людьми отправится на границу, а с тобой будем что-то решать. — Переведя взгляд на меня, Керо прищурился и коротко пояснил: — У нашего погибшего брата было три десятка телохранителей. Пятеро погибли вместе с ним. Осталось двадцать пять человек. Их командир — Кояма Кацу — сорокалетний самурай, и таких как ты, парень, он пожирает на завтрак. Я даже могу допустить, что ты сильнее его на мечах и в стрельбе, но уважение этим не заслужить. Ты слишком молод, а Кояма уже четверть века служит нашей семье…

В голосе Керо лязгал металл. Если поначалу он говорил со мной как с неведомой зверушкой из сказки, то сейчас, после проверки, видимо, решил не миндальничать. Подозреваю, что он собирался как всегда все порешать самостоятельно, но Нори взбрыкнул и теперь имеем то, что имеем. Кстати, и причем здесь этот Кояма?

— Мой брат, решил поставить тебя во главе собственной охраны и отдать под твою руку Кояму и его людей, — в ответ на мой вопросительный взгляд, пояснил князь. — Клан не имеет претензий к телохранителям брата. Среди погибшей пятерки не было ни одного заклинателя, способного предотвратить покушение. Я согласен передать этих людей Нори, но мне нужно, чтобы брат был под охраной. Если же у вас случится конфликт…

Хм-м… Интересно… И, в принципе, логика в его словах есть. Какой-то мужик служит семье уже четверть века, а тут ему в командиры присылают мальчишку. С другой стороны, покушение они прозевали, и должны быть рады, что остаются на службе. Хотя, я же не знаю, как убили даймё. В общем, черт ногу сломит, и мне со всем этим придется по-быстрому разобраться. Впрочем, где наша не пропадала?

— Думаю, мы найдем общий язык, — глядя в глаза князю, уверенно произнес я. — Безопасность вашего брата превыше всего. Уверен, что Кояма Кацу это понимает, так же как и я…

— Хм-м, — во взгляде Керо мелькнули искорки интереса. Он скосил взгляд на сестру, посмотрел на Нори и кивнул. — Хорошо! Забирай себе телохранителей Масаши. Сейчас идите и приведите себя в порядок. Брат, вечером жду тебя у себя. Нам еще много о чем нужно поговорить.

«М-да, — я мысленно выдохнул, поднялся с ковра и, отвесив поклон, пошёл следом за Нори на выход. — Офигенно… И со всей этой херней нужно попытаться взлететь. В чужом городе, без связей и с полным непониманием происходящего.

С другой стороны, если разложить по полкам уже имеющуюся информацию, то прекрасно понятно, что нужно делать в первую очередь. Главное сейчас — обеспечить безопасность охраняемого лица, а все остальное отложим пока на потом. Двадцать пять подготовленных телохранителей это, на самом деле- офигенная новость! Особенно, с учетом того, что все те, кто охранял князя раньше, погибли в том караване. У Керо и Аяки, скореевсего, есть свои телохранители, поэтому люди убитого даймё сейчас никому не нужны. Значит, в первую очередь нужно будет найти общий язык с этим Коямой, а до этого придётся постоянно находиться при князе. Нужно еще не забыть проверить всех этих ребят на «детекторе лжи» и составить график дежурств вместе с планом мероприятий.

Нет, я понимаю, что телохранителей уже, скорее всего, успели проверить, но тут как раз возникает вторая проблема. Дело в том, что я никому тут не верю. Ни Керо, ни Аяке, ни тому мудаку из приемной. Даже Ясудо Хиро мог быть заинтересован в смерти своего брата. Да, на командующего покушались, но он жив, и никто меня не убедит, что это покушение не было инсценировкой. Ещё есть соседи и хрен знает сколько тех, о ком я не знаю. Отсюда вывод: чтобы предотвратить дальнейшие покушения, необходимо отыскать убийц Великого князя. Ну да — херня вопрос для Следственного Комитета. Впрочем, есть у меня пара идей…»

— Масаши был хорошим братом, — обернувшись ко мне в коридоре, с грустью в голосе произнёс князь. — Та тварь, которая это сделала, обязательно должна заплатить!

— Ты кого-то подозреваешь?

— Вечером, Таро! Я расскажу, что думаю, после того, как ещё раз переговорю с братом. А сейчас пойдём, я покажу, где ты будешь жить, и познакомлю со слугами.

— Хорошо, — вздохнул я и направился следом за князем.

Как выяснилось, покои князя находились на третьем этаже здания в отдельном, отгороженном крыле. Вообще резиденция клана была по местным меркам огромна, и я задолбался запоминать все лестницы и коридоры, по которым мы сегодня прошли.

Под жилье мне выделили две просторные светлые комнаты, одна из которых имела проход в кабинет князя. С десяток дубовых полок, которые тут в большинстве случаев заменяют шкафы, широкий тростниковый лежак, пять пейзажей на стенах, две вазы с какими-то пальмами и окна с видом на море. По местным меркам все это выглядело по-царски, особенно если вспомнить, где мне приходилось ночевать последние несколько дней…

Две неприметные служанки протерли в комнатах несуществующую пыль, принесли мне комплект сменной одежды вместе с умывальными принадлежностями и проводили в натуральную душевую. Да, Нори не соврал — в Ки есть настоящий водопровод! Не такой, конечно, как в Москве, но да и хрен с ним!

Отмывшись от грязи и пребывая в отличном настроении, я вернулся в свое жилище, и тут наступило время обеда. За едой Нори был мрачно сосредоточен, очевидно, планируя вечерний разговор с братом, и я постарался ему не мешать. Закончив с обедом, князь засел за бумаги, а я, не зная чем себя занять, полистал пару книг лежащих тут же на полках.

Убедившись, что чтение мне по-прежнему недоступно, я отложил книги в сторону, и тут в покои князя заявился высокий лысый старик. Следом за ним в комнату зашли два широкоплечих парня. Они разложили по полкам латный доспех — тот самый, что был на Нори в день нашего знакомства, а потом принялись меня обмерять.

Как выяснилось из разговора, на следующий день после нападения демонов на караван из Сато в Ки поскакал гонец. Охренев от увиденного на стоянке и не найдя живых, парень погнал коня через лес и доложил в город о случившемся. В ту же ночь на место гибели каравана отправилась сотня бойцов во главе с главным заклинателем клана — Михо Такаши. Собственно именно об этом отряде рассказывал самурай, что дежурил на входе в резиденцию клана. Обыскав все вокруг и не найдя следов князя, солдаты совершили погребальный обряд, собрали все ценное и вернулись обратно.

Обмерив меня с ног до головы и задав пару десятков уточняющих вопросов, старик с парнями удалился, и уже часа через три я стал счастливым обладателем полного комплекта брони. Ламеллярный доспех из мелких пластинок с улучшенной защитой верхней части груди и подмышек был покрыт темно-коричневым лаком и ощущался на теле как броник. Кабуто с дополнительной защитой шеи и фигуркой в виде рогатого месяца и латная юбка из мелких скрепленных пластин, которая совершенно не сковывала движения! Не знаю, сколько такой может стоить, но полагаю, что очень и очень немало!

Помимо всего прочего, мне выдали катану с вакидзаси, а также кинжал танто, который тут носят с двуручным мечом^[111]. Натати прямо на месте заменили цубу^[112], ну а ту, что была — передадут семье погибшего самурая вместе с денежной компенсацией.

Качество оружия вне всяких похвал, рукояти выполнены из кожи ската с накладками из какого-то дерева. Ножнами можно любоваться часами. Нет, я понимаю, что главный телохранитель князя не должен выглядеть как последний крестьянин, но все равно как-то оно неудобно. Еще в полной мере не приступил к обязанностям, а уже столько подарков.

Разрезав себе запястье тремя полученными клинками, я смазал лезвия кровью и понаблюдал, как каждое из них на миг потемнело. Все! По опыту, одного раза достаточно, чтобы Черный меч меня опознал. Убрав оружие в ножны, я переоделся в новую одежду с камоном в виде хвоста лисы, сунул за пояс дайсё и уже вскоре следом за князем отправился на четвертый этаж, где располагались покои его старшего брата.

К разговору меня, конечно же, никто приглашать не стал. Впрочем, я не сильно расстроился. Едва только за Нори захлопнулась дверь, в приемную вплыла миловидная девушка. Назвавшись Йоко, она проводила меня в соседнюю комнату, где уже находилась ее подруга. Нет, ничего такого естественно не было. Мы пили чай с какими-то сладостями и разговаривали. При моем незнании местных реалий, девчонки оказались настоящей находкой! Мило улыбаясь и забавно хмурясь, девушки выслушали мои рассказы о Сато, а взамен выдали кучу полезной информации о городе и его обитателях.

Как выяснилось из разговора, тот урод, с которым мы пересеклись в приемной, является командиром «Оранжевых плащей» — элитного подразделения городской стражи, что следит на улицах города за порядком. По словам девчонок, в «Оранжевые плащи» набирали только лучших бойцов города, поэтому среди них хватает мужчин из знатных семей.

Сам же Огава Джиро является каким-то дальним родственником семьи Ясудо и, до кучи, безумно влюблен в Аяку. Впрочем, он такой не один. В сестру князя влюблены все поголовно, и девушки бы весь вечер рассказывали об ухажерах, но меня это интересовало мало. Я видел глаза княгини и представляю, как непросто будет ее избраннику. Этот придурок вряд ли устроит такую умную женщину, и какой бы он плащ за спиной не носил…. Ну а все остальные… Флаг им в руки, и попутный ветер в пятую точку. Какое мне дело до всех этих великосветских страданий? Нет, Аяка, конечно, очень красивая, но у меня уже есть Мика, да и кто я такой, чтобы заглядываться на княгиню?

Помимо «Оранжевых плащей» в городе есть еще и обычная стража, бойцы которой защищают стены, охраняют резиденцию клана и патрулируют городские окрестности. Те солдаты, что провожали нас до Ки, как раз были из этого подразделения.

Ну и еще где-то неподалёку от города расквартирована целая армия, которой командует троюродный брат Нори по бабушке.

По поводу случившегося покушения девушки знали только то, что оно произошло в летнем саду, в котором любил работать Великий князь. Какие-то рабочие ремонтировали там павильоны, а четыре дня назад один из этих павильонов исчез в чёрном пламени заклинания. Как раз в тот момент, когда в нем находился даймё. Сад сейчас закрыт, на входе дежурит стража. Рабочих ищут, и, как я понял, никого пока не нашли…

Видя, что девушкам неприятна данная тема, я перевёл разговор, и дальше мы болтали о всякой ерунде: о книгах, ценах на ткани и последнем спектакле в городском театре, в котором выступала какая-то местная поп-звезда. Вернее, в основном болтали они, я лишь восхищенно кивал и обдумывал полученную информацию.

На самом деле все ожидаемо. Покушение было подготовлено заранее, ведь иначе и быть не могло. Со слов Нори, его старший брат по силе был равен целому взводу заклинателей, а такого просто так не убить. Те ребята, что работали в саду, скорее всего, заложили под павильоном какую-то хрень, навроде той, что я видел в ущелье. Другой вопрос: почему даймё этого не почувствовал? И ещё интересно, кто нанимал этих парней?

Мы проговорили ещё примерно около часа. Когда за окном уже конкретно стемнело, девушки проводили меня обратно в приемную и, попрощавшись, удалились.

Минут через пятнадцать в комнату вошёл князь. Рассеянно кивнув, Нори забрал со стойки катану и направился к выходу. Я пожал плечами и пошёл следом за ним.

Всю дорогу Нори молчал, лишь изредка кивая каким-то своим знакомым. Уже в покоях князь кликнул служанку, приказал ей нести чай и, зайдя в кабинет, вдруг как-то сразу осунулся. Из парня словно вытащили металлический стержень.

Ну, да… Так оно и бывает. Когда весь день держишься на одной только воле и даже родственникам не можешь показать, насколько тебе хреново. Ему бы водки сейчас выпить и женщину, а потом проспаться как следует…

Минут через пять после нашего прихода, в комнате появилась робкая как как мышка служанка. Она поставила на ковёр поднос с чайными принадлежностями, затем принесла фарфоровый чайник, разлила по пиалам чай и с поклоном покинула комнату.

Нори ещё какое-то время молчал, погруженный в свои мрачные мысли, затем вдруг спохватился, сделал глоток из чашки, посмотрел на меня и зло прошептал:

— Предательство!

Глава 14

— Пре-да-тель-ство… — сорвавшаяся с моего плеча искорка превратилась в прозрачную девочку, которая зависла в полуметре над ковром, переводя взгляд с меня на князя.

Вот интересно у нее получается… Когда я переодевался, мерил броню, мылся — Нэко это даже не разбудило! Где она там сидит?! Во мне?! Или у меня на плече тоже какой-то отнорок астрала?

— Я… помню, как Ата, возжелав власти, открыла проход легионам Сегета… — продолжила тем временем Нэко. — Не помню, как… Не помню, кто… Помню предательство…

— Сегет — это же один из Темных Князей Сэта? — глядя на бакэнэко, хмуро поинтересовался князь.

— Не помню, — покачала головой кошка. — Не сейчас… Сейчас плохо… — она указала рукой в окно в сторону моря. — Там Хаос… Если не остановить… все живые… умрут в страшных мучениях… Я посмотрю… Могу прикрыть, но одна остановить не смогу… — в следующий миг кошка вылетела в окно и исчезла, оставив меня в полной прострации.

Да, только лишь меня! Князь же побледнел как мел, поставил чашку и с силой провел ладонями по лицу. Да какого хера тут вообще происходит?!

— Может быть, ты, наконец, объяснишь? — глядя на Нори холодно произнес я. — Мы вроде как вместе сюда дошли, но ты почему-то решил все взвалить на себя!

— Да, Таро, прости, — со вздохом покачал головой князь. — Просто картинка сложилась только сейчас. Ты ведь уже, наверное, в курсе, что произошло с братом? Зная тебя…

— Только в общих чертах, — пожал плечами я. — Пятеро каменщиков и два каких-то крутых садовника с неделю работали в Летнем саду резиденции. Проживали они где-то на первом этаже здания. Закончили работу семь дней назад, а через три дня один из стоящих в саду павильонов исчез во вспышке черного пламени. Этих людей пока не нашли, но я не знаю, что говорит тот, кто принял их на работу?

— Мичи Оота — распорядитель Летнего сада — исчез за день до гибели брата, — в ответ на мой вопросительный взгляд пояснил князь. — Масаши в саду принимал его заместитель, который в тот день вернулся из пригорода с похорон. Его не было в городе девять дней.

— Этого заместителя проверили?

— Да, — кивнул Нори. — И Аяка, и Керо… По всем дорогам разослали патрули с описанием, но ни Мичи, ни рабочих не нашли. Всех капитанов и лодки тоже проверили, но…

— Возможно, они еще где-то в городе? — я с сомнением посмотрел в глаза князю, вздохнул и осторожно добавил: — Ты же понимаешь, что этот Мичи лишь исполнял чью-то волю?

— Понимаю, — мгновение поколебавшись, прошептал князь. — Следующим даймё скорее всего станет Керо, за ним очередь Хиро, потом моя. Все мы можем оказаться убийцами…

— А Аяка?

— И она тоже, — покивал Нори. — После меня… Но женщина не может стать даймё — только ее муж. Так что ей еще придется связать себя брачными узами.

Было видно, что произносимые слова доставляют князю невыносимую боль, но, как бы то ни было, он их все-таки произнес. Намекни я об этом в лесу, и парень бы стопроцентно вспылил. Ну да… Все изменения с нами происходят через невыносимую боль. Взросление — оно такое…

— Ну еще же остаются соседи? Если твой брат им чем-то серьезно мешал…

— Мы все им чем-то мешаем, — со злостью сквозь зубы процедил князь. — Тот одноухий маг был из клана Хояси. Такаши-сан его опознал.

— Интересно… — я взял с подноса пиалу, сделал глоток уже остывшего чая и, посмотрев в окно, попытался поймать ускользающую мысль. — Слушай… А почему твой брат не обнаружил эту закладку? Это как-то связано с тем, что говорила нам Нэко? Просто Иоши мне как-то рассказывал, что за пеленой Хаоса можно скрыть даже целого бога!

— Так и есть… — Нори потряс головой, залпом допил свой чай, затем потер пальцами виски и посмотрел на меня. — Дело в том, что почти на всей территории крепости уже много лет ощущалось присутствие Хаоса. Это заметил еще наш прадед. Никаких внешних проявлений этого присутствия не происходило. Дети рождались без отклонений, деревья и трава росли, как и должно. Считалось, что эта мерзость просачивается из могилы нашего предка. Ты помнишь, я рассказывал тебе, что склеп Хидэо Ясудо послужил фундаментом этой крепости?

— Хидэо, — это же тот, кого полюбила богиня? Вы еще не можете попасть в его склеп? Получается, этого слабого фона хватило, чтобы скрыть заложенное дерьмо от такого сильного заклинателя как твой брат?

— Нет, — покачал головой князь. — Сейчас присутствие Хаоса в саду многократно усилилось. Думаю, Масаши это почувствовал и решил разобраться, но не сумел и погиб. Поначалу никто этого, конечно, не понял. Командир охраны оставил на месте гибели брата десяток солдат, а когда туда прибыл Керо с телохранителями, семеро из этих солдат были мертвы. Оставшиеся трое потеряли разум. Бросились на Керо с оружием… Их скрутили, но все они умерли в течение суток.

О-хе-реть! Смешались в кучу кони, люди… Черная вспышка, садовники, Хаос и еще эта гребаная могила! Тут же хрен пойми, на кого думать!

— Погоди! — я вскинул ладони в останавливающем жесте, быстро допил чай и, собравшись с мыслями поинтересовался: — То есть, если эта мерзость прорвалась из гробницы твоего предка, может статься, что покушения не было?

— Почему не было? — непонимающе поморщился князь. — Хаос же вырвался наружу в саду! Прибыв на место, Керо почувствовал остаточные следы Тьмы! Масаши убили! Эти твари как-то откупорили могилу и скрыли за пеленой Хаоса свои поганые заклинания.

— А что в этой могиле? Откуда там Хаос?

— Никто этого точно не знает. Аяка полагает, что вместе с Хидэо в склепе запечатан кто-то из высших асуров. Там ведь поначалу хоронили всех ближников нашего предка, а потом Каннон закрыла могилу от всех. Аяка где-то вычитала, что то чудовище, после убийства которого богиня обратила свой взор на Хидэо, как раз было тем самым асуром. Их тогда много шлялось по этой земле. Таких ведь тварей окончательно убить невозможно… Видимо, склеп показался Каннон лучшим решением.

— Но тогда получается, что те уроды тоже об этом знали? Возможно, даже, что среди них был асур?

— Не знаю, Таро, — тяжело вздохнул князь. — Сейчас, после слов бакэнэко, все кажется намного страшнее…

— Ну я не заметил, чтобы твои брат и сестра как-то сильно переживали.

— Керо и Аяка намного сильнее меня, но они такие же, как и я — Ясудо! — мгновение поколебавшись, с досадой выдохнул князь. — Чувствуют то же, что и я, но их уверенность зиждется на силе богини! Брат и сестра заручились поддержкой монахов из Храма Каннон и установили над местом смерти Масаши непроницаемый щит, который подпитывается от главного алтаря. В Хэйанкё — столицу Империи, отправлены с докладом гонцы. Последователи Такэми-Воина всегда противостояли Хаосу, и если все будет хорошо, в течение полутора месяцев сюда прибудет отряд жрецов Главного Храма!

М-да… И хрен тут знает, за что браться в первую очередь. Искать убийц великого князя или попробовать остановить это дерьмо? Нэко пообещала прикрыть, но я почему-то уверен, что Хаос мгновенно меня не убьет. И еще слова Каннон… Не сходи с Пути, да… Она же все это знала заранее!

— А кто-то пробовал зайти в астрал и посмотреть там? — поинтересовался я и плеснул в пиалы остывшего чая. — Если в реальности ничего разглядеть не выходит, то возможно там…

— Ни у Керо, ни у Аяки не получилось зайти в Тонкий Мир, — со вздохом покачал головой Нори. — Такаши-сан тоже пробовал, но… Сейчас в астрал можно попасть только из сада, а в сад можно зайти через Малые Двери. В их структуру вплетен истинный металл, и они непроходимы для Хаоса. Там сейчас стоит десяток охраны. Керо приказал им никого не пропускать в сад, но мне плевать на его приказания! Если бы знать, как это остановить…

М-да… Нэко сказала, что эта дрянь расползается. Уверен, что девчонка прекрасно чувствовала щит, и так же прекрасно знала, что он Хаос не остановит! И что теперь? Собрать манатки, сесть на коня и свалить куда-то в закат? Приговорив тем самым всех жителей города к мучительной смерти? Интересно, а как бы поступил в этой ситуации тот Мунайто? Благородный идиот, ага — я хорошо помню слова Демона Пепла. Вот чего бы мне не вселиться в какого-нибудь гондона? Ведь был же, наверное, и такой вариант?

— Ну, так давай попробуем это узнать? — я залпом допил чай, усмехнулся и подмигнул князю. — Вот прямо сейчас и пойдём. Только заскочим сначала в «Сакуру» за Иоши. Тануки такой идее, конечно же, не обрадуется, но без него вряд ли получится что-то узнать. Ну а кошка найдёт меня где угодно, хотя думаю, что она уже где-то там — возле этого сада.

— Ты… — князь выдохнул, а затем улыбнулся. В первый раз за сегодняшний день. — Я почему-то знал, что ты это скажешь!

— Ну да, — хмыкнул я, — но стеснялся предложить сам. Ладно, пошли, чего тянуть? Броню не берём — в астрале она бесполезна.

— Да, пошли! — в голосе Нори мелькнул злой азарт. — «Сакура» тут недалеко. Нам даже коней брать не нужно!

Гостиница находилась в десяти минутах ходьбы от резиденции клана. Добротное бревенчатое здание с гнутыми крышами из-за бежевой расцветки со стороны напоминало пряничный домик.

Насколько мне известно, в той Японии на Земле таких домов практически не было. Ну да — там же то землетрясения, то ураганы. Вот и строили японцы свои дома из дерьма и палок. Бамбуковые стены ведь намного проще восстановить, чем какие-нибудь кирпичные. Отсюда все эти ширмы и тоненькие перегородки, затянутые бумагой. Нет, здесь такого тоже хватает, но материковое расположение накладывает свои отпечатки, и в Ки я не видел ни одного «легкого» дома. Только каменные или вот такие — бревенчатые.

К «Сакуре» мы отправились только вдвоём. Командир охраны у ворот предложил выделить сопровождение, но Нори от него отмахнулся. Оно и понятно — на хрена нам нужны лишние уши? К тому же, после всего пережитого нас обоих мало заботили уличные грабители. В смысле мне их совершенно не жалко. Если у кого-то хватит мозгов напасть на двух вооруженных мужиков, один из которых к тому же маг, то премию Дарвина^[113] мы им выпишем без особых проблем.

Внутрь заходить не стали. Я просто позвал енота по мыслесвязи, и он появился через пару минут. Полностью собранный, с мешком за плечами и кислым выражением на хитрой физиономии.

— Привет! — усмехнулся я, смерив взглядом приятеля. — Ты чего такой хмурый? Мы тебя разбудили, или просто хандришь?

— Заснешь тут, ага, — тануки перевёл взгляд с меня на князя и обречённо вздохнул. — Я теперь спать долго не буду…

— Что-то не так, Иоши-сан? — встревоженно поинтересовался Нори. — Тебя плохо встретили в городе?

— Нет, все хорошо, — опустив плечи, горестно вздохнул тануки. — Город красивый, люди приветливые, но… Я тут не могу спать! Слишком много вокруг людей. Я слышу отголоски их мыслей, чувствую аурные следы. Нет, днём все нормально, но спать я все же предпочитаю в лесу…

— Ну да, тебе же дупло нужно или нора… — сдерживая улыбку, участливо покивал я. — Ну ты же можешь вырыть нору где-нибудь здесь, или чтобы не морочиться — каждый вечер отправляться ночевать в лес. Тут всего-то пара часов быстрой ходьбы, но бешеной собаке, как говорят, и семь ри — не крюк. Да и вечерние прогулки, слышал, полезны…

— Не знаю, о каких собаках ты говоришь, — енот обиженно засопел, но потом не выдержал и довольно оскалился. — Но спасибо, Таро! Я знал, что ты позаботишься о приятеле. Ну а до леса, я через астрал за один шаг доберусь. Так что гулять не придётся.

— Вот и хорошо, — кивнул я. — И, кстати, насчёт астрала… Нам тут в одно местечко нужно перед сном заскочить. Ну а потом — сразу в лес… Ты, в смысле, в лес, а мы к себе. Нам-то норы без надобности.

— Куда это вы собрались? — на просиявшей было физиономии енота мелькнула тень недоверия. — Что за местечко?

— Да тут неподалёку есть один садик…

Я подробно пересказал Иоши ситуацию, и с каждым моим словом его физиономия все больше вытягивалась. Если при встрече енот напоминал обиженного ребёнка, то к концу моего рассказа его реально накрыло.

— … Так что закинешь нас обоих в астрал, мы там все оглядим, засунем этого урода в тут дыру, из которой он вылез, и по домам! Там делов-то на четверть часа… — я пожал плечами и махнул рукой в сторону крепости. — Тут до резиденции дольше идти, но если хочешь, можешь «шагнуть», или как там это у вас, колдунов, называется?

Примерно с минуту в воздухе висела мертвая тишина. Енот, ради которого я тут распинался, смотрел куда-то мимо меня: на луну или на звезды — сразу не разобрать. Примерно так — зачаровано, с глубоким интересом кот смотрит на тупые ножницы в кабинете ветеринара. Стоящий справа от меня князь забеспокоился из-за такой интересной реакции, когда тануки наконец соизволил «проснуться».

Хлопнув пару раз ртом на манер вытащенной из воды рыбы, он посмотрел на меня, потом на князя, тряхнул головой и потрясённо прошептал:

— Вы… Вы же не шутите?!

— Не, — пожал плечами я. — А чего тебя так испугало? Нэко же сказала, что прикроет нас, так что никакого риска тут нет!. Глянешь, что там произошло и сразу обратно! Ты же сам хвастал, что научился читать аурные следы — вот и продемонстрируешь…

— Великий асур?! — возмущенно воскликнул енот, пропустив мимо ушей мои здравые рассуждения. — Ты хоть представляешь, что это за тварь?! Таких всего-то было двенадцать! Подручные самого Мары! А ты! А я… а он… — енот посмотрел на Нори и… выдохнул.

— А мы пойдём и наваляем ему пи… в смысле, засунем его туда, откуда он выполз, — я ободряюще улыбнулся, хлопнул приятеля по плечу и кивнул в сторону резиденции. — Ладно, хорош уже ныть — пошли. Сам же хотел приключений? Ну вот их нам и отсыпали.

Нет, я, конечно, не идиот и прекрасно осознавал, в какую задницу мы ввязались. Вернее, не осознавал, но представлял, что все может закончиться именно этой ночью. Недооценивают противников только идиоты и трупы, которыми те идиоты становятся, но правильный настрой в такой ситуации просто необходим. Начнёшь сомневаться в своих силах и обгадишься посреди операции. На войне много думать нельзя, принял решение — выполняй! Мне же не привыкать… Я ведь и на Земле не пончиками торговал…

К тому же, если включить обычную логику, то на самом деле все не так-то и плохо. Аяка вполне могла ошибиться, но даже если княгиня права, то эта тварь в склепе только-только проснулась и не успела собрать много Силы. Иначе давно бы вырвалась, разнесла город, и свалила в свой поганый Кимон. Трое из десяти солдат выжили, а они в саду находились что-то около получаса! Да, повредились рассудком и все равно умерли, но кошка пообещала нас защитить. Ещё бы знать, что конкретно придётся делать, но, надеюсь, Иоши сообразит.

Словно услышав эти мысли, енот встретился со мной взглядом, вдохнул, выдохнул и обречённо кивнул.

— Ладно, идём, чего уж там… Подвиги, слава, женщины — это же как раз про меня! Только почему-то все женщины пока что достаются только тебе!

— Кстати, да — согласно покивал молчавший все это время князь и следом за Иоши направился в сторону крепости.

— Вот так прям и все? — хмыкнул я, глядя им вслед. Затем огляделся по сторонам и, не найдя взглядом ни одной женщины, пожал плечами и пошел за приятелями.

— Слушай, а кто такая Ата? — поинтересовался я у тануки, когда мы уже подходили к воротам. — Нэко что-то про неё говорила, но как всегда ничего не вспомнила. Там ещё кто-то кого-то предал…

— Не знаю, — Иоши наморщил лоб и посмотрел на меня. — Возможно, она имела в виду Ату Проклятую?

— А кто такая эта Ата? И за что ее прокляли?

— Я не знаю, кто она, — пожал плечами енот. — Наверное, такой же оборотень, как и мы все…. Она что-то не поделила с Хозяином Леса, и тот её за это изгнал. Вскоре Ата вернулась и привела за собой легионы Сегета. Владыка Ненависти вторгся в Аокигахару и захватил северную часть Синего Леса. В последней битве Сару-сама ценой великой жертвы остановил вторгшиеся легионы, ну а дальше ты знаешь и сам.

— А что сейчас на севере Синего Леса? Сегет с этой Атой до сих пор находятся там?

— Да откуда ж я знаю, — енот удивленно посмотрел на меня. — Мне об этом никто не рассказывал. Я ведь даже не в курсе, кто эта проклятая, а про Темного Князя даже думать боюсь!

— И что же, за четыре тысячи лет никто не ходил в Северный Лес?

— А зачем? Там же все пропитано ненавистью к чужакам! К тому же Граница непроходима для обычных ёкай, скалы над Северным Лесом — неприступны. Нет, наверное, находились отчаянные — из тех, кто в достатке обладал Силой, но мне о них ничего не известно. Сам я, как ты понимаешь, ни во что такое не ввязывался. Это только сейчас, с тобой… — тануки обреченно вздохнул, покачал головой и следом за князем зашел на территорию крепости.

М-да…Вот нескучно они там живут! Одну изгнали, вторую — туда же, Хозяин Леса в итоге погиб, Северный Лес захвачен приспешником Сэта! Аокигахара и так-то не самое приятное место с ее болотами и чудовищами, а тут еще эти мыльные оперы. И самое поганое то, что мне от всего этого не отвертеться. В том смысле, что в Аокигахару придется скататься хотя бы для того, чтобы устроить личную жизнь. В свете же последней информации — так вообще все уныло. Сару до сих пор не воскрес, и если Иоши прав с его выводами, то без меня он появиться не сможет. Съездил Гриша на задание в Талдом, ну да… Теперь вот в каждой бочке затычка.

Нет, так-то я, конечно, не против, но как же оно, блин, все непонятно! Какие-то слухи, легенды и записи в Книге Начал… Еще сны… Неужели нельзя сразу закинуть в голову всю нужную информацию? А то сейчас, тыкаемся в каждую стенку как слепые котята.

Впрочем, я не один, и это самое главное! Главное, что есть, кому прикрыть тебя, когда ты перебегаешь к очередному укрытию! Я посмотрел в спину енота, вздохнул и покачал головой. Он ведь мог отказаться, и я бы его не заставил, но Иоши идет…Прямо как в песне Высоцкого… Черт! Я выкинул из головы ненужные мысли, кивнул десятнику и, улыбнувшись, пошел в ворота следом за другом…

Уже на площади перед дворцом прикрыл глаза и мысленно позвал бакэнэко. Ведь, соваться без кошки на территорию сада никто тут не собирается. Вопрос лишь в том, как она далеко и насколько быстро сможет присоединиться к отряду.

Нэко ответила сразу, но голос её звучал необычно. В голове что-то постоянно шуршало, и слышимость была как из задницы. Словно кто-то глушил передачу.

— Я… тут, где… Хаос. Жду тебя…

— Ты в саду? — на всякий случай уточнил я.

— Был сад… Сейчас нет, — мгновение поколебавшись ответила девочка. — Я там, где был сад. Тут плохо. Нужен ты… Нужен твой меч.

— Мы уже подходим. Не забудь — ты обещала прикрыть нас от Хаоса.

— Прикрою! — мяукнула Нэко, и слышимость пропала окончательно. Ну или она просто отключилась сама.

Блин, как же мне нравится её непосредственность! Спорхнула с плеча, рассказала про Хаос, обещала помочь и улетела сразу на место в полной уверенности, что я приду туда следом за ней. Хотя, может быть, она просто мысли читает на расстоянии? Между нами же какая-то связь? Во всем этом напрягает только одно — где мне в астрале взять меч? Самурай-то куда-то запропастился. Хотя, возможно, он уже появился, или нам не нужно идти в астрал? В общем, будем считать, что Нэко в курсе насчёт меча. Иначе я башку себе точно сломаю.

Тут же и без этого столько всего навалилось, что крыша уже готова сорваться ко всем чертям и улететь куда-нибудь обратно на Землю! Еще утром все было нормально! Выбрались из леса, сели в телегу… А сейчас я вместе с князем и говорящим енотом-оборотнем иду в какой-то гребаный сад, где нас уже ожидает девочка — привидение!

Идем спасать город, ну да… Чип и Дэйл, вместе с Рокфором, ну или как там звали эту толстую мышь? Нэко вполне прокатит за Вжика и Гаечку… Да ёп! Понимая, что начинаю сходить с ума, я догнал князя и в ответ на его вопросительный взгляд произнес:

— Нэко уже там, так что ждать не придется. Ты, главное, подумай, что скажешь охране.

— А ничего не скажу, — спокойно произнес Нори. — Говорить будем, когда все закончится.

— Тоже верно, — пожал плечами я и, обернувшись от дверей резиденции, окинул взглядом спящий за спиной город.

Какое-то жуткое дежавю… Словно все это уже когда-то случалось. Беззащитный город, великий асур и приказ Господина… Крылатый ненавидел этих тварей едва ли не больше Темных Князей, и мы давили их как бешеных крыс везде, где могли дотянуться…

— Таро! Что с тобой?! — встревоженный голос Иоши выдернул меня из чужих воспоминаний. Я потряс головой, усмехнулся и хлопнул приятеля по плечу. — Все в порядке — просто задумался. Пойдем, а то кошка уже заждалась.

Зайдя в здание резиденции, мы следом за князем повернули направо и минут пять шли по коридорам восточного крыла здания. Спустившись по широкой резной лестнице, прошли через посеребренные двери и оказались на небольшом пятачке с парой скамеек и небольшой мраморной статуей какого-то пожилого мужчины.

Собственно сами ворота были выполнены в виде трехметровой каменной арки, к которой крепились кованые декоративные створки. Никакого щита я тут не увидел, но интересно было другое. Кто-то вынес одну из воротных створок, и сейчас четверо солдат, кряхтя и ругаясь, пытались приладить ее на место. Еще пятеро стояли в пустом проеме и, выставив перед собой алебарды, вглядывались в темноту сада. Командир десятка — высокий воин в пластинчатой броне и шлеме с серебряными пластинами, что-то втолковывал щуплому заклинателю в темной мантии, указывая при этом рукой на ворота.

При нашем появлении солдаты синхронно повернули головы, командир резко обернулся и положил ладонь на рукоять меча.

Заметив, кто перед ним, он на мгновение замешкался, затем подбежал и, ударив себя кулаком по груди, низко склонил голову.

— Господин князь! Второй десяток Серебряных Лисов по приказу Господина Керо стоит на страже у ворот Летнего сада!

— Здравствуй, Араи-доно! — Нори едва заметно кивнул и вопросительно посмотрел на ворота. — Что тут у вас происходит?

— Призрак маленькой девочки… — не поднимая головы, выдохнул самурай. — Она спустилась откуда-то сверху и вежливо попросила пропустить ее в сад…

— А вы? — скосив на меня взгляд, негромко уточнил князь.

— У нас приказ господина Керо — никого туда не пускать, — еще ниже опустив голову, хрипло произнес командир поста. — Она не послушала…

— Ясно, — уголки губ князя дрогнули, но он сдержался и, обойдя самурая, небрежно оглядел арку ворот. — Брату уже сообщили?

— Нет, — обернувшись, осторожно произнес самурай. — У нас приказ — сообщать, если только кто-то придет оттуда…

— Вот и хорошо, — кивнул князь. — Не стоит пока будить Керо. Освободите дорогу — мы сходим, поглядим, что творится в саду.

При этих его словах в глазах солдат мелькнул испуг, челюсть заклинателя дернулась. Командир поста вздрогнул, сглотнул подкативший к горлу комок и севшим от волнения голосом произнес:

— Но, господин! Князь настрого запретил нам туда кого-то пускать!

— Ты считаешь, что меня это тоже касается? — удивленно произнес князь, и прозвучало в его голосе что-то такое, что даже я слегка испугался.

Вот умеют же некоторые так доходчиво, всего одной фразой выдать сразу столько понятных эмоций! М-да… Но для этого нужно родиться в особой семье…

— Нет, господин, не считаю! — отчаяние в глазах самурая сменила решимость. — Но там, в саду, смертельно опасно, и я обязан…

— Все в порядке, Араи-доно, — не дал ему договорить князь. — Я прекрасно знаю, что за мерзость завелась в саду и поэтому иду туда не один. Поверь, сейчас в Ки есть только трое, кто могут зайти в Летний сад, и эти трое — перед тобой.

Самурай некоторое время смотрел Нори в глаза, затем кивнул и, склонив голову, ударил себя кулаком в грудь.

— Да, господин князь!

Повинуясь его знаку, солдаты освободили проход.

— Брату доложишь, только после того как мы вернемся обратно. Это приказ! — Нори смерил взглядом командира поста, кивнул и пошел к арке ворот. Мы с Иоши молча направились следом за ним.

Глава 15

Зайдя следом за Нори под арку, я сразу же позвал бакэнэко. Девчонка тут же откликнулась и сказала, что ждёт нас «там, где плохо». Догадаться, где тут может быть хуже всего, оказалось несложно, и мы направились к месту гибели Великого князя.

На дворе стояла глубокая ночь, но в свете луны я прекрасно различал все вокруг. Невысокие декоративные деревца, аккуратно подстриженный кустарник и лежащие как попало булыжники, на которые так любят смотреть японцы^[114]… Вообще, сад выглядел так, как и должен выглядеть сад, и непонятно, почему Нэко сказала, что он «был».

Все изменилось, едва мы прошли метров на пятьдесят вглубь и выбрались к небольшому декоративному пруду. В какой-то момент я почувствовал знакомое сопротивление воздуха и, пройдя через эту преграду, понял, что имела в виду кошка.

Это было похоже на последствия химической атаки. В пределах видимости не наблюдалось ни одного живого дерева или кустарника. Листва пожухла и осыпалась, стволы засохли, ветви неестественно выгнулись, трава потемнела и сгнила. При этом еще пару секунд назад я наблюдал перед собой обычный пейзаж, но, видимо, щит, помимо всего прочего, еще и накладывает на местность иллюзию.

Едва только мы миновали преграду, в воздухе запахло какой-то кислятиной, глаза защипало, появился неприятный привкус во рту. Иоши в панике огляделся, затем схватил нас с князем за рукава и собрался тащить обратно за границу щита, но уже в следующий миг впереди сверкнула зеленая искорка. Ярким росчерком она пролетела через нас и все неприятные ощущения схлынули.

— Я… здесь! — Нэко появилась в трёх метрах напротив, лицо девочки было предельно серьезно. — Я… прикрыла… но ЕГО надо остановить!

— Уф-ф, мелкая, … напугала! — Иоши отпустил мой рукав и, тяжело дыша, вытер со лба пот. — Ещё бы пара вздохов и нас бы уже не спасти.

— Кого, «его»? — шикнув на енота, поморщился я. — И что нам нужно для этого сделать?

— Слуга Мары… Он еще спит, но его сон создает образы… — Нэко обернулась и указала ладошкой на один из камней. — Там трещина в гробнице! Нам нужно в Тонкий Мир. Но я не смогу развеять — только держать…

— Сейчас! Подождите! — Нори посмотрел на меня, перевел взгляд на кошку и кивнул на кучу обломков, что находилась справа от пруда. — Мне нужно ему сказать… Пообещать…

Ну да, это, очевидно, тот самый павильон, в котором погиб его брат. Здесь, в Империи, принято приносить клятвы на месте гибели тех, кто был тебе близок. Ясудо Масаши уже сожжен, его прах повезут на кладбище через два дня, а князь просто не успел попрощаться…

Дождавшись моего кивка, Нори обернулся и, подойдя к обломкам, опустился возле них на колено. Положив ладони на камни, князь что-то негромко заговорил, и в этот момент Нэко неожиданно произнесла:

— Он тоже может… Несет в себе частичку богини…

— Может что? — поморщился я. — Развеять образ асура?

— Не только… — негромко мяукнула Нэко. — Он может развоплотить Слугу Мары… Так же, как и его предок…

— Ты что-то вспомнила?

— Нет, — покачала головой кошка. — Я это вижу…

— Ясно, — кивнул я и задумчиво посмотрел в спину князя.

Хм-м… Я еще сомневался, брать ли Нори с собой в астрал, а оказывается, парень-то не прост. Нет, конечно, наследник древнего рода и потомок богини «простым» быть не может по умолчанию, но чтобы настолько! «Позаботься об этом мальчике! Он должен живым добраться до Ки. Это важно»… В момент нашей встречи богиня уже знала и о смерти даймё, и о вырвавшемся Хаосе! Только почему именно Нори? Он единственный, кто может остановить эту тварь? Черт! Как же оно все сложно!

— А ты это… Готовь, что ли, свою жаровню и щепки, — переведя взгляд на Иоши, попросил я. — Сейчас князь вернется и сразу пойдем…

— Не нужно никаких костылей, — тануки снял с головы шляпу и, превратившись в енота, кивнул на висящую в воздухе девочку. — Она сама нас отправит в астрал!

— Спасибо, что подождали!

Вернувшийся князь словно бы постарел. Нет, внешне он оставался тем же мальчишкой, но вот глаза… Не знаю, в чем он там клялся, но такие изменения просто так не случаются. Ну да… Только через великую боль…

— Просто пойди и развей! — заметив, что князь подошел, кошка перевела взгляд на меня и резко подняла к небу руки.

В следующую секунду луна резко увеличилась в размерах и покатилась по небу, словно брошенный мяч. В лицо дохнуло той же кислятиной, руки потянуло к земле, и я едва устоял на ногах. Еще не до конца проморгавшись и удерживая равновесие, отшагнул назад и, вдруг почувствовал, у себя в руках меч! Зрение наконец-то вернулось, я тут же опустил взгляд и… широко улыбнулся. Да! Это он! Тот самый цвайхандер! Гнутая гарда с узором и декоративными листьями на концах, черная шершавая рукоять, рикасо и длинный обоюдоострый клинок! Меч чувствовался продолжением рук, и у меня не возникло ни тени сомнения в том, что я умею обращаться с этим оружием! Цепи тоже никуда не исчезли, но к ним я уже привык. Жаль только, что так и не удалось поговорить с тем самураем…

Местность вокруг поменялась разительно. На дворе все так же стояла ночь, в небе светила луна, но на этом сходство заканчивалось. Сад метров на сорок вокруг был похож на выжженную поляну. Пруд слева затянуло густой коричневой ряской, обломки павильона покрывал такого же цвета налет, землю окутал грязно-желтый туман. Он выплескивался из глубокой уродливой трещины, находящейся впереди в двух десятках метрах от нас, и медленно расползался по саду.

Странно, но в тот, первый, раз в астрале я чувствовал, что угодил в сказку. Парящие в воздухе ками, все эти уродцы, и даже та дура с разорванным горлом — не вызывали у меня омерзения, а сейчас… Сейчас хочется проблеваться!

Прямо из трещины, наружу торчал толстый оранжевый стебель с четырьмя распустившимися бутонами и десятком шевелящихся щупалец. Метра три в высоту, и в обхват — с хорошее дерево. Тот самый образ асура? Ну да… Ведь при взгляде на эту мерзость в душе закипала холодная ненависть. С виду — ничего такого особенного, но если вспомнить, скольких живых эта гадина забрала, и скольких еще заберет, если ее не отправить обратно под землю… Тварь плавно покачивалась из стороны в сторону и, выгибая стебель, поочередно касалась земли своими отростками так, словно играла на пианино. Какой-то гребанный сюр, но ничего — сейчас мы закончим этот концерт.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что все уже в сборе, я вопросительно посмотрел на кошку и в этот момент тварь нас почуяла!

Стебель «растения» дернулся, изогнулся как кобра и, направив на нас свои бутоны, резко подался вперед! Волна густого оранжевого дыма конусом пошла по земле, сметая гнилую траву, и события понеслись вскачь!

— Бей его! — странно изменившимся голосом крикнула Нэко и, метнувшись вперед, резко взмахнула руками.

Тут же из земли около трещины вырвались салатовые лианы и, потянувшись вверх, быстро обвили стебель уродливого «цветка»! Волна вражеского заклинания погасла на середине пути, Иоши указал рукой на асура и что-то испуганно прокричал, но слов было не разобрать. В уши словно плеснули воды, ненависть вперемешку с адреналином стукнула по вискам и я, кинув меч на плечо, рванул в сторону оранжевой погани. Все чувства обострились до предела, откуда-то пришло знание, что достаточно срубить три бутона и эта гадина перестанет плеваться Хаосом!

Пятнадцать метров…

Десять…

Внезапно из трещины плеснуло оранжевое пламя и на месте «растения» появилась огромная рыжая тварь! Какая-то жуткая смесь гиены и бультерьера… Вытянутая конусом морда, узкие горящие красным глаза и торчащие в разные стороны зубы! Размером чуть меньше быка, лапы кривые, короткие, грудь прикрыта костяными пластинами. Стебель тоже никуда не исчез! Он просто торчал у твари из задницы, на манер пуповины!

Пять…

Без видимого труда разорвав опутавшие его лианы, чудовище с яростным ревом бросилось на меня, и счет пошел на мгновения.

Для нормальной атаки двуручным мечом нужно время и правильная позиция. Тварь лишила меня и того и другого! Атаковать с разбега можно только малоподвижную цель, но кто же знал, что эта гадина так легко разорвет путы?!

Сука! Время словно замедлило ход, мир сузился до оскаленной морды чудовища. Понимая, что старуха уже заносит свою косу и, не успевая увернуться, я сорвал с плеча меч и, скинув с рукояти ладонь, резко выбросил вперед обе руки. Цепью из истинного серебра в раскрытую пасть!

— Таро! — запоздало заорал за спиной князь, ярко вспыхнула в небе луна…

Подбегая, гиена вывернула шею и попыталась перехватить меня пополам, но цепь оказалась прочнее ее зубов! Мелькнули в сумраке кровавые щели глаз, в лицо дохнуло тухлыми яйцами, лязгнули перед лицом огромные челюсти, морда чудовища угодила мне прямо середину груди…

Сильнейший удар вышиб из легких остатки воздуха, хрустнули ребра, и меня протащило метра три по земле! По тут же ушам ударил отвратительный визг! Ну, да… Истинное серебро — металл непростой и грызть его, наверное, не очень приятно.

Продолжая визжать, гиена отшвырнула меня в вбок, сделала пару нетвердых шагов иошалело повела мордой из стороны в сторону.

Грудь разрывалась от боли, кровь толчками стучала в висках, перед глазами плыло, но меча я не выронил. Руку на рукояти свело болезненной судорогой. Глухо матерясь, я попытался подняться, и в этот момент слева мелькнул силуэт Нори.

Пробежав мимо меня, князь занес над головой меч, который каким-то непонятным образом сохранился в астрале, и с силой опустил его на загривок чудовища. Лезвие клинка с глухим звуком разрубило костяную броню и погрузилось в плоть сантиметров на двадцать, плеснув из раны оранжевым дымом!

Возмущенно взревев, гиена, ударом морды опрокинула князя на землю. Затем прыгнула на него, но уже в следующий миг нижняя челюсть чудовища превратилась в оранжевый дым! Лапы твари подкосились, визг сменился простуженным хрипом. Огромная туша с костяным треском завалилась на траву, конвульсивно дернулась и затихла. Мгновение спустя оранжевый «поводок» натянулся и рывками потащил труп чудовищав сторону трещины.

— Держи, его, мелкая! — истошно заорал за спиной Иоши. — Таро, Нори — рубите стебель!

В следующий миг над уползающей тушей возник силуэт бакэнэко. Девчонка взмахнула руками, и тело гиены вновь оплели лианы! Только в этот раз они были покрыты кривыми коричневыми шипами. Оранжевая мерзость тут же натянулась как резиновый жгут, но лианы держали крепко! Туша твари замерла в десяти метрах от трещины, и в этот момент у меня наконец получилось подняться.

Стиснув зубы от боли и шатаясь как пьяный, я приблизился к мертвой гиене и, не в силах поднять меч, просто ткнул его острием в оранжевый «поводок».

Этого оказалось достаточно. Стебель вместе с телом чудовища превратились в оранжевый дым и с негромким шелестом втянулись в лезвие моего меча. Резкий порыв холодного ветра сдул висящий над площадкой туман, трещина впереди перестала светиться и затянулась салатовой пленкой.

«Неужели, все? — отстраненно подумал я и, скосив взгляд, поискал глазами енота. — Где он там, с его волшебной травой?»

Ноги мерзко дрожали, грудь разрывало от боли. Хотелось лечь, но я понимал, что если перестану опираться на меч, то упаду и потеряю сознание. Это сейчас точно не в кассу. Ну, да… Ведь у меня, судя по всему, травматический шок. Как-то же я дошел до этого стебля? В ушах звенит, изо рта течет кровь — наверное, повреждено легкое. Впрочем — фигня, Иоши залечит и не такое… Главное, устоять на ногах!

Не успел я это подумать, как перед глазами закрутились серебристые нити. Кошка успела раньше енота — она ведь тоже умеет лечить…

В следующий миг тело скрутило болезненной судорогой, в воздухе запахло мятой, резко увеличилась в размерах луна…

Я пришел в себя и, приняв сидячее положение, положил на колени меч, который по-прежнему сжимал в правой руке. Боль прошла, но все тело — как ватное. В небе все так же светит луна и, судя по ее положению — без сознания я провалялся недолго. На Земле бы меня еще не довезли до больницы, а тут уже скоро можно будет плясать. Ага… Вот только сплясать и осталось…

— Ты как, Таро? — поинтересовался сидящий неподалеку Иоши и, не дожидаясь ответа, протянул мне открытую фляжку. — На-ка вот, хлебни, а то кто о тебе еще позаботится? Одна замкнулась в себе, другой сам только едва оклемался…

— Спасибо! — я забрал у енота емкость, сделал три глубоких глотка и блаженно зажмурился, чувствуя, как саке теплом прокатывается до желудка.

Не, местная медицина мне нравится больше, хотя бы потому, что здесь не запрещают бухать! Вылечили, налили сто грамм и жизнь потихоньку налаживается. Вытерев рукавом губы, я вернул флягу тануки, и тот сразу же протянул ее князю, который сидел рядом с ним, привалившись спиной к грязному камню.

Судя по всему, Нори тоже прилетело неслабо. Куртка разорвана, лицо расцарапано, во взгляде безразличие и усталость. Рассеянно кивнув, князь забрал у енота фляжку и, взяв ее обеими руками, задумчиво посмотрел в сторону развалин беседки.

«Видимо, еще не отошел», — отстраненно подумал я и, повертев головой, поискал глазами девчонку.

Говорить не хотелось, но есть еще целая куча вопросов, и если их сейчас не задать, то можно что-то забыть. А нам ведь еще нужно найти следы! Не нам, в смысле, а Иоши, но какая, собственно, разница?

Тут же черт ногу сломит с этой Японией! Ну вот где еще может появиться тварь, у которой из задницы торчит оранжевый трос? Там одну только рекламу достаточно вспомнить и все вопросы сразу же отпадут! Боги, чудовища и прочая нечисть являются отражением людских мыслей и убеждений! Тут эти мысли материализовались и зажили собственной жизнью. Хотя, асуры — это вроде из Индии? Да ёп! Философ из меня, прямо скажем, херовый!

Кошка нашлась у меня за спиной. Девочка висела в метре над землей с грустным выражением мордашки и задумчиво теребила подол платьица. Заметив мой взгляд, Нэко подлетела и, опустившись на землю, всхлипнула.

— Что-то произошло? — нахмурился я, внутренне холодея.

Нэко просто никогда себя так не вела, и если она расстроена, то обязательно случилась какая-то жесть. Ведь такая сильная екай, просто так расстраиваться не может.

— Прости, Темный, — понурив голову, негромко мяукнула девочка. — Я думала, что смогу задержать, но Слуга Мары оказался хитрее. Ты едва не погиб по моей вине и…

— Да ладно! Не погиб же… — я ободряюще улыбнулся девочке и тут до меня дошло. — Погоди! Ты же нормально разговариваешь!

— Да, — небрежно пожала плечами Нэко. — Сейчас я лучше чувствую окружающий мир.

— Что-то вспомнила?

— Нет, — покачала головой девочка. — Память вернется только в Синем Лесу. Я не знаю, как это произойдет — просто знаю, что ты в этот момент должен быть рядом.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда позже поговорим — мне нужно знать, на что ты способна в бою, а сейчас расскажи: что с этим Слугой Мары? Он еще спит, или…

— Гурат аль Хар просыпается, и остановить это уже невозможно, — девочка хмуро посмотрела на трещину и снова перевела взгляд на меня. — Я запечатала разрыв, но это лишь отсрочит его пробуждение. Слугу Мары необходимо развоплотить или изгнать, и сделать это нужно в течение месяца.

М-да… Очешуенная перспективка. Тут одна только корова со шлангом в заднице едва не отправила нас на тот свет, а что будет, когда проснется ее хозяин?

— Слушай, а что случится, когда он проснется? — скосив взгляд на пролом, уточнил я. — Думаешь, твоя печать его не удержит?

— Его не удержала бы даже печать Милосердной, — глядя мне в глаза ответила девочка. — Гурат аль Хар развалит стены гробницы, сожрет души жителей города и только тогда уберется в Кимон. Слуга Мары будет сильно ослаблен, и ему понадобится много еды.

— А как нам попасть внутрь? Может быть, как-то пролезть через этот пролом?

— Нет, — покачала головой Нэко. — Так не получится. Живые могут зайти в гробницу только там, где определила Каннон. Вам придется поискать способ.

Да уж… Легко сказать! За четыре тысячи лет никто этого способа не нашел, а у нас всего месяц? Ну да, мы же герои! И я, и князь, и даже Иоши! Женщины, правда, общаются только со мной, ну вот одну из них мы и спросим! Отогнав не к месту появившийся образ лисицы, я посмотрел на кошку и тепло улыбнулся.

— Спасибо, Нэко, что вылечила! Что бы я без вас с Иоши делал…

— Ты… Ты правда не сердишься на меня? — с надеждой в голосе промурлыкала девочка.

— Конечно, нет, — пожал плечами я. — Наоборот, я очень благодарен тебе за помощь.

В следующий миг Нэко, взвизгнула от радости, взлетела метров на пять и, совершив петлю, радостно рассмеялась. Затем пролетела сквозь меня, обдав запахом фиалок, и, метнувшись к Иоши, щелкнула тануки по носу.

— Э! Ты чего творишь, мелкая?! — возмущенно воскликнул енот. — Совсем, что ли, от радости сдвинулась?

— Это тебе за мелкую! — картинно нахмурившись, девочка погрозила Иоши пальчиком и, обернувшись ко мне, указала ладошкой на юг. — Я тогда слетаю в Храм Милосердной, узнаю, как устроен защитный полог над этим местом, а в реальность вас выведет этот толстый енот!

— Чего это я толстый? — снова возмутился Иоши и, проведя себя ладонями по бокам, поднял взгляд на улыбающуюся девчонку.

— Не знаю, — пожала плечами та и, весело хихикнув, добавила: — Наверное, к зиме готовишься? Очень сильно заранее…

Не дожидаясь ответа, Нэко исчезла. Иоши хотел что-то сказать, но махнул лапой и довольно оскалился. В этот момент наконец-то пришел в себя князь. Поднеся ко рту фляжку, он сделал из нее пару глубоких глотков, затем на секунду зажмурился и удовлетворенно кивнул.

Вернув емкость Иоши, Нори посмотрел на меня и грустно усмехнулся:

— Тонкий Мир являет истинную суть… — со вздохом произнес он. — Ты старше всех моих братьев. Взрослый мужчина… но я тебя именно таким и представлял.

Сам князь, в отличие от всех нас, не изменился ничуть, но вот его меч в астрале выглядел немного иначе. Тати стал немного длиннее и сейчас лежал в ножнах! Нори, помнится, говорил, что оружие ему подарил отец, а даймё, наверное, своим детям простые клинки не дарят…

— Ты знаешь, там, в реальном мире, я по большей части чувствую себя мальчишкой, — в ответ усмехнулся я. — Думаю, правда, как взрослый…

— И что же взрослый думает насчёт асура? — князь вопросительно приподнял бровь и, с досадой посмотрел в сторону трещины. — Как мы туда попадём в течение месяца?

— Ты слышал наш разговор? — покивал я и тоже посмотрел на пролом. — Есть у меня на этот счет идея, но лучше поговорить об этом потом. Давай сначала найдём следы убийц твоего брата и свалим подобру из этого сада? В смысле, найдёт их Иоши, а мы ему не будем мешать.

— Да я уже все нашёл! Вы же полчаса без сознания были, — тануки перевёл взгляд с меня на князя, отхлебнул саке и вздохнул. — Все намного хуже, чем я предполагал… Ладно, чего попусту болтать? Слушайте…

Глава 16

Иоши ненадолго задумался, затем посмотрел в сторону наваленных неподалеку камней и, переведя взгляд на князя пояснил:

— Как вы и предполагали, даймё был убит заложенными заклинаниями. Не знаю, какими именно, но совершенно точно — тут не обошлось без Тьмы. Один из убийц был мастером этой стихии.

Всего было заложено восемь заклинаний, на равноудаленном расстоянии одно от другого. Поскольку быстро осуществить такое нельзя, убийцы решили устроить спектакль по обустройству Летнего сада. Пятеро, скорее всего, были простыми рабочими и весьма вероятно ничего не знали о готовящемся покушении. Нет, я допускаю, что все семеро могли действовать сообща, но не вижу в этом особого смысла.

— Пять каменщиков и два садовника… — внимательно слушавший енота князь вздохнул и медленно покивал. — Если первые постоянно находились на глазах друг у друга, то садовники могли разгуливать, где попало, и спокойно уходить в Тонкий Мир. — Нори вздохнул, поднял взгляд на тануки. — Скажи, Иоши-сан, а ты сможешь отличить их в реальности?

— Да, — кивнул енот. — Я даже могу почувствовать их на небольшом расстоянии, но тут такое дело…

— Что? — нахмурился князь. — Ты узнал кого-то знакомого?!

— Те двое были асурами, — опустив взгляд, негромко пояснил енот. — И если один из них был накоротке с Тьмой, то второй, судя по следу, был сильным разумником. Я о таком только слышал… Полагаю, этот асур способен подчинить разом не меньше сотни разумных. Его аура просто горела…

— Погоди! — вклинился в разговор я, предвосхищая очередной вопрос князя. — Тут же топталась куча народа! Как ты понял кто из них кто?

Услышав вопрос, Иоши посмотрел на меня как на дебила. Затем, видимо сообразил, кто перед ним и, ненадолго задумавшись, пояснил:

— Если говорить по-простому, то аурный след — это небольшое разноцветное облако. Ты смотришь в какое-то место особым взглядом и видишь следы всех тех, кто там находился в последние несколько дней. Аура человека по цвету напоминает траву, с бесконечным числом разных оттенков. У солдат и самураев к зелени добавляются всполохи красного цвета, и отличить рабочих от телохранителей дайме — не составляет никакого труда. У заклинателей к ауре добавляется цвет их главной стихии, — Тануки кивнул на князя и пояснил: — К примеру, его аура — зелено-красно-голубая, с небольшим вкраплением серебристого. Последнее, думаю, из-за меча. Сильное оружие ведь тоже оставляет отпечаток на ауре…

— А у асуров?

— У них — оранжевая, — пожал плечами Иоши. — У одного из этих — след оранжево-черный, у второго — рваный, словно дырявый. Явный признак сильного заклинателя Разума.

М-да… Вот только этого нам не хватало для полного счастья! И плевать кто там из них кто! Тут дело в другом… Асуры, скорее всего, знали, что под городом запечатан их старший собрат и не преминули этим воспользоваться. Другой вопрос, кто все это организовывал? Ведь не случись покушений на Нори и Хиро, то можно бы было предположить, что асуры сюда пришли по своим тварным делам, а даймё просто оказался в плохом месте в ненужное время. М-да… Впрочем, после сегодняшней ночи, количество версий определенно уменьшилось. Осталось только кое-что уточнить….

— Слушай, а как человеку договориться с асурами? — поправив лежащий на коленях меч, я посмотрел на Иоши и кивнул в сторону трещины. — Ну, вот чтобы они пришли и все это устроили?

— Да так же, как и с простыми бандитами, — пожал плечами енот. — Достаточно принести нужную жертву на алтаре Мары. Обрисовать задачи и пообещать правильную оплату. После этого заключить контракт и подождать его исполнения. Нет, конечно, за пару золотых монет ты демонов не наймешь, но если пообещаешь души или какие-то артефакты…

— Получается, асуров может нанять любой?

— Я это не говорил! — покачал головой Иоши. — «Любой» не сможет правильно пожертвовать и обеспечить оплату. Даже представить не могу, что пообещали этим двоим, и скольких принесли в жертву только для того, чтобы они откликнулись…

— Хорошо, с этим понятно, — я кивнул и, скосив взгляд на князя, уточнил: — А как этот асур, ну, который второй, подчинит себе сотню разумных? Это какой-то гипноз, или что?

— Можно сказать и так, — Иоши почесал себя за ухом, сделал глоток из фляги и протянул ее Нори. — Он может внушить разумным какую-то мысль, и это внушение будет действовать достаточно долго. От пары часов до нескольких месяцев. При этом те, на кого направлено это воздействие, должны находиться рядом друг с другом. В древние времена асуры так уничтожали целые отряды воюющих с ними людей. Достаточно было внушить бойцам ненависть ко всем окружающим.

— То есть, если во время похоронного обряда эта тварь подчинит себе сотню солдат и направит их на князей, то…

— Нет! — потряс головой енот. — Такого точно случиться не может! Все правители и их охрана всегда прикрыты от подобных воздействий. И не только они… На подобных мероприятиях всегда присутствует сколько-то заклинателей, которые прикрывают толпу. Люди умеют делать выводы из старых ошибок и придумывают правильные законы…

— Да сэт с ними, с законами! — взорвался молчавший до этого князь. — Что нам делать сейчас?! Где искать этих уродов?! Я уверен, что они еще здесь! — Нори с досадой посмотрел на фляжку в руках, сделал глоток и прорычал. — Масаши должен быть отомщен! Этих тварей обязательно нужно найти и отрубить их поганые головы!

Над площадкой повисла тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием князя. Насмешливо скалилась с неба луна, уныло темнела впереди куча неровных камней. Ну, да… В астрале города нет. Не было и беседки, но разрушившись, она превратилась в кучу камней, которые появились и здесь. Все в этом мире подчиняется определенным законам, и, возможно, князь прав. Даймё мертв, и вроде бы контракт выполнен, но гробница вновь запечатана! Если предположить, что она тоже являлась целью, то, возможно, асуры проторчат в городе до тех пор, пока Слуга Мары не вырвется на свободу. Другой вопрос: где они будут дожидаться этого освобождения, и не предпримут ли чего-то еще?

— Тут такое дело… — голос тануки нарушил напряженную тишину. Иоши мгновение поколебался, затем кивнул в сторону развалин беседки и пояснил: — Дело в том, что эти заклинания сами сработать никак не могли. Их нужно было как-то запустить! Для этого убийца должен был быть уверен, что Великий князь находится где-то рядом с этой беседкой. Даже самый сильный заклинатель, обязан приблизиться к закладкам хотя бы на два тё^[115], и я очень сомневаюсь, что убийца дожидался в саду…

— Ну! Говори же! — подняв взгляд, поторопил енота князь. — Ты же что-то придумал?!

— Я уверен, что асуры ждали в одном из окрестных домов. Твоего брата они могли почувствовать с расстояния в четверть ри, а значит, это место находится где-то неподалеку от стен! Убийце же нужно было еще прыгнуть в астрал, пройти в сад и, появившись в реальном мире, активировать заклинание! Это ведь тоже занимает какое-то время… — Иоши озабоченно вздохнул и подытожил: — В общем, я могу их поискать, ведь следы асуров не могли за это время рассеяться. Пройдем по соседним улицам и посмотрим там. Уверен, до утра что-то найдется.

Нори кивнул, затем на мгновение зажмурился, очевидно, приводя чувства в порядок, затем поднялся на ноги и поклонился тануки.

— Иоши-сан, я не знаю, как благодарить…

— Ой, да перестань! — тануки картинно нахмурился. — Вот найдем, тогда и благодари.

— Да, конечно! — Нори посмотрел на меня. — Тогда выступаем?

— Погоди, — придержал его я. — Сначала давай решим, что будем говорить твоему брату? Ты же понимаешь, что он обязательно спросит?

— Я уже об этом подумал, — князь поправил ножны на поясе и кивнул на Иоши. — Твой приятель перенес нас в астрал и прикрыл от Хаоса. Дальше все как и было, без упоминаний о госпоже Нэко. Про Великого асура нам ничего не известно… По крайней мере, до того времени пока мы не решим, как попасть внутрь гробницы. Если брат попросит встречи с Иоши, скажем что тануки сейчас восстанавливает свои силы и не может появиться в городе. То есть ты бы и рад, но ёкай же сами решают, когда встречаться с людьми. Познакомились вы в Сато, в том самом поместье. Можешь даже про невесту свою рассказать…

— Отлично, — покивал я. — Сделаем Иоши козлом отпущения…

— Каким еще козлом? — тут же нахмурился енот. — Ты о чем?

— В смысле сделаем тебя крайним, а сами — как бы не при делах, — усмехнулся я, поднимаясь. — Это присказка из моего мира. Пора бы уже привыкнуть.

— Пора бы уже научиться нормальной речи! — обиженно буркнул енот и, надев шляпу, снова стал человеком. — Может быть, тогда обзываться будешь поменьше.

— Ну прости, — хмыкнул я и, оглядев напоследок поляну, посмотрел на стоящего рядом князя. — Ты знаешь, Нори-доно, я рад, что твои близкие тут ни при чем!

Услышав это заявление, князь поморщился и, шагнув ко мне, внимательно посмотрел в глаза.

— Почему ты так решил?! — сглотнув подступивший к горлу комок, с надеждой в голосе прошептал он. — Ты же понимаешь, как это сейчас важно?

— Так это же очевидно! — удивленно произнес я, но, видя состояние приятеля, пожал плечами и пояснил. — Я и сразу не особенно верил, что убийц нанял Керо. Зачем ему убивать тебя и Хиро, когда он и так станет даймё? А ведь и асуров, и они, скорее всего, нанял кто-то один — ведь и те и другие обитают в Кимоне. Нет, конечно, покушение на тебя могло быть отвлекающим фактором, но не слишком ли это сложно? И главное — какой смысл? Хиро, как ты сам говорил, интересует только то, что связано с армией…

— А Аяка? Ведь если убийц наняла она, то…

— Вот тут-то и кроется главная причина всего! Мы знакомы с твоей сестрой, и тех мгновений общения хватило, чтобы сделать выводы о ней, как об очень умной женщине.

Помнишь, что говорила Нэко о Слуге Мары? — я кивнул на трещину и снова посмотрел в глаза князя. — Как ты думаешь, что случится, после того как эта тварь уничтожит столицу? Ты бы стал пробуждать асура ради получения власти?

— А Аяка умнее нас всех… — потрясенно прошептал князь. — Потеряв Ки, Ясудо утратят авторитет, в стране начнется паника и, кто бы из нас не выжил, ему все равно придется уйти! Но тогда…

— Да, — покивал я. — Думаю, убийство твоего брата и все покушения организовали Хояси. Нет, конечно, я могу ошибаться, но сейчас все говорит об этом. Уничтожить Ки, убить членов твоей семьи… Кому еще это может быть выгодно? А асуры… Возможно, в их планах было не только убийство твоего старшего брата…

— Хояси за это ответят, — князь до боли сжал мне плечо, кивнул и, обернувшись к еноту, добавил: — Ну что? Пойдемте, поищем этих уродов?

— Как скажешь… — Иоши пожал плечами и, вскинув руки, резко опустил их к земле.

В тот момент, когда мы покидали сад, на воротах происходил пересменок. Створку уже приладили на прежнее место, проход перекрыли, но нас, конечно же, ждали. Заметили издалека, но ворота сразу же не открыли. Ну да, служба она такая… Даже если ты, стоя на посту, видишь проверяющего и прекрасно понимаешь, что это никакой не шпион, попробуй только не заори: «Стой, кто идет!» и дальше по списку. Сразу же снимут с поста и отправят на губу^[116] размышлять о перипетиях бытия. Ну и Устав заодно выдадут почитать, чтобы эти размышления двигались в правильном направлении.

Уточнив через ворота, кто мы такие, и, видимо, убедившись, что с нами полный порядок, часовые распахнули створки и выстроились для торжественной встречи. Отмахнувшись от докладов десятников, Нори подозвал к себе того, который сменялся и приказал.

— Араи-доно, доложишь князю, что в саду безопасно. Сейчас скажи сотнику, чтобы выделил нам десяток бойцов для прогулки по городу. Срочно! Мы будем ждать возле главных ворот!

Десятник проорал в ответ: «Да!» и мы отправились к лестнице, провожаемые радостными взглядами часовых. Не, ну а чего им не радоваться? Если бы мы погибли в саду, жизнь у этих ребят серьезно бы осложнилась, вплоть до полной её потери. А так и господин вернулся, и из сада никакого дерьма не появится! Много ли простому солдату нужно для счастья?

— Ты хорошо ориентируешься в городе? — поинтересовался я, едва мы выбрались на привратную площадь. — В смысле, уже прикинул маршрут?

— К саду примыкают две улицы и часть портовых построек, — на мгновение задумавшись, пояснил князь. — Полагаю, что начинать поиски нужно в порту. Там хватает пустующих помещений, которые можно снять без особых проблем. Ещё отец планировал снести весь этот хлам вокруг стен резиденции, но как-то не дошли руки, а сейчас…

Ну да… Если знать заранее, где упадёшь, можно положить на то место матрас, да вот только так оно ни хрена не работает! Убийцы обязательно нашли бы какой-нибудь другой способ, и спасение от этого — только правильная, грамотно организованная охрана. Мне ещё только предстоит воплотить это в жизнь, но все равно странно… Кланы правят в Империи уже несколько тысяч лет и, казалось бы, охрана должна быть такая, что не проскочит комар, но даймё-то это не помогло. И нет, я понимаю, что Хаос чему-то там помешал, но все равно. Почувствовав малейшую угрозу, охранники должны были схватить Масаши за шиворот и утащить куда-нибудь подальше, но этого почему-то не произошло.

Нет, конечно, хорошо быть умным, по факту случившегося. Особенно, когда сам поступаешь как идиот! Не я ли потащил Нори в астрал, прекрасно зная, что мы оба можем погибнуть? Охрененно продуманный план! С другой стороны, ну а как его было не взять? Не сходи мы в этот гребаный сад, тварь вырвалась бы и князь точно бы погиб! Ну да, это можно считать отмазкой, да и победителей, как известно, не судят. Как бы то ни было, телохранителей погибшего князя пусть осуждает кто-то другой. Мне бы со своими проблемами разобраться.

Солдаты прибыли минут через пятнадцать, и это оказался тот самый десяток, что встречал нас у ворот сада. Не думаю, что в казарме не нашлось свободных бойцов. Скорее всего, сотник здраво решил отправить с Нори знакомого командира. Тем более что десятник уже нашёл с князем хоть какой-то общий язык.

Пока мы дожидались солдат, я позвал Нэко и, обрисовав девочке цели предстоящей прогулки, задал ей пару вопросов.

Собственно, ничего нового я не узнал. Как и предполагал Иоши, кошке нельзя никого убивать. Та тварь в саду живой не была, и с ней можно было делать что угодно, а вот самих асуров трогать нельзя. В смысле, Нэко сможет нас защитить, но атакует только в том случае, если не останется других вариантов. Впрочем, этого будет вполне достаточно, поскольку убивать мы неплохо умеем и сами. Хотя, если сказать по правде, я очень сомневаюсь, что мы там кого-то найдём. Ну не идиоты же эти асуры?

Построив приданный нам десяток, Нори провел небольшой инструктаж, затем приказал выступать, и наш отряд двинулся вдоль стен в сторону порта, распугивая по дороге припозднившихся горожан.

Пройдя метров триста, мы повернули за крайнюю башню и оказались на широкой террасе, откуда открывался потрясающий вид на море.

Залив, на берегу которого стоял город, имел форму помятой армейской фляги, «горлышко» которой контролировали две крепости, возведенные прямо на скалах. Сейчас там вдали, над морем горели бежевые огни и будь у меня фотоаппарат, я бы сохранил этот вид для потомков. Не знаю… Последнее время мне кажется, что я с каждым днем все больше начинаю понимать красоту, и на месте Ясудо, тоже возвел бы свой замок именно на этой горе. Чтобы по ночам часами смотреть на этот залив…

Стены резиденции клана находились примерно в пятидесяти метрах над водой, и отсюда можно было разглядеть большую часть портовых сооружений, с двумя десятками пришвартованных кораблей. Я не очень разбираюсь во всех этих средневековых судах, но очень хорошо помню те плавающие гробы, на которых японцы рассекали по морю в Средневековье^[117]. Тут другое…Никаких тебе надстроек с палубами на всю длину судна, прямых парусов и глуповатых башенок непонятного назначения. Стоящие у причалов корабли больше напоминали каракки^[118], на которых Колумб когда-то ухитрился доплыть до Америки.

Несмотря на позднее время, в порту находилось довольно много народа, но туда мы, разумеется, не пошли. Возвышенность, на которой стояла крепость, спускалась к морю ступенями, каждая из которых была размером с футбольное поле. Метрах в десяти под нами правильными рядами стояли невысокие деревянные сараи, которые, скорее всего, использовались как склады.

Со стороны это напоминало какой-нибудь вещевой рынок, в котором каждый контейнер был размером с большой садовый дом, в японском, конечно же, исполнении. Территория не огорожена, из освещения — десяток тусклых магических фонарей, работающих от дешевеньких артефактов. Такие тут не тушат даже днем, поскольку их потом просто не включишь.

Два каких-то мужика, по всей видимости, исполняющие тут обязанности сторожей, при виде нашей процессии замерли соляными столбами и разве что не обгадились. По приказу князя десятник выбрал одного из этих деятелей в качестве гида и, встряхнув его для порядка за шиворот, подтолкнул в сторону крайнего прохода между складами. Мужик, находясь в последней стадии когнитивного диссонанса, часто закивал и посеменил в указанном направлении, бормоча на ходу какие-то неразборчивые слова. Второй побежал за комендантом порта с наказом: «привести его сюда в течение получаса».

Подозреваю, что внизу сейчас начнется тот еще переполох. Это как зайти ночью на кухню, включить свет и понаблюдать за разбегающимися тараканами. Оно и понятно… Люди ведь по ночам делают не только детей, а тут целый князь пожаловал! И не один, а с десятком элитных дружинников. Нет, десяток — это, конечно, немного, но думаю, убежавший за комендантом тип расскажет всем, что в порт нагрянуло целое войско. Ну а поскольку подобные слухи распространяются быстрее ветра, в порту этой ночью будет спокойно как в церкви.

Проверять «контейнеры» решили слева направо. Сам процесс заключался в том, что тануки шел впереди, изредка останавливаясь и зависая при этом минуты на три. Солдаты в это время контролировали проходы с обеих сторон, заклинатель десятка задумчиво наблюдал за Иоши, очевидно, догадавшись, что тот ёкай. Нэко в это время летала и выписывала в воздухе мертвые петли, я же от нехрен делать, просто смотрел на небо и пытался найти там хоть что-то знакомое.

Ночь, звезды, луна и запах большой воды… Все как на Земле, но немного не так я представлял себе очередную поездку на море. Нет, наверное, тут тоже есть и ропаны, и мидии… Море теплое и девчонок вроде хватает… Да вот только там было ощущение бесконечного праздника, а здесь, в Ки, будто бы объявили штормовое предупреждение. Словно там, далеко в океане, к материку несется гигантская волна и горы, окружившие залив, для нее не будут помехой…

— Темный, там, в доме, мертвые люди! — голос подлетевшей Нэко, оторвал меня от созерцания неба. Кошка указала ладошкой в сторону соседних проходов и пояснила: — Я в отличие от тануки, следы различать не могу, но мне кажется, вы ищете именно это.

— Мертвые? И сколько их там? — поморщился я, пытаясь сообразить, как оно связано с нашими поисками. Нет, понятно, асуры могли избавиться от рабочих, но на хрена оставлять трупы? Сколько их там было? Семеро? Если трупов пять, то…

— Всего шесть, — взлетев повыше, девочка посмотрела в указанном направлении и, переведя взгляд на меня добавила: — Они умерли несколько дней назад, но на доме висит простенький щит, он, видимо, мешает телам разлагаться.

— Ты можешь снять этот щит? — поинтересовался я и, обернувшись, махнул рукой князю.

— Да, конечно! — девочка кивнула и полетела вперёд по проходу, показывая дорогу.

— Пошли за ней, — объявил я подошедшему Нори и, догнав енота, легонько хлопнул приятеля по плечу. — Сворачивай поиски, Нэко там что-то нашла!

— Давайте за нами! — Нори махнул на ходу десятнику и, кивнув на кошку, вопросительно посмотрел на меня. — Госпожа что-то нашла?

— Да, — кивнул я. — Какие-то трупы. Сейчас сходим поглядим. Возможно, это наши клиенты…

Глава 17

Домик, к которому нас подвела Нэко, стоял в проходе третьим с конца и внешне ничем не отличался от таких же соседних. Примерно десять на пятнадцать метров и около пяти в высоту. Бревенчатый каркас снаружи обшит грубыми досками. Крыша — выгнутая, двускатная. Дверь массивная, дубовая, с прочными стальными проушинами, на которых болтается самый обыкновенный висячий замок. Расстояние до стены резиденции — метров сто пятьдесят-двести, и отсюда убийцы вполне могли наблюдать за тем, что происходит в саду.

Нэко висела в трех метрах напротив дома и внимательно изучала взглядом закрытую дверь. Лицо девочки было серьезно.

Оставив князя под присмотром солдат, я приблизился к ней и, не поворачивая головы уточнил:

— Что-то не так?

Смотреть на девчонку не стоит. Нэко тут видят только три человека, один из которых к тому же енот. Нет, общаемся мы, понятно, ментально, но мимику никуда же не деть. Разглядывать пустое место и строить недовольные рожи — выглядело бы как минимум странно. Солдаты — народ наблюдательный, и не хватало, чтобы по городу поползли слухи, что у телохранителя князя не все в порядке с башкой. Да, наверное, народ тут повидал всякого, но с воображаемыми друзьями в моем возрасте уже пора бы расстаться, так что проще делать вид, что никого рядом нет.

Очевидно, сообразив то же самое, Нэко переместилась вперед и, зависнув на уровне глаз, пояснила:

— Этот щит… Он намного прочнее, чем мне показалось сначала. Особенно изнутри! Думаю, там, в доме, был совершен какой-то обряд…

Блин! Как же тяжело привыкнуть к тому, что Нэко стала другой. Еще пару часов назад вела себя как ребенок с дефектами психики, говорила с долгими паузами, а сейчас передо мной словно взрослая тетка! Нет, мимика и голос как у ребенка, но в глазах… И говоришь, как со школьной учительницей… Хотя, такой она мне нравится больше.

— То есть людей принесли в жертву? — со вздохом уточнил я.

— Да, скорее всего так и есть, — девочка кивнула и, обернувшись, посмотрела на дверь. — Некоторые обряды сопровождаются большим выбросом Силы, и те, кто их проводит, как правило, не хотят, чтобы об этом стало известно.

— Так ты можешь убрать этот щит? — непонимающе поморщился я. — Нам же нужно туда как-то зайти.

— Я уже убрала! Заходи! — мяукнула Нэко и, метнувшись к закрытым дверям, исчезла из вида.

В следующий миг дом содрогнулся от сильнейшего удара изнутри. Скобы не выдержали, и дверь с треском рухнула к моим ногам!

М-да… Зачем открывать замок если можно вынести дверь вместе с рамой? Кошка, видимо, пересидела в том кувшине и теперь не видит простых решений. Сначала разнесла урну, потом выбила створку ворот, и вот сейчас… Впрочем, плевать! Так ведь оно и правда намного быстрее.

— Спокойно! — я жестом остановил метнувшихся на выручку солдат, мазнул взглядом по вытянувшемуся лицу десятника и, кивнув князю, направился к чернеющему пролому.

Еще по дороге мы договорились с Нори, что внутрь дома первым буду заходить я. Асуров мы там уже вряд ли найдем, а вот следы можем затоптать запросто. Из присутствующих я единственный, кто имеет хоть какое-то понятие об осмотре места преступления, и все остальные сейчас будут только мешать.

Трупный запах я почувствовал, как только переступил через порог, и это было как минимум странно. За несколько дней в закрытом помещении стояли бы такие ароматы, что без противогаза не сунешься, а здесь лишь легкий запах — как из сломавшегося холодильника. Света внутри дома не было, но меня это мало заботило. У любого нормального человека глаза привыкают к темноте минут так за пять, но я уже давно перестал быть нормальным, и мне не понадобилось и секунды.

Сквозь висящую в комнате вонь отчетливо пробивался запах горелых спичек и, судя по его интенсивности, тут их сожгли не один коробок. Сернистый газ, по словам Иоши, это один из признаков творимых асурами заклинаний. Только самих тварей тут уже нет, только следы…

Прямо по центру комнаты из пола торчал металлический кол, на который была насажена человеческая голова. Мужская… С усами и бородой. Глаза выколоты, или выжжены, язык вывалился, волосы свисают грязными прядями. М-да… Вот не понимаю я этого звериного символизма! Если голову насадить на кол, заклинаниям это как-то поможет? Самому-то убитому уже плевать на то, что происходит с его башкой. Хоть в футбол играйте — ничего не изменится.

Кол с жутковатой насадкой торчал в центре правильного пятиугольника, в каждом углу которого находилось по трупу. У этих головы на местах. Лежат ничком головами к центру рисунка. Все одеты в какие-то тряпки, обуви нет. Внутри пятиугольника на полу чернеют какие-то символы.

На боковых стенах ничего нет, на торцевой видны какие-то неровные полосы. В дальнем левом углу стоят небольшие прямоугольные ящики, и готов поспорить, что остальные «запчасти» безголового мужика разложены там.

Пока я изучал взглядом комнату, Нэко пролетела вперед и, зависнув над центром пятиугольника, принялась внимательно разглядывать начерченные на полу знаки. С каждой секундой ее взгляд все больше мрачнел.

— Здесь безопасно? — на всякий случай уточнил я, и с сомнением оглядев трупы, добавил: — А то не хотелось бы отправиться следом за этими…

— Да, безопасно, — рассеяно ответила кошка. — Только все намного хуже, чем можно было даже подумать.

— И что ты там такого увидела? — поинтересовался я и, стараясь дышать через раз, приблизился к краю пятиугольника.

Запах серы тут ощущался гораздо сильнее, и можно было догадаться, что служило его источником. Все эти символы и сам пятиугольник, как выяснилось, никто не чертил. Их просто выжгли на дощатом полу. Интересно…

— Эти асуры черпали Силу у Мары, — Нэко оторвалась от изучения пола и, посмотрев на меня, указала ладошкой на знак, что был выжжен прямо под колом с отрубленной головой. — Вот, смотри… Черное солнце уходит под землю! Это символ Владыки Кимона!

Странно, но девчонку не волновали ни мертвые, ни насаженная на кол голова, ни даже то, что на полу не было ни капли пролитой крови. Нет, я понимаю — магический мир, все дела, но неужели корявый символ страшнее шести человеческих трупов?

Солнце уходит под землю, м-да… Со стороны это напоминало половинку подсолнуха, которую нарисовал какой-то алкаш. Кривые небрежные линии, корявые лепестки… Чего может быть страшного в этом рисунке?

— И что в этом такого? — подняв взгляд, поморщился я. — Что тебя так напрягло?

— Этот обряд был проведён для получения Силы, — пояснила девочка, кивнув на центр пятиугольника. — Асуры либо восполняли запасы, либо закачивали её в какой-то артефакт. Одолжить Силу у Мары, это как прийти к императору и попросить у него взаймы денег. Ты думаешь многие на такое способны?

— Выходит, все то, что творили асуры, находилось на контроле у Владыки Кимона? — хмыкнул я, с сомнением глядя на трупы. — Только чему ты так удивляешься? Конечно же, Мара хочет освободить своего слугу. Другой вопрос: почему он занялся этим только сейчас?

— Потому, что раньше не мог, — пожала плечами девочка. — Возможно, он не знал, где находится сущность его слуги, но скорее всего — просто дожидался нужного времени.

— А может так случиться, что Великий князь убит по приказу Владыки Кимона?

— Да, может, — кивнула девочка. — Но думаю, что тут не обошлось без людей. Ведь этих асуров должен был кто-то призвать. Сами они не могут проходить сквозь Священные Камни.

Хм-м… Вот только Мары нам не хватало для полного счастья! Хотя, не все ли равно, кто за всем этим стоит? Заказчиков-то все равно никак не достать. Ну а исполнителей мы поищем. Мне главное, чтобы Нори пережил все это дерьмо, и вот как раз на эту тему вопросов хватает.

— Слушай, а зачем им нужна эта сила? — поинтересовался я, кивнув на знаки. — Ведь, насколько я понимаю, этот обряд провели уже после убийства, но ещё до того как ты запечатала трещину. Они хотели просто восстановиться, или зачем-то ещё?

— Не знаю, Темный, — покачала головой Нэко. — Думаю, асуры что-то задумали. Ведь для того чтобы просто уйти, им много силы не надо.

— А они могут снова распечатать гробницу?

— Нет, — покачала головой девочка. — Это исключено! Разве только попытаются проникнуть внутрь с главного входа. Не думаю, что это получилось бы даже у самого Мары.

М-да… А вот теперь стало действительно грустно. В городе два асура, у которых сила капает из ушей, а через два дня состоится похоронный обряд. Родные погибшего князя обязаны будут проехать по главной улице от ворот резиденции до храма Каннон, и отменить это мероприятие невозможно! Около трех километров, мимо толпы горожан, на лошадях, представляя собой отличные цели! Сука! Я кивнул Нэко, потом еще раз внимательно оглядел комнату и задумчиво почесал щеку.

Вообще, ситуация идиотская, и с точки зрения здравого смысла тут черт сломает обе ноги. Это ведь трупы тех самых рабочих, которых безуспешно искали пять дней? Как их всех сюда привели? Где они провели пару дней? Чем питались? Где кровь, и почему никто даже не связан?

В помещении нет следов жизнедеятельности. Значит, они жили не здесь, а в одном из соседних домов. Пришли, скорее всего, под гипнозом, а умерли… Я наклонился, перевернул на спину один из трупов и внимательно его осмотрел.

Интересно… И теперь хоть понятно, почему в помещении нет следов крови. Ей просто неоткуда было натечь. Тело мужчины мумифицировалось настолько, что нельзя было определить даже возраст. Обтянутый кожей череп, выпученные глаза, распахнутый рот…Мертвый мужик словно сошел с полотна Эдварда Мунка^[119]. Кстати, та голова, что насажена на кол — мумификации не подверглась. Хотя крови нет и под ней. Магия, ну да… И как же хорошо, что я не патологоанатом. Тут же у любого нормального врача легко поедет кукушка. Смерть наступила несколько дней назад? Египтянам это расскажите, ага…

Со стороны улицы донесся грохот железа, заржали кони, кто-то громко поприветствовал Нори. Комендант порта прибыл даже раньше, чем ждали, и, судя по всему, притащил за собой целую роту охраны.

«Ладно, все самое интересное Нэко мне рассказала, а этих мужиков надо бы опознать», — подумал я и, вернувшись к двери, нашел взглядом князя.

Нори стоял на том же месте, где и раньше, и что-то негромко выговаривал стоящему перед ним мужику. Неподалеку от них находились еще семь человек в строгой одежде. Судя по напряженным взглядам — какое-то портовое начальство, а тот мужик перед князем, скорее всего комендант. Ну да… Убийство даймё — не шутка, и понятно, почему все эти ребята имеют такой бледный вид. Склад находится в их зоне ответственности, а значит, кого-то обязательно сделают крайним.

Дождавшись, когда Нори посмотрел в мою сторону, я кивнул и сделал приглашающий жест.

— Господин князь! Вы должны посмотреть! Иоши-сан, тоже зайдите! Остальным тут пока делать нечего.

Нори махнул мне в ответ рукой, жестом оборвал коменданта и, забрав у одного из солдат фонарь, направился к дому. Иоши обреченно вздохнул и пошел следом за ним.

— Нэко сказала, что тут безопасно, — пояснил я и, освободив проход, указал на лежащие в комнате трупы. — Каменщики вроде нашлись, но сюда нужно позвать того, кто может их опознать.

Князь рассеяно кивнул и, не сводя взгляда с отрубленной головы, приблизился к краю пятиугольника. Остановился, кивнул на отрубленную голову, перевел взгляд на меня и зло усмехнулся.

— Это Мичи Оота — распорядитель Летнего сада, — заметно сдерживаясь, холодно произнес он. — Собака должна заканчивать по-собачьи, и, при всей моей ненависти к асурам, я благодарен им за то, что они сотворили с предателем.

— Его могли подчинить…

— Нет! — не отводя взгляда, покачал головой князь. — Дворец прикрыт от подобных воздействий! По всей его территории установлены скрытые артефакты, которые в течение пары часов развеют любое заклинание Разума! Если даже его подчинили, он узнал бы об этом и доложил, но никакого доклада не было!

— А ты уверен, что эти артефакты работают?

— Да! Их проверяют ежедневно, — Нори перевел взгляд на кошку, которая, все так же висела над центром пятиугольника, затем снова посмотрел на меня и уточнил: — Вы тут что-то нашли?

— Так, по мелочи, — пожал плечами я, и коротко передал князю наш разговор с Нэко.

Мой рассказ длился недолго. Нори слушал молча, хмуро опустив голову и лишь время от времени бросая взгляд на символ Владыки Кимона. Когда я закончил говорить, князь примерно с минуту молчал, затем кивнул и медленно обвел взглядомместо обряда.

— Я почему-то не удивлен, — устало произнес он. — Только Мара далеко, а эти ублюдки все еще в городе. Их обязательно нужно найти.

— Асуры определенно что-то задумали, — кивнув в сторону выхода, предположил я. — Скорее всего это произойдет послезавтра, во время прощания с твоим братом. Нам нужно будет внимательно изучить маршрут похоронной процессии.

— Думаешь, они готовят еще одно покушение? — князь поморщился и, обернувшись, тоже посмотрел в сторону входа. — Но почему бы им не напасть тогда прямо сейчас?

— Да откуда же они знали, что мы так быстро обнаружим этот сарай? — усмехнулся я и кивнул на тануки. — Если бы не эта затея Иоши, то нас бы здесь сейчас не было.

Сам енот на эту похвалу никак не отреагировал, поскольку ему, очевидно, было совсем не до этого. Иоши стоял с приоткрытым ртом и, несмотря на человеческий облик, был похож на испуганную дворняжку. Он даже уши как-то ухитрился прижать!

— Хорошо! — согласно покивал князь. — Сейчас сходим и посмотрим маршрут. Здесь, как я понимаю, уже все?

— Ну, я бы задал пару вопросов хозяину этого дома, и трупы неплохо бы опознать…

— Я уже отправил человека за его заместителем, — Нори кивнул на голову бывшего директора сада. — Вопросы задашь коменданту. Пойдем, он на улице… — Нори уже собирался идти к дверям, когда «очнулся» Иоши.

Физиономия енота вдруг приняла осмысленное выражение. Он метнулся к правой стене и, опустившись на колени, провел пальцами по темному пятнышку на полу. Со стороны это выглядело как минимум странно, но на этом все не закончилось. Поднеся пальцы к глазам, енот подслеповато сощурился, понюхал ладонь, пару раз ее облизал и завис, задумчиво глядя в противоположную стену.

— Э, ты чего там творишь? — удивленно выдохнул я, всерьез опасаясь за рассудок приятеля.

Не, ну а как еще реагировать? Стоял, боялся как обычно, а тут вдруг оживился и творит какую-то дичь.

Услышав вопрос, енот вздрогнул, посмотрел на меня, хлопнул глазами и выдохнул:

— Коричневый папоротник!

Вот тут мне действительно стало не по себе. Нэко вроде же говорила, что тут безопасно, но у тануки, по ходу, съехала крыша. Ну не так чтобы прямо совсем, но парень явно чем-то шокирован. Папоротник какой-то еще… Да что за херня тут творится?!

— Ты чего там нализался, приятель?! — нахмурился я и, подойдя к еноту, рывком установил его на ноги. — А ну пойдем на воздух, подышим!

— Да все с ним в порядке! — видя, мою тревогу, Нэко переместилась к нам и, кивнув на Иоши, пояснила: — Он хочет сказать, что один из асуров жевал Коричневый папоротник!

«Да еп! И эта туда же…», — хмыкнул я про себя, а вслух произнес:

— Ну, теперь-то, конечно, понятно! Коричневый папоротник, да… Как я сразу не догадался.

Видя, что я сейчас взорвусь, Неко сделала успокаивающий жест и указала ладошкой на пол.

— Это слюна асура. Тот, кто жует папоротник, часто сплевывает слюну. Это растение сильно расширяет способности заклинателя, но употреблять его нужно хотя бы раз в сутки, иначе заклинатель умрет. Так понятно?

— Коричневый папоротник смертелен для большинства людей, подойдя к нам, добавил свои пять копеек князь. — Поэтому его употребляют только ёкай и асуры. Насколько я знаю, растет он только в Синем Лесу и Кимоне…

— И ты Брут?^[120] — переведя взгляд на Нори, покачал головой я, затем встряхнул енота за шиворот и, разделяя слова, уточнил: — Кто-нибудь мне объяснит, что его тогда так испугало?

— Тот разумник, обожравшись травы, сможет свести с ума половину этого города! — вывернувшись из моей руки, уже нормально ответил енот. — По-твоему, это не страшно?

— По-моему, одного он уже с ума свел. Или даже двоих… — покачал головой я и, кивнув князю, направился в сторону выхода.

— А кто такой Брут? — в спину мне задумчиво произнес Нори. — Кто-то из твоих старых знакомых?

— Ну, почти, — не оборачиваясь, хмыкнул я. — Позже расскажу. А сейчас пойдемте! Скоро уже утро наступит, а нам еще необходимо прогуляться по городу!

* * *

— Слушай, а тебе обязательно ехать около брата? — повернув голову, я посмотрел на Нори и вопросительно приподнял бровь. — Не вижу смысла давать асурам лишние шансы.

— Это не обсуждается, — задумчиво глядя перед собой, со вздохом произнес князь. — Так заведено, и никто ничего не будет менять. Женщины семьи едут впереди процессии, мужчины около урны, и ни я, ни Керо не нарушим традиций из страха перед какими-то тварями!

— «Какие-то твари» сейчас переполнены Силой…

— И что? — Нори резко повернул голову и зло посмотрел мне в глаза.

— Ничего, — спокойно произнес я. — Просто спросил…

Князь еще пару секунд буравил меня взглядом, затем покачал головой и, придержав поводья, посмотрел в сторону недалекого леса.

Ну да… Все мы тут немного на нервах, и понять приятеля можно. Три часа проговорить с братом — это не шутки, особенно когда тот в ярости. Не, ну реакция Керо понятна. Младший брат, которого все считали погибшим, вернулся и в ту же ночь отправился в сад на разборки! Не советуясь, не спрашивая, а просто потому, что ему вот так захотелось. Победителей не судят? Ага… Расскажите это родителям и старшему брату. Мне еще повезло. Я ведь теперь человек подневольный: куда скажут туда и пойду. Да и какой смысл выговаривать телохранителю?

В пригороде тем временем наступал вечер. Усталое солнце укуталось на западе в оранжево-красные облака, отразившись в реке и вытянув по дороге кривые длинные тени. Дующий со стороны моря ветер пах водорослями, соленой водой и дымом рыбацких коптилен. За спиной от городских стен доносились команды десятников, в крепости над заливом зажигались первые огоньки.

В резиденцию мы вернулись только к утру, не особенно продвинувшись в текущем расследовании. Хозяин склада — щуплый испуганный дядька, которого из постели выдернули солдаты, пояснил, что никому помещения не сдавал. Трясясь как осиновый лист и заикаясь через каждое слово, он рассказал, что давно уже выставил склад на продажу и об этом даже есть запись в учетной книге канцелярии города.

Копать в этом направлении больше не было смысла. Ведь о том, что склад продается, мог без проблем узнать любой городской торговец. Для этого достаточно зайти в канцелярию и просто взглянуть на доску объявлений.

Пока мы разговаривали с хозяином склада, из резиденции прибыл заместитель распорядителя Летнего сада и двое солдат, которые и опознали убитых. Как я и предполагал, в жертву принесли каменщиков. Солдаты по нашей просьбе описали внешность асуров-садовников, но по этому описанию убийц не нашел бы даже Следственный комитет.

Более не задерживаясь, мы отправились в город и, как планировали, прогулялись по маршруту похоронной процессии.

Улица, по которой проследует кортеж, в ширину была около шестидесяти метров и тянулась по прямой от Центральных городских ворот до резиденции клана. Именно по ней мы и въехали в Ки сутки назад.

Не имея под командой людей и не зная методов работы местной охраны, что-то планировать глупо. Собственно, я этого делать и не пытался. Просто шел и разглядывал крыши домов.

Я очень хорошо запомнил предсказание Юки. Хозяйка Леса сказала, чтобы тот опасался крыш, и их нужно было осмотреть в первую очередь.

Сам маршрут мы потом проверим в астрале, с охраной тоже решим, но в лучшем случае у меня будет только двадцать пять человек, а тут одних только домов — больше сотни!

Впрочем, все оказалось очень даже неплохо. Крыши всех стоящих вдоль дороги строений отлично просматривались с земли. Большинство из них треугольные, с черепичным покрытием, и на таких вряд ли получится устоять. Впрочем, плоских крыш тоже хватало. Самым же удобным местом для предполагаемой атаки было трехэтажное здание городского театра. По периметру его крыши торчали декоративные фигуры каких-то существ, но они не особенно мешали обзору.

Для того чтобы атаковать, убийцы должны находиться в реальности и твердо стоять на ногах. Поскольку в астрале нет всех этих домов, на крыше никто внезапно появиться не сможет. Глаза отвести не получится, охрана правителей имеет специальные обереги. Хаос почувствуют заклинатели и успеют предупредить об опасности, а от брошенного издалека заклинания увернуться можно без особых усилий. Таким образом, последней проблемой остается толпа горожан, в которой могут раствориться убийцы, но есть у меня на эту тему пара идей.

Во дворец мы вернулись, когда уже было светло. Скинули броню, завалились спать, а ближе к полудню, в покои князя заглянул разъяренный Керо. Нет, внешне старший брат Нори выглядел очень даже спокойным, но есть такая категория людей, которым ни на кого не нужно орать. Достаточно просто посмотреть и произнести пару слов. Вообще, Керо Ясудо неплохо бы подошел на роль терминатора — того, из второй серии, который тоже умел так смотреть. Ему только форму полицейского надеть и осталось…

Примерно три часа братья общались, при этом Нори держался отлично и ни разу не отступил от оговоренной легенды. Под конец разговора в кабинет позвали меня и тоже допросили с пристрастием. Не, все-таки хорошо, когда тебя считают мальчишкой и разговор строится исходя из этого факта. Там где нужно я включал дурака, согласно кивал и хлопал глазами, иногда непонимающе хмурился, но в целом все прошло очень даже лайтово. Да есть у меня друг — тануки, с которым познакомились после помолвки. Да, моя невеста оками. Красивая такая, да… С белыми волосами, волчьим хвостом и аккуратно торчащими ушками… Керо по ходу слегка охренел от такой информации и даже не стал ничего проверять. Все закончилось тем, что князь попросил познакомить его с Иоши и, узнав, что мы собрались днем в гарнизон, выделил нам два десятка охраны.

— Ты уверен, что хочешь говорить в одиночку? — голос князя оторвал меня от воспоминаний. — Кояма-доно обучал нас стрельбе из лука, и его даже Хиро побаивался. Самурай беззаветно предан нашей семье, но он очень сложен в общении. Просто я мог бы тебя представить…

— Ты думаешь, я не смогу договориться с телохранителями? — посмотрев на приятеля, удивленно произнес я. — Какой тогда из меня командир?

— Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал! — князь нахмурился и посмотрел в сторону далекого гарнизона. — Мне хорошо известны твои методы и то, как ты относишься к старшим.

— Отношусь так, как заслуживают, — пожал плечами я и, усмехнувшись, добавил: — Да ты не переживай. Судя по вашим рассказам, этот Кояма — умный мужик, а с таким мы точно поладим. Да и кто-то же должен научить меня стрелять? А то лук выдали, а я сейчас даже в задницу Сэта не попаду с метровой дистанции.

— М-да… — Нори смерил меня взглядом и, сдерживая улыбку, кивнул. — Хорошо! Я навещу троюродного брата, а ты тогда отправляйся знакомиться. Керо еще утром отправил посыльного в гарнизон, так что Кояма-доно нас уже ожидает.

«Ожидает, ага… И в нетерпении ерзает ягодицами по табурету», — мысленно хмыкнул я и, поправив ножны, посмотрел в спину едущего впереди самурая. Как бы то ни было, телохранители нам нужны и это не обсуждается. А значит, общий язык мы найдем обязательно. Осталось только добраться до гарнизона…

Глава 18

Лагерь гарнизона находился в двух десятках километров выше по течению реки и представлял собой хорошо укрепленную крепость. Оно и понятно: вражеская армия может подступить к Ки только с запада, и у нее вряд ли получится обойти гарнизон. Нет, теоретически можно спуститься вниз по реке и попробовать как-то переправиться там, но на этом вся война и закончится. Вторгшихся просто раздавят на переправе. Ведь двадцать километров — это расстояние одного перехода, а солдатам, как известно, долго собираться не надо.

Крепость Ниномару высилась на большом холме над рекой, у подножия которого находилось шесть довольно больших поселений. Ну да… Нескольким тысячам здоровых взрослых мужчин необходимы пища, вода, женщины, кабаки и еще много разных мест, где они могут потратить честно заработанные деньги. Помимо всего прочего, армии нужны кузнечные и кожевенные мастерские, а также куча рабочего люда, и не удивительно, что любой постоянный военный лагерь со временем постепенно превращается в город.

Нас встретили за пять километров до крепости. Командир армии Ки, Тэкео Мацумото, выслал навстречу Нори целую сотню солдат. Из разговора с их командиром выяснилось, что Кояма Кацу вместе с остальными телохранителями квартировали в небольшом тренировочном лагере за территорией Ниномару.

Не доезжая полукилометра до крепости, сотник выделил мне двоих сопровождающих, и я, коротко обговорив с Нори наши дальнейшие действия, отправился в гости к Кояме.

Обогнув крепость по дуге и проехав через деревню, мы оказались перед высоким частоколом, из-за которого доносились характерные звуки. Треск дерева, короткие выкрики и ругань на разные голоса — такое можно услышать только во время занятий.

Интересно… Солнце уже коснулось верхушек деревьев, и на дворе по всем прикидкам около девяти часов вечера, но занятия продолжаются? И там ведь не простые солдаты, а, судя по рассказам — крутые спецы! М-да… Этот Кояма и впрямь очень интересный товарищ.

Поблагодарив сопровождающих, я направил коня к открытым воротам и, заехав на территорию лагеря, сразу же спешился.

За частоколом обнаружилась просторная тренировочная площадка с ростовыми манекенами и десятком примитивных спортивных снарядов. Четыре небольших бревенчатых дома, кухонный навес с дымящимися на треногах котлами, конюшня в дальнем правом углу и напротив неё казарма.

Народ действительно тренировался. Четверо бойцов в полных комплектах брони стреляли навскидку по развешенным на заборе мишеням. Ещё пятеро упражнялись с манекенами, а остальные играли в какую-то игру. Два мужика с завязанными глазами и боккенами в руках скакали по площадке, размахивая оружием и пытаясь достать разбегающихся приятелей, а за всем этим наблюдал высокий лысый мужик.

Внешне Кояма Кацу чем-то напомнил Накату. Ну, разве только лет десять скинуть, отрастить немного волос и надеть на голову шлем. Самурай стоял чуть в стороне от площадки и изредка язвительно комментировал происходящее.

Никого из бойцов у ворот не было, но меня заметили и, конечно же, сразу поняли кто я такой. Еще утром Керо отправил гонца, и все они уже в курсе того, что новый командир должен появиться сегодня. С посыльным меня не спутать, а какой-то левый чувак сюда бы вряд ли заехал. Впрочем, при виде меня, никто и не подумал останавливать тренировку, а Кояма даже не повернул головы.

На что-то подобное я и рассчитывал, поэтому особенно расстраиваться не стал. Решили игнорировать заезжего выскочку? Ну, ну… Посмотрим, кто посмеется последним! Привязав коня к коновязи, я, не торопясь, подошел к самураю и протянул ему письмо со своим назначением.

— Добрый вечер! Меня зовут Таро Лисий Хвост. Вам должны были обо мне сообщить.

Услышав приветствие, Кояма еще секунд двадцать молча наблюдал за тренировкой бойцов, затем повернул голову и смерил меня задумчивым взглядом. Забрав письмо и не произнеся при этом ни слова, самурай начал его читать, одновременно с этим бойцы прекратили тренироваться и собрались на площадке. Половина уселась на землю, остальные встали у них за спиной полукругом. Взгляды спокойные, оценивающие, эмоции на лицах отсутствуют. Ну да… Нужно быть идиотом, чтобы не догадаться о готовящемся представлении. Армия — такая армия… Развлечений тут не так много.

Дочитав наконец письмо, самурай аккуратно его сложил, посмотрел на меня и задумчиво произнес:

— Таро Лисий Хвост… Убийца они… Тебя прислали нами командовать? — Кояма медленно покивал и, шагнув к площадке, сделал приглашающий жест. — Ну что ж, приступай. Мы готовы.

М-да… Решили включить дурака, и показать насколько я никчемный, как командир? Знакомая в общем-то ситуация… Вот даже интересно, а как бы повел себя я? В той жизни, если бы мне в командиры прислали бы какого-нибудь десятиклассника? Сразу рапорт на перевод написал, или вот так же как они обезьянничал? Не знаю, но внешность — штука обманчивая — это факт! Я не мальчик и прекрасно знаю, что последует дальше. Однако со мной такой трюк, увы, не прокатит. Готовы они… Ну-ну…

— Ты неправильно истолковал написанное, уважаемый, — одними губами улыбнулся я. — Командовать будешь ты! Я не знаю, как вы привыкли работать и могу только предполагать, на что способны твои бойцы. Зато мне известно то, о чем ты даже не можешь догадываться, и я предлагаю объединить усилия. У нас ведь одна задача, так? Господин Ясудо Нори должен быть в безопасности! Вы, конечно, можете продолжить строить из себя обиженных мальчишек, но делу это вряд ли поможет!

Когда я закончил говорить, над площадкой повисла тишина. Слышно было, как потрескивают дрова в кострах возле навеса. Во взглядах бойцов появилась легкая заинтересованность, в глазах Коямы мелькнула тень удивления. Мелькнула и тут же пропала…

Ну да… Мальчишка отчитал взрослых мужчин. Не очень приятная ситуация, но по-другому авторитет не заработать. В смысле вот здесь и прямо сейчас. Но ничего — переживут. Сами ведь виноваты. Кояма мог бы поговорить со мной тет-а-тет, но решил устроить этот концерт и получил ответку. Довольно культурную, надо заметить — у меня ведь не стоит задача с ними поссориться. Вот теперь достойных вариантов ответа почти не осталось. Только поговорить, если он не дурак.

Самурай дураком не был.

— Хорошо, — мгновение поколебавшись, кивнул Кояма. — Пойдем, поговорим — расскажешь, о чем я не могу даже догадываться.

Приказав бойцам продолжать тренировку, самурай сделал приглашающий жест и направился к одному из домов. Я пожал плечами и пошел следом за ним.

Зайдя в дом, Кояма указал мне на татами и, усевшись напротив, произнёс:

— Говори!

Не знаю, но, кажется, я понял, почему его считают сложным товарищем. Этот человек просто ни во что не ставит людей, до той поры пока хоть немного не начинает их уважать. И положение в обществе в этой системе ценностей ни на что не влияет. Бойцы его боготворят, и об этом свидетельствует то, что они единодушно решили поучаствовать в сорвавшемся концерте, а все остальные… Телохранителю даймё плевать на чьи-то заслуги и звания. Только сейчас Великий князь мёртв, а жизненные установки не изменились. Не потому ли его «попросили» из крепости?

— Господина Ясудо Масаши убили асуры, — усевшись на татами, произнёс я и рассказал Кояме о нашем посещении сада с последующей экскурсией на территорию порта. Ту версию, которую определил князь. О предстоящем пробуждении Слуги Мары и спящей у меня на плече бакэнэко никому пока знать не стоит. Расскажем, когда придёт время.

Самурай слушал молча, с каменным лицом, ничего не спрашивая и не изменяясь во взгляде. С такими людьми действительно сложно общаться. Не очень-то приятно разговаривать с камнем. Однако в работе телохранителя отсутствие эмоций необходимо. Никто не должен знать, что у тебя на уме, а ещё это неплохо давит на психику окружающих.

— … Асуры не просто так провели этот обряд. Полагаю, что во время следования похоронной процессии будет совершено еще одно покушение. Его нужно как-то предотвратить, — подытожил я сказанное и, пожав плечами, добавил: — Тонкий Мир мы проверим с тануки, так что заложенных заклинаний можно не опасаться. Все остальное будет лежать на вас, и мне нужно знать, что конкретно вы намерены делать.

Кояма какое-то время молчал. Потом, видимо, поняв, что я не отстану, вздохнул и, глядя мне в глаза, пояснил:

— У меня двадцать пять человек. Десятеро из них — заклинатели. Во время торжественных выездов они прикрывают господина щитами от заклинаний и стрел. Остальные следят за толпой и всегда готовы к отражению внезапной атаки.

— А ты уверен, что эти щиты выдержат заклинание асура, у которого Сила капает из ушей?

— Нет, — покачал головой самурай. — Но этот асур будет убит раньше, чем сможет прочитать заклинание. Мои ребята умеют стрелять. Кроме них на похоронах будут люди господина Керо и госпожи Аяки, которые тоже не вчера родились. Ведь, даже мастеру Огня на сотворение Вспышки понадобится пятнадцать ударов сердца. За это время его истыкают стрелами.

— Но ведь асур тоже может прикрыться щитом? — не унимался я. — Месяц назад во время атаки Сато стрелы не пробивали щит главаря степняков. Я лично тому свидетель!

— В наконечниках наших стрел есть по крупице истинного железа, — с тем же выражением лица пояснил самурай. — Щиты асурам не помогут никак.

— Хорошо, — кивнул я. — А что насчет толпы? Если асуры притворятся зеваками? Твои люди успеют среагировать, если кто-то из них внезапно бросится к князю?

Кояма ненадолго задумался, в глазах его промелькнуло сомнение. Впрочем, длилось это недолго.

— Толпу будет сдерживать городская стража, — со вздохом пояснил он и, мгновение поколебавшись, добавил: — Я знаю, что почти любой асур не уступит в скорости мастеру-мечнику, но, случись что — в толпе обязательно кто-нибудь заорёт, и мы успеем отбить атаку.

— В одной далекой стране часть телохранителей растворялась в толпе и, в случае чего, они мгновенно поднимали тревогу, либо сами ликвидировали опасность, — задумчиво произнес я, вспомнив одну из фсбшных методичек. — Твои бойцы вряд ли смогут притвориться горожанами, но в будущем нам стоит озаботиться поиском подготовленных людей, способных затеряться в толпе.

— Ты хочешь нанять на работу воров и бандитов? — удивленно произнес самурай. — Кто кроме них может раствориться в толпе.

— А чего в этом такого? — пожал плечами я. — Нам же нужно предотвратить покушение? И не все ли равно, кто в этом поможет? Главное, результат, и если бы я мог поговорить с главарем борекудан…

— Поговорить можешь, — не дав мне договорить, неожиданно заявил самурай. — Только вряд ли договоришься.

— Думаешь, бандит откажется от денег? — усмехнулся я, и поднял взгляд на Кояму. — Никогда не поверю в такое.

— Ты можешь попробовать договориться, — глядя мне в глаза, холодно произнес самурай. — Оябун^[121] Саито Исаму кое-чем мне обязан, и тебя он обязательно выслушает.

Интересно… Кояма пытается поймать меня на слабо? Решил обломать выскочку командира? Очень на это похоже. Однако если удастся договориться с ворами, часть проблем решится сама собой, так что, почему бы не попробовать? А Кояма пусть думает, что я попался на удочку. Посмотрим, кто посмеется последним…

— Ну так чего мы тогда сидим? — изобразив на лице азарт, я поднялся на ноги и кивнул в сторону выхода… — Сейчас заберем господина из крепости, отвезем во дворец и отправимся к твоему знакомому оябуну. Все оставшиеся детали обговорим по дороге.

— Если у тебя получится договориться, я буду считать, что нам прислали хорошего командира, — смерив меня взглядом, так же холодно произнес самурай. — Едем! Я прикажу бойцам собираться.

«Ну вот и пообщались, — хмыкнул про себя я и следом за Коямой направился к выходу. — Осталось договориться с ворами, и можно считать, что день сегодня удачный. Оябун, блин… И придумывают же люди названия…»

Собирались недолго. Бойцы погасили костры, облачились в доспехи, вывели из конюшни лошадей, и уже через час отряд подъехал к главным воротам крепости. По дороге с Коямой не разговаривали, и я, воспользовавшись паузой, мысленно связался с тануки. К борекудан Иоши пойдет вместе со мной, и это не обсуждается. С моим-то знанием местных реалий ходячий справочник точно не повредит. К тому же наличие на переговорах ёкай может серьезно поднять меня в глазах местных бандитов. Не факт, конечно, но, в любом случае, хуже не будет.

Договорившись с енотом встретиться у ворот резиденции, я бегло познакомился с бойцами отряда и хотел уже задать Кояме еще пару вопросов, когда из ворот крепости выехал князь.

Видя, что мы с телохранителями очень даже мило общаемся, Нори усмехнулся и, попрощавшись с провожающими офицерами, направил коня в нашу сторону. Тепло поздоровавшись с личным составом, князь приказал выдвигаться и всю дорогу решал с Коямой какие-то организационные вопросы. Это ведь только на пальцах легко, а по факту людей нужно где-то разместить, обеспечить довольствием, определить график дежурств. Я в этот разговор не лез — просто слушал и понимал, насколько нам повезло с командиром телохранителей! Ведь если бы на меня повесили всю бытовуху, то я только ею и занимался бы. Не зная-то местных порядков.

Когда мы уже подъезжали к городу, в разговор вступил я и, коротко объяснив князю план предстоящих мероприятий, попросил денег на подкуп воров. Не сказать чтобы Нори так уж понравилась идея нанять на службу бандитов, но со мной он спорить не стал. Выделил сто монет и попросил быть аккуратнее. Нет, этот оябун вряд ли сможет нанести мне какой-нибудь вред — тут дело в другом. Сейчас в городе существует негласное соглашение между бандитами и властью. Примерно то же самое было в тридцатых годах на Земле. Якудза усмиряли бастовавших рабочих, устраняли коммунистов и прочих неугодных товарищей, за что власти закрывали глаза на распространение незаконных развлечений, которые расцвели буйным цветом в довоенной Японии.

Здесь ситуация похожая. Бандиты не переступают границ: не убивают своих жертв и не лезут в управление городом. С зарвавшимися членами банд разбираются сами, а в ответ «оранжевые плащи» закрывают глаза на различные «шалости», и не пытаются подмять под себя Веселый квартал. Моя встреча с Саито Исаму может нарушить это хрупкое равновесие, чего не хотелось бы в свете происходящих событий. Впрочем, князь вовремя вспомнил одну мою хвостатую знакомую и сразу же успокоился. Кояме, правда, о ней ничего не сказал. Нори ведь тоже любит импровизации.

Добравшись до резиденции, мы оставили князя под охраной дежурной смены и, дождавшись Иоши, пешком направились в Веселый квартал. С собой Кояма взял двух бойцов с созвучными именами Широ и Хиро. Ведь, по его словам, старший телохранитель князя обязан ходить на подобные встречи в сопровождении как минимум трех человек.

К еноту самурай отнесся с глубоким почтением, что, собственно, неудивительно. Все тануки так или иначе оказывают людям посильную помощь, и их тут действительно боготворят.

Веселый квартал — кварталом являлся только в названии. Юкаку^[122] находился за территорией Ки в прямой видимости с городских стен и одной своей стороной вплотную примыкал к порту. Этакий японский Лас-Вегас для скучающих граждан и моряков, в котором, по словам Нори, частенько проводила досуг большая часть мужского населения города. Веселый квартал предлагал развлечения на любой вкус: от проституток и всевозможных наркотиков, до натуральных спектаклей в театрах, которых на его территории находилось аж целых два. Гейши, циркачи, заклинатели и предсказатели всех мастей трудились не покладая рук, казна получала деньги, а оябун Саито Исаму считался в городе уважаемым человеком, на которого, по слухам, работали даже ёкай.

Территория квартала с трех сторон была окружена глубоким рвом, над которым высились натуральные четырехметровые стены! Ну да, подобные места должны быть изолированы от городской жизни, но если выйти из Юго-Восточных ворот и пройти двести метров в сторону моря, имея при этом в кармане пару монет, то никто тебе и слова дурного не скажет. «Оранжевые плащи» наведывались в юкаку только в самых крайних случаях, поскольку за порядком там следили исключительно борекудан. Бандиты исправно платили налоги в городскую казну и, насколько мне известно, никаких серьезных преступлений в квартале давно не случалось. Ну а всю мелочевку без труда разгребали сами бандиты.

Это произошло, когда мы направлялись к Юго-Восточным воротам. Проходя по улице, где находились мастерские частных ремесленников, Иоши, который всю дорогу вёл себя как сонная мышь, вдруг остановился посреди дороги и, указав на один из заборов, коротко произнёс:

— Там!

— Что конкретно? — поморщился я и, остановившись, поискал взглядом Нэко, которая, по обыкновению, летала где-то неподалёку.

— Следы асуров! — хмуро буркнул енот. — Они тут были несколько дней назад!

— А сейчас их там нет? — поинтересовался я и, переглянувшись с Коямой, изучил взглядом забор.

Судя по вывеске, за воротами находилась мастерская жестянщика. Самая обычная, каких тут на улице не меньше десятка, и не понятно, что там забыли асуры. Водопроводные трубы понадобились, или они снимают тут угол? Как бы то ни было, это нужно выяснить прямо сейчас!

— Что делаем? — проследив за моим взглядом, Кояма кивнул на ворота и вопросительно приподнял бровь.

— Для начала постучим, — пожал плечами я и добавил: — Если никто не откроет, заходим так и все там осматриваем.

— Добро, — кивнул самурай и, подойдя, три раза с силой ударил стопой в створку ворот.

Грохнуло так, что слышно было даже в порту. В доме напротив зажегся свет, громко залаяли спросонья дворовые псы, где-то неподалёку заплакал ребёнок. Ждать пришлось пару минут, когда за воротами послышались шаги, смотровое окошко открылось, и в нем появилось бледное женское лицо. Округлив глаза от страха при виде четырех вооруженных мужиков, девушка пару раз открыла и закрыла рот, затем неверяще потрясла головой и испуганно прошептала:

— Изаму-сан уехал в Сону к родственникам. Я Ола — служанка. Присматриваю за домом.

— Открывай! — сделав знак телохранителям, коротко приказал самурай. — Именем Ясудо!

Вот хорошо у них тут все происходит. Никаких тебе ордеров и распоряжений суда! В Москве мы бы смогли зайти внутрь, лишь будучи уверенными, что в доме происходит тяжкое преступление. Хотя в дверь мы, конечно же, не стучали бы…

Во дворе мастерской, помимо вусмерть испуганной служанки и гавкающей собаки обнаружился навес с какими-то приспособлениями жестянщика и небольшой сарай, куда и привели Иоши следы. Ола пояснила, что мастер хранит там готовую продукцию и вместе с Иоши сходила в дом за ключом.

Глухо! Никаких подсказок обнаружить не удалось, в доме следов асуров не оказалось, а на складе нашлись только гнутые трубы. Ола постоянно проживала в доме с момента отъезда мастера и никаких его клиентов не знала. В том, что асуры имели с жестянщиком какие-то дела, сомнений никаких не было, но самого Изаму в ближайшие дни опросить не получится. Город, куда он уехал на свадьбу к младшему брату, находится в двух днях пути от Ки, и добраться туда можно только на корабле.

Нет, конечно, можно было опросить всех соседей, но чем бы это нам помогло? Узнали бы внешность асуров? Да эти твари меняют её, когда захотят.

Задерживаться больше не было смысла и мы, наказав служанке завтра никуда не отлучаться из дома, продолжили свой путь в Веселый квартал.

Глава 19

Если улица ремесленников в этот час пустовала, то на пути от города до юкаку людей хватало. В основном тут были молодые мужчины, но среди идущих в веселый квартал горожан пару раз промелькнули и цветные женские кимоно. Все в приподнятом настроении, поодиночке и небольшими группами, а время между тем уже перевалило за полночь. С другой стороны, если в Ки проживает больше ста тысяч человек, то ничего удивительного. В праздники тут вообще, наверное, не протолкнуться.

Шестеро молодых коротко-стриженных ребят на входе, скрестив руки, внимательно разглядывали всех входящих в квартал горожан, а впереди за их спинами творилось натуральное волшебство. Факелы, фейерверки, музыка и шум гуляющей толпы. В Парке Горького летом по ночам происходило похожее!

В броне, с оружием и в шлемах мы вполне могли сойти за ряженых, но этот вариант, конечно же, не прокатил. Нас срисовали еще на середине дороги. Один из охранников что-то сказал другому, и тот мгновенно куда-то свалил. Когда мы уже подходили к мосту через ров, на той стороне появился седой благообразный японец в строгом коричневом кимоно. Что-то коротко приказав охране, мужик выдвинулся навстречу и, встретив нас у края моста, глубоко поклонился.

— Я безумно счастлив приветствовать вас в нашей скромной обители, уважаемые! Господин Кояма! Господин… — дядька поклонился и на секунду замешкался.

— Таро Лисий Хвост, — коротко представился я. — Телохранитель князя Ясудо Нори.

Со стороны это напоминало американский фильм о триадах. Пятеро словно бы вырубленных из камня парней и прикольный дядька, который вовсе и не дядька, а какой-то там крутой босс местной мафии. Кояму только в негра переделать, а меня заменить Джеки Чаном, ага…

— Господин Таро, — еще раз учтиво кивнул мужик и, подняв на самурая взгляд, поинтересовался: — И что же привело вас в юкаку?

— Здравствуй, Исида-сан, — чуть склонив голову, поприветствовал мужика Кояма и так же спокойно добавил: — Нам нужно поговорить с господином Исаму. В нашу прошлую встречу он пригласил меня в гости и вот…

— Да, как же — помню… — в голосе Исиды промелькнула ирония. — Десять лет назад, мы были гораздо моложе… — Бандит усмехнулся, и сделал приглашающий жест. — Я отправил к кумитё^[123] посыльного, и он уже знает о вашем прибытии. Если ты забыл дорогу…

— Нет, дорогу я не забыл, — покачал головой самурай и, кивнув бандиту, направился на территорию юкаку.

Мы с енотом и телохранителями последовали его примеру.

Веселый квартал был и правда веселым, а из-за обилия ряженых он еще и напоминал карнавал. Впрочем, в отличие от Бразилии, все женщины тут были прилично одеты. В смысле, топлес я ни одной не увидел, и разноцветных перьев тоже вроде бы не было.

Обогнув площадь, на которой шло костюмированное представление, мы прошли мимо пары десятков палаток торговцев и повернули в неприметный проулок с тремя покачивающимися на ветру фонарями.

Пройдя метров пятьдесят вглубь, Кояма вдруг остановился и, обернувшись, посмотрел на енота.

— Иоши-сан, я совсем забыл сказать одну важную вещь, — с мелькнувшей в голосе тревогой, негромко произнёс он. — Дело в том, что одним из партнеров Саито Исаму является женщина из народа кицунэ. — Надеюсь, у вас нет проблем в общении с другими ёкай?

— Все в порядке, — обведя взглядом окружающие строения, хмуро буркнул в ответ енот. — Мне прекрасно известно, что без кицунэ сотворить такое вряд ли возможно. Я даже догадываюсь, кто организует работу в этом квартале.

— Вы здесь с кем-то знакомы?

— Да, были когда-то знакомы, — сделав ударение на слове «когда-то», вздохнул енот и посмотрел самураю в глаза. — Все будет хорошо, я обещаю!

«Вот же блин! Да тут никак замешана женщина? — хмыкнул я про себя и скосил взгляд на друга. — А я-то думаю, чего он такой смурной? Если присовокупить сюда то, с какой обидой Иоши вспоминает о лисах…»

— Слушай, а кто родится у лисы и тануки? Ну, если они того… — желая отвлечь приятеля, поинтересовался я, как только наш отряд снова двинулся в путь.

— У кицунэ всегда рождаются только лисята, — пояснил енот, думая при этом о чем-то своём. — Вид мужчины у ёкай ничего не решает, род продолжают женщины, — со вздохом добавил он и, вдруг очнувшись, подозрительно посмотрел на меня. — А чего это тебя вдруг заинтересовало?

— А то ты не знаешь, — мысленно произнес я. — Забыл, кто у меня девушка?

— А, ну да, — кивнул енот и снова погрузился в раздумья, а я…

А мне тоже стало совсем не до смеха. Вспомнилась Мика, и то, как она сейчас далеко.

«Блин, хотел отвлечь приятеля, а в итоге загрузился так же, как он. Женщины… Как же все, блин, непросто. Живешь себе спокойно, а оно берет и накатывает! Сколько мы общались? Десять минут, и всего один поцелуй… Она, наверное, и не вспоминает… — я посмотрел в спину Кояме, вздохнули… обматерил себя за секундную слабость. — Херня все это! И что бы там я ни думал, она меня помнит и ждёт! Так же, как жду я! Ну а то, что дети родятся волками — не важно! Главное, чтобы они родились!»

Пройдя мимо четырех узких проулков, Кояма повернул налево. Затем метров через десять свернул направо, потом снова налево и тут до меня дошло! Эти повороты, слабоосвещенные улочки и проходы в домах больше всего напоминают лисью нору! Ну да! Главарю банды, который находится в хороших отношениях с властью, незачем городить все эти постройки, которые либо пустуют, либо используются под склады. Для авторитета гораздо круче жить у всех на виду, ни от кого не прячась, а от покушений защитят телохранители и личная репутация.

Тут ведь во дворах нет никакой охраны — они построены исключительно для комфорта лисицы! Или лисиц… Но тогда получается, что ёкай отыгрывают в юкаку далеко не последнюю роль? Ну да, если не первую — чему бы я совершенно не удивился.

Спустя пару минут, пропетляв по проулкам, мы наконец-то вышли в просторный двор к роскошному четырехэтажному особняку. Обогнув каменную статую лисицы, стоящую прямо напротив входа, мы следом за Коямой поднялись по широким мраморным ступеням и, пройдя мимо четырех молчаливых охранников, зашли внутрь.

Такой красоты и роскоши я не видел даже во дворце. Оно и понятно: что хорошо для бандита, совершенно не красит правителей. Однако не смотря ни на что, обстановка внутри особняка мне очень даже понравилась. Дубовый паркет, картины, зеркала в резных деревянных рамах, фарфоровые вазоны с цветами и запах…Пахло так, словно мы оказались в лесу! Не знаю, как такое возможно, но без магии тут точно не обошлось.

Нас, конечно же, встретили. Миловидная служанка в расшитом розами кимоно, проводила меня, Кояму и енота на четвертый этаж. Телохранители остались ждать в холле.

Саито Исаму дожидался нас в просторном кабинете в обществе красивой рыжеволосой девушки, которая стояла чуть позади него, со сложенными на поясе руками.

В целом обстановка спартанская: пара резных столов, стандартные свитки с непонятными иероглифами, ростовые зеркала и картины…Только вместо птиц на них были изображены морские пейзажи и трехмачтовые корабли.

Прямо напротив входа, справа от окна со стандартным видом на море, находился круглый алтарь, за которым стояла бронзовая статуя. Лисица… Размером с овчарку и с одним, правда, хвостом, но мне кажется, я знаю, кто это такая.

Быстро пробежав по нам взглядом, девушка что-то сказала стоящему перед ней бандиту, приветливо поклонилась и ушла в соседнюю комнату.

— Лисица, — глядя ей вслед, мысленно пояснил Иоши. — Предупредила его обо мне. Ничего необычного.

— А куда она пошла? — тут же поинтересовался я.

— Не знаю. Хочет, наверное, сообщить о визите тануки кому-то еще.

«Ну и ладно. Меня не опознали — уже хорошо», — мысленно хмыкнул я и приветливо кивнул приблизившемуся бандиту.

Внешне Саито Исаму выглядел очень даже внушительно. Ростом едва ли ниже меня. Волевое лицо, широкие скулы, холодные глаза. На вид главный бандит был ровесником самурая, ну или, может быть, года на два постарше.

— Таро Лисий Хвост… Новый человек князя Ясудо, — смерив меня взглядом, оябун едва заметно кивнул, затем посмотрел на Иоши и усмехнулся. — Ты решил привести тануки? Опасаешься, что тебя здесь обманут?

— Нет, — покачал головой я. — Опасаюсь, что чего-то могу не понять. Иоши-сан мне подскажет.

— Умный поступок, — Саито снова едва заметно кивнул и поклонился Иоши. — Приветствую вас в моем скромном жилище, Иоши-сан. Надеюсь, вам все здесь понравится.

— Не бери в голову, Таро, — кланяясь ему в ответ, мысленно усмехнулся енот. — Он просто не знает. Лисица ничего не заметила.

Ну да… И это, наверное, хорошо. Я пока не решил, стоит ли позвать сюда Хону. Если договоримся, то не придется. Да и не знаю я, как Девятихвостая себя поведет. В прошлый раз ее пришлось успокаивать.

Закончив с поклонами, Саито приблизился к Кояме и, кивнув, посмотрел самураю в глаза.

— Здравствуй, Кояма-доно! Мне очень жаль… Масаши-сама был хорошим правителем и человеком.

— Да, — кивнул в ответ самурай. — Но ничего еще не закончилось. Поэтому мы здесь. Таро-сан назначен старшим телохранителем князя Ясудо Нори, и у него к тебе есть разговор.

Оябун еще некоторое время смотрел в глаза самураю, затем обернулся и посмотрел на меня:

— Слушаю…

Вот что, блин, за гребаная жизнь? Почему даже уркам нужно что-то доказывать? Этот урод не пригласил нас присесть, не предложил даже чая, а это прямое неуважение. Не к Кояме — ко мне, ведь он прекрасно знает, что самурай сейчас мой подчиненный. Интересно, что будет, если дать ему в морду? Как в старые добрые времена на Земле? Командиру отделения СОБРа плевать ведь, кто перед ним: законник или тупая шестерка. Брали ведь и тех и других…

Сдержав неуместную злость, я посмотрел в глаза бандита и коротко пояснил:

— Господина Ясудо Масаши убили асуры, и я полагаю, что завтра на церемонии прощания они попытаются убить его братьев. Мне нужно, чтобы твои люди растворились в толпе и в случае чего мгновенно подали сигнал охране. За это казна заплатит сто золотых монет.

Я был уверен, что он откажется, поэтому решил ничего не разжевывать. Коротко и доходчиво! А когда скажет «нет», мы продолжим спектакль.

Молчание длилось недолго. Видя, что я закончил говорить, оябун покачал головой и произнес:

— Нет! При всем уважении к семье Ясудо, ни я, ни мои люди не станем работать на клан, — он посмотрел на Кояму, перевел взгляд на меня и вопросительно приподнял бровь. — Это все?

— Нет, не все! — покачал головой я и, обведя взглядом зал, состроил удивленную физиономию. — Подскажи мне, вор, а что это, как не работа на клан?

Услышав эти слова, Кояма заметно напрягся. Иоши подмигнул мне и с опаской посмотрел на алтарь. Ну да…

— Вор? Да… я был вором — глаза бандита заледенели. — А все, что я имею, считай воровской удачей. Такое объяснение устроит?

— Вон оно как, — усмехнулся я, глядя в его глаза. — Ты знаешь, воровская удача — штука очень непостоянная. Сегодня она вроде бы есть, а завтра внезапно закончилась…

— И кто же у меня ее отберет? — в голосе Саито лязгнул металл. — Ты, что ли, юноша?

Ну вот, еще одно оскорбление. Решил выставить меня щенком? Только, в отличие от Коямы, мне с ним церемониться не резон.

— Ошибаешься, — улыбнулся я одними губами. — Мне твое золото и даром не нужно…

— А кто же тогда? — буравя меня взглядом, сквозь зубы процедил бандит.

— Да вот хотя бы она! — я кивнул на статую лисицы и, подойдя к ней, кинул на алтарь золотой. — С ворами пусть разбираются воры. Мне это западло…

— Ты… Ты хоть знаешь кто это? — слегка сбитый с толку бандит поморщился. В глазах его мелькнуло непонимание.

— Здравствуйте, господа! Простите, что опоздала! — приятный женский голос, донесшийся от двери, прервал напряженную сцену.

Бандит вздрогнул и обернулся, Кояма отвесил поклон, Иоши смертельно побледнел, а я… Я просто стоял и любовался красотой этой нежданной гостьи…

Лисица была прекрасна, как и большинство встреченных мною женщин-ёкай. Ведь, втом, что перед нами лисица, сомнений не возникло даже у меня. На вид — лет двадцать, не больше. Среднего роста, черноволосая, с высокой грудью и огромными зелеными глазами. Мужские штаны выгодно подчеркивали ее стройные ноги, голенища сапог плотно обтягивали безупречные икры. Куртка расстегнута, на лице ни грамма косметики, но там ничего подчеркивать и не нужно. Взгляд колючий, изучающий. Лисица, видимо, почувствовала, что разговор завернул не туда, и решила вмешаться. Ну и хорошо, если так. С ней будет говорить значительно проще.

Зайдя в кабинет, девушка перевела взгляд с меня на Кояму, затем посмотрела на Иоши и брови ее удивленно взлетели.

— Ого… — в повисшей в комнате тишине негромко произнесла она. — Иоши? Ты решил меня отыскать? Как мило…

Лицо тануки заледенело. Глаза наполнились грустью. С видимым усилием енот справился со своими чувствами, вздохнул и покачал головой.

— Нет, Эйка, ты ошибаешься. Ищут тех, кто хочет, чтобы их находили. Сюда я пришел по просьбе приятеля, — Иоши кивнул на меня и снова посмотрел в глаза девушке. — Таро понадобилась моя помощь.

— Таро? — лисица нахмурилась, посмотрела на меня и… побледнела как мел.

— Что? Что с тобой, Госпожа?! — глядя на нее прорычал стоящий неподалеку бандит.

— Заткнись, идиот! — шикнула на него лисица и, подойдя, опустилась передо мной на колено.

Челюсть Саито поползла к земле, самурай поморщился и неверяще потряс головой, Иоши тяжело вздохнул и опустил взгляд.

Ну, да… Заметила метку богини, или…

— Прости, Темный! — опустив взгляд, дрогнувшим голосом произнесла кицунэ. — Не разглядела сразу. Еще слишком слаба…

— Да все в порядке, — пожал плечами я. — Мы с господином Исаму обговаривали возможность участия его людей в завтрашнем мероприятии. Осталось лишь обсудить возникшие разногласия.

— Семья пришлет на церемонию всех свободных людей! — не поднимая взгляда, твердо пообещала лисица. — И никаких денег за это мы не возьмем! Слишком многим обязаны правящему клану….

В следующий миг произошло то, чего не ожидал даже я. В комнате негромким эхом прозвучал чарующий женский смех, лисица на пьедестале по-кошачьи потянулась и мягко спрыгнула на пол. Бронзовая статуя превратилась в зверя, отрастив при этом недостающие восемь хвостов! Я не знаю, как они там все поместились, но это было похоже на тугой букет ярко рыжих цветов.

Глаза стоящего неподалеку бандита расширились, он побледнел, отпрянул на шаг назад, ловя ртом воздух, затем рухнул на колени и низко склонил голову перед богиней.

— Здравствуй, дорогой! — подняв морду, Хона довольно оскалилась. — Смотрю, ты тут развлекаешься?

— Здравствуйте, Госпожа! — сдерживая улыбку, я склонил голову и прижал кулак правой руки к сердцу. — Мы вроде уже все решили, но я все равно безумно счастлив вас лицезреть!

— Это хорошо, а то я уже подумала, что забыл… — богиня усмехнулась и, пройдя вплотную к моей ноге, подошла к Эйке.

В этот момент хозяйка Веселого квартала медленно подняла голову, взгляды лисиц встретились, на лице девушки появился щенячий восторг.

— Мы ждали вас, Госпожа! Верили… — в тишине дрогнувшим голосом прошептала кицунэ и опустила взгляд.

— Да, вижу, — негромко произнесла Хона и, подойдя к девушке, легонько укусила ту за плечо.

— Спасибо… — не сдержав эмоций, Эйка всхлипнула и прошептала: — Я вас не подведу…

Оставив рыдающую лисицу, богиня приблизилась к бандиту и, чуть склонив голову, поинтересовалась:

— Зубы прорезались? Забыл Закон и решил укусить кормящую руку? Или клан Ясудо не твой наниматель?!

Голос Хоны изменился и сейчас звенел как металл.

— Прости, Госпожа, — мелко дрожа, выдохнул в пол оябун. — Твой дзинсу^[124] слишком молод, и я ему не поверил. Кимон запечатан Границей Священных камней, и асуры к нам проникнуть не могут. Откуда же мне было знать…

— Он не дзинсу, он тот, кто вернул меня в мир, — голос богини немного смягчился. — Хорошо, я принимаю твое раскаяние, Саито Исаму… Ты сохранил память и приветил младших сестер. Я довольна… Пока довольна… Надеюсь, ты больше меня не расстроишь.

— Я готов умереть за вас, Госпожа! — бандит поднял голову и с обожанием во взгляде посмотрел на стоящую перед ним кицунэ. — Только скажите!

— Умирать не надо, от живых пользы больше, — Хона усмехнулась и, обернувшись, нашла взглядом меня. — Ты ведь уже решил заглянуть за ту дверь, самурай? Позови меня, когда будешь стоять перед символами.

Произнеся это, Хона пропала, оставив в воздухе облако сверкающих искорок. Бронзовая лисица вновь появилась на пьедестале, и в комнате стало тихо.

М-да… Интересно, откуда она узнала, что мы решили заглянуть в гробницу Ясудо? Впрочем, так даже лучше! Не придётся ничего объяснять.

Ситуацию разрядила Нэко. Ну, или усугубила, тут уж как посмотреть. Кошка, которая как всегда где-то шлялась, залетела в окно и, оглядев комнату, состроила обиженную гримаску.

— А что, нас даже не покормят? — зависнув в метре напротив лисицы, возмущённо воскликнула она. — Так вы встречаете гостей?

При этом девочку видели и слышали все! Ну, может быть, за исключением Коямы, поскольку по каменному лицу самурая было непонятно, слышит ли он что-нибудь вообще.

Другие отреагировали.

Иоши прыснул в кулак, поднявшийся на ноги бандит, округлил глаза и сделал отвращающий жест, лисица в который уже раз побледнела.

— Г-госпожа, стол уже накрыт в т-торжественном зале, — севшим голосом прошептала она. — Я распорядилась, когда шла сюда…

— Да я не думаю, что она так уж сильно проголодалась, — хмыкнул я, решив прекратить этот кошачий концерт. — Мы днём сегодня плотно поели.

И в этот момент Иоши заржал. Держась за живот, захлебываясь и переводя взгляд с бандита на кицунэ и потом на Кояму. М-да… Таким я его еще ни разу не видел. Нэко некоторое время хмурилась, наблюдая за смеющимся енотом, затем щелкнула его по носу и, хихикнув, улетела в окно.

Проводив ее взглядом, лисица выдохнула, растеряно посмотрела на меня и, переведя взгляд на Иоши, осторожно поинтересовалась:

— С тобой все в порядке?

— Со мной-то да, а вот с вами… — енот всхлипнул и, не переставая ржать, указал на меня рукой. — Я с ним уже больше месяца и навидался такого! Не мне же одному это терпеть!

Вот же гад! Терпит он, ну конечно… Сдержав улыбку, я посмотрел в глаза кицунэ и предложил:

— Ну что? Давайте обсудим детали?

— Да, конечно, но сделаем это в торжественном зале, — лисица улыбнулась и с опаской посмотрела в окно.

— Хорошо, веди! — кивнул я и, махнув рукой самураю, отправился следом за Эйкой.

Глава 20

В резиденцию возвращались глубокой ночью. Вчетвером, поскольку Иоши остался разговаривать со своей бывшей подругой. Ну, илине бывшей — хрен ведь поймешь этих ёкай. Вообще, мой приятель ни разу не похож на крутого мачо, за которым бегают такие девчонки как Эйка, но, как ни странно, оставить его попросила она. Этот хмырь еще и ломался! Не сильно, правда, а больше для вида.

Вообще, ситуация интересная… В Веселом квартале заправляют кицунэ, а борекудан являются ширмой и в основном следят за порядком. Нет, Саито Исаму мужик совсем не простой, поскольку обычный бандит не смог бы держать в узде такую толпу отморозков. Однако без ёкай оябун никогда бы не собрал в своих руках столько власти. К слову, та девушка, что мы первой увидели в кабинете, является его официальной женой. Вот так… У этого крутого дядьки когда-нибудь родятся лисята! Хотя, может быть, они уже родились?

Совещание продлилось недолго. Саито был в этот раз предельно корректен, но пережитое наложило свой отпечаток, и бандит слегка тормозил. Впрочем, Эйка оказалась отличным организатором и, поняв, что конкретно требуется от семьи, за пять минут распределила обязанности «подшефных» бригад. Больше того… Она с двумя сестрами отправится с Иоши в астрал и в случае чего мгновенно предупредит об опасности.

В общем, все получилось даже лучше, чем можно было придумать, только вот самурай до сих пор хмурится. Все совещание Кояма просидел с каменным лицом, не притрагиваясь к еде и лишь иногда вставляя в разговор короткие фразы. Все по теме — тут не поспоришь, но все равно, как-то очень уж сухо. Вот не поверю, что он до сих пор находится под впечатлением от случившегося. Не тот человек…

— Не держи зла, командир, — произнес Кояма, словно почувствовав, что я о нем думаю. — Эта глупая затея с проверкой… Я хотел лишь понять, не схожу ли с ума.

— Что-то случилось?

— Да, — покивал самурай. — Следствие закончилось на второй день после гибели господина. Керо-сан объявил, что не имеет ко мне претензий и приказал в трехдневный срок убыть на границу. Мы должны были отправиться в тот же день, и я зашел попрощаться в Храм Милосердной. Попросить у богини прощения… — Кояма вздохнул и задумчиво посмотрел в сторону резиденции, до которой оставалось не больше полукилометра пути. — Когда выходил — услышал женский голос. Она сказала, чтобы я подождал. Что я еще нужен Ясудо…

— И ты подумал, что тебе показалось?

— Да, — покивал самурай. — Те страшные дни после гибели господина Масаши…. Так легко было принять желаемое за действительное, но я все же решил послушать. Мы остались, а потом приехал ты и… И я решил, что это насмешка.

— Внешность обманчива, — философски заметил я, — но могу тебя заверить, в храме ты действительно слышал голос богини. Милосердная не хочет, чтобы Ясудо Нори был нанесён вред, и мы обязаны его защитить!

— Да, сделаем, — заверил меня Кояма и, мгновение поколебавшись, поинтересовался: — Ты ведь не человек, Таро-доно? Конечно, можешь не отвечать, но мне же нужно знать, на что ты способен.

Спросил негромко — так, чтобы не слышали телохранители, идущие в полусотне метров позади нас. Уверен, что он специально приказал идти им на таком расстоянии. Ну да… Меньше знаешь — дольше живешь.

— Я ками — воин из другого мира. Мой возраст в два раза больше чем кажется. Людьми командовал, имею некоторое представление о работе личной охраны, по скорости реакции не уступаю асурам, мечом владею неплохо. Уже неплохо, да, — я пожал плечами и посмотрел на висящую в небе луну. — Проблема в том, что часть моих знаний и навыков здесь пока бесполезна, так что я не шутил. За охрану князя будешь отвечать ты. Каждый должен делать то, что умеет. А я буду рядом и если что — помогу.

— Ты сразу показался каким-то странным, — выслушав, задумчиво произнёс самурай. — Молодой парень способный рассуждать как взрослый мужчина… Когда ты предложил договориться с бандитами, я подумал, а почему бы и нет? Откуда мне было знать, что ты лично знаешь Хону-воровку.

— Мы знакомы совсем недавно. В Сато я убил шамана степняков и как-то освободил кицунэ. Теперь она мне иногда помогает.

— Да уж, — усмехнулся Кояма. — Теперь я обязательно женюсь и заведу детей. Расскажу им о том, что случилось сегодня.

— Детям, разумеется, расскажи, — в ответ усмехнулся я, — но сейчас, кроме господина, об этом никому не следует знать. Слишком высокие ставки.

— Да, конечно, — кивнул самурай. — Об этом действительно сейчас стоит молчать.

Нори не спал. Узнав о нашем возвращении, он позвал меня к себе в кабинет и приказал служанке принести чая. Прислуга, очевидно, уже привыкла к таким вот ночным посиделкам, и нам накрыли стол в течение пяти минут.

Дождавшись, когда служанка расставила приборы и удалилась, Нори посмотрел на меня и усмехнулся.

— Судя по твоему виду, все прошло хорошо?

— Так и есть, — пожал плечами я. — Борекудан помогут нам с обеспечением безопасности и в знак особого уважения к семье не возьмут за это ни медяка.

— То есть, без лисицы не обошлось, — хмыкнул князь, глядя на меня с легким укором.

— Не понимаю, о чем ты? — нахмурился я, но потом не выдержал и улыбнулся. — Никто её на самом деле не звал. Сама пришла. Я же не буду мешать богине общаться с её последователями?

— Надеюсь, все живы?

— Да, и при этом безмерно счастливы, — усмехнулся я и, заметив недоверчивый взгляд, пояснил: — Нет, серьезно! Она же их по итогу чем-то там одарила. В юкаку лисиц — как в пруду головастиков! И все поклоняются Хоне. К слову, две из них помогут Иоши с астралом, он остался там ночевать. Обговаривает детали.

Произнеся это, я мысленно позавидовал своему приятелю. Особенно памятуя о забавной его способности. Ну, по крайней мере, я бы точно не позволил щупать себя в тех местах без логичного продолжения. Надеюсь, Иоши неплохо проведёт эту ночь со своей давней подругой. Терпит он меня… Вот же гад!

— До нас доходили слухи о том, что в Веселом квартале заправляют лисицы, — согласно покивал князь. — Клану от этого великая польза. Кицунэ рассудительны, очень умны и не лезут в наши дела. Не будь у нас Веселого квартала — количество стражников пришлось бы увеличивать втрое. А так и людям есть, где развлечься, и налоги поступают в казну.

— Да, наверное, — хмыкнул я и посмотрел в глаза князя. — Но ты же не поэтому меня дожидался? В смысле, поговорить ведь можно было и днём?

— А разве я не могу за тебя волноваться? — князь картинно нахмурился. — Ты же не позвал меня на переговоры с бандитами…

— Так я тебя и в Храм Сэта вроде не звал, — хмыкнул я и взял со столика чашку. — Тогда вот и надо было переживать, но что-то я за тобой этого не заметил…

— Ладно, слушай… — Нори вздохнул, отхлебнул чая, и взгляд его стал серьезным. — Понимаешь… Дело в том, что, помимо всего прочего, я являюсь командиром одного из расквартированных в Ниномару полков. Вытащив меня из библиотеки, Масаши решил вспомнить традиции и на полгода отправил к Токэо. Троюродный брат многому научил, но Хиро у нас в семье только один. Он ведь тоже с этого начинал, только, в отличие от меня — сам попросился на службу. В общем, через полгода я оттуда сбежал, но командиром остался. Номинально, конечно, — там есть, кому командовать, но, тем не менее, я хотел бы об этом поговорить…

— Ты хочешь экипировать их щитами? — уточнил я, прекрасно понимая дальнейшее направление этой беседы.

— Да, — кивнул Нори. — В полку примерно тысяча солдат и сто пятьдесят конных самураев. Меня интересуют материалы и сроки. Хотя бы приблизительно.

Ну да… И почему-то я совершенно не удивлен. Нет, в лесу Нори меня предметно ни о чем не расспрашивал, но было понятно, что тема перевооружения парня заинтересовала. Еще бы ей не заинтересоваться, когда он лично лицезрел результаты. Полагаю, поначалу он хотел меня отправить в тот полк, но потом подумал и решил оставить возле себя. Смерть брата внесла серьезные коррективы, но сейчас, когда есть Кояма, я могу без проблем отправиться в гарнизон хоть на несколько суток.

— Зависит от того, сколько ты привлечешь к производству людей, — пожал плечами я и сделал глоток из чашки. — С копьями ничего сложного нет, можно использовать те, что есть. Размер от восьми до десяти сяку^[125]. Наконечник прямой или листовидный — таких здесь полно. Самое главное, чтобы все копья были одинаковыми. Длина, толщина, наконечник. В армии вообще все должно быть однообразным, я об этом тебе рассказывал.

— Да, помню, — кивнул Нори. — С копьями ясно, а как быстро можно делать щиты?

— Мастер Мичи из Сато, разработав технологию производства и набив руку, делал по пять-шесть щитов в день, — поставив чашку на стол, пояснил я. — В этом ему помогали трое учеников. Кроме щитов каждому солдату необходим короткий меч, и вакидзаси тут не подходят. Ими не очень удобно колоть в строю. В том бою мы использовали оружие степняков, но их мечи больше напоминают кинжалы. Нам необходимо что-то помассивнее и подлиннее. Если нужно, я поговорю с оружейниками, но не могу сказать, сколько времени займет производство.

Выслушав меня, князь задумался, очевидно прикидывая в уме затраты и человеко-часы. Затем встал, подошел к окну и простоял там минут пять. Я не мешал, просто пил чай и ел какие-то сладкие шарики. Парень растет на глазах, и тут главное — не сбить его с куража. Глядишь, и до латной конницы когда-нибудь доберемся.

— Хорошо! — придя к какому-то решению, князь обернулся и посмотрел на меня. — Я напишу письмо в Сато, чтобы они прислали сюда этого мастера для обучения местных. С мечами тоже решим. Они ведь тоже должны быть одной длины?

— Да, — кивнул я. — И мечи, и копья, и все доспехи необходимо делать максимально похожими друг на друга. Броня, понятно, будет разных размеров, но оружие и щиты должны быть одинаковые. Если мы определим длину яри в девять сяку, то такие яри должны быть у всех!

— С этим понятно, — Нори вернулся на свое место и, усевшись напротив меня, плеснул себе в чашку чая. — Осталось решить с обучением?

— Ну, если с деньгами проблем нет, то…

— Деньги я найду, — не дал мне договорить Нори. — Скажи, кого бы ты сюда пригласил?

— Хм-м… — я задумчиво почесал щеку, сделал глоток из чашки и, поставив ее на место, посмотрел князю в глаза. — Икэда Озэму — полусотник. Думаю, стоит пригласить его и еще десять солдат из того моего отряда. Нас выжило семнадцать, но десятка будет достаточно. В Сато же тоже должен кто-то остаться…

— За Сато не переживай, сюго получит значительное послабление по налогам, и в обиде он точно не будет.

— Ну, раз так — пусть Икэда-доно сам отбирает этот десяток, — пожал плечами я. — И пусть он десятника Абэ обязательно с собой возьмет. Мужику отрубили кисть, но обучать солдат это не помешает.

— Мичи, Икэда, Абэ… — князь кивнул и посмотрел в окно, за которым уже занималось утро. — Я прочитаю тебе текст письма перед отправкой гонца. А сейчас давай спать! Время уже позднее…

Спать — так спать… Пожелав князю доброго утра, я направился в свою комнату, но в дверях вдруг вспомнил слова кицунэ.

— Забыл сказать… — обернувшись, произнес я. — Хона пообещала помочь нам открыть дверь гробницы. Сказала позвать ее, когда мы будем стоять перед какими-то символами.

Погруженный в свои мысли, Нори не сразу сообразил, о чем идёт речь, но когда до него наконец дошло…

— Это лучшая новость за сегодня, — устало произнёс он. — Я ведь хотел попросить тебя поговорить с Госпожой об этом…

— Да, я и сам хотел поговорить с лисицей, но она предложила сама.

— Хорошо, — кивнул князь. — И когда ты собираешься её позвать?

— Ну уж точно не сегодня, — покачал головой я. — Думаю, денька через два.

— Пусть будет так, — не стал спорить Нори. — Тогда сегодня сходим на окраину к кузнецам.

— Как скажешь, — кивнул я и, попрощавшись, отправился в свою комнату.

Утром меня разбудил Иоши. Не он сам, а его появление. Сплю я сейчас очень чутко, и без разницы, где нахожусь, а сопение и приближающиеся шаги — совсем не те звуки, при которых стоит поворачиваться на другой бок…

Еще в первый день князь выдал еноту пропуск на вход во дворец, но в покои его мог пропустить только Кояма. Самурай, очевидно, проверял посты, а тут этот деятель подгулявший. Ему-то хорошо, он там с лисицей всю ночь развлекался, а я, по сути, только заснул. Впрочем, судя по озабоченной физиономии енота, что-то определенно случилось, и о сне на сегодня придется забыть. Ну да, у нас ведь каждый день что-то случается.

Видя, что я проснулся, Иоши кивнул и уселся напротив.

— Доброе утро!

— Ага, у кого-то оно и впрямь доброе, — хмыкнул я и, запахнув куртку, протер кулаками глаза. — Ты чего смурной такой? С Эйкой что-то не так?

— Да все с ней так. Предложила варить саке, ведь лучше меня с этим никто тут не справится. Так что если ты разрешишь…

— Без проблем, — пожал плечами я. — Вари сколько угодно, только я спрашивал о другом.

— А, ты об этом… — енот тяжело вздохнул. — Там все сложно. Раньше мне не хотелось тебе об этом рассказывать, но если хочешь…

— Нет, не хочу, — покачал головой я. — Излишним любопытством не страдаю. Если нужно будет — расскажешь, а так…

— Спасибо, Таро, — благодарно кивнул енот. — Но я сюда пришел по-другому поводу…

— Здравствуй, Иоши-сан!

Зашедший в комнату князь выглядел бодрым и вполне себе выспавшимся. Одет, причесан и уже успел сходить в душ! Как это у него получается? Не, так-то я тоже быстро отхожу ото сна, но меня-то, блин, разбудили! А этот уже на ногах! Еще с каким-то свитком в руке… Видимо, услышал наши голоса и решил заглянуть? Хотя, может, он вообще сегодня не спал? С него станется…

— Доброе утро, — кивнул князю Иоши. — Хорошо, что ты зашел. Два раза не придется рассказывать.

— Что-то случилось? — Нори нахмурился и, усевшись, сунул свиток за пазуху. — Ну, говори…

— Вчера вечером был убит Озэму Хояси. Даймё погиб у себя во дворце, больше пока ничего не известно, — быстро проговорил Иоши и тут же пояснил: — У Эйки в Тахаре проживает подруга. Она отправила астрального гонца, но он может донести лишь пару слов или короткую фразу.

М-да… Интересно девки пляшут. Убит уже второй Великий князь, и это известие запутало все окончательно. Гребаный мир с его гребаными интригами! Хояси были главными подозреваемыми, а что теперь? Асуры? Мара решил захватить империю и по очереди режет князей? Бред! Какой смысл убивать даймё, если его место тут же займёт родственник? Да и не может Мара провести армию мимо священных камней! Если бы мог — то давно уже был бы в Империи.

Первым нарушил тишину князь. Нори вздохнул, посмотрел на меня и задумчиво произнёс:

— Мне казалось, что это Озэму Хояси заказал убийство моего брата, а сейчас…

— Сейчас ничего не понятно, — пожал плечами я. — Да мало ли врагов у даймё? Сначала заказал он, потом заказали его… Скажи лучше, кто будет следующим правителем у соседей?

— Не знаю, — покачал головой князь. — У Озэму три сына: Ясуо, Хидэо и Сэдо. Старший из них — Ясуо. Он на два года младше Масаши. Рассудительный, умный, но не воин, а скорее учёный. Ясуо даже сватали к Аяке. Он приезжал в Ки и больше месяца жил здесь. Я не знаю, что там у них не сложилось. Это ведь было четыре года назад, и со мной тогда никто особенно не делился.

— А остальные братья?

— Хидэо и Сэдо… — близнецы. На семь лет старше меня. По слухам, оба — мастера меча, но это все, что мне о них известно, — Нори виновато вздохнул, с силой провел ладонями по лицу и, опустив взгляд, покачал головой. — Я запутался, Таро. Не понимаю, что происходит, не знаю кто наш действительный враг.

— Ну, как минимум — это асуры, — пожал плечами я и задумчиво почесал правую щеку. — Сейчас инициатива у них, но если эти твари никак себя не проявят, мы перевернем город и обязательно их найдем. Проведем завтрашнее мероприятие, и можно приступать к поискам.

— Хорошо, — кивнул Нори. — Так и поступим, но планы сегодня придется изменить. Мне нужно срочно встретиться с братом. — Князь на мгновение задумался, затем посмотрел на меня и попросил: — Ту расписку, что я выдал тебе на получение золота, отнеси старшему мастеру Тэдэо в кузнечный квартал. Ему же расскажи, какие нужны мечи. Передай, что я навещу его послезавтра.

Произнеся это, Нори поднялся и быстро вышел из комнаты.

Я проводил его взглядом, вздохнул и посмотрел на приятеля.

— Ну чего? Ты со мной, или снова в юкаку?

— Да как я тебя брошу? — енот довольно оскалился. — Варить саке конечно же здорово, но мы же герои? Да и неохота мне сейчас ни с кем разговаривать.

М-да… Что-то с этим кадром определенно не так. Странно он как-то себя ведет. Любой бы мужчина мечтал о встрече с такой подругой как Эйка. Включая стариков, импотентов и даже этих неопределившихся. Впрочем, кто я такой чтобы лезть в чужую личную жизнь. Сами как-нибудь разберутся.

— Хорошо! — кивнул я еноту. — Подожди четверть часа — мне нужно собраться.

Поднявшись на ноги, я скинул с плеч куртку, в которой спал и, забрав с полки специальное полотенце, отправился в душ.

Глава 21

Солнце поднялось над морем и, разогнав остатки темноты, окрасило горизонт в ярко-розовые цвета. Его мягкий свет очертил контуры цитадели, пробежал по крышам домов и, отразившись от наконечников копий караульных, заискрился в струях декоративных фонтанов.

Город просыпался, сбрасывая с себя оцепенение ночи, но на дворцовой площади уже было не протолкнуться. Оранжевые кашаи^[126] монахов, траурные женские кимоно, разноцветные родовые гербы на одежде мужчин и серые плащи городской стражи. Со стороны собравшаяся на площади толпа напоминала цыганский табор, но при этом люди вели себя достаточно тихо.

Лишь позвякивало железо доспехов, фыркали лошади, всхлипывали изредка женщины, негромко переговаривались мужчины. Японцам можно позавидовать в плане дисциплины и сдержанности. Казалось бы, здесь собралось уже не меньше полутысячи человек, а по ощущениям — словно прогуливаешься по музею. Ну или где-нибудь в опере объявили антракт. Впрочем, особо удивляться тоже не стоит, ведь большая часть собравшихся — благородные. Тут они, конечно, не все, но я и представить не мог, что в Ки проживает столько дворян! Нет, Нори рассказывал что-то про триста семей, но слушать — это одно, а видеть воочию — совершенно другое.

К слову, сам князь тоже уже здесь и сейчас разговаривает со своим старшим братом. Аяка стоит рядом с ними, и все трое держат на поводу лошадей. Верхом на церемонии будут только они и командир гарнизона, который поведет всю эту толпу к храму Каннон. Телохранители стоят полукругом на расстоянии трех метров от своих господ в обманчиво-расслабленных позах, но прорваться сквозь них не сможет даже асур.

Астрал мы тоже сейчас контролируем. Иоши, Эйка и еще одна лисица вот уже два часа находятся там. Никаких закладок они не нашли и это слегка напрягает. Казалось бы, у асуров есть уже проверенный способ, но эти твари словно чувствуют, что сегодня оно не прокатит.

Иоши за те три недели, что мы не виделись, очень прибавил в магическом плане и сейчас может обезвредить практически любую закладку. Только в астрале пусто, а значит, враги задумали что-то еще, и мне это очень не нравится.

Енот с лисицами будут дежурить до конца церемонии и, случись что — сообщат бакэнеко, а та сразу передаст информацию мне. Нэко прекрасно слышит астрал, но без меня там находиться по какой-то причине не может. Сейчас она сонно урчит у меня на плече, но в случае чего — мгновенно проснется. Не знаю… Ни о чем вроде бы не забыл: крыши просматриваются, самураи охраны предупреждены, по пути следования процессии должны дежурить две сотни бандитов, но на душе все равно неспокойно!

«Черт! — я поправил ножны на поясе и, скользнув взглядом по стоящему недалеко катафалку, медленно оглядел толпу. — Что?! Что мы еще не учли?! Порядок следования процессии? Но там вроде ничего такого особенного. Первым едет командир гарнизона, за ним Аяка с телохранителями, за княгиней вся городская знать, потом монахи с катафалком, оба князя с охраной и сотня городской стражи в конце. По всему пути следования катафалка — оцепление из копейщиков, и вроде бы… Стоп! Монахи! Они ведь будут рядом с князьями! А что если…»

— Таро-доно, от борекудан прибыл гонец. Оябун сообщил, что его люди уже на местах. — Подошедший Кояма был похож на железную статую. Спокойный взгляд, скупые движения и ни тени волнения на лице. Ему бы в покер играть на хорошие бабки… Мне такому только учиться, но ничего…. Он старше на семь лет, так что время у меня ещё есть.

— В астрале тоже пока спокойно, — со своей стороны пояснил я и, кивнув в сторону катафалка, поинтересовался: — Ты знаешь этих монахов?

— Только дзинсу Такеши, — не меняя выражения лица, пояснил самурай. — Настоятель должен встречать прах около храма. Сюда он отправил свою правую руку.

— Ясно, — кивнул я, найдя взглядом главного среди монахов. — Как скоро начинается церемония?

— Тысяча ударов сердца или чуть меньше, — Кояма посмотрел в сторону ворот и пояснил: — К командиру уже подвели коня, сейчас начнут лить воду и тронемся.

— Тогда я пойду, пообщаюсь с монахами.

— Что-то случилось? — в спокойном голосе самурая мелькнула тень напряжения.

— Нет, — покачал головой я. — Просто хочу лишний раз убедиться, что все идёт по намеченному плану и попрошу монахов быть повнимательнее.

— Добро, — кивнул самурай и отправился поближе к ребятам.

Я задумчиво посмотрел ему вслед, и меня вдруг накрыла волна паранойи. С ним ведь тоже разговаривала Каннон! Богиня сказала, что самурай нужен клану и, наверное, она что-то знала! Да, конечно, князь мог взять себе в телохранители кого-то другого, но проблема в том, что быстро обучить новых людей не получится! Никак бы мы не успели до этой гребаной церемонии, а значит, сегодня обязательно что-то случится, и Кояма с его людьми как-то смогут помочь! Не зря же у меня такое поганое чувство! Только вопрос, что делать сейчас? Поговорить с ним? Нет… Только собью. Эти ребята намного опытнее меня, и я не собираюсь им что-то советовать! Все решения уже приняты, роли распределены, и ничего менять мы не будем. Нам просто нужно быть готовыми к любому дерьму и действовать по обстоятельствам. Собственно, как и всегда.

Монахи стояли возле катафалка и о чем-то негромко переговаривались. В оранжевых кашаях, наголо выбритые, с барабанами дамару^[127] в руках — они ничем не отличались от тех, что служили в буддийских храмах Земли. Лица — спокойные, в глазах — налет грусти, но смерть в этом мире не окончательна, поэтому сильно печалиться незачем. Даймё был достойным правителем, и на небесах его заслуги оценят, как подобает. Ну, это если верить тем же монахам.

Дзинсу Токеши на вид было лет около сорока, и он чем-то неуловимо напоминал Кенджи.

Такие же умные внимательные глаза, во взгляде спокойствие и тепло. Возможно, мне это кажется, а может быть, я просто не могу забыть друга и вижу его теперь в каждом служителе бога? В тот момент, когда я подходил, Исаму о чем-то разговаривал с одним из монахов и, наверное, культурней было бы подождать окончания разговора, но…

— Доброе утро! — вежливо поздоровался я. — Вы дзинсу Такеши?

На звук моего голоса монах обернулся, смерил меня заинтересованным взглядом и тут заметил висящий на груди оберег…

Ну да… Еще вчера Кояма выдал мне комплект брони, которая совершенно не сковывала движения. Кожа, стальные пластины и кольчужная юбка. Доспех обладал меньшей защитой и был намного дешевле моего основного, но в нем я чувствовал себя как в спортивном костюме. Имея преимуществом скорость, глупо этим не пользоваться. В строю мне сегодня драться не нужно, а значит, можно пожертвовать защитой ради подвижности. Проблема только в том, что при таком раскладе оберег я мог носить только снаружи. Вот и…

— Ты же новый телохранитель Ясудо Нори, — не сводя взгляда с оберега, потрясенно прошептал монах. — Я слышал о том, что произошло с вами в лесу, но и подумать не мог…

— Давай поговорим об этом позже? — сделав останавливающий жест, попросил я. — Сейчас есть дела поважнее.

— Да, конечно… — все еще находясь в легкой прострации, монах покивал и поднял на меня взгляд. — Я внимательно слушаю…

— На церемонии вы пойдете прямо перед князьями, и между вами не будет никого из охраны, — без обиняков пояснил я. — Даймё убили асуры, эти твари по-прежнему в городе, и они могут принять облик любого. Мне нужно, чтобы ты проверил своих людей.

— В этом нет необходимости, — выслушав, покачал головой дзинсу. — Асуры коварны, но даже сам Мара не сможет принять облик последователя Милосердной Богини.

М-да… Век живи — век учись. Мне еще много придется узнать об этом мире, но новость отличная. Хотя бы с этой стороны подлянки можно не ждать.

— Хорошо, — кивнул я и, поколебавшись, добавил. — В Мрачном лесу мы с князем повстречали его хозяйку. Юки… Ее звали Юки. Ночью, пять дней назад, она посмотрела нашу судьбу и сказала, что смерть к князю может прийти с какой-нибудь крыши. Асуры провели кровавый обряд и получили Силу от самого Мары. Их атака будет чудовищной! Я хочу, чтобы вы знали об этом.

С каждым моим словом лицо Такеши словно бы каменело. Видя, что я закончил, он еще некоторое время смотрел мне в глаза, затем кивнул, и медленно произнес:

— Спасибо за предупреждение, брат, мы будем готовы. Поставим щиты и прикроем всех, кто вокруг. Надеюсь, успеем поставить. Наша Сила приходит извне, и если бы кто-то предупредил заранее… Хотя бы в тот момент, когда возникнет опасность.

— Или я, или Кояма-доно крикнем: «Щиты!» Этого будет достаточно?

— Да, вполне, — заверил меня монах и я, кивнув, вернулся на своё прежнее место.

С этим вроде разобрались, и как же жалко, что эти гребаные щиты нельзя держать постоянно. В том смысле, что заклинатели по ходу движения будут меняться. Такой щит, по словам Коямы, отразит до двадцати стрел или одно заклинание мастера. К сожалению, заклинатель может держать защиту всего три-четыре минуты, а до храма мы будем ползти минут сорок. И я не знаю, на что способны монахи, но, надеюсь, богиня даст им достаточно силы, чтобы её потомки пережили сегодняшний день.

Резкий звук гонга, прозвучавший со стены, разорвал висящую над площадью тишину. В следующий миг фонтаны выстрелили в небо тугими струями, забрызгав толпу и увлажнив мостовую. От ворот тут же донеслись сухие команды, князья оседлали коней, толпа качнулась и образовала какое-то подобие строя, скрипнул колесами катафалк. Не прошло и пяти минут, как гонг прозвучал повторно, ворота открылись, и процессия медленно двинулась к храму.

В прошлой жизни мне ни разу не доводилось бывать на церковных мероприятиях, но то, что происходило здесь, поражало! Люди молчали! И те, что шли процессией к храму, и те, что стояли по обеим сторонам дороги возле домов! Лишь шорох шагов, цоканье лошадиных копыт, треск двух десятков дамару и негромкое бормотание монахов! Все! Больше ни звука! Город, словно живой, тоже преисполнился скорби и вместе с людьми провожает своего даймё! Дико… И в то же время безумно торжественно! Все-таки японцы очень странный народ…

Процессия двигалась шагом. На лицах людей хмурая отрешенность. Идут не торопясь с прямыми спинами. Все смотрят перед собой… Все… кроме нас.

Нори ехал слева, в трёх метрах от брата, и мы, растянувшись метров на двадцать по левому краю процессии, внимательно следили за толпой и всеми окрестными крышами.

Ребята идут в обманчиво-расслабленных позах. Пятеро лучников держат оружие, вместе со стрелой в левой руке^[128], и для выстрела им понадобится меньше секунды. Заклинатели с Коямой идут сразу за князем. Остальные, во главе со мной, контролируют три метра пустого пространства между процессией и оцеплением.

Вообще, проводить своего даймё собралось тысяч двадцать — не меньше, но толпа почти не шевелится! Люди стоят, скорбно опустив головы, на крышах пусто, и вроде бы все под контролем, но почему с каждым шагом меня все больше накрывает чувство надвигающейся опасности?! Словно дорога впереди заминирована, а из окон торчат стволы пулеметов. Расчеты уже готовы, пальцы на спусковых крючках и осталось только скомандовать…

«Черт! — я потряс головой, отгоняя наваждение, и постарался привести чувства в порядок. — За окнами никого нет — в небольшом помещении невозможно сотворить сильное заклинание, а все остальное отобьет щит. Только откуда тогда это предчувствие?! Что?! Что тут, сука, не так?!»

Процессия тем временем продолжала свое движение к храму. Все так же цокали лошади, всхлипывали женщины, поскрипывали колеса, трещали барабаны, бубнили что-то монахи. Солдаты оцепления застыли каменными истуканами, толпа все так же была неподвижна. Вряд ли асуры притаились среди людей, ведь любое резкое движение нами будет замечено. Иоши говорил, что одна из этих тварей может подчинить кучу народа, но сейчас это сделать нельзя! Да и что безоружная толпа может противопоставить сотне оранжевых плащей, которые идут следом за нами? Крыши? Ну да, наверное… Осталось только смотреть и ждать! Правая крыша, левая… Окинуть взглядом стоящих за оцеплением людей…

Когда мы были примерно на середине дороги, меня снова накрыло! Жуткое, нереальное чувство опасности! Я всей кожей почувствовал взгляд старухи с косой! Дыхание сбилось, по спине потекли холодные капли…

Сука! Привычно скользнув по толпе взглядом, я вгляделся в дальние здания и тут заметил, что крыша театра просматривается не полностью! В прошлый раз было не так! Мы же с князем специально ходили и проверяли! Нет, на первый взгляд — никаких изменений… По периметру крыши стоят фигуры каких-то существ, но их словно бы стало больше! С такого расстояния с дороги сложно разглядеть порядок выставленных декораций, но…

«Жестянщик! — я похолодел от пришедшей в голову мысли. — Эти твари заказали пару фигур и установили на крышу театра! Там нужна-то всего пара метров пространства, чтобы, прикрываясь, сотворить заклинание и швырнуть его в идущую по дороге толпу! Да, скорее всего так и есть, но что мне делать сейчас? Поднять тревогу? Сорвать мероприятие? А если я ошибаюсь? Что будет, если асуры поймут, что раскрыты, и свалят, выставив телохранителя идиотом? Нет, мне на это плевать, но я же подставлю и Нори! На Земле телохранитель при малейшей опасности обязан вмешаться, но тут, увы, не Земля!»

Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, я сбавил ход и, поравнявшись с Коямой, прошептал:

— Крыша театра! Жестяные фигуры! Я туда!

— Добро! — мгновенно въехав в ситуацию, самурай кивнул и одним движением стащил с плеча лук. — Осторожнее там. Мы прикроем!

Услышав шевеление, Нори чуть повернул голову, мы встретились взглядами, и я одними губами прошептал: «Крыша театра!» Затем ткнул себя большим пальцем в грудь, кивнул в указанном направлении и, приняв влево, быстро направился к оцеплению.

Все! Пошла жара! Даже если асуры собираются атаковать метров со ста, у меня есть как минимум десять минут!

Протиснувшись через толпу, я свернул в переулок, ведущий на соседнюю улицу, и рванул в сторону театра. Вход только с главной улицы, но здание подступает вплотную к дороге и там сейчас не зайти. Впрочем, окон в театре хватает, так что никаких проблем с проникновением внутрь не возникнет. Главное — найти дорогу на крышу!

Улица была пуста, и бежать мне никто не мешал. Тут всего-то полтора километра, и как же хорошо, что на мне сейчас эта броня! Кояма словно знал все заранее… Самурай вообще мужик правильный. Мы прикроем, ну да… Блин, как же мне не хватало здесь этой фразы…

Бежать, даже в легком доспехе, — то еще удовольствие и по ощущениям это очень похоже на марш-бросок. Кровь стучала в висках, далеко из-за спины слышалась барабанная дробь, перед глазами мелькали фасады, изогнутые фронтоны домов и невысокие резные столбики, которые местные зачем-то вкапывают перед своими жилищами.

Прикидывая варианты развития ситуации, я гнал из головы посторонние мысли. Да, асуры это страшный противник, но сомнения сейчас ни к чему. Что бы эти твари нам ни готовили, я сорву их поганые планы, ну а дальше — плевать! Главное, чтобы оно было — это самое «дальше».

Уже подбегая к театру, почувствовал, как в кровь хлынул адреналин, сознание привычно прояснилось, и я вдруг ощутил дежавю. Так было всегда перед началом любой операции. Словно опять сидишь на броне, а в гарнитуре идет перекличка. Мир снова прост и понятен: или мы — или они, и третьего не дано! Все, дальше только работа!

Перескочив через невысокий забор, я быстро оглядел здание и, найдя открытое окно, побежал к нему. Прыгнуть, зацепиться за карниз, оттолкнуться от уступа ногами, и рывком залететь внутрь! Все это заняло не больше пары секунд, и я, вскочив на ноги, быстро оглядел широкий пустой коридор.

В запасе еще есть минут шесть, и времени у меня хватает. Планировка известна — в таких зданиях лестница всегда слева от входа, поэтому вперед и налево. Самое сложное — найти проход на чердак! Размышляя таким образом, я повернул за угол и тут заметил невысокую девушку. Молодая, не старше двадцати лет, она стояла возле окна и смотрела на дорогу, очевидно ожидая приближающуюся процессию. Судя по недорогой одежде — кто-то из местных работниц.

Заметив меня, девушка испуганно вскрикнула и, округлив глаза, машинально прикрылась руками. Ну да, на рождественского эльфа я сейчас мало похож, так что реакция, в общем, понятна.

— Именем Ясудо! — коротко произнес я, остановившись в паре метров напротив. — Где тут у вас выход на крышу?!

Фамилия Нори действует на людей отрезвляюще. Скажи я что-то другое, и девчонка замкнулась бы с перепуга, а так…

— Простите, господин, — пискнула девушка и отвесила глубокий поклон. — Я испугалась…

— Где выход на крышу?! — разделяя слова, повторил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Мне срочно нужно туда попасть!

Хлопнув ресницами, девчонка наконец сообразила, что я хочу, и, обернувшись посмотрела на лестницу.

— Выход на четвертом этаже, около лестницы, но там закрыто. Ключи у господина Иноэ, но он сейчас где-то на улице… — сбивчиво пробормотала она. — Можно еще из главного зала. Там за сценой железная лестница…

— Где этот зал? — облегченно выдохнув, уточнил я. — Быстро показывай!

— Вот, — девушка кивнула на ближайшую дверь и я, не задерживаясь, рванул в указанном направлении.

Да, наверное, можно было подняться по лестнице и попробовать как-то сломать замок, но даже в случае успеха я подниму слишком много ненужного шума. Сейчас на моей стороне внезапность, и не стоит до времени раскрываться.

Зрительный зал театра отличался от привычных лишь тем, что тут не было кресел. Небольшой, человек на пятьдесят максимум, с тремя проходами и невысокой сценой, на которой стояли четыре разноцветных ширмы. Какие-то ящики были сложены в дальнем левом углу, сверху свисали коричневые канаты.

Сбежав вниз, я одним движением запрыгнул на сцену и быстро огляделся в поисках лестницы. Найдя взглядом небольшую дверцу за сценой, сразу же направился к ней, и… только реакция спасла меня от внезапной атаки!

Резко вывернув корпус, мне удалось пропустить выпад яри вдоль живота и успеть ухватиться за древко. Дальше сработали рефлексы. Подавшись влево, я с силой пробил стопой атакующему в колено и… отбил себе ногу! Сука! Человек после такой ответки уже бы корчился со сломанной ногой на полу,но асура словно выковали из стали!

Резко взмахнув копьем, тварь отшвырнула меня метра на три и, перехватив оружие, ринулась в очередную атаку.

С виду — обычный японец. Выше меня на полголовы, в простой крестьянской одежде. Наголо выбрит, уши оттопырены, а глаза… Они не имели ни радужки, ни зрачка, и были похожи на желтые щели!

Не устояв на ногах и снеся по дороге одну из ширм, я упал на пол и тут же откатился вбок, уходя от летящего в грудь копья. Острие яри с глухим звуком врубилось в доски, асур рванул оружие на себя и нанес круговой удар, стараясь зацепить меня лезвием.

Чудом разминувшись с мелькнувшим возле плеча острием, я вскочил на ноги, выхватил меч и, отпрыгнув назад, попытался оценить ситуацию.

Гребаная жизнь! С семидесятисантиметровым клинком против двухметрового яри, при прочих равных, имеют хорошие шансы только самураи из фильмов! Асур не уступает мне в скорости, копьем владеет неплохо, но самое поганое — эти его глаза! Я просто не вижу эмоций! Не могу понять, что задумала эта тварь!

— Шакал… Думаешь, мы тебя не почувствовали? — прошелестело у меня в голове, и асур, поведя копьем, бросился в очередную атаку.

Минуты три мы скакали по сцене, как пьяные клоуны, снося оставшиеся декорации и глухо стуча ногами по доскам. Контратаковать я не пытался, асур просто не давал мне такой возможности! Размахивая оружием, он грамотно перемещался, и, если бы не реакция, я бы погиб на первой минуте.

Время утекало как бензин из пробитого бака. Скоро процессия приблизится к театру и случится непоправимое! Я прекрасно это понимал, но ничего поделать не мог.

Шаг в сторону! Отпрыгнуть! Сбить острие плоскостью клинка и снова отпрыгнуть!

Один раз я пытался перерубить древко копья, но меч не снял с него даже стружки! Такого просто не могло быть, но…

Едва слышный звук приближающихся барабанов прозвучал для меня похоронным набатом. Понимая, что времени уже не осталось, я решил пойти на отчаянный шаг. В момент очередного выпада твари — не стал уворачиваться, а отпрыгнул назад так, что копье угодило мне прямо в живот. Рассчитал правильно. Острие, пробив кожу доспеха, всего на пару сантиметров проникло вглубь живота, я покачнулся и с мучительной гримасой сжал ладонями рану. Развивая успех, асур прыгнул на меня, нанося добивающий удар, и расстояние между нами сократилось до пары метров. Мгновенно вывернув корпус и чувствуя, как острие яри разорвало бок, я рванулся вперед и, выбросив от пояса меч, одним ударом снес твари голову!

Крови не было…Голова с глухим стуком упала на доски. Асур, не выпуская из рук копья, рухнул на колени и ничком завалился к моим ногам.

— Фаталити, сука! Будешь еще дергаться на спецназ! — тяжело дыша и морщась от режущей боли, я пнул голову асура со сцены и, убрав в ножны катану, побежал в сторону лестницы.

Кровь стучала в висках, дыхание давалось с трудом, бок разрывался от боли, но на движениях это не сказывалось, а значит, прорвемся! В жизни бывают моменты, когда понимаешь, что кроме тебя никто… Не рванет к горящему бэтру, чтобы помочь ребятам из него вылезти, не примет огонь на себя, отвлекая духов, пока отделение совершает обход, не отнесет сумку переходящей дорогу старухе. Нет, другие тоже смогли бы, но когда ты один… Да, человек слаб, но если у мужчины есть воля — он способен на многое…

Лестница нашлась сразу за дверью, и, чтобы забраться по ней на крышу, мне понадобилось меньше минуты. С улицы уже отчетливо доносился треск барабанов, стучали подковами лошади… Выход оказался свободен. Выбравшись на крышу, я мгновенно вскочил на ноги, огляделся и… понял, что опоздал!

Второй асур — двухметровая тварь с серой пятнистой шкурой, стоял метрах в двадцати от меня, на углу здания за двумя декоративными журавлями и держал над головой оранжевый шар. Судя по напряженному телу, заклинание имело немаленький вес, и чудовище со стороны напоминало штангиста. Не знаю, откуда, но я вдруг понял, что бежать бесполезно. До атаки остались считанные секунды. Если ничего не предпринять, то…

— Щиты! — проорал я и, рванув из ножен вакидзаси, швырнул его в спину асура.

Плевать, как он попадет, тут главное хоть чем-то отвлечь! Одновременно с этим, асур сбил лапой фигуру журавля, поднатужился и…

В той жизни нас не учили кидать ножи. Только лопаты. Малые саперные с пяти метров в ростовую мишень. Так что я даже близко не рассчитывал нанести асуру какой-то вред, но меч неожиданно воткнулся твари в бедро!

У меня получилось! Прицел у чудовища сбился, и заклинание вместо улицы полетело в соседнее здание. Шипя по дороге и постоянно увеличиваясь в размерах, как тот шар, которым шаман степняков атаковал гарнизон! Всего пара секунд понадобилась вражеской магии, чтобы долететь до стены, и в тот же миг окрестности озарила ярчайшая вспышка. Массивное четырехэтажное здание содрогнулось, как от попадания авиабомбы, и осыпалось, гремя по брусчатке обломками!

Облако пыли скрыло под собой улицу, снизу донеслись крики ужаса, барабанный бой стих, громко запричитала какая-то женщина.

Промахнувшееся чудовище резко обернулось, явив бугристую морду с двумя рядами кривых пожелтевших зубов, и я просто физически почувствовал его досаду и ненависть. Выхватил меч, но в то же мгновение, в плечо асура ударила прилетевшая снизу стрела! Затем вторая, третья! Чудовище покачнулось и, обиженно взвизгнув, рухнуло со стены.

М-да… Все еще тяжело дыша, я убрал в ножны катану, усмехнулся и… в этот момент почувствовал резкую боль! Острие яри, ударило мне прямо под ребра и, не заметив доспеха, пробило тело насквозь. Черт… Перед глазами мелькнуло яркое солнце, декоративные фигуры на крыше и синеющий край недалекого моря. Вторым движением убийца вырвал из раны копье и я, не в силах пошевелиться, рухнул на теплую крышу.

Тот, второй, асур, оказывается, не подох. Каким-то образом тварь поднялась и, как была без головы, отправилась следом за мной!

— Шакал…ты думал, меня так просто убить? — пронеслось в моей голове, перед смертью…

Асур шагнул вперед, замахнулся копьем и… отлетел назад сбитый ударом когтистой лапы!

Огромная, полупрозрачная пантера за мгновение до атаки появилась прямо надо мной и, взревев, бросилась на убийцу. Сознание плыло, перед глазами мелькали черные точки, но я смотрел… Бакэнэко… Моя кошка… Больше ведь некому…Красавица-пантера меньше чем за десять секунд разорвала на части безголовую тварь и, бросив труп, вернулась ко мне. Мгновение, и передо мной в воздухе появилась знакомая девочка. Прическа каре, ушки, хвост и легкое платьице… В этот раз Нэко не улыбалась, в глазах девочки застыла печаль…

— Темный… у меня… ничего не осталось… Прости… и живи… — запинаясь как раньше, прошептала она и, протянув ладошку, коснулась лица.

В следующий миг силуэт девочки растаял, рядом со мной что-то упало, ноздрей коснулся запах фиалок… Не понимая, что происходит, я оттолкнулся локтем от крыши, с чудовищным усилием повернул голову и увидел небольшой салатовый камень.

— Прости за что?! — одними губами прошептал я, и тут до меня начало доходить…

Нэко спасла меня и исчезла! Превратилась в этот булыжник! Просто взяла и ушла! Сука, ну почему так?!

Пыль еще не осела, снизу по-прежнему что-то орали, но слов было не разобрать. Сознание так же плыло, боль разрывала тело на части, но я жив, и значит, уже не умру! Своим последним прикосновением кошка залечила мне раны, а сама….

— Куда… это…. ты… от меня… собралась? — я с нечеловеческим усилием дотянулся до камня и сжал его в кулаке. — Не… так не пойдет…

В следующий миг руку обожгло холодом, тело прострелила резкая боль, а перед глазами появилось лицо молодой женщины. Той самой с плаката… Только в этот раз над ее прической торчали кошачьи уши…

— Ты все никак не уймешься… — нахмурившись, негромко произнесла она, и мое сознание привычно погрузилось во тьму…

Георгий Смородинский Головная боль наследника клана Ясудо

Глава 1

— Мне не нравится эта твоя затея… — я посмотрел на сидящую рядом девушку, вздохнул и опустил взгляд. — Привести тварей в лес… Даже представить не могу, как ты объяснишь это Сару…

— Хозяин в курсе моего плана, — Ата пожала плечами и посмотрела на поднявшуюся над горами луну. — Если уж этому суждено случиться, то они должны прийти с севера. Это важно!

— Не знаю… — покачал головой я. — Твой авантюризм…

— Что не так? — Ата подалась ко мне и заглянула в глаза. — Клык Дракона и Благословение Великого Древа…. Не переживай, любимый, возможно, это и не случится. Если ваша миссия будет успешна, Змея не посмеет двинуть на нас свои легионы…

— Да… — мгновение поколебавшись, кивнул я и обнял прильнувшую ко мне девушку….

Я очнулся и понял, что лежу по горло в воде. Хмыкнул, оглядел знакомый источник и, задержав взгляд на изваянии богини, выбрался на пологий берег.

Сидящая рядом волчица довольно оскалилась и, поднявшись на ноги, ткнула меня лбом в бок.

— Привет, Темный!

— И тебе не хворать, — я не удержался и потрепал оками за ухом. — Смотрю, стая вернулась?

— Ты разрушил храм Сэта, Хозяйка нас позвала, — Кина отшагнула и, усевшись, склонила голову набок. — Мы благодарны тебе, самурай, и когда тануки позвал…

— Тануки? — улыбнулся я и вдруг вспомнил… Нэко, асуры и… Камень до сих пор у меня в руке… Кулак сжат так, что едва не сводит запястье. Интересно, сколько я был в отключке? Черт… Настроение испортилось, я вздохнул, убрал камень за пазуху и посмотрел на волчицу.

— Скажи, как давно я здесь, и что собственно происходит?

— Тебя принесли друзья, — глядя мне в глаза, пояснила волчица. — Тануки и лиса… Яд, попавший в твоё тело, мог убрать только источник богини. Я вообще удивлена, как ты, получив такую рану, смог выжить.

— Сколько я здесь? — все еще пребывая в смятении, уточнил я.

— Пять дней, — опустив взгляд, ответила моя собеседница. — Ты был очень плох, и если бы не Сила Каннон…

— Ну да, — со вздохом покачал головой я. — Всего-то половина декады…

Пять дней… Охренеть! В прошлый раз хватило дня, чтобы мы с Нори поднялись на ноги, а сейчас… Впрочем, эти пять дней ничего не решают! Главное, я жив и уже здоров. Бакэнэко ведь говорила, что Слуга Мары вылезет из-под земли через месяц? Бакэнэко, ну да…

— Слушай, если ты пришёл в себя, я побегу и позову остальных? — волчица мотнула мордой в сторону леса и забавно оскалилась. — Они здесь недалеко. Собирают еду. В смысле, Иоши нашёл дупло с дикими пчёлами и…

— Погоди, — покачал головой я и, вытащив булыжник, показал его Кине. — Скажи, ты знаешь, что это?

В глазах волчицы мелькнула тень удивления. Она приблизилась, осторожно понюхала камень, затем лизнула его языком и, усевшись, подняла на меня взгляд.

— Не знаю, Таро, — мгновение поколебавшись, произнесла она. — Я слишком слаба, чтобы что-то понять, но мне кажется, там — внутри кто-то живет…

— Живет? Это хорошо! — я убрал камень и с улыбкой обнял волчицу за шею. — Спасибо тебе, подруга, что не оставила. Ну, беги за тануки, а я пока отожму тут одежду.

— Какой-то ты странный сегодня, — вывернувшись из моих рук, хмыкнула Кина и, махнув хвостом, побежала в сторону леса.

«Да по фигу, какой, — подумал я, глядя ей вслед. — Главное, что надежда осталась! Если Нэко жива, я вытащу её из любого булыжника! Нам ведь ещё в Аокигахару вместе добираться придётся».

Иоши с Эйкой появились минут через пятнадцать. Я за это время уже успел полностью отжать всю одежду и поблагодарить богиню о спасении.

В этот раз, правда, Каннон являться ко мне не стала, но мы не гордые и с деревянными идолами разговаривать можем вполне себе.

Енот и лиса были в человеческом облике и со стороны напоминали дачников, выбравшихся по случаю на природу. Ведь в хорошей и чистой одежде в лесу можно находиться только первые полчаса, а эти… Лисица несла в руках небольшое лукошко, Иоши тащил какую-то тыкву без верха, Кина бежала впереди, как спущенная с поводка овчарка. При этом енот был на полголовы выше лисы. Специально «подрос»? Не, ну а какие ещё варианты?

При виде меня ёкай приветливо улыбнулись. Волчица подбежала и улеглась чуть в стороне, неподалёку от статуи.

— Господин, мы рады видеть вас в добром здравии, — сходу начала разговор Эйка. — Надеюсь, вам…

— Так, стоп! — жестом оборвал ее я. — С этой минуты никаких «господ»! Я — Таро, ты — Эйка. И «санов» с «кунами» тоже не надо! Я и так язык уже сломал за месяц своего пребывания здесь.

— Так «куны» — это между парнями, — сдерживая улыбку, заметил енот.

— Да хоть между волками, — хмыкнул я и скосил взгляд на Кину. — Я к своим друзьям обращаюсь по именам. А ты со своими парнями можешь общаться, как хочешь.

— Это какие еще свои парни? — нахмурился было енот, но потом перевел взгляд на слегка обалдевшую Эйку и усмехнулся. — Привыкай, подруга, с этим человеком по-другому общаться нельзя.

— Так он же не человек… — недоуменно поморщилась кицунэ. — Он же ками!

— Он и сам не знает, кто он такой, — Иоши состроил скорбную физиономию и посмотрел на меня. — В бреду зовет какого-то Серегу. Просит его чем-то и зачем-то прикрыть. Потом своей Мике обещает свозить ее на какой-то Кавказ. При виде богов не замирает от страха и при этом в жизни ориентируется как десятилетний ребенок. Он так и не разобрался в наших традициях и, боюсь, не поймет их никогда… Проще забить…

— Забить? Куда и что? — снова поморщилась девушка.

— Это в смысле не обращать внимания и принимать вещи такими, какие они есть. Это я от него же и научился, — тануки, не меняя скорбной физиономии, кивнул на меня и тяжко вздохнул.

Аут… Научил на свою голову. М-да…

— Ты давай объясняй лучше, как все случилось, — усмехнувшись, попросил я. — Откуда вы узнали о том, что я ранен, и как так быстро смогли забрать меня с крыши?

Услышав вопрос, Иоши кивнул, уселся на траву и, поставив перед собой тыкву, заговорил:

— После того, как астрал содрогнулся от атакующего заклинания, а из воздуха на землю посыпались обломки камней, мы увидели раненого асура и начали его преследовать, но тут до меня докричалась бакэнэко. Кошка сказала, что ты умираешь, и она не в силах тебя исцелить. Сказала еще, что куда-то уходит, потом послала твой мыслеобраз, чтобы мы могли понять, где искать, и пропала. Уже после увидели в твоей руке сгусток души и…

— … и догадались, что бакэнэко решила не становиться чудовищем, — опустив взгляд, закончила за приятеля Эйка.

— И… что? — я вытащил из-за пазухи камень и, разжав кулак, продемонстрировал его ёкай. — Что теперь делать? Как мне её вернуть?!

— Я не знаю, Таро, — не поднимая взгляда, покачала головой кицунэ. — Только слышала, что на себя можно принять бремя того, кто вверил тебе свою судьбу. Не знаю как, но…

— О чем ты говоришь?! Поясни! — непонимающе нахмурился я. — Что конкретно мне нужно делать?!

— Тебе нужно поступать как она, — указав на камень, пояснил за лисицу Иоши. — Ты же все помнишь…

— Да, — кивнул я. — Помню! Но я же не умею лечить!

— Думаю, достаточно будет, если ты пообещаешь не убивать, — глядя мне в глаза, пожал плечами енот. — До того момента, пока она не вернётся.

М-да… Как же все, сука, непросто, но…

— Да без проблем, — кивнул я и, больше ничего не говоря, отправился к изваянию богини. Подойдя, опустился перед статуей на колено. Ведь кому как не Милосердной засвидетельствовать мои слова.

Камень был тёплый, как дрожащий котёнок… Я ласково погладил его ладонью и, уверенный, что буду услышан, прошептал:

— Возвращайся, кошка… Ты мне очень нужна! Клянусь, что никого не убью до тех пор, пока не вернёшься, и пусть богиня засвидетельствует мою клятву!

Едва я закончил говорить, руку со сгустком кошачьей души обожгло холодом, камень лопнул, как мыльный пузырь, а на его месте осталась тусклая искорка. Негромко мяукнув, она спряталась у меня на плече и на душе потеплело.

Все… Теперь все в порядке. Мне ведь не обязательно убивать! А Слуга Мары… Его развоплотит Нори. Нэко же говорила, что князь на это способен.

— Благодарю, Госпожа! — кивнув статуе, произнёс я и, поднявшись, поискал взглядом свои доспехи.

Тануки и кицунэ сидели на траве недалеко друг от друга и смотрели на меня с каким-то странным выражением лиц. В глазах стоящей неподалеку волчицы читались одобрение и легкая грусть. Не знаю, на что я сейчас подписался, но ни секунды об этом не сожалел. И дело даже не в том, что кошка спасла мне жизнь… Я все равно не поступил бы иначе. Нэко — член отряда. Своя… А своих мы никогда не бросаем!

Доспехи обнаружились под деревом — там, где когда-то лежал меч Нори. Ничего не говоря, я надел на себя броню, сунул за пояс мечи. Странно, что и вакидзаси тоже лежал здесь же. Насколько я помню, клинок воткнулся асуру в бедро? Вопросов на самом деле полно, но мы вроде никуда не торопимся?

— Ладно, расскажите, чем все закончилось? — подойдя к ребятам, я уселся напротив них на траву и перевел взгляд с Иоши на Эйку. — в тот день погибло много народа?

— Я точно не знаю, — пожал плечами Иоши. — Нам было не до этого. Определив, где ты находишься, мы с Эйкой побежали к театру. Она выдернула тебя с крыши в астрал, и мы сразу же отправились сюда.

— Прости, Таро, но я приказала сёстрам вернуться и не преследовать тварь, — подняв на меня взгляд, виновато вздохнула лисица. — Они совсем молодые и асур бы их просто убил. Оказавшись в астрале, он мгновенно залечил свои раны. Вчетвером у нас ещё были шансы его остановить, но мы с Иоши пошли за тобой…

— Ты все правильно сделала, — успокоил я лисицу и, стараясь поймать ускользающую мысль, задумчиво посмотрел на статую Милосердной.

А она ведь все знала заранее! Ведь если бы богиня не остановила Кояму, мне бы здесь не сидеть. Да, стрелы телохранителей не убили асура, но они скинули его с крыши, и это сохранило мне жизнь. Это, и ещё кошка… Вот интересно, почему бы Каннон не вмешаться самой? Уж для неё асуры никаких бы проблем не составили. Милосердие не способно причинять вред?

— Это был тот самый разумник, — неправильно истолковав мое молчание, поддержал подругу Иоши. — Понимаешь, простым асурам невозможно проникнуть в астрал. Эти двое, я думаю, как минимум приближены к трону Владыки. Мы бы и вчетвером ни с одним из них бы не справились…

— Погоди! — поморщился я, когда наконец сообразил, что меня так смущало. — Если этот разумник, то второй был мастером Тьмы? Так какого хрена во время драки он даже не пытался ударить меня своей стихией?

— Ну я же тебе сказал, что это были не простые асуры, — терпеливо повторил мне енот. — Он, скорее всего, увидел твой оберег и понял, что его стихия бессильна.

— Ясно, — кивнул я. — Так что в итоге с процессией? Надеюсь, никто из Ясудо не пострадал?

— Ритуал был завершен, несмотря на попытку покушения. Ясудо живы и здоровы. Я ходил в город, разговаривал с князем, и он тебя попросил… — Иоши с сомнением посмотрел на меня, вздохнул и опустил взгляд. — Понимаешь, Таро, о твоем участии в произошедшем, кроме самого Нори и телохранителей, никому не известно. С улицы ничего не было видно, останки убитого асура провалились в астрал, тебя мы забрали…

— …а команду «Щиты!» мог подать и Кояма? — закончил за него я и усмехнулся. — Нори по-прежнему не хочет открывать карты? Да без проблем, но где тогда все это время был я?

— Ты выехал проверить дорогу, едва не погиб под обломками, и твой друг тануки забрал тебя в лес лечиться, — немного смутившись, ответил енот. — Вряд ли кто-то будет проверять слова князя, да даже если и проверят — что это даст? Ты ведь и впрямь все это время провел в лесу.

Да, Иоши прав, но смысл задуманного от меня ускользал. Нори заигрался в шпионов, или что-то открылось, пока я тут загорал? Может быть, это как-то связано со смертью даймё Хояси? Как бы то ни было, гадать — смысла нет. Приеду в город, и Нори сам все расскажет. Сейчас есть другие вопросы…

— Хорошо! Пусть будет так, — кивнул я и, переведя взгляд на лисицу, поинтересовался: — Эйка, а почему ты до сих пор здесь? Нет, не подумай, я очень этому рад, но мне казалось, у тебя хватает дел в юкаку. Пять дней слишком большой срок…

— С делами в юкаку вполне справляется жена Саито — Азуми, — подняв на меня взгляд, спокойно пояснила лисица. — Младшая сестра повзрослела, и я решила, что пора передать ей все полномочия.

— А ты?

— А я как раз хотела поговорить с тобой…

— Ну, говори, — я скосил взгляд на Иоши и снова посмотрел на лисицу. — Не просто же так я тебя об этом спросил…

— Давай сразу определимся? — Эйка проследила за моим взглядом и, кивнув на енота, пояснила: — Мы с твоим приятелем не спим. Пока не спим, или просто не спим — надеюсь, смысл понятен? Ты ведь уже знаешь, как сложно это все у ёкай? Если ни один из партнеров не связывал свою судьбу с кем-то до этого, эту самую судьбу определит Синее дерево!

— Стоп! — потряс головой я, слегка охренев от такой информации. — Ты хочешь сказать, что дерево решает, кому и с кем спать?!

— Нет, немного не так, — Эйка сдержала улыбку и пояснила. — Первая близость между ёкай — очень важна. Она может привести к рождению потомства, или оставить обоих бесплодными. Если хотя бы один уже имел отношения — не вопрос, он уже не сможет навредить ни себе, ни партнеру, но в противном случае…

— Вот почему ёкай так часто выбирают людей, — скосив взгляд на подругу, хмуро буркнул Иоши.

— Кто бы говорил! — парировала лисица и хотела еще что-то добавить, но осеклась. — Прости, Таро, но это наши проблемы и тебе не обязательно…

— К проблемам мы вернемся чуть позже, — вздохнул я, уже представляя, куда ведет разговор. — Я просто хочу разобраться.

— Разобраться в чем?

— А вот она, — я указал рукой на Кину. — Она ведь тоже ёкай?

— А, ты об этом, — мгновенно уловив мысль, улыбнулась лисица. — Нет, Кине не нужно бегать за советом к Великому Древу. Это касается только тех ёкай, что способны оборачиваться людьми. Да и то, только в том случае, если они хотят, чтобы потомство тоже имело такую способность.

— А я тогда тут при чем? — удивленно выдохнул я. — У меня же нет звериной формы, но…

— А кто тебе это сказал? — не дав мне договорить, хмыкнул енот. — Ты забыл про ту цепь у себя на запястьях? Когда она пропадет, ты узнаешь о себе много всего интересного…

— Например? — нахмурился я.

— Не знаю, — покачал головой енот. — Да и какая разница, как ты выглядишь внешне? Собой-то ты в любом случае останешься…

— Это радует, — серьезно покивал я и, переведя взгляд на лисицу, добавил: — Хорошо, я не против, но ты говорила о каких-то «ваших» проблемах? Так вот, в отряде не бывает «чьих-то» проблем, поскольку скорость движения всегда измеряется по отстающему. Я не хочу выслушивать истерики и видеть чьи-то кислые лица. Если уж ты собралась дальше с нами, то предлагаю вам все отношения выяснить сразу…

Пока я говорил, лицо лисицы вытягивалось. Девушка, очевидно, готовила проникновенную речь, собиралась меня убеждать, а тут сразу такое. Иоши же, в отличие от нее, улыбался. Ну, да — он-то ко мне за это время уже привык.

— Как ты догадался, что я собираюсь попроситься в отряд? — справившись с удивлением, поинтересовалась лисица. — Это было так очевидно?

— Ну, я же помню, как Хона укусила тебя за плечо, — хмыкнул я, смерив девушку взглядом. — После этого ты передала дела младшей сестре, а сама сидела в лесу, дожидаясь моего пробуждения. Если бы богиня отправила тебя куда-то еще, торчать здесь просто не было смысла.

— Спасибо за доверие, Таро. Госпожа назначила меня своей дзинсу, и мне очень важно находиться рядом с тобой, — лисица сложила перед грудью ладони, отвесила стандартный поклон и добавила: — Иоши сказал, что ты спросишь меня о том, на что я способна… Так вот, я неплохой тактик, знакома с Водой и немного с Разумом…

— Отлично, но ты помнишь, что я сказал минуту назад?

— Мы все решили, — вступился за подругу Иоши. — У нас с Эйкой, как у вас с Микой. Поцелуй в щеку, и полные выходные с личной жизнью до посещения леса. Спросим судьбу у Древа…

— Ну вот и хорошо, значит вместе и спросим, — я перевел взгляд с Иоши на Эйку и, мгновение поколебавшись, добавил: — И еще, относительно леса… Думаю, вам стоит знать…

— Что-то случилось? — во взгляде кицунэ мелькнула тревога.

— Пару дней назад Иоши рассказал мне про Ату — ёкай, что привела в лес легионы князя Сегета. Так вот… — я вздохнул и опустил взгляд. — Она не предавала. У Аты был договор на эту тему с Сару. Просто что-то пошло не так и случилось то, что случилось…

Нет, я знаю, что конкретно пошло «не так», но этого говорить, конечно, не буду. Хозяин Леса рассчитывал на Клык Рюдзина, но его позаимствовала Хона, и Сару пришлось принести в жертву себя. Глупо, но ничего не поделать. Дерьмо случается, а об участии Хоны, Эйке лучше не знать.

— Память возвращается? — Иоши нахмурился, снял с плеч мешок и со вздохом поставил его около тыквы. — Что-то грустно как-то все в последнее время. Может, напьемся вечерком?

— Поддерживаю, — улыбнулся я. — И Нори захватим. А еще я научу тебя делать один прикольный напиток. Кому как не тануки первому начать производство?

— А что за напиток? — тут же оживился Иоши.

— Самогон, — улыбнулся я. — Давайте выдвигаться, а по дороге я расскажу…

Глава 2

Рассказывать о самогоне пришлось там же — возле источника. Как выяснилось, до столицы по астралу можно добраться всего-то минут за пять, так что в дороге поговорить не получится.

Чтобы просто так не сидеть — решили поесть. Лисица расстелила на траве небольшую тряпичную скатерть, выложила на нее десяток мацутакэ и три вида каких-то странных корней. Иоши снял с тыквы верхнюю часть, под которой оказались медовые соты, и только тогда я понял, насколько проголодался.

На удивление, Кина тоже вполне себе питалась грибами, корешками и медовыми сотами. Не знаю, стали бы волки на Земле есть такое, но зоолог из меня никакой, и я особо не заморачивался. Корни по вкусу были похожи на вареную фасоль, репу и ананас. Мед — вообще выше всяких похвал, а о мацутакэ и говорить не приходится.

Пока ели, я рассказывал. И если оками с кицунэ не особенно заинтересовал процесс производства национального напитка Украины и большей части России, то енот слушал внимательно, постоянно уточняя детали. На физиономии приятеля при этом мешались неверие и испуг. Ведь все вроде бы просто… И алхимикам уже известен процесс дистилляции, но почему-то никто не додумался перегнать пару литров саке. Или додумались, но полученный продукт никто не решился попробовать? Ну да… Запах там оставляет желать лучшего. Это если не знать, как правильно перегонять. Я знал…

Сложно не изучить процесс, если мама два лета подряд отправляет тебя к двоюродному дяде в деревню, а этот самый дядя считает себя творцом… Нет, дядя Жора сам практически не пил, но того самогона, что хранился в его доме хватило бы, чтобы заправить авианосец. В смысле «всю команду споить к херам, и бери их потом тепленькими»… Кстати, дядька тоже интересовался историей Японии, в той ее части, где говорилось, что у самурая есть только путь. Вот и у него был… Пить, ведь, неспортивно, а вот гнать самогон, изобретая новые вкусы — это самое то. Творчество, да… Когда же ты одинок, и хочется кому-то передать азы мастерства, а в благодарных зрителях у тебя один только племянник…

Я в то время конечно не пил. Заглядывался на девчонок, спортом занимался, как не в себя, но уроки дяди даром не прошли и десять рецептов браги могу вспомнить даже сейчас. Еще эти «головы» и «хвосты^[129]», тайминг по секундомеру и постоянный контроль температуры… Сам я самогон не люблю, но кто же знал, что оно пригодится?

В итоге, Иоши загрузился по полной и ему, видимо, тоже открылся какой-то там Путь. Думаю, енот мог слушать о самогоне хоть до завтрашнего утра, но солнце уже стояло в зените, в городе ждали дела, и нам нужно было сворачиваться. Собрав вещи и попрощавшись с Киной, мы поклонились Источнику и Эйка, взмахнув руками, отправила нас в Тонкий Мир.

Как выяснилось, «шагать по астралу» — это что-то вроде телепортации. Тебя берут с двух сторон за руки и в мгновение ока переносят на огромное расстояние. Потом с минуту на отдых — и следующий прыжок. До Ки нас тащила Эйка. Лисица сильнее Иоши в магическом плане, поэтому «шаги» у нее длиннее, и уже на третьем мы оказались в юкаку.

Пообещав подойти ближе к вечеру, я попрощался с ребятами и направился в сторону Юго-Восточных ворот города, размышляя по дороге о том, что по астралу до Храма Нактиса можно будет добраться гораздо быстрее, чем это планировалось. Нет, понятно, что Тонкий Мир — это не городской парк для пеших прогулок, и там встречается всякое, но и мы уже ни разу не дети. С Нэко так вообще никаких особенных трудностей в этом путешествии не возникнет. Главное, чтобы кошка вернулась.

Это случилось после того, как я уже зашел на территорию города. Идущий навстречу патруль, вдруг, ни с того ни с сего перегородил мне дорогу. Солдаты разошлись полукругом и замерли в обманчиво-расслабленных позах. Командир — высокий самурай с рыхлой физиономией, сделал останавливающий жест и, смерив меня презрительным взглядом, поинтересовался:

— Ты еще кто такой!?

Погруженный в свои мысли я сразу не сообразил, что происходит. Остановился и, машинально положив ладонь на рукоять меча, вопросительно посмотрел на стоящего впереди мужика.

— Касу^[130], ты оглох? — недобро усмехнулся командир патруля. — Отвечай, что забыл в городе?!

Оранжевые плащи… Пятеро солдат, самурай, но… Это было настолько дико… Вот так на улице, без причины хамить… И они ведь определенно ждут какой-то реакции! Что-то готовят? Или… Или передо мной идиот? Так бывает, но… «Да что вообще за херня тут творится?» — полностью включившись в ситуацию, я краем глаза оглядел соседние крыши в поисках лучников, затем обвел взглядом солдат и коротко потребовал:

— Представься.

Злости не было. Я стоял и быстро просчитывал возможные варианты: от «сбежать», до «усадить их всех задницами на брусчатку». Ведь больший идиотизм сложно представить. Оранжевые плащи тут что-то вроде ОМОНа, но наезжать на благородных — это же форменный беспредел. Да, броня на мне недорогая, но он же видит рукояти мечей! Может быть, я чего-то не понимаю?

— Кто ты такой, чтобы я представлялся? — сквозь зубы процедил самурай. — Отвечай, что забыл в нашем городе или…

— Меня зовут Таро Лисий Хвост! — не дал ему договорить я. — Старший телохранитель князя Ясудо Нори. Слыхал о таком?

На лице моего собеседника мелькнуло удивление, физиономии солдат за его спиной вытянулись. Только выглядело это дешевой постановкой в заштатном борделе, где шлюхи пытаются изображать стриптизерш. Эти твари прекрасно знали на кого наезжают. И солдаты, и их командир!

— О! Извините, господин, не признал, — картинно округлив глаза, выдохнул самурай. — Что, уже вернулись из леса? Здоровье, надеюсь, поправили?

— С дороги! — холодно произнёс я и пошёл прямо на них.

Вот сейчас и посмотрим. Если дернется, я буду вправе сломать ему обе ноги. Ведь после того, как я представился, вариантов у него всего два. Самурай не дернулся — поспешно отступил в сторону. Солдаты быстро освободили путь, и я пошёл дальше, кося взглядом по сторонам и пытаясь сообразить, что это было?

В том, что случившееся — результат ошибки, верилось слабо. Патрульные знали кто я такой, но все равно нарывались. И ведь формально не подкопаешься. В городе несколько тысяч самураев, я тут недавно, и меня не обязан в лицо знать каждый патруль. Да, все так, но какой в этом смысл? Просто оскорбить и унизить? Или я должен был кого-то из них убить? Бред… Нет, конечно, удобнее всего считать это происшествие мелкой местью Джиро Огавы. Командир Оранжевых плащей, конечно, тот еще урод, но, проблема в том, что идиоты на таких должностях не задерживаются. Ну не может Джиро быть дураком! Но раз так, этот наезд — личная инициатива командира патруля? Мужику надоело жить, и он решил докопаться до старшего телохранителя князя? Если это так, то почему они тогда так быстро слились? Блин, наверное все-таки — это у меня паранойя. Ведь все говорит о том, что они меня и впрямь не узнали. И ведь словно чувствовали уроды, что мне сейчас нельзя убивать… М-да…

Князя в резиденции не оказалось. Как выяснилось, Нори еще вчера уехал в крепость Ниномару и вернется либо сегодня вечером, либо завтра к утру. Со слов одного из двух оставшихся в городе телохранителей, выяснилось, что вчера в Ки из Сато прибыла целая делегация, и можно легко догадаться, чем сейчас занимается князь. Ну, да… Тысячу нужно вооружать и тренировать…

Еще за день до покушения я, по просьбе Нори, сходил в кузнечный квартал к старшему мастеру Тэдэо Исаши и как смог описал ему спату^[131]. На самом деле ничего сложного: прямой рубяще-колющий меч с небольшой гардой, широким лезвием и навершием, которого не бывает на катанах и тати. Да, наверное, в тесном строю удобнее сражаться коротким мечом, но гладиусом^[132] военнослужащего рядового состава] очень неудобно рубить. В местных же реалиях, когда пехота вооружена исключительно копьями и экипирована в фанерную броню, рубящие удары достаточно актуальны. К тому же, спатой можно рубить противника из седла и это является еще одним плюсом. Да, я не оставил еще своих идей о внедрении тут рыцарской конницы, и правильный меч будет лишь первым этапом. И не только он… Подробно описав мастеру спату и строго обозначив длину, я, недолго думая, нарисовал на пергаменте чертеж самого популярного на Земле шлема.

Шапель^[133]… В десятом классе я делал по этому шлему доклад и сам тогда поразился его функциональности. Дзингаса в сравнении с шапелем — полный отстой. Стальная еще как-то защитит от навесных стрел, но больше никаких функций она в себе не несет. Ну, если не считать защиту от солнца и использование в качестве корзины при сборе грибов. Шапель же прикроет голову не хуже кабуто, а в производстве он значительно проще. Там самое сложное — это приклепать поля к тулье, но, учитывая уровень местного производства, с этим никаких проблем не возникнет.

В ситуации, когда на полях сражения господствует самурайская конница, такой шлем просто необходим! В паре со щитом он сделает нашу тысячу неубиваемой. Там даже черепаху строить не нужно. Стоящий в строю солдат просто наклонит голову в сторону лучников и, чуть приподняв щит, переждет таким макаром любой обстрел. Удар катаны, алебарды, падающие со стены камни — все это шапель выдержит без проблем, и мне в тот день оставалось лишь заинтересовать мастера. Не деньги, нет — тут другое. Любой кузнец это в первую очередь творец и его обязательно нужно увлечь.

Поначалу Тэдэо отнесся к идее нового шлема довольно прохладно. Тогда я рассказал… Потом разрубил своей катаной пару принесенных дзингас и на пальцах объяснил их отличие от шапеля. Мастер проникся, принялся спорить и… в какой-то момент подвис. Примерно так же, как сегодня Иоши. В итоге я заказал Тэдэо пробную партию из двадцати шлемов, оплатил их из своего кармана и обещал через пару дней заглянуть. С последним, вот, случился облом…

Надолго задерживаться в резиденции я не стал. Принял душ, переоделся в чистое, потом засунул в мешок доспех и отправился в кузнечный квартал. Копье асура разорвало кожу, выгнуло одну из пластин, и обвес нужно было чинить. Спасибо Иоши, что очистил доспех от крови, а то бы я тут еще полдня провозился с этими чистками.

Тэдэо на месте не оказалось, но зато в одной из мастерских ожидаемо обнаружился Мичи! Мастер из Сато объяснял коллегам процесс производства щитов, и отвлекать его, конечно, я не стал. Мы не так хорошо с ним знакомы, да и зачем мешать занятому человеку? Судя по количеству собравшихся на урок мастеров, щиты на тысячу будут готовы в течение месяца. По мечам мне поставили примерно такие же сроки. Копья и щитки на ноги вроде бы есть на складах. Осталось только решить вопрос со шлемами и подготовить людей. Этим сейчас Нори и занимается.

Сдав доспехи в ремонт знакомому мастеру я, недолго думая, отправился сразу в Веселый квартал. Нет, конечно, можно было поехать в Ниномару, но делать этого я не стал. И совсем не потому, что мне так уж хотелось напиться. Хотя и это тоже, но… Дело в том, что у Нори сейчас достаточно интересный период жизни, и парню нужно больше самостоятельности. Не, так-то князь вполне самостоятелен, но когда я рядом, он часто оборачивается на меня. Даже тогда, когда ему не нужно совета. Так что пусть сам и занимается этой своей тысячей.

Я, конечно, помогу, чем смогу, но рано или поздно мне придется отсюда уехать. Не знаю когда, но надеюсь, к тому времени Нори не будет нуждаться в моей поддержке. Тяжело уезжать, зная, что без тебя все развалится. Поэтому пусть Нори поиграет там в молодого Петра, а мы с Иоши сегодня накатим как следует.

Ну да, алкоголик придумает любую отмазку, чтобы только опрокинуть заветную стопку. Да и неохота мне ехать в крепость посреди дня. А ну как Нори вечером уже вернется? Кояма рядом, и за безопасность князя переживать не приходится. Так что мы без проблем устроим с енотом себе выходной.

В Ки тем временем близился вечер. Висящее над морем солнце золотило крыши домов, ветер гонял по брусчатке стебли сухой травы, в порту что-то громыхало и падало, тревожно кричали в вышине чайки. Народу в этот час было немного. Я шел по знакомой улице в сторону храма и думал о том, что ничего еще не закончилось. Второй асур сбежал, и непонятно теперь, где эту тварь искать. Очень сомневаюсь, что он покинул пределы Ки, оставив мысли об убийстве Ясудо. Радует лишь то, что вся накопленная Сила ушла в молоко, а следующий обряд асур сможет провести не раньше чем через декаду. Да, сейчас он слаб, но что случится потом? Ведь даже в таком состоянии тварь опасна, а я не могу убивать! Конечно, можно прогуляться по городу с Иоши и Эйкой, поискать следы, но и что дальше?

Вот интересно, что Сущее понимает под словом убить? Нанести последний удар или поучаствовать в процессе убийства? Если первое, то мне достаточно тяжело ранить асура, а добьет его кто-то другой. Во втором случае все гораздо грустнее… Однако как бы то ни было, асура нужно ловить сейчас, пока он не провел очередной обряд. Вот дойду до юкаку и переговорю на эту темус ребятами. Может быть, у них есть какие-то мысли?

В разрушенном заклинанием доме располагалась канцелярия, работники которой были городскими чиновниками. Это радовало, поскольку все они были просто обязаны выйти на улицу и проститься с даймё. Да, наверное, кто-то погиб, но при таком раскладе жертвы были сведены к минимуму.

Не знаю, куда перенесли канцелярию, но сейчас почти весь мусор уже убрали. Рабочие собирали последние обломки и стаскивали их в десяток стоящих у дороги телег. Осталось только доломать остатки стен и построить тут что-то новое. Оно всегда так и бывает. Выжившие восстанавливают инфраструктуру после терактов, потом дерьмо забывается, жизнь налаживается, и так по бесконечному кругу…

Проходя мимо Храма Каннон, я на секунду замешкался, но в итоге решил заглянуть сюда позже. Монахи подождут, ну не хочется мне сейчас ни с кем разговаривать. Впрочем, в дом к жестянщику заглянуть, наверное, стоит. Нет, вряд ли этот человек сможет что-то прояснить, но галочку нужно поставить.

Размышляя таким образом, я свернул на знакомую улицу и направился по ней в сторону Юго-Восточных ворот, держась правой стороны и стараясь вспомнить, где именно Иоши обнаружил следы асуров.

Это произошло, когда я уже заметил нужную вывеску. Справа распахнулась калитка, и из нее на улицу выбежала женщина средних лет в помятом недорогом кимоно. Затравлено оглядевшись по сторонам, она заметила меня, сделала три шага навстречу и запричитала:

— Господин самурай! Помогите! Атсуши опять пришел пьяный домой… Сын за меня заступился… Он забьет его насмерть… — женщина заломила руки в отчаянии, на ее заплаканном лице мелькнула надежда. — Господин самурай, помогите… Я отблагодарю, отработаю…

М-да… Вот хуже нет, чем влезать в такие разборки, но и мимо пройти тоже как-то неправильно. Там ведь еще непонятно, кто кого может убить, но плевать. Главное, чтобы мне никого убивать не пришлось.

— Веди! — приказал я, матеря про себя всех алкоголиков вместе взятых.

Женщина закивала и побежала к калитке, я быстро пошел следом за ней.

Как всегда в таких ситуациях адреналин пошел в кровь, сознание прояснилось, и я машинально посмотрел на запястье, где всегда находились часы. Рефлексы — такие рефлексы… Им совершенно по барабану, идешь ты на захват или влезаешь в семейную драму. Есть потерпевший, есть задача, и ее нужно быстро решить.

Забежав следом за женщиной в калитку, я по привычке резко сместился вправо и… это меня спасло!

Слева от дома раздался характерный скрип дуг, хлопнула тетива, и тяжелая стрела, рванув плечо, улетела на улицу. Сука! Понимая, что сейчас будет еще один выстрел, я ушел в кувырок и, вскочив на ноги, выхватил из ножен катану.

Небольшой двор дома, в котором я оказался, был завален строительным хламом. За спиной полуразвалившийся сарай, а сам дом… Судя по виду, в нем давно уже никто не жил. Интересно, как эти твари поняли, что я буду проходить именно здесь?

Кроме меня во дворе находилось пятеро: та сука, что заманила в эту ловушку, лучник — мужчина в мешковатой одежде с накинутым на голову капюшоном и трое оранжевых плащей! Твари! Выходит встреча с патрулем была неслучайной?! Интересно, какого все-таки хрена им от меня нужно?!

Все трое плащей — самураи! В пластинчатой недорогой броне, оружие обнажено, на головах шлемы, и какие-то странные у них взгляды. Пьяные? Или под наркотой?

Двое стоят перед лучником с мрачными рожами, и еще один у калитки, и никого из них я с улицы увидеть не мог. Физиономии незнакомые. Тот, что передо мной справа — натуральный гигант, лицо второго пересекает глубокий уродливый шрам, третий, что у ворот, невысокого роста. Тонкие усы, жидкая козлиная борода… Все это промелькнуло перед глазами за секунду, когда лучник шагнул вперед и снова натянул тетиву…

— Да стреляй же, придурок! — закрывая калитку, рявкнул усатый. — Кончай его и уходим!

До стрелка метров двадцать. Не так далеко, но попасть в человека непросто даже с такой короткой дистанции. Если, конечно, этот человек не хочет, чтобы в него попадали, и знает, как не подставиться.

Вздрогнув от окрика, лучник спустил тетиву, целямне в грудь. Одновременно с этим я качнул корпусом и, чуть отклонившись, пропустил стрелу возле плеча. С моей-то реакцией не составило бы труда перерубить ее в воздухе, но только на хрена мне эти рисовки? Да и не стоит показывать убийцам свои возможности. Пусть пока постреляют…

— Мужики, вы точно не ошиблись? — поинтересовался я, быстро оглядывая двор и прикидывая пути к отступлению. — Ну обознались, с кем не бывает. Может, разойдемся по-тихому?

Нет, конечно, они не ошиблись. Эти твари пришли убивать, и к Оранжевым плащам появилась куча вопросов. Только я подумаю об этом потом. Сейчас нужно свалить! Думай, Гриша, думай!

Двор был примерно метров двадцать на тридцать, и его окружал ветхий трехметровый забор. Дом типовой, крыша низкая, до забора от него метра три. Если разбежаться по крыше и прыгнуть…Ведь напрямую перелезать совершенно не вариант. Не успею… Другой вопрос, почему эти трое просто стоят?

— Ты зарвался, ублюдок, — глядя на меня прорычал усатый и, переведя взгляд на лучника рявкнул: — Да убей ты его уже!

— А самим никак? — хмыкнул я и, перепрыгнув через небольшую кучу мусора, встал так, чтобы гигант находился между мной и стрелком. — Я ж без брони даже, а вы вон какие красивые…

Возле ската крыши за углом дома обнаружилась бочка. Вполне прочная с виду, и если до нее добежать, то можно попытаться запрыгнуть на крышу. Тут всего-то метров двадцать — не больше, и если бы не груды камней…

Видя, что я исчез с радара, лучник выругался и выбежал вперед. Мужика, видимо, все достало, и он решил выстрелить наверняка. Расстояние между нами сократилось метров до десяти. Самураи остались позади, и я, понимая, что другого шанса, возможно, не будет, резко рванулся навстречу стрелку. Нет, бежать навстречу стреле я, конечно, не собирался. Достаточно обозначить рывок, напугать, заставить поторопиться.

Ну да… Удобнее всего стрелять в тире, по неподвижным мишеням, которые не подойдут и не настучат по башке. Когда же на тебя бежит мужик с обнаженным мечом, начинаешь немного нервничать.

Глаза лучника расширились, он что-то заорал и, не дотянув тетиву, выстрелил. За мгновение до этого я резко ушел вправо и, вывернув корпус, прыгнул вперед. Стрела рванула многострадальное плечо и с глухим треском ударила в деревянный сарай. Самураи за спиной лучника наконец сообразили, что происходит, дернулись вперед, но, конечно же, не успели.

Подскочив к стрелку, я коротко замахнулся и перерубил лук в том месте, где его держала рука. В последний момент лучник неудачно дернулся и клинок вместе с оружием начисто снес ему кисть. Истошно заорав, несостоявшийся убийца отшатнулся и в следующую секунду был отброшен в сторону гигантом, у которого стоял на дороге.

Идиоты… Свое преимущество они слили всухую. Один уже не боец, еще один у дверей и явно не успевает. Передо мной только гигант. Второму, чтобы атаковать, нужно обежать кучу камней.

— Сдохни, тварь! — утробно прорычал подскочивший ко мне гигант и без затей нанес рубящий сверху.

Слишком большой и слишком неповоротливый. Сбив его меч катаной, я поймал момент, когда самурай по инерции подастся вперед, и на подшаге коротко пробил в его перекошенное лицо. Основание рукояти ударило гиганта пониже носа, раздался отвратительный хруст… Ну вот… Не смертельно, но очень действенно. Да и с хрена ли мне этих уродов жалеть? Пропустив удар, гигант покачнулся, попытался вяло отмахнуться мечом, но я снова сбил клинок и ударом стопы в живот усадил его на кучу камней. Все, отдыхай, мужик… Зовите следующего!

Кровь толчками стучала в висках, в теле плескались волны адреналина, но дыхание даже не сбилось, и боль в плече практически не ощущалась. Так бывает… Отходняк я словлю потом, а дыхание… С того момента, как я сюда забежал, и двух минут еще не прошло — когда ему было сбиваться?

Второй самурай появился слева. Заметив окровавленного приятеля, он побледнел, но не отступил. Бросился вперед и попытался достать меня колющим. Собственно, это было последнее, что он успел сделать. Уклонившись и пропустив выпад вдоль левого бока, я шагнул вперед и ударил стопой в колено опорной ноги противника. С асуром такой трюк, помнится, не прошел…

Хрустнуло, самурай вскрикнул и, стал заваливаться на правый бок. Выбив из его рук катану, я добавил ногой в плечо, помогая упасть, и быстро огляделся.

Поле боя осталось за мной…Громко орал раненый лучник, орошая доспех текущей изо рта кровью, хрипел на камнях гигант, пытаясь дотянуться до лежащего неподалеку меча, грубо матерился мой последний противник, а в углу двора, прижавшись к забору, стояла смертельно бледная женщина. Ну да, ей бы, конечно, тоже стоило надавать по башке, но пусть живет. С женщинами я не воюю.

Третий самурай так и остался стоять у ворот. Лицо бледное, напряженное, а калитка почему-то открыта. Он вроде что-то орал… Кого-то позвал, и сюда сейчас прибудет целая делегация? Возможно…

— Огаве передавай привет, — глядя на усатого, холодно произнес я. — Скажи, что я спрошу с него за сегодняшнее.

Больше ничего не говоря, я пнул ногой лежащего передо мной самурая, вытер рукоять меча о его оранжевый плащ и, убрав оружие в ножны, отправился к углу дома. Думать ни о чем не хотелось. Потом, все потом… Сейчас нужно сваливать. Забравшись при помощи бочки на крышу, я аккуратно поднялся выше по скату и с разбега перемахнул через забор на соседний участок. Приземлившись на какую-то грядку, с трудом устоял на ногах и, оглядевшись, заметил испуганного хозяина. М-да…

— Извините, вы не подскажете, где здесь у вас выход на улицу? — с приветливым выражением лица поинтересовался я у мужчины. — Просто там, на соседнем дворе, не нашел и вот решил через вас…

Нет, я прекрасно видел калитку, но нужно что-то спросить, а-то дядьку реально накрыло. А ну как хватит удар, а Сущее запишет его смерть на меня…

— Э-э-э… Там! — видя, что никто не собирается его убивать, мужчина округлил глаза и указал рукой на ворота.

— Спасибо! — я учтиво поклонился и, одернув куртку, направился в указанном направлении, провожаемый ошарашенным взглядом хозяина.

На соседнем участке все так же орали. Лучник выл, причитала женщина, громко матерился усатый. Хрен с ними… Убить — я никого не убил и даже не имел такого намерения. Надеюсь, Сущее это оценит, ну а мне самому нужно срочно решить, что делать дальше. И стоит ли вообще идти в Веселый квартал?

Глава 3

Выйдя на улицу, я огляделся и, не заметив на дороге патрулей, быстро пошел в сторону моря. Произошедшее не лезло ни в какие ворота, и нужно добраться до спокойного места, чтобы как следует все обдумать. Идти в юкаку — не вариант. Возле ворот, как правило, дежурят сразу несколько патрулей, и мне совершенно не хотелось с ними встречаться. Да, от одного я еще как-нибудь отобьюсь, но если нападающих будет много — никакая реакция не поможет. В городе с минуты на минуту будет объявлен план «Перехват»^[134], и мне нужно как можно быстрее добраться до порта. В это время народа там значительно больше, чем на улицах города, я без проблем затеряюсь в толпе. Дальше пара километров по прямой до резиденции, потом подняться наверх, триста метров вдоль стены и пусть Огава обломится. Во дворце дежурят другие ребята, и Оранжевым плащам меня там не достать.

Отходняка не было, наверное, потому что расслабляться пока что не время. Странным так же было то, что меня даже не потрясывало. Словно не было боя, а адреналин просто взял и куда-то исчез. Такая реакция ненормальна, но со мной в последнее время творится хрен знает что. Взять хотя бы этот бой… По ощущениям, я заметно прибавил в мастерстве, но чем это объяснить — непонятно. Возможно, просыпается память Мунайто, но, скорее всего, во всем этом как-то замешан меч. Оружие избавляется от скверны, набирается Силы и как-то передает эту Силу владельцу? Да, возможно, но какое мне, собственно, до этого дело? Стал лучше драться? Ну и отлично! И незачем ничего объяснять.

Плечо противно болело, рукав куртки потемнел и намок, но кровотечение вроде бы остановилось. Судя по ощущениям, кость не задета. Стрелы разорвали мышцу, и ничего страшного вроде бы нет. Обеззаразить бы, конечно, и зашить, но сейчас этого сделать негде.

Вообще, интересно выходит…Джиро Огава натравил на меня «плащей», но непонятна причина. Я вроде бы смертельно его не оскорблял, но эти твари собирались меня убить! Усатый еще сказал, что я зарвался, ну да… Командир местной полиции мстительный идиот, или тут что-то другое? Как бы то ни было, случись что со мной, и Нори закопает всех виноватых. Огава не может этого не знать, но… Стоп! Не потому ли эти уроды поначалу просто стояли, а убивал меня какой-то левый мужик в плаще? Зная-то о способности Ясудо узнавать правду наложением рук, такая предосторожность не лишняя. Это потом у них что-то пошло не так, и самураи решили вписаться. Да, слишком сложно и притянуто за уши, но, тем не менее, других объяснений такому их поведению нет. Лучника потом пустили бы в расход, вместе с той сукой, и попробуй докажи их вину. Нет, если задать правильные вопросы, то все мгновенно всплывет, но это же нужно еще знать, кому их задать. Тут не Москва, камер нет, и поди их потом разыщи. На «плащей»-то подумают в последнюю очередь.

Однако сейчас, когда я ушел — дело принимает совершенно другой оборот, и Джиро может дать конкретный приказ на мое устранение. В общем, нужно добраться до резиденции и там дождаться возвращения Нори. С ним уже решить, как поступать дальше…

До порта я дошел без проблем, не встретив по дороге ни одного патруля. На рынке купил себе холщовый плащ и, накинув его, двинулся дальше вдоль пристаней, выглядывая впереди всех подозрительных типов и отстраненно думая о том, что неплохо было бы оказаться здесь лет этак двадцать назад. Настоящие деревянные корабли, паруса, море, матросы в банданах и касах^[135]… Не хватало только Веселого Роджера и капитана Блада в треуголке со шпагой. Книжка^[136] досталась мне от отца, и я перечитывал ее несколько раз, мечтая оказаться на палубе «Арабеллы» и отправиться карать проклятых испанцев. Ну да… Испанцев тут, к сожалению, нет, но корабли — вот они, стоят около пирса. Вроде и покататься на каком-нибудь из них проблем не составит, но только возраст уже не тот, да и где взять столько свободного времени?

Остановив по дороге какого-то паренька в заштопанной рабочей одежде, я выдал ему пять медяков и отправил в юкаку с сообщением для Иоши. Ничего конкретного. Просто сообщил, что сегодня прийти не смогу. А-то знаю я этих ёкай… Потеряют меня и сами заявятся в город, а этого делать не стоит. Я не в курсе, какие указания выдал Огава своим бойцам, но попусту лучше не рисковать.

Нет, понятно, что и енот, и лисица могут за себя постоять, но зачем создавать проблемы из ничего? Лисица, да… Забавно, но тот Мунайто из сказок тоже был лисом. Иоши ведь говорил, что матерью самурая Луны была кицунэ, а у них, как известно, кроме лисят никто не рождается. Что мне это даёт? Да, собственно, ничего. Просто прикольно, и не стоит удивляться, если у меня вдруг отрастет лисий хвост. Конечно, не хотелось бы, мне ведь и того, что в фамилии — за глаза.

До резиденции я добрался без каких-то проблем. Уже в покоях переговорил с телохранителями, одним из которых был Хиро — тот парень, что ходил с нами в юкаку. Ничего не скрывал, просто не было смысла, что-то утаивать. Ребята выслушали и прониклись. Потом обработали мне рану и предложили отправить в Ниномару гонца. Я отказался. Будет неправильно, если князь бросит дела и приедет сюда на разборки. Тысяча намного важнее всей этой возни, ну а с Огавой и его людьми мы разобраться успеем.

Сдав испачканную куртку служанкам, я сходил в душ и потом до вечера листал книги, пытаясь в них хоть что-нибудь прочитать. Надежды не оправдались. Чтение осталось недоступным и, судя по всему, учиться читать придётся стандартно — за партой. Вот закончим все дела и займусь.

Не особо расстроившись, я убрал бесполезные книги и завалился спать. Нори приедет завтра, и о сне можно будет забыть, так что стоит проспаться с запасом.

* * *

— Таро Лисий Хвост у себя?

Холодный надменный голос донесся от входа и заставил меня проснуться. Черт! Я принял сидячее положение и, мгновенно стряхнув с себя сон, вскочил на ноги. Такие ранние визиты, как правило, не сулят ничего хорошего, и лучше быть готовым ко всякому. Судя по голосу, говоривший раздражен. Видимо, он не ожидал увидеть на входе бойцов. Пришел поговорить без свидетелей, или…

— Ну, допустим, — в ответ визитеру спокойно произнес Хиро. — Ему что-нибудь передать?

— Его требует к себе господин Керо Ясудо! — так же холодно произнес незнакомец. — Немедленно позовите его сюда или дайте пройти!

— Такаши-сан, а ты случаем не ошибся? — в ответ вкрадчиво поинтересовался телохранитель. — Керо-сан требует? Может быть, ты ослышался? При всем моем уважении, господин Керо еще не даймё, чтобы требовать к себе старшего телохранителя князя Ясудо Нори. Или я чего-то не знаю?

«Как интересно, — мысленно хмыкнул я и, быстро повязав пояс, сунул за него вакидзаси с катаной. — Ребята молодцы — своих не выдают, но прятаться глупо».

Понимая, что дело может принять нежелательный для всех оборот, я вышел в коридор и, подойдя к дверям, смерил прибывших взглядом.

Всего пятеро: четыре самурая из Серебряных Лисов и хмурый заклинатель в светло-голубой мантии. Такаши Михо, если я правильно помню. Самый крутой заклинатель клана после князей. На вид мужику лет тридцать пять-сорок, и на заклинателя он похож как балерина на шпалоукладчицу. Ростом примерно с меня, но в плечах значительно шире. Застывшее, словно вырубленное из камня лицо, грубые ладони, взгляд конторского оперативника. Ребята за его спиной — тоже явно не дети, и непонятно на хрена князь выслал за мной такую представительную делегацию? У меня от такого даже самооценка поднялась пунктов на сто от ее максимума.

— Доброе утро, господа, — учтиво поклонился я и с иронией во взгляде посмотрел на главного заклинателя. — Вы что-то хотели?

— Господин Керо Ясудо тре… — заклинатель осекся. — Приглашает вас к себе для разговора. Ему нужны кое-какие пояснения. Прошу следовать за мной!

— Ну, раз приглашает… — одними губами улыбнулся я. — Тогда, конечно, пойдемте…

Поймав на себе встревоженный взгляд Хиро, я сделал телохранителю успокаивающий жест, кивнул и направился следом за самураями.

Шли молча, и по дороге я пытался прикинуть, что меня сейчас ожидает. Ведь если бы Керо просто хотел поговорить, то не высылал бы за мной пятерку мордоворотов. Выходит, произошло что-то серьезное, и я тут каким-то боком замешан? Интересно что? Джиро прибежал и наябедничал о том, что я покалечил его людей? Это вряд ли… Князь же легко может проверить его слова. Тогда что? Впрочем, плевать — сейчас придем и узнаем.

Дойдя до знакомой приемной, я оставил катану на стойке и следом за Такаши, зашел в кабинет. Самураи остались снаружи.

Остановившись на пороге кабинета, как того требует этикет, я быстро огляделся и мысленно хмыкнул. Ну, да… На манеже все те же, но мне все-таки казалось, что командир Оранжевых плащей немного умнее.

Вообще, народа в кабинете хватало: сам Керо, пятеро его телохранителей, Джиро Огава и еще какой-то мужик в мантии заклинателя. Сам князь стоит у окна и, судя по лицу, настроение у него не очень хорошее. Телохранители разошлись вдоль стены за спиной своего господина, Джиро с незнакомым мужиком — слева вполоборота. Лицо командира Оранжевых плащей перекошено, в глазах читается лютая ненависть. Дай ему волю, и он бы уже приказал меня разорвать, но руки коротки. Старшего телохранителя князя просто так ему не достать.

Несмотря на висящее в воздухе напряжение, я чувствовал, что они опасаются. Меня? Или гнева моего господина? Скорее первое, иначе бы, зачем здесь Такаши с телохранителями?

Слабо чего понимая, но готовый к любому повороту событий, я шагнул вперед и отвесил традиционный поклон.

— Приветствую, Керо-сан. Мне сказали, что я зачем-то тебе понадобился?

— Да, — смерив меня взглядом, холодно произнес князь. — Понадобился! Мне интересно, как ты мог столь долго скрываться?

М-да… Происходящее нравилось мне все меньше, но вида я, конечно же, не подал. Оно и понятно, Джиро уже успел проехать князю по ушам, и даже интересно, что такого он мог наговорить? Понимая, что ситуация подвисла, я пожал плечами и, недоуменно поморщившись, поинтересовался:

— Скрываться? От кого я скрывался? Может быть, вы мне все-таки поясните, что происходит?

— Да, конечно, — криво усмехнулся князь и, кивнув на незнакомого заклинателя, потребовал:

— Говори!

— Таро Лисий Хвост… Подданный Сато Кохэку, — опустив взгляд, медленно заговорил заклинатель. — После боя с Кимура они исчезли с господином Нори и появились через четверть часа. Оба были без сознания, но Таро Лисий Хвост был пропитан Тьмой так, словно он обладает даром владения этой проклятой стихией. Понимая это, Сасаки-сан решил заковать его в цепи и отвезти в Ки для последующего разбирательства.

Когда до меня дошли слухи о нападении демонов, я сразу решил, что тут не обошлось без этого человека. — Заклинатель, посмотрел на меня и, переведя взгляд на князя, добавил: — Я не знаю, человек он или нет, но всем известно, что Сэт в союзе с Кимоном. Вы, конечно, его проверили, но темные лживы… Не удивлюсь, если он в состоянии обмануть вашу родовую способность.

М-да… В караване этого типа не было, значит он прибыл из Сато. Джиро притащил его, чтобы меня очернить, но что это даст? Все ведь проверяется на раз-два, и его людям это никак не поможет.

— И это все? — я усмехнулся и вопросительно приподнял правую бровь. — Вы меня за этим сюда пригласили?

Ничего я, разумеется, им не скажу. Нори попросил молчать и сам пусть разгребает это дерьмо. Князь говорил, что их дар идет от богини и обмануть его невозможно, но Керо почему-то слушает этих уродов. Ну-ну…

— Нет, не все! — прорычал Джиро Огава. — Вчера, в квартале мастеровых, во дворе заброшенного дома убито трое моих людей. Они убиты заклинаниями Тьмы! Горожанин из соседнего дома опознал их убийцу. Камон в виде лисьего хвоста есть только у него! — самурай опалил меня взглядом и, посмотрев на Керо, констатировал: — Господин, я требую справедливости! Эта тварь должна ответить за свои преступления!

В первые мгновения я подумал, что Джиро врет, но, актер из него хреновый, чтобы такое сыграть…Получается, нападавших на меня самураев кто-то убил, а судебный заклинатель определил применение Тьмы? Интересно… И еще я помню их взгляды… Асур же разумник… Да, он сейчас слаб, но если Огава настроил своих людей против меня, то направить их в нужное русло было нетрудно. Они ведь, пытаясь меня убить, прекрасно отдавали себе в этом отчет, иначе, зачем бы нанимали ту тетку и лучника? Нет, мне этих уродов не жаль, но почему их убили? Возможно тоже какой-то обряд?

— Ты хочешь что-то сказать? — глядя на меня, холодно поинтересовался князь. — Может быть, горожанин опознал не тебя?

— Ну почему же, — спокойно выдержав взгляд, пожал плечами я. — Если в квартале мастеровых, то, скорее всего, горожанин видел меня. Однако…

— Почему ты убил моих людей?! — не дав мне объяснить, сквозь зубы процедил Керо. — Говори, или умрешь прямо здесь!

И тут у меня упало забрало… Сука! Он ведь все уже решил и определил виноватого еще до моего прихода сюда. И что бы я сейчас ни сказал — мне не поверят. Пять телохранителей, за спиной заклинатель, а на поясе вакидзаси… Ситуация на самом деле поганая, но мне ведь все равно нельзя убивать. Полная задница, короче, но я не собираюсь оправдываться. Попытаться рассказать про нападение? Но тогда придется рассказать и про меч, но я обещал князю молчать! Значит, так и поступим, только торжество с физиономии Джиро сотру…

— Хотел сказать тебе, князь, что эти двое пользуют друг друга под хвост, — кивнув на Джиро с заклинателем, серьезно произнес я. — Я понял это сразу, но не хотел говорить…

— Как это? — немного сбитый с толку, Керо поморщился.

— А ты их спроси, — хмыкнул я, и посмотрел в глаза Джиро. — Они тебе расскажут и даже покажут, как именно. Меня-то ты слушать не хочешь.

— Ах ты ж тварь! — физиономия Джиро побагровела, самурай положил ладонь на рукоять вакидзаси. — Я отрежу твой поганый язык!

— Арестовать его! — холодно приказал Керо. — В колодку!

Телохранители князя слитно шагнули ко мне, расходясь полукругом, Михо Такаши вскинул руку, и в этот момент дверь за спиной распахнулась и в кабинет вломился разъяренный Нори. Следом за ним зашли десять телохранителей вместе с Коямой, и весы качнулись в обратную сторону! Грубо оттолкнув плечом заклинателя, Нори прошел вперед и, с презрением, оглядев присутствующих, поинтересовался:

— Не рано ли ты возомнил себя дайме, брат?! Кто тебе позволил судить моего человека?!

Голос Нори звенел от ярости, а сам он словно бы прибавил лет десять-пятнадцать. Тот мальчишка в лесу куда-то исчез, сейчас перед Керо стоял равный. По праву крови и по характеру. Так случается… Мужчины взрослеют…

Видя, что ситуация приняла непонятные обороты, телохранители Керо отступили назад и, встав перед князем, положили ладони на рукояти мечей. Повисшее в комнате напряжение можно было потрогать рукой, но брат стоил брата и на лице Керо не дрогнул и мускул.

— Твой телохранитель, брат, вчера убил троих людей Джиро Огавы. Убил Тьмой и я вправе был…

— Вранье! — прорычал в ответ Нори. — Люди Огавы заманили Таро в ловушку. Хотели убить, но он их покалечил и ушел! Не убивал… Убил их кто-то другой, — князь повернул голову и посмотрел Джиро в глаза. — Ты ответишь семье за то, что творится в твоем отряде! Почему Оранжевые плащи превратились в бандитов, и кто приказывает им убивать!

— Ты… в этом уверен? — на лице Керо мелькнуло сомнение. — Но…

— Да, уверен! — твердо произнес Нори и, встретившись со мной взглядами, кивнул в сторону выхода. — Мы уходим. Я не хочу тебя видеть, брат…

В приемной обнаружились Иоши и Эйка. При этом лисица выглядела как принцесса из сказки. Явив миру уши с черно-белым хвостом, она стояла напротив ковра, на котором сидели шесть самураев: двое охранников и те четверо, что меня сюда привели. На лицах взрослых мужчин обожание мешалось с каким-то щенячьим восторгом, и теперь понятно, почему Нори с Коямой смогли зайти в кабинет без проблем.

— Уходим! — на ходу приказал князь, с сомнением оглядев счастливые лица охранников.

Эйка чарующе рассмеялась, кивком поприветствовала меня и, покачивая бёдрами, направилась к выходу. Иоши хмыкнул, и пошёл за подругой.

— Спасибо, — поблагодарил я князя уже в коридоре.

— Издеваешься? — хмыкнул на ходу Нори. — Тебе спасибо за убитую тварь. Душа Масаши порадовалась.

— Не мне, — со вздохом покачал головой я. — Нэко… Асура убила она.

— Да, знаю, — кивнул князь. — Мы вернём ее, обязательно! Пока идём, говори, что ты тут успел натворить, а то Хиро рассказал только в общих чертах. Не было времени слушать.

— А куда идём? — на всякий случай уточнил я, видя, что князь повернул в сторону восточной лестницы.

— К входу в могилу моего предка. Сейчас самое время и… ты же не против?

«Ну, да… Только приехал и сразу же развил бурную деятельность», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Нет, не против. Слушай…

До входа в склеп мы добирались минут сорок. Сам путь по дворцу до подвала занял минут десять — не больше, основное время ушло на ожидание. Дело в том, что дорогу к гробнице перекрывали три каменные плиты, сдвинуть которые мог только тот, в ком течет кровь Ясудо. Нет, самому Нори двигать ничего не пришлось, князь просто вкладывал руку в выбитый на камне отпечаток, каменная глыба минут десять тупила и потом начинала медленно ползти вверх. Эти плиты назывались защитными воротами и со всех сторон были расписаны иероглифами, смысла которых, наверное, не понимал даже Нори.

К самому склепу вел просторный каменный коридор с выбитыми на стенах барельефами и висящими на потолке магическими фонарями. Охраны на входе не было никакой, но она тут и не нужна — все равно, кроме членов семьи Ясудо, никто туда пройти не способен. Устройство такое же, как и на большинстве охраняемых объектов Земли. Поднял одну плиту, зашел, опустил, и только после этого можно поднимать следующую. Не знаю уж, от чего они защищали, но, по словам князя, в склепе, помимо его предка, погребено несколько тысяч человек, среди которых были как воины, так и сильные заклинатели. Возможно, предки князя опасались, что вся эта толпа поднимется и по какой-то причине решит выбраться наверх? Скорее всего, так и есть, но нас это, понятно, не остановит.

К дверям гробницы пошли вчетвером, телохранители с Коямой остались в коридоре у входа. Пока добирались и ждали подъема плит, я успел рассказать князю о вчерашней засаде и о том, что случилось в день покушения. Князь слушал с мрачным лицом, не перебивая и не задавая лишних вопросов. Да, наверное, не очень приятно узнавать, по какому краю ты прошел вместе со своими родственниками, но это уже в прошлом. Все живы и нужно двигаться дальше.

Как выяснилось, Нори не собирался ехать в Ки этим утром. За его возвращение я должен благодарить Иоши. Тот мальчишка, которого я отправил в юкаку, заметил на моем рукаве кровь и рассказал об этом тануки. Енот и без того почувствовал, что со мной что-то не так, но поначалу не сильно напрягся. Ближе к ночи заволновался и, понимая, что сам он мне ничем не сможет помочь, решил отправиться в Ниномару.

Нет, все-таки хорошо что мы с Иоши не можем пока говорить на большом расстоянии. Никто ведь и предполагать не мог, что произойдет этим утром. Связавшись со мной, енот бы успокоился и продолжил мастерить самогонный аппарат, Нори остался бы в крепости, ну а я сидел бы сейчас в колодке. Нет, мне, конечно, не привыкать, но случилось то, что случилось, и заморачиваться на эту тему не стоит.

Дверь в гробницу по форме напоминала вафли, которые когда-то пекла моя мама. Квадратная плита, со стороной около трех метров, была разделена на пару сотен ячеек, в глубине каждой из которых на камне был выбит небольшой иероглиф. Кодовый замок? И нетрудно было догадаться, что необходимо как-то воздействовать на ячейки в нужном порядке. Только здесь столько иероглифов, что можно написать не одну книгу. Проще в спортлото выиграть, чем угадать такой код…

— Вот, смотрите! — оставив нас за спиной, Нори подошел к плите и развел в стороны руки.

Мгновение спустя кисти князя окутала голубая едва заметная дымка и он, шагнув вперед, коснулся ладонями двух ячеек. Секунд десять не происходило ничего, когда иероглифы в этих ячейках вдруг вспыхнули ярко-голубым светом и… тут же погасли.

— Я не знаю… — князь вздохнул, опустил руки, обернулся и посмотрел на меня. — Один из моих предков полжизни пытался подобрать нужную комбинацию, но так и не смог. Мне кажется, без Госпожи нам не разобраться…

— Да, — кивнул я. — Сейчас позову…

При этих словах лицо стоящей рядом со мной кицунэ просветлело, Иоши с испуганной физиономией убежал в угол комнаты, Нори кивнул и отшагнул в сторону от плиты.

«Надеюсь, у меня это получится», — подумал я и, прикрыв глаза, вызвал образ рыжеволосой красавицы. Как ни старался представить Хону в нормальной одежде, богиня появилась перед внутренним взором в ну очень откровенном наряде. То есть вроде в одежде, но… Немного смутившись, я попытался мысленно накинуть на нее кимоно, но уже в следующую секунду в комнате прозвучал низкий чарующий смех…

Глава 4

М-да… Этот их смех… Какое-то нереальное испытание для моей неокрепшей психики. По спине пробежали предательские мурашки, дышать стало чуть тяжелее, и меня накрыло волной предвкушения…

В следующий миг в метре напротив появилась тень девятихвостой лисицы. Чёрная, как уголь, с безупречной фигурой, идеальными очертаниями груди и букетом распушенных хвостов. Медленно оглядев комнату, кицунэ остановила свой взгляд на мне и довольная произведенным эффектом промурлыкала:

— Здравствуй, дорогой. Вижу, ты немножко соскучился?

И вот как у них это получается? Засмеявшись и произнеся пару фраз, загнать взрослого мужика в пубертатную юность? Нет, мне известно, что одной из врожденных способностей кицунэ является обольщение, но я-то тоже не мальчик и понимаю, что она на меня как-то воздействует. Или нет? Или я настолько её хочу? «Блин! Нужно что-то решать с воздержанием», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Здравствуй, госпожа! Ты просила позвать, когда мы будем находиться возле входа в гробницу.

— Да! — лисица кивнула и, обернувшись, посмотрела на разрисованную иероглифами плиту.

Изучала она её примерно с минуту, затем подошла вплотную, сделала круговое движение руками и, посмотрев на Нори, коротко пояснила: — «Вечность» — иероглифы эй и эн^[137]. Сначала ты должен коснуться эй и мгновение спустя эн.

Все так просто? Выходит, что да… Однако, при этих словах богини на лице князя мелькнуло сомнение. Он низко поклонился, затем кивнул на плиту и произнёс:

— Благодарю вас, госпожа, только это слово уже пытались использовать, и…

— Ты, надеюсь, помнишь, кто создал эту дверь? — не дав ему договорить, вкрадчиво поинтересовалась лисица. — Или ты считаешь, что тот, кто использовал на стене это слово, был равен богине по силе?

— Но… — Нори смутился и виновато вздохнул. — Но что же нам тогда делать?

— Две пурпурные жемчужины. Положишь их в ячейки с иероглифами и тогда уже прикоснешься, — небрежно пояснила кицунэ и перевела взгляд на меня: — Таро, нам нужно поговорить. Недолго. Они подождут тебя здесь.

В следующий миг богиня смазанным движением перенеслась ко мне, взяла за руку и… иероглифы на стене вспыхнули ярко-зелёным колдовским светом.

Черт! Когда-нибудь я к такому привыкну. В лицо дохнуло старой могилой, желудок возмущённо дернулся к горлу, на руках повисла знакомая тяжесть. Оглядевшись, я понял, что нахожусь в каменной комнате без дверей. На месте плит — голые стены, и ни одного тебе иероглифа.

— Все в порядке? — глядя на меня, встревоженно поинтересовалась лисица. — Ты уже здесь?

— Да, — кивнул я, стараясь дышать через раз. — Что-то случилось?

Хона выглядела так же, как и в нашу первую встречу: кожаные с узором штаны, полусапожки, светлая приталенная рубаха. Зеленые глаза, припухлые губы, копна рыжих волос… Сейчас лисица была предельно серьёзна. В глазах девушки плескалась тревога.

— Случилось… — Хона вздохнула и покивала. — Сущее наконец-то приняло меня, и я тут же почувствовала, что понятный мир скоро изменится. Граничные камни ослабли, Сэт уже практически договорился с Кимоном, и вторжение скоро начнется. Полагаю, что первой целью асуры выберут Синий лес, ведь только мы — родившиеся там, способны драться с ними на равных.

— И? — поморщился я. — Мне-то, что с этим знанием делать?

— Обломок Клыка Рюдзина, — тут же пояснила лисица. — Ты должен найти его как можно быстрее и отнести в лес. Без этого артефакта Аокигахару не отстоять…

Ну да… А еще с помощью этого обломка Хона перестанет быть тенью. Интересно, лисица специально сгущает краски, пытаясь меня поторопить, или ей и впрямь небезразлична судьба соплеменников? Как бы то ни было, надолго задержаться в Ки у меня не получится. Закончим все дела, и нужно отсюда валить…

— «Как можно быстрее» — это как? — приподняв бровь, уточнил я у девушки. — Сколько это по времени?

— Полгода… Может быть, год, — пожала плечами богиня. — Я не знаю, когда начнется вторжение.

— Хорошо, — кивнул я. — Полгода — так полгода. Думаю, я успею за это время управиться. Только вот еще один вопрос…

— Что? — видя, что я замешкался, Хона нахмурилась и, подойдя ближе, снизу вверх заглянула в глаза. — Говори, что хотел!

— Думаю, нам стоит заключить контракт, — немного смутившись, произнес я. — Мне нужно верить тебе, понимаешь? Слишком высоки ставки…

Нет, я не сомневался, что сейчас Хона на моей стороне, но что будет, когда она получит желаемое? Я и обычных-то женщин не понимаю, а тут тысячелетняя кицунэ, от одного только вида которой можно легко потерять разум. А когда она начинает смеяться… Я очень хорошо помню слова Хозяйки Мрачного леса, и Хоне тоже ничто не помешает меня использовать. Получит тело и свалит куда подальше, и где ее потом искать?

— Это тануки тебя научил? — услышав мое предложение, холодно поинтересовалась лисица. Отстранившись, Хона отступила на пару шагов, смерила меня взглядом и усмехнулась. — Хорошо! И что же я должна буду для тебя сделать?

— Отдать мне часть филактерии Нактиса, — глядя в глаза богине, спокойно пояснил я. — Только это… Все остальное по желанию. Я не собираюсь ни к чему тебя принуждать.

Лисица, очевидно, не ожидала такого ответа. Сообразив, наконец, что в моем пожелании не было ничего про сексуальное рабство, она озадаченно хмыкнула и, мгновение поколебавшись, торжественно произнесла:

— Я — Хона, дочь Орики и Шата Ступающего по Воде, заключая контракт с Самураем Луны, призываю в свидетели листву Синего дерева…

Пока она говорила, я стоял и думал о том, что мне и самому придется много еще в чем разобраться. Все эти деревья, клятвы, асуры и мое прошлое… В том последнем видении рядом со мной была Ата, и не нужно быть особо одаренным, чтобы понять, что Мунайто с девушкой были близки. Вот интересно, мне это тоже придется как-то разруливать? В смысле, если Ата жива, и она вдруг узнает во мне любовника? Блин, тут война на носу, мир скоро исчезнет, а я все о женщинах… Хотя… когда перед тобой стоит такая красавица, ни о чем другом как-то не думается.

— … и как только обрету материальную сущность, я расскажу Самураю Луны, где лежит часть филактерии его Господина.

При последних словах фигуру богини на миг окутало синее облако, у меня по спине пробежал холодок, в лицо пахнуло мокрой травой. Закончив говорить, Хона кивнула и, подойдя, снова заглянула в глаза.

— Ты странный… И намного умнее, чем я думала поначалу… — лисица лукаво улыбнулась и, поднявшись на цыпочки, поцеловала меня в правую щеку. — Все, иди и постарайся не умереть. Там, в гробнице я помочь тебе не смогу…

Произнеся это, лисица взяла меня за руку, и комната вновь сменила свои очертания.

Черт!

С трудом устояв на ногах, я оглядел помещение, кивнул ребятам и задумчиво провел по щеке ладонью. М-да… Существует мнение, что если в момент поцелуя женщины у мужчины в штанах ничего не шевельнулось, то значит, это не его женщина. Хороший, конечно, прикол, но тогда получается, что и Мика, и Хона — это именно мои женщины. И даже Ата… Я ведь помню те чувства во сне… Ну да…Только что мне теперь с этим делать? Три женщины — это же без психиатра не разобраться! А если еще учесть, что ни одна из них не человек — там и психиатр съедет с катушек …

За время моего отсутствия в комнате ничего особо не изменилось. Эйка все так же стояла с одухотворенным лицом, енот выбрался из угла и с задумчивым видом что-то искал в собственной сумке, а вот с князем происходило что-то не то. Нори стоял у закрывающей склеп плиты с лицом человека, проигравшего все свое состояние в казино, понуро опустив плечи и тупо глядя в стену напротив. Странный какой-то… Вроде радоваться должен. Лисица же подсказала способ, а он…

— Что-то не так? — подойдя к нему, уточнил я. — Ты чего такой хмурый?

— А?! — вздрогнув от звука моего голоса, Нори поморщился и посмотрел на меня так, словно видел впервые.

— Э! Очнись! — я помахал ладонью и усмехнулся. — Что с тобой происходит?

— Пурпурные жемчужины… — наконец выйдя из религиозного транса, пояснила за князя лисица. — Их не так-то просто найти.

— Да, — придя в себя, с тяжелым вздохом покивал Нори. — Раньше их добывали где-то на островах в океане, но что-то произошло, и пурпурный жемчуг перестали доставлять в Ки.

— Это не совсем жемчуг, — видя мой непонимающий взгляд, снова включилась в разговор Эйка. — Желтые и пурпурные жемчужины по своей сути являются сгустками Силы. Одинакового размера и формы, они появляются под водой в тех местах где нарушена целостность мира. Желтые применяют в простых артефактах в качестве источника Силы, пурпурные же — имеют значительно большую емкость, и их используют заклинатели.

— С пурпурной жемчужиной я смог бы сотворить подряд больше ста водяных копий, — покивав, со вздохом пояснил князь. — Такой жемчуг ценится дороже бриллиантов, но цена не важна. Проблема в том, что в Ки его сейчас нет. Желтый жемчуг добывают на побережье, но пурпурный в тех местах не встречается.

— Что же, ни одной жемчужины не сохранилось? — переведя взгляд с Эйки на князя, недоуменно уточнил я. — Если этот жемчуг такой дорогой…

— А его нельзя сохранить, — вставил свои пять копеек Иоши. — Даже будучи вправленной в истинный металл, жемчужина со временем теряет силу и рассыпается.

— И что? — нахмурился я. — Вот не поверю, что этот жемчуг негде достать!

— Возможно, Аяка знает, где его добывали раньше, — оглянувшись на стену, задумчиво произнес князь. — Надеюсь, там еще что-то осталось…

— Но ты же понимаешь, что сестре придется кое-что рассказать?

— Плевать! — окончательно утвердившись с решением, Нори подошел к стене и вставил ладонь в углубление. — Когда-то же все равно пришлось бы рассказывать…

Как выяснилось, Аяки во дворце не было. Сестра князя уже уехала в свою лабораторию, которая находилась где-то возле реки. Выбравшись минут через тридцать из коридора, мы вместе с телохранителями отправились в западную часть города, ёкай ушли обратно в юкаку.

В дороге князь был мрачно сосредоточен, очевидно, по пунктам просчитывая предстоящие переговоры с сестрой. Примерно на середине пути, когда меня уже в край достала хмурая физиономия приятеля, я его слегка обогнал и, обернувшись, поинтересовался:

— Ты так и не рассказал, что там сейчас в крепости…

Нет, я догадывался, что конкретно там происходит, но мне совсем не нравилось, что Нори так сильно заморачивается на тему предстоящего разговора. Аяка ведь ни разу не дура, и она так же заинтересована в том, чтобы Слуга Мары не натворил в городе бед, а значит, особо напрягаться не стоит.

Вынырнув из своих невеселых раздумий, Нори посмотрел на меня и… усмехнулся, очевидно, сообразив, с какой целью задан вопрос.

— Со мной все в порядке. Просто думал, что нам стоит сказать сестре.

— И что же ты решил?

— Расскажем только о Слуге Мары, большего ей знать не стоит, — князь поправил ножны на поясе и, кивнув на приветствие какого-то самурая, снова посмотрел на меня. — Если брат с сестрой узнают, кто ты такой, то мне просто запретят спускаться в гробницу. Да, Керо еще не дайме, но он старший брат, и защита города сейчас на нем, я просто не посмею ослушаться.

— А какие у него варианты? Дождаться тот отряд из столицы Империи?

— Вряд ли, — Нори вздохнул и опустил взгляд. — Полагаю, Керо попросит сходить в гробницу тебя. Самурай Луны — великий герой, и кто как не он смог бы избавить город от твари…

— Ну, так, может, мне и впрямь стоит сходить туда одному? Если я успею к тому времени вернуть Нэко, то…

— Нет, — не дав мне договорить, покачал головой князь. — Мы должны идти туда вместе! И дело даже не в тебе или во мне — дело в нем! — Нори положил ладонь на рукоять тати и пояснил: — Я полагаю, что четыре тысячи лет назад Слуга Мары был повержен именно этим мечом!

— Тебе кто-то это сказал?

— Нет, все немного сложнее, — Нори до половины вытащил тати из ножен и бережно провел пальцами по клинку. — Каждый Ясудо получает свое оружие когда ему исполняется десять лет. Происходит это на празднике Сюмбун-но Хи^[138], в первый день, после посещения могил предков. Старший в роду просто вручает наследнику меч, но в тот день церемония затянулась.

С кладбища отец отправился к входу в гробницу, потом, как и полагается, посетил Храм Милосердной и вернулся оттуда в легком смятении. Ничего не говоря, он прошел мимо нас и, как потом выяснилось, направился на старый оружейный склад в левом подвале. «Лисы» уже были построены для проведения церемонии, но она началась только через пару часов. Мы с братьями и сестрой все это время простояли на площадке перед дворцом, когда отец наконец вернулся и торжественно вручил мне клинок. Голый, без рукояти, ножен и цубы. Отец тогда ничего не сказал, а я, помню, расстроился. Всем братьям выдали нормальные мечи, а мне вручили железку…

— Интересно, — выслушав историю князя, озадаченно хмыкнул я. — Но теперь хоть понятно, почему Каннон так хотела, чтобы я проводил тебя в Ки.

— Тут интереснее другое… И братья и отец впоследствии считали, что все произошло как и должно. Словно этот меч и был приготовлен заранее для меня. Только это не так, а отец не помнил, что в тот день произошло с ним в храме. — Нори отвел взгляд и, грустно усмехнувшись, добавил: — Теперь ты понимаешь, почему Керо мне не поверит?

— А почему ты думаешь, что этот меч принадлежал Хидэо Ясудо? Ведь так звали твоего прародителя?

— Не знаю, — покачал головой князь. — Но зачем бы богиня приказала отцу мне его выдать?

— Ну да, — покивал я и, глядя на дорогу, задумчиво почесал щеку.

Нет, возможно, Нори ошибается, и это какой-то другой меч, но то, что оружие непростое — сомнений никаких нет. В момент посещения сада тати князя перенесся в астрал вместе с хозяином, а это говорит о многом. Там же в саду Нэко сказала, что младший Ясудо способен развоплотить Слугу Мары, а кошка вряд ли ошиблась. Но теперь-то хоть стало понятно, почему Нори продолжает шпионские игры. Впрочем, никакой меч не поможет нам открыть дверь гробницы, надеюсь, Аяка что-то подскажет.

Комплекс алхимических лабораторий — десяток небольших каменных зданий, располагался за университетом, метрах в сорока от реки.

Коротко переговорив с охранниками и узнав, где нам искать Аяку, мы с князем оставили телохранителей у ворот и пошли к указанному зданию по выложенной плиткой дорожке.

Внутри комплекс напоминал сказку, настолько все тут было волшебно и необычно.

Фигурно подстриженный кустарник, украшенные лентами деревья, фонтаны, скамейки, статуи ёкай и под сотню цветочных клумб! Мы с Нори словно попали в эльфийский сад, и тут, наверное, тоже не обошлось без лисиц…

Аяка обнаружилась в одной из лабораторий на первом этаже здания. Княгиня сидела за одним из столов и что-то записывала в дневник. Помимо нее в помещении находилось еще семерозаклинателей: четыре девушки и трое парней. На вид не старше двадцати лет, все в каких-то странных разноцветных косынках. Студенты? Или, может быть, аспиранты? Они расположились вокруг одного из столов и что-то увлеченно друг другу доказывали.

При нашем появлении все споры стихли, студенты обернулись и настороженно уставились на двух вооруженных мужиков, княгиня оторвалась от дневника и подняла взгляд. Брови девушки удивленно взлетели.

— Брат? — с легкой улыбкой произнесла она. — Ты вспомнил о приглашении и решил наконец-то меня навестить?

— Здравствуй, Аяка! — князь с сомнением оглядел лабораторию и снова посмотрел на сестру. — Нам нужно срочно поговорить!

— Нам? — Аяка задержала взгляд на мне и, легко кивнув в ответ на мое приветствие, усмехнулась. — Хорошо, идите за мной.

Девушка поднялась с татами, выдала пару указаний студентам и, сделав приглашающий жест, направилась в сторону открытой двери в противоположной стене помещения.

Поднявшись на второй этаж здания и пройдя по широкому коридору, мы оказались в просторной комнате с балконом и видом на реку. Обстановка стандартная: пять картин с неизменными птицами, два столика с письменными принадлежностями и горелками для печатей, кадки с растениями по углам и орнаментный рисунок на тростниковом татами.

Сама княгиня выглядела, как и в прошлый раз, безупречно. В приталенной фиолетовой мантии, белых носках и резных деревянных сандалиях, с минимумом косметики на лице и собранными на голове волосами, Аяка казалась совсем юной девушкой, и если бы не взгляд… Холодный, оценивающий, изучающий.

Усадив нас с князем на татами, она грациозно расположилась напротив, перевела взгляд с меня на Нори и вопросительно приподняла брови:

— Я слушаю, брат…

— Мне нужен пурпурный жемчуг, — сходу взял быка за рога князь. — Хотя бы две жемчужины. Ты ведь знаешь, где их можно достать?

Вопрос брата, очевидно, немало озадачил княгиню. Во взгляде девушки мелькнула тень удивления, она недоуменно поморщилась и, чуть склонив голову, поинтересовалась:

— Зачем тебе жемчуг? Что-то произошло? Говори!

— Не думаю, что тебе это стоит знать, — глядя в глаза сестре, спокойно произнес Нори. — Скажи, где нам достать жемчуг, и мы уйдем.

— Не нужно за меня решать, брат, — в голосе княгини лязгнула сталь. — Я сама решу, что мне стоит знать, хорошо? Или ты забыл уговор?!

Вот так резко и по-княжески. Милая девочка в одно мгновение превратилась в шипящую кобру. М-да… Так ведь еще надо уметь…

Повисшее в комнате напряжение, казалось, почувствовали даже журавли с висящих на стенах картин. В помещении стало так тихо, что было слышно, как перекрикиваются на реке рыбаки и жужжит возле окна залетная муха. Сестра с братом играли в гляделки примерно с минуту, и первым, конечно, не выдержал Нори.

— Хорошо, слушай, — усмехнувшись, небрежно произнес он. — В склепе Хидэо Ясудо запечатан Гурат аль Хар — один из двенадцати Великих Асуров. Через две декады чудовище очнется от сна и уничтожит наш город. Остановить его можно только сейчас, и для этого мне нужен пурпурный жемчуг.

Услышав об асуре, княгиня побледнела как мел, в глазах плеснулось неверие. Аяка сделала отвращающий жест, подалась вперед и выдохнула, четко разделяя слова:

— Откуда… ты… это знаешь?!

— Мне рассказали ёкай — знакомые Таро-доно, — князь кивнул на меня и снова посмотрел на сестру. — Если хочешь, можешь это проверить…

— Да, госпожа, — вздохнул я в ответ на вопросительный взгляд. — Ваш брат говорит правду.

— Бред… — Аяка тронула себя за виски, затем с силой провела ладонями по лицу, вздохнула и посмотрела куда-то над нашими головами.

Продолжалось это недолго, когда девушка обреченно вздохнула и, посмотрев на брата, устало поинтересовалась: — И как же ты собираешься его останавливать?

— Мой меч… — готовый к такому вопросу, Нори сдвинул ножны вперед и, проведя по ним ладонью, пояснил: — Вы же не верили, что в тот день богиня говорила в храме с отцом. Можешь продолжать считать это моими фантазиями, но я уверен, что именно этим мечом был повержен асур. Богиня ведь прекрасно знала, что он скоро проснется…

— Ну, допустим, — мгновение поколебавшись, кивнула княгиня. — А как ты собираешься попасть внутрь?

— Я знаю, как сдвинуть запирающую плиту, — смерив взглядом сестру, небрежно заявил Нори. — Но для того, чтобы усилить отпечаток воды, мне нужен жемчуг. Без него плиту не убрать.

— Об этом тебе тоже рассказали ёкай?

Князь промолчал, тогда Аяка нахмурилась и перевела на меня вопросительный взгляд.

— Да, госпожа, так и есть, — глядя ей в глаза, покивал я. — Никого из ёкай не обрадует гибель жителей города. Вот они и решили помочь.

— Интересно… — княгиня покивала, опустила взгляд и задумалась.

«Вот ни разу не сказочная принцесса, — думал я, осторожно наблюдая за девушкой. — Нет, в плане внешности сестра князя даст фору большинству голливудских красавиц, но принцессы другие! Веселые, позитивные и никогда не спорят с мужчинами. А еще они дожидаются принцев, ну, да…»

В комнате было относительно тихо. Все так же орали на реке рыбаки, кричали за окном птицы, со стороны пристани доносились удары тяжелого молота. Князь сидел со спокойным лицом, тоже погруженный в какие-то мысли, а вот меня такое времяпровождение слегка утомляло. Не, ну а какого хрена она задумалась? Все же ясно как день! Скажи где жемчуг, и мы свалим отсюда! Нет, нужно сидеть и тянуть время.

— Как я понимаю, ты не хочешь, чтобы Керо был в курсе твоего предприятия? — очевидно, придя, наконец, к какому-то решению, уточнила она у Нори. — Иначе бы ты ко мне не пришел? Так?

— Не думаю, что брат о жемчуге знает больше, чем ты, — подняв на сестру взгляд, спокойно констатировал князь. — Но в целом ты права. Керо не должен ничего знать о моих планах. У брата сейчас хватает забот, и не нужно на него сваливать еще и это…

— Скажи уж прямо… — в глазах Аяки мелькнула ирония. — Керо просто запретит тебе заходить в склеп. Он скорее позовет самураев из святилища Воина в Обу, чем рискнет жизнью младшего брата.

— Вот зачем ты мне это говоришь? — заметно сдерживаясь, холодно произнес князь. — Я спросил тебя о жемчужинах, а ты…

— А я пойду в склеп вместе с вами, — не терпящим возражений голосом закончила за него Аяка. — Только при этом условии все останется в тайне.

— Но… — опешив от такого ее заявления, Нори озадаченно хмыкнул, затем посмотрел на меня, словно бы я тут что-то решаю, и снова перевел взгляд на сестру. — Но тебе-то это зачем?

— Я такая же Ясудо как и ты, и меня тоже беспокоит судьба нашего города, — глядя брату в глаза, с вызовом заявила Аяка. — Помимо этого, где-то там, в склепе, лежит амулет нашего предка. Он нужен для моих изысканий.

— Но мы могли бы его тебе принести.

— Нет, — грустно усмехнулась княгиня. — Не получится… Артефакт запечатлеет того, кто первым к нему прикоснется. Так что мне придется идти вместе с вами.

— Хорошо, — мгновение поколебавшись, князь согласно кивнул. — Я не против. А теперь говори, где нам раздобыть жемчуг?

— С этим сложнее всего, — девушка вздохнула и отвела взгляд. — Его добывали на одном из островов Каме-Шото в четырех днях пути от нас на восток. Семь лет назад там что-то произошло, и добыча жемчуга прекратилась. Что-то страшное… Я знаю лишь то, что там не обошлось без Джеро-Насмешника…

— Хозяин Лабиринта? Но он же… — Нори повернул голову и задумчиво посмотрел на меня. — Семь лет, говоришь?

— Да, — кивнула Аяка. — Когда с прииска перестал поступать жемчуг, отец отправил туда корабль. В полудне пути от островов Черепахи матросы обнаружили лодку с умирающим человеком — последним выжившим с прииска. Мужчина вскоре умер, но перед смертью успел рассказать о каких-то чудовищах и о Владыке Случая, который захватил острова.

Позже отец отправлял на Каме-Шото один из сэкибунэ^[139], но из того похода никто не вернулся. Если ты хочешь узнать подробности, тебе стоит поговорить с Изаму Гото. Комендант порта и был тем капитаном, который обнаружил умирающего старателя. Изаму-сан может рассказать гораздо больше чем я.

М-да… Очень интересно, но ни хрена не понятно. Какие-то насмешники, чудовища, острова …А еще я почему-то уверен, что моя детская мечта скоро исполнится. Хотел поплавать на парусном корабле? Да без проблем! Желаниям ведь свойственно исполняться…

Уже находясь на улице, я испытал странное дежавю, а минут через пять пришло понимание. Это же было совсем недавно… Для того, чтобы очистить лес, мне с Нори пришлось заглянуть в храм. Сейчас на кону целый город, и нам снова нужно залезть в какую-то задницу. И даже сестра князя чем-то похожа на Юки! Такая же холодная и расчетливая, но Аяка хотя бы честна. Девочке понадобился амулет, и ради него она готова рискнуть, но на острова все равно придется плыть нам. Впрочем, никто и не обещал, что будет легко…

Глава 5

— Семь лет назад… Странный срок, не находишь? — задумчиво произнес князь, когда мы свернули с набережной реки и направились в сторону порта. — Если Иоши-сан прав, то, возможно, явление на островах Джеро-Насмешника как-то связано с твоим возвращением в наш мир?

— Возвращением? — я усмехнулся и смерил взглядом идущего рядом приятеля. — Вернуться можно туда, где ты когда-то уже был…

— Не цепляйся к словам, — Нори устало поморщился и опустил взгляд. — Давай лучше решим, что нам делать в сложившейся ситуации?

— Ну, для начала неплохо было бы узнать, кто такой этот клоун, или как там его…

— Джеро-Насмешник не клоун, — покачал головой князь. — Клоуны смешат людей, а этот смеется сам, и когда он хохочет, всем остальным, как правило, остается только рыдать. Ками Случая подкидывает людям тяжелые испытания и, говорят, может даже наградить за их прохождение. Хотя я о таком ни разу не слышал. Вершиной творения Джеро является Великий Лабиринт, на пороге которого испытуемый может загадать любое желание…

— Так уж и любое? — хмыкнул я, глядя в спину идущего впереди Коямы. — А если, к примеру, пожелать голову Сэта?

— Не знаю, Таро, — князь пожал плечами и тяжело вздохнул. — Я говорю лишь то, что прочитал в книгах. Мне не известно, где находится тот лабиринт и как в него можно зайти. Однако если Аяка не ошибается, и на Каме-Шото действительно поселился Насмешник, то добыть жемчуг будет очень непросто.

— Кэ-эп? — улыбнулся я и скосил на приятеля взгляд.

— Что?! — Нори нахмурился, чем еще больше меня рассмешил. — Опять присказки из твоего мира?

— Ну да, — не стал спорить я. — Кэпом там называют того, кто с серьезным видом говорит очевидные вещи. «Добыть жемчуг будет непросто»… И что тогда? Останемся в Ки и подождем, когда асур выберется из склепа? Или у нас хоть раз что-то получалось легко?

— То есть ты не против сплавать за жемчугом на острова Черепахи? — в глазах Нори мелькнули искры иронии. — Тут, в принципе, недалеко и, надеюсь, за декаду мы обернемся.

— А у нас есть еще какие-то варианты? — в тон ему ответил я. — Ты озвучь их тогда? Выберем самый удобный.

— Других вариантов, к сожалению, нет, — со вздохом покачал головой князь. — Слышал, что пурпурный жемчуг можно достать в столице империи, но мы просто не успеем его привезти. И ёкай нам тоже не смогут в этом помочь. В Тонком Мире жемчужины мгновенно теряют накопленную Силу, и пронести их через астрал не получится.

— Ну, раз так — то и заморачиваться не стоит, — по привычке оглядывая окрестные крыши, я пожал плечами и посмотрел на приятеля. — Ты лучше подумай, что будешь говорить Керо. Думаешь, он не заметит нашего отсутствия во дворце?

— Полагаю, брат только обрадуется, узнав, что я куда-то уплыл, — с улыбкой заверил меня князь. — Это если он вообще заметит мое отсутствие. После смерти Масаши на Керо, помимо торговли с налогами, свалились все дела нашего клана. У него сейчас одних только приемов в день больше десятка. Это мы с тобой куда захотели туда и поплыли…

— Вот пусть оно так и будет, — улыбнулся я в ответ и посмотрел в сторону порта. — Приемы — это же скучно, а я с детства мечтал оказаться на парусном корабле.

Морская администрация находилась в южной части порта неподалеку от верфи. Большое здание с традиционной японской крышей имело четыре этажа, и было обнесено невысоким резным забором. Изящный декоративный фонтан, статуя какого-то губастого мужика с раковиной на голове, выложенные плиткой дорожки, аккуратно подстриженные кусты и небольшое прямоугольное святилище какого-то божества в дальнем углу сада. Японцы вообще интересный народ… У них тут любая городская контора выглядит как музей. Хотя, возможно, такое только в столице?

— Дорогу князю Ясудо! — рыкнул от ворот Кояма, и мы не торопясь двинулись к входу в администрацию. Повинуясь окрику, идущие навстречу моряки разошлись в стороны и склонились в стандартных поклонах, часовые вытянулись по струнке, отставив в стороны алебарды, один из солдат распахнул перед нами входные двери. Не, феодалом, конечно же, быть хорошо, но как же оно все-таки геморройно. Все эти поклоны, расшаркивания, открытые двери, и каждая собака знает тебя в лицо… Недаром же Нори в тот первый день хотел притвориться крестьянином.

Кабинет коменданта порта находился, как и положено, на верхнем этаже здания.

Обстановка стандартная: два стола, свитки с иероглифами, шесть картин и балкон с видом на море. Тут у них как в плохой компьютерной игре, у создателей которой не хватило денег на дизайнера помещений. Никакой фантазии и полное отсутствие индивидуальности, хотя картины и рисунок на ковре везде разные — тут не поспоришь. Да и о какой, вообще, фантазии может идти речь, если местные часами могут любоваться камнями и цветущими пустоцветами?

В кабинет зашли мы с Нори, телохранители остались в коридоре пугать проходящих мимо чиновников. Ну да, десяток самураев ни разу не весело. Вот даже интересно, при каком еще раскладе один из наследников клана может заявиться в эту контору? Они же теперь год будут вспоминать…

При виде князя комендант побледнел. Поднявшись на ноги и едва не опрокинув при этом стол, Изаму Горо шагнул нам навстречу и, поклонившись, поприветствовал Нори:

— Здравствуйте, господин князь! Для меня честь видеть вас! Чем обязан визиту?

Лет сорок на вид, лысый, в расшитом дорогом кимоно и вакидзаси за поясом. Ростом комендант порта был на полголовы ниже меня и на бравого капитана корабля был похож как белка на покемона. Это до того момента, пока не открыл рот… Голос у бывшего моряка был что надо: густой, низкий, утробный. Такой заорет у себя на корме, и все матросы в трюме со страха обгадятся. И не только свои, но и на других кораблях за компанию. Блин…. Даже завидно.

— Здравствуй, Изаму-сан, — кивнув, поздоровался Нори. — Нам нужно поговорить.

— Если вы хотите узнать о тех строениях… — глядя на князя, осторожно произнес комендант, — то работа ведется. Город выкупил все дома вместе с землей, и рабочие завтра приступят к сносу…

— Хорошо, — Нори уселся на татами и сделал приглашающий жест. — Присаживайся, Изаму-сан, и расскажи нам о Каме-Шото.

— Хм-м, — слегка сбитый с толку комендант кивнул и, усевшись напротив князя, поинтересовался: — Господин, а что конкретно вы хотите узнать?

— Место, где добывали пурпурный жемчуг, как был организован процесс, и что произошло на островах Черепахи семь лет назад.

Услышав вопрос, комендант нахмурился, опустил взгляд и, ненадолго задумавшись, пояснил:

— Думаю, что там произошло не расскажет никто, но сам жемчуг добывали на Коро — третьем по счету острове архипелага. Там озеро круглое… Диаметром около четверти ри. Жемчуг добывали на его отмелях. Никто не знает, откуда он появляется, но, по мнению заклинателей, там пересекаются какие-то линии Силы. Старатели обходили отмели раз в несколько дней, собирали жемчужины в деревянные чашки и относили распорядителю. Всего на острове находилось человек тридцать, включая распорядителя и дежурный десяток солдат. Между портом и столицей раз в две декады курсировал когг^[140], он-то и привозил жемчуг в столицу. Семь лет назад этот корабль не вернулся, и на острова направили мой секи-буне. Я тогда ходил на «Котаке»… — начальник порта поднял взгляд, в глазах его что-то мелькнуло. — Неподалеку от Каме-Шото мы обнаружили лодку с одним из старателей. Он умирал…. Мы подняли мужчину на борт, напоили, попытались спасти, но… Кто-то откусил парню ногу чуть повыше колена, он потерял слишком много крови, рана загноилась, и наш лекарь оказался бессилен. Перед смертью этот человек в бреду вспоминал Великого кракена и каких-то неизвестных существ, которых привел на острова Джеро-Насмешник…

— Великий кракен? — Нори нахмурился и с недоверием посмотрел на бывшего моряка. — Но это же чудовище из легенд! И причем тут Джеро-Насмешник?

— Я не знаю, господин, — покачал головой Изаму. — Говорю только то, что услышал. Я тоже поначалу не поверил его словам. Мы продолжили путь на Коро, но неподалеку от острова Рокки повстречали Бакэ-кудзиру^[141], — взгляд коменданта на миг затуманился, он вздохнул и снова посмотрел в глаза князя. — Страшно, господин… Огромный костяк длиной не меньше двадцати пяти кэн^[142] плыл у самой поверхности воды в окружении пары десятков жутких гниющих рыб. Над скелетом кита кружили полупрозрачные птицы похожие на обрывки гнилых парусов, и все это в тишине… Я никогда не встречал Бакэ-кудзиру, но хорошо знаю легенды… Встретить такое чудовище и не отвернуть — означает верную смерть — проклятие на себя и на тот город, из которого вышел корабль.

— И… что? — Нори нахмурился, и разделяя слова, уточнил: — Что… было… дальше?

— Мы вернулись в Ки, — пожал плечами Изаму. — Я доложил вашему отцу, господин, и даймё посчитал, что я поступил правильно. В том же году Великий князь отправил на острова секи-бунэ капитана Ямады. Помимо моряков в экспедицию отправились четыре десятка солдат, десять самураев и пятеро заклинателей. Из того похода не вернулся никто, и даймё настрого запретил нам заплывать на территорию архипелага, — комендант тяжело вздохнул и добавил: — Это все, что я знаю, господин, но если хотите узнать что-то еще, возможно, вам стоит допросить Мэсу Саито. Он и его люди находятся в Морской тюрьме на территории порта. Ваш брат — Масаши-сан — собирался поговорить с ним лично, но после того что случилось…

— Вако^[143]? — слегка подавшись вперед, удивленно выдохнул князь. — Ты предлагаешь мне поговорить с пиратом?

— Я не знаю, господин, можно ли считать Мэсу пиратом… — опустив взгляд, негромко пояснил комендант. — Та неприятная история с дочерью сюго Накано… Парень просто молод… Он подавал большие надежды как капитан… И нет, я не оправдываю его поступков, но мне кажется, Тоши Накано сильно ошибся, когда решил разорвать помолвку. — Комендант поднял взгляд и твердо посмотрел князю в глаза. — И не я один так считаю! Думаю, ваш покойный брат был похожего мнения…

— Хм-м, — в глазах Нори мелькнули искорки интереса. Он скосил взгляд на меня, снова посмотрел на начальника порта и вопросительно приподнял брови. — Изаму-сан, расскажи, что произошло с этим Мэсой? Я просто не в курсе.

Услышав вопрос, комендант наморщил лоб, очевидно вспоминая подробности, затем кивнул и пояснил:

— Мэсу Саито был помолвлен с Айей Накано, их свадьба должна была состояться три года назад, но отец девушки разорвал помолвку и решил выдать свою дочь за другого. Айя была влюблена в Мэсу и, недолго думая, сбежала с женихом в Ки. Тут их обвенчал какой-то странствующий монах, но сюго с этим, конечно же, не смирился. — Комендант грустно усмехнулся и со вздохом добавил:. — Господин, я не знаю подробностей этой истории, но все закончилось арестом Саито. Дочь вернули отцу, а Мэсу вскоре сбежал и ушел в море на своем сэки-буне. Команда ушла вместе со своим капитаном…

«Ну прям „Одиссея капитана Блада“ в японском ее варианте, — думал я, внимательно слушая рассказ коменданта. — Блад же тоже захватил корабль и сбежал с Барбадоса вместе со своими друзьями. И своя Арабелла тут тоже присутствует. Блин! Как же все-таки интересно… Разные миры и такие похожие истории. Только Сабатини свою придумал, а здесь все случилось на самом деле!»

— О Саито Мэсу никто три года не слышал, — продолжил тем временем комендант. — Айя, насколько мне известно, родила сына и по-прежнему является женой Мэсу. Вот только её отец…

— Упрямый как горный осел! — криво усмехнувшись, князь посмотрел на меня и пояснил. — Дальше я знаю. Мэсу вернулся и захватил когг, на котором сюго Накано отправлял в Ки налоги.

— Да, — вздохнул комендант. — Мэсу пообещал вернуть золото в обмен на свою жену. В момент передачи его арестовали вместе с командой. Крови на парне нет и, полагаю, даймё собирался решить этот наболевший уже вопрос, но не успел…

— Хорошо, — Нори кивнул и поинтересовался: — Изаму-сан, а причем здесь тогда Каме-Шото?

— Саито Мэсу с командой скрывались на островах Черепахи, — пожав плечами, пояснил комендант. — После того случая с золотом его пытались поймать в море. Два отправленных на поиски секи-буне догнали его корабль в океане, неподалеку от Каме-Шото. Погнались, но Мэсу стал уходить через острова, и капитаны, памятуя о запрете даймё, не стали его там преследовать.

— Отличная новость, — Нори заметно повеселел и тут же поинтересовался: — Изаму-сан, а что сейчас с кораблем этого парня?

— «Куро ваши» поставлен на баланс и сейчас стоит у южного причала, — пожав плечами, пояснил комендант. — Закреплен надежно, у трапа выставлен патруль, и я еще просто не решил…

— Сколько времени вам понадобится на то, чтобы подготовить его к плаванию на Каме-Шото? — не дав коменданту договорить, уточнил князь. — Отремонтировать, загрузить продовольствие и… я не знаю, что там еще нужно для нормального плавания?

— Если начать сегодня, то к послезавтра управимся, — Изаму поморщился и тут, очевидно, до него начало доходить. — Господин! Вы что же, хотите…

— Да, — кивнул Нори. — Ты правильно понял. Нужно решать дела, которые не успел решить брат. Сейчас доставай пергамент и пиши указ. Минуя канцелярию, сразу же на мое имя. Я продиктую текст…

Минут через тридцать мы, закончив с бюрократией, покинули здание администрации и отправились в Морскую тюрьму, которая находилась в противоположной части порта сразу за пирсами.

Всю дорогу Нори молчал, очевидно, продумывая предстоящий разговор с капитаном «Куро ваши». Я не мешал приятелю думать. Просто шел рядом, разглядывал корабли и сдерживал наползающую на губы улыбку. Не, ну а как тут не улыбаться? Ведь при позитивном раскладе у меня получится попасть в книжку, которую в детстве зачитал едва не до дыр! И пусть не на главную роль, и пусть сюжет тут немного другой, но начиналось-то оно очень похоже. Сбежавший из заключения капитан, верная команда и местный вариант Арабеллы. Да и по фигу на этот сюжет. Главное, что у меня получится поплавать^[144] на настоящем парусном корабле! Мальчишество? Ну да, и что в этом такого? По реке вон уже поплавал, почти как в «Плутонии», а сейчас вот и на острова сгоняем за жемчугом.

Нет, понятно, что дел у нас в городе выше крыши, и асура еще не поймали, но, по словам Эйки, тварь не восстановится в ближайшие две декады, а значит, за здоровье Аяки и Керо можно не переживать. Гораздо больше напрягает то, что мне сейчас нельзя убивать. Впрочем, на острова с нами отправится Кояма со всеми телохранителями, да и в команде еще сорок человек моряков, каждый из которых знает, с какой стороны браться за абордажную саблю. И еще Иоши с Эйкой… Вот не думаю, что эти двое предпочтут остаться на берегу. В общем, бойцов там и без меня хватит, да и не факт, что на островах творится что-то ужасное.

Нет, расслабляться, конечно, не стоит, но и особо заморачиваться повода нет. На прииске ведь могло произойти что угодно: эпидемия какая-нибудь, ну или солдаты перебили старателей, захватили когг и свалили куда подальше. Корабль экспедиции затонул в непогоду, старателю в бреду могло почудиться всякое, а комендант видел лишь костяного кита, который, к слову, не проявил никакой агрессии. К тому же случилось все это аж семь лет назад, и не просто же так этот Мэсу сваливал от преследователей через архипелаг? В общем, сплаваем и посмотрим, главное, чтобы капитан согласился.

Морская тюрьма стояла на самом краю порта, под скалой, на которой высились стены резиденции клана. Большое обшарпанное здание в виде буквы «П» имело три этажа, и было окружено по периметру высоким деревянным забором. И никаких тебе вышек с часовыми, колючей проволоки и скучающих автоматчиков. Только решетки на окнах и высокие стальные двери с засовами. Ну вот не похоже на тюрьму, хоть убей! Хотя, может быть, я чего-то не понимаю?

Встречать одного из Ясудо вышел сам начальник тюрьмы — невысокий худой японец, с не выговариваемым именем Кэзухирошинору. Вежливо расспросив о цели визита, он отдал страже пару распоряжений и проводил нас с Нори на третий этаж, где находилась допросная. Внутри здание действительно напоминало тюрьму. Массивные железные двери с небольшими смотровыми окошками и постами стражи были тут едва не на каждом шагу. Узкие слабоосвещенные коридоры и еще этот характерный запах, который бывает только в местах заключения…

Допросная — просторная хорошо освещенная комната без окон, из стен которой торчали крюки для крепления кандалов, находилась прямо напротив лестницы. Слесарный стол в углу помещения, пара картин с морскими пейзажами на стенах и никаких тебе дыб и прочих веселых приспособлений, которые так часто использовались в Средние века на Земле. Не знаю, но думаю дело тут вовсе не в гуманизме. Любой заклинатель-менталист намного эффективнее всех этих «Железных дев^[145]» и «Испанских сапог^[146]». Зачем кого-то пытать, если можно просто спросить?

Минут через пять из коридора донесся лязг кандалов и в комнату завели высокого жилистого японца. Внешне Мэсу Саито чем-то напоминал сюго Сато. Собранные в пучок волосы, грубые черты лица и холодный взгляд отъявленного бандита… Не, ну а как еще должен выглядеть капитан корабля, у которого под рукой ходит целая толпа отморозков? Там-то в море он один на один с этой толпой, и если не иметь непререкаемого авторитета плавание быстро закончится за бортом. На вид — около двадцати пяти лет, лицо породистое, подбородок квадратный, из-под разорванной рубахи выглядывают края разноцветных татуировок. В целом впечатления самые позитивные, и да — с таким парнем можно сплавать на острова.

Зайдя в комнату впереди двоих конвоиров, Мэсу перевел взгляд с начальника тюрьмы на меня, затем посмотрел на Нори, криво усмехнулся, кивнув и негромко произнес:

— Здравствуйте, господин князь! Прошу простить меня за такой внешний вид. К сожалению, мой парадный костюм остался на корабле…

— Снимите с него кандалы, и оставьте нас! — смерив заключенного взглядом, коротко приказал князь. — Я позову, когда вы понадобитесь.

На лице пирата не дрогнул и мускул. Мэсу молча сходил с конвоирами к верстаку, где с него за пару минут сняли оковы, затем дождался, когда солдаты выйдут из комнаты, и, потерев запястья, задумчиво произнес:

— Вы же хотите мне что-то предложить, так?

— Да, — выдержав небольшую паузу, покивал князь. — Ты можешь искупить совершенные преступления, вытащить из тюрьмы команду и вернуть свою женщину.

При этих словах лицо Саито окаменело, в глазах плеснулась затаенная боль. Да, у каждого из нас есть то, ради чего мы готовы на все, вплоть до потери жизни. Женщина, дети, друзья… И каким бы крутым мужиком ты не был, нужно жить в вакууме, чтобы не иметь этих слабостей. Нори прекрасно об этом знал и решил сразу зайти с козырей.

— И… — Саито шагнул в нашу сторону и, не отводя взгляда, севшим голосом произнес: — И что же я должен ради этого сделать?

— Семье нужен пурпурный жемчуг, — глядя в глаза пирату, небрежно пояснил князь. — Достать его можно только на острове Коро. Мне известно, что вы с командой заплывали на Каме-Шото и выжили, так что выбор был очевиден. В этом походе команда получит тройное жалование, а по прибытию в Ки вас всех снова зачислят на службу. Сейчас твоих людей освободят, и сегодня-завтра вы сможете навестить родственников.

— Да, господин, мы, конечно, согласны, — Саито на мгновение замялся и, опустив взгляд, тяжело вздохнул. — Только вот дело в том, что это может быть наш последний поход, и назад мы уже не вернемся. На Каме-Шото сейчас очень опасно …

— Ну не вернемся — значит, так тому и быть, — небрежно заявил князь и, видя вопросительный взгляд капитана, кивнул на меня и добавил: — Я со своими людьми тоже поплыву с вами на острова. Это Таро Лисий Хвост — мой старший телохранитель, и с ним еще двадцать пять самураев…

— Не знаю… — слегка опешив от такого заявления, Саито поморщился и покачал головой. — Боюсь, там будет бессильна целая армия…

— Вот ты нам сейчас и расскажи, что конкретно завелось на островах Черепахи? — так же небрежно попросил князь. — Меня интересуют подробности.

— Да, конечно, — Саито кивнул и задумчиво посмотрел на одну из висящих на стенах картин. — На том когге, что перевозил золото, командовал Тоши Накано. Можно было его убить, и не брать этих денег, но Айя бы расстроилась, и я решил поступить иначе. Тоши поклялся, что вернет мне жену через десять дней в бухте Голубой сельди. Поклялся, что придет только он со своим кораблем, но… — Мэсу презрительно усмехнулся и со вздохом опустил взгляд. — Мы с ребятами решили провести эти десять дней в море, но в трех дневных переходах от Ки наткнулись на два секи-бунэ из первой эскадры. Мой «Куро ваши» давно нуждался в ремонте, и я, понимая, что в открытом океане у нас шансов нет, решил пройти через Каме-Шото.

Погоня отстала, когда мы миновали остров Рокки и заплыли на территорию архипелага. Никакой опасности вроде бы не было, и я, обогнув рифовую гряду, повел корабль к Мидори. Это остров примерно в десяти ри от Коро — места, где когда-то добывали жемчуг. В отличие от Рокки на Мидори растет много деревьев, а нам был необходим легкий ремонт. — Саито поднял взгляд и, мгновение поколебавшись, продолжил: — Плавание проходило нормально, но когда до острова оставалось не больше одного ри, мы заметили вдали огромный плавник. Никто из нас никогда не встречал в океане исонадэ^[147], но все как один поняли, что это она. Несмотря на большое расстояние, тварь нас почуяла и быстро поплыла за кораблем.

Это было страшно… Огромный плавник над водой и постоянно сокращающееся расстояние… Ребята перекинули все стрелометы на правый борт, но сомневаюсь, что даже четыре стрелы смогли бы остановить это чудовище. Нас спасла узкая отмель, мы перескочили через нее на волне, зацепив песок дном, и оказались в небольшой бухте. Исонадэ за нами не пошла, но за те три дня, что мы находились на острове, ее плавник появлялся на горизонте несколько раз.

— А что хоть это за тварь? — воспользовавшись небольшой паузой, уточнил я. — Она могла опрокинуть корабль?

— Не знаю, — покачал головой капитан. — В легендах говорится, что исонадэ пробивает кораблю борт и потом пожирает команду. Больше всего от нее достается рыбакам. Чудовище разбивает лодки хвостом или, зацепив сети, утаскивает людей в море. Где-то говорилось, что исонадэ способна выползать ночью на берег, но легенды порой врут — ничего подобного не случилось…

— Думаю, заклинаниями можно ее отогнать, — выслушав ответ, твердо констатировал Нори. — Это все? Или вам встретилось что-то еще?

— Было и еще… — со вздохом покачал головой капитан. — В первую же ночь меня разбудили испуганные крики часовых. Выбежав из шатра, я оглядел лагерь и тут заметил женщину. Прикрытая обрывками водорослей, с бледным лицом и костяным гребнем в светлых распущенных волосах, она вышла из воды и направилась к нам, не оставляя следов на песке. Приблизившись, остановилась неподалеку от лагеря и, склонив набок голову, стала ждать. Никакой агрессии она не проявляла, и я решил поговорить…

— И кто это был? — нахмурился князь. — Ками островов или…

— Не, знаю, — пожал плечами Саито, но судя по голосу — точно не человек. Она спросила, кто мы такие и, когда я рассказал, выглядела сильно разочарованной. Под конец наказала не задерживаться на острове дольше трех дней, опасаться черного океана и зеленых огней над водой. Я пытался узнать, что собственно происходит, но женщина потеряла к нам интерес и просто ушла. Обратно в океан…

— И когда вы оттуда уплыли?

— Через три дня, как и было приказано, — подняв взгляд на князя, спокойно пояснил капитан. — Кто мы такие, чтобы спорить с Хозяевами океана? Исонадэ в то утро не появилась, но в паре ри от острова Рокки вода под кораблем почернела. Огромное пятно появилось на поверхности океана и стало быстро увеличиваться в размерах, и если бы не ветер… Мы выплыли из черноты меньше чем за четверть часа, а, уже покинув архипелаг, встретили Бакэ-кудзиру… Костяной кит пересек курс корабля и, наверное, нужно было вернуться назад, но нам уже было плевать на все легенды и проклятия. — Саито обвел взглядом комнату и грустно усмехнулся. — Однако как выяснилось, некоторые легенды не врут…

— Ну полторы декады тюрьмы — это не самое страшное проклятие, ты не находишь? — Нори усмехнулся и посмотрел капитану в глаза. — Хорошо! Команда будет ждать тебя во дворе. Отсюда сразу идите к начальнику порта. Он выдаст задаток и все необходимое. Если кто-то из твоих моряков откажется, Изаму-сан подберет им замену.

— Никто не откажется, господин, — не отводя взгляда, уверенно произнес Мэсу. — Мы все поклялись кораблю…

— Вот и отлично! Тогда послезавтра отчаливаем. — Нори кивнул капитану, и мы покинули комнату.

Уже выйдя из ворот тюрьмы и направляясь в сторону резиденции, князь скосил на меня взгляд и осторожно поинтересовался:

— Ну как? Не пропало желание сплавать на острова?

— Да нет, — в ответ усмехнулся я. — Меня больше занимает вопрос: как ты будешь договариваться с отцом этой девушки? Ведь, судя по всему, он…

— Старый, тупой, упрямый ублюдок? Ты же это хотел сказать? — зло нахмурился Нори. — Да, наверное, клятва, данная пирату, ничего не стоит, но помолвка — это ведь такая же клятва! Только она совершается в храме! И я не собираюсь говорить с сюго Накано. Для этого есть Аяка. Сестра не меньше нас заинтересована в получении жемчуга, и если понадобится, она вывернет сюго наизнанку.

— Разумно… — хмыкнул я, не найдя возражений.

— Да, — Нори улыбнулся и кивнул в сторону резиденции. — Сейчас заглянем к Аяке, а потом сразу отправимся в крепость. Мне нужно тебе кое-что показать…

Глава 6

— Вот всю жизнь мечтал оказаться в брюхе у какой-нибудь рыбы! — скосив на меня взгляд, хмуро буркнул Иоши. — Все думал, чего мне такого не хватает, а вон оно оказывается как…

— Так ты же сам хотел приключений, — придержав поводья, хмыкнул я и посмотрел на приятеля. — О славе еще мечтал и о женщинах…

— Как интересно… — едущая чуть впереди Эйка обернулась и вопросительно приподняла правую бровь. — О каких это женщинах ты мечтал?

— Да чего ты его слушаешь! — не поворачивая головы, обиженно буркнул енот. — Мы, тануки, степенные и рассудительные, зачем нам слава и женщины? И плаваем плохо, и рыбу тоже не любим… Большую, которая может сожрать.

— Ну оставайся в городе. Мы через декаду вернемся…

— Ага, оставил я тебя на полдня, помню, — переведя на меня взгляд, криво усмехнулся енот. — Я же тут свихнусь за эту декаду. Лучше уж с рыбой в обнимку, чем тут одному…

«М-да… Какая интересная у меня все-таки жизнь, — хмыкнул про себя я, глядя в спину едущему впереди самураю. — Асуры, нежить, пираты и предстоящее путешествие хрен знает куда».

Помню, еще в детстве меня забавляли фильмы, где в старый дом заезжала какая-нибудь семья. В том доме обязательно до этого кто-то повесился или пропал, а еще какая-то старуха по дороге предсказала новым жильцам скорую смерть. Только никого это в фильмах не останавливало, вот и я половину прошедшего дня чувствую себя членом этой самой семьи. Нет, сказать по правде, мне совсем не нравилось предстоящее путешествие. Все эти киты, огромные рыбы и выходящие из воды бабы — это ни хера не смешно. Только мне-то деваться некуда. И дело тут даже не в жемчуге, он нам, конечно, необходим, но проблема не в этом. Тот урод, что захватил острова, с большой вероятностью оказался там благодаря мне. Семь лет… Ну не верю я в подобные совпадения! Никакой моей вины, в том бардаке конечно же, нет, но, возможно, только я могу договориться с этим Джеро, или как его там? Это если он захочет со мной общаться.

С Аякой говорили недолго. Сестра князя мгновенно въехала в ситуацию и пообещала завтра с утра навестить Тоши Накано. Земли сюго граничат с городскими на юге, и добраться туда можно за пару-тройку часов. Судя по выражению лица княгини, ей тоже не очень понравилось происходящее, а значит, вопрос с семьей капитана завтра уже будет решен.

По дороге в крепость мы заскочили в юкаку, чтобы предупредить ёкай о предстоящем плавании на острова. День потихоньку клонился к вечеру, время поджимало, поэтому Иоши с Эйкой отправились вместе с нами в Ниномару, чтобы по дороге узнать всю необходимую информацию. Полпути уже позади, и вроде бы все уже рассказали, но…

— Погодите! — звонкий голос кицунэ выдернул меня из раздумий. Эйка оглядела едущий по обеим сторонам народ, остановила взгляд на князе и выдохнула: — Исонадэ — это ведь просто очень большая акула! Да, я понимаю, что такой она вырастает не без помощи высших сил, но это же все равно рыба!

— И… что из этого? — непонимающе нахмурился князь. — Эта рыба размерами больше корабля и может спокойно проломить борт…

— Да я не об этом, — Эйка улыбнулась и торжествующе объявила: — А вам известно, что любая акула шарахается от разлагающихся трупов своих товарок?

— Ну и? Что ты задумала? Предлагаешь захватить с собой труп акулы и таскать его за кораблем на веревке?

— Нет, — покачала головой лисица. — Если поместить гниющий кусок акулы в бочку с раствором коричневого плюща, то полученной отравой можно распугать всю живность на архипелаге. Коричневый плющ в десятки раз усилит концентрацию гнили и, заметив исонадэ, мы просто выльем эту дрянь в океан.

— Хм-м… А ведь это может сработать! — Иоши перестал хмуриться, с интересом посмотрел на подругу и, переведя взгляд на князя, добавил: — Еще можно зачаровать стрелы молнией. У вас же есть специальные наконечники?

От такого количества информации Нори ненадолго подвис, очевидно прикидывая открывающиеся перспективы. Затем повернул голову и вопросительно посмотрел на Кояму.

— Да, господин, — без труда прочитав в глазах князя вопрос, покивал тот. — Мастер Ичиро сможет зачаровать наконечники, но каждую такую стрелу придется поместить в специальный чехол. Думаю, оно того стоит, ведь при контакте с водой зачарованная стрела выжжет все вокруг на несколько сяку. Обычной акуле хватило бы и одного попадания, насчет исонадэ сказать не могу.

— Отлично! — Нори широко улыбнулся и с уважением во взгляде посмотрел на ёкай. — Значит, зачаруем хотя бы по пять стрел на каждого, а насчет этой отравы…

— Мы сейчас же вернемся в юкаку, и к отплытию я подготовлю две бочки раствора, — твердо заверила князя лисица. — Коричневого плюща у меня достаточно, а акулу куплю утром у рыбаков. Только лошадей заберите, мы обратно через астрал…

— Да, конечно, — Нори кивнул и приказал отряду остановиться.

Иоши с Эйкой покинули седла, попрощались и, передав лошадей телохранителям, тут же исчезли из вида.

— Трогай, — махнул рукой Нори и, обернувшись, нашел взглядом меня. — Ну вот, а ты еще предлагал их не брать…

— Ага, не возьмешь их, ну да, — усмехнулся я, выравнивая своего коня с конем князя. — Лучше объясни, что вообще происходит? Что в крепости? Что с заказами? В прошлый раз ты не ответил.

— Сложно пока сказать, — мгновение помедлив, тяжело вздохнул князь. — Первую сотню щитов должны были подвезти в крепость вчера, вся партия будет готова через две-три декады. Поскольку самым вероятным противником являются Хояси, чьи заклинатели умеют неплохо обращаться с огнем, я приказал пропитать доски специальным составом и зачаровать кожу. Стоимость щитов от этого увеличилась в три раза, но они стали гораздо прочнее, и теперь их невозможно поджечь. С мечами тоже полный порядок. Точных сроков мне пока не сказали, но думаю, в течение месяца работа будет закончена. К слову, результат мастерам понравился, и они обещали поторопиться.

«Ну да, еще бы им не понравился лучший меч Древнего Мира», — хмыкнул про себя я, а вслух произнес:

— Слушай, там еще одна штука…

— Да, знаю, — не дал мне договорить князь. — Шлемы я тоже заказал и уже оплатил. Шапели? Или как их там? Мог бы сразу сказать…

— Да сам о них вспомнил в последний момент, а потом времени поговорить как-то не было. К тому же я не знал, насколько оно понравится мастеру. Вещь новая, и чтобы довести ее до ума нужно вдохновение, или что-то похожее…

— Вдохновение, ага, — Нори посмотрел на меня и широко улыбнулся. — Мастер Тэдэо собрал всех бронников из квартала и вместе с ними уехал в Раху к учителю, обсудить какие-то там детали. Подозреваю, что скоро у нас вся армия будет ходить в этих шапелях. Семья с тобой не расплатится…

— Ой, да ладно… — махнул рукой я. — Давай сначала тысячу экипируем и посмотрим, как оно будет работать. И кстати, чего ты так тяжко вздыхал поначалу?

— Да, понимаешь, — Нори замялся и опустил взгляд. — Я чувствую, что мы опаздываем. Словно враги уже готовы напасть, и силу они скопили чудовищную. А эта тысяча… Она против них как игрушка. Нам в детстве дарили маленьких деревянных солдат для игры. Вот и здесь то же самое. Я не знаю, как объяснить…

— Помнится, в моей стране один правитель начинал с таких же игрушек, — желая поддержать приятеля, спокойно пояснил я. — Солдат у него тогда, правда, не было. Только мальчишки…

— И что стало с этим правителем? — в вопросе князя послышалась нешуточная надежда. — Чем он в итоге закончил?

— Ну, сначала эти мальчишки спасли ему жизнь и престол, потом сделали его великим императором. Не они одни, конечно, но все началось с игрушек…

— Да, счего-то начинать нужно, — князь грустно усмехнулся и опустил взгляд. — Только не надо мне никакого величия. Я хочу лишь, чтобы все осталось как прежде. Сестра, братья, мой город и наша земля, — Нори поднял голову и испытывающе посмотрел мне в глаза. — Таро… Ты же поможешь мне с моими игрушками? Тысяча человек — это немало и если их правильно обучить…

— Да без проблем, — ободряюще улыбнулся я. — Только для того, чтобы бойцы быстрее учились, нужно будет увеличить им довольствие и оплату. Это не точно, но, по опыту, начинать лучше с этого. В разумных, понятно, пределах.

— С этим решим! Что-то еще?

— Остальное скажу, когда прибудем на место, а пока мы не доехали, я хотел прояснить для себя пару деталей. Меня интересуют полномочия местных богов…

Слегка сбитый с толку такой резкой сменой темы беседы Нори удивленно на меня посмотрел и уточнил:

— Полномочия у богов? Что конкретно ты хочешь знать?

— Ну вот к примеру Каннон… Она же помимо милосердия ещё отвечает за воду? Но в океане воды полно. Означает ли это…

— Нет, не означает, — мгновенно сообразив, о чем я хочу спросить, покачал головой князь. — Зона ответственности Госпожи — это реки, озёра, родники и иногда дождь. Вся та вода, которую хоть как-то можно связать с милосердием, понимаешь? И при всем при этом, почти у каждой небольшой речушки есть собственная хозяйка, которой люди приносят дары. С морями и океанами не так. Там очень много самых разнообразных ками, и большая часть их не нуждается в поклонении. Они зачастую враждебны, иногда помогают, но в основном безразличны. Самый известный и могущественный из них — Ватацуми^[148]. Есть еще боги Морской Пены Аванаги и Аванами, Бог-Дух Морского Дна Сокоцу, Бог Волн Миронами и бесчисленное количество их воплощений. Прости, но я не изучал обитателей океана, поэтому всех их знать не могу. Тебе лучше спросить у Саито…

— А та женщина, о которой рассказывал капитан? Как ты думаешь, кто она?

— Да откуда же мне знать? — пожал плечами князь. — Ками островов, Хозяйка Рифа или, быть может, какая-нибудь богиня… Из рассказа я понял лишь то, что она кого-то там ждёт, и мне кажется я догадываюсь, кого именно.

— И кого же? — поинтересовался я, уже примерно представляя ответ.

— А то ты сразу не понял, — Нори усмехнулся и смерил меня недоверчивым взглядом. — Подозреваю, что Джеро-Насмешник появился на островах из одного очень неприятного места, и сам он уйти с Каме-Шото не в состоянии.

— Погоди, — поморщился я. — А откуда тогда там все эти киты и огромные рыбы?

— Не знаю, — покачал головой князь. — Но, думаю, ками такого ранга просто притягивает к себе всех этих морских чудовищ. Хозяйке островов такое вряд ли нравится, но сделать она ничего с этим не может. Вот и ждет того, кто может очистить ее территорию от незваных гостей. Ты же помнишь, что было в лесу?

— Думаешь, там тоже какой-нибудь храм?

— Не факт, — Нори вздохнул и задумчиво посмотрел на реку, вдоль которой двигался наш отряд. — Я уверен лишь в том, что на островах нас ждут тяжелые испытания.

Ну, да, наверное… Только все равно оно как-то не вяжется. Если этот Джеро сидит в какой-нибудь филактерии, то как он мог притащить туда всех этих китов? Ну не силен я в местной теологии, хоть ты тресни, и князя спрашивать — смысла нет, только запутает. Гадать бесполезно, а значит не стоит особо морочиться. Невозможно подготовиться к тому, о чем не догадываешься. Вот доплывем и там, на месте, посмотрим.

День тем временем постепенно клонился к вечеру. Дорога ушла от реки, впереди показалась Ниномару с окружающими ее деревеньками. Обогнав караван из двух десятков ползущих в крепость телег, наш отряд пересек небольшой мост, выехал на основную дорогу и немного прибавил хода.

— Что, больше вопросов нет? — слегка придержав коня, уточнил князь. — Если нужно — я поищу информацию о морских богах в нашей библиотеке.

— Нет, не нужно, — покачал головой я и, поравнявшись с Нори, кивнул в сторону крепости. — Лучше скажи в двух словах, чего ты хочешь от своей тысячи?

Услышав вопрос, Нори нахмурился и встретился со мной взглядами:

— Я хочу их всех удивить! И своих, и врагов! Показать, что со мной придется считаться! Возможно, это выглядит мальчишеством, но…

— Да какое уж тут мальчишество, — глядя ему в глаза, вздохнул я. — Но в целом понятно. Сделаем! И обязательно удивим.

«Ну вот и еще один штрих взросления, — с некоторой грустью, констатировал про себя я. — Двадцати пяти отморозков ему стало мало, и он решил завести их целую тысячу. И не абы каких, а таких, чтобы все вокруг подохли от зависти. Вот не знаю, к чему это все придет, но все чаще ловлю себя на том, что думаю о князе, как о своем младшем брате. Не знаю, возможно, потому что он растет у меня на глазах? И возраст тут совсем ни при чем».

— И вот еще что, — продолжил тем временем Нори. — Мне нужно переговорить с командующим, поэтому мы сейчас направляемся в крепость, а ты можешь сразу поехать в расположение тысячи. Все бойцы сейчас в тренировочном лагере, в одном ри на запад от Ниномару.

— Согласен, — кивнул я и посмотрел вперед, пытаясь сообразить, по какой дороге лучше объезжать крепость. — К твоему появлению у меня уже будет примерный план. Надеюсь, командир тысячи обо мне знает?

— Да, конечно, он знает, — Нори улыбнулся и, смерив меня взглядом, посоветовал: — Но ты все-таки возьми с собой один из нобори^[149], чтобы официально меня представлять. Просто у бойцов приказ: никого на территорию не пропускать, а так никаких проблем не возникнет.

«Интересно, кто бы меня там не пропустил», — мысленно хмыкнул я, забрал у Хиро один из трех красно-белых флажков и, кивнув князю, поскакал вперед в обход крепости.

Удивить, ну да… Всю дорогу меня не оставляло ощущение, что Нори что-то задумал, иначе на хрена бы мне выдали этот нобори? Еще странная улыбка в конце и выражение глаз… Создавалось впечатление, что в лагере меня ожидает какой-то сюрприз. Хотя, возможно, командир тысячи тот еще тип и просто так разговаривать не захочет? С родовым же флагом Ясудо телохранитель имеет право приказывать от имени князя, и проигнорировать меня не получится.

Проехав через три деревни и распугав возвращающихся с работы крестьян, я обогнул Ниномару и сразу же заметил конечную цель маршрута. Западный тренировочный лагерь стоял на невысоком пологом холме возле самой реки, ощетинившись дюжиной добротных каменных башен. Поначалу я даже не понял, на хрена было возводить такое мощное укрепление в прямой видимости с крепостных стен, но подъехав ближе, заметил натянутые над водой канаты. Судя по всему, лагерь представлял собой укрепленную паромную переправу, по которой в случае необходимости можно было подтянуть на этот берег войска, или, наоборот, эвакуировать местных крестьян.

Быстро захватить такое укрепление не выйдет, особенно с учетом того, что в нем можно разместить целую тысячу. Обойти и сразу подступить к крепости — тоже такое себе решение, ведь переправе помешать никак не получится, а иметь у себя в тылу постоянно усиливающийся гарнизон не захочет ни один идиот. В случае же серьезной осады защитники лагеря просто свалят на другой берег и усилят городские войска. Ну и не стоит забывать, что в Ниномару тоже солдат хватает, и они могут совершать вылазки. В общем, как ни крути, а лагерь поставили грамотно. Хотя лагерем такое укрепление можно назвать ну с очень большой натяжкой. Но теперь хоть понятно, почему вход туда строго «по пропускам».

Все пространство между крепостью и лагерем занимали рисовые поля. Первый урожай уже собран, женщины высаживают рассаду, и местность напоминает огромную грязную лужу, которую разделили на правильные четырехугольники. Чуть дальше около леса пасется огромное стадо коров, вдоль дороги стоит под сотню телег с запряженными в них быками. По ощущениям, словно попал в передачу National Geographic, ну или в какой-нибудь фильм девяностых…

Забавно, но мечты иногда сбываются, хотя зачастую происходит это совсем не так, как ты когда-то хотел… Всю свою взрослую жизнь я мечтал съездить в Таиланд, но все как-то не получалось. Сначала не было денег, потом запретили выезды, ну и в довесок ко всему случился ковид. Здесь не так, тут я вполне выездной и скоро даже поеду на острова. Вот только вряд ли у меня там получится искупаться…

Подступы к лагерю просматривались хорошо и меня заметили быстро. Когда до лагеря оставалось чуть больше двух километров, один из четырех стоящих в воротах солдат указал на меня рукой и что-то прокричал себе за спину. Остальные похватали прислоненные к стене копья и изобразили ревностное несение службы. Ну, да… Что на Земле, что здесь — картина одна и та же. Стоит бедному солдату заступить на пост и расслабиться, как тут же нарисуется какой-нибудь проверяющий.

Метрах в тридцати от ворот я услышал знакомые звуки. Дерево стучало о дерево, жизнерадостно материли подчиненных младшие командиры, гулко стучал барабан. Все правильно. Щиты привезли вчера, народ приступил к тренировкам и можно догадаться, что там сейчас происходит.

Хмуро оглядев стоящих на воротах солдат, я заехал на территорию лагеря, окинул беглым взглядом внутренние строения и… удивленно приподнял брови.

Было от чего, ведь, встречать меня вышла целая делегация… Одиннадцать человек из тех, кто выжил в том последнем бою, и стало понятно, почему Нори хотел, чтобы я первым доехал до лагеря. Икэда, Абэ, Кенто, Рио, Мэсу… Ребята практически не изменились. Добавилось только шрамов на физиономиях, да у моего первого командира отсутствует левая кисть. Впрочем, удивило меня не это… Все кроме Икэды были экипированы в до-мару^[150] и имели за поясом по два меча, включая катану! Сам же Икэда… Если раньше полусотник внешне напоминал гнома, то сейчас это был как минимум генерал Подгорного королевства. Добротная броня, украшенный золотом шлем, красно-белая дзимбаори^[151] со знаком командующего и почти не изменившийся взгляд. Асигару-тайсё — так же называют тысячников в пехоте? Но князь, конечно, красавец, и он определенно пойдет далеко! Произвел всех ребят в самураи, а Икэду поставил во главе своей тысячи! Они же теперь за него порвут глотку любому! И не только это… Новой армии нужны новые командиры, старые будут только мешать…

Справившись, наконец, с удивлением, я спрыгнул с коня, кинул поводья солдату и, обведя взглядом ребят, произнес:

— Ну, привет, мужики!

Глава 7

После моих слов пропало повисшее в воздухе напряжение, взгляды у ребят потеплели и я, подойдя, поздоровался с каждым.

— Прости, Таро-доно, — опустив взгляд, за всех произнес генерал. — Мы ведь и предположить не могли, что тебя закуют в цепи. Когда вы появились лежащими на земле, тот заклинатель приказал отнести вас в караван. Потом они уехали, и мы думали, что только в Ки можно спасти…

— Все в порядке, — усмехнулся я и, хлопнув Икэду по плечу, оглядел хмурые лица ребят. — Случается то, что случается, и если бы я не уехал тогда с караваном, сейчас бы мы здесь не стояли.

— Спасибо, командир… — генерал кивнул и, обернувшись к стоящим за его спиной бойцам, произнес: — Все слышали?! А сейчас возвращайтесь к занятиям! Нори-доно приказал подготовить бойцов в кратчайшие сроки.

— Ну, поздравляю с назначением! — я проводил взглядом ребят и, обернувшись, посмотрел Икэде в глаза. — Думаю, что князь сделал правильный выбор.

— Ты знаешь, командир, мы чувствовали, что ничего еще не закончилось. Что ты не можешь вот так просто уйти, и когда из Ки прискакал гонец, никто даже не удивился. — Икэда положил ладонь на рукоять меча, вздохнул и с улыбкой добавил: — Мы рады, что ты жив и по-прежнему с нами, и что бы там впереди ни ждало…

— Взаимно, — в ответ улыбнулся я. — Скажи, а что сейчас в Сато?

— Да все там в порядке, — пожал плечами Икэда. — Всех выживших в том бою, господин князь своим указом произвел в самураи. Мы с мастерами прибыли сюда, остальные тренируют бойцов в Сато. Святилище Каннон скоро восстановят, мост через реку отстроили заново, ущелье перекрывают стеной. Сюго с войском в землях Кимуры, и провинция скоро будет захвачена. По слухам, ее должны разделить на две части: Северную отдадут Сато Джиро, южную заберет Наката. Не знаю, насколько слухи верны, но я слышал именно это.

— А что Хояси? Им же вряд ли такое понравится?

— Не знаю, — покачал головой генерал. — Армия соседей сейчас стоит у границ Ясудо, и вряд ли у них есть свободные силы. У Сато Кохэку под рукой уже полтысячи человек, включая присланных из столицы и тех, кто перешел на его сторону. Все же знают, что Кимура снюхались с Тьмой, так что сопротивления практически нет. — Икэда пожал плечами и сделал приглашающий жест. — Пойдем, командир, посмотришь на тренировку.

— Да, конечно, — кивнул я. — А пока идем, расскажи мне о своей тысяче.

— Всего девятьсот сорок семь асигару и двести одиннадцать самураев, — не задумываясь, на ходу пояснил генерал. — Занятия — как ты учил. Исходя из количества привезенных щитов, одновременно могут тренироваться только две сотни. Каждый из наших берет себе по два десятка и работает с ними весь день. Когда пришлют остальные щиты, распределю их по сотням. Сегодня общее занятие: две сотни на площадке, остальные наблюдают. По два часа, поскольку все должны подержать в руках щит.

— А с самураями что?

— Там все немного сложнее, — со вздохом покачал головой Икэда. — Мне хорошо известна роль конных лучников в бою, но я решил дождаться тебя. Уверен, что ты знаешь, как должны взаимодействовать самураи и щитовая пехота.

— Да, — кивнул я. — Так и есть, но об этом поговорим чуть позже, когда в лагерь прибудет князь. Соберёшь командиров, рангом от сотника и доведу свои планы до всех. Только сразу скажу: это будет сложнее и тяжелее чем в Сато. Князю хочет чтобы мы управились в кратчайшие сроки.

— Да кто бы сомневался, — скосив на меня взгляд, философски заметил Икэда. — Ты, главное, расскажи, что делать, а мы уж не подведём.

Примерно через минуту, миновав казармы, мы вышли к большой прямоугольной площадке, на которой проводились занятия. Две сотни бойцов выполняли стандартные упражнения по отработке слаженности в бою, пытаясь достать противников макетами копий и неуклюже прикрываясь щитами. За этим представлением, растянувшись по периметру плаца, наблюдали незадействованные солдаты, и меня реально поразило количество собравшегося тут народа. Нет, в той жизни я видел толпы людей и побольше, но здесь тысяча бойцов — это огромная сила, сравнимая по масштабу с пехотной дивизией на Земле. Да, пока это просто толпа, но здесь я уже не один! Икэда с ребятами прекрасно знают, что нужно делать, и обучение пойдет быстрее, чем в Сато.

— Ты знаешь, Таро-доно, я поначалу не мог понять, почему мне оказали такое доверие, — обведя взглядом бойцов, задумчиво произнес генерал. — Обычный солдат, который мог только мечтать о дайсё^[152], и тут такая ответственность.

— Ну и как? Догадался?

— Да, — кивнул Икэда. — Догадался… Кого-то другого тебе бы пришлось убеждать, а я стоял с тобой в ущелье и на холме возле горящего святилища Милосердной. Князь заметно спешит, да и у меня такое же чувство, как в тот месяц перед атакой Кимура. Мы словно готовимся к большой войне. Времени очень мало и хорошо, что князь понимает это лучше других.

Ну вот…Даже Икэда что-то почувствовал. Все такие чувствительные, что впору считать себя каким-то ущербным. Нет, так-то и я догадываюсь, что надвигается какая-то вселенская задница, но меня это особо не парит. Возможно, потому что этих задниц уже случилось немерено, и я просто привык? Хотя, скорее всего, причина такой «чувствительности» в том, что им всем есть что терять. В отличие от меня, у которого нет даже своего дома. Ну да… Бедный, прям, и несчастный… Главное — это вовремя себя пожалеть.

— А что с командирами? — поинтересовался я, морщась от звуков загрохотавшего впереди барабана. — Нормальные мужики? Или тоже приходится убеждать?

— Уже убедили, — скосив на меня взгляд, усмехнулся Икэда. — Вчера провели демонстрацию и наглядно «объяснили» и солдатам, и сотникам, и даже господам самураям из конницы.

— А кто сейчас командует самураями?

— Сэдо Танака, — Икэда указал на офицера, стоящего на другой стороне площадки отдельно от остальных, который, сложив перед грудью руки, задумчиво наблюдал за тренировкой бойцов. — Прежний их командир ушел следом за генералом во вторую тысячу. Сам Сэдо-сан раньше командовал полусотней. Князь переговорил с каждым командиром отдельно, и по какой-то причине выбрал его.

— И как он?

— Пока сложно сказать, — пожал плечами Икэда. — Рассудительный, неглупый, спокойный и чем-то напоминает Накату-доно. Мы разговаривали всего несколько раз, у меня просто не было времени.

— Хорошо, тогда сам схожу и поговорю, мне нужно кое-что выяснить, — кивнул я, оценивающе глядя на стоящего вдалеке самурая.

— Его пригласить?

— Нет, — покачал головой я. — Сам дойду — не расклеюсь, а ты, как только в лагерь прибудет князь, сразу же собирай командиров. Ребят не трогай — пусть продолжают занятия.

— Да, я сейчас распоряжусь подготовить зал, — кивнув, заверил меня Икэда. — Если понадоблюсь, я в оружейной. Нори-сан приказал составить список и отправить все лишнее в крепость.

«А Икэда все такой же дотошный, — думал я, направляясь в обход площадки. — Ему ведь ничего не стоило назначить ответственного, но прямой приказ командира бывший полусотник всегда воспринимает как собственную задачу. Помнится, в ущелье он даже лазал на скалы и лично пересчитывал заготовленные к бою булыжники. Все правильно… Если хочешь, чтобы не было неприятных сюрпризов, изволь контролировать своих подчиненных. Да, наверное, у Икэды нет опыта управления такими крупными подразделениями, но все это ерунда. Опыт — дело наживное, а дотошность — она есть не у каждого. В общем Нори не прогадал. Лучшего генерала в эту тысячу и не придумать…»

Сэдо Танака стоял в той же позе и все так же смотрел на тренирующихся солдат, хотя, судя по взгляду, мыслями самурай был где-то далеко от этого места.

Не старше тридцати лет, ростом немного пониже меня. Экипирован в ламеллярный доспех без каких-либо украшений. Рукояти мечей простые, цубы медные, из чего можно предположить, что это обычный служака, за спиной которого нет ни богатого рода, ни денег. Однако два косых шрама на лице и следы починки на доспехе говорили о многом. Передо мной настоящий волчара, каким, собственно, и должен быть командир у благородных господ. Нет, понятно, что не все в его отряде родились благородными, но и «мажоров» ведь тоже хватает. Подозреваю, что многие не довольны таким назначением, но с князем ведь не поспоришь. Средневековье, оно такое…

— Добрый вечер! — приблизившись к самураю, негромко поздоровался я. — Нам нужно поговорить…

Услышав приветствие, Сэдо вздрогнул и перевел на меня раздраженный взгляд.

— Что?.. — начал было он, но тут заметил в моей руке флаг и удивленно приподнял брови.

— Таро Лисий Хвост, старший телохранитель Ясудо Нори, — коротко кивнул я. — Только что прибыл из Ки. Князь тоже подъедет сегодня, и до его приезда нам неплохо бы пообщаться.

— Да, конечно, — окончательно придя в себя от легкого шока, самурай изобразил заинтересованность на лице. — Что конкретно вы хотели узнать?

Станиславский бы не поверил. Было видно, что культурное общение для него как для собаки седло, и этот Сэдо с удовольствием послал бы меня по известному адресу, но субординация штука такая…

— Да вот хотел спросить, что ты думаешь об этом, — поинтересовался я, указав на тренирующихся солдат. — Просто первые впечатления.

— Сложно сказать, — самурай нахмурился и посмотрел на площадку, где сотня со щитами, под руководством инструкторов, изобразила сплошной строй и приготовилась отражать нападение противников. — Вчера я считал это блажью, но прибывшие из Сато бойцы доказали, что это не так. Еще, генерал Икэда рассказал, как полторы декады назад был уничтожен отряд самураев Кимуры. Три десятка асигару разбили профессиональных бойцов. Кто бы что ни говорил, я считаю это неправильным. Бесчестно прикрываться в бою щитом.

— А очень честно, когда ты на коне и в ламеллярной броне, а на твоем противнике доспех из фанеры? — усмехнулся я, глядя в глаза самурая. — Очень честно стрелять по асигару с безопасного расстояния, имея возможность в любой момент отойти? Те твари убили монахов Каннон! Отрубили им головы, вспороли животы и выкололи глаза! Мы должны были поступить с ними по чести?

От моих слов лицо Сэдо перекосилось от злости, в глазах мелькнуло упрямство. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Выдохнул и сквозь зубы, холодно произнес:

— Я не это имел в виду, но… ты ведь и есть тот ками из Сато, который придумал использовать эти щиты? Ты спросил мое мнение — я ответил! Так что же ты хочешь еще, господин старший телохранитель?

Ну, парня понять можно. Он всегда считал пехоту никчемной, но вчера словил диссонанс, и мир натурально перевернулся. Представляю, о чем он думал, наблюдая за тренировкой, но ничего страшного. Сейчас мы это поправим.

— Мне хочется знать, что ты будешь делать, когда повстречаешь в поле таких вот бойцов, — я снова указал рукой на площадку. — Не таких как сейчас, а тренированных и хорошо защищенных. Или ты думаешь, у соседей щиты не появятся?

Раздражение во взгляде Сэдо сменилось легкой растерянностью. Он некоторое время смотрел мне в глаза, затем вздохнул и покачал головой.

— Не знаю… Пока не знаю… Второй день уже об этом думаю, но…

— Там, откуда я родом, правители использовали в боях тяжелую конницу, — все так же глядя в глаза, уже спокойно пояснил я. — Если хочешь, пойдем, прогуляемся по лагерю. По дороге я расскажу.

Услышав предложение, Сэдо посмотрел на меня с сомнением. Так, словно я предложил ему пойти и ограбить соседний ларек. Впрочем, колебания длились недолго. Самурай смерил меня заинтересованным взглядом, кивнул и серьезным голосом произнёс:

— Да, конечно, пойдёмте.

Пообщались мы с ним часа два, если не больше и поначалу Сэдо отнёсся к моим рассказам довольно скептически. Ну ещё бы… Виданное ли дело — целиком экипироваться в броню, серьезно теряя при этом в подвижности и обзоре. Особенно, если с детства тебя учили стрелять, внушая, что лук — основное оружие благородных. Как можно отринуть то, чему ты посвятил всю свою сознательную жизнь, добившись хоть каких-то приемлемых результатов? Впрочем, я не пытался никого ни в чем убеждать, просто говорил и наблюдал за реакцией.

Рыцарская конница Средневековья, это вам не легионы Древнего Мира. Тут как минимум нужны принципиально другие доспехи, иное вооружение и сильные лошади. С оружием ещё полбеды. Если спату удлинить сантиметров на десять и добавить гарду — на выходе получим нормальный рыцарский меч. С доспехами хуже, но кое что по ним мне все же известно, а вот лошади… Со слов Сэдо, я узнал, что в Империи есть крупные кони, но используют их только в хозяйстве. Основными заводчиками тяжеловозов являются Мацумото — северные соседи Ясудо. Проблема лишь в том, что из-за скромных показателей в скорости и очень дорогого прокорма тяжеловозы не пользуются большой популярностью. Хотя, по словам самурая, пара сотен коней у соседей найдётся. Главное, чтобы они их продали.

— …Таро-сан, но ведь если упадёшь в таком доспехе с коня, то в большинстве случаев больше не встанешь. Там же шею сломать, как плюнуть! Получается, если сбить такого всадника с лошади, то…

— То он лишь ненадолго потеряет ориентацию, а потом встанет и начнёт рубить противников пешим, — продолжил я мысль собеседника. — Говорил же, что шлем жестко крепится на кирасу, и упади ты даже вниз головой, удар распределится по доспеху и шея останется целой. Подкладки из кожи с войлоком защитят голову, и ты разве что шишку себе набьёшь, да и то при самом плохом раскладе.

— Но…

Сэдо вздохнули, почесав щеку, задумался. Очевидно, у него закончились аргументы.

Последние полчаса самурай пытался найти уязвимости в действиях латной конницы Средневековья и кое-что даже нашел, но, судя по выражению лица, все рассказанное мной звучало для него откровением. Нет, понятно, что конные рыцари имеют ограниченное применение и не могут решить всех проблем средневековой войны. Однако появление таких юнитов станет для противника неожиданностью, и даже двести рыцарей смогут натворить таких бед, что мало никому не покажется.

— Господа самураи! — появившийся из-за угла казармы посыльный подбежал к нам и, отвесив стандартный поклон, торжественно произнес: — В лагерь только что прибыл князь Ясудо Нори! Господин Икэда приказал проводить вас в коричневый зал. Командующий собирает всех офицеров на совещание.

— Тогда договорим позже, — я кивнул Сэдо и повернулся к посыльному. — Хорошо, веди нас, куда приказано. Не стоит заставлять князя ждать…

Зал совещаний находился на втором этаже главного здания лагеря. Просторное прямоугольное помещение, со светло-коричневыми стенами и бежевым татами, чем-то напомнило мне спортивный зал, в котором тренируются дзюдоисты. Не, ну а что еще подумаешь, когда два десятка взрослых мужиков сидят в традиционных позах перед сэнсеем? Тремя ровными рядами, в одном им только известном порядке. Роль сэнсея, понятно, исполнял князь. Нори сидел напротив собравшихся на небольшом деревянном стуле с подставкой для ног. Не знаю, откуда этот стул откопали, но на таких, в особо торжественных случаях, должны сидеть владетельные господа. Четыре развернутых свитка с красными иероглифами на стенах, герб Ясудо, пара стандартных картин и секретарь в углу перед низким письменным столиком… Вот не знаю даже, тем ли я тут занимаюсь? Растолковал бы местным, что во вселенной существуют нормальные стулья, столы, диваны и кресла. Организовал бы производство и эту, как ее там, дистрибуцию… Золото грёб бы лопатой, но… Но, по крайней мере, я уже решил, чем буду заниматься в старости.

Зайдя в зал, встретился с князем взглядами и успокаивающе кивнул в ответ на немой вопрос. Поняв, что у меня все готово, Нори сделал приглашающий жест и указал на ковер справа от себя, прямо напротив собравшихся.

Дождавшись, когда мы с Сэдо усядемся на места, князь положил руки на подлокотники, обвёл взглядом зал и медленно произнёс:

— Господа! Все слова уже сказаны, пора переходить к делам. В прошлый раз я обещал представить того, кто расскажет, куда мы будем двигаться дальше. Таро Лисий Хвост, ками… — князь кивнул на меня. — Мир, из которого он пришел, в военном плане серьезно превосходит наш. Свою доблесть Таро-доно уже не раз доказал и его слово считайте моим! И, да, — Нори еще раз оглядел офицеров. — С сегодняшнего дня денежное довольствие будет увеличено в два раза. Помимо этого, на период тренировок солдаты и командиры будут получать в день шестьдесят моммэ^[153] мяса или рыбы и сто моммэ риса в дополнение к существующему рациону. Все, с вступлением закончили, — князь перевел взгляд на меня. — Таро-доно, прошу….

— Здравствуйте, господа, — я обвел взглядом беспристрастные лица собравшихся. — Мы с вами поступим следующим образом. Если в процессе моего рассказа у кого-то возникнет вопрос, он поднимет правую руку, получит слово и скажет, что конкретно ему непонятно. Все командиры подразделений и офицеры обеспечения обязаны четко уяснить поставленные задачи. Поэтому не стесняйтесь спрашивать, я все подробно вам разъясню. Итак, — я еще раз оглядел зал и, видя, что услышан, продолжил. — Тысячу мы будем рассматривать как отдельное подразделение, никак не связанное с основными силами клана. Главные задачи: повышение эффективности и снижение небоевых потерь. И я не собираюсь касаться нового вооружения. Правильно его использовать и драться в строю вас обучат прибывшие из Сато бойцы, мы же поговорим о мобильности и новых боевых задачах. Вот вы, — я посмотрел на сидящего в первом ряду офицера. — Напомните мне расстояние дневного перехода в условиях войны. Хотя бы примерно.

Не ожидавший такой подлянки мужик растеряно хлопнул глазами, вдохнул, выдохнул и, наконец, сообразил, что от него требуется.

— Йори Фукуда, — ударив себя по груди, представился он и пояснил: — Три-четыре ри, если дорога хорошая. Могли бы и пять, но обоз не позволит.

— Вот! Вы знаете, но и противник тоже прекрасно об этом осведомлен. Никто ведь не сомневается, что в войсках хватает лазутчиков от соседей? А теперь представьте, каким для них станет сюрпризом, если тысяча в день будет проходить в три раза большее расстояние?

— В три раза?! — удивленно выдохнул офицер. — Но как такое возможно? И опять же обоз…

На лицах сидящих передо мной командиров наконец-то проступили эмоции. Целая гамма, от недоумения до иронии. Невозмутимым остался только Икэда. Подозреваю, что предложи я сейчас слетать в космос, генерал бы даже не удивился. Доверие — штука такая…

— Обоз необходим, когда двигаешься в составе армии, — выдержав короткую паузу, пояснил я. — А мы рассматриваем тысячу как отдельное подразделение. Если правильно подобрать рацион, солдат способен нести на плечах трехдневный запас еды. Продовольствие можно заранее запасти на пути следования, купить или реквизировать его у местного населения. И это еще не все… Помимо дорог солдаты должны уметь быстро передвигаться по пересеченной местности. Преодолевать реки, овраги и перевалы. Грубо говоря, мы должны появиться там, где нас не ожидает противник, выполнить боевую задачу и дальше по плану. Возможно, отступить, разделившись на сотни, встретиться в условном месте и продолжить беспокоить врага. Да, я понимаю, что вы привыкли к другому, но для того, чтобы побеждать, нужно менять тактику.

— Но двенадцать ри — это же невозможно! — выдохнул кто-то из зала. — Солдаты не кони…

— Вот именно, — найдя говорившего взглядом, согласно кивнул я. — На длинной дистанции лошадь уступает в выносливости человеку, но разговор не об этом. Никто же не требует от вас завтра пройти двенадцать ри по дороге. Для этого нужна серьезная подготовка, и пока не подвезут щиты, свободные подразделения будут тренироваться. Помимо всего прочего, солдаты должны пройти курс начальной медицинской подготовки, научиться ориентироваться на местности и преодолевать естественные преграды. Для этого нужны инструкторы, но думаю, в Ки такие найдутся, — я мысленно улыбнулся и перевел взгляд на сидящего рядом Нори. — Господин князь, надеюсь, десяток лекарей для обучения солдат мы найдем?

— Да, конечно…

Судя по задумчивой физиономии Нори, мои предложения загрузили его капитально. Очевидно, он ждал от меня каких-нибудь откровений, но все оказалось так просто. Нет, я прекрасно понимаю, что превратить неподготовленную толпу в разведывательно-диверсионный батальон быстро у нас не получится, но кто-то мудрый сказал, что путь в тысячу ри начинается с первого шага. Этот шаг Нори сделал ещё в Мрачном лесу, так что главная часть пути уже пройдена.

— Отлично, — я кивнул и снова обвёл взглядом присутствующих. — Если всем все понятно, то командиры асигару свободны. Остальные, садитесь ближе, нужно поговорить о конных стрелках.

— А с ними-то, что не так? — все ещё находясь в легкой прострации, уточнил князь.

— Сейчас, — я дождался, когда сотники уйдут к своим на площадку, и подробно рассказал о рыцарской коннице, чем загрузил приятеля окончательно.

Мы проговорили до позднего вечера. Расписали месячный график занятий, утвердили новые рационы, определились с преподавателями.

Когда совещание закончилось, и зал покинули последние офицеры, Нори поднялся со своего стула и усталым голосом произнёс.

— Сэт…. Как же я отсидел задницу! Убил бы того урода, кто придумал эти скамейки.

— Да, уж, — мысленно улыбнувшись, посочувствовал я. — Ну ничего, сейчас отоспишься, и…

— Какой, отоспишься?! — удивленно выдохнул князь. — После того, что ты тут напридумывал, нам только спать и осталось. Пошли, поищем Кояму и поехали в Ки. Завтра весь день придётся бегать по городу…

«Ну вот начинается, — вздохнул я, с улыбкой глядя в спину приятеля. — Жаль только, что с производством мебели все теперь очень туманно. Отсидел он задницу, понимаешь… Впрочем, до старости мне еще далеко. Так что что-нибудь да придумаю».

Глава 8

Вблизи «Куро ваши» выглядел достаточно скромно, если сравнивать его с тем паромом, на котором я как-то плавал в Финляндию. Метров сорок в длину, больше десяти в ширину и примерно семь в высоту, корабль капитана Саито был похож на те суда, на которых испанцы когда-то открыли Америку. Больше ничего сказать не могу, поскольку я, как и любой нормальный человек, совершенно не разбираюсь в парусных кораблях и всей этой околоморской хрени типа банок^[154], шкафутов^[155] и камбузов^[156]. Причем въезжать во все это у меня даже сейчас нет никакого желания. Мачты еще посчитать могу — их, к слову, на корабле было две, но остальным пусть заморачиваются моряки.

Нет, понятно, что в этом мире в виду отсутствия Англии и Голландии, возможно, отсутствует весь этот сленговый идиотизм, и кухня на корабле называется кухней, но в такое верится слабо. Находясь большую часть времени в море и воя от скуки, обязательно придумаешь какую-нибудь ерунду. И что на Земле, что здесь — значения не имеет, люди-то везде одинаковы.

«Куро ваши» готовился к отплытию, стоя у крайнего южного пирса, и возле корабля царила обычная в таких случаях суета. Моряки затаскивали на борт какие-то странные бесформенные мешки, закатывали последние бочки, а неподалеку от трапа прогуливалось человек пятнадцать торговцев с лотками, на которых была разложена всякая ненужная мелочь. Со стороны рынка тянуло рыбой и пряностями, громко кричали в воздухе чайки. Судя по всему, до отправления осталось не долго, и это не может не радовать. После той каши, которую в последние дни заварил Нори, хочется хоть немного расслабиться. И морское путешествие для этого подходит как нельзя лучше.

Весь вчерашний день, как и предсказывал князь, мы пробегали по городу как раненые в известное место. Вернее бегал в основном он, вместе с Коямой и дежурной сменой телохранителей, а я с утра до вечера общался с бронниками в кузнечном квартале. Забавно, но современный человек даже не задумывается, какая сложная штука — этот полный доспех и сколько мелочей в его производстве нужно учитывать. Угол наклона пластин, радиус обзора, все эти налокотники и кольчужные вставки… На Земле латные доспехи изобретали и проверяли в деле больше полутысячи лет, и я очень сомневаюсь, что у нас получится быстро создать хоть что-то подобное, но сидеть сложа руки — тоже не очень правильный вариант. Так что мы в любом случае будем пытаться.

Мастер Тэдэо Исаши встретил меня как старого друга и сразу же предъявил опытный образец шапеля. С его слов, шлем прекрасно прошёл все испытания, и с его производством никаких проблем не возникнет. Узнав, собственно, зачем я пришёл, он собрал по кварталу всех мастеров-бронников, и они засыпали меня своими вопросами. Весь день с утра до позднего вечера я на пальцах объяснял устройство доспехов, рисовал и рассказывал, какими были на Земле европейские рыцари. Не знаю уж, насколько мои рассказы были полезны, но мастеров я загрузил капитально, задал, так сказать, направление, как, собственно, и планировал.

О доспехах для коней я не знал почти ничего, поэтому ограничился общими фразами. Не, ну а что мне было рассказывать? Две дырки для глаз, уши торчат, а тело прикрыто пластинами? Коней самураев в бою защищают доспехи из кожи, вот пусть по аналогии что-нибудь и придумывают.

Поздним вечером прибывший в кузнечный квартал Нори вырвал меня из рук мастеров и по дороге во дворец похвастался своими успехами. Учителя найдены, занятия с солдатами начнутся в ближайшие дни, клановые конюхи выехали к соседям за лошадьми. Ну и к Западному лагерю вскоре отправятся две бригады плотников, численностью по тридцать человек каждая, и первая партия телег со стройматериалами.

Жизнь, к сожалению, не стратегическая игра. Лошадям нужно строить конюшни, ставить их на довольствие, выделять персонал для ухода. С учетом же максимализма некоторых товарищей конюшни придётся строить большие, ведь Нори приказал скупить у соседей всех свободных коней и кобыл.

Не, ну а хрена ли нам мелочиться? Особенно, если денег хватает.

К слову, на пожалованный Хозяйкой Леса золотой прииск отправилась целая делегация из старателей чиновников и охраны. Золота в том месте хватает, и если послушать Нори, все его затраты вернутся в течение года. Даже с учетом того, что разработки это собственность клана, и сам князь имеет там только какой-то процент. Не знаю уж, как Нори объяснил брату такую щедрость Хозяйки, но, думаю, он снова все свалил на ёкай. В общем, с учетом последних событий, вокруг нас заворачиваются такие дела, что хочется сбежать куда-то подальше. Собственно, это мы сейчас и планируем.

Саито Мэсу встречал нас у входа на пирс, находясь в слегка пришибленном состоянии, поскольку рядом с ним стояли Иоши и Эйка. Ёкай, видимо, доходчиво объяснили капитану, кто они есть, и мужик, что называется, выпал в осадок. Оно и понятно…Ведь для любого местного встреча с оборотнями — это уже само по себе событие, а когда они еще и собираются сплавать с тобой за компанию на острова… Никаких бочек, кроме тех, что закатывали по трапу моряки, в пределах видимости не наблюдалось, отсюда можно было сделать вывод, что лисица с енотом уже успели погрузить свои вещи и сейчас откровенно скучали. Эйка о чем-то говорила с Саито, Иоши стоял чуть в стороне и с унылым видом кидал в воду мелкие камни.

Нас они заметили метров со ста. Ну да… Сложно не увидеть закованную в броню и вооруженную до зубов толпу самураев, которая одним только своим видом разгоняла всех встречающихся на пути горожан. Двадцать пять телохранителей, Кояма, князь, два екай, капитан и тридцать пять человек команды. Всего шестьдесят шесть бойцов, если считать вместе со мной. Немаленькая такая сила, с учетом того, что моряки у Саито — это те же солдаты. Как раз самое то для визита на острова. Надеюсь, обратно мы вернемся в том же составе.

Поздоровавшись и оставив князя говорить с капитаном, я подошел к еноту, кивнул на море и уточнил:

— Ну что? К морским приключениям? Спасательный жилет подготовил?

— Ты о чем? — хмуро буркнул Иоши и, отряхнув ладони от пыли, поднял на меня мученический взгляд. — Какой еще жилет? И кого мы собрались там спасать?

— Себя, — усмехнулся я. — Это такая штука для тех, кто не очень хорошо плавает. Надеваешь и не тонешь в воде. Как это самое… Ну ты понял.

— Это как, «надеваешь»? — внезапно оживился енот. — А где его взять?

— Ну, можно сшить, — пожал плечами я, мысленно обругав себя за длинный язык. — В ткань небольшими кусками зашивается легкая древесина или какой-то другой нетонущий материал. И не обязательно шить жилет, для поддержания человека на воде хватит небольшого нагрудника. Натянул его через голову и плавай в нем хоть несколько суток. Главное, не замерзнуть в воде…

— А почему ты не рассказал мне это вчера?! — возмущенно воскликнул енот, чем привлек всеобщее внимание к нашему разговору. — Я тут, значит, стою, боюсь, а оказывается — жилет!

— Так ты же и так плавать умеешь, — удивленно хмыкнул я, слегка сбитый с толку этой тирадой приятеля. — Зачем тебе…

— Умею, но недалеко и недолго! — не дав мне договорить, обиженно буркнул Иоши и, указав рукой на Эйку, добавил: — Она вот тоже не рыба. Утонем мы, кто о тебе позаботится?!

— А в чем, собственно, дело? — подойдя к нам, непонимающе нахмурился князь. — Иоши-сан, мы что-то забыли?

— Вот его и спроси, — тануки засопел и смерил меня обиженным взглядом. — Мечи со щитами вы делать горазды, а чтобы что-то полезное…

Видя, что все внимание переключилось на меня, я пожал плечами и на пальцах объяснил устройство спасательного жилета, чем немало озадачил даже самого капитана. Как только мой рассказ был закончен, Саито задумчиво тронул свой подбородок, затем перевел взгляд на князя.

— Кстати, Нори-сан, хотел сказать позже, но раз уж зашел разговор… — он обвел взглядом телохранителей, кивнул на корабль и пояснил: — Все доспехи вам лучше сложить в арсенал, до того момента как мы приплывем на твердую землю. В море случается всякое, а в броне за борт лучше не падать. На случай абордажа у нас есть специальный доспех, который легко скинуть с себя при попадании в воду. Я забрал на складе порта дополнительные тридцать комплектов. И еще… — капитан посмотрел на меня. — То, о чем рассказал Таро-сан, может спасти многие жизни на флоте.

— Ты хочешь наделать таких жилетов? — мгновенно сориентировался в ситуации князь.

— Да, — кивнул капитан. — Ребята умеют шить, а в море зачастую нечем заняться. Пробку с твердой тканью и швейными принадлежностями можно закупить в порту, времени это займет немного.

— Да, конечно, — Нори кивнул и, перевел взгляд на меня. — А мы с тобой пойдем прогуляемся до коменданта. Расскажешь заодно и ему.

Ну вот… Не понос так золотуха. Вчера доспехи, сегодня жилеты… Легко быть изобретателем, когда до тебя уже все придумали. Не, так-то эти жилеты штука очень полезная, но дело даже не в этом. Каждая спасенная жизнь будет небольшим плюсиком в мою карму. Сущее тут — высший судья, который стоит над всеми, и у каждого в этом мире есть свой индивидуальный счет, а средства спасения на воде, возможно, скомпенсируют все остальное. Ведь Мунайто — не самый положительный персонаж, и хрен его знает, скольких мне придется убить ради освобождения Бога Луны.

— Ну вот и решили, а жилет я тебе сошью, — Эйка подошла к Иоши и ласково провела ладонью по его волосам. — Не переживай, мы с Таро о тебе позаботимся.

— Да, так и есть, — серьезно произнес я и, найдя взглядом князя, отправился следом за ним.

Правда, ходить нам никуда не пришлось. Князья плавают на острова не так часто, и Изаму Гото, конечно же, вышел нас проводить. Пока матросы бегали на склады закупать пробку, ткань и красную краску, я подробно рассказал коменданту о спасении людей на воде. У нас это входило в специальную подготовку, и о том, что такое «конец Александрова^[157]», знает любой боец московского СОБРА. Комендант в итоге проникся, задал пару вопросов и былотправлен князем срочно воплощать изобретение в жизнь.

В итоге в порту мы проторчали еще часа три, но самое интересное произошло уже перед отплытием, когда на пирсе оставались только князь, Саито и я.

Со стороны ворот порта послышался шум, оттуда же донеслись громкие крики солдат и на набережную на полном скаку вылетел крупный коричневый конь с сидящей на нем молодой женщиной. Резко затормозив, всадница с отчаянием во взгляде оглядела пустые пирсы, но заметила «Куро ваши» и лицо ее просияло. Уже в следующий миг она увидела нас и, дав шенкеля, направила коня прямо на пирс.

— Э-э… — дрогнувшим голосом произнес капитан. — Господа, разрешите, я попрощаюсь с женой?

— Конечно, иди, — с улыбкой кивнул князь, и Саито пошел… Под одобрительные крики матросов, на нетвердых ногах, прикипев к своей женщине взглядом.

Все, что происходило дальше, можно без дублей снимать в хорошем кино. Женщина спрыгнула из седла в объятья любимого, и потом они долго стояли обнявшись. Высокий подтянутый капитан и хрупкая черноволосая красавица… Впрочем, «хрупкой» Айю Накано можно было назвать с очень большим допущением. Проскакать два десятка километров верхом и прорваться через посты городской стражи может только очень сильная женщина. Другая бы не ослушалась воли отца, но все хорошо, что хорошо заканчивается.

— Это со мной! Возвращайтесь к несению службы! — приказал Нори выбежавшим на набережную солдатам и, хлопнув меня по плечу, кивнул в сторону корабля. — Пойдем, Таро-доно. Не будем мешать нашему капитану.

«Да, возможно, и у меня когда-нибудь точно так же…», — мысленно вздохнул я и следом за князем пошел к корабельному трапу.

* * *

Черт! Как же меня задрал этот гребаный океан! Трое суток на скрипучем корыте, по жаре, духоте и без возможности сойти на какой-нибудь остановке… Я вдохнул еще не остывший морской воздух и рассеяно посмотрел в сторону висящей над островами луны. Еще немного потерпеть — и завтра уже будем на месте. В смысле, зайдем на территорию архипелага, а там уже останется не так далеко.

Вот интересно, можно ли назвать мое состояние клаустрофобией? Пространство-то вокруг вроде открытое, но, как говорят, есть нюанс. Нет, в первый день все еще шло нормально: деревянный корабль, бескрайнее море и голубой горизонт. Интересно было смотреть за тем, как матросы несут свою службу, наблюдать за дельфинами и еще какими-то рыбами, что косяком плыли за кораблем. Первые проблемы начались ночью, когда я не смог заснуть в гамаке и, наплевав на все, ушел ночевать на корму под открытое небо.

На второй день все уже было не так радужно. Ведь одно дело читать про пиратов, сидя за удобным столом, в своей московской квартире, и совсем другое плыть на маленьком деревянном кораблике в Пустоте, когда вокруг тебя, куда ни глянь — одна только вода. И нет, я не жалуюсь — в жизни приходилось терпеть и не такое, но как же оно все достало! И вроде бы какие-то жалкие трое суток, но мне кажется, что это мое состояние как-то связано с тем, кем я являюсь сейчас. Ками и одновременно с этим ёкай… И да, Иоши с Эйкой спят тоже тут — на корме, под открытым небом, но им сейчас гораздо тяжелее чем мне, ведь они сильнее связаны с лесом. Тануки молчит и даже не ноет, но я-то знаю его прекрасно. Там, в астрале, спасая меня, он тоже не ныл, вот и сейчас…

Впрочем, все уже позади. Вечером на горизонте показались очертания острова Рокки, и настроение сразу же поползло вверх. Ближе к обеду мы уже заплывем на территорию архипелага и, если все будет хорошо, вечером прибудем на Коро. Там найдем пару жемчужин и по-быстрому свалим. Не, я, конечно, слабо во все это верю, но почему нам не может хоть раз повезти? Вот просто так, без жертв, погонь и сражений? А все эти рыбы и киты пусть поимеют потом кого-то другого. Мечты, да…

Ветер вроде попутный, но корабль плывет со скоростью черепахи. Тут в море вообще все происходит небыстро. Едва слышно плещется за бортом вода, поскрипывают снасти, иногда где-то наверху хлопают паруса. Луна вычертила на поверхности океана узкую прямую дорожку, небо над головой усыпано мириадами звезд, остров впереди кутается в серую дымку. Время словно застыло…

— Не спишь? — подошедший со спины Иоши облокотился рядом со мной на перила и хмуро посмотрел в сторону островов. Сзади на доски неслышно присела лисица.

— Нет, — покачал головой я. — А вы где так долго ходили?

— Эйка что-то почувствовала и решила раскидать свои фишки, — вздохнул енот, не поворачивая головы. — Там внизу удобный стол с фонарем, вот и…

— И? — я обернулся и посмотрел на лисицу.

— Да ерунда какая-то, — кицунэ пожала плечами и опустила взгляд. — Встреча старых знакомых, Тьма и какие-то неприятности. Я не знаю, как такое истолковать… Можно, конечно, попробовать погадать на крови, но…

— Нет! — округлив глаза, испуганно выдохнул енот. — Мне последнего раза хватило! Сюда же сейчас наплывет всякой мерзости любопытной, и вообще, — Иоши посмотрел на подругу, затем перевел взгляд на меня и предложил: — А давайте мы немного того? По стаканчику перед сном? И не надо никаких больше гаданий!

— А давай, — улыбнулся я и сделал приглашающий жест. — Эйка, иди сюда. Здесь светлее и пить лучше с видом на море.

Лисица улыбнулась в ответ, поднялась с палубы, подошла и… побледнела.

— Смотрите! — указав рукой вперёд, выдохнула она. — Луна! Ее нет!

— Ты в порядке? — глядя на висящее над островами светило, осторожно поинтересовался у нее я, и тут до меня, наконец, дошло.

Нет, Луна все так же висела там, где положено и так же исправно освещала водную гладь, но в океане не было ее отражения! Куда-то исчезла дорожка света, вода потемнела и на ней не наблюдалось ни единого блика.

— А вот и предсказанная Тьма… — уронив голову, устало произнесла кицунэ. — Сейчас пожалует кто-то из наших старых знакомых.

— Не факт, что прямо сейчас, — шепотом возразил подруге Иоши, и в этот момент вдали над океаном зажглись три тускло-зелёных огня.

Большие и бесформенные… Они провисели пару секунд, затем два крайних в мгновение ока подлетели к центральному, ярко вспыхнули и погасли, высветив очертания плывущего в нашу сторону корабля.

— Ну а вот и обещанные гости, — глядя в темноту, со вздохом произнес я, затем обернулся и проорал на весь корабль: — Тревога!

Глава 9

Народ подорвался мгновенно. Очевидно, не мы одни на корабле сегодня не спали. Внизу загрохотали шаги, противно заскрипела труба помощника капитана, и на палубу с руганью начали выбираться встревоженные моряки. Все в новых спасательных жилетах, с широкими тесаками на поясах.

Одновременно с этим из дверей под кормовой надстройкой, выбрался десяток телохранителей в выданной капитаном броне. Видя, что драки пока никакой нет, ребята оперативно оцепили выход, и мгновение спустя на палубе появился Кояма. Найдя меня взглядом, старший телохранитель взбежал по лестнице на корму и, оглядев нас троих, поинтересовался:

— Что происходит?

— Сейчас, — я подождал пока к нам подойдет капитан и, указав на острова, пояснил: — Там какой-то корабль. Плывет нам навстречу.

— Корабль? — Кояма поморщился, вглядываясь в темноту. — Где именно ты его видел?

— Там, — я указал рукой в сторону острова. — Сначала в океане перестала отражаться луна, потом над водой появились зеленые огни. Через какое-то время они вспыхнули и осветили двухмачтовый парусник.

— Зеленые огни? — нахмурился молчавший до этого капитан. — Та женщина на острове говорила о чем-то подобном.

— Смотрите! — Эйка подалась вперед и показала на появившийся прямо по курсу корабль. — Он… Он просто возник!

Ну да… Километра четыре, если не меньше, и непонятно, почему его стало видно только сейчас. Определенно секи-бунэ. Две мачты, угловатые обводы, чуть выступающая корма. Внешне этот странный корабль почти не отличался от нашего, и если бы не раздутые паруса… Такого просто не может быть при встречном ветре, и с этим секи-бунэ определенно что-то не так…

— Лево руля! — рявкнул Саито и, обернувшись, обвел взглядом собравшихся у кормы моряков. — Стрелометы к бортам! Открыть арсенал! Надеваем доспехи!

— Что, начинается? — подошедший на корму князь был спокоен, не выказывая ни капли волнения.

Ну да, а хрена ли тут волноваться? Мы же не на речном трамвайчике по Москве-реке решили поплавать субботним вечером. Все ведь прекрасно знали, что случится какое-нибудь дерьмо, так чему тогда, собственно, удивляться?

— Сейчас попытаемся его обойти, — кивнув на приближающийся корабль, пояснил капитан князю. — Если он не изменит свой курс, то значит, мы ему не нужны.

— А что это за корабль? — приподняв бровь, уточнил Нори. — Откуда он мог здесь появиться?

— Не знаю, — мгновение поколебавшись, покачал головой Саито, — но судя по парусам, это «Минамиказе» — секи-бунэ капитана Ямады. Семь лет назад корабль был отправлен на острова и не вернулся. С тех пор о нем ничего не было слышно.

— Интересно… — князь задумчиво тронул подбородок и снова посмотрел на Саито. — А может такое случиться, что на этом секи-бунэ есть кто-то живой?

— Не думаю, — капитан вздохнул и опустил взгляд. — В том отряде, отправленном на острова, было сколько-то заклинателей, которые могли как-то надуть кораблю паруса, но семь лет… При том, что в Ки остались родные и близкие…

— Это корабль онрё^[158] или, что ещё хуже — обакэ, — пояснила князю стоящая неподалёку Эйка. — Или команду поднял кто-то из слуг Владыки Нижнего Мира, или этот секи-бунэ сейчас плавает сам.

— Как это «сам»? — хмыкнул я, обведя взглядом погрустневшие лица товарищей. — У него хвост и плавники отросли, или что?

— Некоторые предметы, если долго ими не пользоваться, способны обрести темную душу, — переведя взгляд на меня, терпеливо пояснила лисица. — Если от мертвых мы ещё как-то можем отбиться, то с одержимым кораблем все намного сложнее. Такой большой обакэ будет защищен Тьмой, и я не знаю, как его можно остановить.

— А чем хоть опасен этот ваш обакэ? — все еще ни хрена не понимая, уточнил я. — Что такого страшного может сделать корабль? Врежется? Или будет пугать нас хлопаньем своих парусов?

Не, ну а чего они все так напрягаются? Напридумывали себе цирк уродов, а потом боятся каждого встреченного в море корыта. Все эти мальчики с глазами в заднице, призрачные руки и лошадиные головы^[159], о которых нам еще подполковник Иванов рассказывал, на занятиях по минно-взрывному делу. Ну подпола-то понять можно, он этих уродов приводил как пример неосторожного обращения с боеприпасами, а эти-то что пригорюнились? Подумаешь, у корабля поехала крыша…

— Я не знаю, — покачала головой кицунэ. — Но обакэ — это чудовище! Можно только представить, насколько опасно чудовище размером с корабль.

— И чем больше человек пользовалось переродившимся предметом, тем больше его сила и ненависть к живым, — менторским тоном вставил свои пять копеек Иоши. — И если маленького обакэ можно просто прихлопнуть, развоплотив тем самым его темную душу, то у такого — душа где-то внутри, и ее так просто не уничтожить!

— Стоп! — рявкнул князь, которому, очевидно, как и мне, надоело слушать все эти нелепые бредни. — Это, возможно, просто корабль, — указав на парусник, предположил он. — Они могли потерпеть крушение, попасть в плен, а сейчас возвращаются на материк. Не стоит раньше времени паниковать! Подождем, поглядим, что произойдет дальше, и тогда уже будем решать.

«Ну да, логично, да и куда мы денемся с подводной-то лодки? — подумал я и посмотрел в сторону корабля, до которого уже оставалось километра три с половиной. — Вот интересно, этого капитана Ямаду, который сгинул на островах семь лет назад, можно считать старым знакомым? Или там есть кто-то еще?»

Согласно кивнув князю, Саито ушел готовиться к встрече этих самых «старых знакомых», а все телохранители наоборот перебрались к нам на корму, чтобы не мешать творящемуся внизу бедламу. Не, моряки, конечно, интересный народ. Днем их на палубе особо не видно, но как только на горизонте показался чей-то корабль, все они словно с цепи сорвались. Матросы расчехляли уродливые стрелометы, карабкались по мачтам, таскали какие-то ведра с веревками и выражались. При этом половина ругательств была мне непонятна. Словно попал в другую страну.

Тем временем наш секи-бунэ, отчаянно скрипя и хлопая парусами, повернул на тридцать градусов влево, поймал дополнительный ветер и бодро пошел в сторону островов. Матросы внизу наконец перестали метаться и теперь молча наблюдали за чужим кораблем, который продолжал плыть, не меняя своего курса. Луна по-прежнему не отражалась в воде, и ее света было недостаточно для того, чтобы разглядеть хоть какие детали. Внешне идущий навстречу корабль выглядел вполне себе целым. Две мачты, паруса, обводы бортов… Команды не видно, но с такого расстояния и в темноте людей разглядеть не получится. Только ждать…

Вот на земле все происходит в сотню раз быстрее, чем в море. Увидел противника и можешь сразу атаковать, ну или подождать, а потом свалить подобру-поздорову. Да, я знаю, что некоторые армии в Средние века могли стоять друг напротив друга неделями, но их командиры обладали при этом полной свободой решений! А что здесь? Гребаная неопределенность! Тут крыша поедет в первом же плавании, и не только у корабля.

— И что ты думаешь? — нарушил повисшую тишину князь. — Он так и проплывет мимо нас?

— Нет, не думаю, — покачал головой я. — Это будет несправедливо.

— Несправедливо?! — явно не ожидая такого ответа, удивленно выдохнул Нори. — Но почему?

— Да достали эти ваши уроды! — кивнув в сторону плывущего к нам корабля, с досадой произнёс я. — Появились среди ночи, разбудили всех, напугали, а теперь ползут как черепаха на виселицу! За такое убивать нужно, разве не так?

— Таро, друг, ты вообще в порядке? — смерив меня скорбным взглядом, осторожно поинтересовался Иоши. — Мы же и выпить то не успели…

— Вот, ещё и поэтому, — усмехнулся я. — Ну а если серьезно: неужели вы считаете, что он просто так появился? На нас посмотреть, себя показать?

— Он исчез! — донесшийся с носа крик не дал мне закончить мысль.

Примерно на полминуты после этого в воздухе повисла мертвая тишина, а затем на палубе загалдели матросы, обсуждая, куда мог подеваться проклятый корабль. Кто-то начал громко молиться морским богам. Не успел я сообразить, что вообще происходит, как со спины повеяло мертвечиной, за кормой появилась огромная чёрная тень, и соображать уже стало некогда.

— Обакэ! — громко закричала под ухом Эйка. — Готовьтесь! Он сейчас атакует!

Я резко обернулся и сразу не смог даже осмыслить происходящее. И это после всех фильмов ужасов там, и того, что уже успел повидать здесь! Когнитивный диссонанс, иначе не назовешь. Ведь настолько охренеть можно только от фантазий азиатов, воплощение которых сейчас плыло за нашим секи-бунэ.

Внешне оно было похоже на корабль-призрак из того старого мультика. Куда-то исчезли паруса, мачты сломаны, в правом борту чуть выше воды, чернеет пролом. Было удивительно, что это корыто вообще способно куда-то плыть, но при взгляде на нос все подобные вопросы, в принципе, пропадали.

Передняя часть преследующего нас корабля была похожа на морду акулы! Уродливой, черной и, мать его, деревянной! Круглые белые глаза размером с автомобильное колесо, черная неровная пасть и огромные пожелтевшие зубы! Сука! Зубы! У деревянного корабля! Дарвин на моем месте точно бы застрелился.

Команды на обакэ не видно, палубу застилает клубящийся дым, словно где-то там работает генератор^[160]. Кицунэ ведь говорила о том, что Тьма будет защищать свое порождение — Темную душу, что управляет этой тварью. Дым — это, скорее всего, какое-то заклинание, а сама Темная душа…

На корме чудовищного корабля отчетливо выделялся черный силуэт какого-то странного существа. Мне с моим зрением такое разглядеть — раз плюнуть. Со стороны это напоминало снеговика со щупальцами, которого обрядили в плащ и подвесили в воздухе. Да, наверное, тяжело найти черную кошку в темной комнате, но когда она там все-таки есть…

Судя по реакции, от вида обакэ охренел не один только я. На лице князя застыли растерянность и удивление, пооткрывали рты стоящие вокруг нас телохранители, испуганно выругался Иоши.

— Приготовиться к стрельбе! — рявкнул опомнившийся первым Кояма, и люди на корме начали оживать. — Хиро, Ричи, доставайте драконий огонь!

— Бесполезно, — со вздохом покачала головой кицунэ. — Огонь тут не поможет. Только холодное железо, и…

— ….уничтожить Темную душу? — продолжил за нее я, не отрывая взгляда от приближающегося чудовища.

— Да, Таро, именно так, — кивнула лисица и в этот момент началось.

Откуда-то из носа чудовища повалил черный дым. Прямо на глазах он принял форму двух щупалец с крючьями на концах, и тварь тут же рванулась вперед, как атакующая добычу акула.

Раздался противный треск, пол под ногами качнуло, корабль резко накренился, в ужасе закричали собравшиеся на палубе моряки. В следующий миг над кормой показался прогнивший нос и обакэ вцепился в корму своими гнилыми зубами.

Огромные челюсти без труда сокрушили перила вместе с дубовыми досками, корабль накренился сильнее. Рулевой и еще два стоящих там же матроса, не удержались на ногах и с криками улетели в черноту пасти чудовища, громко помянул богов пришедший в себя князь…

«Гребаный сюр и вынос мозга в одном флаконе!», — мелькнуло у меня в голове, и я, подхватив за шкирку падающего енота, толкнул его к ведущей на палубу лестнице.

— Бей! — сухо скомандовал Кояма, и в нос чудовища воткнулись первые стрелы.

Два самурая одновременно швырнули в тварь мензурки с драконьим огнем, но вспышки никакой не последовало.

Одновременно с этим обакэ яростно зашипел и повел мордой из стороны в сторону, как вцепившаяся в палку собака. От пролома в корме вверх поползла чернота. Часть телохранителей попадала с ног, двое улетели к чудовищу в пасть, и тут у меня упало забрало.

Мы ведь никого, сука, не трогали! Просто плыли за жемчугом, а эта тварь уже убила пять человек! И она ведь не успокоится!

— Я вижу гадину, сейчас… — прорычал я и рванул к взбесившемуся кораблю.

Грудь тут же обожгло холодом амулета, ползущая по доскам Тьма испугано дернулась и исчезла. Сзади что-то кричали мне вслед, но слов за шипением было не разобрать. Да и не стоит в такой ситуации никого слушать.

Сбежав по образовавшейся горке, я прыгнул и, оттолкнувшись ногой от уцелевшего пролета перил, зацепился руками за край борта обакэ. Сшитый Эйкой жилет смягчил удар грудью о доски, но мне стоило огромного труда удержаться и не грохнуться в воду. Намертво вцепившись в прогнившую перекладину, я подтянулся рывком и, перевалившись через борт, больно приложился локтем о какой-то обломок.

Одновременно с этим в голове пронесся истошный крысиный визг. Прикрывающая палубу Тьма плеснула на доски вонючей слизью, слева раздался оглушительный треск, корабли расцепились, и нос обакэ сверзился в океан.

Гребаные американские горки! Мне еще повезло, что я только собирался подняться и поэтому успел зацепиться за ту же самую перекладину. Потоком хлынувшая через борт вода смыла с палубы слизь уничтоженной амулетом защиты, корабль еще пару раз качнулся и замер.

Черт! Насквозь промокнув и все еще тяжело дыша, я потряс головой, вытряхивая из ушей воду, поднялся и с сомнением посмотрел в сторону уходящего секи-бунэ. Корабль подо мной никуда больше не плыл, обакэ успокоился. Оберег Милосердной привел чудовище в чувство? Ну, да, очень на то похоже, но мы еще не закончили.

Поискав взглядом Темную душу, я пожал плечами и, осторожно ступая по прогнившим доскам, направился к кормовой надстройке корабля. Нет, я не знаю, куда подевалась эта тварь, но оберег мне подскажет. Главное — не провалиться вниз и ничего не сломать.

Я шел не торопясь, прислушиваясь к каждому скрипу, осторожно обходя особо прогнившие участки и вертя головой на триста шестьдесят градусов. Вообще охрененное приключение, если так разобраться. Ночь, звезды, обломанные мачты с остатками сгнивших снастей. Вокруг океан, а впереди на фоне островов видны огни уходящего корабля. Мечта любого мальчишки… Побывать на корабле-призраке, в море, в лунную ночь… Если бы не погибшие ребята, то можно было бы проникнуться моментом, но сейчас я ничего кроме злости не испытывал. В промокшей одежде, на гнилых палубных досках, с высокими шансами провалиться вниз и пробить дно, не понимая при этом, где искать эту гадину… Нет, наверное, можно подождать, пока ребята за мной вернутся и запалить это корыто к херам драконьим огнем, но душа требует мести, забрало опущено, и я еще поищу.

Внутри кормовой надстройки пахло могилой. Часть дверей сгнила и превратилась в труху, на стенах и полу темнели колонии каких-то грибов. Ставя ногу на полную стопу и осторожно обходя эту проросшую мерзость, я прошелся по помещениям верхней палубы и ничего не найдя направился к лестнице. Нет, мне совершенно не хотелось спускаться вглубь этой развалины, но я не привык так быстро сдаваться.

Вообще, средневековый корабль — это та еще хрень. Меньше полусотни метров в длину, но внутри можно легко заблудиться. Узкие коридоры, лестницы между палубами, куча каких-то непонятных комнат, и все это в темноте, приправленное непрекращающимся скрипом и тяжелым запахом разложения.

Под завязку надышавшись этим дерьмом и ни разу при этом не провалившись на нижнюю палубу, я прошел больше половины корабля в сторону носа и оказался в широком прямом коридоре с пустыми дверными проемами в боковых стенах и темным залом в торцевой части.

Темным — это именно темным, так, как оно бывает у всех нормальных людей. С учетом же того, что внутри корабля, ночью, я видел нормально, можно было предположить, что с этим залом что-то не так.

Уже спустившись вниз, вдруг сообразил, что не понимаю, как мне эту мерзость ловить. Нет, уничтожу-то я ее быстро. Одного удара меча, думаю, будет достаточно, но если она умеет проходить сквозь стены, то нанести этот удар будет довольно проблематично. Ну да… Свалит и будет потом летать по всему кораблю, потешаясь над полезшим за ней идиотом и мерзко при этом хихикая. Сейчас на пороге этого коридора амулет похолодел, и тварь, скорее всего, прячется в зале. Вот мы и проверим, на что она, блин, способна.

Метров восемь примерно до чернеющего проема, и пол выглядит достаточно прочным. Потеки на дверных рамах, повисшая на петле дверь и два пятна какой-то светящейся мерзости точно посередине правой стены. Наш корабль, наверное, уже возвращается, и нужно поторопиться, ведь когда ребята меня найдут, останется только драконий огонь. Все эти мысли пролетели в голове за пару мгновений, и я, бесшумно вытащив меч, осторожно двинулся по коридору вперед.

Глава 10

Меня спасли выработанные за годы службы привычки.

Каждый нормальный человек, заходя в помещение, смотрит перед собой, ну или, в крайнем случае, по сторонам. Такова человеческая природа, но на службе все немного не так. В момент штурма как минимум один из бойцов отделения обязательно контролирует потолок и стены под ним. В моей практике бывали случаи, когда это спасало, вот и сейчас…

Зайдя в коридор и привычно сместившись левее, я в который раз оглядел помещение, пробежал взглядом поверху и мысленно выругался. В трех метрах впереди, прилепившись непонятным образом к потолку сидело черное нечто, внешне похожее на человека. Из соседнего помещения и с порога потолок не просматривался, и как же хорошо, что я не ломанулся по коридору вперед.

Понимая, что раскрыта, тварь издала булькающий звук и прыгнула, занося конечности для удара. Времени размахнуться не было, да и слишком неудобно это делать в углу. Рванувшись навстречу атаке, я перехватил рукоять меча левой ладонью и бросил руки вперед, одновременно уходя от удара. Инерция — штука такая, и без доспеха на клинок лучше не прыгать… Лезвие катаны без труда рассекло твари брюхо, по ушам ударил отвратительный визг, и промахнувшийся монстр, с треском влетел в дверную раму.

Серьезно приложившись башкой о косяк, он вскочили попытался броситься в очередную атаку, но не сложилось. Обернувшись и занеся меч, я нанёс косой рубящий по ключице, загнав клинок до середины груди. Мгновением позже на подшаге добавил в корпус стопой, освобождая оружие, и этого оказалось достаточно. Чёрный безглазый урод впечатался в стену и сполз на пол, конвульсивно дёргаясь и вываливая из брюха кишки.

Одновременно с этим сзади раздался какой-то шум, я обернулся и… выматерился, помянув в сердцах свою глупость. Сразу две точно такие же твари выскочили в коридор и побежали ко мне, по-идиотски размахивая руками.

Понимая, что от драки уйти не получится, я шагнул им навстречу, занося меч, но произошло странное. Оба черных урода, не добегая, остановились, синхронно выгнулись вперед и принялись блевать в меня черным дымом. Ну не знаю я, как ещё такое назвать.

Оберег Каннон тут же ожег холодом грудь, на стены плеснуло вонючими каплями и я, немало удивленный таким поворотом событий, рванулся вперед и опустил меч на череп левого монстра.

Он даже сообразить не успел, как подох. Клинок катаны с глухим звуком разрубил кость, я добавил ногой, и мертвая уже тварь, нелепо взмахнув руками, завалилась на потемневшие доски.

Второй урод, видя, что его напарник подох, прыгнул на меня и, нанеся серию коротких ударов, вцепился зубами в незащищенное жилетом плечо. Заорав от жуткой боли, я рванулся вбок и всем телом припечатал монстра о стену. Раздался треск, гнилая перегородка не выдержала и мы, проломив её, рухнули на пол соседнего помещения. Зубы твари разжались, но по несчастливому стечению обстоятельств, я оказался внизу. С прижатой к полу правой рукой, не имея возможности использовать меч…

Перед глазами тут же мелькнули крючья когтей, я дернул головой, и лапа монстра, зацепив щеку, пробила дощатый пол в миллиметре от моего правого уха. Следующий удар пришелся в левую часть груди. Хрустнуло. Воздух тут же покинул легкие, перед глазами поплыли прозрачные круги.

Видя, что противник обмяк, тварь торжествующе взревела, сцепила лапы, вскинула их для добивающего удара, и тут, наконец, я нащупал рукоять вакидзаси. Левой рукой, но плевать — она у меня тоже рабочая.

Рванув из ножен меч, я резко дернулся в сторону и ударил, целя чудовищу в голову. Острие вакидзаси ударило в височную область и пробило череп насквозь. Визг захлебнулся и перешел в простуженный хрип. Тварь конвульсивно дернулась, уронила лапы и, упав на меня, обмякла.

Сука! Еще с полминуты я лежал, тяжело дыша и глядя в потолок, не в силах пошевелиться. Вакидзаси называют хранителем чести, но мне он сегодня сохранил жизнь. Правое плечо разорвано, катана прижата к полу, и если бы не было второго меча, радовался бы сейчас этот урод.

Выдернув меч, я скинул с себя труп, поднялся и бережно протер оружие куском гнилой парусины. Сходил, блин, Гриша за хлебушком… Плечо рвало дергающей болью, но оберег богини на мне, а значит, кровотечение сейчас остановится. Заражения тоже не будет, но боль пройдет очень нескоро. Грудь тоже ломит, словно лошадь лягнула, хотя пробка в жилете серьезно смягчила удар. Этому уроду позавидовал бы тяжеловес чемпион, и как же хорошо, что я успел убрать голову. Щека разорвана и кровоточит, но это фигня — до свадьбы, как говорят, заживет.

Оглядев комнату с коридором и не заметив опасности, я внимательно рассмотрел лежащий у ног труп и озадаченно хмыкнул. Черный человек с шершавой кожей, без одежды, ушей, глаз и волос. В широкой прорези рта видны острые зубы, нос заменяют две овальные дырки. Руки длинные, как у мартышки, ладони большие, пальцы заканчиваются острыми кривыми когтями. Еще один представитель цирка уродов, и без Иоши тут, конечно, не разобраться. «Впрочем, по фигу, подохли и подохли, — буду еще заморачиваться», — логично подумал я и посмотрел в сторону зала.

Судя по оберегу, Темная душа еще там, хотя, возможно, подарок богини так реагирует на этих мертвых существ? Как бы то ни было, мне нужна короткая передышка. Дыхание еще не восстановилось, все болит, руки и ноги потрясывает, так что «снеговик» пока подождет. К тому же, мне сейчас есть чем заняться.

Убрав вакидзаси и переложив катану в левую руку, я одним ударом отрубил у трупа заднюю лапу, подобрал ее и пошел в коридор, где провел точно такую же операцию с оставшимися телами. Да, наверное, где-нибудь на Земле такое бы сочли не очень хорошим поступком, но я помню, что сделал со мной безголовый асур и повторения не хочу. На ошибках ведь нужно учиться.

Собрав отрубленные конечности, я закинул их в одну из пустующих комнат, протер клинок еще одним куском парусины и, не убирая его в ножны, направился в зал.

Плечо уже болело терпимо, кровь больше не текла, и тянуть не было смысла. Лучше ведь все равно не станет в ближайшее время.

С каждым шагом оберег все сильнее жег холодом грудь, добавляя уверенности, что проклятая душа где-то рядом. Да, наверное, с разорванным плечом и ушибом груди особо не повоюешь, но твари вроде закончились, а с Темной душой я уж как-нибудь разберусь. Остановившись в метре от входа, обвел взглядом видимую часть помещения и попытался прикинуть свои дальнейшие действия.

Размеры зала — примерно четыре на пять метров. Помещение нормально просматривалось только вблизи, а у дальней стены я лишь с трудом различал очертания сложенных друг на друга коробок. Какой-то склад? Да плевать! Погано то, что в такой темноте я не различу начала атаки и не успею на неё среагировать. Это при том, что Темная душа внутри и она, конечно же, подготовилась к встрече. Иначе на хрена бы ей там торчать?

«Блин, как же не хватает тут моего отделения», — с грустью подумал я и, шагнув за порог, резко ушел вправо. Конечно, в такой ситуации лучше заходить кувырком, но сейчас этот трюк применить невозможно.

Оказавшись внутри и держа наготове катану, я быстро оглядел помещение и тут же отпрыгнул назад. От груды ящиков у правой стены, ко мне рванули два силуэта в «морской» броне, занося над головой изогнутые мечи. Время на миг словно замедлилось и, отпрыгивая, я увидел Темную душу. Тварь пряталась в узком проходе между ящиков за спинами этих уродов, и быстро ее достать не получится.

Драться с двумя противниками в броне, в моем состоянии, лишь в мокрой куртке и сшитом наспех жилете — такое себе удовольствие. Особенно, если дело происходит в небольшом помещении, а один из нападавших перекрыл тебе путь отступления. И еще эти ящики… Черт! Ящики!

Сбив мечом катану одного из нападавших и стиснув зубы от боли, я резко сместился влево, уходя от второго удара, и, не оборачиваясь, рванул к противоположной стене. Этот «снеговик», наверное, уверен, что ящики его защитят? Ну, да — будь у меня обычный меч, возможно, так и случилось бы.

При приближении к стене, амулет на груди превратился в жидкий азот, из-за спины донеслось разочарованное рычание. «Готовься, сука!», — морщась от боли прошептал я и, добежав до того места где пряталась тварь, с силой ударил катаной по ящикам.

Лезвие меча без труда рассекло прогнившее дерево двух деревянных коробок, в лицо пахнуло уксусом, оба нападавших опомнились и рванули ко мне. Поздно! Резко ударив левым плечом, я проломился сквозь прогнившую стену из ящиков, и нанес косой рубящий удар, по висящей над полом мерзости.

Темная душа лопнула как мыльный пузырь. По ушам ударил предсмертный визг, хрустнули за спиной доски, откуда-то сверху донесся протяжный скрежет и в комнате посветлело.

Ни секунды не задерживаясь, я отскочил в свободный проход, поискал взглядом противников, но они куда-то пропали. Интересно…

Осторожно обойдя стену из ящиков, я вышел на середину зала и, опустив взгляд тяжело вздохнул. Два телохранителя Нори лежали на обломках в неестественных позах и смотрели в потолок остекленевшими взглядами. Я не помню имен, но это те двое, которых сожрал проклятый корабль. Темная душа, очевидно, обратила их на свою сторону и приказала меня убить, но со смертью твари заклинание развеялось. Все так… а в коридоре, скорее всего, лежат тела троих моряков, которые погибли первыми. Нет, я ни о чем не жалею… Эти люди были уже мертвы и пытались меня убить, но почему же оно так погано…

— Ну, это было несложно… — негромкий ироничный голос донесся из-за спины.

Я резко обернулся, вскидывая меч для удара, и застыл, удивленно глядя на высокого, худого японца.

С породистым лицом и собранными в конский хвост волосами, без оружия, в добротно сидящем дорогом с виду кимоно. Он бы мог сойти за какого-нибудь заклинателя аристократа, если бы не был полупрозрачным. Призрак? Или что-то очень похожее…

— Ты кто такой? — смерив незнакомца взглядом, уточнил я. — Кто-то из погибших на этом корабле заклинателей?

— Нет, — покачал головой призрак. — Я тот, кто отбирает достойных…

— Чего?! — поморщился я, сбитый с толку его ответом. — Каких еще достойных? Куда и зачем?

Не, ну а как еще реагировать? Странный тип в трюме старого корабля посреди океана несет какую-то хрень! Впрочем, на меня он пока не бросается, так чего бы и не пообщаться? Болит, правда, все, но словам-то это не помешает.

— Достойные — это те, кто способны пройти Испытание, — глядя на меня, пояснил полупрозрачный мужик. — И да, ты уже начал его проходить.

— Какое, на хрен, еще испытание, — начал было я, но тут до меня наконец дошло.

Это же Джеро-Насмешник, Владыка Случая! Кто еще подвергает людей испытаниям и заведует каким-то там лабиринтом? Но раз так, получается, обакэ создал он?

— Да, — словно прочитав мои мысли, призрак оглядел стены и потолок. — Этот корабль — часть Испытания. Точнее — его начало.

— Джеро-Насмешник? — смерив мужика взглядом, уточнил я и, дождавшись утвердительного кивка, зло усмехнулся. — А не пойти ли тебе на хер со своим испытанием? Из-за тебя, ублюдка, час назад погибли пятеро хороших парней!

— Ты ошибаешься, самурай, — ничуть не смутившись от моих слов, Джеро остановил меня жестом. — Я тот, кто отбирает достойных, привратник у ворот Великого Лабиринта. Испытания посланы Сущим, и в том, что происходит на островах, моей вины нет.

— Но зачем Сущему вся эта мерзость? — непонимающе поморщился я. — Ему делать нечего, как плодить этих уродов?

— Понимаешь ли…

— Таро, — подсказал я. — Меня зовут Таро.

— Понимаешь ли, Таро, — кивнув, продолжил мой собеседник. — Равновесие в мире похоже на партию в сёги^[161]в тот момент, когда оба противника уже совершили ходы. Проблема в том, что некоторые большие фигуры своими ходами вызывают излишнее возмущение мирового пространства, ну или, если сказать просто, немного заползают на соседнюю клетку. При этом равновесие изменяется незначительно, но если на это закрыть глаза, лет через сто наступит хаос. Испытания же служат противовесом. Появляясь из ниоткуда, они вызывают возмущение мирового пространства, которое и возвращает большие фигуры в площадь их собственных клеток. А я только контролирую, и отбираю тех, кто имеет хоть какой-то шанс дойти до конца.

— А я, выходит, эти шансы имею?

— Да, — снова кивнул Джеро. — По сути, тебя выбрало Сущее, а я лишь объявил этот выбор. Сейчас ты должен попросить ответную ставку.

— Погоди, — ещё не до конца еще понимая, во что меня втягивают, я выставил ладонь и уточнил: — А что хоть это за испытание?

— Я не знаю, что приготовило Сущее, — едва заметно пожал плечами Насмешник. — Но выбор сделан, и отказаться ты не можешь. Даже если решишь вернуться на материк. Сейчас на кону твоя жизнь. Говори: чего ты хочешь в качестве приза?

— То есть, если я пройду испытание…

— Ты получишь то, что пожелаешь сейчас, — терпеливо произнес призрак. — Это не может быть чья-то смерть или чья-то любовь. Только материальные вещи в определенном количестве: золото, доспехи, оружие… — Джеро посмотрел на мой меч и осекся. — Впрочем, оружие у тебя и так есть, лучшего тебе не предложат.

— А как я узнаю, что прошел испытание?

— Я тебе об этом скажу, — призрак в первый раз улыбнулся. — Появлюсь и передам заслуженную награду.

М-да… Прямо как в компьютерной игре. Вот тебе квест, вот тебе награда за его выполнение. Проблема только в том, что я не собирался играть! Хотя, в играх вроде бы награды себе не заказывают…

— Хорошо, — кивнул я. — Мне нужен пурпурный жемчуг. Максимальное его количество.

Не, ну а чего еще пожелать? Золото? Наверное, неплохо, но в деньгах я особо не нуждаюсь. Доспехи у меня тоже имеются, а вот жемчужины… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что испытание дожидается меня на островах. Иначе на хрена бы туда нагнали всех этих рыб и костяных китов? Не найдем жемчуг сами — получу у этого типа, ну а если не пройду испытание, то мне он уже не понадобится. Так же как и всем остальным, погибшим на островах. Там ведь под сотню человек полегло во имя этого гребаного равновесия.

— Принято! — призрак кивнул и исчез, а в следующую секунду корабль содрогнулся от двух громких хлопков. Мгновение спустя в коридоре полыхнули яркие языки пламени, в лицо пахнуло запахом дыма и горелого мяса.

С исчезновением Джеро вся магия, очевидно, тоже покинула этот корабль и драконий огонь наконец-то соизволил рвануть. Хотя, возможно, это продолжение того уродского испытания? Сущее решило сжечь меня к херам вместе с этой развалиной? Ну да, оно же теперь не отстанет…

Быстро оглядев уже хорошо освещённый зал, я подбежал в дальний угол и, морщась от боли, залез на стену из ящиков. Вырубив в потолке небольшое отверстие, прыгнул, подтянулся и выбрался на палубу уже объятого пламенем корабля. Плечо и грудь болели нещадно, но какая, на хрен, боль, когда на кону твоя жизнь?

Корабль пылал, треща переборками. Внизу что-то скрежетало и рушилось, в небо поднималось целое облако искр. «Хорошая могила для погибших ребят», — отстранённо подумал я, глядя на ревущее пламя. Затем нашел взглядом паруса возвращающегося секи-бунэ и, стиснув зубы от боли, одним движением перемахнул через борт.

Обожаю ночью купаться. Особенно когда рядом подруга, на берегу приветливо горят огни отеля, в голове тепло от выпитого виски, и душа при этом ни о чем не болит. Жаль, что такое было у меня всего-то всего пару раз в жизни. А ночные купания по большей части случались при форсировании рек, в полной экипировке, с лежащим на плече автоматом. Ну, да… А ещё с рыбой, помнится, недавно плавал наперегонки, вот и сейчас…

Нет, за огни отеля, конечно, можно принять горящий корабль, в голове мутно и без двухсот граммов вискаря, но подруги-то все равно нет, а без нее оно как-то не очень похоже на отдых.

Впрочем, в этом океане обязательно водятся какие-нибудь русалки. Только я уж как-нибудь обойдусь без подобных знакомств. Тут и без русалок-то стремно в воде, в десяти километрах от ближайшего берега, да с горящим кораблем за спиной. Хорошо хоть луна уже отражается от поверхности, и ребята уже возвращаются, им совсем немного осталось.

Жилет нормально держал на воде, боль слегка поутихла, постоянно чесалась щека, и почему-то сильно хотелось спать. Корабль Саито доплывет до меня минут так примерно через пятнадцать, и, чтобы не заснуть, я попытался осмыслить произошедший только что разговор.

На самом деле — какой-то гребаный бред! Словно в игру попал, право. «Принеси мне десять свиных пятаков, и я дам тебе серебряную монету»… Равновесие это, фигуры какие-то, клетки… Как я понял, деяния богов и тех, кто рядом с ними, вызывают непонятные помехи, из которых Сущее мастерит испытания. Закон сохранения энергии в магическом мире? Возможно, но все равно странно. Этот Джеро, как я понимаю, получает какой-то сигнал, выдвигается на точку и кого-то там отбирает, обещая избранному все прелести, кроме гибели врагов и вечной любви. Прямо как джин из мультика про Аладдина. Ну да… Японцы ведь такие же люди, как и арабы…

Что по итогу? Клятву, данную своей кошке, я не нарушил, поскольку живых на корабле не было. Еще этот Джеро не узнал во мне самурая Луны, а значит, его не было в Чертоге Смерти в момент гибели Темного князя. Версия Нори ошибочна, а происходящее на островах никак со мною не связано. Сильно ли я по этому поводу расстроен? Да ни хрена! Не все же мне быть каждой бочке затычкой! Хотя, только что меня «заткнули» в какое-то другое место, в сравнении с которым любая бочка покажется очень неплохой перспективой.

Ладно, хрен с ним — бывало и хуже, но все равно хотелось бы разобраться, как оно на самом деле работает? Какая-то сука с местного Олимпа сотворила какую-то дрянь, и Сущее в компенсацию этого послало на острова чудовищ? Да, получается так, но люди-то уже погибли! Неужели сотни смертей недостаточно для компенсации?! Хотя, скорее всего, в Испытании скрыт какой-то сакральный смысл, и весь этот беспредел на островах исчезнет только после его завершения. Останусь я в живых или погибну — не важно, хотя лучше бы, конечно же, первое!

Еще не понятно, почему этот Джеро явился в образе призрака и какого хрена его называют Насмешником? Ему же в покер играть — самое то. Пропустил мимо ушей мои оскорбления и улыбнулся только один единственный раз. Владыка Случая, ну да… Впрочем, ками высшего порядка тут, как правило, имеют несколько зон ответственности. Так что этот Джеро может быть хоть пожарником, местной религии это не противоречит никак.

Донесшийся из-за спины треск и последовавшее за ним шипение известили меня о том, что история обакэ подошла к своему логичному финалу. Корабль разломился пополам и затонул, оставив на поверхности с десяток разнокалиберных обломков. Не знаю, может быть, эти доски тоже когда-нибудь обретут Темную душу и будут рассекать по океану косяком, но… Черт! Да что же мне в голову лезет всякая хрень?! Мысли путаются, смертельно хочется спать…

— Вон он! Смотрите! — громкий возглас Иоши разорвал повисшую над океаном тишину. — Таро! Что с тобой?! Ты живой?

— Да! — отчаянно борясь со сном, прокричал я в ответ и пару раз махнул рукой в подтверждение.

Получилось хреново. Голос прозвучал еле-еле, да и рука не особенно поднялась.

— Держись, друг! Мы сейчас! — крикнул с корабля Нори и, спустя минуту, около меня на воду упали сразу три спасательных линя.

«Вот ведь как оно получается, — усмехнулся я, подплывая к ближней петле. — Не вспомни я на берегу про спасательные жилеты, и сейчас уже кормил бы каких-нибудь рыб. Если бы не Иошин страх… В который раз онспасает меня от смерти?»

Примерно с минуту я провозился с петлей, борясь со сном и с трудом понимая происходящее. Вскоре веревка натянулась, ощутимо сдавив грудь, меня подняли над водой и затащили на корабль, чувствительно дернув за раненую руку.

В сдвинутом набок рваном жилете, сонный и насквозь промокший, я представлял собой жалкое зрелище. Впрочем — выжил, задачу выполнил, оружие сохранил, а на все остальное плевать. Одежду-то и высушить можно…

— Ты ранен? — нарушив повисшую над кораблем тишину, первым поинтересовался Иоши. Енот оглядел меня с головы до ног и, шагнув ближе, пристально посмотрел в глаза. — Ну же! Отвечай!

— Есть немного, — усмехнулся я, оглядывая встревоженные лица ребят. — Какая-та черная тварь укусила меня за плечо. Думаю, ничего страшного.

— Черная тварь? Укусила? — испуганно прошептал Иоши, а в следующий миг, его словно подменили. — А ну все в стороны! — обернувшись, рявкнул, он приказным тоном. — Освободите место! Ты! — Иоши посмотрел на смертельно побледневшую Эйку. — Быстро за камнем!

— Но… никто же не сможет… — неуверенно прошептала лисица. — Я готова умереть, но это же не…

— Быстро, я сказал! — прорычал енот и, переведя взгляд на князя, указал на меня. — Вы! Быстро снимайте с него все кроме штанов! Ну же! Шевелитесь! Оберег только не сорвите случайно!

— Да что, блин, происходит? — непонимающе прошептал я, когда Нори вместе с Коямой, не задавая лишних вопросов, быстро срезали с меня жилет вместе с курткой.

— Яд здесь происходит, — кивнув мне на плечо, как-то очень уж спокойно произнес тануки и снова перевел взгляд на князя. — Сажайте его на палубу! Сейчас будем лечить…

— Яд?! — ничего не понимая, устало произнес я и хотел что-то добавить, но посмотрел на свое плечо и осекся.

Кожа почернела от шеи до середины предплечья, на месте укуса появились жутковатые язвы. М-да… Так вот почему мне так хочется спать.

Князь с телохранителем бережно усадили меня на доски. Затем прибежала Эйка, держа в руке полукруглый зеленоватый булыжник размером с половину грейпфрута, и с отчаянием во взгляде посмотрела на приятеля. Народ вокруг меня непонимающе замер, телохранители стояли с хмурыми лицами, в глазах князя надежда мешалась с яростью. Видимо, он единственный, кто, кроме ёкай, понимал, что сейчас происходит.

— Прикладывай, — задрав левый рукав, приказал лисице Иоши. — Не переживай, все будет нормально!

— Да… — кицунэ закивала, закусила губу и, подойдя, приложила камень плоской стороной к моему плечу.

— Вот вечно ты ввязываешься в какую-то ерунду, — встретившись со мной взглядами, тепло улыбнулся енот и, поднеся руку к моему плечу, полоснул ножом себе по запястью.

Отвечать я не стал. Язык еле ворочался, да и какой смысл говорить, когда выступаешь в роли статиста? Последним, что я увидел, был взгляд, которым лисица смотрела на друга. Удивленное восхищение… «Когда женщина так смотрит, то…» — мелькнула в голове отстраненная мысль, а в следующий миг я почувствовал, что окончательно засыпаю…

Глава 11

— Бать… Ты это…Возвращайся скорее, — глядя снизу вверх на отца, смущенно произнес я.

Старый коридор со скрипучим паркетом, раздолбанный велик, кривая вешалка для одежды, мамины цветы и поганое ощущение надвигающегося несчастья. Ведь я прекрасно знал, что сплю, и что живым отец уже не вернется. Хотел заорать, прекращая эту невыносимую сцену, но раз за разом произносил глупые, ничего не значащие слова. Этот сон преследовал меня после того, как суровые дядьки в костюмах позвонили нам в дверь и, виновато опустив взгляды, передали матери бумаги вместе с бархатной коробкой, в которой лежал последний орден отца. За что?! Почему мне это снится из раза в раз? Я ведь не забыл ни его, ни маму…

— До свидания, Гриш, — отец улыбнулся, взъерошил мне волосы, затем обнял заплаканную мать и вышел за дверь, где внизу его уже дожидалась машина.

А я… не мог даже завыть от тоски. Казалось, что если это получится сделать, то проклятое прошлое изменится! Как в сказке, но…

* * *

Я открыл глаза и сразу не понял, где нахожусь. Ослепительно синее небо, солнце и запах большой воды… Черт! Приняв сидячее положение, быстро огляделся, усмехнулся и со вздохом опустил взгляд. Ну да, я ведь и так уже в сказке. После того как погиб… Надеюсь, и отец тоже сейчас в каком-нибудь сказочном мире. А еще рядом есть такой же Иоши, который больше не даст ему умереть!

— Ты как? — сидящий неподалеку тануки переглянулся с Эйкой и вопросительно посмотрел на меня. — Плечо не болит?

— Спасибо, нормально, — улыбнулся я и, поведя крепко перебинтованным плечом, отрицательно покачал головой. — Вы хоть расскажите, что со мной произошло этой ночью?

Ну да… Судя по положению солнца, на дворе — немного за полдень, а значит, провалялся я не меньше восьми часов. Плечо словно бы затекло, на левой части груди, над ребрами, расплылся здоровенный синяк, но чувствую себя достаточно сносно. Боли практически нет, дыхание дается свободно и самое главное — совершенно не хочется спать.

Километрах в трех левее по курсу, за торчащими из воды рифами, лежит зеленый тропический остров. Скорее всего, это Мидори — тот самый, о котором нам с князем рассказывал капитан. Раз так, то до Коро — конечной цели нашего плавания — осталось не больше десяти ри, ну или — сорока километров, если говорить по земному. Выходит, корабль давно уже заплыл на территорию архипелага, и никто на нас больше не нападал?

— Это тебя надо спросить, — выдержав небольшую паузу, усмехнулся тануки. — Но, судя по всему, на обакэ были обращенные, и ты едва не стал одним из них. Если бы не оберег Милосердной…

— Яд этих тварей смертелен, — тут же включилась в разговор кицунэ. — Любой на твоем месте вскоре умер бы от укуса и спустя короткое время превратился бы в точно такую же тварь. Оберег позволил прожить тебе какое-то время, а здесь на корабле… — Лисица скосила взгляд на Иоши и, растеряно пожав плечами, пояснила: — Я и представить не могла, что между вами такая сильная связь. Жабий камень может вытянуть яд обращенного только в том случае, если впитает кровь родственника укушенного. Да и то, по слухам, только в четырех случаях из десяти! Вы оба должны были умереть, понимаешь?!

«Ох-ре-неть! — я мысленно выругался, все еще не до конца осознав, из какой задницы меня вытащили. — Эти обращенные как вампиры? Укусили и превратился?»

— Хосу-сама спасибо, — глядя на меня, спокойно заметил Иоши. — Дух Горы настолько усилил нашу связь, что любой родственник позавидует. Я не сомневался, что смогу тебя исцелить. Боялся, конечно, не без этого…

М-да… Слезы, кровь, дерьмо и сахар… Боялся он, ну конечно. Все бы так «боялись», когда приспичит. В Иоши вообще, словно два разных енота сидят. Что тогда в астрале, в момент драки с моим мечом, что недавний поход в сад, и вот сейчас.

— Я ведь такой же трус, как и был, — опустив взгляд, со вздохом продолжил тануки. — Только после тех твоих слов, что не боятся только одни идиоты…

— Ага, и женщины, заметь, теперь не только у одного лишь меня, — улыбнулся я и, кивнув на Эйку, посмотрел в глаза друга. — Спасибо тебе, братишка. Не знаю, сколько ты еще будешь меня вытаскивать…

— Да сколько понадобится, — заверил меня тануки. — Нам ведь теперь друг без друга — никак.

— А что за женщины? — переведя взгляд с меня на енота, подозрительно поинтересовалась лисица. — Или я опять чего-то не понимаю?

— Он тебе потом расскажет о женщинах, — усмехнулся я и, оглядев корабль, поинтересовался: — Но сначала расскажите: где мы? И скоро ли будем на месте?

— Мы сейчас проплываем Мидори, — кивнув на остров, пояснила лисица. — На нем капитан с командой провели три дня в прошлое свое посещение архипелага. Саито-сан сказал, что на Коро мы прибудем с наступлением ночи.

— И что же, пока я валялся в отключке, на нас так никто и не напал?

— А ты словно сильно расстроен этому факту, — заметил енот, смерив меня осуждающим взглядом. — Очнулся, и на новые приключения потянуло? Может быть, хватит уже? Не находишь?

— Да нет, — пожал плечами я. — Мне вроде хватило. Просто странно…

— Ранним утром, за островом Рокки, нам встретился Бакэ-кудзира, — опустив взгляд, со вздохом добавила Эйка. — Эта тварь, словно специально нас дожидалась, появилась и поплыла параллельным курсом на небольшом расстоянии. Такой жути я еще не встречала: огромный костяк кита, в окружении сотни отвратительных созданий. Казалось, даже вода, по которой он плыл, содрогалась от омерзения…

— Но капитан решил не сворачивать? — усмехнулся я. — Его, видимо, тоже задолбали эти дурацкие сказки?

— Если бы только это, — хмуро буркнул енот и, обернувшись, посмотрел на Саито, который, стоя у правого борта, о чем-то разговаривал с Нори.

Почувствовав его взгляд, капитан повернул голову и, заметив «проснувшегося» меня, что-то сказал князю. Нори обернулся, расплылся в улыбке и направился в нашу сторону, прихватив с собой Саито, Кояму и тройку дежурных телохранителей. Вот ни разу не похож он на классического самурая. Те ведь всегда серьезны, задумчивы и почти никогда не улыбаются. Ну, по крайней мере, в фильмах, которые я успел посмотреть. Хотя, тут не фильм, а скорее аниме с кошкодевочками, кицунэ и оками. Так что, пусть себе улыбается. В аниме такое на каждом шагу.

— И что же тебя так напрягло? — уточнил я, глядя на приближающуюся делегацию. — Кто-то показал киту неприличный жест?

— Ты издеваешься? — тануки нахмурился еще больше и, кивнув на князя, пояснил: — Твой приятель приказал стрелять по чудовищу из всех четырех стрелометов! Он же от тебя сумасшествием заразился!

— И что Бакэ-кудзира? — кивнув подошедшим, уточнил я.

— Трусливо сбежал, — усмехнулся князь, слышавший всю последнюю часть разговора. — Получил пару стрел в башку и исчез вместе с сопровождающей его тухлятиной. Эти острова принадлежат клану, и я не потерплю тут всякую мерзость!

— Ох, грехи мои тяжкие, — со вздохом покачал головой тануки. — Ты ведь отдаешь себе отчет, да? Понимаешь, что на нас повисло проклятие?

— Ерунда все это, — уверенно произнес князь. — Кит сбежал — значит, никакого проклятия нет! И не стоит о нем вспоминать — есть вещи и поважнее. — Нори уселся на палубу и, посмотрев на меня, поинтересовался: — Ты как себя чувствуешь?

— Нормально, — пожал плечами я и, понимая, что от меня не отстанут, коротко рассказал о том, что происходило на обакэ. Обо всем, включая разговор с призраком. Это гребаное испытание так или иначе коснется всех нас, так что лучше рассказать сразу.

— Вон оно что, — дослушав рассказ до конца, задумчиво произнес капитан. — Мне кажется, я знаю, кого ожидала встретить та женщина, что выходила ночью из океана.

— Да, наверное, ты прав, — кивнул Нори и посмотрел в сторону недалекого острова. — Возможно, нам нужно будет нанести визит на Мидори, но сделаем это потом — когда достанем жемчужины.

— Исонадэ! — резкий крик одного из матросов оборвал наши дружеские посиделки.

Над кораблем на пару мгновений повисла тревожная тишина, затем кто-то витиевато ругнулся и все свободные матросы побежали к правому борту. М-да… Что значит: помяни черта…

— Господа, вынужден вас покинуть, — вежливо произнес капитан и, кивнув, быстро пошел к противоположному борту.

Проводив его взглядом, Нори устало прикрыл глаза и, с силой проведя руками по лицу, посмотрел на лисицу.

— Что с твоими бочками, госпожа?

— А вон они, — Эйка указала в сторону пролома в корме, возле которого стояли два пузатых бочонка. — Саито-сан распорядился поставить их там.

— Хорошо! — кивнул князь. — Думаю, скоро они нам понадобятся.

— Главное, чтобы сработало, — осторожно заметила Эйка.

— Будем на это надеяться, — Нори обвел взглядом телохранителей и приказал: — Кояма-доно, готовьте стрелы. Быстро! Таро — со мной! Пойдем, поглядим на это чудовище.

Кивнув, я прошёл следом за Нори к правому борту, оглядел океан и заметил на горизонте небольшой темный плавник. Похож на акулий, но поуже и гораздо сильнее изогнут. Километров восемь до него, если не больше, и судя по всему, чудовище сейчас плывет в противоположном с кораблем направлении. Размеры с такого расстояния оценить сложно, и вот в душе не имею, почему так всполошился народ? Нет, я догадываюсь, что рыбы плавают быстрее парусного корабля, но нас же ещё нужно как-то почуять! С восьми километров! В воде! На противоположных-то курсах?! Или я чего-то не понимаю, или у чудовища есть перископ?

— Лево руля! — скомандовал капитан и добавил с десяток фраз, из которых я понял только то, что одни паруса нужно убрать, а другие куда-то там повернуть.

Закончив раздавать команды и убедившись, что матросы побежали их исполнять, Саито обернулся к нам и, кивнув в сторону острова, пояснил:

— Мы сейчас пойдем по краю подводного кратера, и если тварь за нами погонится, я выброшу корабль на мель.

— Подводного кратера? — обведя взглядом линию торчащих перед островом рифов, Нори хмыкнул и вопросительно приподнял бровь. — Выходит, мы сейчас плывем над жерлом потухшего вулкана?

— Да, так и есть, — кивнул капитан. — Острова расположены в океане по неровному кругу — краю уснувшего когда-то вулкана. Под нами сейчас гигантская впадина, глубину которой невозможно измерить, а между островами, если смотреть по дуге, часто встречаются отмели, и это нам сейчас на руку. Смотрите, вон за тем мысом, — Саито указал на выступающую часть острова, — будет небольшая бухта, в которой мы спаслись от исонадэ в прошлый раз. Около трех тё^[162] от края до края. Бухту окружает широкая отмель, и обойти ее можно только у дальнего мыса. Если исонадэ проявит признаки агрессивности, предлагаю зайти туда и подождать, когда рыба уйдет. Вам решать, господин князь, но…

— Так и поступим, — согласно кивнул Нори. — В случае чего, останемся на острове до утра. Мы же все равно собирались.

Следующие двадцать минут прошли в тревожном ожидании. Корабль, отчаянно скрипя, повернул в сторону рифов и поплыл вдоль них, метрах в тридцати сорока. Телохранители, готовые к стрельбе, расположились двумя отрядами: на носу и корме. Все четыре стреломета подтащили на правый борт, логично предполагая, что со стороны острова атаки можно не ждать. «Морскую броню» сняли, поскольку абордаж не предвидится, а исонадэ такая защита на один зуб. «Ну, разве только в очке застрянет, но это не точно», — на тему доспехов пояснил телохранителям капитан, но проверить его слова желающих не нашлось.

Пока все бегали, а Нори о чем-то сосредоточенно размышлял, я стоял, привалившись к борту спиной, и, не глядя в сторону рыбы, любовался открывающимися пейзажами. Белый песок, пальмы и ослепительно голубая вода! Да я всю жизнь мечтал побывать на таких островах! Пожить в бунгало, полежать на песке, погулять среди пальм, в хлам упиться коктейлями… К сожалению, такие курорты я видел только в рекламе и совсем не обижусь на рыбу, если из-за нее мы заглянем сюда на пару деньков.

Жесть началась в тот момент, когда матросы по приказу Саито подкатили Эйкины бочки к правому борту и зачем-то решили их откупорить. Возможно, в момент атаки рыбы на это не будет времени — вот ребята и решили подготовиться заранее? Только реальность оказалась ужасной.

На корабле завоняло… Примерно так «пахнет» в квартире, где с неделю пролежал труп, а с учетом того, что противогазы нам выдать как-то забыли, ощущения были не самые позитивные. Не знаю уж, как выжили матросы, толпящиеся около бочек, но Эйка однозначно непроста, раз сумела сварить такое и в таком немалом количестве. Ей на всеимперском слете алхимиков медаль, наверное, должны какую-нибудь вручить, а эта ее мерзость… Если вылить такое в океан, то, пожалуй, сюда сбегутся все половозрелые раки империи. Даже из северных рек страны, прямо по дну океана.

Бочки, конечно, сразу закрыли и разбежались от них кто куда, но веселье продолжалось недолго, поскольку в километре от корабля из воды, вдруг, показался огромный темный плавник. И это при том, что первый все так же виднелся на краю горизонта.

— Исонадэ! В десяти тё! Справа по борту! — заорали сразу несколько человек, и события резко ускорились.

— Лево руля! Правь на мель! — заорал Саито, глядя на появившийся прямо по курсу плавник. — Содержимое бочек за борт! На стрелометах — натянуть тетивы! Стрельба без команды!

Над водой были видны только спинной и хвостовой плавники, но даже с километра рыба казалась огромной. Формы её тела видно не было, но, судя по расстоянию между плавниками, чудовище никак не меньше нашего корабля.

— Готовим зачарованные стрелы! Ждем! — стащив с плеча лук, приказал Кояма своим. — Стрелять с двух тё, без команды!

Десяток самураев на корме быстро растянулся вдоль перил. Бойцы скинули с плеч колчаны и принялись распечатывать футляры с нужными стрелами. Матросы, позабыв про вонь, бросились к бочкам и быстро опрокинули их содержимое в океан. Заскрипели снасти, возмущенно захлопали паруса, и «Куро ваши», неохотно скрипя, начал медленно поворачивать к острову.

Сама же иссонадэ поначалу плыла куда-то в сторону, не обращая на нас никакого внимания. Мне уже даже начало казаться, что пронесет и мы сейчас, как тот боцман из анекдота, развалим корабль своими крепкими яйцами, а торпеды при этом промахнутся. Однако когда «Куро ваши» уже заканчивал поворот, рыба вдруг изменила маршрут и быстро проплыла в нашу сторону.

Ощущения, прямо скажем, на грани… Метров пятьдесят до спасительной отмели, и примерно восемьсот до чудовища. Главная же проблема в том, что у нас не моторная лодка. Парусный корабль — это та еще хренотень, на которой нельзя повернуть и при этом сохранить скорость.

Матросы, подгоняемые окриками старших и вполне естественным в таком случае страхом, карабкались по мачтам лучше всяких мартышек, и как-то там поворачивали паруса. Саито с князем были внешне спокойны, Кояма — так вообще, с виду словно заснул. С открытыми, блин, глазами и луком в руках.

Иоши с Эйкой подошли и встали неподалеку, напряженно наблюдая, за приближением исонадэ. И если на физиономии тануки еще можно было различить признаки беспокойства, то в глазах кицунэ, горело неприкрытое любопытство. Эйке по понятным причинам интересно, сработает ли отрава? Или подруга Иоши адреналиновая наркоманка?

Корабль тем временем завершил поворот и пополз к острову как беременная черепаха. Никто уже ничего не кричал, все замерли, ожидая развязки. Самураи с наложенными на тетиву стрелами. Расчеты стрелометов, высчитывающие нужную траекторию, и матросы на нижней палубе с приготовленными гарпунами.

Если верить Саито, то под нами сейчас натуральная пропасть, а там, впереди — на отмели, глубина не превышает человеческий рост, и выбросить корабль на мель — единственное правильное решение. Это если мы, конечно, успеем…

Плавник увеличивался с каждой секундой, а до спасительной кромки светлой воды метров тридцать, если не больше. Исонадэ заходила кораблю в правый бок — туда, где сейчас столпилась команда. Наверное, наблюдая за этим, я должен был что-то испытывать, но вот не получалось, хоть ты убей! Возможно, у меня исчерпался запас эмоций, но скорее, я просто не мог серьезно к этому относиться.

Не, рыба атакующая корабль оптимизма не внушает ни капли, но скольких эта тварь успеет сожрать, пока остальные окажутся на мелководье? Туда-то она за нами точно не сунется! Да в любом нормальном бою потери будут неизмеримо больше! А во всем творящемся дерьме напрягает только одно: если «Куро ваши» затонет, то как мы соберем этот гребаный жемчуг?

Тишина… В голове словно включился невидимый счетчик. Лица самураев спокойны, в глазах князя плещется злость, во взгляде Эйки любопытство сменилось разочарованием и какой-то детской обидой.

— Смотрите! Вода чернеет! — указав на океан, громко воскликнул Иоши, но в этот момент атакующее чудовище пересекло невидимую черту и события понеслись вскачь.

Хлопнули тетивы луков. Раз, другой, третий… Вода вокруг плавника пошла цепью серебристых разрядов, но чудовище даже не дернулось, продолжая плыть с неумолимостью подводного крейсера.

Когда до кромки мелкой воды оставалось не больше десяти метров, тварь резко ускорилась и рванула в атаку, целяв самый центр корабля. Одновременно с этим произошло нечто странное.

Корабль тряхнуло, и он вдруг поплыл намного быстрее! Словно кто-то большой и невидимый начал толкать его со стороны кормы!

Запоздало щелкнули тетивы разрядившихся стрелометов, «держись!» — заорали со всех сторон, и многотонное судно, ударившись килем о дно, с треском пропахало по отмели метров пятнадцать. Мгновение спустя огромная черная рыба ударила мордой в корму прямо под нами, и корабль резко крутануло по часовой стрелке.

Если кто-то катался на американских горках — так это немного похоже. Немного, в том смысле, что в нашем случае тележки сорвались с рельса и разлетелись в разные стороны. С оглушительным грохотом корабль подбросило в воздух, палуба вмазала по ногам, перед глазами мелькнули мачты вместе с зацепившимся за них солнцем, и меня с силой швырнуло к противоположному борту, чувствительно приложив при этом плечом о перила.

Сука! Вокруг воцарился хаос. Одна из мачт обломилась и рухнула в воду, часть команды с криками улетела за борт. Со всех сторон доносилась ругань вперемешку с криками боли. Кто-то истерично расхохотался, указывая на гигантский плавник, что все еще торчал над перилами палубы. Дура-рыба атаковала нас на самом краю морской впадины и вместе с кораблем вылетела на отмель. Впрочем, так ей, твари, и надо!

Морщась от колющей боли в груди, я поднялся на ноги, оглядел палубу и, найдя взглядом невредимого князя, молча ему кивнул. Нори как и меня швырнуло к противоположному борту. Там же обнаружился и Кояма вместе с четверкой помятых телохранителей, все остальные улетели купаться. Человек двадцать, включая обоих ёкай, барахтались на отмели неподалеку от левого борта. Все в жилетах и никто вроде не ранен, так что, можно сказать, повезло.

Все еще не до конца очухавшись и не понимая, что собственно делать дальше, я поискал взглядом капитана, и в этот момент Нори словно проснулся. Оглядев творящийся на корабле бардак, он остановил взгляд на торчащем впереди плавнике и, выхватив меч, побежал к нему. М-да…

Глава 12

— Э! Куда?! — запоздало проорал я, глядя приятелю вслед.

Нори меня не услышал. Взбежав по перекосившейся палубе, он что-то неразборчиво прокричал и, перебравшись через перила, прыгнул чудовищу на спину. «Вот же…», — проводив его взглядом, в сердцах выдохнул я, и вместе с телохранителями, тут же рванул следом.

В этот момент исонадэ зашевелилась, корабль натужно затрещал, палуба задрожала, и мне стоило определенных усилий устоять на ногах. Добежав до перил, я схватился за них левой рукой, огляделся и замер, пытаясь уложить происходящее в голове.

Чудовище было огромным! Метров двадцать в длину, если не больше! Плоская, шершавая спина рыбы имела грязно-серый окрас и немного сужалась к голове, прикрытой длинными костяными пластинами! Плавник в высоту метров пять, хвост — размером с немаленький парус! Сейчас морда твари застряла в проломе, и она пыталась освободиться, дергая башкой из стороны в сторону.

Вода вокруг отмели почернела, словно кто-то вылил в океан пару эшелонов чернил. Местные рыбы так похожи на земных каракатиц, или это что-то другое?

— Тварь! — яростный голос князя выдернул меня из раздумий.

Нори широко размахнулся и всадил меч в костяную пластину на голове чудовища, где, по его мнению, должен был находиться мозг. Очевидно, не попал, но рыба зашевелилась сильнее. Корабль перекосило, и я, едва не скатившись по палубе вниз, подтянулся и тоже перемахнул через перила.

Телохранители уже вовсю рубили спину чудовища, но пробить толстую шкуру у них не особенно получалось.

Чувствуя себя каким-то гребаным китобоем и стараясь не мешать остальным, я подбежал к плавнику и нанес косой рубящий удар мечом в его основание. По ощущениям, словно рубишь невысокое дерево. Лезвие катаны без труда рассекло кожу и застряло на середине первой кости, которая была толщиной с мою ногу. Вторым ударом я перерубил кость вместе с широким куском кожи, и тварь это почувствовала. Огромная туша задергалась еще сильнее, корабль с деревянным скрежетом сполз с морды чудовища, а дальше произошло страшное.

Метрах в десяти от меня вокруг тела исонадэ обвилось вынырнувшее из воды щупальце! Следом за ним второе и третье! Дальше последовал рывок, и неизвестный монстр утащил рыбину в глубину! Так, словно это была простая селедка!

О-хре-неть!

Это произошло настолько быстро и неожиданно, что никто даже не успел испугаться! Рыбу просто выдернули у нас из-под ног! Не удержавшись на ногах и прокатившись по твердой шкуре, я шлепнулся в воду и, хлебнув изрядно воды, в панике огляделся.

— Быстро! На корабль! — рявкнул «очнувшийся» первым Кояма, и никто не заставил себя просить во второй раз.

Не, разумом я понимал, что для монстра, утащившего такую огромную тварь, люди вряд ли представляют хоть какой-то гастрономический интерес. Но понимать — это одно, а очко, как говорят — не железное!

«Куро ваши» стоял слегка накренившись, и нам не составило особого труда проникнуть на корабль через оставленный рыбой пролом. Сверху что-то кричали, ругались, но с момента атаки чудовища прошло меньше пяти минут, и народ все был под впечатлением от случившегося.

Мы шли на палубу молча, говорить не хотелось. Очевидно, каждый пытался уложить произошедшее у себя в голове. Вот ни разу не видел на лице Коямы растерянного выражения, но тут проняло даже его. Сам я ни о чем старался не думать. Мозг был просто не в состоянии оценить размеры монстра, так запросто утащившего такую огромную рыбину. Великий кракен, или как его там? Но теперь хоть понятно, почему почернела вода… Эта тварь, очевидно, такая же каракатица, только она немного больше размером. Совсем немного, ну да…

Уже на палубе до ушей донеслись сухие команды Саито, и меня, наконец, отпустило. Капитан жив, в его голосе не слышалось паники, а значит ситуация под контролем.

— Она уплыла?! — испуганно-облегченный возглас Иоши заставил меня улыбнуться.

Енот только что выбрался на палубу из воды и, обтекая со всех сторон, ошалело оглядывал творящийся на борту хаос. Эйка, в отличие от своего приятеля, выглядела как всегда безупречно. Словно кинозвезда из фильма про море. Вроде вымокла с головы до ног, с испорченной прической, в перекосившемся спасательном жилете, но ощущение такое, что над девушкой усердно поработал визажист. Вот интересно, как это у них получается? И еще не понятно… Они же ёкай! В любой стрессовой ситуации должны превращаться в себя самих! Или нет? Или я чего-то не понимаю? Или нападение чудовища на корабль для них ни разу не стресс?

— Нет, — в ответ на вопросительный взгляд, покачал головой я. — Рыбу утащил какой-то кальмар, мы видели только его щупальца.

— Какой-то кальмар?! — испуганно выдохнул енот, когда до него дошел смысл моих слов. Иоши с опаской медленно оглядел океан, остановил взгляд на подошедшем капитане и прошептал: — Но он же может вернуться!

— Это вряд ли, — успокоила приятеля Эйка. — Вода за бортом больше не черная, так что можно особо не переживать.

— Ну да, — согласно покивал я. — На хрена мы ему нужны? У нас и отрава закончилась…

— Причем здесь отрава? — лисица перевела на меня удивленный взгляд. — Думаешь, мы его подманили?

— Уверен в этом, — пожал плечами я. — Почуял тухлятину, поднялся повыше, а тут как раз и обед. Нас-то он трогать не стал, значит, мы ему не интересны, но запах, думаю, оценил.

— Но, получается…

— Да, твоя затея сработала, — не дал договорить я лисице. — Конечно, не так, как планировалось, но без твоей отравы мы бы эту рыбу рубили до позднего вечера.

Не, так-то я совсем не был уверен в том, о чем говорил. Кальмары и осьминоги — это же не раки, чтобы питаться тухлятиной, но Эйка сильно расстроилась из-за того, что ее варево не подействовало, и девушку необходимо поддержать. Ну и Иоши заодно успокоить.

— Вы рубили исонадэ?! — совсем не успокоившись, потрясенно воскликнул енот, как только до него дошел смысл моих слов. — Я даже догадываюсь, кому это могло прийти в голову…

— Что с кораблем? — уточнил князь, которому, очевидно, не очень понравилось направление разговора. — Его можно отремонтировать?

— Я не смотрел еще, господин, — покачал головой Саито. — Но думаю, дня на три мы здесь точно задержимся.

Внешне капитан держался уверенно, но было видно, что мужик все еще находится под впечатлением от недавних событий. Ну да… Пережить такое, наверное, получается не у каждого, а с учетом того что никто вроде бы не погиб… Кроме рыбы, конечно.

— Три дня? — удивленно выдохнул князь, явно обрадованный таким заявлением.

— Возможно, чуть дольше, но за пять дней точно управимся, — пожал плечами Саито. — В прошлый раз мы заготовили достаточно досок, которых хватит на первое время. Там на острове спрятаны три плота, на которых можно подвезти материал. У меня в команде есть ребята способные сращивать дерево, и восстановление корабля много времени не займет. Да, конечно, такой ремонт мореходных качеств нам не добавит, но мы сможем добраться до Коро и потом вернуться на материк. Сейчас я отправлю людей за плотами. Мы пошлем всех не задействованных в ремонте на берег и начнем подвозить материал. Сегодня оценим повреждения, составим план, и завтра с утра уже приступим к ремонту. Если у кого-то есть вопросы…

— У меня вопрос! — Эйка пристально посмотрела в глаза капитану. — Саито-сан, скажи, а что произошло перед атакой чудовища? Почему корабль поплыл намного быстрее?

— Я не знаю, госпожа, — покачал головой капитан. — Но нам определенно кто-то помог. Морские боги — изменчивые существа, но сегодня они были на нашей стороне. Надеюсь, будут и дальше.

Мидори был прекрасен. На этом острове можно легко снимать рекламу из девяностых. Шоколадки баунти, да… Такие дорогие и совершенно не вкусные, но зато какая была реклама…

Берег бухты представлял собой тропический пляж. Широкая выгнутая полоса белого песка, ослепительно голубая вода и редкие пальмы. При других обстоятельствах при виде такого великолепия я бы, наверное, прыгал от радости, но недавнее настроение куда-то, блин, улетучилось. Нет, конечно, все это очень красиво, но у нас внезапно появилась куча проблем, и радоваться хотелось в последнюю очередь.

Лагерь, в котором моряки обитали в свое последнее посещение острова, находился в полусотне метров от берега на краю лесной вырубки. Там же хранились заготовленные материалы.

Сам лагерь напоминал маленькую вьетнамскую деревню из какого-нибудь американского боевика. Пять тростниковых хижин стояли на небольшой площадке, покосившись от ветра и чернея неровными дырами в стенах. Выглядело это довольно убого и явно возводилось на скорую руку, но внутри этих соломенных халуп можно без проблем пересидеть дождь, а большего, наверное, и не требуется.

Козлы и грубые столы для распилки деревьев были сложены на краю вырубки, а судя по количеству пеньков, матросы в прошлый раз трудились тут ударными темпами. Вот не думал я, что на таких островах может расти пригодный для кораблестроения лес, но, как выяснилось, ошибался. Помимо пальм и невысоких кустарников тут произрастало немало деревьев с ровными прямыми стволами, внешне напоминавших не очень высокие сосны.

На остров нас перевезли на двух плотах вместе с оружием и доспехами. Часть матросов сразу же приступили к заготовке досок, остальные принялись возить на корабль то, что было складировано неподалеку от лагеря.

— Предлагаешь прогуляться по острову? — с сомнением произнёс князь, как только мы приблизились к лагерю. — Думаешь, тут есть что-нибудь интересное?

— Не, — покачал головой я, — предлагаю сходить на разведку, поскольку капитан в прошлый раз этим не озаботился. Ну а заодно и прогуляемся. Одно ведь другому не помешает?

— Саито-сан просто не хотел беспокоить ками этого острова, — вступилась за капитана лисица. — Его команда деревьев нарубила немало, и простыми дарами тут сложно было отделаться. А так хотя бы не беспокоить.

— Да и мы никого беспокоить не будем, — пожал плечами я, оглядывая полосу недалекого леса. — Ну, разве только грибов каких-нибудь соберём по пути, или подстрелим кого-то на ужин. Не думаю, что местные ками на нас за это сильно обидятся.

— Грибов тут нормальных нет, — дослушав меня до конца, сварливо заметил Иоши. — А те, что растут — их лучше не трогать, во избежание невосполнимой потери здоровья.

— Не цепляйся к словам, — усмехнулся я и перевёл взгляд на князя. — Ну так что? Я в принципе могу сходить с ёкай, а вы останетесь в лагере…

— Да сейчас! — в ответ возмущённо воскликнул Нори. — Чтобы я опять пропустил все самое интересное? Как ты там говоришь? Derzi karman shire? Так?

Последняя фраза была произнесена на ломаном русском, и мне сразу почему-то вспомнилась «Красная жара» с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Не, так-то князь походил на молодого Шварца как трамвай на синего зайца, но интонации и акцент у него получились похоже. Все самое интересное он пропустит, ну да… Недавних событий, конечно же, не хватило. Впрочем, я на то и рассчитывал. Вместе-то оно гулять веселей…

Наскоро перекусив и экипировавшись в нормальные доспехи, мы минут через тридцать выступили на северо-восток от лагеря, в противоположном от вырубки направлении. С нами пошел Кояма с десятком телохранителей, остальные остались охранять лагерь.

На дворе стоял вечер, солнце уже клонилось к закату, но до темноты оставалось еще часов пять, так что времени на прогулку у нас было с запасом. Нет, понятно, что никакой разведкой тут даже не пахло, и на английских коммандос мы тоже не походили ни капли, но меня так задолбал океан с его качкой, что пройтись по острову выглядело и впрямь отличной идеей.

Вообще, Мидори по площади сопоставим с окрестностями столицы. Обойти его целиком, у нас не вышло бы и за сутки, но этого никто и не планировал. Если тут действительно есть что-то опасное, то оно обязательно как-то себя проявит, ну или ёкай чего-то почувствуют. Они-то, в отличие от нас, будут покруче любого вьетнамского партизана.

На северо-востоке, в паре километров от лагеря, прямо над океаном взымалась гора, и мы, не задумываясь, направились к ее пологому склону. Метров триста всего в высоту, но для того чтобы осмотреть все вокруг — хватит и этого. Главное — успеть вернуться до наступления ночи.

Самым забавным было то, что остров оказался точно таким, как показывали в передачах Discovery.Скачущие по веткам мартышки, куча каких-то разноцветных птиц, стрекот мириадов цикад и красное солнце над океаном. Не хватало только девчонок в бикини, но сейчас это, наверное, было бы лишним. Мозг просто отказывался воспринимать окружающее великолепие, хотелось пропустить всю эту красоту сквозь себя, но действительность не позволяла забыться. Знакомое чувство, часто посещавшее меня в горах, где красота часто служила ширмой для всяких ублюдков. Тут может быть то же самое, так что расслабляться не стоит. А еще я не забыл, какие в этом мире встречаются твари, и о том испытании, что ждет меня где-то здесь. Все так, но как же хочется порой послать в задницу самоконтроль. Забыть обо всем, усесться на траву и просто смотреть на закат… Возможно, когда-то у меня это получится? Знать бы вот только когда?

Шли достаточно быстро, растянувшись цепочкой метров на тридцать и внимательно оглядывая деревья. Временами трава достигала до пояса, ноги цеплялись за какие-то корни, но основная часть маршрута представляла собой редкий пальмовый лес с участками стелющегося кустарника. Ни разу не курорт, но и не амазонские джунгли. Судя по потемневшим стволам, у подножия горы недавно случился пожар, и растительность просто не успела восстановиться.

Подъем по пологому склону тоже особых проблем не доставил. Трава тут практически не росла, почва была достаточно твердая, и мы за пару минут поднялись до середины горы.

— Слушайте, а зачем мы туда идем? — обернувшись ко мне, вдруг поинтересовалась лисица. Эйка указала рукой на вершину горы и вопросительно приподняла бровь. — Что мы собираемся там найти?

Идущий первым Кояма жестом приказал отряду остановиться, обернулся и тоже посмотрел на меня. Не, сам-то телохранитель прекрасно понимал, что зачем мы идем на вершину горы. И лисица вроде бы знала, но неужели забыла?

— Ну, вершина горы — это самая высокая точка в окрестностях, — остановившись вместе со всеми, я стряхнул с плеча особо наглого жука и посмотрел в глаза кицунэ. — Доберемся туда, оглядим видимую часть острова…

— И что? — не унималась лисица. — Что мы собираемся увидеть?

— Ну, не знаю, — пожал плечами я. — Что-нибудь необычное, непонятное. Оставленные кем-то следы…

— А, ну тогда дальше идти не надо, — Эйка беззаботно пожала плечами и указала рукой вниз. Туда, где довольно густой лес почти вплотную подползал к берегу. — Вонтам остатки какого-то поселения. Судя по всему, люди ушли оттуда давно, но ты же хотел увидеть следы?

— И вот зачем тебе это надо? — глядя на подругу, упавшим голосом поинтересовался Иоши. — Самая умная и глазастая?

— Но… — Эйка немного смутилась под взглядом приятеля. — Я же хотела помочь…

— Ну помогла, молодец… — енот вздохнул и кивнул на вершину горы. — Дошли бы мы туда, огляделись и, ничего не найдя, спокойно вернулись бы обратно. А через три дня уплыли бы с этого проклятого острова. А сейчас…

— Ну ты же не серьезно это говоришь? — поморщился я, с сомнением глядя на возмущённого приятеля. — Чего такого может быть в каких-то развалинах?

— А ничего такого, — наигранно усмехнулся енот и, указав рукой вниз, поинтересовался: — А ничего, что люди никогда не жили на этом острове? А ничего, что в тех развалинах полно костей? А знаешь, что случается при неправильном захоронении?!

Хм-м… Я посмотрел в указанном направлении и только с большим трудом смог заметить то, о чем говорили ёкай. Нет, никаких костей я, конечно же, не увидел. Но если внимательно присмотреться, точно зная, что там что-то есть, можно было разглядеть остатки полностью сгнившего дома. Навроде тех, что возвели в лагере моряки.

— Слушай, ну если ты считаешь это опасным… — я оторвал взгляд от джунглей и спокойно посмотрел на приятеля. — Мы можем туда не ходить.

— Да уже поздно, — устало вздохнул Иоши и, кивнув вниз, пояснил: — Если там действительно что-то есть, то оно почувствовало наш интерес и уже не отстанет. Так что теперь туда точно придется идти… — со вздохом закончил енот и замолчал, смерив взглядом смущенную Эйку.

— Вот и отлично! — усмехнулся князь и, переведя взгляд на кицунэ, уточнил: — Госпожа, вы дорогу покажете?

М-да… Иоши по ходу считает отморозком совсем не того парня. Нори настолько почувствовал вкус к приключениям, или я чего-то не знаю? Просто странно, когда рассудительный вроде бы человек ведёт себя как смертник на последней прогулке. С другой стороны, ничего же страшного в этом нет. Лучше уж так, чем трусливое чмо…

Усмехнувшись, я сделал лисице успокаивающий жест, подмигнул Иоши и, пропустив кицунэ вперед, отправился следом за ней.

Глава 13

Деревенька выглядела убого. Хотя, сказать по правде, никакой деревеньки тут уже давно не было, а полтора десятка куч гниющего мусора, оставшихся там, где когда-то стояли дома, могли заинтересовать только каких-нибудь археологов.

Судя по тому, что нам открылось, жизнь давно покинула это место. Не знаю, чем занимались проживающие здесь люди, но, судя по количеству домов, их было человек пятьдесят.

Если рассуждать логически и принять во внимание тот факт, что никакого намёка на поля в окрестностях нет, можно предположить, что основным занятием аборигенов являлась рыбалка. Впрочем, какая мне разница, чем они тут занимались? Намного интереснее, откуда здесь взялись люди, и куда они потом подевались? Хотя, по второму вопросу некоторая ясность все же имелась.

В центре деревни возле вкопанного в землю столба лежал скелет. Судя по тому, что на костях не было видимых повреждений, этот человек умер своей смертью, и никакие хищники его останки не трогали. Ну, за исключением, может быть, насекомых.

— Интересно, как ты смог заметить его с горы? — кивнув на скелет, я обернулся к тануки и вопросительно приподнял бровь. — В траве, с такого-то расстояния?

— Я его почувствовал, — хмуро буркнул Иоши и, обведя взглядом подошедших бойцов, пояснил: — А еще я чувствую следы пребывания Тьмы. Мне неизвестна судьба жителей этой деревни, но подозреваю, что костей мы найдем еще много. Плохое место… Очень плохое.

— Иоши-сан прав, я тоже чувствую Тьму, — внимательно оглядев костяк, поддержала приятеля Эйка. — В таких местах очень часто заводятся злобные духи. Юрэй^[163] или даже онрё^[164]. Как бы то ни было, я очень не советую разгуливать тут в одиночку. Да, мстительные духи опасны лишь после захода солнца, но здесь могло завестись и кое-что пострашнее, поэтому постарайтесь быть на виду друг у друга. Возможно, это сохранит чью-нибудь жизнь.

— Госпожа, а что мы здесь собираемся найти? — обведя мрачным взглядом остатки домов, Кояма вздохнул и посмотрел на лисицу. — Должна же быть какая-то цель?

— Все необычное, — мгновение поколебавшись, ответила кицунэ. — Фигурки, знаки, символы, идолы… Нам нужно понять, чем жили местные обитатели, и узнать, почему здесь завелась Тьма. Разобравшись с этим вопросом, определим, угрожает ли оно нашему лагерю. Желательно сделать это до наступления темноты.

Спорить с лисицей не стали. Кояма быстро разбил десяток на двойки, затем мы всей толпой прошли в начало деревни и приступили к вдумчивому осмотру.

Вот не понимаю я всех этих приколов археологии. Как по мне, ковыряние в гнилых скользких обломках — занятие не из самых приятных. Но как бы то ни было, уже в третьем разрушенном доме обнаружилась куча проржавелой самурайской экипировки, осмотр которой позволил сделать интересные выводы. Ну да… Тут ведь Средневековье, унификации никакой нет, и по экипировке можно легко определить владельца. С учетом же того, что все самураи на виду, сделать это может любой благородный.

Как выяснилось, в этой деревне побывали вполне себе известные люди. Некоторые изобнаруженных вещей когда-то принадлежали членам экспедиции капитана Ямады, чей секи-бунэ атаковал нас сегодняшней ночью.

Я не великий сыщик из английских романов прошлого века, но могу предположить, что тут произошло семь лет назад. Секи-бунэ, очевидно, получил серьезные повреждения и, дотянув до острова, был поставлен тут на ремонт. Не знаю, что там произошло, но морякам капитана Ямады повезло меньше чем нам, поскольку быстро отремонтировать корабль они не смогли. В итоге люди застряли на острове и потом по какой-то причине погибли, а брошенный корабль получил Темную душу и отправился в одиночное плавание. Да, наверное, так и есть, но что их тут всех погубило? Голод? Эпидемия? Или тут все-таки не обошлось без Тьмы, о которой говорили ёкай?

— Да, это оружие принадлежало Мэзо Такаси, — бережно положив катану на траву, Кояма посмотрел на князя и пояснил: — Цуба в виде листа клевера с четырьмя диагональными прорезями была только у него. Мы особо не общались. Знаю только, что Мэзо был заклинателем воды, служил в Серебряных Лисах и был женат на сестре капитана Ямады. Я запомнил, потому что ваш брат присутствовал на той свадьбе.

— Ясно, — Нори кивнул и обвёл взглядом ржавые доспехи, которые бойцы раскладывали на траве. — Получается, мы нашли уже вещи семерых самураев из той экспедиции, но так и не поняли, что с ними произошло. На доспехах нет отметин оружия. Они целые, если не принимать во внимание ржавчину…

— Погоди, — я сделал останавливающий жест и указал на идущего со стороны берега Хиро, которого Кояма вместе с еще одним телохранителем отправил осматривать окрестности.

Судя по хмурым лицам, самураи что-то нашли и поспешили сообщить об этом начальству. Заметив обращенные к нему взгляды, Хиро остановился, указал рукой себе за спину и произнес.

— Господин! Там… Мы не уверены, но, кажется, это кладбище…

— Надеюсь, ничего там не трогали? — с тревогой в голосе поинтересовалась у парня лисица.

— Нет, госпожа… Как можно, — потряс головой самурай. — Мы как поняли, что там — так сразу сюда. Вы же говорили, чтобы сразу…

— Хорошо, — Эйка кивнула и, переглянувшись с Иоши, посмотрела на князя. — Нори-сан, здесь я думаю никто оставаться не должен. Сходим на кладбище вместе, потом, если что, вернемся.

Место, куда нас привели двое телохранителей, выглядело как обычная лесная поляна. Трава тут поднималась до середины бедра, и разглядеть за ней ровные ряды булыжников, было достаточно сложно. Нет, конечно, все эти камни могли здесь оказаться случайно, но в это верилось слабо.

— Ждите здесь, — в десяти метрах от края поляны попросила лисица и, с сомнением оглядев окружающие деревья, осторожно пошла вперед.

Вспугнув семейку крупных оранжевых бабочек, девушка подошла к ближайшему камню и, опустившись на корточки, коснулась его ладонью. Просидев так примерно минуту, лисица вдруг дернулась, резко убрала руку и, вскочив на ноги, быстро пошла назад.

— Что случилось?! — в повисшей над лесом тишине, поинтересовался я, уже понимая, что началась какая-то задница. — Ты опять почуяла Тьму?

— Да, — подойдя к нам, мрачно кивнула лисица. — Это действительно кладбище, и оно осквернено! Я не знаю, кто это сделал, но на такое способны только очень сильные твари из Нижнего Мира.

— Что значит осквернено? — поморщился я. — Как вообще можно осквернить мертвых, и зачем это могло кому-то понадобиться?

Нет, я не идиот, и прекрасно помню, как на Земле осквернялись могилы. Там это совершали вандалы или еще какие-нибудь ублюдки, но живым это не угрожало никак. Ну, кроме, пожалуй, самих осквернителей, которые за свое скотство в большинстве случаев уезжали на зону. Только здесь что-то другое, и лисица сейчас заметно встревожена! Мертвые поднимутся из могил? Но чем это может нам навредить?

— Понимаешь, Таро, после смерти дух человека какое-то время привязан к месту захоронения, — кивнув в сторону поляны, пояснила лисица. — Месяц или чуть дольше — я точно сказать не могу, но, как бы то ни было, в какой-то момент связь теряется и дух улетает в верхние слои астрала, где он превращается в ками, чтобы потом вернуться в новом своем воплощении. Те, кто не заслуживает перерождения, отправляются в Нижний Мир, но их не так много. Если же осквернить захоронение в течение месяца, то все, кто там похоронен, лишатся посмертия и превратятся в онрё, которые в последствие пополнят армию Сэта.

— То есть все, кто похоронен на этой поляне, в момент осквернения превратились в онрё? Так?

— Да, — потерянно выдохнула лисица. — Ночью эти твари попытаются нас убить. Это я виновата… Если бы…

— Хорош ныть! — рявкнул на нее я. — Лучше скажи, чем опасны эти призраки и как от них защититься?

— Онрё уязвимы перед заклинаниями, зачарованным оружием и истинными металлами, — ответил за подругу Иоши. — Мы с Эйкой поставим ночью защиту, но всем нужно будет собраться в одном месте и желательно возле костра.

— То есть возвращаемся в лагерь? — уточнил я, пытаясь поймать ускользающую мысль.

— Да, и чем быстрее, тем лучше! До наступления темноты осталось чуть больше часа, а нам еще нужно предупредить моряков, — Эйка благодарно кивнула Иоши, затем перевела взгляд на князя и хотела что-то сказать, но тут до меня наконец дошло.

— Стоп! — я поднял руку, привлекая внимание и, указав на поляну, поинтересовался: — А почему мы считаем, что тот, кто все это устроил, уже отсюда ушел?

— Твари из Нижнего Мира оскверняют могилы без какой-либо цели, — мгновение поколебавшись, пожала плечами кицунэ. — Такова их поганая сущность.

— Да, наверно, — хмыкнул я. — Но ты не забыла, что мы на острове? Что мне нужно будет пройти какое-то испытание? И еще… — я обвел взглядом стоящих вокруг бойцов и остановил его на лисице. — Ты же сама сказала, что осквернить могилу можно только в течение месяца после смерти, а это кладбище осквернено целиком! Получается, они все погибли в одно время? Сотня бойцов и матросов, среди которых было пятеро заклинателей?! Их же кто-то потом хоронил? Или я чего-то не понимаю?

— Сэт… — прошептала Эйка, в повисшей после моих слов тишине. — Но…

В следующий миг девушка смертельно побледнела, отшатнулась и затравленно посмотрела на могильные камни. Князь поморщился и перевел непонимающий взгляд с нее на меня, справа негромко выругался Иоши…

Ну да… У ёкай, очевидно, замылились глаза, и это мешает посмотреть на ситуацию в целом. Если кладбище осквернено, то нужно защищаться от злобных мстительных духов. И все… Но человек, просмотревший хренову гору ужастиков, попытается доискаться причин. Хотя бы для того, чтобы не оказаться в том доме на краю кладбища вместе с семьей заселившихся в него идиотов. Впрочем, умничать я могу сколько угодно, но понимания происходящего это не добавляет. Хотя, судя по реакции, ёкай уже о чем-то там догадались.

— Я… я не подумала… — не отрывая взгляда от лежащих рядами булыжников, растеряно произнесла кицунэ. — Оно же, наверное, завладело разумом этих людей…

— Да очнись ты уже! — прикрикнул на подругу Иоши. — Говори, что нам сейчас делать?!

— А? — Эйка вздрогнула, рассеяно посмотрела на тануки, и в глазах ее появилось осмысленное выражение. — Туда! — указав рукой вправо, уже вполне нормальным голосом произнесла она и добавила: — Быстро обходим кладбище и ищем все непонятное. Я пока не знаю, что замыслила эта тварь, но ответ должен быть где-то рядом.

М-да… Обожаю истории с загадками… Если их рассказывают у костра, в книжках, или в тех же ужастиках. Но когда все это с тобой, на каком-то гребаном острове! Когда ты ни хрена не втыкаешь в происходящее, а рядом десяток таких же непонимающих мужиков и пара испуганных ёкай…Впрочем, ничего пока уточнять не стоит. Слишком много уйдет на это ценного времени. К тому же лисица и сама по ходу не понимает, что происходит.

Искали мы недолго. На противоположной стороне кладбища, обнаружился заросший мхом валун, возле которого в траве лежали пожелтевшие кости.

Четыре человека, если судить по черепам. На двоих в момент смерти были куртки, похожие на те, что носят тут заклинатели. Ни оружия, ни доспехов, ни на ком из покойников не было, но в паре метров от камня обнаружились четыре полностью проржавевшие лопаты и гнилые остатки двух походных мешков. Трава тут по какой-то причине не росла, так что все останки были как на ладони. Черепа и кости вроде бы целые, но специально их осматривать — смысла нет. Нам ведь глубоко положить на то, как умерли эти люди. Главное узнать: кто их убил, и не позволить ему убить нас!

— Иоши-сан, а почему ты не почувствовал этих? — кивнув на кости уточнил у енота князь. — Тут же шагов семьдесят было.

— Слишком много остаточной Тьмы, — хмуро буркнул в ответ тануки. — Тут свои яйца от страха не чувствуешь…

— Тише! — Эйка, закончив осматривать кости, метнулась вперёд и, вытащив из ножен кинжал, принялась счищать мох с гладкой стороны камня. С упрямым выражением на лице, шепча под нос какие-то заклинания.

Продолжалось это меньше минуты, когда под слоем грязи, на поверхности булыжника проступили два кривых иероглифа.

— Это Поводырь духов! — зло выплюнула кицунэ и, отпрянув от камня, огляделась по сторонам. — Ищите! Тут где-то должен быть его образ! Скорее! Тварь уже нас почувствовала!

— Образ?! — непонимающе выдохнул князь. — Что это?

— Небольшой каменный идол, деревянная фигурка или рисунок, — в отчаянии выкрикнула лисица и принялась счищать мох с обратной стороны камня. — Быстрее! Он где-то недалёко!

— Госпожа! Это? — один из самураев что-то пнул у себя под ногами, а затем наклонился и поднял грубую деревянную куклу, с неестественно большой головой и торчащими в разные стороны сучками.

— Бросай на землю! Быстро! — тут же заорала лисица. — Таро, руби эту дрянь!

Боец пожал плечами и кинул уродца на открытое место, я кивнул, выхватил меч и вдруг почувствовал, как грудь сдавили ледяные тиски. Сдавили и сразу ослабли, плеснув на землю дождем слизи отраженного заклинания. В следующий миг лезвие катаны рассекло деревянную мерзость, и по мозгам тут же ударил отвратительный визг.

Сука! В голове еще звучало эхо мерзкого звука, когда Эйка метнулась к разрубленному уродцу и, раскидав его куски в разные стороны, оглядела лица слегка охреневших бойцов.

— Уходим в лагерь! — коротко приказала она. — Нам нужно успеть подготовиться!

— Подготовиться к чему? — проводив взглядом один из обломков, уточнил князь. — То есть, еще не закончилось…

— Еще даже не началось, — быстро пояснила всем кицунэ. — Эта тварь не погибла, она просто сбежала. С наступлением ночи онрё атакуют наш лагерь. Нужно успеть зажечь костры и поставить щиты. Бегом! Там на месте я все объясню!

Вот немного не так я представлял себе отдых на тропическом острове. Вместо шезлонгов, красавиц-мулаток и роскошных бунгало с прозрачным полом, имеем кучу покойников, каких-то деревянных уродцев и съехавшую с катушек лисицу! Ну и полуторакилометровый марш-бросок в полной выкладке, по скользкой траве, под насмешливые крики сидящих на пальмах мартышек, тоже ни хрена не похож на утреннюю пробежку по пляжу. Хотя, океан — вот он, вроде бы рядом, и песчаный пляж, и даже красный закат.

Народ на берегу слегка охренел при виде того, как отряд вышедших на разведку бойцов выбежал из леса и рванул в сторону лагеря. Телохранители с моряками тут же похватали оружие и, изобразив какое-то подобие строя, приготовились отражать возможную атаку. Ну да… Видок у нас, наверное, был еще тот, но небольшая встряска народу не помешает. Ведь атака все же случится, до нее меньше часа осталось.

Когда мы добежали до лагеря и остановились напротив собравшейся там толпы, Нори обвел взглядом встревоженные лица людей и, тяжело дыша, в тишине произнес:

— С заходом солнца лагерь будет атакован мстительными духами! Сейчас все слушают госпожу Эйку! До утра командует нами она! — князь обернулся и, встретившись взглядами с лисицей, изобразил приглашающий жест. — Прошу, госпожа…

Эйка кивнула, шагнула к толпе и заговорила четко поставленным голосом:

— Слушайте внимательно, поскольку повторять времени нет! Итак: нам противостоит тварь, подчинившая себе всех погибших с корабля капитана Ямады. На северо-востоке отсюда, неподалеку от океана, мы обнаружили старое кладбище, рядом с которым нашлась плита с двумя знаками подчинения. То есть, все, кто ходил вместе с Ямадой на корабле, сейчас превратились в онрё, и ночью они обязательно атакуют. — Голос кицунэ звенел в тишине, а выглядела она так, словно не было этой полуторакилометровой гонки на время. У нее даже не сбилось дыхание, и только в глазах сквозь отчаяние и решимость, проступала нечеловеческая усталость.

— Сами онрё не представляют смертельной опасности для подготовленного заклинателя, — продолжила говорить кицунэ. — Но если мертвых ведет проводник, их сила увеличивается многократно. Поэтому нам нужно серьезно подготовиться к предстоящей атаке. Ты, — Эйка нашла взглядом капитана Саито. — Всех своих людей отправишь собирать дрова. Нам необходимо разжечь три костра, которые должны гореть до утра. Иоши-сан покажет место, где их следует разжечь. Теперь с вами, — лисица обернулась к Кояме. — Стрелы с вкраплением истинного железа могут серьезно ранить онрё, но они так же разорвут поставленный щит, поэтому стрелять только по моей команде и туда, куда я укажу. Наша единственная цель — Поводырь мертвых! Если уничтожить эту тварь, подчиняющее заклинание пропадет и души погибших освободятся. Поэтому стрелять вы должны одновременно и наверняка! Поводырь мертвых будет где-то поблизости, и я на него укажу, а сейчас все! Расходитесь и готовьте костры.

— Госпожа, а что это хоть за тварь? — перекрикивая поднявшийся после слов кицунэ шум, поинтересовался кто-то из моряков. — Как она хоть выглядит?

— Я не знаю, — покачала головой Эйка. — Но уверена, что это кто-то из морских демонов. Семь лет назад, пережив катастрофу, моряки Ямады, вероятно, взывали к своим богам, и тем самым привлекли сюда это чудовище. Думаю, оно убило часть команды и, подчинив разум пятерых заклинателей, заставило их провести обряд. Не понимаю, зачем это понадобилось, но это все, что я могу вам сказать.

— Все, хорош болтать! — выйдя из-за моей спины, громко проорал Иоши. — Саито-сан, давай за мной! Я покажу, где складывать дрова, и выделишь мне по два человека на каждый костер…

Слова енота прозвучали как выстрел из стартового пистолета, и народ наконец осознал, что время безвозвратно уходит.

Следующие полчаса в лагере творился форменный хаос. Моряки таскали доски и целые брёвна, складывая их в три кучи. Телохранители были заняты тем же. Шум стоял как на воскресном базаре. Со всех сторон слышались крики и ругань, гремели доски, громко выражался енот.

Подготовиться мы успели. К тому моменту, когда солнце наполовину заползло за край океана, в лагере уже горели костры. Иоши разжег их правильным треугольником, со стороной около двадцати метров и приказал всем зайти на огороженную огнём территорию. Сам енот уселся в позу лотоса точно по центру и, сложив ладони у себя на коленях, прикрыл глаза. Никакого видимого щита при этом не появилось, но Эйка удовлетворенно кивнула и, обратившись к телохранителям, приказала готовиться.

Бойцы послушно воткнули перед собой стрелы, положили по одной на тетиву, и в этот момент меня вдруг накрыло чувство нереальности происходящего. Остров, океан, облака и красный край заходящего солнца… В километре справа темнеет полоса леса, небо уже усыпано заездами, громко трещит горящий костёр, и в довесок ко всему, вокруг толпа готовящихся к бою людей… Ну вот не вязалось оно с предстоящей атакой! В такие вечера на море, нужно гулять под руку с красивой подругой и любоваться закатом, предвкушая, какая впереди классная ночь. Впрочем, если верить ёкай, ночь у нас и впрямь впереди необычная, хотя и немного с другим знаком. Ну да… Пора бы уже к такому привыкнуть.

— Госпожа, а пары десятков стрел ему хватит? — озабоченно поинтересовался Кояма у подошедшей к нам Эйки. — Если что — у нас ещё остались заряженные.

— Не знаю, — покачала головой лисица, не отрывая взгляда от леса. — Тварь очень сильна. Если бы не оберег Милосердной, то заклинание мгновенно уничтожило бы нас всех. Сотворить такое, наводясь по своему деревянному аватару днём, способны только те, кто стоит недалеко от богов. Поэтому используйте все что есть, лишним оно точно не будет.

— Да, госпожа, — Кояма кивнул и, переведя взгляд на меня, указал рукой в сторону океана. — Таро-доно, взгляни. В прошлый раз ты видел такие же?

Я посмотрел в указанном направлении и негромко ругнулся, заметив два ядовито-зеленых огня. Они висели над водой, метрах в пятистах за отмелью, на которой в свете садящегося солнца одиноко чернел силуэт корабля. В этот раз эти огни горели значительно ярче, словно кто-то подвесил над океаном две осветительные ракеты. С такого расстояния было не разобрать, что эта гадость собой представляет, но в любом случае ничего хорошего нам её появление не сулит.

— Да, — вздохнул я, пытаясь различить хоть какие детали. — Только в тот раз их было три. Возможно, нам стоит ждать гостей со стороны океана, но…

— Начинается! — воскликнула стоящая неподалеку лисица, и огни на время были забыты.

На самом краю леса, примерно в семистах метрах от нас, появился серый туман. Солнце уже зашло, и на окрестности опустилась ночная тьма, но эту мерзость было очень хорошо видно. Так, словно кто-то подсвечивал ее изнутри.

Какое-то время туман накапливался, растекаясь между стволами деревьев, шевелясь и распадаясь на небольшие участки. С такого расстояния было непонятно, что там, собственно, происходит, поэтому мы просто стояли и, не отрываясь, смотрели. Все, кроме Иоши. Енот продолжал сидеть в той же позе: склонив голову и негромко читая какие-то мантры.

Все вокруг замерли, напряженно вглядываясь в темноту… Над лагерем повисла тишина. Лишь треск костров, шум прибоя, стрекот ночных цикад и монотонный шепот тануки…

Продолжалось это чуть больше минуты, когда туман задрожал и быстро потек в сторону лагеря холодной неумолимой волной.

Идиотская, на самом деле, ситуация… Стоять вот так, в ночи, возле горящих костров, смотреть на приближающихся призраков, надеясь при этом на какой-то невидимый щит. Волна онрё приближалась со скоростью бегущего спринтера.

Метров с двухсот уже можно было различить отдельные силуэты, темные глаза и раскрытые пасти чудовищ. Твари летели над землей в серых свисающих саванах с выставленными вперед руками, наплевав на все законы физики и здравого смысла. Со стороны это выглядело настолько дико и нереально, что меня по понятным причинам пробило на смех. Не, ну а как еще относиться к подобному? Толпа идиотов молча летит над землей, с выставленными как у лунатиков руками, а за спиной енот скороговоркой бубнит какую-то чушь! При этом куча взрослых адекватных мужиков стоит, замерев от напряжения, и смотрит на это как на что-то серьезное! Да меня Карлсон в простыне больше пугал, чем эти дебилы. Мстительные духи, м-мать…Учитесь пугать у современных японцев.

— Ты в порядке?! — скосив взгляд на смеющегося меня, осторожно спросил князь.

— В полном, — кивнул ему я и хотел что-то добавить, но уже в следующий момент волна призраков накатила на лагерь и нам стало не до разговоров.

Глава 14

— Не стрелять! — предупреждающий окрик кицунэ разорвал висящую над лагерем тишину.

В трех метрах передо мной мелькнули выпученные глаза и распахнутые в беззвучном крике рты, ярко полыхнули костры, и волна онрё, натолкнувшись на невидимую преграду, начала обтекать ее с обеих сторон.

Призраков было много, и сосчитать их не представлялось возможным. Впрочем, не очень-то мне и хотелось этих уродов считать. Натолкнувшись на щит и растянувшись по периметру треугольника, твари перестали метаться, облепили невидимую стену и принялись ее царапать, или тереть… Не знаю, но со стороны это выглядело именно так. При этом онрё совершенно не обращали внимания на костры и спокойно пролетали через огонь.

Голос енота за спиной тем временем заметно усилился. Постоянно меняя тональность и частенько срываясь на шепот, Иоши сейчас походил на средневекового монаха из фильма, который встал на пути демона преисподней. Эйка же напоминала охотничью собаку. Девушка постоянно крутилась на месте, оглядывалась вокруг и словно бы к чему-то принюхивалась, а на ее лице все больше проступала маска отчаяния.

Матросы за спиной охали и негромко ругались, то и дело поминая своих богов. Самураи разошлись и встали по кругу, держа наготове луки с наложенными на них стрелами, Нори вытащил меч, а я… А меня по-прежнему пробивало на смех. Возможно, какая-то защитная реакция организма, но скорее всего нервы тут совсем ни при чём.

Лет в десять в конце девяностых я посмотрел советский фильм «Вий». После «Кошмара на улице Вязов», всех этих хищников и чужих, он показался настолько унылым, что ничего кроме смеха вызвать не мог. Особенно доставила тетка в ночнушке, которая слепо ходила по церкви и, строя забавные рожи, тыкалась в очерченный мелом круг. Нет, я прекрасно понимал, какое вокруг творится безумие, и что от смерти нас отделяет невидимая преграда. Понимал, но ничего поделать не мог. Ну нельзя с серьезным видом наблюдать, как безногие уроды с вытаращенными глазами и чёрными провалами ртов, пытаются проскрести в воздухе дырку.

Причём, в отличие от повести Гоголя, некоторые из тварей как-то забрались наверх и словно мухи ползали по невидимому потолку, суча руками и подтаскивая пустые рваные саваны! Тут ведь или ржать в голос, или обосраться от страха. Мне как-то ближе первое. Нет, я, понятно, не ржал — просто стоял и с легким офигеванием оглядывал творящийся повсюду бедлам, изредка посматривая на лисицу.

Судя по внешнему виду кицунэ, никаких поводов для радости не было, и внутри у меня уже начинала закипать злость вперемешку с досадой. Не знаю, как объяснить, но это как послушать какого-то гендерно-разнообразного мудака или поговорить с адептом плоской Земли. То есть все это вроде забавно, но сам разговор по сути своей идиотский! При этом оно уже надоело, но переубедить оппонента у тебя не получится. Проще дать в морду и культурно сказать, что он ошибается. Только где найти ту морду, врезав по которой можно прекратить весь этот гребаный цирк?

Подумав так, я обернулся к Эйке и с удивлением обнаружил, что и она, и Иоши скинули с себя человеческий облик. «Очевидно, пора начинать бояться», — мелькнула в голове отстраненная мысль и я, встретившись с лисицей глазами, спросил:

— Ну что? Где этот урод?

— Я чувствую его, но не вижу, — в голосе кицунэ мелькнуло отчаяние. — Щит долго не продержится, тварь очень сильна…

Произнеся это, Эйка затравленно огляделась по сторонам, и в этот момент костры затряслись, пустив в небо облака искр. Мантра прервалась, тануки начал заваливаться набок, скрюченные руки некоторых онрё пролезли сквозь невидимую защиту, но обошлось… Енот дернулся, словно бы просыпаясь, выровнял корпус, мантра продолжилась. Щит тут же восстановился, руки чудовищ осыпались на траву песком, но у них на глазах тут же отросли новые.

М-да… Понимая, что долго так продлиться не может, я быстро оглядел самураев, прикидывая скольких мы сможем с ними забрать. Двадцать четыре бойца вместе с Коямой, и у нас с князем непростые мечи, но даже если ребята успеют выстрелить дважды, то нам это вряд ли поможет. Тварей не меньше сотни, а на моряков надежды нет никакой. Сука! Уже не смешно… Я с ненавистью оглядел беснующихся за стеной онрё, и в этот момент к нам с Нори подскочила лисица.

— Быстро! Вы двое — со мной! — коротко приказала она. — Поводырь в астрале, и у нас совсем не осталось времени. Ты, — Эйка посмотрела на Нори. — Защищай меня, пока я буду его держать. Таро, на тебе тварь!

Произнеся это, кицунэ схватила нас с князем за руки, и мир вокруг покачнулся. Ослепительно ярко вспыхнул ближайший костёр, морды онрё неестественно вытянулись, в руках появилась знакомая тяжесть, и я, с трудом устояв на ногах, поудобнее перехватил свой цвайхандер.

Местность вокруг осталась прежней: лес, океан, пальмы на берегу. Костры исчезли, на их месте из земли торчали серебристые елки, навроде тех, что ставят за витринами под Новый год. На месте Иоши в воздухе висел сгусток зеленоватого дыма, щит выглядел как купол, на который налили сверху воды, но ни одного призрака вокруг него не наблюдалось. Впрочем, тут было кое что поинтереснее и пострашнее. Метрах в сорока от меня, как раз между лагерем и океаном, на земле стояло чёрное нечто. Какая-то странная смесь гуманоида и медузы. Ростом — метра под три! Прямые ноги без ступней, круглая голова, как у пряничного человека и шесть извивающихся щупалец. Два торчали из плеч, и еще четыре росли прямо из талии. Тварь стояла неподвижно, опустив щупальца, и, чуть наклонив голову, пялилась на меня оранжевыми прорезями своих глаз.

Для нее видимо оказалось сюрпризом мое появление тут.

В следующий миг из воздуха рядом со мной материализовались князь и лисица. Нори, не до конца еще придя в себя, растерянно хлопал глазами, Эйка же выглядела как готовая к прыжку кошка.

— Вон он! — кивнув на черный силуэт, зло прошипела лисица, и одновременно с этим чудовище вышло из «спячки».

Издав протяжный стон, тварь синхронно повела щупальцами, и прямо перед нами появился скелет. За ним второй, третий, четвертый…Как в каком-то дешевом ужастике! Заметив врага, поводырь решил перекинуть онрё в астрал?

— Быстрее Таро! Я его подержу! — воскликнула кицунэ, не отрывая взгляда от твари, и фигуру девушки тут же окутало темно-фиолетовое облако. Глаза Эйки загорелись в темноте ярко-зеленым светом, тело изогнулось, руки взлетели как у восточной танцовщицы… Выглядело это настолько красиво и необычно, что мне стоило определенных усилий оторвать от девушки взгляд.

В следующее мгновение первые из появившихся онрё бросились к нам, без труда пройдя через щит, и события понеслись вскачь.

— Бой! — рявкнул над ухом князь и, шагнув навстречу врагу, резко выбросил вперёд левую руку.

Голубой искрящийся конус, вылетевший из ладони приятеля, с треском ломаемых костей пронёсся по толпе появившихся скелетов и, сорвав до кучи здоровенный кусок дерна вместе с землей, осыпался блестящими искрами.

Заклинание Нори снесло всех онрё, но тут же появилась парочка новых, и я, срубив одного из них, рванул к черному уроду.

Ситуация поганая. Если эта тварь призовет в астрал всех напавших на лагерь призраков, Эйку с князем просто сомнут. Нори «разрядился» и будет восстанавливаться не меньше минуты, надежда только на меч. Насчет лисицы не знаю, но результат ее заклинания налицо. Черную медузу окутало светло-серое облако, движения твари замедлились, и она походила сейчас на сонную муху. Сорок метров — не такая большая дистанция и нужно успеть, пока тварь не очухалась.

Вообще, бегать с двуручным мечом и скованными руками — не самое прикольное из занятий, но выбирать не приходится. Если я не кончу эту гадину быстро — погибнут друзья.

Секунды через две после старта, когда я находился примерно на середине пути, чудовище скинуло с себя заклинание и выбросило в мою сторону щупальца. Оранжевые глаза округлились, метнувшиеся ко мне черные ленты, хлестнули по лицу каплями слизи, и я, вскинув меч, с силой рубанул урода по морде.

Поводырь мертвых, очевидно, не ожидал, что заклинание не сработает, и поэтому не успел отскочить. Впрочем, голову он отдернуть все-таки смог, и цвайхандер угодил твари в плечо. Не очень удобно рубить двуручным мечом того, кто выше тебя ростом раза так в полтора, но колоть неизвестную тварь, не зная ее анатомии — такое себе занятие. Мелькнувший в ночи клинок с чавкающим звуком срубил щупальце вместе с частью плеча, чудовище утробно забулькало и атаковало меня своими конечностями.

Резко убрав голову вниз, я пропустил над собой тяжелое щупальце, а в следующий миг сильнейший удар вбок, вышиб из моей груди воздух.

Меня в который раз спас меч. Отлетев назад и не устояв на ногах, я упал на спину и, уперев рукоять в землю, направил оружие острием вверх.

Вовремя… Продолжая атаку, тварь прыгнула на меня как какой-нибудь рестлер, и клинок угодил в верхнюю часть её живота.

Дальше произошло странное. Темноту ночи озарила ярчайшая вспышка, меня залило потоком скользкой вонючей слизи, сзади послышался треск костей, и все прекратилось. Чёрная медуза лопнула, как какое-то заклинание, хотя должна была меня раздавить! С её-то размерами… Не знаю уж, меч это или оберег, но эта гадина, вроде подохла и… Черт! Ребята! Стиснув зубы от боли в боку, я вскочил на ноги, обернулся и… озадаченно хмыкнул. Было от чего.

Эйка и Нори были живы и вроде бы даже здоровы. Князь с лисицей стояли на том же месте, а все пространство вокруг них, было завалено костями призванных тварью онрё. Я не понимаю, почему призраки стали в астрале скелетами, не знаю, что произошло в тот момент, когда тварь напоролась на меч, но плевать… Главное что мы победили!

На хмуром лице кицунэ читалось выражение вселенской досады. Девушка стояла, закусив нижнюю губу, и мрачно смотрела в сторону океана, словно оттуда должно было появиться что-то ещё.

Князь, все ещё сжимая в руках меч, удивленно оглядывал наваленные вокруг костяки. Когда наши взгляды встретились, он махнул рукой и прокричал:

— Ты в порядке?

— Относительно… — вздохнул я и, положив на плечо меч, направился обратно к ребятам.

Дыхание ещё не восстановилось, бок болел так, словно его облили раскалённым свинцом, но рёбра вроде не сломаны, и это не может не радовать.

— Что-то не так? — подойдя, поинтересовался я у лисицы. — Ты чего хмуришься?

— Все не так, — не глядя мне в глаза, зло прошептала Эйка. — Эта тварь оказалась такой же куклой.

— В каком смысле? — поморщился я. — Поясни.

— Понимаешь, Таро, он не здесь, — посмотрев мне в глаза, пояснила лисица. — Управлял образом на расстоянии.

— А эти что? — кивнув на кости, уточнил я. — Они, надеюсь, больше не встанут?

— Нет, — покачала головой кицунэ. — Утром я проведу обряд и души освободятся.

— А что тебя тогда так напрягает?

— Ты разве не понимаешь? — удивленно произнесла кицунэ. — Чудовище, способное создавать образы и контролировать их… Мы для него как букашки. Оно же не простило нас, и придёт в своём истинном облике…

— Хорош ныть, — оборвал я лисицу. — Давай, отправляй нас назад. И объясни потом, что означает: «держу». Это какое-то заклинание?

— Да, — Эйка кивнула, взяла нас с Нори за руки, и мир повернулся вокруг оси.

Луна проскакала по небу мячом, ярко вспыхнули звёзды, в лицо пахнуло дымом и я, не устояв на ногах, шлепнулся на пятую точку.

Вокруг творился форменный треш. Моряки живо, не стесняясь в выражениях, обсуждали нападение призраков, громко матерился Иоши, на лицах самураев застыла вселенская печать облегчения. Ну да… Их господина только что выдернули в астрал, где его никто не мог защитить. В смысле никого из телохранителей с собой не позвали. Однако все уже закончилось. Князь жив и относительно здоров. Ну а то, что слегка прифигел — не страшно. Это с ним случается часто. Особенно в последнее время.

— Так все-таки, что значит: «я его подержу»? — поднявшись на ноги и отряхнувшись, я посмотрел на Эйку и вопросительно приподнял бровь. — В смысле, чтобы он не сбежал?

— Да, — покивала лисица. — Сильные ёкай способны мгновенно перемещаться из астрала в реальный мир и прыгать на большие расстояния. Родовая способность позволяет мне удержать в Тонком Мире, или выкинуть из него даже бога. Эта тварь хотела сбежать, но ей пришлось принять бой. Сейчас она в ярости. Я не знаю, кто это, но чувствую…

— Смотрите! — воскликнул кто-то из моряков, указывая на океан.

Я повернул голову и замер, пораженный увиденным. Над лагерем повисла мертвая тишина…

Неподалеку от темнеющего силуэта корабля из океана на отмель вылезла гигантская черная тварь, внешне неотличимая от того ублюдка, что лопнул, напоровшись на острие моего меча. Только тот был трехметрового роста, а этот — высотой с пятиэтажку! Огромное спрутоподобное тело чудовища было настолько черно, что отчетливо выделялось даже в ночи. Гигантские щупальца шевелились, как в каком-то гребаном мультике, и мне кажется, я догадываюсь, кто сожрал атаковавшую нас рыбину! Другой вопрос: какого хрена ему от нас нужно?

Блеснув в темноте взглядом своих жутких оранжевых глаз, чудовище миновало отмель, с плеском погрузилось в воду залива и поплыло к берегу!

— Гребаная медуза! — придя в себя от первого шока, с досадой произнес я и, обернувшись к лисице, поинтересовался: — Ну и? Что делаем?

Не, ну ситуация и впрямь хуже некуда. Что можно сделать такой твари, имея в арсенале только мечи, копья и луки?! Бегать от него по всему острову, прячась за пальмами? Сколько нужно загнать стрел, чтобы оно подохло?

— Я… я не знаю, — переведя на меня взгляд, с отчаянием выдохнула лисица. — Мы атакуем его заклинаниями, но, боюсь, он защищён…

— Готовьтесь к стрельбе, — сухо скомандовал самураям Кояма. — Цели: голова и глаза…

— Стойте! — испуганно воскликнул Иоши и, указав на вход в бухту слева от отмели, выдохнул: — Вон там!

В первые секунды я не понял, что енот там заметил, но уже в следующий миг из-за края острова, со стороны впадины показался гигантский костяной гребень! Именно гребень, а не плавник, и судя по его размеру, неизвестное чудовище было раза в полтора-два больше плывущего к берегу монстра. В какой-то момент на поверхности показалась огромная треугольная морда, и стало понятно, что это дракон! Ну не бывает просто таких больших крокодилов! Намерения чудовища не вызывали сомнений. Взяв курс на черного монстра, дракон резко ускорился, поднырнул и атаковал…

— Тоётама Химэ! Это она! — радостно завопил кто-то из моряков. — Хозяйка Впадин и Глубокой Воды! Она благоволит людям!

«Богиня?! — мысленно хмыкнул я, не отрывая взгляда от разворачивающихся событий. — Интересно…»

Все эти фильмы про Годзилл, и прочих динозавров — херня, поскольку ты знаешь, что все оно понарошку. Но когда всего в паре сотен метров от тебя исполинский дракон атакует гигантского кракена… Или кем там является этот чёрный урод?

Удар был настолько силён, что плывущего к берегу монстра подбросило из воды метров на пять! Безвольно хлестнули по поверхности щупальца, тенью метнулось в свете луны гибкое могучее тело, и дракон, вцепившись в медузу зубами, принялся рвать ее, как собака мокрую тряпку. Жутко, ужасно и невообразимо красиво… Дерущиеся монстры поднимали целые фонтаны воды, оглашая окрестности яростным ревом. Медуза хлестала дракона щупальцами, пыталась его задушить, но силы были неравны, и все закончилось меньше чем за десять минут.

Лагерь затих. Люди и ёкай зачарованно наблюдали за битвой гигантов, не решаясь комментировать происходящее. Волны с шумом плескались о берег, ярко и насмешливо светила в небе луна.

Когда медуза перестала биться в конвульсиях и погрузилась под воду, дракон повернул в нашу сторону голову и, все еще утробно рыча, сверкнул в темноте зелеными глазами.

— А с чего вы решили, что это богиня? — не оборачиваясь, в тишине уточнил князь. — Нет, оно конечно, нам помогло, но…

— Я еще в прошлый раз говорил капитану, что нас навестила Хозяйка Глубокой Воды, — пояснил из-за спины тот же матрос. — Старики говорят, что ее основная форма — огромный морской дракон. Ну и дзинсу в святилище Тоётахама-сама говорил, что их Госпожа обитает под этими островами.

— А чего это она на нас смотрит? — испуганно прошептал стоящий рядом с князем Иоши. — Так, словно мы ей чего-то должны?

— Да вот сейчас подплывет, и узнаем, — предположил я, и, конечно же, угадал.

Дракон словно услышал меня и ринулся к берегу. Покрыв стометровое расстояние за пару-тройку секунд, чудовище вышло на берег и направилось к нам, во всей своей первобытной красе.

Чем-то похожа на Смауга из недавнего фильма о хоббите. Тело скорее змеиное, без намека на крылья, здоровенный гребень и размеры… Они поражали. И еще грация, с которой богиня выбралась из воды…

Примерно на середине пути тело дракона подернулось дымкой, и гигантская рептилия превратилась в девчонку. С распущенными волосами и холодным взглядом красивых миндалевидных глаз.

Ну да… Что-то похожее и ожидалось…

Глава 15

Она была похожа на Тарзана. Не в смысле мужик, а по виду одежды. В мультфильмах так изображают первобытных людей: лямка через плечо и набедренная повязка. Ну или юбка на подтяжке — тут уж как кому удобнее понимать.

Выглядела богиня как модель с обложки какого-нибудь эротического журнала. Левая грудь прикрыта материей очень похожей на водоросли, а вторая такая, что мысли начинают течь в правильном направлении. Из серии, что неплохо бы проверить поместится ли это в ладонь, или ещё немного сверху останется? И не то, чтобы я воспылал страстью к тетке, которой не одна тысяча лет, но у любого же мужика при виде такого появятся подобные мысли! И она тоже хороша… Ну могла бы побольше одеться? Или остаться в драконе? Его-то бы я точно не захотел, хотя…С таким воздержанием на любого крокодила залезешь. А дракон ещё и симпатичным покажется.

Моряки за спиной попадали на колени и начали что-то монотонно бубнить. Князь, Кояма и телохранители вместе с ёкай склонили перед девушкой головы. Только я один стоял и продолжал любоваться. Наверное, это не очень культурно, но извините. Этой подруге определенно что-то от нас нужно, а как понять, к кому она обратится, если на нее не смотреть? Ну и грудь с фигуркой тоже отпадные — не без этого. Так чего бы не полюбоваться, если их хозяйка не против?

Подойдя и остановившись в пяти метрах напротив, богиня медленно оглядела собравшихся в лагере людей, и наши с ней взгляды встретились.

— Так вот кого выбрал этот ублюдок, — негромко произнесла она, смерив меня холодным взглядом. — Ты ведь тоже виновен во всем, что сейчас происходит на этом архипелаге!

Голос у неё полностью соответствовал внешности. Низкий, глубокий, завораживающий… Вот только интонации мне совсем не понравились. Виновен? Я? Да она охренела! Это я, что ли, отправлял обакэ в погоню за кораблем?! Это я травил себя ядом? Интересная логика…

Сдержав неуместную в таких случаях злость, я отвесил богине поклон и, глядя ей в глаза произнёс:

— Не понимаю, о чем ты, Госпожа… Мы все благодарны тебе за спасение, но…

— Да все ты понимаешь! — криво усмехнулась богиня. — Но я не зря спасла ваш корабль и уничтожила поражённого Тьмой Умибодзу^[165] … Ты выжил, а значит, можешь исправить…

В следующий миг по моей спине прокатилась легкая судорога, и я понял, что не могу шевелиться. Одновременно с этим тело богини подернулось дымкой и резко увеличилось в размерах. Гигантский дракон наклонил голову и распахнул пасть, обнажив свои огромные зубы…

Сложно сказать, что я при этом почувствовал, но явно не страх. Ну незачем было со мной болтать, если она проголодалась или просто хотела убить. Да и что бы исправила моя смерть? Ведь, судя по ее же словам, мне что-то нужно исправить.

Так и случилось… Челюсти сомкнулись под моими ногами, и я, невредимый, очутился у чудовища в пасти. Затем меня помотало, словно при выброске с парашютом, где-то рядом громко плеснулась вода, и оцепенение пропало. Одновременно с этим ко мне вернулся дар речи, вместе со способностью соображать, и я ошарашено огляделся.

Слов не было… Вернее были, но все нецензурные. Эта ящерица взяла меня в рот и сейчас куда-то плыла! Меня! В рот! Нет, лучше все-таки в пасть! Да и что за херня мне в голову лезет?

Ротовая полость чудовища была размером с десантный отсек БМД. Темные волнистые стенки, сладковатый запах травы и что-то твёрдое под спиной. Очевидно, язык… Интересно… Здесь ведь по логике должно вонять, как из Эйкиной бочки, но запах скорее приятный. Блин, да какое мне дело до этих запахов?! Тут о другом нужно думать!

Внутренне сжавшись и боясь вызвать глотательный рефлекс, я принял сидячее положение и озадаченно хмыкнул.

Чудовище куда-то плыло, держа морду над водой и слегка разомкнув челюсти, очевидно для того, чтобы я не задохнулся. В просвете между краями ужасных зубов было видно звёзды на горизонте и тусклые блики на поверхности темной воды. Черт! Да какого хрена тут вообще происходит?! Куда она меня, блин, тащит? Хотя, чего я туплю? Мы определенно плывем на Коро — остров, где добывали жемчуг. Уверен, Испытание ждёт меня там.

Что ещё? В разговоре она назвала кого-то ублюдком и в чем-то там обвинила меня. Ну ублюдок — это скорее всего Джеро Насмешник, по вине которого вся эта мерзость появилась на архипелаге. В чем виноват я — не известно, но, возможно, она злится из-за того, что пришлось меня долго ждать? Хотя, что такое семь лет для богини? А ещё она нас спасла… Вытолкнула корабль на мель, и он не получил фатальных повреждений. На чем бы мы тогда плыли обратно? Хотя для меня возвращение под вопросом. Нет, я понимаю: Испытание, все дела, но почему меня тащит на него это чудовище? Ей ведь вряд ли мешали огромные рыбы и этот чёрный болван… Скорее всего есть что-то ещё, и вот оно меня как раз напрягает. Жаль с ребятами не успел попрощаться. Но они же и так думают, что я погиб…

«Так, стоп! Отставить истерики!» — мысленно приказал себе я и попытался подумать о происходящем в позитивном ключе. Все ведь, на самом деле, не так и погано. Друзья живы и им вряд ли что-то сейчас угрожает, ну а я куда-то плыву. И не просто плыву, а в пасти у огромного морского дракона, который к тому же ещё и богиня, на грудь и ноги которой можно заглядываться часами! Ну да! Серега, помнится, любил всякую экстремальную хрень. Летал на воздушном шаре, ездил на мотоцикле, плавал на байдарке по горным рекам. При этом всегда подкалывал: я, мол, ездил на всем, а ты ничего кроме своей тачки не видел. Ну вот, что называется — выкусите! И не только Серега, но и Гендальф из Властелина Колец! А то подумаешь, полетал на орле… Я вон тоже когда-то летал! Однако, никто ещё не плавал в пасти у настоящей богини! А я вот плыву и с ветерком в физиономию! Не знаю, правда, куда, но…

Улыбнувшись этим идиотским мыслям, я ещё раз огляделся и решил прояснить ситуацию.

Набрался смелости, поднёс ладони ко рту и, сложив их рупором, проорал:

— Э, подруга! А куда ты меня, собственно, тащишь?

Не, я, конечно, не доктор, но уши вроде как-то соединены с ротовой полостью, и она по идеедолжна услышать. Главное, чтобы ответила и при этом случайно не прожевала.

Подождав с полминуты и не услышав реакции на свои слова, я мысленно выругался и снова задал вопрос. Ответа опять не последовало, хотя, уверен, что богиня меня прекрасно услышала.

«Не хочешь говорить? Ну сейчас…», — с досадой подумал я, а вслух произнес:

— Вот даже не знаю, как мне теперь с тобой целоваться…Красивая вроде девочка и сиськи у тебя замечательные, но как-то не привык я общаться с заторможенными. Ты же в постели потом уснешь…

Наверное, любой местный охренел бы сказать такое богине. Особенно, находясь у нее во рту. Но я не местный, мне положить на всю эту теологию с огромным прицепом. И риска тут никакого. Я нужен, а значит, меня не сожрут. Логика и ничего больше. Так что, если захотела меня игнорировать, пусть слушает и радуется комплиментам. Их у меня с запасом.

Нет, есть, конечно, вариант, что тысячелетней богине глубоко плевать на отношения полов, но скажите, зачем она предстала перед нами в таком соблазнительном виде? Могла бы ведь и в мужика превратиться…

— Ну ты и наглец… — пророкотало у меня в голове. При этом в голосе богини мелькнули нотки восхищенного удивления. В следующий миг она наклонила голову, коснулась края воды, и меня едва не сшибло потоком. Типа отомстила? Ну, да…

— Ты еще и обидчивая? — вытерев промокшим рукавом лоб, усмехнулся я. — Ладно, не обижайся, возможно, я дам тебе шанс…

— Сначала выживи, и сделай то, что должно, а потом будем смеяться, — как-то странно пророкотал в голове голос богини.

— Так скажи, что меня ждет! К чему готовиться?

— Я доставлю тебя на Коро, — мгновение поколебавшись, ответила Тоётама. — Сейчас я не имею власти над этим островом, его захватила Тьма. Твой приятель сейчас там, и это все, что я могу сказать. Проклятое Равновесие… Если скажу больше — случится непоправимое…

— Странное какое-то у вас равновесие, — со вздохом произнёс я. — Ты ведь богиня… Кто может тебе помешать?

— Сущее… — в голосе Тоётамы мелькнули нотки досады. — Если бы Владыка Случая не появился на Коро, я бы сама уничтожила Тьму, но сейчас не могу вмешиваться. Только незначительные воздействия, вроде того, что произошло только что. За семь лет Тьма распространилась по архипелагу, и я могла только наблюдать, понимая, что время уходит. Появление Джеро запрещает вмешиваться в происходящее. Даже мой отец Ватацуми-сама^[166] — Великий Морской Дракон — никогда не пойдет против воли Сущего, поскольку противодействие будет пропорционально приложенной Силе. Атаковав Тьму, я уничтожу свои острова, и не только это… Есть кое-что еще, но поведать тебе о происходящем — будет прямым вмешательством в Испытание, и мне этого делать нельзя. Ты сам должен во всем разобраться.

— А почему ты назвала Джеро моим приятелем? — с трудом уложив в голове сказанное, осторожно поинтересовался я. — Мы и виделись-то с ним всего раз. Да и то не с ним, а с его призрачным образом.

— Я вижу меж вами прочную связь, — после небольшой паузы неуверенно пророкотала богиня. — Чувствую, что он тебе симпатизирует. Не знаю, спроси его при встрече сам.

— Странно, — я вздохнул и посмотрел вперёд, где уже темнели очертания острова. — Но тогда последний вопрос: а что делать, когда я закончу? Как мне отсюда выбираться?

— Не беспокойся, Темный, — негромко произнесла Тоётама. — Если ты останешься жив, я доставлю тебя туда, откуда взяла. А сейчас спи! Я подожду. Ведь на острове тебе спать не придётся.

Слова богини по воздействию оказались не хуже укола анестезиолога. Я хотел сказать ей, что в такой ситуации заснуть не смогу, но не успел. Глаза закрылись, и меня вырубило как на операционном столе.

Вообще, просыпаться можно по-разному. Классно, когда тебя в школу будит мама, или целует женщина, с которой ты только что провёл ночь. Чуть хуже проснуться самому ранним субботним утром, зная, что впереди выходные, или просто открыть глаза, понимая, что у тебя ничего не болит. И совсем другое — подрываться с койки от крика: «подъём!», или из-за внезапно начавшегося обстрела. Почувствовать на себе чей-то взгляд, услышать шаги подкрадывающегося врага. Но даже это фигня… Самый хреновый метод пробуждения — это когда тебя спящего швыряют с трехметровой высоты в воду. Я знаю… Мне это довелось испытать!

Незабываемые, мля, ощущения! Когда ты просыпаешься посередине полёта и, пытаясь сгруппироваться, входишь физиономией в тёплую соленую воду. Хорошо неглубокую, а то бы вообще беда…

Хлебнув воды и почувствовав под ногами твёрдое дно, я встал и ошарашенно посмотрел на нависшую надо мной треугольную морду, размером с хороший микроавтобус. В первый миг, показалось, что это продолжение сна, но сознание прояснилось, и я вспомнил все, что произошло этой ночью.

— До свидания, Темный, — пророкотал в моей голове голос богини. — Я почувствую, что Тьма покинула остров, или… твою смерть. Удачи…

Произнеся это, она отпрянула, развернулась и быстро пошла в океан.

— До свидания, принцесса^[167], — провожая её взглядом, произнёс я. — Постараюсь, чтобы моей смерти ты не почувствовала.

Тяжело вздохнув, я обернулся и оглядел место, где меня высадила богиня.

Остров как остров, ничем внешне не отличается от Мидори. Те же пальмы, лес и какие-то горы на востоке. Невысокие, поросшие по склонам деревьями и кустарником.

Берег просматривается в обе стороны километра на полтора. Внешне он выглядит как пляж, шириной метров тридцать. За ним растут редкие пальмы, а метрах в ста от воды начинаются натуральные заросли. Неплохое место, чтобы построить бунгало, но блин! Опять я не о том думаю!

На незнакомом острове, без карты, еды, воды, и с полным непониманием происходящего! Задачка та еще, но переживать мы, понятно, не будем. С экипировкой у меня полный порядок. Кожаный полюбившийся доспех, оба меча и плетеные сандалии на ногах. Обувь, конечно, такая себе, но я уже поговорил с Нори про сапоги и по возвращению мы этим займемся. Осталось только вернуться, да…

Не, так-то где искать еду и воду я знаю, осталось только сориентироваться на местности и понять, что такое «остров под Тьмой». Ведь никаких внешних проявлений этого не видно, но, возможно, оно и не должно проявляться?

Выйдя из воды на берег, я ещё раз огляделся и направился к растущим неподалёку деревьям. Найдя взглядом нужное, подошёл к нему и, взявшись за мясистую, зелёную ветку, срубил ее у ствола коротким ударом меча. Резко вывернув кисть, направил обрубок срезом вверх и, заглянув внутрь, с улыбкой поднёс его к губам. Вода имела горьковатый травяной вкус, и было её не больше половины стакана, но деревьев вокруг полно и при желании можно сцедить хоть цистерну.

Срубив ещё три ветки и до отвала напившись, я срезал кору с одной из них, откусил кусок мякоти и начал его жевать. Да, ни разу не бифштекс, и даже не яблоко. По вкусу это напоминало сельдерей, который так любила моя последняя подруга в той жизни. Чуть пожёстче и немного горчит, но трава — она и в Африке трава, так что отличия минимальные. Нет, понятно, что питаясь таким образом, за месяц превратишься в дистрофика, но я не собираюсь тут надолго задерживаться. Судя по солнцу, времени сейчас часов десять утра и до вечера нужно успеть все закончить. По крайней мере, это у меня в планах.

Не, я понимаю, что стоит рассказать богу о своих планах, и ты тут же услышишь в ответ веселый смех. Однако любую операцию необходимо планировать хотя бы на таком примитивном уровне. Ну и в довесок ко всему, одна богиня тут за меня, и она-то точно не будет смеяться!

Прожевав и проглотив пару кусков, я сплюнул на траву остатки и, вытерев рукавом рот, отправился налево, стараясь держаться под пальмами.

Направление выбрал не по извечной мужской привычке, а потому что слева не было гор. Да, наверное, забравшись наверх, можно было бы оглядеться, но, в отличие от Мидори, тут на горе такие заросли, что и забраться-то будет проблематично, а уж что-то разглядеть и подавно.

Под пальмами шёл, чтобы лишний раз не светиться, а почему вдоль берега — так это и школьник бы догадался. На этом острове ещё семь лет назад жили люди, и сюда они как-то попадали. Раз так, где-то на берегу есть следы жизнедеятельности. Лодки, столбы, сети, или какие-нибудь обломки. Ну не может же ничего не остаться, поэтому поискать стоит. В любом случае, это лучше, чем переть напролом через джунгли.

Живности вокруг, к слову, хватало. Противно орали на ветках обезьяны непонятного вида, перекрикивались в кронах разноцветные птицы, порхали над травой крупные бабочки. Как-то странно это для острова, на котором властвует Тьма. Тут чунга-чангу впору плясать, пожирая кокосы и пряники, а не идти как я, постоянно оглядываясь и вздрагивая от каждого крика.

По дороге решил обдумать свои дальнейшие действия, но в голову ничего путного не лезло. Найти бы кого и с пристрастием допросить о том, что произошло здесь семь лет назад. И еще неплохо бы узнать, о чем так переживала богиня? Её ведь не Тьма заботила, а что-то другое, гораздо более важное, о чем она сказать не могла. А ещё создавалось впечатление, что Тоётама словно бы боялась, что я это «важное» могу уничтожить или забрать себе. Не знаю… Как-то все сложно и непонятно. Прямо сказать не могла, ведь тогда острова не спасти. Или не острова? Да блин!

Чтобы хоть как-то отвлечься, я представил образ богини и, с сожалением, выдохнул. Не, ну вот за что мне это вот все?! Мика, Хона, и теперь вот Тоётама… На Земле у меня даже в мечтах не было таких женщин, а сейчас… Да там от одной только груди можно кончить, а ещё ноги, черты лица… И плевать, что она дракон! У осла же из «Шрека» получилось замутить с самкой дракона? Ну а чем я хуже осла? Да блин! Гребаное воздержание!

Справа впереди по дороге с десяток невысоких пальм торчали из земли, плотно прижавшись друг к дружке стволами. Обычные с виду деревья, каких на пути встречалось полно, но когда я проходил мимо, они вдруг зашевелились, на глазах превратились в черные щупальца и рванулись ко мне, словно атакующий осьминог!

Сука!

Мгновенно выкинув из головы все эротические фантазии, я ушел в кувырок навстречу деревьям и, пропустив их над головой, выхватил из-за пояса меч. Вскочив на ноги и резко уйдя влево, нанес три коротких удара и без труда перерубил пять хлестнувших по песку щупалец. В следующий миг почва под ногами зашевелилась, оставшиеся пальмы стали беспорядочно хлестать по траве, и из земли на свет вылезла мерзкая тварь!

Метра полтора в диаметре, с кучей коротких мясистых отростков, чёрными провалами глаз, огромной кривой пастью и торчащей сверху ботвой. Со стороны она была похожа на противокорабельную мину, которая по какой-то причине вдруг проросла, ну или на огромную луковицу неизвестной породы.

Отскочив назад и пытаясь уложить в голове увиденное, я потерял пару секунд, и чудовище этим воспользовалось. Частично выбравшись на поверхность, оно плюнуло в меня каким-то чёрным дерьмом и хлестнуло остатками щупалец. Получив в физиономию порцию слизи отраженного заклинания и резко сместившись с направления атаки, я прыгнул вперёд и нанес косой рубящий удар справа налево.

Чавкнуло. Клинок глубоко зашёл в плоть, во все стороны брызнуло темными каплями. Раненая тварь истошно завизжала и, отпрянув, хлестнула меня своими отростками. Сильный удар в плечо толкнул вправо, но рукоять меча я не выпустил, и клинок срезал с урода крупный кусок, смахнув до кучи два извивающихся отростка.

Этого оказалось достаточно. Слепо ударив по земле оставшимися щупальцами, тварь конвульсивно задергалась и, рванувшись из земли, залила все вокруг чёрной пузырящейся слизью. Продолжалось это секунд десять, и когда она наконец затихла окончательно, над останками поднялось чёрное облако, которое тут же втянулось в плоскость моего клинка. Совсем как тогда, при разрушении алтаря Сэта.

— Ну вот, а то уже начал переживать, — вслух произнёс я и, убрав в ножны слегка посветлевший меч, внимательно оглядел то, что осталось от убитого монстра.

Собственно, ничего интересного. Теперь это непонятное нечто было похоже на крупный, вырванный из земли корнеплод, с отрубленной ботвой и кривой трещиной, на том месте, где у чудовища была пасть. Вся слизь, к слову, тоже исчезла. Сейчас эту редьку, наверное, даже можно употреблять в пищу, но ну её нахер такую кулинарию.

Постояв еще секунд десять, я вздохнул, провел ладонью по ушибленному плечу и отправился к океану, размышляя о том, как меня задолбала эта Япония.

Не, ну а как тут понять, откуда ждать очередной гадости?! Я не местный и не знаю всего этого цирка! Наша-то нечисть, она ведь куда как понятнее. С лешим, к примеру, можно нормально поговорить, домовые — так вообще полезные, а избушку бабы Яги уж точно ни с чем не спутать. Да и сама бабка… Она же накормить должна, в бане попарить и в постель уложить? Хотя не… Я уж лучше это с драконом. А помыться можно и в океане.

Нет, эту черную гадость, конечно, можно принять за нормально так подросшую репку, но там сказка закончилась бы в самом начале. Сожрала бы эта тварь деда, ну а бабка с остальными не стали бы и соваться. В общем, хрен пойми что. Иоши с Эйкой далеко, а самому можно только гадать на тему этих уродов. Ну и под пальмами шляться не стоит. Снайперов тут нет, можно прогуляться по пляжу.

Зайдя в океан, я отмыл броню и физиономию от слизи, шуганул любопытного краба и направился прежним маршрутом, но уже по песку.

Настроение улучшилось. Вот, казалось бы, чего тут радоваться? На диком острове, без прикрытия и понимания того, что, собственно, происходит. Пять минут назад едва не сожрали, и хрен его знает, что меня ждет впереди, но… Но погода вокруг классная, океан голубой, а под ногами белый песок! Пейзажи вокруг такие, что закачаешься, я относительно сыт, выспался и у меня ничего не болит. Плечо не в счет — там всего лишь синяк, который через час рассосется.

А еще безумно интересно, что ожидает меня впереди. Идиотизм чистой воды, но это ведь так и есть! Тьма, чудовища, Испытание? Да плевать! Мне все больше нравится такая жизнь! За те трое суток плавания, я едва не сошел с ума от безделья. Мне просто физически не хватало всего этого драйва. Там, на Земле, было не так, и все выходные я мог проваляться на диване с книгой, или просидеть за компьютером. Тут другое… Возможно, причиной тому мое постепенное превращение в самурая Луны, а может быть, организм так реагирует на бесконечные стрессы? Как бы то ни было, я вполне доволен судьбой, а еще… А еще вокруг меня куча друзей и роскошных девчонок. Мечта, блин, любого подростка. Хотя, я ведь тот самый подросток и есть. Пубертатный период в самом разгаре…

Была еще одна проблема, и она беспокоила больше всего. Мое обещание кошке… Нет, я совершенно не переживал насчет твари, которую убил только что. Растения, по местным меркам разумными не являются, а это было именно растение. Другой вопрос: что ждет меня впереди? Вернее, «кто»? Впрочем, по моему опыту, все, к чему прикасается Тьма, перестает быть живым и разумным, а значит, можно особо не париться. Еще бы знать, скольких нужно развоплотить, чтобы Нэко вернулась? Иоши с Эйкой считают, что уничтожение порождений Тьмы приближает возвращение кошки, но о точном количестве никто из них не сказал.

Размышляя так, я прошел примерно километр на запад, обогнул небольшую пальмовую рощу и озадаченно хмыкнул.

Впереди неподалеку от края воды на боку лежал большой двухмачтовый корабль.

Метров двадцати, примерно, в длину, с широкой палубой и какими-то странными, кривыми надстройками. Это корыто заметно отличалось от того корабля, на котором мы прибыли на острова. Очевидно, передо мной — тот самый когг. Вернее то, что от него теперь осталось. Лежащий на боку корабль, по сути, представлял собой гнилую развалину. Мачты обломаны у основания, палуба частично прогнила, в днище темнеет большая пробоина. Я не знаю, откуда он взялся, но, скорее всего, когг выбросило на берег во время шторма.

Помимо всего прочего, пейзаж острова слегка изменился. Пальмы у берега здесь росли значительно реже, джунгли расступились и образовали просвет, сквозь который вглубь острова вела заросшая травой дорога. Хотя, дорогой это можно назвать с ну очень большой натяжкой. Скорее широкая тропа, но мне-то не все ли равно? Судя по всему, озеро где-то там за невысоким холмом по дороге, но сразу туда идти, наверное, не стоит. Сначала осмотр корабля, а потом уже все остальное. Не хватало ещё, чтобы какая-то тварь вылезла и атаковала меня со спины. И не только это… Возможно, осмотр поможет понять, что произошло на острове семь лет назад? Сомневаюсь, конечно, но чудеса же случаются?

Ещё раз оглядев берег и не заметив ничего подозрительного, я поправил ножны на поясе и направился к лежащему на песке кораблю.

Глава 16

Вблизи корабль напоминал выбросившегося на берег кита. Часть обшивки сгнила, осыпавшись, и несущие доски были похожи на рёбра животного. Площадь вокруг когга была завалена небольшими обломками и обрывками гнилых парусов. Ничьих следов на песке не видно, но расслабляться не стоит. Призраки, не оставляют следов, хотя днём они вроде бы не опасны?

Другой вопрос: что я здесь собираюсь найти? Не знаю, но проверить эту развалину необходимо. Не обыскивать, а просто по-быстрому осмотреть. На детальный обыск у меня нет лишнего времени.

Не доходя десяти метров до правого борта, я принял правее и, остановившись, вгляделся в черноту пролома. Не заметив ничего интересного, осторожно пошёл к кораблю, и когда до него оставалось метра два с половиной, почувствовал укол холода у себя на груди. Вот же…

Выхватив меч, я резко сместился влево, и в этот момент изнутри корабля донёсся костяной треск! Сначала в одном месте, потом в другом, затем в третьем. Спустя полминуты корабль напоминал пакет попкорна в микроволновке, ну или деревянные занавески, которые мама любила вешать на каждую дверь.

Продолжалось это пару минут, когда из пролома на свет выскочила стайка каких-то мелких зверьков, которые забавно подскакивая побежали в сторону джунглей. Следом за ними на свет вылез скелет в драной кожаной куртке. Мазнув по мне невидящим взглядом, он отвернул башку и как ни в чем не бывало отправился в сторону дороги!

Вот просто взял, сука, и пошёл, как на прогулке! Небрежно, блин и беззаботно, будто бы меня тут и не было! Следом за ним вылез следующий, потом ещё один, и ещё… Но эти даже не повернули ко мне черепов! Вылезли и пошли один за другим, покачиваясь на ходу и неотрывно глядя куда-то в сторону джунглей!

«Охренеть! Это куда они собрались?! — думал я, наблюдая за очередным вылезающим из корабля скелетом. — Просто прогуляться по острову? Или у них тут намечается какое-то мероприятие? Гребаная, блин, Япония! Тут даже у скелетов не все в порядке с башкой. Хотя, чего я, собственно, удивляюсь? И еще интересно, а какого хрена они выходят оттуда сейчас? Дожидались меня, или у них каждый день тут такие прогулки?»

Всего скелетов было двенадцать. Выбрались, прошли по дороге и скрылись за видневшимся невдалеке холмом. Я проводил их взглядом и задумчиво посмотрел на пролом. Не знаю, только кажется, что это мое появление послужило триггером^[168] их пробуждения. Только интересно как это работает? Светлый амулет запустил событие Тьмы? Очень похоже, но все равно не понятно, почему они прошли мимо? По логике, должны были напасть, но этого не случилось. Возможно, оберег меня как-то скрыл? Или я чего-то не понимаю? Собственно, как и всегда…

Наверное, стоило проследить за этими тварями, но нет — буду поступать так, как и планировал. А скелетов, если что, можно будет найти по следам. Тут, на песке, их скрыть достаточно сложно.

Определившись со своими дальнейшими действиями, я подошел к пролому и, вытащив вакидзаси из ножен, шагнул внутрь корабля. Для боя в ограниченном пространстве короткий меч предпочтительнее. Нет, я не думаю, что здесь еще кто-то остался, но расслабляться не стоит.

Осмотр корабля занял у меня пару часов, и, по сути, он завершился ничем. Ну, если не считать две потемневшие серебряные монеты и четыре медные пряжки, из тех, что носили тут моряки. Облазал вроде бы все и даже пару раз провалился сквозь пол, но без толку. Все обнаруженное железо проржавело и превратилось в труху, дерево сгнило, а кости уже отсюда свалили. Впрочем, галочку я поставил, и теперь можно продолжить изучать территорию острова.

Убрав монеты в поясной кошель, я выбрался наружу и отправился к дороге следом за ушедшими туда скелетами. Шёл не торопясь, по оставленным следам и внимательно оглядывая все встречающиеся деревья. Нет, я прекрасно помнил, как маскировался атаковавший меня монстр, но береженого бог бережет, особенно в незнакомых местах.

Тропа вскоре расширилась, а примерно через полкилометра я услышал впереди шум падающей воды. Метров еще через триста вышел на небольшую свободную от деревьев площадку, на которой тропа поворачивала влево и вниз. Подойдя к самому краю обрыва, оглядел открывшуюся картину и попытался уложить ее в голове.

Внизу раскинулось большое круглое озеро, наполовину окруженное отвесными скалами. Хотя, сказать по правде, озером это уже не являлось, поскольку большая часть воды куда-то ушла. Нет, я, конечно же, не ученый, но без труда могу определить уровень воды, который был здесь несколько лет назад. Для этого достаточно внимательно осмотреть линию берега.

Впрочем, вода ушла отсюда не вся, и дно озера представляло собой множество небольших прудов, или может быть луж разных размеров и форм. Растительности никакой между ними не видно, а ил, судя по всему, пересох, и по нему, наверное, можно ходить, не боясь провалиться.

В дальней части бывшего озера, под скалами, вода покрывала примерно шестую часть дна. Держалась она там благодаря водопаду, который падал с довольно большой высоты и с шумом разбивался о камни.

Наверное, в этих лужах можно поискать нужный нам жемчуг, но даже если я его и найду, мне ведь все равно не отвертеться от испытания. Знать бы еще, где конкретно оно меня ждет, но какие-то мысли на эту тему уже появились.

На другом конце озера, за водой, в скале чернело правильное прямоугольное отверстие. Размеров отсюда не разобрать, но, судя по всему, в него легко бы заехала фура. Этот проход сразу бросался в глаза, поскольку сильно выбивался из общей картины этого места. Слишком уж черный, а при взгляде на него где-то в глубине души поднималась необъяснимая злость. Не знаю, там ли Джеро Насмешник, но определенно в этой дыре сидит что-то враждебное. И не только мне, а всему этому острову, поскольку вода из озера скорее всего утекла туда. Готов поставить золотой против медяка, что все ответы ждут меня там, но загляну я туда попозже. После того, как проверю лагерь на левом берегу озера.

Больше десятка довольно хорошо сохранившихся деревянных домов стояли метрах в четырехстах от того места, где я сейчас находился. Со стороны это напоминало усадьбу сюго Кавакаси, в которой я познакомился с Микой. Центральный «господский» дом, казармы для дежурного десятка солдат, хозяйственные пристройки и даже сад камней с небольшим прудиком. Лагерь находился в полусотне метров от берега озера, в смысле от того места, куда когда-то доходила вода. Все строения с виду вроде бы целые, плохо сохранился только забор. Как бы то ни было, сначала нужно сходить туда, а только потом соваться в дыру за озером. Нет, я не думаю, что в лагере остался кто-то живой, и жемчуга там тоже, увы, не найти, но по аналогии с кораблем нужно поставить галочку.

К слову, тех скелетов, что выбрались из корабля и отправились на прогулку по острову, нигде не было видно, а следы их терялись в густой траве на берегу. Вот в душе не имею куда они пошли, но искать их специально точно не буду. Сейчас у меня есть дела поважнее.

Определившись с решением, я спустился с холма и быстро пошел к домам по едва заметной тропинке. Солнце уже перевалило за полдень, и времени вроде вагон, но поторопиться все равно стоит. Ведь чем быстрее оно начнется, тем быстрее закончится. Да и поднадоела мне уже эта робинзонада.

Лагерь и впрямь хорошо сохранился. Судя по всему, люди оставили это место уже давно, но никаких механических разрушений я не заметил. Костей тоже нигде не было видно, и, возможно, обитатели куда-то ушли, но верилось в это слабо. Слишком уж много тут осталось нужных вещей. Оружие, доспехи, одежда… Вот не думаю, что солдат покидая лагерь, не возьмет с собой копье или дзингасу. Впрочем, гадать можно сколько угодно, но понимания это, увы, не добавит.

Единственным ценным предметом, найденным в лагере, оказалась серебряная печать, исполненная в виде кособокой лягушки. Были еще три пергаментных свитка с мелкими иероглифами, но из-за неумения читать, толку от них было немного.

Закончив осмотр и убрав свитки с печатью в мешок, я вышел на улицу и, напоследок оглядев двор, пошел в сторону пролома в заборе. Все галочки вроде поставлены, приметных мест на берегу не осталось, так что пора сходить на другую сторону озера. Надеюсь, там я хоть что-то смогу найти.

— Извините, а не могли бы вы мне помочь?

Глухой голос, словно бы из трубы, заставил меня вздрогнуть. Я резко обернулся и, положив ладонь на рукоять меча, поискал говорившего взглядом.

Голос донесся со стороны одной из пристроек, но там никого не было. Небольшой хозяйственный домик с проржавевшими инструментами, и прогнившим крыльцом. Я заглядывал в него во время осмотра и человека бы точно заметил, но…

— Здесь, господин самурай! — голос повторился и прозвучал он снова оттуда, только говорившего по-прежнему не было видно.

— Где, «здесь»? Негромко выматерившись, я потянул из ножен катану и, приблизившись к сараю, внимательно изучил его взглядом.

— Да вот же я, — снова подсказал голос.

Я опустил взгляд и натурально выпал в осадок. Со мной разговаривал медный горшок! Обыкновенный, сука, горшок, с двумя ручками, из тех, в которых местные готовят еду! Литров так на десять вместимостью. С характерным суженным дном, темными пятнами копоти и царапинами. Он лежал в траве, вверх ногами, с проступившей на поверхности мультяшной рожицей и умильно-жалобными глазами. При этом слова доносились не из его нарисованного рта, а откуда-то изнутри и звучали глухо, потому что эта непонятная хрень говорила в землю.

Не, это все должно было закончиться клиникой… Сначала ты осознаешь себя в теле японца, потом встречаешь девчонку-волчицу и далее по списку. Все эти демоны, ходячие мертвецы, безголовые асуры и костяные киты… Доходит до того, что ты уже хочешь трахнуть дракона, и судьба, понимая, что тебя уже не спасти, подкидывает в финале говорящий горшок с физиономией Чебурашки!

— Ты… ты кто, мать его, такой?! — поймав свою улетающую крышу, севшим голосом уточнил я.

— Меня зовут Ичиро, — прогудел в землю горшок и хлопнул нарисованными глазами. — Мне…

— Да в задницу имена! — окончательно придя в себя, рявкнул я. — Что ты такое? Обакэ, или…

— Нет, что вы, господин самурай, — горшок состроил испуганную физиономию, и быстро заговорил: — Я цукумогами^[169], у меня нет темной души! Меня больше ста лет использовали люди на кухне, а потом они погибли и… ушли в старую шахту. Я осознал мир и теперь жду. Жду, когда люди вернутся, и я снова буду полезен.

«Цукумогами, мля… Вон оно, значит, как… Ну да, это, конечно же, все объясняет», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Хорошо. Для начала скажи, чего ты от меня хочешь?

— Переверните меня, пожалуйста, — жалобно прогудел горшок. — Мне так не очень удобно смотреть на мир. Нет, я, конечно, могу ещё так полежать, но почувствовал вас и подумал…

«М-да… Мне бы, блин, его проблемы», — вздохнул я и, убрав в ножны меч, переставил горшок на открытое место.

Весил он килограммов семь, а из-за торчащих в стороны ручек стал еще больше похож на голову Чебурашки, которому наполовину отрезали уши. Короче, полная клиника, и меня, наверное, уже пора сдавать в желтый дом, но потом. Сначала нужно во всем разобраться. Этот сцуко, или как там его, упоминал о смерти людей и о какой-то там шахте. Вот это меня волнует гораздо больше говорящих горшков.

С трудом собрав в кучу мысли, я уже собрался задать интересующий меня вопрос, когда у горшка вдруг отросли куриные лапы. Натуральные, трехпалые, тоненькие! Поднявшись с земли и, с заметным трудом удержав равновесие, горшок изобразил легкий поклон и, уже нормальным голосом произнес:

— Спасибо, господин самурай. Вы очень любезны. У вас, как я вижу, есть вопросы? Я готов помочь…

Еп… Да когда же оно закончится?! Горшок на куриных лапах! С голосом Чебурашки… Может это уже не Япония?

Чудовищным усилием воли отогнав очередную волну сумасшествия, я покивал и, усевшись на траву, произнес:

— Сейчас, погоди, по порядку…

— Конечно, — покладисто произнес Ичиро и, шлепнувшись на пятую точку напротив меня, изобразил на физиономии заинтересованность. — Очень приятно, услышать человеческую речь через семь долгих лет.

— Так ты здесь семь лет пролежал? — уточнил я, пытаясь сформулировать в голове правильные вопросы. — В смысле, вверх дном на этом месте…

— Так и есть, — горшок состроил грустную мордочку. — Помощник повара Макайо вынес меня сюда, чтобы очистить от сажи, и не успел это закончить. Все, кто находился в лагере, умерли и ушли в старую шахту, а примерно через год я почувствовал мир.

— Погоди, — поморщился я. — Как ты можешь знать, что они умерли, если в то время был обычным горшком?

— Да очень просто, — ничуть не смутившись ответил Ичиро. — Я знаю и помню все, что происходило с момента, когда меня сделали в мастерской города Сахо. Все сто двадцать четыре года, пять месяцев и шесть дней.

— Хорошо, — кивнул я и, обернувшись, посмотрел в сторону пересохшего озера. — Тогда расскажи, что тут произошло семь лет назад. Почему умерли люди?

— Я не знаю, что произошло, могу рассказать только о том, что послужило причиной, — горшок посмотрел на меня и, дождавшись кивка, пояснил. — Семь лет назад, Минору — один из тех, кто собирал на отмелях жемчуг, обнаружил печати. В одной из скал под водой на другом конце озера. Вернувшись, он рассказал об этом мастеру Сэтоши, и тот настрого запретил кому бы то ни было подплывать к той скале. Только в лагере среди рабочих стали ходить слухи, что в скале спрятаны сокровища капитана Озэму. Был тут когда-то такой пират. Я не знаю, кто сломал печати на входе в шахту, но вместо сокровищ люди нашли свою смерть. По всему острову разлетелись темные сущности, которые мгновенно убили людей и, растворившись, заразили землю. — Ичиро посмотрел на меня и опустил взгляд. — Я не знаю, кто ты, господин, но чувствую защиту висящего у тебя на груди артефакта. Не снимай его, иначе сразу умрешь…

— Меня зовут Таро, — коротко представился я. — За совет спасибо, а теперь расскажи, куда подевались ками этого острова? Что с ними произошло?

— Они погибли вместе с людьми, — не поднимая взгляда, пояснил Ичиро. — Дольше всех держалась Такицу-химэ-но микото — Дева Водопадов и Жемчуга, которую Тьма застала на этом острове. Она любила тут отдыхать…

— Богиня?! — подавшись вперед, выдохнул я. — Ты хочешь сказать, здесь погибла богиня?

— Нет, богиней она так и не стала. Просто очень сильная ками — младшая дочь Великого Морского Дракона и Аванами-но ками — Хозяйки Пены на Воде и Лунных Приливов. Примерно полгода назад я перестал ее чувствовать. Наверное, она тоже ушла в старую шахту.

О — хре — неть! Выходит, тут погибла сестра Тоётамы! И теперь понятно, почему богиня расстраивалась. Мне, конечно, жаль, но если эта Такицу погибла, то жемчуга на острове больше нет. Она же его хозяйка… Скорее всего, пурпурного жемчуга нет уже нигде в этом мире, и одна только надежда — на испытание. Дерьмо, конечно, но умирать мне теперь точно нельзя. Ведь на кону жизнь всех жителей Ки! Вот только имел я во все отверстия такую ответственность!

— А что там, в этой шахте? — со вздохом поинтересовался я. — И откуда здесь вообще взялась эта шахта?

— Извини, Таро-сан, но я не знаю, что такое шахта и как она выглядит, — глядя на меня, виновато ответил горшок. — Люди иногда говорили это слово при мне, но его значения никто из них ни разу не пояснил. Я знаю, что там внутри обитает Тьма, которая враждебна живым людям. В эту шахту ушли все погибшие, но назад никто из них не вернулся. В этот день я почувствовал тех, кто когда-то были живыми. Они тоже ушли туда.

— Да, двенадцать скелетов с разбитого корабля, — я кивнул и смерил собеседника взглядом. — Ладно, мне пора. Пойду, загляну в эту шахту. Спасибо за беседу и… Может быть, тебе нужна какая-то помощь?

— Если тебя не затруднит, отнеси меня на крышу самого высокого дома, — с надеждой в голосе попросил горшок. — Я хочу видеть озеро, и там мне будет веселее дожидаться своих новых хозяев. Они ведь обязательно когда-нибудь сюда придут.

— Да, конечно, придут, — заверил его я и, подхватив, направился в сторону главного здания.

Выполнив просьбу Ичиро, я оставил его на плоской части крыши со стороны озёра, попрощался и, соскочив вниз, направился в сторону шахты.

Настроение испортилось, но не из-за предстоящего испытания. Я шёл, не торопясь к воде и думал о старом медном горшке, который скучает по своим погибшим хозяевам. Не знаю, но все эти японские сказки и существа, они ведь не просто так появились? Вещи привязываются к хозяевам? Казалось бы, что в этом такого, но ведь это работает и в обратную сторону. Не потому ли мы с таким трудом расстаёмся с полюбившейся одеждой? А мой «вереск»? Я ведь отказался его менять по той же причине! Клиника, короче… Ведь по-другому никак такие рассуждения не назвать. Может быть, но если я выживу, непременно расскажу Нори об этом горшке. Сюда ведь обязательно потом кто-то приедет. Вот пусть они и позаботятся о моем новом знакомом. Ну а я постараюсь, чтобы это когда-нибудь произошло.

Глава 17

Спустившись к озеру, я остановился и изучил взглядом предстоящий маршрут. Всего метров восемьсот по засохшему илу и потом еще сотню по воде. Вход в шахту чернеет в отвесной скале, а водопад находится от него метрах в тридцати-сорока. В общем, воду обойти не получится и придется пройти по ней, ну или проплыть — тут уж как повезет. Впрочем, по фигу. Других-то вариантов все равно нет.

Как я и предполагал, дно озера пересохло настолько, что по нему можно было двигаться без проблем, хотя и с некоторыми трудностями. Рельеф был неровный, дорога завалена потемневшими раковинами, острыми камнями и скелетами рыб, поэтому приходилось постоянно смотреть себе под ноги. Я шел, держа ладонь на рукояти меча, и думал о том, как же оно все интересно закручивается.

Ведь если верить Ичиро, сестра богини сгинула полгода назад, но мне кажется, что это не так. И свидетельством тому недосказанность в словах самой Тоётамы. Богиня боялась, что расскажи она о сестре, и случится непоправимое. Это косвенно свидетельствует о том, что Такицу, или как там ее, жива и она все ещё где-то здесь. Что мне это даёт? Да, собственно, ничего. Подозреваю, что, пройдя испытание, я каким-то образом очищу этот остров от Тьмы, и сестры воссоединятся. Да, возможно, но только никто из них не поможет мне пройти испытание, поэтому не стоит забивать голову ненужной информацией.

Подойдя к первому из прудов на дороге, я приблизился к воде и внимательно оглядел водоём. Оказалось, это не пруд, а все-таки лужа глубиной чуть выше колена. Такие я видел под Москвой на торфяниках. Прозрачная вода, чёрное дно и полное отсутствие жизни. Хотя, что-то в воде все-таки плавало, но назвать это «жизнью» не повернётся язык. Чёрные сгустки, похожие на кукурузные хлопья, висели неподвижно по всей глубине водоема, и на живых они не походили ни капли.

Закончив с осмотром, я пожал плечами и направился дальше, морщась от шума водопада и продолжая изучать взглядом местность.

При приближении к скалам чёрный проход все больше напоминал прямоугольное стекло. Тьма в нем словно застыла, и в тоже время я различал некоторые детали внутри. Какие-то статуи, или что-то очень похожее, стояли в ряд у видимой стены сразу за входом, но подробности с такого расстояния различить было трудно.

Примерно три на пять метров, по периметру начертаны не то рисунки, не то какие-то руны, и самое неприятное, что брызги водопада накрывают всю поверхность воды перед входом. Нет, я не против купания, но соваться в незнакомое место в мокрой одежде — такое себе решение, поскольку о маскировке тогда придется забыть. Впрочем, можно подождать у входа покуда обсохнешь, но без еды и воды долго там пробыть не получится. Хотя, воды-то вокруг вроде хватает, но пить ее я вряд ли решусь.

Ладно, все это херня. Главное, найти это гребаное испытание. И ведь совсем не факт, что оно внутри этой шахты, хотя вероятность, конечно, высокая. Еще бы знать, в чем оно заключается, но этого, боюсь, мне не скажет сейчас никто. Конечно, можно предположить, что тут как-то замешаны скелеты, и это было бы неплохим вариантом. Особенно, если местная нежить такая же тупая как в храме Мрачного леса. Сколько их там? Пятьдесят? Шестьдесят? Если занять правильную позицию, то никаких проблем с их уничтожением не возникнет. Впрочем, не буду загадывать, решать задачи нужно по мере их возникновения.

Тут ведь еще напрягает другое. Я никогда не бывал в шахтах, но подозреваю, что заблудиться там — раз плюнуть, ну или как произвести известную манипуляцию с двумя пальцами правой руки. Нет, зрение позволяет мне видеть в любой темноте, и нас обучали действовать в незнакомых местах, но тут же столько нюансов, что всего предусмотреть не получится.

Чертова неопределенность, помноженная на обязательства… Сейчас около трех часов дня, и если у меня не получится до вечера найти испытание, то придется вернуться и переночевать в лагере. Ладно, будем надеяться, что второго захода мне не понадобится. Надежда — она ведь такая….

Подойдя к краю воды, я прикинул взглядом маршрут, ещё раз оглядел проход и выматерился, заметив там знакомый символ. Черное солнце уходит под землю… Символ Владыки Асуров — ублюдочный подсолнух, нарисованный рукой алкаша. И эти тут успели отметиться? Ну да… Как же без них, но как, интересно, они сюда добрались?

По словам Эйки, Кимон круто разругался со всеми богами Океана, и по воде у них пути нет. Иначе удержали бы их Граничные камни, ага… Как же жаль, что я не расспросил тогда об этом лисицу, но, по логике, шахта существует тут со времен Великой Войны. Небесный Дракон Рюдзин вышиб тогда асуров на север, за горы, а здесь они, судя по всему, передохли? Хотя нет, шахта же была запечатана, а значит, они или свалили сами, или их помножили на ноль местные боги.

Еще вопрос, что они тут добывали? Ладно, вот сейчас и узнаю. Я еще раз прикинул взглядом маршрут и, пожав плечами, направился в сторону черного входа.

Вода тут не доходила до середины колена, водоем имел каменное дно, и идти было легко. Напрягали только брызги воды и грохочущий впереди водопад. Куртка с доспехом мгновенно промокли, немного ухудшилась видимость, в воздухе появился запах аммиака. Совсем как тогда, на склоне горы Ума…

Это произошло, когда до входа в скалу оставалось две трети пути. Слева, в десяти метрах, между мной и водопадом из воды поднялась женщина. Медленно и грациозно, как балерина из «Лебединого озера».

Невысокого роста, в рваном коротком платье, больше похожем на ночную рубашку. Лет двадцати пяти на вид. С изможденным, обтянутым кожей лицом, тонкими руками и безумием в огромных ярко-голубых глазах. Её словно вышвырнули из сумасшедшего дома, в котором не кормили месяца два. Та самая Такицу химэ — сестра Тоётамы, но если при встрече с богиней я угрозы не чувствовал, то при виде этой подруги по спине пробежала волна мурашек.

Она ведь жива и натурально безумна! И убить нельзя… Клятва, и я не хочу расстроить её сестру. Хотя, может, оно обойдётся?

— Привет, красавица, — остановившись, осторожно поздоровался я и демонстративно убрал ладонь с рукояти меча. — Меня сюда отправила твоя сестра…

— Лживая тварь! — смерив меня ненавидящим взглядом, выдохнула Такицу. — Змей никогда меня не получит!

В следующую секунду она взмахнула снизу вверх левой рукой — и в мою сторону покатился огромный водяной диск! Со скоростью летящей стрелы, размером со здоровенный мельничный жернов!

Ожидая чего-то подобного, я ушёл вправо и рванулся вперёд, покрыв разделяющее нас расстояние секунды за полторы. Когда до Такицу оставалось не больше двух метров, девушка оскалилась и вкинула правую руку, но ничего сотворить не успела. Слишком ослабла и слишком безумна.

Заклинание можно сбить, выведя противника из равновесия. Ненадолго, но мне много времени и не надо. Коротко пробив кулаком в грудь, я заставил её покачнуться, затем резко рванул за спину руку и, проведя простейший захват, проорал:

— Я не враг тебе, идиотка!

В следующий миг тело сестры Тоётамы обернулось водой и протекло вниз сквозь захват. Сука!

Отскочив назад, я быстро огляделся, пытаясь определить, куда она подевалась, когда вода вокруг вспенилась и из неё вырвались четыре голубых щупальца. Увернуться не было шансов. Вражеская магия метнулась ко мне, обвила и, коснувшись оберега, обожгла холодом грудь. Дальше началось странное: щупальца осыпались вниз тяжёлыми брызгами, Такицу появилась передо мной и, повиснув на шее, прижалась щекой к оберегу.

Занавес, мля…

В следующий миг девушку затрясло, мою грудь словно залили жидким азотом, а все вокруг перекрыл яростный рёв водопада.

Если раньше это было похоже на дождь, то сейчас с неба падали целые потоки воды. Девушка продолжала трястись и всхлипывать, а вокруг нас сквозь падающую воду начала проступать какая-то хрень. Ожившие водяные скульптуры… Я не знаю, как ещё такое назвать. Здоровенные рыбы, морские гады, звери и странные гуманоиды поднимались из воды, перемещались вокруг нас и рассыпались на мельчайшие брызги. Вода вокруг бурлила как в кипящей кастрюле, но по ощущениям ее температура не поменялась.

Не зная, как поступить, я положил ладони девчонке на талию и, слегка охреневая от происходящего, продолжал наблюдать за окрестностями.

Что творится вокруг — непонятно, но тут не нужно быть семи пядей во лбу. Оберег восстанавливает девушке силы и заодно избавляет её от безумия. Надеюсь, так и есть и драться нам больше не нужно. Ведь, как ни крути, шансов у меня никаких. Невозможно стоя по колено в воде победить эту самую воду.

Это продолжалось минут десять, если не больше. В какой-то момент тело сестры богини обмякло в моихруках, и я вдруг понял, что вокруг стало тихо. Странные фигуры исчезли, перестала падать сверху вода…

Не дав девушке упасть, я прижал ее к себе, огляделся и тихо выругался. Водопад иссяк… Вот просто взял и закончился! Только никаких инструкций мне на этот счет никто выдавать не спешил. Блин, но она же держалась здесь благодаря этому водопаду?! Его больше нет, а значит, девчонку нужно как-то спасти! И как, скажите, мне это сделать? Попробовать разбудить? Ага… Называется, похлопай полубогиню по щеке, и она спросонья ответит так, что мало не покажется даже скалам. Вначале-то Такицу была сильно ослаблена, а сейчас? А ну как восстановила часть своих сил? Сука, ну почему все опять через задницу?

Оглянувшись на недалекий уже черный проход, я вздохнул, затем подхватил Такицу на руки и направился в сторону берега. В шахту я сходить еще успею, а вот девчонку необходимо вытаскивать. Надеюсь, в океане ее разбудит сестра.

Всего-то, килограмм сорок — не больше. Лицо сестры богини порозовело, и сейчас она выглядела как обычная спящая девушка. Красивая, но никаких чувств к ней я не испытывал. Сложно хотеть женщину в такой ситуации, да и не воспринималась она в моей голове как сексуальный объект. Даже несмотря на то, что ее одежда ничего практически не скрывала. Видимо, дело все же не в воздержании, а в чем-то другом, и это не может не радовать. Ведь не очень приятно ощущать себя озабоченным идиотом.

Возвращаться к океану пришлось старой дорогой, и эта пара километров оказалась для меня непростым испытанием. Девушка весила вроде немного, но нести сорок килограмм на такое расстояние… Вот даже не знаю, смог бы я повторить такой заход на Земле? Нет, если положить на плечо — то наверное, но она же полубогиня. Откроет глаза и, не разобравшись, чем-нибудь вмажет. А так — я хотя бы успею ей объяснить… И самое поганое, что где-то на середине пути пришло понимание, что класть её на траву нельзя. Ведь если бы она могла, то ушла бы в океан своими ногами. Тут же земля пропитана Тьмой, а водопад больше не помогает…

Как бы то ни было, я все же дошёл! С трясущимися руками, болью в спине и на подкашивающихся ногах. Зайдя в океан по колено, остановился, с сомнением оглядел водную гладь и на секунду задумался. Не, ну а вот как положить спящую девушку в воду, даже будучи уверенным, что она не утонет? Задачка, да, но все решилось само собой. Набежавшая волна коснулась свисающих ног, тело Такицу вздрогнуло, и в следующий миг невидимая сила отшвырнула меня назад метров на пять!

Не устояв на ногах, я шлепнулся задницей в воду у самой кромки прибоя и облегченно усмехнулся, смерив взглядом здоровенного голубого дракона.

Не такая огромная как Тоётама, но она же в семье самая младшая? Метров тридцать в длину и навскидку тонн двадцать или чуть больше. С широким костяным гребнем, белоснежными клыками и ослепительно-голубыми глазами. М-да… Превратись эта подруга в саму себя где-нибудь по дороге, и все было бы очень печально. Впрочем, все хорошо, что хорошо заканчивается. Я, по крайней мере, на это надеюсь…

В какой-то момент, лежащий в воде дракон оглушительно фыркнул, поднялся на ноги и, качаясь как пьяный, сделал пару шагов. Серёгина хаски после наркоза выглядела очень похоже, и глаза у собаки тоже были такие же: голубые и ошалевшие. Ну ничего, сейчас она оклемается…

Очевидно, прочитав эти мысли, Такицу потрясла мордой, огляделась и тут заметила меня.

Вот даже жаль, что у меня нет с собой фотоаппарата… Нижняя челюсть чудовища дернулась, в глазах мелькнуло узнавание. Дракон подался вперед и… снова превратился в девчонку. Такую же изможденную, но уже в целом чистеньком платье.

— Привет! — с трудом подняв из воды руку, я пошевелил ладонью и улыбнулся. — Надеюсь, у тебя все в порядке?

Девушка не ответила. Подошла и, наклонившись, провела ладонью по моей правой щеке. Затем опустила взгляд, задержала его на обереге, покачала головой и, тяжело вздохнув, села напротив.

— Вот уж не думала, что когда-нибудь буду обязана своим спасением человеку, — после минутного молчания наконец произнесла она. — Ты мог бросить меня там и уйти, ведь я собиралась тебя убить.

— Ну я же видел, что ты не в себе, — глядя на девушку, пожал плечами я. — К тому же, мне бы очень не хотелось, чтобы твоя сестра расстроилась. Мы с ней немного знакомы… И, кстати, я только выгляжу как человек, а так — меня давно уже им не считают…

— Они ошибаются… — грустно усмехнулась Такицу. — Сейчас ты человек. Больше человек, чем кто-то еще. Не совсем обычный, но принадлежность к виду не определяется сущностью. Она определяется разумом. Забавно, но ни я, ни сестра не знаем твоего настоящего имени.

— Меня зовут Таро, — усевшись поудобнее, улыбнулся я. — Получается, вы уже успели как-то связаться?

— Да, конечно, — Такицу кивнула и подняла на меня взгляд. — Только она пока не может с тобой говорить. Поэтому расскажу я.

— Об Испытании?

— Нет, — покачала головой девушка. — О том, что здесь произошло, а что до Испытания… Я не знаю, что приготовило для тебя Сущее, но Владыка Случая сейчас находится в глубине скал, в старой шахте асуров, и тебе в любом случае придётся туда пойти.

— Да я, собственно, туда и собирался, — пожал плечами я, — и буду благодарен, если ты расскажешь, что ожидает меня внутри.

— Да, — Такицу поднялась и, усевшись слева от меня, провела рукой по линии горизонта. — Все это пространство когда-то было землей, на которой асуры добывали истинные элементы. Меня тогда не было, поэтому мне неизвестны подробности, однако я знаю, что здесь погибло очень много людей.

Их во множестве привозили с материка и заставляли добывать элементы. После смерти тела складывали в выработанных проходах и, как ты понимаешь, никто не проводил над ними обрядов. Души этих людей доставались Великому Змею, что вполне устраивало и его, и асуров. — Такицу вздохнула, подобрала со дна белый окатыш, подкинула его на ладони и задумчиво посмотрела на океан.

— Тут было очень плохое место. Слишком много боли, и отцу это в какой-то момент надоело. Когда Небесный Дракон вместе с остальными погнал асуров на север материка, твари, захватившие остров, провели чудовищный обряд. Тысячи людей были принесены в жертву, но на ход войны это не повлияло никак. Асуры не смогли передать на материк Силу, им помешал отец. В ярости от произошедшего, он ударил по острову, и результат этого ты видишь сейчас.

— Люди считают, что здесь произошло извержение вулкана, — воспользовавшись небольшой паузой, произнёс я. — Выходит, они ошибаются.

— У людей очень короткая память, — скосив на меня взгляд, вздохнула Такицу. — К тому же свидетелей не осталось. Накопленная во время жертвоприношения Сила обратилась против своих хозяев, и все эти твари подохли. Когда Океан успокоился, отец закрыл последнюю шахту, но за четыре тысячи лет Тьма ослабила печати. Моя вина… Я не успела остановить алчущих золота идиотов и оказалась тут заперта. Мне не удалось помешать… Когда преграда пропала, я отправилась в шахту, попыталась остановить Тьму и едва не погибла. Кое-как выбралась, но уйти не смогла. Тьма пропитала землю, и остров превратился в ловушку. Потом я почувствовала появление Джеро, и поняла, что помощи ждать не приходится.

— Ну, все же теперь хорошо? — произнёс я, переведя на девушку взгляд. — Ты вырвалась, а с Тьмой я как-нибудь разберусь.

— Ты странный, — Такицу нахмурилась и, встретившись со мной взглядами, пояснила: — Там внизу нарыв, сквозь который течёт эта мерзость. Из костей погибших людей сотворился гашадокуро^[170]. В прошлый раз я его уничтожила, но, уверена, чудовище вновь поднялось.

— Гашадокуро? — поморщился я. — Что хоть это такое?

Огромный скелет человека, порождение Тьмы, — не отводя взгляда, пояснила Такицу. — Он притягивает к себе кости всех неупокоенных в округе, и смертный ему не соперник.

«Ну вот, теперь хоть понятно, куда подевались скелеты», — подумал я, а вслух произнёс:

— Так уж и не соперник? Вот это мы как раз и проверим. Получается, мне нужно уничтожить эту тварь, потом убрать нарыв и Испытание завершится?

— Не знаю, — покачала головой девушка, — но тебе никого уничтожать не нужно. Я оставила в шахте подарок отца, иначе бы мне не спастись. Тебе нужно подобрать его и позвать Ватацуми-сама. Отец придет, уничтожит гашадокуро и закроет нарыв. Он знает о тебе, я предупредила…

— Но вы же не можете вмешиваться в происходящее? — хмыкнув, удивленно произнеся. — Твоя сестра говорила об этом.

— Мы не можем вмешиваться самостоятельно, — терпеливо пояснила Такицу. — Отец с сестрой не могли помочь мне, но ты человек! Помощь тебе Сущее не посчитает вмешательством. Главное, подбери артефакт!

Блин и здесь не обошлось без бюрократии. Это считается, то нельзя… Однако, как бы то ни было, такая помощь будет явно не лишней. Ведь как ты ни выделывайся перед сидящей рядом девчонкой, сам-то понимаешь, что впереди полная и беспросветная задница. И вообще… Это ведь они заварили тут всю эту кашу? Значит им ее и расхлебывать! Но будет забавно, если испытание за меня пройдет кто-то другой. Хотя с моим везением такой вариант маловероятен, так что губы можно особенно не раскатывать.

— Хорошо, — кивнул я. — А как хоть выглядит артефакт, и где мне его искать?

— Это браслет, он появлялся у меня в человечьем обличии, — тронув запястье правой руки, пояснила Такицу. — Тебе достаточно его подобрать и мысленно произнести имя отца. Я оставила артефакт возле каменной статуи Мары, прямо напротив нарыва.

— А нарыв? Что он собой представляет?

— Огромная уродливая трещина в дальней стене разработок. Примерно в четверти ри по прямой от входа в пещеру. Увидишь — не ошибёшься…

Произнеся это, девушка поднялась на ноги, и я, понимая, что разговор закончен, встал следом за ней.

Спина уже перестала болеть, дрожь в коленях прошла, состояние пришло в норму и, самое главное, наконец-то появилось полное понимание происходящего! Какой-то там гигантский скелет, трещина в стене, и все это в километре от входа. Нужно подобрать с пола браслет и позвать бога на помощь. Ну да… Складно было на бумаге, но забыли про овраги. Осталось понять, как выжить в ограниченном пространстве шахты, когда туда придёт Ватацуми. Впрочем, что-нибудь да придумаю. Надежда — она такая, ага…

— Вот, — словно прочитав эти мысли, девушка приблизилась вплотную и положила ладонь на мой оберег. — Возвращаю, все, что взяла, и кое-что от нашей семьи. Отныне, вода не нанесёт тебе вред. Спасибо, самурай…

— Погоди! У меня к тебе просьба, — я посмотрел девушке в глаза и замялся: — Понимаешь, мы приплыли на острова за пурпурным жемчугом. Он нужен для того, чтобы спасти город. Если я, вдруг, погибну, не могла бы ты подарить моим друзьям пару таких жемчужин?

— Хорошо, но ты уж постарайся не умереть. Прощай! — Такицу провела ладонью по моей щеке и, обернувшись, пошла в океан.

— До свидания, принцесса, — в спину ей улыбнулся я и, выйдя из воды, направился в сторону шахты.

Глава 18

В пещере пахло аммиаком и серой. Не сильно, но эти запахи словно бы пропитали стены и пол уводящего в темноту коридора. На дворе уже наступил вечер и, наверное, разумнее было бы подождать до утра, но я все же решил сходить в шахту сегодня. Да и какая, собственно, разница: утро, вечер, день, или ночь? Тут в пещере темно постоянно. Для нормальных людей, в смысле — не для меня.

Вообще, это не было похоже на шахту. Широкий сухой коридор с достаточно ровными стенами и осыпавшимися барельефами. Уродливые статуи около входа, потрескавшиеся плиты пола и камни, осыпавшиеся с потолка… Очень напоминает тот коридор, в который мы с ребятами попали во время штурма. Только барельефы другие, и воняет как в деревенском сортире…

Не задерживаясь около входа, я вытащил из ножен катану и пошёл вдоль левой стены, внимательно оглядывая пространство вокруг. В голове кашей бурлила полученная информация, и осмыслить ее не получалось, хоть ты убей. Думать ни о чем сейчас не хотелось, но продвижению это не мешало, и я ещё раз попытался разложить по полкам услышанное.

Начнём с того, что у меня за прошедшие сутки добавилось новых знакомых. Тоетама, Такицу и ещё Ватацуми, с которым я не знаком лично, но этот дядька вызвался мне помочь. Ещё есть прикольный горшок, но он, скажем так, немного из другой оперы. Первые же трое — без комментариев. Хозяева Океана, ну да… Только у меня все равно не получится такое осмыслить. Это как познакомиться с дочерями Президента России, или что-то похожее… Ну и сам Ватацуми тоже вроде как обо мне уже знает. Казалось бы, что в этом такого, но существо, способное разнести к херам остров, это ведь ни разу не шутки! И дочки у него тоже умницы и красавицы, да… У первой ещё грудь такая, что только мечтать, и ноги… Да еп! Опять не туда понесло…

Я хмыкнул и, обойдя груду мелких камней, задумчиво почесал левую щеку. Интересно, как понять прощальные слова сестры Тоётамы? Вода не нанесёт вреда, хм-м… Означает ли это, что я не смогу утонуть? Или это просто защита от заклинаний по аналогии с Тьмой? Не знаю, но проверять это буду потом. Сейчас есть дела поважнее.

Как бы то ни было, все эти «подарки» — они навсегда, поскольку оберег у меня забрать не получится. То есть я могу его снять и даже на кого-то надеть. До него можно дотронуться, как это сделала Такицу, но при попытке сорвать он просто выскользнет из руки, хотя и висит на простом плетёном шнурке. Об этом мне рассказала лисица, и надо бы, конечно, проверить, но потом, все потом. Сейчас нужно думать о текущем задании. И вот прямо в этот момент меня интересует, куда подевалось озеро у меня за спиной?

Вода ведь затекла в эту шахту! Коридор сухой, угол наклона — всего градусов двадцать, и можно логично предположить, что за браслетом мне придётся нырять. А ещё там ждёт какой-то скелет. Гашадокуро — придумали же уроду название… Такицу считает, что тварь по-прежнему там, и в этом сомневаться, увы, не приходится. Не, ну а куда бы ещё пошли те скелеты? И мне плевать на Тьму, вместе с тем «нарывом», о котором говорила сестра Тоётамы, но нырять за браслетом, когда тебя прессует огромная костяная тварь — такое себе удовольствие.

В том, что этот скелет огромный, сомнений нет, ведь в нем собраны кости всех погибших здесь когда-то людей. Сотня — только недавно, а об остальных страшно даже подумать! Тут же когда-то был натуральный концлагерь. Это если верить Такицу, но какой смысл девушке врать? Не знаю… но меня не очень заботят трагедии прошлых лет. Наверное, дело в том, что осознать я их не могу, ну или потому что до конца не поверил в реальность происходящего.

В коридоре тихо… Лишь слышно, как капает с одежды вода и шуршат под ногами мелкие камешки. Впереди темнота, неизвестность, но я совершенно спокоен. Странно… Ведь всего-то пару месяцев назад я вел свою группу по точно такому же коридору, но тогда все было не так. Нет, мне и в тот раз не было страшно, но неизвестность давила, заставляла прикидывать в голове варианты дальнейших действий, а сейчас… Сейчас, по большому счету, мне по фигу. Нет, я, конечно, готовлюсь к предстоящей драке, тоже прикидываю варианты, но на душе спокойно как никогда. В одиночку намного легче. Нет группы, за которую несешь ответственность, цель достигнута, а моя смерть уже ничего не решит.

Ведь даже если я погибну, Джеро все равно уйдет с островов, и мои новые знакомые выметут отсюда всю мерзость. Нори в любом случае получит жемчужины, ну а я этим вечером как следует развлекусь. И чем бы оно там ни закончилось…

Примерно в полукилометре от входа в коридоре начали появляться боковые проходы, но ни в один из них я заходить не стал. Просто осматривал и продолжал идти дальше. Такицу сказала, что все самое интересное ожидает меня прямо по курсу, и отвлекаться на частности не было смысла. Для того чтобы все тут осмотреть, по-хорошему нужно не меньше роты спецназа, поэтому заморачиваться не стоит. Ну а если кто-то вылезет из какого-нибудь прохода и попытается напасть, так это же только его личные трудности? Да, самонадеянно, но ничего не поделать. Нестандартные ситуации требуют нестандартных решений.

Метров еще через двести коридор вывел меня к каменному мосту, и я с облегчением понял, что нырять мне сегодня не нужно. Пересекающая коридор трещина была около тридцати метров шириной, и при взгляде вниз я не смог разглядеть дна. Судя по всему, в эту дыру можно залить не одно такое озеро, а потом еще и рыбу запустить, ага…

За мостом наклон коридора заметно увеличился, аммиаком запахло сильнее. Пройдя еще метров сто по прямой, я протиснулся между стеной и упавшим с потолка валуном, вышел на открытое пространство и, оглядевшись, попытался уложить увиденное в голове.

Так бывает, когда в каком-нибудь фильме меняется сцена. Камера поднимается вверх, и зрителю показывают величественный пейзаж: мрачный замок, разрушенный город или выстроившуюся впереди армию неприятеля. Из динамиков звучит торжественная музыка, и ты проникаешься эпичностью момента. Музыки не было, но вот все остальное…

Тоннель вывел меня в гигантский подземный зал на дно огромного котлована, диаметром метров в триста. С довольно ровным заваленным камнями полом и теряющимся в темноте потолком.

Это было похоже на кратер от упавшего метеорита, какими их показывали по телевизору. Стены отвесные. Высота колеблется от двадцати до пятидесяти метров. На три и девять часов воображаемого циферблата вдоль стен наверх проложены подъемы, по которым, очевидно, таскали выработанную породу. Возможно, там когда-то лежали рельсы, но сейчас тут не осталось следов деятельности человека. Ни построек, ни кранов, ни вагонеток. Оно и понятно, за четыре тысячи лет в пыль превратится даже карьерный БелАЗ, так чего уж говорить о каких-то железках.

Странно и непонятно… Как внутри горы могло появиться такое? Постаралась природа, или этот зал выкопали разумные? В скалах-то? Ну да… И куда они девали все эти камни? В тоннель за моей спиной? Да тут и за тысячу лет столько не вынесешь, хотя… Не стоит натягивать сову Земли на глобус этого мира. Реальность, где бог одним ударом пробивает в океане Марианскую впадину, немного отличается от той, за которую продолжает цепляться мой разум. Поэтому не стоит пытаться осмыслить то, что находится за границей сознания. Да и какое мне дело до того, что здесь когда-то произошло? Тут о другом думать надо…

Статуя Мары высилась у дальней, осыпавшейся стены, и вот в душе не имею, на хрена её там поставили. В отличие от всего остального, сохранилась она прекрасно, но смотрелась так же нелепо, как памятник Колумбу в Москве^[171]. Шестирукий сорокаметровый гигант, с жуткой мордой, треугольными ушами и оскаленной пастью, издали напоминал индуистское божество, какими их рисовали на своих брошюрах сектанты. Только те боги смотрелись рыхлыми добряками, а этот — смесь Конана и Геракла. В одной только набедренной повязке, с жутким ожерельем из человеческих черепов, с мышцами перекаченного культуриста.

В руках Владыка Кимона сжимал шесть ужасающих канабо^[172] и оценивающе смотрел в мою сторону. Мне так, по крайней мере, казалось. За его спиной на отвесной стене чернела неровная дыра, от которой в разные стороны тянулись рваные трещины. Размеры оценить сложно, но туда спокойно заплывет пароход, из тех, что ходят летом по Волге. Тот самый «нарыв»? Мерзость, отравившая всю округу, включая соседние острова? Да, очень на то похоже… Осталось только понять, где тот скелет, о котором говорила Такицу?

Я еще раз внимательно оглядел зал и, ничего не найдя, задумчиво почесал щеку. Может быть, сестра Тоетамы ошиблась? Но раз так, куда подевались скелеты? Ушли погулять на другую сторону острова? Ну да… Впрочем, гашадокуро, или как там его, может находиться где-нибудь наверху, над котлованом. Возможно, но искать я его, конечно же, не пойду. Как-нибудь обойдусь без подобных знакомств. И вообще, у меня тут есть чем заняться.

Пожав плечами, я убрал в ножны меч и направился к статуе, стараясь не наступать на мелкие камни. Ушей у скелетов нет, но со слухом у них все в порядке, так что обойдемся без лишнего шума. Мне всего-то надо подобрать браслет, позвать Ватацуми и можно отчаливать. Две с половиной сотни метров и все закончится. Я очень хочу в это верить…

Вблизи статуя производила гнетущее впечатление. Я бы даже сказал — угрожающее. Ноги гиганта были до щиколоток вмурованы в камень. Казалось, вот сейчас он стряхнёт с себя тысячелетнюю пыль и, шагнув вперёд, взмахнёт своими ужасными палками…

Черт! Я потряс головой, отгоняя наваждение, вздохнул и внимательно оглядел пол. Не так-то просто найти браслет среди камней у ног сорокаметрового каменного болвана, особенно, когда не знаешь, с какой стороны нужно искать. И ещё эта вонь! Метров пятьдесят всего до пятна, и оттуда ощутимо тянуло могилой. И это помимо аммиака и серы…

Обойдя статую и ничего не обнаружив, я вернулся на прежде место и попытался сообразить, где может лежать артефакт.

По логике, Такицу, уничтожив гашадокуро, направилась к нарыву, и что-то произошло там. Хорошо, но зачем ей было снимать с руки браслет? Он превратился в стену и защитил девушку от того, что вылезло из пятна? Ещё интересно, какого хрена Такицу тут была человеком? В драконе ей на сухом неудобно?

Черт! Ну вот что мне стоило уточнить?! Хотя, ну кто же мог знать, что статуя — это не «Грибоедов» на Чистых прудах, а как бы не «Рабочий и колхозница». Я нормальный человек, и у меня в голове нормальные образы и… Стоп! А почему, интересно, статуя до сих пор не рассыпалась? За четыре-то тысячи лет?

— Его там нет, человечек… То, что ты ищешь — у меня, — гулкий, как из трубы, голос, прозвучавший в голове, заставил меня вздрогнуть.

Я резко повернул голову и выдохнул, пытаясь осознать, что это происходит со мной! Нет, по дороге сюда я предполагал, что скелет будет огромным, но, чтобы настолько… И теперь понятно, почему смертные ему не соперники. Какое тут, на хрен, соперничество…

Гашадокуро стоял в тридцати метрах справа от меня, возле стены, с костяной дубиной в руке и горящими алым глазницами, как у первого терминатора. Огромный… Метров двадцать — двадцать пять в высоту! И это при соблюдении нормальных пропорций, но… Но откуда эта тварь тут взялась?! Вылезла из астрала? И что он там сказал про браслет? Артефакт у него?! Но как и куда он его засунул? Маленький женский браслет! Да и как он смог его подобрать?! И… что мне делать теперь? Попросить у него артефакт? И постараться при этом не сдохнуть?!

Гребаные японские фантазеры с их годзиллами и гигантскими роботами! Только ведь у них могло появиться такое! Сейчас нужно ответить… Попробовать заболтать, а дальше… Дальше посмотрим.

Все эти мысли пронеслись в моей голове за пару секунд. Способность соображать вернулась.

— Не знаю, что ты за тварь, — задрав голову, небрежно произнёс я. — Но ты сказал, что забрал мой браслет? Верни его и проваливай!

Не, ну а хрена ли он на меня пялится? Сразу не атаковал, значит хочет о чем-то поговорить. Ну, я не против. Мне вообще пока не понятно, что делать дальше, но если придётся драпать, то только наверх. До тоннеля не добегу…

Думая так, я, вдруг, заметил, что правая нога гашадокуро чернеет. Снизу вверх! Этот урод впитывает Тьму? Или…

— Наглец, — пророкотал скелет, спокойно глядя на меня с высоты своего гигантского роста. — Господин говорил: ты придёшь. Он ждёт за дверью. Умри!

Произнося это, скелет согнул ногу в колене и с силой опустил ее на пол.

Ступня чудовища с грохотом ударила по камням, подняв целое облако пыли. Пол, содрогнувшись, вмазал по ногам, а от скелета ко мне конусом пошла чёрная мерзость. Волна Тьмы с треском разнесла по дороге десяток крупных камней, накатила и превратилась в облако брызг, с ног до головы перепачкав меня мерзкой субстанцией. Сука!

Быстро стерев с лица слизь, я выхватил меч и рванул к скелету. Убегать, разрывая дистанцию, было бы глупо. Я не знаю, насколько быстр этот урод, но руки у него длинные и шаги тоже немаленькие. Приложит своей дубиной как муху, и потом только отскрёбывать.

Словами не описать! По ощущениям, словно попал в «Атаку титанов»^[173] или в компьютерную игру. Разум просто отказывался воспринимать реальность происходящего. Будь по-другому, и я бы на такой трюк не решился. Да ни один нормальный человек на моем месте так бы не поступил!

Гашадокуро, походу, и сам не понял, почему не сработало заклинание и, пока втыкал, потерял пару мгновений. Видя, что я бегу на него, скелет махнул дубиной как веником и, конечно же, не попал. Это ведь как ударить метнувшуюся под ноги крысу.

Огромная желтая кость толщиной в четыре обхвата с жутким грохотом прочертила полукруг у меня за спиной и я, подбежав к правой ноге, нанёс косой рубящий удар в основание большого пальца. До голени не достать, но ее рубить бесполезно. Тут и палец-то толщиной с хорошее дерево.

Клинок с глухим звуком врубился в костяную фалангу и погрузился в нее примерно на метр. Рванув катану на себя, я коротко размахнулся и ударил повторно, но без толку. Слишком короткий у меня меч. Тут или двуручник нужен, или промышленная циркулярка.

Понимая, что сейчас последует ответка, я пробежал вбок и, резко уйдя влево, чудом разминулся с упавшей дубиной. Жуткое оружие хряснуло костью по камню, пол пошёл трещинами, в стороны шрапнелью хлестнули осколки. Один из них ощутимо клюнул в плечо, но доспех выдержал, а значит, мы ещё повоюем.

Видя, что я по-прежнему жив, гашадокуро попытался раздавить меня ступней, но обломился и в итоге лишился мизинца. Человек бы на его месте уже почувствовал боль, но порождениям Тьмы такие мелочи по барабану.

Следующие минут десять я скакал как ошпаренный, уворачиваясь от дубины и не давая себя прихлопнуть как таракана. Первое ошеломление прошло, и разум очистился от всего постороннего, за исключением ненависти и досады.

Где?! Где, скажите, тут справедливость? Сначала одни твари замучили здесь тысячи ни в чем не повинных людей, а потом этот тупой урод поднялся из их костей и мешает мне очистить землю от пропитавшей её мерзости! Почему здесь такое возможно?! Равновесие? Карма? Да идите вы на хер с такими ублюдочными законами!

Со стороны это, наверное, напоминало бой с игровым боссом, с тем лишь исключением, что игрок видит чудовище на экране, ну а мне постоянно приходилось крутить головой и стараться заблаговременно уходить от всех возможных атак. Очешуенное ощущение наблюдать, как на тебя падает ступня размером с БТР-90, или пытаться сообразить по какой траектории полетит костяная дубина. Я не игрок, у меня нет полоски здоровья, и любое попадание закончится смертью.

Прыжок вперёд, два шага влево, развернуться и отскочить в сторону, уворачиваясь от падающей сверху ступни. Два рубящих по ближнему пальцу и снова прыжок…

Скелет постоянно что-то бубнил, грохот бил по ушам, дробью стучали по полу мелкие камни. Не знаю, как у меня получалось до сих пор выживать, но в какой-то момент разум заменили рефлексы, и я уже полагался только на них. Прыжок в сторону, отскочить и рубящим по последнему пальцу…

Нет, я прекрасно помнил слова Такицу и понимал, что с таким противником мне не справиться. Только вот отступать некуда. Без браслета никто помогать мне не будет, но артефакт непонятно где. Так что, или я, или эта костлявая тварь.

Не знаю, чем закончатся эти прыжки, но если человеку отрубить на ноге пальцы, он как минимум потеряет подвижность. Возможно, и здесь то же самое? Затем можно сбежать, перевести дух, и, отдохнув, заняться другой ногой.

Последний удар получился не очень удачным. Клинок только до середины разрубил остаток кости на большом пальце правой ноги, но этого оказалось достаточно. Продолжая атаку, скелет попытался раздавить меня левой ступней, и кость не выдержала нагрузки. С сухим треском большой палец обломился и отлетел в сторону. Гашадокуро замер на середине движения, очевидно пытаясь сохранить равновесие, но не сумел и рухнул на колено опорной ноги.

Грохнуло так, что, казалось, обрушились стены. Пол под ногами дрогнул, с силой ударив меня по ногам и я, замешкавшись, не заметил начало атаки.

Бросив дубину, скелет подался вперёд и, опершись на правую руку, выбросил в мою сторону левую.

Перед глазами мелькнула огромная скрюченная пятерня, и меня в который раз спасла скорость реакции. Частично, в смысле, спасла.

Понимая, что уворачиваться уже поздно, я срубил твари мизинец и отлетел назад от сильнейшего удара в область груди. Впечатавшись спиной в плоский булыжник и едва не потеряв сознание, попытался встать, но понял, что не могу шевелиться.

Вот и все…

Перед глазами, разогнав прозрачные круги, вдруг, поднялось ярчайшее солнце. Ледяной ветер хлестнул по лицу, яростно зарычала подо мной верна.

«Да, девочка!», — зло усмехнулся я и направил Берюту вниз. К городу, в котором хозяйничали гашадокуро. За спиной тут же захлопали крылья — отряд перестраивался для атаки. Твари внизу почувствовали врага и, перестав крушить дома, подняли к небу свои застывшие морды.

«Сейчас, Берюта… сейчас…», — снова прошептал я и, выхватив меч, выбрал целью самого большого скелета…

В следующий миг, все вокруг залил ослепительный свет, тело скрутило судорогой, а в ушах эхом зазвучали слова:

— Вспомни, самурай… Вспомни, как это было…

Наваждение схлынуло, и я понял, что все ещё жив. Впереди тяжело поднимался на ноги огромный скелет, грудь стянула тупая боль, но движениям она уже не мешала.

Быстро оглядевшись по сторонам, я вскочил на ноги и побежал к правому подъему, слыша за спиной тяжелую поступь костяного чудовища. Успею… Без пальцев он бегать не может, а тут всего-то метров сто между камней.

Хрен знает, что сейчас было, но я вспомнил, и это главное… даже узнал её голос… Не знаю, кто она, и почему помогает, но какая, собственно, разница? Ведь там, в небе, над атакованным тварями Кото был я, а значит, у меня есть право на такие воспоминания!

Пол содрогался от шагов чудовища за спиной. Скелет шёл, не разбирая дороги, ломая на ходу камни, но к подъёму я добежал, когда между нами было приличное расстояние. Метров тридцать… Два шага, и он достанет меня своей палкой, но я и не планировал убегать.

Ширина подъема была около пятнадцати метров. Неровная широкая тропа, утрамбованная до состояния асфальта, напоминала детскую горку длиной метров семьдесят, или чуть больше.

Стиснув зубы от тянущей боли в груди и наблюдая за приближающимся гигантом, я рванул вдоль стены наверх и резко остановился. Примерно на тридцатиметровой высоте, как только исчез из поля видимости скелета. Этот урод ведь уверен, что я попытаюсь сбежать и ударит на упреждение, максимально приблизившись при этом к стене. Так и случилось…

Мгновение спустя, над краем подъема взлетели костяные лапы чудовища с зажатой в них костяной дубиной, и стену сотряс сильнейший удар. Метрах в пяти, от меня на подъеме. По ощущениям, словно рядом взорвалась мина из М-120^[174]. Земля вмазала по ногам, часть стены с грохотом обвалилась, в бок и бедро прилетели осколки камней.

Ни секунды не медля, я рванул к краю и, оттолкнувшись, прыгнул гашадокуро на череп! Совсем как тогда, хрен знает сколько веков назад. Только в этот раз все значительно легче, поскольку прыгать с пикирующей верны — то ещё удовольствие.

Перехватив катану второй рукой на манер ножа, я размахнулся ещё в полёте и загнал клинок в череп, едва только ноги коснулись кости.

Все эти твари — они сотворены Тьмой и в каждой есть какой-то аналог темной души. У гашадокуро эта хрень спрятана в черепе, а мой меч… Он ведь обожает пожирать Тьму!

Не встретив особого сопротивления, клинок по рукоять ушел в пожелтевшую кость. Ноги соскользнули с гладкой поверхности, но рукоять я не выпустил и вместе с мечом пополз в сторону лба, своим весом расширяя нанесённую рану. Моя катана — это не какое-то там дерьмо, и старые кости она режет как масло!

Почувствовав клинок, скелет дернул башкой, а в следующий миг по мозгам ударил отвратительный визг. Твари определенно не понравилась трепанация черепа.

Разрезав кость, меч остановился над левой бровью чудовища, и я успел увидеть, как погасли его глаза. Совсем как у терминатора, но у этого резервных аккумуляторов нет. Человечек, говоришь? Ну, да…

Визг оборвался, гулко ударила о пол выпавшая из костяных ладоней дубина, и чудовище начало заваливаться: мордой в сторону ближайшей стены. Когда до тропы оставалось метра четыре, я оттолкнулся ногой от края глазницы и прыгнул вбок, стараясь не попасть под падающий череп поверженного гиганта. Вышло не очень удачно. Не, будь я кошкой или супергероем, то, конечно, приземлился бы красиво — на обе ступни, а так…

Шлёпнувшись боком на щебень и приложившись больным бедром, я прокатился пару метров и ударился о лежащий на пути камень. Стиснув зубы от боли, перевернулся на спину и, тяжело дыша, посмотрел в темнеющий над головой потолок. Ну да… Ни разу не кошка, но уже практически супергерой. Прыгать только научусь и стразу надену красные обтягивающие трусы.

Внизу что-то рушилось и трещало, падали со стены камни, в воздухе висело целое облако пыли. Вставать не хотелось, но надо закончить тут все дела. Ребята ждут, и вообще… Поднадоело мне на этом острове, хочу обратно на корабль. И чтобы три дня плыть, ни о чем не думая и наблюдая за рыбами. Мечты…

Усевшись возле камня, я положил на колени меч, который все еще держал в руке и бережно провел по лезвию. Подозреваю, что в бою он как-то мне помогает. Хотя бы тем, что намертво прилипает к ладони. Ведь сколько раз уже такое случалось. М-да… У него ведь тоже есть понятная цель. Очиститься… Сейчас лезвие катаны чёрным не назвать. Оно темно-серое, и это хорошо видно в темноте. Меч, очевидно, сожрал мозги костяного урода и ещё чуть-чуть посветлел. Интересно, скольких нужно развоплотить, чтобы он изменил цвет до обычного? И когда, наконец, появится кошка? Этой мелкой недостаточно костяного Кинг-Конга?

Усмехнувшись, я убрал в ножны катану и, прихрамывая, отправился вниз. Все кости лежат там, и мне нужно их осмотреть. Без браслета Испытание не закончить. Вот бы ещё знать, куда эта тварь его спрятала?

Глава 19

Подохший гашадокуро развалился на составляющие: кости разлетелись в разные стороны, ребра рассыпались по полу, череп треснул и откатился к стене. Это выглядело настолько эпично, что я остановился и, обведя взглядом останки, попытался осмыслить то, что произошло десять минут назад.

О-хре-неть! Я же его завалил! Чудовище, высотой с семиэтажный дом! Смертный ему не соперник? Ну да… Впрочем, сказать по правде, мне до сих пор не понятно, как это произошло. Как я вообще выжил, в бою с этим уродом? И не просто выжил, а ещё и смог нанести какой-то ущерб.

Не знаю, но что-то мне подсказывает, что я уже совсем не тот, что был на Земле. Нет, изменения начались давно, но сейчас это уже очевидно. Тот, в кого я превращаюсь, уничтожал таких тварей не раз и не два, и рефлексы, включившиеся в бою, были его рефлексами. Прекрасно вижу в темноте, выносливость такая, что мне прошлому только завидовать, о реакции и боевых навыках вообще лучше молчать. Прежним остался только разум, но оно и понятно. Я же ками — дух, вселившийся в человеческую оболочку. Жаль только, что разум не всегда успевает за всеми этими изменениями. Мне бы отдохнуть, помедитировать… Или как там принято у монахов? Только на это нет пока времени, вот и сейчас…

Я ещё раз оглядел кости и озадаченно почесал щеку. Браслет, да… И вот где мне его искать? Гашадокуро говорил, что артефакт у него, и вряд ли он мне соврал. Слишком тупой для вранья, да и какой в этом был смысл? Хотя, возможно, скелет имел в виду что-то другое? М-да…

Усевшись на камень, я вздохнул и попытался включить логику. Ну, насколько это возможно. Тут ведь что получается? Семь лет назад Такицу пришла сюда и грохнула костяное чудовище. Потом у сестры богини что-то пошло не так, она оставила браслет и сбежала. Через какое-то время скелет поднялся и подобрал артефакт? Пальцами, каждый из которых толщиной с бревно? Ну да… И никаких карманов при этом у него не было… Стоп! Но его же подняла Тьма! А что, если эта мерзость почувствовала артефакт враждебной стихии и решила спрятать его внутри костяка? Ну, допустим, но как его тогда найти и достать? Я ещё раз оглядел гигантские кости и выругался с досады.

Если это предположение верное, то браслет, скорее всего, находится внутри черепа — в том месте, где была эта самая Тьма. Если его там нет, то придётся перерубить в труху все эти кости. Сто или сто пятьдесят тонн, ага… А потом понять, что ты ошибался… Стоп! Но есть же Ичиро! Горшок что-то там чувствует, в отличие от меня, и, если попросить помочь, он не откажет. В общем, решено: сначала осмотрю череп, и если ничего не найду — вернусь в лагерь и притащу Ичиро сюда.

Поднявшись с камня, я подошёл к черепу, заглянул внутрь и сразу же заметил небольшой чёрный предмет, вросший в кость в районе затылка. Все ещё не веря в удачу, пролез внутрь, прошёл вперёд, вгляделся и… выдохнул. Да, это, скорее всего, оно! Я прям Шерлок Холмс, ети его мать! Мастер магического сыска. И ещё геймер, ну да… Убил босса — получил приз. Или лут? Да какая, блин, разница?

Осторожно вырубив браслет из кости, я подобрал его с пола и, взвесив на ладони, озадаченно хмыкнул. Не, судя по форме — это определенно браслет. Шириной — сантиметров пятнадцать. Угольно-чёрный. Выполнен в виде резного орнамента, по весу — грамм сто, но вот материал, из которого он был изготовлен, вызывал много вопросов.

Резина, или мягкий пластик. Не знаю, но мне казалось, что подобные штуки должны быть металлическими, или, на край, деревянными. Впрочем, не все ли равно? Пусть хоть из дерьма лепят, мне по фигу.

Оглядев внутреннюю часть черепа, я хмыкнул, вернулся к трещине и выбрался наружу. Там внутри звать бога было бы форменным идиотизмом. Вот не думаю, что Ватацуми прилетит как Мэри Поппинс на голубом вертолете. Или чего там у неё было? Да плевать на эту дуру — о себе думать нужно.

Итак, что я знаю? Папа моих знакомых — морской дракон. И не просто дракон, а ещё и великий. То есть по логике, он больше своих дочурок раза так как минимум в два. Вход сюда только один и сквозь него он вряд ли пролезет. Ну а что делает альфа-самец, когда перед ним закрывают дверь? Вот и я думаю, что появление этого дядьки будет эпичным. Нет, конечно, можно предположить, что Ватацуми, превратится в человека, и как культурный протиснется мимо того камня в тоннеле, но что-то мне подсказывает, что это будет не так. Плюсом ко всему Верховный Бог Океана, скорее всего, придёт сюда вместе с водой, а значит, мне нужно забраться куда-то повыше. Нет, возможно, все это паранойя, но после всего, что уже случилось, рисковать как-то не хочется. Судьба — она дама капризная, и лучше лишний раз ее не испытывать.

Размышляя таким образом, я сжал в ладони браслет и пошёл к дороге наверх. Упокоенный скелет полностью развалить подъем не успел, и уже через минуту я стоял над карьером и с интересом разглядывал открывшиеся пейзажи.

Места наверху хватало и, судя по всему, рабов держали именно здесь. Кое-где сохранились остатки строений, по форме напоминавших ангары, но в целом все как внизу: камни и запустение. Остовы зданий находились метрах в ста от края карьера и, наверное, стоило прогуляться и все осмотреть, но нет. Я устал и хочу отсюда свалить. Достали меня уже эти пещеры. Потом, может быть, придём сюда вместе с Нори и остальными, а сейчас…

Я подкинул браслет на ладони, задрал голову к потолку и, зажмурив глаза, мысленно позвал Хозяина Океана. Не знаю, сколько там его дожидаться, но чем раньше позовешь — тем быстрее он тут появится.

Произнеся пару раз имя отца Тоётамы и не почувствовав отклика, я открыл глаза и с сомнением посмотрел на браслет. Странно… В момент призыва перед внутренним взором появляется образ, но сейчас этого не случилось. По ощущениям, словно проорал в глухую чёрную стену. И нет, я не знаю, как выглядит Ватацуми, но это не важно. Он сам должен явить себя во время призыва. Хм-м…

Я повертел в ладони браслет и задумчиво тронул подбородок. А может это не артефакт? Ну да, кто-то засунул скелету в башку кусок резиновой трубки. Чисто по приколу, ага… Стоп! А что, если его нужно надеть? И плевать, что, судя по сечению, он девчачий. Резина-то — она на то и резина. И нет, я совсем не фанат примерять женские вещи, но сейчас-то оно нужно для дела. Да и один раз, как говорят — не этот самый… Усмехнувшись, я надел браслет на запястье левой руки, снова позвал Ватацуми, и вновь не получил отклика.

Выругавшись с досады, я стащил с руки артефакт, ещё раз внимательно его оглядел и на минуту задумался. Сука, ну вот что ему от меня нужно?! Может, на другую руку надеть? Ага, а потом еще на ногу… Черт!

Я с сомнением оглядел котлован, остановил взгляд на чёрном пятне нарыва и озадаченно хмыкнул. Блин, а что, если звать нужно там? Возможно, для того, чтобы откликнуться, Ватацуми должен почувствовать Тьму? В смысле, браслет нужно поднести поближе к пятну. Бред, конечно, но попробовать стоит. Да и какие тут ещё варианты?

Спустившись вниз, я прошёл вперёд, обогнул статую Мары и, остановившись, с сомнением посмотрел на нарыв.

Дальше идти не хотелось. Интуиция просто орала, что там меня ждёт какая-то задница, но это свидетельствовало о правильности предположения. Ведь даже Такицу оставила браслет где-то здесь. Возможно, собиралась позвать отца, но что-то ей помешало?

Пятно нарыва чернело в нижней части стены, и при взгляде на него я ничего кроме омерзения не испытывал. Это как смотреть на дохлую крысу… И ещё эта трупная вонь! Причём, с той стороны статуи не было даже намёка на этот запах, а здесь… И ещё напрягали слова костяного урода. Господин ждёт за стеной… М-да…

По логике, господин — это Сэт, или кто-то из его приближенных? А сидит он, судя по всему, за этим мерзким пятном? Ну не прям вот сидит, но стоит только подойти…

Ещё с полминуты поколебавшись, я вздохнул, надел браслет на запястье и, вытащив меч, направился к пятну. По фигу…И кто бы там ни сидел, перед Тьмой отступать нельзя! Я очень хорошо помню пророчество Юки…

Вблизи мертвечиной воняло сильнее, а само пятно с десяти шагов походило на огромную лужу застывшей чёрной смолы. Никто на меня нападать не спешил, и я снова попробовал позвать Хозяина Океана.

Без толку…

Раздосадованный очередной неудачей, я покачал головой, и тут меня осенило. Черт! Он же столько лет пролежал рядом с темной душой! А вдруг эта мерзость его как-то испортила? Да,возможно, но как в таком случае его очищать? А что если… Усмехнувшись, я поднял меч и полоснул себя по венам чуть повыше браслета. В этом мире кровь — это не только кровь, а ещё и магическая субстанция. Опознавательный знак…

То, что произошло дальше, я запомню надолго. Струйки крови дотекли до края браслета, коснулись черноты, и руку рвануло чудовищной болью. Запястье словно бы оказалось в раскалённой камнедробилке, в ноздри ударил запах горелых костей, грудь обожгло холодом.

Боль была такая, что я не мог даже орать! Стиснул зубы, сжал кулак и молча наблюдал за происходящим.

Поначалу кровь текла, чернея и капая на пол густыми тяжёлыми каплями, но секунд примерно через двадцать все стало меняться. Чернота начала пропадать и в какой-то момент исчезла. Холод с груди перекинулся на руку, остановил кровь, стёр её следы и на мгновение заморозил запястье. Вот же…

Боль отступила, но кровь все ещё стучала в висках, колени дрожали, из глаз текли слёзы. Браслет сменил цвет с чёрного на густой синий и теперь полностью закрывал мне запястье. Растянулся? Да по фигу…

Пару раз глубоко вздохнув и восстановив тем самым дыхание, я вытер со лба пот и вдруг почувствовал, что пол под ногами трясётся. Так, словно где-то неподалеку пробегает стадо слонов! Ватацуми решил появиться без приглашения? Очень на то похоже…

Быстро оглядевшись, я попытался сообразить, что делать, если сюда сейчас хлынет вода, когда сзади раздался странный хлюпающий звук и в спину вдруг подуло ледяным ветром.

Не понимая, что происходит, я резко обернулся и увидел, что поверхность пятна шевелится, как закипающая смола! Сука!

В следующий миг сбоку донесся каменный хруст, пол под ногами качнулся как палуба корабля, в лицо пахнуло кислым запахом серы, а дальше произошло невероятное. Шестирукий сорокаметровый гигант повел плечами, просыпаясь от своего тысячелетнего сна и с грохотом обернулся ко мне. Жесть!

В той жизни на службе нас обучали справляться со стрессом, но ни один из психологов не мог даже представить, что мне здесь придется увидеть! И если к встрече со скелетом я хоть как-то, но подготовился, то сейчас… Мозг просто не воспринимал происходящее. Нет, я прекрасно осознавал, что нужно срочно отсюда валить, но ноги словно приросли к полу.

Ожившая статуя бога, тем временем, остановила на мне свой немигающий взгляд, захлопнула с грохотом пасть и медленно развела в стороны руки. Гигантские каменные мускулы напряглись, как на живом культуристе, все три канабо в правых руках чудовища вспыхнули темно-оранжевыми факелами, и внутри у меня что-то щелкнуло. Словно кто-то приказал отмереть. Оцепенение спало, в голове прояснилось, и я, понимая, что сейчас последует, рванул по прямой, под ноги ожившей копии бога.

Выжить после такого нельзя, но я успею. Гиганты, при всей их мощи, слишком неповоротливые, а тут всего-то пятьдесят метров… Сейчас он ударит по площади Хаосом и разнесет к херам все, что находится перед ним. Сразу не сообразит, что я ускользнул, и у меня будет шанс добежать до тоннеля. Главное, чтобы не обрушился потолок…

В какой-то момент время вдруг потекло как вязкий кисель, и я, словно в замедленной съемке, наблюдал, как гигант взмахивает своими ужасными палицами. Как с рабочей части оружия срываются потоки оранжевого огня и, объединившись, устремляются к полу под ноги чудовищу.

Успел! На доли секунды, а затем за моей спиной разверзся оранжевый ад.

Пробудившись, гигант вырвал ступни из камня, и возле его ног валялась куча обломков. Запрыгнув на один из них, я пробежал по камням вперед, спрыгнул на свободное место, и в этот момент волна Хаоса ударила в стену напротив проекции бога.

Удар был такой, что содрогнулся весь остров. Слева и впереди пол прочертили широкие трещины, в воздух поднялось облако пыли, с треском посыпались с потолка булыжники. Взбесившаяся земля вмазала по ногам, отшвырнула меня вперед, и из-за спины донеслось оглушительное шипение. Словно там включили компрессор, или лопнула камера у карьерного самосвала.

Пролетев пару метров и вполне контролируя ситуацию, я спружинил ногами, совершил кувырок и, чтобы не угодить в трещину, оттолкнулся ладонью от лежащего на пути камня.

Сзади что-то грохотало и падало. Вскочив на ноги и перемахнув через трещину, я на мгновение обернулся и, что называется, выпал в осадок. Было от чего… Проекция Мары шестью пылающими канабо яростно вбивала в пол щупальца, которые вырывались из висящего в воздухе черного шара. Стена перед гигантом превратилась в груду обломков, но пятно уцелело, и тот, кто сидел за черной пленкой, очевидно, не очень обрадовался, когда по нему влепили заклинанием Хаоса.

Щупальца опутывали гиганта тугими лианами, пытались повалить статую на пол, но чудовище и не думало отступать, размахивая оружием и не давая зацепить себя за ноги.

Какой-то жуткий наркотический трип! Пещера тряслась как слетевшая с дороги машина, сверху падали камни, пол расчертили десятки трещин, от грохота выбило слух. При этом в голове было на удивление ясно. Я прекрасно помнил, что должен был сделать, но позвать Ватацуми сейчас — означало верную смерть. Тоннель скоро обвалится, и пещера станет братской могилой, поэтому сначала свалим, а потом уже позовем!

Все эти мысли мелькнули в голове за мгновения, и я, обернувшись, быстро побежал к выходу.

Хрен с ним, с этим гребаным испытанием! От меня сейчас ничего не зависит, и главное — пережить происходящее где-нибудь в стороне. Может быть, это тоже часть Испытания? Сложно адекватно соображать, когда реальность перевернулась и пошла по известному женскому органу. Сначала скелет, потом браслет и итогом пробудилась проекция Мары! Какого хера ее вообще поставили напротив пятна? Впрочем, пятно появилось позже, но теперь хоть понятно, почему сбежала Такицу. И ведь не предупредила, мать ее так! Хотя, наверное, не могла…

Как бы то ни было, я оказался в нужном месте в нужное время: очистил браслет, разбудил этих ребят… Интересно, так и было задумано Сущим? Ну, чтобы проекция Мары влепила по Тьме? Наверное, это я никогда не узнаю, но… да и хрен с ним. Главное побыстрее свалить.

Это произошло, когда до прохода оставалось полсотни метров. Сквозь трупно-серную вонь вдруг пробился запах соленой воды. Стена над тоннелем мгновенно покрылась трещинами, как какой-нибудь триплекс, и взорвалась, выбитая потоком рвущегося внутрь океана.

Ватацуми решил появиться без приглашения…

Безумно красиво и страшно. Понимая, что укрыться уже не получится, я перешел на шаг и, тяжело дыша, смотрел на накатывающее цунами. Пятьдесят метров — это ведь не так много, и хлынувшая в пещеру вода накрыла меня через пару секунд. За мгновение до этого я успел заметить очертания гигантской рептилии, а дальше началось странное.

Бушующий поток подхватил меня и вместо того, чтобы размазать о камни, вытолкнул на поверхность как пробку. Я даже воды хлебнуть не успел! Нарушая все мыслимые законы физики, волна отнесла меня к самой высокой стене и, установив на ноги, схлынула.

О-хре-неть! Она бы еще по плечу по-дружески хлопнула, ну да… Хотя, может быть, я этого не заметил?

Мокрый с ног до головы и, пребывая в смешанных чувствах, я смотрел на кипящее передо мной озеро и пытался уложить происходящее в голове. Вода полностью залила карьер и перехлестнулась в некоторых местах через край! Видимость была отвратительной, и я мог только в общих чертах наблюдать за тем, что происходит в карьере. Там, внизу, открылся натуральный филиал ада. В мутной бурлящей воде мелькал силуэт чудовищного дракона. Над поверхностью то и дело появлялся гигантский гребень и, если судить по его размеру, Хозяин Океана крупнее своей старшей дочери раз так, наверное, в пять!

Первой же своей атакой дракон сбил статую Мары с ног и сейчас, судя по всему, добивал. В том месте, где над полом висело пятно, вода почернела, и сквозь эту муть лишь изредка прорывались вспышки оранжевого огня.

Слух вернулся минут через пять, когда битва уже закончилась. В какой-то момент вода начала отступать и, вскоре ушла вся, оставив на полу лишь отдельные лужи.

«Черт, да как вообще такое возможно? — думал я, глядя на обломки каменной статуи. — Вот так проломить скалу от входа до разработок и появиться во всей красе…». Нет, я и раньше полагал, что отец Тоётамы заявится вместе с водой, но только сейчас сообразил, как это произошло технически. Интересно, там от острова хоть что-то осталось? Хотя, за десять минут пальмы вряд ли утонут, а вот Тьма из земли вероятно ушла. И трещина в тоннеле заполнилась, но в озере воды, скорее всего, нет… Блин, да о чем я вообще думаю?! Какое мне дело до этого острова?

Я ещё раз обвёл взглядом слегка изменившийся пейзаж, вздохнул и, собравшись с духом, отправился вниз к ожидающему меня богу.

В своём человеческом облике Ватацуми был выше меня примерно на голову. В синем расшитом бежевым узором кимоно, с собранными в хвост чёрными, с проседью, волосами Хозяин Океана издали напоминал городского аристократа средней руки. Только напоминал… Вблизи картина менялась… И дело даже не в том, что заднюю часть шеи и запястья бога покрывала серебристая чешуя. Не будь её, я бы все равно не принял бы Ватацуми за человека. Скорее, персонаж аниме, как любят изображать их японцы. Холодный, рассудительный, правильный… Не знаю, но вблизи он вызывал у меня именно такие ассоциации.

Ватацуми стоял возле небольшого торчащего из пола куска скалы и, скрестив за спиной руки, задумчиво смотрел себе под ноги. За его спиной высились обломки статуи, и на их фоне Хозяин Океана смотрелся охренеть как эпично. Вылитый, блин, персонаж аниме. Великий воин, сразивший мировое чудовище. Ну, это если не вспоминать, в кого он превращается сам…

— Здравствуйте, Ватацуми-сама, — подойдя и поклонившись, осторожно произнес я. — Вы появились как нельзя вовремя…

Услышав приветствие, Хозяин Океана смерил меня оценивающим взглядом и, кивнув на обломки статуи, пояснил:

— Таких големов асуры ставили в каждую шахту. Для защиты от нас и для связи со своим поганым правителем. Голема легко обездвижить, но Такицу-тян не учла, что ты не сумеешь этого сделать. Мы сожалеем…

Ватацуми говорил низким приятным голосом, четко проговаривая слова. Тембр и интонация вполне соответствовали его человеческой внешности, но вот смысл сказанного меня удивил. И дело даже не в сожалении. Ведь какое, казалось бы, дело богу до моих мелких проблем, но тут другое. Такицу-тян^[175]… Выходит, моя знакомая по меркам богов — малолетка? Любимая дочка, младшая сестренка… Тридцатиметровое чудовище, способное одним укусом загрызть земного слона! Но теперь хоть понятно, почему такой крутой мужик пришел сюда, как только почувствовал артефакт. Я ведь, по сути, позвал его несколько раз, но, видимо, условием Сущего было очищение браслета от Тьмы. А еще понятны переживания Тоётамы и то, почему я не воспринял Такицу как женщину. Взрослую, в смысле, женщину, но, да не суть…

— Все в порядке, господин, — подняв взгляд на бога, пожал плечами я. — Пробуждение голема стало для меня сюрпризом, но то, что произошло потом, очень даже порадовало.

— Да, — усмехнулся мой собеседник. — Все, как предсказано в Книге Начал. Посланник Луны разрушит союз Тьмы и Хаоса. Не сейчас… но сегодня ты сделал к этому первый шаг. — Бог вздохнул и покачал головой. — Я не верил, что смертный на такое способен, но ты меня удивил. Сыёку теперь твой. И спасибо тебе, Мунайто, за дочь… — Ватацуми благодарно кивнул, затем посмотрел куда-то мимо меня и торжественным голосом произнес: — Госпожа! Океан подтверждает свои обязательства!

Произнеся это, Хозяин Океана исчез. Вот просто взял и пропал, оставив меня в непонятках.

Черт! И вот куда он, на хрен, свалил? Мне-то что теперь делать? И что с этим гребаным испытанием?! Как его завершить? Я выругался с досады, опустил взгляд и… озадаченно хмыкнул, заметив на левом запястье синюю орнаментную татуировку, полностью повторяющую рисунок браслета. М-да… Судя по всему, это тот самый Сыеку, о котором говорил Ватацуми? Артефакт превратился в эту непонятную хрень, и она теперь со мной навсегда? Ну да, скорее всего так и есть, осталось только понять, что это, блин, такое. Стоп! Последние его слова! Ватацуми обращался к какой-то госпоже…

Я резко обернулся и выдохнул, увидев у себя за спиной невысокую стройную женщину. Ну или девушку — там хрен разберешь, поскольку лицо незнакомки было скрыто под капюшоном. Интересно… и я бы не удивился, появись тут Джеро Насмешник, но… девушка? Которую Великий Дракон назвал госпожой?!

— Здравствуйте, — собрав в кучу разлетающиеся мозги, осторожно произнёс я. — Вам что-то от меня нужно?

— Здравствуй, самурай, — шагнув ко мне, негромко поприветствовала меня незнакомка. — Я пришла посмотреть на тебя и… предупредить…

— Предупредить? — нахмурился я. — О чем, госпожа?

— Ты когда-нибудь попадешь в Хэйанкё, — чуть поколебавшись, ответила девушка. — Запомни главное: не доверяй служителям богов. Ни дзинсу, ни даже простым монахам. Империя угасает, в монастырях поселилось предательство. Рыба, как известно, гниет с головы…

Определенно девушка, и этот голос… Я уже его где-то слышал, хотя и с другими интонациями. Только когда и где? На Земле? Вряд ли, но в том, что передо мной богиня — сомнений никаких нет. Не стал бы Ватацуми расшаркиваться перед кем-то другим, но кто она? Почему помогает? И помогает ли?

— Спасибо за предупреждение, госпожа, но я не собирался ехать в столицу.

— У тебя много путей, самурай… — все так же не поднимая головы, произнесла незнакомка. — Я вижу восемь, и три из них приведут тебя в Хэйанкё. Ты, конечно, волен в своих поступках, но долг не позволит тебе отклониться от выбранного пути. Того пути, которое определило Сущее в тот миг, когда ты появился в этой реальности.

М-да… После этих ее слов разговор перестал мне нравиться. Какие-то пути, варианты… Столица еще эта… Вот на хрен бы она мне сдалась?! А ещё эта подруга знает кто я такой, но сама почему-то открывать лицо не спешит. Опять какие-то ограничения Сущего?

— И чем же закончатся эти пути? — внутренне напрягшись, уточнил я. — У меня получится дойти до конца?

— Не знаю… и обнадеживать не хочу, — покачала головой девушка и, откинув капюшон, снизу вверх посмотрела в глаза.

Занавес…

Та самая азиатка с плаката! Только не было сейчас ни топика, ни лисьих, ни кошачьих ушей. Вживую, она была так же прекрасна. На вид не старше восемнадцати лет. Бежевое с шитьем кимоно^[176], выгодно подчеркивало тонкую талию. Иссиня-черные волосы блестящей волной рассыпались по белоснежным плечам. В огромных зеленых глазах читались грусть и сомнение.

— Ты?! — выдохнул я, пытаясь уложить происходящее в голове. — Но почему только сейчас, и…

— Да, — кивнула красавица, — но не спрашивай моего имени. Не скажу… Я и так уже много чего рассказала.

— Погоди, — потряс головой я. — Но ты говорила про долг и выбор пути! О каком пути может быть речь, если я не Мунайто? Тебе ли это не знать?

— А кто ты? — девушка подняла брови домиком, в глазах ее мелькнула ирония.

— Я Григорий Смирнов! Майор Росгвардии. Два месяца назад погиб на задании.

— Ты ошибаешься, старый друг, — тяжело вздохнув, грустно усмехнулась красавица. — Ты такой же, каким и был четыре тысячи лет назад. Мне не известно, как тебя звали во всех твоих воплощениях, но я уверена, что в каждом из них ты был воином. Поверь, самурай, я бы почувствовала подмену. Никто другой тобой стать бы не смог…

— Но… — ошарашенный от свалившейся на голову информации, я вдохнул, выдохнул и пристально посмотрел в глаза девушки. — Но почему я не помню? Почему ты не поможешь мне вспомнить?! Ты ведь помогла пару часов назад! Тот рейд к разоренному Кото… Я вспомнил, но только небольшой кусок. Как яркое пятно на тёмной стене. Почему я не могу вспомнить всего остального?

— Твой разум еще не готов, — слегка пожав плечами, пояснила богиня. — Сейчас он просто сгорит, если память вернется. Та цепь в Тонком мире защищает тебя от твоего существа. Ты слишком мало еще здесь пробыл. Мир должен тебя принять…

— Ясно, — кивнул я. — Но тогда расскажи, что с испытанием? Как мне его завершить?

— Ты уже прошел его, — глядя мне в глаза, улыбнулась богиня. — Последний огонь над океаном погас. Осталось сходить за наградой… Сейчас я уйду, и ты окажешься там…

— Погоди, — жестом остановил ее я. — Ты сказала не доверять служителям богов. А кому тогда можно верить?

— Не знаю, — покачала головой девушка. — Ты сам это должен определить. Прощай, старый друг…

Богиня накинула капюшон и исчезла. В следующий миг пол под ногами качнулся, в глазах потемнело, и я понял, что куда-то лечу…

Глава 20

Сука!

Почувствовав в руках знакомую тяжесть и с трудом удержав равновесие, я потряс головой, проморгался и огляделся по сторонам. В первый момент подумал, что оказался в комнате без дверей или какой-то пещере, но стоило посмотреть наверх и ситуация прояснилась. Только прилива оптимизма я при этом не испытал.

Колодец… или дырка в отвесных скалах, хрен знает какой глубины! Если задрать голову и всмотреться, то можно разглядеть небольшое синее пятнышко наверху. Километр или чуть меньше, но… что за гребаная херня?! Сходить за наградой?! Забраться по отвесной скале?! Со скованными руками и двуручным мечом?! На километровую высоту?!

«Так, отставить панику!» — приказал я себе и, пройдя по периметру колодца, простучал мечом стены.

Без толку… То есть меч нормально врубался в камень, но никакого прохода за стенами не было. Остается только ползти наверх, ну или как-то выпрыгнуть из астрала. Не, так-то стена неровная, с кучей трещин и выступов. С моими физическими данными можно попробовать выбраться, но руки скованы гребаной цепью! И меч я тоже тут не оставлю! Стоп!

Я пару раз вдохнул, успокаиваясь, сел на пол и, положив на колени цвайхандер, попытался сообразить, что, собственно, происходит.

Итак, по порядку… Если верить словам черноволосой красотки, испытание я прошёл, и где-то здесь меня ожидает награда? Охрененная, блин, логика… Хотя, может быть, Джеро скоро появится, выдаст жемчуг и отправит меня обратно? Ну да, конечно… Если сразу не появился, то можно не ждать. Но что тогда?

И почему я вообще поверил, что испытание пройдено? Девушка симпатичная рассказала? Так она могла ошибиться, хотя… «Последний огонь над океаном погас»… Как-то очень уж уверенно она это произнесла. Три огня зажигались перед нападением обакэ, а Джеро тогда сказал, что я уже прохожу Испытание. Потом ещё два загорелись перед атакой онрё, а последний я не видел, поскольку находился в пещере? М-да… Не испытание, а какой-то гребаный светофор. Одноцветный, ага, но да и хрен с ним.

Ладно, что там ещё? Богиня сказала, что я — это я. В смысле Мунайто… То есть, выходит, это именно я погиб четыре тысячи лет назад! Потом моя душа оживала в других мирах и сейчас вернулась на родину? Блин, это так дико звучит, но какой смысл ей врать? Не знаю, но если в это поверить, то я не самозванец! У меня в этом мире остались враги и друзья. Мои враги и мои друзья! Куча дел и висящих на мне обязательств. Мой господин пленён Сэтом, и я обязан его спасти! И не потому, что решил пройти по пути Мунайто, а потому что обязан!

Казалось бы, ничего не меняется, но нет! Все стало сложнее и легче! Теперь я в своём праве, но отмазки из серии «я не тот, за кого меня принимают», уже не прокатят. И ещё эта подруга…

Интересно, кто она? И почему помогает? Не знаю, но богов тут полно, и у каждого свои интересы. Возможно, она вообще не богиня, но… да по фигу. Гадать бесполезно, проще кого-то спросить. Я вздохнул, провёл ладонью по лезвию меча и задумчиво посмотрел в стену напротив. Нечего забивать голову всякой херней! Нужно думать, как выбираться. Легко сказать, да… Хотя, если так разобраться, Сущее предлагает мне залезть по стене, но с мечом и в цепях я это вряд ли смогу. Меня хотят убить? Задержать здесь? Но какой в этом смысл? Так, а что если…

Я ещё раз провёл ладонью по плоскости клинка, мысленно приказал: «исчезни!» и… выдохнул от неожиданности. Меч пропал и вернулся, когда я его позвал! М-да… Ну какой же я, блин, идиот! Мог бы и раньше догадаться, что оружие можно убрать. Ладно, хорошо, теперь с цепью…

Я поднес запястья к глазам, еще раз рассмотрел, как крепится цепь и ненадолго задумался. Богиня, или кто она там, говорила, что оковы защищают меня от моего существа. То есть, убрав их, я вспомню всю свою прошлую жизнь, и эти воспоминания превратят меня в идиота? Охрененная перспективка, но проверять как-то не хочется. Психам, наверное, легче живется, но надолго такая жизнь не затянется. В общем, обойдусь, но что тогда? Может быть, попробовать растянуть эти оковы? Сейчас цепь — сантиметров сорок и, если увеличить ее длину хотя бы раза в два-три… Бред, конечно, но вдруг?

Сосредоточившись, я начал разводить запястья, мысленно представляя, что цепь растягивается, и результат не заставил себя ждать. Только все случилось не так, как я представлял. Цепь увеличилась в размерах. Не растянулась, а просто изменила длину настолько, что я мог спокойно развести в стороны руки. Не останавливаясь на достигнутом, я еще минут пятнадцать потренировался и в итоге научился изменять длину цепи на нужную всего за пару секунд.

Интересно… И что-то мне подсказывает, что эта подруга не просто так появилась в пещере. Ведь не расскажи она про цепи, я сейчас попытался бы от них избавиться. С известным, блин, результатом.

Как бы то ни было, верить нельзя никому, и об этом она тоже, кстати, сказала. Вот даже не знаю, хорошо это или плохо? То, что каждый встречный пытается влезть, и направить по правильному пути. Иногда ловлю себя на мысли, что все в моей жизни предопределено. Хотя, если подумать, то все эти страхи беспочвенны. Полная херня, если выразиться по-русски.

Никто ведь не просил меня спасать Нори от демонов, и я сам решил ввязаться в городские разборки! Ведь еще там, в караване, после разговора с Хоной, открылся второй путь: отправиться в храм Райдена-сама, и раздобыть часть филактерии Нактиса. Только я в итоге выбрал другое! Сам выбрал, и никто меня не просил! Ну а то, что некоторые высшие существа иногда мне помогают — так это нормально. Союзники ведь на то и нужны!

Закончив с экспериментами, я поднялся на ноги, с сомнением посмотрел вверх и на минуту задумался. Странно, но меня совершенно не пугала мысль о том, что придется лезть по отвесной скале на километровую высоту. На Земле, без страховки и снаряжения, я бы о таком даже не думал, но здесь другое. Память возвращается… Не чья-нибудь, а моя собственная! Вместе с памятью возвращаются навыки и способности организма. Этот кусок астрала словно создан для того, чтобы я вспомнил, кем на самом деле являюсь.

Да, наверное, так и есть, но лезть на скалу пока что не стоит. День случился тяжелый, и я сильно устал. Так что сначала отдых, а потом уже все остальное. Думаю, часов пять у меня есть.

Окинув взглядом стены колодца, я пожал плечами, улегся возле стены и мгновенно уснул.

* * *

Я проснулся от какого-то шума. Быстро принял сидячее положение, с силой провел по лицу ладонями и огляделся.

Земля мелко тряслась. Совсем как в пещере, незадолго до пробуждения голема. Звук глухой, и идет он откуда-то снизу. Словно там, в глубине скалы, медленно проворачивается огромный мельничный жернов. При этом стены колодца стояли как вкопанные. Тряслась только каменная плита подо мной.

Сущее решило поторопить? Очень на то похоже. Впрочем, по фигу — я уже выспался. Сон слетел и можно продолжать двигаться дальше.

Вскочив на ноги, я еще раз изучил взглядом стену, по которой собирался карабкаться, и в этот момент плита ударила по ногам. Снизу донесся каменный скрежет, пол пересекли две глубокие трещины, в воздух поднялось целое облако пыли.

«Да иду уже, хорош дергаться», — усмехнулся я и, подпрыгнув, зацепился руками за небольшой козырек. Рывком подтянувшись, ухватился рукой за выступ и полез вверх, следя, чтобы цепь не задевала о камни.

Подниматься было не сложно. Нет, на Земле я бы так точно не смог. Ну разве только невысоко и недолго. Да никто из людей, наверное, так бы не смог, но я уже давно не человек. Рыцарь Луны, древний герой, ну да… Нет, до того парня, кем я был четыре тысячи лет назад, еще очень далеко, но он, судя по всему, был не дурак полазать по скалам.

Странное и одновременно радостное ощущение. Почти как тогда, во время первой поездки на лошади. Только сейчас немного другое… Словно вернулся после ранения в зал, и понимаешь, что восстанавливаться придется не один месяц. Нет, навыки сохранились, двигаться ты не разучился, но исчезла былая легкость в руках и ногах. Понимаешь все это и совсем не расстраиваешься. Главное — ты жив и здоров! Времени вагон, тебя никто не торопит, а значит, можно особо не париться.

Минут через пять после начала подъема, снизу донесся очередной треск, и стена, по которой я лез, содрогнулась. Едва заметно и всего пару раз, но это заставило немного напрячься. Нет, никакой паники не было, я продолжал свой подъем и даже не стал смотреть вниз. Просто не было смысла. Я не геолог и не специалист по скалам в астрале. Мне вообще не понятно, что происходит, так что лучше не отвлекаться и попусту не забивать себе голову. Ясно только одно: назад дороги нет, но я и не собирался спускаться.

Вообще, странное дело… Там в пещере вроде не было никакого колодца, а астрал, как известно, повторяет реальность. Впрочем, меня могло закинуть черт знает куда, и к тому же реальность повторяется только на первом ярусе Тонкого мира. Тут же без стакана со всем этим не разобраться, и не удивительно, что мгновенное возвращение памяти грозит превратить меня в дурака.

Снизу тем временем продолжали доноситься какие-то звуки, воздух потеплел, стало труднее дышать.

Выбравшись на небольшой карниз, я кинул взгляд на дно колодца и выругался.

Тот, кто меня сюда засунул, решил издеваться по полной. Ну вот никогда не поверю, что случайно оказался здесь в момент извержения. Впрочем, с такого расстояния было не разобрать, что там происходит внизу, но черно-красная хрень на дне колодца была очень похожа на лаву! Ну или магму — я не знаю, чем они отличаются. Короче, очередная подстава, но возмущаться можно сколько угодно — делу это никак не поможет. Нервные клетки не восстанавливаются. Так что ползи, Гриша, ползи…

С каждой минутой забираться становилось все трудней и трудней. Если поначалу я не чувствовал никакой усталости, то уже к середине подъема стало понятно, что все не так радужно, как задумывалось. Из-за постоянного напряжения жутко разболелось ушибленное бедро, и одновременно с этим начали неметь руки. Просвета над собой я не видел, но, по ощущениям, до него было не меньше трети пути. Дышать стало чуть легче, но это совершенно не успокаивало. Ведь остановиться и отдохнуть нельзя. Слишком мало на стене для этого места. Только ползти, только наверх…

Придавив панику и стараясь не думать о смерти, я продолжал подниматься на одной только воле, уже почти не чувствуя рук и вспоминая сказку о двух лягушках, которую любила рассказывать мама^[177].

Сдаваться нельзя ни при каких обстоятельствах! Пока ты жив, пока можешь держать оружие, ну или цепляться за камни… Кровь стучала в висках, бедро горело, перед внутренним взором скакали радостные лягушки, и я едва не сорвался, когда ладонь провалилась в пустоту.

Чудовищным усилием удержавшись на стене, я нащупал ладонью уступ, подтянулся, забросил тело в узкую щель и тут же потерял сознание.

Я очнулся от нестерпимого жара. В первый момент не сообразил, где нахожусь, оттолкнулся руками от пола, огляделся и…

Сука!

Стиснув зубы от резкой боли в бедре, поднялся на ноги и, хромая, отступил в глубину прохода.

Наружу выглядывать не стал — я и так понимаю, что лава поднялась и отрезала путь наверх. Нет, чувствуй я себя нормально, можно было бы рискнуть и, наплевав на жар, попробовать преодолеть оставшееся расстояние, но нет. Не смогу… Не сейчас.

Обернувшись, я внимательно вгляделся в проход и пошёл вглубь пещеры, прекрасно осознавая, что если тоннель заведёт в тупик, то ничем кроме смерти это для меня не закончится. Однако, других вариантов не осталось.

Кому и зачем понадобилась в колодце эта пещера можно было только гадать, но в том, что в её создании поучаствовали разумные, сомнений не возникало. Слишком уж удобный для ходьбы пол, да и стены, очевидно, кто-то выравнивал. Только кому могла понадобиться эта дыра? И еще интересно — сколько я провалялся?

Судя по лаве, от десяти минут до получаса, но лучше мне за это время не стало. Состояние хреновое: тело ломит, руки еле сгибаются, в бедро словно воткнули раскаленную спицу. Жаль, что подарок богини в таких ситуациях не особо помогает. Ну разве только немного подлечит бедро. Тут по-хорошему — только разминка и отдых. Собственно, чем я сейчас и занят.

Коридор повернул направо и метрах в двадцати за поворотом упёрся в глухую грубую стену. В первый момент я уже подумал, что это конец, но тут заметил у стены дырку в полу и, подойдя к ней, облегченно выдохнул. Внизу находилось какое-то помещение, но из пещеры сложно было что-то там разглядеть.

Двухметровый люк, каменная решетка и там ещё около пяти метров до пола. Какой-то зал? А эта дыра, что-то наподобие вентиляции? Очень на то похоже…

Более не рассуждая, я спрыгнул на решетку, призвал меч и двумя ударами очистил проход. Затем быстро отпустил оружие и вместе с обломками полетел вниз.

Как только подошвы коснулись пола, ушел в кувырок и едва не кончился от боли в бедре.

Выматерившись сквозь зубы и стараясь не заорать, перекатился на живот и уткнулся лбом в запястье, дожидаясь, когда боль хоть немного утихнет.

Вообще, пять-шесть метров высоты — это не так-то и мало. Тело действует на рефлексах, и в последнюю очередь ты думаешь о больной ноге. Вот и сейчас…

Боль прошла минут через пять. Не утихла, а именно прошла! Нога просто перестала болеть!

Не понимая, что происходит, я сел, пару раз стукнул кулаком по бедру и, пожав плечами, поднялся на ноги. Не знаю, как такое возможно, но подозреваю, что, падая, я сломал кость. Дальше — просто. Оберег «проснулся» и полностью залечил ногу. Суставы и спина, к слову, тоже перестали болеть.

Прошептав слова благодарности, я бережно провел ладонью по деревянному диску, вздохнул и внимательно оглядел зал.

Примерно десять на пятнадцать метров. Пол выложен плитами, из мусора на нем — лишь куски выбитой решетки. Стены и потолок целые, но обработаны только поверхностно. Никто не шлифовал камень, чтобы придать ему внешнюю красоту. Более-менее ровная только та стена, на которой изображен горный пейзаж.

Прямо под рисунком, точно по центру, в камне выбита трехконечная звезда, чем-то похожая на логотип мерседеса без круга. В торцевой стене слева — арочный проход, из мебели — только каменная скамейка. Справа от меня — терраса во всю стену: каменный просторный балкон с грубыми резными перилами примерно по пояс.

Вид из зала охрененный. Горы со снежными шапками, как с глянцевой обложки журнала. Километров тридцать до них, но, кажется, только протяни руку…

Не знаю, кто вырубил в скале этот зал, но ощущения странные. Это однозначно не дворец и не замок. Какой-то храм в горах, монастырь или, может быть обитель? На ум почему-то приходит мультфильм про панду… или «Мулан». Не знаю, откуда такие ассоциации, но по фигу. Нужно думать, как выбираться.

Я пробежал взглядом по стене с рисунком и уже собирался сходить на террасу, но в голове щелкнуло, и настроение тут же испортилось. Ну да, сразу почему-то не заметил, а сейчас…

На стене были изображены горы, вид на которые открывался с террасы. Пейзаж нарисован в цвете. Грубо, но довольно подробно. По обеим сторонам от картины нарисованы два развёрнутых свитка. Рядом с каждым из них изображено по куску какой-то непонятной веревки, с узелками и висюльками, навроде женских сережек.

Свитки такие, как рисуют их в компьютерных играх. На левом — один иероглиф, на правом — два. Между свитками, у подножия гор, нарисован в ряд десяток яиц. Ну я просто не знаю, чем это ещё может являться. Яйца изображены неровно, некоторые вверх ногами. Восемь из десяти — с трещинами, два — уже почти раскололись. В целом — какая-то мутная херня, типа японской рекламы, и если бы не одна деталь…

Над горами висит половинка подсолнуха… Солнце уходит под землю, ну да… Символ Мары нарисован между солнцем и месяцем, но какой в этом смысл — непонятно. Горы, свитки, веревки, светила, асуры и в довесок ко всему десяток потрескавшихся яиц… Это что-нибудь означает, или нарисовано от балды? Какой, вообще, в этом может быть смысл?!

Иероглифы непонятны, хотя тот, что слева, кажется смутно знакомым. Веревки или канаты я уже где-то видел, но яйца… Из них кто-то должен вылупиться? Да, блин! Мне-то это зачем? Какой-то придурок нарисовал, а я должен по этому поводу париться?

Не знаю… но вот чувство такое, что этот рисунок чем-то для меня важен. Только я не Друзь из «Что? Где? Когда?» и ни хрена не художник, чтобы видеть скрытые смыслы. Вот, казалось бы, чего тут может быть важного, но этот кусок астрала создан самим Сущим! Может быть, рисунок — это какая-то подсказка, и разгадав ее я узнаю, где искать Джеро? Вряд ли… Но что тогда?

Ладно, изображение я вроде запомнил, осталось осмотреть террасу и можно двигаться дальше. Блин, ещё бы найти хоть сколько воды, а то пить хочется нереально.

Я вздохнул, оглядел напоследок стену с рисунком, вышел на террасу и… в восхищении замер. Блин, а ведь изнутри оно смотрелось не так.

Меня поймёт любой, кто хоть раз побывал в горах, хотя бы в километре над уровнем моря. Ведь горы — это безумный восторг, и я могу смотреть на них сколько угодно. Не знаю, откуда у меня взялась эта любовь, но, возможно, оно как-то связано с прошлым? С тем парнем, который жил здесь четыре тысячи лет назад… Богиня была уверена, что во всех своих воплощениях я был воином. Так, может, и с горами такая же ерунда?

Терраса находилась на высоте километров пяти, если не больше. Внизу простиралась незнакомая местность. Лес, горная речка, долина и никаких признаков человеческого жилья… Стоп! Но тут же не может быть ничего созданного людьми! Я потряс головой, обернулся и еще раз оглядел зал. Затем провел ладонью по шершавым перилам и озадаченно хмыкнул.

Интересно, кому понадобилось создавать это в астрале? И главное — зачем? Им нечем было заняться? Впрочем, гадать бесполезно, у меня есть дела поважнее.

Как оказалось, от террасы вдоль скалы наверх вела широкая лестница. Под углом — градусов двадцать пять и длиной примерно с полкилометра. Начиналась она в левой части террасы и тянулась до какого-то непонятного сооружения наверху.

Итого у меня два пути: во внутренние помещения через проход или наверх по ступенькам. И еще хорошо бы найти хоть немного воды. Задачка, да… Но стоять на месте как минимум глупо, нужно что-то решать.

Мгновение поколебавшись, я вздохнул и, вернувшись в зал, направился к арке.

Вообще, вариант с подъемом по лестнице мне нравился больше. Хотя бы потому, что в случае драки, там я не буду ограничен в пространстве. Однако не заглянуть внутрь этого странного сооружения было бы неправильно. Ведь Джеро может ждать где угодно.

Проход был очень похож на тот, что наверху в пещере. Грубые каменные стены, высокий потолок и неровный пол, на котором, в отличие от зала, не было никакого покрытия. Для полноты картины не хватало только чадящих факелов, но с моим зрением можно обойтись и без них.

Пройдя метров двадцать, я повернул по коридору налево и почувствовал легкий запах озона. Кроме этого, на левой же стене обнаружилась еще одна трехконечная звезда. Такая же в зале, но заметно побольше.

Остановившись, я с сомнением вгляделся в темноту прохода и понял, что дальше идти не хочу. Открывшаяся часть коридора тянулась по прямой как минимум метров на сто, и что там впереди — разглядеть было невозможно даже с моим «ночным» зрением.

Странное какое-то место. Зал, терраса и опять эти гребаные тоннели. Последняя прогулка по такому вот — закончилась дракой с гигантским скелетом, и повторения как-то не хочется. В общем, сначала схожу наверх, а потом, если что, вернусь. В задницу эти пещеры!

Подойдя напоследок к стене, я внимательно рассмотрел звезду, пожал плечами и провел ладонью по одному из ее лучей.

В следующий миг пол под ногами качнулся, в лицо пахнуло озоном, а из коридора донеслось глухое рычание. Утробное, страшное… Казалось, рычала сама пещера.

Сука! Мгновенно отскочив от стены, я призвал меч и начал медленно отходить назад, держа наготове оружие и вглядываясь в темноту коридора.

Судя по звуку, неведомая тварь не уступала размерами Тоётаме! Нет, понятно — тут еще и акустика, но почему тогда трясся пол?

Остановившись на повороте и не решаясь отступить за угол, я с сомнением огляделся, и в этот миг рычание повторилось. Только сейчас оно звучало тише и словно обиженно. Пол уже не трясся — лишь немного дрожал.

Судя по всему, атаки можно не ждать, но что вообще это было? Я осторожно положил меч на плечо, почесал щеку, и тут до меня дошло. Черт, он же спит! Или она? Или оно? Да какая, блин, разница?!

Получается, я тронул выбитый на стене знак и как-то его потревожил? Не знак, а того, кто спит. Или там девочка? В смысле самка? Да ёп!

Собрав мысли в кучу, я задумчиво посмотрел на звезду, хмыкнул и покачал головой. Не, проверять мы не будем и на экскурсию не пойдём. Любопытно, конечно, но уж как-нибудь обойдусь.

Усмехнувшись, я отпустил меч и направился в обратную сторону. В задницу приключения, мне сегодня уже достаточно. Я не книжный герой и не игровой персонаж, чтобы соваться непонятно куда. В общем, поход в зоопарк отменяется.

Вернувшись в зал, я сразу направился на террасу. По дороге кинул взгляд на рисунок, резко остановился и, опустив голову, выругался. Сука! Да сколько же можно?!

Рисунок изменился! Нет, горы, свитки и веревки остались на тех же местах. Луна и солнце исчезли, а на месте символа Мары появился он сам. В смысле — его тень. Она нависала над горами, замахиваясь всеми шестью лапами и, очевидно, замышляя что-то недоброе. При этом все яйца под горами в этот раз были разбиты, а под ними появились две строчки коричневых иероглифов.

Занавес, мля… Конец первого акта. Или второго? Да ёп! Не, ну а как относиться к таким издевательствам? То есть пока я гулял по пещере и слушал чьё-то рычание, сюда заявился какой-то клоун и все перерисовал? А снизу написал адрес, куда мне нужно пойти? И все это минут за пять-десять? Ну да… Хотя этих уродов могло быть человек пять или больше…

Представив себе десяток скалящихся клоунов, я нервно хмыкнул, опустил взгляд и с силой провёл ладонями по лицу. Ладно, если отбросить в сторону всю эту дурь, можно с уверенностью сказать, что это какое-то предупреждение, и адресовано оно именно мне. Сущее ведь прекрасно знает, кто я такой, и что-то хочет сказать? Только вот что? И почему? Впрочем, этот рисунок может быть чем-то вроде награды за пройденное испытание. Возможно, но на хрена её зашифровывать? Хотя… Никакого шифра тут нет. Это просто я тупой и не понимаю написанного. Откуда Сущему знать, что взрослый мужик не умеет читать?

Ну да, скорее всего так и есть, но что мне в таком случае делать? Попросить заменить иероглифы на картинки и снова прогуляться в пещеру? Да нет — херня все это. Под яйцами четыре десятка иероглифов, а это до хрена, и никто мне тут комиксы рисовать не будет. Да и места для этого нет.

Я вздохнул, поднял взгляд и ещё раз оглядел рисунок. Свитки, веревки, тень Мары, горы, разбитые яйца… Стоп! Какой же я идиот! Это же надо спутать Граничные камни с яйцами! Хотя, откуда я мог знать, как они выглядят?

Ладно, хорошо, что мы имеем? Камни развалились, и из-за гор вылез шестирукий мудак. Это событие должно вскоре произойти? Ну да — очень на то похоже. Не зря же Хона говорила, что у меня полгода или, может быть, год. Ведь если асуры прорвутся в Империю, людям и ёкай придётся несладко. Ну а мне это показали, потому что я могу остановить вторжение, освободив Нактиса? Да, скорее всего, но каким боком тут веревки со свитками?

Я вздохнул, опустил взгляд и задумчиво поскрёб пальцами щеку. Не знаю, но можно будет кого-то спросить. Иероглифы на свитках я запомнил, ну а на те, что снизу придётся забить. В общем, так и решим, а сейчас пора двигать дальше. Здесь вроде во всем уже разобрался, да и пить по-прежнему хочется нереально.

Поправив шнуровку доспеха, я в последний раз посмотрел на картину, устало махнул рукой и пошёл на террасу. Ругаться уже не было сил. Рисунок опять изменился.

Все Граничные камни теперь были целые, тень Мары исчезла, а над горами снова висели солнце и месяц.

У этой сказки, по ходу, хороший конец? Да, наверное… И я очень постараюсь, чтобы так оно и случилось.

Глава 21

Идти по лестнице наверх было легко, и это несмотря на ту высоту, на которой я находился. Точно не помню, но вроде бы уже на четырёх километрах у подготовленных людей начинаются проблемы с дыханием. Сейчас подо мной километров шесть как минимум, но я ничего так: иду, смотрю на горы и улыбаюсь.

Слово «красивые» тут совсем не подходит… Пейзаж просто потрясает своей красотой. Восемь величественных вершин над редкими облаками, а две горы, что напротив, еще и похожи на женскую грудь. Два в одном: и горы, и… Блин, кто о чем, а вшивый только о бане…Я улыбнулся, посмотрел на каменную коробку, к которой поднимался, и в этот момент воздух передо мной сгустился. Примерно как тогда, на задании.

Понимая, что за этим последует, я с сомнением посмотрел на террасу внизу, пожал плечами и пошёл вперёд, преодолевая сопротивление воздуха.

Это было похоже на тонкую упругую пленку. Шагов через пять давление резко ослабло, и я на секунду ослеп.

Проморгавшись, огляделся по сторонам и выругался, потому как в той реальности мне нравилось значительно больше.

Снежные вершины исчезли за стеной клубящегося тумана. Небо и земля не просматривались, радиус обзора — метров триста, если не меньше. В новой реальности остались только лестница и гора, на которую я поднимался. Впрочем, и здесь не обошлось без некоторых изменений.

Пути вниз больше не существовало. Терраса исчезла вместе с немаленьким куском лестницы. Каменную коробку наверху заменила обледенелая площадка, а с обрыва над головой свисали чудовищные сосульки.

М-да… Но не сказать, что я сильно расстроился по этому поводу. Да, картинка сталапохуже, но зато появилась уверенность в том, что путь выбран правильно. Ну и в пещеру к спящему чудовищу возвращаться больше не нужно, что тоже является немаленьким плюсом.

Каменная площадка, на которую я поднялся за пару минут, примыкала к небольшому покрытому снегом плато^[178]. Метров примерно восемьдесят на сто. Со всех сторон плато окружали отвесные гладкие скалы, забраться по которым я бы, скорее всего, не смог. Впрочем, этого и не требовалось. Впереди, прямо напротив меня в скале чернел неровный проем. Очередная пещера? Или я уже добрался до цели? Не знаю, но что-то подсказывает, что Джеро ждет меня там.

Усмехнувшись, я опустился на колено, набрал снег в ладони и с силой провёл ими по лицу. Затем сунул небольшую пригоршню в рот, поднялся на ноги и прикрыл от удовольствия глаза.

Ну да, только так — небольшая горсть и больше нельзя, но хорошо хоть получилось умыться. Снегом напиться, увы, не получится, а употреблять его можно только в случаях крайней необходимости.

Вот ведь, казалось бы, снег в горах — это самая чистая в мире вода, но в этом-то вся и проблема. В такой воде нет минеральных солей и, нажравшись снега, ты с большой вероятностью получишь обезвоживание организма^[179]. Ну и потратишь заодно кучу энергии^[180], что в экстремальных условиях может закончиться закончится обморожением.

Не, так-то сейчас я могу сожрать снега сколько угодно, но не вижу смысла попусту терять время. У меня ситуация не настолько критическая. Умылся, смочил пересохшее горло, сделал пару глотков и достаточно.

Поправив разболтавшийся наруч, я внимательно изучил взглядом предполагаемый путь и вдруг осознал, что совершенно не чувствую холода! И это в горах! Стоя почти по колено в снегу! На хрен знает какой высоте! В соломенных сандалиях на босу ногу, тряпичных штанах и кожаном доспехе с железными вставками.

По логике, давно пора бы замерзнуть, но ощущение такое, будто стою в прохладной воде посреди жаркого лета. И снег — это именно снег! Тает во рту и совершенно безвкусный.

Не знаю, но возможно это как-то связано с водой? Она ведь не может причинить вред, а холод — это ведь ни разу не польза. Интересно… Но, наверное, не стоит заморачиваться по каждому поводу. Нет, конечно, важно понимать, на что ты способен, но к чему искать объяснения? Я ведь не понимаю или не помню процентов девяносто происходящего.

«Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса»^[181] … Вот то же самое и со мной! Только Алиса не заморачивалась на тему говорящего пудинга, просто принимая его таким, как он есть, а я всему пытаюсь найти объяснения. Неправильно это… С таким подходом я сдвинусь раньше, чем верну свою память, поэтому нужно быть немного попроще. Окутанная туманом гора, снежное плато с торчащими повсюду камнями, скалы и пещера напротив… Ведь если рассматривать все эти вещи по отдельности, то ничего удивительного в них нет! Ну а то, что я чувствую себя как на берегу речки перед купанием — это ведь тоже нормально! Мне просто нравится гулять босиком по снегу! Не, ну правда же нравится! Снег приятный, ногам не холодно…

Раздавшийся за спиной треск заставил меня обернуться. Площадка, с которой я сошёл минуту назад, пошла трещинами и частично обрушилась в пропасть. Вместе с лестницей и парой упавших с обрыва сосулек. Тот, кто меня сюда привёл, захлопнул за спиной дверь и кинул на скобы засов. Сейчас ещё и в спину подтолкнёт, если буду долго стоять. С него станется.

— Да иду уже, иду, — со вздохом буркнул я в пустоту и, вытерев ладони о штаны, направился к входу в пещеру.

Вообще, плетёные сандалии — это ни разу не армейские берцы, поэтому я шёл аккуратно, ставя ногу на полную стопу и осторожно обходя торчащие из снега булыжники.

Это произошло, когда я прошёл примерно половину пути. Откуда-то сбоку задул резкий порывистый ветер, и местность вокруг меня мгновенно превратилась в новогоднюю сказку. Ту, в которой девочка пошла в лес за подснежниками. При этом метели как таковой не было. Ветер дул отовсюду, и снег хаотично кружился вокруг, как в спиртовом шаре.

— Сука! Ведь нормально же шёл … — с досадой прошептал я и, вызвав меч, положил его на плечо. Очень, на самом деле, удобная штука. Можно начать атаку в любой момент кучей различных способов, и одновременно с этим выглядишь достаточно мирно. Насколько это возможно для вооруженного двуручным мечом человека.

Продолжать движение было опасно, поэтому я остановился возле большого обломка скалы и прикрытый со спины от внезапной атаки стал ждать. Нет, возможно, такие «метели» тут случаются каждый день, раз по десять, но в это почему-то верилось слабо.

Видимость снизилась до двадцати метров, ветер постоянно менял направление, швыряя за шиворот целые пригоршни снега, но никаких серьезных неудобств я не испытывал. Это как в мае попасть под грозу. Да, прохладно, мокро и не очень все это приятно, но ничего страшного. Переживали и не такое.

Минуты три я простоял, вертя головой и постоянно контролируя воздух. Морщась от хлещущего в лицо снега и готовясь к внезапной атаке, но ничего не происходило. Ветер продолжал издевательски дуть, снег кружил вокруг непроглядной стеной, видимость постепенно снижалась.

Атаковать меня никто не спешил, и в какой-то момент я начал подозревать, что этой метелью Сущее подталкивает меня к пещере. С лавой ведь было очень похоже, так почему бы не повторить уже сработавший трюк? Вход в пещеру скрывался за снегом, но направление я помнил прекрасно, и, когда уже собрался идти дальше, из метели появилась она.

Девушка… Она шла ко мне по снегу, легко покачивая бёдрами, с кривым посохом в правой руке, в коротких, до колена, штанах и легком полушубке на голое тело. Лицо девушки было скрыто под меховым капюшоном, но полы полушубка распахнуты, являя миру тонкую талию и немаленькую часть груди.

Со стороны это выглядело жутковато. Снег лишь едва проминался под босыми ногами незнакомки, а взбесившийся ветер словно облетал её стороной. При всем при этом, я был уверен, что она жива и вполне материальна. И не только это…

Девушка показалась мне смутно знакомой. Словно мы были с ней когда-то близки.

Не знаю, но при виде её идеальных ног и покачивающейся груди, мысли поворачивали в строго определенную сторону.

Нет, себя я полностью контролировал, прекрасно осознавая, что это может быть какой-то развод. Обманка… Приспешники Сэта или асуры способны принять облик кого угодно, так что не стоит пускать слюни при виде первой встречной девчонки. Ведь не просто так она прячет лицо?

Ну а мои ощущения… Я ведь могу ошибаться.

Девушка шла, склонив голову, словно о чем-то задумавшись и не замечая того, что происходит вокруг. Когда до меня оставалось не больше десяти метров, незнакомка остановилась, подняла взгляд и посмотрела на меня через темный провал капюшона.

Одновременно с этим стихла метель и снег начал падать так, как ему и положено, а меня вдруг накрыло щемящее чувство потери. Так бывает, когда погибает товарищ… Бой уже закончен, и ты только начинаешь осознавать… Страшную, чудовищную реальность и безысходность. Усилием воли придавив колыхнувшуюся тоску и не отрывая взгляда от стоящей напротив фигурки, я коротко кивнул и негромко произнёс:

— Здравствуй!

Услышав приветствие, девушка вздрогнула, как от пощёчины, покачнулась и презрительно хмыкнула:

— Ты же не Уэда… Тварь! Зачем ты пытаешься меня обмануть.

От этих её слов по спине пробежала волна мурашек. Этот голос я знал! Низкий, тягучий с хрипотцой. Такой родной и… далекий…

— Ата?! — прошептал я, шагнул к ней и продемонстрировал цепь. — Прости, но я мало что помню…

— Сейчас вспомнишь, ублюдок, — рявкнула ёкай и, отпрыгнув назад, вскинула над головой посох. Оружие в руке подруги полыхнуло зелёным светом как лайтсабер^[182] джедая, Ата коротко взмахнула рукой, и в этот момент с неба между нами ударила ветвистая молния!

Теперь я точно знаю, как выглядит конец Света… Вот только рассказать кому-то вряд ли получится. Просто словами такое не передать. Темноту вокруг озарила ярчайшая вспышка, и мир затопил океан электрического огня. Искрящийся, бесконечный и безумно красивый… Мгновение спустя пришел грохот, сравнимый с залпом дивизиона стапятидесятидвухмиллиметровых орудий, и над плато повисла звенящая тишина.

Осознав, что каким-то чудом ещё дышу, слышу и по-прежнему вижу, я обвёл взглядом плато и озадаченно хмыкнул. Было от чего.

Ата стояла на том же месте, откинув капюшон, целая и вполне невредимая. Опустив руку с оружием, девушка ошарашенно смотрела на небольшое искрящееся существо, которое находилось между нами — точно по центру. Внешне этот неизвестный науке зверь был очень похож на земного хорька, который решил поиграть в суслика. По густому тёмному меху зверя бегали голубые искорки, словно ему в задницу воткнули провод под напряжением. Со своего места я видел только спину зверька, но, судя по лицу подруги, она с ним как-то общалась. Или просто слушала — понять было невозможно.

Ещё не до конца придя в себя после случившегося и не собираясь поэтому влезать в непонятные разговоры, я быстро протер лицо снегом, потряс головой и попытался собрать в кучу мысли.

Сделать это было непросто, но я очень старался и в итоге пришел к выводу, что убивать меня никто больше не будет. В смысле здесь и сейчас.

Не, ну а как ещё понять происшедшее? Сначала появилась Ата, и она посчитала, что я выдаю себя за какого-то Уэду. Подозреваю, что эта фамилия была у меня в прошлом, но не суть — тут интересно другое. Как только девушка вознамерилась меня грохнуть, с неба с ударом молнии пришел этот странный хорёк. Не знаю, что он такое, но этот зверь ни мне, ни Ате не враг. В противном случае пережить такой удар молнии у нас бы не получилось. Отсюда вывод: зверёк сейчас вправляет подруге мозги, и скоро она меня вспомнит. Не знаю, какой у хорька интерес, но, возможно, тут как-то замешан местный Бог Молний? Я ведь подозревал, что это Райден-сама поучаствовал в судьбе мальчишки, в теле которого я оказался, и скорее всего, так и есть.

Мои предположения подтвердились. Примерно через минуту недоверие на лице девушки сменилось растерянностью, она виновато посмотрела на меня, словно впервые увидела, затем кивнула хорьку, запахнула полушубок и, приблизившись, остановилась в метре напротив.

Безумное, мальчишеское ощущение счастья! На дискотеке объявили белый танец, и к тебе подошла первая красавица школы.

Она была так же прекрасна, как и во сне, но сейчас все происходило в реальности. Сантиметров на десять пониже меня, с правильными чертами лица, зелёными глазами и копной чёрных блестящих волос. Такая красивая, что я завидовал самому себе. Ведь это моя женщина! Я не забыл…

Подняв взгляд, Ата всмотрелась в глаза, медленно подняла руку и коснулась ладонью щеки.

Не зная, как поступить, я просто стоял и смотрел. Хотелось прижать ее к себе, провести рукой по волосам, снова ощутить запах, но…

— Прости, любимый, — прошептала Ата и, шагнув ко мне, уткнулась лбом в плечо в плечо. — Я слишком долго провела в темноте…

— Да все в порядке, — негромко произнёс я, и в этот момент Ата исчезла, оставив после себя облако искрящихся снежинок.

Это произошло неожиданно и выглядело настолько неправильно, что я едва не завыл от досады. Это же как отобрать у ребёнка игрушку! Настолько подло, что словами не передать! Сука! Да какого хера тут вообще происходит?!

Выматерившись сквозь зубы и до боли стиснув рукоять лежащего на плече меча, я медленно поднял голову и встретился взглядами с хорьком, который подбежал и сделал стойку в двух метрах напротив. Выглядел он няшнее любого земного кота. Треугольная хитрая мордочка, полукруглые ушки, пушистый хвост и топорщащиеся усы. При этом смотрел он на меня так, как собака смотрит на хозяина после долгой разлуки. Вот только сам я при этом не чувствовал ничего.

Странно… Ату я узнал, а его почему-то не помню, но, может быть, он «поговорит» и со мной?

— Ну, здравствуй, пудинг, — кивнув, произнёс я. Затем отпустил меч и, усевшись на снег, смерил взглядом зверька. — Может быть, ты объяснишь, что происходит?

Хорёк не ответил. Услышав вопрос, он жалобно заскулил и молнией метнулся ко мне. Я не успел и моргнуть, когда зверёк взлетел на мое плечо искрящимся росчерком. Тявкнул в ухо, укусил за мочку, ткнулся носом в щеку и растворился в ярчайшей электрической вспышке.

Жесть…

И опять ни хрена не понятно! Что происходит? Зачем оно происходит? И почему меня не убило ударом молнии? Ни в начале этого цирка, ни сейчас…

Здесь в астрале какие-то добрые молнии? Ну да — десять раз! В том месте, где появился этот хорёк, осталась немаленькая воронка, а вот подо мной ничего похожего нет. Хотя ушел он не так эпично, как появился, но все равно это выглядело как удар молнии.

Блин, вот обещал же себе не заморачиваться, но вокруг постоянно происходит какая-то непонятная хрень! Вот зачем Сущее явило мне Ату? Хотело показать, что подруга жива? Хотя нет… Это же астрал — обиталище ками. Но все равно, получается, что дух моей женщины сохранился и её можно как-то вернуть?

Черт, ну почему оно так сложно? Мика, Хона, Ата… Такие вроде бы разные, но я все рано хочу их всех! И дело не в сексе — он-то как раз дело десятое. И даже не в любви… Тут что-то другое, что намного сильнее плотских желаний. Я это чувствую, но понять не могу…

Нет, пубертатный возраст тоже никто не отменял, и я по-прежнему хочу всех встреченных женщин. Из тех, кто ёкай. Но почему-то о Тоётаме я не думаю, как о своей, а об этих троих — постоянно. При этом моей по факту является только Ата. С Микой вроде помолвлен, но там нужно дождаться решения Великого Древа. С Хоной — вообще непонятно. И это только вершина айсберга! Ну, допустим у меня получится с Микой, но как волчица воспримет Ату? А я ведь все сделаю, чтобы её вернуть. Тот я, что жил здесь четыре тысячи лет назад. Ладно, в задницу эти фантазии! Раскатал губы, как мальчишка, впервые открывший порнхаб. Нужно понять, что мне сейчас показали? Какое-то послание по аналогии с картиной? Возможно, но если с появлением Аты вроде понятно, то со всем остальным — как-то не очень.

Этот хорёк… Он как-то связан с Райденом-сама — в этом сомнений никаких нет. Получается, Бог Молний на моей стороне? Да и сам хорёк — он скулил, словно бы извинялся. Только за что? За то, что не мог ничего мне сказать? Тогда почему он не ушел сразу? Залез на плечо, укусил за ухо… Стоп! Эйка вроде бы говорила, что животному для связи с человеком необходимо проглотить хотя бы капельку крови. То есть, получается, что этот тип меня запомнил и, возможно, появится снова? Не знаю, но как же оно задолбало! В общем, пора отсюда валить!

Вернусь в Ки и сразу же отправлюсь в Веселый квартал! Наберу проституток и зависну на целые сутки! Достала меня эта бесконечная беготня!

Улыбнувшись этим мыслям, я поднялся на ноги, отряхнул с себя снег и пошёл в пещеру. Остановившись около входа, заглянул внутрь и недоуменно хмыкнул. Сразу за проходом обнаружился небольшой зал, по центру которого высилась глыба серого камня. Никакого Джеро тут не было, и проходов тоже не наблюдалось.

Зайдя внутрь и резко сместившись влево, я прижался спиной к стене, готовый к внезапной атаке, но никто на меня нападать не спешил. Изнутри пещера выглядела точно так же, как и снаружи. Небольшой зал с неровным полом и такими же стенами, каменная глыба по центру и никакого намёка на хоть какой-то проход вглубь скалы.

Выругавшись с досады, я опустил меч и с сомнением ещё раз оглядел зал. Хрень какая-то да и только. Скалы на плато неприступные, здесь пусто, и непонятно, какого хрена меня сюда привели. Нет, по скалам я, возможно, как-нибудь заберусь, но на фига тогда здесь эта пещера? За прошедшие в астрале часы я понял, что Сущее ничего не показывает мне просто так. Хотя этот вот камень выглядит как-то странно.

Положив на плечо меч, я осторожно приблизился к серой глыбе, обошёл ее по кругу и озадаченно хмыкнул. Метров пять в высоту, пятнадцать в длину и примерно семь в ширину. Визуально камень отличался от стен, пола и потолка, а при приближении к глыбе я испытал дежавю. Словно это уже случалось…Я, эта глыба и…

Черт! Приблизившись, я положил ладонь на шершавую поверхность и ощутил какие-то странные импульсы. Отпустив меч, положил на камень правую руку, и в этот момент кожу под оковами обожгло.

В следующий миг холодом укололо плечо, по цепочке пробежала фиолетовая искорка и по глыбе, от моих рук зазмеились неровные трещины! Все это произошло так быстро и неожиданно, что я не успел даже выругаться!

Мгновение спустя глыба с негромким сухим звуком превратилась в песок, я отпрянул назад и ошарашено уставился на лежащего передо мной верна!

О-хре-неть! Это как, блин, он тут оказался?!

Самец… Не самый крупный, но однозначно живой! Иоши считает, что они все погибли, но выходит это не так? Впрочем, мы же в астрале, и хрен его знает, как оно есть на самом деле. Может быть, этот ящер — тоже лишь тень себя самого?

Пока я приводил мысли в порядок, верн открыл глаза, чихнул и, поднявшись, недоуменно оглядел пещеру. Заметив меня, он что-то невнятное прорычал и направился к выходу, громко скрежеща когтями по камню.

Странное дело, но я даже в мыслях не допускал, что верн может атаковать, только это было единственное мое знание. Почему он сидел в камне? Откуда здесь взялся, и как я смог его вытащить? Эти вопросы крутились у меня в голове, но ответов не приходило.

Тем временем верн покинул пещеру, разбежался и сиганул в пропасть, огласив окрестности торжествующим ревом.

Просто взял и свалил, оставив меня в непонятках.

При этом все вокруг осталось, как и прежде: плато, пещера, снег… Никаких новых проходов мне не открылось, и это реально подбешивало. Сходи за наградой, блин…Да вертел я на известном месте такие походы…

— Сущее порой загадывает избранному загадки. Некоторые из них даже мне непонятны…

Знакомый задумчивый голос донесся из-за спины. Я резко обернулся и, усмехнувшись, смерил говорившего взглядом. Ну да… Вот оно все и закончилось.

Глава 22

Внешне Джеро практически не изменился: худое аристократичное лицо, собранные в конский хвост волосы, синее добротное кимоно и коричневый пояс, расшитый белым узором. Отличие от прошлого раза было лишь в том, что здесь Владыка Случая выглядел живым и вполне материальным.

Заметив мой взгляд, Джеро коротко кивнул, в глазах его что-то мелькнуло. Так смотрят на друзей детства, когда встречают их уже взрослыми. Радость и сдержанность… Вроде, тот самый пацан, с которым ты когда-то воровал яблоки, но время ведь так сильно меняет людей, и непонятно с чего начать разговор…

— Таро Уэда… Правая рука Бога Луны… — смерив меня взглядом, негромко произнес Джеро. — Прости, что сразу тебя не признал. Находясь в образе, сделать это проблематично. Вот, возьми, — он шагнул ко мне и протянул небольшой кожаный кошелек, перевязанный плетеным шнурком. — Здесь твоя обещанная награда.

Судя по размерам кошелька, жемчуга мне полагалось не так-то и много. Впрочем, по фигу — две штуки там точно есть, но тут важно другое.

— Ты ведь исчезнешь, когда я его заберу? — кивнув на кошелёк, уточнил я. — А мне бы ещё хотелось услышать ответы на некоторые вопросы.

— Спрашивай, — Джеро сунул кошелёк мне в ладонь и, пожав плечами добавил: — Но ты же сам понимаешь, что все у меня рассказать не получится?

— Да, понимаю, — кивнул я и подкинул кошелёк на ладони. — Тогда расскажи все, что можешь. О том, что происходило со мной после попадания в астрал. Подробно. Ведь я почти не помню своей прошлой жизни и не знаю очевидных для многих вещей.

— Я понимаю, — Джеро посмотрел на мои оковы, кивнул и поднял взгляд. — В этом месте Сущее материализовало некоторые фрагменты твоей судьбы. То, что ты здесь увидел, может никогда не случиться, но я бы на твоём месте готовился…

— Готовился к чему? — поморщился я. — Выбираться из каменного колодца, спасаясь от лавы?

— Нет, — покачал головой Джеро. — Все, что с тобой произошло, нельзя воспринимать прямо. Это лишь намеки на будущее, полученные в награду за пройденное Испытание. Впрочем, с колодцем и лавой все не так-то и сложно. Тебе лишь подсказали, что нужно поторопиться. Не здесь, а в понятной реальности.

— А картина на стене?

— Я не знаю ни о какой картине, — снова покачал головой Джеро. — Подозреваю, что ты увидел одну из страниц Книги Начал. Однако мне неизвестно ее содержание. Видит лишь тот, кто может увидеть.

— Горы, Граничные камни и угроза вторжения Мары, — со вздохом пояснил я. — Ещё два свитка и какие-то веревки с узлами.

— Симэнава^[183]? — на мгновение задумавшись, предположил Джеро. — Священные веревки, разорвав которые, можно запустить заложенное в них заклинание. Но это все, что я могу тебе рассказать. Мне неизвестно, кто создал эти веревки и зачем он их создавал.

— Ясно, — кивнул я. — А что произошло на плато возле пещеры?

— Не знаю, — пожал плечами Владыка Случая. — Это ведь твоя судьба — не моя.

— А что это хоть было за существо? Которое пришло вместе с молнией.

— Тебе показали образ Райдзю^[184] — любимой зверушки Райдена-сама, — пожав плечами, терпеливо пояснил Джеро. — Бог Молний благоволит тебе, самурай, но причина этого мне неизвестна.

Ну да… Не знаю, не известно, не моя судьба… Проще говорить со столбом. Да, наверное, он многого не может сказать, но почему весь этот разговор меня не оставляет странное чувство. Словно я неправильно спрашиваю. Не то, что нужно, и не о том… Черт! Он, ведь сейчас свалит и…

— У меня кончается время, — глядя в глаза, подтвердил мои опасения Джеро. — Если больше вопросов нет…

— Есть! Погоди! Тоётама Химэ сказала, что ты благоволишь ко мне. Объясни, почему?! — буквально прокричал я и, судя по всему, угадал.

Услышав вопрос, Джеро прикрыл глаза, а в следующий миг его лицо перекосила болезненная гримаса. Владыка Случая покачнулся и с видимым трудом пояснил:

— Прошедшему Испытание Сущее откроет двери Великого Лабиринта. Если решишься в него зайти, сможешь завершить начатое. Убив Аби, ты освободил пленённые души, но в мир большинство из них вернуться не могут. Только бесполезными тенями, одну из которых ты видишь перед собой….

В следующий миг пол под ногами затрясся, со стороны плато донесся жуткий тягучий треск, Владыка Случая исчез, и реальность разорвалась на клочки, словно детский рисунок.

Сука!

Я открыл глаза, принял сидячее положение и мутным взглядом оглядел знакомый карьер. Голова раскалывалась от резкой боли, во рту пересохло, но в целом — жить буду. Надеюсь, даже неплохо. Кинув кошелек на колени, с минуту потер пальцами виски, затем провел ладонями по лицу и встал на ноги. Боль было уже терпимой, и нужно было отсюда валить, но сначала…

Развязав завязку на кошельке, я заглянул внутрь и хмыкнул. Пять шариков размером с ноготь большого пальца руки. Больше, чем нужно, но меньше, чем ожидалось. Впрочем, по фигу — задание выполнено, и дел у меня тут больше никаких не осталось. Забавно, к слову, но я даже не знал, какой цвет называют пурпурным. И женщины рядом нет, чтобы проверить. Хотя, не думаю, что Джеро меня обманул. Ну, разве что не довесил… И кстати, о женщинах…

Я улыбнулся, завязал кошелек и, подвесив его на пояс, направился к выходу. Одна красотка обещала отвезти меня на Мидори. Экспрессом, в пасти, ага… Нужно будет попросить, чтобы не усыпляла. Охота с ней поболтать. Да и вопросов осталось столько, что не увезти самосвалом.

Гребаный астрал с его намеками и непонятными знаками. И Джеро тот еще партизан, хотя под конец он все-таки раскололся. Впрочем, это его «признание» только добавило мне вопросов. В голове полная каша, и нужно попытаться разложить по полкам полученную информацию. Итак, по порядку…

С колодцем и лавой вроде понятно. Сущее посоветовало поспешить, а причина спешки была нарисована на стене. Веревки эти непонятные, свитки и Граничные камни… Симэнава, ну да… Если разорвать веревку, то запустится какое-то заклинание. Только какое? Укрепит камни? Или, наоборот, их разрушит? Или оно вообще никак не связано с камнями? И где эти веревки найти?

По словам Хоны, «поспешить» — это значит, что полгода как минимум у меня есть. То есть, нужно подождать, пока мне не попадётся в руки такая веревка, и заодно с этим расспросить умных людей. В смысле, ёкай, но не суть… Что ещё?

С Атой непонятно, но если Сущее показало мне её образ, то подругу как-то можно вернуть. Да, все кого я встретил, были ненастоящими. И Ата, и этот Райдзю. Да и сам Джеро вроде бы пребывает в какой-то там заднице, а в астрале я разговаривал с его тенью. Такая же хрень как с Девятихвостой? Да, похоже на то, но если Хону можно вытащить с помощью обломка клыка, то с Джеро такой трюк, судя по всему, не прокатит.

И ещё верн… О ящере я спросить не успел, но он же тоже был образом? Верн сидел в камне и дожидался освобождения? Означает ли это, что ящеры не ушли? Что, возможно, моя Берюта жива? Черт… Ну почему все так сложно и непонятно? Джеро говорил про каких-то существ, которые не могут вернуться. А что, если среди них моя девочка?

Стоп! По порядку! Я задал Джеро вопрос, и это послужило триггером. То есть сам Владыка Случая говорить не мог, но когда я спросил…Получается, что в какой-то момент передо мной откроются двери Великого Лабиринта, по сравнению с которым пройденное Испытание было лишь легкой прогулкой? А на пороге Лабиринта я могу попросить вернуть в мир существ, освобождённых мною в Чертоге Смерти? Ну да… Скорее всего. Хотя, я же их освободил, так какого хрена нужно делать это повторно? Хотя, Неко, Хона и Акар Аш сами тоже освободиться не могли, но они хоть встретились на пути. Так, может быть, и все остальные тоже встретятся? Хотя вряд ли… С Джеро же мы вот повстречались, но за ним все равно придется лезть в Лабиринт.

Блин, ещё бы узнать, кого именно я вытащил из лап Темного Князя. Списком бы, с именами и явками. Просто, погрузившись в местные реалии, я как-то сомневаюсь, что в Чертоге хранились души плюшевых зайчиков.

Хотя, если так разобраться, все эти существа не очень хорошо относятся к Сэту. Ненавидят, всмысле, эту поганую тварь. Нет, это не означает, что они мои союзники, но как минимум не враги. А ещё в Чертоге я мог освободить Берюту и свой отряд! Семнадцать телохранителей Нактиса! Ну да… Ведь только у меня получилось уйти от Сэта четыре тысячи лет назад. Блин, ну вот почему нам не дали с Джеро поговорить? Кусок астрала, в котором возможны только намеки? Ну да… Но, как бы то ни было, идти в Лабиринт мне придётся. Знать бы ещё, когда появится такая возможность.

Тоннель, по которому я шел, заметно расширился, трещину заполнила вода, но мост уцелел и вскоре я добрался до озера. Выйдя на свет, прикинул время по солнцу и направился к растущим на берегу пальмам. Сначала нужно напиться, потом загляну в лагерь и оттуда отправлюсь к тому месту, где меня «высадила» Тоётама.

Как я и предполагал, в момент появления Ватацуми океан полностью залил эту часть острова. Вода потом отсюда ушла, но луж на месте озера заметно прибавилось. Идти при этом было гораздо сложнее. Засохший ил напитался воды, ноги постоянно скользили, и в итоге я до колен заляпал штаны.

Добравшись до пальм, вдоволь напился горьковатого сока, затем вернулся к озеру и простирнул свои вещи в луже. Нет, понятно, можно было сделать это и в океане, но не хотелось выглядеть неряхой в глазах Тоётамы. Очистив заодно и броню, натянул на себя мокрые шмотки и отправился к лагерю. Нет, наверное, можно было просто пройти мимо, но, думаю, Тоётама лишних пять минут меня подождёт.

Проблема в том, что вода разрушила лагерь. Уцелел только один дом, и не тот, на котором я оставил Ичиро.

Сам горшок нашёлся в куче строительного мусора возле обломков забора, но не было на нем больше забавной мультяшной рожицы. Не знаю, почему это случилось, но ошибиться я не мог, поскольку хорошо запомнил царапины и разводы. Возможно, это как-то связано с пришествием бога? Или горшок заснул, чувствуя, что люди скоро вернутся?

Да, конечно, озера больше нет, но зато есть шахта, в которой в древности добывали какой-то из истинных элементов. Так что люди сюда придут обязательно, ну а я позабочусь о своём медном приятеле. Вдруг он вздумает снова очнуться?

Протерев горшок травой, я установил его на крыше уцелевшего дома и с чистой душой отправился к океану. Теперь точно все. Можно отплывать на Мидори.

Когга на берегу не было, от него осталась только небольшая груда обломков. Очевидно, океан забрал корабль к себе. Наверное, это правильно. Мертвые корабли должны лежать на дне — ведь там им самое место.

Не задерживаясь, как в прошлый раз, для осмотра, я отправился по берегу дальше и нашел Тоётаму там, где мы с ней расстались чуть меньше двух суток назад.

Девушка сидела на большом плоском валуне и уперевшись руками в край камня задумчиво смотрела на закат. Перед богиней, у самого берега, на манер лодки покачивалась на волнах половинка гигантской раковины. Диаметром метра четыре как минимум, с покрытым водорослями дном и небольшим столиком посередине.

Она что же, приплыла сюда на раковине как Афродита?^[185] Да, очень на то похоже… И внешностью Тоётама ничуть не уступает древнегреческой Богине Красоты и Любви. С любовью, правда, у нас как-то не задалось, но все остальное в достатке.

Девушка делала вид, что не замечает меня, а я шел и любовался изгибами ее идеального тела. Красно-оранжевый закат, спокойный океан и красавица на берегу в полупрозрачном платье из морских водорослей. Наверное, так я мог бы идти сколь угодно долго. Просто смотреть на нее и мечтать…

— Привет! — подойдя поздоровался я.

— Здравствуй, Таро, — богиня обернулась, смерила меня взглядом и кивнула на место рядом с собой. — Присядь и посмотри, как тут стало красиво.

Спорить я, конечно, не стал. Кивнул и, стараясь не смотреть на обнаженную грудь, уселся рядом с Тоётамой на камень.

Какое-то время мы молча любовались закатом, а я все пытался сообразить, что она имела в виду, говоря «как тут стало красиво»? Как по мне, тут так же было и вчера, и позавчера, и во все остальные дни, когда океан не штормило. Закаты над морем — это всегда безумно красиво, хотя она, наверное, видит их по-другому. Не так, как обычные смертные.

В последние годы тут все было заляпано Тьмой: и океан, и острова, и закаты… Представляю, каково ей было наблюдать в своём доме всю эту мерзкую грязь, но сейчас Тьма ушла. Архипелаг очистился, и закаты стали такими как прежде.

Вообще, это какая-то концентрированная благодать… Огромное солнце коснулось воды, добавив ярких красок закату. В лицо дует легкий соленый ветерок, едва слышно плещутся у берега волны, рядом со мной сидит неземная красавица, и достаточно лишь протянуть руку, чтобы обнять…

— Спасибо за сестру, самурай, — первой нарушила молчание девушка. — Даже отрезанный от своей Силы ты остался тем героем, о котором рассказывал мне отец.

— Все хорошо, что хорошо заканчивается, — пожал плечами я, слегка охренев от такого признания. Затем спохватился и, переведя взгляд на богиню, поинтересовался: — Госпожа, а что такое этот Сыёку. Твой отец мне о нем ничего не сказал.

— Я тоже тебе особо ничего не скажу, — девушка улыбнулась и, кивнув на татуировку, пояснила: — Сыёку — внешний накопитель Силы, но остальное откроется только тебе. Большинство артефактов подстраивается под владельцев, и этот — не исключение. Каким он станет, зависит от твоего существа.

Ну да… Почти то же самое, что и с моим оберегом. Только подарок Каннон защищает от Тьмы и залечивает мелкие раны, а этот, выходит, сможет накапливать Силу, и его не ограничит моя астральная цепь? Получается, я смогу творить заклинания? Ага, осталось только подпрыгнуть и закатать обратно губу. Ведь совершенно не факт, что такая возможность, появится.

— А как мне узнать, что в нем откроется? — поинтересовался я, осторожно проведя ладонью по орнаменту татуировки. — Мне же как-то нужно это узнать?

— Он проявит себя сам, как только привыкнет к тебе, — как-то странно на меня посмотрев, пояснила богиня. — Ты ведь уже напоил его своей кровью?

— Да, — кивнув, я посмотрел в глаза девушки, но не выдержал и опустил взгляд.

Она была безумно хороша и совсем не похожа на ту Тоётаму, которая, уничтожив чудовище, вышла на берег Мидори. Нет, внешне богиня осталась такой же, но сейчас словно бы стала намного ближе. В глазах девушки блестели веселые искорки, рот слегка приоткрыт, а взгляд… Так смотрят женщины на мужчину, с которым у них что-то есть, или… Блин… Крыша тряслась, и, если она улетит, поймать ее уже не получится. Сердце стучит молотком, внутри все выворачивает от желания. Такая близкая и такая далекая! Она же богиня… Черт! Чудовищным усилием я взял себя в руки и поднял на девушку взгляд.

— И, о чем ты сейчас думаешь? — в голосе Тоётамы мелькнула ирония. Она подалась вперед и, положив ладонь мне на колено, посмотрела в глаза. — Ну же… расскажи, самурай?

— О русалках и сиренах, — находясь уже где-то на грани безумия, севшим от волнения голосом прошептал я.

— Русалки? — Тоётама картинно нахмурила брови. — Кто это?

— Женщины, которые обитают в воде. Они завлекали моряков своими песнями и красотой, а те были не в состоянии противиться. Мужчины шли на зов, забыв обо всем на свете. Вот и я…

— Кстати, о моряках, — девушка отстранилась, поднялась на ноги, и я поднялся следом за ней. — Твои друзья завтра к вечеру закончат ремонт корабля и отправятся за тобой к этому острову. Так что у нас с тобой есть две ночи и один день. Пойдем, Таро…

Тоётама взяла меня за руку и направилась к лодке, легко покачивая на ходу бедрами. Я в смятении пошел следом за ней. Оказавшись в раковине, сообразил, что вот-вот потеряю рассудок, развернул девушку к себе и заглянул в ее смеющиеся глаза:

— Ты сказала: у нас?

— Да, — лукаво улыбнулась богиня. — Но ты ведь обещал дать мне еще один шанс?

В следующий момент она грациозно подняла руки вверх, и платье с легким шорохом упало к ее ногам.

Черт! Неужели… Помахав своей улетевшей крыше, я улыбнулся, притянул девушку к себе и нашел губами ее мягкие губы.

Ночь, день и еще одна ночь… Эти полтора суток были лучшими с момента моего появления в этом мире. Да и не только в этом… Ведь такие женщины, как Тоётама, на Земле приходили ко мне только в мечтах.

Это и правда было волшебно… Мы медленно плыли по океану на юго-восток и ели какие-то рыбные шарики, пили из раковин вино, разговаривали и занимались любовью. Хотя такой секс занятиями любовью можно было назвать только по факту, потому как никакой нежности не было. Была только бесконечная страсть. Полтора суток с короткими перерывами на сон и еду.

Физиологически богиня ничем не отличалась от обычной женщины, ну разве что пахла она как-то особенно: душистыми водорослями, соленым ветром и пряным мускатом. Самым неожиданным для меня оказалось то, что я был у Тоётамы первым мужчиной.

Казалось бы… Но, как выяснилось, боги нереально долго взрослеют и по человеческим меркам Тоётаме исполнилось бы не больше девятнадцати лет. В таком юном возрасте она могла бы выбрать себе в партнеры только бога-дракона или смертного, который поучаствовал в ее судьбе. Нет, с возрастом что-то меняется, но сейчас пока только так. При этом близость с мужчиной сейчас у нее может быть не чаще чем раз в семьдесят лет. Не знаю, откуда такие ограничения, но видимо тем, кто рождены богами, за Силу приходится платить высокую цену. Впрочем, секс для богов — это не самое интересное и необходимое из занятий. Это как посещение музея… Классно, интересно, но чаще чем раз в пару лет ты туда не пойдешь.

Как бы то ни было, я совершенно не заморачивался по этому поводу. Семьдесят лет, или сто… Для человека, который не знает, что случится в ближайший месяц, никакой особой разницы нет. Воланд^[186] был прав… Не стоит ничего надолго планировать. Нужно просто наслаждаться моментом. Две ночи и один день… Это так мало и так много одновременно…

Во вторую ночь поспать получилось только ближе к утру, однако проснулся я все равно с первыми же лучами солнца. Быстро сообразил, где нахожусь, и с улыбкой посмотрел на подругу. Тоётама сидела рядом, уже одетая в платье, и задумчиво смотрела на меня сверху вниз. Приняв сидячее положение, я потянулся к девушке, но она отстранилась и серьезным голосом произнесла:

— Все, милый. Мне больше нельзя…

— Ясно… — кивнул я, пожал плечами и, подобрав ситаоби^[187], начал потихоньку одеваться.

— Ну ты еще пообижайся, — богиня улыбнулась и поднявшись на ноги, чмокнула меня в щеку. — Тут всего-то осталось подождать…

— Семьдесят лет, как же, помню, — улыбнулся я, натягивая штаны. — Надеюсь, ты знаешь, что смертные в основном живут значительно меньше?

— Ну, ты не простой смертный, — девушка усмехнулась и посмотрела на меня оценивающим взглядом. — Твой срок не отмерен. Ну а погибнешь — так снова вернешься, а я, может быть, тебя подожду. Ты главное не путайся с другими драконами, а то… — Тоётама картинно нахмурилась, но потом не выдержала и улыбнулась.

М-да… Мика то же самое говорила мне про волков, но теперь-то я знаю. Как рассказала богиня, ёкай в большинстве случаев мало волнуют отношения избранников с особями других видов. Там, конечно, не все так просто, и существует куча оговорок: от самой возможности вступить в связь, до благословений стихий, но в целом ситуация примерно такая. Удобно, че, но меня сейчас больше всего заботит вопрос: кем была Ата? Надеюсь, не волчицей и не лисой, и не драконом, да…

— Ты давай, одевайся быстрей, — сдерживая улыбку, поторопила меня Тоётама, — а то…

— Что «а-то»? — поморщился я. — Мы куда-то торопимся?

— Не знаю, милый, — богиня дурашливо пожала плечами и посмотрела мне за спину.

Проследив за ее взглядом, я обернулся и… выпал в осадок, заметив знакомый корабль. Вот же…

До секи-бунэ было чуть меньше полукилометра и, судя по толпе людей на носу, нашу раковину оттуда уже заметили. Мля! Вот это подстава! В подзорную трубу-то, наверное, видно неплохо…

Быстро натянув куртку, и надев поверх броню, я повязал пояс, засунул за него мечи, и к этому моменту расстояние сократилось до двухсот метров. На корабле начали убирать паруса.

— Это у вас называется стеснительностью? — с улыбкой наблюдая за мной, поинтересовалась подруга. — Хотя, раздевался ты намного быстрее…

— Это у нас называется полная задница, — проверив на поясе кошелек, вернул ей улыбку я. — Они же теперь…

— Что они, милый? — не переставая улыбаться, Тоётама приблизилась и, обняв меня за талию, положила голову на плечо.

Занавес!

Одновременно с этим поверхность океана вокруг раковины забурлила, и соткавшееся из воды щупальце подняло нашу лодку на уровень корабельной кормы. До секи-бунэ к этому моменту осталось метров пятьдесят, и нужно было видеть лица собравшихся на носу моряков. М-да… Но… какого хрена я парюсь?

— Чувствую, в Ки скоро появится новый храм, — прижав девушку к себе, я заглянул в ее смеющиеся глаза. — Я буду туда иногда приходить…

— Если что-то срочное, просто подойди к океану и позови, — серьезным голосом произнесла Тоётама и, закинув руки мне на шею, заглянула в глаза. — Все, до свидания, милый. Я буду ждать…

Девушка коснулась своими губами моих и, отшагнув назад, прыгнула в океан. В следующий миг раковина коснулась края кормы корабля и словно бы к ней приросла.

— До свидания, русалочка, — посмотрев девушке вслед, со вздохом произнес я и, обернувшись, перешел на корабль.

Раковина за моей спиной тут же обрушилась в океан, и над палубой повисла мертвая тишина. Слышно было, как скрипят доски и плещется за бортом вода… М-да… Что называется, приплыли…

Если кто-то смотрел китайские кинокомедии, то ситуация очень похожая. Народ расступился, пропуская меня на палубу, и нужно было видеть их лица. Восхищенный и по-детски обиженный взгляд князя, округлившиеся глаза матросов и телохранителей, понимающие улыбки ёкай…

— Здравствуйте! — обведя взглядом знакомые лица, с улыбкой произнес я и подмигнул стоящему неподалеку еноту. — Надеюсь, у вас все в порядке?

Прозвучавшее в тишине приветствие послужило триггером для всеобщего пробуждения. Народ вокруг зашумел, на лицах появились улыбки.

— А я говорил им, что ты живой! — стиснув меня в объятьях, воскликнул Иоши и, скосив взгляд на Эйку, добавил: — Да только никто мне не верил! А некоторые так вообще успели вынести мозг всему экипажу!

— Мы думали она тебя это… — очевидно еще не до конца придя в себя после увиденного, Нори обнял меня и, хлопнув по спине, выдохнул. — А оказывается, вы с ней…

— Рад тебя видеть, — усмехнулся я и, отстранившись, протянул князю кошелек. — Вот! Здесь пять пурпурных жемчужин. Так что нам пора возвращаться.

Нори машинально забрал кошелек, развязал шнурок, и лицо его сразу стало серьезным. Он посмотрел мне в глаза, благодарно кивнул и, обернувшись к капитану произнес:

— Саито-доно, мы возвращаемся в Ки!

— Таро, а почему ты назвал богиню русалочкой? — чмокнув меня в щеку, Эйка отстранилась и, приподняв брови, удивленно посмотрела в глаза. — Ее ведь зовут по-другому.

В этот момент в пятидесяти метрах впереди по курсу корабля из воды показался гигантский костяной гребень. В следующий миг из океана выстрелило гибкое тело огромного морского дракона и, пролетев метров тридцать по воздуху, с чудовищным грохотом обрушилось в океан. Мгновение спустя палубу накрыло соленым дождем, корабль подлетел на волне и со всех сторон раздались восхищенные крики матросов.

— Русалочка — это девушка из океана, которая пожертвовала многим ради любви, — глядя вслед развеселившейся подруге, с грустной улыбкой пояснил я и, обернувшись к Эйке добавил: — Если хочешь, я тебе как-нибудь про нее расскажу.

Георгий Смородинский Тяжелая поступь грядущей войны

Глава 1

— …Зашла русалочка в каюту принца и увидела, что он уже спит. Тогда девушка шагнула к кровати, вытащила нож, который ей выдала ведьма, и на мгновение замешкалась…

Я вздохнул, собираясь с мыслями, сделал глоток из фляги и скосил взгляд на занимающийся на горизонте рассвет. Эту сказку мама мне рассказывала всего один раз, и хрен вспомнишь, как оно там дословно закончилось. Еще бы знать, зачем яначал рассказывать оригинальную «Русалочку», а не пересказал мультфильм, который смотрел не меньше десяти раз? Решил сэкономить время? Ну да, наверное, но теперь придется импровизировать…

— И? Что дальше? — прошептала сидящая напротив Эйка. — Она его убила?

— Нет, — опустив взгляд, покачал головой я. — Конечно же, она не смогла…. Девушка поцеловала любимого в щеку и, выбежав на палубу, выкинула кинжал в океан. В том месте, где он упал, волны почернели, и в этот момент начался рассвет… Понимая, что погибает, девушка прыгнула в воду и почувствовала, как ее тело расплывается пеной^[188]…

Услышав негромкое всхлипывание, я поднял взгляд и опешил… Эйка рыдала! Натурально! Закусив губу и глядя куда-то за горизонт. Плечи девушки мелко вздрагивали, по щекам протянулись серебристые дорожки от слез. Сидящий рядом с ней Иоши хмурился и с досадой смотрел на палубу перед собой, на лице Нори застыло грустно-задумчивое выражение.

М-да… Хотя, ничего удивительного. Кицунэ тут самые творчески одаренные ёкай, и впредь нужно быть поаккуратнее с такими вот грустными сказками. Ну и я тоже, блин, молодец. Нашел, что рассказывать. Мне ведь и самому Андерсен в детстве совершенно не нравился, но вот же…

— Да там еще только все начинается, — глядя на рыдающую лисицу, виновато вздохнул я. — Богине Морской Пены такой поворот не понравился, и она вернула девушку к жизни. Только при этом все вокруг потеряли память: и принц, и русалочка, и даже ведьма.

— У вас в мире тоже есть Аванами-но ками? — всхлипнув, уточнила лисица. — Или это какая-то другая богиня?

— Она своего имени не назвала, — я покачал головой, вздохнул и принялся пересказывать диснеевский мультик…

Вчера утром, после встречи с ребятами, я ощутил какую-то нереальную тягу ко сну. Возможно, это было как-то связано с моим посещением острова, но гадать желания не было. Коротко обрисовав друзьям ситуацию, я ушел на корму, улегся там и сразу уснул.

Проспал по итогу часов двадцать и, проснувшись под утро следующего дня, обнаружил сидящую рядом Эйку. Как выяснилось, князь приказал своим не спускать с меня спящего глаз. Вчера днем этим занимались по сменам телохранители, а ночную смену ёкай разделили между собой. Не знаю уж, по какой причине меня сморило, но лисица сказала, что во время сна ничего странного со мной не происходило. Чувствовал я себя при этом нормально, выспавшимся и полным энергии, так что заморачиваться не стал.

Видя, что со мной полный порядок, Эйка забросала меня вопросами, но я решил отложить рассказ о своих приключениях до пробуждения остальных и согласился только на сказку. Иоши и Нори появились чуть позже и, усевшись на палубу, тоже принялись слушать. Пришедшие с князем телохранители разбрелись по периметру палубы, но было видно, что и они не пропускают ни единого слова.

Странное, необъяснимое чувство. Сидеть вот так под утро на палубе парусного корабля и рассказывать сказки взрослым, повидавшим жизни разумным, двое из которых сами являются сказочными персонажами! При этом все слушают тебя с таким вниманием, что становится неудобно. Словно бы ты вещаешь какие-то откровения, или пытаешься их обмануть.

Нет, понятно, что Диснея тут пока нет, но зато легенд и мифов существует великое множество. О богах, войне с асурами и великих сражениях древности. Сплошные «Илиады» и «Одиссеи»^[189], а тут, казалось бы, — обычная сказка…

Под конец моего рассказа слёзы исчезли с лица лисицы, а сама она, приоткрыв рот, хлопала ресницами как шестилетняя Серёгина дочка. Иоши перестал хмуриться, а князь… Он опять был где-то далеко. Очевидно, в фантазиях со своей персональной русалкой. Ну да… Двое суток осталось… В Ки на мечты уже не останется времени.

— Подхватил принц русалочку на руки, усадил перед собой на коня и умчался с ней во дворец. — Я улыбнулся, обвёл взглядом ребят и добавил: — Там у них потом ещё дочь родилась, но это уже совершенно другая история.

— Спасибо, Таро, — видя, что я закончил, Эйка благодарно кивнула, в глазах кицунэ мелькнула ирония. — Признайся, вторую историю ты придумал, чтобы нас не расстраивать?

— Нет, — покачал головой я. — Это просто два варианта одной сказки. Сам я придумать бы такого не смог, но там и без меня хватало умельцев.

— Такое только детям можно рассказывать, — скосив на меня взгляд, с досадой буркнул енот. — Ну вот какой нужно быть дурой, чтобы не суметь объясниться? И ладно она писать и читать не умеет, как некоторые, но руки-то ей не отрезали?

— Да что ты такое несёшь? — Эйка нахмурилась и недобро посмотрела на своего приятеля. — Это же сказка! И когда, по-твоему, Таро научился бы писать и читать? Сам-то ты это умеешь?

— Ну, так… — енот пожал плечами и широко улыбнулся. — Умею немного, но я же пока не герой. Да и кому мне письма писать? Ты вот рядом, а у него одна в Синем Лесу, а вторая… — Иоши подмигнул мне и широко махнул рукой в сторону океана.

— А в Ки разве не ты в герои записывался? — я усмехнулся и, вытащив нож, нацарапал на палубе три иероглифа, которые увидел на картине в астрале. — Вот, к вопросу о грамотности — скажите, что тут написано?

— Солнце и луна, — Иоши пожал плечами и поднял на меня непонимающий взгляд. — А почему ты спрашиваешь?

— Эти иероглифы я увидел на странице Книги Начал, которую мне показали в астрале. В общем, слушайте по порядку… — я уселся поудобнее и, поправив ножны на поясе, коротко поведал ребятам о своих приключениях. Не рассказал только об Ате, молниевом звере и наших отношениях с Тоетамой. Просто не видел смысла тащить на всеобщее обозрение личное.

Весь рассказ с уточнениями занял у меня минут тридцать. Закончив говорить, я обвёл взглядом приятелей и поинтересовался:

— Ну, и что вы об этом думаете?

— Странно все это, — мгновение поколебавшись, со вздохом произнёс князь. — Но теперь хоть понятно, почему рассыпался кошелёк, в котором лежали жемчужины. Ты же не сказал, что получил награду в астрале. Очевидно, кошелёк не давал жемчужинам раствориться. В астрале они исчезают практически сразу.

— Все в порядке? — поморщился я.

— Да, — кивнул князь. — С жемчугом полный порядок, а вот со всем остальным… Я, конечно, не могу и представить, как тебе удалось спасти Такицу химэ и убить костяного гиганта, но это уже случилось. А вот та черноволосая незнакомка с её предостережением и то, что тебе показали в астрале… Над этим обязательно нужно подумать. Ведь если в столице пустило корни предательство, то плохи наши дела. — Нори опустил взгляд, тяжело вздохнул и, пожав плечами, добавил: — К сожалению, без прямых доказательств нам вряд ли кто-то поверит, но я поговорю с братом. Может быть, он что-то подскажет?

— А насчет картины что думаешь?

— Ничего, — князь покачал головой и с надеждой посмотрел на тануки. — Лично я ни о чем подобном не слышал, но возможно об этом что-то знают ёкай?

При этих словах Иоши посмотрел на меня с неприкрытой иронией, усмехнулся и, опустив взгляд, язвительно произнес:

— Сказки он не умеет сочинять… Ну да, как же… Да и зачем их сочинять, когда достаточно рассказать о том, как ты сплавал на остров? В пасти дракона, ага… А там на острове и принцессу освободил, и чудовище победил, а потом усадил русалочку на коня, да и ускакал во дворец…

— А можно ближе к теме? — сдерживая улыбку, попросил я. — А то куда-то тебя не туда понесло.

— Да это не меня понесло, — хохотнул Иоши и вытащил из мешка большую глиняную бутыль. — Вот специально берег до нашего возвращения, — кивнув на емкость, расплылся в улыбке он и выставил перед каждым по небольшому стаканчику.

— Кому что, — глядя за этими приготовлениями, сдержанно улыбнулась лисица. — Но пить утром…

— А я никого и не заставляю, — хмыкнул енот и, откупорив бутылку, разлил содержимое по стаканчикам.

— А никто и не отказывается, — Нори улыбнулся и подобрал с палубы емкость. — Ну, за успешное возвращение! — Дождавшись, когда все последуют его примеру, князь отсалютовал стаканчиком, опрокинул его в себя и… как-то странно поморщился.

И мне бы сразу понять эту хитрую улыбку енота, но когда стакан уже в руке, мозг, как правило, отключается. В какой-то момент ноздрей коснулся знакомый запах, но было уже поздно. Огненная жидкость раскаленным комком прокатилась по пищеводу, и… это было незабываемо. Иоши все-таки сварил самогон! Градусов пятьдесят — если не больше. По вкусу — шикарно и мягко. И это при том, что в новом теле я ничего, кроме саке, не пробовал.

— Это что за… — в реальность меня вернул возмущенно-придавленный голос лисицы. Эйка зажмурилась, слепо поставила свой стаканчик на палубу и пару раз глубоко вздохнула.

— Рукав понюхай, — посоветовал я кицунэ и, встретившись взглядом с тануки, показал ему большой палец. — Классно!

— Это же тот самый смагон, о котором вы говорили? — глядя на Иоши поинтересовался Нори и зачем-то заглянул на дно своего стакана. — Очень необычно, и поначалу жарко…

— Самогон, — поправил князя енот и с улыбкой посмотрел на подругу.

— Я тебе такой самогон покажу, — Эйка вытерла слезы, опалила возмущенным взглядом приятеля и, сложив перед грудью руки, демонстративно от него отвернулась.

— Да, отличный напиток, — сдерживая улыбку, поддержал я насупившегося енота. — Сюда бы еще сала, черного хлеба, лука и соленых огурчиков…

— А что такое сало? — Нори посмотрел на меня и поморщился. — И зачем красить хлеб?

— Уверен, что нормальных соленых огурцов ты тоже не пробовал, — хмыкнул я в ответ на его вопросительный взгляд. — Чёрный хлеб — это который ржаной, а о сале мы предметно поговорим в Ки. Нам нужно будет запасти его побольше для тысячи. В дальних походах — самое то, поскольку оно достаточно долго хранится. — Произнеся это, я перевёл взгляд на Иоши и протянул ему свой стакан: — А ты давай — наливай по второй и расскажи, что там с этой страницей Книги Начал?

— Да ничего я особого не скажу, — енот тяжело вздохнул, скосил взгляд на Эйку и разлил самогон по стаканам. — Ты же текст внизу прочитать не смог и вряд ли смотрел, как изменялись симэнава.

— В смысле «как изменялись»? Ты о чем?

— Ну вот, видишь, — Иоши выпил, занюхал рукавом и поднял на меня взгляд. — Картина, по твоим словам, изменялась два раза. На свитках ничего толкового написано не было. Отсюда вывод: все происходящее на картине было как-то связано с симэнава. На них могли добавляться узлы, на веревках могли появиться разрывы. Понимаешь? С двумя симэнава нужно провести какие-то манипуляции, чтобы получить тот результат, который ты видел при смене изображения.

— М-да… Ну откуда же мне было знать, — я вздохнул, выпил и, поставив стакан, посмотрел на приятеля. — И? Что теперь делать?

— Только ждать, — пожал плечами Иоши. — Эту страницу показали тебе, а значит, ты увидишь её снова или поймёшь, что там было написано.

— Ясно, — я благодарно кивнул и перевел взгляд на лисицу, которая сидела, поджав губы, и с опаской смотрела на стоящий перед нею стаканчик.

Самогон тёплой волной разлился по моему подростковому организму, в голове уже зашумело, и проблемы отступили на второй план. Нет, конечно, они никуда не делись, но не сам ли я недавно мечтал о том, как буду плыть на корабле в Ки и бездельничать? Ещё ведь двое суток как минимум есть — так что успею подумать. А сейчас можно расслабиться. Нет, Иоши все-таки гений. Как он вовремя со своим самогоном.

— Ты сначала выдохни, а потом уже пей, — с улыбкой подсказал я лисице. — Тогда пройдёт как по маслу.

— По какому ещё маслу? — девушка выпила самогон, скривилась и, выдохнув, осуждающе посмотрела на Иоши.

— А я-то что? — тануки состроил виноватую физиономию и кивнул на меня. — Это все его присказки. И самогон тоже придумал не я.

Эйка хотела что-то сказать, но не стала. Покачала головой и перевела взгляд на меня. Лицо девушки сделалось серьезным.

— По поводу страницы я тебе ничего не добавлю: Иоши все уже рассказал, а вот насчёт верна… — кицунэ нахмурилась и опустила взгляд. — В Синем Лесу есть легенда, в которой говорится, что они не погибли. Якобы все драконы уснули до возвращения Хозяина Леса. После твоего рассказа я готова в это поверить, но мне неизвестно почему тебе показали…

— Потому что в прошлой жизни на одной из них мне часто приходилось летать, — грустно улыбнулся я и посмотрел на приближающегося к нам капитана.

Как всегда подтянут и выбрит, но выглядел Саито растерянным. В хорошем смысле этого слова. Это как проснуться после попойки, обнаружить у себя в кармане тугую пачку банкнот и вспомнить, что выиграл их в карты у каких-то незнакомых людей. То есть — очевидное, но очень уж невероятное. Ведь играть в карты на деньги, да ещё и по пьяни — уже само по себе первый признак прогрессирующей шизофрении. А если ты при этом ещё и не умеешь играть…

— Доброе утро! — остановившись возле нас, Саито замялся, как-то странно посмотрел на меня и, переведя взгляд на Нори, доложил: — Господин князь, «Куро ваши» прибудет в Ки сегодня во второй половине дня.

Нори кивнул в ответ на приветствие и уже хотел что-то сказать, но тут до него дошло. Князь подобрался, непонимающе посмотрел на капитана и уточнил:

— Сегодня? Это как? Ты точно ничего не путаешь?

— Нет, — покачал головой Саито. — Я сам только об этом узнал и могу только догадываться, почему это произошло. — Капитан снова посмотрел на меня, смутился и перевёл взгляд на князя. — Ветер не усиливался, корабль шёл с обычной скоростью, но его словно бы кто-то перенёс на двести ри в сторону берега. Подозреваю, это случилось, когда острова исчезли из вида. Иначе мои люди заметили бы это, и я бы доложил вчера, но…

— Получается, нам кто-то помог? — не дал ему договорить князь.

— Ага, «кто-то», — хмыкнул Иоши, разливая самогон по стаканам. — Вот, прям вином нутона.

— Бином Ньютона, — поправил его я и, сдерживая улыбку, поинтересовался: — Саито-доно, а как в таких случаях принято благодарить тех, кто тебе помогает?

— Мы проведём службу в святилище Тоётамы химэ, — переведя взгляд на меня, твёрдо произнёс капитан. — Поднесем Госпоже дары и в День Моря^[190] украсим соответствующим образом корабль.

— Хорошая новость, Саито-доно, — Нори кивнул капитану, дождался, когда тот уйдет по своим делам и с сомнением посмотрел на свой стакан.

— Нам еще полдня плыть, — заметив этот взгляд, успокоил князя Иоши. — К полудню и следа от выпитого не останется, так что пей — не стесняйся. Не стоит оставлять бутыль недопитой.

Город показался на горизонте часа через два. Попутный ветер заметно усилился, и мы вошли в Морские ворота, когда солнце уже начало потихоньку клониться к закату.

Хмель из головы к тому времени полностью выветрился, но настроение и не думало ухудшаться.

Оно и понятно. Ведь возвращаться из похода — это всегда хорошо. Особенно когда задача выполнена, цели достигнуты, а ты жив и даже не ранен. Да, понятно, что на берегу нас ждет куча нерешенных проблем. Сбежавший асур, Слуга Мары, оранжевые плащи, подготовка солдат, мечи, шлемы и лошади, которых должны пригнать от соседей. Забот выше крыши, но они на берегу, и пока мы не сошли с корабля, можно особо не заморачиваться.

Заметив «Куро ваши» с поднятым княжеским штандартом, офицеры в сторожевых крепостях выгнали солдат на улицу и изобразили торжественное построение. В порту тоже началась какая-то суета. В собравшейся возле пирсов толпе встречающего народа мелькал парадный мундир военного коменданта и пестрые сасимоно^[191] дежурных офицеров. Ну да… В Средние века прибытие любого крупного корабля — это уже само по себе событие. А когда на этом корабле в город возвращается один из членов правящей семьи, такое событие автоматически превращается в праздник.

Швартовались мы на удивление недолго. Из порта навстречу кораблю выплыли три лодки, которые оперативно отбуксировали «Куро ваши» к крайнему пирсу. Потом примерно полчаса длилась торжественная часть, в процессе которой мы с ёкай благополучно отстояли в сторонке, а когда народ принялся уже расходиться, на пристани появился Михо Такаши. Тот самый маг, который декаду назад приходил меня арестовывать.

При виде постно-бесстрастной физиономии командира клановых заклинателей мне стало грустно по вполне логичным причинам. Не, ну я надеялся, что хотя бы до завтра мы обойдемся без суеты и семейных разборок, но, видимо, не судьба. Такаши заявился на пристань в полном парадном обвесе, в сопровождении десятка почетного караула, и это могло говорить только о том, что Нори срочно понадобился своему старшему брату. Других вариантов просто не вырисовывается.

Очевидно, узнав о том, что младший братец свалил на острова, Керо немного расстроился и вот прямо сейчас Нори ждет нагоняй. Беседа, так сказать, по душам. Ну а Такаши тут к каждой бочке затычка. Обычного-то гонца не отправишь за целым князем. Вот мужик и отдувается… М-да…

Приказав сопровождающему десятку ждать, заклинатель приблизился к Нори, ударил себя кулаком в грудь и, склонив голову, произнес:

— С возвращением, господин князь. Я здесь по поручению господина Керо.

— Здравствуй Михо-сан, — скосив на меня взгляд, князь кивнул заклинателю и устало поинтересовался: — И что же понадобилось от меня брату?

— Господин Керо ожидает вас с вашим старшим телохранителем у себя в кабинете, — пояснил заклинатель и, переведя взгляд на меня, едва заметно кивнул.

Ну да… Мы с Тамарой только парой… В смысле с Нори, но не суть. Ох, чувствую, разговор будет нелегким. Ввалят нам по первое число, но, надеюсь, этим все и ограничится. Главное, чтобы Керо не начал задавать ненужные вопросы. А то ведь накроются известным местом все наши ближайшие планы. Хотя, Нори упрямый. Его ещё попробуй останови.

— Насколько это срочно? — со вздохом уточнил князь. — Мы только с дороги и хотелось бы подготовиться к встрече.

— Максимально срочно, — очевидно ожидая такого ответа, безапелляционно заявил заклинатель. — Едва только узнав, что «Куро ваши» прошёл сквозь Морские ворота, господин Керо отменил все дела и отправил меня за вами. Госпожа Аяка тоже приглашена.

— Хорошо, — не стал спорить Нори, кивнул и, махнув нам рукой, отправился следом за провожатыми. Мы с Коямой и телохранителями двинулись следом за ним.

Глава 2

До дворца добирались минут тридцать, и всю дорогу я испытывал странное дежавю. Вот не знаю, откуда оно взялось, но мы словно вернулись на пару недель назад. В тот момент, когда впервые въехали в город. Да, сейчас, конечно же, все не так. Даймё похоронен, события закрутились, а позади уже столько всего, что даже не верится.

Однако предстоящий разговор с Керо — это такой же чистый лист, как тогда. Точка отсчета, отыграть за которую уже не получится. Уверен, что старший брат князя что-то там раскопал, и шпионские игры закончились. Однако, если Керо попытается надавить, то ничего он добиться не сможет. Братья поссорятся, а мы, как и планировали, отправимся в склеп. Вот только князь не дурак и сам понимает это прекрасно. Но что тогда? Попытается договориться? Интересно, о чем? Хотя, может, зря я накручиваю? У Керо же и без нас куча забот. Может быть, отругает, да и пойдем себе подобру-поздорову? Хорошо бы, но что-то в это не верится. В общем, гадать можно сколько угодно, но ясности это, увы, не добавит. Проще подождать и потом уже действовать по обстановке.

Поднявшись в приемную и оставив оружие на катанакэ, мы с Нори прошли в кабинет его брата. Михо Такаши с нами заходить не стал.

В кабинете Керо за прошедшее время никаких существенных перестановок не случилось. Ну, разве добавился на стену еще один свиток, и картин вроде бы стало больше на две, но я их и в тот раз особо не рассматривал, так что могу ошибаться.

Сам князь в момент нашего появления о чем-то разговаривал с сестрой, которая успела прийти раньше нас. Вид у девушки был немного растерянный. Очевидно, приглашение брата для княжны оказалось неожиданным. Собственно, как и для нас.

При этом внешне Аяка выглядела как всегда безупречно: синее кимоно с белыми журавлями изящно облекало стройную фигуру княжны, белый широкий пояс выгодно подчеркивал осиную талию, черные волосы были собраны в затейливую прическу и волной рассыпались по ее хрупким плечам. В общем, не девушка, а картинка для обложки японского глянцевого журнала. Не знаю, как ей удается так хорошо выглядеть в любой ситуации.

В противоположность сестре Керо смотрелся достаточно скромно. Внешне, как всегда, подтянут и сосредоточен, но по глазам князя видно, насколько он сильно устал. Оно и понятно… Государственные дела — это вам не прогулка с ветерком на кораблике. Вот, блин, ни за что бы с ним не поменялся местами…

После череды стандартных приветствий, Керо пригласил всех рассаживаться, а спустя полминуты в комнату зашли две служанки и расставили перед нами чайные принадлежности.

Вроде бы все хорошо, но ситуация начала напрягать меня с первой минуты. Как-то оно слишком уж гладко выходит. Я ожидал, что князь начнет «строить» брата с порога, а он вдруг решил напоить чаем, да еще и ждет, когда мы попьем. Нет, так-то оно, конечно лучше, чем в нашу прошлую встреча. С чаем-то меня вроде арестовать не должны. Хотя хрен их этих правителей знает.

Судя по физиономии Нори, парень рассуждал примерно так же, как я, и ни на секунду не расслаблялся. Сидел с картинно-спокойной физиономией и абсолютно прямой спиной, лишь иногда косясь на сестру, которая расположилась — как и в прошлый раз — слева от Керо.

Аяку, судя по всему, тоже не посвятили в тему предстоящего разговора. Нет, сейчас сестра князя, выглядела спокойной, однако из чашки она сделала всего лишь глоток, а потом принялась вертеть в руке веер, что свидетельствовало о том, что на душе у нее неспокойно.

Сам же Керо словно не замечал висящего в воздухе напряжения. Князь спокойно пил чай и о чем-то сосредоточенно думал. Минут через семь, когда напряжение уже достигло своего апогея, он отставил в сторону свою чашку и, изобразив улыбку, поинтересовался:

— Ну как, брат? Твоя экспедиция на Каме-Шото была успешной? Вы привезли жемчуг?

При этих словах рука Нори дрогнула, и он не подавился чаем, только потому что в этот момент не пил. Осторожно поставив чашку на столик, парень сложил на коленях руки, коротко взглянул на Аяку, затем перевел взгляд на брата и утвердительно кивнул.

— Да, Керо-сан^[192], мы привезли жемчуг.

— Отлично! — Керо посмотрел на Аяку, затем снова на Нори и, как бы невзначай, поинтересовался: — И что? Когда вы собрались пойти в склеп?

Занавес, блин!

При этих словах спина Нори выпрямилась сильнее, хотя, казалось бы, некуда. Аяка побледнела и опустила взгляд, а меня вдруг со страшной силой потянуло на острова. К онрё, скелетам, исонадэ и черным чудовищам. Просто не люблю я присутствовать при семейных разборках, а это, судя по всему, как раз намечается. Ну да, а как еще? Вопрос задан прямо и соврать Нори не может. С родственниками это нельзя, да и не умеет он врать.

— Мы ещё не решили, — опустив взгляд, негромко произнёс Нори. — Но, если ты хочешь, мы…

— Я хочу, чтобы вы наконец повзрослели и вспомнили, что у нас семья! — не дав ему договорить, тяжело вздохнул Керо. — После гибели Масаши и ранения Хиро я был сильно занят, и моя вина в том, что не уделял вам достаточно времени. Просто не знал, за что браться в первую очередь, но потом вспомнил, что говорил нам отец! Теперь ваша очередь вспоминать!

— Прости, брат, — Нори виновато пожал плечами и, не поднимая взгляда, добавил: — У тебя ведь и без нас хватало забот, и я думал, что не стоит их добавлять…

— Ну а ты что скажешь? — Керо едва заметно покивал брату и перевёл взгляд на сестру: — Зачем тебе понадобилось идти вместе с ними?

Услышав вопрос, Аяка переложила веер в левую руку, посмотрела на брата и задумчиво произнесла:

— Я не понимаю, как ты смог догадаться…

— Это было несложно, — Керо кивнул на брата, скосил взгляд на меня и снова перевёл его на сестру. — Эти двое развернули перед отплытием бурную деятельность. Поговорили с комендантом порта, освободили капитана Саито, приказали готовить «Куро ваши» к отплытию на острова. Сам Нори не мог знать ни о жемчуге, ни о том, что произошло на архипелаге семь лет назад. Ну а к кому бы он ещё обратился за информацией? А может быть, это не ты ездила к сюго Накано, чтобы решить вопрос с семьей капитана Саито? При этом мне ты ничего не сказала, а значит, пообещала Нори молчать. Отсюда вывод, что помимо спасения города, у тебя есть собственный интерес. Нори либо должен был что-то достать тебе из склепа, либо ты решила это сделать сама. Хорошо зная тебя, я предположил второй вариант.

— Ава но Нагари, — кивнув на слова брата, негромко пояснила Аяка. — Реликвия нашего предка запечатлеет первого к ней прикоснувшегося, так что мне обязательно нужно идти. Мое развитие уперлось в глухую стену, и без амулета мне не продвинуться дальше.

— А почему ты решила, что реликвия находится там? — внимательно выслушав сестру, уточнил Керо. — Она ведь считается утерянной.

— Об этом я прочитала в манускрипте Тоши Кояси, — пожав плечами, пояснила Аяка. — Ученый-предсказатель жил в те времена, и кому как не ему было знать…

— В манускрипте Кояси говорится, что тот Ясудо, кто первым зайдёт в фамильный склеп, обретёт ранее недоступную Силу, — глядя на сестру, заметил князь. — Там ничего не было о реликвии.

— Ну а как ещё можно получить Силу? — в глазах Аяки мелькнула тень удивления вперемешку с иронией. — В те времена такие предметы хоронили вместе с владельцами, и я уверена в том, что Ава но Нагари лежит в гробу Хидэо Ясудо.

— Хорошо… — Керо ещё какое-то время смотрел на Аяку, затем перевёл взгляд на брата и поинтересовался: — Ну, а что думаешь по этому поводу ты?

— Думаю, что ты так нам и не рассказал о том, как смог связать мое плавание на острова с нашим посещением склепа, — мгновение поколебавшись, заметил молодой князь. — Мы просто не стали этого отрицать. А ведь об этом не знал никто, кроме меня и Аяки!

— Ну так уж и никто? — Керо улыбнулся одними губами. — Хотя, соглашусь, догадаться было непросто. Однако если у тебя есть какое-то количество расторопных слуг, немного золота и способность анализировать полученную информацию, то можно прийти к очень интересным результатам, — Керо усмехнулся и перевёл взгляд на меня. — Ну, Таро-сан… Давай поговорим о тебе?

Не зная, что на это ответить, я лишь кивнул и состроил максимально постную физиономию. Из серии «я конечно не против, но не понимаю зачем».

— Так и есть, — с грустной улыбкой покивал князь. — Именно это поначалу и ввело меня в заблуждение. Твой возраст и умение ему соответствовать. Да, мало кто способен в одиночку сразить они, но ты же только выглядишь как человек. У некоторых ками сохраняются навыки их предыдущего воплощения, поэтому я сделал вывод, что в прошлой жизни ты был отличным бойцом и на время отпустил ситуацию. И мне бы начать задумываться после того, как ты смог найти общий язык телохранителями Масаши, но дела меня отвлекли. — Керо тяжело вздохнул и покачал головой.

— Когда вы уплыли на Каме-Шото, я попытался во всем разобраться и узнал, что конкретно произошло в провинции Сато. О набеге кочевников, убийстве Верховного Шамана Степи и последовавшем за этим нападением Кимура. Для этого я даже съездил в Ниномару, поговорил с тысячником Икэдой, и картина начала проясняться. Особенно интересно было наблюдать за тренировкой твоих бойцов, — князь перевёл взгляд на Нори и улыбнулся. — Вижу, брат, ты тоже без дела тут не сидел.

— Мне кажется, нашу семью ожидают тяжелые времена, — смутившись от похвалы, негромко произнёс Нори. — Я подумал, что это может помочь нам в будущем, а тебе не сказал, потому что сначала нужно проверить…

— Да, — кивнул Керо, — но об этом мы поговорим позже. — Князь сделал глоток из чашки и снова посмотрел на меня. — Дальше было несложно. В саду и чуть позже в порту вы обнаружили то, что свидетельствовало о скором пробуждении спящего в склепе чудовища и готовящемся покушении. Так?

— Не совсем, — в ответ на пристальный взгляд князя покачал головой я. — В саду мы узнали только о скором пробуждении твари. А чуть позже в порту обнаружили место проведения ритуала и предположили, что асуры снова попытаются кого-то убить.

— Это он предположил, — кивнув на меня, включился в разговор Нори. — Мы еще прошлись по центральной улице города и осмотрели все крыши. Но то, что задумали твари, Таро понял лишь на самой церемонии.

— Их же было двое? Ведь так? — Керо кивнул брату и посмотрел на меня. — Служанка в театре тебя хорошо запомнила. Девушка услышала звуки боя, доносящиеся из главного зала. Не разобравшись, что происходит, она заглянула туда, увидела, как ты отрубил голову какому-то человеку, и убежала. Это ведь тоже был асур?

— Да, так и есть, — покивал я. — Только этот урод без головы чуть позже поднялся на крышу и, когда я отвлёк его приятеля, ударил меня в спину копьем.

— И как же ты выжил?

— Асура добила ёкай, которая находилась со мной, она же не дала мне умереть. Пожертвовала последними силами. Чуть позже другие ёкай унесли меня в лесное святилище Милосердной, и там я пришел в себя окончательно.

— Второго асура подстрелили телохранители, но твари удалось сбежать, — продолжил за меня Нори. — Этот асур, по словам приятеля Таро, очень сильный разумник. И то, что случилось перед нашим отъездом…

— Да, я уже разобрался, — Керо нахмурился и сделал глоток из чашки. — Михо Такаши осмотрел трупы самураев и обнаружил остатки заклинаний разума. Асур, очевидно, решил замести следы и убил участников несостоявшегося покушения. Их командира мы тоже проверили, но Огава-сан чист. Он просто сильно расстроился. — Князь вздохнул и, поставив чашку на столик, посмотрел на меня. — Там, на церемонии… Как ты смог разгадать план нападения?

— На крыше театра добавилось жестяных фигур, и она перестала просматриваться, — пожав плечами, пояснил я. — За день до этого мы с Коямой-доно ходили в юкаку. Хотели попросить у борекудан людей для контроля толпы на предстоящей церемонии. По дороге, в лавке жестянщика, мой приятель тануки почувствовал следы асуров. Самого жестянщика на месте не было, но увидев фигуры на крыше театра, было несложно догадаться, что эти твари задумали.

— Юкаку, да… — Керо покивал и неожиданно улыбнулся. — Как я понимаю, сходили вы туда довольно успешно? Оябун по какой-то неведомой причине выделил вам сотню своих бандитов? И не взял за это ни медяка!

— Главарь борекудан очень высоко ценит лояльность семьи Ясудо… — начал было я, но князь остановил меня жестом.

— Ценит, конечно, но на моей памяти он ничего и никогда не делал бесплатно! Но дело даже не в этом. Бандиты такого ранга никогда напрямую не станут работать на клан, но тут появляешься ты и…

— Ну у меня просто нашлись подходящие аргументы…

— Даже не сомневаюсь в этом, — Керо усмехнулся и покачал головой. — Аргументы оказались настолько весомыми, что Саито Исаму после вашего посещения принялся возводить в юкаку святилище Богини Воров, перекупив для этого самых лучших каменщиков в округе. Михо-сан по моему поручению заглянул в Веселый квартал и, вернувшись, доложил, что оябун ведёт себя странно. Словно он помолодел лет на двадцать и обрёл в жизни новые смыслы. Ну или обокрал сокровищницу Императора. И ещё эта кицунэ, которая заявилась вместе с братом тебя выручать и очаровала в приемной шестерых самураев. Мне неизвестно её имя, но…

— Эйка, — воспользовавшись паузой подсказал я. — Её зовут Эйка.

— Да, — кивнул Керо. — И это ведь она заправляла делами в Веселом квартале? Кицунэ из юкаку никогда не вмешивались в наши дела, а тут вдруг такое… — Князь тяжело вздохнул и перевёл взгляд на Нори. — Ты спросил, брат, как я связал пурпурный жемчуг с походом в склеп нашего предка? Все просто… Твой приятель как-то связан с Богиней Воров, и она подсказала вам как открыть двери гробницы. Очевидно, возложение рук на ячейки в стене необходимо усилить, а без жемчуга это сделать проблематично.

«М-да… Раскусил как детей, — восхищенно думал я, наблюдая за Керо. — Не зря же он напоминает мне Змея. С полковником Семенченко они бы точно сработались, да вот только ФСБ тут пока не придумали. В общем, за неимением „конторской“ вакансии Керо придётся возглавить свой клан. Ну а где ещё пригодятся его таланты?»

— Во всей этой истории мне неизвестны только две вещи, — продолжил тем временем князь. — То, кем на самом деле является твой старший телохранитель, и что за тварь запечатана в склепе Хидэо Ясудо.

— Так, может быть, ты и об этом попробуешь догадаться? — неожиданно подала голос Аяка.

Всю нашу беседу девушка как-то странно смотрела на брата, словно видела в нем то, что раньше не замечала. Восхищение и легкий испуг… По-другому такой взгляд не назвать. Очевидно, Керо удивил сегодня не только меня…

— Я могу только предположить, — обведя взглядом родственников, пожал плечами князь. — Раньше мы считали, что в гробнице покоится высший асур, но, как я понял, высшие — это те, что убили Масаши. Я не очень хорошо разбираюсь в тварях Кимона, но в свете череды произошедших событий, полагаю, что в склепе под городом запечатан один из двенадцати Слуг Мары. Уот аль Шафир, Гурат аль Хар или Апам аль Напата — кто-то из этих троих.

— Но… откуда?! — поддавшись вперёд, потрясённо выдохнул Нори. — Как ты мог такое узнать?!

— Считается, что эти трое были повержены в той Великой Войне, — глядя на брата спокойно пояснил Керо. — Думаешь, только ты один пропадал в юности в библиотеке? Ну а пока вы были на островах, я пытался со всем этим тут разобраться и перечитал несколько книг. Что же с тобой… — князь повернул голову и посмотрел на меня. — Думаю, ты дух одного из героев прошлого. Только вряд ли твоей госпожой в той жизни была Хона-сама. Не тот у тебя характер, воры они другие… Ты, скорее всего, кто-то из офицеров Первой Тысячи Войска Зари… Возможно, один из паладинов Солнцеликой Салисэ, или кто-то из самураев пропавшего Нактиса.

О-хре-неть! Имея только пафосные истории древности и перевранные по сто раз рассказы монахов, настолько точно выцепить суть! Все аналитики ФСБ удавились бы от зависти.

Озвучив своё предположение, Керо замолчал и потянулся за чашкой. Аяка подобралась и посмотрела на меня с некоторой опаской. Изучающе-отстранённо, словно в этот момент княжну посетили какие-то не очень хорошие мысли. Нори же выглядел немного обиженным. Как ребёнок, которому показали фокус, но не раскрыли его секрет. Смерив взглядом невозмутимого брата, князь вдохнул, выдохнул, затем кивнул на меня и пояснил:

— Это Мунайто — старший телохранитель Бога Луны, в склепе Хидэо запечатан Гурат аль Хар. Слуга Мары проснётся через декаду и уничтожит наш город. Тварь нужно остановить, но Таро в одиночку это сделать не сможет. Его сила ещё не вернулась — только жалкие ее капли. Мне нужно пойти туда вместе с ним. Я объясню…

— Погоди, — Керо остановил брата жестом, кивнул мне и улыбнулся одними губами. — Приветствую тебя от имени нашей семьи, самурай. Уверен, что с таким телохранителем за безопасность брата можно не переживать.

— Я постараюсь не подвести, — кивнув в ответ на приветствие, произнёс я. — А сейчас нам и правда нужно решить, что делать с этим асуром. Нори-доно тебе все объяснит.

— А не надо ничего объяснять… — Керо тяжело вздохнул, забрал со столика кожаный свёрток и протянул его Нори. — Вот мой ответ, брат…

Нори забрал свёрток, положил его перед собой, развернул и непонимающе поморщился, глядя на лежащие на коже предметы. В следующий миг лицо князя смертельно побледнело. Он резко поднял взгляд и потрясенно посмотрел на старшего брата, затем на Аяку и потом на меня. Глаза Нори подозрительно заблестели.

— Но это же… — севшим от волнения голосом прошептал он. — Получается…

— Детали рукояти твоего тати, с улыбкой наблюдая за реакцией брата, утвердительно кивнул Керо. — Цуба^[193], абаки^[194], фуси^[195] и все остальное. Ножны я передам тебе после нашего разговора.

— Получается, отец и впрямь в тот день говорил с богиней?! Но почему вы мне этого не сказали? Почему делали вид, что ничего не случилось?

— Ну а как бы повёл себя мальчишка, зная, что у него в руках легендарный меч предка? — Керо вздохнул и покачал головой. — Ты же должен был сам дорасти до такого оружия. Стать достойным его… Каннон-сама приказала отцу передать тебе только клинок. Все остальное — когда придёт время. Отец рассказал об этом нам. Когда его не стало, Масаши решил, что твоё взросление нужно поторопить, и, как видишь, он не ошибся. Я не знаю, что несёт в себе этот меч, но уверен, что в твоих руках он это раскроет. Время пришло, брат… Теперь ты обо всем знаешь.

— Спасибо! — Нори бережно свернул кожу и посмотрел на брата. — А что сейчас с Хиро? Он поправляется?

— Да, — кивнул Керо, — но на границе сейчас неспокойно. После убийства даймё, бразды правления клана Хояси отошли к Ясуо, который сразу же развернул бурную деятельность. В Тахаре сейчас вербуют новые тысячи, из всех провинций в столицу прибывают заклинатели. Все это очень напоминает подготовку к большой войне.

— Ясуо — это тот, кто четыре года назад приезжал свататься к госпоже? — воспользовавшись паузой, уточнил я и посмотрел на Аяку. — Просто Нори-доно говорил, что он скорее учёный, нежели воин.

— Так и есть, — глядя на меня, пожала плечами девушка. — Ясуо отличный исследователь и практик, но он скучный и большой фантазёр.

— Старший сын Озэму Хояси сильно изменился за прошедшее с той поры время, — продолжил говорить Керо. — Три года он странствовал по Империи, ещё год прожил столице и два месяца вернулся в семью другим человеком. Возможно, это не более чем взросление, но слишком многое говорит совсем о другом.

— А как погиб Озэму Хояси? — поинтересовался Нори, видя, что брат потянулся за чашкой. — Ты ведь должен был уже об этом узнать?

— Да, брат, хороший вопрос, я к этому как раз и веду. — Керо сделал глоток остывшего чая, задумчиво повертел пустую чашку в руке и, поставив её на стол, пояснил: — Озэму Хояси в летней резиденции убили демоны-они. Наш лазутчик сообщил, что тварей было не меньше сотни и атаковали они внезапно, появившись из Тонкого Мира на самом краю защищённой земли. При этом с демонами было несколько очень сильных заклинателей, которые мгновенно выбили ворота резиденции и обвалили большой участок защищённой стены. Сами они на такое вряд ли способны. Вместе с дайме в резиденции погибла сотня солдат охраны, три десятка телохранителей и вся обслуга. Живых свидетелей не осталось, но среди трупов Хояси обнаружили улики, которые указывают на то, что убийство заказано нами.

— Кто бы сомневался, — дослушав брата, со вздохом произнёс Нори. — А что хоть они нашли?

— Не знаю, — покачал головой Керо. — Но Ясуо объявил об этом во всеуслышание и принялся собирать армию для того, чтобы отомстить нам за смерть своего отца.

«М-да… Какое продвинутое у них тут Средневековье, — думал я, наблюдая за братьями. — Заказные убийства, подставы и операции под чужим флагом. На меня прям родным домом повеяло, с пиндосами и их пробирками в Совбезе ООН. И ведь когда ты находишься на вершине пищевой цепочки, никому и ничего не нужно доказывать. Достаточно объявить и указать виноватого. И я бы поверил, что тут мешается какая-то третья сторона, если бы сам не убил того ублюдка с медальоном на шее, в котором потом опознали одного из Хояси».

— Таро-сан? — из задумчивости меня вывел немного встревоженный голос старшего князя. — Ты что-то вспомнил?

— Да, — покивал я, — вспомнил. Но ты уже и сам, наверное, давно обо всем догадался. Будь у этого Ясуо прямые доказательства — он бы выставил их на всеобщее обозрение. А так — это только слова. Я же в момент нападения на караван лично убил заклинателя огня, в котором Михо-сан узнал одного из Хояси, и могу поклясться, что тот пришел вместе с демонами. Возможно, кто-то из младших сыновей убитого даймё затеял собственную игру и связался с Кимоном, но я считаю, что это не так. По словам Нори-доно, младшие братья Ясуо — воины, и вряд ли бы они до такого додумались. Исследователь и практик? Так, госпожа? — я перевёл взгляд на о чем-то задумавшуюся Аяку и, не дождавшись ответа, продолжил: — В том мире, откуда я пришел, большинство бед проистекало от таких вот ублюдков! Я не знаю, зачем Ясуо это нужно, но большинство ученых, загоревшись какой-то идеей, ради неё готовы пойти на любые жертвы. Возможно, этого парня сильно задел отказ княжны, и он решил забрать ее силой, но, как бы то ни было, на вашем месте я бы начал готовиться к грядущей войне. Уверен — она случится.

— Да, — согласно кивнул Керо. — Я разослал приказы в провинции, солдаты и заклинатели со дня на день начнут прибывать к Ниномару, в подготовленные лагеря. Гарнизон Ки, вместе с частью городской стражи тоже вскоре и приступят к тренировкам. Продовольствия нам хватает с запасом, с оружием и доспехами тоже нет никаких проблем. Осталось дело за малым, — князь поднял взгляд и посмотрел на своего младшего брата. — Нужно избавить наш город от смертельной угрозы.

— Мы сделаем это, — твёрдо произнёс Нори. — Не дадим этой твари проснуться!

— Хорошо! — Керо некоторое время смотрел на брата, затем перевёл взгляд на меня и попросил: — А теперь рассказывайте.

— О чем? — скосив взгляд на Нори, уточнил я.

— Обо всем, — серьезно произнёс князь. — С самого первого дня вашего знакомства. Возможно, так я смогу ещё хоть что-то понять.

Глава 3

— Всем отойти к стенам! — князь с сомнением оглядел собравшийся в предбаннике народ и направился к плите, перегораживающей вход в гробницу.

— Нори-сан, ты не забыл, о чем мы с тобой договаривались? — выйдя чуть вперёд, поинтересовалась у брата Аяка. — Это для меня очень важно…

— Нет, не забыл, — не оборачиваясь, покачал головой князь. — В гробницу ты зайдёшь первой. Сейчас только настроюсь, и начнём…

Кто о чем, а вшивый только о бане… Аяка, строго соблюдает инструкции, но оно и понятно. В каком-то там заплесневелом от времени фолианте говорится о том, что Силу обретёт тот из Ясудо, кто зайдёт в этот склеп первым, а княжна тут как раз по этому поводу. Даже нарядилась соответствующе для похода, да так что телохранители князя стараются несмотреть в её сторону.

Нет, так-то приталенная куртка и мужские штаны смотрятся на ней куда как прикольнее традиционной женской одежды, но и фантазий на разные темы возникает значительно больше. Поэтому самураи культурно смотрят в противоположную стену с постными лицами. К Эйке-то они вроде уже привыкли, а вот сестра Нори решила прогуляться с нами впервые.

Оторвав взгляд от ягодиц стоящей передо мной княжны, я обвёл взглядом толпу разбредшегося к стенам народа и, пользуясь выдавшейся минуткой, решил мысленно пробежать по событиям последних дней. Ну а вдруг мы чего-то забыли?

В тот день мы проговорили до вечера и рассказали Керо практически обо всем. Потом долго говорили на тему доспехов, щитов и новой тактики боя, а под конец обсудили дальнейшие действия и решили пойти в склеп через день.

Остаток вечера Нори промедитировал с восстановленным мечом предка, но судя по его кислой физиономии, никаких особых откровений не случилось.

Следующий день выдался очень нелегким. Князь проснулся с первыми лучами солнца и мы, не завтракая, отправились в Веселый квартал. Там до полудня прообщались с ёкай, которые отказались отпускать нас одних, логично предположив, что без защиты от Хаоса наше приключение закончится не начавшись.

Ну, да… В прошлый раз, в саду, нас защищала бакэнэко, но кошка до сих пор не вернулась, а я, дурак, совершенно упустил этот факт из вида. Ведь если спящий асур выплеснул в тот раз на поверхность столько оранжевого дерьма, то в гробнице этой дряни хватает. Впрочем, как выяснилось, ёкай Синего Леса имеют врожденную защиту от Хаоса и способны её как-то сплетать, усиливая многократно.

Определившись по времени и наскоро перекусив, Нори потащил меня в Ниномару, где мы и провели весь оставшийся день.

Оно же так ведь всегда и бывает. Приходишь ты, к примеру, в гости к Сереге, и его дочка сразу тащит тебе на колени всех своих новых кукол. Ну а как же не показать дяде игрушки?

В нашем случае «игрушки» такие, что закачаешься, но ситуация в целом похожая. Как бы то ни было, с тысячей все оказалось даже лучше, чем об этом можно было мечтать. Все-таки мотивация у моих ребят такая, что не перешибить даже рельсом. Самураи в особом отряде самого князя — это вам ни разу не шутки, а с учетом дополнительного довольствия и солдаты мотивированы как надо. А тут ещё Керо заехал и, вручив офицерам камоны, пообещал выделить дополнительную землю всем бойцам тысячи…

В общем, тренировки не останавливались и продолжались с утра до позднего вечера, солдаты уже уверенно держались в строю, и прогресс был очевиден. Икэда, как и всегда, четко следовал плану, и в лагере одновременно находилось четыре сотни бойцов, остальные тренировали в походах выносливость. При этом конница не отставала от пеших. Пару дней назад из крепости привезли образцы треугольных щитов вместе с разноразмерными кавалерийскими пиками, и Сэдо Танака погнал своих ребят в поле.

Ещё в прошлый раз, на встрече с мастерами, я предложил им наделать образцов и передать их для испытаний самураям. Не, ну а откуда мне знать, каким по размеру и весу был, к примеру, рыцарский щит? А так — пусть сами выбирают и потом дорабатывают. Форму я показал, о функционале и применении поговорили, а дальше как-нибудь без меня.

Первую партию лошадей, к слову, обещали пригнать дней через пять, и к их прибытию уже все было готово. Рабочие возвели две конюшни из планируемых пяти, установив их слева от лагеря.

Я не знаю, возможна ли такая скорость строительства на земле, но тут каждый мастер по сути является заклинателем. Так что, возможно, причина такой расторопности именно в этом.

Вообще, весь вчерашний день вымотал меня до предела. Это же какой-то сумасшедший дом на колесах! Тут орут, там стучат топоры, князь тащит тебя за шиворот в оружейную для проверки доставленных из города шлемов. За тренировкой тоже нужно понаблюдать, поговорить с ребятами и указать недочеты. Потом ещё лекари и охотники, которым необходимо разжевать, что от них требуется, и финалом всему — с тренировки возвращается конница. Ещё пока что не рыцарская, но уже на верном пути и с очень деятельным командиром. Он плотно подсаживается тебе на уши, а ты честно пытаешься что-то понять, стараясь одновременно с этим удержать съезжающую крышу.

При этом Нори носится по лагерю как раненый в известное место, успевает за полдня порешать кучу вопросов, а по дороге в Ки выглядит хорошо отдохнувшим!

М-да… В общем, вчерашний день покрыт для меня каким-то туманом, и предложи мне его повторить, имея альтернативой поход в лапы к асурам, я ни секунды не колеблясь выберу второй вариант.

С отрядом определились мы ещё вчера утром. Нори, Аяка, ёкай, я и Кояма с десятком телохранителей. При этом мечи у ребят усилены вкраплениями истинного железа, поскольку только такое оружие способно развоплощать призраков. Стрелы электрические и стандартные, хотя сложно представить, где там, в склепе, они собрались стрелять…

— Приготовились! — голос князя выдернул меня из раздумий.

Очевидно, уже настроившись, Нори аккуратно вложил в нужные ячейки жемчужины, затем развёл руки в стороны, и его кисти вновь окутала легкая дымка.

Коснувшись поочередно двух иероглифов, князь на мгновение замер, ну а дальше началось волшебство. Ячейки, как и положено, осветил ярко-голубой свет, который затем перекинулся на соседние клетки, дотянулся до края плиты и, мигая, пробежал по её периметру. В следующий миг пол под ногами затрясся. Многотонная плита вздрогнула и поползла вверх, не издавая при этом практически ни единого звука!

«Охренеть тут у них механика, — думал я, с сомнением глядя на происходящее. — В этой плите не меньше сотни тонн камня, но шума не больше, чем от раздвижных дверей в супермаркете. Четыре тысячи лет прошло, и физические процессы в этом мире должны вроде работать, но не в этом, видимо, случае. Хотя, может быть, подъемный механизм все это время кто-то смазывал? Изнутри, ага…»

Как только плита поднялась, Нори удовлетворенно кивнул, обернулся и, найдя взглядом Аяку, сделал приглашающий жест. Сам князь при этом старался выглядеть холодно-отстранённым, как те самураи из фильмов, да вот только плескалось в его глазах радостное торжество, которое не скрыть ни за какой маской.

Не, ну парня понять можно. Четыре тысячи лет его предки пытались подобрать пароль к этому кодовому замку, но получилось это только у него. Да, конечно, нам помогла Хона, но это же никого волновать не должно. В таких делах важен лишь результат. Это же примерно как ачивка^[196] в компьютерных играх. Всем нормальным игрокам на нее положить, и только тебе она греет душу. Впрочем, в нашей конкретной ситуации это достижение открывает путь к следующему, в выполнении которого заинтересована целая куча людей, в большинстве своем даже не подозревающих, какая над ними нависла опасность.

И вот, казалось бы, проведи эвакуацию горожан и уже потом лезь в гробницу под городом, но в нашем случае такое, к сожалению, не прокатит. По словам ёкай, Слуга Мары дотянется до всех, кого коснулся сочащийся из склепа Хаос, куда бы они там не сбежали. За четыре-то тысячи лет город насквозь пропитался этой оранжевой мерзостью, и стоит только твари проснуться… В общем, хорошо, что никто из горожан о происходящем не знает, а то бы тут такое, блин, началось.

Пока я размышлял на тему этих «никому не нужных» ачивок, Аяка приблизилась к брату и, ни мгновения не колеблясь, прошла на территорию склепа. Остановившись за порогом, девушка огляделась по сторонам и обернулась. На лице княжны мелькнуло смятение. Словно она собиралась заглянуть в сельский клуб, но неожиданно попала на Ибицу^[197]. В самый разгар сезона, ага…

Подойдя следом за ней к входу, я тоже заглянул внутрь и, что называется выпал в осадок. За спиной испуганно выругался Иоши. Недобро помянула Владыку Нижнего Мира лисица…

Поначалу мне показалось, что это метро. Сразу за турникетами, около эскалаторов. Нет, ступени тут, конечно, не двигались, но вниз они тянулись метров на сто, освещенные тусклым светом полукруглых оранжевых светильников на стенах, из которых горела примерно четверть. При всем при этом в уводящем вниз тоннеле не было и следов каменной кладки. Его словно вырубили в скале! Интересные предки были у моего приятеля. Или я опять чего-то не понимаю?

— Это похоже на древний город Асуров, — кивнув вниз, прояснила ситуацию Эйка. — Твари во все века любили зарываться под землю.

— Прям целый город? — хмыкнул я и удивленно посмотрел на лисицу. — Это ж сколько там внизу пустого пространства?

— Все подземные поселения асуров считаются городами, — в ответ на мой взгляд пожала плечами девушка. — Форпосты и крепости твари строят на поверхности, как и люди, но жить и размножаться предпочитают глубоко под землей.

— А ты-то откуда все это знаешь? — енот оторвал взгляд от тоннеля и посмотрел на подругу, забыв при этом подобрать нижнюю челюсть. — Ты что же общалась с асурами?

— Я просто умею читать, — оскалив зубы, недобро улыбнулась лисица, которой явно не понравилось предположение друга. — И еще бы ты обо мне что-то знал.

— Так, успокоились оба! — негромко произнес я, в зародыше останавливая семейную ссору, затем перевел взгляд на князя и вопросительно приподнял брови.

— Сейчас, — Нори кивнул и так же вопросительно посмотрел на сестру, а та в свою очередь указала на стену за дверью, где темнел какой-то непонятный предмет.

Это было похоже на водопроводный кран, к которому сверху приварили металлический крест. Непонятная хрень торчала из стены на метровой высоте в паре шагов слева от входа и выглядела хорошо сохранившейся. Хотя, казалось бы…

— Что это? — нахмурился князь, посмотрев в указанном сестрой направлении. — Зачем ты мне это показываешь?

— Это запирающий механизм, — подсказала из-за спины неугомонная Эйка. — Уверена, он по-прежнему функционирует.

— Да, — кивком подтвердила слова лисицы Аяка. — Я видела такой на одном из древних рисунков, но не представляю, как он работает. Возможно, если его не трогать, ничего не случится, но мне бы не хотелось оказаться случайно запертой в этом месте. Печати богини пропали, и Керо нас, конечно же, вытащит, но сколько ему на это понадобится времени?

— Полагаю, он включается приложением Силы. Сейчас. — Эйка прошла на территорию склепа, внимательно осмотрела «кран» и, обернувшись, произнесла: — Я сейчас попробую его включить. Вы стойте там и ждите. Если получится — плита опустится, а потом я её снова подниму. Госпожа, — лисица перевела взгляд на Аяку. — Вам лучше пока вернуться обратно.

— Нет, — покачала головой княжна. — Я уже зашла и выходить не намерена. Делай, что хотела и не обращай на меня внимания.

В ответ на это лисица пожала плечами, затем вопросительно посмотрела на князя и тот, мгновение поколебавшись, кивнул.

Оно и понятно… Нори не станет связываться с упрямой сестрой, которая вбила себе в голову какие-то там установки. А ну как выйдет и не обретёт обещанной Силы? Да она же потом не простит этого до конца жизни. При этом виноват ты или нет — дело десятое, расстроенная женщина найдёт к чему прикопаться. В общем, проще не спорить. Да и к тому же риск не сильно велик. Плита по идее должна открываться уже без жемчужин, но даже если это не так — у Нори вроде бы две штуки осталось. Ещё одну у него выпросила Аяка.

Заручившись поддержкой князя, Эйка кивнула, положила руки на «кран» и, зажмурив глаза, запрокинула голову. Спустя пару ударов сердца ладони девушки окутала зелёная дымка, а в следующее мгновение огромная плита медленно поползла вниз!

О-хре-неть! Четыре тысячи лет, а оно до сих пор как-то работает! Разум просто отказывался такое воспринимать. Нет, конечно, можно предположить, что заклинание Милосердной законсервировало внутреннее пространство этого склепа, но все равно как-то оно не бьется. Горящие на стенах фонари, запирающий механизм, беззвучно опускающаяся плита… С другой стороны, эта хрень ведь только называется механизмом. Там же нет привычных подшипников и шестеренок, а значит, нечему и ломаться. Добавил Силы — оно поднялось, убрал — опустилось. И вообще, я обещал себе не морочиться, но опять вот пытаюсь все объяснить. Лучше бы читать научился, ей богу…

Плита начала подниматься только через пару минут, когда князь и Иоши уже заметно занервничали. Впрочем, ничего страшного не произошло. Девушки были живы и вполне себе целы, а лисица ещё и светилась как начищенный самовар. Ну да… Дали девочке поиграть в старенькие игрушки, вот она и обрадовалась.

Заметив наши хмурые физиономии, Эйка, ничуть не смутившись, пояснила, что сразу открыть было нельзя, потому что механизму требуется какая-то там зарядка.

Впрочем, никто никому ничего предъявлять не стал. Князь приказал выдвигаться, и отряд, зайдя на территорию «склепа», направился вниз к подсвеченному арочному проходу.

Вообще странные какие-то ощущения от этого места, и то первое выражение лица Аяки вполне соответствовало окружающей действительности. Ведь когда ты идёшь в склеп, то и ожидаешь увидеть именно склеп, а никак не эскалатор Московского метрополитена. Пусть и в постапокалиптическом его варианте. Где, скажите, запустение? Вековая пыль, потрескавшиеся надгробные плиты и унылые надписи на табличках? Впрочем, Эйка же сказала, что это какой-то там город. Вот даже интересно, какому гению стукнуло в голову использовать его в качестве склепа?

Лестница, по которой мы шли, была завалена мусором, насыпавшемся из трещин в стенах и на потолке. Ступени заметно истёртые, на некоторых из них выбиты какие-то знаки. На стенах в конце спуска заметны остатки изогнутых барельефов, фонари одинаковые и расположены в ряд метров примерно через пять друг за другом. Горит из них всего одиннадцать штук, но «плафоны» у всех вроде целые.

Примерно половину пути вниз я внимательно разглядывал стены и потолок, пытаясь поймать ускользающую мысль, и в какой-то момент вдруг понял, что это подземелье очень похоже на бункер.

Ну да… Простота внутреннего устройства, арочные проходы, плита на входе и возможность сдвинуть ее изнутри. И ассоциации с метро возникли именно из-за этого. Подозреваю, что асуры не просто так прятались под землей. В мире, где боги реальны, а некоторые из них способны устроить локальную Хиросиму, лучшего места для жизни, наверное, не придумать. Особенно для расы, которая враждебна всем остальным на поверхности.

Спуск тем временем продолжался. Тускло горели фонари, вытягивая по стенам неровные, рваные тени. Негромко скрипели под ногами мелкие камни, в воздухе едва заметно тянуло серой и аммиаком, из прохода внизу пробивался грязно-оранжевый свет. Совсем как тогда, в той жизни, в Чертоге. Не хватает только голосов в голове…

— Стойте!

Негромкий голос тануки прозвучал в тишине пистолетным выстрелом. Идущий первым Кояма тут же остановился и, не оборачиваясь, положил ладонь на рукоять меча.

— Что-то случилось? — остановившись вместе со всеми, Нори придержал за локоть сестру и, обернувшись, вопросительно посмотрел на тануки.

— У меня плохие предчувствия, — встретившись с князем взглядами, хмуро буркнул енот и кивнул в сторону арки. — Там, впереди, какая-то мерзость. Не очень вроде опасная, но защититься лучше сейчас. Стойте, где стоите. Эйка, доставай жёлудь.

Произнеся это, Иоши отодвинул с дороги одного из телохранителей, прошёл вперёд и, встав на две ступени ниже Коямы, скинул с плеча свой мешок. Лисица вернулась в конец отряда и встала за спиной замыкающего. Затем ёкай вытащили из своих сумок по жёлудю и принялись сосредоточенно их жевать.

Со стороны это выглядело забавно. Толпа мужиков в хорошей броне, с луками за плечами, стоит посреди лестницы и наблюдает с серьезным видом, за жующим и чавкающим молодым парнем с простоватым лицом в штопаной крестьянской одежде. При этом жёлудь, если судить по физиономии енота, по вкусу был, прямо скажем, не очень. Ни разу не медовые соты и уж тем более не саке.

Закончив жевать и утерев текущие из глаз слёзы, Иоши проморгался, затем поплевал себе на ладони и выставил их перед собой.

В следующий миг из рук тануки в сторону Эйки вытянулись два полупрозрачных зелёных ростка. Обогнув стоящих на пути самураев, побеги коснулись ладоней лисицы и, немного увеличившись в размерах, явили миру два десятка бутонов.

Прикольно и ни хрена не понятно. Со стороны это выглядело мультипликацией, которая непонятно как пролезла в художественный фильм о Средневековой Японии. При этом самураи замерли, боясь шелохнуться, словно промеж них проползала огромная змея. В отличие от мужчин, Аяка стояла с широко распахнутыми глазами и внимательно наблюдала за заклинанием. Не знаю уж, чего она там видела, но, судя по лицу княжны, ёкай творили какую-то очень сложную магию.

Появившиеся бутоны тем временем увеличились в размерах и распустились фиолетовыми цветами, которые вскоре превратились в шары. Размером с человеческую голову каждый.

— Не двигаемся! — устало произнёс Иоши, и в следующий миг шары лопнули, выбросив в воздух облако фиолетовой пыльцы, целиком накрывшее отряд.

— Дышите глубже! — из-за спины потребовала лисица, и народ вокруг послушно засопел.

М-да… Все-таки прикольно жить в сказочном мире. Еще бы хоть что-нибудь понимать…

Неприятные запахи исчезли, как не было, сменившись ароматами хвои и еловой смолы. При этом дышалось легко, словно мы и впрямь оказались в лесу. Фиолетовая пыльца в горле не ощущалась, но, надышавшись ей, я почувствовал прилив сил, как от укола «конторскими» препаратами. В теле появилась приятная легкость, напряжение схлынуло, настроение поползло вверх…

— Все, можно идти, — Иоши отряхнул руки и, закинув на плечо мешок, кивнул в сторону арки. — От Слуги Мары вас эта защита не спасёт, но заклинания мелких порождений Хаоса сейчас не опасны. И да — постарайтесь себя контролировать. Прилив сил, который вы сейчас ощущаете, очень опасен. От железа и когтей он вас не прикроет, и, переоценив себя, можно погибнуть. Все! Я сказал — вы услышали, — тануки посмотрел на Кояму и отошёл в сторону, пропуская самурая вперед.

Командир телохранителей кивнул и, не оборачиваясь, сделал знак двигаться дальше.

Внизу за аркой обнаружился хорошо освещённый каменный зал размером с тот, в котором мы убили лохматую обезьяну. Правда, в отличие от Чертога, тут была только одна статуя. Существо с птичьей головой и человеческим телом стояло на постаменте возле противоположной от входа стены. Метров около пяти в высоту, в длинных ниспадающих одеждах, с разведенными в стороны руками и распахнутым клювом, непонятная тварь выглядела испуганной. Хотя, я не орнитолог^[198] и слабо разбираюсь в мимике подобных уродов, так что вполне могу ошибаться.

Кроме всего прочего, в зале находилось шесть прямоугольных проходов: по три в каждой боковой стене. При этом четыре из них были наглухо закрыты плитами, навроде той, что была наверху, но возле каждой «двери» из стен торчали уже знакомые «водопроводные краны».

Из освещения: круглые магические фонари на стенах по периметру зала и пара десятков продолговатых на стене за спиной статуи. При этом круглые торчали из стен на равноудалённом расстоянии друг от друга, и горела из них хорошо если третья часть. Продолговатые горели все, но были развешаны на стене каким-то странным узором.

Пол ровный, выложен плитами, из которых составлен какой-то мутный несимметричный орнамент. Проходы расположены напротив друг друга. Открытые — в левой стене: ближний к нам и центральный. Никаких саркофагов и костей в зале не видно, но за запахами серы и аммиака отчётливо проступает характерная трупная вонь. Не знаю… По логике, за четыре тысячи лет все кости давно обратились бы в пыль, но логика в этом мире порой работает странно. Если это место было законсервировано заклинанием Милосердной, то тут, возможно, сохранились и свежие трупы. Не, ну а чем ещё тут может вонять?

— Все остаёмся на входе! — зайдя под арку, Кояма прошёл немного вперёд, затем медленно оглядел зал и знаком приказал десятку рассредоточиться.

Бойцы с луками в руках и наложенными на тетивы стрелами разошлись вдоль стены и, привычно разобрав сектора, замерли в обманчиво расслабленных позах. Ёкай остановились у меня за спиной, напряжённо всматриваясь в полумрак подземного зала, князь с Аякой прошли под арку последними. Княжна осталась около входа, оглядываясь и восхищенно хлопая глазами, как Наташа Ростова на своём первом балу, Нори же особой радости не испытывал.

— Что-то не похоже это на склеп, — со вздохом произнёс он, обводя взглядом зал. — Наверное, зря мы взяли с собой только десять бойцов.

— Да кто ж знал, что тут такое? — скосив взгляд на приятеля, пожал плечами я. — Мне даже интересно, кому пришло в голову устраивать здесь кладбище?

— Ты словно не был с нами на островах, — хмуро буркнул из-за спины Иоши. — Нет, я понимаю: от счастья можно потерять память, но чтобы настолько…

— Что ты такое несешь? — обернувшись, поморщился я. — И при чём здесь наша поездка на острова?

— А ты разве не помнишь кладбище на Мидори? — в ответ язвительно поинтересовался енот. — И как ты думаешь, почему люди сейчас сжигают своих покойников?

— Ты хочешь сказать, что…

— Да, Таро, — кивнула Эйка, осуждающе посмотрев на своего приятеля. — В давние времена покойников старались закапывать как можно глубже, чтобы те, в случае чего, не имели возможности выбраться. Большинство порождений Сэта, которые проникают сюда из Нижнего Мира, способны осквернять кладбища и поднимать мертвых. Помнишь, я говорила, что душа после смерти какое-то время находится около тела? Так вот, при сожжении она мгновенно освобождается и улетает в астрал.

— А порождения Тьмы лишаются потенциальных солдат, — продолжил за подругу Иоши и, обведя взглядом зал, пояснил: — Здесь когда-то обитали асуры, и людям эти помещения не нужны, а вот мертвым тут как раз самое место. Великий Небесный Дракон повелел людям сжигать тела умерших в самом конце своего пришествия. Это место было запечатано раньше.

М-да… Как же оно просто, если включить мозги. Однако человеку с Земли в последнюю очередь придёт на ум армия нежити, которую супостаты могут поднять с десятка кладбищ любого крупного города. Так что не нужно считать предков Нори кретинами. Та плита на входе, скорее всего, раньше открывалась снаружи, а возле неё всегда находились бойцы, способные отличить приспешника Сэта от обычного человека. Да и случись что — лестницу перекрыть значительно проще, чем отлавливать разбежавшуюся с кладбища нежить. Ну да… Только все равно оно как-то не бьется…

— Ясно, — кивнул я и посмотрел на тануки. — Но тогда объясни, чего вы так переполошились на лестнице? О какой мерзости ты говорил?

— Хаос способен изменять трупы без участия заклинателя, — мгновение поколебавшись, пояснила за приятеля Эйка. — Происходит это небыстро, но за четыре тысячи лет тут могло завестись всякое. Я никогда ни с чем похожим не сталкивалась, но…

— Что? — видя сомнение на лице кицунэ, уточнил я. Ты что-то почувствовала?

— Вон там, — Эйка указала на статую. — Те оранжевые пятна. Мне кажется это — сауресигосо.

— И? — нахмурился я. — Поясни, что это такое?

— Призраки способные забирать Силу прикосновениями. Мерзкие твари.

— Так может быть их сразу и…? — внимательно слушавший наш разговор Кояма обернулся и вопросительно посмотрел на лисицу. — Там их пара десятков. Мы успеем выстрелить раз по пять, пока они сюда долетят.

— Сейчас стрелять бесполезно, — отрицательно покачала головой Эйка. — Стрела или заклинание должны пробить призрака насквозь, только так он развоплотится. Они же не просто так облепили стену. Этих тварей нужно чем-то привлечь.

— Мной, — усмехнулся я и, вытащив из ножен меч, встретился взглядами с Нори. — Силы у меня нет, лука — тоже, так что ждите. Я их сейчас позову.

— Осторожнее, — попросил князь, кивнув в ответ на мое предложение.

— Как всегда, — улыбнулся я и медленно пошёл в сторону статуи, думая о том, что происходящее очень напоминает компьютерную игру.

Не, ну а разве этот подземный город не похож на игровой данж? Собрали рейд, оббафались перед входом и вот сейчас отправили танка вперёд. Хотя, сказать по правде, танк из меня как из дерьма пуля, но сагрить мобов смогу. При этом риск минимальный. Ребята стреляют из луков как я из своего «вереска». В смысле, не промахнутся, а призраку хватит одной стрелы.

Дерьмо случилось, когда я добрался до одного из открытых проходов и заглянул внутрь.

В зале, чуть меньшем того, в котором мы находились, ровными рядами стояло полсотни каменных саркофагов, большинство из которых оказались разрушены. Пол помещения был завален обломками, а около дальней стены толпилась куча непонятных тварей. Метра под два ростом каждая. С чудовищно выраженной мускулатурой, маленькими головами и обезьяньими лапами с жуткими гипертрофированными когтями. Они стояли как статуи, словно окаменев, но как только я показался в проеме прохода, синхронно повернули ко мне свои морды.

Дальше произошло ожидаемое. Не издав ни единого звука, чудовища сорвались в мою сторону и события понеслись вскачь.

Глава 4

— Уходите! Быстро! — проорал я и отпрыгнул назад, занося меч для удара и проклиная себя за тупость. Не, ну что нам стоило привести сюда больше бойцов? Знали же, сколько здесь похоронено! И вот сейчас…

Твари бежали ко мне на четырех лапах, высоко подпрыгивая как крысы. Одновременно с этим со стены сорвались призраки, из соседнего прохода тоже послышался шум. Оскаленные челюсти, жуткие рожи… Чудовища выбежали из зала и когда я уже собирался умереть…

— Бой! — рявкнул под ухом Нори и, подбежав ко мне, влепил по набегающим тварям конусом заклинания.

Страшно и безумно красиво. Голубая воронка с хрустом ударила в толпу, разрывая чудовищ на части. За спиной послышались хлопки выстрелов, стрелы, находя свои цели, уничтожали подлетающих призраков, но из соседней комнаты тоже выбежало не меньше двух десятков чудовищ… Нори «разрядился» и теперь только…

— Назад! — звонко закричала Аяка, а потом началось страшное…

В компьютерных играх это называется ледяной бурей. Падающий сверху лёд… Только в играх все происходит небыстро, а тут…. Заострённые куски льда автоматной очередью обрушились на толпу чудовищ разрывая тела, с хрустом разбиваясь о камень, и… все закончилось. Страшное явление Силы… Наверное, когда-нибудь и я так смогу…

— Я пуста, — устало за спиной констатировала княжна. — Не могу больше…

Девушка покачнулась и стала заваливаться назад. Мы с Нори рванулись к ней, но первым успел Кояма. Подхватив княжну, самурай взял ее на руки и вопросительно посмотрел на своего господина.

— Сейчас… — Нори забрал у Коямы сестру и, обернувшись, посмотрел на меня.

— Мне кажется нас слишком мало, — встретившись с ним взглядами, произнёс я. — Думаю нужно сходить за остальными ребятами. Там же ещё пять кандидатов на место погибших? И я бы ещё взял пару десятков бойцов со щитами из той сотни, что прибыла в город.

— Да, ты прав, — князь поставил пришедшую в себя сестру на пол и, обернувшись, указал Кояме на выход. — Мы сходим вдвоём. Двери без меня не откроются. А вы осторожнее тут. Не вздумайте ходить в закрытые залы.

— Да, кивнул я, проводив Нори взглядом, и, посмотрев на ёкай, указал на лежащие в зале тела. — Ну а мы давай пока осмотрим этих уродов?

Собственно, ничего нового мы для себя не нашли. Мертвые «обезьяны» оказались изменёнными трупами когда-то похороненных здесь людей. При этом никаких следов гниения на телах видно не было, хотя и воняли они преизрядно. Весила каждая тварь не меньше ста пятидесяти килограмм и размерами не уступала медведю. Когти на их лапах были длиной сантиметров по двадцать, морды чуть вытянутые, зубы звериные…

Разорванные тела чудовищ уныло лежали среди луж воды, оставленных заклинанием княжны, и подыматься не собирались. При этом ни остатков одежды, ни брони на них не было. Хотя за четыре-то тысячи лет сгниет и превратится в прах любой материал, за исключением, может быть, пластика, который в этом мире пока не придумали.

Оставив трупы в покое, мы прошли в открытые залы и изучили стоящие там саркофаги. Всего их было пятьдесят в первом зале и тридцать три во втором. Разрушено сорок шесть, и как же хорошо, что твари атаковали толпой, подставившись под заклинание княжны.

Помимо всего прочего, смущало такое количество саркофагов. Нет, я понимаю, что хоронить тут могли много лет, но стащить вниз каменный гроб без специального оборудования очень непросто. Скорее всего, их производили где-то здесь, а значит, подземелье вряд ли ограничивается шестью залами и найти Слугу Мары окажется не самым простым из занятий. Хотя, если Нори говорит, что тут похоронена целая куча народа, а в этих залах было только восемьдесят три саркофага, искать спящую тварь мы будем долго. Главное найти пока она не проснётся.

Нори, судя по всему, посетили примерно такие же мысли. Князь появился часов через пять в сопровождении пятнадцати телохранителей и трех десятков бойцов, каждый из которых нёс с собой рюкзак с запасом еды и воды.

Пока Иоши с Эйкой грызли свои жёлуди по второму разу, прикрывая вновь прибывших от Хаоса, я вдруг испытал острое чувство безысходности. Словно воздух вокруг отравлен, дышать тяжело, противогаза нет, и все закончится плохо. И дело не в этих тварях, чьи разорванные тела валялись неподалёку, и даже не в Великом Асуре… Уверен, что мы уничтожим чудовище, но выйти обратно будет очень непросто.

Эти плиты, резьба на стенах, орнамент и разбитые саркофаги… Древняя дыра, похожая на Морию или гробницу какого-нибудь фараона. Войти не так трудно, но билета в обратный конец тебе никто не предложит. Так и останешься здесь считать грядущие столетия и охранять эти поганые камни. Не знаю, почему в голову лезут такие поганые мысли… Возможно, я просто жутко устал? И ещё эта татуировка…

Подарок Хозяина Океана чесался последние несколько дней, но сегодня это было особенно неприятно. Цвета и формы орнамент на запястье не изменил, но стоило почесать, и рука начинала гореть. До плеча или даже до шеи. Нет, я не тупой и понимал, что артефакт ко мне должен привыкнуть, и сейчас этот процесс как-то ускорился, но непонятно что, мать его, в таких случаях нужно делать?

Чесать? Опустить в воду? Что-то сожрать? Приложить подорожник или просто забить хрен? Иоши с Эйкой только пожали плечами, сказав, что у них никогда не было артефактов. Нори предложил сходить к берегу и позвать одну мою знакомую девушку, но меня такой вариант, конечно же, не устроил. Ничего ведь срочного не происходит, а рука — это же ерунда… Надеюсь, её не придётся отрезать…

— В две линии! По пятнадцать! — коротко скомандовал незнакомый самурай, и солдаты, с опаской косясь на разбросанные в зале трупы, прошли вперёд и образовали строй у ближней правой двери.

— Я сама попробую открыть, мне нужно это почувствовать, — не терпящим возражений голосом произнесла княжна и, кивнув Эйке, направилась к «водопроводному крану».

Девушка выглядела бодрой и вполне отдохнувшей, очевидно полностью придя в себя после того, что случилось недавно. Князь с сомнением посмотрел ей вслед, затем махнул Кояме и вместе с десятком телохранителей занял место слева от строя. Остальные, вместе с командиром встали с другой стороны. Ёкай позади строя — колдовать они смогут, если что, и оттуда. Ну да…

Тяжело вздохнув и ещё раз обведя взглядом зал, я машинально почесал левое запястье, поморщился от поднявшегося по руке жара и занял своё место около князя.

Не знаю, что ждёт нас там за стеной, но с учетом тяжёлой артиллерии в виде четырёх заклинателей, сотню тварей мы уничтожим без особых проблем. Главное, чтобы там не было ничего пострашнее.

— Открывай! — видя, что все готовы, приказал сестре князь.

Аяка кивнула, положила руки на запирающий механизм, запрокинула голову, и только тут до меня дошло, что сейчас она потратит Силу и…

— Стой! — рявкнул я, но было уже поздно.

Плита быстро поползла вверх и… ничего страшного не случилось.

Открывшийся зал был практически точной копией тех двух, что мы уже осмотрели. Высокий потолок с резьбой по периметру, полустертые рисунки на стенах, навроде тех, что рисовали на кувшинах древние греки, и пятьдесят саркофагов. Правда в отличие от зала напротив, здесь все каменные гробы были целыми. Не знаю, но, возможно, на это как-то повлияла закрытая дверь?

— Что такое? — заглянув внутрь помещения, княжна нашла меня взглядом и вопросительно подняла брови.

— Открывая, ты тратишь свою Силу, госпожа, и стоишь в неудобной позиции для атаки, — пожав плечами, пояснил я. — С учетом же недавних событий…

— Все в порядке, Таро-сан, — успокоила меня девушка. — Атаковать я могу и отсюда, Силы потратила каплю. Мне действительно нужно было почувствовать заклинания этого места…

— Почему бы не сделать это, закрыв уже открытую дверь? — логично возразил я. — И не подвергать себя смертельной опасности?

— Она просто такая же авантюристка, как некоторые, — скосив на подругу взгляд, мысленно заметил Иоши, прекрасно понимая при этом, что Ясудо его тоже услышат.

— «Некоторые», в отличие от людей, способны очень быстро перемещаться, — глядя на Аяку, в тон приятелю так же мысленно ответила Эйка.

Князь при этом нахмурился, а княжна… Аяка улыбнулась и, глядя на меня, произнесла:

— Да, Таро-сан, ты прав. Я не подумала об этом, но все же закончилось хорошо? Оставшиеся залы будет открывать госпожа Эйка, а сейчас, — девушка посмотрела на брата. — Сейчас мне нужно осмотреть все захоронения, чтобы найти нужный символ на крышке. Я знаю, что нужно искать…

На всех саркофагах в уже осмотренных комнатах были выбиты символы очень похожие на камоны^[199]. Ни иероглифов, ни дат, ни тем более изображений на крышках гробов не было, но хорошо зная историю своего рода, ты без труда найдёшь захоронение дальнего родственника. Только как же оно стремно: гулять между саркофагов, прекрасно понимая, что из них в любой момент могут вылезти жуткие твари, которые обязательно попытаются тебя убить.

Впрочем, обошлось. Покойники остались в гробах, княжна не нашла нужного знака, и мы отправились в соседнее помещение. Там история повторилась. Двух выбравшихся из своих могил уродов Нори с Аякой уничтожили ледяными копьями, но нужного гроба здесь тоже не нашлось. Третье — дальнее от входа помещение — размерами не уступало главному залу, и здесь тоже обнаружилась статуя.

Тот же птицеголовый урод стоял у дальней стены, сложив перед грудью свои тонкие руки, и задумчиво смотрел в нашу сторону. При этом из сотни саркофагов двенадцать было разбито, а всех вылезших из них «обезьян» вместе с двумя десятками непонятно откуда взявшихся тут оранжевых призраков, телохранители уничтожили стрелами секунд за десять. До нас не добралась ни одна тварь.

Помимо всего прочего, в дальнем углу комнаты слева от статуи обнаружился запирающий механизм, но никакой двери поначалу мы там не увидели. Уже зайдя внутрь, обнаружили на полу запертый проход, ведущий куда-то в нижние помещения, но ничего, конечно же, сразу трогать не стали.

Аяка в сопровождении пятерки телохранителей отправилась осматривать саркофаги, а мы с князем и ёкай остались неподалёку от входа и принялись разглядывать рисунки на стенах, одновременно страхуя княжну. Зал большой — примерно тридцать на пятьдесят метров. Гробы стоят редко, и даже если оставшиеся покойники решат вылезти одновременно, мы успеем среагировать и уничтожить их всех.

— А что это хоть за урод? — кивнув на статую, спросил я у князя. — Тебе о нем что-то известно?

— Нет, — покачал головой Нори и тоже посмотрел в сторону статуи. — Слышал только, что возлюбленная Мары выглядела как огромная птица и была способна оборачиваться человеком. Имени её я не знаю…

— Её зовут Илит, — подсказала подошедшая Эйка. — Жуткое чудовище, разорвавшее и сожравшее многих. Не просто же так Владыка Кимона приблизил к себе эту тварь. Слышала, у них даже родились дети…

— Возлюбленная, значит… — смерив взглядом статую, хмыкнул я. — Ну если эта Илит такая тварь, то почему победители не тронули её изваяние?

— А какой смысл? Это же не голем, — лисица пожала плечами и перевела на меня удивленный взгляд. — Кому она тут мешает? Это всего лишь статуя, Таро. И к тому же очень неплохо исполненная.

«Ну да, некоторые мудаки из нашего мира с тобой бы поспорили. И Дзержинский с Лениным не дадут соврать», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Ну я же не разбираюсь: голем это, или кто-то ещё. Ведь с каменным муженьком этой подруги я уже успел повидаться в пещере на острове. Он, правда, был раз в десять повыше…

— Кстати да, — не приняв шутливого тона, серьезно произнесла кицунэ. — До нас доходят слухи, что между Марой и Сэтом пробежала лисица. И мне кажется, я знаю, кто этому поспособствовал.

— А до кого это «до нас»? — уточнил я. — И почему ты думаешь, что Сэт обиделся на атаку каменного болвана?

— Тот каменный болван был поставлен в пещере для защиты асуров от Хозяев Океана и до поры до времени прекрасно справлялся с этой задачей, — глядя мне в глаза, терпеливо пояснила лисица. — Как ты думаешь, его атака способна серьезно навредить богу, или кому-то из его ближайших союзников? А скелет ведь сказал тебе, что за нарывом стоит кто-то из них. Это же — как воплотить часть себя и перенести во внешний мир, понимаешь? Тот, кто стоял за нарывом, без сомнения испытал великую боль. А потом пришел Океан и добил его земное обращение! Как ты думаешь, это может быть причиной ссоры богов?

— Ты не сказала, откуда узнала об этой ссоре, — произнес я, пытаясь одновременно уложить в голове полученную информацию. — Какие такие слухи? И до кого «до нас»?

— Некоторые ёкай способны слышать шелест листвы Синего Древа, — чуть поколебавшись, пояснила лисица. — После того, как меня возвысила Госпожа, я тоже получила такую способность. Много чего пока не могу разобрать, но это услышала. И ещё то, что тебя заждались дома.

— Кто заждался? — поморщился я. — Оками по имени Мика?

— Нет, Таро, — с грустной улыбкой покачала головой кицунэ. — Я не настолько сильна, чтобы слышать мысли твоей волчицы. Ты просто не помнишь, что Синий Лес был когда-то и твоим домом. Ведь только поэтому в шепоте листвы Древа иногда слышится имя самурая Луны…

М-да… И здесь успел отметиться. Хотя, этой подруге веры немного. Нет, Эйка надёжна как тысяча швейцарских часов, но её устами может говорить другая. Та, которой нужно, чтобы я быстрее отправился в сторону Синего Леса. Не потому ли Эйка заговорила об этом только сейчас, когда зашёл разговор? Знает ведь лиса, как я настороженно отношусь к Хоне…

— Ну а ты, выходит, глухой? — сделав беззаботную физиономию и переведя взгляд на тануки, поинтересовался я. — Не слышишь шелест листвы?

— Шелест листвы — нет, а вот приближение смерти уже ощущаю, — хмуро буркнул енот и, обернувшись, указал рукой в сторону плиты, перекрывающей проход на нижние этажи помещения. — Этот ваш Слуга Мары, где-то совсем недалеко, и он там, судя по всему, не один.

— Где-то недалеко, это сразу за дверью? — очнувшись от каких-то не очень веселых раздумий, князь машинально положил ладонь на рукоять тати и посмотрел в указанном направлении. — Что конкретно ты чувствуешь?

— Не знаю, — покачал головой енот. — Что-то большое и враждебное. Очень похоже на то, что было в саду, только значительно боль…

— Вот этот! — звонкий голос княжны оборвал тануки на полуслове. Девушка указала на гроб, возле которого стояла и сделала знак самураям поднимать крышку.

Нори тут же указал Кояме на сестру, и тот, кивнув, приблизился к саркофагу с оставшимися телохранителями. Четверо самураев тем временем, взявшись за углы, без особого труда сняли крышку и, подняв небольшое облако пыли, осторожно положили её на пол.

— Всем отойти в стороны! — лязгнув металлом в голосе, произнесла Аяка и, приблизившись, заглянула в раскрытый гроб.

Внимательно оглядев содержимое и ничуть не смущаясь, княжна обрадованно воскликнула, сунула руку внутрь и вытащила на свет потемневший от времени диск на короткой цепочке.

Зажав находку между ладоней, девушка зажмурила глаза, затем радостно улыбнулась и повесила эту штуку себе на шею. В следующий миг ноги княжны подкосились, и она, покачнувшись, рухнула на пол.

М-да… Вот же… Рванувшись следом за князем и самураями вперёд, я обежал саркофаг и с облегчением увидел, что Аяка пребывает в сознании. Девушка лежала на полу с широко распахнутыми глазами и со стороны напоминала наркоманку, минуту назад вкатившую себе по вене что-то тяжелое.

— Аяка! Сестра! — князь растолкал самураев, усадил девушку и, прислонив её к стенке гроба, заглянул в глаза. — Ты…

— В порядке, — слабо улыбнулась княжна, отчего впечатление «прихода»^[200] только усилилось. — Сейчас… он примет меня… и мы двинемся дальше.

«Ну да, взяли девочку погулять и разом поимели кучу проблем, — думал я, глядя на счастливо-пришибленное лицо Аяки. — Но хорошо хоть жива осталась, а то ведь таких проблем бы огребли, что лучше об этом не думать. Индиана Джонс, мать его… Местного, японского, блин, разлива» …

«Сейчас» затянулось часа на два, как это и бывает у наркоманов. За это время я успел изучить настенную живопись асуров, внимательно осмотреть статую и поговорить с Эйкой о Синем Лесе.

Ничего нового из этого разговора я не узнал, кроме того, что Великое Древо стоит над всеми богами, которые хоть как-то относятся к Лесу и обладает даром предвидения. До кицунэ доходят лишь отголоски его размышлений, но, как бы то ни было, в Аокигахару мне в любом случае придётся наведаться. И не только ради Мики, а ещё и для разговора с самим деревом. Я не очень, правда, понял, как это происходит. Там, по рассказам Эйки, какой-то сплошной «Аватар»^[201]. Парящие соцветия, цветные огни и лопухи, на которых можно куда-то там подниматься. Лисица, как я понял, сама была около дерева только один раз, совсем юной девчонкой, и это именно оно отправило её жить к людям.

Аяка пришла наконец в себя и сразу же превратилась в хорошо знакомую стерву. Коротко пояснила, что все, мол, в порядке, и переживать за ее самочувствие не стоит. От вопросов брата отмахнулась, туманно пообещав ему рассказать обовсем позже, а потом, как ни в чем не бывало, направилась вместе с нами к запирающей плите.

Памятуя о словах енота, князь приказал солдатам выстроиться перед проходом. Когда все заняли свои места, Эйка положила ладони на «кран», запрокинула голову, и… ничего не случилось. В смысле, никто на нас снизу не выбежал. Плита отъехала вбок, явив истёртую лестницу, которая выводила на небольшую площадку с глухой стеной и двумя потрескавшимися тумбами непонятного назначения. Больше ничего сверху не было видно, и когда князь уже собирался что-то скомандовать, я остановил его жестом и, кивнув на лестницу произнёс:

— Не стоит туда идти без разведки. Лестница узкая, на ней не развернуться, поэтому схожу я и приведу все, что там есть сюда. Ну а вы…

— Только не как в прошлый раз, — с сомнением посмотрев на меня, произнёс Нори. — Не нужно стоять и ждать. Сразу беги к нам.

— Яволь, босс, — произнёс я на ломанном русском и, кивнув, направился вниз.

— Таро, что это значит? — догнал меня оклик приятеля.

От возмущения Нори даже забыл приставить к моему имени суффикс. Хотя, я тоже хорош. Веду себя как пацан в боевой обстановке. Расслабился, блин, или что-то изменилось в мозгах?

— Это означает, что бежать буду так быстро, как смогу, — не оборачиваясь, пояснил я. — Так что готовьтесь. Предварительно предупрежу криком.

За площадкой обнаружилась ещё одна ведущая вниз лестница, примерно такого же размера, как и та, по которой я спустился. Внизу — арка, сквозь которую просматривалась часть какого-то помещения, размеры которого определить было сложно. Никакой опасности вроде бы нет, если не считать за таковую — человеческий череп, что лежал у подножия лестницы на куче мелкого щебня и пялился на меня своими пустыми глазницами.

Никаких костей поблизости не было видно, и это меня слегка напрягло. Не, ну а как не напрячься? Тут же не приключенческий фильм и не компьютерная игра, где мертвые головы разбрасывают как декорации, для создания соответствующего эффекта.

В реальности, если череп лежит, значит, кто-то его туда положил, и вряд ли это сделали живые. Просто сложно представить ситуацию, при которой похоронная команда тащит труп с отрубленной головой и теряет ее по дороге. А потом ещё и на обратном пути не находит, ага… Или находит, но оставляет лежать на виду. Отсюда вывод: этот череп сюда притащил какой-то урод, из тех, что появились здесь после того, как гробница была запечатана. Хозяин сам забыл тут свою башку, или это сделал кто-то другой — не важно, но проблема в том, что эти твари где-то там, впереди, за аркой…

Осторожно спустившись по лестнице, я прошёл в зал за аркой, огляделся и озадаченно хмыкнул. Пусто… Только каменная крошка на полу, три горящих фонаря, статуя той же бабы и неизменные рисунки на стенах. Зал в длину метров сорок и впереди чернеет еще одна арка, но соваться туда в одиночку не хочется. Просто могу потом не успеть добежать до ребят.

Поднявшись наверх, я коротко передал князю увиденное. Нори приказал выдвигаться, и отряд, осторожно ступая, быстро спустился по лестнице.

Выстроившись внизу в привычный боевой порядок, мы прошли в следующий зал и остановились на пороге, понимая, что пришли туда, куда нужно…

Этот зал по размерам превосходил все остальные. Тот же пол, та же крошка, те же рисунки на стенах, но было тут и кое-что ещё…

Метрах в сорока от входа зал полностью перекрывало что-то похожее на фиолетовую паутину, точно по центру которой висела обнаженная женщина.

Впрочем, женщиной назвать такое вряд ли повернётся язык. Скорее дьяволица или суккуб… Ростом метра под два, красноватая кожа, правильное лицо, красивая грудь и загнутые рога. Тело изрисовано татуировками, ноги — нормальные человеческие, руки раскинуты, за спиной здоровенные крылья, на которых не уцелело ни одной перепонки. Такие ещё любили рисовать на артах художники того мира. Бесполезные с точки зрения функциональности, но красивые на картинке. Особенно, если они за спиной у симпатичной девчонки.

Несмотря на то, что тело женщины влипло в фиолетовую субстанцию, она совершенно не выглядела как жертва. Скорее наоборот… Висит не двигаясь, раскинув руки и уронив голову, но вряд ли мертва…

При виде висящего над полом чудовища солдаты негромко зашептали молитвы, Аяка выдохнула, Иоши обречённо вздохнул… Не знаю… Наверное, для местных эта тетка выглядит ужасно, но у меня при взгляде на нее возникло странное чувство. Так бывает, когда смотришь на несложенный пазл, или несобранный кубик Рубика. Чувство незавершенности, и ее дырявые крылья тут ни при чем…

— Да! Это то, что мы ищем, — с ненавистью в голосе удовлетворенно произнёс Нори. — Только мне, казалось, что это будет мужчина. Впрочем, демоны способны принимать любые обличья.

— И что делаем? — скосив взгляд на князя, уточнил я. — Как ты собираешься её кончать? Подпрыгнешь и ударишь мечом?

— Примерно так, — не отрывая взгляда от женщины, кивнул Нори. — Но мне нужно к этому подготовиться, чтобы наверняка…

— Стойте! — Эйка шагнула вперёд и указала князю на паутину. — Там за стеной могут находиться твари, которые подпитывают сон чудовища. Нам нужно подготовиться к бою. Хотя бы пройти немного вперёд. Вряд ли мы её этим разбудим. Ведь если она могла бы почувствовать, то уже бы проснулась.

Выслушав предложение, Нори согласно кивнул и приказал отряду двигаться дальше. Солдаты шли вперёд едва не на цыпочках, стараясь издавать минимум шума, но вы попробуйте в броне со щитом подобраться к спящей собаке. В пустом-то каменном зале…

Гремело железо, скрипела кожа, стучали о доспехи щиты… Я шёл справа от строя с обнаженным мечом и постоянно сжимающейся пятой точкой, ежесекундно ожидая, что сейчас эта тварь откроет глаза, но нет… Эйка оказалась права. Дьяволица продолжала спокойно висеть в своей паутине, не обращая внимания на весь этот устроенный нами концерт.

В итоге, первая шеренга солдат остановилась, не доходя двадцати метров до паутины. Бойцы осторожно поставили на пол щиты, выставили перед собой копья и замерли. Самураи, как всегда, заняли позиции — по десять человек с обеих сторон строя с изготовленными к стрельбе луками. Аяка, Иоши, Эйка — позади, Нори — пока там же с Коямой и оставшейся пятеркой телохранителей. Князю нужно помедитировать, или что-то такое. Не знаю, но, как бы то ни было, к этой висящей над полом бабе я пойду вместе с ним, а ребята нас прикроют из своих луков. Только так… Одного я его не оставлю, но… как же оно все через задницу!

Мы ведь с Нори никогда не говорили о том, как он будет убивать Слугу Мары. Я не спрашивал, он не начинал разговор, и вот в итоге приплыли… С другой стороны, а что мы могли знать? Мне казалось, что убить асура — это, примерно, как упокоить вампира. Откинул крышку, всадил в сердце кол, отряхнул руки и отправился в деревенский кабак… А тут висит над полом, блин, да еще и баба… Гурат аль Хар, мать его так… Или ее? Да ёп…

Пока я разглядывал прелести суккуба, Нори в одиночестве отошел назад. Сел в сэйдза^[202]и, вытащив из ножен меч, провел ладонью по лезвию. Кровь из порезанной руки закапала на пол, а дальше произошло странное… Словно кто-то невидимый добавил изображению резкость! Зал словно приблизился! Стали видны мельчайшие детали вплоть до царапин на плитах у входа, в ушах зазвучал сбивчивый шепот, и в этот момент дьяволица в паутине зашевелилась! Сладко потянувшись, женщина подняла голову, медленно обвела взглядом солдат и растянула губы в плотоядной улыбке…

Глава 5

— Ты думал, я не почувствую? — эхом прошелестел в зале голос проснувшегося чудовища. — Думал, сможешь так просто меня отсюда изгнать?

В следующий миг тело дьяволицы начало изменяться. Красивое лицо вытянулось вперёд и превратилось в звериную морду. Тело на глазах обросло бурой свалявшейся шерстью, руки перевили мускулы, кисти увеличились в размерах, из пальцев вылезли жуткие когти. Ступни обернулись трёхпалыми птичьими лапами, остатки крыльев изогнулись как щупальца и, хлопнув, обросли перепонками.

«Голливуд отдыхает», — думал про себя я, наблюдая за этими превращениями, но вовремя спохватился и проорал:

— Да стреляйте в неё! Чего пялитесь?!

Мой крик ударом плети хлестнул в повисшей тишине и вывел самураев из оцепенения.

Слитно хлопнули спущенные тетивы, в тварь со всех сторон полетела оперенная смерть, но… без толку… Все выпущенные стрелы отскочили от шкуры чудовища, как от бронзовой статуи, и в этот момент дьяволица завершила своё превращение.

Паутина с хлюпающим звуком втянулась в крылья оборотня, и огромный нетопырь завис в воздухе, нарушая законы физики и здравого смысла.

В открывшейся части зала, которая была раза в три больше той, в которой мы находились, изготовилось к атаке больше сотни чудовищ. Уже знакомые нам обезьяны, с десяток оранжевых призраков, четыре трехметровых скелета и два огромных жирных урода, словно сошедших с рекламного постера Michelin.

Светящиеся прорези глаз, оскаленные морды, тупое безразличие на черепах и оранжевые переливы парящих над полом призраков… Они стояли как терракотовая армия китайского императора и очевидно дожидались сигнала… Время словно замедлилось, а в голове включили обратный отсчет…

— Сестра! На тебе эти, — вскочив на ноги, Нори указал на чудовищ. — Быстрее! Сейчас они атакуют!

Вздрогнув от окрика брата, Аяка согласно кивнула, шагнула вперёд, вскинула над головой руки, и события понеслись вскачь.

Висящая в воздухе тварь взревела, метнулась под потолок и, пустив по залу волну оранжевого огня, спикировала на князя.

— Щиты! Задние держим! — отчаянно проорал командир отряда, а в следующий миг волна Хаоса прокатилась по всему фронту.

Это было похоже на удар огромной боксёрской перчаткой. Я успел только заметить сорвавшихся с места чудовищ, голубой росчерк меча Нори и упавшую на него тварь. В следующий миг меня вместе с десятком телохранителей, стоявших справа от строя, накрыло волной заклинания и швырнуло метров на семь назад.

Перед глазами мутной полосой мелькнул свет оранжевого фонаря, тело подбросило как на батуте и, развернув боком, ощутимо приложило об пол. Воздух вышибло из груди, в левом плече что-то хрустнуло, но я выжил! Спасибо Иошиным желудям… Сознание плыло, и я с трудом осознавал происходящее. Слышал треск ледяных глыб, крики десятников, рёв чудовищ, удары тупым о щиты и «хеканье» стоящих в строю солдат.

В строю?! Черт! Они устояли?! Но мать его! Нори!

Сознание прояснилось, и я, вскочив на ноги, быстро оглядел творящийся в зале кошмар. Строй действительно выстоял, зачарованные щиты отразили волну, и это позволило стоящей за отрядом княжне прочитать заклинание до конца! Из сотни тварей выжило не больше пары десятков, и они сейчас наседали на пятящихся солдат. Ёкай тоже не пострадали, а вот князь…

Нори лежал возле дальней стены, широко раскинув в стороны руки, сжимая меч в правой ладони. Пластины на плече выгнуты, правый рукав потемнел от крови, но князь вроде бы жив!

В семи метрах напротив Кояма с тремя бойцами стояли насмерть, не пуская чудовище к телу своего господина. Нори снес нетопырю одно из крыльев, и взлететь тварь уже не могла. Впрочем, со стороны было незаметно, чтобы она от этого хоть как-то страдала. Утробно рыча, нетопырь тяжело размахивал своими когтистыми лапами, пытаясь достать скачущих перед ним самураев. Кояма с бойцами успевали уворачиваться от этих ударов, но их зачарованные мечи не пробивали шкуру чудовища, и если бы не ёкай…

Иоши с Эйкой, перекинувшись в истинную форму, стояли в пяти метрах позади. С их ладоней тянулись полупрозрачные бурые ленты, которые, опутывая чудовище, серьезно замедляли его движения. Два десятка попавших под заклинание телохранителей все ещё лежат на полу и на них рассчитывать не приходится. Аяка бессильно опустилась на пол и смотрит куда-то перед собой…

Все это пронеслось перед глазами за пару мгновений, когда тело нетопыря полыхнуло оранжевым факелом. Иоши безвольно взмахнул руками и мешком завалился на плиты. Путы ослабли и чудовище, тремя жуткими ударами расшвыряв преграждающих путь самураев, рванулось к князю, но… Эйка смогла его удержать.

Так щуплая девчонка, уперевшись пятками в землю, с выгнутой спиной удерживает на поводке рванувшегося вперёд волкодава. Лисица что-то при этом кричала, но слов было не разобрать…

Не добежав пары метров до князя, крылатая тварь словно бы натолкнулась на невидимую стену и, спружинив об неё, тяжело опрокинулась на спину. Возмущённо взревев, нетопырь развернулся и бросился на обидчицу.

Разъяренная тварь в два прыжка покрыла разделяющее их расстояние, но в этот момент подбежал я и, отшвырнув Эйку в сторону, встретил чудовище ударом катаны.

Меч начисто снес нетопырю рог вместе с торчащим возле него ухом, монстр обиженно взревел и попытался достать меня левой лапой, но хрена он угадал.

Легко уйдя от удара, я отсек нетопырю кисть и, на подшаге, пробил стопой вбок. Это меня и сгубило…

Вылетевший из-за спины твари отросток, ударил в правую часть груди костяным наконечником и, пробив доспех, глубоко зашел в плоть. Эта сука, потеряв крыло, превратила второе в оружие. Но откуда же мне было знать…

— Не-е-т! — истошный голос лисицы вернул меня ненадолго на землю. Я увидел, как чудовище замахивается для добивающего удара, а дальше произошло странное.

Левую руку обожгло холодом, в уши словно плеснули воды, сознание на миг прояснилось. Повинуясь какому-то незнакомому чувству, я выбросил ладонь навстречу атаке и ощутил, как по всему телу пробежала ледяная волна.

Сорвавшийся с запястья серп, начисто снес чудовищу голову вместе с куском плеча и с грохотом ударил в противоположную стену. Нетопырь конвульсивно дернулся и издох, выдернув из моей груди свой отросток и расширив и без того ужасную рану.

Ну вот и все…

Упав на колени и чувствуя, как холодеют конечности, я медленно обвел взглядом зал, остановил его на лежащем передо мной трупе и вдруг понял, что только что совершил. Кошка… Я ведь поклялся не убивать, но… Проклятые обстоятельства… Впрочем, теперь уже все…

— Таро! Да как же… — подбежавшая Эйка рухнула передо мной на колени, положила ладонь на плечо и зашептала какие-то мантры.

Вышел месяц из тумана… Ну да… Я улыбнулся и хотел успокоить лисицу, но изо рта хлынула кровь и сознание провалилось во тьму.

* * *

Боли нет… Есть только небо и огромная луна. Не такая, как на Земле… Без кратеров, темных областей, гор и разломов… Луна просто белая и очень красивая, а если смотреть на неё долго, не отрываясь, то можно различить силуэт крылатого воина. Он совсем молодой… Такой же, как князь… Нактис… Мой Господин и друг… Его обязательно нужно вытаскивать, но… Черт! Я же и сам…

Сознание прояснилось, и я понял, что куда-то лечу. В смысле — падаю в какую-то черноту, и все это на фоне циклопических размеров луны. В той же броне, клинки в ножнах на поясе, но я же вроде погиб как викинг^[203]? Или это Эйка после моей смерти убрала катану в ножны, а уже потом… Что потом? А что сейчас?

В этом странном падении никакого сопротивления воздуха не было, поэтому я ещё раз оглядел себя, проверил в ножнах оружие и озадаченно хмыкнул. Все вроде со мной, и даже оберег Милосердной… В правой верхней части доспеха — неровная прореха размером с кулак, но чувствую себя я нормально. Дышу и даже слышу свой голос. Что это за место? Лимб^[204]? Или верхние слои астрала, куда после смерти отправляются души? И самый главный вопрос: сколько мне ещё изображать здесь из себя астронавта? Сутки? Год? Или может быть тысячу лет, пока мой дух не вселится в ещё какого-нибудь мальчишку? Ну да…

Как бы то ни было, в этот раз меня никто уже не спасёт. Оберег такую рану не залечит, к источнику Каннон мертвого тащить бесполезно, а кошка… Я же сам ее и убил… Нарушил клятву и… Стоп! Но ведь… Я быстро прокрутил в памяти события последнего боя, вдохнул, выдохнул и… улыбнулся.

Когда моя катана снесла твари кусок черепа, а потом отсекла кисть — никакой крови не было! Значит, дьяволица живой не была! Интересно… Но тогда получается, Слуга Мары по-прежнему спит где-то там, а эта тварь была очередным его отражением? То мое чувство незавершенности перед боем…Видимо я понял подмену на подсознательном уровне и поэтому отпустил тормоза. Хотя…

А что бы мне пришлось делать, если бы кровь была? Позволить твари убить себя, а потом и всех тех, кто на меня понадеялся? Нори, Иоши, Эйку и остальных? Или все же пожертвовать кошкой?

Я задумчиво провёл по запястью ладонью, усмехнулся и покачал головой. А вот не хрен задавать себе тупые вопросы, из серии кто сильнее: Годзилла или десять трансформеров. Все случилось так, как случилось, и меня это вполне устраивает. Ну, понятно, кроме собственной смерти.

Хреново, конечно… И от такого времяпровождения кого-то на моем месте гарантированно накрыл бы депресняк, но я не из этих. Отец учил меня, что мужчиной нужно быть всегда. Даже когда ты один! Так что от меня не дождётесь! Да и чего там, собственно, расстраиваться? Ушел, захватив с собой врага, с мечом в руке, на глазах спасённых товарищей. Жаль, конечно, что не закончил дела. Нактис… И ещё Хона…

Я представил перед внутренним взором лисицу, грустно вздохнул, и в этот момент кто-то невидимый схватил меня за руку и резко дёрнул в противоположном от луны направлении.

Мир на мгновение перевернулся, перед глазами стало темно, под ногами появилась опора. С трудом удержав равновесие и наконец проморгавшись, я открыл глаза и удивленно выдохнул, увидев перед собой кицунэ.

Хона в этот раз была одета как ниндзя, в смысле по фасону, а не по цвету^[205]. Темно-серые тона, мужские широкие штаны, куртка и накинутый на голову капюшон… Блин, но как это работает? Мне здесь достаточно кого-то представить, и… Хотя Хону я представлял в другой одежде. Скорее, даже без…

— Ну наконец-то сообразил позвать, — покачав головой, криво усмехнулась лисица. — Или тебе понравилось там болтаться?

— Там, это где? — поморщился я и обвёл взглядом место, где находился. Выступ скалы или каменная площадка. Сзади обрыв, склон за спиной Хоны утопает в сером тумане. На дворе ночь, но луна куда-то исчезла… Стоп! Так это настоящая Хона, или фантазия? Скорее, первое, ведь я представлял ее по-другому…

— Там — это там! — кивнув мне за спину, вздохнула лисица. — Долго объяснять, и не очень хочется. Ты лучше ответь: я просила тебя поберечься?

— Прости, — я виновато вздохнул и опустил взгляд. — Там по-другому было нельзя.

— Нельзя? — Хона нахмурилась и, чуть склонив набок голову, заглянула в глаза. — А почему не подождал, когда моя дзинсу^[206] снова замедлит тварь? Почему полез напролом? Может быть, ты вспомнишь, что не один, и перестанешь лезть на рожон? В прошлый раз вас именно это сгубило! Тебя и Крылатого! Пойми, Таро… На кону сейчас стоит все, а времени почти не осталось! Ты не успеешь снова вернуться! Некуда будет нам возвращаться!

М-да… Отчитала как пацана, но крыть нечем… Хона права — я повёл себя как мальчишка. Слишком расслабился и уверовал в свои силы. Нет, погибнуть в бою может каждый, но глупая гибель — это удел неудачника. Номинация на премию Дарвина, м-да…

— Поздно отчитывать меня за ошибки, — подняв взгляд на лисицу, спокойно произнёс я. — Эти ошибки уже не исправить.

— Некоторые ошибки исправить можно, — в ответ со вздохом произнесла кицунэ и, подойдя, хлопнула меня по плечу. — Я надеюсь, ты услышал меня, самурай…

В следующий миг Хона исчезла, и я остался на обрыве один. Просто взяла и ушла, ничего, по сути, не объяснив. Интересно…

Ещё раз оглядевшись, я на всякий случай проверил, как выходят из ножен мечи, пожал плечами и, после недолгих колебаний, направился вниз — в сторону клубящегося тумана. Нет, был ещё вариант: спрыгнуть с обрыва, но им я воспользуюсь в последнюю очередь.

И вообще, какого черта тут происходит?! Я же погиб! Тело уже, наверное, остыло, но здесь-то тогда кто? Второй я? Дышу, думаю, говорю… Сначала полетал возле луны, потом поговорил с красивой девчонкой и вот сейчас шляюсь по каким-то горам! Я исчез из реального мира вместе с экипировкой, или это тяжелая стадия шизофрении? Не, ну а как еще такое можно назвать? Наркотический трип? Посмертные галлюцинации?

Помнится, оказавшись в теле японца, я едва не словил психа, а сейчас спокоен, как танк. Мертвый! Хрен знает где! Сука…

Туман при приближении все больше напоминал кисель, в который накидали мелких ошметков. Серая масса шевелилась, как плывущая в море медуза, и заходить туда у меня пропало желание.

Вот, казалось бы, какая мне разница? Я же все равно мёртвый. Но одно дело болтаться в космосе, любуясь луной, и совсем другое — влипнуть по уши в какие-то серые сопли. И Хона тоже молодец… Свалила, ничего конкретного не сказав. Хотя, возможно, она была глюком? Голосом совести? Мля… И вот как тут остаться в здравом рассудке? Я со вздохом покачал головой, и в этот момент меня осенило… Я ведь своей крови не видел! Ну, кроме той, что засохла на подбородке.

Остановившись в десяти метрах от шевелящейся массы, я сунул пальцы в прореху доспеха, выдохнул и растеряно покачал головой. Кровь была, но липкая и частично засохшая. Подкладка с рубахой разорваны, но на месте раны прощупывается рубец! Черт! Но когда оно успело зажить? И как вообще это работает?! И если зажило, то, выходит, я жив? Или нет? И если жив, то какого хрена делаю здесь?

— Здравствуй, Уэда!

Вздрогнув от звука знакомого голоса, я резко поднял взгляд и увидел девушку. Ту самую, с которой говорил в пещере на Коро. В этот раз кимоно на ней было другое, но капюшон прикрывал лицо лишь частично, и ошибиться было нельзя. Фигура, глаза, походка и голос — все такое же, как тогда… Она вышла из «тумана» и, подойдя ко мне, приветливо улыбнулась.

— Здравствуй, — кивнул я, не отпуская рукояти меча и внимательно следя за движениями этой подруги.

С Хоной было понятно. Лисица выдернула меня из «космоса», и я узнал её запах, ну а эта вышла непонятно откуда, так что лучше не рисковать. Мне хорошо известно, в кого может превратиться хрупкая девушка.

— Прости, но это я попросила госпожу Хону не отправлять тебя обратно, — немного смутившись, пояснила черноволосая. — Мне нужно кое-что тебе передать. А-то потом будет поздно…

— Погоди, — поморщился я. — Ты сказала: «отправить обратно»? Так я жив, или…

— Ну я же говорила в прошлый раз, что знаю тебя давно? — мгновение поколебавшись, ответила незнакомка, и в глазах её заплясали веселые искорки. — То, что случилось с тобой сегодня, лишнее тому подтверждение. Ведь только ты умел вот так обманывать смерть. Один мой друг даже считал, что Синигами^[207]- твой хороший знакомый. Не знаю, так ли это, но смерть всегда отпускает тебя в последний момент. Ведь ты единственный, кто пережил то сражение с Сэтом. Да, ты ушел, но, в отличие от других, продолжил череду воплощений…

Интересно… Но если я рождался в других мирах, то перед этим, скорее всего, умирал? Или от старости не считается? И что за манера у некоторых отвечать на прямые вопросы туманными сказками?!

— Так жив или нет? — ещё раз переспросил я, убрав руку с рукояти меча. — Ответь, пожалуйста, на вопрос.

— Жив и скоро отправишься обратно, — улыбка исчезла с лица красавицы. — А теперь стой, не двигайся и терпи.

В мгновение ока оказавшись возле меня, незнакомка положила ладонь на оберег Милосердной, и деревянный диск превратился в раскалённую сталь. К груди словно приложили клеймо. Тело дернулось, и мне стоило огромных усилий, чтобы не заорать и не ударить… Но она своя… Чужие к оберегу прикоснуться не могут, а значит, надо терпеть…

— Все! Теперь, его никто не сможет забрать, — удовлетворенно произнесла незнакомка и отступила назад. — Прощай, друг, и помни, что я тебе говорила…

В следующий миг глаза девушки резко увеличились в размерах, мир погас, ноздрей коснулась трупная вонь…

Черт!

Почувствовав под собой каменный пол, я рывком принял сидячее положение, открыл глаза и огляделся. Дыхание давалось с трудом, левая рука затекла, рана на груди горела, но… я жив! По-прежнему жив! И это, блин, замечательно!

Глава 6

Бой уже закончился, и мы, конечно же, победили. Дальняя часть зала завалена трупами нежити и залита водой, оставшейся от ледяных глыб. Солдаты расположились в двадцати метрах от меня у противоположной стены. Десяток телохранителей контролирует дальний выход, ёкай сидят рядом: Иоши напротив, Эйка слева, но ни Нори, ни княжны, ни Коямы не видно. Труп чудовища тоже куда-то исчез…

— Вот, возьми-ка, — видя, что я пришел в себя, Иоши протянул мне бутылку. — Я туда травок намешал. Так что заодно и подлечишься…

Выглядел енот, прямо скажем, неважно. Осунулся и словно бы постарел. У Эйки тоже синяки под глазами. Бледная, взгляд усталый… Я никогда не видел её такой. Блин… Это они из-за меня, что ли, переживали? Очень похоже на то, но все уже позади…

Благодарно кивнув, я взял у Иоши бутылку и сделал из неё пять глубоких глотков. Меньше пить бесполезно, ведь тут без стакана не разобраться. Хона, черноволосая, и бой с тварью… Вопросов столько, что не вывезти самосвалом…

Самогон тёплой волной прокатился по пищеводу, упал в желудок и меня наконец-то отпустило. Сразу и целиком. Убрались на задний план все вопросы, мир стал понятным и дружелюбным, резко повысилось настроение.

Не, ну а как может быть иначе? Ты жив, и у тебя почти ничего не болит, враг разбит, друзья рядом, а в желудке плещется алкоголь. Нет, понятно, что именно последнее является причиной всего этого позитива, но даже если и так? Самурай должен радоваться каждой минуте своей жизни, и кто я такой, чтобы спорить с традициями? Без бухла, правда, не всегда получается радоваться… Ну, так и я ведь не идеальный… Вот научусь и сразу в завязку.

— Я тут долго лежал? И что по потерям? — уточнил я и, сделав ещё пару глотков, протянул бутылку Иоши. — Спасибо, братишка, оно и впрямь помогло…

При этих словах лицо енота немного разгладилось, в глазах появилось тепло.

— Полдня ты лежал, — забрав емкость, со вздохом покачал головой тануки. — По потерям: трое солдат и четверо самураев. Тела уже унесли к лестнице. Князь пока там, он решил осмотреть последнюю комнату с саркофагами.

— Ясно, — кивнул я и перевёл взгляд с тануки на кицунэ. — Ну а чего вы тогда такие хмурые? Мы же победили. Да и со мной вроде полный порядок…

— Ты потерялся в Межмирье, — чуть поколебавшись, пояснила лисица. — Так бывает, когда жизнь побеждает за мгновение до наступления смерти. Я боялась, что твоя душа улетела в другой мир и связалась со своей Госпожой. Она очень долго не могла тебя почувствовать, а мы тут сидели и… ждали.

«Ну вот, оказывается, как полезно время от времени думать о женщинах», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Госпоже — моя благодарность, и хорош хмуриться. Лучше расскажите, как вы смогли меня вытащить после этого, — я хлопнул себя по прорехе на броне и вопросительно посмотрел на ёкай. — Когда вы так научились?

— Это не мы, — покачала головой кицунэ и скосила взгляд на Иоши.

Енот хмыкнул, вздохнул и, обернувшись, посмотрел себе за спину:

— Ну, давай уже — выходи! Или вылетай, что ли…

В следующий миг до ушей донеслись сдавленные рыдания. Я удивленно огляделся, пытаясь сообразить, что происходит, но уже через мгновение все стало понятно.

Из-за спины Иоши выбралась зареванная Нэко, и пошла ко мне, отчаянно косолапя и всхлипывая. Пешком! По каменным плитам! При том, что кошка по-прежнему была призраком и, как все они, прекрасно умела летать!

Остановившись напротив меня, Нэко виновато опустила голову, прижала уши и безвольно уронила на пол хвост. Девочка выглядела настолько несчастной, что с неё можно было ваять статую вселенской печали. Ну или водить по городам с корзинкой для милостыни…

— Здравствуй, Нэко! Спасибо, что опять меня вытащила, — я тепло улыбнулся девочке и, чуть подавшись вперёд, поинтересовался: — А ты чего такая расстроенная?

— Я… спала… и проспала, — посмотрев на меня, мяукнула кошка, затем всхлипнула и снова насупилась.

М-да… Нэко, судя по всему, вернулась к прежнему своему состоянию. Впрочем, она и тогда была вполне адекватной, поэтому особо переживать смысла нет.

— Ну, проспала и проспала — с кем не бывает? — пожал плечами я. — Со мной такое тоже случается.

— Ты… из-за этого… чуть… не погиб! — Нэко подняла на меня заплаканное лицо и снова содрогнулась в рыданиях. — Я вернулась… когда ты… душу скелета. А я решила поспать ещё… Ты снился… А она пришла и накричала… А я…

«Блин, вот почему её нельзя обнять? — думал я, глядя на это рыдающее создание. — То есть Иоши она щёлкала по носу запросто, но в обратную сторону это, увы, не работает. Впрочем, как бы то ни было, этот кошачий концерт надо кончать».

— А ну, хорош ныть! — рявкнул я, видя, что девчонка близка к истерике. — Чуть-чуть — не считается! Это как немножко бере… Ну в смысле я жив, и надо радоваться!

— Чуть-чуть не счи-та-ет-ся… — мгновенно перестав реветь, пропела девочка и, подойдя ближе, заглянула в глаза. — Ты… правда не… сердишься?

— Нет, — покачал головой я, — не сержусь. Я очень рад, что ты вернулась и очень благодарен тебе за спасение.

— Я больше… не буду… чтобы не считалось…. Не подведу…

— Вот и хорошо, — улыбнулся я. — А теперь скажи, кто там на тебя накричал?

— Не помню имя, — покачала головой девочка. — Помню Светлая…

Не помнит она… Ну да… Хотя, если та Светлая не представилась, то ничего удивительного. Даже если Нэко знала её в прошлой жизни, то вряд ли вспомнит сейчас. Она и себя-то не помнит.

Интересная, однако, вырисовывается ситуация. Если Светлая, то точно не Хона, но кто тогда? Черноволосая незнакомка? Очень на то похоже, но совершенно не факт. Светлых тут, как лягушек в болоте, и все они заинтересованы в возвращении темного Нактиса. В общем, вариантов немерено, но за неимением информации будем думать на черноволосую.

— А ты видела эту женщину? — с надеждой поинтересовался я. — Хотя бы какого цвета у неё волосы.

Услышав вопрос, Нэко потешно нахмурилась, очевидно, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Затем посмотрела на меня и отрицательно потрясла головой.

— Нет… Только голос. Она… кричала, ругала, и я проснулась… — промяукала кошка и, опустив взгляд, добавила: — Голос узнала… но не помню. Раньше… слышала… Раньше не ругала…

— Ладно, проехали, — улыбнулся я и, встретившись с девочкой взглядами, вопросительно приподнял бровь. — А почему ты ходишь ногами? Раньше вроде летала.

— Так виноватее… — Нэко засунула руки за спину и опустила взгляд. — Думала, меньше… будешь ругать…

— Никто не собирается тебя ругать, — ещё шире улыбнулся я. — Лети, если хочешь. Только недалеко, и обязательно потом возвращайся.

— Да! — кошка часто закивала, затем взмыла в воздух и улетела в сторону ещё неразведанных залов.

Я посмотрел ей вслед, вздохнул и задумчиво почесал щеку. Не, так-то вроде все укладывается. Нэко раньше знала меня и ту женщину, которая ее разбудила. Скорее всего, мы были с этой Светлой знакомы, и, возможно, поэтому она помогает.

Так, ладно, что там у нас по черноволосой красавице? Она знает меня с тех самых пор, называя при этом другом. Салисэ? Вот никто больше на ум не приходит. Кого ещё Хозяин Океана назвал бы госпожой? Да и кто, как не Богиня Солнца, заинтересован в успехе моей миссии? Хотя… не похожа она на богиню, хоть ты убей. В Ватацуми и Каннон и Тоетаме чувствовалась скрытая сила, а здесь словно встретился с одноклассницей. Вот да! Именно так! Она очень красивая, но я совершенно её не хотел. Так бывает с подругами, и… с женщинами друзей. Да еп!

В общем, если она не хочет называть имени, то на это есть причины. Значит, не буду гадать, и никаких вопросов на эту тему в её присутствии. Салисэ это или кто-то ещё — не важно. Главное, что она на моей стороне. И еще…

Я опустил взгляд, провёл ладонью по деревянному диску и нахмурился. Грудь уже не болела, ни рана, ни кожа под оберегом, но… Что она там сказала? «Его теперь никто не сможет забрать»? Но ведь и раньше никто не мог? Или я чего-то не понимаю?

В общем, хватит греть башку по любому поводу, да ещё и по пьяни. Не могут — и не могут, я рад, и за это можно выпить ещё пару глотков.

Я поднял взгляд на тануки и, кивнув на бутылку, протянул руку. Иоши улыбнулся, передал мне емкость и со вздохом добавил:

— Правильно. Допивай её до конца. Так даже лучше. А то новостей ещё много, но хорошие уже все закончились.

— Ты о чем? — поморщился я и, сделав из бутылки глоток, вопросительно посмотрел на енота. — Что-то с князем или с княжной?

— Ну, можно сказать и так, — тануки пожал плечами и, кивнув налево, пояснил: — Эта тварь была лишь отражением Слуги Мары. Такой же сон как в саду, или что-то похожее. Её тело через час после гибели обратилось в оранжевый дым, который улетел куда-то в глубину подземелья. Великий асур где-то там, — Иоши указал рукой на выход из-зала. — Хочется верить, что он по-прежнему спит…

— Ну, о том, что эта девка не была Слугой Мары, я догадался еще там — в этом вашем Межмирье. И кстати, — я обратился к лисице. — Почему я там был собой? В доспехе, с мечами, руками, ногами и головой?

— Так это же Межмирье, — Эйка посмотрела на меня непонимающим взглядом. — Здесь, в верхних слоях астрала, ты пребывал бы в виде сгустка энергии, но в Межмирье мог быть только собой, оставаясь при этом и здесь.

Интересно… Это как отправить файл в папку другого диска? Но это получается, я могу одновременно находиться в нескольких мирах? Или как?

— Слушай, а чего меня туда потянуло? — снова поинтересовался я у лисицы.

— Не знаю, — покачала головой девушка. — Думаю, твоя душа отправилась туда, где ты последний раз воплощался. Но смерть отступила, и ты остался между мирами.

— А если бы умер?

— То умер бы и там, — пожала плечами лисица. Ты связан с этой оболочкой, и где бы ни находился, эта связь не пропадет.

«М-да… Значит, сохраниться не получится», — с досадой подумал я, а вслух произнёс:

— И что? Плохие новости ещё остались?

Услышав вопрос, Эйка смутилась и отвела взгляд. Не понимая, что происходит, я перевёл взгляд на енота и вопросительно приподнял бровь.

Тануки некоторое время смотрел мне в глаза, затем вздохнул, тоже опустил взгляд и коротко пояснил:

— Выход наверху заблокирован, мы в большой западне, и никто не знает, как выбираться наружу…

О-хре-неть… Все хорошо, прекрасная маркиза… В западне, значит… Но дерьмо валится на голову, как правило, неожиданно. Если бы это было не так, то оно называлось бы по-другому…

— Я связывалась с Госпожой через астрал, — не поворачивая головы, негромко пояснила лисица. — В какой-то момент связь оборвалась, астрал оказался отрезан. Возможно, остались доступны верхние ярусы Тонкого Мира, но таким, как я, туда пока что нельзя…

— Эйка сразу забила тревогу, — продолжил за подругу енот. — Мы подготовились к бою, но никто нападать не спешил, а потом Нэко сказала, что никого вокруг нет. Она как раз закончила исцелять последнего раненого.

— Сообразив, что это может быть, я рассказала князю о своих подозрениях, и он побежал с бойцами наверх, — Эйка посмотрела на меня и кивнула в сторону выхода. — Княжна ушла в верхние помещения незадолго до этого, отказавшись от сопровождения и пояснив, что забыла какую-то деталь в том саркофаге. Нори-сан был без сознания, и спорить с его сестрой никто не решился. В итоге: запирающий механизм разрушен мощным заклинанием, плита опущена, а мы отрезаны от внешнего мира…

М-да… Вот только на пьяную голову не хватало таких подробностей… Впрочем, опьянел я не сильно, мозги соображали нормально, но никаких адекватных объяснений произошедшему не находилось. Хотя…

— Погоди, — поморщился я, глядя на нахмурившуюся лисицу. — Получается, княжна ушла, когда тело твари ещё не исчезло?

— Да, — кивнула кицунэ. — Она была уверена, что город спасён, и по какой-то причине решила запереть младшего брата.

— Но печати Милосердной пропали, и дверь как-то же можно открыть?

— Можно, — не стала спорить лисица, — при помощи запирающего механизма. Только он разрушен, и починить его никто из нас не сможет. Поднять такую дверь вряд ли кому-то по силам, кроме богов, а пробить ее невозможно. Запирающая плита блокирует астрал, и даже не представляю, какие материалы использовались при её создании.

— Ладно, отставить панику, — вздохнул я и провел ладонью по татуировке на запястье. — Снаружи ведь эту дверь тоже можно открыть, и жемчужины для этого уже не понадобятся. Достаточно кому-то пройти на ту сторону и привести к двери старшего брата нашего князя. Ты же сама сказала, что верхние этажи астрала доступны.

— Но ты и на нижние не можешь пока зайти, — правильно догадавшись о направлении моих мыслей, хмуро буркнул енот. — А на верхние попасть намного сложнее.

— Ну и заклинания у меня тоже раньше не получались, — в ответ усмехнулся я. — Было бы желание, а все остальное приложится.

Подмигнув приятелю, я легко вскочил на ноги и направился к противоположной стене.

Последнюю фразу произнёс для того, чтобы подбодрить ребят, хотя сам при этом никакого оптимизма не испытывал. Скорее, наоборот… И причина даже не в том, что я не могу самостоятельно попасть даже на первые этажи Тонкого Мира. Тут другое… Если нас действительно заперла здесь Аяка, то жизнь Керо сейчас в опасности. Княжна ни разу не дура, а значит, прекрасно понимает, кто кроме неё может открыть дверь.

Нет, ну какая сука, однако… Интересно, она замешана в том дерьме, что происходило тут последние полтора месяца, или, получив артефакт, решила сыграть в какую-то собственную игру?

Остановив жестом начавших подниматься солдат, я приветливо кивнул стоящим неподалёку десятникам и, поблагодарив бойцов за стойкость, приблизился к стене, на которой оставило след мое заклинание.

Широкая борозда около двух метров длиной была наклонена к полу под небольшим углом и имела глубину около двадцати сантиметров на всем своём протяжении. Вот не помню точно, какого размера был полумесяц на вылете из руки, но результат не может не радовать.

Улыбнувшись и проведя ладонью по борозде, я заглянул внутрь, внимательно изучил оставленный след и озадаченно хмыкнул. Нет, я не считаю себя знатоком физики, но в любом случае от такого прилета камень должен был раскрошиться или оплавиться, но края у борозды гладкие, словно кто-то её шлифовал.

Заглубление имеет форму трапеции: на входе — двенадцать и у дальней стенки около пяти сантиметров. Стена гранитная и, судя по ее повреждениям, заклинание, пущенное с тридцати метров, легко проломит пехотный строй. Танк бы я, конечно, таким не подбил, но пару средневековых рыцарей из седла высажу запросто.

С самим артефактом — полный порядок. Ощущения непонятные, но довольно приятные. Словно ты опустил ладонь в реку на мелководье, и вода обтекает твоё запястье. Сейчас Сыёку заполнен примерно на четверть, и использовать его уже можно, но тренироваться буду потом.

Забавно, но вот не так я представлял в детстве магию, и Гарри Поттер не даст соврать. Где все эти крики и размахивание волшебными палочками? Выпученные глаза и тревожная музыка фоном?

Колдовать оказалось не тяжелее, чем стрелять из двустволки. Направил, потянул скобу и зарядил дуплетом в бок супостату. Можно и одиночными, но только при полном заполнении артефакта. Откуда мне это известно? А вот хрен его знает, но произнесение заклинаний для меня, это как поездка на лошади, с небольшим исключением.

Дело в том, что прошлый я никогда не владел магией водной стихии. Это знание тоже пришло непонятно откуда, и в душе не имею, что я раньше умел, но к этому вот полумесяцу ещё нужно будет привыкнуть. Узнать дальность, пробивную способность, скорость заполнения артефакта и определить влияние внешних факторов. Ну да… Вот выберемся и сразу же начну изучать.

От размышлений меня отвлекли лязг стали и донесшиеся от входа шаги.

Спустя полминуты в зал зашёл Нори вместе с Коямой и десятком телохранителей.

Остановившись на входе, князь огляделся, заметил меня и, облегченно выдохнув, что-то приказал стоящим за спиной бойцам. Кояма, глядя в мою сторону, едва заметно кивнул, на лицах ребят появились улыбки, и все дерьмо отодвинулось на второй план.

Блин, как же все-таки здорово, когда рядом есть те, кто искренне за тебя переживает. Иоши, Нори, Эйка, Нэко, ребята и даже Хона. Нет, понятно, что у лисицы тут собственный интерес, но без неё бы я не выбрался из той задницы с луной и полетами в космосе. Не знаю… Наверное, в мире есть люди, которым комфортно пребывать в одиночестве, но любому нормальному человеку необходимо чьё-то участие. Хотя бы в мыслях, хотя бы на расстоянии. Вот как сейчас…

— С возвращением… — от размышлений меня отвлёк негромкий голос подошедшего князя. Нори пробежал взглядом по борозде на стене, вздохнул и задумчиво посмотрел в сторону выхода.

— Тебе уже рассказали?

— Да, — кивнул я. — Рассказали, но без подробностей. Знаю только, что асур жив, мы заперты, а Аяка сбежала.

— Она выбила запирающий механизм заклинанием, — нахмурившись, пояснил князь. — Проскочила под опускающуюся плиту и ударила. Камень расколот, механизм выгнут, и непонятно, как такое можно исправить…

Ну да… Неприятно вот так говорить о любимой сестре, но, к моему удивлению, подавленным князь не выглядел. А ведь случись что-то похожее месяц назад, и парень гарантированно бы замкнулся. Предательство близких — это всегда страшно, а он ничего так, держится и даже заметно злится.

— И что ты обо всем этом думаешь? — воспользовавшись паузой, уточнил я. — Зачем ей это понадобилось? Артефакт вскружил голову, или она как-то связана с событиями последнего месяца?

— Не знаю, — со вздохом покачал головой Нори. — Пытаюсь найти объяснение, но в голову лезет какая-то ерунда. Глупо, с какой стороны ни взгляни. На сестру это совсем не похоже.

— Что не похоже? — поморщился я. — Ну, положим, асуров Аяка не нанимала, иначе её не заботила бы судьба Ки, но захват власти — это очень даже реально. Вот скажи: твоя сестра способна убить старшего брата? Я говорю о Керо.

— Нет, — снова покачал головой князь. — Это глупо, и Аяка на такое никогда не решится. Сестра слишком умна.

— Хорошо, — кивнул я, чувствуя некоторое облегчение. — Но тогдаобъясни, почему?

— Армия и народ не примут братоубийцу. Чтобы такое скрыть, Аяке пришлось бы перебить кучу людей, но даже если это у неё получилось бы — останется Хиро. Ты же помнишь, что мы умеем отличать ложь?

— Но Хиро солдат, и… — начал было я, но князь меня оборвал.

— В сёги^[208] Керо проигрывал этому солдату семь партий из десяти, — с грустной улыбкой пояснил Нори. — Но дело даже не в этом. Убить Керо не так-то и просто. Брат — воин, чем бы там он сейчас ни занимался, а Аяка — всего лишь девушка. И даже с найденным артефактом она Керо не соперница. Только если в спину, исподтишка, но подумай сам: а что она ему перед этим скажет? Младший брат остался в гробнице? Ну сам-то ты как думаешь?

— То есть ей остаётся только бежать? Но она же могла это сделать, не закрывая нас здесь…

— Возможно, мы оба ей чем-то мешали? — Нори задумчиво тронул свой подбородок и, обернувшись, посмотрел в сторону выхода. — Если в городе что-то готовится, а мы…

— Мы? — поморщился я. — Или все-таки ты?

— Именно «мы» или, скорее, ты, — усмехнувшись, в тон мне ответил Нори. — Она ведь уже знает, кто ты такой, а самурай бога Луны — это фигура, с которой нельзя не считаться.

— Хорошо, — согласно кивнул я. — Но тогда сутки у нас есть? Ведь раньше вряд ли что-то начнётся? Значит, идём искать Слугу Мары, а потом уже будем решать, что делать дальше. Ведь пока асур не подох, думать о чем-то ещё как минимум глупо.

— Я знал, что ты это скажешь, — князь улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу. — Только есть ещё одна вещь, о которой пока никому не известно. В том саркофаге, где сестра нашла артефакт, лежал прах кого-то из родственников. Могилы Хидэо Ясудо наверху нет.

— И как ты это определил?

— На том захоронении был выбит оскаленный волк, — пояснил князь и в подтверждение ткнул большим пальцем в один из красно-белых камонов у себя на груди. — Оками является символом нашей семьи с тех давних времён, но у Хидэо Ясудо в этот камон была вплетена ветка суги^[209] — дерева, под которым он встретил жену. Я читал об этом в нескольких свитках и не могу ошибаться.

— То есть ты из-за этого столько времени был наверху?

— Да, — кивнул Нори. — Я искал могилу Хидэо, но там её нет. Мне кажется, что найдя ее, мы найдем и асура.

— Или наоборот, — вздохнул я и, обведя взглядом зал, задумчиво посмотрел в сторону выхода.

Вот же блин… Хрен пойми что, и просвета пока не видно. Грохнули одну, но нужно искать другого. Аяка сбежала непонятно зачем, дверь заблокирована, и даже артефакт нашёлся в какой-то левой могиле! Не жизнь, а какой-то гребаный квест, где за каждым ответом следует по три новых вопроса. Ладно хоть друзья живы и даже не ранены, а то бы вообще труба…

— Ещё час на отдых и двинемся дальше, — проследив за моим взглядом, произнёс князь. — Неплохо бы, конечно, сходить вперёд на разведку, но…

— Да вон она — разведка — летит, — хмыкнул я, кивнув на влетевшую в зал кошку. — Сейчас все и узнаем.

Мысленно подозвав девочку, я дождался, когда она подлетит и поинтересовался:

— Нэко, расскажи нам, пожалуйста, что ты там видела?

Услышав вопрос, кошка забавно наморщила лоб, затем покивала и, указав рукой на выход, пояснила:

— Там… большая… пещера, развалины … храма, дома… мост… мертвая щель… смерть.

М-да… Мертвая щель и смерть… Так и представляется старуха с косой в неглиже и с оскаленным черепом. Эх… Зря я самогона напился.

— Что ты имеешь в виду под смертью? — собрав мысли в кучу, уточнил я. — Там враги? Чудовища? Что нам там угрожает?

— Не знаю… что угрожает. Не чувствую. Только… немного Хаоса, но… он не опасный, — глядя на меня, пожала плечами Нэко. — А смерть — она просто лежит…

— Лежит?! — выдохнул я, чувствуя, что мысли снова побежали в разные стороны. — Как это «лежит»?

— Упала… и лежит, — хлопнув глазами, ответила кошка. — Там щель… там хоронили…

М-да… Выгнав из головы образ пьяной старухи, я посмотрел на Нори. Князь посмотрел на меня, и надо было видеть его физиономию.

— Слушай, а пойдем к ёкай? — с улыбкой предложил ему я. — Может быть Эйка что-то поймет?

— Да, — кивнул князь, — пойдем. Вряд ли мы с тобой догадаемся сами…

Глава 7

До пещеры, о которой рассказала кошка, мы шли минут двадцать, разгоняя эхо шагов по пустым залам, и в любой момент готовые к внезапной атаке. Впрочем, никто на нас нападать не спешил. Четыре просторных зала, через которые мы прошли, размерами не уступали верхнему и тоже имели по шесть боковых помещений каждый. Саркофаги обнаружились в первых двух. При этом все они были разломаны, но самой нежити нигде не было видно. Скорее всего, все эти твари подохли в недавнем бою вместе с суккубом.

Два последних зала были пустыми. Лишь кучи мусора на полу, полуобвалившиеся барельефы, черные рисунки вперемешку с подтеками проникающей сверху воды, запах аммиака и уже знакомые статуи.

Тетка с птичьей головой, судя по всему, была самым почитаемым божеством этого поселения. Не, ну не просто же так она тут как Ленин на каждом углу? В шести залах четырнадцать статуй, и при этом — все разные! И ладно бы бюсты, но тут-то трех-пятиметровые изваяния!

Шли не торопясь, в колонну по пять, останавливаясь перед каждым залом и дожидаясь, пока Нэко разведает путь. Нет, конечно, кошка здесь уже полетала, но в тот раз у нее не было задачи обнаружить противника. Так что лишняя предосторожность не повредит.

С бакэнэко вообще непонятно… В девочке словно уживаются два разных существа. Проснувшись, она спасла меня за мгновение до смерти, потом облетела и вылечила еще четверых «тяжелых» и только после этого добила остатки наседающей на строй нежити. То есть Нэко в критической ситуации действовала как опытный боец, и только потом превратилась в маленькую девочку, с заметными отклонениями в развитии. К слову, Смерть, о которой она говорила, это всего лишь статуя Синигами, а щель — большая трещина, через которую перекинут мост. Но почему она мертвая, так никто из нас и не понял. В общем, с этой кошкой ни хрена не понятно, но могу предположить, что ее заторможенное состояние — это щадящий режим существования, позволяющий сберечь какие-то там ресурсы. То есть, когда будет нужно, Нэко «проснется». По крайней мере, я на это очень надеюсь.

Из последнего зала вниз вел наклонный коридор диаметром с тоннель метрополитена. Пройдя по нему, наш отряд вышел на просторную площадку в полусотне метров от частично обвалившегося каменного моста, перекинутого через широкую трещину.

— Дальше пока не идем! — скомандовал идущий первым Кояма и знаком приказал своим бойцам рассредоточиться вдоль стены.

Повинуясь команде, первые две шеренги, привычно приняли в разные стороны и изготовились для стрельбы. Я вышел следом за ними, огляделся и испытал понятное в таких случаях дежавю. За спиной ошарашено выдохнул Нори, Эйка помянула какого-то Енка. Ну да… Они-то такое видят впервые, а я меньше недели назад уже успел насмотреться.

Пещера была огромной. Навскидку, раза в два больше той, в которой я дрался с гашадокуро. Тут даже статуя своя была. Не такая, правда, большая как там, но пятнадцать метров в высоту — это ни разу не мало, особенно если ей захочется нас убить.

Все пространство пещеры можно было условно разделить на три части: все, что до моста, остатки поселения и развалины храма. Здесь, на нашей стороне, площадка около входа, пологий спуск к мосту, находящемуся ниже метров на десять, два десятка полуразвалившихся строений по левую руку и остатки какого-то святилища в полусотне метров справа от моста на краю трещины.

Шесть двухметровых идолов, по форме напоминающих очень худые матрешки, стоят полукругом напротив лежащей на полу статуи. Очевидно, это та самая Смерть, о которой говорила нам Нэко. Статую Синигами вроде бы никто не ломал, она просто завалилась ничком вместе со своим постаментом. Возможно, уронили специально, но никаких повреждений на ней при этом видно. Уронили, но побоялись разбить? Или он грохнулся сам? Не знаю, но да и по фигу.

Тут не понятно, как он вообще смог сохраниться? В этих пещерах словно включён режим консервации. Статуи, саркофаги, дома… Не, так-то брошенное поселение за мостом похоже на деревню Татуина^[210] после орбитальной бомбардировки, но по логике небольшие каменные строения за четыре тысячи лет должны превратиться в пыль. Или нет? Или я ни хрена не смыслю в археологии?

Поселение по местным меркам немаленькое. Около двух сотен однотипных, полусферических домов, похожих на иглу^[211], стоят четырьмя ровными рядами на небольшом расстоянии друг от друга. Эти асуры определенно повёрнуты на геометрии. Все настолько ровно и однотипно, что выглядит жутковато. Я словно не в сказку попал, а в какой-нибудь фантастический фильм. Высадка десанта на планету врага, ну да…

Из общей концепции немного выбиваются развалины храма, которые находятся у дальней стены пещеры, за площадью, по центру которой высится статуя обнаженной женщины со сложенными за спиной крыльями.

Голова статуи — понятное дело — птичья, руки разведены в стороны, ладони обращены вверх, взгляд направлен в темноту потолка. Пятнадцатая по счету из встреченных. Самая большая и…красивая. Если это Илит, то со стороны она совсем не похожа на монстра. Древние греки примерно такими ваяли своих богинь. Стройные ноги, высокая грудь, тонкая талия… Мару как мужика можно понять: фигура у его жены выше всяких похвал. Ну а крылья и птичья башка… Так и Владыка Кимона тоже не модель с обложки журнала для женщин.

— Вот… мертвая щель, — от созерцания женских прелестей меня отвлекла кошка. Нэко, не задерживаясь у входа, улетела вперёд и, зависнув над трещиной, указала рукой вниз. — Там… много-много костей…

— Интересно, — хмыкнул я и, не видя опасности, направился к девочке.

Нори, ёкай и Коямо с десятком телохранителей пошли следом за мной. Солдаты со вторым десятком охраны остались ждать на площадке.

Вблизи мост напоминал тот, что я видел в пещере на Коро. Примерно такой же ширины, с похожим покрытием, но на этом не сохранилось перилл. Впрочем, рабочая поверхность моста уцелела, и по нему можно смело перейти на ту сторону.

Трещина, через которую он был перекинут, пересекала пещеру неровным зигзагом от стены и имела примерно одинаковую ширину на всем своём протяжении. Метров двадцать пять-тридцать, и в душе не имею, как бы мы перебирались на ту сторону без моста. Нет, наверное, как-то можно переползти по боковым стенам пещеры, но мост есть, а значит, не стоит греть голову.

Первым дойдя до трещины, я осторожно заглянул внутрь, но никаких костей там, конечно же, не увидел.

— Нэко права, — подошедшая следом Эйка, кивнула вниз и, скосив на меня взгляд, пояснила: — Полагаю, туда отправились те, кому не нашлось места в отдельных захоронениях. На дне этой трещины и правда очень много костей.

— А почему тогда тут не появился гашадокуро? — подошедший к нам князь небрежно заглянул в трещину и перевёл взгляд на лисицу.

— Потому что гашадокуро может собраться из костей только при неправильном захоронении, — ответил за подругу Иоши и, с опаской посмотрев в сторону святилища Смерти, пояснил: — Их всех приносили туда, проводили короткий обряд перед ликом статуи Синигами, а потом уже скидывали в трещину. Если бы и тех, кто наверху, так же, то никто бы из них не поднялся.

— А за что отвечает этот товарищ? — кивнув на лежащую статую уточнил я.

— Товарищ?! — округлив глаза, испуганно выдохнул тануки. — Ты аккуратнее со словами-то! Он же может услышать! Не статуя в смысле, а сам бог. Его частичка есть в каждом таком изваянии…

— Ты не ответил на вопрос…

— Ну… — енот замялся и, скосив взгляд на лежащую статую, пояснил: — Синигами собирает души и проводит их в Тонкий мир, либо отдаёт Сэту. Он также может подарить скорую смерть, или дать умирающему помучиться. Ну и такие вот обряды, — Иоши кивнул на святилище и посмотрел на меня. — Если показать мертвого правильной статуе, он никогда не превратится в онрё. Только сейчас, когда тела умерших сжигают, Синигами почитают только воины и кочевники. У степняков этот бог в особом почете…

— Ясно, — я кивнул и, переведя взгляд с енота на Эйку, указал рукой на статую крылатой женщины. — А с той подругой что? Она, случаем, не оживет?

— Да что ты такое говоришь! — снова округлив глаза, зашипел на меня енот. — «Товарищ», «подруга»… Это боги, Таро! Они могут обидеться!

— Думаешь, если я назову ее сукой, она обидится меньше? — хмыкнул я и, понимая, что от енота сейчас ничего не добьёшься, вопросительно посмотрел на лисицу.

— Я ничего не чувствую, — глядя в сторону статуи, отрицательно покачала головой та. — Спроси лучше у Нэко, она намного сильнее всех нас.

Я кивнул, глянул на кошку и, указав на статую, повторил свой вопрос.

Нэко секунд десять морщила лоб, очевидно пытаясь понять, чего от неё хотят. Затем развернулась в воздухе и спиной подлетела ко мне, зависнув возле плеча.

— Она… здесь… везде… — сделав круговой взмах рукой, негромко пояснила девочка. — Её нет… и она… здесь. Не оживет здесь… не может. Только… наверху.

— В смысле? — тут же нахмурился князь. — Оживет в городе? Или в воде? Над нами же сейчас океан…

— Нет, — все так же глядя на статую, покачала головой кошка. — Не город… не океан… выше.

— Она имеет в виду верхние слои астрала, — видя непонимание в наших глазах, пояснила за Нэко лисица. — Там может воплотиться кто угодно, но, чтобы попасть сюда, нужно пройти через нижние слои, а их прикрывают граничные камни.

— И клетка… — внимательно выслушав Эйку, добавила Нэко. — Клетка… для Хаоса… Она там… Она не пускает…

— Какая ещё клетка? — поморщился я и вопросительно посмотрел на кицунэ, но та лишь пожала плечами.

М-да… Ну вот что мне стоило попасть в русскую сказку? К Змеям-Горынычам, домовым и Кощеям? Где нет всех этих астралов с их непонятными уровнями, Нижнего Мира, Кимона и клеток, в которых как-то там держат Хаос… Хотя… В противовес всему этому японскому бреду тут у меня друзья и куча знакомых прикольных девчонок. И Нэко тоже прикольная. Она просто не может сейчас понятно все объяснять…

Кошка все так же висела у правого плеча, с невозмутимым видом смотрела на развалины храма, и уточнять сказанное у неё казалось не самой лучшей идеей. Проще сразу записаться на приём к психиатру…

— Ну, если не может воплотиться, то чего мы тогда ждём? — кивнув на статую, логично предположил князь. — Уверен, Слуга Мары находится где-то там.

— Сейчас пойдём, — кивнул ему я. — Подождите, мне нужно заглянуть в святилище Синигами.

Ещё только появившись в пещере, я решил, что статую обязательно нужно поднять. Нет, альтруизмом тут и не пахнет. Черноволосая красотка сказала, что мы с Синигами предположительно были знакомы, и пройти мимо будет натуральным неуважением к богу. Ну и с моей способностью влезать в дерьмо, напомнить о себе будет не лишним. Сколько там весит эта статуя? Килограмм двести максимум? В нынешнем своём состоянии я её даже смогу оторвать от земли целиком, а уж поставить-то — запросто.

— Ты совсем потерял разум? — выдохнул, успокоившийся было Иоши. — Думаешь, он там лежит просто так?! Да будет тебе известно: подходить к правильному изваянию бога Смерти могут только его служители и те, кому уже все равно. Он может запомнить тебя, понимаешь?!

— Так это-то мне и нужно, — пожал плечами я, поправляя на поясе ножны. — Ты не переживай, я ненадолго. Скажу ему пару слов и обратно…

— Иоши прав, — глядя мне в глаза, поддержала приятеля Эйка. — Я бы очень не советовала тебе приближаться к святилищу, но…

— Но сегодня я едва не погиб, и уж, наверное, он меня уже знает, — логично возразил я. — В общем, ждите, я скоро…

— Погоди! — Иоши остановил меня жестом. Заметно нервничая, енот скинул с плеча мешок, вытащил из него бутылку и протянул ее мне. — Вот, поднеси ему самогон. Боги любят такие подарки. Только пробку сорвать не забудь!

М-да… Иоши в своём репертуаре. В нем, как и в кошке, словно сидят два разных ёкай. Один трус, а второй — хоть в одиночку на Сэта…

Забрав самогон, я поблагодарил приятеля и, усмехнувшись, пошёл к святилищу бога Смерти.

Всего пятьдесят метров от главной дороги вдоль трещины, и, наверное, есть время прислушаться к голосу разума, в роли которого выступают оба ёкай, но нет. Решение принято, и я сделаю то, что задумал. И чем бы там оно для меня ни закончилось.

Кто знает… Возможно, я когда-нибудь доиграюсь в эти игры с богами, но это произойдет не сейчас. Даже если Черноволосая ошиблась, риска нет никакого, а пройти мимо я не могу. Просто чувствую, что это будет неправильно. И что бы там ни говорили екай…

Вообще, ситуация сама по себе абсурдная. Я собираюсь поднять упавшую статую бога, и точно знаю, что этот жест будет замечен и как-то там оценён. Любой из обучающих нас когда-то психологов, охренел бы от того, до какой шизофрении докатился их подопечный. Только я прекрасно помню, как из своих изваяний воплощались две знакомые богини, и не сомневаюсь, что Синигами тоже на такое способен. Хотя, конечно, не понятно, какого хрена он не поднимется сам?

Вблизи святилище Смерти выглядело предельно уныло. Длинный алтарь из темного камня, на который, очевидно, укладывали тела мертвых людей, потрескался и покрылся синюшным налетом. Жутковатые идолы с гротескно злобными рожами покосились и сейчас напоминали толпу пьяных африканских бомжей. Уж не знаю, откуда возникла такая ассоциация, но ни у японцев, ни у древних славян таких уродцев вроде бы не ваяли. Впрочем, я могу ошибаться.

Зайдя на территорию святилища, я поставил бутылку с самогоном на пол и направился к лежащей на полу статуе. Приблизившись, оглядел фронт работ и на пару мгновений застыл в нерешительности. Поднять изваяние можно было только за голову, и вот в душе не имею, как Синигами отнесётся к такому повороту событий. Впрочем, мое замешательство длилось недолго.

Наклонившись, я схватил статую за уши, потянул вверх и с трудом оторвал её от земли. Сука! Они его из свинца, что ли, отлили? Разогнув ноги и помогая спиной, я рванул каменного болвана вверх и подлез под него плечом. В глазах потемнело от напряжения, кровь набатом застучала в висках, но я все-таки устоял на ногах. С силой надавив плечом и переступая по сантиметру, я толкал проклятую статую вверх, слыша, как хрустят мои кости, и понимая, что отступить не могу. Так случается во время армрестлинга. Когда уже не чувствуешь руку, но все равно давишь, и противник не выдерживает. Так произошло и на этот раз. С глухим звуком камень ударил о камень, изваяние покачнулось из стороны в сторону и утвердилось на своем постаменте лицом к алтарю.

С трудом устояв на ногах и дыша, как после десятикилометровой пробежки, я отошёл назад, оглядел статую и озадаченно хмыкнул.

Синигами был вылитым троллем из вовки!^[212] Лысый, с огромным заострённым носом, уродливыми ушами и глумливым выражением физиономии. Нет, я и сразу видел, что на человека он не похож, но чтобы тролль… Из компьютерной игры моей юности?! Да какого хрена тут вообще происходит?! И как он не сломал себе шнобель, войдя им в каменный пол? Даже, сука, не поцарапал…

На статуе была одна только набедренная повязка. Голова лысая, ноги колесом, руки согнуты вдоль тела, ладони сжаты в кулаки. Вот как-то по-другому я представлял себе бога смерти, но так, наверное, даже лучше. Тролль мне нравится больше старухи с косой.

Уняв наконец дыхание, я кивнул, затем посмотрел в глаза статуи и произнёс:

— Тут девушка одна красивая сказала, что мы с тобой были знакомы. Сам я ничего не помню, но все равно, не гоже моему приятелю валяться тут на полу.

Синигами ничего не ответил, и тогда я подобрал с пола бутылку, распечатал ее и вдруг испытал какое-то странное дежавю. Словно это не раз уже было: я, бутылка и этот носатый тип… Отогнав наваждение, я поставил самогон на алтарь и, обернувшись к статуе, пояснил:

— Это от нас с ребятами. Там саке, но оно очень крепкое. Так что ты аккуратнее. Снова не упади, а то я спину надорву тебя поднимать. Все, бывай…

Нет, наверное, с богами так говорить нельзя, но в задницу все эти стереотипы. Как хочу, так и общаюсь со своими знакомыми. Ведь в том, что я знал его раньше, сомнений никаких уже нет. Мое дежавю тому подтверждением.

Кивнув статуе на прощанье, я направился к ребятам, когда услышал за спиной характерное звяканье. Этому звуку просто неоткуда было взяться среди камней…

Обернувшись, я окинул взглядом святилище и увидел небольшой квадратный светлый предмет, который лежал на постаменте возле ног Синигами.

Интересно… И готов поклясться, что этой штуки не было там полминуты назад, но раз так… Вернувшись к статуе, я подобрал с постамента половинку серебряной монеты, рассмотрел выбитые на ней иероглифы и озадаченно хмыкнул.

Синигами решил отдариться? Расплатился за самогон? Или в этом куске серебра заключён какой-то иной смысл? Ведь в том, что эта половинка монеты появилась тут не случайно, сомнений никаких нет. Выходит, богу пришлось по нраву то, что я поставил на ноги его статую? Ну да… Стоять-то оно прикольнее чем лежать.

— Спасибо! — Я сжал половинку монеты в кулаке, улыбнулся и… увидел, что Синигами улыбается мне в ответ!

Не знаю… Возможно, мне это кажется… Или подсознание пытается выдавать желаемое за действительное, но бог действительно улыбался! Так, как и должен улыбаться товарищ, с которым не виделись много лет.

В следующий миг тяжесть в руке пропала. Я разжал кулак и увидел, что половинка монеты исчезла, но на ладони остался её отпечаток. Словно кто-то перевёл под копирку. Опять какая-то магия? И снова ни хрена не понятно. Впрочем, сейчас мне есть у кого спросить.

Оторвав взгляд от ладони, я снова посмотрел в глаза Синигами, кивнул и, ударив себя кулаком в грудь, пошёл к ожидающим меня ребятам.

Настроение поднялось. Да и как ему не подняться, если ты фактически пообщался со своим персонажем из той далекой игры. И не просто пообщался, а ещё и обменялся подарками. И вот теперь даже не знаю, сам ли я выбирал себе тролля в игре, или за меня это сделало подсознание?

При моем приближении народ повёл себя как-то странно. Никто не произнёс ни единого слова. Они просто стояли и смотрели так, словно у меня на голове отросли рога. Ну или огромные уши, как у Синигами, ага…

— И чего молчим? — остановившись, я на всякий случай провёл ладонью по волосам и, не найдя там рогов, вопросительно посмотрел на лисицу. — Все, надеюсь, в порядке?

Эйка часто закивала, глядя поверх моей головы на святилище, и тут, наконец, «очнулся» Иоши.

— Да, полный порядок, — смерив меня взглядом, криво усмехнулся енот и, переведя взгляд на князя, добавил: — Давай уже, командуй! Пошли куда-нибудь отсюда, пока этот «товарищ» ещё что-нибудь не учудил…

Князь кивнул, затем широко улыбнулся и, махнув рукой командиру солдат, посмотрел на меня.

— Я был уверен, что тебе опять все сойдёт с рук, — хмыкнув, произнёс он. — Хотя заставил ты нас поволноваться.

— Что «сойдёт с рук»? — непонимающе поморщился я и посмотрел на енота. — И чего такого я учудил? Выказал уважение к Синигами?

— Уважение… да… Выказал, — Иоши тяжело вздохнул. — Вот скажи: тебе очень понравится, если какой-то незнакомый тип вдруг решит тебя облапать?

— Да при чем тут это?! — возмущённо нахмурился я. — Это ж статуя! Каменная! И никого я не лапал! Просто ухватил за уши и поставил. Они большие и торчат в разные стороны, удобно…

— За уши… бога… — севшим голосом прошептал енот и, скосив взгляд на притихшую Эйку, потрясенно покачал головой. — Ты даже не представляешь, о каком ужасе говоришь!

— К изваянию бога могут прикасаться только его служители и те, кому это позволено, — пояснила за приятеля кицунэ. — Иначе ками может обидеться и отвернуться от тебя. Или ещё что похуже.

— Никто ни на кого не обиделся, — устав от этого бесполезного разговора, со вздохом произнёс я. — И подарок Синигами понравился. Он даже отдарился половинкой монеты. Не знаю, правда, почему половинка…

— Она у тебя? — внезапно оживился Иоши. — Покажи!

— Нет, — покачал головой я. — Подарок исчез, но вот, — я продемонстрировал приятелю ладонь, на которой ещё оставались следы квадратного отпечатка.

Енот приблизился, внимательно осмотрел след на ладони и, усмехнувшись, поднял на меня взгляд.

— Ты знаешь, Таро… — с неподдельным восхищением в голосе произнёс он. — Сходить в святилище Синигами, облапать статую бога и получить за это омамори^[213] … Это ведь еще надо уметь…

— Да я там чуть спину не надорвал! — возмутился я, затем продемонстрировал ладонь остальным и, кивнув на отпечаток, поинтересовался: — А что хоть это такое?

— Воинский оберег, — неожиданно пояснил стоящий неподалёку Кояма. — Плата Синигами за то, чтобы он поучаствовал в твоей судьбе. Купив такую половинку монеты у жреца, можно рассчитывать, что при смертельном ранении бог Смерти сразу же заберет твою душу, избавив от мучений, или наоборот, не станет торопиться, если у тебя есть хоть какие-то шансы.

— А почему этот омамори исчез? — уложив в голове информацию, поинтересовался я у Коямы. — Ты-то вот свой с собой носишь.

— Ну, наверное, потому что его подарил тебе сам Синигами? — пожав плечами, предположил самурай и, словно бы ища подтверждение, посмотрел на Иоши.

— Да никуда он не исчез, — усмехнувшись, успокоил меня енот. — Некоторые артефакты не могут долго существовать в этой реальности. Твой меч как раз из таких. Его нет, но он существует. Вспомни, что тебе сказала Хозяйка Горы.

«Интересно, — я вздохнул и снова посмотрел на потускневший отпечаток. — Получается, бог Смерти выдал мне подарок, который я когда-нибудь буду вынужден ему же вернуть? Но что ему мешало помогать мне без этого омамори? Бюрократия? Или меня ждёт что-то страшное, где без этой половинки монеты будет не обойтись? Или он дал мне ее на всякий случай? Хорошо бы последнее…»

— Ичиро-доно, переходите сюда!

От размышлений о перспективах своего бытия меня отвлёк голос князя. Нори с десятком телохранителей уже перешёл и сейчас дожидался всех остальных.

«А командира солдат зовут Ичиро, — отметил про себя я, следом за ёкай направляясь к мосту. — Точно так же звали горшок и… Блин! Да что со мной такое творится?! — От пришедших в голову мыслей я натурально похолодел, чувствуя, как по спине потекли капли холодного пота. — Это же невозможно! Чтобы майор Росгвардии Григорий Смирнов перед операцией не узнал имена и позывные всех командиров групп! И не только это…

Я же веду себя как мажор или герой тупого боевика девяностых! Ведь ёкай предупреждали меня, что в святилище Смерти ходить опасно, но я все равно поперся, наплевав на предостережения и поставив под угрозу выполнение самой операции! Что, черт возьми, со мной происходит? От успехов съехала крыша? Почувствовал силу? Не знаю, но… не похоже. — Проходя по краю моста, я посмотрел на святилище Синигами, вздохнул и покачал головой. — Нет, крыша на месте. Я был точно уверен, что поступаю правильно! Это как из „грача^[214]“ с десяти метров в ростовую мишень. То есть, теоретически, можно выстрелить мимо, но ты уверен, что попадёшь, и отпечаток на ладони тому подтверждение! Только почему же тогда меня гложут сомнения в собственной адекватности?

Ведь даже и там, на Земле, на заданиях, бывало, случались нештатные ситуации, и я поступал так, как того требовала обстановка. И здесь то же самое! Не знаю, но мне кажется, проблема не в потере берегов, тут другое. Личность того „меня“ возвращается, и я поступаю так, как поступал бы он. Мунайто знал Синигами, и я почувствовал это. Был уверен, что необходимо подойти! Мне даже кажется, что бог меня потроллил как-то, увеличив вес своего изваяния. Тролль потроллил, ну да…

А еще Тоётама, Такицу и даже сам Ватацуми… Я говорил с ними без особенного пиетета совсем не потому, что меня закинуло сюда с Земли, где богов видели только в фильмах и на картинках. А я ведь поначалу думал именно так! Только вот ни один нормальный человек, прочитав в детстве книжку про Винни Пуха, не станет дразнить встреченного в лесу медведя. И с богами та же фигня! Но раз так, получается, что понтов мне уже подвезли, а Сила пока где-то задерживается? Отсюда вывод: нужно быть аккуратнее, контролируя себя и его. Того парня, в которого мне предстоит превратиться. Ну а солдаты… — Я обвёл взглядом строящихся неподалёку бойцов. — Они же пришли позже, и у меня не было времени на знакомство с их командирами. Нет, это меня не оправдывает, но причина понятна. К тому же я с этими ребятами никак не взаимодействую, вот и не стоит их сейчас загружать. Сделаем дело и тогда познакомимся» …

— Первый, второй десятки — вперёд! Третий — в конце колонны! — скомандовал самурай и, обернувшись, нашёл взглядом князя.

Нори кивнул, и наш отряд двинулся в сторону храма.

Всего чуть меньше километра по прямой, из которых половина — через заброшенный город. Иоши с Эйкой как всегда рядом со мной, князь с Коямой — чуть впереди, сразу за растянувшимися по дороге десятками. Лица у ёкай напряженные, но мое чувство опасности молчит. К тому же Нэко летит впереди отряда, и она-то уж точно почувствует, вздумай на нас кто-то напасть.

Вдоль дорог города и на площади возле храма горело несколько десятков оранжевых фонарей, и их света хватало, чтобы видеть все в мельчайших подробностях. Не знаю уж, как они сохранились и почему продолжали светить, но задаваться такими вопросами в мире, где боги реальны, наверное, глупо. Тут же на каждый вопрос, есть ответ: «потому что». Так что горят — и хорошо, мне они ничем не мешают.

Стоящий впереди храм напрочь выбивался из общей концепции этого места. Эдакий готический собор на фоне домиков эскимосов. Массивные колонны, стрельчатые окна, десяток статуй чудовищ вдоль козырька и внизу около входа, и ещё целая куча архитектурных изысков, названий которых я просто не знаю.

Впрочем, я не большой спец по церковной архитектуре. Поэтому могу ошибаться и, может быть, это вообще никакой не храм.

Фасад здания, которое будем все-таки называть храмом, имел ширину около пятидесяти метров. Из трех этажей хорошо сохранился только нижний. Оба верхних зияли пробоинами так, словно по ним долго работала артиллерия.

Площадь перед храмом завалена обломками, портик разрушен. У одной из статуй около входа отломана голова, но проход внутрь здания свободен.

Какая-то избирательная разруха, если подумать. В городе уцелела примерно половина домов, в храме — два этажа, но статуя крылатой тетки не пострадала. Наверху в залах никаких особых разрушений мы не нашли, и лестница от входа вниз тоже хорошо сохранилась. Интересно, но ни хрена не понятно, как сказал один персонаж. Если бы тут произошло землетрясение, то и залы бы хорошо потрясло. На последствия штурма тоже не очень похоже. Не, ну а как захватчики прошли в эту пещеру без боя, и почему дома, стоящие ближе к выходу, уцелели практически все?

Впрочем, все это ерунда, гораздо больше напрягает другое. Почему прародителя рода похоронили в этом непонятном строении? Да ещё и рядом с асуром? Разве не лучше было похоронить Хидэо Ясудо где-нибудь наверху в окружении подданных?

— Сомневаюсь, что они жили тут постоянно, — негромко произнесла идущая рядом лисица. Заметив мой вопросительный взгляд, Эйка кивнула на один из уцелевших домов и пояснила: — Асуры — это те же ёкай, только изменённые Хаосом. Им нужны пища и вода, они так же озабочены продолжением рода.

— Но воды здесь нигде вроде не видно, — подхватив мысль кицунэ, произнёс я. — А ведь для такого количества народа её нужно немало. И даже если бы в этих непонятных строениях проживало по одному асуру…

Стоящие вдоль дороги дома и впрямь выглядели странно. Их словно бы отлили из одной формы на заводе по производству бетонных конструкций. Полусферы с радиусом около трёх с половиной метров имели один арочный вход с небольшой прихожей, который во всех строениях выходил на дорогу.

— А я говорил, что это не город, — услышав наш разговор, хмуро буркнул енот. — Асуры не муравьи, чтобы жить в одинаковых каменных шарах. Возможно, они прятали тут молодняк на время войн, или…

— Или что? — уточнил я, видя, что енот замолчал.

— Или это что-то другое, — пожал плечами тануки и, кивнув на один из домов, пояснил: — Видишь, все входы к дороге? Возможно, их использовали как хранилища, но мне кажется, что вся эта пещера — один большой храм этой суки Илит. — Иоши зло посмотрел на статую, к которой направлялся отряд, вздохнул и посмотрел на меня. — Ты же сам видел, сколько здесь её изваяний! И та тварь, которая тебя чуть-чуть не убила… Это ведь она, посмотри!

— Я поднял взгляд и… озадаченно хмыкнул, заметив явное сходство фигуры. Талия, форма груди, шея и руки… Если заменить птичью голову на человеческую, то и правда не отличить от того суккуба. От входа в пещеру такого сходства я не заметил, но сейчас оно очевидно. Но тогда получается…

— Погоди, — нахмурился я. — Выходит, Нэко ошиблась, и тут нет никакого Гурата аль Хара, а вместо него лежит эта тетка? Или они тут вдвоём?

Не, ну а что еще думать? Тут же черт ногу сломит со всеми этими непонятками! То баба, то мужик, ещё эти статуи и дома. Святилище Синигами поставили люди, это понятно, но все остальное…

Тишина… Лишь скрип амуниции, лязг железа, оранжевый свет фонарей и хруст камней под ногами. Полдеревни уже прошли, и интуиция все так же молчит. Нет, я прекрасно понимаю, что впереди задница, но размер её оценить не могу. Если там два Великих асура и хотя бы один из них не спит…

— Нет, вряд ли, — видя, что Иоши по-прежнему молчит, покачала головой кицунэ. — Нэко почувствовала бы это сейчас и сказала. Однако Иоши прав, и мы сейчас, скорее всего, находимся в брошенном храме Илит. Слишком много тут её изваяний и разлитой Силы. Похоже, что те два отражения — это тени Королевы асуров. Так случается, когда хозяева уходят из храмов…

«И кошка тоже говорила, что эта тварь здесь везде», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Тогда объясните мне, какой во всем этом гребаный смысл? Запечатать Слугу Мары в храме Королевы асуров, где разлито море Силы?! Это же как лисицу пустить в курятник!

Услышав такое сравнение, енот скосил взгляд на подругу, затем посмотрел на меня и поинтересовался:

— А ты сам-то где лучше спишь? Дома или, скажем, в походе?

— То есть…

— Да, — покивала кицунэ, видя мой растерянный взгляд. — Милосердная рассчитала все правильно. Ведь четыре тысячи лет, что проспал Слуга Мары, это очень даже немало. И… кстати! Я не ем куриного мяса! Не люблю…

— Чего? — нахмурился я, окончательно потеряв нить разговора. — При чём здесь…

Шипение кошки хлестнуло по мозгам ледяной плетью. Впереди громко заговорили солдаты, строй замер, самурай обернулся и нашёл взглядом князя…

Мгновенно вернувшись из непоняток в реальность, я быстро огляделся и увидел впереди отряда полупрозрачный силуэт женщины.

Одетая в рясу или во что-то очень похожее, с перехваченной поясом талией и накинутым на голову капюшоном, она шла впереди отряда по направлению к статуе, легко покачивая на ходу бёдрами и, казалось, не замечала ничего вокруг. Заметив ее, ребята Коямы оперативно разошлись по дороге и изготовились к стрельбе, ожидая только команды, Иоши выругался, лицо Эйки заледенело. Глаза у лисицы сделались ярко-зелеными. Как тогда, на острове, перед дракой…

— Кто это? — мысленно спросил я у кошки, которая висела чуть впереди справа от строя и явно ожидала моего приказа.

— Враг… — не оборачиваясь, ответила Нэко. — Могу уничтожить…

— Уничтожь, если она атакует, — приказал я. Затем остановил жестом лисицу и, встретившись взглядами с Нори, кивнул на уходящего призрака: — Пошли за ней! Может, эта тётка скажет нам что? Или куда приведёт?

— Ага, в западню она нас приведет, — буркнул нахмурившийся Иоши. — Но хорошо хоть подругой не назвал эту погань, хотя… Тётка — это ж у вас кто-то из родственников?

— Какой ты, однако, зануда, — скосив взгляд на приятеля, со вздохом произнёс я и вместе с отрядом пошёл следом за призраком женщины.

Нет, ну во всех фильмах и книжках в такой ситуации всегда случалось какое-то продолжение. Вот и сейчас, не просто же так она появилась у нас на пути? Привыкла гулять по этой дороге и настолько увлеклась прогулкой, что не слышит грохот у себя за спиной? Ну да, так я, блин, и поверил…

Фильмы и книги, как оказалось, не врали.

Выйдя на площадь, женщина приблизилась к статуе демоницы, низко склонилась перед ней, и в моей голове зазвучал её сбивчивый шёпот. Слов было не разобрать, но я и не пытался понять. Вышел вперед замершего строя и, положив ладонь на рукоять меча, принялся дожидаться развязки. Нори подошел и встал в метре слева, кошка зависла над правым плечом.

Не… Вот реально плачет по мне психиатр… Стою на какой-то площади в огромной пещере, в сотне метрах напротив разрушенного собора, и слушаю сбивчивое бормотание призрака, который склонился перед статуей крылатой женщины с головой ястреба! При этом ещё один призрак висит у меня над плечом, слева мужик в самурайском доспехе, а за спиной шеренга копейщиков со щитами. Два десятка самураев растянулись полукругом по площади, а с ними два оборотня ёкай. Короче, полная клиника, и никакими таблетками тут уже не поможешь…

Женщина молилась минуты три, и за это время я успел рассмотреть статую во всех подробностях, параллельно думая, что эта Илит, наверное, счастливая женщина. Не, ну а как иначе? У Мары шесть рук, и вот даже не представляю, какие при этом открываются перспективы… И ещё интересно, почему в такие моменты мне в голову лезет пошлятина? Да и дело не в количестве рук! Или я ошибаюсь? Да ёп!

Закончив наконец бубнить, женщина встала, обернулась и откинув с головы капюшон, презрительно посмотрела на князя.

Мне почему-то казалось, что она будет копией суккуба из зала, но нет. На вид лет тридцать или чуть больше. Треугольное породистое лицо, волосы спадают до плеч, голову венчают рога. Она была красива какой-то хищной неземной красотой. Словно сошла с полотна Луиса Ройо^[215].

— Ты все-таки пришел… Потомок проклятого рода, — не отрывая взгляда от Нори, устало произнесла она. — Ещё один дурак, поверивший в своё предназначение. Ты подохнешь так же, как и твой предок, и никому этим ничего не докажешь.

— Кто ты такая? — положив ладонь на рукоять тати, недобро прищурился Нори. — Много чести мне говорить тут со всякими тварями…

— Я Акара аль Риида. Настоятельница храма Прекрасной Илит, — глядя на князя, криво усмехнулась женщина. — Но ты, щенок, ошибаешься. Тварь — та, что послала тебя сюда на верную смерть…

— Поясни, — жестом придержав Нори, попросил я. — Почему ты решила, что он умрет?

Услышав вопрос, женщина вздрогнула и медленно перевела на меня взгляд.

— А, это ты Враг, — снова усмехнулась она, но в этот раз в её голосе словно бы мелькнули искры надежды. — Возможно, ты не дашь сдохнуть этому идиоту?

— Ты о чем? — нахмурился я. — Говори, что нужно сделать?

— Нужно лишь забыть ненадолго вражду и поверить, что Госпожа не обманет… — холодно ответила жрица. — Всего-то забыть вражду…

В следующий миг тело Акары превратилось в облако дыма, который тут же метнулся в сторону князя. Свистнули, покидая ножны, мечи, но кошка успела быстрее.

Угрожающе зашипев, Нэко серым росчерком метнулась навстречу атаке и, пролетев сквозь дым, превратила его в ворох невесомого пепла.

— Ты что-нибудь понял? — хмуро глядя на кружащие в воздухе частички, спросил князь. — О чем она говорила?

— Не знаю, — покачал головой я. — Но, как бы то ни было, умереть мы тебе не позволим!

— Спасибо, — Нори улыбнулся и кивнул в сторону чернеющего входа. — Ну тогда пойдем, посмотрим, что там внутри…

Глава 8

Зайдя в храм, мы оказались в просторном предбаннике, заваленном строительным мусором и кусками какой-то материи, напоминающей серую мешковину. Из пяти светильников на стенах горел только один, но его света вполне хватало, чтобы разглядеть в подробностях помещение и три хорошо сохранившихся барельефа, изображавших птицеголовую демоницу. На двух из них она пребывала в одиночестве, на третьем — центральном — к ногам женщины жался невысокий рогатый мальчишка с сучковатой палкой в руках. Сын? Или какой-то левый пацан? Да плевать! Тут и без него хватало поводов для размышлений.

В голове все еще звучали последние слова жрицы, но я так и не понял, что она хотела до нас донести. Князю угрожает смертельная опасность, а у меня будет возможность спасти? Забыть вражду? Но почему тогда она атаковала сама? На что надеялась? И кто такая Госпожа? Илит? Но ее же здесь вроде нет? Или есть? Или это еще какая-то госпожа?

Как бы то ни было, от нашего предприятия ощутимо попахивает дерьмом. Вроде пошли упокоить одного асура, а тут их как грязи, и это не считая того, что прячется наверху в городе. Нет, ёкай никого вроде не чувствуют, но можно ли доверять их чутью? Все-таки Королева асуров это не оживший мертвяк, и обмануть таких как мы для нее как два пальца, это самое, да… А тут еще хрень какая-то впереди!

Из предбанника вели три арочных прохода. Два — в боковые помещения, и центральный — в главный зал, который выглядел достаточно необычно.

Подсвечники, или что-то очень на них похожее, стояли вдоль стен с портретами рогатых уродов, каждый из которых был нарисован прямо на камне. Краска частично осыпалась, и от большинства изображений остались разрозненные фрагменты, целиком сохранилось только несколько штук. Определенно асуры… Рожи надменные и при взгляде на них в глубине души закипает тихая ярость. Возможно, в прошлой жизни я с ними встречался? Скорее всего так и есть…

На полу, под портретами — сгнившие остатки ковров и куча мелкого мусора. Со стен свисают проржавевшие цепи, слева от входа на квадратной тумбе лежит здоровенный рогатый череп.

Сложно сказать, кому он принадлежал, но, судя по размерам, та тварь была не меньше трех метров ростом. Костей нигде не было видно, и непонятно, кто его сюда притащил и зачем, но… да и хрен с ним. Напрягало другое…

Примерно в сорока шагах от прохода зал полностью перекрывала какая-то магия, очень похожая на текущую с потолка воду. Та самая клетка для Хаоса? Не, ну а чем ещё это может быть?

— Проходим вперёд, —оторвав взгляд от голубой стены, приказал Нори. — Ичиро-доно, ты со своими здесь. Контролируйте коридоры, но внутрь никому не соваться.

— Да, господин! — самурай кивнул и, обернувшись к десятникам, принялся раздавать команды.

Что он там приказывал, я не слушал. Прошёл с остальными в главный зал и следом за князем приблизился к голубой преграде.

— Ближе, чем на пять шагов, не подходить! — предостерегла идущая позади Эйка. — Такие барьеры могут быть опасны на небольшом расстоянии.

Никто с лисицей, понятно, спорить не стал. Будь моя воля, я бы вообще не подходил к этой хрени, но готов поставить золотой против медной монеты на то, что наша цель где-то за ней.

Голубая стена вблизи все так же походила на текущую воду, но ни брызг, ни луж нигде не было видно. Она просто начиналась на полу и заканчивалась на потолке. Видимость нулевая. Нет, очертания каких-то объектов проглядывались, но проще смотреть на мир через пивную бутылку, чем разобрать что-то за этой стеной.

— Клетка… — Нэко подлетела почти вплотную к преграде, указала на неё рукой и обернулась. Лицо девочки стало грустным. — Вода… Очень высоко… Не могу… туда.

— Она говорит, что эта клетка тянется в верхние слои Тонкого Мира, — в ответ на мой вопросительный взгляд, перевела сказанное лисица. — Судя по всему, защиту ставила Милосердная, и перебраться на ту сторону у нас не получится. Вода или не пропустит, или убьёт любого, кто попытается сквозь нее пройти.

— Любого, кроме меня… — со вздохом произнёс князь. — Вода не причинит вреда ни одному из Ясудо. Впрочем, я ожидал чего-то такого… — Скользнув взглядом по портретам асуров, Нори посмотрел на меня и кивнул в сторону выхода. — Если через сутки не появлюсь, уходите. Уверен, у вас получится выбраться. Прощайте!

Произнеся это, князь кивнул и, положив ладонь на рукоять тати, быстрым шагом зашел в стену воды.

М-да…

Все произошло, как он и предполагал. Стена расступилась и тут же сомкнулась, плеснув на пол тяжёлыми каплями. Справа, не сдержавшись, выругался Кояма, тяжело вздохнул за спиной енот, Эйка покачала головой и опустила взгляд.

Нори в который раз решил поиграть в героя? Ну да… Вот только в одиночку я его туда не пущу! Нет, конечно, можно прикинуться ветошью и подождать, но что-то мне подсказывает, что без меня он там пропадёт. Не зря же перед нами распиналась эта рогатая?

— И что делаем? — переведя взгляд на меня, хмуро поинтересовался Кояма. — Ждём здесь? Или снаружи на площади?

— Реши это сам, — не поворачивая головы, произнёс я. — Остаёшься за командира!

— А ты?

— Пойду прогуляюсь следом за князем, — пожал плечами я и направился к стене. — Я, конечно, не Ясудо, но Вода меня тоже не тронет. Девушка одна красивая пообещала…

Подойдя к стене, я на всякий случай набрал в легкие воздуха и шагнул вперед, не зажмуриваясь.

По ощущениям, будто бы попал в водопад. На плечи словно кинули штангу, одежда мгновенно вымокла, уши заложило, но длилось это недолго. Стена прогнулась и расступилась, вытолкнув меня на другую сторону зала.

Кое-как устояв на ногах, я сделал два шага вперёд и потряс головой, вытряхивая из ушей воду.

Стоящий впереди князь, услышав шум за спиной, выхватил меч, развернулся и в смятении отшагнул назад, словно увидел привидение дедушки.

— Таро?! — опустив клинок, потрясенно выдохнул он. — Но как?!

— А ты забыл, что я дружу с рыбами? — усмехнулся я и, пройдя вперёд, быстро осмотрел помещение.

Тот же зал с продолжением портретной галереи на стенах. Три горящих оранжевых фонаря, обрывки ковров, осыпавшиеся барельефы и очередная статуя…

Только в этот раз голова у Илит нормальная. В смысле женская, с рогами и узнаваемыми чертами лица. Королева асуров стоит у дальней стены с копьем в руках и, слегка разведя крылья, смотрит куда-то поверх наших голов. Впрочем, плевать на неё, главное: мы у цели!

В трёх десятках метров впереди нас, на высоком постаменте, в окружении каких-то непонятных конструкций, стоит здоровенный каменный гроб. Метра три в длину, с вязью иероглифов на видимой боковой стенке и плоской крышкой, он заметно отличался по форме от тех саркофагов, что мы видели наверху. Ну и размер, да… Вряд ли Хидэо Ясудо был трехметрового роста, а значит, там лежит другой персонаж.

— С рыбами… да… — покачал головой князь и, убрав в ножны меч, широко улыбнулся. — Но, как бы то ни было, я рад, что ты рядом мной.

— Взаимно, — в ответ улыбнулся я и, кивнув на саркофаг, поинтересовался: — Ну и? Какие у нас дальнейшие планы?

— Ну… — немного смутился князь. — Откинем крышку, и там будет видно.

— В смысле, «видно»? — нахмурился я. — То есть ты не знаешь, что нужно делать?

— Нет, — честно признался приятель. — А откуда мне это знать? Никто же не рассказывал…

— Тоже верно, — я задумчиво посмотрел на лужу, которая натекла с моей промокшей одежды, вздохнул и перевёл взгляд на каменный гроб. — Ну а что, если там только прах? Будем тыкать его мечами, или пойдём искать дальше? Проходов-то в этой части зала не видно.

— Нет, — покачал головой Нори. — Он точно здесь, я это чувствую. Сейчас, подожди, настроюсь…

— Стой! — я жестом остановил приятеля и указал на стоящую вдалеке статую. — Ты не забыл, что случилось во время твоей прошлой «настройки»? А ну как эта курица оживет?

— И что же делать?

— Да мне-то откуда знать? — пожал плечами я. — Пошли, мечами в неё потыкаем. Если зашевелится, то сразу и кончим. Пока она летать не надумала.

— «Потыкаем», «кончим», — сдерживая улыбку, покачал головой князь. — У тебя мысли работают только в одном направлении?

— Каждый понимает в меру своей испорченности, — хмыкнул я и направился к статуе. — Идем! Я потыкаю, а ты можешь пощупать, или даже погладить…

— Вот ты… — Нори вдохнул, выдохнул, затем усмехнулся и направился следом.

Хрустя в тишине мелкими камешками, мы прошли через зал и, обогнув саркофаг, приблизились к статуе.

Остановившись напротив трехметрового изваяния, я смерил женщину взглядом и покачал головой, поразившись мастерству скульптора.

Вблизи Илит выглядела живой. Настолько, насколько это возможно. Высоко задранный подбородок, немного отведённые назад плечи, хищная улыбка, надменный взгляд, крылья и изогнутый у земли хвост. Скульптор изобразил момент выступления царицы перед подданными? Интересно, она ему позировала? Или это по памяти?

Как бы то ни было, за эту скульптуру передрались бы все музеи Земли, а для большинства ценителей разрушить такую красоту, наверное, выглядело бы кощунством. Вот только я ни хрена не эстет, и мне моя жизнь дороже. К тому же этих статуй тут — как дерьма. Одной больше, одной меньше — не страшно. Нужно будет — еще наваяют…

— В общем, роняем её на пол и разбиваем к херам, — произнёс я, глядя на статую. — Давай, не спи — заходи слева!

Не услышав реакции на свои слова, я обернулся и… выдохнул.

Нори стоял в паре метров позади меня, и ошарашенно смотрел на клинок своего меча, который сейчас светился как какой-нибудь джедайский лайтсабер. Голубой от цубы до острия, и при этом рабочая часть меча прекрасно просматривалась. Судя по реакции князя, происходящее было для него полной неожиданностью. Ну да… Он же не смотрел ни одной серии «Звездных войн» …

— Я… думал… сразу будем рубить… — заметив мой взгляд, потрясенно произнёс Нори. — Достал из ножен, а он… а оно… засветилось.

— Руками только не трогай, — предостерёг я приятеля, пытаясь сообразить, какого хрена тут происходит, когда меч князя полыхнул голубым факелом, и с его острия вытянулись две полупрозрачные нити. Одна к саркофагу, вторая — к статуе демоницы.

В следующий миг пол под ногами качнулся. Крышка каменного гроба вздрогнула от сильного удара изнутри, за спиной послышался характерный треск.

— Бой! — рявкнул я, приводя князя в чувство, и, обернувшись, чудом уклонился от летящего в голову копья.

Сука!

Спрыгнувшая с постамента тварь попыталась продолжить атаку, ударив меня ребром своего крыла, но безуспешно.

Поднырнув под этот чудовищный хук^[216], я проскочил к постаменту, рванул из ножен катану и нанёс рубящий удар в основание извивающегося хвоста.

Вот так, тварь! Второй раз ты меня уже не подловишь!

Лезвие чёрного клинка с глухим треском снесло хвост у самого основания. Демоница завизжала как раненая свинья и подалась назад.

Каменный обрубок хвоста толщиной с голень взрослого мужика ещё только летел к полу, когда чудовище довернуло корпус и, отведя плечо, резко ударило меня крылом.

Увернуться от такого невозможно, но я и не пытался этого сделать. Отшагнув и отведя меч, я закрылся плечом, и в следующий миг чудовищный удар впечатал меня в стену за постаментом.

Хрустнули кости, воздух вышибло из груди, во рту появился противный металлический привкус. Оглушенный, я начал сползать по стене на пол, наблюдая, словно в замедленной съемке, как суккуб поворачивается и заносит для удара свой жуткий кулак.

Где-то на краю сознания раздавались глухие удары по камню, перед глазами плыл свет оранжевых фонарей, яростно шипела тварь, что-то кричал Нори…

Нанося удар, чудовище подалось вперед, и в этот момент над его плечом мелькнул яркий росчерк. Взлетевший тати начисто снес суккубу атакующую руку вместе с крылом и куском плеча! Свет фонарей на мгновение стал голубым, возвращая меня в реальность, и события привычно ускорились.

Стиснув зубы от боли в спине, я рванулся вправо и только чудом разминулся со вторым кулаком атакующего чудовища. Крылатая гадина, промахнувшись, с треском вмазала по стене и, не переставая шипеть, начала поворачиваться ко мне.

«Вот интересно, как каменная статуя может издавать звуки?» — мелькнула в голове странная мысль и я, уйдя от атаки, шагнул вперед и пробил твари в бедро.

Хрустнуло. Меч до половины погрузился в камень. Демоница пошатнулась и попыталась достать меня крылом, но…

— Сдохни! — проревел князь и, подскочив с другого бока к чудовищу, нанес резкий удар своим изменившимся тати.

Голубой меч сверкающим росчерком смахнул рогатую голову, и ожившая статуя, окаменев на середине движения, с грохотом завалилась на пол к нашим ногам.

— Сука!

Тяжело дыша, я отступил назад, кивнул князю и посмотрел на саркофаг, который содрогался от тяжелых ударов. Сидящая внутри него тварь, судя по всему, скоро освободится. Погано то, что мы шли убивать спящего асура, и я хрен его знает, что нам делать с проснувшимся. Слуги Мары ведь по силе равны богам, и в предстоящей драке мы явно не фавориты. Хотя… Может быть, это он во сне так шевелится? Ну да… Башкой о каменную крышку спросонья…

— Ты как? — подошедший князь оторвал взгляд от обломков статуи и посмотрел на меня.

Выглядел Нори слегка потрепанным, но в глазах его застыла решимость.

— Нормально, — сплюнув на пол набившуюся в рот пыль, прошептал я и, кивнув на саркофаг поинтересовался: — Ну что? Сейчас ты знаешь, что нужно делать?

Ответить князь не успел.

Обломки статуи с тихим шорохом превратились в облако оранжевого дыма, который тут же метнулся вперед и, извиваясь словно змея, втянулся под крышку каменного саркофага.

В следующий миг пол тряхнуло. Один раз, другой. Потом ещё и ещё… Спустя пять секунд зал затрясло так, словно под него сунули огромный компрессор.

Трещал под ногами пол, змеились по стенам глубокие трещины, рожи асуров дергались, и со стороны казалось, словно эти уроды гримасничают и хохочут. Из-под крышки саркофага потек оранжевый дым, в голове зазвучал сбивчивый шепот. Захлебывающийся, непонятный… Как в Чертоге Смерти, незадолго до моей гибели….

— Готовься, — перекрикивая грохот, проорал князь. — Он многократно ослаблен, и у нас должно хватить сил!

Одновременно с этим крышка саркофага разбилась, словно от подрыва взрывчатки. Из гроба тут же повалил густой оранжевый дым, меч в руках князя запылал ярко-голубым факелом.

«Должно… Ну да… Мне бы его уверенность», — подумал я, вспоминая не к месту историю, что произошла со мной в девятнадцатом.

Тогда одна знакомая девушка затащила меня на выставку современного искусства, и там я, что называется, проникся по полной. Здоровенные огрызки яблок, расколотые унитазы, мазня на полотне, навроде рисунков Серегиной трехлетней дочурки. Вокруг какие-то женщины и мужчины в парадной или смешной одежде с умным видом и натуральным восхищением в глазах. Помню, та подруга была спортсменкой и разбиралась в этом мусоре примерно так же, как и я. На вопрос: «какого хрена здесь происходит?», она дурашливо пожала плечами и потащила меня на выход, вот и сейчас…

Я стоял на трясущемся полу, изготовившись к бою, переводил взгляд с хохочущих рож на облако дыма и пытался хоть что-то понять.

Статуя эта, проснувшаяся тварь и изменившийся тати и… какого черта все опять пошло через задницу?! И что происходит с мечом?! Тати превратился в лайтсабер вблизи от чудовища? Или что-то не так с самим князем?

Впрочем, спрашивать бесполезно. Судя по физиономии, Нори ничего не понимает и сам, да и нет у нас времени для разговоров. Остаётся только надеяться, что оружие не подведёт…

Тряска наконец прекратилась, дым перестал прибывать, асуры на стенах, отсмеявшись, снова нахмурились, шепот в голове пропал, и в зале повисла звенящая тишина.

— Сейчас… — негромко прошептал князь, отводя меч для удара.

Я кивнул и последовал его примеру, когда из облака дыма прозвучал мерзкий старушечий смех.

Противный, дребезжащий звук эхом прокатился по залу и, пробежав по спине волной колючих мурашек, улетел куда-то под потолок.

В следующий миг из тумана в нашу сторону рванула тварь в самурайском доспехе без шлема, с занесённым над головой канабо^[217]. Двадцать метров она пронеслась меньше чем за секунду и, подпрыгнув, атаковала меня.

Глава 9

Все произошло настолько быстро, что я со всей своей реакцией успел среагировать лишь за мгновение до атаки! Сверкнули в полумраке оранжевые прорези глаз, мелькнула боевая часть палицы, и чудовищное оружие с оглушительным грохотом ударило в пол в том месте, где я только что находился.

Жесть… Шипастое навершие легко, словно кусок стекла, раскололо толстую плиту, брызнув шрапнелью осколков. Асур захихикал, рванул оружие из образовавшегося пролома, и в этот момент я ударил.

Лезвие катаны с глухим звуком ударило в проржавевший доспех и, без труда разрубив сталь, глубоко погрузилось в тело чудовища. Человек от такого вряд ли оправится, но асур словно бы не почувствовал. Все так же мерзко хихикая, он вырвал из пола канабо и нанёс резкий круговой удар, целя мне в район поясницы.

Ожидая чего-то подобного, я отпрыгнул назад, уходя от удара. Князь же попытался атаковать и подставился.

Нори спасло лишь то, что палица била в меня и попала по нему уже на излете. Шипастое навершие ударило князя в живот, глухо лязгнув по стали доспеха. Парень отлетел назад и, взмахнув руками, приземлился на пятую точку.

Что там дальше происходило с ним, я не видел, поскольку асур, промахнувшись, снова прыгнул на меня, занося свою ужасную палицу.

Следующие полминуты я вертелся юлой, уходя от града ударов и даже не помышляя о контратаке. Гурат аль Хар, или кто там это такой, двигался на пределе моих возможностей, а с учетом того, что его канабо был чуть ли не в три раза длиннее клинка моего меча, любое сближение закончилось бы неминуемой смертью. Заклинанием тоже ударить нельзя. Асур теснил меня к противоположной стене, постоянно находясь между мною и князем, поэтому полумесяц мог зацепить и приятеля. Нет, я, конечно, атакую, если не останется вариантов, но пока у меня получается уворачиваться, артефакт подождет. К тому же, внимание твари сейчас на мне, и у Нори есть хорошая возможность закончить все одним ударом меча. Ведь нет никаких сомнений в том, что его тати способен нанести асуру смертельную рану…

Странно, но Слуга Мары практически ничем не отличался от человека. Ростом он был примерно с меня и имел такое же сухощавое телосложение. В ламеллярном местами проржавелом доспехе, с нормальными пятипалыми конечностями, босой и очень грязный. Его можно было бы принять за самурая, который после проигранного сражения бежал в лес и добирался до дома несколько месяцев. Ну это если не видеть головы…

Лицо асура прикрывали длинные чёрные волосы. Как у той твари из японского фильма конца прошлого века^[218]. Юрэй? Или как там у местных такое зовётся? При этом как асур ни скакал, его рожа постоянно оставалась прикрытой. Волосы, словно прилипли, открывая только глаза. Узкие, оранжевые, без зрачка — как у того урода в театре.

Тварь размахивала своим канабо как пропеллером, рассекая воздух над моей головой и круша гранитные плиты. Человек с таким телосложением сдох бы на десятом ударе, но асур даже не запыхался. При этом странным было еще и то, что он дрался как простой самурай. Существо, приближенное к богам, не имеет в арсенале заклинаний? Клетка отрезала его от Хаоса? Или он настолько слаб, что не может сейчас колдовать? И как же хорошо, что эта сука висит на мне. Главное, чтобы князь поскорее очнулся.

— Таро, держись! — словно прочитав мои мысли, проорал князь от противоположной стены, и в следующее мгновение в спину чудовища ударило ледяное копье.

Нори, очевидно, решил, что мне кранты, и решил атаковать издали. М-да…

Пущенное заклинание с сухим треском разбилось о ржавую сталь, сбив твари замах и заставив её покачнуться. Воспользовавшись заминкой, я нанёс косой, рубящий в район ключицы чудовища, затем, развивая успех, резко сместился вправо и выбросил вперёд левую руку. Дуплетом в корпус, чтобы наверняка!

Запястье и кисть на миг словно погрузили в жидкий азот, в грудь укололо холодом оберега, и сорвавшийся с руки полумесяц с глухим треском ударил чудовище в район живота.

Такая атака легко разрубила бы рыцаря вместе с конем, но асур не подох. Пострадал только его ржавый доспех. Разрубив пластины брони, заклинание сложило тварь пополам, и отбросило метров на пять в сторону постамента.

— Сдохни!

Подбежав к лежащему на плитах асуру, князь вскинул над головой пылающий меч и… опоздал.

За мгновение до неминуемой смерти, асур исчез и появился справа за саркофагом. Вот так просто — взял и прыгнул на тридцать метров назад!

Разрубив перед собой воздух, Нори выругался с досады и, обернувшись, с ненавистью посмотрел на сбежавшую тварь.

«Обидно, че… — мысленно хмыкнул я, готовясь к очередной атаке чудовища. — Но теперь хоть понятно, что эту сволочь можно убить только мечом. Заклинаниями его не достать… Казалось бы — пара минут боя, а уже столько всего… Впрочем, мы живы и даже не ранены, а значит еще повоюем».

Двухминутная пляска немного сбила мое дыхание, левое запястье горело холодным огнём, но в целом состояние было нормальным. На Земле после такой нагрузки я бы уже валялся пластом, но тут, хорошо, не Земля.

Не спуская взгляда с чудовища, я начал смещаться влево в сторону князя, когда тварь, шагнув вперёд, коротко взмахнула рукой.

Знакомый жест…

Зная, что за этим последует, я бросился к Нори и плечом сбил его с ног.

Не ожидавший такой подлянки князь взмахнул руками и с лязгом рухнул на плиты. Я попытался устоять, но зацепился за ногу приятеля и упал следом за ним. Одновременно с этим позади раздался характерный костяной треск, воздух наполнился запахом серы.

— Да что ты… — вскочив на ноги, недовольно прорычал князь и осекся, увидев в метре от себя торчащие из пола шипы.

Оранжевые, словно из цветного стекла, по полметра высотой каждый. Хона и отшельник наколдовывали по одному, а тут — штук тридцать, в три ряда, на небольшом расстоянии друг от друга. Асур решил сменить тактику? Если так, то ситуация хуже некуда. Это же как с ножом против ствола…

— К нему! — рявкнул я и, вскочив на ноги, побежал в сторону твари. Нори без вопросов рванул следом за мной.

Заметив двух бегущих мужиков, асур захихикал и снова исчез, возникнув в дальнем правом углу зала, в паре метров от водной преграды.

Не переставая глумливо смеяться, тварь перекинула канабо в левую руку и указала в нашу сторону правой. Сжав свободную кисть в кулак, асур проорал что-то на непонятном языке и, запрокинув волосатую морду, с силой ударил дубиной об пол.

— Стой! — схватив меня за плечо, истошно проорал князь. — Он сейчас…

В следующий миг зал содрогнулся. В воздухе пахнуло застарелым сортиром^[219] и серой, стены затрещали, и наступил конец света…

В играх такое называется огненным дождем. Только там красное — и на экране, а здесь оранжевое и с потолка…

Вот даже не знаю, на что это было похоже… Метеоритный дождь? Работа РСЗО^[220]? Сгустки оранжевого огня падали под углом с потолка, ломая плиты и выжигая разлетающиеся обломки.

От грохота и рева огня у меня мгновенно вышибло слух. Зал трясло как слетевшую с дороги карету. Спутные струи падающих метеоров оранжевыми росчерками резали густой коричневый дым, превращая все вокруг в локальный филиал ада.

Секунд через пять после начала этого светопреставления я вдруг осознал, что живой и спокойно дышу, а вся эта жесть происходит в паре шагов от меня за невидимой стенкой. Словно стою в стакане, а вокруг бушует яростный океан.

Уже примерно догадываясь, что происходит, я резко обернулся назад и натолкнулся на ошалевший взгляд князя.

Похоже, все происходящее вокруг было для Нори таким же сюрпризом. Князь стоял в трёх метрах позади меня, хлопал глазами и что-то кричал, но слов было не разобрать. Тати в его руке пылал трехметровым факелом белого света. Настолько яркого, что я на мгновение даже ослеп.

О-хре-неть! Вся эта жесть просто не поддавалось никакому логичному объяснению. Меч почувствовал магическую атаку и решил нас прикрыть, поместив в прозрачный стакан? При этом защита пропускает звук, но блокирует запахи, фильтруя воздух? Но почему тогда он не заблокировал первое заклинание и не вытянулся, когда нужно было добить врага? И ведь спросить даже некого! Сквозь стену мысленно говорить не получится. И кстати, что там сейчас с той стеной?

Проморгавшись и протерев рукавом глаза, я посмотрел на приятеля, и в этот момент у Нори за спиной появился асур! Тварь выпрыгнула из дыма с занесённым над головой канабо и счёт пошёл на мгновения.

— А-а-а! — заорал я, бросаясь вперёд и с ужасом понимая, что мне не успеть. Три метра — это же так много…

Мгновенно сообразив, что происходит, Нори ушел вбок, замахиваясь мечом. Время для меня привычно замедлилось, но за миг до этого произошло странное. Гурат аль Хар подскочил и… замер с занесённой над головой палицей, словно не решаясь ударить.

Длилось это долю секунды, что позволило мне успеть! Острие катаны клюнуло тварь в плечо, почти начисто снеся руку! Добавив ногой в живот и отбросив асура от друга, я увернулся от падающего на голову канабо, и в этот момент в грудь Слуге Мары ударил ослепительный свет!

Тати князя без труда пробил тело вместе с доспехом и вышел из спины сантиметров на тридцать. Свет куда-то пропал, Армагеддон за стеной оборвался, слух частично восстановился, по мозгам ударил отвратительный визг, а по броне чудовища побежали белые искры. Тело асура задергалось, палица выпала из трясущихся рук, и князь, понимая, что выдергивать меч нельзя, лишь сильнее вцепился в рукоять своего волшебного тати.

Продолжалось это секунд десять, не больше, и когда визг в голове сменился рыданием, от тела асура отделился оранжевый силуэт, который рывком сместился назад и тут же растаял.

«А это ещё что за херня?» — проводив взглядом призрака, подумал я, затем посмотрел на князя и… выругался.

Было от чего… Чудовище из «Звонка» превратилось в древнего старика. Чёрные волосы куда-то исчезли, лицо открылось, но…

Он был похож на мумию. Обтянутый кожей череп, редкие зубы, выцветшие глаза, и взгляд… Умный, спокойный и отрешенный. Жизнь ещё цеплялась за этого странного человека, но было ясно, что долго это не продлится.

Почувствовав мой взгляд, князь обернулся, в глазах его плеснулось отчаяние. Парень, по ходу, уже сообразил, кто перед ним, но ничего. Как-нибудь переживет. Меня больше волнует, куда подевался асур? Ведь это он выпрыгнул из умирающего старика.

Пока я пытался уложить произошедшее в голове, старик медленно поднял руку и нежно провёл ладонью по клинку, торчащему у него из груди. Губы Хидэо Ясудо растянулись в улыбке.

— Знакомый меч… — подняв взгляд на Нори, сухим, треснувшим голосом произнёс он. — Я… называл его… бабочкой…

На парня же словно напал столбняк. Не, ну ситуация и правда — из ряда вон. Держать в руках меч, который торчит из груди твоего предка…

Не, так-то этот старик доставил веселья, и теперь хоть понятно, почему он замешкался, позволив себя убить. Ну да… И сейчас главное не пытаться осмыслить весь творящийся трэш. Иначе можно свихнуться.

— Хидэо-сама, я сейчас… — дрогнувшим голосом произнес очнувшийся наконец Нори и, опустив старика на пол, придержал его за плечо.

— Нет, не смей! — покачал головой первый Ясудо, видя, что его потомок собирается выдернуть меч. — Без него я сразу уйду.

— Но… — Нори тяжело вздохнул и, отпустив рукоять меча, отшагнул на полшага назад. — … что я могу для вас сделать?

— Ты должен послушать… — старик медленно поднял голову, и с ненавистью посмотрел в потолок. — Тот, кто был мной, сбежал наверх к своему истинному образу. Ты должен догнать и убить. Меч ослабил эту тварь, и у тебя должно получиться.

— И как мне туда попасть? — непонимающе поморщился князь. — Я не умею пересекать границу Тонкого Мира.

— Иди за бабочкой, он проведёт, — старик опустил взгляд и кивнул на торчащий из его груди меч, а затем с какой-то непонятной надеждой посмотрел на стоящего перед ним парня. — И ещё, самурай… Назови своё имя. Это важно…

— Я Нори Ясудо, — очевидно сообразив, что от него хотят, твёрдо произнёс князь. — У меня есть сестра и два живых брата!

При этих словах старик улыбнулся. Надежда в его глазах сменилась уверенным торжеством.

— Я счастлив, что мой род не прервался! — не убирая с лица улыбки, негромко произнёс он. — Значит, все это было не зря… Она своё слово сдержала… Вот! — Хидэо Ясудо резким движением вырвал из груди меч и протянул его князю. — Возьми! Я рад, что у него достойный владелец!

Нори благодарно кивнул и принял оружие, а дольше начался гребаный Голливуд!

Как только меч оказался у князя, его клинок вновь загорелся голубым светом. В лицо тут же пахнуло непереносимой вонью, а старик… Он просто рассыпался. Превратился в пепел, как конфетти из новогодней хлопушки.

Маленькие частички закружились небольшим вихрем и на глазах растаяли в воздухе. В разгромленном зале повисла мертвая тишина.

М-да… Есть в Японии фильмы, не предназначенные для широкого мирового показа. Просто такая чушь не налезет на голову ни одному вменяемому человеку. Не, ну а кому, к примеру, может понравиться супергерой, скачущий по городу в плавках, колготках и с женскими трусами на физиономии^[221]? И плевать, что та манга писалась как стеб! Парень в колготках, с трусами на роже — это ни хрена не смешно! Тут плакать нужно и бежать к психиатру! Всем тем, кому нормально зашёл этот бред.

Серега рассказывал, как над ним подшутила жена. Поставила фильм и свалила на кухню. А он сидел и втыкал в экран на это супергеройство. С кружкой чая в руке, отвисшей челюстью и округлившимися глазами.

Вот так и я… Не в смысле как тот тип с трусами на голове, а в смысле с отвисшей челюстью и на диване.

Нет, в целом-то все понятно, но если попытаться задуматься, то выходит полная каша.

Дедушка похвалил внука, а тот преисполнился благоговения. Ну да… Только откуда здесь взялся этот старик?! Он же помер четыре тысячи лет как! И что за приколы с асуром? Гурат аль Хар сидел в теле мертвого деда? Или не мертвого? Или я чего-то не догоняю?

А тут ещё эта вонь! Словно в деревенский сортир заглянул десяток слонов со спичками и недержанием. Причём не с простыми спичками, а с большими слоновьими. Нагадили, все сожгли и свалили…

Я хмыкнул, представив себе эту картину, вдохнул через рот и обвёл взглядом зал. Дым каким-то образом развеялся, и картина разрушений предстала во всей своей унылой красе.

Собственно, во всем зале ровными остались только круглая площадка у нас под ногами и полоса пола у водной стены. Вся остальная часть помещения усеяна воронками с оплавленными краями, диаметром метра под два каждая. Стены изуродованы так же, как пол, рожи асуров исчезли, уцелела только голубая преграда. И да, нам очень повезло, что асур атаковал Хаосом. Будь у него в арсенале Огонь — мы бы тут задохнулись. В закрытом-то помещении, после такого обстрела.

Закончив с беглым осмотром, я посмотрел на князя, хмыкнул и решил не отвлекать парня вопросами.

Нори стоял на том же месте, держа меч перед грудью и глядя в противоположную стену, словно бы к чему-то прислушивался. При этом на лице приятеля застыло одухотворенно-торжественное выражение. Ну да… Вопросов у нас до хрена, но основная задача — это сбежавший асур, которого, по словам старика, можно догнать с помощью тати. Не знаю как, но князь, наверное, разберётся? И кстати, к вопросам… На чем я там остановился?

Асур просидел в старике четыре тысячи лет? Но как это, сука, работает? Инфекция? Вирус? Или что-то навроде «Чужого»? И главное, на хрена?! Меч был намертво связан с Хидэо и, изгнав асура, позволил старику прожить лишних пару минут? Ладно, пусть будет так, но меня сильно напрягает то, что может произойти с Нори. Неужели парня ждёт такая же участь? Убить асура и потом быть похороненным в этом вонючем сортире?! Очень надеюсь, что это не так.

— Я… пойду за ним, — каким-то странно-сухим голосом произнёс князь. — Жди здесь…

В следующий миг князя озарило голубое свечение, и он начал медленно исчезать.

— Да вот сейчас! — рявкнул я и, прыгнув вперёд, ухватился свободной рукой за рукоять тати. Уж не знаю, что этот кадр задумал, но одного его я туда не пущу!

Глава 10

По ощущениям, словно сдавил в руке ледяного ежа. Кисть прокололи десятки игл, оберег Милосердной ожег холодом грудь, нестерпимо зачесался подарок Хозяина Океана. В следующий миг по полу пробежала голубая волна, яростно оскалились со стен вновь появившиеся рожи, по лицу хлестнуло ледяным ветром, вдалеке вспыхнула оранжевая спираль.

Сознание прояснилось. На запястьях и в руках появилась знакомая тяжесть, и я, заметив метнувшуюся ко мне серую тень, тут же ударил мечом ей навстречу. Замахиваться времени не было, но колющий удар не требует особенного замаха. Поэтому только так!

В следующий миг перед глазами мелькнула огромная круглая пасть с жуткими, загнутыми зубами, в лицо дохнуло тухлятиной, и неизвестная тварь с глухим чавкающим звуком налетела на меч, насадившись на него по самую рукоять. Сильнейший удар в правую часть груди, отбросил меня назад вместе с оружием, и это хорошо так расширило нанесённую рану. Справа за спиной что-то проорал Нори, в воздухе мелькнул росчерк его голубого клинка.

Рухнув спиной на траву и чувствительно приложившись лопаткой о камень, я откатился вбок, вскочил на ноги и ударил по длинной чешуйчатой спине. За миг до того, как цвайхандер погрузился в мягкую плоть, до меня наконец дошёл смысл происходящего, и реальность наотмашь вмазала по мозгам.

Нас атаковала рыба! С плавниками, чешуей, хвостом и выпученными глазами! Метра три с половиной в длину, внешне похожа на окуня. Непонятная тварь не имела ни ног, ни щупалец и плыла по воздуху как по воде! В смысле плавала до недавнего времени… Клинок моего меча ударил позади спинного плавника и, пройдя до боковой линии, с хрустом перерубил рыбе хребет. Чудовище конвульсивно дернулось, сбило меня хвостом с ног и затихло, оставшись висеть в полутора метрах над поверхностью земли! Кровь из ран тонкими струйками потекла на кислотно-зелёную траву. Сука! Как такое развидеть?!

Вскочив на ноги, я быстро огляделся и выдохнул, не в силах уложить происходящее в голове. Голубой аквариум в воздушном океане! Я не знаю, как ещё такое можно назвать. Преграда никуда не исчезла и, как выяснилось, она имела форму цилиндра радиусом метров пятьсот. При этом прозрачные стены поднимались вверх, насколько хватало глаз, и совершенно не мешали проплывать рыбам. Настоящим, мать его, рыбам! Ещё осьминогам, крабам, кальмарам и ками, разных цветов и размеров! Вынос мозга вместе с костями и кожей… Они плавали на разной высоте от земли, лениво шевеля щупальцами и плавниками, словно дело происходило в воде!

При этом под ногами я чувствовал твёрдую почву, дышал воздухом и даже ощущал ветерок. Солнце тут было похоже на небольшую оранжевую спираль, а вот облаков отсюда не видно. Ну да… Как их разглядеть со дна океана…

Нас с князем выкинуло неподалёку от края голубого цилиндра, на таком же расстоянии, как это и было в реальности. Местность вокруг неровная. Участки невысокой травы сменяются зарослями зелено-коричневых растений, которые тянутся вверх и шевелятся так, словно растут на морском дне.

Между нами и центром основания цилиндра, высится гора чего-то очень похожего на кораллы. Справа и впереди нее — огромные валуны, полностью поросшие коричневым мхом. В пределах видимости куча раковин, губок и жутковатого вида наростов разных форм и размеров. Рыб тоже полно, а вот асура что-то не видно.

Ну да… Во всей этой мешанине цветов и оттенков, можно спрятать десяток серых слонов, а если тварь еще и обернётся какой-нибудь каракатицей…

— Странно… — подошедший князь оторвал взгляд от покачивающейся в воздухе туши, вздохнул и виновато посмотрел на меня. — Я думал, переход тебя убьёт, поэтому…

— Поэтому решил поиграть в героя? — скосив на него взгляд, хмуро буркнул я. — А спросить меня ты не пробовал? Или я не спрашивал тебя там, в лесу перед храмом?

— Прости, — опустив взгляд, покачал головой Нори. — Меч потянул меня сюда, и мне показалось, что он хотел, чтобы я шел один. Думал, ты просто не сможешь…

«Меч, значит, не захотел, ну понятно, — подумал я, наблюдая, как к трупу рыбы со всех сторон по воздуху слетаются какие-то мелкие твари. — Ну да… Как же тут без меча-то?»

И нет, я не брал под сомнение сказанное приятелем, но мне все меньше начинало нравиться происходящее. Интуиция, сука такая, подсказывает, что мы вляпались в какое-то дерьмо и уже начинаем тонуть. Не мы, вернее, а Нори, и мне кажется, я догадываюсь о том, что тут намечается. При этом с самим князем говорить бесполезно, он ведь все равно не отступит. Однако кто предупреждён, тот вооружён. Значит, буду действовать по обстоятельствам.

— Ну а сейчас он что тебе говорит? — оторвав взгляд от трупа, я кивнул на меч и посмотрел князю в глаза. — Где нам искать сбежавшую тварь?

— Он не говорит, — Нори смутился и убрал оружие в ножны. — Это ощущения, образы… У тебя ведь тоже такие случаются.

— Хорошо, — кивнул я. — Но что нам делать сейчас? Будем стоять?

— Нет, — князь покачал головой и указал на поросшие мхом валуны. — За теми камнями есть что-то, куда нам нужно дойти. Я не знаю зачем, и асура там вроде бы нет. Что-то другое…

— Ну так пошли? А-то время уходит, — пожал плечами я и, не убирая меча, направился в указанном направлении. Нори тяжело вздохнул и пошёл за мной следом.

Вообще, по незнакомой местности идти ни разу не просто, но по настоящему дну океана мы бы вообще никуда не дошли. Казалось бы, тут всего-то метров триста-триста пятьдесят по прямой, но когда на пути сплошные колдобины, с кучей раковин и копошащихся в них существ, приходится постоянно смотреть себе под ноги. И ведь самое поганое то, что ни хрена не ясно, чего стоит тут опасаться. Особенно когда на тебе только сандалии из тростника. Ничего крупного на пути вроде не было видно, но тут ведь будет достаточно небольшого ядовитого червяка!

Гребаный астрал с его идиотскими этажами! Рыбы, осьминоги, ками и ещё эта чертова клетка! Не, так-то с рыбами прикольнее, чем в вонючем подземелье, но там-то хоть понятно, кто и как тебя может убить.

Я шёл впереди, ставя ступню на свободные участки травы, вертел головой и мысленно матерился. При этом в голове почему-то звучал голос Николая Дроздова. Ломаный русский, но все равно хорошо узнаваемый. Ну да… Ведь сколько ни пытайся превратиться в японца, некоторых слов все равно не забыть!

Три сотни метров мы прошли минут за пять без каких-либо приключений. Мелкая живность к нам не лезла, крупные твари «плавали» далеко, и я уже думал, что обойдется, когда…

— Слева! — предупредил Нори в тот момент, когда мы проходили мимо колоний кораллов.

Я повернул голову, и увидел здоровенную соплю, которая ползла в нашу сторону со скоростью идущего человека.

Размером с небольшой грузовик. Внешне похожая на жирного слизня или улитку. Неизвестная тварь двигалась характерными рывками, маскируясь под местность, как хищник из старого фильма со Шварцем. Метров пятьдесят до неё, если не больше, но никакой опасности она вроде не представляла. И даже если почувствовала, то догнать с такой скоростью нас не получится. Тут до камней всего-то метров тридцать осталось.

Кивнув, не оборачиваясь, князю, я обошёл здоровенную раковину и направился к проходу между камнями, когда заметил резкое движение слева.

— Бой! — рявкнул за спиной Нори, и я, отшатнувшись, левым предплечьем сбил морду метнувшейся ко мне рыбины. Продолжая движение, перехватил лежащий на плече меч и нанес короткий удар по промахнувшейся гадине.

Попал, но получилось хреново. Все-таки двуручный меч — это ни разу не шпага. Клинок разрубил чешую и погрузился в плоть всего сантиметров на двадцать. Рыбина пролетела вперёд и, вырвав из раны оружие, хлестнула меня своим шипастым хвостом.

Какая-то непонятная смесь змеи и щуки. Четырехметровое тело атаковавшей твари у головы было толщиной с взрослого человека, и за спинным плавником резко сужалось, превращаясь в тонкий змеиный хвост с костяным шипом на конце.

Повезло, что меня развернуло в момент атаки. Костяной крюк пролетел в десяти сантиметрах возле щеки, и я, ни секунды немедля, рванулся вслед за промахнувшейся гадиной.

Рыба — она всегда дура, за исключением тех случаев, когда ты пытаешься поймать ее на удочку в Подмосковье. Так и случилось…

Пролетев вперёд метров пять, тварь по-змеиному развернулась и… поймала оскаленной мордой лезвие моего меча. Темный клинок без особых усилий с хрустом разрубил гадине череп, тело чудовища конвульсивно задергалось, орошая траву ярко розовой кровью, и в этот момент за спиной что-то прокричал князь.

Черт! Нори!

Резко обернувшись, я нашёл взглядом князя и облегченно выдохнул. Парень стоял метрах в десяти от меня, с обнаженным мечом в руке, а справа от него в воздухе висела ещё одна дохлая рыбина. Выходит, засаду на нас устроили аж сразу две местные хищницы? Плевать! Главное, что они слили всухую.

И вот ведь кому расскажи… Две рыбы… Сдохли и висят в воздухе, но их кровь почему-то капает на траву! М-да…

Покачав головой, я махнул рукой князю, положил на плечо меч, и в этот момент Нори упал! Просто взял и сложился! Как это бывает в гребаных фильмах, когда какому-то парню в спину прилетает стрела!

Рванувшись вперёд, я подбежал к телу князя, крутанулся на месте, ища источник угрозы, но ничего не нашёл.

Рыба сдохла, на траве вокруг только ракушки, а до слизня ещё метров тридцать не меньше. Эта сопля продолжала упрямо ползти к нам, но… мать же его так!

Перевернув тело приятеля и не найдя никаких ран, кроме глубокой царапины на ладони, я пощупал пульс и облегченно выдохнул. Парень жив, но почему-то решил поваляться. У него даже глаза открыты, но…

— Не… могу… шевелит… — с жуткими помехами, еле слышно прозвучало у меня в голове. — Яд… возьми… меч… закончи…

— Ага, сейчас, — в ответ ему хмыкнул я и, подобрав лежащий на траве клинок, сунул его в ножны на поясе князя. Свой меч убрал мыслекомандой и уже прикидывал, как лучше тащить Нори, чтобы не растрясти, когда идиотия продолжилась.

Слизень, до которого оставалось уже метров двадцать, вдруг выбросил вперёд прозрачное щупальце и, схватив дохлую рыбину, мгновенно втянул ее внутрь себя! Как лягушка комара, или что-то очень похожее!

Понимая, что в качестве следующего блюда намечены мы, я схватил князя за щиколотки и бегом оттянул его по траве метров на десять. Затем рывком поднял на ноги, взвалил на плечо и быстро побежал в сторону камней.

Нори вроде бы ещё что-то шептал, но слов было не разобрать. Оно и понятно. Парень ведь только что, на моих глазах научился мысленно говорить! Обучение — оно всегда быстрее, когда приспичит.

Пробежав сквозь треугольный проход, образованный привалившимися друг к другу камнями, я быстро огляделся и заметил нужное место.

Какой-то долбаный Стоунхендж в местных реалиях. Пара десятков покрытых мхом камней навалены по кругу один на другой, и самый большой — плоский — лежит по центру.

Мазнув взглядом по здоровенному морскому коньку, который без дела болтался слева по курсу, я потащил князя к камням и тут заметил акулу! Огромную, черную с шипами на приплюснутой морде!

Громадная тварь плыла сюда и находилась сейчас в паре сонен метров от нас. До «Стоунхэнджа» шагов сорок и… Сука, ну почему я не рыба?!

Резко ускорившись, я рванул к камням, не разбирая дороги, краем глаза наблюдая за приближающимся чудовищем и думая о том, что жизнь обожает вот такие повторы.

Это ведь уже случалось со мной в девятнадцатом. С Серегой на плече, по лесу от толпы бегущих следом бандитов. Только там под ногами была тропа и впереди в укрытии два взвода спецназа, а здесь какие-то рыбы с камнями и полное непонимание происходящего.

В броне и шлеме Нори весил не меньше ста килограммов. Нести его было совсем неудобно, и обычный шестнадцатилетний пацан свалился бы через пару метров, но я не обычный! Я, сука, герой, а Нори мой друг… Младший брат, и я его, блин, не брошу!

Кровь стучала в висках, плечо давила какая-то железка доспеха, пот заливал глаза, и я не заметил раковину, лежащую у меня на дороге.

Запнувшись и рухнув вместе с князем на траву, я тут же вскочил на ноги и, матерясь, потащил приятеля к кругу камней. Я не знал, что должно там случиться, но надеялся на очередной перенос.

Слизень ещё только выползал из прохода, до акулы метров сто и у нас осталась пара- тройка секунд, когда тварь нас почует!

Раз, два, три…

Рывком подтащив тело князя кплоскому камню, я огляделся и взвыл, поскольку все осталось как прежде. Акула, слизень и два идиота в доспехах, один из которых едва стоит на ногах.

В этот момент плывущее к нам чудовище резко ускорилось, и счёт пошёл на мгновения.

Пятьдесят метров… сорок…

Сука! На хрена я сюда пришел?! Что тут… Черт! Идиот!

Рухнув на колено, я рванул тати из ножен, и вложил его рукоять в ладонь Нори. Руку, как и в прошлый раз, тут же прокололо холодными иглами. Заледенела грудь, противно зачесалось запястье. В следующий миг перед глазами мелькнула распахнутая пасть атакующей твари, и мир погрузился в непроглядную тьму…

* * *

Сознание прояснилось, и я понял, что стою по колено в опавшей листве. На руках цепь, меча нет и князя тоже нигде не видно. Вокруг непроглядная темень, и даже с моим зрением я вижу метров на двадцать пять — тридцать — не больше. Вокруг все завалено прелой листвой. В воздухе витают ароматы гниения, и непонятно какого лешего со мной происходит? Куда подевался Нори, где этот чертов асур, и на хрена здесь столько листвы?! Это какой-то мой персональный глюк? Но что Сущее хочет этим сказать, и как вообще отсюда убраться? По логике, здесь что-то должно случиться, но…

Наклонившись, я подобрал пригоршню листьев, внимательно их рассмотрел и, пожав плечами, кинул обратно. Ничего интересного. Обычные листья, чем-то напоминающие дубовые, только заметно крупней. Судя по всему, это место как-то связано с Синим лесом. Эйка же говорила, что слышит какие-то шорохи? Возможно, здесь, в астрале, что-то могу услышать и я? И не только услышать, а ещё и увидеть?

Никакой паники не было. Она в таких вот случаях бесполезна и даже вредна. Когда ты никак не можешь повлиять на ситуацию, держи голову светлой и не позволяй застать себя врасплох.

Кому-то могло бы показаться, что логичным было бы призвать меч, но это не так. Не стоит светить противнику свои козырные карты. При необходимости, оружие появится в руках за мгновение до атаки. Без него я выгляжу достаточно мирно. Возможно, это подтолкнёт кого-то невидимого к контакту, или, наоборот, спровоцирует нападение. И чем быстрее это случится — тем лучше. Ну не год же мне стоять среди этой листвы. Сколько уже прошло времени? Минута? Полторы? Две? Мой друг парализован, и ему нужна помощь! Какого черта нас вообще разделили?! Сущее, ты давай уже предъявляй, что хотело! Хрена ли тут тянуть?

Одновременно с этими мыслями далеко впереди появилась полоса бледно-розового света, чем-то похожая на занимающийся рассвет. Это непонятное свечение поползло вверх и, вспыхнув, подобно зарнице, высветило исполинское дерево, под которым я, собственно, и стоял.

Словами такое не передать…

Не знаю почему, но мне сразу вспомнился Москва-Сити… Ствол этого дерева размерами не уступал ни одному из тех небоскребов, а крона, наверное, накрыла бы весь деловой центр.

Синее Древо Аокигахары… Потрясающее по своей красоте и величественности… При виде этого дерева в душе колыхнулась щемящая грусть.

Так бывает, когда из командировки возвращаешься в родительский дом. Пустой, где уже давно никого нет… Вот вроде и радость, но…

Свечение тем временем разрасталось, и спустя минуту на стволе стали хорошо различимы неровные пятна. Огромные, черные… Они были похожи на гниющие язвы, и ещё опавшие листья, которые покрывали прелым ковром все видимое пространство… Нет, на дереве листва ещё сохранилась, но в кроне виднелись просветы, а некоторые из ветвей и вовсе походили на голые кости.

Черт! Да какого хера тут происходит?! Зачем мне показывают всю эту жуть? Что?! Что я могу сейчас сделать? Или это не настоящее? Предупреждение, чтобы быстрей возвращался домой?

Не успел я это подумать, как ствол дерева охватило чёрное пламя. Огонь быстро пополз наверх, перекинулся на крону, и я вдруг ощутил, что тоже горю и не могу при этом пошевелиться. Меня словно с головой окунули в раскалённую лаву, огонь потек в глотку, выжигая внутренности и не позволяя даже орать. В следующий миг перед глазами появилось лицо кицунэ. Незнакомое и родное одновременно…

Молодая женщина тепло улыбнулась, кивнула, и мир снова погрузился во тьму.

* * *

Сука!

Я резко оттолкнулся руками от снега, вскочил на ноги и, жадно хватая ртом воздух, быстро огляделся по сторонам.

Площадка на горном плато, навроде той, где мы встретились с Атой. Торчащие из снега булыжники, отвесные скалы и горы — впереди за обрывом. Большая часть площадки накрыта прозрачной голубой полусферой, радиус которой чуть больше пятидесяти метров. Верхняя часть той клетки от Хаоса? Ну да, скорее всего…

Перед глазами все ещё пылает черный огонь, но боль прошла, а во всем теле странная легкость. Совсем как тогда, в лесу, после укуса…

Нори лежит рядом на снегу, и он пока не боец. Нет, парень жив и даже моргает, но…

Все эти мысли пронеслись в голове меньше чем за секунду, когда стоящая впереди тварь, резко обернулась и угрожающе заревела.

Так вот он, блин, какой — его истинный облик. Трехметровый, прямоходящий козел, с жуткими лапами, горящими глазами и полным набором белоснежных клыков. Какая-то гремучая смесь сатира и минотавра. Тело чудовища от копыт до морды покрывала рыжая шерсть, под которой просматривались оранжевые татуировки. Когти размером сантиметров по тридцать, а рога… Такими можно насквозь пробить лошадь…

Тяжело шагнув в нашу сторону, асур резко вскинул над головой свои могучие лапы, и счёт пошёл на мгновения.

Понимая, что парализованному князю этого заклинания не пережить, я схватил его за ногу и швырнул за голубую преграду, как какого-нибудь плюшевого медведя. Получилось на удивление легко. Тело приятеля ещё только летело в сторону отвесной скалы за голубой пленкой, а я уже обернулся и, растянув запястья, встретил волну Хаоса истинным серебром.

Ощущения — не из самых приятных. Вот так стоять и смотреть на оранжевый вал, который сметает на своём пути многотонные камни. Только тут не реальность. Истинное серебро остановит любое заклинание, и можно даже не выставлять руки. Не знаю, откуда пришло это знание, но…

Заклинание асура накрыло меня с головой и, обдав жаром, бессильно разбилось о голубую преграду. В воздухе запахло серой и паленой собачьей шерстью, в рёве твари мелькнули нотки досады.

«Ну да, урод! Не на того ты напал…» — мысленно хмыкнул я и, прижав уши, оскалился.

Странное и такое знакомое чувство… Реальность словно переключили в 3D, добавив четкости и оттенков. Как-то непонятно на меня влияет этот верхний астрал. Там, ниже, я ничего такого не чувствовал.

Не сводя взгляда с асура, я выхватил из воздуха меч и, шагнув вперед, вдруг заметил краем глаза какое-то шевеление у себя за спиной. В следующий миг меня накрыло осознанием происходящего, и это едва не стоило жизни.

Видя, что противник невредим, Гурат аль Хар рванул на меня и прыгнул, отведя для удара правую лапу. Тридцать разделяющих нас метров тварь пролетела, словно пущенная из пращи, и я только в последний момент смог уйти от этой атаки.

Ну да, посмотрел бы я еще на кого в такой ситуации. Узнать, что ты реально можешь шевелить своими ушами, из копчика растет хвост и он тебе совсем не мешает… Скорее наоборот… А я-то еще думал, почему Нори показался мне таким легким…

Проскочив под мелькнувшей лапой чудовища, я коротко пробил асуру в бедро и отскочил назад от следующей атаки. Человек бы от такого удара лишился ноги, но асур отделался лишь царапиной.

С ревом впечатав копытами камни, Гурат аль Хар развернулся, швырнул в меня десяток оранжевых игл и, прыгнув, превратился в размазанный силуэт.

Тот я, из реальности, наверное, уже бы отправился к праотцам, но против лиса-оборотня такие трюки уже не катят. Сбив клинком одну из иголок, я резко ушел влево и, атаковав асура в то же бедро, без труда ушел от следующей атаки.

Следующие пять минут мы скакали как заведенные. Асур ревел, кидался заклинаниями, но так ни разу и не попал, ну а я мог его только царапать. Кожа и шерсть чудовища были прочнее любой латной брони, и если бы не моя цепь…

В боях с такими противниками, каждый удар меча или выстрел из лука должен заканчиваться выплеском Силы. Нанесенные повреждения зависят от атакующего и оружия, которое усиливает воздействие. Мой меч — это то еще вундерваффе^[222], но Силу блокирует цепь. Не будь ее — эта тварь уже бы легла! Да, асур десятикратно ослаблен, Клетка Порядка давит ему на башку, но его защиту она не снижает.

Понимание происходящего просто всплывало у меня в голове, словно не было этих веков забвения. Да, это только жалкие крохи, и убить тварь они не помогут, но каждая нанесенная рана — это потеря крови. Снег на площадке уже покраснел, и осталось только дождаться…

По асуру было совсем незаметно, что он хоть сколько устал. Ревущая тварь металась по площадке оранжевой молнией, круша камни и орошая снег своей кровью. Все эти атаки, ничем не заканчивались, но чудовище настырно пыталось меня достать и, в конце концов, преуспело.

Это случилось примерно на десятой минуте нашего боя. Изобразив атаку, Гурат аль Хар перепрыгнул через обломок скалы, возле которого я находился, и ударил по камню голой Силой, пустив в мою сторону кучу обломков. Опосредованное воздействие, мать его, и такую атаку цепью не заблокировать. Увернуться было практически нереально, но у меня почти получилось.

Резко метнувшись влево, я пропустил возле плеча два здоровенных обломка, ещё один отразил рабочей частью клинка, но три мелких все же попали. Грудь, правый бок и низ живота… По ощущениям, словно по тебе проскакал конь. Изменившаяся вместе с телом броня выдержала эти удары, но физику целиком отменить невозможно. Даже на седьмом ярусе гребаного астрала…

Слитный тройной удар отшвырнул меня назад, перед глазами мелькнула занесённая лапа чудовища, и мне лишь каким-то чудом удалось увернуться.

— Держись друг! — откуда-то из тумана донёсся знакомый голос. — Сейчас!

С трудом понимая, что происходит, я отшатнулся назад, прикрываясь мечом, и в этот момент из груди подскочившего ко мне чудовища хлынул голубой свет.

Князь все-таки справился с ядом и успел добежать…

Клинок тати без труда пробил тело асура насквозь, и на мгновение все вокруг словно бы замерло. Рёв чудовища захлебнулся и перешёл в простуженный хрип. Занесённая лапа безвольно упала, из раны на снег хлынула кровь. Морда асура окаменела, он рухнул на колени и завалился ничком, едва не задев меня своими рогами.

— Я… да… — все ещё держа перед собой меч, Нори отступил на шаг и посмотрел на меня с вымученной гримасой. — … Понимаю, что в спину это неправильно, но…

— Все в порядке, — тяжело дыша и стиснув зубы от боли, успокоил его я, а дальше началось странное…

Над телом убитого чудовища поднялся оранжевый силуэт, который тут же втянулся в рабочую часть голубого клинка. Нори пошатнулся и замер, а вокруг его тати закрутились разноцветные вихри. Голубой и оранжевый. Все быстрее, быстрее, быстрее… Продолжалось это примерно с минуту, когда оба цвета слились и превратились в серое облако.

Князь наблюдал за этим процессом не отрываясь, с таким лицом, словно слышал что-то недоступное мне. Я не мешал, дожидаясь хоть какой-то его реакции, и она вскоре последовала.

Едва только разноцветная пляска закончилась, Нори посмотрел на меня, и я не узнал своего приятеля.

Он словно бы постарел лет на двадцать. В глазах князя решимость мешалась с какой-то дикой тоской, и сквозь этот букет прорывались искорки фанатизма. Так бывает, когда принял какое-то страшное решение и убеждён в своей правоте. Или пытаешься себя убедить… Ну да… И мне кажется, я знаю причину…

Заметив мой взгляд, Нори улыбнулся одними губами и сухим голосом произнёс:

— Мы все-таки сделали это! Спасибо, друг. Город в безопасности, и сейчас я отправлю тебя назад.

— В смысле отправишь? — хмыкнул я, изобразив на лице удивление. — А ты? Ты здесь, что ли, останешься?

Грудь и низ живота разрывало от дикой боли, противно ныла лодыжка, дыхание давалось с трудом, но это фигня, а вот все остальное… Судя по всему, князь уже далеко. Ведь не заметить звериных ушей и хвоста — это надо ещё постараться. Ну да — какая фигня, для того, кто уже шагнул за черту.

— Я остаюсь… — глядя мне в глаза, негромко произнёс Нори и, кивнув на меч, пояснил: — Слугу Мары всегда должен кто-то держать. Сейчас пришло мое время, и я уже чувствую прикосновение Хаоса. Прощай, друг…

Князь шагнул ко мне, протянул руку, и в этот момент я ударил. Коротко. Кулаком в подбородок!

Только так и никак иначе! Та рогатая тетка была права! Каннон — это старая лживая сука! При всем моем к ней уважении…

Князь ещё только падал на окровавленный снег, когда я ногой вышиб из его руки тати, умоляя Сущее, чтобы все получилось.

Поганый меч, крутанувшись в воздухе, отлетел метра на два, вытянув из руки Нори серую туманную ленту. Тело князя забилось в конвульсиях, лента натянулась между ладонью и рукоятью меча, но в своём теперешнем состоянии, я прекрасно видел, что мерзость уходит обратно в оружие. Слишком мало прошло времени, и души не успели ещё смешаться.

Будущее не предопределено, и мне плевать на то, как отнесётся к этому Милосердная. Жизнь друга для меня важнее определенных кем-то предназначений. И никто никому тут ничем не обязан!

Тем временем серая полоса полностью втянулась в рукоять тати и над лежащим в снегу оружием, снова закрутились разноцветные вихри. Очевидно, для их слияния необходим человек. Добровольная жертва… Только хрена вы тут угадали! Тело князя перестало трястись и затихло. Парень все так же лежал без сознания, на его лице застыло по-детски обиженное выражение. Ну ничего — как-нибудь переживет…

Я усмехнулся и перевел взгляд на проклятый меч. Ну вот и все! Пора заканчивать с этим дерьмом! Перехватив второй рукой рукоять цвайхандера, я шагнул вперед, занося его для удара… и в этот момент по мозгам ударил отчаянный женский крик!

Глава 11

— Не делай этого! Подожди!

Вздрогнув от неожиданности, я посмотрел в сторону гор и увидел ее.

Та самая сука, чьи образы меня едва не убили. Она взмыла откуда-то снизу, словно бы находясь в восходящем потоке воздуха, и, расправив свои огромные крылья, быстро полетела к площадке.

Внешне Королева асуров была похожа на персонажа какого-нибудь аниме с блэкджеком и демонессами. Хотя я в тот мультфильм попасть бы, наверное, не хотел. Фотомодельная внешность, идеальные пропорции фигуры, загнутые рога и очень интересная экипировка.

В играх такое называли бронелифчиками, но никакой иронии при виде такого обвеса в моей голове не мелькнуло. И недавний бой тому подтверждением. Да и не только это… К примеру, Тоетама. По ее же словам, в своем человеческом облике имеет такую же защиту, что и ее водное воплощение. При этом кожа богини остается гладкой и приятной на ощупь. Ну а такие вот куски доспехов по своей сути являются мощными артефактами, которые дополнительно усиливают все защитные и атакующие характеристики экипированного в них существа.

Поножи молодой женщины больше напоминали высокие костяные сапоги, нагрудник был похож на закрытый купальник с торчащими из плеч шипами, наручи полностью закрывали предплечья, над открытой ложбинкой груди — ожерелье из каких-то клыков. В руках Илит несла ужасающее копье, наконечник которого горел ярко оранжевым светом.

Крылья — огромные, демонические, и в целом ощущения: жесть и хищная красота! Дьявол носит доспехи, ну да… Там на Земле это Gucci и Prada, а здесь у девочек немного другие приоритеты.

За себя я не опасался. Щит Порядка поставлен из защищенных Граничными камнями слоев Тонкого мира, и он не проходим даже для Мары. Впрочем, ей что-то нужно, и неплохо бы это узнать. Меч я уничтожить успею.

Все эти мысли пронеслись в голове за секунду, когда чудовище в пару взмахов крыльев добралось до площадки и, рухнув на снег, выставило перед собой ладонь.

— Стой, самурай! Я заплачу!

— За что ты заплатишь? — положив на плечо меч, я смерил женщину взглядом и вопросительно приподнял бровь. — И самое главное — как?

Выглядела она потрясающе. Серо-стальной доспех с вкраплениями серебра, словно бы подгонялся у лучших стилистов из японских мультфильмов. Копье органично вписывалось в образ и выглядело дополнением к туалету. Как сумочка или роскошная тачка. Да, я прекрасно понимал, что асуры такого ранга могут легко принимать любую внешность, но во вкусе этой подруге не отказать. Со мной ведь и с самим произошли некоторые изменения, и сейчас я могу оценить…

— Меч! Мне нужен этот меч! — указав на тати, произнесла демонесса и, легко воткнув копье в камень, сорвала с пояса небольшой тряпичный кошель. — Я заплачу первая! Ты сам решишь, достаточно ли такой платы, но… я надеюсь на твою честь, самурай!

На честь она надеется, ну да… Только я и сам хотел избавиться от этой оранжево-голубой мерзости. Не получилось бы разрубить — просто выкинул бы из клетки. Ну и передать я его тоже могу без проблем — в меня-то душа асура не подселится из-за цепи, а в Ки сидящего в мече монстра не пустят граничные камни.

— Вот! — Илит разорвала мешок и, не отводя взгляда, кинула мне какую-то непонятную штуку, похожую на кусок серебряной шестеренки. — Возьми! Ты поймешь…

Брошенный предмет беспрепятственно пролетел сквозь голубую преграду и я, шагнув вперед, поймал его левой свободной рукой.

Никаких подстав при этом не опасался. Сквозь клетку ничего опасного не пролетит. Осталось только понять, что она считает за плату. Впрочем, я отдам меч, даже если это простой кусок серебра.

Оно и впрямь было похоже на небольшой кусок шестеренки. Размером с треть окружности, с загнутыми зубцами, какими-то непонятными знаками и узором, который был смутно знаком. Не знаю, но Илит считает это какой-то ценностью? Ну ладно, пусть будет так…

Я ещё раз осмотрел кусок шестеренки, пожал плечами и уже собирался идти за мечом, когда обломок металла исчез.

Одновременно с этим грудь и запястье стянуло ледяными оковами, чуть повыше Сыёку на коже проступили едва заметные символы и меня повело в сторону…

* * *

Луна…

Такая же прекрасная, как и всегда, висит далеко впереди над заснеженными горами. Позади сонно шумит ночной лес, под ногами густая трава, над которой порхают светящиеся мотыльки. Снизу доносится шум водопада, за спиной шумно дышит Берюта, в воздухе одуряюще пахнет смолой.

Это место… Он любил его больше других. Утёс Надежды… Северный край центральной части Синего Леса…

— Обо всем вроде поговорили, но… хотел спросить… — высокий молодой парень, с длинными до плеч волосами и полупрозрачными чёрными крыльями обернулся и посмотрел мне в глаза. — Что ты будешь делать, если меня вдруг не станет? Такие, как я, ведь тоже могут уйти…

— Не станет Луны? — я улыбнулся и посмотрел на висящее в небе светило. — Как такое может случиться?

— Вот что у тебя за привычка, вопросом отвечать на вопрос? — Нактис улыбнулся в ответ, тоже посмотрел на Луну и со вздохом покачал головой. — Нет, Таро… С ней, конечно же, ничего не случиться, но ты же знаешь, что я Луне не хозяин. Лишь скромный проводник её великих даров. Светила вечны, а ками, случается, гибнут. Даже такие, как я…

— Ну значит, я верну тебя, господин, — пожав плечами, уверенно произнёс я. — Ками гибнут, да, но они же могут вернуться. Ну а Луна… Она тебя подождёт. С ней же, как ты говоришь, ничего случиться не может?

— А если вместе со мной погибнешь и ты? — он обернулся и смерил меня задумчивым взглядом. — Ты ведь тоже можешь уйти.

М-да… Этот разговор меня утомлял. Просто потому, что я не понимал его смысла. Он же прекрасно знает, что я отвечу, но все равно спрашивает. Впрочем, на господина в полнолуние бывало накатывала хандра. Как это случается у любого, когда все хорошо настолько, что даже не верится. Боги ведь не сильно отличаются в этом от обычных ёкай…

Видя, что Нактис ждёт моего ответа, я пожал плечами и твёрдо посмотрел в его глаза.

— Значит, я вернусь, а потом уже верну и тебя. И пусть Она будет тому свидетелем!

Я посмотрел на Луну и в этот миг её диск резко увеличился в размерах. Холодный серебристый свет затопил все вокруг, грудь обожгло холодом…

* * *

Сука!

Я потряс головой, сбрасывая наваждение, поднял взгляд и посмотрел на стоящую за стеной демонессу. Все так и не так… Это ведь…

— Да! Этой платы будет достаточно! — кивнув, произнес я затем отпустил свой меч и подобрал с земли тати.

По ощущениям, словно взял в руку раскалённую арматуру. Ладонь обожгло, противно заныли запястья под оковами из истинного серебра, холодом отозвался на груди оберег.

Впрочем, плевать, что-то подобное я и предполагал, поэтому даже не изменился в лице. Да что там эта боль? Я готов стерпеть что угодно, ради оставшихся двух кусков… Илит отдала мне часть филактерии Нактиса, и даже представить не могу, как она вот так смогла подгадать. Хотя… та жрица! Она же меня узнала и, видимо, как-то передала информацию своей госпоже. Возможно, поэтому решила погибнуть… Дальше вроде бы просто, Илит забрала обломок у мужа, и остаётся один лишь вопрос: на хрена?

— И что такого для тебя в этом клинке? — подойдя к преграде, поинтересовался я и протянул женщине меч. — Гурат аль Хар стоит ссоры с Владыкой Нижнего Мира?

В тот момент, когда клинок проходил сквозь преграду, площадку под ногами тряхнуло, голубая стена исчезла, и я остался с демоном один на один. Дерьмо… но лицо мое осталось таким же бесстрастным. При этом в голове тут же замелькали различные варианты дальнейших событий, но… ничего не случилось. Видимо, честь для нее была так же важна. Ну да… Она же, блин, королева…

— В этом клинке заключена душа моего младшего сына, — вслух спокойно произнесла Илит. — Она стоит для меня целого мира…

Женщина осторожно приняла протянутый меч, бережно провела ладонью по лезвию, и разноцветное облако быстро втянулось в ее ладонь. Клинок тут же почернел и осыпался прахом, частички которого растаяли в воздухе, не долетев до земли.

— Теперь все! Прощай, самурай! Надеюсь, мы больше не встретимся!

Произнеся это, демонесса вырвала из камня копье и, отшагнув назад, упала спиной в пропасть. Где-то внизу захлопали её могучие крылья.

Занавес…

М-да… «Всего лишь ненадолго забыть вражду и поверить, что Госпожа не обманет» … Жрица оказалась права, и, надеюсь, Хаос по достоинству принял ее проклятую душу. И вот ведь случаются казусы… Когда в самых заклятых врагах чести оказывается больше, чем в некоторых союзниках. Илит ведь ничего не стоило меня убить, но… И я тоже кретин… Но откуда же знать, что эта гребаная клетка исчезнет?

Грудь, живот и бок болели нещадно, с ладони, казалось, содрали кожу и мясо, во рту — отвратительный привкус пластмассового дерьма, но плевать… Я стоял, смотрел на заснеженные горы вдали, ловил запоздалый отходняк и был счастлив. Здесь и сейчас — в этом коротком моменте…

Мы ведь справились! Победили! Часть филактерии у меня на руке, Нори пережил этот поход, и городу теперь ничего не грозит. А еще есть горы и возможность на них смотреть… Кому-то сад камней, кому-то сакура, а я просто не представляю жизни без таких вот пейзажей, и когда все закончится, обязательно построю себе дом на вершине горы. Чтобы сидеть целыми днями на крыльце и любоваться…

Снег на площадке все такой же красный от крови, но тело асура исчезло. Рассыпалось прахом вместе с проклятым мечом. Вот, казалось бы, какой-то трехметровый козел, а столько проблем… Но здесь, на седьмом ярусе Тонкого Мира, все существа могут иметь только истинную оболочку и серьезно ограничены в магическом плане. Не зря же Каннон закинула сущность асура сюда. Ведь даже десятикратно ослабленный, он все равно был нереально силен. Вырвись такая тварь из клетки в реальность, от города бы остались только развалины. Я ведь чувствовал, как он ненавидит…

Впрочем, ну его на хрен! Асура забрала домой мама, и о нем можно надолго забыть. Меня сейчас больше занимает другое…

Я взял в руки собственный хвост, провёл по нему ладонью и усмехнулся. Серебристый лис, ну да… Неплохая из меня, наверное, вышла бы шуба. Доспехи тоже сменили внешний вид, но остались кожаными. Видимо, не просто так мне понравился подаренный Коямой комплект. Эти вот намного прочнее, но их в реальность не унести, они могут появиться только вместе с истинным обликом.

В голове слегка прояснилось, но это жалкие крохи. Клетка Порядка, седьмой ярус астрала, оценка боевых качеств противника… Подозреваю, что мне придётся заново прожить жизнь, вплотную приближаясь к ответам, и только тогда Сущее позволит их вспоминать. Ну да… Дух Горы не просто же так говорил, что на все понадобится пятьдесят гребаных лет. При этом одной только памяти недостаточно. Вот сейчас я, к примеру, знаю, что имею целых три формы: боевую, вот так как сейчас — с хвостом и ушами, и обычную — человеческую. Знаю, но это знание бесполезно, поскольку перекидываться я не могу. И еще та кицунэ из видения с деревом, чье лицо мне показалось в самом конце. Это ведь моя настоящая мать, имени которой я совершенно не помню. И, скажите, на хрена мне нужна такая вот память?

Я тяжело вздохнул, отпустил хвост и попытался дотянуться до собственной Силы. Без толку… Магия по-прежнему недоступна, Сыеку здесь не работает, и непонятно пока, как нам с Нори вернуться назад. Впрочем, по фигу — что-нибудь да придумаем. Сейчас он только очнётся и тогда…

С трудом оторвав взгляд от гор, я обернулся, посмотрел на приятеля, и в этот момент появилась она.

В этот раз на ней было синее платье и белый до земли плащ с едва прикрывающим лицо капюшоном. Такая же тоненькая и хрупкая, только в этот раз богине Милосердия на вид было не больше двадцати лет. На конкурсе красоты в каком-нибудь женском монастыре Каннон легко бы обошла всех остальных претенденток, хотя… Не бывает у монахинь таких выражений на лицах. И злости в глазах у них тоже быть не должно…

Откинув с головы капюшон, богиня обвела тяжелым взглядом площадку, на миг задержала его на Нори и, наконец, подняла его на меня.

— Ты хоть понимаешь, дурак, что только что натворил? — заметно сдерживаясь, ледяным голосом поинтересовалась она. — Откуда ты только взялся такой…

Ну да… Я предполагал, что Каннон вряд ли обрадуется произошедшему здесь, но оно и понятно. Столько планировала и готовилась, потом ещё подкидывала избранному его меч, а тут такая, блин, незадача. Нет, за себя я особо не переживал. Ну разве только надаёт по башке, но убивать точно не будет. Моя смерть для них для всех — это потеря надежды. Нактиса могу вытащить только я, а Салисэ без него не вернётся. Да, такие вот, блин, расклады. Так что терпите, дамы и господа. Можете даже не улыбаться…

— Ты хочешь знать, госпожа, что я сделал? — выдержав взгляд богини, спокойно произнёс я. Затем поднял правую руку и начал загибать пальцы: — Я только что избавил город от вечной опасности, спас жизнь своего друга, приблизился к цели и… удержал одну знакомую ками от совершения подлости, сохранив тем самым ее карму и доброе имя.

— Да как ты смеешь, ублюдок!

Каннон резко выбросила вперёд правую руку, и мою грудь сковало тисками лютого холода. Впрочем, длилось это всего лишь мгновение. Противясь воле своей создательницы, оберег потеплел, и в следующий миг площадку озарила яркая вспышка!

От же блин… Черноволосая словно знала об этом заранее. Да и сам оберег… Он теперь только мой!

Яркий свет, не доставивший мне никаких неудобств, заставил Каннон отшатнуться. Брови богини взлетели, лицо исказилось от злости, но сразу же стало спокойным. Совсем как тогда — в Мрачном лесу. Произошло это слишком уж быстро и оттого непонятно. Словно вокруг меня творился заранее спланированный концерт. Не, ну а кто-то видел в своей жизни так быстро остывшую женщину? И это после всего того, что случилось?

— Она тебя все же нашла? — опустив руку, с грустной улыбкой произнесла Каннон. — Ну что же… Хоть одна хорошая весть…

— Госпожа, мне жаль, но я правда не понимаю…

— Ты отдал демону меч, зачарованный самим Великим Драконом, — в ответ на мой взгляд устало пояснила богиня. — Этим поступком ты открыл ей дорогу в Срединные земли, а я помешать не смогла. Сущее не пустило меня сюда, оставив решение за тобой. Да, за Граничные камни сможет пройти только Илит, но теперь эту тварь не держит ничто, а по Силе она лишь немногим уступает Владыке Кимона…

— И что же? — поморщился я. — Десяток светлых богов не сможет отловить в Империи одну крылатую тетку? Сколько можно жить, вспоминая ту войну? Сколько вы будете прятаться за камнями?

— А ты сам-то много навоевал? Где сейчас Нактис? — в тон мне ответила девушка. — Ты многого не помнишь, самурай, а я рассказать не могу. Ты только поверь… Правда бывает страшной, и этот меч в твоих руках тому подтверждение.

— Мне говорили о предательстве, — поправив на плече цвайхандер, со вздохом произнес я. — Только это ведь ничего не меняет! С Сэтом и Марой вам все равно придётся что-то решать!

Да, наверное, не стоит разговаривать в таком тоне с богиней, но они реально ведь задолбали! Сущее им не велит, твою мать! Сомневаюсь, что Рюдзин четыре тысячи лет назад на кого-то оглядывался. А эти — как китайцы из того мира. Все ждут, когда по реке поплывут трупы врагов. Только в той реке водятся аллигаторы, готовые сожрать ожидающих, и как же я рад, что моим господином был Нактис! Тот, кто не обделался и выступил против Змеи!

— А ведь он прав, кими^[223]… Мир меняется, камни скоро будут разрушены и, возможно, Королева асуров — это предупреждение? Намёк, что пришло время союзов?

Самурай, появившийся за спиной у Каннон, чем-то напоминал Нори. Добавить тому лет десять, отрастить чуть погуще усы и немного подстричь. Знакомая броня в этот раз не имела следов ржавчины, хотя и новой тоже не выглядела. Без шлема, с красно-белым каммоном на груди и длинным канабо, при виде которых все вопросы отпали. Оскаленный оками в обрамлении белых еловых веток. Первого Ясудо приняли в местный пантеон и вернули жене? Ну и правильно! Уж кто-кто, а он это заслужил несомненно!

— И ты туда же? — не оборачиваясь, покачала головой Каннон. — Как вы не поймёте, но… ладно! — Девушка посмотрела на меня и, кивнув на Нори, пояснила: — Ты вмешался в его судьбу, лишив мальчика предназначения, а значит, тебе нужно довести начатое до конца! Дождись, когда он обретет новое предназначение, и тогда уходи. Все случится в ближайшие несколько месяцев. В Синий лес ты успеешь. Без тебя там ничего не начнется…

Произнеся это, богиня исчезла, оставив меня с тысячей вертящихся на языке вопросов. Просто взяла и свалила, выдав кучу «полезных» инструкций без каких-либо уточнений. Это ведь так по-женски: оставить последнее слово за собой, бросив на том конце трубку.

Знакомая тема, да… Хотя, все это сексизм. Некоторые мужики ведут себя порой хуже баб, ну а эта вот подруга, видимо, ничего пояснить не могла. Сущее, мать его так… Отмазка на все времена. Впрочем, первый Ясудо никуда не исчез, и можно задать вопросы ему. Сомневаюсь, что он на них мне ответит, но отправить нас назад кто-то же должен? Меч-то мы про… это самое, а сам я колдовать не могу.

— Я приветствую вас, господин! — встретившись с самураем взглядом, я ударил себя кулаком в грудь и отвесил церемониальный поклон. — Для меня честь познакомиться с основателем великого рода Ясудо!

— И я приветствую тебя, воин Луны, — проведя зеркальные манипуляции ответил мне самурай. — Я благодарен тебе за участие в судьбе моего рода, и для меня тоже честь, да… но давай отложим все политесы? Времени у вас все меньше. Сейчас я закончу одно дело, затем быстро отвечу на твои вопросы и отправлю вас обратно в пещеру.

Не дожидаясь ответа, Хидэо приблизился к лежащему на снегу князю, перевернул его на спину и кинжалом надрезал парню ладонь. Дождавшись, когда крови натечёт достаточно, Хидэо вложил в руку Нори свой канабо и крепко сжал окровавленную кисть. Тело князя на пару секунд окутало голубое облако, он что-то прошептал, затем пару раз дернулся и затих. Облако собралось в ленту и, обвив рукоять палицы, быстро втянулось в ладонь. Хидэо удовлетворенно кивнул и, поднявшись на ноги, обернулся ко мне.

— Ну вот, с этим вроде разобрались, — самурай кивнул на Нори и пояснил: — Бабочки больше нет, но парню нужно оружие, и я решил отдать ему своё. Силы у него теперь прибавится, так что мой канабо будет как раз по руке.

— А долго он ещё проваляется? — поинтересовался я, с сомнением глядя на лежащего в отключке приятеля. — Уже ведь должен, по идее, очнуться.

— Нет, он ещё пролежит долго, — усмехнувшись, покачал головой Хидэо. — Его сущность перестраивается. Парень держал в руках Великий Меч в момент его наивысшего проявления, ощущая при этом прикосновение Хаоса, и бесследно такое пройти не может.

— Надеюсь, с ним все будет в порядке?

— Да, конечно, — самурай улыбнулся и с отеческой теплотой посмотрел на спящего князя. — Парень стал сильнее, а весь негатив богиня с него сняла.

— Богиня? — непонимающе поморщился я. — А ты разве не бог?

— Я ками — основатель рода Ясудо, — посмотрев на меня, пожал плечами Хидэо. — В мире нет черты, за которой ты становишься богом. Эта граница лишь в головах людей и в ответственности. Для меня нет ничего почетнее, чем хранить свой собственный род. Я заплатил за эту возможность необходимую цену, и мне безразлично, кем меня кто-то считает.

— Понимаю, — со вздохом покивал я. — Четыре тысячи лет в забвении, в одном теле с чудовищем… Мне невозможно даже такое представить.

— А чем отличалось мое забвение от твоего? — Хидэо встретился со мной взглядами и вопросительно приподнял бровь. — Четыре тысячи лет в добровольном ретрите, тренируя духовные практики, или четыре тысячи лет бесконечных войн без возможности продолжения рода… Или ты думаешь, у тебя рождались дети, хоть в каком-то из воплощений? Да, событий в твоем забвении случилось значительно больше, но ты мог вернуться, а я должен был стать тем, кем являюсь сейчас.

О-хре-неть! А я-то ещё думал, чего же мне так не прет с женщинами. А вон оно значит как… Теперь и я могу ссылаться на высшие силы! Сущее, твою ж мать… Не сам тупой урод, а всему виной — обстоятельства. Хотя, трахаться не запрещали — и уже хорошо, а детей я и в этом мире наделаю.

— А тебя ведь тоже поставили перед выбором тогда — четыре тысячи лет назад? — уточнил я и, кивнув на князя, добавил: — Так же, как и его? В самый последний момент?

И не то чтобы меня так уж интересовали аспекты личной жизни старшего из рода Ясудо, но я прекрасно понимал, что никаких подсказок не будет. Поэтому, хотя бы узнаю, как далеко готова пойти Каннон, и к чему стоит готовиться. Ну а в том, что богиня что-то задумала, я не сомневаюсь ни капли.

— Нет, не так, — покачал головой самурай. — Мне пообещали дождаться, сохранив верность и Род. Поверь, для неё это тоже было непросто. К тому же, в тот момент другого выхода не было, и я ни мгновения не сомневался.

— Ясно, — кивнул я. — И ещё вопрос: как нам покинуть пещеру? А-то княжна по какой-то причине решила нас закрыть, и…

— Больше ни слова! — самурай остановил меня жестом, со вздохом покачал головой. — Девочка запуталась, и ее судьбу пусть решит он. — Хидэо указал на князя и пояснил: — В первом зале за статуей — лестница в сад. Разобьете стену — увидите. Только аккуратнее там!

Как-то странно он это сказал, словно что-то не так с лестницей, или…

— Подъем наверх безопасен? — на всякий случай уточнил я. — В смысле, ничего там случаем не обвалится?

— Подъем безопасен, — выделив слово «подъем», твёрдо произнёс самурай, и добавил: — Все, ваше время тут подходит к концу, и ты знаешь, Таро-доно… — Хидэо усмехнулся и посмотрел мне в глаза. — Если я о чем-то и жалею — так только о том, что у меня не было такого друга как ты. Все, прощайте!

Самурай кивнул, его фигура подернулась рябью, и я понял, что куда-то лечу…

Глава 12

— А ну! В сторону все! — голосом лисицы рявкнула темнота. — Князя не трогать!

— Князя… не… трогать, — где-то над ухом промурлыкала Нэко. — А… Таро… трогать.

В следующий миг лба коснулась прохладная маленькая ладошка, реальность вернулась, я почувствовал тело и тут же скривился от невыносимого запаха!

Сука… В большинстве случаев переход из астрала проходит незаметно для организма, но иногда — ощущение такое, словно проснулся после недельной пьянки. Нет, Нэко, конечно, подлечит не хуже десятка капельниц, но в первые секунды хочется распластаться и умереть.

Приняв сидячее положение и стараясь дышать через рот, я огляделся и облегченно выдохнул. Ну вот вроде и все! Триумфальное возвращение двух героев, ага… Один еле дышит, а второй сейчас проблюется. Впрочем, по фигу. Главное, что все ребята на месте: и ёкай, и телохранители, и солдаты…

— Ты как? — с тревогой в голосе поинтересовался сидящий рядом енот. — Может быть, травки дать пожевать? Или воды…

— Не, травки не надо, — улыбнулся я, физически ощущая, как самочувствие приходит в норму. Затем посмотрел на висящую справа кошку и благодарно кивнул. — Спасибо, Нэко, мне уже хорошо. Только князя пока не лечи — он должен сам.

— Князь… Вода… Больше… воды… чем было, — переведя взгляд на Нори, наморщила лоб девчонка. — Еще… Хаос… немного. Он… должен… справиться сам.

Ну да… Хидео же говорил, что в Нори сейчас намешано хрен знает сколько всего, и кому как не кошке это заметить. Впрочем, богиня весь негатив убрала, а значит, и заморачиваться не стоит. Особенно, когда ты сам ничего в этом не смыслишь. Тут бы ещё со своими проблемами разобраться…

Хвост и уши у меня, понятное дело, исчезли, броня тоже вернулась в прежнее состояние. Легкость из тела ушла, и остался небольшой отходняк. Никакой слабости при этом не было. Ничего такого, кроме непонятной детской обиды. Не знаю, как по-другому сказать… Это все равно что пересесть с бэхи на Ладу Калину, или вместо 3D боевика, включить какой-нибудь фильм из тридцатых. Нет, конечно, и сто лет назад снимались неплохие картины, но дело в другом. Взрыв эмоций, четкость деталей и непередаваемое ощущение скорости! И теперь понятно, почему я даже в человеческой форме гораздо быстрее всех остальных. Проблема только в том, что все это очень похоже на наркоту. Попробовал один раз — и хочется повторения кайфа, да вот только способность перекидываться у меня не открылась. Чертова цепь… Мое спасение и моя тюремная камера…

— Что-то не так? — очевидно, заметив выражение моего лица, поинтересовалась подошедшая Эйка. — Ты в порядке?

— Более чем, — кивнул я и, поднявшись на ноги, оглядел зал.

Нет, ничего тут особо не поменялось, ну если не брать во внимание отсутствие голубой стены. Те же воронки и глубокие траншеи на стенах, кучи мусора вдалеке и задумчивые рожи асуров. Если бы не предупреждение Хидэо, я бы, может быть, не спешил, но самурай четко намекнул, что наверху творится какая-то дичь, а значит, отдыхать будем позже.

Оглядев напряженные лица собравшихся вокруг меня бойцов, я выпятил вперёд подбородок и, разделяя слова, торжественно произнёс:

— Мы победили! Слуга Мары — Великий асур Гурат аль Хар — повержен господином Ясудо Нори. Душа чудовища улетела в Кимон, и столица теперь в безопасности!

При этих моих словах лица бойцов мгновенно разгладились, из толпы донёсся радостный гул. Ну да… Боевой поход не компьютерная игрушка. У этих ребят наверху родственники, и все они шли сюда умирать. Да, все просто… Жить в постоянной готовности к смерти, и спокойно ее принять, когда того потребует господин. Только в этот раз Синигами забрал лишь немногих, а все остальные… Уверен, Нори по заслугам оценит их вклад. И тех, кто выжил, и тех, кто ушел…

— В том бою Ясудо Нори был ранен, — перекрывая радостный гул, продолжил говорить я. — Милосердная и Хранитель рода Ясудо исцелили раны своего потомка, но с последствиями он должен справиться сам! Тебе, — я посмотрел на Кояму, — срочно подготовить носилки. Все остальные — выступаем через триста ударов сердца. Я знаю, где находится выход, и поведу вас туда. Все! Расходимся и готовимся! Остальное доведу позже, мне нужно некоторое время подумать.

В отличие от гражданских, солдаты не задают лишних вопросов. Сказано — разойтись и готовиться, значит, сразу же пойдут выполнять. Едва я закончил говорить, десятники погнали народ к выходу, Кояма занялся подготовкой к транспортировке князя, телохранители привычно разбрелись в стороны. Около меня остались только ёкай.

По лицам Иоши и Эйки было видно, что вопросов у них как бы ни больше, чем у меня, но потом. Все потом. Мне и правда нужно подумать.

Махнув ребятам рукой, я выбрался из храма на площадь, огляделся и… хмыкнул. Статуя Илит рассыпалась. Буквально превратившись в гору песка. Не знаю почему, но уверен: с остальными изваяниями произошло то же самое.

Все эти века Королева асуров незримо присутствовала возле спящего сына и ушла, забрав его душу с собой. С Каннон сложнее, но тоже вроде бы все понятно. Богиня разыграла несколько партий с устраивающим её результатом. Не помешай я Нори, и все бы осталось как прежде, но Милосердная решила задрать ставки, добавив в уравнение ещё одну переменную.

Она ведь прекрасно знала, как я себя поведу, но и не подумала помешать. Ну не верю я в эти сказки с участием Сущего. Могу даже предположить, что это она договорилась с Илит, объявив цену и указав точные координаты. Ведь, может быть, поэтому Королева не стала атаковать? А весь тот концерт был разыгран только ради того, чтобы я ещё ненадолго остался. Не знаю, но мне кажется, в ближайшие полгода что-то случится, а у Каннон на Нори великие планы. Знать бы ещё какие…

Расстроен ли я, от того, что меня используют втемную? Нет, совсем нет… Мы с ней на одной стороне, и этим все сказано. К тому же, если бы богиня могла, то она бы сказала. Вот и Хидэо тоже… «С лестницей полный порядок, но наверху нужно быть аккуратнее». Что там? Стихийное бедствие? Хояси подступили к стенам столицы? Чума или восстание? По логике, подходит только последнее, особенно с учетом того, что в городе остался асур, способный подчинить волю толпы. И ещё есть княжна с её непонятными планами…

Как бы то ни было, у меня под рукой шесть десятков отличных бойцов, которые разгонят любую толпу, а на узких улицах опрокинут и самураев. Впрочем, возможно опасность только в саду? Засада или что-то похожее? В любом случае для начала нужно увидеть ту лестницу и потом уже определить порядок подъема. Ещё с ребятами неплохо быпосоветоваться, да… Ну вот сейчас и поговорим по дороге.

— Она… ушла… — голос Нэко выдернул меня в реальность. Девчонка пролетела вперёд, зависла над кучей песка и, обернувшись, добавила: — Ушла… вся…

— Да и Сэт с ней, — хмуро буркнул Иоши, ничуть не удивленный разрушению статуи. — Вот уж за кем я переживать точно не буду. В Империи и без нее хватает чудовищ.

— Кстати, на тему чудовищ, — я посмотрел на приятеля и усмехнулся. — Помнится, ты говорил, что Мунайто был этим самым чудовищем. Так вот, скажу тебе — это не так.

— Ты что-то узнал? — Иоши тронул за рукав и с нескрываемым любопытством посмотрел мне в глаза. — Там в астрале? Ну же! Отвечай!

— Я такой же лис, как и Эйка, — хмыкнул я и скосил взгляд на лисицу. — То есть, с моим видом ты не ошибся, а вот со всем остальным…

— А какой у тебя окрас? — тут же включилась в разговор кицунэ. — От этого порой много зависит.

— Серебристый… — пожал плечами я. — Светло-серый с искорками. Не знаю, как по-другому такое назвать, но это то, что открылось на седьмом ярусе Тонкого Мира. То есть это действительно мой истинный облик…

При этих моих словах лицо Эйки вытянулось, и она неожиданно улыбнулась. По физиономии тануки пробежала целая волна чувств: от испуга до одобрения, и в глазах приятеля плеснулось море иронии.

— А хвосты ты свои успел сосчитать? — смерив меня взглядом, саркастически хмыкнул Иоши. — Счету же вроде обучен?

— Один хвост, — нахмурился я, не принимая веселья. — И при чем здесь хвосты? Со мной что-то не так?

— Все в порядке, Таро, — тут же успокоила меня лисица. — У тебя очень редкий окрас. Таких лисиц давно в лесу не рождалось, вот мы с Иоши и удивились.

— Да ничему я не удивился, — криво усмехнулся енот. — Кем еще, по-твоему, мог быть спутник бога Луны? И да, Таро, я тебя, наверное, расстрою… — енот посмотрел на меня и, состроив скорбную физиономию, обречённо вздохнул. — Ты чудовище, друг. Я ни в чем не ошибся…

— А нормально объяснить можно? — закипая, выдохнул я. — Что ты тут развел клоунаду?

— Да никто ничего не разводил, — не прекращая скалиться, пожал плечами Иоши. — Мне разве нельзя порадоваться за друга?

— Порадоваться можно, но другу не понятна причина.

— А тебе никто ничего не расскажет, — со вздохом развела руками лисица. — Ну разве только Синее Древо или, может быть, кто-нибудь из старейшин Аокигахары. Серебристых лисят не рождалось вот уже несколько тысяч лет, поэтому большинство ёкай о них ничего не знают.

— А Иоши тогда почему считает, что я чудовище? — скосив на приятеля взгляд, поморщился я. — Откуда он это взял?

— Потому что оборотень с таким окрасом способен принимать форму любого существа, — не отводя взгляда, спокойно пояснила лисица. — Об этом знает каждый, но никто не скажет, что для этого требовалось. За некоторые умения Сущее берет великую цену. Наш семейный дар как раз из таких. Мой прадед погиб в бою с асурами, ценой своей жизни выдернув из астрала их заклинателей, и с тех пор все лисята в нашем роду появляются на свет с этим умением. Да, у всех оно проявляется по-разному, и его нужно развивать, жертвуя. Только никто не знает, какова итоговая цена….

— То есть, я смогу даже в дракона? — уточнил я, пытаясь уложить сказанное в голове.

— Только теоретически, — с сомнением покачала головой Эйка. — Превращение требует Силы, и чем крупнее ты попытаешься стать, тем больше её понадобится. Емкость твоей сущности ограничена. Для превращения в дракона тебе придётся сначала стать богом, ну или принести великую жертву. Как это сделали асуры, о которых тебе рассказывала сестра Тоётамы-сама.

М-да… Сущее обмануть не получится, но в целом все очень даже неплохо. Ну да и хрен с ним с тем драконом — меня вполне устроит и что-то поменьше. Ведь я уверен, что у Мунайто Силы было с достатком. Осталось только полсотни лет подождать… Всего-то, ага…

Пока мы разговаривали с ёкай, все солдаты покинули храм и построились в привычный порядок. Следом за ними выбрались телохранители, четверо из которых без видимого труда тащили носилки. Последним из храма вышел Кояма и, оглядевшись, сразу пошёл ко мне. На обычно непроницаемом лице самурая мешались странные чувства. Облегчение и растерянность… Вот не помню, чтобы он когда-нибудь в чем-нибудь сомневался, но и на старуху, как говорится, всегда находится молодой жеребец.

— Таро-доно, а куда делся родовой меч Ясудо? — подойдя, поинтересовался Кояма и, обернувшись, посмотрел на носилки, на которых Нори по-прежнему сжимал окровавленной рукой канабо. — Господин князь очень дорожил подарком отца и…

— Да махнули не глядя… — начал было я, но, увидев выражение лица самурая, тут же поправился: — В смысле тот меч принадлежал Хидэо Ясудо, и он взамен выдал господину князю свой канабо.

При этих словах лицо самурая вытянулось сильнее, сомнение пропало из его взгляда…

— Выходит, вы видели Хидео-сама? — севшим от волнения голосом произнёс он.

— Нет, его видел только я. Предок нашего князя и госпожа Каннон появились уже после того, как Слуга Мары испустил дух. Нори-доно в тот момент уже лежал без сознания, — пояснил я и махнул рукой командиру солдат, приказывая выступать. — Пойдём, Кояма-доно. По дороге я все расскажу.

К выходу возвращались с максимально возможной скоростью, но в прежнем порядке: солдаты в строю, самураи по секторам, Неко — впереди на разведке. Нет, наверное, Хаос ушел, и можно было особо не напрягаться, но правила — они на то и правила, чтобы их соблюдать.

По дороге я рассказывал урезанную версию недавних событий, в которой Нори потерял сознание только в самом конце, уже после смерти асура. В пещере было тихо, и слышали меня практически все, ну а подданным не стоит знать некоторые нюансы нашего с Нори похода. Вот очнется и пусть сам решает, кому и что стоит говорить о том, что случилось в астрале.

По окончании рассказа народ некоторое время молчал, переваривая информацию, и первой как всегда «очнулась» лисица.

— Ярус с рыбами — это, скорее всего, отраженная версия океана, который сейчас где-то над нами, — подняв взгляд к потолку, пояснила она. — Тонкий мир точно передает реальность только на первом своём этаже, выше начинаются расхождения. Но теперь хоть понятно, почему от вас двоих пахнет рыбой. А то я голову ломала, пытаясь сообразить.

— Давайте по делу? — я жестом остановил пытающегося что-то сказать енота и, переведя взгляд на Кояму, поинтересовался: — Что ты думаешь о предупреждении Хидэо-сама?

Услышав вопрос, самурай нахмурился и, глядя перед собой, задумчиво произнёс:

— Думаю, ты прав. В городе беспорядки, или кто-то пытается совершить переворот…

— Ты имеешь в виду сестру нашего князя?

— Если переворот, то — да, — самурай тяжело вздохнул и опустил взгляд. — Только я очень сомневаюсь, что госпожа сама решилась на такое пойти. Никогда не поверю, что здесь не замешан кто-то еще. Плохо то, что и для переворота, и для беспорядков сейчас самое удобное время. Практически все расквартированные в Ки войска, вместе с частью городской стражи отправились к Ниномару, и тот, кто задумал переворот, об этом, конечно же, знал.

Ну да… Керо же говорил нам о том, что отправит часть городской стражи к крепости вместе с солдатами! И Аяка на том разговоре тоже присутствовала! Черт, возможно, поэтому она нас тут и закрыла? Убить не могла, поскольку часть самураев и ёкай были около нас, а вот сбежать и обречь на верную смерть — это очень даже неплохой вариант. Не для нас, понятно, но тем не менее…

Керо можно убить руками восставших, с Хиро, наверное, немного сложнее. После неудавшегося покушения он точно стал осторожнее, но у среднего брата сейчас хватает хлопот. Соседи вот-вот нападут, и армию сейчас не оставишь. Ну и ко всему — в этом гребаном уравнении есть ещё два неизвестных: Хояси и тот чертов асур! Нет, в теории, Аяка могла замутить всю эту кашу сама, но я, как и Кояма, в подобные чудеса не верю. С асуром ещё не понятно, но даймё у соседей убили не просто так! Тот парень — Ясуо, что приезжал свататься, он же сейчас метит на место отца? Три года странствовал и вернулся другим человеком? И так ли уж он не понравился нашей княжне?

— Хорошо, — кивнул я. — А что ты думаешь по поводу сада? Нас там может кто-нибудь ждать?

— Только если Аяка заодно со сбежавшим асуром, — пояснил за Кояму енот. — Так что никто этого тебе сейчас точно не скажет.

— Почему именно так? — поморщился я. — Хотя…

— Именно, — глядя на меня покивал Иоши. — Асур, скорее всего, знает о втором выходе из пещеры, но ему неизвестно, что мы заперты в этой дыре, так что…

— Да, согласен, — я кивнул и перевёл взгляд на Кояму. — Тогда наверх пойдём следующим образом: я первый, потом ты с десятком своих ребят, дальше — Эйка с Иоши и следом все остальные. Осталось только понять, что там за лестница. Надеюсь, она хорошо сохранилась.

К выходу мы дошли без каких-либо происшествий. Все так же светили в залах оранжевые фонари, скрипели под ногами мелкие камни, воздух пах аммиаком и серой, но нападать на нас никто не спешил. И да, мои предположения подтвердились. Все статуи Илит рассыпались, превратившись в кучи песка. Жалко, конечно, с точки зрения красоты, но ну его на хрен во всех остальных отношениях. Как я понял — они были чем-то навроде аккумуляторов, ну вот и не фиг им тут стоять.

Зайдя в первый зал, я сразу же направился направо и, подобрав по дороге булыжник, пару раз ударил им по стене.

Звук был глухой, но не сказать, чтобы очень. Толщина стены тут, по ощущениям, сантиметров тридцать, если не больше, и хрен его знает, где тут проход. Впрочем, есть у нас один археолог…

Обернувшись, я нашел взглядом Нэко и улыбнулся. Девчонка нашлась неподалёку от выхода на главную лестницу. Очевидно, не найдя чем заняться, она летала лицом вниз, в метре от пола и с интересом разглядывала разорванные тела «обезьян».

«Ну да… кому-то куклы, а кому-то это вот все», — подумал я и мысленно подозвал девочку.

Услышав зов, Нэко тут же метнулась ко мне и, зависнув напротив, забавно наморщила лоб:

— Ты… что-то хочешь?

— Да, — кивнул я и указал на стену у себя за спиной. — Где-то там есть лестница, но, чтобы к ней пройти придется сломать стену. Ты можешь сказать, где эта лестница, чтобы нам…

— Сейчас! — не дав договорить, пискнула Нэко и серым росчерком метнулась мне за спину.

Уже примерно понимая, что сейчас может произойти, я прыгнул вперед, обернулся, и уже в следующий миг стена содрогнулась от сильнейшего удара изнутри.

Вот даже не знаю, как такое может сотворить невесомый призрак, но выглядит впечатляюще. По ощущениям, словно бы с той стороны в стену врезался паровоз. С оглушительным грохотом камни кладки осыпались, над полом поднялось серое облако пыли, из которого в тот же миг вылетела довольная девочка.

— Вот… лестница… — указав себе за спину, промурлыкала Нэко. — Там… наверху… еще стена. Её… тоже… ломать?

— Нет, погоди, — остановил ее я. — Давай мы сначала поднимемся, а там я посмотрю, что нужно делать. Спасибо!

— По-жа-луй-ста, — пропела девчонка и тут же вернулась к прерванному занятию. Тела мертвых монстров интересовали ее намного больше, чем вся эта наша возня.

Кояма с ребятами и оба ёкай, видя, что больше никаких разрушений не предвидится, подошли ко мне. Спустя минуту подтянулись солдаты. При этом все бойцы, включая командира солдат смотрели на меня с уважением, но оно и понятно… Нэко видят только ёкай, Нори и Кояма, но самурай контору не палит, вот все они и прониклись.

Ну да… Махнул в стороны стены рукой и подорвал ее изнутри тротиловой шашкой. Впрочем, народ тут привык к чудесам, так что никто даже не удивился. Ну подумаешь, экая невидаль в мире, где боги и драконы реальны. Драконы, да… Отогнав не к месту посетившие воспоминания, я позвал Кояму и вместе с ним направился к пролому в стене. Эйка с Иоши пошли следом за нами.

Пройдя сквозь неровный пролом, мы оказались в глубоком каменном колодце размерами примерно десять на пятнадцать метров и глубиной около сорока. Пара десятков сохранившихся фонарей давали достаточно освещения, чтобы в подробностях разглядеть путь наверх, и открывшаяся картина оптимизма не добавляла.

Лестница, о которой говорил Хидэо, была вырублена прямо в стене и тянулась спиралью по периметру коридора, но асуры забыли приделать к ней хоть какие-нибудь перила. Ширина ступеней — метр или чуть больше, и подняться по таким на высоту двенадцатиэтажного дома сможет далеко не каждый. То есть мы с самураями и ёкай заберемся без особых проблем, солдаты с их щитами, надеюсь, тоже пройдут, но тащить наверх носилки уже не получится. Слишком большой риск. Мне вот даже интересно, Хидэо знал об этом дерьме, или нам нужно подождать пока Нори очнётся? Но к чему тогда вся эта спешка?

Наверху колодца просматривалась площадка и круглый лаз, навроде колодезного люка. То есть, основная задача — подняться по лестнице. Дальше все будет значительно проще. И ещё вопрос: куда ведёт этот выход? Ведь вряд ли там наверху бетонная крышка от люка. При таком раскладе её бы давно нашли и Нори бы мне рассказал. Предки князя могли засыпать эту крышку землей, но в таком случае выбраться было бы практически нереально. Без Нэко, в смысле, нереально, а так-то кошке по фигу, что ломать. Только Хидэо вряд ли знал о способностях бакэнэко, а значит, логичнее будет предположить, что лаз выводит в одну из статуй, которых в саду великое множество. Нет, статую тоже придётся ломать, но сделать это не в пример проще, чем прорыть дыру в паре метров лежалой земли.

Нет, не будь того замаскированного предупреждения, я бы ни разу не парился. Нэко разнесла бы там все, и мы бы спокойно поднялись. Князя затащили бы на веревках, но проблема в том, что наверху может ждать засада, и если у нас не получится выйти, то потом об этом можно и не мечтать. Просто не дадут высунуть голову, а потом зальют этот колодец сверху каким-нибудь заклинанием, и на этом все и закончится.

В общем, нужно что-то решать, и делать это должен именно я. Кояма опытный командир, но он немного по другой части. Захват плацдарма для последующей атаки — задача как раз для майора спецназа, вот и буду её решать. Ну и с народом посоветуюсь — не без этого.

Дождавшись, когда ребята как следует осмотрятся, я обвёл их взглядом, кивнул наверх и поинтересовался:

— И? Что вы обо всем этом думаете?

— Носилки нам наверх не поднять, — тут же ответил Кояма. — Полагаю, стоит оставить Нори-доно здесь под надежной охраной, а самим разведать ситуацию наверху и вернуться с веревками. Ну, или подождать, пока господин очнётся…

— Ждать — не выход, — отрицательно покачала головой кицунэ. — Он и декаду может так пролежать. Оставлять людей тоже не стоит. Наверху мы будем привязаны к выходу, и не факт, что веревки быстро найдутся. К тому же, кто-то говорил, что нужно спешить…

— Ну рассказывай уже! — сдерживая улыбку, поторопил подругу Иоши. — Я же вижу, что ты знаешь решение.

— Все на самом деле просто, — лисица улыбнулась и кивнула наверх: — Нэко же сказала, что может расчистить проход. Там, очевидно, дверь не такая мощная как на входе. Как только дорога откроется, мы сможем выйти в астрал и поднять князя. Иоши с ним шагнёт, а я их двоих подстрахую. Только мне тоже нужно будет подняться по лестнице.

— Отличная идея! — тут же подержал подругу енот. — А-то я высоты боюсь, и вообще…

— Поднять сможете только лишь одного? — уточнил я, чувствуя при этом, как гора падает с плеч. — И это безопасно?

— Да, вполне, — кивнула лисица. — Чтобы поднять кого-то ещё, нужно будет подождать около часа. Тут в пещере очень зыбкий астрал, поэтому…

— Не объясняй, — сделав останавливающий жест, попросил я и обратился к Кояме: — Значит поступим так: оставишь тут двоих, вместе с Иоши и князем, остальные — за мной наверх. Эйка идёт где-то в первом десятке, солдаты внизу — ждут команды. Как только соберёмся на козырьке — Нэко разрушит преграду, и мы пойдём в пролом с максимально возможной скоростью. В саду работаем по ситуации. Задача: захватить местность вокруг пролома и дождаться всех остальных. Дальше уже будем решать. Если все понятно, пойдём к командиру солдат, нужно ввести его в курс дела.

Глава 13

Наверху я был примерно через минуту. Ну да… Для ками, способного карабкаться по скалам, эта лестница — как дорога шириной в километр, ну а высоты я не боялся и на Земле. Остальные бойцы отряда такими способностями не обладали, но подъем никого из них не страшил. Кроме, понятно, енота…

Выбравшись к люку на козырёк, я изучил взглядом дальнейший путь и удовлетворенно кивнул.

К выходу вёл круглый лаз двухметрового диаметра, с каменными скобами для подъема. Всего — метров пять-шесть, и подняться не составит труда даже солдатам. Щиты можно сложить здесь на козырьке и потом поднять на верёвках. Это длинных у нас нет, а коротких хватает.

Всего на козырьке легко встанет человек тридцать, и у ребят будет время немного передохнуть перед выходом. Нэко пообещала, что вниз камни падать не будут, но даже если у неё что-то пойдёт не так, то ничего страшного. Козырёк выступает из скалы, и его обвалить не получится. Те, кто наверху, отойдут, а солдаты начнут подъем только после того, как проход будет открыт.

При всем при этом, там, наверху, возможную засаду ожидает сюрприз. Нэко, конечно, не Ватацуми с его эпическим появлением, но шороху наведёт и она. Убивать кошка не может, но шума и пыли будет достаточно. Ну и ребята не подведут — им главное успеть выбраться.

Все было готово минут через десять. Самураи с Эйкой на козырьке, на лестнице никого, и Неко около меня — ожидает команду. Инструкции доведены, задачи понятны, в крови плещется адреналин.

Словно я опять сижу на броне со своим отделением, перекличка прошла, и до начала штурма остались считанные секунды… Все вроде так, но там была работа, а здесь я этим живу… Постоянный адреналиновый кайф…

Я потряс головой, отгоняя посетившие образы, посмотрел на кошку и кивнул:

— Ломай!

Ничего не ответив, Нэко серым росчерком метнулась к выходу и мгновенно проломила преграду. Сверху донёсся треск, на площадку сыпануло каменной крошкой, в воздухе поднялось целое облако пыли.

— Пошли! — рявкнул я и, рванувшись к лестнице, взлетел по ней за пару секунд. С силой оттолкнувшись опорной ногой, выпрыгнул в открытый проем и, отскочив в сторону, выхватил из ножен катану.

В подобных ситуациях лучше всего выходить перекатом. Встать для стрельбы на колено и забрать сектор перед собой. Только здесь такое, увы, не прокатит. На земле куча острых камней, и ломать себе кости как-то не хочется. Да и автомата у меня, к сожалению, нет…

Проход вывел нас в сохранившуюся часть сада, в полусотне метров от стены, за которой находились портовые склады. Небольшая полянка, дорожка из плитки, деревья, кусты и просторный каменный павильон с декоративным фонтаном.

Быстро оглядевшись и не заметив врагов, я отошёл в сторону, чтобы не мешать остальным, и тут мой взгляд натолкнулся на голову статуи, что лежала неподалёку в траве. Ну да… Ещё дорожка эта, павильон и два столбика непонятного назначения… Что-то подобное я и предполагал. Выход был спрятан под изваянием Милосердной, которое никто бы никогда не разрушил.

Впрочем, плевать. Мы выбрались из этой дыры, засады нет, и это как минимум радует. Возможно, намёк мне только почудился? Странно…

Самураи быстро выбирались на свет и, скинув с плеч луки, оперативно расходились по секторам. Повинуясь коротким командам Коямы, ребята осмотрели каждый куст вокруг поляны и, не обнаружив противника, заняли позиции по периметру. Вот же блин… Такие разные миры, но как же оно похоже. Вместо луков взять автоматы, доспехи сменить на стандартный обвес — и словно опять на тренировочном полигоне. А ещё классно, что мы вышли на свет, где одуряюще пахнет цветами и морем, а над головой плывут облака! Черт, как бы мне хотелось ошибиться с тем намеком, но…

Убедившись, что все происходит по плану, я мысленно подозвал к себе кошку и, дождавшись, когда она подлетит, уточнил:

— Нэко, подскажи, тут в саду кто-нибудь есть?

— Да! — не задумываясь, мяукнула девочка. — У… ворот. Двадцать два… людей. Десять мертвых… и… двенадцать живых.

— А асуры? Их ты не чувствуешь?

— Нет, — состроив обиженное лицо, покачала головой кошка. — Асур… не знаю где. Скрывает… себя. Тот… второй… с крыши.

— Спасибо! — со вздохом кивнул я и задумчиво посмотрел в сторону ворот резиденции.

Выходит, никакой ошибки не было. Кто-то пытался прорваться в сад, но их там всех положили? Или наоборот? Стража погибла, а засада устроена у ворот? Ну да… Выход из сада только один, на стенах по-прежнему висят какие-то заклинания, но двенадцать человек — это все же не сотня. Нас они точно не остановят.

— Ты что-то узнал? — голос Коямы оторвал меня от раздумий. Самурай подошел ко мне вместе с лисицей и, убрав в ножны меч, кивнул в сторону улетевшей девчонки. — Маленькая госпожа что-то сказала?

— Да, — кивнул я. — У ворот что-то случилось. Там двенадцать живых и десять трупов. Возможно, засада.

— Ясно… — Кояма вздохнул и, оглянувшись на выход, с сомнением произнес: — Мои все уже здесь, но солдаты будут подниматься не меньше полутора часов. Господина вынесут последним, так что у нас есть время сходить и узнать.

— Да, — согласно покивала лисица, — Если что — у меня с собой зачарованные семена тсуги^[224]. С их помощью можно ненадолго отвести взгляд. Достаточно раздавить пальцами.

— Семена? — поморщился я. — А почему ты в пещере этого не сказала?

— Потому что против порождений хаоса они бесполезны, — легко пожала плечами лисица. — Люди же вас какое-то время заметить не смогут. Особенно, если не подходить близко, не разговаривать и не шуметь. Нам же нужно только взглянуть?

— На месте разберемся, — произнес я, пытаясь прикинуть: стоит ли вообще соваться к воротам. Ведь если там враги, то они могут позвать кого-то себе на помощь. Хотя, кого они там позовут и насколько быстро смогут подтянуть дополнительные силы? Ведь окажись Аяка в сговоре с асуром — и нас бы тут ждала как минимум сотня. А так всего-то двенадцать человек, и не факт еще, что это враги. Ну а информация нужна позарез. И по фигу, кто там стоит! Друзья скажут сами, врагов заставим все рассказать…

— Так что ты решил? — глядя на меня поинтересовался Кояма. — Сколько брать человек? Десятка, думаю, хватит?

— Да, давай сходим — посмотрим, — со вздохом покивал я. — А количество человек зависит от того, сколько у Эйки этих семян.

— Всего девять, — виновато вздохнула кицунэ. — Слишком сложно их зачаровывать и слишком быстро они приходят в негодность. Найти — тоже проблема, но у меня был небольшой запас, вот и…

— Значит, бери с собой восемь бойцов, поскольку мне это семечко не нужно, — поправив ножны, приказал я. — Если там враги, то их нужно спровоцировать на атаку. Мне это сделать проще…

— Я должна пойти с вами! — дождавшись, когда я закончу говорить, твёрдо заявила лисица. — Князя поднимать придется еще нескоро, а у ворот могут быть заклинатели. Нэко не может никого убивать, а я очень даже могу. Ну и от заклинаний прикрою, если понадобится.

— Хорошо, — кивнул я и снова посмотрел на Кояму. — Тогда бери семерых, и по готовности выступаем.

От места нашего выхода на поверхность до знакомых ворот было около пятисот метров по прямой. Однако прямых дорог в этой части сада не было, и добирались мы минут семь.

По ощущениям: словно идёшь по какой-нибудь сказочной стране. Декоративный кустарник в виде лежащих у дороги зверей, сады камней в самых разных их вариациях, резные беседки с гнутыми крышами, цветы, статуи и фонтаны. В такой сад на Земле обязательно бы водили экскурсии, но сейчас мне было не до этих красот.

Нет, ни малейшего волнения я не испытывал. Все понимают, куда и зачем мы идем, но вертеть башкой и любоваться в такой ситуации было бы лишним. Нэко, к сожалению, не всесильна. Асура кошка не чувствует, а эта тварь может ждать нас где-нибудь здесь.

Не доходя семидесяти метров до ворот, мы остановились возле беседки, за которой дорожка поворачивала к воротам, а затем с Коямой и Эйкой прошли чуть вперёд, к кустам из-за которых можно было в деталях рассмотреть, что творится у входа в резиденцию клана.

Собственно, сами ворота были раскрыты, а бойцы, что там находились, стояли на территории сада к нам спиной, очевидно, ожидая кого-то со стороны резиденции. Всего два самурая и восемь копейщиков, все — из «оранжевых плащей», и вот хрен его знает, кого они дожидаются.

Нет, так-то к этим ребятам у меня доверия нет, но к делу это не относится. Сейчас нужно разобраться, что тут происходит. И кстати, а почему их всего десять? И где те трупы, о которых сказала мне кошка? Впрочем, сейчас она сама и ответит:

— Нэко, ты говорила, что живых тут двенадцать, — мысленно обратился я к девочке. — Двое куда-то ушли? Или ты неправильно сосчитала?

— Пра-виль-но сосчитала, — тут же в ответ промурлыкала кошка. — Двое… живых… пря-чут-ся! Тут и тут… — Произнося это, Нэко росчерком метнулась к воротам, и поочередно зависла над кустами, возле распахнутых створок.

— А мертвые где?

Здесь… возле… стены! — кошка перелетела на десять метров правее дорожки и на пару мгновений зависнув, вернулась ко мне.

«М-да… Ничем не хуже земного дрона», — с улыбкой подумал я и, поблагодарив подлетевшую девочку, вопросительно посмотрел на Кояму.

Самурай кивнул, сделал знак отходить, и мы вернулись к ожидающим у беседки бойцам.

— И, какие у вас мысли? — уточнил я, как только мы прибыли на место. — Нет, понятно, что ждут не нас, а кого-то из резиденции, но на чьей они стороне?

— За кустами прячутся сильные заклинатели, — первой пояснила лисица. — Настолько сильные, что их не видела даже я. Солдаты отвлекут на себя внимание нападавших, заклинатели атакуют противника в спину, но вот на чьей они стороне — сказать не могу.

— Это враги, — без тени сомнения в голосе, твёрдо произнёс самурай. — Никто кроме бандитов не стал бы в такой ситуации прятать трупы. Да и не ставили никогда на этот пост «оранжевых». Тут всегда дежурили «лисы».

— А что если «лисы» ушли к Ниномару, и у коменданта не осталось других людей? — предположил я, и сам не особенно веря в такое стечение обстоятельств. — Ну или на время беспорядков у дворцовой стражи появились ещё какие-нибудь задачи?

— Да даже если и так, — пожал плечами Кояма, — то, как тогда объяснить тех двоих, что в кустах? «Оранжевым» никогда не придавали в усиление заклинателей. А ведь отработка боевого взаимодействия — это всегда очень долгий и непростой процесс. И даже если предположить, что в суматохе заклинатели отбились от своих отрядов, то скажи, Таро-доно, а кого они там ждут? Охраняют сад? И где должны находиться бойцы городской стражи в момент беспорядков?

— Не знаю как у вас здесь, но по логике: защита дворца и сохранение жизней горожан перевесит оборону цветов и беседок.

— Вот именно! — Кояма нахмурился и недобро посмотрел в сторону ворот. — Этих крыс просто вышибли из дворца! Других объяснений происходящему нет!

— Их разум может быть под контролем, — дождавшись тишины, негромко пояснила лисица. — Во дворце хватает артефактов, которые за час-два развеивают заклинания разума. Если выйти на улицу и сколько-то подождать — процесс обнулится. Возможно, заклявший их разум асур почувствовал угрозу и приказал выйти из дворца, чтобы скинуть воздействие. Если это так, то скоро они уйдут.

— Поэтому поторопимся! Нам нужно с кем-нибудь из них побеседовать, — я перевёл взгляд на Кояму и, кивнув в сторону ворот, произнёс: — Как бы то ни было, враг должен себя раскрыть, поэтому плана мы не меняем. Доводи ситуацию до бойцов, расставляй их на позиции и не забудь, что хотя бы один мне нужен живым.

— С тех двоих, что в кустах, невидимость спадёт в момент произнесения заклинаний, — посмотрев на Кояму, добавила к сказанному лисица. — Но на них могут быть щиты, и…

— У нас нет незачарованных стрел, госпожа, — мгновенно ухватив суть, тут же пояснил самурай. — Так что никакие щиты им не помогут. — Он посмотрел на меня и кивнул. — Нам нужно не больше четверти часа. Я скажу, когда начинать…

— И вот ещё что, — лисица остановила жестом Кояму, шагнула к телохранителям и, оглядев их спокойные лица, негромко произнесла: — Разум тех людей у ворот, скорее всего, находится под контролем чудовища, но ни одна тварь не сможет тебя заставить пойти и убить невинного человека. Если ты, конечно, не готов убивать. Даже под контролем у тебя остаётся возможность выбора. Те солдаты свой выбор сделали, и жалеть их не стоит! Все! Я сказала! — Эйка обернулась ко мне, подошла и, тронув за рукав, посмотрела в глаза. — Осторожнее там, я подстрахую по заклинателям.

Произнеся это, девушка перекинулась в зверя и бесшумно растворилась в ближайших кустах.

Я посмотрел ей вслед, вздохнул и, отстранённо слушая команды Коямы, подумал о том, что моя жизнь все больше напоминает компьютерную игру. Собрали рейд, закрыли данж, выполнили задание, и сразу же появилось следующее в цепочке.

Только там можно было выключить комп и вернуться через неделю. Здесь же никаких пауз никто тебе не дает. Вот интересно, мне все пятьдесят лет придётся вот так скакать от одного квеста к другому, или Сущее гонит меня по ускоренному маршруту? Хорошо бы, конечно, второе…

Инструктаж у Коямы закончился минут через пять, после чего бойцы разбрелись по позициям, а сам самурай подошёл ко мне и, кивнув в сторону ворот, пояснил:

— Солдат мы просто выведем из строя — там по одной стреле будет достаточно. Заклинателей — в расход, слишком много от них проблем. Одного самурая мы тоже возьмём, но со вторым придётся разбираться тебе. Главное — оставайся на песчаной дорожке и не подходи к воротам ближе, чем на тридцать шагов. Если пожеланий нет — начинаем!

— Да, — кивнул я и, поправив ножны, направился по тропе к резиденции.

Что там Эйка говорила? Под контролем убить тебя никто не заставит? Ну вот сейчас и посмотрим…

Меня заметили сразу. Дорожка от беседки была прямой, и не увидеть идущего из сада человека было бы как минимум странно. Один из солдат предупреждающе закричал, боицы обернулись и смерили меня удивленно-настороженными взглядами. Впрочем, удивлялись они недолго. Сообразив, что я один, оба самурая успокоились. Глаза заледенели. На скулах того, что стоял на тропе, заиграли крупные желваки. Ну ещё бы… Это был тот самый урод с рыхлой физиономией, что останавливал меня на входе в город. На солдат я тогда смотрел постольку поскольку, но эту рожу запомнил надолго. А еще про Москву говорили: «большая деревня». Тут в Ки — ситуация очень похожая.

Я шёл к воротам, изображая скучающего аристократа и делая вид, что меня слабо интересует происходящее вокруг. Когда до солдат оставалось метров десять, я их «неожиданно заметил», остановился и, непонимающе поморщившись, поинтересовался:

— С каких это пор на этот пост стали ставить «оранжевых плащей»? Здесь же всегда дежурили «лисы»?

— Откуда ты тут взялся, ублюдок? — не обратив внимания на мой вопрос, прорычал самурай — тот, что и в прошлый раз нарывался. — Решил отсидеться в саду и изобразить дурака? Думаешь, кто-то поверит?

— Ты оскорбил меня уже второй раз, — не меняя выражения лица, спокойно произнёс я. — Ты же понимаешь, что за это придётся ответить?

— Да! За все придётся ответить! — вытащив из ножен катану, зло оскалился рыхломордый. — Убить его!

Ну вот… Эйка права — каждый сам выбирает судьбу. Этот ублюдок свою выбрал полторы декады назад…

Бойцы «оранжевых» растянулись цепочкой и перекрыли обзор сидящим в кустах заклинателям, так что убить меня могут только обычными способами. Самурай это понимал и поэтому первым рванул ко мне, занося над головой меч. Солдаты опустили копья, строй качнулся вперёд, но я уже на них не смотрел. Только фиксировал краем глаза.

Закончилось все быстро и предсказуемо, как это и бывает в хорошо продуманных операциях.

Резко сместившись влево, я ушел от падающего на голову клинка, рванул из ножен катану и, продолжая движение, снес атакующему его тупую башку.

За мгновение до этого за спиной послышались хлопки тетив, глухо чавкнули попавшие стрелы, и десяток «оранжевых» из боевой единицы превратился в стонущую толпу.

Одновременно с этим со стороны левых кустов донёсся истошный вопль, и оттуда на дорогу выбежал невысокий мужик в простой крестьянской одежде. Закрыв руками лицо и качаясь, он пробежал пару метров, поймал грудью стрелу и рухнул на землю.

Второй самурай, видя, происходящее, но ещё, очевидно, не сообразив, что это уже конец, попытался атаковать меня справа.

Этого убивать не хотелось, поэтому я сбил атаку плоскостью клинка и на подшаге пробил коленом в поддых. Коротко и с максимальной силой. Таким ударом, наверное, можно убить, но мужик был в броне и, конечно же, выжил. Сталь наколенника глухо лязгнула по пластинам доспеха, самурай «хекнул» и ошеломлённый отшатнулся назад. Пользуясь замешательством, я вышиб из его руки меч, а набежавший из-за спины Кояма резким ударом плеча сбил моего противника с ног.

Спустя пару секунд к падающим в траву солдатам добежали телохранители, и бой закончился, не начавшись.

Следующие пять минут раненых солдат оперативно избавляли от снаряжения, укладывали физиономиями в траву и вязали снятыми поясами. От такой оперативности и слаженности на меня прямо повеяло старой работой. Только роль командира спецназа сейчас выполнял Кояма, а сам я… Даже не знаю… Наверное, кто-то из приданных сил. Как Тёма — Пироманьяк, что отвлекал бандитов фейерверками.

Трупов я насчитал всего пять: мой первый противник, двое солдат, что с яри наперевес, не задумываясь, бросились выполнять его приказ, и два непонятных заклинателя, которых мы собирались валить при любых обстоятельствах.

Странным было и то, что никто из «оранжевых» не произносил ни единого слова. Стонали и хрипели — это да, но даже не матерились.

Закончив паковать самурая, Кояма жестом приказал его тащить к остальным, затем с сомнением оглядел площадку перед воротами и, обернувшись ко мне, спросил:

— Таро-доно, а можно попросить маленькую госпожу, чтобы она не дала никому из них умереть? А-то мало чести брать на себя смерти этих двуногих ослов.

— Да, конечно, — кивнул я и, подозвав Нэко, попросил ее вылечить выживших.

Нет, мне положить на карму и на все, что с ней связано. Я не испытывал ни малейшего сострадания к этим уродам, но кошке необходимо лечить живых, вот и пусть себе лечит. Главное, чтобы она быстрее вернулась к тому своему «взрослому» состоянию.

Глава 14

Пока я отстранённо обо всем этом думал, Кояма подошел к трупам заклинателей, которых его ребята положили чуть в стороне, и, склонившись, разорвал на одном из них одежду. Опустившись на колено, самурай что-то там осмотрел, покачал головой и тут же перешёл к следующему. Пока я пытался сообразить, что он там ищет, откуда-то сбоку неслышно подошла Эйка и, кивнув мне, тоже пошла осматривать трупы.

Скользнув взглядом по пленникам, из тел которых по приказу Коямы сейчас оперативно удаляли наконечники стрел, я вздохнул и направился за лисицей.

Нет, наверное, допрашивать стоит по горячему, но нам ведь никаких особых секретов выведывать не придётся. Поэтому сначала вылечим, а потом все остальное. К тому же, никто тут никаких конвенций не подписывал, и жалеть никого не надо. Так что, в случае чего, можно кому-нибудь неразговорчивому что-то отрезать. Потом, если что, пришьём и снова залечим, ага…

Оба заклинателя оказались щуплыми мужчинами средних лет. В старой ношеной одежде, с простоватыми лицами и неброской внешностью, они скорее напоминали крестьян. Тела у обоих жилистые, с сухими узловатыми мускулами, стрижки короткие и оба убиты стрелами, которые до сих пор торчали у них из груди. Рожа одного покрыта темными пятнами, Эйкиного заклинания, но все равно непонятно, что так заинтересовало Кояму.

Закончив беглый осмотр, я скосил взгляд на лисицу и, указав на трупы, уточнил:

— Что-то нашли?

— Да, — кивнул самурай и, задрав руку одного из мертвых заклинателей, продемонстрировал мне небольшую татуировку на внутренней стороне предплечья. — Вот, смотри. У второго точно такой же знак.

Летучая мышь, или что-то очень похожее, в окружении каких-то непонятных символов. И, судя по тому, где именно находится этот знак, можно было предположить, что убитый не горел желанием демонстрировать эту мышь посторонним. Какое-то тайное общество заклинателей? Или, может быть, артефакт?

— Это ниндзя семьи Хояси, — в ответ на мой вопросительный взгляд, хмуро пояснил самурай. — Серьезные парни, и я бы не хотел встретиться ни с кем из них один на один.

— Шиноби соседей? Почему-то я совершенно не удивлён.

— Нет, Таро, немного не так, — Эйка покачала головой и кивнула на трупы. — Они — именно ниндзя, а шиноби^[225] — это, как правило, кто-то из рождённых в Синем лесу. Ты же просил поправлять тебя в мелочах, вот я и…

— А в чем разница? — поморщился я, ещё раз оглядев трупы.

— Разница лишь в написании и в том, что мы никогда никого не убиваем за деньги, — Эйка пожала плечами и, указав на трупы, добавила: — Так-то лазутчиков людей тоже можно называть шиноби, но тебя не поймут, а ёкай ещё и посчитают такое сравнение оскорблением.

М-да… Им бы фильмов посмотреть из нашего мира — узнали бы кто такие настоящие ниндзя. В чёрном костюме, среди белого дня, с катаной против роты зелёных беретов! И Дудикофф^[226] не даст соврать, да…

— Хорошо, — я кивнул и снова посмотрел на убитых. — Тогда скажите мне: могли ли эти двое находиться тут по частной инициативе? Ну, если кто-то их нанял…

— Это исключено, — покачал головой самурай. — Да и кому, кроме Хояси, выгодны беспорядки в столице Ясудо? Особенно накануне большой войны?

— Каждый из этих двоих при жизни имел ранг мастера-лазутчика, — воспользовавшись паузой, пояснила лисица. — Среди людей такие умельцы встречаются редко. Наверное, любого из них можно нанять, но стоимость работы будет такой, что деньги на такой наём найдутся далеко не у каждого владетельного господина. А ведь их ещё нужно как-то найти… Такие люди объявления не развешивают и на площадях не кричат.

— Госпожа права, — подтвердил самурай, продолжая внимательно изучать знаки на трупах. — От себя ещё добавлю: ниндзя такого ранга в подавляющем большинстве случаев работают в одиночку. Иногда — с учениками или с группой поддержки, но чтобы в паре с равным… На это нужен прямой приказ кого-то из членов правящей семьи.

— Да, — вздохнула кицунэ, — предположения подтверждаются. За всеми покушениями стояли соседи. Полагаю, главный интересант — это Ясуо Хояси, который вскоре возглавит клан. Начал он ещё при живом отце, но тот, очевидно, мешал, и даймё убили демоны они.

— То есть, в планах этого парня — уничтожить всех мужчин правящей семьи Ясудо и забрать в жены сестру? — предположил я и вопросительно посмотрел на Кояму. — По логике, выходит именно так, но какой интерес княжне? Ну, если убрать за скобки любовь…

— Если, убрать любовь, то вся власть в землях клана будет в руках госпожи, — мгновение поколебавшись, тяжело вздохнул самурай. — В ней течёт кровь правителей, и она будет замужем. Ну а дети наследуют объединённые земли семей.

М-да… Что-то такое я и предполагал, но сейчас пазл уже практически сложен. Аяка, конечно, та ещё сука, но, что называется, снимаю шляпу и низко кланяюсь. Приговорила братьев? Ну да, но сколько таких эпизодов было в истории? И обвинять ее сложно. Княжна действует во благо собственной крови. Ведь если её дети будут владеть объединёнными землями кланов, то потомки Хидэо, по сути, возвысятся. Ей бы мужиком родиться, ну да… И теперь хоть понятны те взгляды на совещании…

— Да, вроде логично, — со вздохом покивала лисица. — И даже страшно подумать, какую цену объявили асуры соседям…

— Гурат аль Хар, или его душа, — пожал плечами я и посмотрел в сторону пленных, которыми все еще занималась бакэнэко. — Полагаю, о цене договорился Ясуо, но Аяку такая плата не устроила. Асуры пробудили Слугу Мары, но дальше все пошло не по плану. Однако цена все равно уплачена, и не думаю, что Владыка Кимона в претензии. Я всего вам не рассказал, но об этом может поведать только сам князь.

С планами, у соседей как-то вот не сложилось. Масаши погиб в саду, Нори должны были убить в лесу, Хиро — при покушении, Керо — на похоронной процессии. Отличная задумка, как ни крути, но с Хиро и Нори вышли осечки. А ещё младший князь оказался правильным парнем и погнал своих бойцов в атаку на Кимура в тот момент, когда мы с ребятами стояли насмерть на том холме. Вот, казалось бы, какая мелочь… Поступить порядочно, отблагодарив незнакомого командира из захолустной провинции за своих спасённых телохранителей… Взмах крыла бабочки, ставший причиной целой череды событий в изменившейся реальности.

Реальности, в которой асуры вынуждены платить по высшей цене, отдав часть филактерии Нактиса и разорвав тем самым свой так и не заключенный союз с Владыкой Нижнего Мира! Угроза от столицы отведена, Нори жив, а та хрень, что сейчас здесь творится… С ней мы как-нибудь разберёмся!

От размышлений меня отвлёк Хиро. Парень выбрался из кустов, растущих справа от дороги, и, приблизившись, доложил:

— В пятнадцати шагах от входа, возле стены — трупы «лисов». Акира Соши и девять его бойцов. Убиты какими-то заклинаниями. Лица спокойные… Их, очевидно, застали врасплох…

Парень говорил, и было видно, что он себя сдерживает. Не знаю, кем ему приходился погибший Акира, но вот так вот держаться непросто. Когда хочется сорвать с плеча вереск и дать очередь в морды захваченным ублюдкам. И давить на скобу, глядя, как раскалываются их поганые черепа, и понимая, что мир становится чище…

— Акира отомщен, — дослушав доклад, негромко произнёс самурай и кивнул на стрелу, торчащую из груди одного из Хояси. — Это ведь твоя стрела? Так? Значит достань из тела наконечник и передай его старшему сыну Акиры. Парню скоро на службу, и оберег ему не повредит. Ну а мы… — Кояма поднялся на ноги, скосил взгляд на меня и посмотрел в сторону пленных. — Ну а мы пойдём побеседуем с этими господами…

Подойдя к пленникам, Кояма кивнул своим бойцам на самурая, и те, не особо церемонясь, подняли парня с земли.

Совсем молодой, лет двадцать или чуть больше. Открытоелицо, широкие скулы, спокойный взгляд… Слишком спокойный… Как у человека под препаратами. Впрочем, я не специалист в магии Разума, да и в местных реалиях не силён, поэтому с пленными будет беседовать Кояма. Ну а лисица ему в этом поможет.

Бойцы тем временем подвели пленного к командиру и, повинуясь жесту, отошли.

— Говори! — подняв на парня взгляд, негромко произнёс самурай, но никакой реакции не дождался. Лицо пленного даже не дрогнуло. Он так же стоял и продолжал смотреть перед собой, словно бы погруженный в какие-то мысли.

— Что скажете, госпожа? — Кояма вопросительно посмотрел на лисицу и, переведя взгляд обратно на пленного, уточнил: — Он под контролем? Или просто хочет меня разозлить?

— Его разум под контролем, — с досадой в голосе произнесла кицунэ. — И это очень сильный контроль. Сожалею, но такой я снять не могу.

— Ну а я — попробую, — так же спокойно произнёс самурай и коротко пробил кулаком в глаз.

В боксе это называется джебом. Прямой, левой рукой на шаге вперёд и без особого доведения плечом. Называют, да… но по результату это больше походило на апперкот^[227], поскольку парень сложился!

Не отлетел назад, не закачался и рухнул, а просто лёг! Словно за его ногами стояла скамейка.

«Ну вот… Кояма тоже, по ходу, никаких конвенций не подписывал», — хмыкнул про себя я, наблюдая удивленное лицо кицунэ, которая, очевидно, о таком способе даже не подозревала. Не в том смысле, что никого никогда не била, а в том, что это как-то может помочь в такой ситуации.

— Мне сейчас попросить маленькую госпожу его подлечить? Или ты добавишь ему и тогда… — кивнув на бессознательное тело, на всякий случай уточнил я.

— Нет, ему хватит, — не услышав иронии, серьезно произнёс самурай. — Тут же все просто… Если разум под контролем, его нужно хорошенько встряхнуть. Так что госпожу беспокоить не нужно — он сам должен очнуться. И я же не сильно ударил. Чуть сильнее — и разум уже никогда не вернётся на прежнее место. Или вообще не вернётся…

— А я-то дура! — глядя на лежащего в траве парня, потрясенно прошептала лисица. — Заклинаниями лечить, ну да… А тут, оказывается, достаточно просто встряхнуть….

— Контроль ушел? — переведя на неё взгляд, уточнил я.

— Да, — покивала Эйка и с уважением во взгляде посмотрела на самурая. — Все-таки полевой опыт, гораздо лучше теоретических знаний. Встряхнуть, да… Кто бы мне рассказал…

Пленный зашевелился через пару минут. Тяжело застонав, он открыл глаза, почувствовал, что связан и пару раз дернулся. На лице его появилось затравленное выражение.

Повинуясь знаку Коямы, бойцы поставили парня на ноги. Он покачнулся, но устоял, затем медленно обвел взглядом трупы, выпятил челюсть и, с вызовом посмотрев на стоящего перед ним самурая, выплюнул:

— Кояма… предатель! Мы думали: ты сбежал…

— Кояма-сан, — спокойным голосом поправил пленного самурай и коротко ударил в поддых.

От этого несильного, казалось бы, удара парня сложило пополам. Ноги оторвались от земли, и он бы рухнул в траву, но Кояма поймал его за волосы и, поставив перед собой на колени, так же спокойно продолжил:

— Ты и твои подчиненные обвиняетесь в вооруженном восстании, сотрудничестве с врагами клана, убийстве десяти бойцов городской стражи и покушении на убийство старшего телохранителя князя Ясудо Нори. Во время беспорядков закон позволяет мне казнить вас на месте, и я воспользуюсь этой возможностью! — самурай легким рывком задрал парню лицо и, глядя в глаза, уточнил: — Ты услышал предъявленные обвинения? Может быть, хочешь что-то сказать?

— Твари! Предатели! — тяжело сглотнув, прохрипел пленный. — Ты и этот твой старший телохранитель! Это ведь вы убили князя Ясудо Нори! Как ты смеешь вспоминать его имя? Хочешь зарубить меня? Ну давай… Но зачем ты врешь? Я не сотрудничал с врагами Ясудо и не убивал стражников…

— Не сотрудничал с врагами? — Кояма удивленно приподнял бровь, а затем резко развернул лицо парня к трупам ниндзя. — Ну, а эти двое кто? Не подскажешь?

— Это… заклинатели демонов из Руты, — тяжело дыша, пояснил пленный. — Были приданы в усиление для очищения дворца…

— Демонологи, значит? — хмыкнул самурай. — В усиление? Ну пойдём тогда, вместе взглянем?

Кояма пожал плечами и пошел к трупам, волоча пленного за собой. При этом было незаметно, что он для этого прикладывает хоть какие-то усилия. Словно тащил пустой холщовый мешок…

Я смотрел им вслед и думал о том, что не хотел бы оказаться на месте этого парня. Очнуться и понять, что ты натворил… Да, наверное, есть отмазка, но совесть-то штука такая…

Ну а мордой по траве и получить по зубам — это-то как раз фигня. Кояма ведь даже не издевается. Просто в подобной ситуации по-другому нельзя. Пленный попытался быковать и сам выбрал декорации для беседы. Тут уж, как говорится, за что боролись…

— Вот! Узнаёшь этот знак?! — задрав убитому руку, Кояма рывком подтащил пленника и едва не ткнул того мордой в подмышку. — Ну?! Это, по-твоему, демонологи?

— Но… — побледнев, выдохнул пленный. — Но Огава-сан говорил, что это…

— Хиро! Изаму! — не слушая блеяние пленного, прорычал самурай. — Оттащите его к телам лисов и покажите. Быстро! Туда и обратно!

Бойцы оперативно подхватили пленного и быстро потащили его в кусты. Несли за руки, хотя могли бы и за ноги — физиономией по траве. Впрочем, ребята все понимают и не испытывают ненависти. «Лисов» убивали Хояси, а у этого парня сегодня просто плохой день.

Пленного вернули назад через пару минут. Притащили, поставили на ноги перед Коямой и по приказу самурая убрали с рук путы.

Выглядел он, прямо скажем, не очень. Бледное осунувшееся лицо, опущенные плечи, потухший взгляд, в котором было столько тоски, что даже мне стало немного не по себе. М-да… Сейчас главное, чтобы он не замкнулся. А то уже около часа прошло с момента нашего появления на поверхности. Нужно вытаскивать Нори на свет, и уже определяться с дальнейшими действиями.

— Ну? И что ты скажешь теперь? — подняв взгляд, устало поинтересовался Кояма. — Кто убил лисов? Кто помогал лазутчикам Хояси? А кто их остановил? И кто после этого изменник?

На лице парня мелькнула буря эмоций. Он тяжело вздохнул, вымученно посмотрел на Кояму и отрицательно покачал головой.

— Я, десятник второй сотни городской стражи Мэтсу Оро, заявляю: мы не изменники! В сопровождение к этим двоим нас отрядил Джиро Огава, а ему в свою очередь приказала сама госпожа. И о каком восстании может идти речь, если мы действовали по велению одной из Ясудо? А вот телохранителя — да… — пленник посмотрел на меня и опустил взгляд. — Мы собирались убить его без суда. Хотели отомстить за гибель младшего князя.

— А кто вам сказал, что он мёртв? — небрежно поинтересовался Кояма. — Тоже госпожа?

— Да, — кивнул парень. — Утром на общем построении, которое вчера объявил командир.

«Совершенно не факт, что Аяка в этом замешана, — мысленно обратилась ко мне лисица. — Он помнит то, что ему навязали, так что верить можно только посылу, что вложил в их головы асур. Декорации тут не важны, а вот то, что это происходило на построении…»

— Скажи, а сколько вас собралось утром? — обратилась к пленному кицунэ. — Точная цифра не нужно. Только примерное количество.

— Не знаю, — покачал головой парень, но думаю не меньше четырёхсот человек.

— Четыре сотни, значит… — с досадой выдохнула кицунэ и посмотрела на меня. — Это очень много… Особенно с учетом того, что одержимые почти не чувствуют боли. В общем, вы решайте здесь, а я пойду подниму князя наверх. Сюда вернусь вместе со всеми.

— Да, — кивнул девушке я и, переведя взгляд на пленного, пояснил: — Ясудо Нори жив. Он сейчас без сознания, но жизни князя ничего не грозит.

— Но почему тогда госпожа…

— Потому что у неё могли быть на это причины, — вздохнул я и посмотрел парню в глаза. — Ты должен рассказать нам подробно о своём сегодняшнем дне. С момента утреннего построения…

— Да, — кивнул Кояма. — Говори. Этим ты сохранишь жизнь не только себе, но возможно и многим.

— Все было не так как всегда, — мгновение поколебавшись, заговорил пленник. — Обычно нас собирают на пятый день каждого месяца, но вчера всех командиров объехал посыльный с приказом: явится к казармам со своими людьми и при полной готовности. Утром, как только мы собрались, к строю вместе с командиром Огавой вышла госпожа Аяка в сопровождении какого-то человека в плаще и с закрытым капюшоном лицом. Госпожа выглядела испуганной и… не знаю, — Мэтсу опустил взгляд и покачал головой. — Были в ее глазах тоска и отчаяние. Такие, что мы сразу поверили…

— И что же сказала вам госпожа? — поинтересовался я, уже примерно зная ответ, однако реальность превзошла самые смелые предположения.

— Госпожа сказала, что власть в столице захватил демон, — опустив взгляд, негромко произнёс Мэсу. — Сказала, что этого демона привёл в город новый телохранитель её младшего брата.

— Как это «захватил власть»? — поморщился я от такого поворота истории. — Ну, младшего князя, по версии госпожи, убил я, но куда подевался старший?

— Его убил демон, — не поднимая взгляда, пояснил парень. — После этого демон принял облик Керо-сама и приказал убить своего младшего брата. Вернее, брата погибшего князя… В смысле убить…

«И съесть, как в том анекдоте, ага…» — мысленно хмыкнул я, глядя на смущенного пленника.

Сейчас с проясненным сознанием Мэсу, очевидно, понимал, какую несёт херню и старался в глаза не смотреть.

Не, так-то, конечно, смех смехом, но ситуация страшная! Четыреста закованных в сталь отморозков, которым внушили подобную чушь! Аяка, сука напридумывала такого, что позавидуют в Голливуде. И ещё этот асур… Эйка говорила, что сестра Нори, возможно, не при делах, но думаю: это не так. То, что нас в саду не ждали — ничего, по сути, не означает. Асур мог не знать о втором выходе из пещеры. Да и с хрена ли ему о нем знать? В общем, ничего по-прежнему не понятно, но радует, что нашего появления никто не ждал. И даже сейчас никто не знает о том, что мы выбрались из пещеры. Асур — не бог, и смотреть глазами четырёхсот человек он не может. По крайней мере, в это очень хочется верить.

— А что вы делали во дворце? — очевидно, уже переварив сказанное, поинтересовался у парня Кояма. — И как оказались здесь?

— Нам приказали сопровождать этих двоих, — кивнув на трупы ниндзя, со вздохом пояснил Мэсу. — Джиро Огава сказал, что они должны уничтожить метки демона, которые тот расставил по дворцу. Всего таких групп было четыре. Не знаю, как остальные, но мы зашли через хозяйственную пристройку возле конюшен и направились сторону сада. По дороге эти двое что-то искали в стенах и творили какие-то заклинания. Перед выходом в сад они сказали подождать. Потом мы вышли, и никого здесь не было. Один из этих, — Мэсу снова указал на трупы и наморщил лоб, вспоминая, — Кохэку, кажется, его звали, или Кичиро, точно не скажу — он сказал, что нам нужно подождать полчаса тут в саду. Ещё сказал, что нас могут атаковать солдаты, волю которых подчинил себе демон, и нужно устроить засаду. Потом пришли вы…

— Как я понимаю, они уничтожали артефакты, о которых говорила нам госпожа, — Кояма вздохнул и скосил взгляд на меня. — Сюда вышли переждать. Подчинение могло пропасть при виде тел убитых лисов, и Хояси решили их спрятать. Они же долго находились около артефактов, вот и…

— Подчинение? — Мэсу нахмурился и непонимающе посмотрел на Кояму.

— Да, парень, — самурай покивал и посмотрел в глаза пленному. — Утром ваш разум подчинил асур, которому заплатили Хояси. Скорее всего, это был тот человек в плаще с капюшоном. Впрочем, точно я сказать не могу. Радуйтесь, что на ваших руках нет крови…

— Но… как же так… — Мэсу растерянно посмотрел на безголовый труп приятеля, потом на убитых солдат, судорожно вдохнул и опустил взгляд. — Почему это с нами?

— Раскисать будешь потом, — тут же одернул его я. — Сейчас скажи, что делают остальные?

Мэсу кивнул, с заметным усилием взял себя в руки и посмотрел на меня.

— Я точно не знаю, но как только будут уничтожены все печати, Джиро Огава поведёт бойцов на штурм. Цель: убить демона и всех, кого он успел обратить на свою сторону…

— Ясно… Значит штурм уже начался, или вот-вот начнётся, — я вздохнул и отошёл в сторону, позвав за собой Кояму. Светить свои планы пленному было бы глупо, а убивать его вроде бы не за что. Нам же с самураем необходимо поговорить, а то времени на это не будет.

— И что ты по этому поводу думаешь? — остановившись возле кустов, я обернулся и вопросительно приподнял бровь. — Что нам сейчас делать?

— Даже сто человек против пятидесяти — это очень плохой расклад. А четыре сотни… Да ещё с асуром, госпожой и непонятным количеством Хояси… — самурай вздохнул и посмотрел мне в глаза. — Нам нужно спасать жизнь нашего князя. Керо-сан не мальчик. Вдвоём с Михо-доно они стоят сотни бойцов, а там ещё три десятка умелых ребят и больше сотни дворцовой стражи из лисов. Наша помощь там вряд ли нужна…

«Ну да… Только асур с Аякой не идиоты, и им эти расклады прекрасно известны», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Я не собираюсь воевать с «оранжевыми», но здесь мы оставаться тоже не можем. Если эти уроды захватят дворец, то сад они прочешут гарантировано. Можно, конечно, вернуться в пещеру, но сколько мы там просидим без еды и воды? Нет, воду, конечно, можно набрать здесь в фонтанах, но на сколько нам ее хватит? Если переворот завершится удачно, нам придётся просидеть там несколько месяцев.

— Нужно прорываться к речной пристани через дворец, — дослушав меня, тяжело вздохнул самурай. — Сад по-прежнему закрыт щитом. Через главный выход пройти не получится: там сейчас полно людей Огавы. Во дворце их, наверное, тоже хватает, но нас не ждут. К тому же у ребят Изаму-доно будет преимущество в драке на узком пространстве. Главное — быстрее выступить. Возможно, получится проскочить на пристань без боя.

— А что там, на этой пристани? — на всякий случай уточнил я.

— Пара быстроходных судов, с надежными экипажами. Если получится вырваться — через пару часов доберёмся до Ниномару и вернёмся с подкреплением в город.

«Ну а если не получится, Аяка свалит смерть братьев на асура и восставших „плащей“, а потом примется разрабатывать план по устранению Хиро», — подумал я и, согласно кивнув самураю, указал на появившихся из-за беседки солдат.

— Вон уже наши подтягиваются. Сейчас коротко доведём планы и сразу же выступаем. Только с пленными что-то реши.

— Да что с ними решать? — Кояма обернулся, подозвал Мэсуи, указав на лежащих в траве пленников, произнёс: — В общем, считайте, что вам повезло, но своих людей приводи в чувство сам. Они ещё под контролем асура.

— А как мне это делать? — непонимающе поморщился парень.

— Да так же, как и мы с тобой, — пожал плечами Кояма. — Дай каждому в морду до потери сознания, а как очнутся, покажи то, что показывали тебе.

— Главное, чтобы разум встряхнулся, — вставила пять копеек подошедшая Эйка. — Только сильно не тряси, а то дураками станут. А вам ещё вместе служить.

— Слышал, что говорит госпожа? Вот и действуй! — приказал Кояма слегка оторопевшему парню и, больше ничего не говоря, направился к носилкам с Нори, которые его ребята аккуратно опустили на траву.

— Да, действуй! — покивал я и, махнув рукой командиру солдат, направился следом за самураем.

Глава 15

Совещались недолго. Обрисовали ситуацию личному составу, определили маршрут и порядок движения. Затем Эйка повторила свою речь о выборе, который всегда стоит перед каждым, и отряд зашёл на территорию резиденции.

Шли средним темпом, гремя экипировкой и разгоняя эхо по пустым коридорам западного крыла. Мы с Коямой и Эйкой впереди, для быстрой оценки ситуации и мгновенного реагирования на угрозы. Следом за нами — строй солдат в четыре шеренги, с дюжиной самураев по бокам — как раз на ширину стандартного коридора. И в арьергарде — полтора десятка телохранителей вместе с Иоши и князем, который и не думал выходить из своего волшебного сна.

Поскольку в этой части дворца народа бывает немного, по дороге нам встретились только слуги в рабочей одежде и какой-то носатый тип в кимоно и заплетенными в косу волосами. Все встреченные прижимались к стенам и провожали отряд испуганными взглядами. Однако судя по их лицам, никто ни о каком восстании тут не слышал, что вселяло хоть какую надежду на позитивный исход этой нашей вынужденной прогулки.

Попасть на речную пристань можно было только из задней — северной части дворца, дорога в которую вела через небольшой дворик с фонтаном. Был ещё и второй путь — через верхние этажи, но мы с Коямой решили пройти понизу. Риск и там и там одинаковый, но на первом этаже коридоры пошире, а значит, отряду не придется перестраиваться по дороге, что сэкономит немного времени.

Это случилось, когда мы пересекли двор и уже подходили к северному крылу.

Из дверей нам навстречу вывалился молодой паренек с разбитым лицом в разорванном ученическом кимоно. Оглядев безумным взглядом двор, он заметил идущий навстречу отряд и заорал: «Измена!». Затем, качаясь как пьяный, подбежал к нам, указал рукой за спину и сбивчиво заговорил, давясь слезами и всхлипывая:

— Они напали на князя! Господин Керо ранен! С ним очень мало людей! В большом зале, на лестнице!

— Оранжевые плащи? — тут же поинтересовался я и, дождавшись кивка, уточнил: — Сколько их?

— Н-не знаю, — парень потряс головой. — Может быть, сто… Они безумны… Убили Коши… и господина Акиру… Я очнулся, увидел, что они напали на охрану князя, и побежал…

«Вот же сука!» — уже не слушая паренька, мысленно выругался я и вопросительно посмотрел на Кояму.

— Там Керо-сан, — в ответ на мой взгляд хмуро произнёс самурай. — Господин не простит нам, если…

— Да мы и сами себе не простим, — с досадой вздохнул я и, обернувшись к солдатам, скомандовал: — К бою!

Парень не соврал. Зайдя в здание, мы услышали звуки недалекого боя и, сохраняя строй, пошли по широкому коридору направо.

Нет, бегать в доспехе и со щитами, конечно же, можно. В фильмах часто такое показывают, ага… Только в реальности бегать ты будешь недалеко и недолго. Выдохнешься и гарантированно сдохнешь в бою, потому что щит трясущейся рукой удержать достаточно сложно.

Всего метров сто по двум коридорам, и всю дорогу гребаное дежавю…. Словно опять берег реки, горящие повозки и изуродованные тела самураев. Князь в лодке, и Маката — в том своём последнем бою. А ещё ублюдок Хояси с его огненными шарами! Эти твари ведь пришли и сюда. Не просто же так в воздухе тянет горелой пластмассой. Похожий запах я чувствовал, когда маг поджег повозку своим файерболом. Все вроде так, но там, на берегу, получилось вытащить одного только князя. Хочется верить, что сейчас все будет иначе…

Зал мы увидели, как только повернули по коридору налево. Огромное помещение размером с половину футбольного поля с картинами на стенах и фонтаном по центру из коридора просматривалось только частично, но даже издалека было видно, что там творится натуральная жесть.

Ведомым асуром ублюдкам было по фигу кого убивать, и семь трупов в окровавленных кимоно служили наглядным тому подтверждением. Эти твари убили безоружных слуг, которые стояли у них на пути. Страшно, но у солдат теперь будет нужный настрой. Ведь бешеная собака не виновата, что заразилась. И даже если она когда-то виляла тебе хвостом, ее все равно придётся убить! Этим мы сейчас и займёмся!

Бой шёл в правой части зала, и дерущихся не было видно, но тем лучше для нас. Внезапная атака с удобной позиции быстро сотрёт численное преимущество противника. Главное успеть. Тут осталось-то каких-то тридцать шагов.

Обернувшись на ходу, я нашёл взглядом командира солдат и, перекрикивая шум боя, быстро проговорил:

— Изаму-доно, они нас не ждут, а значит десять-двадцать ударов сердца у вас будет. За пару шагов до зала ускоряетесь и, выйдя на свободное пространство, быстро перестраиваетесь в привычный для боя порядок. Цель — самый большой отряд.

Дождавшись утвердительного кивка, я переглянулся с Коямой, жестом приказал Эйке притормозить и, выхватив меч, первым заскочил в зал.

Резко уйдя влево, чтобы не мешать перестроению бойцов, окинул помещение взглядом и выдохнул.

Успели! Теперь дело только за нами!

Паренёк не ошибся с числом. Около сотни солдат и самураев в оранжевых помятых плащах штурмовали кусок деревянной лестницы, пытаясь проломиться к старшему князю. Часть ступенек выгорела и осыпалась, сократив площадь боевого соприкосновения, и это позволяло дюжине телохранителей удерживать наседающую толпу. Впрочем, это все равно выглядело агонией. Следующий пролёт лестницы обвалился целиком, и отступать бойцам некуда. Только на небольшую площадку между пролетами, где сейчас лежали четверо раненых.

Сам князь сидел на ступенях, уронив голову и безвольно опустив руки. Никаких видимых ран я не заметил. Со стороны брат Нори был похож на смертельно усталого человека.

Чуть ниже, прикрыв собой господина, с выставленной вперед раскрытой ладонью стоял Михо Такаши. Упрямо набычившись и, очевидно, находясь уже на пределе сил, заклинатель держал перед собой водяной щит, прикрывая князя и раненых от магических атак четверых заклинателей Хояси, которые заняли позиции возле фонтана.

Все четверо одеты точно так же, как и те двое, что уже отправились к праотцам. Стоят широким полукругом и производят руками какие-то непонятные пассы. В тот момент, когда я выбежал в зал, один из них швырнул в Михо алую ленту, которая, разбившись о щит, превратилась в густое облако пара.

В целом, картина понятная. Старшего князя, очевидно, тоже тащили на пристань, но здесь в зале скрывались Хояси. Дождавшись, когда отряд перейдёт на нижний пролёт, ниндзя — или кто они там — слитным ударом обрушили лестницу, отрезав тем самым все пути к отступлению. Прямую атаку Михо, скорее всего, отразил бы, поэтому ниндзя поступили хитрее, и их расчёт вполне оправдался. Дальше в зал забежала сотня оранжевых, и телохранители отступили на лестницу, поскольку бежать с раненым они не могли.

Будь у «оранжевых» на вооружении луки — все бы уже закончилось, но патрульным стрелковое оружие не положено, и это сыграло нам на руку. Охрана Керо выстояла и продержалась, ну а мы им сейчас поможем!

Все эти мысли пронеслись в голове меньше чем за секунду, когда реальность привычно ускорилась, и я, выбрав целью одного из Хояси, вытянул в его сторону левую руку.

— Бегом! В три линии! Щиты во фронт! — рявкнул за спиной Изаму.

Первые солдаты, гремя доспехами, выбежали из коридора, и я мысленно потянулся к своему артефакту.

Да, наверное, Вальтер Скотт такого бы не одобрил. Атаковать без предупреждения, со спины — это ведь совсем не по-рыцарски, но вертел я все эти условности на эбонитовой палочке. Эти паскуды пришли сюда убивать? Вот и я здесь точно с такой же целью!

Несмотря на грохот и крики, все четверо Хояси почувствовали опасность и синхронно повернулись к проходу.

— Бей! — коротко проорал крайний правый и, резко взмахнув по дуге рукой, швырнул в выбежавших из коридора солдат ярко-багровый шар заклинания.

Ублюдок отлично все рассчитал… Почти полсотни человек в узком коридоре, и увернуться от такого практически невозможно, но Нори когда-то предусмотрел вот такое дерьмо и не пожалел золота.

Пятеро солдат из строящейся первой шеренги слитно выставили щиты навстречу летящей огненной смерти, и Армагеддон отменился. Пылающий шар, размером с огромный арбуз, с ревом ударил в зачарованную Водой древесину и лопнул, плеснув на пол жидким огнём. Проход затянуло облако пара.

Солдат, принявших на себя удар, отбросило назад, но никто из них не погиб, а вот ниндзя Хояси прожил не дольше секунды.

Его огненный шар ещё только летел в сторону коридора, когда пущенный с моего запястья голубой серп, разорвал тело ублюдка на две неравные части. Ни секунды не медля, я сменил цель и второй раз мысленно рванул на себя скобу, но в этот раз вышла осечка.

Нет, последний заряд исправно вылетел из запястья, но второму ниндзя удалось увернуться. Видя, что осталось от приятеля, и прекрасно понимая, как полетит заклинание, он в последний миг рухнул на пол и пропустил магию над собой.

Впрочем, это ему не особо помогло. Сразу три стрелы, пущенные ребятами Коямы, ударили в плечи и голову упавшего на пол мужчины, и счёт потерь врага увеличился.

Два оставшихся Хояси, стоящие дальше других, без видимого труда увернулись от всех пущенных стрел и, не помышляя о драке, рванули к дальнему выходу. Понимая, что твари могут уйти, я побежал следом за ними, когда за спиной «проснулась» лисица.

— Я задержу! — прокричала она, и ноги обоих бегущих оплели зелёные побеги каких-то растений.

Оба заклинателя рухнули на пол, но практически мгновенно скинули с себя путы.

Подбегая к одному из вскочивших с пола уродов, я коротко замахнулся мечом, но ударить не получилось, поскольку Хояси ушел в перекат. Извернувшись ужом, он вскочил на ноги и с разворота сыпанул в меня горсть какого-то порошка.

Резко сместившись вправо, я практически увернулся от этого дерьма и зацепил облако лишь по краю. Щеку и подбородок обожгло так, словно мне в физиономию плеснули стакан кислоты, но в нос и глаза эта дрянь не попала, и я смог увернуться от росчерка огненной плети, которая вытянулась из правой руки заклинателя.

Без труда уклонившись от пары летящих в голову стрел, ниндзя довольно оскалился и шагнул ко мне, занося для удара своё огненное оружие…

Вообще, рефлексы — штука полезная. Особенно когда они получены на занятиях по рукопашному бою. Там, на Земле, среагировать удавалось далеко не всегда, но сейчас, когда скорость выше почти на порядок, это не составляет никакого труда.

Пританцовывая, словно на ринге, ниндзя сделал вид, что собирается хлестнуть меня заклинанием и, крутанувшись провел уширо маваши^[228].

Это было красиво и быстро, да… Для обычного человека, который никогда не стоял в спаррингах на татами.

Резко присев под летящую в голову ногу, я выбросил вперед руки с мечом, и этого оказалось достаточно. Острие клинка ударило противника под подбородок, и рука с огненной плетью упала на полузамахе. В глазах умирающего мага мелькнула тень удивления, кровь толчками потекла из пробитого горла, и я без лишних сантиментов провернул в ране меч.

«С голой пяткой да на шашку^[229] — анекдот, по-другому не скажешь», — морщась от боли в щеке, подумал я и, оттолкнув ногой труп, с досадой посмотрел вслед убежавшему магу.

Последний Хояси ушел со стрелой в плече и, возможно, приведет сюда подкрепление, но случится это не сразу, и, надеюсь, мы успеем управиться. Подтверждая эти мысли, из-за спины донесся характерный грохот столкнувшихся в бою отрядов и я, обернувшись, посмотрел в сторону лестницы.

Ребят Изаму «оранжевые» заметили слишком поздно, но даже если бы нас тут ждали, ситуацию это не поменяло бы никак. Без помощи заклинателей у «оранжевых» против нас не было ни единого шанса.

Все-таки городская стража — это не регулярные боевые части. Поимка бандитов и поддержание порядка в городе не требует хорошей боевой подготовки. Да, среди «оранжевых» есть много самураев, личное мастерство которых на порядок выше, чем у бойцов нашей тысячи. Они лучше вооружены, но в строю сражаться не могут. Как, собственно, и большинство вояк этого мира. Так что приди я сюда только с тремя десятками Нориной тысячи, и ещё непонятно чем бы все тут закончилось, но у меня есть Кояма. А у Коямы есть ребята, которые прекрасно умеют стрелять из своих луков.

Видя приближающийся строй щитов, те «оранжевые», которым не хватило места у подножия лестницы, с криками бросились на нового врага, и закончилось это печально.

Все-таки Нори вооружал своих солдат не жалея ресурсов. Был бы у нас в Сато такой же обвес, и гнали бы мы Кимура пинками с того холма! Возможно, стольких не потеряли бы…

Что случится, если поставить в открытом бою сотню полицейских против взвода боевого спецназа? Вот и здесь было очень похоже…

Первые ряды набежавших легли, практически не замедлив продвижения строя, а потом с фланга выдвинулись пятнадцать самураев Коямы и началось избиение! Пущенная в упор стрела пробьёт большинство местных доспехов, а если лучник ещё и не будет стрелять в защищённые места, то каждый выстрел гарантированно выведет цель из боя. «Оранжевых», конечно, можно было бы пожалеть, но полтора десятка зарубленных слуг и убитые телохранители Керо не располагали ни к какой жалости. Эйка же не просто так говорила про выбор. Шестеро солдат в саду выбрали жизнь, ну а бешеных собак мы убьём.

Вообще, такие сражения — это страшно. Особенно, когда наблюдаешь со стороны. Гремели доспехи, гулко стучала по дереву сталь, громко кричали дерущиеся, в воздухе ощутимо несло запахом крови…

В боевом построении мне места не было, поэтому я встал справа от стрелков, чтобы в случае чего помочь им отразить возможную контратаку «оранжевых».

В таких боях, как и в любой массовой драке, невозможно из первых рядов увидеть, что происходит вокруг, и большая часть нападавших продолжала штурмовать лестницу, не зная об изменившейся обстановке. В первые пару минут «оранжевые» потеряли почти два десятка убитыми и ранеными. Когда же оставшиеся в живых командиры попытались отвести бойцов на перегруппировку, во фланг сотне въехали ребята Изаму, сковав отступающих боем и лишив их возможности маневра. При этом бойцы Коямы стреляли в первую очередь по самураям, и в какой-то момент командовать стало некому.

Последнюю точку в этом бою поставил Михо Такаши. Видя, что помощь пришла, а Хояси по большей части убиты, заклинатель убрал щит и медленно повел рукой в сторону толпы «оранжевых плащей» у подножия лестницы.

Что произошло дальше, я не разобрал, но по воздействию это было похоже на ударную волну как любят показывать в фильмах. Здоровенный полупрозрачный пузырь появился и лопнул в самом центре толпы и расшвырял атакующих в разные стороны.

Часть попавших под воздействие заклинания так и осталась лежать на полу, а у остальных вдруг резко включились мозги. Солдаты сообразили, что поддержка исчезла, командиры погибли, а к осажденным подошло подкрепление. Ну или инстинкт самосохранения оказался сильнее наложенного асуром контроля, и все они осознали, наконец, что творят.

Как бы то ни было, в толпе «оранжевых» началась паника. Солдаты отступили от лестницы, оставив почти половину убитыми и ранеными, и неорганизованной уже толпой побежали в сторону ближайшего прохода. Преследовать их, понятно, никто не стал.

Проводив взглядом сбежавших врагов, я переглянулся с Коямой, позвал Эйку и вместе с ней направился к Изаму, который остановил своих вояк в десяти метрах от подножия лестницы.

М-да… Вот же как интересно оно порой происходит. Ведь каких-то пару дней назад все эти парни были, по сути, новобранцами, прибывшими в Ки за новой экипировкой. Нет, понятно, в тысяче они какое-то время уже прослужили, но ни в каких сражениях не участвовали. А тут всего-то пара суток, а случившегося уже кому-то хватит на целую жизнь! Поход в подземелье, бой с порождениями Хаоса и вот эта драка с «оранжевыми». По итогу, новобранцев сменили крутые спецы, и, чувствую, добавится в нашей тысяче самураев.

Бойцы стояли неподалеку от лестницы, поставив на пол щиты и образовав какое-то подобие строя. Острия копий направлены вверх, взгляды спокойные, уверенные и вроде бы у них обошлось без потерь…

— Четверо раненых, — словно прочитав мои мысли, коротко доложил шагнувший мне навстречу Изаму. — Ничего серьезного.

— Отлично, — кивнул я и, обведя взглядом лежащие повсюду тела, попросил: — Этих тогда осмотрите. Тех, что еще живы — стащите в какое-нибудь одно место, а я пока узнаю, что произошло с господином Керо.

Телохранители старшего князя и не подумали спускаться с лестницы. Один лишь Михо Такаши сошёл на десяток ступеней и, перешагнув через труп кого-то из нападавших, остановился и посмотрел на меня. В воздухе повисло легкое напряжение…

Ну да… То, что мы разогнали «оранжевых», ничего, по сути, не означает, и доверять нам у них нет никакого резона. Впрочем, ерунда… Сейчас мы это поправим.

Я дождался, когда ребята Коямы вынесут из коридора носилки, подмигнул идущему рядом с ними Иоши и вместе с Эйкой направился к лестнице.

— Что с братом нашего господина? — вместо приветствия холодно поинтересовался главный заклинатель Ясудо. — Надеюсь, он жив?

— Да, — кивнул я. — И он даже не ранен. Это долго рассказывать, но жизнь Нори Ясудо вне опасности.

— Я могу на него взглянуть?

— Конечно, — пожал плечами я и сделал приглашающий жест.

Кивнув, заклинатель отправился к носилкам, что-то спросил там у Коямы и ненадолго склонился над Нори.

Я посмотрел ему вслед, вздохнул, и в этот момент ко мне подлетела Нэко.

После того, как Хояси по большей части подохли, я попросил кошку вылечить раненых телохранителей старшего князя и самого Керо, но что-то у девчонки пошло не так. То есть, раненые на верхней площадке пришли в себя. А двое из них даже приняли сидячее положение, но Керо продолжал сидеть в той же позе, по-прежнему не реагируя на происходящее.

— Я… помогла… им… — промурлыкала девочка. — Но он…. — Неко метнулась к Керо и вернулась ко мне. — Он… нельзя… разум… больно…

— Спасибо, — кивнул я кошке и посмотрел на Михо, который, очевидно, уже понял, что мы не враги.

Маг перестал осматривать Нори, подошёл и виновато развёл руками.

— Таро-доно… — заметно напрягаясь, произнёс он. — Я… я думал… о вас нехорошее… простите!

— Ничего страшного, — в ответ ему улыбнулся я. — Я и сам о себе порой думаю всякое.

— Хорошо, — маг вздохнул, затем посмотрел на все еще висящую передо мной кошку, и уточнил: — Этот призрак… Бакэнэко…. Она…

«А маг силён… Заметить Нэко, когда она того не хочет, способен не каждый», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Бакэнэко со мной. Я попросил ее вылечить ваших раненых, но… — я кивнул на Керо и вопросительно приподнял бровь. — Она сказала, что у князя что-то с головой?

— Да, — хмуро покивал маг и обвёл взглядом зал. — Тварь, которая подчинила разум этих людей, нанесла направленный ментальный удар откуда-то из-за стен резиденции. От такого должны защищать размещённые во дворце артефакты, но…

— …но их уничтожили лазутчики Хояси, — закончил фразу подошедший Кояма.

— Да, судя по всему, так и есть, — снова покивал маг. — Удар был нанесён по носителям Силы. Меня защитил оберег Воина, господин выжил только благодаря своей крови, но семь бойцов охраны погибли. Понимая, что происходит, я решил увезти раненого в Ниномару, но здесь нас подловили эти ублюдки.

— А что сейчас с князем? — скосив взгляд на Эйку, поморщился я. — Он под контролем?

— Нет, — покачала головой кицунэ. — Его разум погружён во Тьму. Состояние как при потере сознания…

«Значит, метод Коямы тут не сработает», — с досадой подумал я, а вслух произнёс:

— Ну ему же как-то можно помочь?

— Да, я попробую, — кивнула лисица. — Хотя бы приведу в чувство…

— Но… — Михо Такаши шагнул в сторону, преграждая Эйке дорогу. — Лечение разума — это очень сложный процесс, и я не позволю…

— Все в порядке, мастер, — прямо на глазах у Эйки над причёской появились лисьи уши, она махнула хвостом и, чуть склонив голову, произнесла: — Я неплохо разбираюсь в заклинаниях разума.

Видя это волшебное превращение, Михо виновато вздохнул, покачал головой и отступил в сторону.

— Простите, госпожа… Я должен был сообразить, что женщина в отряде, да ещё в такой странной одежде, может быть только ёкай.

Ну да… Кошку он увидел, а кицунэ не разглядел даже в упор. Хотя это вполне объяснимо. Мозг мага сконцентрирован на угрозах, а призрак бакэнэко может оказаться самым натуральным чудовищем. Большинство же ёкай из Синего Леса к людям относятся дружелюбно. Кицунэ и тануки из их числа. Нет, Эйка ни разу не пушистая белочка, но в данной конкретной ситуации она врагом не является. Вот Михо и не почувствовал. Из серии: «слона-то я и не приметил^[230]».

Следом за Эйкой мы прошли мимо расступившихся телохранителей и приблизились к Керо.

Пока девушка щупала голову князя и что-то при этом шептала, я обвёл взглядом зал и, видя, что солдаты уже закончили, попросил Нэко вылечить всех раненых у нападавших. В себя они все равно придут еще нескоро, а кошка получит свои плюсики на весах Сущего и, возможно, начнёт говорить без задержек.

Чтобы не терять лишнего времени, я приказал солдатам готовить ещё трое носилок: для Керо и двух его телохранителей, которых Нэко буквально вытащила с того света, и стал ждать, когда лисица закончит.

Времени у нас нет. С начала боя уже прошло около четверти часа, и сюда могут нагрянуть все те, кто ещё находится под контролем асура. И не только они… Ни Аяки, ни самого асура среди напавших на князя не было. Ещё где-то шляется Джиро Огава, который тоже не последнее лицо в этом заговоре, и до кучи — непонятное количество лазутчиков от соседей.

Нет, в таком составе мы без особых проблем разгоним полторы-две сотни «оранжевых плащей», но асур и княжна с заклинателями Хояси могут серьезно попортить нам кровь. Так что чем быстрее мы отсюда свалим — тем лучше. В Ниномару-то эти уроды точно не сунутся.

— Все! Я поправила его разум, — произнесла кицунэ и, отступив от Керо, обвела взглядом напряжённые лица его телохранителей. — В себя он ненадолго сейчас придёт, но идти не сможет. Сила вернётся не раньше, чем через сутки.

Сам князь выглядел так же хреново. Однако, как только кицунэ отошла, он поднял голову и, тяжело дыша, посмотрел перед собой мутным взглядом. Поведя головой из стороны в сторону, Керо вздрогнул, в его глазах проступило сознание.

— Ты?! — прошептал князь, заметив меня. — Что… с моим… братом?

— С ним полный порядок, — глядя в глаза, спокойно произнёс я. — И мы выполнили то, зачем ходили в подземелье. Слуга Мары убит!

— Хорошо… — Керо кивнул, уронил голову и затих.

— Все в порядке, — тут же успокоила самураев лисица. — Я же говорила, что он примерно сутки будет таким.

— Кладите князя и тех двоих на носилки и уходим на пристань! — я кивнул на раненых и посмотрел на Такаши. — А то мы и так слишком долго тут проторчали. Не стоит подвергать жизни князей излишнему риску.

Глава 16

Спорить со мной никто, понятно, не стал, и уже минут через пять наш увеличившийся отряд продолжил путь по коридорам на пристань. В зале за спиной остались только трупы и раненые, которые уже начали приходить в себя после кошкиного лечения.

До ворот на пристань было недалеко: всего минут пять по трём коридорам, с учетом десятка ходячих раненых и четырёх «трехсотых», которым необходима транспортировка. Всю дорогу я так же шел впереди и пытался прикинуть, что ответно предпримет асур? Он ведь, скорее всего, уже в курсе, что покушение не удалось, а сотня засады разгромлена.

По логике, главная его цель — убийство Керо Ясудо, но атаковать магией он вероятно больше не может. Иначе добил бы князя вторым заклинанием, и эти клоуны были бы не нужны. Все так, но что теперь эта тварь будет делать?

На утреннем построении, по словам того парня, было четыре сотни бойцов. Человек шестьдесят мы уже наглухо выбили из этого движа, да и те, что сбежали, вряд ли снова полезут в бой.

Остававшиеся во дворце «лисы» тоже, наверное, вывели из строя человек пятьдесят-семьдесят, нападавших, и по итогу остаётся примерно две сотни бойцов, сам асур, Хояси и, конечно, Аяка.

Только вот сама княжна в драку вряд ли полезет. Ей не нужна репутация братоубийцы, а значит, все произойдёт без неё. Это если вообще что-то случится. Ведь восставшие могут перехватить нас только по дороге на пристань. Наверное, можно ещё как-то захватить корабль, но, если нам удастся уйти, асуру останется только бежать. Ну или снова куда-нибудь спрятаться…

Когда мы уже подходили к воротам на пристань, в воздухе вдруг резко потянуло сортиром, сверху донёсся подозрительный треск.

— Быстрее! Бегом! — истошно заорал из конца строя Иоши. — Потолок!

В следующий миг наверху затрещало сильнее, пол под ногами затрясся, и никому ничего объяснять уже не пришлось.

Отряд без лишних команд перешел с шага на бег, и я, понимая, что на выходе произойдёт давка, указал рукой на железные створки и мысленно проорал:

— Нэко! Выбей! Ворота!

Кошка в той жизни, наверное, тоже была солдатом, поскольку никогда не задает лишних вопросов. Ни мгновения не мешкая, девочка смазанным росчерком метнулась к воротам, а дальше произошло странное… Створки выдержали! Прогнулись, словно резиновые, но выбить их с первого раза у бакэнэко не вышло!

«Ещё одна ловушка от этой паскуды!» — подумал я на бегу, когда Нэко мячиком отлетела от створок и ринулась во вторую атаку.

Да, асур снова все рассчитал правильно, но он не учёл нашу девочку. Наверное, думал, ублюдок, что она превратилась в чудовище. Да только вот хрен!

Вторая попытка оказалась успешной. В тот момент, когда до выхода оставалось уже метров десять, Нэко вышибла ворота вместе с обломками стен и кусками облицовочной штукатурки. Створки отлетели на несколько метров и со стальным грохотом упали на камни. Проход впереди тут же затянуло облако пыли, но я успел заметить, что нас уже ждут.

Ну да… Кто бы, блин, сомневался…

— Сразу разворачиваем строй! — первым выбежав на улицу, проорал я. — Стрелки, готовимся! Стрелять по моей команде!

За спиной с потолка уже падали камни, из глубины коридора донёсся грохот обвала, но поздно! Мы выбрались, а асур просчитался. Опять по краю, да… Но чуть-чуть не считается!

Потолок обвалился секунд через пять, но я уже туда не смотрел, поскольку в полусотне метров от нас, образовав подобие строя, с постными рожами стояло две сотни «оранжевых плащей», вместе с их тупым командиром. Ни Аяки, ни асура нигде видно не было, но, да и положить.

За спинами мятежников ярко пылали два небольших корабля, размером с рыбацкий баркас. На пристани в лужах крови лежали трупы матросов. Одиннадцать человек, и сколько-то, наверное, осталось в огне.

Тварь прекрасно знала об этом пути отхода и подстраховалась на случай неудачи с засадой. Сюда же ведь как-то можно попасть, обойдя дворец по периметру? Ну да… Это мы не могли выходитьчерез дворцовую площадь, а этим-то уродам ничего не мешало.

Сам же асур, скорее всего, ждёт нас возле главного входа. Все рассчитал, все дырки заткнул, все ловушки расставил… С таким-то потенциалом ему бы планировщиком операций в какую-нибудь контору. С руками бы оторвали, да… но даже у федералов случаются осечки.

«Чёрный лебедь»^[231], или как по-другому назвать наше здесь появление? Эти уроды ждали только Керо с охраной, а тут ещё полсотни бойцов и трое очень неплохих заклинателей. Потолком не придавило и хорошо, ну а этот сброд нас точно не остановит. Полста метров… «Оранжевым» нужно было атаковать нас на выходе. А сейчас пока добегут — человек тридцать-сорок гарантированно потеряют. Но даже если и нет, то что их ждёт в бою, против строя щитов и почти четырёх десятков лучших воинов Клана? В телохранители ведь брали только таких!

— Я почти пустой, — негромко произнёс подошедший ко мне маг. — Силы только на одно заклинание, но десяток-другой заберу.

— Думаю, они побегут сразу или после первой же сшибки, — произнёс я, дождавшись, когда солдаты и самураи за спиной завершат построение. — Время упущено, мы подготовились, и можно начинать, но я хочу все-таки поговорить. Возможно, удастся узнать, где скрываются те, кто все это затеял.

— Добро! — Такаши согласно кивнул и хотел ещё что-то добавить, но нас отвлекли.

— Князь! Князь пришел в себя! — донеслось из-за спины.

Я обернулся и увидел, что Нори уже сидит на щите, который использовался для его переноски, и мутным взглядом обдолбанного наркомана оглядывает стоящих перед ним бойцов.

Совсем как его брат четверть часа назад. Ну да… Только младший придёт в себя намного быстрее. Ведь, в отличие от Керо, у Нори с мозгами полный порядок. В медицинском, понятно, плане. А вот во всех остальных — вопросы, конечно, имеются, и немало… Достаточно вспомнить наш последний поход…

— Если что, мы возьмем на себя левый фланг, — закончил свою мысль Такаши. — Вашим я об этом уже сказал.

— Хорошо, — я кивнул и, выйдя шагов на десять вперёд, обвёл взглядом мятежников.

Чуть больше двух сотен бойцов. Вооружены стандартно. У солдат — обычные яри разной длины и фанерные кирасы с дзингасами. Самураи — кто в чём, и со стороны эта толпа напоминает цыганский табор после хорошей попойки. Стоят молча, словно уснули, смотрят перед собой и неясно, видят они нас или нет. Джиро Огава — справа на фланге, но этот-то урод явно не спит. Чего-то ждёт? Ну вот сейчас и узнаю.

Закончив беглый осмотр, я положил ладонь на рукоять катаны и, перекрикивая треск догорающих кораблей, громко, разделяя слова, произнёс:

— Вы все обвиняетесь в мятеже и убийствах! Бросайте оружие, и тогда, возможно, кому-то удастся сохранить его жалкую жизнь! В противном случае — умрете здесь и сейчас!

После моих слов строй «оранжевых» пробудился. Бойцы возмущённо загудели. Послышались угрозы вперемешку с насмешками, и Джиро, шагнув вперёд, подвёл под всем этим черту:

— А, это ты, пришлый ублюдок? — сплюнув на камни, презрительно произнёс он. — Ты смеешь обвинять нас? Предатель, по указке демона убивший своего господина! И эти, что пришли вместе с тобой… Мы срубим ваши поганые головы и вернём в Ки законную власть!

— Законная власть за моей спиной, — спокойно произнёс я и, обернувшись, указал на носилки. — Керо и Нори Ясудо. Какая вам ещё нужна законная власть?

— Ты врешь, тварь! — снова сплюнув на камни, презрительно выдал Огава. — Оба князя давно мертвы. А эти двое — демоны, что приняли облик погибших!

— Идиот! — я шагнул вперёд и снова обвёл взглядом мятежников. — Вы же все ходили в храм Милосердной и знаете, что никто не может принять облик служителях бога. Ну, вспомнили? А они, — я обернулся и указал рукой на Нори, который уже стоял на ногах. — Они не служители! Они прямые потомки богини, и ни одна мразь из Кимона никогда не сможет выдать себя за них!

Попал! После этих моих слов строй «оранжевых» притих. На лицах бойцов в первых рядах появилось сомнение. Ну да… Эйка же говорила, что контролирующее заклинание можно снять, приведя неопровержимые факты. Лишь в некоторых случаях и далеко не всегда, но, когда перед тобой двести человек — на кого-то из них оно определенно подействует. Да, наверное, можно объявить князей демонами, но всем этим людям всю жизнь вбивали в голову, что монахи не врут, и вот оно, блин, сработало!

Джиро, собиравшийся мне что-то ответить, осекся, опустил взгляд и провёл тыльной части ладони по лбу.

— Но… — в повисшей тишине негромко произнёс он, — но как же тогда…

— Утром, на построении, ваше сознание подчинил асур, целью которого было свержение законной власти в столице, — громко, во всеуслышание произнёс я. — Суд примет это во внимание, так что бросайте оружие и расходитесь!

— Сейчас… погоди… — Огава выставил ладонь и поднял на меня взгляд. — Я… я должен убедиться, что это Ясудо. Мы сложим оружие, но я должен…

На мужика было жалко смотреть. Взгляд потухший, плечи опущены… Такое бывает после пьянки, когда приходишь в себя в КПЗ^[232], ну или когда ты очень хороший актер…

— Хорошо, убедись, — кивнул я и сделал приглашающий жест. — Только оружие оставь!

— Да, — Джиро сплюнул на камни, затем вытащил из-за пояса оба меча и, передав их кому-то у себя за спиной, направился в мою сторону.

«Ну вот… Так оно всегда и заканчивается, — думал я, глядя на командира „оранжевых“. — Когда ты уже считаешь, что держишь бога за бороду, оказывается, что это не борода, а всего лишь хвост какой-нибудь лошади, которой, к тому же, очень не нравится, когда её хватают за всякое.

Мой друг Серега в той жизни любил говорить, что на любую, даже самую хитрую задницу, когда-нибудь найдётся хрен с обратной резьбой. Вот сейчас этот миг настал!»

В тот момент, когда Джиро Огава проходил мимо меня, я выхватил меч и одним ударом снес ему голову!

Вот так! И как же, наверное, обидно сдохнуть в двадцати метрах от собственного триумфа. Возможно, эта мразь и могла кого-то там обмануть, но у меня очень хорошая память и я был в комнате, где они с приятелем провели ритуал. Тот плевок на полу, что заметил глазастый енот. Здесь в Ки благородные на пол не сплевывают, но, если ты обожрался коричневого папоротника… Или как там называется это дерьмо? Асур сразу понял, что у солдат против нас шансов нет, и решил разыграть этот спектакль. Ему же нужно было только приблизиться. Убил бы обоих князей и под шумок бы свалил. Солдат бы на нас натравил или что-то такое, но не срослось…

Случившееся, понятно, стало сюрпризом для всех, и над пристанью повисла мертвая тишина. В цирке перед такими моментами, как правило, бывает барабанная дробь, вот только аплодисментов я не услышал. Лишь треск догорающих кораблей, лязг доспеха упавшего тела, да глухой звук стукнувшейся о камни головы.

Нет, со стороны оно, конечно, выглядит не очень красиво. Убил сложившего оружие благородного. И не абы кого, а дальнего родственника правителей. Вот только мне положить на чьи-то нежные чувства. Я бы и самого Джиро не задумываясь убил, а уж с этим-то…

— Таро? — мысленно поинтересовался Иоши. — Что это было?

— Это асур! — не оборачиваясь, вслух произнёс я и вторым ударом отрубил мертвому правую ногу.

Только так! И плевать, как оно выглядит со стороны. Его напарник едва меня не убил, и я больше на такое дерьмо не куплюсь.

— Ты в этом уверен? — осторожно поинтересовался из-за спины маг.

— Нет, — покачал головой я, — но эта мразь свою смерть все равно заслужила! И я не собираюсь рисковать жизнями князей, подпуская к ним главаря мятежа.

— Да, наверное, — мгновение поколебавшись, со вздохом произнес Михо. — Только почему ты решил, что это асур? В нем не чувствовалось ничего…

Договорить ему не дали. Толпа напротив нас наконец очнулась от шока. Тот самурай, которому Джиро оставил дайсе^[233], указал на меня и с ненавистью проорал:

— Демон убил Джиро-доно! Смерть ему! К бою!

— Смерть! — тут же ответили из толпы, и две сотни «оранжевых» пошли на нас, подбадривая себя какими-то идиотскими выкриками.

— Стрелять без команды! — глядя на наступающую толпу, приказал я своим бойцам, а дальше произошло страшное…

Труп возле моих ног зашевелился и быстро пополз к центру площадки, оставляя за собой неровный кровавый след! Со стороны это выглядело омерзительно. Ведь даже если тащить мертвое тело по брусчатке, то оно обязательно будет дергаться, ударяясь о камни, а у этого обрубка словно бы разом отросла тысяча маленьких ножек! Ну я просто не знаю, как ещё такое можно назвать…

Труп полз со скоростью бегущего человека в сторону наступавших на нас солдат, которые его конечно не замечали. Когда до строя оставалось метров двадцать, останки взлетели в воздух и зависли на трехметровой высоте параллельно земле.

М-да… Наверное, уже пора отучиться всему удивляться. Ведь пара месяцев как я тут, но как можно воспринимать подобную дичь? Когда она не на экране, а ты, к тому же, как стёклышко трезвый! И самое главное, что в такой ситуации предпринять? Бежать за ним следом и рубить? Но какой в этом гребаный смысл?! Нельзя убить то, что уже умерло. Я и так все что можно уже срубил.

— Бейте в него! — проорал из-за спины «очнувшийся» маг. — Быстрее! Пока он…

Собственно, мог бы и не кричать. Бойцы сообразили и так. В висящий над землей обрубок полетело с десяток стрел, но все они исчезли в воздухе перед целью.

В следующий миг, вокруг трупа в воздухе вспыхнули багровые символы, и от них, к наступающей толпе потянулись сотни изломанных нитей. Следом раздался противный хлопок и… двести человек превратились в кровавый фарш…

Вот просто… на глазах. В сорока метрах от того места, где я стоял. И все это секунд за пять. Михо только что спрашивал меня об асуре, и вот… Прополз, взлетел и хлопок… Убил всех, кто был под контролем.

Крови было столько, что залило четверть площадки. Куски доспехов, обломки дзингас, обрывки плащей и мясо, мясо, мясо… Гребаный хоррор! Мозг просто отказывался это принять.

Народ позади меня зашумел. В канале обреченно выругался Иоши…

— Готовьтесь! — рявкнул за спиной маг. — Он возвращается!

— Иоши! Быстро защиту! — громко воскликнула за спиной Эйка, и в этот момент кровь убитых солдат поднялась над камнями, образовав большое красное облако.

Едва только оформившись, эта непонятная мерзость потянулась к центру площадки и закрутилась в кровавый вихрь, вокруг висящего над камнями обрубка.

Понимая, что атаковать нужно сразу, как только эта тварь воплотится, я выхватил меч и рванул к красному вихрю.

Пробежав тридцать метров секунды за три, я попытался сходу ударить останки мечом, но был отброшен непонятной, невидимой силой. По ощущениям, словно впечатался в натянутый вертикально батут. Отлетел неудачно: влево метров на пять. Запнулся о вывернутый камень брусчатки и, упав на спину, ощутимо приложился левым локтем.

— В две шеренги! Вперёд! Быстро! — отрывисто проорал своим ребятам Изаму. — Щиты поднять! Все остальные — назад! За нас! Быстро!

Не успели…

Отшвырнув меня, вихрь осыпался бурыми хлопьями и на его месте появился здоровенный паук. Впрочем, на паука эта тварь была похожа только отчасти. Над огромным телом насекомого возвышался мощный человеческий торс с двумя парами тонких рук и мерзкой обезьяньей головой.

Метра три примерно от земли до макушки. Тело покрыто серыми пластинами, каждая из которых навскидку больше ладони. Семь костяных ног — широко расставлены, на месте восьмой торчит корявый обрубок.

И вот поди пойми, как оно, блин, работает. Ногу я ему отрубил, но ведь и голову тоже! Или у него было две головы?

С десяток пущенных стрел с треском отскочили от костяной брони, не причинив чудовищу видимого вреда. Асур возмущённо зашипел, подался вперёд и пустил перед собой конус оранжевого огня.

Ситуацию спас Михо Такаши. Очевидно, понимая, что произойдёт, маг метнулся вперёд и, взмахнув руками, повесил в воздухе широкую прозрачную полосу, в которую и угодило вражеское заклинание.

Впрочем, помогло это только отчасти. Выставленная защита лишь погасила огонь, а само заклинание прокатилось дальше и, сбив мага с ног, с треском врезалось в выставленные ему навстречу щиты.

Это выглядело ужасно. Ударная волна как кегли сбила три десятка взрослых мужчин, раскидала самураев и, ударившись об завал, подняла целое облако пыли.

Не погаси Михо огонь, и мы бы имели кучу двухсотых, а так все вроде бы живы. Пока, в смысле, живы…

— Твари! — мерзким голосом прошипел паук и вскинул над головой верхние руки.

В ладонях чудовища появилось полупрозрачное оранжевое копье, но швырнуть он его уже не успел, потому как в бой наконец вступил я.

Асур, очевидно, думал, что я проваляюсь подольше, и решил по-быстрому расправиться с князьями, но хрен он угадал!

Вскочив на ноги, я метнулся к чудовищу и с разбега ударил его плечом в бок.

Заклинание можно сбить только так, и после этого маг ещё с полминуты не сможет ничего прочитать. Если он, конечно, не бог…

По ощущениям, словно влетел плечом в БТР. Левая рука тут же отсохла, но своего я добился! Оранжевое копье исчезло, асур возмущённо зашипел и, подавшись назад, ударил меня своими руками.

Попал он только одной, но мне, что называется, хватило. Сильнейший удар в бок вышиб из груди дыхание и отбросил меня метра на четыре назад. Когти чудовища пробили многострадальный доспех, и вошли куда-то под ребра. Неглубоко. Иначе бы после такого не встать.

Рухнув на камни и приложившись до кучи об обломок чьего-то доспеха, я успел заметить бегущую на меня тварь и откатился в сторону, уходя от удара шипастой конечности.

Сука! Все тело разрывалось от боли, амулет Милосердной жёг холодом грудь, но меч я не выпустил, как и всегда. Плевать на боль — бывало и похуже. Двигаться оно не мешает и ладно…

Вскочив на ноги, я отпрыгнул назад и, презрительно усмехнувшись, сделал приглашающий жест.

Асур разочарованно зашипел и снова бросился на меня, но в скорости он мне не соперник! Даже раненый я быстрее! Главное дожить до финала…

Подавшись навстречу атакующей твари, я резко уклонился, и коротко ударив мечом, снес твари переднюю лапу. Паука повело в сторону, и мне только чудом удалось не попасть под его вторую конечность. Массивная туша пронеслась мимо, обдав запахом серы, асур резко развернулся и… попятился.

— Сдохни, шакал! — прошипел он и, выставив перед собой нижние руки, вскинул над головой верхние. Ублюдок, очевидно, понял, что в обычном бою он сольёт мне всухую, и вспомнил о заклинаниях.

Понимая, что за этим последует, я рванулся вперёд и… натолкнулся на невидимую преграду. Совсем как тогда, в Мрачном лесу, во время боя со змеей. Только у той гадины было две руки, а у этой их, сука, четыре!

В верхних конечностях асура снова появилось оранжевое копье, и мне пришлось отскочить назад, чтобы иметь хоть какую-то возможность увернуться. Проклиная всех заклинателей и их подлую магию, я смотрел, как наливается светом оружие, когда накатившая сзади водяная волна подбросила асура метра на три и с силой приложила его о камни. Продолжая движение, заклинание накрыло меня с головой и, не нанеся никакого вреда, унеслось в сторону догорающих кораблей.

М-да…

Сообразив, что смерть откладывается, но слабо понимая происходящее, я посмотрел на врага и на секунду замешкался, думая, как его лучше добить.

Асуру прилетело неслабо. Хитин туловища потрескался как яичная скорлупа, и из открытых ран текла какая-то прозрачная мерзость. Все лапы сломаны, тело перевернуто, голова лежит на камнях, но тварь ещё жива и с этим нужно решать. Стиснув зубы от боли в боку, я шагнул к подверженному чудовищу и…

— Нет, Таро! Он мой!

Знакомый голос, раздавшийся из-за туши асура, заставил меня усмехнуться. Он все-таки пришел в себя. Как и тогда…

История повторяется. Месяц назад в Мрачном лесу Нори спас меня, зарядив змее в спину копьем. Асур, конечно, не змея, но и князь уже не мальчишка. Хозяйка Леса была права с ее предсказаниями, а вот Аяка ошиблась. В том амулете не было истинной Силы…

Нори шёл, покачиваясь, с канабо на плече, и было видно, что каждый шаг даётся князю с трудом. Все остальные уже пришли в себя и молча смотрели ему вслед. Очевидно, князь приказал им всем ждать…

Не посмотрев в мою сторону, Нори подошёл к асуру и, разделяя слова, спросил:

— Где… моя… сестра?!

— Шакалы… — не обратив внимания на вопрос, хрипло прошептал умирающий. — Вы даже не представляете, насколько вам повезло.

— Нет, — едва заметно покачал головой князь. — Это тебе повезло, падаль. При других обстоятельствах ты бы подыхал долго, но сейчас я не буду тебя задерживать. Душа Масаши ждёт отмщения.

Произнеся это, Нори скинул с плеча канабо и, широко размахнувшись, размозжил чудовищу голову.

Просто и без затей… Но какие тут, на хер, затеи?

Примерно с минуту Нори стоял, глядя на труп асура. В тишине, под треск догорающих кораблей. Мне уже стало казаться, что с ним что-то не так, когда князь вздрогнул, словно очнулся и, медленно повернув голову, встретился со мной взглядами.

— Спасибо, брат… — негромко произнёс он и, покачнувшись, начал заваливаться набок.

«Да ёп!» — мысленно выругался я и, подхватив падающего приятеля, быстро потащил его к остальным.

Глава 17

— Вторые, четвёртые номера убиты! Падаем! Третья сотня — пошли!

«Убитые» солдаты первой сотни попадали на утоптанный грунт. Мешая дерущимся с обеих сторон. Командиры отряда тут же принялись выравнивать десятки, разворачивая часть бойцов навстречу новой угрозе, и в тот момент, когда бойцы третьей сотни с фланга подступили к обороняющимся, их встретил сплошной щитовой строй.

Тоска… Я убил настырного комара, вздохнул и направился к куче брёвен, лежащих неподалёку от плаца. Наблюдать за тренировкой можно и оттуда, да и мое присутствие уже не особо-то нужно.

Месяц и десять дней… Сорок гребаных дней я гоняю личный состав Нориной тысячи, мысленно матеря Каннон и её непонятные просьбы. Богиня ведь просила побыть с Нори, пока он не обретёт какое-то предназначение, но что конкретно она имела в виду?

Бойтесь своих желаний, ну да… Я просил у Сущего передышку, и вот тебе, пожалуйста, сорок дней. Отпуском такое, конечно, не назвать, но какой на хрен отдых в моей ситуации? Ведь, нормально отдыхать можно, только если тебя ничего не тревожит. Уехал на море — купайся, знакомься с девчонками и бухай, но когда ты точно знаешь, что твой дом вот-вот подожгут, ничего из вышеперечисленного делать не хочется.

Синий лес — это больше чем дом. Это целая жизнь, моя и тех, кто мне дорог. Сам я пока не могу всего осознать, но чувствую, что время безвозвратно уходит. При этом не понятно, что нужно сделать, чтобы предотвратить тот кошмар, что я видел в астрале. Достать обломок клыка Рюдзина, который так нужен Девятихвостой? Но Хона и сама не знает, чем он может помочь.

С лисицей мы виделись две декады назад, но ничего нового я для себя не узнал. Богине было нужно связать меня с Эйкой. Какие-то воровские темы с блэкджеком и закрытым борделем. В том смысле, что я не понял сути обряда. В присутствии богини разрезал себе на руке вены, Эйка хлебнула моей крови, и теперь она может меня спрятать в астрале так, что замучаешься искать.

Нет, кицунэ и раньше умела отводить глаза, но то были детские игры. Сейчас мы можем спрятаться даже от Сэта, если он, конечно, нас до этого не увидит. Бегать и прыгать я в этой невидимости не смогу, но на халяву-то оно вроде неплохо.

У богини, понятно, свой интерес. Моя гибель станет для неё приговором. А так лисица может выдернуть меня в астрал и прикрыть какой-то там тенью. Как по мне — штука достаточно специфическая, и не факт, что оно сможет помочь, но отказываться я, естественно, не стал. Ведь хрен его знает, как оно там обернётся.

С Хоной проговорили недолго. По поводу видения богиня ничего толком не пояснила и на удивление спокойно отнеслась к известию о том, что мне придётся тут задержаться. Странно… Во время встречи у меня сложилось ощущение, что она что-то скрывает. Или просто не может сказать, как это обычно бывает. Впрочем, я могу ошибаться…

Хона, да… А ещё Мика, Ата, Тоетама…

Хотелось женщину, но свою. Такую, чтобы нас с ней что-то связывало. Нет, конечно, можно было бы завалиться в Юкаку, но я туда не пошёл. И дело даже не в Эйке, которой обязательно об этом доложат. Тут что-то другое. Сам пока не знаю, что именно. С Тоетамой понятно… Состаришься пока с ней снова увидишься. На Хону губы раскатывать глупо, Ата осталась только во снах, а Мика… Я попытался с ней связаться, но так и не смог. Вроде и кровь пустил, и мысленно представил, но волчица мне не ответила.

Что делает мужчина, когда ему хочется женщину? По опыту Челентано^[234], в этом случае нужно рубить дрова, но поскольку лесоруб из меня хреновый, я решил заняться знакомым делом. Тут же целая тысяча под рукой, большая часть которой сорок дней назад не особо отличалась от тех самых поленьев.

Сейчас солдат, конечно же, не узнать. Мы серьезно подтянули боевую и физическую подготовку, заметно повысилась слаженность. Ещё не римский легион рассвета империи, но уже очень достойно. Хорошим стимулом для остальных послужило посвящение в самураи всех участвовавших в походе бойцов. Ведь только так оно и работает. Народ обещаниям верит, но когда они подтверждаются на глазах — результат эффективнее на порядок. В итоге за сорок дней сломалось только восемнадцать человек, которым тут же нашли замену.

По экипировке тоже полный порядок. Шапели сменили дзингасы, укреплённые сталью доспехи — фанеру. Спаты произвели в нужном количестве, а неугомонный Нори приказал мастерам сделать еще примерно треть про запас. В общем, тысяча уже вполне готова к длинным переходам и боям, что подтвердила трехдневная генеральная тренировка. Нет, понятно, что нам есть, куда расти, и это «куда» настолько далеко, что его даже не видно, но ещё месяц-другой таких тренировок — и пехота превратится в спецназ. Надеюсь, к тому времени меня уже здесь не будет. Итак, столько времени уже потерял.

С самураями тысячи все вышло сложнее и легче одновременно. После той драки на пристани, когда Нори с Керо ещё валялись в отключке, я отправился в Ниномару и объявив командирам тренировочный план, забрал всех конных стрелков в поход. Без лошадей, в полной солдатской экипировке и с пятидневным запасом еды.

Где-нибудь в Средневековой Европе такая бесцеремонность вызвала бы у благородных протест, но тут не Европа — народ немного другой, ну а я уполномочен говорить от имени князя.

Рыцари должны понимать, на что способна пехота. Даже в компьютерных играх, для того чтобы научиться нормальному ПВП^[235], нужно поиграть за все игровые классы. Жизнь в этом мало отличается от игры, а подобные занятия ещё и улучшают взаимоотношения во вверенном подразделении. Ведь если самурай вкусил солдатского хлеба, то и отношение рядовых к нему будет совершенно другое. В обратную сторону, к слову, это тоже работает.

Пройдя в общей сложности двадцать ри по зеленке^[236] и занимаясь попутно боевой подготовкой, мы вернулись в лагерь вечером пятого дня, и меня вполне удовлетворил результат. Нет, понятно, что поход дался парням нелегко, и кто-то из них, наверное, до сих пор меня ненавидит, но зато у Нори теперь есть двести с небольшим потенциальных пехотных десятников.

Больше я с самураями не занимался. Пока мы находились в походе, от соседей пригнали три сотни тяжеловозов, и у бойцов появилась куча новых забот. Нет, за конницу я ни разу не переживаю. Сэдо Танака гоняет своих ребят так, что мне даже не снилось. У них уже и пики, и доспехи для лошадей появились. Осталось только испытать все это в реальном бою.

Керо пришел в себя на второй день, Нори провалялся с неделю. Аяка, как мы и предполагали, сбежала к Хояси, и до сих пор не понятна её роль в произошедших событиях.

Утром, незадолго до мятежа, Керо получил от сестры письмо, в котором она сообщила, что заперла нас с Нори в гробнице. Ещё написала, что любит Ясуо Хояси и попросила прощения. Больше в письме ничего не было, и иди теперь гадай, о том, что на самом деле случилось. Нет, возможно Аяка не при делах и просто сбежала к любимому, да вот только на влюблённую дуру княжна не похожа ни разу. Как по мне, она просто решила оставить себе запасной аэродром.

Керо ведь нас бы освободил и без письма, если, конечно, пережил бы то покушение. А так предупредила — и уже хорошая девочка, а участие в восстании — ты ещё попробуй докажи. Асур сдох, тело Джиро Огавы нашли в тот же день, а все выжившие Хояси свалили из города подобру-поздорову. Фамильная способность определять ложь тоже, скорее всего, не сработает — уверен, Аяка и это продумала. Так что, как ни крути, нам ей нечего предъявить. Сбежала к врагу накануне войны? Но благородную женщину за такое разве что поругают. Казнить Аяку все равно никто бы не стал, даже если бы ее вину доказали, а так — состроит из себя овцу, поплачет и пойдёт продолжать свои изыскания. Это если она когда-нибудь сюда вернётся.

Впрочем, плевать мне на эту суку с большой колокольни. Свалила — и хорошо. Хотя бы потому, что никакого дерьма с ее стороны теперь можно не ждать. Нори, правда, расстраивается и злится, но ничего страшного. Со временем это пройдёт. К слову, с князем мы теперь побратимы. Здесь это немного не так, как у нас на Земле, но в целом очень похоже. То есть, никаких обменов крестами и церковных обрядов не было^[237] — мы просто стали братьями в момент смерти асура от руки младшего князя.

Последнее было важно, но всех тонкостей я не понял. Там же целая куча нюансов с отсылкой в бородатые времена. Основной смысл в том, что я помог совершить Нори священную месть и выполнить слово, данное на месте гибели брата. Там, в саду, пару недель назад князь поклялся, что убийцы будут покараны, и вот, собственно, это случилось. Впрочем, ни для меня, ни для Нори ничего, по сути, не изменилось. Разве что обращается он ко мне, уже не используя суффикс. Ну а я и так считал Нори братом, а теперь ещё могу его так называть.

Иоши с Эйкой пропадают в Юкаку. Лисица руководит возведением святилища своей Госпожи, а енот выплавляет золото из свинца. В смысле, самогон он там пытается сварить какой-то особенный, но пока ничего у него не выходит. Так же, как и у Средневековых алхимиков с золотом.

Впрочем, всем вокруг от этого одни только плюсы. В смысле, мне и командному составу Нориной тысячи, поскольку Иоши заявляется сюда раз в декаду и привозит бракованную продукцию. Ящиков примерно по двадцать выходит каждый раз, если мерить в водочном эквиваленте. По качеству — как хороший дорогой виски, но Иоши по-прежнему что-то там не устраивает. Мы же раз в декаду проводим дегустацию. Не в смысле: «удочки не берём, из автобуса не выходим^[238]», а культурно так — по-японски. Для улучшения атмосферы и снятие стресса от тренировок.

Хояси так пока войну и не начали, но они не скрывают своих намерений, и это слегка напрягает. Вот зачем, скажите, выдавать врагу свои планы, крича о них на каждом шагу? Нет, всех приготовлений к войне, понятно, не скрыть, но, когда все происходит настолько открыто, создаётся впечатление, что это всего лишь обманка.

Впрочем, к войне Ясудо уже почти подготовились. В Оцу — столицу провинции Сига — отправилось две тысячи солдат, триста самураев и сто с небольшим заклинателей. Ещё столько же будет отправлено через пару дней, когда вернутся назад корабли.

Оцу — ключевой город на западе, контролирующий все четыре провинции, которые граничат с Хояси. Он стоит в семидесяти ри^[239] вверх по течению Такасэ — реки, что впадает в море возле столицы Ясудо. Город очень хорошо укреплён и, помимо провинций, он контролирует и западный водный путь, поэтому неудивительно, что Керо решил прикрыть его в первую очередь.

Быстро до Оцу можно добраться только по воде. К востоку от крепости по берегу Такасэ растут заболоченные леса, которые тянутся километров на сто вдоль воды, и армию там провести невозможно. Обходной путь выйдет почти в два раза длиннее, поэтому добираться по суше — не вариант.

Такое неудобное расположение объясняется тем, что город когда-то принадлежал соседям и был отличной базой для нападения на Ясудо. Полтысячи лет назад одному из предков Нори надоели постоянные набеги Хояси, и он провёл по болоту четыре сотни своих лучших бойцов. Со слов младшего князя, рассказавшего мне эту историю, без помощи высших сил такое повторить невозможно. И будь ты хоть трижды мастер-заклинатель Воды — оно тебе никак бы не помогло.

Как бы то ни было, бойцы прошли через болото, зашли в город, притворившись Хояси, и, захватив порт, дождались прибытия десанта на кораблях. Гениальная по местным меркам операция, о которой написана куча легенд. Только вот за прошедшее с той поры время болото с лесом никуда не исчезли, и если соседи вернут себе Оцу, у нас появится целая куча проблем.

Противный звук гонга известил об окончании тренировки. Солдаты опустили учебные копья, подобрали покалеченных товарищей и осторожно понесли их в сторону медицинской палатки. Такие вот учебные бои всегда заканчиваются ушибами и переломами, но это все ерунда, когда под рукой есть маленький летающий лекарь.

Вообще, Нэко лечит только серьёзные травмы, остальными занимаются штатные медики. И да — кошку теперь видит весь личный состав тысячи. Я попросил её не скрываться, чтобы у солдат не поехала крыша. Не, ну а как ещё объяснить все эти чудесные исцеления? А так летает девчонка по воздуху, лечит — и ничего удивительного.

Бойцы поначалу Нэко побаивались, но сейчас её буквально боготворят. Один из умельцев даже деревянную фигурку вырезал и поставил в казарме. Ходят теперь мимо и кланяются, ну да… Только Нэко по-прежнему пребывает в детском состоянии. Лечит она с удовольствием и даже иногда улыбается, но все остальное — без изменений.

— Я присяду? — голос подошедшего Икэды оторвал меня от мыслей о кошке, я кивнул и молча хлопнул ладонью рядом с собой.

Нет, сидеть на бревне сейчас и мне не очень удобно. Ояпонился, блин, уже так, что нормально сидеть непривычно. Однако штаны, сидя на траве, пачкать не хочется, ну а циновки для сидения пусть носят пижоны. Я человек военный — мне эти удобства ни к чему. Да и лень таскать всякую ненужную хрень.

— Вещмешки пришли и они в полном порядке, — усевшись на бревно, доложил генерал. — Сухарей, зелени, вяленой рыбы и овса для коней у нас на полтора месяца. Ещё мясо это с ягодами, салом и специями…

— Пеммикан^[240], — сдерживая улыбку, подсказал я.

— Да, пэми-эган, — с трудом выговорив незнакомое слово, кивнул генерал. — Его у нас на полторы декады похода, но дней через пять обещали подвезти остальной.

Икэда выглядел уставшим, и причина этого мне прекрасно известна. Он ведь опять полночи проторчал на складах. Генерал, блин, с душой старшего прапорщика. Впрочем, Икэду уже поздно менять, да и не хочу я этого делать. Мне ведь и самому спокойнее, когда он к каждой бочке затычка.

— Опять лично все проверял? — со вздохом уточнил я и осуждающе посмотрел на приятеля.

— Да, — Икэда кивнул и потупился. — Перед войной я это никому не доверю.

— Думаешь, скоро начнётся?

— Уверен, что со дня на день, — генерал вздохнул и поднял на меня взгляд. — Слишком тихо было последние три декады. А ты ведь знаешь, когда случается тишина?

— Да, — кивнул я, — перед бурей. Мне тоже кажется, что Хояси что-то задумали и сейчас отвлекают внимание суетой у себя в столице.

— Да демонов они задумали, что тут гадать! — с досадой выдохнул генерал. — Ты же помнишь, кто убил даймё у соседей? Там же, по слухам, было около сотни они! Если Хояси натравят их на нас, то… не знаю… — Икэда тяжело вздохнул и опустил голову. — Боюсь, щиты и доспехи нам не сильно помогут.

— Ну а что по зачарованным бобам, о которых говорил тот дядька из Руты? Ты же собирался узнать?

— Да там непонятно все, — не поднимая взгляда, покачал головой генерал. — Он ведь, скорее всего, соврал. Торгаши же врут в десяти случаях из десяти. Да и девять золотых за пригоршню! Как мне князю-то такое сказать?

— Скажешь: я приказал их купить!

— Но… — Икэда замялся, а в следующий миг лицо его просветлело. — А сколько нам стоит взять?

— Ну сотню пригоршней как минимум, — пожал плечами я. — Чтобы эти бобы были у всех бойцов первой шеренги.

— Да, — кивнул генерал. — Я тогда у Танаки-доно пятерых парней заберу, чтобы они обернулись до завтра. А-то неспокойно мне что-то сегодня. Боюсь, времени уже не осталось.

— Ребят только подбери самых ушлых, — согласно кивнув, усмехнулся я. — Пусть скажут тем продавцам, что если бобы не подействуют, то деньги мы попросим обратно. Негоже ведь обманывать княжьих людей.

— За это не беспокойся, — заверил меня Икэда и, поднявшись с бревна, быстро пошёл в расположение конницы.

Я посмотрел ему вслед, вздохнул и покачал головой. Надежда, как говорится, умирает последней, но в любом случае было бы глупо не попытаться. Кто знает, вдруг тот мужик не соврал.

Вообще, Рута — это местное Сколково. Народ там, по словам Нори, очень своеобразный. Куда ни плюнь — попадёшь в заклинателя, ну или в шарлатана, выдающего себя за специалиста в какой-нибудь магической отрасли. Последних там больше на пару порядков, как оно, собственно, всегда и бывает.

Рута стоит на пересечении рек, а текущая вода как-то там задерживает разлитую в воздухе Силу, и магический фон в городе очень высокий. Не такой как в храмах, но все равно — примерно в два раза выше, чем в Ки. Производство элементарных бытовых артефактов требует целую прорву Силы, поэтому большинство мастерских находится именно там. Ну а кроме мастеров, которые заняты реальной работой, в город тянутся все те, в ком есть хоть капелька Силы. Одни приезжают работать, другие — учиться, третьи — половить рыбку в мутной воде.

Вот один такой и заглянул декаду назад в Ниномару. Имя уже не помню, но представился демонологом и, как какой-то продавец пылесосов, попытался продать нам зачарованные бобы. Да он и внешне-то был похож на обычного афериста. Ведь реальный изобретатель, как по мне, не станет одеваться как цыганский барон. По крайней мере, я еще ни одного такого не видел.

В общем, мужик говорил, что они с приятелем открыли новое зачарование, которое можно наложить на соевые бобы, серьезно усилив тем самым их воздействие на они. То есть, обычные бобы вроде как сильно обжигают демонам кожу, ну а эти будут чем-то вроде напалма.

Главная проблема в том, что реагенты для зачарования требуются очень уж дорогие, поэтому пригоршня таких бобов стоит десять золотых. «Впрочем, если уважаемые господа купят десять горстей сразу, то он скинет с каждой по одному золотому».

Мы с Икэдой в тот день были на совещании у командующего, где к нам и подошёл этот мужик. Не в смысле на совещании, а во дворе, когда оно только закончилось. Там на самом деле был целый прайс-лист с разными магическими примочками: от зелья приворота, до денежного дерева. На Земле такие тоже порой продавали.

Как бы то ни было, пренебрегать возможностью усиления накануне войны было бы глупо, поэтому я оставил Икэду разбираться с тем мужиком, а сам свалил по каким-то делам. И вот оно, блин, пригодилось.

Нет, я не особо верю во все эти волшебные вундервафли от бродячих торговцев, но если покупка этих бобов успокоит Икэду, то почему бы их не купить? Да, почти сто пятьдесят граммов золота за пригоршню фасоли — это гигантская сумма, но есть тут один нюанс. Тот мужик напрямую пришел к военным, прекрасно понимая, что в случае обмана его достанут из-под земли. Десять золотых за собственную жизнь — не самая великая плата, поэтому есть большая вероятность, что он — обыкновенный, заблуждающийся шарлатан. То есть бобы они со своим приятелем как-нибудь зачаруют, и даже большую часть полученных денег на это потратят, но от этого фасоль напалмом не станет. То есть отправленные в Руту ребята либо никого не найдут, либо привезут пару килограммов обычных бобов, которыми, в принципе, тоже можно будет швырять в демонов.

Нет, конечно, есть какой-то шанс, что мужик изготовит нам супероружие, с помощью которого мы без труда разгромим армию Мары, но верится в это слабо. Совсем не верится, если честно…

Просидев ещё пару минут, я поднялся и направился на обед в солдатскую столовую, кивая по дороге на приветствия идущих навстречу бойцов.

Ем я тут вместе со всеми, поскольку это очень хорошо мотивирует присланных из города поваров. Увеличенной пайки хватает мне за глаза, еда вкусная, и солдаты видят, что правая рука князя ест из одного с ними котла. Сплошные плюсы, если задуматься.

Минут примерно через двадцать, выйдя после обеда из-под навеса столовой, я заметил Сэдо Танаку, который шел в сторону гарнизонных складов. Вид у сотника был растерянный, и таким я его последний раз видел очень давно. Во время тех самых первых наших с ним разговоров. Впрочем, своего я тогда добился. Ведь и двух месяцев не прошло, а у нас уже такие подвижки.

Нет, самураям Танаки до рыцарской конницы еще далеко. Ведь невозможно обучить и экипировать за такое срок две сотни людей, особенно когда твой опыт зиждется на паре фильмов и книге Вальтера Скотта. Впрочем, какой-то выход все же нашли. Самураям добавили защиты на лица, немного изменив стандартные шлемы. Коням прикрыли стальными пластинами грудь, морду и частично бока. Как по мне, этого сейчас за глаза. Рыцарей против нас выставить некому, ну а от всего остального неплохо защищает стандартный самурайский доспех.

С тренировками у ребят тоже полный порядок. Примерно декаду бойцы привыкали к новым коням, а теперь с утра до вечера пропадают на тренировочном поле. Так что пиками они владеть вроде бы уже научились, ну и кони в бою не подведут — спасибо Иоши. Вот даже не знаю, что бы мы делали без енота.

Вообще, боевой конь — это годы разведения и тренировок, ведь очень сложно заставить животное переть танком на боевые порядки врага. Но когда у тебя приятель ёкай — некоторые задачи решаются намного быстрее.

Узнав о проблеме с конями, Иоши забросил свой самогон и ушел в лес за какими-то ягодами. Вернувшись через несколько суток, енот наварил пару вёдер какого-то жуткого пойла, которое самураи понемногу добавляют своим питомцам в зерно. Всего две декады — и коней не узнать! Правда подходить к ним близко никто кроме хозяев и самого енота уже не может. Ну и отвар тот, вроде, больше не нужен. Как по мне, мы и так с ним немного переборщили.

В общем, с конницей у нас дела хуже, чем хотелось бы, но гораздо лучше, чем ожидалось. Все, вроде, в наличии: и кони, и бойцы, и их командир. С Сэдо князь попал в десятку — тут не поспоришь. Лучшего командира для конницы и не придумать. Умный, инициативный и, самое главное, способный решать поставленные задачи. Ну и начальство постоянно нагружает — не без этого. Вот и сейчас, чувствую, предстоит с ним разговор…

Заметив меня, Сэдо тут же принял сосредоточенный вид и, приблизившись, коротко доложил:

— Командир, грудные пластины для коней мы уже получили. Спасибо! Бракованные щиты и пики заменили ещё вчера. С фуражом — полный комплект. Мастера подгоняют последние наголовники, но завтра обещают закончить.

Ну да… Танака, как всегда, в своём репертуаре. Отловит в лагере и сразу с места в карьер. Ни «здравствуй», ни «как дела?». И плевать, что командир совершенно не разбирается в конской экипировке. Есть проблема? Нужно решать.

— Отлично, — кивнул я и поинтересовался: — А ты чего такой сегодня задумчивый? Случилось что?

— Да сам не знаю, — покачал головой самурай. — Я по этому же вопросу как раз господина Икэду ищу.

— Опять, что ли, твои ребята в самоволку ночью катались?

— Да если бы, — со вздохом покачал головой самурай. — Я бы им сам тогда головы поотрывал.

— А что тогда?

— Не знаю, — Сэдо замялся и, мгновение поколебавшись, пояснил: — Икэда-сан заходил к нам в расположение меньше часа назад. Заставил всех показать ему руки, осмотрел их, а потом увёл с собой пятерых бойцов. Сказал в Руту их отправит, но я же не против. Меня, правда, там не было, но все равно — зачем ему было смотреть на руки?

— А забрал он тех, у кого ладони побольше? — сдерживая улыбку, уточнил я.

— Да, — покивал сотник и непонимающе посмотрел на меня. — Ты знаешь зачем?

— Ага, — хмыкнул я. — За бобами.

— Какими ещё бобами? — поморщился самурай. — Но…

— За соевыми, — подсказал я и уже собирался рассказать сотнику о нашей задумке, когда ворота вдалеке распахнулись, и на территорию лагеря заехал князь.

Спешившись, Нори кинул поводья подбежавшему солдату и быстро пошёл ко мне. Кояма и пара телохранителей направились следом за ним, остальные остались у ворот вместе с конями.

Нори был мрачно сосредоточен, и по его внешнему виду было понятно, что спокойные дни закончились. Забавно, конечно, но я испытал облегчение. Ведь нет ничего хуже, чем ждать, зная, что время уходит. Сейчас уже все! Влезем в очередные разборки, князь обретёт предназначение, и я поеду искать вторую часть филактерии Нактиса. Очень, по крайней мере, на это надеюсь.

Подойдя, князь кивнул в ответ на наши приветствия и, посмотрев на меня, произнёс:

— Началось! Пойдём Таро, нам нужно поговорить.

— Командиров собирать будем? — на всякий случай уточнил я.

— Да, — подтвердил Нори и перевёл взгляд на Сэдо. — Жду всех через час у себя.

Танака кивнул и, стукнув себя в грудь кулаком, отправился собирать народ. Я проводил его взглядом, вздохнул и следом за Нори пошёл в главное здание.

Глава 18

По дороге мы не разговаривали. Нори шёл впереди, погруженный в свои мысли, а я смотрел ему в спину и пытался угадать, что, собственно, произошло.

Нет, то, что Хояси перешли от слов к делу, было понятно даже ежу, но одно только начало войны вряд ли бы так напрягло князя. Тут другое — совсем нехорошее. Или что-то случилось с родными, или Хояси оказались сильнее, чем можно было предполагать. По первому пункту — сложно сказать, но я помню поведение Нори в тот день, когда ему сообщили о гибели брата. Сейчас князь ведёт себя по-другому. Да и сказал бы он прямо — не стал бы откладывать, а значит с родственниками, скорее всего, порядок. Ну разве только Аяка опять что-нибудь выкинула, но это не страшно. В том смысле, что в военные секреты княжну никто не посвящал, вНиномару и Оцу она не ездила, а значит, за армию можно не переживать.

По второму же пункту — все намного серьёзнее, однако тут полный туман. Можно предположить, что Икэда прав, и соседи наняли на службу они, но непонятно как к такому отнесутся их собственные солдаты. Все ведь прекрасно помнят, кто убил Озэму Хояси, а соседи и не отрицали, что это сделали демоны.

Пройдя мимо вытянувшихся у дверей часовых, мы поднялись на третий этаж и направились к торцевой двери, с изображённым ней гербом. Зайдя в свой кабинет, Нори сразу прошёл к окну и, не оборачиваясь, произнёс:

— Если говорить твоими словами, то мы все сейчас в огромной и очень глубокой заднице.

— А что, мы с тобой оттуда хоть раз вылезали? — подойдя, усмехнулся я. — Давай, рассказывай, что там произошло?

— Три часа назад дежурные заклинатели приняли всех астральных вестников из Оцу. Многого так не передать, но ясно одно: Хояси собрали в два раза больше бойцов, чем мы предполагали. В итоге Хиро потерпел поражение и отошёл под защиту городских стен. Из шестнадцати отправленных в Оцу судов пять затонули, девять поставлены на ремонт и два вроде как возвращаются. Всего два…

— Два корабля — это пятьсот бойцов, раз в семь-восемь дней? — задумчиво произнес я, мгновенно прикинув в голове цифры.

— Да, — со вздохом покивал князь. — Мы ведь восемь тысяч в два захода собирались отправить. С первой-то партией ушел провиант, а сейчас… Не знаю… В обход леса армия будет идти около месяца, и это если получится быстро собрать обоз. Мы же не планировали такой маршрут…

— А ты уверен, что послания расшифрованы точно? — на всякий случай уточнил я. — Тут ведь важна каждая мелочь.

— Да, — Нори вздохнул и, прикрыв глаза, процитировал: — «Нас хорошо потрепали. Отошли в Оцу. Держимся — сто девяносто. Корабли дошли все. Атака с воды отбита успешно. Пять — минус, девять — верфь, два к вам».

— Ну да… Астральный вестник — это что-то вроде телеграммы-молнии в старые времена. Только там количество слов определяла оплата, а здесь все зависит от мастерства передающего заклинателя. От двух до десяти слов и не чаще одного раза в семь дней. Если все астральные вестники отправлены, то в ближайшую неделю можно курить бамбук и гадать: что там на самом деле случилось. Хиро ведь передал только самое важное…

— «Хорошо потрепали» — это потери от одной десятой до трети, — продолжил говорить князь. — «Держимся — сто девяносто» — означает, что укрепления в основном целые, а у Хояси примерно девятнадцать тысяч солдат. «Атака с воды отбита успешно» — значит, адмирал Сакамото утопил большую часть нападавших, и путь по воде безопасен. По потерям кораблей я тебе уже рассказал, но хорошо хоть, что отправленные подкрепления до города добрались. Иначе бы совсем плохо было…

М-да… Что такое дерьмо и зачем в него наступать. Атака отбита успешно, ага… Подозреваю, что целью Хояси были транспортные корабли, а в ту атаку пошли исключительно смертники. Ну или герои — если говорить от лица соседей. Собственно, свою задачу они выполнили, и весомых подкреплений в Оцу по воде не послать. Сколько там у Хиро солдат? С учетом потерь и прибывших — пять с половиной или шесть тысяч максимум? В Средневековой Европе при хорошем раскладе у нас было бы в запасе месяца два, но тут же магический мир, где какой-нибудь урод запросто может обвалить кусок городской стены. И не только это… Армию, идущую к осажденному городу, Хояси обязательно встретят, а при таком численном перевесе для нас это чревато разгромом. В общем, куда ни плюнь — везде одно сплошное дерьмо.

— И что ты решил? — уточнил я, посмотрев на нарисованную прямо на стене карту. — Есть же какие-то мысли?

— А какие у нас варианты? — не поворачивая головы, произнёс князь. — Там, где армия будет идти месяц, мы доберёмся вполовину быстрее. То есть, примерно сутки на сборы, и завтра вечером выступаем. Закупку части продовольствия и дорожный ремонт можно провести в Карие и Ондзё.

— А какие конкретно у нас задачи? — поинтересовался я, найдя на карте названные города. — При двадцатикратном перевесе противника, и с учетом того, что нас, скорее всего, будут встречать.

— Ты что же, против? — Нори нахмурился и резко повернулся ко мне. — Мы же к такому готовились!

— Нет, не против, — покачал головой я. — Но мне нужно конкретно знать, что ты хочешь от тысячи. Скоро сюда подойдут командиры. Им нужно обрисовать планы и поставить задачи.

— А, ты об этом… — Нори замялся и смущенно опустил взгляд. — Помнишь, ты рассказывал о том отряде, в котором служил и воевал в том — другом мире…

— Спецназ, — подсказал я, видя, что князь не может вспомнить название.

— Да, спецназ, — Нори кивнул и посмотрел мне в глаза. — Ты говорил, что среди всего прочего, перед вами стояли задачи по захвату и удержанию территорий, и дивэр…

— Диверсионная деятельность, — снова подсказал я и кивнул. — То есть, в прямой бой с ними ты вступать не планируешь?

— Нет, — покачал головой князь. — Я же не идиот! Но осаждающим нужна целая прорва продовольствия и всего остального. Вот их мы и заберём! При этом действовать будем так, чтобы Ясуо не знал, что нас там целая тысяча. Он ведь, в любом случае, кого-то за нами отправит. Их мы заберём тоже.

— Принято, — кивнул я и снова посмотрел на карту. — Конечно, неплохо бы ёкай отправить вперёд на разведку, но они же в людские разборки не лезут?

— Они бы и не смогли, — покачал головой князь. — Чтобы быстро передвигаться в астрале по какой-нибудь местности, необходимо заручиться поддержкой её хозяина. То есть быстро Иоши-сан может дойти только в Сато, ну а в Оцу ему придётся идти как обычному человеку. Я же по дороге сюда заехал сначала в Юкаку, и сам об этом только узнал.

М-да… А вот это реально хреново! Мне-то казалось, что «шагать» по астралу можно без каких-то лишних проблем, а тут, блин, такое. Нет, до Оцу мы доберёмся и не обломимся, но мне-то потом нужно будет отправиться в храм Нактиса! Путь туда пролегает едва ли не через весь материк, а это займет больше месяца!

Впрочем, прося меня задержаться, Каннон ведь знала, что я не умею летать? Вот пусть и доставляет меня на место сама. Ну или договаривается со всеми, чтобы нас пропустили.

— Ты знаешь, со мной словно что-то не так, — глядя в окно на реку, задумчиво произнёс князь. — Чувства обострились, но Силы особо не прибавилось. Как будто внутри меня стоит какая-то стена…

— Ага — не прибавилось, — хмыкнул я и скептически взглянул на приятеля. — Убитый асур с этим бы поспорил.

— Та волна получилась только благодаря жемчугу, — Нори тяжело вздохнул и опустил взгляд. — Нет, конечно, многое изменилось. Объём Силы увеличился, но я чувствую, что это далеко не предел. Сейчас, когда это все началось, она так нужна…

— Тренируйся и не морочь себе голову, — серьезно посоветовал я. — Оно всегда ведь так и бывает. Чем больше знаешь и умеешь, тем острее понимаешь, какой ты неуклюжий и тупой. Ну и в любом случае одна-то жемчужина у тебя ещё есть. Вот случись что — её и используешь.

— Да, возможно, ты прав, — князь кивнул и посмотрел на меня. — Я буду больше тренироваться. Мастер Озэму перестал вроде ругаться. Если бы ещё с заклинаниями было бы так же просто…

«Ну, да… Когда у тебя силы, как у быка, размахивать четырехкилограммовой дубиной, наверное, не так-то и сложно, — мысленно хмыкнул я, глядя на своего изменившегося приятеля. — И что бы Нори ни говорил, Хидэо залил в него по полной. Князь стал выше сантиметров на пять, раздался в плечах и без особого труда ломает руками подковы. Мозгов, правда, осталось как раньше, и характер не изменился совсем, но это-то как раз и отлично! Я к нему к такому уже привык.

О том, что произошло в астрале, Нори знает все, за исключением того, что ему уготовано какое-то предназначение. Вот нечего губы раскатывать и планировать что-то заранее. Пусть сначала разберётся в себе. Не сказал я так же о своих мыслях по этому поводу, но они к делу совсем не относятся. Мы ведь оба в любом случае в выигрыше. У меня — часть филактерии Нактиса, у него — Сила, канабо и непонятное предназначение, так что нечего обсуждать поступки богов».

Мы проговорили ещё какое-то время, когда, наконец, подошли командиры, и началось совещание. Рассадив всех перед нарисованной на стене картой, Нори подробно изложил ситуацию, и довёл до самураев предполагаемые задачи.

Народ воспринял все с нескрываемым энтузиазмом, так словно им всем предложили прогуляться в Диснейленд. Оно и понятно… Война — это высшее предназначение благородных. Всю жизнь им об этом твердили, и вот она наконец началась! К тому же в бой их поведёт не абы кто, а целый князь! Это на самом деле многого стоит.

— … Поскольку в осаждённый город мы прорваться не сможем, займёмся уничтожением обозов и отдельных отрядов Хояси. Конкретные задачи будут поставлены на месте. Сейчас всем отдыхать и готовиться. Тренировки прекратить. Выступаем послезавтра с утра. Если у кого есть вопросы — задавайте, — закончив свое выступление Нори обвёл взглядом собравшихся, но у сотников вопросов не было. Голос неожиданно подал Кояма, который, как всегда в таких ситуациях, дежурил около входа.

— Господин, мы можем попасть в Оцу без боя, — глядя на князя, негромко произнёс он. — В Тахаре есть шесть паромов, на которых возят камень и медную руду с рудников на другой стороне Такасэ. Каждый такой паром может перевезти больше двух сотен бойцов, ну а заставить их плыть против течения способны служители Милосердной. Там всего-то двадцать пять ри по реке мимо леса. Если кораблей у соседей не осталось, то нам никто помешать не сможет.

Услышав сказанное, князь ненадолго подвис с недоверием во взгляде глядя на своего телохранителя. Затем посмотрел на карту, покачал головой и, обернувшись, уточнил у Коямы:

— А ты уверен, что эти паромы сейчас на ходу?

— Да, — спокойно произнёс самурай. — Я родом из Тахары. Три дня назад говорил с земляком, он сказал, все паромы работают так же, как раньше.

— А я могу поговорить с этим твоим знакомым?

— Конечно, — Кояма пожал плечами и кивнул в сторону выхода. — В любое время. Он сейчас в Ки по торговым делам. Уезжает только через декаду. Если нужно, мы его сюда привезём.

— Отлично! — мгновение поколебавшись, Нори оглядел собравшихся и объявил: — Послезавтра утром выступаем! Куда — уточню позже. Все свободны. Таро-доно, Икэда-сан — останьтесь.

«А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, ага…», — мысленно хмыкнул я и, дождавшись, когда большая часть народа покинула кабинет, подошёл к карте.

Тахару долго искать не пришлось. Городок находился на берегу реки на этой стороне леса. Всего сто километров до Оцу, против течения, и даже реку пересекать не придётся, поскольку оба города стоят на одном берегу.

На карте Тахара обозначена двумя зубчиками, значит, она довольно хорошо укреплена. Я ещё не до конца разобрался с местными обозначениями, но насколько помню: два зубчика обозначают наличие шестиметровой стены.

От Ки туда ведёт прямая дорога. Прямая, с учетом двух изгибов реки. Расстояние — чуть больше сорока ри, и хорошим темпом мы дней за пять туда доберёмся. В самой Тахаре можно будет передохнуть, пока местные будут готовить паромы, и потом ещё пару дней по воде. Итого примерно неделя, но насколько нам это нужно? Ведь за стенами осаждённого города мы и половину своего потенциала не сможем реализовать. То есть план Нори нравится мне значительно больше. Да, побегать, конечно, придётся, но это лучше, чем сидеть взаперти.

Нет, я не кретин и не адреналиновый наркоман, просто считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Громя обозы и отдельные отряды арьергарда, мы принесём намного больше пользы, чем сидя в обороне. Так что на фиг нам куда-то там плавать. Крепость можно укрепить теми бойцами, что уже готовы к отправке. Ну а нам лучше двигать в обход.

— Коней мы вряд ли перевезем, — подойдя ко мне, задумчиво произнёс князь. — Разве только Иоши-сан что-то придумает, но не знаю, зачем нам там нужны кони…

— А что есть в этом городе, расскажите? — обернувшись, я перевёл взгляд с князя на Кояму. — Только медный рудник через реку и каменные карьеры? Но почему тогда город не поставили на другой стороне?

— Да все, как и везде, — пожал плечами Кояма. — Выращивают рис с овощами, ловят рыбу в реке. Ну и на болотах там растёт много всякого. Туда из Ки и Руты народ в сезон приезжает за травами. А почему устроено именно так… — самурай посмотрел на Нори и вздохнул. — Думаю, господин, лучше об этом расскажет. Я боюсь ошибиться.

— До захвата Оцу Тахара была Западными воротами наших земель, — кивнув, пояснил князь. — Город отлично укреплён с воды, а два десятка баллист с мощными артефактами простреливают все пространство реки. Даже одного попадания зачарованной стрелой достаточно, чтобы серьезно повредить крупный речной корабль. Собственно, из-за этого город стоит там, где стоит. Артефакты в баллистах плохо работают на местности с низким содержанием Силы, поэтому город поставили возле болота, где этой Силы хватает. Медь и камень начали добывать уже после захвата Оцу.

— А сейчас эти баллисты исправны? — воспользовавшись паузой, уточнил я. — В смысле: могут ли они стрелять, и есть ли кому этим заняться?

— Да, — кивнул князь. — В городе стоит небольшой гарнизон. Артефакты в баллистах практически вечные, боевые части обновляются регулярно, а вот насчёт стрелков не скажу. Полагаю, десяток заклинателей в том гарнизоне есть. Просто не было смысла держать там много людей. Оцу — отлично контролирует реку. Если кто-то и прорвётся, то хватит и десятка орудий.

«Отлично контролирует, ну да…», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— А из этих баллист сложно стрелять?

— Для хорошей стрельбы нужна практика, как и везде, — пожал плечами князь, очевидно не сообразив, к чему я веду. — Для выстрела же — достаточно обладать Силой и знать устройство орудия.

— А у Хояси такие стрелки имеются?

— Да, конечно, у них же… — князь осекся, посмотрел на карту и выдохнул. — Ты что же, считаешь, что соседи попытаются захватить Тахару?

— Всего лишь допускаю такую возможность, — пожал плечами я. — Меня просто такому учили. Полагаю, что со стороны суши город укреплён не так хорошо, как с воды. Гарнизон привык к спокойной жизни и расслабился, поэтому если правильно все спланировать, захватить город будет несложно.

Проведя эту операцию, Хояси будут контролировать реку и не пропустят ни одного корабля. С воды захватчики без проблем отобьются, укрепят подступы с суши, и, самое главное: они будут готовы к встрече гостей. А сколько времени понадобиться нам, чтобы вернуть город обратно? Месяц? Два? В том смысле, что пока об этом станет известно, уже пройдёт сколько-то времени. А если Хояси потопят те оставшиеся корабли, когда они повезут солдат? При этом часть армии Ясудо будет занята здесь, на этой стороне леса, и никак не сможет помочь защитникам Оцу.

— Но как они пройдут через заболоченный лес? — глядя на меня, поморщился князь. — Там же невозможно провести так много людей!

— Ну твой же предок как-то прошёл? Вот и Хояси что-то придумают, — кивнув на карту, предположил я. — Этот Ясуо неглупый парень. Если он смог договориться с асурами, то и с Хозяином Болота, как-нибудь сможет. Я не знаю как — но можно спросить у ёкай.

— Хорошо, — кивнул князь. — Тогда собирайся, и поехали в Ки! Сначала заскочим в Юкаку, потом пообщаемся с тем торговцем из Тахары, и под конец заглянем к брату. Икэда-сан, — Нори перевёл взгляд на генерала. — Все распоряжения в силе. Готовьтесь. Послезавтра утром мы выступаем.

Произнеся это, князь кивнул генералу и пошёл к выходу. Я подмигнул Икэде, вздохнул и, скользнув взглядом по карте, направился следом за ним.

Глава 19

— Выходи строиться! Шевелитесь!

Я поморщился от крика Икэды, посмотрел на посветлевшее небо, вздохнул и, запрыгнув на коня, выехал на дорогу. Впрочем, дорогой такое назвать не повернётся язык. У нас на даче на заре строительства дороги и то были не в пример лучше, а там, между прочим, и джипы, и КАМАЗы регулярно застревали в грязи.

Сутки нестерпимой жары, а потом три дня хлестал ливень. Нет, я не жалуюсь — вода меня любит, но солдатам и лошадям было не настолько комфортно. Впрочем, местные к такому привычны, так что дошли мы сюда без проблем. Из графика, правда, выбились на полдня, но это, надеюсь, не страшно.

До Тахары осталось около двадцати километров пути, и по закону подлости погода именно сейчас решила улучшиться. Дождь, ливший всю ночь, прекратился, небо стало светлеть, со стороны Такасэ подул легкий прохладный ветерок.

Грязные, промокшие и заметно повеселевшие бойцы с шутками и матом строились на невысокой траве возле утопающей в грязи дороги. Недовольно ржали лошади, скрипели телеги, со всех сторон слышалась беззлобная ругань десятников.

Все вроде так и одновременно не так. То есть солдаты, по сути, во всех мирах ведут себя очень похоже, а вот декорации изменились. Такое еще часто показывали в боевиках. Там, где хорошие американцы и очень плохие вьетнамцы. Какая-то жуткая смесь пальм, высокой травы и песка! А еще духота даже во время дождя, и в довесок ко всему — насекомые.

Непривычно, все это, но винить мне особо некого. Ведь если бы не я со своими опасениями, то шли бы мы сейчас по широкой дороге на северо-запад. Под дождем, с комарами, но хотя бы не по колено в грязи.

Умников вообще мало кто любит. Не умных, в смысле, людей, а тех, кто умничает, когда его об этом не просят. Ведь совершенно не факт, что Хояси решат захватить Тахару. Сказать точнее — вероятность такого события минимальная. Слишком уж много проблем. Догадаться, раздобыть информацию о городских укреплениях, спланировать операцию, найти заклинателей, знакомых с устройством баллист. Ну и в довесок ко всему — лес с непроходимым болотом.

В общем, вряд ли мы дождёмся в Тахаре диверсантов Хояси, но промолчать я не мог. Меня учили замечать такие возможности, и учили хорошо! Это как спаниелю запретить бегать за курами. То есть на поводок его посадить можно, но ничего от этого не изменится. Вот и я такой же, блин, спаниель. Нет, мне и самому хотелось бы ошибиться, но такую дыру в защите обязательно нужно было прикрыть. Так что, как ни крути, сюда нам все равно пришлось бы идти.

И да, в Оцу мы отсюда не поплывём. Дождёмся подхода в город основных сил и двинем, как планировали, в обход леса. Конечно, так выходит очень немаленький крюк, но передовой полк армии Ясудо подойдёт сюда только через два дня, а корабли с подкреплением пройдут мимо города уже завтра. С троюродным братом князя, который поведет армию, мы переговорили на совещании у Керо. Он, конечно, отправит вперед тысячу самураев, но они все равно не успеют к проходу кораблей. Окажись я прав и захвати Хояси Тахару, Ясудо одним махом потеряют пять сотен солдат. Такой подарок врагу делать не стоит.

Понимая, что солдаты не железные, мы взяли с собой полсотни специальных телег на рессорах. Большую часть пути все равно пройдём по дорогам, ни от кого не таясь, так что пехоту до поры нагружать не стоит. Доспехи, щиты, фураж и запас продовольствия можно везти на телегах. В случае опасности полная экипировка с построением займёт примерно десять минут, а этого вполне достаточно, поскольку внезапного нападения не случится.

Впереди и сзади нас едут ребята Танаки. На флангах широкой цепью растянулись разведчики, ну и о кошке забывать тоже не стоит. Нэко контролирует вокруг меня зону радиусом примерно в два километра. Дальше она залетать не может, но хватает и этого.

В отличие от большинства ёкай, кошка не связана обязательствами перед людьми. То есть в любые разборки она может влезть хоть по самые уши. Убивать ей, правда, нельзя, но тут и без неё хватает умельцев.

Иоши с Эйкой остались в Юкаку, но они вот-вот должны нас нагнать. У лисицы там какое-то очень ответственное мероприятие, связанное с завершением работ по постройке святилища. Дзинсу богини обязана присутствовать на открытии, ну и Иоши там тоже зачем-то понадобился.

Объехав по грязи строящихся солдат, я занял своё место впереди походного строя и, придержав коня, обернулся. Нет, я совершенно не рвусь в генералы от кавалерии, и конь у меня ни разу не белый, чтобы первым въезжать на нем в город, но так кошка обнаружит засаду врага немного пораньше. Ну а на самураев особых надежд лучше не возлагать. Они не разведчики, а скорее приманка. Вот и еду я впереди пехотного строя. Нори тоже здесь, поскольку без меня ему скучно, а Икэда позади — подгоняет арьергард и руководит разведкой.

— Я уже три дня прикидываю и не пойму, почему ты решил, что Тахару захватить просто? — подъехав ко мне, задумчиво произнёс князь. — Ты ведь даже не видел городских укреплений!

Выглядел Нори до омерзения бодрым, словно перед утренней пробежкой по парку. В чистой, сухой и даже непомятой одежде! Я еще тогда в лесу удивился, как это на нем так быстро все сохнет, а оказывается для этого достаточно простого заклинания. Заклинателей воды такому учат в первую очередь. Я вот — не заклинатель. Мне приходится все отжимать…

— Ну, даже если они там, как ты говоришь, «расслабились», то что это, по сути, меняет? — продолжил свои рассуждения князь. — Там же открытое место, до леса скакать не меньше четверти часа, и крупный отряд заметят издалека. И даже если Хояси попытаются выдать себя за нас, ворота все равно закроются до выяснения. В городе триста человек гарнизона, и это, если не считать заклинателей. Они и декаду за стенами продержатся против тысячи, а ты говоришь быстро…

— То есть ты три дня думал, а решил спросить только сейчас? — усмехнулся я и, повинуясь команде Икэды, тронул коня вперёд по обочине. — А раньше что-то мешало?

— Мне нужно учиться, — выровняв своего коня с моим, вернул мне улыбку князь. — Никто лучше, чем ты, меня не научит. Нет, основы обороны крепостей я в теории знаю, но все говорит о том, что без осады город не взять. Иоши-сан сказал, что через Дыру можно провести тысячу самураев с конями, но выйдут они все равно где-то на краю леса. То есть к городу их закинуть ни у кого не получится.

Ну да, Иоши тогда рассказал много всякого. Как выяснилось, Хозяин территории, если с ним договориться, может мгновенно провести через свои владения кучу народа. Магический портал, если на пальцах, который здесь зовётся Дырой. Количество переносимых человек зависит от силы Хозяина местности. Хосу-сама смог бы так пропустить около тысячи, вот мы и взяли это число как ориентир.

— Ну, основам обороны крепостей меня не учили, — произнёс я, глядя вслед уезжающим вперёд самураям. — Но Кояма же говорил, что в Тахару со всех концов съезжаются собиратели каких-то там трав?

— И что? — непонимающе поморщился Нори. — При чём здесь эта трава?

— При том, что в городе привыкли к присутствию посторонних людей, и пять-десять чужаков не привлекут к себе пристального внимания солдат и городской власти. Ну а небольшой отряд ниндзя Хояси без особого труда захватят городские ворота и продержат их до подхода основных сил. Я видел, на что способны эти ребята.

— Вот же… — Нори вздохнул и, усмехнувшись, покачал головой. — Хорошо, что ты с нами, а не с Хояси.

«Ну да, наверное, хорошо, — подумал я, внимательно следя за дорогой. — Только Ясуо Хояси тоже ни разу не идиот, в чем мы, к слову, уже убедились. Уверен, он в состоянии придумать и десяток вариантов захвата Тахары. Этот мир отличается от Земли, и это заставляет местных мыслить немного иначе. Вот, казалось бы, захват ворот с последующим их удержанием — это же элементарная и очевидная операция, но к чему лишний раз ломать голову, над подобными мелочами в магическом мире? Тут же жахнул чем-то серьезным, обвалил участок стены, и на хрен тебе не нужны никакие ворота. Хреново при этом, что я совершенно не ориентируюсь в заклинаниях и цепляюсь лишь за собственный опыт. Ну а Ясуо местный, у него мозги работают по-другому. Хорошо работают, надо заметить. Ведь не просто же так у них получилось с Аякой? Умные женщины, как правило, любят тех, кто умнее» …

— Слушай, а шесть лет назад, когда этот Ясуо приезжал свататься к твоей сестре, он мог на обратном пути заехать в Тахару? — поймав наконец ускользающую мысль, поинтересовался я и посмотрел на притихшего Нори. — Он же по реке от вас домой добирался?

— Да, мог, — князь кивнул и задумчиво посмотрел вперед на дорогу. — Идущие в Оцу суда часто останавливаются в Тахаре для пополнения припасов. Думаешь, план по захвату города возник у него ещё тогда?

— Думаю, не стоит раньше времени заморачиваться, — в ответ спокойно произнёс я. — Вот доедем и посмотрим на месте: прав я, или опасения были напрасны.

Дым мы заметили, когда до города оставалось километров пять. Густой черный столб поднялся впереди над лесом, через который пролегала дорога, и стало ясно, что впереди творится что-то неладное. Нет, конечно, могло оказаться, что это обыкновенный лесной пожар, но в такие совпадения верилось слабо.

При виде дыма, солдаты за спиной зашумели. Десятники тут же заставили своих бойцов замолчать, но повисшее повисшее напряжение можно было, наверное, потрогать ладонью.

Князь не стал останавливать тысячу, и мы продолжили движение, дожидаясь возвращения самураев. Сотня, что двигалась впереди, должна вскоре вернуться, поскольку у ее командира есть строгий наказ: скакать назад в любой непонятной ситуации.

— Вот же уроды… — с досадой произнес едущий справа от меня князь — Я уже начал верить, что пронесёт, но…

— Пока не ясно, что там случилось, — пожал плечами я, с некоторым облегчением глядя на возвращающихся ребят. — В деревнях, которые мы проехали, было спокойно. Навстречу тоже никто пока не бежит.

— Ты сам-то веришь, что это не нападение?

— Нет, — покачал головой я. — Но проверить все равно нужно. Поступим, как договаривались.

— Господин князь! Таро-доно! — догнавший нас Икэда, перевёл коня на шаг и, кивнув на дым, уточнил: — Наши действия?

— Продолжаем движение, — приказал генералу Нори. — Таро-доно поедет сейчас вперёд с полусотней конных на разведку. В случае угрозы он свяжется со мной ментально, или отправит бакэнэко. Так что будь рядом со мной. Всем остальным — приготовиться.

Ну да, так и есть. С князем и Танакой мы договорились об этом ещё вчера. Я единственный, кто способен связаться с Нори на расстоянии, но одного меня отпускать он категорически отказался. Да, наверное, в одиночку в незнакомом месте я много не навоюю, но сотня в разведке — это слишком масштабно, поэтому сошлись на пяти десятках бойцов. Быстро такой отряд не разбить, и на связи я в любом случае буду. Ну а пехота пусть идет пока налегке. Успеют экипироваться, когда понадобится.

Тронув пятками бока коня, я выехал к ожидающим впереди самураям и, кивнув Сэдо Танаке, приказал двигать по направлению к городу. Полсотни бойцов остались дожидаться пехоту, остальные поехали следом за мной.

Рысью. По четыре в линию, на всю ширину дороги. Держа пики остриями вверх, как настоящие рыцари. Случись что — они атакуют врага сходу, но мне и едущему рядом Сэдо придётся уйти на обочину, чтобы не ломать парням строй.

На открытом же пространстве, отряд быстро перестроится в три линии по семнадцать, и мне опять же придётся куда-то свалить. Без щита и пики, в кожаном доспехе рыцарь из меня, прямо скажем, хреновый. Впрочем, ни в какую драку мы сейчас лезть не будем. Посмотрим, прикинем расклады, дождёмся основных сил и только тогда…

Последние километры до города дорога вела сквозь густой лиственный лес, очень похожий на те леса, что растут на Кавказе. Живности тут, правда, намного больше, чем там, но это скорее минус. Ехать по лесу под птичий гвалт и визг каких-то мелких животных в боевой обстановке чревато. Тут ведь и хлопок тетивы не услышишь под этот непрекращающийся концерт. Впрочем, атаковать нас пока никто не спешил. Дорога была сухой и свободной. Кони шли хорошо, Нэко никакой опасности не чувствовала.

— Это не в городе горит, а где-то в предместьях, — примерно на середине пути нарушил молчание Сэдо. — Там перед Тахарой на треть ри — открытое пространство, а слева над рекой стоят усадьбы Ямагути — семьи правителей города. Так вот, дым идёт вроде оттуда.

— Так, может, это просто пожар? — предположил я. — Если ты говоришь там усадьбы.

— Нет, — мгновение поколебавшись, покачал головой самурай. — Все усадьбы из речного камня, и там сильно разгореться вроде бы нечему. Разве только если специально поджечь, ну или потушить уже некому.

«М-да… Но надежда все равно умирает последней», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— А ты давно здесь бывал?

— Три года назад был на свадьбе у Нобу Ямагути — второго сына правителя города, — с грустной улыбкой пояснил самурай. — Мы с ним в одном десятке на границе четыре года служили. Потом его срок закончился из-за ранения, а меня в Ниномару отправили с повышением.

Ответив на вопрос, Танака замолчал, погрузившись в какие-то невеселые мысли, и я его больше не дергал.

Тахара показалась минут через пять, и уже там выяснилось, что я был прав и одновременно неправ. Хояси все же пришли, но в город они быстро зайти не сумели. Не знаю уж, что там у соседей пошло не так, но, как бы то ни было, гарнизон выиграл себе небольшую отсрочку, и нам это очень поможет.

Приказав бойцам ждать под прикрытием деревьев, я выехал вперёд и быстро оглядел окружающее пространство.

С того места, где дорога выводила из леса, до стен Тахары было около двух километров. Практически все видимое пространство вокруг занимали рисовые поля, которые начинались примерно в полукилометре от города, и ровными прямоугольниками тянулись от текущей слева реки до дальнего леса.

Сотня хозяйственных построек, покосившиеся рыбацкие хижины на берегу и четыре добротные каменные усадьбы, одна из которых сейчас и горела вместе со стоящим на пристани небольшим кораблем.

Похоже, что Хояси появились из дальнего леса, край которого виднелся примерно в трёх километрах за городом и, судя по их количеству, Хозяин Болота не уступает Хосу-сама по силе.

Больше тысячи асигару, с полсотни заклинателей огня и триста-четыреста самураев вместе со своими конями! Основные силы соседей растянулись напротив ворот по краю рисовых полей, недосягаемые для стрел защитников города. Заклинатели, выстроившись полукругом, обрабатывают один из участков стены огненными шарами, солдаты ждут, сидя на траве, а большая часть самураев прямо сейчас направляется к усадьбам.

Несложно было догадаться, что здесь недавно случилось. Обложив город, Хояси отрядили отряд для экспроприации добра и пополнения продовольственных запасов, но в одной из усадьб местные организовали засаду.

Кто-то из правящей семьи, вероятно, находился в своём имении вместе с охраной, ну или там в момент нападения что-то праздновали — здесь остаётся только гадать. Как бы то ни было, засада удалась, о чем свидетельствуют два десятка истыканных стрелами трупов перед усадьбой, среди которых есть и самураи, и заклинатели.

Местные, очевидно, застали Хояси врасплох, поднявшись над стеной и в упор расстреляв из луков. Однако убили они не всех. Усадьба горит, и ещё этот корабль… Небольшой, размером с морской рыбацкий баркас. Защитники усадьбы, по-видимому, собирались уйти на нем в город, но не сложилось. Сейчас никого из местных не видно. Потеряв корабль, защитники по логике должны были отойти в лес, впрочем, логика здесь не работает.

Мужчины, скорее всего, остались. Не просто же так мы никого не видели на дороге? Все, кто не был в городе в момент нападения, вероятно, прибежали к усадьбам. Можно предположить, что женщины и дети уходят сейчас по берегу реки на восток, а все, кто в состоянии держать оружие, ждут.

Тут так принято, и ничего не попишешь. Самурай живет с мечтами о красивой, правильной смерти, и вот кому-то представился шанс. Не знаю, сколько их там осталось, но двести самураев Хояси, едущих к усадьбе по узким дорожкам между полей, выглядят для всех оставшихся приговором. Ведь вряд ли там внутри наберется хотя бы пара десятков…

Все увиденное уложилось в голове за пару секунд, и я, выматерившись, с тоской посмотрел на усадьбу.

Нет, ну вот что нам стоило приехать попозже на час, когда бы уже все закончилось? Стену к тому времени вряд ли проломили бы, а мне бы не пришлось выбирать.

Шахматная вилка, по-другому не скажешь! Положение, когда у тебя нет хороших ходов. Полсотни против двухсот — поганый расклад, но отступление уронит мораль ниже плинтуса. Если бы точно знать, что в поместьях никого нет, то…

Словно бы в насмешку над моими мыслями ворота усадьбы открылись и оттуда вышли пятеро самураев. Седой старик с наспех обмотанным бинтами бедром и четверо совсем молодых пацанов.

Разойдясь в широкую линию, Ямагути демонстративно положили ладони на рукояти катан и замерли в ожидании. Луков ни у кого нет, на лицах презрительные усмешки. Ну да, начитались, блин, умники древних легенд, хотя… кто я такой, чтобы осуждать этих воинов? Со стен ведь прекрасно видно усадьбу, и, возможно, этот спектакль устроен для того, чтобы вдохновить защитников города? Или Сущее устроило это представление специально для нас? Не знаю, но вариантов у меня уже не осталось.

— Таро-доно, — дрогнувшим голосом произнес подъехавший ко мне Сэдо. — Я понимаю: их впятеро больше, но мы готовы! Это Озэму Ямагути с младшими сыновьями, — самурай указал на вышедших из усадьбы и с мольбой посмотрел мне в глаза. — Его семья верно служила Ясудо. Служит и сейчас, а мы…

— Мы атакуем, — спокойно произнёс я и, обернувшись, указал на растущие неподалёку кусты. — Строй своих бойцов там. Начнёте, когда хотя бы половина Хояси выберется с полей на ровную местность. И если какой-то дурак опять забудет про щит, я ссажу его с коня и отправлю к асигару десятником!

Последнюю фразу я произнёс громко, во всеуслышанье, и строй за спиной радостно загалдел.

Ну да… Разрешили подросткам сходить ночью в компьютерный клуб… Хотя и я тоже хорош. Сколько говорил им, что воевать нужно мозгами, но сам, видимо, до конца в это не верю…

— Да, командир! Сделаем! — Танака развернул своего коня и, указав на кусты, рявкнул: — В три линии! Дистанция — три! Интервал — три! Щиты в руки! Командиры линий, доклад по готовности!

«Ну вот, решение принято и назад уже ничего отмотать не получится», — думал я, наблюдая за построением и с головой погружаясь в то шикарное чувство, которое всегда приходит перед атакой. Никаких сомнений не было даже близко. В такие моменты их быть не должно. Нори я уже обо всем доложил, обстановку оценил и принял единственно верное решение. Да, у врага как минимум четырехкратный численный перевес, но сейчас это не решающий фактор. Выехав с полей, Хояси никак не смогут реализовать преимущество, поскольку им будет очень неудобно по нам стрелять. Лучникам нужно пространство, а в толпе его нет. Главное, чтобы у ребят все получилось.

Ждать пришлось минут пять. Когда с полсотни Хояси выбралось на твёрдую землю, Танака привстал в стременах и, оглядев своих ребят, проорал:

— Пики во фронт! Галопом! В атаку! М-а-рш!

Со стороны это выглядело охренеть как красиво. И даже с учетом того, что на средневековых рыцарей бойцы походили только отчасти. Пять десятков в самурайской броне на огромных бронированных монстрах! Нет, когда-нибудь мы экипируем их в новые доспехи, пошьём всем одинаковые плащи, но даже сейчас, наблюдая уходящих в атаку ребят, я испытал дикий восторг.

Тяжело ступая по траве и лязгая на ходу доспехами, дестриэ прошли сквозь кусты и начали свой разбег, подгоняемые криками всадников.

Досчитав до десяти, я спрыгнул с коня и побежал на тридцать метров левее. Кесарю, как говорится, кесарево, а верхом пусть дерутся те, кто этому обучался. Лично я на своих двоих чувствую себя намного увереннее, да и бегаю быстрее любого коня.

Хояси нас заметили сразу, но пока они соображали, что, собственно, происходит, полусотня набрала нужный разгон.

— Стреляйте же! — заорали из толпы сразу несколько голосов, но поначалу никаких выстрелов не последовало.

Враг не ожидал нападения, и у большинства самураев луки торчали из-за спин. Нет, профессиональный воин изготовится к стрельбе секунд за пять-семь, но разогнавшиеся кони за это время приблизятся настолько, что ни о какой прицельной стрельбе не будет и речи. Нам главное пережить один единственный залп.

Первые стрелы полетели, когда до врагов оставалось метров сто, но остановить таранный удар они, конечно же, не смогли.

Собственно, ничего уже не могло…

Стальная волна с грохотом накатила на смешавшегося неприятеля и началась мясорубка.

Это было похоже на оползень. Тяжелые бронированные кони вломились в толпу и расшвыряли своих более легких собратьев. Большинство Хояси в первые же секунды были опрокинуты на землю вместе с конями, часть оказалась в воде.

Развивая успех, ребята Танаки выхватили мечи и принялись рубить ошеломлённых противников, но соседи довольно быстро пришли в себя, и схватка превратилась в некое подобие клинча. Очень сложно в сутолоке боя попасть мечом в незащищенные доспехом места, ну а прорубить хороший самурайский доспех практически нереально.

Шум стоял страшный. Ревели и матерились бойцы, глухо гремело сталью о сталь, громко ржали кони, стонали раненые, кто-то громко взывал к богам. В кино такое никогда не покажут. Не так красиво, но какая тут, в задницу, красота…

Первым ударом бойцы Танаки опрокинули на землю больше половины врагов, но в седлах осталось около пяти десятков Хояси. И это не считая тех, что наглухо застряли на поле.

Собственно, все получилось, как и задумывалось. Реализовать численное преимущество Хояси не смогут, даже если очень этого захотят. Через своих ведь особо не постреляешь, а в ближнем конном бою катана начисто сливает спате. Какими бы умелыми ни были наши враги, верхом их рубиться никто не учил. Сейчас Хояси спасала только броня, но это ведь ненадолго…

В первые секунды после сшибки я сбил с коня вырвавшегося из толпы всадника и, зайдя слева, убил троих спешенных, которые решили пострелять по нашим в упор. Близко к драке не лез: в такой толпе никакая реакция не поможет. Лежачих не добивал, просто контролировал фланг, мешая упавшим с коней хвататься за луки.

В меня стреляли те, что застряли на тропах, но двадцать-тридцать метров — это огромная дистанция. Увернуться от стрелы так же легко, как от брошенного ребёнком мяча.

Рука чесалась от желания влепить по застрявшим на поле парой водяных дисков, но тут не кегельбан — страйка не выбить. Одного двоих, может быть, зацеплю и останусь без дистанционной атаки. Сыеку будет заряжаться около суток, а у нас тут только начало.

Клинч в битве постепенно перерастал в избиение. Застрявшие на поле самураи кое-как развернули коней и поскакали назад, очевидно, собираясь вернуться по берегу. Заклинатели врага перестали обрабатывать стену и отошли назад, вероятно, ожидая команд. Асигару поднялись на ноги и что-то кричали, наблюдая за дракой. Со стен тоже кричали, размахивая руками. На воротной башне появился самурай с большим красно-белым флагом Ясудо.

Когда Хояси, понимая, что бой проигран, погнали своих коней в воду, я заметил бегущего человека. Он выскочил из толпы заклинателей и рванул в нашу сторону, не разбирая дороги. Поднимая тучу брызг и странно подскакивая на ходу.

Поначалу было не разобрать кто это, однако при виде бегущего я почувствовал лютую ненависть. Эти размашистые, порывистые движения не спутать ни с чем. Так бегают только те, кто по какой-то причине не смог обернуться человеком, и скрывается под личиной. Ёкай из Синего леса умеют оборачиваться с рождения, а вот выродкам из Кимона этому нужно учиться. Поэтому под личиной прячутся только они.

Этот вот, конкретно, ублюдок, скорее всего, и провёл Хояси через болото. Увидел нас и решил вмешаться? Ну-ну…

Сбив с ног очередного противника, я перескочил через чей-то труп и, обогнув бьющуюся на земле лошадь, выбежал на край поля. Справа от меня все ещё шёл бой. Ребята Танаки добивали последних врагов, но я уже туда не смотрел, сосредоточив все внимание на бегущем асуре.

Вообще, рисовое поле — это огромная лужа жидкой грязи, и бегать по нему очень сложно. Это если ты человек…

Километровую дистанцию асур пробежал за минуту, как заправский спортсмен. Выскочив на тропу в полусотне метров напротив меня, он быстро огляделся и, подпрыгнув, вскинул над головой руки.

Внешне тварь была похожа на учителя кунг-фу из старых китайских комедий. Белые как снег волосы собраны в конский хвост. Густые усы с длинной козлиной бородкой, и лицо, словно вырубленное из камня. Чудовище выдавали только оранжевые глаза и сухая, чистая мантия.

Иллюзию испачкать нельзя, и даже окунись ты с головой в слоновье дерьмо — внешне ничего не изменится. Ну а глаза… В момент чтения заклинаний они у асуров оранжевые, и никакими мороками это не скрыть.

Дождавшись, когда руки чудовища окутал оранжевый дым, я упал на колено и, выставив вперёд левую руку, мысленно потянул спуск. Промахнуться не боялся. Зря, что ли, целый месяц тренировался, подбирая нужную позу для каждой дистанции?

Так и вышло! Сыёку привычно ожег кожу холодом, и сорвавшийся с запястья диск с глухим звуком угодил твари в район поясницы.

Со стороны это было похоже на удар палкой по резиновому манекену. Заклинание выгнуло асура дугой и отбросило с тропы в воду, но уже в следующее мгновение он вскочил и нашёл взглядом меня.

— Ш-шакал… А я-то думаю, ч-чем здесс-сь воняет… — эхом прозвучало у меня в голове. В следующий миг тварь сбросила с себя личину и размазанным росчерком рванулась ко мне.

В истинной форме он был похож на волколака. Как их показывали в фильмах девяностых годов.

Раза в полтора крупнее человека. Бурая грязная шерсть, жуткая пасть с тонкими загнутыми зубами, вытянутая волчья морда, и при всем при этом — нереальная скорость. Половину разделяющего нас расстояния асур промчался меньше чем за секунду, но следующий серп снова отбросил его назад. Заклинание, способное перерубить пополам латника, лишь ненадолго ошеломило чудовище, сбив ему атакующий темп.

Рухнув в воду и окончательно извалявшись в грязи, асур яростно заревел и в три огромных прыжка покрыл разделяющее нас расстояние. Приземлившись в трёх метрах напротив на все четыре конечности, он совершил кувырок и, вскочив, ударил меня правой лапой.

Попытался, в смысле, ударить.

Все эти супергеройские штуки с прыжками, ревом и пробежками по воде хороши против обычного человека. Со мной оно ужене прокатит.

Резко уйдя влево, я отрубил твари кисть и, продолжая движение, на подшаге загнал острие глубоко в грудь. Туда, где у людей находится сердце.

Чёрный меч — это не заклинание. От зачарованной стали защититься намного сложнее! Ну или нужно быть Великим асуром. Этот вот — не был…

Катана пронзила насквозь грудь чудовища, выйдя у него из спины. Асур захрипел, покачнулся и… довольно оскалился.

— Гос-спожа с-сказала, что ты придеш-шь, — прошептал он, уронив лапы. — Она хочет…

Я не стал дослушивать предсмертный бред, поскольку в подобных ситуациях разговоры чреваты. Зная живучесть этих ублюдков, лучше кончать их сразу. И что бы там ни хотела, какая-то госпожа. Рванув на себя катану, я отшагнул назад, дождался, когда асур рухнет на землю и срубил ему голову.

В следующий миг труп чудовища взорвался, обляпав меня кровавыми ошметками и обдав резким запахом аммиака. Грудь и запястья тут же обожгло льдом, во рту появился сладковатый пластмассовый привкус.

Не удержавшись на ногах, я упал на траву и тут же попытался вскочить, но получилось это с трудом. Тело словно залили свинцом, перед глазами плыли оранжевые разводы.

Кое-как утвердившись на ногах, я обвёл мутным взглядом окрестности и увидел выезжающих из леса самураев.

«Нори отправил конницу вперёд. Нам в помощь», — напоследок мелькнуло у меня в голове, а в следующий миг я понял, что уже не чувствую тело…

Глава 20

Я открыл глаза и увидел над собой потолок. Дощатый, с трещинками и сучками. В воздухе густо пахло лесными травами, где-то неподалеку перекрикивались птицы, возле уха жужжали какие-то мошки.

В следующий миг память обрушилась на меня снежной лавиной. Конный бой… и асур, и моя смерть… Хотя… Какая, на хрен, смерть? Я же думаю и дышу! Запястья только немного покалывает, и спина затекла, но это же ерунда. В целом самочувствие нормальное. Как ранним утром после долгого сна.

Приняв сидячее положение, я огляделся и понял, что нахожусь в небольшом чистом помещении с дощатым полом и бревенчатыми стенами, на которых были развешаны веники из сухих трав. Подо мной лежак из свежей соломы, доспехи аккуратно разложены на деревянной полке справа от входа, где дверью служила тряпка с вышитым иероглифом.

Ну да, если бы не это, подумал бы, что попал в русскую сказку. Хотя сидящий у дальней стены японец на кощея бессмертного не тянул даже близко. Ну и не было в русских сказках летающих кошек анимешной наружности.

Заметив, что я очнулся, Нэко подлетела и, шмыгнув носом, промяукала:

— Прос… ти, я не… смогла защитить… Не ожидала, что он…

— Все в порядке, — улыбнулся я девочке и уточнил: — Где мы?

— Это дом гэндзя Онаги, — ответил сидящий у стены парень. — И… господин… я здесь.

— Я… не пока-зыва-лась… ему, — кивнув на парня, пояснила происходящее Нэко. — Тануки… попро-сил не… пугать.

«Ага… и выставил меня идиотом», — хмыкнул про себя я и, посмотрев на парня, произнёс:

— Да, вижу, что ты там. Просто люблю иногда поговорить с воздухом.

Парень понимающе покивал, а до меня только дошло, что бой закончился не сегодня. Если тануки уже здесь… Или Нэко имела в виду не Иоши? Хотя любой другой тануки и сам бы обгадился при виде призрака бакэнэко. Значит, Иоши с Эйкой уже здесь, но где тогда все остальные? Нэко придется расспрашивать сутки, но этот парень — он же здесь не случайно? И внешность его как будто знакома…

— Ты же сын правителя города, так? — уточнил я, вспомнив наконец это лицо. — Это же вы были в горящей усадьбе?

— Да, господин, — парень кивнул. — Я Хирото — младший сын Ямагути Озэму.

— А меня зовут Таро, — в ответ представился я. — И давай общаться без этого «господин». Мы ведь с вами вместе, считай, дрались. Какие тут господа?

— Да, гос…, — парень осекся, смутился и посмотрел на меня. — Да, Таро-доно.

— Вот и отлично, — я кивнул и, отряхнув с себя солому, уселся в удобную позу. — А теперь расскажи, чем оно все в итоге закончилось?

— Хояси разбиты, — глядя на меня, тут же пояснил молодой самурай. — Господин князь отправил пять сотен бойцов в обход со стороны леса, и они перекрыли дорогу к болоту. Понимая, что их окружают, Хояси сразу же попытались прорваться, но… — Хирото покачал головой и восхищенно выдохнул. — Но они разбились об эту полутысячу, как вода разбивается о скалу. Я в жизни никогда такого не видел! Чтобы такой разгром и практически без потерь! При этом бойцы господина Танаки стоптали заклинателей, потеряв всего пять человек, и прижали потом самураев Хояси к лесу. А там и наши из города вышли, но они в бою почти не участвовали. Слишком быстро все произошло…

«Ну да… Было бы удивительно, если бы оно случилось не так», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— А как давно это было? Сколько я тут пролежал?

— Без двух дней декаду, — мгновение поколебавшись, пожал плечами Хирото. — В Тахару уже пришла армия. Четыре судна с людьми отправлены в Оцу…

— Погоди! — я жестом остановил парня и посмотрел в окно, пытаясь осмыслить услышанное.

Не, ну а как ещё воспринимать такие известия? Восемь дней в отключке, и при этом непонятно, чем меня зацепило? Обычную рану Нэко залечила бы за пару часов, а тут больше недели! Нет, подробности, я узнаю у Иоши, но что там перед смертью говорил тот урод? Госпожа знала, что я приду, и она чего-то там хочет?

Госпожа — это, как я понимаю, Илит? Ну да, Каннон же говорила, что эта сука теперь может гулять по землям Империи. Только что ей от меня надо? Убить и забрать часть филактерии Нактиса? А сама она не может этого сделать из-за договора с Милосердной? Но тогда получается, что вся эта движуха возле Тахары устроена из-за меня? Да нет, бред все это, хотя… Нападение на Тахару асуры могли устроить по договору с Хояси, но никто же не мешал Илит выдать своим вассалам дополнительное задание? Этот ублюдок ведь мог подождать отката сбитого заклинания и продолжить атаковать магией, но он бросился на меня, прекрасно зная, что умрет! От любой дистанционной атаки меня бы закрыла Нэко, а так…

Я посмотрел на все ещё висящую передо мной кошку, вздохнул и перевёл взгляд на окно, за которым просматривались стволы каких-то деревьев. Кусок филактерии бога, способного своим возвращением изменить мир, на весах Сущего перевесит жизни тысяч людей и асуров. Ну да, а я что-то слишком расслабился, имея при себе такой артефакт. С другой стороны, а какого хрена мне ещё делать? Я не могу спрятать полученную часть филактерии, и самому прятаться — тоже не вариант. Двигаясь вперёд, я имею инициативу, и меня сложнее поймать. Ну а накладки будут случаться, да… Главное их как-нибудь пережить.

— А почему я здесь, в этом доме? — поинтересовался я у притихшего самурая. — Почему не в Тахаре?

Услышав вопрос, парень немного смутился и, опустив взгляд, пояснил:

— Поначалу вас отвезли в наш городской дом, и вы там пролежали до следующего утра под присмотром мастера Кобаяси. Но потом пришел Иоши-сан и сказал, что вас нужно срочно отнести в лес. Отец попытался ему возразить, но Иоши-сан на него накричал, а потом пришел князь — и на него тоже, да… — парень шумно втянул воздух носом и поднял на меня взгляд. — А потом мы узнали, что Иоши-сан….

— Тануки?

— Да, — покивал парень, — а госпожа Эйка — кицунэ… С ними, конечно, никто уже спорить не стал. Кто ж будет спорить с ёкай Синего леса… Ну а этот дом принадлежит гэндзя Онаги. Он три месяца назад ушел в горы… Иоши-сан сказал: тут вам будет хорошо.

— А сам он где? — уточнил я. — И где сейчас Ясудо Нори?

— Иоши-сан с госпожой Эйкой куда-то ушли и попросили меня посидеть с вами, а господин князь увёл тысячу в обход леса на север. Иоши-сан сказал, что вы их быстро догоните.

В тот момент, когда парень заканчивал фразу, с улицы послышался шум и в избушку, легок на помине, зашёл Иоши. В мятой одежде, с вещмешком за спиной и небольшим лукошком в руках. Енот был мрачно сосредоточен, и по его виду можно было предположить, что у нас назревают проблемы. Не, ну а чего бы ему еще заморачиваться?

При виде сидящего меня лицо тануки немного разгладилось, в глазах появилось некоторое облегчение.

Сделав мне знак подождать, он подошёл к поднявшемуся на ноги самураю и, протянув ему лукошко, произнёс:

— Вот. Передай матери — она знает, что с этим делать.

Увидев, содержимое лукошка, Хирото ненадолго застыл, неверяще хлопая глазами. Не знаю уж, что там лежало, но мне оно и не интересно. Скорее всего, какое-то редкое лекарство для матери, которое обычный человек в лесу не найдёт.

— Вы все-таки их нашли, — придя наконец в себя, с придыханием прошептал молодой самурай и бережно принял лукошко. — Что мы вам за это должны?

— Ничего, — покачал головой тануки. — Ками Чёрного озера поднесите дары, и вспоминайте о нем хотя бы раз в месяц.

— Конечно! — Хирото покивал и, подняв взгляд, торжественно произнёс: — Наша семья никогда этого не забудет! Спасибо!

— Иди уже, — кивнув на дверь, поторопил енот самурая. — Зелье нужно успеть сварить до рассвета. И передай отцу, что планы изменились. Мы сегодня уходим, поэтому заглянуть к нему я не смогу.

— Да, Иоши-сан, передам! — парень кивнул и, попрощавшись, вышел за дверь.

Тануки задумчиво посмотрел ему вслед, тяжело вздохнул и, подойдя, уселся напротив меня.

— А Эйку ты где потерял? — поинтересовался я у приятеля. — Вы же вроде всегда вместе по лесу ходите…

— Эйка отправилась к князю, — мгновение поколебавшись, пояснил Иоши и предложил: — Давай поступим так: сначала расскажешь ты, а потом я. Мне так легче будет во всем разобраться.

— Рассказать о том, как меня так приложило?

— Да, — кивнул енот. — Нэко всего видеть не может. Только чувствует. Поэтому у неё всего не узнать. Самураи заметили только вспышку, и, на счастье, все они находились далеко от тебя. Иначе потерь у нас было бы больше…

Кивнув, я подробно рассказал о случившемся, уложившись при этом в пару десятков фраз. Не, ну а чего там, собственно, рассказывать? Увидел бегущего человека, понял, что это асур, сбил ему заклинание, а потом убил.

Слушая меня, Иоши все больше мрачнел. Когда рассказ подошёл к концу, енот выругался, вздохнул и, не глядя на меня, пояснил:

— Он ударил по самой твоей сущности. Так, чтобы сразу убить вместе с душой. Лишить возможности перерождения. Я о таком только слышал… Впрочем, эти уроды забыли про цепь, которая защищает тебя от тебя же самого. Истинное серебро не попустило Хаос, а внешние повреждения залечила бакэнеко.

— Спасибо, — я благодарно кивнул кошке и, переведя взгляд на Иоши, с досадой поморщился. — Это что же… каждая сука так может? Просто взять и убить навсегда?

— Нет, — покачал головой Иоши. — Сам асур сотворить бы такое не смог. На него повесили заклинание, которое активировалось в момент смерти. Это очень сложный обряд, провести который по силу только тем, кто стоит рядом с богами. И мне кажется, я знаю, кто его сотворил.

— Илит?

— Да, — кивнул енот. — Эта тварь… Её присутствие ощущается и тут. Не знаю, как такое возможно, но…

— Илит нужна часть филактерии Нактиса, — опустив взгляд, со вздохом пояснил я. — Та, которую она отдала мне за душу своего сына. А еще Каннон-сама сказала, что Королеву асуров больше не держат Граничные камни… Так что…

— Часть ф-филактерии?! — потрясенно прошептал тануки, когда до него наконец дошёл смысл сказанного. — Н-нактиса?!

— Да, — покивал я. — Прости, но в пещере мне нельзя было это рассказывать. Наверху уже не было времени, а потом мы с тобой особо не виделись. Вот… — я продемонстрировал приятелю знак на руке и подробно рассказал о произошедшем в астрале.

Иоши слушал молча, тяжело вздыхая и обреченно поглядывая на мою левую руку. Когда я закончил говорить, он некоторое время молчал, затем опустил взгляд и, покачав головой, прошептал:

— Значит, это она…

— Кто «она»? Где? — я поморщился и с досадой посмотрел на приятеля. — Да приди ты уже в себя!

— Где-то здесь… — Иоши вымученно посмотрел на меня и, кивнув куда-то направо, пояснил: — Мы с Эйкой пришли сюда на следующий день после сражения. Быстрее не могли: треть дороги пришлось бежать по лесу. Еще в Ки почувствовали, что с тобой что-то случилось и вышли сразу после окончания церемонии. На середине пути смогли дотянуться до Нэко — она все нам и рассказала. — Енот кивнул на кошку, и уже нормальным тоном продолжил: — Прибыв в город, сразу забрали тебя сюда. Тут хорошее место, доброе — для выздоровления лучше и не придумать. В первые дни я сидел с тобой, а Эйка обошла лес по краю, но ничего не нашла. Хозяин не откликнулся, а разумных екай тут поблизости не оказалось, ками Черного озера тоже не смог ничего объяснить, а речных бесполезно и спрашивать. Им до леса нет никакого дела…

— Слушай, а Хозяин леса, он же, как и вы — не может влезать в людские разборки? — воспользовавшись паузой, уточнил я.

— Немного не так, — усевшись поудобнее, покачал головой енот. — Мы можем помогать одной из сторон, соблюдая определенные условия. Ведь лечение раненых — это тоже является помощью. Мы не можем сражаться и убивать без особой на то причины. Вернее, можем, но в таком случае в Синий лес нам лучше не возвращаться. В отличие от нас, Хозяину леса вообще нет дела до людских войн. Нет, он мог бы пропустить Хояси за какую-то особую плату, но вместе с ними пришел асур! А ведь ни один ками местности не будет помогать выходцам из Кимона. Мешать он им в большинстве случаев тоже не станет, но помогать — никогда! — Иоши тяжело вздохнул, и виновато добавил: — В общем, в первые дни мы ничего не узнали, а потом князь засобирался в дорогу, и мы по очереди ему помогали. Вчера же нас обоих призвал к себе Хозяин Черного озера и рассказал, что с болота повеяло Хаосом. Мы пошли туда на разведку и… поняли, что кто-то уничтожил Хозяина леса.

— И как вы это поняли? — поморщился я. — Нашли его труп?

— Ну ты же помнишь, как мы с тобой ходили в ущелье? — пожал плечами енот. — Но там Хозяйка сопротивлялась, а здесь на болоте — только Хаос и пустота. Мелкие духи или обезумели, или разбежались. Большая часть, скорее всего, погибла…

— Да плевать мне на этих лягушек! Скажи: с чего ты решил, что Хозяина болота убила Илит?

— Ты что издеваешься? Или правда не понимаешь? — Иоши нахмурился и кивнул в сторону леса. — Если я приду на место, где оками недавно загрыз теленка, то я точно скажу, что это сделал оками! Даже если от теленка ничего не останется! Или ты считаешь, что Хозяин умер от старости, а перед этим пропитал свое болото Хаосом? Нет, возможно, это была не Илит, а кто-то из Слуг Владыки Кимона, но ты же сам только что рассказал, что эту тварь не держат больше граничные камни! Знать бы еще почему…

— Выходит, Хозяин леса не хотел никого пропускать?

— А его никто и не спрашивал, — в ответ хмуро буркнул енот. — Таким ведь, как она, проще убить. Пришла, расчистила дорогу, а ее подданный провел войско через дыру. Одного только не пойму: что такого есть у Ясуо Хояси, раз сама Королева асуров помогает ему в войне. Хотя, возможно, она просто пытается поймать тебя.

— Поймать меня, отправив тысячу бойцов через лес? — хмыкнул я, услышав это предположение. — Ты что же, серьезно вот так считаешь?

— А ты словно вчера родился, — с досадой покачал головой енот. — Сущности такого порядка способны видеть недалекое будущее и, манипулируя событиями, получать необходимый результат. Она не может тебя найти из-за оберега Милосердной, но точно знает, что с какой-то вероятностью ты будешь там, где произойдет определенное событие!

— Как-то сложно это, но… хорошо, допустим, — я вздохнул и посмотрел на приятеля. — Но тогда что вас так напрягло на этом болоте? Эйка же не просто так отправилась следом за князем?

— В астрале, на болоте, мы нашли четкий след убийцы, — опустив взгляд, пояснил енот. — Он привёл нас к дороге на север, по которой незадолго до этого прошла наша тысяча. Эта тварь двинулась следом за ними, и Эйка решила предупредить князя о возможном нападении или засаде.

— Вот же сука! — прорычал я, чувствуя, как виски сдавливает непонятная боль. Оберег на груди стал холодным, ощутимо закололо в запястьях. Не понимая, что происходит, я сделал три глубоких вдоха, успокаиваясь, и все неприятные ощущения схлынули.

— С тобой все в порядке? — встревоженно поинтересовался Иоши. — У меня, если что, есть трава…

— Нет, не нужно, — покачал головой я. — Лучше подскажи: зачем ей все это?

— Королева асуров знает, что ты не погиб, вот и решила завершить начатое, — Иоши кивнул на мое запястье, и пояснил: — В случае твоей гибели часть филактерии вернётся в Тонкий мир, и Илит сможет ее почувствовать. Поскольку этого не случилось, она думает, что ты идёшь со всеми на север.

— И что же? Она может на нас напасть? Вот так запросто — появившись из Тонкого мира?

— Это исключено, — покачал головой Иоши. — В астрале она находится в относительной безопасности и даже может ненадолго замаскировать следы убийства Хозяина леса, но стоит ей появиться в реальности — боги тут же это почувствуют. Илит слишком многим тут задолжала, и счёт ей предъявят мгновенно.

«Интересно… Выходит, „свободно гулять по землям Империи“ — это не совсем свободно, и совсем не по землям», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— И что же, по-твоему, она сделает? Натравит на ребят демонов, и будет надеяться, что они меня как-то убьют?

— Нет, вряд ли, — снова покачал головой енот. — Демонов понадобится немало, и они тоже могут привлечь к себе внимание кого-то из местных богов. Проще отправить на нас соседей. Илит ведь при желании может переправить их через лес… И, кстати, по поводу демонов… — енот поднял на меня взгляд. — Помнишь, вы отправляли людей в Руту за зачарованными бобами?

— Да, — кивнул я, — но там же всего три горсти получилось купить. Вряд ли мы таким количеством сможем разогнать армию демонов. Ну разве только подмешать их в еду…

— Ага! — Иоши усмехнулся и, вытащив из-за пазухи небольшой кожаный мешочек, подкинул его на руке. — Только, сожрав их, демоны попросят добавки. Ведь это никакие не бобы…

— То есть нас все-таки обманули? — хмыкнул я, поморщившись от боли в запястьях. — Но почему они тогда не продали нам этой дряни побольше?

— Это не дрянь, — Иоши распустил завязку на мешке, продемонстрировал мне его содержимое. — Это семена Оши, и стоят они намного дороже уплаченных денег…

Внешне семена были похожи на красную фасоль, из которой мама делала по праздникам лобио. Небольшие, чуть приплюснутые, но… на хрена оно мне сейчас?

— И… что? — поморщился я, подняв взгляд на приятеля. — Зачем ты мне их показываешь? Собрался посадить?

— Нет, — вздохнул енот. — Оша растёт только на севере Синего леса. Ее семена использовались как приправа, но как ты понимаешь, никто этих семян не видел уже давно.

— Ты серьезно?! — выдохнул я, как только до меня наконец дошло. — Хочешь сказать, что эти деятели прошли через Аокигахару и заглянули в гости к Темному князю Сегету^[241]?!

— Нет, вряд ли, — покачал головой енот. — Эти дураки не знали истинную цену семян. Думаю, они где-то их нашли и отнесли на проверку к такому же идиоту, а тот, не разобравшись, ляпнул первое, что пришло на ум.

— Да, возможно, — кивнул я. — Когда все это закончится, нужно будет съездить в Руту и побеседовать с этими господами, а сейчас пошли. И так кучу времени потеряли с этими разговорами.

— Погоди! — Иоши сделал останавливающий жест. — Нам нужно подождать возвращения Эйки. Я не смогу прикрыть тебя как она.

— А почему тогда за князем пошёл не ты? — поморщился я, не понимая всех этих перестановок.

— Потому что Эйка быстрее и ее Силы хватит, чтобы вернуться и снова дойти, — логично пояснил происходящее енот. — К тому же мы не думали, что ты так быстро придёшь в себя.

— Хорошо, а когда она вернётся?

— Да должна уже, — немного смутился Иоши. — Я когда сюда шёл, был уверен, что она здесь.

— Тогда хорош болтать! Поднимайся и вперед! Эйка на моей памяти никогда не опаздывала, а значит, что-то ее задержало!

Произнеся это, я вскочил и… с трудом устоял на ногах. Голова пошла кругом, словно мне вкололи наркоз! Запястья стиснули огненные тиски, колени стали ватными, грудь на мгновение заледенела.

Каким-то чудом я все же удержал равновесие, а спустя пару секунд все прошло. Я снова почувствовал твёрдость в ногах, оберег на груди успокоился, и только запястья продолжали немного покалывать. По ощущениям — как статическое электричество, ну или что-то похожее.

— Что?! Что с тобой?! — испуганно выдохнул енот, заметив мое состояние. — Таро! Не молчи!

— Уже порядок, — успокоил я разволновавшегося приятеля. — Голова слегка закружилась, и руки у ладоней немного побаливают. Видимо, ещё не до конца отошёл.

— Идти можешь?

— Да, конечно, — я кивнул, быстро надел доспехи и пошёл к выходу. Енот поплёлся следом за мной.

Домик заклинателя стоял на краю небольшой живописной полянки, которую окружал редкий лиственный лес. Обойдя две давно заброшенных грядки, я остановился и, обернувшись, вопросительно посмотрел на тануки.

— Сейчас… — Иоши озабоченно вздохнул и оглядел окружающие поляну деревья. — В общем, поступим так: сейчас по лесу дойдём до того места, где мы с Эйкой обнаружили следы Королевы асуров. Лисица будет возвращаться именно так, и возможно мы ее встретим. Если нет — уйдём в астрал и двинем по краю леса. Выйдет на сколько-то «шагов» больше, но в лесу я хоть как-то смогу тебя спрятать.

— Ну веди тогда, — пожал плечами я. — Время уходит.

— Погоди, мне нужно проверить.

— Что проверить? — поморщился я.

— Тебя, — хмуро буркнул енот. — Выставь перед собой ладонь и, закрыв глаза, попробуй создать на ней бабочку.

— Какую ещё, на хрен, бабочку? — возмутился я, не понимая, что происходит.

— Делай, что я сказал, — устало произнёс Иоши. — Пожалуйста! Это очень важно! Для тебя и для всех нас.

— Хорошо, но тогда скажи, как мне ее создать?

— Просто представь… Это не сложно.

Я кивнул и, ни о чем больше не спрашивая, выполнил требуемое. Закрыл глаза, выставил ладонь и попытался представить на ней мотылька. Не знаю, что задумал Иоши, но не хотелось терять время на выяснения. По дороге, если нужно, он все расскажет и так.

Первые секунды ничего не происходило, а потом вдруг снова загорелись запястья, и я почувствовал, как кровь течёт по венам вытянутой руки. В следующий миг ладони коснулось прохлада, запястья перестали болеть, а напротив обречённо выругался енот.

По-прежнему не понимая, что происходит, я открыл глаза и увидел полупрозрачного мотылька.

Небольшой, серебристо-фиолетовый, он сидел у меня на ладони и едва заметно шевелил крылышками. Продолжалось это пару мгновений, а потом он исчез…

— Ну теперь-то ты, может быть, объяснишь? — опустив руку, я поднял взгляд на приятеля и… осекся, видя его состояние.

Бледный, с опущенными плечами и обреченным взглядом, Иоши напоминал приговорённого к смерти. Он словно не мотылька у меня на руке увидел, а кого-то из Темных князей. Хотя нет, в момент опасности енот превращается в супергероя, но сейчас…

— Ну а ты сам-то ещё разве не понял? — Иоши вздохнул и вымученно посмотрел мне в глаза. — Заклинание асура повредило защиту, и твоя истинная сущность начинает просачиваться вовне. Эта бабочка — она знак…

— И что тебя так напугало? — нахмурился я. — Ну вернётся моя Сила немного пораньше…

— Ты не понимаешь… — Иоши перекинулся в зверя и, не глядя мне в глаза, пояснил: — Что случится, если залить раскалённый металл в фарфоровую чашку? Твоя цепь — только выглядит цепью, а на самом деле — это оболочка, за которой плещется тот самый металл. Он просачивался по капле, и ты становился сильнее, но если все сразу…

— И что мне тогда делать? — спокойно спросил я, когда до меня наконец дошёл весь смысл надвигающейся задницы. — Как мне восстановить цепь?

— Не знаю, — покачал головой енот, — но я слышал, что боги способны влиять на истинное серебро. Возможно, тебе стоит поговорить с Хоной-сама?

— Богиня сейчас далеко и звать ее бесполезно, — вздохнул я и кивнул в сторону леса. — По дороге в Оцу, загляну в какое-нибудь из святилищ Милосердной. А сейчас пошли, и так уже времени потеряли…

— Ты главное постарайся не читать заклинания, даже если очень того захочешь, — попросил енот, не двигаясь с места. — Это может сильно ускорить процесс. Пообещай мне!

— Обещаю, — кивнул я приятелю. — Мне и самому охота ещё немного пожить.

— Спасибо! — Иоши пару мгновений смотрел мне в глаза, затем обернулся и направился к ближайшим деревьям.

Неко, молча слушавшая наш разговор, полетела вперед на разведку. Я пожал плечами и направился следом за ними.

Глава 21

До нужного места мы добирались около часа и по дороге не разговаривали. Иоши шёл впереди, по-медвежьи переваливаясь на ходу и широко размахивая лукошком. Совсем как тогда — во второй день моего пребывания здесь, в лесу на склоне горы Ума.

Блин, как же давно это было! И ведь полгода ещё не прошло, а сколько всего случилось…

Помнится, я тогда смотрел в спину еноту и не верил, что все это происходит со мной. Средневековье, волшебный лес, невеста-оборотень и спутник тануки! Первый шок к тому времени уже прошел, и в душе появилось ожидание. Как в кинотеатре перед началом хорошего фильма.

Сейчас поймать те ощущения уже не получится. Нет, этот мир не перестаёт удивлять, но в целом я уже пообвыкся. Да и навалилось всего — лопатой не разгрести, так что радоваться и восхищаться как-то не получается. Вот и сейчас…

Нет, я не особо заморачивался из-за свалившегося на голову дерьма. Какой смысл портить нервы из-за того, на что ты никак повлиять не можешь? А вот ребята — это совершенно другое дело. Крылатая гадина определенно что-то задумала, и на душе от того неспокойно. Иоши считает, что Илит перекинет сюда соседей, но мне кажется, он ошибается. Ведь даже пятикратный перевес не гарантирует Хояси победу, и Королева асуров должна это понимать. Большее количество отправлять чревато. В Оцу накапливаются войска, и вскоре численное преимущество соседей будет не таким подавляющим. Уверен, что взятие крепости — это главный пункт договора Ясуо Хояси с асурами, а значит, Илит что-то придумает. Впрочем, возможно, я зря загоняюсь? Если она способна предвидеть события, то почему Тахара осталась в руках Ясудо? Что стоило прислать сюда побольше бойцов?

Лес, по которому мы шли, был нехорошим. И вот спроси меня: «почему?» — не скажу. Вроде обычные деревья с кустарником, травой и пением птиц, но ощущение, что попал в квартиру алкоголиков и идёшь по лужам засохшей блевотины.

Странное и неприятное чувство. Подозреваю, что оно возникло из-за разлитого в лесу Хаоса. Раньше я такое вряд ли бы почувствовал, но сейчас, когда защита ослабла…

— Здесь! — голос Иоши выдернул меня из невеселых раздумий. Енот остановился на краю поляны и, махнув лапой направо, пояснил: — Дорога там, в четверти ри, но в Тонкий мир лучше зайти отсюда. Нэко, — тануки перевёл взгляд на подлетевшую кошку. — На тебе защита от Хаоса. У меня не хватит Силы вести нас и одновременно защищать. А ещё — обязательно сообщай нам обо всем непонятном. Сразу же, как только почувствуешь.

— Хо-ро-шо! — напевно промурлыкала девочка, Иоши кивнул и посмотрел на меня.

— Таро, я хочу напомнить тебе о нашем недавнем разговоре…

— О том, что мне нельзя произносить заклинания?

— И да, и нет, — тануки вздохнул и указал на мою левую руку. — Сыёку, думаю, тоже нельзя использовать. Разве только перед лицом неминуемой смерти, но… я… не знаю… — в голосе тануки мелькнула неприкрытая боль. — Мне кажется, так будет правильно, но тебя же ведёт Сущее, и, возможно, я ошибаюсь. Ты главное помни мои слова, но решай все равно сам.

— Ты в порядке? — нахмурился я, слегка обескураженный такой речью приятеля. — Ещё же ничего не случилось! Нам только догнать ребят, а там…

— Там смерть! — не дал мне договорить енот. — Я чувствую её и очень боюсь. Не за себя — нет. За Эйку, за тебя, за князя… Ты же знаешь, какой я трус… Ничего ведь не поменялось…

— Ага, знаю, — хмыкнул я и хлопнул приятеля по плечу. — Но ты же научился с этим справляться?

— Да, — Иоши вздохнул и вымученно улыбнулся. — Не боится только дурак, помню. И хватит болтать. Пошли!

Енот коснулся моей ладони, и мир на мгновение погрузился в непроглядную ночь.

Астрал пахнул в лицо запахом гниющей листвы. С трудом устояв на ногах и морщась от боли, прострелившей запястья, я открыл глаза и… увидел солнце. Большое и ослепительно белое, оно висело далеко в небе, освещая во всех подробностях унылую картину действительности. И ведь не просто так у меня по дороге появилось то непонятное чувство.

Лес умирал, и это не было похоже на осень. Листья скрючились и частично опали, не меняя при этом своего цвета. Стволы деревьев облепила какая-то бурая мерзость. Трава помята, словно по ней пробежало стадо слонов, в некоторых местах поляны чернеют проплешины. Местных обитателей не видать — очевидно, погибли или сбежали куда подальше. А еще к запахам гнили примешивается аммиачная вонь. Едва заметная, но не оставляющая никаких сомнений в происходящем. Ну да… Хаос — та ещё мерзость, и из-за него ёкай Синего леса никогда не будут жить в мире с асурами…

Закончив беглый осмотр, я с замиранием сердца опустил взгляд и… озадаченно хмыкнул.

Цепь никуда не исчезла, но сейчас она блестела в солнечном свете так, словно была хрустальной. От левого запястья к правому по звеньям ежесекундно пробегали серебристо-фиолетовые огоньки. Маленькие и очень яркие, они соскакивали с оков на кожу и втягивались в рукоять меча, который я держал в правой руке.

— Что там? — заметив мой взгляд, встревоженно поинтересовался Иоши. — Цепь на месте?!

— Да, — покивал я и посмотрел на приятеля. — Только сейчас по ней бегают искры. От левого запястья к мечу.

— Ну да, твоя же стихия — Молния, — енот облегченно вздохнул и кивнул на цвайхандер. — Меч забирает излишки Силы, поэтому не вздумай его убирать.

— Молния?! — поморщился я, когда до меня наконец дошёл смысл сказанного. — Ты что же, знал это раньше?

— Твоя бабочка была фиолетовой, — глядя мне в глаза, пожал плечами енот. — Все мы с рождения обладаем Силой Синего леса, но помимо этого нам открывается Сила стихий. Бабочка показывает основную.

«Вон оно, значит, как, — вздохнул я и, опустив взгляд, посмотрел на бегающие по цепи огоньки. — Выходит, тот хорёк приходил ко мне в астрале не зря? Как его там звали? Рюдзю? Или Райджу? Посланник Райдена-сама, да, но проблема в том, что я никогда не использовал Молнию! Как и Воду, как и Огонь! Мне это точно известно! Все, чем я пользовался, когда-то вспоминается и узнается, а здесь… Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, Молния перешла ко мне от Кайоши — мальчика, в чьё тело подселилась моя душа. Его мать служила в храме Райдена-сама, а значит, обладала Силой этой стихии.

Все служители Милосердной так или иначе могут использовать Силу Воды, и здесь, скорее всего, так же. Дар передался мальчику по наследству, а потом перекинулся на меня! Здорово, конечно, но что мне с этим прикажете делать? Как пользоваться тем, чем не пользовался никогда? Это ведь только в сказках можно по щелчку пальцев превратиться в великого мага. Можно ещё щуку поймать волшебную в проруби, ну или джина за шкирку из лампы вытащить, да… Но с другой стороны — здесь ведь такая же сказка! Пострашнее только немножко и покровавее, но суть-то от этого не меняется. Ну а вместо щуки подойдёт и хорёк. Он-то с молниями накоротке, так что научусь, когда придет время. Ну и моя персональная Сила, надеюсь, тоже проявится. Дожить бы только до тех счастливых деньков».

— Таро? С тобой все в порядке? — из задумчивости меня вывел встревоженный голос Иоши.

— Ты же знаешь, что нет. — Я улыбнулся приятелю и, положив на плечо меч, произнёс: — Ладно, где там эта дорога? Веди уже! Хватит стоять.

До дороги мы шли минут пятнадцать. По лесу и так-то сильно не разбежишься, а тут ещё Иоши постоянно петлял, обходя опасные участки, видимые только ему. Что там было опасного я не знал и не чувствовал, но послушно шёл за тануки, и от нечего делать искал взглядом грибы. Нет, понятно, что на боевом выходе клювом щёлкать чревато, но когда ты в лесу, а рядом ёкай, можно особо не напрягаться.

— Слушай, а почему мы идём сюда? — поинтересовался я, когда впереди появились просветы в деревьях. — Зачем мы проделали весь этот путь? Махнули бы напрямую от дома. Ты же точно знаешь, где Эйка, и в любом случае пойдёшь к ней.

— Потому что Хаос, — пояснил енот, внимательно оглядывая стоящие впереди деревья. — Эта мерзость способна скрыть под собой все, что угодно, а здесь её разлито столько, что я и Сэта в ста шагах от себя не почувствую. Правда и он меня тоже, скорее всего…

— А как мы тогда пойдём, если ты ни хрена не видишь?

— Спокойно пойдём, — все так же, не поворачивая головы, ответил енот. — С Эйкой у меня связь. Это как натянутая нить, по которой можно пройти сквозь туман. На князе тоже есть метка, и на Кояме. В общем, дойдём как…

— Там! — резкий окрик Нэко ударил по мозгам как разорвавшаяся петарда. В следующий миг, девочка возникла в трёх метрах впереди нас и, указав рукой себе за спину, повторила: — Там!

— Ч-что «там»? — остановившись, испуганно прошептал Иоши. — Что ты почувствовала?

— Не-по-нят-ное! — махнув хвостом, промурлыкала кошка. — Ты про-сил го-ворить если не-по-нят-ное!

М-да… Я перевёл взгляд с хлопающей глазами девчонки, на чуть живого от страха енота и с трудом удержался от смеха. Не, ну ситуация и впрямь презабавная. Просили предупредить — вот она и предупредила. А что там? Да хрен его знает!

— А на что оно хоть похоже? — справившись наконец со страхом, осторожно поинтересовался Иоши. — Как выглядит? Какого размера?

— Оно по-хо-же на Тьму, ко-то-рую не вид-но! — наморщив лоб, пояснила девчонка. — Там Хаос. Пло-хо вид-но. Но там и Тьма…

— Спасибо, Нэко! — я благодарно кивнул кошке и, переведя взгляд на тануки, поинтересовался: — И? Как поступим?

— Нужно посмотреть, — мгновение поколебавшись, вздохнул енот. — Сейчас… — Он вытащил из сумки мешочек, достал из него два семечка и протянул одно мне. — На вот, разгрызи. И не вздумай выходить из-под деревьев.

На вкус оно было похоже на кедровый орех, полгода пролежавший в заднем кармане. Кислое и отвратное.

— Есть то его хоть не нужно? — поинтересовался я, морщась от мерзкого вкуса. — В смысле глотать?

— Нет, но пока не выплевывай, — ответил енот и, перешагнув через гнилой ствол, первым направился к краю деревьев.

Я кивнул и пошёл следом, чувствуя себя ковбоем из анекдота, который на спор обожрался дерьма. Не, ну а как еще? Ведь я не почувствовал ничего кроме мерзкого вкуса. И Иоши вижу прекрасно, а он ведь тоже сжевал такое же семечко! Оно ведь глаза должно отводить, или как? А вдруг на нас они не работают? Сожрали по семечку на халяву, ну да… Там ведь в анекдоте два ковбоя было…

— Нэко! Будь с нами и туда не летай, — мысленно попросил кошку Иоши и, подойдя к растущим на краю леса кустам, сделал знак тормозить.

Кивнув ему в спину, я послушно опустился на траву, прополз на локтях вперед и, выглянув из-за веток, оглядел пространство за лесом.

Собственно, никаких откровений мне не открылось. Дорога — как дорога. Метра три шириной, и ни разу не асфальтированная. Она тянулась вдоль леса на расстоянии сорока метров от него и, судя по состоянию, не так уж часто использовалась. Хотя, тут же астрал, и не факт, что в реальности оно выглядит так же. Если бы дорогу насыпали специально, то вряд ли она бы вообще тут была.

Тахара правее, у нас за спиной, километрах в пяти, но, несмотря на близость города, тут практически никто не ездит. Местные привыкли плавать по реке, а здесь, если кто и появляется, то только крестьяне из соседних с городом деревень. Не знаю, сколько километров тут до ближайшей, но… да и по фигу… Тут о другом думать надо…

— Вон, видишь, дуб растет? — мысленно обратился ко мне Иоши, указав на высокое корявое дерево, что росло чуть правее — метрах в десяти за дорогой. — Илит вышла из этого леса и повернула от этого дуба на север. Там все изгажено Хаосом… Видишь, как его перекосило?

— Вижу, — кивнул я, посмотрев в указанном направлении. — Только объясни, что мы сейчас делаем? Может ну ее — эту Тьму? Давай уже двинем к ребятам?

— Эйкина метка около этого дуба, — терпеливо пояснил мне енот. — До следующей — не меньше десяти ри по дороге, а отсюда я туда не шагну. Вернее шагну, но вряд ли попаду точно.

«Вот же, блин, гребаное средневековье с его магическими ограничениями. На машине сотню километров уже бы проехали. А на вертушке — так вообще бы уже долетели до Оцу», — подумал про себя я и мысленно произнес:

— Нэко, а где это твое — непонятное? И оно там еще осталось?

— Да! — кошка опустилась ко мне на траву и указала рукой в сторону дерева. — Оно еще там!

Одновременно с этими ее словами справа от дерева появился огромный черный прямоугольник и из него вышел Ба-Леф! Тот самый крылатый ублюдок, что прилетал на разборки в храм! Это произошло так быстро и неожиданно, что я на пару мгновений подвис.

Ну да… Дорога, дерево, и тут из воздуха квадратная хрень, похожая на котел с кипящим гудроном, а из нее — пятиметровый краснокожий урод! И ведь даже не запачкался, сука!

Нормальные люди в таких случаях выражают свое отношение к происходящему матом, но материться-то нужно вслух! Мысленно оно, увы, не работает…

— Это ты его почувствовала? — прошептал я, не сводя взгляда с Ба-Лефа. — Он — непонятное?

— Нет, — тут же ответила девочка. — Там еще…

— Интересно… — озадаченно хмыкнул я, и в этот момент перед Ба-Лефом появились две ободранные гориллы! Нет, на горилл эти твари были похожи как кактус на колобка, но у меня в первый момент возникла именно такая ассоциация.

Огромные… Ростом никак не ниже Темного князя, твари были покрыты серой облезлой шестью, сквозь которую проступали многочисленные проплешины, как это бывает у больных бродячих собак. Впрочем, заболеть они ничем не могли, поскольку давно подохли. Ну или никогда не рождались. Нет, я не являюсь экспертом по нежити, но когда у кого-то вместо головы — обтянутый кожей череп, особо гадать не приходится.

Оба чудовища стояли, опираясь на могучие передние лапы, и молча смотрели на своего господина. Никакого подобострастия в их позах не наблюдалось, а значит, в табели о рангах оба этих монстра стоят недалеко от Ба-Лефа. Вопросов, блин, целый вагон, но спросить некого. Нэко будет час объяснять, а из Иоши сейчас собеседник хреновый. Ведь, судя по сопению, енот сейчас где-то на грани истерики, и нормально говорить сможет не скоро. Хорошо хоть эти уроды нас не почувствовали. Иногда даже Хаос полезен… С драной овцы, как говорится, ничего кроме мяса….

Коротко кивнув появившимся чудовищам, Владыка Отчаяния приблизился к ним и о чем-то спросил. Нет, слов не было слышно — общались они ментально, но судя по мимике, это был именно вопрос.

В ответ одно из чудовищ оторвало от земли левую переднюю лапу и указало по дороге на север. Туда, куда как раз ушла наша тысяча. Повернув голову в указанном направлении, Ба-Леф застыл, словно пытаясь что-то там разглядеть. На морде демона появилось сомнение.

Продолжалось это минут пять. Темный князь вглядывался в далекий лес, неизвестные твари стояли не шевелясь, а слева, не прекращая, сопел енот.

Впрочем, все в этом мире когда-то заканчивается, и Ба-Лефу, видимо, надоело любоваться природой. Повернувшись к чудовищам, он указал лапой на солнце и отрицательно покачал головой. В следующий миг в воздухе снова появился черный прямоугольник, и Владыка Отчаяния свалил, очевидно, по каким-то другим делам. Тела обеих «горилл» превратились в полупрозрачные силуэты и исчезли из вида, а я испытал чувство глубокой досады.

Не, ну большего дерьма сложно представить! Подобраться незамеченными к врагу, выжить, и ни хрена не узнать! О чем они говорили?! Куда показывали?! И как это связано с нами?! Какое вообще дело Ба-Лефу до наших разборок с Хояси, и чем им помешал солнечный свет?! Они ж, блин, не вампиры…

— Таро! Не шевелись! — мысленно проорал мне енот. — Они идут в нашу сторону!

Не успел я испугаться, как под нами едва заметно задрожала земля. Слева послышался треск, и оба чудовища, проломившись сквозь кусты, ушли в направлении болота — на запад.

Дождавшись, когда обе твари отойдут на достаточное расстояние, я скосил взгляд на невозмутимую кошку и, кивнув на дорогу, уточнил:

— Там еще есть что-нибудь непонятное?

— Нет, — покачала головой девочка. Тьма уш-ла…

— Ушли, да… — прошептал Иоши и, перевернувшись на спину, с тоской посмотрел на кроны деревьев. — Я даже боялся обгадиться! Ветер в ту сторону, и…

— Давай, поднимайся уже! — хмыкнул я, вскочив на ноги. — Ты не забыл, что нам нужно спешить?

— Да… — Иоши встал и, стряхнув с себя мусор, посмотрел на меня. — Ты хоть понимаешь, кого мы только что видели?!

— Рогатый — это Ба-Леф, тот урод, что прилетал в храм, — пожал плечами я и, кивнув в сторону ушедших чудовищ, добавил: — А кто эти двое — не знаю. Думал спросить у тебя…

— И я тоже не знаю, но… тебе что, было совершенно не страшно? В половине тё^[242] от одного из Темных князей?!

— Сложно сказать, — я пожал плечами и на пару секунд задумался. — Наверное, я просто не осознаю действительной силы этих уродов. Да даже если бы и осознавал, то какой смысл бояться того, кого тебе когда-нибудь придется убить? Сейчас я им не соперник, но времена-то меняются? А боится пусть он! Это ведь ему предсказали смерть от моей руки… какой-то Ананда предсказал, но не суть…

— Ананда — бог прорицатель, к которому, по легендам, обращался даже Великий Небесный дракон. В той войне он не принял ничьей стороны, — Иоши вздохнул и опустил взгляд. — Только вот предсказания его зачастую сбывались не так, как ожидалось.

— Да и плевать, — хмыкнул я. — Что от этого поменяется? Пойдем уже, а пока идем, скажи, что ты обо всем этом думаешь? Что Ба-Леф забыл на этой дороге?

— Думаю, ему нужна Королева асуров — пожал плечами енот и, обойдя меня, первым вышел из леса. — После того, что ты недавно мне рассказал, это вполне вероятно.

— А при чем тут мой рассказ? — направляясь следом за приятелем, озадаченно хмыкнул я. — Хочешь сказать, что Сэту не понравилось то, что Илит отдала мне часть филактерии, и он отправилБа-Лефа к ней на разборки? Но откуда Змей мог об этом узнать? Ему что, Каннон рассказала?

— Ты просто не понимаешь, — покачал головой енот. — Часть филактерии бога — это не золотая монета, и ее под прилавком не передать. Это как передвинуть гору. Такое событие не скрыть, и Сэт сейчас точно знает, что часть филактерии Нактиса у тебя. Полагаю, что у Владыки Нижнего мира на эту тему был с асурами договор, но Илит его нарушила, и Змей пришел в ярость. Это он тебя не может найти, а её-то запросто. В астрале она не прячется.

— Хорошо, допустим, — на ходу кивнул я. — А что этих тварей остановило? Чего такого Ба-Леф заметил на солнце?

— Откуда мне знать? — пожал плечами енот, остановившись около дерева. — Но солнце здесь в последние дни особенно яркое. Таким, на моей памяти, оно не было никогда.

М-да… Понятнее не стало, но если Иошины предположения верны, то происходящее не может не радовать. Буду совсем не против, если эти твари перегрызут друг другу глотки. И даже купил бы билет в первый ряд на это эпическое представление.

— Готов? — голос енота оторвал меня от позитивных раздумий.

Я кивнул и протянул приятелю правую руку. Иоши крепко взял меня за запястье, глаза тануки засветились салатовым светом, и почва ушла у меня из-под ног.

Глава 22

«Шагать» в астрале — это как прыгать с закрытыми глазами с качелей. Ощущение полета, удар земли по ногам, минута отдыха и снова прыжок.

Первым «шагом» Иоши ушел в лес, и дальше мы двигались по его краю на север. Уже на третьей «остановке» астрал начал преображаться. В воздухе появились разноцветные духи вместе с кучей странных существ, стала ярче растительность. Лес больше не напоминал помойную яму, и наше настроение начало улучшаться. Впрочем, продлилось это недолго.

После десятого прыжка мы оказались на небольшой поляне с пожелтевшей травой, вся живность опять куда-то исчезла, а в лицо пахнуло запахом аммиака.

— Вот же дерьмо! — выдохнул я, оглядев окружающие поляну деревья. — Нам далеко еще?

— Один шаг, — хмуро буркнул енот и, обернувшись человеком, указал рукой на северо-восток. — Они где-то там, на открытом пространстве. Я выведу нас из леса, примерно в четверти ри от Эйки, остаток пути пройдем пешком. Нэко, — енот посмотрел на невозмутимую кошку. — Прикрой нас от Хаоса. Там на месте и, если что, по дороге.

— Да, — кивнула девочка. — Я прик-рою….

— Хорошо, тогда пошли. — Иоши взял меня за запястье, глаза енота позеленели.

Земля привычно прыгнула из-под ног, а в следующий миг я со всего маха врезался в невидимую преграду.

По ощущениям: словно с разбега налететь на боксерскую грушу, которую толкнули тебе навстречу. Не смертельно, но приятного мало. Словив от удара нокдаун, я рухнул с высоты землю и, прокатившись по траве, пребольно приложился плечом.

Все ещё плохо ориентируясь в окружающем пространстве, вскочил на ноги, выхватил меч, огляделся и… никого не увидел. Ну, кроме Иоши и Нэко, которая висела в десяти метрах впереди над травой и усиленно морщила лоб.

Оба вроде в порядке, и ладно. Кошке вообще плевать на любые аварии, а енота приложило, как и меня. Но раз шевелится — значит жив, а Нэко, если нужно, подлечит.

Непонятное происшествие выкинуло нас на открытую местность. Равнина, поросшая травой, тянулась вперёд километров на пять до тонкой полоски леса на горизонте. За спиной — пологий холм, поросший зарослями невысоких кустарников. Трава под ногами достигает колен, к витающим в воздухе ароматам примешивается четкий запах сортира. В километре левее пасётся небольшое стадо каких-то животных, но на домашних коров они не похожи…

— Вот же… — добавив пару фраз, которые в телевизоре обычно запикивают, Иоши поднялся на ноги, с досадой посмотрел на свой разорванный рукав и, переведя взгляд на Нэко, выдохнул: — И как это понимать?!

— Она — там, — перестав морщить лоб, пояснила девочка. — Я ре-шила — пусть не зна-ет, что вы здесь…

И только сейчас до меня дошло, что мы уже не в астрале. Не, ну после такого приземления стразу и не сообразишь, где находишься. Ну и теперь стала понятна причина нашей «аварии». Нэко почувствовала Илит и выкинула нас от греха из Тонкого мира. Здорово, конечно, но самые поганые предчувствия начинают оправдываться. Там, впереди, ребята, и если эта сука где-то поблизости, можно ожидать всякого…

— Она — это Илит? — уточнил у Нэко енот и, дождавшись утвердительного кивка, обернулся.

Внезапно его лицо побледнело. Он указал рукой мимо меня на холм, и в отчаянии прокричал:

— Таро! Там…

— Что?! — резко обернувшись и не заметив опасности, выдохнул я. — Что ты увидел?!

— Там, за холмом, демоны! Их тьма! И наши все наши тоже там…

Сука!

Взбежав на вершину холма, я окинул взглядом открывшееся пространство и выматерился, чувствуя отчаяние и безумную ярость. В душу словно плеснули азота, оберег превратился в раскалённый металл, противно заломило запястья. Эта тварь все-таки привела сюда демонов, а местным богам на это, судя по всему, положить…

Примерно в четырёх километрах от того места на таком же холме по пять сотен в ряд выстроились легионеры Ясудо. Своим нечеловеческим зрением я прекрасно видел их напряжённые лица. Нори — на левом фланге, ближе ко мне. Рядом с ним Эйка и все тридцать телохранителей. Танаки с его бойцами нигде не видно, но они, скорее всего, за холмом. Все ждут, и ждать осталось недолго.

От леса напротив к холму приближается толпа они. Демоны идут не торопясь, грузно переваливаясь на ходу и неся на плечах свои жуткие палицы. Такого количества тварей в Империи не видели, наверное, со времён Великой войны. Навскидку — полтысячи демонов, и ещё полутысяча толпится около леса, во главе с рогатым гигантом. Чудовище с ног до головы заковано в сталь и отсюда не разобрать, кто это: демон или корова.

На большинстве они — кожаные доспехи, у кого-то они укреплены стальными пластинами. Этих уродов и голыми-то хрен убьешь, а уж в броне…

Ситуация поганая и понятная…. Илит десантировала своих подручных в лесу, Эйка почувствовала это и сообщила князю, а кровный брат принял решение драться. Оно и правильно… Они в отличие от низших асуров спокойно перемещаются по астралу, и догнать отступающих людей им не составит труда. При таких раскладах разумнее выбрать удобное место и навязать противнику бой на своих условиях. Только вот тысяча демонов — это приговор даже для всей армии клана. Впрочем, выбора нет. В плен тут никого брать не будут…

Демонам осталось идти недолго. Триста-четыреста метров до строя щитов. Ребята Коямы уже изготовились для стрельбы, а мне минут десять туда бежать, если не больше. Впрочем, без меня они не закончат…

— Как же так… Это же… неправильно… — дрогнувшим голосом произнёс поднявшийся следом за мной енот. Но в следующий миг черты лица приятеля заострились, он перекинулся в зверя и, прорычав: «Твари!», побежал с холма в сторону наших.

Одновременно с этим ярость накрыла меня с головой и, смыв отчаяние, разгорелась в душе ярким заревом. Чудовищная боль сдавила запястья, а в голове зазвучал шум далекого леса, который мгновением позже сменился звуками надвигающейся грозы.

Свист ветра, яростные раскаты грома, вспышки молний надвинулись и славно бы прошли сквозь мое существо. Перед глазами возникли какие-то горы, и лицо кицунэ, взгляд которой светился любовью. В следующий миг чудовищная боль рванула тело на части и бросила меня на траву. Тело словно вывернулось наизнанку, превратилось в фарш, а потом стало вдруг невесомым. Перед глазами снова пробежала вереница картин, и я увидел возле себя чудовище, похожее на ту тварь из Чертога смерти, которую не брали автоматные пули.

Только этот монстр имел большее сходство с человеком. Здоровенный волк-оборотень или, скорее, лис… Заметив мой взгляд, он оскалился, протянул мне свою правую лапу, и я понял, что если возьмусь за неё — то умру. Просто потеряю рассудок. Возможно, не сразу, но все закончится быстро и именно этим… А ещё я понял, что смерти не избежать, ее можно только отсрочить. День, два… Возможно, неделя… Впрочем, мне большего и надо. Хватит и пары часов…

В следующую секунду меня выкинуло в реальность. Безумие никуда не исчезло. Достаточно протянуть руку, но… возможно, потом. Сейчас у меня другие задачи…

Поднявшись с травы, я удовлетворенно оскалился, скользнул взглядом по изменившимся вместе с телом доспехам и побежал.

Подготовленный боец в среднем обвесе пробежит четыре километра минут за двадцать, у меня это получится раза в четыре быстрее. Я бежал скачками и, балансируя хвостом, без труда огибал ямы с неровностями. Чувства обострились до предела, и мне было прекрасно видно, что творится впереди.

Я видел, как бойцы Коямы пускают стрелу за стрелой в наступающую толпу, видел умирающих демонов. У телохранителей в караване было только по две зачарованных стрелы, сейчас же ситуация изменилась. Да, они нереально живучие, и одной стрелой их убить невозможно, но когда лучников тридцать, и у них по полному колчану…

С полусотни метров демоны перешли на бег, и в этот момент в их строй ударила пущенная князем волна. Нори не зря берег до последнего жемчуг…

Жуткое заклинание прокатилось сквозь толпу наступающих, и долину огласил яростный рёв. Со стороны это напоминало серию взрывов на фабрике манекенов. Изломанные и окровавленные тела, болтая конечностями, подлетали в воздух метра на три! Мне на бегу не было видно, скольких у брата получилось забрать, но на пристани ширина волны была метров пятнадцать, а значит с полсотни уродов уже в Кимон не вернутся.

Уцелевшие твари продолжили бежать наверх, и часть из них влетела в выросшие на склоне кусты. В бой вступила лисица…

В следующий миг по долине пронёсся чудовищный грохот. Волна демонов накатила на щитовой строй.

Ненависть и досада разрывали меня на части… Бежать вот так, смотреть и не иметь возможности убивать! До холма, на котором происходило сражение, оставалась примерно четверть пути. Енот отстал, но Иоши не воин. Ему бы вообще по-хорошему в драку не лезть, но кто я такой, чтобы указывать другу? Там его женщина и те, к кому он уже успел привязаться. У мужчины при таких раскладах выбора нет.

Деревянный щит — плохая защита от канабо в руках монстра-тяжеловеса, и твари проломили линию щитов сразу в трёх местах. Устояли только вторая и третья сотни, да и то только потому, что перед ними выросло больше всего «кустов». Со стороны на это было трудно смотреть. Канабо взлетали и опускались, разбивая щиты, проламывая доспехи, и в первые минуты тысяча потеряла около сотни солдат. Впрочем, бегущих я не увидел.

И дело тут даже не в том, что ребята отчаянно смелые. Тут другое… Смерть в этом мире — это совсем не конец. Там, откуда я сюда пришел — тоже, но здесь это непреложный факт. Гибель в бою с врагами человечества обеспечит отличное перерождение, а бегство замарает карму так, что потом до старости не очистишь. Так что результатом этой битвы может быть только полное уничтожение. Или Хаос, или Жизнь и Порядок. Третьего не дано.

Вломившиеся в строй твари убивали легионеров десятками, но и сами подыхали под ударами копий. На напирающих демонов рушились ледяные обломки, роились в толпе темно коричневые облака…

Когда мне оставалось бежать не больше ста метров, а первой, четвёртой и пятой сотен уже фактически не существовало, из-за холма донёсся рёв сотен глоток и латная конница, разогнавшись, вломилась в левый фланг зарвавшихся тварей!

Тяжелое кавалерийская пика — это красиво и страшно. Особенно, когда она в умелых руках!

Каким бы живучим ты не был, удар стального наконечника в морду гарантированно вышибает мозги. Впрочем, атака в корпус тоже в большинстве случаев будет фатальной. Ведь пика не стрела, и даже не пехотное копье, и когда ее загнали с разгона…

Грохнуло так, что слышно было, наверное, даже в Тахаре. Дикое ржание дестриэ, лязг железа, трехэтажный мат, возмущённый рёв и громкие предсмертные хрипы чудовищ прозвучали в моих ушах торжественной музыкой.

Не зря! Все было не зря! И пусть победы нам это не принесёт, крылатая тварь сегодня недосчитается многих!

Вторая полутысяча они вместе со своим чудовищным командиром уже выдвинулись к сражению и до них ещё метров триста не меньше. Илит решила, что пятисот тварей будет мало и отправила тысячу. Да, эта сука правильно посчитала, но триста метров — это же целая вечность!

Подбежав к демонам справа, и ни разу не запыхавшись от долгого бега, я вскинул левую руку и, добавив в Сыёку Силы, влепил два полумесяца по самой гуще толпы!

Со сменой формы артефакт усилился на порядок, и случись сейчас на пути заклинания тот асур, его бы гарантированно перерезало пополам!

С они такая же песня! Водные полумесяцы прошли по толпе длинной очередью крупнокалиберного пулемёта, разрывая тела и превращая все на своём пути в куски кровавого мяса.

Ни мгновения не медля, я перехватил меч и принялся рубить замешкавшихся чудовищ. В толпу не лез. Моя сила в движении, а на открытом пространстве попробуй меня достань.

Хвост у лисицы — это что-то вроде палки в руках идущего по струне акробата. Отличный балансир, дающий возможность быстро перемещаться, постоянно изменяя траекторию выпадов и движений. С моей скоростью — самое то!

Они поняли, что их убивают секунд через десять, когда пять тварей уже дергались в предсмертных конвульсиях. Впрочем, это им ничем помочь не могло. Тут не Мрачный лес, я изменился! Они и там-то не могли ничего со мной сделать, ну а здесь и подавно.

Я метался по краю толпы, рубя неповоротливых тварей и без труда уворачиваясь от их жутких дубин, а в моей голове все громче звучали громовые раскаты. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что это последняя драка. Цепь истончилась до предела, и Сила скоро перельет через край. Ее излишек можно слить заклинаниями, тем самым продлив ненадолго агонию, но магия по-прежнему мне не доступна. Только Сыёку, оберег и меч…

Артефакт уже заполнен, но он на откате, в оберег много не слить, ну а катана уже разве что не светилась от переполняющей её Силы. Это ведь только копия. Настоящий меч по-прежнему хранится в астрале.

Вместе с раскатами грома мне в голову стучалось просыпающееся существо, но в бою у меня получалось не пускать в себя прошлое.

Я рубил, уклонялся и снова рубил, полностью сосредотачиваясь на убийстве. Ведь плевать, что будет потом, главное — здесь и сейчас! Делай, что должно, и оно как-нибудь вывезет…

— Таро! Лево! — окрик Нэко прорвался сквозь громовые раскаты.

Слева мелькнула и погасла оранжевая вспышка, следом прилетел огненный шар, а от Огня кошка защищать не умеет.

Страшный удар в бок отбросил меня метра на три. Плетёный нагрудник погасил пламя и защитил тело не хуже испанской кирасы, но физика никуда не исчезла. Отлетев вправо и запнувшись о труп, я рухнул на землю и только чудом смог увернуться от удара дубиной. Шипастое навершие с противным хрустом разорвало дёрн в сантиметре от моей головы, но вскочить мне не дали. Промахнувшийся гигант пробил ногой в бок, и снова вскинул над головой канабо.

Закрытый рогатый шлем, серая пластинчатая кираса и трехметровый рост… Илит поставила во главе своей армии одного из высших асуров. Ведь только они владеют заклинаниями стихий…

Все это за пару секунд пронеслось у меня в голове, когда вокруг ног урода заплелись коричневые лианы. Иоши все-таки добежал!

Асура рвануло вбок, он покачнулся и яростно заревев, рухнул на траву.

Пользуясь заминкой, я попытался вскочить, но подбежавший демон пробил мне палицей в бок.

От такого не спасёт даже плетёный нагрудник. Чудовищный удар отбросил меня назад. Громко хрустнули ребра, тело парализовало от боли, перед глазами поплыла оранжевая пелена.

В следующий миг яростный раскат грома вырвал меня из затягивающего забвения. Пелена расступилась, и я снова увидел лицо своей матери. Мгновение спустя, рядом появился огромный оборотень и, не спрашивая, шагнул в меня целиком.

Яростный дух Синего леса. Моя вторая кожа и боевая форма…

И словно не было четырёх тысяч лет… Разум включился, доспех тут же откликнулся и по телу пробежала волна приятной прохлады. Добавленные в арсенал Молния и Вода мелькнули перед внутренним взором искрящимися символами, а уже в следующий миг я поймал левой рукой навершие летящего в лицо канабо.

Вскочив на ноги, я кулаком размозжил голову обнаглевшему демону и метнулся к поднимающемуся асуру.

Схватив высшего левой рукой за глотку, я сломал ему шею и добавил простенькое заклинание, чтобы эта тварь не вздумала подниматься.

Быстро срубив трёх отшатнувшихся демонов, я указал рукой в сторону подбегающей полутысячи и высвободил захлестывающую меня Силу. Только так! Иначе подохну…

То, что произошло дальше, поразило даже меня самого. Оно и неудивительно… Ведь моей стихией Молния никогда не была…

В бегущих демонов с неба ударил десяток разрядов, испепеляя все на своём пути и оставляя в земле оплавленные траншеи. Спустя мгновение молнии соткались в гигантского фиолетового спрута, он взмахнул щупальцами, и полутысяча перестала существовать! До холма добралось не больше пары десятков.

С некоторым трудом уложив случившееся в голове, я кинул остатки Силы в клинок и прыгнул к ближайшим они. В следующий миг мне в грудь метнулась здоровенная крылатая тень. В бой ожидаемо вступила Илит.

Встретив тварь ударом клинка, я ушёл с направления атаки, но Королеве асуров все-таки удалось зацепить меня за плечо и отправить в астрал.

В этот раз не было никаких проблем с переходом. Прокатившись по траве и стиснув зубы от боли, я вскочил на ноги и, мысленно увеличив цепь у себя на запястьях, с ненавистью посмотрел на Королеву асуров.

Она висела в воздухе в трёх десятках метрах передо мной, расправив за спиной крылья. Ни о каких законах физики тут речи не шло. Хотя, какая в астрале физика? Выглядела Илит точно так же, как в нашу последнюю встречу. Легкая броня, сапоги, корона на голове и копье. Только сейчас я знал, что это не боевая форма. В боевую форму она, очевидно, перекидываться не хочет, потому что ее могут почувствовать. И только поэтому у меня получилось пережить первую ее атаку.

— Я ведь предупреждала тебя, не попадаться у меня на пути? — оскалив зубы, холодно произнесла дьяволица и, взмахнув копьем, ударила конусом Хаоса.

Ярко-оранжевая волна, выжигая все на своём пути, метнулась ко мне и бессильно разбилась о салатовый щит.

— Ты забыла, где находишься, шлюха?! — четко поставленным голосом усмехнулась появившаяся справа от меня кошка. — Проваливай в свой поганый Кимон! Здесь тебе совершенно не рады!

В следующий миг Нэко обернулась огромной чёрной пантерой и меня тут же накрыло дежавю.

Ведь это уже было когда-то! Я и она… Вот так — вдвоём… на самом краю…

Впрочем, вспомнить мне не дали. Илит бросилась в атаку, и стало не до того.

Сбив клинком выпад оранжевого копья, я выбросил вперёд обе руки и со всей возможной силой пробил гардой в район ключицы. Хрустнуло. Илит отшатнулась, а в следующий миг ей в руку вцепилась пантера. Без особого труда Нэко опрокинула крылатую тварь на траву, а дальше произошло ожидаемое. Илит начала превращение.

Мгновенно увеличившись в размерах, Королева асуров отбросила пантеру, как новорожденного котёнка, и издала ужасающий рев.

Огромная… Не меньше семи метров в высоту с покрытым костяными пластинами телом, перепончатыми крыльями и птичьей головой — она лишь отдаленно походила на свои изваяния в храме. Мощные обезьяньи лапы заканчивались жуткими пальцами с загнутыми когтями, голову венчали загнутые рога, ступни заменяли копыта. Завершив превращение, богиня полоснула по нам с пантерой оранжевым взглядом и, взлетев, вскинула над головой лапы…

— Прощай, — затухающим эхом пронесся у меня в голове голос Нэко, но… смерть не пришла!

В крылатую тварь ударил поток ярчайшего Света, а в следующий миг упавшая с неба валькирия сильнейшим ударом отшвырнула дьяволицу метров на тридцать.

Она все-таки вернулась! И вот почему Ба-Леф испугался яркого солнца…

Ростом никак не меньше Илит. В сияющей легкой броне, с белым небесным мечом и треугольным щитом… Салисэ была прекрасна даже в своей боевой форме. Парой молниеносных атак богиня срубила ошеломленной дьяволице половину крыла и ударом щита бросила ее на землю.

— Ты забыла Условия, тварь?! — больше не атакуя, холодно бросила Салисэ в морду поднимающейся дьяволице. — Ты сейчас жива только потому, что я их соблюдаю. Пшла вон! И не вздумай больше попадаться мне в таком виде на этой земле!

Ничего не ответив, Королева асуров вновь приняла облик женщины и мгновением позже исчезла. Салисэ повисела в воздухе пару секунд, затем опустилась на землю и, обернувшись ко мне, превратилась в черноволосую незнакомку.

Сейчас она была ниже меня примерно на метр, я попытался принять прежний облик, но понял, что не могу этого сделать. А еще понял, что мне остались уже считанные минуты. Проснувшаяся Сила не умещалась в мой сущности, мысли путались, перед глазами снова мелькали какие-то образы. В голову лезли обрывки воспоминаний, и мне стоило огромного труда их туда не пускать.

Кивнув подошедшей пантере, богиня приблизилась и снизу вверх посмотрела в мои глаза.

— Здравствуй, Госпожа, — прорычал я. — С возвращением…

— Здравствуй, старый друг, — с грустной улыбкой произнесла Салисэ. — Это возвращение далось мне нелегко, и в ближайшее время я помочь тебе не смогу. Вскоре окажешься в Хейанкё — этого уже не избежать. Помни, что я говорила раньше…

— Но… — прошептал я, балансируя где-то на грани безумия. — Я же…

— Ты слишком рано решил вернуться, — произнесла Салисэ и, подняв руки, взяла меня за запястья. — Подожди… Еще придет время…

В следующий миг меня накрыла волна обжигающей боли и сознание благоразумно погасло…

Георгий Смородинский Хейанкё

Глава 1

Видимая часть твердыни Сэта была похожа на древесный гриб. Огромный, оплывший и мерзкий. Многочисленные арки, проходы и окна издали казались дырами, что черви прогрызают в теле умирающего гриба. Эти твари всегда приползают на смерть. Вот и здесь…

На всех шести уступах Цитадели навскидку находилось не меньше двадцати тысяч неживых самых разных форм и мастей. Скелеты в проржавелых доспехах, онрё, мертвые демоны и совсем уж невероятные порождения Нижнего мира. Одних только гашадокуро я насчитал три десятка. Очевидно, почувствовав приближение армии Воина, Сэт согнал в крепость всех уродов с округи. Впрочем, они ему вряд ли помогут…

— Надеюсь, ты запомнил то, что я говорил? — не поворачивая головы, негромко произнёс стоящий слева от меня Нактис.

— Да, конечно, — покивал я, немало удивленный подобным вопросом. — Начинаем через два часа после того, когда армия Такэми-доно пойдёт на приступ. Мы следом за тобой залетаем в Зал Источника Силы через верхний проход, убиваем князей и не приближаемся к Сэту. Если что-то изменится — ты прикажешь…

Странным было то, что Крылатый никогда не задавал мне подобных вопросов. Мы ведь никогда не нарушали его приказов. Какой-то странный он сегодня с утра. С того самого момента как мы прилетели на эту скалу. Очередная хандра? Или на него так действует атмосфера Нижнего мира? Конечно, это не лес. Воздух поганый, но им вполне можно дышать, так что, скорее всего, причина не в этом. Но что тогда? Детали нападения обговорены, Воин с его армией уже на подходе. Сэт от Источника не уйдёт, а его собаки нам помешать не смогут…

Видя, что бог о чем-то задумался, я почесал за ухом верну, обернулся и окинул взглядом бойцов, которые расположились позади нас вместе со своими ящерами. Все спокойны, к бою готовы, и верны тоже не нервничают.

Не найдя к чему придраться, я вздохнул и посмотрел направо от крепости — туда, откуда должна прийти армия, и никого там не увидел. Воин задерживается, и, возможно, поэтому на господина напала хандра? Мы ведь собирались атаковать этим утром. Впрочем, не все ли равно: вечером, или через декаду? Сэт так и так никуда не сбежит.

Десять лет назад Змей выполз на поверхность и попытался поддержать Мару, но получил от Рюдзина по зубам и сбежал зализывать раны. Сейчас Дракон ушел, но необходимо завершить начатое. Иначе Сэт восстановит силы и нам его будет не взять.

— Это очень важно, поверь… — голос бога оторвал меня от раздумий. — Сэт нас почуять не может, но у меня плохие предчувствия. Словно мы о чем-то забыли…

— Это поэтому ты отдал мне дар Госпожи?

— Да, — кивнул он. — Ты единственный, кто сумеет высвободить Силу из амулета. Высвободить, несмотря ни на что. Мне Сила Солнцеликой в бою особо не поможет, но она ни при каких условиях не должна достаться Врагу. Ты же знаешь, как можно воздействовать через Силу на ее обладателя…

— Но что может произойти? — поморщился я. — Сэт сейчас слаб как никогда, его князья нам не соперники…

— Не знаю, — покачал головой бог. — Все эти десять лет лазутчики сообщали брату, что источник Тьмы угасает, но они могли ошибаться…

— А где он сам? Где армия?

— Они подойдут только к вечеру, — со вздохом пояснил Нактис. — Какая-то непредвиденная задержка. А сам он сейчас появится и все объяснит.

В подтверждение его слов воздух позади нас заискрился от Силы и в голубом ореоле возникла массивная фигура Воина…

Вот же…

Я открыл глаза, выматерился и с досадой посмотрел на занимающийся над лесом рассвет. Опять этот сон… В пятый уже раз за прошедшие месяцы. Приходит и обрывается на одном и том же месте — в момент появления Такэми.

Какое-то изощренное издевательство… Как оборвать интересный фильм перед его финальной сценой, или обнаружить в книге отсутствие последних страниц. Только ни книга, ни фильм тебя не касаются, а здесь-то — тот самый момент! Тот поход, из которого мы не вернулись!

Я вздохнул, посмотрел на Нэко, которая опять играла со своими ракушками, и задумчиво покачал головой.

Лагерь за спиной просыпался. Негромко перекрикивались часовые, гремело железо в столовой, кто-то из дежурных колол дрова. Что-то орали в прибрежных кустах птицы, плескалась впереди рыба, туман над рекой стал похож на грязное молоко. Солнце покажется минут через тридцать, и хорошо бы переговорить с Нори, но… успею. Сейчас нужно снова попытаться понять, что я, блин, упускаю. Пока сон ещё свеж в голове.

Хона не права. Нактис не кретин — операция была продумана настолько, насколько это было возможно. Крылатый прикрыл нас от чужих взглядов, и мы ночью прилетели на ту скалу. По верхнему времени, понятно, поскольку внизу ночь всегда. Примерно в это же время Такэми со своими должен был появиться где-то восточнее Цитадели и, не скрываясь, двинуть на запад.

Сил не переоценивали. Нактис должен был блокировать Источник, и мы бы закопали и Сэта, и четырёх его князей, но вышло наоборот.

Нет, я думал над этим не раз и понимаю, что нас развели как лохов, но нужно понять, кто тут главная гадина? Такэми, или все-таки Сэт?

Если верить легендам, армия Воина так и не пришла к Цитадели. Узнав о гибели брата, Такэми отступил, а Нактиса в тех легендах выставили идиотом. И это ведь лазутчики Воина десять лет докладывали о слабости Сэта. Или Такэми врал, или это была контригра Сэта? А ещё Салисэ… Подарок любимой Крылатый передал мне тем утром, и я уверен, что успел использовать силу артефакта. Иначе богиня попала бы в зависимость к Сэту. Или к Такэми? Да ёп!

Как бы то ни было, Салисэ ушла, но причина её ухода не известна. Возненавидела Воина за предательство? Или за то, что он отступил? Или она просто хотела избежать ухаживаний? Не знаю… Сказать может только она сама, но раз не сказала, значит на то есть причины.

А причины есть всегда. Ведь казалось бы: запрыгни на верну, взлети и посмотри, где эта чертова армия и есть ли она вообще, но Крылатый мог закрывать лишь небольшой участок возле себя, и такой полет выдал бы нас с потрохами. В общем, опять ни хрена не понятно, но я чувствую, что упускаю какую-то важную мелочь.

Что там могло произойти? Такэми появился и убил Нактиса? Но бога не так-то просто убить! К тому же мы с ребятами были рядом, и такая попытка ничем, кроме смерти нападавшего, закончиться не могла. Да, вот так! Я тот по силе не уступал ни одному из темных князей, а ребята были лишь немногим слабее. Не помню ни одного имени — только образы. Шестнадцать самураев и ящеры… Сон не показал ни одного лица. А Такэми… Думаю, он сказал Нактису, что уходит, а Крылатый все же решил идти до конца. У нас ведь были все шансы… Ну да…

Тяжело вздохнув, я перевёл взгляд на Нэко и заметил, что девчонка отложила свои ракушки и как-то странно на меня смотрит.

— Что-то вспомнила? — осторожно поинтересовался у неё я. — Себя? Или, может быть, что-то ещё?

— Нет, — покачала головой кошка. — Я… услышала…

— Что ты услышала?

— Её… — девчонка наморщила лоб, прикрыла глаза и промурлыкала: — Она… говорит, что… не может тебе… рассказать о том, что… случилось в день… гибели Нактиса. Сущее… тре-бует, чтобы все… шло своим… чередом. Ты… должен узнать сам. Ещё она… просит тебя по-беречься…

— Кто «она»? Салисэ?

— Да, — кивнула девочка. — Светлая… Сали-сэ-доно. Я… узнала её… и теперь иногда слышу…

Не говоря больше ни слова, Нэко мяукнула, превратилась в искорку и спряталась у меня на плече. Я покачал головой, вздохнул и снова посмотрел на реку.

Не может сказать, м-да, но сны насылать, видимо, может. Интересно, а откуда она сама знает о том, что происходило на той площадке? Хотя, туплю… Ей ведь, не обязательно знать, достаточно освободить кусочек моей память и посмотреть сон вместе со мной. Только на хрена пять раз? Я не тупой, мне и одного было достаточно, хотя… Возможно, Салисэ каждый раз пытается показать все, но у неё не выходит? А ещё она говорила, что больше не сможет помочь, но это разве не помощь?

Нэко спрашивать бесполезно: уверен, что она все рассказала и так. Салисэ-доно… Ну да… Так говорят о тех, с кем вместе сражался. Гребаные ограничения Сущего вместе с его гребаным Равновесием! Ведь насколько было бы проще, если бы Солнцеликая появилась и все рассказала! О Нэко, о себе и о том дне…

Туман на реке развеялся, и слева, за изгибом, у горизонта проступили светлые стены крепости. Отсюда они казались игрушечными, нереальными… Как и все произошедшее с нами за последние несколько месяцев…

Оцу до сих пор в осаде. Вот уже три месяца как. Шесть приступов отбито, но Хояси не унимаются. Их заклинатели непрерывно бьют огненными шарами по одному из участков Северной стены, и, если верить Нори, пролом там образуется в ближайшие дни. Не знаю, что будет после этого, но сейчас ситуация патовая. Ясудо подтянули в крепость шестнадцать тысяч бойцов, но врагов в два раза больше. Соседи заключили союз со Степью, и оттуда к стенам крепости прибыло десять тысяч бойцов. Да, степняки экипированы хуже регулярных частей, но воевать эти уроды умеют, и страшно подумать, что будет, если они прорвутся за стены.

В общем, на горизонте маячит пушистый белый зверёк, и непонятно как нам с ним разминуться.

Вот уже два месяца мы громим обозы и небольшие отряды, по факту являясь огромной занозой в заднице у тридцатитысячной армии. Тринадцать успешных операций, в одной из которых мы даже захватили армейскую кассу. Чуть меньше тонны серебра и сорок пять килограммов золота — месячное довольствие осаждающих. Нори одним махом перекрыл все свои затраты, но на ход боевых действий это не повлияло никак.

Нас, конечно, пытались поймать, но только потеряли кучу народа. Когда у противника в отряде екай, идея такой поимки идиотична по своей сути. Да, Иоши с Эйкой тоже в деле, и не только они, а еще и большинство разумных екай, что обитают в окрестностях. Хояси приняли помощь асуров, шаманы степняков якшаются с Тьмой — при таких раскладах Синий лес своих детей не осудит.

Потеряв несколько сотен человек и поняв всю бесполезность своих попыток, соседи сменили тактику, и теперь каждый их обоз сопровождает по полтысячи самураев. Нет, даже такой отряд нам по силам, особенно если устроить засаду в лесу, но в бою обязательно будут потери. А людей нам больше терять нельзя. И так скольких уже потеряли…

Из того боя с демонами вышло триста пять человек, из которых в строю осталось две с половиной сотни. Тех, кто не мог воевать, отправили в Ки, остальные продолжили путь на северо-запад.

В том месте, где происходило сражение, сейчас строят святилище Милосердной, и когда-нибудь обязательно появится мемориал. Грустно, но война есть война. Впрочем, никто из местных особо не расстраивается. Семьи погибших получат пособие вместе с обещанной землей, их сыновья гарантированно будут служить в Нориной тысяче, а сами они родятся как минимум самураями.

Все, кто выжил, самураями стали уже. И те, что вернулись в город долечиваться, и те, что сейчас с нами в походе. С экипировкой пока, правда, проблемы, но этот вопрос решаем. На то, что мы забрали у Хояси за эти месяцы и на кораблях отправили в крепость, Нори может снарядить хоть дивизию. Людей бы еще где столько найти…

Над рекой занимался рассвет. Край солнца показался из-за края водной глади и его несмелые еще лучи, протянулись к висящей в небе луне. Светила словно бы приветствовали друг друга после недолгой разлуки. Недолгой, ну да…

Плеск рыбы в реке отогнал не к месту накатившие ассоциации, я вздрогнул и покачал головой. Лагерь за спиной проснулся окончательно. К навесу столовой уже подтягивались первые десятки солдат, мимо меня, негромко переговариваясь, прошли сменившиеся часовые, возле палатки князя наметилось какое-то движение. Нужно было вставать и заниматься делами, но делать этого не хотелось, и я снова погрузился в воспоминания.

В том памятном бою Нори, Эйка, Иоши и Кояма не получили ни единой царапины. Телохранители не досчитались семерых, а из тех ребят, что прибыли к нам из Сато, выжило только пятеро: Икэда, Абэ, Рио, Кенто и Мэсу.

Генерал получил дубиной по голове, но шапель выдержал, и все закончилось сильным сотрясением мозга. У Рио были сломаны рука и ребро, у Кенто и Мэсу — бедра, но поскольку кости не были раздроблены, Нэко их срастила, и все трое продолжили путь. Абэ потерял глаз, и вот не понять: то ли он нереально везучий, то ли наоборот неудачник. Хотя, наверное, все-таки первое. Кисть и глаз — это все же не смерть. Тому, кто приспособился держать культей щит и ни в чем при этом не уступать остальным, отсутствие глаза не помешает. Нет, князь, как правильный, предложил Абэ ехать в Ки вместе с остальными увечными, но сотник категорически отказался. И мужика понять можно. Родня у него — только дальняя, заботиться не о ком, а здесь он вроде как в семье и при деле.

Все эти новости я узнал, очнувшись в трясущейся телеге на пятнадцатый день. Здоровый и вполне себе бодрый. При этом все произошедшее вспоминалось с трудом, как кадры черно-белого фильма. Нет, я вроде бы помнил все, и даже то ощущение Силы, которое сродни оргазму, но это были только воспоминания. Как пересказ интересного фильма, или утро после запоя. Вроде весело было, и даже спал с какой-то красоткой, но ни телефона, ни адреса и поэтому есть сомнения, что это произошло не во сне.

Как выяснилось, Салисэ полностью восстановила цепь и каким-то образом скрыла мою сущность. То ли к цепи что-то добавила, то ли к оберегу, но, как бы то ни было, почувствовать меня сейчас могут только Эйка, Иоши и Мика. Хотя, насчёт Мики — не точно — с ней я до сих пор связаться не смог. Все остальные ёкай видят во мне обычного человека. Идеальная, на самом деле, маскировка, если не перекидываться в лиса.

Не знаю, цепь ли это не так срослась, или богиня что-то наколдовала, но промежуточную форму я сохранил, и даже могу призывать в ней истинный меч. Вроде бы неплохо, но от Силы я отрезан и перекидывайся-не перекидывайся, особых изменений не происходит. Нет, с хвостом, конечно, удобнее двигаться, и в «лисе» я немного быстрее, чем в «человеке», но в форме маскировка спадает и меня почувствует любая собака даже на расстоянии. Это как выйти на площадь и в рупор проорать: «Здравствуйте, я Мунайто! Сэт и Мара гондоны, и я им когда-нибудь наваляю!».

В общем, перекидывался я только два раза. Первый — с перепуга, второй — чтобы показаться Нори, Иоши и Эйке. Ведь самым странным оказалось то, что мою форму разглядел в бою только Иоши, все остальные были уверены, что я дерусь человеком. При этом того огромного зверя, в которого я под конец превратился, не видел даже енот. Хотя это-то понятно. Слишком быстро оно случилось. Сломал шею асуру, влепил молнией по набегающей полутысяче, и сразу же улетел в астрал. Других объяснений мне в голову не приходит.

Впрочем, Молнию увидели все. Ну да — попробуй её не заметить. При этом ребята были убеждены, что это Райден-сама разгневался и испепелил полутысячу демонов. Нет, так-то, если честно, я и сам не уверен, что смог сотворить такое, но своим рассказал и попросил молчать. Пусть все думают, что это и впрямь Райден-сама. Мне светиться чревато.

Нэко, к слову, вернулась в своё заторможенное состояние. Хотя некоторый прогресс налицо. Заикается кошка поменьше, и часто задумчива, но память к ней не вернулась. И ещё речные ракушки… С ними она может играть часами. Возможно, они как-то связаны с её прошлой жизнью? Об этом можно только гадать…

Я улыбнулся, чувствуя тепло у себя на плече, вздохнул и посмотрел на далекую крепость. Безысходность… По-другому все это не назвать. Хрен знает, сколько времени прошло, а я по-прежнему топчусь на месте. Осада до сих пор не снята, асуры тоже никуда не ушли, Нори не обрёл предназначения, о котором говорила Каннон. При этом проблемы с каждым днём добавляются. Стена крепости скоро обрушится, а тут ещё шаманы степняков готовят какое-то дерьмо. Твари, не стесняясь, напрямую обращаются к Тьме, а всем богам на это плевать. Ну да… Пока ничего не произошло, никто из них не пошевелит и пальцем. Впрочем, местные ёкай нам вроде бы помогают. Это ведь они сообщили о планах этих уродов. В общем, куда ни глянь — кругом одни задницы и никакого просвета не видно. С другой стороны — мы живы и это отлично! Пачки сигарет в кармане нет, но все не так плохо и без неё.

Шаманов мы придавим следующей ночью, а накануне штурма я загляну в лагерь Хояси. Эйка вчера наконец-то нашла какую-то дырку в защите соседей, и я нанесу визит их командиру. Ясуо необходимо кончать, но сделать это нужно в ночь перед штурмом, чтобы у Хояси не было шанса быстро подобрать ему замену.

Средневековая армия без командующего часто превращается в стадо баранов, в истории Земли на эту тему есть куча примеров. Здесь ситуация очень похожа. С асурами и степняками договаривался именно Ясуо, и не факт, что после его смерти эти договоренности сохранятся. Если уйдут степняки, крепость выстоит с большой вероятностью. Осталось дело за малым…

И нет, я не испытываю никаких душевных терзаний. По вине этой паскуды погибло много хороших парней, да и сам я выжил только благодаря Салисэ. Конечно, придётся рискнуть, но мне же не привыкать. Та «дверца», которую обнаружила кицунэ, откроется только вовнутрь, а обратно придётся выходить обычным способом — через лагерь. Впрочем, с моей реакцией это не составит труда. По крайней мере, я на это очень надеюсь. Главное, чтобы у Эйки все получилось…

За спиной прозвучали характерные шаги, звякнуло железо и рядом со мной на траву опустился Сэдо Танака.

Ну вот… На ловца, как говорится, и зверь.

За прошедшие месяцы Сэдо практически не изменился, ну если не брать во внимание взгляд. Уверенный, живой и одновременно спокойный. Нет, командиру рыцарей и раньше уверенности было не занимать, но в процессе создания нового подразделения он больше походил на мальчишку. Увлечённого, шебутного и назойливого. Сейчас все это позади. Бой с демонами прочертил невидимую границу. То, что сотворила конница достойно легенд. Рыцари за каждого своего погибшего взяли с они высокую плату. Один к полутора в пользу бойцов Танаки — это даже по местным меркам фантастика. Жаль только, что осталось их меньше сотни, но тут уж ничего не попишешь…

— Здравствуй, Таро-доно, — глядя на реку произнёс самурай. — Мне передали, что ты хотел меня видеть?

— И тебе не хворать, — я кивнул в ответ на приветствие и, повернув голову, поинтересовался: — Что ты знаешь о шаманах Степи?

Сразу с места в карьер, без расшаркиваний и предисловий. С Сэдо так проще общаться. Да и зачем попусту болтать, если можно сразу о деле?

— Я никогда с ними не сталкивался, — после минутного молчания покачал головой самурай. — Слышал только, что большинство их заклинаний основано на общении с духами. Ещё слышал, что шаманы способны насылать ками на соседние стойбища. Духи разбираются между собой, и если побеждают, то убивают людей. Ну или подчиняют их воле шамана. — Произнеся это, Сэдо поморщился и посмотрел на меня. — Но почему ты спрашиваешь? Ты же сам дух. Тебе ли это не знать?

— Я немного не такой дух, — усмехнувшись, покачал головой я. — Но в целом ты прав. А спрашиваю я потому, что шаманов нам нужно убить. Всех тех, кто пришел из степи!

Услышав это заявление, Сэдо медленно повернул голову и приподнял брови. В глазах его мелькнул интерес:

— То есть, ты предлагаешь совершить набег на лагерь Хояси?

— Нет, — покачал головой я, — только на лагерь шаманов. Они расположились отдельно. Примерно в половине ри^[243] от основных сил, на краю леса.

— Но…

— Ёкай из местных почувствовали, что степняки затеяли какой-то жуткий обряд, — жестом остановив Сэдо, пояснил я. — Они собираются призвать какую-то тварь и отправить её в осажденную крепость. Или несколько тварей, не знаю, но, как бы то ни было, этой ночью они должны умереть…

— Ясно… — самурай покивал, затем снова посмотрел на меня и усмехнулся. — А ты, конечно, успел уже все продумать?

— Ну разумеется, — в ответ усмехнулся я и, подобрав с земли ветку, поднялся на ноги. — Вот, смотри, — приблизившись к реке, я нарисовал на глине бутылку с широким дном и длинным горлышком. Дождавшись, когда самурай подойдёт, дорисовал небольшой кружок внутри возле дна и, обведя веткой по контуру, пояснил: — Это все лес, и от входа до лагеря — четверть ри, или чуть больше. Шаманы специально ушли подальше, чтобы их духи не навредили своим.

— А основные силы, как я понимаю, здесь? — Танака указал пальцем вовне «бутылки» и посмотрел на меня. В глазах самурая блеснули веселые искорки. — И чтобы прийти на помощь своим, степнякам придётсяпроскакать через лес?

— Там дорога ровная, прямая. Ширина шагов тридцать — как раз твоим ребятам будет где разогнаться, — я поправил за поясом меч и, кивнув на рисунок, добавил: — Местные ёкай нам помогут. Незаметно проведут до места и обеспечат отход. Я не думаю, что степняки быстро очухаются и вышлют подмогу, но сотни полторы-две может прийти.

На самом деле не все там так просто с этими шаманами, хотя ничего запредельного тоже вроде бы нет. Три сотни заклинателей и куча призванных духов. По словам Эйки, там, в астрале, не протолкнуться от ками, но это не должно составить проблем. Лисица одним махом переправит духов из астрала в реальность, и здесь они благополучно передохнут. Ну или развоплотятся — не суть.

Собственно, шаманы занимаются тем же. Перекидывают ками из астрала в реальность в нужный момент, но это же нужно уметь. Эйка умеет, но немного не так, и степняки останутся без поддержки. Нет, конечно, полторы сотни против трёх — это не самый лучший расклад, но бывало и хуже.

— Князь знает о твоих планах? — поинтересовался Танака, очевидно, уже уложив мое предложение в голове.

— Так это он и попросил меня продумать это мероприятие, — усмехнулся я, стирая подошвой рисунок.

— Странно… Мне он почему-то ничего не сказал…

— Так я ему ещё не докладывал о своих планах, — пожал плечами я. — Детали будем обсуждать после обеда на совещании.

— Добро, — Танака кивнул. — И вот ещё что… Я забыл сказать, что тебя ждут в дзинмаку^[244]. Мои ребята перехватили всадника. Оказалось, что это слуга самого Ясуо. Сейчас его допрашивают.

— Он что же, в одиночку ночью ехал по лесу? — недоверчиво хмыкнул я. — Бежал от кого-то? Или потерял разум?

— У него дочь в Хорагве чем-то нехорошим заболела, — посмотрев в сторону шатра, пояснил Сэдо. — Но он не из личных слуг, поэтому его отпустили домой. Наверное, думал — проскочит. Мы на той дороге редко стоим.

«Ага, или это классическая подстава», — хмыкнул про себя я и, кивнув Сэдо, направился к княжескому шатру.

Глава 2

Дзинмаку князя находился в центре лагеря, и шатром я называл его только по аналогии с палатками военачальников на Земле. У шатров все-таки есть какая-никакая крыша, а здесь — два десятка палок, обтянутых плотной материей с нарисованными гербами. Нет, так-то тут замерзнуть нельзя: температура даже по ночам градусов двадцать, но дожди бывают достаточно часто. Впрочем, Нори дождь нипочём, он с водой дружит. Я тоже дружу, хотя одежду сушить на себе не умею. Да и шатра у меня своего нет…

Я шёл по лагерю, кивал в ответ на приветствия солдат и думал о запланированной операции. Допрос перехваченного мужика меня интересовал только отчасти. Ведь даже если это не подстава соседей, вряд ли этот тип что-то интересное нам расскажет. Слуг у дайме как бы ни сотня, но большинство из них видят своего господина только по праздникам, и уж точно ничего не знают о его делах.

С другой стороны, то, что мне нужно, я знаю. От месторасположения шатра Ясуо до распорядка его телохранителей. Пленных за два месяца у нас побывало немало, и все они охотно шли на контакт. И все это без дыб, щипцов и иголок под ногти. Когда у тебя в отряде ёкай-менталист, никаких пыток не требуется. Главное — задавать правильные вопросы. Ведь, даже находясь под контролем, человек способен следить за своим языком, но, если спросить напрямую — он не сможет тебе не ответить. И соврать тоже не сможет, хотя тут возможны некоторые варианты…

Поприветствовав стоящих возле шатра ребят, я зашёл внутрь, и звуки лагеря тут же пропали. Не знаю уж, как называется такое заклинание, но конторские отдали бы за него душу дьяволу. И даже интересно, работали бы в этом шатре «жучки»?

— …не часто бывал в центре лагеря, сам не видел, но Озэму-бронник говорил, что госпожа всегда уходит спать в свой шатер…

От размышлений на тему прослушки меня отвлёк сухой надтреснутый голос. Допрос уже идёт, и Нори, как всегда, спросил про Аяку. Нет, парня понять можно. Свою сестру он боготворил и до сих пор не отошёл от предательства.

То, что Аяка в лагере, нам известно уже давно. Красно-белый шатёр без камонов^[245] в сорока шагах от ставки главнокомандующего. Отвратная ситуация и изощренное унижение. Все вокруг ведь прекрасно знают, кто невеста их господина. И если после предательства я относился к Аяке с презрением и… пониманием, то сейчас убил бы её, не задумываясь. Впрочем, делать я этого, конечно, не буду. Не хочу расстраивать своего побратима…

Обойдя две ширмы с вышитыми на них птицами, я прошёл в главную «комнату» и кивком поприветствовал князя с Коямой. Мысленно поздоровавшись с Эйкой, подошёл к ней и, смерив взглядом пленника, так же мысленно поинтересовался:

— Что за тип?

— Помощник мастера камней, — пояснила кицунэ, не спуская с мужика взгляда. — Спешил к больной дочери, и его перехватили ребята Сэдо Танаки. Не лжёт, не закрывается, только ничего нового он не сказал.

Мужик выглядел достаточно опрятно, с учетом того, что произошло с ним прошедшей ночью. Серое кимоно промокло и обляпано грязью, но разорвано всего в двух местах. Оружия нет, на скуле оплывший кровоподтёк, в глазах тоска мешается с болью. На вид — не старше сорока лет. Щуплый, одет небогато. С виду — обычный работяга, которых с армией приходит едва ли не больше, чем солдат.

Ну а помощник мастера камней — это один из тех, кто создаёт все эти сады из булыжников. При этом я даже знаю, где именно он работал. Хояси разбили свой лагерь вокруг небольшой рощицы с озерком, и часть этой рощи закрыта для посещения простыми солдатами, поскольку там отдыхают старшие офицеры. Кусок озера, кувшинки, деревья и десяток покрытых мхом валунов — местным для релакса много не надо. Посидел, полюбовался, подумал — и уже вроде как отдохнул. Не знаю, правда, чем конкретно занимается этот мужик, но я был прав — ничего интересного мы от него не узнаем.

— Господин, я просто слуга, — словно прочитав мои мысли, произнёс пленный. — Я все вам рассказал. Не убивайте… У меня дочь… Моя Мика… Ей нужно лекарство, без него она умрет, а я…

— Никто не собирается тебя убивать, — Нори поморщился и посмотрел на меня. — Ответишь ещё на пару вопросов и езжай куда ехал. Таро-доно^[246], — князь кивнул на пленного, — у тебя есть, что спросить?

М-да… Вот так сходу и, не зная о чем они тут говорили? Впрочем…

— Что-то необычное в последнее время в твоей работе случалось? — задал я вопрос ради вопроса. — Может быть, разговор какой услышал?

— Нет, — на мгновение задумавшись, потряс головой мужик. — Ничего необычного. Нам запрещено приближаться к господам самураям. Разговоров не слушаем, хотя… — Он тронул свой подбородок и посмотрел на меня. — Ясуо-сама перенёс медитацию на ближайшую ночь. Раньше он никогда так не делал. А у нас ещё мох как следует не отрос…

— Мох? — поморщился я. — Это тот, что на камнях?

— Да, — покивал пленник. — Мы же его специально выращиваем. А после каждой медитации он темнеет и осыпается.

— Ясуо Хояси медитирует в Тонком мире? — неожиданно включилась в разговор кицунэ. При этом спокойно стоящая девушка вдруг стала похожа на спаниеля, увидавшего за забором соседскую курицу.

— В Тонком мире? — мужик наморщил лоб и непонимающе посмотрел на лисицу.

— Он исчезает во время своей медитации или нет? — терпеливо пояснила та.

— Да исчезает, — помощник мастера покивал. — В лагере говорят, что господин Ясуо ходит советоваться со своим погибшим отцом, но люди болтают разное. Сам я утверждать такого не буду…

«Ага, с отцом он болтает, ну да, — мысленно хмыкнул я. Ведь, поначалу мне не был понятен такой интерес лисицы к медитациям, но теперь картинка сложилась. — Если мох темнеет и осыпается после „каждой такой медитации“, то Ясуо определенно с кем-то встречается, но только вряд ли с отцом. И вот казалось бы: тупой вопрос, чтобы отстали и как угадал…»

— Ты думаешь: это Илит? — князь тоже просек фишку и мысленно обратился к лисице. — Растения же умирают от Хаоса?

— Ещё от Тьмы, но вряд ли Ясуо встречается с Сэтом, — ответила Нори лисица, а вслух произнесла:

— А как часто твой господин проводил медитации?

— Раз в две декады, через час после захода солнца, — пожал плечами мужик. — А сейчас восемь дней только прошло. Мох ещё не отрос…

— А этой ночью тоже в это же время? — уточнил князь и, дождавшись утвердительного кивка, обернулся к Кояме. — С этим все. Ребятам скажи: мешок на голову, на коня, довести до дороги и пусть едет, куда ехал.

— Подождите! — Эйка сделала останавливающий жест. — Сейчас Иоши-сан подойдёт. Это важно…

Тануки появился примерно через минуту. Поздоровался со всеми, затем внимательно взглянул на пленного и, протянув ему какой-то корешок, произнёс:

— Вот лекарство для твоей дочери! Отрежешь кусок с ноготь, растолчешь и зальешь кипятком. Два часа настоится — и дай дочери выпить. Часа через три лихорадка пройдёт. Остальное в течение дня раздай таким же больным. Там ведь не она одна заболела…

М-да… И в этом они все… Князь, не казнивший ни одного пленного, и ёкай, старающиеся помочь каждому, вне зависимости от занимаемой стороны. Впрочем, ничего удивительного. Потомок богини Милосердия вряд ли станет серийным убийцей, ну а Иоши с Эйкой по-другому просто не могут. Для них помогать людям, как для Нэко лечить. Полагаю, енот все утро лазал по лесу в поисках этого корешка, но зато теперь куча народа излечится от смертельной болезни. Люди ведь не просто так почитают ёкай Синего леса. Хотя, я вот тоже ёкай, но никакого особого человеколюбия за собой как-то не наблюдаю…

Сообразив, что ему только что выдали, мужик обалдел и расплакался. Хотел встать на колени перед енотом, но Кояма ухватил его за шиворот и быстро потащил на выход. Проводив взглядом их обоих, князь задумчиво посмотрел на Эйку и уточнил:

— Так все же, госпожа, ты считаешь, что это Илит ночью будет говорить с Ясуо?

— Не знаю, — покачала головой кицунэ. — Или она сама, или кто-то из высших асуров. Хотя, скорее всего, сама, ведь не просто же так Ясуо «медитирует» по ночам. Думаю, Королева асуров опасается появления Салисэ. Ночью богиня вряд ли сможет помешать ее планам.

— А мы как раз этой ночью собирались наведаться в гости к шаманам… — тяжело вздохнул князь и посмотрел на меня. — Таро, а ты что думаешь по этому поводу?

— Думаю, поход к шаманам можно перенести на следующую ночь, — глядя побратиму в глаза, спокойно произнёс я. — Ну а сегодня мы с Эйкой прогуляемся в лагерь Хояси. Нужно же послушать, о чем говорят эти двое?

После этих моих слов в комнате стало тихо. Брови Нори удивленно взлетели, в глазах появилось участие. Так смотрят на тяжело раненного товарища, которого уже не спасти. Эйка медленно повернула ко мне голову. Хотела что-то сказать, открыла рот, но тут же его закрыла и растеряно посмотрела на князя.

И только Иоши, который ещё не до конца въехал в сложившуюся ситуацию, перевел взгляд с Эйки на меня и озадаченно хмыкнул.

— Погоди… Как я понял, ночью в лагере Хояси появится Королева асуров. Если так, то кого ты там собрался послушать?

— Так ее и собрался, — пожал плечами я. — Они с Ясуо будут обсуждать какие-то планы.

— Хорошо, тогда второй вопрос: — лицо енота сделалось скорбным. — Ты что же, совсем из ума выжил? Или мало тебе было прошлого раза? Вчера же вроде нормальный был. Что произошло этой ночью? Что-то приснилось, или…

— Погоди, — Эйка остановила приятеля жестом и, взглянув на меня, поинтересовалась: — Как ты себе это представляешь? Мы просто пойдём и умрем?

— А я разве говорил, что кто-то собирается умирать? Ты же можешь провести нас на территорию лагеря?

— Да, могу, — кивнула кицунэ. — Но незаметно — только туда. Обратно придётся выходить в реальном мире и без прикрытия.

— Ну с твоим мастерством отвода глаз это не составит никакого труда. В крайнем случае, прорубим себе дорогу.

— Хорошо, с этим понятно, — кивнула девушка. — Но как ты собрался подкрадываться к месту их встречи? Эта тварь почувствует нас и убьет!

— А зачем нам куда-то подкрадываться? — хмыкнул я, поправляя ножны на поясе. — Место и примерное время нам известны. Выйдем заранее, и где-нибудь там ты накроешь нас пологом Хоны. Ну, или как там называется заклинание, которому обучила тебя Девятихвостая перед уходом? Я ещё руку себе резал тогда.

— Полог незаметности, кровная связь… — машинально проговорила девушка и, на мгновение задумавшись, снова посмотрела мне в глаза. — Слушай, Таро, я не знаю, насколько оно окажется действенным. Я просто никогда не использовала кровную связь. Что будет, если Илит нас все же почувствует?

— Да ничего не будет, — пожал плечами я. — Выкинешь нас в реальность, а эту тварь удержишь в астрале своим родовым умением. Лучше бы, конечно, её выкинуть, но мы же по астралу уйти оттуда не можем? Я, правда, не знаю, где ты возьмёшь столько Силы, но…

— Там много Силы не требуется, — покачав головой, задумчиво произнесла кицунэ. — Если объяснять по-простому, то это заклинание похоже на ледяную горку. На ней невозможно удержаться обычному человеку, и наверх подняться тоже нельзя. Вопрос лишь в том, как поставить ее под ноги….

— Ни хрена не понял, — хмыкнул я, представив Илит, летящую с горы на ледянке. — По-человечески объясни: сможешь ты задержать эту тварь или нет?

— Да, смогу… И выкинуть тоже смогу, — кицунэ подняла на меня взгляд и весело улыбнулась. — Слушай, а мне нравится этот твой план! Он достаточно безумный, чтобы сработать. Нэко спрячется у тебя на плече и её никто не заметит, а если будет нужно, кошка прикроет нас от Хаоса. От Воды и Тьмы защитит твой оберег, из-за кровной связи я тоже попаду под его действие. Вроде, не подкопаешься… Странно только, что я сама до этого не додумалась.

— Меня просто учили до такого додумываться, — улыбнулся я и обратился к еноту: — Ты же сам хотел знать, почему Илит помогает Хояси? Ночью мы как раз это узнаем.

— Вы оба безумны, — переведя взгляд с меня на подругу, обречённо выдохнул тануки и обернулся к стоящему у него за спиной князю. — А ты чего молчишь?! Скажи им!

— А я не понял и половины из того, о чем они только что говорили, — разведя руками, покачал головой тот. — Но раз госпоже понравился план, уверен — он и правда хороший.

— И ты… — Иоши вдохнул, пытаясь подобрать подходящее слово.

— …Брут! — тут же подсказал ему я.

— Что?! — енот резко обернулся и недоуменно посмотрел на меня.

— И ты, Брут?! — сдерживая улыбку, повторил я. — Поговорка из моего мира. Я же вам рассказывал про этого парня.

Енот поморщился, очевидно, пытаясь сообразить, что за хрень я несу, затем посмотрел на лисицу и уже спокойным голосом произнёс:

— Ладно, ещё раз объясните, чего вы задумали. А то я и сам половины из сказанного не понял…

* * *

Унылая пора, очей очарованье… М-да…

Здесь эта пора не настолько унылая, но смена природного цикла ощущается, как и там. Листья меняют цвет, дожди идут гораздо чаще, чем летом, становится чуть холоднее, и настроение ожидаемо портится.

Не знаю… Возможно, это тянется за мной из прошлой жизни, но осень я не люблю. Ну и ранняя весна тоже не вызывает в моей душе позитива. Ведь одно дело кататься на бричке по своему имению, любоваться природой и сочинять под это стихи, и совсем другое ползать по грязи с автоматом или бегать в дождь по скользким камням.

Сейчас немного не так… Сам дождь перестал меня раздражать, но его последствия здесь такие же. На мокрой земле следы заметны значительно лучше, а трава тут растёт не везде.

Первый ярус астрала полностью копирует все происходящее в реальности, и дождь здесь уже закончился, как и там. Солнце клонится к закату, и в его лучах лагерь Хояси похож на гигантский красный костер.

Нет, самого лагеря тут, конечно же, не было, но защита выглядела именно так. Огромный прозрачный купол, с площадью основания около двух квадратных километров, на стенах которого в хаотичном порядке метались сполохи алого огня. Осажденная же крепость, что находилась двумя километрами южнее была похожа на половину снежного шара, снежинки в которой выкрасили в бледно-голубой цвет. Огонь и Вода… Две противоборствующие стихии, и, возможно, поэтому Хояси с Ясудо постоянно воюют? Теперь к этим разборкам присоединились Хаос и Тьма.

Восточнее огненного купола над лесом поднимались клубы чёрного дыма, по крайней мере, со стороны это выглядело именно так. Тот самый лагерь степняков, в который нам ещё только предстоит нанести визит, и понятно, почему эти уроды разбили его в стороне от основных сил. Ну ничего, недолго им осталось «дымить» …

Сюда мы добрались в три «шага» и, пройдя пару километров, остановились на краю леса в двух сотнях метров от красного купола. Эйке нужно было восстановить силы и настроиться на предстоящее мероприятие, а я просто стоял и изучал взглядом окрестности. Делом была занята только кошка.

Нэко летала вокруг нас и дергала за хвосты головастиков. Вот не знаю я, как ещё можно такое назвать. Небольшие серые существа с круглыми телами во множестве летали над землей впереди, отчего открытое пространство между разноцветными куполами напоминало помойный пруд, в котором лягушки недавно отложили икру. Сантиметров по сорок в длину, от мордочки до кончика извивающегося хвоста. Еще у этих непонятных тварюшек были глаза, и широкий большой рот, что и делало их похожими на головастиков. Они даже издавали противные скрипучие звуки, когда Нэко хватала их за хвосты.

Разноцветные ками тут тоже присутствовали, но летали они только в лесу. Духи вообще стараются избегать больших скоплений людей, поэтому возле городов и крепостей их встретишь нечасто. Эти же хвостатые непонятно кто, судя по всему, людей совсем не боятся, и я уже хотел спросить о них кошку, когда Эйка «очнулась» и, указав направо, произнесла:

— Пойдём, Таро, нам туда!

— Все в порядке? — догнав кицунэ, поинтересовался я. — Проход сохранился?

— Да, — кивнула лисица. — Он на той стороне в группе деревьев. Нам нужно немного пройти.

Гулять по высокой, мокрой после дождя траве — не самое прикольное из занятий. Однако хакама^[247] я успел уже промочить в лесу, поэтому сырость меня совершенно не напрягала. Эйка шла справа от меня, о чем-то сосредоточенно думая, Нэко летела впереди и расшвыривала с нашего пути головастиков, а я просто шёл и смотрел на приближающийся купол.

Вблизи он практически не изменился. Ну, разве что, стал незаметнее и прозрачнее. Поблекли сполохи пламени, а сквозь защитную пленку хорошо просматривалось то, что находилось внутри, включая и рощу, и озерцо, возле которого находился нужный нам сад камней.

— Слушай, а что будет, если просто пройти сквозь защиту? — кивнув на купол, уточнил я. — Сгорим?

— Да ничего не будет, — покачала головой кицунэ. — Управляющий артефакт известит заклинателей о том, что на территорию кто-то проник с указанием точного места. Дальше нас начнут искать по следам и, конечно, найдут…

— А почему тогда обратно нельзя по астралу?

— Потому что я думала, что ты пойдёшь один и вряд ли останешься незамеченным, — пожала плечами лисица. — В случае нашего обнаружения, или чьей-то гибели на территории лагеря, артефакт добавит Силы щиту и тогда, пройдя сквозь него в Тонком мире, действительно можно сгореть.

— Хорошо, — кивнул я. — И еще вопрос… Почему заклинатели Хояси не патрулируют территорию лагеря в астрале? Глазами-то смотреть гораздо лучше, чем полагаться на щит.

— Ну, наверное, потому что в астрал могут проникнуть далеко не все заклинатели у людей, — сдержав улыбку, пояснила лисица. — Сомневаюсь, что у Хояси есть таких хотя бы десяток, и это включая правителей. Впрочем, будь их даже тысяча, нас бы все равно никто не заметил. Я, как ты говорил, неплохо умею отводить глаза. А после того, как Госпожа сделала меня своей дзинсу, это умение усилилось.

— Кстати, где она? Восстанавливает силы?

— Хона-сама скрывается, — со вздохом пояснила лисица. — Сэту известно то, что ты освободил Госпожу. А еще Змей прекрасно помнит и об обломке клыка Рюдзина, и о части филактерии бога Луны. Узнать о местоположении этих артефактов можно только у Девятихвостой, а она пока не в состоянии выдержать открытый бой ни с одним из Тёмных князей, которых Сэт отрядил на ее поимку.

— Ясно, — со вздохом покивал я и посмотрел на Нэко, которая продолжала разгонять с нашего пути «головастиков».

Это занятие, судя по всему, не доставляло ей особой радости, но и неудовольствия тоже вроде бы не было. С таким лицом выкашивают на участке крапиву. Необходимое, но довольно скучное дело. При этом кошка никого не убивала — просто отшвыривала пищащего «головастика» в сторону и сразу же летела к другому.

Почувствовав мой вопросительный взгляд, девочка обернулась и, отбросив очередную добычу, спросила:

— Ты что-то хо-тел?

— Да, — сдерживая улыбку, произнёс я. — Хотел узнать, чем ты занимаешься?

— Уби-раю уль-вов, — легко пояснила кошка. — Они… пло-хие. Не нужно… вам… их трогать.

— Все понятно, — с улыбкой покивал я. — Ну тогда продолжай убирать.

— Это темные духи, — тут же прояснила ситуацию кицунэ. — Слишком мелкие, чтобы попасть в Нижний мир, да и темные они только отчасти. Крысы, падальщики и прочая живность. Они же не виноваты в том, чем занимались при жизни. Ульвы питаются жизненной силой умирающих и очень хорошо чувствуют места, где скоро кто-то умрет. Обожравшись, перерождаются в ту же крысу или стервятника. И так по бесконечному кругу.

— И что же, шансов вырваться у них нет? — нахмурился я, обведя взглядом летающих вокруг головастиков.

— Ну почему же, — пожала плечами лисица. — Те из них, кто способен справиться с голодом, светлеет и уносится на верхние ярусы к лучшему перерождению, или остаётся здесь в виде простейшего ками. Думаю, они прекрасно это понимают, только не хотят ничего менять…

М-да… Совсем как у большинства людей. На хрена что-то менять, если и так все устраивает? Тепло и сыро, если говорить словами классика. Побегал крысой, подох, обожрался чего-то там и продолжай себе бегать. И никаких тебе заморочек из серии: а в какой семье я появлюсь на свет и тому подобного? Ну и шапку как в Гарри Поттере на башку надевать не надо. Крыса, без вариантов! Все, проваливай! Ведите следующего!

Обойдя примерно треть купола, Эйка направилась к группе деревьев, что росли по краю выставленной защиты. Подойдя к самому корявому — с раздвоившимся стволом, лисица обернулась и, кивнув на дерево пояснила:

— Сейчас я позову его, он откликнется и откроет проход. У нас будет примерно двадцать ударов сердца, чтобы успеть заскочить внутрь. Нэко, уходи на плечо, а ты приготовься. Идёшь сразу за мной.

Не говоря больше ни слова, кицунэ обернулась, положила ладонь на один из стволов, едва не коснувшись пленки защиты, и прошептала что-то неслышное.

Секунды три не происходило ничего, потом дерево дрогнуло и с треском раздвинуло свои стволы. В образовавшемся проходе не было защитной плёнки, и Эйка, кивнув на него, коротко скомандовала: «Пошли!»

Глава 3

Отверстие между стволами было совсем не широкое. С цепью и двуручным мечом лазать по таким не очень удобно, но я всё-таки справился. Протиснувшись на территорию лагеря и аккуратно пронеся следом цвайхандер, я быстро огляделся по сторонам и, не увидев опасности, вопросительно посмотрел на лисицу.

— Все спокойно, — негромко произнесла она. — Защитный артефакт Хояси по-прежнему дремлет, Хаоса я не чувствую…

— Ну тогда пошли? — кивнув на группу деревьев около озера, предложил я. — Или тебе ещё что-нибудь нужно тут сделать? Кровную связь эту, или…

— Нет, — покачала головой кицунэ. — Связь лучше сделать на месте. Иди строго за мной. Я сомневаюсь, что Хояси расставили тут ловушки, но рисковать мы не будем.

Рощей это можно было назвать лишь с некоторым допущением. Просто в моем понимании роща — это хоть и небольшой, но все-таки лес, а никак не полсотни стоящих рядом деревьев. Собственно, стояли они на западном берегу заросшего кувшинками озера, диаметр которого в самом широком месте не превышал сотни метров. Вообще забавно вот так идти по траве, не видя вокруг ни души, и одновременно знать, что там, в реальности, на этом месте готовится ко сну огромная куча народа. Проводят перекличку, расходятся по палаткам, даже не подозревая, что рядом находится враг. Впрочем, они и Илит не почувствуют, когда та придет поговорить с их командующим. Прикольная штука — астрал…

Солнце ещё только коснулось верхушек деревьев на западе, до его захода ещё как минимум час, и неудивительно, что Эйка не чувствует Хаос. Крылатая тварь, должно быть, хорошо усвоила тот урок, и в светлое время суток больше тут не покажется.

Сад камней присутствовал и в астрале. Ну да… Люди ведь только перетащили эти булыжники с места на место, не подвергая их обработке. Разве что посеяли мох, ну или как там ещё называется этот процесс? Впрочем, никакого мха я тут не наблюдал, и обустроенная площадка тоже осталась в реальности.

Семнадцать покатых валунов, некоторые из которых были даже выше меня, лежали на заросшем травой участке, размером примерно в шесть соток. Сад был разбит недалеко от воды, очевидно для того, чтобы одновременно любоваться ещё и кувшинками. Какой смысл закладывал в эту композицию её создатель, я не пытался даже понять. Эти сады и так-то вызывали кучу вопросов. Там, на Земле, если мне не изменяет память, они символизировали море и острова, но здесь-то Империя находится на материке!

Не знаю, но мне кажется, что азиаты во всех мирах просто испытывают какую-то нездоровую тягу к булыжникам. Вот и тащат их отовсюду, и расбрасывают как попало, не закладывая в это смысла. Море, острова… Ну да… Как нужно обкуриться, чтобы это увидеть…

Оглядевшись по сторонам, Эйка направилась к трем стоящим рядом деревьям, находящимся примерно в двадцати метрах от сада и, присев за ними на траву, сделала приглашающий жест.

— Присаживайся, — произнесла она, указав на место рядом с собой. — Сейчас, подожди, мне нужно настроиться.

— Настроиться? — нахмурился я, опускаясь на траву возле лисицы. — Эту связь протянуть так сложно?

— Нет, — покачала головой кицунэ. — Мне нужно поставить блоки в своём сознании. У меня нет от тебя секретов, но сомневаюсь, что тебе будут интересны некоторые мои переживания.

— Ничего не понял, — хмыкнул я. — Но объяснять не надо. Ставь свои блоки, я подожду. А то времени у нас чуть больше часа осталось.

Ждать пришлось минут пять. Закончив свою медитацию, Эйка открыла глаза и подняла на меня взгляд.

— Все, давай руку, — произнесла она и, чуть смутившись, добавила: — Я не знаю, что ты почувствуешь, и будет ли больно, но…

— Да по фигу, — пожал плечами я и выполнил требуемое.

Ладонь у Эйки была прохладной, и в первые полминуты не происходило ничего, а затем глаза кицунэ загорелись фиолетовым светом, как тогда, на острове в момент произнесения заклинаний.

Легкая прохлада сменилась тёплом, которое тут же поднялось по предплечью и жаркой волной прокатилось по всему телу. По ощущениям: словно махнул стакан неразведенного спирта. Не сказать, что неприятно, но… В ушах зашумело, голова пошла кругом, все звуки, вдруг отдалились, Эйка исчезла и я увидел впереди засохшее дерево.

Огромное. Не такое как Синее, но никак не меньше четырнадцатиэтажного дома, в котором я когда-то жил на Земле. Дерево было мертво. Ствол перекосился и треснул, часть ветвей обрушилась на землю, похоронив под собой группу каких-то строений. Расстояние от меня до дерева было что-то около километра, и не понять, что там когда-то стояло, но если судить по сохранившимся статуям, можно предположить, что это был храм.

Тела я не чувствовал. Сущее просто показывало очередную картину, но не понятно, на хрена оно мне сейчас?

Словно услышав мои мысли, картинка сменилась, и я увидел ее…

Большая белая волчица с ярко-голубыми глазами лежала возле поваленного дерева на пожелтевшей листве. Мика… Моя Мика… Я узнал её сразу, и ошибки быть не могло. Так долго пытался до неё докричаться, и вот — Сущее услышало и решило мне её показать?

Почувствовав направленный на неё взгляд, волчица вздрогнула, подняла голову и, вскочив на ноги, направилась в мою сторону. Обернувшись по дороге девушкой, она остановилась в трёх метрах напротив и, вглядевшись в пустоту, неуверенно произнесла:

— Таро?! Ты жив?! Я почувствовала плохое… Пыталась связаться с тобой, но не смогла. Я и сейчас не уверена, но если это все-таки ты, помни, что я тебя жду. И не только я…

— Все со мной в порядке, — успел произнести я, когда картинка мигнула и я увидел встревоженные глаза кицунэ.

«Сука! Даже поговорить толком не дали», — с досадой подумал я, а вслух произнёс:

— И? Что это было?

Голова перестала кружиться, и чувствовал я себя гораздо лучше, чем обычно. Примерно, как тогда, за минуты до боя, когда цепь уже ничего почти не блокировала. В воздухе добавилось запахов, усилились звуки, а лисица ощущалась как родная сестра. У меня никогда не было ни брата, ни сестры, но вот же…

— Что конкретно ты хочешь знать? — видя, что я пришел в себя, поинтересовалась лисица. — То, что тебе показали, или причину, по которой ты это увидел?

— Ну, Мику-то я вроде узнал, но да и только, — со вздохом произнёс я, пытаясь привыкнуть к свалившимся на голову ощущениям. — В общем, рассказывай все по порядку.

— Если по порядку, то для начала напомню, что дар богини я уже активировала. Мы теперь должны производить минимум движений, и общаемся только ментально, — мысленно произнесла кицунэ и, дождавшись моего согласного кивка, посмотрела в глаза. — Что же по твоему вопросу… Тут нечего особо рассказывать. Лес дотянулся до тебя через меня, и показал то, что хотел тебе показать. Об истинном смысле послания я могу только догадываться, но то дерево в самом начале послания — это Древо Судьбы…

— Погоди, — нахмурился я. — Получается в Аокигахаре несколько великих деревьев?

— Нет, — едва заметно качнула головой Эйка. — Великое лишь одно. Судьба, Надежда и Покой — лишь его побеги. Я просто не знаю, как их по-другому назвать… Древо Судьбы росло в северной части Синего леса, и по понятным причинам я его никогда не видела. Впрочем, в том, что в видении было оно, сомнений никаких нет.

М-да… Все страньше и страньше^[248]… Только Алисе было по фигу на все эти странности, а мне приходится во всем разбираться. Во избежание фатальных последствий для собственной задницы. Не, ну вот на хрена мне показали давно засохшее дерево? Синий лес намекнул, что Мика моя судьба? Ну да… Будто бы ему есть какое-то дело до моих отношений с оками. Только если оно не так, то что тогда?

— Слушай, — я посмотрел на лисицу. — А ты сама что думаешь на тему этих посланий? Выскажи хотя бы предположения.

— Сложно сказать, — лисица почему-то смутилась и опустила взгляд. — Четыре тысячи лет назад, до вторжения в Северный лес полчищ Сегета, это древо показывало судьбу тем, кто за ней приходил. Самые отчаянные даже спрашивали его о своих избранниках. По легендам, Нактис-сама приходил к Древу Судьбы с Солнцеликой.

— А как же само Синее Древо? — непонимающе поморщился я. — Вы же с Иоши мне говорили, что ёкай ходят за советом к нему. Что-то я запутался с этими деревьями…

— Синее лишь определяет, подходят ли друг другу ёкай или нет, и может ли у них появиться потомство, — терпеливо пояснила лисица. — К судьбе это никакого отношения не имеет. Проблема была лишь в том, что Древо Судьбы требовало с вопрошающих высокую плату. Сила в обмен на предсказание… Такое устраивало не всех…

— Это как? — нахмурился я. — Поясни…

— Ты должен был пожертвовать Древу Силу, но она оставалась с тобой до тех пор, пока ты следовал полученному совету, — со вздохом пояснила кицунэ. — Нарушив же, ты лишался всего. Ведь мы, ёкай, без Силы медленно умираем…

— Ну я бы с тобой на эту тему поспорил, — мысленно хмыкнул я, — но в целом понятно. Избранник — это не всегда твоя судьба, а то, что тебе предначертано, не всегда совпадает с желаниями. Поэтому рисковать особо никто не хотел. Или отчаявшиеся самостоятельно определиться по жизни, ну и кому уже нечего было терять.

— И ещё те, кто был твёрдо уверен… — глядя мне в глаза негромко подсказала лисица.

— Да, наверное, — не стал спорить я, — но какое отношение это имеет ко мне? Дерево уже мертвое. Нам с Микой оно вряд ли ответит…

— Понимаешь, Таро… — все так же глядя мне в глаза, вздохнула девушка. — В Синем лесу есть легенда о герое, который разгромит войско Темного князя Сегета и пожертвует Древу Судьбы свою Силу. Всю без остатка и не спрашивая о судьбе. Эта Жертва поможет Древу ожить, и Северный лес очистится от скверны. Имени в легенде нет, но… Прости, я раньше не говорила…

— А, ну теперь-то понятно, — хмыкнул я, с иронией глядя на кицунэ. — Только зря ты смущаешься. Эта история не про меня. Мне просто нечего жертвовать.

«Ну да, и самому бы в это ещё неплохо поверить, — подумал про себя я, переведя взгляд на темнеющий впереди лес. — У них же здесь куча героев, ага. Как бы то ни было, но с Сегетом мы обязательно встретимся. Этот ублюдок убил мою Ату, и он за это ответит. Забавно мне, ущербному, думать о мести сейчас, но я помню то ощущение Силы в бою, и когда-нибудь оно ко мне возвратится».

— Ты сам-то в это веришь? — славно прочитав мои мысли, негромко прошептала лисица.

— Да какая разница? — не поворачивая головы, ответил ей я. — Верю, не верю… Я сделаю то, что от меня требуется, а там хоть не рассветай. Да и без Силы у меня как-то же получается жить? Так что ничего страшного не случится.

Солнце опустилось за лес уже минут двадцать назад, но темно стало только сейчас. Для обычных людей, в смысле, темно, а не для нас с Эйкой. Вообще, как правило, ночь в астрале — это как поход с родителями в зоопарк, или посещение выставки работ Сальвадора Дали. Ведь местная фауна активна в основном по ночам, и я никогда не забуду то наше первое посещение астрала вместе с Иоши.

Сейчас не так… Толпа людей в реальности распугала всех этих безобидных уродцев. Разноцветные духи остались в лесу, а «головастики» сюда почему-то не залетают. Нет, кто-то все же остался. Над головой по ветвям прыгают забавные зверьки похожие на диснеевских бурундуков, в озере плещется что-то крупное, а вдалеке над лесом мелькают силуэты каких-то крылатых зверей. Только это все равно не то, что ты обычно видишь в астрале. Зоопарк опустел, животные разбежались, и не понятно, когда они вернутся обратно.

Грустно, но не хватало ещё и по этому поводу заморачиваться. А-то тут столько навалило всего, что без литра Иошиного самогона не разобраться. Ладно, что мы имеем? Огромное засохшее дерево и только после него Мика. На самом деле — это очень важно, в какой последовательности мне показали послания. По крайней мере, я думаю именно так.

Ведь если даже предположить, что я тот самый мужик из рассказанной Эйкой легенды, то все равно возникает целая куча вопросов. Для начала, все местные пророчества и сказания — это не аксиомы из геометрии, и они просто могут не сбыться. Или в итоге произойдёт то, что лишь за уши можно будет притянуть к их исполнению. Примеров тому существует не одна сотня.

Тот же Нори должен был сейчас лежать в саркофаге в обнимку с асуром, и Каннон его к этому как раз и вела, но вот ни хрена не сложилось. Аяка тоже вон собиралась получить истинное могущество, и даже ради этого первой зашла в подземелье, но по итогу предок одарил ее брата.

В общем, с этими легендами тут полно непоняток, и на их истинность мы рассчитывать не будем, а попробуем включить элементарную логику. Все ведь на самом деле несложно. Если предположить, что лес обладает всей полнотой информации, то он знает, кто и как ему может помочь. Там, в астрале, он показал мне, что умирает, а сейчас явил засохшее Древо Судьбы, и только потом Мику. Отсюда, можно сделать вывод, что до этого дерева мне прогуляться все же придётся, и Мика обязательно должна туда пойти вместе со мной. Возможно, не она одна, но не суть.

Собственно, это все, что на сегодня известно. Я не знаю, что должен сделать, и как туда добираться тоже пока не понятно, но это не самая близкая перспектива, так что можно пока особо не париться. В любом случае для начала придётся навестить Синее дерево, вот оно мне все и покажет в картинках. Главное к тому времени быть живым и хорошо бы здоровым.

Ясуо появился, как и планировалось, примерно через час после захода солнца, в позе сэйдза^[249] возле центрального валуна. Полностью завершив переход, даймё Хояси поднялся на ноги, медленно обвёл взглядом окрестности и всмотрелся вдаль — туда, где над лесом поднималась чернота от лагеря степняков. Не знаю уж чего он там разглядывал, но нас не почувствовал, и это главное.

Высокий, широкоплечий, скуластый, с холодным уверенным взглядом, который я прекрасно разглядел в темноте. Ему бы вполне подошла роль какого-нибудь положительного героя, и если бы не знать, что этот ублюдок сейчас творит…

И казалось бы, вот он… Тридцать-сорок шагов — это пять секунд на «подбежать и ударить мечом» с моими теперешними возможностями, но… нет! Не сейчас… Последнее время я стал ещё больше доверять собственной интуиции, а она сейчас буквально орет о том, что нужно потерпеть до развязки. Убить его я успею, но необходимо узнать, что конкретно задумал этот урод, и почему ему помогает Королева асуров.

Ясуо простоял так минуты три и, видимо, что-то все-таки разглядев, обернулся и три раза с силой провёл ладонью по центральному камню. Мгновение спустя в том месте на валуне загорелся оранжевый иероглиф, а еще через пару секунд воздух в углу площадки сгустился и появилась она.

Выглядела Илит как и в нашу первую встречу: высокие костяные сапоги, шипастая броня в виде купальника, ожерелье из клыков и копье со светящимся наконечником. При этом оба крыла твари выглядели целыми и вполне работоспособными. Словно и не было той атаки Салисэ…

Заметив прибывшую гостью, дайме Хояси с достоинством поклонился и, подняв взгляд, произнёс:

— Здравствуйте, Госпожа! Аэт-Хор сказал, что вы срочно хотели меня видеть?

— Да! — коротко ответила Илит и, положив копье на плечо, шагнула вперед. — Дело в том, что Владыке Сэту не понравилось затеянное нами предприятие, и он отправил сюда Ба-Лефа вместе с двумя Бонмонта. Эти твари очень хорошо чувствуют таких, как я, но для меня они не опасны. Ба-Леф слишком самонадеян, однако он может доставить хлопот. Ублюдок хитер, и не думаю, что он решится на открытую драку. Полагаю, князь попытается воздействовать на тебя, но в реальность ему дороги нет, как и мне.

«Вон оно, значит, как — думал я, внимательно слушая монолог этой твари. — Иоши ошибся, и часть филактерии ни при чем? Или она является лишь одной из причин появления здесь Ба-Лефа вместе с теми, как там их, обезьянами? То, что задумали эти уроды, не понравилось даже Сэту. Вот не думаю, что Змей так возбудился из-за предполагаемого захвата крепости. Тут определенно что-то еще… И этот Ясуо, нужно отдать должное, удары держать умеет. Известие о смертельной опасности мужик воспринял спокойно. Хотя дайме абы кто не становится …»

— Вы считаете, Слуга Сэта попытается убить меня из Тонкого Мира? — воспользовавшись паузой, поинтересовался Ясуо. — Если так, то думаю, я в состоянии защититься. Спасибо за предупреждение, Госпожа.

— Утром в твой лагерь прибудут десять Обладающих Силой моего народа, — пропустив мимо ушей благодарность, произнесла дьяволица. — Аэт-Хор встретит их и представит тебе. Они защитят от любых воздействий из Тонкого мира. — Произнеся это, Илит шагнула вперед и сверху вниз посмотрела на Ясуо. — Только Ба-Леф — это полбеды. Как выяснилось, Такэми прикрыл территорию Хэйанкё от всех богов, включая светлых. Я не смогу противостоять ему в одиночку на его территории. Мне нужна вторая симэнава.

— Мы уже говорили на эту тему, Госпожа, — глядя в глаза дьяволице, спокойно ответил Ясуо. — Второй артефакт я передам вам только после принятия Договора на Крови между Империей и Кимоном. Только так, иного не будет.

— Тебе не кажется, что ты рискуешь никогда не возвыситься? — небрежно поинтересовалась Илит. — Такэми не позволит чужаку подняться на Серебряный Трон.

— А как он мне помешает? — без труда выдержав взгляд, так же спокойно поинтересовался дайме. — Сила Воина проистекает от последователей, и если мы разобьём армию Императора, Такэми ослабнет. Я же не собираюсь идти в поход на столицу — они сами придут сюда. К тому времени за моей спиной уже будет стоять объединённая сила двух кланов, и вы мне тоже поможете. Ведь после того, как вами была уничтожена первая симэнава, Граничные камни ослабли, и сюда могут проникать большинство высших асуров. Вы поможете мне получить трон, и получите за это все северные земли Империи. Но только после того, как я буду вправе утвердить Договор.

«О-хре-неть! Вот же ублюдок! — думал я, с трудом сдерживая стучащую в висках ненависть. — Эта паскуда с помощью асуров решила взобраться на трон Империи, а Ясудо вместе с дурой Аякой — это лишь первый этап. Нет, врагов на свою территорию во время разборок приводили во все времена, но асуры — это не просто враги!

Эти твари не успокоятся, пока не уничтожат всех людей вместе с ёкай, и никакие договора им в этом не помешают. На Крови они, или на дерьме — все одинаково. И еще эти веревки с узлами, которые я видел на картине в астрале. Одна уже, судя по всему, уничтожена, Граничные камни потрескались, и Илит таскает сюда все дерьмо из Кимона. Та тысяча демонов появилась не просто так. Ребята погибли исключительно по вине этого продавшегося ублюдка. Сука, с каким удовольствием я отрежу ему башку!»

— Я не знаю, куда смотрит Кагуцути-сама^[250]— прародитель Хояси, — воспользовавшись паузой в разговоре, потрясенно прошептала лисица. — Если асуры пройдут за Граничные камни, они первым делом атакуют Синий лес. Этого предателя нужно убить! Прямо сейчас, как только уйдёт крылатая тварь …

Тишина на площадке длилась примерно с минуту, когда Илит наконец едва заметно кивнула и произнесла:

— Хорошо. Разбирайся с соседями, но не вздумай появляться здесь в одиночку. Только когда я тебя позову.

— Да, Госпожа, — согласно кивнул дайме и, в этот момент пространство над садом камней словно подернулось рябью. Защитный куполисчез, землю тряхнуло, и рядом с Ясуо появился Ба-Леф.

Фигура Илит тут же полыхнула оранжевым светом, Королева асуров рванулась вперед, но на мгновение запоздала. От Темного Князя во все стороны плеснула чернота заклинания, и дьяволица застыла, парализованная на середине движения. Ясуо этой атаки не пережил. Его разорванный труп отлетел в сторону вместе с обломками камней, и над площадкой на мгновение стало тихо.

«От же блин», — только и успел подумать я, когда по обеим сторонам от Темного Князя появились две уже знакомые обезьяны. Полностью материализовавшись, твари синхронно протянули к Илит свои правые передние лапы, и начался форменный треш. Конечности чудовищ вытянулись, превратились в толстые щупальца и, обвив тело Королевы асуров вместе с крыльями, рывком приподняли ее от земли. В голове ошарашено выдохнула лисица…

У Эйки очевидно не нашлось слов, по этому поводу, но оно и понятно. Слишком уж быстро и оперативно сработали эти уроды. Группа захвата ни дать ни взять. Одного пристрелили при задержании, вторую — спеленали и сейчас будут колоть по горячему. Ба-Леф, наверное, тоже где-то здесь поблизости прятался, но, как бы то ни было, происходящее устраивало меня на двести, или даже триста процентов. То прекрасное чувство, когда тебе по фигу, кто тут кому наваляет. Главное, чтобы это случилось. Ну и Аяка вдовой осталась, ага… Только по этому поводу я тоже ничуть не расстроен…

.

Глава 4

Примерно через минуту Илит обрела способность двигаться, хотя освободиться из захвата она, конечно же, не могла. Даже не стала пытаться. Коротко взглянув на труп Ясуо, Королева асуров медленно оглядела захвативших ее уродов и, зло усмехнувшись, прошипела:

— Твари! Вы мне за это ответите!

— Ты жива только потому, что Владыка Сэт не хочет большой войны с вашим народом, — оскалившись, в ответ пророкотал Ба-Леф. — Однако это не означает, что я отпущу тебя невредимой! Слишком много ты доставила нам хлопот.

— Уже боюсь, — плотоядно оскалилась дьяволица. — Вы жалкие, ничтожные твари! Ну, попробуйте нанести мне хоть какой-нибудь вред.

— Ты заключила сделку с Врагом, — не обратив внимания на ее слова, продолжил говорить Темный Князь. — Вопреки соглашению отдала самураю Луны часть вместилища души его мертвого бога. Сейчас ты пытаешься нарушить установленный порядок вещей, заключив сделку с людьми. Твои мечты о мировом господстве уже стоили возвращения Солнцеликой! Ты гадишь там, где ступаешь! Тупая тварь! Подстилка, возомнившая себя королевой!

— Не тебе, шакал, вспоминать о договорах между Владыками, — видя, что Ба-Леф замолчал, презрительно выплюнула Илит. — Твой хозяин и ты первыми нарушили все договоренности с моим народом! Когда мы насмерть стояли в Северных горах против армий Рюдзина, Сэт трусливо сбежал, лишив нас даже призрачных шансов на победу. Ты, шакал, бежал тогда вместе с ним! И ты говоришь мне о сделке с Врагом? Может быть, тебе напомнить подробности гибели Нактиса?!

— Все это расскажешь Владыке Сэту сама, — Ба-Леф смерил женщину взглядом. — Погостишь какое-то время у нас в Цитадели. Здесь от тебя только вред…

— И как же ты меня туда доставишь? — с издевкой в голосе поинтересовалась Илит. — Едва путы ослабнут, вам останется только бежать.

— Острие Шалы поможет мне решить эту проблему, — Ба-Леф усмехнулся, и в его руках появилось короткое огненное копье. — Неужели ты думаешь, я об этом не позаботился?

— Я думаю, ты идиот, — в ответ оскалилась дьяволица. — Мёртвый идиот…

В следующий миг огонь, которым пылало копье в руках демона, красной полосой втянулся в висящий у неё на груди амулет.

— Нэко! — мысленно закричала кицунэ, а в следующее мгновение площадка с обломками камней утонула в ярко-оранжевой вспышке.

Кошка успела — поставила щит прямо с плеча, но он нам совсем не понадобился. Заклинание прошло по узкому конусу, зацепив только Ба-Лефа и чудовище, стоящее от него по левую руку. Сильнейший удар отбросил Темного Князя метров на десять назад, отправив в глубокий нокдаун, горилле повезло меньше. Заклинание оторвало чудовищу лапу, которой она удерживала пленницу, и серьезно приложило по черепу. Впрочем, тварь от этого не подохла и, в отличие от Ба-Лефа даже попыталась подняться…

Вырвавшись из последнего щупальца, Илит метнулась ко второму чудовищу, занося над головой копье, но была отброшена назад попавшим в неё заклинанием. Горилла оказалась не слабее разъярённой аватары богини.

Безвольно хлопнули крылья, тело дьяволицы изломанной куклой отлетело назад и рухнуло в озеро, а дальше произошло ожидаемое: Илит перекинулась в свой истинный облик. Причем, если в прошлый раз я видел это словно бы в замедленной съемке, то сейчас преображение случилось мгновенно.

Гигантское чудовище рвануло из воды вверх и, подняв водопады брызг, с ревом вскинуло над головой свои могучие лапы. Земля под ногами затряслась…

— Выкидывай их! Быстро! — заорал я Эйке, прекрасно зная, что сейчас за этим последует, и лисица не подвела.

Ещё до всей этой заварухи с Хояси я подробно расспросил кицунэ о её родовом даре, и точно знал, что ей потребуется не больше пары секунд. Все существа в радиусе ста десяти метров, включая призраков, духов и нежить, мгновенно переместятся из астрала в реальность, и семь с половиной минут не смогут вернуться обратно. Так и случилось…

Услышав приказ, кицунэ, не задумываясь, вскочила на ноги и вскинула над головой руки. Фигура девушки полыхнула фиолетовым пламенем, и в тот момент, когда в лапах у Илит появился оранжевый шар заклинания, она просто исчезла. Вместе с Ба-Лефом, двумя обезьянами и всей живностью, что плескалась в воде и скакала по веткам.

Вот так… Облегченно выдохнув, я усмехнулся, и в этот миг земля под нами просела, а в воздухе резко потянуло сортиром.

С трудом удержавшись на появившейся горке, я поймал за руку потерявшую равновесие лисицу и, присвистнув, потрясенно оглядел окружающее пространство.

О-хре-неть!

Нет, на что-то подобное я как раз и рассчитывал, но и помыслить не мог, что оно будет настолько масштабным.

Сад камней исчез вместе с озером и всеми деревьями вокруг, а на их месте появилась гигантская оплавленная воронка. Радиусом — метров пятьдесят, если не больше, и глубиной не больше пяти. Впрочем, заклинание — это не баллистическая ракета для поражения подземных штабов, тут в приоритете уничтожение живой силы противника, и Илит с этой задачей справилась на отлично. Ну а если вместе с Ба-Лефом и обезьянами под раздачу попала часть лагеря осаждающих — так накладки случались всегда. Не хрен было с кем попало дружить и соваться на территорию соседнего клана.

— Она же… — Эйка высвободилась и, обернувшись, встретилась со мной взглядами. В глазах кицунэ плескались боль и отчаяние. — Я же только что убила кучу народа…

— А ну, хорош ныть! — рявкнул на неё я, прекращая начинающуюся истерику. — Не забыла, зачем сюда пришел этот «народ»?

— Но там же были и обычные люди… — опустив взгляд, покачала головой кицунэ.

— Тёнин^[251] по ночам в лагерь не пускали. Тебе ли это не знать? — напомнил ей я и, махнув рукой, начал выбираться наверх. — Пошли уже! Защита пропала и можно свалить по астралу. А-то что-то не хочется мне ни с кем из этих тварей встречаться.

Настроение было отличным, поскольку проведенную операцию смело можно зачесть на двадцать баллов по пятибалльной шкале. Ведь Хояси после такого вряд ли оправятся. И дело даже не в потерях — там наверху погибло не больше ста человек. В сад камней по ночам никто особо не захаживал, а солдатам так вообще запрещали там появляться. Заклинание Королевы асуров если и зацепило пару десятков палаток, то все равно для тридцатитысячной армии такие потери совсем не фатальны, а вот психологический эффект у нас получился на славу.

В ночном небе появляется огромная черная тварь и хреначит заклинанием по самому центру твоего лагеря! Большинство солдат и офицеров посчитает такое предупреждением от богов, а известие о смерти даймё многократно усилит эти предположения. В общем, с большой вероятностью, армия Хояси уйдёт отсюда до следующей ночи. Но даже если они останутся, боевой дух будет подорван, и захватить крепость у них вряд ли получится. Предупреждения богов в этом мире принимают всерьез.

Богов, да… Как выяснилось, у Сэта с асурами есть куча взаимных претензий. Один трусливо свалил, другие пытаются нарушить миропорядок. Но если насчет первого все ясно, то второе как-то не бьется с моим представлением о происходящем вокруг. Нет, понятно, что, пытаясь пройти на землю Империи, асуры нарушают этот самый миропорядок, но что конкретно в этом нарушении не устраивает Владыку Нижнего мира? Сэт преисполнился человеколюбия, или это грозит каким-то его планам? Нет, я понимаю, что мир не состоит только из «плохих» и «хороших» — здесь каждый преследует свои собственные интересы, но о возможном союзе Сэта и Мары орали тут едва не из каждого утюга! Змей разве не знал, чего добивается Владыка Кимона? Или это я тупой и не понимаю, чего конкретно хотят все эти уроды?

И еще эти слова Илит на тему гибели Нактиса. Дьяволица намекнула, что ради убийства бога Луны Сэт заключил сделку с врагом. Блин, вот какого хрена она не сказала конкретно? Нет, скорее всего, Сэт договаривался с Такеми — там просто не было других действующих лиц, но если это так, то какого хрена светлые боги не осудили предателя? Или им по фигу? Или я опять чего-то не понимаю?

Вроде все? Хотя нет — есть еще гребаные веревки! Как я понимаю, они напрямую связаны с силой граничных камней, и после уничтожения обеих защита исчезнет? Сука! Ну вот кто такое придумал?!

Этот хмырь Ясуо в своих странствиях, очевидно, тоже увидел страницу из Книги Начал, но, в отличие от меня, он смог прочитать текст под картиной. Ознакомившись с «руководством пользователя», мужик быстро нашел обе веревки и подумал: «А почему бы и нет»? Дальше — понятно: будущий дайме передал одну из симэнава в качестве аванса асурам, а вторую куда-то заныкал от греха и как-то обезопасил себя от прямого допроса. Сейчас одна из веревок уже уничтожена, а вторая… Черт! Аяка!

Резко обернувшись, я встретился взглядами с поднимающейся следом лисицей и, ткнув пальцем в землю, произнес:

— Нам срочно нужно туда!

— Куда? — Эйка, похоже, все еще боролась с накатывающим депресняком и от того соображала чуть медленнее чем обычно.

— В реальность! — пояснил я и, предупреждая вопросы, добавил: — Этот уже мертвый ублюдок нашел обе симэнава, о которых я вам рассказывал. Одну он передал Королеве асуров, вторую обещал отдать после собственной коронации. Если Илит найдет оставшуюся симэнава раньше нас, Граничные камни разрушатся и сюда в гости заявятся все асуры Кимона! Понимаешь?

— А Аяка… — включаясь в ситуацию, нахмурилась кицунэ.

— Да, — кивнул я. — Если кто-то и знает о второй веревке, то только она! Нет, я сомневаюсь, что Ясуо рассказал ей о точном месте, где спрятана симэнава, но не говорить о ней он не мог. Сестра князя — женщина умная, и какие-то выводы она, конечно же, сделала. В любом случае, мы должны добраться до нее раньше, чем это сделает Илит!

— И как ты себе это представляешь? — сообразив наконец, что я задумал, удивленно развела руками лисица. — При переходе кровная связь пропадет и создать ее я смогу не раньше, чем через декаду. Отвести глаза такому количеству народа у меня не получится! Тут не справилась бы и богиня!

— А зачем отводить кому-то глаза? — хмыкнул я и указал на луну. — На дворе ночь. А на нас такие же плащи, как и у большинства самураев Хояси. Отличительных знаков нет — накинем капюшоны, и никто не узнает. К тому же, я очень сомневаюсь, что сейчас там вообще кто-то будет кого-то искать. Хояси еще долго не придут в себя после атаки. Вот мы под шумок и…

— Хорошо, ну найдем мы ее и что дальше? Расскажешь ей о смерти любовника и предложишь прогуляться из лагеря?

— Нет, — покачал головой я. — Зачем нам где-то гулять? Закинешь нас с Аякой в астрал, и свалим отсюда «шагами». Щит-то пропал, и вряд ли его восстановят в ближайшее время.

— А если она не согласится с нами пойти? — не унималась лисица. — Как ты заставишь сильного заклинателя сделать что-то против его воли?

— За это не переживай, — успокоил я кицунэ, накидывая на голову капюшон от плаща. — Поверь, у меня найдутся для нее аргументы.

— Но…

— На кону выживание Синего леса! — не дал ей договорить я. — Чем больше мы тут болтаем, тем меньше остается шансов предотвратить катастрофу. Пошли уже! Нэко слезай с плеча — тебе можно больше не прятаться.

— Да, Таро, — кицунэ согласно кивнула, затем быстро накинула капюшон, взяла меня за руку, и луна в небе резко увеличилась в размерах…

Реальность ударила по мозгам яростным ревом и дикими криками, которые доносились откуда-то справа. Громко стонали раненые, гремело железо, издали слышались характерные звуки спускаемых тетив.

Кое-как удержав равновесие и морщась от тяжелых запахов дыма и аммиака, я открыл глаза, огляделся и выматерился. Ну да… По-тихому забрать княжну не получится. Какое уж тут, на хрен, по-тихому?

Нас выбросило на краю дороги возле груды обломков, оставшихся от двух навесов, под которыми ночевали солдаты. Точно такие же обломки тянулись вдоль дороги, ведущей на главную площадь лагеря, откуда и доносился яростный рев.

Ревела одна из горилл. Бодмонта? Или как там Илит называла этих чудовищ? Освещенная огнем пылающих вокруг площади построек, с ног до головы опутанная светящейся оранжевой сетью тварь стояла на задних лапах и тщетно пыталась разорвать контролирующее заклинание.

Аяка вместе с двумя десятками магов, четверо из которых определенно были асурами, атаковали чудовище метров с тридцати-сорока. Все заклинатели находились на возвышенности за площадью, и со своим зрением я прекрасно различал даже лица. Поэтому никакой ошибки быть не могло.

Кроме того, на площади находилось больше сотни самураев. Обступив ревущую тварь полукругом, они посылали в нее стрелу за стрелой, но было не разобрать: наносят ли эти атаки чудовищу хоть какой-нибудь вред. Со всех сторон лагеря к площади бежали вооруженные асигару, и за спинами самураев их собралась уже немаленькая толпа, но близко к чудовищу никто не лез. Очевидно, чтобы не мешать заклинателям и стрелкам. Жесть… Со стороны происходящее напоминало голливудский блокбастер, и если бы я не знал, что все это в реальности…

Воронка от заклинания Илит находилась там же, где и в астрале, но здесь она выглядела намного уродливее и воняла как сотня гарнизонных сортиров. Ни Илит, ни Ба-Лефа нигде не было видно. Королева асуров, очевидно, осознала свой косяк и поспешила ретироваться, пока сюда не нагрянули местные боги. Ну а Владыка Отчаяния просто свалил. Пришедшие с Ба-Лефом уроды быстро уйти не могли. Один, в смысле, не мог. Изломанная туша второго чудовища лежала на дне воронки в луже слизи, натёкшей из его ран. Илит все-таки отплатила одному из обидчиков, хотя с учетом всего произошедшего, для нее — это такое себе утешение.

Переживший атаку монстр, не имея возможности переместиться в астрал, пошёл напролом в сторону леса, круша по дороге шатры и убивая все, что шевелится. По неудачному стечению обстоятельств путь чудовища пролегал через центр лагеря, где стояли шатры клановой знати.

Нет, солдаты, возможно, от такого бежали бы в страхе, но самураи не дрогнули и приняли бой. Четверо заклинателей из охраны дайме были асурами. Оранжевых глаз в темноте не скрыть, и этих тварей я срисовал сразу. Они-то и спеленали чудовище сетью, но дальше дело пока не движется. Ни стрелы, ни заклинания не наносят бодмонта серьезного вреда, и не понятно, сколько продержится контролирующее заклинание.

Впрочем, мне глубоко положить и на Хояси, и на эту гниющую обезьяну. Проблема в том, что Аяка находится у всех на виду, и незамеченными к ней подобраться не выйдет.

Княжна, очевидно, прибежала на шум и решила присоединиться к веселью. Сейчас она примерно в ста пятидесяти метрах от нас, и чтобы добраться туда, придётся обойти всю эту огромную толпу народа и подняться на горку. Фигня-вопрос, но что делать дальше? За спиной княжны находится пятерка самураев охраны, справа, в десяти метрах — асуры, с которыми нельзя не считаться. А ещё мне очень не нравится светящийся у нее на груди амулет. Тот самый артефакт из склепа под городом…

Все это пронеслось у меня в голове за пару секунд, и я, убедившись, что лисица находится рядом, указал рукой в сторону площади и коротко скомандовал:

— Пошли!

— И что ты собираешься делать? — проводив взглядом десяток пробежавших мимо нас асигару, мысленно поинтересовалась лисица. — Нас же к ней не подпустят!

— Не знаю, — перешагнув через лежащий на пути труп, произнес я. — Давай подойдем поближе и посмотрим. Может, что-то случится, и княжна уйдет в свой шатер?

— Слу-чит-ся, — появившись перед нами, напевно промурлыкала Нэко. — Бод-монта ско-ро разор-вет сеть, и все ум-рут….

— Стоп! — я резко остановился и, приняв правее, чтобы не стоять на пути у бегущих на площадь, поинтересовался: — А как он их всех убьет?

— Тьма, — тут же подсказала девчонка. — У бод-мон-та есть только Тьма…

«М-да… — я пару раз глубоко вдохнул ртом и, морщась от неприятного запаха, с сомнением посмотрел в сторону площади. — Вот почему озарения у Нэко происходят в самый неподходящий момент? Не, оно вроде бы понятно — увидела, или услышала кого-то знакомого, и сразу же вспомнила. У людей ведь оно точно так же случается. Только люди, как правило, вспоминают все, а у кошки память возвращается дозированно. Впрочем, сейчас нужно думать о другом. Ведь если эта тварь зарядит по площади Тьмой, то Аяка, скорее всего, тоже погибнет. Нори расстроится, но как бы цинично оно не звучало, мертвую княжну у Илит допросить не получится. Хотя и нам она тоже ничего в этом случае не расскажет. Как бы то ни было, сейчас мы ничем ей не можем помочь, а вот Эйка…»

— Что-то не так? — заметив, что я на нее смотрю, встревоженно поинтересовалась лисица.

— Да, — кивнул я. — Срочно отправляйся в астрал. Мне Тьма не страшна. А тебе…

— Мне тоже она не страшна, — морщась от рева чудовища, мысленно успокоила меня девушка. — Кровная связь частично сохранилась, и твой оберег защищает сейчас и меня. Я просто не могу спрятать нас как в астрале.

— А, ну раз так — тогда вперед, — я кивнул, и больше ничего не говоря, побежал в сторону площади.

Ведь что бы тут ни готовилось, нам нужно подобраться поближе. Возможно, княжну защитит ее амулет, и тогда карты лягут как надо. Да и в любом случае нам с Эйкой ничего не грозит.

В творящейся вокруг суматохе на нас никто не обращал никакого внимания. Крики командиров, ругань и хлопки спускаемых тетив, тонули в реве возмущенного монстра. К запахам дыма и аммиака при приближении к площади добавилась трупная вонь, и наконец я понял, чем конкретно занимались заклинатели и самураи.

Издали мне казалось, что атаки не наносят чудовищу никакого вреда, но, как выяснилось, вся стрельба велась исключительно по ногам. Нижние конечности твари были измочалены стрелами, бедренные кости потрескались. Ещё немного — монстр рухнет на землю и его останется только добить. Ну да, если оно будет — это «немного».

Все случилось, когда мы пробежали под навесами и, растолкав толпящихся там солдат, выскочили на соседнюю дорожку, с которой до Аяки по прямой оставалось не больше пятидесяти метров. Тварь наконец сбросила с себя контролирующее заклинание и, шагнув вперёд, подняла вверх свои передние лапы. Одновременно с этим один из асуров заорал: «Берегись!» и его фигура полыхнула оранжевым светом поставленного щита. Мгновение спустя этому примеру последовали все остальные заклинатели, и ночь озарил фейерверк красно-оранжевых вспышек. Последней опомнилась Аяка.

Шагнув вперёд, девушка провела руками по воздуху и повесила перед собой широкую сине-голубую простыню. Похожую на ту, что создавал в бою с асуром Михо Такаши. А потом пришла Тьма…

Чудовище резко опустило свои конечности, и от него по кругу волной разошлась чернота.

Так бывает, когда в хорошо освещённом помещении гаснет свет. Мир на пару мгновений погрузился в непроглядную ночь. Такую, что даже я не мог ничего разглядеть. Исчезло все: и луна, и звёзды, и пылающие неподалёку костры. Одновременно с этим со всех сторон донёсся треск ломаемых навесов, грудь обожгло холодом, и меня с ног до головы окатило вонючей слизью.

По ощущениям: словно попал под здоровенный кусок хорошо так подтаявшего холодца, который вместо говядины сварили из разложившихся трупов. С трудом устояв на ногах, я вытер лицо внутренней частью плаща, обернулся и увидел невредимую Эйку.

Нет, лисица говорила, что оберег Милосердной защитит нас обоих, но дело не в этом. Плащ на кицунэ был запачкан лишь немного и с одного бока. В неё, судя по всему, попала та дрянь, что промахнулась по мне. Не понимая причины такой избирательности, я резко обернулся и тут до меня дошло…

Наверное, любого нормального человека открывшаяся картина ввергла бы в глубокую депрессию лет так на десять как минимум. Неко была права, умерли тут практически все.

По краю площади полукругом лежали трупы… Самураи, асигару… Навскидку никак не меньше трёхсот. Крови нигде не было видно, и разум в первые мгновения отказывался это принять. Та его часть, что осталась от майора спецназа. А ещё я понял, что мог не допустить этого ужаса. Волна Тьмы остановилась на мне. Оберег Милосердной уничтожил поганую магию, и погибли только те, кто находился внутри воображаемого радиуса от меня до чудовища. Стоило выбежать на площадь — и все эти люди сейчас были бы живы. Да… и потом бы они убили нас с Эйкой, так что рефлексировать нет причин. Враги сдохли — и это отлично! Жаль только, что сдохли они не все…

Четверо асуров пережили атаку чудовища. Щиты выдержали и до сих пор светились оранжевым. Заклинание отбросило тварей назад метра на три. Все четверо лежали на земле без движения, но раз защита осталась — с ними полный порядок.

При этом все заклинатели Хояси погибли, а вот что с княжной — непонятно. Аяка с телохранителями тоже лежит неподвижно, но на ней ведь не было никакого щита. Ее защита работает по-другому.

Мгновение понадобилось мне, чтобы все это рассмотреть, когда относительную тишину над площадью огласили крики ужаса. Солдаты, до которых не докатилась волна Тьмы, подались назад. Часть побросала оружие и в панике убежала в глубину лагеря. Впрочем, бонмонта не было до них никакого дела.

Возмущённо рыча, монстр опустился на четыре конечности и по-обезьяньи направился к тому месту, где лежали асуры. Тварь прекрасно помнила, кто именно держал ее в путах, и, очевидно, решила отомстить врагам за своё бессилие. Так и случилось.

Подойдя к ближайшему асуру, бодмонта поднял его с земли правой лапой, перехватил левой и без затей разорвал пополам.

Сука! Примерно так хозяйка отрубает голову выбранному на обед петуху. Буднично, и без лишних эмоций. Просто подобрал и разорвал на две части! Ни разу, блин, не напрягшись… Нет, асуров я ненавижу настолько, насколько это возможно, но даже мне такое казалось неправильным. Впрочем, дерьма в этом мире хватает. Одним больше, одним меньше — особой разницы нет…

Отбросив окровавленные куски, монстр схватил с земли второго асура, и в этот момент очнулась за спиной Эйка.

— Таро, она жива! — мысленно прокричала лисица, я повернул голову и выматерился.

Аяка очнулась и сейчас сидела на земле, опустив голову и пальцами касаясь висков. Девушка, очевидно, еще не до конца пришла в себя и не видела, что происходит вокруг. Позади княжны зашевелился один из ее телохранителей, но вряд ли он сейчас сможет защитить свою госпожу даже от кролика, и остается надеяться, что тварь интересуют только асуры…

Волна Тьмы разбросала всех в разные стороны, от княжны до чудовища было сейчас метров тридцать не больше, и как выяснилось, я ошибался…

Заметив очнувшуюся княжну, монстр отшвырнул в сторону куски второго разорванного асура и, опустившись на четыре лапы, не торопясь отправился в сторону девушки.

Время словно замедлилось. Да, я прекрасно понимал, что Аяка предатель, и ее смерть, возможно, избавит нас от кучи проблем, но еще она — родная сестра моего брата. Нори любит ее и сильно расстроится, ну а я…А я, наверное, не успел еще тут оскотиниться. И кем бы она там ни была…

— Аяка, беги! — изо всех сил заорал я и, вскинув левую руку, всадил в чудовище один из водных серпов.

Целил с небольшим упреждением по задним ногам и, конечно, попал. Немного не туда куда хотел, но хватило и этого. Сыёку привычно ожег левую руку, полумесяц с глухим звуком ударил твари в колено, монстр споткнулся и, остановившись, резко повернул ко мне свою морду.

Чтобы гарантированно отвлечь чудовище от княжны, я перекинулся в лиса и, выхватив из воздуха меч, быстрым шагом направился к площадке.

Только так! Серп не нанес твари особого вреда, Аяка до сих пор пребывает в шоке, поэтому нужно заходить с козырей. Илит с Ба-Лефом свалили, и вряд ли они меня могут почувствовать, а этот урод прекрасно поймет кто перед ним.

— Жди здесь и готовься, — на ходу приказал я лисице, затем скинул с себя обляпанный плащ и, легко перескочив через груду обломков, вышел на утрамбованную площадку.

Глава 5

Никакого конкретного плана не было. Да и какой тут может быть план? Я быстрый, Тьма не страшна, а мой меч может нанести противнику серьезный урон — это из плюсов. Из минусов — все остальное.

Мой противник — пятиметровая мертвая обезьяна с неизвестными боевыми способностями. Кинг-Конг из японских кошмаров, с черепом вместо башки, и, если он встанет на задние лапы, я макушкой достану ему до яиц. Нет, яиц, понятно, там никогда не было, но мне от того ни разу легче не будет. В общем, идея только одна — закончить начатое самураями Хояси. Нужно перерубить одну из задних лап, и этого будет достаточно. Дальше — по обстановке.

Все получилось, как я и задумывал. Первые пару секунд тварь буравила меня тяжелым взглядом своих оранжевых нечеловеческих глаз, затем оскалилась и, забыв про Аяку, тяжело шагнула навстречу.

— А, это ты ублюдок… — рокочущим эхом пронеслось у меня в голове. — А мы-то думали, почему не можем тебя найти…

— Я, как ты видишь, ни от кого не скрываюсь, — хмыкнул я, остановившись в тридцати метрах напротив чудовища. — И мне неизвестно, что ты за обезьяна, но я предлагаю тебе свалить. Так же, как это сделали Илит и Ба-Леф. Тонкий мир уже открыт, и второй раз я предлагать не буду. Либо ты уйдёшь, либо окончательно сдохнешь…

Наверное, со стороны это выглядело забавно. Серебристый лис через губу втирает что-то стоящему напротив Кинг-Конгу. Только с этими уродами по-другому нельзя. Покажешь слабину — и тебя мгновенно сожрут. На Земле ли, здесь — везде одинаково. Даже когда ты один и без оружия, а от базара не отвертеться, говори так, будто за твоей спиной отделение СОБРа. Сейчас — та же фигня. Эта дохлая обезьяна срисовала оберег Милосердной и думает, что козырей у меня больше нет. Вот пусть так и думает…

— Наглец… — презрительно пророкотало чудовище. — Слабосильный ублюдок… Ты лишь тень того, кем хочешь казаться. Я, Ха-Шан, сегодня принесу Владыке Сэту твою поганую голову.

Произнеся это, обезьяна встала на задние лапы, вскинула вверх передние, и проревела что-то невнятное. Наблюдая за этими манипуляциями, я приготовился к внезапной атаке, но ее не последовало. Зато зашевелились трупы на площади — горилла оказалась гребаным некромантом!

Самураи, асигару и погибшие заклинатели поднимались с земли, гремя доспехами и шаря по сторонам пустыми мертвыми взглядами, как в каком-то дешевом ужастике девяностых.

За спиной раздались крики, лязгнула сталь, послышались звуки ударов. Асигару из выживших, издали наблюдающие за этим концертом, очевидно, что-то не поделили с покойниками.

Не знаю, я не оглядывался. Просто стоял и ждал, презрительно глядя на урода напротив. Атаковать не пытался — не пришло ещё время. Сейчас обезьяна выложит на стол все свои козыри, и ход перейдёт ко мне. Была и ещё причина — она как раз висела у меня над правым плечом и, теребя подол своего прозрачного платьица, с интересом оглядывалась по сторонам.

Три сотни ходячих трупов бакэнэко вернёт в исходное состояние секунд за пять, и до меня они добежать не успеют. Нет, конечно, можно было попросить кошку уничтожить тварей в момент призыва, но проблема в том, что в таком случае, обезьяна сохранит большую часть Силы, а Нэко не получит плюсиков к карме. За прошедшие два месяца подробно расспросил свою маленькую спутницу, и примерно представляю, как вернуть ее в нормальное состояние.

Поднятые трупы — самая легкая цель, для таких, как она. С онрё придётся возиться с каждым в отдельности, а крупная тварь, вроде той, что напротив, девочке не по силам. Одной ей, в смысле, не по силам, но она же здесь не одна.

— Как только Нэко уничтожит восставших, я постараюсь замедлить эту, как ты говоришь, обезьяну, — подтверждая мои мысли, включилась в происходящее кицунэ.

— Да, — мысленно произнёс я и, видя, что все мертвые уже поднялись, приказал: — Нэко, всех, кого он призвал — в расход, дальше по ситуации.

— Хо-ро-шо, — согласно кивнула девочка и серым росчерком метнулась мне за спину.

— Начали! — сам себе мысленно проорал я и рванул к обезьяне, забирая правее так, чтобы по возможности атаковать самую повреждённую лапу.

Одновременно с этим позади загрохотало железо, мертвые самураи в видимом секторе неуверенно качнулись вперёд, за спиной истошно заорали солдаты Хояси.

Тридцать метров для теперешнего меня — это чуть больше секунды. Монстр слишком увлёкся призывом, и первую атаку, конечно же, прозевал.

Без труда уйдя от взмаха левой передней лапы, я подбежал к ноге и, морщась от несусветной вони, нанёс косой рубящий чуть повыше голеностопа.

Лезвие клинка с глухим звуком врубилось в потрескавшуюся кость, зайдя примерно до половины. Чудовище возмущённо взревело и попыталось достать меня на обратном замахе, но что-то подобное я и предполагал. Собственно, других вариантов и не было. Рванув на себя меч, я отпрыгнул назад вправо и, продолжая оставаться за спиной у гиганта, быстро оценил обстановку.

Все пока шло так, как и планировалось. Неко, обернувшись в широкую полосу серого тумана, летела по периметру площадки на высоте полуметра и, цепляя ожившие трупы, возвращала их в исходное состояние. Тела самураев и асигару валились на землю, гремя доспехами и источая чёрную дымку. На ногах в этот миг оставалось не больше трёх-четырёх десятков. Одна секунда и…

— Это Мунайто! — за спиной пронзительно закричала очнувшаяся княжна. — Он пришел, чтобы убить вашего господина!

«Вот же сука!» — мысленно хмыкнул я и, прыгнув вперёд, атаковал правую ногу гиганта. Любовь делает некоторых женщин тупыми. Даже таких умных, как сестра моего кровного брата.

Атака смазалась. Бонмонта, ревя как стадо раненых носорогов, попытался снова меня достать и сменил опорную лапу, поэтому в кость попасть я не смог. Клинок разрубил серую бугристую шкуру и пласт гнилого твёрдого мяса, а в следующий миг мне пришлось уходить прыжком от размашистой атаки чудовища.

Не, на пальцах и в планах оно получается просто. Кривые задние лапы гориллы размером больше меня и промахнуться мимо них не получится. Казалось бы, подойди и ударь, используя преимущество в скорости, да только ни хрена оно так не работает. Здесь не компьютерная игра, и у меня в руках меч, а не станковый пулемёт. К тому же кости этого урода оказались намного прочнее, чем у гашадокуро. Не знаю почему, но думать об этом буду потом.

Самое поганое во всем этом то, что за спиной сейчас очнутся двое асуров, и эти ублюдки в первую очередь атакуют меня. От заклинаний защитит кошка, но кто сказал, что они будут бить заклинаниями? И ведь обернуться, сука, нельзя…

Словно услышав эти мысли, бодмонта раскинул лапы и начал падать назад, пытаясь придавить меня своей тушей, и я, отскочив вправо, развернулся и оглядел пригорок, на котором находились асуры.

Вовремя! Уроды уже успели прийти в себя. Пущенный одним из них оранжевый диск промахнулся мимо меня и угодил в землю между лап падающего чудовища. Второй асур только-только поднялся и, выхватив из-за пояса короткий прямой клинок, смотрел на меня своими оранжевыми глазами.

В этот момент бодмонта наконец завалился, едва не зацепив меня своей пятерней, земля под ногами дрогнула, и я, подскочив к правой лапе, с силой опустил на неё меч. Не хватило совсем немного. Клинок прошёл глубже середины кости, тварь дернулась, и мне лишь чудом удалось отскочить вместе с оружием. Одновременно с этим в грудь поднимающейся обезьяны со стороны Эйки прилетела полупрозрачная зелёная лента, движения чудовища заметно замедлились, и я, прыгнув вперёд, снова атаковал правую ногу.

Лезвие клинка наискось вошло в проклятую кость, брызнули наружу осколки. В этот момент бодмонта, не прекращая реветь, развёл в стороны лапы, и площадка взорвалась чернотой.

Понимая, что Тьмой меня не достать, хитрая тварь атаковала опосредованно, воздействовав заклинанием на землю. Серьезного урона так не нанести, но такой задачи и не было…

Сильнейший толчок подбросил меня в воздух вместе с тоннами земли метра на два. В лицо сыпануло песком, лодыжку прострелило от боли. Слабо понимая, что происходит, и ни хрена не видя вокруг, я попытался сгруппироваться, но без толку. В следующий миг вылетевшее из темноты щупальце, в которую превратилась лапа чудовища, вмазало мне по рёбрам, как сорвавшееся с креплений бревно.

Жуткая конечность мгновенно обвилась вокруг талии, но сразу задушить меня тварь не могла. Слишком толстое щупальце. Взревев с досады, бодмонта рванул меня к себе, одновременно занося для удара свою правую лапу, и в этот момент ему в морду серым росчерком влетела бакэнэко.

Чудовищный удар с громким треском снес обезьяне нижнюю челюсть, череп мотнулся в сторону, мелькнули в облаке пыли багровые глаза, и пятиметровый гигант, взмахнув лапами, грузно опустился на задницу.

— Это тебе за Сору, ублюдок, — зло прошипела Нэко и серым вихрем закрутилась вокруг морды чудовища.

Удивляться не было времени. Отлетев метров на пять в сторону и удачно приземлившись на три конечности, я сплюнул набившуюся в рот землю и метнулся к подверженному гиганту.

В этот момент небо над лесом впереди озарила алая вспышка, в голове послышался рёв приближающегося пожара, из-за спины донеслись испуганные возгласы выживших.

Не обращая внимания на посторонние звуки, я подбежал к измочаленной лапе, широко размахнулся и нанёс рубящий удар, целя в уже оставленную зарубку. Получилось! Кость обиженно хрустнула, ступня отделилась от тела, повиснув на остатках гнилой плоти, и в этот миг по мозгам ударил истошный крик выбежавшей на площадку лисицы:

— Таро! Нэко! Наза-ад!

Некоторые товарищи там, на Земле, считают военных тупыми, потому что те неспособны проявлять инициативу, не получив конкретных инструкций. Не знаю, так ли оно на самом деле, но зато, в отличие от всех этих умников, любой солдат мгновенно отреагирует на команду. И не будет задавать при этом лишних вопросов. Ну а кошка тоже когда-то была бойцом — в этом я уже не раз убеждался.

Услышав крик, Нэко серой лентой метнулась к лисице. Я отпрыгнул от туши назад, отбежал метров на двадцать, и в этот миг все вокруг затопило алое пламя.

Гигантский огненный журавль спикировал с ночного неба на площадку и, взмахнув крыльями-факелами, целиком накрыл собой ревущего монстра. Мгновение и рев захлебнулся, в воздухе повеяло гарью…

— Приветствую вас, Кагуцути-сама, — разведя в стороны руки и отвесив церемониальный поклон, громко произнесла кицунэ. Хояси за спиной попадали на колени, а я просто стоял и смотрел. Морщась от нестерпимого жара и ничего кроме досады не испытывая.

Ками — хранитель рода Хояси в образе огненной птицы, ну да… Пять минут назад на этой площади погибло несколько сотен знатных воинов клана, в которых текла кровь правящей семьи и этот тормоз решил наконец вмешаться. Интересно, где он был, когда Ясуо договаривался с асурами и помогал тварям разрушить Граничные камни? Почему не одернул, не вразумил? Он и сейчас-то прилетел только к шапочному разбору, когда трое левых ёкай уже практически добили чудовище.

Не знаю, наверное, не стоит так думать о боге, который находится в двадцати метрах напротив, но, да и плевать на него! Меня сейчас больше заботили асуры. Их-то он вряд ли сожжет.

Очевидно, услышав приветствие, журавль повернул голову и посмотрел на лисицу. Затем перевёл взгляд на меня, широко распахнул клюв и огненным фонтаном взмыл в небо, оставив на площади пятно остекленевшей земли и кучу невесомого пепла.

Перед глазами ещё пылал столб огня, но я без проблем разглядел два метнувшихся с горы силуэта.

Асуры прекрасно видели бой и, думая, что я ранен, решили добить. Один из них швырнул в меня издали оранжевый шар, второй бросился вперёд, отводя меч для удара, и события понеслись вскачь.

Нехитрая и вполне объяснимая тактика: обездвижить и сразу убить. Да вот только я не мертвая обезьяна. Меня так просто в сеть не поймать.

Эти двое, очевидно, привыкли драться в тандеме. Оранжевый шар, не долетая пяти метров до меня, раскрылся в широкую сетку, бегущий ко мне асур прыгнул, занося меч, и… налетел на встречный удар цвайхандера. Ну да… Нэко они не видят, а кошке такая сеть — на раз-два.

За мгновения до атаки асур понял, что тактика не сработала, и попытался уйти с направления встречного удара, да вот только в прыжке это сделать непросто. Клинок с глухим звуком угодил твари в плечо и, разрубив кости, вошёл до середины груди. Тело мертвого уже асура пролетело вперёд и, выронив меч, завалилось к ногам, залив меня до пояса кровью. Меч освободился без каких-то усилий, и я, ни секунды не медля, рванул ко второму противнику.

Сзади что-то орали, но слов было не разобрать. С момента нашего тут появления прошло не больше десяти минут, и сюда уже сбежалась целая куча народа. Впрочем, на площадку никто не лезет — явление бога поумерило пыл. Да и вряд ли кто-то из солдат поднимет меч на ёкай. Они же видят перед собой двух лисиц, которые пару минут назад дрались с порождением Тьмы, а это многого стоит. К тому же нас не тронул Хранитель рода, а значит, мы не враги.

Второй асур оказался умнее. Видя, что приятель погиб, и, понимая, что его магия тут не работает, ублюдок швырнул в меня горсть какого-то порошка и исчез. В голове грубо выругалась кицунэ, не успевшая сотворить заклинание.

С порошком, правда, тоже не прокатило. Спасибо за науку ниндзя Хояси. Готовый к чему-то подобному, я резко сместился влево и ушел от поганого облака. Остановился, оглянулся, пробежал взглядом по собравшейся толпе и посмотрел на Эйку.

В этот момент кицунэ указала рукой мне за спину и, перекрикивая гул толпы, прокричала:

— Сзади!

Одновременно с этим мне в спину плеснули ведро тёплой воды.

Мгновенно сообразив, что происходит, и, кляня себя за беспросветную тупость, я резко обернулся и увидел Аяку, которая стояла возле края площадки вместе с одним из своих телохранителей. Остальные ещё только приходили в себя.

Вид у княжны был растерянный. Решимость во взгляде мешалась с отчаянием. Ну да… Эта курица не знала, что Водой меня не достать. Хотела убить и ударила в спину… Настоящая благородная госпожа…

— За мной! — мысленно скомандовал я лисице, и побежал к Аяке.

Телохранитель рванул мне навстречу, замахиваясь выхваченной из ножен катаной, но я не стал его убивать. Поймал лезвие клинка крестовиной и, продолжая движение, пробил локтем в лицо. Добавив плечом и сбив ошеломлённого самурая на землю, подбежал к Аяке и коротко пробил кулаком ей под глаз.

Нет, я никогда не подниму руку на женщину, но сейчас ситуация немного другая. Оружие в руках убирает половые различия, а эта сука как раз заканчивала читать заклинание. Так что пусть отдохнёт, от греха…

Отпустив меч, я подхватил бессознательное тело княжны, закинул его на плечо и, обернувшись к Эйке, скомандовал:

— Быстро! Уходим!

Кицунэ не заставила себя просить дважды. Подбежав, девушка схватила за руки нас с Аякой, и площадка вместе с толпой исчезли в чёрном тумане.

Астрал встретил нас знакомым запахом аммиака. Не удержавшись на ногах в момент перехода, я вместе с княжной завалился на землю, выругался и облегченно посмотрел на луну. Ощущения как после двадцатикилометрового марш-броска с полной выкладкой. Колени трясутся, дыхание сбито и безумно хочется пить. Ещё лодыжка болит, и дерьмо это липкое на штанах, но плевать! Мы смогли! И при этом даже не ранены! А лодыжка… Да и хрен с ней, если подумать. По астралу можно «шагать» и без ног.

— Теперь понятно, о каких аргументах ты говорил, — посмотрев на княжну, натужно усмехнулась лисица. — Сейчас… Я немного приду в себя, и пойдём.

Выглядела Эйка так, словно всю ночь тусила по клубам. Волосы растрепанные, одежда испачкана и помята, в глазах весёлая бесшабашность. Она, очевидно, до последнего не верила, что у нас получится выжить. Ну да… И нужно побыстрей валить отсюда, пока ее не накрыл отходняк.

— Сними с нее артефакт! — кивнув на княжну, посоветовала подлетевшая Нэко. — Здесь, в Тонком мире, он слишком заметен, и нас по нему можно найти. Твой же оберег скроет и не такое.

Нэко говорила нормально, полностью проговаривая слова и ни разу не заикаясь. Не прошло и полгода, ага… но как же я рад, что она снова стала такой! Впрочем, все эмоции оставим до дома.

— Да, — кивнул я и осторожно снял с княжны амулет.

Нет, понятно, что водный артефакт не причинит мне никакого вреда, но я помню, как княжна впервые надела его себе на шею.

Ничего не случилось. Амулет в моей ладони лишь немного нагрелся, но да и только. Убрав его за пазуху, я поднял взгляд на кошку и произнес:

— Слушай, хотел спросить, пока не забыл. Скажи, а о какой Соре ты вспоминала в бою? Я никогда не слышал от тебя этого имени.

— Не знаю, — девочка виновато пожала плечами. — Оно приходит само на язык. Не знаю откуда и объяснить не могу. Только чувствую, что Сора была мне близка. Или родственница, или подруга… Думаю, ее убил этот бодмонта Ха-Шан. Если это так — сегодня хороший день. Мы ведь за нее отомстили!

— Я попробую узнать, кто была эта Сора, — негромко произнесла Кицунэ и, переведя на меня взгляд, сделала приглашающий жест. Все, я готова. Пойдемте.

— Да, пошли, — кивнул я и, перекинувчерез плечо зашевелившуюся княжну, протянул руку лисице.

В точке выхода нас встречали: Иоши в форме енота, Нори и Кояма с пятеркой телохранителей. Енот, очевидно, почувствовал то, что творилось в астрале, сказал об этом князю, и они решили переживать вместе. Как бы то ни было, при виде такого комитета по встрече у меня в душе стало тепло. Это ведь очень важно, когда тебя где-то ждут. Когда есть место, куда ты всегда можешь вернуться.

При виде потрёпанных нас, вместе с Аякой, тоска во взгляде енота сменилась вселенским облегчением. Иоши вскочил с травы, открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов и, махнув лапой, широко улыбнулся. Князь же при виде моей ноши конкретно подвис, в глазах его плеснулись тревога вперемешку с отчаянием.

— Да жива она, не парься. Просто устала и спит, — хмыкнул я и, подойдя, передал сестру брату. — И фенечку её тоже возьми. А то ведь проснётся — будет искать. — Вытащив амулет, я положил его на все ещё бессознательную княжну и, повернув голову, с иронией посмотрел на енота. — А чего это вы решили нас встретить?

— Ты смеёшься?! — обернувшись в человека, тануки возмущённо нахмурился. — Там же такое творилось, что у меня шерсть встала дыбом и до сих пор никак не опустится. Астрал просто вскипел, будто бы там дрались боги.

— А почему «будто бы»? — хмыкнула за моей спиной кицунэ. — Они там очень даже дрались. И не у тебя у одного шерсть стоит дыбом…

— Не знаю, — переварив слова подруги, со вздохом покачал головой Иоши, — но в следующий раз берите меня с собой. Я же тут полжизни потерял в ожидании…

— Привет, обманщик! — выпорхнув с моего плеча, Нэко сделала круг и уселась Иоши на плечо. — Чем ты тут опять недоволен?

— А чего это я обманщик? — скосив на девочку взгляд, с улыбкой поинтересовался тануки.

— А кто мне истории разные рассказывать обещал? — картинно нахмурилась кошка. — И где все эти истории?

— Так ты же… Это… — начал было оправдываться енот, но закончить ему не дали, поскольку князь наконец очнулся от культурного шока.

— Как я понимаю, там было жарко? — поудобнее уложив в руках сестру, предположил он. — Зарево над лагерем было видно даже отсюда.

— Да, было весело, — я вздохнул и, кивнув себе за спину, объявил: — Штурма не будет. Хояси сегодня-завтра уйдут.

— Почему ты так считаешь? — шагнув вперед, удивленно выдохнул князь.

— Ясуо и большую часть командиров армии убили пришедшие с Ба-Лефом порождения Тьмы, — пожав плечами, пояснил я. — Илит влепила заклинанием по лагерю и грохнула одно из чудовищ, потом прилетел Куросава и сжёг второе. А Бал-Леф под шумок свалил.

— Кагуцути-сама, — сдерживая улыбку, поправила меня лисица.

— Да какая мне, на хрен, разница? — хмыкнул я и, кивнув на Аяку, добавил: — В общем, пока они там между собой разбирались, мы в суматохе забрали княжну домой. Чего ей там делать, раз Ясуо кончился?

— А что у неё с лицом? — слегка охренев от такого потока информации, Нори посмотрел на фиолетовый синяк под глазом у сестры. — Она тоже с кем-то дралась?

— Ну, можно сказать и так, — немного смутившись, покивал я.

— Она просто не хотела с нами идти, — наябедничала из-за спины кицунэ. — Не знала, что Ясуо погиб, и решила, что мы пришли его убивать.

— Я разбужу её, когда нужно, — соскочив с Ишиного плеча, Нэко подлетела к князю и, кивнув на Аяку добавила: — Кости не повреждены, кровоподтек тоже могу убрать, но лучше бы его оставить в назидание.

— Назидание чего? — непонимающе нахмурился князь.

— Там долго рассказывать, а мы устали и хотим пить, — я посмотрел на кровного брата и кивнул в сторону лагеря. — Давай поговорим об этом чуть позже?

— Да, конечно, — Нори кивнул и, ни слова больше не произнеся, пошёл в сторону стоящих вдалеке часовых.

Мы с ёкай и телохранителями направились следом за ним.

Глава 6

Время перевалило за полдень. Темно-желтое осеннее солнце выглянуло из-за облаков и, отразившись в воде, сменило ее цвет на лазурный. Погода улучшилась, ветер стих, и из порта в бухту потянулись рыбацкие лодки. Издали они казались игрушечными. Маленькие фишки на большой лазурной доске. Красиво и… грустно, когда знаешь, что увидишь все это не скоро. Если вообще когда-нибудь увидишь…

Я вздохнул, отошел от окна, посмотрел на кошку, которая, зависнув в полутора метрах над полом, с интересом читала какую-то книгу, и перевёл взгляд на Нори.

Князь заявился в мою комнату пару минут назад, не сказал ни слова и, усевшись на татами, принялся возмущённо молчать. Оно и понятно… Разговоры с родственниками не всегда бывают приятными, и парня сейчас лучше не трогать. Не знаю, что наговорила братьям Аяка, но вряд ли там было много хорошего.

С той памятной ночи прошло уже больше декады, а княжна соизволила поговорить о случившемся только сейчас. Времени подготовиться к этому разговору у девушки было предостаточно, так что вряд ли она поведала о каких-то там откровениях себе в ущерб. Впрочем, сейчас Нори отойдёт и сам все расскажет. Не просто же так он ко мне заглянул?

Та ночь, собственно, и стала поворотным моментом. Как я и предполагал, Хояси со степняками ушли днём после случившегося. Оба младших брата Ясуо пережили ночной кошмар, и сейчас им явно не до войны. Не, так-то потери у соседей были совсем не фатальные, но психологический фактор никто не отменял.

Сначала Илит с её ударом по лагерю, потом мёртвый урод на пару с Хранителем рода и, последней каплей — известие о гибели даймё. Тут хочешь-не хочешь, а задумаешься о правильности выбранного пути. К тому же оба брата выжили только потому, что на войну они не пришли. Не знаю уж, в чем причина, но что ни происходит — происходит к лучшему. Командующего заменить было некем, армия ушла, и в ближайшее время Хояси можно в гости не ждать.

Не задерживаясь в Оцу, мы с Нори первым же кораблем отправились в Ки. Танака со своими остался в крепости и будет возвращаться в обход, по старой дороге. В обычном речном корабле сотню дестриэ разместить не получится, а паромом они будут добираться сюда до второго пришествия. Так что лучше уж своим ходом.

В первые несколько дней после приезда, Нори с головой погрузился в хозяйственные заботы, а я отправился в юкаку бухать и помогать Иоши варить самогон, но вскоре в город прибыл Хиро вместе с Аякой и меня загрузили по полной.

Нет, сама княжна, памятуя тот фингал, наотрез отказалась со мной общаться, а вот второй брат Нори оказался отличным мужиком. «Сапогом» в хорошем смысле этого слова, и общий язык мы нашли с ним мгновенно. Узнав, откуда я сюда прибыл, и уже наслышанный о наших с Нори похождениях, Хиро взял меня в оборот и за три дня буквально вывернул наизнанку своими расспросами.

Брата Нори интересовало абсолютно все: от легионов Древнего Рима, до работы спецназа. Я честно рассказывал то, что мог вспомнить, и все закончилось ожидаемо. Армию Ясудо ждут большие перемены, и во главе этих масштабных событий будет стоять мой кровный брат.

Собственно, других претендентов на эту роль не было. Нори уже погрузился во все это так, что ушей не видать, вот ему и стоять во главе перемен.

Здраво рассудив, что это и есть то самое предназначение, о котором говорила богиня, я решил, что моя миссия тут закончена и пора отправляться в дорогу. С Нори мы проговорили почти полдня, и он со мной согласился. Расстроился, конечно, не без этого, но тут уж ничего не поделать.

Вчерашним указом даймё Кояма назначен старшим телохранителем младшего князя, а я остался близким другом и родственником. Керо ещё хотел всучить мне кучу золота, за все придумки и заслуги перед семьей, но я, конечно же, отказался.

Нет, сколько-то денег и ценных вещей у меня есть, и этого вполне себе хватит. Дорогой самурайский доспех тоже останется в Ки и будет ждать меня в этой комнате, которую Нори обещал никому не сдавать.

Дело в том, что тяжелые латы мне совершенно не в кассу. Слишком они приметны и неудобны. К тому же при смене формы, на мне появляется кожаный доспех, который не сильно уступает латам по прочности. Знать бы ещё куда при этом пропадает все лишнее, но это не так-то и важно. Эйка говорит, что у каждого оборотня в астрале есть какой-то карман, но я того кармана что-то не видел. Впрочем, по фигу — сейчас не до этого, тут с дорогой бы разобраться.

Из Ки мы с ёкай отправляемся завтра с утра. До Руты дойдём по астралу, в городе купим коней и двинем мимо столицы Империи на северо-запад, в земли клана Ёсида.

Сначала, как и планировал, заскочу в храм Райдена-сама и повидаюсь с матерью мальчика. Потом двину в ущелье Тивата за обломком клыка Рюдзина и уже вместе с ним отправлюсь в Аокигахару, до которой там один дневной переход. Да, вроде бы все не так-то и сложно, но по факту на севере Империи сейчас сезон дождей. Дороги разбиты, и непонятно, сколько времени придётся добираться до цели.

— Она беременна! — сухой голос князя выдернул меня из раздумий, и я сразу не понял, о чем он таком говорит. Видя непонимающее выражение на моем лице, Нори вздохнул и, разделяя слова, повторил: — Моя сестра беременна. Что тут может быть непонятного?

— Да, понял уже, — хмыкнул я и, пожав плечами, добавил: — Ну, что сказать… Поздравляю!

— Ты издеваешься?! — прорычал князь и поднял на меня сердитый взгляд. — Моя незамужняя сестра в положении! Ясудо много веков не знали такого позора!

— Я не считаю это позором, — спокойно выдержав взгляд, твёрдо произнёс я. — А ещё, думаю, что для вашей семьи все сложилось как нельзя лучше с этой беременностью. Это же очевидно…

— Очевидно?! — Нори сделал над собой усилие. Вдохнул, выдохнул и уже спокойно произнёс: — Хорошо! Поясни.

— Ну, начнём с того, что ребёнок — это прекрасно. Ещё один член вашей семьи. Твой племянник или племянница, — я уселся на татами напротив князя и, поправив ножны, продолжил: — Аяке сейчас тяжело как никогда, а родив, она легче перенесёт утрату. Это мы с тобой считали Ясуо ублюдком и мразью, а для неё он таковым не являлся. Женщина, между прочим — это такой же человек, и она вольна поступать так, как считает нужным, и рожать когда ей захочется, не спрашивая одобрения окружающих.

— Моя сестра не простая женщина, — заметно сдерживаясь, возразил князь. — У неё есть обязательства перед семьей!

— Так она их выполнила лучше вас всех вместе взятых, — усмехнулся я и, видя непонимающий взгляд, пояснил: — В ребёнке твоей сестры течёт кровь правителя соседней страны, и кто бы у неё ни родился — он будет залогом будущего благополучия и дружбы между вашими кланами! Доказать родство не составит труда, и если воспитать правильно…

— Но… — не ожидавший такого поворота, князь выдохнул. Злость на его лице сменила растерянность. — А я-то ещё думал, чего так Керо обрадовался…

— Наверное, потому что дайме должен смотреть дальше своего носа? — хмыкнул я и подмигнул кровному брату. — Ребёнку нельзя прививать ненависть к соседям, и я уверен, что Керо-сан прекрасно это понимает. Впрочем, в задницу эту политику. Только представь, как ты будешь рассказывать мелкому свои заплесневелые легенды, которые я слушал в лесу. И, в отличие от меня, он будет слушать их с удовольствием.

— Да, возможно, ты прав, — Нори вздохнул и покачал головой. — Но все равно неприятно…

— Что неприятно? — нахмурился я. — Твою сестру ведь никто не бросал. Да, обстоятельства сложились так, что она осталась одна, но тут уж ничего не поделать. Ты лучше расскажи, о чем ещё говорила Аяка?

— Услышав вопрос, Нори пару секунд молчал, собираясь с мыслями, затем опустил взгляд, и произнёс:

— Если говорить коротко, то сестра не знала о планах Ясуо. Покушения не планировала, в том мятеже не участвовала, с асурами не контактировала.

— А нас она закрыла в подземелье с испуга? — хмыкнув, предположил я. — Потом испугалась ещё больше и в письме сообщила об этом старшему брату. А в лагере врага оказалась, потому что любила?

— Да, примерно так и есть, — хмуро покивал князь. — И ты же понимаешь, что никто не будет копаться в этом дерьме? Аяка не виновата в смерти Масаши, а это самое главное. Если у неё родится сын, он будет носить имя брата…

— Да, — вздохнул я, — и это правильно. А что она рассказала про симэнава?

— Сестра ничего про них не слышала, — со вздохом покачал головой князь. — Ясуо лишь говорил ей, что он знает, где находится артефакт, который откроет ему дорогу к императорскому престолу. Забрать его не составит особого труда, но сделать это нужно лишь тогда, когда придёт время. Полагаю, тут имелась в виду вторая, обещанная Илит, симэнава.

М-да… Что называется облом… И вряд ли княжна соврала. Ведь эта веревка самой ей вряд ли когда-нибудь пригодится. Нет, я, конечно, могу ошибаться, и Аяка решила сама взобраться на трон, но в это верится слабо.

— Я не знаю, где искать второй артефакт, — продолжил говорить князь. — Возможно, информация есть в замковой библиотеке Хояси? Хотя, скорее всего, Ясуо наткнулся на упоминание о симэнава в своих путешествиях. Он больше года прожил в столице, надолго останавливался в Надане, полгода изучал алхимию в Хаконэ… Наверное, если повторить его путь можно будет что-то узнать?

— Не думаю, — покачал головой я. — Страница из Книги Начал могла открыться Ясуо на стене какого-нибудь сортира, но вряд ли ее там сможет увидеть кто-то другой. Эх, если бы кто-то умел читать… — я посмотрел на кошку, которая по-прежнему висела в воздухе с книгой, и с досадой вздохнул. — Ладно, я ещё подумаю на эту тему, а сейчас…

— Господин князь! — вошедший в комнату Хиро ударил себя кулаком в грудь и сообщил: — Вас срочно требует к себе даймё!

— Что-то случилось? — Нори обернулся к телохранителю.

— Я не знаю, — покачал головой парень. — Такаши-доно ожидает вас в малом зале. Возможно, стоит спросить у него?

— Хорошо, — Нори кивнул и, поднявшись, посмотрел на меня. — Надеюсь, ты меня подождёшь?

— Ты ж князь. Как тебя не дождаться?

— Ой, ладно! — Нори осуждающе покачал головой, затем усмехнулся и следом за Хиро вышел из комнаты.

Проводив его взглядом, я поднялся на ноги и задумчиво посмотрел на стену с нарисованной картой.

Повторить путь, ну да… Конечно, это идея, но не факт, что удастся что-то найти. Какие там города кроме столицы?

— Нэко, — я перевёл взгляд на девочку и, кивнув на карту, попросил: — Помоги мне найти два города по названиям.

— Надана и Хаконэ? О которых только что говорил князь?

— А ты, значит, слышала, о чем мы говорили? — сдержав улыбку, покачал головой я.

— Не «слышала», а «слушала», — захлопнув книгу, ответила девочка. — Душевные переживания князя мне совершенно не интересны, а вот все остальное… — Нэко подлетела к карте и поочередно указала на два небольших значка. — Вот — Надана, вот — Хаконэ. Первый находится в дневном переходе от столицы Империи, а второй — в землях Ёсида, как раз неподалёку от ущелья Тивата. Мы ведь как раз туда собирались?

— Да, — кивнул я, пытаясь поймать ускользающую мысль, и тут меня осенило!

Черт! На странице из Книги Начал были же иероглифы! Луна и Солнце… Возможно, это всего лишь совпадение, но как-то очень уж складно оно выходит. Что можно связать в первую очередь с этими символами кроме самих светил? Только богов и их храмы! Нэко просто не знает. Я рассказывал ей о том рисунке, но забыл про эти чертовы иероглифы, потому что слишком зациклился на камнях и веревках. Хорошо, что вспомнил сейчас.

— Что-то не так? — видя выражение моего лица, кошка подлетела и встревоженно заглянула в глаза. — Ты что-то вспомнил?

— Да, — вздохнул я. — На Странице Начал, на том рисунке возле каждой симэнава были нарисованы свитки. На одном написано слово «Солнце», на втором — «Луна». Я запомнил иероглифы, а Иоши потом рассказал мне, что они означают. Сами светила тоже были нарисованы над теми горами. В первый раз и в последний, когда Граничные камни не были уничтожены. Возможно, эти свитки указывали на местоположение симэнава?

— В ущелье Тивата находился главный храм Бога Луны, в Хейанкё — главный храм Салисэ-сама, — продолжила мою мысль девочка. — И там и там Ясуо находился довольно долгое время. И да, обе симэнава вполне могли храниться в храмах богов. Ведь где ещё спрятать такие страшные вещи? Только тот, кто их прятал, не знал, что Нактис-сама погибнет, а богиня Солнца надолго куда-то уйдёт…

— А зачем вообще кому-то понадобилось создавать эти проклятые веревки? — с досадой произнёс я. — Ведь если бы эти симэнава сотворил враг, то зачем бы их тогда прятать?

— Не знаю, — покачала головой девочка. — Но, думаю, никто их не создавал. Такие артефакты часто появляются сами, когда Сущему необходимо уравновесить какое-то мировое событие. По аналогии с твоим испытанием, но в этом случае все гораздо серьёзнее. Великие Весы всегда стремятся к равновесию, и с этим ничего не поделать.

— Хорошо, — кивнул я. — Допустим, наши предположения верны, и эти симэнава действительно были спрятаны в храмах. Как нам узнать, какую именно из этих верёвок Ясуо отдал Королёве асуров? Где искать оставшуюся: в столице или в Хаконэ?

— Этот вопрос ты не должен никому задавать, — глядя мне в глаза, твёрдо произнесла девочка. — Страница Книги Начал показалась тебе, значит, только тебе и решать.

— Охрененная перспектива… — я тяжело вздохнул и, подойдя к окну, сложил на груди руки.

Гребаная ответственность, от которой не отвертеться. Нет, понятно, что все решения я принимаю сам, но, когда тебе об этом говорят прямо, чувствуешь себя неуютно. И в довесок ко всему молчит интуиция. Ни столица, ни этот город возле ущелья не вызывают в душе никаких эмоций, и хрен его знает, куда ехать в первую очередь.

Нет, конечно, я могу ошибаться насчет этих символов, и веревка может быть спрятана где-то в другом месте, но проверить все равно нужно. Слишком высоки ставки…

— Ты расстроился? — Нэко подлетела и, зависнув возле плеча, тоже посмотрела на океан. — Мне жаль, но…

— Все в порядке, — не поворачивая головы, произнёс я. — Решение уже принято, но мне нужно ещё немного подумать.

— Вот и отлично! — Нэко улыбнулась и улетела в комнату читать свою книгу.

М-да… Почти две недели прошло, а я все никак не привыкну к своей повзрослевшей спутнице, и даже порой скучаю по той Нэко которая заикалась на каждом слове. Нет, сейчас кошка тоже прикольная, но ребёнком ее не назвать. Весёлая взрослая женщина в теле маленькой девочки. Сплошной когнитивный диссонанс. По-другому не скажешь…

Улыбнувшись, я обернулся и подошел к карте, чтобы еще раз прикинуть маршрут. В этот момент из коридора донеслись шаги, и в комнату зашёл Нори в сопровождении старшего брата.

Охренеть! Став даймё, Керо с головой зарылся в государственные дела и, по-моему, даже ночевал в своём кабинете. А тут спустился на этаж и прошёл целых сорок метров по коридору! К земле летит астероид? Император пошёл на Ясудо войной? При этом по лицам братьев было ясно: что-то произошло, но ни разу не понятно, с каким оно знаком. У Нори физиономия светится, как у отца, узнавшего о рождении первенца. Керо, в отличие от брата, мрачно сосредоточен. И вот хрен его знает: радоваться или хвататься за меч.

— Господин, даймё! Я рад приветствовать вас…

— Да оставь ты эти приветствия, — Керо остановил меня жестом и, обернувшись, приказал телохранителям: — Сюда никого не пускать. Если что — я буду у себя через пару часов. И Коичи скажите, чтобы принес чайник и что-нибудь к чаю.

Ничего более не говоря, Керо подтолкнул брата, и они уселись на татами возле небольшого чайного столика. Я сел напротив, а спустя пару минут в комнате появился двухметровый амбал в полном доспехе, с изуродованным лицом и подносом с чайными принадлежностями. Выгрузив принесенное на стол, мужик удалился. Я разлил чай, как того требовал этикет, аккуратно поставил чайник на стол и вопросительно посмотрел на даймё.

— Нашему клану опять нужна твоя помощь, — Керо вздохнул и посмотрел мне в глаза. — Я просто не знаю, кто бы еще смог помочь…

— Да я как раз собирался в Хейанкё, — пожал плечами я. — Поэтому без проблем.

При этих моих словах лица обоих князей вытянулись, в глазах Нори наконец появилось осмысленное выражение. Младший князь недоверчиво посмотрел на старшего брата, хмыкнул и перевел взгляд на меня.

Ну да… Что называется: расскажи богу о своих планах и послушай в ответ его заливистый смех. У меня все наоборот, но ситуация похожая. Богиня Солнца сама рассказала мне о моих планах, а я еще пытаюсь тут что-то придумывать. Никаких таблеток, в общем, не будет! Врач сказал в морг, значит в морг! В смысле в столицу, но не суть. Богиня же говорила, что от визита в Хейанкё отвертеться уже не получится, значит все проблемы приведут меня именно туда. Так что с большой вероятностью вторая симэнава дожидается меня в столице. Осталось только узнать, с какой проблемой заявились Ясудо.

— Но… как ты об этом узнал, — выдохнув, растерянно произнес Керо. — Асука-сама заявила о своем Праве Выбора только три дня назад. Посланник отправил мне депешу в тот же вечер, и я не представляю как…

— Мне не известно, что случилось в столице, — со вздохом покачал головой я. — Просто одна знакомая напророчила мне поездку в Хейанкё, и у меня сразу появились там дела. А тут еще и вы заглянули, ну я и подумал… Так что рассказывайте все по порядку.

— Да, конечно, — Керо кивнул, и хотел что-то еще добавить, когда Нори сделал останавливающий жест и, глядя на меня, произнес:

— Брат, у меня появилась возможность стать мужем дочери Императора! Она сама об этом сказала три дня назад!

О-хре-неть! Вот уж действительно новость так новость! И я бы, конечно, порадовался, но выражение лица дайме говорит об обратном. С этой женитьбой определенно что-то не так. У Ясудо появятся из-за этого какие-то проблемы? Или у дочки Императора поехала крыша, и она как паучиха сожрет Нори после первой же ночи? Не, ну самого-то князя понять можно, он мне в лесу все уши прожужжал про эту принцессу, но…

— Поздравляю! — едва не расплескав от этой новости чай, я поставил чашку на стол и широко улыбнулся. — Вот и у тебя наконец появится женщина.

— На самом деле ситуация страшная, — Керо тяжело вздохнул и покачал головой. — Объявив о Праве Выбора, Асука-сама фактически разорвала юно^[252] и пошла против воли отца. А император — это воплощение бога…

— Стоп! — выставив ладони перед грудью, попросил я. — Давайте по порядку? Я ведь ничего не знаю о семье императора.

— Хорошо, — Керо глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, затем сделал глоток из чашки и пояснил: — Как ты уже, наверное, знаешь, прародителем правящей семьи является Воин Такэми. Императору Горо Шиджеру сейчас пятьдесят восемь лет, двадцать семь из которых он пребывает у власти. Все потомки Такэми-сама по мужской линии, по праву считаются самыми сильными бойцами и заклинателями среди людей. Сила и воинское мастерство они получают от Воина, а из-за сотен династических браков еще и обладают способностью творить заклинания стихий. Помимо всего прочего, Император в любой момент может призвать Силу Воина. Бог зайдет в его тело, и горе всем тем, кто в этот момент окажется рядом.

— Поэтому его считают воплощением бога?

— Да! — Керо кивнул. — Горо Шиджеру в облике Такэми является верховным божеством Буши но Шидо — Храма Воинов, в котором поклоняются душам погибших героев Империи. Сын Императора — Горо Асаши — выполняет обязанности главного дзинсу этого храма. Впрочем, Буши но Шидо — не похож на другие храмы Империи. Все службы там проводятся на турнирной арене.

Ну да… Миры вроде бы разные, но обычаи очень даже похожие. Там — Ясукуни^[253], здесь — Буши но Шидо. Насколько я помню, на Земле Император тоже является верховным божеством храма. Турнирной арены там вроде бы нет, и морды во славу бога друг другу не бьют, но это не точно…

— То есть у Императора есть еще сыновья? — взяв со стола чашку, уточнил я.

— Нет, — покачал головой Керо. — Сын у Императора только один. Мать умерла во время родов, и мальчика воспитывал отец. Сейчас Горо Асаши тридцать восемь лет. Он считается лучшим воином Империи и, помимо служения Воину в храме, стоит во главе Северной армии. Через двадцать лет после смерти жены Император снова женился, и у него родилась дочь. И вот здесь начинаются наши проблемы. — Дайме тяжело вздохнул, поставил чашку на стол, и пояснил: — Асуке-сама через тридцать семь дней исполнится восемнадцать лет и по традиции императорской семьи, она должна выйти замуж до этого срока. Мужем девушки должен был стать Такэда Нобу — сын командующего Южной армией. Свадьбу планировалось провести за декаду до восемнадцатилетия Асуки-сама, но на церемонии юно принцесса в присутствии посланников кланов объявила о Праве Выбора. Призвала соблюдать традиции и предъявить ей всех женихов.

— А из таковых нашелся всего один? — хмыкнул я, посмотрев на младшего князя.

— Да, — кивнул князь. — В том древнем обычае говорится, что женихом дочери императора может стать только сын или брат даймё одного из пяти кланов, в том случае если на момент оглашения Права, ему будет от семнадцати до двадцати лет. Помимо Нори, есть еще Мацумото Изаму, но тот уже женился в начале этого года.

— Погодите! — я потряс головой, чтобы хоть как-то уложить там весь этот предсвадебный бред и, подняв взгляд на Керо, произнес: — Как-то совсем уж нереально все это звучит! Ты словно легенду рассказываешь. И ладно бы такое случилось в семье какого-нибудь молочника, но чтобы с принцессой… Почему они тянули до последнего с этой свадьбой? Почему не поинтересовались мнением девушки, и почему она пошла против воли отца? И ладно бы влюбилась… Но она же не видела Нори ни разу!

— Причин может быть несколько, — глядя мне в глаза, пожал плечами Керо. — Начнем с того, что Кэтсуми-сама — мать девушки — умерла три года назад, и в столице ходили слухи, что эта смерть неслучайна. Официально было объявлено, что смерть наступила из-за сердечного недуга, но у молодой женщины никогда не было никаких проблем с сердцем. И это еще не все… — дайме сделал глоток из чашки, и снова посмотрел на меня. — Все мужчины правящей семьи посвящены Воину, а женщины — богине Солнца. И мать, и дочь часто бывали в главном храме Салисэ-сама и были очень дружны со старшей дзинсу богини Мигуми Аои. Так вот: за три дня до церемонии юно Аои нашли мертвой недалеко от святилища, и здесь о сердечном приступе говорить не приходится. Женщину убили ударом ножа в спину, и, судя по всему, сделал это кто-то знакомый. К чужаку она бы вряд ли повернулась спиной.

— М-да, — покачал головой я. — Поначалу это только напоминало легенду, а сейчас…. Если мать принцессы убили, то тут точно не обошлось без самого императора. Ведь не было же никаких показательных разбирательств и казней? Другой вопрос: зачем самому могущественному человеку могла понадобиться смерть жены? Ну даже если она что-то узнала и поделилась этим с дзинсу Сонцеликой богини, то почему монахиню убили только потом?

— А если она не успела ничего тогда рассказать, а монахиню убили за что-то другое? — включился в разговор Нори. — Девушка узнала, кто за этим стоит, и решила отомстить таким образом, или просто сбежать из столицы? Она ведь может переехать к мужу. А еще до нас доходили слухи, что Асука-сама екай. Это тоже может быть причиной смерти ее матери. Если Император не хотел огласки этого факта…

— Принцесса — ёкай?! Ты шутишь? — я поморщился и, взяв из вазы печенье, подкинул его на ладони. — Даже мне известно, что Император обязан жениться только на людях. Как такой сильный заклинатель не смог понять кто его женщина?!

— Очень даже легко, — фыркнула за моей спиной Нэко. Подлетев и зависнув над плечом, кошка посмотрела на Нори и пояснила: — Если дедушка принцессы по материнской линии был ёкай, а бабушка — человеком, то ее мать могла ничем не отличаться от обычных людей. Там даже боги не найдут никаких отличий.

— Император взял женщину из древнего, но уже угасшего рода, — продолжил мысль Керо. — Я не знаю, какого конкретно, но это сейчас не важно. В центральной части Империи существует обычай, при котором в отсутствие наследников знатные люди удочеряют девочек. Если род чем-то себя запятнал — это лучший вариант сохранить о себе память. Возможно. Мать Асуки-сама когда-то удочерили?

«Да тут не легенда, а уже целая мыльная опера вырисовывается», — хмыкнул про себя я, а вслух произнес:

— Хорошо, допустим это так, но при таком раскладе Император прекрасно знает, кто его дочь. Тогда вопрос: почему Асука до сих пор жива? И не нужно только рассказывать мне про родительскую любовь — не поверю.

— Причем здесь родительская любовь? — удивленно выдохнул Керо. — Убив дочь, он убьет часть собственной крови. Жена же — это, по сути, посторонний тебе человек.

— Ну да… А дочь можно выдать замуж за правильного человека, и запереть ее где-то в глуши. — Я положил печенье на стол, вздохнул и покачал головой. — Ладно, с этим вроде разобрались, но ответьте на последний вопрос: зачем это нужно Императору? Неужели самый могущественный из людей не в состоянии урезонить свою семнадцатилетнюю дочь и заставить ее правильно выйти замуж?

— Нет, — покачал головой Керо. — Он это сделать не может. Асука-сама все очень грамотно провернула. Напомнила о законе перед лицом верховного божества в присутствии всех пятерых посланников кланов. Заставить ее выйти замуж насильно — означает нарушить закон, что приведет к серьезной потере авторитета. Император на это никогда не пойдет. Убить дочь он не может…

— … а вот того, на кого она указала… — я вздохнул и перевел взгляд на Нори.

— Да, именно, — Керо покивал и тоже посмотрел на младшего князя. — Только в самой столице его никто не посмеет тронуть. Все гости такого ранга находятся под защитой самого Императора, а вот дорога туда вызывает много вопросов. Собственно, поэтому я и обратился к тебе.

— А что не так с дорогой?

— Да все с ней так, — пожал плечами даймё. — Но в письме из имперской канцелярии говорится, что посланник будет ждать брата в Ши — утром на девятнадцатый от этого день. Кого бы ни выбрала принцесса, свадьба должна состояться в установленное время — за декаду до ее восемнадцатилетия. За семь дней до этого должна произойти церемония юно…

— Ши — это какой-то город?

— Да, — кивнул Керо. — В дневном конном переходе от столицы Империи. Только проблема в том, что за девятнадцать дней добраться туда практически невозможно. Император, действуя строго в соответствии с законом, предоставил нашей семье шанс отказаться от этой затеи, сохранив при этом лицо. Я говорил об этом Нори, но ты же знаешь нашего брата…

— Отказаться жениться на самой прекрасной женщине на свете?! — Нори перевел взгляд с меня на Керо и усмехнулся. — Вы что же, считаете меня за идиота?

— Ну вот… — дайме вздохнул и покачал головой. — И официально запретить я ему не могу. Распоряжение пришло из канцелярии Императора…

«Да все он может, когда захочет, — хмыкнул я про себя, глядя на погрустневшего Керо. И дело тут не во вселенской обиде, которую Нори после этого затаит. Даймё просто трезво взвесил все шансы и решил все же сыграть, поставив на своего младшего брата. Ведь породниться с семьей Императора — это многого стоит, и правитель в первую очередь должен думать об этом. Нет, на верную смерть Керо брата никогда бы не послал, он любит Нори, и если бы я, к примеру, сейчас отказал в помощи, то младший князь никуда бы не поехал. Только я не откажу, потому что и сам крайне заинтересован в успешном завершении этого мероприятия.

Уверен, что женитьба на дочери Императора — и есть то самое предназначение, о котором говорила Каннон. Ведь все остальное меркнет в сравнении с этим. И еще, Керо говорил, что принцесса была дружна с дзинсу Солнцеликой богини. Возможно, она в курсе, где спрятана вторая веревка, но даже это не главное. Я помогу Нори, потому что он мой брат, а это важнее всех предназначений и веревок. Мне просто хочется посмотреть на его счастливую физиономию…»

— На самой прекрасной женщине на свете? — усмехнулся я, глядя на младшего князя. — Но ты же никогда не видел принцессу.

— И что с того? — в ответ удивленно выдохнул князь. — О красоте принцессы ходят легенды, а я, как ты знаешь, склонен им доверять. Ну а если серьезно… Я чувствую, что обязан поехать в столицу. Как только Керо сказал о письме…

— Там, в астрале, ты тоже чувствовал, что хочешь остаться…

— Нет, Таро, — покачал головой князь. — Там я собирался выполнить долг. Сейчас другое… Я не знаю, как объяснить. Просто чувствую…

— Ну, раз так… — я улыбнулся и, переведя взгляд на даймё, уточнил: — Значит, нужно доставить Нори в столицу к нужному сроку и желательно целого?

— Да, — кивнул Керо, — И еще ты должен будешь поднести дары на церемонии юно. Это обязан сделать кто-то из родственников мужского пола. Я не могу оставить семью, Хиро уже отбыл в Оцу, и быстро его не вернуть. Можно, конечно, попросить кого-то из двоюродных братьев, но сомневаюсь, что кто-то из них успеет в такой короткий срок добраться до Хейанкё.

— Хорошо, сделаю. Только расскажи, что конкретно от меня требуется.

— Конечно! — Керо облегченно выдохнул и улыбнулся. — Я расскажу… Там на самом деле нет ничего сложного…

Глава 7

— Слушай, а как происходит у людей свадьба? — поинтересовался я, выровняв своего коня с конем князя.

— В каком смысле? — Нори оторвал взгляд от показавшегося впереди городка и посмотрел на меня. — Что конкретно ты хочешь узнать?

— Ну меня совершенно не интересуют ни ухаживания, ни договор между родителями, ни даже эта церемония… Как там ее?

— Юно, — подсказала едущая чуть позади Эйка.

— Да, точно! — я благодарно кивнул лисице и снова посмотрел на Нори. — Мне хочется знать, в какой момент те, кто женятся, начинают считаться мужем и женой? Для этого нужно подписать какие-то бумаги? Или…

— Нет, — усмехнувшись, покачал головой князь. — Бумаги подписывают, но они нужны лишь для подтверждения факта свадьбы и сразу же ложатся в архив, а мужем и женой люди становятся в тот момент, когда откликнется Сила алтаря.

— Это как? — поморщился я. — Как она должна откликнуться?

— Я не так часто бывал на чьих-то свадьбах, — со вздохом покачал головой князь, — но в день женитьбы Масаши фигуры брата и его жены окутало прозрачное синее облако. Подозреваю, что внешние проявления отклика алтаря зависят от храма, где проводится торжественная церемония.

— Хорошо, — кивнул я, чуть придержав своего коня. — А как сделать так, чтобы эта Сила откликнулась? Ты можешь прийти с какой-нибудь женщиной в храм и попросить алтарь, чтобы тот вас женил?

— Зачем мне приходить в храм с какой-нибудь женщиной? — непонимающе нахмурился князь. — Я же…

— Силу алтаря прикосновением вызывает дзинсу того божества, в чьем храме проводится церемония, — со сдержанной иронией в голосе из-за спины пояснила лисица. — В тот момент, когда служитель накладывает руки на алтарь и объявляет двоих мужем и женой, накопленная в алтаре Сила выплескивается наружу и касается новобрачных.

— А если один из них, к примеру, уже на ком-то женат и скрывает это?

— Алтарь просто не откликнется, но дзинсу почувствует это раньше и прогонит такого человека из храма, — пожала плечами кицунэ и, усмехнувшись, добавила: — Надеюсь, тебе не нужно объяснять, кто такой дзинсу?

— Это тот, кого богиня укусила за плечо^[254]? — вернул ей усмешку я. — Или при посвящении, можно обойтись без укусов?

— Можно, — догнав меня, серьезно пояснила лисица. — Для этого порой достаточно просто поговорить с богом. Ты вот тоже можешь быть дзинсу моей Госпожи.

— То есть я могу привести Нори в святилище Хоны-сама и женить его на какой-нибудь женщине?

— Да, можешь, — мгновение поколебавшись, кивнула лисица. — Только Госпожа будет безмерно удивлена такому повороту событий. Она ведь немного по другой части.

— Что вы привязались ко мне с этими женщинами? — переведя взгляд с меня на лисицу, возмущенно выдохнул Нори. — Я, кроме принцессы, ни на ком жениться не собираюсь!

— Да, Таро, мне тоже вот интересно, почему тебя так заинтересовали людские обряды? — ехидно поинтересовался молчавший все это время Иоши. — Тоже, что ли, собрался на ком-то жениться?

— Нет, — покачал головой я. — Но мне же нужно знать, в какой момент я передам Нори в руки его женщины и смогу наконец со спокойной душой отправиться по делам, точно зная, что он ни во что больше не вляпается.

— Ага, мечтай, — князь хмыкнул и, указав в сторону поселения впереди по дороге, поинтересовался: — Это, как я понимаю, Сенто?

— Да, — кивнул я. — Мы сначала на имперский пост, или поищем, где можно поесть?

— Сначала определимся с проводником, а потом уже все остальное, — ответил князь, изучая взглядом лежащий впереди городок. — О переходе через горы нужно позаботиться в первую очередь. Ну а поесть мы можем в любое время.

— Как скажешь, — пожал плечами я и, тронув бока коня, направил его вниз по дороге.

Нори прав. Горы — это и правда проблема, которую нужно решать в первую очередь. Екай нам тут не помогут. Местность им незнакома, а пытаться связаться с ее хозяином — это большая потеря времени, да и не факт, что он откликнется на их зов. В общем, выход один — нанять проводника, и с его помощью перейти на ту сторону. Горы тут — одно название. Самая большая не выше полутора километров, но это ничего не меняет. Без проводника и карты мы можем переходить через них несколько суток, а у нас только два дня осталось в запасе.

Сюда мы добирались шестнадцать суток, и это было не просто. Нет, до Руты ёкай протащили нас по астралу, но дальше все происходило стандартно. Двенадцать часов пути со сменой лошадей в середине дня на почтовой станции, которые назывались здесь сюкуба^[255]. Вечером — ещё одна станция, ужин, сон, завтрак, смена лошадей и снова в дорогу.

Не знаю, что бы мы делали без ёкай. Иоши с Эйкой безошибочно подбирали на станциях самых здоровых лошадей и подкармливали их какими-то полезными корешками, так что животные меньше уставали и бежали немного быстрее. Нори всю дорогу заметно нервничал, Иоши по большей части молчал, и только кицунэ радовалась каждой встреченной деревушке. Женщины вообще любят путешествовать, и Эйка не исключение. Хотя, возможно, ей просто наскучило в Ки?

В столицу Империи отправились утром следующего дня после того разговора с Керо, и первые проблемы появились еще тогда. Дело в том, что родного брата дайме в таких вот поездках должна сопровождать целая делегация, но в нашей ситуации ни о каком сопровождении речи быть не могло. Помимо того, Нори — князь и он не может появиться перед невестой одетый как последнее чмо. В дороге ему тоже нужно выглядеть соответственно, но в этом-то как раз и проблема. Если Император не хочет, чтобы его дочка вышло замуж за Нори, то по пути нас обязательно попытаются перехватить, и не стоит облегчать работу этим ублюдкам.

Мы проспорили всю ночь, и под утро брат все-таки сдался. В итоге, решили следующее: из Ки в Хейанкё едет благородная госпожа Айя Саито, в сопровождении двух телохранителей и слуги. Поначалу думали, что телохранителей будет трое, но на Иоши любой доспех смотрелся как на корове седло, и енота решили не мучить.

Из личных вещей, не считая канабо, Нори взял с собой только оби, расшитую перевязь и две гербовые накидки, которые лежат в походном мешке. Деньги — только на дорогу с небольшим запасом. Много их брать с собой не было смысла, поскольку в столице есть посольство клана и золота там хватает с избытком. В общем, все недостающее мы с князем купим на месте — в столице, и побегать, чувствую, придется немало. Но нам главное — доехать, а там уже разберемся.

Кояма с бойцами в тот же день отправился следом за нами, а та самая представительская делегация выехала из Ки всего неделю назад. То есть к самой свадьбе успеют только телохранители, да и то совершенно не факт. Ведь даже нам, срезавшим в общей сложности почти декаду пути, пришлось свернуть с главного тракта и поехать к этим горам. В обход мы бы добирались дольше на несколько дней и, конечно, не успели бы.

Ши — город, в котором нас встречает посланник Императора, стоит как раз у подножия с той стороны, и там мы должны быть через два дня, поэтому можно особенно не торопиться. Чем ближе к столице — тем выше вероятность подставы, и лучше потерять немного времени, но сохранить жизнь.

Сенто — небольшое поселение, к которому мы сейчас направлялись, издалека напоминал какую-нибудь швейцарскую деревушку. Небольшие аккуратные домики с крышами кирпичного цвета ровными рядами спускались по склону к реке, текущей у подножия горы. Красиво и… как же оно уже надоело. Две недели в седле мимо таких вот деревень, с постоянным ожиданием какой-нибудь задницы. И самое поганое, что впереди полная неопределенность. В Сенто может не найтись проводника, в горах легко устроить засаду, а посланник императора может получить приказ на устранение князя. Или не может? Да ёп…

Вот не верю я никому из этих уродов! Ни самому Императору, ни его богу, ни служителям в храмах! И дело даже не в предупреждении Салисэ о предательстве и не в моих подозрениях на тему Такэми. В Руте Иоши вспомнил про семена, которые нам впарили по девять золотых за пригоршню, и мы отыскали тех типов. Ребята мгновенно сообразили, что шутить с ними никто не будет, и честно признались, что подобрали те «бобы» в Хейанкё с трупа служителя Воина, на который они наткнулись, возвращаясь с попойки. Потом этих аферистов наколол в Руте какой-то ушлый мужик, объявив семена чудо-оружием и получив за это вранье сколько-то золота, но меня эта часть истории была уже совершенно неинтересна.

Ведь это что получается? Монахи, или как там их назвать, из храма Такэми спокойно шляются в Северный лес, который уже хрен знает сколько времени захвачен темными тварями? Ну или прибывшие из леса приспешники Сегета разгуливают по столице переодевшись в служителей Воина?

Вот даже не знаю, что из этого хуже, но что зайцем об дерево, что деревом по зайцу — суть не меняется! В столице творится форменное дерьмо и убийство дзинцу Салисэ — тому подтверждением. Ведь чтобы убить монахиню, нужно быть твердо уверенным, что за тебя вступится тот, кому ты поклоняешься. Иначе переродишься в крысу или червя, а это не очень веселая перспектива. Как бы то ни было, ни до города, ни там — расслабляться нельзя! Вот женится Нори, и тогда можно будет облегченно вздохнуть.

На въезде в городокдежурили два солдата в старых фанерных кирасах с полустертыми знаками скрещенных катан. При виде нашей процессии они подхватили с земли свои копья, но потом заметно расслабились, очевидно, сообразив, что мы не похожи на проверяющих.

— Где тут почтовый пост? — придержав поводья, поинтересовался Нори у одного из солдат — того, что был постарше и с виду умнее. — И кто там у вас главный?

Князь говорил небрежно, с легкой ленцой, неплохо отыгрывая роль старшего телохранителя. Ну да, примеров у него перед глазами хватало, да и успел уже натренироваться в дороге. Эйка остановила коня и поправила на голове капюшон, который почти никогда не откидывала. Иоши сопел за спиной, словно бы к чему-то принюхиваясь, а я со скучающим выражением на физиономии внимательно изучал взглядом окрестности.

Ничего особенного. Обычный городок на три-четыре сотни домов, каких мы проехали великое множество. Склон горы в этом месте небольшой, и дома стоят практически ровно. Людей на улицах немного, но большинство из них сейчас, наверное, на полях, лежащих за рекой, через которую мы только что переехали. Дороги немощеные, домики аккуратные, мусора на улицах нет.

Из солдат — только эти вот двое, и еще один вдалеке, возле двухэтажного каменного строения.

Ничего и никого подозрительного в пределах видимости вроде бы нет. Склон горы тоже неплохо просматривается. Выше поселения он становится круче и тянется так километра на два до полосы хвойного леса, зеленой шапкой покрывающего вершину.

Будь у нас на пути только эта гора — мы бы никуда заезжать не стали, но там впереди целый лабиринт скальных образований, потом еще две горы и все это километров на тридцать. Коней, конечно, придется оставить, они нам будут только мешать…

— Так э… — прямо по дороге, господин самурай, — от созерцания горы меня отвлек сипловатый голос солдата. — Господин Кобаяси там всем заправляет. С утра он вроде бы был на посту…

Не говоря больше ни слова, Нори тронул коня в указанном направлении. Эйка поехала следом, потом Иоши и я замыкающим.

Во всем увиденном мне не понравился только взгляд второго солдата, которым тот смотрел на меня. В нем не было ни зависти, ни подобострастия — только лишь отстраненный интерес. Так смотрят, когда пытаются что-то вспомнить. Хотя, возможно, мне это только показалось? Не, ну а какой интерес может быть у солдата из захолустного городка, к проезжающему самураю? Впрочем, галочку в голове я поставил. Нужно будет на эту тему подумать…

Во дворе почтового поста в огромной луже лежали две рябые свиньи, что несколько диссонировало с благообразием этого городка. Обе хрюшки выглядели сытыми и вполне довольными жизнью, чего не скажешь о конюхе, который принимал у нас лошадей. Мужик, судя по всему, хорошо вчера погулял, и поэтому морщился от каждого громкого слова.

Быстро сдав лошадей, ёкай остались с Нори внизу, а я зашел в здание и поднялся наверх в местную администрацию. С чиновниками князю разговаривать нельзя. Служилый люд ушлый и сразу почувствует в нем белую кость, что вызовет ненужные домыслы. Другое дело я… Мне хоть с чиновниками, хоть со свиньями во дворе — все едино. Хотя, наверное, со свиньями поболтать все же прикольнее. Они-то тебя не сдадут…

Кобаяси обнаружился в угловом кабинете с видом на равнину и стандартными журавлями на стенах. Это был немолодой щуплый мужик с проплешиной на голове, оттопыренными ушами и родимым пятном на половину щеки. На звук шагов он оторвал раздраженный взгляд от листа бумаги, на котором что-то писал и хотел уже отшить очередного просителя, но заметил в дверях самурая и непонимающе поморщился.

— Господин Кобаяси? Здравствуйте! — с порога произнес я и сразу взял быка за рога. — Согласно имперскому уложению «О дорогах» в Сенто должны находиться на службе пять проводников через горы Сокай. Мы хотели бы нанять одного из них на несколько дней….

Да так и есть. Империя не могла бы нормально существовать без таких вот положений по каждому ведомству и четкого регламента работы по всем направлениям. Если написано пять проводников — значит, их тут именно пять. С юга через горы — это самый короткий маршрут до столицы, и вся срочная корреспонденция доставляется именно так. Каравану придется ехать западнее, через перевал, но мы-то не караван. При этом в том же положении сказано, что проводников можно нанимать с какими-то там оговорками. Вот мы, планируя свой маршрут, и решили воспользоваться этой возможностью.

— Здравствуйте… господин… — чиновник кивнул и изобразил на лице заинтересованность.

— Таро Уэда. — коротко кивнув, представился я. — Сопровождаю благородную госпожу Айю Саито к ее мужу в столицу. У нас срочная торговая информация, поэтому мы изменили маршрут и решили пройти напрямик через горы.

— Да, Таро-сан, — Кобаяси смущенно вздохнул. — Сожалею, но сейчас у меня нет ни одного свободного проводника. Все они два дня назад отправились в Ши с прибывшим из столицы дознавателем. С ними туда же ушли местные — те, кто добывал в горах мед.

М-да… Этого и стоило ожидать… Судя по всему, в городке не осталось никого, кто может провести нас на ту сторону гор. Нет, возможно, это не больше, чем совпадение, но как-то слабо в подобное верится. Вот ни хрена не верится, если говорить честно…

Сдержавшись от уместных в таких случаях выражений, я нахмурился и уточнил:

— А что произошло? Зачем они все там так срочно понадобились?

— Декаду назад в горах пропала группа исследователей из столичного университета, — отложив в сторону перо, со вздохом пояснил Кобаяси. — Пятеро ученых-заклинателей и семеро самураев охраны. Тут в горах много старых развалин, и университетские ученые у нас — частые гости. Как правило, они поднимаются в гору от нас, а выходят со стороны Ши, но в этот раз никто не вернулся. В довесок ко всему, один из пропавших заклинателей оказался племянником господина Шидэо Аоки. Тот видимо надавил на Департамент Дознания, и к нам прислали две сотни солдат. Лес и горы обыскали, но никого не нашли и сейчас вот зачем-то вызвали в Ши всех проводников…

Мужик говорил с досадой и вряд ли врал, поскольку так сыграть очень сложно. А еще было видно, что ему необходимо кому-нибудь выговориться. Очевидно, достали его с этими поисками, но все это лирика. Ведь ни хрена не понятно, что делать со всем этим дерьмом!

Ехали на свадьбу, а попали в детектив с пропажей людей, службой спасения и поисковыми вертолетами! Ну, вертолетов, понятно, нет, но от этого ничего не меняется. У нас два дня всего осталось, а через горы идти не меньше суток с проводником, но только где его, на хрен, взять?

Нет, я не думаю, что люди Императора затеяли весь этот переполох ради того, чтобы Нори не успел приехать в столицу, но это совсем не означает, что нас тут не ожидает убийца. Примерно в километре справа по горе — дымит медная шахта, и в городе толчется куча народа. Это сейчас на улицах мало людей, а вечером их будет полно, и затеряться в такой толпе труда не составит. То есть, на ночь мы здесь не останемся ни при каких обстоятельствах. Сейчас на дворе день, и до вечера нужно что-то решить…

— Сочувствую вашим проблемам, Кобаяси-сан, — учтиво произнес я. — Но госпоже Саито нужно срочно попасть в столицу. Неужели во всем городе нет того, кто мог бы нас проводить? Сами мы можем заблудиться в горах…

— Нет, самим этого делать точно не стоит, — чиновник покачал головой. — Сокай — не очень хорошее место для тех, кто там никогда не бывал. Местные жители в горы не ходят — боятся. Только сборщики меда, но эти все — заклинатели.

— А что не так с этими горами? — поморщился я, чувствуя, как увеличивается задница, в которую мы угодили. — Звери? Или…

— Местные болтают всякое, но это вам лучше спросить у них самих, и кстати, — Кобаяси встрепенулся и посмотрел мне в глаза. — Вам нужно сходить в рёкан^[256] — он стоит через две улицы вверх по горе, напротив квартала шахтеров. Может быть, хозяин этого заведения Мацуда-сан посоветует вам кого-то в проводники? Если не он, то даже не знаю, к кому еще тут можно обратиться по этому вопросу.

— Ясно, — я кивнул и, поблагодарив чиновника, спустился к ребятам.

Во дворе подробно описал ситуацию, и мы, недолго посовещавшись, отправились на местный постоялый двор, провожаемые взглядами лежащих в луже свиней.

Глава 8

Вот не знаю, как это было в Японии, но здесь туристический бизнес развит очень даже неплохо. Вдоль пяти основных дорог, соединяющих коронные территории с землями кланов, через каждые три ри пути стоят почтовые станции сюкуба, каждая из которых представляет собой небольшое поселение со складами, конюшнями и местами для проживания. Точно такие же станции есть во всех городах, но с некоторыми оговорками. Беднота ночует в ночлежках или при храмах, высшая знать останавливается в хондзинах^[257] — местных пятизвездочных отелях. Для всех остальных существуют рёканы. Цены там средние, условия демократичные, приятное обслуживание, и в большинстве заведений для благородных предусмотрены отдельные комнаты и места в обеденном зале.

Не, так-то Нори по статусу положен местный Риц Карлтон, но по известным причинам к таким заведениям мы даже не приближались. К слову, в посещении рёканов нет ничего зазорного, и самооценке это никак не вредит. Совсем уж сброда тут не бывает, а мелкие чиновники, нижние чины и торговцы — тут очень даже приличный народ, и за время дороги я не раз видел самураев, спокойно обедающих в общем зале таких заведений.

Вообще, рёкан здесь — это что-то среднее между трактиром на Руси и караван-сараем в какой-нибудь Персии. Практически весь первый этаж занимает обеденный зал с огороженным местом для благородных господ и столами для игры в какое-то местное домино. На втором этаже — номера для обычных людей, на третьем — для знатных. Во дворе своя конюшня, колодец и куча построек непонятного назначения. Собственно, рёкан в Сенто внешне практически не отличался от всех остальных, что встречались нам по дороге. Ну разве что был чуть меньше обычного и внешне — немного ободран.

— Так, еще раз, — не доходя до ворот заведения, Нори сделал останавливающий жест и посмотрел на меня. — Сначала госпожа расспросит хозяина заведения, который к нам обязательно подойдет, потом ты пойдешь трясти местных?

— Ну не так чтобы прямо трясти, — хмыкнул я, привычно пробегая взглядом по соседним домам. — Просто расспрошу их о том, что творится в горах. Должны же мы знать, чего опасаться?

— На пару часов?

— Да, — покивал я. — Больше нет смысла задерживаться. Если никого не найдем — двинем сами напрямик через горы. Мы же не люди — в лесу заблудиться вроде бы не должны.

— Это смотря в каком лесу, — озабоченно вздохнул стоящий рядом с князем тануки. — Но в целом я согласен. Как бы то ни было, здесь нам оставаться точно нельзя.

— Тогда пошли! — князь поправил тати на поясе и отошел в сторону, пропуская меня вперед. — Не будем терять время.

Только так… Во все сомнительные места я всегда захожу первым, поскольку брошенная в нас Тьма дальше меня не пройдет. Хаос блокирует кошка, а со всем остальным как-нибудь разберемся.

Пройдя мимо согнувшегося в поклоне привратника, я сразу направился к дверям и, толкнув их, оказался в просторном помещении с резными колоннами и двумя рядами низких столов, стоящих на плетеном татами. Вдохнув приятный запах свежеиспеченного хлеба, я быстро оглядел зал и шагнул вперед, чтобы не мешать остальным.

Народу в этот час тут было немного. Пятеро подвыпивших вояк с девушками в дальнем левом углу, очевидно, отмечали какой-то праздник. Двенадцать мелких чиновников с эмблемами гор на одежде, трое прилично одетых работяг прямо напротив входа, и четыре компании непонятных типов, род занятий которых сходу определить не вышло.

Впрочем, заинтересовали меня только те, что сидели через стол от гуляющих вояк. Три человека в добротной, но неброской одежде, с простыми незапоминающимися лицами пили чай со сладостями и о чем-то говорили между собой. Нет, людей с неброской внешностью сколько угодно, но как-то оно все одно к одному. В зале полно свободных столов, но сели они неподалеку от шумной компании. Разве так поступают те, кому нужно поговорить? Или все дело в том, что при взгляде налево на глаза в первую очередь попадут солдаты с их женщинами?

Мысленно сообщив ребятам о своих подозрениях, я отправил Нэко наружу — патрулировать окрестности и поискал взглядом прислугу.

Собственно, долго искать не пришлось. Встретить гостей вышел сам хозяин заведения — высокий худой японец с умными выцветшими глазами. Раскланявшись на пороге, он проводил нас за цветастую ширму, указал на столик возле окна, и собрался уходить, когда я остановил его жестом.

— Вы ведь Мацуда-сан?

— Да, господин самурай, — мужик поклонился. — Вы что-то хотели спросить?

— Обратиться к вам нам посоветовал Кобаяси-сан, — глядя ему в глаза, пояснил я. — Нам нужно срочно попасть на ту сторону гор, а всех проводников забрал какой-то дознаватель.

— Да… Вы наша последняя надежда, — откинув капюшон, медовым голосом произнесла кицунэ. — Мой муж в столице… Он очень болен, и я очень хотела успеть с ним повидаться. Кобаяси-сан сказал, что вы тут знаете всех, и…

Эйка говорила негромко, с мольбой в глазах, и тут бы не выдержал даже камень. Женщины вообще те еще манипуляторы, а когда они владеют Менталом устоять тем более невозможно.

— Да, конечно… — хозяин смутился, наморщил лоб, а уже в следующий миг лицо его просияло. Мацуда еще пару мгновений что-то взвешивал у себя в голове, затем кивнул и пояснил: — Госпожа, тут есть один человек! Аито — резчик по дереву. Парень часто ходит в горы за материалом, а еще у него родня в Ши… Человек он, конечно, немного странный, но, думаю, за пару серебряных монет согласится отвести вас хоть до самой столицы. Если нужно — я отправлю за ним паренька…

— Мы будем очень признательны, — Эйка благодарно кивнула и посмотрела на Нори.

Князь с деланной неохотой вытащил из-за пазухи сколько-то серебряных монет и вложил их в руку хозяину.

— Благодарю, госпожа! Сейчас сюда подойдет Оша — она примет у вас заказ, а я пойду отправлю посыльного за Аито, — хозяин низко поклонился и удалился.

Я проводил его взглядом, хмыкнул и, посмотрев на князя произнёс:

— Ладно, с этим вроде определились. Тогда я пойду поболтаю с местными. Как только придёт проводник, берём его за шкирку и сразу же выдвигаемся, а то и так уже почти полдня потеряли.

Больше ничего не говоря, я обернулся и направился к столу, за которым сидели трое горожан с эмблемами Дорожного Департамента на груди. По дороге поймал выскочившего откуда-то официанта и, подведя его к столу, произнёс:

— Принеси-ка пару бутылок хорошего саке мне и этим уважаемым господам. Вот… — сунув парню пару монет, я подтолкнул его в сторону кухни, затем уселся на татами и коротко произнес: — Здравствуйте!

На вид моим предполагаемым собутыльникам было хорошо так за тридцать. Все трое в опрятной одежде с простыми, но совсем не глупыми лицами. Мастера или старшие рабочие — сложно сказать, но, без сомнения, каждый из них обладает какими-то крохами Силы. По службе без этого подняться практически невозможно.

В себя мужики приходили примерно с минуту, и их понять можно. Неслыханное дело: самурай подошёл и первым поздоровался с простолюдинами. И не просто поздоровался, а назвал их уважаемыми и заказал выпивку за свой счёт. Ломаем стереотипы, че… Эйкиными способностями я не обладаю, но у меня есть свои методы. Спасибо психологам.

Первым очнулся лысый — тот, что постарше.

— Добрый день, господин э… — запинаясь, произнес он. — Мы…

— Таро Уэда, — сдерживая улыбку, представился я.

— Да, Таро-сан. — мужик покивал. — Я Кенто, это — Ичиро и Мичи, — он по очереди указал на своих приятелей. — Для нас честь…

— Перестань, — жестом остановил его я. — Нет времени на эти расшаркивания. Мне нужно поговорить.

— Да, господин, — Кенто кивнул, взгляд его сделался серьезным. — Что вы хотите узнать?

— Мне нужно знать, что происходит в горах, — кивнув себе за спину, произнёс я. — Почему местные жители стараются туда не ходить, и кто может стоять за пропажей людей?

— Этого вам не скажет никто, — слегка поколебавшись, покачал головой Кенто. — Только слухи… И то, что рассказывали нам наши отцы.

— Да, именно это мне и хотелось бы услышать, — я кивнул, дождался, когда официант поставит на стол поднос с заказом, затем на правах угощающего разлил по стаканам саке и, взяв свой, отсалютовал: — Ну, за знакомство!

Мы выпили, потом какое-то время молчали, а затем слово взял тот, которого звали Мичи.

— Плохие это горы, страшные, — не поднимая взгляда, произнёс он. — Мои дед и отец ходили туда за мёдом, а я вот по другой части и рад, что жизнь сложилась именно так. — Мужик поставил стаканчик на поднос, посмотрел на меня и пояснил: — Если говорить о слухах, то их не так-то и много. Кто-то считает, что вся мерзость идёт от древних руин, ищейки из столицы полагают, что в горах орудует банда, но мои отец и дед говорили, что причина всех несчастий в старом золотом руднике, который до сих пор никто не может найти.

— В межгорье много развалин, — произнёс тот, которого звали Ичиро. — Восемь только известных, но сколько их на самом деле не знает никто. Уважаемые господа из столицы утверждают, что все руины остались здесь после асуров, а эти твари, как известно, обитали в основном под землей. Только я тоже не думаю, что проблема в развалинах. Ну откуда здесь взяться асурам? Служители Такэми-сама чуют этих тварей лучше, чем кого бы то ни было. Воин ведь главный враг проклятого Мары… Так что, если бы здесь появились асуры, их бы сразу нашли.

«Ну да… Только в брошенных асурами пещерах порой заводится всякое. Гашадокуро и те „обезьяны“ из подземелья — тому свидетельством», — подумал про себя я и, разлив по второй, поинтересовался:

— А что там с разбойниками и рудником?

— Разбойники — это, как по мне, полная чушь, — выпив, покачал головой Кенто. — В последний раз пропало пятеро заклинателей и семь самураев, что были с ними. Какой идиот решится напасть на бойцов, осенённых милостью Воина? Сколько там должно быть разбойников? Сотня? Две? Но они бы наследили как табун лошадей…

— С рудником все намного запутаннее, — снова взял слово Мичи. — Его до сих пор не нашли, хотя точно известно, что он находился где-то в межгорье. В архивах столицы сохранились упоминания. Там что-то произошло, погибли шахтеры, и рудник долгое время был заброшен. Люди долго обходили его стороной, а потом он просто исчез.

— Как может исчезнуть рудник?

— Не знаю, господин, — покачал головой Мичи, — но там, где гибнут люди, порой заводится всякое. Онрё, или кто еще пострашнее… Отец и дед считали, что мерзость из рудника выползает в горы по ночам, а с первыми лучами солнца уходит обратно. Его искали не один раз даже на моей памяти. Старатели, заклинатели камней и даже господа из Имперского казначейства. А уж сколько мы тут перевидали авантюристов разных мастей…

— А вообще люди часто здесь пропадают? — поинтересовался я, разливая по третьей.

— Лет десять было достаточно тихо, а в последний год началось, — Кенто взял со стола стаканчик и посмотрел на меня. — А вы, господин, как я понимаю, решили пройти на ту сторону гор?

— Да, — покивал я, — поэтому и спрашиваю. Просто может случиться так, что мы не найдём проводника.

— В горы без проводника — не самая хорошая затея, — со вздохом покачал головой Мичи. — Но ничего страшного в этом нет. Вам главное добраться до хижины отшельника Мао и там провести ночь. Место там хорошее, и вся нечисть обходит его стороной. Проводники и сборщики мёда ночуют только там.

— А как найти эту хижину?

— Да просто, — пожал плечами Мичи. — С вершины Оли — горы, на которой стоит наш город, к хижине ведёт протоптанная тропа. Проводники знают короткий маршрут, но если пойдете сами — проще двигаться по тропе. Самой хижины уже, понятно, давно нет, но место там приметное. Самая большая сосна в округе — ее хорошо видно с горы, и небольшое озерцо — единственное в межгорье. С вершины горы примерно три с половиной ри добираться. Вы даже если сегодня выйдете — до ночи должны успеть.

— Спасибо, — кивнул я и в этот момент в рёкан вошёл молодой парень в дорожном кимоно и небольшим мешком за плечами.

Судя по всему — тот самый наш проводник и уже готовый к походу. Лет двадцати пяти на вид, невысокий с круглым лицом и близко сведёнными бровями. Подтверждая мои мысли, парень спросил официанта и, кивнув, отправился за ширму, где сидели ребята.

Проводив его взглядом, я посмотрел на Кенто и поинтересовался:

— Это же Аито — резчик по дереву, так?

— Да, господин, — кивнул тот. — Если он поведёт вас через горы то, наверное, переживать нечего. Аито, конечно, немного странный, но…

— А в чем выражается эта его странность? — кивнув в сторону ширмы, уточнил я. — просто хотелось бы знать, что от него ожидать.

— Да ничего такого, — успокоил меня Кенто. — Парень как парень, просто замкнутый очень. Раньше-то он нормальный был: веселый и игрушки детям чудесные делал, а потом в столице немного пожил и замкнулся. Несчастная любовь порой сильно меняет людей. Не сложилось у Аито в столице с какой-то женщиной, и он уже больше года не может никак отойти. И игрушки такие теперь делает, что дети от страха орут…

— Ясно, — кивнул я и, мысленно обратившись к Эйке, поинтересовался: — Ну, что там у вас?

— Все в порядке, — тут же ответила лисица. — Цену он заломил немаленькую, но готов идти прямо сейчас. Ждем, когда ты договоришь и можно выдвигаться. Еду нам собрали с собой…

— Скоро буду, — ответил я и уже собирался прощаться, когда вдруг «проснулась» Нэко.

— Тут в городе кто-то из темных! — быстро заговорила она. — Выглядит как человек. Не пойму кто это, но он очень сильный…

— Идет сюда? — уточнил я.

— Нет, он на въездном посту разговаривает с солдатом, — тут же ответила кошка. — А еще к городу движется какой-то отряд. Два десятка вооруженных человек. Все пешком, без опознавательных знаков. Не думаю, что нам нужно с ними встречаться.

«Уж не тот ли это солдат, что так внимательно меня разглядывал?» — с досадой подумал я и мысленно произнес:

— Быстро уходим! Может быть, это и не по нашу душу, но лучше не рисковать.

Поднявшись из-за стола, я поблагодарил мужиков за рассказ, дождался, когда из-за ширмы выйдут ребята и быстро направился к выходу.

Глава 9

В горы уходили быстро, но без малейшей паники. Да и какая паника может быть при таком составе отряда? Ведь каким бы сильным ни был тот темный, мне с прицепом положить на все его заклинания. Ну а в бою на мечах мы еще посмотрим, кто кого победит. Нори — тоже ни разу не мальчик, а его усиленный Водой канабо легко проломит любую башку. Екай своей магией могут ненадолго обездвижить практически любого соперника, а Нэко в случае чего полностью блокирует Хаос, даже если заклинание прочитает какой-нибудь бог.

Да, те двадцать человек могут оказаться очень неудобными противниками просто из-за их количества, но там тоже ничего фатального нет. Заклинания ребят нормально бьют по площади, да и мой сыёку заряжен сейчас на два выстрела. Проблема тут совершенно в другом. Любая локальная война для нас будет означать серьезную потерю времени, а именно этого и могут добиваться преследователи. Нет, конечно, совершенно не факт, что все эти товарищи явились сюда за нами, но лучше лишний раз перебдеть. Да и не собирались мы тут надолго задерживаться.

Перейдя через две улицы, мы прошли к Северным воротам, выбрались из города и по хорошо утоптанной тропе направились к лесу, находящемуся примерно в полутора километрах выше по склону.

Проводник шел впереди молча, всем своим видом показывая безразличие к происходящему. Парня совершенно не заботила наша излишняя торопливость. Нет, этот Аито, возможно, и догадался, что мы неслучайно так быстро покинули город, но виду он не показывал, и это можно было засчитать ему в плюсы.

Путь от ворот до леса представлялся самым опасным участком дороги. Почти два километра по открытому пространству у всех на виду. На месте преследователей я бы попытался перехватить нас именно здесь, но никакого движения на эту тему за спинами не было, и мы добрались до леса без каких-то проблем.

С горы открывался обалденный вид на окрестности, но любоваться не было времени, и я по пути мысленно рассказал ребятам о том, что услышал в рёкане. Реакция была ожидаемая, а сказать точнее — ее практически не было. Ну разве только Иоши назвал столичных чиновников кретинами. Ну так-то да… Не найти золотой рудник в трех соснах — это ведь нужно еще постараться. Впрочем, нам до этого нет никакого дела. Пусть они сами здесь со всем разбираются. Нам же только и нужно — на ту сторону гор перейти без приключений и всего сопутствующего им геморроя. И чтобы до столицы потом — тоже без каких-то проблем.

В лесу вкусно пахло смолой и хвоей. Сосны тут стояли достаточно редко, местность просматривалась нормально, но Нэко все равно юлой летала по кругу, выискивая возможную засаду и сверху наблюдая за городом.

Неприятности начались, когда до вершины горы оставалось меньше ста метров пути. Нэко пронзительно мяукнула и испуганным росчерком метнулась ко мне на плечо. Не понимая, что происходит, я рванул из ножен катану и крутанулся на месте, взглядом выискивая опасность. Нори скинул с плеча канабо, ладони Эйки вспыхнули салатовым светом. Заметив эти наши телодвижения, проводник испуганно втянул голову в плечи и отшатнулся назад, но я успокоил его жестом.

Ничего не происходило. Нас никто не атаковал, врагов не было видно, но…

— Там завеса… сильная, — пояснила наконец происходящее Нэко. — Я едва не растворилась в ней… Не Хаос и не Тьма — что-то другое…

— Да, и я тоже что-то такое чувствую, — погасив заклинание и словно бы к чему-то прислушиваясь, задумчиво произнесла Эйка и указала рукой за гору. — Это идет откуда-то оттуда, но пока сложно сказать, что оно из себя представляет. Опасности вроде бы нет, но нужно подняться и посмотреть.

— А ты? — убрав в ножны меч, обратился я к Нэко. — Что нам делать с тобой?

— Все в порядке, — пискнула кошка. — Оберег Каннон защищает тебя и меня. Я почти ничего вокруг не чувствую, но щит поставлю в любой момент. Только скажи, когда…

М-да… А ведь так хорошо шли… Я вздохнул и махнул рукой проводнику, чтобы тот продолжил движение, затем обернулся, посмотрел на екай и мысленно произнес:

— Вы аккуратнее там. Если почувствуете что-то опасное — сразу уходите назад. Если что мы с Нори дойдем и вдвоем…

На вершине горы в окружении сосен стоял идол, похожий на те, что я видел в святилище Синигами. Покосившийся от времени деревянный болван смотрел куда-то в сторону Хейанкё, но было непонятно, кто и зачем его здесь поставил.

— Что у вас? — обернувшись, поинтересовался я у ёкай. — Что-нибудь изменилось?

— Дерьмо у нас, — с досадой в голосе ответил Иоши. — Там, впереди, словно непроглядный туман. Я прекрасно вижу все обычным зрением, но ничего не могу почувствовать, и теперь понимаю, почему местные до сих пор не нашли тот рудник.

— Я, кажется, знаю, что это! — воскликнула лисица и посмотрела на меня. — Ты же помнишь, что Илит говорила Ясуо?

— То, что Такэми закрыл столицу от всех богов? — поморщился я. — Ты об этом?

— Да, — кивнула Эйка, — именно! Над столицей и окрестностями словно бы висит туманная сеть. Мы с Иоши слишком мелкие для ее ячеек, поэтому всего лишь потеряли чувствительность, а Нэко едва не погибла. Или как такое можно назвать…

— А я тогда почему ничего не чувствую? Оберег же мне подарила богиня.

— Наверное, потому что на тебе цепь, — пожала плечами лисица. — Она вместе с оберегом, очевидно, сильнее этой сети.

— Ясно, — кивнул я. — И что делаем?

— Идем дальше, — спокойно ответила кицунэ. — Мы видим, слышим и способны творить заклинания, а чувствительность, возможно, появится, когда мы привыкнем к этой сети. Можно, конечно, попробовать переместиться в астрал, но я бы не рисковала.

— Хорошо, — вздохнул я и, обернувшись к проводнику приказал: — Пошли дальше!

Вот, блин, даже не знаю, каково этому парню наблюдать за нашим ментальным общением. Переглядываются, качают головами, пожимают плечами и морщатся. Глухонемые и то понятнее общаются, хотя какое мне дело до того, что он думает. Ему денег заплатили не за раздумья.

— Господин, — заметив мой взгляд, хрипло произнес проводник и указал рукой на солнце. — Мы не успеем по дороге до темноты дойти до хижины Мао. Нужно немного изменить маршрут и пройти через камни.

«Ну да, Мичи говорил, что проводники ходят коротким маршрутом», — подумал про себя я, а вслух произнес:

— Да, хорошо. Нам главное, чтобы быстрее.

Парень кивнул и, обойдя по дуге идола, направился вниз. Мы двинулись следом.

Густой лес закончился минут через сорок пути, примерно на середине горы, и нам открылась унылая картина межгорья. До той горы, что напротив, было километров тридцать, если не больше, а все видимое пространство в низине было затянуто невесомой дымкой, или прозрачным туманом — сверху не разобрать.

Вершины огромных угловатых камней, которыми было завалено открывшееся пространство и кроны корявых, редко стоящих сосен были похожи на кучу обломков, плывущих в грязно серой воде. Пожухлая осенняя трава и лужи от недавно прошедших дождей — совсем не походили на воспетую классиками унылую пору. Тут скорее Дартмур с его болотами, которые так хорошо описал Конан Дойл^[258]. Нет, я понимаю, что в низине между горами туманы бывают часто, но на отдых сюда точно бы никогда не приехал. Не нравится мне такая природа…

— Неприятное место… — словно прочитав мои мысли, за спиной вслух произнес князь. — Понятно, почему тут всякая мерзость заводится…

— Полное дерьмо, если сказать точнее, — в спину проводнику хмуро буркнул Иоши. — Не знаю, как этот ваш отшельник здесь столько времени жил.

Проводник, конечно, ничего не ответил, и мы продолжили путь. Спустившись с горы, еще какое-то время шли по дороге, а когда она резко повернула направо, пошли чуть левее, по едва заметной тропинке.

Идти было легко, но местность ощутимо давила на голову. Огромные покрытые коричневым мхом валуны, были похожи на облезлых чудовищ, лежащих вдоль неширокой тропы. Кривые гнутые сосны с облезлыми кронами, скользкая прелая трава и синюшные шляпки грибов, уныло торчащих из бурой растительности. Ко всему этому — тяжелый запах гниения, глухие ухающие звуки где-то вдали, потрескивание деревьев и мерно покачивающаяся спина проводника.

В какой-то момент все стало казаться сказочным, нереальным… Декорациями какого-то унылого фильма… Солнце еще только катилось к вершине горы на западе, но вокруг заметно похолодало, словно на дворе уже ночь. Мысли путались, перескакивая от одного на другое, а в голове вдруг зазвучали слова песенки-считалочки из далекого детства:

Фреди Крюггер? Но… Понимая, что происходит что-то не то, я потряс головой и вдруг понял, что стою в темноте! Именно стою и никуда не иду! Вокруг сплошные камни, неба не видно, а в воздухе ощутимо воняет трупами!

Резко обернувшись, увидел стоящих за спиной ребят, облегченно выдохнул, и вдруг откуда-то спереди донеслось эхо сдавленного мужского крика.

— Да что за херня тут творится?! — рявкнул я, оглядывая стены пещеры, в которую нас завел проводник. — Просыпаемся! Быстро!

Самого ублюдка нигде не было видно, но, да и хрен с ним! Главное — все живы и даже не ранены.

— А?! — Эйка вздрогнула от звуков моего голоса. Покачнулась, ошарашенно огляделась по сторонам и выругалась похлеще любого портового грузчика.

Нори с Иоши еще только приходили в себя, когда кицунэ зачем-то полоснула себя ножом по запястью, затем подвесила к потолку осветительный фонарь заклинания и с досадой произнесла:

— Тварь… я должна была догадаться, что он — аманодзяку. Если бы не эта поганая завеса…

— Ты про нашего проводника? — уточнил я, медленно обводя взглядом пещеру.

Очевидно, это тот самый рудник, который местные никак не могут найти. Вернее, его «прихожая».

Прямоугольное помещение с высоким потолком и неровными каменными стенами размерами не уступало спортивному залу. Четыре тоннеля с проржавевшими рельсами или чем-то на них похожим в боковых стенах и у меня за спиной, и еще один — такой же темный, в торце — впереди, очевидно, выводит наверх.

У правой стены — остатки каких-то металлических конструкций. Неровный наклонный в нашу сторону пол завален мелким мусором, костями и частями доспехов. Некоторые из них появились тут недавно. Судя по всему — это те самые заклинатели с самураями. Их кто-то сожрал… Кости обглоданы, и на искореженном металле доспехов видны следы чьих-то зубов. Нормальный человек при виде такого обосрался бы от страха и сошел с ума, но я не нормальный. И даже не совсем человек…

— Да, это был аманодзяку, — голос кицунэ отвлек меня от созерцания пещеры. — Ты говорил, что он другим вернулся из города. Тот парень, скорее всего, давно уже мертв.

— Где мы? — оглядывая стены пещеры и морщась от противного запаха, удивленно произнес Нори.

Брат, очевидно, только-только пришел в себя и сейчас был похож на пятиклассника, который, поведясь на надпись «Игрушки», забрел в сексшоп и сейчас пытался сообразить в чем, собственно, тут подвох.

— Хороший вопрос, — хмыкнул я. — Но вроде бы это тот самый рудник.

— Вот же дерьмо, — прошептал тануки, испуганно оглядываясь по сторонам. — Нас же собирались сожрать…

— Мне кажется, еще только все начинается, — произнес я и, посмотрев на лисицу, поинтересовался: — Кстати, а почему он нас не убил?

— Он знал, кто мы, — пожала плечами лисица. — Екай могут чувствовать боль близких людей, и ублюдок решил не рисковать. Скорее всего, побежал за кем-то еще…

— Ну, давай тогда не будем никого ждать? — я оглядел лица ребят и кивнул в сторону выхода. — Пойдем отсюда, а этого урода отловим потом… Вы же уже в порядке?

— Да, пойдем, — кивнула лисица, и в этот момент из прохода впереди донесся скрипучий, кашляющий смех.

Следом стали слышны шаркающие шаги, скрежет металла о камень, а спустя секунд десять в пещеру зашла сгорбленная старуха из тех, что сидят на скамейках возле подъездов. В японском, понятно, их варианте. Нет, издали показалось именно так, и если не смотреть на морду этого непонятного существа…

Глаза у бабки были черными. Две темные прорези без радужек и зрачков над крючковатым кривым шнобелем. Невысокого роста. Одета в драное коричневое кимоно. Босиком. В седых грязных волосах — желтая костяная заколка, ну или просто обломок кости — так сразу не разобрать. Какой-то вариант местной Бабы-Яги? Ну да…

За собой старуха тащила труп мужчины без доспехов, держа его правой рукой за ногу. При этом не было заметно, что она испытывает хоть какие-то неудобства. Словно тележку с продуктами катила из ближайшего супермаркета.

За спиной старухи пританцовывал в нетерпении черт. Натуральный… С рогами, свалявшейся шерстью, свиными ушами и пятаком. М-да… Эти двое словно сбежали из черно-белого советского фильма. Таких еще актер известный играл^[260], но…

— Вот он, ублюдок, вернулся и привел за собой эту тварь, — с ненавистью сквозь зубы прошипела лисица. — Теперь понятно, кто сожрал всех этих людей.

Старуха, несмотря на ее несколько необычный, скажем так, вид и жутковатую ношу совершенно не походила на того, кто за пару дней может сожрать полтонны мяса и разгрызть самурайский доспех. Впрочем, судя по испуганному сопению енота, перед нами тварь никак не слабее пришедших с Ба Лефом обезьян, а значит, не обойдется без драки.

— А что это хоть за старая кляча? — вытащив из ножен меч, небрежно поинтересовался я. — Чего в ней такого страшного?

— Это аманодзако^[261], — пояснила неожиданно проснувшаяся на плече Нэко. — Очень сильная темная тварь. Даже я ее сейчас чувствую…

— Она… пожирает людей. Запросто прогрызает металл, и может прыгать на огромные расстояния, — прошептал енот, заикаясь от страха. — Чудовище, видимо, спало в этой шахте с давних времен, но почувствовало людей и проснулось…

— А этот ублюдок приводил ей еду, — добавила к сказанному лисица. — За это он что-то получал от нее взамен…

— М-да… Цирк уродов — по-другому не скажешь, — покачал головой я, выйдя немного вперед. — Все как всегда: я принимаю на себя заклинание, а потом по обстоятельствам…

Старуха тем временем остановилась в двух десятках метров напротив, обвела нас голодным взглядом и растянула рот в плотоядной ухмылке, явив миру гнилые редкие зубы.

— Ай, спасибо, мальчик, за такой подарок, — не переставая скалиться, произнесла она. — Два ублюдка из Синего леса… Сладкие…

Голос твари эхом звучал из всех уголков пещеры и напоминал песок, который высыпали на стекло. Немигающий взгляд навевал жути, но разбросанные в пещере останки выглядели декорациями посредственного ужастика, и, если бы не знать, что это происходит в реальности…

На Земле я бы уже давил на скобу своего «вереска», но здесь нужно обязательно дождаться первого шага и атаковать, когда эта сука раскроется. Чудовище на своей территории, и хрен его знает, какие козыри там в рукаве.

— Ну и долго ты будешь скалиться, гадина? — усмехнулся князь, поведя плечом, на котором лежал канабо. — Сожрать нас хочешь? Ну давай, подходи — попробуй…

— Смелый… — еще сильнее оскалилась тварь. Затем легко отшвырнула в сторону труп, подняла руку с раскрытой ладонью и выкрикнула: — Мальчики! Идите сюда!

«Какой-то гребаный цирк», — подумал про себя я, когда пол под ногами затрясся.

Из боковых проходов к старухе вытянулись сгустки серого дыма и закрутились вокруг нее вихрем, который тут же распался на десять полупрозрачных фигур.

Люди в лохмотьях, с кирками в руках и безразличными лицами. Судя по всему, при жизни все они были шахтерами. Мужики в рёкане говорили, что здесь когда-то погибли рабочие. Неудивительно, что они превратились в онрё…

Все эти мысли пронеслись у меня в голове за секунду, когда старуха опустила руку, а потом резко выбросила ее в нашу сторону. В следующий миг тела призраков слетелись в одну кучу и образовали собой серое облако, из которого соткалась здоровенная белая кобра. Сверкнув в свете фонаря алыми щелями глаз, появившаяся тварь противно зашипела и метнулась к нам прямо по воздуху.

Глава 10

— Беру! — рявкнул я и, обернувшись лисом, прыгнул навстречу чудовищу.

Эта кобра — такое же заклинание, как и все остальные. Темное… И какого бы цвета сама эта тварь ни была, оберег и меч его остановят!

Так и случилось.

Мелькнули в полумраке алые огоньки глаз, оберег ожег холодом грудь, в лицо отвратительно пахнуло могилой и цвайхандер серебристым росчерком ударил кобру в нижнюю челюсть.

При иных обстоятельствах змея такого размера проглотила бы меня как какую-то мышь, но здесь все произошло немного иначе. Лезвие меча без малейшего труда рассекло сотворенную плоть, и кобра исчезла.

В этот раз не было никакой слизи. Тварь распалась на тех же онрё, для которых подобное превращение закончилось глубоким нокдауном. Просто хрен его знает, как ещё такое назвать.

В первые мгновения после неудачной атаки призраки никуда и не думали улетать. Покачиваясь передо мной возле пола и бубня что-то невнятное, они напоминали толпу прозрачных пьяных бомжей, и я этим, конечно, воспользовался. Продолжая движение, ушел вправо, крутанулся на месте и ударил мечом, стараясь зацепить как можно больше уродов.

Клинок, не встречая сопротивления, рассек пятерых онрё, и они осыпались на пол хлопьями невесомого пепла. Одновременно с этим князь шагнул вперед и повторил движение со своей стороны, развоплотив еще троих, а оставшихся заклинаниями добили ёкай.

Как только последний призрак осыпался на пол, пещеру огласил жалобный стон, и весь пепел метнулся обратно к старухе, которая продолжала стоять с вытянутой в нашу сторону лапой.

Полупрозрачное облако налетело на тварь как стая мошкары и заставило ее отшатнуться. Старуха при этом отлетела метра на три и, по-обезьяньи опершись руками о пол, обвела нас немигающим взглядом.

— Ах вон оно как… — с ненавистью прошипела она. — Ну что ж, Владыка Сэт заплатит мне за твою голову…

Произнеся это, бабка мгновенно превратилась в чудовище. С треугольными свиными ушами, желтыми клыками и кривыми передними лапами, с целым набором загнутых как сабли когтей. Какая-то жуткая смесь ободранного медведя и бультерьера…

Скрежетнув когтями по камню, амонадзако прыгнула вверх и, пробежав по потолку словно муха, с ревом обрушилась мне на голову. Все эти прыжки и пробежки заняли не больше пары секунд, и любой нормальный человек, на моем месте не успел бы и пошевелиться.

Ведь это же сначала нужно уложить в голове творящийся треш, а потом еще успеть среагировать. Хорошо, что я ненормальный, и у меня все в порядке с рефлексами.

Отпрыгнув в сторону и резко отведя корпус, я увернулся от мелькнувших перед лицом когтей и, шагнув вперед, атаковал тварь в переднюю лапу.

Мой цвайхандер — это не тати. Весит он почти на килограмм больше. Ну а в облике лиса я в несколько раз сильнее обычного человека. Если добавить ко всему этому нереальную скорость, то под чертой получим вполне ожидаемые результаты.

Блеснув в свете эйкиного фонаря, тяжелый клинок с глухим звуком ударил в локоть опорной лапы и начисто снес твари конечность. Застигнутое в середине движения, чудовище рухнуло на пол и, клацнув челюстями, едва не придавило меня своей тушей. Морщась от неописуемой вони, я снова вскинул меч для удара, но Нори успел раньше меня.

Пользуясь моментом, князь подскочил к поверженному монстру и, громко хэкнув, нанес резкий удар своим канабо. Светящееся навершие жуткой шипастой палицы описало в полумраке дугу и вломилось чудовищу в голову. Раздался отвратительный треск, череп твари лопнул как перезрелый арбуз, плеснув во все стороныгнилыми ошметками. Рев оборвался, но в следующий миг произошло странное…

Жутко искалеченная тварь волшебным образом отскочила на сорок метров назад! По-другому такое никак не назвать. Ведь с раздробленным черепом и отрубленной лапой можно перемещаться только в гробу.

Одновременно с этим тело аманодзако окутало серое облако, и она на глазах залечила свои страшные раны! Лапа отросла, череп снова приобрёл прежнюю форму, и при этом тварь стала заметно крупнее!

Сука!

Я кинул на плечо меч и снова шагнул вперёд, следя за чудовищем и готовясь к следующей атаке. Справа с досадой выругался князь, за спиной обречённо вздохнул Иоши.

Не, ну а как на такое ещё реагировать? Тут же не компьютерная игра, где босс, потеряв цель, полностью восстанавливает здоровье. Да и никто тут цель не терял! Мы грохнули эту суку, а она…

— Хвостатый ублюдок… Ты думал, меня так просто убить? — проревела аманодзако и двинулась вправо, обходя нас по кругу.

— Ты много болтаешь, крыса, — в ответ оскалился я, не сводя с чудовища взгляда, и в этот момент снова проснулась сидящая на плече Нэко.

— Эйка! Онрё! — пронзительно закричала она. — Отпусти их! Они ее держат! А вы все — защищайте лисицу!

— Да! — мгновение поколебавшись, ответила за спиной кицунэ и тут же принялась читать заклинание, от которого у меня по спине натурально побежали мурашки.

Это было похоже на призыв демона. Во второй части «Зловещих мертвецов» та тетка читала Некрономикон^[262] именно так: тягуче, напевно-гортанно. Жуткие протяжные слова липким эхом растекались по руднику, и, казалось, даже плесень на стенах съежилась от испуга.

Охрененная, блин, ситуация… Впереди, припав на передние лапы, к тебе приближается монстр размером с быка, а за спиной — вот это вот все. И непонятно, чего больше надо бояться…

Эйкино заклинание привело чудовище в ярость. При первых же его звуках тварь взвыла и, прыгнув на потолок, попыталась пробежать к кицунэ, но в этот раз Нори был начеку. Брошенный навстречу конус воды смыл гадину вниз, и она лишь каким-то чудом разминулась с ударом цвайхандера.

С невероятной для таких пропорций ловкостью аманодзако отпрыгнула метров на двадцать назад и, вскинув морду к потолку, что-то неразборчивое провыла. Одновременно с этим она снова увеличилась в размерах, обросла костяными пластинами и бросилась в лобовую атаку.

Что делать, когда на тебя несется разъяренный носорог? А если при этом у тебя за спиной друг, который во что бы то ни стало должен дочитать заклинание?

Пущенные дуплетом серпы с хрустом разбились о морду чудовища, не нанеся ему никакого вреда. Заклинание Нори бессильно стекло по броне, и когда до несущейся на нас твари оставалось не больше десяти метров, я шагнул вперед и ударил ей навстречу мечом. Сбоку, довернув корпус и максимально помогая себе бедрами и спиной. Стоящий справа от меня князь поступил точно так же.

Глупо, наверное, но по-другому никак. Один, вот, ехал жениться, другой его провожал, да…

Клинок и навершие канабо слитно ударили в несущегося на нас монстра, и пещера содрогнулась от грохота. Лезвие цвайхандера угодило чудовищу в грудь и, разрубив одну из костяных пластин, едва не перерубило правую лапу.

В следующий миг сильнейший удар в бок отбросил меня метра на три в сторону. Противно хрустнули ребра, воздух вышибло из груди, а перед глазами поплыли оранжевые разводы. Плетеный доспех по своим свойствам не уступает латной кирасе, но с физикой не поспорить даже в магическом мире. Впрочем, бывало и хуже…

Полуоглушенная тварь, раскидав нас с князем в разные стороны, бросилась к лисице, которая и не подумала убегать. При виде этого я содрогнулся от ужаса, но страшного не случилось.

Передние лапы аманадзако оплели коричневые лианы, чудовище рухнуло на пол и, пролетев по инерции вперед, остановилось в метре от Эйки. В следующий миг точно такая же лиана оплелась вокруг горла упавшего монстра.

— А ну прочь от нее, тварь! — перекрикивая рев, проорал енот и рывком оттащил чудовище в сторону.

В реальности такое, конечно же, невозможно. Тануки с его весом не удержал бы на поводке даже овчарку, но магия творит чудеса.

Чудовище в полтонны весом отлетело метров на десять вбок и с ревом вскочило на ноги. Мы с Нори, еще только поднимались с пола, поэтому вмешаться в происходящее не могли, и тварь этим воспользовалась. Подскочив к тануки, аманодзако нанесла ему жуткий удар лапой в грудь и, ни мгновения не медля, снова бросилась к кицунэ.

Ненависть, бессилие, отчаяние и невыносимая боль… Эти проклятые мгновения превратились для меня в какое-то нереальное слоумо. Иоши с раскинутыми руками, жуткими ранами на груди и летящими во все стороны темными каплями. Гигантский ободранный бультерьер с изуродованной мордой и лисица, читающая заклинание с непреклонным выражением на лице.

Эйка успела… Сквозь бока твари пятнами пробился ярко золотой свет, и она словно натолкнулась на прозрачную стену. Рев захлебнулся. Чудовище рухнуло на пол, не добежав до лисицы пары шагов, и его на миг окутало золотистое облако.

Закончив читать заклинание, и не обращая внимания на лежащую перед ней тварь, Эйка метнулась к телу енота и рухнула перед ним на колени. Забыв про собственную боль, я подбежал следом и почувствовал, как этот гребаный мир катится с обрыва в глубокую пропасть.

Иоши лежал, раскинув передние лапы, с разорванной грудью и слипшейся от крови шерстью. Он еще дышал. Судорожно и сипло. Надувая кровавые пузыри и спокойно глядя в нависающий над головой потолок.

Мой друг… Парень, который ради меня готов был не задумываясь пожертвовать жизнью…

— Он же, не… — не отрывая рук от груди Иоши, лисица подняла на меня заплаканные глаза. — Так же нельзя! Неправильно…

Я сглотнул подступивший к горлу комок, с силой прикрыл глаза, и тут в происходящее включилась бакэнэко.

— Быстро руки ему на грудь! — рявкнула она у меня в голове. — Постарайся накрыть ими раны! И терпи!

Ни секунды не медля, я упал возле приятеля на колени и погрузил ладони в его мокрую, липкую шерсть. В следующий миг оберег ожег холодом грудь, в ушах зашумел лес, а сквозь мои руки вниз потек жидкий огонь.

По ощущениям, словно кожа слезает вместе с мясом и кусками костей, но что эта боль… Она начисто вымыла пелену черной тоски, и я чувствовал, как под ладонями рубцуются раны. А еще я орал, и не знаю, как это выглядело со стороны, но плевать. Нэко нашла выход для нас для всех, и это самое главное!

В какой-то момент я понял, что боль прошла. Раны под ладонями зарубцевались, кровь засохла, а Иоши заснул.

— И… я… т-тоже пос-плю, — мяукнула в голове кошка, и в пещере повисла звенящая тишина.

Как летом, на юге, под несмолкающее пение ночных цикад.

Нэко отдала часть себя и снова стала ребенком, но ничего… Главное, что мы все по-прежнему живы! Вот доберемся до Синего леса, и там эта чехарда с превращениями закончится.

— Я… я не знаю, сколько ещё так смогу, — уронив плечи, покачала головой кицунэ. Девушка посмотрела на нас с Нори невидящим взглядом, поднялась на ноги и, отойдя в сторону, разрыдалась.

— Мне жаль, что маленькая госпожа снова, хм… — тяжело вздохнул, подошедший к нам князь. — Но это же не навсегда?

Для парня, собравшегося жениться, он выглядел, прямо скажем, не очень. Правый наплеч и шлем помяты, доспех поцарапан, плащ разорван и волочится по полу. Лицо чумазое, как у мальчишки, на скуле кровоточит небольшой шрам, правая рука висит плетью, но это фигня. С учетом того, что произошло, мы с ним реально родились в шубах.

Ведь не рвись эта тварь к кицунэ, она бы размазала нас тонким слоем по полу. Как я понял, не-жизнь этой отрыжки Сэта поддерживали онрё. Эйка их освободила, и аманодзако испустила дух. Сожрать она нас хотела, ну да…

— Конечно, не навсегда, — вздохнул я, глядя на брата, и в этот момент очнулся Иоши.

Открыв глаза, енот принял сидячее положение и растерянно оглядел окровавленную шерсть у себя на груди. Затем пощупал себя, скосил взгляд на все ещё всхлипывающую лисицу, посмотрел на меня и уточнил:

— Нэко?

— Да, — покивал я и с улыбкой добавил: — С возвращением, братишка!

Енот грустно оскалился, опустил взгляд и хотел, что-то сказать, но тут нас отвлёк князь.

Нори подошёл к трупу, который притащила старуха и, перевернув его на спину, произнёс:

— Это же один из тех типов, что сидели в рёкане!

«Кто бы, блин, сомневался», — с досадой подумал я и, поднявшись, направился к телу убитого.

Грудь болела так, словно по ней проскакала пьяная лошадь, голова раскалывалась, но все это ерунда. Рёбра вроде не сломаны, а значит — ничего страшного. Ёкай подлечат, когда сами придут в себя.

Убитым оказался один из тех типов, что сидели неподалёку от гулявших вояк. У мужика была сломана шея, и скорее всего — это его крик мы слышали в самом начале.

— Вот же незадача, — оглядев труп, покачал головой я. — Гулял себе человек по лесу, никого не трогал, и повстречал бабку…

— Гулял, ага, — Нори с досадой посмотрел в сторону выхода, затем стащил с убитого хаори^[263] и кинжалом разрезал на нем кимоно.

Сорвав левый рукав, князь задрал мертвому руку, внимательно оглядел внутреннюю часть предплечья, хмыкнул и посмотрел на меня.

— Ниндзя? — приподняв правую бровь, уточнил я.

— Скорее всего, — со вздохом покивал Нори. — Я просто не знаю, что это за знак.

— Да есть у нас тут спецы, — хмыкнул я и, найдя взглядом лисицу крикнул: — Эй, подруга! Хорош уже ныть! Иди сюда, нам нужна консультация специалиста.

— А я уже и не ною, — обиженно буркнула кицунэ, но глаза платком все же протерла.

Подойдя к нам, Эйка присела возле трупа на корточки, подняла ему руку и… выругалась.

— Ублюдок из Черного клевера, — кивнув на труп, с ненавистью произнесла она. — Эти твари поклоняются Хару, и они убили многих екай.

Татуировка под мышкой мужика была похожа скорее на лист конопли, но кто я такой, чтобы спорить с местными кольщиками? Впрочем, в задницу эту ботанику. Тут же вообще хрен пойми, что происходит!

— Хар — это же еще один спутник Сэта? — на всякий случай уточнил я у лисицы.

— Да, — ответил за подругу подошедший енот. — Хар — даймё Отложенной смерти. Пытки, болезни, яды — это все по его части, и если этот ниндзя был нанят в столице, то плохи дела в этой стране.

— Ну вряд ли его нанимал лично Император, — Нори усмехнулся и посмотрел на меня. — А ты что думаешь, брат?

— Я думаю, что два оставшихся урода дожидаются нас где-то снаружи, — пожал плечами я и, оглядев пещеру, добавил. — А еще куда-то подевался чёрт.

— Чёрт? — князь непонимающе нахмурился.

— Ну этот — который нас сюда притащил, — кивнув в сторону выхода пояснил я. — Он просто похож на существо из моего мира.

— Аманодзяку сбежал и вряд ли его стоит нам опасаться, — тут же прояснила ситуацию кицунэ. — Эти твари трусливы и нападают только исподтишка. Думаю, он уйдет из того городка.

— Нам тоже пора отсюда уходить, — оглядев разбросанные повсюду останки, хмуро буркнул енот. — Тут и так-то как слепые котята — а еще вокруг эти ужасы… Пойдемте на свежий воздух. Там мы вас и подлечим.

— Ну, если лутить^[264] мы ее не будем, то, конечно, пошли, — кивнув на труп чудовища пожал плечами я и перекинулся в человека.

— Что мы не будем ее делать? — слегка напрягшись, уточнил князь. — Опять ты со своими словечками?

— Это совсем не то, что ты подумал, — улыбнулся я и, подмигнув кровному брату, направился к выходу.

Сухой ровный тоннель вывел нас в широкий овраг с ровным дном и высокими пологими склонами. На дворе стояла ночь, в небе ярко светила луна, поскрипывали на ветру стоящие вокруг оврага деревья. В воздухе ощутимо тянуло гнилью, но после провонявшего трупами рудника, этот запах казался божественным ароматом. Благодать — как она есть. Жаль только ничего еще не закончилось.

Да, мы прекрасно помнили о двух оставшихся ниндзя, но шарахаться от каждого куста не было смысла. Эти уроды умеют прятаться так, что их не заметят даже ёкай, поэтому искать их — гиблое дело. Однако если кто-то думает, что самурая в лесу так просто убить — он очень сильно неправ.

Нори обвешан артефактами как новогодняя елка, и слабые заклинания ему не страшны, ну а со всем остальным мы как-нибудь разберемся. Главное — не расслабляться, смотреть под ноги и по возможности не приближаться к деревьям. Впрочем, никаких ниндзя на улице не было — там нас ждал кое-кто посерьезнее.

Глава 11

Высокий худой мужчина в темном плаще с откинутым на плечи капюшоном стоял в двадцати метрах напротив выхода из рудника и спокойно смотрел в нашу сторону. Треугольное, неестественно бледное лицо, волосы до плеч и горящие багровым светом глаза… Встречи с такими товарищами в фильмах всегда оформлялись ударами грома и вспышками молний, но здесь он просто стоял и смотрел. Очевидно, тот самый темный, которого в городе почуяла Нэко. Им тут всем медом, что ли, намазано?

Справа у ног этого странного существа в луже крови лежал труп нашего несостоявшегося проводника. От самого мужика ощутимо веяло Тьмой, но угрозы я в нем не чувствовал. Какой-то подгулявший вампир из аниме девяностых заблудился и решил спросить дорогу у первых встречных? Ага, так оно на самом деле и есть…

— М-да… А я думал на сегодня уже все, — мысленно произнес князь и привычно сместился влево, чтобы нам не мешать друг другу в бою. Эйка молча прошла направо, Иоши выругался и засопел.

Впрочем, никакой драки тут не планировалось.

Заметив нас, мужчина шагнул вперед и, кивнув, произнес:

— Приветствую тебя, самурай Луны! Мое имя Алин Мор, и я здесь по поручению Темного Князя Ардены! Нам нужно поговорить!

Вон оно, значит, что… Акар Аш отправил ко мне своего человека? Вот даже не знаю, радоваться или переживать по этому поводу.

— Приветствую и тебя, — произнес я в ответ и, кивнув на труп у ног посланника, поинтересовался: — А этот почему здесь?

— Маленькая крыса была глазами большой, — не повернув головы, небрежно произнес Алин Мор. — Хар не должен знать о том, что я был здесь и встречался с тобой. Еще не пришло время…

— Что-то много вокруг стало этого Хара, — хмуро буркнул за спиной Иоши. — Повылазили уроды из всех щелей…

— Ждите здесь, — мысленно попросил я ребят и, направившись к посланнику, уточнил: — Ты ведь говоришь о дайме Отложенной смерти?

— Да, — кивнул тот и, обернувшись, указал рукой себе за спину. — Там, в лесу, еще двое его последователей. Один из них перед смертью сказал, что их наняли для убийства князя Ясудо. Имени нанимателя он не знал. Такие контракты убийцы получают через посредника.

— А тебе-то что до наших разборок? И как ты вообще нас нашел? — поинтересовался я, остановившись в трех метрах напротив и внимательно оглядев незнакомца.

Вблизи он еще больше походил на вампира из комикса. Ни разу не японец, а одет, скорее, как европеец. Черный с серебристым шитьем камзол, белая рубаха с манжетами, на плечах висит плащ. В ухе рубиновая серьга, на ногах натуральные башмаки, на поясе ножны с прямым клинком и, самое главное — он выглядел как на параде! Словно только что сошел со страниц какой-нибудь манги! Возможно, это и есть самый настоящий вампир? Впрочем, какая мне разница? Этот парень убил двух отправленных за нами ниндзя, и плевать кто он — вампир или плюшевый заяц. Главное, что не враг.

— Князь Ясудо был с тобой возле той Двери в Нижний мир, и я лишь отдаю долги своего Господина, — глядя мне в глаза, спокойно пояснил Алин Мор. — Ну а найти тебя было несложно. Владыка послал мне твой мыслеобраз, и я был уверен, что ты отправишься вместе с князем в столицу. Принцесса Асука слишком поздно заявила о своем Праве Выбора, и попасть в Хейанкё вы могли только через Сенто или Арису. Достаточно было подкупить солдат и выдать им твое описание.

Ну да, логично. Убийцы искали князя Ясудо, а этот парень — меня. Не так-то много в Империи самураев-мальчишек, а если знать где и когда примерно я появлюсь… Только все равно, как-то оно странно…

— А откуда тебе известно, о том, что происходит в столице? — недоверчиво поморщился я. — Ты же из Нижнего мира.

Нет, наверное, задавая сходу столько вопросов, я выглядел полным дебилом, но мне на это было плевать. Это он меня нашел, а не я его — вот пусть и рассказывает, что к чему. При этом мне совершенно по фигу кто он такой, но когда этот непонятно кто выдает такие подробности, возникает куча вопросов. То ли Империя — большая деревня, где о капризах принцессы судачат на каждом углу, то ли у этого парня есть осведомители на самом верху, но тогда вообще ни хрена не понятно.

— Я уже две тысячи лет нахожусь в землях Империи, и у меня тут хватает информаторов, — терпеливо ответил посланник. — А вот о том, что происходит в столице, нам как раз и нужно поговорить.

— Слушаю, — вздохнул я, уже прекрасно понимая, что он расскажет об очередной заднице, которая ожидает нас впереди. Ну да… Мы ведь без приключений даже в сортир не можем сходить.

— Три дня назад мой соглядатай в Хейанке почувствовал Ба-Лефа, — кивнув, начал говорить Алин Мор. — Это был третий раз за прошедшие две декады. А шесть дней назад в столице побывал Хар. Как ты понимаешь, эти двое никуда просто так не приходят.

— Погоди, — жестом остановил его я. — Но столица империи закрыта от всех богов. Над ней же какая-то сеть, или что-то похожее. Ёкай, что идут со мной, почувствовали ее на вершине горы.

— Эта сеть темным никак не мешает, иначе как бы я с тобой говорил? — Алин Мор презрительно усмехнулся. — Воин просто не в состоянии закрыться от Тьмы, а его последователи слишком тупы и фанатичны, чтобы это понять. Именно поэтому в столице и ее окрестностях сейчас не протолкнуться от прихвостней Сэта. Ну а ёкай и асурам в городе появляться смертельно. На твоём месте я бы их туда не водил.

— А что такого там может с ними случиться?

— Они просто умрут, — легко пожал плечами посланник. — По приближению к Хейанкё защита становится плотнее, а по городу время от времени проходит волна. Люди ее не чувствуют, а для обитателей Аокигахары и асуров она смертельна. В столице сейчас очень мало ёкай. Только такие как ты — темные, и те, что никогда не были в Синем лесу.

— Но зачем это Воину? — непонимающе нахмурился я. — Он же не враждует с ёкай.

— Нет, не враждует, — покачал головой Алин Мор, — но защита не избирательна. Ёкай были предупреждены и покинули город заранее. Воину незачем ссориться со своими союзниками. Хейанкё закрыли щитом месяц назад. Твои спутники, видимо, об этом не знали.

«Ну да… Месяц назад мы ещё лазали по лесам, и никто даже не предполагал, что придётся ехать в столицу», — с досадой подумал я и уточнил:

— А зачем вообще понадобилась эта защита?

— Воин опасается вторжения из Кимона. Граничные камни ослабли как никогда, и в Северных горах, по слухам, собирается войско тэнгу^[265]. Они, конечно, могут атаковать один из городов в землях Ёсида, но для асуров это бессмысленно. Владыка Акар Аш считает, что удар будет нанесен по столице, и поставленная защита — тому подтверждением.

«М-да… Еще одной войны нам как раз не хватало», — мысленно выматерился я и поднял на посланника взгляд.

— А что хоть за твари — эти тэнгу? Я не помню своего прошлого, но мне нужно знать, что ожидает нас впереди.

— Да, Владыка говорил мне, что память к тебе еще не вернулась, — Алин Мор кивнул и после небольшой паузы пояснил: — Сора кора-но ши — лучшие воины Кимона. Способны перелетать на большие расстояния и захватывать города. Это они четыре тысячи лет назад остановили армию Рюдзина в горах. Практически все тогда погибли, но Мара восстановил их популяцию. Проблема Сора кора-но ши в том, что они не могут долго находиться вдалеке от своих святилищ, и у Мары будет не больше половины декады на захват Хейанкё. Мы не знаем, зачем ему сейчас это нужно, но если все обстоит именно так, столицу Империи ждут тяжелые дни…

— А как же тогда защита? — непонимающе поморщился я. — Ты же говорил, что она для асуров смертельна.

— Так и есть, — подтвердил Алин Мор. — Но Владыка считает, что Ба-Леф с Харом снимут эту защиту перед атакой асуров. Эти двое появляются в городе, полностью блокируя свою сущность. Не поступай они так — в столице бы началась эпидемия. Люди выли бы на площадях от отчаяния, но этого не происходит. Эти крысы просто ждут своего часа…

«Какой-то гребаный бред, — думал я, пытаясь осмыслить полученную информацию. — Крылатые асуры, Мара и еще два темных князя до кучи. Очень похоже на банальный развод. Нет, я не сомневаюсь, что этот парень пришел от Владыки Пепла — иначе бы он просто меня не нашел, но зачем Акар Ашу вводить меня в заблуждение? Какой в этом смысл? Асуры же с Сэтом уже враги? Или не так? А что если то, что произошло под Оцу, лишь частная инициатива Илит? Что если она действовала самостоятельно? И не потому ли Ба-Леф собирался забрать ее в цитадель? Может быть, Мара их об этом и попросил? Сам-то он не может пройти за граничные камни… Я ведь ни хрена не смыслю в местной геополитике, но меня же никто и не спрашивает! Просто ставят перед гребаным фактом! В любом случае, нужно узнать, что Владыке Пепла от меня нужно, и плясать уже дальше от этого. А ему ведь обязательно что-то нужно. Не просто же так он отправил за мной этого дядьку».

— Ясно, — я кивнул посланнику. — Это все, что ты собирался мне передать?

— Нет, я не сказал тебе главное, — Алин Мар покачал головой. — Владыка Акар Аш просил напомнить тебе о его обещании. Если ты найдешь в Хейанкё кого-то из темных князей — позови его обязательно. Возможно, они сами тебя найдут, но тем хуже для них.

— Да, я помню о нашем разговоре с Владыкой, и позову его, когда придет время. Это все?

— Нет, — снова покачал головой посланник. — Поставленная Такэми защита может помешать твоему зову, поэтому возьми его. С ним Владыка найдет тебя где угодно.

Произнося это, Алин Мар протянул в мою сторону руку, и из его рукава на ладонь вылез крупный серый паук.

М-да… Вот так просто и непосредственно. На вот, Гриша, возьми себе паука…

Ни секунды не колеблясь, я протянул руку с раскрытой ладонью. Нет, возможно, со стороны это выглядело идиотизмом, и где-нибудь на Земле я бы вряд ли взял насекомое у какого-то незнакомого мужика, но тут не Земля! Акар Аш на моей стороне, а этот мужик пришел от него. Да и не девочка я, чтобы бояться каких-то там насекомых.

Паук пару секунд поколебался, словно бы прикидывая, во что его втягивают, затем все-таки переполз на мою ладонь.

По ощущениям — как кусок искусственного льда: холодно и жжется одновременно. Оберег на него никак не отреагировал, интуиция молчала, но было непонятно, что мне делать с этим подарком? Посадить на плечо? Или найти для этого парня какую-нибудь коробочку? И чем его, блин, кормить? Впрочем, все разрешилось в течение пары секунд.

Очевидно, освоившись на ладони, паук пробежал вверх по запястью, пребольно меня укусил и расплылся в виде татуировки. М-да…

Видя это, Алин Мар удовлетворенно кивнул и произнес:

— Теперь все. Прощай Мунайто! И да пребудет с тобой твоя воля!

Коснувшись кулаком груди, посланник обернулся и направился куда-то в сторону леса.

Я посмотрел ему вслед, вздохнул и пошел к стоящим неподалеку ребятам.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил Нори, когда мы, обойдя очередную скалу, направились к лесу, растущему ниже по склону горы. — У нас ведь даже не было времени поговорить. То эта бесконечная гонка, то в горах не пойми что…

Этот вопрос меня немало порадовал, поскольку брат молчал с того момента, как мы поднялись на вершину горы, и причина этого молчания лежала прямо по курсу. Собственно, к ней мы сейчас и шли.

Сама гора в высоту была около километра, и с нее открывался прекрасный вид на окрестности. До Ши отсюда было километров десять, если не больше, и город был виден во всей своей средневековой красе. Впрочем, сам город князь, наверное, даже и не заметил, а вот вид лагеря, стоящего чуть севернее, вверг Нори в глубокую депрессию, и он все утро шел полностью погруженный в свои невеселые мысли. Не, парня понять можно… Ведь появиться на Новогоднем балу в драном домашнем халате можно только в состоянии очень хорошего опьянения, когда тебе плевать на то, что происходит вокруг. Здесь же ситуация немного иная.

Брат правителя огромной страны едет свататься к дочери Императора без геральдических атрибутов, в помятом доспехе и в сопровождении одного лишь шестнадцатилетнего пацана! Это же ни в какие ворота!

Лагерь за городом издали был похож на летнюю ярмарку, или на место проведения рыцарского турнира. От разноцветных флагов рябило в глазах — одних только хата-дзируси^[266] навскидку там было не меньше пяти десятков! С такого огромного расстояния было не разобрать, сколько народа нас выехало встречать, но черно-желтый о-ума-дзируси^[267] ожидающего нас посланника Императора был хорошо виден даже с горы.

Нет, понятно, что все эти поцы^[268], включая Императора, и близко не верили, что князь доедет до этого лагеря в срок, но встречу они все равно организовали как полагается. И тем веселее будет посмотреть на их постные рожи. Мне, в смысле, веселее. Нори-то как раз не до смеха…

— Ты когда так спрашиваешь — уточняй тему вопроса, — хмыкнул я, скосив взгляд на брата. — А то у нас тут столько накопилось всего, что и за декаду не передумать. Темные князья, асуры, обиженные ёкай, твоя женитьба, мертвые ниндзя, старуха в пещере и вон тот цирк впереди. Я же не бог, мысли читать не умею…

— Ну, положим, обиделась на тебя только лишь госпожа, а Иоши-сан очень даже обрадовался, — не поймав моего настроения, хмуро заметил князь. — Я хотел спросить, что ты думаешь обо мне и госпоже Асуке. Есть ли у меня хоть какой-нибудь шанс?

— Не знаю, — честно ответил я. — Слишком мало у нас с тобой информации. Как я понимаю, принцесса потребовала, чтобы ей предъявили всех кандидатов, и она сама выберет того, кто ей по душе. Скажем так: если это подростковый бунт — у тебя нет ни единого шанса, если принцесса умная — ты считай уже ее муж.

— Ты когда отвечаешь, поясняй, пожалуйста, ход своих мыслей, — немного повеселев, в ответ поддел меня князь. — А то нормальные люди не успевают за твоими мыслями.

— Ну ты же сам знаешь, что подростки часто бунтуют? — пожав плечами, пояснил я. — Не купил папа доче какую-нибудь лошадку, и она, обидевшись, решила ему досадить. Обычная семейная ссора — не больше. Папа поговорит с дочкой, купит ей сотню таких лошадей и спровадит девочку замуж за нужного человека. При таких раскладах шансов никаких нет, но с другой стороны — зачем тебе рядом малолетняя дура?

— А если она умная?

— Если умная — все сложнее и намного опаснее, — перешагнув перед лежащий на пути камень, со вздохом ответил я. — Если так — принцесса все продумала заранее, подгадав самый удобный момент для своего «бунта». И дело тут, как ты понимаешь, не в желании выйти замуж за неизвестного парня. Тут что-то намного серьезнее. О причинах мы с тобой можем только гадать, однако как бы то ни было, в день оглашения выбора — принцесса укажет на тебя. Это — без вариантов.

— А ты сам-то как думаешь: умная она или… — Нори смутился. — Ну это…

— Поначалу мне казалось, что все идет по первому варианту, — ответил я, внимательно вглядываясь в стоящий впереди лес. — Мы слишком легко добрались до гор, но потом появились все эти уроды, и ситуация поменялась. Нет, я понимаю, что убийц мог подослать к нам отец обиженного жениха, но смысл происходящего от этого не меняется. Зачем тебя убивать, если можно договориться с принцессой? Этот Такэда Тору, чей сын должен был жениться на девушке, он ведь, наверное, в курсе, что происходит в семье Императора? Зачем подсылать убийц, если опасности нет? В общем, исходя из сказанного, я склоняюсь к тому, что Асука — все спланировала заранее, и ей абсолютно насрать, в каком виде ты появишься перед посланником. Голым, или обмазанным дерьмом — это ничего не изменит.

— Как ты можешь так выражаться, — Нори брезгливо поморщился. — Ты же благородный, а не крестьянин!

— Да мне просто тоже насрать, в каком виде мы с тобой появимся в лагере, — ни разу не смутившись, хмыкнул я. — Если какой-то идиот не поймет, что у нас была тяжелая дорога, то я же ему не лекарь? Нет, я понимаю, что есть куча традиций, где брат дайме должен появляться перед суженой веселым и напудренным как лесной эльф, но если ты не можешь повлиять на ситуацию — то просто положи на нее большой болт! Нервничая — ничем себе не поможешь, а с болтом — очень даже наоборот.

— Это как, «очень даже с болтом»? — усмехнувшись, Нори скосил на меня взгляд. — Ты ведь только что это придумал?

— Нет, — покачал головой я. — Вот ты только представь: в продуманном девушкой плане была лишь одна слабая деталь, и звали ее — Нори Ясудо. Ты мог струсить, мог не успеть, мог подставиться по дороге. Однако этого не случилось, и ты приехал в Хейанкё несмотря ни на что! Любая умная девушка поймет, что она не безразлична тебе, и что ты очень хочешь заполучить ее в жены. Ну а то, что испачкан и немного помят — так это наоборот проходит по категории плюсов. Герои-то из твоих книжек тоже, небось, не в одном только белом ходили? А она ведь тоже те книги читала…

— Вот умеешь ты перевернуть все с ног на голову, — хмыкнул, покачав головой, князь. — И кстати, а кто такие лесные эльфы?

— Это такие екай из книжек моего мира, что жили в лесу, — пояснил я и, кивнув на стоящие впереди деревья, добавил: — Вон, кстати, тоже какие-то типы. Конечно, это не эльфы, но дожидаются они, судя по всему, именно нас.

Глава 12

В глубине леса, метрах в пятидесяти от крайних деревьев, стояли и смотрели в нашу сторону пять человек. Мужик в темном кимоно с желтым камоном, трое солдат в фанерных доспехах с копьями и седой старик в простой одежде ремесленника, у ног которого сидела крупная собака, из тех, что местные держат тут для охраны своих домов.

Поначалу они разглядывали что-то у себя под ногами, но один из солдат нас заметил и указал рукой. Мужик с камоном что-то сказал остальным, шагнул нам навстречу и стал ждать. Солдаты встали у него за спиной.

На первый взгляд, люди как люди. Руки, ноги, головы — на местах. Однако зная нашу способность влезать в неприятности, подходить к ним категорически не хотелось. Когда до цели осталось меньше десяти километров, нам только приключений не хватало на свою задницу.

— И что ты думаешь? — не поворачивая головы, произнёс князь.

— Думаю, что не стоит нам к ним подходить, — тут же ответил ему я. — Если они обычные люди, то лишь выдохнут с облегчением, а если нет — попробуют нас догнать. Мы в любом случае ничего не теряем.

— Да, и я бы так поступил, — со вздохом произнёс князь. — Но проблема в том, что человек в чёрной мантии — это, скорее всего, тот дознаватель, о котором нам говорили в Сэнто, и, пройдя мимо, мы вызовем ненужные подозрения. Честным людям незачем избегать таких встреч.

— Честным людям положить с прицепом на всех встреченных в лесу дознавателей, — усмехнувшись, возразил я. — Они ведь на то и честные, не находишь?

— Ты не забыл, сколько народа пропало в этих горах? — не унимался упрямый князь. — А мы как раз оттуда идём. К тому же это обычные люди. Собака прекрасно чувствует Тьму, а она, как ты видишь, спокойна.

— А ты не забыл про моего паука? Думаешь, его она не почувствует?

— Твой паук — это артефакт, — скосив на меня взгляд, пояснил князь. — А животные чувствуют темную суть. Не Темноту, как у тебя, а именно Тьму!

— Ладно, убедил, — картинно вздохнув, произнес я. — Пойдем подойдем к этому мужику. Убьем там всех и потом уже двинем дальше. Ты вперед только не лезь, хорошо?

— А почему мы их должны убивать? — непонимающе нахмурился князь.

— Потому что по-другому у нас никогда не выходит.

— Все когда-то случается в первый раз, — Нори сбавил шаг и, пропустив меня вперед, в спину добавил: — Нужно просто лучше думать о людях.

— Я честно стараюсь о них хорошо думать, — в ответ усмехнулся я. — Но как-то оно все не выходит.

При приближении стала понятна причина нахождения здесь всех этих людей. В траве возле ног старика лежал труп молодой женщины. Лицом вниз, в луже собственной крови, придавив своим телом правую руку и откинув в сторону левую.

Одежда простая — крестьянская, ноги босые. Опрокинутая корзинка с какой-то травой лежит неподалеку около дерева. Старик, судя по слезам у него на глазах, кто-то из родственников убитой. Солдаты экипированы стандартно: дзингасы, доспехи, короткие копья. Мужик с камоном, очевидно, из благородных. На вид лет сорок. Породистое лицо, ухоженная бородка, золотой перстень на пальце, спокойный и уверенный взгляд. Солдаты смотрят настороженно, но без особой опаски. Копья держат расслабленно, но так, чтобы, в случае чего, сразу атаковать. Собака — крупная, размером чуть больше овчарки. Сидит у ног старика и, вывалив язык, смотрит на нас. Странно как-то смотрит. Словно прикидывает, кого первого стоит сожрать.

Все это пронеслось в голове за пару секунд, когда мужик в черном кимоно шагнул нам навстречу и, сделав останавливающий жест, произнес:

— Я Ватари Нобору. Дознаватель второго ранга из коллегии Хейанкё! По поручению из Канцелярии Его Императорского Величества в настоящий момент расследую дела о пропаже и гибели людей! Данной мне властью и полномочиями я требую, чтобы вы назвали свои имена и пояснили, что делаете в горах Сокай. Откуда и куда следуете?

— Я Уэда Таро, он — Саито Мэсу. Следуем из Сенто в Хейанкё по короткой дороге, — ответил я, одновременно с этим пытаясь сообразить, что меня так напрягает. Все вроде на местах: дознаватель, солдаты, заплаканный старик, труп… Труп! Черт! Они же его даже не осмотрели! Хотя, может быть, мы подошли позже и не видели этого?

— Вы шли через горы без проводника? — переведя взгляд с меня на Нори, уточнил дознаватель. — Вы разве не слышали, что это небезопасно.

— А от кого мы должны были это услышать? — поинтересовался у него я, и в этот момент старик всхлипнул, рухнул перед трупом на колени и разрыдался.

— Внученька… Да как же это? — давясь слезами прошептал он и, обняв сидящую рядом собаку, уткнулся лицом в ее шею.

Псу это не очень понравилось. Он высвободился, заскулил и, виляя хвостом, побежал к нам.

Одновременно с этим грудь кольнуло холодом оберега, интуиция взвыла об опасности, время словно замедлилось…

— У-бей! — крикнула в голове проснувшаяся кошка и я, не раздумывая, ударил мечом бегущую к Нори собаку.

Тут всего-то: выхватить катану из ножен и, продолжая движение нанести боковой удар, но я еле успел! За мгновение до этого собака превратилась в черную тварь размером с теленка, с красными глазами и жуткими оскаленными челюстями. Подобравшись, чудовище уже собиралось прыгнуть на князя, но лезвие клинка начисто снесло ему половину черепа!

Труп изменившейся твари еще только падал на траву, когда лже-дознаватель прыгнул вперед и махнул от плеча рукой, обрызгав меня слизью отраженного заклинания. Одновременно с этим рыдающий старик превратился в рогатого черта и прыгнул на Нори, замахиваясь своей палкой. «Труп» ожил и на четвереньках отбежал к дереву, солдаты подались вперед, занося оружие для ударов…

Дознаватель подох первым. Мужик явно не ожидал, что заклинание не сработает, и на секунду завис. Впрочем, ничего бы его уже не спасло: слишком маленькая дистанция. Лезвие клинка врубилось ублюдку в плечо и начисто снесло ему левую руку. Из-за спины донесся глухой удар железа о плоть, противно хрустнули кости. Развивая успех, я толкнул умирающего на стоящих позади него солдат, но на этом, собственно, все и закончилось. Одним ударом расправившись с прыгнувшей на него тварью, Нори без затей атаковал через меня своим водяным конусом. Заклинание приятной прохладой прошло от бедер до плеч, куртка и штаны мгновенно промокли, но «солдатам» повезло меньше.

Попасть под такое вот заклинание — это как со стометровой высоты плашмя шлепнуться в реку. Тут не спасет даже испанская кираса…

Со стороны это выглядело ужасно. Все четверо отлетели назад метров на пять и изломанными куклами упали в траву. Одному из солдат оторвало голову, другого разорвало пополам. По итогу выжила только девка, старательно изображавшая окровавленный труп. Видя, что у подельников случились некоторые проблемы со здоровьем, она как была, на четвереньках, рванула в кусты и тут же исчезла из вида. Наверное, стоило догнать ее и допросить на тему затевавшегося тут мероприятия, но бегать по незнакомому лесу — то еще удовольствие. К тому же все понятно и так.

— Ну, вот и поговорили, — я опустил меч, обернулся и… едва сдержал наползающую на губы улыбку.

Нет, ситуация на самом деле страшная и шесть изуродованных трупов совершенно не располагают к улыбкам, но тут дело в другом.

Прыгнувший на князя аманодзяку, или кем там еще был этот старик, нарвался на встречный удар канабо и с ног до головы залил Нори кровью вперемешку с мозгами. Нет, для любого нормального человека, и даже для меня прошлого, такое зрелище — это выблевать все съеденное за год и бежать на прием к психиатру. Но я уже немного тут пообвыкся, и у меня отходняк — поэтому и забавно. Особенно если вспомнить, как Нори утром оттирал свою экипировку травой.

Впрочем, брат особо не расстроился. Выругавшись, он подошел к трупу собаки, внимательно его осмотрел и виновато произнес:

— Извини… Я и предположить не мог, что это ину-гами^[269].

— Уверен, что Тьму эта тварь чувствовала прекрасно, так что ты не ошибся, — хмыкнул я и, обведя взглядом трупы, со вздохом добавил: — Ну, надеюсь это последние? Давай осмотрим их по-быстрому и пойдем дальше, а то сюда сейчас настоящие дознаватели набегут.

Собственно, ничего нового нам осмотр не принес. Четверо убитых имели на себе знаки Черного клевера, ну а монстров мы на этот предмет не осматривали. Судя по всему, организатор покушения отправил одну группу в Сенто, а этим приказал дожидаться здесь. Уроды срисовали нас на горе, но, прекрасно зная о том, кто их цель, открыто нападать не решились и придумали разыграть представление. Заговорить зубы и под шумок натравить ину-гами — выглядело намного перспективнее открытой атаки, и оно вполне могло выгореть, но организатор не учел того, что князя буду сопровождать я. А обо мне эти уроды, очевидно, не знали — слишком мало у них времени было на подготовку.

По ходу осмотра брат рассказал мне о том, как создают подобных чудовищ, и случись кому-то из этих уродов ожить — я бы убил его снова. Привязывать собаку и пять дней морить ее голодом, держа перед мордой еду… Нет, в этом мире и человеческая-то жизнь не очень высоко ценится — чего уж говорить о животных, но, как бы то ни было, душа собаки уже улетела в астрал, а этим мразям туда дорога закрыта.

Закончив с осмотром, я подождал, пока Нори хоть как-то очистит доспех, и мы уже собирались идти дальше, когда заметили впереди солдат. Десятка два или три. Они двигались цепью, очевидно, прочесывая лес, и я уже прикидывал варианты очередной драки, но тут Нори узнал их командира.

— Это свои, брат! — положив ладонь мне на плечо, облегченно произнес он. — Все! Теперь можно выдохнуть.

Ну да… С красно-белого сасимоно^[270] за спиной командира отряда скалился знакомый оками. Никто кроме Ясудо такой флаг не посмел бы носить. Ну а Нори, судя по всему, этого мужика еще и лично знает. Вон как у него потеплели глаза.

Выходит, посланник клана в Хейанкё догадался, что младшего брата дайме необходимо встретить в горах? Судзуки Шоджи? Его же так вроде зовут? Впрочем, я стопроцентно уверен, что тут не обошлось без Керо. Без него у Ясудо вообще уже ничего не обходится.

Заметив нас, солдаты обрадованно закричали и резко прибавили ход, но при виде окровавленных трупов энтузиазма в них слегка поубавилось. Не, ну ничего удивительного тут нет. Это мы с Нори уже привычные, а про остальных такого не скажешь. Местные и ёкай-то в своей жизни могут ни разу не встретить, а тут целых два чудовища сразу: собака и обернувшийся старик.

Всего нас пришло встречать тридцать семь человек: три десятка асигару в добротной броне с гербами Ясудо, и семеро самураев. Бойцы поприветствовали князя и, оперативно разойдясь, полностью оцепили место недавней драки. К нам направился только их командир.

Наверное, именно таким и должен быть посланник в городе, где правят бал воины. Высокий широкоплечий старик с отмеченным шрамами лицом и холодным взглядом матерого душегуба. Хмуро оглядев трупы, он приблизился к князю, рухнул перед ним на колено, и с болью в голосе произнес:

— Здравствуй, господин! Прости, мы не успели… Моя вина…

— Да мы и сами вроде неплохо тут справились, — Нори улыбнулся и обнял поднявшегося на ноги старика. — Ну здравствуй, сэнсэй!

Шоджи тепло улыбнулся, смерил Нори оценивающим взглядом и, восхищенно покачав головой, произнес:

— Как же ты подрос, мальчик… Нет, я слышал, о твоем подвиге и о награде Хидэо-сама, но и предположить не мог, что ты изменился настолько! Выше меня, и это, — старик посмотрел на канабо князя, уважительно покивал и перевел взгляд на меня. — А это, как я понимаю, тот самый Уэда Таро?

— Да, он самый, — я приложил кулак к груди и кивнул: — Здравствуйте, Судзуки-сан!

— Я был уверен, что ты решишься приехать, — поприветствовав меня, Шоджи снова посмотрел на младшего князя. — А потом пришло письмо от Керо-сама, и я, собрав всех своих бойцов, отправился тебе навстречу. Нам нужно о многом поговорить, но сначала расскажите, что здесь случилось?

— Эти люди из Черного клевера, они пытались нас убить, — кивнув на безголовый труп, пожал плечами Нори. — В горах еще трое, и там тоже были похожие твари…

— Черный клевер, значит, — старик кивнул, приблизился к телу лже-дознавателя, внимательно его осмотрел и поднял на Нори взгляд.

— Дознаватель заглядывал к нам два дня назад, но это не он, и кимоно на том было другое. Я отправлю человека к наместнику в Ши и сообщу о случившемся. Вам нужно отдохнуть, переодеться и почистить доспехи. Наш лагерь в половине ри у подножия этой горы.

Произнеся это, Шоджи оставил троих солдат возле трупов, и мы отправились вниз.

Минут через десять наш отряд выбрался на широкую тропу, лес закончился, и впереди показались красно-белые шатры с гербами Ясудо.

— А что еще написал брат? —поинтересовался Нори, когда до лагеря оставалось уже метров пятьсот.

— С голубями много не передать, — мгновение поколебавшись, ответил Шоджи, — Керо-сама приказал мне рассказать о происходящем в столице и о предстоящем мероприятии. А еще он написал, что вас будет четверо. Мне жаль…

— Нет, все в порядке, — покачал головой князь. — Те двое с нами — были ёкай, а им сейчас нельзя появляться в столице. Над городом висит щит, смертельный для большинства обитателей Синего леса, и наши спутники вернулись в Сенто. Там, по крайней мере, для них безопасно.

— Я ни о чем таком не слышал, — старик растеряно покачал головой. — Возможно, потому что у меня нет знакомых ёкай… Но в любом случае я рад, что ваши друзья живы. В столице ведь в последнее время и впрямь происходит что-то неладное.

— В городе прошел слух о возможном нападении тэнгу? — не поворачивая головы, на ходу уточнил я. — Или есть что-то еще?

— Да! — Шоджи посмотрел на меня и недоуменно поморщился. — Но когда вы об этом успели узнать?

— Таро разговаривал с местными в Сенто, — пояснил князь, очевидно, решив не тревожить психику старика упоминанием о посланнике одного из Темных Владык. — Только, как я понимаю, это не все?

— Нет, не все, — покачал головой Шоджи. — Я писал уже об убийстве дзинсу Солнцеликой богини. Страшное святотатство и того, кто это сделал, до сих пор не нашли. В других храмах служители перестали чувствовать своих богов, на улицах по ночам исчезают люди и даже солдаты. А тут ещё эти асуры…

«Не, ну с асурами-то как раз все понятно, — думал я, внимательно слушая рассказ старика. — Крылатая сука, очевидно, догадалась о том, где спрятана вторая веревка и рассказала об этом своему муженьку. Асурам незачем захватывать город сейчас. Достаточно ударить в нужное место, забрать артефакт и расчистить себе дорогу в Империю. Ну а потом начнётся большая война, в которой у людей шансов практически нет. Почему я так думаю? Да все просто… Если Верховный бог, вместо того чтобы встретить Врага в Северных горах, трусливо закрывается щитами — дела не просто плохи. Они отвратительны! Ёкай тоже не сильно помогут. Треть Синего леса захвачена Сэтом, Нактис погиб, а Салисэ с Милосердной вряд ли смогут противостоять вторжению из Кимона. И даже если они поддержат Такэми…»

— Боги не откликаются из-за щита, — поправив на поясе ножны, произнес я и попросил: — Шоджи-сан, расскажи, пожалуйста, как именно была убита дзинсу Солнцеликой богини?

— Тело Мигуми Аои нашли неподалеку от храма, — после небольшой паузы хмуро пояснил старик. — Убийца ударил в спину четырехгранным клинком. Она не очень ладила с меченосцами, но не думаю, что это сделал кто-то из них.

— Меченосцы — это те, кто поклоняется Воину?

— Да, — кивнул старик. — Госпожа во всеуслышание заявляла, что возлюбленным Богини Солнца был погибший Нактис-сама, и это, конечно, многим не нравилось. Однако я не думаю, что дзинсу убил кто-то из последователей Такэми-сама. Ни один буси^[271] не ударит своего врага в спину. И четырёхгранный клинок — это оружие убийц. Воин не возьмёт такой в свои руки.

— Получается, дзинсу знала своего убийцу? — воспользовавшись паузой, уточнил я.

— Совершенно не факт, — со вздохом покачал головой Шоджи. — Ворота храма всегда открыты для всех, а подкрасться к женщине может любой опытный воин. Чего уж говорить об убийцах… Как бы то ни было, смерть духовной наставницы могла сильно повлиять на принцессу, и тихая спокойная девушка вдруг вспомнила, чья она дочь. Полагаю, что Асука-сама считает, что женщину убил кто-то из меченосцев. Сложно сказать, но Император был в ярости.

Кто бы сомневался… И куча трупов за нашими спинами тому подтверждением. Нет, я не думаю, что убийц нанимал сам Император, но вряд ли бы он сильно расстроился, если бы Нори кто-то убил. Впрочем, по фигу. Расслабляться мы все равно будем только после женитьбы. Ведь даже здесь, в лагере, среди своих, может находиться убийца. Впрочем, Нори я мысленно об этом предупредил, и он ни к кому не повернется спиной. Ну а спереди его не так-то просто убить.

На территории лагеря нас взяли в оборот слуги, которых Шоджи привез из столицы. Мы отмылись после дороги, сменили исподнее, и нам почистили броню. Помимо всего прочего, мне выдали роскошную красно-белую дзимбаори^[272] с оскаленным оками и роскошным лисьим хвостом. Нет, ни одна лисица при этом не пострадала. Оками и лисий хвост были вышиты на спине в виде монов, и даже не представляю, как Шоджи все это успел. Нет, я догадываюсь, что Керо в письме выдал посланнику подробные инструкции о том, как я должен выглядеть, но можно было обойтись и чем-то попроще. Хотя, мы ведь не дочку сапожника едем за самогон выкупать. А у благородных-то господ хороший понт стоит дороже любых денег.

Со мной закончили с первым, и пока слуги приводили Нори в порядок, появилось время подробно расспросить старика о том, как устроена жизнь в столице Империи. В основном меня интересовало, как живет знать и все, что связано с Воином.

Как выяснилось, все меченосцы с малых лет обучаются боевым искусствам, а то, как это происходит, чем-то напоминает Средневековый Китай. Нет, я не большой спец по всем этим Шаолиням, но на ум приходит именно тот прославленный монастырь. Всех благородных отпрысков мужского пола с малых лет отправляют в учебные центры, которых вокруг столицы построено аж целых три штуки. С семи до шестнадцати лет мальчишки безвылазно обучаются там владению мечом, боевым техникам, грамоте и искусству творить заклинания. В отличие от стихийников, типа Нори, последователи Воина в большинстве своем оперируют голой Силой.

В монастыри на обучение попадают не только благородные, но и дети из простых семей, в том случае если у них есть способности заклинателей. По выпуску из монастыря уже готовых бойцов отправляют служить в армейские части, а все отличники боевой и политической подготовки поступают на службу в главное святилище Воина.

Буши но Шидо — это что-то среднее между храмом, стадионом и центром боевой подготовки. Показательные бои там проводятся несколько раз в декаду, и прийти на них может любой желающий. Помимо этого, на арене перед ликом Воина проводятся дуэли до смерти. Такие мероприятия редки, и на них всегда гарантированно аншлаг. Люди здесь такие же, как на Земле, и им необходимы подобные зрелища. Во всем остальном же Хейанкё не отличается от любого другого крупного города: работяги вкалывают, торговцы торгуют, солдаты патрулируют улицы, и еще тут целых три Веселых квартала!

Собственно, на процессе обучения молодых бойцов сходство с Китаем заканчивается. В монастырях тут не учат отказываться от стремлений, устранять страсти, и уж тем более не учат принимать страдания без ненависти к причиняющему их^[273]. Любой из последователей Воина скорее оторвет голову своему обидчику, чем подставит вторую щеку под повторный удар. Молодежь из знатных семей тут такая же борзая, как и везде, и самое хреновое, что мы с Нори никогда не станем в столице своими.

Вся местная знать плотно повязана совместным обучением в монастырях и династическими браками. К примеру: князь Ивата Джиро — тот самый посланник Императора, который ожидает нас в лагере впереди — близкий знакомый Такэды Тору — отца парня, с которым не заладилось у принцессы. А Накамура Хизэши — старший телохранитель принцессы Асуки — родной отец его лучшего друга. В общем, круговая порука везде, и нам с Нори в столице будут не рады. Впрочем, плевать мне на них на всех. Как-нибудь, да прорвемся.

Глава 13

По окончанию всех процедур Нори светился, как начищенный мельхиоровый чайник. В прямом и переносном смысле этого слова. Нового доспеха стоимостью в несколько деревень и дзимбаори с золотой вязью вполне достаточно для полного счастья парню, который едет свататься к дочери Императора. При этом старый учитель фехтования оказался мастером импровизаций, поскольку под конец действа вывели наших коней, а солдаты вынесли флаги…

— Ну это, по-моему, слишком, — нахмурился кровный брат, прочитав надпись на хата-дзируси. — Убийца Слуги Мары, победитель тысячи демонов…

— А что не так? — переведя на него удивленный взгляд, хмыкнул я. — Ты же убил Слугу Мары, и под твоим началом была разбита та тысяча они.

— Да, — князь вздохнул. — Но без тебя я бы его не убил. И с демонами…

— А без тебя, я бы там и погиб, — широко улыбнулся я и хлопнул Нори по плечу. — К тому же, слава сейчас нужнее тебе. Вот и бери ее всю подарком на свадьбу.

— Таро-сан прав, — поддержал меня Шоджи. — Ни к чему сейчас скромничать. Проклятый Мара — главный враг Такэми-сама, и убийца Великого асура — достойная партия для дочери Императора! Вы кровные братья. Твоя слава — это его слава…

— Ага, — серьезно кивнул я. — Ещё бы неплохо вспомнить храм Сэта, того асура в городе и девок, что нас соблазняли в лесу, но это же никаких флагов не хватит. Поэтому довольствуйся малым…

— Ну… — Нори перевел взгляд с меня на Шоджи, выдохнул и широко улыбнулся. — Хорошо, пусть будет так! Но жене я все равно расскажу всю правду.

— Вот и славно, — улыбнулся старый учитель. — Тогда я отправляю гонца в лагерь посланника Императора, и мы начинаем собираться?

Сборы заняли около часа. Пока седлали коней и обговаривали порядок движения, вернулся гонец и доложил, что передал информацию о нашем приезде одному из распорядителей князя. Представляю, как удивился этот Ивата Джиро. Ведь на дорогу нам отводилось девятнадцать дней, а мы прибыли сюда на семнадцатый! И это при том, что курьеры добираются от Ки до Хейанкё минимум за двадцать три дня.

Нет, возможно, точность — это вежливость королей, и нам нужно было явиться в назначенный срок, но на хрен все эти заплесневелые понятия. Очень бы интересно оно получилось: на девятнадцатый день мы здесь, потом галопом до столицы и на двадцатый церемония юно — встреча с принцессой, где я должен вручить подарки с пожеланиями.

Ни осмотреться в городе, ни настроиться мы бы в такой ситуации не успели. Нори бы нервничал, и хрен пойми, чем бы все оно там закончилось. Хотя, нервничать он будет и так. Как минимум три дня после этой, как там ее, церемонии, когда принцесса наконец объявит того, кто ей больше всего приглянулся. В общем, у нас впереди еще шесть дней непоняток, а там или к свадьбе будем готовиться, или на хрен эту столицу со всеми принцессами и Императорами.

К слову, за это время еще вторую симэнаву неплохо бы было найти, или хотя бы узнать, где она спрятана. Ведь без этой гребаной веревки я из города не уеду. А то что-то слишком много желающих появилось ею завладеть.

Слуги в итоге остались собирать шатры, а мы отрядом в полсотни человек выехали в сторону лагеря посланника Императора. Двигались следующим порядком: впереди самурай с красно-белым хата-дзируси, по бокам чуть позади него еще двое с нобори^[274]. Следом — Нори, Шоджи и я, за нами — полусотня бойцов в колонну по три и замыкающими — еще два самурая с нобори.

Все страхи Нори о его затрапезном виде остались позади. Сейчас брат пытался выглядеть невозмутимым парнем, но довольная улыбка так и тянула в стороны уголки его губ. Меня же при взгляде на него каждый раз накрывало ощущение дежавю. Ведь где-то это уже было… И улыбающийся парень, и почетный эскорт, и принцесса… Черт! А ведь точно!

Видя, что я еле сдерживаюсь, чтобы не заржать, Нори повернул голову и встревоженно поинтересовался:

— Что-то не так, брат?

— Все так, — успокоил его я и мысленно пояснил: — Помнишь, я тебе рассказывал историю про Алладина? Там он с невестой знакомиться ездил, а джинн скакал вокруг и песенку пел. Так вот, у тебя сейчас такая же физиономия как у него. И ситуация тоже похожая…

— А ты, значит, в этой истории тот самый джинн? — с улыбкой покачал головой князь. — Ведь без тебя этого всего не было бы.

— Ну почти, — в ответ улыбнулся я. — Жаль только султан в нашей истории не похож на того милого доброго старика. Он тут скорее — Джафар, но сказка все равно закончится так, как должна.

— И как ты думаешь, она должна закончиться? — взгляд Нори стал серьезным.

— Ты женишься и отпустишь меня на волю, — еще шире улыбнулся я. — Ты же раз пять ее слушал. Зачем спрашиваешь?

Услышав ответ, Нори опустил взгляд, покивал и снова посмотрел мне в глаза.

— Да, брат, я надеюсь все так и будет! И очень хочу, чтобы у тебя тоже все получилось!

— А куда мы с тобой, на хрен, денемся, — хмыкнул я, и в этот момент подал голос Шоджи.

Старик указал рукой на показавшийся впереди лагерь и, заметно сдерживаясь, произнес:

— Они не вышли нас встречать.

В ответ на мой вопросительный взгляд, он покачал головой и, стараясь не смотреть на Нори, пояснил:

— Это унижение… Мелкая месть за сына своего друга… Князь Ивата Джиро знал о нашем приезде, и он должен был встретить князя Ясудо Нори на въезде в лагерь. Мы ведь должны сообщить ему о своем прибытии, однако сделать это можно по-разному. Заехав в лагерь и проследовав у всех на виду к дзинмаку^[275] посланника Императора, мы будем выглядеть просителями. А если он к нам сразу не выйдет, а заставит подождать…

— Ясно, — я кивнул и посмотрел на лагерь посланника Императора, до которого оставалось ехать уже меньше двух километров.

Примерно в восьмистах метрах от него находилась развилка. Левая дорога уводила к Ши и дальше — к столице, правая вела к лесу и проходила около лагеря.

Вот, казалось бы, какая мелочь… Да подумаешь не встретили, и что с того? Однако после слов Шоджи улыбка исчезла с лица кровного брата, его черты заострились, на скулах заиграли заметные желваки, и мое настроение полетело к чертям. И все это из-за какого-то знатного говнюка и его мелкой мести? Ну-ну… Сейчас мы посмотрим, кто кому отомстит!

Своих в обиду давать нельзя. Стоит один раз спустить обидчику оскорбление, и можешь записываться в терпилы. Да, этот гондон из цирка впереди все хорошо рассчитал, но он не учел одного… Я не местный, и мне положить на его крысиные хитрости!

— Поворачивайте на развилке в сторону города! — зло усмехнулся я и, забрав нобори у едущего впереди самурая, кивнул в сторону негостеприимного лагеря. — Я ведь тоже Ясудо! Думаю, одного меня им там будет достаточно!

— Но… — Шоджи посмотрел на меня, потом на Нори и растерянно покачал головой.

— Поворачиваем в Ши! — встретившись со мной взглядами, холодно приказал князь. — Езжай, брат! Передай привет этим уродам!

Я кивнул и, развернув коня, галопом поскакал в сторону лагеря. Этот цирк впереди соскучился по представлениям? Что ж, их есть у меня — аж целый вагон!

Коня мне выдали роскошного, и доскакал я меньше чем за минуту.

— Дорогу Ясудо! — рявкнул я на подъезде и, не сбавляя хода, въехал на территорию лагеря.

Самураи и асигару, собравшиеся поглазеть на прибытие делегации, благоразумно разошлись в разные стороны, и я направил коня к о-ума-дзируси^[276], который реял над всеми остальными флагами и мог находиться только возле шатра командира этого лагеря.

Остановить меня никто не пытался. Никто не будет преграждать дорогу официальному представителю клана. Все находящиеся здесь пришли по велению Императора, и любой эксцесс может привести к разрыву отношений или даже к войне. Где-нибудь на дороге или в той же столице, возможно, и нашлись бы желающие проучить нахального выскочку, но здесь этого делать нельзя!

На площадке возле черно-желтого дзинмаку посланника стояло человек десять самураев в дорогой броне с императорскими эмблемами на груди и надменными взглядами благородных господ. С виду — очень серьезные парни. Свита посланника… Местные клоуны, собравшиеся засвидетельствовать унижение одного из Ясудо.

Самого Джиро Иваты среди них, очевидно, не было. Старый учитель был прав — ублюдок сидит в шатре и ждет особого приглашения. Ну ничего — сейчас мы его пригласим…

Резко придержав поводья коня, я обвел взглядом хмурые лица встречающей знати и громко, разделяя слова, проорал:

— Мой брат, Ясудо Нори, скорбит о душевном недуге уважаемого Иваты Джиро и отправил меня передать соболезнования! Сам он, понимая случившееся, поехал напрямую в столицу, где доложит Его Императорскому Величеству о том, что его посланник в виду головного недуга не может выполнять возложенные на него полномочия!

Надо было видеть их вытягивающиеся, ошалевшие физиономии, и как же жаль, что кинокамер в этом мире не изобрели.

Сам Джиро появился из своего шатра в момент окончания моей проникновенной речи. Высокий, широкоплечий воин в дорогущем ламеллярном доспехе выглядел так, что его вот-вот хватит удар.

Не, ну а что еще думать, когда взрослый мужик раскраснелся, как юная девственница, встретившая в парке десяток мужиков в плащах на голое тело?

Растолкав стоящих на пути самураев из «группы поддержки», он смерил меня тяжелым взглядом и прорычал:

— Ты еще кто такой?!

— Таро Уэда! Кровный брат князя Ясудо Нори! — ударив себя кулаком в грудь, представился я. — С кем имею честь?..

— Что ты только что здесь орал?! — не обратив внимания на вопрос, рявкнул на меня Джиро. — Кто тут болен?! И почему Ясудо Нори поехал напрямую в столицу?!

— А ты кто такой? — глядя ему в глаза, спокойно произнес я. — Распорядитель князя Иваты?

— Я князь Ивата Джиро! — с усилием взяв себя в руки, холодно отчеканил Джиро. — Уполномоченный Его Величеством Императором Горо Шиджеру встретить здесь князя Ясудо Нори.

— Ах вон оно как… — в ответ усмехнулся я и, добавив в голос презрения, произнес: — Князь Ивата Джиро должен был встречать моего брата на въезде в лагерь, а не отсиживаться в дзинмаку, позоря своего Императора.

— Да как ты смеешь, щенок! — прорычал Джиро, положив ладонь на рукоять своего меча. — Да я…

— Ну! — я наклонился к нему в седле и, оскалившись, пристально посмотрел в глаза. — Вытащи клинок и объяви войну моему клану! Император это тебе поручил?!

С этими паскудами только так! Считаются только с теми, кто готов идти до конца. И понятно, что никакой войны тут бы не случилось. Я бы просто вырубил этого мудака не калеча, а мои слова были больше для тех уродов, что стоят у него за спиной. Чтобы понимали, какие тут ставки.

Джиро сдержался. Очевидно, сообразил, что Император по голове его не погладит. Видя это, я кивнул и уже спокойным голосом произнес:

— Мой брат не будет гнать коней до столицы, чтобы у тебя, князь, была возможность нас догнать и выполнить то, что поручил тебе Император. Прощай! Или… до встречи!

Произнеся это, я развернул коня и галопом погнал его в сторону выхода, чувствуя спиной десятки ненавидящих взглядов.

Своих я догнал, когда они уже проехали Ши и направлялись к горе, которую огибала ведущая к столице дорога. С таких роскошным конем мне не сложно было нагнать их и раньше, но галопом по городским улицам без особой надобности скачут только конченые уроды. Горожане не солдаты, и быстро отскочить с дороги им гораздо сложнее. Да и не сделали мне местные ничего плохого. Наоборот, они махали мне руками, а какая-то девчушка даже подарила цветок.

Догнав свадебный кортеж, я передал самураю нобори, занял свое место в строю и пояснил:

— Все в порядке. Джиро Ивата оказался отличным мужиком. Он признал свою ошибку и согласился, что одного меня для представления было достаточно.

— Князь Ивата Джиро — отличный мужик? — Шоджи повернул голову и неверяще на меня посмотрел. — Таро-сан, ты точно разговаривал с ним?

— Да, — кивнул я. — Высокий такой, широкоплечий. И шрам у него еще над правой бровью. Он, правда, немного расстроился и сказал, что постарается нас догнать, чтобы мы вместе прибыли в Хейанкё.

— Ничего не понимаю, — растерянно покачал головой старик. — Я знаком с князем, и у меня немного другое о нем мнение…

— Ты лучше скажи, там все живы? — поинтересовался Нори, глядя на меня подозрительным взглядом.

— Конечно, — серьезно покивал я. — Ну расстроились, говорю же, немного. Но ничего — догонят, обрадуются.

— И не покалечены? — не унимался упрямый князь.

— Да все с ними в порядке, — с улыбкой успокоил я брата. — Зачем кого-то бить, если до свадьбы еще десять дней? Все же пока трезвые! А вот на самой свадьбе — да. Какая свадьба без драки?

— А зачем нужно драться на свадьбе? — по ходу совершенно запутавшись в моих рассуждениях, осторожно поинтересовался Шоджи. — Я просто не понимаю…

— В том мире, откуда я сюда попал, такое считалось нормальным, — пожал плечами я. — Но оно же все по желанию. Кому хочется — тот дерется, остальные на это смотрят. А до свадьбы даже там никто особо не дрался.

— Это он так шутит, — с улыбкой пояснил старику князь. — И даже не пытайся его понять. Его и екай-то не всегда понимают…

Шоджи лишь покивал, и дальше мы ехали молча. Вскоре отряд обогнул гору, и мы наконец увидели конечную цель нашего путешествия.

Размеры Хейанкё впечатляли. Навскидку, столица Империи была больше Ки раз этак в десять. С севера город огибала широкая река, на которой даже с такого расстояния были хорошо различимы сотни разноцветных парусов. Асахи, по словам Нори, текла откуда-то из Северных гор и впадала в океан где-то в Южной Степи, протекая по землям четырех кланов. Глубина у реки такая, что по ней могут без проблем ходить морские суда, но оно и понятно: такой огромный город не может существовать без торговли.

Отсюда с высоты были хорошо видны высокие белые стены, черно-желтые крыши императорского дворца и монументальный Буши но Шидо, который по форме чем-то напоминал Колизей. Вид города впечатлял, но никакого священного трепета не было и в помине. Я не провинциал, приехавший покорять Москву и впервые увидевший город вживую. Мне тут не жить. Брата вот пристрою, веревку найду и до свидания. Ну да, на словах-то оно вроде несложно…

Кортеж посланника Императора нагнал нас, когда до города оставалось не больше десяти километров пути. Мазнув по мне безразличным взглядом, Джиро Ивата нормально поприветствовал Нори и, обогнав нас, поехал впереди, как того требовал этикет. Произошло это так быстро и обыденно, что никто даже не успел удивиться. Ну, разве что, кроме меня. Хотя чего тут, собственно, удивляться? У сановника такого ранга мозги работают хорошо. Прикинув одно известное место к носу, князь решил, что не стоит ничего обострять и воспользовался моим предложением. Нет, злобу, наверное, затаил, но мне положить то самое место на его злобу.

— И что дальше? — глядя перед собой, непонимающе поморщился Нори. — Он же должен был нам рассказать, что делать по приезду в столицу. — Или я чего-то не понимаю?

— Ну, может быть, там на месте и расскажет? — мгновение поколебавшись, предположил Шоджи. — Он же впереди едет и уж, наверное, знает, куда конкретно нужно вас проводить.

— Да вот сейчас у него и спрошу, — хмыкнул я и, дав шенкеля, поехал вперед по краю дороги.

Нет, наверное, я не лучший собеседник для посланника императора, но он вроде проявил себя вполне адекватным мужиком, и вряд ли будет изображать обиженную девчонку. Нам ведь и правда нужна информация. Самому Нори ехать вперед не по рангу, Шоджи тут не совсем официально, ну а я в своих действиях не ограничен. Сопровождающий князя родственник — это что-то навроде массовика-затейника. Ну или мальчика поди-разузнай — тут уж кому как удобно.

Ивата Джиро ехал позади знаменосцев, в гордом одиночестве, и мне не составило никакого труда догнать его и поехать рядом. Заметив меня, князь недобро прищурился, но ничего не сказал.

Не обратив внимания на эту его мимику, я приветливо улыбнулся и поинтересовался:

— Ивата-сан, подскажите, а куда мы сейчас направляемся? Сразу на приём к Императору, или у нас будет время подготовиться?

При этих моих словах по лицу самурая пробежала целая гамма эмоций. Он нахмурился ещё больше, затем неверяще поморщился, удивленно вскинул брови и, очевидно, хотел что-то сказать, но лишь открыл и закрыл рот. Вот даже не знаю, что его так напрягло. Или я улыбнулся недостаточно приветливо, или с вопросом что-то не так…

— А почему ты решил, что Император собирается с вами встречаться? — справившись, наконец, с эмоциями, хмуро поинтересовался Ивата.

— Ну мне бы, например, было интересно, за кого выйдет замуж моя дочь, — пожал плечами я. — Думаю, Его Величеству тоже…

— С избранником ещё ничего не известно, — покачал головой Джиро. — И при всем моем уважении к князю Ясудо, его шансы стать мужем дочери Императора я бы так высоко не оценивал. Асука-сама лишь заявила о Праве Выбора. Дочь Императора обязана чтить традиции и требовать их исполнения.

— Да, согласен, — с серьезной физиономией покивал я и уточнил: — Так что, нам сразу во дворец или…

— Вы можете остановиться в представительстве своего клана, — очевидно, поняв всю бесполезность нашего разговора, официально заявил князь. — Вы так же можете остановиться в гостевых покоях, которые вам в соответствии со статусом предоставят по первому же требованию. Ну а Его Величество, если захочет вас увидеть, отправит за вами распорядителя.

— Отлично! И большое спасибо за пояснения, — искренне поблагодарил я Ивату и хотел уже ехать к своим, но князь остановил меня жестом.

— И вот ещё что, молодой человек, — мгновение поколебавшись, с сомнением в голосе произнёс он. — В Хейанкё вам лучше ни с кем не разговаривать. Безопасность Ясудо Нори гарантирована Императором, а вот его кровного брата этот закон не касается. Другие просто не такие выдержанные как я, и разговорчивый молодой человек может договориться до дуэли.

— Надеюсь, никого убивать не придётся? — я вопросительно поднял правую бровь.

— Ты что же, думаешь, сможешь убить на дуэли посвящённого Воину? — в голосе князя мелькнула ирония. — Вот так просто взять и убить?

— Нет, ты не услышал меня, уважаемый, — покачал головой я, глядя Ивате в глаза. — Я надеюсь, что никого убивать не придётся. Много ли чести в убийстве тупых идиотов?

— Ну… — князь покачал головой и… неожиданно улыбнулся. — Раз так, Таро-сан… Я искренне желаю тебе вернуться живым из нашего города.

— Спасибо! — я улыбнулся ему в ответ и придержал коня, дожидаясь своих.

Настроение вдруг резко улучшилось. Нет, ну бывает же… Встретились на ножах, а расстаемся едва не приятелями. Может быть, эти меченосцы не такие уроды? Ну, по крайней мере, не все…

До города мы добрались минут через двадцать, и на меня прям повеяло домом. Нет, конечно, моя родная Москва намного больше любого средневекового города. А японцев с китайцами я встречал там только в метро, но жители столицы и там и здесь очень похожи.

На дороге, ведущей со стороны гор, народа было немного, но проехав через ворота в город, мы словно попали на какой-то японский базар. Людей было много, и все они куда-то спешили, не глядя по сторонам и ничего не замечая вокруг. В Ки кавалькада из сотни всадников с разноцветными флагами привлекла бы к себе целые толпы зевак, а здесь нас если кто-то и замечал, то лишь затем, чтобы не попасть коням под ноги.

Представительство Ясудо находилось в северной части города, в километре от императорского дворца, и туда мы добирались еще минут двадцать как минимум. Селиться в гостевые покои у Нори никакого желания не возникло, и мы, попрощавшись с Иватой, въехали в ворота трехэтажного особняка с красно-белыми флагами.

Семнадцатидневное путешествие благополучно закончилось.

Глава 14

Большая приемная императорского дворца напоминала бальный зал. По крайней мере, мне поначалу показалось именно так. Огромное прямоугольное помещение с высоченным потолком и стрельчатыми окнами освещали сотни магических фонарей. И это при том, что на дворе было утро, а ряды окон тянулись по всей длине боковых стен.

Плетёный татами на полу украшал геометрический орнамент, а потолок представлял собой полотно, на котором был изображён дракон, ну или ещё какая крылатая ящерица. Фигурная резьба на стенах, пара десятков статуй из белого мрамора, вычурные крепления фонарей и картины, картины, картины… Причём, помимо уже набивших оскомину журавлей, тут хватало и пейзажей, и даже портретов! Все, на первый взгляд, в идеальном состоянии. Хоть экскурсии сюда води, ну или начинай с порога плясать. Впрочем, японцы — те ещё плясуны.

Хреновые, если сказать точнее. И не то чтобы им, как в той поговорке, что-то мешает, но все танцы тут — только на сцене театра, да и там тоже все не очень понятно. В масках с перьями и в пестрой одежде не очень-то и попляшешь. Не, ну приступ эпилепсии на сцене изобразить, или призыв демона — это у них выходит нормально, но танцами такое сложно назвать. Хотя те две мертвые девки в лесу танцевали прикольно, но больше я здесь подобного ни разу не видел. И тем непонятнее было наблюдать в этом зале такую толпу народа.

Всего тут находилось около ста человек. Мужчины и женщины в очень дорогой одежде стояли небольшими группами и о чем-то разговаривали. Именно поэтому у меня и возникли ассоциации с бальным залом. Слишком уж много среди присутствующих было женщин. Навскидку — как бы ни треть. Не, так-то женщины в Империи чувствуют себя достаточно свободными, но в том же Ки они редко выходят в свет, а тут — девять утра и уже при полном параде.

— Нам, наверное, очередь надо занять? — хмыкнул я, оглядев с порога зал. — А то вон уже сколько народа в приемной.

— А? — Нори с видимым усилием оторвал взгляд от открывшегося великолепия и непонимающе посмотрел на меня. — Зачем очередь?

— В смысле, зачем? — покачал головой я и кивнул на толпу народа в зале. — А эти все к Пушкину, по-твоему, пришли, или что?

— К какому ещё Пюш-ки-но? — с трудом выговорив незнакомое слово, Шоджи удивленно посмотрел на меня. — Вам же к Его Величеству…

Сдержав неуместную здесь улыбку, я учтиво кивнул в ответ на приветствие какого-то мужика, и сквозь зубы уточнил:

— Все эти люди тоже пришли на приём к Императору? Или они и впрямь собрались танцевать?

— Танцевать? — на лице Нори наконец появилось осмысленное выражение. — Брат, ты о чем?

Да еп! Я уже собирался в понятных фразах описать сложившуюся ситуацию, когда Шоджи наконец пояснил:

— Таро-сан, эти люди здесь находятся, потому что им это разрешено. Величайшая привилегия, которой удостоены лишь избранные. В этом зале заключаются торговые соглашения, обсуждаются законы перед представлением их в Канцелярию Императора, принимаются решения, влияющие на политику всего государства. Его Величество редко принимает кого-то сам, но привилегии — на то и привилегии…

«А, ну раз так, то вопросов нет, — поблагодарив Шоджи за пояснение, мысленно хмыкнул я. — Эти ребята, оказывается, тут просто работают. Нет, понятно: привилегии и все дела. Нужно выходить в свет, чтобы тебя не забыли, но для этого не обязательно подрываться с кровати с утра. Это только мы с Нори, как Винни Пух с Пятачком, с утра по гостям шляемся. Песенки, правда, не поем, да и медом нас хрен кто накормит…»

Прибыв вчера в представительство, мы отмылись после долгой дороги, отъелись, и я даже немного поспал. Нори отсыпаться не стал. На брата напала любовная меланхолия, а тут еще Шоджи рассказал, какая принцесса красивая, и понеслось. Вечером, когда мы пили чай с местными сладостями, в представительство заявился суровый мужик при полном параде, и сказал, что Император ожидает нас обоих завтра с утра.

Уж не знаю, что там случилось. То ли Ивата передал Императору наш разговор, и в том взыграли отцовские чувства. То ли они взыграли по какой-то другой причине, или этот вызов обычное человеческое любопытство, но, как бы то ни было, Шоджи такая поспешность совсем не обрадовала.

Император, по словам сэнсэя, мужик крутой и все проблемы привык решать быстро. То есть — не позови он нас, и можно было бы облегченно выдохнуть, но он позвал и позвал фактически сразу. Впрочем, Нори этот вызов совсем не расстроил, ну а мне так вообще фиолетово. Вопрос с Императором все равно пришлось бы решать, и лучше сразу вывалить все фишки на игральную доску. Вряд ли правитель огромной страны будет разговаривать с нами полунамеками, а значит, мы вскоре узнаем, чего ожидать и где нужно бояться. За Нори я не переживаю: он упрямый как четыре быка в телеге. Запугать его или переубедить не получится, ну а я чем смогу помогу.

Странное какое-то с утра ощущение. Словно сидишь и читаешь детскую книжку, о том, как Емеля съездил к царю во дворец. Нет, я понимаю, что все вокруг ни хрена не смешно, но и заморачиваться повода никакого не вижу. Император нас не сожрет. Ну разве что наорет, или попытается запугать, но мы уже и так пуганные. Ну, а тех ублюдков, что пытались убить нас в горах, я ему никогда не забуду. И даже если нанимал их не он, сам факт говорит о многом.

Утром, собравшись и позавтракав, мы прибыли во дворец, и тут Нори поплыл. В том смысле, что дворец оказался натуральным дворцом: с фонтанами статуями и парком, размером едва не с Сокольники. Дорожки из мраморной плитки, резные беседки, фигурные клумбы и подстриженные кусты привели моего брата в культурный восторг. Нет, внешне Нори оставался холоден и невозмутим, но я-то знаю своего кровного брата. При всем при этом у него и самого в Ки есть точно такой же парк, но, видимо, в чужих руках известный предмет всегда кажется толще.

Дворец — да… Он был как минимум в три раза больше, чем у Ясудо, но, как по мне, внутри совершенно не отличался. Татами, лестницы, картины на стенах и окна с видом на реку… Достаточно побывать в резиденции какого-нибудь правителя, чтобы точно знать, что увидишь у остальных. Японцы — ни разу не итальянцы, с их дворцами и кучей архитектурных изысков. Это ни хорошо и ни плохо. Это так, как оно есть…

— Князь Ясудо Нори! — прокричал опомнившийся распорядитель, и мы, не торопясь, отправились к дверям, находящимся в противоположной части помещения.

Меня, понятное дело, никто объявлять не стал, но я совсем не расстроился по этому поводу. Лишняя известность совершенно не в кассу, особенно в городе, которому покровительствует предполагаемый враг. Нет, я пока что не уверен в том, что Такэми — предатель, но необходимо быть начеку. Да, меня невозможно отличить от обычного человека, но вдруг найдется кто-то, кто вспомнит, как звали Мунайто? Так что чем реже тут звучит мое имя — тем лучше, а представляться так вообще проще Лисьим хвостом.

По семидесятиметровому залу мы шли не меньше пяти минут. Незнакомые люди в строгой одежде с холодными, оценивающими взглядами кланялись, приветствуя одного из Ясудо, и мне приходилось приветствовать их в ответ. Со стороны это напоминало какой-то театр абсурда. Я чувствовал себя так, словно снял всю одежду на входе и без штанов заявился на светский прием. Нет, меня совершенно это не напрягало, и я просто пытался запомнить лица придворных.

Когда уже казалось, что с расшаркиваниями все закончилось, нам навстречу вышел невысокий худой японец в строгом, расшитом серебром кимоно. Поклонившись, чуть ниже, чем того требовал этикет, он поднял на Нори взгляд и произнес:

— Доброе утро, господин князь! Я Ватанабэ Озэму — посланник клана Хояси в столице. Наш клан просит вас не упоминать сегодня некоторые подробности последних дней жизни Ясуо-сама.

М-да… Вот так в двух фразах — последние наши несколько месяцев. И мужика понять можно — у нас просто нет времени на длительные беседы, но все ведь понятно и так…

— Здравствуйте, Ватанабэ-сан, — кивнув в ответ, произнес Нори. — К сожалению, мне ничего не известно о последних днях жизни Великого князя. Примите мои соболезнования в связи с его ранней кончиной…

— Спасибо, господин князь, — посланник поклонился, пятясь отошел в сторону, и мы продолжили путь.

При этом было непонятно, за что он поблагодарил Нори. За выказанные соболезнования, или за внезапный склероз? Но брат, конечно, красавец. Мгновенно просек фишку и включил дурака. Не стал ни торговаться, ни уточнять — а просто пообещал выполнить то, о чем просили соседи. Ясудо сейчас незачем обострять отношения с Хояси, вынося сор из избы. Да, сговариваясь с асурами, Ясуо планировал взобраться на императорский трон, и подробный рассказ об этом возможно расположил бы Императора к Нори, но это совершенно не факт. Брат правителя должен в первую очередь думать о стране, а у Ясудо сейчас есть все шансы надолго замириться с соседями. Это важнее любой личной выгоды.

За резными дверями обнаружился еще один зал — поменьше, с портретами каких-то хмурых людей и двумя статуями возле следующего прохода.

Высокий мужчина в броне со спокойным лицом и хрупкая женщина стоят вполоборота друг к другу. Такэми и Салисэ, надо думать? Не знаю как Воин, но богиня совсем на себя не похожа. Не только внешне… Скульптор сотворил робкую покорную девушку, но Салисэ не такая! Достаточно вспомнить тот эпизод с Илит. Впрочем, скульптор вряд ли был лично знаком с богиней, так что какие к нему претензии?

Помимо всего прочего, в комнате находились два амбала в броне, усиленной артефактами, и высокий носатый тип в расшитом золотом кимоно. Смерив нас оценивающим взглядом, он кивнул и холодно произнес:

— Приветствую вас, господа! Я Иида Ичиро — старший распорядитель Его Величества Императора Горо Шиджеру. Сейчас князь Ясудо и вы, — взгляд на меня, — идите за мной. Судзуки-сан, подождите в большой приемной.

Шоджи кивнул в ответ на приветствие и, не говоря ни слова, вышел в соседний зал, а мы с Нори отправились за распорядителем.

За следующими дверями обнаружился широкий коридор, с двумя боковыми проходами. Пройдя по нему, мы оказались в просторном, но довольно уютном зале с бежевыми стенами и высокими резными дверями, возле которых дежурило четверо телохранителей в уже знакомой артефактной броне.

— Ждите здесь! Я позову вас, когда Его Величество освободится, — не оборачиваясь, произнес распорядитель и, пройдя налево, скрылся за небольшой дверью в левой стене.

Не знаю, но как-то по-другому я представлял себе приемную Императора. Обычная комната семь на десять с дверями, статуями и картиной, на которой был изображен какой-то пейзаж. Словно к начальнику Управления на ковер вызвали, право. Только у полковника в приемной зеркало было и удобный кожаный диван, а тут стой как идиот — дожидайся. Впрочем, сидят тут все по-другому. И даже поставь Император у себя в приемной диван, ни один из посетителей на него бы не сел. Ну, кроме меня, пожалуй… И не то чтобы я устал, но стоять истуканом напротив двери — такое себе удовольствие. Даже зеркала нет, чтобы развлечься, глядя на свою недовольную физиономию.

Размышляя так, я посмотрел на брата и понял, что того срочно нужно спасать. Не, внешне Нори, выглядел как обычно, однако, судя по немигающему взгляду и капелькам пота на лбу, парень находился где-то на грани нервного срыва.

— Э! Ты чего такой хмурый, — поинтересовался я так, чтобы меня не слышали стоящие возле дверей охранники. — Случилось чего?

— А как ты думаешь? — не поворачивая головы, одними губами произнес князь.

— Не знаю, — пожал плечами я. — Может, съел чего-то не то, и живот разболелся?

— Таро! Мы в приемной Императора, ты не забыл? — скосив наконец на меня взгляд, прошептал Нори. — Мы сейчас будем встречаться с воплощением Бога!

— И что с того? — хмыкнул я. — Ты из-за этого хмуришься?

— Нет, — пару раз вздохнув, покачал головой князь. — Боюсь, что я ему не понравлюсь…

— Ты что же, собрался трахнуть своего Императора?! — удивленно выдохнул я. — Но ты же вроде не из этих. Тебе ж женщины нравятся…

— Да что ты такое несешь?! — сквозь зубы зло прошипел Нори, как только до него дошел смысл моих слов.

— Нет, это ты несешь! — так же сквозь зубы, но с улыбкой произнес я. — Ты думай, как своей будущей жене понравиться, а император — мужик, и он должен тебя уважать! Чего ты раскис, как мокрая курица?!

— Да как ты… — Нори опалил меня взглядом, вдохнул, выдохнул и, опустив голову, произнес: — Спасибо, брат…

— Обращайся, — хмыкнул я, и в этот момент из дверей кабинета вышли двое мужчин.

Одному на вид лет тридцать, другому — лысому — под пятьдесят. Оба в дорогой, но обычной с виду одежде, что, несомненно, свидетельствовало о нереальной крутости этих двоих. Ведь появиться в таком виде у первого лица государства могут только свои. У нас с Нори на поясе только по вакидзаси, а эти пришли сюда с полным комплектом. Оба, судя по виду, вояки, а значит, перед нами сын Императора — Горо Асаши, и командир Южной армии — Такэда Тору, отпрыска которого отшила принцесса.

Оба вышедших молча забрали оружие с катанакэ и так же молча прошли мимо нас в коридор. Мы с Нори кивнули им как приличные, но никакой реакции в ответ не последовало. Сын Императора даже не посмотрел в нашу сторону, а вот взгляд Тору мне совсем не понравился. Холодный, оценивающий и раздраженный…

Нет, возможно, у них что-то не заладилось на совещании, но, думаю, причина не в этом. Уж не потому ли он раздражен, что нанятые убийцы не справились с поставленной перед ними задачей? Не знаю, но, как бы то ни было, к этому мужику спиной лучше не поворачиваться.

— Проходите! — появившийся в приемной распорядитель, подошел к дверям, распахнул их и сделал приглашающий жест. — Его Величество вас ожидает!

Я посмотрел на Нори и, видя, что брат уже в полном порядке, следом за ним направился к открытым дверям.

Пройдя внутрь, мы оказались в светлом просторном помещении, с резной деревянной мебелью, мраморным столиком в центре татами и стандартными зарисовками на стенах. Не, наверное, каждый такой черно-белый рисунок с иероглифами может стоить целое состояние и нести в себе какой-то сакральный смысл. Однако я еще не настолько погрузился в местную культуру, и те картины, что висели в приемной, мне нравились больше.

От всех похожих помещений кабинет Императора отличали огромный книжный шкаф, стоящий у левой торцевой стены, мраморная статуя Воина в человеческий рост и терраса с видом на город.

Интересное, на самом деле, решение. Местные правители предпочитают наблюдать в своих окнах горы, или, например, воду, но об этом нужно было думать заранее. Сейчас столица разрослась настолько, что куда ни посмотри — увидишь крыши домов. Впрочем, какие-то горы вдалеке все же маячат. Возможно, даже те, через которые мы недавно перебрались.

Сам Император стоял у выхода на террасу, спиной к нам — как это любят делать все власть предержащие. Какой в этом глубокий смысл, я не знал, но мужик, что называется, впечатлял. Даже со спины! Эдакий Шварценеггер на японскую тему. Ростом — вышеменя на полголовы! Широченные плечи и достаточно узкая талия. Сквозь ткань кимоно проступают рельефные мускулы. Вот даже не знаю, сам он так разожрался, или это все из-за возможности превращения в бога? Скорее всего — второе. Такэми, видимо, мало места, вот организм и подстраивается.

Остановившись на пороге как бедные родственники, мы поздоровались со спиной Императора, и только тогда он соизволил к нам обернуться. Внешне Горо Шиджеру напоминал полковника из первого Аватара. Короткая стрижка, широкие скулы, грубые черты лица… Сказать по правде, внешнее сходство было лишь отдаленным, но на ум почему-то пришел именно тот урод. Может быть из-за взгляда?

— Проходите! — пробасил Император и, приблизившись, смерил Нори тяжелым взглядом.

Вот умеют же некоторые так вот смотреть. Когда от одного только взгляда хочется вытянуться по струнке или обосраться от страха — тут уж в зависимости от ситуации. Впрочем, на Нори такие трюки не действуют — он уже отбоялся в приемной.

— Князь Ясудо… Приехал, значит… — закончив с осмотром, пробасил Император. — Я думал, ты будешь умнее…

— Простите? — Нори с вызовом посмотрел в глаза собеседнику, и вопросительно приподнял бровь. — Вы пригласили, я приехал. Что-то не так?

Со стороны они напоминали двух хищников: молодого и матерого. Вожак стаи своей последней фразой переступил незримую черту, и молодой волк ожидаемо огрызнулся. И загрызть его нельзя… Император — лишь первый среди равных. Любые три клана, объединившись, положат конец существованию всей Империи, поэтому с ними нужно считаться. Ну а брат дайме — это фигура, и, оскорбив его, ты оскорбишь клан.

Впрочем, оскорбления не было, но об интеллектуальных способностях лучше не вспоминать. Собственно, поэтому Нори и взвился. Вот казалось бы — пара ничего не значащих фраз… Но ведь это зависит от того, кто и с кем говорит.

— Все «не так», — с досадой прорычал Император. — Моя дочь обещана другому! И при всем моем уважении к клану Ясудо, я решаю, за кого она выйдет замуж! Так, надеюсь, понятно?!

— Нет, — спокойно выдержав взгляд, покачал головой князь. — При всем моем уважении, сейчас это решает Закон! Ваш предок, Великий Император Горо Асаши, даровал женщинам семьи Право Выбора, и вы этот закон не отмените.

— Огрызаешься? — Шиджеру недобро прищурился и, вдруг, посмотрел на меня. — А ты, разговорчивый молодой человек, тоже считаешь, как брат?

Вот даже ни разу не удивлен. Разумеется, ему уже доложили о моей разговорчивости. Он и имя мое, наверное, знает, но не называет специально. Кто я такой, чтобы его называть?

— Таро Лисий хвост, — кивнул я и, пожав плечами, спокойно посмотрел в глаза Императора. — Я не совсем согласен с братом. Считаю, что сейчас решает только Асука-сама. И есть Закон или нет — дело десятое. Никто насильно дочь Императора замуж не выдаст. Нет, вы, конечно, можете попробовать ее уговорить, убедить или даже запугать, но это ничего не изменит. Вы попробуйте убедить в чем-то себя? А она ваша дочь! К тому же я не понимаю, что вам не нравится в кандидатуре моего брата? В Империи много воинов, способных похвастаться тем, что от их руки пал один из Слуг Мары? Или Такэми-сама асурам больше не враг?

— Так это не сказки? — Император нахмурился и посмотрел на Нори уже другими глазами. — И что же это был за асур?

— Гурат аль Хар, — видя смущение на лице князя, подсказал я. — Чудовище спало в склепе под столицей Ясудо, запечатанном еще во временя Великой Войны.

— Клан в хороших отношениях с ёкай из Синего леса, — продолжил говорить князь. — Они рассказали нам о пробуждении твари и помогли найти дорогу в ее гробницу. Узнав, что Слуга Мары вскоре проснется, мы отправили гонцов в Буши но Шидо за помощью, но вскоре узнали, что времени у нас нет…

— Стоп! — Шиджеру сделал останавливающий жест и уже нормальным голосом произнес: — Чувствую, разговор нам предстоит долгий. Сейчас принесут чай, и вы мне расскажете. Все от начала и до конца…

Минут примерно через пять слуги внесли уже сервированный стол. Нас наконец-то пригласили присесть, и потом мы с Нори больше часа рассказывали Императору урезанную историю нашего похода в фамильный склеп Ясудо.

Этот рассказ мы готовили и репетировали полночи. Поймать нас на лжи не получилось бы и у опытного следака, потому что никто тут не врал. Недоговаривали — да, акцентировали внимание на второстепенных деталях и не заостряли его на мелочах, в которых, как известно, и кроется дьявол. Гаро Шиджеру незачем знать о том, что я ками, и о моей настоящей роли в произошедших событиях. Спросит — расскажу, ну а нет — значит не очень надо. Мне скрывать нечего, но я не верю тут никому, поэтому лучше не спрашивать.

Если на пальцах — то во всем «виноваты» ёкай. Без них бы ничего не случилось. Ясудо благоволили лисицам, обосновавшимся в юкаку, и те отплатили клану добром. Эйка ведь и правда по уши влезла во все наши разборки. А еще она открывала входные двери в то подземелье.

Да, кицунэ это сделала уже после того, как Нори снял печати, но главное, что это действительно было. Сами ёкай к Слуге Мары пройти не смогли, это получилось только у меня и у Нори. Ну а дальше мы уже ничего не придумывали, просто не вдавались в подробности.

Император слушал с непроницаемым лицом, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Когда наш рассказ подошел к концу, он минут пять сидел молча, что-то мрачно обдумывая, затем посмотрел на Нори и поинтересовался:

— А что у вас случилось с соседями? Мои посланники прибыли к Оцу когда уже все закончилось.

— Сложно сказать, — Нори покачал головой и опустил взгляд. — Наверное, нужно начать с того, что тут не обошлось без асуров и их проклятой королевы Илит.

— Илит?! — еще больше нахмурился Император.

— Да! По нашим сведениям, это чудовище способно пересекать Границу камней. — Нори вздохнул, поднял взгляд и пояснил: — Сначала асуры убили моего старшего брата, затем пытались убить нас всех. Это ведь они пробудили Слугу Мары, и они же убили Озэму Хояси, устроив это убийство так, что соседи подумали на нас. Тварям зачем-то понадобилось стравить наши кланы. Полагаю, это часть какого-то глобального плана их королевы.

То, что говорил Нори, было на сто процентов импровизацией. Вчера вечером мы договорились отвечать на подобные вопросы общими фразами. Однако после короткого разговора с посланником Хояси, брат, очевидно, решил выгородить наших недавних врагов и свалить всю вину на асуров. При этом Нори не врал — просто немного не договаривал, но смысл сказанного из-за этого серьезно менялся. С другой стороны, откуда мы могли знать о планах дайме соседей? Ясуо и своим-то вряд ли что-то рассказывал…

— А откуда у вас сведения, что Илит способна проходить за Граничные камни? — дослушав, уточнил Император. — Узнали от ёкай?

— Об этом рассказала Каннон-сама, — переведя на меня взгляд, пояснил князь. — Богиня явилась в Тонкий мир, после того как Гурат аль Хар испустил дух. В тот момент я лежал без сознания, и с ней разговаривал Таро.

— Интересно… — правитель хмыкнул и посмотрел на меня. — И что же еще тебе говорила богиня?

— Только то, что брата ждет много славных побед, — ответил я, глядя ему в глаза. — И пророчество Каннон-сама уже начало исполняться. Через полтора месяца после того разговора, отряд под командованием князя Ясудо разбил под Сайтамой войско Хояси. А еще через несколько дней мы уничтожили тысячу демонов-они, которых привела в наши земли Илит.

— Тысячу?! — Шиджеру недоверчиво поморщился и вопросительно посмотрел на брата. — И сколько же у тебя было людей?

— Двести семнадцать самураев, девятьсот пятьдесят шесть асигару и пятеро заклинателей, — мгновение поколебавшись, пояснил князь. — Тот бой пережило чуть больше трехсот человек.

— Тысяча на тысячу?! — изумленно выдохнул Император. — Но… как такое возможно?!

— Мы использовали новую тактику боя, Ваше Величество. Стояли на холме и успели подготовиться к атаке, — Нори скосил на меня взгляд и добавил: — С нами были ёкай. Без них бы этой победы не случилось.

Услышав ответ, правитель с минуту задумчиво смотрел на брата, затем кивнул и покачал головой.

— Я бы не поверил большинству из сказанного вами, но я умею отличать ложь… — переведя взгляд с меня на Нори, гулко пробасил он. — Сейчас идите. Мне нужно подумать. Возможно, я снова вас позову, после того как вы встретитесь с моей дочерью…

Попрощавшись, мы покинули кабинет, и я почувствовал, как с плеч скатился груженый песком самосвал. Разговор с Императором вымотал меня до предела, и это при том, что большую часть времени говорил брат. И вроде нормально пообщались, а под конец вообще один сплошной позитив, но я все время чувствовал в происходящем какую-то фальшь.

Возможно, это как-то связано с Такэми? Шиджеру ведь его аватара^[277]…. Не знаю… Я не чувствовал в Императоре врага, и, наверное, причина в этом. Просто привык думать о Воине как о предателе, а тут ничего такого не ощущалось. Когнитивный диссонанс — иначе не скажешь, но, как бы то ни было, главный вопрос повис в воздухе. Император не сказал, что дает добро на женитьбу Нори на своей дочери, а значит, самое интересное как всегда впереди.

Глава 15

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил Нори, как только мы вышли с территории дворца к ожидающим нас бойцам.

— Думаю, что на первой встрече, с будущим тестем нужно хлебать литрами самогон, а не рассказывать ему о том, как ты провел лето, — хмыкнул я и, видя непонимание в глазах брата, добавил: — Да чего тут думать? На хрен он нас с тобой не послал, с дочерью встретиться не запретил, значит — полный порядок.

— А то, что он говорил поначалу? — Нори тяжело вздохнул и опустил взгляд. — Вот скажи, чем я его не устраиваю?

На площади перед дворцом народа было как на продуктовом рынке после голодного года. Какой-то местный праздник или что-то похожее? Впрочем, по японцам с их сдержанностью не всегда поймешь, празднуют они или кого-то хоронят. Хотя тут, наверное, все-таки праздник. Слишком уж много тут собралось пестро одетого люда. Ну и артисты на похоронах вроде не выступают? Хотя хреновый из меня знаток местных традиций.

Проводив взглядом чей-то разукрашенный экипаж, я посмотрел на брата и с сомнением в голосе произнес:

— Ну, поначалу-то он тебя совершенно не знал, а сейчас, после рассказа, скорее всего, проникся. Так что нечего заранее переживать. Будет кочевряжиться — мы их всех так тут достанем, что они сами выкинут Асуку со стены тебе в руки и перекрестятся, когда ты увезешь ее в закат. Ну, в смысле в Ки…

— Ты можешь хоть сейчас быть серьезным? — заметно сдерживаясь, холодно поинтересовался у меня Нори. — Ты же знаешь, как для меня это важно!

— Хорошо, прости, — я тяжело вздохнул и, подняв взгляд, посмотрел в глаза брата. — Все эти «обещана другому» ничего не значат. Ты это прекрасно знаешь и без меня! И даже если он пообещал дочь сыну своего лучшего друга! Принцесса должна выйти за того, за кого выгодно семье, и лучше твоей кандидатуры на горизонте не наблюдается. А вот если и после того, что мы ему рассказали, Император попытается помешать, значит, решает не он, или над ним довлеет какая-то клятва. В таком случае мы переходим к плану, озвученному мной ранее.

— Ловим принцессу и уезжаем в закат? — заметно повеселев, уточнил Нори.

— Нет, — покачал головой я и, ткнув ему пальцем в грудь, пояснил: — Ты ловишь и едешь в Ки, а я уезжаю в закат!

— Хорошо, — кивнул брат. — Но хоть расскажи, что такое «перекреститься»?

— Выдохнуть с облегчением, — хмыкнул я и, обведя взглядом площадь, обратился к стоящему рядом с нами посланнику. — Шоджи-сан, подскажите: почему тут так много народа?

— В Буши но Шидо через полтора часа начнется служба, после которой состоится дуэль до смерти между двумя известными бойцами, — кивнув в сторону храмового комплекса, пояснил сэнсэй. — Ночью и в обычные дни вход в святилище Такэми-сама свободный. Там просто никого нет, но во время служб людей начинают запускать примерно за час, чтобы успеть подготовить арену и избежать жертв, которые обязательно случатся, если толпу не контролировать.

— И что же не поделили эти бойцы?

— Точно не скажу, — покачал головой Шоджи, — но вроде бы вчера Комацу Даичи как-то плохо отзывался о дочери сюго Окавы. Сам Окава Каташи драться не может из-за преклонного возраста. Сыновей у него нет, и он нанял Уэно Иори — одного из лучших дуэлянтов столицы. Камацу вызов принял и будет драться сам. Он не уступает Уэно во владении боевыми техниками и собственной Силой.

— Выходит драка будет с применением Силы? — непонимающе поморщился я. — Кто первый попал тот и победил?

— Нет, — покачал головой старик. — Заклинания с действием по площади читаются очень долго, и их никто не применяет во время дуэлей. А обычные заклинания, навроде дисков, серпов и копий, может разрубить холодная сталь. Это же голая Сила. Со стихийными такое не пройдет, но заклинания Стихий запрещены во время дуэлей.

— Интересно, — хмыкнул я и, переведя взгляд на Нори, предложил: — Слушай, а пойдем сходим — посмотрим на это представление? У нас же все равно на вечер никаких планов?

— Да, сходим, — Нори кивнул и посмотрел на старика. — Шоджи-сан, мне необходимо встретиться с Ватанабэ Озэму — посланником клана Хояси. Мне ему нужно кое-что передать.

«Ну да, конечно, — мысленно хмыкнул я, — провожая взглядом потянувшийся с площади народ. — После того, что Нори наговорил Императору, Хояси должны выдать ему какую-нибудь медаль. Ну или сестру замуж, если она у них есть, и если принцесса откажет …»

— Да, конечно, господин князь, — Шиджеру посмотрел в сторону дворца и с сомнением покачал головой. — Я отправлю посыльного, но боюсь, что раньше завтрашнего дня эту встречу организовать не получится.

— Ну а раньше и не нужно, — успокоил старика князь. — Сейчас мы пойдем в храм, и ты нам там все покажешь и расскажешь.

— Да, господин князь, — Шиджеру кивнул и, встретившись взглядами с командиром эскорта, указал рукой в сторону храма. — Пойдемте! Вам действительно стоит это увидеть.

Собственно Буши но Шидо был таким, как я и предполагал. Стадион тысяч на двадцать человек без мест для сидения. Арена имела прямоугольную форму, была размером с половину футбольного стадиона и вместе с трибунами занимала примерно две трети площади сооружения. Остальное пространство было отведено под храм, и туда в этот день никого не пускали. В правой части арены, около входа во внутренние помещения, высилась семиметровая статуя Воина, при взгляде на которую я каждый раз испытывал странное чувство.

Внешне Такэми чем-то напоминал Императора, но я не девочка и мне положить с прицепом на его облик. Священного трепета тоже не ощущал, но было в этой статуе что-то такое, отчего при взгляде на нее у меня по спине постоянно пробегал холодок. Что-то далекое, знакомое и… теплое… Не знаю… Это не моя память, а того парня, кем я был четыре тысячи лет назад. Однако, как бы то ни было, эту статую нужно осмотреть вблизи. В какую-нибудь из ночей, как только закончим здесь все дела.

Как выяснилось, у каждой правящей семьи есть собственная vip-ложа, и мы сразу же отправились туда.

Само представление длилось около двух часов. Первым делом на арену вышло под две сотни мужиков в разноцветных кимоно. Они выстроились полукругом в три ряда напротив статуи и минут пять славили божество громкими отрывистыми криками. Слышимость была потрясающей. Произнесенные на арене слова слышал весь стадион, а уж крики-то и подавно.

Закончив с молитвами, ну или как еще можно такое назвать, часть мужиков вооружилась деревянным оружием и начался форменный Шаолинь.

Что-то похожее я видел в китайских фильмах девяностых годов. Бойцы дрались деревянным оружием и голыми руками, скакали друг через друга. Потом, экипировавшись в простенькие доспехи и шлемы, разбились на четыре команды по цвету этих самых доспехов, и началась свалка.

Со стороны это выглядело очень красиво, и понятно, почему на стадион приходит такая толпа народа. Выступающие дрались без дураков, нанося удары в полную силу и человек тридцать по итогу осталось лежать на песке. Впрочем, никого не убили. Ведь пробить боккэном^[278] металлический шлем достаточно проблематично. Всех потерявших сознание оперативно унесли внутрь храма и, уверен, что с ними полный порядок. Думаю, там есть какая-нибудь своя кошка, которая мгновенно поднимает всех на ноги.

Нэко, да… Девочка, как я понял, постоянно спит, но, если позвать — сразу же просыпается. Впрочем, звал я ее только один раз: узнать как дела. А так — пусть себе спит… Ей же сны какие-то снятся. Может быть, чего-нибудь вспомнит?

После массовой драки на арену вышли восемь самураев, вооруженные настоящим оружием, и цирк продолжился. Поначалу каждый изобразил сложное ката^[279], а затем они принялись кидаться друг в друга заклинаниями и разрубать их своими мечами.

Выглядело это эффектно. Все заклинания были белого цвета, а по форме — только диски, шары и серпы, как из моего Сыёку. Копьями они друг друга не атаковали, но оно и понятно. Отразить копье или стрелу намного сложнее, чем разрубить широкий диск, а какой смысл попусту рисковать? Вряд ли Такэми оценит идиотскую смерть.

Закончив выступление, все восьмеро поклонились статуе Воина и удалились в храм под восторженные крики толпы. Да, именно так… Это представление отличалось от подобных на Земле тем, что ни один из «артистов» не обращал внимания на собравшихся зрителей. Шоджи говорил, что это не выступление, а служба, а какой монах будет благодарно кланяться прихожанам?

Под конец действа, как и обещалось, на арену вышли два самурая с разноцветными сасимоно за спинами. Поклонившись статуе Воина, они стали друг напротив друга и каждый проревел короткую фразу.

«Камацу Даичи! Ты оскорбил семью сюго Окавы, и умрешь!» и в ответ: «Оскорбление только в голове оскорбленного. Умрешь ты!»

По словам Шоджи, эти двое могли разговаривать перед дуэлью хоть полчаса, но предпочли уложиться в пару секунд. Народ тут вообще не особо разговорчивый, и апеллировать к публике не будут даже идущие на смерть.

После своих проникновенных речей самураи разошлись в разные концы площадки, затем распорядитель что-то неразборчиво проорал, и началось самое интересное.

Длина арены была что-то около шестидесяти метров. Кидаться с такого расстояния заклинаниями было как минимум неразумно, и оба противника начали осторожно сближаться.

Когда между ними оставалось уже метров пятнадцать, Камацу Даичи резко выбросил вперёд левую руку и швырнул в своего противника короткую ленту заклинания. Ни секунды не медля, он бросился вперёд, занося меч, но лишь разрубил своим оружием воздух.

Увернувшись от летящего в него заклинания, Уэно Иори отпрыгнул в сторону и атаковал своего противника мечом в правый бок. Камацу поставил блок, лязгнула сталь, но Уэно, очевидно, этого и добивался. Сорвав руку с рукояти меча, он взмахнул ей наискосок и швырнул в соперника гроздь мелких белых шаров. По крайней мере, издалека это выглядело так.

Арену огласил металлический лязг. Часть «шаров» попала в доспех, и тот на удивление выдержал. Впрочем, помогло это мало. Сильный удар отбросил Камацу назад, самурай на мгновение замешкался, и Уэно, подскочив, отрубил ему правую руку по локоть.

Собственно, дальше можно было не смотреть. С такими ранами продолжают бой только герои голливудских боевиков, ну и, наверное, асуры. Так и случилось. Оставшись без руки, Камацу отшвырнул бесполезный уже меч и попытался кинуть в противника какое-то заклинание, но Уэно ему этого сделать не дал. Резким ударом ступни он опрокинул раненого на песок и, перехватив меч, с силой ударил в незащищенное горло.

Молчавшие весь бой трибуны загудели, а я сидел, смотрел на арену и думал. Нет, я не собираюсь оскорблять никакую дочь никакого сюго, но если уж сходиться с такими противниками, то бить нужно только наверняка. Ведь получить в упор заклинанием — такое себе удовольствие. Кожа не латы и вряд ли она выдержит подобный удар. Плетеный доспех, что появляется на мне при смене формы, намного прочнее, но в лиса я буду перекидываться в последнюю очередь.

— Ты о чем задумался? — голос брата отвлек меня от размышлений. Нори кивнул на арену и скосил взгляд на меня. — Что-то не так?

— Думаю, что с некоторыми из них пришлось бы повозиться, — пожал плечами я. — А вообще твои заклинания мне кажутся понадежнее. Особенно Волна и те Диски в упор.

— Стихийные заклинания на арене запрещены…

— Да кто же будет драться с ними на арене? — хмыкнул я и, обернувшись, указал в сторону выхода. — Ладно, пойдем уже отсюда быстрее, а то на улицах сейчас будет не протолкнуться.

— Да, пойдем! — Нори кивнул и, позвав остальных, первым направился в сторону выхода.

Весь следующий день мы даже не присели.

Ранним утром Нори подорвался как ошпаренный и повел нас всех на местный базар за подарками для своей суженой. Да, именно так… Тащить все это через полстраны не было смысла. А поскольку сами подарки важны лишь тем, что они собой символизируют, не так важно, где ты их взял. Главное — как поднес и что при этом сказал.

Нет, понятно, что принцессе хлам никто дарить не будет, но и загоняться по цене не было смысла. Тут не Россия девяностых, японцы они немного другие, да и чего, скажите, может не быть у дочери Императора? У ее семьи вся страна в личном пользовании…

Сам базар находился в западной части столицы, и тут было все: от еды с одеждой до золоченых доспехов, которые мог бы носить любой князь. Вот даже не знаю, как описать свои впечатления. Словно прошелся по гипермаркету под открытым небом, или по московскому рынку зимой, сразу после Нового года. Нет, народа между рядами ходило немало, но никто не орал, не хватал тебя за руки. В проходах минимум мусора, товар разложен так, что позавидуют современные мерчендайзеры, торговцы кланяются, но первыми разговор не заводят.

В общем, чистота с культурой общения на высоте, и это при том, что за порядком тут особо никто не следил. За полдня я увидел только три патрульные группы храмовых солдат. На вопрос: «откуда тут такое вот благолепие?», Шоджи объяснил, что порядок в Хейанкё достигается за счет строгости местных законов. За воровство тут, к примеру, без затей отрубали пальцы, а за рецидив могли и казнить.

Проведя на рынке около шести часов и заглянув там же в фарфоровые мастерские, мы в итоге купили: две роскошные золотистые хризантемы в одном горшке^[280], три небольшие фарфоровые фигурки и двух фазанов — самца и самку в резной деревянной клетке. Настоящих, живых птиц! Тут на мелочи никто не разменивается.

Впрочем, птицы были совсем не большие. Размером не больше курицы^[281]. Самец очень пестрый и красивый: зелено-коричневый с длинным хвостом. На спине и груди — изумрудные перья. Шея сине-фиолетовая, на голове красное пятно и размерами он был заметно больше самки. Та, в отличие от своего кавалера, выглядела обычной курицей. Ну или скорее перепелкой, как показывали в старых советских мультиках.

Вот даже не знаю… Символы символами, но я бы женщине дарить такое точно не стал. Перед свадьбой, ага… Красавец фазан и серая курица… Впрочем, традиции тут придуманы не мной, и не мне кому-то что-то советовать. Я вообще только сегодня узнал, что мы будем дарить, а что при этом нужно говорить, брат растолковал мне по дороге. К тому же, клетку с птицами тащили слуги, и мне от этого всего не было никаких неудобств. Пусть хоть бегемотов дарит своей принцессе. Клетку с ними я в комнату к Асуке уж как-нибудь затолкаю. Ну а там хоть не рассветай…

Примерно через час после нашего возвращения, когда Нори уже окончательно достал меня наставлениями, в представительство клана пришел посланник Хояси, и князь переключился на него. Облегченно выдохнув, я отказался присутствовать при разговоре и отправился к броннику, мастерская которого находилась в ста метрах от входа в посольство. Ничего нового на этой встрече все равно бы для себя не открыл, а пластины на доспехе Пушкин мне не починит.

Провозился в итоге до вечера и, вернувшись, узнал, что Хояси только-только ушел. Нори выглядел вполне довольным и за ужином даже пару раз пошутил, однако ближе ко сну на него снова напала хандра. Свидание с принцессой должно было состояться завтра, и как только закончились все дела, князь, ожидаемо, погрузился в невеселые мысли.

В эту ночь я долго не мог заснуть. Прикидывал варианты завтрашнего развития событий и думал о состоянии брата. Не, все это вполне объяснимо. Последние полгода мы с ним живем на грани глубокого нервного срыва, но если мой мозг еще тренирован на получение огромного количества информации, то у местных это не так. Собственно, поэтому психику парня и мотает из стороны в сторону. При этом в критических ситуациях его организм включает какой-то непонятный ресурс, и никаких срывов не происходит, но сейчас все не так.

Уже сегодня ближе к полудню брат встречается с девушкой своей мечты. Именно мечты, поскольку принцессу он не видел ни разу. Напридумывал, наверное, черт знает чего, и теперь боится, что оно обломается.

Вот что случится, если завтра к нам выползет крокодил? Ну это, конечно, образно, но тем не менее! Нет, я помню, что все считают Асуку красивой, но она дочь Императора, и попробуй только вякнуть, что это не так. И даже если у нее косоглазие, весит пару центнеров и зубы через один! Дочь правителя прекрасна по умолчанию, и желанна для любого разумного мужика. Нет, я, конечно, утрирую. Шоджи девушку видел и тоже считает ее прекрасной, но проблема в том, что всем нам нравятся разные женщины. Кому-то с большой задницей, кому-то — те самые пара центнеров, кому-то усатые, а кому-то — вообще мужики.

И ладно, если ты женщину видел, но брат-то ее напридумывал! Вот мечтаешь ты о молодой Анджелине Джоли, а тебе подкидывают эту, как там ее, из последних «Звездных войн». И тоже вроде девчонка вполне себе симпатичная, но ты же мечтал о другой!

Понимая, что крыша поедет сейчас у меня, я выматерился, поднялся с татами и направился в комнату брата.

Нори, конечно же, не спал. Князь сидел, сложив перед грудью руки и, прислонившись спиной к стене, задумчиво смотрел на висящую в небе луну.

Тишина… Совсем как тогда, в Мрачном лесу в лодке. Вместо плеска воды шелест листвы за окном, да где-то далеко в городе лает собака.

Почувствовав чужое присутствие, Нори посмотрел на меня, тяжело вздохнул и снова уставился на луну.

— Нервничаешь? — хмыкнул я, усаживаясь на татами. — Помнится в лесу перед храмом Сэта ты переживал значительно меньше.

— Тогда нам предстоял бой, — после небольшой паузы, ответил наконец Нори. — Всего лишь бой, а завтра… Не знаю… — князь уронил голову и снова тяжело вздохнул. — Мне кажется, что завтра самый важный день в моей жизни. Вот ты же в таких ситуациях совершенно спокоен!

— Ага, спокоен, — усмехнулся я. — При встрече с Микой чуть крыша не улетела, но это нормально! Переживать, в смысле, нормально, когда тебе очень нравится женщина. Только ты, брат, перепутал теплое с мягким…

— Это как? — Нори наконец оторвал взгляд от луны, посмотрел на меня и непонимающе поморщился.

— Да все просто, — пожал плечами я. — Ты не Асуку любишь, а принцессу из книжки, и сам того не желая, пытаешься вжиться в образ героя, о котором когда-то читал. Страдания, переживания, вздохи под луной и прочая чушь!

— Но… — Нори покачал головой, в глазах его мелькнуло сомнение.

— Ты же ни разу ее не видел! Не слышал голоса, не держал за руку! Во что?! Скажи, во что ты влюбился?!

— Нет, брат, ты ошибаешься, — Нори опустил взгляд и снова вздохнул. — Ни в какую фантазию я не влюбился! Просто чувствую, что эта девушка создана для меня, и другой такой в жизни уже не будет!

— Ну так тем более не хрен переживать, — хмыкнул я и тоже посмотрел на луну. — Она ведь тоже не видела тебя ни разу, и, возможно, чувствует то же самое, но скорее дело в другом…

— И в чем же…

— Может быть, ей нужна твоя помощь? — пожал плечами я. — Ну или принцесса хочет тебя использовать. Возможно также, что это игра против нас. Она же могла договориться с отцом и сыграть эту сцену с его ведома? Вдруг им всем чем-то мешают Ясудо?

— Хм-м… — Нори подобрался и хмуро посмотрел на меня. — И что тогда делать?

— Да ничего, — я усмехнулся и поднялся с татами. — Просто представляй себя как в ту ночь перед храмом. Нет, скорее всего, бить во дворце никого не придется, но я бы на твоем месте особенно булки не расслаблял и выкинул бы из головы всю эту влюбленную дурь.

— Вот что ты за человек… — Нори покачал головой и… тоже усмехнулся.

— Нормальный человек, — я подмигнул брату и, мысленно выдохнув, вышел из комнаты.

Глава 16

Утром в столице пошел небольшой дождь. Небо затянуло серыми тучами и настроение у брата испортилось. Гребаное средневековое суеверие, и с этим ничего не поделать. На Земле тоже таких вот верующих в приметы было хоть отбавляй, но здесь, где боги реальны, вся эта мистическая хрень лезет из всех щелей. И кстати, прапрабабушка князя могла бы дождик разогнать! Вода, несущая Милосердие, как раз по ее части, а щит Такэми вряд ли достает до небес. У нас же тут мероприятие похлеще парада намечается. Вот и постаралась бы для своего потомка.

Убеждать и что-то объяснять в такой ситуации бесполезно. Проще забить. Придем во дворец — там другие заморочки появятся, ведь дождя в резиденции Императора точно не будет.

Еще доставляли пернатые. Эти куры так обгадили за ночь клетку, что слугам пришлось ее чистить. На мой логичный вопрос: «Что будет, если недержание случится на приеме у принцессы?», Шоджи пояснил, что в этом нет ничего страшного, а наоборот такое событие будет хорошим знаком. И еще неплохо бы, чтобы птицы подали голос в момент встречи с принцессой. Это тоже вроде какой-то там знак.

Вот иди и понимай этих японцев. Ведь как по мне фазанам вообще лучше бы не раскрывать своих клювов. Голоса у них очень похожи на скрипение вилкой по стеклу^[282], но кто я такой чтобы спорить с приметами. Дождя бы еще не было — и вообще замечательно.

Добравшись до дворца вместе с почетным эскортом, мы, как и в прошлый раз, оставили коней в крытой конюшне для гостей и, пройдя через небольшой парк, остановились возле дверей западного крыла резиденции. Здесь слуги передали мне клетку вместе с цветочным горшком и небольшой коробкой с фарфоровыми фигурками. Шоджи напутственно обнял своего повзрослевшего ученика, и мы с Нори зашли внутрь.

В огромном холле с высоченными зеркалами одуряюще пахло можжевельником или чем-то очень похожим. Пол блестел от чистоты, а во взглядах мужчин и женщин с портретов на стенах читалось легкое небрежение.

Ну да… Пустили, блин, Дуньку в Европу… С клеткой в правой руке, горшком в левой и коробкой под мышкой я выглядел предельно комично. Впрочем, плевать. Мне хоть смешно, а Нори словно на эшафоте в полутора метрах от плахи. Бледный, лицо вроде спокойное, но в решительном взгляде проскакивают искры отчаяния. Другим это не видно, но мы-то с ним уже не первый месяц знакомы. Брату бы сейчас помогла хорошая драка, с мозгами по чистому полу и битыми зеркалами, но тут нам такое вряд ли предложат. По крайней мере не сейчас и не здесь. Да и зеркала бить тоже вроде примета плохая? Да еп!

— Э! Ты не забыл, о чем мы ночью говорили? — негромко поинтересовался я, глядя на встречающую нас делегацию.

— Да! Со мной все в порядке, — шикнул на меня брат. — Я просто подумал, а что, если там вместе с принцессой будет и Император? Он ведь отец…

— Ага… Охота ему второй раз смотреть на наши постные рожи, — хмыкнул я и, ответно поздоровавшись с распорядителем, передал сопровождающим его слугам поклажу.

Нори ничего не сказал. Посмотрел на меня с сомнением, со вздохом покачал головой и следом за распорядителем направился к мраморной лестнице.

Поднявшись на седьмой этаж и миновав шесть постов охраны, мы прошли по небольшому коридору и выбрались на огромную мраморную террасу со статуями и шикарным видом на окрестности.

Я не очень большой ценитель местных пейзажей, но это было и правда очень красиво. Дома с такой высоты казались игрушечными. Разноцветные изогнутые крыши с фигурными надстройками тянулись километра на полтора, а за ними простиралась голубая водная гладь, пестрая от сотен небольших парусов. За рекой вдоль трех дорог, уходящих на север, тянулись прямоугольники рисовых полей, вдали виднелись аккуратные деревеньки, а у самого горизонта высились горы. Огромные. Темные. С белыми снежными шапками.

Терраса имела полукруглую форму и по площади была не меньше приемной, в которой мы успели уже побывать, но народа здесь практически не было. Лишь пост охраны из пяти самураев, да пара десятков слуг, которые спешили по каким-то делам.

Пройдя вдоль резных перилл, провожатые повернули в широкий коридор, который вскоре привел нас в просторное помещение с узорным татами, парой коричневых резных столов, картинами на стенах и квадратным балконом.

Комната имела два выхода, и возле того, что напротив, дежурили два хмурых и с виду крутых мужика, в артефактной броне и с полными комплектами мечей.

— Пришли, — негромко произнес распорядитель и, обернувшись к Нори добавил: — Ждите здесь, господа. Я схожу за госпожой Асукой.

Произнеся это, он скрылся за дверями напротив, слуги оперативно разложили на столике принесенные дары, и я, чтобы чем-то себя занять, медленно оглядел помещение.

Без малого три недели ушло на то, чтобы попасть в эту комнату. Скачки по стране, разборки в горах, встреча с первым лицом государства… Нори сжат как пружина и, по ходу, находится на пределе нервного срыва, а я не чувствую даже тени волнения.

Ведь зайдя в комнату, сразу стало понятно, что мы здесь нежеланные гости. Достаточно посмотреть на рожи стоящих напротив уродов. Пренебрежение, надменность и оттенки досады в глазах… Лет по двадцать пять каждому, и оба, надо понимать, из охраны принцессы? Скорее всего так и есть, но вот эти выражения лиц — они ведь ни в какие рамки. Телохранитель обязан запихнуть все эмоции в известное место, с кем бы ни встречался его господин, а эти двое открыто демонстрируют небрежение. И на дуэль их вызвать нельзя — они же на службе. На идиотов не похожи, и скорее всего им поручено так смотреть. Хотят вывести брата из равновесия? Ну да, вполне вероятно, и я догадываюсь, кто за всем этим стоит.

Накамура Хизэши — старший телохранитель принцессы, со слов Шоджи, является отцом лучшего друга Такэды Нобу — парня, которого отшила принцесса. Они же тут все повязаны, как ни крути — вот и гадят, кто как умеет. Именно поэтому волнений никаких нет. Когда тебя встречают по-скотски, ты имеешь полное право считать встречающих скотами и относиться к ним соответственно.

— Постарайся держать себя в руках, — очевидно догадавшись, о чем я думаю, мысленно попросил князь. — Не стоит оно того…

Эти слова меня несказанно порадовали. Оказавшись в комнате и заметив рожи охраны, влюбленный меланхолик ушел, сменившись на привычного Нори. Бесстрашного, умного и расчетливого.

— Да эти-то просто ослы, — мысленно хмыкнул я, и благодарно кивнув слугам, оглядел разложенные на столе подарки.

Клетка с фазанами, горшок с двумя орхидеями и три фарфоровые фигурки: толстый тануки в соломенной шляпе^[283], кошка с поднятой лапкой и оскаленная лисица^[284]. Все вроде на месте. Осталось дождаться ту, кому мы это будем преподносить.

Ждать пришлось минут тридцать, когда из коридора напротив донесся грохот шагов и лязг доспехов приближающихся телохранителей. Секунду спустя в комнату быстрым шагом зашел уже знакомый распорядитель и, встав справа от входа, провозгласил:

— Ее Императорское Высочество, Великая княгиня Срединных земель, принцесса Асука Горо!

Одновременно с этим в комнату зашли еще пятеро самураев. Разойдясь, они встали полукругом, а уже потом в дверях появилась принцесса.

При взгляде на Асуку, мое настроение тут же испортилось. Нет, Шоджи и остальные не врали. Девушка и правда была прекрасна. Настолько, что мне сразу вспомнилась Мика. И даже не сама волчица, а именно то впечатление от нашей с ней встречи.

Высокая… С роскошной фигурой, которая безошибочно угадывалась под белым узорчатым кимоно. Тонкая талия перетянута красным поясом оби. Лицо скорее европейское, глаза — большие, зеленые. Густые темно-русые волосы собраны на голове десятком фигурных заколок, но, если распустить, они достанут до бедер.

Да, ощущения похожие… Но Мика была живой, а у этой на лице холодное безразличие и усталость. Ее словно в зоопарк привели после тяжелого рабочего дня, ну или перед встречей вкололи слоновую дозу успокоительного.

И да, слухи не врали. Можно с большой вероятностью предположить, что перед нами ёкай. Совсем юная… И не потому ли они так долго тянули со свадьбой?

У всех вновь пришедших самураев рожи такие, словно они по ошибке вместо оперетты зашли в старый деревенский сортир. Накамура Хидзэши — крайний справа. Встал в пяти метрах напротив меня. Высокий мужик лет за сорок, с неглупым вроде лицом, в золоченом ламеллярном доспехе и шлеме с кувагата^[285] в виде скрещенных катан. Стоит в расслабленной позе и, не отрываясь, тяжело смотрит на Нори.

«Ты, мужик, еще даже не знаешь, откуда тебе прилетит», — глядя на него мысленно хмыкнул я, и в этот момент принцесса остановилась в трех метрах напротив брата.

Медленно обведя нас взглядом, она едва заметно кивнула и негромко произнесла:

— Я приветствую вас, господа! Князь Ясудо и вы…

— Таро Лисий Хвост, — поклонившись, подсказал я.

— Да, — кивнула Асука и снова посмотрела на Нори. — Я благодарна, князь, что ты откликнулся и приехал. Знаю, что это было непросто, но традиции нужно чтить…

Голос у нее был приятный, но смысл сказанного меня совсем не порадовал. Какие, на хрен, традиции? Не об этом ли говорил встречающий нас самурай? Неужели все настолько глупо и примитивно? Хотя… а о чем ей еще говорить?

— Мы приветствуем вас, госпожа, — произнес Нори севшим от волнения голосом. — Ради того, чтобы вас увидеть, я готов провести в дороге всю жизнь!

В этот момент фазан в клетке противно заорал и, хлопнув пару раз крыльями, распушил перья перед своей курицей. Он, очевидно, проникся словами моего брата и захотел поучаствовать в творящемся представлении. Принцесса вздрогнула и посмотрела на клетку, рожу Накамуры на миг перекосило от злости, и я понял, что пора выступать!

— Ваше Высочество, — я шагнул к столику и указал рукой на возбудившихся птиц. — Семья Ясудо рада, что вы огласили свое Право Выбора, и надеется, что этот выбор падет на нашего брата! Этих птиц мы подносим вам в пожелание семейного благополучия. Клан Ясудо так же желает вам счастья, мудрости и удачи. — Я указал поочередно на три фарфоровые фигурки и взял в руки горшок с орхидеями. — А еще мы очень чтим Светлоликую Госпожу, и желаем, чтобы небесный свет всегда освещал вашу жизнь…

Произнося эту пафосную чушь, я вдруг остро почувствовал нереальность происходящего. Словно стою и разговариваю с камнями. Тяжелые взгляды охраны и безразличие в глазах дочери Императора… Ей, по ходу, положить на все эти подарки, и на пламенное заявление брата, и на эту мою болтовню.

Не желая больше выглядеть клоуном, я поставил горшок на стол и… повинуясь непонятному порыву, вытащил из-за пазухи семечко, которое мне выдал Иоши. Одно из тех, что нашли где-то здесь на трупе монаха. Продемонстрировав семечко принцессе, я положил его на стол и добавил:

— А это вам лично от меня и моего кровного брата. Семя Оши — растения из Северной части Аокигахары, которая сейчас захвачена тварями Сэта. Скоро… Очень скоро ёкай выметут всю мерзость со своей земли, и Синий лес снова станет свободным! Мы желаем того же и вам! Свободы воли и свободы выбора! Никто… и даже боги не могут указывать свободному человеку! И уж тем более дочери Императора! Помните это, Ваше Высочество!

При этих моих словах брови Нори удивленно взлетели, в глазах принцессы что-то мелькнуло, и она стала похожа на нормального человека. Впрочем, длилось это долю секунды. Снова натянув на лицо маску безразличия и понимая, что мое «выступление» закончено, девушка едва заметно кивнула и, переведя взгляд с меня на Нори, произнесла:

— Я благодарна тебе и твоей семье, князь. Если у вас нет ко мне вопросов, то…

И в этот момент на меня накатила волна холодной злости. На себя, на этих ублюдков с хмурыми рожами и на эту красивую курицу. Стало обидно за брата. Он ведь мечтал об этой встрече… Там, в лесу, и все последнее время! И я точно знаю, что все не должно было закончиться так быстро. Принцесса обязана поговорить с претендентом на ее руку наедине, но она хочет свалить. Сука!

— Есть вопрос! — шагнув вперед, произнес я. — Ваше Высочество, скажите, как умерла ваша мать?

Да, только так — по больному! Чтобы привести человека в чувство, нужно ударить ладонью по его щеке. Я не знаю, почему она ведет себя так. Передумала и раскаялась? Запугал отец, или это какая-то непостижимая игра, но не хрен тут изображать фарфоровую куклу! «Спасибо», «благодарна», и ни слова по теме… Нет уж, подруга, ты или проснешься, или ну тебя на хер!

Услышав мой вопрос, принцесса вздрогнула и побледнела. В глазах девушки плеснулись боль, отчаяние и… лютая ненависть. Так, что от ее взгляда пробрало даже меня. Асука посмотрела перед собой, хотела что-то сказать, но заметным усилием сдержалась и опустила взгляд. Зато ожидаемо выступил Накамура.

Шагнув вперёд, самурай опалил меня взглядом, и прорычал:

— Не нужно задавать госпоже такие вопросы!

— А ты кто такой? — смерив его удивленным взглядом, уточнил я.

— Накамура Хидзэши! Начальник охраны Ее Высочества!

— Тогда захлопни свою пасть, и выполняй обязанности! — холодно произнёс я, глядя ему в глаза. — Или тут у вас в столице принято, чтобы прислуга открывала рот по каждому поводу?

Не, они тут реально попутали берега. Чтобы телохранитель решал за своего господина… Принцесса сама спровоцировала этот вопрос, и никакой урод не имеет права меня одергивать! Нет, конечно, с одним только вакидзаси и в повседневной одежде, против самурая в броне — не очень хороший расклад, но это для обычного человека. По сути, он меня оскорбил, и умрет, едва только дёрнется. Артефактнаяброня не защитит от удара в лицо, и я буду в своём праве. Дерьма, конечно, потом выльется столько, что не разгрести и Гераклу^[286], но Ясудо тут запомнят надолго!

Накамура сдержался. Очевидно сообразил, что правда на моей стороне и то, что я намеренно его провоцирую. Криво усмехнувшись, самурай закусил нижнюю губу, но его взглядом можно было заморозить целое озеро. Впрочем, мне на его взгляды положить с огромным прицепом. Пусть хоть обделается от злости.

Ситуацию разрулила принцесса. Девушка подняла взгляд и, глядя мимо меня, сухо произнесла:

— Я не знаю, как умерла мама. Отец не разрешил мне с ней попрощаться. Он похоронил ее сам…

Сказав это, Асука обернулась и направилась к выходу. Пятеро самураев отправились следом за ней. Последним шёл Накамура. Остановившись около выхода, он обернулся и, указав на меня пальцем, прорычал:

— Щенок! Ты уже мёртв!

— Вали отсюда, убогий! — усмехнулся я, вложив максимум презрения в голос. — Знаешь же, что я не могу тебя вызвать. Не потому ли такой смелый?

Накамура ничего не ответил. Опалил меня на прощанье ненавидящим взглядом и, гремя доспехами, вышел.

— Зря ты так, брат, — посмотрев на меня, мысленно произнёс Нори.

— Чего это зря? — удивленно поморщился я. — Ты же видел их рожи?

— Да эти-то ладно, — скосив взгляд в сторону ушедшего Накамуры, со вздохом так же мысленно произнес князь. — Я про госпожу Асуку. Ведь так все хорошо складывалось.

— По-твоему, это хорошо? — нахмурился я, следом за Нори направляясь к ожидающему нас распорядителю. — Она же как вареная овца, обожравшаяся грибов. Даже блеять нормально была не в состоянии. Вот я и попытался её разбудить.

— А как ей нужно было себя вести? — выйдя на террасу, Нори обернулся и удивленно посмотрел на меня. — Ты разве не видел ее взгляд в тот момент, когда зашел разговор о ее матери? Девушка, очевидно, подозревает, что Кэтсуми-сама убили, но я даже думать не хочу в этом направлении. По крайней мере, не здесь, во дворце.

— Хм-м, — я озадаченно почесал щеку, и вместе с Нори пошел за распорядителем на выход.

Мне почему-то показалось, что та ненависть во взгляде принцессы была направленна на меня. Однако Нори, скорее всего, прав. В этих дворцовых делах он намного умнее меня, но… Тогда получается, что Император как-то замешан в смерти своей жены? Убил ее сам? Или покрывает убийцу? Никакого следствия не было, и по какой-то причине девушке было запрещено проститься с собственной матерью. Ведь какая-то причина была? Увидев тело матери, Асука сразу поняла бы причину смерти? Не знаю… Возможно, девушка тяжело перенесла утрату и из-за этого обижена на весь мир, а ее мать действительно умерла от сердечного приступа? Как бы то ни было, брат прав. Во дворце об этом лучше даже не думать.

— Ну а сам-то ты как поступил бы на ее месте? — видя выражение моего лица, поинтересовался князь. — Если бы задумал сбежать?

— Усыпил бы бдительность своим поведением, а в день оглашения имени претендента выбрал бы того, кто поможет сбежать? — хмыкнул я, поворачивая с террасы на лестницу. — Подождем три дня, брат. Надеюсь, ты окажешься прав.

Глава 17

Храмовый комплекс Салисэ был похож на городской парк или какую-нибудь усадьбу в японском, понятно, ее варианте. С десяток небольших домиков с гнутыми крышами на огороженной территории. Деревья, дорожки, посыпанные белым песком, кустарник, клумбы и… запустение. Именно это приходит в голову в первую очередь. И дело даже не в том, что все строения требуют ремонта, цветы на клумбах по большей части завяли, а кустарник давно никто не стриг. Тут что-то другое…

Такое же впечатление на меня оказывал вид горящего святилища Каннон. Этот комплекс словно бы осквернили, хотя, а как ещё по-другому назвать убийство старшей дзинсу богини? Там, в Сато, был Кенджи, здесь Мигуми Аои, и ощущения очень похожие.

Нет, храм Салисэ не разрушен, алтарь цел. Службы проводит Тагути Рюу — бывший помощник убитой настоятельницы, на территории трудятся около двух десятков монахов, но все равно — как-то оно уныло. Особенно если вспомнить великолепие Буши но Шидо. Нет, понятно, Такэми здесь, а Салисэ ушла четыре тысячи лет назад, но она же не оставляла свою паству. Князь с Шоджи мне вчера подробно все объяснили.

«Ушла» — это значит не являлась перед служителями в своём земном воплощении и очень редко подавала им какие-то там знаки. Однако алтари всегда были наполнены Силой, солнце светило и давало тепло, а что ещё нужно людям от Солнцеликой богини?

И да, со слов того же Шоджи, ни в одном из храмовых комплексов Салисэ нет ни одного каменного строения. Причина этого в том, что каждые двадцать лет старые постройки сжигаются и потом возводятся в других местах на этой же территории^[287].

Таким образом служители обновляют солнечный цикл и зовут свою Госпожу на новоселье. Сейчас как раз такой год, и скоро тут все запылает. Наверное, поэтому монахи и забили на благоустройство территории? Какой смысл что-то ремонтировать, если все равно придётся сжигать?

Храмовый комплекс находился примерно в километре от представительства клана, неподалёку от Буши но Шидо. Вчера, после аудиенции во дворце, у меня не было никакого желания шляться по городу, и поиски второй симэнава я перенес на сегодня. Нори с собой брать не стал: он тут всех распугает. Брату даймё несолидно передвигаться по городу без охраны, а кто будет разговаривать с парнями, у которых за спиной маячит взвод самураев? В смысле, поговорить-то поговорят, но какие-либо секреты ты вряд ли так сможешь узнать.

Собственно, я и сам не знал, как мне найти эту гребаную симэнава. Вот где, скажите, на небольшой территории с десятком ветхих деревянных домов можно спрятать небольшую веревку с узлами? Единственное и логичное решение — закопать ее в землю, но у меня нет роты кинологов с розыскными собаками. Да даже если бы и была, что им всем давать нюхать для поиска? Не кинологам, в смысле, а собакам. Только смех смехом, а ситуация удручающая. И дома тоже обыскивать бесполезно: их каждые двадцать лет сжигают. Участок в пару гектаров можно перекапывать долго, но я и не собираюсь этого делать.

Та страница открылась мне не просто так, и, скорее всего, я как-то связан с этой веревкой. А еще Ясуо говорил Аяке, что без труда добудет второй артефакт, а ему ведь тоже показывалась страница. Отсюда вывод: посвященному тайник откроется сам, и, надеюсь, никаких волшебных слов произносить для этого не придется. Понятно, что все это только лишь мои предположения, но получите, как говорится, и распишитесь. Ничего другого в голову не приходит.

«Итак, что мы имеем? — я еще раз оглядел потрескавшуюся арку, вздохнул и, не торопясь, направился на территорию комплекса. — Симэнава, скорее всего, спрятана тут давно, а значит, нужно поискать то, что могло просуществовать тут несколько сотен лет. Из такого на ум приходит только алтарь и изваяния Солнцеликой. Алтарь — это сердце любого храма, и во время „обновления“ его выносят из главного здания. Деревянные изваяния Салисэ тоже никто не посмеет сжигать, а их, наверное, в этих помещениях хватает. Есть еще одно — центральное, каменное и оно как раз стоит по центру комплекса, по дороге к главному зданию. Вот с него и начну свои поиски».

При взгляде на изваяние старой подруги в голову сразу почему-то приходил памятник Грибоедову на Чистопрудном бульваре. Размеры примерно такие же, и постамент цилиндрический с квадратным основанием. Только вместо русских букв — вязь полустертых иероглифов, и поза у изваяния, понятно, другая. Салисэ стоит, приподняв подбородок, разведя в стороны руки и обратив их ладонями вверх. При всем при этом, она реально похожа сама на себя. Не на валькирию, а на обычную девушку. Очень красивую обычную девушку…

Остановившись в десяти метрах напротив, я поднял взгляд и посмотрел на нее снизу вверх. Не знаю… Возможно, простояв какое-то время так у меня получится догадаться? Нет, сама Салисэ вряд ли что-то подскажет, поскольку защита Воина закрывает город от всех богов, но, может быть, я и сам что-то найду? Ведь если одна из веревок как-то относится к солнцу, значит, она появилась до ухода богини!

Нет, вряд ли это изваяние стоит здесь четыре тысячи лет. Ни один камень столько не выдержит, но Салисэ похожа сама на себя, а значит, этот памятник могли постоянно копировать. Для мастеров-заклинателей это, наверное, не так-то и сложно. Вот только что… Что я собираюсь увидеть?!

— Не часто встретишь у нас в святилище самураев… — сухой надтреснутый голос оторвал меня от созерцания памятника. — Солнцеликая Госпожа никогда не одобряла убийство собратьев…

Говоривший был мужчиной тридцати-сорока лет. Среднего роста, сухощавый, с круглым лицом и спокойным проницательным взглядом. Одет в оранжевую монашескую кашаю. С резным черным костылем в правой руке и круглым золотистым амулетом на груди, который, по-видимому, изображал светящее солнце.

Он наблюдал за мной уже минут пять, и я специально делал вид, что ничего не замечаю вокруг. Ждал, пока заговорит сам, и вот оно наконец случилось.

Вздрогнув, словно от неожиданности, я повернул голову и рассеянно посмотрел на монаха.

— Простите?

— Я Тагути Рюу, — представился монах. — После трагической гибели госпожи Мигуми выполняю обязанности дзинсу нашей Солнцеликой богини.

— Таро Лисий Хвост, — я кивнул служителю и тяжело вздохнул. — Да, мне уже известно об этом ужасном преступлении. Тагути-сан, примите мои соболезнования.

Одновременно с этим я напряженно ждал, что дзинсу во мне что-то почувствует, но этого не случилось. Салисэ, очевидно, прикрыла меня и от своих. Ну да, она же говорила, что верить тут нельзя никому, поэтому предосторожность разумная.

— Да, мы все скорбим, — монах покивал и со вздохом посмотрел мне в глаза. — Уверен, что Мигуми-сан получит хорошее перерождение. Но давайте не будем о грустном. Лучше скажите, что привело вас в святилище Солнцеликой?

Ну вот, именно на такой вопрос я и напрашивался. Теперь главное — правильно сымпровизировать. Я поправил ножны на поясе, поклонился изваянию, как бы прощаясь, снова посмотрел на монаха и пояснил:

— Два дня назад мы по велению Его Величества прибыли с братом из Ки. В землях Ясудо очень ценят Светлоликую Госпожу, и я, выезжая сюда, решил посетить ее главное святилище и поклониться всем изваяниям, которые здесь у вас есть. И еще очень хотелось бы взглянуть на алтарь…

Да, наверное, мне повезло сходу познакомиться с дзинсу, но этот трюк сработал бы с любым из монахов. И ведь никто не почувствует в моих словах и капельки лжи. Я ведь и правда очень чту Салисэ. Возможно, даже больше, чем все они вместе взятые.

— Из Ки? С братом? — дзинсу нахмурился, в глазах его что-то мелькнуло. — А ваш брат…

— Князь Ясудо Нори, — подсказал ему я. — Он претендует на руку дочери Императора.

— Вон оно, значит, как… — растерянно покачал головой Рюу. — Князь все-таки решился приехать?

— Что значит «решился»? — непонимающе поморщился я. — А кто бы в подобной ситуации отказался?

Все я, разумеется, понимал, но монаху это показывать совершенно не обязательно. Однако его реакция на наш приезд достаточно интересная. Возможно, получится что-то узнать?

— Вы просто не понимаете, — дзинсу смутился, но мгновенно взял себя в руки и, посмотрев мне в глаза, предложил: — Давайте поступим так: я сейчас познакомлю вас с братом Мичи. Он проведёт по территории святилища и покажет четыре оставшихся изваяния нашей Светлоликой Госпожи. К алтарю можно будет приблизиться послезавтра. В главном здании ещё не завершён обряд очищения, который мы провели после убийства Мигуми Аои. Сейчас алтарная закрыта и туда не могу зайти даже я.

— Спасибо! — я благодарно кивнул. — Мне, право, неудобно…

— Не стоит благодарности, господин самурай, — монах оперся на свой костыль и сделал приглашающий жест. — Пойдёмте! А по дороге я вам кое-что расскажу.

— Да, конечно, — я поправил ножны на поясе и пошёл рядом с дзинсу по дорожке, ведущей направо от изваяния.

Какое-то время Рюу молчал. Монах шёл, опираясь на палку, и на его лице лежала печать невеселых раздумий. Двигаясь так, мы обошли две квадратные клумбы с торчащим между ними булыжником, прошли мимо сарая, возле которого на специальных ковриках медитировали трое монахов и, повернув направо, оказались на небольшой лужайке, в центре которой стояло ещё одно изваяние.

Женщина. С горделивой осанкой и открытым прямым взглядом. В простой дорожной одежде, с раскрытой книгой в правой руке. Она чем-то неуловимо напоминала Эйку. Такая же сильная и упрямая.

— Это Горо Наоки, младшая дочь Великого Императора Горо Асаши, — остановившись в пяти метрах напротив памятника, негромко произнес монах. — По преданию, она отказалась выходить замуж за того, на кого указал ей отец. Император был в гневе, но за его дочь заступилась богиня. Она забрала Наоки-химэ^[288] с собой в верхние слои Тонкого мира для обучения. Через десять лет девушка вернулась и основала это святилище. В тот год Император издал свой указ о Праве Выбора, с той лишь оговоркой, что принцесса должна выбирать из достойных.

Примерно тысячу лет после этого дзинсу Солнцеликой богини становились только дочери Императора или его близкие родственницы^[289]. Потом этот обычай забылся всеми, кроме тех, кто чтит Солнцеликую Госпожу. И теперь вы, наверное, догадываетесь, какое отношение здесь ко всем женщинам из правящей семьи?

— Да, — вздохнул я. — Мне известно, что мать Асуки-сама была дружна с Мигуми Аои.

— И теперь обе они мертвы, — тяжело опершись на палку, покачал головой дзинсу. — После смерти матери, Асука-химэ часто бывала в нашем святилище. Я так же уверен, что это Мигуми-сан рассказала ей о Праве Выбора и настояла, чтобы принцесса им воспользовалась. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю… — ответил я, на самом деле ни хрена не понимая, зачем кому-то все это понадобилось.

Ведь Мигуми Аои была убита за три дня до оглашения Асукой своего Права Выбора, и ее смерть могла лишь озлобить принцессу! Возможно, убийца надеялся, что жрица не успела настроить девушку в правильном направлении? Да, и это единственный вариант. Ведь убивать жрицу из мести никто бы не стал. Слишком дорого оно потом встанет. Хотя… если в то время над городом уже висел щит, то Салисэ вряд ли сможет определить, кто убил ее дзинсу. Не, следак^[290] из меня, конечно, хреновый, но в этом цирке уродов черт ногу сломает вместе со своими рогами! И самое главное — все оно сразу и в одном, сука, месте! Словно канализацию прорвало где-то на крыше, а в доме вдруг исчезли все потолки.

Как я понимаю, все началось со смерти жены Императора? По всему выходит, что правитель сам как-то в этом замешан, но ума не приложу на хрена ему это понадобилось? То, что она была ёкай? Даже не смешно! Кто, скажите, осудит воплощение бога? Она что-то такое узнала и могла разболтать? Но здесь нет интернетов и блогеров. Да и кому она могла разболтать? Асурам в Северных горах, или вышла бы орать перед народом на площадь? Да ее бы в какую-нибудь психушку отправили — и все дела, или заперли бы где-нибудь от греха, но зачем убивать?!

Чего еще она могла сотворить? Попыталась убить мужа? Ага, я видел этого кабана вблизи. Там и взвод шпалоукладчиц не справится! Отравить его невозможно, об этом мне Нори рассказывал, но что тогда? Ведь из-за той смерти здесь сейчас и происходит все это дерьмо!

— Таро-сан? — встревоженный голос монаха оторвал меня от невеселых раздумий. Рюу, очевидно, заметил выражение моего лица и, в принципе, истолковал его правильно.

— Все в порядке, — я сделал успокаивающий жест. — Просто теперь стало понятны некоторые моменты нашего приезда. Нападение в дороге и довольно прохладная встреча.

— Как разумный человек, я бы посоветовал вам и князю Ясудо немедленно уезжать отсюда подальше, — опустив взгляд, со вздохом произнёс Рюу. — Но госпожа Асука… Она надеялась… Навещала нас после всего, и мы с ней говорили…

— Никуда мы отсюда не уедем, — глядя монаху в глаза, твёрдо произнёс я. — Это исключено! Брат не отступит. Асука-сама — его мечта.

— Да поможет вам наша Светлоликая Госпожа, — подняв на меня взгляд, тепло произнёс монах. — Если что-то понадобится — обращайтесь. Я не воин, но чем-то помочь смогу. А еще мне очень не нравится, когда кто-то убивает моих друзей. И я желаю только добра нашей прекрасной принцессе. — Он ещё раз вздохнул и, опершись на трость, указал рукой на невысокое здание за деревьями. — Пойдёмте уже к брату Мичи…

— Тагути-сан, — ответьте мне, пожалуйста, ещё на один вопрос, — направляясь следом за монахом попросил я. — Вы знали Хояси Ясуо? Говорят, он жил тут в столице несколько лет…

Услышав вопрос, монах какое-то время молчал, затем покивал на ходу и, не глядя на меня пояснил:

— Да, я видел его. Ясуо-сан довольно часто заглядывал в храм нашей Госпожи и был в хороших отношениях с Мигуми Аои. Очень способный молодой человек, и не удивительно, что он возвысился.

— Я не просто так спрашиваю, — услышав некоторую настороженность в словах монаха, пояснил я. — Дело в том, что Ясуо Хояси погиб, и, по слухам, его убили асуры. Этих тварей я ненавижу и поэтому пытаюсь во всем разобраться.

— И в чем же вы пытаетесь разобраться? — как-то странно на меня посмотрев, поинтересовался монах.

— Дайме Хояси был близок с княгиней Ясудо, и девушка рассказала, что у него была какая-то тайна. Что-то, чем жаждали завладеть асуры, и то, из-за чего он погиб. Уже прибыв сюда, я узнал, что эти твари собирают на севере армию для атаки на Хейанкё и подумал: «А что им здесь нужно?». Тэнгу не могут долго существовать вне своих святилищ, а значит, они не собираются захватывать город. Возможно, это как-то связано с погибшим дайме? — я поднял взгляд и посмотрел на ползущие в синеве облака. — Не знаю, что это… Какой-то с виду обычный предмет, заклинание или может быть артефакт, но нельзя допустить, чтобы оно попало к асурам.

— Да, возможно, что-то во всем этом есть, — покачав головой, хмуро произнес Рюу. — Только я вам вряд ли чем-то могу помочь. Ясуо-сан со мной практически не общался. Однако я расспрошу братьев и до послезавтра, может быть, что-то узнаю. Вы же придете посмотреть на алтарь?

— Да, конечно, — я благодарно кивнул монаху. — Буду вам очень признателен.

Больше мы ни на какие щекотливые темы не разговаривали. Рюу представил меня Мичи — невысокому лысому монаху, и тот устроил небольшую экскурсию по храмовому комплексу Салисэ. Монах показал четыре потрескавшихся изваяния, которые были в таком ужасном состоянии, что вряд ли представляли какую-то культурную ценность. Никаких откровений при взгляде на них мне не открылось.

Странное какое-то чувство. Когнитивный диссонанс — иначе не скажешь. Ходить, рассматривать изваяния Салисэ, о которой монахи говорят с придыханием, и при всем при этом прекрасно помнить все наши с ней последние встречи. Богиня Солнца, тысячелетиями поддерживающая своих последователей, яростная валькирия, и одновременно с этим — хрупкая черноволосая девушка. Пытаться уложить все это в голове — прямая дорога в какой-нибудь местный дурдом. Поэтому я не пытался — взглянул на четвертое изваяние и сразу откланялся.

Выйдя из ворот, остановился, поднял взгляд и пару минут смотрел на висящее в небе солнце. Нактис в том видении говорил, что он лишь скромный проводник даров ночного светила, но когда господин погиб, луна стала реже появляться на небе. Наверное, она тоже скорбит… как и солнце, но… Черт! Я потряс головой, с силой провел ладонями по лицу, затем обернулся и посмотрел в сторону храма.

Не знаю, что на меня накатило, но это определенно как-то связано с Салисэ. Богиня ведь тоже скорбит по возлюбленному, и в ее святилищах все пропитано этой скорбью. Не каждый, наверное, может это почувствовать, но я-то связан с ними со всеми! Так что в дурдом мне пока рано, но в храмах расслабляться не стоит. А то сяду на травку и буду рыдать. Тогда уж точно в психушку…

Улыбнувшись своим мыслям, я огляделся по сторонам, нашел нужную дорогу и не торопясь отправился в представительство клана. Настроение было не самое превосходное, хотя какой-то результат при посещении храмового комплекса я все-таки получил. Ясуо Хояси, оказывается, частенько заглядывал в святилище Солнцеликой и был в хороших отношениях с Мигуми Аои. Нет, конечно, можно предположить, что покойный дайме был рьяным последователем Салисэ, но что-то я ни о чем подобном не слышал.

Насколько помню, дзинсу богини было хорошо так за сорок лет, и вряд ли между ней и Ясуо могло возникнуть какое-то чувство. Нет, ничего исключать нельзя, но мне кажется я на правильном пути. И другой вопрос: зачем будущему дайме понадобилось возводить эти мосты?

Очевидно, симэнава можно достать только с помощью служителя Салисэ, но меня этот факт совершенно не беспокоит. Эйка говорила, что дзинсу становятся те, к кому божество благосклонно, а значит, веревку я могу забрать без чьей-либо помощи. Это, конечно, если она там где-нибудь спрятана. По факту остались только алтарный зал с самим алтарем, и туда я наведаюсь послезавтра. Если ничего не найду — буду думать, что делать дальше, а пока можно отпустить ситуацию.

Размышляя таким образом, я повернул на довольно людную улицу и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Осторожный, скользящий и одновременно с этим словно бы обволакивающий. Нет, я и на Земле мог чувствовать на себе чужие взгляды, но здесь все чувства обострились. При этом никакой враждебности в этом взгляде не ощущалось — только лишь отстраненное любопытство.

Остановившись возле лавки обувщика, я сделал вид, что разглядываю разложенные на коврике гэта^[291] и как бы невзначай обвел взглядом улицу.

Ничего… Очевидно, следивший не был идиотом и впрямую пялиться на меня не стал, а определить, кто это из нескольких десятков находящихся на улице горожан не смог бы, наверное, и Шерлок Холмс. Восемь крестьян возле груженых мешками телег, две знатные девушки с шестеркой охранников. Семеро патрульных во главе с самураем и одиннадцать непонятных типов в плащах в самом начале улицы. Лица троих скрыты под капюшонами, но это-то как раз совершенно ничего не означает. Те, кто за кем-то следит — своих лиц, как правило, не скрывают.

Простояв так еще около минуты, я кивнул хозяину лавки и направился дальше, уже ни на кого не оглядываясь. Шел так же не торопясь, когда вдруг на плече проснулся паук. Я не знаю, как еще такое назвать. Все прошедшие дни артефакт сидел не отсвечивая, а тут вдруг похолодел и переполз вниз ближе к локтю. На этом, собственно, вся его активность закончилась, но сам факт «пробуждения» меня немного напряг. Не, ну а какого хрена он зашевелился? Очевидно, кого-то почувствовал, но непонятно: своего или чужого? Инструкцией по использованию этого девайса меня, к сожалению, никто не снабдил. Впрочем, помимо паука есть еще и Нэко, которая в любую секунду, если понадобится, поставит щит или предупредит об опасности. Так что можно особо не париться.

Глава 18

Они дожидались меня в небольшом переулке, через который вела дорога к представительству клана. Три высоких молодых парня лет восемнадцати-двадцати в дорогих с виду кимоно и эмблемами в виде скрещенных мечей на груди. Стояли в ряд, перегородив дорогу и, сложив перед грудью руки, хмуро смотрели в мою сторону. Брони ни на ком не было. Из оружия стандартные дайсё, и вот хрен его знает, чего им понадобилось. Хотя намерения открыто читались на их хмурых физиономиях.

Со стороны это напоминало стрелку^[292] середины девяностых годов, или эпизод из фильма про китайскую мафию. Эти черти, очевидно, хотят подраться, и будь я сам по себе — показал бы им издали известный жест и свалил бы на соседнюю улицу. Просто не хочу никого калечить. Только этого делать, увы, нельзя. Я один из Ясудо и, отступив, уроню честь своего брата. Оружие первым доставать тоже нельзя, а значит, подождем развития ситуации. Говорят, все меченосцы из благородных — очень хорошие рукопашники, и эти вот, наверное, тоже. Скорее всего, хотят набить мне морду старым дедовским способом. Ну вот мы и посмотрим, на что они, блин, способны.

Пока я приближался к мудакам, перегородившим дорогу, случилось еще кое-что. За моей спиной от входа в переулок донеслись характерные звуки. Обернувшись, я увидел патруль — тех самых семерых бойцов с их командиром. Солдаты встали на дороге и смотрели куда угодно, только не в мою сторону.

Перекрыли путь к отступлению? Очень на это похоже. А потом еще подтвердят в местном суде, что это я сам десять раз с разбега напоролся челюстью на кулак, ага… Ну это мы еще посмотрим, кто и на чей кулак тут напорется.

Остановившись в пяти метрах напротив хмурых парней, я обвел их взглядом и поинтересовался:

— Заблудились? Или помаструбировать друг другу сюда пришли, пока родители вас не видят?

При этих моих словах в глазах всех троих появилась холодная злость и тот, что был повыше других, кивнув на меня, произнес:

— Смотри, Нобу-доно… Это же тот самый разговорчивый ублюдок, что недавно приехал из Ки.

«Нобу… Блин! — мысленно хмыкнул я, с иронией глядя на говорившего. — Да это же несостоявшийся жених вместе с группой поддержки. Один из них, скорее всего, сын старшего телохранителя Асуки. Видимо, папа нажаловался, вот они и…»

— Так вы сюда не только подрочить пришли, но еще и поплакаться? — весело произнес я, внутренне готовясь к внезапной атаке. — С принцессой-то вышел облом, да и папа чей-то, наверное, очень расстроен…

— Скалься, тварь, — холодно усмехнулся говоривший и, шагнув мне навстречу, резко выбросил вперед правую руку.

— Щит! — за миг до этого в голове пискнула Нэко, перед глазами появилась мутная пленка защиты, а в следующую секунду мне в грудь ударил белый диск заклинания.

Эти твари пришли сюда убивать! А я-то, блин, идиот…

По ощущениям, словно в грудь лягнул взбесившийся конь. Поставленный щит полностью блокировал магию, но инерцию не погасил, и меня отшвырнуло на несколько метров назад. Перед глазами мелькнуло висящее над крышами солнце, нога зацепилась о лежащий на дороге камень, и я рухнул в траву у забора какого-то дома.

— Какой живучий ублюдок, — сквозь затянувшую сознание муть донесся голос одного из убийц. — Добей его, Коджи, и уходим! Палкой добей — не стоит марать меч об эту свинью.

Одновременно с этим по всему телу прокатилась холодная волна, сознание прояснилось, на плече снова зашевелился паук.

Проклиная себя за тупость, я приоткрыл глаза и увидел идущего ко мне ублюдка. В руке парня была оббитая металлом палка. Видимо специально, сука, приготовил ее для подобного случая. Тот, что атаковал заклинанием, тоже шел ко мне за спиной первого. Несостоявшийся жених находился позади них метрах в семи.

Чтобы уронить человека на землю достаточно достать его ногой во внутреннюю часть колена. Если ударить сильнее — нога сломается, но у меня не было причин жалеть этих уродов. В тот момент, когда парень приблизился и на ходу примерился проломить мне башку, я резко подался вперед и ударил, вложив в этот удар всю свою досаду и злость. Стопа попала точно в колено, раздался неприятный хруст, и несостоявшийся убийца с криком завалился набок.

Резко перевернувшись на живот, я подсек ноги второму, вскочил и ударом голени в морду отправил упавшего урода в глубокий нокдаун. Стальной наголенник намного прочнее человеческих челюстей и жевать он теперь сможет не скоро.

Видя, что случилось с приятелями, третий ублюдок попытался выхватить меч, но я, подскочив, успел поймать его за запястье. Дальше все на рефлексах: ударить по кисти правой рукой, выбивая оружие, ошеломить ногой в корпус и захват, но… я же не подряжался никого тут задерживать?

Меч, блеснув лезвием, упал в пыль, парень «хекнул», согнулся от удара в живот, и я, резко двинув плечом, сломал ему руку. Сбив орущего противника на землю, я успокоил его ударом ноги в лицо, затем подскочил к самому первому и провел с ним точно такую же операцию.

Наверное, стоило их убить, но, думаю, так будет гораздо лучше. Опозорившись, с раздробленной челюстью и сломанной рукой, Такэда Нобу вряд ли теперь составит конкуренцию брату.

Нет, конечно, медицина тут на высоте, но такие повреждения до послезавтра вряд ли кто-то из них залечит. То есть в момент объявления итогов свадебного конкурса участников поубавится, ну а от мертвых проку было бы не в пример меньше. Князя назвали бы братом убийцы мальчишек, а нам это сейчас совсем ни к чему.

Грудь все еще ломило от боли, но движениям это не мешало. Оберег включился и нужно сколько-то еще потерпеть. Ну и кошка… Если бы не она…

Я тепло поблагодарил девочку, оглядел поле боя и тут заметил бегущих ко мне солдат.

Если поначалу еще как-то можно было предположить, что они тут не при делах, то сейчас все сомнения улетучились. Достаточно взглянуть на эти перекошенные рожи.

Патрульным, очевидно, заплатили заранее и они, заметив, что наниматели потеряли товарный вид, конечно же, решили вмешаться.

Драться с семерыми копейщиками в узком переулке — такое себе удовольствие, и без трупов тут обойтись не получится, но вязать себя я не дам! Впрочем, вязать меня никто и не собирался.

— Убить! — рявкнул командир патруля, указав на меня рукой. Бойцы, подбежав и разойдясь на всю ширину переулка, принялись обходить меня по бокам. Презрительно усмехнувшись в их напряженные рожи, я вытащил из ножен катану, а в следующий миг с крыши соседнего дома донесся пронзительный крик:

— А ну, стоять! Всем бросить оружие!

Кричала женщина. Невысокая, хрупкая и, судя по голосу, совсем ещё юная. В хакама и сером плаще с капюшоном. С крыши стоящего рядом дома! Вот интересно, как она, блин, туда забралась?!

Видя, что солдаты никак не отреагировали на окрик, девушка выругалась и резко выбросила вперёд правую руку.

Сорвавшееся с ее ладони заклинание хлопком раскрылось в огромную серую сеть, которая накрыла собой всех подступающих ко мне копейщиков. Солдаты с криками боли повалились на землю, на ногах остался лишь их командир, который двигался сзади.

Дальше началось форменное кино: девушка прыгнула. С крыши на дорогу! С четырехметровой высоты на пару десятков метров вперёд! Сука! Как бы и мне вот так научиться?!

Пружинисто приземлившись в трёх метрах напротив остановившегося самурая, моя нежданная спасительница усмехнулась и презрительно выплюнула:

— Киносита Абэ… Подлец! Ты что же забыл свою клятву?!

Одновременно с этим в переулок с двух сторон забежали ещё пятеро самураев и пара десятков солдат. Эти, правда, уже с нормальными лицами.

Не произнося ни слова и не обращая внимания на опутанных сетью патрульных, они оперативно оцепили место разборок и замерли, очевидно ожидая приказа.

— А что не так, госпожа? — с досадой оглядев вновь прибывших, хмуро прорычал командир патруля и кивнул на меня. — Этот ублюдок у нас на глазах напал на троих благородных господ! Мы должны были стоять в стороне?

— Это ты расскажешь дознавателю, — так же холодно произнесла девушка и коротко приказала: — Увести!

Повинуясь приказу, трое самураев избавили командира патруля от дайсе и, подтолкнув в спину, повели к выходу из переулка.

А я просто стоял и втыкал, ни хрена не понимая, что тут, мать его, происходит?! Словно пришел на сеанс супергеройского фильма, но вместо зрительного зала вдруг попал на экран! И еще этот ее голос… Тягучий, с хрипотцой… Где-то я его уже слышал. Вспомнить бы еще где…

Проводив взглядом ушедших, девушка взмахом руки убрала сеть с патрульных и приказала своим:

— Этих проводить до казармы! И скажите Уэно-сан, чтобы прописал им декаду патруля за рекой!

— А с этими, госпожа? — оставшийся самурай кивнул на тела моих знакомых парней, которые уже начали подавать признаки жизни.

— Подгоните экипаж и всех троих к лекарю. И сообщите о случившемся старшему дознавателю. Пусть он сам разбирается с их отцами!

Произнеся это, девушка посмотрела на меня, откинула капюшон и мысленно произнесла:

— Ну здравствуй, Мунайто!

Я слегка опешил, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Сразу стало понятно, где уже слышал ее голос. И эти прыжки, и сеть, которой она остановила солдат. Только вот ясности оно не добавило ни на йоту.

Хитоми… Та самая кумо из Мрачного леса, которой я обязан своей жизнью. Но почему она тут?! И эти солдаты… Хотя Кина-волчица же говорила, что госпожа живет где-то среди людей…

Пока я соображал, что ответить, и подбирал для этого хоть какие-то слова, красавица кумо приблизилась и, кивнув, официальным голосом произнесла:

— Таро Лисий хвост, я сожалею о случившемся. Примите мои извинения! И пройдемте к моему экипажу — нам нужно доложить об этом происшествии начальнику городской стражи, а без вашего подробного рассказа это сделать не получится.

— Да, конечно! И здравствуйте, госпожа! — обретя наконец дар речи, произнес я и следом за девушкой направился к выходу из переулка.

На соседней улице стоял двухместный экипаж с эмблемой городской стражи на боку. Хитоми отправила возницу грузить бессознательные тела, села на его место, хлопнула ладонью по сиденью рядом с собой и, дождавшись, когда я усядусь, тронула лошадей.

Молча миновав пару улиц, девушка направила коней к городским воротам и, кивнув поприветствовавшим ее стражникам, выехала наружу. Проехав по берегу реки, мимо пары десятков рисовых полей, Хитоми свернула в сторону небольшой рощи и остановила коней, как только мы въехали под деревья.

— Здесь можно поговорить, не привлекая внимания, — бросив поводья, произнесла она и посмотрела на меня с легкой улыбкой. — У тебя, наверное, много вопросов?

— Их очень много, — посмотрев ей в глаза, произнес я. — Не знаю даже с чего начать.

— Я тебе помогу, — Хитоми закинула правую ногу на скамью и, обхватив руками колено, посмотрела в сторону недалекой реки. — Мой муж — Аташиро Масаши — командует городской стражей, и я как могу помогаю ему следить тут за порядком. Тоже на службе, и занимаюсь в основном сложными делами. Успокаиваю зарвавшихся щенков, ставлю на место их отцов и отлавливаю по городу тварей из Нижнего мира. Этой мерзости очень много развелось тут в последнее время.

— А твой муж, он…

— Он прекрасно знает, кто я, — не поворачивая головы, ответила девушка. — Об этом знают все, кто хочет знать. Впрочем, в истинном облике меня не видел никто, а в этом вот, по меркам людей, я достаточно привлекательная. Масаши многие завидуют. Он хороший человек. Только трёх своих дочерей увидит не скоро. Лет через десять, когда они смогут нормально удерживать человеческий облик. Кстати, спасибо тебе за них. Если бы не ты — выжила бы только одна. Я тогда не рассчитала свои силы…

— Это тебе спасибо, — со вздохом произнёс я, — но скажи: почему ты не покинула город? Для ёкай же тут находиться смертельно.

— Я такая же темная, как и ты, — легко пожала плечами Хитоми. — Защита Такэми на нас не действует, и это вызывает множество подозрений.

— Ты о чем? — нахмурился я. — Думаешь, так сделано специально?

Услышав вопрос, моя собеседница тяжело вздохнула и, опустив взгляд, нахмурилась, очевидно пытаясь подобрать правильные слова.

Я сидел рядом и просто молчал, думая о своём и слушая звуки рощи вокруг. Грудь уже не болела, в голове полностью прояснилось, но расслабляться мы будем потом. Слишком уж все непонятно. Эти три урода… Почему они не подослали убийц, а решили сами со мной разобраться? У Чёрного клевера закончились боевики, или тех убийц нанимал кто-то другой? Впрочем, опять я не о том думаю. Какая мне разница кто там кого нанимал? Враги в реанимации, у брата убавилось конкурентов, а я жив и сижу на козлах рядом с красивой девчонкой. Понять бы ещё, почему она так напряглась?

— Ты знаешь, очень похоже, что Такэми вступил в союз с Сэтом, — подняв на меня взгляд, произнесла наконец Хитоми. — Раньше я считала, что Темные Князья появляются здесь, чтобы как-то ослабить защиту, но тут подумала: неужели Воин не в состоянии их почувствовать?! А если чувствует, то почему не уничтожит? И меченосцы из Буши но Шидо… Они словно не замечают, сколько расплодилось в городе этой мерзости. Всех тварей, по сути, ловим только я и мои бойцы!

— Думаешь, Темные Князья обещали помочь Воину в битве с асурами? — глядя ей в глаза, уточнил я. — Впрочем, это неудивительно. Примерно месяц назад Ба Леф попытался захватить Королеву асуров. Так что вполне вероятно, что между Марой и Змеем пробежала лисица. Ты об этом хотела поговорить?

— Я хотела попросить тебя не раскрываться, — мгновение поколебавшись, ответила девушка. — Уверена, что после случившегося родители покалеченных парней наймут кого-то из лучших бойцов и тот вызовет тебя на арену. Тут подобное происходит всегда. Своими руками убивать мальчишку не станут, а наемного бойца такие тонкости не волнуют. Если это случится, откажись от дуэли или дерись, но не раскрывайся. Сейчас ты ощущаешься обычным человеком, и даже бог не узнает в тебе самурая Луны. Я не знаю, что происходит с тобой в бою, но на арене перед статуей воина тебя почувствуют сразу, и об этом станет известно Темным Князьям.

«Веселенькая перспективка, — мысленно хмыкнул я. — Хотя… В детстве, после фильма „Гладиатор“ я, помнится, мечтал выйти на арену под рев трибун. Как Максимус в том бою против Коммода. Только вот фехтовать на катанах особо не получится, и публика тут вряд ли будет орать, но зато арена похожа, да…

Однако все это херня, а вот то, что Воин мог заключить союз с Сэтом — это ни хрена не смешно. Только куда в таком случае смотрят светлые боги? Хотя… Город под щитом не просматривается, а когда нападение асуров будет отбито, Ба Леф с Харом перестанут тут появляться и никто ни о чем не узнает. Только если оно так — Такэми точно предатель. Заключить союз с убийцами своего друга — это где-то за гранью. Впрочем, Хитоми может и ошибаться…»

— Если не буду перекидываться, то никто меня не почувствует, — пояснил девушке я и поинтересовался: — Мне только интересно, а как нашла меня ты? Ни за что не поверю, что наша встреча случайна. Ты ведь прекрасно знала, что задумали эти ублюдки и кого они выбрали жертвой. Полагаю, вы ждали на соседней улице?

— Нет, не так, — Хитоми виновато покачала головой и опустила взгляд. — Мы едва успели. Вернее, не успели, но хотя бы спасли Абэ и его солдат от неминуемой смерти. С ними бы ты вряд ли стал церемониться.

— Но ты знала, кто я и что затевается?

— Да, конечно, — девушка покивала. — Пару часов назад мне сообщили, что тебя попытаются убить. Я предполагала, что такое случится, и мы с ребятами были готовы. Ну а как нашла… — Хитоми подняла на меня взгляд. — Дело в том, что мне было известно, кто сопровождает князя Ясудо в его поездке. В то утро, когда вас вызывал к себе Император, я находилась в Большой приемной. Мне нужно было убедиться, ведь ты полностью закрыт от всех, и от меня тоже. Подходить по понятным причинам не стала, но когда ты проходил мимо, почувствовала твоего кипа, и с того момента найти тебя не составляло особого труда.

— Кипа? — поморщился я. — Ты о чем?

— Призрачный астральный хранитель у тебя на плече, — с улыбкой пояснила Хитоми. — Как ты думаешь, почему тебе выдали паука?

О-хре-неть! Так вот, значит, о ком говорил Алин Мор! Но это же…

— Ты что же, знакома с посланником Владыки Пепла? — удивленно выдохнул я. — Но как…

— А что в этом такого? — хмыкнула девушка. — Акар Аш враг моего врага и друг моих друзей, так почему бы ему не помочь? Ни Алин Мор, ни сам Темный Князь Ардены не замышляют ничего плохого против Императора, и своей клятвы я не нарушаю. Наоборот! Все последователи Сэта объявлены врагами Империи, и я действую во благо страны. А еще, поражение посланников Сэта и помощь тебе приблизят возвращение Нактиса-сама, и я сделаю для этого все! Ты просто не помнишь… поэтому не понимаешь, что для нас для всех возвращение твоего господина. Темные ёкай ждут этого четыре тысячи лет…

«М-да, теперь хоть понятно, почему беспокоился мой паук», — подумал я и, тронув пальцами левое плечо, поинтересовался:

— Слушай, а что хоть такое, этот астральный хранитель? А то выдать — выдали, но никто не рассказал, что с ним делать.

— Да ничего не нужно с ним делать, — легко пожала плечами Хитоми. — Он дополняет твою защиту, и по нему тебя могут найти друзья. Ещё он забеспокоится, если рядом будет кто-то из Темных Князей. Владыка Пепла об этом узнает и будет готов откликнуться на твой зов. Если ты будешь не в состоянии позвать — он придет сам.

«Ну, что-то подобное я и предполагал. Нет, конечно, не очень приятно таскать на себе маленького соглядатая, и от паука потом нужно будет избавиться, но сейчас с ним намного спокойнее», — подумал я, а вслух поинтересовался:

— А что значит: «дополняет защиту»?

— Астральный хранитель защищает разум носителя и заберёт любую наведённую болезнь, порчу или проклятие, — кивнув мне на плечо, пояснила Хитоми. — Акар Аш предполагал, что ты встретишься с Харом, а с этой тварью для большинства ёкай даже рядом находиться смертельно. Ты, конечно, не обычный ёкай, но подстраховаться будет не лишне.

Ну да, наверное, она права. Владыка Отложенной Смерти — это болезни, проклятия и прочая весёлая ерунда. Постоишь рядом с этим уродом и заработаешь себе какой-нибудь триппер. А потом хозяйство месяц в марганцовке отмачивать. Ну или чем там лечат эту херню? Ладно, с этим вроде понятно, но вот все остальное…

— Слушай, а где ты успела познакомиться с Владыкой Пепла? — задал я мучавший меня вопрос. — Он же несколько сотен лет был в плену.

— Так в Мрачном лесу и познакомилась, — пожала плечами девушка. — Я чувствовала его, слышала мысли, и несколько раз даже разговаривала с ним. Мы же темные, не забыл? — Хитоми грустно улыбнулась. — Помочь не могла, я же не герой из древних легенд, но, думаю, моя поддержка была для Владыки не лишней. Уже здесь, в городе, меня нашёл Алин Мор и, обрисовав ситуацию, предложил объединить усилия. Я ни мгновения не сомневалась. Мир готовится к великим переменам, и такие, как я, это чувствуют. Твоё появление ускорило этот процесс, и вскоре все сильно изменится. Не знаю, чем оно закончится, но этого сейчас не знает никто.

— Мое появление… Ну да, — скептически хмыкнул я. — Без памяти, Силы и понимания происходящего, от меня конечно что-то зависит.

— Ты расскажи это Сэту, — подняв на меня взгляд,усмехнулась Хитоми. — Он уже лишился одного из подручных, а остальные сбились с ног в поисках твоей Девятихвостой подруги. Владыка Пепла свободен, и он вернул себе утраченные силы. Владыки Океана подтвердили лояльность человечеству, Солнцеликая возвратилась в понятный мир, а Мара пару раз ощутимо получил по рогам. Не слишком ли много случайностей с твоим участием?

— Откуда ты все это знаешь? — нахмурился я. — О Ватацуми, Хоне и Салисэ… Это ведь…

— Я кумо, Таро, а мир — это огромная паутина, — не дав мне договорить, пояснила Хитоми. — Умей слушать — и ты услышишь. Ну и Акар Аш через посланника разъясняет некоторые моменты. Такие события скрыть невозможно, и именно поэтому нам всем так важно, чтобы ты не погиб.

— Хорошо, — я кивнул. — Раз ты такая осведомленная, расскажи, что происходит в семье Императора. Кто убил мать Асуки-сама, и из-за чего погибла дзинсу Солнцеликой богини?

— Этого не знает никто, — девушка вздохнула и мрачно посмотрела в сторону города, за стенами которого высилась громада императорского дворца. — Я думаю, Кэтсуми-сама убил Такэми, в тот момент, когда он находился в теле Императора. Мать принцессы дружила с Мигуми Аои, а та считала, что в смерти Нактиса-сама есть большая вина верховного бога людей. Никто ведь из светлых не знает, что случилось тогда в Нижнем мире. Владыка Пепла, наверное, мог бы об этом все рассказать, но он почему-то молчит.

«Ну да… И мне он тоже тогда ничего не сказал, — с досадой подумал я. — Подозреваю, что здесь не обошлось без влияния Сущего. Все высшие ками обладают даром предвидения, и Акар Аш тоже не исключение. Полагаю, Владыка увидел впереди какой-то благоприятный исход, но, чтобы он случился, союзникам нельзя знать правду о тех давних событиях.

Только вот ещё вопрос: для кого конкретно тот исход будет благоприятным? Нет, я не сомневаюсь в том, что Акар Аш на моей стороне, но он все же Владыка, и свои интересы для него превыше всего. С другой стороны, при существующих раскладах Сэта ему не победить. И даже если подохнут все оставшиеся князья, по сути, ничего не изменится. Так что выход только один: помочь одному хорошему парню вернуть в мир ещё одного хорошего парня и с его помощью закатать змею под асфальт. Уверен, Нактис ему не откажет. Раз так — можно особо не париться. Узнаю все, когда придёт время».

Понимая, что уже слишком долго молчу, я кивнул в сторону города и уточнил:

— Ты считаешь, Кэтсуми-сама высказала мужу все, что думает о Такэми, и бог пришел в ярость?

— Не знаю, Таро, — со вздохом произнесла девушка. — Но все говорит об этом. Император любил свою жену, и убивать ее у него причин не было. Ну а если бы это сделал кто-то ещё, его бы в тот же день посадили бы на центральной площади на кол.

— Ещё остаётся вариант, что жена Императора умерла, как заявлено, от сердечного приступа.

— Это исключено, — покачала головой Хитоми. — Ёкай от этого не умирают. Даже те, которых не отличить от обычного человека.

— Значит, все-таки ёкай? — хмыкнул я, ни разу не удивленный таким поворотом.

— Да, — кивнула моя собеседница. — С очень большой вероятностью Кэтсуми-сама была кем-то из нас. Это долго объяснять, и ты сейчас вряд ли поймёшь. Но когда-нибудь и сам сможешь подобное чувствовать.

— Выходит, Асука-сама темная, как и мы? Ведь на нее не действует висящий над городом щит.

— Совсем не обязательно, — подобрав поводья, ответила Хитоми. — Заклинание Такэми бьет по связи светлых с Аокигахарой. Если девушка никогда не была в лесу, оно ее просто не видит.

— Ясно. А что с Мигуми Аои? Ее же убили совсем недавно. Смерть дзинсу как-то связана со смертью жены Императора?

— Нет, не думаю, — девушка нахмурилась. — Сам Такэми не стал бы связываться с верховной жрицей Солнцеликой Госпожи. Мигуми-сан убил кто-то из местных. Дзинсу была слишком самостоятельной, она раздражала многих последователей Воина и имела очень большое влияние на принцессу. Возможно, у кого-то закончилось терпение, и он нанял убийцу? Я была там через несколько часов, когда это случилось, и не почувствовала ничего. Ни Тьмы, ни выплеска Силы. В Тонком мире тоже не было никаких следов… — Хитоми тяжело вздохнула и посмотрела на меня. — Нам пора, Таро. Сейчас послушай главное: голую Силу можно разрубить холодным железом, но местные мастера способны кидать в своих противников сразу несколько заклинаний. Помни об этом и постарайся не подставиться. А еще всегда следи за правой рукой своего соперника. В момент чтения заклинания, он выбросит ее в твою сторону с раскрытой ладонью. Ты очень быстрый, я знаю. Поэтому должен успеть среагировать, — девушка дернула поводья, направила лошадей в сторону города и, посмотрев на меня, попросила: — Если остались вопросы — задай, если нет — расскажи, что произошло в том переулке. Мне нужно доложить главному дознавателю о случившемся. Он неплохой человек, но очень дотошный. Поэтому рассказывай все и подробно.

— Хорошо, — я пожал плечами и, усевшись поудобнее, произнес: — Вопросов не осталось, поэтому слушай…

По дороге я рассказал Хитоми о том, что произошло в переулке, и объяснил, как удалось пережить брошенное в меня заклинание. В том смысле, что про Нэко не говорил, а предположил, что меня защитил сидящий на плече паук. Вот незачем кому-то знать о моей кошке. И нет, я вполне доверяю Хитоми, но ей же нужно будет обо всем доложить какому-то там дознавателю, а про паука она и так уже знает. Вот и пусть выкручивается с учетом уже имеющейся информации.

Нормально приняв эту версию, Хитоми подбросила меня до представительства клана и, пожелав удачи, уехала на доклад. Ну а Хейанке по итогу оказался такой же большой деревней, как и Москва, поскольку Ясудо уже знали о произошедшем.

По приезде брат с Шоджи сразу взяли меня в оборот, и за поздним обедом я поведал им о драке в переулке и о встрече со своей старой знакомой. По окончании рассказа меня забросали вопросами, и под конец сэнсэй с тяжелым вздохом предположил:

— Думаю, Хитоми-сан права. Вряд ли тебя вызовет кто-то из родственников этих парней. Скорее всего, семьи наймут Хирано Рокеро.

— Какой-то известный боец? — посмотрев на Шоджи, тут же уточнил князь.

— Да, — кивнул тот. — Самый, я бы сказал, известный. Рокеро один из старших служителей в Буши но Шидо. Пару лет назад он, по слухам, растратил в юкаку оставленное отцом наследство и теперь берется за любое грязное дело. Мастер заклинатель и мастер меча — мерзавец, которому все равно кто перед ним: женщина или мальчишка. Нет, Таро-сан, мне известно, кто ты такой, но Рокеро — это самый опасный противник после высшей знати столицы. Он убил уже многих хороших бойцов, и поэтому его нанимают чаще других.

«Блин, как же интересно тут у них в столице устроено, — думал я, слушая Шоджи. — При всем моем неуважении к Воину, его почитателям живется очень даже неплохо. Если монахам можно бухать, убивать и трахать все, что шевелится, то чего уж говорить обо всех остальных. Спустить все бабки в юкаку и остаться старшим служителем? Ну не бездомных же котят он кормил в веселом квартале на все отцовское состояние…»

— Слушай, а может быть ну их на хер этих уродов? Ты же так всегда говоришь? — после недолгого молчания предложил Нори. — Много ли чести драться с наемником? И мне совершенно плевать, что они потом будут гавкать.

— Ну, начнём с того, что меня пока что никто не вызвал, — пожал плечами я. — Но драться обязательно нужно.

— Поясни, — нахмурился князь. — Чего такого нам всем в этой драке?

— Не нам, — покачал головой я. — Если Хитоми-сан права, то прикинь, как принцесса ненавидит все, что связано с Воином? Нет, я допускаю, что среди меченосцев полно хороших парней, но как ей ещё относиться к последователям убийцы матери? Мы уже щелкнули пару раз по носу самых борзых, ну а дуэль будет хорошим продолжением начатого. А уж представление я там, на арене, устрою. Не сомневайся…

— А если тебя убьют?

— Если бы у бабушки были яйца, то она была бы дедушкой, — я усмехнулся. — Да, их, конечно, можно пришить, но, боюсь, ни одна бабушка в этом мире на такое не согласится.

Нет, никакого шапкозакидательского настроения у меня не было и в помине. В бою с профессиональным убийцей может случиться всякое. Ведь кого бы там эти уроды ни выставили он будет намного опытнее меня. А если ещё вспомнить, что стихийная магия на арене запрещена, и Сыёку воспользоваться не получится… Впрочем, париться тоже особо не стоит. Никто тут не знает, кто я такой, а значит, устроим местным сюрприз.

— Да что ты опять такое несешь, — очевидно, осмыслив мои последние фразы, Нори ещё больше нахмурился. — Какая бабушка?! Какие яйца…

Закончить ему не дали. В комнату зашёл управляющий и, поклонившись, доложил:

— Господин князь, там на улице какой-то самурай из служителей Буши но Шидо. Требует к себе вашего брата.

— Ну вот, наконец-то, — я подмигнул Нори и, хлопнув его по плечу, поднялся с татами. — Пойду переговорю с этим служителем, а про бабушек с яйцами я тебе потом расскажу.

Пришедший к представительству персонаж выглядел достаточно колоритно. Ростом никак не ниже меня. Широкоплечий, с холодной надменной физиономией и тонкими прямыми усами. Экипирован в неплохой с виду доспех с двумя артефактами. На груди эмблема со скрещёнными катанами и два разноцветных камона. На плечах — черно-желтый плащ служителя храма.

Остановившись в трёх метрах напротив, я вопросительно посмотрел на него и произнёс:

— Я Таро лисий Хвост. Ты что-то хотел?

— Хирано Рокеро, — глядя мне в глаза, сквозь зубы прорычал самурай. — Ты, щенок, оскорбил уважаемых людей этого города, и я вызываю тебя на дуэль до смерти. Завтра, в четыре часа после полудня, на арене Буши но Шидо. Оружие определи себе сам, подробности узнаешь у главного распорядителя. Если вздумаешь бежать, захвати с собой своего брата. Это просто совет. Позор, который ляжет на семью Ясудо, потом будет очень тяжело смыть.

Вот зря он так… Оскорбил, и еще эти советы… Какое-то чмо будет указывать князю? Ну-ну…

— А ты один там будешь или с друзьями? — выслушав этот спич, я заинтересованно приподнял правую бровь.

— Думаешь, тебе будет мало меня? — криво усмехнувшись, выплюнул самурай.

— Да вы же, ублюдки, любите нападать толпой на одного, — широко улыбнулся я. — Так что тебя одного будет мало, да… Поэтому приводи всех знакомых. Ведь, чем больше зарезать свиней, тем больше получится мяса…

Надо было видеть его покрасневшую рожу и вытянувшиеся физиономии охранников на воротах. Старший служитель Буши но Шидо? Ну да… С этим уродом, очевидно, давно никто так не разговаривал. А тут пацан, которому с виду не больше семнадцати лет…

— Скалься, щенок, — прорычал самурай, с видимым усилием взяв себя в руки. — Жить тебе осталось недолго.

— Да иди уже отсюда, придурок, — я презрительно усмехнулся в его покрасневшую рожу. — И отсоси напоследок у всех своих нанимателей. Завтра ведь уже не получится…

— Тварь! — Рокеро схватился за меч, но сдержался и, ничего больше не говоря, быстро вышел с территории представительства.

Я смотрел ему вслед и думал… Думал о том, что настоящим самураем мне, наверное, не стать никогда. Слишком уж много прикалываюсь и сквернословлю. С другой стороны — ну их на хер все эти анимешные понятия, которые придуманы идеалистами на Земле. Благородные противники, путь воина и прочая пафосная муть. В той Японии тоже хватало уродов. Не просто же так военачальники отказывались принимать головы без усов^[293]? И вот этот гондон тоже подписался убить мальчишку за бабки. От таких мразей этот мир нужно избавлять, и я отрежу ему башку без малейшего сожаления. Усы-то у него вроде на месте…

Глава 19

… Дуэль произойдет примерно через час — после того, как братья закончат свой ритуал.

Мацусита Тсуоши, старший распорядитель арены, указал в сторону прохода ведущего на ристалище и пояснил:

— Дожидайтесь у желтого столба. Хирано-сан будет находиться у черного на другой стороне площадки Служения. Вы не должны приближаться друг к другу и разговаривать. Брат Ютака пригласит вас на площадку, когда придет время дуэли. Сначала слово будет у Хирано-сан, потом скажете вы. Как только закончите говорить, Ютака-сан объявит начало боя…

Распорядитель говорил заученно и отстраненно, ни разу не посмотрев мне в глаза. Ну да, на его месте я бы, наверное, тоже немного смущался. Он ведь видит перед собой совсем молодого паренька, и прекрасно знает, с кем мне придется драться. Ведь как ни крути, предстоящее представление, по сути, задумывалось как убийство. Но ничего, мы немного подправим сценарий в этом вертепе^[294].

Настроение у меня было не самое лучшее, и уже реально хотелось кого-то убить. Я ведь как правильный заявился сюда за полчаса до начала общего представления и потом два часа ждал, пока этот тип освободится и соизволит мне все объяснить.

И ладно бы тут было на что посмотреть, но предбанник арены напоминал квадратную пещеру с кучей каких-то проходов и геометрическим орнаментом на стенах, а дальше меня никто пропускать не подумал.

Народа тут, конечно, хватало. Бойцы разминались перед выходом на арену, громко смеялись, поправляли друг другу экипировку. На меня смотрели с легким удивлением и интересом. Во взглядах некоторых мелькало сочувствие — эти, очевидно, знали, что тут затевается. В большинстве своем — обычные молодые парни. Веселые, задиристые и без особых понтов. Очень много вокруг нормальных людей, но вот мне почему-то попадаются только уроды.

— Напоминаю также, что использование стихийных заклинаний и заклинаний Разума во время дуэлей не допускается, — продолжил говорить распорядитель. — За нарушение этого правила наказание — смерть.

— А вы тут неплохо устроились, — воспользовавшись паузой, усмехнулся я. — Может быть мне ещё догола раздеться, и вместо меча взять в руки палку? Он вызвал, я выбираю оружие, так?

— Нет, Таро-сан, — все так же не глядя мне в глаза, ответил Мацусита. — Выходящие на арену бойцы обязаны демонстрировать воинское мастерство, а заклинания стихий нельзя перерубить сталью.

— Ну так пусть демонстрирует и уворачивается, — хмуро буркнул я и со вздохом добавил: — Ладно, ясно. Что там ещё?

Нет, я прекрасно знал все эти правила, но испуганный семнадцатилетний мальчишка в этом месте обязан был возмутиться. Мой противник тоже ведь служитель этого храма, и перед боем они, возможно, поговорят. Поэтому не стоит вызывать подозрений своим уверенным поведением. Время ещё не пришло.

— В случае вашей гибели, все вещи будут переданы в представительство клана Ясудо, — подняв наконец на меня взгляд, пояснил Мацусита. — Дуэли до смерти не предполагают переход собственности погибшего победителю.

— Хорошо, — кивнул я. — Если это все, то где тот столб, возле которого нужно ждать приглашения?

— Желтый столб при выходе на арену, справа, — распорядитель указал в сторону широкого арочного прохода, через который выходили и возвращались участники представления. — Он в самом углу, не ошибётесь.

Холодно поблагодарив распорядителя, я прошёл по указанному коридору и, вышел к арене, на которой выстроенные команды готовились к схватке стенка на стенку. Обойдя невысокое заграждение, направился к высокому обшарпанному столбу и, остановившись возле него, обвел взглядом стадион.

Народа набралось как на финал Лиги Чемпионов, в местном, понятно, масштабе. Пустых мест нет, VIP-ложи заполнены. Оно и понятно… Всем ведь интересно посмотреть на смерть заезжего выскочки. А то, что он мальчишка — да и плевать. Кровь-то — она у всех одинаковая.

Вообще, зрелища в Хейанкё поставлены на широкую ногу. Еще вчера вечером глашатаи пробежали по улицам с известием о готовящейся дуэли. Местная звезда и заезжий боец, который посмел оскорбить кого-то из приближенных Императора — такое разве пропустишь? И нет, я не испытывал к собравшимся ни ненависти, ни злости, только легкий мандраж… Мне просто никогда в жизни не приходилось нигде выступать, а тут такая толпа народа! Впрочем, фигня все это… Дрожь в коленках — она же только до драки. Потом все это уйдет, включатся навыки с рефлексами, и плевать, сколько вокруг народа.

Хирано Рокеро тоже был тут. Самурай стоял на другом углу арены возле черного столба и наблюдал за начинающимся представлением. Те, кто его наняли, тоже пришли. Семьи Такэда, Накамура и Хизэши — расположились в большой VIP-ложе для имперских сановников. Как раз напротив пяти лож, которые выделены посланникам и представителям кланов. То есть Нори прекрасно видит их рожи, а с подсказки Шоджи еще и знает, кто из них кто. Для меня же все они — пестрая толпа хорошо одетых японцев. Впрочем, ни к кому из них лично я обращаться не собираюсь. Много чести для этих уродов…

Поморщившись от грохота начавшейся свалки, я обернулся, посмотрел на монументальную статую Воина, которая высилась над входом во внутренние помещения храма, и снова испытал странные чувства. Сложно сказать… Словно стоишь в тумане, слышишь знакомый голос, видишь силуэт, но не можешь узнать кто это.

Грохот боя, гул стадиона, крики дерущихся, стоны раненых — все отступило на второй план, а весь мир словно сузился до этой статуи.

Такэми стоит в расслабленной позе, со спокойным лицом и, опустив клинки, смотрит в сторону главного входа, через который заходят сюда посетители. Внешне, бог чем-то похож на Императора, но, если присмотреться внимательно, можно понять, что скульптор изобразил совсем молодого парня. Лет двадцать, или чуть больше. Усы и бородка делают его старше, но… какого черта я не о том опять думаю?!

Что мне до его внешности? Нужно понять, почему он воспринимается другом? Я ошибаюсь в своих выводах? Тот сон — ложный, и все было совершенно не так? Не потому ли боги не предъявили Такэми за гибель моего господина? А подозрения Хитоми? Она тоже ошибается, или как? Темные князья появляются тут без ведома Воина, а жена Императора не была ёкай, и умерла собственной смертью? Мигуми Аои сама упала спиной на кинжал, а Асука просто злобная дура? Да, наверное… но мне почему-то кажется, что с этой статуей что-то не так. Понять бы ещё, что конкретно…

Пока я так размышлял, свалка закончилась. Не участвовавшие в ней монахи потащили раненых в храм. Остальные, выстроившись напротив статуи, принялись орать хвалебные речи во славу Такэми. В этот момент я посмотрел на своего противника и вдруг заметил странную вещь.

Рокеро вытащил из-за пазухи небольшой кожаный свёрток и высыпал из него на ладонь горстку какого-то порошка. Поднеся руку к физиономии, он втянул порошок через ноздри, поморщился и ненадолго зажмурился.

В первые мгновения я просто не поверил своим глазам — настолько это выглядело дико и неправильно. Нет, понятно, что наркоманы на Земле нюхают своё дерьмо по-другому, но это что же получается? Стихийные заклинания, значит, нельзя, а допингом закинуться можно? Ну не табак же он нюхал, и не от насморка порошком чистил пазухи?! За пару минут до боя, ага…

Все, конечно, замечательно, но мне-то что с этим знанием делать? Сказать распорядителю? Но этот тип же ни от кого не скрывался! Возможно, тут такое в порядке вещей, и я, указав на это, подниму себя на смех? Испуганного мальчишку хорошо было строить там, внутри храма, но здесь этого делать не стоит. А ещё есть вариант, что об этой дури никому не известно, и только благодаря ей этот ублюдок и выигрывает все бои, но…

Но, с другой стороны, какая мне разница? В бога его этот порошок не превратит, а со всем остальным попробуем справиться.

— Хирано Рокеро! Таро Лисий Хвост! Ваш выход!

Арбитр предстоящего поединка, Ютака, встретился со мной взглядами и указал, где нужно вставать. Рокеро прошел вперед и встал в двадцати метрах напротив.

Стадион загудел, откуда-то донеслись отдельные крики, но слов было не разобрать. В имперской ложе наметилось оживление, два монаха в черно-желтых кимоно подбежали и встали по краям арены, держа в руках какие-то флаги, но меня весь этот движ интересовал в последнюю очередь. Я наблюдал за своим противником и все больше убеждался, что он закинулся чем-то тяжелым.

Самурай стоял в расслабленной позе и смотрел куда-то мимо меня, но выглядел он, прямо скажем, не очень. Физиономия у Рокеро была красная, как спелый томат, зрачки стали похожи на змеиные, капилляры полопались, а в радужке были заметны оранжевые оттенки.

Там, откуда я сюда попал, любой врач отправил бы его пинком под капельницу, но, сказать по правде, со стороны не было заметно, что все эти метаморфозы доставляют Рокеро хоть какие-то неудобства. И распорядитель словно ослеп. Ну да… Он же свой — из служителей. Тут и рога с копытами в упор не заметишь. Твари, одно слово, но, да и ладно…

Пока я размышлял о человеческом скотстве, по фигуре арбитра пробежала белая спираль какого-то заклинания. Он указал руками на нас и у меня в груди словно бы прибавилось воздуха. По крайней мере, показалось именно так.

— Говори, Хирано-сан, — посмотрев на моего противника, произнёс Ютака.

Рокеро оскалился в презрительной улыбке, шагнул вперёд и, указав на меня рукой, проревел:

— Этот человек оскорбил семьи Хизэши, Накамура и Токэда. Потом он оскорбил еще и меня! За это он сегодня умрет! Я сказал!

Видя, что самурай замолчал, распорядитель перевёл взгляд на меня.

— Говори, Таро-сан!

Я кивнул и, обведя взглядом трибуны, заговорил:

— Здравствуйте жители Хейанкё! У вас очень красивый город. Большой, чистый, и сами вы довольно приветливые, но не так тут все хорошо, как хотелось бы. Всего пять дней назад мы прибыли в Хейанкё вместе с братом, но уже успели заметить сколько здесь бесчестных ублюдков… Один из них как раз передо мной, — я указал на Рокеро и усмехнулся. — Этот человек врет в храме своего бога! Ведь нельзя оскорбить крысу, назвав ее крысой! Ну а другие «оскорбленные» — это три молодых выродка из перечисленных им семей. Дочь Императора отказалась выходить за одного из них замуж и выбрала моего брата — князя Ясудо Нори. Ублюдкам это не понравилось, и они решили отомстить брату, убив меня. Благородные господа, по-другому не скажешь…

Говорить было легко. Слова из-за усиления голоса эхом дублировались в ушах, как при испорченной гарнитуре, но, да и по фигу! Главное, что у меня получилось сказать, и теперь весь город убеждён, что Асука выбрала Нори. Нет, понятно, что это вряд ли что-то решит, но в любом случае у Императора будет меньше возможности для манёвра, поскольку на сыне командующего, как на женихе, можно поставить крест. Эти уроды сами выдали мне трибуну, вот и пусть теперь слушают и обтекают.

По мере моих слов лицо распорядителя все больше вытягивалось. Рожи мужиков в VIP-ложе перекосило от ярости, челюсти горожан в нижних рядах отвисли от изумления. Служители Буши но Шидо, и выступающие здесь бойцы всегда игнорировали простых людей, а я обращаюсь к ним напрямую. К зрителям, а не к тем уродам, которых от моих слов может хватить удар.

Заканчивая говорить, я еще раз обвел взглядом трибуны и, повернув голову, посмотрел на статую бога.

— Мне кажется, Такэми-сама слишком занят и не может уследить за каждым подонком, который по недоразумению нацепил на себя дайсе^[295]. Ну что ж, я помогу ему и почищу этот город от мразей! И начну вот с этого вот! — Я кивнул на Рокеро и, положив ладонь на рукоять меча, добавил: — Все! Можно начинать!

Ютака кивнул, отошел метров на десять назад и, взмахнув правой рукой скомандовал:

— Бой!

Услышав команду, Рокеро выхватил меч и быстро пошел вперед. Я последовал его примеру, но с места двигаться не стал. Просто стоял и следил за руками противника, дожидаясь его первого хода.

Когда расстояние между нами сократилось примерно наполовину, Рокеро резко рванулся вперед и ударил. Косым, сверху вниз, в область ключицы. Десять метров этот ублюдок преодолел меньше чем за секунду! В тяжелом-то латном доспехе?! Какая интересная все-таки у него дурь…

Меня, как всегда, спасла скорость реакции. Сместившись влево, я сбил атаку клинком и, поскольку контратаковать из такой позиции было невозможно, пробил ступней в колено противника.

Неудачно… В момент моего удара Рокеро сменил опорную ногу, и у меня не получилось опрокинуть его на песок. С невероятной прытью отскочив назад, самурай оскалился и бросился в очередную атаку.

Два косых удара и выпад. С огромным трудом у меня получилось блокировать первые два и вывернуть корпус, спасаясь от летящего в живот острия. При этом ответить снова не получилось, инициативой полностью завладел этот урод.

Оно и понятно… По скорости Рокеро не уступал высшим асурам. В тяжелом доспехе и шлеме он двигался как какой-нибудь гребаный супергерой, атакуя со скоростью вентилятора!

Минут пять мы скакали по песку, звеня сталью, в оглушительной тишине стадиона. За все это время контратаковать получилось лишь однажды. Концом меча я попал Рокеро в предплечье, но на ход боя это не повлияло никак. В ответ самурай достал меня в бок и бедро, но если в первом случае выручила пластина, то нога действительно пострадала. Впрочем, артерия не задета, оберег включился, кошка тоже не спала, и рана по итогу практически не мешала мне двигаться.

Рокеро наседал, и не было заметно, чтобы он хоть немного устал. Бой шел на пределе возможностей, и, перекинувшись в лиса, я бы уже отправил этого урода в страну вечной охоты, но этого делать нельзя. За спиной статуя бога, а в городе может находиться кто-то из Темных Князей, и меня мгновенно срисуют.

В какой-то момент Рокеро, очевидно решив, что противник выдохся, бросился вперед и, обозначив удар, сорвал с рукояти меча правую руку. Продолжая движение, он выбросил в мою сторону раскрытую ладонь и… совершил тем самым ошибку! Ему не нужно было сближаться, ведь я ждал этой атаки на всем протяжении нашего боя.

В тот момент, когда противник еще только был на середине движения, я рухнул на правое колено и нанес рубящий удар по его опорной ноге!

Десяток ярко-белых шаров размером с мяч от пинг-понга прошли над правым плечом, обдав жаром щеку, Рокеро, видя, что промахнулся, попытался отскочить назад, но было уже поздно. Мой меч с глухим противным звуком ударил ему в бедро чуть ниже задравшейся кусадзури^[296].

Лезвие глубоко вошло в кость, хакама мгновенно потемнели от крови. Самурай охнул и попытался ударить меня сверху, но я оттолкнулся коленом и, уйдя вбок, блокировал выпад мечом. Трибуны слитно вздохнули, что-то проорал из ложи какой-то мужик, а дальше произошло странное. Все десять белых шаров описали в воздухе круг и, словно намагниченные, притянулись к клинку моего меча. Притянулись и впитались в металл, сделав его еще немного светлее!

Сквозь рукоять катаны прошел небольшой электрический разряд, по телу прокатилась теплая волна и окружающему пространству словно добавили резкости. Почти как тогда — в бою с тысячей демонов. Только в этот раз я в лиса не перекидывался!

Впрочем, странности на этом не закончились. Несмотря на чудовищную рану, Рокеро устоял на ногах, но с ним случились какие-то странные изменения. Нет, рога и копыта не отросли, но физиономию пересекли ветвистые линии. Похожие на вены, но только черного цвета.

Это произошло практически мгновенно, как в каком-то дешевом ужастике, и уже в следующий миг самурай взревел и бросился на меня! С той же запредельной для человека скоростью, но сейчас его движения уже не выглядели такими стремительными. Уж не знаю, что там случилось с моим мечом, но думать об этом буду потом.

Увидев, что произошло с Рокеро, арбитр указал на него рукой и что-то заорал, но меня это уже не заботило.

Сбив падающий клинок, я отшагнул назад и коротким выпадом загнал острие в незащищенное горло противника. Меч пробил шею насквозь. В глазах самурая мелькнула тень удивления, кровь толчком выплеснулась наружу.

Памятуя о запредельной живучести этого непонятно кого, я шагнул влево, максимально увеличивая нанесённую рану, затем выдернул оружие и отошёл метра на три назад. Нет, я не думал, что эта падаль взорвется как тот асур, но Иоши с Эйкой далеко, и в любой непонятной ситуации лучше лишний раз перебдеть.

Впрочем, ничего не случилось. Практически обезглавленный труп покачнулся и завалился, орошая кровью песок. К убитому подбежали Ютака и тот парень, что на краю арены размахивал флагом. Еще пятеро монахов быстро шли к нам со стороны входа, а над стадионом висела мертвая тишина. Никто, очевидно, еще не просек, что заезжий мальчишка только что убил лучшего бретёра^[297] столицы.

Дыхание восстановилось сразу, бедро почти не болело, и нужно было доигрывать этот спектакль до конца. Так, чтобы оно по возможности, дошло до принцессы! Найдя взглядом ложу, где находились заказчики моего несостоявшегося убийства, я указал на нее мечом и, пользуясь тишиной, проорал.

— Завтра я занят, поэтому следующего присылайте послезавтра! С этого дня держите на цепи своих щенков и сами не вздумайте дергаться! Больше я никого щадить не намерен!

Прямое оскорбление высшей знати? Ну да и плевать! Пусть побесятся. В одиночку по городу лучше теперь не ходить, но я и не собирался. Завтра-послезавтра в Хейанке прибудет Кояма с ребятами, и станет уже поспокойнее. Ну а дуэлей я проведу столько, сколько понадобится. Пока тут не закончатся все наемники. Хотя, после сегодняшнего дня, вряд ли кто-то из местных рискнет попытать счастье. Мертвым-то деньги без надобности…

Мне, конечно же, не ответили, и тогда я обернулся и, махнув рукой брату, направился к трупу, возле которого собралось человек уже десять монахов. Лица у всех озабоченные, на меня стараются не смотреть. Судя по всему, случившееся стало неожиданностью и для них.

Подойдя к распорядителю, который сидел возле трупа на корточках и что-то там внимательно изучал, я остановился и негромко уточнил:

— И? Что с ним было?

— Наведенная одержимость… — Ютака поднялся на ноги, обернулся и, разведя руками, добавил: — Не представляю, как ты смог его одолеть. Воин благоволит тебе, Таро-сан… И… мне жаль, что так получилось…

— А ты что же не видел, что он перед боем нюхал какой-то порошок? — кивнув на труп, непонимающе поморщился я. — Неужели было непонятно?

— Перед выходом на арену некоторые братья вдыхают порошок шисы, — пожал плечами монах. — Он прочищает сознание, и позволяет лучше настроиться на предстоящий поединок. Это не запрещено, поскольку шиса никак не влияет на боевые умения, но тут было что-то другое… Смесь коричневого папоротника и чего-то пока непонятного…

— Ясно, — кивнул я и, убрав в ножны меч, направился в сторону выхода.

Смысла что-то выяснять не было. Бой окончился, я победил, и ничего уже отмотать не получится. Трибуны гудели. Народ вовсю обсуждал завершившийся поединок, а когда я подходил к краю арены, кто-то из первых рядов вдруг громко заорал: «Ясудо!».

Крик тут же подхватили в разных местах, и спустя какое-то время скандировал уже весь стадион. Это многого стоило.

Остановившись около арки, я обернулся и низко поклонился трибунам. Да, наверное, это не Рим, но все-таки у меня получилось! Этот мир исполняет мечты, и пусть не так, как ты представлял себе в детстве. Да оно, наверное, и классно, ведь, в отличие от Максимуса, я жив и умирать не намерен. Просто у меня еще остались мечты…

Мысленно улыбнувшись, я напоследок помахал рукой зрителям, поправил ножны и не торопясь пошел к выходу.

Глава 20

Оранжевое осеннее солнце скрылось за горами на западе, на город медленно наползла темнота. Поднявшийся к вечеру ветер разогнал тучи, и на небо высыпали тысячи огоньков. Народа на улицах поубавилось, но жизнь в столице не прекращалась. Где-то в стороне выли собаки, ржали лошади, стучали по брусчатке колеса припозднившихся экипажей, позвякивали доспехами патрули.

Гонг в Буши но Шидо недавно пробил полночь. Князь с Шоджи уже отправились спать, и я остался на террасе один. С чашкой остывшего чая, двумя вазочками местного печенья и половиной бутылки саке.

Небольшая терраса располагалась на втором этаже представительства клана, и с нее был прекрасно виден дворец. Над ним сейчас как раз зависла луна. Она словно бы пыталась мне что-то сказать, но… Не знаю…

Я налил себе полстаканчика саке, выпил и снова посмотрел на ночное светило, чувствуя, как по пищеводу в желудок проваливается тепло. Выпивка тут не такая вкусная как у Иоши, но енот далеко, а мне после сегодняшней встряски необходимо лекарство. При этом много не выпьешь, поскольку завтра, а вернее уже сегодня, у нас самый ответственный и напряженный день.

Ближе к вечеру в том же Буши но Шидо принцесса объявит имя избранника. Помимо Нори там еще три кандидата из городской знати, и это, не считая покалеченного мной ублюдка. Впрочем, Такэду Нобу в расчет можно не брать. Ему уже было отказано, а второй раз в одну и ту же воду не входят. Остальные трое… Я даже не знаю их имен, но это не так-то и важно. Если принцессу прогнули, то Нори рассчитывать не на что, но сейчас пока ничего не понятно.

А еще весь вечер меня не оставляло странное чувство тревоги. Словно бы впереди нас ждет какая-то задница. Именно поэтому я не пошел спать. Просто не усну, пока со всем этим не разберусь.

Я налил себе еще саке. Выпил, закинул в рот печенье и стал его медленно пережевывать. Мысль крутилась где-то рядом, но ухватиться за нее не получалось. Блин, ну не асуры же нападут этой ночью? Да нет, вряд ли… Монахи бы уже об этом знали, и город бы готовился к атаке. Но что тогда? Возможно, оно как-то связано с предстоящей церемонией? Только что там может произойти? Нас попытаются убить? Такэми воплотится в Императоре и пошлет Нори по известному адресу? Асука превратится в царевну-лягушку? В большую, с бородавками… Да еп! Что за херня приходит на ум? Я потряс головой, вздохнул и снова посмотрел на луну.

И еще эти сегодняшние непонятки… С ними ведь тоже нужно как-нибудь разобраться. Только вот как?

Нет, то, что Рокеро перед боем вынюхал какую-то дурь — совершенно уже не важно. Самурай мертв, а вот статуя и мой меч… Я вытащил из ножен катану, бережно провел по ней ладонью и внимательно рассмотрел. Впитав в себя заклинание, меч стал заметно светлее, но больше никаких изменений я не увидел. Самое интересное во всем этом, что ни Нори, ни Шоджи не видели, как Сила впиталась в плоскость клинка. Для них те шары просто погасли, но я-то точно знаю, что это не так!

И что тогда получается? Меч поглотил Силу и как-то передал ее мне, но непонятно, почему это случилось. Он ведь и Тьму поглощал, но я ничего при этом не чувствовал. Возможно, оно как-то связано со статуей, ну или голая Сила для меня — что-то типа Воды? Дружественная стихия? Но тогда и Такэми не враг? Ведь подобные заклинания используют только последователи воина, ну или опять я чего-то не понимаю? А еще интересно, сколько меч может поглотить Силы? И если он поглотит ее много, то что будет со мной? В общем, гадать можно сколько угодно, но лучше провести эксперимент. Нужно встретиться с Хитоми и попросить, чтобы она посоветовала мне какого-нибудь сильного заклинателя из меченосцев. Может быть, повторив этот трюк еще пару раз, получится что-то понять?

Я налил себе еще одну рюмку, выпил и, закинув в рот печенье, отставил бутылку в сторону. Пить больше не стоит. В голове уже немного шумит, и этого вполне достаточно. Нет, так-то можно и пару бутылок выпить, без каких-либо последствий с утра. В семнадцатилетнем возрасте организм очень быстро перерабатывает алкоголь, но пить все равно больше не стоит. Ведь это мое ощущение тревоги, оно же не с неба взялось? Вдруг завтрашняя церемония тут ни при чем, а что-то должно произойти этой ночью?

В общем, саке на сегодня достаточно. Вот женю брата и тогда нажрусь до поросячьего визга. В присутствии Иоши, конечно же. Там и выпивка повкуснее, и «визжать» придется только пару часов.

Донесшиеся из-за спины шаги заставили меня улыбнуться. Я поднял взгляд на небо и, не оборачиваясь, произнес:

— Что, не спится?

— Да какой уж тут сон, — Нори со вздохом присел рядом со мной, опустил взгляд и покачал головой. — Хотел поблагодарить тебя, брат, за все, что ты для меня сделал и делаешь. Я же понимаю, почему ты все это говорил перед боем…

— Чего это тебя в меланхолию потянуло? — хмыкнул я, скосив взгляд на Нори. — Вот женишься, тогда и благодарить будешь.

— Ничего не получится, — не поднимая головы, со вздохом произнес князь. — Я и рад бы поверить, что все будет хорошо, но…

— Что «но»? — нахмурился я.

— Асука-сама — очень ценный приз, — посмотрев в сторону дворца, негромко произнес брат. — Если бы ее собирались отдать за меня, тут бы уже было не протолкнуться от распорядителей.

— И что с того? — пожал плечами я. — Ведь если принцесса назовет твое имя…

— Ничего не изменится, — покачал головой Нори. — У Императора есть что-то, о чем мы не знаем, иначе он не был бы так спокоен. Неужели ты думаешь, что мы тут самые хитрые, и никто не понимает, что на церемонии Асука-сама может пойти против воли отца? — брат повернул голову и посмотрел на меня. В глазах его плескалась затаенная боль. — Ты же не считаешь других дураками?

— Хорошо! — я выставил ладонь в останавливающем жесте и посмотрел Нори в глаза. — Для начала ответь: тебе она понравилась? Ты действительно хочешь на ней жениться?

— Издеваешься? — Нори посмотрел на меня как на кретина. — В мире нет женщины прекраснее Асуки-сама! Я готов отдать все, лишь бы быть с нею рядом…

— Мозги только сохрани, не надо их отдавать, — хмыкнул я, скептически глядя на брата. — И давай поступим так: если принцесса назовёт твоё имя, мы посчитаем это ее решение окончательным. И чтобы там ни придумал Император или даже Такэми, она будет твоей женой.

— И как ты это устроишь?

— Да тут полно вариантов, — пожал плечами я. — Девушку можно выкрасть и увезти в Ясудо, а если Императору такой расклад не понравится — пусть высылает к нам свои тысячи. Ну а мы посмотрим, что от них в итоге останется. За три-четыре месяца, пока тут все соберутся, успеем перевооружить и обучить армию Клана. Ну и численность тяжёлой конницы доведём как минимум до полутысячи. Хиро и Танака, думаю, будут не против.

— Ты серьезно?! — ошарашенно выдохнул Нори, когда до него дошёл смысл сказанного. — Собираешься воевать с меченосцами?!

— А почему бы и нет? Ты же сам сказал, что принцесса очень ценный приз? — я улыбнулся и подмигнул брату. — Только это у нас будет запасным вариантом. На самом деле, все организовать значительно проще. Если на церемонии Император попытается помешать, я назовусь и скажу, что нас с тобой сюда отправили Салисэ и Каннон. Ведь это так и есть. Каким бы крутым мужиком ни был Горо Шиджеру, он вряд ли захочет ссориться с двумя богинями, кланом Ясудо и Синим Лесом одновременно. Ему это слишком дорого встанет. Так что не переживай, все будет нормально. Главное, чтобы принцесса назвала твое имя.

— И ты после этого считаешь, что это я начитался древних легенд? — Нори покачал головой и улыбнулся.

— А зачем их читать, — пожал плечами я. — Мы их сами с тобой уже пишем.

— Да, — князь кивнул и толкнул меня кулаком в плечо. — Спасибо, брат!

Он хотел еще что-то добавить. Но с лестницы донеслись шаги, и на террасу зашел один из охранников. Остановившись на пороге, он поклонился и произнес:

— Господин князь! Там внизу женщина. Она не представилась и не показала лица. Сказала, что ей необходимо переговорить с вашим братом. Мы проводили ее в Сиреневый павильон. Она ждет…

— Это Хитоми, — в ответ на вопросительный взгляд Нори пояснил я. — Других знакомых женщин у меня здесь нет. Я не думаю, что это надолго, но…

— Я подожду, — князь взял из вазы печенье и посмотрел на меня. — Вдруг что-то важное? Поэтому, если нужно — зови.

— Хорошо! — я кивнул и следом за самураем направился к лестнице.

«Странно оно как-то выходит, — думал я, спускаясь по лестнице. — Пришла после полуночи, не показала лица. Может быть, это вообще не Хитоми? Но кто тогда? Местные подослали убийцу, в надежде, что ночью я вижу плохо и не сумею среагировать на атаку? Да нет, бред… В павильоне висит фонарь, сад просматривается от ворот и от входа. То есть все происходящее стража увидит. Нет, наверное, у убийцы все же есть какие-то шансы. Она может попытаться грохнуть меня по-быстрому и потом свалить через трехметровый колючий кустарник, которым огорожен по периметру сад, но это только в теории.

Не, оно бы, возможно, и прокатило против обычного человека, но эти-то уроды видели меня сегодня в бою. Но тогда… Черт! А проблема-то, кажется, именно в этом! После сегодняшнего выступления и оскорбления высшей знати столицы открыто встречаться со мной токсично. Нет, самой кумо все эти проблемы, скорее всего, по барабану, но ее муж — какая-то шишка из местных, и Хитоми, очевидно, не хочет его подставлять? Как бы то ни было, нужно держаться настороже. Пока не узнаю, кто конкретно меня дожидается».

Сиреневый павильон по сути являлся круглой беседкой. С шестью резными колоннами, мраморным полом и характерной изогнутой крышей. Он стоял в саду, окружающем представительство, примерно в семидесяти метрах от входа и был хорошо освещен.

Женщину я заметил сразу, но было сложно понять: Хитоми это или кто-то еще. Она стояла у дальней стены павильона. Одетая в серый походный плащ, с накинутым капюшоном, она смотрела куда-то вглубь сада и прекрасно слышала мои шаги, но никак не реагировала. Уже подойдя ближе, метров с двадцати, я понял, что это не Хитоми. Моя знакомая кумо заметно пониже этой ночной визитерши. А если ещё добавить ко всему напряженную позу с прямой спиной и сложёнными перед грудью руками, то можно предположить, что незнакомка взволнована. Хитоми незачем волноваться при встрече со мной, но и убийцы, по логике, так себя не ведут. Хотя…

Поднявшись по ступенькам в павильон и готовый к любому повороту событий, я положил ладонь на рукоять меча и произнёс:

— Доброй ночи! Я Таро Лисий Хвост. Вы что-то хотели?

Услышав мой голос, девушка обернулась, откинула капюшон и, сверкнув глазами, выпалила:

— Таро Лисий Хвост! По-твоему, я вареная овца, которая к тому же зачем-то наелась грибов?! Так?

Аут! И как выяснилось, к такому я готов не был. Совершенно, блин, не был… Но кто же мог представить, что оно… вернее она… Да еп!

— З-здравствуйте, Ваше Высочество, — собрав в кучу разбежавшиеся мозги, произнёс я и, понимая, что принцесса ждёт ответа, добавил: — А что до овцы… Так это можно считать похвалой…

Не, ну кто бы мог подумать, что она услышит мыслеречь на такомрасстоянии? Выходит, Асука — очень сильная ёкай? Ну да, дочь Императора не может быть слабой, но… Черт! Да какого хрена тут происходит?! Почему она одна?! Ночью! Здесь! Без охраны!

— Похвалой?! — девушка нахмурилась. — Что ты несешь?!

— У вас, госпожа, получилось обмануть своим притворством даже меня, а это совсем непросто, — отойдя от первого шока, пояснил я. — Если же никакого притворства не было, то простите. Вы и правда вели себя как овца.

— Да как ты смеешь?! — Асука шагнула ко мне, в ее глазах плеснулось негодование.

Впрочем, во всем этом чувствовалась какая-то фальшь. От девушки не исходило угрозы. Она меня словно бы проверяла, и… чего-то ждала?

— Да так и смею, — выдержав взгляд, пожал плечами я. — Или ты хочешь, чтобы тебе врали?

Нет, наверное, не стоило так разговаривать с дочерью Императора, но юлить и отшучиваться я не буду. Она прикинулась овцой и прокинула моего брата. Свалила и не поговорила с ним наедине. Поэтому никаких шуток. Спросила — я честно ответил. И только так!

Услышав мой ответ, девушка еще какое-то время жгла меня своим взглядом, но в какой-то момент злость ушла из ее глаз. Асука вздохнула и, уронив плечи, покачала головой:

— Нет… не хочу…

В этот миг она вдруг стала неуловимо похожа на Мику. Словно что-то щелкнуло, все вокруг изменилось, и я почувствовал, что она — друг. Не знаю как, но звери, наверное, способны такое ощущать. Одновременно с этим мне стало невыносимо стыдно. Она ведь не просто так пришла сюда среди ночи. Одна, без охраны, втайне от всех, а я тут с этими овцами…

— Госпожа, я честно не хотел вас обидеть, — произнёс я, виновато глядя на девушку. — Просто своим не врут, вот и…

— Асука… Меня зовут Асука, и я оками, — подняв на меня взгляд, осторожно произнесла она. — Я думала, ты тоже ёкай, но не чувствую…

— Защита закрывает меня от чужих взглядов, — пожав плечами, пояснил я. — Тут в городе непонятно что происходит, и так мне гораздо спокойнее. А вообще, я ками. То есть ты, госпожа, не ошиблась в своих предположениях.

— А ты бывал когда-нибудь в Аокигахаре? — в голосе девушки мелькнули нотки детской надежды. Так, что мне стало не по себе.

Сложно представить ёкай оборотня, в отрыве от Синего Леса. Это как бездомному ребенку смотреть по ночам на горящие окна, зная, что у кого-то есть дом. И папа, и мама, и мягкая постель, и теплое молоко по утрам… И Эйка, и Иоши, и даже Нэко, находясь вдали от леса всегда его чувствуют, а тут…

— Да бывал, госпожа, но давно — я грустно улыбнулся. — Так случилось, что я ничего об этом не помню…

— Но ты ведь можешь туда вернуться? — глаза девушки блеснули, она резко отвернулась и, подойдя к ограждению, оперлась о перила, и опустила взгзяд.

— И ты, госпожа, тоже можешь вернуться в Аокигахару, — глядя ей в спину, негромко произнес я. — Даже если ты никогда не бывала там раньше…

Асука ничего на это не ответила. Она простояла секунд двадцать, а потом заговорила отстраненным, сухим голосом:

— Когда он убил маму, я хотела бежать, но наставница меня остановила. Она сказала: «Бегут трусы. Сильные — остаются и мстят» … Я знала, что мне придется выйти замуж, и знала, что за этим последует. И у меня нет ненависти к Токеде. Он молодой горячий дурак, и спасибо, что ты не стал его убивать, но… у меня есть претензии к отцу и той твари, которой он поклоняется! Сильные остаются, да… но выйти замуж я обязана по велению крови. Наставница научила, как поступить, она же обучила меня заклинаниям. Если бы не она… — девушка обернулась, в глазах ее блестели слезы. — Теперь Мигуми-сан отправилась к своей Госпоже, как и мама… Ты спрашивал, как она умерла? Так вот, я не знаю! Отец очень ее любил, и мама его тоже любила, но еще она хотела, чтобы он освободился. Чтобы бог приходил в него только по зову, а не тогда, когда сам этого хочет! Только случилось то, что случилось… Отец, никогда бы не убил маму, но его я никогда не прощу! Если бы он ее послушал и провел обряд…

М-да… Охренеть… Это ведь одно дело знать, а другое — осмыслить. Спать с любимым мужчиной, зная, что в него может вселиться другой… Воплощение бога? Ну да… Только на хрен бы такие приколы…

— Примерно за месяц до своей гибели, ещё до того, как бог, воплотившись в отце, подвесил над городом эту мерзость, Мигуми-сан позвала меня к себе, — продолжила говорить девушка. — Наставница улыбалась. Это было так необычно… Я лишь несколько раз видела улыбку на ее губах, да и то мельком, но в тот день она была счастлива. Мы прошли в главное здание, где наставница провела ладонью по поверхности алтаря и со слезами на глазах поведала, что Госпожа скоро вернётся. А ещё она сказала, что моим избранником должен стать Нори Ясудо, и что с ним в город придёт герой, который избавит моих детей от влияния Воина. — Асука посмотрела на меня и виновато улыбнулась. — Когда вы пришли с дарами, я подумала, что наставница ошибалась. Ведь такой юный самурай не может быть героем, способным противостоять воле бога. А ещё я была уверена, что тебя скоро убьют. Ведь Хизэши вряд ли бы простил то оскорбление. Однако ты отбился от троих, потом убил этого ублюдка Рокеро, и я подумала, что мое время пришло. Наставница научила меня уходить в Тонкий Мир, но в городе этого лучше не делать, и я построила переход. Екай называют его дырой….

— А что значит «избавит детей от влияния Воина»? — воспользовавшись небольшой паузой, уточнил я.

Не, так-то у меня на языке вертелось много вопросов, но спрашивать нужно о самом главном. Все остальное — потом!

Услышав вопрос, Асука горько усмехнулась и, кивнув в сторону Буши но Шидо, пояснила:

— Я ёкай, Таро-сан, поэтому воплощаться в моих сыновьях Такэми сможет только при определенном условии. Эта возможность появится, только после проведения мужем определённого обряда в Буши но Шидо. При этом, как ты понимаешь, мой избранник обязан быть посвящённым Воину.

«Вон оно, значит, как, — думал я, слушая девушку. — А то ведь было ни хрена не понятно, чего это Император воротит нос от моего брата. Оказывается, решает даже не он. Такэми сейчас может воплощаться в самого Горо Шиджеру и в его сына, но Воину этого мало? Судя по всему — да. Мозаика сложилась, но все это вовсе не означает, что Такэми враг. Хейанке — его вотчина, и здесь он вправе поступать так, как считает нужным. А то, что это кому-то не нравится — так проблемы индейцев шерифу до лампочки».

— И теперь ты понимаешь, почему Такэми не позволит мне выйти замуж за твоего брата? — переведя на меня взгляд, с досадой произнесла девушка. — Но я не хочу, чтобы мои дети повторяли судьбу отца.

— А как он может вам помешать? — поинтересовался я, уже примерно зная ответ.

— Полагаю, Воин воплотится в отце в момент церемонии, и заявит, что мой выбор навлечет на Империю множество бед, — опустив взгляд, со вздохом произнесла Асука. — Объяснять ничего не будет. Бог и прародитель рода не должен ничего объяснять…

— И что же тогда делать? Бежать?

— Нет, — девушка покачала головой. — Бегут трусы! Мы поступим по-другому, но для начала мне нужно переговорить с князем Ясудо.

— Да, конечно, — я кивнул и сделал приглашающий жест. — Пойдемте, госпожа.

— Подожди, Таро-сан, — Асука смущенно отвела взгляд. — Ты понимаешь, как мне непросто? Пришла одна… Среди ночи, к мужчине…

— Но ты же, госпожа, что-то говорила про сильных? — я ободряюще улыбнулся. — Сильных не должны волновать подобные мелочи.

— Да, но князь… Что он подумает?

— Брат ждёт тебя всю свою жизнь, — глядя Асуке в глаза, серьезно произнёс я. — Его эти правила приличия занимают даже меньше, чем нас с тобой вместе взятых.

— Хорошо, но тогда последний вопрос, — девушка приблизилась и, тронув меня за запястье, снизу вверх посмотрела в глаза. — Скажи, а какой он, Нори Ясудо?

— Хороший, надежный, правильный и не дурак, — не задумываясь, ответил ей я. — Как герои из древних легенд.

— Как-то необычно слышать такое представление из уст самурая, — в глазах принцессы что-то мелькнуло. — Вы, мужчины, говорите, как правило, о другом.

— Ну а какой смысл рассказывать о храбрости человека, от руки которого пал один из Великих асуров? — пожал плечами я. — Да и как эта храбрость поможет в семейной жизни?

— Очень даже поможет, особенно этой ночью, — взгляд девушки стал серьезным. Она накинула капюшон и кивнула. — Хорошо, Таро-сан, веди…

Глава 21

Нори находился там, где я его и оставил. Князь стоял на террасе возле перил и задумчиво смотрел на звездное небо. Нас он видеть не мог, поскольку павильон находился с другой стороны дома, а значит, сделаем брату сюрприз. Главное, чтобы рассудок не потерял, да…

Услышав шаги, брат обернулся и, очевидно неправильно истолковав выражение моего лица, встревоженно поинтересовался:

— Все в порядке?

— Ты даже не представляешь, насколько, — сдерживая улыбку, произнёс я и, посторонившись, пропустил вперёд Асуку.

Все ещё не понимая, кто перед ним, и от того совершенно не проникнувшись всей ответственностью момента, Нори удивленно приподнял брови. Затем спохватился, учтиво кивнул и произнёс:

— Доброй ночи, госпожа! Я приветствую вас в нашем скромном жилище. Брат не предупредил, поэтому прошу простить меня за…

За что его там нужно было прощать, никто не узнал, поскольку принцесса откинула с головы капюшон и, дрогнувшим голосом негромко произнесла:

— Доброй ночи, Нори Ясудо!

Последующую за этим сцену можно было смело вставлять в финал какой-нибудь мыльной оперы. Там, где Хосе Игнасио, рабыня Изаура^[298], семья воссоединилась, все счастливы и рыдают.

При виде своей суженой Нори стал белее луны. Шагнул вперед, открыл рот, затем закрыл его и с какой-то детской обидой во взгляде посмотрел на меня.

— Она настоящая, и ты не спишь, — кивнув на девушку, с улыбкой подсказал я. — Давай уже, приходи в себя! Есть разговор.

— Да, — брат закивал, склонил голову и, с видимым трудом подбирая слова, произнес. — Приветствую вас, госпожа! Я… не ожидал, но счастлив вас видеть…

— У нас мало времени, князь, — вполне удовлетворенная реакцией на свое появление, Асука шагнула вперед и, кивнув на дворец, пояснила. — Мое отсутствие могут заметить, и постараются помешать, а нам нужно успеть поговорить. О многом, но… сначала ответь на вопрос: ты все еще хочешь видеть меня своей женой?

— Да, хочу, — твердо ответил брат. Он уже справился с потрясением и снова превратился в брата даймё. Холодного, умного, и расчетливого.

— А если ради этого тебе придется поссориться с моим отцом?

— Ну, значит, так тому и быть, — Нори кивнул. — Ради вашей руки, госпожа, я поссорюсь хоть с самим Сэтом. Хотя мы с ним и так не очень-то дружим…

— Хорошо, тогда слушай!

Асука кивнула и подробно описала Нори сложившуюся ситуацию. Я слушал ее негромкий голос, смотрел на Императорский дворец, над которым все так же висела луна, и думал, что к своим предчувствиям стоит прислушиваться. И нет, я пока не знаю, что конкретно задумала Асука, но уверен, что добром все это не кончится. Впрочем, плевать. Принцесса уже назвала имя брата, а значит, она станет его женой! И даже если для этого придется разрушить весь этот город вместе с дворцом! Свои обещания я привык выполнять!

— …и теперь ты понимаешь, почему ни отец, ни Воин не позволят мне выйти за тебя замуж? — подвела черту Асука, и с досадой посмотрела в сторону темной громады дворца.

— Но, как я понял, какой-то выход все-таки есть? — Нори проследил за взглядом возлюбленной, затем посмотрел на меня и снова на девушку.

— Да, — кивнула та. — Нам поможет Солнцеликая Госпожа! В главном здании ее храма в полночь завершился обряд очищения, и Тагути Рюу — старший дзинсу богини — может нас поженить. Он хороший человек, и его тоже не устраивает то, что может случиться с моими детьми. Так что… — принцесса посмотрела на князя, — мы должны стать мужем и женой этой ночью. Я обо всем договорилась. Тагути-сан ждет и… — девушка смутилась и опустила взгляд. — Я… не знаю, как мне себя вести, Нори-сан… Наверное, мужчина и женщина в такой ситуации должны сказать друг другу что-то хорошее, но я вижу тебя второй раз… И никогда в такой ситуации не была…

— Все в порядке, госпожа, — с улыбкой произнес брат. — Я все понимаю и чувствую что-то похожее. Но мы успеем с вами познакомиться, а сейчас нужно выступать. — Нори посмотрел на меня и вопросительно приподнял бровь. — Ты с нами Таро?

— Неужели ты думаешь, что я пропущу такое веселье? — широко улыбнулся я и, переведя взгляд на принцессу, уже серьезно спросил: — Госпожа, я не силен в местных обычаях, и меня интересует вопрос: что делать, если ваш отец и его покровитель не признают этот обряд?

Не, что-то подобное я и предполагал, ведь не просто так Салисэ отправила меня в столицу. Богиня прекрасно знала, что тут затевается, и понимала, что брату я обязательно помогу. Только сейчас над городом висит щит, и, если Такэми не понравится происходящее, он обязательно влезет, а богиня нам ничем не сможет помочь. Или я снова чего-то не понимаю?

— Этого не случится, — девушка покачала головой. — Никто не в состоянии отменить этот обряд, кроме самой Солнцеликой. После того как откликнется Сила алтаря, Такэми никогда уже не сможет воплотиться в моих еще не рожденных детях, и я перестану быть ему интересна. Мстить он тоже не станет. Ведь убив меня или моего мужа, Воин очень сильно разругается с Салисэ-сама и настроит против себя всех светлых богов. Такэми — мерзкая тварь, но он далеко не дурак…

— Ясно, — я перевёл взгляд на Нори. — Вы тогда спускайтесь, а я пойду разбужу Шоджи-сана, чтобы он выделил нам пару десятков бойцов.

— Нет, подожди! — Асука сделала останавливающий жест. Нам нельзя идти по улицам! Буши но Шидо находится недалеко от святилища Солнцеликой, и Воин может меня почувствовать. То есть, ты предупреди людей, чтобы они выступали к храму богини, а нас троих я отправлю туда дырой. Больше перенести не смогу, слишком слабая, но на территории святилища мы окажемся в безопасности. Воин не имеет там власти и ничего не узнает.

«Да, это если в храме не найдётся предателя из тех, о которых предупреждала меня Салисэ, — подумал я и, кивнув, отправился будить Шоджи. — С другой стороны, монахи по ночам спят, как обычные люди, а для проведения свадебного обряда достаточно одного дзинсу. Нет, Рюу тоже может оказаться предателем, но как-то в это не верится. Ну не похож он вроде бы на урода. Как бы то ни было, расслабляться не стоит. Утром расслабимся, когда все закончится».

Шоджи проснулся мгновенно, и примерно минута мне понадобилась на то, чтобы ввести его в курс дела. Слегка охренев от свалившихся новостей, сэнсей отправился поднимать всех свободных от дежурства бойцов, а я вышел на улицу и подошёл к павильону, где меня ждали Нори с принцессой.

— Становитесь рядом! — видя, что я готов, приказала Асука.

Дождавшись, когда мы выполним требуемое, она встала в полуметре напротив и, прикрыв глаза, грациозно подняла руки к небу. Секунд через пять ладони девушки окутал салатовый свет. Асука что-то неслышное прошептала и, резко опустив руки, ударила нас по плечам.

Одновременно с этим, в лицо пахнуло запахом хвои. Вокруг нас закрутился салатовый вихрь, тело стало невесомым, и я понял, что куда-то лечу.

Заклинание выкинуло нас к статуе Салисэ. Той самой, возле которой я познакомился с Тагути Рюу в свое первое посещение этого места.

По ощущениям, словно отходишь после анестезии. Голова кружится, в ушах шумит, ориентация нарушена, во рту привкус ослиного дерьма. Нет, ослов в своей жизни я видел не много и уж точно не подъедал за ними дерьмо, но не думаю, что вкус там сильно другой. Впрочем, неприятные ощущения схлынули секунд за десять. Все, кроме привкуса, но, да и по фигу на него!

Настроение резко поползло вверх. Засады не было, нас никто не атаковал в тот момент, когда мы были фактически беззащитны, а значит, принцесса не врала и ей можно доверять. Да, именно так! Я не верю никому в этом городе, кроме себя, Нори, Шоджи и, пожалуй, Хитоми. Сейчас этот список пополнился, и это не может не радовать. Вот только чтобы убедиться в том, что Асука на нашей стороне, пришлось рискнуть и довериться, но по-другому поступить было нельзя.

— Вы в порядке? — негромкий встревоженный голос принцессы прозвучал в тишине выстрелом из стартового пистолета.

Нори посмотрел на мою спокойную физиономию, кивнул и ответил за всех:

— Все хорошо, госпожа. Показывайте, куда нужно идти.

Голос брата и его поведение заставили меня мысленно улыбнуться. Слишком уж он уверенный и спокойный. Молодые ребята так ведут себя рядом с красивыми девушками, пытаясь скрыть смущение и стеснительность. Вот казалось бы… Младший брат дайме, отличный управленец, боевой командир и умелый воин, сразивший не один десяток врагов, но на любую старуху всегда найдётся проруха. Впрочем, это же хорошо, что у него именно так. Как там пела тетенька из советской эстрады? Все могут короли, но есть нюанс? Только вот нам положить на эти нюансы! Брат женится по любви, и я очень этому рад.

— Нам туда, — девушка указала в сторону большого здания за деревьями, в окнах которого горел свет. — Пойдёмте быстрее, а то мне неспокойно.

— Да, конечно, — князь кивнул и, в соответствии с моментом, первым направился в указанном направлении.

Асука догнала его и пошла рядом. Я пожал плечами и пошёл следом за ними, оглядывая кусты и готовый к внезапной атаке.

Ночью в святилище чувствовалось какое-то странное умиротворение. В воздухе одуряюще пахло ночными растениями, негромко поскрипывали деревья, улыбалась с неба луна. В какой-то момент мне уже начало казаться, что все пройдёт хорошо, но при приближении к цели, на душе вдруг заскребли кошки. Пытаясь разобраться в этом накатившем чувстве тревоги, я огляделся, но ничего не заметил.

Нет, возможно, это обычная паранойя, но, как бы то ни было, стоит готовиться к худшему. Ведь лучше жить параноиком, чем умереть идиотом. Хреново только, что непонятно, откуда может нам прилететь. Не, так-то Асука считает, что на территории храма Салисэ Такэми нас не почувствует, но бог же не может быть идиотом?

Вот что бы я сделал на его месте, зная, что дочь Императора спит и видит, как бы прокинуть своего папашу и выйти замуж за заезжего князя? Наверное, повесил бы на нее «жучка» и, поймав на горячем, устранил бы причину. Ну а причина — это мой брат! На территории Хейанкё Нори находится под защитой Императора, но что будет, если он нарушит закон? Поймают, и пинком отправят домой? Или еще что похуже? Как бы то ни было, сейчас мы пока ничего не нарушили, но там внутри храма превратимся в преступников. Может быть, поэтому нас никто не пытается задержать? Немного подождут и возьмут на горячем? М-да… Паранойя она такая…

Главное здание храма было размером со школьный спортзал. Большое, бревенчатое, на каменном основании, и вот даже не знаю, сколько времени они его будет восстанавливать, после планового сожжения. Впрочем, какая мне разница?

Поднявшись по невысоким ступеням, я следом за Нори зашел внутрь и, оглядев помещение хмыкнул. Главный зал храмового комплекса Солнцеликой богини напоминал обшарпанный сельский клуб. Нет, я понимаю, что все тут скоро сгорит, но мусор-то подмести было можно?

Просторный зал примерно пятнадцать на сорок метров был освещён огнём оранжевых фонарей. Три боковых прохода во внутренние помещения, четыре рассохшиеся колонны, поддерживающие дощатый потолок с большим красным шаром по центру, и прямоугольный алтарь, на каменном постаменте у торцевой стены. Тагути Рюу стоит возле дальней правой колонны и, опершись на трость, напряжённо смотрит на вход. В зале он один и, конечно же, нервничает. Ну да… Пойти против воли правителя — это тот ещё стресс.

Впрочем, все мы здесь немного на взводе, а конкретно меня гораздо больше занимал алтарь, который выглядел как минимум странно… И дело не в многочисленных сколах и трещинах. Жертвенник Солнцеликой богини окутывала розовая дымка, в которой мелькали небольшие чёрные сполохи! При этом готов биться о заклад, что видел это только я и больше никто. Черное, блин, с розовым…

И вот хрен поймёшь, нормально это или с алтарем творится что-то неладное? Может быть, он ещё не очистился? Не поэтому ли дзинсу так нервничает? Впрочем, с алтарем, если что, разберёмся, есть у меня на эту тему кое какой опыт. Еще бы узнать, где искать симэнава. Мне казалось, что, зайдя сюда, я что-то почувствую, но интуиция, сука, молчит, а в голове никаких мыслей. И самое главное, что совершенно не факт, что эта веревка вообще здесь когда-то была…

— Госпожа Асука, господин князь, Таро-сан! Я приветствую вас в святилище Солнцеликой Госпожи! — Рюу кивнул и двинулся нам навстречу, гулко стуча палкой по деревянному полу. — Прошу простить меня за некоторый беспорядок. Алтарь очистился только в полночь, братья не успели здесь прибраться, а сам я сделать этого не могу…

— Доброй ночи, сэнсэй! — выйдя вперед, принцесса кивнула и с некоторым напряжением в голосе поинтересовалась: — Все в порядке? Ты готов провести обряд?

— Да, конечно, госпожа, — Рюу кивнул и сделал приглашающий жест. — Все как договаривались. Пойдемте!

Дзинсу обернулся и направился к алтарю. Мы пошли следом за ним, и я вдруг остро ощутил всю нереальность происходящего. Гребаный когнитивный диссонанс — по-другому не скажешь.

Замусоренный листьями пол, покосившиеся колонны, щели в половых досках и красный шар на потолке, с которого облупилась часть краски. И на фоне всего этого: хромой монах, два самурая в броне и красотка в длинном плаще с откинутым капюшоном! Вот как-то не так представлял я себе местную свадьбу.

С другой стороны, хрена ли тут докапываться? Жених с невестой в наличии — и это главное! Есть еще свидетель со стороны жениха и работник местного ЗАГСа. Свидетельницы только нет, и это хреново. Со свидетельницей-то было бы не в пример веселее.

— Сейчас я схожу за чашами и саке^[299], — сухой голос Рюу оторвал меня от размышлений. — Мне нужно провести над чашами очистительный обряд. Это недолго. Таро-сан, я позову вас, когда закончу — священник посмотрел на меня. — Поможете вынести поднос. Сам я с этим не справлюсь.

Произнеся это, Рюу направился к двери, находящейся слева от алтаря, и мы остались в зале одни.

— Что-то мне неспокойно, — проводив его взглядом, мысленно произнес князь. — Как-то очень уж гладко все получается. Думаешь, обойдется?

— Не знаю, — так же мысленно ответила Асука. — Но очень на это надеюсь…

Услышав ответ, Нори вздрогнул и удивленно посмотрел на свою будущую жену. Та скромно опустила взгляд, а я улыбнулся и прокомментировал происходящее:

— Ты забыл, на ком женишься? Все, брат, секреты закончились. Она слышит мыслеречь с такого расстояния, что даже сложно представить. Я это уже проверил, ага…

Услышав это справедливое, в общем-то, замечание, Асука резко подняла голову, возмущенно на меня посмотрела и хотела что-то сказать, но в этот момент с улицы послышался лязг железа и в храм вбежало два десятка мужиков со знакомыми рожами.

Телохранители нашли свою пропавшую госпожу, но, судя по выражению их лиц, вряд ли они пришли поздравить ее со скорым замужеством.

М-да… И вот теперь нужно разобраться, кто тут предатель? Ведь если Такэми нас не может почувствовать, то вариантов всего два. Папе Императору зачем-то понадобилось подставить князя Ясудо, и он попросил дочку разыграть этот спектакль, или в храме Салисэ завелась крыса? Ну, вот сейчас и посмотрим.

Один к десяти — это, конечно, не самый выгодный расклад для боя на ограниченном пространстве, особенно с учетом того, что у Нори на поясе один только вакидзаси, но, случись драка, никто тут не собирается изображать Д’Артаньянов. Волна князя выметет всю эту нечисть на улицу, и никакие артефакты в доспехах им не помогут. Ну и мой Сыёку тоже заряжен на максимум. Осталось только немного подождать и понять, что, собственно, происходит.

Глава 22

Забежавшие в храм телохранители оперативно разошлись полукругом и замерли, держа ладони на рукоятях своих мечей. Последним, не торопясь, зашел Накамура.

Убедившись, что самураи распределились по местам, он вышел вперед и, глядя на принцессу, холодно произнес:

— Госпожа, эта свадьба не состоится! Вы немедленно проследуете с нами во дворец к своему отцу!

«Вот сейчас и станет понятно, кто есть кто, — думал я, спокойно глядя на незваных гостей. — Если Асука с рыданиями бросится к своим телохранителям, я в ней сильно ошибся. Если же нет…»

— Немедленно покиньте помещение! — в ответ на заявление командира охраны сквозь зубы процедила принцесса.

И столько в ее голосе было льда, что даже у меня по спине пробежал холодок.

М-да… Значит не ошибался!

— Брат, готовь свою «простыню», — воспользовавшись небольшой паузой, мысленно попросил я. — Они должны атаковать первыми, и у меня плохие предчувствия…

Нори скосил на меня взгляд и, едва заметно кивнув, сместился вперед и левее, когда Накамура отрицательно покачал головой и так же холодно произнес:

— Нет, госпожа. Сейчас вы ничего не решаете…

Произнеся это, самурай шагнул вперёд и, положив ладонь левую руку на грудь, резко выбросил в нашу сторону правую.

— Щит! — рявкнул я, понимая, что сейчас что-то случится.

Нори тут же махнул рукой слева направо, перекрыв проход голубой простыней заклинания, в голове мяукнула Нэко, а в следующий миг из раскрытой ладони Накамуры ударил конус ослепительно белого света.

Защита брата сопротивлялась недолго, эти ублюдки отлично подготовились к операции. Простыня прогнулась и растворилась, как гнилая тряпка в концентрированной кислоте. Все вокруг затопил ослепительный свет, и я полностью потерял ориентацию в пространстве.

Ощущения, как после укола анестезией, за мгновение до потери сознания. Тело стало ватным, ноги подкосились, но мозг не выключился, хотя в голове все плыло.

Боли не было. Они не посмели бы нанести физический вред дочери императора, а значит, это что-то нервно-паралитическое, и нас сейчас будут вязать. Сука! Оберег от такого не защитит, и…

— Сме-ни фор-му! — голос кошки резанул по мозгам, и тут до меня наконец дошло….

Перекинувшись в лиса и сбросив с себя мерзкую магию, я понял, что лежу на полу. Слабость прошла, в голове прояснилось, и только уши заложены так, словно в них попала вода.

Накамура с бойцами по-прежнему около входа, с момента атаки не прошло и десяти секунд.

Князь лежит ничком в трёх метрах слева, а Асука — рядом со мной. Девушка, видимо, сделала несколько шагов назад по инерции, и только тогда потеряла сознание.

— Кос-нись её! Я по-мо-гу! — прошептала в голове кошка, и я, протянув руку, схватил принцессу за правую голень.

Рука тут же заледенела, по телу пробежал электрический разряд, из ушей наконец-то пропала вода.

— … госпожу в экипаж. Князя связать и туда же. Этого я убью сам. Мне нужна его голова…

«Нет уж, голова мне и самому пригодится», — подумал я и вскочил на ноги. Один из самураев что-то заорал, но было уже поздно. Вскинув левую руку, я два раза нажал на спуск, и с удовлетворением констатировал, что руки у меня не трясутся.

Первый полумесяц с глухим шорохом ударил Накамуру в район подбородка и, начисто снеся самураю башку, улетел в раскрытую дверь. Второй разорвал пополам двух стоящих рядом бойцов и с треском разбился о толстые бревна стены, оставив на них глубокую борозду.

Голова ему моя нужна, ага…

Труп Накамуры, фонтанируя кровью, качнулся вбок и залил стоящих неподалеку бойцов. С глухим металлическим скрежетом упали на пол куски разорванных тел, и в зале на мгновение повисла мертвая тишина.

— Он же… — потрясенно прошептал один из телохранителей и, указав на меня рукой, перевел взгляд на уже упавший на пол труп своего командира.

— Убить тварь! — прорычал другой, рванув из ножен катану.

Лязгнуло железо, десяток пришедших в себя бойцов, выхватив оружие, двинулся на меня, и в этот момент тело Асуки вздрогнуло.

Мгновение и на том месте, где лежала принцесса, появилась огромная пепельная волчица! А я-то еще думал: чем она мне Мику напомнила, ну да…

На то, чтобы прийти в себя и разобраться в происходящем, оками понадобилось меньше секунды. Яростно взревев, она припала на передние лапы, и пустила в атакующих коричневую волну заклинания.

Со стороны это было похоже на перекати-поле^[300] из переплетенных веток, а по воздействию…

Жуткая волна с оглушительным грохотом вспахала дощатый пол, как спички снесла две опорные колонны и, разорвав людей, вышибла дальнюю стену!

Аут… Хрупкая скромная девочка, м-да… Дочь Императора — это вам ни разу не шутки!

Грохот обрушившейся крыши вывел меня из легкого оцепенения. В лицо пахнуло пылью, я поморщился и, подскочив к брату, упал возле него на колено. Протянув руку, пощупал на шее пульс и облегченно выдохнул. Опять мимо! Мы оба по-прежнему живы и это не может не радовать!

Одновременно с этими мыслями по моей руке пробежал едва заметный разряд, и Нэко в голове сообщила:

— Нори хо-рошо. Сей-час оч-нется.

Поблагодарив девочку, я поднялся на ноги, обвёл взглядом храм и уважительно присвистнул. Ну да… Какая, блин, свадьба без драки?

Примерно половина храма Салисэ превратилась в строительный мусор, но они же все равно собирались тут все сжигать? При этом две колонны сохранились и выглядят крепкими. Алтарь тоже ни разу не пострадал, а значит все идёт по плану, хоть и с некоторыми корректировками. Сейчас только достанем из норы одну крысу…

Низкое, утробное рычание оторвало меня от созерцания разрушений, я повернул голову и, оскалившись, помахал ладонью обернувшейся волчице. Огромная, с налитыми кровью глазами и оскаленной пастью, Асука выглядела предельно внушительно, и хрен пойми, что сейчас творится у неё в голове. Впрочем, что бы там ни творилось, меня она атаковать не должна.

Чтобы не смущать оками я перекинулся в человека, и этого оказалось достаточно. В глазах волчицы появилось осмысленное выражение, и чудовище превратилось в красавицу.

Оглядев картину разрушений слегка ошарашенным взглядом, девушка посмотрела на меня и растеряно пожала плечами. При этом никакого шока и раскаяния в ее глазах не было даже близко. Скорее безмерное удивление…

— Я… первый раз так… Не думала, что получится…

— Это хорошо, что получилось, — в ответ серьезно произнёс я. — И главное, вовремя…

— Да, — Асука покивала, — и спасибо, что привёл меня в чувства. Я… — в этот момент принцесса наконец заметила лежащего на полу князя и, побледнев, уточнила: — Что? Что с твоим братом?

— Он жив, но пока без сознания.

— А ему можно чем-то помочь? — поинтересовалась девушка, с болью глядя на своего жениха.

— Да, — я кивнул. — Если ты его поцелуешь, он очнётся быстрее.

— Я?! — принцесса резко повернула голову и с сомнением посмотрела на меня. — Но…

— Ну а кто? — пожал плечами я. — Если я его поцелую, он гораздо меньше обрадуется. Не просто же так в книжках пишут о том, как принцессы целуют своих избранников?

Самым сложным в этой ситуации было не улыбнуться, но у меня получилось! Ну а Нори, надеюсь, оценит эти мои старания. Ведь чего только не сделаешь ради младшего брата.

— Да, но… — Асука покивала, опустилась на пол и, наклонившись, коснулась губами Нориных губ.

В этот момент брат открыл глаза, и… это была лучшее, что я видел за последние несколько месяцев!

Принцесса резко отпрянула и покраснела, брат пару раз моргнул и, очевидно, сообразив, что произошло, смущенно улыбнулся. Вот прямо шикарная сцена для какого-нибудь фэнтезийного фильма! Красавица принцесса и раненый самурай в разрушенном храме богини. Жаль только, что кинематограф тут появится очень нескоро. М-да…

Чудовищным усилием сдержав наползающую на губы улыбку, я кивнул и таким же серьезным голосом произнёс:

— Ну вот — помогло. В общем, вы тут целуйтесь, а я схожу — приведу этого хромого урода. Свадьбу-то никто вроде не отменял.

Тагути Рюу нашелся в одной из небольших комнат с открытым окном. Бежать не пытался. Не, ну а кто бы мог предположить, что ситуация разрулится в нашу пользу? Ну и с его больной ногой особо не побегаешь.

Монах сидел на циновке и, очевидно, молился. Никакого саке и чашек в этой комнате не было, что лишний раз доказывало то, что предал нас именно он! Вот не зря меня предупреждала богиня…

Услышав шаги, Рюу поднял взгляд, увидел меня красивого, и побледнел.

— Т… Таро-сан, вы?! А т-там? Я слышал грохот…

— Все хорошие живы, а плохие подохли, — смерив монаха презрительным взглядом, холодно произнес я. — Говори: сколько тебе заплатили эти ублюдки?!

— Н-не заплатили, — со вздохом потряс головой монах. — Обещали убить, если я не сделал бы так, как они хотели. Нужно было выставить князя Ясудо в не лучшем свете. Простите, Таро-сан, я обычный монах…

— Со священным саке, как я понимаю, проблема? — оглядев комнату, с сомнением произнес я. Затем подошел, поднял монаха за шкирку и, вложив ему в руку трость, подтолкнул в сторону выхода. — Пошли! Устроим безалкогольную свадьбу.

Монах шел сильно хромая, громко стуча палкой по полу. Все такой же бледный. С трясущимися руками и, чтобы он не упал, я поддерживал за плечо.

Пыль в зале уже немного осела, и сквозь проломанную крышу было хорошо видно луну. Светило словно бы ободряюще улыбалось мне с темного неба, и это добавляло уверенности.

Нори уже был на ногах. Князь и принцесса стояли неподалеку от алтаря и со стороны напоминали двух пионеров, впервые заглянувших на школьную дискотеку. Не, ну а как еще такое назвать? Стоят рядом, но друг на друга стараются не смотреть, словно оказались тут случайно. И самое интересное, что ни один, ни вторая на мажоров не похожи ни разу. Хотя, казалось бы…

Нужно будет с братом профилактическую беседу потом провести. А то рассказывает он, что ходил в Веселый квартал, ну да… Впрочем, влюбленные — они же все с прибабахом…

Зайдя в зал, монах остановился, огляделся и, заметив Асуку, дрогнувшим голосом произнес:

— Простите меня, госпожа…

Принцесса ничего ему не ответила. Монах тяжело вздохнул и покачнулся так, что мне снова пришлось схватить его за плечо. Одновременно с этим, взгляд Рюу упал на алтарь. Глаза дзинсу расширились, он поднял руку с тростью, указывая вперед и испуганно прошептал:

— Алтарь! Что с ним?

Я повернул голову в указанном направлении, и тут заметил слева смазанное резкое движение.

Рюу перехватил второй рукой трость, сорвал с нее ствол и оставшимся в руке стилетом, коротко пробил в мое незащищенное горло.

Меня спасли навыки с предыдущей работы. Конвоируя задержанного, никогда нельзя спускать с него глаз. И даже оглядываясь, ты всегда держишь его в поле зрения. Вот и сейчас…

Блокировать такой удар из моей позиции было нельзя, только уклоняться. Это получилось с огромным трудом, ведь, по скорости, этот урод не уступил бы асурам.

В свете оранжевых фонарей мелькнула оскаленная от напряжения морда предателя, в глазах читалось холодное торжество и… четырехгранная смерть прошла мимо шеи, лишь сорвав кожу с моего кадыка.

— Твар-рь!

Пробив левым кулаком под локоть атаковавшему, я добавил раскрытой ладонью по его руке и стилет, продолжив движение, с хрустом вошел в правое ухо монаха.

— Это тебе за госпожу, ублюдок! — прорычал я и коротким ударом в челюсть, отправил умирающего на пол.

Тело монаха конвульсивно задергалось, он засучил ногами и захрипел. Торжество из его глаз пропало… За спиной что-то прокричал Нори, но слов было не разобрать. Рванув из ножен катану, я одним ударом отсек предателю голову, пнул ее подальше от тела и пару раз глубоко вздохнул, успокаиваясь.

Нет, вряд ли это асур или тот же аманодзяку. В служителей богов эти твари вселиться не могут, но отрубая голову этой мрази я испытал огромное и ни с чем не сравнимое удовлетворение. Ведь эта крыса хуже любого асура.

— Это он убил Мигуми Аои, — я вытер о труп клинок и, убрав его в ножны обернулся. — Четырехгранный кинжал… Именно таким была убита дзинсу Солнцеликой богини.

Князь с принцессой стояли метрах в пяти за алтарем и видели все, но если Нори выглядел как всегда спокойным и собранным, то на принцессу было жалко смотреть. Лицо Асуки побледнело, нижняя губа вздрагивала…

— Но, как же так… — сухо произнесла девушка и, шагнув к алтарю, прикрыла лицо ладонями. — Получается, все напрасно?

— С чего это ты это взяла? — удивленно произнес я. — Сейчас поженим вас как планировали…

— Ты что ли поженишь?! — Асука убрала от лица ладони и с вызовом посмотрела мне в глаза. — Только посвященный может пробудить Силу алтаря! Тот, кому богиня благоволит!

— Все в порядке, он ее хороший знакомый, — Нори сдержал улыбку и, взяв свою невесту за руку, повел ее к алтарю.

— Знакомый Салисэ-сама?! — Асука посмотрела на Нори, потом на меня и возмущенно нахмурила брови. — Вы шутите?!

— Да какие уж тут шутки, — со вздохом произнес я, внимательно изучая взглядом алтарь. — Сейчас, подождите, мне нужно проверить…

Сняв с шеи оберег Милосердной, я прижал его к поверхности алтаря и тут же понял, что поступил правильно.

Едва только подарок богини коснулся поверхности алтаря, по мозгам ударил отвратительный визг. В лицо пахнуло могилой, и из камня наружу вырвалось около десятка полупрозрачных темных щупалец. Впрочем, никакого ущерба причинить они уже не могли. Пару раз конвульсивно сократившись, щупальца пропали, и я, мысленно выматерившись, снова надел на шею свой оберег.

Князь с принцессой, судя по всему, тоже видели и слышали эту непонятную мерзость. Нори стоял со слегка прибалдевшим видом, часто моргая. Очевидно, по мозгам ему тоже прилетело неслабо. В глазах же Асуки ужас плескался вперемешку с каким-то детским отчаянием. Ну да… Для неё это место священно, а тут разом столько дерьма наружу всплыло, что никакой лопатой не разгрести.

Впрочем, все уже позади. Алтарь очистился, и в окутывающем его розовом облаке никакой черноты больше не видно.

— И… что это было? — справившись наконец со своими чувствами, в тишине осторожно поинтересовалась принцесса и кивнула на труп у меня за спиной. — Это тоже он сделал?

— Скорее всего, да, — пожал плечами я. — Но мне не известно, зачем ему это понадобилось. Полагаю, вредить он начал уже давно. Когда Мигуми Аои стала о чем-то догадываться, он ее убил и, возможно, объявил монахам, что алтарь осквернен этим убийством. Впрочем, мы потом все обсудим! Подходите ближе! Давайте я вас уже поженю!

Сказать, что я при этом волновался — не сказать ничего. Не, ну откуда мне знать, как оно тут у них происходит?! Класть руку на алтарь или нет, что спрашивать, чего желать?! А еще дзинсу должен читать какие-то там молитвы, но все мои познания в теологии сводились к трем плевкам за плечо! Вот что будет, если алтарь не откликнется? Просто потому что я сделаю что-то не так? Впрочем, в задницу эти сомнения! Салисэ, отправляя меня сюда, наверное, догадывалась, как оно все обернется, и уж точно понимала, что я не буду тут биться лбом об пол и петь заунывные песни.

Дождавшись, когда Нори с Асукой приблизятся, я положил правую ладонь на алтарь и, чувствуя легкое покалывание, торжественно произнес:

— Князь Ясудо Нори, ты согласен взять в жены Ее Императорское Высочество, Великую княгиню Срединных земель Асуку Горо?

И все! Этого достаточно! Хранить, беречь, любить, оберегать и прочая словесная мишура — тут совершенно не в кассу. Обстановка немного не та…

Полуразрушенный храм богини Солнца, груды мусора, пара десятков трупов, обезглавленное тело предателя за моей спиной, и только что очищенный от грязи алтарь… Ветер шумит в кронах стоящих возле храма деревьев. С неба, все так же улыбаясь, смотрит луна, а перед алтарем стоят самурай и хрупкая красивая девушка… Эти двое долго и очень непросто шли к этому вот моменту, и уж если они дошли, то какие тут, на хрен, еще нужны слова?

Судя по удивленным лицам обоих, говорил я что-то не то, но как говорится — идите все в задницу! Что запомнил на Серегиной свадьбе, то и воспроизвожу. Радуйтесь, блин, что хоть это запомнил!

Видя, что я смотрю на него, Нори кивнул, твердо произнес: «Да!», и скосил взгляд на стоящую рядом принцессу. На лице же Асуки надежда мешалась с сомнением. Эта подруга, очевидно, не верила, что у меня получится их поженить. Ну да и ладно…

— Принцесса Горо Асука, ты согласна стать женой князя Ясудо? — так же торжественно поинтересовался я, и поднял на девушку взгляд.

— Да! — принцесса кивнула. Тогда я улыбнулся и провозгласил:

— Правом, данным мне Салисэ-сама, объявляю вас мужем и женой! И пусть сама богиня будет тому свидетелем!

Произнося весь этот пафос, я мысленно потянулся к алтарю и произошло невероятное.

Это как идти по льду огромного озера в метель и вдруг провалиться! Только здесь это случилось с противоположным знаком, и я не знаю, как по-другому сказать. Метель прошла, лёд исчез, озеро сменил ласковый океан, а вода… Она поддерживала, являлась моим продолжением…

Всего один миг, и все эти ощущения пропали, а возле алтаряпоявился Её розовый силуэт. Медленно обведя взглядом разрушенный зал, проекция Салисэ шагнула к оторопевшим ребятам и, коснувшись их плеч, превратилась в розовый вихрь. Закрутившись вокруг принцессы и князя, он заметно толкнул их друг к другу, и на мгновение скрыл обоих.

— Да будет так! — эхом прозвучал в голове знакомый голос, и я наконец-то смог с облегчением выдохнуть.

Все! Теперь все! Брат стал мужем дочери Императора, и это уже никто не отменит!

Секунд через пять вихрь исчез, и то, что мне открылось, можно было смело кидать на обложку любого журнала. Сила богини толкнула Асуку в объятия Нори и со стороны это выглядело шикарно. Красавица и самурай, да…

— Уже можно поцеловаться, — с улыбкой произнёс я и вдруг заметил, что ничего ещё не закончилось.

На алтаре появились два предмета: метровая веревка с тремя небольшими узлами и розовый амулет, выполненный в форме пятиконечной звезды. Та самая симэнава и непонятна хрень на едва заметной, полупрозрачной цепочке. Выдохнув с облегчением, я забрал с алтаря веревку и сразу же повязал ее вокруг талии под броней. Амулет трогать не хотелось, но вряд ли Салисэ выдала бы мне его просто так. Впрочем, все решилось без моего участия.

Едва я только повязал веревку на пояс, окутывающее алтарь розовое облако полностью впиталось в этот странный амулет, а он, в свою очередь, вытянувшись розовой полосой, исчез вмоем обереге.

М-да… Опять ни хрена не понятно, но, по ходу, вся оставшаяся в алтаре Сила каким-то образом впиталась в подарок Милосердной богини. Нет, я помню, что оберег подстраивается под меня, и Салисэ тоже чем-то с ним поделилась. Алтарь это почувствовал и решил что-то добавить? Но что именно? И зачем? Впрочем, гадать можно долго. Поэтому лучше у самой богини спрошу при случае, а сейчас пора отсюда валить.

На улице за грудой обломков уже кто-то что-то кричал. Очевидно, монахи проснулись от грохота и сбежались сюда со всей территории комплекса, да и ребята из представительства клана тоже, наверное, уже здесь. В общем, закончили все дела — пора и честь знать. А то вдруг оставшийся потолок обвалится? На хрена нам такие приколы?

Оторвав от алтаря взгляд, я поднял его на ребят, улыбнулся и произнес:

— Поздравляю! А теперь пойдемте отсюда. Там во внутренних помещениях есть открытые окна.

Все еще не до конца пришедший в себя Нори в ответ на это предложение согласно кивнул. Асука же отстранилась от мужа, шагнула вперед и, чуть склонив голову, осторожно поинтересовалась:

— Ты кто такой, Таро Лисий Хвост? Я до последнего не верила, что у тебя получится нас поженить, а ты смог вызвать проекцию Силы богини! Даже наставница не смогла бы сделать такого, но…

— Давай мы для начала отсюда уйдем, а потом Нори тебе все расскажет? — произнес я, и в этот момент раздался оглушительный треск.

Часть обломков поднялась в воздух, отлетела в разные стороны и обрушилась на траву, подняв целое облако пыли, а в открывшемся проеме появилась знакомая фигура перекачанного культуриста. Папа невесты, очевидно, что-то почувствовал и решил поздравить доченьку с торжеством. Ну да… Все оно, конечно же, именно так и есть… Не зашиб бы только от радости…

Глава 23

На улице, около входа в храм, толпилась целая куча народа. Не хватало только полицейских машин с мигалками, как это любят показывать в американских боевиках. Пожарных и медиков тоже не было, да, но зато наличествовало около сотни вооруженных катанами мужиков, среди которых я с радостью увидел Кояму!

По раскладам: примерно пять десятков бойцов прибыло с Императором, три десятка наших из Ки, и двадцать ребят из представительства клана. Еще — монахи Салисэ и какие-то невооруженные типы в темных одеждах, но этих в расчет можно не брать. Итого: пятьдесят на пятьдесят человек. Силы примерно равны, но, надеюсь, никто тут драться не будет. Слишком много свидетелей. Да и не отменить произошедшее уже никому, включая богов. Так что выкусите все! Птичка улетела из клетки и уже в нее не вернется. У Такэми есть в кого вселяться, а дети брата обойдутся и без этого счастья…

Император шел к нам один, и по его лицу не было заметно, что он чем-то тут недоволен. Мазнув взглядом по виднеющимся из-под обломков изуродованным телам телохранителей, Горо Шиджеру остановился в трех метрах от новобрачных и, с сомнением покачав головой, холодно произнес:

— А ты, значит, решила пойти против воли отца, дочь?!

— Нет, отец, — выделив слово отец, Асука покачала головой, и так же холодно, во всеуслышание заявила: — Я лишь реализовала свое законное право. Или ты считаешь, что стоишь над законом, и вправе отменить указ своего великого предка?

— А ты повзрослела, дочь… — Император снова покачал головой и… неожиданно усмехнулся. — Поздравляю с замужеством и… — он перевел взгляд на Нори, — береги ее князь!

— Да, Ваше Величество! — брат ударил себя кулаком в грудь и склонил голову.

Асука изумленно посмотрела на отца и тоже поклонилась:

— Спасибо!

«Черт, неужели все?! — глядя на ребят, мысленно выдохнул я. — Брат женат, веревка у меня, и асуры пусть обломятся! Осталось только побухать, потом найти Иоши с Эйкой и отправиться в Синий Лес?»

— Вы двое, утром ко мне! — посмотрев на молодоженов, коротко приказал Император. — А с тобой, Таро Лисий Хвост, нам нужно поговорить, и я должен кое-что тебе передать. Пойдем со мной. Разговор нам предстоит долгий…

От этих его слов я немного напрягся, но, с другой стороны, если бы он хотел сделать что-то плохое, то просто приказал бы меня схватить.

Поймав на себе встревоженный взгляд брата, я сделал успокаивающий жест и посмотрев на Императора, кивнул:

— Да, Ваше Величество, пойдемте поговорим.

Не говоря больше ни слова, Император пошел на улицу. Я пожал плечами и направился следом за ним.

Вот не знаю, о чем таком важном нам нужно поговорить, но подозреваю, что тут как-то замешан Такэми. Впрочем, отказываться тоже было нельзя — это бы выглядело как минимум странно. Мунайто во мне никто почувствовать вроде не может, ну а какое дело может быть у бога Воинов к молодому парню, который приехал из Ки? Предложит вступить в меченосцы? Ну да, скорее всего так и будет. Я же завалил одного из лучших бойцов этого города. Богу об этом прекрасно известно, и он не хочет упускать такого ценного кадра? Возможно, но зазнаваться не стоит. Скорее всего, все ограничится беседой с одним только Императором. И это, конечно же, произойдет в торжественной обстановке в Буши но Шидо. Впрочем, скоро я все узнаю.

Выйдя из храма, я махнул рукой Кояме с ребятами, пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд Шоджи и следом за Императором направился к выходу из храмового комплекса. Бойцы склонились в приветственных поклонах перед первым лицом государства, полусотня телохранителей и прочей дворцовой обслуги двинулась следом за нами, а я шёл и пытался придумать хоть какую-нибудь отмазку.

«Ведь мне ни при каких обстоятельствах нельзя вступать в местную гвардию, — думал я, задумчиво глядя Императору в спину. — Подозреваю, что в момент посвящения в меченосцы Такэми узнает кто я такой, а светиться в мои планы не входит. Да и на хрен мне сдалась эта столица? У меня другой бог, мне нужно в Аокигахару, но сказать об этом я тоже никому не могу. Впрочем, все на самом деле не так-то и сложно. Император знает, что я провёл свадебный обряд, а это мог сделать только дзинсу Солнцеликой богини. Стоп! — я похолодел от пришедшей в голову мысли. — Раз Императору это известно, то на хрена я тогда ему сдался?! Дзинсу Салисэ не может стать меченосцем! Но что тогда? Он хочет поговорить о возвращении Солнцеликой, или ему известно кто я такой?»

Наш отряд тем временем выбрался с территории храмового комплекса и, свернув на соседнюю улицу, направился в сторону Буши но Шидо. Десяток самураев обогнал своего господина и двинулся впереди, сзади оставалась ещё целая куча бойцов.

Идти в храм Воина мне уже как-то не улыбалось, но что делать-то?! Бежать? Ведь в храме я окажусь в полной власти Такэми, и сбежать уже не получится! Но если Императору нужно поговорить о богине или о чем-то ещё, я выставлю себя идиотом. Да и плевать! В подобной ситуации лучше быть живым идиотом, чем стать мертвым героем. У меня ещё куча дел не закончена, да и неохота просто так подыхать.

Прибавив шаг, я догнал Императора, повернул голову и спросил:

— Шиджеру-сама, а зачем мы идём в Буши но Шидо? О чем таком нельзя поговорить здесь?

Да, только так! Если не ответит или уйдет от ответа — я попытаюсь свалить. Здесь, на улице, у меня это должно получиться.

— Зачем идём? — Император перевёл на меня взгляд и, криво усмехнувшись, поинтересовался: — А самураю Луны разве не нужна часть филактерии Нактиса-сама?

— Но… — услышав это заявление, я натурально потерял дар речи. — Часть филактерии здесь?!

— Да, — кивнул Шиджеру. — Господин отобрал ее у Сэта и сохранил в своей статуе. Ты же должен был почувствовать ее, самурай.

О-хре-неть! Так выходит Такэми не предатель? И статуя, да… Я ведь действительно чувствовал, что с ней что-то не так…

— А откуда ты узнал кто я такой? — все еще не до конца придя в себя, уточнил я.

— Мне было предсказано, что Мунайто поучаствует в судьбе моей дочери, — со вздохом пояснил Император. — Князь Ясудо не мог быть самураем Луны, Мигуми Аои женщина, а сам ты ничем не отличаешься от обычного человека, и мне пока непонятно: узнает ли тебя артефакт.

— Ясно, — ответил я, глядя в сторону темной громады Буши но Шидо. — Но мы же это сейчас проверим?

— Да, конечно, — Император кивнул, и больше мы в дороге не разговаривали.

Погода немного испортилась. Луна скрылась за тучей, заморосил дождь, но настроения мне это совсем не испортило. Жизнь не перестает преподносить сюрпризы, и кто бы мог подумать, что оно так обернется? Нет, Такэми все-таки отвратительный тип. Он убил мать жены моего брата, и руку я ему не пожму, но если Император говорит правду, то никакого предательства не было!

С другой стороны, а на хрена ему врать? Он уже знает кто я такой, и мог бы попытаться меня убить, но мы идем в Буши но Шидо… Но как ведь хитро, блин, все получилось. Опознать они меня не могли, но в этом мире есть настоящие предсказатели. Нет, там тоже была Ванга и этот, как его, Нострадамус, но я сомневаюсь, чтобы они могли предсказать что-то настолько конкретное. Ладно, губы пока раскатывать рано. Вот получу часть филактерии своего господина, и только тогда выдохну. Ну а пока расслабляться не будем.

На входе в храм, прямо посреди раскрытых ворот застыла фигура Горо Асаши. Сын Императора стоял, сложив перед грудью руки и не отрываясь смотрел на нашу процессию. Больше никого возле храма я не увидел.

Когда мы приблизились, десяток идущих впереди телохранителей расступился, и сын шагнул навстречу отцу.

— Приветствую Ваше Величество! — склонив голову, произнес он. — Статуя подготовлена! Обряд проведен!

Произнеся это, Асаши отшагнул в сторону освобождая дорогу. Император кивнул и, обернувшись к своим приказал:

— Все ждите здесь! На территорию храма не заходить никому! Проследи за этим, сын! — он посмотрел на Асаши, затем перевел взгляд на меня и сделал приглашающий жест. — Пойдем, Таро-сан!

Я кивнул и молча направился следом за ним, размышляя о том, что не стоит недооценивать местных.

Статуя подготовлена, обряд проведен, ну да… Они же тут все знали заранее. Никогда не поверю, что можно быстро провести какой-то обряд. Ведь даже если Император как-то смог связаться с сыном, на все про все было не больше пятнадцати минут. И Асаши, при этом, должен был находиться в храме, или мгновенно перенестись сюда из дворца!

Но тогда получается, что вся эта история со свадьбой чистый развод от начала и до конца? Хотя нет… Слишком сложно и невероятно. Во время аудиенции Император мог спросить меня напрямую, упомянув про часть филактерии Нактиса. Да и формулировка: «поучаствует в судьбе моей дочери» — она слишком размытая. Я ведь мог поучаствовать в ее судьбе лет через двадцать.

Думаю, все началось с того боя на арене. Ведь убить одержимого абы кто не в состоянии. Императору доложили об этом, он связал два и два, и решил проверить старое предсказание? Что-то во всем этом не вяжется и предчувствия у меня нехорошие, хотя ещё минуту назад хотелось плясать. Может это храм на меня так влияет?

Пройдя через ворота, Шиджеру направился к статуе, которая находилась через арену напротив.

Трибуны пустые, вокруг тишина и лишь негромко шелестит песок под сандалиями…

В тот момент, когда мы проходили середину арены, луна выглянула из-за туч и осветила изваяние бога. Такэми стоял в той же расслабленной позе и, опустив клинки, смотрел на нас с Императором. Или, может быть, только на меня? Словно узнал, и сам он вновь ассоциируется с другом. Проклятая память… Может быть так и есть? Видя, что брат погиб, Воин вырвал у Сэта частичку его души? И Император… он ведь идёт впереди. Стал бы я на его месте подставлять спину врагу?

Остановившись в четырёх метрах напротив статуи, Шиджеру указал мне на место рядом с собой и негромко произнёс:

— Встань здесь и жди! Я позову, и мы узнаем, кто ты такой.

Поправив ножны на поясе, я шагнул, куда было указано, не совсем понимая, что конкретно от меня требуется и готовый к любому развитию ситуации.

Кивнув, Император шагнул к статуе и, резко разведя руки, проорал в небеса какую-то жуткую тарабарщину. Заклинание или мантру — не разобрать. Его крик эхом отразился от трибун, пробежал по спине волной холодных мурашек, а дальше произошло невероятное.

Статуя на глазах покрылась трещинами и с грохотом осыпалась. Над обломками взлетел знакомый обломок «серебряной шестеренки», я выставил перед собой руку, и кусок филактерии, метнувшись ко мне, тут же оказался в ладони!

Не в силах сдержать накативших эмоций, я посмотрел на луну и счастливо улыбнулся. Грудь и запястье привычно стянули ледяные тиски, а потом…

— Значит, я не ошибся! — каким-то странным голосом произнес Император.

Фигура правителя немного увеличилась в размерах. Он обернулся и… я его вспомнил! Скуластая физиономия, наискось пересеченная шрамом, льдистые глаза и широкие скулы. Такэми… Тварь и предатель! Ведь это он…

В следующий миг глаза бога полыхнули багровым светом ненависти и мир погрузился во тьму…

* * *

— Это очень важно, поверь… — голос бога оторвал меня от раздумий. — Сэт нас почуять не может, но у меня плохие предчувствия. Словно мы о чем-то забыли…

— Это поэтому ты отдал мне дар Госпожи?

— Да, — кивнул он. — Ты единственный, кто сумеет высвободить Силу из амулета. Высвободить, несмотря ни на что. Мне Сила Солнцеликой в бою особо не поможет, но она ни при каких условиях не должна достаться Врагу. Ты же знаешь, как можно воздействовать через Силу на ее обладателя…

— Но что может произойти? — поморщился я. — Сэт сейчас слаб как никогда, его князья нам не соперники…

— Не знаю, — покачал головой бог. — Все эти десять лет лазутчики сообщали брату, что источник Тьмы угасает, но они могли ошибаться…

— А где он сам? Где армия?

— Они подойдут только к вечеру, — со вздохом пояснил Нактис. — Какая-то непредвиденная задержка. А сам он сейчас появится и все объяснит.

В подтверждение его слов воздух позади нас заискрился от Силы и в голубом ореоле возникла массивная фигура Воина…

В светлом доспехе с горящими на груди артефактами, распахнутой черно-желтой дзимбаори и с прямым двуручным мечом на правом плече. Внешне Такэми выглядел как обычно, но по его лицу, становилось понятно, что у нас всех появились проблемы. Нижняя челюсть бога была выпячена, в глазах решимость мешалась с усталостью, и было в них что-то ещё… С таким выражением лица самураи людей просят последней услуги у соратников. Когда жить уже не получится, но хочется уйти от удара меча.

Внутренне напрягшись, я положил ладонь на шею Берюты и, переведя взгляд с Воина на господина, попытался сообразить, что могло пойти не так? Армия Такэми разбита и отступает? Но этого просто не может быть! Все, кого смог собрать Сэт, находятся в Цитадели. У Ба-Лефа, Хара и Аби нет своих армий. Сегет — в Стеклянных горах, но после похода наверх у него вряд ли осталось хотя бы три легиона. Владыку Пепла тоже в расчёт можно не брать — его армию мы с ребятами подловили в Ареши Куро и очень хорошо потрепали. В Нижнем мире нет сейчас силы, способной остановить армию Воина, но что тогда?

— Что-то произошло, брат? — удивленно приподняв брови, поинтересовался Крылатый. — С тобой все в порядке?

— Да, — кивнул Воин. — Мне просто очень нужна ОНА.

— Кто? — Нактис непонимающе нахмурился. — Ты о чем, брат?

В ответ на этот вопрос Такэми криво усмехнулся и, сорвав с шеи один из висящих там амулетов, кинул его перед собой на камни…

Серебристые лисы по скорости реакции превосходят даже богов, и я успел… Обратил нас с Берютой в астральных призраков за миг до того, как пришла Смерть.

От брошенного на камни артефакта во все стороны ударила Тьма. Сила заклинания была такова, что оно дошло до Цитадели Змеи и, сметя неживых на трёх ярусах, обрушило там все перекрытия. Без участия Сэта такое сотворить было нельзя…

Все мои бойцы с их ящерами мгновенно погибли. Никто из них не смог бы обернуться как я, а защитить от такого смог бы только Нактис. Только господин не был готов к предательству брата.

В последний миг Крылатый выставил перед собой скрещённые руки, но это не помогло. Он даже не успел обернуться. Сильнейший удар отбросил бога к краю площадки. Нактис упал на колено и на мгновения потерял связь с реальностью. Да, убить бога очень непросто, и он был ещё жив, но с такими ранами уже не мог защититься.

Проклятое существо! Каким бы быстрым ты ни был, скорость превращения от этого не меняется. И я бы мог помочь, до Нактиса было не больше пяти кэн^[301], но…

Торжествующе взревев, Такэми бросился вперёд и нанёс колющий удар в грудь своего брата. Эта тварь отлично подготовилась. Светлый меч при таком святотатстве гарантированно превратится в чудовище.

Пробив насквозь тело Крылатого и на две ладони выйдя из спины, Райто почернел. Скала содрогнулась от выброса Силы. Монолитный камень раскололся и частично обрушился, а слева, в том месте, где стояли ребята, из воздуха соткалась тень гигантской змеи.

Твари! Возжелав возлюбленную своего брата, Такэми сговорился со Змеем. Он все рассчитал правильно…. Ведь если бы этот ублюдок захватил дар Салисэ, Госпожа стала бы в его руках послушной игрушкой. Навсегда… но, Крылатый передал амулет мне, и этого никогда не случится!

— Где?! Где он?! — проревел Воин, глядя в затухающие глаза брата, и в этот момент я завершил обратное превращение.

Небольшой розовый пятиконечный амулет на полупрозрачной цепочке. Символ расположения Солнцеликой красавицы… Это ведь из-за него… Но никто тут Салисэ не получит! Проводница Солнца сама решит с кем ей быть!

Мысленно дотянувшись до амулета, я уничтожил его, высвободив Силу богини, и затянувшую скалу Тьму разорвала ярчайшая вспышка.

По силе этот удар не уступал недавней атаке Такэми! Воина отшвырнуло от тела убитого брата, гигантский змей по которому прошла волна Света, безвольно рухнул на камни и завизжал как свинья под ножом мясника, а я… Я почувствовал себя попавшим в огонь мотыльком. Мотыльком, который вместо того, чтобы сразу сгореть, сорвал с костра пламя и, превратившись в факел, полетел дальше. Такое пережить нельзя, но Сэт мою душу уже не получит! И спасибо тебе, Госпожа, за возможность красиво уйти…

«Сдохни, тварь!» — прорычал я и, подскочив к ошеломленному богу, нанес широкий рубящий удар по его поганой скуластой морде. Рунный тати, выкованный призраками в Синем Лесу пылал, напитанный Силой Света, но убить бога непросто. Клинок глубоко вошел в кость, перерубив нос и правую бровь, и сломался о защиту Такэми. Измятый ударом кабуто с глухим звуком отлетел в сторону, из раны хлынула алая кровь, раненый Воин яростно взревел и, резко подавшись вперед, попытался достать меня кулаком, но в скорости он мне не соперник! Без труда уйдя от этой атаки, я ступней пробил в окровавленную морду братоубийцы и, опрокинув его на камни, отпрыгнул к телу своего мертвого господина.

Двуручный меч все еще торчал из груди Крылатого, почернев и частично покрывшись серым налетом. Эта тварь убила их обоих… Брата и свой Светлый меч… Райто умер вместе со своей последней жертвой, но то, во что он сейчас превратился, поможет мне в последние мгновения жизни.

Выдернув проклятое оружие из груди мертвого бога, я почувствовал метнувшееся ко мне чудовище и, усмирив его усилием воли, резко повернулся к Такэми.

— Ну что, мразь? Давай посмотрим, хорошо ли он тебя помнит?

Воин атаковать не пытался. После уничтожения дара богини меня переполнял Свет и заклинания ему не помогут. Только обычный бой! Ублюдок способен сотворить себе другое оружие, но Такэми этого делать не стал. Когда я бросился на братоубийцу, тот исчез. Мёртвый Райто разрубил пустоту…

— Трусливая тварь… — с досадой прошептал я и медленно обвёл взглядом полуобвалившуюся площадку.

Все… они все ушли… Остались только я и этот червь-переросток.

Сэт все ещё лежал на камнях, но он уже полностью залечил полученные ожоги.

Через десять-двадцать ударов сердца, змей восстановит зрение и можно будет продолжить. Нет, наверное, стоило атаковать пока он лежит, но я не стану этого делать. Сэт — Истинный Враг, и он заслуживает поединка. Мы проиграли, я в любом случае уйду, и не стоит ронять честь перед смертью. В память о Крылатом и моих погибших бойцах!

Призывный утробный рёв разорвал повисшую над площадкой тишину. Я повернул голову и… улыбнулся. Ну что же… Хоть одна хорошая новость… Моя красавица-верна выжила! В тот момент, когда я уничтожил дар Салисэ, Берюта не закончила превращение и весь Свет обошёл ее стороной.

Верна стояла на том же месте, широко расставив передние лапы, и в медовых глазах моей боевой подруги плескались боль и отчаяние. Берюта прекрасно знала, что Стая мертва, и видела, в каком я нахожусь состоянии. Ну да, так всегда и бывает… Кто-то уходит, а кто-то должен остаться. Жить и помнить тех, кто ушел…

— Возвращайся в Синий Лес! — мысленно приказал я, глядя верне в глаза. — Расскажи Ате и Сару о предательстве Такэми!

— А… ты?

Драконы говорить не умеют, они посылают мыслеобразы, но я свою подругу понимаю прекрасно.

— Я когда-нибудь вернусь, — мгновение поколебавшись, ответил ей я. — Сохрани себя и дождись. Все! Уходи! Быстро!

Сам я в этом не был уверен, но Берюта меня не ослушается. Она должна жить, а в Синем Лесу должны узнать правду.

Видя, что разговор окончен, верна издала тоскливый прощальный рёв и с разбега ринулась в пропасть.

— Дож-дусь…

Перед глазами мелькнула та наша ночная поляна. И обрыв, и луна, и лежащая на траве верна. Мы любили там с ней бывать…

Я мысленно улыбнулся, положил на плечо проклятый меч и, обернувшись, встретился взглядами с Сэтом …

Вы же сами просили еще главу? =) Автор слаб и повелся. Теперь вот ждите понедельника =) Ну и как всегда жду комментарии.

Глава 24

— Т-таро, я не мо-гу лечить. Ни-чего не могу. Даже вы-браться.

Плачущий голос кошки донёсся откуда-то из темноты. Сознание прояснилось и я, не сдержавшись, застонал от невыносимой боли в запястьях.

Впрочем, мой стон тут же оборвался. Находясь в сознании, я не доставлю радости этому ублюдку. Пусть хоть режет на части.

По ощущениям, руки стянуты тонким шнурком, тело болтается в воздухе, носки едва касаются пола. Ну да, Воин не забыл той пощёчины и хочет насладиться моими страданиями. Да вот только хрен ему в зубы и во все остальные места.

Открыв глаза, я огляделся, понял, что нахожусь в большом каменном зале, размером примерно с теннисный корт. Грубые неровные стены, пол и потолок покрывает странный орнамент, похожий на паутину паука-наркомана. Никаких проходов в другие помещения не видно. Возможно, они у меня за спиной, но, да и плевать…

Самое удивительное в том, что доспех по-прежнему на мне. Симэнава на поясе, мечи в ножнах, вторая часть филактерии Нактиса — на предплечье. Этот ублюдок не забрал ничего. Не успел ещё? Не захотел? Ну конечно…

Ладно, хрен с ним… Что ещё? Потолок в зале высокий. У дальней стены — грубая статуя Воина. Сам он стоит напротив — метрах в трёх. Высокий, широкоплечий, но все-таки не такой, каким он был четыре тысячи лет назад. Очевидно, находясь в аватаре, бог не может полностью превратиться в себя самого? Понять бы ещё, на хрена ему эта чехарда с воплощениями? Ведь Салисэ, Каннон и той же Тоётаме подобные костыли не нужны.

— Так никто не сможет ничего обо мне узнать, — оскалился Такэми, правильно истолковав вопрос в моих глазах. — А то слишком много вокруг любопытных…

Я ничего не ответил. Тогда он шагнул вперёд и, не переставая скалиться, презрительно выплюнул:

— Ну, здравствуй, Враг!

Скуластую морду ублюдка наискось пересекал глубокий прямой шрам. Раны, нанесённые мечом, который выковали призраки, не зарастают даже на богах, и это не может не радовать! Четыре тысячи лет братоубийца смотрел на свое отражение, вспоминая и предательство, и позор. Да, прыгая по телам аватар, он смог скрыть истину от богов, но от себя-то уйти не получится.

— Ты ошибаешься, — посмотрев в глаза Такэми, я отрицательно покачал головой. — У меня нет врагов среди крыс…

— Ах ты ж мразь!

Глаза бога полыхнули ненавистью. Он выбросил вперед правую руку и вокруг моей шеи обвился белый жгут заклинания. Кожу обожгло, горло сдавило удавкой, но уже в следующий миг яркая вспышка отбросила Такэми назад. Так, что он едва устоял на ногах.

Защитивший меня оберег протянул по телу холодной волной, запястья занемели, но боль все равно не ушла. Впрочем, плевать на нее, но теперь хотя бы понятно, почему вся экипировка на мне. Ублюдок просто ничего не может забрать. До запястий моих он все-таки дотянулся, и убить, наверное, тоже может легко, но почему-то до сих пор не убил.

Хочет о чем-то поговорить? Или тут дело в том, что мою смерть скрыть не получится, и аватар ему уже не поможет? Скорее второе, но живым он меня все равно не отпустит. Наверное, что-то придумает. Или уже…

— Как же ты жалок, — усмехнулся я, глядя в разъярённую морду аватара. — Трусливый, бессильный ублюдок. Много ты получил за своё предательство? Сэт тебя наградил? Он взял тебя к себе в жены?

Слова давались мне с трудом. Горло пересохло, безумно хотелось пить. Суставы ломило, запястья рвала нечеловеческая боль, но ёкай умеют терпеть. Жаль, обернуться не могу, на путы наложено блокирующее заклинание. Остаётся только говорить…

Если я его разозлю, он убьёт и правда всплывет на поверхность. Моя Берюта, очевидно, так и не долетела до леса. Хотя, возможно, Сару и Ата просто не успели никому ничего рассказать. Жаль, конечно, но ничего не поделать…

Расчёт не оправдался. Такэми мгновенно успокоился и, усмехнувшись, покачал головой.

— Нет, мразь! Ты больше моих планов не нарушишь.

— Ну так попробуй меня убить? — я вымученно улыбнулся. — Ну же…

— Нет, как можно? — Такэми глумливо оскалился. — Мунайто — телохранитель моего погибшего брата. Я встретил старого друга, передал ему часть филактерии, которую отобрал у Сэта в бою, но потом случилось непоправимое. Как оказалось, моя защита не мешает проникать в город чудовищам из Нижнего мира. Одно из них убило самурая Луны и успело сбежать, захватив с собой обе части филактерии Нактиса… — он снова посмотрел мне в глаза, взгляд стал холодным. — Ты скоро умрешь, самурай, и перед смертью пойми… Сущее не просто так лишило тебя памяти. Ему не нужно возвращение моего брата. После твоей смерти Сэт заберет обе части филактерии, и Нактис никогда уже не сможет вернуться. Мару я остановлю при помощи артефакта, который ты так любезно забрал из алтаря Салисэ, и Порядок останется прежним.

Со стороны это напоминало какой-то гребаный балаган. Фильм для детей, где в конце главный злодей рассказывает хорошему парню о своих планах. Хотя…

Высшие ками тут в той или иной мере похожи на людей. Такэми последние четыре тысячи лет так вообще только и делал, что скакал по телам своих аватар и, наверное, перенял от них много человеческих качеств. Это богам плевать на стыд и на совесть, но у людей немного не так. Любому уроду нужно подвести моральную базу под свои поганые поступки. Он ведь все это время жил со своим предательством, не в состоянии ни с кем поделиться, и вот сейчас появилась возможность выговориться, ну да. А ещё этот ублюдок прекрасно знает, что я лишь слабая копия того самурая из прошлого. Знает, что я ему не соперник, что не смогу сбежать, но все равно мучает…

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — тяжело дыша спросил я. — Пытаешься оправдать свою крысиную сущность? Но крысам не нужны оправдания…

— Заткни уже свою пасть! — аватар бога, не меняя выражения лица, резко взмахнул рукой. Перед глазами мелькнул белый росчерк заклинания, а в следующий миг я ощутил сильнейший удар в лицо. Сознание тут же погасло…

Я очнулся от жуткого холода. Оберег пытался меня лечить, но у него получалось лишь немного притуплять боль. Голова раскалывалась, перед глазами плыло. Кровь заливала лицо и, стекая ручейком с подбородка, заливала пол и доспех. Эта мразь отомстила мне за тот пропущенный удар… Не знаю, что с лицом, но по ощущениям левая его часть раздроблена. Глаз вроде цел, нос тоже, но общее состояние такое, что быстрей бы уже подохнуть. В голове что-то мяукает кошка, но слов не разобрать. Эта мразь блокирует её так же, как оберег… Впрочем, экипировка по-прежнему на мне, ноги уже стоят на полу и это не может не радовать. Такэми, видимо, испугался, что я умру, и решил немного ослабить пытку… Мерзкий, трусливый ублюдок…

— Ты что-то говорил, крыса? — подняв взгляд, я посмотрел в глаза аватару. — Я плохо слышу и совсем не понимаю ваш поганый язык…

Каждое движение давалось с мучительной болью, но эта мразь никогда не увидит страха в моих глазах. Он уже проиграл… Тогда, четыре тысячи лет назад, и этого не стереть… Сейчас он сильнее… У меня просто не было шансов, но когда-нибудь я вернусь…

— Если ты думаешь, что тебе поможет кто-то из тех, кто оставил метки на обереге — то это зря, — не обратив внимания на последние оскорбления, холодно изрёк мой мучитель. — Каннон и Салисэ и раньше предполагали, что это я убил Нактиса, но одних только предположений для обвинения недостаточно. Да и что, скажи, две эти курицы могут мне сделать? И, кстати, вот еще что, — он шагнул ко мне и чуть склонив голову, издевательски поинтересовался: — Надеюсь, ты понимаешь, что сбежать, как в прошлый раз, у тебя уже не получится?

— Тварь… — прошептал я, с ужасом понимая, что он прав.

Ведь если меня убьет кто-то из Темных князей, то моя душа окажется в плену в том Чертоге. И плевать, сдох Аби или нет. Тюрьма-то никуда не делась. Стоп! Но у меня же есть паук! Если кто-то из Темных князей окажется рядом, сюда придет Акар Аш и разрулит эту поганую ситуацию! Аватар бога — это все же не бог, и этот ублюдок вряд ли сможет помешать Владыке Пепла! Ну а если Такэми решит явиться сам, то всем будет ясно, кто тут и на чьей стороне! Щит не поможет! Ведь если бы он полностью закрывал Хейанкё от взглядов богов, Воин не прятался бы в теле своего аватара!

Мысли путались от невыносимой боли, сознание плыло, но в душе затеплилась надежда. Акар Аш — это, по сути, мой единственный шанс. Остаётся только надеяться…

Словно бы вторя моим мыслям, на левой стене появилось огромное чёрное пятно и из него в зал выползло отвратительное чудовище.

Больше всего оно напоминало Джаббу Хатта из старой трилогии «Звездных войн». Огромный бурый слизень, с потрескавшейся гнилой шкурой и выпуклыми оранжевыми глазами. Хар… — больше ведь некому. Я не знал или не помнил, как выглядит Владыка Отложенной Смерти, но эта мерзость никем иным просто быть не могла.

Высотой под четыре метра, и около десяти в длину. Весь покрыт язвами, из которых сочится гной, или что-то очень похожее. Две неровные дыры на месте ноздрей, огромный лягушачий рот и круглые глаза, размером с поднос. Две мощные четырёхпалые лапы, с десяток щупалец по бокам, два из которых длиной метров по пять. Толстое, слизнеобразное тело чудовища было окутано зеленоватой дымкой, а воняло от него так, что позавидует стадо дохлых слонов. Тот Джабба Хат в сравнении с этим — сказочный принц, но куда там Лукасу до извращённой фантазии азиатов.

Пока я его разглядывал, Хар подполз к аватару бога, изучил меня немигающим взглядом и гулко, утробно пророкотал:

— Приветствую, Такэми-сама. Я рад, что у тебя получилось поймать нашего общего недруга. Надеюсь, ты не забыл о договоре с Владыкой Сэтом?

Голос чудовища гудел как проржавевшая канализационная труба, в которую продолжают тоннами сливать экскременты. Воняло от него так, что даже у меня в моем состоянии, слезились глаза и сдохнуть уже хотелось от вони. Акар Аш и не думал появляться. Паук на плече не подавал признаков жизни. Лишь амулет вхолостую жёг холодом грудь, да что-то пищала на краю сознания кошка.

— Да, Великий, я помню наш договор с Владыкой, — аватар Такэми кивнул и указал на меня рукой. — Он твой! Можешь делать с ним, что хочешь. Главное, потом убей.

Слизень в ответ квакнул что-то невнятное, затем выполз вперёд и остановившись в трёх метрах напротив меня, произнес:

— Ты зря надеешься, червь. Акар Аш не придёт. Его дар спит. Мы позаботились об этом в первую очередь. Это место выбрано не случайно. Практически нет связи с остальным миром, а артефакты без хорошей подпитки превращаются в мусор.

«Ну вот и ответ, — думал я, глядя в выпученные глаза спутника Сэта. — Они все просчитали заранее. Наверное, это было несложно, но мне-то что теперь делать? Глупый вопрос… Впрочем, уроду что-то от меня нужно, и он это „что-то“ конечно же не получит! Моя смерть — она только моя, и я сам выберу, как мне ее принимать!»

— Ты можешь уйти быстро и без мучений, — словно прочитав мои мысли, гулко произнес Хар. — А можешь умирать очень долго и неприятно, радуя нас своими мучениями. Уйти без моего разрешения у тебя не получиться. Я умею не давать умирать…

— Два кислых приятеля: дерьмо и уксус, — переведя взгляд с Хара на аватару Такэми, я оскалился, изображая улыбку, и презрительно выплюнул. — Поганая крыса и вонючая жаба! Такие у тебя теперь друзья, Воин? Как же ты низко пал… А ведь мой господин когда-то считал тебя братом…

Рук я практически уже не чувствовал. Каждое слово давалось с мучительной болью в левой части лица, но я все равно говорил. Бессмысленные насмешки, которые не повлияют ни на что, но это моя смерть. Я так хочу…

— Ты должен позвать Хону Воровку, — не обратив внимания на мои слова, продолжил говорить Хар. — Просто позвать. Я проведу этот зов, а потом тебя отпущу…

Ну да… Сэту нужна последняя часть филактерии и обломок клыка Рюдзина. В прошлый раз опросить душу убитой лисицы, по каким-то причинам было нельзя, но сейчас, когда она вернулась в мир — это сделать возможно. Эйка говорила, что Хона прячется от темных князей, а этот урод хочет найти ее с моей помощью. Скорее всего, по моему зову можно определить местоположение кицунэ. Магический пеленг или что-то такое… Только Сэту нельзя отдавать обломок клыка. Без него у Аокигахары не будет ни единого шанса. Я не помню, какой он на самом деле Синий Лес, но это, на самом деле, не важно. Вот, казалось бы, какое мне до всего до этого дело? Я ведь все равно умру, но это моя смерть! И я ее сам выбираю!

— Нет, жаба, — я покачал головой и оскалился. — Хону ты никогда не получишь!

Хар ничего не ответил. Он протянул свои щупальца вверх, к верёвке, на которой я болтался, и пришла БОЛЬ.

Все, что было раньше — детские сказки. Тело словно порубили на мелкий фарш, разорвав каждый нерв, потом швырнули в кислоту, выкололи глаза, медленно сточили все зубы…

При этом я не терял сознания и как-то соображал. Понимал, весь ужас и безвыходность моего положения. Чувствовал каждый терзаемый орган.

В какой-то момент понял, что лежу на полу, не в силах пошевелиться. Тело — рыхлый мешок с костями, дыхание давалось с трудом. Все остальное — на месте. Тот же зал, холод на груди, и два ненавистных урода… Такэми, очевидно решил остаться и досмотреть представление до конца. Убедиться, что я мёртв. Ну хорошо, пусть ждёт…

Несмотря на нечеловеческую боль, голова соображала нормально. Изощренное издевательство. Несбыточная мечта любого палача. Когда объект пыток осознаёт творящийся ужас.

Мне дали полежать пару минут, затем веревка рванула вверх и тело снова повисло.

— Ты подумал о моем предложении? — негромко пророкотал Хар. — Говори!

— Да… подумал… — с трудом прохрипел я. — Подумал… что неплохо бы вам трахнуть друг друга во все отверстия! И Сэта… ещё пригласите… Пусть… третьим… с вами, уродами…

Я не человек! Я Таро Уэда! Серебристый лис, самурай Луны и пытками они ничего не добьются! Этот жирный слизень думает, что я не стал ещё тем самураем, и меня можно сломать. Да, возможно, он прав, но воля не передаётся и не появляется. Она или есть, или её нет…

— Ну что ж… У меня времени много… — щупальца чудовища снова потянулись к верёвке, и пытка продолжилась.

Я не знал, сколько прошло времени. Пять минут, час или сутки. Проклятая магия рвала тело на части, в голове шептали и хохотали незнакомые голоса. Иногда мне давали вздохнуть, спрашивали, и все начиналось по новой. При этом тело оставалось неповреждённым. Броня, оружие, части филактерии, оберег — все было при мне.

Забрать все это они смогут только с мертвого тела, но убивать меня нельзя. Вечные пытки? Да и плевать… Я никогда не отдам этим ублюдкам лисицу! И даже если не было бы обломка клыка и последней части филактерии Нактиса… Хона только моя! И пусть это только в фантазиях, но свою женщину я никогда никому не отдам!

В какой-то момент вечности этих мук, я вдруг начал слышать кошку. Обрывки фраз, заикание, но я ее слышал.

— Т-та-ро… твоя… боль… я по-про-бую…

Что там собралась делать Нэко, я не знал, поскольку мне снова дали пятиминутную передышку. В десятый или, может быть, в тысячный раз. Только сейчас на пол меня никто опускать не стал. Оставили висеть, касаясь ногами пола.

— Ты утомил даже меня, — в монотонном голосе Владыки Отчаяния мелькнули нотки досады. — Думаю, нам стоит переместиться в другое место и там уже продолжить беседу.

— Нет! — аватар Такэми шагнул вперед и, смерив меня взглядом, добавил: — Или продолжай здесь, или заканчивай. Я должен убедиться, что он подох. А ещё мне нужны меч, амулет и симэнава.

— Хорошо, — не стал спорить Хар, — мы продолжим.

Он хотел ещё что-то добавить, но в этот момент в голове пронзительно закричала Нэко:

— А ну про-сыпайся, мохна-тый урод! Быс-тро!

Поначалу было непонятно, какого урода она имела в виду, но уже в следующую секунду я почувствовал холод. Левое плечо заледенело, и с него в морду аватара Такэми прыгнул паук!

Как какой-то чужой в том старом прикольном фильме из детства! Не ожидавший такого ублюдок отшатнулся, попытался сорвать насекомое, но его башка взорвалась! Так, словно паук был зарядом тротила!

Обезглавленный труп Императора завалился на пол, нелепо взмахнув руками и залив все вокруг хлещущей кровью. Я тоже упал, поскольку веревка пропала. Хар что-то неразборчиво промычал… В этот момент левая стена взорвалась грудой обломков, и вломившийся в зал демон сходу атаковал Владыку Отчаяния!

Ну вот… Всем оставаться на местах! Работает спецназ!

Влепив по Хару конусом огня, похожим на струю ранцевого огнемета, Акар Аш совершил огромный прыжок, и его Ламия с хрустом вошла в гнилой бок чудовища. Владыка отчаяния, с невероятной для таких пропорций прытью, сместился вбок, хлестнул демона щупальцами и пустил в него облако зеленого газа.

— Таро, я сей-час!

Тело словно засунули в морозильник, левая часть лица онемела. Оберег «включился» и к нему присоединилась кошка, но я все равно чувствовал себя хуже покойника. Рядом ревели дерущиеся чудовища, рушились с потолка камни, воняло горелыми трупами, а я… Я просто лежал и пытался заставить себя подняться. Воля… Она словно закончилась, но…

— Сме-ни фор-му! — заикаясь, рявкнула Нэко, и до меня наконец дошло!

Сука, ну да!

Обернувшись лисом, я пару раз глубоко вздохнул, приходя в себя, поднялся на ноги и призвал Райто. Меч, который когда-то принадлежал Воину…

Темные князья дрались в пятнадцати метрах справа, и в тот момент, когда я почувствовал, что могу двигаться, схватка превратилась в некое подобие клинча. Акар Аш воткнул свою пылающую косу в тело противника и давил на неё, словно бы пытаясь проткнуть Хара насквозь. Тот, в свою очередь, обвил тело Владыки Пепла щупальцами и висел на нем как спрут, на атакованном корабле, распространяя вокруг себя зелёное облако ядовитой заразы.

Эйка как-то говорила, что схватки высших ками зачастую сводятся к банальному сравнению Силы. Как в армрестлинге. Только здесь цена поражения — небытие. И да… я не понимаю, что происходит и кто побеждает, но просто так стоять не намерен. Эта жирная мразь только что пытала меня, и она за это ответит!

Все тело болело, левую часть лица я не чувствовал, суставы ломило, дыхание давалось с трудом. Смена формы лишь немного притупила боль, а оберег с кошкой быстро залечить такое не смогут, но, да и плевать! Я должен отомстить этой твари за пытки! Только так…

Покачнувшись, как мертвый рыцарь из той старой игры, я рванулся вперед и ударил по самому толстому щупальцу, вложив в этот удар всю оставшуюся силу и ненависть.

Проклятый меч как масло перерубил поганый отросток и я, крутанувшись, ударил тварь в бок!

Получи, мразь! Это тебе за Гришу Смирнова! За того меня, которого ты пытал!

С глухим звуком клинок глубоко вошел в тело чудовища, из раны на камни выплеснулся гнилой кровавый ихор. Утробный рев Владыки отложенной Смерти ударил мне по ушам. Хар подался назад и… исчез. Сбежал…очевидно, поняв, что в этом бою ему совершенно не светит. Сука!

Покачнувшись, я посмотрел на Владыку Пепла и попытался изобразить улыбку, но это получилось хреново. Вряд ли вообще получилось…

В ушах еще стоял грохот боя. Тело ломило и хотелось подохнуть, но я выжил! И это замечательно!

— Здравствуй, самурай! — опустив горящую косу, пророкотал демон. — Ты плохо выглядишь, но я рад, что ты не ушел…

— И тебе… не… хворать, — морщась от боли и тяжело дыша, произнес я. — Спасибо… что пришел… и помог….

— Ещё ничего не закончилось, — в голосе демона мелькнули нотки досады. — Хара нужно добить, и я сейчас этим займусь, а ты срочно уходи из этого города! Воину сейчас будет не до тебя, поскольку сюда летит армия из Кимона. С ними — королева Илит, так что Такэми есть чем заняться. Все, самурай, прощай! Я должен добить эту гадину!

Всем привет =) Жду комментарии

Глава 25

Произнеся это, демон исчез, и я остался в зале один. С трясущимися ногами, изуродованным лицом, болью во всем теле, но все же живой! Оберег и кошка работали на пределе, но ту жесть, что творилась со мной, так просто не залечить.

Эти мрази должны подохнуть! И если Хару осталось недолго — я уверен, что от Владыки Пепла ему не уйти, то с Такэми все намного сложнее. Бога мне не убить, а значит, нужно свалить из города, как говорил Акар Аш, и рассказать правду.

Что ещё? Я посмотрел на безголовый труп Императора и зло усмехнулся. Вот уж кого мне совершенно не жаль. Этот ублюдок привёл меня в Буши но Шидо, прекрасно зная, что здесь произойдёт. Да даже если не знал…Мать Асуки просила его провести обряд, чтобы Воин не воплощался без приглашения. Теперь они оба мертвы… Нужно было слушать тогда свою женщину.

— Таро, прос-ти меня, — жалобный голос кошки оторвал меня от созерцания трупа. — Он дер-жал, и я доба-вила те-бе боли, чтобы осво-бодиться и про-будить кипа.

— Ты все сделала правильно! Спасибо, что снова спасла!

Поблагодарив девочку, я положил меч на плечо и направился к пролому в стене. Основная боль отступила, но тело продолжало быть ватным. Суставы ломило, левую часть лица я все так же не чувствовал, но плевать. Сейчас главная задача — свалить, а то Такэми может вернуться. Не знаю, сколько времени нужно ублюдку, чтобы прийти в себя после случившегося, но… Стоп! Симэнава!

Акар Аш сказал, что скоро сюда заявится толпа асуров вместе с Илит, а эта крылатая тварь может почувствовать артефакт! А ещё Такэми говорил, что веревка может как-то остановить Мару. Воин собирался ее спрятать подальше? Сука! Да за что мне все это?! Раненый, с путающимися мыслями, на вражеской территории, а на другой стороне доски два ненавидящих меня бога! Сущее, ты не охренело ли, выдавать подобные квесты?! И ладно бы, хоть понимать, что делать с этой веревкой. В какую задницу запихать, чтобы ее никто не нашёл?!

Остановившись возле пролома, я положил ладонь на проклятую веревку, сжал в кулаке один из узлов и… выматерился!

Перед глазами возникла картина! Та самая со стены! При этом видел я ее в мельчайших подробностях: горы, два светила над ними, иероглифы, веревки, символ Мары и потрескавшиеся Граничные камни. При этом, одна симэнава разорвана, и, судя по всему, это то, что происходит сейчас.

Мгновение и рисунок сменился. Все как тогда на стене. Светила исчезли, обе симэнава разорваны, Граничные камни разрушены, а над горами нависает чёрная тень. Ещё секунда, и перед глазами третий рисунок. На нем — луна и солнце снова на месте, Граничные камни целые. Веревки в этот раз целые, но они едва прорисованы. Тень Мары исчезла, а внизу гребаный текст!

Черт! Я ведь так и не научился читать. Нет, сколько-то иероглифов разобрать могу, но этого мало! Смысл по-прежнему непонятен.

Хотя, хрена ли тут понимать? В тот раз я не смотрел на веревки, а сейчас не нужно быть учителем японского языка, чтобы разглядеть в каком они состоянии на каждом из этих рисунков. С первым все ясно и так. На втором — полная задница: обе веревки разорваны, камни разрушены и это как раз то, чего добиваются Мара и его сука-жена. Ну а с третьим рисунком пока не понятно, но подозреваю, что Сущее перепутало нумерацию этих чертовых страниц. В общем, идея тут только одна: добраться до своих, переписать текст, и пусть мне его расшифруют. А сейчас пора отсюда валить, я и так потерял кучу времени. Ещё бы, блин, понять, в какую сторону надо идти.

Выйдя в пролом, я оказался в широком коридоре с одним только выходом, за которым обнаружился тот самый предбанник, в котором со мной проводили инструктаж.

Хреново… Мне совершенно не улыбалось встречаться с телохранителями Императора и его сыном, но этого, очевидно, не избежать. Впрочем, плевать — что-нибудь да придумаю. К примеру, можно сказать, что Император дожидается их внутри. Никому ведь и в голову не придёт, что я его грохнул? Ну не я сам, но без меня там не обошлось, да.

Ну а если не поверят — так это их личные трудности. Чувствую я себя уже достаточно сносно. Оберег и кошка постарались на славу. Боль прошла, ноги уже не трясутся, суставы не ломит, в тело вернулась подвижность. Левая часть лица, вернее лисьей морды, дико чешется, как это бывает с зажившими ранами, а в Сыёку два полных заряда.

Мысли тоже больше не путаются, и крыша вроде бы не поехала. То есть я прекрасно понимаю, что пятьдесят человек на выходе из храма — это до хрена для одного меня, но никто тут не собирается играть в Д’Артаньяна. Мне главное прорваться и добежать до представительства клана. А там Нори, Асука, Кояма с ребятами и ещё полсотни бойцов. Впрочем, может быть, оно обойдётся?

Мгновение поколебавшись, я пожал плечами и, поправив на плече меч, направился по коридору вперёд. Форму не менял — не видел в этом смысла. Пусть видят, кто я такой!

Выйдя на арену, понял, что надеждам на мирный исход оправдаться было не суждено. Горо Асаши стоял на середине ристалища со спокойным лицом, держа ладонь на рукояти своего тати. Вид сына Императора не оставлял никаких сомнений в его намерениях. Четыре десятка телохранителей перекрыли выход с арены в город. Половина вооружена луками, и прорваться сквозь такую толпу невозможно. Ну что ж… Эту ночь нужно как-то заканчивать. И видят боги, я хотел разойтись по-хорошему.

Не сбавляя шага, я прошёл к центру арены и, остановившись в пяти метрах напротив Асаши, небрежно поинтересовался:

— Ты чего-то хотел?

В глазах сына Императора полыхнула лютая ненависть, он смерил меня взглядом и прорычал:

— Ублюдок! Ты ещё спрашиваешь?!

— Нет, ошибаешься, — я покачал головой. — Ублюдок — это твой папа, а та крыса, которой вы все тут поклоняетесь — предатель и братоубийца! Ну а ты щенок еще можешь пережить эту ночь. Уйди с дороги и убери своих шавок! Иначе править страной будет твоя сестра.

Ненависть клокотала во мне. Ведь я не забыл ни пытки, ни тот ужас, который только что довелось пережить. Да, наверное, сын за отца не в ответе, но этот человек только что меня оскорбил, и он умрет, если не отойдет в сторону!

Нет, я прекрасно понимал, что Асаши может призвать ту крысу, что недавно меня пытала, но аватар — это все же не бог. Больше я не дам себя подловить, ну а в честной драке мы ещё поглядим, чья возьмёт. Ведь в этот раз, у меня в руках оружие, способное пробить защиту любого высшего ками. Райто не сломается. Главное — не облажаться самому.

— Сдохни! — проревел Асаши и, выхватив тати, швырнул в меня россыпь белых шаров.

— Щит! — пискнула в голове Нэко, и я резко ушел вправо, прикрываясь мечом.

Уклониться не получилось. Один из шаров попал в левую часть груди, ещё два впитались в плоскость клинка и это меня спасло. Все, как в бою с Рокеро. Клинок поглотил Силу и передал ее мне.

Сильнейший удар крутанул тело по оси и отбросил меня назад, но в этот раз нокдауна не случилось.

Сотни звёзд вспыхнули в небе красными точками, перед глазами мелькнула оскаленная морда прыгнувшего на меня самурая. Занесённый тати блеснул в свете луны, и я, не успевая уклониться, мысленно потянул спусковую скобу. Дуплетом из артефакта! Мне плевать на местные правила!

Два сорвавшихся с руки полумесяца с глухим звуком ударили самурая в грудь, отбросив его тело назад. Елочной гирляндой вспыхнули артефакты доспеха, Асаши нелепо взмахнул руками и упал на песок. В этот момент промахнувшиеся шары заклинания, совершив круг, впитались в лезвие Райто, и миру словно добавили красок.

Красные точки в небе приблизились, в ноздри ударил целый букет новых запахов, все неприятные ощущения схлынули, и я понял, что могу снова принять свою боевую форму. Впрочем, этот ультимейт^[302] стоит поберечь на потом, когда других вариантов уже не останется.

Асаши пережил магическую атаку. Доспех сыну Императора усиливали настоящие мастера, и самурая даже не поцарапало. Упав на песок, самурай откатился вбок, избегая атаки, мгновенно вскочил на ноги и снова зарядил по мне заклинанием. Двигался он как высший асур, но для теперешнего меня это ни разу не показатель.

Без труда уйдя от всех летящих в меня шаров, я сместился вправо и, шагнув вперёд, ударил мечом по широкой дуге.

Не успевая уклониться, от этой атаки, сын Императора попытался блокировать её мечом, но его тати сломался, хрустнув как прогнившая ветка.

Райто, продолжая движение, ударил самурая в плечо, и в этот раз кираса его не спасла. Артефакты на броне вспыхнули и обиженно погасли, лезвие проклятого меча прорубило сталь и ударило в кость.

Асаши вскрикнул, отшатнулся, и его фигура резко увеличилась в размерах. Лицо сменилось на знакомую морду, но… поздно!

— Да сейчас! — прорычал я и, прыгнув вперёд, нанёс рубящий сверху.

Аватар бога попытался уйти от удара, но в скорости он мне не соперник. С глухим звуком меч ударил по шлему, и защита не выдержала! Клинок, проломив кабуто, без труда разрубил череп ублюдка, и у Такэми больше не осталось ни одного аватара!

Все!

Труп сына Императора с грохотом рухнул к моим ногам, что-то заорали самураи у входа. Пятеро самых смелых, выхватив оружие, двинулись в мою сторону. Лучники выпустили по стреле, но в таком состоянии мне не страшен даже залп из винтовок.

Сбив левой рукой оперенное древко, я рванул меч из трупа и быстро огляделся, оценивая ситуацию.

Сорок человек помехой не будут. Там, у выхода, света практически нет, а в темноте эти уроды видят намного хуже меня, поэтому есть высокие шансы прорваться. Я посмотрел на идущих ко мне самураев, прикидывая как лучше поступить, и тут до меня дошло.

Черт! Ну какой же я идиот! В VIP-ложах кланов есть отдельные выходы, и можно уйти через какой-то из них! Там железные двери, но ни одна из них помехой не будет. Главное — забраться наверх.

Уклонившись от очередного залпа, я поднял взгляд на трибуну, снова заметил в небе россыпь красных огней и понял, что это не звёзды! Приглядевшись, можно было различить силуэты и крылья! Асуры? Очень на то похоже. Только почему они светятся?

Додумать на эту тему мне не дали. Земля под ногами дрогнула, и в десяти метрах напротив появился Такэми.

Ну да, этого следовало ожидать…

В своём истинном облике, Воин был на полторы головы выше меня. В тяжелом латном доспехе, с чудовищным канабо на правом плече и со знакомым шрамом на роже. Ублюдок больше не может прятаться и это отлично! Что бы со мной ни случилось, правду он больше не скроет.

— Ты надеялся сбежать, Враг? — холодно произнес бог, смерив меня презрительным взглядом, и его голос эхом прозвучал в тишине.

Идущие ко мне самураи остановились и попятились. Те, что стреляли из луков, опустили оружие. Оно и понятно. Никому не хочется попасть под горячую руку.

— Какая хорошая ночь, не находишь? — усмехнувшись, я обвел взглядом трибуны и посмотрел богу в глаза. — Крысу выгнали из норы, и правду больше не скрыть? Беги к своему хозяину в Нижний Мир, трусливый ублюдок! Кому ты здесь пытаешься угрожать? Третья смерть в эту ночь станет для тебя окончательной.

Нет, я не думал, что смогу продержаться против него даже пару минут. И никакая боевая форма мне, увы, не поможет. Скорость тоже вряд ли что-то решит против того, кто одним ударом может развалить половину этого города. Там, на площадке перед Цитаделью Змеи, после разрушения артефакта я был неуязвим, и ему бы не помогла его Сила. Сейчас же все немного не так, но просто так никто тут умирать не собирается. Со мной кошка, оберег и меч, способный пробить защиту любого высшего ками, а значит, ничего еще не закончилось!

— Ты еще смеешь скалиться, мразь? — не меняя выражения лица, прорычал бог. — Твой поганый приятель, заявившись, снял защиту с моего города. Впрочем, сейчас мы это поправим!

Не произнося больше ни слова, Такэми рванулся вперед и ударил. Его канабо вспыхнул в темноте белым светом и, описав широкую дугу, ударил в песок в том месте, где я только что стоял. Возможности контратаковать не было, поэтому я отскочил в сторону и сместился вправо, держа занесенный меч над плечом.

Увернуться получилось с огромным трудом. Ведь даже несмотря на мое теперешнее состояние, я очень сильно проигрываю тому парню, которым был четыре тысячи лет назад. Такэми тоже прекрасно это понимает. Очевидно, поэтому он решил поиграть в дуэль на глазах своих почитателей? Чувствует, тварь, что мне его не достать…

Шипастое навершие ушло в песок сантиметров на тридцать. Земля под ногами вздрогнула, и Такэми, продолжая движение, нанес круговой удар. Белый росчерк сверкнул в темноте, и мне снова пришлось отпрыгивать назад, уходя уже от третьей атаки противника.

Уклоняться пока получалось, но бог не давал мне ни одного шанса для контратаки. Тут же все как в гребаных шахматах, где, глядя на доску, можно понять, чего ожидать от соперника. А Такэми — гроссмейстер. Лучший из лучших, и я ему сейчас не соперник. Мне бы стать тем парнем из прошлого, но…

Пару минут я только и делал, что уклонялся, отпрыгивал и уходил от атак, не имея ни малейшей возможности на ответный удар. Бог играл со мной как сытый кот с пойманной мышью. Его почему-то не заботили ни отсутствие щита, ни летящие к городу твари. Он словно что-то знал, или ждал какого-то знака.

Светящийся канабо разрывал темноту, роились в вышине тысячи красных огней, холодно смотрела с неба луна. Я все так же прыгал по песку, на пределе сил уворачиваясь от атак, и все отчетливее понимал, что скоро это закончится. Ему просто надоест эта затянувшаяся игра, и, если ничего не предпринять сейчас, меня просто не станет. Я ведь и так уже практически труп, а значит…

В следующий момент, когда Такэми, довернув корпус, нанес очередной круговой удар, я, вместо того чтобы отпрыгнуть, резко подался вперед.

Жест отчаяния — по-другому такое не назовешь. Я прекрасно понимал, что эта атака последняя, но других вариантов не оставалось. Или сейчас, или уже никогда!

Увидев летящее в лицо острие, Такэми отпрянул, не довернув до конца корпус, и в полную силу ударить не смог. Впрочем, хватило и этого.

Рукоять канабо с глухим звуком ударила меня в бок, отбросив метра на три, но за мгновение до этого острие Райто клюнуло Воина в его поганую морду. Всего лишь очередной шрам, но я все-таки смог достать в бою бога!

Яростный рёв Такэми прозвучал в ночи торжественной музыкой. Прощальным аккордом этого мира, хотя… Ничего ещё не закончилось! Ведь, рухнув на песок, я понял, что могу продолжать!

Все-таки плетёный доспех защищает лучше любой латной кирасы, а рукоять, которой мне прилетело по рёбрам — это не боевая часть. Да и удар у Воина получился смазанным.

Откатившись вбок, я вскочил на ноги и, отпрыгнув назад, издевательски произнёс:

— Подумал, что одного шрама на твоей роже недостаточно… Можешь не благодарить!

Вид у Такэми был страшен: оскаленная морда, широкая рана под глазом, текущая чёрная кровь и ненависть в пылающем взгляде.

Ну да… Этот ублюдок рассчитывал, что я лягу в обычном бою, но получил по зубам и немного расстроился.

— Ну все! Довольно! — прорычал бог и указал на меня свободной рукой.

Понимая, что ничего хорошего мне этот жест не сулит, я попытался отпрыгнуть, но почувствовал, что не могу этого сделать. Песок под ступнями просел и превратился в застывший бетон.

Одновременно с этим канабо в руках Такэми увеличился до размеров фонарного столба и ночь вокруг отступила перед ярким сиянием Силы.

— Сдохни! — проревел бог и ударил.

В такие мгновения у каждого есть время, чтобы понять, как он хочет уйти. Смиренно опустив руки, или все-таки по-другому. Ведь воин всегда гибнет от удара в лицо!

Нет, я понимал, что такую атаку заблокировать невозможно, но все равно выставил меч навстречу падающей сверху дубине. Дальше произошло странное…

Глава 26

В тот момент, когда оружие бога коснулось меча, белый свет погас, а на меня хлынули потоки Силы! Райто смог целиком поглотить заклинание бога! Ну да! Он же не простая железка!

Это было похоже на грозу в жаркий солнечный день, открывшееся второе дыхание за сотню метров до финиша, или укол какой-то чудовищной дурью! Мгновение — и я превратился в того парня из прошлого. Ненадолго… — эта Сила чужая, но мне хватит и пары секунд!

Одновременно с этим понял, что снова горю! Почти как тогда на площадке, но этот огонь меня не сожжет! Та фенечка на алтаре Салисэ… Она ведь была маленькой копией дара богини моему господину, и «включилась» как только почувствовала, что Мунайто вернулся.

Оковы пропали, и я рванулся вперёд!

Не ожидавший такого поворота Такэми попытался закрыться своим канабо, но правила поменялись! Проклятый меч с глухим лязгом ударил в окованную сталью рукоять и разрубил ее пополам! Райто не забыл предательства и тоже никого не простил!

Продолжая движение, я выбросил вперёд обе руки, метя в незащищенное горло. В последний момент Такэми попытался сбить атаку наручем, но не смог, и острие вошло ему под кадык!

Фаталити, мразь!

Клинок без труда пробил защиту и, перерубив позвонки, сорвал с головы Такэми кабуто.

Тело мертвого уже бога затряслось, земля под ногами дрогнула, а в следующий миг мир утонул в ослепительной вспышке.

Зрение восстановилось достаточно быстро. Не будь у меня в руках Райто и не гори я истинным Солнечным Светом, все закончилось бы печально. Выплеск Силы из убитого бога прошёл сквозь меня и, снеся часть трибун за спиной, обрушил здание храма.

Ну да… Стадион теперь стал Колизеем. Так бывает, когда боги уходят…

Все ещё не придя в себя после случившегося, я посмотрел на труп братоубийцы, и в этот момент над ним соткалась фигура чёрного самурая. Того самого — без лица, который поначалу посчитал меня самозванцем. Проклятый ками из меча, с которым мы познакомились на площадке перед Цитаделью Змеи. Все это время он меня ждал… Четыре тысячи лет — это охренеть какой долгий срок даже для ками. И вот сейчас он, наверное, освободился и пришел попрощаться…

Словно прочитав мои мысли, самурай кивнул, ударил себя кулаком в грудь и распался облаком черного дыма. Я перевел взгляд на свой меч и усмехнулся.

Все! Райто больше не проклят!

Меч вернулся в прежнее состояние. Клинок из-за переполнявшей его Силы окутывало облако серебристого света. В темноте он был похож на лайтсабер джедая или великий меч из какой-нибудь компьютерной игры. Хотя, о чем это я? Джедаи — фантастика, а Райто в прошлой жизни принадлежал богу! Теперь он мой, и это классно! А ещё мне казалось, что меч скорбит о том, что нам с ним пришлось совершить. Не знаю, возможно, я еще просто не отошел от случившегося, но разбираться с этим буду потом. Ещё ведь ничего не закончилось.

— Т-таро, т-ты жив! — плачущий голос Нэко, отвлёк меня от раздумий.

— Да, все в порядке, — ответил я девочке. — Щита над городом больше нет, но ты пока посиди на плече. И готовься — сюда летит куча асуров.

Чувствовал я себя превосходно, поскольку продолжал «гореть» из-за подаренной Силы. Не знаю, сколько это состояние еще продлится и чем закончится для меня, поэтому нужно спешить! Вот доберусь до своих и только тогда успокоюсь.

С момента гибели бога прошло меньше минуты, и самураи у выхода ещё не опомнились. Сейчас — самое время для того, чтобы попытаться прорваться, но я не хочу никого из них убивать, а значит, уходить буду, как и планировал, через трибуну.

Громкий хлопок за спиной заставил меня вздрогнуть. Я резко обернулся, стараясь не терять из вида самураев, посмотрел на восток и выматерился. Над городом поднималось багровое зарево!

Как выяснилось, асуры несли с собой какую-то мерзость. Красные светящиеся шары — аналог зажигательных бомб. Я не знаю, зачем этим тварям понадобилось устраивать в городе пожары, но, как бы то ни было, больше сотни тэнгу уже сбросили на Хейанке свой поганый груз и часть из них уже подлетала к развалинам храма. Ещё несколько тысяч растянулись в широкую цепь и, очевидно, готовились «отбомбиться».

— Лево! Верх! — голос кошки в голове оторвал меня от созерцания творящегося кошмара.

Я резко повернул голову и увидел трёх летящих уродов.

Тэнгу, или как там их зовут — внешне мало отличались от людей. Ну если не брать во внимание огромные перепончатые крылья, покрывающую тело чешую, тонкие прорези оранжевых глаз и длинные, как у Буратино, носы. Ноги и ступни — вполне человеческие, руки — вроде бы тоже. Телосложение как у дистрофиков, но жирным-то — иди, попробуй, блин, полетать!

В руках все трое несли короткие копья. Из одежды — одни только пояса с висящими на них ножнами. Я не орнитолог, но по логике, с таким весом они летать не должны, но какая тут, в задницу, логика?!

Очевидно, прекрасно умея действовать в тройке, тэнгу зашли на меня цепью, полагая, что, увернувшись от атаки одного, я тут же попаду под удар копья другого. Рассчитали вроде бы правильно, но не на того они дернулись!

Шагнув навстречу монстру, что летел в центре, я коротко размахнулся и ударил, целя ему в плечо! В Мрачном лесу крылатая тварь сбила меня с ног во время своей атаки, и второй раз такой трюк уже не пройдёт! Если срубить крыло и уклониться от столкновения — никакого ущерба ты не получишь. Ну разве что приложит обрубком крыла, но плетёному доспеху такие удары до лампочки.

Так и случилось.

Клинок перерубил твари плечевую кость. Я вывернул корпус, пропуская широкий наконечник копья и, получив в бок обломком крыла, без труда устоял на ногах.

В лицо дохнуло кошачьим сортиром, на доспех брызнули темные капли, и тяжело раненый асур, покатился по земле, ломая остатки костей.

Те двое, что летели с ним — приземлились, и это выглядело как минимум необычно. Коснувшись ногами песка, они пробежали метров по семь, а затем закутались в крылья! Я просто не знаю, как по-другому такое назвать.

Мгновение — и крылья исчезли, а на тварях добавилось крупных чешуек. Крылья превратились в доспехи? Ну да, наверное, но и плевать!

Слева донеслись хлопки спускаемых тетив. Самураям стало не до меня, поскольку их атаковала толпа подлетевших асуров. Я не отслеживал, что там происходило. Мне положить, кто из них победит. Главное — побыстрее отсюда свалить и добежать до своих.

Раненый асур ещё хрипел на земле, когда двое его приятелей рванулись ко мне с двух сторон, занося свои копья. Нереальная скорость даже для тренированного человека, но я не человек.

Твари ударили одновременно, целя в голову и в левый бок, и подохли с интервалом в секунду.

Шагнув вперёд, я снес полчерепа правому и, продолжая движение, немного довернул корпус. Двуручный меч — это вам не катана. Описав широкую дугу, Райто достал промахнувшегося асура в бедро, и на этом, собственно, все и закончилось.

Хрустнуло. Толстая чешуя частично сдержала удар, кость перерубить не получилось. Тэнгу покачнулся, попытался ударить меня копьем, но этого я ему не позволил. Подскочив к раненому, я ударом плеча опрокинул его на песок, затем перехватил меч за рикассо^[303] и загнал его в глотку асура.

Тэнгу дернулся и затих. Тогда я добил первого, огляделся и быстро побежал к левой трибуне. Драка возле выхода была в самом разгаре. На песке уже лежало с десяток трупов, стонали раненые, громко ругались живые.

Город горел. В небе метались крылатые тени. Большая часть тэнгу полетела в сторону дворца, но и здесь хватало уродов. Кто-то из пролетающих мимо швырнул свою бомбу в развалины храма и там уже занимался пожар. Еще пятеро, заметив драку, приземлились в противоположной части арены, и разбираться с ними мне было уже не с руки. Нужно бежать в представительство!

Лазать по стенам с двуручным мечом в руках — не самое прикольное из занятий, поэтому Райто пришлось отпустить. Подбежав к трибуне, я подпрыгнул, зацепился за край шершавого камня, подтянулся, перехватился свободной рукой и перелез через ограждение, ощутимо приложившись физиономией.

Ну да… Когда у тебя вместо лица лисья морда, рассчитать габариты непросто. И самое обидное, что у той же Эйки в переходной форме тоже появляются уши и хвост, но лицо при этом остаётся человеческим. Такое ощущение, что над созданием этого мира поработали японские мультипликаторы. Мужики могут выглядеть как угодно, но женщины обязаны быть прекрасными. И что вообще за херня мне в голову лезет в такие моменты?

Пробежав наверх по широким ступеням для зрителей, я ещё раз прыгнул и, подтянувшись, перекинул тело в ложу Ясудо. Там оглянулся, покачал головой и побежал к дверям.

Город все так же горел. Пожары я заметил в шести разных местах, но если не поднимется ветер, то огонь можно будет как-нибудь потушить. Тэнгу в небе хватало, но красных шаров у них уже не было. Твари сбросили свой поганый груз, и непонятно, какие теперь у них цели. Хотя, чего тут, блин, понимать? В открытом бою с меченосцами асуры сольют. Слишком их мало сюда прилетело, а значит, цель у этих тварей одна: посеять панику и… симэнава!

Сила постепенно уходила из тела, огонь во мне затухал и это хреново. Ведь мне нужно выбраться и унести подальше эту гребаную веревку! Плохо, что боевая форма мне в этом состоянии недоступна. А я-то еще думал, почему не перекинулся там, на площадке у Цитадели Змеи. Впрочем, с Силой Солнца в груди никакая форма не нужна, но сейчас-то Сила уйдет и… Стоп! Но если дар Салисэ меня признал, то, может, я смогу понять написанное на странице Книги Начал?

Остановившись посреди коридора в паре метров от выхода, я сжал в ладони один из узлов, и перед глазами вновь появился первый рисунок. Вскоре его сменил второй, затем третий и… я выматерился от досады.

Гребаные азиаты с их гребаными иероглифами, которые нормальный человек не выучит и за год! Придумали бы нормальные буквы, и все, возможно, сложилось бы иначе, но что мне делать сейчас?!

В этом состоянии я смог легко прочитать надписи, и стало понятно, как Такэми собирался остановить Илит. Только я не бог, и мне нужно сделать непростой выбор. Но не сейчас — нет! Сначала добегу до ребят!

Выбив двери ударом ноги, я выскочил на улицу, перекинулся в человека и, придерживая ножны, побежал в сторону представительства. Народа вокруг хватало. Люди выбегали из домов и, не понимая, что происходит, испуганно смотрели на небо.

На площади перед дворцом горело два десятка домов. На брусчатке лежали трупы семерых тэнгу и двух десятков самураев из городской стражи. На территории дворца горели хозяйственные постройки и деревья в саду, но само здание совершенно не пострадало. Судя по доносящимся крикам, за забором сейчас шёл нешуточный бой, но останавливаться и смотреть, что конкретно там происходит, я, конечно, не стал. Обогнув толпу испуганных горожан, я повернул на знакомую улицу и побежал по ней, не сворачивая.

Издали заметил большой пожар, и в висках застучала лютая ненависть. Эти уроды добрались и сюда, но ничего… Если кто-то из близких погиб, ни одна крылатая мразь в свой Кимон не вернётся!

Подбегая, увидел на улице трупы асуров, и услышал громкие команды Коямы. Повернул в ворота, на ходу призвав меч, остановился и… с облегчением выдохнул. Все живы! Никто не погиб!

Во дворе представительства в неестественных позах лежало два десятка трупов крылатых налетчиков. Все с крыльями, и в каждом торчит по несколько стрел, а значит, посбивали их на подлете.

В эту ночь здесь по понятным причинам никто не спал, и как только в здание прилетел огненный шар, ребята оперативно выбежали на улицу. Дальше все как по нотам. Прекрасно зная, кого нужно встречать, Кояма распределил бойцов по позициям, а тэнгу, подлетая, не видели, сколько их тут поджидает народа. Ну и Нори с Асукой тоже не стоит сбрасывать со счетов.

— Не стрелять! — рявкнул Кояма при виде меня и, выйдя вперёд, неверяще улыбнулся. — Таро-доно?! Ты жив?! Мы думали…

— Ага, и я тоже поначалу так думал, — я улыбнулся самураю в ответ, оглядел рассредоточившихся по территории бойцов и махнул рукой молодоженам.

— Брат! Живой! — Нори взял меня за плечи, оглядел и стиснул в своих медвежьих объятьях. — Жена почувствовала явление бога, его ярость и…

— Смерть? — отстранившись, я вздохнул и виновато посмотрел на принцессу.

Нет, я совершенно не сожалел о содеянном, но девушку по-человечески жаль. Страшно терять близких людей, и какими бы они ни были сволочами — это все равно родственники.

— Смерть?! — глаза Асуки расширились, она потрясенно прикрыла пальцами рот и, шагнув ко мне, прошептала: — Так Воин мёртв?!

— Да, и твои отец с братом тоже, — я покивал и опустил взгляд. — Такэми оказался предателем. Это он убил бога Луны. Еще тогда Воин заключил союз с Сэтом ради обладания Солнцеликой… Сегодня они пытали меня с Харом, потом Темный Князь сбежал, и, надеюсь, он тоже подох…

— Да… — Асука покивала. — Наставница говорила, Такэми их погубит. Будет прикрываться ими, но… — она тронула меня за запястье, — кто его убил?!

— Их всех убил я, — посмотрев принцессе в глаза, твердо произнес я. — Прости…

— Ты!? — Асука отшатнулась. — Ты убил бога!? Но как!? Ты кто такой, Таро Лисий Хвост!?

— Мой брат — Мунайто, — ответил за меня Нори. — Самурай Луны, старший телохранитель Нактиса-сама. Он погиб четыре тысячи лет назад в бою с Сэтом, а сегодня отомстил убийце своего Господина.

— Мунайто?! Твой брат?! — девушка неверяще посмотрела на брата, и в этот момент один из самураев проорал:

— Нори-доно! Сюда летят тэнгу!

Я поднял взгляд и… усмехнулся. Ну да, начинается… Все атаковавшие город асуры летели сюда. Судя по всему, их Госпожа почувствовала симэнава.

Если кто-то видел в небе взлетевших с деревьев ворон — то это лишь жалкое подобие того, что я сейчас наблюдал. Тысячи тварей поднялись над городом и полетели в сторону представительства Клана.

— Готовимся! — рявкнул Кояма. — Госпожа, господин! Уходите за дом!

— Без команды не стрелять! — приказал я и сделал успокаивающий жест. — Сейчас…

Ну да… Илит почувствовала артефакт, и город больше не интересен?

Это выглядело жутко. Тысячи крылатых тварей слетались со всего города на крыши домов, стоящих вокруг горящего здания посольства. Те, кому не хватило места, приземлялись на улице возле ворот. Самураи негромко матерились, Нори с Асукой смотрели на все это как дети, впервые увидевшие аниме, а мне нужно было дождаться…

— Назад! — я оттолкнул брата и его жену себе за спину и шагнул к воротам в тот момент, когда появилась ОНА.

Илит была прекрасна, как и в ту нашу первую встречу. Салатовый доспех, не скрывающий идеальных пропорций женского тела, загнутые рога и копье…

Появившись в створе ворот, она нашла взглядом меня и, выйдя навстречу, презрительно выплюнула:

— Опять ты? Почему-то я не удивлена…

— Ты чего-то хотела? — криво усмехнулся я, глядя дьяволице в глаза. — Или просто пришла поболтать?

— Да! — в ответ проревела Королева Асуров. — Отдай артефакт, или сдохнешь!

— Тупая курица, — я усмехнулся и шагнул ей навстречу. — Ты решила меня испугать? Ну да… Один уже сегодня подох. Хочешь отправиться следом? Впрочем… ты же это искала? — я стащил с пояса веревку, разорвал ее и швырнул дьяволице. — На, подавись! У тебя меньше часа! Забирай своих ворон и вали!

Вот так! Вторая симэнава восстановит Граничные камни через сорок минут. Можно было разорвать ее на арене, но тогда вся эта мерзость, в отчаянии натворила бы дел, а сейчас… Жизни своих за жизни двух тысяч тэнгу? Нормальный обмен… Эти твари лично мне плохого не сделали, ну а их королева…. Она просто дура, и пусть с этим живет…

Илит поймала один из кусков веревки, посмотрела на него и отшатнулась. Затем перевела на меня взгляд, в глазах ее плеснулось отчаяние…

— Тварь-ь! — проревела она и, взмыв в воздух, взмахнула руками.

В небе появился черный овал, и все асуры устремились туда. Последней залетела в «дыру» королева.

Ну вот… Я поморщился от запаха гари, обернулся, посмотрел на ребят и улыбнулся, видя их охреневшие лица.

Первым пришел в себя Нори.

— Что это было?! — выдохнул он, подойдя ко мне. — Почему она ушла и мы живы?

— Твоя сестра… — я улыбнулся и хлопнул брата по плечу. — Она выбрала себе нормального парня. Ясуо обманул Илит и заставил ее плясать под свою дудку. Жаль, что он ушел, но у тебя же скоро родится племянник….

— Господин! — проорал самурай, которого Кояма отправил на крышу беседки в саду. — Сюда идут меченосцы!

Одновременно с этим перед нами появилось два десятка столбов Света и из них вышли самураи в светящейся броне. Гребаное аниме — по-другому не скажешь. Старший, с ума-дзируси^[304], на котором было изображено солнце, обернулся и помахал мне рукой.

О-хре-неть!

В этот момент в ворота забежали пятеро самураев и, оглядевшись, застыли столбами. Главный — Джиро Ивата — тот мужик, что встречал нас за городом, увидел Асуку и растеряно произнес:

— Госпожа! Мы пришли покарать убийцу нашего Господина, но…

— Вы думаете, что смогли бы покарать того, кто убил бога?! — холодно ответила принцесса. — Сколько вас, ну?!

— Мы пришли умереть, Госпожа, — найдя меня взглядом, ответил Ивата. — Такэми-сама погиб, и…

— Пришли умереть за предателя?! — шагнув вперед, произнес воин, державший в руках флаг. — За братоубийцу?! За тварь, которая снюхалась с Сэтом?!

Ивата перевел на него взгляд, поморщился и с вызовом произнес:

— А ты еще кто такой?

— Я Нобу Ямомото! Командир войска Зари! Паладин Светлой Богини! — проревел в ответ самурай. — У тебя еще остались вопросы?!

— Нобу-сама?! — Ивата обернулся, махнул рукой самураям за воротами и упал на колено. — Но… как?!

В этот момент, солнце показалось из-за горизонта, и Хейанкё озарила яркая вспышка.

— Вы поклонялись предателю! — холодно произнесла появившаяся красавица. — Но его время закончилось. Император ушел. Теперь страной правит Нори Ясудо!

Нори Ясудо?! Это, блин, как? Я перевел взгляд на охреневшего брата, потом на Асуку и…

— Здравствуй, друг! — Нобу хлопнул меня по плечу. — Ты ведь не помнишь меня… Пока не помнишь, но спасибо тебе, самурай!

— Госпожа! — за спиной потрясенно прошептала Асука.

Самураи в воротах опустили головы, приложив ладони к груди, а я… Я просто стоял и смотрел.

Нобу Ямамото? Войско Зари? Да хрен его знает, что это такое, но мужик, судя по всему, свой, ну а все остальное…

— Здравствуй, старый друг… — Салисэ в мгновение ока оказалась рядом со мной и виновато посмотрела в глаза. — Спасибо, и прости, что тогда….

— Да перестань, — я улыбнулся. — Ты свободна, и это главное!

— Да! — богиня улыбнулась в ответ, и коснулась ладонью моей щеки. — Я свободна! И я рада, что ты вернулся!

Ну да… Я вздохнул и перевел взгляд на охреневшего брата. Классно… Но ничего ведь еще не закончилось…

Георгий Смородинский Аокигахара

Пролог

Эту серию я посвящаю своему отцу Смородинскому Георгию Семеновичу. Это он приучил меня к чтению, и он бы очень порадовался, узнав, что сын пишет книги. Друзья звали его Гришей.

Глава 1

— Вот что у них тут столько дерьма на дорогах⁈ — возмутился я, вляпавшись в очередную кучу навоза. — Развели, понимаешь, коров…

Нет, ну одно дело, когда ты в сапогах или берцах, и совсем другое — в соломенных сандалиях и по дерьму. Сука! Никакого зла не хватает! Засмотрелся на город, блин…

— Ну, ни один нормальный ёкай в лепеху никогда не наступит, — тут же поддел меня Иоши. — У нас же нюх есть, и со зрением полный порядок.

— Ага, поговори еще, умник, — беззлобно парировал я. — Не ты ли утром в той вонючей луже купался?

— Та лужа на перекрестке, по которому прогоняют стада, помогла защитить наш отряд от нежелательного внимания местных ками, и заходил я в нее именно по этой причине.

— Ну да, защитник ты наш, — я вздохнул и перевел взгляд с летящей впереди кошки на Муцу, до которого оставалось не больше двадцати километров пути. — Я уже жалею, что решил отправить лошадей в Хаконэ. Верхом-то в дерьмо не наступишь….

Хаконэ — небольшой городок возле Ущелья Тивата. Тот самый, где полгода прожил Ясуо Хояси. Туда, собственно, и лежал сейчас наш путь. Впрочем, мимо Муцу — крупного города клана Ёсида — я тоже пройти не мог. Здесь находится Храм Райдена-сама, где служила мать мальчика, который поделился со мной своим телом. Я должен увидеть ее. Не знаю, что скажу, но врать и строить из себя ее сына точно не буду. Вот такие дела….

— Ты все правильно сделал, Таро, — неожиданно поддержала меня идущая за спиной Эйка. — Пешие паломники не такие приметные. А после произошедших в столице событий нам всем лучше бы поберечься. По крайней мере, в ближайшее время. Ёсида ведь еще не выразили поддержки новому Императору, а значит, у нас могут возникнуть проблемы. Думаю, глупо было бы умереть в двадцати Ри[1] от Синего Леса.

— Да, — я кивнул и, стряхнув с ноги коровье дерьмо, пошел дальше, внимательно следя за округой.

После памятных событий в Хейанкё прошло уже что-то около месяца.

Объявившаяся в столице Империи Салисэ взяла власть в Империи в свои хрупкие, но очень крепкие руки. Горожанам было объявлено о предательстве Воина и его сговоре с Сэтом, в столицы Кланов поскакали гонцы. Особенно доставил Акар Аш. Демон появился в воздухе над разрушенным Буши но Шидо и, ревом поприветствовав Солнцеликую, швырнул к ее ногам тушу мертвого Хара.

Не знаю, сам он придумал этот эпатаж или они как-то договорились с Салисэ, но народ от такого жеста реально выпал в осадок. Как выяснилось, каждая собака тут в курсе того, что Владыка Пепла — самый лютый враг Сэта, и такой жест мог означать только одно: Богиня Солнца вернулась и, призвав всех возможных союзников, вступила в войну со своим главным Врагом.

Предатель уничтожен! Асуры отброшены в Кимон, и Светлое Будущее уже разгорается на горизонте. Простым людям больше знать и не нужно.

Реальность же такова, что за прошедшие тысячелетия Владыка Нижнего Мира усилился многократно, и победить его практически невозможно. Даже если все высшие ками поверхности соберутся в один отряд, они, возможно, и смогут остановить грядущее вторжение из Нижнего Мира, но вряд ли нанесут Змею хоть какой-то значимый вред. Потеря двух Темных Князей лишь немного ослабила Сэта, а наверх он не лезет лишь потому, что боится возвращения Рюдзина. В какой-то из страниц Книги Начал говорилось, что, сунувшись на поверхность, Владыка Нижнего Мира разбудит Великого Небесного Дракона и получит по зубам, как и четыре тысячи лет назад. Вот он и гадит из своей Преисподней как может: ищет союзников наверху, уничтожает Синий Лес, отправляет на поверхность Темных Князей.

Просто в другой странице Книги Начал говорится, что если Плоть Мира сильно ослабнет, то Великий Дракон уснёт навсегда, и уже никогда не проснётся. Поэтому Змей и старается — гадит как может, ослабляя эту самую Плоть.

Я не совсем понимаю всех этих высших материй, и не знаю, что такое — Плоть Мира, но планы Сэта понятны. Владыка Нижнего Мира хочет уничтожить своего единственного противника, а потом выползти наверх и надавать тут всем по сусалам, мстя за прошлые поражения.

И никакие Владыки Океана тут не помогут. Они же в воде, а Сэт ни разу не уж[2], и в океан ему соваться без надобности. И Кимон этой твари тоже не особенно нужен. Вернее нужен, но в последнюю очередь. В общем, этому миру грядёт Великая Вселенская Жопа, и разгребать все это дерьмо приходится мне. Да такой вот Фродо местного, блин, разлива. Затычка к любой заднице, но по-другому никак.

Дело в том, что Сэта может остановить не только Создатель. Если я верну в мир своего Господина, его союз с Салисэ загонит Змея под самую дальнюю шконку.

Ведь именно поэтому и была разыграна та давняя партия с обманом, предательством и братоубийством. И оно ведь сработало, но только не полностью. В идеальном для Сэта варианте моя черноволосая подруга должна была стать безвольной подстилкой Такэми. Потом бы Змей изгадил половину материка и избавился бы от Рюдзина. Дальше — все как по нотам… Хозяйка Мрачного Леса говорила же, что, победив, любая сторона изменит миропорядок и появится новый баланс. Только вот хрен такое случится!

На той проклятой площадке Крылатый отдал амулет мне, и Светлоликая не попала в рабство к Такэми. Теперь дело за малым: найти последний кусок филактерии и с помощью обломка клыка Рюдзина воскресить Нактиса. Всего-то делов, ну да…. Ведь именно поэтому Хону ищут все приспешники Сэта, а тот слизень пытал меня в Буши но Шидо.

Теперь Такэми ушел…. Сдох от своего же меча. Хара добил Акар Аш, и ситуация немного исправилась. Число загонщиков Хоны поубавилось, но для меня, по сути, все осталось как прежде.

Сила не вернулась, боевая форма недоступна, руки по-прежнему скованны цепью, а в лиса я перекидываться не могу. Слишком много желающих найти меня и убить.

Солнцеликая тоже помочь мне не может. Сущее ей этого не позволит. Тот её дар я подобрал с алтаря, как бы случайно, а «специально» — ни хрена не получится. Я могу обойти хоть все алтари Империи, но Силы больше не получу.

С Каннон такая же песня… Милосердная поимела нехилые дивиденды после произошедших событий. Ей даже новый храм в Хейанке возведут, а одним из знаков Императорской семьи станет Вода, но мне с этого ни горячо, ни холодно.

Я проговорил с обеими богинями полдня и по итогу мы решили ничего не менять. Планы прежние. Сначала ущелье Тивата, там призываю Девятихвостую и дальше делаю все, что она скажет. Казалось бы, лисицу проще было призвать в Хейанке, когда я находился под защитой богинь, но это было бы глупостью. Сейчас Хона сидит в какой-то норе, и никто из врагов не может ее почуять. Появившись же в мире, она больше скрыться не сможет. Поэтому пусть пока прячется. Мне и всем остальным так намного спокойнее.

Из ближайших союзников — еще Акар Аш. С ним мы хорошо так попили Иошиного самогона, и демон даже остался на сутки, дожидаясь, пока енот наварит ему полсотни бутылок. В целом, хорошо посидели, но в следующий раз увидимся уже нескоро. На поверхности Акар Ашу в ближайшие пару лет появляться нельзя. Лимит исчерпан, и лавочка закрылась. Впрочем, в Нижнем Мире Владыка Пепла окажет мне любую посильную помощь, да вот только не собираюсь я пока в Преисподнюю. Мне бы тут со своими делами разобраться, а потом уже можно хоть куда. Мечты… ну да, куда же без них.

Во всем же остальном — полный и беспросветный позитив. Мой брат женился и стал Императором! Все мечты у парня сбылись, да ещё и с огромным прицепом. Император, правда, из него пока как из известной субстанции пуля, он даже лицо серьезное сделать ни разу не смог, но ничего — научится. Императорский Совет поменялся, и сейчас там в большинстве заседают паладины Солнцеликой богини. Собственно, они и управляют страной. Но опять же, все это до поры. Как только Нори с Асукой наберутся должного опыта, Салисэ заберёт своих ребят из Совета. Им самим это правление — как корове седло, но свою Госпожу, понятно, никто не ослушался.

О моем участии в произошедших событиях всем приказали молчать. Такэми покарала Салисэ и точка! Ивату, телохранителей Императора и тех ребят, что прибежали к посольству Ясудо, приняли в Войско Зари, и они теперь такие же паладины. То есть, рот никто из них гарантированно не раскроет, и это главное. Лишняя известность мне сейчас ни к чему.

Народ в столицепраздновал неделю, но мы с ребятами уехали на третий день, сразу после коронации нового Императора. Грустно было расставаться с братом, но ничего не поделаешь — у него теперь своя жизнь. Все как договаривались: принц женился и отпустил своего джинна в Закат. Ещё бы цепи снял, но это, к сожалению, не в его силах…

— Паломники, да… — голос Иоши оторвал меня от раздумий. Енот посмотрел на Эйку и ехидно поинтересовался: — А знаешь ли ты, паломница, что в Храм Райдена-сама нельзя зайти, имея хоть какую-то растительность на теле? Так что придется тебя обрить…

— Я тебя сейчас сама обрею! — недобро нахмурилась девушка, когда до нее дошел смысл сказанных приятелем слов. — А то болтаешь много в последнее время. Или ты собрался вместе с Таро идти в храм? Не, ну ты скажи, и я быстро избавлю тебя от всякой растительности…

— Он бре-шет, — Нэко развернулась в воздухе и с укоризной посмотрела на тануки. — Расти-тель-ности не долж-но быть только на голове, но ёкай это пра-вило не ка-сает-ся!

— Значит, брить будем только его? — ничуть не смущенный этой отповедью енот повернул голову и смерил меня задумчивым взглядом. — Он же не может сказать, что он ёкай, да и по дерьму вон гуляет как самый обычный человек…

При приближении к Синему Лесу Иоши заметно занервничал и от того много и не по теме болтал. Не знаю уж, в чем причина такого его состояния, но спрашивать точно не буду. Не хочу смущать. Нужно будет — расскажет сам, а если не нужно — так и по фигу.

— Все в порядке, братишка, — я улыбнулся и похлопал приятеля по плечу. — Уверен, что в храм меня пропустят и так.

Не ожидавший такого ответа енот смутился и, отведя взгляд, посмотрел в сторону города.

— Я тоже уверен, что тебя пропустят хоть как, но… не знаю… Неспокойно мне на душе. Вот уже три дня чувствую приближение смерти. Что-то страшное, но не знаю что, и оттого не нахожу себе места.

— А что конкретно ты чувствуешь? — я переглянулся с Эйкой и тоже посмотрел в сторону города. — Где это «страшное» нас ждёт?

— Не знаю, — Иоши покачал головой, — но в Муцу нас никто не посмеет тронуть. Приняли Ёсида нового Императора или нет — дело десятое. Никто, даже сам Райден-сама, не захочет вызвать на себя гнев Солнцеликой богини. Темные или асуры в городе тоже вряд ли появятся. Райден-сама не Такэми, он их всех ненавидит и уничтожит при первой же возможности, но вот дальше — в ущелье Тивата — одна чернота. И Аокигахара ощущается как-то странно…

— Да, он прав, — подтвердила лисица. — Я почти не чувствую Синий Лес. Возможно, что-то притаилось в ущелье и блокирует весь Ментал…

— А ну, отставить панику! — я перевёл взгляд с Иоши на Эйку. — Мы ведь не за мухоморами в лес пошли? Так чего вы тогда хотите? Нас, конечно, будут встречать, и, конечно, придётся драться. Кто-то из вас в этом сомневался?

— Мухоморы… что это? — Иоши посмотрел на меня и поморщился. — Какие-то заклинания?

— Ну, можно сказать и так, — я усмехнулся и снова хлопнул приятеля по плечу. — Это грибы. Навроде мацутакэ, но немного другие. Если парочку сожрать, то такие заклинания в голове пойдут — закачаешься. Так что оба — хвосты пистолетами, и чтобы о плохом больше не думали! Оно нас и так найдёт…

— Пистолетами? Это как? — Эйка удивленно приподняла брови.

— Это у как кошек, когда она злятся, — ответил я и… вляпался в очередную кучу дерьма.

Сука! Да сколько же можно⁈

— Пис-то-летами… — промяукала Нэко и, облетев вокруг меня, изобразила правильное положение хвоста.

Я посмотрел на неё, и меня вдруг пробило на смех.

Не, ну а как по-другому? Идём тут, заморачиваемся, боимся какой-то черноты, что поселилась в ущелье Тивата. Герои, блин, древних легенд. Вчетвером вышли на битву с Владыкой Нижнего Мира. Не, этот червь огребет у нас по любому! Дерьма бы только на дороге было поменьше…

В Муцу мы зашли без каких-либо проблем. Молодой самурай, девчонка в накидке и худой крестьянин с пропитым лицом, в которого превратился Иоши, никакого беспокойства у стражи на воротах не вызвали. Храм Райдена тоже долго искать не пришлось. Он здесь что-то навроде Императорского дворца в Хейанке — центральное здание города.

Четырехэтажное каменное строение с характерными гнутыми крышами по размерам не уступало московскому гипермаркету, и хрен его знает, сколько тут обитало монахов. Впрочем, какое мне дело? Язык-то он и до Киева доведёт. Поэтому вряд ли я буду долго искать эту женщину. Маму… Это ведь она меня родила…

— Ждите здесь, — я указал ребятам на небольшой палисадник напротив входа на территорию храма и, пригладив на голове волосы, отправился в сторону больших дубовых ворот.

Не пропустят? Ну и хрен с ними! Пусть позовут мать, а с ней я могу поговорить где угодно. Главное, чтобы позвали.

В воротах дежурил десяток солдат во главе с тремя самураями. Рослые, наголо выбритые, в фиолетовых с белым накидках и эмблемами клана на правой части груди.

Ещё издали, судя по выражению лиц, я понял, что они меня не пропустят. Нет, во взглядах самураев не было ни ненависти, ни злости. Лишь легкое небрежение с толикой презрения. Так сытые породистые псы смотрят на приблудившуюся дворняжку.

Нет, понятно, что после долгого пешего перехода вид я имел нетоварный. Доспех запылился, плащ стал похож на грязную тряпку, гэта[3] опять же в коровьем дерьме. Однако все они прекрасно понимают, как может выглядеть человек прошедший за день десяток ри. Но почему тогда так на меня смотрят?

Нестрижен и небрит? Ну, возможно… Только положить мне на их тонкую душевную организацию. Я не Райдену молиться пришел, а к матери. И попробуют только они ее не позвать!

За воротами просматривался просторный двор, посреди которого прямо напротив входа в храм высилась пятиметровая статуя бога.

Мощный широкоплечий мужик чем-то неуловимо напоминал Джеки Чана. В грозном, понятно, его варианте. В тяжелом латном доспехе и шлеме с высоким гребнем, Райден стоял, опираясь обеими руками на канабо, и тяжелым взглядом смотрел на входящих в храм посетителей.

У ног статуи бога свернувшись лежал зверь, очень сильно напоминающий того хорька из астрала, который явившись в виде удара молнии очень вовремя вразумил Ату. Райдзю — Иоши вроде говорил, что его зовут так? Он ещё за ухо меня укусил напоследок.

— Ты что-то хотел, самурай? — от созерцания статуи меня отвлёк низкий голос командира охраны. Мужик вышел вперед и, положив ладонь на рукоять тати, спокойно посмотрел мне в глаза. — В храм в таком виде мы тебя не пропустим. Райден-сама требует к себе уважения, а ты сейчас похож на бродягу. Помойся, остриги волосы и тогда уже приходи. В городе есть рёканы, там хватает купален.

— Мне не нужно в ваш храм, — я встретился взглядами с командиром охраны. — Я пришел к своей матери. Позовите ее и мы поговорим здесь.

— К матери? — самурай нахмурился и покачал головой. — Если твоя мать служит в храме, ты опозоришь ее таким своим видом. Уходи и возвращайся, когда помоешься и острижешь волосы.

Он ведь мог меня не оскорблять, но, видимо, некоторых горбатых исправит только могила…

— Вот зачем ты нарываешься? — глядя в глаза самурая, со вздохом произнес я. — Думаешь, твой бог оценит это высокомерие? Думаешь, ему не наплевать на то, как я выгляжу? Или ты считаешь, что у тебя две жизни? А эти бойцы за твоей спиной смогут чем-то тебе помочь?

— Да ты никак угрожаешь мне, щенок⁈ — криво усмехнувшись, прорычал командир охраны и рванул из ножен свой тати.

Я усмехнулся ему в ответ и в этот момент мир утонул в серебристо-фиолетовой вспышке. Как тогда в астрале…. Такой же искрящейся и такой же безумно красивой. Землю под ногами тряхнуло, по ушам ударил грохот громового раската, и я почувствовал легкое покалывание у себя на щеке.

Повернул голову, улыбнулся и осторожно провел ладонью по шерстке искрящегося хорька, который непонятно как оказался на моем левом плече.

Он снова пришел, когда мне угрожала опасность…

Ошеломленный явлением спутника бога командир охраны отшатнулся и неверяще выставил перед собой левую руку. Затем упал на колено и, низко склонив голову, пробасил:

— Прости, господин, я не знал…

Солдаты повторили жест командира, а у меня в голове раздался негромкий печальный голос:

— Пойдем, Таро, я отведу тебя к твоей матери.

Произнеся это, Райдзю спрыгнул на землю и, задрав хвост, пошел к входу в храм. Я пожал плечами и двинулся следом за ним, мимо коленопреклоненных солдат в повисшей над площадью тишине.

Никто меня остановить не пытался. Монахи и прихожане при виде спутника бога бледнели и низко кланялись. Кто-то падал на колени, кто-то начинал громко молиться, а я шёл за Райдзю и пытался понять, почему в его голосе прозвучала печаль?

Что-то не так с матерью? Она меня не узнает? Не примет, когда увидит, что в тело ее сына подселили другого?

При этом меня не покидало чувство какой-то щемящей грусти.

Так бывает, когда ты возвращаешься домой после очередной командировки в пустую квартиру.

Мамы не стало в пятнадцатом, но здесь-то почему такое же чувство? Мы же сейчас идём к ней?

Гребаное раздвоение личности! Я ведь уже своё отгрустил. Но тот мальчишка… он ведь во мне. Его дух не успел покинуть тело до моего «вселения». Эйка же говорила… История повторяется? Но здесь же мама жива! Так какого, блин, хрена⁈ И черт! Я ведь даже не знаю ее имени!

— Ее зовут Айяно Акали, — без труда прочитав мои мысли, прошептал в голове Райдзю. — Двадцать четыре года она была старшей дзинсу твоего отца. Скоро она уйдёт, но вы успеете попрощаться…

«Старшей дзинсу отца⁈ — я буквально охренел от свалившейся на голову информации. — Получается, отцом погибшего мальчишки был Райден⁈ Черт! А ведь это многое объясняет! Кто бы ещё мог вырвать парня из лап Аби и отправить его через полстраны на склон горы Ума! Что⁈ Что ещё он сказал⁈ Моя мать настоятельница этого храма, и она умирает? Так вот откуда взялась в его голосе эта печаль…»

Пока я приходил в себя от услышанного и пытался уложить все это в голове, Райдзю пробежал мимо алтаря, стоящего в центре главного зала, и повернул налево — на лестницу.

Наверное, стоило сказать ему, что я совсем не тот Таро, но он, скорее всего, это знает и так. Лучше я скажу это ей… В мире, где нет окончательной смерти, людям не стоит врать даже во благо. Особенно тем, кто долго стоял рядом с богами….

Следуя за спутником бога, я поднялся на четвёртый этаж и, пройдя по широкому коридору, зашёл в просторную комнату, в которой находилось семеро лысых монахов в фиолетово-белых кашаях. Они молча стояли вокруг циновки, на которой лежала невысокая женщина лет пятидесяти…

Айяно Акали… мама…

Без сознания. Кожа — неестественно бледная, рот приоткрыт, тело трясёт в лихорадке. Я не большой спец в лечении, но было видно, что она умирает. А эти семеро… Они просто стояли…. Никто не пытался помочь. Просто пришли попрощаться со своей настоятельницей…

На звук моих шагов мужчины обернулись. Двое нахмурились и, очевидно, хотели что-то сказать, но тут заметили спутника бога…

Наверное, при других обстоятельствах меня бы позабавили их отвисшие челюсти, но не сейчас…

Райдзю тем временем выбежал на центр комнаты и мысленно произнёс:

— Оставьте нас, братья. Мы с Таро её проводим…

После этих его слов на вытянувшихся лицах монахов появилась тень узнавания. Они, вероятно, вспомнили того мальчишку, которого пятнадцать лет назад украли твари из Нижнего Мира. И командир охраны на воротах неправ. Никого я тут не позорю! Уйти от чудовищ и вернуться назад самураем смог бы не каждый!

Вот и пусть помнят, что Айяно Акали родила достойного сына!

Монахи два раза просить не заставили. Поклонились Райдзю и, скользя по мне удивленными взглядами, вышли из комнаты.

— Пойдём, Таро, — спутник бога встретился со мной взглядами и побежал к циновке, на которой лежала умирающая. Я тяжело вздохнул и, подойдя к матери, опустился возле неё на колени.

Она была очень красивой… даже сейчас, но… черт… какое это уже имеет значение.

В голове все смешалось. Тот Таро, что во мне — ее настоящий сын — рвался наружу. Нет, он не пытался контролировать тело. Он просто скорбел, и мне стоило огромных усилий, чтобы не разрыдаться.

Нет, я пока не могу! Должен сказать… Она должна знать, что с нами двоими случилось… Не знаю, зачем мне эта откровенность, но чувствую, что по-другому нельзя… Мог бы просто смолчать, но…

— Сейчас… — прошептал Райдзю и по-кошачьи подлез под руку матери.

Секунд десять не происходило ничего, но затем ее тело перестало трястись. Рука шевельнулась, Айяно Акали открыла глаза, медленно повернула голову и наши взгляды встретились.

Она смотрела на меня какое-то время, видимо, не до конца ещё придя в себя. Может быть, просто не узнала, но…

— Сынок… — наконец тихо прошептала она и, приняв сидячее положение, положила ладонь мне на запястье.

С трудом проглотив подкативший к горлу горький комок, я опустил взгляд и покачал головой.

— Да… это я и не я… Понимаешь, так случилось, что твой сын, он…

— Я знаю, кто ты, — сжав мне запястье, неожиданно прошептала она. — А ещё я знаю, что мой настоящий сын был обречён. Проклятая страница Книги Начал… Таро могло спасти только чудо. Явление героя… Шанс был невелик, но ты все же пришел и смог выжить! А я… Я вижу его в тебе. Теперь он тоже герой и я чувствую, что он счастлив.

В этот момент сидящий во мне мальчишка прорвался наружу. Я прошептал: «Мама!», и уткнулся лбом ей в плечо, чувствуя, как по щекам текут холодные слёзы.

— Спасибо, что пришел… — нежно проведя ладонью по моим волосам, прошептала она. — Я счастлива, что ты жив, и теперь могу спокойно уйти. Твой отец… Он уже ждёт…

Одновременно с этими ее словами небо за окном потемнело. Так словно налетел ураган. В следующий миг черноту прорезали ветвистые росчерки молний. По ушам ударили громовые раскаты. Тело матери дернулось в моих руках и обмякло. Все…

Сука! Ну почему так⁈

Всем привет! Напоминаю, что мне нужна обратная связь. Жду ваших комментариев. Спасибо =)

[1] Ри — автор в очередной раз напоминает, что Ри — мера длины, примерно равная 4 километрам.

[2] Здесь имеется в виду неядовитая змея, которая большую часть времени проводит в воде и может находиться под водой около получаса.

[3] Автор напоминает, что гэта — это деревянные сандалии в форме скамеечки.

Глава 2

Я еще какое-то время держал маму в руках, затем положил на циновку и бережно прикрыл ей глаза. Душу рвало от тоски. Это же несправедливо! Неправильно! Найти мать и сразу же ее потерять… А она ведь моя настоящая мама… Как и та, что умерла на Земле…

Все это время меня глодало чувство какого-то иррационального стыда. Да, я не виноват, что мой дух вселился в тело этого мальчика. Меня ведь никто и не спрашивал. Просто очнулся в теле и… Именно поэтому меня так тянуло сюда. Хотел рассказать ей обо всем… О том что моей вины в произошедшем нет. Попросить прощения, но… она всего парой фраз перевернула все с ног на голову. Успокоила… Как и должна настоящая мать. Я больше не чужой… я ее сын! Теперь можно жить дальше, но отчего же так черно на душе?

Вытерев рукавом слезы, я перевел взгляд на Райдзю, который молча сидел у ног матери, и отстраненно спросил:

— Почему она умерла?

Услышав вопрос, зверек некоторое время смотрел мне в глаза. Затем подбежал, сел рядом и мысленно пояснил:

— Чуть больше месяца назад возле Хаконэ — города, что стоит у входа в ущелье Тивата, произошел прорыв из Нижнего Мира. Полтысячи неживых выбрались из-под земли и направились в город. А там — совсем небольшой гарнизон. Райден-сама почувствовал, что за прорывом стоит Ба-Леф, и мы с ним отправились туда, чтобы остановить онрё и покарать обнаглевшего Темного Князя. Пока мы гонялись за ублюдком и изгоняли неживых, в Муцу проник Хар.

Владыка Отложенной Смерти атаковал храм одним из своих проклятий, и, если бы не Айано-сама, здесь бы не выжил никто. Твоя мать, Таро, защитила людей, отразив атаку Темного Князя, но себя сберечь не смогла. Часть проклятия легла на нее, и выжить после такого было нельзя. Две декады она держалась, но потом слегла и… — Райдзю поджал уши и опустил взгляд. — Я не давал ей уйти. Знал, что ты обязательно заедешь сюда. Она должна была увидеть перед смертью своего сына… Слишком долго тебя ждала…

«Как-то все непонятно и через задницу, — думал я, слушая рассказ спутника бога. — Вот почему Райден не забрал своего сына еще тогда? Хотя… Сущее, да… Страница из Книги Начал, о которой она говорила. Мальчик должен был погибнуть в любом случае, а выжить он мог только там. Боги тут, увы, не всесильны, и это, наверное, хорошо. Сын Айяно Акали во мне, и мы оба живем! А наша мама ушла счастливой…»

— Зачем Темным Князьям понадобилось атаковать этот храм? — спросил я, глядя на погрустневшего спутника бога. — Какой в этом был смысл?

— Почти три сотни боевых заклинателей на пороге Великой Войны — это немало, — подняв на меня взгляд, ответил Райдзю. — Но цель, скорее всего, была в другом. Ба-Леф с Харом хотели максимально ослабить твоего отца. Ведь он единственный, кто может прийти по зову Великого Древа. Главная цель Сэта — Аокигахара. Если он уничтожит Синий Лес, Рюдзин уже никогда не проснется…

— А что там сейчас в Лесу?

— Не знаю, — хорек покачал мордочкой. — Аокигахара закрыта, но, если нас позовут, мы придем обязательно!

— Ясно… — я покивал, поднялся на ноги и со вздохом добавил: — Хар подох! Мы с Владыкой Пепла отомстили за ее смерть! У Сэта остались только Сегет и Ба-Леф.

— Я знаю, самурай, — Райдзю искрящимся росчерком взобрался ко мне на плечо. — Не грусти, твой отец о ней позаботится. Если этот мир сохранится, то когда-нибудь вы увидитесь снова. Главное, сделай то, что все от тебя ждут!

— Да… — я кивнул и пошёл в сторону лестницы.

Пройдя мимо расступившихся монахов, спустился на первый этаж и направился к выходу. Оказавшись на улице, подошёл к изваянию Райдена, остановился, посмотрел на Райдзю и вздохнул:

— Ну прощай. И спасибо за помощь…

— Да… — прошептал спутник бога. — Молния с тобой самурай! Прощай…

В следующий миг мир утонул в ярко-фиолетовой вспышке. Только в этот раз все было немного не так. Внезапно «проснувшийся» оберег ожег грудь холодом, затем потеплел, и от него по всему телу пробежала волна электричества. Я не знаю, как по-другому такое назвать. Очевидно, уходя, спутник бога добавил что-то в подарок богини. Молния со мной… Ну да… и теперь хоть понятно откуда она взялась…

Поклонившись статуе отца, я ударил себя кулаком в грудь, обернулся и пошёл к раскрытым воротам. Кивнув на прощание солдатам, вышел с территории храма и направился к палисаднику.

Иоши, Нэко и Эйка обнаружились там, где я их и оставил. При моем приближении Эйка выступила вперёд и осторожно поинтересовалась:

— Что произошло, Таро? Тут только что творилось такое… Мы думали, ты чем-то прогневил бога, и…

— Ага, — выдохнул за спиной лисицы тануки. — Тут молнии били так, что с меня чуть вся шерсть не осыпалась. А то бы тоже можно в храм сразу — не признаваясь, что ёкай… И ты когда говорил, что туда пройдёшь, не уточнил как это случится. В тебя же молния ударила так, что монахи обгадились. Ты предупреждай в следующий раз, а то ведь и мы вместе с монахами…

— Таро⁈ — лисица нахмурилась. — Почему ты молчишь? У тебя такой вид, что…

— Мама умерла, — со вздохом пояснил я. — Она знала обо мне. Что я в теле её сына. Что мы с ним вместе… Что он тоже жив. Сказала, что так и должно было случиться. А отец… Он просто ее провожал…

— Отец⁈ — Иоши нахмурился. Посмотрел на Эйку, потом снова на меня и растеряно произнёс. — Твой отец Райден-сама⁈

— Да, — кивнул я. — А мама была его старшей дзинсу. Хар атаковал этот храм месяц назад. Она защитила всех, но себя не смогла. Сегодня её не стало…

— Мне очень жаль… — Эйка тронула меня за рукав, — но что нам теперь делать?

— Да то же, что и делали раньше, — пожал плечами я. — Подозреваю, что Сущее запрещает отцу ко мне приближаться. Поэтому он отправил ко мне своего спутника. От Райдзю я узнал, что недалеко от Хаконэ месяц назад случился прорыв Тьмы. Райден-сама уничтожил вторгшихся онрё, но, думаю, там до сих пор все загажено.

— Вон оно что, — со вздохом покачал головой енот. — Очевидно, эту мерзость мы с Эйкой и чувствуем.

— Да, наверное, — я покивал. — В общем, планы такие: сначала зайдём в один из местных рёканов. Отмоемся, закупим еды и сразу выдвигаемся к храму Крылатого. В Хаконэ за лошадьми заходить не будем — они нам уже не понадобятся, поскольку из ущелья Тивата мы сразу же пойдём в Аокигахару. Райдзю сказал, что там сейчас неспокойно, и нам нужно успеть. Все, пошли. По дороге расскажу все, что знаю.

Я оглядел серьёзные лица ребят, вздохнул и, выйдя на площадь, направился в сторону ближайшей гостиницы.

— А-оки-га-ха-ра, — напевно промяукала Нэко и, обогнув меня, улетела вперёд.

Муцу мы покинули в этот же день, ближе к вечеру. Ёкай никогда не останутся под крышей, имея альтернативой ночевку в лесу. Да и оставаться в городе смысла не было никакого. Ведь чем быстрее мы выйдем, тем быстрее дойдём.

Помыться и поесть заняло всего пару часов. Пока Иоши с Эйкой закупали еду, я вышел на улицу и подарил свой плащ какому-то мужику, а потом в лавке напротив купил себе новый — светло-коричневый. Стирать одежду времени не было, да и в осенний лес лучше идти в таком. Конечно, не хаки, но хоть какая-то маскировка. Впрочем, все это ерунда. Я ни от кого не собираюсь там прятаться.

К ущелью Тивата мы прибыли этой же ночью. Нет, так-то от Муцу до Хаконэ целых два дневных перехода, но, когда мы остановились на ночлег в небольшой роще возле дороги, Эйка вдруг почувствовала местного ками. Хозяин Леса, или кто он там был, без проблем выписал нам подорожную, и мы, не задерживаясь, двинули к ущелью через астрал.

Всего три «шага» и на месте.

Переход вывел нас к изломанным скалам, на берег довольно широкой реки, текущей из глубокой горной долины. С десяток корявых деревьев по берегу, небольшой городок в двух километрах левее, сосны на склонах и яркое блюдце луны. Ночью все это выглядело достаточно мрачно, но в целом — горы как горы. Сколько их я уже повидал…

Ширина ущелья на входе — метров триста, не больше. По бокам — отвесные скалы высотой с московскую девятиэтажку, дно завалено обломками камней и далеко не просматривается. Река спокойная, а значит уклон небольшой. На первый взгляд — ничего особенного, но, как бы то ни было, ночью мы туда не пойдём. Все вымотаны до предела и необходимо как следует выспаться.

— Вон она — эта мерзость, — голос Иоши оторвал меня от осмотра местности. Енот перекинулся в зверя, оскалился и указал в сторону ущелья лапой. — Там был прорыв. Неподалеку от входа в ущелье. А эти идиоты, — он посмотрел в сторону города, — даже не удосужились собрать кости и провести ритуалы!

— И что? — пожал плечами я. — Это их город. Пусть они сами тут разбираются, а мы давайте уже поспим. День завтра будет нелегкий.

— Но здесь ночевать опасно, — енот перевел на меня взгляд. — Онрё могут вернуться!

— Я думаю, Нэко очень обрадуется их визиту.

— Нэко? — енот непонимающе нахмурился, посмотрел на зависшую в воздухе кошку, затем выдохнул и покачал головой. — Ах да, конечно… но все равно пойдемте под деревья. Там мы будем чувствовать себя спокойнее.

— Хорошо, — я кивнул и направился в сторону растущего неподалеку леса.

Утром погода испортилась. Солнце скрылось за свинцовыми тучами, заметно понизилась температура, и дно ущелья затянул густой грязно-серый туман. Там и так-то ничего не просматривалось, а теперь были видны только верхушки самых больших камней, которые торчали над колышущейся взвесью, похожие на подводные рифы.

Я проснулся, как обычно, последним. Стряхнул с промокшего плаща налипшую траву, вытер им физиономию и присоединился к ребятам, которые уже разложили на подстилке еду. Настроение было не так чтобы очень, поскольку всю ночь мне снилась какая-то непонятная хрень.

Три крылатых урода сидели возле горы гниющих трупов и по очереди кидали на землю фишки, навроде тех, что были у Хозяйки в Мрачном лесу. Я понимал, что это мне снится, но проснуться не мог. А они кидали фишки и хихикали, иногда указывая на меня своими сухими руками.

Понимая, что такое мне просто так присниться не может, я за завтраком рассказал ребятам об этом сне, но они ничего прояснить не смогли. Эйка только вспомнила, что в Нижнем Мире есть какие-то твари, способные являться людям во снах и насылать проклятия, но как они выглядят лисица не знала. Мне проклятия не страшны, так что можно особо не париться. Впрочем, это мог быть кто-то другой, но гадать смысла нет, и расслабляться тоже не стоит. Хотя, расслабишься тут, как же…

Когда мы закончили с завтраком, Эйка убрала остатки еды в сумку, посмотрела на меня и, кивнув в сторону ущелья, поинтересовалась:

— Ты ведь не знаешь, где конкретно находится храм Нактиса-сама?

— Нет, — покачал головой я. — Но вряд ли мы пройдём мимо него. Я видел главный зал этого храма во сне. Он круглый, большой и никак не меньше того, что в святилище Милосердной. Пятнадцать лет назад, когда твари похитили мальчика у матери, они притащили его туда. Я же вам это рассказывал.

— Да, я помню, — лисица кивнула. — Но ущелье Тивата очень большое. Зная, кто ты такой, наши враги могли разрушить храм, или скрыть его от чужих взглядов. Им ведь такое по силам.

— И что ты предлагаешь?

— Думаю, Госпожа могла бы помочь, — кицунэ пожала плечами. — Если ты её позовёшь…

— Нет! — я жестом остановил девушку. — Девятихвостую я позову только тогда, когда буду на месте. Её могут почувствовать твари из Нижнего Мира.

— Но твой отец… Он же контролирует это ущелье.

— Да, — согласился я. — Но он не может мгновенно отреагировать на угрозу, иначе мама была бы жива. Я не опасаюсь засады — никакие твари нас там не ждут, но почувствовав Хону-сама они придут обязательно. Мальчика тащили сюда двое суток, но Райден-сама появился только в самом конце. Возможно, так и было задумано, но я не хочу рисковать. Придём на место — позову, быстро достану обломок клыка, верну богиню в мир, и пусть они все приходят.

— Пожалуй, ты прав, — лисица согласно кивнула. — Мы сами найдём этот храм. Времени у нас предостаточно.

— Ну тогда пошли уже? Чего тут сидеть? — Иоши подхватил сумку, легко поднялся с земли и посмотрел на меня. — Раньше залезешь, быстрее засунешь. Так ведь в той твоей присказке говорится?

— Нет, немного не так, — с улыбкой покачал головой я и тоже поднялся на ноги. — Впрочем, смысл ты уловил верно.

Я подмигнул приятелю, поправил ножны на поясе, и первым пошёл в сторону ущелья Тивата.

На входе в ущелье, возле дороги гнили обломки крестьянской телеги. Возле них на камнях разбросаны лошадиные кости, большинство из которых было разгрызено. Видя это безобразие, Иоши хмуро оскалился, но ничего говорить не стал.

Возмущаться не было смысла. Если горожане не убрали останки онрё, то уж насчет лошадиных костей заморачиваться точно не будут. Впрочем, я не думаю, что все в городе такие тупые. Подозреваю, что у них там просто нет никого, кто мог бы провести обряд очищения. Тут ведь не каждый монах может справиться. Наверное, специалиста по подобным вещам можно отыскать в Муцу, но там сейчас и без того хватает забот.

Впрочем, это только предположение. Возможно, всему виной обыкновенная бюрократия из серии: местные послали запрос, но решение об отправке нужного заклинателя могла принять только настоятельница, а она была при смерти. Ну или жителям Хаконэ просто положить на всю эту мистическую чушь. Если онрё поднимутся — снова придёт отец и всех их снова положит. Раз так, чего тут, собственно, париться?

Вблизи туман оказался не таким густым, и дорога просматривалась метров на сто. Наваленные повсюду камни серьезно мешали обзору, но в компании с тремя сильными ёкай можно особо не напрягаться. О любой опасности они предупредят заранее, но мое вмешательство все равно вряд ли понадобится. Всех неживых мгновенно развоплотит Нэко, ну а с обычными хищниками ёкай разберутся без особых проблем. Хотя, конечно, совсем уж расслабляться не стоит.

Дорога петляла между каменных глыб, и, судя по её состоянию, местные тут появлялись нечасто. Оно и понятно. Там за ущельем крупных людских поселений нет. В дневном переходе проходит граница Синего Леса, куда простых смертных без приглашения никто не пропустит. Впрочем, желающих попасть в Аокигахару найдётся немного. Слишком опасные там водятся хищники. Ёкай они не страшны, а обычного человека сожрут за милую душу.

— За следующим камнем направо! — голос идущего впереди енота выдернул меня из раздумий. — Таро, иди прямо за мной, нужно обойти эту мерзость.

За камнем обнаружилась площадка, размерами с футбольное поле, на которой не было ни одного крупного камня. Вся открывшаяся местность была изрыта воронками, как после плотного обстрела из 2Б23[1], и нетрудно догадаться, что именно здесь произошло. Впрочем, никаких костей я не увидел — только оплавленные дыры в земле, разбитые камни и полное отсутствие какой-либо растительности. Жуткая картина проявления божественной мощи. Может быть, и я когда-нибудь так научусь?

— Никто тут уже не поднимется, — окинув взглядом площадку, негромко произнесла идущая рядом лисица. — По крайней мере из тех, кто сюда приходил.

— Да, ты права, — кивнул идущий впереди Иоши. — От онрё осталось только облако мерзости, но все равно пойдем отсюда быстрее. Мне страшно на такое смотреть.

— Тут странно другое, — снова подала голос лисица. — Я совершенно не чувствую ками ущелья. Возможно, он просто не хочет показываться, но…

— Слушай, хватит уже наводить жути, — обернувшись, хмуро буркнул енот. — У меня и так шерсть на загривке от страха шевелится. В прошлый раз, когда я не чувствовал Хозяйку горы, мы с Таро чуть-чуть не погибли. И здесь вот такие же ощущения…

— Да успокойтесь вы уже, — со вздохом произнес я. — Нам храм нужно найти, не забыли? Вот его и ищите, а ками пусть ищет кто-то другой.

Нет, сам я тоже не испытывал ни малейшего позитива, но загоняться не было смысла. У нас ведь всего один вариант. Нужно вернуть в мир Хону и Нактиса. Поэтому ной не ной, с подводной лодки убежать не получится. Девятихвостая в нашу последнюю встречу попросила позвать её в Храме Бога Луны, и мы найдём этот храм, чего бы это ни стоило. Ну а есть в этом ущелье ками, или он куда-то сбежал — мне, в принципе, параллельно. Мешать нам он точно не станет.

Во всем этом странно другое. У всех моих знакомых богов святилища находятся в городах, а тут — топай в задницу мира до посинения. Хотя… Нактис же был богом людей и ёкай, вот его храм и поставили где-то посередине. Чтобы и те могли посетить и другие. Так что нечего тут удивляться.

В ущелье было тихо. Лишь где-то справа изредка плескалась рыба в реке, да скрипели под ногами мелкие камни. Никакой живности тут не было видно, не слышно пения птиц. Оно и понятно… Все живые существа очень хорошо чувствуют Тьму и стараются держаться от неё подальше. Тут, у входа в ущелье, не скоро ещё кто-нибудь заведётся, а я… опять не о том думаю. Вот что мне стоило узнать у Райдзю, где находится храм? Хотя… в том состоянии мне было совсем не до этого.

— Слушай, а насколько большое это ущелье, — поинтересовался я, скосив взгляд на идущую рядом лисицу. — Меня интересует длина.

— Не знаю, — покачала головой девушка. — Ни я, ни Иоши здесь никогда не были. Мы покидали Аокигахару через Южный лес, и…

— Четыре ри у него длина, — не оборачиваясь, произнёс тануки. — Я узнал об этом в столице. Скоро ущелье расширится, и храм стоит поискать там.

Собственно, так и случилось. Примерно в четырёх километрах от входа мы прошли рукав, из которого вытекала река, дальше скалы разошлись, и ширина долины увеличилась втрое.

Выглянувшее из-за облаков солнце осветило мрачные скалы, туман исчез, и настроение поползло вверх. Эта часть ущелья была гораздо больше похожа на те горы, в которых я когда-то бывал. Нет, камней особо меньше не стало, но здесь хотя бы росли трава и деревья. В небе появились птицы, где-то вдалеке завыл волк.

Если Иоши в столице не обманули, то до конца ущелья осталось не больше трёх ри, и нам нужно осмотреть двенадцать квадратных километров горной долины. На самом деле это не так-то и много.

— Так, давайте направо, — оглядевшись, произнёс я. — Пройдём вдоль скал, а потом, если что, вернёмся по другой стороне.

— Ты что-то почувствовал? — обернувшись, поинтересовался Иоши.

— Нет, — покачал головой я. — Но так проще искать. Пройдём до конца ущелья, вернёмся обратно по левой его стороне и, если ничего не найдём, прогуляемся по центру. Долина в, принципе, и так неплохо просматривается, и крупное строение мы не пропустим, но если эти твари разрушили храм и сравняли его с землей, издали мы его вряд ли заметим.

Мы прошли вдоль изломанных скал еще около трёх километров, когда идущая впереди Эйка, зайдя за очередной каменный выступ, мысленно произнесла:

— Вижу руины!

Больше всего это было похоже на развалины Херсонеса. Четыре высоких столба с плохо различимым орнаментом, десяток полуобвалившихся каменных стен и остатки трёх непонятных строений.

— Я не знаю, что это, но это точно не храм, — изучив взглядом руины, уверенно произнёс Иоши. — Таро говорил, что в храме Нактиса-сама была большая алтарная, а здесь не было ни одного крупного сооружения.

— Да, — согласно покивала лисица. — Это больше похоже на сюкуба[2]. Раньше ведь тут ходило много народа, и им нужно было где-нибудь останавливаться.

— Пойдёмте, посмотрим вблизи, — произнёс я и первым направился к развалинам.

Нет, вся эта археология меня интересовала в последнюю очередь, но было что-то странное в этих руинах. Смутно знакомое. В той самой прошлой своей жизни я определенно бывал в этом месте. А раз так, храм Нактиса должен быть где-то рядом.

Приблизившись к развалинам, я поднял руку в останавливающем жесте и, обернувшись, попросил:

— Подождите меня здесь, я сам там все осмотрю.

— Что-то вспомнил? — тут же поинтересовался Иоши.

— Да помолчи ты! — Эйка ткнула приятеля в бок кулаком и, переведя на меня взгляд, серьезно произнесла: — Да, Таро. Иди, мы подождем.

— А чего я такого сказал? — тут же возмутился енот.

— Ты сейчас собьешь его своими вопросами, — шикнула на тануки лисица. — Вот осмотрит — тогда и спрашивай.

Они еще что-то говорили, но я не слушал. Перешагнул через обломки камней и медленно обвел взглядом руины.

Судя по остаткам стен, это непонятное поселение имело прямоугольную форму. Два крупных строения стояли в противоположных углах, третье находилось примерно по центру. Из всего остального можно различить только развалины двух мраморных беседок и фонтан, большая часть которого была под землей. Что? Что мне показалось смутно знакомым? Я ещё раз оглядел развалины, и взгляд мой остановился на четырёх столбах, торчащих из земли рядом с чашей фонтана.

Мгновение поколебавшись, подошёл к ним, остановился и озадаченно хмыкнул. Столбы оказались остатками просторной террасы. Обломки крыши валялись тут же, мраморный пол ушел под землю, но… что меня так привлекло? В следующий миг взгляд натолкнулся на смутно знакомый знак, выбитый на одном из столбов. Я подошёл к нему и удовлетворенно кивнул. Да, это оно! Символ луны… Значит, храм где-то рядом.

Внезапно «проснулись» обе части филактерии Нактиса. Рука в том месте похолодела, картинка перед глазами мигнула и полностью изменилась.

С трудом устояв на ногах, я выдохнул и ошарашено оглядел почтовую станцию. Да, Эйка была права. Это сюкуба — место, где отдыхали после дороги паломники. Сейчас я видел ее неразрушенной. Меня словно закинуло в прошлое. Два рекана, фонтан, струи которого искрились на солнце. Дом, где паломники беседовали с монахами, и терраса, на которой так любила бывать моя женщина. Там, выше на скалах, площадка, на которую прилетали верны, за выступом есть ступени, а храм — он…

— Таро! Очнись!

Меня грубо дернули за руку, видение схлынуло, и я увидел встревоженное лицо кицунэ.

Заметив мой взгляд, девушка облегченно выдохнула и поинтересовалась:

— Ты в порядке?

— Да, — кивнул я. — Все нормально. Просто увидел тут кое-что…

— Ты побледнел и едва не упал. Потом взгляд стал стеклянным, и мы с Иоши побежали к тебе.

— Спасибо, — я улыбнулся, поправил мечи и, сделав приглашающий жест, направился в сторону скал. — Идите за мной. Я знаю, где находится храм.

[1]2Б23 «Нона — М1» — российский буксируемый 120 мм миномет.

[2]Автор напоминает, что сюкуба или сюку-эки — это почтовая станция в Японии периода Эдо. Эти почтовые станции (или «почтовые города») были местами, где путешественники могли отдыхать в своём странствии по стране.

Глава 3

— А что, хоть, с тобой случилось? — догнав меня, поинтересовался Иоши.

— Я увидел это место таким, каким оно было четыре тысячи лет назад.

— Почтовая станция? — из-за спины поинтересовалась лисица.

— Да, — снова кивнул я. — Ты не ошиблась. Здесь останавливались паломники от людей.

За ближайшим каменным выступом обнаружилась просторная квадратная площадка, в центре которой, примерно в тридцати метрах от вырубленного в скалах прохода в храм, сиротливо чернел постамент. На нем когда-то стояла статуя крылатого бога. Сейчас от неё не осталось даже обломков. Расправившись с Хоной, Темные Князья убили всех служителей этого храма, и сюда больше никто не пришел. Ну ничего… Скоро мы все тут поправим.

Вообще, главное святилище Нактиса напоминало тот храм, в котором Индиана Джонс пил воду из чаши. Высокий прямоугольный проход вглубь скалы украшал простой геометрический орнамент, по бокам — барельефы в виде каких-то деревьев, и над всем этим небольшой знак луны. И все… Местные боги не любят излишеств.

Остановившись, я внимательно изучил взглядом площадку, затем обернулся к Эйке и поинтересовался:

— Что здесь с астралом?

— Сейчас гляну, — ответила девушка и, взмахнув руками, исчезла.

Иоши недовольно оскалился, посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Да хватит уже загоняться, — со вздохом произнёс я. — Если бы в астрале было что-то не так, вы бы почувствовали. Так что ничего там с ней не случится.

— С ней-то может быть и ничего, — хмуро буркнул енот, — а вот со всеми нами…

— А с нами-то что? — я поправил сбившиеся ножны и посмотрел в сторону храма. — Если мы все по-быстрому сделаем, то ни одна тварь не успеет отреагировать. А там Девятихвостая вернёт свою Силу и нам уже будет положить на всех этих непрошеных визитеров.

— Ты сам-то веришь в то, о чем говоришь? — Иоши вымученно посмотрел мне в глаза. — У нас хоть что-то получалось сделать без крови?

— Ну все же когда-то случается в первый раз? — я ободряюще улыбнулся приятелю. — Вот и у нас в этот раз все нормально срастется.

— Конечно, — енот грустно улыбнулся и покивал. — Сначала Темные Князья убили в этом храме старшего дзинсу и подкараулили Хону-Воровку. Затем они расправились со всеми монахами. Пятнадцать лет назад Таро похитили у матери и тоже притащили сюда. Хотели убить, но вмешался Бог Молний…

— И к чему ты мне все это рассказываешь? — поморщился я. — Чего тут нужно бояться?

— Не знаю, Таро, — енот покачал головой. — Но у тварей сюда проторена прямая дорожка, и они прекрасно знают, что ты не обойдёшь этот храм стороной. И кстати, — тануки поднял взгляд и посмотрел мне в глаза. — Помнишь, ты рассказывал нам с Нори о своём последнем задании?

— Да, — кивнул я, не понимая, куда он клонит.

Нет, так-то Иоши кругом прав, и с этим сложно не согласиться. На месте того же Ба Лефа, я бы установил здесь какой-нибудь пост, или накидал бы сигналок. Только все это тоже непросто. Сэту наверх дороги нет, Сегет безвылазно торчит в Северном лесу, и помешать мне, по сути, может только Ба Леф. Уверен, что Владыка Отчаяния знает уже о том, что произошло в Хейанке, и он десять раз подумает, стоит ли вообще со мной связываться. Ананда предсказал ему смерть от руки Мунайто, а слова бога-прорицателя –не пустой звук. Так что Иошины страхи оправданы, да, но и на той стороне, думаю, хватает сомнений. Вот и посмотрим, чем оно все тут закончится.

— Ты рассказывал, что вы штурмовали какое-то здание, — Иоши обернулся и посмотрел в сторону храма. — Не помнишь, там рядом было какое-нибудь кладбище?

— Да, было, — подтвердил я, окончательно сбитый с толку такими вопросами. — Примерно в четверти ри от того клуба. Но почему тебя это интересует?

— Я думаю, что Райден-сама, появившись здесь, вышвырнул Аби в Межмирье, — пояснил енот, кивнув в сторону храма. — Ну или даймё Обреченности сбежал туда сам. Чертог тоже перенесся с хозяином. В обычном месте он появиться не мог — только там, где много страданий и смерти. Не пойди вы на штурм и ничего бы не произошло. Аби вернулся бы обратно, а в том доме обнаружили бы кучу разорванных трупов, и придумали бы этому какое-то объяснение. Однако случилось то, что случилось…

— По-твоему они сами запустили этот процесс с моим возвращением? — хмыкнул я, уложив в голове всю цепочку событий. — Но как получилось, что это именно я поехал на вызов?

— Сущее… Оно обожает подобные шутки, — Иоши посмотрел себе под ноги и зло усмехнулся. — А еще оно очень не любит, когда кто-то пытается нарушать правила. Затея с похищением мальчика была очень плохой идеей для Тьмы.

— С астралом полный порядок, — произнесла появившаяся перед нами лисица. — Ками не распуганы, Тьмы я не почувствовала, но Хозяина ущелья тоже нигде поблизости нет. Наверное, поднялся в верхние слои Тонкого Мира.

— А храм? —тут же поинтересовался Иоши. — Что с ним?

— Просто пещера в скалах, — Эйка пожала плечами. — Вход не такой ровный и украшений нет никаких. Внутри тоже летают ками, но я туда не ходила. Только осмотрелась и сразу назад.

— Отлично, — я благодарно кивнул кицунэ и, не задерживаясь, пошел к входу в храм. Ребята направились следом.

Зайдя внутрь, мы оказались в широком, сильно захламлённом проходе. Кучи песка на полу. Листья, трава, мелкие камни. Справа у стены разбросаны кости какого-то небольшого животного. Ну да, кто-то кого-то всегда убивает и жрет. С этим ничего не поделать. Главное, чтобы не сожрали тебя.

Осторожно ступая по каменным плитам и стараясь поменьше шуметь, мы прошли вперёд и, миновав четыре боковых прохода, оказались в большом круглом достаточно хорошо освещённом зале. Том самом, из моего видения.

Потрескавшиеся каменные колонны, жутковатые барельефы, расколотый прямоугольный алтарь, и запах… Пахло тут плесенью и пустотой. Диаметр зала был примерно семьдесят метров, а освещали его четырнадцать магических фонарей, которые были выполнены в виде изменяющихся фаз луны[1]. Вот, казалось бы, четыре тысячи лет — это совсем немаленький срок, но артефакты могут работать значительно дольше. Сами они практически вечные, подпитываются Силой из внешнего мира, а здесь её разлито предостаточно.

Тишина… Лишь голубоватый свет фонарей, разбитый алтарь и хмурые морды чудовищ на барельефах. Не знаю, наверное, оказавшись в храме своего бога, я должен был что-то почувствовать, но этого не случилось. Ничего кроме усталости и тоски. Впрочем, мы с моими бойцами не были служителями. Может быть, поэтому храм не вызывает у меня никаких чувств?

— Вроде чисто, — обведя взглядом зал, произнёс я и добавил: — Ждите здесь, а я пойду к алтарю и там уже позову Хону-сама. Если кто-то придет, Эйка вышвырни их в астрал, а там уже решим, что делать дальше.

— Да, — кивнула кицунэ, и в этот момент откуда-то снизу донёсся глухой каменный треск. Мгновение — и этот звук повторился, потом ещё раз, и ещё…

— Что это⁈ — выдохнул енот и испугано посмотрел себе под ноги.

— Не знаю, — покачал головой я. — Но тут в храме, скорее всего, есть подвальные помещения, и там сейчас что-то обрушилось.

— Обрушилось именно в тот момент, когда сюда пришли мы?

— Ну а почему бы и нет? — пожал плечами я. — Там, в коридоре за спиной, пара проходов. Можно поискать путь в подвал, спуститься и посмотреть.

— Нет, погоди, — Иоши тронул меня за запястье и прислушался. — Вроде все успокоилось. Может и правда — это обычные камни?

— Ну тогда контролируйте коридор, чтобы оттуда что-нибудь не вылезло, — попросил я ребят, затем подошёл к алтарю и мысленно позвал Хону.

Тень Девятихвостой лисицы появилась передо мной через пару секунд. Богиня чарующе засмеялась, обвела взглядом зал и, остановив его на мне, негромко с хрипотцой произнесла:

— Ты все же дошёл сюда, самурай. Я очень этому рада.

Да, возможно, я когда-нибудь научусь оставаться спокойным в момент её появления. И не чувствовать себя тем мальчишкой, в теле которого оказался… Справившись с предательским волнением, я кивнул и посмотрел Хоне в глаза.

— Я тоже рад тебя видеть. Говори, что мне нужно сделать теперь?

— Сейчас…– Хона обернулась в сторону коридора и приказала: — Эйка подойди к нам, а ты выйди и дожидайся снаружи. Здесь тебе делать нечего.

Иоши два раза просить себя не заставил. Тануки испугано покивал и ретировался. По ходу, он даже обрадовался возможности оказаться подальше от всего того, что тут сейчас затевалось.

— Так слушайте оба, — Хона перевела взгляд с меня на подошедшую кицунэ и пояснила: — Карман реальности с тайником запечатан моей кровью, и по известным причинам сама я открыть его не могу. Поэтому поступим так: ты, — она снова посмотрела на Эйку, — по моей команде используешь на Таро кровную связь, а ты после этого, — богиня перевела взгляд на меня, — окропишь алтарь своей кровью. Этот храм помнит тебя, самурай. Он почувствует нашу связь и откроет доступ к артефакту. Дальше я все сделаю сама. Все! Начинаем!

Хона шагнула вперёд и на пару мгновений вошла в свою дзинсу. Я просто не знаю, как еще такое назвать. Богиня ненадолго исчезла, а у Эйки за спиной появились девять чёрных прозрачных хвостов! Глаза кицунэ расширились. Она громко выдохнула, покачнулась, но на ногах устояла.

— Хорошо! Я знала, что ты с этим справишься, — похвалила свою дзинсу вновь появившаяся перед нами богиня. — Приходи в себя и используй кровную связь.

«Интересно…– думал я, со стороны наблюдая за этими манипуляциями. — Выходит, Хона готовилась к этому заранее, и Эйку она выбрала неслучайно? Они же обе кицунэ, и это, наверное, немаловажно. Впрочем, им обеим от всего этого одни только плюсы. Богиня скоро перестанет быть тенью, а её дзинсу…» — На лице девушки застыла маска одухотворенного блаженства. Она словно узрела какую-то Истину, или увидела Путь. Впрочем, длилось это счастье недолго. Примерно через полминуты Эйка окончательно пришла в себя и, поклонившись своей госпоже, обернулась ко мне.

Без лишних разговоров я протянул девушке руку. Эйка вложила свою ладонь в мою, глаза кицунэ загорелись фиолетовым светом.

Все как тогда, над лагерем Хояси, в астрале. Прохлада, затем жаркая волна от руки по всему телу и легкое головокружение. Правда в этот раз никаких видений не случилось.

Спавшая у меня на плече кошка, очевидно, что-то почувствовала. Вылетела и, потянувшись, с интересом огляделась по сторонам.

— Кровная связь установлена, — негромко произнесла кицунэ.

Я кивнул, подошёл к алтарю и, вытащив из ножен вакидзаси, разрезал себе ладонь. Видя, что крови вытекает достаточно, убрал меч и положил руку на гладкую каменную поверхность.

Примерно с минуту не происходило ничего, а потом алтарь словно ожил. По моему телу прокатилась волна тепла, противно заныли под астральными браслетами запястья, холодом отозвались обе части филактерии Нактиса.

Одновременно с этим снизу вновь донёсся каменный треск. В этот раз намного громче, чем поначалу. Я уже собирался попросить, чтобы кошка слетала и посмотрела, что там происходит, но тут Хона за спиной выкрикнула:

— Получилось! Таро! Быстро ко мне!

Убрав с алтаря руку, я обернулся, подошёл к девушке и вопросительно на неё посмотрел.

— Сейчас! — Хона сомкнула перед грудью ладони, затем с видимым усилием развела их сантиметров на тридцать. В следующее мгновение в воздухе между ее рук появился конический кусок кости в темной деревянной оправе. Неровный. Немного изогнутый. Сантиметров десять в длину.

— Бери его! — с заметным напряжением в голосе выкрикнула лисица.

Я пожал плечами и забрал из воздуха артефакт.

По ощущениям, словно взял в руку кусок искусственного льда. Ладонь обожгло, но боль мгновенно утихла. По всему телу прокатилась прохладная волна, а перед глазами как в калейдоскопе побежали картины из этого мира. Бескрайний лес, над которым возвышались кроны четырех гигантских деревьев, морское побережье, пещеры и какие-то поселения.

Люди, екай, асуры и какие-то совсем незнакомые существа. Они сидели у костров, толпились на площадях городов, скакали на лошадях, любовались садящимся солнцем. Затем я ощутил себя летящим высоко над землей, почувствовал сопротивление воздуха на своих крыльях, увидел впереди знакомые горы. Те самые, из астрала, на которые открывался вид из помещения с рисунком.

Под конец перед глазами засветилась трехконечная звезда, очень похожая на ту, что была выбита на стене в той же комнате, я ощутил вокруг себя бурлящий океан Силы и… все схлынуло. Остался только небольшой пожелтевший обломок кости в руке, с болтающейся деревянной цепочкой…

— Что-то увидел? — встревоженно поинтересовалась стоящая напротив богиня.

— Да, — покивал я, — но пока непонятно. Мне нужно над этим подумать.

— Так всегда бывает, когда первый раз берешь его в руки. Только каждый видит свое, — Хона шагнула ко мне и, кивнула на артефакт. — Сейчас надевай его и просто стой. Дальше я справлюсь сама.

Когда я повесил обломок клыка на шею, снова что-то загрохотало. Только в этот раз звук шел откуда-то сбоку. Впрочем, Хона не обратила на эти звуки никакого внимания. Она шагнула ко мне, выставила перед собой ладони, и в них из артефакта потянулись невесомые прозрачные струйки.

В следующий миг пол под ногами тряхнуло и в сорока метрах от нас у дальней стены появился Ба Леф. Мгновенно материализовавшись, краснокожий урод взмахнул обеими лапами и в нашу сторону пошла волна черноты.

— Щит! — пронзительно пискнула кошка и, метнувшись по вправо, повесила в воздухе прозрачную пленку.

Понимая, что увернуться не получится, я обернулся и прыгнул вперед, чтобы прикрыть всех остальных. За спиной обреченно выругалась богиня…

Защита не помогла. Заклинание Ба Лефа обрушило одну из колонн и, мгновенно снеся прозрачную пленку, окатило меня с ног до головы мерзкой вонючей слизью. В следующий миг я ощутил сильнейший удар в грудь. Эта паскуда использовала комбинированное заклинание.

Плетеный доспех лишь немного смягчил удар. Дыхание вышибло из груди, противно хрустнули ребра, и меня отшвырнуло назад метров на пять. Не удержавшись на ногах, я рухнул на плиты, и тело тут же обвила какая-то мерзость. Колючая проволока, или что-то похожее… Острые шипы глубоко вошли в плоть, и перед глазами все потемнело от боли. Слабо понимая, что происходит, я огляделся и в бессилии выругался. Проиграли, даже не вступив в бой… Эта тварь отлично подгадала момент.

Хона и Нэко застыли, окутанные какими-то полупрозрачными серыми лентами. Эйку отшвырнуло на два метра дальше меня, и никого в астрал кицунэ уже выбросить не могла, поскольку была без сознания. Лисице повезло, что на пути заклинания был алтарь, который частично защитил ее от второй волны. Мой оберег закрыл всех от Тьмы, но нам это помогло мало. Да, эта тварь рассчитала все правильно, но ничего еще не закончилось. Есть у меня рукаве один козырной туз… И плевать, что сам я тоже умру…

Медленно оглядев зал, Ба Леф довольно оскалился, остановил взгляд на мне и с ненавистью пророкотал.

— Что, попался, ублюдок? Теперь ты можешь подохнуть. Эту девятихвостую крысу и артефакт я уже получил.

Произнеся это, Темный князь сделал два шага вперед, гулко стукнув по полу своими копытами, и вскинул правую лапу. Я приготовился, но в этот момент справа раздался оглушительный грохот.

Часть стены обвалилась вместе с барельефами, подняв целое облако пыли, и из образовавшегося прохода в зал вбежала огромная верна.

Мгновенно сориентировавшись в ситуации, она выгнула шею и пустила в Ба Лефа струю ярко-алого пламени. Затем с невероятной для таких пропорций гибкостью совершила два огромных прыжка и, пробежав по инерции метров десять, закрыла меня своим телом.

Берюта! Моя Берюта! Она сохранила себя и дождалась!

Со стороны это было похоже на выстрел из ОТ-34[2]. Струя ревущего пламени ударила Владыку Отчаяния в бок и заставила его покачнуться. В зале ощутимо потянуло запахом гари.

Впрочем, огонь не нанёс Ба Лефу никакого видимого вреда. Мгновенно придя в себя, демон взревел, взмахнул лапами, и в верну одно за другим полетели четыре чёрных копья. Все заклинания попали Берюте в грудь и бессильно стекли по матовой чешуе.

Ну да… Драконы практически не восприимчивы к магическим воздействиям, а тут ещё мой оберег. Каждый драконий всадник связан со своим животным крепкими узами. Покрепче тех, что наложила на меня кицунэ. Это знание появилось в голове ниоткуда, но, как бы то ни было, Берюту нужно спасать. Ба Леф убьёт её без особых проблем. Ни один дракон в одиночку не совладает с этим рогатым уродом.

— Ах ты ж тварь! — проревел Владыка Отчаяния и в его лапах появилась огромная канабо.

Приняв в грудь очередную порцию пламени, он прыгнул вперёд, покрыв треть разделяющего нас расстояния, и в этот момент у меня окончательно упало забрало. Потянувшись к цепи, я разорвал её мысленной командой и почувствовал, как на меня обрушился мир.

Счастье обладания Силой! Как тогда, в бою против о ни. Жаль, что это только на пару минут, но я уйду, а все они останутся живы. Все, кроме этого рогатого урода.

Без труда разорвав контролирующее заклятие, я рванулся вперёд и, коснувшись ладонью хвоста Берюты, превратил ее в призрака. Как тогда, на площадке перед Цитаделью Змеи. Мгновение спустя шипастое навершие ударило в пол, пройдя сквозь прозрачный силуэт верны и не нанеся ей никакого вреда. Чудовищный удар зачарованной канабо с треском проломил плиту и пустил перед собой конус какого-то заклинания. Уклонившись от вражеской магии, я перекинулся в боевую форму и выхватил из астрала свой сияющий меч.

Видя это мое превращение, Ба Леф резко подался вперёд и, довернув корпус, ударил по дуге, но хрен он тут угадал.

Пропустив шипастый наконечник в миллиметре от живота, я прыгнул вперёд и нанёс короткий рубящий сверху.

Вообще, таких вот ублюдков обычный человек мог бы рубить месяцами, и не нанёс бы ни единой царапины, но меч бога — это ни хрена не смешно. Мне даже не нужно добавлять в каждый удар Силу.

Сверкнув в полумраке сияющим росчерком, Райто ударил Ба Лефа в плечо и, проломив защиту, начисто снес чудовищу правую лапу вместе с крылом.

Жизнь этот не компьютерная игра, и не фильм про трёх мушкетеров. Тут никто долго драться не будет. Да, Ба Леф не ожидал такой подлянки и был не готов, но надо было слушать Ананду.

Выплеснувшаяся из раны кровь вместе с выпавшей дубиной ещё не долетели до пола, когда я с ревом рванулся вперёд и ударом плеча окончательно ошеломил раненого противника. Рост у меня сейчас лишь немногим ниже, чем у него, но в таком вот прямом открытом бою этот урод мне не соперник.

Да, при других обстоятельствах у меня вряд ли бы получилось так близко к нему подобраться, а в магическом поединке наши шансы были бы примерно равны, но он попытался убить верну и подставился. Ну а я не собираюсь никого тут жалеть!

Глаза Ба Лефа полыхнули багровым. В последний момент он все же ударил меня черной плетью комбинированного заклинания, но это была агония.

Продолжая движение и добавив инерции телом, я нанёс косой рубящий, и этот удар оказался последним. Широкий светлый клинок с глухим звуком врубился демону в основание шеи и погрузился до середины груди.

— Это тебе за маму, ублюдок! — прорычал я, но меня уже никто не услышал.

Гигантская туша крылатого демона завалилась к моим ногам, а в следующий миг мир на мгновение погрузился во тьму. Громыхнуло. Пол под ногами тряхнуло, с потолка посыпались камни, впереди обрушилась пара колонн. Часть выброса Силы принял на себя Райто, и в нас с ребятами ничего не попало.

Все! Все закончено! Теперь можно уйти. Остаётся только надеяться, что Хона заберёт все части филактерии и сама оживит Нактиса. Ей это нужно так же, как и всем остальным. Ну а я… Как сейчас выяснилось, я сильно преувеличивал собственные возможности. У меня была лишь эта минута и, не попытайся Ба Леф убить верну, все закончилось бы очень печально. Впрочем, что случилось, то случилось. Ба Леф сдох, Хона вернулась, мы опять победили! И это самое главное.

Через пару секунд после смерти Ба Лефа, слабость накатила на меня холодной волной, и я понял, что умираю. Мысли в голове путались, суставы ломило, кровь стучала в висках, все трудней становилось дышать. Понимая, что мне осталось меньше минуты, я превратился в человека и, подойдя к верне, вернул ее в эту реальность. Затем снял оцепенение с Нэко и Хоны. Улыбнулся, глядя на ошарашенное лицо кицунэ. Хотел попрощаться, но не успел…

[1]В отличие от западной культуры, где принято считать, что луна имеет четыре основные фазы (новолуние, первая четверть, полнолуние и третья четверть, также называемая последней), в Японии принято считать, что луна имеет четырнадцать фаз. Первая: Сингэцу — Новолуние. Солнце, Луна и Земля выстраиваются в одну линию, Луну не видно. Так же называют и совсем еще тонкий серп растущего месяца. Вторая: Фуцугадзуки — Молодая Луна на второй день лунного календаря. Этот тонкий полумесяц по-другому называют маюдзуки — «луна в виде брови», и т. д.

[2]ОТ-34 (ТО-34) — был создан на базе Т-34. В отличие от линейного танка, был вооружён автоматическим пороховым поршневым огнеметом АТО-41 конструкции И. А. Аристова, фильм о котором нам показывали на Истории вооружения.

Глава 4

Я открыл глаза и понял, что лежу на холодных каменных плитах. Без брони и оружия, в обычной повседневной одежде. Тело ватное, дыхание даётся с трудом, но я дышу, вижу и чувствую холод! Какая-то странная смерть…

Приняв сидячее положение, огляделся по сторонам и озадаченно хмыкнул. Вокруг меня клубился туман. Метрах в пяти или чуть дальше. Густой, серый и непроглядный. Сейчас он наползет, и тогда я умру? Не, ну а что ещё мне делать в этом отнорке реальности?

Ощутив небольшую тяжесть в руке, я разжал ладонь и увидел знакомую половинку монеты. Ту самую, что не так давно мне вручил Синигами. Что это? Что тут, блин, происходит? Мне не дают умереть, или…

— Ну… Давай её уже сюда! — Тролль появился в метре напротив и, усевшись, протянул ко мне свою лапу. — И хватит уже хлопать глазами! У меня не так много времени.

Ростом он был на две головы повыше меня человека. В одной только набедренной повязке. Грудь увешана оберегами. Потрепанные мешочки, кости, небольшие черепа и деревянные фигурки животных. В носу, ушах и на бивнях болтается три десятка самых разных колец и серёжек. Интересно, как он голову-то с таким весом может прямо держать?

— Вот, — я вложил половинку монеты в огромную ладонь бога и, посмотрев ему в глаза, произнёс: — Здравствуй!

— Ага… И тебе не хворать, — Синигами глумливо оскалился и, подкинув омамори[1] на ладони, состроил недовольную физиономию. — Получается, ты опять от меня сбежал? В который раз, не напомнишь?

— Я… э-э… не помню, — не зная, что ответить, я пожал плечами и покачал головой.

— Много! — констатировал тролль и довольно оскалился. — Ладно, иди обратно. Там тебя твоя девятихвостая подруга вытаскивает. Ох, и намучаешься ты с ней по жизни, хотя… Ты же тоже хвостатый. Лисье племя, да… Так что найдёте как-нибудь общий язык.

— Обратно — это, в смысле, я живой⁈ — выдохнул я, как только до меня дошёл смысл его слов. — То есть…

— Я смотрю у тебя не только память отшибло, но ещё и разум, — весело оскалился Синигами. — Да, живой, но теперь постарайся быть осторожнее. Следующий омамори я смогу дать тебе не раньше, чем через пятьдесят лет.

— Спасибо! — я улыбнулся сидящему напротив богу. — Теперь я твой должник.

При этих словах Синигами нахмурился, посмотрел мне в глаза и негромко произнёс:

— Забери её вместе с остальными из Лабиринта, и мы будем в расчёте.

— Кого её?

— Там и узнаёшь. Я сказать не могу, — тролль грустно усмехнулся, затем подмигнул мне и попросил. — И ещё тануки скажи, чтобы он при случае занёс в мое святилище пару бутылок своего саке. Уж очень оно у него забористое. Все, прощай, друг, — Синигами протянул мне свою лапу. Я пожал ее, и картинка погасла.

Сознание прояснилось, и я почувствовал на губах чьи-то губы. Кто-то натурально меня целовал, поскольку на искусственное дыхание это было совсем не похоже. Открыл глаза и буквально выпал в осадок. Меня целовала Хона! Не в щеку, а в губы, как полагается! При этом она перестала быть призраком, то есть натурально ощущалась как женщина. Как очень желанная женщина…

Заметив, что я пришел в себя, Хона отстранилась и, ничуть не смущаясь, хмыкнула.

— Ну вот, очнулся, наконец.

— Мог бы еще полежать, если ты… — я принял сидячее положение, улыбнулся, быстро оглядел зал и с облегчением выдохнул. Все живы и вроде здоровы. Хона, Берюта, Эйка, и даже Иоши, который, очевидно, прибежал на шум. Сейчас енот кормил свою подругу какими-то травами, с испугом косясь на окровавленный труп спутника Сэта. Впрочем, на Хону он смотрел с не меньшим испугом. Ну да… Бояться надо живых.

— Обойдешься, — кицунэ фыркнула, усмехнулась, а затем уже серьезным тоном добавила: — На самом деле все очень непросто. Я не восстановила и десятой части своей былой Силы. Артефакт полон, но, как оказалось, забрать из него я могу только жалкие крохи. Практически все, что получила, потратила на восстановление твоей цепи, — богиня встретилась со мной взглядами. — Вернуть тебя к жизни могла только близкая женщина, и я подумала: «А почему бы и нет?». Мне ведь известно, что произошло в Хейанке и что тебе довелось пережить. Ты не отдал им меня, и я это очень ценю. К тому же, — взгляд девушки стал лукавым, — в своей боевой форме ты выглядишь очень даже неплохо. Самурай Луны, древний герой, убийца бога. Думаю, я сделала правильный выбор.

М-да… Я ещё не до конца очухался после неудавшейся попытки суицида, и слова красавицы-лисы до меня долетали как до жирафа, но то, что она говорила… Близкая женщина, правильный выбор… Она ведь назвала меня своим мужчиной! Девятихвостая лисица! Меня! И теперь понятен смысл слов Синигами… Черт! Черт! Черт! Но теперь просто необходимо дожить до конца! Я же себе не прощу, если подохну.

— Ты слюни-то подбери, — заметив, вероятно, выражение моего лица, хмыкнула Хона. — Все самое сладкое только в конце. Вот верну Силу, воскресим Нактиса и только тогда полюбуемся Красной луной.

— И что мне для всего этого нужно сделать?

— Ты должен как-то вернуть в этот мир Сару. Только Хозяин Леса может в полной мере использовать Силу артефакта. Он возвратит мне мою Силу и поможет тебе оживить бога Луны. Да, в прошлом мы с ним не очень-то ладили с Хозяином леса, но Сару не дурак, и ему нужны сильные союзники для решающей битвы за лес.

— Погоди, — поморщился я. — Но я же освободил его душу в Чертоге смерти.

— Не знаю, — покачала головой девушка. — Видимо, что-то ему мешает вернуться. Возможно, ради возвращения Хозяина Леса тебе придётся пройти Большой Лабиринт, но я бы начала с Минамигучи.

— Минамигучи?

— Да, — кивнула лисица. — Южные врата Синего Леса. Большое поселение ёкай, рядом с которым находится главное святилище Сару. Он там и похоронен. Дорога из ущелья Тивата как раз приведёт тебя в Южный лес.

— И что мне там делать? Вот приду я в этот храм, и что?

— Откуда мне знать, — Хона тяжело вздохнула и опустила взгляд. — Возможно, ты что-то почувствуешь. Ну или обломок клыка подскажет тебе как вернуть этого недотёпу.

— Так ты оставишь этот артефакт мне? — я непонимающе посмотрел на лисицу. — А сама как?

— Мне он без надобности, — богиня легко пожала плечами и поднялась на ноги. — Сколько-то Силы осталось, и шавки Сэта меня уже не найдут. Позовёшь, когда вернёшь Хозяина Леса.

— Да, — кивнул я, поднявшись следом за девушкой. — А что с филактерией моего господина?

— Вот, — Хона подняла руку, и над её раскрытой ладонью появился третий кусок «шестеренки». — Забирай и постарайся не умирать. Больше я тебе помочь не смогу.

Забирать ничего не пришлось. Последняя часть филактерии сама переместилась в мою ладонь и исчезла. Предплечье на мгновение стянуло в холодных тисках.

— Спасибо! — я улыбнулся лисице.

— Тебе спасибо, Таро, — Хона улыбнулась в ответ. — Позови меня, когда все будет готово.

Она шагнула ко мне, закинула руки на плечи, коснулась губами губ и исчезла. М-да… Все чудесатее и чудесатее…

С полминуты я стоял, пытаясь уложить произошедшее в голове, но оно ни хрена не укладывалось. Ну да… Столько всего и сразу. Ба Леф сдох! Труп Владыки Отчаяния лежал справа от меня, прямо напротив входа, в огромной луже угольно-чёрной крови. С ним мне сильно повезло, но случилось то, что случилось. У Сэта остался только Сегет. Ещё Хона…

Вот уж сюрприз так сюрприз. При этом с моральной точки зрения у меня все в полном порядке. Мы говорили с Эйкой, и она рассказала, что некоторые мужчины ёкай имеют по несколько постоянных подруг. Да, мне сложно пока это представить, но не стоит натягивать глобус Земли на сову этого мира. Хотя если вспомнить те же львиные прайды или обычаи у некоторых народов, то можно провести вполне понятные аналогии.

Успокоив расстроенную Нэко, я отправил ее погулять по окрестностям, затем встретился взглядами с кицунэ, ободряюще ей улыбнулся, подмигнул Иоши и направился к верне, чувствуя, как в душе разливается чистое, ничем не прикрытое счастье.

И да… Сущее не просто так показывало мне того верна в астрале. Берюта вернулась с площадки в Аокигахару, передала то, что я просил передать, и прилетела в святилище Нактиса. Ведь она точно знала, что, возвратившись, я не пройду мимо этого храма.

При моем приближении верна довольно оскалилась и сделала шаг мне навстречу.

— Старший… Ты вернулся! Я рада! Я дождалась!

Это было очень непривычно. Мыслеобразы верны появлялись перед внутренним взором как кадры из фильма. При этом словами можно было представить только некоторые из них. Впрочем, такое общение оказалось намного информативнее обычного разговора. За те несколько секунд, что я шёл к своей верне, она показала мне, что с ней происходило с того момента как мы расстались.

Бескрайний океан Синего Леса с высоты полёта дракона. Образы Аты, Сару и ещё каких-то ёкай. Затем этот храм, обломки статуи Нактиса, расколотый алтарь и изуродованные трупы монахов. Просторная комната, верна и камень, который в три кадра покрыл её с головой. Триггером ее пробуждения стало мое появление здесь. Берюта это почувствовала, но быстро выбраться не смогла. Слишком большой срок провела, находясь в камне. Впрочем, пришла она в самый нужный момент, и это самое главное.

— Ну здравствуй, подруга! — я провёл ладонью по нижней челюсти верны и, пройдя под головой, обнял её за шею.

Она была безумно красива. Как какой-нибудь истребитель последнего поколения, или даже скорей штурмовик. Чёрная матовая броня чешуи, массивные челюсти с жутко загнутыми клыками, мощный корпус, длинный хвост с острым костяным наконечником и гигантские крылья.

Даже сейчас, когда верна лежала на полу по-собачьи, я едва доставал макушкой до ее середины груди, и не опусти она голову у меня бы не получилось ее обнять. Впрочем, обнять получилось только частично, но нам двоим хватило и этого. Берюта замерла на манер каменной статуи, и я, уткнувшись лбом в её прохладную чешую, коротко рассказал о том, что со мной приключилось. О Земле и погибших в Чертоге ребятах. О гибели Аби и своём возвращении. О Нори, маме и свершившейся мести. О возвращении Солнцеликой и о том, что нам предстоит совершить.

Закончив говорить, сделал три шага назад и посмотрел верне в глаза. Да, очень много ещё не сказано, и у меня самого осталась целая куча вопросов. Я, к примеру, слабо представлял, как мы будем летать, но все это потом. Сейчас пора уходить.

Почувствовав смерть Ба Лефа, Сэт может кого-то сюда прислать, и если их будет много, у нас возникнут проблемы. Не, так-то Берюта и в одиночку может сжечь хоть легион восставших покойников, но делать это лучше на улице, здесь мы просто задохнемся от гари.

— Хорошо, что ты вернулся и выжил, — Берюта легко поднялась на ноги и опустила морду на уровень моей головы. — Сейчас отпусти меня ненадолго. Мне нужно разбудить стаю. — Верна послала мне мыслеобраз с изображением огромной пещеры, на неровном полу которой лежало около полусотни огромных камней. — Когда Крылатый погиб, все верны ушли в исино юнэ. Сейчас пришло время проснуться.

О-хре-неть! Так выходит, верны не погибли! Они просто уснули. А ведь это очень серьезно поменяет расклады в предстоящей битве за Северный лес. В том, что верны поддержат ёкай в этой драке, сомнений никаких нет. Почти полсотни летающих огнеметов — это ведь ни разу не шутки.

— Да, конечно, лети, — я кивнул своей боевой подруге. — Только осторожнее. В Северном лесу сейчас Тьма.

— Тьма сейчас везде, — Берюта опустила голову, легонько толкнула меня мордой в живот и прикрыла глаза. — До свидания, Старший. Я сама найду тебя. Постарайся сохранить жизнь.

Я улыбнулся и обхватил шипастую морду подруги.

Мы простояли так полминуты. Затем верна высвободилась из моих объятий и быстро пошла к выходу. Подойдя к проходу, перешла на бег, и пару мгновений спустя с улицы донеслось хлопанье крыльев.

Проводив верну взглядом, я подошёл к ёкай и, обратившись к Эйке, уточнил:

— Ты в порядке? Идти можешь?

— Да, могу, — лисица кивнула. — Но насчёт «порядка» не знаю. В голове каша. Столько всего случилось… Ты убил эту тварь и ушел, — Эйка с ненавистью посмотрела на труп спутника Сэта. — Я валялась на камнях, не могла помочь и понимала, что это конец всему. Но потом Госпожа… и ты… Я не знаю, как теперь к тебе относиться, но уверена, из вас получится отличная пара.

— У меня ещё есть Мика и Ата, так что пара вряд ли получится, но по голове тебе и впрямь прилетело неслабо. «Как относиться»… м-да, — я хмыкнул и посмотрел на Иоши. — Твою подругу и впрямь нужно срочно лечить.

Заметив мой взгляд, тануки пожал плечами и растеряно произнёс:

— Но я не умею лечить скорбных разумом. Она же сама менталист. Тут никакая трава не поможет.

— Думаю, полбутылки самогона ей будет достаточно, — я подмигнул приятелю и добавил: — И кстати, Синигами ждёт тебя в гости…

— Меня⁈ Синигами⁈ — енот округлил глаза, поджал уши и, по ходу, забыл как дышать.

— Да успокойся ты, — я улыбнулся и хлопнул тануки по плечу. — Придёшь в его святилище, поставишь на алтарь пару пузырей самогона, получишь себе омамори и иди гуляй дальше.

Секунд десять Иоши непонимающе смотрел на меня, а потом округлил глаза ещё больше и выдохнул:

— Самогон⁈ Так ему понравился мой самогон⁈ Так я и сотню бутылок отнесу! Мне не трудно.

— Ну, раз все порешали, то пойдёмте уже отсюда, — я перевёл взгляд с Иоши на Эйку и кивнул в сторону выхода. — Там на воздухе безопаснее.

— Сейчас, — лисица сделала останавливающий жест, затем положила ладони на плечи Иоши и, чуть склонив голову, вкрадчиво поинтересовалась: — Это кого ты назвал скорбной разумом?

Со стороны было видно, что лисица едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, но Иоши после свалившихся новостей, этого не заметил. Впрочем, ответить ему не дали.

Из коридора донёсся грохот шагов, лязг железа и в зал вбежало полтора десятка вооруженных до зубов самураев. Все в артефактной броне, с готовыми к бою луками и бесстрастными физиономиями матёрых вояк.

Впрочем, при виде открывшейся картины невозмутимость с их лиц пропала. Ну да… Не каждый день видишь перед собой труп спутника Сэта.

Повинуясь окрику командира, самураи оперативно растянулись цепью и опустили оружие. Следом за ними в зал забежал ещё один десяток бойцов.

— А я-то думал, кого нам тут не хватало? — я широко улыбнулся, махнул рукой появившемуся в зале Кояме и, позвав ёкай, направился к командиру телохранителей.

— Таро-доно! — Кояма стукнул себя кулаком в грудь, пожал протянутую руку и, кивнув на труп Ба Лефа, констатировал: — Я смотрю, вы тут без нас не сильно скучали?

— Да уж, — я вздохнул, покачал головой и поинтересовался: — А вы как? Сами приехали или…

— Или… — Кояма, не меняя выражения лица, сделал шаг в сторону, и в этот момент в зал вошёл Нори Ясудо.

Императора сопровождали четверо заклинателей в длинных мантиях с рунным узором, с короткими посохами и вакидзаси на поясах.

Быстро оглядев с порога зал, Нори на мгновение задержал взгляд на трупе Ба Лефа, затем заметил меня, облегченно выдохнул и усмехнулся.

— Тебя нельзя оставлять одного, брат, — Нори подошёл и стиснул меня в своих медвежьих объятьях. — Ты же всех их поубиваешь, и нам никого не останется! Думаешь, слава нужна только тебе?

— А ты-то здесь какими судьбами? — я отстранился и оглядел брата с ног до головы. — Соскучился? Или в столице нечем было заняться?

Внешне он ни капли не изменился. Та же улыбка, тот же прищур. На доспехах, правда, добавилось артефактов, и в руках не было канабо. Хотя, дубина, скорее всего, осталась на улице вместе с конем. Кто-то из бойцов, очевидно, доложил, что опасности нет, и Нори решил не таскать эту тяжесть с собой. Вакидзаси на поясе есть — и достаточно.

— Ну ты же говорил, что в той истории про Алладина была и вторая часть, — брат широко улыбнулся. — Вот я и подумал, что и наша история еще не закончена.

— Ну а если серьезно?

— А если серьезно, то Император обязан прийти на помощь своему единственному союзнику. Слишком много дерьма случилось за прошедшие четыре тысячи лет, когда страной управлял предатель. Мы забыли, что для Империи значит союз с Синим Лесом, и Аокигахара осталась один на один со своими проблемами. — Нори обернулся и кивнул в сторону выхода. — Завтра к ущелью Тивата начнет прибывать армия. Паладины Солнцеликой помогут нам с переброской солдат и обозов. Десять тысяч из Хейанке и по две от каждого Клана. Большего за короткий срок собрать не получится.

О-хре-неть! От этого заявления я натурально выпал в осадок. Целая армия! Это же так просто… Предатель, управлявший Империей четыре тысячи лет, забыл о своих союзнических обязательствах. Ублюдок заключил союз с Сэтом, и Сегет мог спокойно сидеть в Северном Лесу, отравляя Тьмой всю территорию Аокигахары. А ведь приди Император тогда, и объединенная армия вышвырнула бы всю нечисть назад в Преисподнюю. Да, люди слабее ёкай, но их много и среди них есть очень сильные заклинатели. Следом за людьми пришли бы их боги, и никакое Сущее этому помешать не могло!

Сейчас асуры заперты в Кимоне и нашествия оттуда можно не ждать, Солнцеликая вернулась и она без труда договорится с остальными ками материка. Уверен, боги придут к финальной разборке, в том случае если Сэт решит выползти на поверхность. Только это вряд ли случится. Змей боится возвращения Рюдзина и будет безвылазно сидеть в своей Цитадели. Раз так, то у этого мира появились отличные шансы. Главное, чтобы не было поздно.

Видя, что Нори закончил говорить, я кивнул, тепло улыбнулся и, глядя ему в глаза произнёс:

— Знаешь, отправляясь в Синий Лес, я не мог ни о чем подобном даже помыслить. Но ты мгновенно сориентировался в ситуации и принял единственно правильное решение. Я горжусь тобой, брат!

— Ну… есть ещё пара причин моего здесь появления, — Нори немного смутился и пояснил: — Там в Хейанке очень скучно. Совет прекрасно справляется с управлением, а мне ещё лет десять нужно учиться. Нет, я обязательно научусь, но сейчас мое место здесь. Мы вместе с тобой это начали, нам и заканчивать.

— А что жена? Она была не против, что ты…

— Да, ещё и жена, — брат покивал. — Я же обещал показать ей Синий Лес. Вот и…

— Ты хочешь сказать, что вы приехали вместе⁈

— Я это уже сказал, брат, — Нори широко улыбнулся и картинным жестом протянул руку в сторону входа.

В этот момент в зал вошла Асука.

В светло-коричневом узорчатом кимоно с широким поясом оби и аккуратных деревянных сандалиях. С широко распахнутыми глазами и приоткрытым от удивления ртом, первая леди Империи была похожа на десятиклассницу, которая впервые забрела в ночной клуб, ну или на персонажа какого-то подросткового аниме. Из общей картины выбивались только ножны на поясе и очень непростой магический жезл в правой руке.

Оно и понятно… Девочка всю жизнь безвылазно сидела в столице, а тут дорога, приключения, древние храмы и трупы чудовищ в лужах крови.

С трудом оторвав взгляд от туши мертвого спутника бога, Асука подошла к мужу, положила ладонь ему на запястье, посмотрела на меня и на мгновение замешкалась, очевидно, подбирая слова.

— Здравствуйте, госпожа! — воспользовавшись паузой, я стукнул себя кулаком в грудь и склонил голову, стараясь скрыть наползающую на губы улыбку.

С Асукой мы расстались нормально. Да, по сути, это я убил её отца и брата, но в тот момент они собой не были. К тому же убийством это не назвать. Покойный Император меня пытал, брат напал первым. Они оба хотели моей смерти, но судьба распорядилась иначе. Нет, если бы Асука возненавидела бы меня, я бы принял это спокойно. Только этого не случилось. Жена у брата не дура и прекрасно понимает, что у меня не было выбора.

— Это… — девушка кивнула и с опаской посмотрела на труп спутника Сэта.

— Ба Леф, — подсказал я. — Ублюдку предсказывали смерть от моей руки. Он не послушал…

— Я не знаю, как тебе это удаётся, — Асука покачала головой. — Но я рада, что ты жив и снова с нами.

— Да, госпожа. Я тоже очень этому рад.

— Мой господин, — Асука подняла взгляд на мужа. — А ты уже спросил брата о том драконе, что выбежал из пещеры и улетел в сторону Синего леса?

— Ну, для начала перестань называть меня господином. Здесь все свои, — Нори вздохнул и с улыбкой посмотрел на жену. — Что же до дракона… Я думаю, это та самая верна, на которой Таро летал четыре тысячи лет назад.

— Да, — кивнул я. — Это Берюта. Она сохранила себя в камне и дождалась. Сейчас она улетела будить остальных. Они спят в скалах над Северным лесом. — Я кивнул в сторону выхода и встретился взглядами с братом. — Нам, кстати, тоже пора выдвигаться в Аокигахару. Только для начала расскажи мне о своих планах.

Услышав вопрос, Нори пожал плечами и пояснил:

— По старому союзническому договору, я, появившись без приглашения, могу привести собой в Синий лес две сотни разумных. Столько нас сюда и пришло. Там в Аокигахаре мне нужно встретиться с кем-то из Совета Старейшин и обговорить все детали предстоящей кампании. Сами мы вряд ли быстро найдём того, кого нужно, но с вашей помощью… — Нори перевел взгляд на стоящих неподалёку ёкай, затем снова посмотрел на меня и с улыбкой констатировал: — В общем, принимай командование, брат. Все как в старые добрые времена.

— Вы же верхом? — воспользовавшись паузой, Эйка шагнула вперёд и вопросительно посмотрела на Императора. — В Синем лесу очень мало хороших дорог, а вот хищников хватает в избытке. Поэтому пока ты не договоришься с Хозяином Леса, лошадей придётся где-то оставить.

— Да, я знаю, что в лес верхом не получится, — Нори согласно кивнул. — Мы оставим коней в Коккё. Там нас уже ожидают. — Он хотел ещё что-то добавить, но спохватился и удивленно посмотрел на лисицу. — Погоди! Ты сказала: «договоришься с Хозяином Леса»? А что, Сару-сама вернулся?

— Нет, — ответил я за лисицу. — Но его обязательно нужно вернуть. Этим мы займемся в первую очередь.

Да, именно так! И я уверен, что для возвращения Сару лабиринт проходить не нужно. Ведь там, в Чертоге Смерти, кроме него и Аби не было никого. Отсюда вывод: все пленники содержатся в каких-то незримых темницах, но порабощенный Сару гулял на свободе. Сам Чертог никого удержать не может — я ведь после смерти как-то оттуда ушел. Значит и душа Хозяина Леса тоже вернулась в мир, но что-то мешает ей воплотиться. Надеюсь, оказавшись в храме, я найду ответ на этот вопрос. Ну, или что-то почувствую…

— Расскажешь, как ты собираешься его возвращать? — Нори перевел взгляд на меня.

— Да, и не только это. Там рассказов на пару часов, но поговорим лучше в дороге.

— Согласен, — брат кивнул и, найдя взглядом Кояму, указал рукой в сторону выхода. — Уходим! И выдели трех коней для Таро, Иоши и Эйки.

— Подождите! — Асука выставила ладонь. — Таро, я хотела попросить тебя…

— Да, госпожа? — я остановился и вопросительно посмотрел на жену брата.

— Во-первых, перестань называть меня госпожой. Здесь все свои, — девушка картинно нахмурилась. — А во-вторых, ты не представил меня своим спутникам. Это как минимум некультурно.

Ну да, конечно! Тануки и кицунэ — ёкай которые, в отличие от меня, бывали в Синем лесу и могут много чего о нем рассказать. Все последние годы девушка грезила Аокигахарой, и вот сейчас, на пороге исполнения мечты, ей и впрямь неплохо бы пообщаться с ребятами.

— Без проблем… Это Эйка, это Иоши, это Нэко, — я по очереди кивнул на ребят, указал рукой на подлетевшую кошку и, пожав плечами, добавил: — Уверен, что брат тебе о них уже все рассказал.

— И не один раз, — Нори улыбнулся слегка смущенной жене. — Они о тебе тоже наслышаны.

— Настоящие ёкай… — Асука улыбнулась мужу в ответ, с опаской посмотрела на Нэко, и отвесила церемониальный поклон. — Здравствуйте!

— Здравствуй, сестра! — Эйка поклонилась в ответ и, мгновенно сориентировавшись в ситуации, поинтересовалась: — Тебе, наверное, многое интересно? Мы с Иоши расскажем тебе о доме и о твоих соплеменниках.

— Да, конечно! — Асука обрадованно кивнула. — Я никогда не бывала в Синем Лесу, и мне действительно все интересно!

— Вот и отлично, — понимая, что этот разговор может затянуться надолго, я поправил ножны на поясе и кивнул в сторону выхода. — Раз все познакомились, то давайте уже выдвигаться. В дороге наговоритесь.

— Да, дорогая, пойдем, — Нори аккуратно взял жену за руку и повел ее к выходу. Мы с ёкай направились следом.

Решил вот выложить еще одну главу. С вас комментарии. Следующая глава — через неделю.

[1]Автор напоминает, что омамори (яп. 御守 омамори) — японский амулет, посвящённый определённому синтоистскому или буддийскому божеству. Слово омамори является уважительной формой слова мамори(守) — «защита» (т. е. «защитник»)

Глава 5

—…Некоторые из нас способны слышать Синее Древо в любой точке мира и видеть образы, которые оно посылает, — Эйка перешагнула через небольшую лужу, скосила взгляд на Асуку и посмотрела в сторону недалекого уже леса. — Далеко не каждый способен правильно истолковать эти послания, но, как бы то ни было, Древо не указывает нам как жить. Оно лишь советует или предупреждает нас о грозящей опасности. И счастлив тот, кто способен правильно расшифровать эти послания.

— Я ничего такого не слышала. Наверное, очень слабая, — с мелькнувшей в голосе грустью негромко произнесла Асука. — Только пару раз видела сны.Огромное, безумно красивое дерево и храм, который словно бы вырос из его ствола.

При этих словах, кицунэ хмыкнула, удивленно посмотрела на девушку и поинтересовалась:

— А что ты еще видела в тех своих снах? Что там было возле этого храма?

— Какие-то домики странного вида, — немного смутившись от такого взгляда лисицы, ответила Асука. — Соломенные хижины, синее озеро и огромное поле вокруг ствола дерева, которое окружал лес. И еще в кроне дерева я видела разноцветные огни. Очень много… Как звезд в ясную летнюю ночь…

— Интересно, — Эйка нахмурилась. — Я не понимаю, как…

— Что-то не так? — еще больше смутилась ее собеседница.

— Дело в том, что слышать Великое Древо могут только те, кто хоть раз посетил Сейчи Дзингу[1]. То, которое ты видела в своих снах, — лисица покачала головой и растеряно посмотрела на Асуку. — Только ты не должна была его видеть. Ты же никогда не была на Священной Поляне! Как бы то ни было, просто так такое не случается. Ты зачем-то нужна Великому Древу, и оно тебя позвало. — Эйка обернулась и встретилась со мной взглядами. — Таро, а ты что думаешь по этому поводу?

— Ничего не думаю, — покачал головой я, слегка сбитый с толку логикой Эйкиных рассуждений.

Не, ну а как еще такое понимать? Древо слышат только те, кто побывал на какой-то там Священной поляне. Но я ведь тоже его пару раз слышал, но ни на какой поляне в этой жизни мне бывать не случалось. Скорее всего, Древо, когда захочет, и само может дотянуться до любого нужного адресата. Другой вопрос — зачем ему нужна Асука?

И да, мне в последнее время тоже часто снятся деревья. Вернее одно — то, засохшее, которое Древо Судьбы, но лисице говорить об этом не стоит. То предсказание о ёкай, который пожертвует дереву Силу и ничего не попросит взамен… Если оно обо мне, то говори-не говори — все равно ничего изменить не получится. От судьбы не уйти, а вот нервы нам всем еще пригодятся.

Видя, что Эйка по-прежнему на меня смотрит, я пожал плечами и добавил:

— Ну чего ты так возбудилась? Мы же все равно придем к Великому Древу? Вот там и узнаем, зачем ему понадобилось посылать эти сны. И кстати, — я перевел взгляд на Асуку. — Ты бы перекинулась в оками. Может быть, еще чего-нибудь услышишь, или увидишь во сне?

— Да, дорогая, — тут же поддержал меня Нори. — Тебе ведь больше не нужно скрывать свою сущность.

— Ты думаешь? — Асука с какой-то детской надеждой во взгляде посмотрела на мужа.

— Я в этом уверен, — Нори широко улыбнулся. — Здесь ты вряд ли этим кого-то смутишь.

До Коккё мы добрались вечером того же дня. Небольшой городок являлся последней маршрутной точкой на пути к Аокигахаре, но люди ушли отсюда несколько тысяч лет назад. Сообщение с Синим Лесом практически прекратилось, и никому не было смысла здесь оставаться. Имперский пограничный пост был перенесён в Хаконэ, городок превратился в развалины, но восшествие на трон Нори Ясудо серьезно изменило существующие расклады.

Коронация Императора состоялась в день нашего отъезда из Хейанке, и уже через полдекады на развалины Коккё прибыли солдаты, чиновники и рабочие. Вот казалось бы… Любой из пришедших с Салисэ паладинов мог бы отправить сюда и нас, но помогать мне они не могли по понятным причинам. Сущее тут к каждой бочке затычка, ну да… Впрочем, мы и сами добрались без проблем.

Правда сам городок никто восстанавливать пока не спешил. Рабочие занимались возведением огромного военного лагеря. Конюшни они построили в первую очередь, и с размещением лошадей никаких проблем не возникло. Фураж и продовольствие доставлялись сюда каждые сутки, воды рядом хватало, так что с четвероногими ничего страшного не случится.

Переночевав в наполовину отстроенном лагере, наш отряд выдвинулся в направлении Синего Леса, до границы которого оставалось не больше пятнадцати километров пути. Если вчера в основном говорил я, рассказывая брату о том, как мы добирались до Храма бога Луны, и о своих мыслях на тему возвращения Хозяина Леса, то сегодня настала очередь ёкай.

Асуке было интересно все, и ребята охотно отвечали на любые вопросы. Я тоже шёл и внимательно слушал. Нет, мне примерно известно, что ожидает нас в Синем Лесу, но «примерно», в моем случае, это как, направляясь в Алжир, знать, что там живут негры, а где-то рядом находится пустыня Сахара. Дьявол кроется в мелких деталях, и я сейчас, по сути, такой же турист как брат, его жена и все сто девяносто восемь самураев сопровождения.

— И как я выгляжу? — голос Асуки оторвал меня от размышлений. Девушка на ходу приняла переходную форму и, обернувшись, как-то совсем по-детски посмотрела на мужа. Ну да… Нашла, блин, у кого спрашивать. Нори и так-то на жену смотрел с придыханием, а сейчас и вовсе стал похож на тинейджера, которому персонаж из любимого аниме предложил прогуляться по городу.

Нет, внешне Асука практически не изменилась. Волосы девушки стали светлее, над прической появились волчьи уши, на плечах — меховой плащ пепельного цвета, из-под которого торчал кончик хвоста. Казалось бы — какая ерунда, но брат всю жизнь о такой и мечтал. По крайней мере, все то время, сколько я его знаю.

— Ты прекрасна, — справившись наконец с чувствами, Нори широко улыбнулся.

— Спасибо! — девушка робко улыбнулась в ответ, но тут же смутилась и, резко обернувшись, пошла дальше с низко опущенной головой.

Настоящая японская школьница. Скромность во плоти — ни дать ни взять… И если бы я не видел, как она разорвала заклинанием десяток вооруженных до зубов мужиков, не испытав после этого никаких негативных эмоций… Дочка Императора, ну да…

Некоторое время Асука шла молча, очевидно прислушиваясь к своим ощущениям, но вскоре это ей надоело, и она снова обратилась к лисице с вопросом:

— Эйка, расскажи, пожалуйста, о ёкай Синего Леса. Много ли там таких как мы — оборотней, и насколько они дружелюбны?

— Сложно сказать… — пожала плечами кицунэ. — Вообще ёкай в лесу очень много, но большинство из них неразумные, в нашем понимании разума. Нас же — оборотней — вряд ли наберется больше пятидесяти тысяч, включая тех, кто живет за пределами Синего Леса. Что же насчет дружелюбия, — лисица посмотрела на Асуку. — Тут мы отличаемся от людей. Ни один оборотень, независимо от его вида, без веской причины не нанесет вреда своему собрату. Нас слишком мало, чтобы вести себя агрессивно по отношению друг к другу. Живем смешанными родами, конфликты случаются крайне редко и их быстро разрешают вожди и старейшины.

— А как это: «смешанными родами»? — Асука непонимающе посмотрела на свою собеседницу.

— Это когда светлые ёкай разных видов проживают в одном поселении, — охотно пояснила та. — В лесу нет отдельных деревень оками или тануки. Жить отдельным видом намного сложнее, ведь у каждого из ёкай-оборотней своя роль. Оками и бакэнэко — воины, кицунэ — лучшие планировщики, тактики и заклинатели стихий, тануки — хозяйственники, мудзина[2]– хранят традиции и лучше всех умеют использовать Силу Синего Леса.

— Мудзина? — я поморщился, услышав незнакомое слово. — А кто это такие? Почему я ни одного из них ни разу не видел?

— Потому что они никогда не покидают Алкигахару, — ответил за подругу Иоши. — Но одного мудзина ты видел. И даже носишь на себе его метку.

Блин вот что за привычка у некоторых недоговаривать? Нет, чтобы сказать прямо, но… Стоп! Я посмотрел на Эйку и уточнил:

— Получается, Сару-сама — мудзина?

— Да, — кивнула лисица. — Другие не такие крупные, и он, в отличие от большинства мудзина, темный. Но встретив одного, ты не ошибёшься, когда встретишь другого.

— А чем отличаются тёмные оборотни от светлых? — Асука перевела взгляд с Иоши на Эйку и вопросительно приподняла брови. — Таро, как и ты — кицунэ, но ты светлая, а он темный.

— Ты тоже темная, — с улыбкой ответила Эйка. — У кицунэ и оками, такими рождаются: два-три щенка на несколько сотен. Ну а кумо[3], например, или серебристые лисы светлыми быть просто не могут. Что же до отличий… — Кицунэ перевела на меня взгляд и пояснила. — Тёмные живут по собственным правилам, соблюдая лишь основные законы: не убей своего, защити, помоги. Больше никаких ограничений для них не существует. Ни мне ни Иоши, к примеру, нельзя без причины убивать разумных. Наша сущность противится этому. Ведь даже одно убийство может привести к серьезному снижению кармы, и Хранитель Границы просто не пропустит нас домой. У тёмных не так. Синий Лес принимает вас такими, какие вы есть, позволяя жить по своему разумению.

«Интересно, — думал я, слушая рассказ кицунэ. — Хотя, все это вполне объяснимо. Любому крупному социальному образованию нужны те, кто способен выполнять грязную работу: лазутчики, диверсанты, убийцы. Сару тоже темный? И это тоже понятно. Много бы он науправлял, связанный по рукам и ногам кучей законов и обязательств? В общем, ничего нового во всем этом для меня нет. Ёкай просто сразу рождаются убийцами и диверсантами, у людей же все немного не так».

Видя, что Асука замолчала, очевидно, переваривая полученную информацию, я прибавил шага и обратился к лисице:

— Слушай, а расскажи нам о Минамигучи. Мы ведь сразу пойдём туда?

— Ты слишком высокого мнения о моей осведомленности, — с грустной улыбкой ответила кицунэ. — Синий Лес я покинула в год своего взросления и ни разу после этого не возвращалась домой.

— Ну что-то же ты знаешь?

— Да, конечно, — лисица кивнула. — Знаю, что Минамигучи это один из восьми форпостов Синего Леса, созданный вокруг Малого Побега Великого Древа. Думаю, там проживает до четырёх сотен ёкай, каждый из которых в любой момент готов взять в руки оружие, чтобы защитить Побег от любой возможной опасности. — Видя полное непонимание у меня на лице, Эйка вздохнула и пояснила: — У Синего Древа есть три Великих Побега: Судьба, Покой и Надежда. Они почти такие же огромные, как их прародитель, и растут, образуя огромный правильный треугольник, в центре которого находится Великое Древо.

Помимо этого, существует ещё двадцать Малых побегов, которые растут на расстоянии примерно пятидесяти ри друг от друга и создают собой огромную защитную сеть. Когда-то их было двадцать пять, но твари, вторгнувшиеся в Северный лес, уничтожили эти побеги в первую очередь, — Эйка тяжело вздохнула, отвела взгляд и продолжила свой рассказ: — Каждый из оставшихся побегов находится в крупном поселении ёкай. Минамигучи — одно из таких поседений.

— Ну а какая польза ёкай от этих побегов? — уточнил я, не совсем понимая всю эту эльфийскую муть. Великие деревья, побеги и прочие одуванчики… Тут же черт ногу сломит с одними только названиями. А ведь за каждым из этих названий лежит пять томов пояснений, и нормальный человек просто не в состоянии все это понять.

Забавно, но, разорвав оковы, я мгновенно превратился в того парня из прошлого, которому не нужно было ничего объяснять. Восстановив цепь, Хона отрезала меня от огромного массива информации. Отключила на хрен все диски и вырвала из компа сетевой кабель, оставив только тетрис и пару пасьянсов. Тот парень мог превратить в призрака здоровенную верну и сам был способен превратиться в сотню самых разных существ, но всего один поцелуй, и я снова чувствую себя полным дебилом. Ну да… Горе-то — оно от ума, поэтому играй, Гриша, в свой тетрис, и не хрен тут возмущаться.

— Эти побеги приносят пользу всем обитателям леса, — ответил за подругу Иоши. — Они очищают местность вокруг себя от любых проявлений скверны, ускоряют рост травы и деревьев, делятся с нами излишками Силы и защищают от нашествия снизу. Ты же помнишь тот храм, что вылез из земли в Мрачном лесу? Так вот, но территории Аокигахары такое случиться не может.

— Господин! Дорога закончилась около леса, — подбежавший к нам самурай ударил себя кулаком в грудь и указал в сторону леса, возле которого остановился передовой отряд. — В лесу непроходимые заросли. Прикажете поискать дорогу, или…

— Сейчас… — Нори повернул голову и вопросительно посмотрел на меня.

Ну да, он бы ещё на жену посмотрел. В том смысле, что с одинаковым результатом. Не, я могу посоветовать рубить эти заросли или поджечь, но подозреваю, что эти варианты нам не подходят.

Видимо, заметив выражение моего лица, Эйка сдержала улыбку и, переведя взгляд на брата, произнесла:

— Ничего не нужно искать. Пусть ждут около леса. Мы с Иоши сейчас покажем дорогу.

— Все слышал? — Нори посмотрел на самурая и, дождавшись его кивка, приказал: — Выполнять! И не вздумайте сунуться в лес!

— Да, господин! — самурай обернулся и, придерживая ножны, побежал к ожидающему нас отряду.

Я посмотрел ему вслед, затем тронул за плечо идущего рядом енота и, указав на деревья, до которых оставалось меньше трёх сотен метров пути, уточнил:

— Это уже Синий лес или ещё не совсем?

— Нет, Таро, — тануки покачал головой. — До Аокигахары ещё полтора ри пути. Но это тоже не простой лес. Абы кого он сквозь себя не пропустит.

— А если поджечь?

— Да что ты такое говоришь⁈ — енот всплеснул руками и осуждающе посмотрел мне в глаза. — Как тебе в голову такое приходит⁈ Ты же ёкай!

— Я просто пытаюсь поставить себя на место наших врагов, — пожал плечами я, немного покривив при этом душой. — Думаю, как бы поступили они…

— Этот лес поджечь не так-то и просто, — вступила в разговор кицунэ. — Вряд ли тут справился бы обычный заклинатель огня. Но даже если это бы и получилось, никакой пожар не поможет проникнуть в Аокигахару. Ты поймешь это, Таро, когда мы придем.

— Хорошо, — кивнул я, — но ты ещё говорила что-то о Хранителе Границы, который не пропускает тех ёкай, у которых низкая карма. Кто это? Расскажи…

— Кукуноти-но ками[4] — божественный Хранитель и Страж границы Синего Леса, — поправив заплечный мешок, ответила кицунэ. — Он оберегает Аокигахару от проникновения скверны. Он сам, по сути, и является этой самой границей. При определенных обстоятельствах Кукуноти-сама лично является к ёкай, но в большинстве случаев возвращающиеся из внешнего мира просто проходят ограду деревьев и ничего при этом не чувствуют.

— А что с братом и его бойцами? Они же не возвращаются. Они просто идут.

— Таро, я ещё сама ни разу не возвращалась домой, — посмотрев на меня, грустно улыбнулась лисица. — Откуда мне знать, как оно будет.

— И придёт Император людей, и выйдет к нему божественный ками — Хранитель Границы, — воспользовавшись паузой, негромко произнёс Нори. — Об этом прямо написано в древнем договоре между Империей и Аокигахарой. — Не знаю, правда, как Кукуноти-сама почувствует, что к границе леса подошёл Император, но я на всякий случай взял с собой копию того договора.

— Если написано в договоре, то значит как-то узнает, — пожал плечами впереди идущий енот. — Думаю, о том, что в Империи сменилась власть, знают уже все заинтересованные боги этого мира. И о том, куда ты направляешься тоже…

— Всем остановиться! — громко выкрикнула лисица, когда мы подошли к ожидающему у леса отряду. — Кояма-доно, она нашла взглядом старшего телохранителя и, махнув рукой себе за спину, попросила: — Собери всех в плотный строй за нашими спинами так, чтобы ширина этого строя не превышала десятка шагов.

Произнеся это, лисица позвала Иоши, и они вместе подошли вплотную к краю леса.

Собственно, лесом это можно было назвать только с большой натяжкой. Какая-то жуткая смесь джунглей Амазонки, Уссурийской тайги и колючих кустарников, которыми местные так любят огораживать собственные участки. Высокие ели и пальмы росли на достаточно большом расстоянии друг от друга, но между ними все заросло настолько, что вглубь этот лес не просматривался даже на метр.Впрочем, ни у Эйки, ни у Иоши на лицах не было и тени сомнений, а значит и мне заморачиваться не стоит.

— Так! Слушаем все внимательно! — кицунэ обернулась, оглядела передние ряды самураев, которым Кояма приказал строиться в колонну по шесть и, кивнув на заросли у себя за спиной, пояснила: — Сейчас мы с Иоши пойдём вперёд, и лес расступится на сотню шагов вперед и на столько же ударов сердца. Ваша задача: быстро идти за нами по освободившемуся пути. Вся дорога займет что-то около часа, поэтому будьте внимательны. По сторонам лучше не смотреть, но если кто-то что-то увидит — не смейте хвататься за оружие. Здесь врагов нет.

Со стороны это выглядело как минимум необычно. Хрупкая девушка в длинном плаще и с вещмешком за спиной командным голосом обрисовывает задачи двум сотням матёрых вояк. Сомневаюсь, что в той Японии хоть раз случалось что-то похожее. Впрочем, натуральных лисьих ушей над причёской и хвоста под плащом там тоже, скорее всего, никогда ни у кого не случалось. Хотя, за это поручиться нельзя. Ну а откуда, скажите, японцы с Земли притащили в свой фольклор всех этих тануки и кицунэ?

— Кояма-доно, — Эйка снова обратилась к командиру отряда. — Сообщи, когда будете готовы. Ваше Величество, вместе с женой вставайте сразу за нами. Таро, ты… в порядке?

Голос кицунэ выдернул меня из размышлений о похожести миров. Я кивнул, подошел к зарослям и встал слева от Асуки. В этот момент Кояма доложил о готовности.

— Отлично! — Эйка обернулась, отошла от енота вправо метров на пять и, прокричав: «Пошли!», — шагнула в непроходимую чащу.

Дальше началось обещанное волшебство. Кусты, не вылезая из земли, разошлись в стороны и спрятались за деревья, следом за ними уползли лианы и корявые корни.

— Пошли! — за спиной продублировал команду Кояма, и строй, лязгая железом доспехов, двинулся в освободившийся проход.

Как Эйка и говорила, весь путь через этот странный лес длился около часа, и это был не самый веселый час в жизни самураев сопровождения. Дело в том, что расступившиеся заросли находились в постоянном движении. Всю дорогу там что-то трещало, скрипело и ухало. Создавалось впечатление, что наш отряд идёт по бездонной глотке какого-то монстра. При этом земля была рыхлая, гэта проваливались в неё до подошвы, а в довесок ко всему, вокруг нас роились целые тучи каких-то мелких жуков.

Впрочем, все хорошо, что хорошо заканчивается. В какой-то момент впереди показался просвет, лес закончился и отряд выбрался на широкую поляну с изумрудно-зелёной травой. Это осенью-то, ну да…

На другой стороне поляны в двух сотнях метров от нас сплошной стеной стояли высоченные голубые ели. Там, на Земле, я видел похожие деревья в парке Сокольники. Не такие, конечно, огромные, но теперь хоть понятно, почему этот лес называют Синим. В японском языке нет слова «голубой[5]», у них тут все синее. И летнее небо, и океан, и эти вот огромные елки…

— Это граница Аокигахары, — указав рукой вперёд, пояснила лисица. — Идём к ней!

Со стороны было заметно, что кицунэ нервничает. Иоши тоже выглядел немного растерянным, но оно и понятно. Они же больше тридцати лет не были дома. Как тут, скажите, не волноваться? Со мной другая история. Я не был дома четыре тысячи лет, поэтому ничего кроме легкой грусти испытывать не могу. Да и грусть эта непонятно о чем. Просто не помню ничего, и не знаю, на какую тему грустить.

При приближении к границе Синего Леса стало очевидно, что просто так нас тут никто не пропустит. Ели стояли сплошной голубой стеной, которую окутывала полупрозрачная дымка, очень похожая на защитную магию.

— Близко к границе никто не подходит! — не доходя тридцати метров до еловой стены, Эйка остановилась и, повернув голову, нашла взглядом Иоши. В глазах кицунэ плескались боль и отчаяние. Енот тоже выглядел не лучше подруги. Поджав уши и оскалившись, с высунутым языком, он сейчас напоминал собаку, которую пинками выгнали со двора. Такими этих двоих я видел лишь пару раз за все прошедшее время. Только что ведь были нормальными…

— Что происходит⁈ — рявкнул я, переведя взгляд с тануки на кицунэ. — Что с вашими лицами? Кто-то там впереди умер?

— Нет… — Эйка посмотрела на меня и, опустив взгляд прошептала: — Синий Лес для нас с Иоши закрыт.

— С чего вы это взяли? — хмыкнул я и кивнул на стену деревьев. — Вам же ясным языком сказали, что к Императору должен выйти Хранитель Границы. Так что отставить панику! Подождём час, и, если он не появится — зайдём туда сами.

— Как ты туда зайдёшь? — подняв на меня взгляд, бесцветным голосом поинтересовалась лисица.

— Да так и зайду, — я обвёл взглядом стену деревьев и зло усмехнулся. — Срублю пару ёлок, и проход откроется.

— Как ты можешь такое говорить⁈ — енот испуганно округлил глаза. — Это же священная граница твоего дома!

— Вот именно, — кивнул я. — Если кто-то не пускает меня домой, я вышибу дверь и зайду! Великое Древо меня позвало, и я к нему приду, чего бы это ни стоило!

Иоши хотел что-то сказать, но не успел. Внезапно налетевший ветер пахнул в лицо густым запахом хвои, земля под ногами дрогнула, и из стены деревьев, как Азазелло из зеркала, вышел деревянный гигант.

Внешне Кукуноти напоминал Грута из «Стражей галактики». Ростом — метра под три с половиной, с торчащими из тела побегами и длинными, до колен, шестипалыми лапами. Хранитель Границы скрипя прошёл в нашу сторону, остановился в десяти метрах напротив и, вперив в меня свой немигающий взгляд, пробасил:

— Не нужно ничего тут рубить! Ты слишком долго жил среди людей и отучился терпению, хотя… сейчас, наверное, это тебе пригодится… Вам всем пригодится, — гигант повернул голову, посмотрел на ёкай и едва заметно кивнул. — Эйка и Иоши… С возвращением! Вижу, вы пришли не одни. Люди все-таки вспомнили о нас через четыре тысячи лет…

— Мне жаль, что так получилось, — воспользовавшись паузой, Нори шагнул вперёд и, задрав подбородок, встретился взглядами с богом. — Но мы пришли и готовы разделить свою судьбу с Аокигахарой! Как и клялись четыре тысячи лет назад!

— Лес услышал твои слова, Император, — в голосе Кукуноти мелькнули торжественные нотки. — Получи разрешение Совета Старейшин, и я перенесу твою армию в любую точку нашего дома. Я сказал! — Хранитель кивнул, показывая, что разговор закончен, и снова посмотрел на меня. — Теперь с тобой, Мунайто…Тебе я ничего говорить не могу. Кроме одного… Помни, самурай, что Синее Древо не умрет, если живы три его Великих побега.

Произнеся это, гигант направился обратно к стене и, зайдя в нее, исчез вместе с десятком деревьев.

— Вперед! Быстро! — тут же выкрикнула лисица и первой направилась в появившийся проход.

Зайдя на территорию Синего леса, наш отряд оказался на просторной лужайке, по краю которой тёк широкий прозрачный ручей. Стена деревьев исчезла вместе с проходом, вокруг шумел нормальный смешанный лес. В первый момент, мне показалось, что я снова в Уссурийской тайге[6]. Кедры, лиственницы, орешник, прозрачный ручей с каменным дном… Интересно… И не потому ли на Земле я сам попросился во вторую командировку в тайгу и, находясь там, постоянно испытывал дежавю? Я ведь, несмотря ни на что, всегда оставался тем парнем, который родился в этом лесу. И словно не было четырёх тысяч лет забвения. Впрочем, все это лирика. Я снова дома! Со мной друзья и филактерия Нактиса! Мы дошли! И это последний этап!

[1]Дзингу (яп. 伊勢神宮) — синтоистское святилище высшего ранга. Обычные святилища называются — дзиндзя (яп. 神社) или ясиро.

[2]Мудзина (яп. 貉) — старояпонское слово для обозначения барсука. В некоторых регионах этот термин относят к енотовидной собаке (также называемой тануки) или к цивете. Вдобавок к имеющейся путанице, в некоторых регионах барсуки также известны как мами, а на некоторой части префектуры Тогити барсуков называют тануки, причём словом мудзина — именуют енотовидных собак. В описываемом мире мудзина выглядят несколько иначе.

[3]Если кто-то забыл, кумо — это паук оборотень.

[4]Кукуноти-но ками — бог (дух) ствола (деревьев) в синтоизме. Фонетически написанное слово «куку» скорее всего имеет общие корни со словом «куки» (побег); «но» указывает на родительный падеж; «ти» переводится либо как окончание мужского рода, либо как «дух».

[5]Да так и есть. Синий — 青; голубой — 青. По-русски слышится как «ао». Отсюда название: Аокигахара (яп. 青木ヶ原) — Равнина синих деревьев.

[6]Если кто-то не знает, в Уссурийском крае из деревьев и кустарников преобладают: липа, клен, пробковое дерево, грецкий орех, маакия амурская, черешня, черемуха, яблоня, груша, ясень, дуб, вяз, береза, ольха, осина, кедр, лиственница, пихта, сосна, виноград, бересклет, крушина, таволга, малина, шиповник, бузина, калина, жимолость, лещина и др.

Глава 6

— Таро, иногда с тобой даже страшно обгадиться, — ворчливый голос Иоши оторвал меня от осмотра окружающего леса. Енот глубоко вздохнул, уселся на траву и с осуждением во взгляде посмотрел на меня. — Я даже думать боюсь, что бы случилось, если бы ты…

— Так ничего же не случилось, — хмыкнул я, глядя на приятеля сверху вниз. — Ну а то, что боишься обгадиться — тоже неплохо. Подштанники чище и воздух свежее…

— Да ну тебя, — енот состроил обиженную физиономию, но не выдержал и довольно оскалился.

Я подмигнул ему и, найдя взглядом лисицу, приказал:

— Командуй привал! Пусть народ поест и пополнит запасы воды. И сама подходи — нам тоже нужно поужинать.

Пока лисица выдавала ценные указания Кояме и четырем полусотникам, к нам присоединились Нори и Асука. Иоши выложил на подстилку еду и, подхватив бурдюк, отправился к ручью за водой. Вернулся он уже с Эйкой и какое-то время мы ужинали. Точнее ел в основном только я. Оно и понятно… Одни вернулись домой после долгой разлуки, и им явно было не до еды, другие пришли в сказочный лес на экскурсию, и только у меня на руках цепь. Впрочем, она никак не портила вкуса жареной курицы и овощей, которые Эйка закупила в дорогу. Ну а Синий лес теперь никуда от меня не денется.

Закончив с едой, я сходил к ручью умыться и, вернувшись, уточнил у лисицы:

— Ты говорила, что знаешь, как добраться до Минамигучи?

— Да, — кивнула девушка. — Тут примерно три ри по лесу напрямик. Половину пути пройдём вдоль воды, а там поищем тропу. Возможно, встретим кого-то из охотников, и нам покажут короткую дорогу к форпосту.

— Эйка, скажи, а ёкай охотятся в форме зверя? — Асука оторвала восторженный взгляд от группы синих ёлок, под которыми росла семейка грибов с рыжими шляпками, и посмотрела на кицунэ. — Просто меня так и подмывает превратиться в волчицу…

— Не стоит этого делать до посещения Сейчи Дзингу, — лисица покачала головой и пояснила: — Тут слишком много разлито Силы, и, обернувшись, ты можешь не вернуться обратно. А по поводу охоты… Да, мы охотимся в форме зверя, а вот сражаемся как правило в переходной. Как люди с привычным оружием. Наши враги — это в основном порождения Нижнего мира, а грызть ржавое железо и мертвую плоть не очень приятно. Впрочем, заклинатели могут драться в любой из трёх своих форм.

— Да, я тоже оборачивалась… Там, в святилище Салисэ, — Асука вздохнула и, кивнув на меня, уточнила: — А Таро рассказывал, что у него есть ещё и боевая форма.

— У тех, кто стоит рядом с богами, есть и четвёртая форма, — кивком подтвердила сказанное кицунэ. — Возможно, она когда-нибудь появится и у тебя.

— Только у меня нет формы зверя, — я передал Иоши овощи с подстилки, посмотрел на Асуку и пожал плечами. — Только человек, переходная и боевая.

— Ты ошибаешься, — Иоши убрал овощи в рюкзак и весело оскалился. — Ты же можешь превратиться в любое существо. Не знаю как, но ты можешь!

— И что? — я непонимающе посмотрел на тануки.

— А то, что звериная форма серебристого лиса — одна среди этих многочисленных форм. Это не заклинания. В любом из этих образов ты будешь собой и сможешь использовать способности и Силу того существа, в которое превратился! Ты чудовище, друг, и с этим нужно смириться.

«Блин, вот же лошара, — думал я, слушая улыбающегося енота. — А я-то считал, что мне выдали неполную версию оборотня-ёкай, а она, оказывается, расширенная! Впрочем, все эти формы за оковами из истинного серебра. Так что губы пока раскатывать рано».

— Интересно, — я хмыкнул и, переведя взгляд на Эйку приказал: — Поднимай народ, командир. Пора выдвигаться. До ночи ещё далеко, и нам бы засветло добраться до поселения.

Ну да… Нори передал бразды правления мне, но какой из меня командир при полном незнании местных реалий? Так что я удобно устроился. Эйка командует отрядом, а я командую Эйкой, как заезжий проверяющий из министерства.

Собирались недолго, но потом долго шли. Сначала вдоль ручья, а затем по берегу небольшой речки, в которую впадал этот ручей. Идти было довольно легко. Дождя тут не было давно, и почва под сандалиями даже не проминалась. Немного напрягали заросли камышей, которыми в некоторых местах густо порос берег реки, торчащие из земли корни деревьев и путающиеся под ногами животные. Выдры или ондатры… Ещё какие-то крупные мыши, которым обязательно нужно было пробежать к реке прямо под твоими ногами.

Зверья вокруг было немерено. Из леса постоянно доносились тявканье, визги, рычание и утробное хрюканье. Без умолку орали над головой птицы, плескалась в речке крупная рыба. Наверное, классно оказаться здесь в мирное время. На берегу с удочками… Серега бы оценил. Однако покой нам пока только снится. Да и Серега далеко, и с ним мы больше никогда не увидимся…

Примерно через полтора часа пути лес вокруг поредел и отряд вышел на широкое поле.

— Вон каменная переправа! — указав рукой вперёд, громко произнесла глазастая Эйка. — Идём к ней! Там должна быть тропа.

Переправой, в полном смысле этого слова, увиденное назвать было сложно. Около десятка больших плоских валунов были уложены в воду на таком расстоянии, что по ним можно было только скакать. Впрочем, местные так, наверное, и поступают. Не, вообще, по лесу можно «шагать» или перемещаться порталами-дырами, но на небольшие расстояния проще ходить без всех этих магических заморочек. Оно ведь чем больше ходишь, тем меньше задница. Впрочем, будь мы одни, Эйка с Иоши давно бы докинули меня экспрессом до Минамигучи, но с нами две сотни бойцов, а такую ораву быстро перекинуть не выйдет.

Тропа возле переправы обнаружилась, но она была абсолютно неприметной. Для меня, в смысле, но не для лисицы.

— Туда! — Эйка махнула рукой в сторону леса, до которого было меньше километра пути и, вспугнув стаю каких-то мелких зверьков, первой пошла в указанном направлении.

Когда до деревьев оставалось метров триста пути, из леса выбежала стая волков и, не задерживаясь, направилась нам навстречу. Шесть оками. Серые с лоснящимся мехом и вожак. Огромный, белый, как Акела из старого советского мультика.

Скорее всего, они какое-то время следили за нашим отрядом, как это сделал бы любой на их месте. Потом, очевидно поняли, что мы не враги и решили подбежать познакомиться.

— Всем стоять! Это свои! — Эйка вскинула над головой руку и, убедившись, что ее команда исполнена, вышла на десять шагов вперёд. Мы с Иоши и Нори встали чуть позади нее. За спиной восхищенно выдохнула Асука.

Забавно, но за все время своего пребывания здесь, я видел только двоих мужчин оборотней: себя и Иоши. Во встреченном нами отряде было четыре волка и две волчицы. Не знаю как, но я умею их различать.

Не добегая полусотни метров до нас, оками прямо на ходу приняли переходную форму. Как в каком-нибудь голливудском блокбастере или компьютерной игре. Не хватало только слоумо и характерной озвучки.

Все шестеро в плетёных доспехах. Вооружены парными прямыми клинками, у девушек за спинами короткие луки. Мужчины выглядят предельно внушительно. Лет по двадцать пять каждому. Жилистые, скуластые, с холодными цепкими взглядами. Девчонки — стандартно. Словно только что вышли от визажиста и можно сразу на подиум. Вожак — заметно старше других. Седой, с ветвистым шрамом на правой части лица.

— Приветствую вас братья и сестры! — кицунэ кивнула, коснувшись ладонью левой части груди. — Я Эйка, дочь Кэтсуо и Мигуми по прозвищу Кленовая ветвь. Веду отряд в Минамигучи. Со мной друзья и Ясудо Нори — Император, с двумя сотнями воинов.

— Здравствуй, сестра! — остановившись в пяти метрах напротив, низким рычащим голосом поприветствовал Эйку вожак. Затем он перевел взгляд на Нори и едва заметно кивнул. — Я Риота Свирепый, сын Аки и Мэтсу Красноглазого, приветствую тебя, Император, на нашей земле. Люди к нам давно не заглядывали. Во внешнем мире что-то произошло, раз Воин решил о нас вспомнить?

Со стороны было видно, что волки не очень рады таким гостям. Очевидно, старые обиды никуда не ушли. Ведь в том бою за Северный лес многие потеряли родственников и друзей. А еще погиб Сару и. вместе с ним, половина Совета старейшин. Если бы люди пришли тогда, возможно, ничего бы этого не случилось. Но они не пришли…

Нет, ни презрения, ни обиды в голосе волка я не услышал. Лишь горечь и глубокое разочарование.

И да… Наверное у людей простой десятник и слова бы не посмел сказать своему Императору, но ёкай не люди.

— Да, случилось, — Нори спокойно кивнул в ответ. — Такэми оказался предателем и братоубийцей. Сейчас он мертв. В мир вернулась Солнцеликая Госпожа, и она же объявила меня Императором.

При этих словах нижняя челюсть оками дернулась, брови удивленно взлетели.

— Такэми предатель⁈ — неверяще выдохнул он. — Мертв⁈ И кто же его убил? Салисэ-сама?

— Нет, — Нори покачал головой и кивнул на меня. — Его убил мой брат. Он тоже, как и ты, — екай.

— Убил бога⁈ — Риота резко повернул голову, смерил меня взглядом и нахмурился. — Этот мальчишка⁈ Но…

В следующий миг его брови снова взлетели. Оками шагнул вперед, вглядываясь в мое лицо. Выдохнул, опустил взгляд и виновато покачал головой.

— Старый дурак… Не узнал самурая Луны… Обида застила мои глаза…

При этих его словах на лицах стоящих позади него волков появилась неподдельная радость, и мне вдруг стало не по себе. Ну да… Сложно даже представить, как им всем тут жилось. Без Нактиса, без Сару, без Северного леса, без реальной возможности вернуть то, что отобрал у них Сэт. Впрочем, это уже позади! Мы с братом пришли, чтобы все здесь исправить!

— Ты и не мог меня узнать, — пожал плечами я. — Моя сущность скрыта заклинанием Солнцеликой. И то, что я екай, не могут разглядеть даже боги.

— Для этого не нужно быть богом, — волк поднял на меня взгляд и вымученно улыбнулся. — Мика Охотница очень подробно нам тебя описала.

— Мика⁈ — поддавшись вперёд, выдохнул я. — Но как она поняла, что я появлюсь именно тут? Хотя…

— Да, самурай, — Риота кивнул. — Ты не мог пройти мимо храма Нактиса-сама и обязательно заглянул бы в святилище Хозяина Леса, которое находится неподалеку от нашего форпоста.

Охренеть! Но он прав! И как же хорошо, что Мику не придётся искать! Синий лес по площади лишь немногим уступает Империи, и сколько бы времени я потратил на поиски? Нет, понятно, что здесь не Земля и ёкай способны связываться ментально, но все равно быстро пересечься не получилось бы.

— А как она… — я попытался сформулировать вопрос. — В смысле, давно она у вас?

— Мика ждёт тебя с начала осени. Волчицу отправил к нам Совет старейшин, — пояснил Риота. — Ну а кого бы ещё старшие могли за тобой отправить? Древо умирает, и ты срочно нужен там. Я не знаю, что от тебя нужно Совету, но тебе стоит поторопиться. Время сейчас дорого, как никогда. — Он посмотрел мне в глаза и грустно усмехнулся. — О шрамах на твоём лице волчица не говорила, но я представляю, как труден был твой путь домой. Мы с бойцами направляемся в Хикаге и будем в Минамигучи только завтра в полдень, но я отправлю одного из ребят, чтобы…

— Нет, не нужно никого отправлять, — я покачал головой. — Просто покажи дорогу.

— Вы стоите на ней, — понимающе улыбнувшись, кивнул Риота. — Чуть больше ри через лес и выйдете на такое же поле. Ну а там уж сами увидите.

— Спасибо! — я улыбнулся в ответ и кивнул, ударив себя кулаком в грудь.

Волки слитно повторили прощальный жест. Затем Риота перевёл взгляд на Нори и громко во всеуслышание произнёс:

— Прости, Император, если чем-то обидел. Но мы действительно вам всем очень рады! Ты даже не представляешь насколько!

Произнеся это, он коротко взмахнул рукой. Все волки тут же обернулись и, обогнув наш отряд, побежали к реке. Я посмотрел им вслед, затем обвёл взглядом стоящих за спиной самураев и улыбнулся. Правильно же говорят, что каждый взрослый мужчина где-то в душе всегда остаётся мальчишкой. И этот мальчишка был сейчас на лицах как бы ни половины бойцов. Взрослые, суровые парни смотрели вслед убегающим волкам со сдержанным восхищением.

Ну да… Ко мне, Эйке, Иоши и даже Асуке все уже привыкли, но тут совершенно другое! Мы же в волшебном лесу, в котором несколько тысяч лет не ступала нога обычного человека. Да что там говорить… Я и сам чувствую себя как Элли, на дороге из желтого кирпича и, если бы не все то дерьмо, которое ещё придётся разгрести, просто шёл бы и любовался окрестностями. Как тогда, семь лет назад, на учебных выходах в Уссурийской тайге.

Дорога в лесу нашлась, и она мало отличалась от тех, что я видел в Империи. Метров пять в ширину, и кустарник по бокам вырублен ещё метров на двадцать. Нет, понятно, что ёкай могут быстро перемещаться по лесу, но по дороге, как ни крути, все равно выйдет быстрее.

Коротко посовещавшись, мы двинулись в сторону Минамигучи, и тут меня, блин, накрыло. Гребаный мандраж перед предстоящей встречей с невестой. Нет, я безумно рад, что Мика меня ждёт, но как мне с ней объясниться? Как рассказать о Хоне и Ате?

При этом я постоянно думал о ней и очень ждал нашей встречи, но… это же как-то неправильно! Как можно влюбиться в трёх женщин одновременно? И ладно влюбиться… Тут главный вопрос: как правильно сложить этот пазл, чтобы никого не обидеть? При этом я очень хочу, чтобы и Хона, и Ата, и Мика были со мной, но не представляю как такое возможно.

— Ты зря заморачиваешься, — мысленно произнёс идущий рядом Иоши. — Не стоит подходить к этому с позиции человека. Ёкай, в отличие от людей, не испытывают ревности. Так что Мика ничего тебе плохого не скажет. Она только порадуется.

— Как ты догадался, о чем я думаю? — переведя взгляд на приятеля, поморщился я. — С каких это пор ты заделался менталистом?

— Да у тебя на физиономии все написано, — тануки улыбнулся и скосил на меня взгляд. — Ты ведь даже перед боем всегда спокоен, а тут идёшь как мокрая курица.

— Ну да, умник. Можно подумать, что ты Эйку не ревновал.

— Ты ошибаешься, — енот покачал головой. — Я обиделся на неё за то, что она просто ушла. Если бы она сказала, что уходит к кому-то, я бы продолжил бы жить и искал бы себе другую подругу. Но Эйка просто ушла. Женщины иногда ведут себя странно.

— Это да, — философски заметил я. — Но тогда объясни: чему Мика обрадуется?

— Чем больше членов в семье, тем сильнее эта семья, — на ходу пожал плечами Иоши. — Сущее отмеряет всем нам по возможностям. Если рядом с тобой может находиться несколько женщин, ты это почувствуешь. Так что перестань заморачиваться. Когда цепь пропадёт, ты сам посмеёшься над этими страхами.

— Психолог, блин, доморощенный, — я улыбнулся, хлопнул приятеля по плечу, и тут меня снова накрыло.

Черт! Это ведь было уже чуть больше полугода назад! В служебном автобусе, по дороге в Талдом, незадолго до смерти! Только там в роли психолога выступал Серега Антипов. Ситуация, правда, была прямо противоположная, но тем не менее. На Земле у меня не складывались отношения с женщинами, а тут их аж целых три! Да, про Ату ничего пока не известно, но ее как-то можно вернуть. Ведь Сущее просто так ничего не показывает! И вот ещё что забавно… Там, в автобусе, я в шутку сказал Сереге, что мне нужна богиня и вот…

— Мерт-вые! — кошка, проспавшая последние пять часов, сорвалась с моего плеча и, вылетев вперёд, указала ладошкой на кустарник, что рос справа от дороги, в полусотне метров от нас. — Там бод-монта! Я од-на не смогу…

— Жди! — приказал я и, вскинув руку проорал: — К бою! Впереди! Справа!

— Первое построение! — тут же рявкнул за спиной Кояма. — Четыре линии! Стрелять только по команде!

Все правильно. Нэко и Нори уже повесили перед нами свои «простыни», и пара зачарованных стрел тут же снимет эту защиту. Конечно, если я встану на пути вражеской магии, то оберег защитит всех кто за мной, но проблема в том, что подарок богини может остановить только волну или направленный конус вражеского заклинания. Если же тварь кинет в нас шар или копье — поймать их будет нелегко. Щиты же, защитят от всего.

С магией тут вообще все очень непросто. Эти вот «простыни» защищают не только от летящих заклинаний, но и от любого другого магического воздействия. Вражеский заклинатель не может взорвать в строю изготовившихся к стрельбе бойцов какой-нибудь огненный шар, или атаковать шипами, как Слуга Мары в подземелье под Ки. Защита закрывает от любых подобных атак, хотя это противоречит физике и здравому смыслу. Хотя, какая тут, на хрен, физика…

Бойцы ещё только заканчивали перестроение, когда за кустами впереди материализовалась огромная тварь. Бодмонта…. Точно такой, как и те два урода, что приходили с Ба Лефом к Хояси.

Гигантская туша со свалявшейся шерстью, могучие передние лапы и массивный череп вместо башки. Хитрый ублюдок почуял нас и решил устроить засаду. Только хрен он, блин, угадал.

— Эйка, назад! — я прыгнул вперёд и, оттолкнув за спину замешкавшуюся лисицу, потянул из ножен катану. — Остальные, ждём и готовимся! Вперёд пойдут только Нэко и я!

Ну да… Бежать толпой на эту тварь глупо. Здесь отряд защищён и готов к отражению атаки. Мы же с кошкой знаем, на что способны эти уроды. Ну и в этот раз все намного позитивнее, чем тогда. У меня в руках сияющий меч, а за спиной Нори две сотни имперских гвардейцев, каждый из которых обвешан артефактами, как новогодняя ёлка игрушками. Впрочем, меч свой я доставать пока что не буду. Сделаем твари сюрприз.

Понимая, что раскрыт, бодмонта выбрался на дорогу и встал в полусотне метров от нас, опершись, как Кинг-Конг, на передние лапы. Следом за чудовищем на дорогу выбралась толпа разномастной нежити. Около сотни монстров собрались толпой перед бодмонта, и этот цирк уродов не снился даже пьяным Сальвадору Дали и Иерониму Босху после их совместной попойки.

Скелеты в проржавелых доспехах и без, гниющие трупы, дохлые нурэ-онна, похожие на тех, что мы видели с Нори в Мрачном лесу, какие-то жирные твари на тонких лапках и мертвые о ни с ржавыми канабо. Эйка с Иоши рассказывали, что эта территория защищена от подобных гостей. Возможно, они ошибались?

— Все как договаривались! — не оборачиваясь, громко произнёс я, и в этот момент бодмонта атаковал.

Чудовище развело в стороны свои передние лапы и, подавшись вперёд, указало ими на нас.

Мгновение спустя обе «простыни» почернели. Одна тут же исчезла, вторая превратилась в рваную тряпку. Ветер пахнул в лицо горелой шерстью и гнилью. Одновременно с этим толпа нежити двинулась в нашу сторону, и я проорал:

— Начали!

Резко приняв влево, чтобы не попасть под дружественный огонь, я рванул по краю дороги навстречу атакующим тварям. Нэко метнулась следом за мной.

— Бей здорового! По два выстрела! — рявкнул за спиной Кояма.

Хлопнули тетивы, воздух раскрасили десятки разноцветных полос, и в тварь ударили стрелы из первого залпа.

В тот раз Хояси не были готовы к подобным гостям, но Нори прекрасно знал, что нас ждёт и вооружил своих людей соответственно. У каждого в колчане по двадцать зачарованных стрел как раз на такие вот случаи. При этом запас можно пополнить в любой момент. В отряде хватает заклинателей.

Мгновение — и бодмонта превратился в огромную подушку для разноцветных булавок. Полусгнившая шерсть загорелась в четырёх местах и покрылась ярко-синими пятнами. Монстр возмущённо взревел и, окружив себя щитом, тяжело шагнул следом за нежитью. В этот момент меня догнала Волна.

Дружеское заклинание окатило с ног до головы тёплой водой, слегка подтолкнуло в спину и, пробежав дальше, обрушилось на атакующих тварей, до которых оставалось не больше десятка шагов.

Все как тогда, на равнине у леса. Гребаный взрыв на фабрике манекенов. С глухим треском Волна ударила по толпе и, разорвав тварей на куски, расшвыряла их останки в разные стороны. Пробежав по дороге вперёд, заклинание накатило на бодмонта и погасло, частично повредив ему щит. В общем, все как по нотам: два выстрела, Волна и дальше дело за нами. Нет, самураи, наверное, справились бы и сами, но стрелы лучше пока поберечь.

— Нэко, добей оставшихся! — мысленно приказал я и, обернувшись, выхватил из воздуха Райто.

Срубив по дороге Нурэ-онна, которая попыталась атаковать меня плетью своего заклинания, я подскочил к бодмонта и, увернувшись от удара кулаком, нанёс косой рубящий по задней лапе чудовища. Точно так, как тогда, в лагере у Хояси, но никакого дежавю не случилось. Сияющий меч легко преодолел остатки защиты и без особого сопротивления перерубил кость.

По ушам ударил рёв раненого чудовища. В лицо плеснуло брызгами отраженного заклинания, которым гигант запоздало попытался меня достать, но это была агония. Нэко, уже успевшая добить уцелевшую нежить, взмыла вверх и, со словами: «Это тебе за Сору, ублюдок!», — прозрачным росчерком влетела в морду чудовища.

Ну да… У моей кошки особые счёты к бодмонта, но она их по ходу не различает. Просто мстит и каждый раз надеется, что это именно тот урод, который когда-то расправился с близким ей существом.

Сильнейший удар в морду потряс отвлекшегося на меня бодмонта. Череп чудовища треснул, и оно, нелепо взмахнув передними лапами, рухнуло на траву. Ни секунды не медля, я прыгнул вправо и двумя ударами отрубил твари голову, поставив финальную точку в этом коротком бою.

Все!

Морщась от нестерпимой вони, вытер меч о шерсть поверженного врага, отправил оружие в астрал и, убрав в ножны оставшуюся в руках катану, посмотрел на приближающихся ребят.

Вот даже не знаю, как вели бы себя на их месте бойцы любого спецподразделения на Земле. Наверное, матерились бы, как мы тогда в Чертоге, но спокойным бы точно не был никто. Здесь же все немного не так. Я сильно сомневаюсь, что телохранители Императора — те, что из новых — хоть раз встречали в жизни ожившие трупы, но любого бойца можно было брать и вот прямо сейчас усаживать за покерный стол. Забавно, но их оками удивили больше, чем многотонная мертвая тварь.

— И что ты обо всем этом думаешь? — остановившись в пяти метрах от туши бодмонта и морщась от мерзкого запаха, Нори кивнул на треснувший череп и вопросительно посмотрел на меня.

— Думаю, что ждали они тут не нас, — пожал плечами я.

— Не нас? — Нори поморщился. — Хотя да… После убийства Ба Лефа в одиночку ни одна сильная тварь выйти против тебя не решится. Этих-то, — он кивнул на разбросанные повсюду останки, — в расчёт вообще можно не брать.

Да, в чем-то брат прав. Я хоть и не вернул пока Силу, но с Райто, Нэко и оберегом, бодмонта для меня уже не соперник. Нет, берега, понятно, терять не нужно, но и избегать встреч с этими тварями я не собираюсь. Хозяйка Мрачного Леса говорила, что нельзя проходить мимо Тьмы. Вот и будем следовать ее мудрым советам.

Отойдя от туши чудовища, я нашёл взглядом Эйку и, указав рукой себе за спину, произнёс: — Ты же говорила, что нежить сюда прийти не может? Тогда откуда взялись эти уроды?

— Не знаю, Таро, — лисица покачала головой. — Но возможно, они пришли через дыру.

— Стоп! — я нахмурился и, чуть склонив голову, поинтересовался: — Получается, мертвые все-таки могут сюда прийти? Но какой смысл в этом Малом побеге?

— Он защищает землю от вторжения снизу, — со вздохом пояснила лисица. — Если же переход построен из другой точки Синего Леса…

— Из Северного Леса, ты хотела сказать? — уточнил я. Затем, пытаясь поймать ускользающую мысль, еще раз оглядел дорогу и… выматерился.

— Что⁈ Что не так? — проследив за моим взглядом, непонимающе выдохнул Нори. — Ты что-то почувствовал⁈

— Это один из передовых отрядов, заброшенный из Северного леса к Минамигучи, — кивнув на останки, пояснил я. — Их задача — захватить плацдарм, уничтожить Малый побег и обеспечить прибытие основных сил из Нижнего Мира!

— Я не понимаю, что… — Эйка глядя на меня нахмурилась, но уже в следующую секунду глаза кицунэ расширились от ужаса.

— Да, — кивнул я и указал в сторону кустов, из-за которых появился бодмонта. — Давайте туда! Поищем следы. Возможно, я ошибаюсь…

Гребаное Сущее с его погаными шутками! Каннон говорила, что без меня тут ничего не начнётся. Вот я здесь, и оно, сука, уже началось. И это не моя паранойя! Зачем нежити появляться в Синем лесу таким небольшим отрядом? Ответ только один: они вышли из портала последними. Почувствовали нас и решили устроить засаду. Бодмонта, в смысле, решил, но сути это никак не меняет.

— Здесь был павайта, и ещё один бод-монта, — доложила улетевшая вперёд кошка. — Мно-го мертвых. Семь, или во-семь раз по сто…

Пройдя за кусты, мы вышли на большую поляну, посреди которой из земли торчало шесть деревянных крестов, навроде тех, которые на Земле использовали при создании пугал. Трава вокруг них была примята и частично сгнила. С поляны в лес тянулась широкая просека. Нежить отправилась к форпосту, не разбирая дороги, и, судя по поваленным деревьям, с ними был кто-то очень большой и тяжелый.

— Твари! — идущая первой Эйка, окинула взглядом поляну, обернулась и посмотрела на меня. Во взгляде кицунэ плескалось отчаяние. — Ты прав, Таро. Они собираются уничтожить Малый побег. Если Нэко не ошибается, а она на моей памяти не ошибалась никогда, то все очень плохо. Если с ними павайта…

— Да приди ты в себя! — рявкнул я на лисицу. — И для начала объясни, что это за тварь?

— Пожиратель Силы, — со вздохом пояснил за подругу Иоши. — Если верить легендам, эти чудовища не восприимчивы ни к каким заклинаниям. Они вытягивают Силу из окружающего пространства. Способны опустошать алтари. Огромные… Как выглядят — не знаю, — енот покачал головой. — Павайта не появлялись на поверхности с той далекой войны.

— Малый побег хранит в себе Силу, полученную от материнского древа, — устало покачала головой кицунэ. — И если эта тварь до него доберётся…

— И что? Побег так легко уничтожить?

— Нет, — покачала головой кицунэ. — Пока Побег переполняет Сила Синего Древа, уничтожить его могут только высшие ками. Да и то совершенно не факт. Если же забрать Силу, Побег останется без защиты.

— Но там же три-четыре сотни ёкай? — все ещё не до конца понимая расклад, уточнил я. — Они же не вчера родились.

— Все ёкай заклинатели, — снова ответил за подругу Иоши. — Чудовище можно бить только обычным оружием, но близи оно вытянет из любого заклинателя Силу. Тебе рассказать, что при этом случается?

— Полная потеря сознания, — Нори нахмурился и перевёл взгляд на меня. — Но у нас же в отряде не все заклинатели. И стрел обычных в достатке.

— А у некоторых на руках так вообще — цепь из истинного серебра, — хмыкнул я и добавил: — Тогда выдвигаемся следом за нежитью. Идём как и шли — по дороге. По их следу — только ноги ломать. Всё, возвращаемся к отряду, а пока, — я перевёл взгляд на кошку, — Нэко, расскажи как выглядит этот павайта?

— Боль-шой как кит, — наморщив лоб, пояснила летящая рядом девочка. — Голо-ва — как осьми-ног. Шесть лап, но они — ру-ки. Павай-та не ходит. Он пол-зает по земле.

«Голова — осьминог, и лапы — руки… М-да… — я усмехнулся и, слыша доносящиеся со всех сторон команды десятников, направился на своё место впереди строя. — Однако главное кошка сказала. Тварь ползает, а значит, у нас есть шансы помешать ей уничтожить побег. И да… здесь мы, возможно, успеем, но я почему-то уверен, что такое происходит сейчас по всему Синему лесу. И что бы там ни говорила Каннон… Большая Война началась, а я на неё опоздал…»

Глава 7

К Минамигучи мы шли лишь чуть быстрее обычного темпа. В тяжелой броне перед боем бегают только киногерои и персонажи компьютерных игр. У нас ситуация немного иная.

Впрочем, идти оставалось недолго, и минут через десять летящая впереди кошка доложила, что нежить уже подступила к форпосту. Еще через минуту до нас донеслись звуки тупых ударов о дерево, и впереди показался просвет.

Остановив отряд в трех десятках метров от выхода из леса, я вместе с Нори, Коямой и ёкай прошел к ожидающей нас Нэко, оглядел открывшееся пространство и выругался. За спиной обреченно выдохнула лисица.

Форпост ёкай стоял на холме в центре широкого поля и был окружен высокой деревянной стеной. Впрочем, дерева на его постройку никто не рубил. Все стены выращены вместе с колючим кустарником, который покрывал склоны холма, закрывая подступы к укреплению. Ёкай, очевидно, готовились к чему-то подобному, но вряд ли кто-то мог предположить, что к ним в гости приползет тварь размером с БелАЗ.

Павайта выглядел чудовищно. И да… Нэко достаточно емко его описала…

Какая-то жуткая смесь слизня и ящерицы с человеческим туловищем. Метров двадцать в длину и около пяти от земли до уродливой башки, с которой свисали отвратительные отростки, похожие на щупальца огромного осьминога. Серую шкуру чудовища покрывали глубокие трещины. Морда как у тираннозавра. Торс как у перекачанного культуриста. Пасть такая, что в нее поместится джип. Лапы — разного размера. Верхняя пара — огромные, с рельефной мускулатурой. Нижние — кривые, короткие. Средние — похожи на птичьи, четырехпалые с огромными загнутыми когтями.

Не обращая внимания на летящие в нее стрелы, тварь долбила башкой и верхними лапами в стену форпоста и уже выломала в ограждении широкую щель. Земля возле холма была усеяна трупами. Часть нежити, вероятно, пошла на штурм вместе с чудовищем, и защитники уничтожили этих уродов. Впрочем, мертвых еще было в достатке. В трех сотнях метров от форпоста в позе скучающей гориллы стоял бодмонта, и за ним толпилось около пяти сотен тварей. Очевидно, ждут, когда стена будет проломана.

Какой-то наркоманский трип — по-другому не скажешь. Огромный, перекачанный слизень, утробно булькая, пытается сломать стену деревьев. Здоровенная ободранная обезьяна с черепом вместо башки, и толпа разномастных уродов. В четвертых «Героях»[1] было что-то похожее, ага… Нежить штурмует город Природы… Только это не пошаговая стратегия, и нужно быстрее что-то решать. Еще минут пять-десять и стена будет проломана. Тварь зайдет на территорию форпоста, за ней подтянется бодмонта с группой поддержки, и ёкай придется несладко.

Не, так-то защитников на стенах хватает. В основном лучники. И они прекрасно знают, кто к ним пожаловал, поскольку участок стены вокруг повайта пустой. Только вот стрелы не наносят твари никакого видимого вреда.

— Смотрите! — Эйка указала направо, где вдалеке из леса выходила ещё одна толпа неживых. — Эти твари идут отовсюду!

— Что будем делать, брат? — Нори оторвал взгляд о ломающего стену чудовища и посмотрел на меня. — Ты же уже что-то решил?

— Да, — я кивнул и, обернувшись к Кояме, указал на чудовище. — Идём прямо на него. Не доходя тё[2], тормозим, и начинаем стрелять. Ёкай нас не тронут, а мертвым, чтобы атаковать, придётся сделать большой крюк по полю. Мы все, — я нашел взглядом кошку и перевел взгляд на брата, — идем на правом фланге отряда, чтобы успеть отреагировать, если бодмонта решит атаковать.

— Ну а с этим? — Нори кивнул на павайта и нахмурился. — Ты же видишь, что стрелы его не берут. В нем уже торчит несколько сотен.

— Вижу, — я снова кивнул. — Но наша задача отвлечь эту тварь на себя. Эйка, — я перевёл взгляд на лисицу, — вешай на нас кровную связь. Так он тебя не достанет.

— Да, — кицунэ покивала и схватила меня за запястье.

Нори проследил за ее манипуляциями, и с сомнением покачал головой.

— То есть ты собираешься сделать все сам?

— Ну мне-то, в отличие от вас, можно к нему приближаться, — пожал плечами я. — Как только этот урод на нас отвлечется, прекращайте стрельбу по моей команде и держите дистанцию.

— А если он не отвлечется? — логично заметил Кояма. — Если он проломит забор и пойдёт в поселение? Что делать тогда?

— Тогда мы с Эйкой бежим за ним, а вы заходите в пролом и защищаете поселение от наступающей нежити. — Произнеся это, я обвёл взглядом ребят. — Если всем все понятно, то начали! Кояма-доно, командуй!

Я призвал сияющий меч, положил его на плечо и с ненавистью посмотрел на чудовище. Там, за стеной, друзья и моя женщина. Эта мразь собирается их убить, и она подохнет в течение получаса! Приказы раздал, планы озвучил и теперь можно отпустить чувства на волю. Теперь только бой! Или мы или эти вот твари.

— Пошли! Быстрым темпом! На ходу в четыре шеренги! Интервал десять шагов! Первый выстрел по команде!

За спиной раздался топот, со всех сторон донеслись команды десятников, и наш отряд, лязгнув сталью доспехов, двинулся к осаждённому поселению.

Триста метров…

Двести пятьдесят

Повинуясь командам полусотников, самураи за спиной перестроились в четыре шеренги и растянулись в широкие цепи, чтобы не мешать друг другу при стрельбе.

Двести метров

Со стен заметили, что мы выдвинулись им на помощь, и один из ёкай что-то нам закричал, указывая на чудовище. Слов из-за грохота было не разобрать, но он, скорее всего, пытался предостеречь.

Одновременно с этим бодмонта что-то проревел стоящей за его спиной толпе и по-обезьяньи побежал в нашу сторону. Большая часть цирка уродов двинулась следом за ним.

— Бейте в него! Зачарованными! — тут же рявкнул Кояма. — Щиты по команде!

Все как договаривались. В бою Кояма перехватил управление. Он знает, на что способны бойцы, а те привыкли к его голосу. Мы же с братом и ёкай выступаем в роли группы поддержки. Свои задачи знаем, и под ногами путаться не будем. Ну разве только немного.

Морщась от грохота, я вышел вперёд, чтобы быть готовым атаковать, как это было только что на дороге. Нори встал чуть позади меня справа, Нэко зависла над левым плечом. В этот раз щиты будут поставлены, только когда бодмонта остановится. На ходу он не станет читать заклинания. Слишком большое расстояние, и попасть ему будет непросто. Это как стрелять из автомата на бегу. В фильмах оно, конечно, красиво, ага, но в реальности ты убьешь только воздух.

У нас же ситуация прямо противоположная. Стоя на месте, по такой огромной цели самураи не промахнутся даже с завязанными глазами. Так что зря этот урод дернулся. Ничего хорошего его здесь не ждёт.

Так, собственно, и случилось. Полсотни стрел бойцов правого фланга разноцветными росчерками улетели в сторону бегущей на нас твари, а следом за ними пошла Волна. Вышло даже лучше, чем это можно было представить. Одна из стрел угодила бодмонта в глаз и, разорвавшись внутри башки, полностью дезориентировала чудовище. Не устояв на ногах, монстр с разбега рухнул на траву, и тут на него накатила Волна.

Заклинание подбросило бодмонта вверх и снова приложило о землю так, что хруст костей был слышен даже отсюда. Волна, не останавливаясь, прошла по толпе нежити и, расшвыряв тварей в разные стороны, серьезно проредила их количество.

Однако бой еще не закончился. Бодмонта встал и тяжело пошел в нашу сторону. С треснувшим черепом, истыканный стрелами, со свисающими кусками гнилого мяса и шерсти он упорно не хотел подыхать. Впрочем, мертвые не чувствуют боли. А конкретно у этого вот урода, судя по всему, в арсенале не было ни одного защитного заклинания, и гулять ему осталось недолго.

— Стоп стрельба! — прокричал Кояма, видя, что чудовище остановилось и поднимается на задние лапы. — Щиты!

Услышав команду, Нэко метнулась от моего плеча вправо и повесила перед отрядом широкую салатовую «простыню». Брат тут же добавил свою, а уже в следующий момент защитные пленки почернели от прилетевшего заклинания.

— Сза-ди! — вдруг пронзительно закричала в голове Нэко, я обернулся и похолодел.

Из леса за нашими спинами выбралось около сотни мертвых, с которыми шел еще один бодмонта. Метров сто — сто двадцать до них, щиты на откате… Сука! Да сколько же их сюда приползло⁈

Тем временем вышедшая из леса тварь заметила нас и, разведя в стороны свои поганые лапы, резко выбросила их вперед.

— Берегись! Сзади! — проорал я и рванул в тыл отряда, понимая, что уже не успею.

Огромный шар брошенного тварью заклинания угодил в левый, дальний от меня фланг отряда и, разорвавшись, залил все вокруг чернотой.

Это выглядело ужасно. Не успевших разбежаться бойцов расшвыряло в разные стороны. Вспыхнули и погасли бессильные артефакты, громыхнуло железо, со всех сторон донеслись стоны раненых и умирающих, обреченно выругался за спиной брат.

От осознания произошедшего у меня в висках застучала холодная ненависть. Эта мертвая бездушная мразь только что убила хороших парней. Мразь, не способная испытывать ни радости, ни любви. Которой нет места под этим солнцем! И самое поганое это то, что, даже окончательно подохнув, она не искупит только что совершенного, просто потому что не стоит и волоска с задницы облезлой собаки. Впрочем, есть те, кто послал сюда эту гадину. Сегет и Сэт…Они способны чувствовать боль и за все за это ответят.

— Две передние линии — добиваем первого, задние — стрельба по второму! Щиты по возможности!

Холодный голос Коямы вернул меня в эту реальность, и я, пробежав сквозь задние шеренги бойцов, выскочил навстречу чудовищу. Видя, что тварь снова собирается атаковать, вскинул руку и, прицелившись, мысленно потянул скобу. Стрелой сбить заклинание не получится. Этот урод слишком большой, и даже пять одновременно попавших стрел не выведут чудовище из равновесия. Другое дело Сыёку. В тот момент, когда бодмонта выбрасывал в нашу сторону свои поганые лапы, голубой полумесяц с треском угодил ему в морду. Тварь покачнулась, обиженно взревела и грузно опустилась на четыре конечности.

Все! Примерно полминуты у меня есть, и добежать до него я успею. Нэко в этот раз не поможет, поскольку она занята ранеными, лечение которых в приоритете. Впрочем, я справлюсь и сам. Все эти мысли молнией пронеслись в голове, и я уже собирался бежать вперёд, когда…

— Таро! В сторону! — пронзительно закричала за спиной Асука. — Я сама!

Мгновение спустя девушка выбежала вперёд и, взмахнув руками, послала в сторону нежити уже знакомое «перекати-поле». Похожее на то, которое она применяла в храме Салисэ, но в этот раз все выглядело гораздо серьёзнее.

Какая-то жуткая смесь бура и вентилятора. Разрывая на пути дёрн и разбрасывая вокруг себя комья земли, заклинание пропахало по прямой поле и ударило в атаковавшую нас тварь. С противным чавкающим звуком заклинание дочери Императора разорвало бодмонта на куски! Уцелели только башка и верхняя часть груди, все остальное словно протащили сквозь мясорубку.

О-хре-неть!

Нет, я знаю, что природные заклинания для нежити гораздо опасней стихийных, но даже и представить не мог, что такое возможно. А я-то, идиот, совсем забыл, кто у брата жена, и не нашёл для неё места в бою, ну а она скромно молчала…

Очевидно и сама не ожидавшая подобного результата, Асука обернулась и посмотрела на меня, словно бы ища поддержки. Лицо девушки было бледное. В следующий миг она закатила глаза и упала. В смысле начала падать, но я подскочил и подхватил ее на руки.

— Что с ней⁈ — перекрикивая крики и грохот, проорал подбежавший брат.

— Да откуда я знаю… — пожал плечами я. — Ты же сам все видел…

— Она израсходовала весь запас Силы, — успокоил нас подбежавший енот. — Слишком неопытная. Её ведь никто не учил…

— Жить будет⁈ — уточнил я, переведя взгляд на Иоши.

— Да, конечно, — тануки кивнул. — Отлежится только и головой поболеет…

— Ну и отлично! — я передал брату Асуку и, видя, что пара десятков оставшихся у леса уродов и не думают идти в нашу сторону, обернулся и посмотрел вперед.

Бой там ещё не закончился. Туша первого бодмонта лежала неподвижно, раскинув лапы и уткнувшись мордой в траву, но на ногах ещё оставалось около двух сотен разнокалиберных тварей. После гибели поводыря, они ненадолго замешкались, толпясь возле убитого монстра и ловя самурайские стрелы. Впрочем, замешательство длилось недолго. Очевидно, кто-то из тварей перехватил управление на себя, и нежить нестройной толпой двинулась на наш отряд.

— Сомкнуть строй! — тут же рявкнул Кояма. — Продолжаем стрельбу и готовимся.

— Посмотри за ней, — Нори сунул жену в руки Иоши и побежал на левый фланг.

Я уже собирался бежать следом за ним, когда со стороны укрепления прозвучал оглушительный треск. Павайта, о котором все ненадолго забыли, доломал стену и пошёл на территорию укрепления. Вся нежить, не задействованная в атаке на наш отряд, двинулась к открывшемуся пролому.

Тупорылая, идиотская ситуация! Кто-то умный говорил, что все планы существуют только до начала сражения, и сейчас это именно тот случай. Нэко все ещё лечит раненых, и кошку лучше не отвлекать, но Нори восстановился и уже может пустить вторую Волну. Однако ему необходимо подождать, пока нежить приблизится, а это — время, которого у нас уже нет.

— Эйка! За мной! — проорал я, перекрикивая грохот сражения. — Кояма — действуй по ситуации! Нэко — на тебе раненые!

Произнеся это и видя, что лисица меня услышала, я положил меч на плечо и побежал к форпосту. Эйка что-то крикнула Кояме и побежала следом.

Двести метров я преодолел секунд за двадцать пять, если не меньше. Взбежав на холм, сбавил темп, дожидаясь немного отставшую кицунэ, зашёл в пролом, огляделся и выматерился, чувствуя, как в душе разгорается лютая ненависть.

На земле в разных позах лежало около полусотни ёкай. Лисицы, волки, тануки, мудзина… Большинство, судя по всему, без сознания, но и трупов тоже хватало. Вломившаяся на территорию укрепления тварь расшвыряла обороняющихся и ушла к площадке с Побегом. На стенах при этом никого не осталось. Защитники наплевали на нежить и убежали вслед за чудовищем, чтобы попытаться хоть как-то ему помешать.

Мики среди лежащих тел я не заметил. Моя женщина где-то там, впереди на площадке и она в любой момент может погибнуть. Здесь все погибнут, если у нас с кицунэ не получится…

С этой точки было хорошо видно чудовище и толпу атакующих его ёкай. Зайдя в Минамигучи, тварь двинулась напролом, не разбирая дороги и ломая легкие дома из кожи и веток, похожие на вигвамы индейцев.

— Давай за мной и готовься! — я махнул рукой догнавшей меня кицунэ и побежал в сторону площади.

— Готовиться к чему⁈ — на ходу мысленно поинтересовалась лисица.

— К отправке меня вместе с этим уродом в астрал!

Родовая способность Эйки — опосредованное воздействие. И никакая защита тут не поможет. Тварь может впитывать Силу сколько угодно, но это ее не спасёт.

— Но… — девушка замешкалась, осмысливая мое предложение. —…Да! Может сработать, но что это изменит?

— Ты сама увидишь. Нет времени объяснять.

Произнеся это, я подбежал к площадке, на которой шёл бой, и ненависть захлестнула меня с головой.

Малый Побег был похож на побег, как самовар на пьяного зайца. Высокий деревянный кол без веток и листьев, толщиной в десять обхватов криво торчал из земли в центре просторной площадки, окружённый десятком угловатых камней.

И да… Тварь до него уже добралась. Опрокинув пару камней, павайта вцепился в Побег всеми своими лапами и замер, не обращая внимания на летящие в него копья и стрелы.

На площадке творился форменный хаос. Со всех сторон доносился яростный рев, треск, крики атакующих тварь ёкай. Глухие удары стрел, вонзающихся в мертвую плоть, звучали как пулеметная очередь, да только твари все это было до лампочки.

Екай тут было около ста пятидесяти, и примерно треть из них лежали на земле без движения. Наверное, при других обстоятельствах, я бы подвис от такого количества оборотней вокруг, но не сейчас.

— Не стрелять! — заорал я и, растолкав стоящих на пути ёкай, рванул к застывшему в центре площадки чудовищу. — Давай, Эйка!

Да! Только так! И это обычная логика человека, который хоть немного знаком с физикой. Этот побег является накопителем, и Сила в него поступает дозированно. При этом, судя по всему, приток ее меньше, чем может выпить этот урод. Другое дело астрал. Ведь это там находятся «провода», к которым подключен Побег, и они напрямую связаны с Синим Древом. Я не знаю, как работает эта связь, но мне этого и не надо. Главное, что ни одна сука не в состоянии выпить всю Силу из Великого Древа, а значит, у меня будет семь с половиной минут — тот срок, на который нас выкинет Эйка.

Запрыгнув на один из опрокинутых валунов, я пробежал по шершавому камню и перескочил на спину чудовища. Оберег кольнул холодом грудь, запястья заломило, но цепь работает в обе стороны, и никакой Силы эта тварь от меня не получит. Прыгнув к гигантскому торсу, я широко размахнулся и ударил, вложив всю свою ненависть в этот удар.

Сверкнув серебристым росчерком, клинок с хрустом вошел в гнилую плоть, и, срубив одно из головных «щупалец» погрузился примерно на метр. Из жуткой раны наружу выплеснулась багровая слизь. Чудовище дернулось, возмущенно взревело и попыталось меня достать.

Сорвав с побега средние лапы, павайта махнул ими назад, но хрен он тут угадал. Невообразимо изогнувшиеся конечности, каждая из которых заканчивалась четырьмя полутораметровыми когтями, сомкнулись на манер чудовищных ножниц, но меня в том месте, конечно же, не было. Отпрыгнув назад и без труда устояв на вздрагивающей спине, я еще раз взмахнул мечом и отсек уроду кисть правой лапы.

В нормальной реальности подобное сотворить невозможно. На Земле такую толстую кость не перерубила бы и французская гильотина, но тут не Земля. Кости и плоть мой меч разрубает как масло.

Отрубленная лапа гнилым куском шлепнулась на спину чудовища и поползла вниз, цепляясь когтями за шкуру, монстр дико взревел и в этот момент Эйка наконец дочитала свое заклинание. Последним, что я увидел, были удивленные лица ёкай, которые указывали на меня руками и что-то кричали.

Астрал пахнул в лицо запахом мертвечины, на запястьях появились знакомые браслеты, в глаза ударил ярко-голубой свет.

Побег изменился. Здесь он выглядел как здоровенный ярко-голубой шар, с темно-синей прямой сердцевиной, и был похож на око Саурона из старого фильма о хоббитах. Ну или на известный орган, который кто-то подвесил к небу на толстой полупрозрачной веревке.

Местность вокруг практически не изменилась. Тот же холм и поле вокруг, которое окружал лес. Исчез только форпост. При этом никакой живности поблизости я не заметил, и это было как минимум странно. Мне почему-то казалось, что ее тут будет полно.

Все это пронеслось в голове за пару мгновений, когда туша у меня под ногами дернулась. Рев чудовища захлебнулся, и павайта, взмахнув верхними лапами, рухнул на траву, как боксер тяжеловес после пропущенного удара.

Я оказался прав в своих логических выводах, но все намного лучше, чем можно было предположить. Здесь Побег не беззащитен, и он не позволит лапать себя разным уродам!

Мягко спрыгнув со спины упавшего на траву чудовища, я подскочил к его морде и, широко размахнувшись, нанес удар в основание шеи. С глухим звуком Райто вошел в мертвую плоть, перерубив пласт мяса и часть шейного позвонка. Рванув оружие из раны, я замахнулся повторно, но сильнейший удар в грудь отбросил меня метра на три.

Перед глазами мелькнула синева, воздух вышибло из легких, правое бедро прострелила резкая боль, и я, прокатившись по траве, мгновенно вскочил на ноги. Боль — ерунда, ее можно терпеть. Бедро вроде не сломано, а значит, ничего страшного не случилось.

Этот полудохлый урод пришел в себя и ударил меня средней лапой — той, которая уцелела. Два когтя попали в доспех, третий зацепил ногу, и, если бы они не были такими огромными и тупыми, все бы уже закончилось. Да, очень сложно уложить в голове шесть лап, поэтому я краем глаза следил только за верхними. Впредь нужно быть осторожнее. Мне ведь нельзя умирать.

Отскочив на безопасное расстояние и дожидаясь, когда оберег заглушит боль, я смотрел на поднимающееся чудовище и прикидывал свои дальнейшие действия.

Тварь оказалась нереально живучей. Или не-живучей — хрен его знает, как такое назвать. С наполовину отрубленной лапой, жуткими ранами на боку и шее павайта и не думал окончательно подыхать.

Впрочем, за те мгновения, когда тварь, оттолкнувшись лапами от земли, приняла вертикальное положение, я заметил одну интересную вещь. Багровая слизь, текущая из ран этого полудохлого урода, превращалась в невесомую дымку, которая тянулась к Побегу. Я не знаю, но по логике нужно нанести твари как можно больше ран, и, возможно, она истечёт кровью? Ну или как там эта хрень называется?

— Ты думал, меня так просто убить? — гулкий, утробный голос эхом прозвучал у меня в голове. — Я сожру твою душу, ублюдок!

— Да ты и так уже дохлый, — в ответ оскалился я. — А сожрать ты можешь только собственное дерьмо. Этим сейчас и займёшься.

Атакующий монстр — это не самое позитивное зрелище. Особенно с учетом того, что каждый кулак этой твари весил раз в пять больше меня. Услышав ответ, павайта утробно забулькал и, рывком бросив тело вперёд, нанёс сдвоенный удар своими верхними лапами.

Слишком неповоротливый и тупой. Резким прыжком проскочив под падающим кулаком, я оказался у чудовища за спиной и нанёс косой рубящий по его слизнеобразному туловищу. Райто без труда прорубил толстую шкуру и на всю длину клинка погрузился в гнилую плоть. Тварь дернулась, попыталась достать меня своими когтями, но в этот раз я был готов к чему-то подобному. Второй раз на один и тот же трюк попадаются только кретины.

Вырвав из раны меч, я отпрыгнул назад, разминулся с когтями и, пробежав вправо, нанёс ещё один рубящий — уже по хвосту.

Выдернув из раны меч, пробежал вправо и стал пятиться спиной к Побегу. Не знаю, на каком расстоянии он может тянуть из чудовища кровь, поэтому лучше находиться где-нибудь рядом.

Времени катастрофически не хватает. Будь его больше — я бы просто изрубил эту гадину в фарш, но у меня только семь с половиной минут!Вернее, уже меньше пяти, а подыхать эта сука не думает.

Пятясь, я мысленно просил помощи у Синего Древа, и оно меня словно услышало. Ну или количество повреждений, полученных тварью, перевалило за незримую критическую отметку.

Когда павайта, развернувшись, вновь бросился на меня, тянущаяся к побегу дымка на глазах превратилась в толстые багровые жгуты! Ползущее ко мне чудовище рвануло вправо, волоком протащило по траве и… все закончилось. Многотонная тварь с предсмертным хрипом растворилась в висящей над землей синеве!

О-хре-неть!

«Вот уж точно глаз Саурона, — ошарашенно подумал я и отошёл от Побега подальше. — Нет, уверен, что меня он не тронет, но вдруг начнёт плеваться костями, и… Черт! Да что за херня мне в голову лезет?»

Уняв дыхание, я посмотрел на висящий передо мной шар и попытался осмыслить произошедшее. По логике, Побег соединён с Великим Древом канатом, который тянется в верхние слои астрала? И вот даже интересно, он куда-то перенёс этого урода или все же его сожрал? Скорее всего — второе. И не хрен тут удивляться! Я, конечно, не ботаник, но растения же питаются всякой перегнившей дохлятиной? И не потому ли Природа наносит этим тварям самый большой урон? Впрочем, какая мне разница? Сожрал, не сожрал… Меня больше волнует то, что я не вижу тут ёкай. Астрал же для них не закрыт? Или я чего-то не понимаю? Ладно. Через пять минут меня выкинет — там и спрошу.

Напоминаю, что мне нужны комментарии. Спасибо =)

[1]«Герои меча и магии IV» — четвертая часть фэнтезийной компьютерной игры. Жанр — пошаговая стратегия с элементами РПГ.

[2]Автор напоминает, что тё — это 109,09 м.

Глава 8

— Таро! — Негромкий голос, раздавшийся в голове, заставил меня вздрогнуть. Я резко обернулся и увидел полупрозрачный силуэт женщины.

Она стояла возле Побега, опустив руки и спокойно глядя в мои глаза. При виде этой женщины у меня в груди все сжалось. Это ведь она приходила ко мне во снах и видениях, но…

— Мама? — неуверенно прошептал я. — Ты…

— Нет, — женщина покачала головой. — Я всего лишь кодама[1]. Одна из многих. Во мне есть частичка души твоей матери, поэтому я смогла принять ее облик.

— Частичка души?

— Да, — женщина кивнула. — Все ёкай, перерождаясь, оставляют в Древе маленькую часть своей души. Они нужны для последующих перерождений. Ты тоже не исключение…

Я кивнул, ни хрена, впрочем, не понимая, как оно происходит. Ясно одно: мама переродилась и, возможно, не один раз, а значит, у неё все в порядке. Это радует, но напрягает другое. Если Великое Древо умрет, все эти частички исчезнут, и ёкай не смогут перерождаться? Впрочем, никто тут не умрет! Мы здесь и этого не допустим!

— Ты закрыт, и на расстоянии с тобой очень сложно связаться, — продолжила говорить кодама. — Поэтому я пришла сюда, чтобы показать то, что могу…

— Погоди! — я сделал останавливающий жест. — Скажи, а как её звали?

— Твою мать звали Аямэ Лунная Тень. Она была старейшиной Рода…

Произнеся это, кодама отступила назад на два шага и раскинула руки на манер птичьих крыльев.

В следующий миг холм с Побегом исчезли, и я увидел алтарную. Очень необычную, но ошибиться было нельзя.

Колонны тут заменяли живые деревья, которые, переплетясь кронами, образовали широкий навес. Стен в этом святилище не было — их заменяли развешанные между деревьями симэнава. Под ногами трава. Темный потрескавшийся алтарь стоял впереди, метрах в десяти от меня, но подойти к нему я, понятно, не мог. Просто стоял и смотрел. На лес впереди за святилищем и на небольшое озерцо справа, по берегу которого лежали поросшие мхом валуны.

Продолжалось это примерно минуту, а потом я увидел себя. Со спины, но ошибки быть не могло. Мой двойник появился метрах в пяти впереди, подошёл к алтарю, коснулся его рукой и исчез.

В следующий миг картинка мигнула, опора исчезла из-под ног, и я понял, что нахожусь в воздухе, примерно в паре километров от поверхности земли. Метрах в ста впереди — отвесные скалы, вершины которых скрыты за облаками. Внизу подо мной — океан леса. Он вплотную подступает к скалам и тянется влево до горизонта, занимая все видимое пространство. Справа, в паре километров от скал, лес обрывается и дальше, насколько хватает глаз, тянется пустошь.

Серая, словно присыпанная пеплом земля, обломки скал, голые холмы и полное отсутствие зеленой растительности. Вдали, у самого горизонта, виднеется огромное сухое дерево. То самое Древо Судьбы? А пустошь — это Северный лес, или точнее то, что от него осталось? Да, скорее всего так и есть, только мне сейчас показывают другое.

Прямо напротив, в скалах вырублены две огромные террасы — одна над другой. Навроде тех, что я видел в цитадели у Сэта. Метров по триста в ширину каждая. С массивными колоннами и балюстрадами[2]. В глубине каждой чернеют арочные проходы.

Нежити тут тоже хватает. На обеих террасах стоят с полтысячи уродов с мордами орков из «Властелина колец». Все в нержавой стальной броне, в лапах — бисямон яри[3] или что-то очень похожее. Ростом каждый метра под три. Стоят, не двигаясь, вдоль ограждений. Изображают часовых или чего-то высматривают? Не знаю, но меня они, судя по всему, видеть не могут. Ни один не пошевелился и не посмотрел в эту сторону.

Вообще, таких тварей я еще в этой жизни не видел, но, познакомиться с ними, очевидно, придется. Ведь вся эта мерзость, судя по всему, появилась тут как тот храм — в Мрачном лесу. И, наверное, так же отравляет всю окрестную территорию.

Ладно, с этим понятно… Я огляделся, пытаясь сообразить, что ещё тут нужно увидеть, когда меня вдруг потащило в сторону верхней террасы.

Это было похоже на просмотр объемных карт с быстрым изменением масштаба. Террасы резко приблизились, под ногами мелькнули острия алебард стоящих на веранде уродов, и меня занесло в один из чернеющих проходов.

Пролетев по длинному широкому коридору с барельефами в виде оскаленных черепов, я оказался в просторном каменном зале, как две капли воды похожем на тот, в котором погиб Ваня Емишев. Впрочем, отличия все-таки были. Из четырёх стоящих по углам статуй осталась только одна, а вместо постамента со змеем в центре зала над полом висел чудовищный чёрный шар.

Он был такой чёрный, что казался огромной круглой дырой, и при виде этой мерзости меня захлестнула волна лютой ненависти. Она накатила откуда-то из глубины. От моей сущности, и от всего Синего Леса. Нет, самому мне положить на все шары любых цветов и размеров, но это же Тьма! Враг пробрался в твой дом и пытается его разрушить! И да, я не знаю, что несёт с собой шар, но это дерьмо нужно убрать отсюда как можно быстрее. Неспроста же мне его показали?

Словно услышав мои мысли, невидимый экскурсовод сменил картинку, и я снова увидел Древо Судьбы.

Оно стояло в трехстах метрах впереди. Огромное, сухое и одинокое. От кроны вниз по стволу дерева тянулась гигантская трещина. Часть ветвей обвалилась, похоронив под собой группу строений, а вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безжизненная равнина.

Я видел уже эту картину и до сих пор не пойму, как за четыре тысячи лет тут что-то могло сохраниться? И упавшие ветви, и развалины храма, и само Древо Судьбы? Это же не Египетские пирамиды… Впрочем, опять не о том думаю.

В этот раз меня закинуло на небольшую площадку очень похожую на сад камней. Примерно сорок на пятьдесят метров. Вокруг здоровенные валуны, на которых видны полустертые знаки. Иероглифы и рисунки, вроде тех, что рисовали на скалах неандертальцы. Передо мной ровная плита, по форме напоминающая огромную школьную парту. Примерно по пояс, наклонена ко мне, и весит, наверное, тонн двадцать как минимум. Вся в разводах и трещинах, но это понятно. Интересно другое…

По центру плиты выбито два дерева, под которыми видна полустертая вязь иероглифов. В левом верхнем углу полумесяц, в правом — солнечный диск. Внизу, по центру, вдоль края — символы пяти стихий. Какое-то странное место… Луна, Солнце, стихии, деревья… Почему именно здесь? И почему деревьев два? Великое Синее Древо и Древо Судьбы? Но там ведь есть еще два… И самое главное: что мне хотят показать?

В тот момент, когда я это подумал, посредине плиты появилась шестеренка. С загнутыми зубцами, знаками и узором…

Филактерия Нактиса! Целая! И это при том, что она у меня на руке. Или уже нет⁈

Похолодев, я попытался осмотреть запястье, но не смог. В этот момент рядом со мной появился полупрозрачный силуэт Салисэ. Богиня шагнула к плите, положила ладонь на камень, и мир погрузился в непроглядную тьму.

—… Азуми! Джеро! Со своими десятками к пролому в стене! Встречайте гостей!

Сознание прояснилось, и я понял, что лежу на траве, раскинув в стороны руки. Цепь исчезла, значит это уже не астрал.

— Иори! Смотри, он вернулся! — прокричали откуда-то сбоку, и вокруг на мгновение стало тихо.

— Не трогайте его! — голосом Эйки рявкнула темнота. — Он сам сейчас очнется и встанет.

— Уже очнул-ся, — пропела над ухом Нэко, и я, глубоко вдохнув, принял сидячее положение.

Открыл глаза, сдвинул котэ[4] на левой руке, осмотрел запястье и с облегчением выдохнул. Филактерия никуда не исчезла, и это не может не радовать.

Чувствовал я себя превосходно. Бедро уже не болело, но после показанного кодамой в голове крутилась куча вопросов. Впрочем, анализировать буду потом.

Быстро поднявшись на ноги, я кивнул стоящей рядом Эйке и огляделся.

Та же площадка с Побегом, опрокинутые камни и с полсотни ёкай вокруг, которые смотрят на меня, как индейцы на высадившегосяКолумба. Лисица стоит рядом, Нэко висит над плечом. Со стороны пролома доносится какой-то шум, но звуков боя не слышно. Оно и понятно. Кошка здесь — значит, всем раненым оказана помощь, а все неживые отправились туда, откуда пришли. Нэко свои задачи знает прекрасно.

Понимая, что нужно что-то сказать, я обвёл взглядом ёкай и громко произнёс:

— Здравствуйте! Я Таро Уэда. Тварь подохла, Побег в безопасности.

— Я Иори Говорящий с ручьями, старейшина этой деревни, — высокий кряжистый мужик вышел вперёд и смерил меня неверящим взглядом. — Мы знаем, как тебя зовут, брат. Но скажи: как ты смог выжить и вернуться?

Он был похож на медведя даже в своей человеческой форме. Вот не знаю, обитают ли медведи в Японии, но здесь они точно есть и зовут их мудзина. Ростом почти на голову выше меня, в плечах — в полтора раза шире, а ладони такие, что в каждую из них наверное поместится задница Ким Кардашьян.

Я словно в сказку попал про медведей и Машу. У мужчин в переходной форме — звериная морда, и вокруг меня сейчас находилось полтора десятка медведей в плетёных доспехах. Нет только Маши, но о ней мы сейчас спросим.

— Да нормально все, — пожал плечами я, немного смутившись от его взгляда. — Этот урод слишком неповоротливый, и у него получилось задеть меня только один раз. Потом его забрал Побег.

«Сожрал, если быть точнее», — добавил я про себя, поскольку вслух это говорить, наверное, не стоило. Священные деревья никого ведь не жрут. Они только помогают, избавляют, и напутствуют.

— Никто здесь не сомневается в твоих силах и умениях самурай, но дело не в этом, — Иори кивнул на Побег и снова посмотрел на меня. — Синее Древо запрещает нам уходить в Тонкий Мир рядом со своими ростками. Мы просто не можем этого сделать. Находясь в астрале, приближаться к ним тоже нельзя. Слишком много Силы разлито вокруг каждого Побега. Она вредна даже для деревьев. Поэтому все Побеги находятся на открытом пространстве.

— Прости, я этого не знала, — виновато вздохнула стоящая справа лисица.

— Да даже если бы знала, — хмыкнул я и, глядя в глаза старейшины, пояснил: — Мне не может повредить Сила Синего Древа. Я закрыт цепью из истинного серебра. Даже кодама для того, чтобы поговорить, пришлось найти меня лично.

— Кодама⁈ — удивленно выдохнул Иори. — Что-то произошло с Синим Древом?

— Не знаю, — покачал головой я. — Сам мало что понял, и об этом мы сейчас поговорим. Сначала скажи: где Мика?

— Мика Охотница полтора часа назад ушла в святилище Сару. Она там часто бывает, — кивнув в сторону леса, пояснил Иори. — Молодая волчица пытается вернуть Хозяина Леса, только пока у неё ничего не выходит.

Одновременно с этими его словами справа донёсся шум и на площадь выбралась целая делегация. Первыми появились два десятка ёкай. Пройдя немного вперёд, оборотни разошлись в стороны, и я увидел своих: Нори, Асуку, Иоши и Кояму с десятком телохранителей.

Брат выглядел на десять баллов по пятибальной. В расшитой золотом дзимбаори[5], без шлема, с огромной канабо на плече, он был похож на тех героев из легенд, о которых он так много читал. К слову, свою жуткую дубину Нори научился убирать в астральный карман. Сейчас он этого делать не стал, справедливо рассудив, что с ней он будет выглядеть намного эпичнее.

Асука, в отличие от мужа, была похожа на Элли, впервые попавшую в Изумрудный город. Со стороны было видно, что девушка ещё не до конца пришла в себя, но это не мешало ей восхищенно хлопать глазами и крутить головой. Иоши, как всегда в таких случаях, выглядел немного пришибленным. Енот шел следом за Нори, с опаской озираясь по сторонам и стараясь не смотреть на трупы соплеменников, которые ёкай сложили возле Побега. При виде меня и Эйки, в глазах у Иоши мелькнуло вселенское облегчение, и он, махнув нам лапой, устало оскалился.

— Это Ясудо Нори. Император и мой брат, — пояснил я старейшине. — Люди вспомнили о давних договорах. Армия Империи собирается в лагере неподалёку от Синего Леса.

— Да, я уже знаю, что люди пришли, — Иори тяжело вздохнул. — Предсказанное в Книге Начал начинает сбываться. Значит, главная битва за Лес произойдёт очень скоро. — Мудзина кивнул мне и, шагнув навстречу прибывшим, торжественно произнёс: — Я Иори Говорящий с ручьями, старейшина Минамигучи, приветствую вас на нашей земле. Люди сегодня пролили здесь свою кровь, и мы этого никогда не забудем.

— Приветствую и тебя Иори-доно, — брат остановился в трёх метрах напротив мудзина и ответно кивнул. — Я Нори Ясудо, Император. Мы пришли, чтобы помочь ёкай очистить Северный Лес от тварей Владыки Нижнего Мира. Впрочем, хватит официоза, — брат кивнул себе за спину. — У нас раненые и убитые, о них нужно позаботиться.

— Да, я сейчас распоряжусь, — Иори кивнул и, подозвав стоящую неподалёку кицунэ, принялся раздавать указания.

Одновременно с этим Нори посмотрел на меня и, вопросительно приподняв бровь, поинтересовался:

— Ну что, брат? Ты нашёл свою женщину?

— Она отправилась в святилище Сару, — кивнув в сторону недалекого леса, пояснил я. — Мы с ёкай сходим за ней, а вы подождите нас здесь.

— И меня! И меня возьмите с собой! Я тоже ёкай! — воскликнула Асука и, хлопнув ресницами, посмотрела на Нори. — Мне же можно прогуляться по лесу?

— Ну, если Таро тебя возьмёт… — сдерживая улыбку, пожал плечами брат.

— Ага, попробуй её не взять, — хмыкнул я. — Она ведь тоже вроде бы ёкай…

— Что значит «вроде бы»? — махнув хвостом, картинно нахмурилась девушка.

В этот момент старейшина резко обернулся к нам, и взгляд его мне совсем не понравился.

— Что произошло⁈ — выдохнул я, уже примерно зная ответ.

— Мертвые подступают к святилищу Сару, — глядя мне в глаза, упавшим голосом пояснил Иори. — Ещё два бодмонта и полторы сотни скелетов. — Мика уходить отказалась. Сказала: будет защищать храм…

Ну да… Я должен был догадаться, что Сэт захочет уничтожить святилище Хозяина Леса. Для Змея этот храм — как бы ни важнее Побега. Возможно, вся движуха здесь была лишь отвлекающим маневром. Впрочем, ещё ничего не поздно! Я очень на это надеюсь.

— Меня к ней! Дырой! Быстро! — рявкнул я и нашёл взглядом кошку. — Нэко, давай на плечо! Мы уходим!

— Но… — во взгляде старейшины мелькнуло отчаяние. Он посмотрел на побег, потом на меня. — Но отсюда же…

— Мне можно! — не дал договорить ему я. — Ты разве забыл?

— Хорошо! — Иори кивнул после секундного колебания, шагнул вперёд и положил мне на плечо свою огромную лапу.

Переход произошёл быстро и без неприятных последствий. Перед глазами на пару секунд стало темно, в лицо пахнуло запахами осеннего леса, и я услышал яростный рёв. Обернувшись, быстро оценил ситуацию, перекинулся в лиса и рванул подруге на помощь.

Храм Сару оказался тем самым святилищем, которое мне показала кодама.Два десятка деревьев в четыре обхвата, крыша из переплетенных крон, алтарь и развешанные симэнава. И да, старейшина все передал правильно. Сюда пришло два бодмонта и полторы сотни мелких уродов.

Твари появились из леса — того, что за озером, и сразу же направились к храму. Мика не таясь вышла навстречу и встала на пути у чудовищ. Глупо, но, видимо, она понимает, что если бодмонта разрушат храм Сару, война будет проиграна здесь и сейчас. С Микой ещё трое ёкай: мудзина и две кицунэ — очевидно, служители этого храма. Все трое стоят широким полукругом за спиной у волчицы. Четыре маленькие фигурки и два чудовищных монстра с группой поддержки… Сука, ну почему всегда так?

По закону подлости я появился у леса за храмом, в четырех сотнях метрах позади ёкай. В момент моего появления защитники атаковали переднего бодмонта заклинаниями. Яростно взревев, чудовище перешло с шага на бег. Второй бодмонта, на секунду замешкавшись, побежал следом за первым, и стало понятно, что мне уже не успеть.

— Уходите! — на бегу проорал я. — Нэко! В ближнего! Помогу!

Меня кроме кошки никто не услышал. Ёкай и не подумали отступать. Кицунэ и мудзина выхватили из ножен оружие и, быстро пройдя вперёд, встали по обеим сторонам от волчицы. Мика взмахнула руками и швырнула в переднего бодмонта зелёную ленту.

Все это я видел, как в замедленной съемке. Рывками приближающиеся спины ёкай, сорвавшуюся с плеча бакэнэко, и летящее в тварь заклинание.

Кровь стучала в висках вместе с ненавистью. Волна дикого первобытного ужаса катилась за мной по пятам. Столько пройти, выжить и не успеть в последний момент. Ведь я себе не прощу, если Мика погибнет. Каких-то жалких сто метров… Бодмонта их просто раздавит…

Впрочем, судьба в этот раз решила распорядиться иначе. Иоши не просто так говорил, что моя женщина — очень сильная ёкай. Брошенное Микой заклинание опутало чудовищу передние лапы, и бодмонта, захлебнувшись ревом, рухнул на траву в двадцати метрах от ёкай. Волчица тут же выхватила клинки и вместе с остальными ёкай бросилась к подверженной твари. В свете заходящего солнца сверкнула обнаженная сталь.

У ёкай получилось ударить только по паре раз, и не было видно, нанесли ли эти атаки хоть какой-нибудь вред. Уже в следующую секунду бодмонта ударом лапы отшвырнул в сторону медведя и одну из лисиц, вскочил на ноги и, мгновенно определив главного врага, бросился на оками. В этот момент до него наконец долетела моя бакэнэко.

Чудовищный удар в морду потряс чудовище, и оно, безвольно мотнув башкой, снова завалилось на траву. Второй бодмонта, заметив в воздухе кошку, остановился и, встав на задние лапы, начал поднимать передние. Очевидно, решил не рисковать и атаковать издали заклинанием.

— Назад! — проорал я, пробегая под крышей святилища. — Все назад!

Призвав на бегу меч и разорвав висящую на пути симэнава, я выбежал из храма и рванул к лежащему на траве бодмонта.

Двадцать метров…

Десять…

Рывком отшвырнув за спину замешкавшуюся волчицу, я подскочил к лежащему на траве монстру и с силой опустил меч на его голый череп, мстя за пережитый только что ужас.

Райто с гулким треском проломил грязно-желтую кость и расколол башку чудовища надвое. Лапы твари конвульсивно дернулись, за спиной что-то закричали ёкай. Ни секунды не медля, я вырвал из раны меч и прыгнул навстречу второму бодмонта, чтобы прикрыть собой остальных.

— Щит! — одновременно с этим мяукнула Нэко и, повесив «простыню», спряталась у меня на плече.

Мгновение спустя конус Тьмы снес поставленную кошкой защиту и плеснул в меня пару вёдер отвратительно пахнущей слизи.

Выматерившись с досады, я побежал к атаковавшему нас чудовищу, но этот бодмонта оказался самым умным из всех. Не пытаясь больше читать заклинания, он упал на передние лапы и исчез. Просто обляпал меня дерьмом и свалил! Вот же урод…

Остановившись и тяжело дыша, я убрал меч, вытер с лица вонючие капли, затем указал рукой на неспешно бредущих от озера скелетов и мысленно произнёс:

— Нэко, они твои!

Не произнося ни слова, кошка слетела с плеча и унеслась развоплощать оставшуюся нежить. Я посмотрел ей вслед, пару раз глубоко вздохнул, пытаясь восстановить дыхание, и… вдруг понял, что отчаянно трушу. До такой степени, что боюсь обернуться.

Нет, я уверен, что Мика осталась такой же, но не так я представлял себе эту встречу. Да, наверное, белого коня в лесу не найти, а цветы ёкай не дарят, но какой уж тут, в задницу, конь…

Пропахший мертвечиной, в заляпанном слизью доспехе, с трясущимися ногами я совсем не похож на принца из сказки. И конь бы тут ничем не помог. Впрочем, она же не дура? Должна понимать…

Сделав над собой нечеловеческое усилие, я обернулся, нашёл взглядом Мику и забыл, как дышать…

Она совершенно не изменилась. Стала еще прекраснее, чем в нашу первую встречу. В плетёном доспехе, с копной пепельных волос, из-под которых торчали аккуратные уши. Клинки опущены к земле, в огромных голубых глазах неверие, удивление и… радость?

Все ёкай уже были на ногах. Мудзина оскалился и часто дышал — ему видно прилетело неслабо, но все живы и ладно. Нэко, если что — вылечит, а мне сейчас не до них.

Заметив мой взгляд, Мика на секунду нахмурилась, но затем взгляд девушки просиял. Она убрала в ножны клинки, подошла и, остановившись в нерешительности в двух метрах напротив меня, потрясённо произнесла:

— Ты⁈

— Ну да, — покивал я. — А кого ты ещё тут ждала? Я скучал… И прости, что в таком виде…

— Да какое мне дело до того, как ты выглядишь… — Мика приблизилась и, прижавшись, уткнулась лбом мне в плечо. — Ты все же пришел! И я могу только представить, как труден был твой путь домой, но ты здесь! Значит, у нас, у нас у всех появилась надежда.

— Ну… — смущенный от ее слов, я пожал плечами и улыбнулся. — Как бы я мог не прийти?

Лисы ведь тоже умеют улыбаться, и… блин! Как же классно стоять вот так рядом с ней, чувствовать ее запах и ни о чем больше не думать. Полгода прошло с той ночи в усадьбе, а я чувствую себя так же, как и тогда: пришибленным и безумно счастливым.

— Да! — словно прочитав мои мысли, Мика отстранилась и, смерив меня взглядом, улыбнулась в ответ. — Тот мальчишка, с которым я соединила свою судьбу в усадьбе Кавакаси, превратился в серебристого лиса, способного одним ударом меча упокоить костяное чудовище…

— Тот мальчишка никуда не исчез, — я хмыкнул и перекинулся в человека. — Лис просто бегает быстрее, а мне нужно было успеть.

— Я думала, что мы не переживем этот бой, и если бы не твоя помощь… — Мика шагнула ко мне, закинула руки на плечи, коснулась своими губами моих и прошептала: — Спасибо!

— Значит, все у нас в силе? — глядя ей в глаза, севшим от волнения голосом прошептал я. — Ты не передумала?

— Чего это я должна передумать? — девушка улыбнулась, в глазах ее мелькнули веселые огоньки, а мне вдруг стало не по себе.

Ведь это неправильно! Она же не знает про Хону и Ату. В подобных ситуациях нельзя не договаривать любимым и близким. И как бы ни относились к такому ёкай, я обязан ей все рассказать. Сейчас только соберусь с духом, и…

— Слушай, а как у тебя получилось остановить заклинание этой твари, и что произошло со скелетами? — не заметив моего состояния, Мика кивнула в сторону озера и вопросительно приподняла брови. — Ты ведь к ним даже не приближался.

— Заклинание остановил оберег, а скелетов развоплотила Нэко, — все еще думая о своем, я кивнул на подлетевшую кошку и попросил ее: — Покажись.

— Ого! — при виде девочки Мика удивленно вскинула брови. Затем отвесила легкий поклон и произнесла: — Здравствуй Нэко-доно! Я Мика Охотница.

— Здрав-ствуй! — кошка изобразила в воздухе книксен и, облетев вокруг Мики, зависла над моим левым плечом. — Таро про тебя расска-зывал. И я ра-да, что вы друг друга наш-ли!

— Она ничего не помнит из прошлой жизни, — кивнув на кошку, пояснил я. — Здесь, в лесу, память должна вернуться.

— Уже нем-ножко вер-нулась, — указав на святилище, промурлыкала кошка. — Сора, о кото-рой ты спра-шивал. Она была пер-вой старей-шиной Мина-ми-гучи. Ее убил бод-монта. Не пом-ню только когда.

— Сора Утренняя роса? Бакэнэко? Ты же говоришь про нее? — глядя на Нэко, поинтересовалась волчица. — Родная сестра Аты Проклятой, которая погибла в бою за Северный лес? Прадед рассказывал мне, что Сора-сама до последнего не верила, что ее сестра оказалась предательницей.

— Не помню ее пол-ного имени, — Нэко наморщила лоб и покачала головой. — Но, навер-ное, это она.

— Ата никого не предавала, — мысленно выдохнув и собравшись наконец с духом, произнес я. — Она была моей женщиной, и я видел ее в своих снах. У них с Сару-сама была договоренность. Ата должна была привести Сегета в ловушку, но что-то пошло не так. А еще я думаю, что ее можно как-то вернуть. А еще есть Хона Воровка… И она тоже со мной… Я… не знаю, что ты по этому поводу скажешь, но врать и недоговаривать не хочу. Ты ведь мне очень нужна…

— Я заметила на тебе метку Девятихвостой и уже поняла, что ты времени зря не терял, — Мика хмыкнула и нахмурилась. — Только что тебя так напрягло?

— Ну как же… — я смутился и опустил взгляд. — Ата и Хона тоже со мной. Я не знаю, как ты к этому отнесешься…

Сказал и словно прыгнул в бездонную пропасть. До дрожи боясь услышать ответ. Да, Ата, как выяснилось, была бакэнэко, и тут вроде полный порядок. Да, у ёкай все не так, как у людей, но я же наполовину человек! Там, на Земле, у меня и одной-то жены не было, а тут… Вот за что мне еще и эти страдания?

— Ты не о том переживаешь, милый, — в голосе Мики мелькнула ирония. — Мы-то между собой договоримся, а вот тебе придется непросто. Три любимые женщины — это большая ответственность…

— Так ты не будешь против? — подняв взгляд на Мику, выдохнул я.

— Мы поговорим об этом позже, — махнув хвостом, хмыкнула девушка. — В любом случае нужно послушать, что скажет нам Синее Древо. Вот выслушаем его, и тогда все обсудим. А сейчас пойдем, расскажешь мне о том, что происходит за пределами леса и о своих дальнейших планах.

Одновременно с этими ее словами вдалеке возле леса появилась целая толпа народа. Люди и ёкай — примерно две сотни бойцов. Очевидно, добежали до леса и дырой отправились нам на помощь. Заметив среди прибывших Нори, Асуку и Эйку с Иоши, я улыбнулся, взял Мику за руку и повел её в сторону храма.

— Пойдем! Я обо всем тебе расскажу и заодно познакомлю со своими друзьями…

[1]Кодама (яп. 木霊, яп. 木魂 или яп. 谺) — в японской мифологии дух дерева либо само дерево, в котором живёт этот дух. Запаздывание эха в горах или долине приписывают деятельности кодама.

[2] Балюстра́да (фр. balustrade из итал. balaustrata) — ограждение (обычно невысокое) лестницы, балкона, террасы, и так далее, состоящее из ряда фигурных столбиков (балясин), соединённых сверху перилами или горизонтальной балкой; перила из фигурных столбиков.

[3]Автор напоминает, что бисямон яри — это своеобразная алебарда с двумя топорами с вогнутыми лезвиями.

[4]Автор напоминает, что котэ（яп. 篠籠手) — это наручи из плотной ткани или кольчуги с нашитыми защитными элементами.

[5]Автор напоминает, что Дзимбаори (яп. 陣羽織, «походная накидка») — род жилета, один из элементов поздней самурайской одежды, разновидность накидки хаори.

Глава 9

Мой рассказ затянулся часа на три — аж до позднего вечера. При этом говорил не один только я. Иоши, Эйка и даже Нори при необходимости включались в повествование и разъясняли некоторые моменты. Сам я говорил, ничего не скрывая, опуская лишь малозначимые детали, которые никак не влияли на текущую ситуацию.

Странное и такое необычное чувство… Когда тебя слушают больше полусотни разумных, и каждому из них ты доверяешь как самому себе. Здесь просто не может быть предателей. Ведь Сэт в случае победы сотрёт Аокигахару с лица земли, а без Синего Леса ни один оборотень выжить не сможет. Именно поэтому всех так поразило «предательство» Аты четыре тысячи лет назад.

Впрочем, никого моя подруга не предавала, и об этом я рассказал в первую очередь. Затем поведал о своём появлении здесь. О гибели Аби, о событиях в Ки, поездке в Хейанкё и смерти бога-предателя. Рассказал о Каннон, о возвращении Хоны и Салисэ, о посещении храма Нактиса и о гибели Владыки Отчаяния.

На протяжении всего рассказа никто не задал ни одного уточняющего вопроса. Ёкай слушали молча, лишь иногда изменяясь в лице и от их взглядов мне становилось не по себе. В глазах оборотней холодная злость мешалась с убежденной решимостью, и все это тонуло в какой-то чудовищной, нереальной надежде.

Четыре тысячи лет они жили, не имея возможности отомстить и очистить свой дом от тварей из Нижнего Мира. Видели, как этот дом хиреет, разрушается на глазах, но не могли этому помешать. Сейчас эта возможность появилась. Забрезжила на горизонте тонкой полоской едва различимого света. Да, без Нактиса и Сару шансы победить — призрачные, но ёкай готовы идти до конца. Умереть, если это понадобится. Ну а я сделаю все возможное, чтобы вернуть и Хозяина Леса, и своего господина! Я ведь тоже готов ради этого умереть…

—… Девятихвостая оставила мне артефакт и посоветовала посетить этот храм, — подытоживая сказанное, пояснил я. — Пройдя через границу, мы сразу же направились к Минамигучи. Дальше вы уже знаете.

Закончив говорить, я огляделся и хмыкнул. На лес уже опустилась ночь.

Народ молчал, переваривая услышанное. Было слышно, как скрипели, засыпая, деревья, плескалась в озере рыба, да ухала где-то вдали проснувшаяся сова.

Первым молчание нарушил староста. Иори шумно вздохнул, кивнул на храм у меня за спиной и, посмотрев в глаза, поинтересовался:

— И как же ты собираешься вернуть Хозяина Леса? А то мы тут за полгода чего только ни пробовали делать, но все без толку.

— Точно не знаю, — пожал плечами я. — Кодама в видении показала мне это святилище. Я должен подойти к алтарю и дотронуться до него. Возможно, при этом что-то почувствую.

— И когда ты собираешься это сделать?

— Да вот прямо сейчас и попробую, — я оглядел притихших ёкай, встретился взглядом с Иори и попросил: — За мной ходить не нужно. Подождите все здесь.

— Да, хорошо, — староста кивнул. — Мы подождем. И удачи тебе, самурай.

В темноте храм Сару был похож на огромный шалаш, ну или на навес, под которым крестьяне прячут от дождя сено. В воздухе одуряюще пахло травами, ярко светила висящая над лесом луна.

Направляясь к святилищу, я еще раз прокрутил в голове то видение, и понял, что не видел тех манипуляций, которые проводил с алтарем мой двойник, поскольку все время находился у него за спиной. Впрочем, вариантов там не так-то и много. Нужно либо дотронуться до алтаря, либо что-то на него положить. И надеюсь, никаких волшебных слов при этом произносить не придется.

Усмехнувшись своим мыслям, я задумчиво посмотрел на луну, и меня вдруг накрыло чувство нереальности происходящего. Почти как тогда — в Мрачном лесу, на стоянке. Этот сарай впереди, луна, озеро, лес… Оно ведь почти ничем не отличалось от Подмосковья! Уехал на старую дачу, сошёл с ума и напридумывал себе всю эту Японию⁈ М-мать!

Остановившись в десяти метрах от святилища, я пару раз глубоко вдохнул, успокаиваясь. Затем обернулся, посмотрел на ребят, выдохнул и отправился дальше.

Все это херня. Псих бы видел разные картины, и вряд ли бы заморачивался на тему своей адекватности. Тут дело в другом.

С приближением развязки нервы летят по известному женскому органу. От свалившейся на голову ответственности человек во мне пребывает в нескончаемом стрессе. Вот и чудится не пойми что.

Не, ну а как тут оставаться спокойным? Вот что мы все будем делать, если у меня не получится вернуть Хозяина Леса? Ведь только Сару сможет нормально управлять армией ёкай, и лучше него никто не сможет использовать Силу Синего Древа.

Местные полгода пытались вернуть Хозяина Леса, но у них ни хрена не вышло, и совершенно не факт, что это получится у меня. М-да…

Подойдя к алтарю, я внимательно его осмотрел и замер в нерешительности.

Нет, сам алтарь практически не отличался от того, что был в храме Нактиса. На том, правда, трещин и сколов было побольше, но их хватало и здесь. Одна — так вообще очень глубокая и прямо по центру потемневшего камня. Со стороны кажется, что алтарь расколот напополам, и… блин! Какое мне до этого дело? Тут проблема в другом: что произойдёт, когда я положу на него руку, и с хрена ли вообще что-то должно произойти?

Алтарь в храме Нактиса откликнулся, узнав мою кровь, но здесь-то такой трюк не прокатит? Или… Мысленно выругавшись, я положил левую ладонь на алтарь, подождал полминуты и выругался повторно.

Ничего! Ни Сару, ни каких-то откровений на тему его возвращения. Просто камень как камень: гладкий и довольно прохладный.

Пожав плечами, я вытащил вакидзаси, разрезал ладонь и снова положил ее на алтарь. Постоял с минуту и, не дождавшись реакции, задумчиво почесал правую щеку.

Собственно, все как я и предполагал, и у меня, по сути, остался только один вариант. Обломок клыка Рюдзина… — он же должен помнить Сару? Ну или хрен его знает, как оно должно тут сработать.

Сняв с шеи артефакт, я покачал его на ладони и попытался вспомнить, что он мне показывал в первый раз? Возможно, отгадка кроется в тех видениях? Хотя… Что там было? Картины мира и его обитатели: люди, ёкай, асуры… И под конец я ощутил себя летящим в сторону гор.

Всех этих разумных Великий Небесный Дракон наблюдал в своих странствиях, ну а то ощущение полёта — ему тоже есть объяснение. Я же могу превращаться в любое существо этого мира, при условии, что мне хватит на это Силы. Обломок клыка — несет в себе информацию о драконе. Моя сущность очевидно ее как-то переработала, и я почувствовал себя драконом в видении. Ну да… В реальности-то я никогда перекинуться в него не смогу. Ладно, хрен с ним с видением! Обломок ничего мне не показал, но тогда…

Я ещё раз оглядел алтарь, положил на него артефакт, и с надеждой в голосе произнёс:

— Ну, давай, Сару — возвращайся! Тебя тут все заждались!

Никакой реакции не последовало. Хозяин Леса молчал. Пожелтевший обломок кости в деревянной оправе сиротливо лежал на потрескавшемся алтаре. Грустно улыбалась с неба луна.

Это было неправильно! Несправедливо! Сущее с его гребаными загадками и условиями уже достало меня вконец. Я ведь уже освободил Хозяина Леса в том поганом Чертоге, и это далось нелегко. Потерял товарища, едва не погиб сам… Неужели этого мало⁈ Теперь из-за этих скотских загадок под вопросом выживание всего Синего Леса, а я не яйцеголовый, чтобы их тут отгадывать.

Я майор спецназа, самурай, и у меня свои методы решения.

С трудом сдержав накатившую ярость, я подобрал артефакт с алтаря, подкинул его на ладони и зло усмехнулся. Говорят, что такие предметы обладают собственной волей? Вот это мы сейчас и проверим!

Ещё раз подкинув обломок клыка на ладони, я оскалился и зло прошептал:

— Или ты поможешь мне вернуть Хозяина Леса, или отправишься в небытие! Выбирай! — Произнеся это, я размахнулся и с силой приложил артефакт об алтарь. Грудь и запястье обожгло холодом, ладонь рванула резкая боль, но что она — когда на кону выживание твоего Дома⁈

Не обращая внимания на испуганные крики за спиной, я ещё два раза приложил артефактом о камень. Затем бросил на алтарь оставшийся в руке обломок кости, стряхнул на землю остатки деревянной оправы и выхватил Райто.

Это не будет святотатством. Отказываясь помочь, этот жалкий обломок кости перестал быть тем, чем являлся. И пусть Сущее засунет его себе в задницу!

— Ты… больше… не нужен! — прорычал я, вскидывая меч для удара, и в этот раз артефакт соизволил проснуться.

Вспыхнув ярко-салатовым светом, обломок кости взлетел над алтарем и завис в полуметре напротив. В следующий миг мое тело скрутило от боли и из груди вырвалась угольно-чёрная капля. Та самая — из Чертога, что поднялась над трупом Сару и растворилась во мне.

Вытянувшись в тонкую ленту, эта непонятная хрень впиталась в обломок клыка, и из него наружу вылетели два салатовых шара.

Один тут же упал на алтарь со звуком разбившегося яйца и растёкся по камню, заливая все вокруг ярко-зелёным светом. Второй — метнулся ко мне и разбился о стальную пластину на груди, плеснув в лицо резким травяным запахом. В следующий миг луна резко увеличилась в размерах, и я снова ощутил себя летящим к каким-то горам.

Тот же пейзаж: мрачное небо, солнце за облаками… Только сейчас все было не так. Нет, я по-прежнему чувствовал сопротивление ветра на крыльях, видел горы в малейших деталях, но в этот раз тело было чужое. Меня словно тащили как куклу на нитках, ну или запустили навроде бумажного самолетика. При этом горы впереди казались плохими… мертвыми. Я словно летел на кладбище, прямо в выкопанную могилу.

Глухая, чёрная тоска захлестнула сознание, но проснувшаяся злость тут же вымыла из головы эту липкую муть. Нет ничего хуже беспомощности, и воли меня никто не лишил! Чудовищно напрягшись, я попытался перехватить на себя управление этим огромным телом. Не понимал для чего, но точно знал, что сопротивляться необходимо! Даже здесь, в видении, Сущее не заставит меня отступить! Возможно, от этого зависит возвращение Хозяина Леса? Не знаю, но даже если и нет…

Это было похоже на попытку сдвинуть скалу. От жуткого напряжения у меня потемнело в глазах. Горы впереди раздвоились и превратились в размытые пятна. Раз за разом я тянулся к своим рукам и ногам, забыв, что их у меня сейчас нет. Пытался открыть пасть, ну или заставить себя потерять сознание. Ведь это тоже будет неплохим результатом, поскольку в таком состоянии я лететь не смогу.

Эта борьба продолжалась целую вечность, и в какой-то момент незримый кукловод не выдержал — отступил! Сознание прояснилось, и я понял, что лечу вниз. Все так же раскинув крылья, но это не было похоже на запланированную посадку. Многотонная туша пикировала на равнину у склона ближайшей горы, словно подбитый бомбардировщик. Прямо подо мной извивалась широкая лента реки, угрожающе торчали на ее берегах угловатые скалы.

Мысленно улыбнувшись и показав Сущему средний палец правой руки, я приготовился к переносу в своё привычное тело, когда вдруг включились инстинкты.

Ну да… Просто так подыхать никому не охота. Ни лису-оборотню, ни дракону в непонятном видении, и Сущее может пойти по известному адресу.

Когда до земли оставалось чуть больше ста метров, в голове словно рванула граната. Оцепенение спало, и я, взмахнув крыльями, вышел из пике и полетел вдоль поверхности реки на восток.

Не знаю уж, что чувствуют драконы в полёте, но я — человек — испытал безумный восторг и злое удовлетворение от случившегося.

Впрочем, в полной мере насладиться этими чувствами мне не дали. Ноздрей вдруг коснулась резкая вонь, и картинка тут же погасла.

— Он здесь! Я его чув-ствую! — голосом Нэко промурлыкала темнота. — Сейчас будет ру-гать-ся.

«Ну да, как тут, блин не ругаться», — мысленно хмыкнул я и, отпихнув от лица Эйкину вонючую тряпку, принял сидячее положение.

Вокруг творилась какая-то жесть. Впереди что-то трещало и хлопало, в воздухе висел отчетливый запах озона, со всех сторон доносились испуганные возгласы.

Зрение восстановилось практически сразу, и я, что называется, выпал в осадок. Выматерился, протер рукавом глаза, но все осталось как прежде. Храм Сару превратился в гребаную дискотеку.

На месте алтаря лежала груда обломков, которые светились ярко-зелёным светом и разбрасывали вокруг себя сотни маленьких огоньков. Висящие между деревьями симэнава превратились в елочные гирлянды. Прибежавшие в святилище ёкай стояли вокруг с охреневшими физиономиями и испуганно смотрели на творящийся цирк.

Относительно спокойными выглядели только Эйка, Иоши и Нэко. Кошке — так вообще все до лампочки, если оно никак не касается меня, а лисица с енотом просто привыкли. Ну да… Там, где я — всегда начинается праздник! С блэкджеком, фейерверками и прочими прелестями.

— Он пришел в себя⁈ — стоящий неподалёку старейшина, очевидно, насмотрелся на развалившийся алтарь, обернулся и нашёл меня взглядом.

В глазах мудзина отчаяние мешалось с какой-то детской обидой. Я словно мороженное у него отобрал, ну или же не взял на рыбалку. Ну да… Их всех понять можно. Светится оно, конечно, красиво, но ситуация ужасная. Алтарь развалился, обломок клыка хрен знает где, и непонятно, что вообще происходит. Артефакт, очевидно, понял, что я не шучу и с перепуга заглючил? Очень похоже на то, но в любом случае нужно что-то сказать. Иначе они все с ума тут сойдут от этого представления.

Убрав меч, который все еще находился в руке, я поднялся на ноги и, посмотрев Иори в глаза, устало покачал головой:

— Не знаю, что происходит, но надеюсь…

Договорить я не успел, поскольку дальше началось что-то совсем уж невероятное. Зелёное свечение перекинулось на деревья, проползло вверх к кронам, и ночь сменил салатовый день.

Наплевав на Ньютона с его Законом всемирного тяготения, обломки алтаря взлетели и, рассыпавшись в пыль, образовали большое зелёное облако. Мгновение, и все прекратилось. Храм перестал светиться, симэнава повисли рваными нитками, алтарь исчез, а на его месте материализовалась туша огромного медведя.

—… надеюсь, все будет хорошо, — в повисшей тишине закончил я свою мысль. — Вернее, оно уже… это…

Сару был слабо похож на то чудовище из Чертога. Там было что-то среднее между волком лисицей и обезьяной, а здесь — натуральный медведь! Размером с пазик[1] и весом никак не меньше пары тонн! Хозяин Леса был настолько огромен, что все земные гризли смотрелись бы рядом с ним безобидными медвежатами. Сейчас он спал — о чем можно было судить по мерно вздымающимся бокам. Знакомый обломок кости лежал у него перед мордой.

— Что уже? — старейшина непонимающе нахмурился. Услышал за спиной невнятные возгласы, оглянулся, отпрянул и снова посмотрел на меня.

Не только он… Все ёкай повернули ко мне свои головы, и эти взгляды я запомню надолго. Неверие, радость и страх… Словно я сейчас махну рукой, и эта туша исчезнет. Типа поманил ребенка конфеткой, ага… При этом Иоши и Эйка тоже смотрели как дети, а уж они-то…

— У тебя получилось! — радостно воскликнула опомнившаяся первой волчица и, подбежав, повисла у меня на шее.

М-да… Видимо не зря мы с Сущим играли в эти странные игры. Впрочем, ради такого финала я готов еще полетать. Хоть драконом, хоть вороной — мне не принципиально.

Прижав подругу за талию и чувствуя себя абсолютно счастливым, я улыбнулся, и в этот момент ёкай наконец ожили. Площадку под навесом огласили крики радости и сдавленные рыдания.

Ну да… Четыре тысячи лет — это очень немаленький срок. Мне сложно даже представить…

— А ну, успокоились! — громкий крик старосты оборвал начавшееся было веселье. Мудзина обвёл взглядом притихших соплеменников, махнул рукой в сторону леса и приказал: — Все уходим в деревню! Сару-сама нужно прийти в себя и не стоит смущать его своим присутствием. Здесь останутся только Мунайто и маленькая госпожа! — Иори посмотрел на меня, перевёл взгляд на Нэко, кивнул и с улыбкой на губах направился к недалекому лесу.

Со стороны было видно, что мужика так и подмывает сотворить какую-нибудь глупость. Обернуться медведем, прореветь небесам благодарность, а потом бежать по лесу, не разбирая дороги и чувствуя, что на плечах больше нет груза прошедших тысячелетий. Хозяин Леса вернулся домой! Значит все дерьмо уже позади! Екай выстоят и вышвырнут тварей из своего дома! Надежда превратилась в реальность!

— Очень жаль, что нам нельзя сделать это прямо сейчас, — прошептала мне на ухо Мика. — Но, как бы то ни было, я очень рада, что ты у меня есть.

Девушка поцеловала меня в щеку, отстранилась и, подмигнув, пошла следом за старостой.

Я посмотрел ей вслед, вздохнул и покачал головой.

История повторяется, да… Я снова остался без сладкого, но сейчас все немного не так. В прошлый раз, в усадьбе Кавакаси, я не очень верил, что у нас с ней что-то получится. Слишком уж сказочным оно выглядело тогда. Сейчас я точно знаю, что Мика создана для меня, но проблема в другом. Свою личную жизнь я смогу устроить только после победы. После того, как Нактис вернётся, и Северный лес будет очищен от тварей. И как бы оно пафосно ни звучало, Синий Лес и возвращение бога Луны для меня намного важнее собственной жизни, и я отдам ее, не задумываясь, ради нашей общей победы. Люди ведь не меняются… Даже если они становятся ёкай.

В общем, с личной жизнью пока что каникулы и непроглядный туман впереди. Жаль, конечно, что у меня нет тех пятидесяти лет, о которых говорил Хосу-сама, но просто так я подыхать не намерен. С Силой ли, или без неё — меня не так-то просто убить. Так что не хрен тут заморачиваться. Вот победим — и сразу отпрошусь у Нактиса в отпуск. Заберу всех своих женщин и свалю с ними в горы. Так чтобы все сразу: и тёплое, и мягкое, и чтобы рожа обязательно треснула!

Улыбнувшись своим мыслям, я подмигнул Нэко, перевёл взгляд на спящее неподалёку чудовище и озадаченно почесал щеку.

Вот в душе не имею, почему Иори решил оставить здесь только меня. Самого бесполезного в подобных, блин, ситуациях. Даже от Нори толку было бы больше. Он же книжки какие-то там читал и союзный договор с Лесом выучил наизусть, но отдуваться опять старшему брату.

Ёкай — служители храма — тоже свалили. Только мы с кошкой… Стоп! А что, если меня оставили за компанию с ней? В том смысле, что здесь нужен не я, а она? Слишком это притянуто за уши, но вдруг…

Усевшись на траву в пяти метрах напротив морды медведя, я подозвал Нэко и, кивнув на Сару, поинтересовался:

— Ты знаешь, когда он проснётся?

— Нет, — девочка покачала головой, затем облетела вокруг спящего медведя и, вернувшись ко мне, пояснила: — Он сей-час вспомни-нает себя и прос-нется, как только вспом-нит. Мо-жет быть, через день, мо-жет быть, через год.

— Через год⁈ — выдохнул я, как только до меня дошёл смысл сказанного. — Ты точно ничего не напутала? Он же умрет без еды и воды.

— Мудзи-на не ум-рет, — опустившись на траву, ответила девочка. — Они могут дол-го без еды и воды.

Ну да… Медведи же зимой впадают в спячку, и вряд ли они во сне что-нибудь жрут. Лапу вроде сосут — но это не точно. Да и на хрен мне эти подробности, если здесь не бывает нормальной зимы? Лапу они там сосут или что-то ещё — совершенно не важно! Что мне, сука, делать сейчас⁈ Тут и день-то упущенный может обернуться фатальными последствиями, а через год ему и просыпаться уже не понадобится. Блин! Ну вот на хрена мне все эти квесты сдались⁈

— Слушай, а мы можем как-нибудь его разбудить? — я кивнул на Сару и перевел взгляд на Нэко. — Проснётся — и мы ему все напомним. Чего ему во сне себя вспоминать?

— Нель-зя, — покачав головой, промурлыкала кошка. — Если мы его прос-нем, он ста-нет чудови-щем. Сару-доно должен проснуть-ся сам.

— Да еп! — я выдохнул, обвёл взглядом окрестности, и с силой провёл ладонями по лицу.

Должен же быть какой-то выход! Ну нельзя ему столько времени спать! Стоп! Я снова посмотрел на Нэко и поинтересовался:

— Ты назвала его Сару-доно. Что-то вспомнила? О нем? О себе?

— Да, — девочка кивнула. — Сару-доно — друг, сэнсэй, стар-ший брат! Я его вспом-нила. Себя — нет.

М-да… Опять в молоко… Я вздохнул, почесал щеку и в этот момент мой взгляд натолкнулся на обломок клыка. Артефакт сиротливо лежал перед мордой медведя, и прикидывался, что он тут совершенно не при делах. Не, он нам, конечно, помог, и спасибо ему за это, но любое начинание нужно доводить до конца!

Поднявшись на ноги, подошёл к медведю, подобрал с травы обломок клыка и, обернувшись, поинтересовался:

— Слушай, Нэко! А если Хозяина Леса разбудит артефакт? Он же не даст превратиться в чудовище?

— Не даст, — подтвердила предположение девочка. — Но как он его раз-будит?

— Легко, — я усмехнулся, подкинул обломок клыка на ладони, затем наклонился и с силой приоткрыл медведю пасть.

Только так! Нестандартные задачи требуют нестандартных методов их решения. А поскольку никто тут не намерен ждать у моря погоды, остаётся только один вариант. Вернее два, но надеюсь, что второй не понадобится.

Уважительно хмыкнув при виде жутких клыков, я засунул артефакт Сару в пасть, отпустил челюсть и отошёл в сторону.

Вот даже не знаю, что думает обо мне этот обломок кости, но подозреваю что там один только мат. Ну да… Сначала собирался ударить мечом, потом засунул непонятно куда. Но это же не я плохой? Это все — обстоятельства.

— Ты дума-ешь это помо-жет? — кошка, молча наблюдавшая за всеми этими манипуляциями, зависла передо мной и удивленно вскинула брови.

— Думаю, что у нас нет времени ждать его пробуждения и нужно использовать любую возможность. Что-нибудь да сработает.

Собственно, оно и сработало. Хотя совсем не так как задумывалось…

Почувствовав у себя в пасти посторонний предмет, медведь шевельнул челюстями, шумно вдохнул воздух и… дернулся.

Мотнув своей огромной башкой, чудовище рвануло когтями дёрн, вскочило на ноги и, выгнув шею, выкашляло обломок кости на траву.

— Ну вот! И это не я его разбудил, — осторожно произнёс я и на всякий случай отошёл от медведя подальше.

Не, ну а хрен его знает, что там спросонья в башке. Он же за четыре тысячи лет во сне навидался всякого. Пока прочухается, пока поймет, что я не враг… К тому же, еще непонятно, что, собственно, происходит. А ну как Сущему плевать на мои логичные доводы, и Сару превратился в чудовище? Не хотелось бы, конечно, такого исхода, но тут уж ничего не попишешь. Видят боги, я пытался сделать как лучше.

Всем привет! Напоминаю, что мне по-прежнему нужны ваши комментарии. Спасибо!

[1] Пазик — сленговое название ПАЗ-3205 — советского и российского высокопольного автобуса малого класса производства «Павловского автобусного завода».

Глава 10

Пока я прикидывал разные варианты, медведь прокашлялся, покачнулся как пьяный и, широко расставив передние лапы, обвёл мутным взглядом святилище.

М-да… Как же жалко, что в этом мире не придумали фотоаппаратов, а рисовать у меня получается только те самые знаки. Которые на заборе, ага…

Обычный человек такое никогда не увидит. Медведь, размером с грузовик, с налитыми кровью глазами. Деревья с переплетёнными кронами, усыпанное звёздами небо, и здоровенная, с тележное колесо, луна. Мне — человеку — сложно даже уложить в голове эту картину. Какое уж там рисовать…

— С возвращением! — шагнув вперёд, произнёс я, и мой голос прозвучал как выстрел из стартового пистолета.

Из глаз чудовища пропала мутная пелена. Медведь вздрогнул, повернул голову и, склонив ее набок, с полминуты изучал меня взглядом. Узнавания в его глазах я не заметил, но не было и агрессии. Так смотрят на незнакомого человека, который тебе кого-то напомнил.

Видя, что ситуацияподвисла, я сделал ещё один шаг и уже собирался представиться, но меня опередила кошка. Нэко вылетела вперёд и, сложив перед грудью ладошки, отвесила стандартный поклон.

— Здрав-ствуй, сенсей! С возвра-щением!

Заметив в паре метров от себя полупрозрачную девочку, медведь отшатнулся, потряс головой и грузно опустился на пятую точку. Затем снова посмотрел на меня, перевёл взгляд на Нэко и тут краем глаза заметил лежащий в траве артефакт.

Мы с кошкой тут же были забыты. Сару вскочил на ноги, сделал шаг вперёд и, ткнувшись носом в обломок кости, шумно его обнюхал.

Дальше случилось то, чего я, собственно, добивался. Очевидно, узнав своего владельца, артефакт вспыхнул ярко-салатовым светом, и это свечение тут же перекинулось на медведя. Ночь снова сменил салатовый день, и продолжалось это примерно минуту. В какой-то момент свет заполонил все вокруг, а потом все закончилось. Артефакт перестал светиться. Медведь исчез, а на его месте появился высокий лысый мужчина в изуродованном плетёном доспехе, с внушительной нагинатой[1] в правой руке.

На вид — около сорока лет. С широченными плечами, огромными ладонями и глазами как у Кенджи… Нет, Хозяин Леса не был похож на монаха, но при взгляде на него я почему-то сразу вспомнил своего погибшего друга. Эти глаза… Такие бывают только у очень сильных духом людей.

Скользнув по нам взглядом, Сару убрал нагинату в астрал, подобрал с земли артефакт и, не поднимая головы, произнес:

— Здравствуй, Таро-доно. Выходит, ты тоже вернулся?

— Да, — я кивнул. — Вернулся. И тебя захватил с собой.

— Я ничего не помню, и пока что не чувствую Лес, — Сару поднял взгляд и вымученно посмотрел мне в глаза. — Расскажи, что тут происходит, и представь мне свою спутницу. Мне кажется, мы были знакомы, но…

— Это Нэко. Она не помнит свою прошлую жизнь, но считает тебя своим другом и учителем, — я кивнул на кошку и посмотрел мудзина в глаза. — Ну а по поводу первого твоего вопроса… Это очень долго рассказывать, но, если вкратце: ёкай готовятся к решающей битве с тварями Сэта, а союзная армия людей собирается у границы. Понимая, что без тебя у нас шансов немного, Хона Воровка отдала мне артефакт и…

— Не так быстро! — Сару выставил ладони и покачал головой. — Для начала скажи, сколько прошло времени, с того момента, как ты ушел?

— Четыре тысячи лет… — я грустно усмехнулся. — И как я понимаю, вы с Атой ушли сразу следом за мной, не успев никому рассказать о предательстве Воина?

— Да… — мудзина кивнул. — Сегет пришел через декаду после гибели Нактиса-сама. Мы уже ничего переиграть не могли. Слишком долго готовились. Твоя Берюта вернулась за день до нашествия, и я, понимая, что нам с Атой-доно не выжить приказал вернам уходить в каменный сон. Нет, я отправил астральных вестников, но они вряд ли добрались до богов. У меня не было артефакта, а без него связаться с высшими ками непросто. Сам я мог это сделать только на территории Леса.

«Вот же гребаное дерьмо, — думал я, слушая рассказ Хозяина Леса. — Предательство Такэми перевернуло все с ног на голову. Ублюдок, возжелавший женщину брата, разрушил хорошо продуманный план и едва не похоронил этот мир. Ведь даже если бы мы не добились успеха в том походе в Нижний Мир, но хотя бы вернулись из него живыми, Сегет попал бы в ловушку и сдох, а Сэт никогда бы не набрал такой силы. Впрочем, уже поздно о чем-то жалеть. Такэми мёртв, Хозяин Леса вернулся. Пора расставлять фигуры по новой!»

— Девятихвостая позаимствовала артефакт, для того чтобы украсть у Сэта часть филактерии Нактиса-сама, — со вздохом опустив взгляд, пояснил я. — У неё это получилось, но потом она тоже погибла.

— Лисица могла бы спросить, а не красть, как всегда, — на скулах Сару заиграли желваки, глаза сузились, но он мгновенно взял себя в руки. Устало покачав головой, он продемонстрировал мне обломок клыка и, кивнув на него пояснил: — Наследие Рюдзина-сама больше не может восстанавливать Силу. В артефакте ее осталось немного. Я не знаю, почему это случилось, но скоро он превратится в бесполезный обломок кости.

От этих слов мне стало не по себе. Так бывает, когда ты пьяный ложишься в кровать и, закрыв глаза, проваливаешься в чёрную бездонную пропасть. Бесполезный обломок кости… Сука! Но это же все перечеркивает от края до края!

С трудом подавив волну накатившего ужаса и чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки, я пару раз глубоко вздохнул и спросил:

— А как же мы тогда вернём моего господина? Как восстановим Силу Девятихвостой? Без них ведь у нас вряд ли получится победить.

— Артефакт никак бы не помог нам вернуть Нактиса-сама, — покачал головой Сару. — Сделать это может только Древо Судьбы. Девятихвостую по-хорошему вообще бы оставить без Силы, но она помогла, и я вижу на тебе ее метку. Хона все рассчитала правильно. Знала, что тебе я отказать не смогу, — Сару криво усмехнулся, но уже в следующую секунду нахмурился. Шагнул вперёд и, чуть склонив голову, выдохнул: — Погоди! Ты сказал: люди пришли⁈ Союзная армия? Но это же получается…

— Я убил предателя месяц назад. Мой кровный брат стал Императором, Буши но Шидо разрушен, в Хейанке вернулась Солнцеликая Госпожа. Там долго рассказывать, — я обернулся и кивнул на лес у себя за спиной. — Может быть, пойдём в Минамигучи? А по дороге я как раз все и расскажу?

— Нет, не так, — Хозяин Леса покачал головой. — Для того чтобы вернуться окончательно, мне нужно провести медитацию возле одного из Побегов. Однако до утра я не могу этого сделать, поэтому предлагаю поступить следующим образом: ты сейчас расскажешь мне обо всем в мельчайших подробностях. Потом я отвечу на те вопросы, на которые у меня будут ответы. Затем — моя медитация, и дальше мы определимся с дальнейшими планами.

Произнеся это, Сару сел на траву и жестом пригласил меня садиться напротив.

Кивнув, я сел на указанное место, поправил ножны и посмотрел Хозяину Леса в глаза:

— Хорошо! Слушай…

Не самое веселое занятие — рассказывать одно и то же по сотому разу, но деваться было некуда. Сару должен знать все: от того боя в Чертоге, до его пробуждения.

Я ничего не скрывал. Рассказал о себе, о своих отношениях с Хоной, о Мике, Ате, Нори и Акар Аше. О событиях в Ки, поездке на острова и том, что произошло в Хейанке. Под конец подробно описал Сару то, что мне показала кодама, и то, как я его разбудил.

Нет, вся эта болтовня мне самому никакого удовольствия не доставила, но я старался не упустить ни одной мелкой детали. В мелочах, говорят, кроется дьявол, а Сару — не простой ёкай. Он может заметить то, что не увидели даже боги, и сделать по итогу нужные выводы.

Хозяин Леса слушал не перебивая, лишь иногда просил уточнить некоторые моменты. Когда мой рассказ подошёл к концу, он надолго задумался, и я, не желая ему мешать, поднялся на ноги и размял затёкшие плечи.

Над лесом занималось раннее утро. Солнце ещё не взошло, но небо на востоке уже посветлело. В вышине перекрикивались проснувшиеся птицы, пищали в траве полевки, где-то далеко выл волк.

Обычный утренний лес, с его обычными звуками. И пахнет тут так же, как и в тайге, но здесь все равно намного лучше, чем там. Ну да… Ведь ни в одном походе на Земле я не испытывал ощущения сказки. И словами описать это сложно. Что-то похожее ты чувствуешь в детстве, когда смотришь вступительный ролик какой-то новой игры. Здесь, это чувство следует за мной постоянно. Да, наверное, в обычное время я ни о чем таком не задумываюсь, но, когда вот так: в лесу, в тишине, под вой волков и пение птиц…

— Я сожалею о том, что произошло с твоими людьми в Чертоге Смерти, но ты же понимаешь, что там был не совсем я? — негромкий голос Сару развеял опустившееся на лес волшебство.

Я пожал плечами и коротко произнёс:

— Да, понимаю.

— Хорошо! — мудзина вздохнул, поднялся на ноги и, посмотрел мне в глаза. — Я думал, у нас будет время поговорить, но его практически не осталось, поэтому скажу только самое главное.

— Что-то случилось?

— Погоди. Об этом потом. Сначала послушай, — Сару посмотрел на север и пояснил: — Та мерзость на скалах, которую тебе показало Синее Древо — это проход в Нижний Мир, через который Сегет с Сэтом протащили часть Источника Тьмы. Черный шар блокирует связь Великого Древа с Древом Судьбы, и пока он находится здесь, ты не сможешь вернуть Нактиса-сама.

— Блокирует связь? — поморщился я, не понимая всей этой магической физики. — Но разве Древо Судьбы не погибло?

— Нет, — Сару покачал головой, — оно погружено в сон. Пока живо материнское Древо, между ним и тремя Великими Побегами существует неразрывная связь, и тварям Тьмы не под силу ее разрушить. Неужели ты думаешь, что за четыре тысячи лет Сегет не пытался уничтожить Древо Судьбы?

— Ну, допустим, — я кивнул. — Допустим, мы разрушим этот проход и уничтожим Источник Тьмы, но как мне потом вернуть Нактиса-сама?

— Тебе это показали в третьем видении, — Сару указал на мое запястье. — Ты должен положить филактерию на Плиту Решений, которая находится на террасе Ожидания Судьбы, а рядом обязана находиться Салисэ-сама.

— Всего-то? — удивленно выдохнул я. — И как это должно сработать?

Услышав вопрос, Сару пару секунд непонимающе смотрел мне в глаза, затем опустил взгляд, вздохнул и покачал головой.

— Ах да… Твоя память… Ты просто не помнишь, что союз Нактиса-сама и Солнцеликой Госпожи подтвердило Древо Судьбы. Когда разумные просили у Древа совета, они оставляли ему в заклад всю свою Силу.

— Да, — покивал я. — Эйка мне об этом рассказывала. То есть, получается, в Древе есть какая-то часть Силы моего господина?

— Не часть, — Сару покачал головой, — а вся она — целиком. В момент ответа Древо делало отпечаток Силы и сохраняло его в себе. Оно не могло ей пользоваться. Могло только забрать и растворить в ауре Синего Леса. Но Нактис-сама не нарушал повеления Древа, значит вся его Сила по-прежнему там!

О-хре-неть! И вся эта магическая муть на мою и без того больную башку! Хотя, в принципе, все вроде понятно. Получается, в Древе Судьбы хранится целый архив — полные копии Сил всех к нему обратившихся. И теперь понятно, почему Салисэ так легко подарила Нактису тот артефакт, который отправил меня на длительные каникулы.

Боги не доверяют друг другу, но у Солнцеликой не было других вариантов. Или Нактис или небытие. Да, именно так, и умным их поступок не назовёшь. Впрочем, влюблённые часто творят всякую пафосную дичь, и порой это приводит к неожиданным результатам. Очень позитивным, я бы сказал, результатам…

— То есть, я положу на плиту филактерию, Салисэ-сама подтвердит свой союз с господином, и Древо, наполнив артефакт Силой, вернёт бога Луны? Так? — я вопросительно посмотрел на Хозяина Леса.

— Да, но, к сожалению, все не так просто, — Сару тяжело вздохнул. — К моменту этих действий Древо Судьбы должно быть разбужено. Возможно, оно пробудится после уничтожения Источника Тьмы, но в Книге Начал говорится другое…

— Там говорится о ёкай, который пожертвует Древу всю свою Силу? — продолжил за него я. — Да, Эйка мне и об этом рассказывала, но тебе-то откуда это известно? Ты же погиб до того, как Северный лес был захвачен врагом.

— Я уже тогда все это знал. Одной из бакэнэко за день до моей гибели открылась страшная страница Книги Начал, — Хозяин Леса грустно усмехнулся и посмотрел мне в глаза. — Дзинсу Девятихвостой не сказала тебе самого главного. Ёкай, пожертвовавший свою Силу, умрет и никогда больше не сможет переродиться, поскольку станет частью Древа Судьбы. Впрочем, скорее всего, Мина Легконогая неправильно растолковала это послание. Страница Книги Начал показалась ей всего на десять ударов сердца, и тут может ошибиться любой. Думаю, Древо Судьбы пробудит обращение к нему Солнцеликой Госпожи. Ведь она уже пожертвовала всю свою Силу, которая хранится в Древе и, по сути, является его частью. Ну а переродиться богиня не может, поскольку солнце никогда не уйдёт с небосклона.

М-да… Интересная теория, но как-то оно притянуто за уши. Впрочем, если верить Сару, меня эта история не касается. Я просто не смогу умереть, и уже потом положить на плиту филактерию Нактиса. В другом порядке оно не прокатит, поскольку во всех местных ритуалах очень важна правильная последовательность действий. К тому же, в том видении я был жив, а значит пожертвовать собой должен кто-то другой. И неплохо бы ещё узнать кто…

Видя, что Сару о чем-то задумался, я воспользовался паузой и спросил:

— А что, если эта Мина все расшифровала правильно? Там в послании не было намёка, кто именно должен принести себя в жертву?

— Нет, — мудзина покачал головой. — Наверное, каждый ёкай Синего Леса с радостью принесет себя в жертву, но имя того, кто смог бы это сделать, знает только Сущее и Великий Небесный Дракон, написавший эту страницу Книги Начал.

При этих словах меня вдруг накрыло чувство неправильности происходящего. Ну да… Ведь если задуматься — все эти страницы писал Великий Небесный Дракон, а он однозначно был на стороне ёкай Синего Леса!

Вот что бы сделал я, обладая абсолютным предвидением и не желая уничтожения мира, который мне так полюбился? Наверное, стоило бы переговорить с богами и рассказать им обо всех надвигающихся угрозах, но что, если этот разговор возымел бы обратные последствия? Если ты способен заглянуть в будущее, то обязательно это увидишь. Боги ведь существа очень непостоянные, и каждый из них воспользуется малейшей возможностью усилить своё влияние. Но тебе-то нужно сохранить мир в том виде, в котором ты его полюбил, со всеми населяющими его существами! Вот так и родилась эта Книга Начал.

Здесь бытует мнение, что страницы книги открываются только достойным, но это не так! Их видят нужные разумные в нужное время.

Вот взять хотя бы эту историю с симэнава. Сначала страницу увидел Ясуо, потом я, и по итогу — асуры ушли обратно в Кимон практически без потерь с обеих сторон! Такэми убит, а Солнцеликая вернулась к своим почитателям. То есть, изменения налицо, и все они укрепляют существующий миропорядок! Нет, возможно, я все это притягиваю за уши. Книгу ведь мог создать кто угодно, но как-то уж оно складно выходит.

Какие из всего этого выводы? Да, собственно, никаких, но я почему-то уверен, что мир сохранится в нормальном его варианте. А ещё я думаю, что мы снова увидим Рюдзина. Ему ведь, наверное, интересно посмотреть на результат всех этих книжных манипуляций? Конечно, я могу ошибаться, но как же хочется верить в позитивный исход…

— Таро, ты в порядке? — встревоженно поинтересовался Сару. — Тебе что-то открылось?

— Нет, ничего существенного, — покачал головой я. — Просто подумал, что раз Рюдзин не указал на той странице на кого-то конкретно, то таких ёкай, скорее всего, несколько. Меня сейчас больше заботит другое, — я вопросительно приподнял бровь. — Почему ты считаешь, что времени у нас почти не осталось?

— Потому что думаю, что ты прав и вторжение уже началось, — хмуро вздохнул Сару, и кивнул на разгорающийся восток. — Солнце взошло, мне пора медитировать. Идем в Минамигучи. Разговор продолжим потом.

Произнеся это, Хозяин Леса положил мне на плечо свою огромную лапу и мир тут же погрузился во тьму.

Минамигучи встретил нас восхищенными возгласами. Около двух десятков ничем не занятых оборотней стояли возле Побега и, задрав головы, пытались что-то рассмотреть в его кроне.

Да именно так… За время моего отсутствия здесь деревянный кол вырос и превратился в огромное дерево. Не такое большое, как материнское, но все равно размеры его впечатляли.

Нас заметили практически сразу. Один из оборотней проорал: «Здравствуйте, Сару-сама!», и подросший Побег был на время забыт.

Столько радости одновременно я в этом мире ни разу не видел. На площадке перед Побегом словно бы кто-то разлил цистерну концентрированного счастья. Ёкай, улыбаясь, склоняли в приветствии головы. Кто-то здоровался вслух, кто-то плакал от радости. Мне было сложно понять, что чувствовали они, но я тоже радовался за компанию.

— Мы приветствуем тебя, брат! С возвращением! — вышедший вперёд Иори коснулся ладонью груди и склонил голову перед Хозяином Леса. — Я староста этой деревни…

— Приветствую и тебя, — Сару сделал останавливающий жест, окинул взглядом площадку и громко во всеуслышание произнёс: — Здравствуйте, братья и сестры! Я счастлив видеть всех вас и благодарен Сущему за то, что у нас появился шанс исправить то, что случилось четыре тысячи лет назад. У меня нет слов, чтобы выразить все, что я хотел бы сказать, но они найдутся потом… — Произнеся это, Сару повернул голову, безошибочно нашёл взглядом Нори и отвесил церемониальный поклон. — Я приветствую тебя и твоих людей, Император! Вы пришли в Синий Лес в трудные времена, и мы это никогда не забудем! Сегодня же я отправлю проводников, и как только твоя армия будет готова, ее доведут до границы Аокигахары. Кукуноти-сама отправит всех бойцов к большому изгибу Коричневой реки, на поле Десяти огней. Там их встретят и снабдят всем необходимым.

— Здравствуй, Сару-сама! С возвращением! — Нори поклонился в ответ. — Армия будет у границы через пять дней. До этого необходимо будет обговорить некоторые детали.

— Да, конечно, но позже. Сейчас мне нужно обратиться к Великому Древу, — Сару кивнул, затем снова обвёл взглядом площадку и добавил: — Спасибо за тёплый приём. Я скоро вернусь, и тогда мы обо всем поговорим.

Произнеся это, он исчез, оставив нас с Нэко в полной тишине под сотней восторженных взглядов.

Вот даже не знаю, что чувствует диверсант, когда на него попадает луч прожектора с караульной вышки, но ощущения, думаю, похожие. Стоял себе в сторонке, и тут сразу столько внимания…

Кошка, которая, по ходу, испытывала точно такие же ощущения, помахала народу ладошкой, затем обернулась и, озабоченно наморщив лоб, поинтересовалась:

— Таро, ты тоже собираешься произнести какую-нибудь речь? Если нет — то пойдём уже к нашим. А то они все так смотрят, что даже мне неудобно.

— Ты разговариваешь⁈ — удивленно выдохнул я. — Но как? Ты же никого не убила… В смысле, наоборот, но…

— Я всегда, между прочим, разговаривала! — Нэко обиженно оттопырила нижнюю губу, но не выдержала — фыркнула и пояснила: — Мы же дома, Таро. Сущность возвращается, и я начинаю лучше чувствовать мир.

— Если что-нибудь вспомнишь — сразу скажи, — мысленно попросил я и, кивнув стоящему напротив Иори, направился в угол площадки к своим.

Одновременно с этим словно бы кто-то невидимый дал приказ: «отмереть». Екай зашевелились и принялись обсуждать возвращение Хозяина Леса. Тишину на площади сменил радостный гомон, народ потянулся к старейшине. Идущие навстречу оборотни улыбались мне, что-то говорили, но из-за поднявшегося шума было сложно понять, что конкретно они говорят.

Я кивал, улыбался в ответ и в какой-то момент вдруг понял, насколько сильно устал. Прошедшие сутки вымотали меня до предела. Нет, так-то я могу не спать очень долго, но эти непрекращающиеся эмоциональные качели свалят с ног даже слона. Возвращение в лес, бои с нежитью, гибель ребят, бесконечные разговоры и пробуждение Хозяина Леса. И ведь до самого последнего момента у меня не было уверенности в позитивном исходе. Сейчас вроде бы все позади. Очередной пит-стоп пройден, напряжение спало, и организм сразу же дал о себе знать.

— Ты все-таки сделал это, брат! — при моем приближении Нори шагнул навстречу, хлопнул меня по плечу и широко улыбнулся. — Никто тут особо не верил, что у тебя получится быстро пробудить Хозяина Леса. Никто, кроме нас…

— Привет, толстяк! — Нэко щелкнула енота по носу и, сделав в воздухе кульбит, весело улыбнулась. — А чего ты опять такой хмурый?

— Спасибо тебе, Нэко! — не приняв шутливого тона, Иоши глубоко поклонился и поднял на девочку взгляд. — Если бы не ты…

— Тебе же не по голове тогда прилетело? — Нэко удивленно посмотрела на енота и с сомнением покачала головой. — Ты же в тот раз меня поблагодарил! Забыл⁈

— Что-то случилось? — переведя взгляд с тануки на бакэнэко, осторожно поинтересовалась Мика.

— Да, случилась аманодзако, — ответила за всех кицунэ. — Иоши прикрыл меня, и тварь его едва не убила. Нэко спасла, пожертвовав частью себя…

— Та часть меня уже вернулась, и хватит об этом, — кошка нахмурилась и перевела взгляд с енота на кицунэ. — Мы все чем-то пожертвовали, для того чтобы вернуться домой. И раз мы здесь — эти жертвы были не напрасны!

«М-да… К изменившейся бакэнэко опять придется какое-то время привыкать», — мысленно хмыкнул я и, воспользовавшись повисшей паузой, обратился к старшему телохранителю:

— У вас все в порядке? Людей разместили?

— Да, — Кояма кивнул. — Местные выделили нам десяток общинных домов. Запасы провианта пополнили. Убитых похоронили и провели все обряды.

— И многих мы потеряли?

Двадцать семь человек, — самурай вздохнул и опустил взгляд. — Раненых нет. Спасибо маленькой госпоже…

— Ясно, — я поправил ножны и перевёл взгляд на брата. — Тогда дожидаемся возвращения Хозяина Леса и дальше по ситуации?

— Мы дожидаемся, — Нори ткнул себя пальцем в грудь. — А ты идёшь спать. Госпожа обещала тебя проводить.

— А вы? — я обвёл взглядом ребят. — Вы сами-то спали?

— И поспали, и уже успели поесть, — ответил за всех Иоши. — Тебя не было семь часов. Сейчас же осень. Ночи длинные.

— Пойдём, Таро, — Мика встретилась со мной взглядами и улыбнулась. — Я тебя отведу. Здесь рядом.

— Да, — я кивнул и отправился следом за девушкой, мысленно поблагодарив Сущее за то, что со мной сейчас происходит.

Ведь, как ни крути, все сложилось волшебно. Мы успели и защитили Побег, Мика жива, Хозяин Леса вернулся. Да, отряд потерял двадцать семь человек, но это война и тут ничего не попишешь. Что дальше? Да все очень просто! Сару рассказал, как вернуть бога Луны, и это самое главное! Мы уничтожим тот поганый Источник, разгромим легионы Сегета, разбудим Древо Судьбы и вернём миру Крылатого.

Дальше — не знаю, но оно и не важно. Надеюсь, там, за финишной ленточкой — долгая и счастливая жизнь, но даже если это не так, то я все равно узнаю об этом только в самый последний момент. Так что голову греть особо не стоит…

Напоминаю про комментарии! Спасибо!

[1] Автор напоминает, что: Нагина́та (яп. なぎなた, 長刀 или 薙刀, дословный перевод — «длинный меч») — японское холодное с длинной рукоятью овального сечения (именно рукоятью, а не древком, как может показаться на первый взгляд) и изогнутым односторонним клинком.

Глава 11

Добирались недолго. Пройдя метров двадцать по центральной улице поселения, Мика подвела меня к одному из вигвамов.

— Это мой дом, — обернувшись и кивнув на вход, с улыбкой сказала она. — Заходи, располагайся. Я сейчас принесу поесть.

Произнеся это, девушка отправилась за едой, а я ещё некоторое время стоял в нерешительности перед входом в ее жилище.

Вот даже не знаю… И вроде особой скромностью не страдаю, но блин! Впервые за прошедшие полгода женщина пригласила меня к себе домой!

Да, никакого подтекста в этом приглашении нет, поскольку все у нас понятно и так, но все равно! Дом — это частичка души того, кто в нем проживает, и заходить в него без хозяина — это все равно что подглядывать…

«Вот же кретин!» — мысленно обругал себя я, зашёл в дом, огляделся и озадаченно хмыкнул.

Больше всего это напоминало комнату в студенческом общежитии. Ведь если заменить плетёный вещевой ящик шкафом, татами — кроватью, а вместо циновок с рисунками повесить на стены плакаты, то никаких отличий не будет! А еще я думал, что внутри каждое такое жилище похоже на шалаш, но нет. Стены ровные как поверхность татами. Ветки, послужившие для них материалом, переплетены в виде правильного узора. Очень красиво, но без магии такое не сотворить.

Пол травяной. Пахнет внутри одуряюще: лесом, цветами и сушеными ягодами. Рисунки на циновках прикольные, и никаких тебе журавлей с иероглифами. На двух изображено встающее над лесом солнце, на третьем — семейство оками. Волк, волчица и рядом с ними трое смешных волчат. Семейный портрет? Нет, вряд ли… Рисунок достаточно свежий, а Мика, если вспомнить, пятьдесят лет просидела в Сато. Это, скорее всего, портрет кого-то из родственников. Брат или сестра? Ну или родители с недавно родившимися волчатами.

Пожав плечами, я сел на траву лицом к выходу, и в этот момент в дом вошла Мика. Усевшись напротив, девушка поставила передо мной корзинку с едой и, обведя взглядом жилище, поинтересовалась:

— И как тебе тут?

— Мне нравится, — я улыбнулся. — Только маловато вещей. У людей не так…

— У ёкай тоже не так, — Мика улыбнулась в ответ. — Это же временное жилище. Мой дом далеко. Здесь я дожидалась тебя и пыталась вернуть Хозяина Леса.

— Оками, чей отряд мы встретили по дороге, сказал, что тебя отправил сюда Совет Старейшин…

— Это не совсем так, — девушка покачала головой. — Давай ты будешь есть, а я все расскажу?

Согласно кивнув, я принялся за еду, а Мика рассказала мне о себе и о том, что происходило в лесу за эти полгода.

Классное и такое необычное ощущение: сидеть в небольшом уютном домике на траве, вдыхать аромат сушеных ягод, жевать одуренно вкусное мясо и слушать сидящую напротив красавицу. Женщину, которая только твоя… И да, я не кретин и прекрасно помню, что мы с Микой фактически не знаем друг друга и общались в общей сложности не больше одного часа, но, да и плевать! Кто-то называет такое «химией», но у меня не так. Я не просто влюблен — я знаю, что эта женщина создана для меня, и сделаю все, чтобы она была рядом!

Ничего нового мне Мика не рассказала. Великое Древо медленно умирает, ползущая с севера дрянь отравляет все прилегающие территории, Совет практически безвылазно находится там, пытаясь найти способ остановить, или хотя бы замедлить, надвигающуюся на лес Тьму.

К слову, в Совет Старейшин, по словам Мики, входят по три оборотня от каждого вида, и главная проблема в том, что они могут управлять лишь жизнью своих соплеменников. В Синем же Лесу проживают миллионы самых разных существ. Одних только ками территорий — несколько тысяч, и управлять этой огромной толпой мог только Сару. Потому-то все екай так ждали его возвращения.

Впрочем, все уже позади. Хозяин Леса вернулся, и сегодня-завтра об этом узнают все обитатели Аокигахары. Включая Совет и всех заинтересованных ками.

—… Возвратившись домой я сразу же отправилась на север и рассказала Каору Жемчужной Росе о нашей с тобой встрече. Кицунэ объявила Совет, старейшины меня выслушали и очень обрадовались, но никто из них ничего не сказал. Тут не принято вмешиваться в уже начавшиеся события, если они происходят во благо, но мне казалось: это неправильно, — Мика вздохнула и опустила взгляд. — Понимаешь, Таро… в какой-то момент мне стало понятно, что наша встреча с тобой неслучайна, и я должна помочь тебе вернуть Хозяина Леса, ведь эти сны…

— Сны? — я убрал остатки еды в корзину, вытер ладони о траву и вопросительно посмотрел на девушку. — Тебе что-то снилось?

— Да, — Мика, не поднимая взгляда, покивала. — Древо Судьбы, ты, Сару-сама и Солнцеликая Госпожа. Я никогда не видела ни Хозяина Леса, ни богиню Солнца, но ни мгновения не сомневалась, что это они. Один и тот же сон каждую ночь: я подхожу к плоскому камню, кладу на него руку, а вы стоите и смотрите… При этом, Сару-сама кивает и одобрительно улыбается. Мне казалось, что я должна ему как-то помочь. Потом узнала, что тот камень — это Плита Решений на террасе перед Древом Судьбы. В древние времена ёкай ходили к этой плите за советом…

— И что⁈ — внутренне похолодев, уточнил я. — Что еще ты там видела? Как выглядело Древо Судьбы?

— Я точно не помню, — смутившись от моего взгляда, ответила девушка. — Большое, высохшее. Часть веток осыпалась, но оно не умерло! Я это чувствовала во сне.

— А что ещё ты чувствовала? — не унимался я. — Зачем ты касалась ладонью этого камня?

Нет, конечно, можно предположить, что не одной только Мике по ночам снится Древо Судьбы, но после разговора с Хозяином Леса меня такие ее сны откровенно пугают. Я не хочу, чтобы моя женщина оказалась той избранной, которая пожертвует жизнь во имя всеобщего блага! И пусть Сущее пойдёт на хер с такими идеями! Да, понятно, что кто-то будет обязан так поступить, но пусть это буду я, или кто-то другой! Да, именно так! Я самурай и готов умереть, но не трогайте тех, кто мне близок! Все ёкай знают об этой легенде, и если Мика проассоциировала себя с избранной, то…

— Не знаю, Таро, — ещё больше смутившись, покачала головой девушка. — Мне казалось, что я должна быть рядом с тобой. Помочь тебе в чем-то… Увидев Сару-сама и Солнцеликую Госпожу, подумала, что мы с тобой должны их как-то позвать, но они уже здесь, и я… не знаю… — Мика посмотрела мне в глаза и нахмурилась. — Но почему ты так напрягся? Я сказала что-то не то?

— Нет, все в порядке, — мысленно выдохнув, покачал головой я. — На той террасе мы с Салисэ-сама должны будем вернуть в мир бога Луны. Не знаю, зачем там Хозяин Леса, но, наверное, без него в лесу не обойдётся ни одно подобное мероприятие.

— А я там зачем? — логично поинтересовалась волчица.

«А вот тебя-то мне там совершенно не надо», — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Так ты же со мной. Куда я теперь без тебя?

На самом деле расслабляться не стоит. То, что Мика не почувствовала себя избранной, ничего, по сути, не означает. Все может случиться в последний момент. Поэтому мне нужно сделать так, чтобы во время возвращения Нактиса Мики и близко не было бы возле того камня. Ну его — от греха!

— Ты знаешь, все эти сны — они ведь могут не сбыться, — словно прочитав мои мысли со вздохом произнесла девушка. — Сущее показывает нам только желаемый результат…

— Или наоборот — не желаемый, — хмыкнул я и, чтобы сменить тему, поинтересовался: — Слушай, а как тут принято спрашивать Синее Древо? Для этого нужно провести какой-то обряд?

— Нет, — Мика улыбнулась и покачала головой. — Для этого оба вопрошающих, находясь на Священной Поляне, должны взяться за руки и спросить. Древо мгновенно ответит.

— Всего-то? — поморщился я. — Но у меня же на руках цепь. Как я услышу ответ?

— Его услышу я и все тебе расскажу, — Мика подалась вперёд, поцеловала меня в щеку и легко поднялась на ноги. — Все! Потом договорим, а сейчас — спи!

— А ты?

— А я пойду на площадь к Побегу — дожидаться возвращения Сару-сама, — Мика подмигнула мне и вышла из дома.

Я проводил ее взглядом, вздохнул и, положив под руку ножны, улёгся на траву.

Этот разговор с подругой мне совсем не понравился, но заморачиваться пока рано, а вот выспаться будет нелишним.

Сон пришел сразу, и я в который уже раз увидел Древо Судьбы. Только сейчас все было немного не так. Я стоял напротив Древа, за террасой, которую мне показала кодама, и со стороны наблюдал за происходящим. Понимал, что это сон, но говорить, слышать и шевелиться не мог. Просто стоял и смотрел, мысленно матерясь.

Было от чего… На террасе, помимо меня самого, находились все мои близкие: Мика, Хона, Нори, Асука, Эйка, Иоши, Нэко и конечно же Салисэ. Все здесь, хотя возвращать Нактиса должны только я и Солнцеликая! Остальные тут не нужны, но Сущее же ничего просто так не показывает? Нет, возможно, эта картина навеяна недавним разговором с волчицей, но в это верится слабо.

Сару тоже здесь, и не только он… Слева и справа, если скосить взгляд, видны большие толпы народа. Оборотни и люди с оружием — очевидно, объединённая армия. Врагов не видно, а само Древо — без изменений. Такое же сухое, с обвалившимися ветвями, и рядом с ним никого нет. Местность вокруг — все та же унылая пустошь. Километрах в десяти впереди высятся громады Северных гор. Их подножия скрыты за серым туманом, который затягивает большую часть пустоши, не доходя пары километров до Древа.

Секунд через пять после того, как я здесь оказался, мой двойник, Салисэ и Сару подошли к Плите Решений и произвели какие-то манипуляции. Что конкретно там происходило мне не было видно, но догадаться нетрудно. Это тот самый момент возвращения Нактиса, и нужно внимательно смотреть за всем происходящим, чтобы узнать, зачем мне это показывают.

Ещё бы понять, кто конкретно стоит за этим вот сном. Древо, или само Сущее? Это ведь важно. Ведь Сущему плевать, чем закончатся все эти разборки в лесу. Оно просто действует по какому-то непонятному алгоритму. Там, на островах, я попал в его поле зрения, и теперь от меня уже никто не отвяжется. С Древом — не так, но кодама сказала, что оно не может говорить со мной из-за цепи. Однако во сне, или в обмороке, разум расслаблен, и я способен что-то услышать или увидеть. Такое уже случалось, но гадать бесполезно. Да и смысла особого нет. Все равно результат будет зависеть от правильности действий. Поэтому смотрим, запоминаем, делаем выводы…

Секунды текли за секундами, но ничего интересного не происходило. Ребята стояли на площадке и неотрывно смотрели на Древо, а тому, по ходу, все было до лампочки. Со стороны никаких изменений не наблюдалось. Ни листьев, ни травы — ни хрена, и Нактис тоже не спешил появляться.

Продолжалось это примерно пару минут, когда землю под ногами тряхнуло. Один раз, другой, третий… Мой двойник указал рукой вперёд и что-то проорал. В этот момент ветви Древа Судьбы качнулись, потянулись вверх, и оно, судя по всему, начало просыпаться.

Салисэ посмотрела на Хозяина Леса и, указав на Древо, что-то произнесла. В следующий миг богиня взлетела и, зависнув в десяти метрах над террасой, с видимым усилием развела в стороны руки. Сару резко повернул голову к моему двойнику и вскинул руку в останавливающем жесте.

Мика с Иоши метнулись ко мне, но они не успели…

На том месте, где стоял мой двойник, из земли вырвалось здоровенное чёрное щупальце. Мгновение спустя, точно такие же щупальца появились ещё в десятке разных мест, и терраса стала похожа на огромного осьминога.

Картинка мигнула, и последним, что я увидел, было серьезное лицо матери.

— Таро, ты не долж… — услышал я часть произнесённой фразы и… проснулся.

Сука…

Пару минут я лежал и просто пялился в потолок. Затем сел, положил перед собой ножны с клинками, и устало покачал головой.

Гребаная жизнь… Последнее время я все больше чувствую себя персонажем компьютерной игры или каким-то киногероем. Там ведь тоже принято сохранять интригу до последнего эпизода. Только мне оно на хрена? Вот что не так с Древом и призывом бога Луны? Зачем Салисэ взлетела, и откуда взялись эти щупальца? Это я в них превратился, или нас кто-то атаковал? И чего я «не должен» по словам матери? Нет, понятно, что это была не мама — а лишь кодама с частичкой ее души, но тогда получается, что этот сон мне показало Великое Древо? Оно хотело о чем-то предупредить, но Сущее не позволило?

Блин! Тут же крыша едет от всех участников этого цирка! Сущее, Великое Древо, Древо Судьбы и ещё пара сотен актеров рангом поменьше. При этом ни одна сука не говорит ничего конкретно — сплошные иносказания. Нет, Сару на пальцах объяснил, как нужно возвращать Нактиса в мир, но тогда зачем на террасе собралась такая толпа народа⁈

'Ладно, по порядку, — мысленно приказал себе я и, сделав пару глотков воды из кожаного мешка, вытер рукавом губы. — Сон показало Древо, которое безоговорочно на моей стороне, и будем плясать от этого. Собственно, что я увидел? Мы с Салисэ произвели с плитой какие-то действия, и землю затрясло? Хотя нет… Сначала я указал на что-то рукой и заорал, а уже потом ее затрясло. Как бы то ни было, Древо после этого начало пробуждаться, и для его пробуждения не понадобилось никаких жертв! Потом богиня что-то почувствовала и взлетела, а я во что-то там превратился. Да, именно так! Ведь если бы нас атаковали, Салисэ бы поставила щит, а здесь…

С другой стороны, все это может оказаться полной фигней, в том случае если видение показало мне Сущее, а Древо лишь в конце попыталось о чем-то предупредить. Если это так, то догадаться практически невозможно. Достаточно вспомнить тот поход в астрал: с лавой, картиной на стене и встреченной Атой. Так что, если я в кого-то и превращусь — совершенно не факт, что это будут чёрные щупальца. Ну и все это видение — оно само по себе «совершенно не факт». Мика же говорила, что все эти сны могут не сбыться, а значит, заморачиваться не будем. Попрошу Сару, чтобы он напрямую прояснил ситуацию у Синего Древа. Ему-то оно точно ответит'.

Приняв такое решение, я выкинул из головы все эти сны, наскоро перекусил остатками еды и, вытерев руки о траву, блаженно потянулся.

Спать уже не хотелось. Чувствовал я себя превосходно. Бодрым и готовым к длительному переходу. Не знаю, сколько проспал, но оно и не важно. Если бы ещё не эти загадки…

Поднявшись на ноги, я перевязал оби[1], засунул за него ножны с клинками[2] и уже собирался выходить, когда с улицы донеслись звуки быстрых шагов. Мгновение спустя в дом вбежала волчица, и по ее лицу я понял, что случилось какое-то дерьмо.

При виде меня в глазах подруги мелькнула тень облегчения, она выдохнула и устало произнесла:

— Таро, нам нужна твоя помощь…

— Что произошло?

— Не знаю, — Мика покачала головой. — Может быть, ничего, но Сару-сама до сих пор не вернулся. Шесть часов уже прошло. Никто его не слышит и не чувствует.

— Ну ты же знаешь, что Хозяина Леса не было четыре тысячи лет? — непонимающе поморщился я. — Сколько всего ему нужно узнать?

— Да, но Побег! — девушка указала рукой в сторону площади. — Он ещё вырос, и на площади можно захлебнуться от Силы! В Тонком Мире что-то случилось, и…

— И ты хочешь, чтобы я сходил туда и посмотрел, чем занят Сару-сама? — продолжил за неё я.

— Да, — Мика кивнула. — Иори-доно попросил меня сходить за тобой. Мы все очень волнуемся.

— А мои ребята на площади? — уточнил я и, сделав знак Мике следовать за собой, вышел из дома.

— Только ёкай, — догнав меня, ответила девушка. — Твой брат ушел к своим воинам. Но это недалеко. Если нужно — его позовут.

— Не надо никого пока звать, — на ходу покачал головой я, затем поднял взгляд и… присвистнул.

Было от чего. Побег действительно вырос! Со стороны он чем-то напоминал кипарис. Тридцатиметровый кипарис, со стволом в десять мужских обхватов! И не только это… Крону Побега окутывала салатовая дымка. Та самая Сила? Но теперь понятно, почему Иори занервничал. Такое ведь даже в сказке сложно представить. Впрочем, кроме старосты и Мики, никто тут особо не переживал.

Большинство оборотней, включая детей, толпились на площади и живо обсуждали происходящее. Хотя близко к стволу Побега никто из них не приближался.

Оно и понятно. Минамигучи — это, по сути, небольшая деревня, и ничего интересного тут, наверное, давно не случалось. Из развлечений только поохотиться, порыбачить, собрать грибы-ягоды, побегать по лесу, побухать и потрахаться, а тут дерево выросло размером с девятиэтажку!

Нет, конечно же, я утрирую. Ёкай не так сильно нуждаются в развлечениях. Собака или кот могут целый день лежать на траве и не чувствовать себя при этом несчастными. Однако, как бы то ни было, выросший Побег — это событие, о котором можно рассказывать внукам, и такое тут никто не пропустит.

Староста стоял справа от основной толпы и о чем-то разговаривал с Эйкой. Иоши находился там же. Енот, жестикулируя, что-то объяснял кошке, которая висела перед ним вверх тормашками. При этом платье у девчонки не задралось, а нормально колыхалось на ветру, как если бы это происходило в нормальной реальности.

Заметив меня с Микой, староста кивнул Эйке и направился нам навстречу. Кицунэ обернулась и с улыбкой помахала рукой. Я махнул ей в ответ, и в этот момент староста словно натолкнулся на стеклянную стену. Лицо мудзина превратилось в каменную маску, взгляд заледенел. Шум на площади стих, ёкай начали оборачиваться к своему командиру, и стало понятно, что случилась какая-то задница.

[1]Автор напоминает, что оби (яп.帯, букв. «пояс») — несколько различных типов японских поясов, носимых как мужчинами, так и женщинами поверх кимоно и кэйкоги (униформа, носимая при занятиях боевыми искусствами, которую у нас ошибочно называют кимоно.

[2]Автор напоминает, что ножны с катаной или вакидзаси засовываются за оби. Ножны с тати на него подвешиваются.

Глава 12

— Что здесь происходит⁈ — я резко обернулся и вопросительно посмотрел на волчицу.

— Сейчас, Таро, — Мика выставила ладонь, призывая меня к тишине, и прикрыла глаза, словно к чему-то прислушиваясь.

— Происходит нашествие мертвых, — пояснила подлетевшая кошка. — Сэнсей разговаривает сейчас со всем Синим Лесом и раздаёт указания.

М-да… Но это было понятно ещё вчера. Сегет, очевидно, закинул в лес пару десятков диверсионных групп, и не на всех форпостах получилось отразить нападение. Сейчас, судя по всему, идет уже второй этап операции, но пока непонятен масштаб. Ладно, скоро все будет понятно. Главное, что с Сару все в порядке и это обнадеживает.

— А почему мне ничего не слышно? — переведя взгляд на кошку, уточнил я. — Ты-то со мной разговариваешь…

— Хозяин Леса говорит через Синее Древо. Ты его не слышишь из-за цепи, — пожав плечами, ответила девочка. — Я тоже половину не понимаю, мир меня пока что не принял.

— Хорошо, — я кивнул, оглядел площадь с застывшими ёкай, и в этот момент все разом очнулись.

Староста тяжело вздохнул, обернулся и, обведя взглядом притихший народ, громко, во всеуслышание, произнёс:

— Вы всё услышали! Значит, поступим так, — он нашёл взглядом кицунэ, возле которой стояли двое лисят, и указал на неё рукой. — Весь молодняк и щенки пойдут с Кидой в Ашиноэ! Соберите детям пятидневный запас еды и отправьте их на поляну к желтому ручью. Через час все должны быть там. Раненых отправим вместе с детьми.С ними пойдут Айамэ и Арэта! Сейчас, сотники — ко мне, остальные — расходятся. Общий сбор через два часа возле старого дуба. Здесь не остаётся никто! — Произнеся это, он встретился со мной взглядами и указал в сторону Побега рукой. — Таро-доно, Сару-сама сейчас вернётся. Ему нужно с тобой поговорить. Он все объяснит.

Я кивнул, обернулся и вопросительно посмотрел на Мику.

— Девять из двадцати Побегов уничтожены тварями, — без ненужных вступлений хмуро пояснила волчица. — Но самого страшного благодаря тебе удалось избежать. Сегет подкреплений не получит.

— А я-то тут каким боком? — непонимающе поморщился я.

— Ты тяжело ранил чудовище и отдал его Побегу, — глядя мне в глаза, пояснила оками. — Древо узнало о нападении и выплеснуло Силу в оставшиеся Побеги. Тварям они стали не по зубам. Атаковавшие их павайта подохли, а девяти уничтоженных недостаточно, для того чтобы открыть сюда дыры из Нижнего Мира.

«М-да… И теперь понятно, почему так вырос этот Побег, — думал я, слушая девушку. — Но оно все равно не бьется — хоть убей. Хотя, я, наверное, опять чего-то не догоняю».

— Слушай, а что мешает Сегету получить подкрепления в Северный лес и перекинуть их сюда дырами? — задал я мучавший меня вопрос. — Зачем ему все эти пляски с Побегами?

— Потому что это невозможно, — пожала плечами волчица. — Совершив ту великую жертву, Сару-сама перенёс Границу и отделил от нас Северный лес. Считалось, что дырами оттуда могут проходить только низшие обитатели Нижнего Мира и их поводыри — бодмонта. Эти твари лучше всех остальных чувствуют себя на поверхности. Но даже при этом они должны были пробыть в Северном лесу очень длительный срок, чтобы их тела получили защиту от Силы Великого Древа. Если бы это было не так, то от нас бы уже ничего не осталось.

— То есть, в Северный лес не могут вот так просто прийти сильные твари?

— Только на очень короткий срок. Ведь они очень уязвимы для Силы Синего Древа, — девушка вздохнула и добавила: — Даже уничтожив Северный лес, твари не могут себя чувствовать там в безопасности. Старейшины говорят, что армию Нижнего Мира мог бы защитить Сэт, но он на поверхность не выползает.

— Боится возвращения Рюдзина? Да, знаю, — я кивнул. — Хорошо. А что происходит сейчас? Почему все так всполошились?

Нет, в целом-то все понятно. Сегет собрал достаточно сил, подтянул павайта и нанёс внезапный удар. Эти гигантские слизни невосприимчивы к магии, и потому Синее Древо не могло их сразу увидеть. И ещё бодмонта… А я-то думал, почему их сюда столько нагнали. Впрочем, несмотря на защиту, все они вполне уязвимы. Раз так — основную опасность представляют только Сегет и выжившие павайта. Знать бы ещё, сколько их осталось у Темного Князя.

— Этой ночью твари атакуют Синее Древо, — в глазах волчицы плеснулась лютая ненависть. — Их десятки тысяч. Не добившись желаемого, Сегет перекинул сюда всех неживых из Северного Леса. Однако ублюдок просчитался! Мы готовы драться! Хозяин Леса вернулся, и он возглавит армию Леса. Позора больше не будет!

— А зачем Сегету понадобилось Синее Древо? — уточнил я, все ещё слабо понимая происходящее. — Чего он хочет добиться?

— Сегет хочет уничтожить Сейме но Танэ, — девушка наморщила лоб, подбирая слова. — Семя Синего Древа, Средоточие Силы — у людей такое называется алтарями. Оно очень хорошо защищено, и уничтожить его непросто, но если это произойдёт — Синее Древо уснёт. Побеги перестанут источать Силу, и нас уже ничто не спасёт.

'Блин, вот почему нельзя так же просто как в нормальной сказке? — отстранённо думал я, слушая Мику. — Сундук на дубе, дуб в яйце, яйцо у зайца, игла в заднице у медведя… Все понятно и просто, а не эта вот светлоэльфийская муть с семенами, деревьями и прочими одуванчиками.

Нет, в целом все вроде ясно. Диверсионные группы задачу не выполнили, но частичного успеха добились: закрепились и расчистили плацдарм. Понимая, что большего добиться не получится, Сегет решил развить успех и, подтянув резервы, двинул войска на штурм. Только Мика права: в своих раскладах Темный Князь не учитывал Хозяина Леса, а это очень серьезный просчёт. Ведь против его армии выступят не одни только оборотни-ёкай, а ещё и большая часть разумных ками Синего Леса, поскольку для них приход Сэта означает верную смерть. Достаточно вспомнить, что сталось с Северным Лесом.

В общем, шансы у нас есть и немаленькие, а во всей этой начавшейся заварухе меня больше всего нервирует непонимание. Куда идти, где окапываться, с какой стороны ждать наступления неприятеля и, помимо этого, ещё целая куча разных моментов. Нет, Сару сейчас все расскажет, но у него вряд ли найдется много времени на объяснения.

Вообще, все эти последние дни я словно куда-то лечу, и остановиться нельзя. Нет времени даже подумать, осмотреться и трезво оценить ситуацию. Мир сорвался в галоп как взбесившийся конь, и остановить ты его не можешь. Остаётся только два варианта: доскакать до конца или упасть под копыта. Нет, есть ещё третий…

Коня можно убить. В смысле, послать ситуацию на хрен, остановиться и попытаться понять, что вообще происходит. Проанализировать все, вспомнить Сунь Цзы, или ещё кого-нибудь из стратегов. Только вот Сегет вряд ли меня подождёт, и, составив гениальный план, я останусь в одиночестве с этим планом на пустоши. Ну а раз так — мы продолжаем скакать! Сару — главнокомандующий, и у него прямая связь с Генеральным штабом, в роли которого выступает Синее Древо. Вот и буду действовать по приказу: не задумываясь и не отвлекая Хозяина Леса по пустякам. Я же офицер, мне так даже проще'.

— Таро, с тобой все в порядке? — встревоженно поинтересовалась волчица.

— Да, — я покивал и ободряюще улыбнулся подруге. — Все будет хорошо! Мы защитим Семя, твари обломятся и послужат для хорошего дела. Лесу ведь нужны удобрения?

— Удобрения? — Мика непонимающе нахмурилась. — Ты о чем?

— Десятки гниющих трупов в земле сделают ее плодороднее, — пожав плечами пояснил я. — Деревья скажут Сегету спасибо.

Нет, никакого шапкозакидательского настроения у меня не было даже близко, но и загоняться никто тут не собирается. Я просто не имею на это права. Мунайто не может вести себя как нерешительное, трусливое чмо. Своим уверенным видом я должен вдохновлять ёкай на подвиги. Вот и буду соответствовать этим канонам.

— А, ты об этом… — Мика кивнула и о чем-то задумалась.

В этот момент на площади появился Нори Ясудо. В полном доспехе и шлеме, в сопровождении жены и неизменного десятка телохранителей. Судя по хмурой физиономии, жена посвятила брата в происходящее, но, очевидно, не смогла прояснить детали. Сидеть, дожидаясь, когда тебя позовут — это не для него, и Нори решил лично во всем разобраться. Как, собственно, он и делал все последнее время.

Окинув взглядом площадь, Император заметил меня и, подойдя, хмуро поинтересовался:

— Что, началось?

— Да, — кивнул я. — Но все очень даже неплохо! Сегет решил не дожидаться, когда мы придём за ним, и решил прийти сюда сам.

— Но армия… — Нори ещё больше нахмурился. — Она не собралась. И я не знаю, в каком состоянии дела. Гонцы с проводниками ушли только пару часов назад.

— Как сказал один человек в том мире: «все войны начинаются внезапно», — я пожал плечами и посмотрел брату в глаза. — Все и правда неплохо! Здесь, на своей территории, ёкай намного сильнее, и они вполне справятся сами. Ну а твоя армия понадобится чуть позже — когда мы погоним остатки тварей к границе и пойдём отбивать Северный Лес.

— Сами справятся, ага, — Нори покивал и криво усмехнулся. — Ты думаешь, мы с бойцами пропустим эту войну?

— Нет, не думаю, — я улыбнулся, хлопнул брата по плечу, и в этот момент неподалёку от нас появился Сару.

Коротко переговорив со старостой, Хозяин Леса подошёл к нам и поинтересовался:

— Вы уже знаете, что происходит?

— Только в общих чертах, — ответил за всех я. — Знаем, что Сегет этой ночью придет к Великому Древу, и то, что с ним придёт больше десяти тысяч тварей.

— Их больше ста тысяч, — устало поправил меня Сару. — Десять легионов с поводырями, и почти полтысячи бодмонта. Сейчас тварей не пускает к Древу Внешняя граница Священной Поляны, но как только солнце зайдёт, она станет для них проходимой. Там чуть больше полутора ри. То есть, примерно через час после захода враг начнет подходить к Великому Древу.

Со стороны было видно, насколько Сару устал. Но оно и понятно. Очнулся после тысячелетнего сна, и тут сразу такое. Да, он самый сильный ёкай в Синем Лесу, но в этом-то вся и проблема. Чтобы восстановиться Хозяину Леса нужно хоть какое-то время, а тут взяли за шкирку и швырнули в воду как слепого котёнка. И не просто в воду, а в бурную реку!

Не, ну оно ведь и правда — полная жесть! Больше ста тысяч уродов! Это же сложно даже осмыслить. В понятных цифрах — примерно десять пехотных дивизий! Впрочем, до регулярных частей нежити — как до Китая раком, а легионы у местных — это не те, что были у Древнего Рима, а просто огромная толпа разнокалиберных тварей под управлением поводырей.

Нет, сто тысяч — это все равно до хрена, и я даже не представляю, как мы будем разгребать эту кучу дерьма, но, надеюсь, у Сару есть хоть какой-нибудь план.

— А почему об этом стало известно только сейчас? — поинтересовался я у Хозяина Леса. — Твари пришли вчера. Неужели никто не заметил или не почувствовал такую огромную армию?

— Они начали прибывать лишь пару часов назад, — со вздохом ответил Сару. — Это подготовленное вторжение. Один бодмонта способен провести сквозь дыру несколько сотен неживых. Если правильно организовать переход, армию можно перебросить в очень короткие сроки. И не только это… — Хозяин Леса недобро оскалился. — Сегету помогает кто-то из высших ками. Над лесом висит вязкая пелена, которая мешает общаться на расстоянии. Я пока не знаю кто это, но нужно быть осторожнее. Тварь притаилась и ждёт удобного момента, а я не могу связаться ни с кем из союзных богов. В обломке клыка почти не осталось Силы, а Великое Древо уже практически спит.

— Ну, значит, мы обойдёмся без помощи, — пожал плечами я. — Ты же объявил общий сбор? Оборотни придут к Великому Древу?

— Да! — Сару кивнул. — И не только они. У нас хватит сил остановить армию Сегета. Главное, чтобы не было неприятных сюрпризов.

— Надеюсь, в твоих планах нашлось место для нас? — воспользовавшись паузой, вступил в разговор Нори. — Армия пока не собралась, но это ничего не меняет. Мы будем защищать Великое Древо вместе с ёкай.

— Да, — Сару посмотрел на Императора и впервые улыбнулся. — Я говорил с твоим братом, Нори-доно, и был уверен, что ты не отступишь. Это очень важно для всех нас, поэтому вы будете защищать Сеичи Дзингу — святилище, в котором находится Семя. Я выделю вам проводника…

— Сару-сама! Разрешите, я пойду вместе с ними, — шагнув вперед, попросила Мика. — Я достаточно сильная, чтобы слышать все, что происходит вокруг, и у меня пока нет своего отряда.

— Мика Охотница, надо понимать? — Сару посмотрел на меня и перевёл взгляд на девушку.

— Да, сэнсэй[1], — Мика кивнула. — Я недавно вернулась в лес, поэтому…

— Знаю, — мудзина остановил ее жестом. — Таро про тебя рассказал, и я, конечно, не против. Когда прибудете на Священную поляну, проводишь Императора с его воинами к Сеичи Дзингу и доложишь мне о готовности. Дальше по обстоятельствам. — Сару коротко кивнул волчице и снова посмотрел на меня. — И вот ещё что… Во время медитации мне открылась страница Книги Начал.

— И? — я внутренне напрягся. — Что на этот раз?

— Во время возвращения Нактиса-сама я тоже должен находиться на террасе Ожидания Судьбы, — пояснил Сару. — Мне нужно засвидетельствовать ваше обращение к Древу. Помимо меня, там должны присутствовать все, кто прошёл с тобой путь от Сато до Синего Леса. Я не знаю, для чего они все там нужны, но на моей памяти Рюдзин-сама не ошибался ни разу.

«М-да… Вот и не верь после этого снам…» — я мысленно выматерился, а вслух поинтересовался:

— А что с Девятихвостой?

— Она тоже должна присутствовать там, — пожал плечами мудзина. — Сила к ней вернётся в момент пробуждения Древа Судьбы. Я связался с лисицей, и она больше не изгнанница. Позовёшь её, когда придёт время. Сейчас всё. Поговорим завтра, если останемся живы.

Хозяин Леса кивнул нам и исчез, оставив после себя облако зелёных полупрозрачных листочков, похожих на новогоднее конфетти.

Наверное, стоило остановить его и рассказать о своём сне, но что бы он мне ответил? К тому же у командира перед сражением должна быть светлая голова, и не нужно забивать ее своими проблемами. Впрочем, все не так плохо, как кажется. Книгу Начал создал Рюдзин, а он-то плохого не посоветует. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

— Что-то не так? — голос Нори оторвал меня от раздумий.

— Сложно сказать, — я махнул рукой кицунэ и, дождавшись, когда Эйка с Иоши к нам подошли, рассказал всем о своём сегодняшнем сне и о том, что мне поведал Сару. Подробно, с выводами и предположениями. Я ведь не герой тупого мексиканского сериала с соплями и дебильными тайнами. Мне главное вернуть Нактиса, но я не готов приносить в жертву никого из ребят.

И плевать, что там решил за нас всех Рюдзин, предсказывая сегодняшние события. Нет, я знаю, что никто из друзей не отступит, но они должны знать, на что мы все подписались. Так будет правильнее…

—… В общем, мне не известно, что это были за щупальца, но, возможно, у вас на эту тему есть хоть какие-то мысли? — подытожил я сказанное и, обведя взглядом ребят, добавил: — Озвучивайте любые, даже самые дикие предположения.

На площади тем временем народа заметно поубавилось. Детей увели сразу же, остальные оборотни потянулись на выход, негромко переговариваясь о предстоящем сражении. Я чувствовал на себе взгляды, ощущал горящие в них уверенность и решимость.

Никто тут не сомневался в победе, и по-другому быть не могло. Когда альтернативой смерть и разрушение всего, что тебе дорого, о поражении никто не задумывается. Даже загнанная в угол крыса дерётся с любым противником до последнего вздоха. Но мы не крысы! Мы у себя дома! Пришедшие твари хотят превратить лес в могильник, и это обязательно произойдёт! Деревьям нужны удобрения!

— Ты ведь понимаешь, что этого может никогда не случиться? — после минутной паузы заговорила лисица. — Тебе показали лишь один из десятка вариантов ситуации, в которой мы все дошли до этой террасы. А эти щупальца…

— Они — предупреждение, — неожиданно произнесла бакэнэко. — Образ, указывающий на какие-то события. В тот момент, когда вы попытаетесь пробудить Древо, что-то случится, но совершенно не факт, что это будет что-то плохое.

— Почему ты так считаешь? — поинтересовался я. — Есть какое-то объяснение?

— Да, — Нэко кивнула. — Эти щупальца выглядели чужеродно. Появились внезапно и без какой-то видимой причины. Так в видениях Сущего выглядят именно предупреждения, но никто тебе не скажет, что за этим последует.

— Ну а ты сама что думаешь по этому поводу?

— Не знаю, — девочка покачала головой. — Слишком большой разброс возможных событий: от появления на поверхности Сэта, до пробуждения Рюдзина-сама.

«Ну да, или оба этих события сразу», — хмыкнул про себя я, а вслух произнес:

— Ладно… Предлагаю всем подумать на эту тему, а сейчас нам пора выдвигаться, — я перевел взгляд на Мику и попросил: — Давай, командир, веди нас к месту общего сбора.

[1] Автор напоминает что сэнсэй (яп. 先生 букв. «рождённый раньше», «преждерождённый», «старший») у японцев это обращение не только к учителю, но, так же, к врачу, писателю, начальнику или другому значительному лицу или значительно старшему по возрасту человеку.

Глава 13

Древо выглядело потрясающе! Огромное, величественное и прекрасное! Я словно в сказку попал — ту, которая в сказке.

Оно стояло посреди Священной Поляны — круглого поля радиусом около двух километров и, раскинув свои могучие ветви, накрывало ими большую часть видимого пространства. Густая крона никак не мешала падающим с неба лучам, и все поле было залито мягким солнечным светом. При этом если смотреть снизу вверх — голубая листва казалась непроницаемой, и там — в полумраке светились тысячи разноцветных огоньков. Ками… Точно такие же, как в астрале. Отсюда с земли они казались крохотными елочными гирляндами, свисающими с ветвей и плавно раскачивающимися на ветру.

Возле ствола вверх-вниз сновали десятки подъемников, похожих на огромные листья. При этом никаких крепежей и тросов я не увидел. Они просто летали, доставляя наверх ёкай и какие-то грузы.

Вот даже не знаю… То, что я наблюдал сейчас, совершенно не походило на видение из астрала. Древо выглядело здоровым, но мне-то известно, что это не так. И спасибо цепи за то, что я не чувствую боль этого богоподобного существа. В бою мне эта боль никак бы не помогла.

Переход вывел нас на южную окраину поляны, и мы тут были не первые. Далеко не первые, я бы сказал. На поляне навскидку уже находились больше десяти тысяч ёкай. При этом никто из них не сидел, сложа руки, в ожидании легионов Сегета.

Оборотни готовились к предстоящей атаке, но никаких окопов тут, понятно, никто не копал. Одни ёкай в одиночку и группами, проводили какие-то обряды, другие — разбирали дома в крупном поселении возле ствола и из полученных материалов, возводили цепи редких заборов, все части которых были соединены симэнава. Третьи плели жутковатые чучела из соломы и раскладывали их на земле, четвёртые поднимались на Древо и что-то делали там. И это только то, что я успел разглядеть, прибитый, масштабами происходящего.

Помимо оборотней, на поляне находилось несколько тысяч самых разных существ, при виде большинства из которых, все земные уфологи побежали бы защищать диссертации, а Сальвадор Дали испытал бы множественный оргазм. Некоторые из них напоминали людей, другие выглядели как наркоманский трип: с кучей глаз, щупалец и непонятных отростков. Реальные и полупрозрачные; размерами — от кошки до слона. Одни передвигались нормально, другие летали по воздуху как моя бакэнэко, но, как бы то ни было, при виде этих существ у меня не возникло ни малейшего негатива. Это однозначно — друзья. Такие же ками, как я, пришедшие по зову Хозяина Леса.

Со стороны весь этот муравейник напоминал иллюстрацию из учебника истории, с египтянами, возводящими свои пирамиды. При этом каждый тут был занят каким-то делом, но непонятно, как вообще возможно управлять всей этой толпой⁈ Это же нужно подобрать исполнителей, озадачить их и проконтролировать выполнение. При этом большинство ёкай прибыли сюда незадолго до нас, но уже успели включиться в работу.

Впрочем, каждый оборотень тут, скорее всего, знает по разнарядке, что конкретно он должен делать. Екай готовились к этому бою всю жизнь и, наверное, не раз тренировались.

Подтверждая это мое предположение, все оборотни из Минамигучи, оказавшись на поляне, обернулись в зверей и организованно убежали куда-то к стволу Великого Древа. Точно так же поступили бойцы еще нескольких появившихся неподалеку отрядов, и по итогу мы остались одни.

Мы — это я, мои ребята, Нори и чуть больше полутора сотен самураев, которые охренели от увиденного ничуть не меньше меня. Ну да… Если там и есть какая-то разнарядка, то Иоши с Эйкой в неё не вписали, поскольку оба ушли из леса совсем юными и только что возвратились назад. Мика — прикомандированная, Асука — не при делах. Нэко — без меня никуда, ну а Нори с бойцами, наверное, и рады помочь, но вряд ли их учили в детстве плести соломенных кукол. Я тоже не умею плясать с бубном и правильно подвязывать симэнава, так что мы тут пока навроде туристов. До начала боя, в смысле, туристы, а дальше — вместе со всеми.

— Как это у вас организованно⁈ — Нори, которого, очевидно, посетили точно такие же мысли, посмотрел на Мику и, указав на ряды заборов впереди, непонимающе нахмурился. — Что они делают и для чего? Кто ими управляет? Я не вижу даже десятников…

Брат, по ходу, словил когнитивный диссонанс и охренел так же, как и я. Ну да, оно и неудивительно… Тут у кого хочешь крыша поедет от подобных картин.

— Каждый оборотень-ёкай, находящийся в лесу хотя бы несколько лет, точно знает, что делать, когда придет Враг. Нас учат этому с рождения, — пожав плечами, ответила Мика. — Однако сейчас, когда на защиту Великого Древа пришли разумные ками, без командира не обойтись. Совет старейшин тут бы не справился, поэтому командует Сару-сама.

— Но он же отсутствовал четыре тысячи лет, — брат удивленно приподнял брови. — И он не знаком с большинством ныне живущих ёкай! Как можно управлять, не зная подчиненных и тех изменений, которые здесь происходили?

— Великое Древо хранит в себе информацию о каждом из нас и обо всех изменениях в окружающем мире, — кивнув себе за спину, пояснила волчица. — Сару-сама — это голос Аокигахары. Он способен облекать в слова послания каждого из четырех великих деревьев, и может говорить со всеми одновременно о разном. И не только с оборотнями-ёкай, но и с другими обитателями Синего Леса. Именно поэтому мы все так ждали его возвращения!

'О-хре-неть! — думал я, слушая пояснения подруги. — Все оказалось намного сложнее и проще одновременно. Древо — это исполинский биокомпьютер, Сару — шнур от него к монитору. В голову приходит именно такое сравнение. Да, Древо и само способно общаться с обитателями Аокигахары, но в большинстве своем посылаемые им образы непонятны. Сейчас же Система восстановлена, и армия Синего Леса стала сильнее как бы ни на порядок! Возможно, даймё Ненависти двинул на нас свои легионы, пытаясь упредить это усиление?

Он ведь прекрасно знал, куда я пойду и зачем. После гибели Ба Лефа, Сегет с Сэтом сообразили, что время дорого, и в лесу тут же началась вся эта движуха. Только эти уроды не могли даже представить, насколько быстро я верну Хозяина Леса. Ну да… Засунуть артефакт медведю в пасть мог только альтернативно одаренный персонаж, но, как бы то ни было, случилось то, что случилось. Я успел в самый последний момент! Система заработала, ёкай стали сильнее, а Сегет опоздал!'

— И что же тебе сейчас говорит Сару-сама? — в голосе Нори мелькнула тень недоверия.

— Сейчас конкретно он ничего мне не говорит, — мгновение поколебавшись, с улыбкой ответила Мика. — А вообще Сару-сама попросил меня идти к Сеичи Дзингу так, чтобы Императора и его самураев увидело как можно больше народа. Ёкай должны знать и видеть, что люди пришли. Это важно для вас и для нас!

Услышав ответ, Нори хмыкнул, посмотрел на меня, затем снова на Мику и, кивнув, произнес:

— Да! Это очень мудрый совет. Мы последуем ему и пойдем к святилищу самой длинной дорогой!

Этот путь до Сеичи Дзингу я запомню на всю свою жизнь.

Полторы сотни самураев и больше десяти тысяч оборотней, готовящихся к битве за лес… Кояма построил бойцов в колонну по четыре, и наше прохождение выглядело не хуже любого парада.

Ёкай замечали нас, прекращали работу и замолкали. Расступались, кивали, и было в их взглядах что-то такое, отчего по спине бежали мурашки.

Самураи шли, глядя перед собой и позвякивая железом доспехов. С луками за спинами, как те эльфы что пришли умирать в Хельмову Падь[1] в подтверждение старых союзов.

Да, хочется верить, что у нас тут ситуация не настолько критическая, но, как ни крути, Сегет не идиот. И почему я решил, что он не знает о возвращении Хозяина Леса? А что если даймё Ненависти как раз и ждал этого возвращения? Ведь та атака на храм Сару вполне могла быть обманкой. Их пришло слишком мало. Всего-то два бодмонта, один из которых свалил, не задумываясь. И ведь он точно доложил обо мне Темному князю!

Как бы то ни было, нам поздно что-то менять. Оборотни не уйдут, Нори не отступит, бой состоится, и далеко не все из нас доживут до утра. Да, наверное, Сару должен был предусмотреть любые сценарии, но ни он, ни Великое Древо, ни даже Рюдзин не способны предсказать будущее.

Все видения и страницы из Книги Начал — это лишь некоторые из тысяч возможных вариантов, которые всплывают как отражение текущей ситуации. Будущее не предопределено, иначе во всех этих видениях не было бы никакого смысла. Неспроста же Сару попросил нас пройти так, чтобы самураев и меня увидели как можно больше ёкай? Да, людей мало, но они пришли со своим Императором и готовы разделить с Синим Лесом свою судьбу! Как и те эльфы из Лориэна в великом фильме начала тысячелетия!

Дорога до святилища заняла у нас не меньше получаса, и все это время я чувствовал себя Алисой, впервые попавшей в Страну Чудес. Мы шли мимо странных конструкций, собранных из палок, флажков и верёвок. Мимо больших соломенных чучел, вкопанных в землю по пояс, при взгляде на которых, у меня в голове не возникало даже приблизительных вариантов, практического применения всей этой шаманской хрени. Спасибо Мике — она все прояснила, хотя понятнее оно не стало.

Как выяснилось, часть этих палок с веревками, и соломенные омамори — это пристанища для ками, которые воплотятся в этих палках и чучелах в нужный момент. Воплотившись, они призовут ещё каких-то там духов, и все вместе встанут у неприятеля на пути. Другие палки, вместе со связывающими их симэнава создадут щит, который прикроет армию Леса от вражеских заклинаний. Из третьих вырастут непроходимые стены в нужных местах. Четвёртые превратят землю в болото, и ещё много чего, что просто не уложилось у меня в голове.

Ну да… Легче понять смысл японской рекламы, чем разобраться со всеми этими приготовлениями. Собственно, я и не пытался. Наше дело маленькое: защитить Сеичи Дзингу от тварей, и мы выполним эту задачу. Выполним или умрем!

Всю дорогу я шёл, тихо охреневая от увиденного и стараясь выглядеть невозмутимым, насколько это было возможно. При виде меня в глазах большинства встреченных ёкай мелькала тень узнавания. Оборотни кивали и приветственно кланялись, но подойти и заговорить никто из них не пытался. Оно и понятно… Вряд ли среди ныне живущих остались те, кто лично знал самурая Луны. Впрочем, ёкай живут долго, так что не стоит спешить с выводами. То, что я никого тут не помню, совсем не означает, что никто не помнит меня. Просто все заняты делом, а разговоры будут потом…

Сеичи Дзингу по сути являлось древесным наростом, сопоставимым по размерам с московской трехэтажкой. Неровной формы, оплывшее, с единственным отверстием у земли. В масштабах Древа святилище казалось крохотным, но в нем, наверное, без труда разместилась бы рота спецназа.

Никакой охраны возле входа я не увидел. Служителей и посетителей тоже поблизости не наблюдалось, и это было как минимум странно.

Не доходя полусотни метров до входа, Мика обернулась и махнула рукой Кояме. Самурай кивнул, остановил отряд и, приказав бойцам расходиться, медленно огляделся по сторонам.

Лицо у старшего телохранителя было спокойным, взгляд небрежным и никакого тебе волнения. Ну да… Ничего ведь необычного не происходит. Провели через огромную толпу оборотней и ками, при виде большинства из которых любой нормальный человек экспрессом заехал бы в дурку. Потом остановили возле огромного древесного гриба, который нужно как-то там защищать, но никаких инструкций не выдали. Да подумаешь, какая херня… У командира же есть голова? Вот пусть она и болит, а твоё дело — исполнять приказания.

Вот за это я и люблю армию, но блин! Сейчас башку ломать мне, а не кому-то ещё! Мика — типа не при делах. Довела отряд до святилища, и какие ещё вопросы? Нори задрал голову и задумчиво вглядывается в чернеющую в вышине крону. Асука восхищенно озирается по сторонам, как впервые попавшая в Диснейленд первоклашка. Иоши с Эйкой стоят с отрешенными лицами и, судя по взглядам, мыслями находятся где-то не здесь. И только мне больше всех надо! Я ведь в здравом рассудке и трезвой памяти, и совсем не на пороге желтого дома. Это ведь не со мной только что поздоровалась здоровенная птица с человеческой головой и стрижкой как у пробитого панка.

К слову, я так и не понял, кто это был. Оно появилось впереди прямо по курсу, поздоровалось и, дождавшись ответного приветствия, тут же исчезло. И вот даже интересно, что я буду говорить психиатру, когда, наконец, очнусь на койке в Бурденко?

Впрочем, смех смехом, а делать что-то надо. Я мысленно хмыкнул, представив себе физиономию конторского психиатра, и, посмотрев на Иоши, поинтересовался:

— Ну а вы двое чего такие потерянные?

— Мы не потерянные, — ответила за приятеля Эйка. — Просто общаемся с семьями. Они все тоже здесь. Нет только самых мелких.

— Ну а сходить и проведать их не пробовали? — я хмыкнул и вопросительно приподнял бровь. — Вживую-то пообщаться куда как приятнее.

— А… можно? — хлопнув ресницами, выдохнула лисица. — Ведь мы же…

— Нужно! — не дал ей договорить я. — Главное до заката вернитесь.

— Да! Конечно! — Эйка кивнула и, схватив Иоши за локоть, потащила его за собой.

Енот, полностью поглощенный разговором, не произнес ни слова и покорно пошел за подругой. Я проводил их взглядом и, обратившись к Мике, поинтересовался:

— А твои тоже здесь?

— Только старший брат, — пожала плечами девушка. — Все остальные на Северной границе. Ее нельзя оставлять.

— Если ты хочешь проведать брата, то…

— Нет, — девушка покачала головой. — Мы с ним уже поговорили. Он командир отряда и его лучше не отвлекать перед боем.

— Ясно, — я кивнул и в этот момент «проснулся» наконец Нори.

Очевидно, вдоволь насмотревшись на разноцветные огоньки, брат опустил взгляд, огляделся и недоуменно спросил:

— А где все? Охрана, паломники, служители?

— А тут почти никогда никого не бывает, — кивнув на чернеющий вход, пожала плечами волчица. — Туда ходят только старейшины или те, кого Древо к себе позовёт. Нет, заходить не запрещено, но зачем? Если тебе нужно о чем-то спросить, то лучше подняться на верхние ярусы в другое Сеичи Дзингу. — Девушка обернулась и указала на подъемники, до которых от нас было метров около ста. — Там ты с большей вероятностью поймёшь то, что тебе ответят. Сюда же ходят те, кто способен услышать. Таких среди нас немного.

«М-да… Здесь же без стакана не разобраться, — думал я, слушая эти пояснения. — И тут по ходу не одно и даже не два святилища. На все, блин, случаи жизни и все с одинаковыми названиями? Не, ну а хрена ли плодить вывески, когда каждый, и так знает, куда ему нужно идти со своими вопросами. В одном не ответили — сел на листик, поднялся как гусеница наверх, и там уже все разузнал. Если совсем тупой — поднимайся повыше, и так далее… В общем, мне это многоярусное справочное бюро пока что не интересно. И ни во что вникать я точно не буду. Иоши свалил и забрал с собой весь самогон, а без него тут башка опухнет как у Страшилы их мультика. Да и не стоит перед боем бухать. Чревато оно, и не очень-то хочется».

— И что же, никто его не охраняет? — не унимался брат. — Если там внутри — главный алтарь, то как без охраны?

— Почему это — не охраняют? — Мика удивленно посмотрела на Нори. — Здесь несут бессменное дежурство семнадцать духов защитников. Это очень сильные ками, но их мало интересует происходящее вокруг. Они вступят в бой только в том случае, если Великому Древу будет угрожать реальная опасность. Я сама их ни разу не видела, но знаю, что они есть.

— Ясно, — Нори благодарно кивнул, скосил взгляд на жену и посмотрел на меня. В глазах брата мелькнула неприкрытая просьба.

— Ага, идите погуляйте, — не дав ему заговорить, с улыбкой покивал я. — Вы тут все равно пока не нужны, да и вряд ли понадобитесь до заката.

— Ты научился читать мысли, брат? — с улыбкой поморщился Нори. — С каких это пор?

— Нет, я просто знаю тебя целую вечность и прекрасно помню, на ком ты женат, — хмыкнул я и указал рукой на подъемники. — На вашем месте я бы поднялся наверх и заглянул бы в то святилище, о котором только что рассказала Мика. Думаю, Асуке не помешает узнать о родне, и спросить: зачем её позвало Древо.

— Да, конечно! — юная императрица[2] широко распахнула глаза и умоляюще посмотрела на мужа. — Пойдём, сходим в святилище на ветвях? Это же очень важно!

— Но я не знаю, как туда попасть… — во взгляде Нори мелькнула легкая паника. — Откуда мне это…

— Пойдёмте, я провожу! — Мика улыбнулась брату, подмигнула Асуке и, сделав приглашающий жест, пошла к подъемникам.

Нори выдохнул, покачал головой и вместе с Асукой направился следом за ней.

Я смотрел им вслед и думал, что здесь, в Аокигахаре, все не так, как у людей в Империи и на Земле. Вот, казалось бы, незадолго до самой главной битвы за лес в воздухе должно висеть вязкое, как кисель, напряжение, но этого нет! По дороге сюда я ни одного хмурого лица не увидел. Скорее наоборот. Нет никто, понятно, не веселится, но Мика вон даже иногда улыбается. И не только она…

Не знаю, но мне кажется, все тут достаточно просто. Ёкай некуда отступать, а враги никого в плен брать не будут. По итогу остаются только два варианта: победа или смерть, и загоняться нет особого смысла. Они же готовились к этому бою всю свою жизнь, причём на гораздо худших условиях. Сейчас финальная раздача, ставки задраны до предела, а в прикупе Сущее выдало козырного туза! Хозяин Леса вернулся, и это серьезно поменяло расклады. Как бы то ни было, все погибшие получат перерождение. Так что переживать особо нечего. Нужно готовиться и побеждать!

[1]Эпизод из фильма «Властелин колец: Две крепости», который Григорий, конечно же, смотрел.

[2]Императрица — это не только правительница империи в своем праве. Как правило, это еще и супруга правящего императора.

Глава 14

— И какие у нас планы? — голос подошедшего Коямы отвлёк меня от раздумий. Самурай озабоченно посмотрел вслед уходящему Императору и, вздохнув, перевёл взгляд на меня.

Ну да, для Коямы это, конечно же, стресс. Не предстоящий бой, а то, что Нори ушел без десятка охраны. Впрочем, среди ёкай врагов нет, а лазутчики здесь появиться не могут. Ведь ни одна тварь не способна под личиной приблизиться к Великому Древу. Кояма прекрасно это понимает, но все равно волнуется по привычке. С этим ничего не поделать.

— Не знаю, — я покачал головой. — Пока действуем по стандартному плану. Задача тебе известна. Поэтому определи бойцам позиции, и пока отдыхайте. Если появится дополнительная информация, я ее до тебя доведу.

— Добро! — самурай кивнул и, развернувшись, отправился раздавать указания.

Я вздохнул, поискал взглядом Нэко и, не найдя её, уселся на траву прямо напротив святилища.

Все разошлись по делам, и только мне нечем заняться. Даже кошка где-то летает, и звать я ее не буду. Девочка грезила Аокигахарой, и вот мы наконец здесь. Так что пусть полетает, порадуется — незачем ее отвлекать. Узнать бы ещё, как ей вернуть память, но за этим, думаю, дело не станет. Полагаю, память вернётся на той террасе возле Древа Судьбы. Ну, а если нет — то что-нибудь да придумаем. Главное — победить и выжить. Со всем остальным разберёмся!

Солнце тем временем уже начало клониться к закату. Небо на западе порозовело, изменившийся ветер принёс запахи хвои и осенних цветов. Я сидел, блаженно вытянув ноги и опершись руками о землю, смотрел на то, как обитатели леса заканчивают приготовления к битве, и чувствовал себя при этом никчемным бездельником.

Нет, подобное ощущение меня ни разу не угнетало. Это ведь как на даче в субботний вечер, закинуть в себя сто пятьдесят грамм и пойти гулять по участкам. Народ вокруг чем-то занят. Кто-то поливает грядки, кто-то стучит молотком, кто-то поправляет теплицу. Ну а у тебя на участке только заросшая клумба, на которой мама когда-то высаживала цветы, небольшой покосившийся столик, старый сарай и проржавевший мангал.

Впрочем, всего этого вполне достаточно для полного счастья. Продукты можно привезти из Москвы, и грядки копать совершенно не обязательно. Счастье — оно не в помидорах и огурцах, а в том состоянии, которое иногда удаётся поймать, выезжая из города.

Здесь, в лесу, оно со мной постоянно. Да, наверное, сейчас нет особых причин для радости, но и напрягаться я тоже не буду. Какой в этом смысл, когда от тебя ничего не зависит? Командовать в предстоящем бою будет Сару. Ёкай сами прекрасно знают свои обязанности и уже заканчивают приготовления. Никому из них твоя помощь не нужна. Так что сиди, Гриша, на травке, любуйся окрестностями, вдыхай одуряющие лесные ароматы и не сношай мозги ни себе, ни другим. До заката ещё часа три-четыре — вот и проведи их на позитиве!

— Они там остались ещё ненадолго, — подошедшая со спины Мика села рядом на траву и, обняв колени, кивнула куда-то наверх.

— Они заходили в святилище?

— Да, — оками кивнула. — Древо ответило Асуке-сан. Ее дед пропал где-то в землях Империи, но родни у нее здесь хватает. Они все на севере. Там же где и мои родители с братьями.

— А зачем Древо посылало ей видения? — поинтересовался я, переведя взгляд на девушку. — Она это узнала?

— Сложно сказать, — Мика вздохнула и пожала плечами. — Задав вопрос, Асука-сан увидела себя с мужем на террасе Ожидания Судьбы. Больше ей ничего не открылось.

М-да… Опять двадцать пять! Сущее, Древо и Рюдзин зачем-то пытаются собрать нас всех в одном месте в момент возвращения Нактиса. Словно, блин, сговорились, и это не может не напрягать. Нет, Рюдзину ничья смерть вроде бы не нужна, а Сущему — так вообще на всех положить с огромным прицепом. Оно просто констатирует происходящее и показывает то будущее, к которому мы идём. И только Древу Судьбы, возможно, нужен герой. Добровольная жертва, но всего лишь одна! И вот зачем тогда на террасе нужна такая толпа⁈ Нет, понятно, что это лишь предполагаемые события, и текущая ночь может внести в будущее серьёзные коррективы, но все равно непонятно!

— Мне кажется, мы должны помочь вам с богиней вернуть Нактиса-сама, — словно прочитав мои мысли, предположила волчица.

— И как ты себе это представляешь? — я непонимающе посмотрел на сидящую рядом подругу. — В чем будет заключаться ваша помощь?

— В желании его возвратить, — глядя мне в глаза убежденно ответила Мика. — На террасе соберутся представители всех видов оборотней Синего Леса, каждый из которых лично знает тебя. Ещё Император с женой и две заинтересованные богини! Мне кажется, каждый из нас должен пожелать возвращения бога Луны в тот момент, когда ты положишь на плиту его филактерию. Возможно, Нактис-сама просто так вернуться не может. Нужно, чтобы все его ждали и подтвердили это на террасе перед Древом Судьбы.

«Да уж… Звучит достаточно бредово, и именно поэтому может оказаться правдой. В любом случае, других версий у нас пока нет», — подумал я и, кивнув, произнёс:

— Возможно, ты права, но давай подумаем об этом утром. Сейчас у нас другие проблемы.

— Да! — Мика кивнула и, положив ладонь мне на запястье, серьезно произнесла: — Я очень волнуюсь… Переживаю за всех нас, но рада, что все наконец решится! — Заметив мой взгляд, волчица грустно усмехнулась и посмотрела куда-то в сторону леса. — Тебе этого не понять, Таро. Ты же герой и не знаешь, что такое долгое ожидание. Сотни… и даже тысячи лет… Без возможности хоть как-то повлиять на то, что происходит вокруг. Ведь такие как ты не ждут. Они идут вперёд и создают легенды. Погибают или побеждают, но они способны влиять на окружающий мир!

— И как бы, интересно, мне влиять на него без всех вас? — я хмыкнул и, обведя взглядом поле, с улыбкой посмотрел на волчицу. — Без тебя, без брата, без ребят и без всех екай, что готовы умереть сегодня за лес? Один только тануки, которого ты помнишь по Сато, несколько раз спасал меня от неминуемой смерти. Сам при этом едва не погиб, но не будь его, я бы здесь не сидел. Поэтому нет — не согласен! Герои тут все! Просто у каждого своё время. Его прихода просто нужно дождаться!

— Да, и благодаря тебе мы его дождались! — Мика улыбнулась. — И кстати, Древо ответило не только жене твоего брата. Иоши и Эйка тоже получили ответ. Из них получится отличная пара!

О-хре-неть! И как я мог об этом забыть… Думал же постоянно и… Черт!

Чувствуя предательскую дрожь, я посмотрел Мике в глаза и севшим от волнения голосом поинтересовался:

— А… что оно ответило нам?

— Нам? — Мика чуть сильнее сжала в ладони мое запястье, и в глазах девушки заплясали веселые бесенята. — Древо считает, что ты можешь быть моим мужчиной.

— А ты сама как считаешь? — с замиранием сердца выдохнул я.

— Хотела бы сказать, что подумаю, — девушка дурашливо пожала плечами, — но кто я такая, чтобы спорить с решением Великого Древа? — Мика улыбнулась и, опустив взгляд, негромко добавила: — Так что если ты не передумал, то нам осталось дождаться Красной луны…

— Нет, не передумал, — я притянул девушку к себе и нашел губами ее мягкие губы…

Потом мы долго сидели рядом. Мика положила мне голову на плечо и, приобняв хвостом, задремала.

Словами моих ощущений не передать. Да и какие тут, на хрен, слова, когда ты сидишь вот так на травке в заповедном лесу. Под дубом, который и не снился Александру Сергеевичу Пушкину, а у тебя на плече дремлет сказочная принцесса. Девушка, о которой в прошлой жизни ты не мог бы даже мечтать. Этот мир выполнил самое заветное желание, и как бы оно там дальше ни повернулось, здесь и сейчас я счастлив!

Примерно через полтора часа, когда ёкай уже закончили все приготовления и разошлись по своим отрядам, Мика проснулась. Сладко потянувшись, девушка чмокнула меня в щеку и куда-то ушла. Одновременно с этим в лагерь вернулись лисица с енотом, а минут через пять появился и Нори вместе с женой.

Махнув рукой брату, я подмигнул подошедшему Иоши и, переведя взгляд на Эйку, с улыбкой произнёс:

— Ну…я вас поздравляю! Не знаю, что ещё в таких случаях говорят, да и подарка у меня нет, но я очень рад, что у вас всесложилось.

— Говорила же, что разыграть его не получится, — Эйка скосила взгляд на тануки и улыбнулась в ответ. — Спасибо, Таро! Мы тоже тебя поздравляем!

— А вы-то откуда узнали? — усмехнувшись, я вопросительно посмотрел на лисицу.

— Тоже мне бином Ньютона, — хмыкнул Иоши. — Ты физиономию то свою видал? Тут битва на носу, страх и ужас, а ты улыбаешься, как тогда — на палубе корабля. Я эту улыбку запомнил.

— Не слушай его, — Эйка осуждающе посмотрела на тануки и, покачав головой, пояснила: — Обращение к Древу слышат все, кто находится на Священной Поляне. Так что о вашем союзе с Микой, знает большая часть разумных ёкай Синего Леса.

«Так вот, наверное, почему у оборотней не бывает разводов», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Наверное, не мы одни спрашивали сегодня совета у Древа?

— Да, сегодня больше двух сотен оборотней подтвердили свои отношения, — кицунэ кивнула, взгляд ее сделался грустным. — Это ведь очень важно: знать, что ты не один! Так смерть будет вдвойне не напрасна.

— А ну, хорош! — рявкнул на девушку я. — Никто тут умирать не собирается!

— Да, Таро прав, — неожиданно поддержал меня Иоши. — Чего ты заранее напрягаешься?

Это было настолько дико: слышать от енота подобные речи, что даже я немного подвис. Это ведь в его манере — нагонять на всех жути, а тут — прямо книжный герой. Это его штамп в паспорте так изменил, или что-то другое?

— Не знаю… — Эйка смутилась и опустила взгляд. — Слишком уж легко мы сюда дошли. Никого не потеряли, ничем не пожертвовали. Нет, я помню о том ужасе, что тебе довелось пережить в Хейанке, но ты жив! И Иоши жив, и Нори, и я… Хотя сколько раз должны были погибнуть? Однако мы здесь! И я боюсь, что все может закончиться этой ночью. Сколько ещё нам будет везти? Когда Сущее потребует плату? Наверное, я дура, но…

— Ты просто счастлива, — с улыбкой произнёс я. — Когда все хорошо — в голову начинают лезть паскудные мысли. Кажется, что все закончится и больше не повторится. Однако это ерунда! Что же насчёт везения… В том мире, откуда я сюда прибыл, говорили, что везёт тем, кто везёт! Тому, кто не сидит на месте, дожидаясь везения. Только в нашем случае везением и не пахнет. Ты разве забыла, что случилось четыре тысячи лет назад, и какие жертвы были принесены? Мы просто пытаемся вернуть утраченное, а эта ночь — просто очередной этап.

— Да, наверное, ты прав, — лисица покивала и, подняв голову, вымученно посмотрела в глаза. — Я все понимаю, но что мне делать с этими мыслями?

— А ничего с ними не делай, — я пожал плечами и усмехнулся. — Просто поблагодари Сущее за то, что у тебя все в порядке. Так ты признаешь, что все хорошо, и будешь с этим жить дальше.

— Думаешь, этого будет достаточно?

— Уверен, — я покивал. — Или ты считаешь, что Сущему нужно что-то кроме твоей благодарности?

— Таро прав, — снова поддержал меня Иоши. — Когда ты кого-то за что-то благодаришь, он уже вряд ли отберёт у тебя подаренное. Так что быстрей благодари и успокойся!

— Хорошо! — Эйка улыбнулась и, запрокинув голову к небу, прикрыла глаза.

«Ну вот, вроде сработало», — глядя на девушку, мысленно выдохнул я.

И нет — в том мире мне совершенно не нравились нудные лекции по психологии, но слушал я их не зря. Срывы и страхи бывают у всех. Главное, чтобы они не мешали по жизни. Эйка — член отряда и очень сильный боец, а я как командир обязан следить за состоянием каждого. Сейчас, когда финишная ленточка уже почти видна, нервы у всех ни к черту.

Впрочем, я присматриваю за ними, и сорваться не дам никому. Просто никого не хочу терять в этих разборках. Мы все и так уже заплатили огромную цену. Нактис, Сару, Хона, Ата и я. Оккупированный Северный Лес и предатель во главе пантеона светлых богов… Думаю, этого будет достаточно! Ладно, проехали… Конкретно сейчас меня больше заботит непонимание происходящего, и с этим нужно что-то решать.

Стоило мне об этом подумать, как воздух впереди сгустился и перед нами появился Сару.

Отмахнувшись от приветствий, Хозяин Леса жестом позвал меня за собой, и я следом за ним прошел к входу в святилище. Внутрь Сару заходить не стал. Остановившись в десяти метрах слева от чернеющего прохода, он обернулся и, задумчиво глядя на недалекий лес, поинтересовался:

— Ты, наверное, хочешь узнать, что тебе делать, когда придут твари?

— Не только мне, а всем нам, — я кивнул на самураев, которые расположились в сотне метров от входа в святилище. — Кого мы тут должны встретить? Чего ожидать от врага? С кем взаимодействовать? Кому и как докладывать, если возникнут проблемы?

— Никому и никак, — Сару покачал головой. — Если твари дойдут сюда, нас уже ничто не спасёт.

— Но…

— Именно поэтому, я поставил вас здесь, — Хозяин Леса остановил меня жестом. — Да, я знаю, что твои память и Сила ещё не вернулись, но вы же как-то все это время справлялись?

— Что, все так плохо? — нахмурился я, глядя мудзина в глаза.

— Нет, наоборот, — Сару вздохнул и покачал головой. — Я не могу понять, на что Сегет надеется, и это не даёт мне покоя. — Мудзина выругался и указал рукой в сторону леса. — Они пойдут оттуда. С других направлений атаковать бессмысленно. При приближении к Древу неживые слабеют, и Темный Князь должен их защитить. Сегет не сможет накрыть защитными заклинаниями большой участок Священной поляны, поэтому он соберёт армию в кулак и пошлёт ее к Сеичи Дзингу по самому короткому пути. Только так они смогут дойти.

— А Владыка Ненависти знает, что ты вернулся? — воспользовавшись паузой, уточнил я.

— Конечно, — Сару кивнул. — Сегет не идиот. Владыка прекрасно знает, что мне известны все эти условности, но он все равно идёт! Нет, мы, конечно же, закрыли все направления и быстро перебросим основные силы в любое место под кроной. Синий Щит закроет ствол Древа по окружности, пришедшие ками мгновенно воплотятся в любых омамори[1] по периметру этого круга, но Сегету это тоже известно!

— Большую часть сказанного я только улавливал, ни хрена не понимая всех этих раскладов. Какой-то синий щит, ками и омамори… Нет, я не великий стратег, но тут же черт ногу сломит, об эти гребаные непонятки!

Очевидно, заметив мое выражение лица и вспомнив, кому он все это рассказывает, Сару кивнул и, указав рукой на поле, пояснил:

— Щит встанет по кругу, в радиусе одной восьмой ри[2] от ствола. Как раз по границе омамори — вон тех торчащих из земли веток, с висящими на них симэнава. Этот щит проходим для неживых, но он не пропустит ни одного заклинания с той стороны. Наши же заклинания, пролетая сквозь него, приобретут дополнительную Силу. Это понятно?

— Да, — покивал я. — То есть бодмонта смогут атаковать заклинаниями, только пройдя сквозь щит?

— Именно! — Сару вздохнул и снова указал рукой на поляну. — Там, за внешней границей щита, есть ещё омамори. В них воплотятся ками. Они остановят легионы Сегета. Поскольку наша Сила не причинит этим ками вреда, мы сможем атаковать тварей по всему фронту, не выходя за границу щита. Самих воплощённых ками убить практически невозможно. В случае разрушения пристанища, каждый из них тут же воплотится в другом. С Сегетом пришли только низшие твари и бодмонта. С учетом собранных нами сил, никто из них не сможет даже приблизиться к границе щита.

«Хм-м ну прямо какие-то „Зомби против растений[3]“, — думал я, слушая пояснения Хозяина Леса. — Но оно ведь и правда должно сработать. Мне сложно представить, как ками смогут остановить армию нежити, но, если это случится, у тварей просто не будет ни единого шанса. Все оборотни в той или иной степени заклинатели, и они просто сожгут всех уродов, не вступая с ними в рукопашную схватку. Ну а бодмонта могут засунуть свои заклинания Сегету в известное место, но… Стоп! Бодмонта! Там же были не только они!»

— А что с павайта? — уточнил я. — Они же не все погибли.

— Те, что выжили, обожрались Силы и ушли. Я никого из них не чувствую, — Сару устало посмотрел мне в глаза. — Да даже если бы и не ушли. Воплотившиеся ками задержат и уничтожат хоть сотню этих чудовищ.

— А астрал? Его вы тоже прикрыли?

— В Тонкий мир никто из них не пойдёт, — Сару покачал головой. — Ну разве только кроме самого Сегета. Там слишком много разлито Силы, и низшие мгновенно развоплотятся. Бодмонта тоже долго там не протянут. При этом, в астрале Древо будет защищать Кукуноти-сама и семнадцать духов-защитников Сеичи Дзингу. Все вместе они без труда уничтожат даже самого Темного Князя.

М-да… Это как зайти в новую игру и сразу врубить хардкорный режим. Не, так-то правила вроде понятны: бери меч и иди — кроши в труху всех встреченных мобов, но есть при этом пара-тройка нюансов. И теперь хоть понятно, почему так заморочился Сару. Ведь с какой стороны ни глянь, у Сегета нет ни единого шанса, но этот урод и не думает уходить. То есть на что-то он все же надеется, раз решил рискнуть и поставить на карту целую армию? Нет, будь я каким-нибудь Сунь Цзы, то, конечно, разгадал бы замысел Темного Князя, но увы. Мне и правила-то известны лишь в общих чертах, хотя…

— Слушай, а давай рассуждать от обратного? — поправив ножны, предложил я. — Вот что, например, случится, если ками не выстоят?

— Хм-м… — Сару на пару секунд задумался и, нахмурившись, пояснил: — Если ками убрать, войско Сегета пройдёт сквозь щит. Темный Князь воплотится в одном из бодмонта на нашей стороне и перебросит к Сеичи Дзингу большой отряд тварей. Сам он сюда не придёт, но, возможно, атакует святилище издалека. Ну или попытается убить меня. Ведь он знает, что я ещё не восстановил свои силы.

— Погоди! Давай по порядку? — я сделал останавливающий жест. — Какова примерная численность отряда, который он может сюда отправить?

— Думаю, около тысячи неживых и сколько-то бодмонта, — пожал плечами Сару. — Вряд ли их будет больше. Ведь аура Древа серьезно ослабит Темного Князя.

— Ну тысячу и мы, наверное, сможем остановить, — предположил я. — Но есть же ещё духи-защитники?

— Да, — Хозяин Леса устало вздохнул, — и чтобы твари добрались до святилища, Сегету придётся уничтожить духов или чем-то их отвлечь. Только я не представляю как у него это получится.

— Хорошо, с этим понятно, — я кивнул и вопросительно приподнял бровь. — Ещё ты сказал, что Сегет может попытаться тебя убить?

— Думаю, он попытается вырвать меня из реальности на восьмой ярус астрала. Пожал плечами Сару. — Там невозможно читать заклинания, а в обычном бою он сильнее меня.

— И что же с этим делать?

— Ничего, — мудзина покачал головой. — Уверен, что я смогу защититься от нападения. Ты же спросил, что может сделать Сегет? Вот я и предположил…

— Хорошо, — я кивнул. — И последний вопрос: что нужно для того, чтобы уничтожить алтарь в Сеичи Дзингу?

— Очень сильно ударить по нему Тьмой или просто расколоть. Только Семя очень хорошо защищено от подобного, и низшие твари быстро разрушить его не смогут, — Сару кивнул на неровный чёрный проход, затем посмотрел на меня и вздохнул: — Ладно, Таро… Мне пора. Если что-то узнаешь — передай через своих.

— Да, конечно, — я тоже вздохнул и посмотрел на заходящее солнце. — Спасибо за пояснения, и удачи нам всем! Надеюсь, твои волнения напрасны.

— Да, и я тоже на это надеюсь, — Хозяин Леса поднял взгляд и тронул кулаком грудь. — Я приду, если здесь будет жарко. Прощай, Мунайто! И постарайся пережить этот бой!

Произнеся это, Сару исчез, оставив облако зелёных огоньков.

Я посмотрел, как они гаснут, покачал головой и направился к ожидающим меня ребятам.

До заката осталось чуть больше часа, и вряд ли мы за это время еще что-то узнаем. Проще забить и не нервничать. Все фигуры стоят на доске. Осталось начать партию, и там уже разберемся. И что бы там ни задумал Сегет — Синий Лес выстоит! Я в этом не сомневаюсь ни капли!

[1]Автор напоминает, что омамори (яп. 御守 омамори) — японский амулет, посвящённый определённому синтоистскому или буддийскому божеству. Слово омамори является уважительной формой слова мамори(守り) — «защита» (т. е. «защитник»).

[2]Автор в очередной раз напоминает, что ри ~ 4 км.

[3] Plants vs. Zombies(с англ. — «Растения против зомби») — компьютерная игра в жанре Tower Defense.

Глава 15

Все приготовления были закончены минут за двадцать до наступления темноты. Экипировавшись в плетёные доспехи и вооружившись обычным с виду оружием, оборотни разбились на отряды по несколько сотен бойцов и встали вдоль веток с веревками, по которым будет проходить граница щита. На нашем направлении сконцентрировались основные силы. Навскидку — около десяти тысяч бойцов. Остальные растянулись по всей длине окружности, радиус которой был что-то около семисот метров.

В усиление нашего отряда Сару отрядил две сотни бойцов: в основном оками и бакэнэко. Серьёзные парни и не менее серьёзные девушки встали на флангах отряда Коямы, образовав перевёрнутую равнобедренную трапецию с расширяющимися сторонами. При таком построении любой отряд нежити, отправленный к Сеичи Дзингу, окажется зажатым с трёх сторон и в первые же минуты понесёт существенные потери.

Всем командирам на совещании, я подробно объяснил, чего, собственно, стоит ждать, и подробно описал тактику предстоящего боя.

Исходя из полученной информации, в ситуации, когда перед твоим подразделением внезапно может появиться крупный отряд врага, необходимо добиться максимальной плотности огня и сохранить при этом относительную свободу маневра.

Собственно, поэтому я поставил отряды так, чтобы иметь возможность мгновенно ударить по появившемуся противнику из всего что у нас есть, не допустив при этом дружественного огня[1]. Да, понятно, что все планы существуют до начала сражения, но, как бы то ни было, в первые минуты боя лучники и заклинатели смогут атаковать рвущихся к святилищу тварей, не боясь при этом задеть своих. При необходимости ёкай пойдут вперёд, сжимая противника с флангов, но я очень надеюсь, что до этого у нас не дойдёт.

Мы с ребятами встали по центру основания трапеции, прямо напротив входа в святилище. При появлении тварей Нори, Асука, Мика, Иоши и Эйка зарядят по ним своими заклинаниями и отойдут за спины самураев, дабы контролировать вход в Сеичи Дзингу.

Сейчас, конечно же, никто в строю не стоит. Самураи и ёкай по большей части сидят на траве. Нежить ещё непонятно, когда появится, и не стоит нагружать бойцов перед боем.

Все вроде бы учёл, задачи обрисовал, людей расставил, и сейчас напрягает только отсутствие Нэко. Девочка до сих пор не вернулась, и позвать ее не получается. Кошка пропала с радаров, и докричаться до неё никто из нас не смог. Не знаю… Возможно, к Нэко вернулась память, и кошка сильно из-за этого изменилась? Да, наверное… но не могла же она нас забыть? Или могла? Черт!

Чтобы как-то отвлечься от лезущих в голову мыслей, я обвёл взглядом поле перед святилищем и попытался ещё раз проанализировать всю полученную информацию.

Итак, с Сегетом идёт несколько сотен бодмонта и около ста тысяч уродов, не уступающих в боевых качествах большинству самураев Империи. Онрё, скелеты разных мастей, мертвые о ни, нурэ-онна, и ещё целый ассортимент тварей, названия которых мне неизвестны. Нежить невосприимчива к боли, не испытывает страха и четко выполняет приказы поводырей-бодмонта, которых, в свою очередь, можно сравнить с ходячими танками. При таких раскладах, в обычном бою шансов бы у нас практически не было. Да, практически все оборотни в той или иной мере заклинатели, но сто тысяч против двадцати — это очень хреновая математика.

Впрочем, не все так просто. Армию оборотней будет прикрывать щит, а на пути врага встанут союзные ками. Как я понял, щит — это такой большой купол, вроде того, что накрывал лагерь Хояси в астрале. Он остановит любое пущенное с той стороны заклинание, но сама нежить может пройти сквозь него без каких-то проблем. Чтобы этого не случилось, оборотни понавтыкали впереди целый лес палок с веревками. В момент наступления тварей, эти палки превратятся в каких-то там Буратин, которые не пропустят нежить на эту сторону.

Это что-то вроде танкования[2] из ММО РПГ. Ками остановят армию Сегета, позволив оборотням атаковать тварей из-за щита с безопасной дистанции. Примерно так же Нори бил своей Волной через меня. То есть заклинания не нанесут ками никакого вреда, а щит ещё и дополнительно усилит все эти атаки.

В дополнение ко всему, нежить не сможет атаковать со всех направлений. По мнению Хозяина Леса, твари пойдут к Сеичи Дзингу самой короткой дорогой, и именно поэтому впереди перед нами сконцентрированы главные силы защитников.

Пытаться уложить все это в голове — прямая дорога в психушку. Мне, к примеру, сложно представить, как ками смогут остановить такую гигантскую толпу неживых. Сто тысяч — это же вместимость крупного стадиона! И даже если твари будут наступать по километровому фронту, там впереди будет яблоку негде упасть.

Впрочем, на эту тему пусть болит голова у Сару. Перед нами же стоит задача по охране святилища. В случае прорыва сквозь щит Сегет мгновенно отправит сюда что-то около тысячи тварей, и нам нужно будет их уничтожить.

Собственно, к такому развитию ситуации мы подготовились, ну а дальше — буду решать по мере возникновения проблем. Связь с командирами есть, все обговорено, отступать некуда и можно больше не париться. Теперь только бой, в котором мы, конечно же, победим!

Поправив ножны с катаной, я ещё раз оглядел наши отряды и облегченно выдохнул, заметив справа от себя кошку.

Нэко выглядела странно. Силуэт девочки словно размылся и стал прозрачнее. Это было особенно хорошо заметно в опустившейся на лес темноте. На лице кошки застыло грустное выражение, руками она теребила подол своего платьица, и тут даже ежу было понятно, что что-то произошло. Нет, зная Нэко, это может быть что угодно, но мне ее вид совсем не понравился.

— Что-то случилось? — поинтересовался я, вопросительно приподняв бровь. — Чего ты такая грустная?

— Я… слу-шала Дре-во, — насупившись, ответила девочка. — Мне нуж-но будет уйти. Я приш-ла по-прощать-ся.

— Куда уйти? Когда? — я нахмурился и, шагнув к кошке, заглянул ей в глаза. — Объясни, что с тобой происходит⁈

Какой-то гребаный бред! Она же пару часов назад говорила нормально! А тут опять эти чертовы заикания! Мне казалось, что в лесу эти превращения уже наконец закончатся, но — вот оно опять, и хрен пойми, что с этим делать.

— Не знаю куда, — опустив взгляд, девочка всхлипнула. — Не знаю ког-да, но скоро. Мо-жет быть, час, мо-жет, быть три… Дре-во меня забе-рет…

— Это как заберёт? — уточнил я и, ища поддержки, посмотрел на стоящую неподалёку лисицу.

— Да, Нэко, расскажи…– Эйка, по лицу которой было видно, что она понимает в происходящем не больше меня, приблизилась и осторожно поинтересовалась: — Как именно оно тебя заберёт, и когда ты вернёшься обратно?

— Не знаю как, — опустив взгляд, промурлыкала девочка. — Я просто ис-чезну, и, может быть, появ-люсь, когда прос-нется Древо Судь-бы.

— Никаких «может быть», — мысленно выматерившись, выдохнул я. — Ты обязательно вернёшься! Мы тебя будем ждать!

Нет, ну вот какого хрена оно происходит сейчас? Что не так? Почему? Нет, я понимал, что Нэко изменится, но почему ей нужно уйти? И опять тут замешано Древо Судьбы. Без него ведь никак. Впрочем, Нэко сказала, что может вернуться, а значит, все будет в порядке. Если вдруг не вернется — я сам ее найду и верну!

— Спа-сибо… Я пос-тараюсь вер-нуться, — Нэко грустно улыбнулась, и в этот момент вдали над лесом появилось темно-багровое зарево.

— Ну вот… Начинается! — мысленно произнёс брат и, подойдя к нам, достал из воздуха свой канабо. Уперев оружие боевой частью в землю, он кивнул в сторону леса и скосил взгляд на меня. — Быстро же они… Я думал, придут часа через два…

— Готовимся! — рявкнул за спиной Кояма. — Вставать пока не обязательно! Сидите и ждите команды!

Ну да, самурай прав. Тут не компьютерная игра, и до нас в ближайшие часы дело вряд ли дойдёт. Средневековые сражения — штука небыстрая. Даже с применением магии…

После слов Коямы бойцы принялись негромко переговариваться, со всех сторон донеслись голоса десятников. Ёкай из приданных отрядов никак не отреагировали на изменение обстановки. Ну загорелась над лесом какая-то дрянь… Хрена ли тут напрягаться?

Зарево тем временем осветило уже треть видимого неба, и в нем появились ядовито-зелёные сполохи. Минут примерно через десять широкий участок леса впереди вспыхнул багровым пламенем и сгорел на глазах. Гарь вскоре осела, и мы увидели огромную армию мертвых.

Сару не ошибся с подсчетами. Тварей было так много, что они буквально текли полноводной серой рекой. Тут и там над толпой возвышались туши бодмонта, которые, покачиваясь на ходу, размеренно шли со своими отрядами.

При виде такого количества нежити народ ожидаемо зашумел. Нори присвистнул и, усмехнувшись, покачал головой. Грубо выругалась за спиной кицунэ, Иоши обречённо вздохнул.

Нет, понятно, все прекрасно знали, что тварей идёт до хрена, но одно дело знать и совсем другое — увидеть.

Пройдя последние метры по коридору между деревьями, вся эта гигантская толпа хлынула на поле и, растекшись по сторонам, пошла на оборотней широким фронтом.

Одновременно с этим над торчащими из земли корнями Синего Древа появилась светлая дымка. Быстро поднявшись вверх по стволу, эта непонятная субстанция перекинулась на ветви и, пробежав по ним в разные стороны, обрушилась вниз липкими прозрачными шторами. Как раз в том месте, где из земли торчали ветки с веревками.

Со стороны стоящих впереди оборотней донеслись крики команд, и отряды пришли в движение. От святилища было сложно увидеть, что, собственно, там происходит, но скорее всего — это обычное перестроение. Армия выравнивает ряды и растягивается по фронту вдоль появившегося щита.

Наблюдая за этими перестроениями, я вдруг заметил, что над колышущейся массой нежити небо пересекли какие-то темные полосы. Метрах в двадцати пяти над передними рядами наступающей армии.

Прямо на глазах эти полосы слились в здоровенное чёрное пятно, из которого вылетела целая туча крылатых уродов! Словно истребители пришельцев из корабля-матки в гребаном американском боевике! Те самые твари, что чуть не убили меня в Темном Лесу! Только здесь их было несколько сотен!

— Вот же… — потрясенно выдохнул брат.

Поляну перед святилищем огласили ругательства. Оборотни из приданных отрядов повскакивали на ноги и, подобрав с земли луки, мгновенно изготовились для стрельбы.

— Без команды! Зачарованными! — рявкнул за спиной Кояма, но все эти приготовления не понадобились, поскольку фантастический фильм впереди ещё только начался!

Едва крылатые твари покрыли половину расстояния до щита, с земли взлетели сотни осветительных ракет! Я не знаю, как ещё такое назвать, но выглядело оно потрясающе!

Взлетев метров на тридцать от земли, ракеты распались на десятки разноцветных огней, которые метнулись к крылатым тварям, и поляну огласили радостные крики ёкай.

Вот что будет, если из сотни пушек зарядить дробью по стае взлетевших над лесом ворон? Помню, Нэко очень похоже перехватывала этих уродов в том храме, но кошка была одна, а здесь защитников несколько сотен!

Тем временем твари все еще продолжали вылетать из пятна на заклание. В вышине метались разноцветные ками, роняя на головы наступающей армии груды гнилых останков. Некоторые из идущих в толпе бодмонта швыряли в небо какие-то заклинания, но своим помочь они не могли, и избиение продолжалось.

Со стороны это выглядело охренеть как эпично. Огромная толпа наступающих монстров, строй оборотней впереди, салатовые переливы щита и мечущиеся в небе огни.

Не знаю… но Сару в разговоре почему-то даже не вспомнил о возможности нападения с воздуха. Скорее всего, он был стопроцентно уверен в своём ПВО. Странным было ещё и то, что останки, падающие с неба перед наступающей армией, не рассыпались пеплом, как это было в Мрачном лесу, а словно бы проваливались под землю. И не то чтобы меня очень уж занимали все эти магические загадки, но когда ты вот так стоишь, и тебе особо нечем заняться, начинаешь задумываться о всякой херне.

Тут ведь не об исчезающих трупах нужно заморачиваться, а о том, как ками смогут остановить многотысячную толпу. Ведь если этого не случится, оборотней просто сомнут!

Отсюда со своим зрением я прекрасно видел перекошенные рожи уродов из первых рядов. Они ведь только издали кажутся толпой, но при приближении это не так!

Нежить разбита на большие отряды, которые сами по себе не очень отличаются от толпы, но, скорее всего, могут действовать независимо друг от друга. Впереди, грузно переваливаясь на ходу, идут мертвые о ни. Тела и морды чудовищ изъедены язвами, и в некоторых местах прогнили до костей. В глазах горит синий магический свет, на плечах — проржавевшие канабо. Да, наверное, мертвые уступают живым в боевых качествах, но они не чувствуют боли. И не просто же так Сегет поставил этих тварей впереди своего войска? У ёкай нет щитов и рыцарской конницы, и, если ками не выстоят, все закончится за пару часов.

Самураи и оборотни замерли, завороженно наблюдая за происходящим. Над площадкой перед святилищем висела мертвая тишина. Было слышно, как завывает в кроне над головой внезапно поднявшийся ветер, и Иоши шепчет какие-то мантры.

Когда нежити оставалось до щита не больше четверти километра, и прозрачную пленку защиты окрасили чёрные кляксы пущенных тварями заклинаний, на пути наступающей армии выросла сплошная стена столетнего леса!

Из тонких палок с веревками и узелками с флажками! Стволы в пять обхватов и метров по десять в высоту! Как в каком-то мультфильме!

Впрочем, на этом треш не закончился. Из появившихся стволов с треском вылезли толстые ветви, и деревья на глазах превратились в безголовых гуманоидов и чудовищных пауков очень похожих на шагающих роботов! Вырвав из земли свои корни, деревянные монстры пошли навстречу армии нежити, а на их месте тут же выросли новые!

— Энты, мля… Ну да… — усмехнувшись, покачал головой я. — И чего бы мне сразу не догадаться.

— Энты? — Нори с видимым трудом оторвал взгляд от происходящего на поле и рассеяно посмотрел на меня. — Ты о чем, брат?

— Я о тех шагающих деревяшках, — указав рукой вперёд, пояснил я. — В том мире, из которого я сюда прибыл, таких называли энтами. В сказках, в смысле, называли. В реальности их не существовало.

— Ты знаешь, Таро… Ки но сенши для нас — это такая же сказка, — завороженно наблюдая за очередной волной деревянных чудовищ, негромко произнесла кицунэ. — Подозреваю, что из всех находящихся здесь их видели очень немногие. Ведь без Хозяина Леса ками не могли воплотиться в пристанищах.

Тем временем за каких-то пару минут из земли вылезло несколько тысяч деревянных чудовищ, и они всё продолжали расти! Как воины в мифе про аргонавтов! По километровому фронту, сплошной стеной! Ки но сенши, как назвала этих энтов лисица, поднимались из земли, обрастали толстыми ветками и шли вперёд, тяжело покачиваясь на ходу.

— Мне страшно, но я счастлива, что мы с тобой здесь, — взяв мужа за руку, прошептала юная Императрица. — Это правильно…

Услышав слова Асуки, Мика оторвала взгляд от поля, посмотрела на меня и подмигнула. В глазах волчицы я прочёл обещание.

Ага… Самое время для таких взглядов… Мы же тут все — адреналиновые наркоманы, и с этим ничего не поделать. Ну, быть может, кроме Иоши, хотя енот тоже тот ещё кадр.

Не успел я подумать об этом, как поле огласил яростный рёв тысяч глоток. О ни первых рядов сорвали с плеч канабо и резко ускорились.

«Ну да… Некоторые ходячие трупы способны орать похлеще живых», — хмыкнул про себя я, и в этот миг мир содрогнулся от грохота столкнувшихся армий.

Одновременно с этим оборотни из первых рядов атаковали тварей заклинаниями, и на поле наступил салатовый день. Почти как тогда — ночью, в святилище Сару.

Отстрелявшиеся ёкай, поймав откат, ушли за спины товарищам, над армией пронеслись короткие команды сотников, и в нежить пошла следующая волна заклинаний!

Это было чудовищно и безумно красиво! Грохот ударов железа о дерево, оглушительный треск, рёв атакующих тварей… Шум стоял такой, что его было слышно, наверное, во всех уголках Синего Леса. Отсюда не было видно, что конкретно происходит впереди, но учитывая, что ни одна мертвая тварь не прошла сквозь строй защитников, можно было предположить, что все получилось! Канабо — оружие страшное, но иди постучи стальной дубиной по дереву.

Воплощенные ками остановили стотысячную армию, не пропуская мертвых к щиту! Оборотни, сменяясь, атаковали тварей всеми видами заклинаний, и продолжаться это могло сколько угодно долго. Ведь здесь, на Священной Поляне, Сила восстанавливается очень быстро, и с учетом ротации она просто не может закончиться.

Эти мужчины и женщины… Их прадеды, деды, отцы всю жизнь готовились к этому бою. Ненавидели, тренировались и знали, что битва когда-то случится! И они не устанут… Скорее умрут…

Вот даже не знаю… Наверное, хорошо, что у меня на руках цепь, и я не могу пропустить сквозь себя эту бурю эмоций. На лицах ёкай решимость и уверенность мешались с неприкрытой досадой. И не только у приданных, но и у тех, что стояли рядом со мной. Мика, Эйка, Асука и даже Иоши мыслями были где-то там впереди.

Впрочем, ничего ещё не закончилось. Бой в самом разгаре, и может случиться любое дерьмо. Да, наверное… но мне очень хочется верить, что Владыка Ненависти просчитался, и мертвые сюда не дойдут.

[1]Дружественный огонь — огонь по своим.

[2]Танк (англ. tank, meatshield) в MMORPG играх — это роль, класс персонажа, который способен принимать весь или большую часть урона от мобов в группе или рейде. Танкование (танковать) — название процесса (действия) по отвлечению танком противника на себя или принятию танком большей части ударов противника на себя.

Глава 16

Говорят, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчёт второго — не знаю, но по первому — согласен на двести процентов. Нет ничего хуже, чем стоять вот так, час за часом. Смотреть, как ками с оборотнями перерабатывают нежить в удобрение, постоянно ожидая какого-нибудь подвоха. Ну не может же Сегет быть настолько тупым! По логике он должен был уйти в Северный Лес и подготовиться к встрече! На мертвой земле оборотням пришлось бы гораздо сложнее. Ки но сенши, щит, блокирующий любые заклинания и чудовищная регенерация Силы. Там всего этого не было бы, и ёкай пришлось бы сражаться в пешем строю. Только Сегет не ушел, и непонятно, на что он надеется.

Шесть часов! Шесть долгих часов продолжается бой! Девять из каждых десяти тварей уже отправились на корм червям, но они прут на деревянных солдат так, словно все происходит по плану.

Если бы трупы не проваливались под землю, тут бы высились их целые горы, но Священная Поляна поглощает мертвых уродов, словно бы специально освобождая путь наступающим. При этом деревянные солдаты тоже гибнут десятками, но их тела просто растворяются в воздухе. Впрочем, гибелью это вряд ли можно назвать. Сару же говорил, что воплощенных ками убить почти невозможно. Подтверждая это его высказывание, на задней линии время от времени вырастают одиночные ки но сенши и тут же идут в общую свалку.

Здесь, на площадке перед святилищем, шумно. Ёкай из приданных отрядов обсуждают происходящее впереди сражение, не скупясь на эпитеты. Вроде бы уже успокоились. Поняли и приняли, что в бой их никто не пошлёт. Ну да… Они ведь такие же японцы: дисциплинированные, спокойные и разумные. Каждый понимает, что здесь последняя линия обороны, и оставить ее нельзя.

Самураи за спиной ведут себя тихо, лишь изредка оттуда доносится голос Коямы. Пять десятков бойцов стоят в строю в полной готовности, остальные сидят на траве. Самурайские латы тяжелей плетёных доспехов, и людям необходим отдых. Нет, случись что, и все бойцы мгновенно окажутся на ногах, но только вот ничего не случается.

За все время, была только одна попытка прорыва. Примерно три часа назад, пара тысяч онрё, появившихся непонятно откуда, попытались перелететь деревянных защитников. Собственно, на этом все и закончилось. Разноцветные ками, которым после уничтожения крылатых уродов было нечем заняться, устроили в воздухе карусель, и ни одна тварь до щита долететь не смогла.

Ребята тоже по большей части молчат. Нори иногда комментирует некоторые моменты сражения, Асука вздыхает, как школьница, впервые пришедшая в «Киномакс» на премьеру боевика, а Иоши то и дело заводит свою шарманку. Вот даже не знаю, молится он, шепчет отвращающие заклинания или просто прикалывается, но этот его монотонный бубнеж порой перекрывает даже звуки сражения.

Когда енот замолкает, становится слышно Эйку и Мику. Оками с кицунэ выражаются. Негромко и редко, но, что называется, метко. В том смысле, что, услышав что-то подобное, любой современный японец свалил бы куда подальше от этих анимешных красавиц. Змея — она ведь тоже шипит негромко, но умные люди все равно стараются ее обойти.

Сам я присел только раз для того, чтобы перемотать завязки на сандалиях. Переходную форму пока что не принимал. Просто разговаривать в лисе не очень удобно. Нет, слова волшебным образом выговариваются, но ощущение такое, словно тебе вкололи в зуб заморозку. При этом любой твой крик прозвучит как звериный рёв, и нормально командовать в бою не получится. Докрикиваться ментально — тоже не вариант, так что побуду пока человеком.

— Неужели все так и закончится? — голос Нори оторвал меня от раздумий. Брат непонимающе поморщился, затем кивнул на сражающихся и, не поворачивая головы, добавил: — Их осталось меньше десяти тысяч. Ещё максимум полчаса такого боя и все…

Ну да… Нори, очевидно, посещают такие же мысли, как и меня. Только что тут сказать? Полчаса подождем, и там будет видно.

— Се-гет! — вдруг воскликнула за спиной молчавшая до этого кошка. Девочка вылетела вперед и указала рукой в сторону леса. — Он там! Я чув-ствую!

— Внимание, бойцы! — не раздумывая, тут же проорал я. — Всем встать в строй! Оружие достать! Готовимся!

Да, возможно, это не больше, чем паранойя, а Сегет просто пришел посмотреть на то, что осталось от его армии, но в это верится слабо. Совсем, если честно, не верится.

Спорить, понятно, никто не стал. Бойцы из приданных сотен, мазнули по мне непонимающими взглядами и, приготовив оружие, выровняли ряды. Из-за спины донеслись лязг железа и отрывистые команды Коямы.

Одновременно с этим в сотне метров за спинами атакующих появился бодмонта. Размерами он заметно превышал тех тварей, что, растянувшись полукольцом, атаковали деревянных солдат заклинаниями. Метров, наверное, шесть или семь в высоту! Натуральный Кинг-Конг с черепом вместо морды и горящими в темноте глазами.

«Это что же, блин, получается, — думал я, напряжённо глядя на Темного Князя. — Бодмонта созданы по его образу и подобию? Или Сегет просто принял облик одного из этих чудовищ? Впрочем, наплевать на его внешний вид! Вопрос: на хрена он тут появился и демонстративно вышел на всеобщее обозрение? Проигравшие себя так не ведут!»

Едва я об этом подумал, Темный Князь прошёл немного вперёд и, задрав голову, вскинул свои огромные лапы. Небо за его спиной потемнело, и в нем соткалась гигантская морда змеи. Земля под ногами мелко затряслась, над поляной пронеслось отвратительное шипение, больше похожее на выброс пара из котла на каком-нибудь производстве.

Мгновение спустя морда Сэта распалась на девять гигантских змей. Они метнулись вперёд по воздуху и исчезли в земле позади войска нежити. Со всех сторон тут же послышались восклицания ничего не понимающих оборотней. Ошарашенно выдохнула стоящая рядом со мной волчица, за спиной обречённо выругался Иоши.

В следующий миг поляну тряхнуло сильнее. Один раз, другой, третий… В том месте, где змеи исчезли в земле, в небо взлетели груды костей и из них прямо на глазах начали собираться исполинские монстры.

Гашадокуро… Вот и ответ. Эта паскуда не просто так отправила армию на убой. Сегет не мог привести сюда этих чудовищ, но зато смог их поднять из останков!

Это было похоже на какой-то безумный конструктор. Кости закручивались вихрями и собирались в нужных местах, формируя гигантские костяки. И да… Эти гашадокуро были заметно больше того — из пещеры. Настолько огромные, что самые высокие ки но сенши не доставали им до середины бедра.

— Твари… — выдохнул брат, неотрывно наблюдая за происходящим. — Так вот что задумала эта гадина…

Вторя его словам, со всех сторон донеслись ругательства. Екай впереди начали перестроение. Ряды ки но сенши слитно пошли вперёд, добивая оставшихся тварей и пытаясь добраться до гашадокуро.

Не знаю… Наверное, как-то можно было остановить этот гребаный Голливуд с вихрями костей и превращениями, но Сегет подгадал момент идеально. Мелких тварей на поле было еще достаточно, и они не пропустили деревянных солдат к появляющимся чудовищам.

Охрененное ощущение: смотреть на этот гребаный цирк, не имея возможности помешать. За те пять минут, пока появлялись гашадокуро, я вспомнил все матерные слова на всех языках. Народ вокруг возбужденно шумел. Кто-то потрясенно молчал. Земля все так же тряслась, а в семистах метрах впереди продолжали собираться из костей девять исполинских чудовищ. Гребаная насмешка судьбы… Козырной туз из рукава Темного Князя…

Под конец превращения в лапах гашадокуро появились огромные костяные палицы, глазницы чудовищ вспыхнули голубым магическим светом. Секунд десять они стояли, пялясь в темноту, затем слитно шагнули вперёд и, широко размахнувшись, ударили по земле своими дубинами.

В таких случаях всегда хочется закрыть глаза, чтобы не видеть того, что произойдёт, но я стоял и смотрел… Девять жутких конусов Тьмы смели ряды сражающихся, не сортируя их на своих и чужих, докатились до щита и бессильно погасли. Тот чудовищный урон, который они нанесли, словами было не описать. Магия тварей накрыла огромную площадь, уничтожив большую часть нежити и почти половину деревянных солдат. Те ки но сенши, что все ещё оставались в строю, проломились сквозь ряды оставшихся тварей и бросились к костяным монстрам. Дальше началось страшное.

Дубины взлетали и падали, ломая и разбрасывая ки но сенши, которые висли на скелетах как собаки на поднятом с лежки медведе. Оборотни с удвоенной скоростью атаковали костяных монстров своими заклинаниями, но было видно, что эти атаки не наносят гашадокуро хоть какого-то видимого ущерба.

Первые десять минут бой словно завис в каком-то подобии клинча[1]. Ки но сенши толпой наседали на гашадокуро, гибли десятками и не давали скелетам пройти. На задней линии обороны вырастали новые деревья, и сразу же устремлялись на помощь собратьям. У них даже получилось опрокинуть одного из скелетов на землю, но на этом успехи закончились. Ситуацию переломил Темный Князь.

Сегет, который все еще находился на поле, вскинул над головой лапы и над ними соткалась огромная сфера. Угольно-черная, как источник Тьмы из показанного кодама видения.

Покачнувшись от напряжения, князь шагнул вперёд и с видимым усилием бросил сферу на землю. Брошенная им магия прокатилась сквозь ряды ки но сенши и лопнула неподалёку от щита, залив все вокруг чернотой. Деревянные защитники перестали вырастать из земли, и стало понятно, что битва за щитом нами проиграна.

— И что ты думаешь? — не отрывая взгляда от сражения, хмуро произнёс брат. — Как нам уничтожить этих чудовищ?

— Не знаю, — покачал головой я. — Но надеюсь, Сару-сама предусмотрел что-то подобное.

— Что тут можно предусмотреть? — скосив на меня взгляд, Нори кивнул в сторону дерущихся и грустно усмехнулся. — Этот ублюдок все рассчитал…

— У нас ещё есть духи-защитники, Кукуноти-сама, и мой отец, в храм которого отправили гонцов, — я пожал плечами и положил ладонь на рукоять меча. — Но главное, что есть мы!

— Да! — кивнув, твердо произнес брат. — Мы есть! И мы их обязательно остановим!

Дерьмо… По-другому не скажешь. Нори, судя по всему, готовится умирать. Знаю я эти его интонации… Впрочем, мы тут все в одной лодке. Никто не уйдёт, но этого мало! Оборотни впереди вряд ли смогут задержать гашадокуро, а тварям достаточно лишь пару раз ударить палицей по святилищу… Ну да…

Зло усмехнувшись, я хлопнул брата по плечу, шагнул вперёд и проорал, перекрикивая грохот сражения:

— Слушайте все! Слабое место этих чудовищ — их голова! В ней находится темная душа, уничтожив которую вы остановите гашадокуро! Лучники! Бейте тварям в глаза! Заклинатели! Ваши цели — глаза и ноги! Если уронить скелета на землю, добить его будет значительно легче! Готовимся! И удачи нам всем!

Одновременно с этими моими словами гашадокуро добили последних деревянных защитников и тяжело ступая пошли по направлению к Древу. Два скелета заметно хромали.

Издали это напоминало компьютерную игру. Девять гигантских монстров в салатовом свете летящих в них заклинаний. Сотни шаров, лент и дисков ежесекундно! Оборотни, быстро сменяясь, били чудовищам по ногам, но никакого видимого результата эти атаки не приносили.

Твари шли быстро. Покачиваясь на ходу, с горящими глазницами и молчаливым безразличием терминаторов. Огромные, как девятиэтажные дома… Вся оставшаяся нежить бежала у них под ногами. Из ста тысяч уродов осталось не больше трёх, но даже три — это все равно до хрена!

При виде этого шествия мне вдруг вспомнился тот блокпост. И мы с Серегой, и тёплый от стрельбы пулемёт, и перебегающие от камня к камню бандиты. Там я тоже не верил, что выживу, но вот же оно как обернулось.

Впрочем, как бы то ни было, у меня есть ультимейт. Оковы из истинного серебра — последний и, возможно, спасительный довод. Не для меня спасительный, но одного-двухуродов я с собой заберу. Ну а там пусть не рассветает…

Гашадокуро дошли до щита и без видимого труда преодолели салатовую защиту. Нежить хлынула следом за ними, и одновременно с этим гиганты повторили свою чудовищную атаку.

Все девять скелетов вскинули над головами свои жуткие палицы и синхронно ударили ими о землю.

В этот раз я не выдержал и опустил взгляд. Рядом в бессилии выругались Эйка и Мика.

— Твари! — с ненавистью прошептал брат, а уже в следующий миг со всех сторон донеслись крики радости.

Не понимая, что происходит, я поднял взгляд и ошарашенно выдохнул. Заклинание не нанесло оборотням никакого вреда! Возможно, армию защитил Сару, но это было не все! Один из гашадокуро заваливался на землю! Медленно и тяжело, как строительный кран! Заклинания оборотней сломали уроду левую ногу!

Все вокруг словно замерло на пару мгновений. Восемь гигантских скелетов в зелёной ночи, толпа тварей у них под ногами, диск луны и падающий урод.

— Один есть! — злой голос Мики словно бы включил остановившийся таймер, и в следующий миг над поляной пронёсся глухой костяной треск.

Землю под ногами тряхнуло. Гашадокуро вместе с тварями бросились на ненавистных разумных, а в лицо вдруг резко пахнуло могилой.

— Бой! — тут же проорал я и, выхватив из астрала сияющий меч, срубил появившегося передо мной скелета.

Та самая тысяча, о которой предупреждал Сару. Может быть, чуть больше, но это совершенно не важно. Главное, что они появились там, где мы их ждали! Прямо перед нами, и по большей части внутри построения. Некоторые материализовались возле бойцов, но так даже лучше.

Сегет просчитался с этой отправкой. Всем появившимся тварям, чтобы прийти в себя, понадобилась пара секунд. Это их и сгубило.

Говорят, что сила заклинания слабо зависит от эмоций заклинателя, но я уверен, что это не так. Мы же стояли тут, смотрели и ждали, когда придет этот миг. Ненавидели… не имея возможность выплеснуть то, что скопилось в душе. И вот наконец…

У меня получилось срубить только двоих, а потом ребята ударили! Нори, Асука, Эйка, Иоши, Мика и ещё сотня оборотней из приданных отрядов. Могильную вонь тут же смело ураганом накопленной ненависти.

Мелькнули и погасли в ночи глаза, рёв появившихся тварей сменился простуженным хрипом. Треск костей и грохот ржавых доспехов на пару мгновений заглушили звуки сражения, и тысяча перестала существовать! На ногах осталось не больше пары десятков уродов, но их тут же добила метнувшаяся вперёд бакэнэко.

— Выровнять строй! — проорал я, оглядывая наши немного смешавшиеся ряды. Затем посмотрел вперёд и… выматерился. Было от чего…

Восемь оставшихся на ногах скелетов шли по направлению к нам! Монстры, очевидно, решили не тратить время на уничтожение армии оборотней, и вознамерились сразу выполнить поставленную Сегетом задачу. Ну да… Ведь со всем остальным разберутся полчища тварей из Нижнего Мира, которые придут сюда, когда святилище будет разрушено.

Суки!

Восемь тридцатиметровых уродов и полкилометра дистанции! Один — хромающий — заметно отстал. Тот, что остался без ноги, ползёт на атакующих его оборотней. Мелких тварей уже почти не осталось. Большая часть армии Леса развернулась и преследует гашадокуро, атакуя их на ходу заклинаниями. Дерьмо, как оно есть, и в полном объеме! Ведь если не произойдёт какое-то чудо…

— Ну что, брат? — подошедший Нори, хлопнул меня по плечу и широко улыбнулся. — Это будет хорошим…

Что там должно быть хорошего я так и не узнал, поскольку прямо перед нами появился Сару. В человеческой форме. Экипированный в полностью отремонтированный доспех. С нагинатой, по клинку которой бегали озорные зелёные искорки.

— Сейчас! — прорычал мудзина и указал оружием на наступающих монстров, до которых уже оставалось метров триста — не больше.

Одновременно с этими его словами с ветвей Древа на гашадокуро упали серебристые ленты. Как змеи… Семнадцать штук! Очевидно, те самые духи-защитники!

Ками атаковали шесть из восьми скелетов: по трое на тварь, и ещё два — на хромого, отставшего.

Мгновение — и поляну огласил яростный рёв. Пять гашадокуро замерли, окутанные серебристыми лентами, шестой начал заваливаться назад, но два оставшихся, ничем не сдерживаемые, продолжили свой путь и заметно прибавили шагу.

Хрен пойми что! Ну вот почему этих духов семнадцать, а не сто пятьдесят⁈ Им там что — в дереве не нашлось лишнего места⁈ Впрочем, два скелета — это уже не восемь! Особенно с учетом того, что Сару сейчас вместе с нами!

Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, а уже в следующий миг рёв чудовищ утонул в радостных криках ёкай.

— А эти, как я понял, на нас? — перекрикивая шум, весело уточнил брат и, указав на гашадокуро, проорал: — Их всего-то двое!

Ну да… Брата, по ходу, накрыла адреналиновая волна, но оно и понятно. Когда на тебя в ночи идут два тридцатиметровых скелета с горящими, сука, глазами… а земля от их шагов дрожит как испуганный конь, крышу снесет у любого. Ну, не считая Коямы…

— Зачарованными! По глазам! Без команды! — подтверждая мои мысли, спокойно скомандовал самурай, и ночь над головой прорезали разноцветные росчерки пущенных стрел!

Это было красиво и страшно! Два раскачивающихся на ходу чудовища и полторы сотни трассеров[2] им навстречу! Ёкай кричали и тоже стреляли, но зачарованные стрелы были только у нас.

Когда до тварей оставалось чуть больше ста пятидесяти метров, заклинатели без команды шагнули вперёд, и ночь окрасилась сине-зелёным светом пущенных заклинаний. Секунду спустя над головой прошла ещё одна порция стрел, и в этот момент несколько трассеров из первого залпа угодили левой твари в глазницу.

Гигант дернулся, и его резко повело влево. В следующий миг череп скелета окутало чёрное облако, и тридцатиметровая тварь осыпалась на землю грудой гигантских костей.

«Хэдшот[3], сука!» — зло подумал я и, морщась от криков вокруг, зарядил по второй твари дуплетом из своего артефакта.

Без толку… Кости первого скелета ещё только падали на землю, когда по ногам второго одна за другой прошли четыре волны заклинаний. Бессильно, не нанеся ему никакого вреда. Стрелы тоже лишь чиркнули урода по черепу. Скелет шел, опустив морду к земле, и попасть ему в глаз было непросто. Хотя, возможно, темная душа этой твари была гораздо лучше защищена, и даже десятка зачарованных стрел там недостаточно?

Ситуацию спас Сару. Когда до гашадокуро оставалось не больше ста метров[4], и гигант, добавив хода, уже начал заносить для удара дубину, Хозяин Леса рванулся вперёд и, широко размахнувшись, швырнул в чудовище нагинату. Из-за спины, с правой руки, как городошную биту или палку для игры в «банки[5]». Вот даже не знаю, как такое назвать… Какая-то непонятная смесь боевой техники и заклинания. Впрочем, плевать на то, как назвать! Главное, что результат этого броска превзошёл все мыслимые ожидания.

Брошенная нагината завертелась в воздухе и превратилась в салатовый диск, который на середине полета вдруг резко увеличился в размерах.

Заметив угрозу, скелет попытался прикрыться дубиной, но не успел, и разогнавшийся диск ударил его чуть пониже коленей.

Вот что будет, если швырнуть раскрученное полотно циркулярной пилы в кусок пенопласта? Здесь было что-то похожее. Звук, правда, немного другой, но, да и плевать! Диск прошел через кости! Над площадкой прозвучал сдвоенный костяной треск, и нагината, описав в воздухе дугу, бумерангом вернулась в руку хозяина.

Мир вокруг словно бы на мгновение замер, а дальше случилась какая-то непонятная хрень. Без труда поймав вернувшееся оружие, Сару что-то невнятное прорычал, затем рухнул на колено и исчез. Возможно, ушел восстанавливать Силу?

Одновременно с этим гашадокуро, которому нагината начисто перерубила под коленями кости, попытался шагнуть и слетел со своих ног. Ну или соскользнул — хрен его знает, как такое назвать! Как бы то ни было, многотонная тварь впечаталась обрубками ног в траву и, не удержав равновесие, завалилась ничком.

Раздавшийся при этом треск противно ударил по ушам и перекрыл все звуки вокруг. Дубина вывалилась из костяной лапы и улетела вправо, чудом разминувшись с двумя десятками ёкай, которые с криками рванулись к поверженному гиганту.

Ну а вокруг, тем временем, творился форменный треш. Крики, ругань, глухие удары железа о кость сливались в какой-то жуткий безумный концерт. В череп урода летели десятки лент и шаров, под мордой вырастали салатовые кусты и уже несколько стрел гарантированно попали в глазницы, но тварь и не думала подыхать.

Не обращая внимания на все эти атаки, скелет тяжело оттолкнулся ладонями от земли и, быстро перебирая лапами, пополз к Сеичи Дзингу.

Гребаное дерьмо!

В любом бою командир обязан правильно оценить сложившуюся ситуацию и на основании этой оценки принять соответствующее решение. Только что тут, сука, решать⁈ Морда ползущей твари находилась высоко над землей и быстро достать до неё не получится. Самураи, не останавливаясь, били уроду в глазницы, ёкай пытались атаковать с боков, но без толку.

Тридцать оставшихся метров скелет рывками прополз за несколько секунд и, оттолкнувшись от земли левой рукой, ударил по святилищу правой.

Сука!

Гигантский кулак обрушился на Сеичи Дзингу и, без труда проломив крышу, частично обвалил вход. Громкий треск ломающегося дерева прокатился по спине волной холодного ужаса.

— Руку! Руку рубите! — проорал я и, занося меч, рванулся к левой кисти чудовища.

Нори выматерился и побежал следом за мной.

Да, я прекрасно понимал, что мы с братом уже не успеем. Такую кость в два удара перерубить не получится. Пальцы ломать бесполезно — он все равно успеет ударить, но нельзя же просто стоять и смотреть…

Словно в замедленной съемке скелет повторно занёс над головой свой гигантский кулак, и…

— Тв-ва-ррь! — каким-то странно-знакомым голосом прошипела у меня в голове бакэнэко, а в следующий миг в опорное плечо чудовища ударил ярко сияющий росчерк!

Не знаю, но раньше девочка так не могла! Мелкая нежить не в счёт, а вот бодмонта Нэко атаковала только тогда, когда монстры были не готовы к ее атакам и, как правило, сильно ослаблены. Сейчас же…

Плечевые кости чудовища взорвались, как от попадания крупнокалиберного снаряда! По ушам ударил оглушительный треск, брызнули шрапнелью обломки, и гашадокуро, потеряв опору, впечатался мордой в траву!

— Все в стороны! — проорал я за секунду до этого и, прыгнув вперёд, ударил мечом в падающую сверху глазницу. Снизу вверх, колющим! Мстя ублюдку за тот ужас, который мне только что довелось пережить!

Глазница чудовища обрушилась на меня синим прожектором. На руках в какой-то момент появилась ощутимая тяжесть, но она тут же пропала. Райто пробил защиту твари, и по мозгам резанул истошный крысиный визг подыхающей темной души!

Мгновение спустя череп ударился о землю, свет погас и я, отпустив меч, прыгнул и зацепился ладонями за край кости. Подтянувшись, выбросил тело внутрь мертвой башки, затем снова призвал оружие и на всякий случай нанёс пару ударов по воздуху. Пусто! Темная душа подохла, и гашадокуро больше не встанет, если, конечно, Сегет не попытается его как-то поднять. Впрочем, пусть попытается. Со мной в башке, ага… Уж я-то тут нарулю…

Снаружи орали не переставая, но поскольку радостные крики перекрывали все остальные, можно предположить, что с алтарем полный порядок. Спасибо Нэко. Что бы мы делали без этой девчонки…

Не успел я об этом подумать, как череп чудовища сотряс сильнейший удар. Височная кость проломилась, и внутрь завалился Нори, со своим канабо. Вид у брата был предельно серьезный, однако мне стоило огромного труда сдержать наползающую на губы улыбку. На душе стало тепло-тепло… Это ведь он меня пришел выручать. Ну да…

Заметив, что со мной полный порядок, Нори облегченно выдохнул, опустил оружие и, усмехнувшись, поинтересовался:

— И долго ты ещё собираешься тут торчать?

— Да вот… — я усмехнулся ему в ответ. — Думал немного отдохнуть, но от тебя разве скроешься?

— Потом отдохнёшь, — Нори кивнул себе за спину. — Там ещё пять уродов, которых нужно добить. Духи их держат, но Хозяин Леса куда-то исчез. Так что лучше поторопиться. Вдруг без него эти твари освободятся?

— Что с ним⁈ — в проломе появилась встревоженная морда енота. Заметив, что я не ранен, Иоши довольно оскалился и, перекрикивая шум, проорал себе за спину:

— Живой! Стоит и как всегда улыбается! Может, по голове прилетело, но это не точно.

«Вот же гад!» — мысленно хмыкнул я и, хлопнув брата по плечу, выбрался из черепа наружу.

Оглядевшись, махнул рукой собравшимся тут бойцам, затем перевёл взгляд на оставшихся гашадокуро и озадаченно почесал щеку.

Все пять скелетов стояли в трехстах метрах от Древа, опутанные серебристыми лентами, и если духи их не удержат, алтарь ничего уже не спасёт. Ведь одной кошки на пять уродов не хватит.

Вся армия ёкай расположилась полукругом возле пленённых чудовищ. Бойцы, постоянно сменяясь, били тварей заклинаниями, но этот процесс может растянуться надолго. Нет, можно, конечно же, подождать, но рисковать неохота, а значит…

— И что ты думаешь? — подошедший со спины Нори, кивнул на гашадокуро и вопросительно посмотрел на меня.

— Думаю, что у двух хороших парней есть две отличные пухи[6], которые очень неплохо ломают старые кости, — я пожал плечами и подмигнул брату. — Так что если ты готов ненадолго переквалифицироваться в лесоруба, то бери свой дрын и пошли!

— Пухи, дрын, пере-ква-литьсяся, — Нори с трудом повторил слова, и на его лице появилось скорбно-удивленное выражение. — Ты о чем, брат⁈

— Ааа… Не бери в голову, — я махнул рукой и сделал приглашающий жест. — Зови Кояму с ребятами и пошли к этим уродам! По дороге я все объясню.

В тот момент, когда я заканчивал фразу, перед глазами пробежал калейдоскоп ярких образов, а в голове раздалось утробное рычание, в котором можно было разобрать три короткие фразы:

— Мы вернулись! Мы летим! Мы поможем!

Ну да… Верны, когда их много, могут произносить короткие фразы. Неразборчиво и почти неотличимо от рычания, но это ведь совершенно не важно!

Послание верн, судя по всему, услышали все. На площадке перед святилищем стало тихо, а затем ёкай повернули головы на север и радостно заорали. Почти все, включая Иоши, Эйку и большинство ребят из тех, что впереди атаковали стреноженных тварей.

— Что происходит? — вглядываясь в черноту кроны, Нори непонимающе поморщился.

— Это же верны? — Асука посмотрела на меня и, хлопнув ресницами, вопросительно подняла брови.

— Да! Это они, — я улыбнулся и, переведя взгляд на брата, добавил: — Думаю, нам с тобой можно никуда не идти.

Ну да… Драконий огонь без труда прожигает даже самые толстые кости, а о слабых местах гашадокуро вернам прекрасно известно. В прошлом мы убивали этих чудовищ сами, не подпуская к ним своих ящеров, потому что костяные монстры могут запросто их убить. Однако сейчас, когда гашадокуро связаны духами, у Берюты и ее стаи не возникнет каких-либо проблем. Собственно, так и случилось.

Верны показались в небе через пару секунд, и даже я едва сдержался, чтобы не заорать: настолько это выглядело эпично.

Они летели на фоне огромной луны четырьмя журавлиными косяками, по тринадцать-семнадцать ящеров в каждом. На подлете верны перестроились в огромную цепь и, залетев под крону, пошли на снижение как атакующие штурмовики.

Словами такого не передать! Летящая первой Берюта зашла на крайнего слева скелета и с полусотни метров выпустила струю ярко алого пламени. Верна, летевшая следом за ней, «отстрелялась» в следующего, третья — в третьего, и так — по цепочке.

Ящеры атаковали чудовищ в головы, и на третьем заходе череп ближнего урода не выдержал и лопнул как перезрелый арбуз.

Ну да… Драконий огонь — это не зачарованная стрела. От него защититься сложнее.

Меньше двух минут понадобилось вернам, чтобы поставить в этом бою жирную точку, и в тот момент, когда раскололась башка последнего гашадокуро, все находящиеся возле святилища ёкай заорали так, что я едва не оглох.

Мика крепко сжала мое запястье, всхлипнула и, отойдя в сторону, уселась на траву. Было видно, что волчица еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. На щеках спокойной вроде бы Эйки блестели дорожки от слез. Асука стояла, опустив взгляд, Иоши, наоборот, смотрел куда-то вверх и что-то шептал.

Не знаю… но мне не дано понять, что чувствуют сейчас все окружающие. Я могу только попытаться представить…

— Это все? — опустив оружие, Нори обвел взглядом поле и вопросительно посмотрел на меня.

— Да, — кивнул я. — Здесь и сейчас — все!

— И что дальше?

— Дальше — нужно уничтожить Источник Тьмы в Северных горах, и на эту тему у меня появилась неплохая идея, — я посмотрел на Берюту, которая, подлетев, приземлилась впереди на траву и усмехнулся.

В этот момент прямо передо мной появился сгусток ярко-белого света, в котором с трудом угадывались очертания маленькой девочки в платье.

— Таро! Там сен-сей! — в отчаянии прокричала в голове бакэнэко. — Се-гет убьёт его, если мы не поможем!

— Ну так пошли! — кивнул я, не задавая лишних вопросов.

Не, ну а какие тут, на хрен, вопросы? Сару же говорил, что Сегет может выдернуть его на какой-то там ярус астрала, где невозможно творить заклинания. И исчез он, скорее всего, именно по этой причине. Только Сегет не знал, что мы с Нэко сможем отправиться следом.

— Да! — в ответ мяукнула девочка и светлым росчерком метнулась ко мне на плечо.

Последним, что я увидел, были удивленно-обиженные глаза младшего брата.

[1]Клинч (от англ. clinch, clinching — зажим, захват) — распространённая техника сдерживания противника в спортивных единоборствах. Клинч — это приём, проводя который, боец плотно прижимается к оппоненту и обхватывает его руками.

[2] Трассер — просторечное, сленговое название трассирующего снаряда, пули.

[3]Хедшот или в дословном переводе с английского «выстрел в голову» — в современных шутерах самое эффективное действие.

[4]Читатели часто спрашивают меня, почему в книге применяются два вида измерений. То километры, то японские ри. Поясню сразу всем: Григорий думает в километрах и метрах — ему так привычнее. В разговоре пользуется местными величинами. Это просто логично.

[5]«Банки» — одна из самых популярных игр у мальчишек в 80х годах. Автор видел играющих в нее и в настоящее время.

[6]Пуха (сокр. от «пушка») — любое оружие, позволяющее наносить урон другим игрокам или монстрам. Слово пуха чаще всего употребляется в MMOPПГ играх, где выделяют различные типы оружия (мечи, луки, ружья u т. д.), обладающие различными характеристиками и редкостью. B таких играх одним из элементов прокачки является прокачка оружия персонажа. Чем больше уровень пухи, тем больше урона наносит персонаж. Как правило, сокращение употребляется вместе с указанием уровня, например: «25-я пуxa» — оружие 25-гo уровня.

Глава 17

Астрал встретил меня горьким запахом травы и привычной тяжестью на запястьях. Откуда-то слева донеслись звуки тяжелых ударов, по ушам ударил яростный рёв.

Сжав ладонью рукоять Райто, я оттолкнулся от земли, вскочил на ноги и быстро огляделся, пытаясь оценить ситуацию.

Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась холмистая равнина с небольшими участками леса. Вдали видны группы каких-то непонятных существ, внешне похожих на страусов. В небе — куча крупных объектов самых разных расцветок и форм: бабочки размером с журавля, шары с человеческими физиономиями, огромные фиолетовые огурцы, ну или что-то очень похожее.

В том месте, где росло Древо, из земли торчит скала, опутанная сиреневыми лианами. Метров пятьсот в высоту, если не больше. Лианы у земли толщиной обхватов по двадцать. Бугристые, с кривыми шипами и ярко-белыми цветами, размером с детскую карусель.

Вся эта бесполезная, в общем-то, информация уложилась в голове за долю секунды, и я, перехватив второй рукой меч, рванул к дерущимся монстрам.

Огромный бодмонта и почти такой же огромный медведь. При других обстоятельствах я бы просто понаблюдал за этой эпической битвой с безопасного расстояния. Только так ни хрена не получится, поскольку наши тут явно проигрывали. Грудь и бока медведя покрывали страшные раны, шерсть потемнела от крови. Движения мудзина были сильно замедленны, рёв срывался на хрип. Долго так Сару не продержится, но я вроде успел. Спасибо кошке!

В отличие от медведя, бодмонта практически не пострадал. Пара глубоких ран на боках, разорванные бедро и плечо можно в расчёт не брать. Мертвым плевать на подобные травмы. К тому же Сегет был заметно крупнее противника, и он этим преимуществом пользовался. Нет, в битвах таких существ размеры, как правило, не решают, но когда ни один из соперников не может читать заклинания, а силы при этом примерно равны, длина конечностей может очень сильно повлиять на итоговый результат.

В тот момент, когда я вскочил на ноги, бой уже, по сути, закончился. Бодмонта сильнейшим ударом правой лапы опрокинул медведя на траву. Сару попытался подняться, но противник ему этого не позволил. Подскочив к мудзина, Сегет широко размахнулся и пробил ему в основание черепа. Раздался отвратительный хруст. Медведь дернулся и затих.

Торжествующе взревев, бодмонта вскинул над головой свои огромные лапы и… вдруг резко уменьшился в размерах, превратившись в гуманоида с мордой ящерицы. Как две капли воды похожего на ту паскуду, которую я кончил выстрелом в лоб.

Ростом — метра под два с половиной. Голый вытянутый череп, изогнутые рога и ряса с откинутым капюшоном. В отличие от того ублюдка, у этого в руках было копье. Длинное, с листовидным наконечником, у основания которого болтались чёрные ленты. Не знаю уж, на хрена ему эти превращения, но, скорее всего, Хозяина Леса просто так не убить. Необходим ритуал, и это здорово! В том смысле, что оно дало мне пару лишних секунд.

Перехватив копье поудобнее, Сегет шагнул к медведю, широко размахнулся, целя в загривок, и… резко отпрыгнул вбок, уходя от удара меча.

Понимая, что эта тварь меня почувствует, я лишь обозначил атаку, готовый к ответному выпаду.

Ну да… Только так. Противника недооценивают только мертвые идиоты. Сегет стоит где-то рядом с богами, и не почувствовать меня он не мог. При этом ублюдок делал вид, что не замечает происходящего, а значит, что-то готовил.

Так и случилось. Отпрыгивая, Владыка Ненависти резко вывернул корпус и ударил мне навстречу копьем…

Если кто-то думает, что такой выпад можно парировать без труда, то он, конечно же, ошибается. Попробуй сбей мечом летящее в грудь острие. Нет, с моей скоростью возможно и не такое, но пока противник неизвестен, лучше не рисковать.

Резко вывернув корпус, я пропустил выпад вдоль живота и, продолжая движение, нанёс круговой удар.

Сегет успел среагировать. Очевидно, тоже ждал какой-то подлянки. Да и скорости реакции уроду было не занимать. Отпрыгнув назад, Владыка Ненависти отмахнулся копьем и, глумливо оскалившись, пророкотал:

— А, это ты, ублюдок? Не думал, что так быстро появишься.

— Ага! — я перекинулся в лиса и двумя ударами отогнал урода от туши медведя. — Ба Леф с Аби передавали тебе огромный привет.

— Уже боюсь… — Сегет растянул в улыбке безгубый рот и оскалил свои острые зубы. — Ты лучше скажи, куда подевалась твоя бакэнэко? Тварь, решившая, что может нас обмануть… Неужели подохла?

Внешне он был похож на рогатого Воландеморта. Из защиты — только ряса и ситаоби[1], на шее болтается квадратный амулет с небольшими разноцветными камнями в центре и по углам. Впрочем, таким, как он, доспехи не нужны. Его ведь и выстрелом из танка вряд ли получится поцарапать.

Да, заклинания тут не работают, но защита никуда ведь не делась? Сила из моего меча тоже никуда не ушла, так что зря этот ублюдок тут скалится. К слову, последними своими фразами он напомнил про Ату? Хочет меня разозлить или просто выделывается?

Все эти мысли пронеслись в голове за мгновение, и я, сбив гардой летящее в живот острие, шагнул вперёд и нанёс рубящий сверху…

Последующий бой продолжался минут десять, если не больше. Обычным бойцам такого не повторить даже близко, поскольку любой человек свалится через пару минут от усталости. В кино оно тоже смотреться не будет. Слишком быстро и от того непонятно. Еще, наверное, незрелищно, но да и плевать.

Бой шел на равных. В своём теперешнем состоянии я немного превосходил Сегета по скорости, но Владыка компенсировал эту разницу оружием и длиной своих рук.

Шаг вправо с коротким блоком, пропустить острие! Сразу шаг вперёд вместе с колющим! Ещё шаг! Рубящий сверху! Отскочить назад, заблокировав выпад. Затем косой рубящий и двухсекундная передышка.

С катаной или тати в руках я был бы трупом без вариантов, но цвайхандер позволяет держать копейщика на дистанции. Впрочем, эффективно атаковать можно лишь рискнув. Ну или в том случае, если противник допустит ошибку. Сегет не ошибался, а я не хотел рисковать.

Шаг вправо! Косой рубящий! Блок с отходом назад! Шаг вперёд! Колющий, рубящий! Блок и назад! Двухсекундная передышка.

Копье и меч мелькали со скоростью лопастей вентилятора. У меня получалось не подпускать Сегета к хрипящему за спиной медведю, и такое могло продолжаться сколь угодно долго. Я не устану, этот урод — тем более, и чтобы победить, придется что-то предпринимать. Только рисковать по-прежнему не хотелось.

Все закончилось, когда Владыка пошёл на размен. В тот момент, когда я атаковал на подшаге, Сегет не стал уходить назад, а наоборот шагнул навстречу и ударил.

Заметив это движение, я попытался уйти и это почти получилось. Однако атака при этом смазалась. Лезвие Райто ударило Темного Князя в область шеи и погрузилось почти до ключицы.

В следующий миг бок обожгла резкая боль. Острие копья пробило доспех и, разорвав плоть, прошло по краю насквозь. Рана неопасная, органы не задеты, но Владыку такой размен устроил. Заканчивая движение, он оскалился, и сорвал с шеи свой амулет.

Понимая, что, за этим движением что-то последует, я закрылся клинком, но оно помогло слабо.

Камни вспыхнули разноцветными огоньками. Амулет рассыпался, и в меня один за другим ударили пять конусов заклинаний! Тьма, Вода, Огонь, Молния, Земля!

Сука! Поганое читерство[2]…

— Щит! — вдруг прорычала в голове бакэнэко, и перед глазами за мгновение до атаки появилась тонкая полупрозрачная пленка.

Защищая меня одного, Нэко использует какие-то там способности, и заклинанием это не является. Такой щит хорошо гасит магию, но от физики защитить он не может…

Это было похоже на падение на воду, или на удар боксёрской грушей по всей поверхности тела. Нет, сама Вода мне ущерба нанести не могла. Тьма и Молния тоже, но вот все остальное…

Сильнейший удар отбросил меня метров на пять назад. Воздух вышибло из легких, грудь обожгло холодом оберега, и я, не удержав равновесия, рухнул спиной на траву. Видя, что противник повержен, Сегет рванулся вперёд, занося копье для решающего удара.

В этот момент окрестности огласил яростный рёв, и появившаяся над моим телом пантера прыгнула навстречу Темному Князю.

Такого поворота событий ублюдок, понятно, не ждал. Наконечник копья бессильно пролетел сквозь прозрачный силуэт хищника, а вот атака пантеры оказалась вполне материальной!

Ударом лапы опрокинув Темного Князя на траву, огромная кошка вцепилась зубами ему в плечо, и в этот момент фигура Сегета резко увеличилась в размерах.

Яростно рыча, пантера отпрыгнула в сторону, затем снова бросилась в атаку, но была отброшена сильнейшим ударом вскочившего на ноги монстра.

Вот не знаю, как оно тут работает. Материальна-нематериальна, или и то и другое? А ещё этот ублюдок дрался со мной в гуманоидной форме, но это хотя бы понятно. Шестиметровая тварь неповоротлива, как слон на выставке хрусталя, и без заклинаний Сегет не продержался бы и минуты.

Захлебнувшись ревом, кошка прокатилась по траве и с видимым трудом поднялась на ноги. Бодмонта, видя, что противник в нокдауне, бросился вперёд, занося кулак для удара, и… напоролся брюхом на Райто!

Да, наверное, не стоит встречать в лоб разогнавшегося Кинг-Конга. Чревато оно для здоровья, да и вообще… Однако другого выхода не было.

Впрочем, если у тебя все в порядке с реакцией, можно попробовать снизить ущерб. Я попробовал. Получилось хреново…

За миг до столкновения с бодмонта я сместился вправо, крепко вцепившись в рукоять меча и расширяя тем самым нанесённую рану! Последовавший за этим удар крутанул вокруг оси и отшвырнул меня метра на три! Ещё повезло, что лапа смертельно раненого чудовища пролетела мимо, задев только плечо.

Рёбра подозрительно хрустнули, воздух снова вышибло из легких, грудь стянуло ледяными тисками, но все это ерунда! Главное, что меч в руках, и мы можем продолжить!

Стиснув зубы от боли, я откатился вбок, вскочил на ноги, сжимая рукоять Райто, и быстро оценил ситуацию.

Вид у Сегета был страшен. Живот чудовища пересекла ужасная рана, из которой на траву уже вывалилась груда синюшных кишок. В глазницах твари горела лютая ненависть, и, если бы взгляд был способен поджигать, от меня бы не осталось даже горсточки пепла. Только вот хрен я сгорю! Он уже практически труп! Сейчас главное не подставиться.

— Это тебе за Ату, ублюдок! — прорычал я, шагнув вправо и готовясь к атаке чудовища. — Будешь мне ещё скалиться, тварь!

Проревев в ответ что-то невнятное, бодмонта бросился на меня, разматывая кишки. Я шагнул навстречу, но в этот миг в морду Темного Князя ударил сияющий росчерк! Следом раздался оглушительный треск! Череп чудовища лопнул как перезрелый арбуз, и гигантская обезьяна, споткнувшись, тяжело завалилась на траву.

— Фаталити, гнида! — тяжело дыша, оскалился я, а дальше произошло странное.

Облачко света, в которое превратилась моя бакэнэко, опустилось к земле возле черепа дохлой уже обезьяны, и из него соткался девичий силуэт.

Короткий плащ с откинутым капюшоном, гордо посаженная голова, грива непослушных волос и такая знакомая поза… При виде изменившейся кошки я натурально забыл как дышать.

Кровь стучала в висках. Грудь болела нещадно, и пара рёбер там, наверное, сломана, но какая же это фигня… Она же… Блин! Но… как⁈ Как я этого не почувствовал⁈

— За меня и за сестру! — глядя на труп, негромко произнесла Ата, затем обернулась ко мне и тепло улыбнулась. — Здравствуй, любимый! Вижу, ты слегка удивлён?

Слегка… Ну да… Вот даже не знаю, какое тут можно подобрать слово. Помнится, я натурально охерел, почувствовав за спиной хвост и ощутив себя лисом. И вот если то чувство возвести в десятую степень…

— Н-ну да… Есть н-немного, — покивав, потрясенно прошептал я. — Получается, ты всегда была рядом со мной⁈ Но… как такое возможно?

— Не совсем так… — подруга покачала головой и опустила взгляд. — Сама я освободиться не могла, но твоя нерожденная дочь… Ее ничто не держало. Я ушла вместе с ней, пожертвовав памятью и восприятием. Рискуя, все потерять, но… я знала, что тебе понадобится помощь, и была уверена, что ты нас спасёшь.

Вот если нормальному, адекватному человеку пару часов крутить японскую рекламу, а потом заставить его искать в показанном скрытые смыслы… Сама уйти не могла, но ушла вместе с дочерью? Превратившись при этом в няшную анимешку, которая как-то оказалась у меня на пути? Да тут и пары литров Иошиного самогона не хватит, чтобы хоть в чем-нибудь разобраться! Алиса, это пудинг, ну да… А Ата — вот она, передо мной! А ещё у меня есть дочь! О-хре-неть!

Заметив мое состояние и, вероятно, не совсем правильно его истолковав, Ата приблизилась и пояснила:

— Сущее предсказуемо. Поскольку связь с тобой никуда не исчезла, оно обязано было нас свести. Так что никто тут особо не рисковал. Да, я ничего не помню, кроме последних событий, но надеюсь, что смогла хоть чем-то тебе помочь…

Ну да… Её душа, очевидно, находилась в Чертоге Смерти, и после гибели Аби сама она освободиться не смогла. Однако стены узилища не могли удержать дочь. В итоге Ата решила не ждать, и сбежала, пожертвовав Силой и памятью. Авантюристка… по-другому не скажешь, но если бы не ее авантюризм, мы бы сюда не дошли.

— Ты очень помогла, — я кивнул и, отпустив меч, посмотрел подруге в глаза. — Но что теперь? Что дальше? Как мне вас обеих вернуть?

— Мы вернёмся, когда проснётся Древо Судьбы, — Ата приблизилась и закинула мне руки на плечи. — Оно же нас с тобой помнит! И дочь уже была во мне, когда мы задавали вопрос…

Хм-м… Выходит, я такой же кретин, как и все остальные влюбленные? Ну, да… и как же это, блин, классно! Вот и не верь, после этого, что миром правит любовь. Нактис, Ата, моя дочь и… скольких ещё получится так вернуть? Осмыслить это я не могу. Уж точно не в таком состоянии. Ата… дочь… о которой я даже не мечтал. И главное, что их можно вернуть! Я счастлив… Раздражает только одно… Какого хрена мне нельзя обнять свою женщину⁈

— Мне пора! — подруга улыбнулась и коснулась своими губами моих. — Древо зовёт… До встречи, любимый…

Произнеся это, девушка превратилась в сгусток белого света, который тут же метнулся к туше медведя, завис над ней и растаял в воздухе без следа.

Вот так всегда… Я мысленно выругался, вздохнул и, повернув голову, посмотрел на странное крылатое существо, подлетевшее откуда-то со стороны скалы.

Внешне этот не пойми кто был похож на того чувака из первого эпизода «Звездных войн», который был хозяином Энакина Скайуокера[3].

Размером с телёнка, и фиолетовый — как трип обдолбавшегося наркомана. Небольшой хобот, глаза, три пары прозрачных крыльев, две пары лап и кривые ноги с копытами. Странное существо висело в метре над землей в позе культурной пчелы и словно бы чего-то ждало.

Культурной в том смысле, что подлетело оно в тот момент, когда мы говорили с подругой, и принялось ждать завершения разговора. С виду неопасное, да и Ата не обратила на него никакого внимания, но все равно непонятно. Вдали летает больше сотни самых разных тварюшек, но подлетела только эта фиолетовая пчела. Или пчёл? В смысле мужик? Да еп!

— Ты чего-то хотел? — я вопросительно приподнял брови. — Поболтать? Или что-то конкретное?

Заметив, что я к ней обратился, пчела кивнула и три раза утробно хрюкнула. Затем указала лапами на труп Темного Князя и громко фыркнула, забавно качнув своим хоботом.

— Жрать хочешь? — я усмехнулся и покивал в ответ. — Без проблем! Медведя только оставь, а этого забирай! — Произнеся это, я на всякий случай указал на дохлую обезьяну, ещё раз кивнул и махнул рукой в сторону скалы, показав, кого конкретно можно забрать.

Пчела поняла этот жест буквально. Три раза фыркнув в ответ, она подлетела к туше чудовища, вцепилась в неё всеми лапами и потащила к скале!

Вот просто оторвала от земли и потащила! Пчела! Размером с телёнка! С небольшими овальными крыльями! Тушу, весом в несколько тонн! Над землей! Волоча кишки по траве! Сука! Гребаные японцы с их наркоманскими фантазиями! Хотя, того чувака придумал американец? Да еп!

Проводив взглядом пчелу, я подобрал отвисшую челюсть, хмыкнул и направился к туше медведя. Грудь уже почти не болела. Оберег, очевидно, срастил ребра и залечил внутренние повреждения. Ну а остаточные ощущения — это уже фигня. Тут бы с головой разобраться, ага…

Не, ну а что? Атака тварей отбита! Сегет подох! Друзья живы! А ещё у меня есть Ата и дочь! И Мика ещё, и Хона… Да тут у любого нормального парня улетит от радости крыша! Не знаю… Как-то все очень уж хорошо, но… и ладно. К тому же все это можно объяснить с точки зрения физики!

Да, именно физики! Ведь все вокруг говорят, что Сущее повернуто на равновесии. Ну не просто же так оно придумало Испытания, в одном из которых мне довелось поучаствовать? Так вот, принимая все это во внимание, можно представить мир в виде огромного маятника. Если так же предположить, что до появления Рюдзина он находился в равновесии, то все сходится!

Небесный дракон организовал разумных и вместе с ними погнал асуров на север. Попутно они наваляли по щам тварям из Нижнего Мира, и маятник отклонился на сторону условного Добра. Именно условного, поскольку большинство моих союзников добрыми не назвать. Да и сам я ни хрена не рождественский эльф, но тем не менее.

Потом Рюдзин по какой-то причине ушел, и отклонившийся маятник, набрав инерцию, полетел в обратную сторону. Четыре тысячи лет он находился на стороне условного Зла и теперь качнулся обратно!

Нет, понятно, что все это притянуто за уши, и докторскую диссертацию по физике за эти гениальные выкладки мне вряд ли кто-то зачтёт, но и хрен с ним! Главное, что, приняв эту теорию, можно не заморачиваться! Просто жить и не ждать, что тебе выставят счёт. Мы уже заплатили четыре тысячи лет назад. Сейчас пусть платят другие.

Да, все так! Но, с другой стороны, ничего ведь ещё не закончено. Синее Древо уже практически спит, в Северном Лесу хозяйничает Тьма, Нактис пока не вернулся. Однако маятник уже набрал ход! По крайней мере, мне очень хочется в это верить.

Размышляя таким образом, я подошёл к раненому медведю, оглядел его и озадаченно почесал правую щеку.

Сару выглядел ужасно, и непонятно, как он вообще смог выжить. Светло-серая шерсть слиплась от крови и потемнела на большей части видимой поверхности тела. Дыхание звучало простуженным хрипом, но Иоши, помнится, говорил, что если оборотень не умер в первые пять минут, то он обязательно выживет.

В подтверждение этих слов медведь выглядел заметно лучше, чем в момент моего здесь появления. Раны, что поменьше, уже зарубцевались, из глубоких перестала течь кровь. Возможно, это Ата его слегка подлечила? Ну не просто же так подруга сюда подлетала? Впрочем, до полного выздоровления тут ещё далеко. Ну а я, к сожалению, ничем помочь не могу.

Ну да… Ветеринарных институтов мне заканчивать не довелось, да и вряд ли оно бы тут пригодилось. Здесь же и медицинская рота не справится. Одних только бинтов нужен целый вагон. И артефакта тоже, блин, нет, а свой оберег я в глотку ему не засуну. Сожрет ещё ненароком и… Черт! Какой же я идиот!

Усмехнувшись, я снял с себя оберег и, мгновение поколебавшись, положил его медведю на голову. Прямо по центру между ушей.

Отшагнув назад, с сомнением оглядел раненого, пожал плечами и уселся на траву. Собственно, все что мог — сделал. Теперь только ждать.

Время на этом ярусе астрала уже давно перевалило за полдень. Малиновое солнце, похожее на кривой перевёрнутый месяц, время от времени сковывалось за бежевыми облаками, но его света вполне хватало, чтобы нормально видеть все происходящее вокруг.

Я сидел на траве, наблюдал за местными обитателями и с некоторой ностальгией вспоминал наше первое посещение Тонкого Мира. Нет, все вроде осталось по-прежнему. Цепь — на руках, найденный меч — со мной, а вокруг летают и бегают забавные существа, внешний вид которых загонит в глубокий ступор любого нормального человека.

Впрочем, если говорить по правде, все уже немного не так. Цепь растягивается как резиновая и совсем не мешает движениям, меч больше не пытается меня убить, а вместо енота здесь огромный медведь. Прежним осталось только психоделическое окружение, но проблема в том, что я ничему уже не удивляюсь. Ну, разве только немного. Самую-самую капельку…

Я посмотрел в сторону скалы, куда пчела унесла тушу чудовища, усмехнулся и покачал головой. Не знаю, но в тот, первый раз, астрал воспринимался как сказка. Впрочем, сейчас это чувство тоже осталось… Нет, внешний вид местных обитателей меня уже не удивляет, и я не горю желанием узнать кто из них кто, но атмосфера тут все равно волшебная. И сидеть на траве в астрале намного прикольнее, чем на лавочке в парке. Как минимум веселее и интереснее…

Не знаю уж, насколько помог оберег, но минут за тридцать все раны превратились в рубцы, дыхание медведя выровнялось, и он заснул.

Будить его я, понятно, не стал. Просто сидел, продолжал наблюдать за окрестностями и думал о своём. О том, что когда-нибудь это закончится, и в астрал я буду приходить просто так. А ещё приведу сюда дочь и покажу ей всех здешних обитателей. Она ведь обязательно будет похожа на Нэко, и ее можно будет обнять. Ну чем не сказка, если задуматься? Да, все так… Сказка никуда от меня не уйдет, она просто станет немного другой…

[1]Автор напоминает, что ситаоби (яп. 下帯, букв. «нижнее оби») — это японское традиционное нижнее белье.

[2]Читерство (от англ. cheat«мошенничать, обманывать») — использование сторонней аппаратуры и программ для обеспечения нечестного преимущества в компьютерных играх. Впоследствии термин перебрался на настольные и азартные игры.

[3]Имеется в виду: Уотто (англ. Watto) –мужчина-тойдарианец, старьёвщик и торговец людьми, владелец магазина в Мос-Эспа на Татуине. Автор это помнит, но ГГ вряд ли. И вики у него под рукой нет.

Глава 18

Сару проснулся, когда в небе уже зажглись первые звёзды и мне уже порядком надоело тут находиться.

Громко выдохнув и разорвав когтями траву, медведь сел и обвёл взглядом окрестности. Заметив меня, он фыркнул, оскалился и прорычал:

— Опять ты?

— Ну да… — я усмехнулся в ответ, подобрал с земли оберег и аккуратно повесил его на шею. — А кого ты еще собирался увидеть?

— А что внизу? И где Сегет?

— Внизу порядок, — я пожал плечами. — Гашадокуро уничтожены, верны пришли, алтарь вроде бы цел. Ну а труп Сегета утащила какая-то фиолетовая пчела.

— Пчела⁈

— Ага, — я кивнул в сторону скалы. — Не знаю, кто это был, но оно вроде хотело жрать, а мне же не жалко. Я бы и Сэта этим пчёлам скормил бы…

При этих моих словах Сару стал похож на того коалу, которого фотограф подловил с отвисшей челюстью и листком эвкалипта во рту. Забавно, конечно, но ну его на фиг. Всерьёз опасаясь, чтоу Хозяина Леса сейчас съедет крыша, я хмыкнул и подробно ему все рассказал.

Весь рассказ занял у меня чуть больше пяти минут. Да и что там было рассказывать? Добили скелетов, перенеслись сюда и грохнули Темного Князя. Потом пять часов просидел на траве. Ну и пчела, да… Как без неё?

Сару слушал не перебивая. Когда мой рассказ был закончен, мудзина грустно оскалился и произнёс:

— Значит, все-таки Ата?

— Да, — я кивнул. — Она очень помогла и помогала…

— Спасибо вам, — медведь превратился в человека и, задумчиво посмотрев в сторону скалы, тяжело вздохнул. — Ладно, пора уходить.

— Что-то не так? — нахмурился я, видя, выражение его лица.

— Да, — Хозяин Леса снова вздохнул. — Клык Рюдзина рассыпался, и я не понимаю причины. Такие артефакты, как правило, теряются, а здесь… Он отдал остатки Силы и обратился в пыль…

— Ну, ты же сам говорил, что Обломок Клыка перестал восстанавливаться?

— И что из этого? — Сару непонимающе посмотрел на меня. — Что ему мешало просто уйти?

— Думаю, что кроме тебя вряд ли кто-то смог бы в полной мере распоряжаться Силой этого артефакта, — я пожал плечами и хмыкнул. — Ну а тебе он больше без надобности.

— Это ещё почему? — Хозяин Леса нахмурился. — Обломок Клыка — это все, что осталось нам от Великого Небесного Дракона, а Рюдзин-сама…

— Хотел чтобы Великие Весы пришли в равновесие? — не дав договорить, предположил я. — Возможно, именно с этой целью он оставлял артефакт? Сейчас большая часть армии мертвых уничтожена. Сегет подох! Все что осталось — это лишь разрозненные отряды тварей на территории Северного Леса и те уроды, что охраняют Источник. Помощь нам уже не нужна. Мы и сами в состоянии справиться!

— Хм-м… — Сару тронул свой подбородок и задумчиво посмотрел мимо меня. — Полагаешь, Рюдзин-сама видел этот исход?

— Ну книгу-то он как-то создал? — я пожал плечами и усмехнулся. — Великий Небесный Дракон несомненно видел будущее, и, возможно, он не хотел, чтобы мы при помощи артефакта попытались отомстить? Сходили бы в Кимон, или раздавили Змею в ее логове? Нет, я помню, что артефакт в бою бы не помог, но нас бы он в любом случае усилил.

— Возможно, ты прав, — Сару задумчиво кивнул, затем поднял взгляд и посмотрел мне в глаза. — Хорошо… И пока мы здесь, скажи: ты уже решил, что делать с Источником Тьмы?

— Да, конечно, — я кивнул. — Слетаю туда с Берютой. Мой оберег прикроет верну от Тьмы, и она сожжет тех уродов, что стоят на балконах. Своим мечом я уничтожу ту мерзость, но есть одно «но»…

— Ты о чем? — видя мое замешательство, Хозяин Леса нахмурился. — Что-то случилось?

— Да, — я кивнул и опустил взгляд. — Дело в том, что я не помню, как летал раньше, и боюсь шлепнуться где-нибудь по дороге. То есть, я готов лететь, но… не отвечаю за результат.

Произнеся это, я смущенно посмотрел себе под ноги и… вдруг услышал странные звуки. Поднял взгляд и… подвис. Было от чего… Сару натурально смеялся! Первый раз с момента своего здесь появления! Это он перенервничал, или…

— И чего в этом смешного? — поморщился я. — Нам же надо…

— Прости, — Сару остановил меня жестом. — Ты просто не помнишь. Драконий всадник не может упасть, и ничто не способно выбить его из седла. Вы сливаетесь в полёте со своими драконами и покидаете седла лишь тогда, когда посылаете правильный мыслеобраз животному. Так определило Сущее. Ты поймёшь это, когда полетишь.

— Хорошо, раз так, — я мысленно выдохнул и усмехнулся. — Тогда проблем нет, и думаю, нам пора возвращаться. А то надоел мне этот астрал.

— Да! — Сару кивнул и положил мне на плечо свою огромную лапу…

Переход прошёл гладко, как никогда. Мы появились в трёх сотнях метров от Древа, напротив полуразрушенного Сеичи Дзингу, около огромного черепа.

Нас, разумеется, ждали. При появлении Хозяина Леса со всех сторон донеслись крики радости, и вскоре вокруг собралась огромная толпа. Тысяч двадцать навскидку, если не больше… Все те, кто участвовал в недавнем сражении.

Свалить было бы некультурно, да и некуда, поэтому я встал позади Хозяина Леса с постной физиономией — типа не при делах — и постарался как можно меньше отсвечивать. Ну вот не люблю я большие скопления людей, хоть ты убей. Здесь, конечно, не люди, но суть от этого не меняется.

Дождавшись, когда народ вокруг поутихнет, Сару шагнул вперёд и громко, во всеуслышание, проревел:

— Мы победили! Сегет отправился в небытие! Тьма отступила, но это только начало! Вскоре мы пойдём возвращать своё! Северный Лес и Древо Судьбы ждут!

Народ после этих слов ожидаемо зашумел. Нет, всем и так были понятны задачи, но командир обязан был их объявить. Жестом остановив поднявшийся шум, Сару обвёл взглядом толпу и добавил:

— Сейчас всем незанятым — отдыхать! Старейшинам — организовать питание и обустройство! Все! Расходитесь и… спасибо вам всем!

Эта фраза поставила жирную точку в событиях прошедшей ночи. Народ снова зашумел и начал расходиться, живо обсуждая недавнюю битву и новый поход.

Это было похоже на начало антракта. Представление закончилось, занавес упал на сцену, но, к сожалению, это была только первая часть.

Тяжело вздохнув, я нашёл взглядом своих и направился к ним, улыбаясь и кивая в ответ на приветствия всем встреченным оборотням.

Помнится, в приемной у покойного Императора была похожая ситуация, но сейчас я не чувствовал себя голым. Нет, к людям у меня нет претензий, да и не знал меня там никто, но… даже если бы знали.

Здесь, в лесу, все намного честней. Ёкай нечего делить и незачем толкаться локтями. Потребности минимальны, и никто тут никому не завидует. Радости не стесняются — ей щедро делятся с окружающими. В горе стараются друг друга поддерживать, но сегодня горя нет! Вот не думаю, что гашадокуро смогли хоть кого-то убить. Слишком они тупые и неповоротливые. Да даже если кто-то погиб, сегодня все равно никто не будет грустить. Пока живет Древо, никто тут окончательно не умрет. А оно будет жить! Ведь мы победили! И такой разгромной победы не случалось четыре тысячи лет!

Махнув рукой ожидающим меня ребятам, я повернул голову и вопросительно посмотрел на Кояму.

— Без потерь, — кивнув, спокойно доложил самурай. — Четверо раненых. Трое — легких, один — до сих пор без сознания. Госпожа Эйка сказала, что оклемается.

«Ну вот… Теперь точно все, и можно ненадолго расслабиться», — я мысленно выдохнул, кивнул Кояме в ответ и, обернувшись, улыбнулся подошедшей волчице.

Очевидно, заметив выражение моего лица, Мика остановилась в метре напротив и осторожно поинтересовалась:

— Что-то не так?

— Нет, — я покачал головой. — Все хорошо. Просто очень устал. Пять часов просидеть на траве и не уснуть — это не шутки.

— А Нэко, как я понимаю, ушла? — хмуро поинтересовался подошедший енот. — Мы с Эйкой ее больше не чувствуем…

— Да, ушла… — я вздохнул и ободряюще улыбнулся. — Но она скоро вернётся. Вернее, они…

— Они⁈ — енот ещё больше нахмурился. — Кто «они»? Ты точно в порядке?

— Они — это Ата и моя нерожденная дочь, — пояснил я и, дождавшись, когда все подойдут, коротко рассказал о том, что случилось в астрале.

Наверное, полгода назад от такого рассказа народ бы слегка охренел, но сейчас все вроде как пообвыклись. Да и чему, собственно, удивляться, когда стоишь под волшебным деревом, возле огромного черепа, хозяин которого недавно пытался тебя убить? В общем, из благодарных слушателей у меня остались только Мика и Асука. Ну и, наверное, ещё Иоши. Обе оками слушали с открытыми ртами, а енот по ходу рассказа перестал хмуриться, а под конец — так вообще пару раз улыбнулся. Ну да… Сказку-то он Нэко так и не рассказал, но ничего — скоро исправится. Будет у него благодарная слушательница.

Закончив говорить, я ответил на пару вопросов, затем поведал ребятам о планах на ближайшее время и отправился к верне, которая лежала на траве возле Сеичи Дзингу.

Она была прекрасна. Огромная, хищная… С угрожающе загнутыми клыками, шипами и гигантскими крыльями.

Я шёл к своей верне и чувствовал себя мальчишкой, которому родители подарили настоящий боевой истребитель! Сколько всего передумал за эти месяцы… Расстраивался, считая, что Берюта погибла… Но все хорошо! Моя верна жива! Она вернулась! И мы с ней ещё полетаем!

Почувствовав мое приближение, Берюта подняла голову, открыла глаза и наши взгляды встретились.

Улыбнувшись, я прошёл под нижней челюстью верны и, обняв ее за шею, упёрся лбом в прохладную чешую.

Вот даже не знаю… Берюта весит несколько тонн, и шея у неё в пару моих обхватов, но по ощущениям — словно обнял большую собаку. При этом верна любит, когда я ее вот так обнимаю, и ещё — когда чешу за ушами. Скребу, в смысле, ногтями по чешуе, которую не пробьёт ни одна стрела. Очевидное невероятное… М-да… По-другому не скажешь.

— Здравствуй, Старший… Я рада, что ты пережил эту битву, — послав калейдоскоп образов, верна осторожно опустила голову на траву. — Ты отрезан от Силы, и я очень переживаю.

— Все будет хорошо, — мысленно произнёс я и, усевшись, привалился спиной к шершавому драконьему боку. — Нам ведь осталось совсем немного… Нужно уничтожить Источник Тьмы и разбудить Древо Судьбы. Вот как раз насчёт Источника я и хотел с тобой говорить.

— Да, я его чувствую, — верна шумно выдохнула и послала образы сомнения и опасения. — Но тебе не кажется, что Источник — это ловушка? Как тогда — четыре тысячи лет назад?

— Все возможно, — я согласно кивнул. — Однако он появился задолго до нашего с тобой возвращения. Так что вряд ли Сэт с Сегетом предполагали, что мы попытаемся его уничтожить. То есть, если кого-то и ждали — то точно не нас.

Впрочем, это не означает, что Змей не попытается устроить засаду. Только кого он отправит? Все четыре Владыки потеряли материальное воплощение и вернутся не скоро. Сам Сэт не придёт, ну а с любой другой тварью мы с тобой справимся. К тому же у нас нет вариантов. Ведь только мы с тобой способны уничтожить эту мерзость. Ну разве что боги помогут, только в это верится слабо…

Голова натурально раскалывалась. Послать столько образов сразу после такого долгого перерыва — это как перерешать треть английского учебника математики, переводя задания со словарем. Нет, так-то образы создавать несложно. Гораздо труднее собирать из них послания. Мозг цепляется за слова, а это, скорее, кадры из фильма. Впрочем, мастерство не пропьёшь, и что когда-то умел — вспомнится. Башка вот только раскалывается…

— Да, Старший! Выбора нет, и мы это сделаем, — верна издала глухое рычание и послала мне образ решимости. — Стая поможет уничтожить мертвых на ярусах перед Источником. Только скажи: когда мы летим?

— Не знаю точно, но в ближайшие дни — как только объединённая армия подойдёт к границе на севере, — я помассировал пальцами виски, пытаясь унять боль, откинул голову на прохладную чешую и устало прикрыл глаза. — Мне сейчас не очень легко говорить, поэтому рассказывай ты. Что происходило в последние дни? Как Стая? Всех ли получилось вернуть?

Как выяснилось из рассказа Берюты, ей удалось пробудить пятьдесят семь соплеменников. Ещё восемь остались в каменном сне, но они очнутся, когда проснётся Древо Судьбы и Тьма покинет Северный Лес.

Ну да… Ата с дочерью, Нактис, Хона и вот ещё верны… Возвращение всех, кто мне близок, завязано на пробуждении Древа Судьбы. Ставки задраны до предела, как в карточной игре при ва-банке. Ну или в фильме, где, кинув кольцо в вулкан, можно решить все мировые проблемы. Да, все именно так… Вот только нет у меня ни кольца, ни вулкана под боком. Зато есть Источник Тьмы и вполне обоснованные опасения верны.

Сэт ведь совсем не кретин. Он прекрасно знает, что у нас все завязано на Древо Судьбы, и Источник Тьмы — это, по сути, последний форпост.

В Северном Лесу мертвых почти не осталось, а быстро перебросить туда можно только низшую нежить. Сильным тварям нужно время на адаптацию, а его-то как раз и нет. То есть объединённая армия людей и ёкай пройдёт по Северному Лесу катком, и у Сэта нет даже призрачных шансов удержать захваченные территории.

Нет, он, конечно, может появиться сам и привести всю свою армию, но это-то как раз и чревато. Я думаю, что Рюдзин такое событие предусмотрел. Закладку он оставил, или будильник завёл — не знаю, но когда Дракон проснется, все сёстры получат по серьгам. В смысле одна, и не по серьгам, а по наглой змеиной роже.

В общем Сэт сто раз подумает, прежде чем приходить. Ну вот не думаю я, что Змей готов рискнуть всем ради сохранения завоеванного. Ведь в случае потери Северного Леса ему ничего не грозит, поскольку мстить никто пока что не собирается. Тогда — четыре тысячи лет назад — мы считали, что Сэт дышит на ладан, но сейчас-то этих иллюзий нет. И даже если шансы пробуждения Рюдзина невелики, риск ничем не оправдан. Так что если чего-то и ждать, то только в момент уничтожения чёрного шара.

По сути, у Сэта это последний шанс качнуть весы в свою сторону, но и у меня есть только один вариант. Тьма должна уйти, и это не обсуждается! И с другой стороны: ну а что нам с Берютой может сделать этот ублюдок? Кого он пошлёт? Скелетов? Бодмонта? Павайта? Или кто там ещё есть ниже по списку? В общем, положить мне с прицепом на эти засады. Нет, расслабляться, конечно, не стоит, но и трястись никто тут не собирается. Райто и драконий огонь решат любую проблему, ну а оберег нас двоих защитит.

Рассказ верны длился недолго, и когда он был закончен, я вдруг понял, что безумно устал. Берюта, очевидно, это почувствовала и послала мне образ поляны. Той, на которую мы так любили с ней прилетать по ночам. Не знаю почему, но голова у меня тут же прошла. Луна в видении приблизилась, и я не заметил, как провалился в сон.

Мне приснился зал, где находился Источник Тьмы. Только вместо чёрного шара над постаментом вращался огромный глобус Земли. На стенах были развешаны елочные гирлянды и аппликации персонажей из диснеевских мультиков. Они подмигивали, улыбались и строили забавные рожи. Некоторые хмурились, но в целом все это выглядело жутковато.

В довесок ко всему от входа в зал к постаменту была постелена ковровая дорожка, вдоль которой стояли скелеты в клоунских колпаках с зажженными бенгальскими огнями. В конце ковра — три нурэ онна в русских кокошниках. В руках той, что в центре — поднос с бутылкой «Столичной», гранёным стаканом и вазочкой с солеными огурцами. Нормальный такой Новый Год… Ну или что тут у них происходит? Вернее, не у них, а в моей больной голове, но ситуация от этого не меняется.

Я ведь прекрасно понимал, что все это сон, но повлиять на него не мог. Просто шёл по ковровой дорожке с идиотской улыбкой на лице и смотрел на стоящих впереди змеедевок. Нет, никакой паники не было, поскольку опасности не чувствовал. Скорее раздражение, из-за того, что не мог крутить головой и видеть все, что происходило вокруг.

А посмотреть было на что. Со всех сторон доносились хлопки, очень похожие на звуки использованных хлопушек. Гирлянды переливались разными цветами. Аппликации подмигивали со стен и забавно скалились. Стоящие вдоль дорожки скелеты, весело щёлкая челюстями и изгибались в танце как пенсионеры на празднике в парке Сокольники.

Вот даже не знаю… Если в Нижнем Мире хоть иногда происходит что-то подобное, то там не настолько уныло, как кажется. Впрочем, местная Преисподняя, скорее всего, не причём. Это мне необходимо проконсультироваться у психиатра.

Пройдя по ковру, остановился в трёх метрах от улыбающихся нурэ онна. Одновременно с этим две змеи, стоявшие по краям, отвесили глубокие поклоны и синхронно расползлись в стороны. Та, что находилась по центру, отпустила поднос, и он, конечно же, никуда не упал.

Изобразив книксен, змея вскинула руки над головой, совершила изящный пируэт[1] и превратилась в девушку. В том смысле, что у неё пропал хвост. При этом кожа стала заметно светлее, глаза изменили цвет на зелёный, а на скулах появились черные знаки.При этом из одежды на ней остался только кокошник, но никакого сексуального возбуждения я не испытал даже близко. Наоборот, в лицо словно повеяло холодом.

Обворожительно улыбнувшись, девушка плеснула водки в стакан, взяла из вазочки огурец и шагнула ко мне. В следующий миг она словно натолкнулась на стену. Стакан вместе с огурцом выпал из рук, и полетел вниз, словно в замедленной съемке. Скелеты перестали трястись, и разом пропали все звуки. Лицо девушки исказилось, она открыла рот и с видимым усилием произнесла:

— Таро! Просыпайся!

Сука!

Я открыл глаза и увидел над собой хмурое лицо Хозяина Леса. Вдохнул, выдохнул, вытер со лба пот и поинтересовался:

— Что-то случилось?

Перед глазами все ещё стоял разукрашенный зал. И скелеты, и голая девка со стаканом в руке, и глобус, и скалящийся со стены Микки Маус. Эта гипертрофированная мышь словно хотела напоследок что-то сказать, о чем-то предупредить… Или мне показалось?

— Не знаю, — голос Хозяина Леса развеял остатки сна. Сару кивнул в сторону Сеичи Дзингу и со вздохом добавил: — Пойдём! Тебя ждут…

Спрашивать, кто конкретно меня ждёт, я не стал. Незачем задавать тупые вопросы. В главном святилище Древа меня может ждать только само Древо, ну или посланная им кодама.

Я вздохнул, поднялся на ноги и, коротко переговорив с Берютой, отпустил верну по ее драконьим делам. Затем посмотрел на Сару и, кивнув, произнёс:

— Да, пойдем…

Одновременно с этим Берюта негромко рыкнула на прощанье и, нарушив привычные законы физики, взлетела как какой-нибудь воробей. Совершив в воздухе полукруг, верна послала мне смайлик любви и скрылась в черноте нависающей кроны.

Я проводил ее взглядом, улыбнулся и следом за Хозяином Леса пошёл к Сеичи Дзингу.

Настроение улучшилось. Вся та хрень со скелетами и гирляндами отступила, и думать о ней не хотелось. Вот не нужно искать объяснения каждому случившемуся дерьму. Ведь даже в магическом мире случаются обычные сны. К тому же, конкретно этот — дерьмом не назвать. Обычный треш без каких-то намеков. Впрочем, в самом конце я немного напрягся, но оно и понятно. Когда ты постоянно ждёшь какой-то подлянки, мозг реагирует соответствующим образом. Особенно, если дело происходит во сне.

Спать в последнее время получается редко и по большей части урывками. Нет, этого вроде хватает. Физически я восстанавливаюсь раз в десять быстрее обычного человека, но мозгам тоже необходим отдых. В общем, отдыхать надо почаще и подольше, а то и не такое приснится. Постоянное нервное напряжение к хорошему не приведет. Даже Берюта почувствовала мое состояние и в качестве снотворного послала мне образ поляны.

Ну да… Верна у меня замечательная. Натуральная боевая подруга в полном смысле этого слова. При этом она не рыцарский конь, а полноценная напарница. В нашем дуэте командир я, но это не означает, что Берюта не может давать мне советы. А еще она заботится обо мне, и с ней прикольно общаться.

Забавно, но все верны мечтают о всадниках. Как я понял из пояснений Берюты, такой симбиоз очень сильно развивает разум дракона, и это как-то влияет на боевые характеристики и будущее потомство. К сожалению, запечатление всадника — это очень непростой процесс, и без Силы бога Луны завершить его практически невозможно. Слишком велик риск гибели того ёкай, который попытается стать всадником. Это одна из причин, по которой драконы были отправлены в каменный сон, и именно поэтому сейчас в мире есть только один всадник. Впрочем, все скоро изменится. Осталось немного: выжить и дойти до конца.

На площадке перед святилищем народа убавилось. Ёкай из приданных отрядов ушли. Остались только самураи и ребята, которые, очевидно, дожидались моего пробуждения.

Махнув рукой брату, который о чем-то говорил с Коямой, я улыбнулся своей волчице, успокаивающе подмигнул встревоженному еноту и, перемахнув через лежащий на дороге обломок коры, зашёл в чернеющий вход.

Внутри Сеичи Дзингу напоминало пещеру. С неровным полом и такими же неровными стенами из древесной коры. Пахло здесь сандалом и душистыми травами. В роли светильников выступали небольшие голубоватые существа, по форме и размеру похожие на черноморских медуз. Они летали под потолком, лениво шевеля щупальцами, и не обращали никакого внимания на то, что происходит внизу.

У дальней стены, примерно в тридцати метрах напротив входа, находился тот самый алтарь. Он вырастал прямо из пола и был похож на огромную картофелину, у которой кое-как срезали верхнюю часть.

Больше тут ничего не было. Кривая пещера размером с пару волейбольных площадок, обломки коры на полу, медузы под потолком и корявый алтарь… С другой стороны, ну а каким еще может быть главное святилище Леса? Да и какая мне, собственно, разница? Тут о другом думать нужно…

Хозяин Леса не соврал. Меня тут действительно ждали…

В центре зала в небрежной позе стоял призрак, при виде которого я озадаченно хмыкнул. Ну да… Я не думал, что все случится так быстро, но очевидно у Сущего на меня появились новые планы? Как раз на финишной прямой? Интересно…

— Вот… — Сару остановился и указал на призрака. — Его позвало сюда Древо…

«Все страньше и страньше», — хмыкнул про себя я и, кивнув, произнес:

— Приветствую, Джеро-сан. Ты хотел меня видеть?

— Здравствуй, Мунайто! — Насмешник кивнул мне в ответ и торжественно объявил: — Двери Великого Лабиринта открыты! У тебя есть триста ударов сердца на то, чтобы решить: хочешь ли ты пройти Испытание! Второго шанса не будет!

— И где эти двери? — поморщился я, слегка охренев от такого напора. — Как мне попасть в Лабиринт?

Не, ну реально же полная хрень! И, возможно, не просто так мне приснился этот трешак? Древо пригласило Джеро Насмешника, для того чтобы он позвал меня в Лабиринт⁈ Я точно уже не сплю? При этом на раздумье выделено меньше пяти минут?[2] Не так давно на островах меня вообще забыли спросить, а здесь Сущее снизошло? Решай парень быстрей, или хрен тебе в зубы? Такое, конечно, не может не напрягать, но я же в любом случае собирался туда заглянуть? А то, что Насмешника позвало Древо, лишний раз намекает, что в Лабиринт обязательно нужно сходить. Да! И сделать это необходимо сейчас…

— Подойди к Сейме но Танэ и положи на него ладонь, — Джеро обернулся и кивнул на алтарь. — Так ты подтвердишь согласие и перенесешься к началу своего Испытания. Там тебя встретит Привратник. Он все объяснит.

— Привратник⁈ А ты тогда кто?

— Я им был, — глядя мне в глаза, спокойно произнёс Джеро. — Сейчас меня нет.

Блин! А вот в эту минуту он чем занимается? Впрочем, спрашивать бесполезно — только время терять. Оно тикает, и нужно что-то решать.

— Хорошо! И последний вопрос, — я посмотрел на алтарь и перевёл взгляд на Джеро. — Скажи, а это надолго?

— Возможно, на пару часов, а может быть, навсегда, — так же спокойно ответил Насмешник. — Ты можешь отказаться…

— Ясно, — я усмехнулся и обратился к Сару: — В общем, скоро вернусь. Прогуляюсь и сразу обратно. Без меня не начните…

— Удачи тебе, Мунайто, — мудзина тяжело вздохнул и коснулся кулаком груди.

— Да! — я повторил жест и быстро пошёл к алтарю.

Напоминаю о комментариях. Спасибо =)

[1]Пируэт в танце — полный круговой поворот всем телом.

[2]Автор считает нужным уточнить, что пульс здорового человека — это ~ 60–90 ударов в минуту.

Глава 19

Это было похоже на удар электрическим током. Едва я коснулся деревянной поверхности алтаря, по телу пробежала легкая судорога. Перед глазами на мгновение стало темно, в лицо дохнуло плесенью и какой-то кислятиной.

В следующий миг я понял, что стою перед домом. Трехэтажным, каменным и очень похожим на тот, с которого все началось. Спортивный клуб неподалёку от Талдома с некоторыми, так сказать, оговорками…

В отличие от того дома, этот словно окунули в болото. Стены и оконные проемы покрыты плесенью и травой, очень похожей на водоросли. Сквозь все это дерьмо проступают неровные пятна. Стёкол нигде нет. Входные двери — из камня. Большие, массивные. С барельефами в виде демонических рож и полустертыми иероглифами.

Справа и слева от входа — жуткие статуи. Огромные мыши или крысы? С оскаленными мордами и свинячьими пятаками. На этом, собственно, отличия и заканчиваются. Спортивному клубу словно приделали другой вход и завесили окна водорослями. А так, тут даже лепнина у крыши похожая…

Самое интересное это то, что я не в астрале. Цепи на руках нет, на мне — та же экипировка. Мечи — в ножнах за поясом, обут в те же сандалии. В общем, хрен пойми что…

Все это пронеслось в голове за пару секунд. Закончив с осмотром, я перекинулся в лиса, вытащил из ножен катану, призвал Райто и резко обернулся, готовый к любому повороту событий.

Как выяснилось, нападать на меня никто не спешил. Россгвардейских машин и бэтров нигде не было видно. Ворота с забором тоже куда-то исчезли, а впереди, насколько хватало глаз, простиралось огромное старое кладбище!

Какая-то жуткая смесь фильма ужасов и локации из «Дарк Соулс[1]». Потрескавшиеся статуи непонятных существ, полуобвалившиеся склепы, небольшие часовенки с гнутыми японскими крышами и могилы, могилы, могилы…

Над всей этой унылой картиной висело огромное блюдце луны, на фоне которой в тридцати метрах впереди перед кладбищем стояло очень знакомое изваяние.

Тот мужик, в средневековом доспехе, который отсалютовал мне мечом, за миг до того, как я прострелил себе ногу. Выходит, он тоже во всем этом как-то замешан?

Ага, и ещё бы понять: в чем конкретно? И что делать? Куда идти? И где тут привратник, о котором предупреждал Джеро?

Не, так-то место прикольное. Очень красиво и интересно до холодных мурашек. Ночь, кладбище до горизонта, куча жутковатой архитектуры, и будь у меня лишнее время, я бы тут погулял. С условием, конечно, что местные обитатели будут не против. А они ведь обязательно есть. Ну не может тут не быть какой-нибудь нежити. Миядзаки[2] бы такого не одобрил…

Пока я оглядывал кладбище, пытаясь сообразить, что, собственно, делать дальше, мужик на постаменте зашевелился. Опустив руку с мечом, он обернулся ко мне. Затем убрал оружие в ножны и спрыгнул на землю, лязгнув железом доспехов.

Просто взял и спрыгнул, ага… С трехметровой высоты, в полном латном доспехе! И вот даже интересно, как он потом будет забираться обратно?

Легко приземлившись на обе ноги и даже не потеряв равновесия, рыцарь поправил ножны на поясе и направился в мою сторону.

Выглядел он очень внушительно. На полголовы выше меня и раза в полтора шире в плечах. Закрытый шлем, кираса, наплечники, поножи и латная юбка. В целом, его доспех — был похож на несбыточную мечту оружейников Ки, и хрен его знает, как такой называется.

Нет, ни священного трепета, ни испуга я не испытывал. Немного напрягали горящие за забралом глаза, но их цвет был как минимум странный. Не оранжевый, не красный и даже не синий, а медовый — как у моей верны. На этом странности не заканчивались. На левой части кирасы этого непонятного существа была выгравирована трехконечная звезда. Точно такие я видел в астрале, под страницей из Книги Начал, и в пещере, где рычало чудовище.

Нет, понятно, что странным можно назвать все вокруг: от «спортивного клуба» до кладбища и этого типа, но мозг почему-то зацепился за звезду и цвет глаз… Впрочем, передо мной определенно не враг, а значит можно положить с прицепом на все эти непонятки. Появится возможность — спрошу, а нет — так и по фигу.

Пока я обо всем этом думал, рыцарь остановился в трёх метрах напротив и, положив ладонь на рукоять меча, пробасил:

— Самурай Луны… Темный… Я приветствую тебя на пороге Великого Лабиринта.

— Здравствуйте, — я положил меч на плечо и кивнул. — С кем имею честь разговаривать?

— У этой оболочки нет имени, — в ответ на мой вопрос пояснил непонятный мужик. — Поэтому ты можешь называть меня Привратником. Я здесь до той поры, пока не вернётся Джеро Насмешник.

Блин! Ну вот почему все так запутано? Настолько, что создаётся твёрдое впечатление, что тебя пытаются развести. Не, ну а что ещё думать? То есть, Джеро смог провести то Испытание на островах, выдать награду и отправить меня сюда, но здесь почему-то вот этот мужик. Ну или кто он там? Да не важно!

Получается, Сущему зачем-то нужно поговорить со мной лично? В образе этого мужика? Оно ведь могло вытащить Джеро из той задницы, в которой он оказался, стряхнуть с него пыль, отправить сюда и потом засунуть обратно! Гребаные японские сказки!

Я вздохнул, покачал головой и, глядя в прорези шлема стоящего напротив существа, уточнил:

— И что? Куда мне идти и когда объявить желаемую награду?

— Не так быстро, Темный, — прогудел из-за забрала Привратник. — Сначала ответь: что в твоём понимании Свет?

«Хм-м, а это-то на хрена ему нужно?» — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Свет — это видимое излучение. Электромагнитные волны и поток фотонов одновременно. И это не то, что я понимаю, а то, что есть на самом деле свет. Только не проси меня объяснить. Больше я ничего со школы не помню.

Привратник с минуту молчал, переваривая ответ. Мне даже показалось, что он сейчас задымится, как те роботы из старого фильма. Не, ну не все же Сущему надо мной издеваться? Пусть хавает той же ложкой, в ответ и с добавкой. Спросили Темного о Свете, ага… А он очень хорошо помнит тот урок в восьмом, вроде бы классе, и пару, которую ему влепили за тупость.

— Что такое «школы»? — прогудел наконец рыцарь, очевидно, так и не уложив сказанное в голове.

— Это учебное заведение того мира, из которого я вернулся сюда, — пожав плечами, пояснил я. — Ученые там дали определение свету, изучили и даже высчитали его скорость. И да, я догадываюсь, что ты имел в виду, задавая вопрос, но, в моём понимании, в мире нет Света и Тьмы. Есть интересы, желания и целесообразность.

— Да! — Привратник кивнул. — Твой ответ принят! Говори, что ты хочешь получить в награду?

— Хочу, чтобы все существа, запертые в Чертоге Смерти, обрели свободу, — не задумываясь, произнёс я. — Все те, кто не смог освободиться самостоятельно после гибели Аби.

— Да будет так! — торжественно произнёс рыцарь и, вскинув правую руку, указал на здание у меня за спиной. — Иди, и освободи их всех!

В следующий миг сзади послышался каменный скрежет. Двери дома расползлись, явив чёрный прямоугольный проход. Небольшой, метра полтора в ширину, но этого вполне достаточно, чтобы пройти человеку.

Не знаю… Но мне почему-то казалось, что Испытание будет проходить на кладбище. И кстати, что он сказал? Оторвав взгляд от прохода, я посмотрел на Привратника и уточнил:

— Ты сказал, «освободи»?

— Да! — рыцарь кивнул. — Ты должен сам вернуть каждого пленника в мир. В этом и заключается Испытание.

— И как мне их освобождать?

— Для этого достаточно проникнуть в узилище и разрушить морок, — монотонно прогудел рыцарь. — Помни, что умереть ты не можешь. Сон, пища и вода тебе не будут нужны. При этом ты в любой момент можешь отказаться от дальнейшего прохождения Испытания. Достаточно громко об этом заявить. В тот же миг ты окажешься в Сеичи Дзингу. Точно в таком же состоянии, в котором находился перед отправлением сюда. Все! Больше мне сказать нечего…

— Погоди! Последний вопрос! — я выставил ладонь и, кивнув себе за спину, поинтересовался: — Скажи, а зачем это нужно? Какой смысл в Испытании?

Услышав вопрос, Привратник секунд двадцать молчал, затем едва заметно кивнул и пояснил:

— Испытание — это возможность понять: достоин ли ты…

— Достоин чего?

— Вот это и нужно понять…

Произнеся это, Привратник исчез и появился на постаменте в позе металлического изваяния.

«М-да… Ну вот и пообщались», — устало подумал я и, обернувшись, направился к зданию.

Остановившись в паре метров напротив входа, попытался разглядеть, что там внутри, но не преуспел в этом и с сомнением посмотрел себе под ноги. Не, так-то вроде все понятно. Инструкции получил, задачи уяснил, но Привратник не сказал главного! В какой момент Испытание завершится?

То есть, что мы имеем? Какой-то Лабиринт за этой вот чернотой и сколько-то тюремных камер, в которые необходимо зайти? В каждой нужно разрушить какой-то морок и освободить пленника? Это в целом понятно, но я не знаю ни размеров этого Лабиринта, ни точного количества пленников.

Ведь это здание передо мной — всего лишь ширма. Вряд ли в трехэтажной сталинке поместится Великий Лабиринт! И с пленниками тоже ни хрена не понятно. Нет, я не думаю, что их очень уж много. В Чертоге Смерти содержались только очень сильные существа, но как я пойму, что освободил всех? И что будет, когда освобожу последнего? Меня перенесёт в Сеичи Дзингу, или придется поискать выход из Лабиринта? А что будет, если я найду выход раньше? Сука! Ну почему все так через задницу?

Обернувшись, я посмотрел на статую рыцаря, выматерился, и покачал головой. Понимания это не добавило, но стало немного легче. Ровно настолько, чтобы махнуть рукой и послать ситуацию в пешее эротическое путешествие.

Ну да… Ничего ведь вроде сложного нет. Умереть не могу. Сон, еда и вода не нужны, ну а ориентироваться в помещениях с большим количеством комнат и коридоров нас учили. Ну а раз так — обойду весь этот гребанный лабиринт и загляну в каждую дырку! Уверен, что за этими дверями, найдутся ответы на любые вопросы. Главное ввязаться в драку, ну а там разберемся.

Откинув в сторону все сомнения, я крепко сжал рукоять меча и зашел в раскрытые двери.

Темнота входа прогнулась резиновой пленкой и прорвалась, плеснув мне в лицо запахом пыли. По ушам ударил противный и такой знакомый звук циркулярной пилы.

«Вот же дерьмо…» — мысленно выдохнул я и, оглянувшись, удивленно оглядел знакомый лестничный пролёт.

Та самая площадка между вторым и третьим этажами спортивного клуба! С улицы доносятся звуки «концерта», а наверху, пролетом выше, натянута пленка, пройдя сквозь которую, мы оказались в Чертоге.

Все так, но нет здесь ни Монаха, ни Чеха. Емишев, с Гномом не прикрывают группу на нижнем пролёте… Один только я…

Интересно, это уже Лабиринт, или Сущее решило мне что-то напомнить? Но почему именно здесь? И зачем эти звуки? Это намёк, что там, на улице, кто-то есть? Что у меня есть шанс вернуться в начало?

Нет, вряд ли… Сущее не может не понимать, что ни в одной из существующих реальностей я бы не отступил. И даже не потому, что мой мир там — наверху. Моя группа шла освобождать заложников, и мы выполнили задание! С потерями, да, и спасти удалось не всех, но лучше нас никто бы не справился! Я не сожалею ни о чем, и ничего изменить не хочу! А значит — только наверх! Вперёд, как и всегда!

Сместившись влево, чтобы иметь пространство для удара мечом, я положил вторую ладонь на рукоять Райто и начал подниматься к закрытым дверям третьего этажа.

Да, наверное, забавно было бы посмотреть на физиономии конторских оперативников, когда бы к ним из дома вышел мужик с лисьей мордой, в сандалиях и непонятной экипировке. Сам Семенченко вряд ли бы удивился чему-то такому, но все остальные точно бы охренели. Там же ещё и пресса подъехала. Можно представить, что бы они написали в своих заголовках…

Забавно, но все это, конечно, фигня. Ведь я оказался там, где и должен был оказаться. Мне же нужно освободить существ, запертых в Чертоге Смерти. Было бы странно, если бы меня с этой целью закинуло в какой-нибудь публичный дом. Нет, «странно» в приведённом примере совсем не означает, что-то плохое, но имеем то, что имеем.

Усмехнувшись своим мыслям, я шагнул на площадку и, не встретив здесь сопротивления воздуха, распахнул двери ударом ноги. Одновременно с этим визг внизу оборвался.

Заскочив в коридор, огляделся и сразу же пробежал за угол. Остановился, выдохнул и, обернувшись, ещё раз оглядел коридор.

Все так, как и было, но с некоторыми оговорками. Те же серые стены с неровными кусками мозаики, песок на полу и узнаваемый барельеф на стене. Рогатая рожа с клыками и высунутым языком. Однако в этой реальности потолок никуда не упал. Хотя, возможно, он снова поднялся? Как бы то ни было, лучше не рисковать, и именно поэтому я сразу пробежал опасное место. Нет, Привратник сказал, что смерть мне здесь не грозит, но упавшая на голову плита переломает кости и вынудит прекратить испытание. Этого не хотелось бы…

Уже собираясь идти дальше, я посмотрел себе под ноги и… выругался. Затем опустился на колено, тронул ладонью темный подтёк на полу, вздохнул и покачал головой.

Тело Леши Кузнецова, очевидно, перенеслось на Землю, но часть крови осталась. Ну а упавшая плита гостеприимно отползла вверх.

Сука! Я с ненавистью посмотрел в потолок, поднялся на ноги и пошёл в сторону зала. Капитана не вернуть, но мы за него отомстили! К тому же смерть — это не навсегда, и воин снова родится воином!

Обойдя лежащие на пути кости, повернул налево и остановился возле арки, ведущей в первый зал. Из шести иероглифов, что были выбиты на внешней стороне прохода, я узнал только два. «Вечность», ну да… В прошлый раз я их пытался запомнить. Думал, что это как-то поможет нам выбраться, но выходит, что ошибался.

Странное чувство… Вроде бы все так же, как и тогда. Тишина… Мягкий свет голубых светильников… Трещины на полу, узоры на стенах и потолке… И года ведь не прошло с того дня, но словно прожил целую жизнь. М-да…

Перехватив второй рукой меч, я прошёл под арку, с порога оглядел зал и зло усмехнулся. Все четыре статуи по углам превратились в груды обломков. Остался только постамент со змеей. Гильзы и тело Емишева исчезли. Там, где лежала Ванина голова, на полу темнело пятно, но подходить к нему я не стал. Не было смысла. Ничего ведь уже не изменишь.

Пройдя вперёд, я остановился перед изваянием в центре комнаты и, задрав голову, посмотрел каменному змею в глаза. В прошлый раз эта скульптура казалась декорацией компьютерной игры. Сейчас, в общем-то, то же самое…

Здесь, на постаменте, Змей выглядит фотогенично. Хищная, страшная красота… В реальности Сэт намного страшнее, но я помню, как эта тварь билась и визжала недорезанной свиньей на площадке перед своей цитаделью. И да… Сейчас он намного сильнее, чем тогда, но…

— Ты следующий! — негромко произнёс я и не торопясь направился к проходу во второй зал.

Верил ли я, что могу уничтожить эту паскуду? Да! Без сомнения! Но не сейчас… Наверное, чересчур самонадеянно даже о таком думать, но я же не один! Слишком многим эта тварь успела нагадить, и они выступят, как только почувствуют реальную силу. Здесь, в Чертоге, таких тоже хватает. И мне нужно их освободить. Всех!

На полу, где подохло чудовище, все ещё лежал узор из песка. Останки сожранных людей и обрывки одежды исчезли, но почему-то остался полицейский жетон. Тот, который я подобрал за пару секунд до атаки чудовища. Не знаю, почему он остался в Чертоге, но, скорее всего, дело во мне. Ведь я последний, кто держал его в руке. Возможно, Сущее посчитало, что я владелец этой пластины, и поэтому решило её оставить? Да, наверное… И раз оно так решило…

Я наклонился, поднял жетон с пола и, убрав его под доспех, направился в следующий зал. Не знаю, прав ли я в своих выводах, но не так-то это и важно. Как бы то ни было, нагрудному знаку погибшего парня не место в этой помойке. Пусть он хранится у меня, как память о том, что здесь когда-то случилось.

Из арки, ведущей в жертвенный зал, все так же проникал тусклый оранжевый свет, но шепота в голове в этот раз не было. Заскочив внутрь, я привычно ушел вправо, оглядел помещение и… усмехнулся.

Ну да… Все чужое исчезло. Ребята, заложники и мой труп. Нет, я всегда был уверен, что выжившие вернулись на Землю. Но верить это одно, а убедиться — совершенно другое.

Ну а так — все вроде на месте. Алтарь с мумией, труп Аби с разбитой башкой и, обвившая трон змея. На полу, в десяти метрах от тела спутника Сэта, темнеет пятно. Большое, неровное… Все, что осталось в этом мире от одного майора Росгвардии…

Пожав плечами, я приблизился к алтарю и, оглядев мумию, поискал взглядом жертвенный нож. Тот, который отправил меня на перерождение. Нет, мне он совершенно не нужен, как и ожерелье на шее мертвого Аби. Вся эта мерзость для меня бесполезна, но ее неплохо бы уничтожить.

Кинжала нигде не было видно, но зато обнаружилась гильза. Всего одна и, очевидно, от той самой пули. Я убрал ее под одежду, затем тремя ударами разрубил ожерелье Темного Князя и, задержав взгляд на кровавом пятне, направился к трону со Змеем.

Ностальгия ностальгией, но пока непонятно, где этот гребаный Лабиринт. Впрочем, вариантов немного. В стене за троном виднеется ещё одна арка. В прошлый раз ее вроде бы не было, хотя я тогда не особо приглядывался. Так что для начала поищу Лабиринт там.

[1]Dark Souls (яп. ダークソウル — да:ку со:ру, с англ. — «Тёмные души») — компьютерная игра в жанре action/RPG разработанная японской компанией From Software и выпущенная в 2011 г. Всего вышло три части. Автор считает эту игру лучшей в жанре и настоятельно рекомендует в нее поиграть.

[2]Хидэтака Миядзаки — геймдизайнер Dark Souls. Не путать с Хаяо Миядзаки — гениальным режиссером, сценаристом и продюсером японских мультфильмов, которые автор настоятельно рекомендует посмотреть всем, независимо от возраста.

Глава 20

Шел не торопясь, готовый к любому дерьму, но ничего не случилось. Змея на троне в этот раз решила не оживать. Ну да… Целиком Сэт сюда перенестись, скорее всего, не может, а его аватар ничего уже мне не сделает. Ну разве только обгадится от злости и бессилия.

Обойдя паскудное изваяние, я прошёл вдоль стены и, остановившись не доходя арки, внимательно изучил взглядом проход. Старые привычки никуда не исчезли, да и рисковать совсем не хотелось. В непонятные места без подготовки забегают только ковбои и мужики в красных трусах из американского кинематографа.Я пока до них не дотягиваю.

Помещение за аркой не просматривалось. Судя по всему, это такая же дверь, что и на входе. Сначала пленка, а потом куда-то забросит. И вряд ли это «куда-то» окажется Диснейлендом.

Так и случилось.

Шагнув в арку, я почувствовал всем телом сопротивление, и когда оно пропало, увидел перед собой серо-чёрную бесконечность.

Вот даже не знаю, как ещё такое назвать… Небо чужой планеты? Космос наоборот? Сон обдолбанного наркомана?

Арка вывела меня на широкую площадку, выступающую из чудовищной скалы, которая поднималась из звездного неба. То есть там, где с точки зрения физики должна была находиться земля, раскинулась бескрайняя чернота, с горящими в ней огоньками. Края скалы не видно ни в одну из сторон, и, если глаза не врут, вниз до черноты — километров как минимум тридцать. Вокруг, насколько хватает глаз, тянется серое пространство, в котором тут и там висят сгустки темно-серого и чёрного дыма. Неподвижные. Самых разных размеров и форм. Большинство похожи на облака. Некоторые выглядят как спирали, у других видны стороны и углы.

Какой-то гребаный треш, по-другому не скажешь. А я-то ещё думал, что Чертог какой-то совсем небольшой, а тут вон какая кладовка…

И все это, конечно же, хорошо, но где Лабиринт⁈ То, что он где-то здесь, сомнений нет, но я не ёжик из мультика, чтобы скакать по облакам! И крыльев у меня тоже нет, но даже если бы были… Куда тут, сука, лететь⁈

В следующий миг резкая боль стиснула голову в раскалённых тисках. Перед глазами все поплыло, в виски кто-то невидимый воткнул ледяные спицы. Грудь тут же заледенела, запястья обожгли невидимые оковы, колени предательски дрогнули. Не понимая, что происходит, я сорвал с плеча меч и нанёс три удара в разные стороны, но Райто разрубил только воздух. Мгновение — и боль прошла. Зрение восстановилось, и я, оглядевшись, увидел прозрачную ленту.

Метров около трёх шириной и километра четыре длиной. Она начиналась у площадки, на которой я стоял, и тянулась к большому чёрному облаку полусферической формы. По крайней мере, с площадки оно виделось так. Очевидно, Сущее сообразило, что сам я Лабиринт не найду и решило протянуть мне дорожку. Ну да, поиск объекта не является целью Испытания, поэтому испытуемому можно немного подправить мозги, чтобы он увидел, куда нужно идти.

М-да… Подозреваю, что и лабиринт — это немного не то, что я себе представляю, но раньше времени голову лучше не греть. Вот дойду до цели и там уже буду думать, что делать.

Придя к такому решению, я положил меч на плечо и, не колеблясь, ступил на прозрачную ленту. Дальше началось странное.

Нет, сама лента оказалась вполне себе твёрдой и, по ощущениям, была похожа на беговую дорожку, но, сделав всего один шаг, я перенесся метров на двести вперед и вбок. Шагнул, оглянулся и выматерился. Затем постоял пару секунд, усмехнулся и двинулся дальше. В голове ничего уложить не пытался. Не стоит натягивать сову этого бреда на глобус своего понимания. Тропа под ногами есть? Цель видна? Вот иди и не умничай! Ну а то, что тебя с каждым шагом швыряет из стороны в сторону — ничего страшного. Никто же не обещал легкой прогулки.

Весь этот бред закончился в сотне метров от цели. И да… зрение меня подвело. Находясь на площадке, я думал, что это «облако» размером с московскую многоэтажку, но вблизи оказалось, что оно никак не меньше Аю-Дага[1], на котором мне как-то довелось побывать.

Тропа перестала скакать вместе со мной из стороны в сторону и потянулась к вершине висящей впереди «горы», которая при приближении оказалась облаком мелких частичек, чем-то похожих на раскрошенный пенопласт. Внутри «горы» хорошо просматривался огромный чёрный прямоугольник, размеры которого оценить было сложно. Собственно, я этого делать и не пытался. Просто шёл, отключив голову, и наблюдал за дорогой.

При моем приближении висящая в воздухе хрень разлетелась и образовала какое-то подобие стен по краям тропы. Трогать я ничего, понятно, не стал, и даже постарался не задевать эти «стены» мечом. Нет, вряд ли при этом случилось бы что-то плохое, но, когда ты не понимаешь происходящего, лучше не проявлять ненужных инициатив. Ну его, от греха…

В итоге импровизированный коридор привёл меня на вершину прямоугольника внутри «горы» и здесь тропа наконец пропала. Оглядев открывшееся пространство, я понял, что нахожусь на огромном полом цилиндре. Диаметром метров четыреста и с толщиной стены — около двадцати. Закончив первичный осмотр, прошёл вперёд, заглянул внутрь и растеряно почесал правую щеку. Материться уже не было сил.

То, что мне открылось, было похоже на огромный колодец, из стен которого торчали гигантские древесные корни. Они переплетались, образуя какой-то чудовищный узор, в просветах которого поблескивали прозрачные нити.

Помимо всего прочего, в видимой части колодца среди переплетенных корней находилось больше тысячи непонятных объектов самых разных форм, цветов и размеров. Одни висели неподвижно, другие двигались, рывками перемещаясь из стороны в сторону или медленно летая по каким-то непонятным орбитам.

Вся эта летающая и переплетенная хрень выглядела настолько чуждо, что я натурально подвис.

Ведь это, судя по всему, и есть тот самый Великий Лабиринт, который мне нужно пройти. И где-то там, среди этих корней, находятся камеры с пленниками, но какого, скажите, хрена мне подсовывают эту херню⁈ Да, можно предположить, что лабиринт Сущего — это не одноэтажный дом, с большим количеством переходов и комнат, но я не инопланетянин и не яйцеголовый, чтобы в таком разбираться!

Нет, возможно, Мунайто с легкостью бы проскакал по этим корням, радостно открывая двери узилищ, но я пока что не он! Мои разум и Сила заблокированы, и Сущее не может это не знать!

Стены колодца, по ощущениям, созданы из какого-то камня. Идеально ровные и гладкие. До ближайшего «корня» метров пятнадцать. То есть, по сути, высота пятиэтажного дома, и прыгать вниз как-то не хочется. Но даже если и спрыгнуть, то что делать дальше? Куда двигаться⁈ Что искать⁈

Отойдя от края колодца, я поднял взгляд и уже собирался высказать Сущему все, что я о нем думаю, но оно меня немного опередило.

В тот момент, когда я подобрал наконец матерные слова, в голове разорвалась свето-шумовая граната. Перед глазами вспыхнула сверхновая суперзвезда, мозги разлетелись на атомы, и сознание благоразумно погасло.

Я очнулся и понял, что лежу на холодном полу. Боль прошла, но тело ватное, словно пролежал не один час. Впрочем, все это фигня. Дышу, мыслю — и это главное. Правая рука сжимает рукоять Райто, левая согнута под корпусом, во рту привкус железа и пыли.

Сообразив наконец, что происходит, я оттолкнулся от пола, вскочил на ноги, огляделся и… выматерился. Было от чего…

Колодец пропал вместе со всей окружающей хренью, а меня закинуло в какой-то каменный коридор с оранжевыми светильниками, трещинами в стенах и осыпавшимися барельефами.

Ширина — метров пять, высота потолка — примерно такая же. За спиной — глухая каменная кладка. Метрах в двадцати впереди — частично обвалившийся барельеф и развилка.

По ходу, Сущее решило привести окружающий мир в понятное состояние и сунуло меня в начало Великого Лабиринта? А сразу этого сделать было нельзя⁈ И почему все эти изменения за счёт моей и без того больной головы⁈ Я ведь в мазохисты не записывался.

Впрочем, возмущаться можно сколько угодно, но какой в этом смысл? Лабиринт оно мне пройти не поможет.

Пожав плечами, я ещё раз оглядел стены, затем отпустил меч и убрал в ножны оставшуюся в руке катану. Оружие мне пока что не нужно, так что незачем таскать его на плече. Если понадобится, я успею выхватить его при любых обстоятельствах.

Ладно, с этим вроде понятно. Теперь необходимо определиться со своими дальнейшими действиями. Итак, что я помню из прошлой жизни?

Любой лабиринт, в котором нет отдельно стоящих стен, можно пройти, руководствуясь правилом правой или левой руки. То есть нужно постоянно идти вдоль какой-то стены, постоянно касаясь ее ладонью.

Если же в лабиринте есть отдельно стоящие стены, то такой метод сработает не всегда. Впрочем, ничего страшного нет. Просто придётся ставить на стенах отметки. Мела у меня нет, но зато есть катана, которой можно оставлять следы на камнях[2]. Нет, конечно, царапать боевым оружием стены — не самое позитивное из занятий, но других вариантов у меня, увы, нет. Ну, а раз так, поступим следующим образом: поначалу я буду идти за правой рукой, и, если встречу на пути отдельно стоящую стену, начну ставить отметки. Ну да… В моей ситуации налево — уже не с руки. Направо бы сил хватило…

Улыбнувшись своим мыслям, я прошёл вперёд, оглядел развилку и озадаченно хмыкнул. С полуобвалившегося барельефа на меня скалилась очередная рогатая тварь. Непохожая на ту, что была на входе в Чертог, но такая же мерзкая и уродливая. Слева находился прямой коридор, в правой стене которого просматривались два квадратных прохода. Метров двадцать до первого и около пятидесяти до второго, находящегося возле торцевой стены в самом конце коридора.

Справа же все было интереснее на порядок. Двадцатиметровый коридор заканчивался широкой аркой, которая была затянута сплошной белой пленкой. Ну или чем-то очень похожим. Примерно по центру арочного прохода висела металлическая с виду пластинка с большим чёрным камнем в оправе. Стены и потолок тут были такие же, как в коридоре за спиной. Каменные и относительно ровные, с небольшими сколами и трещинами.

Пластина — квадратная, со стороной сантиметров пятнадцать. Способ крепления — непонятен. Создаётся впечатление, что она висит в воздухе перед пленкой. Материал — белый металл похожий на истинное серебро. Камень — овальный, огранённый. Сантиметров пяти в длину и в ширину — около трёх. Оправа — четыре загнутых усика в центре пластины.

В общем, ни хрена не понятно, но, судя по всему, это одна из камер, в которые мне нужно зайти. Получается, Сущее упростило Лабиринт до предела, но обычных дверей с засовами создать не смогло? Ну да, конечно… Так я, блин, и поверил.

Нет, возможно, эта пластина — что-то вроде таблички, с указанием того, кто находится в камере, и сквозь плёнку я пройду без проблем? М-да… Как же достали меня эти гребаные головоломки!

Тяжело вздохнув, я вытащил меч, шагнул в сторону арки и… тут же отпрыгнул назад.

Сука!

Это было похоже на невидимую сеть из колючей проволоки. Очень похоже на ту поганую магию, которой меня останавливал чёрный самурай в нашу первую встречу. При этом сеть заклинания не держала и не преследовала. Она просто перекрывала дорогу.

Хм-м… Я еще раз оглядел коридор и задумчиво тронул свой подбородок. Туда мне обязательно нужно попасть! Привратник понятным японским языком сказал, что я должен заходить в камеры и уничтожать какие-то там мороки. Может быть, пластина — и есть тот самый морок?

Пожав плечами, я опустил меч, вытянул левую руку и, целясь по камню в оправе, мысленно потянул спусковую скобу.

Промахнуться было практически невозможно. Сорвавшийся с запястья полумесяц попал точно по центру пластины и… ничего не случилось. Заклинание пролетело сквозь непонятный металл и исчезло. Пластина даже не дернулась, пленка за ней не порвалась, камень остался в оправе.

Пожав плечами, я снова шагнул в коридор и снова почувствовал всем телом многочисленные уколы. Выматерился, призвал Райто и нанёс пять рубящих ударов по воздуху. Не помогло. Проползти или пройти вдоль стен тоже не получилось. Второй полумесяц, как и первый, ушел в молоко.

Прекратив бесполезные попытки, я отпустил меч, убрал катану в ножны и попытался включить голову. По всему, на ум приходило только три варианта: Сущее хочет, чтобы я заплатил страданиями, «камера» имеет другой вход, или «ключ» находится где-то не здесь.

Пожав плечами, я вернулся в начало и простучал каждый камень первого коридора. Без толку. Судя по звукам, стена была толстая, и рубить ее смысла не было. Недолго поколебавшись, я внимательно изучил все доступные трещины, рассмотрел все разводы, но ничего не нашёл и направился по левому коридору.

Дойдя до первого прохода, повернул направо, прошёл тридцать метров и упёрся в стену, от которой можно было пойти только налево. Уже чувствуя подставу, прошёл до стены, затем снова повернул налево и, дойдя до следующей стены, снова выматерился. Все эти переходы оказались петлей, которая вернула меня в коридор с осыпавшимся барельефом и гребаной пластиной в гребаной арке.

Сделав пару глубоких вздохов и немного успокоившись, осмотрел кусок коридора до барельефа. Затем снова прошёл по петле, внимательно изучил стены и, ничего не найдя, вернулся на исходную позицию напротив пластины. Усевшись на пол, вздохнул и устало покачал головой. Теперь вариантов только два: послать происходящее на хер и вернуться в Сеичи Дзингу, или пойти по коридору вперёд.

Нет, наверное, какой-нибудь киногерой не стал бы даже простукивать стены, а сразу бы двинул к арке. Только я не киногерой, и мне очень больно.

Одно дело рваться к врагу с упавшим забралом, не чувствуя ни страха, ни боли, и совсем другое — положить яйца на наковальню и заставить себя врезать по ним молотком.

Я устал, и меня все достало, но… Но там, за этой сучьей пластиной, возможно, мои ребята! И верны, и Джеро Насмешник, и та, о ком меня просил Синигами. А боль… — она ведь не навсегда. Зато навсегда будет стыд за невыполненные обещания. За то что «мог», но не сделал и отступил.

Мне вдруг вспомнился тот подпол[3] из РОВД, который остановил своих бойцов и не пустил их в спортклуб, зная, что там внутри — экипаж прибывшего патруля. Я ещё думал тогда, что не дай мне Бог оказаться в такой ситуации. И вот сейчас… Да, я не помню имён своих бойцов и не уверен, что они там, но все же попробую! Просто, чтобы потом ни о чем не жалеть!

Вскочив на ноги, я выхватил из ножен катану, призвал Райто и пошел к арке.

Боль тут же рванула тело сотней порезов. Невидимые шипы воткнулись в тело, в морду и даже в хвост. При этом на доспехе, наручах и клинке не появилось ни единой царапины. Я просто физически чувствовал, как разрывается плоть, но ни капли крови при этом на пол не упало. Это было чудовищно… Идти, чувствуя, как твое тело рвется на полосы. Невыносимо и страшно, до стучащей в висках ненависти!

Гребаное Сущее с его погаными квестами! Лабиринт — это вроде награда за то Испытание, но… Сжав в ладонях рукоять меча и стиснув зубы от боли, я рычал и шёл к проклятой пластине. Сеть прогибалась, разрывая мясо и царапая кости. На пятом метре этого паскудного коридора из стен ко мне рванулись прозрачные змеи и, извиваясь, вцепились в бока.

Вот, казалось бы, сколько боли способен вытерпеть человек до того, как потеряет сознание? А если он не может его потерять? Не хочет… потому что у него упало забрало!

На середине пути пол под ногами превратился в жидкую лаву, которая поднялась до середины колена. Сеть никуда не исчезла, и идти стало намного сложнее. Шаг за шагом… Чувствуя, как ноги горят, а шипы скрипят на костях и рвут тело на части. Видя впереди только пластину и сжимая в горящих ладонях рукоять Сияющего меча… Шаг за шагом! Сантиметр за сантиметром!

Когда меня пытал Хар, сознание выключалось и не нужно было идти… Сейчас не так… Я знал, что если сдамся — сеть выкинет меня из этого проклятого коридора. Придётся снова идти… Но нет! Ни хера! Только вперёд! Рыча и матеря Сущее! К пластине из истинного серебра!

Когда до цели оставалось не больше трёх метров, у меня открылось второе дыхание. Может быть третье… Или даже десятое… Ринувшись вперёд и чувствуя, как шипы цепляют за кости, я коротко размахнулся и ударил мечом по ненавистной пластине. Не устоял на ногах и упал, но успел заметить, как кончик меча разрубил проклятый металл вместе с камнем в оправе. В следующий миг коридор озарила ярчайшая вспышка.

Рухнув на колено и завалившись на левый бок, почувствовал что-то мягкое и прохладное, но соображать уже не мог и вырубился. Пытка закончилась, и Сущее, сжалившись, позволило сознанию погаснуть. Ну или решило не слушать, что я о нем думаю…

[1]Высота Аю-Дага (Медведь-горы) 570,8 м над уровнем моря, горный массив вытянут в северо-западном направлении на 2400 м.

[2]Достаточно простой (универсальный) способ прохождения лабиринта — известен как алгоритм Люка-Тремо. Опубликован в 1882 г.

[3] Подпол (жарг.) — подполковник.

Глава 21

Я очнулся и понял, что лежу мордой в снегу. Райто в руках, тело ватное, в голове пустота.

Все ещё не понимая, что происходит, вскочил на ноги, огляделся и мысленно выматерился.

Стою на краю поля. Зима, ночь… Небольшая рощица в полусотне метров прямо по курсу. Снег до середины колена, в правый бок дует резкий порывистый ветер. Луна в небе — неестественно желтого цвета, впереди в роще горит небольшой огонёк… Вся эта мозаика высыпалась в голову за секунду, затем сложилась в цельную картину, и я выматерился повторно.

Великий Лабиринт, Испытание, коридор Боли, ну а это, выходит, чья-то камера? Интересно…

Не, в целом все очень даже неплохо. Боль прошла, хотя, казалось бы, после такого я должен месяц валяться на койке. Мороз и ветер беспокоили лишь отчасти. То есть было довольно прохладно, но совсем не смертельно. Ну да… С Водой я дружу, но даже это не главное. Любой оборотень в человеческой форме защищён от холода так, словно покрыт невидимой шерстью. Это как у Тоетамы с защитой… Вроде гладкая нежная кожа и одновременно — броня, которой позавидует любой танк.

В общем, замёрзнуть у меня не получится, даже если очень этого захочу. Хотя, нужно заметить, что здесь намного холоднее, чем где бы то ни было. Думаю, градусов сорок-сорок пять ниже нуля, если переводить в понятные величины. Впрочем, плевать мне на этот мороз. Нужно понять, на хрена я тут оказался.

Поморщившись от летящего в морду снега, я ещё раз оглядел окружающее пространство и, положив на плечо меч, пошёл на горящий огонь.

Шёл, не торопясь, и внимательно следя за окружающим пространством. При приближении к деревьям снег стал глубже, а в роще он уже доходил до колена. Огонёк же выглядел странно. Он не был похож ни на костёр, ни на факел, и в довесок ко всему — висел над землей.

Метров с тридцати стало понятно, что это какие-то непонятные символы. Они загорались, гасли, вспыхивали ярче и медленно затухали. Красно-оранжевые. В три столбика, от одного до пяти символов в каждом…

Висящая в воздухе хрень никак не реагировала на ветер и со стороны напоминала световое табло в каком-нибудь фантастическом фильме. Судя по всему, это и был тот самый морок, который мне необходимо разрушить. Сомнения пропали, как только я увидел ее…

На снегу, перед висящей в воздухе «матрицей», стояла юная девушка. Черноволосая, стройная с идеальной фигурой и небольшой, красиво очерченной грудью… На ней было надето полупрозрачное невесомое кимоно, которое, по сути, ничего не скрывало. Волосы густые, длинные, на голове — белый гребень с узорами. Ноги — босые, с аккуратными небольшими ступнями. Да, я видел ее ступни, поскольку незнакомка стояла на снегу, не проваливаясь.

При всем при этом, девушка была незаметна. Она не отбрасывала тени и полностью сливалась с окружающей обстановкой. Я не знаю, как такое возможно, но даже мне, с моим идеальным зрением, увидеть ее удалось только шагов с двадцати.

Вот казалось бы… Чёрные волосы, силуэт, и она не была прозрачной, но, очевидно, разум ее просто не принимал. Ну да… Босиком, на снегу, в сорокаградусный мороз, в легоньком платьице… Какая-то местная снежная королева? Хотя нет — скорее принцесса. Слишком юная и красивая…

Нет, понятно, что эта юность и красота — полная ерунда, и обманываться тут никто не собирается. Эта девчонка только похожа на куклу из мультика для перезрелых подростков. На самом же деле все не так няшно и радужно. Существо, способное вызвать ненависть Сэта, не может быть розовой зайкой.

Девушка стояла, безвольно уронив руки, и, не отрываясь, смотрела на мелькающие в воздухе символы. Меня она не видела, скрипа снега не слышала, на ветер не обращала внимания.

«Даже могучие ками не могут избавиться от вечного наваждения, пребывая в грезах не одну тысячу лет»… Да, я помню слова своего погибшего друга. Гипноз это, наваждение или что-то ещё — не важно. Меня больше занимает вопрос: что будет, когда я разрублю это «световое табло»? Как долго она будет «просыпаться»? И что случится потом?

Не, в хорошей сказке освобожденная принцесса всегда бросается на шею своему избавителю. Прекрасному принцу или Ивану Дураку — там уж как кому повезёт, но тут, блин, не сказка! Вернее, сказка, но про другое! В том смысле, что принцесс мне уже хватает, а вот по башке получить вообще неохота. И убивать я никого не хочу… Ну, разве только, не останется других вариантов.

Не доходя пяти метров до пленницы, я остановился и с сомнением посмотрел на мелькающие в воздухе символы.

На меня эта мерзость не действовала, и я не боялся превратиться в загипнотизированного идиота. Такое дерьмо должно настраиваться персонально, да и оберег не стоит сбрасывать со счетов. В общем, никакой гипноз мне не грозит, но вдруг, глядя на символы, получится понять, кто такая эта девчонка?

Не успел я об этом подумать, как перед глазами все поплыло. Виски прокололи холодные спицы… Мгновение — и боль прошла, вернув мне кусочек потерянной памяти. Маленький осколок гигантского пазла… Одновременно с этим впереди над снегом появился просвет: знакомый каменный коридор с оранжевыми светильниками и потрескавшимися стенами.

Сущее предложило выбор… Я могу пройти дальше, оставив эту девушку здесь, наедине с ее волшебными грезами. Просто взять и уйти…

И да, я был прав, передо мной натуральный монстр. Юки-онна[1] или скорее Юки-химэ[2]… Грозный дух мороза и ледяного ветра. Чудовище, убившее не одну тысячу смертных… Нет, насколько мне известно, она не охотилась за людьми, а лишь добивала замерзающих, превращая их в духов Зимы — тварей, враждебных всему живому.

Это то, что позволило вспомнить Сущее, но как-то очень уж странно оно выходит. Я ведь не просил совета, и мне плевать скольких там убила эта красавица. Сам ведь тоже ни разу не плюшевый заяц…

Шагнув вперед, я широко размахнулся и ударил мечом по горящим в воздухе символам. Мне плевать, кто такая эта девчонка! Я пришел освободить всех, и никаких исключений не будет!

По ощущениям, словно ударил по стеклянной бутылке. Клацнуло. Символы вспыхнули и погасли, превратившись в чёрную пыль, которую ветер швырнул в лицо незнакомке. Швырнул и тут же затих, словно за моей спиной кто-то выключил вентилятор.

Девчонка стояла секунд пять, пялясь в темноту своими огромными фиолетовыми[3] глазищами, а затем ее тело изогнулось, как от сильного удара в живот.

Мгновение спустя девушка превратилась в облако невесомых снежинок и, издав яростное шипение, метнулась метров на двадцать назад.

Там она снова приняла человеческий облик, но в этот раз на человека была похожа только отчасти. Высокая, в белом ниспадающем платье, с заострившимися чертами лица и чёрными провалами глаз… Розовая зайка превратилась в онрё… Ну да… Чего-то подобного я и ждал. Теперь самый ответственный момент…

Внутренне напрягшись и готовый к любому повороту событий, я выставил ладонь и коротко произнёс:

— Спокойно! Я тебе не враг!

Мои слова прозвучали в тишине пистолетными выстрелами. Ну и по останавливающему действию тоже сработали как тяжелая пуля. Рванувшееся ко мне чудовище словно бы натолкнулось на стеклянную стену. Замерло в десяти метрах напротив и, успокоившись, вгляделось в меня своими пустыми глазницами.

М-да… Вот никогда не видел настолько удивленного призрака. При взгляде на меня у этой подруги натурально уехала челюсть, словно она встретила своего покойного дедушку. Ну или узнала, что планета круглая, а слоны и черепаха существуют только в больных фантазиях плоскоземельщиков.

Мгновение — и юки-онна снова приняла нормальный человеческий облик. Она ошарашено оглядела окружающие деревья, затем приблизилась и, широко распахнув глаза, выдохнула:

— Таро-сан⁈ Ты вернулся⁈ Или я тоже… Где мы? Что это за место?

М-да… Оказывается, мы с ней были знакомы. Впрочем, чего тут, блин, удивляться? Она ведь тоже враг Сэта… Но Сущее — паскуда… Почему оно не выдало всей информации? Это просто нечестно…

— Да, вернулся, — я кивнул и перекинулся в человека. — И ты теперь тоже вернулась. Мы в Чертоге Смерти. Я уничтожил контролирующее заклинание, и теперь ты свободна.

При этих моих словах в глазах девушки мелькнула лютая ненависть. Она нахмурилась и, чуть склонив голову, уточнила:

— Чертог Смерти? Но где тогда Аби?

— Темный Князь нас оставил, — я пожал плечами и кивнул себе за спину. — Его труп лежит около алтаря напротив статуи Сэта. Но не спрашивай, где это… Я тут совершенно не ориентируюсь. Память ко мне ещё не вернулась. Не помню ничего, и тебя тоже не помню. Просто знаю, что ты мне не враг.

— Ничего не понимаю, — девушка растеряно покачала головой. — Ты знаешь, кто такой Аби, но не помнишь меня…

— Я убил Темного Князя, когда вернулся в мир и оказался в Чертоге, — отпустив меч и убрав в ножны катану, пояснил я. — Потом погиб и очнулся в теле этого мальчика. После этого полгода прожил в Империи и там узнал о Сэте и Темных Князьях.

— А Синигами-сама? — во взгляде девушки плеснулась надежда. — Ты его вспомнил? Это он тебя отправил за мной⁈

О-хре-неть! Так вот, значит, как оно получается! И как же хорошо, что я никуда не ушел!

— Ну, можно сказать и так, — с улыбкой произнёс я. — Он попросил меня освободить из Чертога дорогое ему существо. Только имени твоего не назвал.

— Я Юки-химэ-но микото, — с грустной улыбкой ответила девушка. — Спасибо, что вызволил, и, надеюсь, ты меня вспомнишь.

— Обязательно, — я кивнул. — И, если не трудно, расскажи: как и почему ты здесь оказалась? Возможно, для меня это важно.

— Это долгая история, — Юки пожала плечами и задумчиво посмотрела на висящую над лесом луну. — Люди, которых я обращала в духов, страдали и восстанавливали свою карму. Когда земное воплощение кори-но сере заканчивалось, мало кто из них отправлялся к Владыке Нижнего Мира. Человек же со светлой кармой не может стать Духом Зимы, и таких я, конечно, не трогала.

— Получается, ты забирала у Сэта души, и ему это, понятное дело, не нравилось?

— Да, все так, — девушка кивнула. — Владыка попытался надавить на Синигами-сама, но ничего из этого не получилось. Никто не в силах заставить Проводника Смерти нарушить существующий Порядок. Свою сущность и предназначение я менять не собиралась, и ублюдок отомстил.

— Подослал Темных Князей?

— Не знаю, — Юки покачала головой и посмотрела мне в глаза. — Несколько сотен лет все шло своим чередом, и я потеряла бдительность. Думала, что вопрос разрешён, но, как выяснилось, это было не так. Я не знаю, как это случилось. Думаю, попала в засаду. Помню место на склоне Такао, черноту и бесконечный полёт среди звёзд…

— Мне жаль… — я вздохнул. — Не знаю, сколько времени ты тут пробыла, но все закончилось…

— Восемьсот лет, — в фиолетовых глазах девушки полыхнула холодная ненависть. — Сэт забрал у меня восемьсот лет, и я отомщу. Теперь ни одна тварь из Нижнего Мира, ступившая на снег, не вернётся в свою клоаку! Раньше я их не трогала…

М-да… Какой же интересный этот мир, и как же хорошо, что я привык доводить начатое до конца. Да, Юки ни разу не зайка, но и те, кого она убивала, тоже не были святыми апостолами. При этом она их реально спасала. Да, муки — это не очень хорошо, но карму очистить непросто. Впрочем, как бы то ни было, летать невесомым духом с возможностью перерождения, всяко лучше, чем отправиться в Нижний Мир. Нет, оттуда тоже можно как-то свалить, но сделать это почти нереально. В общем, я молодец! Освободив Юки, вернул долг Синигами и заимел очень сильного союзника. Осталось только узнать, что делать дальше.

Я посмотрел в сторону просвета с коридором, который продолжал висеть в воздухе, перевёл взгляд на девушку и уточнил:

— И что теперь? Ты сама можешь отсюда уйти?

— Да, конечно, — Юки кивнула. — Ты со мной?

— Нет, у меня ещё остались тут дела, — я покачал головой и улыбнулся. — До свидания, принцесса. Передай мое уважение Синигами-сама.

— Обязательно, — девушка улыбнулась в ответ и, шагнув вперёд, тронула меня за запястье. — Спасибо, Таро-сан, и прощай!

Произнеся это, Юки превратилась в облако невесомых снежинок, которое вытянулось серебристой змейкой и извиваясь унеслось в вышину.

Я посмотрел ей вслед, вздохнул и, усмехнувшись, направился к светлому пятну коридора.

Настроение улучшилось. Нет, я понимал, что все только начинается и впереди меня, скорее всего, ждёт очередной пыточный коридор. Хреново, конечно, и ничего тут не скажешь, но никто тут отступать не намерен. Я все равно дойду до конца и освобожу всех! И чего бы это не стоило! Дойду и освобожу! Просто потому, что я так решил!

Поймав правильный настрой, я хмыкнул, подошёл к порталу и шагнул в призрачный коридор.

Переход произошёл мгновенно и без каких-то негативных последствий. Это как зайти с мороза в дверь супермаркета. Ну да… Только свежей выпечкой тут ни разу не пахло, да и водки, увы, не купить.

Оказавшись в Лабиринте, я стряхнул с себя снег, огляделся и выматерился, поскольку это был тот же самый коридор.

Ну, может быть, не совсем тот, но очень похожий. Кладка, потолок и трещины в тех же местах. Рожа на барельефе вроде другая, и здесь она немного целее. Нет, я не очень силён в классификации морд рогатых уродов, но здесь на полу лежит заметно меньше обломков.

Тяжело вздохнув, я приблизился к барельефу, посмотрел направо и хмыкнул. История повторяется, и здесь опять чья-то «камера». Пленка в арке теперь голубая, пластина — такая же серебристая, а камень в оправе — зелёный.

М-да… Наверное, хорошо, что оно так. В том смысле, что не придётся бродить по Лабиринту и кого-то искать. На этом, собственно, все плюсы заканчиваются.

Хотя, в этот раз, может быть, все будет не так?

Повернувшись направо, я сделал пару шагов в сторону арки и, почувствовав жжение, тут же отпрыгнул назад.

Гребаное Сущее, с его гребаными квестами! И какого хера это дерьмо называется лабиринтом⁈ Где проходы, тупики и запутанные маршруты⁈ С какого перепуга тут эта пытка⁈

Привратник говорил, что Сущему или кому-то там нужно понять, чего я достоин? Они там всемирный рейтинг мазохистов определяют и меня пророчат в первую тройку? Ну да… Очень похоже на то.

Впрочем, возмущаться я могу сколько угодно. Да и никто не просит меня терпеть эту боль. Достаточно проорать о нежелании идти дальше — и тут же окажешься в Сеичи Дзингу. Всего-то… сдаться и проорать…

В этот раз невидимая сеть в коридоре обжигала. Не знаю, от чего это зависит, но оно и не важно. Ты или идёшь дальше и тогда по фигу — что там впереди, в коридоре, ну или не ной и вали…

Я вздохнул и, вернувшись назад, снова простучал стены и изучил трещины. Не найдя ничего полезного, направился в левый коридор и прошёл по знакомому маршруту.

Без толку…

Не знаю… Возможно, я не там и не то ищу, но в голове больше нет никаких идей. С другой стороны, а какие тут могут быть идеи? Где-то на стенах спрятаны слова заклинания, произнеся которое я очищу проход? Не, ну а что еще тут можно найти?

Заклинание, ну да… Только проблема в том, что я до сих пор не умею читать и не способен творить заклинания. При этом логика подсказывает, что если бы был какой-то другой способ пройти коридор, то я бы не смог пройти его в прошлый раз. Ноги бы вросли в камень, вышвырнула бы сеть, или пластину разрубить бы не получилось. Однако я прошёл и, значит, это единственный путь. Жертва за освобождение союзника.

Впрочем, все дерьмо когда-то заканчивается. Сколько здесь этих камер? Пять? Десять? Пятнадцать? Или, может быть, пятьдесят? Ведь чем их больше, тем больше у меня будет союзников, и тем больше пострадает в будущем Сэт.

Да! Только так! Если я хочу загнать эту тварь в ее логово, обезопасить будущее своих друзей и пока ещё нерожденных детей, нужно дойти до конца! И как бы ни хотелось отсюда свалить…

Усмехнувшись, я выхватил из ножен катану, призвал Райто и, крепко сжав рукоять, направился в коридор…

Сука!

Сознание вернулось, и я понял, что лежу на холодном полу. Боль отступила, тело перестало гореть. Вокруг тишина. Тело ватное, но руки и ноги чувствую. Еще чувствую небольшой камешек под скулой, и вроде дышу… Значит жив…

Глубоко втянув носом воздух, я открыл глаза, принял сидячее положение, огляделся и хмыкнул.

Все верно. Попал туда, куда шёл. И место очень знакомое. Та самая пещера из астрала, в которой я встретил верна, а потом говорил с Джеро и получил от него кошелёк с жемчугом. Ну да… Правда верна тут уже нет, но зато Джеро в наличии…

Вставать не хотелось. И это не усталость, не боль, а скорее апатия и… досада. Ведь освободив Джеро, мне снова придётся возвращаться в тот гребаный коридор и терпеть…

Ладно… Стряхнув со скулы прилипший камушек, я поднялся на ноги, положил на плечо меч и задумчиво посмотрел в сторону выхода.

Там, на небольшом плато, все так же лежит снег. Прямо по курсу торчит камень, возле которого я пережидал бурю, а вдали, за облаками, проступают очертания гор.

Вот даже интересно… Выйдя из пещеры, я снова попаду в огненный ад коридора, или Сущее разрешит погулять? Посидеть на скале, полюбоваться горами…

Усмехнувшись, я обернулся и ещё раз окинул взглядом пещеру, отметив, что портал возвращения в Лабиринт уже появился и висит у дальней стены. Джеро Насмешник, к слову, тоже висит. Ну или лежит на воздухе — тут уж как кому удобно считать.

Тело ками Случая находится в центре пещеры над кучей обломков.Насмешник висит в метре от пола, параллельно поверхности, и со стороны он похож на мужика, который улёгшись на диван, смотрит в прибитый к потолку телевизор.

Морок — это те же три столбика символов, но здесь они ядовито-зелёного цвета. Сам Джеро — такой же, как и в нашу последнюю встречу. Впрочем, здесь черты его лица заострились, в глазах пустота, и он здорово напоминает покойника. Вот даже интересно, что ками Случая мог не поделить с Владыкой Нижнего Мира? Хотя… какая мне разница?

Понимая, что после разрушения морока, Джеро может упасть спиной на острые камни, я расчистил под ним пол и только после этого ударил мечом по мигающим символам.

Все мои опасения оказались напрасны, поскольку Джеро никуда не упал. В тот момент, когда меч разрубил символы, тело Насмешника исчезло, и он появился в пяти метрах слева от меня. Стоя на полу. Со слегка ошарашенным взглядом и небольшой изогнутой палкой в левой руке.

Быстро оглядев пещеру, Джеро заметил меня и, нахмурившись, произнёс:

— Мунайто? Что происходит?

— Здравствуй! — кивнув, произнёс я, и в этот момент, Джеро завис.

В смысле застыл, словно бы к чему-то прислушиваясь. Челюсть отвисла, взгляд на мгновение стал пустым, а затем в глазах появился зелёный магический свет. Со стороны это напоминало загрузку обновлений системы. Возвращение Силы… Это ко мне она вернётся непонятно когда. У других этот процесс происходит намного быстрее.

Я оказался прав, ну или как минимум был близок к пониманию происходящего. В какой-то момент тело Насмешника выгнулось дугой, он дико заорал, взлетел в воздух, а затем медленно опустился на пол. В глазах Джеро появилось осмысленное выражение…

Все это время я, понятно, не стоял идиотом, а готовился к любому дерьму. Нет, понятно, что Насмешник не враг, но я же не знаю, что засунет ему в башку Сущее. Он же поначалу меня не узнал. Вернее узнал, но не вспомнил того, что произошло в последние месяцы. Впрочем, никакого дерьма не случилось.

Окончательно придя в себя, Джеро снова нашёл меня взглядом и, отвесив церемониальный поклон, произнёс:

— Благодарю тебя, самурай! Мне трудно даже представить, чего тебе это стоило, и отныне я твой должник. Сейчас мне нечего тебе предложить, но в будущем Джеро докеши но ками всегда примет сторону самурая Луны. Я сказал!

— С возвращением, Джеро-сан, — отвесив ответный поклон, произнёс я. — Ты можешь вернуть мне долг прямо сейчас, если расскажешь о Лабиринте.

— Нет, — Джеро покачал головой. — Долг я сейчас вернуть не могу, но как Привратник отвечу на два вопроса. Это правило, а я снова Привратник.

«М-да… Сущее хрен проведёшь, но хорошо, что хоть так…» — подумал про себя я, а вслух произнёс:

— Хорошо, тогда скажи, что за воин встретил меня у входа в Лабиринт и назвался Привратником? У него на кирасе была выбита трехконечная звезда.

Не, так-то вопросов море, но главный я задам вторым. Ну а сначала мне кажется важным узнать, кто меня встретил на входе. Не знаю почему, но интуиции я привык доверять.

Услышав вопрос, Джеро секунд десять молчал, затем поднял на меня взгляд, и покачал головой.

— Точно я тебе не скажу, но это либо кто-то из высших адептов Рюдзина-сама, либо ты разговаривал с самим Великим Небесным Драконом. Треугольная остроконечная звезда всегда была его символом.

М-да… Все страньше и страньше, хотя чего я, собственно, ждал? Тот, кому открылась страница Книги Начал, наверняка уж попал в поле зрения Рюдзина. Но дракон тоже хорош… Сидит, наверное, где-то, наблюдает и скалится. Нет, чтобы вернуться и все разрулить…

— Ясно, и тогда последний вопрос, — я поправил меч на плече и посмотрел Джеро в глаза. — Этот Лабиринт — он странный. Совсем не похож на то, что я себе представлял. На этот момент я вызволил двоих, и в обоих случаях мне пришлось пройти по коридору Боли. Первый раз это были шипы, прозрачные змеи и расплавленный камень, во второй раз — огонь. Так вот, у меня вопрос: мне обязательно терпеть боль или есть какой-то другой путь?

— Другого пути у тебя нет, — опустив взгляд, покачал головой Джеро. — Лабиринт — это испытание, и как бы он тебе ни представлялся, суть от этого не меняется. Великий Лабиринт — это Великое Испытание. У каждого оно своё. Пройти его — великая честь. Никто пока не смог дойти до конца… Возможно, получится у тебя. Прощай, Таро-сан, и удачи!

Произнеся это, Джеро исчез, оставив после себя облако голубых огоньков.

— До свидания, — произнёс я в пустоту и, выругавшись от досады, направился к выходу из пещеры.

Настроение испортилось.

Сказать по правде, я очень надеялся, что есть какой-то другой путь до финишной черты этого гребаного лабиринта. Ну да… Хотя, может быть, Джеро неправильно понял вопрос? В смысле, путь останется прежний, но можно как-нибудь срезать этот гребаный коридор? Проломить стену или найти скрытый рычаг, повернув который, можно отключить заклинания? Да, мой вопрос был задан конкретно, и я понимаю, что вариантов никаких нет, но любой разумный всегда на что-то надеется. Мы так устроены…

Выйдя из пещеры, я как следует умылся снегом, сунул пригоршню в рот и, пройдя к краю плато, уселся на небольшой камень. Привратник не соврал. Есть, пить и спать мне не хотелось, но это же не значит, что я не могу этого делать?

От обвалившейся лестницы не осталось даже следа, но горы впереди были те же, что и в астрале. Огромные, красивые, со снежными шапками. Из-за движущихся облаков создавалось впечатление, что они куда-то плывут. Вот и у меня все очень похоже…

Самое поганое — это отсутствие вариантов. Всегда или-или… Чёрное или белое, красная капсула или синяя, терпи или сдавайся. Нет, за «сдавайся» есть ещё варианты, и там их больше, чем два, но все это — варианты терпилы. Труса, который не смог… И нет, я не ною… Мне просто нужно настроиться, и любование горами подходит для этой цели как нельзя лучше.

Когда все закончится, я найду это место и обязательно построю здесь дом. Не здесь конкретно, а внизу, у подножия гор. Там, где синяя река и густая трава. Каждый вечер буду выходить на крыльцо и смотреть… Мечты, да… И для того, чтобы это счастье приблизилось, нужно поднимать задницу и тащить ее в Лабиринт.

По-другому никак, и… наверное, хорошо, что у меня всего два варианта! Не нужно терзаться сомнениями, выбирая. И я в любой момент знаю, какой из них правильный! Кто-то там сказал, что у самурая не может быть цели, а есть только путь? Так вот, это полная лажа. Мне моя цель известна, и я знаю в каком направлении нужно идти. У меня ведь и правда нет других вариантов.

Усмехнувшись, я поднялся на ноги, положил на плечо меч, задержал взгляд на горах и пошёл в Лабиринт.

[1]Юки-онна (яп. 雪女 юки-онна, «снежная женщина») — сверхъестественный персонаж японской мифологии, ёкай, юрэй. Юки-онна — женщина-ёкай, которая появляется снежными ночами или посреди метели. В разных легендах она предстает в совершенно противоречивых образах. Например, она может выступать духом снега, призраком женщины, которая умерла на снегу или даже, в префектуре Ямагата, как лунная принцесса, которую при этом называют снежной куртизанкой. Принцессу выгнали из небесного мира, и она спускается, танцуя, вместе со снегом. В том или ином обличье Юки-онна широко известна по всей Японии.

[2] Автор напоминает, что «химэ» — это японское слово, обозначающее принцессу или даму более высокого происхождения. ГГ так считает, потому как в плен к Сэту не могла попасть обычная ёкай.

[3]В легендах говорится, что у Юки-онна фиолетовые глаза.

Глава 22

Гребаная жизнь!

Я окинул взглядом ненавистные стены прошёл вперёд и, усевшись на пол, прислонился затылком к прохладному камню. Положил на колени меч, провёл по клинку ладонью и устало прикрыл глаза.

Это, наверное, не закончится никогда… Раз за разом… Коридор за коридором…

Я давно уже сбился со счета. Где-то между семидесятым и восьмидесятым этапом. Сейчас мой счёт в районе ста пятидесяти, или чуть больше. Полторы сотни двадцатиметровых коридоров. Трикилометра пыток… И самое поганое — это то, что я не понимаю, есть ли во всем этом какой-нибудь смысл.

Сейчас освобождено уже больше тысячи пленников, но Джеро был последний, с кем мне удалось поговорить. Остальные — это целый бестиарий из астрала или бэд-трип[1] шизофреника-наркомана.

Рыбы с человеческими ногами и крыльями, усатые стрекозы, сгустки тумана, зайцы с крокодильими мордами, огромные рогатые жабы, и ещё пара десятков разновидностей тварей, которых сложно даже представить.

От пяти до тридцати существ в каждой «камере», которые, в свою очередь, тоже отличались одна от другой. Развалины храмов, безлюдные поселения, пещеры, берега рек, склоны гор и острова на болотах. Я не знаю, как такое возможно… То ли Аби подбирал персональное узилище каждому, или они появлялись сами, но, как бы то ни было, ни одного похожего я пока не увидел. Может быть, все ещё впереди…

Никто из освобождённых пленников атаковать меня не пытался. Приходили в себя и исчезали. Некоторые перед исчезновением издавали странные звуки, в которых я пару раз расслышал слова благодарности. Поначалу пытался спрашивать сам, но понял, что это бесполезно и просто забил.

Лабиринт превратился в конвейер. Двадцать метров пытки, разрубить ключ, освободить пленников и на следующий круг. Я не знаю, сколько прошло времени, не помню уже, когда спал, но оно мне не надо.

Этот Лабиринт — как сон наяву. Кошмар, из которого не уйти. Да, я по-прежнему помню, что могу отсюда свалить, но не сделаю этого никогда. Просто у меня давно уже упало забрало и поднять я его не могу. Не хочу… И мне уже не нужно даже себя уговаривать. Я просто решил, что дойду до конца! Окончательно решил… Тогда на площадке, глядя на скалы.

Каждый этап с его муками лишь добавляет уверенности и злости. Возможно, я уже сошёл с ума, но это вряд ли. Когда становится совсем тяжело — сажусь вот так у стены и, положив ладонь на меч, проваливаюсь в какое-то подобие сна. Сколько-то сижу, затем сознание проясняется, и я иду в следующий коридор.

Есть во всем этом и позитивный момент. Если думать о какой-то из своих женщин во время прохождения очередного «этапа» — боль становится заметно слабее. Нет, возможно, я просто привык к пыткам, но мне кажется, привыкание тут не причём. Ата, Мика и Хона… Я же всегда чувствовал, что как-то связан с каждой из них, и любовь в этой связи вторична.

Не знаю… и очень надеюсь, что своими мыслями я никому из девушек не доставляю страданий, но без них я бы так далеко не зашёл.

Помню, в детстве читал миф про Сизифа и думал: зачем он занимается этой херней? Боги приговорили? Ну так и что? Послал бы их всех по известному адресу и дело с концом. Он же все равно мёртв и не может чувствовать боль. Только Сизиф по какой-то причине этого сделать не мог. Вот так и я… Сейчас вот посижу немного и пойду к своему камню…

Тяжело вздохнув, я провёл ладонью по клинку, посмотрел на барельеф и усмехнулся. Пазл сложился… На полу уже не лежало ни одного камня. С каждым освобождённым пленником их становилось все меньше и сейчас барельеф целый. Не знаю… Возможно это лишь выверт больного воображения и никакой связи нет, но мне кажется, что что-то произойдёт. Пытки закончатся? Или я выйду на следующий этап боли, стану мазохистом чемпионом, и мне на выходе вручат золотой электрический хер? Ну или что тут у них тут в призовом фонде?

Ладно… Смех смехом, но Лабиринт сам себя не пройдёт. Пора двигать дальше по этому зоопарку…

Поднявшись на ноги, я размял затёкшие плечи, привычно сжал в руках меч и пошёл в коридор…

Дойдя до угла, подмигнул демону, повернул к арке и… не почувствовал боли!

Остановившись от неожиданности, я с сомнением оглядел стены, обернулся к барельефу, хмыкнул и снова посмотрел в сторону арки.

Пленка в этот раз была темно-синяя, камень в оправе белый, а пластина, как и всегда, похожа по цвету на истинное серебро.

Эти цвета… Первое время я пытался проводить аналогии, но потом просто забил. Зачем что-то определять и угадывать? Мне ведь все равно никуда не свернуть.

Внутренне напрягшись, я прошёл дальше, но все осталось по-прежнему. Боль не приходила, коридор был чист! Не знаю, что там впереди, но губы лучше не раскатывать, хотя… Попробуй остаться спокойным в такой ситуации. После всего, что довелось пережить.

Апатию смыло, и в душе с каждым шагом разгоралось пламя надежды. Надежды на то, что это конец! На то, что пыток больше не будет! Что впереди — встреча с друзьями! Что смогу, наконец, поесть и нормально поспать.

Ни на секунду не задерживаясь, я ударил мечом по пластине, и в следующий миг на меня обрушилась ночь. По крайней мере выглядело оно именно так.

Темно-синяя пленка рванулась навстречу и превратилась в звездное небо. Легкий порыв ветра дохнул в лицо запахом хвои, впереди над лесом сверкнула далекая молния, ободряюще улыбнулась луна.

В этот раз меня закинуло в Синий Лес. Ну или в какую-то его копию, поскольку ничем иным этот океан деревьев быть просто не мог. Переход вывел меня на небольшой козырёк на скале, с которого вверх тянулась широкая каменная тропа.

Метрах в семидесяти внизу раскинулся лес. Насколько хватает глаз, во все стороны до горизонта. В небе ни облачка. Судя по звёздам на дворе глубокая осень, и утро наступит нескоро.

Это если оно вообще когда-нибудь здесь наступает. Я просто не в курсе, как все тут устроено, поскольку никогда не находился в «камерах» долго. Пару раз попробовал задержаться, но через какое-то время меня выкидывало в Лабиринт. Так что не знаю, и вообще не уверен, что это опять чья-то «камера».

Я вздохнул, ещё раз окинул взглядом лес, задержал его на луне, снова вздохнул и, положив на плечо меч, пошёл по тропе на вершину.

Метров сто и будет ясно, что происходит. Увижу я портал в Сеичи Дзингу, или это будет какой-то пит-стоп перед очередным витком спирали? Не знаю, но, да и плевать. Когда не можешь повлиять на ситуацию, голову лучше не греть.

Когда до конца тропы оставалось не больше десяти метров и стали видны кроны растущих на вершине деревьев, я почувствовал сопротивление воздуха. Так, как это обычно бывает перед сменой локаций.

Понимая, что меня сейчас закинет в какую-то очередную задницу, я окинул прощальным взглядом лес, вдохнул свежий ночной воздух и пошёл сквозь плёнку наверх.

Мгновение — и сопротивление пропало. Я остановился, оглянулся и хмыкнул, не обнаружив за спиной тропу. При этом все остальное оставалось на прежних местах. Последний отрезок пути на вершину горы, лес внизу, луна, свежий воздух и даже молнии у горизонта.

Выдохнув с облегчением, я улыбнулся волчьему солнышку. В этот момент луна резко приблизилась, и мир утонул в её призрачном свете.

Затылок тут же прострелила дикая боль, виски заломило, и мне стоило огромного труда устоять на ногах. Этот кошмар длился больше минуты, а затем все в мгновение схлынуло. Луна вернулась на небо, боль прошла, не оставив даже следа, но окружающий мир слегка изменился. Он стал узнаваем!

Я вспомнил! И эту гору, и лес внизу, и то, что здесь когда-то происходило!

Там наверху Поляна Совета и небольшое святилище Нактиса! Крылатый собирал нас на ней, когда ему нужно было о чем-то поговорить. И именно отсюда мы отправлялись в свой последний поход…

Резко оглянувшись, я поднял взгляд на торчащие над краем верхушки деревьев и понял, что отчаянно трушу. До холодного пота, до дрожи в коленях…

Ведь не просто же так Сущее закинуло меня сюда? По логике, там наверху должны находиться мои побратимы. Парни, с которыми я прошёл столько, что не описать и в десятке приключенческих книг. Я вспомнил имена! Вспомнил их всех вместе с драконами, но никого не почувствовал.

Неужели подстава? Сущее напоследок решило поиздеваться? Или там впереди новый этап? Стартовая растяжка? А поляна — это награда? Намёк, чтобы я не вздумал сворачивать? Снова пытки? Ну и плевать!

Собравшись наконец с духом, я пошёл наверх и на самом краю подъема снова почувствовал перед собой плёнку.

Рванувшись вперёд, я разорвал преграду, вышел на поляну, огляделся и… выдохнул.

Да! Они здесь! Мои побратимы! Все шестнадцать! Вместе с драконами!

Поляну Совета с трёх сторон окружал смешанный лес. Площадка имела прямоугольную форму и была размером с футбольное поле. Густая трава до колена, деревянное святилище вдалеке, резной колодец и невысокие скалы за лесом.

Все тут было так же, как и тогда. В тот последний день в этом мире. Я помню, я не забыл… Тут даже пахнет, как и в ту ночь: можжевельник, смола, мирабилис и крылатый табак… Впрочем, все это ерунда…

Примерно в тридцати метрах от края горы в траве лежали два волка. Огромные, желтоглазые с темной лоснящейся шерстью. Лежали грамотно. На расстоянии пяти метров друг от друга, прикрытые густой травой и заклинанием отвода глаз.

Хару Асано и Макото Сэки…

Меня они заметили сразу же, но, очевидно, пока что не поняли кто я такой. Никто пока что не понял…

— Э! Хорош прятаться! — я усмехнулся и пошёл на оками. — Давайте, зовите сюда остальных!

Это было действительно весело. Смотреть на удивленные морды волков. Ну да, они-то думали, что маскировка работает…

Чтобы окончательно добить ситуацию, я на ходу перекинулся в лиса, а потом опять в человека и этого оказалось достаточно.

За миг до моих превращений, волки вскочили на ноги и недобро оскалились, но уже в следующую секунду их челюсти поползли вниз.

Первым пришел в себя Хару. В мгновение ока волк превратился в человека, шагнул ко мне и, вытянув руку, неверяще прорычал:

— Командир⁈ Омаэ[2]⁈ Омаэ!

В следующий миг, он по-волчьи вскинул голову к луне и, не оборачиваясь, проорал:

— Арэта! Ребята! Сюда! Командир здесь! Он сломал печати! Мы больше не пленники!

Одновременно с этим криком поляна ожила! Лежащие у леса драконы начали подниматься с земли, негромко рыча и посылая мне образы радости. Справа и слева через каждые полсотни метров над травой возникли силуэты дежурящих двоек. От святилища донеслись крики и радостный рёв.

Хару ещё только заканчивал кричать, когда посреди поляны из воздуха появился здоровенный пятнистый лев. Покрыв разделяющее нас расстояние в четыре огромных прыжка, он превратился в самурая и, подойдя, остановился в трёх метрах напротив.

Арэта Кондо… Великий воин… Моя правая рука и кровный брат…

Встретившись со мной взглядами, Арэта улыбнулся и ударил себя кулаком в грудь.

— Здравствуй Таро! Мы очень рады тебя видеть!

— Да! Мы знали, что ты придёшь, брат! — с улыбкой произнёс подошедший Макото. — Никто даже не сомневался.

— Ну а куда я без вас? — оглядев лица ребят, серьезно произнёс я. — Не знаю, сколько вы здесь дожидались, но быстрее прийти не мог.

— Да не так-то долго мы ждали, — Арэта покачал головой, затем вгляделся в мой меч, и брови его удивленно взлетели. Шагнув вперёд, самурай с трудом оторвал взгляд от клинка, посмотрел мне в глаза и неверяще выдохнул: — Погоди, брат! Но это же Райто?

— Да, это он! — я кивнул и, дождавшись, когда все соберутся вокруг, пояснил:

— Бывший владелец этого меча — предатель и братоубийца. Такэми заключил союз с Владыкой Нижнего Мира ради обладания женщиной своего брата. Сначала он убил вас, а потом и Нактиса-сама. Я тоже погиб, но перед смертью успел высвободить Силу из дара Солнцеликой Госпожи, и Сэт не получил мою душу. Салисэ-сама сохранила свободу воли, и она не простила предательства. Ушла — и появилась только недавно…

— Четыре тысячи лет… — в тишине потрясенно выдохнул Арэта. Он окинул взглядом поляну, посмотрел на луну и с досадой покачал головой. — А это, выходит, Чертог Смерти? Иллюзия… Но где тогда Аби? Неужели этот ублюдок так просто тебя к нам пропустил?

— Аби подох в момент моего возвращения, — пожав плечами, пояснил я. — За прошедшие полгода следом за ним отправились Хар, Ба Леф и Сегет. Акар Аш теперь наш союзник, Салисэ-сама вернулась после долгого отсутствия в мир, Владыка Океана подтвердил лояльность светлым богам, асуры заперты в Кимоне…

— А что с предателем?

— Такэми мёртв. Погиб от своего же меча. Райто очистился от проклятия братоубийства, — я снял с плеча цвайхандер, бережно провёл ладонью по клинку и, отпустив его, убрал в ножны оставшуюся в руке катану. Затем стащил котэ[3] с левого запястья, задрал рукав и продемонстрировал ребятам татуировку. — Вот! Это филактерия нашего Господина. Нам осталось предъявить ее Древу Судьбы и…

— Погоди, брат! — Арэта остановил меня жестом. — Слишком много информации. Давай мы пройдём к святилищу, и ты расскажешь подробно? Сейчас проблем уже нет. Печати узилища сломаны, и мы можем уйти в любое мгновение…

— Да, конечно, — я кивнул. — Только для начала объясните мне, как вы смогли освободиться? Здесь, в Чертоге, все пленённые Сэтом существа находились под действием мороков. Мне приходилось разрубать каждый раз эту дрянь, а вы…

— Нас освободили ками, — кивнув куда-то за спину, пояснил брат.

— Ками⁈

— Да, — самурай снова кивнул. — Души воинов. Чужаки. Они там — у скал. Отказались оставаться на открытом пространстве. Думаю, их тоже стоит позвать.

— Ну, пойдем позовем, — предложил я. — А ребята подождут нас возле святилища.

— Да, пойдем, — брат сделал приглашающий жест и направился в сторону леса.

Я пожал плечами и пошёл следом за ним, слабо понимая происходящее. Какие-то ками… чужаки… Откуда они вообще здесь взялись? Какой-то выверт сознания? Ребятам показалось? Но кто тогда их освободил?

Думать ни о чем не хотелось. Словами не передать, как я устал. Нет, физической усталости не было и близко, но эти эмоциональные качели вымотают даже бога. Пять или десять дней пыточных коридоров и пути в непонятно куда, а потом этот джекпот от Сущего. Память при этом вернулась только частично. Я вспомнил только лишь имена и некоторые детали нашего общего прошлого. У меня миллион вопросов к ребятам и столько же к Сущему. Я ведь не могу уйти с ними. Мне нужно идти дальше, но куда — неизвестно. Я пока не вижу пути… Так что по фигу мне на каких-то там ками. Освободили — и спасибо им за это. Если захотят — пусть уходят отсюда с ребятами. Дверца Чертога открыта, они больше не пленники…

— Их девять, — словно прочитав мои мысли, на ходу, пояснил брат. — Определенно воины, но странные. Мы заберем их с собой. Сами они не смогут отсюда уйти.

— А давно они вас освободили? — уточнил я, когда мы прошли мимо святилища и через лес направились в сторону скал. — Сколько прошло времени?

— Часов десять прошло, или чуть больше, — Арэта пожал плечами. — Мы переговорили, и они ушли к скалам. Сказали — отдыхать, но мне кажется, им нужно было осмыслить…

Выйдя на небольшую полянку в сотне метров от скал, брат сделал мне знак остановиться, поднес ладонь ко рту и прокричал:

— Сэр-хэй! Подойди! Есть разговор.

«Странное какое-то имя», — подумал я, остановившись справа от Арэты, и тут до меня дошло…

— Погоди, — я поморщился и с сомнением посмотрел на кусты впереди. — А что им нужно было осмыслить?

— Да все вокруг, — брат пожал плечами. — Они, к примеру, никогда не видели верн и радовались как дети, а когда Макато первый раз обернулся…

Что там было дальше, Арэта рассказать не успел, поскольку кусты раздвинулись, и на поляну вышел высокий мужчина. Чужак, ну да… Один из девяти ками…

Одновременно с этим я понял, что сошёл с ума. Окончательно и бесповоротно… Естественным образом, да… и ещё немного от радости…

Ками выглядел предельно серьезно. Одет в черную, очень знакомую форму. Броник, разгрузка, и двенадцатый калаш[4] в правой руке. На плече — шеврон с четырьмя русскими буквами. Забрало шлема откинуто, маски нет, и я его, конечно, узнал…

В ответ на вопросительный взгляд появившегося бойца, Арэта кивнул на меня и пояснил:

— Это наш командир. Я тебе о нем говорил. Таро-доно нашёл нас и сломал преграждающие печати. Теперь мы можем отсюда уйти. Вас заберём с собой, поскольку здесь оставаться нельзя.

Выслушав Арэту, капитан перевёл на меня взгляд и, кивнув, произнёс:

— Здравствуй, командир…

Сказал он это понятными японскими словами, и словно бы прислушиваясь к их звучанию. Ну да… У меня оно было примерно так же.

И это же не сон⁈ Все реально и со мной?

Усилием воли прогнав проступившие стены психушки и послав на хер уже склонившегося надо мной врача, я улыбнулся и негромко сказал:

— Ну здравствуй, Серега!

Услышав внятную русскую речь, капитан вздрогнул, нахмурился и вгляделся в мое лицо.

— Мы зна-комы? — с видимым трудом произнёс он, уже, очевидно, зная ответ. В глазах друга плеснулись океаны надежды. Ну да… Попав сюда, они логично предположили, что и я где-то здесь. Думали, как найти и, наверное, строили планы…

— Да, немного знакомы, — я кивнул и ещё сильней улыбнулся. — Сергей Валерьевич Антипов, капитан Росгвардии с позывным «Барс», девяносто второго года рождения, код от домофона тридцать шесть — решетка — восемьсот сорок пять. Мне продолжать?

Говорят, мужчины не плачут. А если от радости — то это уже не считается…

— Гриша! Гриш-ка! — радостно проорал капитан и, шагнув вперёд, стиснул меня в своих медвежьих объятьях.

Успокаивающе махнув рукой брату, я рассмеялся сквозь слёзы и, отстранившись, уже по-японски спросил:

— Кто тут с тобой?

— Все наши с того — последнего твоего штурма, — Серега довольно оскалился, взял меня за плечи, осмотрел с ног до головы и, обернувшись, крикнул кустам: — Чех, Монах, тащите сюда остальных! Тут Самурай! Который наш, и он теперь китаеза!

— Японец, — поправил я друга и, обернувшись к охреневшему брату, пояснил: — Это мои друзья из другого мира. Мы вместе с ними были в Чертоге Смерти. Сущее, очевидно, решило, что они местные…

— То есть, нас теперь двадцать шесть? — мгновенно уловив фишку, уточнил брат.

— Да! — я кивнул, затем махнул рукой вышедшему из-за кустов Чеху и, посмотрев на Серегу, поинтересовался: — Ты сказал: «все»?

— Да, — друг покивал. — Гном и Емишев с нами. Живы… Ну или хер знает, как такое назвать.

— Рен тиви — это назвать, — подошедший старлей стиснул меня в объятьях и, отстранившись, покачал головой. — Вот же тебя приложило, командир… Нет слов… Хорошо хоть не в бабу…

— А вы как здесь оказались? — улыбнулся я и махнул рукой появившимся на поляне ребятам. — Как я понимаю, на Земле вы, как и я?..

— Да, ты правильно понимаешь, — Серега кивнул и, дождавшись, когда я со всеми поздороваюсь, пояснил: — У нас как в кино — в «Пункте назначения[5]», помнишь? Вас троих похоронили двадцать второго, а двадцать пятого мы выехали на захват. Там тоже заложники, и был подрыв. При этом у троих приданных нам ребят — ни царапины. Заложники тоже все уцелели, а мы отправились вот сюда…

— А откуда тогда вы знаете, что заложники уцелели? — я поморщился и обвёл взглядом лица ребят. — Если вы все…

— Чех рассказал, — Монах усмехнулся и кивнул на приятеля. — Мы с ним на стреме стояли… В смысле блокировали один из выходов. Так меня сразу того, а у него осколок в плечо…

— Ага, — старлей кивнул, подтверждая сказанное. — Там всего-то царапина была. В Бурденко[6] зашили и на следующий день хотели выписывать, а у меня температура под сорок. Сестрички забегали вокруг, а я сознание потерял. Очнулся на каменном полу в полном обвесе, а надо мной вместо участливых лиц медсестёр — эти вот рожи…

— Наташ, говорят, вставай, мы соскучились[7], — хлопнув приятеля по плечу, тут же добавил Монах и поляна утонула в радостном хохоте.

— Нас в тот жуткий зал закинуло в том же обвесе и с тем же боекомплектом, — отсмеявшись, продолжил рассказ Серега. — В том смысле, что патронов ровно столько, сколько оставалось под конец операции. Тряпки обвеса разорваны в тех же местах, а «красных» гранат всего две — те, что остались у Гнома. Так что если тут опять какое-то чудовище, то…

— То чудовище теперь за нас, — улыбнувшись, пояснил я. — Лучше скажи: как вы сюда-то попали и как смогли освободить моих бойцов?

— Я смотрю у тебя прямо крест во всех мирах — быть командиром группы спецназа, — усмехнулся Емишев и хотел что-то добавить, но Серега остановил его жестом. Капитан вытащил знакомый нож и протянул его мне со словами:

— На вот, забирай! Мы нашли его на том месте, где ты погиб. Только им и смогли разрубить эту разноцветную дрянь, что висела в воздухе перед твоими японцами.

— И перед драконами, ага, — криво усмехнулся Монах. — Чуть не обосрался со страха. Думал: сожрут, но они хорошие. Чех вон даже одного погладил…

— То есть вы догадались разрубить мороки, а потом они разом ожили? — жестом оставив приятелю нож, уточнил я. — И долго соображали?

— Я не знаю, о каких мороках ты говоришь, но нам тут не хера было делать. Просидели сутки, а потом поняли, что пора уже что-нибудь предпринять, ну и… Они ж тут все стояли в ряд: и драконы, и люди… В смысле не совсем люди, но все равно… Жутковато, конечно, но ничего справились…

— А попали-то сюда как?

— Да как… — Серега пожал плечами и усмехнулся. — Там под статуей змеи дверца была волшебная. В неё зашли и попали…

— Ясно, — я кивнул и с улыбкой оглядел своё отделение. — Блин, мужики… Вы даже не представляете, как я рад видеть вас здесь!

— Мы тоже рады, — в ответ улыбнулся Серега. — Но ты нам зубы не заговаривай! Рассказывай уже, что здесь и как?

— Да! — поддержал капитана Чех. Твой приятель — японец — рассказал, что ты тут какой-то совсем крутой перец. — Он кивнул на Арэту, который слушал наш разговор с невозмутимым видом, но, судя по глазам, уже пребывал в глубокой прострации.

Заметив, что говорят о нем, брат покивал, и мне стоило огромных усилий не улыбнуться.

— Так вот, — продолжил тем временем Чех, — с учетом изложенного, общественность хочет знать, когда нам выдадут по кошка-жене[8] и по две миски риса?

— Можно без риса, — поддержал приятеля Монах, — но кошка-жена нужна обязательно.

— Да сами себе и найдёте, — в ответ пожал плечами я. — Девчонок красивых полно. И не только кошки. Есть ещё лисицы, волчицы и даже медведицы.

— Такие же, как и… — Чех кивнул на Арету. — В смысле по размеру? Он же как в льва превратился…

— Ну так, то — в звере, — с улыбкой успокоил я старшего лейтенанта. — А в человеческой форме у женщин полный порядок. Сплошное аниме, я бы сказал. Ушки, хвосты, модельная внешность…

— И у нас с ними может что-то получиться? — серьезным уже голосом поинтересовался Монах.

— Да, здесь все так же, как и там, — пожав плечами, пояснил я. — Все всегда зависит от человека. Ёкай в этом очень похожи на людей.

— Ёкай? — старлей поморщился, услышав незнакомое слово. — Это местные?

— Это теперь и вы, — я усмехнулся и сделал приглашающий жест. — Все! Пошли совещаться. Там вы получите ответы на большинство вопросов.

Произнеся это, я указал рукой направление и, позвав брата, пошел к святилищу Нактиса.

— Был один самурай, а теперь — десять, — задумчиво резюмировал за спиной Чех. — И судя по физиономии командира, впереди нас ждёт хорошая драка.

— Иди уже, умник, — весело хмыкнул Монах. — Без драки — какая тебе кошка-жена? Только может быть рис… Да и то вряд ли.

— Это они так шутят? — скосив на меня взгляд, поинтересовался Арэта.

— Ну да, — я кивнул. — Привыкай и готовься принять командование. Ребят нужно обучить и… — я попытался подобрать слова для правильной постановки задачи, но брат ошарашил меня следующей фразой:

— Да не надо их ничему особо учить, — небрежно произнёс он. — Эти ками — уже готовые драконьи всадники. Осталось только пройти обряды запечатления.

— Но… — я с трудом уложил в голову сказанное и, переведя взгляд на брата, уточнил: — Это тебе верны сказали?

— Да, — Арэта кивнул. — А они в таких вещах не ошибаются никогда. Перед запечатлением менталист снимет им барьеры и обучит пользоваться Силой. С этим вполне справится наш Макото.

— Погоди, — я поморщился и, обернувшись, посмотрел на идущих за нами бойцов. — А почему ты сразу это мне не сказал?

— Я же должен был убедиться, что они тебя знают, — спокойно пояснил брат. — А ещё я думал, что тебя обрадует эта встреча, и, как видишь, не ошибся.

— Да уж… — я улыбнулся ребятам, которые прекрасно слышали наш разговор, вздохнул и посмотрел на луну.

Ощущение такое, будто стоишь у автомата, на котором выпали четыре семерки. Полчаса уже как, а жетоны все звенят и звенят. Двойной джекпот — штука такая. Нереальный выигрыш при максимально задранных ставках. А ещё я постоянно ругал Сущее, и сейчас мне немного за это стыдно. Нет, Великим Весам плевать на все эти чувства и прочие слюни, но словами не передать, как я благодарен.

Нет, я понимаю, что не все так радужно, как хотелось бы. У ребят на Земле остались родные и близкие. Планы на жизнь, обязательства… Впрочем, когда ты знаешь, что смерть — не конец, такие потери переживаются значительно легче. Ребятам хватит на первое время эмоций, и это их отвлечёт. Я знаю… Сам через это прошёл…

Наше совещание длилось часов восемь, если не больше. Я рассказывал, объяснял, спрашивал и слушал ответы. Самыми спокойными выглядели драконы, да и то только потому, что ящеры очень сильно ограничены в мимике. Ну а ребята со стороны напоминали геймеров, которых после создания персонажа вдруг закинуло на финального босса. Причём так выглядели все, а не только земляне. На одних давили масштабы происходящего и осознание того, что здесь ни разу не сказка, другие прекрасно осознавали ответственность.

Нет, финальный босс тут, скорее всего, не появится. Хотя стопроцентной уверенности в этом нет, и нужно готовиться к худшему. А то как-то не хочется провалить последний этап.

По итогу: информацию я довёл, задачи поставил, с приоритетами определились. По выходу отсюда Арэта отыщет Сару и утрясет с ним все организационные вопросы. Пока я буду здесь — в лабиринте, земляне пройдут КМБ[9] и им выдадут ящеров. В смысле — верны сами их выберут, но суть от этого не меняется.

Одновременно с этим объединённая армия Леса выдвинется на север к границе захваченных земель. Это лишь предположение, поскольку такие решения принимает Сару, но я не думаю, что он собирается выжидать. Армия собрана, и на неё расходуется море ресурсов, да и лучшего момента для выступления не придумать.

Дальше все просто: как только я закончу проходить Испытание, мы с ребятами уничтожим Источник Тьмы и дадим отмашку Сару. Армия дойдёт до Древа Судьбы, мы вернём Нактиса, и там уже может не рассветать.

Гладко было на бумаге, ну да… И понятно, что в этом плане есть тысяча оговорок, но за неимением лучшего будем опираться пока на него.

Закончив совещание, я приказал бойцам уходить, а потом стоял и смотрел, как они с ящерами исчезают в окне перехода.

Никакой грусти не было. Ну разве только немного. Гораздо сильнее напрягала неопределенность. Ведь я по-прежнему не знал, куда мне дальше идти.

Впрочем, зря напрягался. Едва только, идущий последним, Арэта вместе со своим ящером скрылся в окне перехода, портал на глазах превратился в прямоугольное чёрное зеркало. Оно резко приблизилось, и мир погрузился во тьму.

[1]Автор напоминает, что бэд-трип (англ. bad trip — «плохой трип») — это сленговое выражение, описывающее негативные, потенциально опасные для психики переживания, которые могут возникать во время психоделического опыта.

[2]Омаэ — «ты», грубое, мужское. Используется при неформальном общении в мужских коллективах. Для того чтобы так назвать собеседника нужно быть с ним как минимум в дружеских отношениях. Если человек стеснительный его такое обращение может смутить. Если же сказать «омаэ» незнакомому человеку, можно нарваться на ссору. К женщинам также малоприменимо. Автор это поясняет для некоторых товарищей, которые, под хруст французской булки, начитались книжек про альтернативную историю и теперь их коробит от дружеского обращения «мужики» -в контексте «друзья», «братья по оружию» и т. д.

[3]Автор напоминает, что котэ — это наручи. Вообще, перевод «наручи» является приблизительным, так как только некоторые варианты котэ являлись настоящими наручами. Чаще всего котэ представляли собой стёганый матерчатый рукав с нашитыми пластинками и кольчугой (в ранних вариантах нередко без кольчуги).

[4]Имеется в виду АК-12 (6П70) — автомат Калашникова образца 2016 года.

[5]«Пункт назначения» (англ. Final Destination) — первый в одноименной серии фильм ужасов о сверхъестественном 2000 года режиссёра Джеймса Вонга.

[6]Автор напоминает, что «Бурденко» — это «Главный военный клинический госпиталь имени академика Н. Н. Бурденко».

[7]Здесь имеется в виду веселый мем с котами (изначально).

[8]Здесь имеется в виду еще один веселый мем. Про компартию, кошка-жену и миски с рисом.

[9]КМБ — Курс молодого бойца — начальный период прохождения службы, первый подготовительный период военнослужащего в армии.

Глава 23

Сука!

С трудом устояв на ногах, я огляделся и непонимающе хмыкнул.

Какая-то пещера, или комната? Что это за хе… В следующий миг сознание прояснилось окончательно, и я узнал…

Задрал голову, посмотрел на кусочек темного неба и растерянно тронул свой подбородок. Опять этот колодец… Только сейчас-то я тут на хера?

Те же плиты под ногами, выбоины на стенах, трещины… Отличие только в том, что на дворе ночь и это уже не астрал.

То есть Сущее предлагает мне снова забраться наверх? И что там? Очередная камера или финишная ленточка Испытания? Скорее второе, но какого хрена оно именно здесь?

«Так, а что, если… Черт! Какой же я идиот! — усмехнувшись, я снова поднял взгляд и со вздохом покачал головой. — Там же в двух местах на стенах трехконечные звезды!»

У рыцаря, отправившего меня на Испытание, на кирасе тоже была такая звезда! Трехконечная, с тонкими лучами, как на логотипе у мерседеса. Не знаю, кем тот мужик был на самом деле: аватарой Рюдзина или обычным неписем[1], но это совершенно не важно! Ведь логика очевидна! Великий Небесный Дракон или кто-то из его последователей, очевидно, как-то связаны с Лабиринтом. Звезда была на старте, а значит и на финише кто-то обязательно должен махнуть черно-белым флажком! Надеюсь, это будет сам Рюдзин. Ага… Скажет, что я молодец и ответит на два миллиона вопросов…

И теперь-то хоть понятно, что за чудовище спало в той пещере! Выходит, пройди я в тот раз дальше и, возможно, все бы сейчас было иначе… И как же хорошо, что я туда не пошёл!

Не, ну проснулся бы Рюдзин тогда, ну вышиб бы он нежить из Северного Леса. И что⁈ Мы ведь и без его помощи неплохо справляемся!

Оборотни сами разбили армию тварей! Люди подтвердили союз, и мораль всех обитателей Синего Леса сейчас поднялась на небывалую высоту. Такэми подох, Аби с компанией — тоже. Райто очистился, Хона теперь со мной, в мир вернулись мои кровные братья, наш отряд увеличился! И ведь совершенно не факт, что все это случилось бы, если бы дракон проснулся тогда.

«Ладно, хватит уже тупить — пора карабкаться к финишу», — подумал я и, обойдя колодец по периметру, простукал каждую стену. Не найдя ничего интересного, задрал голову и прикинул маршрут.

В прошлый раз у меня за поясом не было ножен с мечами, но зато сейчас нет цепи. Я не ранен, чувствую себя превосходно, да и силы прибавилось. Так что наверх должен забраться без каких-либо проблем.

Усмехнувшись, я вытащил из-за пояса ножны с мечами, перевязал их тесьмой и, перекинув за спину, начал подъем на скалу.

Ждать землетрясения, понятно, не стал. К тому же здесь оно, скорее всего, не случится. В прошлый раз Сущее подсказывало мне, что необходимо спешить, а сейчас-то какая, в задницу, спешка?

Сам подъем в этот раз дался мне значительно легче. Нет, человеком-пауком я пока что не стал, но выступы словно сами ложились под руки, и я не задерживался ни на секунду, выбирая нужный маршрут.

Никакой усталости не было. Я просто лез наверх и минут через двадцать добрался до знакомого коридора. Мог бы забраться повыше, но в этом не было смысла. Этот путь уже мною пройден, и не стоит ничего тут изобретать.

Выбравшись в коридор, достал из-за спины ножны, сунул их на прежнее место и быстро прошёл к вентиляционной дыре. Здесь, в реальности, никакой решетки не было, поэтому я просто спрыгнул вниз и, спружинив коленями, почувствовал, как на руках повисла знакомая тяжесть.

Выругавшись от неожиданности, оглядел появившуюся цепь, затем поднял взгляд и озадаченно посмотрел на дыру в потолке.

Интересно… Получается, там ещё не астрал, а здесь уже он? Или там тоже? Да еп! Какая мне, собственно, разница?

Оглядевшись по сторонам, задержал взгляд на стене с картиной, хмыкнул и пошел на террасу.

В зале все осталось по-прежнему. Стены, пол, проход вглубь скалы, трехконечная звезда под настенным рисунком… В этот раз страница Книги Начал выглядела статичной. Горы, целые Граничные камни, светила… Только надпись под картиной исчезла, и луна изображена очень нечетко, но ничего — это мы скоро поправим!

Ведущая наверх лестница исчезла, но все остальное осталось. Безумно красивые горы на фоне звездного неба, редкие облака и лента реки на равнине. Там, внизу, я когда-нибудь построю свой дом! Небольшой и обязательно очень уютный. Такой, как в мультфильмах у Миядзаки. Вечерами буду любоваться горами, и, может быть, даже увижу эту террасу.

Улыбнувшись, я окинул прощальным взглядом пейзаж и, выйдя с террасы, направился в каменный коридор.

Пройдя через зал, на пару мгновений остановился перед аркой прохода, всмотрелся в темноту и, не заметив опасности, направился внутрь.

Шёл, не торопясь и внимательно глядя под ноги. Нет, вряд ли тут кто-то устроит ловушку, но привычки дело такое. Их вот так просто не отменить. К тому же в голове было пусто, и нужно было хоть чем-то заняться. Ну да… Я не знаю, чего тут ждать, и к чему нужно готовиться. Не могу даже предположить, зачем нужен этот коридор и мое сюда возвращение. Ведь если задуматься, Рюдзин или его аватара могли поговорить со мной где угодно. Да хоть бы и на поляне Совета, после того как ребята вернулись в реальность.

Однако этого не случилось. Меня зачем-то снова забросило в этот Храм на Горе. Только зачем⁈ Что я тут должен увидеть? Ещё одну страницу Книги Начал? Или Рюдзин все-таки снизойдёт до беседы?

Впрочем, я же могу ошибаться, и дракона тут нет, но тогда непонятно, кто ревел в прошлый раз?

Повернув с этими мыслями за угол, я приблизился к символу на стене и, ни мгновения не колеблясь, прикоснулся к нему рукой.

В этот раз ничего не случилось. Никто не рычал, пол не дрожал, темнота впереди не выглядела зловещей. Я постоял с минуту, прислушиваясь, затем пожал плечами и двинулся дальше.

Нет, никакой досады не было и в помине. Ведь если бы ситуация повторилась, то это бы наоборот напрягло. Ну да… В прошлый раз чудовище просыпалось, но сейчас-то, по логике, оно не спит и ждёт одного хорошего парня. С хрена ли ему рычать?

Идти пришлось минут десять. Коридор был везде одинаковый. Довольно ровные стены, потрескавшиеся плиты пола и запах старых камней. Я шёл, все так же не торопясь, оглядывая стены и изучая взглядом каждую трещину. Смотрел под ноги и в какой-то момент почувствовал безысходность и надвигающуюся Пустоту.

Не знаю, как объяснить… Словно пьяный решил поспать и проваливаешься в бездонную чёрную пропасть, или идёшь по безлюдному пляжу и чувствуешь, что эта прогулка последняя. Ведь где-то далеко в океане уже появилась Волна, которая смоет пляж и тебя вместе с ним… Жуткое ожидание беды и полнейшая безнадега… Сука!

Остановившись у очередного поворота, я потряс головой и вытер со лба холодные капли. Ощущение беды никуда не исчезло, оно лишь слегка притупилось. Нет, никакого враждебного воздействия не было. И оберег в подтверждение этого тоже молчал. Не знаю, но, по ходу, это идёт откуда-то изнутри. Интуиция? Предвидение? Или… обыкновенная паническая атака? Очень хочется верить, что последнее. Возможно, сказывается безумное напряжение последних месяцев, и организм реагирует, выплескивая из меня все накопленное дерьмо…

Успокоившись и почувствовав себя значительно лучше, я повернул за угол и увидел тусклый оранжевый свет. Он исходил из небольшого арочного проема в левой стене следующего отрезка коридора, в паре метров до поворота направо. Какое-то помещение? Ещё один проход?

Пожав плечами, прошёл вперёд, заглянул в арку и озадаченно хмыкнул. Открывшееся помещение выглядело достаточно необычно. Просторная прямоугольная комната имела только один вход. В левом дальнем её углу находился каменный лежак. Над ним висела картина с изображением гор, которые я только что видел с террасы. В правом углу — пустой книжный стеллаж. Рядом с ним — большой алхимический стол с кучей стеклянных колб и фарфоровых плошек. Прямо напротив входа — ещё один стол, на котором лежат два свитка и книга в потрёпанном кожаном переплете. Возле стола — тумба, на которой в беспорядке навалены какие-то палочки и деревяшки.

Со стороны это было похоже на жилище алхимика, какими их часто изображали на картинах художники. Хотя, чему тут, собственно, удивляться? Ёкай вспоминают Рюдзина как величайшего мудреца, так почему бы ему до кучи не увлекаться алхимией? Да, наверное… И скорее всего это его лаборатория. Только вот проблема в том, что хозяин в ней давно не бывал.

Все в комнате покрыто вековым слоем пыли. Лежак, стеллаж и оба стола… Колбы и плошки утопают в этой пыли. Она свисает с полок кусками отвратительной паутины, покрывает грязным узором поверхность магического фонаря, лежит серым ковром на полу. При этом в коридоре пыли практически нет. Она словно специально слетелась сюда.

Ну, или кто-то её принёс…

Сущее, ага… Ему же не хера делать…

Смех смехом, но ситуация грустная. Если здесь никто давно не появлялся, то я-то тут на хрена? Зачем Сущее привело меня в эти пещеры? Нет, понятно, что никто за руку не тащил — это работает по-другому. Сущее — это что-то вроде надмировой функции, которая лишь подталкивает тебя в выбранном направлении, пытаясь сохранять при этом баланс. Хозяйка Леса же говорила, что тот же Сэт действует в собственной парадигме, и для Сущего его поступки вполне себе правильные.

То есть, начни я отыгрывать роль говнюка, и передо мной бы открылись совершенно другие возможности. Гадил бы в меру сил и получил бы за это бочку варенья и корзину печенья. При этом я был бы уверен в своей правоте. А в это же время, в компенсацию моих действий, где-то неподалёку какой-нибудь Мальчиш-Кибальчиш[2] сражался бы с проклятыми буржуинами за победу мирового пролетариата. И чем большим ублюдком был бы я, тем больше бы Сущее открывало возможностей перед моими оппонентами. Баланс — он выше Добра и Зла, но проблема в том, что я не паладин Светлых Богов!

Мое место — где-то посредине между дерьмом и его полным отсутствием. Однако я враг Владыки Нижнего Мира, и Сущее пинками гонит меня на светлую сторону. При этом никто никого тут не спрашивает. У меня нет вариантов: пройти мимо, послать на хер и просто не связываться. Все выборы между отвратительной мерзостью и поступками хорошего парня. Середины никогда не бывает! Вот и сейчас будет что-то похожее… И это ощущение беды неспроста! Я должен что-то найти в этой комнате? Или…

Мысленно выругавшись, я прошёл до поворота, посмотрел направо и увидел занимающийся рассвет. Эта часть Лабиринта заканчивалась пещерой размером с самолетный ангар. Впрочем, отсюда видно только потолок, огромный проем в скале и часть боковых стен. Там внизу могут быть ещё проходы, но их я буду искать потом. Сначала осмотрю лабораторию.

Вернувшись, я зашёл в комнату и сразу же направился к столу. Других вариантов не было. Стеллаж пустой, на лежаке — только пыль, а в алхимии я не силён. Так что на хрен мне не сдались эти колбы. Забрав со стола оба свитка и книгу, я стряхнул с них пыль и ушел в коридор, поскольку стоять в грязи не было никакого желания.

Свитки оказались чистыми, и я кинул их обратно на стол, а вот книга… Она была большой и тяжёлой. Как «Записки о Шерлоке Холмсе», которые мне в девятнадцатом подарила подруга. Кожа обложки стёрта, но на ней хорошо видны два столбца иероглифов[3]. Всего восемь штук. По четыре в каждом столбце. Вот только я так и не научился читать. Впрочем, если моя догадка верна, то ничего читать не понадобится. Ведь если эту книгу писал Рюдзин, то…

С замиранием сердца я открыл первую страницу, рассмотрел ее и, тяжело вздохнув, посмотрел на тумбочку, стоявшую в лаборатории возле стола. Палочки и фанерки с коробочками на ней — это на самом деле карандаши, кисти и краски. А эта книга в руках… Я уже видел одну из ее страниц. Жаль, что только одну…

Первый рисунок Книги Начал был перечеркнут крест-накрест двумя чёрными линиями. На нем была изображена знакомая площадка, за которой просматривались очертания Цитадели Змеи. Больше на рисунке ничего не было, но можно предположить, что увидел тот, кому открылась эта страница. М-да…

Только вот никто нас не предупредил. Не захотел или не смог… Впрочем, это уже далекое прошлое… Я тяжело вздохнул, оторвал взгляд от рисунка и медленно оглядел коридор. Странное какое-то ощущение… В моих руках величайший артефакт этого мира, но радости никакой нет. Наоборот… Я словно нахожусь в подводной лодке, которая получила в бок торпеду и уже опустилась на дно.

Эти обшарпанные стены, звенящая тишина и пыль в заброшенной лаборатории существа, которого даже боги считают духовным наставником…

Проблема в том, что мне на хер не сдалась вся эта археология! И эта книга тем более! Мне неинтересно! Я не хочу заглядывать в самый конец! Ведь все эти ощущения неспроста!

Выматерившись, я перевернул страницу, рассмотрел второй рисунок и устало покачал головой. Поле, заваленное трупами оборотней… Мудзина, оками, тануки, кицунэ, бакэнэко… Останки тварей, гуляющие между трупов скелеты и осиротевшее Древо Судьбына фоне заходящего солнца.

Лес вокруг уже догорает, выживших нет и понятно, что эта битва проиграна… Судя по всему, именно об этой странице рассказывал Сару. Благодаря ей он смог принять непростое решение и ценой жизни отгородить Северный Лес. Только это тоже история. Рисунок перечеркнут крест-накрест, как и первый. Событие произошло и теперь это просто испорченная картинка. Иллюстрация, от которой ничего уже не зависит.

Грустно усмехнувшись, я сел на пол возле стены и положив книгу на колени, принялся ее листать. Рисунки особо не рассматривал — искал неперечёркнутые страницы. Возможно, все историки мира, видя такое небрежение, покрутили бы пальцами у висков, но, да и по фигу. Мне плевать на то, что происходило когда-то. Важно, что происходит сейчас. И поскольку большинство из нарисованных событий случились в мое отсутствие — оно вдвойне бесполезно. Я просто ничего не пойму.

При перелистывании обнаружилось, что книга собрана странно. В ней словно бы не хватало большей части страниц, однако оборванных корешков я не заметил. Не знаю, но подозреваю, что тут остались только рисунки свершившихся событий. Ведь по логике настоящая Книга Начал должна быть в тысячу раз толще! Ну да… А то, что у меня в руках — даже не книга. Макет… Альбом с иллюстрациями, для того, кто найдёт…

Пейзаж с горами и граничными камнями обнаружился в самом конце. Перечеркнутый крест-накрест и как калька похожий на тот, что я увидел на стене. На следующем рисунке был изображён город, в котором безошибочно угадывался Хейанкё. Ночь, сотни тэнгу на фоне луны, очертания Буши но Шидо и яркая белая вспышка… Момент гибели Воина… И даже интересно, кому показывалась эта страница? Я усмехнулся, перевернул лист и хмыкнул, увидев первый незачеркнутый рисунок.

Ну да… А я ещё думал, кто мне навеял тот сон с блэкджеком и щупальцами. Здесь в книге был показан момент взлёта богини. Древо Судьбы расправило ветви, щупальца уже появились, но вокруг них никого нет! Ни меня, ни ребят, ни Сару… Только десяток щупалец, Салисэ, Древо, пустошь и туман вдалеке. М-да… И что оно означает?

Ребята тоже превратились в щупальца? Я здесь ради этого знания? Или, может быть, действие на рисунке можно как-нибудь запустить?

Я провёл по странице ладонью, попытался всмотреться в рисунок, но ничего не добился и, задрав голову, высказал в потолок все, что думал об этих загадках.

Не, ну а что за гребаный бред? На хера тут эти картинки, колбы и книги? Ребусы, головоломки и остальные секреты⁈ Неужели сложно прийти и просто сказать? Никакого зла не хватает на этот тупизм!

Глубоко вдохнув, я медленно выдохнул воздух, перелистнул страницу, потом ещё одну и, усмехнувшись, вернулся на предыдущую.

Книга закончилась! Остался один незачеркнутый рисунок, и два столбика иероглифов на последней странице.

Все! Дальше Рюдзин не заглядывал, потому что пришло время его возвращения в мир! Да, и сомнений никаких в этом нет! На последнем рисунке изображён лежащий дракон и фигурка склонившего голову человека. Ну или ёкай — это не так-то и важно.

Дракон поражал своими размерами. Он был заметно крупнее Ватацуми[4]. Метров семьдесят в длину, или что-то около этого. Сам Рюдзин изображен лежащим на ровной поверхности: крылья сложены, глаза устало прикрыты. Человек стоит напротив морды дракона, почтительно склонив голову, и словно бы что-то ему говорит. Очевидно, докладывает о том, что произошло в мире за прошедшие четыре тысячи лет…

Ещё бы неплохо было узнать, кто этот докладчик? Хвоста и ушей нет, лица не видно, экипировка неразличима, поскольку на картине лишь силуэт. Может быть, это я? Переживший пробуждение Древа Судьбы и вернувший Нактиса в мир? А дракон вернулся, чтобы назвать меня молодцом? Ну да… Но почему он сейчас улетел? Он же спал здесь — в пещере! Я ведь слышал рычание!

Не знаю… но, возможно, Рюдзин не хочет пока встречаться, потому что наш разговор может повлиять на последующие события? Он считает, что я вполне справлюсь сам? Да, наверное, но… Но почему я решил, что страницы в Книге Начал собраны по порядку? Что этот рисунок последний⁈

От пришедшей в голову мысли по спине побежали предательские мурашки. Я потряс головой, захлопнул книгу, отложил ее в сторону и, вскочив на ноги, побежал в большую пещеру.

Она и правда напоминала самолетный ангар. Огромная овальная яма около сотни метров в длину и с высотой стен около тридцати. Коридор заканчивался небольшой смотровой площадкой. Перила и слева вдоль стены — лестница. Все это отметилось краем сознания…

Выбежав на площадку, я окинул взглядом «ангар», выдохнул и, вцепившись руками в перила, почувствовал, как мир рушится в бездонную пропасть. Катится под откос, вместе со всеми надеждами на благополучный исход… Это жуткое ощущение безнадеги… Ужас… как он есть… Ведь большего дерьма сложно даже представить…

«Не… Ты… же не можешь… Не шути так!» — прошептал я и побежал вниз по лестнице.

В душе ещё теплилась надежда, что все это сон. Мираж… чья-то шутка… Что он просто ушел в каменный сон… Так, как это делают верны.

Сбежав вниз и кое-как уняв дыхание, я стиснул зубы и, чувствуя предательскую дрожь в коленях, медленно пошёл к окаменевшей туше дракона.

Он никуда не улетел, потому что не мог. Умер во сне, оставив нас одних со всеми проблемами. Сэт… Эта мразь все-таки добилась своего. Загадила мир настолько, что его незримый Хранитель погиб. Мы все верили, что Великий Небесный Дракон когда-то вернётся и наваляет врагам, но… И теперь понятно, почему обломок клыка рассыпался в пыль. Артефакт умер вместе с Рюдзином…

Он был огромен… Моя совсем немаленькая Берюта была меньше его раз в двадцать. Сейчас тело гигантской рептилии превратилось в коричневый камень. Только это не сон… Верны в своих «снах» лишь обрастают камнями, но сами при этом остаются драконами.

Остановившись в десяти метрах от мертвого бога, я покачал головой и с силой провел ладонями по лицу.

Не знаю… и даже не представляю, что означает для мира его уход. Сэт ведь сейчас настолько силён, что его не смогут остановить все светлые боги этого мира, но…

«Да хватит уже стонать!» — прорычал я, ненавидя себя за эту минутную слабость.

Сэт ничего не знает, иначе бы он пришел в Синий Лес сам, и не дал бы подохнуть Сегету. Да, Хитоми говорила, что события такого масштаба не скрыть, но никто же в мире не знал, где спит Великий Небесный Дракон! Вот и о смерти его тоже никто не узнает! Эта пещера, очевидно, как-то прикрыта от всех, ну а я, понятно, буду держать язык за зубами. Постараюсь даже не думать о том, что увидел. Так что ничего еще не потеряно! Сэт с его притязаниями на мировое господство отправится по известному адресу! Союз Нактиса и Салисэ загонит эту тварь под самую далекую шконку.

Да, все так! Ну а труп Рюдзина — это та самая награда за Испытание. Намёк на то, что нужно спешить? Спасибо тебе, Сущее. Я все понял и покину Лабиринт сразу же, как только закончу тут одно дело… Выполню то, что он завещал…

Дракон лежал мордой к выходу из пещеры. Засыпая, он смотрел на горы вдали. Наверное, любил их так же, как я…

Тяжело вздохнув, я прошёл к голове мертвого чудовища, встал так, как это было показано на рисунке и, отвесив глубокий поклон, произнёс:

— Спасибо тебе, Рюдзин-сама, за все, что ты сделал для нас. За твою Книгу и за подаренную надежду! Дальше мы справимся сами. Клянусь, что сделаю все для того, чтобы мир остался таким же, каким ты его полюбил! Сделаю все что смогу и, если нужно, пожертвую жизнью! Я, Уэда Таро, сказал!

Здесь, в этом мире, есть обычай произносить слова клятвы на месте гибели близких тебе существ. Нет, я не думаю, что Великий Небесный Дракон погиб окончательно. Полагаю он ушел в какой-то другой мир учить его обитателей и творить справедливость. А еще я уверен, что он меня слышит!

Так и случилось…

Едва только отзвучали слова моей клятвы, окаменевшая туша дракона превратилась в песок. Вся целиком! В мгновение ока! Землю под ногами тряхнуло, в голове прозвучало эхо далекого рева, и над кучей песка взлетело облако разноцветных огоньков.

Они провисели в воздухе пару секунд, затем метнулись вперёд, закрутились вокруг меня елочными гирляндами и, вытянувшись в разноцветную змейку, унеслись в сторону гор.

В следующий миг в пяти метрах напротив появился призрачный рыцарь. Тот самый, с которым я разговаривал перед Испытанием.

— Твоя клятва услышана! — гулко проревел он и, ударив себя кулаком в грудь, отсалютовал мне мечом.

«Совсем как тогда — в самом начале», — пронеслось у меня в голове, и сознание погрузилось во тьму.

[1]Непись (абр. NPC, от англ. Non-player character) — Персонаж в играх, который не находится под контролем игрока, и чье поведение определяется программно. Сленговое название некоторых людей в реальности. Водитель автобуса (по отношению к тебе), дежурный на станции метро и т. д.

[2]Мальчи́ш-Кибальчи́ш — положительный персонаж сказки Аркадия Гайдара: «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове».

[3]Традиционно в японском языке использовался китайский вертикальный способ письма (яп. 縦書き татэгаки, дословно «вертикальное письмо») — символы идут сверху вниз, а столбцы справа налево.

[4]Автор напоминает, что Ватацуми (яп. 海神, 綿津見) — легендарный бог-дракон водной стихии в японской мифологии и синтоизме. С ним Таро встречался в третьей книге.

Глава 24

Черт!

Я поморщился, открыл глаза и, приняв сидячее положение, обвёл взглядом деревянные стены святилища.

Все, как и обещали… Испытание пройдено и меня вернули в Сеичи Дзингу. В лежачем, правда, положении и с небольшой головной болью.

Вот даже интересно, как бы отнеслись к подобному на Земле? Если бы в святилище, скажем, Аматэрасу-о-миками появился мужик в самурайском доспехе? Монахи бы, наверное, охренели. А здесь — нормально. Никто, в смысле, не охренел. Просто некому. В святилище как всегда пусто. Ну а летающим под потолком «медузам» на меня положить. Мне на них, собственно, тоже…

А ещё в голову опять лезет какая-то хрень. Отходняк после завершившегося Испытания…

Я усмехнулся и покачал головой. Все закончилось, но вставать и куда-то идти не хотелось. Я просто очень устал. Не физически, нет. Скорее даже не устал, а меня все достало! Непонимание происходящего и свалившаяся на голову ответственность.

Нет, так-то ответственности и раньше хватало, но теперь она превратилась в неподъёмную ношу. Ну а все остальное…

Вот на хрена Сущему было нужно меня испытывать? Какой в этом был смысл? Нет, я помню, что рыцарь на входе говорил о достоинстве. И? Что по итогу? Я достоин знать то, что узнал? Ну да… Других вариантов нет, но все равно как-то оно не бьется.

Ведь Сущее — это не массовик-затейник, чтобы делать всем интересно. Оно не знает ничего ни о какой мотивации и не награждает хороших мальчиков за выполнение домашних заданий. Сущее — это безжалостный терминатор, запрограммированный на сохранение мирового баланса. Оно пожертвует любым богом, кинет в топку десятки тысяч разумных и возвеличит любую мразь, лишь бы этот баланс сохранялся.

Нет, понятно, все это делается чужими руками, а само Сущее лишь предоставляет возможности и информацию тем, кто способен на что-то влиять. Вот поэтому я не понимаю, какие цели оно преследовало, отправляя меня на это гребаное Испытание. Не вижу ни одного логичного объяснения! Я прошёл через пытки и в награду получил то, что увидел в финале? Но это же полная чушь! Сущему плевать на чьи-то мучения. Во главу угла поставлена целесообразность. И если я должен был узнать о гибели того, Кого Нельзя Называть, то узнал бы об этом без пыток! Достоин, ну да… Только чего я, сука, достоин⁈ В чем это достоинство можно измерить?

Тяжело вздохнув, я поднялся на ноги, поклонился алтарю и направился к выходу. Гадать все равно бесполезно. Делай, что должно, и когда-нибудь все поймёшь.

Время здесь близилось к полудню.

Выйдя из святилища, я вдохнул полной грудью чистый лесной воздух, огляделся и улыбнулся. На одном из кусков коры, которые никто тут убирать не подумал, напротив черепа гашадокуро сидел мужчина в армейском обвесе. Один. Спиной ко мне. Шлем лежал по правую руку, автомат — на коленях. Ребята, очевидно, дежурили тут, сменяясь. И вот сейчас пришла Серёгина очередь.

Он меня, конечно, услышал, но вида не подавал. Все как в старые добрые времена.

Подойдя, я хлопнул друга по плечу, сел рядом и, поправив ножны, посмотрел в сторону леса.

В мое отсутствие на Священной Поляне произошли некоторые изменения, и она сейчас напоминала иллюстрацию из книги сказок. Ёкай убрали кости гашадокуро, но зато оставили черепа. Не знаю уж, с какой целью, но выглядело это прикольно. Сотни аккуратных домиков восстановленного поселения, колодцы, ограды, флажки… И посреди этой пряничной красоты черепа чудовищных тварей.

Народа вокруг было немного. В основном дети и женщины. Все остальные, очевидно, уже на севере…

Мы сидели так минут пять, молча наблюдая за происходящим, а затем Серега произнёс:

— Тебя не было семь дней. А всего ты отсутствовал две с половиной декады. Объединённая армия ушла к северной границе на следующий день после нашего здесь появления. Хозяин леса будет ждать сигнал в течение месяца. Все как мы говорили…

— То есть, люди уже собрались?

— Да, — капитан кивнул. — Двадцать одна тысяча самураев и асигару. С ними шестьсот заклинателей. Твой брат ушел вместе с армией. Иоши, Эйка и твоя Мика тоже сейчас на севере. Здесь только мы и те, кто остался.

— Успели уже познакомиться? — с улыбкой уточнил я.

— Да, — Серега улыбнулся в ответ. — Поговорили, послушали, но времени, как ты понимаешь, было немного. Хотя, до чего-то договорились, и скоро вся местная армия переобуется в берцы. И люди, и оборотни, и даже анимешные девочки.

— Берцы?

— Ага, — Серега кивнул. — Твой брат осмотрел наш обвес, пару раз выстрелил из «двенадцатого», но ботинки его особенно увлекли. Мика с Эйкой тоже смотрели на них как на какие-то лабутены[1]. Нет, твоему брату понравилось практически все, но обувь тут появится в первую очередь.

Интересно… Хотя, ничего удивительного в словах друга не было. Мы с Нори давно собирались переобуть солдат во что-то более практичное, но сапоги, в которых ходили некоторые ёкай, массово производить бы не получилось. Слишком дорого, а потому совершенно не интересно. Впрочем, ботинки меня сейчас интересуют в последнюю очередь.

— Да хрен с ними с этими берцами, — усмехнувшись, махнул рукой я. — Лучше расскажи, как вы себя чувствуете?

— Мы — по-разному, — капитан вздохнул и опустил взгляд. — Чех, Монах, Денис, Илья — радуются как дети. А у нас с Гномом семьи были. Нам немного сложнее.

— Да, понимаю, — я тоже вздохнул и задумчиво посмотрел в сторону леса. — Но тут же все не так просто. Я уверен, что на Землю можно как-то попасть…

— Нет, Гриш, это не выход, — Серега покачал головой. — Мы для них умерли. Моя Лена красивая, и ей ведь даже нет тридцати. Маша маленькая совсем, и меня она не запомнит. Жена погорюет немного, найдёт другого и будет счастлива. Я ведь был не очень хорошим мужем и отцом. Тебе ли это не знать. — Он повернул голову и, встретившись со мной взглядами, улыбнулся. — Ну вот, высказался и полегчало. Ещё бы к роже твоей новой привыкнуть…

— Ага, — я улыбнулся в ответ. — А что у вас с тренировками?

— С этим-то у нас все отлично, — Серега пожал плечами. — Машем деревянными палками, учимся творить заклинания и жрем как не в себя все, что дают.

— И как заклинания?

— Нормально, — друг выставил ладонь и, сотворив на ней кусок льда, кинул его на траву. — То есть в фильмы Марвел меня пока бы не взяли, но на Арбате с фокусами выступать — самое то, — он отряхнул руки и улыбнулся. — Впрочем, все это пока что херня. Что-то серьезное нам творить еще рано, оружие местное тоже пока что не выдали, поэтому на первое задание полетим в привычном обвесе. Как космодесантники на фэнтезийной планете.

— Ну да, как космоде… Стоп! — я поморщился и скосил взгляд на друга. — Ты сказал: «полетим»? То есть вы уже на колёсах? В смысле, на крыльях?

— Обижаешь, — Серега усмехнулся, на пару мгновений зажмурился, а затем указал рукой в сторону далекого леса. — Вон смотри! Сейчас все увидишь…

Ждать пришлось пару минут, когда над лесом показались две летящие в нашу сторону верны. Моя Берюта, и вторая — потемнее и немного поменьше.

— Твоя Берта попросила позвать, когда мы закончим говорить, — кивнув на ящеров, пояснил капитан. — Прямо как умная жена… Ну и моя Аори тоже умница и красавица.

— Блин! Как же оно у вас быстро случилось, — с улыбкой покачал головой я. — Даже завидно…

— Да вот не знаю, — Серега грустно усмехнулся и, опустив взгляд, положил ладонь на приклад. — Слишком много свалилось, и все оно плюсом. Выжили… Магия эта, мыслеречь и нечеловеческая реакция. Сказочный мир, место в нем и красотки, о которых никогда не мечтали. Чувствую себя героем комикса или даже скорей — аниме. — Капитан на секунду замялся. — Но, Гриш, сказок же не бывает! За все нужно платить! Нет, мы не против, но знать бы к чему хоть готовиться.

— Не, Серёг, тут дело в другом, — я покачал головой и посмотрел на подлетающих верн. — Там, в Чертоге, были не только мы, но ни заложники, ни ребята из ППС сюда не попали. А вот тот жетон, что я подбирал с пола — он здесь. — Я вытащил из-за пазухи пластину, передал другу и, кивнув на неё, пояснил: — Вот и с вами та же история. Сущее связало вас со мной и, определив в отряд, отправило следом. При этом вы получили то же, что и остальные бойцы. Силу, скорость реакции и способность творить заклинания. Только за это никакого вам счета не выставят. Так что сказка реальна. Смирись! — Я улыбнулся, хлопнул друга по плечу и, поднявшись, кивнул на приземлившихся верн. — Ладно, пошли к нашим красавицам, а по дороге расскажи, как тут рулить и на что нажимать?

— А чего ты у меня спрашиваешь? В спину мне усмехнулся Серега. — Вот у драконы своей и узнай.

— Тоже верно, — хмыкнул я и, подойдя, обнял боевую подругу за шею.

Вот даже не знаю… Чувство такое, что мы с ней и не расставались. А еще это теплое ощущение защищенности… То самое, которое вспомнилось, когда я нашел старую драконью чешуйку…

О моих приключениях в Лабиринте Берюта узнала от других драконов, поэтому я рассказал ей только финал. Прошел по коридору, набрел на лабораторию, полистал книжку, и появившийся Привратник отправил меня в Сеичи Дзингу. И все…

Нет, я доверяю своей боевой подруге как себе, но любой посланный образ станет достоянием мира, и скрыть уже ничего не получится. Вот вернём Нактиса, и тогда можно будет рассказать об увиденном, а сейчас рисковать я не стану.

Закончив говорить, я попросил верну выдать мне полетную инструкцию для чайников, и что называется: «сам напросился».

Дело в том, что с чувством юмора у драконов полный порядок. Оно немного не такое как у ёкай или людей, но очень даже понятное… Хотя посланная верной картина летящего с неба и орущего в ужасе мужика оптимизма перед полетом мне, конечно же, не добавила. Пошутила, ну да… А весь смысл «выданной инструкции» свелся к фразе: «залезай ко мне на спину, а там разберемся».

Берюта оказалась права. «Полетная память» вернулась в тот момент, когда я собирался забраться в «седло». Дальше все было просто.

Привычно оттолкнувшись ногой от подставленной лапы, я прыгнул вверх, зацепился руками за два шипа и, подтянувшись, закинул свою задницу в удобную выемку на драконьей броне.

Да, выпендреж — не без этого. В «седло» ведь гораздо удобнее забираться по пластинам брони, но мы же не ищем простых решений? Очередной пазл встал на своё место, кусочек памяти вернулся, и тело сработало на автомате.

Оказавшись в «седле», я поправил сбившиеся ножны, прикрыл глаза и послал Берюте картинку с улыбающимся смайликом. Верна «улыбнулась» в ответ и, потянувшись ко мне ментально, объединила наши сознания.

Не знаю, как ещё такое назвать. Ты остаёшься самим собой и одновременно чувствуешь себя немного драконом. Это как надеть на голову гермошлем и мысленно управлять истребителем. Нет, понятно, что никакого управления вернам не требуется. Драконий всадник в большинстве случаев «включается» только в бою. Все остальное время можно просто сидеть и наслаждаться полетом.

Да, именно наслаждаться, поскольку тело всадника намертво «влипает» в броню, а часть встречного ветра магически блокирует верна. То есть лететь на драконе — это как скакать галопом на лошади. Нет, какой-то ветер в физиономию, конечно же, прилетает, но никакого дискомфорта при этом ты не испытываешь. Физики Земли такого бы не оценили, но где теперь та Земля?

— А куда хоть летим? — мысленно поинтересовался я у Сереги.

— На ту же поляну, — хмыкнул в ответ капитан, и мы, взлетев, направились на северо-запад.

Словами такого не передать. Бескрайний океан леса, оранжевое солнце, облака и крона гигантского дерева… Прямо как в «Аватаре». Ну не знаю я, с чем ещё такое сравнить. Просто нет больше никаких аналогий.

Это было и правда шикарно, и я даже пожалел, что память вернулась. Ну да… Ведь вместе с ней вернулись и все ощущения. Нет, летать на верне — это всегда ни с чем не сравнимое удовольствие. Однако когда ты уже налетал несколько тысяч часов, чувства слегка притупляются. Ну а первые полеты — это как нырнуть в море концентрированного восторга. Так что память могла бы и не возвращаться. Я бы совсем не обиделся.

До поляны мы летели около часа. Серега всю дорогу молчал, и я его не отвлекал. У друга случилась очень насыщенная неделя, так что пусть отдохнёт и насладится полетом. Я тоже попытался расслабиться и вдруг понял, насколько устал. Нет, это не было накопленной усталостью. Чувствовал я себя достаточно сносно, однако перед походом к Источнику Тьмы нужно будет поспать.

На Поляне Совета все было так же, как и в том отнорке реальности, где содержались ребята. Тут даже святилище Нактиса не выглядело заброшенным. Очевидно, все это время кто-то за ним ухаживал. Ну да… Нашего погибшего господина в Лесу не забыли.

Приземлившись, я коротко переговорил с Берютой и, подождав Серегу, отправился к святилищу, где нас ждали ребята.

Поприветствовав бойцов, я коротко рассказал им обрезанную версию завершения Испытания и, позвав Арэту, пошёл к краю обрыва. На то место, где с нами любил говорить Крылатый.

Да, это я тоже вспомнил, но и только… Странное тянущее чувство возвращения памяти… Словно волны накатывают на берег одна за одной, оставляя на песке небольшие разноцветные раковины. Маленькие кусочки огромного пазла, из которых ничего сложить не получается. Только некоторые эпизоды из прошлой жизни. Знакомые лица и памятные места… Хосу-сама говорил, что все вернётся через пятьдесят лет… И что же — полвека придётся все собирать по кусочку? Не знаю… но вариантов-то все равно других пока не предвидится…

Остановившись на краю пропасти, я обвёл взглядом лес и, не оборачиваясь, произнёс:

— Докладывай.

— Все идёт по плану, — брат остановился в метре слева от меня, кивнул на север и пояснил: — Объединённая армия стоит на поле Десяти Огней. Примерно в половине ри от границы с пустошами. Сару-доно на связи со мной, и он уже знает, что ты завершил Испытание. — Заметив мой удивленный взгляд, Арэта легко пожал плечами и, не поворачивая головы, произнёс: — Неужели ты думаешь, что твоё появление в Сеичи Дзингу могло остаться незамеченным?

— Я просто ещё не стал тем парнем из прошлого и слабо ориентируюсь в местных реалиях, — со вздохом произнёс я. — Но ладно, с этим понятно. Скажи: а сколько времени понадобится армии на то, чтобы дойти до Древа Судьбы?

— Там семнадцать с половиной ри по прямой, — мгновение поколебавшись, пояснил брат. — Думаю, вся армия доберется до Древа в течение трёх-четырёх часов. Быстрее вряд ли получится.

— Хм-м, — я нахмурился. — То есть Хозяин Леса проведёт всех дырой по Тонкому Миру? А что с нежитью? Твари будут стоять и просто на это смотреть?

— На пустошах никого не осталось, — Арэта покачал головой. — По крайней мере Сару-доно никого там не чувствует. Так что вряд ли кто-то сможет ему помешать. Сначала к Древу уйдут передовые отряды, за ними — все остальные. Как только вы разбудите Древо Судьбы, и Нактис-сама вернётся, ёкай пройдут до Фиолетовой реки на северо-западе, а армия Императора двинется на восток, но не думаю, что они кого-то найдут. Полагаю, все оставшиеся твари покинули нашу реальность. У них ведь нет ни единого шанса.

— А ты не думаешь, что это ловушка? — поинтересовался я, переведя взгляд на брата. — Как-то все просто выходит…

— Не знаю, — Арэта вздохнул и посмотрел мне в глаза. — Но у Сэта только один вариант: прийти сюда самому и привести всю армию Нижнего Мира. Только легкой прогулки у него все равно не получится. На призыв Сару-доно откликнулись Светлые Боги. Падение Синего Леса для них означает верную смерть. Драка будет такая, что астрал содрогнётся до верхнего яруса. Рюдзин-сама это почувствует, и у Змеи возникнут большие проблемы.

«Да… если бы так…», — подумал про себя я и, уводя разговор, произнёс:

— Хорошо, а что у нас с новобранцами?

Ну да… Сэта и все с ним связанное лучше пока что не вспоминать. Арэта может что-то почувствовать, поэтому не стоит развивать скользкие темы. Тут ведь осталось всего ничего. Сутки или, может быть, меньше, и то, что нежить ушла — не может не радовать.

Нет, Владыка Нижнего Мира способен устроить какое-нибудь дерьмо, но засаду мы бы почувствовали. К тому же, знай Сэт то, что знаю я, и никаких засад ему бы уже не понадобилось. То, что боги придут — конечно же, замечательно, но не знаю, смогут ли они одолеть эту тварь.

Как бы то ни было, сейчас больше всего беспокоят черные щупальца и тот ползущий к Древу туман. И если по первому все совсем непонятно, то за туманом теоретически может скрываться целая армия.

Хотя это тоже — такое себе предположение. Просто оно ни в какие ворота… Сначала увёл всю нежить из пустошей, а потом вдруг решил подкрасться за туманной завесой? Да, такая версия имеет право на жизнь, но в этих манёврах нет никакого смысла. Сэту ни в коем случае нельзя подпускать нас к Древу Судьбы. Ведь там мы с Салисэ вернем Нактиса в мир и поставим во всей этой истории жирную точку. Поэтому на его месте было бы логичнее согнать всю оставшуюся нежить под Древо Судьбы и самому прийти туда с подкреплениями. Это если бы он знал то, что знаю я…

— С землянами все отлично, — голос брата оторвал меня от размышлений. Арэта обернулся и, кивнув на святилище, пояснил: — Потенциал у всех отличный. Обряды запечатления прошли как закручивание рук у младенца[2]. Макато расширил разум каждому и убрал барьеры, но нормальными заклинателями они станут только через несколько лет. С кэндзюцу[3] немного попроще. Силы у них хватает, с реакцией полный порядок, рукопашный бой тоже на уровне, но меч в руках никто из них до этого не держал. То есть все как всегда: медитации, тренировки и время.

— Ясно, — кивнул я. — И теперь самое главное. Ты ведь знаешь, где находится Источник Тьмы?

— Конечно, — Арэта указал рукой на далекие горы и пояснил: — Он в Кири-но-яма[4]. Террасы вырублены в северной неприступной части горы, примерно в половине ри от поверхности земли. Ширина каждой — примерно три тё, и около шести кэн[5] от пола до потолка. К Источнику Тьмы ведёт проход с нижней террасы. Ширина его — не больше пяти кэн и на вернах внутрь залететь не получится.

— То есть вы уже успели слетать туда на разведку?

— Разумеется, — Арэта кивнул. — Мы с Мичи и Хоши провели там около суток. Наблюдали днём и ночью, но близко не подлетали. Использовали ментальное отражение, и нас вряд ли кто-то почувствовал. Заметить тоже не могли…

— А что хоть за твари стоят на террасах?

— Это шинда баса-ака, — нахмурившись, пояснил брат. — Опасные существа, но сами они для нас никаких проблем не составят. Там другое…

— Что конкретно? — внутренне напрягшись, уточнил я.

— Стар-и-буста. Усилители заклинаний. Артефакты на высоких треногах, — Арэта поднял руку на уровень шеи, обозначая высоту. — Ты ничего об этом не говорил, но там их сорок восемь штук на обеих террасах. Среди шинда баса-ака есть неплохие заклинатели Тьмы, но даже десяток таких, не сможет сбить летящего верна. Тот, кто поставил на террасы мертвых берсерков, очевидно, догадывался, кто может прилететь к Источнику Тьмы…

— То есть с помощью этого как-там-его усилителя заклинатели могут убивать драконов и всадников?

— Скорее ошеломлять, но падение с такой высоты… — Арэта вздохнул и опустил взгляд. — Мы, конечно, попытаемся достать их издали заклинаниями или стрелами, но стар-и-буста, помимо усиления самого заклинания, кратно увеличивает радиус его применения и…

— Все в порядке, — я кивнул и зло усмехнулся. — Если Сэт и знал, кто прилетит к Источнику, то он забыл о моем обереге. Мы с Берютой пойдём первыми и уничтожим всю эту мерзость. Сорок восемь артефактов — это максимум четыре захода на цели. То есть примерно пять часов на все…

— Уничтожать не обязательно, — воспользовавшись небольшой паузой, пояснил брат. — Такие артефакты перезаряжаются больше месяца. Когда они разрядятся, мы атакуем.

— Отлично! — я кивнул и, оглянувшись, нашёл взглядом верну. — Тогда поступим так: сейчас мне надо поспать. Ребят тоже отправь отдыхать. Вечером обговорим все детали и в полночь вылетаем к Кири-но-яма. Все! До вечера. А то я уже еле стою на ногах.

Произнеся это, я хлопнул брата по плечу и пошёл к своей верне. Перед походами я всегда сплю рядом с ней. Так спокойнее и высыпаешься значительно лучше. Даже если приснится какая-нибудь фигня.

[1]Лабутены, они же лубутены — женские туфли на высоченном каблуке от французского дизайнера обуви Кристиана Лубутена (Christian Louboutin). Очень дорогие. Особенно популярными лабутены стали благодаря песне «Экспонат» группы «Ленинград», видеоклип на которую вышел в начале 2016 года. Серега, вряд ли видел эти туфли вживую, но клип конечно же посмотрел.

[2]«Младенцу руки скручивать» — аналог нашего «проще простого».

[3]Кэндзю́цу (яп. 剣術, «искусство меча») — японское искусство владения мечом.

[4]Автор напоминает, что слово яма (яп. 山) — это гора.

[5]Автор напоминает, что тё ~ 109,09 м; кэн ~ 1,81 м.

Глава 25

К вечеру погода испортилась. Пошёл дождь, но выспаться мне он не помешал. Да и как, скажите, может помешать капающая с неба вода, если боевая подруга заботливо прикрывает тебя крылом?

Проснувшись и наскоро перекусив, я собрал ребят на совещание, и мы часа за три подробно разобрали все возможные ситуации, которые могли возникнуть во время ночной операции.

Здесь же, на совещании, я осознал, каким являюсь ослом. Ведь только ишак мог забыть об автоматах Калашникова. И ведь шлем почти не ношу, на мозг ничего вроде не давит, но косяки все равно случаются, м-да…

Впрочем, на наши первоначальные планы это не повлияло никак.

Ведь это только в индийских фильмах автоматчик очередью кладет роту врагов. В реальности подобных сказок не случается. Даже если эта реальность мало отличается от сказок.

Вообще, прицельная дальность у двенадцатого — километр, но иди попробуй попади куда-то с брони или из кузова движущегося грузовика. Нет, метров со ста-двухсот оно, возможно, и прокатит, но грузовик — это не летящий дракон. При этом попадать нужно точно в головы заклинателям, а такое и при стрельбе лёжа-то — не факт, что получится.

В общем, тактика прежняя: сначала мы долетим до небольшого плато, находящегося на соседней скале, а уже оттуда я совершаю боевые вылеты и уничтожаю все усилители на террасах. Боекомплект Берюты — двенадцать выдохов пламени, восстанавливается за полтора часа. Верна сыта и может несколько суток летать, изображая имперский линкор. С того козырька лететь до террас меньше минуты. Дракону достаточно упасть со скалы и, изменив направление, совершить небольшой полукруг.

При этом во время каждого вылета меня подстрахует полный десяток бойцов. Находясь на безопасном расстоянии, они будут по возможности координировать мои действия и отмечать разрядившиеся усилители. В случае возникновения внештатной ситуации отряд поддержит огнём, но об этом лучше не думать.

Пока мы совещались, погода заметно улучшилась. Тёплый юго-западный ветер угнал тучи на восток, и на небо выползла огромная голубая луна.

Такой я ее никогда не видел, и думаю, что это очень хороший знак. Ночная странница словно бы чувствовала приближение развязки и подбадривала нас перед операцией. Ну да… Она ведь тоже сильно соскучилась…

К Кири-но-яма вылетели, как и планировали, в полночь и добирались около трёх часов. В дороге особо не разговаривали. Когда летишь вот так в темноте под звёздами, мир словно проходит через тебя, и говорить совершенно не хочется. Просто не испытываешь в этом потребности.

Луна, бескрайний океан леса, темные горы на горизонте и силуэт гигантского дерева… Все это выглядело таким родным и красивым, что я мог бы лететь так целую вечность.

Впрочем, расслабляться мы будем потом. Осталось недолго… Ведь сегодня уже все решится. Часов через десять мы перестанем быть ронинами[1] или снова погибнем.

Всю дорогу я думал о предстоящей операции, раскладывал в голове варианты и под конец пришел к мнению, что ситуация складывается позитивно.

Да, именно так. Ведь если бы Сэт собирался прийти, то на хрена бы ему все эти усилители магии? Нас он и без них закопал бы под плинтус, но артефакты тем не менее есть. Немного напрягает, что они расставлены настолько демонстративно, но их же больше нигде не поставить. Да и кому прятать? Исполнители — это тупые чудовища. Вряд ли они думали на тему хоть какой-нибудь маскировки. Там бы мозгов хватило на установку и применение. Ну или что там у этих тварей вместо мозгов?

Арэта не соврал и не ошибся в подсчетах. Сорок восемь артефактов наличествовали, и со стороны они напоминали установленные на треногах гранатомёты. Очень большие гранатомёты на полутораметровых треногах.

В остальном все тут осталось по-прежнему. По полтысячи трехметровых гигантов на каждой террасе. Доспехи — нержавые стальные кирасы, вооружены чудовищными бисямон яри. Шлемов ни у кого нет, морды как у орков из того прикольного фильма. Собственно, они на тех громил очень похожи. Мускулы не настолько ужасные, как в фантазиях режиссера-дебила[2], но в целом такие же огромные и тупые. Не помню, правда, светились ли у тех орков в темноте глаза, но это не так-то и важно.

Подлетая к горе, я издали оглядел расставленные треноги и прикинул направление предстоящей атаки. Нет, не нужно быть великим стратегом, чтобы сообразить, как лучше поступить при существующих раскладах.

В общем, если заходить на цель слева и сверху под острым углом, то в момент атаки окажешься в слепой зоне части изготовившихся к «стрельбе» усилителей. Нет, я уверен, что оберег сможет защитить нас с Берютой, но зачем попусту рисковать? Да, драконий всадник в полёте становится одним целым с животным, и защита работает на обоих, но я не понимаю этих процессов, и поэтому не будет никаких лобовых атак. И как бы мне ни хотелось «разрядить» все усилители разом…

Долетев следом за ведущим до плато и приземлившись среди огромных камней, я провёл перекличку и сразу же приказал выдвигаться. Выполняя команду, десяток поддержки направил своих животных к краю обрыва, и я послал Берюту туда же.

Огромная верна, тяжело ступая и кроша когтями камни, пошла следом за собратьями, и меня накрыла волна адреналинового кайфа.

Такие ведь разные миры, а наркотики не меняются. Опять я и мое отделение. Одиннадцать огнедышащих монстров, которые сойдут за любую «броню», шесть самураев и пять бойцов в обвесе московского СОБРа. А ещё огромный диск голубой луны, темные силуэты гор, легкий ветерок и бескрайнее звездное небо… Меньше минуты до старта и… как же все это классно!

Нет, наверное, я когда-нибудь излечусь от этой адреналиновой зависимости, но специально делать этого точно не буду. Удовольствий в жизни так мало…

Улыбнувшись, я придержал свою верну, обвёл взглядом ребят и, задержав его на Сереге, поинтересовался:

— Вы готовы?

Так точно, т-арищ майор! Вторая пятерка готова! — капитан по-местному тронул кулаком грудь и, мгновение поколебавшись, добавил: — Все в порядке, Гриш. В случае чего мы прикроем.

— Да! — поддержал Серегу Арэта. — Моя пятерка тоже готова!

— Отлично! — я кивнул и приказал отделению вылетать.

Ребята идут первыми. Им нужно занять позиции в воздухе и быть готовыми к любому развитию ситуации. На это понадобится пять-семь минут.

Вообще, драконы магические существа, и они способны зависать в воздухе. Однако на это расходуется целая прорва Силы, а ее нам нужно беречь. Поэтому десяток устроит напротив террас небольшой хоровод. Арэта доложит мне о готовности, и тогда мы с Берютой стартуем.

С края обрыва была видна небольшая часть верхней террасы. Узкая полоска тускло-оранжевого света, который выбивался из прохода, ведущего к Источнику Тьмы. Вниз по диагонали — чуть больше полукилометра, и человек на таком расстоянии вряд ли бы что-нибудь разглядел, но для нас с Берютой этот свет послужит неплохим ориентиром.

Вот даже странно… Почему все твари так обожают оранжевый свет? И ладно асуры, но второй зал Чертога, где лежит тело Аби, и вот здесь… Ведь, казалось бы, вокруг Источника Тьмы никакого света быть не должно, но он откуда-то есть. Может быть, нас кто-то ждёт? Не знаю, но гадать бесполезно. Впрочем, скоро это станет известно.

Заглушив усилием воли плещущийся в крови адреналин, я попытался понять, что мог упустить, но ничего не нашёл и выкинул из головы все заморочки. Не, ну с хрена ли тут париться? На этой фазе от меня по сути ничего не зависит. Всю основную работу выполнит верна.

С Берютой мы подробно все «обсудили», и она знает, какие задачи перед нами стоят. Ну а правильно подлетать и выдыхать пламя боевая подруга умеет лучше любого драконьего всадника. Так что на мне только контроль, и очень надеюсь, что вмешиваться не придётся.

— Мы готовы! — голос Арэты оторвал меня от раздумий.

— Да! Начинаем! — объявил я и отправил верне мыслеобраз начала атаки.

Послав мне в ответ «решительный смайлик», Берюта рванулась вперёд и упала в темную пропасть.

Одуренное и ни с чем несравнимое ощущение. Это как на американских горках в детстве с отцом. Безумный восторг и полное отсутствие страха. Продолжалось оно секунд десять, когда верна заложила вираж и, снижая скорость, полетела к левому краю верхней террасы.

Нет, наверное, было бы здорово пролететь по периметру, выжигая все на своём пути, но дракон — это не Ми-28[3]. Для того чтобы выдохнуть пламя на большую дистанцию, Берюте нужно, чтобы цель находилась прямо по фронту. Поэтому, подлетев, верна зависнет, а затем, упав вниз, пойдёт на следующий заход.

Если повезёт, все ближайшие артефакты в момент атаки разрядятся по нам, и таких заходов придётся делать меньше, чем запланировано.

Отметив краем глаза темные силуэты десятка поддержки, я перевёл взгляд на приближающийся край террасы и внутренне сосредоточился.

Нас заметили метров с трёхсот. Один из «орков» указал рукой на дракона и, обернувшись, что-то проревел остальным. Впрочем, никакого шухера не случилось. Мертвые воины остались стоять в прежних позах, сжимая в руках свои жуткие алебарды, и лишь те, что находились около усилителей, положили свободные лапы на артефакты. Не знаю, мне почему-то казалось, что они будут наводить их на нас.

«Быть может, Арэта ошибся, и это что-то другое?» — мелькнула в голове запоздалая мысль, когда терраса резко приблизилась, и события понеслись вскачь.

Метрах в пятидесяти от перил Берюта изогнулась всем телом и, хлопнув крыльями, затормозила ими о воздух. Желудок скакнул к горлу, и я перестал контролировать ситуацию взглядом, поскольку шея дракона частично перекрывала обзор.

В следующий миг верна атаковала!

Струя алого пламени прорезала ночную темноту и с грохотом ударила в камень, ломая перила и сжигая мертвых гигантов. Я видел только небольшой кусочек происходящего на террасе, и это выглядело ужасно.

По воздействию похоже на одновременный подрыв десятка термобарических гранат.

Толпу чудовищ разорвало на куски, большой участок перил вместе с усилителем и частью колонн исчез в ярком пламени. Гулко застучали по камню доспехи окончательно подохших уродов, тишину огласил яростный рев. Дальше произошло странное.

В моей голове вдруг прозвучал женский чарующий смех, в грудь кольнула ледяная игла, а в следующий миг нам с Берютой прилетела ответка.

Десятки чёрных ломаных линий, наплевав на слепые зоны ударили в верну со всех сторон, и я почувствовал БОЛЬ. Небольшую часть того ужаса, что испытала моя Берюта. По нам прилетело из всех усилителей, и эта черная мерзость наплевала на элементарную логику! Большая часть заклинаний просто прошла сквозь толстые камни, и все они до единого нашли свою цель! А еще этот смех… Какая-то тварь ударила по нашей связи с Берютой, и у неё почти получилось… Только «почти» не считается!

Все это пронеслось в голове за долю секунды, а потом включились рефлексы. Те, что были заложены при запечатлении четыре тысячи лет назад. Не знаю, как такое возможно, но оно сработало и это главное! Я стал драконом! Не так как в видении, но все-таки стал!

Понимая, что жить осталось считанные секунды, я выставил барьеры в сознании, восстановил с всадником связь и, использовав большую часть Сил, запустил процесс излечения.

Все это за пару мгновений. Тело ещё только начало падать, а я, понимая, что долго летать не получится, поймал крыльями воздух и, восстановив равновесие, влетел на очищенный участок верхней террасы.

О мягкой посадке при такихобстоятельствах не могло быть и речи. Я же не летающий ящер! Многотонная туша обрушилась на площадку и, доломав остатки перил, юзом пошла к дальней стене.

Вот не знаю, что ощущает пилот во время вынужденной посадки, и что там предписывают инструкции, но сам я вёл себя как кошка, которую тянут по паркету за хвост.

Широко расставив при приземлении лапы и разрывая камень когтями, я нёсся к стене, боясь покатиться по плитам и сломать шею второму себе.

Грохот и скрежет мешались с яростным ревом чудовищ. В сознании мелькали встревоженные образы, посылаемые другими драконами, а откуда-то справа слышались знакомые звуки. Короткие автоматные очереди. Десяток уже спешит мне на помощь!

Это гребаное скольжение продолжалось целую вечность. Разбив по дороге частично обвалившуюся колонну и выломав десяток небольших плит, мы с Берютой впечатались боком в стену, и я лишь каким-то чудом сумел правильно сложить крылья, чтобы избежать лишних травм.

Содрогнувшись от чудовищного удара и чувствуя, как процесс исцеления пытается погасить драконье сознание, я поднял морду и из последних сил выпустил пламя в бегущих к нам уродов…

Картинка мигнула, и все тело тут же прострелила дикая боль. В ноздри плеснуло гарью и вонью паленого мяса, по ушам ударил яростный рёв.

Ошалело помотав головой и сообразив, наконец, что происходит, я спрыгнул с потерявшей сознание верны, выхватил меч и быстро оценил ситуацию.

С момента нашей первой атаки прошло не больше пары минут, но мы с Берютой за это время сумели оторваться по полной. Почти половина террасы превратилась в руины. Из двух десятков колонн уцелело только четыре, камни расплавились и почернели, а все находящиеся тут шинда баса-ака превратились в обгорелые трупы. В последний выдох я вложил всю оставшуюся Силу и слегка довернул морду, чтобы сжечь как можно больше уродов.

Все получилось… Из стоящей здесь толпы уцелело всего четверо, и они сейчас как раз шли в мою сторону. Ещё пара сотен «орков» находились в дальней части террасы, и им, чтобы дойти, понадобится не меньше минуты, а пока…

— Первый ответь Барсу! — от созерцания тварей меня отвлёк встревоженный голос Сереги. — Ответь Барсу… Приём!

Ну да… Находясь в драконе, я их не слышал. Арэта, очевидно, докричаться не смог, и друг решил использовать проверенный способ.

— Верна ранена! — коротко доложил я. — А у меня тут намечаются гости.

— Держись, Самурай! Мы уже на подлете, — негромко произнёс друг, а дальше мне стало не до разговоров.

Идущий первым гигант вскинул над головой бисямон-яри и, рванувшись вперёд, нанёс чудовищный рубящий сверху.

Ну да… Когда длина древка больше трёх метров, а боевая часть весит никак не меньше десяти килограммов, таким оружием можно разрубить быка. Если, конечно, этот бык будет стоять и покорно ждать. Впрочем, ни одного быка на террасе не наблюдалось.

Не снимая Райто с плеча, я резко ушел влево и, вскинув свободную руку, влепил два полумесяца по тем двум уродам, что шли следом за первым и уже заносили для ударов свои алебарды.

Жуткий изогнутый топор с глухим звуком врубился в камень в том месте, где я только что находился. «Орк» глухо взревел, и в этот момент голубые полумесяцы, снеся головы двум его подельникам, сделали счёт два-ноль в мою пользу.

Тела тварей ещё только валились на пол, когда первый шинда баса-ака рванул оружие вбок, пытаясь зацепить меня обратной стороной алебарды, но не преуспел и продолжил атаку широким круговым ударом.

Нет, три метра роста — это конечно же до хрена! Особенно, когда бой происходит не в компьютерной игрушке, у тебя все дико болит, а в голове полная каша. Если экипировать этого урода в полный доспех, он бы в одиночку разогнал когорту римского легиона. Ну, да…

Уворачиваться было неудобно, да и не очень хотелось, поэтому я рванулся вперёд и, перехватив рукоять левой рукой, нанес короткий колющий в незащищенное горло. Острие Райто без труда пробило шкуру и, перерубив шейные позвонки, вышло с другой стороны. Рев чудовища захлебнулся, лапы окончательно подохшего «орка» ослабли, алебарда вырвалась на середине движения и пребольно влепила мне древком по рёбрам. Одновременно с этим впереди послышался грохот падающих тел, в «канале» довольно выматерился Монах, справа мелькнули темные силуэты заходящих на цели драконов.

Стиснув зубы от боли, я рванул меч из раны, пропустил падающее тело, посмотрел на последнего противника и… озадаченно хмыкнул. Четвёртый шинда баса-ака валился на пол следом за остальными. Чудовищу прострелили башку…

О-хре-неть! Нет, ну я много уже чудес повидал… Живых богов, говорящих енотов и даже девятихвостых лисиц… Но чтобы с летящего дракона, с пары сотен метров из «калаша» да прямо в голову… М-да…

А ещё Арэта был прав — эти твари нам не соперники. «Пять секунд и уже минус четыре…», — мысленно констатировал я, а уже в следующий миг драконы подлетели на расстояние выдоха, и дальняя часть террасы превратились в огненный ад.

Десять разъяренных верн — это ни разу не шутки… Я не стал смотреть, как ребята сжигают чудовищ. Не интересно, и руководство не требуется. Отделение прекрасно справится без меня.

Обернувшись, я перешагнул через лапу мертвого гиганта и пошёл к своей раненой верне. Все тело болело, но это скоро пройдёт. Оберег привычно холодил грудь, но он, конечно, не кошка. Мгновенно лечить не умеет… С грустью вспомнив о летающей девочке, я убрал меч в астрал, поморщился от несусветного запаха и уселся на плиты возле Берюты.

Моя боевая подруга спала и ничего плохого с ней уже не случится. Процесс излечения у драконов — это чудовищная регенерация с восстановлением организма до идеальных параметров, а этот сон продлится еще минут тридцать как минимум.

Думать о том, по какому краю мы прошли, не хотелось, поэтому я просто сидел и наблюдал, как ребята добивают остатки чудовищ. Да, наверное, не очень честно жечь драконьим огнём простую, по сути, пехоту, но этих тварей сюда никто не звал, и уничтожать их нужно максимально эффективными способами с минимальными затратами сил. В рыцарей тут никто играть не намерен.

«Отстрелявшись» по разу и уничтожив все неживое на верхней террасе, девять бойцов улетели обрабатывать низ, а Арэта залетел ко мне и, посадив свою верну в двадцати метрах слева, обдал меня целыми потоками висящего в воздухе смрада.

Спрыгнув с дракона на плиты, брат приказал Кей охранять и пошёл в мою сторону.

Приблизившись, он оглядел спящую Берюту, вздохнул, сел рядом и, покачав головой, произнёс:

— Мне жаль, что так получилось, и я очень рад, что вы живы…

— Я тоже очень этому рад, но все уже позади. Сейчас меня интересует другое, — я посмотрел в сторону ведущего к Источнику коридора и перевёл взгляд на брата. — Перед атакой какая-то тварь попыталась разорвать нашу связь. Не случись этого, и Берюта ничего не почувствовала бы. Я ещё чей-то смех услышал за мгновение до атаки. Полагаю, в зале с Источником нас могут ждать.

Арэта молчал примерно минуту, обдумывая сказанное, затем пожал плечами и произнёс:

— Я никогда ни о чем подобном не слышал, но думаю, что это была закладка в усилителе, ну или кто-то из шинда баса-ака активировал ещё какой-нибудь артефакт.

— А откуда тогда этот смех?

— Сильные заклинания порой сопровождаются ментальными эффектами, — поправив ножны, пояснил брат. — Ну ты сам посуди. Это заклинание мог создать только бог, или тот, что стоит где-то рядом с высшими ками. То есть Силы ему не занимать, но он почему-то дожидается в зале? Почувствовал, что не справится? Но тогда он уже сбежал…

«Ну да, брат, скорее всего, прав, — думал я, глядя на висящую над горами луну. — Эта засада была устроена на меня одного. Мы с Берютой должны были разбиться. И даже при текущих раскладах с оставшейся толпой я бы не справился. Ну а верну они бы добили. С такой-то комплекцией и с таким оружием можно и слона положить с одного удара. Так что, вероятнее всего, это был артефакт. Сэт просто не мог предположить, что я приду не один. В общем, похоже, нам просто повезло, но расслабляться мы, конечно же, не будем.»

— Хорошо, — я кивнул. — Но ты все равно вызывай сюда всех. Землян оставим здесь, а сами пойдём в зал. Если там никого нет — вы вернётесь и улетите на плато. Мне Тьма не страшна, а вам лучше не рисковать.

— Так, может, тогда землян сразу отправить? — Арэта посмотрел на меня. — Они же нам там не нужны.

— Нет, — я покачал головой. — Если у Источника ждёт какая-то тварь, то неплохо подстраховаться. Их-то она не почувствует. Ты же сам говорил, что мир не до конца ещё принял ребят, и они не видны на радаре.

— На радаре? — Арэта поморщился. — Что ты имеешь в виду?

— То, что даже ты их не чувствуешь, — пояснил я. — А значит тот, кто сидит у Источника, не будет знать, что здесь ожидает засада. Отставишь с ребятами кого-то одного, чтобы все выглядело правдоподобно. И даже если у твари получится как-то нас обмануть, и она попытается сбежать — здесь ее встретят.

— Ну не то, чтобы я их не чувствую, — с сомнением произнёс Арэта. — Они просто ощущаются пока как низшие ками. Наверное, это из-за того, что им недавно сняли барьеры. Но я тебя понял, брат. Земляне будут ждать здесь, и я оставлю с ними Макато.

— Да, — я согласно кивнул. — Тогда вызывай остальных и готовимся…

Десяток добил нежить минут за пятнадцать. К тому времени с плато начали прилетать остальные, и терраса стала похожа на огромную голубятню. Ну или небольшой аэродром. Я просто не помню, как называется посадочная площадка драконов.

Возле нас с Арэтой приземлились Чех и Монах. Эти двое всегда неразлучны, и подозреваю, что их верны тоже друзья — не разлей вода. Другие бы таких не выбрали.

Приземлившись, оба дракона послали мне образы сочувствия и направились к спящей Берюте. Монах побежал осматривать трупы шинда баса-ака, а Чех подошёл к нам.

— Я смотрю, все у нас по-прежнему: ты, как всегда, влезаешь непонятно во что, а мы твою задницу вытаскиваем, — старлей улыбнулся и хлопнул меня по плечу. — И ты знаешь, Самурай, я очень рад, что все это вернулось. — Он вздохнул и грустно улыбнулся. — Тогда, после ваших похорон, никто не находил себе места. И даже водка в глотку не лезла. Думаю, «Пункт назначения» тут ни при чем. Мы просто друг без друга не можем…

— А я тебе говорил! — подошедший Монах толкнул приятеля плечом, посмотрел на меня и указал на труп четвёртого «орка». — Это я его задвухсотил. Только не понимаю как. Магия — не иначе.

— В смысле «магия»? — поморщился я. — Поясни…

— Не знаю, — Монах пожал плечами. — Я был уверен, что попаду и тебя не задену. Это как одиночным в стену в упор…

— Монах превратился в чукчу, — усмехнувшись, констатировал Чех. — Это ж они белку в глаз…

— Все, хорош болтать, — глядя на подтягивающийся к нам народ, произнёс я. — С этим снайпером мы потом разберёмся. А сейчас я доведу очередную задачу.

[1]Ро́нин (яп.浪人 ро:нин, букв. 浪 «блуждающие волны» + 人 «человек»; перен. «странник») — деклассированный воин феодального периода Японии (1185 — 1868), потерявший покровительство своего сюзерена, либо не сумевший уберечь его от смерти, но оставшийся верным служению.

[2]Имеется в виду фильм «Варкрафт» 2016 года, в котором орков сделали перекачанным гигантами. В игре, по которой снят фильм, орки лишь немного крупнее людей. У Толкиена тоже не было таких чудовищ.

[3]Ми-28Н «Ночной охотник» (по кодификации НАТО: Havoc — «Опустошитель») — советский и российский ударный вертолет.

Глава 26

Совещание продлилось недолго, и никаких изменений в планах у нас не случилось. Земляне, уяснив, что от них требуется, вместе с Макато заняли позиции на террасе, а все остальные выдвинулись в сторону зала.

Первой пошла четверка со мной и Арэтой. Небольшую группу в ограниченном пространстве гораздо проще прикрыть, и, если кто-то впереди захочет поиграть в «триста спартанцев», у него ничего не получится.

Коридор не имел видимых боковых проходов, и его длина была что-то около пятидесяти метров. Пол, стены и потолок выложены из квадратных каменных плит. Через каждые десять шагов — барельефы в виде оскаленных черепов, которые я запомнил еще с прошлого раза. Светильников нет, но света достаточно. Он поступает из зала.

Двигаясь впереди, я защищал идущую за мной тройку от Молнии, Тьмы и Воды. Арэта и Соши готовы были в любой момент повесить «простыни» от Земли и Огня, а идущий последним Риота, защищал всех нас от Ментала. Есть еще Природа и Свет, но первая не нанесет нам никакого вреда, а адептов Салисэ впереди быть просто не может.

Я шел не торопясь. Ставя ступни на стыки плит, внимательно оглядывая стены и чувствуя при этом какую-то непонятную фальшь. Не, ну если задуматься, то с какого перепоя висящий над полом шар называется источником? Да, я понимаю, что Тьма как-то там из него вытекает, но с хрена ли это источник⁈

К слову, вся эта распространяющаяся по округе мерзость не видима для обычного глаза, потому что концентрация ее в пространстве очень невелика. Здесь, в реальности, Свет очень хорошо противодействует этой дряни, уничтожая большую ее часть. Ночью примерно та же картина. Темнота — это не Тьма, и она тоже противодействует поганой стихии, хотя и не так успешно, как Свет.

При всем при этом, здесь в коридоре должно вонять мертвечиной как на разоренном кладбище, однако никакого запаха нет. В смысле от Источника ничего не идёт, а за спиной на террасе очень даже воняет.

Хотя, если вспомнить старую шахту асуров на острове, то там все было вроде бы так же. Тот нарыв на стене тоже был Источником Тьмы, но воняло там только вблизи — между черным пятном на стене и статуей Мары. А ещё из того нарыва вылезли щупальца, и сестра Тоетамы говорила, что кто-то из подручных Сэта караулит на другой стороне черноты.

Тут, возможно, похожая история, но нам оно фиолетово. Нет, если сюда придёт Владыка Нижнего Мира, мы все, конечно, погибнем, но сам Сэт при этом получит такой чудовищный урон, что все его мечты о мировом господстве рассыплются прахом. В небольшом зале у Змея не будет возможности для манёвра, и я успею всадить ему в бок свой Сияющий меч. Причём не один раз, и ребята тоже добавят. Да, они ещё не восстановили и четверти своей Силы, но и того, что есть, будет вполне достаточно. Полагаю, Сэт в курсе всех этих раскладов, и его нам можно не ждать. Ну не идиот же он в самом деле?

Когда до арки оставалось не больше пяти метров, я ускорился и, заскочив в зал, привычно ушел вправо. Оглядевшись и не заметив опасности, прошёл вперёд, положил меч на плечо и озадаченно хмыкнул.

Нет, в целом, все тут было почти как в видении. Большое квадратное помещение со стороной около сорока метров освещало восемь тусклых оранжевых фонарей. В углах — четыре груды камней, в которых угадываются обломки статуй спутников Сэта.Стены обшарпанные. Три барельефа со змеями частично осыпались. На стенах тут и там видны глубокие трещины.

Не знаю, было ли так в прошлый раз. Я ведь особо по сторонам не смотрел. Впрочем, это не важно. Намного интереснее другое.

В показанном кодама видении Источник Тьмы выглядел как идеальный чёрный шар полутораметрового радиуса. Сейчас сохранились только размеры, а вот форма слегка изменилась. В центре зала, над небольшой площадкой с вязью незнакомых иероглифов, висела оплывшая чёрная груша. Самая отвратительная груша, которую только можно представить. Ну, или что-то очень похожее.

Слыша за спиной топот прибывающих бойцов и негромкие команды Арэты, я прошёл еще вперёд, остановился в десяти метрах напротив мерзкой субстанции и внимательно ее рассмотрел.

Не знаю… Я не специалист по дерьму, но, судя по всему, Тьма отсюда уходит. Нет, эти выводы появились в голове совсем не потому, что чёрный шар оплыл и потерял идеальную форму. Дерьмо может выглядеть, как угодно. Тут дело совсем в другом. В том моем видении Источник казался чёрной дырой в пространстве, а сейчас его поверхность была видна. При всем при этом, от него ничем не воняло. Эту мерзость словно кинули в мусорный пакет и завязали на пару узлов.

Возможно, Сэт посчитал, что партия слита, и оборвал приток Тьмы, но почему он тогда не забрал уродов с террас? Хотя… они же должны были грохнуть одного хорошего парня…

Пока я изучал взглядом Источник, Мэсу и Мичи быстро прошли вдоль стен по периметру зала, но ничего не нашли и вернулись к проходу.

Коротко с ними переговорив, Арэта приблизился и, встав позади меня по левую руку, кивнул на чёрную «грушу».

— Я не думаю, брат, что нам нужно улетать на плато, — в тишине негромко произнёс он. — В этом нет никакого смысла.

— Ты тоже чувствуешь, что Тьмы тут почти не осталось?

— Да, но дело даже не в этом, — Арэта обвёл взглядом зал и снова кивнул на Источник. — Он тут только один. Мэсу ничего не почувствовал. Если эти остатки выплеснут Тьму, то она ударит по сфере. Дальше твоего оберега заклинание не пройдёт, а если что-то и пострадает — то только зачарованная плита под Источником.

— Ты прав, брат, — вздохнул я. — Тогда возвращайся к ребятам, а я тут закончу.

Арэта кивнул и ушел к арке. Я проводил его взглядом, обернулся и снял с плеча Райто.

В этот момент в зале эхом прозвучал знакомый смех, Источник Тьмы шевельнулся, и из него вышла полуобнаженная юная девушка.

Незнакомка была красива хищной нечеловеческой красотой и чем-то напоминала Юки химэ. Светлая кожа девушки казалась ослепительно белой на фоне висящей у неё за спиной кучи дерьма. Иссиня-чёрные волосы густой волной падали на ее плечи, опускаясь до середины бедра. Из одежды — только чёрное ситаоби[1] с вышитыми красными знаками и короткая курточка незнакомого кроя, едва-едва прикрывавшая грудь. Лицо японское, похожее на восковую маску. В глазах горит синий магический свет.

— Спите, воины! — журчащим эхом произнесла она и грациозно вскинула руки.

В голове тут же помутнело, как от выпитого залпом стакана. Оберег ожег холодом грудь, но тело среагировало мгновенно. Резко рванувшись вперёд и выбросив вперёд руки, я нанёс колющий удар, целя чуть пониже ключицы.

Не знаю, кто эта тварь, но она точно не друг, а значит должна подохнуть!

Девять метров дистанции — это очень до хрена даже для такого, как я. За мгновение до атаки эта сука исчезла, и острие Райто вошло в тело Источника.

Рукоять меча в руках дрогнула, на доспех брызнули мерзкие капли, и висящая в воздухе погань бесформенной кучей шлепнулась на пол.

Оно ещё только падало, когда я отпрыгнул в сторону и, нанеся круговой удар по воздуху, быстро оглядел зал.

Мысли путались как у пьяного. Перед глазами плыло, колени подрагивали, грудь заледенела от холода, противно ныли запястья. От такой ментальной атаки ни оберег, ни цепь защитить не могли. Они лишь не давали погаснуть сознанию.

Ребятам повезло меньше: они все лежали на полу около арки, где их застало заклинание. Появившееся из Источника существо усыпило их всех одной только фразой, и конечно добьёт, если я тоже усну… Только хрен она угадала… Я чувствую свою цепь и это как бы напоминает, что выход есть…

В следующий миг сработали заложенные рефлексы. Ментал — он же действует только на разум… Резко уйдя в бок, я выставил Райто, блокируя удар призрачного меча.

Клацнуло… Лезвие магического клинка ударило в рикассо и рассыпалось грудой невесомых осколков. Промахнувшаяся тварь пролетела мимо, обдав запахом увядших цветов, ушла от контратаки кульбитом и, исчезнув, появилась впереди между полом и потолком.

— Ш-шакал… — эхом прошипела она, стоя на воздухе как на асфальте. — Ты думаешь, что эти крысы тебя защитят? Твоя безделушка скоро рассыплется.

Закончив говорить, она превратилась в змею. Очень похожую на тех девок из сна, только кокошника не было. Одновременно с этим в руках девушки появился изогнутый лук, и она пустила в меня десяток огненных стрел, которые очередью трассирующих снарядов срикошетили от поверхности Райто.

В голове к этому моменту слегка прояснилось, и я без труда парировал эту атаку, однако от нарастающей паники меч защитить не мог.

Кто эта тварь⁈ Откуда она взялась⁈ И главное: как ее достать⁈ Сыёку на откате, и, если эта сука будет скакать по воздуху, у меня нет ни единого шанса. Ситуация идиотская донельзя. Меньше минуты прошло, а все уже настолько хреново. Впрочем, один выход есть… Только не хотелось бы погибать вот так: в метре от финиша…

В следующий миг ярость и ненависть вымыли из головы всю эту пораженческую муть. Я перекинулся в лиса и, увернувшись от огненного шара, проревел:

— Трусливая крыса! Ты так и будешь летать⁈

— Хвостатый щенок, — в ответ презрительно выплюнула незнакомка. — Ты лишь жалкая тень того воина, которого я знала когда-то. Сейчас вы все тут умрете! Я не позволю вернуть в мир эту мразь!

Произнеся это, девушка метнулась вперёд. Её тело на ходу превратилось в черно-белую полосу, которая, облетев вокруг меня по широкой дуге, упала на пол серпантинной лентой. Метрах в семи от меня, возле чёрного пятна, в которое превратился Источник.

Не дожидаясь, что произойдёт дальше, я рванулся вперёд, но едва не упал. Пол под ногами просел и превратился в жидкий бетон. Мгновение — и вражеское заклинание стиснуло ноги до середины голеней. Одновременно с этим из пола возле Источника выросла гигантская серая кобра. Встретившись со мной взглядами, змея раздула свой капюшон, подалась вперёд и, глядя на меня сверху вниз, яростно прошипела:

— Сдохни, ублюдок!

В голове словно разорвалась светошумовая граната. Сознание поплыло, силуэт кобры расстроился, превратившись в трёхголового змея.

В следующий миг грудь словно залили жидким азотом. Раздался треск, и обломки оберега упали к моим ногам. Сознание прояснилось. Почувствовав приближение смерти, подарок Каннон залил в меня все без остатка, подарив пару десятков секунд.

— Нет, тварь! — яростно прорычал я и пошёл вперёд, ломая ногами бетон и чувствуя, как тело рвут шипы контролирующего заклинания.

Во взгляде чудовища мелькнула тревога, но уже в следующий миг глаза кобры расширились и превратились в голубые прожекторы. Пространство между нами сгустилось, но я все равно шёл! Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром! Упрямо глядя суке в глаза и медленно занося меч для удара.

Прошла целая вечность, когда сзади вдруг послышался топот.

— Берегись! — проорал за спиной Серега, и в раскрытый капюшон кобры ударила термобарическая граната!

От утробного хлопка, казалось, содрогнулось пространство. Вспышка резанула глаза, в лицо дохнуло жаром, но кобре досталось сильнее. Не ожидавшую такой подлянки змею отбросило назад, частично повредив капюшон. По мозгам ударил отвратительный визг. Истошный, возмущённый и испуганный.

Да! Почувствовав, что свободен, я в два прыжка покрыл разделяющее нас расстояние и нанёс косой рубящий, вложив в этот удар всю свою ярость и ненависть. Лезвие Сияющего клинка с противным хрустом разрубило чешую вместе с парой рёбер ошеломлённого взрывом чудовища и примерно на метр вошло в змеиную плоть. Не останавливаясь на достигнутом, я рванул оружие на себя и занёс его для удара, но уже не успел.

Не переставая визжать и заливая все вокруг своей кровью, змея превратилась в тонкую ленту, вытянулась к чёрному пятну и исчезла вместе с этим пятном.

Аут…

Тяжело дыша и морщась от холода, я перекинулся в человека, вытер с лица кровь, положил меч на плечо и обернулся к ребятам. Шестеро из прибежавших, видя, что все закончилось, отправились осматривать лежащие возле арки тела, а Серега шагнул мне навстречу.

Усмехнувшись, капитан покачал головой и провёл ладонью по стволу своего граника[2].

— Все-таки не зря я реквизировал у Гнома одну красную, — облегченно произнёс он и убрал оружие за спину. — Только помни, что теперь у нас осталась только одна. Так что если ты вдруг снова решишь поиграть в Маугли[3]…

— Все живы! — доложил от арки Монах. — Крови нет, и никто вроде не ранен. Без сознания, или скорей даже спят.

— Ага, — поднявшись с колена и отряхнув ладони, поддержал товарища Чех. — И снятся им явно не голые девки. Вон как их лица перекосило во сне…

«Кто о чем, а Чех только женщинах», — облегченно подумал я и почувствовал, как наваливается усталость.

Мысли все ещё путались, но голова почти не болела. Холод из груди ушел, общее состояние нормализовалось. Немного отдохнуть — и буду как новенький. В последний раз такое, ну да…

Эта неизвестная тварь уничтожила подарок богини. Артефакт, без которого я бы сюда не дошёл. И тут даже неприменимо слово «досада». Просто не знаю, с чем такую потерю можно сравнить. Все защиты пропали, и в бою уже никто не подлечит. А ещё я почему-то уверен, что другого такого не будет. И как бы Каннон ни хотела помочь, больше она мне ничего не подарит. Ей просто не позволит Сущее.

И самое обидное то, что эта сука сбежала. Нагадила, как могла, и нырнула в своё гнилое болото. Впрочем, в себя она придёт очень нескоро. Такие жуткие раны быстро не залечит даже богиня и никакой лекарь тут не поможет. Может быть, подохнет от ран, но плевать на нее. Мы живы, и это самое главное! Финишная ленточка уже видна. Осталось до неё долететь, а там уже все будет неважно…

— Ты как? — встревоженный голос Сереги оторвал меня от раздумий. Друг подошёл, взял меня за плечи, оглядел и, хмыкнув, добавил: — Вроде не ранен. Ты че тогда такой хмурый?

— Психолог, блин, доморощенный, — я усмехнулся в ответ. — Лучше скажи: как вы здесь оказались? На вас, что же, не подействовало заклинание?

— Ты про этот обморок? — капитан посмотрел на спящих ребят и, пожав плечами, пояснил: — Когда драконы и Макато резко уснули, мы поняли, что дело дрянь. Попытались связаться, но не смогли. Поскольку помощи ждать неоткуда, я оставил Гнома с Ильей на площадке, а с остальными двинул сюда. Инструкций же у нас никаких нет, вот и приходится импровизировать.

— Ясно, — я улыбнулся и благодарно кивнул. — Спасибо!

— Спасибо не булькает, — хмыкнул Серега. — И вообще, имей совесть. Рассказывай, кто это был?

— Да хрен ее знает, –пожал плечами я. — Какая-то очень сильная ёкай. Она вроде как меня прошлого знала, но я ее не помню. Спрошу у Арэты, когда он проснется. И кстати, — я посмотрел другу в глаза. — Ты ж вроде не пьёшь. Какое тебе, на фиг, «бульканье»?

— Это я там не пил, — поправив ремень на плече, усмехнулся Серега. — А здесь, я чувствую, никак не прожить. — Драконы, трехметровые монстры и змея размером с полтора фонарных столба…

— Да! Чудно мы тут время проводим, — с улыбкой поддержал капитана подошедший к нам Чех. — Как в том стишке, где задницу кому-то порвали, а потом в рояль нагадили, да…

— Ты давай бросай свои солдафонские шутки, — хмыкнул подошедший следом Монах. — Не смешно, когда уже по пятому разу.

— А где мне других-то набраться? — старлей удивленно посмотрел на приятеля. — Самурайских шуток пока что не подвезли, да и вряд ли дождёмся. Они же тут все серьёзные, как старые девственницы…

Я слушал их дружескую перепалку и ощущал, как напряжение уходит вместе с усталостью. Досада тоже ушла. Да, оберега, конечно же, жаль, но он ведь в жизни не главное. Главное, что у меня есть они и весь этот мир вместе с ними.

Будить ребят мы по понятным причинам не стали. Спали они вроде нормально, и я решил, что не стоит пытаться прерывать сон, вызванный применением ментального заклинания. Ну его, от греха.

Собственно спали они ещё часа полтора и просыпаться начали одновременно со своими драконами.

Первым очнулся Арэта. Открыв глаза, брат принял сидячее положение, огляделся и, выдохнув, облегченно опустил взгляд.

— С возвращением! — произнёс я и, подойдя к нему, уточнил: — Ты в порядке?

— Да! — Арэта кивнул, поднялся на ноги, поправил ножны за поясом, посмотрел на стоящих неподалёку землян. В глазах самурая удивление смешалось с неверием.

— На них не подействовало заклинание, — кивнув на землян, пояснил я. — При этом Макато и все драконы уснули.

— А ты? — Арэта повернул голову и посмотрел мне в глаза. — Как ты смог выжить? Нет, я чувствую на тебе её кровь, но не понимаю, как такое возможно.

— Да так и возможно, — я вздохнул и пожал плечами. — Оберег защитил меня и рассыпался. Ребята помогли, и у меня получилось её достать. А потом эта сука сбежала…

Одновременно с этими моими словами зашевелились все остальные бойцы. Зал тут же огласила негромкая ругань, с террасы донёсся возмущённый драконий рёв.

— Я не знаю, что сказать, — обведя взглядом проснувшихся бойцов, со вздохом произнёс самурай. — Отвергнутая женщина способна на чудовищные поступки.

«Хм-м… Так вот оно, значит, как», — хмыкнул про себя я, а вслух произнёс:

— Она сказала, что знает меня, но я её совершенно не помню.

— Её имя Акуму но миками… — подняв на меня взгляд, пояснил брат. — Хозяйка забвения и кошмаров. Она способна проникать в сознания разумных и насылать жуткие сны. Словами не передать то, что я видел, находясь под действием ее заклинания.

«М-да, а вот в моей башке, очевидно, не нашлось место кошмарам, — мысленно усмехнулся я. — Там, видать, слишком много осталось того, в чем эта сука не ориентируется. Вот и получились в итоге пляшущие скелеты, стакан водки и голые змеедевки в кокошниках. В сны к росгвардейцам лазать бесполезно. Там только водка и голые женщины. Не, смех смехом, но выходит, я ранил богиню. И не просто богиню… Даже интересно, чего у них не срослось с Нактисом? Богу Луны не нравятся змеи? Так почти все женщины в какой-то мере, если задуматься, м-да…»

— Я не знаю, что между ними произошло, — без труда прочитав мои мысли, пояснил брат. — Господин с нами об этом не говорил. Акуму-сама пообещала отомстить, но потом пропала. Считалось, что она погибла, но…

— Но выходит эта сука снюхалась с Сэтом, — продолжил мысль я. — Ладно, сбежала и сбежала. Много ли чести убивать обиженную идиотку. В общем, сообщи Хозяину Леса о том, что Источника больше нет. Пусть армия выдвигается.

— Армия уже перешла границу Пустоши, — кивнув себе за спину, пояснил брат. — Я связался, как только очнулся. Сару-сама почувствовал, что Источник Тьмы уничтожен и сразу приказал выступать. Он знает так же, что ты выжил, и будет ждать тебя под Древом Судьбы.

— Отлично! — я кивнул и, оглядев бойцов, приказал: — Все! Двигаем на площадку! Дожидаемся, когда все верны проснутся и готовимся к вылету.

В тот момент, когда я это произнёс, очнулась Берюта. Пару мгновений верна приходила в себя, а затем послала мне благодарно-встревоженный образ. Успокоив свою боевую подругу, я передал, что сейчас подойду и, махнув ребятам, направился на террасу.

— Странно это все, — догнав меня в коридоре, со вздохом произнёс брат. — Акуму-сама темная как мы с тобой, и она считала Сэта врагом, но вот же…

— Времена меняются, — пожал плечами я, и… тут меня натурально накрыло.

Арэта же сказал, что эта сука проникает разумным в сознание, а в моих-то мозгах она потопталась на славу! И пусть ей непонятны некоторые моменты из моей прошлой жизни, но уж смерть «Того, о ком нельзя думать» она срисовать могла! И если это так, то Сэт уже в курсе… И тот туман на последней странице Книги Начал… За ним ведь может спрятаться целая армия…

— Что-то случилось? — видя выражение моего лица, поинтересовался Арэта. — Ты что-то вспомнил?

— Сколько нам лететь до Древа Судьбы? — пропустив вопрос, уточнил я. — Мне нужно знать это точно!

— Часа два… — нахмурившись, пояснил брат. — Если лететь быстро, то часа полтора. В любом случае, большая часть армии к тому времени уже будет у Древа.

— Отлично! — я кивнул на ходу. — Тогда свяжись с Хозяином Леса и скажи, чтобы они там подготовились к пробуждению Бога Луны! К нашему прилету все те, о ком я ему говорил должны находиться на террасе Ожидания Судьбы, включая Салисэ-сама и Хону Воровку Это важно! Люди и оборотни должны стоять в строю! Фронт армии развернуть в сторону гор!

Произнеся это, я перешёл на мыслеречь и приказал:

— Внимание всем! Дорого каждое мгновение, поэтому быстро садимся в седла и вылетаем на Пустошь! Летим с максимально возможной скоростью, но Силу на это не тратим! Она может пригодиться в бою! Всего я вам сказать не могу, но знайте: от того, как быстро мы долетим, возможно, зависит судьба нашего мира! Все! Арэта — командуй!

[1]Автор напоминает, что ситаоби (яп. 下帯, букв. «нижнее оби») — традиционное японское мужское и женское нижнее белье.

[2] Граник — гранатомет (сленг).

[3]Эпизод с большой белой коброй есть в книге Р. Киплинга и в советском мультфильме.

Глава 27

До границы Пустоши летели около часа[1]. Двумя драконьими клиньями. Молча.

Как только вылетели, я, не вдаваясь в подробности, описал драконам и бойцам ситуацию, а потом всю оставшуюся дорогу пытался просчитать все возможные варианты.

Нет, если подходить человеческими мерками, то переживать особо не стоит. Ведь даже если богиня увидела то, что я скрывал от всего мира, и доложила об этом Сэту, то совершенно не факт, что Владыка успеет нам помешать. Слишком мало времени у него на реакцию.

Только вот привычная логика тут не работает, и Акар Аш в нашу последнюю встречу мне подробно все разъяснил.

Дело в том, что армия Нижнего Мира всегда находится в максимальной готовности. Мертвым солдатам не нужны казармы. Снабжение отсутствует. Нет необходимости в еде и воде, а доспехи никто никогда не снимает. Социалки там тоже нет никакой, поэтому армия просто стоит и ждёт, «законсервированная» специальными заклинаниями. И это не батальон ВДВ, которому нужно тратить время на десантирование. Сэт может перебросить всю свою армию за пару минут. Они просто исчезнут там и появятся здесь.

Да, это самый хреновый вариант из всех рассматриваемых, но он, к счастью, далеко не единственный. Как всегда есть целая куча нюансов, но для полной оценки ситуации, мне не хватает информации.

Никто ведь, к примеру, не знает, смогла ли эта тварь что-то узнать. Мозг — это же не текстовый файл, а меня к тому же защищал оберег. Но даже если она и узнала, то все равно еще ничего не потеряно. Владыка Нижнего Мира не сможет телепортировать армию к Древу Судьбы. Тварям придётся совершить переход. Часа два или три, но, возможно, нам этого времени хватит? Ну а как только Нактис вернётся, Сэту останется только валить…

В общем, сильно загоняться не стоит. Если к нашему прилету нежить не придёт, то с большой вероятностью все сложится позитивно. Ну да… И словами не передать, как мне хочется в это верить…

Границу мы пролетели в тот момент, когда на востоке начал заниматься рассвет. Густой лес оборвался, сменившись безжизненной холмистой равниной, и настроение испортилось окончательно.

Вот, казалось бы, чего такого неприятного в этих пустошах, но я все больше становлюсь тем парнем из прошлого. Для любого оборотня видеть такое — это как смотреть на разрушенные бомбардировками города. Холмы, покрытые мхом, неровные шрамы оврагов, голые осклизлые камни. Тоска и сплошная безнадёга, но жизнь сюда скоро вернётся! Мы как раз и летим её возвращать!

До Древа Судьбы оставалось ещё километров сорок, но я уже видел объединённую армию Леса. Она растянулась на равнине километра на три. Неровные порядки ёкай на правом фланге и в центре. Квадраты клановой пехоты с разноцветными нобори и о-ума-дзируси[2], высокий бело-золотой штандарт императорской ставки и на левом фланге сборные тысячи конных стрелков.

Армия стоит криво. Наш ротный из училища назвал бы это построение такими словами, что покраснели бы даже японцы. Ведь только русским языком можно подобное описать.

Впрочем, есть исключения. Две тысячи самураев под о-ума-дзируси с цветами Ясудо построены идеальными прямоугольниками, а слева от конных стрелков ровными рядами стоят рыцари сюго Танаки. Да! Они тоже здесь! Куча друзей и хороших знакомых. Жаль, что к ним я сейчас подойти не могу. Только потом, когда все закончится.

Странным было то, что Сару поставил армию примерно в трёх километрах слева от ствола Древа Судьбы, хотя логичнее было бы построить бойцов на направлении возможной атаки. Впрочем, полководец из меня — как из Иоши хомяк, и я могу чего-то не знать. Впрочем, если пытаться мыслить логично, то можно предположить, что главное направление перекроют пришедшие боги, а Солнцеликая им в этом поможет. Терраса Ожидания Судьбы находится в трёх сотнях метров от ствола, примерно на одной линии с Древом, если смотреть со стороны гор. То есть богиня может атаковать прямо оттуда и ничто ей при этом не помешает.

Впрочем, атаковать пока некого. Тумана нет! Горы просматриваются идеально! Возможно, он появится, когда взойдёт солнце? Но тогда это будет самый обычный туман!

На подлете ребята по команде Арэты заложили вираж и полетели на высокий холм, находящийся в паре километров позади построенной армии. Там уже находилось около полусотни драконов. Верны пойдут в бой вместе со всеми. Ведь Синий Лес это и их дом.

На холм я, понятно, не полетел, а направил Берюту к террасе. Меня там уже ждали. На площадке не было одной только Салисэ. Сару передал через Арэту, что богиня придёт вместе с восходом, а все остальные уже готовы к обряду. Стоят и, задрав головы, смотрят на подлетающего дракона. Хона, Сару, Мика, Эйка, Иоши, Нори и Асука… Такие разные и такие близкие существа… При виде их в груди разлилось тепло, и я мысленно попросил Сущее о том, чтобы мы все пережили наступившее утро. Да. я пока не знаю точно, как мы будем пробуждать Древо Судьбы, но очень надеюсь, что для этого никем пожертвовать не придётся.

Сейчас оно выглядит точно так, как в видении. Голый ствол, сравнимый по размерам с московской высоткой, изуродовала исполинская трещина. Часть ветвей обвалилась и накрыла собой какие-то древние сооружения. Земля вокруг серая, как зола, а на камнях и обломках ветвей не растёт даже мох. Вот даже не представляю, сколько жизненной энергии нужно для его пробуждения, но уверен, что у нас все получится.

Приземлившаяся верна подняла целое облако мелкого мусора и напугала стоящих неподалёку коней. Остановившись, Берюта послала мне образ решимости, я «улыбнулся» в ответ и, покинув седло, поприветствовал стоящих здесь же телохранителей Императора.

В этот момент край солнца показался над горизонтом и террасу озарила яркая вспышка.

«Ну вот и все в сборе», — подумал я и, чувствуя легкий мандраж, направился на площадку.

Терраса Ожидания Судьбы выглядела точно так же, как и в видении. Примерно сорок на пятьдесят метров, и со стороны похожа на сад камней. Восемь крупных булыжников разложены в непонятном порядке, и на каждом выбиты какие-то знаки, отдаленно напоминающие иероглифы.

Никакой растительности нет. Земля сухая и серая, как и везде вокруг. Плита Решений стоит у торцевого края площадки прямо напротив Древа Судьбы. При этом горы находятся слева. По-прежнему видны хорошо, поскольку туман так и не появился.

Все участники предстоящего мероприятия стоят неподалёку от плиты, и со стороны все это выглядит как минимум странно. Две богини, Хозяин Леса, оборотни и Император с женой. Вот где ещё и при каких обстоятельствах они бы могли собраться? При этом никто не смущён, не испуган. Даже енот, который при других обстоятельствах обошёл бы такое собрание по километровой дуге, внешне выглядит вполне адекватно.

Все собравшиеся стоят в расслабленных позах, но висящее в воздухе напряжение можно потрогать рукой. Ну да, мне тоже не по себе… Впрочем, к черту все эти волнения!

Обойдя лежащий на дороге валун, я подошёл к собравшимся, оглядел их лица и, коснувшись кулаком груди, произнёс:

— Приветствую вас всех! Спасибо, что так быстро пришли. Время сейчас на вес золота.

— И мы приветствуем тебя, Мунайто! — по праву старшей за всех поздоровалась Салисэ. — Хозяин Леса передал, что нужно спешить, но он не назвал причину. Что-то произошло?

— Да! — я кивнул. — Но рассказать об этом не могу. Никому. Это слишком опасно. Нам нужно как можно быстрее провести Обряд! Когда Нактис-сама вернётся в мир, все уже будет неважно.

При этих словах богиня нахмурилась, в глазах ее что-то мелькнуло. Впрочем, она мгновенно справилась со своими эмоциями и, обернувшись, сделала приглашающий жест.

— Хорошо! Тогда начинаем!

— А что нужно делать? Я же…

— Коснись ладонью Плиты Решений, — не оборачиваясь, потребовала Салисэ. — Мысленно положи на неё филактерию и пожелай возвращения бога Луны. Все остальное сделаю я.

— Да, госпожа! — я снова кивнул, подошёл к плите вместе с богиней и, встав для удобства по ее правую руку, коснулся ладонью холодного камня.

Салисэ шагнула ко мне ко мне и положила свою ладонь рядом с моей. За спиной никто не произнес ни единого слова.

Черт! Ну вот не понимаю я замыслов Сущего! Если все так просто, то на хрена тут столько народа? Нет, я помню, что Сару должен что-то там подтвердить, а Хона во время обряда вернёт свою Силу, но зачем здесь все остальные⁈ Впрочем, поздно что-то отматывать. Все ведь давно решили за нас.

Я закрыл глаза, и перед внутренним взором тут же появилась плита с горящими на ней символами. Два Древа и вязь иероглифов под ними, Луна, Солнце и пять разноцветных стихий. Все как в реальности, но только там ничего не светилось.

Слабо понимая, что происходит, я мысленно попытался снять с руки филактерию, и это получилось без каких-то проблем! Запястье заледенело, а перед внутренним взором над плитой появилась знакомая шестеренка. Обернувшись вокруг своей оси, она превратилась в диск, на котором тускло загорелся символ Луны. По ощущениям: словно сидишь в темноте за компьютером. Графика, правда, отстой, но зато картинка объемная.

Ни секунды не медля, я потянулся к филактерии и положил ее на изображение Луны, мысленно совместив полумесяцы. Дальше произошло странное. Филактерия словно бы провалилась куда-то внутрь,а полумесяц на плите разгорелся и стал заметно крупнее.

Одновременно с Луной вспыхнуло изображение Солнца, и в этот момент стоящая рядом богиня запела…

На каком-то непонятном языке, но безумно красиво и грустно. Негромкая, тянущая душу песня богини нарастающим эхом разливалась под кроной огромного дерева и ее слышали все. И ребята за спиной, и ёкай, и стоящие в строю самураи.

Слова были непонятны, но я прекрасно знал, о чем поет Салисэ. Тоска по любимому, грусть одиночества и обращение к древу Судьбы с просьбой вернуть…

Понимая, что от меня уже ничего не зависит, я открыл глаза, но плита с горящими символами продолжала висеть перед внутренним взором. Прозрачная. Как какая-то голограмма. В какой-то момент от Солнца и Луны к выбитым на камне деревьям потянулись зеленые нити. Картинка на миг изменилась, и я успел увидеть двоих.

Юная девушка в бело-золотом кимоно и высокий длинноволосый мужчина, за спиной которого просматривались полупрозрачные крылья. Они стояли на знакомом обрыве, на фоне двух небесных светил и держались за руки. Казалось, ничто не способно их разлучить, но…

Перед глазами снова появилась плита. От символа Солнца к Луне потянулся робкий бело-золотой лучик, и в этот момент Древо Судьбы откликнулось!

Землю под ногами ощутимо тряхнуло, со стороны дерева раздался оглушительный треск, в лицо пахнуло запахом Леса.

Древо Судьбы зашевелилось как разбуженный великан. Две исполинские ветки обломились и с грохотом обрушились на землю, но остальные начали расправляться. Ствол задрожал, трещина на нем заметно уменьшилась.

Разрывая слежавшуюся мертвую почву из земли, со стороны Синего Леса, вылезли гигантские корни. Окутанные салатовым свечением, они были похожи на спины просыпающихся китов, и вытягивались в южную сторону.

Да! И это та самая связь, о которой говорил мне Сару. Великое Синее Древо помогает своему Побегу проснуться!

Все это действо сопровождалось оглушительным грохотом, сравнимым с раскатами грома. Земля тряслась не переставая, но Салисэ продолжала петь! Правда песня уже звучала не так. Грусть в ней сменилась надеждой.

Я стоял, продолжая держать ладонь на плите и потрясенно наблюдая за происходящим. Слушал песню и молил Сущее, чтобы оно оставило нас в покое. Хватит уже этих гребаных приключений, драк и пролитой крови. Пусть хотя бы сейчас все сложится без мучений, страданий и боли.

Сущее меня не услышало.

В тот момент, когда на плите лучик Солнца коснулся символа Луны, равнину впереди затянуло гигантское облако чёрного дыма. Оно появилось мгновенно и так же быстро исчезло, явив миру огромную армию нежити.

Сэт все же пришел….

Урод, очевидно, ждал удобного момента и решил атаковать во время Обряда.

Это выглядело ужасно. Армия Нижнего Мира растянулась километров на двадцать по фронту и заполонила все видимое пространство. В Синий Лес с Сегетом приходили жалкие крохи… С Сэтом сейчас пришли миллионы… Одних только гашадокуро навскидку было не меньше сотни, но там и без них хватало уродов, которые не сильно уступали скелетам в размерах. Гигантские чудовища высились рифами над шевелящейся массой, и вся эта толпа выглядела приговором существующему миропорядку. Нет, возможно, светлые боги, собравшись, помножили бы всю нежить на ноль, но с тварями пришел их Владыка.

Размерами Сэт лишь немногим уступал Рюдзину. Гигантская змея с чёрной матовой чешуей появилась перед армией и, сверкнув багровыми прорезями глаз, обвела взглядом окружающее пространство.

Чуть меньше пяти километров до них, и, если мы не успеем завершить обряд, все тут пойдёт по известному органу.

Одновременно с появлением армии нежити слева донеслись команды тысячников ёкай. Качнулись вдалеке разноцветные о-ума-дзируси, над императорским штандартом взлетели алые сигнальные шары, и объединённая армия принялась выравнивать свои ряды.

— Вот же тварь! — оборвав песню, с ненавистью произнесла Салисэ.

За спиной обреченно вздохнул Иоши, грубо выругалась Девятихвостая кицунэ.

Земля тем временем продолжала трястись. Древо Судьбы расправляло свои могучие ветви. Трещина на стволе с каждой секундой сужалась, но судя по выражению лица Салисэ, полное пробуждение произойдёт ещё очень нескоро. Сэт подгадал правильно, и от драки нам не уйти.

Подтверждая эти мои мысли, богиня взлетела. Почти как в видении, но все же немного не так…

Оказавшись на пятиметровой высоте, Салисэ превратилась в валькирию. Щит и меч в руках девушки вспыхнули ярким солнечным светом. Хлопнув своими огромными крыльями, богиня резко ушла вверх, как запущенная в небо ракета, и накрыла защитным куполом все окружающее пространство. И Древо, и нас, и стоящую вдалеке армию.

Вовремя!

Одновременно с этим Владыка Нижнего Мира взорвался сотней мгновенно сотворенных заклинаний, запустив в нашу сторону угольно-чёрную смерть.

Десятки огромных шаров, гигантские копья, диски, конусы и чудовищная волна… Сотворенные заклинания полетели широким веером, стараясь накрыть сразу всех и ударили в сияющий щит!

Свет оказался сильнее!

Землю ощутимо тряхнуло По защитному куполу чернильными всплесками расползлись огромные пятна. Расползлись и исчезли, а в следующий миг наступило время ответки!

Впереди, за границей купола, на земле и в воздухе появились десять богов, и они, ни мгновения не медля, устремились в сторону вражеской армии!

Это было похоже на фильм. Сияющая стена, огромная армия нежити, гигантская змея и десять несущихся в их сторону ками. Я узнал только троих: Каннон, отца и огненного журавля. Они все же пришли, и у нас появились хоть какие-то шансы!

Подлетая, боги растянулись в длинную цепь и, взмыв над армией, атаковали тварей своими стихиями. Все видимое пространство вспыхнуло ярким салютом, и передние ряды нежити растворились в его разноцветных огнях. В следующий миг от фигуры Сэта во все стороны выплеснулась Тьма и мир за куполом погрузился в непроглядную ночь.

Одновременно с этим треск пробуждающегося Древа утонул в оглушительном грохоте, а трясущаяся под ногами земля превратилась во взбесившегося быка.

Сука!

Нет ничего хуже, чем вот так… Стоять, удерживая равновесие, и бессильно смотреть… Как в каком-то гребаном снежном шаре[3], который кто-то постоянно трясёт. Да… Только вот снег здесь никогда не пойдёт…

Битва богов длилась уже около часа. Черноту впереди все еще озаряли разноцветные вспышки, но все это выглядело агонией. Ведь если бы сила была за нами, то не было бы этой вот темноты.

Тяжело… И за то время, пока мы тут дожидаемся, я узнал много новых выражений из японского языка.

Хона просто воет за спиной от досады, и я ее прекрасно понимаю. Лучше пойти и погибнуть в бою, чем вот так стоять подобно баранам и ждать непонятно чего. Только вот просьбу Великого Древа никто из нас не нарушит. Оно передало через Сару, что до окончания Обряда мы все должны быть на террасе. Вот мы, собственно, и стоим…

Хона ругается, Иоши, как всегда, бубнит свои мантры, все остальные молчат. На лице брата застыло знакомое выражение. Нори готовится умирать. При этом он постоянно смотрит в сторону армии, которая стоит в трехстах метрах от границы щита. Да, я знаю, что его место там — со своими людьми, но он и его жена зачем-то нужны здесь — на террасе. Да и поздно уже что-то менять. Битва впереди подходит к концу, и в ближайшие полчаса все решится.

Жаль, конечно, что все оно так погано, но выход все равно есть! Не знаю, насколько оно поможет, но я все равно попытаюсь… Тогда, когда уже не останется других вариантов… И плевать мне на все инструкции Древа. Я не хочу умирать как баран!

В какой-то момент вспышки перестали разрывать темноту. Грохот впереди стих и, судя по всему, битва закончилась.

— Ну вот и все… — подтверждая эти мысли, обречённо прошептала Девятихвостая. — Боги не справились. Сэт вышвырнул их в астрал…

— Ясно… — я призвал меч, положил его на плечо и всмотрелся в висящую впереди темноту.

Земля все ещё мелко тряслась. Древо продолжало пробуждаться и, казалось, этот процесс никогда не закончится.

Отвратительное состояние непонимания. Ведь никто нам никаких инструкций на подобный случай не выдал. Древо продолжает трещать, армия стоит наготове, врагов не видно из-за черноты, а Салисэ по-прежнему где-то летает. Богиню за ветвями не видно, и связаться я с ней не могу. Однако купол все ещё стоит, но вряд ли он сможет нас защитить.

Стоило мне об этом подумать, как из темноты прилетело копье. Огромное чёрное, размером с баллистическую ракету.

Без труда разорвав защитную плёнку, заклинание ударило в Древо Судьбы и, с грохотом разбившись о ствол, плеснуло во все стороны Тьмой. Купол исчез, но уже в следующий миг мир озарила яркая вспышка и события резко ускорились.

Богиня, очевидно решив, что время пришло, упала с неба огненным метеором. Солнечный Свет разогнал подступившую Тьму, и все увидели последствия битвы богов.

Пустошь за щитом была похожа на поверхность Луны. Что-то подобное мы с ребятами наблюдали в ущелье. Там, где отец разбирался с прорвавшейся нежитью. Глубокие воронки, обломки камней, оплавленная земля и куски разбитого льда… Примерно две трети армии Сэта отправились обратно в свою преисподнюю, но осталось их все равно до хрена. Впрочем, быстро твари сюда не дойдут, и сражение начнется нескоро.

Сам Сэт выглядел так, словно его долго крутили в стиральной машине. Чёрная чешуя чудовища посветлела и была пробита в нескольких местах. Впрочем, эти раны не доставляли Владыке каких-либо неудобств, поскольку от атаки Салисэ он уклонился без особого труда.

Сияющий метеор врезался в землю, и мир вокруг содрогнулся. Земля вмазала по ногам, глаза резануло ярчайшим солнечным светом. Промахнувшаяся богиня бросилась на Владыку Нижнего Мира, и я понял, что пришло мое время.

Метров двести до них и ждать больше нельзя! Ведь Салисэ ему не соперник.

Нет, жаль, конечно, что не получилось нормально пожить, но, да и по херу…

Сняв с плеча меч, я провёл ладонью по его лезвию и впечатал ее в символы деревьев на плите. Не знаю и надеюсь, все сделал правильно. Предсказаниям я привык доверять!

Дождавшись, когда кровь размажется по серому камню, я проорал: «Жертвую!» и, разорвал цепь из истинного серебра.

Не знаю, получится ли, но это последний и единственный шанс быстро пробудить Древо Судьбы! Ведь только жертва способна ускорить этот процесс! Обряд уже проведен, и Нактис вернется в мир, как только Древо проснется.

Сэт понимает это не хуже всех нас. Ведь именно поэтому своей первой целью он выбрал именно Древо. Заклинание Змея изгадило ствол чернотой, и сейчас эта мерзость ползёт вверх к ветвям. Остановить ее я могу только ценой собственной жизни.

На душе стало легко-легко, как бывает, когда что-то решил и это решение правильное. Перед глазами появилось серьезное лицо матери, а в следующий миг боль рванула тело на части и швырнула его на землю перед плитой.

Страшная и… такая знакомая. Тело словно вывернули наизнанку, рванули острыми крючьями и кинули в плавильную печь. Кости захрустели и вместе с суставами раздробились в мелкую крошку. Глаза застил кроваво-красный туман, а потом… я увидел все, что происходило на Пустоши. Не так как обычно, а словно со стороны…

Две армии… Равнина, перерытая заклинаниями… Древо, к которому под землей тянулся толстый салатовый жгут, и солнечный вихрь вокруг огромной чёрной змеи.

Все атаки богини блокировала защита Владыки, и у Салисэ нет ни единого шанса. Меч Солнцеликой красавицы сияющими росчерками врубался в матовую чешую, но не наносил Сэту никакого существенного вреда. Змей атаковал заклинаниями, но постоянно промахивался. Салисэ двигалась как солнечный зайчик, возникая со всех сторон и нанося короткие рубящие удары. Впрочем, этот бой скоро закончится. Аура Владыки уже практически уничтожила защиту богини и скоро начнёт пожирать ее сущность.

Все это за мгновение пронеслось у меня в голове, а затем я увидел террасу. И себя на ней, и девять серебристых хвостов… Тело рвануло в последнем приступе боли, а затем пришла легкость. Сила хлынула в меня водопадом, и я, осознав себя в новом теле, быстро поднялся с земли. Ощущения почти такие же, как в заброшенном Храме Бога Луны. Только я стал сильнее и сейчас смогу прожить минут пять.

Хорошо… Мне этого хватит… Пять минут — это ведь очень немало, и я не собираюсь дожидаться пробуждения Древа Судьбы. Мне нужно помочь Салисэ! Старая подруга должна пережить это утро! Иначе жертва будет напрасна!

— Удачи вам всем! — не оборачиваясь, произнёс я и уже собирался бежать к дерущимся, когда, вдруг…

— Жертвую! — за спиной раздался уверенный голос Девятихвостой богини.

— Жертвую! — упрямо, со злостью в голосе буркнул Иоши.

— Жертвую! — твёрдо объявил Император!

— Жертвую! — одновременно воскликнули Мика, Эйка и Асука.

— Жертвую и подтверждаю! — хмуро провозгласил Сару, и мой мир обрушился в бездонную пропасть…

Сука! Ну зачем они так⁈ Им же не обязательно умирать! В легенде говорилось про одного! И ведь отмотать уже не получится. Они выбрали следом за мной… Все выбрали. Не промолчал ни один…

В следующий миг защита Салисэ исчезла. Богиня на мгновение замешкалась, и чудовищный конус Тьмы отбросил ее метров на пятьдесят в нашу сторону.

Это выглядело ужасно. Тело девушки, взмахнув крыльями, пролетело по воздуху и, ударившись о землю, прокатилось метров семь по камням. Меч, описав световую дугу, улетел вправо. Щит тоже выпал из руки, и я тут же рванул вперёд, проклиная себя за потерянные секунды.

Обычный человек уже бы погиб, но Салисэ так просто убить не получится. Заклинание и этот жуткий полёт с падением лишь ошеломили богиню. Мгновенно придя в себя, девушка попыталась вскочить на ноги, но Сэт ей этого не позволил.

Торжествующе взревев, Змей сотворил перед собой кривой столб, от которого в сторону Салисэ выстрелили два угольно-чёрных каната. Поганое заклинание оплело богиню навроде лиан и снова опрокинуло ее на землю. Следом за этим в тело упавшей девушки вырезалась гигантская чёрная глыба, и в этот момент я наконец добежал!

Там, на Земле, я бегал стометровку на первый разряд, ну а здесь со мной не сравнится ни один чемпион. Пулей пролетев полторы сотни метров, я перерубил опутавшее Салисэ заклинание и, кинув меч на плечо, быстро пошёл в сторону Сэта.

Он был огромен! Морда чудовища возвышалась на уровне пятиэтажки. Голова — размером с БелАЗ, а в пасть можно засунуть слона. Матовая чешуя чудовища была пробита в десятке мест, открывая взору ужасные раны, но эти повреждения не доставляли Сэту видимого неудобства. Ну да… Чтобы завалить этого урода нужен тактический ядерный заряд, но у меня такого, к сожалению, нет.

На что я тогда надеялся? Да практически ни на что. Сэта мне не убить, ни при каких обстоятельствах. Слишком уж он разожрался за прошедшие четыре тысячи лет. Впрочем, быстро и он меня не убьёт.

Да, подарок богини рассыпался, но самураю Луны эти костыли не нужны. Пару минут я продержусь, а там, глядишь, и Древо проснётся. Жаль, конечно, что ребята тоже со мной… но с этим ничего уже не поделать…

Впрочем, поздно уже о чем-то жалеть, и сейчас меня занимал только один вопрос: почему эта тварь не атакует? Он так рад нашей встрече?

Остановившись в полусотне метров напротив Змея, я задрал голову и проорал:

— У тебя есть четверть часа на то, чтобы собрать всю погань и отсюда свалить! — я кивнул на остатки армии нежити и снова посмотрел Сэту в глаза. — Это последнее предупреждение! Больше я повторять не буду!

— Враг… — в ответном шипении Змея послышались глумливые нотки. — Это ведь благодаря тебе я узнал, о гибели крылатой жабы. Даже идиот Такэми никогда не был настолько полезен…

М-да… Конечно, неприятно осознавать себя виновником происходящего дерьма, но слова Сэта меня ничуть не смутили. Пусть себе скалится. Я уже свое заплатил и Сущее приняло эту оплату! Приняло и подтвердило!

Сейчас, изменившись, я чувствовал, что Древо Судьбы оживает. Приток Силы к нему увеличился на порядок, чернота на стволе таяла, треск ветвей оглушал. До пробуждения осталось меньше минуты. Сэт уже проиграл. И чем дольше мы с ним говорим, тем ближе его поражение.

— Ты, наверное, удивишься, червь, но Рюдзин-сама не хотел твоей гибели, — с грустной усмешкой мысленно произнёс я. — Он любил этот мир таким, каким увидел его впервые. Считал, что здесь есть место всем. Даже тебе, гнида, и всем твоим прихлебателям.

— Ну вот и отправляйся следом за этой жабой! — с ненавистью прошипел Сэт.

Глаза Владыки полыхнули багровым светом, и он атаковал меня конусом Тьмы.

Серебристые лисы не уступают в реакции даже богам, и я успел превратиться в астрального призрака. Совсем как тогда — на площадке перед его Цитаделью. Только здесь, на поверхности, Силы на это потребовалось значительно меньше, и у призрака ее осталось с избытком.

Дальше все как по нотам… Избежав встречи с Тьмой, я рванулся наверх прямо в морду чудовища, уверенный, что Сэт не ожидает от меня этой атаки.

Так и случилось…

Морда змеи резко приблизилась, мелькнула перед глазами огромная пасть, и я, пролетев выше, оказался у Сэта над бровью. Мгновенно сбросив астральную форму и упав ступнями на гладкую чешую, я широко размахнулся и ударил, добавив в Райто всю оставшуюся у меня Силу.

Хрустнуло! Лезвие Сияющего меча без особого труда разрубило чешую вместе с бровью чудовища, рассекло плёнку и глубоко погрузилось в багровый глаз!

— Получи, сука! — прорычал я и сразу же прыгнул вниз, рванув меч и максимально увеличив нанесённую рану.

Змей инстинктивно дёрнул своей башкой, а в следующий миг по ушам ударил его яростный рёв, в котором мешались ненависть, боль и отчаяние. Ну да… Сэт ни разу не нежить, и боль он чувствует так же, как и все остальные. Вот и пусть теперь хавает полной ложкой! Я отомстил этой твари за все! А теперь можно уйти… Древо уже пробудилось!

Прыгнуть с высоты пятого этажа для меня теперешнего — это как сойти с бордюра на землю. Подправив хвостами полёт и немного спружинив ногами, я приземлился напротив раненой твари и проорал:

— Это тебе на память! Будешь помнить меня, урод!

Убегать не стал. В этом не было смысла. Умирать лучше, глядя своей смерти в лицо!

— Сдохни, тварь! — проревел Сэт и, подавшись вперёд, ударил волной, выжигая астрал и реальность.

От такого увернуться нельзя. Только блокировать Силой, но я не бог, и у меня уже ничего не осталось. За мгновение до этой атаки я выставил блок мечом, а дальше произошло странное.

Время словно остановилось, и я снова увидел Пустошь со стороны. Каким-то странным, нечеловеческим зрением. Обе армии и поднимающуюся на ноги Салисэ, и террасу, и дерево…

Сейчас Древо Судьбы напоминало гигантский салатовый факел. Тьма сгинула без следа, а на ветках уже появлялись первые листья. Прямо на глазах от Древа к террасе вытянулись зеленые нити, и над фигурами ребят поднялось облако салатовых искорок. Большое и безумно красивое. Ни на мгновение не задерживаясь, оно устремилось вперёд и, растянувшись в ленту, впиталось в серебристого лиса…

Одновременно с этим на краю сознания эхом прозвучал затухающий рёв. Хлопнули вдали могучие крылья, и в груди взорвалась сверхновая суперзвезда!

Чужая и такая знакомая Сила захлестнула меня с головой, сознание разделилось на сотню потоков, и мир обрушился на голову ледяным водопадом. Перед внутренним взором промелькнули очертания знакомой пещеры, кабинет алхимии и череда страниц из Книги Начал…

В один миг я услышал мысли четырех Великих Деревьев, ощутил сдержанную радость пяти десятков богов. Почувствовал бессильную ненависть Мары и животный ужас Владыки Нижнего Мира.

В следующий миг земля улетела далеко вниз, за спиной расправились крылья, и чудовищная волна Тьмы бессильно разбилась о пластины нагрудной брони!

Яростно взревев, я отрезал Сэта от его Силы, а затем рванулся вперёд и плечом опрокинул Владыку на землю.

Страшный удар сотряс все окружающее пространство. Земля пошла трещинами, позади возмущенно затрещало Древо Судьбы, и где-то совсем рядом всхлипнула очнувшаяся Салисэ…

Не давая Змею опомниться, я вцепился когтями в его гигантскую тушу и, хлопнув крыльями, без труда оторвал ее от земли. Сэт больше мне не соперник, и добить его уже не составит труда. Достаточно подняться повыше и швырнуть на скалы, как это делают птицы, но… Но Рюдзин-сама не хотел его смерти, а я сейчас за него…

Владыка уже проиграл… Древо пробудилось, бог Луны возвращается в мир, и в гибели Сэта уже нет никакого смысла. Она лишь изменит хрупкий баланс. И как бы ни велика была ненависть…

Пролетев пару километров в сторону наступающей армии нежити, я швырнул Сэта на землю и избавил его от контролирующего заклинания.

Это падение не нанесло богу никакого вреда, пострадало только его самолюбие. Впрочем, пусть радуется, что отделался легким испугом. На такой исход он вряд ли рассчитывал.

Ощутимо приложившись о землю, Сэт почувствовал свободу и исчез, появившись впереди своей армии. Нет, ни о каком сражении не могло быть и речи, но так ему удобнее забрать всех этих уродов обратно.

Забавно, но сейчас я мог их всех сосчитать. Девятьсот восемнадцать тысяч сто двадцать один, включая Владыку и всех тех, кто способен хоть как-то передвигаться. Очень немало, но они уже не опасны. Сила Древа уже течет по равнине, и Сэт уже не сможет никого прикрывать.

Приземлившись на самый высокий холм, я оглядел войско нежити, затем встретился взглядами с Сэтом и проревел:

— Проваливайте!

Мой рёв прокатился по Пустоши до Северных гор, и Владыка второй раз просить себя не заставил. Армию тварей затянул чёрный дым, и когда он схлынул, никого уже здесь не осталось. Только ямы, оплавленная земля и куски разорванных трупов…

Ну вот и всё… Мое время подходит к концу, и спасибо тебе, Сущее, за такие шикарные проводы!

Обернувшись к своим, я обвел взглядом окружающее пространство и довольно оскалился.

Древо Судьбы продолжало пылать салатовым факелом, возвращая в мир то, что сохранило за тысячелетия сна.

Объединённая армия замерла позади в полутора километрах. Стоят как всегда криво, но зато боевой дух там зашкаливает. Бойцы восторженно смотрят на меня, машут и что-то орут.

С ребятами тоже полный порядок. Их жертвы добавились к моей, и с ними ничего не случится.

Хона стоит на коленях перед плитой в облаке зелёного света. За спиной богини уже различим силуэт появляющейся бакэнэко. Салисэ унеслась встречать Нактиса, а ребята идут в мою сторону. Только я их уже не дождусь… Мое время закончилось.

— Прощайте! — проревел я и, поднявшись на задних лапах, хлопнул за спиной крыльями.

«Пусть они запомнят меня таким», — мелькнула в голове последняя мысль и я почувствовал, как мое сознание растворяется в салатовом свете проснувшегося Древа Судьбы…

[1]Некоторые внимательные читатели помнят, что Таро, находясь в видении возле террас, видел на горизонте Древо Судьбы. Высота там была (как мы знаем из слов Арэты) 2 км. С такой высоты горизонт просматривается на 159,8 км. Скорость стаи диких гусей ~ 70–90 км в час. Это к тому, чтобы не было вопросов: почему так долго летели.

[2] Автор напоминает, что нобори (яп. 幟 — буквально: «знамя») — длинное узкое полотнище, фиксированное с трех сторон, позднейшая модификация хата-дзируси (яп. 旗印), которая получила распространение в период Сэнгоку-дзидай. О-ума-дзируси — это массивный флаг, который использовался для определения даймё или полководца на поле боя.

[3]Если кто-то не знает: Снежный шар (англ. Snow globe), также называемый «стеклянный шар со снегом» — рождественский сувенир в виде стеклянного шара, в котором находится некая модель (например, домика, украшенного к празднику). При встряхивании такого шара на модель начинает падать искусственный «снег».

Глава 28

Сознание прояснилось, и я понял, что лежу на холодном полу. Ничком, в человеческой форме, с затёкшей рукой и каким-то странным, тянущим чувством в груди. В следующий миг воспоминания накрыли меня снежной лавиной. Пустошь, Сэт, дракон и Древо Судьбы… Что, мать его, происходит⁈

Оттолкнувшись руками от плит, я принял сидячее положение и непонимающе огляделся. Небольшая круглая площадка и серый туман по краям. В центре стоит прямоугольный обеденный столик и рядом циновки… Здесь мы в прошлый раз разговаривали с Синигами. Только столика не было, но и положить на него! Выходит, я не растворился в Древе Судьбы? Не превратился в кодама?

Хотя, чему, собственно, радоваться? Синигами же должен со мной пообщаться? А потом уже смерть? Или…

— Здравствуй, старый друг! Смотрю, ты решил меня навестить? — вышедший из тумана Синигами довольно оскалился, уселся за стол и сделал приглашающий жест. — Ну, присаживайся!

Выглядел он точно так же, как и в нашу последнюю встречу. Под два с половиной метра ростом, широченные плечи и как ёлка увешан непонятными фенечками. Мешочки, косточки, черепа каких-то мелких тварюшек, пучки травы и деревянные фигурки животных. И, помимо этого, еще несколько килограммов разноцветных металлов в бивнях, носу и ушах. Натуральный тролль-шаман. Только без бубна…

— И тебе не хворать! — поднявшись с плит, поприветствовал я бога Смерти и уселся напротив него за стол. — Юки-сан тебя, надеюсь, нашла?

Нет, понятно, что меня так и подмывало спросить о своей судьбе, но делать этого пока что нельзя. Все разговоры о делах только после обмена приветствиями и лёгкой беседы с хозяином. Ну или после трёх рюмок саке.

— Юки, и без «сан»! — вышедшая из тумана девушка картинно нахмурилась, но не выдержала и улыбнулась. Затем подошла к столу и поставила на него поднос с двумя очень знакомыми бутылками, тремя оловянными стаканами и вазочкой с кусочками мелко нарезанной рыбы.

На Юки было надето парадное белое кимоно с голубыми узорами. Волосы собраны в традиционную прическу с кучей шпилек, заколок и ленточек. На ногах гэта и белые традиционные носки. Безупречно и очень красиво. И это дух Холода, ага… Они решили устроить мне проводы? Очень похоже на то, и… спасибо им за это огромное! Нажраться перед смертью? Лучшее сложно даже представить.

Усевшись по правую руку от Синигами, Юки сервировала стол, убрала поднос и разлила по стаканам напиток. Ноздрей тут же коснулся запах Иошиного самогона. Вот прямо родным повеяло, и стало немного грустно, что все это в последний раз.

— Ну, за встречу! — Синигами взял со стола стакан, отсалютовал и выпил.

Мы с Юки последовали его примеру. При этом девушка тоже выпила до дна и даже не поморщилась. Сто пятьдесят граммов самогона, ага… Хотя, чему я, блин, удивляюсь? Когда ты подруга парня, у которого двухсотграммовый стакан в ладони выглядит как хрустальная рюмка, приходится соответствовать.

Выпивка прокатилась по пищеводу тёплой волной, в голове сразу же зашумело, и все мои проблемы отступили на второй план. Не, ну а хрена ли тут грузиться? Самурай должен жить, осознавая, что он может умереть в любой момент, и нужно ценить каждую минуту, проведённую при жизни, потому что она может оказаться последней[1]. Вот я, собственно, и ценю.

— Как же хорошо! — Синигами кинул в рот полоску рыбы и блаженно зажмурился. — Замечательные у тебя друзья, Таро! Умеешь ты их находить.

— А откуда ты взял столько самогона? — с улыбкой поморщился я. — Что-то я не припомню, чтобы Иоши его в последнее время варил.

— Может быть, и не варил, — тролль довольно оскалился. — Тануки послал мне дарственную записку и подарил мне сто двенадцать бутылок, которые хранились в его лаборатории неподалёку от Ки. Я сходил и забрал, а ему и его подруге вручил омамори.

— Он ее написал и сжёг с правильными словами, — пояснила Юки, видя мою непонимающую физиономию. — Ты что же не помнишь? К тебе же память должна была вернуться. Ты же там такого натворил возле Древа Судьбы.

— Так он же сейчас человеком, — кивнув на меня, усмехнулся Синигами. — Вот и не помнит. А ты давай — наливай!

Юки кивнула и разлила вторую бутылку, затем жестом фокусника вытащила из воздуха третью и поставила ее на стол.

Мы выпили. Синигами закинул в рот очередную полоску рыбы и, кивнув на вазочку, посмотрел на меня.

— Ты закусывай! А то ж пацан совсем с виду. А ну как развезет…

Я кивнул, затем кинул в рот две полоски и тоже блаженно зажмурился. Не, как же классно! Триста грамм самогона, перченая рыба и такие замечательные собутыльники! Льюис Кэррол ошибался, описывая безумное чаепитие. Там не чай должен был быть, а самогон! И действующие лица другие.

В голове уже хорошо так шумело, хотя соображал я нормально. Нет, конечно, можно было перекинуться в лиса, и сбросить тем самым большую часть опьянения, но только зачем? Нормально ведь вроде сидим.

— Вкусная, — я кивнул на вазочку с рыбой и посмотрел на Синигами. — Только закусывать лучше солеными огурцами.

— А где их взять? — тут же поинтересовалась Юки. — В смысле, как их солить?

— Ща научу! — выставив ладонь, с некоторым трудом произнес я, и минут за десять рассказал приятелям о том, как засаливала огурцы моя мама.

Со стороны это выглядело маразмом. Пьяный парень в плетёном доспехе заплетающимся языком рассказывает про огурцы богу Смерти и Духу Зимы. Да, наверное, но высшие ками, принимая человеческую форму, чувствуют вкус выпивки и еды. Они даже способны немного пьянеть. Нет, так-то Синигами и Юки могут вообще не есть и не пить, но зачем им лишать себя удовольствия?

Дослушав до конца, девушка задала пару уточняющих вопросов, а затем разлила по третьей.

Мы выпили, и я понял, что этот стакан последний. Не в том смысле, что никто мне больше тут не нальёт. Просто после еще одного я уже вряд ли смогу разговаривать. А ведь надо узнать… Третью выпили, и уже можно спрашивать…

Фигура Синигами слегка расплывалась, и оба тролля смотрели на меня предельно серьезно. Ну да, он же прекрасно знает, о чем я спрошу… Какая уж тут, в задницу, радость…

С некоторым усилием наведя резкость и снова видя перед собой только одного бога Смерти, я поставил стакан на стол и, запинаясь от выпитого, поинтересовался:

— И что д-дальше? К-куда мне сейчас?

— Это ты меня спрашиваешь? — брови тролля удивленно взлетели. — Откуда я знаю, куда ты собрался.

— Но т-ты же проводник Смерти!

— И что из этого? — Синигами хмыкнул и, переведя взгляд на Юки весело улыбнулся. — А я тебе говорил, что просто так он в гости никогда не заглядывает.

М-да… О чем он вообще? И что за хрень здесь творится⁈

— П-погодите! — полностью сбитый с толку я с трудом собрал мозги в кучу и, переведя взгляд с Юки на Синигами воскликнул: — Но я же погиб! Половинки монеты у меня нет! Ты должен меня забрать!

— Да ничего я не должен, — все так же с улыбкой покачал головой Синигами и, указав подруге на пустые стаканы, добавил: — Почему я должен тебя куда-то там забирать? С чего ты вообще решил, что погиб? Или думаешь, мертвые могут пить и пьянеть?

— Но как же…

От подобных новостей я даже слегка протрезвел. Не так, чтобы очень, но вполне ощутимо.

— Ты просто заглянул сюда по привычке, — разливая самогон, с улыбкой пояснила Дева Зимы. — Ты же теперь можешь перенестись хоть куда. После того, что случилось…

Вот это, мать его, поворот! М-да… Это каким надо быть идиотом… И вот откуда это тянущее чувство в груди! Я за каким-то хреном заблокировал Силу. Привык жить с цепью, вот и закрылся на автомате…

— Но как… — я поднял взгляд на приятеля. — Жертвуя, я должен был погибнуть. Так говорилось в легенде…

— Ну, я уже говорил, Таро, что ты умеешь находить друзей, — глядя мне в глаза, серьезно произнёс Синигами. — Они разделили с тобой жертву, и Сущее приняло эту оплату. Все живы, и мир вернулся в равновесное состояние. Рюдзин-сама своей цели добился, хотя мало кто верил, что такое возможно. Нам бы всем у него поучиться…

— Да уж, — я грустно усмехнулся и взял со стола стакан с самогоном.

— Да, давай по последней, — Синигами кивнул. — А-то тебя там уже заждались.

— Тогда за всех нас! — обведя взглядом приятелей, предложил я.

— И за твоих друзей, Таро, — серьезно добавила Юки. — Ведь если бы не они…

Выпив и дождавшись, когда самогон упадёт в желудок, я поставил стакан на стол, благодарно кивнул хозяевам и вскинул руку в прощальном жесте.

— Удачи тебе, друг! — Синигами улыбнулся в ответ, и я, освободив Силу, отправил себя к Древу Судьбы.

Перед глазами стало темно, и я понял, что немного поторопился. Потому как не стоило совершать подобное в пьяном состоянии.

Затеянный переход был похож на падение в бездонную чёрную пропасть и, по ощущениям, продолжался целую вечность. Это как упасть на кровать после хорошей попойки. Только там ты можешь хотя бы проснуться, а здесь — просто куда-то летишь, прекрасно осознавая происходящее.

Впрочем, любой треш когда-то заканчивается. В какой-то момент я снова ощутил себя в своём теле и… тут же почувствовал на губах чьи-то мягкие губы.

Меня кто-то целовал! Требовательно и вместе с тем неумело. Это было настолько странно и необычно, что я на пару мгновений подвис, пытаясь сообразить, что, собственно, происходит, когда…

— Э, подруга! Ты нам-то хоть немного оставь! — откуда-то слева донёсся веселый голос Девятихвостой лисицы. — А-то зацелуешь его до смерти, и что тогда делать?

М-да…

Я открыл глаза и увидел перед собой Мику. Мою Мику! Живую и безумно красивую.

Заметив, что я пришел в себя, девушка смущенно отпрянула, но тут же спохватилась и с улыбкой произнесла:

— Очнулся! Приходит в себя. Все вроде в порядке, но как-то странно от него пахнет. Словно…

— А я говорила вам, что сработает! — в голосе стоящей неподалеку Императрицы мелькнули нотки иронии. — Проверенный метод…

Все ещё слабо понимая, что происходит, я повернул голову, нашёл взглядом Асуку, но та больше ничего не сказала. Лишь забавно пожала плечами и, хлопнув ресницами, с улыбкой посмотрела на Нори.

В этот момент у меня в голове окончательно прояснилось, я огляделся и, что называется охренел. Вокруг меня собралась целая толпа! Тут были все: Мика, Сару, Хона, Нори, Эйка, Иоши, Асука и даже Ата! Чуть поодаль стояли бойцы моего отряда вместе со своими драконами! При этом я очнулся на том же холме, где прощался со всеми. Тут даже остались следы драконьих лап и когтей.

Армия находится все там же — в полутора километрах южнее холма. Правда в строю там никто уже не стоит. Народ разбрелся кто куда, и издали кажется, что на равнине остановился огромный цыганский табор. Да, именно на равнине, поскольку под ногами уже выросла молодая трава! Пустошей больше нет! Все вокруг зелено от горизонта до горизонта! О-хре-неть!

Поднявшись с земли на нетвердых ногах, я еще раз обвел взглядом ребят и, поморщившись, поинтересовался:

— А вы здесь, э… И д-долго меня н-не было?

— Тебя не было полчаса, — шагнув ко мне, за всех ответила Хона. — И ты, как я вижу, времени зря не терял…

— Да уж, — сложив перед грудью руки и заметно сдерживаясь чтобы не рассмеяться, покивала стоящая чуть позади Ата. — Ты дыши хотя бы в сторону, а-то мы сейчас все тут закачаемся.

— Так я э… в гости х-ходил к Синигами-сама… А там Юки-х-химэ и самогон от Иоши… Ну мы и отметили возвращение Девы Зимы. И з-за вас тоже в-выпили, кстати…

И тут все вокруг засмеялись. И Хона, и Ата, и Мика, и Сару, и Нори с женой, и мои бойцы, и даже верны… Очевидно, этот мой пьяный бред разорвал финишную ленточку, и ребята наконец осознали, что все уже позади. Все хорошие живы, и плохие, в общем-то, тоже, но только так можно было сохранить этот чертов баланс.

Понимая, что выгляжу клоуном, я перекинулся в лиса и, сбросив опьянение, засмеялся вместе со всеми.

— Ну вот! А я говорил, что он Девятихвостый! — радостно оскалился подошедший Иоши и, крепко меня обняв, добавил: — Не обращай на них внимания. Они же никогда не пробовали самогон!

— Я рад, что ты выжил, брат! — следом за тануки Нори стиснул меня в своих медвежьих объятьях. — Уже думал, что легенда закончилась, но она все ещё продолжается!

— Не! — я покачал головой. — Та легенда закончилась. Пора начинать новую.

Да! Именно так! Сказки, как правило, заканчиваются свадьбами, но там же потом ещё куча всего. В этой моей — дракон победил, а мёд с пивом заменил самогон, но зато принцесс у меня целых три! Все волшебно! Я счастлив, но отчаянно трушу. Просто не знаю, как все это разруливать. У меня же в обозримом прошлом серьезных отношений не случалось, а тут сразу и Хона, и Мика, и Ата вернулась… Это же…

— Смотрите! — звонкий голос Мики оторвал меня от размышлений о своей нелегкой судьбе. Оками указала рукой на небо и прокричала: — Он возвращается!

Я посмотрел в указанном направлении и выдохнул. В небе над Древом Судьбы на солнечный диск наползала Луна! Салисэ дождалась! Они все-таки встретились!

Раньше мне никогда не доводилось видеть такое вживую, и я смотрел, затаив дыхание, прекрасно зная, что за этим последует. На Земле в средние века солнечное затмение считалось плохим предзнаменованием, но здесь все не так! Нактис возвращается в мир! Значит, все было не зря! У нас получилось!

Минут через пять Луна полностью закрыла Солнце, явив миру огненную корону, и на равнину пришла Темнота. Сразу же следом за этим холм осветили два столба света: белый и золотистый. Мгновение — и в них появились две очень знакомые фигуры. Крылатые, безумно красивые и величественные…

Нактис совершенно не изменился. Высокий молодой и длинноволосый — он был похож на положительного персонажа из какого-нибудь аниме. Шагнув из столба света на холм, Крылатый отвесил нам церемониальный поклон и, подняв взгляд, торжественно произнёс:

— Здравствуйте, братья и сестры! Мне сложно подобрать слова благодарности. Ведь я знаю, что вам всем довелось пережить. Знаю, что творилось в Синем Лесу… Но я снова здесь и сделаю все, чтобы исправить то, что случилось в мое отсутствие. И спасибо вам всем за то, что помогли мне вернуться!

Слова бога прозвучали над равниной нарастающим эхом. Их слышали в каждом уголке Синего Леса. Все ёкай помнили его и так долго ждали. И вот наконец…

Закончив говорить, Нактис встретился со мной взглядами и подошёл. Я тут же упал на колено, но он заставил меня подняться. Покачал головой и, глядя в глаза, произнёс:

— Таро Уэда… Ты ведь помнишь наш разговор на обрыве? Я спросил тогда, а ты ответил… Сказал, что вернёшь меня, и… И за мгновение до смерти я знал, что ты сдержишь свое обещание. Я ведь всегда верил тебе больше, чем себе самому. Спасибо, брат! Спасибо!

Бог Луны крепко меня обнял, затем отстранился и жестом подозвал Солнцеликую. Девушка приблизилась и в этот момент у меня в голове словно бы сложился невидимый пазл. Так бывает, когда очередной этап жизни заканчивается. Впереди — чистый лист, и ты понимаешь, что ничего уже не вернётся.

Взросление? Не знаю… но, очень похоже на то… И дело не в возвращении Силы. Тут что-то другое… Сейчас я точно знал, что уже не являюсь Самураем Луны. Старший телохранитель теперь Арэта, а я… Сущее почему-то решило, что я перерос эту должность. И вот бы ещё узнать: почему?

— Господин, госпожа, — я коснулся кулаком груди и перевёл взгляд с богини на Нактиса. — Я рад, что вы снова вместе!

— А он ведь так пока и не понял, — скосив взгляд на подругу, Крылатый улыбнулся и покачал головой.

— Он просто цепляется за свое прошлое, — Салисэ шагнула вперед и посмотрела в мои глаза. — Мир изменился, Таро. У его Хранителя не может быть господина.

— Хранителя? Но… — я нахмурился, заглянул в себя и осознал, что могу снова превратиться в Дракона! В любой момент! Ничем не жертвуя, и это не сложнее чем перекинуться в человека!

— Ну вот, — правильно истолковав смятение у меня на лице, Нактис улыбнулся и поднял руку в прощальном жесте. — До свидания, брат! И почаще прилетай в Синий Лес! Здесь тебе всегда будут рады!

— До свидания, Таро! — Салисэ тронула меня за запястье, в глазах богини мелькнули веселые искорки. — И ты, наверное, уже догадался, как мы назовём своего первенца?

После этих слов боги исчезли, оставив после себя облако бело-золотистых огоньков.

Шестнадцать моих кровных братьев слитно ударили себя в грудь кулаками и, произнеся слова прощания, растворились в воздухе вместе со своими вернами. Из драконьих всадников на холме остались только я и ребята с Земли. М-да…

Огоньки кружились и гасли, затмение заканчивалось, и на равнине снова становилось светло. А я стоял, смотрел перед собой и пытался сообразить, что, черт возьми, происходит? Ведь ещё пару минут назад жизнь была так легка и понятна. Самурай Луны… Старший телохранитель Темного Бога… Я знал своё предназначение, понимал, что должен делать и как поступать, а сейчас… Зачем мне эта ответственность? Я ведь о ней не просил, хотя… На выходе из Лабиринта, я поклялся сделать все для сохранения мира, вот оно и аукнулось. И теперь стал понятен смысл Испытания… Все оказалось так просто… Нет, я не ною. Я готов сделать все возможное, и, если будет нужно, пожертвую жизнью! Клятвы — они ведь на то и есть, чтобы их исполнять. Просто очень уж оно неожиданно…

— Сущее никогда не взваливает ни на кого непосильную ношу, — очевидно понимая мое состояние, негромко произнесла подошедшая бакэнэко. — Не переживай, любимый. Мы всегда будем рядом и поддержим тебя, когда это понадобится.

— Да уж, — хмыкнула за спиной Девятихвостая. — Теперь только так, и это надолго. Ведь даже Древо назвало тебя нашей Судьбой.

— Древо⁈ — я обернулся и удивленно посмотрел на богиню. — Но я не спрашивал, и…

— Нас тоже никто не спросил, — Хона картинно нахмурилась и, смерив меня взглядом, поинтересовалась: — Ты что же, чем-то ещё не доволен?

В этот момент в голове сложился самыйпоследний пазл, и жизнь снова стала легка и понятна! Да, Ата права! Сущее справедливо даже в человеческом понимании. Нужно просто жить, делать, что должен, и ценить то, что имеешь. Все ведь так просто…

— Я счастлив! — с улыбкой произнёс я, глядя лисице в глаза. — И сделаю все, чтобы вы тоже были счастливыми.

— Да! — Хона кивнула и уже серьезно добавила: — Ты уж, пожалуйста, постарайся…

В этот момент земля под ногами дрогнула и равнину огласило эхо далекого рева. Все повернули головы и увидели вдали над горами призрак дракона. Он летел над заснеженными вершинами куда-то на север, и с каждым мгновением его силуэт все больше бледнел, теряя свои очертания. В какой-то момент призрак исчез без следа, и над горами полыхнула зарница. Душа Рюдзина-сама, очевидно, дожидалась моей инициации, и вот теперь она уже может уйти…

— Это же Великий Небесный Дракон… — потрясенно прошептала волчица. Она резко обернулась и посмотрела на стоящего неподалёку Сару. — Это же он так прощался?

— Да! — Хозяин Леса кивнул и посмотрел на меня. — Кто-то уходит, а кто-то обязательно должен остаться. Чтобы сохранить то, что завещал нам ушедший.

«Ну да… Пост сдал — пост принял!» — подумал про себя я и, обведя взглядом ребят, произнёс:

— Все будет в порядке! Мы сохраним этот мир таким, каким его любил Великий Небесный Дракон!

Спасибо за комментарии =) И это… Если кому-то вдруг интересно, чем все закончилось по итогу и как ГГ живет — то не расходимся и пишем. Как только комментариев наберется достаточно, то…

[1] Подлинный духовный смысл учения Бусидо.

Эпилог

Для тех, кто, как и автор, любит, когда в рассказанной истории не осталось вопросов…

Оранжевое осеннее солнце коснулось вершины Ниши но яма и, прочертив по воде световую дорожку, вытянуло неровные тени от лежащих на берегу валунов. Дующий с запада ветер пах смолой и полевыми цветами. Плескалась в реке рыба, орали где-то вдалеке беспокойные чайки.

Вечера тут, как правило, тихие. Время словно застыло. Ты словно растворяешься в окружающем мире…

Серега с Нэко все ещё на рыбалке, ну а я сижу в своей любимой беседке и, как всегда, любуюсь горами. На скамейке. Вытянув ноги и откинувшись к спинке. Научился, да… С кем, говорят, поведешься…

Усмехнувшись от пришедших в голову мыслей, я оглянулся, оглядел аккуратные домики у себя за спиной и, задрав голову, нашёл взглядом террасу. Ту самую, с которой поднимался по лестнице к финалу первого Испытания.

Да, свои мечты нужно исполнять, и я построил дом там, где и хотел — у подножия горы, где когда-то обитал Великий Небесный Дракон. Видимо, мы с ним и впрямь в чем-то похожи…

Он ведь все рассчитал… Сам остаться не мог и подготовил себе замену. Я не такой светлый, как он, и мое присутствие в мире никак не нарушает баланс. Скорее наоборот…

Нет, сам я не хочу становиться богом. Могу, без проблем. Для этого достаточно пожить какое-то время в форме дракона, но я не Великий Небесный Дракон и не собираюсь быть его тенью. Этому миру хватит цепного пса, который в любой момент способен осадить любого зарвавшегося бога. И без разницы светлый он или темный. Рюдзин-сама хотел именно этого, и я выполню его волю.

С той памятной битвы прошло чуть меньше года, и все тут осталось по-прежнему. Сэт частично восстановился и сейчас пытается замириться с Владыкой Пепла. Его твари гадят потихоньку живым, но все в допустимых пределах, и меня это не касается.

Мара через меня предложил Императору торговать, и в этой долине скоро появится торговая миссия. Да, пока только так можно обеспечить безопасность обеих сторон. Слишком велика ненависть, но с чего-то же начинать надо?

С отцом и матерью я пока не встречался. Ещё не пришло время, а остальные боги иногда тут появляются. В Империи полный порядок. Воюют, убивают, грабят и предают… То есть словами классика — идёт нормальная цивилизованная жизнь[1].

Нори с головой погрузился в управление страной. Осунулся, похудел, но вроде ничем не болеет и ладно. Сейчас вот он, к слову, появится, а то у нас на сегодня намечена пьянка в четыре участника. Император, Серега, я и, конечно, Иоши. Каждую декаду встречаемся, а остальных хрен соберёшь. Ребята построили дома рядом с моим и разлетелись по всему миру. Учатся, медитируют, копят Силу и знакомятся с женщинами. Я их не дергаю. Мне хватает енота и Сереги с братом раз в десять дней.

Иоши со мной постоянно. У него там, наверху, в пещере Рюдзина, целый спиртзавод вместе со складом готовой продукции и парой десятков учеников. Иошин самогон гремит по всему миру, и мой братишка вполне себе счастлив. Ну а у меня всегда бухла столько, что и драконом не выпить. Собственно, так и живем…

С Берютой мы иногда летаем. Но сейчас верна занята продолжением рода. Столько лет ждала и вот, наконец, решилась, ну да… Выбирает себе самца, и это может продлиться несколько лет. Как бы то ни было, мы с ней связаны до конца дней. Так что подожду — ничего страшного.

С жёнами тоже полный порядок. В том смысле, что полгода я женатый, а все остальное время предоставлен самому себе. Ну да, никакими гаремами тут не пахнет. Дело в том, что женщина-оборотень может быть с тобой только два месяца в году, и у разных видов это время не пересекается. Нет, понятно, что они могут быть рядом почаще, но в бытовом плане я вполне могу обслужить себя сам, поэтому не вижу смысла отвлекать любимых от того, чем они занимаются.

В итоге Хона с Эйкой мотаются по всему миру. Восстанавливают старые связи, открывают святилища, наказывают и награждают последователей. Мика с Атой постоянно пропадают в лесу. Волчица помогает бакэнэко вернуть Северный Лес в его прежнее состояние. Занятий там выше крыши, поэтому Нэко со мной.

Ата родила дочь через месяц после своего возвращения и над именем мы голову не ломали. Оборотни растут быстрее людей, и Нэко сейчас точно такая, какой я ее встретил впервые. При этом она похожа на ту себя как две капли воды, что, в общем-то, неудивительно. Силы девчонке не занимать, и мне ее приходится сдерживать. Ведь стоит только недосмотреть и… Тут и так-то все местные духи вздрагивают от голоса дочери, а Хозяевам всех окрестных территорий скоро понадобится помощь психиатра.

Спасает только енот. Его кошка слушает как меня. Он, к слову, выполнил своё обещание. Исправно рассказывает мелкой разные сказки. Его-то лисята появятся только через полтора месяца, вот он и тренируется на моей…

— Привет! — Иоши, лёгок на помине, появился в беседке из воздуха.

Звякнув бутылками в мешке, енот с сомнением оглядел стол, стряхнул с него пару листьев и с кряхтением уселся напротив.

— Ой, да ладно, — усмехнулся я, глядя на его несчастную физиономию. — Год уже на скамейке сидишь. Задница давно привыкла.

— Задница должна быть навесу, когда ты оправляешь естественные надобности, — обиженно буркнул тануки. — А когда под хвостом доска — ты словно сел подумать, а тебе там заткнули.

Не найдя понимания в моем взгляде, Иоши горестно вздохнул и принялся выставлять на стол бутылки. Большие, глиняные, с сургучными пробками и выпуклыми иероглифами на боках. Ну да, когда у тебя в клиентах почти все боги этого мира — приходится соответствовать.

— Э… а не много? — хмыкнул я, когда на столе в ряд выстроилось пять литровых бутылок. — Мы же упьёмся в муку.

— Ага, конечно, — тануки оскалился и принялся выставлять горшочки с закуской. — Вам этого в прошлый раз хватило только понюхать. И сейчас, чувствую, придется бежать за добавкой

— Сопьёмся мы тут с тобой, — улыбнулся я и махнул рукой Сереге, который показался из-за дальних кустов.

В левой руке капитан нёс кукан с двумя крупными рыбинами. Удочка в правой, но она ему особо не нужна. Рыбы столько, что можно ловить руками. Серега ее в основном отпускает. Но сейчас вот зачем-то понадобилась.

Нэко выскочила следом за приятелем и, подскакивая, побежала вперёд. Вид у девочки был серьезный, и это слегка настораживало.

— Это я тут с вами сопьюсь, — оскалился енот, выставляя на стол стаканы. — Лучше скажи: ещё кто-нибудь будет?

— Нет. Только мы вчетвером, — я покачал головой.

В этот момент воздух возле беседки заискрился и перед нами появился Его Величество Нори.

Ну вот… Все вроде в сборе.

Поднявшись из-за стола, я вышел из беседки и обнял кровного брата. Затем отстранился, смерил его взглядом и покачал головой.

— Ты, я смотрю, все сохнешь? Тебя там совсем, что ли, не кормят?

— Нормально меня там кормят, — Нори усмехнулся в ответ. — Дел просто много. И ещё учиться приходится, вот и…

Ага… Знаю я его дела. Он же везде нос свой засунет. Вся Империя на ушах…

— Ну так отдыхай почаще, — хмыкнул я, понимая, что меня вряд ли послушают. — Асуку вот мог бы взять с собой…

— Да какой там, — Нори вздохнул и покачал головой. — Она же постоянно с детьми. Там же никакая нянька не справится. Это у тебя Нэко одна, а у меня-то четыре! — брат перевёл взгляд на приближающуюся к нам бакэнэко и, кивнув на неё, улыбнулся. — Ты знаешь, Таро, я постоянно жду, что она взлетит… Как раньше…

— Да, — я улыбнулся в ответ. — Тоже об этом думаю, но кошки же не летают…

— Папа! Папа! — Нэко подбежала и возмущённо посмотрела на меня снизу вверх. — Дядь Серёжа сказал, что я неправильная японка!

М-да… И ведь вряд ли она знает, что такое «японка». Но тут же ключевое слово — неправильная. Серега до сих пор скучает по своим, и моя дочь для него как отдушина. Подозреваю, что он приходит в основном ради нее…

— Кошмар! — я картинно нахмурился. — И почему же он так сказал?

— Потому что я не ем суши! — так же возмущённо выпалила дочка и, обернувшись, осуждающе посмотрела на капитана.

— Да вы тут все неправильные, — Серега хмыкнул и, поприветствовав Нори, протянул кошке кукан. — На вот! Неси рыбу к моему дому. Как освобожусь, сделаем тебе суши.

— А когда ты освободишься?

— Не знаю, — Серега задумчиво посмотрел на стоящие на столе бутылки и, пожав плечами добавил. — Думаю, часа через два…

— Хорошо! — Нэко перестала хмуриться, забрала рыбу и понесла ее к крайнему левому дому.

Вернее потащила, поскольку рыбины были крупные и нести их навесу она не могла. Ну да… Силы-то у неё предостаточно, а вот с размерами пока что не очень.

Впрочем, решение нашлось быстро. Метров через пятнадцать девчонка взмыла в воздух и полетела, волоча рыб хвостами по земле.

— Э-э… — Серега поморщился и указал на неё рукой.

Нори, видя это, хмыкнул, посмотрел на меня и широко улыбнулся. Я посмотрел на него и, придержав челюсть, улыбнулся в ответ.

О-хре-неть! Кошки не летают, ага… Но моя доча не обычная кошка! Она ведь, наверное, решила, что я ее заругаю, и скрывала эту способность. А сейчас задумалась и полетела на автомате. Дела…

— А я тебе говорил! — усмехнулся сидящий в беседке енот. — И вы вообще пить-то будете? Или думаете, что оно само вам в глотки нальётся?

Понимая, что тануки прав, мы прошли в беседку, расселись за столом и сразу же выпили по первой. Самогон приятным теплом растёкся по моему человеческому организму, и стало совсем хорошо.

Ну да, когда у тебя есть все, о чем ты даже не мог мечтать, нужны такие вот маленькие радости. Я поэтому не хочу становиться богом. Боюсь, что потеряю часть себя. Буддисты на Земле пытались достичь просветления. Пытались избавиться от страданий, ага… Только у меня нет никаких страданий, а просветление можно легко заменить Иошиным самогоном…

— Тут это… — голос брата выдернул меня из мгновений блаженства. Нори кинул в рот половинку маринованного огурца и, поставив стакан на стол, рассказал: — До меня Саито-доно доехал. Тот капитан, с которым мы плавали на острова. Всех, кто из Ки, ко мне пропускают без ожидания…

— Что-то серьезное? — я нахмурился, прекрасно понимая, что наш знакомый в такую даль просто так не поедет.

— Ну, как сказать, — Нори пожал плечами. — Его Куро Ваши встретил в океане огромного морского дракона…

— И?

— И у тебя скоро родится сын, — брат подмигнул мне и улыбнулся. — Она просто сама не могла тебе сказать. Ты же всегда в человеке. Вот и…

М-да… Я вдохнул, выдохнул и, встретившись взглядом с Иоши, кивнул ему на пустые стаканы.

— Это не все, — продолжил говорить Нори. — Тоетама-сама считает, что сына должен воспитывать отец. Так что жди пополнения.

— Ага… — я кивнул и взял со стола налитый стакан. — Чего уж там… Скоро тут детский сад будет. Волки, лисы, Нэко и ещё водный дракон.

— Ну а чем тебе ещё заниматься? — философски заметил Серега и коснулся моего стакана своим. — Поздравляю, Гриш, и очень завидую.

— Жену себе найди, ага, и зависти поубавится, — я усмехнулся, выпил и посмотрел на кровного брата. — Это все новости?

— Ну почти… — Нори вздохнул и смущенно опустил взгляд. — Ты же помнишь… Моя сестра… Она… Ну ты знаешь… У неё никого нет, и это неправильно… Аяка выполнила долг перед семьей, и мы предложили ей выбор. Хоть простолюдина… И она выбрала, да… — Нори вздохнул и вымученно посмотрел мне в глаза.

— Ты серьезно? — я покачал головой, уже догадываясь, что за этим последует.

— Ну ты же, все равно полгода один, — Нори снова вздохнул и опустил взгляд. — Женщина нужна, и с детьми, опять же, должен кто-то сидеть…

М-да… Когда ты уже думаешь, что мир лежит возле твоих ног, порой случается странное…

Не найдясь, что ответить, я пробежал взглядом по стоящим на столе бутылкам, посмотрел на довольно скалящегося енота и, вздохнув, произнёс:

— Ты прав, братишка… Этого нам сегодня не хватит…

Примечания

1

Тагир, голосом передай!

(обратно)

2

Для ленинградцев и гостей нашего города: на месте общаг Политеха и станции метро «Площадь Мужества» располагался аэродром, где базировались разведывательные эскадрильи Ленфронта и Балтфлота, основным занятием которых была разведка и уничтожение артбатарей противника, обстреливающих город. Одной стороной он упирался в рощу ЛесАкадемии, второй – в Гражданский проспект. Всю войну его расширяли и удлиняли. А потом закрыли.

(обратно)

3

Пишу об этом специально, потому, что в городе в тот день впервые уменьшили выдачу продуктов всем категориям населения, включая некоторые категории военнослужащих. Летчиков это не касалось. Их нормы оставались довоенными.

(обратно)

4

Обмен позывными и приказ сбросить бомбы, или добью.

(обратно)

5

Полубалансирные элероны со значительным зазором у передней кромки, отклоненный элерон выступает над несущей поверхностью и перераспределяет поток воздуха на обратную поверхность.

(обратно)

6

Выделенное плановое время для испытаний в аэродинамических трубах ЦАГИ

(обратно)

7

Слизняки (нем).

(обратно)

8

Это существо считается «родственником» дракона, но у него две ноги.

(обратно)

9

Морион — дымчатый горный хрусталь.

(обратно)

10

Помавать (устар.) – качать, помахивать. (Прим. ред.)

(обратно)

11

Эфка — граната Ф-1 (сленг).

(обратно)

12

ПМК-С — марка противогаза.

(обратно)

13

Коробка — любая броня (сленг).

(обратно)

14

«Контра» — «Counter-Strike», также известная как «Half-Life: Counter-Strike» — многопользовательскаякомпьютерная игра в жанре шутера от первого лица. Игровой процесс «Counter-Strike» проходит в формате разбитого на несколько раундов матча между двумя командами игроков, одна из которых играет роль «террористов», а другая — контртеррористическогоспецназа.

(обратно)

15

«Вереск» — пистолет-пулемет СР-2М «Вереск».

(обратно)

16

«Грач» — пистолет Ярыгина «Грач» МР-443.

(обратно)

17

АК-12 или 6П70 — автомат Калашникова образца 2012 года.

(обратно)

18

ГМ-94 — гранатомёт Мищука. Российский помповый гранатомет с подвижным стволом.

(обратно)

19

Мехвод — механик-водитель (сленг).

(обратно)

20

Старлей — старший лейтенант (сленг).

(обратно)

21

Граник — гранатомет (сленг).

(обратно)

22

«Хлопушка» — светошумовая граната (сленг).

(обратно)

23

Konnichiwa — добрый день (яп.).

(обратно)

24

Масутацу Ояма — известный мастер боевых искусств.

(обратно)

25

Каннон — в японской мифологии богиня милосердия, способная перевоплощаться.

(обратно)

26

Райден или Райдзин — бог грома в буддийской, а затем и в синтоистской религии Японии. Сама — суффикс, выражающий максимально возможное уважение и почтение при обращении к кому-либо.

(обратно)

27

«Таро — сын дракона». 1979 год.

(обратно)

28

Кабуто — японский тип шлема.

(обратно)

29

Нагина́та — японское холодное оружие с длинной рукоятью овального сечения (именно рукоятью, а не древком, как может показаться на первый взгляд) и изогнутым односторонним клинком.

(обратно)

30

Даймё — князь («большое имя» — яп.) — крупнейшие феодалы в средневековой Японии. Элита среди самураев.

(обратно)

31

О́ни — в японской мифологии большие злобные клыкастые и рогатые человекоподобные демоны с красной, голубой или чёрной кожей.

(обратно)

32

Гэндзя — заклинатели (экзорцисты) — последователи течения сюгэндо, соединяющего в себе элементы буддизма и синтоизма.

(обратно)

33

Ямабуси — монахи-отшельники. По-другому — «спящие в горах». Именно из их числа выделились заклинатели гендзя.

(обратно)

34

Ками в синтоизме — духовная сущность, бог.

(обратно)

35

Вакидзаси — короткий японский меч (сёто). В основном использовался самураями и носился на поясе. Его носили в паре с катаной. В отличие от катаны, которую могли носить только самураи, вакидзаси был разрешён крупным и средним торговцам и ремесленникам. Они использовали этот меч в качестве полноценного оружия.

(обратно)

36

Сенсей (досл. «прежде рожденный») — суффикс, используемый при обращении к преподавателям и учителям (в самом широком смысле), а также врачам, учёным, писателям, политикам и прочим общественно известным и уважаемым людям. Указывает скорее на социальный статус человека и отношение к нему говорящего, нежели на действительную профессию. Часто используется как отдельное слово.

(обратно)

37

Главное помещение центрального здания в поместье японского аристократа.

(обратно)

38

Главное здание усадьбы японского аристократа. Строилось посредине поместья и располагалось с запада на восток.

(обратно)

39

Реакти́вный пехо́тный огнемёт-аэрозоль, РПО-А или «Шмель» (известный на войне в Афганистане как «Шайта́н-труба́») — советский и российский реактивный пехотный огнемет одноразового применения.

(обратно)

40

В оккультном учении оммёдо Кимоном называют демонические врата на северо-восточном направлении, откуда приходят они.

(обратно)

41

Такэмикадзути — в синтоизме бог войны, бог меча.

(обратно)

42

Аматерасу — богиня-солнце. Одно из главенствующих божеств синтоизма. Прародительница японского императорского рода.

(обратно)

43

Сюго — «протектор», «защитник» — название должности военного главы провинции в сёгунатах Японии XII–XVI веков.

(обратно)

44

Сюкю но агэру — обычай отрезания головы поверженного врага, долгое время существовавший в Японии.

(обратно)

45

В Японии так принято делать в праздник Сэцубун.

(обратно)

46

Оками — старояпонское слово для обозначения японского волка, который в настоящее время считается вымершим видом. В японской мифологии оками приписывают роль защитников природы.

(обратно)

47

Ёкай — сверхъестественное существо в японской мифологии. В японском языке слово «ёкай» имеет очень широкое значение и может обозначать практически все сверхъестественные существа японской мифологии или даже заимствованные из европейской: от злобных они до кицунэ или снежной женщины Юки-онна.

(обратно)

48

Аокигахара — лес к северо-западу от подножья горы Фудзияма наострове Хонсю. Рельеф леса включает множество скалистых пещер, а особенности расположения, в частности, густота леса и низина, обеспечивают «оглушающую» тишину. Традиционно весьма суеверные японцы с легкостью верят в сверхъестественные силы, живущие в лесах, в демонов и призраков, которые обитают среди деревьев Аокигахары.

(обратно)

49

Тануки — традиционные японские звери-оборотни. Обычно описываются в виде енотовидных собак. Считаются большими любителями саке. В Японии тануки считаются покровителями питейных заведений и торговли.

(обратно)

50

Дзингаса (военная шляпа) — тип японских шлемов, происходящих от головного убора каса. Эти шлемы отличались разнообразием форм и материалов. Они могли быть сделаны из железа, кожи, бумаги, дерева или бамбука. Отличительной особенностью являлась малая высота и очень широкие поля шлема.

(обратно)

51

Оби — несколько различных типов японских поясов, носимых как мужчинами, так и женщинами поверх кимоно и кэйкоги. Ножны меча засовывались за этот пояс и крепились специальной лентой.

(обратно)

52

Имя Кайоши означает «тихий». Автор не владеет японским языком, поэтому взял информацию в интернете.

(обратно)

53

Карукан — традиционное японское лакомство.

(обратно)

54

Мацутакэ (в переводе с японского — сосновый гриб) — особо ценится в японской, китайской и корейской кухнях за специфический сосновый аромат и изысканный вкус.

(обратно)

55

Ретри́т (англ. Retreat — «уединение», «удаление от общества», рус. лит. «затвор») — английское слово, вошедшее в русский язык как международное обозначение времяпрепровождения, посвящённого духовной практике.

(обратно)

56

Медиатор — приспособление для защипывания струн на музыкальных инструментах.

(обратно)

57

Алабай — среднеазиатская овчарка — используется чабанами для охраны скота. В России и странах СНГ широко используется для охраны и караульной службы.

(обратно)

58

Ри — мера длины в Японии равная 3927 м.

(обратно)

59

Следак — следователь (сленг).

(обратно)

60

Катанакэ — подставка для хранения мечей.

(обратно)

61

Камон (яп.家紋, «знак дома»), также мон (яп 紋, «знак»), монсё (яп 紋章, монсё:, «родовое изображение») — в Японии своего рода семейный герб. Камон является в некоторой степени оригинальным знаком рода, семьи или человека, достаточно известного, чтобы иметь личный символ. Этот знак не является гербом в общем смысле этого слова, так как не представляет собой геральдической эмблемы рода.

(обратно)

62

Доно — суффикс, ныне практически вышедший из употребления, за исключением армейской среды. Использовался самураями при обращении друг к другу и нёс смысловую нагрузку «достойный обращается к достойному».

(обратно)

63

Сугу-яри — простое копье с прямым наконечником. У классического яри древко длиной 1,8–2,5 м, в сечении, как правило, круглое или многогранное. Из дуба или, реже, бамбука. Наконечники 15–90 см длиной, отличались мечевидной формой.

(обратно)

64

Имеется в виду поза Сэйдза (яп 正座, букв. «правильное сидение») — японский термин для обозначения одного из традиционных способов сидения на полу. Помимо чисто утилитарного значения поза сэйдза имеет зачастую и церемониальный смысл, во многом зависящий от общественного положения, возраста и пола сидящего.

(обратно)

65

Тё — мера длины в Японии равная 109 м.

(обратно)

66

Вертушка — вертолет (сленг).

(обратно)

67

КМБ — курс молодого бойца.

(обратно)

68

Часто эти ножи неправильно называют кодзука. Кодзука — рукоять когатаны.

(обратно)

69

«Дедушка», «дед» — военнослужащий, прослуживший полтора года срочной службы. Старослужащий.

(обратно)

70

Бурдюк — мешок из шкуры животных для хранения вина и др. жидкостей.

(обратно)

71

Кохай (яп. 後輩ко: хай, букв. «товарищ, стоящий позади») — японский термин, описывающий межличностные отношения в коллективе. Означает человека менее опытного в некоторой сфере занятий.

(обратно)

72

Бэд-трип — сленговое выражение, описывающее негативные, потенциально опасные для психики переживания, которые могут возникать во время психоделического опыта.

(обратно)

73

Боккэн — деревянный макет японского меча, используемый в различных японских боевых искусствах, в том числе айкидо, для тренировок.

(обратно)

74

Субури 素振り— можно перевести с японского как «элементарное движение», то есть движение, которое является неделимым элементом и базой для изучения меча.

(обратно)

75

Бацинет — вид купола шлема XIV века с кольчужной бармицей.

(обратно)

76

Шапель или капеллина — общее название наиболее простого вида шлемов в виде металлических колпаков с полями.

(обратно)

77

Кувагата — надшлемная фигурка, в основном из золота или меди. Служила для отличия известных воинов и выполнялась, как правило, в виде плоских рогов.

(обратно)

78

«Чеснок» — военное заграждение. Состоит из нескольких соединённых звездообразно острых стальных штырей, направленных в разные стороны. Если его бросить на землю, то один шип всегда будет направлен вверх, а остальные составят опору.

(обратно)

79

Татэ — японский стационарный щит. Как правило, использовался во время осад.

(обратно)

80

Ску́тум — ростовой щит с умбоном.

(обратно)

81

Гладиус — древнеримский короткий меч. Носился у правого бедра военнослужащими рядового состава.

(обратно)

82

Сасимоно — идентификационный флажок, на котором изображался герб дайме или какие-то отличительные знаки. Носился как асигару, так и самураями. Офицеры вместо сасимоно носили отличительный знак коси-саси, сделанный из кожи, ткани или твердой бумаги.

(обратно)

83

Тáти — японский двуручный меч. Тати, в отличие от катаны, не засовывалась за оби, а подвешивалась на пояс в предназначенной для этого перевязи (аси) лезвием вниз. Обычно длиннее и более изогнут, чем катана.

(обратно)

84

Гэта — деревянные сандалии с крепким тканевым ремешком — ханао, который удерживает обувь на ноге. Типичные гэта состоят из плоской части — дай, и двух опорных частей — ха. Здесь, в книге, эти сандалии имеют дополнительные завязки вокруг лодыжки.

(обратно)

85

«Черепаха» — боевой порядок римской пехоты, предназначенный для защиты от метательных снарядов во время полевых сражений.

(обратно)

86

«Блокпост Акация», А. Маршал.

(обратно)

87

Ри — мера длины в Японии равная 3927 м.

(обратно)

88

Хакама — традиционные японские длинные широкие штаны в складку, похожие на юбку, шаровары или подрясник, первоначально носимые мужчинами.

(обратно)

89

Груз 300 — военный термин, обозначающий транспортировку раненого солдата, вывозимого из мест боевых действий.

(обратно)

90

Дурь — одно из жаргонных названий стимулирующих препаратов.

(обратно)

91

Имеется в виду книга В А Обручева «Плутония»

(обратно)

92

Бурденко — Главный военный клинический госпиталь имени Н.Н. Бурденко.

(обратно)

93

Красавица, Пчелка — сленговые названия вертолета Ми-8/17.

(обратно)

94

Нурэ-онна — в японской мифологии женщина-змея, живущая в водоемах или в море, которая, подманивая мужчин своей женской половиной, нападает на них и съедает.

(обратно)

95

Асигару (яп. 足軽, букв. «легконогие», то есть «не прикрытые доспехами») — вид легкой пехоты в средневековой Японии из не-самураев, основным оружием которой были яри, а со второй половины XVI века — аркебузы-танегасим.

(обратно)

96

В Средневековой Японии возраст взросления мальчиков — 15 лет, девочек — 13.

(обратно)

97

Каппа — «речное дитя» (яп.) Японская разновидность водяных. Каппа известен по всей Японии, однако, в зависимости от района страны, его имя или представления о внешнем виде могут немного отличаться.

(обратно)

98

Юдзё (яп. 遊女) — дословно «женщина для удовольствий» — собирательное название проституток и куртизанок (но не гейш).

(обратно)

99

По-японски «гей» означает «искусство», а «ся» — «человек». Таким образом, гейша буквально означает «человек искусства».

(обратно)

100

Тэцубо — один из древних видов оружия, попавший в Японию с Азиатского континента. Железная палка с шипастым навершием. Из-за своих размеров и веса обращаться с таким оружием могли только физически сильные люди. В мифологии тэцубо считалось оружием демонов.

(обратно)

101

Бакэнэко (яп. 化け猫, «кошка-оборотень») — в японском фольклоре кошка, обладающая магическими способностями.

(обратно)

102

Л. Кэролл. «Алиса в стране чудес».

(обратно)

103

Нэко на японском языке означает — кошка. Получается, кошку зовут кошкой, отсюда и удивление.

(обратно)

104

Японские часы использовали двенадцатичасовую систему, сутки были поделены на две части, соответственно части поделены на 6 дневных и 6 ночных промежутков — «часов». Отсчет дневных часов начинался с рассвета, ночных— с заката.

В отличие от традиционной европейской системы измерения времени с постоянной величиной часа, в японской системе дневные часы были длиннее в летнее время и короче в зимнее, и наоборот.

(обратно)

105

Борёкудан — термин (как и Якудза) обозначающий в японском языке организованную преступность. Некоторые криминологи оперируют словом «борёкудан» в значении «банда» («группировка»), а под «якудза» понимают членов борёкудана, то есть гангстеров, состоящих в организованной группе. Другие специалисты употребляют термины «борёкудан» и «якудза» синонимически, в значении «банда».

(обратно)

106

Часто мечи вакидзаси и катану делал один мастер, мечи имели качественное оформление и один стиль. Эту пару мечей называли дайсё.

(обратно)

107

Шенкель — обращённая к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, помогающая управлять лошадью.

(обратно)

108

Карьер — самый быстрый аллюр. Тело животного ритмично сгибается в пояснице, а задние ноги выбрасываются перед передними. Последовательность движений почти как при галопе, и карьер может рассматриваться как его быстрый вариант.

(обратно)

109

Бисямон-яри — копье с комбинированным наконечником, состоящим из игольчатого (круглого или гранёного) копейного острия и клинка боевого с острым обухом, проще говоря — алебарда.

(обратно)

110

Начкар — начальник караула.

(обратно)

111

Автор напоминает, что катану носили с вакидзаси и такой комплект назывался дайсё. В ранние периоды японской истории кинжал танто носился вместо вакидзаси. А также, когда самурай надевал доспех, вместо катаны и вакидзаси обычно использовался тати и танто. По размерам: танто — до 1 сяку; вакидзаси — от 1 до 2 сяку; катана — больше 2 сяку; тати свыше 2,5 сяку, но не более 3. 1 сяку = 30,3 см. В отличие от катаны, которая засовывалась за пояс оби лезвием вверх, тати подвешивался на пояс, на перевязь аси лезвием вниз. Для защиты от повреждений доспехами ножны часто имели обмотку.

(обратно)

112

Цуба — аналог гарды у японского клинкового оружия.

(обратно)

113

Премия Дарвина (Darwin Awards) — виртуальная антипремия, ежегодно присуждаемая лицам, которые наиболее глупым способом умерли или потеряли способность иметь детей (при этом уже имеющим родных детей премия не присуждается) и в результате лишили себя возможности внести вклад в генофонд человечества, тем самым потенциально улучшив его.

(обратно)

114

Здесь имеется в виду сад камней — культурно-эстетическое сооружение Японии, разновидность японского сада, появившаяся в период Муромати (1336–1573)

(обратно)

115

Тё — мера длины, 109,09 м.

(обратно)

116

Губа — гауптвахта. В Вооруженных силах России гауптвахты — место содержания военнослужащих, получивших взыскание в виде дисциплинарного ареста.

(обратно)

117

Здесь имеются в виду корабли типов: кохая, атакэбунэ, сакибунэ, которые при всей их внешней необычности, конечно же, уступали кораблям европейских государств.

(обратно)

118

Кара́кка (итал. Carасса, исп. Carraca) — большое парусное судно XV–XVI веков, распространённое во всей Европе. Отличалось исключительно хорошей по тем временам мореходностью, с чем связано активное использование каракк для плаваний в океанах в Эпоху Великих географических открытий. Использовались и как торговые, и как военные корабли.

(обратно)

119

Имеется в виду картина «Крик»

(обратно)

120

И ты, Брут? (лат. — «Et tu, Brute?») — по легенде, последние слова Юлия Цезаря, обращённые к своему убийце — Марку Юнию Бруту. В новое время фраза широко применяется в случаях, когда говорящий считает, что его предал тот, кому он прежде доверял.

(обратно)

121

Оябун (яп. 親分, букв. «шеф») — Центральная фигура борекудан (якудза), примерно соответствует русскому вору в законе.

(обратно)

122

Юкаку (яп 遊廓ю: каку, «двор развлечений», «квартал развлечений») — загородный квартал в Японии XVII — первой половины XX века, в котором работали разрешённые властью публичные дома.

(обратно)

123

Кумитё — старший начальник, верховный босс.

(обратно)

124

Дзинсу или Каннуси — служитель в Синтоизме. Человек, отвечающий за содержание синтоистского святилища и поклонение ками.

(обратно)

125

Сяку — японская мера длины, примерно 30,3 см.

(обратно)

126

Кашая — традиционная одежда буддийских монахов. Согласно преданию, является набором предметов одежды Будды.

(обратно)

127

Да́мару или да́мру — маленький двухмембранный барабан в Индии и Тибете, имеющий форму песочных часов. Является ритуальным музыкальным инструментом в буддийской традиции Ваджраяна и некоторых формах индуизма (шакта, шиваизм)

(обратно)

128

Автор в курсе, что у самураев в нашей истории были большие бамбуковые луки, но здесь не Земля. Империя находится на материке, тут развита магия, и развитие пошло немного не так. Луки у местных самураев — композитные. Длина примерно 65–80 см, и их можно носить снаряженными с установленной тетивой. Таро не очень разбирается в луках, поэтому не обратил на это внимания.

(обратно)

129

Головы — это смесь из метанола, эфира, ацетона и прочих вредных химических веществ, а хвосты — это ослабленный продукт, который только понижает градус напитка.

(обратно)

130

Касу — слово, которое буквально означает «бесполезный, законченный человек с отсутствием интеллекта»

(обратно)

131

Спата — прямой и длинный обоюдоострый меч, размером от 75 см до 1 м, использовавшийся на территории Римской империи c I по VI века нашей эры.

(обратно)

132

Гла́диус или гла́дий (лат gladius) — древнеримский короткий солдатский меч (до 60 сантиметров длиной), носился у правого бедра

(обратно)

133

Капеллина или шапель — общее название наиболее простого вида шлемов в виде металлических колпаков с полями. Подобные шлемы представляли собой цилиндрические, цилиндро-конические или полусферические наголовья, с приклепанными к ним довольно широкими и слегка опущенными книзу полями, которые могли защитить не только саму голову, но отчасти также лицо и плечи.

(обратно)

134

Перехват — применяемое в России общее название группы установленных сигналов оповещения для сбора личного состава полиции по осуществлению неотложных оперативно-розыскных мероприятий.

(обратно) class='book'> 135 Каса — японский национальный головной убор. Представляет собой конусообразную шляпу. Возник в Японии в глубокой древности из-за муссонного климата с долгими сезонами дождей. Касу плетут из соломы, бамбука, камыша, осоки.

(обратно)

136

Имеется в виду Р. Сабатини «Одиссея капитана Блада»

(обратно)

137

永遠 эйэн — продолжительность какого-либо состояния без конца или неизменность, которая стоит над временем.

(обратно)

138

Сюмбун-но Хи — день весеннего равноденствия в Японии. Традиция проводить в неделю равноденствия религиозный обряд восходит к периоду правления принца Сётоку (593–621). В течение семи дней все семьи, начиная с императорской, совершали разнообразные обряды поминания усопших, посещали храмы и семейные кладбища, чтобы выразить уважение предкам.

(обратно)

139

Сэкибунэ — японское военное средневековое среднетоннажное судно, использовавшееся в период с эпохи Сэнгоку до эпохи Эдо.

(обратно)

140

Когг, ког — средневековое одномачтовое палубное парусное судно с высокими бортами и мощным корпусом, оснащённое прямым парусом площадью 150–200 м². Использовалось как основное торговое, а также военное судно союза ганзейских городов. И да, автор знает, что таких судов в средневековой Японии не было, но тут немного другая Япония.

(обратно)

141

Бакэ-кудзира (яп 化鯨, призрачный кит) — персонаж японской мифологии, ёкай родом из западной части Японии. Это живой скелет кита, который плавает в море у поверхности воды. При этом его всегда сопровождает множество страшных птиц и диковинных рыб.

(обратно)

142

Кэн — мера длины около 1,81 м.

(обратно)

143

Вако или вокоу (яп. 倭寇) — японские пираты, ронины и контрабандисты (хотя известны случаи, когда они за плату занимались и охраной морских перевозок), которые разоряли берега Китая и Кореи.

(обратно)

144

Автор в курсе, что на кораблях ходят. Но главный герой ни разу не моряк и может не знать этих нюансов.

(обратно)

145

Железная дева (англ. Iron maiden) — устройство, средневековое орудие смертной казни или пыток, представляющее собой сделанный из железа шкаф, внутренняя сторона которого усажена длинными острыми гвоздями.

(обратно)

146

Испанский сапог — орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени.

(обратно)

147

Исонадэ (яп 磯撫で) — огромный морской монстр, внешне напоминающий акулу, согласно японской мифологии обитающий недалеко от берег Мацууры и в других местах Западной Японии.

(обратно)

148

Ватацуми (яп. 海神) также произносится как Вадацуми — легендарный бог-дракон водной стихии в японской мифологии и синтоизме.

(обратно)

149

Нобори — флаги с Г-образными древками, на которых полотнище было растянуто между древком и горизонтальной поперечиной.

(обратно)

150

До-мару — буквально «вокруг тела» — ламеллярный доспех, который, в отличие от о-ёрои, предназначен для пешего боя и самостоятельного надевания (без помощи слуг), так как изначально носился слугами, сопровождавшими конного самурая в бой пешком. Но после появления пеших самураев стал носиться и ими.

(обратно)

151

Дзимбаори (яп. 陣羽織, «походная накидка») — род жилета, один из элементов поздней самурайской одежды, разновидность накидки хаори.

(обратно)

152

Дайсё (яп. 大小, букв. «большой-малый») — пара мечей самурая, состоящая из дайто (длинного меча) и сёто (короткого меча). Здесь имеется в виду: «мечтал стать самураем».

(обратно)

153

Моммэ — 3,75 гр.

(обратно)

154

Банка (морской сленг) — мель, пост дневального, мебель для сидения, бутылка водки.

(обратно)

155

Шкафут — на кораблях и судах средняя часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты либо от носовой надстройки (бак) до кормовой (ют).

(обратно)

156

Камбуз (нидерл. kombuis) — помещение на судне, соответствующим образом оборудованное, и предназначенное для приготовления пищи (кухня).

(обратно)

157

Конец Александрова (спасательный линь, трос) — плавучий трос, имеющий на конце петлю диаметром около полуметра, с надетыми на нее поплавками и небольшим утяжелением для дальнего заброса. Назван по фамилии изобретателя. 1914 г.

(обратно)

158

Онрё (яп. 怨霊 онрё:, буквально «мстительный дух») который способен причинять вред в мире живых, ранить или убивать врагов или вызывать стихийные бедствия ради мести за несправедливость, проявленную к нему при жизни, а затем забрать души погибших из умирающих тел.

(обратно)

159

Имеются в виду персонажи японской мифологии: Сиримэ — дух-ёкай из японского фольклора, имеющий глаз на месте анального отверстия, Хоонадэ — ёкай, «призрак руки», Сагари — один из самых странных ёкаев. Живая голова мертвой лошади, висящая на дереве.

(обратно)

160

Дым-машина (или, как ее еще часто называют — генератор дыма) — это устройство для автоматического создания искусственного дыма путем нагрева и распыления специальной жидкости.

(обратно)

161

Сёги — японская настольная логическая игра шахматного типа.

(обратно)

162

Ри — 3927 м., Тё — 109,09 м. Об этом уже писалось, но автор понимает, что каждый раз в справочник или в примечания не залезешь.

(обратно)

163

Юрэй — потусторонний (неясный) дух — призрак умершего человека в японской мифологии. Отличительной особенностью классического юрэй является отсутствие у него ног. Хотя современные привидения уже могут быть и с ногами.

(обратно)

164

Онрё (яп.怨霊онрё:, буквально «мстительный дух», иногда переводится как «гневный дух») — в японских традиционных верованиях и литературе призрак (юрэй), который способен причинять вред в мире живых, ранить или убивать врагов или вызывать стихийные бедствия ради мести за несправедливость, проявленную к нему при жизни, а затем забрать души погибших из умирающих тел.

(обратно)

165

Уимбодзу — дух в японском фольклоре, который, как говорится в легендах, обитает в океане и опрокидывает судно любого, кто смеет говорить с ним, так как любое обращённое к нему слово воспринимает как оскорбление.

(обратно)

166

Ватацуми (также произносится как Вадацуми) — легендарный бог-дракон водной стихии в японской мифологии и синтоизме.

(обратно)

167

Полное имя богини: — Тоётама химэ. Химэ (姫) японское слово несущее смысл: принцесса или леди высшего происхождения.

(обратно)

168

Триггер (англ. trigger) в значении существительного — «собачка, защёлка, спусковой крючок, в общем смысле, приводящий нечто в действие элемент»; в значении глагола «приводить в действие»

(обратно)

169

Цукумогами — разновидность японского духа: вещь, приобретшая душу и индивидуальность; ожившая вещь (хотя именно такое определение несколько спорно). Согласно поверьям японцев об этих духах (могами-эмаки), могами происходит от артефактов или вещей, которые существуют в течение очень длительного периода времени (от ста лет и более) и потому стали живыми или обрели сознание. Любой объект этого возраста, от меча до игрушки, может стать могами. Могами являются сверхъестественными существами, в отличие от заколдованных вещей. Также могами могут стать вещи, которые были забыты либо потеряны, — в этом случае для превращения в могами нужно меньше времени; такие вещи будут стараться вернуться к хозяину.

(обратно)

170

Гашадокуро в японском фольклоре — это гигантские скелеты, которые бродят в пустынной местности возле массовых захоронений. Считается что это ёкаи павших солдат и жертв голода, оставленные без погребальных обрядов.

(обратно)

171

Памятник «В ознаменование 300-летия российского флота» является переработанным и видоизмененным памятником Колумбу, которую Церетели безуспешно пытался продать в США и страны Латинской Америки.

(обратно)

172

Автор напоминает, что канабо — это оружие самураев феодальной Японии, разновидность тэцубо в виде металлической палицы с круглой рукоятью, имеющей утолщение с кольцом на конце, и, зачастую, дополненной небольшими не заточенными шипами. Считалось оружием демонов они.

(обратно)

173

Атака Титанов — японская постапокалиптическая манга, написанная и иллюстрированная Исаяма Хадзимой.

(обратно)

174

М-120 (Индекс ГАУ— 52-М-846) — советский полковой возимый 120-мм миномет.

(обратно)

175

— тян (ちゃん) — примерный аналог уменьшительно-ласкательных суффиксов в русском языке. Указывает на близость и неофициальность отношений. Используется людьми равного социального положения или возраста, старшими по отношению к младшим, с которыми складываются близкие отношения. В основном употребляется маленькими детьми, близкими подругами, взрослыми по отношению к детям, молодыми людьми по отношению к своим девушкам. Пример: Маша — Машенька.

(обратно)

176

Автор напоминает, что в современном японском языке «кимоно» получило два значения. В широком понимании — это общий термин для обозначения любой одежды, а в узком — разновидность вафуку. (традиционной японской одежды).

(обратно)

177

Сказка как две лягушки попали в кувшин с молоком. Одна сдалась и утонула, вторая барахталась. Молоко стало маслом, и лягушка смогла выбраться. (Прим автора)

(обратно)

178

Равнина, лежащая сравнительно высоко над уровнем моря, и отделённая от соседней местности крутыми склонами.

(обратно)

179

Растаявший снег и вправду можно смело назвать самой чистой водой на Земле (при условии, конечно, что снег был чистым). Однако минеральных солей в талой воде в 100 раз меньше, чем, например, в речной или озерной. А в живом организме эти вещества сбалансированы: жажду утоляет не чистая вода, а тот сложный естественный раствор, который люди и называют водой. Талый снег больше похож на дистиллированную воду, то есть воду, очищенную от растворенных в ней минеральных солей, органических веществ и других примесей. Наверняка многим известно о том, что дистиллятом трудно напиться. Мало того, он наносит вред здоровью человека, так как вымывает соли из организма, что, в свою очередь, приведет к обезвоживанию.

(обратно)

180

Для того чтобы растопить 7 литров снега, для получения 2 литров воды (дневная норма), придется потратить энергию. Причем затраты будут весьма ощутимыми и зависеть, например, напрямую от температуры воздуха. Например, при -40 градусах на это действие потребуется около 400 килокалорий. При этом надо понимать, что брать энергию в экстремальных условиях (а в каких еще вы стали бы пытаться напиться семью литрами снега?) в общем-то неоткуда.

(обратно)

181

Л. Кэррол «Алиса в стране чудес»

(обратно)

182

Лайтсабер (англ. Lightsaber) — букв. «Световой меч». Особое оружие, созданное как для элегантного боя, так и для церемоний, сам образ которого был неразрывно связан с миром джедаев и ситхов.

(обратно)

183

Симэнава — верёвка, сплетённая из рисовой соломы нового урожая, которой в традиционной японской религии синто отмечают священное пространство.

(обратно)

184

Райдзю («громовой зверь») — легендарное существо из японской мифологии, вероятное воплощение молнии. Его тело состоит из молний, и он может предстать в форме любого животного.

(обратно)

185

Согласно мифам, классическая Афродита (Венера у римлян) родилась из морской пены и добралась до берега Кипра на морской раковине.

(обратно)

186

Воланд — персонаж романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»

(обратно)

187

Ситаоби (яп. 下帯), букв. «нижнее оби» или фундоси (яп 褌), букв. «набедренная повязка» — традиционное японское мужское нижнее белье. Обычно представляет собой длинную ленту ткани, обёрнутую вокруг талии, пропущенную между ног и заправленную или завязанную сзади.

(обратно)

188

В оригинальной сказке так и случилось, если вдруг кто-то не знает. Из-за этого автор долго не решался посмотреть диснеевский мультфильм.

(обратно)

189

Илиада, Одиссея — Древнейшие из сохранившихся памятников древнегреческой литературы, эпические поэмы, приписываемые Гомеру.

(обратно)

190

День Моря (яп. 海の日, Уми-но хи) — государственный праздник Японии, согласно закону определяется как день благодарности океану и отмечается в третий понедельник июля.

(обратно)

191

Автор напоминает, что сасимоно — это флажки, которые носили самураи и асигару за спинами.

(обратно)

192

Автор напоминает, что в общении между близкими родственниками именные суффиксы, как правило, не употребляются, но в данном случае в комнате присутствует Таро, а встреча носит полуофициальный характер.

(обратно)

193

Автор напоминает, что цуба — это гарда самурайского меча.

(обратно)

194

Абаки — крепежная муфта для фиксации клинка.

(обратно)

195

Фуси — муфта рукояти около гарды.

(обратно)

196

Ачивка (англ. Achievements — достижения) — это необязательные задания в компьютерных играх, связанные с прогрессом прохождения, стилем игры, поиском секретов, коллекционных предметов и т. д.

(обратно)

197

Ивиса (Ибица) — один из принадлежащих Испании Балеарских островов, архипелага в Средиземном море. Наибольшую известность острову приносят летние вечеринки в городах Ивиса и Сан-Антонио-Абад, которые устраивают ведущие европейские ночные клубы).

(обратно)

198

Орнитология — раздел зоологии позвоночных, изучающий птиц.

(обратно)

199

Автор напоминает, что камон (яп. 家紋, «знак дома»), также мон (яп. 紋, «знак»), монсё (яп. 紋章, «родовое изображение») — в Японии своего рода семейный герб. Камон является в некоторой степени оригинальным знаком рода, семьи или человека, достаточно известного, чтобы иметь личный символ. Родовые знаки представляют собой стилизованное изображение цветов, растений, животных, перьев, рукотворных предметов (веера и т. д.) и тому подобного, обычно вписанных в окружность.

(обратно)

200

Сразу после инъекции опиата наркоман чувствует «приход» — очень сильное эйфорическое ощущение, которое длиться несколько минут, пока наркотик связывается с рецепторами.

(обратно)

201

Аватар — американский научно-фантастический фильм 2009 года.

(обратно)

202

Сэйдза — поза сидения на коленях («по-японски»). Дословный перевод звучит как «правильно» (正) «сидеть» (座). Сэйдза является традиционным японским способом сидения на полу (иногда с использованием подушек). Помимо чисто утилитарного значения поза сэйдза имеет зачастую и церемониальный смысл. Сэйдза — неотъемлемая и обязательная часть ряда традиционных японских искусств, таких как боевые искусства, чайная церемония, медитация.

(обратно)

203

Существует мнение, что у викингов самой почетной смертью была смерть в бою с оружием в руках. Это отражено, например, в фильме «Викинги» 1958 г.

(обратно)

204

Лимб (лат. Limbus — рубеж, край, предел) — термин, использовавшийся в средневековом католическом богословии и обозначавший состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся адом или чистилищем.

(обратно)

205

Та глупость, что навязана Голливудом, не лезет ни в какие ворота. Днем лазутчик (диверсант, убийца) обязан выглядеть неприметно. Сливаться с толпой. Обтягивающий черный костюм так же хорошо заметен и ночью. Скорее всего, ниндзя носили мешковатую одежду красно-коричневого, пепельного, желтовато-коричневого или темно-серого цвета. Именно такие оттенки позволяют полностью слиться с ночной мглой. Чёрный же костюм, приписываемый ниндзя, родом из кукольного театра бунраку. Кукольник находится прямо на сцене, в чёрном одеянии, считается, что зрители его не видят, поэтому, когда в театре кабуки кого-то убивает «человек-невидимка», убийцу одевали в костюм кукольника.

(обратно)

206

Автор напоминает, что дзинсу — это служитель бога в синто. В мире, где сейчас находится Таро, дзинсу в иерархии стоят выше монахов.

(обратно)

207

Синигами (яп. 死神синигами, букв. «бог смерти») — персонифицированная смерть; смерть как отдельный персонаж или группа персонажей в фантастических произведениях японского искусства, например, в манге, аниме или ракуго.

(обратно)

208

Автор напоминает, что Сёги — это японская настольная логическая игра шахматного типа.

(обратно)

209

Суги — криптомерия японская. Вечнозеленое дерево семейства кипарисовые.

(обратно)

210

Татуин — планета Внешнего кольца, расположенная в отдаленном крае галактики. Место, где родился Энакин Сайуокер, который впоследствии перешел на темную сторону Силы и стал Дартом Вейдером (Вселенная «Звездных войн»).

(обратно)

211

Иглу — зимнее жилище канадских эскимосов.

(обратно)

212

Вовка — Сленговое название ролевой онлайн игры (ММоРПГ) World of Warcraft.

(обратно)

213

Омамори (яп. 御守 омамори) — японский амулет, посвящённый определённому синтоистскому или буддийскому божеству. Слово омамори является уважительной формой слова мамори (守) — «защита» (т. е. «защитник»).

(обратно)

214

Автор напоминает, что «грач» — это самозарядный пистолет Ярыгина.

(обратно)

215

Луис Ройо — испанский художник, работающий в жанре фантастики.

(обратно)

216

Хук — боковой удар в боксе. Наносится согнутой в локте рукой на средней и ближней дистанциях.

(обратно)

217

Автор напоминает, что канабо — оружие самураев феодальной Японии. Металлическая палица с круглой рукоятью, имеющей утолщение с кольцом на конце, и, зачастую, дополненная небольшими незаточенными шипами. В мифологии канабо считается оружием демонов они.

(обратно)

218

Имеется в виду японский фильм ужасов «Звонок» режиссера Хидэо Накаты вышедший в 1998 г.

(обратно)

219

Имеется в виду запах аммиака, который бывает в старых деревянных туалетах, которые годами не убирались.

(обратно)

220

РСЗО — Реактивная система залпового огня.

(обратно)

221

Имеется в виду фильм «Извратная маска» по юмористической манге «Kyukyoku!! Hentai Kamen» автора Кейсю Андо (Keishu Ando), которая публиковалась в журнале Weekly Shonen Jump с 1992 по 1993 год. Главный герой получает суперспособности, нюхая женское белье.

(обратно)

222

Вундерваффе — от нем. Wunderwaffe, букв. «чудо-оружие»

(обратно)

223

Кими — «ты», ласковое, так ласково обращаются к девушкам (то есть любимым) и младшим (очень младшим).

(обратно)

224

Тсу́га (лат. Tsúga, яп.栂 цуга) род хвойных вечнозеленых деревьев семейства сосновых.

(обратно)

225

Ниндзя (яп. 忍者, 忍 — прятаться + 者— человек); Шиноби (яп. 忍) — просто прятаться, без конкретики.

(обратно)

226

Майкл Дудикофф — американских актер и мастер боевых искусств. Получил известность после роли в фильме «Американский ниндзя» 1985 г.

(обратно)

227

Апперкот — классический удар из традиционного бокса; наносится кулаком по внутренней траектории, при этом кулак повёрнут на себя; используется в ближнем бою.

(обратно)

228

Уширо маваши гери (Уширо ура маваши гери) — японское название обратного кругового удара ногой в область головы.

(обратно)

229

Фраза из известного анекдота.

(обратно)

230

«Слона-то я и не приметил» — Цитата из басни И. А. Крылова «Любопытный».

(обратно)

231

«Чёрный лебедь» — теория, рассматривающая труднопрогнозируемые и редкие события, которые имеют значительные последствия. Автор теории — Нассим Николас Талеб.

(обратно)

232

КПЗ — Камера предварительного заключения.

(обратно)

233

Автор напоминает, что дайсё — это пара мечей самурая, состоящая из дайто и сёто. Длинный и короткий. В данном случае: катана и вакидзаси.

(обратно)

234

Адриано Челентано — итальянский певец и актер. Здесь имеется в виду фильм «Укрощение строптивого»

(обратно)

235

PvP (сокр. англ. Player(s) versus player(s)) — игрок против игрока.

(обратно)

236

Зелёнка — слово, в армейском сленге означающее лесистую местность, густые заросли.

(обратно)

237

У православных обычай побратимства относился прежде всего к мужчинам, при этом побратимы назывались крестовыми или названными братьями, а побратимство — крестовым братством, поскольку при заключении братских отношений было принято меняться нательными крестами.

(обратно)

238

Военные едут на рыбалку… Подходит лейтенант к генералу:

— Товарищ генерал, сколько берем водки?

— Семь ящиков.

— Да вы что? В прошлый раз взяли 7 ящиков, не могли дорогу до автобуса найти.

— Ну, тогда 5 ящиков.

— Вы что? В прошлый раз взяли 5 ящиков, удочки все забыли.

— Короче. Берем 10 ящиков. Удочки не брать, из автобуса не выходить!

(обратно)

239

Автор напоминает, что ри ~ 3,927 км.

(обратно)

240

Пеммикан (на языке индейцев кри «пими-окан» — «род жира») — мясной пищевой концентрат. Применялся индейцами Северной Америки в военных походах и охотничьих экспедициях, а также полярными исследователями XIX — первой половины XX в. Отличается лёгкой усваиваемостью и большой питательностью при малом объёме и весе. В настоящее время используется туристами при прохождении дальних маршрутов.

(обратно)

241

Автор напоминает, что северная часть Синего леса захвачена легионами Темного князя Сегета

(обратно)

242

Автор напоминает, что тё — японская мера длины равная 109,09 м.

(обратно)

243

Автор напоминает что ри — это около 4 км.

(обратно)

244

Дзинмаку — дословно: «походный навес». В период Сэнгоку занавесом дзинмаку обозначали ставку военачальника в лагере, место где собирались его вассалы на военные советы. Кроме того, дзинмаку часто обозначали собственно место расположения лагеря самого князя или военачальника.

(обратно)

245

Автор напоминает, что в Японии камон — это своего рода семейный герб. Камон является в некоторой степени оригинальным знаком рода, семьи или человека, достаточно известного, чтобы иметь личный символ.

(обратно)

246

Автор напоминает, что при личном общении близкие люди не используют суффиксы. Сейчас официальная обстановка.

(обратно)

247

Автор напоминает, что хакама — это традиционные японские штаны. Поначалу их носили только мужчины.

(обратно)

248

Всё страньше и страньше! Всё чудесатее и чудесатее! — цитата из сказки Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес»

(обратно)

249

Автор напоминает, что сэйдза — это японский термин для одного из традиционных способов сидения.

(обратно)

250

Кагуцути (яп. 加具土), также называемый Кагуцути-но ками (迦具土の神), Хи-но кагуцути (火之迦具土), или Хомусуби (火産霊), является ками огня в японской мифологии

(обратно)

251

Тёнин (яп. 町人), букв. «горожане», «мещане» — социальный класс в Японии включающий в себя купцов, ремесленников и горожан. Развился в период Эдо.

(обратно)

252

Здесь имеется в виду ритуал (аналог обручения или помолвки), в котором семья жениха преподносит родным невесты набор из пяти, семи или девяти предметов, где каждый подарок символизирует конкретное пожелание будущей супружеской паре.

(обратно)

253

Ясукуни (яп. 靖國神社 Ясукуни-дзиндзя) — синтоистское святилище («храм мира в стране»), расположенное в Токио Выполняет функции центра религиозных церемоний религии синто. Особое положение Ясукуни определяется тем, что, в отличие от большинства храмов синто, там поклоняются не ками, а душам воинов, погибших за Японию и императора. Верховное божество храма — Император Японии.

В числе наиболее известных паломников — бывшие премьер-министры Японии Дзюнъитиро Коидзуми и Синдзо Абэ. В связи с тем, что среди почитаемых в святилище имеется несколько японских военачальников, признанных международным трибуналом военными преступниками, святилище многократно оказывалось в центре внимания международной прессы, а посещение его японскими политическими лидерами неизменно становится поводом для международных скандалов и официальных протестов, главным образом со стороны Китая и Южной Кореи.

(обратно)

254

Автор напоминает, что в момент знакомства с Хоной богиня в образе Девятихвостой лисицы укусила Эйку за плечо, отметив девушку и «назначив» ее своей дзинсу. Таро это прекрасно помнит.

(обратно)

255

Сюкуба — название почтовых станций в Японии периода Эдо.

(обратно)

256

Рёкан (яп. 旅館) — гостиница в традиционном японском стиле.

(обратно)

257

Хондзин — гостевой дом для крупных феодалов в Средневековой Японии.

(обратно)

258

Имеются в виду болота, описанные в повести «Собака Баскервилей».

(обратно)

259

Песенка считалочка из к/ф «Кошмар на улице Вязов».

(обратно)

260

Имеется в виду Георгий Францевич Милляр.

(обратно)

261

Аманодзако — в японской мифологии — уродливая старуха с зубами способными перегрызать сталь. Умеет быстро перелетать с места на место. Не путать с аманодзяку — демоном порока и упрямства, умеющим ментально влиять на людей и принимать их облик.

(обратно)

262

«Некрономико́н» (англ. Necronomicon), также «Книга Мёртвых» или «Аль-Азиф» — книга-гримуар (учебник магии), придуманная американским писателем ужасов Говардом Лавкрафтом.

(обратно)

263

Хаори — японский жакет прямого покроя без пуговиц, надеваемый поверх кимоно или со штанами хакама.

(обратно)

264

Лутить (лутать) игровой сленг — глагол, означающий сбор «лута» — игровых предметов из убитого моба или босса.

(обратно)

265

Тэнгу — крылатые люди-оборотни из японской мифологии. Несмотря на комичный как у Буратино нос, чрезвычайно могущественны и опасны. Считается, что это они научили людей боевым искусствам.

(обратно)

266

Хата-дзируси (яп.旗印) — длинное, узкое полотнище, верхней частью закрепленное на поперечной перекладине, которая, в свою очередь, крепилась за середину на вертикально установленном древке. Получалось подобие хоругви шириной 60–90 сантиметров и в 8-10 раз большей длины. В верхней части этих знамен, как правило, был изображен родовой герб камон.

(обратно)

267

Ума-дзируси (яп.馬印) — массивные флаги, использовались для определения даймё 大名 (буквально: «большое имя») или полководца на поле боя, которые появились в период Сэнгоку дзидай. Существовало две разновидности — о-ума-дзируси 大馬印 и ко-ума-дзируси 小馬印, для более и менее знатных персон. О-ума-дзируси 大馬印 был ядром действий на поле боя.

(обратно)

268

Поц (идиш ‏ פּאָץ ‏‎ — половой член) — в русском языке сленговое слово, употребляемое как в ироничном, так и в негативном значении. Широко распространено в одесском и некоторых других южных говорах.

(обратно)

269

Ину-гами — жестокий дух, которого можно натравливать на своих врагов. Если привязать голодную собаку и поставить перед ней миску с едой так, чтобы она не могла до нее дотянуться. Дождаться, когда животное достигнет высшей точки исступления и отрубить ему голову, то получится ину-гами.

(обратно)

270

Автор напоминает, что сасимоно — это флажок с моном (символом, гербом) который крепился за спиной самурая.

(обратно)

271

Самура́й (яп. 侍, по-японски также используется слово «буси» (武士) Хотя слова «самурай» и «буси» очень близки по значению, но всё же «бу» (воин) — более широкое понятие, и оно не всегда относится к самураю.

(обратно)

272

Автор напоминает, что дзимбаори (яп. 陣羽織, «походная накидка») — это род жилета, один из элементов поздней самурайской одежды, разновидность накидки хаори. Дзимбаори изготавливалась из тонкого сукна, шерсти, парчи, шёлка. Иногда отделывалась плетеным золотым шнуром, роговыми пуговицами, аппликацией, вышивкой. На спинной части дзимбаори изображались фамильные гербы в виде аппликаций или (и) вышивки.

(обратно)

273

Два пункта из «Второго Пути к просветлению» автором которых считают Бодхидхарму — легендарного «Бородатого варвара» первого патриарха чань-буддизма, который часть жизни провел в монастыре Шаолинь.

(обратно)

274

Автор напоминает, что Нобори — это знамя, фиксированное с трех сторон. На нем как правило изображался мон (знак, герб) и какой-нибудь текст.

(обратно)

275

Автор напоминает, что дзинмаку — это особые пологи, которыми огораживали ставку полководца. Некий аналог шатра.

(обратно)

276

Автор напоминает, что о-ума-дзируси — это массивный флаг, который использовался для определения даймё или полководца на поле боя.

(обратно)

277

Авата́ра (санскр. अवतार, IAST: avatāra, «нисхождение») — термин в философии индуизма, обычно используемый для обозначения нисхождения божества на землю, его воплощения в материальной форме, в том числе, в человеческом облике.

(обратно)

278

Автор напоминает, что Боккэ́н (в русском языке часто произносится как боке́н) (яп. 木剣) — это деревянный макет японского меча, используемый в различных японских боевых искусствах.

(обратно)

279

Ката — это формализованная последовательность движений, связанных принципами ведения поединка с воображаемым противником или группой противников. По сути, является квинтэссенцией техники конкретного стиля.

(обратно)

280

В Японии вполне допустимо четное количество цветов. Японцы дарят четное количество бутонов, считая, что человек не должен быть один и ему нужно разделить с кем-то то, что у него есть! Исключение лишь четыре цветка — у японцев этот символ схож со знаком смерти.

(обратно)

281

В Японии обитает зеленый фазан. Самец зелёного фазана достигает длины от 75 до 89 см, из них от 28 до 42 см составляет хвост. Длина крыльев составляет 225–243 мм, а масса варьирует от 0,9 до 1,1 кг. Самка значительно меньше, её длина составляет 53–62 см, в том числе хвост 21–28 см. Длина крыльев насчитывает 200–230 мм, а масса находится в пределах 0,8–0,9 кг. Орнитологическое сообщество Японии в 1947 г выбрало фазана своим символом. Причина: материнская любовь самки к своим птенцам. Эта птица символизирует крепкую семью. В мире, где происходят события книги, история, очевидно, повторяется.

(обратно)

282

Автор проверял. Да очень похоже.

(обратно)

283

Считается, что фигурка тануки приносит финансовую удачу, уверенность в себе, защищает от неприятностей, помогает принять правильное решение и способствует воспитанию благодетели.

(обратно)

284

Считается, что такие фигурки приносит удачу.

В нашем мире кицунэ — это просто персонаж из фольклора и ее фигурка никаких благодетелей не приносит. По крайней мере, автор искал и ничего такого не нашел. Но в описываемом мире все немного иначе. Лисы-оборотни там существуют не понарошку, а значит, их фигурки могут нести какой-нибудь смысл.

(обратно)

285

Автор напоминает, что кувагата — это фигурная накладка на шлем. У Таро, если кто забыл — полумесяц.

(обратно)

286

Здесь имеется в виду подвиг, в котором Геракл вычистил Авгиевы конюшни.

(обратно)

287

Ритуал, характерный для святилищ Исэ (Исэ-Дзингу — синтоистское святилище (дзингу) в городе Исэ префектуры Миэ, посвященное божеству Амотерасу о-миками) — разрушение всех без исключения имеющихся построек, сооружений и утвари на храмовой территории (включая фонарные столбы, деревянные ящички для подаяний и пр.) и изготовление и возведение точно таких же новых зданий и вещей. Такой перенос святилища Великой Богини еще во времена Нара-Хэйан осуществлялся раз в 20 лет, были периоды, когда эти сроки менялись, теперь снова действует обыкновение переносить храм каждые 20 лет. Впервые в исторических документах текстах перенос святилища Исэ зафиксирован при императоре Тэмму (правил с 673 по 686). Существует две определенных площадки, и храм регулярно переносят с одного на место на другое.

(обратно)

288

Автор напоминает, что химэ (姫) — означает «принцесса» или «девушка высшего происхождения».

(обратно)

289

Такой обычай существовал и на Земле. Культ богини солнца в документах впервые отражен во времена правления императора Судзин (мифическая датировка его царствования — середина III в.). Он поручил попечение над Аматэрасу своей дочери Тоёсукиири-химэ и отправил ее «прославлять Аматэрасу» (то есть совершать обряды в ее честь) в село Касануи страны Ямато. Там, в Сики, была устроена «священная роща» химороги. Позднее жрицей Исэ (Храма Богини Солнца Аматэрасу), по-видимому, могла стать не только непосредственно дочь правителя, и имя Ямато-химэ (принцесса Ямато), видимо, служило некоторое время титулом посвященной жрицы.

(обратно)

290

Следак — Следователь (сленг).

(обратно)

291

Гэта (яп.下駄) — японские деревянные сандалии в форме скамеечки, одинаковые для обеих ног.

(обратно)

292

Здесь: стрелка — встреча («забить стрелку» — назначить время и место, где будет проходить разборка конкурирующих банд и, возможно, со стрельбой).

(обратно)

293

Речь идет об обычае отрезания вражеской головы Сюккю но агэру, за которую самураи получали вознаграждение. Некоторые самураи, чтобы получить незаслуженную награду, отрубали головы подросткам или женщинам, выдавая их за свои боевые трофеи. Это явление было настолько массовым, что в какой-то момент военачальники перестали принимать головы, на которых не было усов.

(обратно)

294

Вертеп (устар.) — большой ящик с марионетками, служивший местом для устройства кукольных представлений на библейские и комические сюжеты.

(обратно)

295

Автор напоминает, что дайсе — это пара мечей самурая.

(обратно)

296

Кусадзури — латная юбка. Часть доспеха самурая.

(обратно)

297

Бретёр (устар.) — Дуэлист, готовый драться на дуэли по всякому, даже незначительному, поводу.

(обратно)

298

Хосе Игнасио — Персонаж какого-то тупого сериала 80-90-х. Автор, к сожалению, не помнит название, а гуглить не будет из принципа.

Рабыня Изаура — Тупой сериал того же периода. Не исключено, что Хосе Игнасио персонаж сериала про Изауру.

(обратно)

299

Синтоистское бракосочетание проводится следующим образом: жених и невеста приближаются к алтарю. Все это действо сопровождается музыкой. Священник проводит очистительные обряды (охарай) и читает синтоистскую молитву,после чего перед молодыми ставятся три чашечки, в которые жрица поочерёдно наливает священное саке. Жених и невеста должны выпить по три глотка из каждой чашки, сделав, таким образом, всего 9 глотков. И только после этого они могут обменяться кольцами (обычай, заимствованный с Запада) под аккомпанемент старинного японского сямисэна. Церемония завершается клятвой верности мужу и семье, которую торжественно произносит невеста. Гости церемонии также должны выпить саке, но после других обрядов. И сделать они это должны только в три глотка.

(обратно)

300

Перекати́-по́ле — травянистое растение, произрастающее в степных или пустынных районах, оставляющее после отмирания особые образования, круглые, овальные и сухие, которые состоят из высохших частей и катаются по ветру в виде иногда довольно больших шаров, рассеивая семена.

(обратно)

301

Автор напоминает, что кэн это японская мера длины равная 1,81 м.

(обратно)

302

Ultima лат. — Последний. В играх ультимейтом называют самую сильную способность персонажа.

(обратно)

303

Если кто забыл: рикассо (Пята клинка, чойл) — это часть меча, примыкающая к гарде или рукояти. Обычно она делалась незаточенной. У двуручных мечей рикассо иногда оканчиваются контргардой (кабаньи клыки), защищающей руку при хвате за рикассо.

(обратно)

304

Автор напоминает, что: Ума-дзируси (яп.馬印) — это массивные флаги, которые использовались для определения даймё 大名 (буквально: «большое имя») или полководца на поле боя, которые появились в период Сэнгоку дзидай. Существовало две разновидности — о-ума-дзируси (大馬印) и ко-ума-дзируси (小馬印), для более и менее знатных персон. О-ума-дзируси был ядром действий на поле боя.

(обратно)

Оглавление

Комбат Найтов Родитель «дубль два». роман

Комбат Найтов Родитель «дубль три»

Комбат Найтов Родитель дубль «N»! Снято

  Глава 1. Новое задание

  Глава 2. Вторая половина проблемы

  Глава 3. «Учиться военному делу настоящим образом» В.И. Ленин

  Глава 4. Москва и «москвачи»

  Глава 5. «Скорость стука выше скорости звука» (из наблюдений)

  Глава 6. Отправка матери – бабушки к месту постоянного проживания

  Глава 7. Появление конкретной цели для «Х-ХМ»

  Глава 8. «Запрещаю принимать непосредственное участие»

  Глава 9. Тегеран-43, в составе делегации, на новой машине

  Глава 10. «Большой сюрприз для маленькой, для маленькой такой компании, огромный такой сюрприз»

  Глава 11. Приказ: «Сотворить невозможное»!

  Глава 12. «Черчилль нашел способ заключить мир с Германией»

  Глава 13. Переброска на Дальний Восток

  Глава 14. Первый и последний налет на Америку

  Глава 15. Неожиданные «домашние» проблемы, операция «Гхост»

  Глава 16. «Считайте себя в отпуске до 10 апреля, еще две недели»

  Глава 17. Двенадцать дней отпуска на будущей улице имени «себя»

  Глава 18. Совещание в Кремле, должность – «зиц-председатель»

  Глава 19. Разговор с «патриархом» Авиапрома

  Глава 20. Ракетчики забеспокоились появлением «новой метлы»

  Глава 21. Еще одно совещание, теперь в Авиапроме

  Глава 22. Суд офицерской чести и увольнение в запас

  Глава 23. Дела пересмотрены, звание и награды возвращены

  Глава 24. Германия, уцелевший полигон Пенемюнде

  Глава 25. «У нас ЧП, есть погибшие. Пройдемте, товарищ генерал»

  Глава 26. «Ташкент – город хлебный» А.С. Неверов

  Глава 27. Командующий 1-й бомбардировочной армией РСВГК

  Глава 28. Налаженное взаимодействие с НИИ артиллерии

  Глава 29. Проверка министром вооружений и выговор

  Глава 30. Разговор с Председателем: «Выговор снимайте!»

  Глава 31. «Есть предложение запретить создание и развертывание такого оружия» И.В. Сталин

  Глава 32. История повторяется в виде фарса: второй «Перл-Харбор»

Макс Далин Записки Проныры

  Абсолютные неприятности

  Мышиная дыра

  Владыка Океана

  Время Любви

  Дочки-матери

  Блаженны миротворцы

  Расовая теория

Максим Далин Лестница из терновника

  Книга первая Знакомство

    Запись N24-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, горное плато Хен-Ер

    Запись N24-08; Нги-Унг-Лян, Кши-На, пригород Тхо-Н

    Запись N73-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, поместье А-Нор

    Запись N73-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, поместье Эу-Рэ

    Запись N80-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

    Запись N87-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

    Запись N87-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

    Запись N89-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

    Запись N91-04; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та

    Запись N91-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Ча, дорога в столицу

    Запись N91-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Государев Дворец

    Запись N93-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Государев Дворец

  Книга вторая Поиски путей

    Запись N134-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Улица Придорожных Цветов

    Запись N134-08; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N134-09; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N135-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N135-05; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N135-06; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N136-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев, Башня Справедливости

    Запись N136-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись N137-04; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

  Книга третья Прогрессоры

    Запись №140-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

    Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, приграничный городок Ок-Хи, постоялый двор

    Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, приграничные земли

    Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса

    Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса

    Запись №145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, приграничная деревня

    Запись №145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Хундун

    Запись №147-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, пустыня близ гор Лосми

    Запись №147-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, пустыня и торговый тракт на Чангран

    Запись №148-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран

    Запись №148-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран

    Запись №149-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Чангран, Дворец Прайда

  От автора: нечто вроде послесловия

    О людях, нелюдях и антропоморфизме

Макс Далин Убить некроманта

  * * *

  Нечто вроде эпилога

Макс Далин Корона, Огонь и Медные Крылья

  Жанна

  Антоний

  Жанна

  Шуарле

  Антоний

  Жанна

  Тхарайя

  Жанна

  Шуарле

  Жанна

  Тхарайя

  Жанна

  Антоний

  Доминик

  Жанна

  Антоний

  Доминик

  Тхарайя

  Жанна

  Тхарайя

  Шуарле

  Антоний

  Жанна

  Тхарайя

  Доминик

  Антоний

  Жанна

  Шуарле

  Антоний

  Доминик

  Жанна

  Тхарайя

  Шуарле

Макс Далин Моя Святая Земля

  Пролог

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

Ал Коруд Студент в СССР

  Глава 1 Нежданно-негаданно

  Глава 2 Свежим взглядом

  Глава 3 Посиделки на крыше

  Глава 4 Свежесть впечатлений

  Глава 5 Свежие лица

  Глава 6 В пути между прошлым и будущим

  Глава 7 Эх картошка, картошка…

  Глава 8 Погружение в реальность на фоне трудовых будней

  Глава 9 Заморозки

  Глава 10 Жизнь не сахар или бытие первокурсника

  Глава 11 Неожиданное решение

  Глава 12 Нежданные встречи

  Глава 13 Праздник кумача

  Глава 14 Комната номер двадцать один

  Глава 15 Треугольник между огней

  Глава 16 Белое настроение

  Глава 17 Выверты подсознания

  Глава 18 Светит солнце, день чудесный

  Глава 19 Буйная пятница

  Глава 20 Время собирать камни

  Глава 21 Праздник, праздник!

  Глава 22 Зачеты

  Глава 23 Утро вечера мудренее

  Глава 24 Каникулы

  Глава 25 Морозное озарение

  Глава 26 Оплата

  Глава 27 Растущий Потенциал

  Глава 28 Шпионские страсти

  Глава 29 Зарубка на будущее

  Глава 30 Конец или Начало?

Ал Коруд Студент в СССР 2

  Глава 1 Начало положено!

  Глава 2 Москва. Центр

  Глава 3 Разговор за обедом

  Глава 4 Королева Марго

  Глава 5 Подсевшее серое утро

  Глава 6 Горячая пора — начало

  Глава 7 Август месяц урожайный

  Глава 8 Особенности межнациональных отношений

  Глава 9 Это вам не тут!

  Глава 10 Грехи наши тяжкие

  Глава 11 Освобождение от грехов

  Глава 12 Это я удачно зашел

  Глава 13 Бархат и море

  Глава 14 Непростые разговоры

  Глава 15 Центр принятия решений

  Глава 16 Кому нужна правда?

  Глава 17 Все точки над «I»

  Глава 18 В гостях хорошо, а дома лучше

  Глава 19 Вот они будни!

  Глава 20 Суровая житейская проза студента попаданца

  Глава 21 Весомые решения

  Глава 22 Суть сущего

  Глава 23 Москва декабрьская

  Глава 24 Ах в ресторане, ах в ресторане…

  Глава 25 Суета сует

  Глава 26 Следующий день следующей жизни

Ал Коруд Студент в СССР 3

  Глава 1 Где наша не пропадала

  Глава 2 Стремительный май

  Глава 3 Отступление первое. Центр

  Глава 4 Начали!

  Глава 5 Первые находки

  Глава 6 Разгон

  Глава 7 Сенсацию подавали?

  Глава 8 Отступление второе. Плато Путорана

  Глава 9 Признание

  Глава 10 Высшие сферы

  Глава 11 Немного экономики

  12 глава. Озарение

  Глава 13 Отступление третье. Плато Путорана

  Глава 14 Родные пенаты

  Глава 15 Невзначайки

  Глава 16 Белое мимолетье

  Глава 17 Отступление четвертое. Пустоши

  Глава 18 Нервный август

  Глава 19 Где наша не пропадала!

  Глава 20 Окно в чужое прошлое

  Глава 21 Москва Златоглавая

  Глава 22 Встреча с Главным

  Глава 23 Проблемы, проблемы, проблемы и их количество

  Глава 24 Мы принимаем решения

  Глава 25 Мы выбираем

  Глава 26 24. Незримая стезя

  Глава 27 Тропой Харона

  Глава 28 Отступление пятое. Зеленоград

  Глава 29 Отступление шестое. Архангельск

  Глава 30 Рождение заново

Георгий Смородинский Неправильный самурай

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Георгий Смородинский Тень девятихвостой лисицы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Георгий Смородинский Головная боль наследника клана Ясудо

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

Георгий Смородинский Тяжелая поступь грядущей войны

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

Георгий Смородинский Хейанкё

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Георгий Смородинский Аокигахара

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Эпилог

*** Примечания ***